Радужная вдова Роман Анатольевич Канушкин
        От автора романа «Телефонист» и цикла книг «Канал имени Москвы»
        Радужная вдова - это редкая тропическая рыбка, которая при пересыхании водоема не гибнет, а покрывается панцирем, впадая в анабиоз, превращается в твёрдый кокон, внутри которого теплится жизнь. Но какое это имеет к тебе отношение? Как и жестокое, похожее на ритуальное, убийство провинциальной девушки? Ты - молодая, очень успешная, красивая женщина, любимая жена и счастливая мать. И ты даже не в состоянии предположить, что все может измениться в одночасье. Достаточно лишь автокатастрофы и, вероятно, амнезии…
        Игнат Воронов, принимая приглашение на свадебные торжества в дом своего друга, также не предполагал, что окажется в эпицентре войны могущественных кланов и столкнётся с самым опасным противником в своей жизни - убийцей по прозвищу Санчес. Обостренная интуиция профессионала позволяет Игнату раз за разом избежать смерти, которая идёт за ним и его другом Лютым по пятам. Но чтобы понять суть происходящего и остановить эту страшную гонку, им придётся не просто разобраться в клубке событий и тайн, а заглянуть внутрь «кокона», в центре которого отчаянно борется за жизнь ещё одна жертва Санчеса. Или Вика - вовсе не жертва, и все, на самом деле, ровно наоборот?
        Пять причин прочесть «Радужную вдову» Романа Канушкина:
        - мастерски подана атмосфера 90-х годов;
        - по романам серии об Игнате Воронове снято два сериала;
        - Girl Power: сильная героиня в лабиринтах судьбы;
        - рецепт паэльи от профессионального убийцы;
        - галерея образов мафеози, которой позавидует «Крестный отец»
        Роман ранее выходил под названием «Ночь Стилета».
        Радужная вдова
        Роман Канушкин
        Пролог
        Круг размыкается
        - Вот я и говорю - музыка одна и та же крутится, а за дверью никто не отвечает.
        Подполковник милиции Прима извлек из бокового кармана кителя белый скомканный платок, промокнул им лоб и спрятал обратно влажную ткань. Какое-то время пристально смотрел на дверь, затем снова достал платок. Соседка права, что-то не то с этой дверью, запах действительно какой-то нехороший. О черт, ему ли привыкать к подобным запахам?!
        - Сколько, говорите, не открывает?  - поинтересовался Прима у соседки, буравя ее своими маленькими глазками.
        - Да уже, поди, трое суток. Думали - может, уехала куда. Я вам скажу, товарищ подполковник, учитывая ее образ жизни… Шалавая ж она…
        Соседка продолжала что-то тараторить, но ни ее ответ, ни ее мнение совершенно не интересовали Приму - хватало и запаха. Этот запах весьма красноречиво говорил сам за себя. И Прима вовсе не нуждался в мнении болтливой мегеры в атласном халатике с красными маками, накрутившей свои жиденькие волосенки на пожелтевшие пластмассовые бигуди. Да, в ее мнении Прима совершенно не нуждался. Он еще раз нажал кнопку дверного звонка, понимая, что ни к чему все это - необходимые формальности и так соблюдены, и уже никто эту дверь изнутри не откроет.
        - Ладно, будем ломать,  - промолвил Прима, отступая на шаг от двери и пропуская вперед своих более молодых подчиненных.
        Старший следователь по особо важным делам Прима Валентин Михайлович был крупным мужчиной с покатыми, словно усталыми плечами и рыхлым лицом, несущим отпечатки всех заполученных Примой болезненных недугов. До пенсии Приме оставалась еще пара лет, но он не собирался ждать до пенсии - в отпуск Прима возьмет жену, Валентину Павловну (их так и звали - Валя и Валентин, уже почти четверть века, с того самого солнечного осеннего дня, когда они отгуляли свою свадьбу - именно «отгуляли», свадьба была что надо, в родной станице Примы, с соблюдением всех казачьих традиций), и махнет с ней в Кисловодск поправлять здоровье. Валентин Михайлович еще раз посмотрел на дверь, а потом, кивнув, коротко бросил:
        - Ломаем!
        Да, в прежние времена нескольких ударов кувалдой было достаточно, чтобы быстро справиться с замком, но теперь все понаставили металлические двери. Только не всегда это помогает. И похоже, гражданку Яковлеву Александру Афанасьевну ее металлическая дверь не выручила, вовсе не выручила.
        Прима извлек пачку сигарет «Ява». Этим сигаретам он оставался верен почти четверть века, да только теперь подозревал, что именно эта верность - полторы пачки сигарет ежедневно - и лежала в основе большинства его болячек. Да уж, Кисловодск просто необходим, пока еще осталось что лечить. Если, конечно, осталось.
        Валентин Михайлович размял сигарету пальцами и закурил, наблюдая, как его подчиненные устанавливают домкраты, чтобы «выжать» входную дверь,  - хорошо, что та открывается внутрь, иначе пришлось бы разворотить полстены.
        Прима выпустил струю дыма и поглядел в окно: сколько близится круглых дат - и серебряная свадьба, а там уже четверть века, как он служит здесь, в небольшом городке Батайске, затерявшемся меж рукавов полноводного Дона. Практически в городе-спутнике огромного, шумного и шального Ростова-на-Дону. Как говорится, «Одесса-мама, Ростов-папа»! Это уж точно, берегите свои чемоданы, граждане приезжающие.
        - Ну вы ж знаете, ну того, род ее занятий…  - продолжала тараторить соседка.  - Шлюшка ж она, гулящая, проституцией зарабатывает.
        Прима ничего на это не ответил, однако смерил соседку строгим взглядом, и та замолкла. Он уже сожалел, что взял ее в понятые.
        - Еще минуточку, товарищ подполковник,  - проговорил молоденький сержант, руководящий этой мощной спецоперацией по вышибанию двери в квартире молоденькой шлюшки, которую так не любит мегера в атласном халатике.
        - Хорошо,  - кивнул Прима и подумал: «Чертов запах, совсем паршивое дело».
        Потом, когда с дверью наконец было покончено, запах стал значительно острее, и Прима понял, что не ошибся, вызвав двадцать минут назад врача. Необходима судмедэкспертиза, хрен бы их всех побрал. Потому что лечить-то здесь уж явно некого, уже давно некого… Этот чертов запах, к которому за столько лет службы Прима так и не смог привыкнуть. И если это хозяйка, то, наверное, не стоило ее теперь называть шлюшкой.
        - Входим,  - отрывисто приказал он и добавил для понятых:  - Ни к чему не прикасаться, ничего не трогать. Пошли.
        Прима быстро двинулся по полутемному коридору, чувствуя, что с каждым шагом запах становится все более непереносимым, проникает в каждую пору его кожи, вызывая тошноту и легкое головокружение. Валентин Михайлович давно уже мог различать запахи смерти, с того самого далекого теперь дня, когда отец взял его на скотобойню,  - в тот день Валя плакал, наверное, в последний раз в жизни, в тот день он ненавидел своего отца, и в тот день он стал взрослым. А потом за четвертьвековую службу Валентин Михайлович привык ко многому. Но сейчас к этому запаху примешивалось что-то еще, что Валентин Михайлович не сумел различить. К этому чуть сладковатому запаху примешивалось что-то еще…
        Прима распахнул дверь в ванную и сразу же почувствовал усилившуюся тошноту, подступившую к горлу. Все, прибыли, нам сюда.
        - Так, здесь,  - услышал Прима голос сержанта и одновременно упавшее «Матерь Божья…» соседки в атласном халатике.
        Прима взялся рукой за дверной косяк; теперь он понял, что еще примешивалось к этому запаху. То, что он увидел, напомнило Приме… Она была здесь, и это не было просто убийством. На какое-то мгновение показалось, что он вошел в логово зверя, свирепого и безумного. Стены, пол, ванна и даже зеркало - все было в темных пятнах засохшей крови. Она лежала в ванне совершенно голая, смотрела куда-то в потолок остекленевшими глазами… У нее было перерезано горло от уха и до уха. И в эту страшную пасть под подбородком был вставлен засохший цветок. Самое удивительное, что цветок хоть и засохший, но совершенно чистый - видимо, убийца хладнокровно дождался выхода крови, прежде чем вставил в разрез свое жуткое украшение.
        - Что это значит?  - услышал Прима за спиной.  - Не там раскрыла рот?
        - Вряд ли,  - это был голос врача,  - скорее не там раздвинула ноги. Мафия, с ней шутки плохи. Хотя… может, ее сутенер был цыганом? Похоже на ритуальное убийство.
        Прима обернулся.
        - Все, выведите посторонних,  - распорядился он.  - Приступайте к исполнению своих обязанностей. И кто-нибудь наконец выключит эту чертову музыку?!
        Он вдруг почувствовал странную сосущую боль чуть ниже желудка и с грустью подумал: «Ну вот, еще одна болячка».
        - Жаль,  - равнодушно произнес врач, глядя на ванну.
        - Что?  - откликнулся Прима.
        - Жаль… Мне было бы жаль резать такое тело, чего бы она ни натворила. Прямо красавица.
        - Теперь она уже не очень хороша,  - произнес Прима, чувствуя, что эта странная боль понемногу отпускает его.
        - Теперь уже не очень,  - согласился врач.  - Вот что происходит, когда приходится платить по счетам.
        Прима понял, что имел в виду врач, ему хватило беглого взгляда, чтобы убедиться - ограблением здесь и не пахнет. В открытом раздвижном шкафу в коридоре висела совершенно новая норковая шуба, в связи с чем Прима почему-то вспомнил о шоп-турах - скорее всего шуба приобретена недавно. Убийца не тронул дорогую аппаратуру, напротив, оставил включенной аудиосистему, и теперь магнитофон гонял туда-сюда одну и ту же кассету. А чуть позже в металлической коробке из-под леденцов они обнаружат четыре тысячи долларов - сумму более чем приличную для девчонки из провинциального и мало кому известного за пределами Ростовской области городка Батайска.
        - Да,  - кивнул Прима,  - теперь она заплатила по всем счетам. Более чем…
        - Может, даже чуть переплатила,  - равнодушно и даже с каким-то профессиональным цинизмом произнес врач.
        Прима хотел ему на это ответить, но… чего уж тут языком чесать? Все уже…
        И он лишь отдал подчиненным последние распоряжения. Те приступили к исполнению своих обязанностей, к необходимым в подобных случаях процедурам. Привычная работа на месте преступления. Убийство с особой жестокостью…
        Прима наблюдал за действиями подчиненных, борясь со все усиливающимся желанием закурить очередную сигарету и пытаясь понять, что же за дикая казнь здесь свершилась. Да, ей пришлось заплатить по счетам, но на кой черт сдалась вся эта петрушка с музыкой и засохшим цветком? Что здесь произошло?
        Прима вряд ли предполагал, что все лишь начиналось и счет только был открыт. Валентин Михайлович Прима не мог этого знать, хотя круг уже разомкнулся.
        Книга 1
        Часть первая
        Свадьба
        1. Сообщения прессы
        В июньском номере журнала «Плейбой», появившемся на прилавках Москвы в самом конце мая, было много любопытного. Обложку украшало изображение аппетитной провинциальной поп-звездочки, весьма умело штурмующей столичный музыкальный Олимп и теперь решившей в качестве девушки месяца выставить на всеобщее обозрение свои соблазнительные округлости. Эти самые округлости в самых невероятных ракурсах демонстрировались на шести полосах журнала вместе с рассуждениями обнаженной певицы о беспардонности «Акул пера», о «Старых песнях о главном» и - почему-то - о философии Кастанеды. Имелись также рассказ модного писателя, явно примеряющего на себя одежды тайного гуру; интервью из тюрьмы с компьютерным взломщиком, которому светило пятнадцать лет либо Нобелевская премия. Были репортаж о художнике татуировок, предпочитающем творить исключительно на женских ягодицах, и целый разворот роскошных попок с шедеврами мастера; автомобильные новости от «Порше», «Астона-Мартина» и «Ломбаргини», об аквалангах и дайвинге, подвесных моторах «меркури». А также о серфинге, серферах и предстоящей модной тусовке на мысе Казантип,
где соберутся старые, новые и иные русские и нерусские, объединенные идеей серфинга, дискотеки на атомном реакторе, преимуществ гетеросексуальной любви над гомосексуальной и алкогольного отрыва. Еще в журнале нашлось место для жуткой истории о сексуальном маньяке - серийном убийце, для материалов о председателе благотворительного фонда, проколовшемся на детском порно, об оккультной секте, возрождающей древние верования монголо-татар - в своей религиозной практике секта прибегала к помощи галлюциногенных грибов и делала на всем этом неплохой бизнес; имелись новости подиума, полное юмора интервью с ведущим хоккейным легионером, интересные обзоры видео и книг и, конечно же, светские новости. Пожалуй, эта последняя рубрика была наиболее любопытной, потому что очень многие люди немедленно прореагировали на информацию, в ней содержащуюся.
        В этой рубрике сообщалось о новом, но уже нашумевшем фильме «Держись, братан!», о режиссере, названном отечественной кинокритикой «российским Тарантино», но в основном о молодых исполнителях двух главных ролей - киллера Ивана и юной жены старого вора в законе Марии, приобретенной последним скорее в качестве игрушки. В финале фильма резвая влюбленная парочка - Иван да Марья, наколов и ментов, и воров, срывается с кучей денег в теплые страны. Так вот, киллера Ванюшу сыграл молодой актер, тележурналист и известный в столичных кругах плейбой Андрей Рыжий, а несчастную Марию - начинающая модель и певичка, взявшая себе сценическое имя Таис. Но дальше начинались пикантные подробности и светские сплетни. Оказывается, под именем Таис, заимствованным у древнегреческой распутницы, скрывалась молоденькая дочка одного из самых влиятельных в стране банкиров. И ни для кого не было секретом, что Андрей Рыжий приходился младшим братом известнейшему в прошлом криминальному авторитету Владимиру Ильичу Лютому, впрочем, с некоторых пор успешно легализовавшему свою криминально-финансовую империю. Нашумевший «Держись,
братан!» оказался проектом, полностью профинансированным могущественными ближайшими родственниками Ванюши-Андрюши и Марии-Таис. Но самой сногсшибательной была новость о предстоящей свадьбе исполнителей главных ролей. Автор статьи с едким сарказмом замечал, что стильная молодая парочка, за чьим бурным полугодовым романом следил весь столичный бомонд, уверена, что очень отличается от среды, из которой вышла. Конечно, килограммовым золотым цепям да норковым шубам до пят они предпочитают украшения от Картье и одежду из лондонских ателье, интересуются творчеством Бессона и Джармуша и развлекаются на сноубордах где-нибудь в швейцарских Альпах. Они скрываются под псевдонимами и делают вид, что самостоятельно пробиваются сквозь тернии к звездному Олимпу, но далеко ли им удалось бы пройти в этом направлении без постоянного финансового донорства? А может, так оно и должно быть? Может, так и должен создаваться российский Голливуд? Поэтому статью о фильме «Держись, братан!», больше посвященную предстоящей свадьбе, автор сопроводил подзаголовком-вопросом «Бракосочетание банковского капитала с… криминальным: новые
Ромео и Джульетта?».
        Да, новость заставила поволноваться столичную тусовку: один из самых перспективных женихов и одна из самых очаровательных и богатых невест порывали со своими старыми связями, чтобы вопреки всем сплетням соединиться в законном браке. Что ж, поезд ушел. Многие девушки будут обливаться в этот вечер горькими слезами, и многие жиголо - охотники за состоянием - вычеркнут из своих списков самую заветную цель. Все так.
        Но нашлось в Москве несколько человек, чья реакция будет более холодной и взвешенной. Они также станут готовиться к предстоящему событию, может, даже тщательнее остальных, потому что продумать им придется все до мелочей. Только цели их окажутся вовсе не праздничными.
        Новость была отражена во многих столичных журналах и газетах. Писали, что свадьба скорее всего состоится в загородном особняке Лютого, расположившемся по Рублевскому шоссе, где находилась чуть ли не самая дорогая земля в России; писали о самом доме, которому вполне сгодилось бы определение «дворец» и который, по слухам, оценивался цифрой с семью нулями; писали о приглашенных, перечисляя «звезд» и сильных мира сего; беспокойный «Московский комсомолец», напротив, указывал, что ожидается едва ли не сходка мафии и что создаваемый клан может оказаться самым могущественным в стране; сплетничали о подарках и былых любовных связях молодых; некоторые издания тонко намекали, что «красавчик Андрюша», вполне возможно, является геем, а брак носит чисто прагматический характер, другие милостиво соглашались, что молодая парочка, возможно, действительно влюблена, но только теперь им придется на собственной шкуре испытать, что значит быть персонажами безжалостного российского шоу-бизнеса. И что за возможность постоянно мелькать на обложках модных журналов приходится платить. Вопрос лишь в цене…
        Правда, никто из оживившихся писак, включая и незатейливого автора статьи о «новых Ромео и Джульетте», вовсе не ожидал, каким зловещим образом сбудутся их в общем-то безобидные сплетни и едкие прогнозы. Никто из них, уверенных, что профессионально и грамотно делают свое дело, не предполагал, сколь непомерно высокой окажется цена.
        2. Гости, которых не ждали (I)
        Игнат Воронов открыл глаза, потому что нечто мокрое, толкнувшее его в нос, не прекращало своих попыток. Секунду или две Игнат непонимающе смотрел перед собой, слушая, как низко гудящий, почти оглушающий его во сне звук отступает, превращаясь в урчание. Довольное, наглое и знакомое.
        - Брынза, черт бы тебя побрал!
        Кот, пригревшийся у него на груди, снова толкнул его влажным носом, а потом сладко потянулся, явно намереваясь выпустить когти.
        - Ну уж нет!  - Игнат схватил тяжеленного белого кота - черным у того были лишь одно ухо и самый кончик наглого носа, за что Игнат и прозвал его Брынзой,  - резко приподнялся на локте, собираясь вышвырнуть кота из постели, и… замер. И не только потому, что ему сейчас были противопоказаны резкие движения - все выпитое несколько часов назад чуть не взорвало голову изнутри,  - его ожидал еще больший сюрприз. Кот не имел ничего против манипуляций хозяина. Возвышаясь в руке Игната над постелью, он продолжал урчать, заодно наблюдая, как оторопевший Игнат разглядывает лежащее с ним рядом еще одно человеческое существо. Старый развратник Брынза безошибочно узнал в нем самку. Брынзе очень нравился запах самок, и он никогда бы и ни с чем его не спутал. Брынза был молодым огромным котом, отвоевавшим целый квартал территории, прилегающей к дому Игната, и вряд ли его двуногий хозяин предполагал, сколько у Брынзы было поклонниц. Да чего там, Игнат этого даже и не мог представить.
        Игнат разжал пальцы - Брынза полетел на пол. Сон девушки был достаточно глубоким, рот слегка приоткрыт, простыня несколько сползла, обнажая голую грудь. Даже при большом количестве косметики девица явно недотягивала до Мэрилин Монро, хотя была довольно мила; сейчас же выступающие прожилки под глазами указывали, что юное создание вело далеко не здоровый образ жизни; однако грудь, надо признать, была действительно хороша. Игнат увидел, что Брынза развлекается на полу с черными женскими трусиками - в его двухкомнатном холостяцком жилище до сегодняшнего утра подобных предметов не водилось.
        «Ни хрена себе заплыв на короткую дистанцию!» - мелькнуло в голове Игната. Он все еще не мог ничего вспомнить - вчера они здорово перебрали.
        Осторожно, пытаясь не разбудить барышню, он выбрался из постели и понял, что тоже голый. Так-так, неплохо: СПИД нынче не опасен, как легкая простуда,  - лечится амбулаторно, переносится на ногах… Игнат, бесшумно ступая, прошел в ванную и закрыл за собой дверь. Пустив холодную воду, подставил под струю голову. Тут же ему стало значительно легче - он застонал, причем, завершаясь, стон его чуть было не переродился в радостный крик.
        - О, нормалды… Хорошо!
        Вода бежала по затылку, по ушам, снова по лбу. Игнат поднял голову и уставился в зеркало.
        - А чего хорошего-то?!  - негромко проговорил он.  - Допился. Уже просыпаюсь неизвестно с кем.
        Из зеркала на него смотрела небритая и весьма потрепанная физиономия с торчащей мокрой щеткой волос - Игнат Воронов подстригся практически на лыску, оставив сверху лишь небольшой ежик. Почти Брюс Уиллис - правда, в тех фильмах, где тот играет спившихся забулдыг.
        - Ладно, не страшно,  - произнес Игнат чуть громче, чем хотел бы.  - Лучший способ борьбы с похмельем - это контрастный душ.  - Он обернулся, посмотрел в унитаз, потом усмехнулся и подумал, что, наверное, не все так отвратительно.  - Что ж, иногда с утра поступают и хорошие новости.
        В унитазе плавал презерватив. Видимо, он действовал на автопилоте, но все-таки позаботился о презервативе. Один из лучших сотрудников (правда, теперь забыл добавить слово «бывший») самого элитного и уж наверняка самого секретного спецподразделения, ныне превращающийся в спивающегося забулдыгу, проявил себя вчера большим умничкой и позаботился о мерах предосторожности. Хотя скорее всего о презервативе позаботилась она, и теперь остается решить задачу - кто такая?
        Дверь открылась. Девушка стояла на пороге. Игнат, не поворачивая головы, посмотрел на нее через зеркало. Видимо, о застенчивости она ничего не слышала. Стояла голая и довольно соблазнительная. Совсем еще юная. Улыбнулась:
        - Ты всегда разговариваешь сам с собой?
        - И тебя с добрым утром!  - Игнат попробовал улыбнуться, но получилось так себе.
        - Слышала, что ты говорил про похмелье… Один человек учил меня, что лучший способ борьбы с похмельем - это утренний перетрах.
        - Видать, мудрый был малый.
        - Да, ты абсолютно прав,  - серьезно сказала девушка,  - он действительно был мудрый. Он дал мне эту работу.
        Игнат все же рассмеялся и проговорил:
        - Пилот малой авиации трясущимися руками берется утром за штурвал, обнаруживает, что одет в разные ботинки, одного носка нет вообще… Появляется стюардесса, он смотрит на нее, силясь вспомнить, что надо говорить, потом произносит: «Раздевайся… Тьфу ты, нет… Наливай… Тьфу, черт! Не… Это… От винта!»
        Девушка улыбнулась:
        - Это анекдот или намек?
        - Ну, если честно - и то, и другое,  - признался Игнат.
        - Сладкий мой, память отшибло?.. Ты вчера меня путал, как только не называл. Катерина я. Очень просто - Катя. Но больше напоминать не буду. Катя! А подруга моя - две Кати, если тебе так проще запомнить.
        - Понятно.  - Игнат кивнул, вытер голову полотенцем.
        - Жениться ты на мне вчера не обещал. Ничего непоправимого еще не совершено.
        - Ладно, не обижайся. Перебрали вчера.
        - Что еще? Я здесь по собственной воле, потому что ты мне понравился. По-моему, у тебя вчера был день рождения, если это правда.
        - Вроде бы правда…
        - Что еще? Да, я проститутка.
        - Да? Но… вроде…  - Игнат пожал плечами.  - Ну… вроде вы это по-другому называете.
        - Точно. Мы - по-другому.  - Она кивнула.  - Только я необычная девушка и называю вещи своими именами. Днем учусь, а ночами работаю. Я тебе вчера и это говорила.
        - Припоминаю… Черт побери!  - Игнат вдруг обнаружил, что только что все вспомнил.  - Ты учишься в юридической академии… Ты студентка, если я ничего не путаю. Студентка! Правильно?
        - Точно. Тебя вчера это очень удивляло. Юриспруденция и проституция - ты нашел это весьма сексуальным.
        - Да. Ты…  - Игнат улыбнулся и несколько растерянно спросил:  - Ты - подарок?
        - Вчера ты называл меня «Подарочек». И даже повязал бантик. Было очень весело - гусары гуляли.
        - Извини.
        - Почему? Нормально. Учитывая обстоятельства. Это твое слово, очень милое в своем татарском идиотизме, нормал?..
        - Нормалды?
        - Да, верно. Так что все нормалды!
        - Слушай, как же ты такая умная и…
        - Не начинай. Договорились же вчера.
        - Да? Ладно.
        - Все же ты милый…
        - Всегда считал юристов извращенцами.
        - Я будущий юрист. Но против извращенки ничего не имею.
        Игнат глядел в зеркало и поглаживал щетину - придется все сбривать, сегодня он должен выглядеть как огурчик.
        Этого будущего юриста преподнесли вчера Игнату новые сослуживцы в качестве подарка ко дню рождения. Как и весьма неплохую гладкоствольную «беретту», помповое ружье. Игнат вообще-то хотел «зажать» свой день рождения - невелик праздник,  - так бы оно и вышло, вряд ли бы кто вспомнил, если бы не происшествие в казино «Шале-Рояль». Шефиня (нелепо: баба возглавляет частное охранное агентство, да только последнее время в жизни Игната было много всего нелепого) очень дорожила этим договором с казино, но контракт был заключен с испытательным сроком. И вот в тот вечер казино охраняли самые проверенные сотрудники. Игната - новичка - попросили подменить кого-то. Когда шефиня об этом узнала, то явно встревожилась, и в общем-то ее можно было понять. Обычно заведения, подобные «Шале-Рояль», создают собственные службы охраны, но брат шефини имел свою долю - вроде бы небольшую, процентов семь, среди учредителей, и вот, нажимая на родственные чувства, но в основном прибегая к своему несравненному красноречию, ей удалось заставить «Шале-Рояль» пойти на заключение этого контракта. И было ради чего суетиться:
«Шале-Рояль» был не просто казино, а скорее респектабельным клубом, в который входило все - от боулинга до сауны, помимо того, велось строительство гольф-клуба. Кусочек лакомый, и двухмесячный испытательный срок необходимо было выдержать с честью. Когда же шефине рекомендовали Игната, его представили как офицера запаса, пограничника, имеющего некоторый, не очень значительный, опыт боевых операций в Чечне, неплохого спортсмена и т. д. Ни о каких спецподразделениях, тем более сверхсекретных, разумеется, не было и речи, и по компьютерному досье выходило, что самым опасным предметом, который Игнат держал когда-либо в руках, являлась баранка автомобиля.
        - Ну что, пойдешь водилой?  - спросила шефиня, удостоив Игната беглым взглядом.
        Игнат долгое время сидел без работы, поэтому кивнул:
        - Хоть тушкой, хоть чучелом…
        Теперь шефиня посмотрела на него с интересом, улыбнулась:
        - Ну что ж, Воронов, значит, договорились.
        В казино «Шале-Рояль» было несколько залов, в том числе небольшой, уютный, для особых гостей. Там разговаривали вполголоса, там лилась тихая музыка, там делались крупные ставки. Этот VIP-зал и должен был охранять Игнат. В дальней глухой стене, рядом с изящной стойкой совсем небольшого бара, прямо в зеркале, находилась дверь в офис управляющего. Охранников зала за эту дверь не пропускали, но, по слухам, там, в сейфе, находилась чуть ли не основная касса на случай неожиданного крупного выигрыша.
        Игнат работал в агентстве уже почти месяц и до этого вечера проявил себя как тихий, скромный, исполнительный малый. «Страшные истории» из боевой жизни сотрудников агентства слушал с легкой улыбкой, но вроде так выходило, что самому ему про «героизьм» рассказать нечего. Особой дружбы он ни с кем не водил, поддерживая со всеми ровные отношения; может, чуть больше остальных его интересовал забавный паренек из компьютерного отдела по фамилии Соболев (шефиня, конечно, знала свое дело и одной из первых поняла, что именуемый сейчас общим штампом «компьютерный шпионаж» - будущая золотая жила, поэтому в компьютерный отдел вкладывались деньги). И может, чуть меньше остальных ему нравился здоровенный, пришедший из ОМОНа детина, претендующий на лидерство, и не только из-за своих физических данных, но и за счет лихо подвешенного языка. В агентстве его прозвали Афоней, и народ в общем-то его уважал, а Игнат крестить с ним детей не собирался.
        Работа была нелегкой, часто без выходных, но и платила шефиня по справедливости, и поэтому в отличие от сотрудников многих других охранных агентств народ здесь не промышлял постоянно подворачивающейся халтурой типа молниеносных рейдов по перевозке крупного нала из Москвы в Петербург. И условия в агентстве были приличными, имелись тир, спортивный и тренажерный залы, банька. И в спаррингах, и в тире Игнат также особенно не выделялся, показывая результаты чуть выше средних, и никто, кроме него, не знал, что на самом деле он ни разу не промазал, укладывая пули не в «яблочко», а туда, куда хотел, а в спаррингах не пропускал ни одного случайного удара. Он даже как-то поразил здоровяка Афоню - тот вел себя на татами весьма агрессивно и, приложив Игната, на его взгляд, красивым и сокрушительным ударом, был крайне удивлен тем обстоятельством, что соперник лишь слегка потряс головой и предложил продолжить поединок. Иногда Игнат себя спрашивал: какого хрена он так замаскировался, есть ли в этом дерьме хоть какой-то смысл? Может, привычка? Действовать согласно привычке легче? Так же как и исполнять долг?!
Легче, чем задавать себе лишние вопросы и оставаться один на один с болью, которая, оказывается, все еще не прошла, которая возвращается по ночам, в снах, где все в жизни Игната еще было хорошо. Была жива женщина, которую он любил, и он был по-прежнему сотрудником сверхсекретного спецподразделения, и еще ничего непоправимого не произошло. Женщина, которую он любил, и работа, в которую он верил когда-то… А потом, в один момент, все кончилось. Поэтому какого хрена спрашивать себя, зачем он так замаскировался?
        И до того вечера в казино «Шале-Рояль» все так и оставалось. Тихий, ничем не выделяющийся водила из охранного агентства, каких в огромной, бурлящей, сумасшедшей и равнодушной к людям Москве развелось множество. Так все и оставалось. Но только до того вечера.
        Охранникам зала «Шале-Рояль» полагались черный смокинг и галстук-бабочка. Этот наряд преобразил Игната.
        - Черт тебя дери, Воронов,  - произнесла шефиня своим хриплым голосом,  - да ты прямо голливудская звезда!
        - Йесс, мэм,  - неожиданно ответил Игнат.
        - Чего?  - Шефиня пристально посмотрела на Игната, потом рассмеялась.  - А ты парень веселый. Сколько у тебя еще сюрпризов?
        Игнат пожал плечами. Шефиня посмотрела на него с каким-то новым интересом. Она была деловая, успешная и красивая сорокалетняя женщина. Может быть, не красавица, но ухоженная и поэтому очень привлекательная. Она осмотрела своих сотрудников, вздохнула:
        - Вы у меня джентльмены.  - Потом улыбнулась, покачала головой.  - Сколько красивых мужиков пропадает… Может, пока не поздно, переориентируемся в модельное агентство? Мужскую версию «Ред Старз»? Какое-нибудь…
        - «Ред Булз»,  - подсказал Игнат.
        Шефиня снова рассмеялась, потом положила руку на какой-то документ. Это был контракт с казино - шутки окончены.
        - Ладно, Игнат, не подведи, мне нужно, чтобы все было нормально. Мне нужен этот контракт.
        - Постараюсь,  - пообещал Игнат.
        - Остальные знают, что делать. С Вороновым проведите инструктаж. Ну, мальчики, удачного дежурства.
        В тот вечер шефиня впервые назвала Игната по имени. Она не терпела фамильярности. Конечно, в приватных беседах к старым сотрудникам она обращалась по именам, но на службе были заведены другие порядки. И это было нормально, это помогало поддерживать жесткую дисциплину. В тот вечер впервые было сделано исключение. В тот вечер произошло много исключительного.
        Директора казино все называли Борисычем. Это был уравновешенный человек с благородной сединой, безупречным вкусом и безукоризненными манерами. Он был одет в великолепный костюм со светлым пиджаком-френчем и кожаные мокасины от «Гуччи». На его запястье болтался золотой швейцарский хронограф «Ролекс», а пальцы украшал всего один тяжелый перстень с изумрудом. Кольцо скорее всего было старинной работы.
        Он доброжелательно поздоровался с охранниками, познакомился с новеньким - Игнатом.
        - Борисыча народ уважает,  - шепнул на ухо Игнату Афоня,  - а бабы, дилерши, так просто обожают. Он, по-моему, тут всех перетрахал.
        Игнат кивнул. Он знал этот тип людей: такой благородный мафиози, которого очень любят окружающие. Любят за порядочность и за щедрость. Борисыч ему понравился. Как и казино «Шале-Рояль», отделанное со вкусом и без бестолковой навороченности. А потом началась игра.
        Было десять минут одиннадцатого, когда Игнат услышал характерное клацанье передергиваемых затворов. Потом какой-то шум в других залах, приглушенный стенами возглас, но Игнат все же разобрал его: «Плановая проверка!» Двери перед VIP-залом были закрыты, и перед этими дверьми должны были быть еще охранники. Вечер только начинался, и здесь, в VIP-зале, находилась симпатичная пара, близкие друзья Борисыча. Они сидели вместе с хозяином за столом, где шла игра в рулетку, о чем-то негромко болтали, смеялись и время от времени делали ставки. За столом в блэк-джек играли несколько почетных гостей Борисыча, и Игнат обратил внимание, что один из них (Афоня сказал Игнату, что это Мели, крупнейший производитель осетинской водки, «а если еще учесть, что девяносто процентов нелегальной водки производится в Осетии, то сам понимаешь…») играет стодолларовыми фишками. Мели играл на четырех боксах, в том числе и «на последней руке», и за те пару минут, что Игнат задержался у стола, умудрился поставить и спустить месячную зарплату охранника агентства. Мели выложил новую пачку стодолларовых банкнот, попросил обменять их
на фишки, поднял голову, улыбнулся Игнату и глубокомысленно изрек:
        - Мы играем - мы выигрываем. Мы играем - мы проигрываем. Мы - играем.
        - Очень метко замечено.
        Борисыч смотрел на них. Этот новенький элегантный охранник, который говорил тихо, но как раз то, что надо, ему явно нравился. Борисыч вообще уважал людей, которые о важных вещах могут говорить тихо. Он поднялся со своего места, подошел к Игнату и взял его за локоть.
        - Там в столовой накрыт стол для персонала, пойди перекуси. У меня очень хорошая кухня. А плов - по моему рецепту. Иногда я его готовлю сам. Люблю я это дело,  - и он вдруг улыбнулся хорошей, открытой, но чуть смущенной улыбкой,  - знаешь, хобби… Но люблю! Ко мне приезжают не только поиграть,  - добавил он не без гордости,  - правда. Поди попробуй.
        Игнат собирался поблагодарить Борисыча, но раздался громкий радостный голос Мели:
        - Ваув, вау-в, вау-у-у-в!!!  - Эдакий американизм с кавказским акцентом. Или наоборот.
        Ставка Мели сыграла, сейчас он получил тысячу долларов. Борисыч с Игнатом переглянулись и заговорщицки рассмеялись, и в это мгновение на какое-то, пусть даже короткое, время они стали друзьями.
        Мели получил тысячедолларовую фишку, она была значительно тяжелее и крупнее обычных фишек, ее украшала голограмма, но главное, она была квадратной. С довольно острыми углами.
        - Мели, дела пошли в гору?  - добродушно произнес Борисыч.
        - Мы - играем,  - царственно ответил Мели. А потом рассмеялся и, указав на Игната, добавил:  - Вот молодой человек знает. Пусть постоит здесь, он приносит удачу.
        - Если он будет стоять здесь, Мели, то кто принесет удачу мне?
        - Когда-то, до перестройки, я преподавал экономику,  - сказал Мели. Он был лысый, с чуть выпуклыми глазами и походил на пожилого Пикассо, который притворялся Ганди.  - Такое называется «конфликт целей». Действительно, кто же тогда будет приносить удачу тебе? Ты прав, Борисыч!
        Вот тогда за дверьми и послышался этот шум. Передергивание затворов, возгласы…
        - Что там такое творится?  - начал было Борисыч, но не договорил.
        Двери в VIP-зал открылись. Нет, даже не открылись, они распахнулись, словно по ним ударили ногой. Потом прозвучала отрывистая фраза:
        - Плановая проверка. Всем встать! Лицом к стене! Ноги расставить! Руки - на стену!
        Охранники были уже разоружены. Угрожающе защелкали затворы. Помещение моментально заполнилось людьми в масках, камуфляже и бронежилетах. Нашивки «ОМОН», надписи на бронежилетах уведомляли: «Милиция».
        - В чем дело?  - произнес Борисыч.
        - К стене!  - бросил омоновец в маске, затем почему-то повернулся, выбил ногой табурет из-под Мели и направил на него укороченный милицейский автомат.  - Тебе что, непонятно?! Вскочил к стене!
        Грузный Мели, чтобы не упасть, ухватился руками за край стола, чашка с недопитым кофе полетела на пол. Разбилась. Игнат смотрел на опрокинутый табурет и на то, что осталось от чашки. Омоновец толкнул Мели в спину.
        - К стене!
        - Это что такое?  - произнес Борисыч. Он был искренне удивлен, причем настолько, что удивление вытеснило возникшее было негодование.  - Я директор казино, здесь солидные люди… Я вас…
        - К стене!  - Дуло автомата переместилось. Остановилось на Борисыче - тускло отливающая сталь, черная, холодная бездна.
        - Они делают свою работу,  - негромко произнес Игнат.  - Успокойтесь. Поворачиваемся.
        Он не спеша повернулся, наклонился к стене, опершись широко расставленными руками,  - сама законопослушность. Чуть повернув голову, подбадривающе кивнул Борисычу, как бы приглашая его поступить таким же образом. Табельное оружие - тяжелый, в принципе бесполезный «макаров» - имелось только у старшего. В этом зале им был Афоня. Возражать что-либо вооруженным автоматами омоновцам, даже при наличии «макарова», было бы не просто безрассудством и не просто идиотизмом; в каком-то смысле это являлось недостойным поведением, и профессионалу такое вряд ли пришло бы в голову.
        - Ноги шире!
        Игнат почувствовал несильный удар по внутренней стороне ботинка. Удар оказался точным, прямо по косточке.
        «Вот собака!  - с каким-то странным весельем подумал Игнат.  - Тренируется. А вот насчет ног - это ты напрасно, шире не надо. В этом я могу тебя уверить, приятель.  - И с какой-то внезапной жестокостью мысленно добавил:  - Молокосос!» Это слово, как и сопроводившая его короткая внезапная эмоция, еще больше развеселило Игната. Он улыбнулся, но лишь краешками губ. В этой улыбке совсем не было прежнего тепла. «Вот в чем дело - наши охотничьи инстинкты возвращаются после спячки? Молокосос в бронежилете ударил нас по ножке, и мы уже готовы к маленькой войне?!»
        Нет, все не так просто, подумал Игнат. И охотничьи инстинкты здесь ни при чем. Как и долгая спячка. В работе даже самой отлаженной машины может произойти сбой. И в жизни любого человека может случиться то же самое. Он немало пережил за последнее время, и теперь хватит юродствовать и хватит себя жалеть. Дело не в охотничьих инстинктах и не в обиде на молокососа в бронежилете. Он здесь для того, чтобы выполнять свою работу, и чутье подсказывает ему, что с этим визитом ОМОНа что-то не так. Это не совсем плановая проверка, ребята ведут себя вызывающе, явно рассчитывая на провокацию. Держать ситуацию под контролем будет непросто. Поэтому, уж коли подрядился, будь любезен, выполняй свою работу. Взялся за гуж…
        Все эти размышления заняли не больше секунды - внутреннее время вообще умеет течь быстрее,  - и улыбка все еще играла на губах Игната.
        - Тебе что, очень весело?!  - услышал он голос омоновца.
        Игнат чуть повернул голову. Молокосос был в маске, видны лишь глаза. Черт, а ведь они и вправду пришли сюда потренироваться. В глаза смотреть нельзя - признак агрессии, даже если смотришь с улыбкой. Особенно если с улыбкой. И Игнат проговорил:
        - Ты просто сбил мне мозоль.  - И тут же мягко добавил:  - Извини, но это так.
        - Еще раз повернешь башку, я тебе мозоль на лоб натяну.
        Игнат молча повернулся к стене. Тут же из большого зала послышался шум и звон разбиваемого стекла.
        - Что там?  - спросил омоновец, которого Игнат окрестил Молокососом.
        - Охрана,  - ответили ему.  - Попытка оказать сопротивление.
        - Да у меня тут тоже смешливый попался.
        Бойцы ОМОНа были аккуратными, в чистеньком, отутюженном камуфляже, в начищенных до блеска ботинках. Они следили за своим внешним видом. Боковым зрением в зеркальной стене Игнат видел отражение всего зала. Сотрудники казино и гости, все, кроме женщин, поставлены лицом к стене. Помимо Молокососа, в зале находились еще два омоновца.
        - Ментовский беспредел,  - проворчал Мели. Видно, посетители этого зала не привыкли к подобному обращению.  - Чем лучше тридцать седьмого года?
        - Что ты сказал?!  - Омоновец сделал шаг к Мели.  - Ты, борзота, что ты сказал?
        Мели повернулся:
        - Что это наглый произвол. Я с вами еще разберусь, обещаю.
        Тут же к Мели шагнул второй омоновец:
        - Я как сказал стоять?! Я разве говорил поворачиваться?
        Он эффектно подпрыгнул и обрушил ботинок на ребра Мели. Удар был несильным, пока они просто развлекались. Но крупная фигура Мели осела; он странно выгнулся, схватился руками за ребра и, пытаясь поймать ртом воздух, начал клониться вперед, не переставая хрипеть. У Мели перехватило дыхание, и второй омоновец его бить не стал.
        Борисыч беспомощно посмотрел на Игната, его взгляд говорил: «Я понимаю, сынок, что ты сделать ничего не можешь. Но все же, мать вашу, охрана вы или кто?!» Вслух он проворчал:
        - И это называется «делают свою работу»?
        И тогда Афоня начал действовать: табельный «макаров» покоился у него на поясе, в кобуре. Рука Афони быстро легла на кобуру, щелчком пальца расстегнула ее и была уже на рукояти пистолета.
        «Неудачная мысль,  - мелькнуло у Игната,  - совсем неудачная».
        Омоновцы, казалось, только этого и ждали. Чуть позже, анализируя ситуацию, Игнат отметил, что их даже не обыскали. Может, они и собирались их обыскать, но не обыскали, потому что действовали наверняка.
        Афоня даже не успел извлечь пистолет. Он сразу получил удар автоматом в солнечное сплетение, начал сгибаться, и автомат Калашникова, его укороченная милицейская версия, возвращаясь назад, встретился с лицом Афони, превращая его в кровавое месиво. Второй омоновец обрушил свой автомат на Афонин затылок.
        О черт! Игнат поморщился.
        Крики, избиение… Теперь они уже не просто развлекались.
        Все же Афоня оказался крепким малым: он не упал, а стоял наклонившись и, уперевшись руками в стену, как бык мотал головой. Кровавая слюна потекла на пол. Его пистолет был уже в руках одного из омоновцев.
        - Что, сука, шустрый?  - произнес тот и снова обрушил автомат на спину Афони, теперь уже в область почек. Афоня покачнулся и чуть слышно застонал.
        - Убьют они парня,  - тихо проговорил Борисыч.  - Я догадываюсь, кто их мог прислать.
        - Так-так-так, что здесь происходит?  - В дверях возникла еще одна фигура.
        Штатский. Джинсы, кожаная куртка, внимательные, заботливые глаза, тонкие усики. Вот и старший пожаловал. Быстро взглянул на Афоню, на Мели, чуть заметно улыбнулся.
        - Оказывал сопротивление.  - Омоновец кивнул на Афоню и, держа «макаров» за ствол, протянул его старшему.
        Тот уселся за стол для игры в рулетку, посмотрел на протянутый пистолет, выложил какие-то документы. Омоновец положил «макаров» рядом с документами.
        - Это нехорошо,  - промолвил старший,  - неподчинение властям. Документы у всех есть? Проверили?
        Их начали обыскивать. Игната снова несильно ударили по внутренней части ботинка, именно по тому месту, где у него якобы была мозоль.
        - Ноги шире!
        Игнат молча подчинился - это был Молокосос. Игнат подумал, что не стоит доставлять ему удовольствие и провоцировать. Парень явно радостно поработал бы автоматом и по его почкам.
        - Второй тоже смешливый,  - произнес Молокосос.  - Шире ноги!
        На мгновение над ними сгустилась тишина. Губы Борисыча пересохли - этот неожиданный произвол, казалось, на время парализовал его волю. Игнат ждал и думал, что все это какая-то иррациональность: не могут же они просто так «мочить» людей, даже не провоцирующих их? Только за то, что они находятся в этом помещении. Или могут? Все-таки Игнат максимально расслабил тело и слушал эту тишину, слушал…
        - Мозоль больше не болит?  - поинтересовался Молокосос.
        - Нет,  - ответил Игнат.
        - Что за мозоль?  - с каким-то нездоровым любопытством спросил старший, но потом, словно он случайно отвлекся, заговорил совсем на другую тему:  - Так. Кто директор или управляющий казино?
        - Я,  - не поворачиваясь, произнес Борисыч.
        Старший кивнул одному из бойцов, и тот вышел в общий зал, закрыв за собой двери. Рядом с Игнатом остался Молокосос и у противоположной стены тот, кто бил Афоню автоматом по затылку.
        - Мне нужна вся документация, откройте сейфы.
        - С какой стати?  - произнес Борисыч.
        Старший что-то, не отрываясь, писал, как будто был занят очень важным делом. Не поднимая головы, бросил:
        - Плановая проверка.
        Мели все продолжал тихо хрипеть. Старший посмотрел на него и вдруг сказал:
        - А ну заткнись!  - Потом перевел взгляд на Борисыча, улыбнулся.  - Вы же понимаете, что мы можем все взять сами. Не тратьте ни свое, ни наше время.
        - Послушайте,  - негодующе, но сдерживаясь, произнес Борисыч,  - врываются люди в масках и начинают избивать моих клиентов и персонал… Откуда я знаю, кто вы - милиция или террористы?! Бандиты? Ни документов не предъявили, ничего…
        Старший усмехнулся, продолжая писать, покачал головой:
        - Я знаю, что ключи от сейфа всегда находятся у тебя. Сам отдашь или мне ребят попросить? Я ведь могу много чего там найти. И черную кассу, и кое-что посерьезней. А вот насколько посерьезней - зависит от тебя.
        Борисыч попытался повернуться к старшему, и тут же Молокосос отрывисто произнес:
        - Лицом к стене!
        Игнат наблюдал за всем происходящим через зеркальное отражение. Его взгляд остановился на столе для игры в блэк-джек. На тысячедолларовой фишке, которую выиграл Мели.
        - Ты что мне за туфту гонишь?  - четко произнес Борисыч.  - Один звонок в управление…
        - А ну закрой пасть!  - рявкнул Молокосос, делая шаг к Борисычу.
        Давить на психику - это у них оказалось отработанным приемом.
        Старший отрицательно покачал головой, и Молокосос остановился. Старший участливо вздохнул:
        - Знаю я про твоих покровителей. А теперь слушай сюда: я у тебя найду здесь девяносто девять нарушений, ты знаешь это не хуже меня. А потом звони куда хочешь. Ты понял меня? Хоть Господу Богу…
        - Это уже не просто превышение власти,  - негромко произнес Борисыч.  - Ввалились без предъявления…
        - Скажем так,  - перебил его старший,  - я действую согласно оперативной информации. Поступил сигнал, и если я в ходе плановой проверки кое-что обнаружил… Вопросы? Все дело в этом «кое-что». Хочешь по-хорошему - ключи.  - Он протянул руку.  - Я жду. Пока еще жду.
        Борисыч стоял не поворачиваясь и молчал.
        - Ты что, оглох?  - произнес Молокосос и несильно ткнул Борисыча в спину.
        - Никакая оперативная информация не позволяет избивать клиентов.  - Борисыч кивнул на Мели.  - Солидный человек, в возрасте, он не оказывал никакого сопротивления. У меня здесь полно свидетелей.
        - Хочешь подать жалобу? Пожалуйста. Пиши заявление. Кто тебя бил?  - Теперь он обратился к Мели.
        Тот все же успел продышаться и ответил:
        - Он вышел… тот, третий.
        - Вот незадача,  - старший пожал плечами,  - как же мы его узнаем? Он, наверное, был в маске? Понимаю.  - Старший повернулся к Борисычу.  - Ключи! А то у меня ребята тут такой интерьер наведут… В том, что я кое-что найду, можешь не сомневаться. Ты этого хочешь? Ключи.
        Он кивнул Молокососу, тот начал обыскивать Борисыча на предмет ключей. Пусто.
        - Такая мелочь, как черная касса, она есть всегда.  - Старший, усмехаясь, смотрел на Борисыча.  - Пока еще не поздно по-хорошему. Давай. Я засекаю ровно минуту и жду. А там - считай, сам напросился.
        Секундная стрелка на золотом хронографе «Ролекс» начала свой отсчет - левая рука Борисыча опиралась о стену рядом с правой рукой Игната. Игнат чуть переместил по стене мизинец, коснулся Борисыча.
        - Скажи, что согласен,  - промолвил он одними губами.
        - Что?
        Игнат чуть повернул голову.
        - Когда будет «шестьдесят», скажи, что согласен. И все.
        В зеркальном отражении их взгляды встретились. Борисыч медлил: этот новенький паренек предложил сейчас понадеяться на него. Но Борисыч видел его первый раз в жизни. Да, он ему понравился, но что он может в этой ситуации? Охранники или разоружены, или избиты…
        Секундная стрелка перешла отметку «30».
        И тогда он увидел в холодном взгляде серо-голубых глаз что-то, чего не увидели ни старший, ни омоновцы и никто из тех, кто находился сейчас в зале. Борисыч не знал, как это называется, но если правы те, кто утверждает, что взгляд может показывать силу души, то… Борисыч увидел, что этот новенький элегантный паренек, который ему понравился, обладает взглядом, ставшим вдруг холодным как лед. И этот паренек может быть… опасен.
        Секундная стрелка приблизилась к отметке «45», перепрыгнула ее…
        Взгляд совершенно спокоен и… и он, наверное, действительно отражает какую-то неведомую силу. Борисыч чуть заметно кивнул, что должно было означать согласие.
        - Что, очень скучно?  - спросил Молокосос.  - Чего пялитесь?
        Секундная стрелка была на отметке «50».
        - Вы… вы предлагаете договориться?  - негромко произнес Борисыч.
        Отметка «55».
        Старший в ответ лишь усмехнулся. Игнат Воронов, прозванный в команде Стилетом, а также Вороном, смотрел сейчас на тысячедолларовую фишку выигрыша Мели. Вороном его называли понятно почему и обращались к нему так всегда. Стилетом - лишь в момент боевых операций. Стилетом его прозвали потому, что он лучше всех в команде обращался с холодным оружием. Его коньком являлись собственноручно изготовленные метательные пластины с отточенными краями и с противовесом в ручке. Пластины были небольшими, в ладони их могло уместиться пять. И для того чтобы все их послать в цель, Стилету требовалось не более трех с половиной секунд. В лучшие дни он показывал результат три секунды. Сейчас у него таких пластин не было. Зато была тяжелая тысячедолларовая фишка, квадратная, с острыми углами.
        Стрелка хронографа «Ролекс» приближалась к отметке «60». Но к тому времени Игнат Воронов, тихий водитель охранного агентства, судя по всему, в последнее время прилично выпивающий, уже превратился в Стилета.
        Секундная стрелка подходила к отметке «60».
        - Хорошо, согласен,  - произнес Борисыч.  - Давайте договариваться.
        Внутренняя сторона глазного яблока человека соединена со множеством нервных окончаний. В принципе, если верно нажать на глаза, то человека можно «вырубить». Не на долгое, но вполне достаточное время. Если давить дальше или протыкать глазное яблоко, то человека можно убить. Убивать Стилет никого не собирался. Просто за время, пока секундная стрелка бежала с отметки «0» до отметки «60», VIP-зал в голове Игната превратился в некое подобие голографического снимка местности. Снимок был с размытыми краями, где таяли несущественные детали, в центре выделялись фигуры омоновцев, один - вдалеке, у дверей, второй - рядом, с Борисычем. Еще сидящий за столом старший и отливающий тусклой сталью пистолет, покоящийся на стопке каких-то бумаг. Все остальное - пустота. Еще в команде почитаемый ими всеми Учитель Цой, преподавший им мастерство восточных единоборств, учил, что настоящий, «истинный удар всегда исходит из пустоты». Тяжелая тысячедолларовая фишка лежала на столе для игры в блэк-джек, ее края горели ярким светом. Силовые линии были намечены.
        Секундная стрелка перевалила через отметку «60» и двинулась дальше.
        - Давайте, согласен,  - повторил Борисыч.
        - Ну, совсем другой коленкор,  - произнес старший.
        Это был тот самый пиковый момент, после которого напряжение в зале начало быстро падать. Старший расслабленно повернулся на стуле к Борисычу - клиент созрел, клиент готов платить, а дальше - дело техники. Однако привычно намеченный сценарий неожиданно изменился; старший даже не успел осознать, когда это произошло, потому что все произошло очень быстро. Всего лишь одно мгновение, на которое они позволили себе расслабиться…
        Со свистящим шепотом что-то пронеслось в воздухе. Боец, стоявший у дальней стены, внезапно вскрикнул и, дернув головой, схватился за левый глаз - что-то жалящее коснулось его, что-то мгновенное и горячее словно проникло в мозг, чуть не разорвав его голову изнутри. Второй омоновец, Молокосос, уже заметил сбоку какое-то движение и уже готов был повернуться к этому «смешливому» охраннику. На его лице под маской, наверное, еще даже не успел запечатлеться гнев, лишь удивленное недоумение… Нога Стилета с поразительной, нечеловеческой быстротой взметнулась вверх и прошла по дуге. И еще было какое-то слово, которое Молокосос вспомнит, лишь придя в себя. Слово «мозоль». Потому что за мгновение до того, как его мозг получит и переработает эту информацию, лицо Молокососа встретится с ударом страшной, сокрушительной силы. Но ему не суждено будет испытать боли, потому что сразу же придет спасительное беспамятство, и он провалится в темноту.
        Старший никогда в своей жизни, кроме как в американских боевиках, не видел, чтобы человек действовал так быстро. Только ему было плевать на кино. В жизни все происходило по-другому. И герои, косящие врагов пачками, вызывали лишь усмешку, потому что человека убить очень сложно. Под левым плечом старшего, в кобуре на кожаных ремнях, покоился массивный «стечкин». Быть может, ему и не полагалось такое мощное оружие, но на это закрывали глаза. Однако сейчас его рука потянулась не к кобуре под черной кожаной курткой. С некоторым опозданием она двинулась к лежавшему на столе «макарову». А потом эта правая рука, подчиняясь чужой воле, ушла за спину; старший почувствовал острую боль и понял, что если рука поднимется вверх еще хотя бы на сантиметр, то он, человек далеко не слабого десятка, может просто не выдержать этой боли. Его подняли и встряхнули, как тряпичную куклу. И в следующее мгновение у левого виска он почувствовал холодное присутствие смерти - стальное дуло злополучного «макарова» с силой вжалось в его голову.
        Мозоль… Что за хренотень? Они говорили о какой-то мозоли, теперь один его боец вырублен, второй только приходит в себя и с опозданием направляет на них оружие. А старший готов на что угодно, лишь бы тот, за его спиной, ослабил хватку. Как во время спарринга, когда тебя захватывают на «болевой», и ты вынужден стучать рукой по татами, признавая свое поражение.
        Боец у дальней стены, уже пришел в себя. У его ног лежала тысячедолларовая фишка, левый глаз был закрыт и теперь, судя по всему, откроется не скоро. Этот «смешливый» паренек вырубил его обычной игральной фишкой. Гнев не лучший союзник, но омоновец оттолкнул фишку ногой и поднял автомат.
        …Этот паренек был прикрыт старшим, Макарычем, и только ослепший на оба глаза мог прозвать его смешливым. К виску Макарыча он приставил ствол и сейчас, спокойно кивнув на автомат в руках омоновца, холодно сообщил:
        - Давай… я отстрелю ему башку. Обещаю.
        Капли пота выступили на лбу Макарыча, одна побежала по щеке. Как быстро все изменилось…
        Омоновец молчал. Сгустившаяся тишина показалась вечной. Палец омоновца медленно лег на спусковой крючок.
        - Не советую,  - произнес Стилет.  - Я буду быстрее. Не стоит.
        Холодный блеск серо-голубых глаз; черт, он ведь вырубил его обычной игральной фишкой. Омоновец вовсе не был трусливым человеком, но сейчас скорее звериным чутьем, чем разумом, осознал, что действительно «не стоит». Все уже изменилось, этот человек их переиграл. И дальше все может быть только так, как он говорит.
        - Не стоит, если хочешь жить,  - повторил Стилет.
        - Парень, спокойно,  - хрипло произнес старший. Еще одна капля пробежала по его щеке. Омоновец никогда не видел Макарыча таким бледным.
        - Прикажи ему положить оружие.  - Стилет прижал пистолет к виску старшего.  - На пол. Ну!
        Тишина. Густая, почти липкая. Тревожное дыхание людей.
        Очень легко совершить ошибку. Один неправильный жест может оказаться роковым.
        - Парень, с огнем играешь,  - тихо проговорил старший.
        В следующее мгновение рука Стилета пошла вверх.
        - Прекрати!  - вскрикнул старший.  - Хорошо. Ладно.  - Он кивнул своему подчиненному:  - Выполняй.
        Омоновец какое-то время медлил, хотя уже знал, что придется подчиниться. Этот человек их переиграл.
        - Делай, что он говорит!  - Голос старшего чуть не сорвался на визг.
        Омоновец не спеша положил автомат на пол.
        - Теперь два шага назад. Ну?! Хорошо. Афоня, забери оружие. Спокойно. Все всё делают спокойно. И тогда все сегодня вернутся домой.
        Афоня поднял автомат. Теперь они уже полностью контролировали ситуацию.
        - Борисыч,  - попросил Стилет,  - вызовите наряд.
        - Уже вызываю.  - Борисыч взял со стола мобильный телефон, быстро раскрыл трубку.
        - Прикажи своей шантрапе валить отсюда!  - сказал Стилет.  - Пусть ждут на улице.
        - Парень, нарываешься.  - Старший уже смог взять себя в руки - теперь стрелять никто не начнет.  - Ох нарываешься! Я же тебя на лоскуты порву.
        Стилет опустил пистолет ниже, на уровень скулы, чуть склонил голову.
        - Заткнись, мусор,  - негромко, почти на ухо старшему, сказал он.  - Я ведь могу тебя сдать. Мне перечислять статьи или не надо? Могу. Но… Это на усмотрение Борисыча.
        Мели, с восторгом глядя на Стилета, немедленно произнес:
        - Полный зал свидетелей! Я - первый.
        Борисыч сложил трубку мобильного телефона.
        - Уже едут. Через три минуты будут здесь.
        Стилет снова склонился к уху старшего:
        - А если еще раз сюда заявишься таким образом, то я выполню свое обещание.  - Стилет перешел почти на шепот; по выражению его лица создавалось впечатление, что он сообщает человеку что-то буднично приятное.  - Я отстрелю тебе башку. И это уже на мое усмотрение.
        Мели все еще глядел на Стилета с выражением восторга на лице. Затем он потер ребра и неожиданно весело заявил, обращаясь к старшему:
        - Маски масками, а парочку-то твоих ребят мы точно узнаем! И никогда больше не говори «заткнись». Понял, мусор поганый?!
        Через пятнадцать минут инцидент полностью себя исчерпал, и оба наряда милиции разъехались в разных направлениях. Борисыч подвел черту, ему не нужны были конфликты:
        - Недоразумение. Теперь все в порядке. Все в полном порядке.
        А еще через пять минут Борисыч позвонил шефине и сказал ей, что снимает испытательный срок. Контракт может считаться подписанным с сегодняшнего вечера.
        Шефиня отнеслась к происшедшему внешне спокойно. Вся дежурившая в тот вечер смена получила крупную премию.
        - Да, Игнат, за баранкой ты времени не терял,  - произнесла шефиня, протягивая ему конверт с деньгами.  - Что происходит?
        Игнат лишь пожал плечами.
        - Ты ничего не хочешь мне рассказать?
        - Нечего рассказывать.
        - Сомневаюсь.  - Шефиня смотрела на него изучающим взглядом.  - Хотела бы я знать, в каком казино ты научился использовать игральные фишки таким неожиданным способом? Причем, полагаю, ты еще не играл по-крупному.
        Игнат изобразил на лице невинное простодушие.
        - Вы… немного неправильно все поняли. Мне просто повезло. А ведь мог и промазать.
        - Конечно. Знаешь, люди, которые за пару секунд справляются с тремя вооруженными омоновцами, они обычно всегда мажут.
        - С двумя,  - поправил шефиню Игнат.
        - Да плюс еще тот, которому ты обещал отстрелить башку. Твой незабываемый монолог мне передали слово в слово.
        Игнат покачал головой:
        - Чешут люди языками…
        - Чтоб ты не сомневался.
        - Афоня?
        - Нет. Борисыч. Он теперь твой восхищенный поклонник. Вот я и спрашиваю: что происходит? У меня в агентстве на должности водилы работает суперпрофессионал и заливает мне байки про везение. Кстати, Борисыч просил откомандировать тебя к нему, на должность начальника по безопасности. Чувствуешь взлет своей карьеры?
        - Что вы ему ответили?
        - Отказала.
        - Понятно.
        - Конечно, понятно! Для простого водилы это слишком много, а вот для тихони, развлекающегося тысячедолларовыми фишками, полагаю, недостаточно… Игнат, выбирайся из раковины. Я ведь не первый раз замужем, понимаю, что тебе, наверное, есть что скрывать. Полагаю даже, что есть от чего бежать. Жизнь - не самое комфортное место для житья… Прости за неуклюжий каламбур.
        Игнат слушал ее молча, ни один мускул не дернулся на его лице.
        - Я не собираюсь лезть тебе в душу. И больше никогда с тобой об этом не заговорю. Просто прими это как совет. Совет женщины, которая лет на десять тебя старше… Видишь, ты заставляешь меня вспомнить о моем возрасте - не очень вежливо с твоей стороны.
        Игнат чуть заметно улыбнулся, но шефиня не дала ему возразить.
        - Выбирайся из раковины. Я тоже когда-то прошла через такое. Понимаешь, многие вещи нельзя вернуть, а то, что внутри, оно отравляет. Возможно удушье… Выбирайся из раковины, а то не заметишь, как задохнешься. И виноват будешь сам.
        - Вы можете назвать, в чем человек виноват не сам?  - невесело усмехнулся Игнат.
        - Конечно, во всем, что с нами происходит, виноваты мы сами…  - Она кивнула.  - В том числе и в неиспользованных шансах, и в несделанных тысячедолларовых ставках.  - Шефиня улыбнулась.  - У меня есть несколько серьезных предложений, Игнат. И как ты понимаешь, я собираюсь их сделать вовсе не водителю моего агентства. Но прежде нам надо серьезно поговорить. Я готова и подождать, но недолго.
        В этот момент включилась селекторная связь - пришел брус, машина во дворе, водитель шумит, требует, чтоб разгружали быстрее, а там какая-то путаница с документами.
        - Ну вот, видишь как,  - улыбнулась шефиня,  - водитель шумит.
        - Давайте я разберусь,  - предложил Игнат.  - У меня сейчас свободное время.
        - Что?! Ну уж нет!  - Голос шефини теперь стал привычно хриплым.  - Ты ведь забросаешь его гранатами, а мне нужен груз. Да и водителя жалко.
        Какое-то время они смотрели друг на друга, а потом оба расхохотались.
        - Давай, парень,  - произнесла шефиня.  - Я готова подождать, но особо с этим не затягивай.
        - Хорошо.  - Игнат чуть помедлил.  - И знаете что…
        - Что еще?
        - Ну… в общем - спасибо.
        - За что?
        - За то, что нашли слова, как об этом поговорить.
        - Слова - это лишь слова, Игнат.
        - Не всегда.
        - Верно, парень. Поэтому я и жду продолжения нашего разговора.
        - Хорошо, я подумаю обо всем, что услышал.
        - Думай. Только не очень долго. Кстати, у тебя через неделю день рождения?
        - Ну, в общем…
        - Теперь не отвертишься. Ты ж теперь звезда! Народ уже скидывается… Игнат, я на тебя не давлю, но… в течение этого месяца мы должны все решить. Пойми меня верно.
        - Хорошо. Я вас понял. Могу идти?
        - Конечно. Счастливо тебе.
        - И вам.
        Игнат убрал конверт с деньгами во внутренний карман и вышел из кабинета.
        «Что ж, месяц так месяц,  - подумал он.  - Что-то они все как сговорились: Лютый Владимир Ильич, старый черт, тоже предложил подумать месяц. Ну, месяц так месяц… Через месяц все решим».
        Решить им придется значительно раньше. И условия будут заметно отличаться от предполагаемых. Потому что кого-то к тому времени уже не будет в живых, а кто-то окажется прикованным к больничной койке, кто-то превратится в главного подозреваемого, а кто-то - в беглеца.
        3. Гости, которых ждали
        Черный лимузин с белым кожаным салоном и эмблемой «линкольна» под радиатором свернул с дорожки, уводящей от шоссе в глубь новостройки, и подкатил к подъезду двадцатидвухэтажного панельного дома.
        - Смотри, какой красавец, аж горит на солнце,  - сказал подросток, восхищенно указывая на автомобиль своему приятелю.
        - Наверное, только после мойки,  - откликнулся тот.
        - Нет, Леха,  - мальчик покачал головой,  - это совсем другое, так может выглядеть только новая тачка.
        Они подошли ближе к остановившемуся автомобилю.
        - Ну, чуешь запах?
        - Да,  - подтвердил тот, кого назвали Лехой,  - новенький. Запах… нового. Да?
        - Не-а,  - мальчик усмехнулся,  - это запах больших денег.
        - К кому-то приехали в нашем доме. Интересно, к кому?
        - Не важно… Кто бы он ни был, у него все в порядке! Уж поверь мне, Леха. В полном порядке!
        Автомобиль стоял, и дверцы его не открывались. Несмотря на затемненные стекла, в салоне автомобиля можно было увидеть двух человек. На голове водителя возвышался картуз типа кепки Жириновского, а одет он был во френч, что делало его похожим на кондуктора спального вагона из детской книжки, хотя, возможно, именно так и должен был выглядеть водитель лимузина. Второй был в белой рубашке с чуть ослабленным галстуком, и, судя по всему, где-то внутри этой роскошной тачки должен был висеть его пиджак. Стекло водителя с тихим шепчущим звуком опустилось.
        - Эй, пацаны, это дом восемнадцать, корпус два?
        - Да, второй подъезд. Первый с той стороны.
        - Хорошо.
        Теперь ребята увидели, что водитель оказался рыжим. У него даже имелась жиденькая рыжая бороденка, придающая ему сходство с солистом группы «U-2», когда тот пытался походить на Ленина.
        - А вы к кому, дяденька?  - спросил Леха.
        Но приятель тут же оборвал его:
        - Тебе ж сказали - дом восемнадцать, корпус два!
        Водитель усмехнулся:
        - Смышленый мальчик.
        Он извлек купюру, протянул ее:
        - Сгоняй, возьми пару банок колы. Сдачу оставь себе.
        Мальчик посмотрел на деньги:
        - Леха, сгоняешь? Сдача - тебе…
        Губы водителя расплылись в широкой улыбке.
        - Правда, смышленый…  - Он добавил еще купюру.  - Сгоняй ты, но только чтоб вода была холодной.
        Ребята обрадованно взяли деньги и понеслись в ближайший магазин.
        - Пытаешься косить под Лютого?  - спросил человек в белой рубашке.
        Это был молодой крепкий мужчина с короткой стрижкой, живыми глазами и трехдневной щетиной, не придающей, однако, его облику небрежности,  - скорее всего он тщательно следил за своей внешностью.
        - В смысле?  - поинтересовался водитель.
        - Ну, я имею в виду, что это его манеры. Лютый так ведет себя. Ну, не знаю, как объяснить.
        - Это он для меня Лютый, а для тебя - Владимир Ильич. Мы с Лютым вместе еще с Рижского рынка, а ты сколько работаешь? Без году неделя?!
        - Ну вот,  - молодой человек улыбнулся и примиряюще поднял руки,  - наехал… Я ничего такого не имел в виду.
        - Лютый - он золотой человек,  - произнес водитель.  - Умница. Где сейчас многие? Кого завалили, кто в бегах, а кто растерял все. Под жопой последний «шестисотый», а на бензин уже денег нету.
        - Я тоже таких знал.
        - Лютый - голова! И душа у него…  - Водитель прищелкнул и кивнул.  - Понял? Но для тебя он - Владимир Ильич. Пока… А там поглядим.
        Этот новый улыбчивый парень в принципе водителю нравился, но иногда человека не вредно приструнить.
        Много лет назад они с Лютым начинали с наперстков, крутили стаканы на Рижском рынке и «обували» лохов. Поролоновый шарик, спрятанный в руке, его вовсе и нет в стаканах - кручу-верчу, обмануть хочу… Водитель всегда работал «наверху», в «группе поддержки», Лютый поначалу вертел стаканы, потом стал организатором этого бизнеса. Как говорится, «связи с общественностью» - менты, администрация и так далее. Конечно, честно признаться, водитель всегда был на третьих ролях, и, может, сближало их прежде всего то, что оба, и водитель, и Лютый, были рыжими. Примерно в ту пору водитель впервые услышал об Игнате - Вороне, «лепшем корешке» Лютого (его формулировка). Друзья детства, чуть ли не из одной школы. И позже его имя не раз всплывало. В баньке да под водочку Лютый любил рассказывать истории о том, как они с Игнатом по молодости чудили, но самое удивительное, что живьем этого человека никто не видел. Поговаривали, что после армии пути-дорожки старых друзей разошлись; с Лютым все понятно, а тот вроде бы подался чуть ли не в спецназ. Толком никто ничего не знал - Лютый, если хотел, мог прекрасно хранить свои
секреты. В застолье шумный, душа общества, но кто-то о нем очень метко сказал - Лютый, мол, говорун-молчун, никогда не скажет ничего лишнего, словно у него в голове компьютер. Такие дела.
        Скоро вольготная жизнь на Рижском рынке начала меняться. Наступило время кооперации, и Лютый очень быстро сориентировался. Все эти наперстки, ежевечерние кабаки - вовсе не его масштаб. Кооперация, громадное количество появившихся в стране торговцев и иные вольные каменщики и хлебопашцы нуждаются в его защите, а он, балда, крутит наперстки! Как-то изрядно подвыпивший Лютый нечто подобное и заявил водителю:
        - Поезд уже трогается, понимаешь меня? Это особый поезд. Он бывает раз в жизни, понимаешь? Всего лишь раз.  - И Лютый вскинул кулак с поднятым указательным пальцем.
        Водитель ничего не понимал. Он только знал, что за серию сегодняшних наперсточных «ударов» они распили по месячной зарплате среднестатистической советской семьи, и счастливо улыбался.
        Он был тогда еще совсем молодым, только после армии, и ему нравилась подобная жизнь. Лютый его обнял за плечи. Лютый был пьян, он смотрел куда-то в черную высь ночных небес.
        - Слушай, слушай внимательно.
        И водитель увидел, что взгляд у Лютого не просто очень пьяный и не просто мечтательный, хотя было и это. Взгляд у Лютого стал прозрачным и каким-то отстраненным, словно он видел что-то за темной толщей сегодняшнего неба и за темной толщей сегодняшнего времени.
        - Этот поезд отправляется в чудесное место, и он уже трогается. Тяжелые стальные колеса пока еще медленно, но уже двинулись по рельсам. Этот поезд никому не остановить, и другого такого не будет, потому что конечная станция называется «Большие деньги»! «Бабки», «Бляди» и «Вся эта жизнь, находящаяся у тебя в кулаке», понимаешь? Нет, все это говно - лишь одно название: «Большие деньги».
        Водитель молчал. Потому что, во-первых, ему нравилось слушать Лютого и, во-вторых, самое глупое было бы сейчас его перебивать - Лютый не очень жаловал тех, кто его перебивает.
        - Машинисты не мы. Не ты и не я. Это очень крутые люди, а может, даже и не люди…  - Лютый замолчал и как-то странно, недобро усмехнулся.  - И главные пассажиры - тоже не мы. Но почетное место для нас всегда найдется. Поезд тронулся, но еще не поздно вскочить на подножку. Сейчас. А вот завтра этот поезд уже не догнать. Тю-тю, уехал! И другого не будет. Прыгаем? На подножку?
        - Про что ты, Володь?  - произнес водитель.  - То есть я понимаю тебя, конечно, но…
        - Т-с-с,  - оборвал его Лютый,  - ничего ты не понимаешь. Тебе не дали расписание… Не обижайся, у меня оно есть. Не поздно прыгнуть на подножку. Прыгаем!
        И Лютый увлек его вниз, через семь ступенек загородного ресторана, где они так прилично набрались. Лютый был пьян, но удержался на ногах. Водитель повалился, скорее от неожиданности, но быстро поднялся. Лютый ему одобрительно кивнул:
        - Почувствовал? Да? Лишь совсем чуть-чуть, но было. Точно?!
        - Точно,  - согласился водитель, не очень представляя, о чем идет речь.
        Лютый снова одобрительно кивнул:
        - Ты в общем-то молодец. Пойдем обратно. Пойдем еще выпьем.
        Но перед самым входом в ресторан Лютый проговорил ему на ухо:
        - Не забывай, понял?
        - Чего?
        - Как прыгнули.  - Он перешел на шепот:  - И тогда я поделюсь с тобой расписанием. Т-с-с…
        В тот вечер водитель дал себе слово держаться за Лютого.
        А чуть позже Лютый сколотил бригаду, состоявшую сначала из двенадцати «семей», и предложил «крышу» Рижскому рынку. В те годы промышлял там некий азербайджанец по имени Фарид, который пытался заняться тем же. Лютый, Владимир Ильич, высказался в том духе, что не мешало бы Фариду ехать на родину, где имеются инжир и гранатовый соус. Фарид заявил, что рынок его. Вечером того же дня закололи одного из приближенных Владимира Ильича. Разборка с азербайджанцами была молниеносной и кровавой. Фарида обнаружили в собственном «БМВ» с простреленной головой. Примерно в ту же пору Владимир Ильич получил кличку Лютый.
        Затем он попытался договориться с чеченцами, одной из самых мощных на ту пору группировок, чтобы не мешать друг другу.
        - Чехи - нормальная братва, с ними можно добазариться,  - заявил он в своей бригаде.  - Но ребята они дерзкие и держатся друг за друга, поэтому такие крутые. Против них только национализм может попереть.
        Его бригада разрасталась, он пытался подмять под себя автомобильный рынок - Южный порт. Заключал временные перемирия с другими бригадами, но обязательства нарушались; бесконечные «стрелки», встречи, где пробовали утрясти возникающие проблемы, чаще всего заканчивались стрельбой. Лютый оставался верен своей кличке, был дерзок и беспощаден, но начинал уставать.
        - Беспредельщики, пора с ними заканчивать… Никаких понятий. Если хочешь выжить, пора вводить бизнес в цивилизованное русло.
        И это был новый поворот, который Лютый начал, подчиняясь своей безошибочной интуиции. Он договорился с двумя мощнейшими московскими группировками о совместных действиях против беспредела «гостей», и на улицах Москвы началась настоящая война. Лютый ее выиграл и всерьез попытался придать криминальному бизнесу более респектабельное лицо. Тем более пришло время торговли металлами, а позже - время банков, политики и большой нефти. Он объявил всю свою бригаду своей семьей и создал что-то вроде финансово-криминальной империи, где на последней характеристике акцент делался все реже и реже. Вокруг него гибли люди, партнеры и конкуренты, но ему удалось избежать двух покушений и несколько предотвратить, иногда физически уничтожая и исполнителей, и заказчиков. Он стал «покровителем искусств», вел модную клубную жизнь, открыл собственный клуб и казино и даже прослыл меценатом. Называть его по кличке разрешалось теперь лишь избранному кругу приближенных, для всех остальных в своем немалом хозяйстве он - Владимир Ильич, причем имя это произносилось с благоговейным придыханием. Правда, досужие до перемывания
чужих косточек журналисты и хранители архивов правоохранительных органов все же упоминали имя Лютый. Лютый с плохо скрываемой гордостью следил за успехами своего младшего брата. В детстве он ему завязывал шнурки и защищал от дворовых хулиганов. Лютый умел дружить и умел быть верным. В нем парадоксальным образом совмещались бесшабашная удаль, часто граничащая с жестокостью, и заботливая верность, чаще граничащая с нежностью. Беспощадно-нежный зверь, как промурлыкала ему на ухо одна из его женщин. И долгое время, наверное, до рождения первенца - дочери Кристины, вся его нежность была сконцентрирована на младшем брате. Кстати, из всех близких Лютому людей младший брат был единственным, кто действительно знал Игната Воронова. И не только потому, что Лютый прожужжал ему все уши. Ворон и Лютый, правда, все реже и реже (слишком уж разные они избрали профессии), виделись. И младший братишка - Андрей - просился на эти встречи, а Лютый не мог ему отказать: он до сих пор иногда завязывал братишке шнурки. Это была шутка, их игра, доставшаяся обоим от детства. Андрей восторгался Вороном. Он с жадностью слушал все,
что тот говорил, ловил его мимику, жесты, манеры. Может быть, сам того не сознавая, но в столь успешном и нашумевшем фильме «Держись, братан!», профинансированном Лютым, Андрей сыграл именно Ворона. Игнат был на пышной премьере этого фильма. На экране блистательный киллер часто приговаривал «нормалды» и весьма живописно расправлялся со своими врагами при помощи летающих пластин-лезвий. Стилет… На премьере Игнат занял кресло в задних рядах и чуть заметно улыбался. Потом тихонько удалился. Уже прошло некоторое время с тех пор, как Ворон не имел никакого отношения к секретным спецподразделениям. Некоторое время с тех пор, как его жизнь пошла кувырком, завертелась волчком в руке сумасшедшего Бога. С тех пор, как из этой жизни забрали все, что он любил, и все, что имело смысл. Рука жестокого Бога…
        В тот вечер Игнат купил большую бутылку «холодненькой» (так он называл кристалловскую водку, он все еще не позволял себе пить всякое дерьмо) и отпраздновал премьеру не на модной презентации в «Планете Голливуд», а в забегаловке напротив своего дома в обществе каких-то забулдыг.
        О том, что Игнат «ушел» со службы, Лютый даже не догадывался. Он узнал об этом за неделю до свадьбы своего младшего братишки от самого Игната - да так, мол, работаю сейчас в частном охранном агентстве…
        - Ну-ну,  - произнес Лютый,  - ладно, на свадьбе поговорим. Я вышлю за тобой машину… Черт, Ворон, все мои предложения остаются в силе, не забывай.  - Лютый сложил трубку своего мобильного телефона.  - Вот сукин сын,  - пробормотал он,  - в частном охранном агентстве… Я ему устрою агентство!
        Уже много раз Лютый пытался переманить Игната, прекрасно понимая, что на своей службе тот не получает никаких особых материальных благ. Он сулил Ворону большие деньги, просил возглавить службу безопасности всей своей корпорации, пытался объяснить, что ему действительно необходим по-настоящему свой человек, на которого можно положиться. Игнат отказывался. То ли из-за фанатичной влюбленности в свою работу, то ли из гордости, то ли по каким-то вовсе не ведомым Лютому мотивам. И вот теперь какое-то гребаное охранное агентство…
        - Я ему устрою,  - снова проговорил Лютый,  - совсем сошел с ума!
        Лютый посмотрел на свой мобильный телефон, и вдруг какое-то странное, тревожное предчувствие кольнуло его. Интуиция, которая редко подводила… Он провел рукой по лбу, потом взялся за переносицу. «Наверное, я просто устал,  - подумал он, и вслед за этим неизвестно откуда вторглась внезапная мысль:  - Как было бы хорошо, если б все свадебные мероприятия взял на себя Игнат. Охраны будет немало, и со стороны невесты тоже, но все-таки…»
        Лютый попытался отогнать от себя дурные мысли: «Ну что за бред?.. Что, звонить Игнату за неделю до свадьбы, мол, братан, нужна твоя помощь? А с какого хрена? Потому что мне в башку всякая дурь прет?» Лютый подумал: он столько раз уже звал Игната, что недельку можно и подождать. Игнат у нас гордый, ну что ж, Лютый тоже гордый. Подождет недельку.
        Но это темное, тревожное ощущение не отпускало. Беспокойство? Нервы? Черт, может, надо что-то сделать, пока еще не поздно? Но вот что?
        Позвонить?
        Что значит - «пока еще не поздно»?
        Лютый снова посмотрел на мобильный телефон. Может быть, он действительно за последнее время прилично устал. Потому что отверстия микрофонной трубки, обычной, знакомой и вовсе не угрожающей телефонной трубки - отверстия, в которые надо говорить,  - показались ему огромными черными пустотами. Зловещими провалами.
        Что значит «пока еще не поздно»?
        Автомобиль с эмблемой «линкольна» над радиатором подкатил к дому Ворона за десять минут до двенадцати, и сейчас рыжий водитель и его молодой напарник с удовольствием пили холодную колу - дни стояли жаркие.
        - Говоришь, он его друг детства?
        - Ну да, вроде того.  - Водитель посмотрел на свои часы «Омега», подарок Лютого. Как-то водитель похвалил их, и Лютый просто снял хронограф со своей руки - бери. Часы стоили не меньше пяти тысяч баксов. Водитель отказывался, но Лютый настоял, а потом пошутил - только не вздумай хвалить мою жену, не отдам. Водитель его хорошо понял - ему сделали подарок, но и преподали урок.
        - По-моему, школьный еще. Двенадцать, надо звонить. Договорились - с двенадцати до половины первого.
        - Надо же, собственную машину выслал, да и тебя за руль… Какой, говоришь, у него телефон?
        - Я ничего не говорю. Вон там записан.
        - Да… Так, Воронов Игнат, чего-то начирикано…
        - Это Лютый писал.
        - Я и говорю. У них чего - общие дела?
        - Не знаю. Знаю только, что друг детства.
        - А чего человек в такой мунькиной жопе живет?
        - Чужая душа - потемки.
        - Верно.
        - Ты не слишком много вопросов задаешь?
        - Я?..
        - Как то, как се… Ты, часом, не мент?  - Водитель беззлобно усмехнулся.
        - Ты чего, сегодня не с той ноги встал? Просто Лютый… очень необычный человек.
        - Верно. Золотой человек. А у тебя есть слово-паразит.
        - Какое?
        - Слово «чего». И знаешь… это не самое лучшее слово для паразита. Когда-нибудь можешь нарваться на серьезные неприятности. Поверь мне, я не со зла говорю.
        - Ладно. О, дозвонился.
        Игнат надел светло-серые джинсы, мягкие кожаные туфли и хлопчатобумажный фиолетовый свитер. В агентстве у шефини он взял напрокат безумно дорогой светлый блузон-пиджак, который сразу же окрестил «сутенерским», и очки «Рей-Банн». Игнату было не привыкать менять внешность. Лицо он протер солью, и теперь оно выглядело свежим, как после поста, а воспаленные от вчерашней пьянки глаза закапал «визином» и спрятал под солнцезащитными очками. Вот вроде бы и все.
        - Боже мой!  - восторженно произнесла его ночная гостья.  - Да тебе можно отправляться в Голливуд!
        - Что я и делаю,  - сказал Игнат в некотором смущении. Потом посмотрел на девушку. Теперь она выглядела явно лучше, чем с утра. Да нет, она была просто хороша, похмелье помешало вовремя это понять.
        - Совсем другой человек - великолепно выглядишь,  - она весело присвистнула,  - так изменился.
        - Спасибо. А ты просто великолепно выглядишь, тебе не надо меняться. Тебе в жизни повезло больше.
        - Зря смеешься. С утра твое лицо было похоже на… на дыню!  - Она улыбнулась.
        Игнат протянул руку и почти дотронулся до ее груди. Но не коснулся ее.
        - У тебя здесь две превосходные дыни.
        - И на том спасибо.  - Она теперь рассмеялась, потом пристально посмотрела на Игната.  - Ты хоть что-нибудь помнишь?
        - Когда вспомню - скажу.
        - Ладно, не мучайся. Просто… мне было хорошо.
        - После этого мы должны поцеловаться, а потом пожениться.
        - Почему?
        - Так бывает в кино. И еще детей нарожать. Ты, кстати, любишь кино?
        - Почему утром ты не захотел меня?
        - Это не ответ.
        - А если ответ?
        - Тогда я хочу тебя сейчас.
        Игнат понял, что делает, когда уже прижал девушку к себе. Он с какой-то шальной веселостью подумал, что, наверное, до сих пор пьян или просто сходит с ума: внизу его ждет автомобиль и незнакомые люди, он одет в костюм, который стоит две его зарплаты, и теперь, словно действительно герой какой-нибудь дешевой эротической киношки, он за пару минут собирается трахнуть свою юную гостью. Великолепно! Прямо плейбой. Но в последнюю минуту он почувствовал бешеный прилив желания, почувствовал, как ее рука расстегивает пуговицы на джинсах и с силой сжимает его тело; он услышал ее стон и, не снимая очков, впился губами ей в шею. Ее кожа оказалась бархатной и чуть смугловатой. Девушка была в широкой юбке, и Игнат быстро стянул с нее черные трусики, провел пальцем по внутренней части бедра. Поднял ее ногу, снова прижимая девушку к себе, и опять же с каким-то веселым удивлением обнаружил, что она давно готова к любви.
        - Сладкий,  - прошептала девушка, и Игнат почувствовал, что по ее телу прошла волна легкой дрожи. Теперь он уже нежно коснулся ее груди.
        - Две чудные дыни…
        Игнат приподнял девушку; она была легкой, ее волосы пахли какими-то удивительными, неведомыми растениями, которые всегда распускались в конце мая на юге,  - воспоминание, оставшееся от детства. Мышцы налились сталью, Игнат еще чуть приподнял девушку, они радостно улыбнулись друг другу.
        - Развратница,  - хрипло и низко произнес Игнат, понимая, что сладостный ком подкатил к горлу и теперь будет мешать говорить.
        - Повтори это еще раз.
        - У тебя не только две превосходные дыни, у тебя еще…  - И он вошел в нее, вошел в ее горячее зовущее лоно. Потом отпустил руки, перестал ее поддерживать…
        - О, маммаа…  - простонала девушка, обнимая Игната за шею и пропуская его все глубже и глубже.
        «Черт, я не мама»,  - подумал Игнат. Сладостный ком растаял. Вернулась прежняя, чуть циничная веселость.
        …Она кричала довольно громко, и Игнату пришлось зажать ей рот, и она поймала губами его пальцы, а на полу, в ногах, путался и урчал Брынза.
        - Мама миа!  - стонала она.  - Сладкий…
        «Кто такая “мама миа”?» - подумал Игнат и снова почувствовал, что в любой момент может расхохотаться. С каким-то неожиданным холодным резоном он решил, что вряд ли все это - профессиональный писк, положенные на работе стоны; ведь она ему ничего не должна, и, возможно, ей действительно хорошо. Что ж, тоже пойдет, по крайней мере известен минимум один человек, для которого этот день начался хорошо. Потом, уже в предвосхищении наступающего оргазма, он предположил, что, возможно, таких людей все же окажется двое, а потом он услышал, как зазвонил телефон, и подумал, что, конечно же, Брынза должен быть здесь - ведь в коридоре снова пахло самкой.
        - Он сказал, что сейчас спускается… Он говорил каким-то странным голосом.  - Молодой человек улыбнулся и пожал плечами.
        - Что ты все выдумываешь?  - Водитель взял у него телефон, посмотрел на дисплей.  - Надо подзарядить.  - Потом усмехнулся.  - Все люди странные, и если кто-то не похож на тебя, то это вовсе не значит, что ты тоже не странный.
        Водитель довольно откинулся в кресле, потом поморщился - нечто подобное говорил Лютый, но как-то не так, у Лютого получалось чуть лучше, и все-таки он что-то перепутал.
        - Ты знаешь,  - молодой человек подмигнул водителю,  - он сказал, что спускается с крыши мира. Чего бы это могло значить?
        - Значит, так оно и есть. А ты опять взялся за свои «чего»?
        Они вышли из подъезда, и Ворон увидел ожидавший его черный «линкольн» Лютого. В подъезде пахло кошками и было грязно, все стены разрисованы какими-то каракулями - названия групп, от которых фанатели окрестные подростки. На улице стоял великолепный день самого начала лета. И в солнечной глубине этого дня Игната ждал черный «линкольн» - возможно, день действительно начинался не так уж плохо. И возможно, она права: лучший способ борьбы с похмельем - это легкий утренний перетрах. Игнат вдруг с удивлением обнаружил, что в общем-то благодарен ей.
        - Ну, куда тебя подбросить?
        - Ты имеешь в виду «куда тебя подбросить на метро»?
        - Не совсем. Просто так сегодня вышло, что у меня в кустах вместо рояля спрятан черный лимузин.
        - Трепи дальше…
        Игнат подвел девушку к «линкольну» и вежливо поздоровался с водителем. Им немедленно открыли дверцы, это сделал сам водитель. Игнат приглашающим жестом указал девушке на салон:
        - Ну я же тебе говорил. Прошу!
        Она усмехнулась, покачала головой и, усаживаясь на задние кресла, произнесла:
        - Слушай, это ты так развлекаешься или ты и правда замаскированная звезда?
        Ровно через час лимузин, покинув раскаленную каменную столицу и пробежав какое-то расстояние по трассе, чаще всего именуемой «правительственной», подкатил к загородным владениям Лютого. Собирались гости, собирались самые влиятельные люди Москвы: банкиры и правительственные чиновники, криминальные авторитеты, кино- и шоу-звезды, торговцы антиквариатом, депутаты и сногсшибательно дорогие шлюхи; собирались молодые журналисты, которые обязательно напишут об этом грандиозном событии, о мелькающем каскаде знаменитых лиц, об изысканной кухне и великолепных шутках, о дорогих подарках, о новых русских, которые будут рассказывать анекдоты о самих себе, о столах, накрытых на стриженой лужайке перед домом («И газону, чтобы стать идеальным, вовсе не понадобилось семи веков» - кто-то заготовит подобную строчку для своего репортажа), о великолепном струнном квинтете - знаменитых музыкантах, играющих тут же, на свежем воздухе, о немногословных официантах в белых куртках и в белых же перчатках, о роскошных дорогих машинах, о вине лучших урожайных лет, о гостеприимном и остроумном хозяине, оказавшемся совершенно
непохожим на сложившийся стереотип бандюги, о молодых - чудесной, ослепительной звездной паре, о нарядах от самых модных кутюрье, о драгоценностях, об ожидаемом произведении кулинарного искусства - тридцатипятикилограммовом торте со скульптурными портретами венчающихся в шоколадной глазури - и о грандиозном фейерверке, который устраивает какой-то самый известный в мире мастер, специально прибывший по этому поводу китаец с труднозапоминаемым именем. Собирались гости, которых ждали. Собирался весь цвет столицы, то, что когда-то начнет величать себя высшим обществом, а потом просто - обществом. Быть может, на свадьбе и не было «самых-самых», все же фраза о «слиянии банковского капитала с криминальным» оказалась оброненной, и людям необходимо было выждать паузу и приглядеться к тому, что же из всего этого выйдет, но «самые-самые» не забыли прислать своих эмиссаров и свои поздравления.
        И может быть, среди всего этого звездного великолепия как-то потерялось несколько действительно настоящих друзей и хозяина, и молодых, и вряд ли это было хорошо - подлинно близким людям стоит быть вместе и в самую счастливую, и в самую тяжелую минуту.
        Собирались гости, которых ждали. Но в нескольких километрах отсюда совсем другие люди, которых никто не ждал, уже начали действовать, и расстояние между ними и такой веселой свадьбой, свадьбой, покой которой был призван охранять не один десяток вооруженных людей, уже начало сокращаться.
        4. Действия ОМОНа
        Командир отряда милиции особого назначения Павел Лихачев был не в настроении, а когда он бывал не в настроении, то на всем протяжении рублевской «правительственной» трассы находился минимум один крепко сжатый кулак, с которым вам не стоило искать встречи. Павел Лихачев строго следил за собой и своими подчиненными. Ежедневная физическая подготовка, так сказать, упорные занятия по боевой и политической, стрельбы… Отряд Павла считался элитным - никакой Чечни, никаких «горячих» точек, может, пару человек и выделяли в сводный отряд Московского ОМОНа, но это еще до той поры, как Павел вступил в должность командира. Хотя сам Паша прошел Чечню: он находился там чуть больше месяца на блокпосту. Внутренние войска, и в особенности ОМОН, резко выделялись своим видом из всей военной группировки «федералов». Они всегда выглядели чистенькими, подтянутыми и накормленными. Армия же разлагалась. Глядишь на солдата, а перед тобой какое-то оборванное чудо… Армия и эмвэдэшники недолюбливали друг друга, и порой доходило до вооруженных стычек. Армейцы считали, что все боевые операции, участие в сражениях, вся тяжесть
войны лежала на их плечах, а МВД, дескать, охраняли на блокпостах самих себя. Может, так оно и было, за исключением спецопераций, но на то она и армия. Зато и чеченцы к внутренним войскам относились совсем по-другому (это к вопросу о тяготах войны): ОМОН и контрактников они ненавидели и не желали попасть к ним, лучше самому себе пустить пулю, а вот к армии «чехи» были гораздо терпимее. Бабы, ополоумевшие и почерневшие от горя, так даже умудрялись их жалеть - ненавидеть и жалеть одновременно. Вообще война - полное говно. Она совсем не похожа на то, что о ней пишут и думают цивильные,  - здесь наши, там ваши, четкие боевые операции, логика, героизм… Война - бессмысленный бардак, где все друг друга ненавидят и всем друг на друга наплевать. Авиация работает по своим, бронированные танки в городе жгут босоногие мальчишки с бутылками «коктейля Молотова» в руках, приказы, проходя вертикаль, видоизменяются до неузнаваемости, никто ни за что не отвечает, все воруют и хотят выжить. И есть люди, которым война нравится. Не то что они ее любят или они уж прямо такие людоеды, но им на войне удобно. Во всем этом
бардаке много чего липнет к рукам, и вроде ты при деле. Паша встречал таких людей, говорят, их и среди чеченцев полно: играют себе в войнушку, и все. А кто поумней, варит на войне бабки. А самые умные ее и затеяли. Где-то Паша прочитал, что тот, кто развязывает войну, в любом случае свинья. Это сказал Хемингуэй. Паша за свою жизнь прочитал много крутых боевиков; эта книга не была боевиком, а Паша не любил других жанров, но все равно эту книгу он запомнил. Сейчас его элитный отряд охранял участок, где явно жила та самая свинья. И Паша будет ее охранять, потому что бороться со свиньями - то же самое, что бороться с ветряными мельницами, а он этого делать не собирался. Вовсе не собирался. Вот только сегодняшний день несколько попахивал дерьмецом, поэтому Паша и пребывал не в настроении.
        Отряд был снят с физической подготовки - не привыкать, на то она и служба. Но вот снят был очень странно - все подразделение, вместе с Пашей, передавалось под командование каких-то «бобров» из Москвы. С ними еще прибыло несколько человек спецназа - получался вот такой сводный отряд, но и это еще нормально. А вот то, что отряд должен будет присматривать за свадьбой какой-то братвы,  - это уже совсем другая служба. Паша был, понятно, наслышан о предстоящем событии, а о существовании Лютого знала каждая собака, но все равно - это уже совсем другая служба.
        Приказ есть приказ - в 12.00 по Москве отряд был у особняка Лютого. «Бобры» из Москвы находились уже там. Оба в штатском. Один представился майором Гриневым, и Паша подумал, что если это так, то сам он - Петр Первый. Второй вообще назвал лишь свою фамилию, и Паша решил, что так будет лучше, потому что по их рожам было видно, что за контору они представляли. Паша подумал, что, если б им не надо было иметь дело с одетым в камуфляж подразделением, они вообще вырядились бы под каких-нибудь дачников. Вопреки устоявшемуся мнению о том, что агенты этой конторы умеют быть незаметными в толпе, Паша был убежден, что они всегда перегибают палку и их видно за версту. Сейчас дела обстояли именно так. Еще бы - соберутся все сливки криминального мира, вот они и вынюхивают. По мнению Паши, это будет не свадьба, а сходка мафии. Паша их ненавидел. На генетическом уровне. И его отец, и даже дед были сотрудниками органов внутренних дел. Кстати, «бобров» из Москвы и их контору в семье Павла Лихачева также особо не жаловали.
        Отряд на трех машинах окружил усадьбу Лютого, а «бобры» из Москвы, прибывшие с ними бойцы спецназа - четыре человека в масках - и Паша направились к дому. Однако прием их ждал более чем холодный. Встречать непрошеных гостей вышел сам хозяин.
        - Чему обязан такой чести?  - сухо спросил Лютый.
        - Конечно же, Владимир Ильич, празднику,  - ответил тот, что назвался майором Гриневым, лукаво улыбаясь.  - Бракосочетание вашего брата ведь большой праздник?
        - Почему набитые ОМОНом машины толкутся вокруг моего дома?
        - Вы же понимаете, что мероприятие ожидается не вполне обычное. Имеется в виду…
        - И что?  - оборвал его Лютый.
        - Во имя вашей же безопасности. Некоторые из ваших гостей люди, скажем так, небезынтересные для криминального мира.
        - Я вас не вызывал. В ваших услугах не нуждаюсь. Не надо меня грузить.
        - А если мы собираемся оградить от ваших гостей остальных жителей поселка?  - вмешался второй «бобер» из Москвы. Он говорил спокойно, с тихой улыбкой, но это был явный вызов.  - Если у вас, не дай Бог, что, при чем здесь законопослушные граждане?
        - У меня уже находятся несколько депутатов, только что прибыла эстрадная звезда… Мне передать им ваши намерения?  - холодно произнес Лютый.  - И ваши замечания насчет законопослушности?
        - Ладно, не будем кипятиться,  - снова заговорил майор Гринев,  - здесь никто крутостью не мерится. Просто поступил некий сигнал…
        - Повторяю: я не нуждаюсь в ваших услугах.
        За все это время удивленный Павел Лихачев не проронил ни звука: стоит наглая криминальная рожа и хамит, того гляди - про ордер спросит… Нагляделись, насмотрелись кино, прямо как в Америке: у нас адвокаты, с нами надо на вы, а у самого здесь бандитская сходка. Собаки, уже во власть лезут, где хоромы-то себе отгрохал, рядом с правительством, хватило наглости. И эти два «бобра» ведут себя странно, шуры-муры с ним разводят. Как будто они тянут время. Как будто… Паша вдруг подумал, что им надо просто осмотреться, они болтают о всякой ерунде, а сами внимательно осматривают двор и приготовления к свадьбе… Зачем? Что они хотят увидеть? Что они могут увидеть? Столы накрыты, оркестрик бренчит на скрипках, снуют официанты в белых перчатках… И что?
        - Что ж, дело ваше, но наружное наблюдение…
        - Послушайте,  - четко произнес Лютый,  - мне позвонить или сами уберетесь?
        - Не глупите…
        - Если через пять минут вы не уберете свои ментовозы, я звоню. Причем трубку передам вам, чтобы вас натянули прямо здесь, на моих глазах. Так вам понятно?
        Паша крепко сжал скулы. Однако тот, кто назвал себя майором Гриневым, проговорил:
        - Хорошо, Лютый, звони. Будет приказ - мы уйдем. Будет приказ разогнать вашу гулянку - сделаем и это. Понял? И пасть свою разевать не надо.
        Теперь Лютый казался удивленным - видать, не ожидал такого поворота разговора. Майор Гринев Паше уже почти нравился. По крайней мере урезал скота неплохо. Однако после звонка Лютого им пришлось уехать. Так всегда: правая нога не знает, что делает левая. То приказали туда, теперь обратно… Но так оно даже лучше. Чем охранять сходку братвы (а в том, что там соберется именно братва, Пашу даже не стоит переубеждать), лучше продолжить занятия. Боевая, политическая и физподготовка, как говорится…
        Однако через два часа опять поступил сигнал, что надо ехать. И теперь оба «бобра» из Москвы тоже были в камуфляже. Теперь они выглядели гораздо серьезнее, чем утром.
        - Послушай, Лихачев,  - произнес майор Гринев,  - поступила новая оперативная информация. Сейчас получишь все инструкции. И вне этих инструкций ты не имеешь права даже пальцем пошевелить. Все ясно? Хорошо.
        А потом Паша получил эти инструкции. Это все попахивало дерьмецом.
        - Почему вы не сообщаете об этом Лютому? Все же там… действительно свадьба…
        - Потому что это все предположительно,  - ответил ему майор Гринев.  - И потом, ты же слышал: он не нуждается в нашей помощи. А, Лихачев?!
        Все это было непонятно. Все это сильно попахивало дерьмецом. Поэтому командир отряда милиции особого назначения Павел Лихачев и был не в настроении.
        5. Гости, которых не ждали (II)
        Примерно в тот же час, когда «бобры» из Москвы и командир ОМОНа Паша Лихачев еще только в первый раз беседовали с Лютым, грузовой фургон фирмы «Сладкий мир» был остановлен на повороте с Рублевского шоссе нарядом милиции. Менеджер «Сладкого мира» Савелий Башметов торопился: продукт скоропортящийся, доставить его надо пораньше, определить на месте, как будет проходить процедура торжественного выхода, сколько ему для этого понадобится человек и так далее. В общем-то все как обычно. Это шедевр, которым Савелий как менеджер заслуженно гордился, потому что не только все пожелания клиента были учтены, а более того… И не беда, что этот шедевр стоит пару новых легковушек, на то он и шедевр. А если есть люди, которые в состоянии позволить себе такое, значит, дела у фирмы, а следовательно, у Савелия будут идти лучше и лучше. Однако как все странно может обернуться в жизни - люди умеют находить деньги в самых неожиданных местах. Когда Савелий только устраивался в «Сладкий мир», он думал просто о том, чтобы там пересидеть, пока не подвернется что-нибудь более стоящее. Ну какие, казалось, могут быть перспективы
на рынке, заваленном сладостями? И «Фазер», и «Кэдбери», и другие монстры, не говоря уже о нашем «Красном Октябре» и «марсах» со «сникерсами». Карл Маркс и Фридрих Сникерс… Да, казалось бы, перспектив никаких. Однако теперь Савелий так не считал. Потому что наряду с прочим «Сладкий мир» специализировался на эксклюзивных заказах. И дело шло. Казалось бы, это так же нелепо, как привозить в Россию эксклюзивно тюльпаны из Голландии, кому только такое может в голову прийти? Однако и то дело шло, превращалось в огромный бизнес. И люди, которые начали первыми, давно уже чувствуют себя очень хорошо - знать бы, где найти… Так и со «Сладким миром». И теперь Савелий постучит три раза по дереву, чтобы не сглазить, потому что дела в последнее время двинулись. Поперли в гору. Но все равно такого заказа еще не было. Савелий оказался в нужное время в нужном месте. И этот заказ, вполне возможно, станет центральным событием дня, по крайней мере его кулинарной части, потому что такого действительно еще никогда и никто не видел. А учитывая количество приглашенных звезд и просто очень крутых людей, которые там соберутся…
Конечно же, будет полно прессы, и «Сладкий мир» получит громадную бесплатную рекламу. А принимая во внимание процедуру торжественного выхода, которую с учетом лучших мировых традиций Савелий разработал лично, добавив изюминку артистизма, чуть повернув все в сторону красочного шоу, то… Он мечтательно прикрыл глаза, его воображение рисовало блистательные картины. Но воображение здесь вовсе ни при чем. Потому что Савелий наконец-то ухватил свою удачу за хвост. И держать ее теперь будет очень крепко. И никогда не отпустит. Никогда. По той простой причине, что лошадь удачи проходит мимо каждого, но не каждый, увы, успевает вскочить в ее седло.
        И все-таки успешный менеджер «Сладкого мира» Савелий Башметов ошибался. Потому что в тот момент, когда наряд милиции остановил его на повороте с Рублевского шоссе, его лошадь удачи была уже далеко, а он явно оказался в ненужное время и в очень ненужном месте.
        Когда подкатил длиннющий белый лимузин-стрейч, струнный квартет поднялся и заиграл марш Мендельсона - свадьбе был дан сигнал к началу. А получасом раньше Лютый показывал Ворону свои владения и, как бы заодно, своих гостей, давая каждому весьма меткие характеристики.
        Если бы командир ОМОНа Павел Лихачев оказался в числе приглашенных, он бы увидел, что его опасения по поводу сходки братвы подтверждались лишь частично. И вполне возможно, что его отношение к мероприятию некоторым образом переменилось бы - уж слишком много вокруг, как уже было отмечено, наблюдалось «звездных» лиц, лиц «с обложки». И они вполне мирно сосуществовали с самыми влиятельными персонами криминального мира, которых тоже было более чем достаточно. И те, и другие мило беседовали, улыбались, приветствовали друг друга как давно знакомые люди; в одном из так любимых и почитаемых Пашей романов-боевиков подобная вечеринка была названа криминально-богемным коктейлем. Конечно, в таком определении была изрядная доля дурного вкуса, но качественный состав гостей оно описывало довольно точно, если бы учитывало присутствие еще одного ингредиента - нового истеблишмента, новой политическо-финансовой элиты. И поэтому вполне возможно, что шустрый, злой и проницательный «Московский комсомолец» все-таки оказался прав: на этой свадьбе создавалась одна из самых влиятельных и могущественных групп в стране. И
вполне возможно, что будущее вечно молодого Государства Российского закладывалось сейчас не в душных и пыльных думских коридорах, а здесь, на свежем воздухе, в атмосфере милого и непринужденного общения.
        - Ну, Воронидзе, как тебе моя фазенда?  - спросил Лютый, пригубив ледяное шампанское.
        Игнат пока пил минеральную со льдом. Он был по-прежнему в темных очках и уже с иронией отметил, что многие из гостей Лютого, с которыми его знакомили, упорно пытались определить, виделись ли они раньше. Одна молодая известная актрисочка пялила на него глаза, а потом прямо спросила:
        - Мы ведь знакомы, да?
        - Насколько я могу судить, к сожалению, нет,  - ответил Игнат.
        - Ну я ведь вас точно где-то видела раньше?  - Завлекающая, многообещающая улыбка, приглашающая к столу, где обещания не выполняются.
        Игнат подумал: «Ну конечно, милая, ты меня видела. Конечно, видела, на страницах какого-нибудь модного журнала, где подобные плейбои в эротичных очках рекламируют дорогую одежду как стиль жизни, только эта картинка из твоей собственной головы, а я просто ей соответствую». Однако на ее вопрос он мягко ответил:
        - Я бы это знал. Я бы этого не забыл.  - Его губы растянулись в такой же завлекающей и опасной улыбке охотника светских party, и он добавил:  - Одно ваше слово, и я готов считать, что мы знакомы всю жизнь. Ну как?
        - У-а-а-у, а вы занятный… Я подумаю.
        И она грациозно удалилась, пошла дальше. Обычное тусовочное «бла-бла-бла»…
        - Смешная…  - Игнат проводил ее взглядом.
        - Забудь,  - сказал Лютый,  - это Миши Монгольца пассия…
        - Уже забыл.
        - Тут полно бесхозных слоняется… Слышь, Игнат, любят тебя бабы… Вот, блин, как со школы повелось.  - Лютый вдруг весело расхохотался, а потом залпом допил шампанское и обратился к официанту, разносившему напитки:  - Эй, белоперчаточник, хер-р обер-р, давай еще.  - Лютый указал на свой пустой бокал.
        - Хер-р обер?  - удивился Игнат.
        - В Австрии так обращаются к официантам.
        - В Австрии… Понятно. Тогда мне еще воды. Значит, вы теперь с Монгольцем друзья?
        - Плохой мир лучше доброй ссоры.
        - Возразить нечего. Но будь с ним осторожен.
        - Знаю… Я б не стал Андрюхе голову морочить с этой свадьбой, уж слишком все пафосно. Но… ты ведь меня понимаешь?
        - Понимаю.
        - Хорошо, что у них так вышло, я имею в виду молодых, но, Игнат, сегодня большой день, поворотный день. Это больше, чем просто свадьба моего брата.
        - Вижу.
        - Не одобряешь всего этого шума?
        - Не мне судить.
        - Мы с ее папашей давно ходили друг вокруг друга и теперь решили показать людям, что…
        - С Щедриным?
        - Крупнейшая банковская группа, не хухры-мухры. Сегодня станем официальными родственниками. А мы ведь тоже не лыком шиты. Я бы не устраивал всей этой показухи, но это стратегическое решение. Мы так вместе решили, с Щедриным. И видишь, сколько народу пришло засвидетельствовать уважение! В том числе и Монголец… Это дорогого стоит.
        - Я тебя понимаю, Рыжий.  - Игнат оглядел старого друга и спросил:  - Ты что, оправдываешься?
        Лютый посмотрел на него в упор, на мгновение в нем появилось что-то бычье, потом вздохнул.
        - Наверное, да,  - сказал Лютый неожиданно, и в следующую минуту они оба рассмеялись.
        - Чучело,  - проговорил Игнат дружелюбно.
        - Но только перед тобой и перед Андрюхой… Ну а с другой стороны, что здесь такого?  - Лютый усмехнулся.  - Сейчас отгуляем, а с завтрашнего дня я им такое свадебное путешествие закатил. Андрюха еще не знает! Багама-мама… Яхты, гольф-клубы!.. Молодежь живет своей жизнью. Им это тоже не повредит - больше будут уважать.
        - Да они, по-моему, и сами по себе ребята толковые.
        - Тут ты прав, брат, они и без Щедрина, и без Лютого кое-чего стоят. А теперь будут стоить больше.
        - Выпить, что ли?  - вдруг сказал Игнат.
        - А то! Хочешь - айда, водки махнем.
        - Ладно, подожду. Вчера нагрузился. Вот молодые приедут - поздравим.
        Лютый посмотрел на часы:
        - Вот-вот должны быть… Видишь? Твои, «командирские».
        - Носишь иногда? Часики из военторга?
        - Теперь я могу себе это позволить. Теперь уже - да! А где мои?
        - Здесь.  - Игнат протянул руку.  - Золотой браслет…
        Лютый кивнул. Он испытывал к часам прямо-таки патологическую страсть и почти мистическое уважение, считал материальным воплощением времени и мог говорить о них бесконечно.
        Лучшим подарком для Лютого были редкие часы, и сам он обожал дарить наручные и, как мальчишка, гордился своей коллекцией.
        - Лучшие механические часы, Игнат,  - это, конечно, швейцарские «Бланкпайн»,  - говаривал Лютый.  - Кстати, самая старая часовая фирма, существует с 1735 года. А самые точные в мире наручные часы выпущены осенью 1976 года, это уже «Omega Constellation», калибр 1021, номер, как сейчас помню, 39'050'076'. Испытания на точность хода - нулевые отклонения! Ты можешь это себе представить?! Даже знаменитый кварцевый «Лонжин» с годовым допустимым отклонением в десять секунд по сравнению с ними - фуфло! Стоят целое состояние! Кстати, владелец - испанец - пожелал остаться неизвестным. Надо думать - у людей руки длинные! Есть часы-кинозвезды - «Омега» в последнем «Джеймсе Бонде». Или известные на весь мир «Ролекс Дэйтона» Пола Ньюмена - кино «Афера» помнишь? Вот. Но это все ерунда по сравнению с той «Омегой» испанца. И знаешь почему? Потому что они единственные в мире и других таких уже никогда не будет. Это все можно, наверное, повторить, но только не такие часы. Интересно, да, единственные в мире!
        Обычно в такие моменты, моменты разговоров о часах, Лютый преображался. Иногда его зашкаливало, и он пускался в рассуждения о природе времени, в философствования о концепциях и спорах, которым уже не одна сотня веков… Однажды - с тех пор прошло уже почти лет десять - они махнулись часами. У Игната были «командирские» и стоили пятьдесят рублей. У Лютого - великолепный золотой хронограф «Longines». Игнат тогда оказал Лютому одну неоценимую услугу. Ни о каком выражении благодарности он слышать не хотел, и Лютый предложил махнуться часами. Лютый пристроил «командирские» в свою коллекцию, но носил их крайне редко, мотивируя тем, что люди не так поймут. Ему для крутости было положено что-нибудь золотое и швейцарское. Когда вы только вырываетесь из нищеты, все эти игрушки многого стоят. Тракторные цепи на шее, малиновые пиджаки, мобильные телефоны на столе в ресторане и малиновые «шестисотые» под вашей задницей… Теперь Лютый понимал, что все это было с голодухи. Теперь это стало мишурой, и Лютый мог себе позволить появиться на самом дорогом и престижном сборище Москвы, на свадьбе своего младшего брата,
на мероприятии, которое станет поворотным и возвестит и врагам, и друзьям о рождении, наверное, самого могущественного объединения, на мероприятии, собравшем и криминальных авторитетов, с которыми раньше не клеилось, и элиту страны, которая раньше могла и побрезговать, и где наряды, драгоценности, автомобили и наручные часы уже являлись информационными поводами для колонок газет и журналов,  - теперь Лютый мог позволить себе появиться здесь в стареньких «командирских» часах, купленных в военторге за пятьдесят рублей.
        - Да, Игнат, теперь я могу себе это позволить. Еще год назад не мог, а теперь - могу.  - Лютый перешел на шепот и состроил комичную гримасу:  - Вся эта рафинированная публика, из тех, кто раньше даже руки бы не подал,  - они все очень любят деньги и по большому счету уважают лишь силу…
        - Знаю!  - так же шепотом ответил Игнат.  - Так говорят в кино…
        - Разденься я сейчас догола, они и не подумают, что Лютый псих, они скажут, что он - эксцентричный… Потому что у него есть очень много того, что они любят, а у психов этого нет.
        - Мудреешь, Рыжий,  - усмехнулся Игнат.  - Это уже лучше.
        - Не. Я все это и раньше знал. Только я в это не верил, думал, что все это из книжек. А вот теперь прошел сам. Такая школа жизни.
        - Что ж, довольно неплохо для мальчика с заводских окраин,  - сказал Ворон.
        - Для мальчиков, Игнат, для мальчиков… Потому-то я и предлагаю тебе быть со мной. Ты мне нужен. Ты же видишь, что сегодня создается нечто… Но я прекрасно понимаю, что лезу прямо в стаю акул.  - Лютый сделал еще один большой глоток шампанского.  - И когда мне пустят первую кровь - а без этого невозможно - и вся стая будет готова разорвать меня - ты же знаешь, они чувствуют кровь,  - мне будет очень нужно, чтобы кто-нибудь меня прикрыл. Понимаешь?
        - Понимаю.
        - Ну тогда в чем дело, если понимаешь?
        - Понимаю, Лютый. Но пока это невозможно. И это вовсе не мой личный каприз.
        - Ну вот что ты заладил? И что это за херня?! Сколько ваших уже давно работают…
        - Не совсем. Там, откуда я ушел… Просто так оттуда не уходят. Мне дали такую возможность, и это дорого стоило.
        - И что?
        - Ты был одним из главных клиентов, Лютый,  - тихо произнес Игнат.  - Мы оба были очень близко к черте… стояли на грани.
        - Что это значит? Похоже на рок-н-ролльную песенку.
        - Ты бродил очень недалеко от фокуса оптического прицела. Возможно, сейчас кое-что начнет меняться. Ты вовремя начал выруливать из криминала. Очень вовремя.
        - Сукин ты сын. И контора ваша сучья.
        - Я здесь ни при чем. И в первом, и во втором случае.
        - Но теперь, когда ты ушел…
        - Все верно. Но должно пройти время.
        - Во как все разложил. Прошлое так и будет держать нас за… за…
        - За яйца,  - усмехнулся Игнат.
        Лютый тоже улыбнулся.
        - Ладно, предположим,  - произнес он.  - А что ты говорил про время? Сколько ждать? Год?
        - Не думаю. Я же говорю - сейчас многое начало меняться.
        - Значит, меньше.
        - Скорее всего так.
        - И чем будешь заниматься?
        - Самое лучшее - собственное охранное агентство, сам себе голова.
        - Скажи сразу - «наемник»,  - усмехнулся Лютый.
        - Говорю.  - Игнат дружелюбно смотрел на него.
        - И что?
        - Но пока не тяну. Финансы, романсы… и все остальное. Поэтому и устроился тут в одну контору.
        - Собственное агентство - твоя мечта? Рок-н-ролл никогда не умрет?
        - О нет!  - Теперь уже Игнат рассмеялся.  - Моя мечта - плескаться в коралловых рифах с пятнадцатью голыми телками. Да… Но пока надо работать. Это все, что я умею делать.
        - Если я куплю тебе агентство?
        - Не сейчас. В любом случае спасибо.
        - Игнат, мне действительно может понадобиться твоя помощь. Братан, как это уже бывало, но…
        - В любое время, Лютый. Но пока лучше считать, что я работаю там, где работал. Пока.
        - Я хочу сказать, что мы… Эта жизнь… Мы начали с задворков, пацаны… Ты прошел по секретным коридорам, я - по черным дворам, но мы выбрались. Мы оба выбрались из всего этого дерьма. Я хочу сказать, что теперь-то мы, наверное, свободны?.. И никаким козлам ничего не должны.
        - Очень бы хотелось, чтоб было так.
        - Так оно и есть. Я готов подождать, но не тяни уже с этим. Как тогда, в школе, со склянкой кислоты, помнишь?
        - Как ты Филе плеснул в рожу… Еще бы!
        - Сделали мы козла, Игнат, сделали. И сразу все переменилось, как стали вместе. И сейчас такое время.
        Наверное, Лютый был прав - это время приближалось с неумолимой быстротой. И наверное, каждый из них подумал, что так можно дружить только в детстве, а потом многое меняется. Но что-то остается. И Лютый думал, что чем больше этого «что-то» останется, тем ты менее одинок в этом мире. Все, наверное, так.
        - Ладно, Игнат, пойду обходить гостей. Но как только появятся молодые, хряпнем водки.
        - А то! С криком «горько»!
        - Во-во… Давай, брат, расслабляться.
        И Лютый направился изображать из себя гостеприимного хозяина. Игнат посмотрел на часы, на золотой хронограф «Longines» - была одна минута третьего. Стая акул, о которой говорил Лютый… Игнат вдруг подумал, что иногда ты можешь и не почувствовать ранки - своего слабого места - и не знать, что стая акул уже очень близко. Не знать до тех пор, пока она не появится.
        В два часа двадцать минут струнный квартет поднялся и заиграл «Свадебный марш» Мендельсона - свадьба началась. Огромный белый лимузин-стрейч остановился у главных ворот - от них через вереницу гостей прямо к дому вела ковровая дорожка, расстеленная специально для молодых.
        В это время рыжий водитель, привезший сюда Игната, а теперь осуществляющий общее руководство ходом мероприятия, отчитывал водителя грузового фургона «Сладкий мир». Происходило это у вторых ворот, с задней стороны дома, и рыжий водитель мог в полный голос выражать свое недовольство, не опасаясь быть услышанным:
        - Что, мать вашу через так, творится?! Что такое? Должны были быть до часу, сейчас половина третьего. Что за херня?!
        - Нас остановил наряд милиции,  - извиняющимся тоном отвечал водитель.
        - Какой на хрен наряд? Я же сказал, если что - звонить сюда. Хорошо, молодые задержались… Давайте…  - Рыжий кивнул охраннику, и они начали тщательно обыскивать всех прибывших с фургоном фирмы «Сладкий мир». Официанты не официанты - так полагалось, служба безопасности свое дело знала.
        Все, конечно, были чисты.
        - Почему семеро? Что такой толпой завалились?
        - По три с каждой стороны, и впереди церемониймейстер. Господи, чего ж обувь-то обыскиваете?
        - Церемони… что-что?  - Рыжий водитель усмехнулся.
        - Церемониймейстер.
        - Это что - по высшему классу?
        - Увидите. Церемония разрабатывалась очень долго.
        - По стилю, качеству исполнения не имеет равных,  - не без гордости заявил один из официантов.
        - Лучше бы вы приезжали вовремя,  - отрезал водитель.  - Ладно, поглядим, как все выйдет, но половину чаевых вы уже потеряли. А обувь…  - Рыжий водитель надул щеки.  - Профессионал в ботинке много чего спрячет. Так-то.
        А потом двери грузового фургона раскрылись, и рыжий водитель ахнул - это было там, и это действительно было шедевром. Шедевром кулинарного искусства! Рыжий с удовлетворением отметил, что хоть не зря заплатили столько денег.
        - Ну, аккуратней, давайте его сюда. Да, красавец.
        - Не бойсь,  - ответили ему,  - мы свою работу знаем.
        «Но половину чаевых я все равно с них удержу»,  - подумал рыжий водитель, пытаясь быстро вычислить, сколько денег в твердой валюте он сможет сэкономить на чаевых. Хотя высчитывать ему стоило кое-что совсем другое. Уже много позже дежуривший на повороте с Рублевского шоссе в бело-синем «форд краун виктория» инспектор ГАИ подтвердит, что грузовой фургон фирмы «Сладкий мир» действительно был остановлен нарядом милиции около часа пополудни. Через несколько минут фургон в сопровождении наряда двинулся к дому Лютого. Владимира Ильича инспектор уважал. Пару раз он останавливал его в легком подпитии за рулем то спортивного кабриолета, то огромного джипа. Иногда Лютый любил развеяться в одиночестве, без охраны. Откупные Владимира Ильича были более чем щедрыми, и делалось все с шутками-прибаутками. Словом, хороший малый. И сейчас, наблюдая, как грузовой фургон в сопровождении милицейского кортежа движется в сторону дома Лютого, инспектор лишь порадовался за Владимира Ильича - вот как подготовился к свадьбе брата! И может, с тихой белой завистью еще подумал: «Вон что такое деньги! Заставляют людей бегать по
твоей указке!»
        От поворота с Рублевского шоссе до дома Лютого было не более трех километров. И вот что рыжему водителю, бывшему с Лютым еще с времен Рижского рынка, стоило действительно вычислить: с какой скоростью грузовой фургон в сопровождении наряда милиции должен был двигаться, чтобы покрыть это расстояние почти за один час пятнадцать минут?
        - Как зовут невесту-то?
        Игнат обернулся. Рядом с ним стоял человек с мощным загривком, с лицом плоским и широким, что придавало ему сходство с черепахой, в расшитом и безумно дорогом летнем костюме - явно от Версаче. Состоятельная братва уважала этого модельера.
        - Мариной,  - ответил Игнат.
        - Как в кино,  - ухмыльнулся сосед, бросив на Игната быстрый взгляд.
        - В кино?
        - «Держись, братан!» Ее так и звали.
        - Да, только, по-моему, ее звали Марией.
        - Тоже из киношников?  - Человек переступил с ноги на ногу.
        - Не совсем,  - уклончиво ответил Игнат.
        Человека с мощным загривком звали Александром Николаевичем Салимовым. Однако гораздо больше он был известен под именем Шура-Сулейман. Игнат узнал его - Шура-Сулейман являлся одним из самых авторитетных криминальных лидеров. Пожалуй, человек не менее могущественный, чем Монголец или Лютый, он был выходцем из солнцевской группировки, только в последнее время все так перемешалось. Да, видать, удалось многих убедить, что даже плохой мир лучше доброй ссоры. А сегодня Лютый скорее всего многим из них предлагал мир хороший. Только насчет стаи Владимир Ильич тоже был прав, и малейшей струйки крови, малейшего сигнала слабости было бы достаточно, чтобы его разорвали.
        - Это как?  - спросил Шура-Сулейман.
        - Ну, если честно, совсем не из киношников.  - Игнат улыбнулся.
        Сулейман оглядел его оценивающе - вроде бы какой-то примодненный типчик из этой киношно-музыкальной братвы; Шура знал многих из них, попадались и душевные ребята, которые могли задеть за живое, вроде Гарика Сукачева. Этот, похоже, оттуда, чего же он тогда юлит? «Не совсем то, совсем не это…» Честно говоря, девяносто процентов своих сограждан Шура-Сулейман считал грязным быдлом. И еще девять процентов - просто быдлом. Самое удивительное, что он был в этом искренне убежден.
        Шура-Сулейман относился к тому уходящему типу братвы, умирающим динозаврам, для которых распальцовка так и осталась единственно приемлемой формой общения. Распальцовка для Шуры-Сулеймана была что боевой танец для папуаса. О его зверских шутках были наслышаны многие. О том, что проституток он возил только в багажнике своего «мерседеса», считая их недостойными находиться с ним в одном салоне, и о том, что как-то под кайфом он забыл об одной из них, и ее, бледную, задыхающуюся, извлекли из багажника почти через сутки; о постепенно нагревающихся электрических утюгах; о старинной истории с парикмахером: тот плохо постриг его, и Шура-Сулейман заставил обнулить десяток следующих за ним и ни о чем не догадывающихся клиентов. Сам Шура поглядывал за происходящим из соседней комнатки и покатывался со смеху - люди заказывали себе стрижки, а парикмахер пускал их под машинку. Какой-то старенький дед потребовал для жалобы директора; один из клиентов психанул, разбив об пол машинку; после обнуления четвертого клиента - с такими, как с восторгом рассказывал Шура-Сулейман, кулаками-кувалдами - бледное и
перепуганное лицо парикмахера превратилось в подобие морды сенбернара…
        Шура-Сулейман был по-прежнему увешан немыслимым количеством тяжеленных золотых цепей и по-прежнему оставался до карикатурности невоспитанным человеком. Он все еще жил где-то в начале девяностых и, несмотря на свою крутость, по мнению многих, явно задержался на этом свете. Только эти «многие» по-прежнему боялись Шуру-Сулеймана как огня. Дела с ним вести становилось все сложнее - он не поддавался никакому психологическому давлению и не признавал почти никаких компромиссов.
        - Знаешь меня?  - Голос прозвучал с привычной и уже, наверное, неосознаваемой интонацией угрозы.
        Игнат кивнул:
        - Да. Ты - Шура-Сулейман. Тебя многие знают.
        Шура-Сулейман был удивлен, но не подал виду. Он привык ко всем обращаться на ты, но с ним, за редким исключением, все были на вы, тем более те, кто о нем слышал.
        - А ты кто?
        «Ну, еще скажи: “Объявись, брат”»,  - с усмешкой подумал Ворон.
        - Мое имя - Игнат Воронов, только оно вряд ли тебе что-то скажет.
        Сулейман ждал продолжения, но его не последовало. А к ним уже подошел Лютый.
        - Что, Шура, вы уже познакомились?  - Он указал Сулейману на Игната.  - Это мой очень старый друг. Наверное, самый близкий друг - друг детства.
        Тот посмотрел на Игната ничего не выражающим взглядом.
        - Что-то он у тебя неразговорчивый, Лютый.
        - Это точно.  - Лютый пребывал в прекрасном расположении духа.  - У него много достоинств.
        Сулейман какое-то время размышлял, потом таким же бесцветным тоном произнес:
        - Тебе, брат, виднее. Действительно, чего пустые базары разводить?  - И он неожиданно протянул Игнату руку. Игнат пожал ее. Рука у Шуры была огромная и словно стальная; он задержал руку Игната в своей, но тот вежливо улыбнулся:
        - Очень рад.  - Поздоровался и высвободил руку.
        Рукопожатие Игната Сулейману понравилось - оно было не слабым, но и не вызывающим.
        - Я тоже рад.  - И он продемонстрировал то, что ему заменяло улыбку.
        Игнат с Лютым отошли от Шуры-Сулеймана - сейчас молодые пройдут по ковровой дорожке, и шумное застолье начнется. К ним присоединился рыжий водитель.
        - Торт наконец прибыл,  - сообщил он Лютому.
        - Хорошо.
        - А вот… Вики нет. Директора своего прислала, а самой нет.
        - Черт… сумасшедшая баба!
        - Что меж вами случилось, Лютый?  - спросил рыжий водитель.
        - Ничего. Поверишь - ничего! Я сам понять не могу.
        - Ну ладно, вроде все нормально,  - произнес рыжий водитель.  - Остальные все здесь. Слетелись как мухи на мед.
        - Оружия ни у кого нет?
        - Обижаешь,  - проговорил рыжий.  - Только у охраны. Все уговор держат. Даже Сулейман.
        - Ладно. Это я так спросил. Вот дура баба…
        - Вика?
        Лютый кивнул. Игнат улыбнулся:
        - Что, нежные чувства? Дела сердечные?
        - Да какие нежные чувства! Баба крутая, кремень, умница, вот только в последнее время… Словно ей кто про меня какого-то дерьма наплел. Неожиданно переменилась, и все тут.
        - Я думал,  - произнес рыжий водитель,  - ее мужик-то, покойный, вроде с Монгольцем дела имел. Не то что вел чего-то, а вроде как собирался. А Миша Монголец такой паренек… Может, оттуда ноги растут?
        - Ой, рыжий,  - усмехнулся Лютый,  - да Вика совсем не по этим гайкам. Прекрати.
        - Доверяй - но проверяй.
        - Ладно, рыжий.
        Лютый обнял водителя за плечи - они действительно были с ним давно, но… тот многого не догонял. Многого. Хотя завхоз из него получился прекрасный. К рыжему водителю Лютый относился с какой-то особенной теплотой. И не только потому, что никогда не бросал своих людей. И сентиментальные воспоминания о прошлом здесь тоже ни при чем. Просто было в нем что-то бесхитростное и чистое, чего в Лютом, увы, не было и уже никогда не будет.
        Так думал Лютый, вовсе не догадываясь, что рыжий водитель просто восхищался им, как сейчас его младший брат Андрей восхищается Вороном.
        - Ладно. Не будем о делах в такой день. Игнат, сейчас я тебя познакомлю с Щедриным. Мы с ним будем за глав двух семейств. О! Молодые. Идут!
        Андрей и Марина показались в конце ковровой дорожки - молодые, красивые, успешные и, наверное, влюбленные. Жених и невеста, тили-тили-тесто… Как две фотомодели на каком-нибудь знаменитом подиуме. Невеста в красном облегающем платье, делающем ее до невероятности сексуальной; Андрей в каком-то странном наряде - кителе и в спортивных туфлях. Эксцентричные модники, оба со странички глянцевого журнала. Оба в солнцезащитных очках долларов по пятьсот. Игнат подумал, что в их время все было по-другому - строгий темный костюм и невеста в белых кружевах и с фатой.
        - Вот балбес он у меня!  - усмехнулся Лютый, с нежностью глядя на брата.  - Опять - шнурок… Слухай, Воронидзе, какие же они оба красивые! А, братан?!
        Молодые шли к Лютому и Щедрину, здесь же были обе матери и члены обоих семейств.
        «Свадебный марш» Мендельсона. Лютый выходит к ним навстречу - это уже явно не по сценарию. Подходит к брату, опускается на одно колено… Все немножко озадачены. Лютый завязывает брату шнурок. Щелкают затворы фотоаппаратов. Лютый поднимает взгляд, улыбается.
        - Держись, братан!
        Андрей несколько смущен. Смотрит на Марину.
        - Мы держимся.
        Лютый поднимается.
        - Ну, краснокожий, поздравляю.  - Старший брат всегда завязывал младшему шнурки. И всегда звал его краснокожим.  - Сегодня ты похитил самую красивую женщину с их корабля.
        Щедрин улыбается. Матери улыбаются со слезами на глазах. Щелкают затворы фотоаппаратов. Игнат подумал, что это могли бы быть лучшие фотографии со свадьбы. Прямо картинка к новой серии «Крестного отца» - заботливая рука, завязанный шнурок, блистательный клан…
        - Будьте счастливы,  - говорит Лютый и отходит к Щедрину.
        Начинаются поздравления. Объятия. Всем-всем много-много счастья.
        Лучшие фотографии со свадьбы будут совсем другими. И за них дадут много денег.
        - Горько!  - кричит Лютый. Он дарит молодым джип - роскошный «мерседес». Это еще не все. Он финансирует их следующий фильм. Он готов вкладывать деньги в интересные проекты. Неплохая новость для прессы.
        - Горько!  - произносит Щедрин. Он дарит молодым пятикомнатную квартиру в элитном доме, полностью обставленную.  - Дальше выкручивайтесь сами,  - шутит банкир.
        - Горько!  - говорит Миша Монголец и кладет ключи от двухместного кабриолета «порше». Лютый понимает, что скорее всего это знак окончательного примирения.
        - Горько!  - кричат все гости, явно соревнуясь в блистательности своих подарков, в остроумии своих тостов.
        - Горько! Горько!
        В нескольких сотнях метров от накрытых столов бойцы ОМОНа в камуфляже двигаются вдоль рощи, расположенной напротив особняка Лютого. До них доносятся звуки веселой свадьбы, музыка, смех. Они занимают позиции.
        - Действовать только по моему сигналу,  - говорит тот, кто называл себя майором Гриневым.
        Командир отряда Павел Лихачев кивает. Потом все же задает вопрос:
        - А если опять будет команда «домой»? У Лютого многое замазано.
        - Значит - домой. Мы здесь на всякий случай. На всякий пожарный…
        - Я к тому, что там полный дом охраны.
        Майор Гринев смотрит ему в глаза с холодным любопытством. Бойцы спецназа, прибывшие с Гриневым,  - это снайперы. Сейчас они готовят свое оружие. Паше глубоко наплевать на Лютого. Он будет не против, если эти бандиты перебьют друг друга. Совсем не против. Но все равно это дело попахивает дерьмом.
        - Покой мирных граждан,  - произносит Гринев,  - вот объект твоей заботы. Насильно мил не будешь, так ведь, а, Лихачев?
        - Так точно.
        - Если у них что начнется, какая заварушка, всех класть на землю! Чтобы тут вооруженные головорезы по поселку не бегали. По любым стрелкам - огонь на поражение.
        - Можете не повторять. В моем отряде так заведено, что достаточно одного инструктажа.
        - Думаешь, Лихачев, где-то есть по-другому?
        - За других говорить не берусь.
        - Все правильно. О, слышишь, «горько» кричат?
        - Слышу.
        - Кино-то видел?
        - С Лютого братом? Хэ, туфта! Пацан. Как в сказке навертели. Баба ничего играет.
        - Банкирская дочка.
        - Стрельба с двух рук, пистолеты появляются, как у фокусника. Шоу оно и есть. Нежизненно.
        - Моей дочке понравилось. В Ваню-киллера так просто влюбилась. Сидела, ревела, соплячка.
        - Сколько ей?
        - Четырнадцать.
        - Барышня.
        - Соплячка!
        Паша Лихачев внимательно посмотрел на Гринева и спросил:
        - Что вы мне хотели сказать? Вторая часть инструктажа?
        Гринев вырвал травинку, погрыз сочную, близкую к корням часть стебля. Отбросил травинку в сторону.
        - Еще не пришло время.
        - Когда?
        - Успеется. Это быстро. Эй,  - Гринев обернулся,  - не высовываться!
        Паша поглядел на особняк - да, отгрохали себе хоромы. И сосны, и речка, и дом что дворец - коммуняки себе такого не позволяли. Даже лифт по стене ползет. Снова на свадьбе закричали «горько». Теперь уже кричали дольше. А где-то наверху, в кронах деревьев, заливался одинокий соловей - надо же, средь бела дня… Паша вспомнил свою свадьбу, в общежитии, о том, как брали лавки у соседей и посуду напрокат, но все равно - в тесноте, да не в обиде - отгуляли что надо, весело. «Горько» кричать прекратили, значит, сейчас пьют. До того места ограды, что их интересовало, было не больше пятидесяти метров открытого пространства. Они подошли близко. Очень близко к дому Лютого. Паша думал о второй части инструктажа и об ощущении, от которого он никак не мог избавиться: они подошли очень близко к дому Лютого, и это дело все больше и больше пахнет дерьмецом. Да нет, уже не дерьмецом, а просто откровенным дерьмом. К которому его подталкивают и на которое ему, конечно, не укажут до тех пор, пока он не вляпается. Так что Паше лучше быть очень внимательным. Лучше глядеть в оба.
        К фасадной, почти полностью стеклянной стороне дома Лютого примыкал такой же стеклянный колпак, и в нем ползал лифт. Три этажа вверх и два - под землю. Там сауна, тренажерный зал с прекрасной вентиляцией, со вкусом отделанная бильярдная и ниже - подземный гараж, подсобки. Всего пять уровней. Колпак был темного, почти зеркального стекла, однако изнутри, из лифта, открывался прекрасный обзор на реку и сосновый бор.
        Еще до начала свадьбы Лютый показывал Ворону дом, и они поднимались на лифте из бильярдной на третий этаж, где Игнату была отведена спальня. Здесь же, на третьем этаже, Игнат с удивлением обнаружил библиотеку.
        - Ты чего, Рыжий,  - спросил Ворон,  - превращаешься в книжного человека?
        - Да, в лютого библиотекаря!
        Они рассмеялись, Владимир Ильич произнес:
        - Ну, знаешь, для детей, братишка… Нормальное дело. Мы-то так дураками и помрем. Хотя, может, на старости лет… А если серьезно - я дам детям самое лучшее образование, чтобы были не чета нам. В Англии, наверное…
        - Ничего, мы свои университеты в другом месте прошли.
        - Это да. Но я не хочу им таких университетов. Хватит того, что их папки колотились.
        - Потом вернутся и будут нудить - мол, папаша, вы не в той руке нож с вилкой держите.
        - А это ерунда. Я этому научился быстро. Бизнес - это как жизнь, заставит.
        - Я обратил внимание: там, внизу, официанты накрывают, столько приборов… Даже не знаю, как чем пользоваться?
        - Говорю - ерунда, начинай с внешних вилок и ножей. А вообще - не забивай себе голову, ешь хоть руками. Ты же в моем доме…
        - Кто тебе книжки-то подбирал?
        - Деньги.
        - Деньги?
        - Конечно. Рыжий, который тебя привез, кому-то забашлял, и у меня здесь полный плезир. Зря смеешься, если честно, я даже кое-что почитывать стал, не мурню всякую, а таких знаменитых папок. И там есть очень даже, как ты говоришь, нормалды. Башковитые ребята.
        - Значит - нормалды!  - Ворон улыбнулся. На столе лежал томик Ницше.
        - Только у меня совсем времени на все это нет. А жаль.
        - Наверное, жаль.
        Потом они вышли на лужайку перед домом, а потом началась свадьба.
        Сейчас солнце покинуло зенит, и темный стеклянный колпак лифта перестал слепить глаза, утратив часть своих зеркальных свойств. Но не совсем. И быстрый солнечный зайчик пару раз блеснул на ровной глади стекла. Вполне возможно, кто-то баловался. Игнат смотрел на колпак лифта, где отражались причудливо изогнутые деревья за домом у реки, и в этом зеркале темно-синее небо, почему-то оранжевый росчерк - след реактивного самолета, снова деревья и еще что-то… Всего лишь мельком, какое-то быстрое, почти неуловимое движение.
        Игнат молча покинул застолье и прошел в дом. Поднялся на третий этаж, в библиотеку, и какое-то время смотрел из окна. Не очень долго. Невзирая на весь бардак, что творился сейчас в жизни Игната, его глаз все еще не утратил профессиональной цепкости и… странного умения разгадывать знаки, символы, которые постоянно посылает нам окружающий мир. Только многие люди слепы, они не видят и не понимают знаков. Может быть, это и хорошо - для каждого существует свое, особенное, зрение. Кто-то видит внутри предметов, кто-то - внутри себя, а кто-то видит знаки.
        Игнат поискал в библиотеке телефон и обнаружил причудливый старинный аппарат с дисковым набором. Он молча улыбнулся и подумал, что Лютый, конечно, всегда был забавным. И всегда умудрялся делать так, чтобы вещи соответствовали своему назначению. В каком-то смысле он был словно кудесник или древний царь Мидас, умевший превращать в золото все, к чему прикасался. Только Мидас закончил не очень хорошо, в конце концов эта способность и погубила его. Игнат набрал номер мобильного телефона и попросил Лютого немедленно подняться в библиотеку.
        - Что случилось, Ворон?
        - Давай срочно. Кто у тебя отвечает за безопасность?
        - Охрана?! Глуня…
        - Давай сюда своего Глуню.
        …Они простояли у окна библиотеки недолго, минуты три. Ворон, Лютый и Коля Глущенко, крепкий и, как Игнат убедился, довольно профессиональный малый, отвечающий за вопросы безопасности. Игнат был уверен, что они не заставят себя ждать и снова покажутся. Так оно и случилось.
        - ОМОН,  - произнес Глуня.
        - Вот мудаки неуемные!  - бросил Лютый.
        - Ну что, Володь, звонить Севастьянову?
        - Звонил уже. Он их убрал, а они вот снова вернулись.
        - Что происходит, Лютый?  - спросил Игнат.
        - Да слышали уже… У меня ж тут полный дом братвы!  - Лютый усмехнулся.  - Формально - они пекутся о спокойствии в поселке, вот и кружат вокруг дома, как вороны…
        - А не формально?  - Игнат усмехнулся: сравнение с воронами пришлось как нельзя кстати.
        - Не знаю… Денег хотят! Сейчас снова брякну Севастьянову. Нет, сюда они не полезут. Им уже объяснили, что у Лютого вовсе не криминальная сходка. Севастьянов понимает: если что, у него жопа будет красная, как у мартышки.
        - Понятно. Ну давай, звони. Глуня, выходить к ним пока не надо. Только после того, как Лютый дозвонится.  - Игнат даже не заметил, как начал давать распоряжения.
        Может быть, и это были знаки. Где-то Ворон прочитал, что наши поступки есть символы нас самих. Сказано точно, ничего не возразишь. Только вот солнечные зайчики - это мог быть бинокль или… отражение неприкрытого окуляра оптического прицела. Обычно их закрывают, чтобы не было таких вот зайчиков. Если это бинокль, то возникает вполне законный вопрос: зачем кому-то пялиться на стеклянный колпак лифта, да еще на уровне третьего этажа? Если же это случайный блик оптики, то вопрос ставится совсем по-другому: зачем отряду ОМОНа в составе подразделения понадобился снайпер?
        Знаки… В этот солнечный день первые, совсем еще непонятные и малоуловимые знаки стали складываться в картину, и понадобилось некоторое время, чтобы спрятанный рисунок открылся полностью.
        Севастьянова на месте не оказалось. Мобильная связь автоматическим голосом объясняла, что абонент не отвечает или временно недоступен. Меж тем ничего не происходило. Свадьба продолжалась, наряд ОМОНа отдыхал в сосновом бору.
        Игнат побеседовал с Глущенко - оказалось, что вся территория: дом и подсобки, бассейн и лужайки - все разбито на сектора. Все охранники имеют радиосвязь - подобный подход к делу не вызывал вопросов. Это было грамотно, и, как понял Игнат, Глуня оказался из профессионалов. А профессионалы знали свою работу. Только и Игнат знал кое-что: если кому-то понадобится вас достать, то никакие профессионалы не помогут. Раньше или позже, так или иначе это произойдет. Было очевидно, что пытаться кого-то достать на свадьбе, где полно народу, охраны с той и другой стороны высоких оград,  - это нелепое, если не самоубийственное решение. Но… Однако всегда существовали эти «но». Потому что на самом деле нелепые решения иногда оказываются самыми неожиданными и поэтому самыми действенными. А если вас кто-то захочет достать, он этого добьется. Лучшие службы безопасности мира не смогли уберечь своих президентов - чего уж тут говорить…
        Между тем свадьба шла своим чередом, а наряд ОМОНа прохлаждался в лесу.
        Ничего не происходило.
        Пока.
        А потом все очень быстро начало меняться.
        Миша Багдасарян, по кличке Монголец, прибыл на свадьбу без супруги, потому что Елена Багдасарян, в девичестве Романова, была беременна третьим ребенком. Багдасаряны наконец-то ждали мальчика.
        Миша Багдасарян пошел наперекор семейно-клановой традиции жениться только на женщине своей крови. Это был его второй брак, а первый распался быстрее чем за год - Миша женился тогда на Марии Тер-Петросян, дочери влиятельного еще в советские времена вора в законе. Брак распался, оставив Мише кучу проблем и головную боль. Вот тогда он и порвал со своими семейно-клановыми традициями. Приобретая после очередного конкурса красоты Елену в качестве дорогой игрушки, Миша был уверен, что и второй его брак продлится не дольше года-двух. Но неожиданно все вышло по-другому; возможно, мудрая Елена решила, что верхом ее карьеры может быть не победа в очередном конкурсе, а замужество. Возможно, Елена из небольшого подмосковного городка Коломна имела крепкую, здоровую жилку, что позволило ей стать прекрасной женой, полностью забыв про собственные амбиции. Так или иначе, Миша Монголец не без некоторого удивления обнаружил, что он счастлив в браке, что живет не в огромных, холодных, напичканных златом и шелками стенах, а в чудесном теплом доме, и Елена отвечает всем незамысловатым критериям настоящей жены: она
заботливая, понимающая и, представьте себе, экономная хозяйка в доме, она все еще суперсексапильная и умная леди в обществе и несравненная, будоражащая, сладкая шлюха в постели. Да, Миша Монголец был счастлив в браке. На его нередкие любовные связи на стороне жена закрывала глаза, и Миша их не афишировал. Елена уже подарила ему двух девочек, и теперь они ждали наследника. Около пяти часов вечера Мише позвонили и сообщили, что госпожа Елена Багдасарян только что разрешилась мальчиком. Рост - пятьдесят один сантиметр, вес - три двести пятьдесят. Это произошло несколько раньше срока, но и мама, и малыш чувствуют себя хорошо, и вскорости счастливый отец сможет переговорить с женой по телефону. Может, именно по этой, а не по какой-то другой причине Монголец решил пропустить торжественную церемонию выезда - именно выезда, потому что все было укреплено на большой четырехколесной тележке,  - этого кулинарного шедевра, свадебного торта. Миша Монголец, извинившись перед Лютым и молодыми, взял свой телефон и пошел в дом - он не хотел, чтобы посторонние видели его подлинные чувства, когда он станет говорить с
женой. Действительно, причина для того, чтобы удалиться, была у Миши более чем веская.
        Когда в конце той же ковровой дорожки, по которой прошли жених и невеста, появилась тележка с огромным тортом, многие гости восхищенно замерли. Это был не торт даже, это была какая-то фантасмагорическая скульптурная композиция, подлинное произведение искусства. Мысль о том, что оно будет съедено, выглядела кощунственной и в то же время весьма концептуальной. Торт венчала огромная, запряженная в морского конька перламутровая раковина, в которой возвышались две фигурки - морской божок в развевающемся плаще прижимал к себе хрупкую русалку. Голову морского конька украшали два обручальных кольца, большое и поменьше, в сахарно-глазурных лицах божка и русалки проглядывало портретное сходство с молодоженами. Раковина покоилась на подводных рифах, кораллах, меж которых расправляли свои жирные плавники диковинные тропические рыбы. Островки и гроты из живых фруктов и взбитых сливок, морские глубины из разноцветного желе, кокосовые, марципановые и шоколадные водоросли-деревья, затонувшие корабли из превосходного суфле, пиратские бочонки с ромом - и все это окружал пылающий море-океан. Детская сказка под рукой
безумного кондитера превратилась во что-то странное, тревожащее, волнующее, словно отпечаток, слепок с какого-то удивительного сновидения.
        По три человека с каждой стороны, одетые так же, как и официанты, обслуживающие свадьбу, толкали эту тележку. Безукоризненно белые перчатки, белые куртки, черные бабочки и черные брюки. Впереди процессии шел еще один, тот, кого назвали церемониймейстером. Все были в театральных масках, странно двусмысленных. Пока они просто шли, и огромный торт плыл меж гостей, приближаясь к молодым. А струнный ансамбль играл скрипичные пьесы Вивальди, и, видимо, основное шоу, обещанное менеджером фирмы «Сладкий мир» Савелием Башметовым, было еще впереди.
        Процессия с тортом остановилась прямо перед молодоженами. Два официанта разошлись от тележки в разные стороны. Юная Марина, которую всего пять часов назад объявили женой в загсе Российской Федерации, а потом венчали в церкви по православному обычаю, взяла мужа за руку. Она не сводила глаз с торта, не понимая, что ей делать, плакать или смеяться,  - ничего более дикого она в жизни не видела. Потом с некоторым изумлением она проговорила мужу на ухо:
        - Тебе не кажется, что кондитер был сексуальным маньяком?
        Андрей попытался состроить каменное выражение лица, но все-таки не выдержал и прыснул, прикрывая рот рукой.
        - Т-с-с… Девять с половиной недель по-русски… Тихо!
        - А этих двоих в раковине видишь?  - не унималась Марина.  - Дельфин и русалка?..
        - Тихо!  - Андрей с трудом сдерживал себя, чтобы не расхохотаться,  - пафос происходящего и торжественность официантов только подливали масла в огонь.  - Здесь, наверное, заложен какой-то крутой смысл. Я, видимо, должен съесть тебя, а ты - меня. Это же кулинарный шедевр.
        - Да? Спасибо. Буду знать. А я решила, что это культ вуду. При виде этих-то куколок…
        Церемониймейстер предложил молодым и их самым близким родственникам сфотографироваться рядом с тортом, пока тот еще цел.
        - Уверяю вас, совсем скоро от торта останутся только крошки,  - пошутил церемониймейстер. Потом подумал и добавил:  - Я не шучу.
        Официанты разошлись в стороны, появились фотографы. Прекрасное фото на память - завтра оно попадет во все уважающие себя периодические издания. И коли так - фотография должна быть содержательной и красноречивой. В центре - кулинарный шедевр. По краям - молодые и их семьи, Щедрин, Лютый… Но фотография должна содержать важную информацию - поэтому за спинами Лютого и Щедрина проглядывают их деловые партнеры. Молодые пытаются держаться за руки. Их все же просят встать по бокам - в центре композиции должен быть запечатлен торт. Марина и Андрей смотрят друг на друга, улыбаются друг другу и расходятся по своим семьям.
        - Стоп!  - кричит Лютый.  - Маришка, иди ко мне! Андрюх, а ты - туда. Мы теперь - родня! Иди ко мне, сестренка…
        Громадная пятерня Лютого ложится на талию Марины - ей придется полюбить старшего брата своего мужа, ведь они теперь родня. И Марина вдруг понимает, что сделать это ей будет несложно,  - «Иди ко мне, сестренка»… Щедрин обнимает зятя. Фотография на память. А гости аплодируют. Они ждут обещанного шоу. Скрипичная музыка барокко звучит в отдалении. И шоу под названием «Свадебный торт» начинается. Только удачливый менеджер Савелий Башметов, упустивший, однако, свою лошадь удачи, уже никогда не узнает, насколько серьезные изменения были внесены в его первоначальный сценарий.
        Игнат Воронов наблюдает за молодыми: Андрей и Марина смотрят друг на друга, потом Марина берет сахарного божка, венчающего торт, мизинцем под ручку, кокетливо гримасничает. Все смеются. Игнат думает о том, какой у нее сейчас замечательный возраст - юная жена, но что-то в ней остается от шаловливого ребенка. В этом возрасте в глазах девчонок есть что-то… Это потом проходит, через некоторое время… Как проходит первая любовь. Потом приходит любовь настоящая, но вряд ли кто-то скажет, какая из них подлинная.
        А потом нечто совсем другое вытеснило из головы Игната прежние мысли.
        Игнат Воронов не был близким родственником молодых, и его не пригласили сфотографироваться со свадебным тортом. Игнат наблюдал за всем происходящим, находясь в некотором отдалении, и, может быть, именно этому обстоятельству два человека с такой замечательной фотографии окажутся обязаны жизнью. Потому что стая акул подошла уже очень близко, и для всех остальных эта фотография, растиражированная на следующее утро многими периодическими изданиями, окажется последней. Как интересно наблюдать запечатленные улыбающиеся, счастливые лица и знать, что в их распоряжении осталось всего несколько секунд…
        Игнат наблюдал за происходящим с некоторого отдаления. Несмотря на предупреждения Лютого, он весело болтал с пассией Монгольца, оказавшейся его соседкой по столу. Ворон умел говорить ни о чем и все попытки своей симпатичной собеседницы выяснить род его занятий отбивал с джентльменской веселостью. Он не особо вслушивался в ее милое щебетание, время от времени кивая, и понимал, что все происходящее вокруг свадебного торта вдруг перестало ему нравиться. Совсем.
        Знаки?..
        Что происходит, что не дает ему покоя? Тревожность? Конечно, проще всего было бы предположить, что во всем виновато похмелье,  - Игнат все еще пил воду, твердо пообещав себе не прикасаться к спиртному раньше пяти вечера. Он посмотрел на часы, на великолепный золотой хронограф «Longines», часы Лютого,  - семнадцать часов одна минута. Еще нет, секундной стрелке предстояло пробежать еще четверть круга.
        Официанты разошлись от торта. Все правильно - им нечего делать в кадре. Один из них стоял прямо за спиной Шуры-Сулеймана, решившего отведать мясо «шатобриан»,  - это была уже энная смена блюд. Еще двое - за кругом накрытых столов, там, где наблюдали за всем происходящим ухмыляющиеся охранники. Церемониймейстер ждет, пока фотограф закончит свою работу. Сейчас должно начаться шоу. Игнат подумал, что это, наверное, и правда тревожное чувство похмелья и что он уже выдержал все сроки. Он снова взглянул на часы - до семнадцати ноль одной оставалось пять секунд, все, можно махнуть водки. Игнат уже собирался предложить своей соседке поднять рюмку за молодых, но…
        ЗНАКИ!
        …потом мгновенно понял, что думает вовсе не об этом. Все официанты, прибывшие с тортом, выстроились очень странным образом. Они стояли за прямой линией, проходящей через обе группы фотографирующихся, совсем рядом, но вне ее. Это было сделано совершенно незаметно, как бы случайно, и, возможно, было случайным, только… Прямая линия, проходящая через торт и обе группы фотографирующихся, сейчас оставлена официантами. Церемониймейстер стоит рядом, но также вне этой линии. И возможно, все это полная ерунда, но…
        Есть такая штука, известная любому профессионалу,  - она называется направленный взрыв. Направленный взрыв может иметь очень глубокий эшелон, смертоносный по линии поражения и совершенно безопасный в нескольких метрах от этой линии. Конечно, возможно, все это полный идиотизм и похмелье, но… зачем они установили тележку с тортом таким образом? Края вероятного эшелона поражения захватывают группы охраны или… Игнат просто превращается в маньяка с навязчивыми идеями. Мания преследования?
        Игнат поднялся из-за стола. Его соседка удивлена - их диалог прервался на полуслове, она смеется:
        - Нет, блин, ну точно забавный…
        Игнат автоматически посмотрел на часы - семнадцать часов одна минута. Вокруг беззаботный смех. Шура-Сулейман обращается к официанту, стоящему за его спиной:
        - Ой, Фантомас!  - Он комично прикрывается руками.  - Ты б снял масочку, братва шугается… Ладно, принеси еще беленькой…
        - И шампанского,  - просит дама с вычурным красным бантом в прическе. Она сидит напротив Шуры-Сулеймана и с нескрываемым интересом разглядывает обилие золотых украшений на его груди.
        - Я уже убрал ноль семь в одну голову,  - сообщает Шура-Сулейман своему соседу,  - и не зажужжал!  - Шура бросает довольный взгляд на даму с красным бантом. Та смеется, словно только что соприкоснулась с блестящими крупицами остроумия.
        Игнат поднимается из-за стола и направляется к группе фотографирующихся. На него пока никто не обращает внимания. Взгляд его прикован к церемониймейстеру, но этого никто не видит, глаза Игната спрятаны под солнечными очками, на губах дежурная, возможно, чуть пьяноватая улыбка. Рука церемониймейстера опускается в карман белоснежного форменного кителя. Вокруг смех. Веселая музыка - к скрипичному квартету присоединился латиноамериканский ансамбль. Рука задерживается в кармане недолго, покидает карман… Игнат убыстряет шаг, все еще пытаясь не придавать своему перемещению видимой целенаправленности. В ладони церемониймейстера какой-то черный брелок, словно ключи от автомобиля с центральным замком. Черт побери! Какой центральный замок?! Ты и так потерял кучу времени! Рука с брелком делает незаметное движение, брелок направлен на свадебный торт, но ничего не происходит. Игнат уже обошел столы, между ним и группой фотографирующихся свободное пространство. Спина Лютого, он смеется, поддерживает за талию Марину, что-то говорит брату, до них метров десять… Все звуки отступают, для Игната сейчас существует
лишь рука церемониймейстера, и он молит Бога о том, чтобы все, что он уже понял, оказалось ошибкой. И прекрасно понимает, что нет никакой ошибки и теперь он не многое успеет. Рука церемониймейстера чуть приподнята, потом его ладонь раскрывается и большой палец начинает движение по черной, чуть шершавой поверхности брелка. Вслед за пальцем движется черная крышка, под ней открывается красная кнопка, ее осталось лишь утопить…
        - Черт побери!  - Игнат побежал. С того момента как он поднялся из-за стола, прошло не более пяти секунд. И сейчас он побежал.
        …Шура-Сулейман еще продолжал смеяться, подмигивая даме с красным бантом, когда стоящий за ним официант в маске, вместо того чтобы отправиться за водкой и шампанским, извлек из-под куртки пистолет с длинным цилиндром глушителя и приставил его к бритому Сулейманову затылку. Дама с бантом это видела, но только все совершенно не было похоже на правду, скорее на какую-то безвкусную шутку, может быть - продолжение шоу; это было похоже на все, что угодно, но только не на то, чем являлось на самом деле. Дама с красным бантом прореагировала - она недоуменно развела руками, на ее губах запечатлелась совершенно идиотская улыбочка…
        В обойме пистолета, приставленного к затылку Шуры-Сулеймана, уже не хватало одного патрона. Гильза от него покоилась в зеленой траве, недалеко от того места, где наряд милиции остановил фургон «Сладкого мира», а пуля прошла через лобовую кость, мозг и засела в верхней части позвоночного столба Савелия Башметова, менеджера, упустившего свою лошадь удачи. Прежде чем упустить это крылатое животное окончательно, Савелий принял участие в странной и незнакомой ему процедуре: из нижней бисквитной части огромного торта был удален значительный объем, и образовалась большая внутренняя полость. В нее было упрятано много чего, и получилось чики-чики, совсем незаметно, никто бы не предположил, что теперь это не торт вовсе, а целый арсенал, прикрытый сладкой глазурью, и Савелий до последнего момента очень надеялся, что его старания оценят и сохранят ему жизнь. Однако последним в эту кондитерскую полость отправился после произведенного выстрела тот самый пистолет с глушителем. Сейчас это оружие опять сработало, и это стало сигналом для участников шоу «Свадебный торт». Шура-Сулейман дернул головой и обрушился
лбом на собственную тарелку. Дама с бантом продолжала непонимающе хлопать глазами. Массивная голова человека с немыслимым количеством золотых украшений лежала на блюде перед ней. В затылочной части этой головы дымилось входное отверстие. Легкий хлопок, запах отработанных пороховых газов. Дама все еще ничего не понимала, когда услышала собственный пронзительно-безумный визг. Но это случилось чуть позже того момента, как киллеры в масках и белоснежных перчатках официантов открыли огонь по охране. И чуть позже того момента, как палец церемониймейстера начал утапливать красную кнопку…
        Игнат побежал. И если что и оказалось неожиданным для церемониймейстера и остальных киллеров в масках, так это неизвестно откуда взявшаяся фигура в солнцезащитных очках и светлом пиджаке. Человек в очках действовал быстро, правда, недостаточно быстро, чтобы чему-то помешать, однако киллеры поняли, что к их шоу присоединяется еще один участник, в тот момент, когда неизвестная фигура, совершив головокружительный прыжок, была в воздухе. Палец церемониймейстера вдавил красную кнопку до отказа, и огненный смерч оглушительной силы взорвал пространство, разделив лужайку пожирающей полосой дыма и грохота. Некоторых из тех, кто оказался по краям этой полосы, родственникам удалось впоследствии опознать. Однако от группы фотографирующихся со свадебным тортом мало что осталось. Эшелон направленного взрыва оказался глубоким, краями он захватил группы охранников, и к тому моменту, как вызванное взрывом облако мелких частиц начало оседать, большая часть охраны была либо дезорганизована, либо перебита.
        Церемониймейстер быстро убрал брелок обратно в карман, и в его руке был уже скорострельный пистолет. Разумеется, после произведенного фейерверка глушитель был ни к чему. Все пока шло по плану. В его секторе контроля находились трое охранников; действия киллеров были настолько слаженными и неожиданными, что церемониймейстеру удалось открыть по охране прицельный огонь прежде, чем охранники оказались готовы к ответным действиям. Лишь один из них - его церемониймейстер окрестил ковбоем - успел извлечь оружие. Серия из нескольких выстрелов снесла ковбою часть лица. Визг, кровь, паника и мечущиеся люди…
        - Монголец! Где Монголец?  - Голос церемониймейстера срывается на крик.
        - В доме!  - отвечают ему.
        Похоже, в этом кошмаре они единственные люди, которые знают, что делают.
        - Быстро достать его! И уходим!
        Но вовсе не Монголец сейчас интересовал церемониймейстера. Потому что за мгновение до взрыва кое-что произошло. И вовсе не все шло по плану. За мгновение до взрыва он увидел мелькнувшую в прыжке фигуру и услышал:
        - Лютый, ложись!
        Это оказалось неожиданным, и это было очень плохо. Человек в солнцезащитных очках и светлом костюме вытолкнул Лютого, обнимающего невесту, из круга поражения. Все было под контролем, но этот человек взялся неизвестно откуда. Он каким-то образом сумел вычислить, что происходит, успел прыгнуть на Лютого сзади, увлекая его за собой. В это же мгновение произошел взрыв, и их, всех троих, отбросило взрывной волной. Но скорее всего они успели оказаться вне зоны поражения. И все, на что мог рассчитывать церемониймейстер,  - это что Лютый и его неожиданный спаситель заполучили по легкой контузии. Быть может, они были ранены, но работа не выполнена до конца. А это вовсе не устраивало церемониймейстера.
        - Лютый! Где Лютый?  - прокричал киллер, поступивший с головой Шуры-Сулеймана столь необычным образом и открывший это праздничное шоу.  - Прежде всего Лютый!
        - Там.  - Церемониймейстер указал дулом пистолета на накрытые свадебные столы - те из них, что оказались в нескольких метрах от взрыва, по-прежнему стояли в своем первозданном праздничном убранстве, только отведать их кушаний было уже некому.  - Я разберусь с этим.
        - Давай! И уходим! Но Лютый должен быть добит!
        Церемониймейстер ничего не имел против этой симпатичной пары, просто ребятам не повезло. Церемониймейстер мрачно усмехнулся - не мог же он сказать: эй, молодежь, ну-ка отвалите на секунду от тортика, нам надо сделать одно дело?! Однако теперь, если невеста еще и жива, что тоже сомнительно - ее в отличие от Лютого зацепило сильнее,  - он ее добьет. Потому что такие дела не бросают. Их нельзя бросать. Их надо заканчивать. Он двинулся вдоль столов. Охрана уже начала приходить в себя. Те, кто уцелел после учиненного разгрома, начали оказывать сопротивление. Поэтому надо действовать быстро. Заканчивать дело и уходить. Их только семеро, а охранников еще осталось намного больше.
        …Игнат увлекал Лютого за собой. Тому прилично зацепило ногу, и если не оказать немедленной помощи, то Лютый останется инвалидом. Но сейчас не было времени об этом думать. Даже о возможной потере крови - и то чуть позже. Сейчас надо было уходить. Под столами, мимо мечущихся людей, к ближнему краю дома. Игнат успел увидеть, как телохранители уводят гостей, самых важных из них, к машинам или под защиту дома. Игнат понимал, что у киллеров почти иссяк запас времени - ОМОН, внешняя охрана… Значит, киллерам пора уходить. Игнат тащил Марину - девушка была без сознания, и он даже не знал, жива ли она. Но и на это сейчас не было времени. Потом Игнат обернулся и понял, что Лютый больше ползти не сможет, еще немного, и он потеряет сознание. Вырубится - болевой шок…
        «Черт побери,  - мелькнуло в голове у Ворона,  - делают они нас, делают. Уже почти сделали!»
        В этот момент Игнат и услышал диалог церемониймейстера и киллера, убившего Шуру-Сулеймана:
        - Лютый! Где Лютый? Прежде всего Лютый!
        - Там. Я разберусь с этим.
        - Давай! И уходим! Но Лютый должен быть добит!
        Голоса были совсем рядом - значит, Игнату удалось проползти всего несколько метров. И значит, сейчас вся эта сволочь в масках займется персонально ими.
        Игнат оставил Марину и, ухватившись за край скатерти, выкатился из-под стола. Со звоном посыпались обеденные приборы. До церемониймейстера оказалось не больше шести метров, он стоял вполоборота и моментально среагировал на звон. Две пули успели лечь рядом с Игнатом. Но и Ворон кое-что успел. Опять время начало растягиваться, опять мгновения уплотнялись, перенасыщались событиями. Стилет продолжал катиться. Он не мог подняться, и у него не было времени для замаха. Значит, как всегда, оставалось играть теми картами, что сегодня сдали…
        Все, что ему сдали, что имелось у Игната в распоряжении,  - это обеденный столовый нож. Чуть утяжеленный, чуть острее и больше, потому что это нож для нарезки мяса «шатобриан». Тот самый, каким от общего куска, прибывшего на тележке, отрезают порционные ломти. Когда-нибудь надо будет поблагодарить того, кто выбрал на горячее «шатобриан». Надо будет расцеловать этого человека, если тот переживет сегодняшний день. И конечно, если Игнат тоже переживет сегодняшний день.
        Две пули взорвали землю рядом со Стилетом. Но столовый нож с еще теплыми каплями мясного сока на лезвии находился у него в руке. Возможно, Стилет мог бы метнуть этот нож мгновением раньше - церемониймейстер был открыт, представляя собой превосходную цель, но… Скорее всего у киллеров под белыми куртками официантов были надеты легкие кевларовые бронежилеты. Поражение открытой части - горла - не спасло бы Игната от следующей пули. Пытаться пробить метательным ножом лобовую кость, причем обеденным ножом и без достаточного замаха,  - вовсе бесперспективное занятие. А палец церемониймейстера уже начал свое роковое движение для вызова следующей, третьей, пули. Значит, у Стилета в этих невообразимых условиях движения, ухода от пуль и жесточайшего цейтнота имелась лишь одна возможность выжить. Маленькая цель. Одна из двух симметричных, ближняя к нему… Та единственная возможность выжить.
        Вполне вероятно, что все эти размышления почти не заняли у Стилета времени, располагаясь не последовательно, а как бы одномоментно, словно моментальная фотография. По которой все видно, и ты принимаешь единственно возможное решение. Прежде чем палец церемониймейстера в третий раз нажал спусковой крючок скорострельного пистолета, в воздухе с рассекающим свистом промелькнул нож. Холодный ветер, плавные круговые движения, дуновение смерти… Несколько утяжеленное лезвие для нарезки мяса «шатобриан» коснулось церемониймейстера. И все переменилось. Безжалостный охотник превратился в жертву. Нож с проникающим звуком вошел в лопающееся глазное яблоко, а потом обжигающая сталь двинулась дальше, и последнее, что ощутил церемониймейстер, был страшный взрыв внутри его головы, внутри его мозга, такой же взрыв, какой минутой раньше он учинил на свадьбе совершенно незнакомых ему людей. Третьего выстрела не последовало. Хотя церемониймейстер еще какое-то время стоял на ногах - часть глазного вещества измазала ему щеку, а во втором глазу на мгновение застыло какое-то странное выражение озадаченности, не страха, не
ужаса, не изумления даже, а именно озадаченности. А потом этот глаз остекленел, и церемониймейстер повалился на землю. Жизнь покинула его - лихой взрывник, когда-то один из лучших профессионалов страны, превратился в падающую куклу размером в человеческий рост. Стилет услышал сухой, оглушающий треск автоматной очереди - «калашников», Стилет узнал его по звуку. В этом треске присутствовало что-то лязгающее. Стилет обернулся - охрана начала наконец действовать. Он поднялся на ноги и подхватил пистолет церемониймейстера - нечего оружию валяться в кровавой траве. И тогда Стилет увидел Колю Глущенко, парня, о котором некоторое время назад он думал как о хорошем профессионале. Коле Глущенко не удалось уберечь объект охраны: от тех, кто находился рядом со свадебным тортом, ничего не осталось, но Стилет не хотел сейчас об этом думать. Коле Глущенко не удалось уберечь никого из тех, за кем сегодня пришли убийцы. Кроме Лютого и, возможно, Маришки. Хотя, конечно, убийцы приходили вовсе не за парой молодоженов - они оказались просто жертвами совершенно чужих и теперь уже таких ненужных интересов, но и об этом
Стилет сейчас думать не хотел. В его руках было оружие, и он смотрел на Колю Глущенко. Тот лежал рядом, недалеко, и ему оторвало ноги. То, что стало теперь для Коли нижней частью тела, представляло собой кровоточащую губку со спекшимися по краям кусками мяса. Его череп был расколот, и рядом на траве можно было увидеть капли мозгового вещества. Только самым ужасным являлось то, что Коля Глущенко был все еще жив. Он смотрел в одну точку, и его рот судорожно открывался, выпуская очередные струйки густеющей крови. Но в глазах все еще была жизнь, и он видел Игната. Он смотрел на него.
        «Черт, ведь это совсем не война,  - мелькнуло в голове у Стилета,  - совсем не война. Ведь это должна была быть свадьба».
        - Я помогу тебе,  - нежно проговорил Стилет, и его голос не дрогнул, и, наверное, в нем даже не прозвучало ноток трагизма, лишь чуть больше какого-то еле уловимого тепла и мгновенная светлая улыбка, преобразившая лицо Игната перед тем, как он передернул затвор автоматического пистолета. Но Стилету не пришлось спускать курок браунинга бельгийского производства. Глаза Коли Глущенко закатились, жестокий Бог наконец сжалился над ним и позволил ему умереть.
        ГОСПОДУ НРАВИТСЯ, КОГДА МЫ СТРАДАЕМ?
        …Убийцы начали уходить через дальнюю часть ограды, ту, что почти примыкала к лесу. Стилет бросился туда. Ему надо было достать хотя бы одного из них. Ему был нужен один живой киллер… Ему необходимо знать, кто устроил эту кровавую бойню.
        И тогда случилось нечто странное. От дальней части ограды по нежданным гостям кто-то открыл прицельный огонь. Киллеры, отстреливаясь, бросились назад, пытаясь смешаться с толпой гостей. Эта перестрелка не успела даже завязаться, когда Стилет почувствовал, что по его левой руке словно ударили кувалдой. Следующее мгновение он не ощущал руки - золотой хронограф Лютого оказался расплющенным в том месте, где к часам крепился браслет. Возможно, пуля прошла вскользь, а возможно, это часы уберегли руку Игната. Неужели они оказались настолько противоударными? Но на подобные размышления Стилету уже не было сегодня отведено времени. Что-то мгновенное и жалящее прошло сквозь его грудь. Вдруг сразу же стало как-то холодно. И где-то существовал уют, в котором можно укрыться. Игнат слышал оглушающие звуки выстрелов, крики «Лежать, падла!», а потом все начало уходить, пока не стало далеким и чужим. Все осталось где-то снаружи и звучало тише, невыразительнее и вряд ли теперь имело к нему какое-то отношение. Еще какой-то голос: «Игнат, Игнат!» - звал его, но Ворон не мог определить, где звучал этот голос - там,
снаружи, в мире, который теперь казался лишь просто выдуманным, или где-то здесь, внутри, в невесомых объятиях уюта, куда он теперь уходил, куда он сейчас падал. А потом тьма обступила его со всех сторон и уже больше не было ничего.
        Часть вторая
        Счет продолжается
        1. Вести из Батайска
        Подполковник Валентин Михайлович Прима включил электрический чайник корейского производства и снова стал просматривать разделы аналитической справки, подготовленной его сотрудниками. Собственно говоря, это не была итоговая аналитическая справка по отчетному периоду, скорее так, предварительные наброски. И по сравнению с другими отделами у Примы дела обстояли получше, статистика раскрываемости выглядела вполне удовлетворительной. Приме наконец удалось призвать свою «молодежь» к порядку, и оперативно-поисковые дела, которые вели его сотрудники, были приведены в надлежащий вид: все в полном ажуре - корочки с приклеенными номерами, внутри подшиты необходимые бумаги; Приме не придется краснеть при ближайшей проверке. И лишь два дела висели мертвым грузом - серийный маньяк, сначала убивающий, а потом насилующий свои жертвы, и дело по убийству гражданки Александры Афанасьевны Яковлевой в ванной комнате собственной квартиры. И конечно, с первым делом обстояло значительно сложнее. Прима шел за маньяком, он почти «уловил» его, удалось подойти к нему очень близко, но тот, словно почувствовав сжимающееся
кольцо, затаился. Он не давал о себе знать больше года, возможно, просто покинул пределы области, и, честно говоря, Прима даже успокоился. А потом он появился снова. Три молодые женщины за три месяца. Действует как часы. Две - совсем еще девчонки: одна была найдена на запасных путях за железнодорожным вокзалом, вторая выпивала со сверстниками на чердаке девятиэтажного дома, повздорила с ними и ушла. Домой не вернулась. Тело было найдено кинологами с собаками, что удивительно, тоже недалеко от заброшенной железнодорожной ветки. Третьей жертвой оказалась замужняя тридцатилетняя женщина, удушенная и изнасилованная в двух шагах от собственного дома.
        Он вернулся и где-то бродит в ночи, совсем недалеко от Примы, и он снова затеял свой кровавый маскарад. Что связывало его с железной дорогой, неизвестно, хотя Примина «молодежь» разрабатывала несколько версий, но факт оставался фактом - семь из двенадцати его жертв были найдены вблизи стальных магистралей. Что позволило той же «молодежи» прозвать его Железнодорожником. Однако связывать дело Железнодорожника и убийство Александры Афанасьевны Яковлевой Прима бы не торопился, хотя такие мнения и имелись. Аргументы о схожести почерка, чрезмерной жестокости и прочее не выглядели для Примы вполне убедительными. Хотя многим хотелось, чтоб это было именно так. Просто спихнуть дело об убийстве никому не нужной шлюшки, приплюсовав ее к жертвам Железнодорожника - делу, не только нашумевшему по всей области, но и дошедшему до главка и центральных газет,  - и одной проблемой меньше. Оно понятно - улучшается статистика, в деле Железнодорожника может раствориться многое. На оперативном совещании в понедельник девяносто процентов времени было отдано именно ему: им занимались территориальные органы, и дело
затребовало к себе управление. Все были поставлены по стойке «смирно». Но что-то не давало Приме покоя, что-то не сходилось, и в деле об убийстве гражданки Яковлевой что-то было не так. Прима отпахал на следственной работе не один десяток лет, поседел на этой службе и заработал кучу болячек, которые самое время лечить, но все же чутье еще не подводило старого волка. И он не стал бы дело Железнодорожника и дело гражданки Яковлевой валить в одну кучу. Все-таки не стал бы.
        Чайник закипел и через несколько секунд отключился. По молодости Прима любил побаловать себя кофейком, да давно все это было. Сейчас он превратился в чайного человека. Разные травяные сборы - мята, ромашка, зверобой; а кавказский рододендрон - лучший друг мужика, особенно в возрасте, приближающемся к понятию «почтенный». Прима вспомнил своего приятеля Назара из Кисловодского РУВД. Природа там благодатная, что и говорить. Назар был карачаем и не раз высоко отзывался о целебных свойствах рододендрона. Как-то Прима и Назар отдыхали у своих коллег на Домбае. Золотые времена!.. Молодые капитан и майор милиции, принимали их как королей, вокруг множество туристок со всех концов нашей необъятной Родины. Валентин Михайлович нашел себе пышногрудую красавицу из Свердловска, а Назар приударял за барышней из Таллина, которая говорила: «Я-а эт-т-о дел-л-аю т-то-о-л-ль-к-о-о по л-л-юбви-и…» Действительно, золотые были времена. Так вот, Назар сочинил про рододендрон целое стихотворение. Делали шашлыки в ущелье, над ними возвышалась красавица гора - пик Эне. Назар опять завел разговор о том, как полезен
рододендрон для потенции. И прочитал стихотворение. Очень лирическое. Оно заканчивалось восклицательной фразой: «Гылдыр стоял, как пик Эне!»
        - Что такое «гылдыр»?  - спросил несколько сконфуженный Прима - все же с ними были барышни.
        - Гылдыр?!  - повторил Назар и вдруг тоже смутился.  - Гылдыр - это по-нашему…  - А потом громогласно расхохотался и проговорил:  - А я думал, ты спросишь, что такое пик Эне! Гылдыр стоял, как пик Эне.
        И может быть, благодаря рододендрону, может, по какой другой причине, но, несмотря на все заполученные болячки, с «пиком Эне» у Примы все до сих пор оставалось в порядке. А те времена были действительно золотые. И не только потому, что были моложе и «гылдыр» в свои ответственные моменты напоминал эту мощную гору, величественный пик, покрытый ледником, горящим на солнце…
        Статистика, от нее никуда не денешься. Статистика раскрываемости преступлений, статистика убийств… Люди были лучше. И никогда с такой легкостью, как сейчас, не были готовы проливать чужую кровь.
        Прима заработался допоздна. Валюша, конечно, давно ждет, собрала стол к ужину, а Валентин Михайлович пробавляется здесь чайком и пытается понять, что ему так не нравится в деле об убийстве гражданки Яковлевой. КОГДА ему все это перестало нравиться, он помнит прекрасно - это произошло в момент опознания потерпевшей ее, судя по всему, самой близкой подругой. И так сказать, коллегой. Но вот ЧТО - это совсем другой вопрос. Казалось бы, что должно волновать его в этом обычном, судя по всему, несложном деле, происшествии, которых сейчас случается, увы, очень немало. Тем более с барышнями этой профессии - они, так сказать, группа риска, зона криминального мира со своими законами, разборками и издержками. Прима за столько лет работы узнал этот мир досконально; были в нем свои звезды, свои негодяи и, как ни странно, свои «благородные жулики». Этот мир имел свой кодекс, который с полным основанием, если не лицемерить, можно было бы назвать воровским кодексом чести. Конечно, если не хвататься руками за голову с криком: «Ну что вы мне говорите?! Какая может быть честь у ворья?» Но так было. Теперь этого почти
не осталось. Молодая поросль, пришедшая в криминал, не знает никаких законов, кроме законов беспредела, и порой объявляет ворам старой формации настоящую войну. Страдают от этого все, в том числе и работники правоохранительных органов. Иногда появляются среди подопечной публики персонажи с не до конца отъехавшим крышаком, которые пытаются установить в новом криминалитете хоть какие-то законы, да только об особых успехах в этом направлении Прима что-то не слышал. Бывают единичные случаи, но это не показатель. Как известно, исключение лишь подтверждает правило. Кстати, на подобную тему Прима недавно прочитал статью в бюллетене следственного комитета. Так что в деле гражданки Яковлевой вроде не должно быть никаких неожиданностей - когда выходишь на панель, тем более в таких городах, как Ростов-папа или даже наш маленький Батайск, надо быть готовой к подобной развязке. Криминальные разборки, убийство обычной уличной шлюшки… Ну, можно проработать несколько версий, поискать мотивы, но в итоге все сведется к разборкам, и в принципе на ход подобных дел начальство готово закрывать глаза. Ладно, для
осторожности скажем так: закрыть один глаз… Если учесть явно ритуальный характер этого убийства и то, что ее последний сутенер Миша Волшининов по кличке Шандор был наполовину цыган, то вроде бы вообще не должно возникать никаких вопросов. Ну еще немножко покопать, все станет на свои места, и дело можно закрывать. Шандор был человеком горячим, крутого нрава, да вот только эта крутость его и подвела - Шандор был застрелен в одном из ростовских ресторанов через пару дней после того, как кто-то, вполне возможно, что и он сам, разделался с его подопечной. По крайней мере этот отвратительный засохший цветок, вставленный в разрез, был весьма красноречив. Но все же что-то Валентину Михайловичу не давало покоя, да только вот что?
        Прима часто видел смерть и человеческое горе и относился ко всему этому с вполне понятной профессиональной сдержанностью. Подругу потерпевшей звали Наталия Смирнова. Судя по всему, они в этой квартире, хозяйкой которой являлась гражданка Яковлева, жили вместе. Жили и работали. Чаще всего в Ростове. В Батайск возвращались передохнуть. Потом, когда несколько пообтерлись, стали девочками «побогаче», клиенты у них изменились - Шандор знал свое дело, а стоит признать, что обе барышни были действительно очень хороши. Так что Прима прекрасно понимал судмедэксперта, когда тот заявил, что ему было бы жалко резать такое красивое тело. Документы Яковлевой куда-то пропали, что тоже было странно, хотя после предполагаемой ссоры их мог забрать и Шандор. Так или иначе, Наталии Смирновой пришлось опознавать тело Яковлевой. Сначала Прима показал ей эти страшные фотографии потерпевшей, сделанные экспертами на месте преступления. И Наталия совершенно искренне разрыдалась. Всего лишь на недельку она выбралась в Тихорецк, погостить у родственников, и вот по возвращении ее ждал такой жуткий сюрприз. Сашенька, бедная,
бедная Сашенька, ну могла она вспылить, ну искала где лучше в этой запутанной жизни, но ведь по большому счету ни разу и мухи не обидела. Появилась в ней какая-то перемена в последнее время, но… Сашенька…
        - Бедная, бедная моя,  - причитала Наталия.  - Зачем это сделали с тобой?..
        - Выпейте воды.  - Прима протянул ей стакан, налил воды из графина. За долгие годы службы он привык к истерикам, обморокам и хорошей актерской игре. И сейчас он знал, что Наталия Смирнова скорее всего не перейдет из разряда свидетелей в разряд подозреваемых. Откуда знал - этого Прима сказать не мог. Интуиция, шестое чувство, профессиональный опыт? Прима редко ошибался.
        - Кто мог это с ней сделать?
        Наталия качала головой и тоненько подвывала, словно старая бабка на похоронах. Она была действительно подавлена, но вот тут-то причина раздваивалась: она могла так эмоционально переживать гибель подруги из сострадания… или из страха, что нечто подобное может произойти и с ней. И во втором случае можно накопить богатую и полезную фактуру, главное - не нажимать раньше времени.
        - Вы считаете, что это мог сделать Шандор? Ведь так?
        Наталия взглянула на Приму, зябко поежилась, потом всхлипнула и вытерла глаза платком.
        - Я ничего не считаю. Это ваше дело - найти того, кто так поступил с ней.
        Прима понял, что дверь человеческого сострадания, куда он постучал, сейчас может захлопнуться перед самым носом.
        - Знаете, Наталия… если вы не против, я буду звать вас по имени. У меня ведь тоже девчонки подрастают… Младшая Алеська и Людмила - эта уже барышня. Плохо им здесь, я понимаю. Соблазн рядом - Ростов, дальше - Москва, огни… Как им пройти меж этими огнями, чтоб их не спалило, я не знаю…  - Прима бросил взгляд на фотографии потерпевшей, разложенные на столе, и покачал головой.  - Не знаю, Наталия. Но того, кто сделал такое с вашей подругой, я найду. Найду. И не только по служебным обязанностям - и для моих девочек тоже. Потому что это все, что я могу сделать. И для них, и для вас, и для себя… И для Александры, которую уберечь не удалось…
        Наталия какое-то время смотрела на Приму, потом горько усмехнулась:
        - С ума можно сойти, как вы пытаетесь играть в доброго… следователя.
        Хорошо еще, что не сказала «мента».
        Прима пропустил это замечание мимо ушей. Он лишь извлек из мятой пачки не менее мятую сигарету «Ява».
        - Курите?
        - Балуюсь. Да, курю.
        - Угощайтесь.
        - Нет, спасибо. У меня свои.
        Она извлекла из сумочки пачку дорогих сигарет «Парламент», и Прима увидел, что пальцы ее дрожат. Он поднес Наталии зажигалку и, когда девушка побелевшими губами сделала глубокую затяжку, негромко произнес:
        - Помогите мне, Наталия.
        - Как?!
        - Давайте поговорим о вашей подруге. Просто поговорим о Саше. Все, что вам о ней известно. Детство, друзья, родители, увлечения, клиенты, ссоры…
        Наталия молча курила, потом подняла взгляд на Приму.
        - Но я действительно не знаю, кто мог такое с ней сделать.
        - Я верю вам. Но… насколько верны мои сведения, в последнее время вы были для потерпевшей самым близким человеком?
        Наталия пожала плечами и горько усмехнулась:
        - Теперь уже это не важно.
        Взгляд Наталии механически двигался по разложенным на столе фотографиям, потом задержался на одной из них - крупный план, обнаженное тело потерпевшей. Наталия, сама того не замечая, чуть склонилась к фотографии, словно пыталась разглядеть что-то, еле слышно проговорила:
        - Здесь… не видно…  - покачала головой,  - свет и тень, светотень… Какой ужас!
        - В чем дело?
        - Да нет,  - Наталия уже выпрямилась на стуле,  - просто тени неразборчивые… Бедная ты моя… Что уж теперь говорить.  - Быстрая слеза пробежала по ее щеке.
        Прима сложил фотографии в стопку, открыл верхний ящик стола и убрал их.
        - Придется еще опознать тело…
        - Сашку? Хорошо. Только не пугайтесь, если я снова разревусь. Бедная ты моя…
        - Ничего, дочка, поплачь,  - вдруг произнес Прима.
        Наталия какое-то время смотрела на него. Стареющий, усталый человек. Растящий девочек на свою скудную зарплату. Все, что она слышала о Приме,  - это что хоть он и мент, но вроде мужик порядочный. Наталия затушила сигарету в подставленную пепельницу. Порядочный мент - это как?
        - Скажите,  - произнесла она,  - а правда, что Шандора застрелили?
        Прима смерил ее взглядом - во как уличный телеграф работает, мир слухами полнится. Тем лучше, если она уже знает.
        - Да, правда. В Ростове. В ресторане.
        - С ума можно сойти от количества хороших новостей,  - все так же горько усмехнулась Наталия.  - Он, конечно, был редкостной сволочью, но не настолько же.
        - Что вы имеете в виду? Хотя я вас, конечно, понимаю.
        Она кивнула.
        - Чего я действительно хочу - чтобы этого подонка наказали, кто сделал с Сашкой такое. Но ведь всем плевать. Мы ведь шлюшки. И если дело велят закрыть, вы его закроете?
        - Закрою.  - Прима тоже кивнул.  - Когда найду убийцу.
        - Вот что я вам скажу.  - Наталия достала вторую сигарету, выпрямилась на стуле и внимательно посмотрела на Приму. Теперь ее голос звучал гораздо ровнее.  - Шандор этого не делал.
        Прима чуть заметно качнулся в кресле.
        - Почему вы так считаете?
        - Не знаю.  - Она пожала плечами.  - Но он этого не делал.
        - Шандор был жестоким человеком?
        Она подумала, потом словно согласилась:
        - Очень жестоким. Безжалостным.
        - Мне неприятно говорить об этом, но вы должны были заметить на одной фотографии, что в рану был вставлен засохший цветок…
        - Я видела.  - Голос прозвучал глухо и болезненно.
        - Что указывает на явно ритуальный характер убийства. Или должно указывать на такой характер. Месть? Расплата за… что?
        - Я ничего об этом не знаю.
        - Шандор - он ведь наполовину цыган?
        - Да, хотя с цыганами не тусовался.
        - Наталия, цветок в смертельной ране…
        - Валентин Михайлович,  - она впервые обратилась к Приме по имени-отчеству,  - Шандор был человек со странностями. Редкостная сволочь, хотя теперь уже - царствие ему небесное. Да, вы правы, Шандор был жесток. Мог избить до полусмерти, мог даже порезать лицо, если хотел испортить девчонке жизнь. Но Шандор не был маньяком.
        Прима чуть изменился в лице, словно его коснулся холодный ветерок; он все еще крутил пальцами сигарету «Ява», а теперь решил закурить. Почему она говорит об этом? Она тоже хочет навести его на мысль о Железнодорожнике? Знает что-то? Хочет выгородить своего дружка Шандора? Но тому все это теперь не нужно. Тогда зачем?
        - Наталия, помогите мне найти этого сукина сына, пока он еще чего-нибудь не выкинул,  - попросил Прима. И добавил:  - Пожалуйста.
        - Как? Как я могу вам помочь?
        - Расскажите мне все, что вам известно о жизни вашей подруги. Постарайтесь вспомнить все детали, даже мелочи.
        - Я могу рассказать лишь о последних трех годах ее жизни. И о том, что рассказывала о себе сама Сашка.
        - Это как раз то, что мне нужно.
        - Но никаких оговоров кого бы то ни было. Только о Сашке. Никаких наркотиков, дилеров и такого… Этого вы из меня не вытянете.
        - Не буду даже пытаться,  - пообещал Прима.
        - И еще одно условие.
        - Какое?
        - Могу я попросить крепкий кофе?
        - Я сварю сам. Сейчас я стал чайным человеком - здоровье, но всегда любил кофе. Я сварю сам.  - Прима вдруг как-то очень хорошо улыбнулся и добавил:  - Ничего, дочка, найдем мы этого подонка.
        И Наталия Смирнова заговорила.
        В тот день Прима беседовал с Наталией Смирновой долго, и у него сложился довольно объемный образ потерпевшей. Потом он позвонил экспертам.
        - Мамлен,  - позвал Прима,  - Григоренко - есть такой?
        - Убежал уже, черт,  - ответила Мама Лена,  - у него ж футбол, честь мундира отстаивает.
        - Да, я забыл. Я по убийству Яковлевой… Кто-нибудь есть из тех, кто выезжал со мной на труп? Коля? Ну и хорошо. Пусть зайдет.
        Елена Федоровна Петрова, которую, не без доли уважения, прозвали в управлении Мама Лена, или Мамлен, была старейшим и опытнейшим работником, экспертом суперкласса, что называется, криминалистом от Бога. Григоренко был ее лучшим учеником, когда работал под ее началом. Ну а Коля - Коля был любимый ученик. И Прима всегда думал: интересно все-таки получается, один - лучший, другой - любимый, а вот чтобы все сразу, а? Такого, наверное, не бывает?
        После того как Прима закончил взятие свидетельских показаний, надо было провести опознание. Ему не хотелось еще раз беспокоить Наталию этим страшным зрелищем, но ничего не поделаешь, так было положено. Ибо действительно выяснилось, что у Александры никаких близких родственников не осталось и в последние три года Наталия была для нее единственным близким человеком.
        Опознание проходило как обычно. Прима уже знал о жизни потерпевшей очень много, и когда он пятнадцать минут назад попросил Наталию не уезжать пока из города, то считал это чистой формальностью. Наталия снова разрыдалась, когда увидела тело Яковлевой, но на этот раз взяла себя в руки значительно быстрее. Она опознала подругу, и вся процедура подходила к концу, когда случился некоторый неприятный казус: неловкое, неаккуратное движение - и из-под простыни свесилась нога. Такое иногда случается - самопроизвольное сокращение мышц при смене температурных режимов. Наталия вздрогнула и, сама того не замечая, прижалась к Приме. Потом отстранилась. Чтобы водрузить ногу на место, пришлось приподнять простыню. Наталия Смирнова смотрела на обнаженное тело своей лучшей подруги… Ее глаза округлились, а губы побелели. Потом тело накрыли. Наталия беспомощно огляделась по сторонам и позволила себя увести. Она поднималась по лестнице, и Прима почувствовал в девушке неожиданную слабость. Он поддержал ее за локоть, Наталия вздрогнула.
        - Ничего, дочка,  - проговорил Прима,  - зрелище не из приятных. И хорошо, что это осталось позади.
        Они вышли на солнце.
        - Я могу идти?  - проговорила Наталия совершенно отчужденным голосом.
        - Конечно,  - ответил Прима. Он почувствовал перемену в девушке. Наталия вдруг замкнулась, словно это не она в течение почти трех часов рассказывала Приме о потерпевшей.  - Будет надо, мы с вами свяжемся.
        Наталия Смирнова быстро ушла прочь. Только нервно кивнула на Примино «до свидания».
        И Прима даже увидел в этой неожиданной перемене что-то несправедливое. Хотя трудно не согласиться с тем, что зрелище лучшей подруги с горлом, перерезанным от уха до уха, на кого угодно может подействовать угнетающе.
        А потом с каким-то неприятным ощущением холодка внутри он вдруг понял, что думает вовсе не об этом. Наталия Смирнова вздрогнула, когда свесилась нога; девушка даже прижалась к Приме - реакция понятная и при этих обстоятельствах вполне оправданная. Но вот побледнела она чуть позже, когда пришлось приподнять простыню и когда она несколько мгновений смотрела на обнаженный труп. Все верно, труп - не самая приятная картина, особенно с непривычки. Особенно если это тело близкого человека. Но верно и другое. Между «вздрогнула, когда свесилась нога» и «побледнела» прошло несколько мгновений, в которые уместилось некое событие. Словно за эти несколько мгновений Наталия Смирнова успела увидеть что-то. Что-то еще кошмарнее, чем перерезанное горло.
        И теперь, задержавшись допоздна в своем кабинете, Прима думал о том, все ли известные ей факты выложила в тот день Наталия Смирнова. Или она что-то утаила?
        Все же на один вопрос Прима мог ответить со стопроцентной уверенностью. На вопрос «когда?». Когда его чутье старого волка вновь забеспокоилось, словно узнавало под легким обманным слоем краски гораздо более зловещую картину.
        У Наталии Смирновой был смертельно перепуганный вид, и случилось это после опознания потерпевшей. Все это в общем-то понятно, учитывая обстоятельства. Но именно в этот момент подполковник Прима осознал, что в деле об убийстве гражданки Яковлевой, никому не нужной шлюшки из маленького городка Батайска, есть что-то, что ему не нравится. Очень не нравится.
        История получалась совсем обычная, если только Наталия Смирнова не упустила в своих показаниях некоторых важных подробностей.
        Александра Афанасьевна Яковлева родилась почти двадцать пять лет назад в роддоме города Кропоткин, города, открывающего ворота на Кавказ и известного всем железнодорожникам страны под названием узловой станции Кавказская. Когда маленькой Саше не было еще и пяти, она осталась без матери - вроде бы рак, Наталия наверняка этого не помнила. К тому времени они уже перебрались в Батайск, где вместе с бабой Маней, матерью отца, занимали трехкомнатную секцию. Баба Маня - свекровь - была деспотичной женщиной, очень не любившей свою невестку и не балующей излишним теплом внучку, которая во всем пошла в мать. Во всем, быть может, даже в своей несчастливой судьбе.
        Лучшее время, единственное, приносящее маленькой Саше радость, приходилось на школьные каникулы, когда отец и баба Маня с удовольствием спихивали девочку на все лето в Дербент. Там жила другая, «настоящая», бабушка, там была настоящая теплая семья, и возвращение осенью к началу учебных занятий было для Саши трагедией. Отец по-своему любил девочку, но он был слабым, всегда находился под пятой у матери, а после того как потерял жену, его жизнь вообще пошла кувырком. Завертелась волчком, как сказала Наталия Смирнова. А Дербент - чудесный город на берегу Каспийского моря, город, стекающий с горы, где имелась древняя крепость Нарын-Кала, город более чем тридцати языков, но в основном населенный лезгинами, русскими и евреями, хотя и азербайджанцев было достаточно. Город частных домов с побеленными стенами, высокими окнами и тенистыми виноградниками во дворах, и, конечно же, город ни с чем не сравнимого моря, на песчаных пляжах которого дни тянулись бесконечно и пролетали мгновенно. Саша была отличной пловчихой, но как-то раз, отправившись с друзьями вплавь до дальнего бакена, отмечающего судоходный
фарватер, она чуть не утонула. Эту часть истории Наталия рассказывала с каким-то странным сомнением в голосе. Саша уверяла подругу, что ее спасла большая белая рыба с человеческими глазами, и с тех пор она всегда искала эту рыбу, но та больше не показывала себя.
        - Выдумщица ты, Саша,  - смеялась Наталия,  - в Каспийском море нет дельфинов.
        - Я и не говорю, что это был дельфин. Это была особенная рыба.
        - Может, это был тюлень?
        - Сама ты тюлень! Я же говорю - это моя рыба. Она плавает где-то там, в голубой бездне, и когда-нибудь принесет мне удачу. Как однажды спасла меня! Понимаешь? Принесет мне весь мир. Это - моя рыба.
        Правда, Наталия Смирнова уточнила, что подобные заявления Александра делала лишь под кайфом.
        - Она была наркоманкой?  - спросил Прима.
        - Э-э, мы так не договаривались,  - возразила Наталия.  - Я это рассказала, чтоб вы знали - иногда она говорила странности, но только связанные с этой рыбой. Понимаете? Чтобы с этим вопросом не осталось неясностей. Больше ничего. А так - в основном мы с ней болтали, когда оставались одни. Знаете - изливали друг другу душу. Плакались в жилетку.
        В принципе, несмотря на деспотичную бабушку и пьющего отца, Сашино детство можно было считать нормальным, даже счастливым. Если бы в двенадцать лет не произошло событие, отравившее это детство. Деспотичной бабы Мани уже полгода как не было, и отец совсем начал сходить с катушек. Меж тем он все еще пытался заботиться о дочери, был с ней ласков и по-прежнему олицетворял для Саши хоть и падшее, но божество.
        В тот вечер - предыдущие несколько дней отец пил - он, видимо, впервые понял, что его дочь превратится в будущем в ослепительную красавицу. Никто не знает, что произошло в его душе, когда он пришел в ванную комнату - они все еще помогали мыть друг другу спину. Пап, потри спинку! Ой, пап, не щекоти! Потри между лопатками, я не достаю. И папа потер. Возможно, его руки дрожали и дыхание было неровным, Саша этого не знала. Очень быстро он перестал мыть дочери спину.
        «Сейчас мы помоем нашей девочке попку» - эту фразу Саша запомнила на всю свою такую недлинную жизнь.
        Саша сначала ничего не поняла. А потом ей было очень приятно. Когда отец гладил ее там, где она еще сама себя не гладила. Ой, папа, как приятно! Еще! Хочу еще, папа! А потом что-то обожгло ее, что-то невыносимо огромное вдавилось в ее тело, и девочка испуганно закричала. Видимо, и отец испугался, потому что это прекратилось. Саша вся сжалась, не понимая, что с ней только что сделали, а отец говорил: «Нет-нет, не бойся, дочка, потерпи, больше больно не будет».
        С того дня падшее божество начало превращаться в спивающееся ничтожество. И больше не осталось в ее жизни людей, которых бы Саша слушалась, уважала и хотела любить. Быть может, кроме «настоящей бабушки». Но та была далеко, в Дербенте, а Саша жила здесь. И однажды днем Саша привела домой одноклассника и отдалась ему в постели отца. Это была месть отцу. Он глядел на них с фотографии на стене. Саша разбила эту фотографию, и ей действительно стало легче. Это был такой возраст… ненависть… Словом, Саша часто и на полном серьезе задумывалась тогда о самоубийстве. И быть может, нищета, вернее, желание выбраться спасло ее. Дальше в этой мозаике Сашиной жизни, составленной ее лучшей подругой, следовал эпизод с Борисом Красильниковым, в которого Саша влюбилась до беспамятства. У него были легкая походка, дерзкий взгляд, малиновый пиджак и одна из первых в Батайске иномарок. Любовником он был средним, так как баловался наркотой, но к тому моменту Александра еще не знала настоящих любовников, и Боря стал для нее богом, заняв пьедестал, с которого в семейной катастрофе был низвергнут отец. Только почему-то эта
белая рыба из голубой бездны все не показывалась: лаской и уговорами Боря Красильников стал первым Сашиным сутенером. Девчонка-соплячка. Вокзал, водители-дальнобойщики с трассы Ростов - Баку.
        Следующий эпизод - еще одно гениальное, на сей раз экономическое, решение отца, приведшее к очередной катастрофе. С деньгами становилось все хуже. Саше от ее любовных гонораров перепадали крохи, основные деньги забирал себе Борис, да и она еще не превратилась тогда в суперсексуальную красотку, умеющую продавать свой «товар».
        Отец принял решение разменять квартиру на две однокомнатные. В одну перебрались с дочерью, а другую он намеревался продать. К отцу пришел запоздалый стыд - он решил дать Саше хоть какие-то деньги, дать дочери образование и попытаться хотя бы частично искупить свою вину. В то время только-только началась либерализация. Великие строители пирамид, с незабвенным Мавроди во главе, еще только приступали к своей славной деятельности. Сашиного отца кинули: не осталось ни квартиры, ни денег. Лишь задаток, который он пропил, а дочери купил шоколада, словно она все еще пребывала в том возрасте, когда он изнасиловал ее в ванной. У Саши с отцом осталась однокомнатная квартира. В которой, к слову, подполковник Прима и обнаружил ее тело несколько лет спустя. Удивительно, но все самое неприятное и все самое страшное в жизни Саши происходило именно в ванной комнате.
        Следующий эпизод - человек по имени Мотыль, ее новый покровитель. Саша перебралась в Ростов. Мотыль снял ей квартиру. Дал деньги на одежду. Клиенты все же более приличные, чем всяческое отребье с батайского вокзала. Ростов-папа - город воров и блудниц, казаков, рыбы, наркоты и веселых гулянок. Наверное, было в этом городе и еще что-то, да Саша этого не видела. Мотыль обещал Саше Москву, но сам был двустволкой: любил и мальчиков, и девочек, и какой-то гомик из ревности удавил Мотыля капроновой рыболовной нитью. Может, были еще какие причины, но Наталии об этом рассказывали так. Кстати, что любопытно, в ту пору Сашу ростовские приятели называли Кармен. Она действительно превращалась в красотку, и уже тогда нашлось несколько пьяных мужиков, готовых из-за нее порезать друг друга. Примерно в это же время у нее умер отец. Цирроз печени - алкоголь все же сгубил его. Саша его ненавидела и презирала. Когда он умер, вдруг поняла, что все ему простила.
        Потом в жизни ее произошли изменения. Первое называлось Шандор.
        Некоторое время ростовские группировки делили разные рынки, в том числе и рынок проституток, но к тому моменту, когда в основном все успокоилось, появился Шандор. И появилась в жизни гражданки Яковлевой Александры Афанасьевны впоследствии ее лучшая подруга Наталия Смирнова. Шандор достаточно быстро оценил обеих девушек и достаточно быстро смекнул, что они - товар особенного класса. Они стали девочками для состоятельных клиентов, благо к этому времени последних развелось в достатке. Работали девушки в Ростове, редко - в Батайске. В Батайске они в основном отдыхали. Жили в квартире Саши. Подругам было весьма комфортно в однокомнатной квартире: если Шандор и привозил сюда клиентов, то людей солидных. Они угомонялись быстро, и то, что они называли оргиями, для ростовской шантрапы было не больше чем детскими забавами. К тому же в квартире это происходило редко, однако же не осталось незамеченным для соседки гражданки Яковлевой, той самой, в пожелтевших бигуди, которую Прима по ошибке вызвал в понятые. Ничего необычного, что могло бы натолкнуть на мысль о предстоящей страшной развязке, за последнее
время не происходило. Может, потому, что дни были похожи, сменялись один другим. Все те же загородные дома, бани, мужики, либо нагло-хамоватые, либо лезущие открыть душу, но всегда пьяные. Интересно, но, наверное, российский мужик не в состоянии по трезвости заплатить женщине деньги и заняться с ней любовью.
        - Не знаю,  - сказал Прима,  - никогда не платил.
        - А я знаю,  - произнесла Наталия.  - Так не могут. Им надо разогреться, разогнаться, чтобы была эта пьяная крутость, лихость. С иностранцами совсем по-другому.
        - Что ж, прямо так все и одинаковы?  - спросил Прима.
        - За редким исключением. Был один, Лев Сергеевич, солидный такой дяденька… В возрасте, а очень даже ничего. Ладно, извините.
        - Но хоть что-нибудь в поведении Александры изменилось в последнее время?
        - Нет. Про рыбу только свою стала твердить чаще. Да, бред по пьяни. Но я не думаю, что она могла выкинуть нечто такое, за что можно было мстить.
        - Послушайте, Наталия, в своих показаниях вы написали, что виделись в последний раз за несколько дней до убийства…
        - Да, за неделю. Я уезжала к родственникам в Тихорецк. Об этом я тоже написала.
        - И вы не заметили в ее поведении ничего странного?
        - Нет. С Шандором она повздорила из-за его младшего брата. Он вечно лез к ней на халяву, а она его терпеть не могла. Но это у них постоянно, знаете, так полаются, а потом глядишь, все у них вроде в шутку. Да нет, если вы думаете, что это как-то связано… Нет.
        - Хорошо, не с Шандором, а с его братом?
        - С братом?! Да что вы, об этом знала бы каждая собака. Он ведь такой жирный, неповоротливый, его видно за версту. И еще он такой знаменитый.
        - Знаменитый? Что вы… Послушайте, вы не хотите сказать, что…
        - Да, Николай Волшининов, известный русский музыкант. Или цыганский, как хотите.
        - По моим сведениям, они с Шандором лишь однофамильцы.  - Прима был в замешательстве.
        - Не знаю, может, и так. Я их маме свечку не держала. Но так они говорили. Возможно, что и шутили.
        Николай Волшининов был знаменитым исполнителем цыганских романсов, ростовским Сличенко. У них с Шандором было разным абсолютно все - начиная с отчества и заканчивая внешностью. Шандор был сухой и крепкий, Николай Николаевич выглядел как человек-гора, огромный, неимоверно толстый, выступал вечно в каких-то накидках, длинных хламидах, делающих его похожим на библейского пророка. Никаких сведений о том, что Николай Волшининов и Шандор были родственниками, у Примы не имелось. Конечно, в ходе оперативной работы не стоит пренебрегать никакими версиями, однако Николай Волшининов был слишком заметной и обеспеченной, в том числе и женским вниманием, фигурой, чтобы пойти на такое нелепое в его положении преступление. Вспылил? Из-за проститутки, которая ему отказала? И никто из возможных свидетелей: соседей, старушек у подъезда, мужиков, с утра до вечера резавшихся в домино в тени акаций напротив дома,  - его не видел? А он еще вставил в смертельную рану засохший цветок? Нет, все это попахивало версиями из дешевых любовно-криминальных романов. Все это мрачная поэзия. В жизни все проще, суровее и конкретнее.
И наверное, поэтому сложнее.
        - Хорошо, Наталия, вы виделись с потерпевшей за неделю до…  - Прима все же перешел с официального языка, щадя чувства свидетельницы,  - до трагедии?
        - Я могу точно вспомнить… Это была суббота. Я ее встречала. Встречала московский поезд. У нее были какие-то дела в городе…
        - Какие?
        - Она мне не рассказывала.  - Наталия пожала плечами.  - А потом мы вместе поужинали.
        - Где?
        - В поплавке… Это мы так называем ресторан…
        - Знаю. Как она выглядела?
        - Прекрасно. Даже лучше, чем обычно. Шутила. Мы ржали как сумасшедшие. Потом… Знаете, она переменила все - прическу, макияж, стала такая…
        - А в ресторане?
        - Если вы имеете в виду, работали ли мы там, то я вам сразу скажу - нет. У нас была отдельная кабинка, они прикрыты, знаете, такой свисающей соломкой. Мы ни с кем не общались и уехали не поздно. Сашка меня проводила, я в этот вечер уезжала в Тихорецк.
        - Это было… Число не помните?
        - Суббота, тридцать первое… Она была такая… как будто все в ее жизни теперь будет хорошо, но… мы больше уже не виделись. Сашка, Сашка… Это все ужасно.
        - Но какими-то новостями вы делились?
        - Говорю же вам - обычные бабьи пересуды. То-се…
        - Вы сказали, что встречали в этот день московский поезд?
        - Ну да. Сашка брала у Шандора отпуск. Даже отдала ему какие-то бабки.
        - Работала в Москве?
        - Не поверите - учиться поступала.
        - В смысле?
        - Да не бойтесь, не повышала квалификацию у московских путан, нет. Это она уже второй год подряд. Я ж говорю, Сашка была очень целеустремленной, знаете, не раз она могла и Шандора на место поставить. Даже за меня как-то вступилась.  - Наталия улыбнулась той самой светлой улыбкой, с которой действительно говорят хорошее, вспоминая ушедших.  - Она в институт поступала. Учиться вздумала на старости лет. По-моему, в какой-то экономический, что-то вроде… управления, есть такой?
        - Есть. В Москве, как в Греции, все есть.
        - Один клиент ей подсобить вздумал. Надул, конечно.
        - И что?
        - На общих основаниях провалилась в прошлом году. Там все замазано. Потом приехала, рассказывала про студентов на иномарках с мобильными телефонами, смеялась…
        - Если не путаю, вступительные экзамены проводятся летом.
        - Да. Только в этом году она скопила денег и решила рвануть в какую-то частную школу бизнеса, все книжки по экономике читала. А до этого хотела в художественную школу, вроде рисовала неплохо. Путаная она у меня была. Все чего-то мечтала.
        - В художественную, а потом по бизнесу?
        - Она хотела изменить свою жизнь, что здесь такого?
        - И когда она брала отпуск?
        - В конце апреля.
        - Что ж это за школа такая, с экзаменами в апреле?
        - А почему вы у меня это спрашиваете? Да еще таким тоном, будто я в чем-то виновата? У вас что, каждый человек в чем-то виноват?! Уже потому, что он просто живет?
        - Ну вот, вспылила.  - Прима посмотрел на Наталию и снова почувствовал опустошающую ватную слабость в желудке - если еще не язва, то где-то близко.  - Я понимаю, что к работникам правоохранительных органов у тебя выработалось отношение то еще: хороший мент - мертвый мент. Так?
        Она улыбнулась, но ничего не ответила.
        - Только, Наталия, мы расследуем убийство твоей лучшей подруги, давай попытаемся быть на одной стороне.
        - Но и вы не давите так на меня. Знаете, я ведь тоже не железная.
        - Попытаемся восстановить мир? Так будет лучше.
        Она кивнула:
        - Ладно.  - В глазах ее снова были слезы, и Прима подумал, что нервишки у Наталии Смирновой прилично расшатаны. Весьма прилично.
        - Значит, весь май ее не было в городе?  - спросил Прима.
        - Приезжала пару раз, документы какие-то оформляла и снова в Москву. Я ей говорю: пустая башка, чего мотаешь туда-сюда, деньги зря тратишь? И все книжки по бизнесу читала, где-то с полгода. Всерьез собиралась поступать.
        Интересное получалось дело - выходит, последний месяц гражданка Яковлева изображала из себя прилежную абитуриентку и вроде как была вне зоны криминальных отношений, и вот она приезжает в город, и такая неожиданная развязка. Старые долги?
        - А почему она ездила так далеко? Под боком Ростов - учись себе на здоровье, и рядом с домом.
        - Ростов?! Вы смеетесь. Да ее там каждая собака знала, аж тошно было. Нет. Она хотела изменить свою жизнь. Вообще! Понимаете?
        - Понимаю. Но на какие средства? Угла своего нет, а жизнь в Москве дорогая.
        - Не знаю.  - Наталия несколько замялась.
        - Может, она просто собиралась работать в Москве? А учеба - это все так, для отвода глаз, чтоб можно было ксиву предъявить? Ведь не жалуют в столице… залетных.
        - Зачем так говорить? Кого там жалуют?
        - Я просто рассуждаю. Давай попытаемся рассуждать вместе: сбережений у нее, чтоб обустроиться в Москве, судя по всему, не было. Вы ж получаете не ахти какие деньги? Не в пример моим, но не ахти?
        - Да так, вроде откладывала понемногу, но в основном только на шмотки и хватало.
        - Ну согласитесь, Наталия, вы обе женщины, и вас должны были интересовать эти темы: на что жить будешь? Может, есть у тебя кто? А как то, а как се?
        - Хорошо. Для вас шлюшка - это прямо штамп на всю жизнь, так получается?
        Прима промолчал. Наталия продолжала:
        - Может, она и собиралась по ночам подрабатывать, но вот именно для того, чтобы было на что жить. Но главное - она собиралась учиться. Хотела поставить на прошлом точку. Очень хотела.
        - Прямо так сбежать от Шандора и работать на улице в Москве? Наталия, мы же договорились уважать друг друга. Можно, конечно, считать подполковника милиции старым пердуном, но вот лопухом?.. Вряд ли стоит.
        - Да ничего я не считаю. Вы лезете прямо в душу. Я у нее то же самое спрашивала - мол, что, работу в дорогих гостиницах нашла? Есть у тебя кто? Она сказала, что есть. Но боится сглазить. Поэтому ничего говорить не будет. Пока все не решится. А потом, мол, и расскажу и все такое. Знаете, обычно она со мной всем делилась, а тут такое… Но по дереву стучала, чтоб не сорвалось: Наталка, не обижайся, у тебя не дурной глаз, но я решила - пока никому. Вот, собственно, и все. Так что было у нее, на что в первое время обустроиться. Виды какие-то она имела.
        - Это действительно все? Подумайте как следует, вспомните, может, чего мельком называла? Это может быть очень важно!
        - Да нет. Говорю же вам - нет. Я тоже пыталась разузнать… Знаете женское любопытство? Сильнее его только женское желание выболтать все тайны. Но тут оказался совсем другой случай. Я говорю - Сашку было за что уважать.
        Прима тогда подумал, что, возможно, она и права. Только вот как вышло - старые грехи тянут нас в прошлое, и ничего ты с этим поделать не можешь. Возможно, Александра Афанасьевна Яковлева действительно хотела что-то поменять в своей жизни, но оказалось - не суждено. Прима подумал, что нужно будет поработать со всеми свидетелями, поглядеть, что там нароют в ходе экспертного исследования, что даст работа со следами, с этой музыкой - магнитофон на автореверсе больше суток прокручивал одну и ту же кассету на громкости, весьма близкой к предельной, из-за чего соседи и всполошились. Видать, последний танец для Александры Афанасьевны стал танцем смерти. Кто-то был у нее. Последний клиент?
        Именно тогда Прима попросил Наталию Смирнову дать знать, если она соберется уехать из города. Тогда еще не было проведено опознание и дурные предчувствия еще не начали мучить Приму.
        Теперь Прима пил чай из рододендрона и думал о том, что Наталию Смирнову не могут найти уже больше суток. На звонки она не отвечает. Она предупреждала, что ей будет страшно оставаться одной в Сашиной квартире, хотя какие-то Натальины вещи там и остались, поэтому пока, некоторое время, она поживет у родителей. Но старики уже сутки не видели дочери. Может, уехала в Ростов? Но почему не предупредила? Не брать же с нее подписку?
        С делом Железнодорожника они тоже увязли надолго, очень надолго. Никаких общих внешних черт у жертв серийного убийцы нет. Его жертвами не становятся только блондинки или рыжие, только пухленькие или, наоборот, худые, они даже не попадают в одну возрастную категорию, не являются только проститутками, женами судей, или, как говорят психологи, проводящие судебно-психиатрические экспертизы, не являются совокупно-обобщающим портретом, образом, напоминающим убийце, к примеру, его мать или какую-либо женщину, допустим, одноклассницу, глубоко ранившую его в юном возрасте. Он действует внезапно, с холодным расчетом, всегда точно, как часы, и исчезает, почти не оставляя следов. И все, что связывает его жертвы,  - это близость железной дороги от места их гибели. Если рассматривать дело Александры Афанасьевны в этом контексте, то и тут ничего не сходится. От ее дома до железнодорожного вокзала пара кварталов.
        Прима сморщил лоб и взялся пальцами за переносицу - ватная, сосущая вялость в области желудка не отпускала. Скорее всего с потерпевшей гражданкой Яковлевой разделался кто-то из ее криминальных дружков. А может, клиент такой неудачный попался.
        Мог быть Железнодорожник ее клиентом?
        Прима поставил перед экспертами подобную проблему - должно быть в почерке что-то, свойственное лишь ему. Как отпечатки пальцев, как роговица глаза. Как, собственно говоря, сам почерк.
        Перед убийством или сразу после него с гражданкой Яковлевой должен был быть произведен половой акт. Это бы упростило дело - по следам спермы можно идентифицировать убийцу, по крайней мере выяснить, с Железнодорожником ли они имеют дело на сей раз. Этого не случилось. Возможно, кто-то спугнул его. В крови потерпевшей обнаружено пять граммов нарозина, наркотического вещества,  - доза не критическая, но достаточная для того, чтобы гражданка Яковлева пребывала в прострации, некоем податливом отрубе. Вот этого Железнодорожник никогда не делал. Однако если Яковлева была наркоманкой, что Наталия Смирнова отрицает, то доза могла бы накапливаться постепенно, в течение дня, и следующий укол был бы смертельным. Но кто-то распорядился по-другому. Ей просто перерезали горло.
        Была ли она наркоманкой?
        Если нет, то что это за опыты с предкритическими дозами?
        При чем здесь Железнодорожник?
        Кто-то еще?
        Что увидела Наталия Смирнова на теле потерпевшей? Что, не замеченное экспертами, привело ее в такой ужас? Причем не замеченное экспертами высшего класса, а ей хватило лишь одного беглого взгляда.
        Что-то, известное лишь проституткам?
        Знак мести?
        Смешно, нелепо и глупо.
        Или что-то, известное лишь близкому человеку? Какая-то опухоль, родимое пятно, внезапно исчезнувшее?
        Но это уже вообще какая-то мистика.
        И если Прима сегодня вспоминал о любовно-криминальных романах, то теперь в пору было говорить о романе ужасов.
        А это уже полный идиотизм.
        Да, вопросы, вопросы…
        И как сейчас были нужны дополнительные свидетельские показания Наталии Смирновой, просто по той элементарной причине, что теперь Прима находился в полной уверенности, что их такой откровенно-доверительный разговор не был до конца откровенным. И что-то очень немаловажное Наталия Смирнова все же утаила.
        В тот момент, когда зазвонил телефон, Прима вдруг понял, что упустил время. Что время потеряно и теперь вряд ли удастся его наверстать. Он посмотрел на белую, потертую, с отполированными временем царапинами телефонную трубку, а потом снял ее:
        - Прима слушает.
        - Товарищ подполковник, он появился снова.
        Связь была внутренней, и Прима знал, кто с ним говорит,  - сейчас смена старшего лейтенанта Козленка. Прима сглотнул тяжелый ком, подступивший к горлу.
        - Кто?  - глухо спросил он, уже зная, что ему ответят, и теша себя слабой надеждой, что, быть может, он ошибается.
        - Железнодорожник,  - быстро произнес лейтенант Козленок.  - Только нашли. Молодая женщина. На вид не старше двадцати пяти. У железнодорожной ветки. Недалеко от главной магистрали.
        Что-то в голове Примы задрожало, и сквозь бархатное шуршание в мозгу прозвучал голос: «Наталия. Наталия Смирнова».
        Снова тяжело сглотнув и чувствуя, что язва сейчас начнет разъедать его внутренности, Прима произнес:
        - Личность установлена?
        - Нет.
        - Цвет волос?
        - Что?
        - Цвет волос. Шатенка? Блондинка? Брюнетка?! Меня интересует цвет волос, Козленок.
        - Не знаю, товарищ подполковник. Сейчас выясним. Сейчас устанавливают личность. Выясним.
        - Так выясняй быстрее, мать твою!  - сорвался Прима и с трудом поборол желание расколотить эту белую трубку об стол. Что-то поднялось у него внутри и… отпустило. Эта ватная сосущая вялость в желудке вдруг прошла.
        - Есть, товарищ подполковник. Сейчас все выясним. Повисите, пожалуйста, на связи.  - Голос Козленка прозвучал не то что испуганно, а как-то ошарашенно.
        Наталия Смирнова была шатенкой. Но могла перекраситься в блондинку или брюнетку. Могла сделать с собой все что угодно. И зря он наорал на Козленка.
        Прима неожиданно вспомнил то, что ему поможет немного больше, чем цвет ее волос. Одну маленькую деталь.
        - Послушай, Козленок, не серчай.
        - Я и не серчаю, товарищ подполковник.
        - Выясни, есть ли у нее над губой на левой щеке родинка.
        - Что?
        «Сукин ты сын, дурак дураком,  - подумал Прима,  - мудила гребаный, а я перед ним извиняюсь. Хотя ладно, напугал парня, старый черт».
        - Родинка. Маленькая родинка на левой щеке, примерно в полутора сантиметрах от губы вверх и чуть в сторону,  - примирительно сказал Прима и неожиданно добавил:  - Она делала ее очень привлекательной.
        - Пара минут, товарищ подполковник, сейчас все выясним. Цвет волос и родинка.
        «Почему «делала»,  - подумал Прима,  - почему я сказал «делала ее очень привлекательной»? Взял ее и похоронил. Может, это совсем не она».
        Прима тер переносицу и чувствовал, что впервые за две последние недели сосущая, усталая боль в районе желудка прекратилась. Совсем, совсем все это никуда не годится.
        Только бы не она.
        Той, которая там лежала мертвой, уже все равно, но только бы она не оказалась Наталией.
        А потом Прима услышал то, от чего его спина похолодела и мурашки забегали по коже.
        - Товарищ подполковник, слушаете?
        - Да!
        - Она шатенка. Волосы - стрижка каре. А про родинку пока сказать ничего не могу. Еще парочка минут… Товарищ подполковник, у нее вся левая щека порезана. Множество порезов и колотых ран. Поэтому нужна еще пара минут, чтобы выяснить насчет родинки.
        - Хорошо,  - отозвался Прима; рука непроизвольно сжала телефонную трубку, потом хватка ослабла. Что ж, Прима умеет ждать. И он будет ждать еще пару минут. Даже несмотря на то что сейчас они покажутся вечностью. Даже несмотря на то что порезанной оказалась именно левая щека.
        Чей-то большой ум решил поиграть с ним?
        - Кто ты такой,  - прошептал Прима, глядя в темноту, в сумеречную зону, сгущающуюся за кругом света от настольной лампы,  - что тебе надо? Зачем ты пришел?
        2. После бойни
        Голоса…
        Голосов было множество. Одни дружелюбно смеялись, другие звучали строго, но не враждебно. Потом голоса пропадали, и он снова куда-то плыл, а дальше все растворялось и, наверное, не было ничего, а потом голоса возвращались. Они говорили о чем-то хорошем, о чем-то светлом, словно он снова попал в детство и просто спит, пробуждается, и это какой-то праздник, день рождения или Новый год, а родители шепчутся, пряча под его подушку подарки…
        Этого человечка давно нет, он куда-то делся, наверное, сбежал с этими дружелюбными голосами, а Игнат остался один. Он взрослел, становился мужчиной и почти не вспоминал того, кого окружающие называли маленьким Игнатом Вороновым.
        Потому что Время Мужчин очень сильно отличается от Времени Детей. Как отличается ощущение счастья от отсутствия этого ощущения. Счастье - это слишком большая роскошь, чтобы его можно было позволить себе во Времени Мужчин. Но только эти дружелюбные голоса говорили, казалось, что-то совершенно противоположное. А потом он снова куда-то провалился…
        И вдруг один из голосов словно зашуршал, стал звучать гораздо грубее, и боль в области груди сделала тело весомым и придавила его к земле.
        - Сестра, по-моему, он… Сюда скорее!  - прозвучал этот голос, знакомый голос.  - Он приходит в себя. Скорее!
        Боль в груди, знакомый голос, просто боль…
        Игнат Воронов открыл глаза. Окружающее еще какое-то время дрожало, а потом картинка настроилась и вещи совместились. И все вокруг оказалось незнакомым.
        - Очухался, брат… Привет тебе. Можно сказать - с возвращением.
        - Где я?  - промолвил Игнат.
        - Теперь уже на этом свете.
        - Лежите, лежите, все хорошо, не пытайтесь подняться.  - Медсестра склонилась к нему.
        Игнат перевел взгляд - на соседней койке сидел Лютый.
        Игнат смотрел на Лютого, пытаясь понять, почему тот весь в белом, а затем, словно силясь что-то вспомнить, произнес:
        - Киллеры! Где они?
        - Лежите, лежите…
        - Хэ, это было вчера,  - голос Лютого прозвучал очень горько,  - теперь все уже…
        - Почему ты весь в белом? А… бинты…
        - Бинты, брат, бинты…
        - А…  - Игнат чуть повернул голову,  - Андрей?
        Мгновенная пауза, Лютый опустил взгляд.
        - Нет больше Андрюхи.  - Голос Лютого быстро задрожал.  - Нету. Его даже по-человечески похоронить не удастся. Нету моего братишки, моего младшего.  - Голос зазвучал очень высоко, а потом сорвался, и Игнат понял, что тот просто беззвучно рыдает.
        Игнат вернул голову в прежнее положение, он еще не мог ничего переживать, только начинал понимать, что с ним происходит. Вдруг он как-то странно произнес:
        - Я любил его.
        Тонкий стонущий всхлип проник в беззвучное рыдание Лютого. Игнат помолчал. Потом Лютый спросил:
        - Как ты, братуха?
        - Не знаю,  - равнодушно сказал Игнат,  - нормально.
        - Он тоже тебя любил. Ты был ему примером во всем. Не то что я - безмозглая скотина!
        - Не говори так.  - Перед глазами снова все задрожало.
        - Это я во всем виноват! Я устроил эту показушную свадьбу. Понимаешь - я!
        - А Марина?
        - В реанимации. Но говорят, теперь выкарабкается… сестренка.
        - Кто еще?
        - Пальцев не хватит.
        - Щедрин?
        - Щедрин?! Э-м-м… Марина теперь осталась круглой сиротой. Если выживет. Вот такие дела.
        - А кто…  - Игнат помедлил,  - меня?
        - Тебя?!  - Лютый горько усмехнулся.  - Ты, брат, в рубашке родился. ОМОН тебя…
        - ОМОН?
        - Родная милиция нас бережет.
        - Там же не было никакого ОМОНа. То есть был…
        - Вмешались, когда уже поздно было.
        Игнат кивнул. Все происшедшее вчера возвращалось в память.
        - Сантиметром ниже, и пуля прошла бы в сердце,  - сказал Лютый.  - Повезло, иначе не объяснишь. Тут врач удивлялся - есть выше сердца одна малюсенькая точка, когда оказывается неповрежденным ни один жизненно важный орган. Почти все остальные ранения в область сердца смертельны.  - Лютый тяжело выдохнул.  - Одна малюсенькая точка.
        - Знаю.
        - Вот,  - Лютый устало провел пальцами по глазам,  - так, брат. Пуля прошла навылет.
        - А ты?
        - Что?
        - Тебя прилично?
        - Так, зацепило… Грудь и плечо - ерунда. Ногу вот здорово повредило. Взрывом. Игнат, я тебе жизнью обязан,  - произнес Лютый без всякого выражения.
        Игнат какое-то время молчал. Свадьба, блестящее мероприятие… И все так переменилось… Он вспомнил Колю Глущенко, почему-то именно его. Это был полный разгром. И для Лютого тоже. Для Лютого - прежде всего. Точка, после которой продолжать жить по-прежнему невозможно. А начинать заново очень сложно. Игнат вот пробовал. Он поднял руку и только тогда понял, насколько слаб. Во рту - какой-то кислый металлический привкус, возможно, от лекарств - через вены левой руки подается что-то, какой-то раствор - капельница…
        - Обязан жизнью, брат,  - тихо повторил Лютый.
        - Пустяки. Отдашь водкой.
        Лютый посмотрел на него, потом отвернулся. Возможно, эта шутка прозвучала кощунственно, но, наверное, по-другому просто не получалось.
        - Господи, ну за что,  - промолвил Лютый еле слышно,  - за что ему-то?.. Братишка мой дорогой…
        Игнат повернул голову - потолок был выкрашен в белое, на нем была трещинка, и сейчас показалось, что трещинка начала удаляться. Он прикрыл глаза. Подумал, что тем, кто остается, гораздо больнее. Им теперь предстоит просыпаться долгими ночами и плакать, тоже ночами, потому что Времени Мужчин слезы неведомы.
        Его ночь оказалась очень долгой, протяженностью почти в два года. А два года стали вечностью.
        И сейчас ночь заканчивалась.
        Игнат не знал почему. Что-то произошло с ним, когда он блуждал между жизнью и смертью. Быть может, это всего лишь действие обезболивающих, успокоительных или чего они там вливают в него, такое можно допустить… Можно также допустить, что киллеры вернутся за ними и закончат свое дело - ведь они так слабы… Возможно, убийцы смогут отнять у него жизнь, но в любом случае его ночь заканчивается… И он еще повоюет.
        «Не надо меня из ружья щелкать,  - вспомнил Игнат фразу из мультика, вроде бы про Простоквашино,  - я, можно сказать, только жить начал - на пенсию выхожу».
        Игнат чуть заметно улыбнулся, одними краешками губ, открыл глаза - трещинка на потолке вернулась на прежнее место. Потом он тоже понял, что Андрея больше нет. Этого славного мальчишки с чудесной улыбкой, молодого и талантливого,  - его больше нет. Как и многих других людей. Виноватых и безвинных. Вчерашний день оказался урожайным по части смертей.
        Ворон повернулся к Лютому:
        - Не надо себя винить. И не надо себя ненавидеть.  - Он протянул ему слабую руку. Лютый придвинулся к нему ближе.
        - Как? Я ведь только хотел, чтоб все было по-человечески. Я всем это предложил.  - Лютый крепко сжал протянутую ему руку.  - Только теперь ничего не вернуть. Это я виноват, с этой свадьбой, я!
        - Ты лишь пытался быть собой. За это нельзя винить. Не казни себя.
        - Игнат, но…
        - Послушай, я хочу, чтоб ты знал: я очень любил Андрюху и так же страдаю от того, что случилось. Прими мои самые искренние соболезнования. Я рядом… брат.
        - Спасибо. Спасибо, Игнат.  - Лютый горячо пожал его руку, а потом, с трудом сдерживаясь, произнес:  - Держусь, братан…
        Игнат печально улыбнулся:
        - Будем держаться.
        - Что нам остается? Другого выхода нет, верно?
        - Как мама, Настасья Сергеевна?
        - Седая стала… Я не могу ей в глаза смотреть, Игнат, не уберег пацана. Он был так далеко от всего этого. Очень боюсь, как бы с матерью чего не случилось.
        - Ладно, брат, выкарабкаемся.
        - Слава Богу, никогда фотографироваться не любила. Этот ведь паскуда туда всех тянул. А мать говорит - я потом, отдельно с детьми… Вот. Потом уже ничего не вышло.
        - Выкарабкаемся,  - повторил Игнат.
        Появилась медицинская сестра. Лютому пора было на перевязку. А Игнат почувствовал, что за эти несколько минут неимоверно устал. Лютого пересадили на движущееся кресло. Улыбчивая сестра покатила его к выходу из палаты. Игнат провожал его глазами.
        - Подожди,  - обратился Лютый к сестре, когда они проезжали мимо койки Игната.
        Лютый чуть наклонился к нему.
        - Я их зарою,  - произнес он. Очень тихо и очень жестко.  - Я их всех зарою! Ты мне поможешь.
        Игнат смотрел на него молча. Потом, когда дверь за Лютым закрылась, он снова повернул голову к потолку. Трещина задрожала и начала удаляться. Игнат прикрыл глаза. Он был еще очень слаб. Сон, похожий на забытье, обступил Игната со всех сторон, увлекая его в свою призрачную страну. Но голосов, тех дружелюбных голосов, больше не было.
        Беспощадное Время Мужчин не знает жалости. Но наверное, в нем осталось место для сострадания.
        Хуан Мария ла Прада, которого с детства окружающие называли Иваном Александровичем Прадой, а в ведомстве, где он служил столько лет, звали по имени отца - Санчесом, сейчас убегал. Иваном Александровичем Санчеса переиначили на русский манер. Его отец, Санчес Хуан Мария ла Прада, был сыном испанского коммуниста. Когда распустили интербригады и поражение республики стало очевидным, их, детей Испании, вывезли в Советский Союз, ставший им новой родиной. Санчес Хуан Мария ла Прада превратился в Александра Ивановича Праду. Он вырос и начал служить новой родине верой и правдой. Этому же он научил и своего сына Хуана. Несмотря на то что Александр Иванович происходил из семьи испанского коммуниста, в Высшей школе КГБ СССР, где он преподавал, с него не спускали глаз.
        Сын пошел по стопам отца. И хотя иностранное происхождение не особенно способствовало его карьере, Санчес вырос в фанатичного коммуниста, ибо так воспитывался отцом, и в профессионала самой высокой квалификации. А потом все начало разваливаться. Все, во что его научили верить, все, что его научили любить и ненавидеть. И когда многие русские испанцы двинулись в обратный путь, к месту исторической родины, которая встретила их с распростертыми объятиями, крупными пенсиями, семьи обоих Санчесов - старшего и младшего - не утратили веру в основное дело своей жизни. Только жить становилось все труднее. Рухнула Берлинская стена, эти сумасшедшие чуть ли не поверили в наступление всеобщего мира, в братание Запада с Востоком, в ветры перемен, превратившие империализм в невинного ягненка, а коммунизм - в страшного монстра, и все рухнуло окончательно. Последний оплот государства, не тронутый метастазами коррупции и интеллектуальной паранойей,  - КГБ, оставленный без внимания правящей элитой, разваливался. И после танковой атаки на Белый дом и очередного разгона спецслужб Александр Иванович Прада, обрусевший
настолько, что у него порой спрашивали, не хохляцкую ли он носит фамилию, вспомнил, что на самом деле он - Санчес Хуан Мария ла Прада, к тому же - профессор. Старая родина с восторгом приняла своего блудного сына, в России остался лишь Санчес-младший. Но вовсе не из-за верности идеологии, которая больше не была господствующей, и не из-за любви к русским березкам, которые вполне можно было заменить на апельсиновые деревья Андалусии или пляжи Малаги. Нет, вовсе нет. Просто Санчес понял, что именно на его второй родине появляются неограниченные возможности и бежать от них не просто глупо, а преступно. К тому времени когда он провожал отца в аэропорту Шереметьево-2, Санчес превратился в профессионала высшей пробы. Здесь, в этой стране, которую он знает насквозь, в России, с ее несметными богатствами и произволом, с ее вечным переделом собственности, здесь его место. И его деньги. Потому что он суперпрофессионал. Здесь он поднимется на ослепительную крышу мира, прежде чем залечь в тихой гавани. Он всегда служил этой стране верой и правдой, он лез за нее под пули, он был верен своим товарищам, их боевому
братству. И эта страна отвергла его. Для Санчеса это стало внутренним крушением. Он переживал его ровно три дня. И потом возродился, словно Феникс из пепла. Он уже знал, что за всеми идеологиями, за новыми религиями и остальным всегда пряталось одно - деньги. Деньги и власть, которые в общем-то являлись близнецами-братьями. Он знал, что многие спецподразделения начали предлагать крышу коммерческим структурам и те с удовольствием пользовались их услугами. Еще бы - крыша, за которой стоит силовое ведомство! Санчес остался в своей команде. Только его команда пошла гораздо дальше. Потому что тот, кто думает, что настоящего профессионала можно использовать, глубоко заблуждается. Это профессионал использует всех остальных.
        Но сейчас что-то пошло не так. Его предали. Поэтому Иван Александрович Прада, по кличке Санчес, убегал.
        «ТРАГИЧЕСКАЯ ГИБЕЛЬ “ВАНИ-КИЛЛЕРА”»
        «УБИТ ГЛАВА МФТ-ГРУПП РОСТИСЛАВ ЩЕДРИН»
        «ДЕРЖИСЬ, БРАТАН!  - И ОН ДЕРЖАЛСЯ…»
        «НОВАЯ КРИМИНАЛЬНАЯ ВОЙНА?»
        «ГИБЕЛЬ БОГОВ: Взрыв немыслимой силы уносит жизни олигархической верхушки».
        «ПРЕКРАСНЫЕ И ОБРЕЧЕННЫЕ: Одна из самых перспективных актерских пар была взорвана вчера на собственной свадьбе».
        «ВЗОРВАННЫЕ УСИЛИЯ: Попытка объединения банковского и криминального капиталов закончилась вчера страшным взрывом».
        «ЩЕДРИН - ЛЮТЫЙ: “Запад есть Запад, Восток есть Восток, И не встретиться им никогда”».
        «РОКОВОЕ РОДСТВО: Вчера отечественный кинематограф потерял одного из самых ярких представителей нового поколения».
        «ГЛАВА МФТ-ГРУПП РОСТИСЛАВ ЩЕДРИН УБИТ ВЧЕРА НА СВАДЬБЕ СОБСТВЕННОЙ ДОЧЕРИ»
        «МФТ-ГРУПП - БЕЗ ЩЕДРИНА…»
        «…по имеющейся у нас информации, из всех криминальных авторитетов, приглашенных на свадьбу, в живых остались лишь сам хозяин дома, уже упоминавшийся Лютый, и Михаил Багдасарян, по кличке Миша Монголец. Последнему, видимо, до конца жизни придется благодарить свою жену: буквально за несколько минут до кровавых событий ему сообщили о рождении сына. По счастливой случайности в момент взрыва Михаил Багдасарян находился в доме…»
        «…что же касается Лютого, он обязан своей жизнью то ли одному из своих телохранителей, то ли кому-то из гостей, вытолкнувшему его в самый последний момент из зоны поражения».
        «…их всех. МФТ-ГРУПП лишилась вчера почти всех своих руководителей. По масштабности проведенная террористическая акция не имеет себе равных».
        «…лишь решительные действия подоспевшего ОМОНа позволили переломить ситуацию. После завершения операции убийцы начали отходить и попали под прицельный огонь. К сожалению, не обошлось без жертв и среди гостей».
        «…поэтому наш эксперт полагает, что действовало профессионально подготовленное подразделение. Дом был буквально набит охраной. По внешнему периметру мероприятие охранялось сотрудниками ОМОНа. Поэтому возникает вопрос: как убийцам удалось пронести оружие? Предположительно они воспользовались весьма экзотическим и, как оказалось, эффективным способом. Оружие было спрятано внутри свадебного торта. Таким образом, обещанный кулинарный шедевр оказался чем-то вроде троянского коня. Обнаруженное тело менеджера фирмы «Сладкий мир», изготовившей свадебный торт, свидетельствует в пользу этой версии».
        «…количество погибших еще уточняется, но, по информации, на момент подписания номера в печать это 29 человек».
        «…конечно, отмалчиваются. Нашим правоохранительным органам вообще свойственно делать умное лицо и при этом, как всегда, загонять себя в самую нелепую ситуацию. Однако, по сведениям нашего источника, пожелавшего по понятным причинам остаться неизвестным, убийц было семеро, и, если бы не подоспевшее подразделение ОМОНа, жертв было бы намного больше. Убийцы собирались уходить через лес, отделяющий поселок от реки. В пользу этой версии - найденный на берегу «ничейный» моторный катер и два автомобиля - неприметные «Жигули», «брошенные» на противоположной стороне реки. Проверка номеров показала, что…»
        «… и если бы киллерам удалось переправиться на другой берег, где их ждали автомобили, это шумное дело стало бы еще одним крупным «висяком» на следственных органах прокуратуры и МВД. Вмешательство подразделения ОМОНа, открывшего огонь по киллерам в момент их отхода, нарушило запланированный сценарий».
        «…и сейчас можно достоверно утверждать, что шестеро киллеров были убиты, однако одному удалось смешаться с толпой гостей и уйти. Видимо, на розыск этого седьмого убийцы и будут направлены основные усилия…»
        «… которому Лютый обязан жизнью. По нашим сведениям, этот неизвестный спаситель тоже ранен и находится в одной из больниц Москвы…»
        «…менеджера фирмы «Сладкий мир» Савелия Башметова. Таким образом, число жертв террористического акта перевалило за тридцать».
        «…одетые в одежду официантов, с той только разницей, что киллеры были в карнавальных масках. Поэтому, когда сотрудники ОМОНа открыли огонь, один из убийц сорвал с себя маску и смешался с перепуганной и обезумевшей в панике толпой, где были и официанты. Таким образом, идентифицировать его стало сложно, хотя сейчас предпринимаются попытки создать словесный портрет».
        «…чем и объясняется стрельба бойцов ОМОНа по несчастным перепуганным людям, официантам, обслуживающим мероприятие. Теперь зададимся вопросом: а что, если бы киллеры переоделись в эстрадных звезд? Или, к примеру, в членов правительства?..»
        «…спасителя хозяина дома, бывшего криминального авторитета Лютого. Этот таинственный спаситель в последний момент словно почувствовал надвигающуюся угрозу. По имеющимся сведениям, сейчас жизнь хозяина дома и Марины Щедриной, даже не успевшей сменить фамилию, вне опасности. Так что если бы этого неизвестного спасителя найдут, возможно, некоторые детали происшедшего удастся прояснить».
        «…этот, седьмой, киллер сорвал с себя маску и смешался с толпой гостей. Разумеется, это был сущий ад, люди в панике выбегали, пытаясь спрятаться от града пуль. Несмотря на предпринятые меры, седьмому террористу все же удалось скрыться».
        Санчес бросил последнюю газету на журнальный столик и оттолкнул его от себя ногой. Столик был на колесах и, отъехав на пару метров, с глухим стуком врезался в стену. Конечно, если всю эту информацию запихнуть в компьютер, то какой-нибудь головастый сукин сын смог бы что-нибудь да наскрести. Но сейчас Санчеса это не особо волновало. Он уже сутки отсиживался здесь и прекрасно знал, что именно в этом месте его искать никто не будет. Хотя он находился под самым носом у тех, кто его искал.
        Глядя на ворох газет, Санчес ухмыльнулся - как все они по-разному пишут об одном и том же событии. Словно притча о человеке, которого никто не смог узнать, так как все его видели по-разному. И это очень хорошо. Потому что у Санчеса была еще одна точка зрения. И на печатных полосах этих умников он ее не встретил.
        «Мир совсем не то, чем он кажется»,  - вспомнил Санчес чью-то довольно удачную мысль. Он усмехнулся и открыл банку пива. Пена выступила на запотевшую металлическую поверхность. Здесь было все необходимое. В этом доме было все, что ему могло понадобиться. Самое главное - его здесь никогда не станут искать. Никому даже в голову не взбредет. Санчес имел свои маленькие тайны, он видел черную точку, где сходятся похоть, болезненные пороки и то мутное, что живет в глубине сознания и на самом деле управляет каждым человеком. Он видел эту точку и умело ею пользовался. Легкий нажим - экстаз, чуть сильнее - сладостная боль, а проткнешь - гибель, словно оргазм на пороге смерти. Санчес имел свои маленькие тайны. Этот дом был одной из них. Его Санчес подготовил заранее, когда ничто не предвещало бурю. И теперь осталось выяснить наверняка, что произошло: трагическая случайность или… кто-то решил сыграть с ним в свою игру. И очень скоро он это узнает и тогда уже нажмет на все черные точки. Правда, перед тем как нажать, сделает паузу. И не только потому, что на его исторической родине говорили: «Месть - это то
блюдо, которое следует подавать холодным». Нет, хотя поэтому тоже, но это не главное. По большому счету это не важно. Ибо если Санчес прав, то его очень сильно испугались. И решили закончить ужин без него, а вот такого он никому позволить не мог.
        Санчес отхлебнул из банки пива. Потом прошел на кухню. Поставил банку на столик для готовки. Значит, Мише Монгольцу повезло? Что ж, эти умники правы, в каком-то смысле ему действительно повезло. Но кое-кому повезло больше. Гораздо больше. Санчес снова ухмыльнулся, думая о Монгольце и о неожиданном спасителе Лютого… Ладно, очень скоро все выяснится, а пока… Пока надо отвлечься и приготовить себе еду. Он взял тяжелый кухонный нож и некоторое время любовался, как лучик света бежал по острому лезвию. Самозатачивающаяся шведская сталь - в этом доме всегда было все самое лучшее. Самые лучшие предметы, которыми можно пользоваться, самая лучшая еда, самая сладкая шлюха.
        Санчес обмыл нож водой, взял несколько больших луковиц и принялся нарезать их кольцами. На исторической родине Санчеса плов называли паэльей. Там долго и отдельно варили рис, отдельно - курицу, морепродукты. На новой родине его научили готовить плов по-другому. Либо узбекский мясной - тогда требовались жирные ребрышки молодой баранины и кусок говядины, либо куриный, в который Санчес добавлял морепродукты - смесь мидий, кальмаров, ракушек, осьминогов и креветок, и получалась превосходная паэлья. Ничто так не успокаивало Санчеса, как приготовление плова. И к тому же позволяло ему сосредоточиться. Да, наверное, это было его любимое блюдо, но прежде всего потому, что все самые верные решения приходили к нему, когда он готовил плов. Не важно - мясной или паэлью. Всю свою жизнь Санчес был идеальной машиной уничтожения, ликвидатором, ангелом смерти. Сначала делал это в угоду идее, он искренне так считал и, может быть, умер бы с этим, если б идея не умерла раньше. И тогда Санчес осознал, что это само по себе самодостаточно, как повторение мантры, молитвы, что разрушение само по себе наполнено магическим
смыслом, вдохновением; оно больше любых идей, использующих его, поэтому абсолютно все равно, ради чего действует ангел по имени Санчес - ради высшей идеи или ради больших денег. В последнем случае все выглядело даже лучше, чище. Невиннее. Деньги грязны лишь для тех, кто их никогда не имел. Может, деньги и являются пометом дьявола - сказано точно, ничего и не возразишь,  - только он не знал ни одного человека, который бы ради этого помета не вляпался в обычное человеческое дерьмо. Так стоит ли слушать чужие песни?
        Санчес взял казан и налил туда большое количество растительного масла. Санчес не любил рафинированные сорта - они делают еду пресной. Когда масло нагрелось, бросил в него немного лука - прокипит и впитает в себя все ненужные запахи. Потом этот, первый, лук можно выбросить. И добавить в масло основную массу лука. Потом Санчес начал нарезать тонкими полосками морковку. Лука и моркови должно быть по весу столько же, сколько и риса, только тогда вы получите идеальный плов - рисинка к рисинке, такой, который заставит ваших гостей, особенно женщин, с благодарным благоговением вспоминать вас.
        Санчес всегда был ангелом разрушения. Сейчас он созидал. Но одно не было противопоставлением другому. Разрезая обычные продукты, потом, в общем котле, он получал что-то совсем другое, что-то восхитительное, новое. Так же было и с разрушением.
        Когда лук чуть подрумянился, Санчес бросил в казан предварительно нарезанные кусочки курицы. Если бы он готовил не паэлью, а обычный плов, то вслед за луком последовало бы мясо. Во всем остальном технология такая же. Как только курица поджарилась - а лучше использовать бедрышки - части, где имеется жир,  - он добавил в казан морепродуктов и, что важно, неочищенных креветок. Креветки покрыли тонким слоем смесь из курицы, лука, перца, небольшого количества специй и морепродуктов, и Санчес тут же добавил моркови.
        Рис, предварительно вымытый, отстаивался в воде. Минут пять морковь должна потушиться. Он извлек из холодильника еще одну банку пива. Открыл ее и одним большим глотком выпил половину. Подошел к окну, увидел машины с ведомственными номерами и усмехнулся.
        - Ой какие они все умники,  - проговорил Санчес. Потом сделал шаг назад и посмотрел невидящим взором на казан с будущим пловом.  - Значит, меня решили сделать? Меня?!
        Он прошел по кухне - его мозг, эта прекрасно отлаженная машина, продолжал просчитывать всевозможные варианты. В голове мелькнула одна из газетных заметок. Автор возмущался тем, что ОМОН вел стрельбу по официантам.
        - Мудаки!  - выдавил Санчес.
        Еще один небольшой глоток. Баночное пиво не может долго стоять открытым. Если не выпить сразу, в банке останется бурда.
        Санчес смотрел на казан. Его мозг продолжал работать - непросчитанных вариантов оставалось все меньше. Однако нужна будет еще информация. Но не беда. Санчес ее получит. Он знает, как нажимать на черные точки.
        Санчес, все еще словно в каком-то оцепенении, допил пиво и сжал банку в кулаке.
        - Ох вы, мои дорогие,  - проговорил он.
        Потом, улыбнувшись, швырнул скомканную банку в мусорное ведро. Все. Все прекрасно! Морковка в полуготовности, и можно добавлять рис. Санчес высыпал сверху рис ровным слоем. Потом взял полную столовую ложку соли и начал, держа над казаном, лить на нее кипяток. Вода сначала покрыла слой риса, потом поднялась примерно на палец. Санчес добавил еще немного - на поверхности воды сразу же выступили капли жирного сока. Все в порядке. В полном порядке.
        Как только вода впитается и рис набухнет, надо будет сделать минимальный огонь и положить в рис целую неочищенную головку чеснока, а лучше - две. Потом длинным ножом проткнуть плов до дна в нескольких местах. И все. Плов тем и хорош, что следующие тридцать минут он готовится сам. Ну если только раза два придется приподнять крышку, чтобы выпустить пар.
        Запах был божественный. Гости Санчеса обожали этот запах. И сегодня кое-кому предстоит отведать Санчесова плова. Разделить с ним трапезу. И это очень хорошо. Ангелу разрушения предстояла работа. Большая, серьезная работа. И теперь поздно выпускать пар. Непросчитанных вариантов осталось всего два. Но нужна будет еще информация. И он ее получит. А потом начнет действовать. Настоящего профессионала решили использовать?
        Но разве Санчес не говорил, что это настоящий профессионал всех использует сам? Не говорил? Тогда он готов извиниться. Потому что ангелу разрушения по имени Санчес предстоит большая работа. А когда такое начинается, там уже не до извинений.
        3. Монголец не доживет до утра
        - Я ничего сначала не понял. Первое, что в голову пришло,  - может, газ взорвался?  - Рыжий водитель, который несколько дней назад привез Ворона на свадьбу, держал сигарету между пальцами, покуривал и сплевывал на землю. В каком-то смысле он считал себя героем. Он пережил бурю, катастрофу и не сплоховал, не струсил. Конечно, пользы-то от него никакой не было, но в самую опасную минуту он спешил на помощь.
        Лютый и Ворон даже пару раз улыбнулись, слушая его, хотя боль утраты еще не прошла. Совсем не прошла.
        - А потом выглянул в окно и как увидел эту полосу огня, так все и понял. Какой на хрен газ? Ну все, думаю, Лютый… И сразу вниз побежал, как палить начали. Как же они нас так?  - Он несколько беспомощно оглядел своих собеседников.  - Никто это еще не прокумекал, а они уже половину наших завалили.
        Лютый тяжело вздохнул.
        - Внезапность,  - тихо проговорил он.
        - Что?
        - Внезапность. Именно так они нас сделали…
        - Да, Глуня-покойник, Коля Глущенко, он же отвечал за все,  - начал было водитель.
        - Он за все заплатил сполна,  - прервал его Игнат,  - и не его вина, что так все вышло. Это были профи. Настоящие профессионалы; стоило бы выяснить, кто мог нанять таких. Ладно, давай не отвлекаться больше.
        Игнат полулежал, опираясь на спинку кровати, на коленях он держал папку с листом бумаги, на котором был начерчен план загородного дома Лютого с участком, свадебные столы, рассадка гостей, точки, где стояли охранники, ограда, стрелками - маршрут убийц, двойными стрелками - встречное движение ОМОНа; жирными крестами он отмечал местонахождение людей, которые потенциально могли нанять таких профессионалов. Если, конечно, те находились среди гостей. По мнению рыжего водителя - находились. Ворон слушал его внимательно, но с выводами не спешил.
        - Так, и что у нас с Монгольцем?  - спросил он.
        - Вот я и говорю: как палить начали, сразу после взрыва вниз побежал…
        - Подожди, где ты стоял?
        - Вот здесь, в библиотеке, меня Лютый отправил добазариться с Севастьяновым, чтоб он убрал ОМОН.
        Лютый тяжело вздохнул:
        - Так и было. В любом случае помешать бы они ничему не смогли.
        Игнат сделал еще одну пометку.
        - Может быть. А может, они тебе жизнь спасли,  - тихо произнес он.
        - Я находился в библиотеке, только пробился к Севастьянову, как тут и грохнуло.
        - И когда ты увидел Монгольца?
        - Когда ехал вниз. Он по телефону говорил в большом зале. И мне еще чего-то вдогонку крикнул. Я обернулся - он уже складывал телефон и вроде как шагнул к окну. Не до него мне было. Думаю, только б Лютый был цел… Как вас под столами увидел, сразу от сердца отлегло…
        - Под столами?
        - Да. А эти палили вовсю.
        - Значит, бежал за меня вступаться, дурень?  - Лютый обнял рыжего водителя, прижав его голову к груди.  - Без оружия, с голыми руками?
        - Так я…
        - Подожди,  - прервал их Игнат.  - Уточним этот момент. Ты выскочил - мы еще находились под столами?
        - Да.
        - Значит, прошло не больше минуты.
        - Да. Выбегаю, гляжу - этот, основной, по тебе палит. А потом - как ты его лежа ножом снял. Я даже понять ничего не успел - не видел такого никогда… А как понял - у меня все похолодело внутри, хотя у дома было очень жарко…
        - Верно. Было жарко. Где находился в этот момент Монголец?
        - В доме. Совершенно точно. Этот момент я специально уточнил, как вы и просили.
        - У кого? С кем разговаривал?
        - Ну во-первых, его ОМОН из дома вывел. Потом кой с кем из наших перетер…
        - Им тогда было явно не до Монгольца,  - сказал Игнат.  - Ладно, пока предположим, что он оставался в доме.
        - Знаете,  - рыжий водитель развел руками,  - давайте прикинем…
        - Не надо ничего прикидывать,  - прервал его Лютый,  - я сам Игнату скажу. Рыжий,  - он кивнул на водителя,  - уверен, что все это организовал Монголец.
        - Еще возможно, что Вика,  - вставил рыжий водитель.
        - Подожди, рыжий. Так, выходит, Игнат, что это могло быть прежде всего надо Монгольцу и Вике. Так по моим делам выходит. Больше никому от этого выгоды нет.
        - Вика? Это та - дела сердечные? Та, что не приехала?
        Лютый кивнул:
        - Да. Она вместо себя прислала своего заместителя, Колю Зайцева.
        - Он не пострадал?
        - Он стоял рядом с Щедриным. Хуже его досталось только моему Андрюхе.  - Лютый мрачно вздохнул.  - Игнат, ты… Вика, она абсолютно нормальная баба, только в последнее время что-то… Но она никогда бы этого не сделала - это моя точка зрения. Ты знаешь, редкая баба. Она могла держать базар. Но ты спросил обо всех возможных вариантах. И если предположить все, то, конечно, объективно в этом больше всего могут быть заинтересованы два человека. Это Вика, ее наше братание с Щедриным здорово грузило, и, конечно, Монголец. Но еще раз повторяю: если это Вика, тогда я ни хрена не понимаю в людях. Вообще - ни хрена!
        - Потом ее зам - Коля Зайцев…  - вставил рыжий водитель.
        - Им могли и пожертвовать,  - холодно возразил Ворон.
        - Могли,  - согласился рыжий.
        - Хорошо, давай дальше,  - Игнат снова вернулся к схемам, начерченным на бумаге,  - с того момента, как…
        - Помню. Как ты убрал ножом основного, этого церемонера… церемониймейстера,  - произнес рыжий водитель не без почтения в голосе.
        - Основной был не он,  - сказал Игнат.
        - А кто?  - удивился рыжий.
        - Наверное, тот, кто Шуру-Сулеймана? Так?  - предположил Лютый.
        - Думаю, что так.  - Игнат кивнул, глядя на схемы.
        - Почему?
        - Пока получается, что вся операция была закручена вокруг него. Но это не важно. Дальше.
        - Дальше ОМОН, как я уже говорил. Монголец так из дома носа и не высунул. Я со всеми нашими переговорил, хотя им тогда действительно было не до Монгольца.
        - Смотри, Ворон, даже вон в газетах пишут, что из всех криминальных авторитетов,  - Лютый невесело усмехнулся,  - в живых остались лишь Монголец да я.
        - Мы еще вернемся к этому. А сейчас - детали. Часть два - ОМОН.
        - Ну вот,  - произнес рыжий,  - когда киллеры начали уходить через дальнюю ограду, появился ОМОН. Там ведь, в ограде, есть небольшая калиточка, видать, они про нее знали. Там они киллеров и встретили. Огонь открыли без предупреждения, только первая пуля сразу же досталась тебе,  - он кивнул на Игната,  - ты ведь стоял с огромной волыной в руке.
        - Все говорят, что пуля была шальная,  - добавил Лютый.
        - Две шальные пули подряд?  - спросил Игнат.  - Одна по руке, вторая… Вероятность такого ничтожно мала.
        - Но по тебе били точно менты,  - рыжий водитель сделал еще одну глубокую затяжку,  - это сто процентов. Они только появились - сразу же открыли огонь. Ты оказался на линии огня. Это подтвердили многие. Тут уже ошибки быть не может. Знаешь, если с Монгольцем наверняка не ясно, не до того было, то ты прикрывал Лютого. Охрана сразу же бросилась к вам. И все подтвердили, что ты схлопотал ментовскую пулю. И что скорее всего - шальную. Били очередью.
        - То есть они появились и сразу же открыли огонь без предупреждения?
        - Да, дали очередь. С ними были снайперы - вот они били по киллерам. Тебя зацепило из обычного «калаша».
        - Допустим.
        - Игнат,  - промолвил Лютый,  - я действительно перетер со многими. Ты был как на ладони. Никто из киллеров и никто другой по тебе не стрелял. Это был омоновец в маске. Ты получил первую же пулю, но били они по киллерам. Шальная…
        - Хорошо, выходит, я очень неудачно стоял.  - Игнат поставил на своей схеме еще какие-то обозначения.  - Значит, потом киллеры бросились обратно?
        - Да.
        Игнат провел еще одну стрелку.
        - Они уничтожили шестерых?
        - Да, менты завалили шестерых киллеров. Один ушел. Сорвал с себя маску и кинулся в толпу. Народ, как появился ОМОН, вообще со страху очумел. Метались под пулями туда-сюда. Киллеры оделись, как ты знаешь, официантами…
        - Знаю.
        - Вот последний и смешался с толпой. А менты сдуру открыли огонь и по официантам. Двоих или троих завалили, а киллер ушел.
        - Что ж,  - еле слышно отозвался Игнат,  - значит, не все потеряно.
        - Что?  - не понял рыжий водитель.
        - Будет кого искать. Это все?
        - Да вроде все.
        - Может, еще чего вспомнишь, какие детали?  - спросил Лютый.
        - Да нет, вроде все.  - Рыжий водитель затянулся еще раз, затем стрельнул окурком в пепельницу. Попадание оказалось точным.
        - Во как, прямо Стилет,  - попытался пошутить Лютый. И тут же тяжело вздохнул. Никто из окружения Лютого не знал этого имени. Никто, кроме младшего брата. Но его больше не было. Ворон никак не прореагировал на эту реплику.
        - Прямо чего?  - удивленно спросил водитель.
        - Ладно, рыжий, спасибо.
        - Я всем говорю - это Монголец. Он ушел в дом за минуту до взрыва и потом просидел там. А на свадьбу приехал для отвода глаз.
        - Все возможно,  - задумчиво произнес Ворон.
        Он глядел на свою схему - получающаяся картина нравилась Игнату все меньше.
        Все, что Игнат услышал, лишь прибавило вопросов. Он лежал с закрытыми глазами, и перед его мысленным взором находилась нарисованная им карта, схема того рокового события. Игнат был все еще слаб, он пытался сконцентрироваться, но мысли снова ускользали от него, и дополнительные усилия давали прямо противоположный результат: его тянуло в сон, похожий на забытье. На каком дерьме они его держат, что за лекарства вводят?
        ОМОН открыл огонь без предупреждения.
        Был взрыв, потом стрельба - основания более чем достаточные, чтобы ОМОН начал немедленно действовать. Но огонь без предупреждения? Там были высокопоставленные гости - вести огонь на поражение по киллерам, находящимся в толпе людей? Ладно, предположим, такое можно списать на начавшуюся неразбериху - стреляли по тем, кто стрелял. В крайнем случае - на действия неопытного командира… стрелочник всегда найдется…
        Почему с ними были снайперы?
        Вот этот вопрос гораздо важнее. Они, конечно, могут заявить все, что угодно, и выдать какую-нибудь правдоподобную версию, но снайперы были там с самого начала.
        Как они успели так быстро сориентироваться?
        ОМОН встретил киллеров именно в момент их отхода и не где-нибудь, а на маршруте их отхода. И немедленно открыл по ним огонь. Возможно, у них имелась какая-то оперативная информация, которой они не захотели делиться?
        Ворон вспомнил, что за несколько часов до событий подразделение ОМОНа уже выдвигалось к дому Лютого и несколько человек даже приходили к Лютому для каких-то переговоров, но тот сделал все, чтобы убрать отряд. Как говорится, сам, собственными руками. Лютый отказался от их помощи. Правда, потом они все равно вернулись. И вполне можно предположить, что они все же имели какую-то оперативную информацию. Но после того как все повернулось столь неудачно, от них уже ничего не добиться. Даже если информация была, они попытаются это скрыть. Выйди все по-другому - они были бы героями, теперь же им не простят, что, располагая информацией, они ею не воспользовались. Слишком много жертв. Но… и здесь не все было ясно. Что-то не давало Ворону покоя. Из-за этих лекарств, из-за слабости и невозможности сконцентрироваться он не мог понять, что же в этой картине так ему не нравилось, какие концы этих ниточек не сходились…
        Дальше. Самое простое предположение - и вся братва Лютого в этом убеждена,  - что основных претендентов на роль заказчика объективно всего двое - Миша Монголец и эта загадочная Вика, о которой Ворону еще предстоит узнать. Вики на свадьбе не было. Группа «Континент» - одно из самых респектабельных объединений, не замешанное ни в одном грязном деле, ни в одном скандале, может быть, самая цивилизованная группа, действующая на российском рынке. И возможно, «Континент» не пошел на альянс с Лютым и Щедриным именно из-за боязни испортить свою репутацию. И хотя объективно ему было невыгодно возвышение связки Лютый - Щедрин, тот же Лютый и все его окружение уверены, что «Континент» никогда бы на такое не пошел. Это совершенно не те люди. И хоть Ворон был уверен, что на сто процентов исключать ничего нельзя, все же версия «Континента» скорее всего отпадала.
        Оставался Миша Монголец.
        Или кто-то совсем другой.
        Версия Монгольца была как на ладони. И если уход Миши в дом был сигналом киллерам, то, конечно, он играл по-крупному. Одним ударом он уничтожил несколько глав крупных семей, и, погибни сейчас Лютый, Монголец превратился бы в фигуру номер один. Миша Монголец, резкий и безжалостный, уже имел с Лютым несколько конфликтов, чуть не закончившихся кровью, а однажды даже посягнул на святое - похитил у Лютого дочь, но… И Лютый, и Монголец вроде бы вовремя поняли, что эта война сожрет их обоих, началось постепенное примирение, и сейчас их отношения переходили от нейтралитета к некоторому сближению. Оба чувствовали друг за другом силу и договорились о взаимоуважении. Мог ли Монголец сделать столь резкий ход? Конечно, мог, а почему нет? Но… Если бы не одно «но». Лютый остался жив.
        Монгольца боялись и поэтому уважали. Лютого боялись тоже, но он умел договариваться. Лютого уважали еще и за это.
        Лютый остался жив. И если все организовал Миша Монголец, то, видя, как он выполняет свои обещания, очень много людей захотят помочь Лютому достать его. Хотя бы затем, чтобы не стать следующим. Монголец превратился в взбесившегося зверя, которого надо уничтожить. Из всех могущественных беспредельщиков оставались лишь Шура-Сулейман и Миша Монголец. Из всех, кто действительно имел вес, но продолжал играть в старые игры. Шуры-Сулеймана больше нет. Следовательно, если вина Монгольца будет доказана, он не доживет даже до утра. Взбесившегося зверя надо загнать и убить, пока он не покусал всех остальных. Уничтожить и избавиться от заразы. Монголец не доживет до утра. Поэтому и оставалось это «но».
        Мог ли Миша не просчитать этот вариант, когда Лютый остается жив? Монголец уже в годах и вроде бы имеет счастливую семью - как ни странно, но это так. Имеет авторитет. И деньги, очень большие деньги. У старого матерого волка еще очень крепкие зубы, чтобы защитить все это. И может быть, даже посягать на чужое. Но вот посягать на все - лета уже не те. Поставить на столь рискованную игру, когда в случае поражения теряешь все? По молодости такое возможно. Но в годах и положении Миши Монгольца остаться один на один со всем криминальным миром, где по всем понятиям выходило, что его надо валить… Валить подлеца, растерявшего все понятия, все удачные мысли. Превратить себя в изгоя, затравленного пса? Монголец был дерзким и безжалостным человеком. Но он был и умным человеком. Либо он растерял свои удачные мысли, решив, что он круче всех, и тогда речь сейчас идет об идиоте, либо он этого не делал.
        Однако чужая душа - потемки.
        Можно предположить, что Монголец заручился чьей-то тайной поддержкой, и тогда все эти рассуждения лишены смысла.
        Поэтому версий так и осталось три. Вика. Миша Монголец. Кто-то совершенно другой.
        И единственное, что оставалось общим во всех трех версиях,  - были наняты профессионалы. Или действовали профессионалы. И это очень хорошо. Потому что Ворон узнал их почерк. Только профессионалы убеждены в собственной непогрешимости. Поэтому иногда в самых нелепых и неожиданных местах могут торчать, как из капусты, заячьи уши. Есть старый анекдот, как ЦРУ десять лет готовило резидента, чтобы заслать его на Украину. Заслали суперпрофессионала. Знал «Тараса Бульбу» наизусть, по-хохляцки говорил, пил горилку, закусывал цибулей. И вот идет суперпрофессионал мимо белых хат, у одной старый дед сидит, лет сто. Цэрэушник ему говорит:
        - Здорово, диду.
        А тот:
        - Здорово, амэриканьский развидчик.
        «Ну,  - суперпрофессионал думает,  - совсем дед из ума выжил».
        - Какой же я американский разведчик?  - спрашивает.  - Я парубок с соседнего хутора.
        - Нэ,  - отвечает дед,  - у нас на сусиднем хуторе негров нэма.
        Вот, собственно, и все.
        И сейчас Ворон думал о том, что он узнал почерк. И что-то очень сильно не давало ему покоя. Кто бы это ни был, они наняли профессионалов. У которых потом что-то пошло не так. Заячьи уши, торчащие из капусты. У нас на соседнем хуторе негров нэма.
        В начерченном им плане, во всех этих версиях что-то было не так. Что-то, до чего оставался лишь шаг - совсем рядом, протяни руку - и поймешь. Но он не знал, куда протягивать руку.
        И, уже засыпая, Ворон вдруг подумал: часы! Он не успел ни понять, ни удивиться этой мысли. Он провалился в сон, похожий на забытье. Но перед этим услышал, как Лютый негромко сказал рыжему водителю:
        - Если я пойму, что это Монголец, он не доживет до утра.
        4. Пинг-понг
        Тигран Багдасарян вошел в сауну и поглядел на градусник - 95 градусов по Цельсию. То, что надо. Хотя стоило нагнать еще с десяток градусов, и плевать на всех этих слабаков. Сауна прогревалась электротэном. Тигран взял полотенце и вышел из парилки. Он открыл кран и пустил холодную воду. Смочил полотенце, отжал его и смочил еще раз. Электротэн включался и отключался тепловым реле. Нижняя граница была установлена на 85 градусов, верхняя - на 95, следовательно, выше этой температуры прогреть баню было нельзя. Однако это устройство несложно обмануть - достаточно обмотать термопару мокрым полотенцем, и электротэн будет греть и греть, пока глаза не вылезут из орбит. Тигран Багдасарян подумал, как все складно выходит в этой жизни - чтобы получить нужный результат, приходилось искать банщика, уговаривать его поднять верхнюю границу температуры, давать денег, а можно было просто-напросто обмануть термореле. Складно и нелепо. Все равно все добиваются нужных им результатов, только вместо того, чтобы все было по разумению, приходится просто надувать. Кошки-мышки, пинг-понг…
        «Тигран, никогда не думай, что ты умнее всех,  - прозвучал у него в голове голос старшего брата,  - но и не позволяй никому быть умнее тебя».
        Старший брат Тиграна, Михаил Багдасарян, не позволял такое думать никому. Тигран так и не узнал, почему его брат получил кличку Миша Монголец, тот ему никогда этого не рассказывал, лишь лукаво улыбался, а строить без конца разные догадки было не в характере Тиграна. Зато он знал кое-что другое. Что Миша Багдасарян вырос в нищете захолустья. Что старший брат практически снял его, Тиграна, с иглы. Что он до сих пор очень много работал и часто говорил: «Если каждый день верно и спокойно делать одно и то же, то в конце концов мир изменится». И мир действительно изменился для всей их семьи. Миша Монголец, радовавшийся, когда его мать покупала песочные коржики по незабвенным советским ценам - семь копеек за штуку, и передававший младшему брату по наследству всю свою одежду, порой штопаную-перештопаную, сумел отобрать или купить куски окружающего пространства, сложить их в конвертик и запихнуть себе в карман.
        Миша Багдасарян, по кличке Монголец, любил все черное. «Цвет классического благородства»,  - говаривал он. И даже потом, когда появились деньги и вся братва вокруг вырядилась в малиновые пиджаки, Михаил Багдасарян остался верен раз сделанному выбору. «Во всем должна присутствовать доля здорового консерватизма» - это была еще одна максима Миши, коих насчитывалось немало, но и не так много, чтобы создавались пестрый бардак и неразбериха. Их число являлось достаточным для существования жесткого каркаса, в пределах которого действовали Миша и его команда.
        Миша Монголец, радовавшийся когда-то песочному коржику как лучшей сладости на свете, потому что коржики были лишь по праздникам, исходивший всю эту жизнь вдоль и поперек и встретивший на этих дорогах очень немало дерьма, Миша Монголец, контролировавший когда-то пусть и крупную, но лишь часть палаточной торговли города да ночных проституток с их сутенерами,  - Миша Монголец капля по капле, шаг за шагом прошел путь от коржика до недавней встречи с одним высоким правительственным чиновником, очень высоким, и, когда эта встреча завершилась, он понял, что становится птицей совсем другого полета.
        «Лиса всегда идет под крыло дракона»,  - глубокомысленно изрек Монголец, подводя итог встречи. Тигран слушал его с широко раскрытыми глазами. Он не просто уважал старшего брата, он его боготворил. И не только потому, что всему, что сейчас имела их семья, они были обязаны Мише. И образованием для младших сестер, и тем, что Тигран сейчас не дурацкий наркоша на игле, мечущийся в поисках дозы, а конкретный человек при деле в огромной империи брата, и обеспеченной жизнью для их стариков. Все это так. Но не только потому. Миша Багдасарян был идеальным старшим братом, примером во всем. Той могущественной и беспрекословной защитой, чья власть не подчинена никаким ревизиям, защитой, которой должен был стать и не стал для Тиграна отец. Тигран уважал и любил отца, это был сыновний долг. Но отец был слабак. Миша, по мнению Тиграна, был воплощением образа великого древнего воина, отряды которых когда-то защищали армянское государство Урарту. Тигран видел в нем следы избранничества, свойственные лучшим представителям их народа. Он был очень умен и беспощаден, отчаянно смел и коварен. К чужим. К своим же - более
нежного и до сих пор побаивающегося мать сына, заботливого брата и любящего мужа - вплоть до того, что злые языки задавались вопросом: «А не ходит ли великий и ужасный Монголец под пяткой своей русской жены?» - вряд ли можно было встретить. Тигран боготворил старшего брата.
        Когда-то в числе многих других уроков Монголец преподал Тиграну и такой. Он сказал ему: не задавай лишних вопросов. Что надо, и так узнаешь. Мало ли что - это твоя безопасность.
        - Меньше знаешь - лучше спишь,  - смекнул Тигран.
        - Называй это так, если тебе хочется,  - согласился Монголец.
        Но когда случился весь этот кошмар на свадьбе у Лютого, Тигран не выдержал и все же нарушил старое правило. Он спросил у брата напрямую:
        - Ты, Миша, имеешь к этому отношение?
        Монголец хмуро поглядел на младшего брата и без видимого нажима в голосе произнес:
        - Я похож на человека, окончательно потерявшего рассудок?
        Тигран посмотрел в глаза Монгольца, которые сейчас показались ему очень темными: зрачки - два темных провала на фоне покрасневших белков.
        - Нет, конечно,  - поспешил ответить Тигран,  - но…
        - Нет никаких «но».
        - Я лишь хотел сказать, что некоторые могли так подумать.
        - Я никогда так не подставлю ни тебя, ни наших родных. Еще не выжил из ума. Успокойся, я с этим разберусь.
        - Миша, Лютый на похоронах смотрел на тебя…
        - Знаю. Видел. Говорю же, я с этим разберусь.
        Вот в тот момент Тигран и вспомнил старый урок: «Не задавай мне лишних вопросов. Это твоя безопасность».
        - Тогда поспеши с этим,  - сказал Тигран.
        - Я знаю Лютого. Он не станет делать глупостей, пока со всем не разберется. Он живет по понятиям.
        - Это был его единственный брат.
        - Мне жаль, что так вышло. Но говорю тебе - я ни при чем.
        - Я знаю. Я-то тебе верю, хотел бы поверить…
        - Тигран! Ты что?
        - Навести Лютого в больнице.
        - Мне правда очень жаль. Но Монголец ни перед кем юлить не будет.
        - Просто он смотрел на тебя…
        - Тигран,  - уже немного мягче сказал Монголец,  - успокойся. Я разберусь с этим.
        На похороны Лютого привезли в инвалидной коляске. Его спасителя и, по слухам, дружка на кладбище не было. Говорят, что тот еще совсем слаб, хотя лежали они вдвоем с Лютым в отдельной палате в одной из лучших клиник страны. Не в «кремлевке» - после всего случившегося общественный резонанс не позволил бы Лютому находиться в больнице, где в это время проходил обследование сам президент,  - но в российско-американской клинике, не уступающей «кремлевке». У палаты, помимо полагающегося в таких случаях милиционера, находился личный телохранитель Лютого, и у входа в больницу в двух машинах круглосуточно дежурили еще по нескольку человек. Ранение Лютого оказалось неопасным, а вот его спасителя, говорят, зацепило прилично. И что самое нелепое, вроде бы его на больничную койку уложил ОМОН, шальная пуля… Этот факт показался Тиграну забавным. На похоронах Лютый был очень мрачен - он потерял единственного и любимого брата (фотография с завязыванием шнурка на ботинке попала во все газеты, как и та, знаменитая, которую сделал какой-то сумасшедший фотограф во время перестрелки и которая больше напоминала репортаж
с войны, с поля битвы, прямое включение). Было потеряно и все то, что Лютый так долго и упорно пытался построить. Тигран не любил Лютого, не знал почему, вполне возможно, что и неосознанно, когда слушал разговоры брата, для которого Лютый был если не главным врагом, то по крайней мере главным конкурентом.
        - О, смотри,  - как-то в беседе с Тиграном усмехнулся Монголец,  - Лютый совсем рамсы попутал! С банкирами решил породниться, цивилизованный бизнес создает.
        Однако Тигран знал о попытках Монгольца двигаться в том же направлении. И когда Лютый не единожды дал Монгольцу понять, что не прочь позабыть старые обиды, тот не стал спешить с категорично отрицательным ответом. Тиграну все это не нравилось, он считал, что Лютому с Монгольцем в одной лодке не усидеть, однако перечить старшему брату было не в правилах Тиграна. Тем более что любой понимал: Монголец умен и хитер, имеет вес не меньше Лютого и вряд ли станет что-то делать себе во вред. Поэтому где-то в глубине души Тигран полагал, что к этой кровавой бане на свадьбе его брат может иметь отношение. Конечно, не он один, но может.
        Да, Тигран не любил Лютого. Но на похоронах он увидел не разбитого и усталого слабака, а человека, который мужественно и молчаливо переживал свое горе. Тигран нашел это достойным уважения.
        Венок от Монгольца был великолепен. Потом, уже прощаясь, Миша подошел еще раз выразить свои соболезнования. Он протянул Лютому обе руки. Тот их пожал и быстро взглянул на Монгольца. Взгляд был жестким, волчьим. Монголец наклонился к Лютому и что-то произнес ему на ухо. Лютый слушал и ничего не говорил. Потом кивнул.
        А уже в машине Тигран решил затеять этот разговор насчет возможной причастности Монгольца к кровавым событиям. Последним его аргументом был такой:
        - Почему же ты не взял меня с собой на свадьбу? Что-то предчувствовал?
        - Потому что тебя не пригласили,  - просто возразил Монголец.  - Я не гадалка, чтобы что-то предчувствовать.
        - Что ты сказал Лютому, когда наклонялся к нему?
        - Не важно.
        - Но я твой брат. Я же должен знать, что происходит.
        - Не всегда.
        - Да, согласен, но сейчас…
        - Тигран, успокойся, все в порядке.
        - Ну хорошо,  - сдался Тигран.  - Скажи: может, надо на время увезти семью?
        - Если будет надо, я скажу. Мы договорились с Лютым, что надо встретиться и все обсудить.
        - Вы забили с ним стрелку?
        Монголец с любопытством посмотрел на брата, потом, улыбнувшись, произнес:
        - Мы договорились, что нам есть что обсудить. Между нами не должно быть непонимания. Это я ему и сказал. А теперь отстань. Если что-то пойдет не так насчет семьи, ты об этом узнаешь первым.
        Тон у Монгольца был абсолютно уверенным. И хотя этот разговор вовсе не развеял сомнений Тиграна, но стало ясно, что Миша контролирует ситуацию. И если ко всему этому действительно причастен старший брат Тиграна, значит, так было нужно. Меньше знаешь - лучше спишь. И Тиграну жаль, что погибло столько невинных людей, он же вовсе не людоед, но у него был очень своеобразный взгляд на это: его народ, бесспорно, один из самых великих, талантливых народов на земле, был вечно гоним, притесняем. Его народ, как отдельные представители, так и весь в целом, был в состоянии непрекращающейся войны. Им постоянно приходилось обороняться. Как в Карабахе. И если армянская армия побеждала, так потому, что она лучше, интеллектуальнее. Соплеменники Тиграна могли бы творить великие дела, а им навязывают войну. А на войне все средства хороши. Тиграну жаль погибших невинных людей, но, значит, так было нужно. Они не выбирали этой войны. Тигран придумал себе такое объяснение, и оно его полностью удовлетворяло.
        Поэтому, когда в сауне погас свет, Тигран был убежден, что это выбило пробки. Он услышал смех девиц, которых они притащили с собой в баню, и подумал, что эта блондиночка с невинно-порочным личиком очень хороша. Эти, с мягкой белой кожей, в теле, с ярко выраженными формами, с пухлыми детскими губками,  - они самые сладкие шлюхи на свете. Все эти длинные сухие вешалки, несостоявшиеся мисски и топ-модели,  - все это фуфло. А у этой кожа отливает бархатом, и пахнет от нее не текущей самкой и не литрами духов, от нее пахнет… молоком, сквозь которое пробивается нечто, запах, который именуется ароматом женщины. Это самый лучший аромат на свете. И обрушившаяся внезапно темнота заставила Тиграна лишь желать эту блондиночку сильнее.
        - Але, гараж,  - крикнул Тигран в сторону комнаты отдыха,  - разберитесь с пробками! И не трогайте Светлану, она моя. Иди ко мне, Светик.
        - Тигран, а мы со Светланой женимся,  - было ему ответом.
        Смех.
        - Светлан, иди ко мне.
        - Прямо сейчас? Ведь темно ж, Тигранчик.
        - Сейчас. Я в сауне. Свет нам не понадобится.
        - Темнота - друг молодежи.  - Женский голос. Не Светлана, кто-то другой.
        Снова смех.
        - Ой, я ничего не вижу! Пусти, слышь!  - А это уже она.  - Иду, Тигранчик, иду, мой шерстик.
        Шерстик… Шерстиком она его звала, когда прижималась к груди. Очень волосатой груди. Обычно бабы называли это мохером, иногда свитерком. Она вот придумала «шерстика». Классная девка. Тигран, все еще с мокрым полотенцем в руках, вошел в сауну. Спирали тэна нагрелись докрасна, и это было единственным свечением в кромешной тьме.
        Шерстик…
        Он вспомнил ее пухлые детские губы, ласкающие его грудь, живот, и тот момент, как ее белокурая головка ушла ниже и как он тогда прикрыл глаза. Сладкая, сладкая…
        Тигран почувствовал эрекцию и решил, что в парилке этим заниматься нельзя. Он уселся на влажное полотенце и подумал, что если нельзя, но очень хочется, то можно. Он опять вспомнил, как белокурая головка опустилась ниже его живота, и услышал легкие шаги. Он подумал, что у Светланы удивительно легкая походка,  - она ведь действительно была девушкой в теле, но ходила легко, даже в этих резиновых тапочках по мокрому кафелю предбанника. О таких, наверное, говорят - «у нее легкая походка». Да, лучше не скажешь, когда речь идет о настоящей женщине. Тиграну вдруг осточертели все эти друзья и захотелось побыть со Светланой вдвоем. И очень не хотелось, чтобы его сладкой девочкой обладал сегодня кто-нибудь еще. Светлана была девочкой по вызову. Еженедельные сауны с водкой, неформальное общение с деловыми партнерами и с девочками на закуску. Он обожал групповой секс и никогда ни к одной банной девочке не испытывал подобных чувств.
        «Стареем,  - с ироничной печалью подумал Тигран,  - влюбляемся в проституток».
        - Да ладно,  - успокоил он себя,  - просто я ее хочу.  - И уже громко добавил:  - Светуля, иди скорее сюда!
        Тигран обнаружил, что его эрекция стала сильнее. Он даже не будет с ней разговаривать. Он уже очень готов к тому, чтобы почувствовать ее пухлые губки и горячий быстрый язычок… Сладкая… А Тигран будет гладить ее светлые волосы…
        Дверь открылась. Тигран вдруг почувствовал, что у него бешено заколотилось сердце, словно он подросток, который - в первый раз… Он, конечно, слишком возбужден. Дверь открылась. Тигран увидел дрожащие очертания тьмы - Светик?  - и с ней вошел странный запах, непонятный, несвойственный для сауны. И лишь мгновением позже, когда на Тиграна быстро надвинулся какой-то рожденный тьмой силуэт, он понял, что это был за запах. Запах улицы, запах одежды, запах травы, прилипшей к обуви, потому что тот, кто сейчас вошел в парную, явно добирался сюда не через главный вход, а по траве. Зачем? На этот вопрос Тигран ответить так и не успел. Потому что к нему приблизилась темная фигура, еле различимая в слабом свечении нагревательных тэнов, а его дрожащее от возбуждения тело все еще предвосхищало встречу со Светланой. Тигран успел почувствовать, как сильная рука откинула назад его голову, и услышать какой-то странный звук, прошелестевший в воздухе, звук, напомнивший ему бархатное шуршание крыльев ночной бабочки. Тигран даже не испугался, он все еще ждал женщину с белой кожей и пухлыми невинными губками, которую так
любило его тело. И когда сталь лезвия бритвы обожгла его, просто обожгла, даже не причиняя боли, и он почувствовал, как горячий липкий соленый поток вырывается наружу, Тигран все же успел подумать о чем-то странном. О том, что не имело теперь к нему никакого отношения. Он подумал о том, как было бы хорошо, если бы эта женщина с белой кожей успела войти сюда, дотронуться до него, коснуться его своими пухлыми сладкими губами.
        И она действительно успела. Очень скоро дали свет. Она вошла в парную и увидела Тиграна с перерезанным от уха до уха горлом. Она закричала, и Тигран успел услышать этот крик.
        А потом свет для Тиграна потух окончательно.
        Так же как для Санчеса лучшим способом сосредоточиться было приготовление плова, для Миши Монгольца этим способом являлось строительство карточных домиков. Подобную привычку он заполучил много лет назад, когда очень любил переброситься фишками. Собственно говоря, свои первые криминальные контакты и первые деньги Миша Багдасарян заработал еще в юном возрасте, обделывая на московском ипподроме всяких дурней в буру и очко. Тогда он и понял, что имеется немало способов прожить эту жизнь гораздо интереснее, чем это делали его родители. Шустрого паренька приглядел настоящий карточный король, некто Мустафа, делавший по штуке рублей за вечер. Если учесть, что в те годы мать получала сто десять рублей в месяц, а отец - сто пятьдесят вместе с премиальными, то эти деньги показались маленькому Мише Багдасаряну просто сказочным сокровищем. Мустафа научил Мишу, как передергивать карты, как «всегда иметь в колоде туза», Мустафа научил его много чему.
        А началось все очень просто. Дерзкий паренек Миша Багдасарян сел с Мустафой играть. И… выиграл. Он выиграл еще и еще раз. Он на полном серьезе собирался сорвать банк. Мустафа был обескуражен. Мустафа нервничал. Разбил стакан с водкой. Миша сдавал, и Мустафа потребовал отыграться. Срываться было равносильно самоубийству. Закон есть закон. Тем более закон в картах. Миша предоставил Мустафе возможность отыграться. Впрочем, тогда он еще не знал его имени. К тому времени как Миша Багдасарян почувствовал непроходящий ком в горле, превращающий его еще совсем недавно такие резкие слова в еле слышный детский лепет, он должен был полугодовую зарплату своих матери и отца, вместе взятых.
        - Развели тебя, дружок,  - шепнули ему.  - Ты хоть знаешь, с кем играть-то сел?
        - Нет,  - чуть слышно ответил Миша.
        - Это ж сам Мустафа. Теперь не знаю, что с тобой будет.
        И Миша Багдасарян заплакал.
        Он знал, как наказывают за карточные долги.
        Но ему повезло. Мустафа пощадил его. Миша стал рабом Мустафы. До тех пор, пока не отобьет долг. Условия более чем милосердные: работой Миши было завлечь в игру как можно больше лохов, особенно тех, кто мнил себя великими карточными шулерами. Иногда Миша с Мустафой играли на одну руку, и заботой Миши было грамотно раскрыться, когда противник уже праздновал победу.
        Отбился Миша очень быстро. И Мустафе он понравился. И тогда великий карточный магистр, король Мустафа, выбрал себе наследного принца. Это было странное время. Они делали огромные деньги, выигрывали и проигрывали, гоняли отбивать бабки в Ялту, в Сочи; долги в тридцать - пятьдесят тысяч рублей, которые привели бы любого советского человека в состояние комы, были в общем-то привычным делом. Но эти деньги некуда было тратить в СССР. Дачи, машины, золотишко, ну что еще? Все на подставных лиц - нетрудовые доходы… Вот и гоняли друг другу карточные долги по пятьдесят тысяч рублей. Деньги в руках Миши Багдасаряна окончательно превратились в бумагу. Правда, он увлекался золотом и антиквариатом, и к тому времени, как открыли шлюзы, Миша, по его собственному выражению, имел «довольно прочный запас подкожного жира». Но он действительно принадлежал к интеллектуальному народу, причем независимо от крови, которая текла в его жилах. К тому моменту когда открыли шлюзы, Миша Багдасарян, с его криминальными связями, с его умением держать удар и знанием суровой изнанки жизни, очень быстро сообразил, что фишки и участь
пусть и очень удачливого карточного шулера - не его масштаб. Он без сожаления простился с Мустафой; причем, когда тот на правах авторитета пригрозил ему, Миша Багдасарян обошел вокруг стареющего короля и обрушил на его голову бутылку. Он избил Мустафу до полусмерти. Он наступил Мустафе ногой на горло, как только тот, весь окровавленный, пришел в себя, и заявил, что если этого мало, то в следующий раз он уже не уберет ногу с горла и не позволит ему вздохнуть. Он нажал ногой напоследок - ком крови вышел изо рта Мустафы.
        На следующий день татарин Мустафа стал похож на истинного монголо-татарина: его глаза превратились в узкие щелочки, и еще не скоро они приобрели первоначальные очертания. А Миша Багдасарян получил кличку Монголец. Он не говорил Тиграну о происхождении этой клички, потому что не хотел рассказывать о том, как расправился со своим Учителем. Напрасно. Великие воины древности, защищавшие государство Урарту, тоже проходили обряды посвящения. Становились взрослыми, когда ученик побеждал Учителя. В таких схватках обычно выживал сильнейший. Такие дела. Так устроена жизнь. И жалость здесь ни при чем.
        Но карты - пора ученичества - оказались для Миши Монгольца прекрасной школой. И через много-много лет прилично раздобревший Михаил Багдасарян будет вспоминать это время как лучшую пору в своей жизни. Пору, от которой ему досталось в наследство умение вести дела, быть беспощадным, но, когда требовалось, справедливым, тонко вести интригу, опережая противника, рисковать своей шкурой и строить карточные домики.
        Миша Багдасарян сидел у себя в офисе и разглядывал хрупкое ажурное сооружение, возвышающееся перед ним. Июнь в этом году выдался необычайно жарким, но благодаря кондиционерам жара совершенно не чувствовалась. Однако сейчас по климатическим условиям Мише Монгольцу все же пришлось отказаться от цвета «консервативного благородства». На нем были довольно скромная, хоть и пестрая летняя рубаха и мягкие брюки с глубокими карманами. Грудь у Миши была еще более волосатой, чем у младшего брата, только его волосы уже были тронуты сединой. В этой завитушной седине утопал золотой крест немыслимых размеров, с гимнастом, словно Миша только что выбрался из анекдота про братву. Глядя на Мишу, на его чуть ласковое выражение глаз, неимоверное количество нашейно-наручного золота и весьма простую одежду, можно было предположить, что он либо мелкий мафиозо, либо случайно разбогатевший бизнесмен, оказавшийся на подхвате у нужных людей. Не торговец мандаринами, конечно, но вовсе не один из самых богатых и влиятельных людей в городе, у которого даже помощники бухгалтера разъезжают на «мерседесах». Все, кто находился
сейчас с Монгольцем в офисе, так же боготворили его, как и Тигран. Вот они-то явно оказались на подхвате у нужного человека.
        Сегодня, и это было непривычным, Миша объявил выходной для всех дел, кроме одного - нужно было улаживать отношения с Лютым. Монголец сидел и прикидывал, что из всего из этого может получиться. Он с тоской посмотрел в окно и увидел, как в расплавленном солнечном свете кружится тополиный пух. Миша подумал: как было бы чудесно плюнуть сейчас на все и рвануть на пляж. Броситься в прохладную воду с какими-нибудь смешными малолетками, обожающими благородную седину, особенно когда сквозь нее поблескивает золото. Плюнуть на все и устроить себе настоящий выходной.
        С Лютым надо разбираться. Подобные дела не пускают на самотек и не бросают на полдороге. Лютый, несмотря на грозное имя, все-таки никогда не совершал необдуманных поступков, не предпринимал действий, пока у него на руках не появлялись доказательства. А таких доказательств у него не было. Но вот о чем следовало позаботиться и подумать раньше - всегда могла найтись добрая душа, которая постарается, чтобы подобные доказательства появились. Или появилось нечто, очень похожее на доказательство. Все же они с Лютым договорились, и Монголец очень рассчитывал на это.
        Миша распечатал колоду карт. В соседней комнате находились Роберт Манукян и Лева Кацман, два дружка, или, как их любя называл Миша, два «ишака карабахских». Лева Кацман был гениальным бухгалтером. Он знал о Монгольце то, чего о нем не знал даже сам Михаил Багдасарян. Он знал точно, сколько Монголец стоит, и ему для этого не требовалось несколько часов, чтобы поднять все дела,  - компьютер находился в голове у Кацмана. Более того, бухгалтер знал, где находятся деньги Монгольца, где они работают, а где лежат мертвым грузом, откуда деньги пора немедленно забрать. Хотя и верна старая поговорка, что там, где находится один армянин, двум евреям делать нечего, Миша всерьез подозревал, что стоит Кацману захотеть, и Миша Монголец полегчает на пару миллионов баксов и даже не заметит этого.
        Кацман работал с Монгольцем очень давно. Восемь лет. Бухгалтер, который был до Кацмана, попытался Мишу кинуть. В тот момент когда Миша узнал об этом, он как раз достраивал свой карточный домик. Бухгалтер решил сыграть с Мишей в какую-то странную игру; возможно, он насмотрелся идиотских фильмов, возможно, перегрелся на солнце, возможно, с ним приключилась еще какая-то беда. Он заявил, что спрятал часть Мишиных денег. Он сказал, что спрятал их не только от Миши, но и от налогов, и от компаньонов; что это очень крупная сумма и только он знает, как ее найти. Он сказал, что по-другому Монголец эти деньги потерял бы, а раз так, то он хочет получить часть их. У Монгольца был тогда офис в центре Москвы, конечно, не такой роскошный, как сейчас, но тоже вполне приличный - бар с рестораном. Там неплохо готовили, и совсем недорого для расцветающих в ту пору кооперативных заведений. Конечно, основные дела делались вовсе не на кухне и не за кассой ресторана, но это было не важно. Монголец любил появиться в зале и лично поприветствовать гостей. Ему улыбались - приличный и степенный человек, открывший ресторан с
армянской кухней в самом центре Москвы. И надо сказать, Миша Монголец соответствовал образу - ни в ресторане, ни в офисе, за кухней, от него никто дурного слова не слышал.
        В тот момент, когда бухгалтер решил поведать Монгольцу свою душещипательную историю, Миша, пребывая в чудесном расположении духа, достраивал свой карточный домик. Его старый друг и земляк Роберт Манукян как раз привел молодого паренька, Леву Кацмана,  - им пришла пора расширять свою бухгалтерию. Выпускник Плехановского, стаж, правда, всего два года, но мышей вроде ловит. Возьмем с испытанием? На текучку? Возьмем, Роберт, возьмем. В этот момент старый бухгалтер и прибыл со своими откровениями. Он все объяснил Мише популярно. Где, что и когда. И главное, какая сумма будет потеряна, если, не дай Бог, с ним что случится. Повисла обескураживающая тишина - братва онемела от такой наглости. Роберт Манукян даже рот раскрыл, причем в прямом, самом прямом смысле. Но сумма была уж очень велика. И все же человек сам пришел.
        Миша продолжал достраивать свой домик. В принципе, он никогда не нервничал, когда его сооружение разваливалось,  - на то это и карточный домик. В принципе, Миша Монголец вообще редко когда нервничал.
        - Ну что, компаньон?  - проговорил старый бухгалтер.  - Что решил? Договорились?
        Миша поднял голову - бухгалтер насмешливо улыбался.
        - Мне еще раз назвать сумму?  - И он начал писать в воздухе цифру с огромным количеством нулей.  - Эти деньги еще пять минут назад были не твои, теперь могут стать твоими.
        В принципе он вел себя верно. Когда играешь ва-банк, то вести себя нужно только так. Он совершил лишь одну маленькую ошибку.
        Миша ничего не ответил. Он опустил голову и поставил еще одну вертикальную карту - карточный домик готов.
        - Все возможно,  - тихо проговорил Миша.
        - Это понимать как согласие, так, компаньон?  - весело сказал бухгалтер, а потом просто взял игриво и толкнул одну карту - все сооружение рухнуло.  - Вот и хорошо!  - закончил бухгалтер.
        Миша какое-то время молча смотрел на груду карт перед собой, затем так же, не говоря ни слова, открыл верхний ящик своего стола, где на заявлении в милицию о находке оружия покоился пистолет «ТТ». Заявление было подписано сегодняшним числом, а на стволе пушки вовсе не было никаких глушителей. Миша извлек оружие и, не меняясь в лице - все такой же приветливо-ласковый взгляд - и так и не произнеся ни звука, просто выстрелил бухгалтеру в голову. Страшный грохот сотряс стены маленького кабинета, в десятке метров от которого люди сейчас обедали; неподдельное изумление отпечаталось на лице бухгалтера, перед тем как он рухнул на пол. Мгновенное замешательство тут же сменилось истеричной активностью.
        - Быстро уводить Монгольца!  - закричал Роберт Манукян.
        - Что делать?! Что делать с этим? Сейчас менты здесь будут! А, ара?
        - Не знаю! Уводим Монгольца. Придумайте что-нибудь! Через черный ход.
        - Монголец, быстро!
        - Этого в багажник, скорее! Я его папу…
        Роберт Манукян сработал великолепно. Обедал тогда один помощник депутата. Тело вывезли в багажнике его машины. Случайный и непроизвольный выстрел, мол… Так случилось. Денег дали немерено. Пуля вылетела в окно, кошмар! Да вот заявление лежит, нашли пушку… Менты переглядываются, улыбаются, мол, все ребята умные, все понимают. И еще раз денег дали, и еще раз немерено.
        Вечером все собрались у Монгольца на даче. Оказалось, что этот мальчик, бухгалтер Лева Кацман, ехал с Монгольцем в одной машине, молчал, ничего не говорил. И на даче сидел молча, но глаза его не выражали страха. Выпили за упокой души бухгалтера.
        - Похоронили его как приличного человека?  - спросил Монголец.
        - Все в порядке, не беспокойтесь,  - с уважением проговорил один из людей Манукяна.
        - Нельзя человеку срать на голову,  - сказал Монголец,  - даже если он мертвый.
        - Успокойся, Миша,  - Роберт ему весело подмигнул.  - По-моему, это был самый дорогой выстрел в истории.
        Монголец усмехнулся и вдруг заметил молчаливо сидевшего Леву Кацмана.
        - Слышь, пацан,  - проговорил Монголец,  - мне нужен бухгалтер. У меня сейчас вакансия.
        - Я успел это понять,  - сказал Кацман.
        Монгольцу ответ понравился.
        - Роберт, а твой пацан ничего!
        И все дружно засмеялись. Кроме Кацмана.
        - Ну что?
        - Готов попробовать, если вам пригожусь.
        Теперь Монголец поглядел на него с любопытством:
        - И тебя не испугало, как у меня освобождаются вакансии?
        Кацман покачал головой:
        - Он уволился по собственному желанию.
        Пауза была очень короткой, но за это время темные глаза Монгольца оценивающе изучали Кацмана. Потом раздался новый взрыв смеха. Уже одобрительного. Кто-то ударил Кацмана по плечу.
        - Манукян, Роберт,  - улыбаясь, сказал Монголец,  - по-моему, мы можем сказать твоему пацану «добро пожаловать».
        Монголец не ошибся в выборе.
        Он редко ошибался с выбором.
        Но сейчас ему предстояло решить, как быть с Лютым, поэтому он снова выстраивал карточный домик.
        Кстати, это умение ему тоже досталось в наследство от Мустафы. Иногда Монголец думал, что он стал тем, кем стал, только благодаря своему Учителю. Несмотря на печальную развязку с мордобоем, Монголец все-таки некоторым странным образом уважал Мустафу. Позже он придумал, что тот последний день с Мустафой также был запрограммирован. Просто Учитель дал ему еще один, последний свой урок.
        Может быть, так оно и было.
        А может быть, хорошо, если умеешь всему находить правильные объяснения. Надо было брать две карты и наклонять их друг к другу, чтобы получилась буква «Л». Рядышком Монголец ставил еще одну букву «Л». А сверху, между двумя остриями, клал горизонтальную карту. Вот из таких ажурных кирпичиков Монголец и строил свои потрясающе красивые карточные замки. Когда строительная судьба была к нему милостива, дома вырастали большими, в несколько уровней, и, если смотреть на них долго, могла закружиться голова, словно смотришь внутрь играющего гранями роскошного хрустального бокала. Или на какой-то огромный диковинный алмаз, хрупкий и могущественный, как и сам строитель. Иногда было достаточно легкого дуновения ветерка, и все сооружение рушилось, но Монголец никогда не нервничал и начинал свою работу снова. Иногда достаточно было хлопнуть дверью или, присаживаясь напротив Монгольца, случайно толкнуть коленом стол. Бывало, что здание, вздрогнув, все же возвращалось в равновесие и устаивало. А иногда рушилось вообще без всякой видимой причины. Как-то Роберт Манукян, усмехнувшись, спросил:
        - И не надоест тебе, ара?
        Миша лишь бережно приладил еще одну карту и любовно посмотрел на свою работу. Он не отрывал взгляда от карточного дома, когда сказал:
        - Знаешь, Роберт, вот так всю жизнь строишь чего-то, строишь… А потом твоя любящая жена просто откроет дверь - спросить, не нужно ли тебе чего, и все рушится. Или какой-нибудь мудак с умным видом и кучей расчетов на бумаге усядется напротив тебя и толкнет стол… Но это все туфта. Потому что самое обидное, когда все рушится вообще без всякой причины.
        Роберт выслушал эту сентенцию с должным вниманием, потом сказал:
        - Так не бывает.
        - Что не бывает?
        - Без причины не бывает. Просто иногда причины скрыты.
        - Например.
        - Ну, например, ты где-то перекосил, чуть недотянул с равновесием, все это накопилось - и бах! Как в песне Макаревича: «В этом мире случайностей нет…» Так вот, ара.
        - Хорошо, если б так было на самом деле. Но знаешь что, Роберт, знаешь что, братан? Иногда все действительно разваливается потому, что в этом мире случайностей нет, но порой это происходит без всяких причин. Происходит просто потому, что происходит. И вот это самое обидное. Но знаешь, что обидно на самом деле?
        Роберт медленно покачал головой.
        - Что когда-нибудь это все произойдет со всеми нами. Без всяких причин.
        И сейчас, глядя на свой дом, Монголец думал, что, если начнут дрожать первые кирпичи, ему будет необходимо отыскать причину и устранить ее еще до того, как все рухнет.
        Он резко оторвался от своего занятия.
        - Быстро! Пойдемте! Быстро собирайтесь!  - громко произнес он. Настолько громко, что Лева Кацман непроизвольно вскочил на ноги, чуть не перевернув доску для игры в нарды.
        Снайпер терпеливо ждал на балконе, укрытом в нише большого дома, метрах в двухстах напротив офиса Миши Монгольца. Снайперу не принадлежала эта квартира в роскошном ведомственном доме, ни эта, ни какая-либо другая. Просто он знал, что хозяев нет и вернутся они еще не скоро. Ему не пришлось возиться ни с сигнализацией, ни с хитроумными замками. Ключ у него был: когда-то, и надо отметить - весьма предусмотрительно, он сделал этот ключ по слепку. Он имел представление о том, как отключить сигнализацию - видел, как однажды это делали хозяева. Просто хозяева не знали и ни за что не могли бы предположить - и скажи вы им, подняли бы вас на смех,  - что этот великолепный, чуть застенчивый, но такой чудесный и эрудированный молодой человек может оказаться снайпером. Винтовка с оптическим прицелом, которой предстояло выстрелить лишь раз, покоилась в ногах снайпера, а сам он, несмотря на жару, которую в общем-то любил и переносил легко, пил кофе. Крепко сваренный кофе - мелкими глотками. Крепко сваренный - не совсем верно, он дает сильный аромат, и снайпер пил кофе растворимый. Он знал, что его никто не
видит, но ставил чашечку бесшумно - в доме никого нет, и нечего привлекать внимание соседей ненужными звуками и ароматами. В доме он коснулся всего нескольких вещей, в том числе ручки электрической плиты, банки с кофе и чашки. Чашку он успеет вымыть - времени у него будет много, и, хотя он прекрасно знал, что меры предосторожности излишни, все же касался чего-либо в тонких перчатках. Эти меры предосторожности действительно напрасны - вряд ли где отыщется картотека с его отпечатками, а уж связать следы того, что здесь найдут, с ним,  - подобное точно никому не придет в голову. Но все же береженого Бог бережет.
        Потом зоркий, как у хищной птицы, глаз снайпера заметил у входа в офис Монгольца какое-то движение. Он прекрасно знал, как должна работать служба безопасности у такой мнящей себя важной персоной самодовольной задницы, как Миша Монголец. Он знал работу телохранителей как таблицу умножения, но все же… Иногда бывают исключения. Иногда телохранители оказываются хуже, чем надо, а это очень плохо. Но снайпер был уверен, что в свете последних событий Монголец все же позаботился о хороших телохранителях. Иначе он еще более вонючая задница, чем уже есть.
        А дело набирало быстрые обороты, и концерт вот-вот должен был состояться. Снайпер взглянул на солнце и еще раз убедился, что все верно рассчитал. Это самая лучшая позиция, с которой можно вести огонь по мишени. К тому же самая комфортная и безопасная.
        Снайпер взял оружие и припал глазом к окуляру оптического прицела. Вон, идут… Снайпер видел, как Монголец в окружении братвы и с трудом поспевающей за ним охраны быстро шел по холлу. Миша находился за стеклом входа и был открыт - вряд ли стекло парадного подъезда было пуленепробиваемым,  - и снайпер мог запросто поразить мишень. Но он решил действовать наверняка, тем более что сегодня предстояло сыграть в несколько другую игру.
        Как его учили много лет: «Не позволяй себе даже на мгновение привязываться к тому, кому собираешься причинить вред. Не думай о мишени как о человеке» - так он и собирался поступить. Будь мягок: если тебя бьют по правой щеке, подставляй левую; если же тебя бьют и по левой - ломай челюсть. Но все же снайпер чувствовал себя несколько некомфортно, потому что в его случае мишень должна была появиться в самое последнее мгновение.
        Он приготовился к стрельбе - сейчас Монголец будет выходить. Его палец мягко коснулся спускового крючка, пока просто лег на него. Перекрестие прицела вобрало в себя вход в здание. Люди приближались, некто, неумолимо превращающийся в мишень, переживал свои последние мгновения.
        Но вот и все. Сейчас настанет время вести огонь.
        Монголец появился, прикрытый телохранителем. Этот и еще один, крепкий, коротко стриженный. Это не просто охрана, это личные телохранители, те, кому предстоит подставить вместо объекта свое тело. А начальник безопасности уже на несколько метров впереди: быстрый взгляд - оценка обстановки, снова подносит рацию к губам, мгновение медлит, еще один быстрый оценивающий взгляд, теперь уже произносит команду, на сей раз: «Выходим».
        Они вели Монгольца плотным кольцом. Снайпер превратился в стальную пружину, ту самую, которая сейчас ждала внутри оружия, чтобы совершить свою смертоносную работу, чтобы в безумном восторге броситься вперед, сомкнуть затвор и, ударив по бойку, взорвать порох внутри патрона, а дальше стать пулей… Снайпер отключил все эмоции и мышление, и мир больше не существовал. Перекрестие прицела медленно сопровождало идущих. Черный шестисотый «мерседес», автомобиль Монгольца. Вот Монголец останавливается; снайпер начинает делать выдох, потом задерживает дыхание, перекрестие прицела задерживается на голове Монгольца, потом, словно выполняя каприз снайпера, опускается на его сердце - второе несостоявшееся попадание. Монгольцу сегодня повезло, крупно повезло, он везунчик…
        Прицел снова перемещается, и вот в перекрестии оказывается телохранитель. Потом - второй. Снайпер играет. Этой смертельной игре предстоит продолжаться несколько мгновений. Нет, он вовсе не играет. Никогда настоящий снайпер не станет играть с оружием. Просто сценарий сегодня другой. Такие дела. Снайпер снова ловит Монгольца, когда тот начинает садиться в автомобиль. И в момент, когда крепкий, коротко подстриженный телохранитель лишь слегка прикрывает Монгольца, снайпер спускает курок. Пуля выходит из ствола винтовки и движется сквозь раскаленный воздух. Монголец только что был открыт, но вот, оказывается, кому сегодня предстояло стать мишенью. Пуля входит чуть выше уха крепкому, коротко подстриженному человеку, прикрывшему собой Монгольца.
        Все. Снайпер ощущает это странное чувство, которое всегда приходит после выстрела: удовлетворение или опустошение? Но работа сделана.
        А там, внизу, начинаются обычные в таких случаях беготня, крик; они прыгают на ходу в машины, закрывая Монгольца со всех сторон, и куда-то несутся, вовсе не догадываясь, что все уже закончено.
        Монголец сидел на полу комнаты, и люди, окружающие его, казалось, боялись собственного дыхания. Он сидел на полу и немигающим взором смотрел на фотографию перед собой.
        Сразу после покушения кортеж автомобилей на бешеной скорости понес Монгольца на дачу.
        - Что Юра Степанов?
        - Все уже,  - произнес Роберт Манукян.  - Все, ара.
        Монголец сжал зубы, потом тяжело вздохнул:
        - Лютый, сука!.. Что ж ты делаешь?!
        Юра Степанов был личным телохранителем Монгольца уже четыре года, и сейчас все были уверены, что он закрыл хозяина своим телом. Киллер произвел выстрел, когда Монголец садился в машину, но в этот момент Юра Степанов закрыл Монгольца от внешней стороны улицы. И это стоило ему жизни.
        - Что же ты, тварь, не дождался…  - процедил Монголец и тут же заговорил о погибшем:  - Юра… Роберт, позаботься о его семье.
        - Конечно.
        - Чтобы до конца жизни нужды не знали!
        - Хорошо, Миш.
        - До конца жизни. Их или моей.
        Роберт Манукян повернулся и посмотрел на Мишу. Тот держался нормально. Ни признаков шока, ни признаков страха. Лишь сожаление, что все так сложилось.
        - Что делаем с Лютым?  - тихо произнес Манукян, но все, кто был в машине, замерли в напряженном ожидании.
        - Молчи, Роберт,  - бросил Монголец.
        - Его надо доставать прямо сейчас, пока он в больнице.
        - Сказал же - молчи.
        Монголец прикрыл глаза, и какое-то время ехали молча.
        - А если это не он?  - неожиданно вернулся Монголец к прерванному разговору.
        - А кто?  - изумленно произнес Манукян.  - Ара, ты что, а?
        - Мало ли…
        - Не тешь себя.
        Если применять к штабу Монгольца политические термины, то Роберт Манукян был ястребом. Быстрым и безжалостным. Как когда-то сам Миша. Роберт Манукян исходил из соображений, что лучше покарать невиновного, чем виновный покарает тебя, и всегда выступал за жесткие действия.
        - Это он, Миша, он. И ты это знаешь.
        - Что, закручивать новую войну? Этого хочешь?
        - Нет. Не стоит. Просто добить гада, пока есть возможность.
        Лева Кацман сидел молча. Сейчас ему было по-настоящему страшно. И он понимал всех остальных. Никому не хотелось новой войны с Лютым. Тем более еще десять дней назад Лютый сам протягивал всем им руку примирения. Но проблема заключалась в другом. Ни Лева Кацман, ни девяносто процентов окружения Монгольца не знали, был ли Миша причастен к событиям на свадьбе. Это мог знать только Роберт. И несмотря на то что Лева и Роберт были лучшими друзьями, Манукян уверял Кацмана, что Монголец здесь совершенно ни при чем. Может, так оно и было, да за некоторый, не слишком большой, до свадьбы срок они сделали очень крупные расходы. И Кацман провел их по специальной графе. Грубо говоря, списал. И раньше так бывало - некоторые суммы тратились на неведомые Леве цели, и он проводил их по специальной графе. Иногда это могли быть крупные проигрыши в казино, иногда - дорогие подарки, но не те, которые впоследствии принесут пользу,  - словом, не взятки, для этих целей Кацман тоже вел специальный учет, а тайные подарки. Лева пометил их для себя как «дорогие подарки дорогим женщинам». У Монгольца была эта слабость. Хлебом
не корми - дай переспать с какой-нибудь звездой. О-хо-хо, если б поклонники знали, сколько их прошло через постель Монгольца. Некоторые отказывались, хотя предложения Миши были более чем щедрыми, и тогда он просто удесятерял гонорар. Насколько Лева помнил, от этого не отказался почти никто. Такие расходы были тайными: Монголец - прекрасный семьянин. Но вот некоторые суммы явно не имели никакого отношения к амурным приключениям. Иначе бы Кацман знал. И, судя по криминальным сводкам в газетах, Кацман догадывался, куда шли эти деньги. Люди Монгольца разбирались со всякой шантрапой, но для урезонивания людей серьезных нанимались профессионалы. Хотя сумасшедший Манукян, когда дело касалось мести за своих, предпочитал действовать сам. За несколько дней до свадьбы прошла такая вот непонятная сумма. Поэтому Кацману было сейчас очень страшно.
        - Не знаю, Роберт,  - проговорил Монголец.
        - Миша, мы его возьмем теплым. Да. Решай, ара.
        Монголец выдохнул и какое-то время следил за дорогой. Он был мрачен, и опять его глаза стали очень темными. Потом он произнес:
        - Ну-ка, звони ему, Роб…
        - Кому? Лютому? Я его папу…
        - Звони прямо сейчас на мобильный.
        Монголец все ж не удержался от улыбки. Роберт Манукян очень давно жил в Москве, хотя и был родом из Карабаха. Говорил он на великолепном русском языке в его московской версии и совсем без акцента. Однако, когда нервничал, начинались эти кавказские пироги.
        - Звони, Роберт. И дашь мне трубку.
        Но этого не случилось. Скажи Монголец об этом минутой раньше, они бы успели. Но теперь этого не случилось. Мобильный телефон Миши Монгольца опередил их. Мобильный телефон Миши Монгольца принес ту самую роковую весть.
        Миша слушал молча. Лицо его стало очень белым. Потом он хрипло произнес:
        - Где это случилось?
        Ему что-то ответили. Миша как-то обмяк, казалось, что лишь сейчас осознал услышанное. Он протянул руку сидевшему на переднем сиденье Роберту Манукяну и неожиданно беззащитным голосом произнес:
        - Тигран…
        Роберт вздрогнул. Краска отлила от его лица. Он с силой вцепился в руку Монгольца и что-то попытался прошептать.
        - Тигран, Роберт, Тигран,  - произнес Монголец, и от страдания, окрасившего его голос, людям стало не по себе.  - Тигран… Его больше нет.
        - Ай-я…  - Роберт Манукян сжимал руку Монгольца,  - Миша…
        Все, кто был в автомобиле, казалось, замерли. Это продолжалось несколько секунд. Несколько бесконечных секунд. А потом все решилось.
        - Сегодня, Роберт,  - произнес Монголец леденящим тоном.  - Я хочу его крови. Найди Лютого и похорони эту тварь. Сегодня.
        «За смерть брата Лютый мстит смертью брата»,  - подумал Лева Кацман, почти физически ощущая ледяное молчание, заполнившее салон движущегося автомобиля.
        И сейчас они находились на даче Монгольца и ждали вестей от Роберта Манукяна.
        Монголец молчал. Он сидел на полу и неподвижно глядел на фотографию. Кацман нашел эту фотографию очень странной: Миша Монголец и его брат Тигран, пляж, морские волны, они строят какой-то замок из песка, оба смеются, и оба еще дети.
        «Ну вот и началось,  - думал Кацман.  - Самое плохое из того, что можно было ждать. Они оба начали это».
        5. Все меняется
        - Черт тебя побери, Лютый,  - говорил Игнат.  - Так же не делается!
        - Ну послушай…
        - Нечего мне слушать!
        - Ворон, ну я же тебе говорю…
        - Лютый, я все понимаю, случилось горе. Кто угодно мог бы потерять голову. Но так не делается. Ты просил меня помочь, и мы решили сначала со всем разобраться. Ты же, не ставя меня в известность, начинаешь не поймешь что…
        - Знаешь, если ты не хочешь слушать… Я тебе говорю: это не я!
        - А кто?!
        - Почем мне знать! Монголец… Я бы первым зарыл эту падлу, еще утром, но говорю тебе, это не я.
        - Володь, покушение на него и убийство брата, и все в один день. Ты в своем уме?! Да мы с тобой уже живые мертвецы.
        - Игнат, я клянусь собственным здоровьем, понимаешь меня?
        - Лютый, если ты хочешь, чтобы мы вместе довели это дело, ты должен быть со мной честен. А ты устраиваешь криминальные разборки! И мы при этом торчим в больнице, как мишени в тире!
        Лютый вдруг устало откинулся на спинку движущегося кресла и тихо произнес:
        - Игнат, я ничего не устраиваю. Я потерял брата и найду того, кто это сделал. И если я пойму, что это Монголец, я не буду тебя спрашивать, как мне поступить. Но сейчас клянусь тебе, что это не я. Ты можешь мне поверить? Игнат…
        - Что ты хочешь мне сказать?
        - Я матерью клянусь, что не делал этого. Понимаешь? Страшней клятвы нет.
        - Что же происходит?
        - Не знаю. По-моему, меня кто-то решил очень крупно подставить.
        - Володь, извини, но если бы тебя решили подставить, то не пытались бы предварительно взрывать.
        Лютый лишь очень крепко сжал зубы, и Ворон продолжил:
        - Если бы тебя хотели столкнуть с Монгольцем, они сделали бы это. Не забывай, Монголец ушел звонить, и есть версия, что все это организовал он. Но если Монголец тут ни при чем, тогда пытались вас взорвать вместе с ним. Такова логика. А это вовсе не называется «подставить».
        - Я не знаю, что происходит.
        - Я тоже не знаю. Но посмотри телевизор. Уже полдня они твердят, что в Москве началась крупнейшая криминальная война. А сегодня произошел обмен ударами, как в пинг-понге. И все вокруг уверены в этом. Хуже не придумаешь.
        - Это ты прав, брат,  - выдохнул Лютый,  - хуже некуда.
        - Получается все очень гладко: сперва Монголец, теперь ты.
        - Так внешне получается. Только это не так.
        - Конечно, и что мы теперь со всем этим будем делать?
        - Не знаю. Но я до них доберусь.
        - До кого?
        - Ворон, я говорю тебе правду. Мне надоело оправдываться…
        - Получается странная логика, Лютый. Взаимоисключающие варианты. Верно? Ведь так?
        - Верно,  - согласился Лютый.
        - Смотри: вариантов несколько. Первый - на поверхности, самый простой. Все, что произошло на свадьбе, организовал Монголец, а сегодня - твой ответный удар, и тогда ты просто водишь меня за нос. Второе: свадьба не на Монгольце, но ты этого не знаешь, и сегодня…
        - Игнат, я уже устал.
        - Подожди, я просто рассуждаю. Третье - свадьбу «устроил» не Монголец, и тогда он выжил чисто случайно. Действует кто-то третий. Некто Икс.
        - Просто одним ударом можно было убрать всех. В том числе и меня, и Монгольца.  - Лютый безразлично пожал плечами.
        - Верно. Поэтому к операции были привлечены семь профессионалов. Но тогда получаются взаимоисключающие вещи, понимаешь меня?
        - Понимаю. По этой логике выходит, что я, как ты выразился, вожу тебя за нос. Если я уверен, что это Монголец, то все сегодняшнее - на мне.
        - Конечно. Потому что если сегодняшние события заказал не ты, а этот Икс и вас с Монгольцем решили столкнуть, то… Видишь ли, если свадьбу «организовал» не Монголец, то он выжил случайно, как, собственно говоря, и ты. Но тогда что произошло сегодня? Скажем, если это все заказала какая-то абстрактная Вика…
        - Я сомневаюсь. Скоро у меня будет информация об убитых киллерах. С этим возникли неожиданные проблемы, но насчет Вики я сомневаюсь…
        - Правильно, сомневаться здесь надо во всем. Но я говорю «абстрактная Вика», Лютый… Так вот, если свадьбу заказала она, то она заказала вас обоих вкупе с остальными. И уж явно там никто никого не подставлял, там действовали решительней.
        - Но тогда…
        - Понимаешь? Кто-то одним ударом мог уничтожить вас всех, а точнее - новый альянс, который вы создавали. Альянса больше нет, точка. Кто сегодня включился в дело? Почему? Но во всей этой логике есть по крайней мере один позитивный момент.
        - Ну-ну…
        - Конечно. Потому что если ты говоришь правду, то Монголец здесь абсолютно ни при чем. К тому же он единственный человек, о котором такое можно сказать наверняка.
        - Это очевидно. Я это понял, как только услышал сообщение о покушениях.
        - Да. Только он будет искать нас, чтобы содрать кожу живьем. Но это еще не все. Потому что дела намного хуже. Потому что этой «абстрактной Викой», этим иксом, заказавшим свадьбу, тоже кто-то крутит. Кто-то совсем другой, кто знает всю игру. И вот когда я думаю о нем, у меня, Лютый, немножко, совсем чуть-чуть, но холодеет все внутри.
        - Что ты хочешь сказать?
        - Что мы у кого-то пляшем прямо на лезвии ножа. И ни хрена не понимаем. И самое полезное, что мы можем сделать,  - это попытаться сберечь свою шкуру.
        - Это был Лютый,  - сказал Лева Кацман, складывая трубку мобильного телефона.
        - Заплясал, сука,  - произнес один из охранников Монгольца.  - Что ж, иногда приходит время потанцевать.
        Монголец даже не повел бровью - казалось, все происходящее не имело к нему никакого отношения. Он сидел на полу все в той же позе, словно каменный Будда, только тот созерцал внутренний свет, а Монголец - свет угасающий, что дарила ему старая фотография.
        - Я только хотел сказать,  - осторожно произнес Кацман,  - может, стоило с ним поговорить?
        - Лева,  - ответили ему,  - по-моему, с этим все ясно.
        Монголец сидел не шелохнувшись; в какой-то момент Кацману даже показалось, что он не слышит его дыхания.
        Что ж, яснее не бывает. Сказано однозначно: Монгольца ни для кого нет. Вообще! Пока с Лютым не будет покончено.
        Кацман давно не видел Роберта Манукяна таким деятельным. Казалось, Манукян тосковал о том времени, когда был одним из лучших солдат Монгольца. В свое время Роберт был командирован в Карабах. Монголец неплохо заработал на той войне, имел нужных людей в генштабах всех вовлеченных в конфликт сторон. Военная техника стоит денег, а во время войны она быстро выходит из строя. Конечно, Монголец мог бы заработать намного больше, но он не наживался на своих, и эта часть его бизнеса была построена как братская помощь. Монгольцу хватало и чужих, чтобы уйти с этого дела не с пустыми руками. А вот Роберт во время этой командировки даже умудрился повоевать. Успел, выкроил время. Кацман поморщился. Они с Манукяном были не разлей вода, но вот этой черты его характера Кацман не понимал. Это было похоже на какую-то мальчишескую драчливость, только вот под пули Манукян лез настоящие.
        И сейчас, ожидая сообщений от Роберта, Кацман думал, как глупо и нелепо все складывается. Еще сегодня утром можно было всего избежать. И даже сейчас хоть что-то можно было попытаться остановить. Ну для чего людям дан язык? Месть - страшное дело, но она не может быть бесконечной. Или может? Теперь Кацман боялся, что это так. Но тогда они собственными руками строят башню из кровавых камней. Башню, которая рано или поздно разрушится и раздавит их.
        - Говорят, что его нет,  - произнес Лютый.  - Голос вежливый. Словно ничего не произошло, и Монголец просто развлекается на курорте.
        - К нам уже едут.
        - Конечно. Монголец, как ты, ничего слушать не хочет. Мудак.
        - Спасибо. Теперь я знаю, на кого похож.
        - Пожалуйста. Кажется, там все уверены, что это я.
        - Нам надо уходить отсюда, брат.
        - Пожалуй. Если б мы хоть узнали все раньше… Там, внизу, машины.
        - Они их знают. Вычислят сразу. Если уже не вычислили.
        - Я, блин, калека. Только на тележке. Ну что, звоню, чтоб нас увозили?
        - Нет. Пусть договорятся со «Скорой помощью». Пусть дадут денег смене, а другая смена едет с нами. Чтоб ни врачи, ни охрана ничего не знали.
        - Может, тебе это покажется смешным, но у меня есть такая тачка с пуленепробиваемыми стеклами. И охраны я сюда столько нагоню… На трассе они войну не устроят.
        - Поздно. У нас нет времени. Покушение произошло… во сколько?
        - Мы смотрели пятичасовые новости. Они сказали - два, нет, три часа назад.
        - Хорошо, сейчас…  - Игнат открыл тумбочку и грустно усмехнулся. Его часы «Longines», роскошный подарок Лютого, находились там, расплющенные с одного бока. Игнат достал их и закрыл тумбочку. В принципе они не подлежат починке, хотя циферблат и скорее всего частично механизм целы. Но корпус надо менять.  - Смотри на своих «командирских». Мои стоят.
        - Семнадцать двадцать две.
        - Мы уже больше двадцати минут знаем о случившемся. Они - часа три. Лютый, нам надо убираться отсюда, пока целы. Если уже не поздно.
        Игнат еще раз посмотрел на циферблат своего разбитого «Longines». Часы стояли. Пуля остановила механизм.
        ЧАСЫ…
        Что-то опять мелькнуло в голове у Игната. Что-то странное, связанное с этими часами. Неуловимое.
        КЛЮЧ?
        ЧАСЫ МОГУТ БЫТЬ КЛЮЧОМ?
        Бред какой-то… При чем тут это? Но тогда что? Игнату сейчас не было отведено времени размышлять на подобные темы. Он лишь бережно опустил часы в карман, словно с ними могло произойти нечто более страшное, чем уже приключилось.
        - Давай пересаживайся на свою каталку,  - сказал он Лютому.  - И вызови кого-нибудь из своих снизу. Не надо всего говорить по мобильному. Просто позови кого-нибудь сюда.
        Пока Лютый набирал номер мобильного телефона, Игнат выглянул в коридор.
        И вот тогда он понял, что все вот-вот начнется.
        У дверей не было охранника Лютого. Только молоденький сержант-милиционер.
        - Где он?  - спросил Ворон, кивнув на место, где стоял охранник.
        Милиционер ухмыльнулся:
        - Скоро будет.
        - Я спрашиваю: где он?
        Милиционер ничего не знал о Вороне, Ворон никогда прежде не встречал этого милиционера. Но уже кое-что о нем знал. Молоденький парнишка, провинциал, хитроват, на большой подвох не способен, стоять ему здесь осточертело, охранять каких-то быков - и подавно. Но у быков есть деньги. А он к тому же и трусоват. Хотел вспылить, но сдержался. И это правильно.
        - В туалете он,  - сказал милиционер.
        - Давно?
        На лице паренька отразилось искреннее недоумение.
        - Минут двадцать. Видать, скрутило. А что?
        - Нет, ничего.
        Игнат бросил взгляд на его застегнутую кобуру - в ней покоился табельный милицейский «макаров». И кобура была из тех, что надо прежде расстегнуть, а лишь потом можно извлечь оружие. Кобуру такой конструкции они в свое время прозвали чемоданом. Из чемодана невозможно быстро извлечь оружие. Эта штука вовсе не предназначена для оперативного реагирования, и, случись что, этот молоденький парнишка лишь успеет ее расстегнуть.
        Но это все уже было не важно. По той простой причине, что за несколько десятков секунд беседы с милиционером Игнат все сумел увидеть. Когда-то, много лет назад, Учитель Цой преподал Игнату интересный урок о зрении. Он сказал, что зрение бывает разным и большинство людей не осознают того, что они видят. Многие видят лишь ту часть мира, которую они готовы увидеть, лишь то, к чему привыкли, а остальное для них остается скрытым. Это очень досадно, но это отличает обычных счастливых людей от того, кто предпочел путь воина. Когда ты выходишь из темной комнаты, солнечный свет ослепляет тебя. Но это не значит, что нужно оставаться в темноте.
        - Сейчас ты находишься в комнате, Игнат. Я - за дверью. Выгляни, посмотри на меня и тут же закрой глаза.  - С этой фразы начал свой урок Учитель Цой.
        Игнат так и поступил. Он вошел в спортивный зал, мгновение смотрел на Учителя, потом закрыл глаза.
        - Что ты видел? Расскажи мне.
        - Вы стоите в кимоно,  - начал Игнат,  - в позе приветствия. Вы босиком, потому что стоите на татами. Ваши волосы схвачены красной повязкой.
        - Это верно. Что еще?
        Все как обычно. Игнат видел это много раз. Но продолжил:
        - Дверь в зал приоткрыта…
        - Дверь?
        - Да. Противоположная дверь. Также приоткрыто окно.
        - Что со мной? Сосредоточься.
        Игнат еще раз проглядел мысленную фотографию: ничего. Учитель, как обычно, встречает его на татами. Может быть, что-то со стойкой, немного необычна рука, но…
        - В зале еще есть кто-то?
        - Нет,  - твердо ответил Игнат.  - Мне показалось… Нет, все в порядке.
        - Что? Что показалось? Что не так? Ведь не все в порядке?
        - Ваша рука… Чуть ближе к пояснице. Но…
        - Это верно.
        - Какой-то подвох. Вы правы, что-то не так.
        - Очень хорошо. Смотри внутрь. Смотри в глубину. Смотри в суть. Что не так? Я обманываю тебя?
        - Мне кажется, да.
        - Хорошо. Очень хорошо. Но почему?
        Глаза Игната были закрыты, и он мысленным взором продолжал блуждать по фигурке Учителя. Что не так? Рука? Допустим. В зале больше никого нет. Ничто не может помешать честному поединку. Может быть, кто-то ждет за дверью? Открытая дверь? Но Игнат не может глядеть сквозь стены, и Учитель не имел бы подобного в виду. Что не так? Рука и открытая дверь… Какая связь? Рука… такое впечатление, что ее собрались отвести назад. Еще не отвели, но вот-вот отведут.
        Я ОБМАНЫВАЮ ТЕБЯ.
        Я НЕ ТО, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ.
        Это хотел сказать Учитель? Да. Но еще он сказал, что я должен что-то увидеть. То, что, возможно, спасет мне жизнь.
        Конечно, перед ним Учитель Цой. Но не совсем. Человек, стоящий перед ним в кимоно, сделал то, чего никогда бы не позволил себе Учитель.
        ЧТО?
        Открытая дверь. Рука. И дальше словно вспышка! Взгляд Игната заскользил по предметам, и начало открываться то, чего раньше не было. Дверь распахнута, в коридоре не светло, но достаточно, чтобы разглядеть. Прямо напротив открытой двери видна узкая полоска темного зеркала. Сейчас Игнат совершенно точно вспомнил о ней. Сейчас перед его закрытыми глазами стояло это зеркало! Вот что имел в виду Учитель.
        Я НЕ ТО, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ.
        Я ОБМАНЫВАЮ ТЕБЯ.
        Учитель никогда бы не принес на татами то, что принес сейчас человек, стоящий перед Игнатом в кимоно. И это действительно могло бы стоить Игнату жизни. Если бы он купился на обман. В узкой полоске зеркала, еле различимая, все же отражалась спина Учителя, и за поясом на спине находился небольшой револьвер.
        - Вы пришли на татами с огнестрельным оружием,  - произнес Игнат.  - Я понял разницу, сэнсей. Я увидел ее в зеркале.
        - Очень хорошо,  - улыбнулся Учитель Цой.  - Никогда не забывай, что вещи говорят о себе больше, чем кажется. Теперь ты понял.
        - Я понял, Учитель.
        - И никогда не закрывай этого внутреннего видения.
        -
        Не человек видит, благодаря глазу, а глаз - благодаря человеку.
        Учитель Цой продолжал свои уроки, и Ворон действительно научился видеть. У окружающих предметов имелась своя тайная душа, и у души этой были свои тайные порывы.
        Сейчас он видел.
        Сейчас, беседуя с молоденьким сержантом, он успел осмотреться и понять, что вещи опять говорят о себе больше, чем кажется.
        Вон санитар в белом халате все это время копается с замком, уже слишком долго, чтобы либо попасть ключом в замочную скважину, либо прекратить свое занятие. В самой глубине коридора везут носилки, и парень явно ждет их.
        Второй ближе. Говорит по телефону. Но глаза его не пусты, как у человека, который представляет себе того, с кем разговаривает.
        За ними наблюдают. И вычислить это Игнату не составляло труда. Гости прибыли.
        Поэтому Ворон не особенно удивился, услышав то ли растерянный, то ли взволнованный голос Лютого:
        - Слышь, Игнат, они не отвечают. Охрана внизу… Все их телефоны молчат.
        Роберт Манукян действовал молниеносно. Несколько человек в милицейской форме подошли к охранникам, припарковавшим три своих автомобиля в свежей тени лип. Тень тенью, но стояла неимоверная жара, поэтому окна оставались открытыми. Роберт считал себя армянским интеллектуалом. Он был немножко националистом. Может быть, не немножко. Но он явно не был глупым человеком. На его счету, наверное, не было ни одного поражения, и дело здесь заключалось вовсе не в слепой удаче. В его голове работал великолепный компьютер, он моментально высчитывал баланс между стратегией и тактикой. Быть может, Роберту немного мешала излишняя горячность, но человек рождается таким, каким рождается, и контролирует то, что в состоянии контролировать, предоставляя остальному развиваться самостоятельно. Если у него, конечно, голова на месте и если он умеет отличать одно от другого. Роберт Манукян умел.
        Милиционеры подошли к автомобилям, укрывшимся в тени лип. Во всех тачках были радиоприемники, а охранники обожали слушать «Русское радио». И иногда эта станция передавала сводку происшествий. Охранники уже что-то слышали о вроде бы неудачном покушении на Монгольца, но, когда подошли менты со своей вонючей проверкой документов, люди Лютого повели себя как законопослушные граждане, презирающие блюстителей порядка. Менты - они и в Африке менты, тем более средь бела дня. Люди Лютого с несколько надменной усталостью поинтересовались, что ментам надо, ну какие на хер документы, про каких на хер заек? Менты попались на удивление вежливые и на удивление быстрые. Они отдали честь, а потом было произведено пять бесшумных выстрелов парализующими инъекциями. Роберту вовсе не требовалось, чтоб охранников обнаружили через пару минут с дырками в их дурацких башках. В инъекции было добавлено снотворное. Пусть лучше спят и будут благодарны. Манукян действительно контролировал то, что умел контролировать. И уже через некоторое, не очень продолжительное, время его люди поднимались на грузовом лифте приемного покоя -
они должны были доставить на третий этаж носилки для перевозки больных. Они больше не являлись работниками правоохранительных органов, теперь они были служителями медицины, и, судя по выражению их лиц, с очень долгим стажем. Медики всегда чрезмерно веселы и философски отрешенны. И в меру академичны. Ну совсем как Роберт Манукян.
        На третьем этаже их ждали - в коридоре уже находились два человека Манукяна, следивших за палатой Лютого. Его дружок-попрыгун, спасший Лютому жизнь на свадьбе, только что вышел из палаты и что-то объяснял милиционеру. Наверное, беспокоился насчет охранника. Бывает же такое! Человек, конечно, смертен, но очень обидно, когда это случается в туалете. А может, это и не важно. Иногда это случается и в больнице. Чаще всего по естественным причинам, так сказать, в порядке общей убыли. Но иногда бывают исключения. Что ж поделать, если Роберт сегодня явится олицетворением этого исключения.
        Молоденький сержант милиции вдруг действительно встревожился - охранник ушел в туалет и отсутствует уже больше двадцати минут. А потом - почему сюда катят тележку? В этом крыле расположились палаты-люкс для VIP-пациентов, и они были полными. Времена-то нынче неспокойные. А потом начались события, о которых молоденький сержант милиции - вот уж действительно везунчик, он отделается легким ранением в локоть - еще долго будет рассказывать своим сослуживцам. Потому что пациент - «больной», как его называла медсестра Наташа, с которой сержант пытался закрутить интрижку,  - до сих пор мирно беседовавший с ним и не проявивший никаких признаков настороженности, неожиданно резко рванул его на себя и первое слово сержант произнес уже в их палате.
        Роберт Манукян предполагал сделать все тихо и быстро. И первая часть его операции развивалась превосходно. Коридор был пуст, в нем находились только его люди, охранник нейтрализован, этот молокосос в форме вообще не представлял серьезных проблем. Оружие у Роберта и его людей было с глушителями, и, наверное, им оставалось просто открыть дверь и произвести несколько выстрелов.
        Теперь же Роберт видел, что в его первоначальный план все-таки внесены некоторые коррективы. Они обнаружены, и это неприятно. Теперь Лютый и его попрыгунчик будут, по всей видимости, располагать милицейским «макаровым». Это гораздо неприятнее. Вряд ли один «макаров» представляет серьезную угрозу, но шума наделает много.
        Вот с этим могут возникнуть проблемы.
        Поэтому надо действовать очень быстро.
        Они уже подходили к палате, когда услышали шум передвигаемой кровати.
        «Баррикадируют дверь, я их папу…» - подумал Роберт и тут же усмехнулся. В этой американской больнице кровати были изящными и, следовательно, не очень тяжелыми. Он встал сбоку от двери. Попробовал ручку и толкнул дверь. Так и есть, забаррикадировались.
        - Я их папу…  - бросил Роберт, а потом кивнул двум своим людям, указав на дверь:  - Давайте резко…
        Больше никакого шума, связанного с передвижением мебели, не было.
        Два человека повернулись плечо к плечу, начали разбег. Все приготовили оружие. В коридоре по-прежнему было пусто. Лишь человек Роберта Манукяна, до этого беседовавший по телефону и замеченный Вороном, сейчас развлекал галантными шутками с двусмысленными намеками дежурную медсестру. Дежурной сестре он уже успел понравиться. Это был ее тип мужчины.
        В соседней с Лютым палате два пациента с заживающими огнестрельными ранениями баловались холодным пивком и закусывали его чудесным угрем. Они попали в приличную переделку, но братва их не бросила, в том смысле, что больница была по высшему разряду. Братва вообще никогда не бросает своих людей. Двух пациентов звали Николай и Леонид. Но братва называла их Коликом с Леликом. Они были приятелями. И они знали, что их сосед по палате - сам Лютый. Подобный факт очень льстил их самолюбию. Вся братва, приезжающая их навещать, засвидетельствовала Лютому уважение и принесла свои соболезнования. Лютый не особо общался сейчас с людьми, и, когда народ к нему заходил, там было полно охраны. Но зла на Лютого за подобное никто не держал - еще бы, такое пережить. Тот, второй, вообще в такие моменты уходил, а может, случайно так получалось.
        Лютого братва уважала. Сильно уважала. Даже несмотря на то, что произошло на свадьбе.
        Два человека Манукяна с резким усилием врезались в дверь. Но… она оказалась открытой. Двое кубарем вкатились в палату Лютого, и дверь за ними мгновенно закрылась. Роберт Манукян смотрел на захлопнувшуюся перед его носом дверь и впервые за довольно длительный срок чувствовал себя глупо.
        - О, нае…али,  - с какой-то странной и глухой веселостью произнес он.
        Но дальше ему стало совсем не до веселья, потому что за дверью была полная тишина. Никаких выстрелов, грохота схватки, лишь приглушенные стоны и теперь вот полная тишина.
        - Я их папу… Сережа, эй, вы что? Фрунзик!
        Тишина.
        Фрунзик и Сережа словно провалились в глухую черную дыру. Роберт, опасаясь выстрела, нажал на ручку, пытаясь отворить дверь.
        Они ее заперли. Ручка не поворачивалась. Значит, не было никакой кровати. Конечно, не было. Роберта развели, как пацана. Но Фрунзик и Сережа - они-то были. Что тогда случилось с ними? Это что, я их папу, здесь такое творится?
        Этот американский замок можно вышибить ударом ноги. Но тишина…
        Что происходит?
        Нет, тишина была не сразу. Роберт слышал приглушенные стоны; здесь отличная звукоизоляция, но ни выстрелов и ничего такого… А стоны вроде слышал.
        Вышибить ударом ноги, правильно ли это?
        И на высоком лбу интеллектуала Роберта выступили капельки пота. Но не от жары. В этой клинике соблюдался режим собственного микроклимата. Пот был холодным. Холодный пот напряжения и какого-то темного, еще совсем не осознаваемого лихой натурой Роберта, но все-таки страха перед столь непонятной тишиной.
        Вышибить дверь?
        И во второй раз Роберт почувствовал себя глупо. И почувствовал что-то еще…
        Но действовать надо было быстро.
        Уходить им из этой палаты некуда, Лютый там.
        - Давайте все сразу,  - произнес Роберт.
        И в это же мгновение все очень сильно изменилось.
        Но Роберту повезло. Он не стоял перед дверью и не стоял справа от нее. Поэтому ему повезло. Почти как и молоденькому сержанту, чья судьба распорядилась сегодня так, что он должен был охранять Лютого и Стилета.
        Колик с Леликом вовсе не догадывались, что за события разворачивались сейчас за стеной. Они разлили себе ледяного пива - спасибо братве, затарили вчера полный холодильник - и принялись разделывать второго угря. Руки и рты у обоих были в жире, а угорь оказался великолепным. Вот в этот момент на их балконе возник какой-то пассажир. Тоже из пациентов. Скорее всего из соседней палаты. Либо слева - но там Лютый, либо справа. Но там вроде какой-то бизнесмен с Екатеринбурга. А этот кто ж?
        То, что этот пассажир сделал дальше, было уже неслыханной наглостью. Он, не спрашивая разрешения, открыл их балконную дверь и быстро вошел в палату, словно ни Колика, ни Лелика здесь не было. И они вовсе не пили тут пиво с отличным, жирным, но в меру соленым угрем. Мож, псих? Он чё, не понимает, что здесь за люди? А?! Он чё, в натуре?!!
        - Ты чё, брат, ошибся дверью?  - спросил Лелик.
        - Палату попутал или рамсы?  - ухмыльнулся Колик, и оба приятеля чуть было не засмеялись. Но вовремя остановились. Потому что вошедший явно был психом. В правой руке он держал веер медицинских скальпелей. Лелик, более мнительный, сразу же вспомнил фильмы о джеках-потрошителях и прочей лабуде. Вошедший взглянул на них выцветшими, как старые джинсы, глазами, холодно улыбнулся и, не говоря ни слова, направился к их входной двери. Ну дела! Однако…
        Что-то в нем было…
        Но Колик не думал об этом. Просто от подобной наглости он чуть было не лишился дара речи. Он чё, ему чё здесь? А? Тротуар для лохов, а?
        Колик начал подниматься со своего стула:
        - Ты, братан, я не понял…
        Тот замер у двери, вроде как занимаясь своими делами, и, не поворачивая головы, спокойно произнес:
        - Сиди на месте.
        И все. Больше он не сказал ничего.
        Но теперь и Колик понял, что в нем что-то было…
        И сел обратно. Все закончилось.
        Потому что тот лишь оценивающе поглядел на скальпели и одарил их еще одним взглядом. И этого Колику было достаточно. Взгляд был ледяным, но… В нем присутствовал ледяной огонь, который Колик видел редко, но все же видел. Видел во время схватки и только у самых лучших бойцов. А Колик сам был не трусливого десятка. И сейчас он подумал: «Чего там, пускай человек себе идет…»
        А тот словно подтвердил догадку Колика. Перед тем как отворить дверь, он произнес:
        - Не выходите в коридор, если хотите жить.
        Грохот выстрелов, о которых так беспокоился Роберт Манукян, все-таки раздался, и «макаров» оказался вовсе не таким бесполезным оружием. Как только люди Роберта начали вышибать дверь, по ним из палаты Лютого сразу же открыли огонь. Но перед выстрелом произошло нечто, что объяснило зловещую тишину, поглотившую Фрунзика и Сережу. Теперь эта тишина пришла сюда. Только не тишина. А шелест…
        Внезапно в коридоре появился некто. Скорее всего он вышел из соседней палаты. Но Роберт обнаружил его вместе со звуком, странным гулким металлическим шелестом чего-то разрезающего воздух. И человек, уже успевший понравиться старшей сестре, потому что оказался мужчиной в ее вкусе, теперь не сможет понравиться никому. Он вдруг как-то странно, вполоборота, вышел в коридор, судорожно глотая ртом воздух, и Роберт увидел то, что его мозг признал не сразу. Быстро, потому что Роберт вообще реагировал быстро, но не сразу. Человек, говоривший по телефону, теперь держался за горло, в которое больше чем на две трети был утоплен скальпель. А потом Роберт увидел то, что еще долго будет сниться ему, как и отдельные картинки, которые его мозг привез с войны.
        Человек, появившийся в коридоре, изогнулся с какой-то дикой грацией, и этот металлический шелест снова повторился, снова и снова… и металлические стрелы, которые должны были в руках хирурга возвращать к жизни, сейчас убивали. Убивали людей Роберта. Скальпели на мгновение застывали в воздухе один за другим, словно человек, посылающий их, был машиной, был чем-то большим, чем машина, был окончательным и непререкаемым, как стук Судьбы.
        «Ни хрена,  - подумал Роберт,  - такого не бывает. Это бред. Я просто брежу… Надо это заканчивать». Губы Роберта начали растягиваться в ухмылке, и он стал поднимать свой автоматический «Ланд-38» с глушителем. Роберт решил сражаться, его черные курчавые волосы колечками окружали голову. Но Роберт будет сражаться с этой машиной, потому что все, что сейчас происходит, это даже не трагедия, это - абсурд. Ну сколько у него еще может быть скальпелей, а? Да Роберт сейчас своей автоматической машинкой просто размажет его по стене…
        Вот тогда из-за двери Лютого и раздались выстрелы. Страшный грохот, практически в упор. Двоих человек Роберта отбросило от двери в тот самый момент, когда они собирались ломать ее. Отбросило и кинуло на стену уже мертвых. Роберт инстинктивно отклонился, чтобы не попасть в поле обстрела, и это заняло не больше секунды; палец Роберта коснулся курка «Ланда-38», поставленного в режим автоматического ведения огня. А потом что-то прожгло его руку - скальпель, разрезая кожу, по касательной вошел в нее чуть выше кисти, видимо, вскрывая вены, потому что тут же брызнул фонтан крови, а скальпель вошел внутрь и вдоль его руки. Роберт Манукян получил еще одну металлическую лучевую кость. «Ланд-38» все же произвел один выстрел, пуля рикошетом со стены угодила в потолок, но пальцы Роберта разжались, и пистолет выпал. Пальцы разжались чисто рефлекторно, и воля здесь совсем ни при чем. Но Роберт вовсе не собирался сдаваться. Он попытался подхватить пистолет левой рукой, он даже успел нагнуться за ним, и тогда страшный удар обрушился на его голову. Роберт обмяк и сел, прислонившись к стене.
        Дверь открылась. Лютый сидел в инвалидном кресле, держа перед собой «макаров». Видимо, выстрелы и шелест начались одновременно, и люди Роберта все же успели произвести несколько выстрелов - Лютый был ранен. Всего лишь в плечо. На полу палаты Лютого лежали Фрунзик и Сережа.
        Скальпели… Вот и стало ясным происхождение этой тишины, тревожной, как холодный пот, и глухой, как предупреждение, которого не слушают. Все люди Роберта были мертвы. А он вот, с железякой в руке, остался жить. Вот как иногда выходит…
        Роберт поднял голову и посмотрел на человека, стоящего над ним. Облизнул губы. Выстрелы… Ну что, давай теперь добивай меня. Твоя взяла, так вот вышло. Внизу есть еще его люди. Но ведь внизу есть не только они. И тогда Роберт услышал то, что поразило его не меньше шелеста металлических стрел, летающих скальпелей, на мгновение застывающих в воздухе.
        - Мы не хотели никого убивать,  - произнес человек, стоявший над ним.  - Вы сами виноваты. Я надеюсь, ты не истечешь кровью и выживешь. Тогда скажи Монгольцу, что сегодняшние покушения не имеют к нам никакого отношения. Лютый здесь ни при чем.
        - Скажи,  - прозвучал хриплый голос Лютого,  - что мы сожалеем о том, что сейчас произошло. Надо все остановить. Скажи, что Лютый…  - он помолчал, словно подыскивая нужное слово,  - …просит о встрече. Личной встрече. Хватит уже глупостей. И еще: скажи, что о Тигране я скорблю, сам недавно потерял брата. Это все.
        - Еще нет,  - сказал человек, стоявший над Робертом.  - Сколько человек внизу и где они?
        Роберт молчал.
        - Хватит, больше никаких смертей,  - сказал тот человек.  - Я жду. С этим надо заканчивать. Мы сейчас просто уйдем.
        Роберт снова облизнул губы и проговорил, глядя Лютому прямо в глаза:
        - Поклянись…
        - В чем?
        - Тигран,  - Роберт был слаб, кровотечение оказалось очень сильным,  - и… Монголец…
        - Клянусь. Чем у вас положено?
        - Хлебом… но… клянись, чем у вас…
        - Клянусь собственной матерью… клянусь хлебом,  - произнес Лютый.  - Так пойдет?
        - Там трое внизу у главного входа. Обойдите его…
        А к ним уже бежали перепуганные медсестры и врачи, в лифтах поднимались охранники.
        Игнат быстро взял кресло Лютого и покатил его к грузовым лифтам дежурного входа. Роберт провожал их взглядом, а потом все перед его глазами начало дрожать, растворяться, пока две удаляющиеся фигурки не поглотила синева, окружившая Роберта. Синева, которую в последний раз он видел, когда был ребенком.
        Часть третья
        Нить начинает распутываться
        1. Вика: Время радости
        Создатель психоанализа, дедушка Зигмунд Фрейд, был в чем-то похож на Карла Маркса. Оба пытались расщепить темное ядро мотивов человеческой деятельности, оба оказались нетерпимыми максималистами в прописывании своих рецептов, оба обнаружили в человеческой душе лишь свое черное зеркало и, уже глядя в него, строили собственные теории. Теории предполагали устранение черных зеркал. В итоге каждая из теорий, принеся с собой легкий терапевтический эффект, все же явилась своего рода руководством по созданию людей-зомби.
        В свое время Вика интересовалась трудами обоих классиков. В свое время она сделала научную работу, в которой присутствовали сравнительный анализ и мысль о внутреннем единстве теорий обоих почтенных старцев.
        Потом Вика послала все к черту.
        У нее были роскошные длинные ноги и тяжелая копна волос, заставляющих воздух вокруг нее звенеть, а сердца пациентов дедушки Фрейда биться учащенней. Эта близкая к критической суперсексапильность уже принесла Вике немало предложений, иногда тонко завуалированных, иногда откровенно непристойных, но и эти предложения она послала к черту!
        Она обладала ярким, по-мужски логичным умом и веселым, авантюрным характером, что также принесло ей некоторые материальные блага, заставляющие пациентов Карла Маркса зло смотреть ей вслед. Но этих Вика послала к черту еще раньше.
        Вика делала себя сама, не рассчитывая на удачное замужество или эксплуатацию своих неоспоримых женских достоинств. Она не ставила перед собой этих целей, но в итоге цели эти оказались достигнутыми. К двадцати пяти годам Вика уже кое-что стоила, а одним ранним утром - ей тогда уже исполнилось двадцать шесть, а выглядела она едва на девятнадцать - история Золушки сама постучалась к ней в дверь. Вика помнила это утро в деталях, вплоть до мелочей. Наверное, это было ее лучшим утром в жизни. А ночи, последовавшие за ним, были ее единственными настоящими ночами. Вплоть до того рокового дня, когда все неожиданно кончилось.
        С момента своего рождения и до пяти лет Вика ни разу не слышала родную речь, более того, она даже не догадывалась, что где-то далеко может находиться ее настоящая родина и что на этой родине есть такое чудо, как снег.
        Вика родилась в одном из самых удивительных мест на земле, недалеко от той точки, где смешивали свои воды волны двух океанов. Город, где она родилась, стоял на краю света. Краем света являлась большая бухта, в которую сбегала красивая гора, называемая Тейбл, дальше начиналось море, синева которого осталась с Викой навсегда, а между морем и горой стоял тот самый город на мысу - Кейптаун. Это позже Вика выяснила, что Кейптаун находится в Южно-Африканской Республике, это позже она узнала, что государство СССР в то время не поддерживало с ЮАР - страной апартеида - никаких отношений, но что делал ее отец в столь необычном месте, для Вики так и осталось загадкой.
        Нет, конечно, она догадывалась. Потому что после Кейптауна был Нью-Йорк, и только потом - Москва, где Вика впервые увидела настоящий снег и услышала родной язык.
        «Мой папа - шпион»,  - могла бы написать Вика в одном из своих школьных сочинений. Но, во-первых, в школе, где она училась, это вряд ли кого бы особенно потрясло, а во-вторых, говорить об этом ей было запрещено. Как и другим детям, у которых у всех была одна общая тайна и в которую они играли, пряча ее от взрослых.
        В старших классах она уже знала, что место, где работает папа, называется ГРУ - Главное разведывательное управление - и что папа стал недавно генералом и вроде бы очень важной шишкой. Вика получила прекрасное образование, венцом которого стали Институт стран Азии и Африки при МГУ имени Ломоносова и аспирантура, что неожиданно - на кафедре психологии.
        Отец гордился дочерью. Ее умом, волевым характером, независимостью, пожалуй, даже большей, чем это было необходимо, и ее трудолюбием. Это все те качества, которыми было принято гордиться в среде отца. Втайне же отец гордился ее удивительной красотой: длинноногий олененок неожиданно, если такие вещи могут быть неожиданными, превратился в принцессу, а он даже не успел заметить, как это произошло. Просто был какой-то прием, и отец взял с собой дочь. Она сама себе выбрала платье для коктейля, и люди, которых отец знал много лет и которые привыкли скрывать свои чувства, все же провожали ее восхищенными улыбками, словно на сказочном балу появилась новая королева, и он впервые увидел, что его дочь стала взрослой.
        Вика знала несколько языков; английский и африкаанс, включающий в себя элементы и английского, и голландского, и немецкого, стали для нее такими же родными, как и русский. Она не просто говорила без акцента, не просто шутила и пользовалась сленгом, подобно носителю языка,  - иногда ей казалось, что и думает она сразу на нескольких языках.
        Вика умела располагать к себе не только мужчин, что было не особенно сложно при ее внешности, но и женщин. Она могла совершенно свободно общаться с послами и военными атташе и с шашлычниками, с которыми завела дружбу, когда они с отцом несколько недель провели на Домбае. У нее для всех находились нужные слова. Отец обожал горные лыжи. Всего за один сезон Вика выучилась кататься, и на снежной целине, где требовалась другая техника катания, она обставляла отца. Она умела вести беседу, имела представление о женском кокетстве, но отец ни разу не слышал от дочери какой-нибудь милой глупости. Хотя, возможно, она просто стеснялась отца.
        В делах сердечных она оказалась совершенно неопытной. Ее влекло к мальчикам, но больше - к зрелым мужчинам, она хотела познать тайны плоти, но опять-таки боялась отца.
        Однажды, и это случилось тоже на Домбае, она напилась вдрызг и чуть не потеряла невинность, но что-то остановило ее. Он был красив, он был местным чемпионом, горнолыжным богом, а Вике уже стукнуло шестнадцать, и она потом очень сожалела, что этого не произошло. Все равно это когда-то случается со всеми, а он ей действительно очень нравился. Свою неудавшуюся любовную историю Вика поведала банщице, старой черкешенке, работавшей в гостиничной сауне. С банщицей Вика также сдружилась. А потом она рыдала на ее плече и впервые до конца осознала, как же ей все-таки не хватает матери.
        Отец хотел, чтобы дочь пошла по его стопам. Он в принципе даже не предполагал, что может быть по-другому, прекрасно понимая, что Вику ждет блестящая карьера. Но дочь все время игриво направляла разговор в другое русло. Однако пришел день, когда откладывать решение стало невозможным, и тогда Вика неожиданно спросила:
        - Папа, ответь мне, только честно: что произошло с мамой?
        Отец понял, что ему баснями больше не отвертеться,  - перед ним его дочь, и она уже совершенно взрослый человек, которому предстоит принять очень важные решения. Ясные, прозрачные глаза отшельника, которые так помогали ему в работе, заволокла легкая дымка - в ней были свет воспоминаний и печаль утраты.
        - Ты тогда была совсем ребенком,  - произнес отец.  - Мама погибла при невыясненных обстоятельствах.
        - Не выясненных даже для тебя?
        Отец какое-то время молчал. Потом сказал:
        - Мы с мамой работали вместе. И она очень любила свою работу.  - Глаза отца стали прежними.  - Да. Даже для меня обстоятельства ее гибели остались неизвестны.
        Но Вика чувствовала во всем этом присутствие какой-то темной, может быть, даже грязной тайны.
        Для ее отца существовало понятие «Так было необходимо». И он подчинялся этому понятию. Он был готов подчиняться ему из-за более абстрактных вещей, таких как долг, Родина…
        Вике хотелось быть свободной. И мерой всех вещей для нее стал Человек. Которого хотелось бы видеть счастливым, а не придавленным свинцовыми плитами разных необходимостей.
        Разница оказалась существенной.
        Вика не пошла по стопам отца.
        Отец пригрозил ей отказом во всякой поддержке.
        Свинцовая необходимость…
        Вика к тому времени оканчивала институт.
        Разрыв с отцом был болезненным, ей было плохо. Где-то, теперь уже очень далеко, остались яркие краски детства… Но этот разрыв (подобные вещи всегда знаменуют собой некоторый этапный приход мудрости) не погасил веселого огонька в Викиных глазах.
        Она привыкла к другому образу жизни. Теперь она осталась без средств к существованию. Возможно, отец надеялся, что она приползет на коленях, блудная дочь, которую простит стареющий разведчик.
        Вика просто бросила аспирантуру и устроилась работать в фирму, торгующую компьютерами. Сексапильная внешность девушки привлекла внимание руководства, ей предложили поработать секретаршей. Вика отказалась. Тогда ей был назначен испытательный срок - три месяца вместо положенных двух. С половиной обещанного и так не очень высокого оклада. Но и это Вика оговорила отдельно, с процентом от продаж. К концу испытательного срока она стала первым дилером по продажам. Ей удалось заключить несколько таких договоров, что, когда она их принесла, оформленными по всем правилам и уже подписанными другой стороной, у ее работодателей буквально отвисла челюсть. Полная компьютеризация крупнейшего в стране типографского комбината - тогда это все только начиналось - плюс ксероксы, факсы, телефоны, не говоря уже о прочей мелочи…
        Ее работодатели не могли в это поверить; это был крупнейший договор за все время существования фирмы, и они считали подобный успех случайностью. Той самой редкостной удачей, которую надо держать крепко, но удачей абсолютно случайной.
        - Видать, мартышка, где надо, ноги раздвинула,  - сказал один старший партнер другому.
        Оба захихикали. В этой фирме был еще и младший партнер. В отличие от первых двух, владеющих по сорок два с половиной процента акций, ему принадлежало всего пятнадцать… Вика ему нравилась. Очень. И он придерживался насчет «мартышкиных ног» совсем другой точки зрения. Он не был ханжой и прекрасно понимал, что такое в бизнесе возможно. Но он знал еще кое-что. Что эти ноги стоили намного больше.
        Вику приняли на общих основаниях. Фирма за сделку должна была ей кое-какие деньги. Выходило, что немалые. Партнеры-работодатели, как водится, стали с этим тянуть. Вика продолжала работать. Она была лучшей, но получала, как и бездельники, продающие по «полмашины в месяц».
        Именно это она и заявила своим работодателям. Она пришла поговорить с ними о реальных деньгах. О свободе маневра и о том, что она готова много и плодотворно работать.
        Обоих старших партнеров, как после смеялась Вика, «заела жаба», они не хотели видеть дальше собственного носа. А этот нос больше интересовало, что находится у Вики между ног. А не между ушей. Они считали себя крутыми мужиками. Вика так не считала, но вежливо промолчала. Нет, пока они не готовы к каким-то новым решениям по поводу Вики; может, через полгодика… Старших партнеров «заела жаба». Младшего - нет.
        На следующий день Вика заявила, что уходит. Старшие партнеры решили, что это блеф. Вика ушла. Младший партнер ушел вместе с ней, предложив начать дело пополам. Его пятнадцати процентов акций хватило для старта.
        А следующим был огромный металлургический комбинат - целый город, вокруг которого кормилось множество фирм. Вике везло: директора типографского и металлургического комбинатов оказались давнишними друзьями. Оба в годах, и оба понимали необходимость перемен. По крайней мере по части компьютеризации. И один порекомендовал другому толковую девочку. «Ты не смотри, Митрич, что похожа на Барби, башка у девки варит».
        Оба старших партнера, Викины работодатели, смеялись, когда она уходила. Особо они посмеивались над младшим партнером:
        - Не, Андрюх, жопа у нее классная, базара нету. Но ты скажи: ты ее хоть трахаешь? Нет?! Ну, тогда у тебя явно крыша потекла.
        Через полгода Вика и бывший младший партнер Андрей купили фирму двух незадачливых приятелей. И те были еще рады - слишком много в компьютерном бизнесе появилось конкурентов. Кто-то скупает всю мелочь.
        Этим «кем-то» была компания Вики и Андрея. К этому времени к числу их клиентов относилось уже несколько молодых и динамичных банков, которые не станут играть в модные в те времена фальшивые авизо и владельцев которых потом начнут величать олигархами, и несколько авиаперевозчиков.
        В двадцать пять лет Вика добиралась до работы в автомобиле, на котором обычно ездят по магазинам богатые бездельницы и супердорогие шлюхи. Это был «мерседес-родстер» экстравагантной ядовито-желтой расцветки, а за город она отправлялась на тяжелом джипе «юкон», поставленном на огромные колеса, словно она была женой лесоруба или какого-то бесшабашного лесного божества.
        Вика была свободна и работала по восемнадцать часов в сутки. Новые деловые партнеры, которые только слышали о Викиной деятельности, но ни разу не видели ее, так как начинали с ней дела впервые, по рекомендациям, в первую встречу пребывали в уверенности, что к ним для обольщения прислали хорошенькую секретаршу. Однако ее швейцарский банкир, ведущий личные счета и часть корпоративных, предлагал Вике заделаться пайщиком банка. К этому времени ей только стукнуло двадцать шесть. Она была красива, молода и богата.
        Чуть позже произойдет ее примирение с отцом, всегда (старый ты шпион, папа!) следившим за успехами дочери с плохо скрываемой гордостью, а еще чуть позже состоится ее самая главная встреча в жизни.
        Это был суперконтракт - разработка некоторых программных решений и поставка всего необходимого для крупнейшего финансового монстра, банковской группы, владеющей холдингами, куда входили и рекламные компании, масс-медиа и телестудии, и все это называлось группой «Континент». Этот контракт все больше становился реальностью и маячил не где-то за горизонтом, подобно призраку коммунизма, а совсем рядом, и, возможно, уже этой осенью состоится подписание необходимых документов. Поговаривали, правда, что у тридцатисемилетнего президента группы «Континент» какие-то проблемы с правоохранительными органами, но вроде бы все обвинения, выдвинутые против него, сфабрикованы и вскоре все должно решиться самым лучшим образом.
        «С “Континентом” все в порядке,  - говорили Вике знающие граждане,  - просто на людей совки наехали».
        Формулировка «совки», видимо, подразумевающая налоговые, правоохранительные и иные государственные органы, Вике была не совсем понятна. Но от отца она унаследовала одно важное качество: не уточнять то, чему не пришло время для уточнений.
        - Старайся обходить острые углы,  - говорил отец,  - тогда всегда будешь выглядеть компетентной, а вещи рано или поздно прояснятся. Это академическим ученым требуются дотошные знания в узкой области, мы же, интеллектуалы широкого профиля,  - и здесь он лукаво улыбался и его прозрачные глаза весело блестели,  - должны быть компетентны во многих вопросах. Понимаешь?
        - Да, папа,  - кивала Вика. Она действительно понимала. Когда он был рядом, она понимала все.
        Эти война-дружба, любовь-ненависть по отношению к отцу будут с Викой всю жизнь. Этот мудрый учитель хотел вырастить из нее свое подобие, и иногда Вике казалось, что отец жалел, что она не родилась мальчиком. Он любил ее и старался сделать для нее лучше, по-своему, так, как это понимал он (Вика никогда не забудет вереницы визитов, замаскированные смотрины из дипломатов и «искусствоведов в штатском» - с первого курса института отец подбирал ей будущего мужа), а Вике казалось, что отец хочет лишить ее своего поиска места в жизни.
        Черт, наверное, все это очень непросто. И отцы психоанализа все же что-то нащупали в человеческой душе… И возможно, еще кое-что: мы все когда-то вырастаем, и чем в более раннем возрасте это происходит, тем нам потом легче строить свою жизнь.
        А еще Вика вдруг поняла, что ужасно устала. Она уже два года не видела моря, работала как лошадь, и теперь она вправе снова увидеть синеву, которая с детства поселилась в ее сердце. Нет, Вика вовсе не собиралась ехать в ЮАР. Она выбрала апельсиновые деревья, белые дома и желтые пляжи Испании. Как-то, заявившись в свой кабинет в один из понедельников конца июля, Вика произнесла:
        - Все, хватит пахать! Скоро август. Все едем на каникулы. Со следующей недели в офисе останется только сторож, работающие телефаксы и электронная почта!
        Андрей, бывший младший партнер, посмотрел на нее удивленно и хотел было раскрыть рот, но она прервала его:
        - И не говори мне ничего про «Континент». За две недели ничего не изменится. Все приличные люди в августе отдыхают.
        Теперь Андрей усмехнулся. Он очень уважал Вику. И очень ее любил. Но они уже давно обошли этот момент их взаимоотношений и решили остаться друзьями.
        Первую неделю они всей компанией и с некоторыми деловыми партнерами провели в городе Марбелья, на Солнечном берегу Испании. По-испански это звучало как Коста-дель-Соль. Они расслаблялись и заодно укрепляли «тим спирит», дух команды. Марбелья оказалась одним из самых фешенебельных морских курортов на земле. Гольф-клубы, миллионеры, звезды и белоснежные яхты, готовые унести своих пассажиров туда, где мечты на мгновение становятся явью. Вечерами на променаде - набережной под высоченными мохнатыми пальмами и агавами, чьи семена несколько столетий назад принесли конкистадоры на голенищах своих сапог - джентльмены в смокингах прогуливали своих дам в декольтированных платьях и с непременными бриллиантовыми колье. Наши же отрывались по полной программе. Сумасшедшие пляски до утра. Как выразился один из участников веселья, «развлекались с безудержностью самоубийц».
        Тусовка - это, конечно же, очень весело.
        Но через неделю Вика устала от тусовки. Как и было условлено ранее, вторую часть отпуска Вика провела одна, в маленьком белоснежном городке, которых множество на побережье от Малаги до Аликанте; она жила в крохотной, недорогой, но очень уютной гостинице и каждое утро выходила к синей бухте смотреть, как рыбаки раскладывали свой утренний улов. Она чувствовала себя одинокой и почти счастливой.
        Утром в день отъезда из роскошного пятизвездочного отеля в Марбелье Андрей спустился проводить ее.
        - Может, все-таки тебя отвезти?  - предложил он.
        - Нет, спасибо, доберусь сама.
        - Уверена?
        - Да. Береги себя и не пей много.
        - Ты тоже.  - Он улыбнулся.
        - Много не буду,  - пообещала Вика.  - Последи за этим разложившимся обществом. Передай, что я их всех люблю и пусть не обижаются на меня.
        - Насчет последнего не гарантирую.
        Вика наклонила к себе голову Андрея и поцеловала его в губы. Нежно, по-приятельски, может, по-сестрински.
        - Не скучай.
        - Не буду. Ривера обещал сегодня фамильного вина.
        - Станешь таким же красным, как Ривера.  - Вика рассмеялась. Утренний прозрачный воздух весело зазвенел.
        - Ну, до встречи в аэропорту?  - произнес Андрей.
        - Конечно.
        - Позвони, если что.
        - Обещаю.
        Андрей наблюдал, как Вика устроилась за рулем взятого напрокат кабриолета «порше», как дикий зверь, взревел, подчиняясь ласковому прикосновению Викиной ноги, и через несколько секунд автомобиль уже удалялся со скоростью более ста километров в час.
        - Сумасшедшая,  - усмехнулся Андрей,  - и самая лучшая…
        Вика сидела за столиком одна в маленьком открытом кафе на набережной недалеко от гавани. Она уже успела познакомиться со старым рыбаком Рикардо и напроситься с ним на завтрашний утренний лов.
        - Для этого существуют туристические лодки, сеньорита,  - удивился Рикардо.
        - Я знаю. Но это все не то. Пожалуйста, я помогу вам.
        - С вашими-то руками.
        - Я только кажусь слабой.
        Отец рыбака Рикардо был военным летчиком во время гражданской войны. Его товарищем был парень из России. Русские были отличными пилотами, и они называли их «курносые». Руссо… Отец говорил ему, что они никогда не забудут тридцать шестой год и той помощи, которую им оказали руссо. Но женщина на корабле…
        - Я останусь завтра без улова,  - произнес Рикардо.
        - А вот и нет,  - возразила Вика.  - Я принесу вам удачу. По крайней мере постараюсь.
        - Я могу вас просто покатать на лодке,  - предложил Рикардо, когда Вика, приняв у него огромную корзину с тигровыми креветками - «гамбас»,  - шла вместе с ним к рыбному базару.
        Собственно говоря, пройти-то надо было всего несколько метров, но корзина весила немало. Вика нравилась Рикардо, в ее глазах была жизнь и совсем не присутствовало холодного любопытства туристов.
        - Нет, спасибо,  - сказала Вика.  - Извините, что попросила об этом. Вы, наверное, правы.  - Она поставила корзинку.  - Какие крупные. Знаете что, у меня легкая рука, продайте мне дюжину.
        - Не надо денег. Берите.
        - Нет, вы меня не поняли: продайте мне, и тогда у вас будет хорошая торговля. Для почина, как у нас говорят.
        - Что вы будете с ними делать?
        - Отнесу в кафе, и мне приготовят.
        - Утром?
        - Да. Дон Моранья добр ко мне.
        Рикардо это знал. Дон Моранья был его старым приятелем и рассказывал о русской сеньорите, которая каждое утро завтракает в его кафе. Дон Моранья очень любил поговорить. Он сказал Рикардо, что давно не встречал лучшей собеседницы. Рикардо подумал, что скорее всего она его просто вежливо выслушивает, не перебивая, оттого у дона Мораньи и создается впечатление, что они чудесно перебросились парой слов.
        - Креветки - не совсем подходящий завтрак. Однако если вы все же собираетесь есть их утром, позаботьтесь о большом количестве лимонов.
        - Позабочусь,  - пообещала Вика.
        - Дайте мне одну монету в сто песет.
        - За дюжину креветок? Таких огромных?
        - Да. Этого будет достаточно.
        Она прекрасно говорила по-английски. Рикардо знал это от дона Мораньи. Но с ним, и старый Рикардо оценил это, она говорила на своем ломаном испанском. Причем все лучше и лучше. Может, она действительно принесет удачу?
        Вика взяла свои креветки, попрощалась и пожелала Рикардо хорошей торговли. Она отправилась завтракать в кафе дона Мораньи.
        - Сеньорита,  - остановил ее Рикардо,  - завтра в пять утра я жду вас у своего причала. Ровно в пять.
        - Спасибо!  - Вика расцвела в улыбке.  - Огромное вам спасибо!
        Рикардо лишь пожал плечами и начал раскладывать свой товар. Вряд ли она принесет удачу, однако ничего не случится, если он возьмет завтра выходной. Она милая девушка, и вроде бы совсем скоро, в воскресенье, она уезжает. Рикардо подумал, что воскресенье не лучший день, чтобы куда-либо ехать.
        Возможно, креветки Рикардо были действительно хороши. Как и рыба и осьминоги - пульпос. Как бы там ни было, но корзины Рикардо в это утро оказались пусты еще прежде, чем другие рыбаки успели продать даже половину своего улова.
        - Сеньорита, в ваших взаимоотношениях с морем скрыта какая-то страшная тайна?
        Вика подняла голову и невольно улыбнулась:
        - С чего вы взяли?
        - Креветки. Вы завтракаете креветками.
        - Да, а что вас удивляет?  - спросила Вика, разглядывая своего неожиданного собеседника: он был очень загорелым, и, надо признать, он был красивым.
        - Их надо запивать белым андалусским вином. Оно прекрасно оттеняет их вкус. Вы же не станете утверждать, что пьете с утра вино?
        - Вы правы. Так уж сегодня вышло. Обычно я завтракаю…
        - Дайте угадаю… Рокильяс… Верно? Сладкие блинчики.
        - Да, сладкие блинчики.  - Вика удивленно посмотрела на него.  - Откуда вы знаете? Я впервые попробовала их здесь.
        - Они вкусные. Я тоже их люблю.  - И он улыбнулся, а Вика подумала, что давно не встречала такой хорошей улыбки. Потом она поняла, что разглядывает этого человека с несколько чрезмерным интересом. У него были жаркие черные волосы, которые трепал свежий утренний ветерок и которые иногда падали ему на глаза. Что, впрочем, было не страшно - глаза прятались под солнцезащитными очками, и разноцветная веревочка от них контрастировала с живописной щетиной на смуглых щеках. Он был действительно очень загорелым и даже, наверное, несколько подсушенным солнцем, как люди, проводящие большую часть времени на пляже. Одежда была более чем веселенькой - широченная цветастая майка серфовой фирмы «O’Нил», выцветшие, но, судя по всему, не старые широкие джинсы и какие-то парусиновые сандалии на босу ногу. Еще у него был чувственный рот, и когда он приподнял очки, оказалось, что под ними прячутся красивые карие глаза. Достаточно теплые, но присутствовало в них что-то то ли от контрабандиста и поножовщика, то ли от человека, который все время выписывает безумные пируэты на доске для серфинга. Тепло этих глаз вполне
могло быть обманчивым.
        «Чудесный солнечный бездельник,  - подумала Вика,  - какой-нибудь местный сердцеед-плейбой».
        И вдруг в голове совершенно неожиданно мелькнула мысль о такой вот необычной версии курортного романа. Но то, что ее ждало дальше, заставило Викины глаза округлиться, и хорошо, что они были спрятаны под солнцезащитными очками «Рей-Банн». Потому что местный сердцеед-плейбой перешел с английского, причем совершенно чистого, без акцента, языка на такой же чистый, без акцента, русский.
        - Здорово я вас разыграл,  - сказал он.  - Обычно так знакомятся местные буржуйцы, заводя разговор ни о чем.
        - Знаю,  - произнесла совершенно ошарашенная Вика, понимая, что впервые ее язык опередил желание ее мозга произносить именно это слово.
        - Местный бармен сказал мне…
        - Дон Моранья?  - пролепетала Вика.
        - Моранья…  - Он посмотрел на нее внимательно, затем усмехнулся и кивнул.  - …что одна русская особа интересовалась насчет инструктора по серфингу.
        - А вы инструктор по серфингу?  - выдохнула Вика, почувствовав, что ей от этого становится немного легче. Действительно, а что здесь такого? Наш парень, инструктор по серфингу, выглядит как плейбой, потому что торчит с утра до вечера на пляже в обществе полуголых бронзовых девочек, а с вечера до утра пляшет с ними на местных дискотеках, а потом… Впрочем, какое ей дело, чем он занимается с ними потом? Английский знает хорошо, потому что общается здесь со всеми… Но черт его побери, у него даже не было русского акцента! Обычно наших видно за версту, а этот… И, почувствовав себя уже спокойнее, она сказала:  - Инструктор… Значит, вы сможете поучить меня?
        - Нет, я не инструктор,  - возразил он,  - у нас здесь большая компания на досках…
        - На чем?
        - На серфингах. Принято говорить «на досках». Я в этой компании единственный русский. Так что теперь нас будет двое.
        - Но я через несколько дней уезжаю,  - произнесла Вика, снова сетуя на язык и понимая, что следовало сказать что-то совсем другое.
        Он посмотрел на нее с интересом и снова усмехнулся. Это была не улыбка, как в начале разговора о креветках, а именно усмешка. Очаровательная, но усмешка.
        - В воскресенье?  - спросил он.
        - Моранья…  - догадалась Вика.  - Он вам сказал?
        - Моранья.  - Тот согласно кивнул.  - Вы здесь знаменитость, единственная русская.
        - А вы?
        - Они знают только, что я из Восточной Европы. Наверное, серб. Или словак.
        - Понятно.  - Вика уже полностью взяла себя в руки и теперь контролировала ситуацию.  - Значит, вы готовы обучить меня серфингу.
        - Готов, все же веселее…
        - И сколько мне это будет стоить?
        И вот теперь он улыбнулся. А потом, пожав плечами, мягко произнес:
        - Договоримся.
        - Но учтите,  - сказала Вика,  - я плачу за вещи ровно столько, сколько они стоят.
        - Тогда, возможно, вы переплачиваете.
        - После обеда «хорошо задует», будет ветер.
        - Я немного стою на доске. Совсем немного.
        - Очень хорошо. Тогда вам нечего ковыряться в штиль, приходите после обеда.
        - А у вас маленькие доски или большие?  - Вика решила проявить свою осведомленность в вопросе.
        - Разные. Есть и маленькие. Вас, наверное, интересует класс «фанатик», если я правильно понял?
        - Наверное.
        - Вот и отлично. Спросите Алексиса. Меня, кстати, Лехой звать. Местные говорят Алексис.
        - Лехой? Алексис…
        - Да. А…
        - Вика. Виктория.
        - Значит, «победа».
        - Лучше просто Вика.
        - Хорошо. Вон там. На пляже. В три. Кстати, у моего дедушки была «Победа». Машина.  - Потом он посмотрел на нее внимательнее.  - Вам можно в три. Вы уже загорелая.
        - До вас мне далеко.
        - Это верно.
        - А вы здесь давно?
        Он снова быстро взглянул на нее:
        - Достаточно давно…
        Он ушел, а Вика осталась за столиком и смотрела на свои креветки.
        Это была самая сумасшедшая компания, какую Вика встречала в своей жизни. Эти серферы говорили на каком-то своем языке и о каких-то совершенно своих вещах. Они были милы и открыты, но в то же время представляли собой людей отдельной породы. Они узнавали друг друга, как Вике показалось, по каким-то тайным знакам. Никто никого ни о чем не спрашивал, но она поняла, что многие из них путешествуют по миру в поисках ветра и волн и что единственное место в Европе, где можно неплохо покататься на доске без паруса,  - это Бискайский залив. она с удивлением узнала, что, например, симпатичная пара рыжих молодоженов работает в одной из крупнейших фирм в Силиконовой долине, но это было сказано совсем по другому поводу, и Вика решила, что говорить о бизнесе здесь совсем неуместно.
        Им было очень весело вместе. Отношения людей, которых связывает только поклонение природным стихиям. Потом, когда начало вечереть, они пили пиво и смеялись, а у Вики с непривычки болели мышцы спины. А потом все разошлись по своим делам. Многие - по двое. Почти все разошлись парами. Так будет точнее. Вика ушла одна.
        - Сеньорита, а вы разве не ужинаете сладкими блинчиками?
        Вика рассмеялась. Алексис, Леха,  - он был все в той же одежде, хотя уже наступил поздний вечер. Уже было по-южному темно.
        - Ты всегда пристаешь к женщинам, которые едят?
        - И еще - которые поют. По-моему, так это называлось?
        На ты они перешли уже днем, когда Алексей учил ее ловить ветер и посоветовал «не отклячивать задницу».
        - Я вот подумал, что ты скоро уедешь…
        - Необработанный материал?  - Вика рассмеялась и неожиданно покраснела. С моря дул бриз.
        - В смысле?
        - Я слышала, как ты на пляже, указывая приятелю на двух здоровенных девиц, назвал их необработанным материалом.
        - А, помню. Ты наблюдательна. Голландские девушки - всегда необработанный материал.
        - Правда, что тебе тридцать семь?
        - Правда.
        - Я думала, ты пошутил. Выглядишь намного моложе.
        - Беззаботная жизнь. Море, пиво, музыка… Вот сейчас к тебе пристаю. С чего стареть-то?
        - А чем ты занимаешься?
        - Ты же видела - катаюсь на доске.
        - А еще?
        - Еще на мотоцикле.
        - А еще?
        - Иногда сплю со своими клиентками. И…
        - Кстати.  - Вика оборвала его.  - Насчет клиенток. Мы не договорились насчет оплаты.
        - По-моему, мы сейчас это делаем.
        - Слушай, перестань паясничать, хотя учти - я умею вести бизнес.
        - Как скажешь.
        - Ты меня действительно заинтриговал. Все это очень необычно.
        - Что именно?
        - Как ты живешь здесь…
        - Почему? В Испании много русских. Не в этом городе, но в Аликанте полно. Целые поселки. Народ понакупил себе вилл.
        - У тебя здесь дом?
        - Нет, я так не думаю. Просто, по некоторым обстоятельствам, мне пока лучше не возвращаться в Россию. Надеюсь, скоро все закончится.
        - Ну вот, ты меня интригуешь все больше и больше.
        - Не бери в голову. Думаешь, все это так важно? Послушай, тихо, слышишь - шум прибоя? Вот это действительно важно.
        - Хорошо. Можно последний нескромный вопрос? На что ты здесь живешь, любитель прибоя?
        - Граблю бензоколонки.
        - Ты бандюга?  - Она рассмеялась.
        - Нет, что ты, так, ворую по мелочи. Вот украл себе одежду. То, что нравится, оставляю. Что не нравится - продаю на блошиных рынках. Тут их полно.
        - Я больше не буду задавать тебе никаких вопросов.
        - И правильно. Лучше поедем в одну деревню, там будет старинный, чуть ли не языческий праздник. И прекрати обижаться.
        - Я не обижаюсь. На самом деле. Извини, что пристала к тебе с расспросами. Господин Любитель Прибоя, Вор и… Бабник. Ой, а может, ты кидала?
        - С ума сойти, какая ты воспитанная. Едем?
        - Мне надо тогда забрать машину.
        - У меня есть. Правда, на двух колесах. Тебе понравится.
        Вика посмотрела на огромный тяжелый мотоцикл с вынесенным вперед, раза в полтора дальше, чем обычно, передним колесом.
        - «Харлей-дэвидсон»? Специализируешься по эксклюзивным вещам?
        Он кивнул:
        - Легенда Америки.
        - Ты его тоже украл?
        - Нет, для этого он слишком велик. Я его угнал.
        - Ты водить-то его хоть умеешь?  - усмехнулась Вика. Этот развлекающийся повеса нравился ей все больше.
        - Сейчас и узнаем. Я угнал его пять минут назад.
        Они неслись по ночной автостраде. Вика обхватила его за пояс и отметила, что у этого крепкого парня (какой к черту парень, если ему тридцать семь лет!) нет на животе ни капли жира. Потом, неожиданно для себя самой, она прислонилась к его спине щекой. И ей вдруг стало так спокойно. Она чуть повернула голову и увидела звезды, свисающие искрящимися гроздьями в черном до густоты небе. Куда-то отступили шумы автострады, и Вика услышала нечто другое - безмолвный, но мощный голос стихий, тех, что над головой, и тех, что внутри ее. Потом она опустила глаза. Ее щека все продолжала касаться Лехиной спины. Вика чуть повернула голову, уткнулась в спину носом и… с трудом подавила желание его поцеловать.
        «Харлей-дэвидсон» покинул автостраду. Они съехали на дорогу, ведущую к маленькой рыбацкой деревушке.
        Большая часть компании серферов находилась уже здесь. Они пили красное вино. На деревянной подставке перед ними шипела огромная сковорода. У каждого была деревянная ложка.
        - Это фабаду,  - сказал Леха.  - Обжоры.
        - Что это?
        - Там белая фасоль с кровяной колбасой. Еще кусочки сала и ветчины. Очень вкусно. Пойдем к ним.
        Рыжие молодожены, да и все остальные, приветствовали Вику как старинную подругу, они что-то кричали и махали им руками. Молодожены всучили Вике чистую деревянную ложку и усадили ее между собой. Леха оказался по другую сторону стола. Фабаду действительно было очень вкусно. Особенно на плоской деревянной ложке. Вика подняла глаза и встретилась взглядом с Лехой. Улыбнулась.
        - Вон твои любимые морепродукты. И попробуй сыр. Это как-то называется… сейчас вспомню…
        - Кабралес?
        - Нет.  - Леха покачал головой.  - Это местный сыр. Я смотрю, ты неплохо ориентируешься.
        - Я?!
        - Знаешь всех рыбаков и трактирщиков. Названия местных деликатесов. Ты не в первый раз в Испании?
        - Впервые. А ты?
        - Я давно люблю эту страну. Смотри!
        Неожиданно послышался какой-то шум. Вика решила, что начинается местный рыбацкий праздник и сейчас будет какой-то танец, исполняемый исключительно мужчинами. Несколько крепких мужчин быстро встали в круг. И им на плечи так же быстро забрались другие.
        - Что они делают?
        Леха улыбнулся:
        - Смотри.
        Тем на плечи забрались юноши. Это был уже третий уровень. Но юношам на плечи, карабкаясь по телам, как по стенам, забрались подростки. Живая башня угрожающе накренилась, у них не было никакой страховки. Вика почувствовала, как у нее внутри все похолодело. Но это был еще не конец. Подросткам на плечи взобрались дети. Живая башня из пяти уровней. Те, на самом верху, были совсем малыши. Если они свалятся… Но ничего не случилось. Под бурю аплодисментов, гиканье и свист человеческая башня так же спокойно рассыпалась. Глаза у людей горели; Вика почувствовала, что это странное возбуждение, пришедшее вслед за страхом, наконец стихает. И только тогда поняла, что с силой сжимает Лехину руку.
        - Я, наверное, не умею танцевать фламенко,  - улыбнулась Вика.
        - Пойдем.  - Он повел ее в круг.  - Танец - это такая вещь, о которой ничего не знаешь, пока не начнешь танцевать. Тем более это не совсем фламенко.
        Гитары отбивали бешеный ритм. Вика подумала, что в жилах этих людей вместо крови течет расплавленное солнце. Она слышала страстные голоса и переборы струн и думала, что эта музыка, наверное, родилась раньше людей. Он был прав, когда говорил о танце. Вика чувствовала, как звуки и ритм пронизывают ее, она повторяла движения танцующих, она видела глаза, обращенные внутрь страсти, она отбивала ногами узор танца, и бушующая лава страсти пробуждалась внутри ее, лава, укротить которую мог лишь танец.
        Она смотрела Лехе (Алексис!) прямо в глаза, слушая ритм, отбиваемый хлопками в ладоши и ударами по гитарным струнам. Она не знала, сколько времени продолжался их фламенко; эта музыка говорила на языке той поры, когда между людьми, временем и стихиями не существовало граней. Ей было все безразлично, в мире осталась только музыка, мир стал танцем. Осанка испанских грандов, горделивые движения их дам, беспощадная нежность гитар…
        Их укрывали платками, как танцующих любовников, а потом неожиданно фламенко кончился и они оказались связанными лентой.
        Им хлопали. Испанские гранды и их женщины. И рыжие молодожены. А Вика непонимающе глядела по сторонам и на пояс-ленту, связавшую их. Какая-то царственная испанка, наверное, жена местного рыбака, укрыла их цветастым платком.
        - Лента,  - проговорила Вика, чувствуя, какими горячими стали ее губы.
        - Мы теперь жених и невеста. Ты должна меня поцеловать.
        - Это хорошо. Я… только…
        - Конечно, хорошо. Теперь ты не имеешь права мне отказать.
        Она отдалась ему прямо на пляже. Совсем недалеко от того места, где они танцевали фламенко. Она слышала, что танец продолжается, только теперь он принадлежал кому-то другому. И еще им двоим. Она, наверное, потеряла голову. Их укрыла ночь. И еще никогда ей не было так хорошо.
        Они были любовниками.
        Они ничего не знали друг о друге. Никаких обещаний.
        Их плоть сама сделала выбор.
        Вика, умница Вика, никогда не слушала голос плоти. Она, как и любая другая, наверное, втайне мечтала о принце. Теперь пришло время оплачивать счета. Совсем другие, подлинные счета. Какой-то курортный повеса, солнечный плейбой вскружил ей голову. Наверное, потом она будет жалеть. Она потеряла контроль. Она всегда сама выбирала себе партнеров по сексу.
        Песок под ее спиной был все еще теплым.
        Беспощадно нежный танец.
        Она хотела терять контроль.
        Она хотела, чтобы ночь была бесконечной.
        Потом они вернулись к столу. Праздник продолжался. Им смеялись и аплодировали. Молодожены опять усадили Вику между собой. Вика подумала, что ей абсолютно плевать, если эти люди примут ее за шлюху. Но в глазах окружающих была лишь радостная доброжелательность. А потом Леха заявил, что у него нет денег, и она, усмехнувшись - вот плейбой!  - оплатила счета.
        А потом они вернулись в ее гостиницу, в ее маленький и уютный номер и снова занимались любовью. Уснув лишь на несколько минут, когда за окном уже начинался рассвет.
        В то утро Вика и старик Рикардо наловили рекордное количество рыбы.
        - Море добро к вам, синьорита,  - сказал Рикардо.
        Он заехал за ней в три часа и сказал, что сегодня никакого серфинга. Он спросил, есть ли у нее вечернее платье, что-нибудь для оперы, и сказал, чтобы она взяла его с собой.
        - Куда мы едем?  - После рыбалки Вика проспала несколько часов.
        - Сюрприз. Надеюсь, тебе понравится.
        Она посмотрела на Леху - мотоцикл и та же форма одежды, что и вчера.
        - Вечернее платье для оперы?  - Вика пожала плечами.  - Я… ничего не понимаю.
        - У меня есть багажник. Ты просто должна взять его с собой.
        Через несколько минут они неслись мимо апельсиновых деревьев к подножию невысоких гор… Наверное, они развили слишком большую скорость, но Вика не ощущала ничего, кроме радости. Потом она увидела местный аэродром. Мотоцикл выкатил прямо на взлетную полосу и подрулил к трапу небольшого самолета. Экипаж вежливо поздоровался с ними. Они поднялись в самолет. Кто-то занес их багаж. Все происходило так быстро и неожиданно, что Вика даже не успела удивиться. Теперь она была уже не просто заинтригована. Когда за ними убрали трап, Вика поняла, что этот самолет ждал именно их.
        Самолет взлетел.
        Им предложили шампанского.
        - Все, теперь можно переодеваться,  - весело заключил Леха.  - Все поездки на «харлее» на сегодня закончены.
        Кроме них и экипажа, на борту больше не оказалось никого.
        - Что происходит? Ты можешь мне сказать?
        - Мы едем в Оперу. Тебе нравятся Пласидо Доминго и Лючано Паваротти?
        Вика смотрела на него, широко раскрыв глаза.
        - Ушам своим не верю,  - наконец произнесла она.  - Ты пригласил меня в Оперу? Мы едем слушать музыку?! Ты… Черт, но тогда мне придется не верить и своим глазам! Ты… ты… ты кто вообще такой?
        - Приличные девушки спрашивают об этом до перетраха.
        - Ах ты, свинья!  - Вика рассмеялась.  - Я катаюсь на серфинге, ворую мотоциклы… Ой-лю-лю…
        - Ни одно слово не было ложью. Иди переодеваться. До Мадрида лететь всего сорок минут.
        - Мы летим в Мадрид?!
        - Там прекрасный оперный театр. Он так и называется Опера. А я еще хочу предложить вам шампанского, сеньорита.
        - Ты псих! Ты знаешь, что ты сумасшедший?
        - Знаю. Мне это уже говорили. Но вчера, всего несколько часов назад, в твоем номере, а если уточнить - то в твоей постели, ты меня называла совсем другими словами.
        - Очень деликатно с твоей стороны мне это напоминать.  - Вика улыбнулась, к ее щекам чуть подступила краска. Но это вовсе не была краска смущения.  - Ты тоже, кстати, был красноречив.  - Она весело посмотрела на него. А потом уже действительно смутилась.
        - Еще одно слово,  - произнес Леха,  - и я последую за тобой туда, где ты будешь переодеваться, и заставлю повторить все сказанное вчера слово в слово.
        Прямо к трапу самолета в мадридском аэропорту подкатил лимузин. Вечерело, но было все равно жарко, под тридцать.
        - Нелегко в такую жару болтаться в смокинге,  - произнес Леха. В костюме он стал еще красивее. Он был похож на переодетого Тарзана. Какая-то нелепая история, чем-то похожая на перепутанную сказку про Золушку.
        Вика усмехнулась.
        Вечерняя испанская столица ждала их. Леха шепнул ей, что это один из лучших городов в мире.
        Потом они были в Опере. Они сидели в ложе, слушали арии из опер и держали друг друга за руку. Царственная Монтсеррат Кабалье, Хосе Каррерас, Лючано Паваротти…
        Это все напоминало сон. Словно Вика сначала попала в сказку, а потом на сказочный бал.
        И был очень поздний ужин в старом ресторане на Пуэрто-дель-Соль, где фонтаны подсвечивались разноцветными огнями всю ночь. А потом они пошли к фонтану и Вика пыталась достать монетку и прямо в вечернем платье загремела в воду. А Леха из солидарности бросился за ней.
        Вика совсем потеряла голову. Они целовались, как влюбленные подростки.
        Но когда они, смеющиеся, заявились в роскошный отель на Гран-виа и капли воды продолжали бежать по ним, что вызвало недоумение у одних постояльцев и восторженное понимание у других, ночной портье не выразил никаких признаков беспокойства. Он даже бровью не повел. Он был полон достоинства, такта и подчеркнутой вежливости. Он поставил перед Лехой ключи, не пластиковую карту, а настоящие ключи с тяжелой резной болванкой, и поинтересовался, не будет ли каких-нибудь распоряжений.
        - Клубнику со сливками и виски для леди,  - усмехнулся Леха.  - Ой, простите, забыл: для леди - чистого спирта.
        - В ваш номер?
        - Разумеется.
        - Насчет спирта сеньор, конечно, пошутил? Я так и понял.
        Вика склонилась к Лехиному уху:
        - Ага,  - и она ущипнула его за бок,  - у тебя здесь свой номер…
        - Предпочитаешь это делать, как вчера, на улице?  - Леха нежно коснулся губами ее виска.  - Я знал, что это тебе понравится. Тут чудесный парк - называется Ретиро. Там сейчас совокупляется половина Мадрида. Очень романтично. Если хочешь - пошли!
        - Засранец!  - Она снова ущипнула его за бок, а потом обратилась к портье:  - Вас не удивляет, что мы в таком виде?
        - Нет, мадам, лето в Мадриде жаркое, а вода так освежает. Если вы не намерены оставаться в таком виде и завтра, мы приведем вашу одежду в порядок.
        …Они всю ночь занимались любовью, а утром Вика обнаружила, что Лехи в номере нет. На подушке рядом лежали роза и записка: «Неотложные дела заставили меня уехать. Увидимся». И все. Больше ни слова.
        Она повертела в руках бумажку и произнесла:
        - Ну как же…
        В дверь постучали. Сердце Вики радостно забилось.
        - Входите.
        Это всего лишь принесли завтрак. На одну персону. Праздник закончился - началось похмелье. Всего шесть слов - и все.
        Увидимся…
        Вика обнаружила свою пляжную одежду, ту, что сняла в самолете, и вечернее платье - каким-то непостижимым образом его уже привели в порядок.
        Зазвонил телефон. Вика схватила трубку:
        - Алло?
        Это был портье.
        - Мадам, внизу вас ждет лимузин. Он отвезет вас в аэропорт.
        - Спасибо.  - Вика положила трубку на место и громко произнесла:  - Вот свинья!
        Через сутки самолет компании «Иберия» увозил Вику домой.
        И Андрей, и вся «разложившаяся тусовка», отдыхавшая с Викой в Марбелье, были прилично навеселе. Подходил к концу последний день их отдыха, и они решили основательно повеселиться. Они шумели, смеялись и выкрикивали какие-то лозунги. Андрей заявил, что только сейчас понял, что всегда был в душе испанцем. Его предложение захватить самолет и полететь обратно вызвало бурную поддержку. Руссо туристо, облико морале… Вика выпила с ними водки, а потом сидела одна и грустно смотрела в окно. Здесь, в небе, было очень много солнца, так же много, как и там, в Испании.
        Он, конечно, свинья, но самым печальным было другое. Вика поняла, что влюбилась.
        В Москве ждало много работы - все же за полмесяца накопилось прилично дел, и это было хорошо. Вика работала больше, чем обычно; как алкоголики пытаются заглушить свою тоску спиртным, так трудоголики борются с чем-то похожим при помощи работы.
        Но чувствовала себя очень несчастной. Обычный курортный роман - все скоро отболит, пройдет и забудется. Но ничего не проходило. Она действительно была влюблена.
        Андрей понял, что с Викой творится что-то неладное.
        - Я могу тебе как-то помочь?  - спросил он однажды.
        - Не можешь.
        - Если хочешь, куда-нибудь съездим на выходные.
        - Нет, Андрюш, спасибо,  - ответила Вика.  - Правда спасибо.
        Она нежно любила Андрея, наверное, догадываясь, что он все еще относился к ней не просто по-дружески, но тут уж ничего не поделаешь. Как в дурацкой пьесе: он любит ее, она любит другого, другой любит третьего…
        Вика очень обрадовалась, когда Андрей наконец нашел себе постоянную девушку.
        - Потрясающая девка,  - сказала Вика, и она вовсе не лукавила.
        Сейчас Вика ощущала себя как Золушка после бала, только ей даже не оставили хрустального башмачка. Она была богатой и несчастной. Очень несчастной.
        - С тобой что-то приключилось за эту неделю?  - спросил Андрей.
        Вика кивнула. В Андрее было то, чего не было в других. При нем она даже могла бы позволить себе расплакаться.
        - Что? В смысле…  - Он вдруг спохватился:  - Извини, пожалуйста. Не хочешь - не говори.
        - Что-то самое лучшее в жизни. Только все кончилось. Вот.
        - Извини.
        - Чего тут теперь…
        - Хочешь - поедем к нам с Любкой, она будет рада.
        - Она у тебя отличная.
        - Ну как?
        - Нет, Андрюш, спасибо. Мне надо еще раз посмотреть все договора с «Континентом». Завтра все же подписание. Это хорошо. Это очень важно. Это… Черт. Я похожа на дуру?
        - Конечно, как всегда.  - Он улыбнулся.
        Она все-таки прыснула, толкнула его в бок, потом сказала:
        - Вот так-то. Я еще поработаю. Почему мы подписываем все важные договора по пятницам? Знаешь, меня тоже бросили в пятницу…
        - До следующей пятницы я совершенно свободен.  - Андрей улыбнулся. Ее последнюю фразу он заставил себя не услышать.
        - Ладно.  - Вика вздохнула и уже серьезно проговорила:  - Главное, чтобы «Континент» завтра не сорвался с крючка.
        - Не сорвется.
        - Почему?
        - Потому что ты самая лучшая.
        Вика усмехнулась:
        - А ты мой самый любимый балда. Спасибо тебе.
        - Не сорвется. Вот увидишь. Все будет хорошо. По пятницам договора обычно подписываются.
        Вика и Андрей находились в главном офисе «Континента». Сейчас будут подписываться все бумаги, и они обсуждали последние детали. Им сообщили, что это очень масштабный договор; вице-президент Петр Виноградов уже приехал (Андрей сказал Вике, что Виноградов соответствует номиналу. «Что?» - Вика не поняла. Виноградов, второй человек в «Континенте», пояснил Андрей). Однако договор такого уровня будет подписываться лично президентом. Вике уже сообщили, что все проблемы между правоохранительными органами и руководителем «Континента» (их назвали «недоразумением») исчерпаны, все возвращается на круги своя, глава группы вновь приступает к исполнению своих обязанностей.
        - Он что, был в бегах?  - произнесла Вика, наклонившись к Андрею.
        Тот кивнул:
        - Там было круто. Его вроде полгода или год не было в стране. Они постарались не афишировать это дело.
        - Молодцы. Но я не знала, что это так серьезно. Я была уверена…
        - Успокойся, его подпись - чистая формальность. Договор проработан до мелочей, и он у нас в кармане.
        - Не опережай события.
        - Это дело ведет Виноградов.
        - Да знаю я… Сколько он меня развести пытался.
        - Тебе не подходит подобная терминология.  - Андрей мягко улыбнулся.
        - Очень даже подходит. Ты не знаешь всего.
        - Хочешь сказать, что он козел?
        - Похотливый кот. Но очень важный. Почти надутый.
        Андрей подмигнул ей. Впервые подобный диалог состоялся несколько лет назад, когда они решили уйти и создать свое дело. «Козел», «похотливый кот» и еще очень много терминов - это была их азбука, и они прекрасно понимали друг друга.
        - Но не козел?
        - Нет, умный, хоть и упертый. Однако - котяра…
        - Все будет хорошо, Вика.
        Вскоре почти все собрались, не было лишь президента, и решили начинать. Вику еще раз попросили выступить с мини-докладом, точно изложив все их предложения.
        - Если у меня заболит язык,  - тихо сказала Вика,  - ты меня поддержишь.
        - Не разговор,  - отозвался Андрей.  - Давай, удачи.
        Вика начала свой доклад, прекрасно выстроенный и продуманный до мелочей. Лица сидевших напротив людей сначала казались непроницаемыми, но Викина речь была живой, ироничной, хоть и крепилась к железному костяку логики. Да, не зря ее хвалят, голова у девки варит, золотая голова, а то, что ноги от ушей,  - так это даже лучше… В глазах у Викиных слушателей появилось что-то новое и живое: сквозь завесу непроницаемости начал пробиваться интерес, желание обсуждать, задавать каверзные вопросы, которые Вика с легкостью отбивала, и через десять минут поняла, что Андрей прав - договор у них действительно в кармане. Потрудились они не напрасно, потрудились они на славу. А потом, когда Вика ответила на наиболее каверзный вопрос, появился президент. Он сделал знак, чтобы не отвлекались, и быстро прошел к своему месту во главе стола. Уселся, поднял голову и посмотрел Вике в глаза. И тогда она почувствовала, что слова, слетающие с ее языка, вдруг стали тяжелыми, как будто каменными, они застревали у нее в горле, вызывая удушье и не давая ей говорить. Вика не изменилась в лице, она пыталась продолжать свой доклад,
несмотря на то что сердце бешено колотилось у нее в груди. Она посмотрела на Виноградова, на всех остальных, на Андрея, а потом произнесла:
        - Извините. Мне надо выйти.  - Она бросила взгляд на Андрея.  - Ты продолжишь?
        - Конечно.  - Он поглядел на нее встревоженно.  - С тобой все в порядке?
        - Продолжи…
        - Конечно, конечно, не беспокойся.
        Замешательство было недолгим; Вика вышла, а Андрей остался отвечать на вопросы и заканчивать дело.
        Еще одно короткое замешательство: вслед за Викой вышел президент.
        …Она стояла у окна, грудь ее плавно вздымалась, кулаки были сжаты. Секретарь, командующая в приемной, решила, что у этой «пробивной шлюхи» наконец что-то не вышло. Видимо, у мадам что-то не стыковалось, вот и стоит как молодая кобылка и цокает копытом. Секретарь была суперпрофессионалом в своей области, дамой в возрасте. Для витрины здесь держали несколько длинноногих девочек, но настоящей хозяйкой в приемной была она. Секретарь - так она по крайней мере считала - знала про «Континент» все. И весь порядок в этой огромной империи держался на ее мудрых и усталых плечах. Звали ее Лидией Максимовной. Понравиться ей в делах с «Континентом» уже было половиной успеха. Так она считала. Да и не только она одна. Эта молоденькая кобылка, которая, видать, сделала карьеру, прыгая из постели в постель, Лидии Максимовне сразу не понравилась. Еще до начала совещания Лидия Максимовна решила поставить ее на место; нет начальства - сиди, жди в приемной. Та уселась в кресло, закинула ногу на ногу. Конечно, что у нее еще, кроме ног-то… Закурила. Лидия Максимовна сказала, что у них не курят.
        - Извините,  - она затушила сигарету,  - просто у вас здесь пепельница.
        И улыбнулась.
        «Нечего мне глазки строить,  - подумала Лидия Максимовна,  - порядок есть порядок. Здесь серьезное учреждение, а не стриптиз какой-то».
        Потом появился Виноградов, расцеловал ей ручки, провел в зал. Что ж, на то Лидия Максимовна и профессионал, чтоб знать все о субординации. Виноградов - солидный мужчина, но слаб к женскому полу. А потом появился Алексей Игоревич и, видать, быстро поставил принцессу на место. Вот и выскочила вся бледная, не поймет, куда ей - то ли обратно, то ли в умывальник.
        Алексея Игоревича Лидия Максимовна очень уважала. Еще бы, умница и такой красавец, здесь в него все, кто тайно, кто явно, влюблены, и его ножкой на ножку не прошибешь. Мужик - умница! Она поглядывала на Вику, что называется, вполглаза и была очень даже довольна, что кобылку поставили на место.
        Дверь открылась. Из зала совещания вышел Алексей Игоревич. Лидия Максимовна вся подтянулась. Кобылка вздрогнула. Резко повернулась и произнесла:
        - Ты мерзавец! Свинья! Как ты мог со мной так поступить?!
        Лидия Максимовна сначала даже ничего не поняла. Этого не может быть. Она настолько не могла в это поверить, что быстренько убедила себя, что просто ослышалась, а сказано было нечто совсем другое.
        - Я тоже рад тебя видеть,  - произнес Алексей Игоревич.
        Он сказал ей «ты»? Или Лидия Максимовна опять ослышалась?
        - Свинья!
        Лидия Максимовна внутренне напряглась. Потом случилось то, что привело Лидию Максимовну в состояние легкого ступора. Кобылка влепила Алексею Игоревичу звонкую пощечину. Нижняя челюсть Лидии Максимовны непроизвольно двинулась вниз - это что за безобразие здесь творится, она заявилась сюда драться или договора подписывать?! Кобылка снова занесла свои рученьки (нет, она явно собиралась драться) и совершенно отчетливо произнесла слово «негодяй».
        Лидия Максимовна побледнела. Она лишилась дара речи.
        Алексей Игоревич схватил эту девицу за руку:
        - Хорошо, согласен. Успокойся.
        - Ты мерзкая свинья! Это я должна успокоиться?!
        - Я же не кричу.
        - Еще бы ты…  - Кобылка захлебнулась в собственном крике. Она снова захотела ему врезать. Алексей Игоревич крепко держал ее руку. Не просто держал… он ее обнимал, а кобылка еще и вырывалась.
        - Успокойся,  - произнес Алексей Игоревич.  - Нам надо закончить дело.
        - Иди ты к черту со своим делом! Засунь его себе в…
        - Это не мое дело, это твое дело…
        Смысл происходящего стал медленно доходить до Лидии Максимовны, все же она была женщиной умной.
        - Прекрати драться, черт тебя побери!  - рассердился Алексей Игоревич.  - Я тебя в чем-то обманул?
        - Ты… ты…
        Лидия Максимовна уже бесшумно шла к выходу. Она открыла дверь, проскользнула в проход и, затворяя дверь за собой, увидела, что Алексей Игоревич сгреб кобылку в охапку.
        Лидия Максимовна понимала, что это может значить. Она очень быстро взяла себя в руки. Лидия Максимовна встала у двери часовым. И когда в приемную хотел пройти один из коммерческих директоров, Лидия Максимовна предостерегающе подняла руку.
        - Туда нельзя!  - властно произнесла она.
        …Он снова ее целовал. Он ее победил еще раз. И глупая и покорная Вика отвечала на его поцелуи и была счастлива как последняя дура.
        - Ты опять обманываешь меня?  - пролепетала она.
        - Конечно.
        - Зачем?
        - Потому что я мерзавец. И свинья, и… кто еще?
        - Негодяй.
        - Вот.
        - Почему ты со мной так поступил?
        - Я же написал, что мы увидимся.
        - Ты все знал с самого начала?
        - Да.
        - Гад.
        - Это новое слово?
        - Да.
        - Если честно - не совсем.
        - Что - не совсем?
        - Когда я спросил насчет креветок, я ничего не знал. И когда учил тебя серфингу - тоже. Потом, вечером. Все сопоставил, попытался вспомнить, где тебя видел, и попросил выслать твою фотографию. Тогда все и понял.
        - Смеялся?
        - До колик.
        - И когда повез меня в деревню - тоже?
        - Да, все время. Кроме маленького промежутка, того, на пляже. Если помнишь, нам было не до смеха.
        - Ты можешь меня поцеловать?
        - …
        - Почему ты мне ничего не сказал?
        - Ты бы все равно не поверила. Мне было хорошо с тобой, я не хотел ничего портить.
        - Мне тоже… Мне тоже было хорошо. А потом, все это время, очень плохо.
        - Мне нельзя было возвращаться, ты знаешь. Но я следил за деятельностью компании. Где я нахожусь, точно знали всего несколько человек. Я очень рад, что вы выбрали на завтрак креветки, сеньорита.
        - Ты был таким чудесным, таким солнечным…
        - А ты напоминала старую рухлядь.
        - Гад.
        - Ты не хочешь начать звать меня по имени?
        - А если это опять вранье?
        - Я ведь ни разу тебя не обманул.
        - Ты меня бросил. И мне было очень плохо. Так не поступают. Ты мог мне все рассказать.
        - Я не знал, что тебе рассказывать. Теперь знаю.
        - Ты мог бы объяснить, я бы все поняла. Это все было слишком волшебным, чтобы… Я уже взрослая девочка. Ты, наверное, женат?
        - Пока еще нет. Надеюсь, что скоро буду.
        - Поздравляю. Ты… Я ведь все бы поняла.
        - Ты умная, я знаю.
        - Как все ужасно…
        - Ты не рада меня видеть?
        - Теперь даже не знаю. Все это… черт… Она хоть красивая?
        - Кто?
        - Твоя невеста?!
        - Страшна, как атомная война.
        - Так тебе и надо. Хотя меня все это не касается. Ты знаешь, я, наверное, сейчас расплачусь. Черт…
        - Не надо. У меня к тебе деловое предложение.
        Она горько усмехнулась.
        - Меня интересует твоя компания…
        Его слова стали звучать где-то вдали.
        - Я знаю, как получить ее наиболее эффективным способом. Выходи за меня замуж.
        Она вскинула голову и посмотрела ему в глаза. Это уже подлость…
        - Тебе что, доставляет удовольствие издеваться надо мной?
        - Нет, мне нравится с тобой спать. И меня интересует твой бизнес. Ну как, выйдешь?
        - Прекрати паясничать. Пожалуйста.
        - Черт, я делаю тебе официальное предложение.
        - Ты… у тебя же невеста.
        - Да, она страшна, как атомная война. Жрет по утрам креветки и трахается с первым попавшимся серфером. Но я готов потерпеть. Что мне остается…
        - Ты… Скажи, ты сумасшедший?
        - Полагаю, что нет. Хотя многие хотели бы так считать. Это к делу не относится. Я в последний раз тебя спрашиваю - станешь моей женой?
        - Ты… ты доиграешься.
        - Да или нет?
        - Ты доиграешься, черт тебя побери! Дошутишься! А что, если я возьму и не стану отказываться? А?! Что будешь делать?
        - Прекрасно, значит, все решено.
        - Подожди…
        - Что?
        - Ты понимаешь, что делаешь?
        - Всегда. Кроме того момента на пляже.
        - Господи…
        - Не преувеличивай. Хотя я тронут.
        - Но…  - Вика покачала головой.
        - Хорошо. Ты согласна, да? Не говори, что нет.
        - Мы ведь… совсем не знакомы…
        - Ерунда, брак - категория экономическая. Тебе любой подтвердит, что я редко ошибаюсь с выбором.
        - Что ты несешь?
        - Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Если ты согласна, я не стану этого откладывать. Я знаю загс, где нас распишут прямо сегодня. И мы обвенчаемся в церкви. Я все это время думал о тебе. Я еще в Испании понял, что со мной что-то не так. Поэтому и сбежал. Я обещаю сделать тебя счастливой.
        - Ты…
        - У меня нет детей, жен, я не скрываюсь от алиментов. У меня высокая зарплата, говорят, что я не жадина и вроде бы неплох в постели. Что еще? Да, мне кажется, я тебя люблю. Это все.
        Вика не страдала излишней сентиментальностью. Она почти не знала, как это - по-женски всплакнуть. Но в последнее время она с трудом сдерживала слезы. А тут не выдержала, и слезы потекли по ее щекам. Леха, глядя на нее, подумал, что только сейчас ему ответила согласием самая прекрасная женщина на земле.
        Лидия Максимовна приоткрыла дверь и немедленно ее захлопнула.
        Они целовались… Уже больше десяти минут. А это неспроста. Алексей Игоревич так себя не вел никогда. И если разобраться, то эта кобылка очень даже неплоха. И она не кобылка вовсе. А весьма милая молодая женщина.
        Господи, как она влепила ему! Алексею Игоревичу… Видать, было за что.
        И потом пора, ему тридцать семь лет, сколько можно в бобылях-то ходить?
        - Ну можно, что ли, пройти?  - произнес кто-то.
        - Нельзя,  - строго ответила Лидия Максимовна.
        - Да что там происходит?!
        - Когда надо будет знать, тогда и узнаешь.
        Они вернулись в зал заседаний. С обоими что-то случилось.
        - Мы не подписываем этот договор,  - произнес Алексей Игоревич.
        Андрей в упор посмотрел на него, потом на Вику. Что-то произошло? Что-то сорвалось? Оба были похожи на лунатиков.
        - Готовьте другие документы,  - произнес Алексей Игоревич.  - О слиянии компаний…
        - Засранец,  - прошипела Вика,  - ты у меня хоть спросил?
        - По законодательству имущество супругов принадлежит им в равных долях.  - Леха тихо рассмеялся.  - А жена вообще должна следовать за своим мужем, и все такое,  - добавил он. Она тоже смеялась.
        Что происходит? Они действительно походили на двух лунатиков.
        - Все понятно?  - спросил Алексей Игоревич.  - Надо подготовить документы о слиянии. Да, еще. Мы решили пожениться.
        Наступила гробовая тишина.
        - Вы удивлены?  - спросил Алексей Игоревич.  - Мы решили, что это самый эффективный способ нашего взаимодействия. Заканчивайте дела без нас.
        Паузу нарушил Виноградов. Он начал хлопать в ладоши. Через несколько секунд аплодисменты и поздравления неслись со всех сторон.
        Они действительно взяли очень большую скорость, эти беспечные ездоки.
        Так или иначе, в деловом мире Москвы появилась самая красивая и самая влюбленная пара. Через несколько месяцев Алексей ввел Вику в совет директоров «Континента».
        - Когда Александр Македонский был ребенком, подростком, отец подарил ему на день рождения великолепного коня,  - объяснил Леха свое решение.  - Укротить его никто не мог. Именинник смог. «Македония для тебя слишком мала»,  - с грустью сказал папа, царь Филипп.
        - Что ты хочешь сказать?  - спросила Вика.
        - Пора тебе выходить на более широкий оперативный простор. Я ввел тебя в совет директоров. Кстати, коня звали Буцефал.
        Виноградов и еще несколько человек были против, однако они признали компетентность Вики и ее умение очень быстро обучаться.
        А потом у Вики начались самые чудесные изменения, которые могут произойти в жизни женщины,  - она была беременна.
        - Решили завести ребенка?  - как-то поинтересовался Андрей. И, помедлив, добавил:  - Это так чудесно.
        - Полагаю, что двух,  - улыбнулась Вика.
        - Станешь кормящей Мадонной?
        - Все же ты у меня балда.
        - Как же с американским путем? До тридцати пяти лет карьера, а только потом - дети. Сама мне говорила. Как же с американцами?
        - Пошли они к черту!
        Ровно через девять месяцев после свадьбы, и это уже отдавало какой-то народной патриархальностью, в семье Вики и Лехи появились два чудесных близнеца - девочка и мальчик. Вика и Леха маленькие. Мальчик оказался старшим.
        Вика кормила близнецов полгода. Малышам было по восемь месяцев с небольшим, когда Вика и Леха поехали в горы кататься на сноубордах в местечко Сан-Антон, западный Тироль, Австрия. Детки отправились в путешествие вместе с родителями. Беременность, роды и материнство сделали Вику краше, но мягче. Однако после восемнадцати дней, проведенных в горах, вернулась прежняя Вика. Та, о которой Андрей говорил: «Самая сумасшедшая и самая лучшая». А Виноградов понял, что в руководстве компании появился еще один, и очень перспективный, топ-менеджер. Правда, очень похожий на топ-модель.
        Примерно в это же время к «Континенту» начал присматриваться Лютый. Ему было что предложить «Континенту».
        - Послушай, он же бандюга,  - сказала Вика о Лютом.
        - Бывший бандюга,  - уточнил Леха.  - Он человек жесткий, но умный. И по большому счету порядочный.
        - Твоя страсть к аферам уже вышвырнула тебя однажды из страны.
        - И очень хорошо. Из-за этого некая креветочная обжора стала моей женой. Злые языки говорят, что дама эта очень даже ничего.
        - Ага! Новая афера - новая жена… Вот что ты задумал!
        - О нет, еще раз я всего этого не переживу.
        - Что?!
        - А ты думала, купание в фонтанах, секс на пляже… Или это уже название какого-то коктейля?
        - Поцелуй меня.
        - Так. Секс не на пляже, а в кабинете президента? Это очень возбуждает, сеньорита. А как вы?
        - Я люблю тебя,  - неожиданно сказала Вика.
        - Так-так-так.  - Он по-прежнему улыбался губами, но его глаза стали нежными и теплыми, впрочем, ненадолго, в них опять вернулся лихой блеск поножовщика.  - Если не учитывать того, что ты кричишь в постели, ты мне это сказала в первый раз. Ты это знаешь? Ты, мать двоих детей?!
        - Балда…
        - Да только из-за одного этого я пойду на альянс с Лютым! Нормальный папка. И имя отличное - Лютый.
        - Говорю же - балда!
        - Послушай, мать двоих детей, у нас есть два выбора, и оба связаны с моим столом. Либо мы занимаемся работой, либо мы занимаемся любовью.
        - Не будь провокатором. Ты же знаешь, что я выберу.
        - Я так и знал, что работа для тебя дороже. Что ж, надо назначить встречу с Лютым, пора вас знакомить.
        - Ты не очень ли?
        - Что?
        - С карьера в брод? Или как там это величать?
        - Это дело долгое, Вика. Я просто хочу, чтобы мы пока втроем пообедали. А потом хочу тебя послушать. У него толковые мысли.
        - А я хочу, чтобы мы вдвоем поужинали. Причем в постели. И чтобы была уже ночь. Вот чего я хочу.
        - Вы пристаете к женатому мужчине.
        - Знаю.
        - Он президент крупной компании…
        - Знаю.
        - Он сексуальный маньяк.
        - А вот это я знаю лучше, чем кто-либо другой.
        - Тогда - сдаюсь…
        Они были счастливы. И ночи Вики были единственными и настоящими ночами в ее жизни. Люди могут быть богаты, здоровы. И влюблены. Но разве люди могут быть настолько счастливы? Небо тоже обладает завистью. Не говоря о тех, кого вы порой считаете близкими друзьями.
        Однако это продолжалось еще долго. По крайней мере некоторое время. До того рокового дня, когда все неожиданно изменилось.
        2. Часы
        Вещи говорят о себе больше, чем кажется. Этот старый урок Учителя Цоя Ворон усвоил очень хорошо. И сейчас он вдруг понял, почему часы, золотые часы «Longines», подарок Лютого, расплющенные и остановленные выстрелом омоновца, не давали ему покоя.
        Они выбрались из больницы, как Ворон и планировал, на машине «скорой помощи». Только когда достигли поворота с Рублевского шоссе, того самого поворота, который оказался роковым для менеджера фирмы «Сладкий мир» Савелия Башметова, Ворон позволил Лютому позвонить его переполошившимся людям и сообщить, что «хозяин уже рядом» и с ним все в порядке.
        Они подъехали к дому Лютого, который еще совсем недавно был местом свадьбы, местом прибежища счастливых людей с их планами и надеждами, а теперь выглядел пустынным и трагичным, словно затонувший «Титаник». Великолепный дом с ползающим по стене лифтом, дом о пяти этажах, много стекла и ломаных линий - отличный проект; теперь этот дом был холодным и чужим, и никто не смог бы поручиться, что его скоро удастся кому-нибудь обжить. Теперь Лютый знал, почему в тот роковой день отверстия трубки телефона, отверстия, в которые надо было говорить, показались ему черными пустотами, бездонными зловещими провалами.
        - Я найду их,  - проговорил Лютый.  - Я обязательно их найду.
        Между тем прошлое все больше становилось прошлым, а их ждало еще очень много дел. Вряд ли кого-либо могла интересовать (в том смысле, что ей угрожает опасность) оставшаяся в реанимации Марина, юная вдова, для которой все закончилось в день свадьбы, но Лютый приказал все же усилить ее охрану.
        Это было первое его распоряжение.
        Второе - он приказал разыскать по телефону Монгольца. Он будет говорить с ним сам. Если они не собираются добить друг друга - пора говорить.
        Третье - он видел Вику на похоронах, прощаясь, она принесла ему свои соболезнования, но… что-то показалось Лютому странным. С ней он тоже будет говорить сам.
        Он не даст покоя никому из этих людей. До тех пор, пока не поймет, что же все-таки произошло и что происходит. И еще Лютый наблюдал за Игнатом. Он думал о том, что его одноклассник, друг детства, с которым их развела в разные стороны судьба, да вот беда свела вновь вместе, сделал несколько часов назад с людьми Монгольца. Практически голыми руками. Но удивительно, как Игнат все продумал. Он ведь был готов к чему-то подобному. Оказался готов к такому развитию событий. Он, подобно мальчишке, крал в больнице скальпели и складывал их в своей тумбочке для личных вещей.
        - Игнат, ты чего,  - спросил, увидев это, Лютый,  - решил поупражняться?
        - Так, на всякий случай,  - сказал тот небрежно.
        На всякий случай. Такой, как сегодня. Стилет… Лютый вдруг с каким-то холодным ужасом осознал, что, несмотря на внешнее спокойствие, Игнат всегда находится в готовности. Жизни почти не удается застать его врасплох. Что творится в голове у этого человека? Что творится в его сердце? Он был верен своей работе, фанатично предан своему делу. И ушел. Что-то произошло, и он ушел. И никому ничего не рассказывает. Он одинок, как Робинзон Крузо на своем острове. Он мог бы очень дорого продавать свое умение. И жить безбедно. Но тогда бы это стало предательством дела, от которого он все равно ушел.
        Ушел. Но не предал.
        Как-то тот же Игнат сказал Лютому, что прочитал на досуге рассказ, хороший рассказ. Он назывался «Победитель не получает ничего». Лютому тогда это показалось удачной игрой слов. Победитель - это тот, кто получает все! Лютый умел получать все. И умел много терять. Но, наверное, он не был готов терять так много. Почти все. Теперь название этого рассказа больше не казалось ему лишь удачной игрой слов.
        И еще: с глухим гневом, с черной изматывающей тоской он думал, что если б Игнат был с ним с самого начала, то, возможно, случившегося на свадьбе удалось бы избежать. Но Лютый прекрасно знал, куда ведет подобный путь, и отгонял от себя эти мысли. А потом Игнат прервал его тяжелые раздумья.
        - Мне нужен хороший секундомер,  - сказал он.  - Срочно.
        - Что случилось?
        - Пока не знаю… Вернее, пока рано говорить. Ну-ка, бомби свою коллекцию часов, мне нужен самый лучший секундомер.  - Игнат отрешенно покачал головой. А потом посмотрел на Лютого - в его взгляде сейчас совсем не было той холодной выцветшей синевы.  - Мне кажется, я… я кое-что понял. Начинаю понимать.
        - С этой стороны? Да?
        - Да. Они шли оттуда. Разбились на два отряда. Одни - через главные ворота, другие - через ограду поперли.
        - Вон из того леса? Правильно?
        - Где мы их и видели.  - Рыжий водитель указывал рукой на сосновый бор.  - Да. Вот до этой части ограды.
        - Все правильно. Ближе они бы подойти не смогли. Их стало бы видно из дома, прямо со двора, со свадьбы. А не только с верхнего этажа, из библиотеки. Правильно?
        - Да. Они укрывались там, в лесу. Все правильно.
        - Как ты, рыжий, выразился?..
        - «В нашем бору - сто ОМОНу»… Полный лес ментов.
        - ОМОН находился там, в лесу. А киллеры уходили вот через эту часть ограды. Вот здесь. Они собирались уходить через реку. По крайней мере предварительное следствие…
        - Ладно, подожди. Секунду подожди.
        Хотя Лютый уже вставал и пользовался костылями, передвигаясь на небольшие расстояния, сюда, за ограду дома, его выкатили в коляске. С ним были охрана, рыжий водитель и, конечно, Игнат. Тот пока ничего не объяснял. Он был странно задумчивым, но Лютый его просьбу выполнил, и сейчас швейцарский хронограф «Омега» находился у него в руках. Это был лучший секундомер, оказавшийся в доме. Игнат направился к лесу. Туда, где в день свадьбы укрывались бойцы ОМОНа и их командир, Павел Лихачев, которого сначала не очень радовала перспектива охранять бандитскую сходку, а потом…
        …Стилет дошел до леса. До соснового бора, где в день свадьбы укрывался ОМОН. Внешне все походило на какие-то сумасшедшие соревнования. Лютый сидел в кресле у ограды собственного дома с секундомером в руке. Рыжий водитель стоял поодаль со стартовым пистолетом, поднятым вверх. Да, это были странные соревнования, только их аналог некоторое время назад унес очень много жизней. «Мы проведем небольшой следственный эксперимент» - так Стилет назвал то, что они сейчас делали. Расплющенные пулей часы, давний подарок Лютого, покоились в его кармане.
        Игнат вошел в молчаливую прохладу соснового бора. Он пытался отвлечься, придумывая себе диалог с несуществующим собеседником,  - эксперимент должен быть чистым, никаких натяжек. Игнат коснулся рукой сухой коры дерева, увидел выступающие капли густой и пахучей смолы.
        - Канифоль,  - пробормотал Игнат.  - Полезна для струн, также можно паять. Оловянная проволока, канифоль, радиодетали… А это настоящая смола.
        Лес был полон скрытой жизни, которую вели его подлинные хозяева. Они знали безжалостные и прагматичные законы этой жизни, они следовали им уже триста миллионов лет. Игнат смотрел, как несколько муравьев пытались справиться с трупом стрекозы, как мощные челюсти перегрызли тельце пополам и работа пошла - то, что когда-то было стрекозой, двинулось сейчас в свое последнее путешествие в сторону муравейника. И тогда прозвучал хлопок выстрела стартового пистолета.
        - Взрыв,  - произнес Игнат. Помедлил еще секунду.  - Так, пошли… Вперед.
        И Игнат побежал. Сначала он двигался вдоль кромки леса, потом оказался на открытом участке, на секунду остановился, словно отыскивая глазами тот участок в ограде дома Лютого, где появился ОМОН. Хотя он уже прекрасно понимал, что им не надо было искать этот участок. Он вдруг вспомнил их первый визит в деталях, тот визит, после которого Лютый сделал необходимые звонки, и ОМОН ушел. А потом появился снова. Вот как получилось - этот подлинный рисунок, прятавшийся под верхним слоем краски, нравился Игнату все меньше. Уже в свой первый визит они «развели» их. С каким-то странным ощущением опустошенности он понял, что они приходили вовсе не для того, чтобы предложить Лютому свои услуги. Кто там был? Командир отряда, парочка «искусствоведов в штатском» - скорее всего это были они - и ребятки в масках. Три, нет, четыре бойца. И если предположить, только предположить, что это и были те самые снайперы, то…
        Рисунок выглядел уж очень зловещим. Снайперам кого-то показывали? Кого? Кого-то из гостей или… Это, конечно, мысль дикая, это уже слишком, однако… Можно предположить и такое. Игнат вдруг почувствовал что-то, словно он увидел такую темную точку, что лучше сделать шаг назад. Да, похоже, в дело включилась команда тех еще игроков. Но сейчас Ворон бежал. И ограда дома была уже близко. Игнат был один. Омоновцы, разумеется, перебрались через ограду парами, помогая, выступая в качестве трамплинов друг для друга, а это быстрее. Значительно быстрее. К тому же Игнат был ранен. Он быстро приходил в форму, но все же левая рука не оказалась сейчас надежным подспорьем. Игнат перемахнул через ограду, приземлился на подстриженную траву, подождал немного, тихо комментируя паузу:
        - Вот мы приземлились. Оружие готово… Вот увидели Стилета… Огонь…  - И тут же громко крикнул:  - Стоп!
        В принципе он уже был уверен в результате. Но все-таки сомневался. Не мог позволить себе поверить догадке до конца. Не мог поверить, что удача так близко…
        - Сорок семь секунд,  - сказал Лютый.
        «Ну вот и все,  - мелькнуло в голове у Игната,  - нравится, не нравится - спи, моя красавица».
        - Ну и что, Игнат?
        - Нормалды, Лютый. Сорок семь секунд - это полный нормалды!
        - В чем дело?
        ЧАСЫ.
        «Золотые, остановленные выстрелом часы, Лютый, вот в чем дело. Твой подарок очень сильно помог нам. И его качество помогло. Потому что циферблат оказался абсолютно цел. Вещи действительно говорят о себе больше…»
        - Часы, Лютый, твои часы,  - произнес Игнат,  - на них три минуты.
        - Я тебя не понимаю, не тяни резину.
        - Часы… Мы нашли ниточку.
        - Видишь ли, так уж вышло,  - произнес Игнат,  - что я беседовал с этой актриской, подругой Монгольца. Ты мне еще не советовал, помнишь?
        - Да. Эта… Маша?
        - Настя. Но это не важно. Я накануне прилично надрался… Так прилично, в общем - в хлам… Даже не понял, с кем проснулся.
        - Бывает, брат. Но какое это имеет отношение?..
        - Послушай все, что я рассказываю… Словом, чтобы ты понял - я ничего не притягиваю за уши. Я восстанавливаю весь этот день. Это очень важно.
        - Ладно,  - глухо отозвался Лютый. Ему тот день в памяти восстанавливать было не надо. Теперь этот день будет его преследовать всю жизнь.
        - Словом, похмелье. Так, не очень, но все-таки. Я сказал себе, что до пяти вечера - ни рюмки. Потом появился… торт. И я посмотрел на часы. Потому что Настя предложила мне выпить. Было семнадцать часов одна минута. Я посмотрел на часы случайно, подумал, не пора ли мне махнуть водки. До семнадцати ноль одна оставалось пять секунд - это я утверждаю со стопроцентной гарантией. Понимаешь? Это случайность, но было ровно семнадцать часов пятьдесят пять секунд!
        - Я понимаю…  - начал было рыжий водитель.
        - Подожди,  - перебил его Лютый,  - подожди…
        - Пять секунд, за которые я успел понять, что происходит,  - произнес Игнат.  - Не совсем так. Я наблюдал за ними раньше, что-то мне не очень нравилось. Но после того как я взглянул на часы, я уже знал наверняка, что должно произойти. Я понял, что возможен направленный взрыв и что бомбу сейчас приведут в действие, но успел лишь вскочить из-за стола и…
        - Спасти мне жизнь,  - произнес Лютый. Он выглядел очень мрачным.
        - Да.  - Игнат поглядел на Лютого.  - Володь, я понимаю твои чувства, но… нам сейчас придется вспомнить все. Происходит взрыв. Быть может, было семнадцать часов одна минута, может быть, на секунду или две больше. Но только на секунду или две. Только. Там уже стало не до часов.
        - Да, потом все началось,  - произнес рыжий водитель.  - Я успел выбежать из дома, и почти сразу появился ОМОН.
        - Вот именно, «почти».
        - Что ты хочешь сказать?  - В глазах рыжего водителя тоже промелькнул проблеск догадки, а Лютый слушал Ворона молча. Он лишь становился все более мрачным.
        - Что никто и никогда не засекал бы время в этом кошмаре, так? Расчет оказался верен, если б не простая случайность.  - Игнат извлек из кармана расплющенный «Longines».  - Циферблат совершенно цел. Пуля расплющила браслет и бок вот здесь… и остановила механизм. Семнадцать ноль три. Вот - посмотрите…
        - Так. И?
        - Ты говоришь, что я словил одну из первых пуль. Правильно?
        - Если не самую первую.
        - Сколько времени прошло с момента появления ОМОНа до моего ранения? Я просил переговорить тебя со всеми, рыжий…
        - Я переговорил. Тебя зацепило сразу. Ты рванул за киллерами сюда, к ограде…
        - Да, помню. И удар по руке. Потом сюда.  - Игнат чуть коснулся левой стороны груди, места, куда вошла пуля.
        - Появился ОМОН и сразу открыл огонь. Первую же пулю схлопотал ты. Братва решила, что тебя завалили.
        - Значит, только ОМОН появился - и сразу?..
        - Ну может, прошло две-три секунды,  - вмешался Лютый.  - Я ведь это тоже видел.
        - Хорошо, пусть пять. Лютый, твой «Longines» остановился от омоновской пули. Это произошло в семнадцать часов три минуты! Точнее, в семнадцать часов две минуты пятьдесят девять секунд. Вот смотрите. Швейцарское качество. Часы стоят. Но при этом они целы. Только остановился механизм. Никаких деформаций стрелок тоже нет. И теперь мы знаем, как все разыгрывалось по времени. Согласитесь - картина очень странная.
        - Твари поганые,  - промолвил рыжий водитель.
        - Взрыв произошел в семнадцать ноль одну. Взрыв такой силы, что этого достаточно, чтобы начать немедленно действовать.
        - Ты хочешь сказать…
        - Я хочу сказать, что даже мне, раненному, со всеми накладками, понадобилось, как мы только что засекли, сорок семь секунд. Сорок семь секунд, чтобы услышать взрыв, принять решение, добежать от леса до ограды, перемахнуть через ограду и…
        - Открыть огонь,  - хрипло произнес Лютый.
        - Верно,  - согласился Стилет,  - открыть огонь по Игнату Воронову. Причем я делал все нарочито медленно. Они должны были реагировать гораздо быстрее.
        - Они для того и торчали в лесу…
        - Если действительно для этого,  - усмехнулся Игнат, но взгляд его неожиданно снова стал холодным.  - Взрыв происходит в семнадцать ноль одну, ОМОН появляется в семнадцать ноль три, бежать сорок семь секунд. НЕСТЫКОВОЧКА. Пропала минимум минута. Такая драгоценная, когда все решалось. Что делал отряд людей в камуфляже? Чем занимался ОМОН? Собирали грибы?! Когда в ста метрах от них шла настоящая война? Целая минута, а они были под боком.
        - Но ведь минута…  - рыжий водитель растерянно перевел взгляд с Ворона на Лютого,  - всего минута…
        - Только не в этой ситуации! Здесь минута - очень много.
        - Да, понимаю…
        - Может, тянули с решением?.. Черт, тоже не получается…  - Лютый раскрыл пачку, достал сигарету да так и замер с ней в руках.  - А может… ты не мог напутать?..
        - Может быть все, что угодно,  - спокойно и даже с некоторым безразличием произнес Игнат,  - только на самом деле мы имеем совсем другую картину. Мы получили ее совсем случайно - но меняется все! Отряд ОМОНа в сосновом лесу… Лютый, они, наверное… Каковы были их истинные намерения?
        - Ты хочешь сказать…
        - Что после взрыва еще минимум минуту ОМОН кто-то сдерживал. Кто-то заставил их ждать. И это факт!
        - Твари, их надо зарыть!  - вскинулся рыжий водитель.  - Выходит, менты все знали?
        - Нет,  - сказал Лютый и усмехнулся, только от этой усмешки повеяло ледяной убийственной тоской,  - их не надо зарывать. Нет, рыжий, совсем не надо.
        - Конечно,  - подтвердил Игнат.  - Ты понял, они - ниточка. Единственная наша ниточка. За нее надо тянуть.
        - Скорее всего - даже наверняка - бойцы ОМОНа ничего не знали.
        - Но как все грамотно, Лютый. Ведь тебе предлагали помощь. Ты сам от нее отказался. Даже если у них был какой сигнал, оперативная информация, они пришли к тебе, а ты сам их выпроводил вон.
        - Они спровоцировали меня.
        - Конечно. Уже тогда они играли в свою игру. Как?  - Ворон тяжело вздохнул.  - Что здесь, что? Отряд ОМОНа… Возможно, ими тоже кто-то удачно прикрылся,  - неожиданно проговорил Игнат,  - как Монгольцем. Понимаешь? Очень грамотно… Черт!  - Игнат сжал виски и нахмурил лоб.  - Что же здесь такое?.. Кто кого подставляет? Нас-то они, Лютый, вообще развели как лохов, но… Черт… крутые тут ребята… Но у нас есть одна ниточка, Лютый. И мы теперь можем за нее потянуть. И вполне возможно, что вытянем кого-то… Того, кто после страшного взрыва сдерживал отряд ОМОНа в течение целой минуты… Надо начать с их командира. Выясни все, Лютый, кто, что и так далее. И очень тихо. Потому что если о нашей минуте узнают, то быстро урежут концы. И так же грамотно… Те, кому была необходима эта пауза.  - Игнат взялся рукой за переносицу, поморщил лоб, затем неожиданно поднял взгляд на Лютого.  - Зачем? Зачем пауза? Зачем им была нужна эта минута?
        - Игнат, я все выяснил. Командира отряда зовут Павел Лихачев.
        - Ты ничего лишнего…
        - Нет, я все узнавал, как ты и говорил.
        - Что?
        - Что, мол, благодарен людям за грамотные и самоотверженные действия… мел всякую пургу.
        - Этот Лихачев и приходил тогда?
        - Да, светленький такой.
        - Вряд ли он, Лютый. Я таких знаю - честный малый, слишком прямолинейный… Для него одинаково несимпатичны и братва, и, как ты говоришь, контора…
        - Ты же… когда ты его мог видеть?
        - Я наблюдал за ними. Выгуливая девушку Настю под убийственными взглядами Монгольца, я их видел. Когда у вас получилась перебранка.
        - Про тех двоих ничего узнать не удалось. Я не нажимал.
        - Правильно. Этот Павел Лихачев скорее всего просто выполнял приказ, но начинать надо с него.
        - Это наш местный отряд. Те, судя по всему, были из Москвы. Говорят, вроде приезжал кто-то. Кто-то из конторы… Вашей конторы.
        - Что еще?  - Игнат не обратил внимания на последнюю реплику.
        - Они заладили, мол, мы вам предлагали помощь, вы сами отказались.
        - Грамотно… Они опять на шаг вперед.
        - Почему?
        - Потому что они тебе действительно предлагали помощь. Все это видели. Ты сам отказался. Да еще в грубой форме.
        - Они меня вывели…
        - Вот я и говорю - грамотно… Ты звонил начальству, требовал, чтобы их убрали, твой звонок зафиксирован.
        - Да, а они вернулись.
        - Выходит, на свой страх и риск. Прекрасная легенда.
        - Севастьянов их сначала убрал. Потом… Видишь ли, он с лапы кушает, но дикий перестраховщик. Он решил их снова прислать. С одной стороны - охрана нам, с другой стороны - охрана от нас. И нашим, и вашим.
        - И это грамотно. Они и Севастьянова твоего вычислили. Ты ведь посмотри, со всех сторон все гладко, не подкопаешься. Все выполняли должностные инструкции. Взятки гладки.
        - А целая потерянная минута?
        - Да, минута. Павел Лихачев… Если б не золотые часы «Longines», то все, что беспокоило Лихачева,  - это его совесть, больше ни к чему не подкопаешься. Теперь НАМ придется его побеспокоить, Лютый. И выяснить, чем же он занимался в лесу, когда под его носом шла настоящая война.
        3. Игра Санчеса. Начало
        Санчес откинулся на спинку глубокого кресла и прикрыл глаза. Чудесная белокурая головка одной из самых сладких шлюх на свете, довольно продолжительное время мелькавшая в области его паха, наконец-то исчезла. Наша красотка удалилась.
        Да, было неплохо. И столько стонов, что иногда Санчесу казалось, будто она играет с ним. Но потом он вспомнил, с какой сладострастной жадностью она захлебывалась его плотью, и успокоился - какая уж здесь игра! Просто наша красотка обладает необузданным лоном, и Санчес, может быть, чуть лучше других знает, что ей надо (а стоит признаться, что надо ей немало), и, пока это так, он будет держать ее, как держат наркомана на игле.
        Наша красотка всегда набрасывалась на Санчеса сразу, словно они были влюбленными, которые встретились после долгой разлуки. Виделись они действительно нечасто, да Санчесу было и впрямь хорошо с ней, но ее чрезмерные «как же я соскучилась!» иногда действовали ему на нервы. Но не сильно. Ему вообще мало что могло сильно действовать на нервы. Если не принимать во внимание происшедшее в последние дни.
        Наша красотка набрасывалась на Санчеса прямо у двери, и в эти первые мгновения он ощущал ее запах и понимал, что и его влечет к этой белокурой девочке с розовой кожей и с ненасытным желанием ощущать перманентный оргазм. А уж в перерывах ужины и всяческие разговоры, и то, что надо было Санчесу («Я узнала, что ты просил»), и то, что надо было ей («Между прочим, сексуальные эксперименты лишь усиливают влечение, так что ты напрасно насчет наручников».  - «Я?  - удивлялся Санчес.  - Что ты, милая, я с удовольствием закую тебя в броню и изорву твою плоть в клочья»).
        Вот и сейчас наша красотка лишь попробовала пару ложек паэльи (не беда, Санчес готовил плов в первую очередь для себя, но и немножко для нее) и сразу же занялась сначала его пальцами, потом шеей, грудью и животом, а потом тем, что интересовало ее больше всего.
        Санчес открыл глаза и посмотрел на две широкие плоские тарелки, полные плова. Ну хоть немножко попробовала. Все же он старался.
        - Тебе понравилось, милая?  - мягко спросил он.
        - Мне с тобой всегда хорошо, мой сладкий.
        - Я имею в виду паэлью.
        - То, что ты делаешь руками, мне тоже очень нравится.
        «Ой-ой-ой, какие мы остроумные»,  - подумал Санчес.
        - Мне нравится все, что ты делаешь. Ты же мой самый-самый… Но больше всего мне нравится то, что ты делаешь со мной.
        Самый-самый - это неплохо сказано. Ты тоже самая-самая. Самая сладкая шлюха с розовой кожей, которой очень нравится, когда ей делают больно.
        Только она ничего не понимает в настоящей боли. Санчес не задумываясь перерезал бы ей горло бритвой, если б появилась такая необходимость. И возможно, когда-нибудь он сделает это, если выяснит, что ее папашка сначала растерял все свои удачные мысли, а потом еще вздумал артачиться. Когда-нибудь, но не сейчас, потому что таких сладких девочек обижать нехорошо.
        - Как пап??  - Последнее слово Санчес произносил на французский манер.
        - Нервничает. По-моему, у него какие-то неприятности. То, что ты попросил узнать, я узнала. Если ты это имел в виду. А так все нормально…
        Неприятности. Еще бы! У него очень серьезные неприятности. Причем насколько серьезные, он еще не подозревает, но мы пока не будем об этом говорить.
        - Малышка,  - позвал Санчес.  - Надеюсь, насчет меня по-прежнему никто не знает? Я не имею в виду твоего папа, но, может, подруги…
        - Ты мой самый тайный любовник на свете. И самый сладкий. Не беспокойся, я у тебя умная девочка.
        Санчес бы с удовольствием не беспокоился, тем более насчет своей сладкой девочки, ведь дети не отвечают за поступки своих родителей. И она совершенно не виновата в том, что ее папа все-таки умудрился растерять некоторое количество удачных мыслей. Возможно, еще не все, и вот этот вопрос выходил сейчас на повестку дня. И его умная сладкая девочка очень даже сможет прояснить некоторые моменты. Не все мысли или все растерял наш папа.
        Теперь Санчес был уверен, что несколько дней назад его очень крупно подставили. Так крупно, как этого не случалось никогда в жизни. Он, Санчес, сделал всю самую ответственную и самую грязную работу, а ему даже не захотели сказать спасибо. Он провел все безукоризненно с самого начала, вплоть до мощного драматического финала. Это была великолепная трагедия, в стиле Вагнера, и Москва еще не скоро успокоится после черной свадьбы, черной мессы, исполненной виртуозом Санчесом, но… В самый последний момент его захотели столкнуть с уже несущегося поезда.
        Чем был «Континент» до того дня, как человек Санчеса переступил порог их шикарного офиса? Их чистенького, их респектабельного, их стильного, продвинутого, веселенького (или какого еще?) офиса? Пусть крупной, пусть влиятельной, но одной из множества довольно тривиальных компаний. Неизвестно, сколько бы он еще выдержал под натиском более жестких (может, вам больше нравится слово «жестокий»? Или, конечно, нет - «прагматичных») конкурентов.
        Чем был Лютый? Да, в последнее время он поднялся сильно. Его альянс с Щедриным и другими из-под многих бы выбил стул. Сколько криминальных баронов прибыло на свадьбу… Только где они сейчас? А?! Где? А Санчес пьет пиво, готовит паэлью и трахает самую сладкую дочку самого строгого (хитрец!..) папаши. Чем был Монголец? Монголец хитер, и он умел обходить людей на шаг вперед. С ним можно было отправиться в поездку на нашем необычном поезде… Да только для Санчеса все они были прозрачными.
        Санчес и почтенный пап? этой сладкой девочки несколько дней назад все уладили лучшим образом. Кого-то из них Санчес мог превратить в номер один. Конечно, он мог потрудиться для любого из них, ибо по большому счету он трудился только для самого себя. Причем ему было абсолютно все равно, кого превращать в номер один,  - настоящий скульптор может работать с любыми материалами, а то, что делал Санчес, было, бесспорно, искусством. Причем в его высшем проявлении.
        - Вы поможете нам?  - спросили у Санчеса.
        - Я не занимаюсь помощью, я делаю состояния,  - ответствовал он, перефразируя великого Уинстона Черчилля.
        И Санчес все устроил. Именно он, Санчес, а не ее пап?, мнящий себя машинистом. Тоже мне, великие водители кораблей умершей эпохи.
        Именно он, Санчес, и его люди вели все с самого начала. И теперь Москва обливается слезами, пережевывая эту страшную трагедию, но он не испытывает никакого чувства вины по отношению к погибшим. Там не было ничего личного, просто они оказались не на том поезде. Тот поезд шел в депо, и на его пути оказался гений разрушения, и это даже лучше, это лишь ускорило развязку и подняло ее на уровень подлинного драматизма. Сколько воров в законе, сколько блистательных людей, и в один момент все п-а-м-с!..
        Санчес и в этот раз все устроил самым лучшим образом, как когда-то с «Континентом», когда все эти безмозглые слепые сосунки растерялись и начали ныть, а он уже тогда видел все на много шагов вперед. И оказался прав. Санчес всегда оказывался прав.
        - Я уже скучаю, милая,  - позвал он.  - А паэлья стынет.
        - Я иду, мой котик.
        - К тому же мне хотелось накормить свою девочку прямо из рук.
        - Так делают узбеки. Насколько я могу судить, вы не чистокровный узбек, господин Прада.
        - Это верно.  - Санчес посмотрел на высокие бокалы - вино так и осталось нетронутым.  - И знаешь, в чем разница?
        - В чем, мой котик?  - Она вышла из ванной свежая, закутанная в огромное полотенце; ее чудные белокурые локоны рассыпались по плечам.
        - Узбек так поступает всегда. Испанец кормит руками, только когда влюблен.
        - Скажи это еще раз, радость моя…
        - Сперва паэлья. Я что, зря готовил?
        В принципе она совершенно не виновата в том, что ее пап? струхнул и начал терять удачные мысли одну за другой. Старый лис всегда знал, что Санчес опасен. Но старый лис был убежден в своем умении все держать под контролем. Он пребывал в уверенности, что Санчес - всего-навсего опасный хищник, на которого всегда найдутся укротители, а если надо, то и охотники. Он был уверен, что видит ситуацию насквозь, старый лис, и проглядел Санчеса у себя под носом. А тот был хозяином ситуации. Он всегда был хозяином ситуации, и ирония истории со старым лисом заключалась в том, что Санчес был хозяином и покровителем лона его единственной дочери. Весьма забавное положение. Он, так сказать, совмещал приятное с полезным. Но вот недавно Санчес что-то проглядел. Старый лис труханул. И великолепно подставил Санчеса, теперь он это знал наверняка. Он потерял лучших своих людей и, по мнению нашего папа, должен теперь очень глубоко и надолго залечь. Упасть в глубокую берлогу. И уже пущены охотники, рыщущие в поисках этой берлоги. А Санчес здесь, под носом. И он вовсе не собирается залечь. Он уже сделал несколько удачных
ходов. Старый лис очень сильно ошибся, когда начал все это, потому что Санчес не прощает людей, теряющих удачные мысли. И он ошибся, когда решил, что Санчес теперь - чудом уцелевший ходячий труп. Он ошибся. Потому что, несмотря на разгром, Санчес вовсе не является трупом, сбежавшим из морга. Его подставили по-крупному, как никогда в жизни, но при этом не учли одной мелочи - Санчес всегда был одиночкой. Он был соло. Виртуоз, исполняющий сольные партии. И он будет продолжать игру.
        …Она скинула полотенце, женщина с розовой кожей. Санчес смотрел на ее грудь с крупными розовыми сосками, становящимися красными, когда он до боли сжимал их, смотрел на плоский живот с мягкой ямкой пупка, смотрел на возбуждающее очарование сходящихся линий, предваряющих ее лоно, смотрел на маленькие пальцы ее ног и выгнутые бедра.
        У той шлюхи из «Континента», с которой не так давно Санчес тоже все уладил самым лучшим образом, были другие бедра. Она вообще была другая. И с дочерью старого лиса их объединяла только розовая кожа. И перед тем как все уладить, Санчес хотел ту шлюху, он хотел ее разложить, раздвинуть ее острые колени и, может быть, хоть в ней найти что-то особенное, что искал и не находил всю жизнь.
        Розовая кожа…
        Омут глаз, за которым должна быть бессмертная душа. Если бы Санчес отыскал эту душу, он готов был бы падать в нее, падать в этот омут, падать до конца и слиться с этой бессмертной душой… искал живое и ради этого был готов умереть, но… они все были одинаковые.
        Придуманные джунгли их волос.
        Придуманные ароматы их тел.
        Все одинаковые.
        Их оживлял Санчес, в своей голове. И иногда ему казалось, что, когда он уходил, они превращались в манекены, ожидающие следующих сеансов жизни. Им всем нужен был огонь, иначе они замерзали, им нужны были поцелуи, окрашенные кровью.
        Санчес с любовью посмотрел на дочь старого лиса и подумал, что ему будет очень жалко его сладкую девочку. Но что если это случится (если, конечно, случится, что не факт), то, может быть, это будет финальный акт их любви и, может, перед самым концом Санчес все-таки успеет заглянуть ей в глаза и увидеть там что-то…
        - Иди ко мне, любовь моя.  - Голос Санчеса стал низким, словно его наполнило прикосновение бархата.  - Сегодня нам не отведать горячей паэльи.
        Он заломил ей руки, она выгнулась, поворачиваясь к нему спиной, волосы упали вперед, обнажая две прелестные родинки на шее. Санчес впился губами в трепещущую выемку между родинками…
        Удивительная все же была история с этим тортом. Ведь тоже получился своеобразный шедевр - смерть оказалась запертой во что-то сладкое. А сколько трудов - эти тонкие гипсовые формы, которые они поставили взамен удаленных поверхностей, а потом заново покрыли все взбитыми сливками и кремом. Большая выемка (выемка между двумя родинками) в нижней части под днищем тележки, куда было упрятано оружие.
        Жених и невеста, тили-тили-тесто…
        Они были красивы - и жених, и невеста. И Санчесу действительно было жаль их. Они должны были умереть вместе или остаться жить вместе. В их глазах Санчес все же что-то видел. Такое всегда бывает в глазах детей и влюбленных. Но дети вырастают, а влюбленность оказывается всего лишь болезнью, от которой излечиваются.
        Он бы с удовольствием помог этой девочке, оставшейся в реанимации, встретиться со своим любимым, да не мог. Сейчас у Санчеса было слишком много дел.
        Они должны были жить вместе или умереть вместе. Умереть даже лучше. Что бы сталось с Ромео и Джульеттой, если б они остались жить? Если когда-нибудь Санчес встретится с ними, где-то в лучшем из миров, он обязательно, не теряя достоинства, перед ними извинится.
        Эта операция была великолепно подготовлена. Рассчитана до мелочей. Все люди находились на своих местах.
        Он прислонил ствол с глушителем к бритому затылку Шуры-Сулеймана и, как всегда, предвосхищая это странное ощущение, спустил курок - это был сигнал. Прогремел взрыв, и эхо от него еще не успело улечься, когда Санчес прицельным огнем снял уже трех охранников. Эх, Лютый, Лютый, где ж ты отыскал себе таких толстозадых и неповоротливых стрелков? А еще в хитрых играли, кое-кто из охраны был переодет и затесался среди гостей. Но парни Санчеса шквальным автоматическим огнем нейтрализовали выскочек. Погиб кто-то из гостей, он готов принести свои извинения. Но нечего было придуриваться, изображать из себя не пойми кого! Пока остатки этого смешного альянса, создаваемого Лютым (ни о ком из людей Санчес не думал плохо, тем более он никогда не позволял себе думать плохо о покойниках), еще летели к земле, парни Санчеса уложили две трети охраны. Они слишком замешкались, они слишком привыкли к спокойной и сытой жизни. А вот парни Санчеса были не из таких.
        Но среди всех этих скучающих и объевшихся людей все же нашелся один стрелок. И Санчес проглядел его. Он перехитрил Санчеса. Он нарядился модным плейбоем, спрятал глаза под дорогими солнечными очками, он развлекался с молодыми актрисами, как пустоголовый светский тусовщик.
        Он перехитрил Санчеса, сам не зная того. А это уже другой счет.
        Он опередил взрыв на долю секунды. Санчесу очень бы хотелось посмотреть в его зрячие глаза. Быть может, еще предстоит…
        То, что он сделал потом… Федор Крюков, приведший в действие взрывной механизм бомбы (церемониймейстер - надо же слово такое выбрать! Чего б они понимали в церемониях, эти люди, забывшие запах жизни), не был близким другом Санчеса. Но он был из его парней. И Санчес не раз рисковал своей шкурой за каждого из них. Это были его парни. И когда они уже уходили (потому что им было плевать на жизнь Лютого, с Лютым покончено, операция завершена), Санчес и увидел, что тот сделал с Федором Крюковым.
        Если б Санчес мог, он бы ему восторженно поаплодировал. А потом бы его убил. За одного из своих парней. Даже несмотря на то что он оказался настоящим стрелком и Санчес его очень уважал в то мгновение. Таким, как они, Санчес и этот неизвестный стрелок, предстоит встречаться в поединках, на суровых утесах, в легендарных странах лучших миров, где находят приют настоящие воины. Санчес поднял пистолет с улыбкой и готов был уже спустить курок, когда все переменилось…
        Его подставили, как никогда в жизни…
        ОМОН (интересно, почему с ними были снайперы?)  - они уложили его парней. Когда уже все было готово к отходу. Они появились там, где их никто не ждал. Ровно на линии, пересекающей маршрут их отхода. И начали вести прицельный огонь не разобравшись (или, напротив, очень хорошо разобравшись). Они появились на маршруте отхода и уложили его парней, а Санчес с трудом ушел. Как это могло произойти в такой панике?
        Его пытаются убедить, что это был случайный наряд. Боже мой, что же с этими людьми такое? Они так до сих пор не поняли, с кем имеют дело? Его парни завалили бы с десяток подобных случайных нарядов.
        Это были снайперы, и они вели его парней. Они вытолкали вперед дураков омоновцев, которые устроили там бешеную стрельбу-пальбу.
        А сами все сделали холодно и верно.
        Снайперы били по парням Санчеса. А когда Санчес попытался уйти, они начали бить по всем, кто был одет в белоснежные курточки-перчаточки официантов. Вот почему газеты потом подняли свое куриное квохтанье.
        А доведенная до полной паники охрана начала бить и по снайперам, и по омоновцам.
        Вспылили, словом, ребята. Так вышло. Они завалили гораздо больше людей, чем это сделал Санчес. У них так всегда выходит. Санчес хоть знал, во имя чего он это делает. Он над этим долго работал. И этот маскарад с тортом лишь должен был завершить драму.
        …А она стонала, эта сладкая девочка с белыми локонами.
        - Любимый, да, да, еще, еще,  - произносили сейчас губы женщины с розовой кожей.
        Санчеса подставил ее пап?. Санчес уже почти убежден в этом. У белокурой девочки пап?  - жгучий брюнет… Его удивлял этот факт. А она говорила - ничего удивительного, среди них есть и белокурые, и рыжие…
        Его подставил отец женщины, чьи выгнутые крепкие бедра Санчес сейчас сжимает своими смуглыми руками. Чью шелковистую спину несколько секунд назад ласкали его губы и в чье щедрое лоно он сейчас войдет.
        И им будет хорошо вместе. И она многое поможет ему прояснить.
        А он будет любить ее. И сделает ей больно, как она и хочет. Сделает ей еще больнее и еще сладостнее. И когда-нибудь останется только боль, после которой не будет уже ничего.
        Возможно, так и произойдет, хотя Санчесу будет ее жаль - уж очень она сладкая. Таких обижать нехорошо.
        Но он начал игру, которую сильно подпортили. А когда такое случается, то в силу вступают другие правила и может произойти всякое.
        Но пока этой сладкой стонущей девочке будет хорошо с ним. Им будет очень хорошо вместе. Пока еще будет. Сделаем ручкой: пока-пока… Пока.
        4. Расстановка точек
        Аркадий Степанович Петров, его жена Лена и их дети - семилетний Дениска и девятилетняя Наташа - не имели никакого отношения к событиям, произошедшим недавно в Москве. Они обо всем узнали из газет. В том числе и о существовании людей с грозными именами, такими как Лютый, Миша Монголец, Шура-Сулейман… Все это, конечно, было ужасно. Люди совсем сошли с ума. Превратились в зверей. Как такое можно было устроить на свадьбе? При чем тут эти молодые артисты, ребята совсем еще юные и принадлежащие к совершенно другому миру?! Такими вопросами задавалась Лена, жена Аркадия Степановича. Сам Аркадий фильма «Держись, братан!» не видел, зато его видел сосед Аркадия, бывший афганец, с кем по вечерам Аркадий Степанович любил переброситься парой слов с банкой холодного пива в руках. Сосед кино хвалил, говорил, что фильм суровый, жесткий, но «про правду». Стреляют много, национализма много, так ведь то ж и есть правда! Аркадий Степанович, бывший переводчик, а сейчас бизнесмен средней руки (туризм, туры в Анталию, шоп-туры в Италию и в Дубай, замки Луары и все такое), считал себя человеком интеллигентным, и вся эта
современная кинострельба его не особенно интересовала. Как и криминальные романы-боевики, наводнившие полки всех лотков и книжных магазинов. Раньше, в период застойной переводческой молодости, Аркадий Степанович читал Борхеса и Фридриха Ницше, «Рамаяну» и Германа Гессе. Теперь он не читал ничего, кроме рекламных каталогов-предложений мощных туроператоров, но подобное положение дел не мешало ему косо поглядывать на людей, увлекающихся криминальным чтивом.
        Последним приобретением Аркадия Степановича стала новенькая «шкода-октавия», лучшая тачка своего класса. И на хрен ему сдались все эти «мерседесы» и «лексусы», все эти атрибуты навороченной жизни, из-за которой постоянно находишься под пулей или близко к тому.
        Сюда, на эту чудесную солнечную поляну у небольшого лесного озера, Аркадий Степанович вывез семью на уже давно обещанный пикничок с шашлыками. Раньше все как-то не выходило, текучка на работе стала хронической, а в туристическом бизнесе, если он правильно поставлен, уик-эндов не бывает. Бизнес Аркадия Степановича был поставлен правильно. Он работал много, пахал как заводной, и на хлеб с маслом ему хватало. Многие друзья по институтской переводческой молодости кто спился, кто скурвился от непрерывного нытья, что все плохо, а некоторые сумели вовремя направить нос по ветру. Да несколько человек подались в большой бизнес. Но Аркадий Степанович нашел свою разумную нишу. Лишняя собственность - это лишняя ответственность. Только тем, кто ничего не имеет, жизнь миллиардеров кажется легкой и беззаботной. Про новых русских очень легко, конечно, рассказывать анекдоты, только это дикая, волчья и тяжелая жизнь. И по тяжести - куда там шахтерам! Потому что чем больше ваша собственность, тем тяжелее бремя вашей ответственности. По крайней мере Аркадий Степанович считал так. И еще он считал, что жить надо для
семьи, для своего небольшого, но позволяющего чувствовать себя человеком дела и для таких вот праздников на природе со своими малышами, которые очень незаметно и очень быстро вырастают. Вон уже, оглянуться не успели - одному семь, а второй вообще девять. Принцесса! А еще вчера Аркадий Степанович бегал в аптеку за памперсами для младшего и на вопрос о размере отвечал: «Нам самые маленькие». Да, ради таких вот праздников, выходных, устроенных среди недели, прямо в среду, потому что работа никогда не кончится и потому что по будням здесь пустынно и хорошо.
        А большие деньги? Аркадий Степанович считал себя неглупым человеком и, если б хотел, мог бы попробовать. Да вот только стоит ли так близко подходить к черте, за которой кончаются человеческие законы? За которой лучшим аргументом является отстрел и где только за родство с известным вором в законе (так это называл для себя Аркадий Степанович) ты можешь быть взорван на собственной свадьбе. О нет, Боже упаси…
        Аркадий Степанович взял приобретенный им в огромном универсальном магазине одноразовый мангал и запалил фитилек.
        - Ты фитилек-то прикрути,  - весело пропел Аркадий Степанович.
        Отличная штука этот мангал со своей сеточкой для жарки. Не надо связываться ни с углем, ни с шампурами, все быстро, стерильно, и в то же время жар мангал дает достаточно долго. Можно успеть в несколько заходов наготовить шашлыка для огромной компании. Чего уж тут говорить о двух с половиной едоках - мальчишка хоть в последнее время получше начал есть, а у старшенькой, Наташки, вообще живот к спине прирос.
        Мясо Аркадий Степанович замочил с вечера сам (вообще мясо бастурмят, как научили Аркадия Степановича его южные друзья); ему с восторгом помогал Денис, младший. Но если кому-то покажется, что младший у Аркадия Степановича - любимчик, то, конечно же, это не так. У родителей не бывает любимых детей, просто парень - лялька, а после того как в доме уже появилась нянька, ему и позволялось чуть больше. Ну, к тому же сын все-таки… Мясо они замочили в стеклянной кастрюльке (никаких уксусов - вино, лимон, лук, пряности…), а рыбу купили с утра на рынке. Вот ради такого утра, когда ты начинаешь день со своей семьей и когда глаза детей горят в ожидании праздника, когда у тебя есть дело, позволяющее всем вокруг тебя уважать,  - вот ради всего этого и стоит жить. Так думал Аркадий Степанович, раскладывая на сетке жаровни аппетитные ломти осетрины.
        Однако не все в жизни происходит сообразно вашим представлениям. И уже очень скоро ему предстояло убедиться, что его версия насчет несоприкосновения с криминальным миром больших денег не всегда выдерживает критики. Потому что на их праздничной солнечной поляне, где по будням практически никогда не было народа, появился огромный черный «мерседес».
        «Так,  - подумал Аркадий Степанович,  - кто-то из крутых на «шестисотом» пожаловал. Фу-ты ну-ты… куда деваться… Да еще два огромных джипа…»
        «Октавия» Аркадия Степановича была упрятана в тени сосен на опушке - дни стоят жаркие, и нечего превращать машину в сауну на колесах. Дым от их жаровни давно уже улегся, угли прогорели, и вновь прибывшие не заметили семьи Петровых, а может, просто не обратили на них никакого внимания. Аркадий Степанович подумал, что скорее всего гулянка новых русских не испортит им праздник: во-первых, «шестисотый» и джипы расположились с другого края полянки, а во-вторых, у людей свой отдых, а у них - свой. Он ожидал, что сейчас на свет извлекут пластиковую мебель с разноцветными зонтами от солнца, надувной бассейн (это в трех-то шагах от чудесного озера), врубят на полную катушку музыку (не дай Бог эту - «умпса-умса»), а может, еще начнет реветь водный мотоцикл - тогда можно о купании забыть. Перепьются - и давай выписывать круги на воде, не дай Бог чего… Высокая трава мешала разглядеть, привезли ли они с собой тележку с водным мотоциклом, и Аркадий Степанович позвал к себе сына. Пару недель назад на день рождения Денису подарили отличный бинокль с восьмикратным приближением, и теперь мальчик с ним не
расставался. Так всегда бывало с новыми игрушками. Они становились самыми любимыми, пока им не появлялась замена. Аркадий Степанович взял у сына бинокль, настроил окуляры под свое зрение и решил все же выяснить, как обстоят дела с водным мотоциклом, который он называл по-модному - ски-джет.
        - Если эти уроды приволокли с собой ски-джет…  - недовольно пробурчал он, припадая к окулярам бинокля.
        Потом была некоторая пауза, в течение которой Елене удалось втолкнуть детям по куску великолепно пропеченной осетрины, попытаться уговорить их запить рыбу томатным соком, вполне, впрочем, безуспешно, ибо дети предпочли «Доктора Пеппера», и заметить, что муж ее неожиданно побледнел. Стал белым, как шершавая бумага.
        - Аркашенька, ты себя хорошо чувствуешь?  - начала Елена.
        Аркадий Степанович повернулся к жене.
        - Леночка, быстро собирай детей,  - хрипло произнес он,  - и тихо-тихо… Не говорите ни слова.
        То, что Елена увидела в глазах мужа, заставило ее сердце бешено заколотиться, а глаза - в страхе искать детей, сразу и обоих, чтобы сначала схватить их в охапку, а уже потом выяснить, что случилось.
        …Не было никаких нарядных столиков, надувных бассейнов и модных ски-джетов. Не было вовсе. Единственная дорога отсюда шла мимо черного шестисотого «мерседеса» и двух джипов, расположившихся на другом краю поляны. Поэтому, если даже уехать прямо сейчас, бросив все: осетрину, собственноручно замоченный шашлык, так и оставшийся в стеклянной кастрюльке, чудесный одноразовый мангал,  - то все равно придется проехать через них… «Октавия» не джип, больше ей нигде не пройти.
        - Что случилось?  - проговорила Елена.
        - Тихо, т-с-с, молчи… Наталья, Денис, быстро к маме, и ни звука.
        Эти черные громадные автомобили, ставшие сейчас для Аркадия Степановича воплощением всего самого ужасного в жизни, привезли сюда своих ездоков вовсе не для веселого пикника.
        «Ну за что?  - простонал писклявый и перепуганный голосок в мозгу Аркадия Степановича.  - Ну ладно я, но детям-то моим за что?»
        Эти тяжелые металлические монстры находились здесь вовсе не по праздничному случаю. Не было ничего ажурного, разноцветного, никаких пикников.
        Вместо этого из черных джипов вышли вооруженные люди.
        «Братва, не стреляйте друг друга»,  - прозвучало в голове у Аркадия Степановича параноидальным мотивчиком. «На месте бандитской разборки погибла семья случайно присутствующих…» - это уже резануло по мозгу, словно лезвием бритвы.
        - Мать твою!..  - прошептали губы, ставшие вдруг бескровными.
        Аркадий посмотрел на жену, и то, что Елена увидела, заставило ее запаниковать: затравленный взгляд, и это даже хуже того выражения ужаса, который был в его глазах еще секунду назад.
        - Кто эти люди?  - спросила Елена упавшим голосом.
        - Это плохие люди, очень,  - произнес Аркадий, и вдруг, совершенно неожиданно, его страх прошел. Сменился. Но не безнадежным приступом смертельной отваги, заставляющим загнанного зверя бросаться в последнюю схватку, а совершенно человеческим пониманием того факта, что, кроме него, защитить любимую семью больше некому.
        - Леночка, идите в лес. Сейчас же. И не шумите. Быстро в лес.
        - А ты?
        - Я… я вас позову, когда будет можно. Если услышите выстрелы, сидите и не шелохнитесь, пока я вас не позову.
        - Ты что, с ума сошел?  - Теперь и она побледнела, стала белая как полотно.
        - Быстро уходите!
        - Идем с нами… Я без тебя никуда не пойду!
        - Наша машина, номера… Ты что, хочешь, чтоб они нас потом искали? Лена, уведи детей! Со мной все будет в порядке.
        Она не стала возражать. Она все поняла. Она взяла детей и, стараясь не шуметь, направилась в глубь леса. Но перед уходом посмотрела на мужа взглядом, полным тепла,  - так, наверное, провожали мужчин защищать свой дом от смертельного врага.
        Аркадий Степанович был совершенно прав: нет ничего хуже страха неизвестности.
        Может быть, они не заметят его «октавию», а может быть, им на нее глубоко наплевать. Но Аркадий Степанович должен знать это. Нет, конечно, зайчики никогда не будут воевать с волками. Зайчикам нужны уют и тепло, бешеным волкам нужны кровь и вечный зов ночных дорог. Но зайчики, наверное, могут охранять вход в свою норку, смотреть за этим входом, чтобы вовремя предупредить опасность. Это все, что они могут, но это и есть их долг. Пушистые зайчики тоже бывают мужского пола, и их долг - ходить кругами, уводя бешеных волков от своей норки.
        И может быть, существовала еще одна причина, по которой Аркадий Степанович припал сейчас к окулярам бинокля. Нет, конечно, прежде всего забота о семье. Но была еще одна причина. Вряд ли ее можно назвать просто губительным любопытством, скорее всего нет. Может быть… может быть, беленьким и пушистым зайчикам снились сны, что они когда-то тоже были бешеными волками. И тоже брели ночными дорогами, подгоняемые зовом крови и тоской полной луны, тоской, которую никогда не разгадаешь, и остается только выть, выть на волчий манер или на человечий.
        Аркадий Степанович смотрел в окуляры бинокля. От группы вооруженных людей отделились трое. Два человека с укороченными, милицейскими, версиями автомата Калашникова направились вдоль дороги и скрылись за густым кустарником. Видать, они ждали еще кого-то. Кто должен был проехать по этой дороге. Один человек направился в противоположную сторону, к двум березам, растущим недалеко от опушки леса. И Аркадий Степанович тихо поблагодарил Бога, что находился сзади этого человека. Он пообещал себе, если все кончится хорошо и он выберется из этой переделки живым, немедленно сходить в церковь. Потому что в руках у этого человека находилось самое безжалостное оружие уходящего века. Это была винтовка с оптическим прицелом. Аркадий Степанович почувствовал холодок в груди и какой-то незнакомый кислый запах во рту. Но снайпер залег между двумя березками, и пространство возле черных автомобилей перед ним прекрасно простреливалось, а Аркадий оказался у него за спиной. Поэтому он мысленно и поблагодарил Бога. При любом другом раскладе снайперу не стоило труда обнаружить в окулярах своего прицела Аркадия Степановича,
да еще с этим идиотским биноклем в руках.
        Некоторое время ничего не происходило. Вооруженные люди просто стояли. Потом дверцы шестисотого «мерседеса» открылись. Появился крепко сбитый человек, несмотря на жару, одетый во все черное. Большинство собравшихся, как и человек в черном, были, что называется, лицами кавказской национальности. А потом сердце Аркадия Степановича на мгновение остановилось - один из людей, курчавый брюнет, сухой и поджарый, словно боксер в легком весе, указал дулом пистолета на крышу «октавии», блеснувшую на солнце.
        «Ну почему, почему я не поставил ее чуть дальше?!  - пробилась в голову Аркадия паническая мысль.  - Идиот! Ну почему?!»
        Но человек в черном лишь покачал головой, и… об «октавии» было забыто. Все. Все кончилось.
        Сердце в груди Аркадия Степановича радостно забилось.
        - Чурки бл…  - выдохнул он.
        Потом вдали на дороге появились еще автомобили. Аркадий Степанович узнал черный удлиненный «линкольн-стрейч». За ним, поднимая легкую пыль, также катили два больших джипа.
        - Стрелка…  - прошептал он. «Стрелка - это святое»,  - вспомнилась фраза из старого анекдота.  - Дожил, на место разборки угодил.
        Он вдруг подумал, что самое правильное сейчас - постараться перебраться к жене и детям. «Октавия» и случайные шашлычники их не интересуют, а вот если его обнаружат здесь с биноклем… Потом ему пришло в голову, что они плюнули на «октавию» на время, если все закончится миром, а если, не дай Бог, что случится, дорога тут все равно одна… Никто на него не плюнул, просто никуда он не денется.
        Опять вернулся этот кислый привкус во рту. В траве стрекотали кузнечики. На него навалилась внезапная тишина, а потом он услышал… Он даже не смог в это сразу поверить - он услышал, как испуганной пичугой бьется в груди его собственное сердце. Потому что, видимо, не все кончится хорошо. Сейчас в бинокль он разглядел то, что прежде ему приходилось видеть в дурацких, нелюбимых им фильмах-боевиках. Из травы за двумя березками неожиданно поднялась еще одна фигура. Аркадий Степанович не верил своим глазам - он что, из земли вырос? Человек был в камуфляже, на лице маскировочные полосы. Лезвие ножа сверкнуло у горла снайпера. Аркадий Степанович зажмурился.
        Когда Аркадий открыл глаза, снайпер был все еще жив. Человек в камуфляже, не убирая ножа от горла, повернул его голову к себе, пальцы снайпера разжались, винтовку с оптическим прицелом он положил на траву. Некоторое время они смотрели друг другу глаза в глаза, снайпер был очень бледен. Но он молчал. Потом человек в камуфляже произвел какое-то незаметное, быстрое движение свободной рукой. Позже Аркадий Степанович рассказывал по большому секрету своей жене, что человек в камуфляже нанес снайперу удар по горлу, куда-то чуть-чуть выше сонной артерии. Он вырубил его («Скорее всего саданул по отключающей точке»,  - с простым мужеством в голосе говорил Аркадий), но не стал резать. А в следующее мгновение произошло то, что Аркадий Степанович не рассказывал никому. Потому что человек в камуфляже, с защитными полосами, пересекающими лицо, повернулся и посмотрел в сторону Аркадия Степановича. Он поднял руку, поднес палец к губам и покачал головой. Аркадий Степанович почувствовал, как что-то обжигающее потекло по его правой ноге. Он подумал, что, возможно, это был произведен бесшумный выстрел и теперь он
смертельно ранен… К счастью, из-за стоящей несколько дней сильной жары Аркадий Степанович надел сегодня шорты. Он посмотрел на свою правую ногу и убедился, что нет ничего страшного. Просто его мочевой пузырь непроизвольно опорожнился. В тот момент, когда Аркадий Степанович понял, что обнаружен. Это действительно было не страшно - жара сильная, все быстро высохнет. Но рассказывать об этом Аркадий Степанович никому не стал. А человек в камуфляже, оставив снайпера лежать у двух березок, прихватил с собой винтовку с оптическим прицелом и снова исчез. Словно растворился в траве. Словно был видением.
        И опять вернулась тишина.
        Потому что новая партия автомобилей уже остановилась. Вооруженные люди из джипов тоже уже вышли. Обе группы молча смотрели друг на друга.
        Потом дверца «линкольна» открылась и появился совершенно рыжий водитель. Он обошел вокруг машины и взял костыли, лежавшие на переднем сиденье. Затем открыл заднюю дверцу и помог выбраться человеку с поврежденной ногой. Тот тоже оказался рыжим. Он принял костыли и сделал несколько шагов в сторону «шестисотого». То, что Аркадий Степанович услышал дальше, чуть не привело его в состояние легкого шока. По двум причинам. По тону, с каким это было произнесено, и по смыслу сказанного. Такого тона, абсолютно ровного, не содержащего в себе никаких ожидаемых эмоций, ни легкой угрозы, издевки или радости, дружеского расположения или вины, усталости, сожаления, готовности к компромиссам, тона, не содержащего в себе абсолютно ничего, Аркадий Степанович еще не слышал.
        А содержание услышанного…
        - Ну, здорово, Монголец,  - произнес человек на костылях.  - Что, на пустыре? Как в старые времена?
        Пот по лицу Аркадия Степановича заструился ручьями.
        - Здорово, Лютый…  - человек в черном помедлил. Он говорил почти с неуловимым кавказским акцентом,  - коли не шутишь. Ты хотел меня видеть - вот я здесь.
        Опять секундная тишина. Глаза вооруженных людей горели страхом, агрессией и возбуждением. Но все молчали, словно немые, кроме двоих…
        - Почему, Монголец?  - Голос зазвучал совсем по-другому. В нем появились энергия, страсть, напор.
        - Что «почему»?
        - Нет, я не спрашиваю, почему ты это сделал, мне это известно. Я про другое кумекаю. Почему ты прислал их убить меня,  - он вдруг поднял костыль и довольно грубо ткнул в сторону кудрявого боксера в легком весе,  - не разобравшись даже для себя? Не спросив себя: как выходит - сначала подставили меня, теперь подставляют Лютого, может быть, так? По всем понятиям выходит - надо вперед разобраться. Вот я и спрашиваю тебя - почему? А может, ты не Миша Монголец вовсе? Может, я не знаю тебя? Тогда - объявись!..
        Повисла тишина. Тягучая, напряженная. Монголец, словно бык, уперся взглядом в своего собеседника, зрачки его стали очень темными.
        - Почему я должен тебе верить?  - наконец глухо промолвил Монголец.
        «Боже ты мой,  - подумал Аркадий Степанович с ледяным ощущением тоски,  - меня угораздило… Нет, то, что я слышу,  - это все правда? Это действительно те самые люди?! За что мне все это? Я ведь ни с кем никогда ничего не имел…»
        - Потому что мы приставили к башке по волыне, Монголец. Я не слышал твоего слова, ты не слышал моего слова, а уже…  - произнес Лютый.  - Пляшем как по нотам. Только с той разницей, что я не расставил снайперов за деревьями.
        Лицо Монгольца оставалось непроницаемым. Только боксер в легком весе перевел свой «Ланд-38» в режим автоматического ведения огня. И тогда из-за «линкольна» появился этот человек в камуфляже. Он шел медленно, и с него не спускали глаз, и с его ноши - целый арсенал… Он встал рядом с Лютым, посмотрел на Монгольца и его людей, затем положил на землю два милицейских «калашникова» и снайперскую винтовку.
        Воздух сразу же наэлектризовался.
        Монголец как завороженный смотрел на оружие, лежавшее на земле. Потом перевел взгляд на человека в камуфляже. Смотрел на него со странным холодным любопытством. Воздух задрожал. Мышцы людей напряглись, люди превратились в натянутые струны. Если какой-то сукин сын сейчас не выдержит…
        Горло и гортань Аркадия Степановича стали сухими и горячими, словно он испытал многодневную жажду. Вот они выхватывают оружие, и густую, почти осязаемую тишину взрывает грохот множества выстрелов. А потом они находят и убивают его и его семью…
        Аркадий быстро закрыл и открыл глаза, и страшное видение исчезло.
        - Все твои люди живы, Монголец,  - спокойно произнес человек в камуфляже.  - Это их оружие. Пусть себе лежит… Потом заберешь и людей, и оружие. Это все надо заканчивать, Монголец, пора.
        Миша Монголец смотрел на него, не мигая,  - давно незнакомые люди не обращались к нему на «ты». Вряд ли кто решился бы выказать ему подобное неуважение. Может, он вспомнил безумный рассказ Роберта о летающих скальпелях…
        - Пойдем, Лютый, пройдемся. Перетрем с глазу на глаз. А то здесь есть посторонние.
        Боксер в легкой форме сделал было шаг следом за Монгольцем, и тогда тот резко обернулся:
        - Я сказал - с глазу на глаз, Роберт!  - Голос прозвучал властно и чуть не сорвался на хрип, и только сейчас стало ясно, какое напряжение испытывал этот человек.
        Лютый и парень в камуфляже также обменялись взглядами. Затем Лютый кивнул, повернулся, выставив вперед костыли, и они с Монгольцем медленно двинулись по тропинке, ведущей к опушке леса.
        Отсутствовали они долго, и молчаливое противостояние между двумя группами людей ни на мгновение не ослаблялось. Роберт Манукян прислонился к «шестисотому» Монгольца и насмешливо глядел на людей Лютого. Он попытался что-то насвистывать, затем прекратил. Остальные лишь мрачно глядели друг на друга.
        Аркадию это время показалось вечностью. И прежде всего потому, что напряжение между двумя группами людей достигло своего апогея, и, шелохнись он хотя бы, они немедленно обнаружат его и на нем-то уж отыграются сполна.
        Наконец Лютый и Монголец появились. Они возвращались той же самой тропинкой, по которой ушли в лес. Монголец поддерживал Лютого под локоть. Но главное было не это. В свободной руке Монголец нес костыль Лютого.
        И вот тогда все переменилось. Словно кто-то проколол воздушный шарик.
        - Скажи, ара,  - ухмыльнулся рыжий водитель, обращаясь к Роберту,  - а правда, что армяне лучше, чем грузины?
        - Правда,  - подтвердил Роберт.
        - Чем лучше?
        - Чем грузины…
        Это был взрыв смеха. Они просто грохнули. Все, кто здесь присутствовал. Все начали ржать, как будто ничего лучше, кроме этого старого анекдота, в жизни не слышали. Иногда в их смехе проскальзывали радостно-истерические нотки.
        - Ну, братуха, сказанул!
        - Эй, ара, давай курить.
        - Ну, братуха, травись, не жаль.
        - Эй, ну сказал - чем грузины!
        - Пушку спрячь, ара…
        - Прикурить дай, зажигалка в машине…
        - Эй, Роберт,  - произнес рыжий водитель,  - мы с тобой перетереть собирались…
        - Теперь уже перетрем, ара…
        Лютый и Монголец вернулись к своим людям. Они еще некоторое время что-то говорили друг другу. И перед тем как проститься, крепко обнялись.
        «Господи, что это?  - мелькнуло в голове у Аркадия Степановича.  - Прямо как в “Крестном отце”…»
        В этом предложении точки были расставлены, но оставалось еще немало других предложений. Еще очень немало.
        А потом они сели в огромные черные автомобили и общей колонной двинулись прочь. Одна из машин вдруг просигналила, другая подхватила, и все превратилось в один режущий слух гудок, уносимый отсюда ветром.
        Аркадий Степанович поднялся наконец в полный рост и почему-то пропел:
        - Братва, не стреляйте друг в друга… Надо же,  - и он вдруг тоже рассмеялся,  - чем грузины…
        Пушистый белый зайчик сохранил свою норку. И матерые хищные волки ушли прочь от его зайчат и его зайчихи. Белой и пушистой… Которую он будет любить сейчас, отправив детей купаться на озеро.
        Только поест. Очень хорошо поест - мангал-то еще не остыл. А жрать так хочется, аппетит просто волчий… Осетрина и шашлычок…
        А потом он будет любить свою зайчиху. Возможно, прямо в «октавии», а может, еще где, и уж наверняка - дома. В теплой и уютной норке он будет любить свою зайчиху. Белую и пушистую. Он будет любить ее всю ночь.
        Оставалось еще немало других предложений с непоставленными точками. Еще очень немало.
        Вице-президент группы «Континент» Петр Виноградов находился в своем кабинете и испытывал дикое желание закурить. Пару месяцев назад он обнаружил, что начал очень быстро терять форму - ни футбол, ни положенный в его статусе теннис больше не приносили былой радости.
        «Лучше перепить, чем перекурить» - гласила известная народная максима.
        - Лучше переспать, чем перепить,  - сказала ему как-то его молоденькая секретарь-референт Юля,  - а курить - это вообще сейчас немодно.
        Петру Виноградову было плевать на то, модно или немодно курить. Просто появившаяся одышка, утренний кашель и уже привычные две пачки сигарет в день весьма красноречиво говорили сами за себя. Он понял, что надо завязывать, бросать.
        И ему для этого не понадобились всюду рекламируемые антиникотиновые таблетки, пилюли или пластыри, не понадобилась помощь врачей или шарлатанов, избавляющих от никотиновой зависимости за один день… Петр Виноградов был очень волевым и жестким человеком. Ему вовсе не требовалась помощь посторонних. Ни в каких вопросах. Тем более во взаимоотношениях с собственным организмом.
        Поступки формируют привычку.
        Привычка формирует характер.
        Характер формирует судьбу.
        Виноградов всегда контролировал всю эту цепочку. И в один из дней два месяца назад он просто сказал себе «нет». В один из дней два месяца назад, когда все это уже началось…
        Так или иначе, два месяца Виноградов не притрагивался к сигарете. Он не крутил ее пальцами, не вдыхал аромат табака, зажав сигарету между носом и верхней губой, подобно многим бросившим курить.
        И в его столе, в верхнем ящике, уже два месяца лежала невскрытая пачка сигарет «Бенсон и Хэджес». И все эти истеричные истории бросивших курить про бессонницу, крайнюю раздражительность, бешено набираемый вес не имели к нему никакого отношения. Единственное, что он изменил вокруг себя,  - это запретил курить в своем кабинете. А что здесь такого? Если он бросил, какого же ему, спрашивается, рожна превращать себя в пассивного курильщика?
        Но сегодня рука сама потянулась к верхнему ящику огромного полукруглого стола и извлекла на свет медно-золотую пачку. Петр Виноградов долго смотрел на темную полоску целлулоидной обертки; стоит ее рвануть, и пачка открыта, и обратного пути уже не будет. Как кольцо гранаты.
        Да, очень много вещей, для которых нет обратного пути, уже произошло. И сравнение с кольцом гранаты, по крайней мере для некоторых из них, вовсе не безосновательно.
        Петр поднес пачку к носу - никакого запаха табака. Курить хотелось дико, но стоит ли ему срываться средь бела дня, просто так?
        Да, происходят какие-то странные вещи. Мало того, что НЕКОНТРОЛИРУЕМЫЕ вещи, но еще и не совсем понятные. Что-то происходит, что-то, что необходимо почувствовать, пока не поздно. Внешне - все в порядке, все хорошо. Скажем так, почти все в порядке, но… Вот в этом «почти» и таится пока еще еле уловимая, но все больше набирающая силу угроза.
        Курить хочется дико. Просто дико. Петр Виноградов прикрыл глаза и подумал о том, как его губы могли бы припасть к белому фильтру, с какой жадностью он бы сделал первую спасительную затяжку, которая, возможно, обожжет ему легкие, но приведет в порядок голову. Затяжка, которая позволит ему сконцентрироваться больше, чем необходимо, для решения самых сложных задач и проникнуть сквозь мутную пелену тайных событий.
        Кто? Что? Что за безумная, дьявольская игра? Он сам игрок до мозга костей, до кончиков пальцев. Холодный, не вспыльчивый, но очень рисковый. И он может поставить все на «зеро» при условии, что сначала купит крупье, а потом еще позаботится, чтобы у круга рулетки было подвижное дно. А там давайте, бросайте шарик. Что, не «зеро»? Ну что ж, иногда бывают промахи и при таких обстоятельствах. А какая, кстати, выпала цифра? «Пятерка»? Так ведь у меня и на «пятерке» стоит. Не так много, но на страховку хватит.
        Так было всегда.
        Они с Алексеем Игоревичем рубили капусту и делали крупные ставки. Иногда проигрывали. Но реже, чем игрок в рулетку. Потому что они не только знали правила - некоторые из правил они сами и создавали. И никогда не забывали о страховке.
        Так было всегда.
        Они с Алексеем Игоревичем рубили деньги. А потом еще и с Викой. И Виноградов не возражал против ее вхождения в совет директоров, он человек неревнивый, а для дела, объективно, наша королева очень даже полезна.
        Он не был против Вики, когда она стала одним из одиннадцати человек, принимающих решения.
        Но она не могла превратиться в одного из трех. Потому что третий - есть такая детская игра - лишний. Потому что много лет назад «Континент» создавали два человека, а президент, вице-президент - это лишь слова. Номиналитеты… И Петр Виноградов вовсе не интриган, он так, напрямую, об этом и заявил, и Алексей Игоревич отнесся ко всему с пониманием.
        Они с Алексеем всегда могли понять друг друга. Оба были великолепные игроки. Оба готовы были рисковать и бежать по лезвию бритвы. И Алексей Игоревич, образно выражаясь, был внутренне согласен с тем, что крупье можно купить, потому что это были проблемы крупье. Но он не был согласен с существованием подвижного дна у круга рулетки, потому что тогда это были проблемы игры. Однако Петр смотрел на эти вещи проще. Намного проще. Кто-то должен был брать на себя и не самую приятную работу. Зато Петр не изображал из себя плейбоя, не являлся в президентский кабинет с волосами по плечи и не испытывал приступов анархической лихорадки, когда его светлость Алексей Игоревич укатывал кататься на серфингах и на сноубордах («общение со снежными божествами» - так у них это называлось), а он оставался прикрывать тыл и затыкать дырки. Хорошо еще, их светлость забирал с собой Вику…
        Ладно, чего уж теперь, все это в прошлом.
        Алексея всегда интересовал адреналин. Петра Виноградова тоже. И они играли. Порой как бык с тореадором, а порой как спевшиеся карточные шулеры, рубящие на одну руку.
        Но теперь у Петра Виноградова были проблемы. И самое неприятное во всем этом то, что он до сих пор не мог их сформулировать. Вот-вот, рядом, где-то уже на языке, но… И дико хотелось курить. Потому что картинка - образ решения, которое должно прийти после первой же затяжки,  - становилась все более навязчивой.
        Всю жизнь Виноградов курил нормальные сигареты, никаких облегченных, лайтс, и прочей лабуды. Потом, когда количество выкуриваемых сигарет перевалило за пачку в день, он перешел на облегченные. Через несколько месяцев он выкуривал уже больше двух пачек облегченных - что толку-то, организм не обманешь. Сигареты легче - куришь больше. И вот друзья ему посоветовали «Бенсон и Хэджес» - сотку. Долго планка держалась на полутора пачках, и, когда плотины прорвало и полгода Петр выкуривал по сорок стомиллиметровых сигарет в день, он понял, что надо завязывать. И уж когда это произошло, он твердо себе пообещал, что развяжет только в случае, если произойдет что-то ну совсем грандиозное, типа конца света, когда уже не важно - завязал, развязал…
        Сейчас, наверное, не пришло еще время развязывать. По крайней мере Петр очень надеялся, что не пришло. Может быть, где-то близко к тому, но все-таки нет. Пока нет.
        Он открыл верхний ящик стола и с силой швырнул сигареты обратно.
        Лютый хочет разговаривать с Викой.
        Что ж, к этому надо отнестись с пониманием. Ну конечно, они друзья, Алексей Игоревич умудрился их сделать друзьями. Эту аристократку-недотрогу с мужицкой хваткой и криминального авторитета, который решил показать всем, что у него теперь чистые руки.
        А как быть с прошлым? Просто взять и перечеркнуть? Петр вовсе не был таким дураком, чтобы отрицать тот очевидный факт, что в основе любого крупного состояния спрятано преступление. Он никогда не был чистоплюем. Просто ему был известен еще один парадокс - будущее отбрасывает на прошлое тени. А не наоборот. И это уже совсем другой взгляд на вещи. При котором все, что сейчас произошло с Лютым, уже не кажется таким диким.
        Лютый хочет говорить с Викой.
        Ну что ж, учитывая все, что с ним случилось в последнее время, это желание вполне закономерно. Пусть говорят, будет ему Вика. Надеюсь, она уже вполне готова к разговору. Даже несмотря на легкие изменения последнего времени, она готова к разговору… Все травмы рано или поздно залечиваются, если организм выживает. И здесь все будет так.
        Разговор Лютого с Викой - не самая большая проблема. Там еще есть запас прочности и запас времени. Есть проблемы и поважнее. Например, когда ты смотришь в темноту и понимаешь, что там таится что-то… Когда ты рассчитал все и поставил на «зеро» и не забыл про «пятерку» - для страховки, но кто-то в последний момент убрал с «пятерки» твою ставку. Кто-то, прячущийся в темноте. А шарик уже прыгает по колесу рулетки, и если выпадет не «зеро»… вот тогда ты можешь раскрывать пачку сигарет в верхнем ящике стола. И курить хоть по блоку в день, потому что тогда уже будет не важно. Потому что кто-то убрал с «пятерки» твою страховую ставку.
        …Петр Виноградов постучал в кабинет и приоткрыл дверь.
        - Вика?  - сказал он, почувствовав, что наконец-то за пару последних лет он произносит это имя с тихим наслаждением.  - Привет. Можно войти?
        - Здравствуйте, Петр Андреевич, проходите.  - Голос бесцветный.
        Она стояла спиной к двери, и Петр подумал, что и с волосами - тяжелая волна, рассыпанная по плечам,  - у нее также все в порядке. Вика (Вика-Вика-Вика), топ-менеджер, так похожий на топ-модель. Великолепно.
        Все в порядке.
        Лидия Максимовна, ас всех секретарей и народов, сидит за своим столом в приемной, смотрит на него и в проем приоткрытой двери смотрит на нее. На ее длинные ноги, упругие крепкие бедра и роскошную задницу, которую лишь подчеркивает этот деловой костюм.
        Что, топ-менеджер, вышло немножко не по-твоему?
        Все в порядке. И курить мы пока начинать не будем.
        - Вам звонил Владимир… как его, словом, Лютый,  - произнес Петр достаточно громко.  - Он хочет говорить с вами.
        Петр вошел в кабинет, затворил за собой дверь.
        - Именно с вами, Вика. Вы же с ним почти друзья.
        Она стояла посреди своего кабинета и смотрела на картину, висящую над ее креслом. Господи, где она отыскала этого сумасшедшего художника и небось отвалила ему кучу денег? Кстати - не ее денег. Девочка явно разошлась. И этот бред, изображенный на картине,  - огромная рыба, похожая то ли на средневековую гравюру, то ли на галлюцинацию, плывет по океану, а может, по космосу, а может, по изнанке чьего-то воспаленного сознания… Ладно. Не его дело. Тем более все это скоро должно закончиться. Просто подобный бред выводил Петра Виноградова из себя. А ему не нравилось выходить из себя. Особенно в ситуации, когда музыку заказывал он. Вика начала поворачиваться. Петр услышал, как зашелестели ее волосы, потом увидел ее глаза и ее улыбку… и что-то еще…
        - Хорошо, Петр, я поговорю с ним,  - произнесла Вика.  - Уже пора.
        Волосы качнулись и замерли.
        И тогда какое-то холодное подозрение кольнуло сердце Петра Виноградова. Он быстро взглянул на Вику, пытаясь понять, что же он только что увидел в ее лице, в ее улыбке, в ее глазах.
        Боже мой, но это невозможно! Нет, все под контролем.
        А сердце бешено колотилось, и он с трудом подавил панический крик, прозвучавший, к счастью, лишь в его голове: «Ну-ка, ты, не играй со мной!»
        Все ли в порядке?
        После всего что произошло, Петр Виноградов не мог этого сказать наверняка. Теперь вообще сложно было утверждать что-либо наверняка.
        5. Снова вести из Батайска
        Многие считали Алексашку сбрендившим. Ну в общем, все нормально, просто крыша у него немножечко протекает. Лифт не доезжает до последнего этажа, и с этим уже ничего не поделать. Даже в деревне есть свой деревенский дурачок, а в городе, пусть в таком небольшом, как Батайск, своих дурачков несколько. Но бесспорно, Алексашка возглавляет этот любопытный отряд, эту славную когорту тех, над кем можно смеяться, в кого можно тыкать пальцем, но все же побаиваться их влажных, прозрачных и лучащихся то ли добротой, то ли идиотизмом глаз. Да, многие считали Алексашку чуть-чуть того, многие, да не все. А с чего, собственно говоря, людям считать, что он того?
        Прежде всего потому, что Алексашка был очень добрым и совершенно безобидным парнем. Но на свете, к счастью, еще достаточно добрых людей, много безобидных и неагрессивных. И если исходя из этих качеств пытаться делать такие серьезные выводы, то список кретинов должен был бы возглавлять кто-нибудь вроде Ганди или Папы Римского. Да, Алексашка любовался цветочками, не обижал зверюшек и мог битый час глядеть в одну точку (чаще всего в небо), созерцая что-то, открытое лишь его внутреннему взору. Но подобными вещами промышляют индийские йоги и адепты мудрости Востока, стремящиеся к просветлению, а цветочками любуются девяносто процентов женщин, населяющих планету. В общем-то весьма обширная группа, и делать умозаключение о ее интеллектуальной неполноценности - занятие, мягко говоря, небесспорное. Весьма небесспорное. Зато у Алексашки была феноменальная память. Как у компьютера. С той только разницей, что компьютер запоминает отдельные файлы, а Алексашка - сразу весь массив. Нейроны его мозга устанавливали между собой иногда крайне странные ассоциации, что рождало в его голове не менее странные картинки.
Образы, которые иногда требовали дополнения до какой-то целостности, иногда - чтобы Алексашка избавлялся от них, а порой они устанавливали взаимосвязи между вещами, взаимосвязи, остающиеся скрытыми для большинства людей. Алексашка мог запросто поразить вас, сосчитав что-то необычное. Например, (и это самое простое) он мог по стуку вагонных колес определить точное количество вагонов в поезде, по оброненной кем-то реплике - а люди часто, сами того не замечая, пользуются фразами из известных фильмов или книг - мог наболтать целую страницу текста и совершенно точно, хоть на спор, хоть просто так, сказать, откуда она… Но и это было просто. Иногда взаимозависимости оказывались значительно сложнее. Например, между слишком уж легкомысленной женской походкой и опасностью, таящейся в сегодняшней атмосфере, когда прозрачные связи между Землей и Небом становились натянутыми, словно тугие струны.
        Но это было Алексашкиной тайной. Очень серьезной и страшной тайной. Он хотел бы предупредить, да боялся. А уже по одному тому, что у него имелись тайны, его вряд ли стоило с такой легкостью переводить в разряд идиотов.
        И у него была еще одна важная тайна. Он слышал. Конечно, все люди слышат, одни лучше, другие хуже, но с Алексашкой дела обстояли по-другому. Он слышал далекие молнии, грозы, которые гремели где-то за сотни километров и приходили лишь через сутки, и еще он слышал голоса. Но это не были голоса, повелевающие шизофрениками. Он слышал голоса тех, кого любил.
        - Санюш, Алексаш, ну что ты застыл как вкопанный? Все, поздно уже туда смотреть. Нет ее больше… Санюш! Держи!
        Алексашка вздрогнул и расплылся в улыбке. Перед ним стояла тетя Зина и протягивала ему веерок - грабли. Именно так оно и было, почти слово в слово. Тогда, в пору, казавшуюся теперь такой далекой, когда он еще любил ее, ту, кого тетя Зина за глаза называла гулящей, а иногда и шлюшкой.
        - Алексаш, ну что ты застыл как вкопанный?  - прозвучал тогда ее голос, веселый, чуть с хрипотцой голос.  - Это, между прочим, мое окно, чего таращишься?
        Алексашка так же вздрогнул и покраснел. Было шесть пятнадцать утра, и она должна была спать, и он вовсе не ожидал увидеть ее на улице.
        - Любопытной Варваре…  - произнесла она, поравнявшись с ним, потом весело щелкнула языком, повернулась и направилась в свой подъезд. Алексашка смутился и начал скрести землю веерком - здесь был его участок уборки,  - затем все же поднял голову и посмотрел ей вслед. Она была в узких голубых джинсах, ее обтянутые бедра и крепкие тугие ягодицы завораживающе плавно покачивались. Рот у Алексашки приоткрылся, и он не мог оторвать глаз - ничего более прелестного в это утро он даже не предполагал увидеть.
        С тех пор прошло больше года. Он тогда очень любил ее и всегда слышал ее голос. Всегда, когда смотрел на нее через окно и когда она жила своей другой, запретной жизнью.
        - Ох, Алексаш! Беда ты моя… В шлюшку влюбился?! Ой, горемыка ты мой!  - говорила тетя Зина, дворничиха. Она была добрая.
        Потом произошло кое-что, с тех пор тоже уже прошло почти восемь месяцев. Точнее - семь месяцев и двадцать четыре дня. Ее голос перестал звучать для Алексашки. Потому что, когда она так напугала Алексашку и смеялась над ним, что-то сломалось внутри его головы и внутри его сердца. В тот день Алексашка перестал любить ее. И теперь для него звучали голоса совсем других людей. И прошло уже семь месяцев и двадцать четыре дня.
        Тетя Зина была добрая. Только она ничего не понимала. Потому что Алексашка застыл как вкопанный, уставившись на ее окно, совсем по другой причине.
        У них были одинаковые имена. Ее тоже звали Сашей. Тетя Зина говорила, что она блудит, что она гулящая, но это не мешало Алексашке восхищаться ею. И он всегда слышал ее голос - когда ей было хорошо и когда ей было плохо. Он чувствовал ее. Потом, после того дня, когда она испугала и насмеялась над ним, все это закончилось.
        Сейчас тетя Зина сказала, что ее больше нет. Поздно уже…
        Только кое-что не позволяло Алексашке согласиться с тетей Зиной полностью. Он не мог сказать ничего наверняка, потому что ее голос перестал звучать для Алексашки намного раньше, прежде чем с ней случилась беда, но…
        Сейчас он уставился на окно совсем по другой причине. Тогда он видел убитую женщину в ванной. В числе понятых Алексашка проскочил в квартиру, прошел следом за остальными по длинному коридору и из-за плеча тети Зины взглянул в ванную комнату. Он увидел женщину с перерезанным горлом. Это зрелище, как боялась тетя Зина, не напугало его, скорее вызвало несколько отстраненное любопытство, как будто Алексашка изучал новый, незнакомый ему объект.
        - Обнаружено тело гражданки Александры Афанасьевны Яковлевой,  - услышал Алексашка. Потом тот же голос произнес:  - Выключите эту чертову музыку!
        Алексашка смотрел на труп. Компьютер в его голове получил громадный массив информации. Нейроны его мозга устанавливали новые ассоциации. Алексашка вспомнил что-то, какое-то несоответствие, хотя с анализом в его голове дела обстояли сложнее. Он смотрел и видел…
        - Мне было бы жаль резать такое красивое тело,  - прозвучал другой голос.
        Алексашка посмотрел на того, кто это сказал, и понял, что человек этот говорит неправду. Он, может быть, сам не догадывался об этом, но компьютер в голове Алексашки немедленно вычислил его: зрелище красивого разрезанного тела доставляло ему удовольствие. Хотя человек никогда бы этого не признал - лишь профессиональный интерес…
        Сейчас тетя Зина произнесла: «Все, поздно уже туда смотреть. Нет ее больше…»
        Возможно, что тетя Зина права. Возможно, что ее больше нет. Однако также возможно, что тетя Зина ошибается.
        Но сейчас Алексашка слышал совсем другие голоса. И громче всех - голос маленькой девочки, с которой он дружил, хотя они обменялись всего несколькими фразами. А в основном лишь улыбками. Алексашка любил детей и часто слышал голос этой очаровательной кудрявой девчушки. И знал, что день, нехороший день, когда прозрачные связи между небом и землей опасно натягиваются, словно тугие струны, которые вот-вот лопнут, этот день приближался.
        Девочку звали Алесей Примой.
        Каждый день в шесть пятнадцать утра Алексашка был уже во дворе - работа дворника заставляла вставать рано. Но после обеда начиналась его настоящая работа, работа, которую он очень любил. Когда-то существовала мощная всесоюзная организация, располагающая огромными средствами и называемая «Зеленстрой». Теперь пришли сложные времена, стало не до озеленения и уж тем более не до Алексашкиной красоты. Не до цветочных клумб, выполненных им в виде ниспадающих фонтанов, не до тихих сквериков с подстриженными в виде шаров, волнистых дорожек или причудливых зверей зелеными кустами. Но несмотря на отсутствие средств, он продолжал наводить свою красоту, только уже в нескольких прилегающих к его дому дворах, в сквере напротив и на территории средней школы, с весны по осень превращенной руками Алексашки в территорию волшебной сказки. И даже местные хулиганы старались не вытаптывать эту красоту, не ломать зеленые кусты, превращенные в гномов, медведей, в мчащийся куда-то поезд, увлекаемый паровозом с огромной трубой.
        Начиная с обеда и до позднего вечера Алексашка не расставался с садовыми ножницами, и, когда приезжавшая с проверкой комиссия пришла в явный восторг от живых шедевров, когда в ростовской областной газете появилась статья про «батайского зеленого кудесника», местная администрация пришла к выводу, что негоже все это списывать на дело рук городского дурачка. Администрация отыскала совсем небольшие средства, и Алексашка подписал договор, в котором его именовали «художником по озеленению».
        Вечерами он сидел у себя в комнате и что-то вырезал из дерева. Гномов, медведей, паровозик с огромной трубой… И смотрел в окно напротив. Там жила женщина с розовой кожей, ее тоже звали Сашей. Все соседи шептались и говорили о ней разные гадости, но она была прекрасна.
        Алексашка наблюдал за ней давно. Он знал, как она просыпалась (к тому времени он уже заканчивал убирать территорию двора и спешил домой попить чайку), как шла в ванную и выходила оттуда, закутанная в полотенце, потрясающе красивая и эфемерная, словно она и не женщина вовсе, а сказочная фея, умытая светом распустившихся цветов. Алексашка смотрел, как она завтракала, он любовался тем, как она ест, как пьет крепкий, без сахара кофе, как причесывает свои волосы, ниспадающие волнами; он видел, как она танцует в одиночестве, включив музыку, а потом надо было спешить на работу.
        Утром ощущение от нее было совсем другое, словно она являлась существом бесплотным, почти ангельским. Вечером и ночью дела обстояли иначе. Иногда она задергивала занавески, и за ними были силуэты ее гостей, смех, музыка, а потом приглушенные стоны… Алексашка знал, что там происходит. Но образ утренней девы, существа почти ангельского, от этого почему-то не разрушался.
        Она была недоступна, она была частью взрослого мира, куда Алексашка, наверное, так и не ступил, оставаясь со своими кустами и радуя детишек сказочными гномами.
        А однажды она обнаружила, что он за ней наблюдает. Была осень, когда начинали дуть пронизывающие ветры, но этот вечер оказался на редкость тихим.
        Она, как обычно, вышла из ванной комнаты совершенно обнаженная. Полотенцем обмотала голову и встала перед зеркалом. Потом нагнулась, надевая шерстяные носки. Алексашка почувствовал, что у него перехватило дух. Он припал глазами к стеклу. Она поднялась и посмотрела в зеркало, подняла руки к волосам и сняла полотенце - мокрые волосы рассыпались по плечам; она повернулась к зеркалу боком, разглядывая себя, потом приподняла руками грудь. Алексашка ощутил, как к горлу подкатил огромный ком и в его паху затрепетало. И тогда она его увидела. Алексашка смертельно перепугался. Первое, что ему взбрело в голову,  - это немедленно присесть, спрятаться. Света в Алексашкиной комнате не было, лишь в коридоре, и поэтому она могла увидеть только его силуэт, но все равно Алексашка смертельно перепугался. Его сердце бешено колотилось, и вряд ли он мог с точностью сказать, сколько просидел вот так, у подоконника. Потом он приподнялся и снова посмотрел в окно. Топили у них в ту осень почему-то нещадно, но по лбу Алексашки бежали капельки холодного пота.
        Она сидела на стуле. Голая. Намазывала тело кремом. Потом она взяла черные трусики и начала их медленно надевать. Затем усмехнулась и начала снимать их… Алексашка почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, в его паху все мучительно болело - сейчас она была вовсе не его утренней девой. Она знала, что за ней наблюдают, но не подавала виду, а может, ей было все равно. Она вывернула трусики с изнанки и быстро надела их, приподнявшись на стуле. Тело Алексашки дрожало. А потом она подошла к окну, и быстро запахнула занавески.
        Алексашка почувствовал, что находится в точке, близкой к критической норме восторга.
        С тех пор она знала, что Алексашка наблюдал за ней, но никогда сразу не задергивала занавески. И он изучил каждый миллиметр ее тела. Она просто играла с ним, и, быть может, в ее игре была издевка, может быть, она посмеивалась над дурачком или испытывала по отношению к нему нечто вроде жалости, а может, ей было просто все равно. Но вряд ли она предполагала, что дурачок Алексашка может любить ее. И слышит ее голос, ее подлинный голос, который не издевался и не смеялся над ним и который тоже умел любить.
        Она была недоступна, она была из того взрослого мира, куда Алексашка, наверное, так и не вступил, и она была Ангелом. Узнав об этом, она, наверное, сильно бы удивилась. А может быть, даже почувствовала бы нечто совсем другое… Ведь где-то существовал мир, пусть это даже иллюзорный мир внутри головы дурачка Алексашки, где гражданка Александра Афанасьевна Яковлева была Ангелом. Хотя, быть может, существовало другое объяснение. Быть может, ей была отвратительна эта любовь - она продавала свое тело и мечтала о том, что когда-нибудь все в ее жизни переменится. В эту картину мира дурачок Алексашка со своей любовью явно не вписывался.
        Сначала девочки мечтают о принцах. О всадниках на белом коне и алых парусах. Позже - о дерзких бандюгах с легкой походкой, шикарными тачками и с ласковыми глазами убийц. Потом - о победах в конкурсах, удачных замужествах, о том, чтобы влюбить в себя какого-нибудь старого пердуна с бабками, на худой конец о том, чтобы идти по трупам, грызть землю, но использовать свой шанс.
        Но никогда девочки не мечтают о том, чтобы их любили городские дурачки…
        Она разрушила образ Ангела, этого не зная. Самое ужасное, что она даже ничего не поняла.
        Был плохой день - из тех, когда люди, сами не зная почему, чувствуют себя скверно.
        В один из вечеров, когда Алексашка припал к окну, она просто напилась. И устроила ему настоящий стриптиз. Если б Алексашка был силен в терминах, то назвал бы это неожиданное шоу жесткой эротикой, а может, даже порнографией. Он ощутил все более нарастающее беспокойство, которое черными волнами поднималось с нижней части его живота и мутными потоками захлестывало все его существо. Но у Алексашки не было сил, чтобы оторваться от окна. А потом произошло самое страшное - она затащила Алексашку к себе. Быть может, она решила пожалеть дурачка, а может, ей доставляло удовольствие издеваться над ним, и в этот плохой черный день она хотела отыграться на дурачке Алексашке за всю эту грязную, закрутившуюся волчком жизнь. А скорее всего она просто была пьяна и не задумывалась о мотивах. Для Алексашки подобного анализа человеческих поступков просто не существовало. Тем более он не мог анализировать действия Ангела.
        Тело Алексашки дрожало, и он начал задыхаться, когда она прислонила к своей груди его голову. Потом с расширившимися от ужаса глазами Алексашка обнаружил, что его голова совершает путешествие вдоль ее тела; он видел эпидерму ее кожи с крохотной сеточкой морщинок и углублениями пор, с влажными волосками и густыми каплями пота, потом мимо проплыла впадина пупка, и Алексашка услышал ее смех, показавшийся сейчас очень далеким, а она опускала его голову еще ниже, а потом он уперся во что-то влажное, горячее и напугавшее его и ощутил запах, который взорвался черной и запретной сладостной болью у него внутри, запах, который не мог источать его Ангел. А потом эта запретная боль вышла наружу, разрывая все в области Алексашкиного паха…
        Это было страшно.
        Алексашка отползал от нее, поскуливая, как побитый пес. В его глазах был ужас, а в ушах звучал ее смех, который сейчас стал для Алексашки хохотом какого-то обезумевшего животного. И запах…
        Алексашка бросился бежать. За его спиной оставалось логово какого-то безумного зверя.
        Это было страшно. Сладостно и запретно. Но это не был его утренний Ангел.
        Позже Алексашка все же выглянул в окно. Она уже спала, даже не погасив света и не подняв опрокинутый им при бегстве стул.
        Она просто была пьяна. Она лежала голая на кровати, пытаясь во сне укрыться одеялом, и спала с открытым ртом.
        Алексашка вышел на лестничную клетку и захлопнул ее дверь. Он уже больше не дрожал и не боялся. Не было никакого безумного зверя, никогда не было. И Ангела - тоже.
        Ее хохот, похожий на хохот испуганной ночной птицы, еще звучал какое-то время в его ушах. Потом он перестал его слышать. Как и ее голос.
        Он лишь продолжал очень хорошо помнить ее тело. И ничего при этом не чувствовал - просто запечатленная картинка, одна из многих хранящихся в его феноменальной памяти. А в тот жаркий день Алексашка вместе с понятыми проскользнул сначала в ее квартиру, а потом в ванную комнату, и тетя Зина очень боялась, что Алексашка испугается, но он не испугался… а увидел некоторое несоответствие. И в его мозгу возникли странные ассоциации. Родившийся образ требовал дополнения до какой-то целостности. Картинка не давала Алексашке покоя. Надо было или дополнить ее, или избавиться от нее. И он знал, кто ему сможет помочь. Один человечек. Он с ним дружил уже давно и его голос слышал громче голосов всех остальных.
        Это была маленькая прелестная девочка, Алеся Прима.
        Всю эту весну Алексашка обустраивал территорию школы. Он соорудил клумбу из тюльпанов, которая напоминала плывущий корабль и вызывала не одну восхищенную улыбку. В один из дней детишки вместе с учителем высыпали на улицу погреться на ласковом весеннем солнышке, и им не терпелось посмотреть, что же творится там, за зданием школы, где уже давно работал Алексашка. Они вместе с учителем истории Верой Григорьевной (она поддерживала Алексашкины труды больше всех остальных) отправились за здание школы. И восхищенно замерли - в их школьном дворе, открытый всему честному миру, плыл ало-бело-розовый корабль. Как фестиваль тюльпанов, как карнавал в неведомых странах… Алексашка стоял рядом, в шляпе-лодочке, сделанной из газеты, и смущенно улыбался.
        - Дети,  - воскликнула Вера Григорьевна,  - смотрите, какая красота!
        Восхищение детей длилось недолго. Один из мальчиков неожиданно сказал:
        - Алексашка - в голове деревяшка.
        Кто-то рассмеялся:
        - Эй, Алексашка, дай простоквашки!
        Снова смех:
        - Алексаш, а это корыто не утонет?
        - Прекратите,  - сказала Вера Григорьевна,  - смотрите, какую красоту он для вас сделал. А кто сейчас не прекратит, завтра может приходить с родителями.
        Они прекратили, им не хотелось проблем с родителями. Они смеялись молча, с трудом сдерживая улыбки. Хотя корабль им нравился. Потом их повели обратно. Но одна девочка задержалась, в ее глазах был неподдельный восторг.
        - Не обращай внимания,  - сказала она.  - Это они от зависти, что сами так не могут.
        Алексашка почувствовал, как в нем зарождается чувство благодарности, но он был растерян и смущен.
        - Хочешь один цветок?  - сказал он скорее от испуга и смущения.
        - Не рви. Ведь они и так живут мало.
        Это было верно. Они живут мало. У них есть лишь одна весна.
        Девочку звали Алесей. Алексашка улыбнулся ей, и она одарила его самой чудесной улыбкой на свете, по сравнению с которой вся наведенная им цветочная красота немногого стоила.
        Алексашка видел, как иногда за ней приходил ее папа - чуть ли не главный милиционер в городе. Алексашка видел всю их семью, гуляющую в сквере, где он подстригал кусты. Алексашка не знал, боится ли он милиции. Но с Алесей Примой они стали друзьями.
        С тех пор Алексашка часто видел ее, занимаясь своими зелеными шедеврами. Он улыбался девочке и приветливо махал ей рукой. Она улыбалась в ответ. А настоящим друзьям больше ничего и не надо. Улыбаться друг другу, зная, что все на свете хорошо. И конечно, надо уметь предостеречь друг друга от беды.
        Потом занятия закончились, но в школе устроили что-то типа летнего лагеря; дети продолжали приходить сюда, а Алексашка продолжал наводить свою зеленую красоту.
        Алексашка долго возился с этим деревянным свистком - ему очень хотелось обрадовать девочку, но работа оказалась нелегкой. До этого он делал свистки с клюющей птицей. Здесь же задумал подлинный шедевр - по внутренней поверхности полукруглого свистка бежал маленький деревянный паровозик. Целая железная дорога была упрятана в забавную детскую безделицу. Он провозился долго, до начала лета, но получилось все как надо. Как только вы начинали дуть, паровоз приходил в движение и пробегал по всей длине свистка. Алексашка даже вырезал поезду маленькие буфера, и теперь он бежал как по рельсам и ударялся о резиновый тупик (Алексашка использовал для этого обычный ластик), и поэтому ему не грозило разрушение от ударов.
        На следующий день Алексашка стриг свои кусты. Девочка, как всегда, подбежала поприветствовать его. Он, смущаясь, извлек свою игрушку. Девочка ахнула. Когда же она увидела, что паровозик еще и бегает, ее восторгам не было предела. И тогда она сделала то, что никогда до этого с Алексашкой не делали,  - она поцеловала его в щеку. Вера Григорьевна с улыбкой наблюдала эту сцену. Алексашка залился краской и принялся с остервенением стричь свои кусты, а девочка побежала играть со сверстниками. Алексашка смотрел ей вслед - она была похожа на маленького олененка.
        Он смотрел ей вслед и думал, что нехороший день приближается. День, когда прозрачные связи между Землей и Небом опасно натягиваются. И это очень нехорошо. Это может быть страшно. Поэтому, когда такой день придет, Алексашка постарается быть с ней рядом.
        Подполковник Прима находился на месте преступления. Как только старший лейтенант Козленок доложил ему о происшествии, Прима тут же поинтересовался:
        - Кто выехал на труп?
        - Седой.
        - Седой?  - недовольно поморщился Прима. Он, конечно, знал, о ком идет речь, но в последнее время ему было вовсе не до фамильярности.  - Что это за Седой такой?
        - Простите, товарищ подполковник,  - сконфуженно произнес Козленок,  - капитан Сидоренко.
        - Хорошо. Скажите им, что я сейчас туда еду.
        Все те двадцать минут, что Прима добирался до места преступления, он думал только о том, что Железнодорожник опять появился,  - четвертая жертва после годового затишья, и еще… почему-то он думал о том, чтобы только новой жертвой Железнодорожника не оказалась Наталия Смирнова. Он не мог отделаться от ощущения, что с ним кто-то затеял безумную, дьявольскую игру, а от этого его старая язва в желудке вовсе не перестанет кровоточить. Два нераскрытых дела так и висели на Приме мертвым грузом - дело об убийстве гражданки Яковлевой Александры Афанасьевны и дело Железнодорожника, который вот снова вернулся. Еще немножечко, и на него спустят всех собак. А от этого язва тем более не перестанет кровоточить.
        Некоторое время назад Прима был уверен на сто процентов, что два этих дела никак не связаны. Теперь он знал только, как и некий великий мыслитель прошлого, что ничего не знает. Чем больше фактов, чем больше подробностей открывалось по делу Яковлевой, тем более запутанной становилась вся картина. Наталия Смирнова, близкая подруга потерпевшей и основной свидетель, проходящий по делу, выложила далеко не все карты, какими располагала. Девушка пробеседовала с Примой более трех часов, была откровенна (а Валентин Михайлович за столько лет службы научился распознавать, когда человек «говорит», когда «колется», а когда «вешает лапшу»), искренне сострадала случившемуся; Прима даже был уверен, что установил со свидетельницей нормальный человеческий контакт, и… что-то произошло на опознании. Что-то испугало ее? Почему она исчезла? Ведь это глупо, и очень бы не хотелось объявлять ее в розыск. Но… Сейчас он был уверен, что в день опознания Наталию Смирнову очень сильно испугал какой-то факт, нечто, укрывшееся от глаз опытных экспертов. И наверное, кое-что важное она Приме все же не сообщила. Прима внимательно
просмотрел экспертные отчеты; не все еще было готово, но заключения патологоанатомов, судмедэксперта, предварительные отчеты по работе со следами он знал уже чуть ли не наизусть. С отпечатками пальцев на всех возможных вещдоках был полный бардак. Некоторые следы оказались смазанными, другие отчетливыми, одни отпечатки перекрывались другими, что в общем-то и должно было остаться в квартире, где, кроме хозяйки и ее подруги, ежедневно бывало немало гостей. Бесспорным оставался факт, что смертельное ранение было нанесено опасной бритвой. Однако убийца не оставил ее на месте преступления, а забрал с собой. Зачем иметь при себе орудие преступления? Профессионалы оставляют его на месте, только Прима что-то не слышал, чтобы профессионал использовал опасную бритву. Далее: никаких угроз на автоответчике не обнаружено, хотя Наталии Смирновой удалось распознать не все голоса звонивших. На всякий случай кассета из автоответчика, упакованная в целлофановый пакет, находится там, где ей и положено: вместе с другими вещдоками она покоится у экспертов, ожидая своей дальнейшей участи. Так или иначе, эксперты работают.
Но скорее всего никаких сенсаций здесь не предвидится - по всему выходило, что порезал ее кто-то из дружков-сутенеров.
        На теле также не обнаружено ничего необычного. Несколько следов уколов, в крови огромное количество наркотического вещества довольно редкой и дорогой формулы - нарозина, однако накопленная ли, разовая ли доза - в том и другом случае она не была смертельна, хотя замерла на отметке «предкритическая». Еще в крови обнаружены остатки следов пенициллина - антисептическое и заживляющее… На теле имелось несколько кровоподтеков амурного характера, так называемых засосов, что довольно странно для проститутки ее нынешнего уровня. Татуировка на левой ягодице, частично переползающая на самое основание бедра.
        Рисунок совсем небольшой, и, чтобы он был виден, требовалось надеть слишком уж откровенное бикини. Прима кое-что (и надо отметить - немало) понимал в символике уголовных татуировок. Здесь все было по-другому - чистый декор, прихоть взбалмошной девицы, дать бы по рукам за такую глупость, только теперь-то давать по рукам некому. Что еще? Левая лодыжка так и осталась припухлой - судя по всему, не более чем за сутки до момента смерти был очень сильный удар по ноге или ногой, словно она решила поиграть в футбол каменным мячом. Скорее всего в последние сутки она сильно хромала. И еще у нее оказался проколот сосок левой груди - так называемый пирсинг, но к моменту обнаружения тела уже какое-то довольно продолжительное время она не носила там никаких украшений (если какая-то штука, вставленная в сиську, или в бровь, или в крылья носа, может считаться украшением. На взгляд Примы - это полный идиотизм!), отверстие успело несколько затянуться. Вот, собственно говоря, и все.
        Что же при опознании тела могло так сильно напугать Наталию Смирнову?
        Но есть и более важный вопрос: что творится с ним, с Примой, что за смутное ощущение не дает ему покоя? Почему он так внутренне напрягся, получив известие о новой жертве Железнодорожника? И прежде всего почему он так боится, что этой новой жертвой окажется Наталия Смирнова?
        Что-то происходит вокруг Примы, вокруг матерого сыскного пса, еще не утратившего своего чутья и мертвой хватки. И если в этом круге событий исчезнет звено Наталии Смирновой, то все покатится к чертовой матери. Вот, наверное, что и творится. Даже не совсем так - если Наталия Смирнова окажется делом рук Железнодорожника, то этого, предполагаемого, круга событий не останется. И вот тогда все действительно покатится…
        Что-то внутри его головы покатится тоже, и от язвенных кровотечений не спасет уже никакой Кисловодск, потому как это темное безумие, плещущееся пока снаружи, переселится внутрь Примы…
        Чутье профессионала не дает ему покоя? И да, и нет. Есть что-то еще. Не только рациональное чутье, предвосхищение чужой логики, прячущейся под внешним, совершенно другим узором загадки. Чужая логика, чужая хитроумная воля… Сколько раз уже приходилось отыскивать подлинные ниточки, на которых держался весь рисунок. Здесь присутствовало что-то еще.
        Эти дела не могли быть связаны между собой. При чем тут маньяк, серийный убийца и исчезнувший свидетель по делу Яковлевой? Прима испугался, очень испугался, что очередной жертвой Железнодорожника стала Наталия Смирнова. Собственно говоря, это первое, что пришло ему в голову. А ведь так разобраться - получается полный бред. Выходит, Прима валит в кучу два совершенно разных дела…
        Не только чутье старого профессионала, не только предвосхищение чужой логики. Что-то намного более беспокойное, быть может, личное… Какое-то смутное предчувствие, даже темное понимание…
        Конечно, Прима мог бы предположить, что все это больше похоже на начинающийся невроз и ему действительно необходим отдых. Эти мысли про смутные темные предчувствия, откровенно говоря, попахивали бредом. Только избавиться от всего этого Прима не мог. Он хотел бы плюнуть на это дело, закрыть на него глаза (в конце концов, обычная криминальная разборка, убита всего-навсего уличная шлюха, никто с него по лишней строгости не спросит) и заняться вплотную делом Железнодорожника. Он так и собирался поступить. Но сейчас, направляясь к месту преступления, Прима думал об одном: «Только бы это не оказалась Наталия Смирнова, только бы не она».
        И дело тут вовсе не в личных симпатиях, они здесь абсолютно ни при чем. Просто у него теперь имелось минимум два очень серьезных вопроса по делу убийства Яковлевой, которые он должен задать Наталии Смирновой. И после того как Прима получил бы на них ответы, он задал бы еще один, третий вопрос: почему, собственно говоря, она все это утаила?
        Но сейчас он не знал ответов на эти вопросы. Лишь предчувствие, какое-то темное беспокойство, очень похожее на невроз и, может быть, бывшее этим неврозом, не давало ему покоя. Два очень важных вопроса, от которых все зависело, и третий, касаемый первых двух. Всего три. Три кита, три слепые черепахи, на которых держался мир Примы. И если трех китов убрать, то похоже, что этот пока еще рациональный мир рушился в бездну. Похоже, что так.
        Она оказалась не Наталией Смирновой. Когда ее нашли, девушка лежала, уткнувшись лицом в землю, ее порезанную щеку облепили мухи. Смерть наступила от удушья. Затем с ней был произведен половой акт. Теперь число жертв Железнодорожника перевалило за дюжину. Младшей из них только-только исполнилось тринадцать лет, старшая была замужней женщиной за тридцать. Все эти психологи-эксперты так и не смогли создать точного поведенческого портрета Железнодорожника.
        Прима находился на месте преступления. Сосущая усталая боль в районе желудка снова напомнила о себе. Восточная часть неба была уже темной, но, несмотря на это, в воздухе стояла липкая, изнуряющая духота. Невдалеке находился заброшенный строительный вагончик - в нем остатки убогого пиршества, недопитая бутылка водки, лук, серый хлеб, соль и стеклянный стакан на сто пятьдесят граммов. Все было брошено. И еще в затхлой духоте вагончика стоял запах, тот самый запах, который не спутать ни с чем, только Прима не знал, существует этот запах в реальности или лишь мерещится ему. Железнодорожник сначала порезал девушку - он начал делать это в вагоне,  - потом удушил ее. Это был очень нехороший запах, запах темной болезни, запах безумия, словно несколько часов назад вагон служил логовом свирепому зверю, совершившему свое пиршество. Только… Так пахло в квартире гражданки Яковлевой в тот день, когда Прима обнаружил ее в ванной комнате с перерезанным горлом и белым засохшим цветком, вставленным в рану в качестве украшения…
        С восточной части неба на Батайск наваливалась тьма. В эту темноту из своих дневных убежищ выползли звери, которых невозможно узнать. Единственное, что можно было сказать о них наверняка,  - они уже пробудились и теперь рыщут где-то рядом.
        Совсем недалеко.
        Прима набрал ростовский номер телефона своего старого товарища и коллеги:
        - Афанасий Матвеевич, привет тебе…
        - Валентин, мне сказали, что ты искал меня. Чем могу помочь, Валя?
        - Да проблемы у меня тут…
        - Наслышан. Если правильно понимаю,  - Афанасий Матвеевич сразу перешел к делу. В отличие от многих людей, с которыми сначала требовалось говорить о разном, он предпочитал сразу же переходить к делу. А потом уже беседовать о жене, детишках, чемпионате мира по футболу и казачьих сходах,  - ты про этого вашего серийного маньяка толкуешь?
        - Правильно понимаешь.
        - Выкладывай, чего надо.
        - Девочка у меня одна пропала.
        - И?
        - Разыскать надо…
        - Ну так и объяви ее. Или - что?
        - Понимаешь, свидетельница она. Объявлять ее официально в розыск мне бы не хотелось. Шумиха вся это… Словом…
        - Так… Валя, ты мне лапшу на уши не вешай, при чем тут шумиха? Полагаешь, от нее ниточки куда-то могут увести? И куда-то не туда?
        - Честно говоря, не знаю еще. Правда не знаю. Боюсь, что ты можешь оказаться прав.
        - А что за дело-то?
        - Да висит тут одно. Давай на выходных за рыбалкой потолкуем.
        Наступила короткая пауза. Потом Афанасий Матвеевич произнес:
        - Ты никуда не вляпался, дружок?
        Прима почувствовал, как у него запершило в горле, совсем несильно.
        - Да нет. Думаю, что нет.
        - Ты уверен?
        - Вполне. Но все это…
        - Давай выкладывай.
        - Ты знаешь, Афанасий Матвеевич, честно говоря, пока нечего выкладывать. Сам разобраться не могу. Много всего…
        - Чутье?  - перебил его Афанасий Матвеевич.
        - Да, скорее всего так.
        - Ладно. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
        - Тоже надеюсь. Ты там надави на Павла, я не говорю о неофициальном расследовании, конечно…
        - Ладно, все понятно. Девочку твою найти надо и при этом не наследить…
        - Как всегда, все точно излагаешь.
        - Старая ты лиса, Валя,  - рассмеялся Афанасий Матвеевич.  - А чего сам не хочешь с Пашей переговорить? Он тебя уважает.
        - Понимаешь, все же из Ростова… Ну, как бы…
        - Хочешь сказать, что заму начальника областного управления это делать сподручней, чем какому-то занюханному оперу, менту поганому из зачуханного Батайска? Верно тебя понял?
        Теперь пришла очередь Примы рассмеяться:
        - Я всегда говорил, что в тебе пропадает великий дипломат,  - точнее и лучше не сформулировать.
        - Ох, Валя, надеюсь, ты мне на рыбалке все объяснишь.
        - Обещаю.
        - Теперь давай самое сложное.
        - Что?  - не понял Прима.
        - Ну говорю же - мент он и есть мент,  - усмехнулся Афанасий Матвеевич.  - Самое сложное: фамилия, имя, отчество, фотокарточка восемь на двенадцать… и тэ дэ и тэ пэ…
        - А, конечно.  - Прима улыбнулся.  - Смирнова Наталия…
        Алексашка долго смотрел в небо, почти чистое, почти бездонное, только очень высоко, совсем не создавая тени, стояли перистые облака с острыми, словно отрезанными ножом краями. Те места, где прошелся нож, выглядели странно для облаков, и любой внимательный человек, если б он не поленился поднять голову, мог признать, что зрелище это действительно редкое,  - острые края были густого оранжевого цвета. Здесь не было бы ничего такого, если б дело шло к закату, но до заката еще оставалось несколько часов.
        Алексашка беззвучно шевелил губами, и зрачки его глаз были расширены. Он уже минут двадцать как застыл с садовыми ножницами в руках, куст оставался недостриженным, а Алексашка не отрываясь глазел на небо. Конечно, если б его сейчас кто увидел, то этого человека было бы очень сложно разубедить, что Алексашка «не того», все уже, привет, крышак окончательно отъехал. Но только увидеть его сейчас было некому - в такую жару лишь ненормальный Алексашка торчал на солнцепеке, подстригая свои кусты, а из окон домов, находящихся за школьным двором, была видна просто человеческая фигурка, затерявшаяся в зеленых зарослях, и чем там он занимается на самом деле, различить было невозможно. А он смотрел в небо, беззвучно шевеля губами, и слушал, слушал очень внимательно, и чем дольше, тем беспокойней ему становилось. Этот день наступил. День, когда почти затихли голоса тех, кого он любил, день, когда Земля и Небо настороженно вглядывались друг в друга и прозрачные связи опасно натягивались, словно тугие струны. Этот день навалился вчера, вместе с сумерками, когда мелкая дрожь била Алексашку, и вслед за этим пришла
густая тьма. Он не мог работать, не мог вырезать свои деревянные фигурки, он лишь забился под одеяло, чувствуя, что липкий, словно кисель, страх не отпускает его, и уснул только под утро, забывшись в коротком, но глубоком, как беспамятство, сне. Утром Алексашка убедился, что прав. Этот день пришел. Только еще никогда он не переживал его приход так остро. Алексашка не знал ничего ни о солнечной активности, ни о фазах Луны; он читал много и запоминал, наверное, все прочитанное, только эта информация хранилась в его голове, словно в спецхране, и он ею редко пользовался. Сейчас он знал, что этот день наступил. И ему глубоко наплевать на солнечную активность и фазы Луны, он видел совсем другое. И ему было страшно. Потому что прозрачные связи еще никогда так не напрягались, они еще никогда не были такими. Оранжевыми. Уже вчера вечером что-то произошло. Алексашка не мог сказать точно что, но что-то очень нехорошее. И это все еще не кончилось. Только Алексашка вовсе не боялся, что с ним может что-нибудь случиться, какая-нибудь беда. Он вообще, наверное, об этом не думал. Его страх был похож на животный страх
грозы, заставляющий лошадей вырываться из надежных конюшен и нестись куда-то навстречу грому и гибели. И еще Алексашка был обязан защитить тех, кого любил. Тех, кто ничего не знал про этот день и про прозрачные связи, натянутые, словно тугие оранжевые струны.
        Он стоял в зарослях недостриженных кустов с широко раскрытыми глазами и смотрел в небо. А потом какой-то голос позвал его. Сначала совсем тихий. Алексашка вслушался. Голос прозвучал еще раз. Больше сомнений не было. Он узнал этот голос. И, оставив свою работу так и не законченной, Алексашка двинулся навстречу этому зову, даже не заметив, что прихватил с собой огромные ножницы для стрижки кустов.
        Когда Вера Григорьевна обнаружила, что маленькой Алеси Примы нигде нет, было около двух часов пополудни. Она расспросила об Алесе всех мальчиков и девочек и еще двух учителей, подрабатывающих здесь, в летнем лагере для детей: может быть, Алеся ушла домой? Никому ничего не сказав? Странно… Почти час ушел на все эти расспросы и поиски девочки в школе и на прилегающей территории. Вера Григорьевна решила позвонить Алесиным родителям - иногда в пятницу детей забирали с обеда, но обычно о таких вещах предупреждали. Она проговорила по телефону очень недолго и, когда повесила трубку, была уже не на шутку встревожена. Одиннадцатилетней Алеси Примы нигде не было. И для того чтобы понять это, им всем понадобился почти час.
        За несколько минут до того момента, как раздался звонок от Веры Григорьевны, подполковник Прима просматривал все материалы, имеющиеся у него по Железнодорожнику. Вчера список его жертв пополнился двадцатилетней Екатериной Беловой, которая имела неосторожность принять приглашение выпить водки в забытом рабочем вагончике на пустыре. Вполне возможно, что они были знакомы прежде. В любом случае она видела его и какое-то время общалась с ним - сотрапезники выпили почти целую бутылку водки, прежде чем выяснилось, что у одного из них весьма неожиданные планы на дальнейшее продолжение пикничка. Прежде чем щеку девушки полоснуло лезвие бритвы, глубоко, а потом еще раз, словно вырезая лоскут кожи. И наверное, кровь заполнила ее рот и гортань до момента, когда пальцы несостоявшегося кавалера сжали ей горло. Прима смотрел на разложенные перед ним фотографии и думал, как же он может в такой ситуации позволить себе уйти в отпуск. Алеська пока в школьном лагере, у Наталки экзаменационная сессия. Потом старшенькая едет в стройотряд, а Алеську он собирался отвезти на пару месяцев в свою станицу на Дон. Там,
конечно, замечательно можно было погостить у родных, покосить траву, «клочить» сомов на извилистых донских рукавах, а потом взять Валентину - да в Кисловодск, поправлять здоровье. Вот такие у Примы были планы. Но раздавшийся звонок перечеркнул их. Девочка ушла. Никого ни о чем не предупредив. Прима позвонил домой…
        По большому счету сейчас день, а девочке одиннадцать лет.
        Ну, ушла не спросившись, а что, собственно говоря, здесь такого? Вечером получит по заднице… Но Валентина услышала встревоженные интонации в голосе мужа и запаниковала. И Приме было абсолютно наплевать, как называется это беспокойство - невроз, перегруженность на работе, непослушная, самовольная дочь, которую надо будет наказать… Или то самое темное понимание, предчувствие беды, которое вот начало сбываться. Потом, все потом! Дочурка, Алеська… Все потом. А сейчас найти ее живой и невредимой. И избавиться от этого черного, тревожного ощущения, что время уже утрачено и кто-то из зверей, выползших из вчерашней тьмы, подобрался очень близко к его дому.
        Прима поднял на ноги все, что находилось в его власти. Алеськи нигде не было. Потом выяснилось, что Алексашка, подстригавший кусты на территории школьного двора, куда-то исчез. Бросив работу незаконченной.
        И Прима неожиданно вспомнил подарок Алексашки - деревянный свисток, который так любила его младшая дочка. Настолько, что перед сном прятала свисток под подушку. Там, в этом свистке-дудочке, по крохотным рельсам бегал маленький паровоз, вырезанный из дерева очень старательной рукой. Этот паровозик ни с чем не спутать - у него была огромная труба, такая же, как и у многих зеленых поездов, украшающих городской сквер, территорию школы, и…
        Прима неожиданно похолодел - такой зеленый поезд, увлекаемый паровозом с огромной трубой, он видел у подъезда… Он только сейчас вспомнил это наверняка; сейчас, когда капли холодного пота уже бежали по его лбу, он вспомнил, что видел такой поезд у подъезда гражданки Яковлевой. Потом он все-таки взял себя в руки и попытался успокоиться - городской дурачок жил с потерпевшей в одном дворе, и из того, что он украсил поездом свой двор, вовсе не следовало, что он…
        Сердце Примы бешено колотилось.
        СВИСТОК.
        ПАРОВОЗ С ОГРОМНОЙ ТРУБОЙ.
        Алеська…
        Картина стала отчетливой и зловещей.
        Прототип Алексашкиных поездов, так сказать, его модель, находился в резервном тупике в паре километров от железнодорожного вокзала. Это был старый, довоенный магистральный паровоз, который еще в недавние времена таскал пригородные поезда. Наталия, а затем и Алеська, наверное, как большинство детей, живущих вдоль маршрута его следования, всегда мечтали прокатиться на Старом Коптящем Чух-Чухе и просили об этом родителей.
        Старый Коптящий Чух-Чух.
        Господи, чем Прима занимался, когда беда уже находилась в его доме?.. «Успокойся»,  - сказал он себе, потому что Алексашка не может быть Железнодорожником. Или он вовсе не тот, за кого себя выдает. Вовсе не городской дурачок. Железнодорожник - бесспорно, пораженный психической болезнью маньяк, но маньяк, действующий крайне продуманно, неуловимо, с холодным расчетом.
        Алексашка с его лучезарной улыбкой идиота у всех на виду.
        Но эти выстриженные кусты, свисток…
        Картинка получалась очень зловещей.
        СТАРЫЙ КОПТЯЩИЙ ЧУХ-ЧУХ.
        А потом выяснилось, что несколько детей из их двора собирались на ручей купаться, недалеко от того места, где стоял на приколе старый паровоз, и вроде бы Алеську видели вместе с ними. Ну, вот и все, она отправилась именно туда.
        И когда Прима отдал распоряжение следовать к резервному тупику, он только повиновался своему чутью. Ему было все равно, ошибается он насчет Алексашки или нет. Ему надо было увидеть свою дочь. Живой и невредимой. Или… хотя бы только живой. Только это. А все остальное не важно.
        Когда Алеська увидела, как большой черный паровоз с огромной трубой и красными колесами выше ее роста блестит на солнце, она ахнула. Это был Старый Коптящий Чух-Чух, о котором, наверное, многие забыли. Наташку папа когда-то на нем возил, да и ей обещал, но только этого так и не случилось. Это так и осталось отцветшей мечтой, неисполненным обещанием детства. На Алеську просто не нашлось времени. Так всегда выходило. Наталка была нормальным ребенком, а она - поздний ребенок. А на поздних детей у стареющих родителей не всегда есть время и здоровье. Алеська - третья в семье. Есть у них еще старший брат, Николай (Колюсик-фигусик!), который теперь жил в Ростове и у него уже имелся собственный сыночек Леха. Этому маленькому Лехе Алеська в свои одиннадцать лет выходила теткой.
        С поздними детьми много всего странного. Так и с этим паровозом. Папа обещал-обещал, а потом его поставили в тупик. «Твой паровоз ушел на пенсию, Алеська»,  - так сказал папа. Не успел, и, стало быть, тут уж плачь не плачь, мечта, которая точно никогда не сбудется.
        Если б не Алексашка. Потому что у Алеськи теперь есть свой Старый Коптящий Чух-Чух. Он бегает по свистку-дудочке. И она пришла сравнить его с Большим Чух-Чухом, может быть, показать, познакомить их друг с другом.
        Ребята остались галдеть там, на ручье, прыгать в воду с тарзанки (они уже прилично обрызгали Алеську, и ей пришлось оставить платье сушиться на берегу), а она пришла сюда поглядеть на паровоз. Ей, конечно, здорово влетит за то, что она самовольно ушла из школы, но ведь она когда-нибудь должна была прийти сюда и посмотреть на Большой Коптящий Чух-Чух. Сбоку, на борту паровоза, белой краской был выведен номер. На красных колесах, словно огромные усталые руки, замерли мощные шатуны, когда-то вращавшие эти колеса. В пору, когда Чух-Чух, коптя дымом и с шипящим свистом выпуская пар, еще бегал между небольшими зелеными станциями и тогда на нем еще можно было прокатиться.
        - Привет, Старый Коптящий Чух,  - произнесла Алеська.
        Паровоз продолжал блестеть на солнце, но Алеське показалось, что она услышала где-то в тайной глубине старика паровоза тихий гул.
        - Что ты говоришь? А, ты тоже здороваешься… И я очень рада встрече. А у меня что есть…  - Алеська подняла свой свисток.  - Смотри, вот такой же Чух, такой же, как и ты. Только маленький.
        Алеська поднесла свисток к губам и сильно дунула в него. Раздался свист, маленький паровозик побежал по своим крохотным рельсам.
        - Ну как?  - сказала Алеська.  - Тебе он нравится? Мне тоже нравится. Хочешь еще послушать?
        Она дунула снова. Паровозик снова разбежался и ударился в резиновый тупичок.
        - Мне его подарил мой друг. Он его сделал сам. Знаешь, мне кажется, вы с ним знакомы. Да, точно, Чух, его зовут Алексашка. И зря они все над ним смеются. Он очень хороший. И очень добрый. Что ты говоришь?
        Тот, кто подкрадывался к Алеське сзади, был бесшумен, и его выдала лишь сильно удлинившаяся тень. Он видел со спины чудесную кудрявую девочку в купальнике и слышал, что она с кем-то говорила. Он ждал, находясь в своем укрытии, смотрел на ее гладкую кожу, на острые плечики, спину, совсем еще детскую, с выступающими косточками; она повернулась вполоборота, и он увидел уже начавшую формироваться грудь и васильковые глаза. Он ждал и слушал, пока не понял, что девочка беседует с паровозом. Она снова повернулась к нему спиной, и он смотрел на ее нежные ягодицы, смотрел на выемку, куда уходил купальник, и думал, что это все еще нежное и непорочное, как сорванный ранним утром цветок. Или… апельсин.
        Девочка беседовала с паровозом.
        Он услышал губительный и беспощадный стук вагонных колес, ему стало снова мучительно тревожно. Апельсин разрезается, нежная гладкая кожа, бархат под его пальцами, который бы он сначала гладил, дышал им, а потом чуть-чуть надавил бы и увидел в васильковых глазах удивление, возможно, еще не страх, но уже озадаченность, а он бы нажал еще и чуть переместил пальцы, и на нежной коже остались бы следы, и тогда бы он нажал еще сильнее, потому что апельсин разрезается, и она бы закричала, такая доверчивая и беззащитная, и эта последняя мольба надежды в васильковых глазах… И он бы уже не смог остановиться. Апельсин разрезается, и это спасает его от увядания и, значит, от смерти. От непрекращающегося стука вагонных колес. От этой безжалостной мясорубки, звучащей в его голове…
        Тень надвинулась со спины.
        …Об этом говорили все соседи во дворе. Об этом говорили в школе, и об этом говорил папа. В один из вечеров папа взял ее за руку и повел на кухню. Она сначала ухмылялась, но Наталка сказала, что это очень серьезно и здесь нет ничего смешного. А папа был такой забавный и такой серьезный, и мама ему поддакивала. И, видя, что Алеська все ухмыляется, папа сказал то, чего никогда не говорил прежде:
        - Здесь нет ничего смешного, Алеська. Он уже убил нескольких маленьких девочек. Понимаешь меня, дочка? Он их убил.
        - Как убил?  - произнесла Алеська упавшим голосом.
        - Это очень плохой человек. Нельзя, понимаешь, доча, нельзя. Помни все, о чем мы сейчас говорили.
        Он ее очень сильно испугал. Даже мама сказала, что не надо было прямо так… Но она помнила. В тот момент когда Алеська увидела на земле тень, надвигающуюся на нее со спины, она рассказывала Старому Коптящему Чух-Чуху об Алексашке. Она посмотрела на паровоз и замолчала. Наступившая неожиданная тишина очень испугала ее: почему эта тень не производит звуков? Крадущаяся тишина очень напугала Алеську. И она вспомнила. В ее ушах звучал голос папы. Алеська резко обернулась и сделала несколько шагов назад.
        - Куда же ты?  - Голос прозвучал удивленно и несколько капризно.
        Кровь отхлынула от лица девочки, губы потеряли чувствительность.
        - А зачем надо…  - начала было Алеська, но не договорила, потому что человек сделал шаг к ней. Она попятилась назад.
        - Ну куда же ты? Ты что?  - Теперь голос был ласковым и дружелюбным, совсем не таким, как глаза, с прячущейся в уголках темнотой. Человек быстро двинулся к ней, и Алеська увидела, что находится у него в руках. И тогда она побежала вперед, не разбирая дороги. И к ужасу своему, услышала за спиной настигающие ее шаги. Мурашки забегали по спине, ноги сделались ватными и непослушными и не хотели бежать быстрее, и тогда из настигающей ее дрожащей темноты вынырнула рука, почти ухватившая Алеську за плечо. Алеська похолодела. Еще чуть-чуть, следующее мгновение… девочка закричала. И рука ухватила ее крепко. Девочка не очень понимала, что делает. Все, что имелось при себе у Алеськи,  - это большой Алексашкин свисток. И когда рука, неправдоподобно холодная в такую жару, крепко ухватила ее за плечо, Алеська со всего размаху ударила рукой со свистком по этому страшному силуэту. И почувствовала, как свисток уперся во что-то мягкое. Человек сзади вскрикнул и ухватился за лицо.
        - Ах ты, маленькая дрянь,  - прошипел он.  - Но это все бесполезно.
        Алеська смогла высвободиться и бросилась бежать по тропинке через густую траву. Свисток остался лежать на земле. Больше у нее ничего не было. Девочка увидела, что тропинка разветвляется, и только тогда ей пришло в голову укрыться в траве. Она прыгнула в заросли и приземлилась на какую-то влажную корягу, больно ударившись коленкой о торчащий сбоку полусгнивший сучок. Из ссадины сразу же выступили капельки алой крови. Алеська больно закусила губу. Ее маленькое сердечко бешено колотилось, отзываясь в ушах гулким стуком. Она знала, что сейчас разревется, но также она знала, что сейчас этого делать нельзя. Ни в коем случае нельзя.
        - Эй, где ты?  - поинтересовался страшный человек.  - Ау! Ты от меня никуда не уйдешь. Ау-у! Где же ты?
        Алеське показалось, что этот человек тоже сошел с тропинки и теперь движется по траве, движется сквозь заросли прямо к ней. Она постаралась затаить дыхание, все, ее нет больше…
        - Ау! Ну хватит уже, выходи.
        Алеська вся сжалась, потому что голос прозвучал совсем близко.
        - Выходи. Тебе не будет больно. Ты что? Ты меня не так поняла. Выходи, поговорим…
        Он прошел мимо. В двух шагах, но мимо. Он не заметил ее. Девочка сжалась в клубок, но потом тихо повернула голову. Да, он прошел мимо. Но… нет, он остановился. На том предмете, что он держал в руках, играл солнечный луч. На Алеськину руку уселся огромный комар, прицелился, прощупывая кожу хоботком, ужалил… Еще один устроился под глазом девочки - она сейчас великолепная кормушка. Ее нога чуть сползла с коряги. Когда третий комар ужалил ее прямо рядом с кровоточащей ссадиной, раздался еле слышный хлюпающий звук - под корягой оказалась влага.
        - А я тебя вижу.  - Голос прозвучал обрадованно, как будто они просто забавлялись, играли в прятки.  - Вот ты где…
        Алеська бросилась бежать. Она снова оказалась на тропинке, но шагов сзади не было. Быть может, этот страшный человек кинулся ей наперерез? Алеська резко повернула на боковую тропинку - это был окружной путь, но он вел к ручью, а там находились ребята. Шагов не слышно уже нигде. Как? Он что, оставил ее в покое, этот страшный человек? Нет, конечно же, нет! Тогда где он? Где он сейчас? Алеська остановилась - только напряженная густая тишина, и в ней стрекочут кузнечики да жужжат мухи. Что-то скрипнуло справа, холодный ветерок коснулся ее лица. Девочка попятилась. Тишина… Он был где-то рядом, где угодно вокруг нее… Алеська вслушивалась, сердце ее бешено колотилось, пульсирующий ком подкатил к горлу - там, в густых зарослях, что-то шевельнулось. Там притаился кто-то и сейчас бросится на нее… Этот страшный человек. Алеська вытянулась как струнка. Там, справа… И снова холодный ветерок коснулся лица девочки. Она больше не может терпеть этот страх. Надо бежать отсюда, бежать немедленно, потому что она, оказывается, тихонько рыдает, плачет, сама того не ведая, потому что этот страшный человек медленно
крадется к ней…
        Бежать прочь!..
        Алеська резко обернулась, и тогда шершавая волна ужаса прошла по всему ее телу. Она не успела сделать даже маленького шага. Прямо за ее спиной стояла человеческая фигура. И Алеська столкнулась с ней. Правая рука этого человека обняла девочку, прижала ее к своей груди, а в левой… В левой руке Алеська увидела два блеснувших на солнце металлических острия огромных садовых ножниц. И в это мгновение ее маленькое сердечко чуть не разорвалось, но готовый вырваться из ее груди крик замер, и она лишь пролепетала:
        - А… а…
        И… расплакалась.
        Прима находился рядом с паровозом, Старым Коптящим Чух-Чухом, когда услышал крик дочери.
        - Алеська,  - простонал Прима.
        Он сразу же кинулся бежать, извлекая из кобуры милицейский «макаров». И потом на земле он увидел свисток, Алеськин свисток с паровозом, вырезанный для нее из дерева городским дурачком Алексашкой.
        - Только попробуй сделай что-нибудь моей дочери,  - жестко проговорил Прима, и так его голос уже не звучал давно, с тех пор как его перестали называть молодым майором милиции.  - Я пристрелю тебя как бешеную тварь!
        Крик не вырвался из груди Алеськи, зато из ее глаз брызнул целый поток слез. Страх, отчаяние, радость, благодарность и любовь были в этих слезах. Она прижалась крепче к обнявшему ее человеку, но потом поняла, что все это еще, наверное, не кончилось.
        - Что ты здесь бегаешь?  - услышала Алеська голос, такой хороший, такой замечательный.
        - Там… там…  - пролепетала Алеська,  - он бежал за мной, он убьет нас. Он… там… Я боюсь!
        - Не бойся!  - проговорил Алексашка.  - Пусть только подойдет. Я ему покажу!  - И словно в подтверждение, он поднял свои ножницы и потряс ими.  - Слышишь, ты! Только подойди!
        - У него бритва, Алексашка, он очень страшный.
        - Я ему этими ножницами так выстригу!  - с угрозой в голосе произнес Алексашка, городской дурачок, комичный герой и защитник. Сейчас он громко крикнул, глядя поверх волнующейся травы:  - Только сунься… Я вижу тебя!
        Алеська обняла его крепче, на мгновение прижавшись к Алексашке щекой, затем отстранилась, глядя ему прямо в глаза.
        - Откуда ты узнал, что я здесь?
        - Ты позвала меня,  - просто сказал Алексашка.
        - Нет. Не звала. Я кричала от страха…  - Алеська потрясла головой и, вытирая слезы, улыбнулась,  - но тебя не звала.
        - Звала,  - серьезно произнес Алексашка,  - просто ты этого не знаешь. Но звала…
        И он улыбнулся ей.
        Подполковник Прима видел, как Алексашка прижал к себе его дочь, его маленькую Алеську, и мгновением позже понял, что девочка была в одном купальнике.
        - Вот ты где, тварь!  - процедил Прима.  - Но теперь не уйдешь. Все, братка, приплыли.
        С другой стороны к Алексашке и девочке сквозь густые заросли двигались два бойца местного ОМОНа. Старший лейтенант Козленок заходил слева. За Примой бесшумно двигались еще три человека, все уже получили приказ не стрелять. Но Прима еще раз повторил:
        - Не стрелять!  - А потом тихо добавил:  - Я сам…
        Он не отрываясь смотрел на огромные садовые ножницы в руках Алексашки. Надо было подойти ближе, намного ближе… Интересно, сможет ли он стрелять, достанет ли ему хладнокровия, когда этот подонок держит в руках его дочь, его маленькую Алеську?..
        Они провели эту операцию блестяще.
        Мгновенную операцию по захвату семерыми вооруженными сотрудниками милиции городского дурачка Алексашки они провели блестяще. Алексашка, строго говоря, тоже был вооружен - семи стволам, четыре из которых были автоматическими, он смог противопоставить огромные садовые ножницы. И совершенно идиотскую, ничего не выражающую улыбку.
        Два сотрудника ОМОНа выросли, словно былинные богатыри, буквально из травы. Они действовали с молниеносной точностью и определенностью. Огромные садовые ножницы, которыми Алексашка только что тряс, оказались выбитыми из заломленной руки, и, когда рука эта, согнутая в локте, пошла за спину вверх, Алексашка испытал приступ немыслимой боли. Но он еще пытался защитить девочку и поэтому прижал Алеську к себе, и в следующее мгновение бесприкладный автомат Калашникова обрушился на его ребра. Жизнь на мгновение замерла внутри Алексашки, маленькие порции воздуха с хрипом начали выходить из его легких, но вдоха он сделать не мог. Алексашка обмяк и согнулся в пояснице, его губы посинели, но он все еще не отпускал Алеську, потому что очень любил ее и очень сожалел, что он не такой сильный, как другие люди. А потом, сквозь пелену подступающего обморока, он увидел бегущего к ним Алеськиного отца - тот был милиционером, и в руках у него находился большой черный пистолет. Он спешил к ним на помощь. И Алексашка, понимая, что этот страшный день, начавшийся с приходом вчерашней тьмы, уже больше не принесет им вреда,
потому что все заканчивается, поднял голову и улыбнулся своей светлой (и, на взгляд большинства жителей Батайска, идиотской) улыбкой, глядя приближающемуся подполковнику Приме прямо в глаза. Все заканчивалось. А потом сбоку что-то тяжелое и черное прорезало воздух, и из глаз Алексашки посыпались искры, а из свернутого набок носа, ставшего вдруг очень горячим, брызнула кровь - это старший лейтенант Козленок подоспел к завершению славной спецоперации. И на глазах своего шефа действовал эффектно и, по крайней мере он так считал, крайне эффективно. Удар ботинком пришелся прямо по Алексашкиному лицу. И тогда мир вокруг Алексашки начал растворяться, он услышал крик и плач девочки, но он уже знал, что это не страшно, потому что Алеська плакала по нему. Алеська кричала:
        - Нет, папа, нет! Не надо, не бейте его! Ну нет же! Не-е-ет!!!
        Она плакала по нему, а это уже не важно. Алексашка сумел защитить девочку. Алеська вырвалась из рук омоновца, чья фигура сначала показалась Алексашке мутной, а потом задрожала и начала расплываться; Алеська подбежала к городскому дурачку, чье лицо теперь больше напоминало кровавое месиво, и Алексашка, перед тем как провалиться в забытье, коснулся ее руки. Он хотел ей сказать: «Не плачь! Они же не виноваты. Они лишь хотят защитить тебя». Его губы, тяжелые и неподвижные, шевельнулись:
        - Не п-ла-чь…
        Но скорее всего он не смог этого произнести. Он лишь коснулся руки девочки и увидел Алеськины глаза, полные слез. И перед тем как провалиться в забытье, Алексашка… улыбнулся.
        Это было ужасно.
        Все, что они натворили с городским дурачком Алексашкой, было ужасно и по большому счету даже греховно.
        Весть о том, что «дураки менты» избили до полусмерти Алексашку, чуть ли не на юродивого руку подняли, быстро облетела весь город.
        Нормально так!
        Преступность в городе зашкаливает за все критические отметки, вечером на улицу выйти страшно, Железнодорожник - серийный маньяк - бродит где-то рядом, чуть ли не через день по области кого-то валят, а менты развлекаются тем, что дубасят городского дурачка.
        Нормально.
        Это был прокол. Так говорили в городе. Так уже написала местная газета. Облажались они. А за такие вещи по голове не погладят. Настроение у подчиненных Примы было подавленное. Хорошо, что еще никто не смеялся в кулачок.
        Да, день явно выдался не очень удачным.
        По возвращении после этой мощной операции по захвату Алексашки - которому, так, между прочим, Прима обязан жизнью своей младшей дочери - подполковника ждал еще один сюрприз.
        Он обнаружил этот листок бумаги на своем рабочем столе.
        Приме пришел факс. Но не текстовой, хотя там имелось несколько букв. Вообще-то это была фотография.
        Сюрприз…
        Прима смотрел на листок бумаги. Потом поднял голову.
        - Суки!  - процедил Прима.
        - Валя, ты что?  - произнесла Мамлена.  - Ты что так побледнел?  - Мама Лена, старейший и опытнейший эксперт, уже давно находилась в кабинете Примы. Она ждала Валентина Михайловича, ей было что ему сообщить. И конечно же, она обратила внимание на пришедший факс.
        - Ты это видела, Мамлен?
        - Ну и что? Перестань ты, дурак-мужик! Это просто чья-то нелепая шутка. Прекрати. Валя, Валентин, послушай меня, что-то ты в последнее время очень лично все переживаешь… Хочешь мой совет: хватит всем твердить про свой Кисловодск… Давай-ка, друг, бери Валюшу и дуй уже туда.
        Прима посмотрел на номер отправления:
        - Факс пришел из Москвы.
        - Да.  - Мама Лена кивнула и развела руками в стороны.  - И что? Его отправили с Центрального телеграфа.
        - Почему именно мне?
        - Валя, в Москве сейчас находится кое-кто из наших, откомандированы. Ты же занимаешься этим делом. Ну вот, какой-то дурень…
        …Потом Мамлена ушла. На сегодня они свои дела с Примой закончили. Валентин Михайлович опять засиделся на работе. Когда он проводил Маму Лену и затворил за ней дверь, его взгляд снова остановился на факсе.
        Сюрприз…
        На листе бумаги была фотография потерпевшей, Яковлевой Александры Афанасьевны. Она была в очень приличном деловом костюме и стояла на лестнице. Вернее, она по ней спускалась, совершенно не позируя фотографу,  - просто шла по своим делам, быть может, даже не догадываясь о существовании фотографа. За ее спиной находились стеклянно-металлические двери, вход в шикарное офисное здание. По всему фронтону этого здания было написано: «Группа “Континент”». Прима кое-что знал об этой группе компаний - еще бы, одна из богатейших и влиятельнейших групп страны, им и положено иметь такой шикарный офис. С этим вопросов не возникало.
        Конечно, потерпевшую Яковлеву могли там сфотографировать раньше, но… зачем? Кому это могло понадобиться? И зачем все это теперь анонимно пересылать ему?
        Шутки?
        Внизу листка имелась приписка: «Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают».
        И все. Всего девять слов.
        Сюрприз…
        Прима какое-то время глядел на фотографию, потом поднял глаза. Его лоб покрылся испариной. И вдруг показалось, что там, за окнами, в сумерках, уже окутывающих Батайск, за ним наблюдают чьи-то безжалостные, ухмыляющиеся глаза - сюрприз…
        - Что за херня?  - пробормотал Прима.  - Что происходит? Правда, она хороша… Шутники хреновы!
        В дверь постучали. Прима чуть подождал (только позже он удивится этой паузе), потом произнес довольно ровным голосом:
        - Войдите.
        Это был старший лейтенант Козленок.
        - Товарищ подполковник, там ваша дочка… Она хочет увидеть этого… дурачка.
        - Не называй его так, Козленок,  - тем же ровным голосом сказал Прима.
        Алексашке была оказана помощь, и он проплакал несколько часов кряду. Прима пытался заговорить с ним, но он лишь отодвигался вместе со стулом, на котором сидел. Алеська до вечера проторчала у отца на работе, пока ее не пустили к Алексашке, и девочка не удостоверилась, что он жив и здоров. А потом она попросила карандаш и пару листочков бумаги.
        - Зачем тебе, дочка?  - произнес Прима. Его голос прозвучал устало - этот дурацкий день порядком вывел его из строя.
        - Алексашка тоже видел его… мельком…
        - Кого?  - спросил Прима, с ужасом понимая, что единственные свидетели, оставшиеся в живых после встречи с Железнодорожником,  - это его собственная дочь и городской дурачок Алексашка.
        - Того…  - Голос ее упал, но потом девочка собралась с силами.  - Того человека, что гнался за мной. Этого страшного человека, про которого все… Алексашка его нарисует.
        - А…  - произнес Прима без всякого выражения.  - Сейчас, дочка.
        Он действовал словно на автопилоте, как будто был лунатиком. Протянул Алеське карандаш и два листика бумаги и с удивлением обнаружил, что в этот момент его рука дрогнула.
        - А он… умеет рисовать, дочка?
        Алеська горько усмехнулась, и Прима подумал, что эта усмешка его дочери выглядела как-то совсем не по-детски.
        - Ты же знаешь, папа,  - произнесла Алеська.
        Этот дурацкий день порядком вывел Приму из строя. Сосущая слабость в области желудка превратилась теперь в огромную, наполненную ватой полость. И естественно, он не поинтересовался, зачем несчастному Алексашке два листочка бумаги. Если он собирался по памяти (а Прима слышал о феноменальной памяти городского дурачка, только он не очень верил в подобные вещи) набросать портрет Железнодорожника, зачем ему именно Два листа бумаги? А к примеру, не один или три?
        Однако то, что ждало Приму через несколько минут, было не просто еще одним зловещим сюрпризом этого дурацкого дня. Через несколько минут у Примы имелся великолепный, прямо-таки фотографический портрет человека, который… скажем осторожно, мог бы оказаться Железнодорожником. Алеська, со страхом глядя на портрет, подтвердила сходство. Но…
        ПРЕДЧУВСТВИЕ. ТЕМНОЕ ПОНИМАНИЕ.
        Это было еще не все. На втором листке бумаги тоже оказался рисунок. В горле у Примы пересохло.
        - Доча,  - хрипло произнес Прима,  - попроси его ответить на мои вопросы.
        И Алексашка ответил на вопросы подполковника милиции Валентина Михайловича Примы.
        Все вопросы касались дела об убийстве гражданки Александры Афанасьевны Яковлевой.
        Этого же дела и касался второй рисунок.
        Городской дурачок Алексашка, оказывается, уже давно мучился неким несоответствием.
        - Когда ломали дверь в Сашину квартиру,  - сказал Алексашка,  - и вы прошли к ванной… я тоже шел за вами. И в САШИНОЙ ванне лежала убитая ЖЕНЩИНА. И я вот это увидел…
        Был второй рисунок. Того, что увидел городской дурачок Алексашка, когда они выломали дверь и вошли в квартиру потерпевшей. Прима решил, что у него такая своеобразная манера говорить. Но чуть позже Алексашка повторил про женщину в Сашиной квартире.
        И Прима вдруг почувствовал, как ледяная иголочка кольнула его в сердце.
        Что увидела на опознании Наталия Смирнова? То же, что сейчас нарисовал Алексашка? Если б он смог найти Наталию живой и здоровой, он бы задал ей эти вопросы. У него по-прежнему оставалось к Наталии три вопроса, только…
        Только теперь Прима почувствовал, что за вполне обычным делом по убийству гражданки Александры Афанасьевны Яковлевой, шлюшки из городка Батайска, может таиться нечто выходящее за рамки просто криминальной разборки. Прима вдруг ощутил, что он подошел к границе очень темного круга, жуткой бездны, и если он эту границу перейдет, то обратного пути уже не будет.
        И гораздо лучше, если бы все это оказалось шизофреническим бредом городского дурачка Алексашки. Он явно недееспособный тип, и его показания мало чего стоят.
        Но Прима все же задал свой вопрос:
        - Скажи, Алексаш, почему ты все время говоришь, что в Сашиной квартире был обнаружен труп какой-то женщины? Ведь потерпевшей была Саша? Так? Или,  - Прима усмехнулся, как обычно усмехаются, когда говорят с неразумными, только потом в горле у него запершило,  - это была не Саша?
        Прима, как старый профессионал (хотите - называйте его «мент поганый», хотите - по-другому, дело ваше), имел немало осведомителей. Дворники, конечно же, входили в их число. И от тети Зины, дворничихи нескольких домов и того, где жила Яковлева, Прима знал, что несчастный городской дурачок влюбился в шлюшку. По крайней мере некоторое время дела обстояли именно так. Может, ему больно говорить об Александре Афанасьевне как об убитой…
        Ответ Алексашки прозвучал в абсолютной тишине. И самое ужасное, что Прима уже догадывался, каким будет его ответ. Он пришел оттуда, из тьмы, навалившейся на Батайск, и вполне могло оказаться так, что Железнодорожник являлся не единственным бешеным зверем, посетившим их город.
        Прима стоял на самом краю бездны.
        - Я не знаю,  - ответил Алексашка. Все лицо его было в залепленных лейкопластырем ссадинах и в припухлостях, которые через несколько часов станут синяками. Но даже сейчас Прима увидел, как его прозрачный взгляд потемнел и им снова начало овладевать беспокойство.  - Не знаю… могла быть и Саша. Я же вам нарисовал… могла не Саша. Вот.
        - Что ты хочешь сказать?  - хрипло произнес Прима.  - Что это могла быть не Александра? Ну что ж ты такое говоришь… Ее все опознали…
        Это был бред, безумие. И Приме вовсе незачем слушать этого идиота. Почему, почему Прима должен (или ему хочется?) верить городскому дурачку?! Только… звери, выползшие из тьмы, тоже были безумием. Не большим, чем предположение, что в тот день в квартире Александры Афанасьевны Яковлевой была убита вовсе не хозяйка. (Ее все опознали. Отлично. И после этого опознания самая близкая подруга потерпевшей просто исчезла.) И засохший белый цветок, вставленный в смертельную рану, украшал труп вовсе не молоденькой шлюшки из провинциального городка Батайска, вовсе не бедной Саши.
        Звери, выползшие из тьмы, туда и вернулись.
        Одним из самых диких сюрпризов сегодняшнего дня могло оказаться предположение, что они забрали с собой вовсе не гражданку Яковлеву Александру Афанасьевну. Вовсе не ее. И вместо бедной Саши в тот день был убит кто-то совсем другой. Кто-то опасно, смертельно похожий на нее.
        Книга 2
        Часть первая
        Перед черным маскарадом
        1
        Июньское утро - звенящая прозрачность в преломлении солнечных лучей. Небольшой поселок с двумя десятками красивых домов в стиле нового русского ампира располагался на живописной лужайке в обрамлении вековых сосен и елей, уносящихся ракетами в синеву подмосковного неба. Лужайка была широкой, чуть вытянутой и представляла собой неправильный эллипс; поселок пересекали всего две улицы - дорожки, пересыпанные гравием. Словно голубые глазки, по обеим сторонам поселка отражали небо два водоема. Один носил название Песчаного озера - из-за небольшого естественного песчаного пляжика, делающего очень удобными подступы к воде; второй назывался Графским прудом. Он был затянут ковром из лилий и кувшинок, и здесь можно было ловить довольно крупных карасей. Так уж повелось, что Графский пруд остался для рыбной ловли и ночных посиделок, а купание, загар и все дневные развлечения доставались чистому Песчаному озеру. Была в поселке еще одна достопримечательность, доставшаяся обитателям от прежних хозяев,  - графская аллея. Изумительной красы сосновая аллея, как это бывало почти во всех подмосковных дворянских
имениях, вела от хозяйской усадьбы к тенистому пруду. Сейчас от усадьбы имения Гольяновых не осталось и камешка - только пруд и аллея, когда-то пару веков кряду наблюдавшие за графскими забавами, а ныне ставшие пристанищем для новых романтических волнений. Прежние хозяева жили здесь с петровских времен, служили отечеству, растили сыновей для государевой службы, выдавали замуж дочерей, из-за которых сразилось на дуэлях не одно поколение русских мужчин той, иной, породы, готовых драться до смерти из-за женщин, карточных долгов и во имя чести. Так уж вышло, что род Гольяновых всегда состоял на тайной государевой службе, дав немало искусных дипломатов и высших политических чинов, пока не пришел яростный и страшный 1918 год от Рождества Христова - в это лихолетье все и закончилось. Славный род Гольяновых разбросало по поверхности Земли. Они служили иным отечествам - дипломатами и официантами, магнатами и бродячими актерами. Их имение стало государственной собственностью, пока благополучно не обрело нынешних владельцев.
        Дом, который нас интересует, располагался по соседству с Графским прудом и был построен из модного в нынешние времена красного кирпича. Он являл собой причудливую смесь разных стилей, был украшен башенками, эркерами, отдельным флигельком, где находились кабинет и библиотека хозяина, и огромным полукруглым окном почти во всю стену фасадной части третьего этажа. Замок не замок, особняк не особняк - эта стилевая разноголосица, совмещение псевдостарины с ультрасовременностью, собственно говоря, и являлись сутью нового русского ампира. При всем нагромождении нелепостей дом смотрелся на удивление гармоничным. И конечно, сногсшибательно дорогим. Не все дома в поселке были такими. Хотя люди, жившие здесь, явно не относились к категории малообеспеченных.
        Место, конечно, было чудное. Жители знали друг друга уже много лет и являлись добрыми соседями. Свой поселок они называли Гольяново, по имени прежних обитателей, и их весьма устраивала возможная путаница с названием одноименного района Москвы.
        Это были дачи. Когда-то - государственные дачи. Только дачи особого рода. Здесь воистину было великолепно. В любой сезон. Святочные дни, Рождество и Новый год, гадания, колядки по домам соседей, огромная новогодняя ель, всегда в одном и том же месте у Графского пруда, снежные бабы, смех подрастающих детишек и лыжные прогулки, долгие зимние вечера за чаем, скрашиваемые огнем в камине и беседой с соседями, мужчины, отправляющиеся ежедневно на служебных автомобилях к неотложным делам, и их верные жены, хранительницы очага. Долгие зимы здесь пробегали быстрее.
        А потом приходила весна. Масленица, темнеющий снег и ручейки, апрель, волшебное набухание почек и совсем еще юные, нежно-зеленые листья, демонстрирующие вечную силу плодоносящей природы. И конечно же, Любовь. После каждой зимы подрастало новое поколение, готовое к амурным сражениям. В двух с небольшим десятках домов столько неожиданных комбинаций. Ох уж эта весна с ее изобретательностью! И пересуды… Словом, почти родовые гнезда.
        А потом, наверное еще в мае, приходили первые, ни с чем не сравнимые летние дни с такими волшебными запахами, с такой же еще волнующе-неокрепшей зеленью и с таким же бездонным небом, как и сейчас.
        Но невзирая на любое время года и любую погоду, ровно в шесть часов утра на одной из присыпанных гравием дорожек появлялся человек в спортивной форме. Он был уже немолод, и, конечно, никто не ждал от него спортивных рекордов. В зимнее время лишь в совсем уж вьюжную метель он надевал шерстяную шапочку, а летом только в очень сильную жару его благородную седину прикрывал какой-либо головной убор.
        - Держи живот в голоде, голову в холоде,  - любил повторять он. Правда, потом добавлял:  - А ноги - в тепле.
        Его голос был мягким и тихим, глаза добродушно блестели, так же как и обворожительная белозубая улыбка. Утренняя пробежка и последующие физические упражнения занимали ровно пятьдесят минут, и все это время каждому встречному он желал здоровья и хорошего дня.
        - Доброе утро, Евгений Петрович. Хорошая погодка…
        - Чудесная, Анечка. Желаю вам здоровья!
        И он уже неспешной трусцой бежал мимо.
        Раз-два, раз-два-три… оп-оп-оп…
        - Здравствуйте, Евгений Петрович.
        - Здоровья вам, Федор Афанасьевич. Удачи сегодня!
        - Дядя Женя, какое красивое утро!
        - Как твои глазки, Настенька. Жениха тебе хорошего, девочка…
        Он уже бежал дальше.
        А потом, после завтрака, он каждый день измерял талию шелковой тесьмой, и, если отметка перемещалась хотя бы на сантиметр, это означало строгую диету, правда, в его случае несколько своеобразную - три-четыре чашки кофе и пара шипучих таблеток витамина С. Плюс вода. Именно такая диета являлась чуть ли не ежедневным рационом питания бывшего английского премьера, баронессы Тэтчер.
        Железная леди.
        Он очень симпатизировал Маргарет Тэтчер. И очень ее уважал. Даже в то время, когда обе страны были разделены железным занавесом. Быть может, в то время даже больше.
        После сорока измерять талию нелишне хотя бы пару раз в месяц. Лучше чаще. А уж после пятидесяти это следует делать ежедневно. Что он и делал.
        Он был из породы красивых мужчин, которые оставались таковыми до глубокой старости, не позволяя себе превращаться в расползшихся по дивану увальней, похрапывающих у телевизора.
        Был и еще один ежедневный тренинг - партия в шахматы. А его противники кое-что смыслили в этой игре, попадались среди них и гроссмейстеры.
        Правда, и на его работе порой выпадали те еще шахматные комбинации, и его оппоненты бывали похлеще иного гроссмейстера. Его работа была ему и хобби, и увлечением, и любовью, и верой номер один в жизни. Только он никогда не задумывался об этом, а скажи ему - лишь пожал бы плечами.
        Правда, хобби у него тоже было. Целых два. Он коллекционировал марки, из-за чего некоторые, любя и не без доли уважения, называли его Филателистом, и еще он коллекционировал африканские маски и иные тотемные предметы. Последнее увлечение осталось от молодости. Очень бурной молодости.
        Никто ни разу не видел его угрюмым. Он никогда не позволял себе не то что вспылить, но даже повысить голос. Его интонации всегда были мягкими и доброжелательными, а на устах играла словно навечно запечатленная улыбка. В сочетании с прозрачными глазами отшельника, меняющими свой цвет от серых к выцветше-голубым, его можно было принять за монаха. В каком-то смысле он таковым и являлся. В каком-то далеко не привычном смысле это было так.
        Сейчас он бежал к своему дому с огромным полукруглым окном во всю стену третьего этажа и радостно улыбался яркому утреннему небу и соседям, тем из них, кто не поленился встать в такое прекрасное утро. А они провожали его такими же добродушными улыбками.
        Всем, всем здоровья в этот солнечный день, который лишь начинается. И всем, всем много счастья.
        А соседи копались в своих грядках, стригли лужайки перед домами из новомодной немнущейся травы, и уже очень скоро начнется рабочий день, а пока еще есть время поизображать из себя беззаботного дачника.
        Всем, всем счастья в это солнечное утро.
        Поселок Гольяново был одним из самых безопасных мест в Подмосковье. Да по-другому и быть не могло. По периметру, значительно превышающему эллипс поселка, среди густых лесов и зеленых полей стоял высокий забор с наклонными штырями по верхней кромке и с мотками колючей проволоки, спущенной кольцами по штырям. Через каждые тридцать метров к забору крепилась табличка «Стой! Запретная зона. Огонь без предупреждения». По лесной закрытой зоне, параллельно большому деревянному забору, в десятке метров от него, шло еще одно ограждение с проволочной сеткой. Внутри этого пространства бегали собаки, которых приучили быть молчаливыми до тех пор, пока не находился кто-то не умеющий читать или кто-то настолько любопытный, что его не останавливала даже колючая проволока. Со стороны поля, открытого пространства, подобная предосторожность не требовалась - по меньшему радиусу, уже внутри ограждения, через каждые пятьдесят метров имелись камеры наружного наблюдения. Плюс контрольно-пропускной пункт, единственный въезд в поселок, где без специального пропуска вам не позволят проехать, будь вы хоть министром, хоть
одним из руководителей спецслужб или самим президентом страны. Потому что в этом поселке некоторые люди не только живут, но и работают. Подобное положение дел, позволяющее обеспечивать безопасность и необходимый уровень секретности (шутят, что в окрестных лесах, полных грибов, под каждым белым или подосиновиком прячется десантник с автоматом), доставляло все же жителям поселка определенные неудобства: охранник, знающий вас в лицо и чуть ли не здоровающийся за руку, без пропуска не впустит вас даже в собственный дом. Можно и не пытаться. Не положено. Причем это сообщат с исключающей всяческие шутки непреклонностью. Правда, для самих жителей поселка Гольяново ситуация с пропусками не была проблемой. Другое дело - гости. Пропуска надо было выписывать специально, так что, устрой вы вечеринку, вам придется заранее знать количество своих гостей, никаких экспромтов. Впрочем, в Гольяново жили люди, не склонные к экспромтам. Небольшие поблажки делались для служебных автомобилей постоянных жителей: в принципе, вы могли бы привезти из Москвы на своем служебном автомобиле гостя, пользуясь одним пропуском. Это
тоже было не положено, но на это могли закрыть глаза. Если же к вам на личном автомобиле приехала ваша собственная теща, забывшая свой спецпропуск, то придется ей отчалить несолоно хлебавши. Что, впрочем, в ситуации с тещей является не такой уж большой потерей.
        Это поселок Гольяново.
        Если вас остановят невдалеке от запретной зоны, то объяснят, что вы заблудились, и крайне вежливо выпроводят вон. Но лучше вам не испытывать эту вежливость. Высший командный состав одной из самых секретных спецслужб страны двадцать четыре часа в сутки находится под надежной охраной. Это - поселок Гольяново.
        И сейчас - чудесное июньское утро. Шесть часов сорок восемь минут; Евгений Петрович, хозяин дома с полукруглым окном во всю стену третьего этажа, точен как часы. Он заканчивает утреннюю зарядку. Пожелав чуть ли не каждому жителю Гольяново здоровья и удачного дня.
        Евгений Петрович Родионов был крупным мужчиной за пятьдесят. Несмотря на генеральские погоны, он предпочитал штатское, а при форме появлялся лишь на официальных мероприятиях. В дни бурной молодости и набиравшей силу социалистической системы Евгений Петрович был ведущим специалистом Управления по странам Африки. Он не без гордости считал себя автором четырех удачных вмешательств в дела наших африканских друзей, когда кому-то из руководителей молодых государств неожиданно закрадывались в голову неправильные мысли и их требовалось слегка подкорректировать. Великолепная агентурная работа плюс опора на здоровые силы местного общества позволяли подобным мероприятиям проходить без сучка, без задоринки. И когда в прессе появлялось сообщение об очередном государственном перевороте, для Евгения Петровича не возникало вопросов, какой ориентации будет придерживаться новое правительство.
        Это было чудесное время, время Большой игры. В этой шахматной партии, доской для которой являлась добрая половина мира, противостояли великолепные и уважающие друг друга гроссмейстеры - простые парни из спецслужб ведущих мировых держав. Славные времена. В память о них у Евгения Петровича и осталась та самая коллекция масок и тотемных предметов, а также четыре блестящие победы - удачных государственных переворота. Иногда он вспоминал эту пору с легкой ностальгией. Но действительно с легкой. В отличие от некоторых своих коллег Евгений Петрович считал, что не стоит жить прошлым.
        Иные времена - иные песни. Следует лишь не терять тонкости слуха, и вполне возможно, что эта новая музыка окажется не менее привлекательной. Тем более что на покой уходить нам еще очень-очень рановато.
        Евгений Петрович Родионов являлся интеллектуалом высшей пробы. Говорил на четырех европейских языках и двух африканских и понимал еще два, великолепно знал Восток, его философию, искусство и религию, знал Центральную и исламскую Африку, неплохо разбирался в античной и средневековой европейской культуре - но здесь избегал резких суждений,  - имел обширную и прочитанную библиотеку, где нашлось место и Тациту, и Бердяеву, Лавкрафту, Якобу Бёме и Гарсиа Маркесу, ценил живопись старых мастеров… И чуть более трех недель назад отдал приказ о ликвидации почти двух десятков человек, лишь семеро из которых знали его прежде.
        Счастья всем!
        Однако ситуация несколько вышла из-под контроля. Жертв оказалось значительно больше. Теперь Евгений Петрович знал, что всего в тот день было уничтожено тридцать семь человек, и вот реальной проблемой на сегодня стало то, что ликвидировано должно быть на одного человека больше.
        Счастья всем! Удачного дня!
        …Несмотря на увлечение трудами склонных к метафизике авторов, он был далек от разного рода нумерологий и уж тем более от мистического трепета перед цифрами. Однако стоило признать, что тридцать семь - плохое число. Опасное. Их должно было стать на одного больше.
        Число тридцать семь сложилось так: тридцать человек погибли на свадьбе во время взрыва этого кулинарного шедевра - свадебного торта - и последовавшей за этим перестрелки. Еще один человек был ликвидирован далеко-далеко отсюда, более чем за тысячу километров от места взрыва, и, хотя некоторые были против этого, Евгений Петрович, собственно по натуре человек очень мягкий, все же понял, что складывающиеся обстоятельства потребовали именно такого решения. Еще шестеро как раз были теми, кто знал Евгения Петровича прежде. Да чего там, можно сказать, что они были его парнями, его «детьми», и только Богу известно, сколь мучительно-тяжелым оказалось для Евгения Петровича принятие подобного решения и сколь безмерной была его печаль. Только Богу. Или черту. Здесь уже не разберешь. Они были его парнями, но… его парнями, вышедшими из-под контроля.
        Самый лучший из них, тот, кто был для него ближе остальных, вывел их из-под контроля и сделал опасными. Нет-нет, пока еще все было в порядке, но Евгений Петрович немало пожил на этом свете и видел некоторые вещи насквозь: он выпустил из бутылки страшного джинна, ему и решать проблему. И может, действительно лишь черту известно, сколь глубока его печаль, но их должно было быть на одного больше. Их должно было быть семеро, его мальчиков, ему предстояло похоронить их всех.
        И потом уже безмолвно оплакивать. Но вышла проблема. В такой же солнечный день, как и сейчас, чуть более трех недель назад, Евгению Петровичу доложили, что не все пошло гладко.
        Одному из них удалось уйти.
        - Кому?  - тихо спросил он и после небольшой паузы довел свой вопрос до конца:  - Ему?
        - Так точно,  - было ответом.  - В самый последний момент он сорвал маску и смешался с толпой. Снайперам пришлось вести огонь по официантам. А это уже было чересчур. На грани провала.
        - Паршивец,  - произнес он с улыбкой и сам удивился неожиданным ноткам облегчения в голосе,  - он всегда был умничкой…
        Тот, кто докладывал о положении дел, лишь пожал плечами.
        Какое-то хорошее воспоминание осветило лицо Евгения Петровича, и он мягко произнес:
        - Сколько тебе дать времени, Гринев, на исправление этой ошибки?
        - Товарищ генерал… Евгений Петрович…
        - Найди мне его. Обложи как волка. Он один, испуган, ему некуда деваться. Ставь мне здесь жирную точку!  - выпалил он быстрым горячим шепотом.
        - Поставлю,  - пообещал Гринев.
        - И-и, Гринев, я сказал, что он напуган? Но при этом он абсолютно спокоен и опасен вдвойне. Не забывай.
        - Я все про это знаю,  - холодно произнес Гринев.
        «Злится»,  - подумал Евгений Петрович. Пускай… Немножко огонька здесь не помешает. Гринев и так имеет холодную голову, иногда даже слишком холодную; наверное, поэтому он и не дотягивается до того, другого, которого теперь ему предстояло превратить в загнанного зверя.
        - Не злись, сынок,  - мягко проговорил Евгений Петрович,  - я просто тоже кое-что про это знаю.
        - Я перережу ему все коммуникации. Куда бы он ни пришел, там уже будут мои люди, я знаю про него все. Ведь в конце концов, он живой человек, а люди обычно после себя следят. Оставляют следы.  - Он помолчал, а потом с плохо скрываемой неприязнью добавил:  - Даже если их считают лучшими, они оставляют следы.
        Евгений Петрович выслушал это сообщение, чуть качая головой, а потом почти равнодушным тоном произнес:
        - Не сомневаюсь, ты знаешь, что делать.
        В этот самый момент он искренне так считал, но…
        Тридцать семь - плохое число. Число смерти.
        С тех пор прошло больше трех недель, а Санчес словно провалился сквозь землю. Залег? В какой-то конспиративной берлоге, известной лишь ему? Но мы освежили все его контакты, рано или поздно он должен появиться. Так он это дело не оставит. И вот в тот момент Евгений Петрович будет обязан находиться на шаг впереди. Или хотя бы на полшага. На маленькую половинку шага.
        Поступающая оперативная информация показала, что складывающаяся шахматная партия будет, пожалуй, самой непростой в жизни Евгения Петровича. История с Санчесом плюс Попрыгун… Очень неприятный сюрприз с этим неожиданным спасителем Лютого, прозванным ими Попрыгуном. После происшествия в больнице, где Попрыгун спас жизнь Лютому во второй (или в какой?) раз, стало невозможно игнорировать тот факт, что они имеют дело с профессионалом. Дальше было делом техники. Та самая последняя фотография со свадебным тортом за несколько секунд до взрыва - она облетела все столичные СМИ, никто не делал из нее тайны. Что ж, очень удобно. Наш Попрыгун запечатлелся на этой фотографии. Правда, очень смазанным и на заднем плане, его никто бы не смог узнать. Но детальный анализ показал, что этот человек приготовился к разбегу. Попрыгун, так, маленькая размазанная фигурка. Он приготовился к разбегу, чтобы совершить свой спасительный прыжок. После компьютерной обработки фотографии они получили более-менее сносный портрет - модный пижон в солнечных очках. Работали дальше. Попытались «снять» очки. Что-то получили. Дальше
действительно было делом техники. В том числе и пробиваться сквозь закрытые досье. Более того, как только столкнулись с закрытой информацией, стало ясно, что напали на след. У Евгения Петровича имелся ключик, который мог отпирать все сейфы с закрытой информацией. Подобное труда не составит, чик-чик - и… Его звали Игнат Воронов. Видимо, за умение устраивать подобные вечеринки, как это было с летающими скальпелями в больнице, он получил служебное имя Стилет. Команда-18, сверхсекретное подразделение, теперь уже несуществующее. Все это было не очень хорошо. Евгений Петрович немедленно затребовал всю имеющуюся информацию. Сейчас Попрыгун числился на должности какого-то водилы в частной охранной фирме. Это что еще за енки-пенки? Полученная о Стилете информация нравилась Евгению Петровичу все меньше. Надо было немедленно действовать. Кто-то из них уже предпринял первые ходы. Санчес? Или этот самый Стилет?
        Да, получалась непростая шахматная партия. Пожалуй, уровня Большой игры. Только… Все это уже было. Все это мы уже проходили, подобные шахматные расклады. Правда… в то время Евгений Петрович был моложе. Более рисковым, азартным, более сумасшедшим. Все это, черт побери, называется одним словом - он был моложе. И падать ему в то лихое время было не особенно высоко.
        В восемь пятнадцать утра подали служебный автомобиль, который повез его в Москву, к большим и неотложным делам. Где-то в солнечной глубине этого наступающего дня Евгения Петровича ждала свежая оперативная информация. И когда он ее получит, что-то изменится на доске с шахматными фигурками. Тридцать семь - плохое число.
        - На кой хер он им сдался?!  - проворчит он.
        Кто-то похитил командира отряда милиции особого назначения. Этого незадачливого командира ОМОНа, Павла Лихачева, похитили прямо средь бела дня, демонстративно, на глазах у многочисленных свидетелей. И все бы ничего, но именно этим подразделением так удачно прикрылся в тот свадебный день Гринев. Его группа снайперов, которая должна была провести зачистку.
        - На кой хер?..  - повторит Евгений Петрович.  - Для Санчеса это излишне, ему и так все… Тот, второй? С какого, спрашивается, рожна?
        Неожиданно Евгений Петрович почувствует, что больше не опережает события на тот самый маленький шаг. А информация будет поступать. Он будет отслеживать ее и попутно бороться с каким-то странным темным чувством, холодком поселившимся у него в груди. Тридцать семь - плохое число, число смерти. Неожиданно Евгений Петрович обнаружит, что ему не остается даже этой самой маленькой половинки, крохотной, но такой необходимой половинки опережающего шага. Честно говоря, тут было от чего забеспокоиться.
        Счастья всем, удачного дня!
        2
        Тот день, когда должна была состояться счастливая свадьба, а случилось столько всего непоправимого, был гораздо больше похож на середину июля, с его набравшей силу жарой, чем на самое начало июня. Эта черная свадьба, обещавшая стать одним из самых ярких событий светской жизни, ужаснула даже ко всему привыкшую столичную прессу и все еще продолжала подводить свои итоги: более тридцати убитых, крушение могущественного альянса «Ростислав Щедрин - Лютый» ввиду гибели первого и тяжелых ранений второго, гибель нескольких известных и влиятельных криминальных авторитетов и, как следствие, возможная новая криминальная война на улицах столицы… Гибель молодой чудесной актерской пары, а потом - покушение на Михаила Багдасаряна, Мишу Монгольца, убийство в одной из дорогих частных саун его брата Тиграна, страшные события в больнице, откуда исчезли Лютый и его таинственный спаситель… Столичная пресса предлагала множество противоречащих друг другу версий происходящего, одни мрачные догадки сменялись другими, более зловещими. Были встречи со свидетелями, чудом оставшимися в живых, и с экспертами, предполагающими
различные тайные мотивы; мимоходом указывались направления, где можно было искать исполнителей и заказчиков (периодически происходили утечки из следственных органов), а беспокойный «МК» даже умудрился напечатать хронологию событий, поместив в центре разворота последнюю фотографию счастливо улыбающихся людей, которым оставалось жить всего несколько секунд.
        Но все это было внешними, явными контурами событий, так сказать, вершиной айсберга. Существовала еще и подводная часть. Был еще скрытый рисунок, тайный механизм происходящего. И, просматривая сейчас столичную прессу, она видела, что об этом тайном механизме пока не догадывался никто. И близко не лежало. О существовании скрытого рисунка знал очень узкий круг людей. И, судя по последним событиям, их число значительно сократилось. Она все еще была в их числе. Увы, ей пришлось узнать о существовании тайного рисунка, внутреннего механизма происходящего, и плата за это оказалась непомерно высока.
        Очень узкий круг…
        Всего несколько человек…
        Возможно, что стрелка индикатора ее положения давно бы переместилась с отметки «плохо» на отметку «безнадежно», если бы… Под огромной подводной частью айсберга существовала маленькая беззащитная льдинка, ее сокровенная тайна, о которой не догадывались (по крайней мере, пока) даже эти несколько человек. Одна маленькая тайна, которую ей приходилось трепетно беречь, потому что, честно говоря, в этой тайне оставалась ее последняя надежда.
        Сегодня стояла такая же жара, как и в тот роковой день, и она бесцельно слонялась по своему пустому огромному кабинету, отгороженному от внешнего мира закрытыми окнами в полстены и работающими кондиционерами. Хотя, если называть вещи своими именами, не только окнами и не только кондиционерами. Потому что утверждать что-либо наверняка в ее положении не представлялось возможным. Твердо она была уверена теперь всего в трех вещах: что она еще жива, но все в любую минуту может перемениться, что внимательный анализ прессы плюс то, что известно только ей, оставляет для нее некоторые шансы. И еще существовал третий, пугающий ее вывод. В котором она тоже была убеждена и который, в принципе, сводил все ее шансы к нулю. То, что на подобное могли решиться только безумцы, она знала давно. Но сейчас, с ощущением какой-то губительной беспомощности, тупого, сковывающего ее ужаса, к ней пришло понимание того простого факта, насколько эти люди были безумны. Насколько…
        И это обстоятельство могло свести все ее шансы к нулю.
        Она поднесла руки к лицу, сжала пальцами переносицу, тяжело выдохнула, поморщив лоб. Ступая по мягкому светлому ковролину, подошла к окну. Какое-то время смотрела вниз: просторная отгороженная стоянка для автомобилей, широкая лестница, по которой туда-сюда снуют люди - сегодня у многих тяжелый день; попрошайка-нищий опять на своем рабочем месте… Она усмехнулась. Вот стервец, нищий-то он нищий, а башка у него варит: уже несколько дней торчит здесь, причем избрал великолепную позицию - не настолько близко, чтобы охрана и милиция имели основания прогнать его, но и не настолько далеко, чтобы лишать себя столь удачного и лакомого кусочка. В этой жизни все устраиваются как могут. Рыба ищет, где глубже, человек - где лучше. И это нормально. С подобным правилом любой может согласиться. Только то, что в последнее время происходит с ней, не укладывалось ни в какие правила.
        Она отошла от окна и вдруг почувствовала, что больше не в состоянии выдерживать темноту, поселившуюся внутри ее, что еще немного, и она не выдержит и эта темнота взорвется горечью слез и хоть на мгновение снимет эту немыслимую тяжесть, темный свинцовый холод, который выдерживать в одиночестве она больше не в состоянии. Но… даже подобного - быстрых женских слез, облегчающих душу,  - она позволить себе не могла. Так же как и попытаться ответить на настигающий ее внезапно, но все чаще и чаще вопрос: «Это невозможно, как они могли решиться на такое?» Подобных милосердных маленьких слабостей она не могла себе позволить. Это было бы роскошью, а в ее положении приходилось довольствоваться малым. И сейчас она должна была принять окончательное решение, и действительно, вовсе не фигурально выражаясь, жизненно важное решение.
        Она продолжала мерить шагами светлый ковролин своего огромного пустого кабинета (своего? А это действительно ее кабинет?!), но потом поняла, что обязана взять себя в руки. Все уже произошло, прошлого не исправить. Конечно, она должна сдаться, поднять белый флаг и, в конце концов, красиво и драматично уйти. И это здорово бы подпортило всем карты. Но по большому счету это было единственным, чего она не могла себе позволить. Теперь она не могла себе позволить жить или не жить только для себя. И это было единственно окончательным и по-настоящему важным.
        Она нажала клавишу громкоговорящей связи и попросила приготовить ей кофе. Где-то рядом, в холле для совещаний, в этот момент проходили серьезные переговоры, а потом все эти люди зайдут к ней - засвидетельствовать, так сказать, свое уважение. Боже! Как все это смешно и нелепо: кто-то из них зайдет скорее из жалости, а кто-то - в надежде на то, что когда-нибудь все изменится. Но так или иначе, они зайдут к ней вместе с теми, кто проводит сейчас переговоры, и в этом уже нет ничего смешного и нелепого. А она должна будет изображать все как положено и ничего не перепутать. И чтобы ни у кого, не дай Бог, не возникло случайных подозрений. Ни у тех, на кого, в принципе, она могла бы рассчитывать, ни у тех, кто все это заварил и будет очень внимательно наблюдать за ней. Нет-нет, только чуть рассеянные доброжелательные улыбки, и ничего больше. И это тоже потому, что теперь она не могла позволить себе жить только для себя. И все же как они решились на такое?
        Минуло совсем немного времени, но день этой черной свадьбы казался теперь каким-то немыслимо далеким, как точка излома, после которой жить по-прежнему для многих теперь не представлялось возможным. Мир стал другим с тех пор, и все ходы сделаны. Хотя свою точку излома она прошла значительно раньше.
        Она открыла коробку с тонкими легкими сигарами, точнее, это были сигарильос - маленькие сигары (тебе придется время от времени курить эту дребедень, сказали ей, потому что она иногда любила побаловаться сигарильос… Не волнуйся, сказали ей, они не такие крепкие, а курить их тебя научат. И это было правдой: она действительно иногда любила побаловаться легкой сигарой, ей нравился их вкус, и смотрелось все это весьма стильно, весело и отвязно. Да, именно так: весело и отвязно); она извлекла одну сигару, взяла зубами маленький пластмассовый мундштучок, посмотрела в зеркало: весело и отвязно? Ну не совсем так. Сейчас откроется дверь, ей принесут кофе и увидят ее с длинной тонкой сигарой, которую она поддерживает тремя пальцами, и беспечно просматривающую свежую прессу. (Запомни: это ее жест - поддерживать дымящуюся сигару вот так, тремя пальцами, и иногда вращать ею в воздухе, описывая дымные круги во время разговора. Запомнила?)
        Пустынный кабинет, где вовсю работали кондиционеры, начал наполняться теплым сигарным дымом. Она уже просмотрела достаточное количество сегодняшних газет: публикаций о той кровавой свадьбе становилось все меньше и меньше. Что ж, новости, как бы они ни были сенсационны и ужасны, устаревают. Новости - это тоже вид наркотика, и постоянно требуется свежая доза. Только дело в том, что ничего не кончилось, и свежие дозы сейчас готовятся вовсю.
        И все же как они решились на такое? Она с самого начала поняла, что это все не шутки, что шутками здесь не пахнет, но решиться на такое убийственное безумство, когда уже невозможны никакие компромиссы и все мосты сожжены… Да, свежие дозы сейчас готовились вовсю, только… И она теперь кое-что знала. Кое-что очень важное. Она не могла ничего предпринять, пока еще нет. Она могла лишь внимательно читать и, главное, анализировать прессу. Начиная с первых сообщений масс-медиа о страшном взрыве на свадьбе в особняке Лютого и по день сегодняшний. Эту информацию от нее скрыть не могли при всем желании. Да никто этого и не собирался делать. Потому что у нее имелась одна маленькая тайна, на которую она, честно говоря, не очень-то и рассчитывала, но самое удивительное, что ее тайна все еще работала.
        Анализ прессы указал ей на некоторые неожиданные аспекты этого дела. У этих холодных, безжалостных прагматиков не все пошло гладко. Их кто-то очень крупно подставил. Они этого не ожидали - нашелся кто-то, кого они не смогли просчитать. Они слишком увлеклись своими немыслимыми шахматными комбинациями и переиграли самих себя. И сейчас происходит что-то, чего они уже не могут контролировать: свежие наркотические дозы новостей сейчас готовят не только они… Кто? Сможет ли ответ на этот вопрос помочь ей? Сможет ли она выдержать все это? Ведь она всего лишь навсего женщина, играющая навязанную ей смертельную роль. И нет никого рядом, на кого она могла бы положиться. Одна… Сейчас ее одиночество представлялось ей абсолютным, и в сравнении с ним Робинзон Крузо на своем острове проводил время в компании веселых собутыльников. Ее одиночество имело совсем другую природу. Робинзон Крузо был абсолютно одинок, но он оставался живым и был окружен жизнью. Она же напоминала тайно выжившего в окружении нежитей, ее глаза должны были оставаться пустыми, потому что если нежити увидят в них хотя бы каплю жизни, то все
немедленно закончится. Но пока ее маленькая тайна все еще работала, и она продолжала играть чужую роль. Заканчивался еще один день, он оставался за ней. Это была ее маленькая победа. Она снова выигрывала. Или - на этот раз выигрывала. Или - пока еще выигрывала.
        3
        Белый «фольксваген», поставленный на широкую летнюю резину - великолепная модель автомобиля для обеспеченной женщины,  - блестя на солнце чистыми поверхностями, подкатил к внутренней стоянке казино «Шале-Рояль». Здесь парковались лишь свои и почетные гости. «Гольф» пристроился между огромным внедорожником «линкольн-навигатор» и плавным, прижимающимся к земле «ягуаром». Казино было открыто двадцать часов в сутки, с перерывом с шести до десяти часов утра, и вскоре должно было перейти на круглосуточный режим работы. За рулем была красивая холеная сорокалетняя женщина, из той породы женщин, которым еще очень не скоро придется скрывать свой возраст. Ее голову окутывала легкая косынка нежно-салатового цвета, с косынкой очень неплохо смотрелись, особенно в сочетании с высокими скулами, дорогие солнцезащитные очки в металлической оправе. Лицо имело загар того золотистого оттенка, который можно приобрести лишь на очень далеких и фешенебельных курортах, где нет нещадного солнца и бриз с моря, смешанный с ароматами экзотических цветов, овевает вас дыханием вечной весны. Да, где-то в океане есть такие
острова… Хозяйка хлопнула дверцей, и автомобиль моргнул ей на прощание. Охранник на входе в казино заулыбался и отдал ей честь:
        - Добрый день, Светлана Андреевна.
        - Женя, к пустой голове руку не прикладывают,  - сказала она весело.  - Привет тебе.  - Затем поинтересовалась:  - Что, разве уже полдень?
        - Две минуты первого.
        - Вот как? Даже не заметила, как утро прошло. Борисыч у себя?
        - Отъехал вместе с Мели.
        - Мы с ним договаривались…
        - Он предупредил. Будет через полчаса. Не смог вам дозвониться.
        - Какая-то хренотень с телефоном. А что, старый варвар опять в Москве? Я имею в виду Мели.
        Охранник кивнул:
        - Подождете у него?
        - Да нет, пройду в зал. Что-то…  - Она пожала плечами и сделала неопределенный жест рукой.  - Пойду сыграю пока.
        - Развеяться надо?  - понимающе сказал охранник.
        Она кивнула:
        - Наверное, ты нашел точное определение. Пойду поставлю на «зеро».
        Она улыбнулась лишь краешками губ и стала еще красивее.
        - Азартные игры великолепно способствуют снятию стрессового напряжения,  - серьезно сообщил охранник.
        - Я похожа на женщину, измученную стрессом?
        - Да что вы!  - Он смутился и решил исправить положение:  - Вы похожи на самую красивую женщину, которая…
        - Женя, Женя…
        - …которая…  - он подыскивал нужное продолжение фразы,  - которая…
        Она посмотрела на него с напускной строгостью:
        - Которая когда-либо выдавала тебе зарплату? Правильно?
        Он улыбнулся:
        - Ну нет… ну, да ну… При чем тут…
        - Женечка, ограничимся этим. Вокруг столько молодых красавиц, что, скажи вы что-нибудь другое, я бы восприняла это как подхалимаж.
        - Ой, ну, Светлана Андреевна…
        - Народу много?
        - Не особо. Будний день все же. Но играют.
        - Я буду в общем зале. Сообщи об этом Борисычу, как появится.
        - Так точно. Светлана Андреевна, а… от Воронова…
        Она покачала головой:
        - Ничего.
        Светлана Андреевна Сорокина была президентом крупной охранной фирмы «Шерлок», компании, имеющей весьма надежную и даже респектабельную репутацию; она была на короткой ноге со многими руководящими работниками силовых министерств, слыла одной из самых информированных и довольно влиятельных дам столицы, а также являлась той самой женщиной, которую Игнат Воронов и другие ее подчиненные называли «шефиня». Кстати, именно благодаря Воронову казино «Шале-Рояль» заключило с «Шерлоком» договор - история с тысячедолларовой фишкой стала местной легендой. А ведь казино расширялось - кегельбан и фитнесс-центр, спортивный и восстановительный центры… Воронов сразу же принес ей удачу. Да только сам он заслуживал гораздо большего, чем должность одного из водителей в ее компании. Когда же, при всем своем влиянии, она не смогла получить о Воронове даже более-менее систематизированных сведений - все, дальше начиналась закрытая информация, и ее высокие друзья и покровитель оказывались не в состоянии помочь,  - она буквально присвистнула вслух и произнесла:
        - Да, баранку у меня крутит тот еще паренек. Что ж с тобой приключилось? Что у тебя произошло в жизни?
        Она решила сделать Игнату очень серьезное деловое предложение. Кто-то бы подумал, что она сошла с ума, кто-то обмолвился про амурные дела - еще бы, состоятельная роскошная дама и обаятельный молодой повеса. Только… Не было тут никаких амурных дел, и Игнат Воронов вовсе не являлся повесой. Она могла лишь догадываться, что за историю прячет его улыбка и что за чудовища посещают его сны. Амурные дела здесь ни при чем - лишь интуиция, которая ее редко подводила. Она решила предложить Воронову партнерство. Вот такой вот неожиданный шаг. Это произошло давно. Сразу после истории с тысячедолларовой фишкой, но еще до этих страшных событий на свадьбе в доме Лютого. А Игнат исчез. Он лишь сообщил, что вынужден взять отпуск, и исчез. И теперь она была обязана его найти. За ней числился должок, пришло время его отработать.
        Светлана Андреевна поменяла деньги на фишки и подошла к столу с зеленым сукном. Конечно, этот охранник, Женя, прав: азартные игры неплохо снимают напряжение, и раз в месяц она с удовольствием проводила вечер за столом рулетки. По-крупному не играла, так, для развлечения. Лимит проигрыша - триста, ну четыреста, ну максимум пятьсот долларов. Чаще уходила при своих, бывало, что и проигрывала. Денег не жалела, была благодарна зеленому сукну за полученное удовольствие. И лишь один раз серьезно выиграла. Но азарт вскружил голову, начала делать неоправданно рисковые ставки. Шумела, как девчонка. Если б вовремя остановилась, попал бы Борисыч на новенькое авто аккурат такое же, как у нее сейчас. А так ушла всего с пятью с половиной тысячами зеленых, но все равно счастливая, словно удачливый кладоискатель.
        Она действительно могла помочь Воронову. Похоже, парень впутался в ту еще историю. Конечно, она это делала исходя из чисто прагматических соображений. Все, связанное с этой свадьбой в доме Лютого, и все, связанное с «Континентом», ее очень интересовало. Но пока она предпочитала оставаться в стороне.
        Светлана Андреевна поставила пару фишек на «девятку» - день ее рождения - и десять фишек на «красное», и шарик побежал по кругу рулетки - маленькой модели круга судьбы. Она не чувствовала никакого вызова, никаких нахлынувших волн азарта. Выпала цифра «четыре», все мимо… Светлана Андреевна повторила ставку.
        Собственно говоря, она знала, что Игнат будет на этой свадьбе. Она лично помогала подобрать ему одежду. Имелись в фирме кое-какие тряпки, и «Prada», и «Boss», и кое-что еще - так сказать, своеобразный «прокат», когда требовалось «запустить» человечка в общество, в свет. Светлана Андреевна собственноручно сделала из Воронова чуть ли не голливудскую звезду.
        - Как вас зовут, сэр?
        - Бонд. Джеймс Бонд,  - ответил Игнат.
        Она рассмеялась.
        - Мартини с водкой,  - продолжал Игнат,  - смешать, но не взбалтывать.
        Игнат ей нравился. Очень. Он был моложе ее на десять лет. Не так много, чтобы испытывать по отношению к нему материнские чувства, но и не так мало, чтобы выстраивать какие-либо романтические планы. Светлана Андреевна думала о своем деловом предложении. Прекрасно понимая, что рано или поздно Воронову надоест изображать из себя скромного водилу охранной фирмы. Скорее всего не очень поздно. В его возрасте раны затягиваются гораздо быстрее, чем думаешь.
        Шарик рулетки выбрал цифру «четырнадцать». Не «девятка», но ставка «красное» сыграла. Светлана Андреевна снова поставила на «девять» и на «красное». Заказала себе чай с лимоном.
        Сейчас ей требовалась помощь Борисыча. Она знала, что он ей не откажет. Тем более дело касалось Игната Воронова, а после истории с тысячедолларовой фишкой Борисыч заделался его тайным поклонником. Борисыча уважали многие. В том числе и в криминальной среде. Именно поэтому она сейчас здесь. Светлане Андреевне требовался выход на Лютого. Хотя после всего, что произошло, она понимала - это будет непросто. Вчера ей позвонил старый приятель с Петровки, Петр Григорьевич Новиков.
        - Светик, привет тебе.
        - Петр Григорьевич, здравствуйте. Как дела?
        - Надеюсь, неплохо. Служим.
        - Рада слышать.
        - Ну а как твоя нива частного предпринимательства?
        - По-разному. Тоже надеюсь, что хорошего больше.
        - Все еще загорелая?
        - Какое там! От отдыха одни воспоминания остались.
        - Не сочиняй, не сочиняй, Светик. Наши намедни видели тебя на «круглом столе» в Домжуре…
        - Севостьянов?
        - И он тоже, старый змей. Говорит - наша Светик выглядит, как жена миллионера.
        Она рассмеялась:
        - Петр Григорьевич, вечно вы меня вгоняете в краску.
        - А я ему, знаешь, что ответил?
        - Даже предположить не могу.
        - Я ему сказал, что незачем тебе быть женой миллионера. Ты у нас - сами с усами.
        - Ну вот, Петр Григорьевич, говорю же…
        - Ладно, рад, что у тебя все в порядке. В наши края не собираешься?
        - Да вроде не собиралась.
        - Было б неплохо. Как там это дело? То, о чем ты меня просила, это твое расследование?
        - Вы имеете в виду…
        - Светик, ты понимаешь, о чем я говорю.
        - Теперь уже да. Топчется. Вроде бы есть какие-то маленькие шажки, но не поймешь, в какую сторону.
        - Значит, маленькие шажки?
        - А что?
        - Так.
        - Петр Григорьевич, дорогой, не тяните. Я же чувствую… Что-то есть?
        - Да, Светик, кое-что есть. Кое-что очень странное.
        - Мне приехать?
        - Было бы неплохо. Потолковать. Чайку попить.
        - Петр Григорьевич, ну говорите же…
        - Ой ты какая у меня быстрая. Ладно, слушай сюда. Только учти: может быть, все это полная ерунда. Но… Ты просила сообщить тебе о любой любопытной информации, касаемой… понимаешь? Дело у нас заведено, так и висит с той поры. Тоже топчемся. Светик, тут факс нам пришел странный.
        - Что за факс?
        - Сейчас перешлю, сама поглядишь. Но два нюанса. Факс пришел из Батайского отделения внутренних дел.
        - Батайск?.. Это что, Казахстан? Нет вроде…
        - Небольшой город рядом с Ростовом-на-Дону.
        - Ростов-папа?
        - Точно. Коллеги попросили помочь разобраться.
        - А в чем… цимус?
        Он рассмеялся:
        - В том-то и дело, что цимус весь в том, что непонятно, в чем цимус.
        - Б-р-р-р-р, не успеваю за вашей мыслью.
        - Видишь ли, там фотография. Сейчас перешлю, сама посмотришь. Честно говоря, такое… Непонятно. Очень непонятно. Светик, на фотографии изображена потерпевшая. Она была убита… сейчас посмотрю точно, когда…
        - Но при чем тут…
        - А, девочка, не торопись. Ладно, давай-ка я тебе сейчас все перешлю, ты помозгуй пока, а, скажем, часика в… два - тебя устроит в два?
        Светлана Андреевна взглянула на список сегодняшних дел и обнаружила, что ну не к двум, а к половине третьего у нее высвобождается окошко.
        - Петр Григорьевич, а в половине третьего не сможете?
        - Нормально. Подъезжай. К половине третьего. Потолкуем. Очень… странно. Полагаю, с тебя коньяк.
        - Ну, заинтриговали.
        - Сейчас посмотришь сама. Давай «стартуй», тут один листик перегнать. И про коньяк не забудь. Шутка.
        - Поняла.
        - Ну все. «Стартуем», а к половине третьего я тебя жду.
        А потом у нее на руках оказался этот факс. Он выполз из черной пасти аппарата «Панасоник». Светлана Андреевна долго рассматривала фотографию. Она не проронила ни звука. Это что такое? Какая-то нелепая шутка? Она взялась руками за виски.
        - Это что еще за бардак?  - тихо произнесла Светлана Андреевна, словно обращаясь к собственным мыслям, устроившим сейчас в ее голове абсолютную путаницу.  - Этого не может быть…
        Она предполагала увидеть на этой фотографии все, что угодно, но только не то, что выползло сейчас из черной пасти факсового аппарата.
        - Этого не может быть,  - повторила она.
        Два нюанса: факс пришел из Батайска, на фотографии изображена потерпевшая…
        Она нажала на кнопку громкоговорящей связи и вызвала своего секретаря:
        - Любочка, Воронов так и не отыскался?
        - Нет, Светлана Андреевна. Дома у него включается автоответчик. Судя по сигналу - переполненный. Я сообщила, что вы срочно разыскиваете его.
        - Хорошо, спасибо.
        Светлана Андреевна смотрела на лежащий перед ней факс. Попыталась проанализировать последние события, и неожиданно ее посетила совершенно дикая мысль.
        Абсолютно дикая.
        Вздор! Она попыталась отогнать эту мысль. Поискать более реальные и правдоподобные объяснения.
        Но мысль эта посещала ее еще несколько раз. И хоть она гораздо больше напоминала дурной сон, после каждого посещения все больше утверждалась в ее сознании.
        …Снова выпала цифра «четыре». «Черное». Она опять проиграла. Она просто сидит сейчас здесь и проигрывает. Ставку за ставкой. Опять поставила на «девятку». Выпало «двадцать шесть». Мимо. Потом была цифра «два».
        Светлана Андреевна подумала, что стереотипы мышления, заштампованность мешают иногда видеть вещи такими, как они есть. Более того - вполне может быть, что не иногда, а чаще всего. Сознание должно быть чистым, как «ноль», как «зеро». И тогда возможно, что некоторые вещи, похожие на дурные сны, окажутся более правдоподобными. И… страшными.
        - Полный разгром,  - проговорила Светлана Андреевна, глядя на остаток своих фишек - от пяти стейков по двадцать фишек у нее сохранился лишь один.
        Девушка-крупье, или дилер, лишь улыбнулась ей:
        - Выпадает первая дюжина. Уже в который раз. Но «девятки» все нет.
        - Не говорите.
        - Любимое число?
        - День рождения. Эхма!  - Светлана Андреевна разделила оставшийся стейк на две неравные части и большую поставила на «красное». Остальное - на «девять». Была не была! Ва-банк!
        Девушка-дилер закрутила номера и бросила шарик. Он запрыгал по двигающемуся кругу, потом его кинуло выше, шарик побежал по борту. Очень быстро. Описывая плавные дуги. Сейчас он упадет на движущийся черно-красный круг.
        - Заканчиваются ставки,  - произнесла дилер привычную фразу ровным, словно лишенным какого-либо эмоционального окраса голосом.
        Светлане Андреевне очень требовалась помощь Борисыча. По своим каналам он мог отыскать Лютого и передать Игнату Воронову, что им необходимо встретиться. У нее есть кое-что для него, кое-что очень интересное. И похоже, у парня возникли серьезные проблемы. Более чем, если ее догадка верна.
        Дурные сны…
        Ни с чем не сравнимый звук пущенной рулетки, словно старый коньяк, одинаково равнодушный и к аристократам, и к ворам.
        Круг Судьбы продолжал вращаться, шарик цвета слоновой кости запрыгал по нему, отыскивая из тридцати семи чисел рулетки единственное, открывающее тайну. Как хорошо быть рядом с этой тайной, как хорошо быть избранным ею.
        Чистое, совершенно чистое сознание, как «ноль», как «зеро».
        - Заканчиваются ставки,  - произнесла девушка-дилер. И сейчас она скажет финальное: «Ставок больше нет», и после этого все выборы будут сделаны и уже ничего не исправишь. Останутся лишь иные победы и вечное сожаление о несделанных ставках и невыбранных путях.
        - С-т-а-в-о-к…  - начала девушка-дилер.
        Дурные сны - чистое сознание.
        Светлана Андреевна вдруг взяла свои фишки с красного поля и со своей любимой цифры «девять» и передвинула все на «зеро». Все, что у нее было, все, что оставалось. Ва-банк. Она бесконечно уменьшила свои шансы, лишь один из тридцати семи, и при чем тут «зеро»?
        - Ставок больше нет,  - объявила девушка-дилер.
        «Значит, успела,  - подумала Светлана Андреевна,  - но… Успела - что? Все поставить на «зеро»?! И что я скажу? У меня был внутренний голос? Ну не смогла я! Не смогла…»
        - Действительно ва-банк.  - Девушка-дилер с сомнением глядела на огромный столбик желтых фишек на одной-единственной цифре «зеро».
        Не совсем так. В какой-то короткий миг она все же почувствовала бархатистый трепет окружающего ее пространства и теплую волну, прошедшую по телу. И вдруг, словно трещину, расколовшую реальность, она увидела совершенно нейтральную цифру «зеро», абсолютный ноль, огромный и ярко горящий посреди этого неразличимого, смазанного, бархатистого трепета.
        «Зеро».
        Потом все прошло. Шарик запрыгал по кругу, замедляющему свое вращение. Он упал в гнездо «девятнадцать», потом перебежал на цифру «семь». Круг останавливался. Вот и все. Она проиграла. Помашем белыми платочками и выдохнем. Чудес не бывает. Неожиданно, словно его подтолкнул какой-то непостижимый импульс, шарик сорвался с места и задрожал в гнезде «тридцать два». Сердце Светланы Андреевны бешено заколотилось - не все потеряно. Шанс, ей предоставляется шанс. Один маленький шансик.
        - Черт побери, совсем рядом,  - тихо произнесла она, чувствуя, какими сухими и горячими стали ее губы.
        Девушка-дилер, не отрывая взгляда, следила за шариком. Двадцать фишек по пять долларов - это максимальная ставка, возможная на число. Стрейт ап, черт бы его побрал!
        Сердце продолжало бешено колотиться, а круг ведь сейчас остановится… А потом глаза девушки-дилера на мгновение расширились. Но прежде было еще одно мгновение, растянувшееся, словно в замедленной съемке. Шарик, угнездившийся на числе «тридцать два», вздрогнул и просто перевалился через соседний бортик. Это был последний импульс, остаток его силы. Только за соседним бортиком находилась цифра «зеро».
        Абсолютный ноль. Чистое сознание.
        Цифра «ноль» приняла шарик цвета слоновой кости, впитала его в себя и уже больше не отпустила. Он выпал. Ее шанс. Ее победа. Ее ярко горящая цифра, обозначающая совершенное «ничто».
        - «Зеро»,  - произнесла девушка-дилер и добавила:  - Поздравляю…  - Потом в ее голос прорвалась хрипотца.  - Очень, очень вас поздравляю, Светлана Андреевна. Три с половиной тысячи долларов.  - Она улыбнулась, расцвела.  - Как выдавать?
        Светлана Андреевна посмотрела на часы и поняла, что находится за столом рулетки не больше пяти минут. Она выиграла. Абсолютный ноль. «Зеро». Чисто. Ее шанс, ее ставка сыграли.
        Но в той трещине, расколовшей реальность, бродили дурные сны. В ее руках оказался ключик к двери, за которой дурные сны могли стать явью. Светлана Андреевна улыбалась, глядя на свой выигрыш. Она улыбалась, совершенно отчетливо понимая, что грань между дурными снами и реальностью становится все более тонкой. Быть может, ее никогда не существовало.
        Она выиграла, поставив на «зеро».
        Вполне возможно, что в ее руках ключик от волшебной дверцы. Вполне возможно, что дверь эту лучше держать закрытой.
        4
        Черный лимузин с белым кожаным салоном и эмблемой «линкольна» на радиаторе свернул с дорожки, проехал покосившиеся металлические ворота и покатил по асфальтовой поверхности портовых причалов и доков. Здесь Москва-река делала поворот, образуя большую и открытую бухту, по одной стороне которой, растянувшись на несколько километров, стояло множество портовых кранов. Издалека эти краны напоминали усталых и покорных животных, похожих то ли на жирафов, то ли на птеродактилей. На закате падающее солнце окрашивало бухту в золото, рассекаемое длинными баржами, которые привезли свой груз неведомо откуда - как известно, Москва является портом пяти морей. Черный лимузин двигался по Южному порту, который через Оку и Волгу связывал Москву с Каспийским, Азовским и Черным морями, но так как за окнами сгустилась летняя ночь, то всю конструктивистскую прелесть окружающего пейзажа рассмотреть было трудно.
        Именно этот комфортабельный лимузин привез Игната Воронова некоторое время назад в дом Лютого на свадьбу, обещавшую стать главной светской новостью сезона. Мрачно усмехнувшись, Игнат подумал, что эта свадьба по части новостей даже перевыполнила взятые на себя обещания.
        - Ты чего?  - откликнулся Лютый.
        - Так…  - неопределенно ответил Игнат, а потом, взглянув за окна, добавил:  - Странное место. Никогда здесь не был.
        - Чего тут странного?  - поинтересовался рыжий водитель.  - На какое-нибудь говно бы не наехать.
        - Порт,  - сказал Игнат,  - огни на воде. Краны гудят. Словно в каком-нибудь Марселе.
        - Тоже… нашел Марсель.
        - Там, наверное, своего говна хватает.
        - Прикинь, брат,  - оживился рыжий водитель,  - когда еще пацаном был, мечтал у…бать куда-нибудь типа Марселя, завербоваться на белый-белый корабль, и катись оно все…
        - Ладно трещать,  - произнес Лютый,  - по детству все сбежать мечтали. Ты вот сейчас попробуй.
        - Сейчас не выйдет. Говно всякое грузит. Если только под кайфом.
        - Рыжий,  - вмешался молодой охранник, работающий у Лютого не так давно,  - над моим базаром подкалывал, насчет паразитов, а у самого… через слово говно… говно…
        - Тебя не спрашивают, пацан,  - покровительственно усмехнулся рыжий водитель. Потом он чуть повернул голову, отвел взгляд от освещенного пятачка, бегущего перед радиатором их автомобиля, мельком посмотрел в боковое окно и с неожиданной грустью в голосе добавил:  - Какая уж тут разница.
        - Почему в таком странном месте, Лютый?  - спросил Игнат.
        - Это территория Монгольца. Там у них в конторке полный плезир. Снаружи - сарай сараем, внутри - евроремонт.
        - Но почему здесь?
        - Видишь ли, у Монгольца на Петровке свои менты прикормлены, как положено. А этот - какой-то большой начальник. Конспираторы. Там доки, ангары, склады. Вообще-то в этой конторе Монголец серьезные дела проворачивал.
        - Мент за информацию хочет денег?  - спросил Игнат.
        - И получит,  - негромко ответил Лютый,  - если она того стоит. В общем-то это услуга Монгольца.
        - Его там не будет?
        - Нет, сам не будет. С ментом придет либо Роберт Манукян… Этого помнишь?
        Игнат кивнул:
        - Помню. Больница.
        - Точно. Либо Лева Кацман. Их бухгалтер. Ушлый малый, говорят - знает про Монгольца все до копейки. Мент действительно серьезный.
        - Посмотрим.
        - Посмотрим, брат. В любом случае будет мент и кто-то из них. Двое. Нас тоже должно быть двое.
        - А если какая-нибудь…  - начал рыжий водитель,  - а ты на костылях…
        - Ладно, Рыжий,  - прервал его Лютый.  - Посидишь в машине. И ты тоже,  - обратился он к молодому охраннику, работающему у него не так давно.
        - Как скажете,  - откликнулся тот.
        - Вдвоем пойдем, с Игнатом.
        - Монголец уже раз приказал тебя слить,  - пробубнил рыжий водитель.
        - С тех пор уже разобрались,  - мрачно отозвался Лютый,  - а Монголец базар держит.
        Лютый чуть брезгливо поморщился - Игнат уловил эту неожиданную реакцию, но не успел ей удивиться. Он лишь почувствовал, что направлена она не на самого Монгольца, а на что-то гораздо менее определимое, на что-то в его жизни, абстрактно именуемое прошлым, которое, как Лютый ни пытался вырваться, крепко держало его за ноги. Потом уже рыжий водитель произнес:
        - Так, приехали. Это чего у нас там? Шестая «ауди»? Точно, это Кацмана, я его тачку знаю.
        «Линкольн» плавно подкатил к серому в темноте зданию; свет в окнах горел лишь на втором этаже. Здание имело Г-образную форму, и «линкольн» припарковался на небольшом заасфальтированном пятачке, обрамленном расходящимися лучами буквы Г. Рядом, но на расстоянии, достаточном для маневра, припарковался джип охраны. Игнат огляделся. Двухэтажное здание, составляющее короткий луч буквы Г, стояло прямо на краю причала, с одной стороны свет окон дома отражался в черной воде. Судя по всему, это и была контора. Длинный луч Г, перпендикулярный линии воды, уходил куда-то во тьму грузового порта, к товарным складам. Вдалеке были пришвартованы длинные баржи, освещаемые мощными прожекторами работающих кранов,  - жизнь в порту не прекращалась с приходом темноты.
        - Выходим,  - отрывисто бросил Лютый.
        Игнат посмотрел на друга, и одновременно его рука почти рефлекторным жестом коснулась подплечной кобуры, где покоилось довольно надежное оружие - итальянский пистолет «беретта». Кобуру Игнату пришлось надеть перед самым въездом в порт.
        Он кивнул Лютому:
        - Пошли. Только не спеша.
        Рыжий водитель уже открыл заднюю дверь, Игнат протянул ему легкий металлический костыль, помог Лютому выбраться из автомобиля.
        - Рыжий, остаешься здесь,  - сказал Лютый, принимая у водителя свой костыль.
        - Да понял я уже,  - недовольно проворчал Рыжий,  - до дверей хоть помогу дойти.
        - Нечего мне помогать.
        - Зря от второго костыля отказался, сейчас бы тебе пригодился.
        Игнат оглядел Лютого, усмехнулся:
        - Ему сейчас больше бы пригодился попугай на плече и повязка на глаз.
        Под сваями причала плескалась вода. В темноте по бухте, словно праздничный кораблик, украшенный огнями, шел речной трамвай.
        - Пиастры,  - проговорил Лютый.
        Они с Игнатом посмотрели друг на друга, невесело улыбнулись, пожали плечами.
        - Пиастры,  - повторил Игнат.
        Несмотря на свет на втором этаже, вокруг здания было достаточно темно. Игнат разглядел какие-то металлические трубы диаметром в половину человеческого роста, наваленные одна на другую, деревянную бобину с мотками кабеля, остов грузовика с кабиной, но без колес.
        Потом они с Лютым направились к ветхой деревянной двери - входу в здание. За ней оказался большой, ярко освещенный «предбанник». В дальней стене находилась белая дверь с облетевшей краской и надписью «Муж.», а рядом с дверью крепился плакат, объясняющий крановщикам, во что обходится народному хозяйству час простоя. Сумма была исчислена в ценах 1985 года. Прямо за этим плакатом «предбанник» переходил в длинный коридор, ведущий вдоль всего здания к лестнице на второй этаж. По одной стороне коридора тянулись окна, из них открывался вид на бухту, в которой отражались огни, а по другой - закрытые двери кабинетов. Судя по всему, на первом этаже не было ни души. Игнат и Лютый шли по деревянному скрипящему полу. Откуда-то доносились приглушенные звуки, музыка и смех.
        - Это телевизионная передача,  - произнес Игнат.
        - Что?  - спросил Лютый.
        - Работает телевизор… Лютый, постой.
        - Почему?
        - Не знаю. Пусти меня вперед.
        Лестница оказалась перегороженной металлическими дверьми, сверху крепился глазок камеры наблюдения. В панель дверной рамы был утоплен аккуратный селектор и продолговатая клавиша. Рядом с дверной ручкой бесцветным скотчем приклеен кусочек картона с надписью «Для прохода нажать», и стрелка указывала в сторону селектора с клавишей.
        Рука Игната легла на клавишу. Какое-то время из селектора слышался отдаленный и чуть шершавый звук, словно механизм раздумывал, как ему поступить с гостями.
        - Ну, что дальше?  - негромко произнес Игнат.
        Потом сквозь этот шершавый звук, словно сквозь радиопомехи, прорвался плохо различимый голос:
        - Проходите.
        И тут же раздался щелчок электронного замка - дверь открылась. За ней уже не было никаких деревянных настилов, тусклого электричества и плакатов советской эпохи. Дверь словно являлась границей, и дальше располагался совершенно современный и, стоило признать, со вкусом обустроенный офис. На выкрашенных традиционно в белое стенах висели какие-то модернистские, весьма симпатичные картины в аккуратных рамах темного дерева, под потолком коридора золотой змейкой тянулась люстра, явно не фабричного производства, а в углу на небольшой конторке сидел разбитной и забавный морячок с рыжими волосами - огромная, почти в человеческий рост, мягкая кукла.
        Игнат чуть удивленно усмехнулся:
        - Неплохо.
        - Тигран покойный, брат Монгольца, он отделывал им все офисы,  - пояснил Лютый.  - Любил всякие художества. И совершенно был не при делах.  - Лютый вздохнул.
        - Понятно,  - кивнул Игнат.
        Здесь звук работающего телевизора был значительно громче, и он доносился из далекой торцовой комнаты в конце коридора.
        - Куда нам?  - спросил Игнат.
        - Туда, в конец.  - Лютый ткнул костылем в пространство коридора.
        Они двинулись по темному ковролину, приглушающему звук их шагов. Дверь в дальнюю комнату, где их ждали, была чуть приоткрыта.
        - Здесь больше никого нет?
        - Так договорились,  - сказал Лютый. Он тяжело дышал, хотя поднялись всего лишь на второй этаж,  - их ранения все еще давали о себе знать.
        Теперь Игнат различил, что это за передача. Вела шоу женщина. Она задавала вопросы, следовали ответы и смех аудитории. Шоу называлось «Про это», эротическая вечерняя программа канала НТВ. За последние полгода Игнат сделался домоседом, и ему пришлось изучить вечерний эфир отечественного телевидения. Значит, серьезный мент и Кацман, бухгалтер и доверенное лицо Миши Монгольца, ожидая их, баловались дурацким эротическим шоу, где выдавали свои откровения садомазохисты, ценители группового секса и восторженные девочки, влюбленные в гомосексуалистов. Странно. В мире много странного.
        - Сюда?  - спросил Игнат.
        - Сюда, брат,  - кивнул Лютый.  - Комната для переговоров.
        Игнат открыл дверь, и Лютый, чуть качнувшись, быстро прошел вперед.
        - Ну привет, Кацман,  - сказал он.  - По сексу вдаряешь?
        Игнат вошел следом и затворил за собой дверь. Щелкнул замок.
        - Черт, захлопнул, что ли?  - тихо проговорил Игнат, оглядывая замок. Потом повернул голову, осмотрелся.
        Они сидели к ним спиной в больших кожаных креслах, чуть развалившись, и смотрели телевизор. На подлокотнике кресла Кацмана стояла пепельница, и в ней тлела сигарета. Воздух был тяжелым, прокуренным. Кондиционера или не было, или он не работал.
        - Ну и когда вы наконец легли с ним в постель, что же вы почувствовали?  - спросила ведущая Елена Ханга.
        - Кацман,  - позвал Лютый.
        - Что он может,  - ответила телевизионная гостья программы «Про это».
        Раздался смех аудитории. Очень громкий.
        «Идиотизм,  - мелькнуло в голове у Игната, но следом же все вытеснила совсем другая мысль:  - У нас проблемы. И очень серьезные».
        - Может, как все?  - уточнила Елена Ханга.
        Лютый двинулся к двум мужским фигурам у телевизора.
        - Даже лучше,  - ответила гостья передачи «Про это».
        Снова громкий смех. Вообще огромный телевизор работал слишком громко.
        Воздух был тяжелым, но… в нем стоял запах не только сигаретного дыма. Не только его. Хотя все уже должно было развеяться. Игнат это почувствовал, наверное, еще прежде, чем ведущая успела произнести свой первый вопрос, и уж явно прежде, чем она задала второй, но все же недостаточно скоро. Как и пистолет «беретта», появившийся в руке, вряд ли теперь мог исправить ситуацию.
        Лютый остановился рядом с креслом Кацмана в тот момент, когда Игнат догнал его.
        Лева Кацман, бухгалтер и доверенное лицо Миши Монгольца, сидел в черном кожаном кресле рядом с крупным лысоватым мужчиной, видимо, тем самым «серьезным ментом», а в его правой руке дымилась сигарета. В руках крупного лысоватого человека не было никаких сигарет. Они оба сидели с открытыми глазами перед работающим телевизором, из которого раздавался громкий смех, и они оба были мертвы. Рот Кацмана чуть растянулся, обнажая зубы, словно он только собирался улыбнуться, да уже не сделает этого никогда; его глаза стали стеклянными, но смертельная бледность еще не завладела полностью его лицом. Губы крупного лысоватого мужчины были плотно сжаты, но из уголка рта спускалась струйка крови. Она только начала засыхать. Все это случилось с ними недавно. Совсем недавно.
        - Черт,  - глухо прозвучал голос Лютого,  - да они…
        - У нас проблемы, брат,  - услышал Игнат собственный голос…
        В этот же момент рыжему водителю показалось, что он уловил у себя за спиной какое-то движение.
        - Кто здесь?  - громко сказал он, оборачиваясь и вглядываясь в темноту.
        Двумя минутами раньше он открыл дверцу «линкольна», выбрался наружу и, потянувшись, хрустнул косточками усталого, засидевшегося тела. В последнее время его все серьезнее беспокоила спина - а чего еще ждать от сидячей работы? И от этой херовой экологии? У половины знакомых - у кого остеохондроз, у кого люмбаго. Слава Богу, хоть шевелюра рыжая. Рыжие и блондины почти не седеют или седеют очень поздно. Вон новенький охранник - совсем еще пацан, а полно седых волос. Или тот же Кацман, брюнет, блин, полголовы уже седая. А они почти ровесники. Но Кацман, чего там говорить, еврей - они вообще рано седеют. Порода такая. Народ башковитый, но какие-то, прям, вечные страдальцы. Бабок валом, все по кайфу, но в глазах тоска, не могут, грузят сами себя. Мысли, что ли, жить нормально не дают? И о здоровье всегда пекутся. Не так с утра пукнул - язва, чуть жирка сбросил - рак, трахнул шлюху в бане - бегом тест на СПИД. Вот Кацман - душа-человек, веселый, бабок море, но вот это вот - его портрет. А Лютый раз, Владимир Ильич, вообще заявил, что у еврейских женщин поперечное влагалище. Рыжий водитель так и не понял,
что это значит. Была у него вроде евреечка, называла себя Лилит, но все с ней было нормально. Нежная. Е…ливая, правда, как кошка, но остальное у ней как у всех. А насчет как кошка, так по этой части им до татарок ох как далеко. Здесь в сравнении с татарками все остальные просто курят! Он усмехнулся и сказал своему напарнику:
        - Пойду пройдусь… Отлить надо.
        - А ты на колесо,  - посоветовал тот.
        Рыжий водитель лишь вздохнул:
        - Молодежь…
        Рыжий водитель зашел за наваленные друг на друга металлические трубы, устроился поудобнее, чуть повернул голову на черную гладь воды. Журчание струи не заставило себя ждать. Рыжий скорчил довольную гримасу, протянув на выдохе:
        - О-о-у-в о-о у-у-ф, нормалды…
        Он вспомнил, что слово «нормалды» принадлежит Игнату, лепшему корешу Лютого, и его мысль снова вернулась к теме поперечного влагалища:
        - Ч-ч-его это значит? Чего сказал?
        Потом, когда струя начала иссякать, рыжий водитель пришел к заключению, что Лютый вообще чемпион по части безумных историй, и с теплом в голосе неожиданно проговорил:
        - Он просто чемпион. По любой части. Сколько ему пришлось вытерпеть.
        Именно в этот момент рыжий водитель резко обернулся, почувствовав (или ему показалось, что он почувствовал) у себя за спиной какое-то движение.
        - Кто здесь?  - громко произнес он.
        Какое-то нехорошее чувство холодком прошлось по его спине.
        - Мать вашу, кто здесь?!
        - Ты чего, Рыжий?  - отозвался охранник, который работал у Лютого не так давно. Он беседовал с водителем джипа.
        Но в следующее мгновение никто из них не задавал больше никаких вопросов. И все рассуждения рыжего водителя насчет отсутствия у него седых волос совершенно обесценились.
        Качнулся воздух, и шершавые пальцы холодного ужаса чуть не остановили сердце рыжего водителя. Он даже не узнает, что только что приобрел прядь седых волос. И когда к нему вернется способность соображать, то первой его мыслью станет: «Лютый?! Что, его больше нет, да?»
        - У нас проблемы, брат,  - произнес Игнат Воронов и сделал шаг назад.
        - Нас опередили,  - глухо отозвался Лютый.  - Кацман… Суки!
        Лютый извлек мобильный телефон из внутреннего кармана легкого летнего пиджака, раскрыл трубку и только потом увидел в руках Игната «беретту».
        «Ты что?  - хотел сказать он.  - Внизу полно братвы. Вряд ли…» Но вместо этого его взгляд сначала заскользил по тлеющей сигарете Кацмана, затем остановился на глазах Игната, показавшихся ему сейчас неожиданно темными. Только что-то не так было в этой густой синеве. Потом Игнат чуть склонил голову, освещение изменилось, и его глаза стали прежними - выцветшие джинсы. Холод. Зрачки сузились, он куда-то смотрел, лихорадочно соображая,  - он пытался что-то увидеть.
        - Что ты там ищешь?  - проговорил Лютый чуть хриплым голосом. От ответа Ворона он вдруг почувствовал какое-то ледяное дуновение на лице, тоненькие струйки холода.
        - Беду,  - ответил Игнат. И в следующее мгновение его рука коснулась плеча Лютого.
        Все остальные события произошли почти одномоментно.
        Игнат Воронов боковым зрением видел, как Лютый извлек трубку мобильного телефона. Игнат Воронов уже знал, что на анализ ситуации им, быть может, отпущено всего несколько мгновений. И вполне может статься, что ценой решения за эти несколько мгновений будет их собственная жизнь.
        Запах отработанных пороховых газов уже развеялся. Остался лишь еле уловимый привкус серы. Значит, с момента выстрела прошло максимум несколько минут.
        Тлеющая сигарета в руках Кацмана. Кацман и «серьезный мент» перед экраном работающего телевизора…
        Голос «проходите» в селекторе электронного замка…
        Все это мгновенно связалось в какой-то темный клубок. Кацман, «серьезный мент», кто-то еще… Кто-то увидел их на мониторе, связанном с камерой наблюдения, кто-то впустил их, открыв электронный замок на двери, шершавый звук в селекторе и голос: «Проходите».
        Кто-то впустил их внутрь.
        Но ведь внизу действительно полно людей Лютого.
        Их впустили внутрь. Только к этому времени и Кацман, и второй уже несколько минут были мертвы. Запах пороховых газов почти рассеялся, и сигарету, тлеющую сейчас в руках Кацмана, раскуривал их убийца.
        Он где-то рядом?
        Или происходит что-то совсем другое?
        Взгляд Игната бешено впитывал окружающую картину: комната для совещаний, никаких шкафов, стеллажей, лишь белые стены, аскетично-блеклые репродукции в простых рамах, длинный стол «под дуб», кресла, стулья, телевизор… Все как на ладони. Картинка.
        Окна… За окнами, метрах в десяти внизу, лишь черная гладь воды. И всего одна дверь, через которую они вошли. Лютый раскрывает трубку мобильного телефона. Потом задает свой вопрос:
        - Что ты там ищешь?
        «Если б я знал, Лютый, если б я знал…»
        Кто-то впустил их внутрь, убийца где-то рядом.
        Или…
        Игнат вдруг почувствовал, как у него на спине зашевелились крохотные волоски и капельки холодного пота выступили на лбу.
        Все не так! Совершенно не так!
        Внизу действительно полно людей Лютого, только здесь уже никого больше нет. Давно нет. Убийца уже покинул этот дом.
        - Беду,  - ответил Игнат чуть треснувшим голосом.
        Убийца покинул этот дом. Сказал им «проходите», открыл защелку электронного замка, спокойно раскурил сигарету, возможно, наслаждаясь последней затяжкой, вставил ее в руку Кацмана и покинул этот дом.
        Когда-то, много лет назад, отец брал маленького Игната с собой на охоту. Он называл это «подсадной уткой». Резиновая игрушка, уточка, муляж, плавающий на воде. И манок, духовая трещалка, имитирующая голос селезня. Кря-кря-кря… В этих безобидных игрушках пряталась смерть. Игнат помнит день, когда он осознал это. Было совсем раннее утро. Они притаились на болотах в зарослях камыша. Отец «манил» уток. Одна откликнулась. Они с отцом были рядом. С подсадной уткой. С тех пор правила охоты изменились. Но лишь в частностях. В деталях. В главном все осталось тем же. Кацман сыграл свою последнюю роль - подсадная утка. А манком, хрипучей трещалкой, стал голос в селекторе «проходите».
        Убийца покинул этот дом. И смерть бродит где-то рядом. Потому что теперь это уже не дом. Потому что теперь здесь царствует смерть.
        …Беду, беду, Лютый, я ищу там беду.
        Только он уже нашел то, что искал. Смерть, притаившуюся рядом с подсадной уткой. Она была там, в портфеле Кацмана. В уродливо разбухшем портфеле Кацмана, стоящем на полу между его ног. Ей просто больше негде было находиться. Великолепный кожаный четырехсотдолларовый портфель «Louis Vitton», в котором Кацман таскал свою важную документацию и который сейчас уродливо деформировался, потому что охотник с манком был щедр. Он не пожалел для них с Лютым пластида. Если уж веселиться - так веселиться, охота - так охота, если уж взрывать - так с корнем.
        Он был щедр, охотник с манком.
        Подсадная утка и черная гладь воды.
        - Блядь,  - бесцветным шепотом произнес Игнат,  - твою мать…
        Его рука уже лежала на плече Лютого. Тот успел лишь набрать три первые цифры телефона рыжего водителя, он услышал слово «беду», а потом пугающе-хриплый шепот Игната, поэтому он произнес глухим голосом:
        - Что?
        Сильная рука Игната увлекла его вперед, почему-то выбивая из-под плеча костыль. Металлический и очень легкий костыль еще падал на темный ковролин, расстеленный на полу, когда Лютый услышал громкое и отчетливо-яростное:
        - Бомба! В окно!
        Еще мгновение Лютый смотрел на костыль, а потом он понял, что бежит, увлекаемый Игнатом, бежит к окну, за черным квадратом которого сгущалась ночь и была водная гладь, бежит, ступая на искалеченную ногу, и неимоверную боль, иглами вонзающуюся в его мозг, заглушает простой и такой же яростный смысл слова «бомба».
        У них уже не осталось времени ни на какие другие манипуляции, лишь одна надежда на прыжок, на полет сквозь границу света и ночи, прочь от настигающего их огненного холода притаившейся смерти.
        - Прыгаем, мать твою! В окно!
        Последнее слово, которое они вроде бы выкрикнули вместе, смешалось со звоном разбившегося стекла и каким-то горячим прикосновением к лицу.
        Только потом Лютый понял, что один из длинных осколков лезвием прошелся по его лбу, срывая лоскут кожи, повисший у виска. А потом что-то беспощадное и немыслимое толкнет их в спину, обдав смертоносным дыханием, качнется воздух и кроваво-огненная вспышка гарью и грохотом сотрясет пространство, оставляемое где-то вверху. А они будут лететь, крича и размахивая руками и не слыша собственного крика, лететь сквозь еще не нагретую взрывом прохладу ночи к черной глади воды. А вверху, над ровной поверхностью реки, разверзнется огненный ад.
        …Когда они вынырнули на поверхность, эхо от взрыва уже улеглось и множество обломков развороченного здания уже отбомбардировали ровную гладь воды. Собаки подняли перепуганный лай, на берегу в панике бегали люди.
        - Мать твою!  - откашливаясь и выплевывая воду, сказал Игнат.  - Цел? Живой?
        - Живой.  - Лютый откинул с головы пахнущий тиной кусок водоросли.  - Это… это…
        - Какая же здесь гнусная вода! Полные легкие, сейчас вырвет.
        - Не боржоми. Это… это…
        - Вова, это АПП.  - Игнат смотрел на облако дыма, застывшее в неподвижном воздухе.
        - Чего?
        - П-п - это полный пи…дец. А а-п-п - это абсолютно полный пи…дец! Мать твою…
        Шок проходил, но говорили они все еще непривычно громко. Лютый барахтался на поверхности воды; каким-то непонятным образом у него остался зажатый в левой руке телефон.
        - Я смотрю, брат, здесь нас не очень были рады видеть,  - произнес Лютый.  - Меня, по-моему, тоже сейчас вырвет.
        - Ну-ну… Звони в 9-1-1 или куда там, мать его,  - спасение на водах…
        - ОСВОД.
        - Чип и Дейл спешат на помощь. Надо убираться отсюда. Поплыли. Мать его… Полдома разворотило.
        - Черт, по-моему, я отбил яйца.
        - А ты руками грести не пробовал?
        - Ко дну тянут.
        - Эй, Лютый…
        - Чего?
        - Я тебе не рассказывал про меню кафе «Дом лесника»?
        - Не-а.
        - Это было давно. Еще в Домбае. Знаешь, меню такое, все там было «лесника». «Суп лесника» - один рубль, «салат лесника» - один рубль, «жаркое лесника» - два рубля. А на холодную закуску предлагалось «яйцо лесника под майонезом» - двадцать шесть копеек.
        - Козлы.  - Лютый рассмеялся. Тоже непривычно громко.
        - Да. Я тут подумал, что пару минут назад это кафе можно было бы переименовать.
        - В смысле?
        - В «Дом Лютого». Представляешь?
        - Очень смешно.
        - Представляешь - «яйцо Лютого под майонезом»…
        - Всегда ненавидел майонез.
        - А у меня как перед глазами стоит - собралась вся твоя братва, огромное фарфоровое блюдо…
        - Пошел ты!
        - Лучше я поплыву.
        - Игнат…
        - Что?
        - Старый ты черт.
        - Это точно. А старым чертям не пристало менять своих привычек.
        - Живы мы, братуха, живы…
        - Живы.
        Глаза Лютого заливала кровь, порез на лбу оказался глубоким. Он опустил голову в воду, рану сразу же защипало, фыркнул, затем произнес:
        - По-моему, с меня сняли скальп.
        - Нет. Только половину. Чего - решил промыть мазутом?
        - Ладно. Как будем выбираться?
        Они плыли по черной, пахнущей нефтью реке. Игнат искал глазами место, где они могли бы выбраться. Он вглядывался во тьму, окутавшую берег. Скорее всего там уже нет никого, кто мог бы сулить неприятность. Скорее всего это так - лишь люди Лютого.
        Игнат снова подумал об охоте с манком и подсадных утках. Сезон охоты открыт, и его теперь не закроют. Его не закроют до тех пор, пока не будут перебиты все утки.
        Ночь окутала берег, и охотники таились там, в темноте. Они постоянно опережали их, шли на шаг вперед. И кольцо Смерти вокруг них сжималось, не щадя никого, кто был рядом.
        Но им пока везло. Такое могло продолжаться какое-то время, но такое не могло продолжаться бесконечно. Рано или поздно их достанут. Утки должны быть перебиты.
        Был, правда, иной способ закрыть сезон охоты. Единственное, что им оставляли. Выйти в ночь и перебить всех охотников.
        Часть вторая
        Поворачивая калейдоскоп
        1. Вика: Время перемен (I)
        «Обманешь меня раз - позор тебе.
        Обманешь меня два раза - позор мне».
        Так было написано в романе «Долорес Клейборн».
        «Я шел вниз. Вниз. И когда я спустился до самого дна и казалось, что дальше некуда, снизу мне постучали».
        Это Вика прочитала у Ежи Леца. И еще где-то она прочитала: «Это тот страшный день, когда ты думаешь: что может быть хуже? Оказывается - может. Может быть значительно хуже. Человеку дано вытерпеть многое. Лишь Бог имеет привилегию быть распятым на кресте. А ты переживаешь конец своего Мира. И будешь жить дальше. Возможно - это самое страшное. Или - подлинное чудо. Как посмотреть».
        Как посмотреть.
        Примерно через полгода после рождения близнецов, когда Вика была счастлива так, как может быть счастлива лишь молодая мама, и ничто еще не предвещало перемен, с ней приключилось одно забавное событие. Так, одна примечательная встреча, веселая история.
        К тому времени Вика только-только перестала кормить, и близнецов перевели на искусственное вскармливание. У обоих малышей, как и положено с близнецами, все было одинаковым, лишь на корзинах с вещами имелись разноцветные таблички: розовая, с надписью «Ее» и голубенькая - «Его». Такие же таблички имелись на корзинах, куда отправлялось несвежее белье.
        Самыми тяжелыми оказались первые полтора месяца, но Вика наотрез отказалась от чьей бы то ни было помощи. Заявила, что это ее дети и ее опыт материнства, и она все должна пройти сама. Она здорово похудела, под глазами начала проступать синяя сеточка прожилок, и от постоянного недосыпания ко второму месяцу - дню рождения малюток - она стала напоминать блуждающее по дому привидение. Алексей пытался помогать ей, чем только мог, пока не убедился, что так дальше продолжаться не может: его бессонные ночи стали отражаться и на работе. Надо было либо брать отпуск, либо няню, что было бы значительно дешевле и лучше во всех отношениях. Викино упрямство (то самое качество, которое помогло ей добиться многого,  - Вика была очень мягкой, очень доброжелательной и очень упрямой), неожиданно проявившееся и в материнстве, оказалось сломленным.
        В доме появилась няня - милая женщина, переживающая свой второй расцвет, который случается у многих женщин к сорока пяти годам. Рука, качающая колыбель. Сухие молочные смеси, подгузники, кремы, детские пудры…
        И всем стало значительно легче. Вика и Алексей снова с головой окунулись в работу. А время бежало, и два маленьких «лягушонка» превратились в крепких розовых полугодовалых младенцев. Загадочный, изумрудно-бирюзовый цвет глаз, который был у близнецов первые несколько месяцев жизни, изменился: оба стали кареглазками, и у обоих начали пробиваться изумительные светлые кудри пепельного оттенка, хотя еще, наверное, не раз все сменится. Дай Бог, не раз.
        Леха-маленький сел на несколько дней раньше сестренки, что вызвало у него восторженное ликование, а у Вики-маленькой удивленное любопытство. Она, причмокивая соской, попыталась сделать то же самое, но - повалилась и расплакалась. Через секунду к ней присоединился Леха, словно поддерживая сестренку. Леха снова сел, в глазах Вики был восторг, она уже забыла, что только что плакала. Эти детские катастрофы… Страшные ураганы, проносящиеся в самой счастливой стране. Приходят внезапно и так же быстро заканчиваются. Чаще всего, не оставляя после себя никаких разрушений. Чаще всего это бывает так.
        Дом был наполнен счастьем. Четыре его обитателя - две Вики и два Алексея - жили радостью.
        Совсем рядом находились другие люди. Они наблюдали за счастьем этой семьи. Они уже знали, что этого счастья оставалось отмерено не так уж и много. Но пока они не торопили события.
        Примерно через полгода после рождения близнецов у Вики состоялась эта примечательная встреча с очень интересным, необычным человеком, которая при всем при том вряд ли могла сколь-нибудь серьезно повлиять на ее дальнейшую судьбу. После этой забавной истории Вика обогатилась минимум по трем позициям. Причем все три никогда прежде не встречались ей в жизни. Биолог-колдун-дикарь, как она потом смеялась.
        Во-первых, она узнала о существовании диковинной тропической рыбки со странным названием Радужная вдова. Вика-биолог.
        Во-вторых, Вика получила в подарок не менее странное средство - вытяжку из слизи этой рыбки с тем же названием «Радужная вдова». Средство оказалось безумно редким и безумно дорогим. Вика-колдун.
        В-третьих, Вика сделала себе татуировку. На очень необычном месте. И делал татуировку великий человек. Мастер. Вика-дикарь.
        Биолог-колдун-дикарь.
        Все три приобретения, похожие скорее на шутку, произошли на грандиозном шоу, устроенном в Москве ценителями нательной живописи и соответствующего образа жизни. Назывался этот всемирный слет татуированных и татуировщиков «Тату-конвенцией». И присутствовал на нем человек-легенда, оставивший свои рисунки на теле самой Дженис Джоплин и татуировавший многих легенд рока и просто людей-легенд, таких же, как он сам. Звали заморского гостя Лайен Татл. Все мероприятие происходило в московском саду «Эрмитаж», сопровождалось концертами, жестким шоу и довольно веселеньким разгулом. Вика и Леха были приглашены друзьями. Леха всегда имел очень необычных друзей. Помимо Лайена Татла, на «Тату-конвенции» было еще несколько очень известных художников, много неизвестных, а больше всего было просто любопытных персонажей, избравших для себя, мягко говоря, несколько альтернативный способ жизни. Шоу удалось на славу.
        - Да нет, вы шутите,  - произнесла Вика, с любопытством глядя на своего собеседника.
        - Это правда.  - Он усмехнулся.
        У него были очень веселые глаза, глаза бывшего хиппи. Вряд ли об этом человеке можно было сказать, что теперь он остепенился,  - просто сменилось время. А если вы представляете ныне живую легенду, то некий внутренний духовный аристократизм, присущий любым легендам, вполне можно принять за налет респектабельности.
        - Несколько месяцев? Без воды?
        - Это уникальное создание. Сплошная тайна.
        - Но несколько месяцев без воды, под тропическим солнцем… это уже… вобла.
        - Вобла?
        - Так у нас называют вяленую рыбу.
        Он усмехнулся:
        - То, с чем у вас пьют пиво?
        - Да…
        - Радужная вдова - это лабиринтовая рыбка, она дышит воздухом. Таких рыбок много, целое семейство, они живут в любом домашнем аквариуме. Но Радужная вдова уникальна. И делать вытяжку из ее слизи можно в очень редкие дни. Собственно говоря, всего несколько дней в году. Все остальное время - это страшнейший яд. Хотя и так это довольно сильный наркотик. Всего несколько человек на земле знают время и владеют полностью всей процедурой.
        - А почему ее так называют? Почему вдова?
        - А вы не хотите узнать, почему радужная?  - Он снова мягко улыбнулся.
        - Наверное, она очень красивая.
        - Она действительно хороша. Особенно в тот момент, когда становится вдовой.
        - Вот как?
        - Когда самка откладывает икру, она очень слабеет. Но у нее еще остаются силы. Ее окрас неожиданно становится очень ярким, сочным. Чешуйки переливаются всеми цветами радуги. В этот момент она сжирает самца, как только тот заканчивает осеменять икру. И в этот момент она очень хороша. Великолепна. Вот почему - вдова. Видите: за Любовью - неизбежность Смерти.
        - Неплохо.  - Вика в задумчивости посмотрела на этого человека, все еще пытаясь понять, разыгрывают ее или это все правда. Какая-то странная история. Затем она произнесла:  - Тогда это уже Черная вдова, так больше подходит.
        Он весело кивнул:
        - Название недурно. Но к сожалению, уже занято.
        - Кем же?
        - Пауками. К тому же рыбка, и правда, очень красива.
        - И может долгое время находится без воды?
        - Слизь помогает ей в этом. Вдова водится в небольших пересыхающих водоемах тропиков. Ее слизь - действительно наркотик. По крайней мере если эту вытяжку ввести человеку, он впадет в длительный наркотический транс. При большой дозе возможна кома. Вопрос в количестве. Слизь вводит Радужную вдову в анабиоз. Летаргический сон. Корочка под палящими лучами засыхает, но внутри этого кокона, во влажной темноте, теплится жизнь. И ждет своего часа. До ближайших сильных дождей. Не правда ли, в этом что-то есть?
        Вика передернула плечами:
        - Да уж. Как в фильме «Чужие». Коконы.
        Он рассмеялся:
        - Вроде того.
        - Да еще она сжирает своего… кавалера. Хороша вдова!
        - Видите, феминистки могли бы сделать ее своей эмблемой.
        - При чем тут бедная рыбка? Она поступает так согласно своей природе. А за феминисток говорить не берусь.
        - И здесь вы правы.  - Он рассмеялся.  - Я слышал, что нечто подобное водится на Карибских островах. Не феминистки - рыбка. И используется в культе вуду. Знаете - зомби?
        Он скорчил страшную гримасу - зомби…
        - Знаю.  - Вика кивнула и тоже рассмеялась.
        - Но наверняка об этом ничего сказать не могу. А вот то, что это совершенно лучшее в мире заживляющее,  - точно. Невероятно, но факт: татуировка заживает через пару часов. Кстати, вытяжка из слизи Радужной вдовы была известна в Полинезии. В частности, татуировщикам маори. У них эта рыбка считается священной. Знают о ней и японские якудзо, для них нательная живопись - тончайший кастовый ритуал, частично уходящий в мифологию. Как и все в этой удивительной стране, познавшей Смысл Символа.
        - Как вы это… красиво сказали…
        - Напротив. Я лишь рассказал о том, что есть. Другое дело, что это на самом деле очень красиво.
        - Это использовалось в… боях?
        - Наверное. Тайной владели лишь жрецы. И художники. Хотя в гармоничном мире между ними скорее всего не существовало различий.
        - Это…
        - Древние знали многое. Вернее, они знали. А мы - лишь слабые всплески воспоминаний. Татуировка - очень древнее искусство. Кстати, настоящие мастера не пользуются современными машинками. Иглы, бамбуковые палочки…
        - Я бы… я бы, наверное, сделала себе татуировку,  - неожиданно сказала Вика.
        Он с любопытством посмотрел на нее. Откинул со лба длинные волосы, посеребренные сединой.
        - К сожалению, я сейчас не делаю татуировок.
        - Ой, что вы,  - вскинулась Вика,  - я вовсе не об этом. И потом,  - она опустила глаза и смотрела на пепельницу, где уже лежал окурок от ее сигарильос,  - я знаю, что вы не делаете татуировки. Я прочитала о вас большую статью. В журнале. Нет, я, наверное, найду здесь художника, вон Леха пьет с ними пиво.
        Он все еще с любопытством глядел на нее, в уголках его глаз горел лукавый огонек.
        - Ваш муж - очень симпатичный человек.
        - Спасибо.  - Она улыбнулась и подняла голову. Что-то удивительное и неуловимое появилось в ее чуть влажных глазах.  - Это действительно так.
        Ресницы задрожали, и она снова вполоборота опустила голову, чуть-чуть, совсем незаметно зардевшись. Всего лишь одно мгновение, а потом перед ним опять была веселая и заинтересованная собеседница, но ему почему-то вспомнился прочитанный как-то рассказ русского писателя (страна Толстого, страна Достоевского), который назывался «Легкое дыхание». Бунин, так его вроде бы звали…
        Он уже слышал кое-что о Вике и ее муже. Необычные ребята. Вика, в кожаных штанах, с обнаженным животом, со смешной банданой на голове, где были изображены средневековые орудия пыток… Вика, похожая на удачливую топ-модель, и ее муж, смахивающий на плейбоя… И он слышал, что эта симпатичная семья управляет одной из крупнейших московских компаний. Прошлым летом на Лазурном берегу он видел тех, кого западная пресса окрестила новыми русскими. В Москве он узнал, что здесь их называют так же и рассказывают про них анекдоты. Он слышал о баснословных покупках и страсти к расточительству. Это не было интересно. На Лазурном берегу прошлым летом он видел новых русских. Они ели много устриц и покупали все, что можно купить у Картье. Они ему не понравились. Еще со времени его молодости осталось свойственное художникам недоверчивое отношение к буржуа, но закомплексованные буржуа - это просто отвратительное зрелище.
        Эти же ребята казались совсем другими. Нормальными и полными жизни. Очень симпатичная пара, но важно было еще кое-что. И только сейчас он смог для себя это полностью сформулировать. Это было удивительно и так здорово… Несколько мгновений назад, когда она чуть-чуть, совсем незаметно зарделась.
        Ваш муж - очень симпатичный человек.
        А потом, подняв голову, взглянула на него… и он вдруг с какой-то неожиданно подступившей радостью понял, что смотрит в глаза совершенно счастливого человека.
        - И все же, если б вы решили делать татуировку,  - проговорил он,  - что бы вы выбрали?
        - Рисунок?  - Она раскрыла журнал, чуть полистав его, быстро нашла то, что было надо.  - Я бы выбрала вот это. Мне очень нравится.  - Ее глаза заблестели от восхищения, словно у ребенка. Затем Вика откинулась на спинку кресла.  - Если б, конечно, мне удалось решить вопрос авторских прав,  - добавила она, может, слегка смущенно.
        Это был его рисунок. Очень интересная работа. Он снова рассмеялся. Негромко.
        - Вы хоть знаете, что это значит?
        - Прочитала. Здесь такая уйма восторгов.  - Она лукаво улыбнулась, затем серьезно произнесла:  - Это может сделать только Мастер. И наверное, это что-то вроде талисмана. Если я правильно поняла.
        Он все еще с улыбкой смотрел на нее.
        - На том же самом месте? Как видите, это довольно смелое решение.
        - Ну, на другом - это, наверное, уже будет не то.
        Он кивнул.
        Вика поискала глазами мужа, нашла его беседующим с какими-то приятелями у стойки бара. Леха тут же помахал им рукой.
        - Здесь очень мило,  - произнесла Вика.
        Он все еще молча смотрел на нее.
        - И очень много сумасшедших,  - сказала она,  - настоящих сумасшедших, а не тех, кто только притворяется.
        Теперь он рассмеялся:
        - Когда я был так же молод, как вы, я тоже считал, что иметь дело стоит лишь с сумасшедшими.
        - А сейчас?
        - Сейчас я больше не думаю на подобные темы. Все уже давно решено.
        - Да, кажется… я понимаю вас. Наверное, до татуировки надо дорасти, если уж…  - она замолчала, словно подбирая нужное слово,  - если уж не пришел к этому стихийно.
        Он быстро взглянул на нее - это ощущение заразительной, омывающей его радости не проходило. Он сказал:
        - Вы все правильно поняли насчет талисмана. Знаете, все же мы с вами чуть-чуть нарушим правила.
        - В каком смысле?
        - Я сделаю вам татуировку. Нарушение правил - моя специальность! Точно такую же,  - он указал на журнал,  - если вы, конечно, готовы. И решать вопрос с авторскими правами не придется.
        2. Вика: Время перемен (II)
        Это было удивительное время. Близнецы росли. Из детской постоянно доносилось их деловитое лопотание, словно они спешили побыстрее рассказать о себе друг дружке и окружающему их миру, и Вика была счастлива так, как никогда в жизни.
        Однажды Вика вошла в детскую и несколько секунд не могла произнести ни слова, а потом расхохоталась. Обычно они оставляли близнецов в манеже, где те ползали в окружении мягких игрушек. Сейчас оба стояли, взявшись ручками за край манежа, и с важным видом причмокивали своими огромными сосками.
        Они встали, оба и в один день.
        Завидев маму, они приняли еще более победный вид. В глазах у обоих застыл восторг: вот какие мы, вот как мы умеем!
        - Леха, Леха!  - позвала Вика и снова расхохоталась. Веселье мамы передалось близнецам. Теперь в детской хохотали уже три человека. Через минуту к ним присоединился Леха. Они взяли детей на руки: Вика - мальчика, Алексей - девочку, и близнецы тут же приняли очень важный вид. Потом одновременно ухватили своих родителей за носы. Ручонки у обоих были очень сильные.
        - Ну-ну-ну, мой хороший,  - Вика нежно отстранилась,  - какой у нас, оказывается, сегодня важный день. Ведь так?
        Близнецы весело и громко засмеялись. Так они и стояли с малышами на руках, глядя друг на друга и чувствуя, как два маленьких сердечка и два больших сердца переполняет любовь. Когда калейдоскоп уже повернется, Вика вспомнит этот день.
        Наверное, тогда они могли бы услышать ангелов или, наоборот, ангелы могли услышать их.
        Это было удивительное время. Наполненные светом дни и пронизанные нежностью ночи, которые стали для Вики ее единственными настоящими ночами.
        А потом все кончилось. В один день.
        Конец твоего мира может быть вовсе не таким масштабным, как на апокалиптических полотнах великих художников прошлого и настоящего. Все может быть проще, спокойнее и вкрадчивее.
        Тише. Без битвы и гибели богов.
        Порой достаточно одного телефонного звонка.
        - Ты произвела на акционеров неизгладимое впечатление,  - сказал Алексей.
        - Ну… я старалась.
        - Твоя вчерашняя речь - это что-то…
        - Я правда старалась. И сейчас тоже - попробуй. Называется «кулебяка с рыбой». Мне бы очень хотелось, чтобы тебе понравилось. Причем больше, чем моя вчерашняя речь.
        - Вика начала печь… У нас в доме маленькая революция? Ох, и запах какой! Я готов сожрать все вместе с противнем.
        - На таких жертвах не настаиваю.
        - Где ты этому научилась?
        - Природа, милый. Тебе нравится?
        - Да. Только невозможно ж сразу взять и начать печь? А это - ой, пальчики оближешь. Если «Континент» разорится, мы сможем открыть кафе. Теперь мне обеспечена сытая старость. Теперь я спокоен.
        - Подожди, не ломай, а то все вывалится, возьми нож… Тебе правда нравится?
        - Бесцеремонно напрашиваешься на комплименты? Кто все же тебя научил?
        - У женщин свои секреты…
        Потом они произнесли в один голос слово «Кальве» и весело уставились друг на друга.
        - Из кулинарной книги, конечно,  - сказала Вика,  - меня некому было учить.  - Затем она серьезно посмотрела на мужа.  - Мне кажется, Виноградов не очень одобряет наше… намечающееся сотрудничество с Лютым. Если честно, я бы тоже не спешила.
        - Петр…  - Алексей положил себе в тарелку огромный кусок горячей разваливающейся кулебяки.  - Вкуснотища-то какая… Петр всегда так. Он всегда сначала канючит, когда надо делать какие-то резкие телодвижения, но потом, как правило, бывает мне благодарен. Таков наш Петя.
        - Мне кажется, ему не очень симпатичен твой Лютый.
        - Он и тебя-то не очень жаловал в роли еще одного вице. Это элементарная ревность, Вика. А сейчас, по-моему, вы лучшие друзья. Господи, ну просто объедение!
        - Я все понимаю. И совсем бы не хотела стать камнем преткновения между тобой и твоим… деловым партнером.
        - Петр - больше чем просто деловой партнер. Знаешь, если бы у нас не было общего бизнеса, мы, наверное, стали бы большими друзьями. Вот такой парадокс.
        Вика улыбнулась: наверное, Петр скорее был ей симпатичен, чем нет. Во-первых, он боготворил Леху, а уж Вика в этом понимала. Во-вторых, он был явно не в восторге видеть ее в должности вице-президента «Континента», однако смог признать, что интересы дела - их общего дела - только выиграют от такого назначения. В-третьих, Вика понимала, что ее муж обладает скорее… блестящим стратегическим мышлением, он умеет видеть неожиданные перспективы и принимать на первый взгляд парадоксальные решения. Однако без Виноградова «Континент» никогда бы не стал тем, чем стал. Петр был великолепным структурщиком, никто лучше его не мог вести постоянную кропотливую работу. Виноградову был чужд порыв, зато он был основателен и непоколебим, он мог надежно прикрывать тылы. Оба - Петр и Леха - являлись прекрасным дополнением друг к другу. Такие разные люди - как они только встретились? Петр и Леха были самыми настоящими трудоголиками, каждый отвечал за свой фронт работ, и это объединяло посильнее всего остального. Ведь противоположности притягиваются.
        - Петр намного старше тебя?  - спросила Вика.
        - Всего на два года. Но у меня такое впечатление, что он сразу родился взрослым. Виноградов у нас - человек-пиджак. Родился - и тут же поднял денег. И так спокойненько, основательно.
        Вика улыбнулась. Это действительно было так: Петр - абсолютная противоположность Лехи. Никаких экстремальных видов спорта, никаких альтернативных тусовок. Сама обстоятельность - теннис, тихоходный футбол, просторные автомобили, дорогие, но неброские галстуки. И казалось, что их с Лехой разделяет не два года, а лет двадцать.
        - Я бы очень не хотела, чтобы между вами пробежала кошка.
        - Даже такая кошка.  - Он склонился к ней и коснулся пальцами ее подбородка.  - Мне нравится эта кошка.
        - У тебя руки, между прочим, в масле…
        - Да-да, еще у меня масленый взгляд. Мадам, такая у нас, мужиков, примитивная физиология: пришел с работы, поел, поговорил на производственные темы - и в койку.
        - В доме люди.
        - Ну да, ты же у нас дикая кошка.
        - А ты - балда.
        - Балда - это твое слово-паразит. Кстати, ты так постоянно называешь своего Андрея.
        - Серьезно?
        - Не замечала?
        - Ну, наверное… это любя.
        - Не заставляй меня ревновать.
        - Не буду. Хотя мне было бы приятно.
        - Он у тебя толковый парень, твой Андрей. И очень милый человек.
        - Я знаю.
        - Виноградову он тоже нравится.
        - Уж явно больше, чем я.
        - А говоришь - камень преткновения, кошка, ой-лю-лю…
        - Уже молчу.
        - Нет, правда, это хорошо, что Андрей появился в «Континенте». Правда, очень толковый малый, и… он очень предан тебе. Только мне кажется, что он в тебя влюблен. Или был влюблен. Что в общем-то одно и то же.
        - Это, к сожалению, я тоже знаю. Но мы решили, что лучше нам оставаться друзьями. Это было давно, еще до встречи с тобой. Знаешь, наверное, он для меня - самый большой друг. Самый надежный. Мне некому было поплакаться в жилетку. Ведь у меня нет по-настоящему близких подруг.
        - А у меня есть. Правда, я их называю «подружки».
        - А я сейчас кому-то выцарапаю глаза.
        - Не надо. Как же я буду любоваться тобой? Кстати, Андрей так запал на татуировки после этого шоу. Он всегда все копирует за вами, мадам?
        - Прекрати так говорить. Твой Виноградов тоже, когда смотрит на тебя… взглядом…
        - Каким взглядом?
        - Я не знаю, как это объяснить. Он тебя очень любит.
        - Я тоже к нему отлично отношусь. Это самый надежный и самый порядочный человек, с которым я когда-либо вел дела. Поэтому мы столько лет вместе.
        - Понимаю. Ты мне тоже нравишься.
        - Чего?! Ты что это тут…
        - В его взглядах иногда… знаешь, такое гомосексуальное признание в любви. Вот.  - Вика весело смотрела на мужа.
        - Чего-чего? Петр-то?! Да он и слова такого не выговорит. Петр - нормальный русский мужик. Даже слишком нормальный.
        - Я не говорю, что он голубой. Но есть латентные гомосексуалисты. Которые об этом и сами не догадываются. Ты об этом не знал, любовь моя?
        - Слушай, насколько все-таки у женщин извращенный ум. И как все же мужики чище, а? Ну, бабы…
        - Чистюля ты мой. Просто он тебя любит, и это хорошо.
        - Так… давай начистоту.
        - Хорошо. Я про Лютого. Если это только твое решение, Петр еще готов будет с этим согласиться. А если наше… Не стоит это педалировать. А лучше, если это будет его решение. Ведь это сделать несложно.
        - Так, не узнаю собственной жены.
        - Женщины всегда более обстоятельны. Они - арьергард популяции.
        - Мне кажется, что я давно не тискал одну популяцию.
        - Мне тоже так кажется. Наелся? Ну, если еще кусочек?.. Давай?
        - Хорошо. Возможно, ты все немножечко усложняешь. Может, и Петр тоже. Но… я подумаю обо всем, что ты говоришь. И уже хватит. Не хватало еще и дома работы. Иначе я либо сделаю тебя домохозяйкой, либо разделю «Континент» на две части, чтобы не знать, чем ты там занимаешься.
        - На три.
        - Что - на три?
        - На три части. Есть еще и Петр.
        Он серьезно посмотрел на нее:
        - Ну конечно, на три. Петр… Петина доля - это святое. Но ведь я же шучу.
        - Я тоже шучу. Но есть еще Петр. И ты никогда не должен этого забывать. Даже когда шутишь.
        Алексей посмотрел на нее чуть удивленно, потом усмехнулся и произнес:
        - Между прочим, Виноградов только кажется таким скучным дядей в пиджаке. Маскировка - дело великое. Он игрок. Ты никогда не была с ним в казино? Вот. А я был. Знаешь, как дядя заводится? Мы с тобой - безусые дети.
        - Можно, даже когда я вырасту, у меня не будет усов?  - спросила Вика.
        - Очень на это рассчитываю,  - рассмеялся Леха. Затем он быстрым движением извлек из-под стола какую-то большую цветистую коробку: стало ясно, что все это время она находилась там.  - На вот тебе, кстати,  - он протянул коробку жене,  - случайно наткнулся.
        - Что это?
        - Краски.
        - Краски?!
        - Да, краски. Самые лучшие и самые дорогие.
        - А зачем…  - она с удивлением смотрела на мужа,  - нужны краски?
        - У твоего Андрея скоро день рождения?
        - Да, у Андрюши двенадцатого…
        - Ну вот. Это… я думаю, он будет рад. Это чтоб ты не носилась с глазищами на лбу в поисках подарка, лучше все равно не найдешь.
        - Но почему краски?  - произнесла Вика, хотя уже начала догадываться.  - Так это… это специальные?
        - Да, это краски для татуировок. Я же тебе говорю - он запал. Причем в отличие от тебя он не ограничился одной маленькой татуировкой вот здесь.  - Его рука прошла по ее бедру и двинулась дальше.
        - Прекрати,  - громким шепотом выговорила Вика.  - Хочешь, чтобы няня приняла меня за распутную особу?
        - Считаешь, для нее это будет открытием?
        Вика чуть отстранилась и теперь смотрела на коробку в своих руках:
        - Спасибо тебе большое.
        - Эни тайм…
        - Я как раз думала, что бы ему подарить.
        - Я знаю. Ты обожаешь делать подарки. Ты у нас вообще сластена.
        - А откуда?..
        - Андрей, заметь,  - твой друг…
        - Да.
        - …сейчас учится искусству татуировки…
        - Слушай… Какой же ты у меня чудесный. Хоть и похвальбуша.
        - Попробуй после этого сказать, что у тебя ревнивый муж.
        - Да.
        - Что - да?
        - Не скажу.
        - А русскому ты обучалась у монголо-татаров?
        - Татаро-монголов. По-русски так.
        Вика какое-то время смотрела на коробку, затем произнесла:
        - Это так удивительно, что он увлекся татуировкой.
        Она открыла коробку: баночки с краской оказались упакованы в пластиковый футляр, имитирующий потрескавшуюся коричневую кожу. Еще, запечатанный в полиэтилен, в коробке лежал каталог. Жалко, что запечатан. Что ж, значит, полистать не удастся. Но на обложке, где красовалось множество нательных рисунков, внимание Вики сразу привлек один из них. Яркая, разноцветная рыба, в которой сквозило нечто странное, какой-то древний прообраз; огромные созерцающие глаза на хищной, словно драконьей, голове, жаркие расправленные плавники с когтями на иглах - рудименты каких-то неведомых органов доисторических эпох. Но что-то еще было в этой мифологической рыбе, вытатуированной на чьей-то груди, что-то, присутствующее здесь, и, может статься, что-то очень… важное. Вика смотрела на рисунок не отводя глаз. Неожиданно это пришло, как и… еле уловимое ощущение смутного беспокойства.
        - Радужная вдова,  - еле слышно произнесла Вика,  - это ты? Да? Это ты?
        Лишь чуть позже Вика поняла, что ее пальцы с силой сжимали края каталога, оставляя на полиэтилене следы от ногтей. Чуть позже, когда уже улеглось странное ощущение тревоги, кольнувшее ее в сердце. Но прежде, несколько мгновений, сердце билось как бешеное. Господи, что за глупости? Что за чушь сейчас влезла в голову? Вика бросила взгляд в глубину коридора, соединявшего столовую с детской, и, услышав веселое лопотание близнецов, успокоилась окончательно.
        Только… она никогда прежде не переживала подобного. Она была совершенно рациональным существом, хоть и не лишенным качества, именуемого женской интуицией. Это качество помогало ей принимать как само собой разумеющееся единственно верное решение. Причем с легкостью там, где иным требовалась длительная, упорная аналитическая работа. Однако никогда прежде Вика не переживала такого… странного и яростного, хоть и очень короткого приступа необоснованной тревоги.
        Она убрала каталог обратно в коробку и попыталась улыбнуться мужу:
        - Отличная вещь.
        - Ты что?
        - Что?
        - Ты… в порядке? Мне показалось…
        - Да. Наверное, эта простуда еще не прошла окончательно. Знаешь, старею. Неожиданно закружилась голова. Но теперь все в порядке.
        - Не старей, пожалуйста.
        - И ты тоже.
        - Что ж, будем стареть вместе.
        Алексей какое-то время смотрел на жену. Потом улыбнулся и показал жестами, в какую Вика превратится очаровательную старушку и какая в согбенной старости будет у нее клюка. Вика прыснула и скорчила рожицу: вот каким Леха заделается старикашкой - весь сморщенный, вредный, одноглазый и с костылем… Они расхохотались.
        Это была их старая игра, одна из многих… И черт с ней, с простудой.
        А потом, уже значительно позже, в спальне, Алексей любил свою жену, и им было так же хорошо вместе, как в первый раз, и не осталось никаких тревог, прячущихся по темным углам. А еще чуть позже Вика слушала ровное и тихое, словно детское, дыхание спящего мужа и думала о том, что все будет хорошо. И простуды пройдут. А жить мы будем долго и счастливо и умрем в один день.
        Все так… Тревожное ощущение растаяло. Быть может, его действительно вызвали остатки простуды. Расслабиться…
        Радужная вдова…
        Тревожное ощущение растаяло, как дурные сны, которые забываешь. Но они бродят где-то рядом, в сумерках, и ждут момента напомнить о себе. И все, казалось бы, в порядке, все по-прежнему, если бы не это еле уловимое мутное чувство, поселившееся где-то глубоко. Очень глубоко. Там, где рождаются сны.
        3. Вика: Время перемен (III)
        Мир тесен - и это весьма банальная истина. Возможно, она означает странную космическую комбинаторику, когда оказываются переплетены судьбы совершенно разных людей; а возможно, все намного проще: мы ходим одними и теми же путями, потому что, в конце концов, вариантов выбора остается не так уж и много и все мы оказываемся связанными друг с другом. Просто не замечая этого, не задаваясь подобными вопросами. До поры до времени. А потом - ах как мир тесен. Надо же! Никогда бы не подумать! Да что вы говорите? Мы же с Колей Пупкиным служили в армии. А вы с Васей Сидоровым отдыхали на Майорке летом 1996 года? А они женаты на сестрах. И как же нам с вами-то удавалось до сих пор не встретиться?! Вот мир тесен! Не говорите, никогда бы не подумали. Да что вы, вы еще знаете Ольгу Зайцеву? Вот дела! Мы с ней учились на одном факультете. Так чудили! Студенты, и выпито было немало… Только потом как-то потерялись. Разошлись пути-дорожки. Как, она замужем за вашим деловым партнером, за этим итальяшкой… как его? Леоне? Луиджи? Да-да-да… И она живет в Милане? Ольга? Обалдеть можно! Черт, а ведь вспоминаю, мы с этим
Луиджи как-то прилично надрались, да, на пятилетии, и он хвастался, что у него русская жена. Так это, оказывается, Ольга?! Боже ты мой, как мир тесен! Как тесен мир! Наверное, если связи всех людей запихнуть в компьютер, получится один сплетенный клубок. Каждый так или иначе связан с каждым. Только никто этого делать, конечно, не будет. Как тесен мир, обалдеть!
        Да, действительно обалдеть. И наверное, никто и вправду не будет стараться отследить все собственные связи или связи других людей, чтобы убедиться, насколько тесен мир. Никто не будет впихивать их в компьютер или пытаться сделать это каким-либо иным способом.
        До поры до времени.
        Викин деловой партнер Андрей действительно был когда-то влюблен в нее. Но все это давно осталось в прошлом. По крайней мере, Андрей смог решить для себя, что это так. В тот момент, когда убедился, что Вика в состоянии предложить ему лишь искреннее дружеское расположение и заботливую, быть может сестринскую, любовь. Что ж, возможно, не так уж и мало. Обычная история.
        Все в прошлом. Только все равно для него Вика навсегда останется самой сумасшедшей и самой лучшей. И это тоже обычная история. В жизни очень много обычных историй, с которыми ты ничего не можешь поделать. Лишь принимать вещи такими, какие они есть.
        А потом у Андрея появилась женщина. Новая женщина. Даже сам Андрей считал, что это мимолетное увлечение, очередная длинноногая кукла со смазливеньким личиком, с которой приятно появиться в обществе, можно весело отдохнуть, поиграть на бильярде, потанцевать и потом заняться сексом.
        Но вышло все по-другому. Люба - именно так звали его новую пассию - задержалась надолго. Она была лет на восемь моложе, работала секретарем-референтом у президента крупной охранной фирмы, замечательно готовила, увлекалась импрессионистами и любила классическую музыку. Она оказалась заботливой и привнесла в его холостяцкую квартиру милый и веселый уют.
        И она очень понравилась Вике. Они стали почти подругами. Люба вообще чем-то походила на Вику, хотя Андрей быстренько убедил себя, что это не является сколь-нибудь значимым фактором в их отношениях.
        Как-то состоялся разговор. О платье. Андрей хотел сделать Любе подарок. И хотел, чтоб это стало сюрпризом. Платье к новогоднему балу, как назвали готовящееся мероприятие организаторы. Бал, который дает «Континент». Happy New Year…
        - Вик,  - спросил Андрей,  - ну вот помнишь тот бутик, где ты покупала себе одежду?
        - Помню, Андрюш, помню.
        - Действительно поможешь? У вас вроде бы одинаковый размер, а я… я боюсь, что один не справлюсь.
        - Помогу, конечно. Я примерно представляю ее вкусы, только… знаешь что…
        - Я понимаю, что делать такие подарки заочно…
        - И это тоже… Она у тебя замечательная.
        - Спасибо. Я, в общем… Значит, поможешь?
        - Да. Но знаешь, какие платья нравятся девушкам больше всего? О каких платьях они мечтают?
        - Ну я и говорю…
        - А все-таки?
        - Наверное…  - Андрей улыбнулся,  - наверное, платье для бала. Золушка, Принц и все такое… Платье для бала? Верно?
        - Не совсем,  - уклончиво проговорила Вика,  - платье для бала - это лишь частный случай. Больше всего на свете девушки - любые девушки, даже самые независимые,  - мечтают о платье невесты.
        - Вот ты…  - Андрей чуть смутился.  - Ну, в общем, я уже думал об этом.
        - Помнишь, что ты спросил у меня в первую нашу встречу? Когда ты нас знакомил? С Любкой?
        - Конечно, помню. Я спросил, как она тебе. По-моему, все старые корешки, а мы же старые корешки…
        - Эт-то точно!
        - …спрашивают именно это.
        - И что я тебе ответила?
        - Что она красавица.
        - Не только.
        - Ну да, ты сказала, что… вроде… Правда, мы в тот вечер прилично надрались, в таком состоянии тянет пооткровенничать.
        - Ох и балда же ты у меня. Я сказала, что, по-моему, она тебя любит. Не только твои деньги, а тебя.
        - Ну… да… наверное.
        - Андрюш, у меня растут близнецы. Им же нужны будут друзья. С кем играться… В песочнице.
        - Корешки?
        - Корешки.  - Она быстро поцеловала его в висок.  - Такие же, как и их родители.
        - Что, поедем выбирать платье невесты?  - Он ухмыльнулся.
        - Ну говорю же - балда! А вот с новогодним - могу помочь.
        Все это произошло давно. По крайней мере задолго до того момента, когда в жизнь Вики пришло время перемен. А потом калейдоскоп повернулся и узор сменился в первый раз. Климпс-климпс. В какой узор должны сложиться стеклянные бусы?
        А та новогодняя ночь прошла очень весело. Андрей с Любой встречали праздник у четы Виноградовых. И шампанское называлось «Дом Периньон». И всем желали много-много счастья. А потом к ним присоединились Вика с Лехой, и через некоторое время «молодежь», как отозвался о своих гостях Виноградов, отправилась «гудеть» в веселое ночное путешествие по злачным местам. И к четырем часам утра Андрей заявил, что хотел бы познакомить Леху и Вику с Любиным начальством. Они все уже были прилично навеселе.
        - Я звонил, не может быть никаких отказов,  - заявил Андрей,  - нас люди ждут. Они арендуют «Здравствуй - рады». Это ночной клуб. Здесь недалеко. Там отли-и-и-чный стол для бильярда. Огро-о-омный. Правда, возможно, на нем уже скачут Дедушка Мороз со Снег-уркой.  - Он икнул.  - Снежной уркой…
        - Тогда - Дедушка Маразм,  - рассмеялась Вика.  - Черт, по-моему, мы уже набрались.
        - Зря смеешься. У них очень сексапильная Снегурка. А набрались… У русского человека напивается не тело, а дух. Душа… Не набрались.
        Любиным начальством - президентом крупной охранной фирмы - оказалась очень милая, приветливая и холеная женщина лет сорока. Она явно была королевой бала, она встречала своих гостей, и, несмотря на четыре часа утра, на ее ухоженном лице совсем не было следов усталости.
        - Слышь,  - шепнул Леха Андрею,  - а президент-то еще очень даже ничего. Нормальная креатура. Вполне можненький…  - Он слегка качнулся.
        - Весьма репродуктивный товарищ,  - согласился Андрей.
        - По моей шкале тянет на «генофонд»,  - важно кивнул Леха.
        «Репродуктивный», «можненький», «кароший», «генофонд» - мужские игры в оценке женщин. Шкала - в общем-то вполне безобидная забава с претензией на тайный язык. Очень помогает.
        - Не-е-е,  - покачал головой Андрей,  - «генофонд» здесь - только твоя жена!  - А потом, подумав, добавил:  - И моя еще, Любаня. Это - «генофонд».
        Они понимающе уставились друг на друга и пожали руки.
        Так или иначе, Любиным начальством оказалась красивая и действительно холеная женщина с царственными манерами. И так уж вышло, что именно эта женщина очень скоро станет известна Игнату Воронову как «шефиня». Именно под ее началом он станет работать.
        Мир тесен.
        А потом калейдоскоп повернулся. Правда, это произошло значительно раньше, просто стекляшки, из которых складывались новые рисунки, казались теперь совершенно бессмысленными кусочками такой же бессмысленной реальности. И на периферии этой реальности складывался образ, воспринимаемый окружающими как Вика, все та же наша Вика, которая, правда, пережила страшную трагедию. Но держится ничего, молодец. Сильная женщина. Стальная. На периферии, где-то там, по краям сферы. А внутри не было ничего. Полное отсутствие. Лишь бессмысленный хрустальный звон стекляшек, создающих все новые рисунки. И это продолжалось довольно долго. По краям сферы - Вика, принимающая соболезнования, Вика, убитая горем, Вика, с безумным остервенением погрузившаяся в работу, словно это был единственный способ не оставаться один на один с постигшим ее несчастьем. Делать, производить, двигаться. Вика, избранная советом директоров вице-президентом компании, Вика, унаследовавшая и контрольный пакет акций, и огромные проблемы, и массу работы, и друзей, и врагов. Там, по краям сферы, где еще функционировал образ, который когда-то был
Викой. А внутри этого сновидения - стерильная пустота, нарушаемая лишь бессмысленным звоном перебираемых стекляшек.
        Климпс-климпс…
        Прошел какой-то отрезок времени.
        Климпс-климпс…
        Что-то снова случилось. На что следует реагировать. Или по крайней мере имитировать живую реакцию. Потом на всем этом кладбище бессмысленных осколков вдруг забрезжил живой огонек. Маленький, теплый свет, позволяющий надеяться вдруг снова обрести смысл. Трудно сказать, что позволило укрыть этот огонечек от искусственного стеклянного звона,  - может, материнский инстинкт, а может, та самая любовь, которая не проходит, но… Теперь стало ясно, что этот огонечек постоянно присутствовал среди этого климпс-климпс. Он горел всегда в тайном, укромном месте, и, может, лишь благодаря этому обстоятельству сновидение, именуемое последними месяцами Викиной жизни, не распалось или, что скорее, не свело ее с ума.
        Калейдоскоп повернулся. Климпс-климпс. Правда, это произошло раньше. По крайней мере задолго до того слякотного вечера, когда Вика поняла, что ее нога, утапливающая в пол до отказа педаль тормоза, совершает холостые движения. Несколько бессмысленных холостых движений, таких же, как и перебор стеклянных бус. Что-то произошло с системой тормозов, педаль в пол, впустую, бесполезно… И Вика поняла, что она не справится с управлением автомобиля. Она еще вглядывалась в надвигающуюся катастрофу и пыталась исправить положение, и еще успела мелькнуть мысль о том, что она пристегнута (всегда: она не просто накидывала ремень, она его пристегивала), и о подушке безопасности в руле, и о какой-то нелепости, с которой все происходило. А потом был страшный удар, сопровождаемый грохотом, и мир вокруг закружился, и оторвался от земли, и понесся куда-то в жестокую твердь пространства, и вновь удар, скрежет и грохот, и что-то беспощадное, сдавившее ее со всех сторон, и еще удар, словно о каменную стену, сквозь которую она провалилась, и кроваво-огненная вспышка в сознании, в голове, но… Она проваливалась дальше.
        В темноту.
        Тишина.
        Тишина, не нарушаемая даже стеклянными климпс-климпс. А может, этих звуков уже больше не будет? Может, их здесь нет? В темноте?
        Нет-нет, звуки были. Да и не темнота это вовсе. А туман. В котором существовала боль. Невыносимая боль. Она таилась где-то в тумане, подкрадывалась и нападала внезапно. И тогда были звуки. Но туман оказывался сильнее. В нем звуки стихали, словно это были звуки чьих-то удаляющихся шагов. И еще в тумане стихала боль.
        Афшу-у-у-у… Афшу-у-у-у-у…
        Ымб… ымб…
        Срочно…
        Убер… пошел… да… давай…
        Дыши! Дыши, мать твою!
        Мы ее теряем. Мы теряем ее!
        …вас…
        Кто это так? А?!
        (грозный, грозный голос, и совершенно нелепый в этом тумане, окутывающем стены темноты)
        Дыши - сука! Мы не должны потерять ее.
        Она дол…
        Она должна… быди-и-… жива.
        (нелепый грозный голос)
        Дыши!
        Но туман забирал звуки. И туман забирал боль. А темнота оказывалась сиянием. Стоило лишь проплыть вещество темноты, и оказывалось, что это самый яркий свет…
        …из которого не надо возвращаться. Там счастье. Там сновидения детства об этом радостном свете. И там нет боли…
        Дыши - сука!
        Она не знала, кто она и где находится. Только… вряд ли эти вопросы имели хоть какой-то смысл. Была какая-то пещера, вернее, непонятная память о пещере в голове непонятно у кого. Скорее всего она была лишь пространством, наделенным странной памятью и ощущениями. Все это было завязано в не менее странный клубок, и непонятно, где начиналось одно и заканчивалось другое. Но все же было кое-что единственное, что она знала наверняка.
        Над всем этим царствовал туман.
        Иногда он казался грозным, а иногда он становился туманом над морем. И вот в этом последнем случае появлялись звуки. И она обретала тело. Женское тело. В нем жила боль. Нестерпимая боль, которая стала единственной связью с внешней реальностью. А потом в эту реальность полусознания оказался перекинутым еще один мостик.
        Это была мысль. Вернее, воспоминание. Только на сей раз совершенно осознанное воспоминание.
        …Море где-то на краю земли, в том месте, где всегда жила радость. Песчаная коса дикого пляжа и пенная синева громады воды. Такие яркие, контрастные краски, словно на детском рисунке. Следовательно, в мире оставалось что-то еще, кроме мокрого киселя тумана.
        Маленькая девочка - наверное, лет пяти,  - бронзовая под южным солнцем, играет камешками и строит песчаные замки на берегу. И еще скала. Вернее, это тогда казалось, что скала. На самом деле это был большой камень, возвышающийся наполовину из воды, словно горб доисторического чудовища. И девочка только что ныряла под камень. Под скалу. К чудовищу.
        - Вика, иди сюда.
        Мужской голос. Наверное, самый любимый на свете. Голос Божества, покровительства, защиты. Все остальные голоса будут лишь похожими на него. Голос ласки. Любви.
        - Вика, сгоришь. Иди в тень.
        Голос становится строгим. Но ведь это все понарошку. Потому что на его обладателя можно забраться верхом. И смеяться, когда тебя окунают в воду. И это самое большое счастье. Потому что огромную часть времени обладатель этого голоса чем-то занят. Но иногда выпадают такие удачные минуты, когда можно вместе поехать к морю.
        - Иду, папа. Сейчас.
        - Не сейчас, а немедленно!
        Это уже серьезно. Надо действительно идти.
        (Это правда ты, та самая маленькая девочка? Ты, чья единственная связь с миром - это нестерпимая боль и воспоминание, где все еще хорошо, где живет лишь радость и где огромного и прекрасного человека ты можешь хватать за нос и называть папой? Это действительно - ты?)
        Надо идти. Хотя сейчас ты смогла пересилить свой страх и нырнуть под воду. К трещине в скале.
        - Папа, там в трещине что-то огромное.
        - Не заговаривай мне зубы.
        - Правда… Чудовище.
        Там, под уровнем воды, сбоку камня-скалы она обнаружила глубокую трещину. Целую подводную пещеру. На ней были очки для плавания, и она заглянула в трещину, в темноту. Ее маленькое сердечко бешено заколотилось. В темном провале этой трещины, в непроницаемом мраке что-то шевельнулось. Промелькнул тусклый панцирный бок чего-то огромного и, наверное, жуткого. В этой темноте светились непроницаемые, наполненные хищной и бессмысленной враждебностью глаза. В темной пещере, навсегда запечатлевшейся в ее памяти.
        А потом начался отлив и камень обнажился. Она уговорила отца, и, шлепая по мокрым лужицам на песке, стараясь не наступать на небольших морских ежей, они подошли к камню. И… не было никакой таинственной и зловещей пещеры. Не было страшного монстра, таящегося в темноте. Все, что она обнаружила,  - лишь неглубокую, с острыми краями, расщелину, и в ней прятался маленький краб. Смешной и беззащитный. Он нашел себе надежное укрытие, маленький краб, с которым очень хотелось поиграть. В небольшой трещине. Многие же сородичи краба замешкались и стали сейчас добычей беспокойно кричащих чаек. Огромные клювы пробивали панцири - климпс-климпс. (Нет, это другой звук, он не может находиться в этом воспоминании.)
        Маленький краб в неглубокой расщелине.
        Остальное было просто увеличено слоем воды и воображением Вики. Она взяла стебелек водоросли и ткнула им в расщелину, чтобы поиграть с крабом. В тот момент Вика очень любила его. Умного маленького краба, нашедшего себе надежное укрытие.
        Сейчас она не знала, что означает это воспоминание. Вернее, она даже не знала, что воспоминания вообще могут что-либо значить. Просто это была первая яркая картинка после того, как она выплыла из тумана. И существовала эта картинка, наверное, всего несколько секунд реального времени. Когда она услышала еще один посторонний звук. Вернее, целую фразу, которую она успела осознать и запомнить. Ей предшествовал вздох облегчения:
        - Оупф… Мы ее вытащили. Теперь скорее всего она будет жить. Теперь самое страшное позади.
        «Это было вовсе не страшно»,  - успела подумать она. А потом снова подступил туман, и боль растаяла в нем.
        Грозная пещера обнажается лишь во время отлива. И тогда становится ясно, что там прячется маленький беззащитный краб.
        Она поняла, что это был лишь сон, из которого она на мгновение вернулась в свое странное полусознание. Она еще ощутила тяжесть собственного тела, особенно тяжесть рук, влекущих ее куда-то вниз. Неимоверно тяжелое тело все насквозь пропиталось болью, невыносимой болью. И вот это было единственным по-настоящему страшным. Только над поверхностью этой боли, словно над поверхностью моря, уже стелился спасительный туман.
        Что-то странное склонилось над ней. Что-то, ассоциируемое с темнотой мрачного провала, грозной пещеры, пришедшей с тем давним (или единственным?) воспоминанием. Только это что-то было белесым, словно состоящим из кусочков тумана. Она не могла сказать, видит ли она это на самом деле или это всего лишь продолжение сна.
        Но возможно, все это было не так уж важно. Она, словно волны океана, переливалась из сна в беспамятство и в явь, так похожую на сон. И это странное, склонившееся над ней, было белесым, омытым солеными волнами и ветрами, камнем, скрытым наполовину водой. Кто знает, что там, под поверхностью? Возможно, и ничего.
        А потом она открыла глаза. Внезапно. И это белое, склонившееся над ней, было похоже на огромную, сделанную из трепещущих простыней маску. Потом оно задрожало и стало удаляться. Как-то странно, вбок, уменьшаясь в размерах. Пока не стало лицом. Лицом женщины в белом халате.
        Вика сумела разлепить свои ссохшиеся губы и почувствовать, что нёбо и весь рот словно покрыты жесткой сухой корочкой; и она впервые после темноты и тумана услышала свой собственный голос:
        - Где я?
        Женщина, сидящая рядом, вздрогнула. Она приподнялась, заслоняя приятный свет яркого дня за окном, и громко произнесла:
        - Она пришла в себя.
        Вика хотела поднять голову.
        - Лежите, лежите, вам нельзя двигаться. Все хорошо. Вы…  - и после небольшой паузы -…вы в больнице.
        - Почему?  - слабо произнесла Вика, чувствуя, как сквозь густую засохшую корочку, склеившую ее рот, пробиваются первые капли влажной слюны. Первые живые ручейки после знойной, смертельной засухи.
        Эта женщина улыбнулась. Как-то странно. Маска из трепещущих простыней.
        - Было плохо. Сейчас уже все позади. Автокатастрофа.
        - Автока-та-строфа,  - медленно повторила Вика, словно она не понимала, что бы это слово могло значить.  - Я… не… помню…
        - Не мудрено, с такими травмами.
        - А где?.. Я… в смысле…
        Вика замолчала, почувствовав вдруг огромную усталость.
        - Мне… очень… больно…  - хрипло произнесла она.
        - Я знаю,  - последовал ответ.
        Над морем снова стелился туман, и в нем бродила боль. Но теперь в этом тумане появилось что-то новенькое. Иногда туман сгущался до твердого состояния и становился молчаливой маской из трепещущих простыней. Этих масок в тумане было множество. Но прошло еще какое-то время, прежде чем она поняла, что действительно вызывает страх. На этой маске, невзирая на ее белизну, существовала субстанция темноты. Иногда ее прятал туман.
        Давнее (или единственное?) воспоминание
        а иногда пещера раскрывалась, и там, неразличимые в темноте - но ты ощущаешь их присутствие,  - за тобой наблюдали глаза, хищные и наполненные бессмысленной враждебностью.
        Но приходила боль и, словно воды океана, затопляла все пещеры. А потом и сама растворялась в тумане.
        Ее разбудили. Прикосновение рук. Задают какие-то вопросы. Ей удалось вычленить лишь один из них:
        - Вы что-нибудь помните?
        «Я не хочу ничего помнить»,  - подумала она, и ее сознание снова начало угасать.
        Ей снился краб. Маленький счастливый краб, нашедший себе такое надежное убежище. И это было единственное, что она желала помнить. Грозные пещеры, увеличенные водами морей и воображением,  - это единственное убежище для маленького и беззащитного существа.
        Однако прошло еще какое-то время, и стало ясно, что жить только в этом воспоминании ей уже не удастся.
        Когда боль стала терпимее и она смогла сосуществовать с ней, не погружаясь сразу в спасительный туман, вернулись другие воспоминания, и прежде всего то, с которым она жила последние несколько месяцев, то, с которого и началось в ее жизни время перемен.
        Она была Викой. И еще несколько месяцев назад она могла сказать о себе, что, наверное, является самым счастливым человеком на свете. Только такие вещи не говорят. По крайней мере вслух. Чтоб не сглазить. Она имела чудесную семью, мужчину, который стал ее мужем и который сделал ее счастливой. У них были двое близнецов, которым они дали свои имена, и любимая работа, позволяющая им уважать себя. У них были друзья, и, наверное, ни одному человеку в жизни Вика не желала и не сделала ничего плохого. Почему же все это не могло продолжаться? Почему ты не можешь быть с теми, кого любишь? Почему в один из дней обычный телефонный звонок означает конец твоего мира?
        В тот день она ехала по Садовому кольцу. В машине Вика была одна (даже став вице-президентом «Континента», она не захотела менять свою жизнь - никаких телохранителей и никаких лимузинов. У нее нет врагов, а от судьбы не уйти), она торопилась на встречу, но попала в пробку. «Авторадио» сообщило, что пробка тянется аж от Курского вокзала до Сухаревской площади. Вот такие вот дурацкие дела. Сегодня они собирались пообедать втроем с Викиным отцом, и папа скорее всего уже заехал к Лехе в «Континент», но теперь плакал обед, и, видимо, предстоящая встреча тоже плакала. Вика позвонила мужу на мобильный, но телефон оказался переключенным на секретаря (Великую и Ужасную Лидию Максимовну, как смеялась Вика. Несмотря на первый холодный прием, они уже давно стали друзьями), и она сообщила, что торчит в пробке и ничего с этим поделать не может. Лехи на месте не оказалось, и Вика попросила, чтобы, как только муж появится в поле зрения, он позвонил ей. Вика сидела в абсолютно неподвижном автомобиле, застывшем гудящем потоке, а по радио передавали песенку группы «Мумий-Тролль».
        - Действительно - утекай,  - усмехнулась Вика, глядя на заклинивший автомобильный поток.
        Потом, минут через сорок, движение началось. Очень помалу. Вика поняла, что у нее есть единственный способ вырваться из пробки - это постараться уйти во дворы. В крайнем случае бросить где-нибудь машину и доехать на метро. Только бросить машину где-нибудь в приличном месте (мы не в Нью-Йорке и не в Европе, у нас немедленно найдутся добрые граждане, охочие до чужого добра), если удастся - на стоянке или во дворике офиса одних знакомых, благо тут недалеко. Вика так и поступила. Не без труда ей удалось перестроиться, она вырулила на дорожку, уходящую в глубь дворов. Прямо перед капотом машины выросла фигура пьянчужки - совсем еще молодой, в прожженной куртке, трехдневная щетина, в руках открытая бутылка «Балтики». Вика ударила по тормозам, пьянчуга шарахнулся в сторону - машина-то иностранная,  - но, различив, что за рулем баба, сразу же набрался храбрости и покрутил пальцем у виска. Вика показала ему жестом, что он может проходить,  - путь свободен. Он же опрокинул треть бутылки, вытер рукавом с губ пену и зло уставился на Вику.
        - Ну что, так и будем стоять?!  - Она тронулась. Пьянчужка остался на месте, провожая ее взглядом.  - А почему и нет?  - сказала сама себе Вика.  - Чего не постоять? Видимо, на сегодня парень все свои проблемы решил.
        Вообще, честно говоря, это была больная тема. Вика, в принципе, так и не нашла точку равновесия между собственным успехом и благополучием и позорной нищетой большей части населения. Она прекрасно понимала, что абстрактные рассуждения типа «надо больше работать, пахать как вол, тогда и будешь жить по-человечески», в принципе, не решают проблему. Да, она много работала, пахала как вол, и ей повезло. Но она знала очень многих людей, готовых пахать не меньше просто ради того, чтобы выбраться из нищеты, но не у всех получалось. Среди этих людей были и трудолюбивые, и образованные, и талантливые. Вика понимала, что сетования на несправедливость мира выглядят по крайней мере наивно, а честно говоря, глупо. Да, надо, наверное, делать свое дело, делать как можно больше для собственного успеха и стараться помочь тем, кому можешь. Помогать может сильный, помощь слабого вряд ли кому понадобится. Сопереживание, конечно, многого стоит, но, наверное, все это стоит значительно больше, если подкреплено хоть каплей реального дела. Вика пыталась помогать многим. А так - формула «надо больше работать» годится для
западной цивилизации. У нас же страна-загадка: можно трудиться в поте лица, пахать всю жизнь, до усталости и опустошения, и не получить ничего.
        А «Балтику» Вика тоже любит. Отличное пиво. И с удовольствием сейчас бы его выпила, но ведь нет…
        Дорожка впереди свернула. Вика достаточно удачно выскочила на нужную ей улицу. Она весело улыбнулась, посмотрев в ясную синеву неба. А потом зазвонил телефон. Тот самый звонок, разделивший ее жизнь на две части. Те самые последние секунды, когда еще все так хорошо, а потом климпс-климпс - и уже все. Твой узор сменился, и все рухнуло. Вика взяла трубку.
        - Алло?  - Голос прозвучал мягко, приветливо.
        - Вика, ты находишься в машине?  - Это было сказано без всякого вступления, но Вика вдруг поняла, что важно совсем другое. Важно, как было сказано.
        - Да. Петр, это вы?
        - Остановись, пожалуйста.
        - Зачем? Петр…
        - Сверни на обочину и встань. Пожалуйста, Вика.
        Ее сердце вдруг бешено заколотилось. Это был Петр Виноградов, но… что стало с его голосом? Господи, что с его голосом?! Обычно такой веселый приятный голос сейчас стал раздавленным, больным. Вика припарковалась к бордюру.
        - Что случилось, Петр?
        - Ты остановилась?
        - Да. Но что случилось? Что с вашим голосом, Петр?
        - Вика, милая… Тебе сейчас понадобится много мужества…
        - Что?!  - Сердце прыгнуло в ее груди, и что-то поднялось к горлу.
        - Только успокойся, родная.
        - Я спокойна. Не тяните.
        - Это… О-о-х-х…  - Глубокий выдох, мгновенная пауза - и потом:  - Покушение. Твой отец в критическом состоянии… Они выходили из здания…
        - Они? Леха?!
        - Вика, боюсь, у меня… очень плохие новости. Леха…
        - Что?! Ну что?
        - Леха… Его больше нет, Вика.
        - Как нет?!  - выдавила Вика. Звук оказался низким, грудным, посторонним.  - Петр, как нет? Ну что ты такое говоришь? Петр, пожалуйста…
        - Милая, где ты сейчас находишься?
        - Нет, Петр… Ну пожалуйста.
        - Вика…
        - Нет… Ну как же так… Ну как… Н-е-е-т!
        - Милая…
        Этого не может быть. Ну не может этого быть! Ну почему…
        Она сидела с телефонной трубкой, прижав ее к подбородку и прислонившись к стеклу. Петр что-то говорил в трубке. Она ничего не слышала.
        Время остановилось.
        Потом были слезы. Очень много слез. И рыдания. И близкие, прежде всего Андрей, беспокоились за ее состояние. А она говорила над телом мужа:
        - Мой красивый! Ну как же ты мог? Как?! Как ты оставил меня одну? Ведь я у тебя одна. Любимый… Мой. Но ведь нет же… Это все неправда… Да? Скажи! Я-не-смогу-од-на.
        А потом слезы высохли. И время остановилось еще раз.
        И тогда Андрей подумал, что все опасения за ее состояние еще только впереди.
        Время стало сферой. Калейдоскоп поворачивался. Бессмысленные рисунки создавались вновь и вновь.
        Климпс-климпс.
        И сейчас туман стелился над морем. И Вика выплыла из своего полузабытья в свое полусознание вместе с этим воспоминанием. Капельки моря проникли все же в милосердный, забирающий боль туман. Она плакала. Впервые за несколько месяцев. Впервые с того дня, когда высохли слезы.
        - Она плачет,  - услышала Вика ровный голос своей сиделки.  - Снова пришла в себя.
        Во второй раз после того, как Вика выплыла из темноты и из тумана, она открыла глаза и произнесла:
        - Что с детьми? Где сейчас мои дети?
        Теперь боль подступала реже. Она существовала, глухая и притупленная. Но яркие вспышки были, лишь когда Вика пыталась пошевелиться. Ей это не удавалось, но попытки приносили немыслимую боль. Она не знала, что сейчас с ее состоянием. Была автокатастрофа. Она не справилась с управлением автомобилем. Что-то случилось с тормозами. Или что-то сделали с тормозами? У нее не было сил пытаться ответить на этот вопрос. Она выжила. И пока, наверное, этого достаточно.
        Эта женщина, ее сиделка…
        Теперь паузы между нашествиями тумана, поглощающего боль, стали длиннее. Вика слабым, похожим на безразличный взглядом пыталась рассмотреть окружающее. Комната оказалась небольшой и светлой. Обоев не было, стены выкрашены в белое. Большое окно с симпатичными занавесками и наружными жалюзи, приспущенными на четверть. В окне не видно ничего, кроме неба, хотя, возможно, если б ей удалось сменить поле обзора, то картинка открылась бы иная. Однако вряд ли в ближайшее время это удастся сделать, если только ее ложе, к которому она прикована, не передвинут.
        Она получает лечение. Капельницы, внутривенное кормление и первое за все время, что она начала осознавать себя, судно.
        Она получает лечение - это абсолютно точно. Она находится в какой-то частной клинике - это можно допустить с большой долей вероятности.
        Она не видела никого из своих близких. К ней не пускают посетителей? Пока она находится в реанимационном отделении? Что ж, вполне возможно. Только ответить на эти вопросы что-либо определенное Вика не могла.
        Эта женщина, ее сиделка… Она сказала про автокатастрофу. И еще она сказала, что «было плохо. Сейчас уже все плохое позади».
        Впервые с того времени, как Вика выплыла из темноты и из тумана, ее сердце кольнуло неожиданное сомнение: действительно ли все плохое позади?
        Несмотря на то что боль становилась приглушеннее, туман все-таки продолжал стелиться над морем. Более того, Вика вдруг поняла, что появилось новое ощущение: она ждет этого тумана. Он не просто впитывает и уносит боль, он заглушает кричащий в ее голове голос: «Что с детьми? Что сейчас с моими детьми?! Они говорят, что все в порядке. Но почему нет никого, кому бы я смогла поверить, что с ними все в порядке?»
        Туман, милосердный туман, растворял все вопросы, все звуки, уносил боль. И еще он дарил сны. Про маленького и счастливого краба, нашедшего себе убежище.
        Была автокатастрофа. Но она выжила. Наверное, она находилась в коме или в бессознательном состоянии. Может быть, она бродила по полям, с которых не всегда возвращаются. Она не помнила всего этого. Это было не важно. Действительно значимым являлось лишь одно. Она вернулась. И больше не было пустой сферы, по краям которой существовали бессмысленные кусочки реальности. Туда, где поворачивался калейдоскоп и с хрустальным звоном перебирались стеклянные бусы, упали ее горячие слезы.
        Климпс-климпс.
        Упали горячие слезы.
        Что с моими детьми?
        В мире остался единственный вопрос. И все остальное теперь будет подчинено лишь ему. Видимо, этот вопрос всегда существовал, всегда жил за этими стеклянными климпс-климпс. Именно этот вопрос был тем единственным живым огонечком, который забрезжил на кладбище бессмысленных осколков. Именно этот вопрос не позволил ей сойти с ума за эти несколько месяцев, когда высохли слезы. Когда не стало Лехи и когда поворачивался калейдоскоп, пока в один из дождливых вечеров она не сумела справиться с управлением автомобилем.
        Что-то случилось с тормозами?
        Это все не имеет значения.
        Пока.
        Что с моими детьми?
        В мире остался только этот вопрос. И все остальное теперь будет подчинено лишь ему. В том числе и желание знать, что сейчас с ней происходит. Она попала в автокатастрофу. Она выздоравливает. Но происходит и что-то еще.
        А потом приходил туман, и все сомнения казались глупыми, ненужными стекляшками, которые лучше всего взять да швырнуть в море.
        Но она еще не помнила очень многих вещей. В том числе и того, что ей бы сейчас весьма и весьма пригодилось.
        Ей принесли чашку горячего протертого супа. Впервые. Она лишь взглянула на него - еда не вызвала у нее никаких ощущений.
        Ее левая рука от кончиков пальцев до плеча лежала в гипсе. Так же как и левая нога, поднятая на подвесе. Она не знала, в каком именно месте переломы. У нее было внутреннее кровоизлияние, так ей сказали. По всей видимости, не все в порядке с тазобедренными суставами и со всей правой половиной: плечо, ключица, ребра были закованы в панцирь из гипса. Она не знала, было ли у нее сотрясение мозга, но полагала, что скорее всего это так - без подобной мелочи не обойтись.
        Она хотела говорить с лечащим врачом, она не понимала многих медицинских терминов. Разрыв внутренних органов… Это означает внутреннее кровотечение?
        - Хватит задавать вопросы,  - сказала ей сестра-сиделка, и Вика с удивлением уловила в ее голосе раздражение.
        Ее кормили с ложечки. Точно так же, как она кормила своих близнецов, подхватывая с подбородка ложкой стекающую пищу.
        Сестра-сиделка - не очень крупная, но ширококостная женщина лет пятидесяти, с жидкими светло-русыми и в отдельных местах тронутыми сединой волосами. Да этим и ограничить описание, если бы… Если бы она не обладала отталкивающе-гладкой, словно восковой, кожей лица, из чего могло следовать, что она значительно моложе, чем выглядит, и еще каким-то странным выражением капризности в широко расставленных глазах.
        Хватит задавать вопросы.
        Она походила на увядшую старую деву, принесшую себя в жертву неведомому сектантскому культу, но, как позже удалось выяснить Вике, она таковой не являлась.
        Однако в двух вещах - и уже очень скоро - Вике пришлось убедиться: сестре не нравилась ее работа. Ей не доставляло ни малейшего удовольствия ухаживать за Викой. И она была сильной, физически очень сильной женщиной.
        Суп оказался горячим. Вика думала, что вряд ли справится и с парой ложек, но, к своему удивлению, съела все. Ни капли не попало на слюнявчик. Сестра вытерла ей рот, подбородок, внимательно посмотрела в глаза.
        - Спасибо,  - проговорила Вика, пытаясь через силу улыбнуться этому взгляду.
        - На здоровье,  - ответила сестра, но таким тоном, которым скорее благодарят за предложенную сигарету.
        Была и еще одна странность. Она представилась Аллой - просто Алла - и просила звать ее именно так. Не по имени-отчеству, Алевтиной Сергеевной, учитывая разницу в возрасте и специфику их взаимоотношений, а именно Аллой.
        - Не Аля и ни в коем случае не Алевтина, а только Алла. Постарайтесь запомнить.  - И снова на миг в ее влажные глаза вернулось выражение какой-то пугающей капризности.
        Именно в эту минуту Вике впервые в голову закралась мысль, что, возможно, она находится не совсем в больнице.
        Она спала. И снова видела сон про краба. Только на сей раз крабом была она сама. Она сама стала маленьким и беззащитным существом, закованным в панцирь из белого гипса. И ей надо было укрыться, найти надежную защиту. Там, снаружи, в тумане, растворяющем боль, притаилась маска из трепещущих простыней, маска-вход в расщелину, в темную пустоту провала.
        Климпс-климпс.
        Она проснулась среди ночи и с ужасом поняла еще одну вещь. Спасительный туман, уносящий боль, не возвращался. А она так ждет его. Она ждет его уже не только из-за боли, но из-за самого тумана.
        Она чувствовала себя плохо. Очень плохо. И туман не возвращался.
        На следующее утро, когда она проснулась совсем разбитой, ей впервые дали таблетки. Накануне порция горячего супа пробудила ее замерший организм, однако во рту осталось лишь ощущение горечи. Некоторое время назад ей было лучше. Когда она лишь на несколько минут выходила из своего сонного полузабытья, ей было значительно лучше. Были силы, короткая вспышка, потом возвращалась боль, и она проваливалась в туман. Сейчас она словно встала на стартовую линию, которая должна привести ее к финишу - нормальному состоянию, но дорога в реальность будет мучительной. Это означало, что она медленно выздоравливает. Ее организм, прежде затопляемый болью и милосердным туманом, начал восстанавливаться, и впереди ее ждут все тяготы, свойственные выздоравливающему организму. Возможно, все это будет не скоро, она еще бесконечно слаба, и приступы немыслимой боли, от которой спасает лишь туман, все еще царствуют над ней, но факт остается фактом: она выздоравливает. Бог миловал ее. Шея и позвоночник остались целы, следовательно, ей не суждена неподвижность, и она пошла на поправку.
        Ей продолжали колоть ранозаживляющее, глюкозу и витамины группы «В» для поддержания работы сердечной мышцы, но ей принесли таблетки. Что-то для сосудов головного мозга. Еще один недуг: афазия или амнезия - словом, потеря памяти. Вика - чемпион по части недугов. Еще - поливитамины. И какие-то бирюзовые продолговатые капсулы. Болеутоляющее.
        - Как оно называется?  - спросила Вика у сестры-сиделки, запивая капсулы водой. Алла и поила, и кормила Вику со своих рук. Теперь она будет еще давать ей таблетки.
        - Нарозин,  - ответила Алла.
        - Никогда не слышала о таком,  - произнесла Вика.
        - Еще бы… О вас заботятся.
        - Кто?!  - быстро спросила Вика.
        - Выздоравливайте,  - сказала на это Алла с какой-то отстраненной и одновременно настойчивой интонацией.
        - Кто?  - повторила Вика, но Алла уже направилась к входной двери.  - Но постойте… Что с моими детьми?!  - Эту фразу Вика почти выкрикнула.
        - Не надо кричать, вы не у себя дома,  - спокойно произнесла сестра-сиделка. И, будто бы выдавая Вике приз за дальнейшее хорошее поведение, добавила:  - С ними все в порядке.
        - Но когда я смогу…
        - Выздоравливайте,  - перебила ее Алла.
        - Но почему?.. Почему мне не дают возможности…
        Однако сестра уже закрыла за собой дверь. Щелчок… Климпс.
        - Когда, когда я смогу?  - произнесла Вика, глядя на дверь светлого дерева, затворившуюся и теперь молчаливо неподвижную.  - Когда… когда?
        Все. Ее силы быстро кончились. Она моментально опустошилась. Осталось лишь чуть-чуть влаги. Поэтому снова пришли слезы. Уже во второй раз. Воля отступила. Но и страхи тоже. И все это сначала растворилось в слезах. О-оп, Вика теперь любит поплакать… Все это сначала растворилось в слезах и постепенно, словно кто-то медленно подкрадывался к ней, становилось таким безразличным, потому что растворялось в этом влажном тепле и дальше. А потом Вика уже поняла, как звался этот «кто-то»… Это был туман. Он вернулся.
        Туман. Чудесный туман над морем. Наверное, это и есть убежище для маленького беззащитного существа. В нем хорошо. В нем совсем нет боли. И в нем возвращаются чудесные сны.
        Понадобилось не так много времени, чтобы Вика поняла еще одну вещь. У этого милосердного тумана, затоплявшего темные пещеры и растворявшего боль, имелось имя. Его имя было нарозин. Болеутоляющее, которое Вике сначала вводили посредством инъекций, а затем давали в виде бирюзовых продолговатых капсул. Возможно, ее состояние было очень тяжелым, болевой шок постоянно грозил комой, и ей давали болеутоляющее с самого начала, сразу после того, как реанимационные усилия вернули ее к жизни. Болеутоляющее оказалось очень эффективным.
        Через несколько дней после того, как Вика определила имя тумана, она снова проснулась ночью, ближе к утру. Она не могла точно сказать, сколько сейчас времени. Белесо-серые сумерки за окнами - явные предвестники скорого рассвета, но в котором часу сейчас начинается рассвет? И что значит это сейчас? Сколько времени она уже находится здесь?
        Потом Вика поняла, что разбудило ее,  - хлопок закрывающейся автомобильной дверцы. Но даже, наверное, не это. А прежде всего голоса, приглушенно звучащие в абсолютной предрассветной тишине за окнами. Это, конечно, был бред, пограничное состояние между сном и явью, между беспамятством и тайной темнотой пещер. Возможно, что все это лишь приснилось, но Вике показалось, что эти голоса в белесо-серых сумерках говорили о ней. Только самым важным оказалось даже не это. Потому что один из голосов, может быть, и в самом деле прозвучавших лишь во сне, показался Вике знакомым.
        - Господи,  - тихо, очень тихо, чтобы самой не услышать проскользнувших ноток рыдания, прошептала Вика,  - я становлюсь сумасшедшей.
        Но как она ни старалась, ей не удалось справиться, и слезы снова покатились из ее глаз. Теперь они сделались ее частыми гостями. Но почему кто-то должен говорить о ней среди ночи ближе к рассвету? Ну что это за бред? И эти слезы… «Господи, как же я устала и как же я слаба! Я, оказывается, очень слабая, и я не могу выдержать всего этого. Пожалуйста… И почему? В чем моя вина? Что же я сделала, чтобы вот так… со мной?.. За что? Я ведь, оказывается, так слаба…»
        И к чему?
        Дети. Близнецы. Все, что осталось от ее мира, когда-то полного Любви. Нет, не так. Ставшее ее Миром. Ставшее смыслом ее существования. Леха и Вика.
        - Леха и Вика,  - проговорила она, чувствуя, что вновь проваливается в сон,  - мои любимые… Я больше не отдам вас никому.
        Один из голосов показался знакомым. Могло такое быть? «Не дури. Что за ненормальная история перед рассветом? Что за безумная мысль…»
        Однако, вновь погрузившись в забытье и будучи не в состоянии отличить явь от сна, там, в тишине предрассветных сумерек или в глубине своих сновидений, она услышала, как медленно поворачивается ключ в замке зажигания, запускается автомобильный двигатель и как через некоторое время шум мотора стихает вдали.
        Вика спала.
        Ночной визитер, вне зависимости от того, был ли он во сне или в реальности, уехал.
        - Это не страшно. Всего лишь частичная амнезия, и будем надеяться, что память удастся быстро восстановить,  - проговорил доктор.  - Главное, что наблюдается устойчивая самоидентификация, а то, что некоторые эпизоды вашей жизни выпали из памяти,  - это не беда.
        - Значит… Значит, у меня есть какие-то шансы?  - со слабой, несколько отсутствующей улыбкой спросила Вика.
        - Не какие-то, а очень, очень большие шансы,  - ободряюще пообещал врач.  - Вы умница. Молодчина. Главное - покой. Не старайтесь зря прояснить некоторые моменты, если сейчас не получится. Пока полностью не восстановитесь, лучше не напрягать ни память, ни нервную систему. Нам сейчас надо очень беречь себя.
        Доктор был сорокапятилетним мужчиной с чеховской бородкой, мягким взглядом, быстрыми и очень чистыми пальцами рук. Щеки у него вислые, но на них играл румянец. Вика была уверена, что видит его в первый раз. Доктор мягко намекнул, что это не так, но настаивать не стал.
        - Я ваш лечащий врач,  - весело поприветствовал он Вику, как только появился в палате.  - Ну, как у нас сегодня дела?
        Вика минут пятнадцать назад получила свою положенную порцию обезболивающего, и сейчас спасительный туман уже подбирался к ней нежными приливами.
        - Знаете, доктор, зуд… Там, под гипсом, чешется.
        - Очень хорошо. Выздоравливает.
        - Зуд невозможный. Очень хочется почесать. Так, знаете…
        - Потерпите. После того что вам пришлось вытерпеть, это все ерунда. И косточки наши очень неплохо срастаются. Я смотрел снимки.
        - Вы знаете, я ведь многое помню… но вот день аварии…
        - И хорошо. Лучше таким воспоминаниям и оставаться в прошлом. Вы у меня отличница.
        - А… почему меня не навещают, доктор?
        Он быстро взглянул на нее:
        - Лучше вас пока не беспокоить. Хотя ваши коллеги приезжали. Пока вы спали. Мы не позволили вас будить. И пока еще не позволим.
        - А-а… с работы?
        - Да. С вашей работы.
        - А… папа?
        - С ним все в порядке. Он все в той же клинике. У вас есть хорошие друзья. Очень хорошие. Они заботятся о вас, и о ваших близких.
        - Папа… в клинике?
        - Да. А… а вы… Простите, Вика, вы не помните этого?
        - Помню. Помню, конечно.  - Вика как-то неопределенно покачала головой. И чего уж там скрывать - она все помнит. После покушения папа выжил, а вот Леха - нет. Вот как вышло. Только папа остался прикован к постели, неподвижен, что было бы ужасно для человека, привыкшего проводить в постели не более шести часов в сутки, если бы… Если бы папа знал что-либо о своем нынешнем состоянии. Такие вот штучки. Беда не приходит одна, так было сказано большим писателем, которым Вика очень увлекалась в юности. Она это также помнила. Папа впервые открыл глаза через месяц после покушения. Обычного заказного убийства. Только когда это приходит в ваш дом, это вовсе уже не выглядит таким обычным.
        Папа выжил. И через месяц его вывели из бессознательного состояния. Но когда Вика смотрела в его прозрачные глаза, она видела, что там не было папы - в его безжизненном отсутствующем взгляде. И это Вика тоже помнила. Сначала отец находился в их ведомственном госпитале, и его состояние долго, очень долго определялось словом «стабильное». Ни туда, ни сюда. Это вовсе не та стабильность, о которой мог бы мечтать живой человек, но что теперь делать, коли так вышло. Коли один телефонный звонок в состоянии изменить всю твою жизнь. И тогда Вика, зная, что отец никогда бы подобного не одобрил, все же перевезла его в частную клинику, наняла лучшего швейцарского специалиста. Она не моргнув глазом отвезла бы отца в зарубежную клинику, даже невзирая на соображения государственных интересов и тайн, но пока подобного не требовалось. И еще Вика помнила один день, когда зрачки отца начали совершенно четко реагировать на внешние раздражители. Пока лишь зрачки. Но Вика была уверена, что папа узнал ее. Это Вика видела в его глазах. И с этого момента врачи заговорили о положительной динамике и что, возможно,  - вы
только представьте, какое счастье!  - вполне возможно, он еще будет двигаться. Самостоятельно двигаться. А в тот день в глазах отца Вика увидела, словно короткие всплески, и боль, и безмерную грусть, но это уже были проявления жизни. Он узнал ее. По крайней мере, Вика убедила в этом и себя, и окружающих. Она была уверена, что именно эта ее убежденность поможет вернуть отца из тех глубин мозга, в которых болезнь держала его взаперти.
        И был еще один день. Отец снова узнал ее. Вика склонилась и просто долго смотрела на него и слушала прерывистое дыхание, а потом его зрачки задрожали. И неожиданно из уголка левого глаза по щеке отца скатилась сиротливая слеза. Вполне возможно, что это было лишь рефлекторное слезоотделение, но… только не для Вики.
        Отец узнал ее. И Вика обнимала папу так, как это было в детстве, она целовала его в лоб, но потом, после этой слезы, она ушла. Возможно, это лишь рефлекторное слезоотделение, все возможно. Только если папа узнал ее, он очень бы не хотел, чтобы она видела его слезы. Ничего, гордый человек, мы все восстановим. Мы справимся. В нашем мире было очень много любви и очень много достоинства. Пришла беда. Она отняла Леху, она отняла здоровье отца, и вот через несколько месяцев Вика сама оказалась прикованной к постели. И теперь нам придется со всем этим справиться. У нас остался единственный способ вернуть в наш дом жизнь - Вика и Леха маленькие. А пока нельзя забывать про краба, умненького краба, нашедшего себе надежное укрытие. И о маске из трепещущих простыней, поджидающей где-то в тумане.
        - Вы действительно обещаете, что я смогу вскоре увидеть детей?  - спросила Вика.
        - Даю вам слово,  - ответил доктор.  - Уже очень скоро.
        - Хорошо.  - Голос ее зазвучал бесцветно, она уже начала блуждать в тумане. Потом встрепенулась:  - Доктор, а телевизор?!
        - Но мы уже говорили об этом, Вика. Мы обо всем договорились.
        - Да… Знаете, эти таблетки. От них немножко дуреешь.
        - Знаю. Но пока, к сожалению, мы не можем от них отказаться.
        - Вообще-то они мне здорово помогают. Только вот сестра строгая.
        - Для вашего же блага, Вика.
        - Да?.. Это хорошо. А что телевизор?
        - Вика,  - он мягко улыбнулся,  - мы договорились с вами. Сегодня в палате появится видео. И вы нам уже продиктовали список ваших любимых фильмов.
        - Он длинный?  - произнесла Вика. Ее глаза блуждали по палате.  - Этот список длинный?
        - Достаточно длинный,  - терпеливо улыбнулся доктор.  - Но мы пока ограничимся мягкими мелодрамами.
        - А «Притти вумен»? «Красотку»? Не забыли? И «Белое солнце пустыни»…
        - Конечно, конечно, Вика, обязательно. Мы это записали. Но некоторым фильмам придется подождать. Как и телевидению. Вы же станете смотреть новости. А никаких положительных эмоций подобные передачи у вас не вызовут.
        - «Не читайте советских газет»,  - усмехнулась Вика.
        Врач снова быстро взглянул на нее, затем мягко улыбнулся:
        - Совершенно верно.
        - «Так ведь нет же других»,  - продолжила Вика.  - «Вот никаких и не читайте!»
        Доктор смотрел на нее с нежной, заботливой улыбкой.
        - «Собачье сердце»?  - проговорил он.
        - Да, Булгаков. Видите, какие я помню вещи?! Значит, действительно не все потеряно.
        - Вы у меня умница. Скоро будете помнить все.
        - Такое кино?  - Викин взгляд заволакивало пеленой. Туман…  - Со Шварценеггером? Да?
        - Вроде.  - Доктор рассмеялся.  - Вот такая у нас вышла светская беседа.
        - Да-да-да… славно перебросились парой слов.  - Вика тоже неожиданно рассмеялась. Смех вышел каким-то рассеянным.
        - Но некоторые фильмы и, главное, телевидение придется пока исключить. Придется им пока подождать.
        - Пусть подождут,  - согласилась Вика.
        - Я думаю, это вовсе не так страшно.
        - Совсем не страшно. Это ерунда.
        - Я рад, Вика, что у нас наблюдается подобное взаимопонимание.
        - Конечно. Вы - врач, я - ваша пациентка. Знаете,  - сообщила она,  - мне совсем прекратили сниться дурные сны.
        - Это хорошо.
        - А теперь, если вы не против, я отдохну, доктор.
        - Конечно-конечно. Отдыхайте. До свидания, Вика.
        - Счастливо вам. А когда вы придете в следующий раз?
        - Скоро. Думаю, через пару дней.
        - А они точно установят мне видео?
        - Уже сегодня вечером,  - пообещал врач и направился к двери.
        - Доктор,  - позвала Вика, и ему снова пришлось нарисовать на своем лице терпеливую улыбку,  - я забыла… как называется эта… эта самая клятва, которую дают врачи?
        Он обернулся. На какое-то короткое мгновение улыбка его поблекла. Но лишь на короткое мгновение. Вика лучезарно улыбалась:
        - Вот эта вот клятва… По имени какого-то грека…
        - Клятва Гиппократа,  - подсказал доктор.
        - Точно! А я вот… видите… А что значит его фамилия? Или это имя?
        Доктор смотрел на нее. Но улыбались теперь лишь его губы. Он проговорил:
        - Неожиданный вопрос. Гиппократ… Гиппо - это лошадь, кратос - власть… Думаю - власть коней. Или, наоборот, властвующий над конями. Укротитель коней, наверное.
        - Как нам больше понравится?  - спросила Вика, зевнув.
        Ее голос словно начал отлетать, и она счастливо прикрыла глаза.
        - Наверное, так.
        - Как больше понравится… До свидания, доктор.
        - Поспите. Всего вам доброго.
        И он ушел, почти бесшумно затворив за собой дверь.
        В день, когда приходил лечащий врач, Вика окончательно утвердилась в некоторых выводах. Все они не стали для нее неожиданным открытием. Но теперь кое-что она знала наверняка.
        Она находится вовсе не в клинике.
        Нарозин - великолепное болеутоляющее. Это болеутоляющее не просто чревато привыканием. Вика прилично подсела на нарозин.
        И еще: она в беде. С ней происходит что-то плохое. Что-то очень плохое.
        4. Странный факс
        Телеграфистку, обслуживающую платную факсимильную связь, звали Олей. На Центральном телеграфе, в большом здании на Тверской, которое москвичи так и называли - Телеграф, она работала уже больше шести лет. Раньше у ее окошка всегда стояло множество народу, толпилась очередь, хотя расценки, разумеется с учетом инфляции, были значительно выше, не в пример нынешним. Как быстро все меняется: всего лишь пять - семь лет назад факсимильная связь если и не была в диковинку, все же являлась довольно дорогим удовольствием, поэтому у Олиного окошка от клиентов не было отбоя. Сейчас же народ понакупил себе факсов, и наличие аппарата в доме - в общем-то такая же обыденная вещь, как и наличие телевизора или, скажем, холодильника.
        Так же обстояли дела и с мобильной связью. Еще совсем недавно небольшой мобильный телефон был предметом зависти неимущих, аксессуаром дорогого образа жизни и всякие крутые, бандюги там и прочие не расставались с «мобилами» даже в сортире. Сейчас же с «мобилами» в руках рассекает всякая шантрапа, мелкие сошки типа торговцев помидорами. Люди приличные, конечно же, мобильной связью пользуются и телефоны при себе имеют, но уже больше не выставляют их напоказ. Да, времена меняются, прошлые игрушки быстро дешевеют.
        Поэтому сегодня к Олиному окошку факсимильной связи за целый день подошло всего семь клиентов. Конечно, Оля без дела не сидела. В таком крупном коммуникационном улье, как Центральный телеграф, всегда найдется работа, поэтому время пролетело быстро. И вот вроде бы только что был обед, а уже смена заканчивается.
        По пятницам за Олей всегда заезжал муж и привозил с собой детей - шестилетнего Коленьку и восьмилетнего Алешу. И бывало, что они вели мальчиков в расположившийся напротив входа в Телеграф «Макдоналдс».
        Супруг Володя ухаживал за Олей с давних пор, еще со школы. Но она замуж не торопилась - ее по праву считали одной из первых черемушкинских красавиц, и она прислушалась к совету старшей сестры: «Не бери с меня пример, не выскакивай рано замуж. Отгуляй свое. На твой век кобелей хватит». Олиной старшей сестре подобного посоветовать было некому. Они со своим Петенькой поженились, сразу как получили паспорта. Такая была любовь! Да только ничего от той любви не осталось. И теперь, родив, так же как и Оля, двоих, сестра превратилась в расползшуюся по дивану жирную грымзу, засыпающую у телевизора, а любимый Петенька так закладывает, что в пору его тащить к наркологу.
        Оле всего этого было не надо. Когда Володя уходил в армию, она ему честно сказала: «Ждать не буду». Уж лучше так, чем потом какой-то доброхот ему напишет. Им там и так нелегко, бедненьким. Володя ей нравился. Но нравились и другие ребята. Оля отгуляла свое. Вышло так, что это Володя ждал ее, еще год после армии. Он все ей простил. И вот тогда Оля увидела в нем надежную опору и смогла ответить на его чувство. Она уважала своего мужа, отца ее детей, и любила его той спокойной любовью, в которой не сгорают крылья. Оля и Володя обладали, что называется, семейным счастьем. А до всего другого - так вот он, пример старшей сестры, перед глазами.
        Конечно, материальное положение могло быть и получше, да недавно муж нашел новую работу в одном из автоцентров, так что, глядишь, и с этим со временем все наладится.
        Оля не представляла себе жизнь без телевизора. Когда у нее выпадала свободная минута, она смотрела все подряд: и сериалы, и «Времечко» - оно же «Сегоднячко», и видела разные репортажи из крупных и когда-то закрытых городов, создававших индустриальную и оборонную мощь рухнувшей державы. Люди по полгода не получали зарплаты, матери рассказывали, что уже месяц семьи сидят на крапиве и единственные пирожные, которые они могут предложить детям,  - это черный хлеб, посыпанный размягченным в воде сахаром. От всего этого у Оли болело сердце и одновременно… это успокаивало - ведь кому-то было значительно тяжелее, чем ей. И по сравнению с увиденным их семейные походы в «Макдоналдс» в сытой, увешанной рекламой Москве выглядели расточительными пиршествами, праздничными балами, и очень хорошо, что они, их семья, могли себе такое позволить. В сытой, увешанной рекламой неземных, сногсшибательно дорогих вещей Москве.
        Итак, каждую пятницу за ней заезжал муж, и сейчас ее смена подходила к концу, но Володя почему-то задерживался. Оля посмотрела на часы и решила, что успеет перекурить. Она открыла средний ящичек своего рабочего стола, где у нее хранились полплитки шоколада и пачка «Кент-лайтс». Оля похлопала по карманам в поисках зажигалки, потом подняла голову - у ее окошка стояла Вера Григорьевна, старшая смены, а рядом с ней строгий и даже чуть мрачноватый человек в милицейской форме и еще один, с внимательными и подозрительно ласковыми глазами. Тот был в штатском. Сердце Оли вдруг бешено заколотилось - Володя и мальчики задерживались уже почти на полчаса, и первая мысль, прорвавшаяся в ее голове, словно мощный импульс, посланный материнским инстинктом, была: «Что? Что-то случилось?!» Она привстала с рабочего места, опуская сигареты на стол, но Вера Григорьевна выглядела абсолютно спокойной и будничным тоном произнесла:
        - Оленька, сегодня все факсимильные корреспонденции отправляла ты?
        - Да, Вера Григорьевна.  - Ей пришлось два раза сглотнуть, чтобы прогнать ком, подступивший к горлу.
        - Иди сюда, девочка.  - Вера Григорьевна почему-то всегда обращалась к своим подчиненным именно так.  - Тут товарищи,  - и она сделала внушительную паузу, что должно было означать: мол, сама понимаешь, товарищи из компетентных органов,  - интересуются насчет одного факса.
        У Оли сразу отлегло от сердца, и потом она увидела, что в глубине зала появился Володя. Он вел мальчиков за руки. Оля улыбнулась, добродушно взглянула на визитеров и уже деловым тоном произнесла:
        - Да, конечно. Что вас интересует?
        За целый день у нее было всего семь клиентов, и они отправили только девять факсов. Поэтому, что бы ни интересовало «товарищей из компетентных органов», у Оли проблем с этим не возникало. Как говорится - нет вопросов.
        Вообще-то Олю никогда не интересовало содержание отправляемой корреспонденции, она лишь принимала листки, вставляла их в факсимильный аппарат, нажимала клавишу «старт» и рассчитывалась с клиентами. У нее была очень неплохая память, однако за столько лет работы, когда в течение смены мелькали десятки лиц, вырабатывалось то, что кто-то из Олиных коллег назвал «рефлексом зрительной забывчивости». Такое происходило не только с ней. И как-то ей попалась научно-популярная статья на подобную тему. Выходило так, что это была своеобразная самозащита мозга: когда массив зрительных образов оказывался слишком уж большим, портреты бесконечно мелькающих людей ненадолго запечатлевались в оперативной памяти и быстренько оттуда стирались, высвобождая место для новых. Там же Оля прочитала, что нечто подобное наблюдается у представителей некоторых других профессий, например, у дикторов телевидения. Только у тех притупляется память на воспринимаемый текст - еще бы, за день они выдают такое количество информации, что, запоминай они все надолго, глядишь, и крыша поедет. Поэтому, когда Оле показали один из отправленных
ею сегодня факсов и попросили описать внешность отправителя, она почувствовала вполне понятные затруднения. Однако факс оказался действительно необычным, и Оля вспомнила, что мельком взглянула на него несколько часов назад. И… на отправителя, улыбнувшись ему, когда протягивала квитанцию и сдачу мелочью, чтобы в следующую минуту о нем забыть. Человек в штатском с внимательными и подозрительно ласковыми глазами очень мягко и настойчиво сообщил, что он нуждается в Олиной помощи. Очень нуждается. Может, была в нем какая-либо особенность? «Ну Боже мой,  - подумала Оля,  - я им что - фотоаппарат? В мои обязанности не входит запоминать каждого клиента. Хотя, конечно, их было сегодня всего семеро».
        И все-таки она постаралась им помочь. Да, это был пожилой улыбчивый мужчина, вроде бы… в очках, да, точно в очках… Седые волосы, но… в нем не было ничего, за что зацепиться глазу, обычный… Никаких особенностей. Оля даже не уверена, сможет ли она его узнать, покажи ей фотографию. Хотя, конечно, сможет. Только если ей покажут фотографию сегодня, а не через несколько дней, когда его черты в веренице лиц сотрутся окончательно. Но такой фотографии у них не имелось.
        - Постарайтесь вспомнить еще что-нибудь,  - попросили ее.
        - Ну говорю же вам - пожилой мужчина, совершенно обычный. Ну может, представительный такой.
        - И часто вы пересылаете подобную корреспонденцию?
        - Да нет, в основном документы. Бывает, какие-то графики… Я, думаете, смотрю?..
        - А тут фотография…
        - Ну да, так в основном студенты шутят. А здесь пожилой мужчина… А… что-то случилось?
        Ей не ответили. Снова мягкая улыбка:
        - Если все же о чем-либо вспомните, свяжитесь с нами, пожалуйста. Вот по этому телефону.
        Оле протянули карточку. Там был номер телефона и имя - Петр Григорьевич Новиков. И больше ничего.
        «С Петровки небось»,  - подумала Оля, пряча карточку в верхний ящик стола.
        И они ушли.
        Володя и дети уже давно ждали ее - словом, было пора, но Оля вдруг почувствовала, что ее распирает любопытство. И больше всего она сейчас хочет раскрыть телефонную книгу и по номеру определить, куда все-таки был отправлен этот необычный факс. Оля ощутила, что совсем рядом, в двух шагах, существует тайная жизнь, какие-то пожилые мужчины отправляют странные корреспонденции, а потом приходят люди с Петровки… Володя раскроет рот от удивления, не говоря уже о подругах. С другой стороны, лучше держаться от всего этого подальше. Однако ничего не произойдет, если она все же откроет телефонную книгу и удовлетворит свое любопытство.
        Ощущая какое-то незнакомое ей азартное волнение, она начала листать книгу: сначала междугородный код. Вот эти-то цифры она знала наизусть - память на цифры у нее была великолепная,  - это код Ростова-на-Дону. Дальше - область. Код города. Палец Оли двинулся снизу вверх по раскрытой странице. Вот, нашла. Небольшой город под Ростовом. Батайск. Дальше следовали цифры зуммера, «двойки», дополняющие местный телефон до семизначного, и сам номер телефона. Оля перевернула страницу - чужие тайны, сплетни, умозаключения и этот незнакомый волнующий азарт. Оп! Палец Оли остановился.
        - Я так и знала,  - прошептали ее губы.
        Оля не очень понимала, что именно она «так и знала», однако теперь была убеждена - дельце здесь явно не чисто.
        Это был телефон Батайского управления внутренних дел. И необычный факс ушел именно туда.
        Оля захлопнула справочник. Ладно, пора уже, дети и муж заждались. И ей будет что рассказать. Только сейчас она поняла, что подобный факс, отправленный в такое место, действительно выглядит очень необычным. Оля еще раз бросила взгляд на листок. Интересное получается дело. Значит, из Батайска этот факс вернулся на Петровку (по крайней мере она думала, что это была Петровка), переполошил там людей. И вот они заявились на Центральный телеграф, откуда все и началось. Интересное дело.
        Это была фотография молодой женщины в деловом костюме. Пожалуй, стоило признать, что эта женщина очень красива. Она спускалась по лестнице. Факс бегал туда-сюда, но фотография все равно была отчетливой. Интересная молодая женщина. Деловая - в руках папочка. Видимо, куда-то торопится и на фотографа вовсе не смотрит. За ее спиной вход в роскошное офисное здание. Большие буквы по всему фронтону: «Группа “Континент”». Уж кто-кто, а Оля наслышана об этом «Континенте». И очень странная приписка внизу листа: «Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают».
        Крайне странная приписка, а вкупе с тем, что этим факсом заинтересовались люди с Петровки…
        Что все это могло значить? Что за тайну скрывал в себе этот листок бумаги?
        И как жаль, что Оля все же не запомнила внешности отправителя. Интересная молодая женщина, странная приписка, факс бегал туда-сюда, и отправили его с Центрального телеграфа. Зачем? Уж это она знала лучше многих. Такой пожилой представительный мужчина явно мог воспользоваться другим, бесплатным, факсом, находящимся у него дома или в офисе кого-нибудь из своих знакомых. Поэтому выходило, что телеграфом воспользовались с единственной целью - чтобы сохранить анонимность и чтобы было невозможно отследить адрес отправителя.
        - Вот тебе на!  - негромко проговорила Оля.  - Все понятно.  - Она смотрела на листок. Чем тебе не детективная история?
        И тут ее словно кольнуло в сердце, и какая-то пелена перед глазами растаяла. Была, была особенность, о которой Оля вспомнила только сейчас. Нет, не лица, для нее часто одинаковые, а некоторую особенность, которую глаза видели, да она не поняла, которую она заметила, но удивиться и осознать ее не успела. И так бы все и осталось, если бы не визит этих людей с Петровки. А теперь она вспомнила. Руки! И лишь теперь пришло запоздалое удивление увиденному несоответствию. Конечно, руки у многих людей, особенно если они музыканты или кабинетные работники - словом, белоручки, стареют позже всего остального. Этот пожилой представительный мужчина был явно из белоручек. Оля заметила это, протягивая ему квитанцию и мелочь. Но сейчас ей показалось, что в свете этого визита с Петровки важнее кое-что другое. У пожилого представительного отправителя загадочного факса были красивые, может быть, холеные, но главное - молодые руки. Достаточно крепкие, как у мужчины в самом расцвете сил.
        Оля уставилась на пустое окошко, где несколько часов назад она видела эти руки. Молодые руки у пожилого человека. Было ли это важной отличительной особенностью? Молодые руки у пожилого человека. Ну и что, просто человек следит за собой. На столе лежала карточка с телефоном. Петр Григорьевич Новиков. Теперь уже она была убеждена, что приходили точно с Петровки. Позвонить? И что?! Рассказать про руки? Ее поднимут на смех - бабьи бредни, тоже мне, вспомнила отличительную особенность. Оля еще какое-то время смотрела на телефон, карточку и пустое окошко. Она соприкоснулась с тайной. Сегодня что-то произошло, что-то совсем другое, непохожее на рутину повседневности. Но надо ли это ей, матери двоих детей? Нет, конечно! И что она могла сделать - позвонить, чтобы ее подняли на смех? Ей ведь спасибо не скажут, а неприятностей она нажить сможет - мало ли что…
        И Оля начала собирать вещи со своего рабочего места. Все уже, хватит, действительно лучше от греха подальше.
        Она решила не звонить, но карточку с телефоном Петра Григорьевича Новикова положила в свою сумочку. На всякий случай. Вдруг она вспомнит что-нибудь более существенное, чем красивые молодые руки у пожилых отправителей загадочных факсов?..
        Володька, конечно, обалдеет, когда она ему все расскажет. И в крайнем случае на Петровку она сможет позвонить и из дома.
        Оля приняла решение. Она оставила рабочее место и направилась к ожидавшим ее мужу и детям. Но даже если бы она приняла другое решение и позвонила прямо сейчас, вряд ли этот звонок успел бы что-либо предотвратить. Для Оли и тех, кого она считала «людьми с Петровки», время уже было упущено. Как и для некоторых других людей, вовсе не догадывающихся о существовании Оли с ее сомнениями и плохой памятью на лица. И честно говоря, ей очень повезло. В том, что не удалось запомнить внешность отправителя более досконально, присутствовала огромная доля везения. Это действительно было удачей. Но так Судьба распорядилась не для всех. Не все оказались такими везунчиками, как телеграфистка платной факсимильной связи, принявшая в этот день - несмотря на то что ее распирало любопытство - единственно правильное решение: оставить этот загадочный факс в покое и держаться от греха подальше. Не все… Кому-то повезло меньше. Значительно меньше.
        5. Пропавшая минута
        В роковой день, когда произошло то, что газетчики и прочие масс-медиа нарекли «черной свадьбой», командир отряда милиции особого назначения Павел Лихачев выполнил приказ. Он сделал только это, и с него взятки гладки. Он дождался обещанной ему второй части инструктажа - теперь-то он подозревал, что она была главной, только теперь поздно что-либо подозревать - и выполнил все в соответствии с полученными инструкциями. Так в чем же дело? Почему он все это время казнит себя, а его подчиненные отводят глаза?
        По большому счету Паша всегда был лишь великолепным исполнителем - приказы отдавали другие. Такова была их служба. ОМОНу ставилась задача (а отряд Паши всегда считался элитным), и ОМОН обязан был с ней справиться. Так было всегда. Так было и в Чечне, и в других местах, потому что приказы не обсуждают. Даже несмотря на то что порой эти приказы отдают люди безответственные, порой - некомпетентные, а чаще всего - преступные. Паша и бойцы его отряда уже привыкли, что спецподразделениями прикрываются все, кому не лень, списывая на них собственные неудачи и просчеты. Да, привыкли, и пытаться своими силами менять что-либо в таком порядке вещей - то же самое, что воевать с ветряными мельницами. Паша никогда не собирался воевать с ветряными мельницами: менять порядок вещей - это действительно дело политиков.
        Так в чем же проблема? Командир группы ОМОНа Павел Лихачев сделал все в соответствии с полученными им инструкциями. В тот роковой день его отряд был передан под командование двух прибывших из Москвы «бобров», которые ему сразу не понравились. Один из них назвался майором Гриневым (а Паша тогда подумал, что если это так, то сам он - Петр Первый), второй вообще предпочел сообщить только фамилию. Паша немедленно вычислил контору, которую оба «бобра» представляли. В его семье потомственных сотрудников органов внутренних дел эту контору не жаловали, но, опять же, приказ есть приказ - Паша слышал, что из Москвы была получена какая-то важная оперативная информация. Пока ее проверяли, его отряду был отдан приказ выдвинуться к загородному особняку Лютого, где уже собирались гости, а через некоторое время должна была начаться эта самая свадьба. Отряд усилили прибывшей вместе с московскими «бобрами» группой спецназа, только теперь-то Паша знал, что это были снайперы. Они держались отстраненно, на контакт почти не шли, совсем не так, как это бывало в сводных отрядах, когда люди, которым предстояло выполнять
общую задачу и идти вместе под пули, вовсе не брезговали знакомством. Они были немногословны, правда, вежливы, но иногда в их репликах, а скорее в уголках их глаз Паше чудилась какая-то неприятная надменность. А если говорить точнее - какая-то насмешливая надменность. Господи, к чему теперь пытаться все это анализировать?! Просто эти люди знали, зачем пришли. Теперь и Паша знал, что это так. И бойцы его отряда тоже. А его выставили крайним. Его развели, или его подставили - плевать на термины. Потому что им прикрылись и выставили его самым последним дураком. Именно поэтому его подчиненные отводят глаза. Именно поэтому вот уже который день Паша не находит себе места.
        Вторая (а по сути - главная) часть инструктажа была проста, и Паша выполнил ее со скрупулезной точностью. Отряд Паши был выдвинут в сосновый бор, отделяющий ограду дома Лютого от реки. Между кромкой леса и оградой находилось открытое пространство. Им было приказано оставаться в лесу и не двигаться с места ни при каких обстоятельствах. Это и была, собственно, вторая часть инструктажа. Он мог предпринять какие-либо действия лишь по личному приказу старшего. Старшим являлся майор Гринев. Что бы ни произошло, Паша должен оставаться на месте до специального приказа. И в этом не было ничего странного, ничего неожиданного - вертикаль она и есть вертикаль. Совершенно обычный приказ, если не учитывать того факта, что ему не раскрыли полностью задачи и не захотели делиться полученной оперативной информацией. Правда, тогда Паша почувствовал, что это дельце попахивает дерьмецом, но все же приказ был абсолютно нормальным.
        Сейчас он так не считал.
        Так или иначе, Павел Лихачев получил инструкции, его отряд остался охранять от кого-то именно эту часть соснового бора, а прибывшая из Москвы группа спецназа (снайперы!) во главе с майором Гриневым двинулась вдоль кромки леса в обход, к задней стороне ограды особняка Лютого.
        До взрыва оставалось не больше двадцати минут. Только ни Паша, ни кто-либо из его отряда вовсе не догадывались о том, что может произойти взрыв.
        Существовала еще одна проблема. Приказ не двигаться ни при каких обстоятельствах Лихачев получил лично, никто из бойцов его отряда этого приказа больше не слышал. Майор Гринев отвел его в сторону, так просто, вроде бы поболтать о разных пустяках. Они поговорили о фильме «Держись, братан!», об исполнителях главных ролей, родственниках Лютого, молодоженах, и Гринев даже вывел Пашу на душевный разговор о детях, и, как бы ненароком, Паша получил вторую часть этого инструктажа. Ситуация была совершенно штатной, а инструктаж - вполне обычным. Ему и в голову бы не взбрело потребовать письменного приказа.
        Павел Лихачев думал о том, что его элитное подразделение - собственно говоря, докатились!  - вынуждено охранять сходку какой-то братвы. Он не имел бы ничего против, если б эти обнаглевшие криминалы, выстроившие свои особняки практически рядом с правительственными резиденциями, перебили друг друга.
        - Вор должен сидеть в тюрьме!  - любил повторять Паша фразу из известного фильма, а затем, с жестким блеском в глазах, мог негромко добавить:  - Или - лежать в земле.
        Так что Паше и в голову не могло прийти просить письменного приказа, все как обычно…
        Сейчас же, по истечении некоторого времени, он с ощущением какого-то неприятного холодка внутри понимал, что все было вовсе не как обычно.
        Отряд Паши занял позицию, от которой и до главных ворот дома Лютого, и до задней ограды, куда выдвинулся майор Гринев, было одинаковое расстояние. Сейчас, по истечении некоторого времени, он предполагал, что даже это было сделано неспроста. Более того, обычная рутина и неразбериха в тот день существовали для кого угодно, только не для человека, представившегося майором Гриневым. Тот просто, словно невидимый дирижер, скрытый темнотой притихшего зала, умело всем воспользовался. И неразберихой, и им, Пашей, и подразделением ОМОНа. Перестраховщиком Севостьяновым и даже… Лютым, выставившим их вон с порога собственного дома. Так думал Паша, и он очень бы хотел ошибиться. Все это было мутным и темным. Командир отряда милиции особого назначения Павел Лихачев с гораздо большим удовольствием бы считал, что тут вовсе не присутствовало злого умысла, а так все вышло случайно. Что даже и для Гринева подобный исход событий оказался полной неожиданностью, по старой доброй формуле: «Хотели как лучше, получилось как всегда».
        Потому что в противном случае Павлу пришлось бы признать, что он обладает очень неприятным знанием
        ПРЕДЧУВСТВИЕ, КОТОРОЕ СБЫЛОСЬ?
        о том, что группа снайперов во главе с майором Гриневым приходила в этот день вовсе не для охраны свадьбы. И вовсе не для охраны спокойствия респектабельных жителей окрестных особняков от неожиданных действий гостей криминального авторитета Лютого. Это знание было простым и ясным, словно ты глядишь в черноту омута сквозь прозрачный слой воды. И видишь там, у самого дна, темные тени и понимаешь, что смотреть дальше уже нельзя - что-то таящееся там, внизу, под тенями, заметит тебя и уже не отпустит, поэтому лучше побыстрее отвести взгляд. Они всё знали заранее: подразделение снайперов во главе с Гриневым приходило в тот день с такой же простой и ясной, как взгляд из омута, целью: ликвидировать группу киллеров, после того как она закончит свое дело, закончит бойню на свадьбе в доме Лютого. Командир ОМОНа Павел Лихачев послужил им лишь прикрытием да еще помог в этом деле. И самое дикое заключалось в том, что податься Паше с этим своим знанием было абсолютно некуда. И это еще только начало. Потому что один из киллеров уцелел.
        - Лихачев, не высовывайся,  - сказал ему майор Гринев, перед тем как увести свою группу к задней стороне ограды особняка Лютого,  - а то начальство чего-то нервничает. Заметят - позвонят, опять поедешь домой. Имеется оперативная информация, что там,  - он указал в сторону дома Лютого и говорил громко, чтобы его слышали все,  - может что-то произойти. Если нас опять вернут, а там не дай Бог чего, то, сам понимаешь, по головке не погладят. Ладно, удачи.
        И они ушли.
        И только теперь, анализируя этот день, Павел понял, что он не повторил вслух вторую часть инструктажа (ту самую, которую Гринев дал Паше, отведя его в сторону)  - находиться здесь, на весьма приличном расстоянии от дома Лютого, взять под контроль этот сектор ограды и ничего не предпринимать до особого распоряжения.
        - Лихачев, возможны гости по вашему направлению,  - сказал ему Гринев,  - поэтому сиди, не высовывайся и жди, что бы ни произошло. Пока не получишь приказа.
        Но никто из бойцов его отряда подобной фразы от майора Гринева не слышал. Возможно, это была случайность, и за этим ничего не стояло. Паше бы очень хотелось считать, что это было так.
        Через двадцать минут произошел взрыв. Через двадцать минут все самые худшие Пашины предчувствия начали сбываться с немыслимой быстротой.
        У Паши в подразделении служил один малый по фамилии Завьялов. Хороший боец, но со странностями. Завьялов симпатизировал Русскому Национальному Единству. В этом не было ничего странного - многие ребята различных силовых ведомств, да и офицеры Министерства обороны, кто тайно, а кто и явно, симпатизировали РНЕ. Но Завьялов почитывал очень странную литературу, причем с карандашом в руках. Народ, в принципе, его за это уважал. Правда, сами-то мужики, если выпадало свободное время, увлекались боевиками и детективами - Доценко, Корецкий, Маринина… Завьялов же читал всякие мудрости. В том числе и Фридриха Ницше. У него были две большие книги сочинений Ницше и один маленький томик афоризмов. Читать Ницше было тяжело, Паша попробовал, да отложил. Однако признал, что это, конечно, мощный автор. Паша так и сказал: «Мощный автор», но потом вернул Завьялову книжку и почему-то чуть виновато улыбнулся. Но отдельные фразы его очень даже заинтересовали. Они были яркими и точными и без всякой лишней лабуды, сам бы лучше не сказал. Завьялов их подчеркивал карандашом прямо в книге. Некоторые Паша запомнил. И с
удивлением обнаружил, что сослаться на них в беседе порой бывает очень даже полезно. Одна из подчеркнутых фраз запомнилась особенно. Он сам думал так же, только сформулировать этого не мог. А вот Фридрих Ницше - смог!
        «Если долго всматриваться в бездну, бездна начинает всматриваться в тебя».
        Так сказал Фридрих.
        Ярко и точно. Мощный автор. Без всякой лишней лабуды.
        Сейчас Паша всматривался в бездну.
        ОНИ ВСЁ ЗНАЛИ С САМОГО НАЧАЛА.
        Они приходили с единственной целью - ликвидировать группу киллеров, после того как те выполнят свою работу. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.
        В тот день Паша оказался не единственным человеком, которого так серьезно подставили. Кого-то подставили гораздо серьезнее, можно сказать - смертельно.
        И когда, уже после заминки, подразделение Паши все-таки оказалось на месте событий, и там был сущий ад с разорванными взрывом человеческими телами, и обезумевшие от ужаса люди метались под градом перекрестного огня, снайперы майора Гринева с хладнокровным спокойствием расстреливали начавшую отходить группу киллеров, переодетых в официантов. А подразделение Паши послужило хорошим прикрытием, антуражем и декорацией всего мероприятия. Вот и все.
        Просто великолепно. Здорово.
        Свинцовый дождь должен был смыть все следы. Но одному из киллеров удалось уйти.
        Что-то в самой глубине бездны колыхнулось. И… заметило Пашу.
        Когда прогремел взрыв, он даже не сразу в это поверил. Средь бела дня, черт побери! Может, там что-то случилось со свадебными фейерверками? Однако еще не улеглось эхо от взрыва, а на свадьбе неслась бешеная стрельба и панические крики гостей. Какой тут к черту фейерверк… Все подразделение Лихачева смотрело на дом Лютого и - на своего командира. Люди ждали приказаний к немедленным действиям.
        - Ну ни хрена себе,  - протянул Завьялов.
        - Оружие к бою!  - отрывисто произнес Павел. Но он получил четкие указания, поэтому вторым его приказом было:  - Укрыться!
        Он посмотрел на ограду дома - вот и начали сбываться его самые дурные предчувствия. Дело уже воняет не просто дерьмецом. «Какое к черту «укрыться»?  - подумал Паша.  - Надо немедленно выдвигаться туда».
        Но вслух он произнес:
        - У меня приказ стоять здесь.
        Завьялов бросил на него какой-то странный взгляд, в котором словно читался вопрос: «Ты что, оправдываешься, командир? Не валяй дурака!»
        Сухой треск выстрелов, высоко в кронах деревьев перепуганный галдеж птиц… Время, время, сейчас оно растягивается, становится бесконечным, и все, что тебе надо сделать, ты должен сделать сейчас. Потому что потом время становится водой, минувшей, утраченной…
        Портативная рация шведского производства работала в режиме «симплекс», что означало попеременно либо прием, либо передачу. Во время «приема» из рации доносились эфирные шумы, во время «передачи» нужно было утопить клавишу, и шумы прекращались, рация становилась передатчиком. Существовал более прогрессивный режим связи, «дуплекс», когда были возможны одновременно «прием» и «передача». Да что говорить - существовали намного более прогрессивные средства связи. Но сейчас, при этих расстояниях, простенькая шведская рация (выпущенная, к слову, уже очень давно) с режимом работы «симплекс» была в состоянии обеспечить приличную связь.
        Паша немедленно вызвал майора Гринева. Он использовал его кодовое имя, назвал себя, произнес слово «прием» и отжал клавишу. Пошли какие-то помехи. Павел повторил всю процедуру. Это опять не дало результата. Он поднял голову - майор Гринев находился сейчас с противоположной стороны ограды, вне прямой видимости, но до него не так далеко - эта рация «пробьет» три таких конца. «Мать твою»,  - произнес Павел. Отряд стоял в лесу, укрытый прохладной тенью сосен, но на лбу у него выступили капельки пота. Одна из них побежала вниз, совершая свое путешествие до переносицы.
        К множеству одиночных выстрелов присоединился лязг автоматной очереди. Били из «калашникова», Павел постарался сейчас не реагировать на этот звук. Он лишь до скрипа сжал зубы.
        - Прием, мать твою! Где ты, майор Гринев, прием!
        Паша извлек свободной рукой вязаную шлем-маску, протер ею лоб, быстрым движением натянул маску на лицо.
        «Прием!» Все подразделение уже в масках. Они готовы к немедленному реагированию. Они готовы выполнять быстрые и четкие приказы Паши.
        - Командир,  - начал Завьялов,  - этот… Надо идти.  - Он кивнул в сторону дома Лютого и добавил:  - Паша.
        Лязг короткой очереди автомата Калашникова повторился. Потом выстрелов стало значительно больше, и Паша подумал, что это, возможно, пришла в себя дезорганизованная взрывом охрана. Он крепко выругался вслух. Снова утопил клавишу на рации:
        - Прием! Прием!
        Но эфир был пуст.
        Паша немедленно переключился на резервную волну и в режиме приема услышал только обрывок фразы: «… где этот мудак?»
        Затем с резервной частоты ушли. (Тогда, в тот безумный момент, все это казалось нелепым недоразумением, сейчас же, вглядываясь в бездну, Паша видел совсем другой рисунок.)
        Лихачев продолжал отжимать клавишу, продолжал вызывать Гринева: «Прием! Прием!» Потом неожиданно связь наладилась, даже эфирные шумы начали звучать немного приглушеннее. В бешенстве голос майора Гринева ревел:
        - Лихачев, куда делся?! Мать твою!
        - На связи,  - спокойно произнес Паша, потом добавил слово «прием» и отжал клавишу.
        - Прием, мать твою!  - Голос майора Гринева прозвучал с издевкой.
        Весь отряд находился здесь. Все его подчиненные были свидетелями этой любезной радиобеседы. Служебная вертикаль. Элементарное хамство, прикрытое понятием «субординации», но… это все потом. Это все не важно.
        - Какого хера ты там торчишь, Лихачев?! Омудел, что ли?  - Голос майора Гринева, казалось, захлебывался в бешенстве.
        - Выполняю ваш приказ,  - ответил Паша. Он продолжал говорить спокойно, правда, для этого ему пришлось дышать глубже, но он продолжал говорить спокойно.
        - Какой на хер приказ! Смотри, что творится у тебя под носом! Мудило! Тебе что, е… твою мать, совсем мозги отшибло?!
        Паша не мог его прервать, режим «симплекс» - либо «прием», либо «передача»… Он лишь сильнее заскрипел зубами. Толя Завьялов сейчас смотрел на него, в его глазах мелькнула какая-то странная искра. Но Гринев прервал сам себя, перейдя на «прием». Паша выждал долю секунды - все, он был спокоен, он мог контролировать свое внутреннее состояние, и его внутреннее состояние не имело сейчас никакого значения в сравнении с тем, что творилось за оградой дома Лютого.
        - Товарищ майор,  - ровно произнес Паша,  - жду ваших указаний. Прием.
        - Троих на главных вход, остальных сюда, бегом! Как понял меня? Прием.
        - Понял вас. Прием.
        - Все. Бегом. Конец связи.
        Но через несколько секунд, когда Паша со своим подразделением уже двигался кромкой леса к задней стороне ограды, майор Гринев снова вызвал его. Он сообщил оперативную информацию. Выходило так, что майор сориентировался на месте. Дом Лютого подвергся нападению группы киллеров. Всех валить на землю. Если кто сопротивляется - огонь на поражение. Потом он опять произнес:
        - Конец связи.
        Лязг автоматных очередей и множество сухих одиночных выстрелов были ему ответом.
        И все же в тот день командир отряда особого назначения Павел Лихачев оказался не единственным человеком, которого так серьезно подставили. Сейчас, вглядываясь в бездну, Паша уже знал это наверняка. Да и не только Паша. Еще вечером того же дня Толя Завьялов подошел к нему и негромко сказал:
        - Мне плевать, что эта мразь поубивала друг друга. Все эти криминалы с их разборками… Пена, накипь. Их надо давить, уничтожать! Плевать! Но тебя эта сучья тварь здорово подставила. Этот майор… Советую тебе серьезно подумать на эту тему, Паша.
        И снова в прозрачных глазах Завьялова блеснула какая-то странная искра.
        Спасибо тебе, Толя Завьялов, почитывающий Ницше и симпатизирующий РНЕ, за заботу, только куда уж серьезнее? В твоей же книжке, Толя, все и написано… Серьезнее некуда.
        Павел Лихачев не знал точно, сколько времени выиграл майор Гринев, забавляясь с ним в эти радио-«кошки-мышки», а потом засоряя эфир ругательствами в его адрес. Вряд ли более одной минуты. Скорее всего не больше. Только этой минуты хватило, чтобы дать киллерам закончить их работу, а потом приступить к своей работе. К тому единственному делу, ради которого прибыл майор Гринев с группой снайперов. Свинцовый дождь должен был смыть все следы. Но одному из киллеров удалось уйти.
        Что-то в самой глубине бездны колыхнулось.
        Поэтому, когда средь бела дня рядом с продовольственным рынком слепой мужчина, попросивший Пашиной помощи на автомобильном перекрестке, повел себя крайне неожиданным образом, командиру отряда милиции особого назначения Павлу Лихачеву, в принципе, не понадобилось очень много времени, чтобы понять, что все это значит. Единственное, что осталось для Паши загадкой,  - зачем все было делать так шумно? На глазах у многочисленных зрителей (они же впоследствии свидетели) да еще с таким ярким внешним эффектом. Похитить Пашу можно было бы намного проще, тише. Это было для Паши загадкой. Но не долго.
        Бездна начинает всматриваться в тебя.
        Не очень долго.
        6. Пауза
        Запахло медицинским спиртом в смеси с эфиром, стеклянно-металлический звон… Шприц всосал жидкость из ампулы, затем его освободили от воздуха, из тонкой иглы брызнула струйка лекарства, капелька его так и осталась, застыв на острие. У медсестры были малиновые губы на румяном, налитом молочным здоровьем лице, очки в тонкой изогнутой оправе, широко распахнутые глаза, за влажными искрами которых таяли сладострастные сновидения. Имелся еще ладно скроенный белый халатик, при взгляде на который почему-то вспоминалось слово «будуар»; халатик этот контрастировал с загорелыми ногами какой-то вовсе не медицинской длины. Вообще она больше всего походила на актрису незамысловатого эротического видео, притворяющуюся медсестрой.
        - Это кефлекс,  - произнесла медсестра своим детским голосом, в котором странным образом смешивались заботливое участие и непоколебимость.  - Американское лекарство. Чистейший пенициллин.
        Медсестру звали Любой. В загородный дом ее привезли неделю назад, и с тех пор она жила здесь. Через день приезжал врач. Он наблюдал положительную динамику у обоих своих пациентов, умел молчать и получал за свои визиты огромные деньги.
        - Вам нужен покой, больной. При таком ранении,  - сказала медсестра и улыбнулась.  - Вы прямо как маленький…
        Да, Игнату Воронову был необходим покой. Некоторое время назад, сначала у лесного озера, где Лютому и Мише Монгольцу удалось остановить чуть было не разгоревшуюся войну, а затем у черной воды Южного порта, ему пришлось сделать несколько резких телодвижений, и теперь его рана опять открылась. Боль была мучительной. Вялая днем, приглушенная болеутоляющими, она усиливалась к ночи, не давая Игнату спать. Однако убойные дозы действительно неплохих лекарств сделали свое дело - уже этой ночью он спал спокойно и не видел никаких изматывающих снов. Дела явно шли на поправку.
        - Слышь, братан, нам некогда болеть,  - заявил Лютый врачу,  - поднимай нас на ноги в авральном порядке.
        - Я же не волшебник,  - удивился врач.  - Я могу лишь помочь организму справиться…
        - Слышь, а я волшебник,  - перебил его Лютый.  - Я могу превратить врача в богатого врача. Найди мне средство. Хоть у африканских пигмеев, хоть у американских евреев. И убедишься, что я волшебник. А волшебников лучше не злить.
        Врач усмехнулся и пожал плечами:
        - Ну в принципе… ну наверное, можно поискать.
        - Вот и поищи.
        Ранения в руку и плечо у Лютого оказались несильными, раны зарубцевались, и скоро уже можно будет снимать бинты, но вот с ногой дела обстояли значительно хуже: ее буквально раздробило взрывом. От колена и вниз глазам предстало кошмарное зрелище: мякоть была превращена в кровоточащую губку, словно отпадающую пластами, которые обнажили раздробленную кость. На ноге сделали несколько операций. Пришлось сшивать не только мышечную ткань, но и сосуды, были применены новейшие хирургические методы, в том числе и по наращиванию костной ткани, и ногу удалось спасти. Это было большим везением. Таким же большим везением, как и то, что все экстренные операции, связанные с хирургическим вмешательством, окончились прежде, чем люди Миши Монгольца вздумали посетить больницу. Но все же Лютому пришлось принимать огромные дозы болеутоляющих на основе кодеина, наркотического вещества, чреватого привыканием.
        - Это кефлекс,  - повторила медсестра,  - ранозаживляющее. Чистейший пенициллин.
        - А укольчик?  - произнес Игнат.
        - Обезболивающее?  - В улыбке медсестры проскользнуло какое-то странное плотоядное понимание.  - Через два часа. Потерпите.
        - Что ж ты, Люб, делаешь?  - усмехнулся Лютый.  - Посадила приличную братву на нормальный кайф, а теперь заставляешь в ломках биться?
        - Что?  - Сестра обеспокоенно захлопала ресницами.
        - Ох ты птенчик мой,  - грудным голосом протянул Лютый,  - женился б на тебе по три раза в день.
        - А я б по четыре,  - пробубнил Игнат.
        - Ох эти ваши шуточки…  - Она слегка покраснела.
        - Я умою тебя лунным светом, заплету в твои кудри цветы…  - шутливо продекламировал Игнат, потом, перестав улыбаться, потянулся за сигаретами.
        - Не слушай его, Любань,  - сказал Лютый.  - Он моей сестре то же самое обещал, а потом по рукам пустил.
        - Как? Что?  - Медсестра смотрела на них обоих.  - Как по рукам… серьезно, что ли?  - Потом усмехнулась:  - Ой, ну вы прямо действительно как маленькие…  - Видимо, для медсестры Любы это являлось исчерпывающей формулой.  - Давайте, больной, поворачивайтесь.
        Игнат лежал на правом, здоровом, боку, а тонкая игла одноразового шприца вошла в его ягодицу, впрыскивая лекарство. Укол был болезненным.
        Эта их старая шуточка про сестру, которую пустили по рукам… У Лютого не было никакой сестры. Совсем недавно у него был брат, единственный и любимый. Да вот уже не за горами сорок дней…
        Укол был болезненным. Лекарство всегда оказывалось горьким. Только Лютый свое лекарство еще не принимал, и Игнат боялся, что месть за брата станет его идеей фикс.
        Стая акул, о которой говорил Лютый… Ему все же пустили первую кровь («…и когда мне пустят первую кровь и вся стая будет готова меня разорвать, мне будет очень нужно, чтобы кто-нибудь меня прикрыл»), и все это вовсе не кончилось. Происходит что-то очень странное, что-то, чему Игнат не мог найти объяснения. Все версии, предлагаемые Лютым, не работают. И прежде всего потому, что ни одна из них не оказывается достаточной, не объясняет всего, что произошло и продолжает происходить. Все версии, накладываемые на события, малы, и при использовании любой из них так или иначе остается некий хвостик, который этой версией не покрывается. С версией «Миша Монголец» - там уже был не просто хвостик, а огромный хвостище. Эта версия после известных событий отпала.
        В версии «Вика и группа „Континент“» тоже есть несколько подобных хвостиков. Даже если не принимать во внимание все, что в последнее время Игнату удалось выяснить об этой пресловутой Вике - ее безупречную репутацию, их с Лютым дружеское расположение и чуть ли не взаимную симпатию… Времена и люди меняются. И одним из печальных последствий этих перемен является то, что подозревать, увы, можно всех. Но даже если не принимать во внимание личных качеств Вики, говорящих не в пользу подобной версии, остается еще пустячок со множеством нулей… У Лютого и мужа Вики имелись некоторые тайные соглашения. Группировка Лютого, в числе многого другого, контролировала один некрупный банк, который служил прежде всего «банком для своих», такой домашней конторой, и через него прокачивались огромные суммы. Эти деньги не являлись, конечно, криминальными - «Континент» в лице своего бывшего президента был все-таки весьма респектабельной компанией,  - но и до конца легальными эти проплаты назвать было нельзя. Не «черные», не «белые», а, так сказать, «серые» деньги. Налоговый пресс, непомерные таможенные пошлины… Лютый
назвал это «тайным моторчиком», без которого в нынешних экономических условиях легальный бизнес просто не смог бы существовать. И естественно, Вика знала об этих суммах. И теперь перед Игнатом открывалась любопытная картина - так или иначе, несмотря на сопротивление некоторых членов совета директоров, «Континент» и альянс «Лютый - Щедрин» медленно шли на сближение. И уже существующий «тайный моторчик» мог в перспективе стать неплохим инструментом для подобного сближения.
        Вот тут и возникал этот самый «хвостик».
        У Лютого осталась очень крупная сумма. «Тайный моторчик». Только эти деньги принадлежали Вике и ее мужу, а не группе «Континент».
        - Понимаешь, Игнат, деньги лежат у меня,  - рассказывал Лютый.  - Много. Мы с Алексеем… Так звали Викиного мужа… Словом, у нас были очень доверительные отношения. С моей стороны еще пара человек об этих деньгах знает.
        - Ты имеешь в виду… что никто в «Континенте» об этих суммах и не догадывался?
        - Нет, догадывался. Один человек. Сама Вика. Но больше никто. Это были их семейные деньги. Как говорится, «что имею, то и введу»…
        - Значит, случись что с тобой…
        - Совершенно верно, брат. Даже если сделать такое предположение, что Вика решила меня «завалить»… Да не, дичь какая-то. Но в любом случае, случись что с Лютым, эти бабки просто-напросто пропадают. Кому потом долги объявлять?
        - Но ты сам говорил, что в последнее время ваши отношения похолодели…
        - Оно и странно.  - Лютый вдруг на мгновение замолчал и как-то растерянно посмотрел на Игната.  - Еще до… свадьбы она меня стала, ну знаешь, сторониться, что ли… Словно ей про меня кто-то дерьма наплел. У нее ведь там тоже много проблем было. Гибель мужа и автокатастрофа… Но потом, на похоронах,  - голос Лютого чуть дрогнул,  - она подходила соболезнования выражать, и знаешь… когда руку мне пожимала, как-то так тепло, что ли… Я тогда решил, что сопереживает человек. Знаешь, о ней очень много хорошего говорят люди. Но у меня с ней никогда особо близких отношений не было, она ж вся рафинированная такая… С мужем ее, с Алексеем,  - да, а с ней, так, ровные, скорее деловые. Но все равно, ее деньги-то у меня. Она ж знала, что я сильно на контакт с «Континентом» рассчитывал, и об этих деньгах не беспокоилась.
        …Хвостик, «тайный моторчик». Даже если, по выражению Лютого, допустить такую «дичь», что в последний момент что-то изменилось, и эта черная свадьба все же заказана «Континентом», то Вике не составило труда прежде извлечь свои деньги. Чуть упредить события. Тем более что это стало бы привычной операцией, не вызывающей никаких подозрений. Перед тем как нечто рушить, следовало спасти все ценное. Как говорится: утром деньги - вечером стулья. «Тайный моторчик».
        Значит, кто-то еще? Кто-то третий?
        Кто-то, отправивший на свадьбу к Лютому киллеров,
        часы, минута, которая пропала
        а затем хладнокровно подставивший убийц, когда те выполнили свою работу. Игнат теперь был уверен в этом наверняка. ОМОН не просто прохлаждался в лесу в течение минуты, которую вряд ли было бы возможно вычислить, если б не случайная пуля, остановившая часы. Киллерам было дано время, чтобы закончить то, зачем они пришли, и эта пропавшая минута оказалась роковой и для них.
        Но одному удалось уйти. И теперь он очень захочет узнать, что же это за случайный наряд ОМОНа оказался именно на маршруте их отхода, когда уже спасительная река и ждавшие на другой стороне реки брошенные автомобили были так рядом. Что это за случайный наряд ОМОНа, уничтоживший шестерых его подельников и открывший огонь на поражение прежде всего по официантам? Вот незадача…
        Рука, вращающая калейдоскоп… Рисунок становился все более зловещим. Игнат Воронов всматривался в бездну и видел там лишь холодные пальцы безумного дирижера, который вовсе не прекратил игру. И у них совсем нет времени, потому что события продолжают безудержно развиваться, а им отводится роль то жертв, то безмозглых статистов. Надо остановить этот бешено раскачивающийся маятник, если это еще возможно. Игнат снова вспомнил своего старого Учителя Цоя.
        Вещи говорят о себе больше, чем кажется.
        Учись видеть. Смотри в глубину.
        За внешним, видимым слоем событий всегда скрывается то, что ты ищешь.
        Игнат никогда не забывал лица своего Учителя. Он помнил преподанные ему уроки. Но… что он может увидеть в этой зияющей тьме? Часы, пропавшая минута, Павел Лихачев - пока их единственная ниточка, единственная зацепка. Остальное - лишь голые умозаключения, не подтвержденные фактами. И вся проблема в том, что, возможно, сейчас, в эту самую минуту, к подобным умозаключениям приходят не только они. А события становятся все более странными…
        Задачей киллеров, безусловно, являлось уничтожение альянса «Лютый - Щедрин». Задача оказалась выполненной, и тот, кто заказал эту черную свадьбу, избавился и от самих киллеров. Почему же тогда все продолжается? Зачем? Для чего кто-то пытался столкнуть Лютого и Мишу Монгольца? Что там за тонким мутным слоем на поверхности воды? Что происходит в темноте, в которую ведут тайные нити?
        Вопросы, вопросы… А если… Игнат неожиданно ощутил что-то странное, словно отпали какие-то шоры. Словно он был уперт в решение сложной задачи, а все, что надо было сделать,  - это переместить взгляд. Сменить ракурс. Но ведь… Черт побери, но тогда получается, что решение следует искать совсем в другом месте. И нет никакого безумного дирижера, все проще, лаконичнее.
        А если… Если предположить, что события не подчинены одной логике? А? Предположить существование нескольких игроков? Ведь тогда вся картинка совершенно меняется.
        Он вдруг почувствовал, как капелька пота прокатилась по его лбу. Духота, будет дождь… Капелька пота. Игнат смахнул ее. Несколько игроков.
        Это должен был увидеть Игнат в зияющем мраке? Это он искал?
        Вот они - ночные охотники.
        Акулы нападают стаей, но действуют каждая за себя. И у того, кто все это затеял, что-то пошло не по намеченному плану? Можно такое предположить? И тогда раскручивать клубок надо совсем с другой стороны.
        Игнат Воронов извлек сигарету «Кэмел» из измятой пачки и посмотрел на далекие сосны. Их потемневшие кроны тревожно шелестели в ожидании приближающейся грозы. Игнат прикурил от газовой зажигалки и какое-то время наблюдал за тоненьким язычком мечущегося на ветру огня. Потом убрал палец с клапана, огонек потух. Снова перевел взгляд на тревожные кроны далеких деревьев. Беспокойные крики множества птиц, восторг и страх природы перед надвигающейся бурей.
        Эта стая акул вовсе не ушла. Она продолжает ходить кругами. Она невидима, но тревожное ощущение беды говорит о том, что она здесь. Где-то рядом.
        7. Возвращение
        Наконец-то все это закончилось. Не было больше белой маски из трепещущих простыней, да и звука климпс-климпс, звука перебираемых стекляшек, больше не было. Калейдоскоп прекратил свое вращение, и темное безумие новых узоров не ждало ее больше. Она находилась в больнице, в просторной и светлой клинике, где под окнами юной зеленью распускались липы, наполняя воздух ни с чем не сравнимой весенней свежестью.
        Темные пещеры закрылись, и где-то там, по ту сторону тьмы, осталась сиделка с широко расставленными капризными глазами и странным требованием называть ее Аллой.
        Теперь она находилась под опекой совсем других людей, ласковых и заботливых. Она не знала точно, как называется эта клиника, но ведь это не важно. Важно совсем другое: теперь ее могли навещать близкие, и теперь рядом с ней были дети, ее кудрявые близнецы, от смеха которых воздух вокруг радостно звенел.
        Вика и Леха маленькие.
        И ее сердце наполнялось нежностью и светлой благодарностью за то, что это было так.
        В кресле напротив сидел Андрей, ее верный добрый Андрей, и читал «Тропик Рака». Лехе нравился Генри Миллер, а «Тропик Рака» была одной из любимых его книг, и, быть может, читая ее, Андрей пытался сделать Вике приятное.
        Дорогой, милый, добрый, славный Андрей, стоит ли стараться сделать ей приятное? Что может сравниться со счастьем находиться рядом со своими детьми, знать, что они бодры и здоровы, и слушать их деловитое лопотание? Нет-нет, Вика никогда бы не стала претендовать на большее, даже и не думайте. Спасибо за это самое большое счастье.
        Свет, много света.
        Она, конечно, лежит в палате не одна. И это очень хорошо. Ей вовсе ни к чему отдельная палата. С людьми веселее.
        С ней в палате находится еще одна женщина, только почему-то ее кровать отставили очень далеко. Вика не помнила, когда она познакомила эту женщину со своими чудесными близнецами, но находилась в уверенности, что сделала это.
        Лехи нет. И уже никогда не будет. Но она примирилась с этим фактом. Она нашла в себе силы. Он останется в ее снах и в сердце, и уже никакого мужчину на свете она не сможет так любить. Но она примирилась с этим.
        Вика и Леха маленькие стали смыслом ее жизни. И ее любимый, единственный ее мужчина остался не только в снах и не только в сердце - он остался в них. В их маленьких носиках, в их карих глазках, в их нежных ротиках и чудных кудряшках.
        Мои любимые, мои чудесные.
        Только что они бегали по палате, а сейчас отправились с няней в коридор. Зачем? Гулять? Но к чему эти тревоги? Все теперь находится в надежных и заботливых руках. Только не забыли ли они соски? Пустышки? Вика-маленькая вот-вот откажется от соски, она все чаще выплевывает ее в последнее время, а вот Леха пока без соски не обходится.
        Кресло Андрея скрипнуло. И только сейчас Вика обратила внимание, что по бокам этого кресла расположены спицованные, словно велосипедные, колеса. Ну зачем он уселся в инвалидное кресло, что за нелепость? Не стоит шутить такими вещами. Вовсе не стоит. Андрей ей улыбнулся своей хорошей, открытой улыбкой и снова углубился в чтение.
        Ну, все правильно. Ведь Вика знает, что сейчас они ждут папу. С папой все уже хорошо («Что за беспокойство, Вика, я быстро от всего оправился, заживает как на кошке»), и теперь он придет навестить ее. И быть может, она немножко всплакнет на его груди. Совсем немного. Ведь от слез становится легче, поэтому чуть-чуть можно.
        Вика повернула голову и посмотрела на свою соседку по палате. Она заметила, что кровать той, второй, больной украшена какими-то разноцветными ленточками. Много-много ленточек, какой-то нарядной карнавальной мишуры. Вот странно, зачем это ей?
        У Викиной соседки были очень красивые волосы. Тяжелая, волнистая копна, такая же, как у нее самой. Видимо, сейчас она спала, но как-то уж очень тихо, Вика даже забеспокоилась. Словно ее соседка закуталась в сон, как в кокон, и ждала пробуждения. Но Андрей, видимо уловив ее беспокойство, покачал головой - все в порядке. Конечно, с соседкой все в порядке, единственное непонятное чувство: Вика никак не могла вспомнить, кого она ей напоминает. И еще она слышала какие-то шлепающие звуки в коридоре, как будто по полу били мокрой тряпкой.
        Кресло Андрея скрипнуло (черт побери, кресло-то, наверное, стоило смазать!), он улыбнулся ей: все в порядке.
        Шлепающие звуки в коридоре - они не причинят вреда бегающим там близнецам? Но ведь Андрей только что покачал головой: все в порядке.
        Вика прикрыла глаза и услышала слово «нарозин». Вернее, она услышала целую фразу из совсем недавнего и такого пугающего прошлого: «Под действием нарозина». И она даже узнала голос и вдруг поняла, что единственным постоянным атрибутом этого голоса была тщательно скрываемая капризная надменность. Это был голос Аллы, сиделки, женщины с широко расставленными глазами и с восковой, словно искусственной, кожей лица.
        Вика открыла глаза и снова вернулась в свет. Двери шумно распахнулись, ее пришли навещать. Гости, очень много гостей, целый праздник. Там были няня, несущая близнецов на руках, Виноградов с огромным букетом цветов и еще множество смеющихся лиц. Почему-то некоторые из них были в конусообразных колпаках, словно они карнавальные звездочеты,  - Вику решили повеселить? Она поднялась с постели навстречу своим гостям, они все ввалились в ее палату, оставив за собой открытую дверь. Впереди шла няня с малышами на руках. Завидев маму, они обрадованно тянули к ней ручки. Вика подалась вперед. И лишь потом поняла, что ее малыши проплывают мимо. Потом, когда увидела тихое разочарование в их глазах.
        Куда вы? Куда, мои славные? Она протянула к ним руки, но… Няня шла мимо, увлекая за собой толпу гостей. Они все смеялись и не видели Вику. Они пришли не к ней. Они пришли навещать вторую больную, ту, с разноцветными маскарадными ленточками, повязанными на кровати.
        Вика вдруг ощутила такое же тихое разочарование, тихую грусть, которую только что видела в глазах своих детей.
        Они все, смеющиеся и веселые, не видели Вику. Они пришли навещать вторую больную, и теперь Вика поняла, кого та напоминает. Та, вторая, больная также приподнялась на кровати, она принимала предназначенные для Вики цветы, а потом протянула руки к ее близнецам. Но самым странным и самым пугающим было другое - близнецы так же улыбались ей и так же протягивали к ней свои ручки.
        Вика еще выше села на кровати, разглядывая ту женщину. Конечно, вовсе не составило труда понять, кого она ей напоминает. Потому что она была ею.
        - Это так,  - подтвердил сидящий напротив в инвалидном кресле Андрей.
        Вика перевела на него взгляд и вдруг узнала его волосы, длинные, жаркие, совсем другие. Он поднял свою красивую голову - это был Леха. Мгновенно наполнившая ее радость сменилась тоскливой болью в сердце.
        - Это был всего лишь сон?  - спросила Вика упавшим голосом.
        Леха молчаливо кивнул в подтверждение. Снова посмотрел на нее любяще и с беспокойством.
        - Ты не можешь остаться?  - попросила Вика.
        Он улыбнулся, откинул волосы со лба.
        - Нет.
        - Тебе… тебе не холодно?
        - Не волнуйся, родная, со мной все хорошо.
        Потом он посмотрел на открытую дверь - шлепающие звуки в коридоре…
        Вика вдруг поняла, что у них совсем нет времени - Леха хочет показать ей что-то. Он поднял книгу, лежащую у него на коленях. Только это был не Генри Миллер. Вовсе не «Тропик Рака». В руках он держал раскрытый каталог татуировок, давно уже подаренный Андрею. Вика попыталась заглянуть в него, но… Эти шлепающие звуки в коридоре, они приближались.
        Вика всматривалась в черный проем двери, кто-то или что-то двигалось там, в темноте. Кто-то шел сейчас сюда. Вика хотела обратиться за помощью к Лехе, но его больше не было в кресле. Вернее, он был, только… Его окутали простыни, его тело стало маской из белых простыней, из белых трепещущих простыней.
        Что он хотел показать ей?
        - Не уходи! Ну не уходи! Господи, дети! Что они сделают с нашими детьми?
        Нарозин.
        Шлепающие звуки, словно по полу били мокрой тряпкой… Он вышел из темного проема двери. Это был ее отец. Это был человек, которого она называла «папа». Он шел, погруженный в какую-то огромную, необоримую заботу, и эти шлепающие звуки были его шагами.
        - Папа,  - позвала Вика,  - папа, что случилось с твоими ногами? Папа?..
        Он не отвечал. Он шел мимо, из одной темноты в другую, теперь сгустившуюся за окнами.
        - Папа, давай отберем у них наших детей!  - сказала она твердым голосом, словно это был зов, при помощи которого его можно было остановить. И он действительно остановился. Смотрел на нее глазами, очень похожими на глаза Лехи.
        - Давай отберем у них наших детей!  - закричала Вика.  - Давай! Помоги мне!
        (Папа, Леха… неужели они так похожи?)
        - Помоги мне!
        Под действием нарозина.
        Шлепающие звуки, шаги в темноте…
        Папа (или Леха?) начал поворачиваться к ней спиной. На нем был темный костюм странного покроя, делающий его сутулым, и, когда он повернулся, оказалось, что у пиджака нет спины - Вика видела лишь обнаженную кожу
        Помоги мне!
        и на ней огромный цветной рисунок. Татуировку, которую все еще наносили какие-то невидимые иглы, потому что вся спина… пульсировала.
        Это была Радужная вдова, рыба-дракон, рыба-маска, кокон, смерть.
        Это был почти законченный рисунок на пульсирующей спине, и тогда, чувствуя, что тело кошмара завладевает ею, Вика поняла, что глаза рисованной Вдовы не были вытатуированы. Они были живые. Влажные, ищущие и абсолютно живые глаза не мигая смотрели на нее.
        - Помоги мне!  - закричала Вика, не очень понимая, кому адресован этот крик. И… проснулась.
        …ствием нарозина.
        Только кричала она скорее всего не громко, как это бывает во сне. И кошмар длился всего несколько секунд. Пока она пробуждалась, услышав посторонний звук, услышав во сне фразу: «Она находится под действием нарозина».
        - Она находится под действием нарозина,  - проговорила ее сиделка Алла.
        Вика открыла глаза, кошмар еще не отпустил ее полностью. Алла пристально смотрела на нее, чуть склонив набок голову. В ее ладони Вика обнаружила две продолговатые капсулы.
        Нарозин. Милосердный, спасительный туман - единственное надежное укрытие для маленького беззащитного существа.
        Ладонь Аллы двинулась в направлении Викиного рта. Застыла в воздухе.
        - Дать ей?
        Туман. Спасительный туман.
        - Пожалуйста,  - прошептала Вика.
        - Успокойтесь,  - произнесла Алла. Все те же нотки раздражения в голосе.  - Она стонала во сне. Уже пора. Дать ей?
        - Нет, постой,  - услышала Вика голос.  - Наверное, пора нам поговорить.
        Это был знакомый голос. Хотя картинка перед Викиными глазами чуть плыла, граница между сном и явью была еще размытой. Но это был знакомый голос.
        Огромная Алла, маска из трепещущих простыней, закрывала обзор. Потом она отошла в сторону. Ладонь с капсулами нарозина проплыла мимо.
        Вика не сразу поняла, кого она увидела. Образы из ее сна все еще присутствовали здесь: ее пришли навещать. Их было гораздо меньше, ее гостей. Но среди них находились…
        Образы сна… Помоги мне!
        Вика была умным человеком. Несмотря на все травмы и на одуряющее действие нарозина, она оставалась умным человеком. Сейчас она смотрела на своих гостей, и вместе с капельками пота,
        (она ждет спасительного тумана?)
        выступившими на ее лбу, пришло мгновенное и окончательное понимание. Его безальтернативность и пугающая ясность чуть не заставили Вику произнести:
        «Господи, это… нет. Не может быть…»
        Вместо этого в ее мозгу прозвучал крик из сна:
        «Давай заберем у них наших детей».
        Вика смотрела на своих гостей. Качнулись волосы…
        Вика понимала, кого она увидела. И молила лишь об одном: побороть рвавшийся из груди крик. Они двинулись к ней. Вика не закричала. Вместо этого она встретила своих гостей почти равнодушной, чуть блуждающей улыбкой.
        Лидия Максимовна не боялась сокращения. Она была старейшим и опытнейшим работником в «Континенте». Она работала с Алексеем Игоревичем и с Петром Виноградовым с самого начала, когда их офис располагался еще в двухкомнатной квартире на первом этаже обычной хрущевской пятиэтажки, прошла с ними все взлеты и падения, поэтому была уверена, что сокращение ей не грозит.
        С той счастливой поры, когда «Континент» только начинался и Алексей Игоревич буквально вытащил ее из одного из московских НИИ, утекло много воды. Она действительно видела все их взлеты и падения, она оказалась свидетельницей превращения «Континента» в огромную финансовую империю, она всегда была рядом, и в каком-то смысле Лидия Максимовна действительно являлась незаменимым сотрудником. Даже невзирая на расхожее убеждение, что незаменимых людей нет.
        К Алексею Игоревичу она, наверное, относилась почти как к сыну или, может быть, как к младшему в семье. Она любила его, восхищалась им и, как могла, окружала заботой. И даже когда «Континент» превратился в огромную империю, она все еще могла его пожурить. Если было за что. Только она никогда не делала этого при посторонних.
        Гибель Алексея Игоревича она восприняла как личную утрату. Это была страшная трагедия и страшная несправедливость. Лидия Максимовна прибавила седых волос и даже как-то сразу постарела. Еще месяц после этого страшного дня она ничего не могла делать, хоть и пыталась загрузить себя работой.
        И потом она видела, как переживала Вика.
        То утро, когда Вика и Алексей Игоревич «дрались» у нее в приемной, она теперь всегда вспоминала со светлой и печальной улыбкой. Какие они оба были красивые. И умные. Лишь теперь, когда уже ничего не вернуть, стало ясно, что они были особенные и, наверное, являлись идеальной парой. Они любили друг друга. По-настоящему. А уж ее опыт, опыт устало-мудрой женщины, позволял судить о таких вещах. Господи, они ведь были как герои книжки, чудесного романа, который закрываешь, когда прочитал, в который трудно поверить и которого не забыть. Рядом с ними, с их весельем, Лидия Максимовна чувствовала себя моложе. Часть их радости доставалась и ей.
        Жизнь прожить - не поле перейти. Так гласит народная мудрость. Фунт лиха… Лидия Максимовна вдруг подумала: имеет ли какой-нибудь другой народ на свете такое количество безнадежно-тоскливых народных мудростей? Она не знала ответа на этот вопрос. Хотя помнила, что каждому воздается по вере его. И быть может, если мы все так думаем о жизни, то такую жизнь и получаем.
        Вика осталась одна. Лидия Максимовна попыталась протянуть ей руку помощи. Почти как дочери. Ведь человеку необходимо тепло. Особенно когда он в беде. Но Вика замкнулась.
        Сначала Лидия Максимовна очень переживала, что с ней может что-то случиться. А в день похорон она, не афишируя своих действий, лично проследила, чтобы рядом постоянно находился врач. Но потом Вика прекратила плакать. И словно у нее что-то сгорело, щелк - и что-то закончилось внутри. Слезы высохли. Она отгородилась от всего мира, да только Лидии Максимовне казалось, что Вика убежала и от самой себя. И Лидия Максимовна пыталась достучаться до нее; ведь человеку необходимо, чтобы кто-то взял на себя часть его боли, и она подозревала, что для Вики по-настоящему этого некому было сделать. Но - бесполезно. Все двери оставались наглухо запертыми. Лишь только холодная вежливость. И Лидия Максимовна решила на какой-то срок прекратить свои попытки - здесь помочь сможет только время. Ей даже казалось, что после этого дня, когда Алексея Игоревича - Алеши, или Лехи - не стало, Вика прекратила проявлять интерес к собственным детям. Она просто функционировала на пределе человеческих сил, практически не совершая ошибок. Управляла огромной компанией. Она довела до конца все начинания своего мужа, дала ход всем его
проектам. Она была идеальным менеджером, особенно в вопросах того, что не успел сделать ее муж. Она вела дела жестко, удивляя, а порой пугая Лидию Максимовну, ставила четкие задачи и требовала от всех эффективных действий. Она говорила, что это ей необходимо для того, чтобы «Континент» развивался так же, как это было при ее муже, однако Лидия Максимовна видела, что единственное, что ей по-настоящему необходимо,  - это как следует выплакаться.
        Но не было внутри слез. Засуха. Боль высушила ее.
        - Стерва.
        Это слово, оброненное в сердцах, Лидия Максимовна все чаще слышала от огромных мужиков, выходящих из Викиного кабинета. Только она знала, что Вика не была стервой. Вовсе нет.
        - Мне еще не хватало обниматься с братками,  - услышала как-то Лидия Максимовна от Виноградова. Петр Виноградов и Вика беседовали вполголоса в приемной, прежде чем разойтись по своим кабинетам.
        - Бывшими братками,  - невозмутимо парировала Вика.
        Лидия Максимовна поняла, что они снова говорят о человеке с грозным именем Лютый. Видимо, и это дело своего мужа Вика решила довести до конца. Хотя, пока Алексей Игоревич был жив, Вика сама была против подобных комбинаций, если Лидии Максимовне не изменяет память. А она ей никогда не изменяла. Подобные симптомы все более настораживали: бедная девочка… Лидию Максимовну посетила совершенно дикая мысль, что… что, быть может, заделавшись тенью своего мужа, она тем самым пытается продлить его существование на земле? Это отдавало какими-то древними погребальными обрядами, и это действительно настораживало.
        Не было слез. Засуха.
        Она даже несколько отдалилась от, наверное, прежде самого близкого, за исключением домашних, человека, своего старого делового партнера и друга Андрея Дмитриевича Круглова. Она всегда звала его просто Андреем, Андрюшей. Он тоже так представлялся по телефону - просто Андрей. Иногда мог в шутку добавить: «Просто Мария».
        То, что произошло с Алексеем Игоревичем, было страшной, непоправимой трагедией, но от того, что продолжало происходить, становилось печальнее вдвойне.
        Зато теперь Андрей сблизился с семьей Петра Виноградова. Пересуды, интриги… Ох этот «Континент», словно огромный копошащийся, жужжащий улей. И когда Виноградов предложил Андрею поправить дела в лондонском представительстве «Континента», где работа «пробуксовывала» - он так и сказал: «пробуксовывала»,  - Андрей согласился. Огромный жужжащий улей.
        Вика худела. Боль высушила ее. Она пожелала Андрею счастливого пути и удачи на новом рабочем месте. Раньше она, быть может, шепнула бы ему на ухо: «Оттрахай там как следует всех этих бездельников»,  - но то было раньше. Она поцеловала его на прощание, без эмоций - так гладят кошек или птиц,  - и провожать не поехала.
        Лидии Максимовне было больно смотреть на их прощание. Так умирают дома, лишенные любви, так постепенно засуха убивает когда-то зеленый оазис.
        Но вечером этого дня Вика напилась вдрызг. Одна. В своем огромном пустынном кабинете. Лидия Максимовна всерьез перепугалась, решив, что все развивается по самому нежелательному сценарию. Но только на следующий день начались перемены. Еще совсем слабые, почти незаметные, но это были хорошие перемены. Наверное, Вика прошла свою точку излома и засуха, как бы нехотя, маленькими шажками, все же стала отступать. Время, время - оно действительно оказалось лучшим целителем. Вика возвращалась. Быть может, она уже никогда не станет прежней, а может, все еще будет хорошо? Кто знает…
        Лидия Максимовна помнила собственную юность, когда жизнь летела звонкой песней, а потом что-то кончилось. Что-то ушло. Вторая половина жизни: сначала ты расстаешься с иллюзиями, а потом просто привыкаешь терять. Покорность судьбе - признак старения. Лидия Максимовна пока еще не собиралась стареть.
        Быть может, все еще будет хорошо? А? Черт побери, как говорят эти ребята из программы «Взгляд»: «Все еще только начинается».
        …День автокатастрофы она помнила до мелочей.
        - Вика разбилась!  - полоснуло, словно холодным лезвием.
        - Как?! Она жива?!!
        - Пока неизвестно. Автокатастрофа.
        - Бог мой…
        - Жива. В реанимации. Но состояние критическое.
        Ощущение шершавой томительной пустоты. Очень много суеты вокруг. Петр Виноградов, лучшие врачи, задействовать всех, все привести в движение! И… пустота. Никчемность, какая-то размытая безысходность происходящего. Рок, вставший над этой семьей.
        Все в руках Божьих.
        Но за что? За что этой девочке столько всего?
        - Она будет жить. Будет жить.
        - Они ее буквально вытащили… оттуда.
        - Реаниматоры… черт… молодцы, ребята.
        - Сложно что-либо говорить, состояние тяжелое. Но… средней тяжести. Так говорят.
        - Будем надеяться на лучшее.
        - Господи, спасибо тебе…
        Все в руках Божьих.
        День автокатастрофы Лидия Максимовна помнила до мелочей. В палату реанимационного отделения не пустили, но она видела Вику из-за стекла. Это было ужасно. Бедная, бедная девочка, за что же тебе столько страданий? На ней не осталось живого места. Ее жизнь лишь фиксировали электронные приборы.
        И Лидия Максимовна пошла в церковь и впервые помолилась за нее. И поставила свечку Николе Чудотворцу.
        Лишь потом, помнится, явилось чувство невероятного облегчения, когда стало известно, что Вика выкарабкивается, пришла в себя, потом - чувство благодарности к Виноградову, взявшему дело под личный контроль и действительно обеспечившему лучших врачей, светил медицины. Потом - решение о переводе Вики в частную клинику, не особо афишируя в какую: опасались, и скорее всего не без оснований, что это была вовсе не случайная авария. Все потом. Когда автокатастрофа осталась в прошлом.
        И Лидия Максимовна, напросившись к Пете Виноградову, пару раз навещала Вику - врачи пока не рекомендовали беспокоить ее чаще. И ее сердце обливалось кровью, и одновременно его переполняла радость; сначала Вика не узнала ее: амнезия, Вика не помнила почти ничего из того, что с ней произошло. Она была закутана в бинты, словно куколка бабочки. И голова тоже. Огромные синие кровоподтеки вокруг глаз, на щеках и на всей левой половине лица, ее великолепного, красивого лица, которое сейчас безжалостно перемололи жернова катастрофы.
        Все в руках Божьих.
        Взгляд ее был слабым, беззащитным, лишь одна бесконечная усталость. А потом ее губы тронула тихая улыбка и в глазах появился проблеск узнавания.
        - Лидия Максимовна?  - слабо позвала Вика.
        - Девочка моя,  - произнесла Лидия Максимовна дрогнувшим голосом.
        - Она узнала вас,  - прошептал Петр,  - это невероятно. Узнала.
        Лидия Максимовна кивнула. Когда они ехали сюда, Петр жаловался, что ему пришлось буквально объяснять, кто он такой. Очень беспокоились, что амнезия окажется полной. Однако вот Лидию Максимовну она все же узнала. И это очень, очень хорошо. Ее уже навестили несколько человек из «Континента» - конечно, по требованию врачей визиты были очень короткими,  - однако Лидия Максимовна пока оказалась первой, кого она самостоятельно узнала. Это уже прогресс - будем надеяться на лучшее.
        Вика улыбалась. На мгновение ее взгляд снова стал блуждающим. Потом она спросила:
        - Лидия Максимовна, как я выгляжу?
        - Так себе,  - рассмеялась Лидия Максимовна, но из глаз ее брызнули слезы. Смех сквозь слезы.
        Вика перевела взгляд на Петра Виноградова, потом ее ресницы задрожали, и она снова посмотрела на Лидию Максимовну. Попыталась слабо улыбнуться:
        - Вы мне всегда говорили правду. Если и сейчас говорите, значит, мои дела не так уж плохи.
        - Точно, девочка,  - с плохо сдерживаемой радостью в голосе произнесла Лидия Максимовна. Теперь она уже не стеснялась своих слез.  - Твои дела совсем не плохи. Ты у нас молодчина. Перепугала нас немножко… но теперь все позади.
        - Я не специально.
        - Пойдемте,  - тихо проговорил Петр,  - ей надо отдыхать.
        - Лидия Максимовна,  - снова позвала Вика,  - мне… мне тут никто ничего не говорит.  - Она перевела взгляд на окно, потом, чуть скользнув блуждающим взором по окружающему, снова посмотрела на Лидию Максимовну.  - Сколько я уже здесь? Сейчас - весна?
        Лидия Максимовна беспомощно посмотрела на Петра Виноградова, но тот молчал - казалось, Викин вопрос и его застал врасплох. Она улыбнулась:
        - Весна только началась, девочка. Ничего такого особенного ты не пропустила.
        - Правда? Я тут… почему-то вспомнила, как прыгала в детстве весной через лужи. Это было давно. Это было так… хорошо. Я говорю глупости?
        Лидия Максимовна рассмеялась:
        - Выздоравливай. Ты еще застанешь пару луж. Это я тебе обещаю. Если захочешь - даже составлю тебе компанию. По прыжкам.
        Вика слабо улыбнулась:
        - Спасибо вам. Это, наверное, было бы слишком с моей стороны. Вы так добры.
        - Отдыхай, девочка, и выздоравливай. Мы все ждем тебя.
        И Лидия Максимовна позволила Петру Виноградову себя увести.
        Лидия Максимовна не знала ничего о том, что из-за тонкой двери с приспущенными жалюзи за ними сейчас наблюдали два человека. Один был седовласый, второй, напротив, с волосами, черными как смоль.
        - Что ж, дебют прошел неплохо,  - мягко заключил седовласый.
        Его собеседник чуть слышно усмехнулся:
        - Особенно вопрос «Как я выгляжу?». Целое море слез.
        - Не слишком ли много она говорит?
        - После аварии, после такой аварии, человеку многое позволено.
        - Не перегни палку, дружочек.
        - Что вас беспокоит?
        - Возможный разговор о детях. Возможный и, увы, гораздо более уместный. Если уж к ней возвращается память. Ты об этом подумал?
        Человек с волосами, черными как смоль, некоторое время смотрел на своего собеседника. Его глаза улыбались.
        - Подумал. Это первое, о чем я позаботился.
        Седовласый кивнул. Когда-то лихая улыбка этих глаз, проступающих сквозь легкую пелену одиночества, очень ему нравилась. Она, свидетельствующая о неординарности, завораживала седовласого, напоминая ему о тех временах, когда он сам был молод. Но в последнее время эта улыбка начала его настораживать. Все больше и больше.
        Но Лидия Максимовна ничего об этом не знала. Время шло, дела Вики медленно двигались на поправку. У Лидии Максимовны осталось десять дней отпуска с прошлого года, и она решила отгулять их. Но только прежде она обязательно дождется того дня, когда Вика вернется на работу. Ведь она помнила о своем обещании. И если Вика ее об этом попросит, то, невзирая на возраст и на очевидную нелепость подобного поступка, Лидия Максимовна попрыгает с ней через лужи.
        И этот день пришел. День, в самый разгар весны, когда Вика вернулась в «Континент». Ее ждали, ждали все. Хотя были предупреждены об амнезии и о том, что им всем следует быть крайне деликатными и корректными в эту непростую минуту. Вика еще долго не сможет выполнять свои обязанности в полном объеме, но возвращение в привычную среду, по мнению врачей, способно дать наилучший терапевтический эффект. Но никого и не надо было предупреждать. Вику ждали. С утра в этот день в «Континенте» царило праздничное оживление, а дверь Викиного кабинета была украшена, словно дверка волшебного рождественского домика. И везде стояли цветы. Целые поляны цветов.
        Ее встретили аплодисментами. Петр Виноградов вел ее под руку, словно невесту,  - все же она была еще довольно слаба. Возвращение оказалось долгим. Она не сразу вспомнила свой кабинет, прикасалась к собственным вещам так, как будто видела их в первый раз. Но сотрудники оказались на высоте. В глазах у многих застыли слезы. Только это были слезы радости. Она изменилась. Наверное, даже чуть поправилась. Голос стал более низким, но она не забыла ни одного из своих привычных выражений. Удивительно, но она узнала, назвав по имени, одного из курьеров, которого и видела-то всего пару раз в жизни. Она вспомнила Андрея, который звонил из Лондона, чтобы поздравить ее с возвращением. Вика привычно шутила с ним по телефону; она уже знала, что в тот день, когда все случилось, в день автокатастрофы, Андрей примчался из Лондона и не покинул Москву до тех пор, пока не выяснилось, что самое страшное уже позади.
        - Балда ты у меня,  - закончила Вика их разговор,  - я тоже очень скучаю.
        Не сразу, но она узнала всех секретарей, но вот при разговоре о некоторых очень близких деловых партнерах явно не могла понять, о чем идет речь.
        Вика села за свой стол. Огромный полированный стол - она ощупывала его, явно не узнавая. Покрутилась в кресле. Выдвинула пару ящиков, покопалась в них, рассеянно улыбнулась. Потом ее взгляд упал на стоящую в рамке фотографию: они с Лехой, улыбающиеся и счастливые, прижались друг к другу щеками, на руках у каждого по близнецу. Вика долго и пристально вглядывалась в эту фотографию. Она молчала, а люди уже покидали ее кабинет. Затем уголок ее рта дрогнул, ресницы задрожали, и из глаз покатились слезы.
        Дверь в Викин кабинет тихонечко прикрылась.
        Она плакала. И она вернулась.
        На следующий день Лидия Максимовна отправилась в отпуск и провела чудесные десять дней в Турции, в четырехзвездочном отеле «Соль-белль-виль», в местечке Белек. Была вторая половина апреля, но днем воздух прогревался почти до тридцати градусов, хотя вечерами все еще было свежо, и в море она купалась каждый день. Вернулась радостная, загорелая и отдохнувшая.
        Жизнь налаживалась. Все возвращалось в свою привычную колею.
        После майских праздников Лидия Максимовна вышла на работу. Было солнечное раннее утро, и она поднималась по просторной лестнице здания головного офиса группы «Континент». Лидия Максимовна слышала, что «Континент» столкнулся с какими-то временными трудностями, но, старейший и проверенный сотрудник, она возвращалась на работу, как в свою семью. Уж кто-кто, а Лидия Максимовна точно не боялась сокращения. И она готова прыгать через лужи.
        Зеркальные двери бесшумно распахнулись. Лидия Максимовна извлекла пластиковый пропуск, и охранники вежливо заулыбались ей, кивая. Она, преисполненная радости и чувства собственного достоинства, через натертый до блеска многолюдный холл двинулась к лифтам.
        До взрыва на свадьбе в доме Лютого оставалось чуть более трех недель.
        Часть третья
        Каждому придет своя жатва
        1. Игра Санчеса
        «Я профессионал, и поэтому знаю, что в моей работе…»
        Санчес через зеркало бросил взгляд на экран работающего телевизора и усмехнулся - «Макс-фактор» со своей пятиконечной звездой, большой Hollywood… Эти рекламщики действительно знают свою работу, да только и Санчес кое-что знает.
        Вся эта киношная лабуда, конечно, очень хороша, и на экране не составит труда сделать, к примеру, из Брюса Уиллиса кусок прыгающего окровавленного мяса, разбирающегося с террористами, захватывающими небоскреб, как это было в «Крепком орешке», а красавчику бодибилдеру Арни Шварценеггеру присобачить половину кибернетического черепа (хотя нелишне заметить, что парень и без всех этих штучек весьма смахивает на Терминатора),  - все это очень хорошо. Да только на экране. По жизни подобный мэйк-ап не годится. Даже если ваши задачи намного более скромны. С бабами еще ничего, подойдет. Все дело в визуальной привычке. Тонированные кремы, маски, косметика, парики. Мэйк-ап - это дело привычное. Визажист неплохо поработал с вашим личиком, мадам, ваши чуть закругленные реснички удлинены, сеточки морщинок под глазами как не бывало, появились пухлые губки, а лишняя влага из-под кожи, напротив, исчезла. Да вы просто красотка! Притти вумен! Самое время сыграть в одноименном фильме такую очаровательно-слезливую историю современной Золушки. И если по каким-то тайным мотивам вам, мадам - или мадемуазель,  -
понадобится обратный процесс, то преврати вас хоть в старую каргу с клюкой - это не вызовет у окружающих лишних вопросов. Пожилая женщина, вся в косметике,  - что ж, и дамы забальзаковского возраста желают выглядеть моложе.
        Санчесу понадобился обратный процесс. Далеко «забальзаковский» возраст, хотя к мужикам подобная терминология вряд ли применима. Скажем проще - ему понадобилось накинуть эдак десятка три лет, если не больше, и уж явно не меньше. И вот тут получается, что вся эта киношная лабуда едва ли годится. С мужиками дело обстоит иначе. Мужик в гриме - это всего лишь навсего мужик в гриме. И тут остается только три варианта: либо он идет на сцену, телесъемку, фотосессию и так далее, либо возвращается со всех этих мероприятий и по пьяни забыл смыть грим. Вариант же номер три: он милый голубок, и теперь ковыляет, крутя бедрами, в поисках такого же напомаженного цветочка.
        Ни один из этих вариантов Санчеса не устраивал.
        Да, мужику с «Макс-фактором» сложнее. Особенно когда требуются радикальные решения. Сложно - да не безнадежно! Если вы профессионал и производить подобную операцию вам не впервые. Только не для кино и уж явно не для познаний прелестей гомосексуальной любви.
        Когда вы обладаете идеальной формой черепа и длина ваших волос составляет всего несколько миллиметров, вы можете «испортить» идеал: парик с латексными формами и благородной сединой очень даже может пригодиться. Теперь ваша голова чуть укрупнена, натуральные человеческие волосы с сединой и достаточной длины скрывают основу парика. Эта голова могла бы принадлежать почтенному мужу, последние лет сорок занятому исключительно интеллектуальным трудом. Можно изменить цвет глаз - подвижные контактные линзы здесь подойдут идеально. Они стоят уйму денег, но когда вы беретесь за дело всерьез и играете по-крупному, тут уж не до ограничений бюджета. Особенно когда правила известны, и на папиросной бумаге, где они написаны, весьма отчетливо проступают чья-то жизнь и чья-то смерть. Может статься, что и твоя. Что уж тут поделать! Правила на папиросной бумаге предполагают и такую возможность. Подобную же возможность предполагает, к примеру, переход оживленного перекрестка в час пик, поэтому человек, взявшийся за дело и, главное, не бросающий дел на полдороге, никогда о подобном думать не станет. Для него есть вещи
и поважнее.
        …Можно немножко поработать со скулами - силикон, тот же латекс. Не поверите, но это факт - небольшие пробки, вставленные в нужных местах под щекой, за губу, в нос, могут изменить ваш облик до неузнаваемости. Искусственность морщин будет незаметна под щетиной, лучше эту щетину «подседить»; главное во всем этом деле - чувство меры. Чувство меры, вкус и чутье. А со всеми перечисленными компонентами Санчес не испытывал проблем. Абсолютно никаких. Особенно если ваять ему помогал компьютер, маленький и незаменимый,  - адская машинка электронной эры.
        Да, чуть не забыл! Небольшая накладка на спину - накладка, при изготовлении которой были соблюдены все анатомические подробности,  - и его прямая спина тореадора приобретает небольшую академическую «горбинку», что в общем-то нормально, если ты человек, привыкший проводить время в тиши библиотек и на научных семинарах.
        Тонкий кевларовый бронежилет укрупнит вашу фигуру, а мягкая накладка поверх него одарит вас небольшим животиком. Ну что ж - солидный мужчина, наверное, где-то далеко за шестьдесят, для его возраста и рода занятий сохранил очень даже приличную форму.
        Консервативный костюм свободного покроя (за этим «свободным покроем» можно упрятать много чего!) и трость с полированной ручкой сандалового дерева дополнят общую картину - респектабельный джентльмен, почтенный ученый муж, который при всем известной рассеянности - ох уж эти преподаватели университетов!  - не чужд современным веяниям. Глядите: очки с диоптриями в тонкой металлической оправе свидетельствуют в пользу того, что старикашка хоть и уважаемый профессор, но явно не выполз из доисторической раковины и вполне сносно ориентируется в вопросе, какой на дворе век.
        Это и есть чувство меры. Санчес ведь мог и перегнуть - изваять из себя старую сгорбленную рухлядь, и выглядела бы эта рухлядь так же правдоподобно, да только… Всегда на десяток-другой идиотов найдется парочка человек, которые любят задавать вопросы, и прежде всего себе. Да, уж эти подозрительные ребята! Как правило, они тоже мало чего соображают, но чутье у них есть. И стоит вам перегнуть палку, это чутье тут же начинает им сигнализировать: что-то не так? А? Что-то не эдак? И эти ребята хорошо знают, что только дураки, пишущие криминальные романы, могут полагать, будто незаметность - главная составляющая маскировочного успеха. Потому что незаметность - это уже достаточное свойство для того, чтобы быть замеченным. Не зеваками-обывателями, конечно, а теми, у кого наметан глаз. Профессору известного университета положено быть академичным, рассеянным и дряхлым? Это его незаметность?! Нет, нет и нет, так не получается. А вот когда вы думаете: «Отличный мужик! Совсем не похож на профессора», хотя, конечно, знаете, что похож (попробуй-ка вам скажи, что он центральный нападающий хоккейной команды или
шахтер, прибывший постучать каской у Белого дома),  - вот тогда вы попадете в самую точку. Легкие несоответствия известным штампам не только делают нас людьми, они делают нас НЕПОДОЗРИТЕЛЬНЫМИ людьми, что намного важнее.
        Санчес еще какое-то время постоял у зеркала и понял, что своей сегодняшней работой он доволен. Вполне. Можно даже сказать, что очень неплохо. «Отлично» себе никогда ставить не стоит, а вот «хорошо с плюсом» - так, пожалуй.
        Его сладкая девочка покатывается с хохоту, глядя на Санчеса, а он лишь мягко улыбается: конечно, она все это видит впервые и поэтому смеется. Вовсе не догадываясь, что для них всех это может значить. Для ее пап?, выступившего недавно в такой неожиданной роли (эх, старый лис, старый лис… Разве можно портить шедевры? Ведь людей, портящих шедевры, жизнь обычно не жалует), и может статься, что и для нее самой. И в общем, это хорошо, что не догадывается. Потому что здесь уже нет ничего смешного. Она, правда, заметила, что он необычайно нежен с ней сегодня, и один раз поймала его взгляд, озадачивший ее,  - за теплой лаской этого взгляда в какое-то мгновение она обнаружила присутствие странной, непонятной ей печали. Но потом все развеялось, и она, улыбнувшись, лишь крепче прижалась к нему.
        Да, сегодня Санчес необычайно нежен со своей девочкой. И он проводит пальцами по ее розовой коже, ощущает ее запах, погружается в джунгли ее волос, понимая, как всего этого будет ему не хватать. Потому что сегодня они как никогда близко находятся от финального акта их любви (эх, старый лис, старый лис, что же ты наделал?), только она этого не знает. Не знает, как близко она подошла к неведомой, смертельно опасной для нее черте, только… Санчес этого очень бы не хотел. Он очень бы не хотел, чтоб она переступила черту - его девочка с розовой кожей, но
        (Санчеса подставил ее пап?.
        И им было хорошо вместе.
        И она многое помогла ему прояснить.)
        Санчес начал игру, которую сильно подпортили. А когда такое случается, то в силу вступают другие правила и может произойти всякое.
        Санчес сложил свои театральные причиндалы в пластиковый кейс, туда же он убрал небольшой ноутбук - все, первая часть дела закончена. Он доволен маскарадом - за тот почти уже час, что он провел у зеркала, его отражение «постарело» лет на тридцать - сорок. Он набрал колесиками замка свой код, А-535  - уж почему именно такой, неизвестно, но Санчес выбрал себе этот код много лет назад,  - и закрыл кейс. Пару секунд спустя он очутился в гостиной. Комната была довольно большой - все же сталинский дом,  - но при этом выглядела уютно. Вангоговских тонов обои и минимум мебели светлого дерева. Низкие плоские кресла с большими подушками кремового цвета; на стенах - любопытные картины, современная живопись, но весьма мягкая, какую и должна была выбрать обеспеченная женщина, увлекающаяся импрессионистами; в высоких вазах - засушенные цветы; на стеклянном столике - глянцевые женские журналы, и в золотой рамочке на подставке открытка, когда-то подаренная Санчесом. На открытке зацелованный плюшевый мишка и подпись, выполненная типографским способом: «Думаю о тебе каждый миг». Обратная сторона открытки чиста,
рукой Санчеса не сделано никакой надписи. Как все это странно и забавно: в то время как люди ее замечательного папа, нашего старого лиса, рыщут сейчас по всем мыслимым и немыслимым норам лишь с одной целью - проделать в нем, в Санчесе, некоторое количество отверстий, причем хоть на два-три больше, чем допускает элементарная совместимость с жизнью, хоть на два-три, он находится здесь, под самым носом. Он отсиживается в их семье. Только сладкая девочка ничего об этом не знает.
        Наш пап? не просто старый лис, он очень осторожный старый лис, и вот уж кто действительно похож на улыбчивого дедушку, которому в самое время нянчить внуков, так это, конечно, он. Ну что ж, за подобное Санчес на него не в обиде. Правила на папиросной бумаге не предполагают обид. Однако есть и другой закон: действие равно противодействию. Каждый твой шаг склоняет чашу весов, наши поступки есть символы нас самих, поэтому то, что сейчас происходит, очень символично. Очень.
        Эх, старый лис, старый лис… Это могло быть такое замечательное произведение искусства. Он сам все напортил. Не дал реализоваться шедевру. А ведь Санчес уже говорил, что людей, которые портят шедевры, жизнь обычно не жалует.
        Конечно, интересно, и Санчес обязательно задаст этот вопрос: что здесь сыграло главную роль - жадность или боязнь его, Санчеса? Страх перед опасным животным, которое всегда надо держать на поводке? На поводке - да, и тут, как говорится (а язык «понятий» по ряду обстоятельств ему также пришлось освоить в совершенстве), базара нету. Но вот валить, валить его, Санчеса, и его людей - это уже не укладывается ни в какие рамки. Это неуклюже. Это, в конце концов, не изящно, хотя Санчес всегда уважал в старом лисе профессионала. Наверное, они получили свою классическую схему - Ученик перерос Учителя. А за подобным фактом всегда присутствует дыхание смерти. Чаще всего - символической. Но когда Учитель выкидывает такие коленца, тут уж не до символов. Однако все равно это очень интересно: что здесь - жадность или страх? И он обязательно задаст этот вопрос. Потом, перед концом.
        Хотя на самом деле он уже давно перерос Учителя. Когда подобрался к его дому с потайного хода. Когда подобрался к его сладкой девочке, самой сладкой шлюхе, которую знал Санчес, к женщине с розовой кожей. И пока наш пап? спустил на Санчеса всех волков, собак и известных ему ублюдков, тот отсиживался внутри, в его семье, и теперь так же неожиданно и так же изнутри, из его семьи, нанесет свой удар. А-л-л-е, пап?, это я - сюрпр-и-и-з!
        Шедевр Санчеса, так подпорченный старым лисом…
        Для того чтобы зачать, выносить и родить ребенка, требуется, как правило, девять месяцев. Конечно, бывает и по-другому. Детки рождаются недоношенными, и порой для их первого свидания с миром требуется барокамера. И ничего. Малышня все быстро наверстывает. Через несколько месяцев их уже не отличить от младенцев, рожденных при нормальных условиях. Исключения лишь подтверждают правила.
        Детки-котлетки. Может, где-то у Санчеса они и были. Может быть. Где-то. Женщины любили Санчеса, и некоторые из них явно хотели родить его детей. Но Санчес никогда не думал о семейном уюте. Он не отгонял от себя подобных мыслей, и это была не бунтарская поза: он просто об этом не думал. Одиноким волкам, бредущим по дорогам холодного мира в поисках Жизни, вовсе не нужна иллюзия семейного тепла. Подпорки, костыли, которые позволяют отгонять от себя навязчивый кошмар абсолютного холодного одиночества,  - он в них не нуждался. Нет, у Санчеса хватало мужества, чтобы встречать темный ветер, дующий из этого молчаливого мрака, с улыбающимся лицом.
        Но творцом Санчес, бесспорно, являлся. Он лепил жизнь, как бесконечное произведение искусства, полное шедевров. Быть может, его могли принять за гения разрушения, да, он этого не скрывал, он и был Ангелом разрушения и этим гордился. Его творение предполагало разрушение устоявшихся ветхих форм, а потом можно было браться за лепку. Так получилось и с этой свадьбой в доме Лютого. Так получилось с «Континентом». Так же обстояли дела и с пловом - паэльей,  - который готовил Санчес. Разрушение не было противопоставлением созиданию. Разрезая обычные продукты, потом, в общем котле, он получал что-то совсем другое, что-то восхитительное, новое.
        Шедевр Санчеса, последнее и лучшее его творение, его, так сказать, метафизический «ребенок», от своего зачатия до рождения потребовал традиционных девяти месяцев. Его рождение должно было состояться - и надо признать, состоялось, другой вопрос - что ожидаемый «ребенок» оказался монстром,  - в тот самый день и на той самой траве, где и когда в особняке Лютого взорвался свадебный торт. Да, таким мощным, триумфально-трагическим, вагнеровским должно было быть рождение. А зачатие оказалось совершенно случайным. Это произошло чуть больше девяти месяцев назад в большом южном городе Ростове-на-Дону, где у Санчеса имелись некоторые дела. Строго говоря, он находился там в обычной и не предвещавшей никаких неожиданностей служебной командировке. Причем - и за этим фактом уже явно проглядывал какой-то надчеловеческий юмор - этого зачатия действительно никто не предполагал. Как случайный роман с командированным. Целью командировки являлся некто Константин Сергеевич Глушко, местный криминальный авторитет по кличке Кеша Беспалый, а задачей командировки было ликвидировать цель - по причинам техническим и не
имеющим никакого отношения к дальнейшим событиям; во всем остальном, даже в вопросе «суточных», Санчес являл собой примерный образчик командированного.
        Это был сентябрь, уже на исходе, но все же по-южному жаркий и солнечный. Санчес поселился в когда-то интуристовской, лучшей в Ростове, гостинице и в анкете расселения пометил, что он бизнесмен, и не забыл уточнить, что его интересует местный промышленный гигант «Ростсельмаш». Бизнес. Такие дела.
        Именно в ресторане этой гостиницы великолепно готовили азовскую и донскую рыбу. Именно здесь любил отужинать Кеша Беспалый.
        Санчес сидел за стойкой бара и с удовольствием потягивал бочковое пиво «Хольстен». В тот, теперь уже далекий (все же прошло больше девяти месяцев), сентябрь Санчесу тоже пришлось слегка видоизменить свою внешность. Нет, конечно, он не накидывал себе лишних трех десятков лет, он лишь поработал со своим лицом, и то не сильно. Ровно настолько, чтобы соответствовать фотографиям в своих документах - Петр Андреевич Лебедев, тридцати двух лет, уроженец города Дзержинска Нижегородской области, мужчина в роговых очках, с усиками и бородкой, то ли «итальянской», то ли действительно делающей его похожим на нижегородского купчишку начала века. Санчес с интересом разглядывал простирающуюся перед ним витрину бутылок и забавлял девушку, разливающую пиво, довольно тривиальной беседой с плохо скрываемым поволжским акцентом. Здесь, на казачьем юге России, речь была другой, и чужака видно за версту.
        - Это ж как получается - девушка-бармен?  - спрашивал Санчес.  - Это ж как звучит: бар-мен, барный мужчина, человек? Девушка-мужчина или девушка-человек?
        - Можете звать меня просто Сабина.  - Она указала на табличку, приколотую к ее белой блузке. Там значилось: «Старший бармен. Сабина. Рады, что посетили нас».
        - А чё?  - ухмыльнулся Санчес.  - Бармен Сабина. Звучит. Вам не говорили, что вы похожи на шамаханскую царицу, бармен Сабина?
        Конечно, он будет звать ее Сабиной. Но сейчас его больше интересовала витрина бутылок, точнее - зеркальные просветы между бутылками, где отражалось то, ради чего Санчес и находился здесь. Кеша Беспалый ужинал со своими приятелями. Братва гуляла в обществе девочек. Санчес уже знал, сколько времени отведено Кеше Беспалому. Выходило, что гулять ему осталось не так уж долго. А смею вас разочаровать, с подобными мрачными прогнозами Санчес, увы, редко когда ошибался.
        Но было и еще что-то, что в этой довольно-таки штатной ситуации не давало Санчесу покоя. Было еще что-то. Он не мог точно этого определить. Словно на мгновение он увидел, как в куче обыденного хлама, повседневного дерьма, отражаясь в ярких солнечных лучах, сверкнуло что-то. Возможно, какая-то безделушка, стекляшка, а может, и что-то драгоценное. Но Санчес лишь слегка сместил угол зрения и теперь не мог отыскать этого места. А очень жаль. Потому что ощущение осталось. Смутное ожидание. Предчувствие чего-то важного, но ускользающего.
        Санчес внимательно смотрел сквозь витрину бутылок. Стол Кеши Беспалого. Много шума, развязный хохот, жратва, водка, девочки, мобильные телефоны. Привычная хамоватость провинциальной урлы (он это определял для себя так), что-то кому-то втирают «по понятиям». Словом - привычный пейзаж. В который довольно скоро, а точнее - завтра в восемь, ну в половине девятого вечера, вмешается Санчес, но… Что-то все-таки не давало ему покоя.
        Одна из девочек.
        Ну и что? При чем здесь это? Какое отношение к нему, Санчесу, имеют шлюхи Кеши Беспалого? Обычные ресторанные девочки сидели некоторое время в уголке за стойкой, и вот кто-то из Кешиных братков пригласил их к столу.
        ОДНА ИЗ ДЕВОЧЕК.
        Черт, но… Ведь она привлекла внимание Санчеса еще тогда, когда сидела за стойкой. Еще прежде, чем была приглашена к столу Кеши. И что? Смазливая простушка, что дальше? Дурацкий, если не сказать вульгарный, макияж, местное представление о «модности», «продвинутости», черпаемое из подручных средств и глянцевых журналов.
        Что дальше?
        Стоит признать, девка, конечно, хороша. В Москве бы ей быстро определили подлинную цену. Неожиданно Санчес обнаружил у себя в паху какое-то шевеление. Ба! Мы что, теряем профессиональную форму? Конечно, эту девочку можно было бы разложить, это любому дураку с крепкими яйцами служит очевидным фактом, только при чем тут это? Что за нелепое оживление там, внизу, в паху? Такого с Санчесом не было никогда. Он находится здесь с совершенно конкретной, ясной и определенной целью. А его необузданный темперамент может подождать, так сказать, до «нерабочего времени». Как еще говорят: «Мухи отдельно - котлеты отдельно».
        Только…
        Что-то совсем другое. Дело не только в этом. Гораздо больший интерес. Он не просто хочет трахнуть эту девочку. И это оживление там, внизу, служит каким-то неуловимым темным предвосхищением гораздо большего кайфа. Предвосхищением. Темным пониманием чего-то, что Санчес должен узреть в этой куче хлама. Что больше любых траханых девочек, что наполнено жизнью, той самой, подлинной. Звучащей как музыка. Но… Не связываются ниточки. И он не может ничего понять.
        Бог с ним. У Санчеса есть здесь более важные дела. И он должен их закончить. Закончить свою командировку.
        Только… Действительно ли эти дела более важные?
        Нет ответа. Лишь только предчувствие.
        Но ответа нет.
        - Постой,  - негромко произнес двадцатичетырехлетний паренек Николай Бочкарев, уроженец города Камышин Волгоградской области, уже год как ошивающийся в Ростове.  - Постой-постой,  - повторил Коля Бочкарев по прозвищу Бочка, хотя он сидел за рулем угнанной им сегодня «восьмерки», и больше никого в машине не было.
        У Коли были крупные мясистые черты лица, большие уши, делавшие его похожим на неожиданно постаревшего младенца, и пугающие темные глаза (людям становилось неловко в его присутствии, и они всегда отводили взгляд), главным атрибутом которых была абсолютная невозможность определить их выражение. Глаза эти отличало удивительное отсутствие какой бы то ни было внутренней перспективы. Там обнаруживалась лишь темная пустота - она и заставляла вас отводить взгляд. Коля Бочкарев по кличке Бочка знал эту свою физиологическую особенность, поэтому прятал глаза за солнечными очками. Их у Бочки имелась целая коллекция. Дешевые очки, приобретенные на вещевых рынках, хотя на некоторых из них и были вытиснены заветные слова, названия известных фирм: «Рей-банн», «Поляроид», «Окли», «Стинг». Как-то в подпитии, когда Бочка гулял в привокзальном шалмане, одна из девочек, явно желая ему польстить, сказала, что у него глаза убийцы. Коля Бочкарев и был убийцей. Правда, сам себя Коля считал ни много ни мало профессиональным киллером. Он считал себя, причем на полном серьезе, посвященным в эту особую касту вечных одиночек.
Хотя о том, что он, возможно, «мокрушник», догадывалась каждая собака в бильярдных и недорогих кафе-ресторанах, где Бочка коротал свое время. Люди знали, где отыскать Колю, если требовалось кого-то «пугнуть»; также Бочка уже «вальнул» несколько человек, среди которых были мелкие бизнесмены, еврейчик-стоматолог, отказавшийся платить, какой-то странный, ассимилировавшийся в Таганроге кавказец, вроде бы лакец, и братишки, проколовшиеся на карточных долгах.
        Действовал Бочка нагло и до сих пор успешно. Жертвы его в основном были люди мирные. Коля не встречал достойного отпора и уверовал в собственную непогрешимость. Поэтому дерзкая наглость с плохо скрываемой нарциссической любовью превратилась в систему постоянного довольства собой.
        У Коли, помимо коллекции очков, была коллекция оружия (опять-таки дешевого, только сказать об этом Коле было некому), и он любил постоять у зеркала. Передергивая затворы, взводя большим пальцем курки и плавно нажимая на спусковой крючок, Бочка вглядывался в темную пустоту собственных глаз.
        - Ба-м-м,  - говорил Коля.
        - Клоц,  - отвечал спусковой механизм пистолета Макарова.
        Такая система самодостаточности привела Бочку к привычке разговаривать с самим собой.
        «Постой, постой»,  - говорил Коля, когда его посещала какая-либо мысль.
        «Постой!» - если мысль эта делала неожиданный поворот.
        «До хера желающих!» - произносил Коля, если поворот этот приводил его в неприятные области.
        Любимым его фильмом была бессоновская лента «Лион». В ростовском видеопрокате, откуда Коля забрал кассету (просто пришел и забрал, а они и рыпнуться не посмели), фильм назывался «Лион-киллер». В своих эротических фантазиях Коля тоже мечтал вырастить «киллершу», только его протеже обладала внешностью не Натали Портман, а той девочки, которой Коля домогался в шестом классе камышинской средней школы и которая тогда ему не дала. В Колиных эротических фантазиях девочка так и осталась маленькой, а он, великолепный профессиональный киллер (ни много ни мало!), учил ее, как надо задерживать дыхание, мягко нажимая на спусковой крючок. Попутно Коля вдыхал чуть ли не апельсиновый аромат ее кожи. А девочка начинала с Колей играть, она проводила своим розовым язычком по оружию, и на вороненой стали оставался влажный след, отправляла ствол пистолета себе в рот, совершая поступательные движения, а Коля ругал ее за это, но все же девочке (Лолита - ни много ни мало!) удавалось совратить невинного киллера по прозвищу Бочка.
        Колю не мучили тяжкие сны. Если он и страдал каким-либо комплексом, то это был комплекс абсолютной полноценности.
        И теперь Колю могло зашкалить.
        Он получил заказ. Естественно, анонимный, через десяток людей, знающих в этой цепочке лишь ближайшего соседа. Так считал Коля. Так, опять же по мнению Коли, действовала «профессиональная» система заказа. И теперь его могло зашкалить.
        Все, больше никаких пидоров, мелких бизнесменов и братков, курирующих несколько палаток на оптовых рынках. Со всеми этими лохами покончено. Коля становится птицей совсем другого полета. Он - настоящий профессионал, и люди, те, кто понимает, оценили качество его работы. И вот зеленые бумажки, пятьдесят процентов гонорара: пачка баксов, пусть пока еще и тоненькая, греет душу! Вопросы? У кого-нибудь есть вопросы! Есть?!
        - До хера желающих,  - громко произнес Коля.
        Сегодня ему заказали одного из самых крутых пацанчиков в Ростове. Коля полагал, что скорее всего заказ исходил от ростсельмашевских. Почему-то ему назначили встречу в одном «рестике» (так Коля именовал рестораны), а там - надо же какое совпадение!  - как раз гуляли ростсельмашевские. Но теперь все это не важно. Ему плевать, откуда исходит заказ. Гораздо важнее другая вещь. Его цель - один из самых крутых авторитетов, в чьем присутствии люди молчат и боятся произнести лишнее слово, потому что за базар всегда надо отвечать. Еще вчера дерзкий и решительный Коля Бочкарев сам бы молчал в его присутствии, как молчат в присутствии грозных царей. Сегодня пришла пора валить идола с пьедестала. Сегодня ему заказали Кешу Беспалого.
        Коля Бочкарев знал, что проколоться он не имеет права. Правда, ему указали и время, и место. Ресторан «Поплавок», сегодня вечером. Значит, все надо будет сделать быстро, не мешкая. Прокол повлечет за собой много неприятностей. Во-первых, заказ передадут другому. Во-вторых, вполне может статься, что появится еще один заказ. На самого Колю Бочкарева. А если даже и нет, то на дальнейшей карьере можно ставить жирную точку. Он достиг своего пика, не справился, и его подвинули. Все, помашем ручкой.
        - До хера желающих!  - так же громко повторил Коля.
        Бочка никогда не начинал тратить денег с заказа, пока не выполнял работу. Так он собирался поступить и в этот раз. Он уже присмотрел голду на шею, прикольного плетения и в палец толщиной, и завтра он ее обязательно купит. Завтра. А сегодня в восемь, ну в половине девятого, он выполнит свою работу и тогда уже действительно помашет ручкой.
        Коля вставил в автомагнитолу любимую кассету: Dj Грув устами своей электронной возлюбленной объявлял, что теперь «Поздно. Меня уже нет!».
        Очки, оружие и рейв - вот что по-настоящему интересовало Николая Бочкарева по прозвищу Бочка. И еще - эротические фантазии. Про маленькую девочку, которую выпестует крутой и, может, чуть усталый профессионал, в какого после сегодняшнего заказа и превратился Коля. Выпестует, подождет, пока она подрастет, а потом, глядишь, и женится на ней. Хотя секс они будут иметь с самого начала. О, это будет невинное дитя с очень развратными глазами. Иногда. Только когда Коля будет желать этого.
        - Поздно, меня уже нет,  - произнесла электронная возлюбленная Dj Грува.
        - Постой-постой,  - ответил Коля.
        Этот своеобразный диалог, как уже было отмечено, происходил в салоне угнанной Колей «восьмерки» на следующий день после того, как Санчес с таким увлечением разглядывал витрину бутылок (а еще с большим - зеркальные просветы между ними) и развлекал старшего бармена Сабину беседой с плохо скрываемым поволжским акцентом.
        - Постой,  - снова произнес Коля.
        По скромному мнению Бочки, тачки лучше «бэхи» не существовало. А именно так он называл автомобили баварских моторных заводов БМВ. В отличие от комфортного «мерсюка» «бэха» - тачка для водилы. Стоит поправиться - для богатого водилы. Или, как говорили раньше в Ростове-папе, «вещь для денежных». Разница существенная: не просто комфортная тачка, а тачка, комфортная преимущественно для водилы. Для таких вот одиночек, как Коля, которым лишь вольный ветер - хозяин. Опять же стоит поправиться: для таких вот одиночек с бабками. Хотя без бабок - какой же это одиночка? Это уже какой-то дрюченый отщепенец. По скромному мнению Коли, мужик вообще не мог существовать без бабок. Потому что в противном случае это уже не мужик, а фуфло, типа «душный пассажир». Кеша Беспалый был далеко не фуфло, и вряд ли кто-либо, даже за глаза, назвал бы его «душным пассажиром». И ездил он на «бэхе-750» - той, удлиненной, модели. Не тачка - ласточка! Коля знал про эту машину все. Как-то он перегонял точно такую же модель. Тачка была краденая, и особых денег Коля тогда не срубил. Но на машину запал. И твердо пообещал себе, что
между девяносто девятой моделью его «Жигулей» и «седьмой» «БМВ» у Коли не будет никаких переходных звеньев. Следующая его тачка будет «бэха». Хотя бы краденая - с гаишниками по Ростову и области он добазарится. А может, с кого-то за долги срубить удастся. Вот такое Бочка дал себе слово, такая у него была мечта.
        Сейчас Коля Бочкарев не сводил взгляда с 750-й «БМВ», цвет - темно-синий металлик, принадлежащей, как оказалось, Кеше Беспалому.
        Дела получались интересные. Сегодня Коле пришлось совершить некоторое путешествие (и стоит признать, мать их, немалое!)  - тащиться из Ростова на левый берег Дона, в эту Тмутаракань, чуть ли не до самого Батайска. Ставить на стоянку собственную 99-ю, цвет - мокрый асфальт, угонять у какого-то лоха «восьмерку» (хотя почему у лоха? Музыка у братишки приличная, тачка шустрая. И вообще, братишка, не грузись, найдут твою тачку, лишь «заказ» выполню, максимум через пару часов, это я тебе конкретно обещаю), чтобы оказаться у этого навороченного ресторана «Поплавок», что недалеко от Батайска. Вообще-то ресторан этот - загородный клуб, называется то ли «Даймон», то ли «Диамонд», и здесь всегда приличная братва гуляет, но еще с совковых времен, когда и клубов-то никаких не было, к этому чуть ли не единственному тогда загородному ресторану приклеилось название «Поплавок».
        Но дела получались интересные.
        Обычно Кеша Беспалый водил тачку сам. Реже, если Беспалый сильно нагружался, это делал за него водитель. Про этого водилу Бочка слышал много чего странного. Мутного. Двухметровый шкаф, чистый Терминатор по прозвищу Рябой (хотя лицо у него гладкое, видать, эта кличка-погоняло к нему по каким-то другим причинам пристала). Про него говорили, что он не только водила и личный телохранитель Беспалого. Больше. Говорили, что он его молчаливая вечная тень. Еще говорили, что Рябой никогда не улыбается. В любом случае в тачке с Беспалым или не было никого, или там находился только Рябой. Охрана на большом джипе обычно двигалась следом.
        И вот тут-то и начиналось кое-что интересное. «БМВ» Беспалого знало полгорода. Роскошная 750-я «бэха», цвет - светло-серый металлик, почти серебро. Коля давно восторгался этой тачкой. Сюда же, в «Поплавок», Кеша Беспалый прибыл без сопровождения джипа охраны и в другой тачке. Нет-нет, это тоже была 750-я «бэха», но цвет - темно-синий металлик. А Коля Бочкарев хоть и являлся немного цветоаномалом - у окулиста он не смог «прочитать» книжку с цветовыми узорами полностью, и справку пришлось покупать,  - но не настолько, чтобы не отличить светло-серый металлик от темно-синего.
        Загнем пальчик - это первое.
        Дальше - больше.
        Коля с утра немного поколесил за Кешей Беспалым по Ростову. Коля, конечно, не Шерлок Холмс и даже не доктор Ватсон, но башка у него варит. Тем более что, когда ты должен выполнить ответственную работу, застраховаться от всяких неожиданностей вовсе нелишне. 750-я «бэха», светло-серый металлик, остановилась возле казино. И джип с охраной - там же. Беспалый вошел внутрь и, скорее всего, направился в VIP-зал, где он любил погонять шарик рулетки. Там он и оставался, сколько Коля его ни ждал. Потом подошло время ехать сюда.
        Теперь загнем второй пальчик.
        Коля уверен, что светло-серая, прямо-таки серебряная, «бэха» Кеши Беспалого и огромный черный джип с охраной до сих пор стоят на стоянке возле казино в городе Ростове. Он мог дать руку на отсечение, что это так, хотя, конечно, ни хрена он давать не будет. Тачка и охрана Кеши Беспалого стоят у казино, хозяин в VIP-зале гоняет шарик. В это же самое время Беспалый, как в детективной книжке, вышел скорее всего через темный ход и на другой, вполне может статься, что и «тайной», тачке добрался аж до самого Батайска. И знает про это лишь Рябой - его молчаливая тень.
        И Коля.
        И тот, кто прислал Колю сюда.
        В этот момент Коля Бочкарев и проговорил «постой-постой». Тот, кто прислал его сюда, каким-то образом знал, что сегодня вечером Беспалый окажется именно у этого ресторана.
        Загнем третий пальчик.
        Перед нами всего-навсего ресторан «Поплавок». Зачем Беспалому понадобилось отсекать собственную охрану и людям в Ростове пускать пыль в глаза про казино? Он мог добраться сюда обычным способом. Темно-синяя «бэха» с тонированными стеклами подкатила не к фасадной части ресторана, где располагалась стоянка, а, так сказать, к служебной. Здесь были отдельные входы в кабинки для особенных гостей. Кабинки соединялись с общим залом, но закрывались изнутри; при желании даже официанта можно было принимать у двери - от любопытных ты закрыт полностью. Такая кабинка стоила денег. В основном там крутые гуляли или кто с бабой уединиться хотел. А чего, клево так погулять - со своей соской. И на людях и нет одновременно.
        Из темно-синей «бэхи» Кеши Беспалого сначала вышел Рябой, проверил кабинку, вернулся и сделал знак Беспалому. Тот заскочил за дверь мухой. При его-то габаритах и положении проявлять такую проворность - это что-то… Если б Коля не знал, что Беспалый должен быть здесь, он, наверное, даже не успел бы его разглядеть. Зачем Беспалый слинял от своих людей? К чему вся эта траханая конспирация?
        Наконец, загибаем четвертый пальчик.
        К крутой - цвет темно-синий металлик, если кто забыл,  - «бэхе» Беспалого подкатила скромненькая «шестерка». «Жигули». Ну чего тут сказать, «шаха» - она и есть «шаха». Встала рядышком, чуть ли не бампер в бампер. И из скромной «шестерки» вышел такой серенький, неприметный дяденька с ласковыми внимательными глазками и жиденькими усиками и быстренько юркнул в ту же дверь, за которой десятью минутами раньше скрылся Беспалый. И вот вы можете говорить все, что угодно, но Коля Бочкарев мог с очень большой вероятностью предположить, кем был этот скромный, серенький дяденька. Вернее - он это знал. Ментов Коля чувствовал кожей. Спинным мозгом. И на расстоянии. Пусть они будут хоть в самом что ни на есть гражданском, цивильном.
        Сначала Коля подумал, что товарищ ошибся дверью. Странным образом он даже этого желал. Ему почему-то очень вдруг захотелось, чтобы с Беспалым не оказалось все так. В этом было что-то неправильное. Он даже несколько запереживал за Кешу, словно в последние часы собственной жизни Беспалый, грозный Беспалый, совершил что-то очень непристойное. Знаете, когда уважаемого человека «берут» на каком-то говне, вроде онанизма. Такое бывает, но это неправильно.
        - Постой-постой,  - пробубнил Коля.
        Одновременно внутри его головы высветилась какая-то фраза, то ли из фильма, то ли еще откуда: «Умри достойно»,  - но Коля так и не успел понять, что все это значит. Потому что его мозг уже занялся анализом: конечно, этот скромненький, серенький дяденька мог оказаться вовсе не опером, а каким-нибудь знакомым или родственником Беспалого. Но к чему вся эта гребаная конспирация?
        Опер зашел в кабинку Беспалого, и вот прошло уже больше десяти минут, а его все не выперли оттуда пинком под зад. Следовательно, Коля Бочкарев оказался свидетелем запланированной встречи.
        Сердце Коли вдруг учащенно забилось. Словно он подошел к какой-то тайной червивой неправильности, подтачивающей шарниры, на которых крепился мир. Этого не может быть…
        Беспалый до конца доверял лишь своему немому терминатору Рябому. Так говорили люди. Возможно, по этой причине он отсек даже собственную охрану (мало ли что!), а заодно пустил пыль в глаза ростовской братве с этим казино (действительно: мало ли что!).
        А часом, не… В горле у Коли вдруг пересохло.
        А часом, не стукачок ли наш великий Кеша Беспалый?
        Такого не бывает. Грозные идолы не падают так низко. Случайная встреча, какой-то старый знакомый или родственник… Или «свой опер»… Или… Но к чему все эти тайны мадридского двора?
        Сердце продолжало биться все так же учащенно. Ну и ну: Беспалый сменил тачку и приехал сюда на запланированную встречу. И никто его здесь не заметил. Будний день, на стоянке, видать, лишь тачки сотрудников. И Коля ничего бы не увидел. И ни о чем не догадался, если бы ему не указали это место заранее. Ну и ну!
        - Постой,  - с некоторым содроганием в голосе произнес Коля,  - Кеша Беспалый - стукач?
        Вот наши четыре загнутых пальчика, вот и все наши вопросы!
        Этого не может быть. А если это никакой не опер?
        - Черт, ну и нажарили мы грибков,  - пробубнил Коля.
        Это была еще одна из его фраз - конечно, не такая емкая, как «постой!» или «до хера желающих», и выражала скорее замешательство, но именно поэтому вполне годилась.
        Вот и все дела! Вопросов с четырьмя загнутыми пальцами больше не возникало.
        Кеша Беспалый - стукач.
        Поразительно, Холмс, элементарно, Ватсон, помашем ручкой!..
        Великий и ужасный Кеша Беспалый.
        Его вычислили. Этот заказ - не просто разборки. Коля Бочкарев вдруг ощутил прилив какого-то нового, незнакомого чувства. Он вдруг на мгновение увидел себя в зеркале с пистолетом в руках.
        - Ба-м-м-с…
        - Клоц…
        Беспалого вычислили. И это не просто разборки. Братва, серьезная братва, решила сегодня казнить стукача. И кто-то вспомнил о Коле: мол, есть один скромный, простой пацанчик, но работает - мало не покажется! Грамотно, четко и не оставляя следов.
        Коля приподнял солнечные очки и через зеркало заднего обзора вгляделся в непроницаемую темноту собственных глаз. Это совсем другой расклад. Колю признали, и он занял свою нишу. И подвинуть его оттуда будет очень сложно. А если кто решит попробовать…
        - До хера желающих,  - жестко выговорил Коля и сплюнул в окно, где начинали сгущаться сумерки. И тут же почувствовал себя спокойно и даже некоторым образом снисходительно к этим абстрактным «желающим», которых так «до хера» и которые лезут из всех щелей, мешая нормально жить.
        - А паренек-то наш - стукачок,  - ухмыльнулся Бочка. Грозного идола больше не существовало. Коля почувствовал прилив эйфории. Он потянулся, выпрямив руки и ноги. За окнами угнанной им «восьмерки» дул приятный теплый ветерок.
        И с востока наваливалась на донские степи Тьма.
        Коля продолжал ждать.
        Тьма навалилась с востока, заставляя закат окраситься кровавым огнем.
        Последний закат Кеши Беспалого.
        И не только его.
        Чуть более чем через девять месяцев стареющий подполковник Прима из Батайского отделения внутренних дел так же будет вглядываться в эту сгущающуюся за окнами Тьму. Но настроение его будет резко отличаться от опрометчивой беззаботности Коли Бочкарева. Валентин Михайлович Прима будет чувствовать опустошающую ватную слабость в районе собственного желудка и бороться со смутным ощущением, что он стоит у какой-то невидимой черты, очень плохой черты, переступать которую ему вовсе бы не следовало. А события будут развиваться. Однажды на стол Примы лягут два рисунка, выполненные городским дурачком Алексашкой, и некий странный факс. Вот тогда и появятся бешеные звери, выползшие из этой Тьмы, звери, превратившие ту самую невидимую плохую черту во все более сжимающийся круг Безумия.
        Но это произойдет более чем через девять месяцев, когда шедевр-кошмар Санчеса, его «метафизический ребенок», уже родится и когда уже сложно будет что-либо изменить. А пока еще Санчес даже не предполагал, что ему придется оказаться в маленьком городке Батайске, и страшные сны еще не мучили Валентина Михайловича Приму. Пока они еще бродили где-то далеко. Только невидимые силовые линии уже тянулись к одной точке, подталкивая ни о чем не догадывающихся участников предстоящих событий друг к другу. И с востока на донские степи наваливалась непроницаемая тьма.
        Приближающаяся ночь радовала Колю Бочкарева. Он наблюдал за дверями кабинки, где скрылся Кеша Беспалый, и ждал. Коля полагал, что ночь - его время. И себя он считал одним из самых свирепых хищников, владеющих этой ночью. Естественно, он не кричал об этом на каждом углу, но любому человеку с не до конца отшибленными мозгами это и так ясно.
        Наблюдение за наблюдающим.
        За Колиной спиной располагался въезд на автомобильную стоянку, чуть правее - металлическая будка охраны. В ней какой-то лох - Коля видел это в зеркале заднего обзора - с упоением читал книжку, видимо, приличный боевичок. В натуре лох, мимо него пару раз на стоянку заехали тачки, а он даже бровью не повел. Утрамбуют его хозяева за такую работу. А вот от глаз Коли Бочкарева ничего не ускользнет.
        Только что дверь в кабинку открылась. Коля почувствовал охватившее его возбуждение, обычно сопровождающееся тем, что у него холодели пальцы рук. Но тревога оказалась преждевременной. Это был терминатор Рябой. Он быстро сел в «бэху». В принципе, Коля был готов к любому повороту событий, но Рябой эффектно, с прокруткой и визгом (эх, тачка-ласточка!), рванул с места - лох в будке на секундочку оторвался от своего занятия, чтоб посмотреть, что это там творится у задней стороны ресторана,  - потом «бэха» чуть притормозила у трассы и повернула в сторону Батайска.
        - Постой,  - проговорил Коля. Несмотря на затемненные стекла, он видел, что Рябой уехал один. Беспалый оставался в ресторане со своим ментом. Поэтому пока туда заходить не следует. Что ж, Коле не в падлу и еще подождать. Он бросил взгляд на зеркало заднего обзора - лох в будке, потревоженный рванувшей с места «бэхой», не вернулся к своему чтению и сейчас смотрел на Колину «восьмерку».
        - Ну что, тебе очень интересно?  - сказал Коля и мысленно добавил: «Давай лучше читай свой боевичок. Скоро здесь действительно будет интересно. Но тебе, от греха подальше, лучше на меня сейчас не пялиться. А то знаешь, как бывает - когда каток проходит, он трамбует все что попало».
        Когда стрелки наручных Колиных часов показали десять минут девятого, он снова ощутил охватывающее его беспокойство. «Бэха» с Рябым вернулась. Рябой сгонял до Батайска и обратно. Но теперь появился сюрприз - в машине на заднем сиденье находился еще кто-то. Коля смог различить лишь темный силуэт. Что-то во всем этом было неприятное. Вся эта суета лишь могла усложнить дело. Коля отодвинул водительское сиденье до отказа - на полу под сиденьем лежал укороченный «АК-74» с металлическим складывающимся прикладом. Коля заблаговременно извлек его из сумки и спрятал под сиденьем. Хороший автомат. Таких стволов после этой заварухи в Чечне поступало валом. Коля подумал, что как все-таки классно получилось, что он не пожадничал. С утра собирался пристегнуть полупустой магазин, в чем тоже имелся свой резон. В таком деле все равно больше двенадцати - пятнадцати патронов отстрелять не удастся. А дальше либо дело сделано, либо нет, но в любом случае - уноси ноги. А патроны стоят денег. Но все же он передумал и дополнил магазин до отказа - тридцать патронов. Калибр 5,45. Теперь, наблюдая за всей этой суетой - трое в
тачке Беспалого с Рябым и с этим неизвестным, только что прибывшим из Батайска, да еще мент… хотя мента валить нельзя, валить мента - самое последнее дело,  - наблюдая за всей этой суетой, Коля думал: хорошо, что он не пожадничал. И в общем-то пока все складывалось вполне удачно. Коля передернул затвор, досылая патрон в патронник; он сделал это нерезко, чтобы не шуметь характерным лязгом-клацаньем. Несмотря на то что в салоне «восьмерки» Dj Грув продолжал производить электронные звуки, вряд ли стоило рисковать, привлекая к себе ненужное внимание.
        Сердце Бочки бешено колотилось, хотя теперь он об этом, наверное, и не знал, пальцы его стали совсем холодными. Такими же, как вороненая сталь автомата Калашникова. Он приоткрыл дверцу. Так же нерезко и бесшумно. Бочка ждал. Пока все складывалось вполне удачно. Вполне.
        Наблюдение за наблюдающим.
        Был такой старый анекдот. Месье хочет заняться с девочкой любовью? Сто франков. А, месье желает через замочную скважину наблюдать за занимающимися любовью? Двести франков… Что, месье хочет поглядеть на того, кто будет наблюдать за занимающимися любовью? О! Это будет стоить дорого. Наблюдать за наблюдающим? Четыреста франков!
        Самая высокая такса предполагала и высший класс - наблюдение за наблюдающим.
        «Лох» в будке вовсе не забавлялся сейчас чтением. Взглянув на угнанную Колей Бочкаревым «восьмерку», «лох» ухмыльнулся. Он знал этот старый анекдот. Кровавые всполохи падающего за горизонт светила холодным огнем отразились в его глазах. Этому человеку нравилось любоваться закатами. Мир катился к своему закату. Если бы Коле Бочкареву повезло чуть больше, и он хотя бы узнал о существовании этого человека, ему бы никогда не пришло в голову называть его лохом. И тогда может статься, что для Коли действительно все сложилось бы вполне удачно. Хотя вряд ли: тот, кого Коля в действительности считал лохом, тоже находился сейчас в будке - чуть придушенный охранник автостоянки лежал под столом с компрессом хлороформа на лице. Но с ним проблем не будет - нельзя лишать жизни просто так, без необходимости.
        Третий, неожиданный пассажир «БМВ», привлек внимание и человека в будке. Правда, различить что-либо было сложно - тонированные стекла и сгустившиеся сумерки делали свое дело. Рябой вышел из машины и быстро скрылся за дверью кабинки. Тот, за кем Рябой отъезжал в Батайск, остался ждать в салоне автомобиля. Что здесь за свистопляска происходит?
        На коленях человека в будке покоился вовсе не крутой «боевичок», а автоматический крупнокалиберный пистолет «ланд» с длинным цилиндром-глушителем на стволе. Оружие было переведено в режим одиночного ведения огня, хотя и одиночными скорострельность у «ланда» являлась более чем достаточной. Это вообще было очень хорошее и дорогое оружие, и человеку в будке скорее всего не хотелось с ним расставаться. Но так уж устроена наша жизнь, что всегда с чем-то приходится расставаться. Обычно с тем, к чему только-только начинаешь привыкать. А иногда - и вот такое, как правило, случается неожиданно - с тем, к чему и привыкнуть-то невозможно. Ведь невозможно же привыкнуть к собственной жизни. Тем более к такому нелепому, несостоятельному и непостижимому факту, что ни с того ни с сего с ней приходится расставаться. Не когда-нибудь, а прямо сейчас. Уже совсем скоро.
        Стемнело очень быстро. Стрелки Колиных часов показали двадцать пять минут девятого, а над рестораном «Поплавок» сгустился непроницаемый черный бархат настоящей южной ночи.
        Коля очень рассчитывал на то, что мент отвалит первым. Или хотя бы что они не попрут все скопом. Мент, конечно, не адвокат. Адвокат вообще по всем понятиям личность неприкосновенная, но и мента без надобности валить нельзя. Так оно и случилось. В восемь двадцать пять дверь кабинки приоткрылась и неприметный, серенький дяденька быстро юркнул в свою «шестерочку», ставшую в этой ночи такой же серой, и не мешкая отчалил.
        Колина рука легла на рычаг переключения скоростей. Дверца с его стороны была приоткрыта, «АК-74» лежал на коленях - все придется делать очень быстро. И пока обстоятельства складываются хорошо. Просто отлично. Возможно, Коле даже удастся вести огонь прямо из машины. Хотя, конечно, нет, ведь ты же профессионал. Так шмаляют только лохи. Надо будет выйти и убедиться, что дело сделано. «БМВ», почти слившийся с темнотой, оказался единственной тачкой, припаркованной с этой стороны ресторана. Если не считать «восьмерки», но Коля припарковался почти что у автостоянки. Свет от огней с фасадной части ресторана сюда практически не доходил.
        Коля уже знал траекторию своего движения, знал, где ему притормозить и по какой дорожке, ведущей к трассе, ему отваливать. Он все рассчитал заранее, и наступившая ночь играла ему на руку.
        Бочка, не отрывая взгляда, следил за дверью в кабинку: ну где ты, Беспалый, где?.. Его сердце лихорадочно колотилось, какой-то странный привкус сладковатой болью растекался по рту, а пальцы рук начали коченеть. Коля превратился в сжатую пружину, его лицо побледнело, а губы расползлись в каком-то гротескном подобии улыбки. Сейчас, уже совсем скоро, дикий впрыск адреналина взорвет эту пружину. Трое, их трое, что может несколько усложнить дело, да не очень. По всей видимости, Беспалый окажется прилично поднабравшимся, вялым, с ним проблем не будет, а Рябого Коля вальнет первым. Тот, третий, в «бэхе», Бочку вообще не беспокоит. Видать, просто чмо какое-то (а стоит признать, что армейский жаргон, к примеру емкое словечко «чмо», порой оказывается весьма точным), коли его даже в ресторан не пригласили. Бочка неожиданно тяжело сглотнул, его горло совсем пересохло. Где ты, Беспалый, где?..
        Коля следил за дверцей в кабинку, и его темные зрачки контролировали весь сектор, прилегающий к ресторану. Мало ли что, нам не надо никаких неожиданностей, и от взгляда Коли Бочкарева никогда ничего не ускользало. И возможно, в этот вечер Коле просто не очень повезло. А возможно, он вбил себе в голову, что ему не стоит обращать внимания на всяких лохов. Можно допустить и иные причины, например, то, что лох обладал некоторыми качествами, о которых Коля, в силу обстоятельств, ничего не знал. Так или иначе, но профессиональный киллер Николай Бочкарев не заметил за своей спиной, там, где в будке охраны лох почитывал крутой боевичок, никакого движения. А стоит признать, это оказалось единственным стоящим, на что ему сегодня следовало обратить внимание. Наверное, самым важным в его жизни.
        Потом дверь в кабинку начала открываться, и дальнейшее произошло очень быстро.
        На ступеньках появился Рябой. Он бросил взгляд на автостоянку, на Колину «восьмерку», на каких-то гуляк, шумно вываливающихся из своей тачки на дальнем конце стоянки, освещенной фонарями фасадной части ресторана. Рябой повернул голову направо, где на траву из окон ресторана падал размазанный свет, налево, где его взгляд встретился с непроницаемой тьмой, затем, чуть склонив голову, быстро осмотрел «бэху». Пассажира на заднем сиденье он не удостоил даже жестом. Вроде бы все было нормально. Рябой несколько помедлил, затем отступил на шаг в проем двери, чуть откинул голову и повернул ее назад. Кивнул: все в порядке.
        Сейчас они начнут движение.
        - Ждать,  - сказал себе Бочка. Мышцы его лица непроизвольно сократились.
        Именно в это мгновение из-за облака выползла луна. Рябой быстро двинулся к «БМВ» и распахнул переднюю пассажирскую дверцу. Обернулся к ресторану. В проеме двери появился Беспалый, чуть качнулся - видать, ему действительно удалось прилично поднабраться. Вышел, вот он стоит в бледном лунном свете.
        - Жда-а-ать,  - с каким-то неожиданным стоном выдавил из себя Бочка. Его пальцы судорожно заколошматили по ручке переключения скоростей, словно это были сухие костяшки. Коля с силой сжал правую руку.
        Рябой бросил вокруг еще один быстрый взгляд. Затем, кивнув Беспалому, направился вокруг капота к дверце водителя. Беспалый взялся за косяк дверцы, словно в замедленной съемке Коля видел, как он заносит ногу для первого шага.
        «Сейчас!  - вспышкой пронеслось в мозгу Коли.  - Пора!»
        Беспалый отступил на лесенку, вдохнув вечернего воздуха, сделал шаг, еще шаг… Потом Бочка увидел, как окурок полетел на землю. В принципе, расчет Коли оказался верен: к тому моменту, как все начнется, Беспалый окажется на полдороге от дверей в кабинку ресторана до дверцы собственного автомобиля. Ни туда, ни сюда, голубок, вот как бывает.
        Только момент этот уже наступил. Сейчас.
        - Сейчас, мать твою, сейчас!  - свирепо прошептали Колины обескровленные губы. Бочка врубил дальний свет, и одновременно ручка переключения скоростей покинула «нейтральную».
        «Восьмерка» с визгом рванула с места. Пружина начала разжиматься.
        Когда раздался лязг автоматной очереди, охранник на дверях в ресторан «Поплавок» рассказывал своему молодому напарнику, каким удачным оказалось пари, заключенное ими со сменщиками. Работали они сутки через двое, выходит, тремя сменами, а пари забили на месяц. В чью смену случится меньше всего эксцессов. Вообще-то охранники были веселые ребята, и поспорить, естественно на деньги, им только давай. Рубились на всем что можно, от игры на бильярде до отборочных туров на предстоящий чемпионат мира по футболу. Такой самодельный домашний тотализатор в рамках обслуживающего персонала в отдельно взятом ресторане. Сейчас месяц подходил к концу, и за их смены не случилось ни одного происшествия. Никаких разборок, драк, попыток «соскочить» не расплатившись - и это не просто везение. Да чего там говорить, любому ясно, что их смену уважали особенно, ведь все зависит от того, как себя сразу поставишь. Опять же приятно: на этом пари они прилично «бабулек» срубят. А у тех, что с утра сменились, тоже гаврики-гаврилы, так у них вообще ночью чуть ли не драка была. Пьяный дебош. Не умеют люди работать, такое надо
пресекать в зародыше. На улицу, ребята, за автостоянку - и там хоть бошки друг другу поотшибайте, а здесь, братки, надо вести себя прилично. Это приличное заведение. Тем более слух пошел, что у хозяев батайских возникли какие-то проблемы и заведение вот-вот Кеше Беспалому перейдет. А охранникам, в принципе, до левой пятки, кто хозяин. И директор, и персонал - народ обученный, никто их снимать не будет, а с другой стороны, Беспалый здесь вообще наведет стопудовый порядок. И любой прежде пять раз подумает, что лучше - вести себя прилично или чтоб его через пять минут утрамбовали. А чего, по-другому с нашим народом нельзя. Не получается по-другому. У нас тут не Европы… И слава Богу, что так! А пари мы и так выигрываем; кстати, получается, что обуваем обе смены сразу. Ты посчитай, сколько на брата-то выходит? По-моему, очень неплохо!
        Охранники весело подмигнули друг другу и ударили по рукам. Да, действительно, здорово получалось.
        Лязг автоматной очереди, приглушенный корпусом здания, обрушил эти радужные планы. Оба охранника на мгновение уставились друг на друга - это что, на самом деле происходит то, о чем они подумали? Это что за дерьмо?
        - Бл…  - тихо проговорил тот, что помоложе,  - это в зале? Музыка? А?
        Музыка в зале была. Умпса-умпса. В ней применялись различные шумовые эффекты, в том числе и имитация выстрелов. Только это были вовсе не эффекты. Никто ничего не имитировал, все происходило на самом деле. Словно в подтверждение, автоматный лязг повторился. Эхо от него сухим треском отозвалось в зарослях высокой травы, смешиваясь с хлопками одиночных выстрелов.
        - Какой, на хер, в зале! За рестораном шмаляют, у кабинок. Бл…, валят кого-то,  - отозвался второй. Они еще какое-то время смотрели в глаза друг другу.
        - Так ведь,  - вымолвил охранник помоложе,  - ну пошли,  - его глаза округлились,  - скорее!
        - Стой, ты куда, в обход бежать собрался?! Давай через зал. Здесь Митрича ставим, а сами через кухню, через черный ход.
        - Понял. Пошли.
        - И спокойней, не суетись так. Чтоб без паники!  - Они уже быстро продвигались к залу, кивнув Митричу, чтоб стал на двери,  - клиенты, видать, ничего и не слышали, а если и слышали - видать, не приняли ничего всерьез. Пусть так и остается. Это самое главное.
        Они уже свернули к кухне. Оба были вооружены фирменными пятизарядными помповыми дробовиками «ремингтон» двенадцатого калибра - пробьет стену и оставит дыру с кулак. Митрич был ментом, работа по договору. В принципе, с порядком в «Поплавке» все было чики-чики.
        Они шли быстро, но не бежали. Грянул еще выстрел, одиночный, и вроде бы все стихло. К этому же месту за рестораном уже спешили любопытные - с автостоянки также были слышны выстрелы, но охранники были ребята тертые. Они знали свою работу и знали, что надо делать. Лишь у самой двери, у черного хода, выводящего прямо к задней стороне здания, к кабинкам, охранник постарше произнес:
        - Слышь, братишка, зря не высовывайся. Там скорее всего люди серьезные.
        Тот кивнул. Охранник постарше остался доволен. Все же авторитет его был непререкаем.
        - Резко распахиваем дверь, я - сразу под козырек. Ты меня прикрываешь. Скорее всего тот из кабинок выходил, кого валили. Возможно, шел к стоянке. Значит, киллер, если еще не соскочил, может быть справа. Главное, не попасть под перекрестный огонь.
        Охранник помоложе снова кивнул. Они действительно неплохо сработались. И его напарник скомандовал:
        - Пошли.
        Их сразу же ослепил свет автомобильных фар. Охранник постарше юркнул за укрытие козырька, чувствуя, какими влажными, липкими стали его руки, сжимающие ружье. Молодой пацан остался у распахнутой двери. Прямо на него падал свет. Дальний врубили, падлы. Лишь бы он не лез, пацан, он же сейчас как на ладони. Охранник сглотнул, потер пересохшими губами друг о дружку - чего они ждут, чего не уезжают, тачка не заглушена или… Он обернулся к распахнутой двери - охранник помоложе держал ружье перед собой, как в фильмах-боевиках, глаза его были очень темными. И в них горел огонь. Темный огонь. Мальчишка, пацан. Нравился ему этот пацан. Только спокойней, спокойней, без глупостей. А теперь смотри на меня. Очень хорошо.
        Охранник постарше молчаливыми знаками указал своему напарнику, что собирается выходить из-под козырька. Чтобы тот взял под прицел сектор вокруг тачки, освещающей их фарами. Напарник его понял, кивнул. В этом круге света теперь стояла тишина, лишь мерный шум работающего двигателя.
        Охранник постарше, несмотря на свои 106 килограммов веса и 189 сантиметров роста, оказался очень быстрым. От козырька он кинулся к припаркованному здесь «БМВ», темно-синий металлик. Дальний свет на мгновение ослепил его, он пригнулся, укрываясь за распахнутой дверцей. Никаких выстрелов. Вечер был далеко не жаркий, все же конец сентября, но капельки пота выступили у него на лбу. Ничего не происходило. Их по-прежнему освещали фары автомобиля с незаглушенным двигателем. Скорее всего «Жигули». На мгновение охраннику показалось, что сзади происходит какое-то движение, холодный ветерок коснулся его спины, чуть качнулись густые заросли кустарника… И, о черт, какой же он дурак! Его просто выманили из укрытия, а теперь убийца подойдет сзади и хладнокровно снесет ему полчерепа одним лишь выстрелом. Не меняя сидячего положения, он молниеносно обернулся, готовый выпустить все пять зарядов крупной дроби в эту надвигающуюся тьму. Его руки задрожали, и холод, могильный холод, омыл внутренности, но… скорее всего просто показалось, нервы стали никуда, может быть, кошка, а может, ветерок… Охранник глубоко выдохнул,
затем сплюнул, к нему возвращалось спокойствие, и он сумел унять дрожь в руках. Чуть продвинулся вперед, выглянул из-за багажника «БМВ». Все тихо. Теперь уже свет фар не ослеплял его. Тачка - точно «жигуль». «Восьмерка» или «девятка».
        - Андрюха,  - хриплым голосом позвал он напарника,  - выходим. Тут, похоже, три…  - он сглотнул,  - трое…
        - Вижу,  - отозвался охранник помоложе.  - Три «двухсотых»,  - произнес он на удивление спокойным и ровным голосом.
        Эта спокойная будничность даже несколько напугала его старшего товарища. Да не очень. По сравнению с тем, что им пришлось сейчас увидеть, многое другое выглядело уже вовсе не страшным.
        Охранник помладше прошел Чечню. Слава Богу, вернулся живым и здоровым, только вот в глазах его иногда было что-то. «Двухсотыми» - «груз двести» - называли погибших. «Груз двести» - труповозка. Тут они и лежали, трое… Молодой охранник снова оказался на войне. И, увидев три бездыханных тела - а то, что это были именно «двухсотые», не вызывало никаких сомнений, кровищи-то вокруг было достаточно, это все можно разглядеть в свете фар, но у каждого из них в голове имелось минимум по одному смертельному ранению,  - увидев три трупа, охранник произнес первое, что пришло ему в голову. В его молодую белобрысую голову, где все еще шла та война и где, быть может, она не закончится никогда.
        Но это было еще не все.
        Охранники вышли из своих укрытий. Уже стало ясно, что стрельба закончена. От автостоянки сюда спешили любопытные. Только что, минуту назад, на этом самом месте три человека закончили свой земной путь. Один из них лежал раскинув руки, словно он вглядывался в непостижимую звездную бездну над головой, на которую лишь сейчас, после смерти, вдруг обратил внимание.
        - Черт, надо же, Кешу завалили,  - произнес старший спокойным и даже несколько равнодушным голосом.
        - Что?  - спросил молодой напарник. Его глаза все еще были какими-то пугающе темными.
        - Кеша Беспалый. А говорили, что должен стать нашим хозяином.  - Он пожал плечами, словно Кеша в чем-то всех обманул, а теперь разлегся здесь, уставившись на звездное небо.  - «Поплавок» должен был ему перейти.
        - Это Кеша Беспалый? Ладно, хорош… Нет, что - правда?!
        - Говорю тебе.
        - Нет, ну хорош, я же серьезно… Беспалый?!
        - Так, братишка.
        - Надо же, сам…  - Он покачал головой, и на мгновение темный блеск его глаз сменился каким-то любопытным детским восторгом.  - Разборки. Сам Беспалый, ребята не поверят. Никогда бы не подумал, что увижу, как…
        - Так, пойдем отсюда, зевак отгоним, пока менты приедут.
        - Хорошо.
        - Просрали мы пари, братишка.
        - Чего?  - Молодой напарник удивленно уставился на него.
        - Пари, говорю, просрали. Вот говнюки. Обидно.
        И охранник обернулся в сторону так напугавших его зарослей кустарника - действительно, скорее всего кошка. Или ветерок. И нервы ни к черту, и пари просрали, и вообще все это стреляющее говно стало порядком надоедать. Устаешь от этого всего. Боже, когда же мы жить-то по-людски начнем, и начнем ли когда-нибудь?
        Есть ответ, а?
        Нет ответа.
        Он поглядел на дробовик в своих руках, потом похлопал себя по карманам в поисках пачки сигарет. У «жигуля-восьмерки» был врублен дальний свет. Киллер скорее всего подрулил на этой тачке. Но кое-что более интересно. Дверца водителя у «жигуля» была открыта, что понятно. Еще три дверцы, обе передние и одна задняя, открыты у «БМВ». Тачка прошита автоматной очередью, но… Три трупа и четыре открытые дверцы. Может, это ничего и не значит, а может…
        Охранник извлек пачку сигарет «LM» и закурил. Нет, правда… Это, конечно, не наше собачье дело, но Беспалый, если не сам за рулем, всегда предпочитал место рядом с водителем, это может подтвердить каждый. Может, на заднем сиденье был еще кто-то? А потом соскочил. Например, с перепугу. Или по какой другой причине. А? Может такое быть?
        Охранник уставился на открытую заднюю дверцу (почему-то его внимание привлекла именно она), потом перевел взгляд на так испугавшие его заросли кустарника. Глубоко затянулся, выпустил струю дыма, в самом конце превратив ее в дымные кольца. Может, это вовсе и не кошка? И не ветерок? Щека у него неожиданно дернулась. Может, и так. Но какое-то чутье, а скорее всего накопленный жизненный опыт подсказывал ему, что будет лучше не задаваться этими вопросами. По крайней мере вслух.
        А пятью минутами раньше Санчес покинул будку охранника автостоянки, пряча под легкой летней курткой пистолет «ланд» с длинным цилиндром-глушителем на стволе. Маску хлороформа он предварительно снял с лица охранника: его сон не должен стать вечным. Санчес - солдат, а вовсе не мясник. Притом тот еще понадобится ментам в качестве свидетеля, Санчес не зря постарался со всем этим маскарадом. Охранник видел его, теперь будет петь как по нотам. Интересное все же получилось дело - как все эти люди играли по нотам, написанным для них Санчесом. Каждый виртуозно исполнял свою партию, вовсе не догадываясь, что играют они реквием, и реквием этот звучит по ним. Ладно уж, хватит поэзии. Санчес прекрасно понимал, с кем имеет дело и что проблем с этим скорее всего не будет. Но он знал и один из главных парадоксов жизни: маленькие тявкающие болонки могут порой хватануть похлеще иного добермана. Ее Величество Нелепость - вот уж истинно самый верный и неожиданный враг. А когда имеешь дело со взбесившимся зверем, мелочей не бывает. Пилоты, перед тем как поднять машину в воздух, всегда прочитывают вслух по пластиковым
листам всю последовательность операций. Поступают так каждый раз, хотя давно уже знают последовательность действий наизусть. И это все не зря. Вовсе не зря. Люди, имеющие дело с Ночью, понимают друг друга. И Санчес будет прочитывать свои «пластиковые листы», даже если его полет (а скорее всего это именно так)  - не более чем стандартная увеселительная прогулка.
        Он бесшумно углубился в зеленую полосу кустарника и прошел по ней ближе к ресторану. Запахи ночи были все еще летними, оглушительно трещали цикады. Ее Величество Нелепость, об этом забывать никогда не следует. Маленькое кривое деревце, акация, позиция весьма подходящая. Луна все еще пряталась за облаком, но вот-вот появится. Белая «шестерка» «Жигули» уже отъехала, значит, сейчас из-за дверей одной из кабинок появится еще кое-кто. Санчес знал, на что ему рассчитывать. Нет, конечно, знать что-либо во всей этой жизни весьма проблематично. Скажем, так: он мог предположить, на чем строить расчет. И очень надеялся, что сделанные им предположения окажутся верны.
        Сейчас три человека перешли к исполнению заключительной части реквиема, написанного для них Санчесом. Первую скрипку, бесспорно, играл тот, кто ждал сейчас в темном салоне «восьмерки». Но если продолжать и дальше пользоваться музыкальной терминологией - Санчес быстро и холодно усмехнулся,  - то особенность этой пьесы заключалась в том, что первую скрипку здесь должен сыграть вовсе не виртуоз. И даже не средний исполнитель. На роль первой скрипки как раз подойдет самоучка-дилетант, готовый всегда лабать по струнам. Шисгару давай! Конечно, а что? В новой России, окунувшейся в уголовную романтику, киллер - одна из самых модных профессий. Но - и это парадокс номер два - жизнь так устроена, что для любых, даже самых неожиданных, ролей всегда находятся актеры. Ведь не составило же особого труда отыскать такого персонажа, как Николай Бочкарев по кличке Бочка.
        Санчес больше не улыбался. Дверь одной из кабинок открылась. На пороге появился Рябой. В следующее мгновение Санчес застыл, слившись с ночью.
        Однако кое-что Санчесу просчитать не удалось. Его ждал сюрприз.
        В последний год у Кеши Беспалого начались какие-то проблемы. Он стал мнительным человеком. Какая-то червоточина поселилась внутри его прежде здорового и безотказного организма. Он явно дольше, чем требовалось, изучал в зеркале свое отражение, и оно ему не нравилось. «Что-то я стал плохо выглядеть. Цвет лица, какая-то дряблость». Компьютерная томография показала, что с онкологией все в порядке. Анализ крови свидетельствовал, что СПИДа Беспалому избежать удалось. Это на время вернуло здоровый блеск в его глаза. Ненадолго. Все равно что-то было не так. Беспалый начал ходить в церковь. Нет, он уже посещал церковь некоторое время, но так было положено, вся приличная братва так поступала. В последний год Беспалый завел близкие отношения с батюшкой. Он сделал несколько крупных пожертвований на храм. Батюшка говорил, Беспалый внимал. Оба стали нужны друг другу. Батюшка узрел в возвращении Беспалого - возвращении блудного сына - промысел Божий. Беспалый уверовал, что он действительно приходит к Богу. И может, лишь батюшка знал, что тот приходит с покаянием. В православии нет индивидуальной исповеди, и
Беспалый думал, что, может, так оно и лучше.
        Беспалый старел. Раньше ему нечего было терять. Он был молод, дерзок и гол как сокол. Теперь ему появилось что терять. И душа вдруг потребовала покоя. А покой-то и не приходил. Взамен, вместе с сомнениями, пришла какая-то червоточина, портящая ему организм.
        И еще появились сны.
        Беспалый полагал, что именно эти сны так изматывают его. За Кешей давно закрепилась репутация бешеного, безбашенного. Мало кто мог ему перечить. Вряд ли кому пришло бы такое в голову, если, конечно, самоубийство не входило в его планы. Сейчас слова бешеный, безбашенный приобрели вдруг неожиданное значение. Гораздо более медицинское. Что-то «грузило» Беспалого. Раньше он всегда поступал проще. Он просто «разводил» и «сливал» все, что его «грузило». Это была его терминология. А потом гулял, как положено. Бывало, что не отказывал себе в кайфе. Под кайфом его пробивало на думку. Так тоже было положено.
        Теперь что-то точило Беспалого. Словно его сглазили. Словно какая-то падла навела на него порчу. И смутные, но тревожные предчувствия…
        И еще сны…
        Беспалый старел. Ему появилось что терять. А пару дней назад он имел дело с одним человечком. Привычное для Беспалого общение. И может, тут сыграла роль обостренная мнительность, может, еще чего, но Кеше вдруг показалось, что ему стало легче. Знаете, есть же душевные люди, которые выслушают - да и твоя душа успокаивается. Поэтому, заканчивая дела, Беспалый отослал Рябого в Батайск. И Рябой привез этого человека - сейчас он сидел в машине и ждал. И хотя, заканчивая дела с ментом, Кеша прилично нагрузился, предстоящая скорая встреча служила гарантом того, что все будет нормально. Тяжесть последнего времени покидала его усталые плечи.
        Мент базарил все правильно. Но для Кеши они все равно грязь, прилипшая к каблукам его дорогих ботинок. И если захочет, он сможет на эти каблуки очень сильно нажать и растереть грязь по асфальту. Потому что он - Кеша Беспалый! Потому что он «разводил» и не таких кроликов.
        Выходя из кабинки вслед за Рябым, Беспалый чуть качнулся, затем стрельнул с пальца тлеющим окурком сигареты «Парламент». Кеша любил Рябого. Даже несмотря на то что Рябой вечно стремался. Мегрэ, бл…дь, или как там зовут этих сукиных детей? Беспалый усмехнулся. Сейчас Рябой опять заставил Кешу торчать в проеме двери, а сам отправился открывать тачку. Индеец. Хотя сегодня тот самый день, когда Кеша чувствовал себя на редкость хорошо. Просто замечательно. И никаких стремных предчувствий. Напротив, перспективки открывались - блеск! В Ростове-папе мы еще погуляем.
        Рябой сделал знак, чтобы Беспалый выходил. Кеша вдруг подумал: да ну его все к черту! Он сейчас вытащит волыну и шмальнет в воздух. Просто так, придури ради. Солидные люди так, конечно, не поступают, а он возьмет и шмальнет! Во будет смеху-то, когда он поглядит на физю Рябого - лицо каменное, асфальтовое, только глазами хлопает, как черепаха. Терминатор… Кстати, а черепахи хлопают глазами? В любом случае Рябой будет дуться, пока до Ростова не доедем. Да хрен с ним…
        Он так и поступил. Небольшой, но очень прикольный «кольт-кобра», с инкрустированной рукояткой и казенной частью - дорогой подарок,  - всегда был у него при себе. Более серьезное оружие Беспалому не требовалось. Если только иногда. Более серьезным оружием занимались все эти терминаторы. Беспалый довольствовался своей «коброчкой»: засветить-то пушку, произведение оружейного искусства,  - и то уже было шиком. А потом все же «кольт». Прямо Крутой Уокер, блин, или как там эти ковбои в шляпах… Братва как-то уважила, знают, что он ценит хорошее оружие.
        Рука Беспалого потянулась к «кобре» в тот момент, когда рука Коли Бочкарева в «восьмерке» привела в движение ручку переключения скоростей. Беспалый стоял уже на ступеньках. Он извлек «кольт» и большим пальцем правой руки взвел курок. Он собирался шмальнуть в воздух. Потом до него дошло, что он только что слышал скрип тормозов.
        «Чего, блин?!» - с шальной веселостью подумал Беспалый.
        Коля Бочкарев вышел из «восьмерки». Кеша его не видел - перед глазами Беспалого на мгновение возник черный квадрат в пылающем ореоле, дальний свет фар неожиданного автомобиля ослепил его. Пылающий квадрат стал снопом искр, но и они вскоре развеялись. В следующий момент Беспалый увидел две вещи. Он увидел, что Рябой, только что открывший дверцу водителя, резко поворачивается, пытаясь извлечь волыну из кобуры, укрепленной на подплечном ремне, и что из круга света вышел какой-то совершенно ненормальный тип в солнечных очках и с укороченным автоматом Калашникова наперевес.
        - Это что еще за мудила?!  - Беспалый чуть не поперхнулся от возмущения. На мгновение его посетила нелепая и, быть может, даже крамольная мысль, что если каким-либо серьезным людям вздумалось его завалить, то они бы наняли серьезного киллера, а не этого ряженого идиота. Не, ну это вообще! Беспалый укрылся, пригнувшись, за передней стойкой собственной тачки, поэтому свет не бил ему прямо в глаза.
        «Это что за е… твою мать?!  - еще успело мелькнуть в голове у Беспалого.  - В солнечных очках - ночью… Боевиков насмотрелся?! Паскуда, ведь он сейчас завалит Рябого… Да я ж тебе сейчас башку снесу!»
        Курок на «кобре» был уже взведен; для того чтобы открыть огонь, Кеше требовалось чуть выглянуть из-за автомобиля. Беспалый качнулся вправо, ощущая прилив какой-то странной и, наверное, нелепой веселости, какой-то эйфории. Сейчас он возьмет под прицел башку этого недоноска, нажмет на спусковой крючок, и с такого расстояния вполне может статься, что башка гада разлетится, как спелый арбуз.
        Беспалый качнулся вправо… Его палец плавно лег на спусковой крючок.
        Бочка даже не потрудился над тем, чтобы упереть автомат металлическим прикладом в плечо, хотя такая возможность у него имелась. Он решил бить с рук, то ли полагая, что так эффектнее, то ли очень спешил,  - в любом случае причины подобного поступка узнать уже не удастся. Он нажал на спусковой крючок, автомат дернулся с грохотом, заметавшимся вокруг трескучим эхом. Возможно, Коля не знал о том, что он кричит, возможно также, он не знал, что испытывает в этот момент сильнейшую эрекцию. Последнюю в своей жизни. Автомат Калашникова обладает сокрушительной убойной силой. Автомат Калашникова имеет также неслабую отдачу. И в завершение всего автомат Калашникова не является тихим оружием. В ушах Коли стоял звон, и в его теле пылал сумасшедший жар. Первые же пули, словно смертоносный дождь, отталкивающий Колю назад, достигли цели. Рябой успел извлечь оружие, и в этот момент что-то словно проломило его грудную клетку.
        - Ай, неправильно,  - почему-то промолвил Рябой, отброшенный выстрелом на «БМВ». Его руки стали вдруг очень тяжелыми, он чуть не выпустил ствол, а светлая рубашка-поло, которую он носил под легким летним пиджаком, по всей линии груди быстро пропиталась кровью.
        Это все было неправильно, этот нелепейший человек, но ведь…
        «Скотина, он убил меня»,  - подумал Рябой, скорее удивляясь какой-то посторонней нереальности этой мысли. Ему не было больно, ему было горячо, хотя где-то глубоко, внутри, уже зарождался холод, от которого теперь никогда не согреться; правая нога по всей длине вдруг начала дрожать. Грохот выстрелов вокруг продолжался. Его противник - какой-то отброс, шмаляющий лох, почти комичный в своей нелепости, если б не все то, что он уже успел натворить.
        «Беспалого тебе не достать,  - подумал Рябой. Ему вдруг удалось собраться с силами, он поднял ствол.  - Сейчас откушаешь, сука!»
        Рябой оказался последней удачей великолепного профессионального киллера Николая Бочкарева. После первых выстрелов автомат, и так ходивший в его руках ходуном, начал резко задираться стволом вверх. Вот разлетелся в пыль фонарь, укрепленный над дверью в кабинку ресторана почти на трехметровой высоте, а Коля вовсе не собирался бить так высоко; другая пуля вырвала кусок бетона, срикошетила и угодила в деревянный навес декоративной крыши. В азарте схватки Коля пытался опустить автомат, но оружие не слушалось его, мышцы рук напряглись, вот-вот они начнут деревенеть - Бочка терял контроль над ситуацией.
        «Прекрати палить, ты, мудак,  - промелькнуло в голове у Коли.  - Беспалый спрятался за «бэхой». Успокойся и займись им».
        А потом что-то обожгло Колину щеку; ухо и левую половину головы словно обложило. Словно кто-то лопатой прорезал, как дерн, половину его мозга и откинул в сторону. Беспалый, взявший Колину голову на мушку и рассуждая о ней в категориях спелого арбуза, чуть качнулся вправо. Они с Бочкой могли начать вести огонь одновременно, и тогда, возможно, Кеше Беспалому удалось бы спасти жизнь Рябому, которого он действительно крепко и по-братски любил. Но когда Беспалый качнулся вправо, свет фар вновь на мгновение ослепил его, и Бочка уже успел заварить эту пальбу. Беспалый зажмурился, открыл глаза, слушая оглушительный грохот и понимая, что пули страшной убойной силы прошивают его автомобиль в двух шагах от него. Он спокойно и совершенно хладнокровно нажал на спусковой крючок. Этот дурацкий слепящий свет… Пуля ушла чуть правее, чем надо, веер красных брызг в свете фар. И вся левая часть головы этого мудака превращена в кровавое месиво - видимо, Беспалый отстрелил ему ухо. Но для него этого явно недостаточно… Сейчас, малыш, погоди, сейчас будет еще. Потом до Беспалого дошло, что он слышит крик в своей машине -
ну, конечно, тот самый человечек, с которым все должно было быть так хорошо, он ждал, и теперь смертельно напуган, и, наверное, забился на заднем сиденье в угол… Сейчас, малыш, и ты погоди. Сейчас, только закончу дело с одним придурком, только завалю гада…
        Беспалый прицелился. Этот дурацкий слепящий свет фар… Если бы не он, то Беспалому, наверное, удалось бы спасти жизнь Рябому, хотя вряд ли. Те самые серьезные люди, о которых несколько секунд назад так сокрушался Беспалый, были уже рядом. И киллер, единственный и окончательный киллер этой ночи, уже собирался вмешаться, чтобы прекратить эту позорную стрельбу.
        В тот момент, когда Бочка с ампутированным ухом - нелепое подобие Ван Гога - переключил огонь на Беспалого, Рябой, все же собрав последние силы, прицелился и спустил курок.
        - До хера желающих!  - кричал Бочка, видимо, отвечая на удачный, оставивший его с одним ухом выстрел Беспалого.  - Тварь! Тварь, урою стукача!
        И одна из шальных Бочкиных пуль успела достать Беспалого, угодив ему в плечо. У пули был смещен центр тяжести, она ушла влево, столкнулась с костью и сделала еще один поворот, вырывая клок мяса и чуть не оторвав Беспалому левую руку. И это было еще везением. В принципе, подобная пуля могла войти в левое плечо и выйти через правую пятку, намотав на себя попутно все внутренности. Применение таких пуль было запрещено международными конвенциями. Международные конвенции вообще любили делить орудия убийства на гуманные и антигуманные. Последние они запрещали. Бочке было на это плевать. Зато Бочке было далеко не плевать, когда две пули, одна - умирающего Рябого, а вторая - серьезно раненного Беспалого, вошли в него. Одна словно взорвала что-то у него в груди. Вторая вошла в живот, прошла через мякоть внутренних тканей и, потеряв силу, коснулась позвоночника.
        Наверное, и Бочка, и Беспалый, и Рябой были бы очень удивлены, если бы им сказали, что с момента первого выстрела, сделанного бесспорным сегодняшним чемпионом Бочкой, и до вот этих самых последних попаданий прошло не более десяти секунд. Это был их мир, это было их последнее Время, они проживали его на пике, сражаясь, и мремя растянулось, стало таким же огромным, как мир. Который, впрочем, вот-вот сожмется до небытия. Потому что ни Бочке, ни Беспалому, ни Рябому уже не суждено было сегодня чему-нибудь удивляться.
        Бочка почувствовал, как внутри у него все вот-вот оборвется в бездонную пустоту, тяжело сел, прижав автомат к окровавленной груди. Капли темной крови, попав на раскаленную сталь, начали быстро густеть, набухая. Такой же густой соленостью начал наполняться рот. Рябой сделал еще один выстрел, Бочка слабо втянул голову в плечи, но Рябой промахнулся. Коля видел, как тот начал сползать, держась рукой за дверцу «БМВ». Зато Беспалый вышел из-за своего укрытия (такой роскошной «бэхи», о которой так мечтал Коля!) и, качнувшись, направился к нему. Раненую левую руку, согнутую в локте, он прижимал правой к груди. И еще в правой руке у него был ствол, отливающий тусклой сталью в свете «жигулевских» фар. Коля хотел отползти из этого пятна света, но не смог и, глядя на приближающегося Беспалого, начал отталкиваться ногами. Автомат вроде бы лег стволом по направлению к Беспалому. Коля все еще не хотел признавать, что это конец. Он поджал ноги, приподнимая коленки, «калашников» он при этом поддерживал, зажав его между локтями. Ствол автомата ходил; ничего, главное - укрепить «калашников», уперев его в пах и
прижав к внутренней стороне бедра. Автомат соскользнул и уперся стволом в землю. Коля постанывал, но, если бы кто-нибудь прислушался повнимательнее, оказалось бы, что Коля ведет диалог - с собой и с… автоматом. Ничего, сейчас он его приподнимет, сейчас. Несмотря на это жжение в нижней части живота, несмотря на ватную слабость рук. Ничего, сейчас. Коля потянулся, взял автомат сверху, за газовую трубку, пытаясь при помощи ноги приподнять оружие, которое весило теперь, казалось, тонну. Он справился с этим, его рука уже потянулась к спусковому крючку, уже коснулась вороненой стали, но… нога скользнула по чему-то липкому, что на самом деле было Колиной кровью. Бочка чуть качнулся назад, потеряв такое неустойчивое равновесие, автомат снова сорвался. И Николай Бочкарев… заскулил. Он этого не замечал, он лишь пытался снова потянуть оружие на себя.
        Беспалый что-то говорил, Коля не мог разобрать что, он лишь пытался поднять оружие, слабо и ворчливо повторяя:
        - До хера желающих!
        Беспалый приближался. Коля, словно затравленный волчонок, обезумевший от крови, чужой и своей собственной, посмотрел на него. Снова сделал слабую попытку потянуться к автомату. Теперь до него дошло, что кричал Беспалый. Он повторял одну и ту же фразу:
        - На хера?! На хера?!
        Беспалый подошел на расстояние вытянутой руки. Стало зябко. Запах серы, запах отработанных пороховых газов. Голубоватый дымок, стелющийся над освещенным пятачком.
        - На хера?!
        Коля лишь поскуливал, мотая головой по сторонам, и по-старушечьи ворчливо нес свою околесицу про «желающих».
        Санчес больше не мог тратить времени, выслушивая этот бессмысленный диалог с ключевым словом «хер». Темной молнией он появился из-за акации, чье цветение осталось в уже ушедшем лете. Было произведено всего два бесшумных выстрела. Словно сильный насос выплюнул порцию свинца. Беспалый, неминуемый Колин палач, повалился на землю. Глаза Бочки округлились, чего, впрочем, не было видно из-за темных очков; в голове Беспалого дымилось аккуратное входное отверстие. Пуля. Пуля-дура… Коля уставился на свою несостоявшуюся сегодня мишень. Все произошло настолько быстро, что он даже не успел удивиться, лишь безвольно фиксировал происходящее. Да в общем-то его воля и перестала быть сколь-нибудь значимой компонентой в новом раскладе. Точно такое же пулевое отверстие имелось теперь и в голове Рябого.
        - Постой,  - слабо пролепетал Коля.
        Они наняли еще одного киллера? На всякий контрольный случай?
        «Мент»! Это подлое слово кольнуло мозг Коли, и все начало выстраиваться в какую-то жуткую цепочку. Кто-то знал о встрече мента и Беспалого. Кто-то знал, несмотря на все ухищрения Беспалого с казино, что эта встреча произойдет здесь и в это самое время. Это все понятно. «Кто-то» и сделал заказ, но… тогда получается…
        Струйка крови побежала из уголка Колиного рта. Санчес стоял перед ним, его неведомый спаситель или…
        «Чего тебе нужно?» - хотел было спросить Коля, но его губы почему-то выговорили:
        - Кто ты такой?
        Еще мгновение Санчес смотрел на полулежащего перед ним Колю. В крутых фильмах-боевиках на подобный вопрос обычно отвечали: «Неприятности!» или «Я твой самый большой кошмар!», что-то в этом духе. Но Санчес мягко проговорил:
        - Я твоя удача.
        Никогда не надо портить людям настроение. Особенно перед смертью.
        Коля посмотрел в глаза Санчесу - они были темно-карими, но сейчас показались черными. Эти глаза, полные совершенно неземной любви, печали и одиночества, свели с ума не одну женщину. Ведь он сказал: «Я твоя удача»…
        На какое-то мгновение в этих глазах что-то изменилось - прожигающий огонь, черные солнца… Белый тонкий носовой платок - Санчес накрыл им рукоятку «кольта» - «кобры» Кеши Беспалого. И с неожиданной, конечной и бесповоротной ясностью Бочка понял, что эти черные солнца глаз - последнее, что ему суждено увидеть в жизни. Его просто подставили. Он зажмурился, когда стальное дуло коснулось его лба, и с неожиданной в его положении грустью пожалел лишь о том, что на 750-й «бэхе» он уже не поедет. Никогда. Теперь уже нет. Помашем ручкой! Пока-пока…
        А потом грянул выстрел.
        Санчес вернул «кобру» в руку Беспалого, а платок, оставшийся совершенно чистым, без единой капельки крови, быстро убрал в карман.
        Разборки… Киллеров было двое. Били из автомата Калашникова и пистолета, скорее всего иностранного производства. Одному из киллеров удалось уйти. Второй был обнаружен на месте преступления… Все три жертвы вечерней стрельбы получили огнестрельные ранения в голову, несовместимые с жизнью…
        Санчес сделал свою работу. Сделал свое дело.
        Но пока Санчес не может уходить.
        За тонированными стеклами «БМВ» он видел еще одного пассажира. На заднем сиденье. Когда началась стрельба, тот скорее всего упал на пол. Но, возможно находясь в шоке, даже не сделал попытки покинуть автомобиль. Санчес следил. И с сожалением отметил, что жертв сегодня должно быть четыре. Увы, но так вышло, что троих Беспалый заберет с собой. Санчес все помнил про маленьких тявкающих болонок. Этот четвертый, пассажир «БМВ», конечно, был из таких. И Санчес прекрасно понимал, что скоро, уже очень скоро, здесь будут люди. Такие же тявкающие болонки, пугливые, но сгорающие от любопытства. Он посмотрел на свои ручные часы-хронограф. В его распоряжении оставалась пара десятков секунд. Может, чуть больше, но ненамного.
        Пара десятков секунд…
        Санчес пригнулся. Подхватил с земли камешек и бросил его в раскрытую правую переднюю дверцу - я тут, алле… Сам молниеносным, совершенно бесшумным движением оказался в темноте и распахнул заднюю дверцу слева. Курок «ланда» был уже взведен, патрон находился в патроннике…
        Он был здесь, в темноте, и даже не пытался сопротивляться. Он, смертельно напуганный, забился в угол на полу, и Санчес услышал тихий стонущий звук, который даже не смог бы назвать это рыданием - скорее какой-то обезумевший вой…
        «Черт тебя подери!  - раздраженно подумал Санчес.  - Веди же себя нормально. Или ты случайно оказался в этом автомобиле, а так ты беззащитный законопослушный гражданин?»
        Это неправильно - стрелять вот так, в спину. Так можно поступать, когда ничего другого уже не остается, но это неправильно. Санчес должен был посмотреть ему в глаза. Это бы облегчило дело. Санчес очень надеялся, что ему хватит этих драгоценных, стремительно убывающих секунд.
        Санчес коснулся его и
        СЮРПРИЗ
        чуть не отпустил оружие. Что-то качнулось в темноте. Это была девушка. Твою мать! Длинные волосы. Санчес рывком поднял ее с пола. Она сжалась в комок, словно могла так отгородиться от всего внешнего. Санчес развернул ее на заднем сиденье, где отражалась размазанная полоска электрического света, и тогда она заорала. Господи, как резаная:
        - Пожалуйста, не надо!
        Слезы, слезы, слезы… Грудные рыдания…
        Санчес свободной рукой наотмашь ударил ее по лицу, закрыв ей рот и приглушив рыдания. Она бы вскрикнула еще громче, если б могла:
        - П-щ-а-лл-ста… не ма-мо, п-шал-ста…
        Воевать с бабами - еще более мерзкое дело, чем стрелять в спину. Да, денек явно стал разворачиваться своей неприятной стороной. Но Санчес далек от сантиментов. Он - профессионал и давно бы уже выпустил ей мозги, несмотря на то что она писаная красавица. Все просто: девчонка умудрилась оказаться в очень неудачном месте и в явно неудачное время. Что ж, все так, тебе просто не повезло, сестренка, и здесь нет ничего личного, но… Санчес медлил. Прекрасно понимая, что его драгоценное время беспощадно убывает. Он вдруг убрал руку и быстрым движением вставил ей цилиндр глушителя глубоко в рот. Один из передних зубов ее надломился, острым краешком пропоров губу; губа моментально опухла и стала красной, как будто она наелась вишни.
        Капельки вишневого сока на губах любимой, так это было в «Мартине Идене», мать его?! Санчес уперся стволом ей в глотку, ее глаза заволокло пеленой, словно она вот-вот потеряет сознание. Еще чего не хватало, кисейные барышни в «БМВ» Кеши Беспалого… Санчес чуть нажал на пистолет, вполне возможно порезав ей нёбо, но она включилась. Ну, это уже лучше.
        - Если хочешь жить, не произносишь ни звука,  - быстро сказал Санчес.
        Ее глаза округлились, стали огромными, она смотрела на него. Но явно не понимала.
        - Если хочешь жить, ты сейчас заткнешься и не пискнешь!
        Ее зрачки расширились.
        - Ты меня поняла? Если да, то кивни и проблем у нас не будет.
        Она еще мгновение смотрела на него своими огромными глазами. Потом быстро закивала. Бог мой, ведь она делает минет его пистолету.
        - Вот и славно, сестренка,  - проговорил Санчес.  - Я сейчас положусь на тебя, потому что я тебе поверил. Только смотри ничего не перепутай.
        Ее зрачки снова расширились. Санчес еще какое-то время смотрел на нее, словно взвешивая каждое свое движение и каждое свое слово. Потом добавил:
        - Потому что если ты что-то перепутаешь, то тебе придется,  - Санчес чуть поводил пистолетом,  - подавиться этой штукой. Мы правильно друг друга понимаем?
        В ее огромные глаза вернулся прежний ужас, но она тут же закивала головой.
        - Вот и хорошо,  - спокойно произнес Санчес.
        Он быстрым движением извлек цилиндр глушителя из ее рта. Раздался чуть слышный хлюпающий звук, один из осколков зуба оказался у нее на губе, она застонала.
        - Нет-нет-нет, мы так не договаривались,  - проговорил Санчес.
        Ствол пистолета вернулся. Он легонько коснулся уголка ее рта. И ее рот захлопнулся.
        - Уже лучше. А теперь выходим. Но, сестренка, очень быстро.
        Ее била мелкая дрожь. Она смотрела на Санчеса, пребывая в каком-то ступоре. Глаза застыли, словно это была фотография, созданная в миг безумного испуга. Он взял ее за руку, холодную, как у привидения,
        Одна из девочек
        потянул на себя.
        - Тебе придется включиться, сестренка. Если я уйду без тебя, то…
        Она его поняла. Санчесу не пришлось объяснять, что с ней случится, если он уйдет один. Санчес с удовлетворением отметил, что в ее глаза вернулась осмысленность. И страх, гораздо более глубокий, чем первый шокирующий ужас. Что ж, это даже хорошо, это свидетельствует об уме. А если Санчес ошибается, то спустить курок он успеет всегда.
        - Быстро!  - произнес Санчес. Он уже слышал приближающиеся голоса и рванул ее за плечо на себя.  - Не заставляй меня помогать тебе, сестренка, а то мне придется передумать.
        Она была в коротком, обтягивающем фигуру бархатном платье, но не в том, что Санчес видел на ней вчера, сидя за стойкой бара и разглядывая зеркальные просветы в витрине бутылок. Не в том, но в похожем: стилистика ее гардероба была проста и конкретна, остается лишь пожать плечами - ресторанная девочка, одна из шлюшек Кеши Беспалого. К счастью, туфли оказались не на высоком каблуке, что при ее ногах было бы явно излишним.
        Все же она была еще в прострации, все еще не могла окончательно выбраться из парализовавшего ее шока. Она увидела Кешу Беспалого и… сумела подавить в себе вскрик, хотя нервная дрожь, бившая ее, явно усилилась. Что ж, неплохо. Другие б вели себя намного хуже - вполне может статься, что сейчас Санчес не ошибается. А то, что ты немножко не в себе, сестренка, такое можно даже простить. Нет, правда, вполне возможно, ведь Санчес все понимает.
        Санчес на мгновение остановил ее, схватил рукой за волосы, развернул к тому, что осталось от Кеши Беспалого, и тихонько проговорил ей на ухо:
        - Сестренка, очень тихо и быстро. И постарайся не забыть, о чем мы договорились. Даже если тебе покажется, что такое возможно, это будет твоей ошибкой. Теперь пошли.
        Она включилась. Она постарается преодолеть свой страх и постарается не наделать глупостей, потому что ей очень хочется жить. О да, даже сейчас, в момент панического ужаса, парализующего ее липкого, как кисель, страха, вполне возможно, что на бессознательном уровне она была вовсе не суицидальной натурой. Она хотела жить. Санчес подумал, что такой поворот устраивает их обоих. Очень даже устраивает.
        И за пару секунд до того момента, как охранники, так неудачно продувшие сегодня свое пари, вооруженные дробовиками «ремингтон», появились на освещенном пятачке - месте преступления, Санчес и его неожиданная спутница скрылись в темноте. Их поглотила Ночь.
        А охранник постарше еще какое-то время повоюет с фантомами. И то место в густом кустарнике, где скрылся Санчес, еще привлечет его внимание, но это уже ни на что не сможет повлиять.
        Автомобиль Санчеса, «Жигули» четвертой модели, стоял в темноте, посреди густых, пряно пахнущих зарослей высокой травы. Разливы Дона - могучей южнорусской реки. Здесь местность шла чуть под уклон, не сильно, но машина стояла «под горку» на одной из множества дорожек, ведущих к трассе. Конечно, вокруг были не пампасы и не заросли Амазонки, и вполне возможно, что днем или даже сейчас, ночью, если б Санчес включил фары, автомобиль можно было обнаружить. Санчес не собирался ничего включать. Он усадил девушку на переднем пассажирском сиденье. Ее все еще продолжала бить дрожь - даже слышно, как временами у нее стучат зубы. Он решил не обращать на это внимания. Санчес не любил спешить, он просто действовал быстро. Сюда долетали голоса из ресторана, надо действительно быть быстрым, очень быстрым. Он снял автомобиль с ручного тормоза и чуть толкнул машину вперед, помогая себе рулем. Ему не пришлось прилагать особых усилий. «Жигули» медленно покатили под горку, постепенно набирая скорость. Санчес знал, что хоть дорожка и будет петлять, она идет под уклон до самой трассы. Возможно, пару раз ему придется
выскочить из машины, чтоб помочь «Жигулям» на ровном участке, но проблем с этим быть не должно.
        А потом на трассе он повернет ключ в замке зажигания, и его командировка окончится. Нужно будет только избавиться от оружия, швырнув его в воду одного из множества притоков Дона. И все. Ставим на этом точку. Пока-пока.
        Так бы все и было. Если б не сюрприз.
        Одна из девочек.
        Санчес выехал на трассу, но повернул не к Ростову, а в противоположном направлении. Она сидела рядом - сжатая пружина, но, судя по всему, никакие неправильные мысли ей в голову не приходили. Что ж, очень неглупо с ее стороны. Проехав какое-то расстояние, Санчес свернул на обочину и остановился. Она напряглась еще больше. Это было удивительно - Санчес никогда бы такому не поверил, но ему показалось, что слышит, как бешено колотится ее сердце. Санчес облокотился на руль и молча смотрел перед собой. Мимо них по трассе проносились автомобили. Огни от фар встречного потока на короткое время яркими всполохами освещали салон.
        Одна из девочек.
        Вот ведь как бывает. Еще вчера, разглядывая в вечернем баре витрину бутылок, наблюдая за Кешей Беспалым, он спрашивал себя, что так привлекло его внимание. Какое отношение к нему могли иметь шлюхи Кеши? Что не давало ему покоя? Теперь Санчес больше не задавался подобными вопросами. Он это знал. Как интересно работает подсознание! Видимо, все прошедшие сутки в некоем участке его мозга шла бурная работа: анализировались всевозможные варианты и решение уже было сформулировано, а сам он об этом и не догадывался. А потом - бац, словно вспышка! То самое, мучившее его вчера предчувствие, темное понимание… Да, черт побери, еще вчера, когда она сидела за стойкой одна, Санчес мог бы догадаться. Все же Санчес родился под счастливой звездой - это очень хорошо, что он не захотел стрелять в спину и не успел спустить курок. Шлюшка, ресторанная девочка, с которой сегодня решил развлечься Кеша Беспалый. Очень хорошо, что сегодня. Вот как иногда все неожиданно складывается, как странно тасуется колода.
        Облокотившись на руль, он молча смотрел перед собой. Она пошевелилась и тут же испуганно замерла. Санчес никак на это не прореагировал.
        Теперь, после всего случившегося, у них с милой барышней остается лишь два выхода: либо он будет вынужден «позаботиться» о ней, как уже позаботился о Кеше Беспалом и об этих двоих, таких неудачных поздних стрелках, либо… Либо ей придется сыграть в очень странную игру, и именно этому последнему обстоятельству она обязана тем, что все еще жива. Но… кто же режет курицу, которая, вполне может случиться, будет нести золотые яйца?..
        Черт побери, это невозможно! Такое бывает раз в жизни! Разве могут быть подобные совпадения… или в этом мире случайностей нет?
        Санчес смотрел в темноту, изредка прорезаемую огнями встречных машин, и молчал. Молчал, пытаясь еще раз все проанализировать, мысленно пробегая все возможные расклады. Все-таки он еще не принял окончательного решения. Он искал его там, во Тьме, навалившейся на донские степи.
        - Что это за городок?  - неожиданно спросил Санчес, указывая на огоньки, оставшиеся за их спиной.
        Она вздрогнула. Ее глаза снова расширились, она молча смотрела на него. Мгновение, показавшееся бесконечным. Потом попыталась что-то сказать очень слабым голосом, словно из нее выпустили весь воздух.
        Санчес недовольно поморщился.
        Она справилась с собой. Повторила громче, но словно пугаясь собственного голоса:
        - Батайск…  - И после небольшой паузы быстро спросила:  - Вы убьете меня?
        Густая, почти осязаемая тишина повисла в салоне автомобиля.
        - Если б я собирался тебя убить,  - не поворачивая головы, ответил Санчес,  - ты бы была уже мертвой.  - И без всякого перехода:  - Батайск… Даже таким странным словам находится место на карте.
        - Пожалуйста, прошу вас…  - Ее голос задрожал, став влажным от слез…
        - Тссс,  - спокойно произнес Санчес. Он все еще вглядывался в ночь. Ее судьба все еще висела на волоске. Либо - либо. Потом он хрустнул костяшками пальцев. Черт побери, а что, если… а что, если попробовать?
        Никаких либо. Решение принято. Темный холод, витавший в салоне автомобиля, отступил. Ей и Санчесу придется сыграть в очень странную игру. Очень. Ничего подобного прежде он не делал. И она поможет Санчесу. Она поможет ему… возвести новое здание, к которому Санчес все никак не мог подступиться. Она поможет ему заложить в основание фундамента тот неожиданный, но главный кирпичик, на котором будет покоиться вся будущая постройка. И может статься, что это будет его лучшее здание, подлинное произведение искусства, его главный шедевр. Для этого нужны будут воля, много воли, и умение истинного Мастера.
        Одна из девочек… Санчес превратит ее в свой главный шедевр. Это он увидел вчера за стойкой бара, увидел, но не смог до конца осознать. Лишь только смутное предчувствие, темное понимание.
        Черт побери! Санчес взял себя в руки. Что это за мальчишество - шальное опьянение, планов громадье… Но никто не станет резать курицу, несущую золотые яйца.
        Он откинулся к спинке кресла и наконец повернул к ней голову.
        - Ты вытащила очень счастливый билетик, сестренка,  - произнес он.
        Еще в этот вечер Санчес ужинал с ней - богатый командированный купил себе дорогую девочку. Складывалось все неплохо. Оказалось, что она живет рядом с Ростовом, в Батайске. Но работает, конечно, в Ростове-папе. Мечтает о Москве и мечтает завязать со всем этим. Обычная история, обычное бла-бла-бла… О том, что Беспалый хотел провести сегодня с ней время, знал только Рябой. Он и ездил за ней в Батайск, и, что самое главное (действительно все складывается удачно!), Рябой на нее наорал, отказавшись искать ее дом и велев ей выходить к трассе. Хотелось бы надеяться, что Рябым и Беспалым все и ограничивалось.
        Санчес должен был позаботиться о ее алиби. Он прекрасно понимал, что для местных ментов это дело станет очередным заказным «висяком», но на всякий случай…
        Так и выходило. Они ужинали в ресторане бывшей «интуристовской» гостиницы, их видели порхающие вокруг ночные бабочки и какая-то местная братва, а то, что ее телефон, возможно, вычислят по мобильному Беспалого,  - что ж, на то она и шлюшка, чтоб ей звонили ближе к вечеру…
        Санчес наблюдал за ней - она быстро оправилась. Как будто ничего не произошло. Хотя в нескольких километрах отсюда следственная группа только прибыла на место происшествия, а тело Кеши Беспалого, наверное, все еще не очертили мелом и, наверное, еще никто не закрыл ему глаза. Она оказалась великолепной актрисой. И существом гораздо более рассудочным - она контролировала свои эмоции. Что было совсем недурно, черт бы ее побрал! Присутствующий в ней прагматический цинизм ночной бабочки только играл ей на руку. И она оказалась далеко не дура.
        Санчес наблюдал за ней. Еще в автомобиле. Сначала прошел шок. Затем вернулись надежда и страх, неверие и готовность бороться за свою жизнь. Она тихо и приглушенно рыдала, и он дал ей поплакать. Теперь уже было можно. Но - не долго. Санчес чуть пошевелил рукой, лежащей на руле,  - она мгновенно умолкла. Черт, неплохо. Борется с собой, но уже пришла в норму. И уже немножко… играет. Вполне возможно, и неосознанно, хотя Санчес сомневался, что это так. Она нравилась ему все больше: на мгновение отвернешься - перегрызет горло. Хорошая глина. Скорее всего он не ошибся. Он - подлинный скульптор и вылепит из нее то, что надо. Как там звали этого сукина сына? Пигмалион? Май фер леди… Очень неплохо.
        Уже в ресторане Санчес убедился, что действительно не ошибся. Присутствовало что-то в ее голосе и в ее огромных, чуть влажных глазах. Да, великолепная актриса, но не только… У этой девочки есть зубки. Санчес все про это знает, сам такой. Что ж, тем крепче будет держаться на крючке. Это наша беда, сестренка, мы здорово подсаживаемся на крючок, только в нашем с тобой случае рыбаки - чаще всего мы сами.
        Санчес мягко улыбнулся, его карие глаза светились теплом.
        - Я знал много красивых женщин,  - сказал он,  - но такая, как ты, есть только одна.
        - Я не хочу ничего о ней слышать,  - произнесла кокетливо, воспринимая сказанное как лишь неожиданный и запоздалый комплимент.
        Санчес улыбался:
        - Тебе придется узнать о ней очень много.
        - Это что, твоя любовница?  - с несколько неуместной профессиональной веселостью спросила она.  - Решил сделать меня похожей на нее? Даже не узнав, что умею я?
        Он продолжал улыбаться, но во взгляде вдруг мелькнула какая-то темная молния.
        - Не играй со мной,  - сказал Санчес,  - это не входит в условия нашего договора. А ведь я положился на тебя, если помнишь.
        Она моментально перестала улыбаться. Краска отхлынула от ее щек - именно этими словами он говорил с ней там, у «Поплавка».
        - Как скажете,  - тихо проговорила она.  - Конечно, помню. Я…
        Санчес произнес:
        - Действительно, надо будет узнать, что умеешь ты.  - Спокойно взял ее за руку, она вся напряглась, но руки не отдернула.  - Ничего. Пройдет и это.  - В его голосе больше не было льда.
        - Что?  - проговорила она.
        - Царь Соломон,  - сказал Санчес.  - «Все пройдет» было написано на его кольце.
        - Да, есть песня такая. Я думала, оттуда… Песня такая.
        - Наверное. Только ничего не проходило. И Соломон как-то в сердцах швырнул кольцо, оно разбилось. И там оказалась еще надпись: «Пройдет и это». Вот и вся история.
        - Как тебя зовут?  - вдруг спросила она.
        Санчес снова улыбнулся:
        - Это сложный вопрос. Но мы еще поговорим об этом.
        Он глядел на нее. На ее огромные глаза и пухлые губы, красиво очерченные скулы. На ее нелепое, откровенно развратное платье, совершенно дикий цвет волос, на дешевенький и даже вульгарный макияж, на дурацкое нагромождение украшений. Такой же дикий цвет лака, неуклюжие жесты, развязная походка… Санчес глядел на нее и видел за всей этой пестрой мишурой подлинный драгоценный камень, роскошный алмаз, чье великолепное сияние пока еще скрыто бестолковыми наслоениями пыли. Наверное, так истинный скульптор видит в бесформенной глыбе мрамора будущее великое произведение искусства. Только он видел еще больше.
        Санчес вдруг улыбнулся совсем по-другому, и множество веселых морщинок разбежались от уголков его глаз, а в самих глазах заплясали теплые искорки.
        - Ты совсем не обязана любить меня,  - произнес он,  - или испытывать по отношению ко мне дружеские чувства, но если хочешь - давай, валяй. Возможно, так будет легче.
        Теперь она смотрела на него внимательно. Затем сказала:
        - Это, наверное, сложно, учитывая обстоятельства, но я попробую.
        «Черт побери, она учится прямо на глазах»,  - подумал Санчес.
        - Попробуй, сестренка.  - И совершенно без пафоса в голосе объявил:  - Нас ждут великие дела.
        - Ты это серьезно - про счастливый лотерейный билетик?
        - О, билет очень счастливый. Такое бывает раз в жизни. Знаешь - как лошадь Удачи. Мечта… Но тебе придется поработать.  - Потом он наклонился к ней и проговорил на ухо:  - Я больше не буду выражаться столь вычурно, но запомни все, что я сейчас скажу: за наш договор я тебе уже заплатил. Главную цену - твою жизнь. И твои главные векселя находятся у меня. Знаешь, что это?
        Она молчала, и Санчес продолжил:
        - Векселя - это долговые обязательства. Все, что ты получаешь сверх того, не так теперь важно. А может случиться, что получишь ты очень немало. Если будешь умной девочкой. И многие из тех, кто платит сейчас тебе, будут рады чистить твою обувь. Но главные твои векселя находятся у меня. Я хочу, чтоб ты этого не забывала. В противном случае ты очень ошибешься. Жизнь и смерть. В конце концов, только это имеет значение.
        Она молчала. Затем еле слышно произнесла:
        - Как понаписанному. Прут и пряник.
        Санчес снова откинулся к спинке своего стула и неожиданно весело проговорил:
        - Шутка. Забудь. Я просто репетировал роль. Хотя про прут и пряник - это неплохо подмечено.
        Она смотрела довольно долго и недоверчиво.
        - Так забудь или запомни? Тебя не поймешь…
        - А вот это ты выбери сама,  - так же весело произнес Санчес,  - по-моему, ты умная девочка. На вот, попробуй это.
        Санчес протянул ей свой широкий четырехугольный стакан.
        - Это что? О, ноу, я не люблю вискарь. Напоминает самогон.
        - Догадываюсь, что это может тебе напоминать. Кстати, это «Jameson» двенадцатилетней выдержки. Ирландский виски. Одна особа его обожает. И тебе придется его полюбить.
        - Опять про свою любовницу вспомнил?
        - Она мне не любовница. Но если хочешь, можешь называть ее так.
        Она чуть помолчала, потом произнесла:
        - Я ведь уже не смогу ни от чего отказаться.
        - Боюсь, что нет.
        - Я все понимаю…
        - Отлично, значит, с этим у нас проблем не будет. Еще она любит легкие сигары.
        - Ты про что?
        - Сигары. Курево.
        - Сигары?
        - Да, тонкие сигары. Сигарильос. Вот эти. Я только что купил их в баре. Но на этом ее неприятные привычки заканчиваются.
        - Она что - того? Не в себе? Ку-ку?  - Ярко-красная губная помада с блестками делала ее все же чересчур вульгарной.
        - Напротив. Она очень умна. Очень. И богата. И вот нам придется быть умней.  - Потом Санчес снова расплылся в улыбке:  - Ну что, ты выбрала?
        - А? Что?
        Санчес покачал головой, затем пожал плечами:
        - Что будешь пить.
        - А… ты насчет этого… Забудь-запомни.
        Санчес прекратил качать головой, смотрел на нее прямо, но улыбаться не перестал.
        - Ты умная.
        Она извлекла из сумочки пачку сигарет «Парламент-лайтс» и быстро закурила. Выпустила дым.
        - Ладно, давай сюда свой самогон! Знать бы хоть, за что столько страданий.
        Санчес не пошевелился.
        - О, хрень-то какая!  - Она со смачным звуком затянулась, выпустила дым и, растягивая губы, произнесла:  - Ч-и-и-из!  - Потом дунула на прядь волос, упавшую ей на глаза.  - Ладно, до следующей пятницы я совершенно свободна. Тем более что выбора и нет. Хорошо, сэ-эр, давайте вашей леди свое виски. Я ничего не перепутала?
        Санчес расхохотался.
        С тех пор прошло более девяти месяцев. И вот сейчас, отсиживаясь у дочери старого лиса, Санчес вынужден при помощи грима и разных других штучек превращать себя в почтенного сгорбленного старикашку. Черт-те что!
        В чем он ошибся? Где и когда? В ком?
        Ладно, теперь все уже. Теперь его ход. Эх, старый лис, старый лис…
        Здание построено. Девять месяцев кропотливой, филигранной работы, лучшее творение Санчеса. Девять месяцев, срок, достаточный для того, чтобы зачать, выносить и родить ребенка. В этой истории вообще очень много совпадений, наводящих какую-то темную метафизическую жуть. И родившийся ребенок оказался монстром, решившим сожрать своего родителя.
        Санчес остался без своих людей. Беглец, изгой. Затравленный волк. Не совсем так. Санчес всегда был одиночкой. По большому счету это всегда было так. Соло. И теперь он продолжит игру. Уже в одиночку. В чем тоже есть свои преимущества. И свои неожиданные прелести.
        Здание построено. Оно должно было ослепительно засиять в тот день и час, когда на зеленой траве особняка Лютого взорвался свадебный торт. Когда кровь, пролившаяся на эту траву, еще даже не успела высохнуть. Это было красиво, подлинная симфония. Людям со слабыми нервами не рекомендуется. Не всем прописано слушать музыку разрушения. Симфонию, в которую так неуклюже вмешался старый лис. С его жалкими комплексами, с его дурацкой жадностью или страхом. Старый лис испортил шедевр, и, пожалуй, это самое главное обвинение, которое предъявит ему Санчес.
        - Господин профессор, как вам удалось в столь почтенном возрасте сохранить такую упругую попку?
        Санчес вернулся в реальность. Его белокурая девочка, самая сладкая на свете. Подошла сзади, обняла его, прижалась щекой к плечу, рука опустилась на его ягодицу. Она была обнажена, ее розовая кожа и его старческая дряблость - в зеркале это выглядело комично. Ее рука переместилась с ягодицы, скользнула по бедру и быстрым движением оказалась в области его паха. Затем капризно, словно не довольствуясь малым, ушла вверх, расстегнула молнию и двинулась внутрь.
        - Мы там не сильно соскучились?
        - Сильно. Но мы боремся с собой.
        - Может, мы выберемся наружу?
        - Ах ты, несчастная геронтофилка!  - весело сказал Санчес. Он еще некоторое время чувствовал ее пальцы, затем чуть отстранился и нежно поцеловал ее в висок.  - Ступай, быстро одевайся. Едем знакомиться с твоей семьей. Такое бывает не каждый день.
        - Как скажете, господин профессор,  - вздохнула она,  - хотя насчет геронтофилии - это была любопытная мысль.
        Она ушла, мягко ступая босыми ногами по ковру с глубоким ворсом. Она, конечно, удивительна, его сладкая девочка, женщина с розовой кожей. Очень жаль, что все рано или поздно заканчивается.
        - Ведь дача у вас большая?  - спросил Санчес.
        - Конечно,  - отозвалась она,  - генеральская все же.
        - И наверное, там есть какие-нибудь дальние комнаты? Например, библиотека, которую ты захочешь показать своему профессору, пока будут накрывать на стол? Или наша маман будет следовать за нами по пятам?
        - Не будет. Все же она светская дама. Если только она сама, господин профессор, не начнет строить вам глазки. Кстати, папина библиотека действительно находится в дальней комнате. Во флигеле.
        - Почему - папина? Никогда не знал, что твой отец - книгочей.
        - Потому что другая - мамина. Но она в московской квартире.
        - Надеюсь, мы не будем особо усердствовать, знакомясь с библиотекой нашего папа?  - Санчес ухмыльнулся.
        - Очень на это рассчитываю. Сколько можно бороться с собой? Хочешь, надену твое платье?
        - Любое, которое можно побыстрее снять.
        - Твое в этом смысле - чемпион.
        - Я старался. Знаешь, больше всего ты мне нравишься без всяких платьев.
        - Спасибо на добром слове.  - Она рассмеялась, затем сразу стала серьезной.  - А если неожиданно вернется папа? Вдруг он тебя узнает?
        - Сомневаюсь,  - ответил Санчес.
        - Хотя да, перед выездом он обязательно звонит.
        «Точно,  - подумал Санчес,  - звонит. И ему действительно придется вернуться. Только неожиданностью сегодня будет совсем другое».
        Сегодня многое будет другим. Сегодня мы едем в логово. И теперь уже ход его - Санчеса. Все дело в том, что он - ученик старого лиса. Причем, говорят, лучший ученик. И поэтому внутренне готов ко многому. В том числе и к тому, что когда-нибудь его подставят. Он выполнил всю самую ответственную грязную работу, он, в прямом смысле этого слова, заложил фундамент. Был и творцом, и прорабом, и разнорабочим. И вот в новое здание решили войти уже без него. Санчеса вздумали оставить за бортом. Его не просто подставили, его смертельно подставили. Что ж поделать. Мы играем. Иногда выпадает счастливое число, чаще - проигрыш. Поэтому внутренне Санчес был готов к подобному повороту событий. И в тот момент, когда все было хорошо, стояли солнечные деньки, вовсе не предвещающие никакой бури, Санчес позаботился об этом. Он всегда и обо всем заботился. И, закладывая фундамент, он не забыл об одном маленьком кирпичике в основании здания, небольшой страховке для себя, если что-то пойдет не так. На то он и лучший ученик. Маленький кирпичик, однако если его извлечь, то, может статься, рухнет все здание.
        И сейчас по электронным проводам побегут сообщения туда-сюда, ох и наделают они шума. Вот будет умора.
        Маленький кирпичик, но если его извлечь - рухнет все здание. И погребет под обломками много чего. И - много кого. Поэтому, возможно, рушить все еще несколько преждевременно. Он никогда не станет действовать против собственных интересов, даже несмотря на то что его так крупно подставили. Нехорошо, конечно, но обиды мы оставим маленьким девочкам. Рушить - рановато. Но вот легонечко надавить на этот кирпичик - самое время.
        Ох этот Санчес… С ним, конечно, не соскучишься. Да, впереди нас ждет много смеха.
        Санчес начал свою игру, свой страховочный вариант. Он пока лишь совсем легонько надавил на тайный кирпичик в фундаменте, где сходилось множество силовых линий огромного здания. Пока совсем легонечко - основной праздник впереди. И никто не услышал, как все здание тревожно вздрогнуло и по нему прошел первый, пока еще совсем слабый, гул. Никто не услышал. Кроме Санчеса.
        Что ж поделать, коли так вышло.
        Теперь его ход. Маленький кирпичик…
        Мы объявляем бал-маскарад, отправляясь в логово. Теперь его ход. И ничего не поделать: кому-то с этого бала-маскарада вернуться уже не удастся. Кому-то придется остаться там. На празднике.
        В темноте.
        2. Маска
        …Огромная рыба, похожая то ли на средневековую гравюру, то ли на галлюцинацию, плыла по океану, а может, по Космосу, а может, по изнанке чьего-то воспаленного сознания…
        Полотно, конечно, было странным. Минимум, что можно было сказать об этой написанной маслом картине, что она была странной. Еще, наверное, можно сказать, что за картину отвалили прилично денег. Ну и разумеется, согласиться, что не каждый в обществе подобного произведения искусства сможет чувствовать себя комфортно.
        Конечно, Вика была неординарным человеком. Более чем неординарным… Но это…  - уборщица не могла подобрать правильного определения - полотно появилось в Викином кабинете недавно, после возвращения из клиники, после того как с ней приключились все ее трагедии. Уборщица работала в «Континенте» уже пять лет и считала, что ей очень повезло в жизни. Вряд ли бы кто поверил, что за ее плечами имелись высшее образование, Институт культуры, библиотечное отделение, и даже оставшаяся в молодости неожиданная попытка защитить диссертацию по произведениям Борхеса. Ох эта молодость, звенящая, как весенняя капель, и такая же мимолетная… Но она ни о чем не жалела, хотя верхом ее карьеры стало руководство бригадой уборщиков: ее зарплата была ровно в двенадцать раз выше, чем у подруги, оставшейся на прежнем месте работы. Возглавляя бригаду уборщиков в «Континенте», в месяц она получала годовую зарплату человека с высшим образованием. Ну как вам? Мир сошел с ума. Мир явно сошел с точек равновесия. Пришли новые, молодые и сильные, и вроде бы все у них пока получалось, но дай Бог, дай-то Бог, чтобы они знали, что
делают. Потому что…
        Уборщица понимала в этой жизни все меньше и меньше. В принципе, она всегда относилась к типу людей, которые не против, чтобы их направляли. Фигурально выражаясь, она не считала унизительной складывающуюся связку понятий «Пастух - и его Стадо». А что здесь унизительного - все мы чье-то Стадо… Иногда Пастух заботлив, иногда - беспощаден. Его милость и Его гнев. Но и Его обязанность: твердо знать путь. А это вот все больше вызывало сомнения. В последнее время уборщица часто прибегала к подобным сентенциям и обобщениям. И она знала, что, если приходило время для ее нехитрой философии, что-то в этой жизни менялось. Менялось, как правило, не в лучшую сторону.
        Чтоб вам жить в эпоху перемен!
        Насколько же мудрыми оказались древние китайцы, избравшие это выражение в качестве чуть ли не самого страшного ругательства. И насколько тяжелым оказалось испытывать действие этого ругательства на собственной шкуре. «Континент» сейчас явно переживал время перемен. И чтобы это понять, вовсе не обязательно быть семи пядей во лбу. Уборщица являлась абсолютно нормальным и совсем неглупым человеком и, как все, была наслышана о грязи вокруг нового русского бизнеса, но «Континент»… Это странно и вполне вероятно что, невзирая на предпенсионный возраст, она все еще оставалась натурой романтической, но «Континент» почему-то всегда ассоциировался у нее с чем-то… светлым. Да-да-да, со Светом, как бы глупо это ни звучало. Рождественские каникулы и летние отпуска, подарки, праздничные премии, небольшие, но обязательно в конверте и с открыткой, адресованной лично тебе… Доброжелательность, молодые веселые сотрудники, дух одной большой семьи, из которой вовсе не хочется возвращаться в свою однокомнатную незамужнюю квартиру… Только все это кончилось. «Континент» явно вступил в эпоху перемен.
        Картина с рыбой появилась в Викином кабинете меньше двух месяцев назад, после той страшной аварии, после возвращения Вики из клиники и… Это тоже было частью перемен. Странным знаком каких-то, возможно, еще скрытых изменений. Уборщица, как и остальные сотрудники, была, конечно, в курсе приобретенных Викой в результате катастрофы недугов. Она знала о серьезной амнезии, вызванной тяжелыми травмами головы, но поговаривали, что все быстро восстановится. Врачи вроде бы сами рекомендовали Вике находиться на рабочем месте, в привычной среде. Только ничего не восстанавливалось. Вика все еще оставалась вице-президентом группы, но то, что теперь ее должность являлась чисто номинальной, было ясно даже уборщице. От этого становилось печально. Уборщица поняла, что ее чудесный роман с «Континентом» скорее всего заканчивается. Ей, разумеется, чисто по-человечески было жаль Вику, тем более что поползли тревожные слухи о какой-то скорой пресс-конференции, где будут сделаны важные заявления, но чем уборщица сможет ей помочь? И потом, своя рубашка все же ближе к телу.
        Уборщица тяжело вздохнула и, переставив свою тележку с пылесосом, снова бросила взгляд на картину. И быстро отвернулась. Потому что присутствовало в этой картине, в этой новой нежданной гостье, что-то - и теперь уборщица отыскала правильное слово - что-то темное.
        Чтоб вам жить в эпоху перемен!
        Та, о которой, стоя перед странной картиной в ее кабинете, размышляла сейчас уборщица, шла через натертый до блеска холл головного офиса «Континента», направляясь от лифтов к выходу. Вход-выход в здание, по крайней мере в его фасадной части, осуществлялся через три больших стеклянно-зеркальных пенала, в которых вращались крестовины дверей. Через девяностоградусный сегмент, отмеренный смежными дверями, мог пройти лишь один человек, и она подумала, что, за исключением туалетной и собственной постели, для нее это единственная возможность побыть в одиночестве. Двое личных телохранителей быстрой молчаливой тенью теперь повсюду следовали за ней, что после известных событий встречало у окружающих лишь понимание. Эта парочка, конечно, знала свою работу. И знала свое место. Только иногда ей казалось, что и они, и она ходят по грани. В детстве она читала какую-то книжку - это называлось «танец с тигром». Или «дергать тигра за усы». Название книжки давно забылось, а вот этот танец на грани запечатлелся в памяти.
        Одного из этой парочки звали Борисом, и его огромный череп блестел, как натертый чан. Борис не просто стриг волосы - он их брил, причем использовал для этого опасную бритву. К своей бритве, явно довольно старой, заставшей еще расцвет советской эпохи (у нее была темно-вишневая тяжелая ручка из какого-то неизвестного, но скорее всего благородного материала), Борис испытывал странную привязанность: она все время находилась при нем, и в свободную минуту он либо «правил» ее о собственный кожаный ремень, либо натирал до блеска рукоятку. Это зрелище придавало ему сходство с каким-то карикатурным резателем, и Боря (Болек в ее интерпретации) как-то совершенно серьезным и даже чуть сентиментальным тоном заявил, что бритва досталась ему от отца. Что лишь добавило ситуации нелепости. При других обстоятельствах она бы скорее всего расхохоталась, решив, что Боря-Болек либо очень остроумный человек, либо полный идиот. Но это - при совсем других обстоятельствах.
        Второй представился Леней. И она сразу прозвала их «Болеком и Лёлеком» по аналогии с давнишним анимационным сериалом из ее раннего детства. Мультики… Лелек был крупнее своего напарника и в галерее портретов антиинтеллектуалов занял бы одно из почетных мест. Лелек обладал плоским, словно чуть вдавленным внутрь лицом с большими надбровными дугами под грубо срубленным лбом и сломанным носом бывшего боксера. Был он молчалив и улыбчив.
        Болек с Лелеком… Она не знала, кто они на самом деле и какая роль им отведена в этой все более приближающейся к развязке истории. Знала она другое: танец с тигром, это безумное вальсирование на грани, вот-вот закончится - до пресс-конференции остались считанные дни,  - только теперь исход его вряд ли кто сможет знать наверняка. Слишком высока цена, и слишком мало осталось сил. Она знала цену, но… Она уже сама, наверное, ждет развязки, какой бы та ни оказалась (только сжав кулачки и моля Бога, моля о Его милосердии), потому что дальше этого вальсирования на грани она может не выдержать. Просто не выдержать.
        …Проскользнув сквозь пенал выхода, она беззаботно улыбнулась, поприветствовав какое-то знакомое лицо. Болек шел впереди, Лелек замыкал шествие. Июнь по-прежнему был жарким. Она запустила руку в сумочку, нашла жестяную коробку сигарильос «Cafe-creme». Не самое ее любимое курево, но подойдет. В замшевом чехольчике находился пузырек с мутноватой жидкостью. И упаковка одноразовых шприцев. Вот и все ее оружие. Неплохо она снаряжена против… целого мира. Но не совсем так - еще есть ее маленькая тайна. И все это похоже на шаги в бреду.
        - Вика,  - раздался голос за спиной. Она никак на это не прореагировала, продолжая двигаться вперед. Зато идущий перед ней Болек проговорил, чуть замедляя шаг:
        - Вика, вас зовут. Будете останавливаться?
        - Что?  - произнесла она, словно возвращаясь в реальность.  - Зачем останавливаться?
        - Секретарь,  - терпеливо пояснил Болек и остановился, видимо, приняв решение за нее.  - Мы что-то забыли? Наверное, так.
        Это была одна из девушек из секретариата Лидии Максимовны. Они забыли доклад. О благотворительности. Теперь она много чего забывает. И теперь она занимается благотворительностью. Это единственное, что еще связывает ее с деятельностью «Континента».
        Но вот хозяин гасит свечи, кончен бал, окончен вечер… Так это было в песенке Макаревича? Вроде бы так. И это произойдет уже скоро. Все эти поэтические рассуждения о том, что люди носят тысячи масок совершенно разных людей, все это, конечно, очень хорошо. Поэтически и психологически верно. Прозорливо. Похлопаем в ладоши. Споем песню. Да только в ее случае все проще и конкретнее. И «маски» здесь - вовсе не фигуральное выражение. Да и как может быть иначе, когда вальсируешь на грани? Она сама маска, на которой - надо же, какое совпадение - нарисовано ее собственное лицо. Только кому принадлежит лицо, а кому - маска, оттуда, с грани над обрывом, почти не различить. Поэтому она сейчас сама уже не знает, кто так беззаботно улыбается, берет доклад о благотворительности и говорит симпатичной девчушке в рейверских ботинках на огромной подошве «спасибо, Алена». Это делает кто-то. Танцующий на грани.
        …Она, все так же беззаботно улыбаясь, продолжала спускаться по лестнице. Все же ее выход из здания - это не то что выход Виноградова, когда охрана с Петром Андреевичем в центре вихрем проносится к ждущим внизу автомобилям. Зато автомобили у них одинаковые. Петр Андреевич, душа-человек, позаботился о том, чтобы теперь она передвигалась на лимузине «Ауди А-8».
        Машина, конечно, шикарная. Петр Андреевич любит комфорт. И понимает в этом толк. Еще как понимает. Черный, словно правительственный, лимузин, а если что - и «мигалку» на крышу. У Петра Андреевича автомобиль точно такой же, вот они стоят рядышком, похожие на греющихся на солнышке жирных, ухоженных, самодовольных котов.
        Болек распахнул заднюю дверцу.
        - Спасибо, Боря, я поеду впереди,  - произнесла она.
        Потом все же повернула голову: этот нищий по-прежнему стоял на углу при выезде со стоянки. Она уже давно обратила на него внимание и еще порадовалась его смекалке. Он стоял не настолько близко к зданию «Континента», чтобы быть выдворенным охраной, но и не настолько далеко, чтобы терять лакомый кусочек. Особенно после обеда, когда сытые и умиротворенные желудки не так надежно контролируют кошельки. Завидев ее охрану, парень смущенно потупил взор. Еще бы, вчера от Болека с Лелеком бедняге прилично досталось. Но своего рабочего места он не покинул.
        Откуда он вчера взялся? И такой юркий, быстрый. Вчера вечером он вынырнул откуда-то сбоку и протянул ей крохотный букетик незабудок. Он успел сказать лишь:
        - С праздничком…
        И между ними вырос Болек. Она никогда не видела своих телохранителей в действии (к счастью или к несчастью?), но теперь поняла, насколько неразумными были попытки их дразнить, пытаясь даже в шутку оторваться. Болек, продемонстрировав ей широкую спину, сделал незаметный выпад рукой; казалось, что он лишь легонько коснулся нищего, но тот повалился на землю, больно ударившись затылком об асфальт. К счастью, на нем была брезентовая кепка, надетая козырьком назад,  - она и смягчила удар. Видимо, бедняга даже не понял, что произошло. Он растянулся на асфальте, несчастный и жалкий, и она с горечью подумала, что не стоило пытаться к ней так близко подходить. Ведь она балансирует на грани, и очень легко сорваться в пропасть. Болек был уже над нищим. Она перепугалась:
        - Прекратите! Оставьте его. Вы что?!
        Болек внимательно вглядывался нищему в лицо и был абсолютно спокоен. Однако инцидент уже вызвал любопытство окружающих - сотрудники «Континента» привыкли к двум-трем «своим» нищим, ошивающимся вокруг, и негоже было его так. Она посмотрела на очаровательный букетик - каким-то образом нищий умудрился его не выронить.
        - Зачем вы?..  - проговорила она.  - Ну для чего так-то?
        Нищий захрипел, потом его взгляд прояснился. Он посмотрел на Болека расширившимися от страха глазами.
        - Живой?  - с неожиданной заботой негромко произнес Болек. Секунду назад он просто прореагировал. Прореагировал на внезапное вторжение. Теперь уже стоило признать, что реакция оказалась несколько неадекватной, но, как говорится, береженого Бог бережет.
        - Не надо,  - слабо попросил нищий, пытаясь отползти от Болека и одновременно прикрываясь рукой.  - Не бейте больше.
        Болек склонил голову на другую сторону:
        - Да вон, щеки румяные… Оклемаешься. Не прыгай так впредь. Мало ли что…
        - Нормально,  - поддержал приятеля Лелек,  - только нос ты ему зря задел.
        Из правой ноздри нищего текла струйка крови.
        - За что?  - тихо произнес нищий.  - Я ведь…
        - Было б за что, вообще бы…  - усмехнулся Болек.  - Ладно, извини, брат…
        - Не подходи так близко,  - сказал Лелек. Внезапно достал белый чистый платок, протянул его нищему.  - Оставь себе.
        - Работа такая,  - беззлобно пояснил Болек.  - Идемте, Вика. Нечего народ собирать.
        - Я ведь…  - нищий поднялся на ноги,  - только с праздничком хотел поздравить.  - На его глаза вот-вот могли навернуться слезы.  - Цветы вот вашей девушке… Просто цветы. Я ведь ничего… Ну, может, на бутылочку бы попросил.
        - Постойте.  - Она смотрела на нищего: наверное, совсем еще молодой парень. Правая часть лица чуть одутловата, но кожа чистая - никаких язв или порезов. Цвет вот только, но ведь парень не на курорте… Старенькие очки с диоптриями - как их только не разбили?  - одной дужки нет. Чуть выше одутловатости - марлевая повязка. Не очень свежая. Рабочая мешковатая роба, старая, стираная-перестираная. Чистая. Но парень вроде бы крепкий… Только она вдруг обнаружила, что правая рука парня спрятана в кожаной перчатке.
        «Черт,  - мгновенно закралось в ее голову,  - ведь ты точно такой же, как и я. Ты просто пытаешься выжить».
        Вслух она произнесла:
        - Извините, сейчас.  - Она порылась в сумочке.
        Болек с Лелеком терпеливо ждали. Она нашла пятисотрублевую банкноту. Болек негромко присвистнул.
        - У меня есть помельче.  - Он чуть склонился к ней и проговорил это тихо, косясь на нищего.
        - У меня тоже,  - сказала она, извлекая деньги.
        - Дело ваше.  - Болек пожал плечами.
        Нищий все еще смотрел на них с испугом, потом, видимо, решился:
        - Подали бы хоть на сто грамм, после такого б хоть голову поправить.
        Болек потер лысину, усмехнулся:
        - Слышь, Лень, может, ты мне тоже саданешь? Может, хоть денег подыму? Мы люди не местные…
        - Вика,  - негромко произнес Лелек,  - они ж профессионалы. Этот, который бедолага, на сто грамм, получает больше меня. Уверяю вас…
        - Сами же говорите - работа такая.  - Теперь и она усмехнулась. С еле заметной жесткостью. Потом обратилась к нищему:  - Не болит голова?
        - Нет. Заживет до свадьбы. А если еще на опохмел дадите. Ой… А я… тебя знаю. Знаю! Ты - Вика. Да?
        Она чуть заметно вздрогнула:
        - Откуда…  - В горле запершило, но быстро все прошло, и она улыбнулась.  - Откуда ты меня знаешь?
        - Ну знаю… Что ж я, валенок, что ли?!
        Она, продолжая улыбаться, пожала плечами, не настаивая на подобных формулировках. Лелек с Болеком мгновенно превратились во внимание.
        - И в газете про тебя написано было.  - Он качнул своей правой рукой в перчатке.  - Про «Континент» там… про аварию. Только никогда бы не подумал, что вот так вот тебя увижу. Издалека мне тебя показывали.  - А потом, чуть помявшись, он доверительно сообщил:  - Ты красивая.
        - Идемте, Вика,  - произнес Лелек.
        - Да. Сейчас.  - Она снова посмотрела на нищего.  - Спасибо… А… как тебя зовут?
        - Алекса…  - Он вдруг смутился.  - Саней, короче.
        - Александр, значит… Саня?
        - В честь деда. Отличное имя. Да у тебя тоже хорошее,  - успокоил он.
        - Давно здесь стоишь,  - она усмехнулась,  - обратила внимание. Хитер ты, братец.
        - А я никому не мешаю!  - выпалил он, потом испуганно покосился на Болека с Лелеком. Но те, казалось, стали совершенно равнодушны к их диалогу.
        Она смерила его взглядом:
        - Что ж ты работать не идешь, Александр?
        Нищий недобро усмехнулся, в его серых и скорее всего пьяноватых глазах сверкнула какая-то темная искра. Правую руку он выставил перед собой, и она подумала, что если б в его руке был микрофон, у окружающих сложилось бы впечатление, что он берет у нее интервью. Только вот тема вышла не из приятных.
        - Я инвалид второй группы,  - произнес нищий с неожиданной злобой в голосе, словно в этом была и ее вина.  - Могу книжку показать. У меня в голове дыра с пятак.  - Его левая рука быстро прошлась по одутловатости на лице и коснулась правой руки, а потом большой палец сомкнулся с указательным, демонстрируя диаметр означенного пятака.  - Куда мне с этим? Правой рукой стакан ко рту не поднесу!
        - Пойдемте, Вика.  - Болек неожиданно включился в беседу.
        - Вот, видите?  - Правая рука нищего медленно, с дрожью и по ломаной траектории, словно она не совсем подчинялась командам, поступающим из мозга, пошла вниз.  - Возьмете такого на работу?! А? Возьмете? За ваши стеклянные дверки?
        - Ты полегче,  - невозмутимо и даже со скукой в голосе произнес Болек, а потом незаметно качнулся в сторону нищего.
        Тот сразу же испуганно отступил назад.
        - Прекратите,  - произнесла она. И протянула нищему деньги.  - Вот, возьми.
        Он уставился на пятисотрублевую банкноту.
        - Издеваетесь,  - произнес с неожиданной догадкой.
        - Нет. Бери, Сань, бери.  - Она шагнула в его сторону, взялась за его здоровую руку и вложила деньги в ладонь.  - И выпей сегодня, если… если станет легче.
        Болек склонился к уху Лелека и еле слышно прошептал:
        - В принцессу Диану играет, мать ее…
        Тот еле заметно кивнул. А потом усмехнулся, вспомнив, что принцессы Дианы уже нет на этом свете.
        Она быстро пожала нищему руку, который, казалось, все еще не верил выпавшей на его долю удаче, повернулась и направилась к ожидающей ее машине. Это все, что она могла для него сделать. Не так мало в ее положении. Ей подобных даров волхвов ждать было неоткуда. И уж ей-то легче явно не станет.
        - Постой,  - позвал нищий.  - А цветы? Самое главное-то, цветы! Забыла?
        Болек устало выдохнул: вряд ли нищий врал насчет дыры с пятак, парень явно слаб на голову.
        Она обернулась. Вдруг радостно улыбнулась. Нищий протягивал ей трогательный букетик незабудок. Она взяла цветы.
        - Спасибо, Саня. Кстати, какой праздник-то?
        «С ума сойти, какая сказка»,  - вспомнил Болек свою старую присказку. Конечно, не вслух.
        - Чего, думаешь, не знаю?!  - Нищий усмехнулся с хитроватым прищуром.  - Думаешь, скажу, что и без всяких праздников… да?
        - Ничего не думаю.
        - Шестилетие вашей компании.
        - Что?! Однако…  - Она покачала головой.  - А ты, Саня, информирован.
        Вот тут-то его губы расплылись в горделивой улыбке, и он, словно смакуя каждое слово, произнес:
        - Ра-бота та-кая.
        Нищий весь сиял.
        Болек неожиданно подмигнул ему. Лелек, указав на карман, куда нищий убрал деньги, добродушно заметил:
        - Неплохо поднялся, а? За разбитый нос-то? Может, купишь мой платок?
        Улыбка тут же сползла с лица нищего.
        - Шутка,  - успокоил его Лелек, взглянул на Болека, и они весело хлопнули друг друга по рукам.
        …Сегодня нищий стоял на своем рабочем месте, наблюдая, как они усаживались в лимузин.
        - По-моему, этого пассажира надо отсюда убрать,  - изрек Болек.  - Картину портит.
        - Ладно, он же увечный, к тому же на голову болен. Пусть живет,  - откликнулся Лелек.
        - Говорят, если подержаться за увечного, за сухую руку там или чего, и загадать желание…
        - Слышь,  - прервал его Лелек,  - я не знаю, у кого из вас дыра в голове - у него или у тебя.
        - Да ты хорош… Потом эти-то, дураки блаженные…
        - Боря, слушай сюда. Подержаться надо за горб горбуна, а не за обрубок инвалида, тогда…
        Она уже не могла всего этого слышать. Она лишь слегка повернула голову, посмотрела на нищего и… улыбнулась ему. И тот в ответ ее поприветствовал, помахав рукой. Быстрый, чуть заметный жест.
        Уже позже она поняла, что было не так.
        - Вот засранец.  - Она усмехнулась.
        - В чем дело?  - поинтересовался Болек.
        - Все в порядке,  - сказала она,  - просто вспомнилось…
        Она вдруг поймала в зеркале заднего обзора взгляд Лелека… Теперь она уже привыкла к этим неожиданным взглядам, совершенно преображающим его лицо. Но когда это случилось в первый раз, ей пришлось в корне изменить свою точку зрения на галерею портретов антиинтеллектуалов. И Болек, и Лелек были абсолютно корректны с ней, выполняли все ее капризы и не досаждали своим обществом, всегда оставаясь в тени. Но - всегда. И вопрос, кем же являлись Болек с Лелеком, ее охранниками или ее конвоирами, так и оставался непроясненным. Это случилось, когда она перепутала выход из бассейна «Чайка» и попыталась воспользоваться служебным, находящимся в противоположной стороне спортивного комплекса. Оба охранника должны были ждать ее в холле, да она в общем-то вовсе не собиралась от них «отрываться». Она решила лишь осторожно запустить пробный шар. Так, на будущее. Чуть прояснить ситуацию. И вышла через служебный ход со спортивной сумкой на плече… У ограды, в тени деревьев, курил Лелек, беседуя с кем-то из тренеров. Заметив ее, он спокойно улыбнулся и сделал глубокую затяжку. Выпустил дым, разглядывая дымные кольца. И
спросил:
        - Что, Вика, заблудились?
        - Нет,  - ответила она и тут же, понимая, что она вовсе не обязана перед ним оправдываться, произнесла со строгостью в голосе - по крайней мере она очень надеялась, что получилось со строгостью:  - А почему вы торчите здесь?
        Но Лелек не стал сжигать мостов. Она так и не получила ответов на интересующие ее вопросы. Потупив взор и даже чуть виновато он произнес:
        - Борис ждет в холле. Я просто встретил приятеля. Извините, если что не так.
        Это все, что он сказал. И еще пожал плечами, как бы говоря своему знакомому: вот такая вот, брат, служба. Но перед этим Лелек бросил на нее быстрый взгляд. Чуть насмешливый, проницательный и совершенно преобразивший его лицо. Этот взгляд, казалось, мгновенно прощупал изнанку ее мыслей, и она с какой-то пугающей ясностью поняла, что ответы на ее вопросы никогда не будут сформулированы, только, если хочет, она их уже получила. Ответы ее не радовали. И еще. Поймав этот короткий взгляд, она сделала еще одно открытие: Лелеку вовсе нечего делать в галерее портретов антиинтеллектуалов. На какой-то короткий миг она увидела его подлинное лицо. И тот, кто думает по-другому, очень сильно заблуждается. Потому что ей открылось наличие не только холодного и жестокого ума, но и неожиданно какая-то простая и грубая мужская привлекательность. Это ее смутило. И еще больше - напугало, вызвав чувство губительной обреченной покорности.
        Но она сумела справиться с собой: теперь она уже привыкла к этому взгляду. И на вопрос «В чем дело?» ответила: «Все в порядке».
        Хотя она поняла, что было не так. Нищий себя выдал. Он ее поприветствовал очень быстрым и очень ловким жестом, поприветствовал правой рукой, спрятанной в черную кожаную перчатку. Той самой, которой он якобы не сможет поднести ко рту и стакана.
        Что тут поделаешь? Все в этой жизни пытаются устроиться получше. Чистая игра получается не всегда. И не у всех. Порой приходится передергивать. А порой идти на вещи пострашнее, чем больные руки. Уж кто-кто, а она про это знает не понаслышке.
        Подполковник милиции Валентин Михайлович Прима поднялся на подножку спального вагона уже отходящего поезда и улыбнулся симпатичной чернявой проводнице:
        - У меня место пять, дочка.
        - Проходите, третье купе. До конца?
        - Да, в Москву едем, дочка. В столицу.
        Конечно, он мог воспользоваться проходящим через Батайск поездом (например, кисловодским - говорят, очень хороший поезд), да, поразмыслив, решил ехать из Ростова. Все же фирменный, «Тихий Дон», и в Москву приходит удобно, на Казанский вокзал. И потом, как ни странно, дешевле, хотя Прима ехал за казенный счет. Не поскупились в управлении, средств постоянно не хватало, но Приме удалось выбить СВ. И он очень надеялся, что окажется в купе один. Ему еще надо было поработать, подумать, дожать разрабатываемую версию до конца. Честно говоря, прилично дожать, потому что теперь придется взвешивать каждый свой шаг.
        С кисловодским поездом вышло б дороже, он идет через Украину, и вот дожили до такого позора, что хохлы теперь снимают свою таксу. Разъединили людей, перессорили всех, а кто от этого выиграл? Воры да прочее преступное отребье! Да что говорить - преступный мир старой, еще советской закалки, так сказать, воры его молодости выглядят просто невинными благородными жуликами по сравнению с пришедшей сменой. Как в той книжке О. Генри. Прима усмехнулся, проходя в купе, и сразу понял, что, по крайней мере, пока даже и намеков на присутствие второго пассажира не видно.
        Была еще одна причина, по которой Прима выбрал «Тихий Дон». В кисловодский поезд он сядет (слово-то какое!) только тогда, когда все это закончится и он, усталый, больной человек, возьмет наконец свою жену Валюшу и махнет с ней на воды. Потому что пора уже подумать и о себе. Хотя в последнее время все его недуги вроде бы несколько притупились, вот и язва уже который день не дает себя знать. И настроение по утрам хорошее, и, как говорится, стул нормальный и в положенное время. А все, что надо было,  - маленький успех, небольшой шаг от темной трясины, которая чуть было не поглотила Приму. Небольшой успех, к которому он так долго шел.
        Взял Валентин Михайлович Железнодорожника. Все, точка! Взял паскуду. Вцепился в него мертвой хваткой и уже не отпустил. И сразу же ощущение ватной пустоты в районе желудка почти рассеялось. И самое громкое дело с поимкой маньяка - серийного убийцы - теперь связывается с его именем. Трудно сказать, приятно ли это; наверное, излишним честолюбием Прима не страдал, но все же… И налетели сразу корреспонденты, как вороны, мишура… Валентин Михайлович сначала отказывался от интервью, нечего языками чесать, это вон пусть прокурор по области плюсов набирает, а Прима все свое получил. Но когда Алеська закричала, что папу показывают по телевизору, чего скрывать, было приятно… Как хотите называйте - долг не долг, а остановил его он, и теперь одной бешеной тварью на улице будет меньше. Прима свое получил. И девочки его смогут ходить по улице спокойнее. А громкие слова - так не приучен к ним Прима. Об одном лишь сожалел - что не смог взять Железнодорожника раньше. Да еще, пожалуй, что не пристрелил его в момент задержания. Прима отгонял от себя саму мысль о том, что могло быть тогда с Алеськой, с его младшенькой
и, наверное, любимой дочурой (хотя и говорят, что нет у родителей любимых детей), если б не подоспел Алексашка. Выходит, ему он обязан жизнью своей младшей. Да и не только Прима. Вот тебе и городской дурачок, низкий ему поклон в ножки. Вряд ли Железнодорожника удалось бы так быстро взять, если б не Алексашкин рисунок. Прима так и заявил газетчикам. Именно этот рисунок, портрет, выполненный с фотографической точностью, позволил взять маньяка по горячим следам. Только на Алексашкином портрете Железнодорожник выглядел… по-другому, что ли? Хотя сходство фотографическое. Но… Алексашка умудрился увидеть в нем что-то еще, от чего… брала жуть. Прима помнит, как он в детстве был в Пятигорском краеведческом музее, и помнит картину по произведению Лермонтова «Демон». Там все было другое, но… глаза. Прима, оказывается, на всю жизнь запомнил фразу экскурсовода, хотя узнал об этом только сейчас. «Провалы в потаенный адский пламень». Так это назвал в то давно отцветшее утро экскурсовод. Точно такие же глаза были на рисунке Алексашки.
        А Железнодорожник, державший столько времени в страхе всю область, оказался сереньким, неприметным и сравнительно молодым человеком. И ничего такого в его глазах Прима не обнаружил. Никаких отсветов адского пламени. Не мудрено, что его так долго не могли взять. И с места работы, и с места жительства сплошные положительные характеристики. Прима прочитал первые отчеты психиатрической экспертизы. Когда Железнодорожнику было четыре года, у него на глазах под колесами поезда погибла старшая сестра, заменившая мальчику мать. Страшная трагедия, кто ж спорит… Поэтому еще в школе он постарался «спасти» одну девочку, к которой испытывал влечение, от повторения подобной катастрофы, от поезда. От страшных металлических, ревущих в его голове вагонных колес. Выходит, при помощи шелковых удавок и опасной бритвы «спасал» он свои жертвы от безжалостных жерновов с грохотом проносившегося поезда-убийцы. Фрейдизм, сплошной фрейдизм. Прима захлопнул отчет: фрейдизм-мудизм… Теперь эта бодяга может затянуться. Если его признают психически невменяемым… Но Прима свою работу выполнил, хоть и сожалел, что не пристрелил
Железнодорожника в момент задержания.
        Но было кое-что еще, не позволяющее вот так вот все бросить и отправиться поправлять здоровье в Кисловодск. Неожиданно в простеньком деле по убийству молоденькой шлюшки Александры Афанасьевны Яковлевой, в деле, которое на девяносто девять и девять десятых процента все считали закрытым, выглянули те самые глаза с Алексашкиного рисунка. Провалы в потаенный адский пламень…
        Прима вошел в купе и устроил свой чемодан в нише над проемом двери. Постель была уже застеленной, симпатичное розовое (ох, прямо для молодоженов!) покрывало, чистые занавески с волнами и надписью «Тихий Дон», на столе в маленькой вазочке красного стекла букетик летних цветов. Прима запустил руку под покрывало, потрогал постель и удовлетворенно крякнул - не сырая. Хоть деньги свои отрабатывают, СВ все же.
        Он выглянул в окно - сейчас стояли самые длинные дни, и, несмотря на приближающийся вечер, солнце еще ярко светило в мягкой синеве июньского неба. А поезд уже бежал по рельсам. Прима какое-то время послушал убаюкивающий стук вагонных колес: вот уже проехали небольшой городок Аксай, значит, дальше - Новочеркасск.
        Дверь купе открылась.
        - Чайку не желаете?  - Молоденькая проводница держала в руках шесть стаканов горячего чая в металлических, с изогнутыми ручками, подстаканниках.
        - А как же, доченька,  - улыбнулся он,  - без чая мы никуда.
        - Пожалуйста. И сахарку.
        - И сахарку,  - кивнул Прима.  - Вагон у вас - прелесть. Чистенький. И цветочки.
        - Цветочки.  - Она, польщенная, улыбнулась:  - Все ж приятней ехать-то. Ведь правда?
        - Точно.
        - Вот ваш сахар. И лимон.
        - А как в Москве погода? Не холодно?
        - Ой, да что вы, жара. Хуже, чем у нас.
        - Да, душновато.
        - Включили кондиционер. Минут через двадцать станет прохладно. У нас-то вагон супер. А вот в плацкарте сейчас… Во, уже прохладней становится. Вы пока двери не открывайте, быстрее тут у вас климат наладится.
        - Спасибо тебе, дочка.
        - Потом пройду билеты соберу.
        Она все еще держала в руках стаканы с чаем. Прима сквозь белую просвечивающую блузку увидел ее нижнее белье на загорелом теле, увидел цепочку с небольшим крестиком рыжего золота и такие же рыжие сережки в ушах, увидел, какие у нее были длинные ресницы, и почему-то подумал, что некоторые вещи могут складываться не так уж и плохо. Вот, например, чья-то молодая жена, а может, чья-то невестушка (они иногда специально обручальные кольца надевают), заботливая и внимательная. Повезло кому-то. Или еще повезет.
        - А ты что ж, одна в вагоне, без сменщицы?  - поинтересовался Прима.
        - Так вышло в этот раз. Придется туда-сюда одной прокатиться.
        Она рассмеялась чему-то своему и закрыла за собой дверь. Совсем еще девчонка.
        Прима достал из-под стола пакет со снедью, собранный Валюшей, покопался в нем: были там и половинка жареной курицы, и вареные яйца, и помидоры с огурцами, хлеб, масло, сыр. Во нагрузила-то, а ехать всего ночь. Валюнчик ты мой, все уже, скоро махнем с тобой на кислые воды. Прима решил, что ужинать рановато, поэтому извлек из пакета свою металлическую фляжку. Коньяк. С его язвой пить-то можно было только водку, не коньяк, не вино, и не дай Бог пивка хлебнуть - но вроде не беспокоила его язва в последнее время, а побаловать себя рюмочкой коньячка с чаем Прима очень любил. Тайно, чтоб Валюша не видела.
        Коньяк помогал ему сосредоточиться. У каждого имелись свои уловки: кто-то курил, кто-то не мог сосредоточиться на полный желудок, а вот Приме помогал коньяк.
        Он поднялся, вынул из ниши чемодан, взял оттуда свою рабочую папку. Чемодан поставил на место. Отпил чаю, чтобы не расплескать.
        В ту страшную ночь, когда тьма сгустилась над донскими степями и там, за кругом света от настольной лампы, чудились Приме бешеные звери, выползшие из этой тьмы, Алексашка сделал второй рисунок. Также выполненный с фотографической точностью. Забавная выходила история: Алексашка, городской дурачок, подстригающий кусты и радующий детишек всякими безделицами… И все это время он видел то, чего не видели остальные.
        В колпачок от фляжки Прима до краев налил коньяку, поднял его и, обращаясь к воображаемому собеседнику, проговорил:
        - Ну, будем.
        Коньяк обжег пищевод, Прима немножко подождал, чувствуя, как приятное тепло разливается по организму, потом завинтил крышку. Хватит пока. Может, попозже, перед сном, еще рюмочку, но пока хватит.
        Эх, трезвенники-язвенники…
        «Сыщики-прыщики». Прима улыбнулся, вспомнив считалку своей младшей дочери Алеськи.
        Провалы в потаенный адский пламень.
        Прима изо всех сил отгонял это неприятное чувство (что-то не так), пытающееся проникнуть в его организм через больной желудок и затем поселиться в голове, отравляя все его существование. Нет, теперь все налаживается, и ситуация под контролем. Пусть даже простенькое дело по убийству молоденькой шлюшки из провинциального городка Батайска, дело, явно не тянущее на что-то большее, чем обычная криминальная разборка, и привело теперь Приму к поездке в столицу.
        Что ж, неудивительно, ведь этот странный, похожий на чью-то неудачную шутку факс тоже пришел из столицы. С Центрального телеграфа.
        На листе бумаги была фотография потерпевшей. Она была в очень приличном деловом костюме (это уличная-то девочка) и стояла на лестнице. Вернее, она по ней спускалась, совершенно не позируя фотографу: просто шла по своим делам. За ее спиной находился вход в шикарное офисное здание. По всему фронтону этого шикарного здания было написано: «Группа “Континент”». Прима кое-что знал об этой группе компаний - еще бы, одна из богатейших и влиятельнейших групп страны, им и положено иметь такой офис. С этим вопросов не возникало.
        Конечно, потерпевшую Яковлеву могли там сфотографировать раньше, но… зачем? Кому это могло понадобиться? И зачем теперь все это анонимно пересылать ему?
        Шутки?
        Внизу листка имелась приписка: «Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают».
        И все. Всего девять слов.
        Сюрприз…
        Сюрприз. Шутка. Нелепая и глупая. Но… по опыту оперативно-следственной работы Прима знал, что добивается успеха лишь тот (сыщики-прыщики), кто готов рассматривать все версии, в том числе и самые безумные. Самые безумные - прежде всего. Факс в качестве чьей-то нелепой и глупой шутки мог бы «умереть» у него на столе. Один из ключиков к разгадке покрылся бы канцелярской пылью. Вместо этого Прима отослал факс обратно в Москву, на Петровку, своим коллегам. Благо всегда есть к кому обратиться. Помогите, мол, ребята, разобраться, тут вот моя потерпевшая запечатлена, ерунда какая-то выходит. Может, и бодяга все это - гонять бумажки туда-сюда, но если что, так поделитесь, помогите прояснить картинку.
        Прима не делал официальных запросов, он попросил знакомых о любезности, в тот момент он и не думал разрабатывать «Континент». В деле по убийству Александры Афанасьевны Яковлевой так высоко он не метил. Ответ пришел от Пети Новикова. Они с Примой не были близкими товарищами, зато Петр Григорьевич Новиков ходил в кунаках у Назира из Кисловодского РУВД (того самого: «Гылдыр стоял, как пик Эне!»), и пару раз по молодости они вместе отдыхали в Домбае. Золотые были времена. Прима помнил Петю Новикова как очень симпатичного человека. От него и пришел ответ.
        Этот ответ Приму ошеломил.
        - Черт побери,  - проговорил Валентин Михайлович,  - это что ж такое получается?..  - Потом он извлек Алексашкин рисунок, и его рука начала автоматически нащупывать в кармане пачку сигарет.  - Это как, етти его мать… Мы что, вытащили главный приз?
        Наконец рука Валентина Михайловича наткнулась на пачку «Явы». Только сигареты лежали на столе.
        - Это ж от кого такой подарок?  - глухо проговорил он, еще не веря в реальность того, что открылось его внутреннему взору; все ниточки начали связываться, элементы мозаики, этого темного, опустошающего его пазла, в который с Примой играли все это время, начали складываться совершенно неожиданным образом… В такой же неожиданный, быть может, даже безумный рисунок. Но в этот момент, чувствуя, как волны охотничьего азарта захлестывают его, Прима не обратил внимания на вроде бы случайно вырвавшийся вопрос: «Это ж от кого такой подарок?» В тот момент еще не обратил.
        Потому что двумя сутками ранее его не меньше ошеломил второй Алексашкин рисунок, а вернее, показания по нему главного свидетеля по делу Яковлевой, ее ближайшей подруги Наталии Смирновой.
        Нашли ему Наташу, нашли девочку, помогли ребята из Ростовского управления, хотя Прима и не объявлял Смирнову в розыск. Что бы мы делали в это разваливающееся время, если б не поддержка и помощь друзей?
        Прима шел как по струнке, он совершенно не знал дороги, полностью отдаваясь в руки собственной интуиции. Уже сейчас, сделав в вечернем поезде, идущем в Москву, большой глоток коньяка, он с удовлетворением подумал, что пока вроде бы умудрился не допустить ни одной ошибки. Сейчас, когда он уже разворошил это осиное гнездо, когда уже обнаружил, что все каналы информации оперативно перекрыты - или перекрываются прямо на глазах, когда от Новикова узнал, что на странный факс очень быстро прореагировали «федералы», Прима еще раз мысленно поблагодарил свою интуицию за то, что она провела его в темноте по тонкой струнке, не позволив сорваться вниз.
        «А ведь поводов для прокола было более чем достаточно,  - подумал Валентин Михайлович,  - например, объявить официально Наталию Смирнову в розыск. Не говоря уже о более серьезных вещах».
        На втором рисунке Алексашки был изображен какой-то диковинный зверь, точнее рыба, похожая на сказочное чудовище, чудо-юдо рыба-кит. Мифологический рисунок, вроде японского дракончика. Но со странным, мутным чувством
        Предчувствие. Темное понимание.
        Прима понял, где он видел его раньше. Правда, мельком. Почти не обратив на него внимания. Это была татуировка. И он видел ее на внутренней стороне бедра потерпевшей, хотя лучи-плавники, изящно изгибаясь, приближались к паху. Рисунок был совсем небольшим и на весьма интимном месте. О его существовании могли знать лишь очень близкие люди. Ну и разумеется, тот, кто его делал.
        Прима видел татуировку на теле потерпевшей в момент ее опознания.
        В ситуации с Яковлевой эту татуировку, конечно, могла еще видеть и Наталия Смирнова. Учитывая их ремесло, барышням скорее всего неоднократно приходилось наблюдать друг друга обнаженными.
        Так в чем дело? Почему городской дурачок, мучимый некоторыми несоответствиями, делает этот рисунок? Узнать это не составило труда. Прима был мягок, он действительно чувствовал перед Алексашкой свою глубокую вину плюс испытывал безмерную благодарность за спасение Алеськи. Прима был очень мягок. Он лишь просил, не нажимая, ни на чем не настаивая. И кое-что прояснилось. Алексашка, конечно, не мог быть в числе клиентов потерпевшей, но и он… видел ее обнаженной. Он наблюдал за ней. У них окна были напротив. Алексашка признался в этом с какой-то смутившей Приму простотой. Доверительно и прямо.
        - Она была красивая,  - вздохнул Алексашка,  - и все тело у нее было чистым. Я б заметил такой интересный рисунок,  - сказал он.  - Тем более на таком месте,  - добавил он чуть испуганно.
        Татуировка. Рыба-дракон. И Прима видел ее прежде. Совершенно не придав этому значения.
        И что? Это что за чушь? Она могла себе сделать с десяток татуировок. В последнее время потерпевшая почти не находилась в Батайске, а какие уж там увлечения могли возникнуть в столице, одному Богу известно. Но и Алексашка ни на чем не настаивал, он лишь протянул Приме свой рисунок и пожал плечами.
        - Может, это ничего не значит,  - пролепетал Алексашка.
        «Ну конечно,  - поморщившись, подумал Прима,  - так-то лучше. Зачем вся эта чушатина? Итак, из этого дела уже прет какое-то дерьмо… И еще эта чушь с татуировками!»
        Так бы хотел думать Валентин Михайлович, только…
        Только Прима (все же чутье редко подводило его) заметил одну особенность, связывающую оба Алексашкиных рисунка. И на фотографическом портрете Железнодорожника, и на рисунке вытатуированной рыбы присутствовала одна особенность. Это были глаза, чем-то похожие на обоих рисунках.
        Провалы в потаенный адский пламень.
        И Прима все с тем же ощущением ватной пустоты в районе желудка вдруг почувствовал, что, вполне возможно, все это не совсем чушатина. И нечего наслаждаться успокаивающим самообманом. Так или иначе, подумал Прима, но, скажем мягко, Алексашка не совсем нормальный человек. Может, он и не «дурачок», но в любом случае с рациональной точки зрения не совсем психически нормален. И он рисует то, что ему подсказывает его неведомая интуиция, то, что внушило ему, быть может, неосознаваемое чувство тревоги. В обоих случаях. То, что связывало в его зрении оба ряда преступлений. Глаза на обоих рисунках, провалы в потаенный адский пламень. И здесь уже вряд ли можно было отыскать следы логики (конечно, потерпевшая могла сделать с десяток татуировок, это ничего не доказывает!), здесь, увлекаемый Алексашкой, Прима вступил в тревожные области темного знания.
        Предчувствие. Темное понимание.
        Прима доверял своему профессиональному чутью, и оно его не подводило. Почему же он должен отказывать Алексашке в наличии у него своей формы подобного чутья? Алексашка нарисовал то, что чувствовал, то, что пугало его. Как животные чувствуют грозу, так некоторые люди чувствуют беду. Конечно, с логической точки зрения он ничего не мог знать про эту татуировку, в том числе и того, когда она появилась, но его чутье, интуиция заставили его сделать оба рисунка.
        А вот теперь Прима и его логический аппарат могут использовать эту информацию по своему усмотрению. И здесь как раз все очень неплохо складывается. Главный свидетель по делу Яковлевой, Наталия Смирнова, очень испугалась чего-то. Настолько, что это заставило ее попытаться исчезнуть. И Прима прекрасно помнил, когда это произошло. Вовсе не в тот момент, когда ему сообщили, что Смирнову нигде не могут найти. Это произошло раньше. На опознании тела Яковлевой, когда из-под простыни свесилась нога потерпевшей. Теперь, прокручивая в голове, словно кинопленку, последовательность событий, Прима видел это наверняка. Когда из-за самопроизвольного сокращения мышц свесилась нога потерпевшей, Смирнова вздрогнула. И это была вполне понятная реакция. А потом тело положили в первоначальное положение, и для этого подняли простыню. В этот короткий момент Наталия увидела что-то. И вот тогда, к удивлению Примы, она так сильно переменилась. Замкнулась и попыталась побыстрее уйти. Вот тогда она испугалась по-настоящему.
        Интересно, что могло напугать человека сильнее, чем зрелище тела ближайшей подруги с перерезанным горлом? В числе прочего, как одну из версий, вполне резонно предположить, что это могла быть татуировка. Понятно, что отдает детективными романами в стиле Шерлока Холмса, и любая неосторожная фраза может выставить его дураком, но… Прима не раз повторял прочитанную где-то фразу о том, что мент может быть тупым, мент может быть старым, но не может быть одновременно старого и тупого мента. Это уж увольте! Поэтому, подчиняясь своему чутью и готовясь снимать свидетельские показания у вновь появившейся Наталии, Прима решил сыграть ва-банк.
        Он лишь мягко пожурил Смирнову за то, что она исчезла не предупредив. Они поговорили о потерпевшей, об Александре, Саше. А потом, внимательно посмотрев на девушку, Прима внезапно переменил тему.
        - Дочка,  - сказал он,  - не стоит играть такими вещами.
        Он убрал со стола чистый листок бумаги, и под ним оказался второй Алексашкин рисунок. Татуировка.
        Валентин Михайлович не знал, что произойдет дальше, он опять балансировал на тонкой струнке, но Наталия вздрогнула, увидев рисунок, на мгновение ее зрачки расширились, и краска отхлынула от ее щек. Вот тогда Прима понял, что находится на правильном пути. И теперь надо лишь ждать и быть крайне осторожным, делая следующий шаг по тонкой струнке.
        - Я… не…  - Наталия Смирнова запнулась, ее голос внезапно сел, она как зачарованная смотрела на рисунок, потом подняла голову. И ничего, кроме страха, он в ее глазах не увидел.
        Валентин Михайлович Прима прекрасно понимал, что любое неосторожное слово - и все закончится. Поэтому он лишь мягко отодвинул от Наталии рисунок и понимающе покачал головой.
        - Я… не… играю…  - глухо отозвалась Наталия.  - Вы…
        Прима медлил. Компьютер в его голове бешено прокручивал все возможные варианты. Он мог бы попытаться прижать ее дачей ложных показаний или сокрытием важных для следствия сведений; вместо этого, подчиняясь все той же интуиции, он негромко произнес:
        - Дочка, я ведь только пытаюсь помочь тебе. Мы оба должны попытаться, ради тебя и… Саши.
        И в это же мгновение Прима сам удивился тому, что сказал. Почему - «Саши»? Ведь он хотел сказать что-то другое. Александра Афанасьевна Яковлева мертва. И Прима хотел сказать что-то другое. Например, «памяти Саши» или «светлой памяти Саши». Но он не стал себя поправлять. В этой мгновенно повисшей тишине Прима не стал себя поправлять. И ему показалось, что он прожил целую вечность, хотя прошло не больше секунды, прежде чем где-то далеко он услышал слабый, словно больной, голос Наталии Смирновой:
        - Вы… думаете… что… Саша…
        Она умолкла.
        Сердце Примы начало биться интенсивнее.
        «Что? Что ты хотела сказать, дочка?! Я думаю «что»? «Что Саша жива»? Да? Это испугались произнести твои губы?» Тишина делалась густой, почти осязаемой. И Прима решился.
        - А ты как считаешь?  - скорее утвердительно, чем вопросительно произнес он.
        Что-то задрожало в этой повисшей тишине. Хрусталинки. Слезы. И… целый поток слез вырвался из глаз Наталии Смирновой. Плотины прорвало.
        Прима получил свой приз.
        - Она говорила, что это знак,  - услышал Прима сквозь грудные рыдания.  - Эта рыба - знак. Бедная, глупая моя.
        Он слушал ее рыдания, чувствуя неприятный холодок в той самой ватной полости в районе желудка. Опаньки, как все повернулось!
        «Она говорила, что это знак. Эта рыба - знак». Вот куда вынес Приму Алексашкин рисунок. Только главным было другое.
        Вы думаете, что Саша…
        Жива?
        Ах ты, бедная Саша! Действительно ли тебя забрали с собой эти бешеные звери, выползшие из Тьмы, или…
        Прима снова стоял у черты, невидимой черты темного, безумного круга.
        Валентин Михайлович молча налил стакан воды, протянул его девушке.
        - Ничего, дочка, ничего,  - мягко сказал он.
        Дальнейшее было делом техники.
        Наталия Смирнова никогда не видела эту татуировку на теле Александры Афанасьевны Яковлевой. По крайней мере, до тех пор, пока та была жива. Она о ней только слышала, при очень странных обстоятельствах, и видела расчерченную салфетку, на которой нетвердой рукой Саша пыталась воспроизвести этот рисунок. И Наталия действительно не знала, на чьем теле в тот страшный вечер опознания в морге ей пришлось увидеть эту так напугавшую ее диковинную рыбу, наколотую иглами по когда-то живой коже и раскрашенную в какие-то детские радужные цвета.
        …К этим дурацким Сашиным историям про счастливую рыбу, которая якобы должна принести ей удачу, Наталия уже привыкла. Да, в подпитии, или, как это называла Наталия, «под кайфом» (вполне возможно, что девушки баловались наркотиками. Кто ж в Ростове-папе из людей ночных профессий не баловался наркотой?), Александра Яковлева несла всякий бред о ее счастливой рыбе. Которая спасла ее когда-то, в ту далекую и солнечную пору, когда Саша была еще ребенком и, не рассчитав силы, чуть не утонула в седой пене Каспийского моря. Об огромной белой рыбе с человеческими глазами, которую с тех пор искала Саша, но та больше себя не показывала.
        - Выдумщица ты, Сашка,  - смеялась Наталия,  - в Каспийском море нет дельфинов.
        - Я и не говорю, что это был дельфин. Это была моя особенная рыба. Она плывет где-то там, в голубой бездне, и когда-нибудь принесет мне удачу.
        Все это Прима знал. Эти свидетельские показания Смирновой, сделанные еще в первую их встречу, у Примы имелись. Правда, Наталия Смирнова уточнила, что подобные эксцентричные заявления Александра делала лишь «под кайфом».
        - Она была наркоманкой?  - спросил тогда Прима.
        - Э…э, мы так не договаривались,  - возразила она.  - Я это рассказала, чтобы вы знали - иногда она говорила странности, но только связанные с этой рыбой. Понимаете? Чтобы с этим вопросом не осталось неясностей.
        Теперь с этим вопросом не оставалось неясностей. Теперь Прима знал, чего так сильно испугалась Наталия Смирнова и что она попыталась утаить в своих первых свидетельских показаниях. С каким-то неприятным чувством он вдруг понял, что скорее всего она пыталась утаить это и от себя самой.
        Всю осень, зиму и весну, предшествовавшие гибели потерпевшей, Наталия видела, что ее ближайшая подруга зачастила в Москву. Что ж, все понятно, более того - похвально: человек решил изменить свою жизнь и готовится к поступлению в вуз. И это была история номер один. Так сказать, общеупотребительная и все объясняющая. Саша давно собиралась поступать учиться, это уже не первая попытка («А до этого - в художественное училище поступала. Путаная она у меня была, все мечтала чего-то»), и Саша давно собиралась поставить на прошлом точку («Сашу было за что уважать»).
        С тем же самым неприятным чувством Прима обнаружил, что за несколько минут беседы Наталия Смирнова, если присмотреться, дала две, по сути - прямо противоположные, характеристики потерпевшей. Ну да ладно. Движемся дальше. Александра Афанасьевна Яковлева решила уехать из дому, перебраться в Москву в новом качестве и поставить на прошлом жирную точку. Скопила кой-каких деньжат, потому что учиться решила в известной коммерческой школе бизнеса. По своим абитуриентским делам она и зачастила в столицу, все учебники с собой таскала и штудировала какие-то мудреные книги по экономике. Прима, невзирая на почти что четвертьвековой опыт оперативно-следственной работы, в принципе, был готов поверить и в подобные намерения. Любому человеку можно дать шанс. Хотя, честно говоря, все это похоже на сладенькие песни для доверчивых девочек. Ну не пой ты мне песен! Хотя, в принципе, он готов был задавить в себе мента и допустить существование подобного шанса: человек начинает новую жизнь. Пусть.
        Смотрим, смотрим на вещи дальше, более внимательно. Вне зависимости от желания поставить на прошлом точку, возвращаясь из столицы домой, Александра своей самой древней профессии все же не изменяла. Во-первых, надо было на что-то жить, во-вторых, с Шандором, их ростовским покровителем, шутки были плохи («сутенером» - произнес Прима бесцветным голосом. Наталия пожала плечами и ничего на это возражать не стала). То есть внешне все оставалось по-прежнему. Кроме… некоторых изменений, которые явно происходили с ее подругой. Не просто макияж, и не просто прическа, и даже не просто манера говорить. Хотя после Сашиных возвращений из Москвы ее южная ростовская речь и хлесткий жаргон сменялись непривычно мягким московским аканьем и становились прежними лишь через несколько дней. Но это все понятно: другая среда, столичная атмосфера - как говорится, нет вопросов. Если б этим все и исчерпывалось. Но Саша становилась другой. И Наталия не могла определить качества этих изменений. С одной стороны, с плохо скрываемой гремучей смесью тихой зависти и такого же тихого восхищения она видела, что подруга становится…
явно лучше. Боже мой, красавица, прямо… леди, да, понимаете, деловая женщина. С другой…
        - Признайся, Сашка, что хахалем богатеньким обзавелась!
        - Говорю же - нет.
        - Ну чего от меня-то скрываешь, пустая башка? Сашка, он чего, старпер, что ли? Так это нормально!
        - Да отстань, Наталка,  - смеялась Саша и стучала по дереву, чтоб «не сглазить».
        Не «кололась» Александра насчет своего возможного московского «хахаля», проявив в этом вопросе неожиданную твердость. Лишь только говорила, что все уже скоро изменится. Очень, очень сильно изменится. И тогда - фантазерка!  - обещала не позабыть и о Наталии.
        - Ты что, знаешь, где найти клад? Карту по дешевке прикупила?  - смеялась Наталия.
        - Да, я знаю, где найти клад,  - совершенно серьезно ответила Саша.
        К подобного рода заявлениям Наталия давно привыкла. Все они были модификациями продолжений безумных историй про Рыбу. (Конечно, подумал Прима и снова ощутил шевеление ватной пустоты в районе собственного желудка, ведь у нее имелась эта Рыба. С ума сойти, прямо Алые паруса, которые ждала юная Ассоль.)
        Только на этот раз… присутствовало что-то в ее глазах, что-то безнадежно утраченное, пришедшее на смену простой и чуть грубоватой веселости. «Я не знаю, как это объяснить, понимаете, словно она… заключила сделку, после которой по-прежнему уже ничего не будет. Ну, не знаю… Сашка… понимаете, с ней всегда было весело и как-то хорошо. Вы поверьте мне, я кое-что в этом понимаю. Довольно крутые мужики (ох, как они не любят, когда их называют «мужиками») могли… ну, поплакаться ей в жилетку, что ли. Если вы понимаете, о чем я… Как тепло очага, к которому тянет».
        - Сделку?  - спросил Прима.
        - Нет, нет,  - проговорила Смирнова.  - Вы опять за свои штучки. Я сказала «словно сделку». Не знаю я… Как могу, так объясняю. Зачем придираться к словам?
        - Незачем,  - успокоил ее Прима.
        Но Наталия продолжала говорить без особого нажима с его стороны: видимо, она очень долго носила то темное и пугающее ее внутри.
        «Сделка,  - подумал Прима,  - вне зависимости от того, что имела в виду Наталия, очень подходящее слово. Ведь иногда в процессе заключения выгодной сделки ты узнаешь кое-что новенькое. Например, что способен заплатить ту цену, которую никогда раньше не ожидал от себя. Заплатить за Алые паруса то, про что не было написано в книжках. Тут уж не до беззаботной веселости в глазах».
        В общем-то почти четвертьвековой опыт следственной работы не подвел Приму и на этот раз.
        Был один срыв. Всего лишь один короткий миг, который, однако, успел предложить совсем другую версию происходящих с Сашей перемен. И это была история номер два. Та самая, от дрожащей темноты которой столь безуспешно пыталась отгородиться Наталия Смирнова.
        Они ужинали вдвоем, Саша и Наталия, в ресторане «Поплавок». В тот вечер они не работали, у них был выходной, привычный девичник - ужин на двоих в отдельной кабинке. Долго и весело болтали, хотя по мере продвижения ужина Наталия видела, что с Сашей творится что-то неладное.
        - Понимаете, обычно мы ограничивались бутылкой шампанского или красного сухого вина, а тут перепили виски. Очень сильно перепили, хотя прежде Саша никогда не жаловала этот напиток, говоря, что он напоминает ей самогон. Она вообще была слабой выпивохой, быстро напивалась и чувствовала себя потом отвратительно. В общем-то она не любила алкоголь, а с тех пор как решила уехать учиться, так к спиртному вообще почти не прикасалась. Ну а тут натрескались мы с ней прилично, и, когда я поняла, к чему идет дело, Сашка была уже неуправляема.  - Наталия печально улыбнулась чему-то своему и попросила у Примы разрешения покурить.
        - Конечно,  - позволил он и неожиданно извлек из верхнего ящика своего стола пачку сигарет «Парламент».  - Вот,  - сказал он,  - это твои, дочка.
        - Как? А…
        - С прошлого раза остались,  - объяснил Прима,  - забыла ты у меня. А я их приберег для этого раза.
        - Я гляжу,  - усмехнулась Наталия, одарив его быстрым взглядом,  - вы серьезно подготовились.
        - Да, я подготовился серьезно,  - без улыбки произнес Прима.
        В тот вечер они сильно перепили виски, и Саша вдруг опять начала свои истории про Рыбу и про грядущие сказочные изменения.
        Все как всегда. Привычный Сашкин бред «под кайфом». С одной поправкой. На которую Наталия сначала даже не обратила внимания. Саша заявила, что ее чудесная Рыба уже нашла ее. Только она об этом ничего не знает. Они обе об этом ничего не знают.
        «Ну вот, началось,  - подумала Наталия,  - совсем барышня перекушала».
        - Ладно, мать, хорош,  - усмехнулась Наталия,  - набрались мы с тобой в зюзю.
        - В муку,  - согласилась Саша, потом спросила:  - Ты говорила, что я стала лучше?
        Наталия кивнула и попыталась незаметно отодвинуть от подруги бутылку.
        - Лучше…  - Саша вздохнула и быстро отпила виски.
        Она сидела напротив, подперев голову рукой, очень бледная, очень пьяная и очень красивая. Потом подняла голову. Ее взгляд сделался почти стеклянным.
        - Ты знаешь, как называется этот стакан?  - с неожиданным вызовом в голосе спросила Саша.
        - Сань, хорош уж пить, собирайся.  - Смирнова говорила с ней тоном, каким обычно говорят с перепившими или с неразумными детьми.
        - Ладно. Но ответь.
        - Какой-такой стакан-макан?  - улыбнулась Наталия.  - Сашка, давай…
        - Этот.  - Саша подняла свой широкий стакан с виски.
        - Стакан и стакан. Бокал! Или…
        - А она знает,  - выдохнула Саша, чуть повернула стакан в руках, и налитый на треть напиток заиграл, отражаясь во множестве граней.  - Стакан для виски называется тамблерз. Только это все туфта. Она знает намного больше. Она лучше меня. Это действительно так. Она знает, как заставить эту жизнь любить себя.
        - Ты чего несешь? Кто чего знает? Мать, собирайся…
        - Она такая же, как и я,  - словно с трудом выдавливая из себя слова, произнесла Саша.  - Не отличить. Только… она лучше.
        - Мать, не пей больше… Слышь, Сань, хватит!
        - Как сестра. Капелька в капельку. Как моя вторая половина.  - Саша усмехнулась, наливая себе виски; она была совершенно бледной, лишь пятнышко на лбу и уголки скул пылали нездоровой краснотой.  - Давай выпьем.
        - Ну давай. Но потом уже едем. Пора. На посошок. И хватит говорить всякие глупости. Пустая ты у меня башка.
        - Пустая,  - кивнула Саша.
        Она выглядела совсем несчастной. Через пару минут она расплачется, а еще через пару ей станет плохо, ее вырвет, организм постарается избавиться от всей той отравы, что в нем скопилась. А пока Саша сделала большой глоток виски и посмотрела сквозь подругу, куда-то в пустоту пространства, словно там, с другой стороны этой пустоты, открывалось что-то, видимое только ей. Что-то чудесное и пугающее одновременно.
        - Знаешь, почему она лучше?  - горячо прошептала Саша и затем горько усмехнулась:  - Потому что родилась не в Батайске. Вот и все. И папа ее не трахал в детстве.
        - Сань, ты чего?
        - Только у нее моя рыба. Понимаешь, моя!
        - О чем ты говоришь? Кто лучше?
        - Знак. Если бы не это… У нее здесь татуировка.  - Саша подняла ногу на перекладину стула, и ее рука довольно вульгарным жестом легла на собственную промежность.  - Здесь, понимаешь?  - Рука совершила несколько хлопков.  - Моя рыба у нее! Надо же, где сделала. Ну может, чуть повыше.
        - Сань, ты…
        - Она такая же, как и я! Жизнь нас перепутала. Я ведь спросила. Знаешь, такой тест: бизнес-леди, продавщица в магазине или проститутка. Кем бы ты хотела быть меньше всего? Она ответила: продавщицей меньше всего! Понимаешь?
        - Сань, ты себя нормально чувствуешь?
        - Отлично! Очень хорошо! Ей только повезло больше.
        - О ком ты говоришь?
        - Если б рыба нашла раньше меня, а не ее,  - прошептала Саша,  - все могло бы быть по-другому. Эта женщина - словно моя родная сестра, понимаешь? У нее есть все. Даже моя рыба - и та у нее! Почему?
        - Да о ком ты говоришь, мать? Что за пьяный бред?
        - …все могло быть по-другому. Она одна на нас двоих. Такая несправедливость. Понимаешь? И мне страшно.
        Сашины глаза увлажнились, по щекам уже давно текли слезы.
        - Так, мать, по-моему, ты перегрузилась.  - Наталия попыталась придать своему голосу веселую беззаботность.
        - Они сказали, что с ней все будет в порядке, но теперь я не верю. Мне страшно, Наталка.  - Саша вся сжалась и вдруг протянула руку и схватилась за Натальино запястье. Рука у Саши была совсем холодной. Наталия успокаивающе накрыла ее ладонью:
        - Ну что ты, Сань? Все в порядке. Просто перебрали чуть-чуть. Все в порядке? Эй?..
        Александра высвободила руку и каким-то осторожным, быть может, даже чуть испуганным жестом пододвинула к Наталии салфетку, и теперь стало ясно, что это она там пыталась начертить в последние несколько минут.
        - Вот она, такая у нее татуировка,  - низким, хриплым голосом произнесла Саша,  - но я узнала ее. Это моя рыба.  - Она всхлипнула, словно маленький ребенок.  - Если б не этот знак… Если б не моя рыба, я бы никогда…  - Из ее глаз вдруг побежали крупные бисерины слез.  - И теперь я не знаю, что будет…
        Наталия несколько секунд пристально вглядывалась в подругу, потом все же отогнала от себя тревожное ощущение: нет, все это пьяный бред, привычный и пьяный бред. Да еще бабий пьяный бред. Поднялась с места, подсела к Саше и крепко обняла ее. Та ослабла в ее объятиях и разрыдалась.
        - Ну, подруга!  - Наталия попыталась рассмеяться. Не сумела.
        Несколько мгновений она молчала, слушая лишь Сашины рыдания. Истерика…
        - Пустая ты у меня башка,  - произнесла Наталия с любовью в голосе, чувствуя, что на ее глаза также наворачиваются слезы.
        - Пустая…
        - Ну чего ты навыдумывала всяких глупостей, а? Ведь просто навыдумывала? Да?!
        - Навыдумывала,  - всхлипывая, согласилась Саша.  - Прости меня.
        И они поплакали. Вместе. Вдвоем. Быстрые женские слезы. Этого плача о неведомом никогда не понять мужчинам. Зато он знаком каждой женщине. Так думала Наталия, вытирая слезы со щек своей расклеившейся подруги. Саша вдруг протянула руку к салфетке и быстро скомкала ее.
        - Чушь!
        Вот и все. Все в порядке. Все глупости прошли. Забылись.
        - Все будет хорошо,  - произнесла Наталия.
        - Да,  - с благодарностью отозвалась Саша.  - Еще повоюем.  - И она рассмеялась. Сквозь слезы.
        А потом ей стало плохо, и Наталия помогала ей добраться до дамской комнаты. Саша справилась сама, не любила она демонстрировать собственные слабости.
        - Мне уже лучше.
        - Давай, не стесняйся. Не держи эту гадость.
        - Ничего… траванулась просто. Иди, Наталка, я… сама. Приду…
        И Наталия вернулась в кабинку, шепнув по дороге Митричу, охраннику на выходе, что им нужно такси. Тот понимающе закивал.
        На столе лежала салфетка с рисунком. Несмотря на то что Саша скомкала ее, она успела развернуться и теперь демонстрировала Сашину рыбу во всей красе. Словно издеваясь. Словно говоря, что можно, конечно, не обращать на нее никакого внимания. Можно скомкать, порвать салфетку и не обращать внимания на смутное, но цепкое ощущение тревоги, но… от маленького и тонюсенького голоска, испуганно вопящего там, в глубине, где и поселяются все тревоги, испуганно вопящего, что не все в порядке, вовсе не все, теперь, пожалуй, и не избавиться. А? Как?! Хочешь попробовать?
        - Чего вылупилась?!  - вдруг жестко выговорила Наталия, глядя на нарисованную Сашей рыбу. Потом взяла со стола зажигалку, еще мгновение смотрела на рисунок и, чиркнув, быстро подпалила салфетку. Та сразу же занялась.  - Вот и все,  - произнесла Наталия, наблюдая, как языки огня пожирают какое-то странное, будто мифологическое существо, начертанное нетвердой Сашиной рукой.  - Рыба не рыба, дракон не дракон,  - проговорила Наталия, отправив горящую салфетку в пепельницу.  - Татуировка… Чушь!
        История номер два. Наталии удалось убедить себя в том, что ее не существует. Что эта история была вызвана из небытия просто пьяным бредом. Глупая, смешная Сашка… Так все и оставалось. До того вечера в самом начале лета, когда подполковник милиции Валентин Михайлович Прима предложил Наталии Смирновой в качестве одного из основных свидетелей по делу об убийстве гражданки Яковлевой опознать тело ее ближайшей подруги.
        Вот тогда тонюсенький испуганный голосочек и завопил во всю мочь. И вместо слез, переживаний и горечи утраты пришла паника. Полная паника…
        …Сюрприз.
        Только сюрпризов было несколько.
        Алексашкин рисунок и странный, совершенно странный факс, заставивший Валентина Михайловича предположить, что серийный убийца, прозванный Железнодорожником, оказался не единственным бешеным зверем, выползшим из Тьмы, окутавшей донские степи, и… Вот теперь еще и новые показания Наталии Смирновой. Капелька за капелькой. Капля точит камень.
        Поэтому столь странный факс и не лег пылиться под сукно. Прима получил ответ на свой неофициальный запрос. Валентин Михайлович, конечно, ждал очередного сюрприза. В этом простеньком деле об убийстве уличной шлюшки сюрпризы теперь сыпались как из мешка с подарками, да только ответ из Москвы Приму, честно говоря, ошеломил. И все ниточки начали связываться.
        - Нет, мы что, вытащили главный приз?  - пробубнил Валентин Михайлович. Он еще какое-то время смотрел на этот странный факс.  - Это ж от кого такой подарок?
        Прима боялся спугнуть свою удачу. Он невесело усмехнулся, понимая, что если его догадка верна, то, в принципе, становится ясно, почему всю осень, зиму и весну Александра Афанасьевна Яковлева штудировала книги именно по экономике. Он вытер капельки пота, выступившие на лбу: догадка, совершенно дикая, безумная догадка, которая, однако, уже не стучалась, а ломилась в двери.
        Ох ты, бедная Саша…
        «Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают». Такая имелась приписочка под фотографией потерпевшей на этом странном факсе.
        Правда. Она хороша. Так хороша, что дух захватывает… Потому что в ответе, пришедшем от Петра Григорьевича Новикова, значилось, что красивая деловая дама, спускающаяся по лестнице, скорее всего вовсе не несчастная Примина потерпевшая, а вполне ныне здравствующая женщина, которой самое место находиться рядом с этим фешенебельным зданием. Потому что она является не кем-нибудь, а вице-президентом крупнейшей московской компании «Континент».
        - Они похожи как две капли воды,  - произнес Прима словно треснувшим пополам голосом.  - Вот оно как… Ах ты, бедная Саша…
        Правда, она хороша?
        Правда.
        Много лучше, чем о ней думают.
        Нет комментариев. Пока что нет.
        Ее звали Викой, Викторией, а эту - Александрой, и они были похожи как две капли воды. Они не были сестрами и даже дальними родственницами, но на конкурсе двойников явно выиграли бы главный приз. Только кто из них остался там, на этой фешенебельной лестнице, получив свою синюю птицу, а кто оказался в маленькой батайской квартире, в ванной, с перерезанным горлом и с засохшим цветком, вставленным в рану в качестве жуткого украшения? Приме казалось, что он знает ответ на этот вопрос, и лишь потом он задался еще одним вопросом: «Этот странный факс… Почему? Это ж от кого такой подарок?»
        Валентин Михайлович не стал спешить. Он запросил все имеющиеся материалы по такой респектабельной компании, как «Континент». Он запросил все, даже неофициальную информацию, используемую, так сказать, для оперативных целей. Экономические схемы, интересы, гибель президента… Партнеры, конкуренты, друзья, враги. Он выуживал большую рыбу. Очень большую, аж дух захватывало. Приходила пора ее жарить.
        Для кого-то эта рыба так и не стала Синей Птицей.
        Но Валентин Михайлович не стал спешить, хотя был уже убежден, что все его ниточки связались. Можно представить, каким бы он выглядел идиотом, если б заявился (даже если бы удалось пробить через прокуратуру ордер, в чем он очень сомневался) к вице-президенту крупнейшей российской компании, обвинив респектабельную даму, что она никакой не вице-президент вовсе, а шлюшка из провинциального городка Батайска… Нелепо?! Да просто абсурд какой-то! У подполковника милиции Валентина Михайловича Примы перед пенсией окончательно снесло крышу. Перетрудился бедолага, к таким грандиозным умозаключениям приходит!
        Над вами, воля ваша, потешаться будут…
        Нет, Валентин Михайлович не стал спешить, хотя для него уже вопросов не оставалось. Но он выуживал большую рыбу и начнет ее жарить сразу, как только подойдет время.
        Звери, выползшие из тьмы, туда и вернулись. И похоже, они забрали с собой вовсе не гражданку Яковлеву Александру Афанасьевну, вовсе не бедную Сашу.
        Только этот странный факс… Смутное чувство.
        И в ночном поезде, идущем на Москву, Прима снова задался этим вопросом. Это смутное чувство… такое никогда не бывает просто так. Увы, не бывает. От кого такой подарок? Главный ключик ему поднесли на блюдечке. Почему? И если ему кто-то решил указать на сходство, то почему это сделали не прямо, а таким странным, насмешливо-двусмысленным способом? Чтоб потянуть время, вызвав ненужный переполох? А ведь если еще исключить фактор Алексашки с его рисунками и последовавшие только за этим показания Смирновой, то не известно, как долго Прима провозился бы со всей этой петрушкой и к каким умозаключениям он вообще бы пришел.
        Почему? Кто-то играет с ним? Зачем? А если… Понятно, что кто-то мог знать о преступных намерениях и действует в своих интересах, но возможно… Прима вдруг подумал: а что, если шоу вовсе не закончено, оно продолжается? И сейчас просто выход новых актеров. И тогда это смутное чувство засигналило с удвоенной силой. Он отгонял его в азарте погони, словно старый сыскной пес (эх, сыщики-прыщики!), идущий по следу, но теперь, когда рыбку вроде бы пора жарить, это чувство игнорировать стало невозможно. Ведь вполне уместно предположить, что он получил свой подарок вовсе не от неизвестного недоброжелателя. И вовсе не бесплатно. И тогда получится, что в этом темном шоу Валентину Михайловичу Приме тоже отведена своя роль. И он ее добросовестно играет. Совершенно не подозревая об этом. Прима действует согласно профессиональной логике, но… Даже сейчас, находясь в поезде, идущем на Москву, он просто играет эту неведомую ему роль.
        Валентин Михайлович смотрел в окно. Фирменный поезд «Тихий Дон» быстро уносил его на север, навстречу когда-то любимой Примой Полярной звезде. Он был тогда подростком и очень увлекался астрономией. Мечтал стать звездочетом. А стал ментом. Вот так бывает в этой жизни. И главное - ни о чем не жалеть. Тем более - о прошлом.
        Остановил Валентин Михайлович Железнодорожника, и одним бешеным зверем, выползшим из окутавшей землю Тьмы, стало меньше. Чем тебе не звездочет?
        Только Железнодорожник оказался вовсе не единственным бешеным зверем, выползшим из этой тьмы. Был еще один, оставивший в разрезанной ране свое жуткое украшение. И сейчас Прима снова почувствовал его присутствие.
        - Кто ты такой? Зачем ты пришел?  - снова прошептал Прима вопросы, не обращенные ни к кому конкретно. И похожие скорее на заклинание.
        Волшебный мешок вовсе не опустел. Сюрпризы еще будут. Основные сюрпризы еще впереди.
        А фирменный поезд «Тихий Дон» быстро уносил Приму на север.
        - Вика, позвольте еще один вопрос?
        - Все. Уже все.  - Она подняла руки в останавливающем жесте.  - Через три дня объявлена большая пресс-конференция. Придержите свое любопытство. Пока все наши темы исчерпываются благотворительностью.
        Она ослепительно улыбнулась, а затем чуть рассеянным взглядом обвела с полдюжины присутствующих здесь журналистов. Конечно, с чего их должно быть больше? Кого интересует благотворительность? Даже если речь идет о большом совместном проекте с «Горбачев-фондом», о строительстве под Наро-Фоминском Центра для детей, больных лейкемией. Все правильно! У Горбачева и спросят все интересное. А не у особы, которой, честно говоря, в последнее время нечего демонстрировать, кроме сексапильной задницы да забывчивой рассеянности.
        - Но именно об этой пресс-конференции я хотел вас спросить…
        - Потерпите,  - улыбнулась она.
        - Ожидаются какие-либо сенсационные решения?
        - Три дня…
        Она позволила им звать себя просто Викой сразу же, как только начала разговор. Потому что она всегда так делала. Но этим ребятам палец в рот не клади - откусят всю руку, да еще удобно устроятся на шее.
        - Правда ли, что состояние здоровья не позволяет выполнять ваши обязанности в полном объеме?
        - Вы что, специализируетесь на кремлевских интригах?  - Она усмехнулась.
        Дружный смех был ответом.
        Время, которое ей отвели на пресс-конференцию, закончилось, тема - исчерпана. Но честно говоря, ей просто не хотелось уходить. Ей надо было еще побыть с этой пишущей братией, потому что через три дня ей предстояло сделать очень важные заявления. Возможно, самые важные в ее жизни. И сейчас была генеральная репетиция. Только об этом мало кто знал. Иногда она думала, что скоро сама начнет путать, что в ее жизни взаправду, а что - понарошку.
        - Разрешите, Вика, это не вопрос, я просто хотел выразить свое восхищение.
        На его летнем свитере была приколота карточка «Пресса» с фотографией. На фотографии улыбалось симпатичное лицо в очках с диоптриями в тонкой металлической оправе. У оригинала в отличие от изображения на фотографии не имелось длинных волос. Вместо них коротко стриженную, почти бритую и, наверное, идеальной формы голову украшала забавная шапочка типа кожаной тюбетейки. Очки были солнечные, хотя, возможно, тоже с диоптриями.
        Она даже не успела понять, как в его руке, словно в руке фокусника, возник… крохотный букетик незабудок. Наступившая неловкая пауза показалась ей вечностью - пару дней назад ей подарили точно такой же букетик. Незабудки. Потом она поняла, что в этом совпадении нет ничего удивительного - просто именно такими букетиками торгуют старушки у метро. Она взяла протянутые ей цветы.
        - Спасибо.
        Она улыбнулась.
        Даритель цветов оказался вежлив, хотя сопровождал ее до выхода с некоторой настойчивостью.
        - Я сейчас работаю над большой статьей о благотворительности,  - говорил он,  - быть может, это могло бы стать интересным для вас.
        - Возможно.  - Она пожала плечами.
        - Такой собирательный образ… Ведь ваше имя, Вика, означает «Победительница»?
        Перед самой дверью она остановилась:
        - Можно так сказать. Но надеюсь, это не все, что вы хотели мне сообщить?
        - Могли бы мы договориться об интервью?
        - Позвоните мне.  - Она протянула свою визитную карточку.  - Спасибо. Я…
        Она оглянулась. Ее неотлучные поводыри, Болек с Лелеком, уже направлялись сюда, готовые отсечь от Вики назойливых журналистов.
        - Благотворительность. Я думаю, это будет очень большая статья. Победительница,  - он улыбнулся,  - и защитница слабых.
        - Защитница слабых?  - Она взглянула на него.
        - Еще одно ваше имя,  - он все так же вежливо и доброжелательно улыбался,  - связанное с благотворительностью. Перевод с древнегреческого.
        Болек с Лелеком оттеснили группу журналистов, и она позволила им себя увести.
        Ей не понадобилось много времени, чтобы выяснить, что «Защитница слабых» - это действительно древнегреческое имя. Только в ее случае оно не совсем связано с благотворительностью. Вернее - совсем не связано. «Защитница слабых» по-древнегречески звучало как Александра.
        Она стояла одна у окна своего пустынного кабинета и слушала, как бешено стучит ее собственное сердце. В руках она теребила этот крохотный букет незабудок.
        Еще одно ваше имя.
        Потом она все же решилась и взглянула в окно. Место, такое привычное место недалеко от «Континента», где обычно стоял нищий, сейчас оказалось пустым.
        Она вернулась к своему столу, взяла тонкую сигару, покрутила ее в пальцах, затем в задумчивости уставилась на букетик цветов. Незабудки надо было поставить в воду. Она взяла нож для разрезания бумаг и непривычно резким жестом попыталась рассечь связывающие букет нитки. Подобный нож не совсем годился для данной процедуры. Из букетика что-то выпало. Черт побери, еще не хватало каких-то тайных записок! Но… она уже поняла, что это было. К счастью - никаких записок. Аккуратно свернутые в небольшой квадратик пятьсот рублей выпали из букетика незабудок. Она вздрогнула. Быстро перевела взгляд на дверь - возможно, за ней наблюдают и сюда могли войти в любую минуту. К счастью, никаких записок. Лишь пятисотрублевая купюра, скорее всего та самая, которую пару дней назад она подала нищему.
        Благотворительность.
        Ее сердце продолжало бешено колотиться. Что происходит? Ее проверяют? Или… Она не может рассчитывать ни на какие «или». В ее положении это опасно. Смертельно опасно.
        Александра.
        Еще одно ваше имя.
        Еще одно…
        Нитка наконец порвалась. Сейчас надо будет выбрать подходящую вазочку и попросить, чтобы принесли воды, но прежде…
        Она снова, испуганно ступая, подошла к окну. Потом поняла, что ей просто необходимо взять себя в руки. Что бы все это ни значило.
        А вот теперь привычное место нищего оказалось занятым. И ее в общем-то не очень удивило, что на нем стоял, словно случайно задержавшись, человек, десять минут назад подаривший ей такой трогательный букетик незабудок. Человек в забавной, похожей на кожаную тюбетейку шапочке, пишущий большую статью о благотворительности.
        Еще одно…
        Она стояла у окна, боясь пошевелиться. Человек внизу курил. Потом вдруг медленно обернулся, словно случайно поднял голову и… улыбнулся. Она застыла будто парализованная. И хоть она все прекрасно знала о зеркальных отражающих свойствах этих окон, ей показалось, что стоящий внизу человек видит ее. И этот странный, еле уловимый, то ли издевательский, то ли приветственный жест предназначен именно ей.
        Она отступила от окна. Посмотрела на лежащие на столе незабудки.
        - Три дня,  - почти неслышно произнесла она.  - Только три дня.
        3. И голоса, и пальцы имеют отпечатки (I)
        - У меня есть люди на Зубовской,  - произнесла шефиня. Она сделала небольшую затяжку, огонек быстро побежал по длинной сигарете «Eve» с фильтром в цветочек, пепельный столбик угрожающе накренился.  - Любую экспертизу провести. Есть еще частная фирма.
        Игнат Воронов пододвинул шефине пепельницу.
        - Не надо, Светлана Андреевна. Спасибо.
        - Тебе теперь везде будут утечки мерещиться?
        - И это тоже. И потом я не уверен, что у них имеется необходимое оборудование. Мне нужно сделать все очень быстро и очень конфиденциально. Без шума. Без волокиты.
        - И тебе есть куда обратиться? Насколько я понимаю, здесь нужен очень,  - она сделала ударение на последнем слове,  - мощный компьютер, не говоря уже о спецоборудовании.
        - Там, куда я обращусь, есть все.
        - Это туда,  - шефиня улыбнулась,  - где ты баранку крутил?
        - Можно сказать, что так,  - ответил Игнат без улыбки.
        Светлана Андреевна наконец стряхнула пепел, легонько постучав по сигарете указательным пальцем; у нее были очень красивые руки, холеные ногти, покрытые темным лаком, элегантный деловой костюм из светлого льна и кожаная сумочка Chanel, о цене которой Игнат пытался не думать. Некоторое время назад именно из этой сумочки шефиня извлекла листок бумаги, предложив им взглянуть на кое-что любопытное. Это был факс, и она объяснила им, что, оказывается, они видят на этом факсе.
        - Откуда?  - произнес Игнат, на какое-то время почувствовав, что мысли в его голове начали разбегаться по каким-то совершенно неуправляемым траекториям.
        - Долгая история,  - Светлана Андреевна кивнула,  - но объясню. Любаню мою, конечно, помнишь?
        - «Кто не знает Любочки»?
        - Верно, мой секретарь.
        - Конечно.
        - Значит, и мужика ейного помнишь?
        - Этого - молод и хорош? На «лексусе»?
        - На «лексусе».  - Шефиня утвердительно кивнула.
        - Он ведь…  - Мысли Игната наконец стали упорядочиваться, выстраиваться в некоторую цепочку.  - Он ведь из «Континента».
        - Он не просто из «Континента». Он ее ближайший друг,  - шефиня указала на факс,  - старинный деловой партнер, и… он ее доверенное лицо.
        Личного секретаря-референта Светланы Андреевны звали Любой. «Кто не знает Любочки»,  - шутили про нее в охранном агентстве «Шерлок», потому что нравилась ей эта песенка группы «Маша и медведи» и потому что девушкой Люба была видной. Только мужская половина «Шерлока» знала, что «подкатывать» к милой и доброжелательной Любочке вроде как бесполезно. Частенько за ней заезжал на «лексусе» тот еще паренек. «И молод, и хорош»,  - сказала про него Светлана Андреевна. В «Шерлоке» было известно про «типа из “лексуса”», что вроде бы он из «Континента». Звали его Андреем.
        - Именно поэтому я тебя и ищу который день,  - продолжала шефиня,  - спасибо Борисычу, помог.
        Светлана Андреевна перевела взгляд на Лютого и произнесла:
        - Ну так что, ценная у меня информация?
        Лютый ей лишь вежливо улыбнулся.
        - Воронов,  - сказала шефиня,  - если мы заключаем с вами джентльменское соглашение, то я продолжаю. У меня здесь есть свой интерес. Если нет, я поворачиваюсь и уезжаю. Факс дарю вам.
        - Это,  - Лютый указал на факс,  - пришло с Петровки?
        Шефиня улыбнулась и неопределенно помахала сигаретой.
        - Я не лезу в чужие дела!  - Лютый поднял свои крупные ладони, как бы отодвигая от себя невидимую стену.  - Только похоже, что именно эту информацию нам пытались продать несколько дней назад.
        Игнат кивнул.
        - Скажем так,  - мягко произнесла шефиня,  - у меня есть свои информаторы. Воронов, дело того стоит: я предлагаю тебе партнерство. Понимаешь? Цена не так высока. Сейчас я полезнее вам, чем вы мне. Считай, что я умело воспользовалась обстоятельствами.
        - Координируем наши действия?
        - Нет.  - Шефиня быстрым движением затушила в пепельнице сигарету.  - Мы не просто координируем действия. Мы действуем совместно. Я же говорю, у меня здесь свой интерес. Так или иначе. Но если нет - в обиде не буду. Я не маленькая девочка.
        Игнат улыбнулся.
        - Только советую тебе серьезно все обмозговать,  - сказала шефиня.
        - Мы, наверное, действительно могли бы быть полезны друг другу,  - задумчиво произнес Лютый,  - только…
        - Надо выложить на стол все, что есть,  - закончила за него шефиня.  - Согласна. Но только после того, как договоримся.
        - Похоже, у нас у всех нет другого выхода?  - усмехнулся Игнат.
        - Похоже, что так,  - произнесла Светлана Андреевна ровным голосом.
        Игнат вдруг снова ощутил, что продолжает плыть по воле волн. Плыть сквозь… ночь. И время задаваться вопросами все еще не пришло.
        - Хорошо,  - произнес Игнат,  - я не против.  - Он посмотрел на Лютого. Тот еле заметно кивнул.
        Шефиня тут же извлекла вторую сигарету.
        - Ну, теперь спрашивайте. Вернее, так: прежде всего вы хотите знать, как и почему это попало ко мне? Верно? Ведь говорю, что я не маленькая девочка.  - Она прикурила от изящной зажигалки «Ronson».  - Уже некоторое время любая интересная информация, касающаяся «Континента», не проходит мимо меня.  - Шефиня чуть повернула перед собой лежащий на низком стеклянном столике лист бумаги - странный факс…  - Красивая она,  - произнесла Светлана Андреевна, глядя на факсимильную фотографию.  - Трудно поверить, что…  - Она пожала плечами.  - Несколько месяцев назад «Шерлок» заключил очень крупный контракт. По настоянию заказчика о нем знал только лишь ограниченный круг людей. Но теперь…  - Шефиня снова взглянула на факс.  - Андрей, Вика… теперь я уже не знаю. Несколько месяцев назад Вика поручила мне расследовать обстоятельства убийства ее мужа.
        Много-много лет назад Игнат Воронов, находясь в высокогорном поселке Домбай, наблюдал, как изо дня в день рос снежный ком, обрушившийся потом небывалой по мощи Кладбищенской лавиной. Его друга и проводника-черкеса звали Али, но Игнат называл его Аликом. Алик ему и показал сход, русло этой лавины, заявив, что уже тринадцать лет лавина молчит, не напоминая о себе.
        - Почему Кладбищенская?  - спросил Игнат.
        - Вот смотри,  - произнес Али,  - когда-то здесь было кладбище. В последний свой сход она накрыла и его, и все постройки. Сильная, собака. Очень сильная.
        - И она падает прямо туда? В русло?
        - Она сходит здесь - видишь, прорезан лес? Этим молодым деревцам всего тринадцать лет. Перекрывает ущелье и на противоположном склоне ударной волной громадные сосны и пихты срезает, как спички.
        - Говорят, в Альпах буржуи укрепляют склоны, чтобы задерживать снег, и сбрасывают лавины, пока они еще совсем слабые. Маленькие. Как дети.
        - Вон видишь, уже висит ребенок. Били по нему из пушки. Лавинная служба. Пустое все.  - Али указал Игнату на зловеще нависший снежный козырек.
        - Почему?
        - Холодно. Солнышко. Ночью мороз. Обледенела.  - Али покачал головой.  - Достаточно одного хорошего снегопада - этот-то за три дня вырос,  - и так грохнет!
        - Но ведь в марте, так или иначе, станет тепло…
        - Правильно соображаешь. Если раньше, пока еще вполсилы, она не сорвется, может быть большая беда.
        Но Кладбищенская лавина не стала ждать до марта. К следующему вечеру начался снегопад. Такой, какого здесь давно не видели. Снежинки валились огромными, с кулак, хлопьями, и весь Домбай покрылся высоченными, в два человеческих роста, сугробами. Зимняя сказка.
        Кладбищенская лавина росла, а снегопад продолжался пять дней. Возможно, уже тогда стоило подумать об эвакуации людей, но какие могут быть катастрофы, когда вокруг зимняя сказка?
        Кладбищенская лавина сошла не в самое теплое время суток. Она сошла, когда стало темно. Перекрыла ущелье, русло реки Теберда, та вывалила из берегов, затопив полпоселка. В несколько секунд исчезли и связь, и электричество, кабели перебило. Домбай погрузился во мрак.
        Людей эвакуировали, выводя их через след лавины, под нависшим козырьком, готовым в любой момент вновь сорваться.
        …Игнат прикрыл глаза. Давно все это было. А события развивались прямо как в фильме-катастрофе, не нарушая законов жанра. Зимняя сказка, беззаботная веселость, неведомые для непосвященных, но тревожные процессы, нагнетаемая атмосфера, последний, не оставляющий никаких надежд снегопад, движение снега начинается, ком за комом, слой за слоем, лавина, катастрофа… Приплыли.
        Приплыли. Нечто подобное происходило сейчас. Ком за комом. Информация, которую хотел продать Лютому «серьезный мент», что в ту ночь, в Южном порту, стоила жизни и ему, и бухгалтеру Миши Монгольца, сама приплыла в руки. Кто бы мог подумать, что так все повернется.
        Ком за комом… Не зря говорят, что мир тесен: информация, взорванная в Южном порту, сама пришла в руки. А дальше началась лавина, цепная реакция.
        Ком за комом.
        Это был факс. Вика в деловом костюме спускалась по лестнице, оставляя за спиной вход в здание «Континента». И вот кто-то предложил им считать, что, возможно, это и не Вика вовсе, а похожая на нее как две капли воды жительница города Батайска Яковлева Александра Афанасьевна.
        «Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают».
        Александра Яковлева, зарабатывающая на жизнь проституцией и убитая в самом начале лета в ванной комнате собственной батайской квартиры. Через день после взрыва на свадьбе в загородном доме Лютого.
        Все сходится. Если, конечно, предположить, что батайское убийство имеет отношение не к гражданке Яковлевой, промышляющей проституцией, а к вице-президенту группы «Континент». Вика…
        Кто-то в издевательско-игривой форме предложил им считать, что дела обстоят именно так. Кто? И зачем? Вернее, более общий вопрос: почему?
        Ком за комом. Рациональная часть Игната подсказывала, что такого не бывает. Мы имеем дело не с детективным романом, а в реальной жизни на такие построения никто не пойдет. Слишком много факторов придется учесть, все это очень сложно, и то, что гладенько выходит на страницах книг, в обычной жизни просто неосуществимо. И - излишне. Заказная пуля снайпера решает подобные проблемы, к чему городить огород? К чему вся эта фантасмагория?
        Вот именно - к чему? Возможно, это самый важный вопрос. Ведь если на него отыщется ответ, то, вероятно, все это не будет выглядеть таким уж фантастическим.
        Возможно также, что их просто «разводят». Возможно, что все это липа, ложные следы.
        Рациональная часть продолжала шептать: даже если предположить наличие совершенно идентичных двойников, чего на самом деле никогда не бывает, остается много факторов…
        Перечисли.
        Пожалуйста. Круг людей, родственники, знакомые… Привычки.
        Прекрасно. Но у нас объявлена амнезия, потеря памяти. Мы многого и многих не помним.
        Да, но помнят нас. Наши близкие родственники, наши домашние, наши верные друзья. Да, в последние несколько дней ты погрузился в изучение Викиной жизни, словно в захватывающий роман, и эти бесконечные материалы по «Континенту»… Но ведь помнят нас… У человека, в конце концов, есть… аура, которую подделать невозможно.
        Бесспорно. Только имеются маленькие возражения. Совсем небольшие. Викиных домашних по разным причинам нельзя считать дееспособными. Ее муж, которого, судя по всему, она действительно очень любила, мертв. Отец затерялся где-то на полпути от полной комы до возвращения в сознание, и сейчас он на амебоподобной стадии. Детишкам, чудесным Викиным близнецам, нет и двух лет. И вот надо же, какое совпадение - лучший друг, Андрей, оказался в долгосрочной загранкомандировке. Долго, конечно, подобная схема работать не сможет, но какое-то незначительное и необходимое время - очень даже…
        Но это уже история в духе Макиавелли - так все подгадать. Мир намного проще, и в нем нет места таким диким построениям. Если, конечно, не принимать за них обычные совпадения. И потом остается самое главное - уникальные характеристики личности. Ты о них ничего не слышал? Или, погружаясь во впечатляющие фантазии с двойниками, в захватывающие детективные версии, ты о них просто забыл? Как насчет отпечатков пальцев, группы крови, роговицы глаза, медицинской карты и тэдэ и тэпэ?
        Действительно, как? С этим, конечно, ничего не поделать. Только… А взбрело бы кому-нибудь в голову все это проверять, если б не появление этого странного факса? С какого, спрашивается, рожна? Для того чтобы понять некоторые вещи, можно и сгустить краски: пришло бы кому-нибудь в голову проверять отпечатки пальцев и группу крови, например, у Бориса Абрамовича Березовского? Да его окружение подобных охотников просто стерло бы в пыль. Вика, конечно, не Березовский, но она вице-президент крупной компании. Для того чтобы пожелать установить ее личность, прежде должны возникнуть сомнения (как в этом случае, с факсом); возможно, когда-то они бы и смогли возникнуть, но… Тут опять фактор времени. Не очень долго, но эта схема запросто могла бы работать. Запросто.
        Привычки, индивидуальные наклонности - так и обезьяну можно выдрессировать. Маленькие несоответствия - так ведь амнезия…
        Игнат вдруг понял, что он все более склоняется в пользу этой безумной версии. Фактор времени. Долго - конечно, нет. Но что, если эта схема и не должна работать долго? Они назначили какую-то очень важную пресс-конференцию, на которой будут сделаны серьезные заявления… Черт побери, может, это и есть тот самый фактор времени, который сработал? Подставка, дублер выполнил свою функцию - и все. Если бы… не этот странный факс. Какой бы безумной на первый взгляд ни казалась эта версия, опять все сходится. Потому что в этом деле несколько игроков и у того, кто все это затеял, не все пошло гладко. Отсюда и появление этого странного факса. Да, такая версия отдает безумием, но зато в нее прекрасно вписываются все элементы прежде запутанной головоломки: и несколько игроков, и пропавшая минута, и подставленные киллеры, и то обстоятельство, что одному из киллеров удалось уйти. Ключик, а?
        Можно ли проверить эту версию, не наделав шума? Конечно, первый, рациональный, ответ - категоричное «нет».
        Возможно, это учел отправитель загадочного факса, и, конечно, содержащаяся в нем информация должна наделать переполох. И это хорошо - фигуранты переполоха всегда на виду. Поэтому, по словам шефини, этот батайский следователь собирается в Москву. Но от «Континента» он отвалит несолоно хлебавши - без соответствующей санкции они с ним даже разговаривать не будут, а не то что позволять какие-то процедуры по идентификации личности своего вице-президента. Короля играет его двор. Нет состава преступления - отваливай. А путешествующую туда-сюда фотографию с безумным текстом про то, что «она хороша», к делу не пришьешь - ничего себе основание для выдачи санкции прокурора! И это тоже фактор времени.
        Первый, рациональный, ответ - категоричное «нет».
        Однако…
        Ком за комом…
        Однако, наткнувшись на совершенно безобидное увлечение, обычное хобби рыжего водителя, Игнат вдруг обнаружил, что с категоричным «нет» можно и повременить. Имелся один способ тайно проверить эту версию. Как раз те самые уникальные свойства личности, как группа крови, отпечатки пальцев и роговица глаза. Тайно, быстро и практически со стопроцентной достоверностью.
        Рыжий водитель пытался во всем копировать Лютого, видимо, представлявшегося ему верхом совершенства. Он носил такие же костюмы, как и Владимир Ильич, он завязывал те же веселые галстуки «Вери» по сто долларов, тем же узлом; то же касалось и шнурков на ботиночках по парижской моде. Вне присутствия хозяина он пользовался его выражениями и - поучая молодежь - его житейско-философскими сентенциями; золотых амулетов у него, пожалуй, было чуть побольше, чем у Лютого, хотя и здесь уже упор делался на изящество, а не на количественную тяжеловесность. Вслед за «хозяином» в публичных местах он почти перестал пользоваться языком «понятий» и делал стрижки у того же стильного парикмахера. Лютый давно уже стал респектабельным, от рыжего водителя здесь потребовались некоторые усилия, но он не без удивления обнаружил, что производить на окружающих впечатление «респекта» (выражение Лютого!) не менее приятно, чем привычное впечатление крутости. Иногда его заносило - что ж поделать - вперед паровоза, мы ребята, выросшие на окраинах; а порой он полностью идентифицировал себя с Лютым, копируя даже его манеру говорить
и интонации. О подобной имитации он знал не понаслышке, именно поэтому все никак не мог взять в толк затеянную Вороном историю с голосовыми отпечатками.
        Было одно увлечение, даже давно пленившая Рыжего страсть, которую Лютый не разделял. Хотя первую видеокамеру, восьмимиллиметровую красавицу «Сони», еще в эпоху Рижского рынка, когда таких камер-то было всего несколько в Москве, подарил Рыжему именно он. И - все! Рыжий водитель запал не только на «крутизну момента», он понял, что это не просто очередное увлечение - это на всю жизнь. Возможно, кто-то мог бы назвать это хобби, но рыжий с тех пор превратился просто в аса видеосъемки, не расстающегося с камерами, и, бывая с Лютым на светских мероприятиях, не раз удивлял модных режиссеров и клипмейкеров своей компетентностью в данном вопросе.
        - Я в этом кое-что копенгаген,  - с горделивой ухмылкой пояснял он.  - Не только баранку кручу.
        Со времен первой «Сони» Рыжий обогатился целым штатом видеокамер и различных примочек, в том числе и профессиональных, и его мечтой было снять ролик для Анжелики Варум. Клип, где поп-дива проходит путь от невинного ребенка, соблазненного лесным божеством, до дикарки-шаманки, в чьих волосах распускаются удивительно нежные белые цветы. К концу клипа выясняется, что это всего лишь эротический сон. И уже утро. Но вся постель по-прежнему невинного ребенка усыпана лепестками именно этих белых цветов из сна. Сценарий для подобного суперфильма рыжий водитель, конечно же, тоже придумал сам и, что неудивительно, извлек его из собственного сна. Как-то в подпитии Лютый пообещал рыжему водителю «перетереть» с мадам Варум и предоставить ему возможность для подобного самовыражения.
        Что ж, мечтать-то оно не вредно. Милое и безобидное хобби. Рыжий водитель наснимал целую видеотеку, и Игнат с удивлением обнаружил, что в созданной им хронике последних семи лет жизни имелось много всего любопытного. Например, кассета, помеченная как «Новоселье».
        Это было новоселье в загородном доме Лютого. Множество гостей. Бесконечные наезды камеры - крупный план изобильного стола, снеди, яств, жующие люди. «Наверное, мы все дети нищеты,  - подумал Игнат,  - отсюда повторяющееся желание запечатлеть на фотоснимках и видеопленке убранство стола, пищу, которая будет поглощена». Игнат это быстро перемотал. Сюжеты стали веселее - видимо, рыжий водитель расслабился. А вот и Андрей, младший братишка Лютого, которому будет суждено погибнуть чуть ли не на том самом месте, где он сейчас, подняв бокал шампанского, произносит веселый тост; вот они вместе с дочкой Щедрина, тогда только познакомились, еще не было сделавшего их знаменитыми фильма «Держись, братан!», и скорее всего они тогда еще и не думали, что решат пожениться. Во - какой-то латиноамериканский оркестр, Лютый вырядился в сомбреро - где он только это все откопал? Так, а вот теперь уже народ расслабился окончательно, гулянка вовсю, и вот то, что Игнат искал. Припозднившиеся Вика и ее муж Алексей. Оба веселые и…
        Странное чувство вызвал этот ролик. Словно Смерть провела эстетический отбор. Много лет назад Игнат прочитал книгу, название которой давно забылось, лишь ощущение - подобных персонажей в этой книжке кто-то назвал, может, излишне поэтично, «прекрасными и обреченными». Игнат никогда бы не ожидал, что данная характеристика всплывет в памяти, но… выходило так, что самые красивые и самые счастливые люди с этого ролика уже мертвы.
        Такие вот выходили дела, а как к этому относиться?..
        Игнат перемотал дальше. Так, народ совсем разошелся, травят анекдоты. Просматривая пленку в первый раз, Ворон не добрался до этого места. Сейчас он что-то искал, видимо, не очень отдавая себе отчет, что именно. Смотрел видео, много курил и что-то искал.
        Во, Викина очередь рассказывать анекдот. Смеется. Поправляет волосы - артистическая барышня, народ затихает.
        - Пьяный Винни-Пух,  - начинает Вика.
        Раздается хохот. Кто-то говорит: «Уже смешно».
        - Пьяный Винни-Пух,  - повторяет Вика,  - с «калашниковым» наперевес врывается в мясной магазин. «У вас свинина есть?» - спрашивает. «Есть»,  - отвечают ему. «Рубленая?!» - «Да, рубленая…»
        Вика показывает, как Винни-Пух передергивает затвор автомата и начинает стрелять:
        - «За Пятачка-а-а-а!!!»
        Раздается громкий хохот. Игнат тоже усмехнулся и проворчал:
        - Здоровый детский смех.
        Взгляд его снова упал на цифры, бегущие в углу кадра. Хронометраж и дата. Рыжий с его примочками… Игнат собирался затянуться, и сигарета в его руках на мгновение замерла.
        - Вот оно,  - бесцветным голосом проговорил Игнат.  - Вот что мы сделаем.
        И тихо-тихо, словно боясь спугнуть случайно выглянувшую удачу, Игнат произносит:
        - Рыжий, у тебя везде проставлены даты?
        - В смысле?
        - Даты.
        - Нет, конечно.  - Рыжий водитель удивленно пожал плечами.  - Но на коробках кассет почти везде.
        - Это не важно,  - каким-то странно-ласковым голосом сказал Игнат.  - Давай мне все, что у тебя есть с Викой. У тебя много чего?
        - Да нет, не особо. Мы же с ней - не особо. Пока Алексей покойный жив был…
        - После! После того.
        - Ну… Похороны… Может, еще чего-то…
        - А самая последняя?
        - Как - самая последняя?
        - Рыжий, с тобой инфаркт получишь. Последняя по времени запись… Есть что-нибудь после…  - Игнат покачал головой и вдруг развел руками.  - Конечно…  - произнес он низким, словно грудным голосом,  - именно это… Есть что-нибудь после автокатастрофы, Рыжий? После ее возвращения из больницы?
        - Ну да, конечно. Именно это и есть. Первый день ее возвращения на рабочее место. Лютый в тот день не смог, я вместо него поехал. Там сплошные цветы и слезы, как в мексиканском телесериале. Ничего путевого. Они, кстати, просили не снимать. Я не понял почему, там пресса была. Я камеру тайком включил.
        - Рыжий, у тебя эта кассета здесь?  - тихо спросил Игнат.
        - Да, здесь,  - неохотно отозвался тот. Говорю же, нет там ничего путевого. Если ж ты думаешь так какие-то различия найти, то это пустой номер.
        - Рыжий, она там что-нибудь говорит? Вика?
        - Чего говорит?
        Игнат вдруг почувствовал непреодолимое желание убить рыжего водителя за тупость. Он рассмеялся. Нервный смешок:
        - Чего угодно! Мама, папа, здрасти, до свидания. Говорит?
        - Лопочет чего-то невразумительное. Различить можно. Я недалеко стоял. Потом заплакала, когда фотографию с Алексеем покойным и детьми у себя на столе увидела. Говорю же, слезы сплошные.
        - Рыжий, золотой ты человек, обнял бы тебя!.. Давай сюда скорее свою кассету.
        Рыжий водитель уставился на Игната как на человека, не понимающего элементарных вещей.
        - Хорошо, сейчас,  - произнес он неохотно,  - сейчас найду.
        Через пять минут Игнат Воронов вставил кассету в видеомагнитофон и нажал на «Play». А еще через минуту он услышал совершенно четкую фразу, произнесенную Викой.
        - Все,  - тихо сказал Игнат.
        Он нашел то, что искал.
        - Это называется «идентификация голоса».
        - Я понимаю. Ты хочешь сличить голоса,  - сказал Лютый,  - но…
        - Не сличить, Володь, немножко не так. Голос можно подделать, все эти имитаторы…
        - Как в программе «Куклы»?  - Лютый усмехнулся и добавил, на его взгляд, голосом президента Ельцина:  - Понимашь…
        - Примерно так.
        - И зайца можно научить курить,  - проговорил Лютый,  - и голос подделать так, что не отличишь. Тем более если у нее была амнезия.
        - Голос можно подделать,  - согласился Игнат,  - а отпечатки голоса - нет. Они так же уникальны, как и отпечатки пальцев.
        - Отпечатки голоса?  - Лютый посмотрел на Игната с сомнением.  - Это что еще за хрень?
        - Эта хрень называется эн-тэ-пэ, научно-технический прогресс, Вова. Криминалистика эпохи компьютеров.
        - По-русски скажи,  - попросил Лютый, с улыбкой глядя на него.
        - Голосовые отпечатки - такая же уникальная характеристика личности, как и отпечатки пальцев. Скажем, так - какой-нибудь средний имитатор может говорить голосом и Ельцина, и Жириновского, и Горбачева, что в общем-то не очень сложно. Более крутой имитатор может говорить голосом Ельцина, Жириновского, Горбачева, каких-нибудь Фили и Степашки из «Спокойной ночи, малыши» да еще спеть голосом Аллы Борисовны Пугачевой. Ферштейн?
        - Допустим.
        - Так, что не отличишь. Но во всех этих случаях остается что-то, присущее только этому голосу, голосу самого имитатора. Это что-то, как бы индивидуальные вокальные данные человека, и есть, грубо говоря, отпечатки его голоса.
        - И как же их услышать?
        - Никак. Их может услышать только компьютер.
        - Ты хочешь сказать, что всегда можешь вычислить говорящего?
        - И провести обратную операцию. Сличить, одним человеком сказаны некоторые фразы или разными людьми.
        - Это действительно возможно? В каком-нибудь ЦРУ…
        - У нас теперь тоже.
        - Я же с ней говорил. На слух…
        - Все правильно. Ты же сам сказал, что «зайца можно научить курить». На слух - это все туфта. Компьютер синтезирует главные голосовые характеристики - тембр, высоту, тон, резонанс. Специалисты различат головной, грудной и желудочный голос, если тебе это интересно. Важно другое: эти все вещи, синтезированные компьютером,  - словно линии на отпечатках пальцев, сугубо индивидуальны.
        - И как все это выглядит? Потом? После компьютера?
        - Надеюсь, что увидишь. Это график, волнистая линия, по которой сразу все видно.
        - Типа кардиограммы?
        - Почти.
        - Ты возьмешь Викин голос с разных кассет? Неплохо…
        - Совершенно верно. Я получу голосовые отпечатки Викиного голоса там, где они травят анекдоты…
        - Новоселье,  - произнес Лютый.
        - Где ни у кого нет сомнений в том, что она Вика…  - Игнат кивнул.
        - Понимаю.  - Лютый усмехнулся.  - Откуда ты все это знаешь? Видите ли, Светлана,  - Лютый обратился к молча слушавшей их шефине,  - он и в школе был такой. Ему б в профессора подаваться.
        - А он вырубает людей тысячедолларовыми фишками.  - Шефиня улыбнулась.  - Все мы не оправдываем надежд, Владимир Ильич.
        - …и сличу их с голосовыми отпечатками,  - продолжал Игнат, никак не прореагировав на последние реплики,  - на той кассете, где возможен дублер.
        - Ее возвращение из больницы…
        - Или не ее возвращение из больницы. По этим графикам мы и проверим, так ли уж на самом деле безумны наши версии. Интересно, да?  - Потом Игнат невесело усмехнулся и произнес внезапно чуть треснувшим голосом:  - И достоверность будет сто процентов. Точка. Финита ля…
        - …комедия,  - докончила шефиня и пристально посмотрела на Игната.
        - Это действительно так?  - Лютый перевел взгляд с Игната на шефиню.
        Та кивнула, затем порылась в своей волшебной сумочке, извлекла пачку сигарет и быстро закурила.
        Лютый снова посмотрел на Ворона:
        - И ты знаешь, где это сделать?
        - Да,  - сказал Игнат,  - я знаю, где это сделать.
        Вот тогда шефиня и произнесла:
        - У меня есть люди на Зубовской. Любую экспертизу провести. Есть еще частная фирма.
        - Не надо, Светлана Андреевна,  - отозвался Игнат,  - спасибо.
        Ком за комом… Целая лавина. И так же, как и в лавине, решения можно было принимать только очень быстро.
        Странный факс, конечно, должен был наделать переполох. А все фигуранты переполоха обычно на виду. И, приняв решение похитить с рыночной площади небольшого поселка у Рублевской трассы командира местного ОМОНа Павла Лихачева, Игнат постарался сделать все возможное, чтобы дело было проведено как можно с большим шумом. Внешний эффект и последующий за этим резонанс. Фигуранты переполоха обычно на виду.
        Сами же они, получив результаты голосовых отпечатков, находились уже на много шагов впереди. Ближе к кругу безумия, поджидающему их в темноте.
        - Ты хочешь сказать, что ее больше нет?  - тихо произнес Лютый.  - Что это не она?
        Игнат молчал.
        - Но я же разговаривал с ней… Понимаешь? Ты хочешь, чтобы я поверил этим бумажкам, а не собственным глазам? Ворон…
        Игнат молчал.
        - Значит, все это время…  - Лютый недоверчиво покачал головой и… устало опустился в кресло. Затем снова взглянул на листы хорошей белой бумаги, расчерченные пополам четкой линией графиков. Листов было три, и они лежали на низком стеклянном столике рядом с бутылкой «Славяновской» минеральной воды и распечатанной пачкой «Кэмела».  - А это не может быть ошибкой?  - произнес Лютый с неожиданной покорностью в голосе.
        Игнат бросил на него быстрый взгляд, подошел к столику, наклонился и взял сигареты.
        - Не занимай свой телефон,  - мягко сказал он.
        Лютый кивнул.
        - Может, все может. Хотя ты должен понимать: вероятность ошибки очень мала.
        Лютый снова кивнул.
        - Поэтому я и попросил сделать повторный анализ,  - проговорил Игнат. Хлопком по пачке выбил сигарету, но закуривать не стал.  - Человек выйдет, звонить будет из телефона-автомата. Подождем. И, Володь, после ее возвращения из клиники вы почти не контактировали. Ведь так? Подождем.
        - Паскуды!  - глухо произнес Лютый.  - А я ведь, выходит, все это время на нее, на бедную, напраслину возводил…  - Еле заметная горькая улыбка тронула его губы.  - А это была не она?  - Лютый тяжело вздохнул.  - А какая-то тварь из Батайска?..
        - Пока это только возможность,  - ровным, без всяких интонаций, голосом отозвался Игнат.
        - Но, брат, ну это же… Как эту суку надо было выдрессировать!  - Тяжелый взгляд Лютого снова пал на листы бумаги с графиками, затем он поднял голову, посмотрел на стоящего рядом Игната и произнес негромко, не спеша и совершенно ледяным тоном:  - Я же эту тварь пополам разорву. Я их всех теперь живьем зарою.
        Игнат все же закурил, потом два листа из трех повернул перед собой и положил их рядом. Один лист был помечен словом «Анекдоты», другой - «Возвращение». Графики, точки, соединенные волнообразными линиями острые пики, впадины… И даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять - графики совершенно разные.
        - Видно невооруженным глазом,  - сказал Игнат,  - это разные голосовые отпечатки. Мне в общем-то так и сказали, но я упросил человека сделать повторный анализ.
        - А это?  - Лютый пододвинул к себе третий лист.
        - Это я недавно сделал, скорее всего действительно ошибка.  - Игнат бросил взгляд на третий график.  - Отдавал отдельно, наверное, человек перепутал. Это я сделал для контроля. Качество на кассете с ее возвращением было не ахти, и я решил подстраховаться.
        - И что же?
        - Оказалось - излишне. У них там очень много всяких умных штучек. По-моему, это называется аудиоусилитель. Выделили ее голос, отрезали все лишние шумы, получилась отличная копия.
        - Так это…  - Лютый прочитал, как был помечен третий график.  - Это, что ли, с твоего маскарада? Нищий попрошайка и принцесса?
        - Да.  - Игнат улыбнулся.  - Я подарил ей букет незабудок. И имел удовольствие побеседовать с ней.
        - Угу,  - хмыкнул Лютый,  - и ее ребята тебе бока намяли.
        - Где микрофон-то прятал, Воронов?  - поинтересовалась шефиня.
        - Микрофон был где и положено - в руке. Правда, под марлевыми повязками.
        - Что, били?
        - Да нет. Толкнули несильно. Бодигарды.
        - Без цветов не мог обойтись?
        - Нет, никак,  - совершенно серьезно произнес Игнат,  - и для завязки разговора подошли, и хороший отвлекающий момент.
        Третий график был помечен целой фразой: «Что же ты работать-то не идешь, Александр?»
        - Разговорил ты ее всерьез,  - шефиня кивнула на голосовые отпечатки,  - если даже успела насчет работы справиться.
        - Там у меня целая ее ария записана,  - не без гордости сказал Игнат,  - сольная партия - беседа с нищим. Но эта фраза - самая четкая. Еще она мне подала царскую милостыню - пятьсот рублей, так что и пальчики ее имеются. Не знаю, на всякий случай. Хотя теперь ни к чему все это. Если есть на руках голосовые отпечатки.
        - Дождемся повторного результата,  - предложил Лютый,  - давай так.
        - Конечно.
        - Какая она, эта другая?  - неожиданно спросила шефиня.  - Ты ведь смотрел на нее в несколько необычном контексте?
        - Испуганная,  - произнес Игнат,  - но… и что-то еще. Ей, видать, тоже не сладко.
        Лютый удивленно вскинул бровь, затем молча отвернулся.
        - Девочка играет не в свои игры?  - холодно поинтересовалась шефиня.
        - И это тоже. Но… не отчаяние, а что-то еще. Мне не знакомо это ощущение, но что-то… сильное.
        - Возможно, она просто на грани,  - сказала шефиня.
        - Да, но… Не знаю. Что-то еще. Наверное, еще разок навестить ее придется.
        - И цветы не забудь,  - проговорил Лютый. Что-то темное промелькнуло в интонации его голоса.  - Ладно, дождемся повторного результата.
        - Не кипятись,  - еле слышно сказал ему Игнат.
        Зазвонил телефон. Результаты повторного анализа не заставили себя ждать.
        - Да, спасибо, братишка,  - сказал Игнат, прижимая телефонную трубку к уху.  - Никаких ошибок? Ну что ж, хорошо. Точно та же картинка, понял тебя. Позиция один «Анекдоты» и позиция два «Возвращение». Понял. Есть. А третья? Да, длинная: работа, Александр… вся эта… угу. Не стал делать? Все-таки на всякий случай повтори, пожалуйста, хорошо? Спасибо. Да, для чистоты картинки. А раньше не сможешь? Только завтра? Понимаю, занято оборудование. Ладно, и на том спасибо. Не сильно тебя загрузил? Ну есть. Отлично. Спасибо еще раз. Я твой должник, Соболь. До завтра.
        Игнат положил тяжелую трубку телефона на крупный, отливающий медью рычаг. Отличный у Лютого телефонный аппарат, в него так и хочется прокричать: «Але, барышня»…
        Но Игнат не стал ничего кричать. В этой напряженно повисшей тишине его услышали, даже если б он разговаривал шепотом.
        - Нет никакой ошибки,  - он увидел, что щека у Лютого дернулась,  - это голосовые отпечатки разных людей.
        4. Вика: До и после
        Краб прятался в пещере, в спасительном милосердном тумане - единственном надежном убежище для маленького и беззащитного существа. Только с тех пор уже многое изменилось.
        Вика в спортивном костюме из легкого флиса вышла на широкое деревянное крыльцо, спустилась на нижнюю ступеньку и глубоко вздохнула. Ее левая нога, к счастью единственное серьезное последствие аварии, уже почти не болела, лишь изредка напоминая о себе несильной хромотой. После завтрака Вике полагалась прогулка - ей шли навстречу, конечно, когда и она проявляла благоразумие.
        Дом был просторный, двухэтажный, кирпичный, снаружи обшитый деревянными панелями, с высокой черепичной крышей и подвальным помещением, где располагались гараж, подсобки и довольно уютный бар, в полумраке которого стоял дорогой бильярдный стол для игры в пул. Несмотря на то что это был всего-навсего редко посещаемый охотничий домик, хозяин явно ценил уют. На первом этаже находилась большая гостиная в тирольском стиле, но с обязательным камином. Со стены светлого дерева грозно взирали головы поверженных трофеев - кабанья, волчья и голова рыси, хотя, если Вике не изменяет память, охотничьих трофеев у хозяина должно было быть значительно больше. На втором этаже располагались спальни, в том числе и ее светлая комната; еще три гостевые спальни имелись на первом этаже.
        Территория вокруг дома тоже была обустроена со вкусом, вернее, ее все еще продолжали обустраивать. По всему периметру тянулись высокие металлические ограждения; в отдельной пристройке, похожей на сказочный теремок, оборудовали баню, топившуюся дровами.
        Вика находилась здесь уже почти три месяца (можно сказать, что и два с половиной, смотря как считать), и теперь ей даже позволили гулять, подставляя лицо лучам ласкового весеннего солнышка. Это был подарок. За ее благоразумие.
        - Здрасте,  - сказала Вика крупному охраннику, вздумавшему проверить работоспособность бензиновой газонокосилки. Некоторое время назад охранники высадили здесь густую импортную траву и под сенью могучего раскидистого дуба соорудили нечто, представляющееся им садом камней. Увидев этот необычный дуб раз, потом его было невозможно не вспомнить (уж Вика-то знала об этом не понаслышке): примерно на высоте человеческого роста, если речь шла о баскетболисте, от основного мощного ствола расходились две почти такие же мощные ветви, раскидистые, параллельные земле лапы, которые затем удивительно симметричным рисунком устремлялись ввысь.
        - Дерево-вилка,  - сказала когда-то (целую вечность назад? В другой жизни?) о нем Вика.  - Какой красавец. Действительно - дуб-колдун.
        Боже, как восхитительно-красива и беззащитна молодая зелень, как нежна расцветающая природа!
        Вика двинулась вперед по выложенной камнями дорожке, вдыхая запахи утра. Теперь размер ее радостей сократился до самой малости, но и то, что осталось, было божественным подарком.
        Садик камней охранники соорудили практически на ее глазах, вкопав в землю декоративный пластиковый бассейн - в него с большого живописного валуна струилась вода. Садик выстраивали по каталогу, словно разборную мебель. Вика никогда прежде не слышала, что садики камней поставлены на массовое производство, и теперь их можно лепить, как лепят гамбургеры в ресторанах быстрого питания. Все это сооружение обслуживалось электричеством.
        - Здрасте,  - еще раз повторила Вика, полагая, что с первого раза охранник ее не услышал. Шнурок на ее кроссовке «Nike» был развязан.
        - Привет-привет,  - откликнулся охранник, провожая Вику равнодушным взглядом.
        - А что это у вас за машина такая интересная?  - Она с рассеянной и чуть глуповатой улыбкой разглядывала газонокосилку, словно диковинку.
        - Во дает!  - Охранник усмехнулся и посмотрел на своего напарника, занятого цветочной клумбой. Тот лишь пожал плечами, отвернулся и, не выдержав, тоже прыснул. Вчера после ужина, на своей вечерней прогулке, Вика уже задавала этот вопрос. И, проявив большой интерес, получила исчерпывающий ответ об устройстве бензиновой газонокосилки и о ее назначении. Охранникам было скучно, но не настолько, чтобы в течение двенадцати часов повторять одну и ту же историю.
        С Вики по-прежнему круглые сутки не спускали глаз. Но были и некоторые изменения, не оставшиеся для нее незамеченными,  - в когда-то бдительных взорах ее стражников появлялось все больше равнодушия. Они, конечно, делали свою работу, но уже как бы по привычке. Два с половиной месяца - немалый срок, но чего можно ждать от вялой, рассеянной, заторможенной и напичканной наркотиками особы, которая не в состоянии провести и четырех часов без своих таблеток?
        - Чего, подруга, опять кайфуешь?  - поинтересовался охранник с газонокосилкой. Его смешливый напарник снова прыснул.  - С утра прямо?
        - В смысле?  - насупилась Вика.
        - Ну… пирожные свои получила?
        - Пирожные полнят,  - серьезно сообщила Вика.
        - Это да… Я имею в виду твои таблетки.
        - Мои таблетки всегда при мне,  - нравоучительным тоном произнесла Вика. Помолчала и вдруг насторожилась:  - А вам-то какой интерес?
        - Не беспокойся, не отберем мы твое лекарство,  - заверил ее охранник.
        Вика смотрела подозрительно, потом, словно догадавшись, заявила:
        - А вам их никто и не даст.
        - Да мы и не настаиваем,  - усмехнулся охранник, переглянувшись с напарником.
        По мнению охранника, возившегося с газонокосилкой, для того чтобы пасти здесь эту явно не ориентирующуюся в реальности наркоманку, более чем достаточно женщины-слона, этой действующей им на нервы старой девы Аллы. Незачем здесь постоянно держать двух здоровенных мужиков. А сначала так перепугались, что сюда вообще полно народу нагнали, даже по лесу кто-то бродил. Но все прошло гладко. Вроде как договорились с ней. Так почему же ее продолжают держать на «каликах»? А ту, вторую, от нее теперь действительно не отличить. Та даже лучше. Потому что ей не требуется новая порция «колес» каждые четыре часа.
        Поди скажи кому, кем Вика была еще недавно, так ведь не поверят и засмеют. Хотя, конечно, смешного здесь мало. И нарозина, судя по результатам, следует остерегаться, как огня. У охранника с газонокосилкой у самого была дочка, которой осенью во второй класс. Сесть в школе на наркоту сейчас стало легче, чем сходить в туалет. Гады, распустили всех!
        Страх за дочку, страх того, что в школе она пристрастится к наркотикам (ведь эти наркодилеры дают детишкам попробовать бесплатно, «подсаживают» ребят и сосут из них, упыри, свою копейку. А потом, когда замечают родители, бывает уже поздно), постепенно превратился в навязчивую фобию. Правда, кто эти гады и кого они распустили, он вряд ли бы сказал. К столь далеко идущим заключениям он был явно не готов.
        Охранник оглядел Вику и безразличным тоном произнес:
        - У тебя развязан шнурок.
        - Ой, спасибо,  - оживилась Вика,  - надо будет сходить завязать.
        Охранник лишь пожал плечами. Его напарника опять разобрал смех.
        - Мы там, под дубом, установили качели. Можешь пойти полетать,  - сказал первый охранник, возвращаясь к своей газонокосилке.
        - Она уже летает.  - Второй охранник наконец не выдержал и захихикал.
        - Перестань.
        В принципе, им было запрещено не то что смеяться над Викой, но и вступать с ней вообще в какие-либо разговоры, кроме вежливого «здравствуйте - до свидания». И уж в любом случае хоть как-то выказывать Вике, что с ней что-то не в порядке, было запрещено категорически. Опасались очередных истерик или приступов депрессии. А все это могло нарушить график. Его Величество График, которому, эти умники убеждены, должно подчиняться все живое в природе. Хотя, конечно, свое мнение лучше держать при себе: сказать про человека, ответственного за график, что он псих,  - это не сказать ничего. Боялся народ с ним связываться. Остерегались его все. Кроме, быть может, одного человека. Один человек мог держать его в узде.
        «Евгений Петрович,  - с любовью подумал охранник,  - умница. Папа. Куда там испанцу и его головорезам. Они у Папы в кулаке. Потому что они без Папы - ноль без палочки».
        - Пэрэступная группировка,  - произнес он вслух.
        - Чего, опять Санчеса вспомнил?  - поинтересовался его напарник и снова захихикал.  - Смотри, браток, уже сам с собой разговариваешь.
        - Ладно ты… Давай клумбу свою заканчивай,  - произнес охранник с неожиданным раздражением.
        Вика не воспользовалась советом «пойти полетать». Меньше всего она сейчас нуждалась в советах этих двух молодцов. Она отправилась в сад камней, где в тени кроны дуба пряталась деревянная лавочка.
        В траве, еще покрытой капельками утренней росы, стрекотали кузнечики. Она увидела бабочку, большую, красивую бабочку павлиний глаз. Бабочка раскрыла крылья, словно хвалилась рисунком.
        - Улетай отсюда,  - тихо произнесла Вика,  - улетай скорее. Это нехорошее место.
        На крыльце дома появилась женщина, считавшая себя медсестрой и требовавшая, чтобы ее звали Аллой. Четыре раза в день она приносила Вике на блюдечке продолговатые таблетки. Вика запивала их кока-колой из банки. Это была привилегия, одна из немногих, вытребованных ею. Такое же ее завоевание, как и разрешение пользоваться собственной косметикой и предметами туалета, носить собственные вещи (все это скопом привезли из ее дома), выкуривать, теперь уже только вечерами, по одной, но ее тонкой сигаре и выпивать порцию виски. Привилегии как плата за благоразумие. Довольно комфортабельная клетка, к которой она уже начала привыкать.
        Да, Вика проявляла благоразумие. Шаг за шагом. У нее просто не оставалось другого выхода. Более того, для них для всех не было другого выхода. Эти обезумевшие пигмалионы из… шлюхи
        Ладно, держи себя в руках. Ты не должна испытывать гнева. Даже когда только думаешь о ней - не должна.
        вознамерились создать, как бы это дико ни звучало, ее самое. Им было мало просто внешнего сходства. Они решили получить все. Манеры, привычки, наклонности, прошлое, чуть ли не ее сны. Не без содрогания Вика узнала, что подобная апробированная метода создания двойников существует. И не просто в дешевых фильмах, политических триллерах, где спецслужбы штампуют двойников президента, а в виде напечатанных инструкций и формуляров, помеченных даже не «сверхсекретно», а лишь «ДСП» - «ограниченный доступ». Правда, для того чтобы достичь положительного результата, требовалось добровольное или хотя бы добровольно-принудительное согласие обеих персон. И вот в этом добровольно-принудительном согласии и проявилось Викино благоразумие. Это случилось после нескольких истерик, заканчивающихся, как правило, введением большой дозы «тормозящих» веществ, ну и, конечно, нарозина. По мнению пигмалионов, нарозин, кроме прямой и несомненной выгоды, предохранял ее и против вероятного впадения в неконтролируемо развивающуюся депрессию. Этим словам, по всей вероятности, они тоже научились в своих формулярах.
        Нарозин, по мнению этих умников, вообще являлся просто универсальным средством. Прямо философское яйцо средневековых алхимиков. Хотя все, что делали эти ребята, при чуть отстраненном взгляде действительно напоминало алхимические опыты профанов, настолько самоуверенных, что это отдавало безумием. И поэтому, как не без темного холодка в сердце поняла Вика, в принципе, не лишенного шансов на успех.
        Нарозин был и кнутом, и пряником. Одновременно платой за благоразумие и необходимостью в этой плате. Ее небольшие привилегии и выдаваемые каждые четыре часа порции нарозина и были такой платой. В тактическом плане. В стратегическом - призрачная надежда (Вика отгоняла мысль о том, что она призрачная. Вернее, если продолжать твердо верить, то, возможно, призрак оживет… Наверное, она тоже немножко стала алхимиком) увидеть детей, обнять их и уже никогда не отпускать. И еще - туманное обещание «решить проблему», когда все закончится.
        Ей так и сказали - «решить проблему». Такой вот новояз. Правда, этот разговор случился уже давно, в ту пору, когда почти все ее израненное тело было покрыто панцирем из белого гипса.
        - Вам никто не желает зла,  - сказали ей.  - Все, что произошло, надо принимать как данность.
        - Это волчья данность,  - возразила Вика.
        - Послушайте, вы же умная женщина. К чему этот драматизм? Вы что, хотите услышать от меня тривиальный бред о том, что выживает сильнейший? Какую-нибудь патетическую дешевку, начинающуюся с фразы «Этот мир так устроен»?..
        Вика промолчала.
        - Давайте постараемся уважать друг друга. Вы умный человек и прекрасно понимаете, что все уже случилось. И какие открываются выходы. И для вас, и для нас.
        Вот этого она уже не выдержала:
        - Вы говорите об уважении? Да вы просто извращенец! Вы превратили меня в наркоманку, обращаетесь со мной как с ничтожеством… На мне не осталось живого места, и я даже не могу самостоятельно подняться с постели!  - Предательские слезы, которые она все же постаралась сдержать. Слезы теперь - частые ее гости.
        - Напротив - я уважаю вас,  - возразили ей.  - Я уважаю ваш ум и ваш рационализм, который рано или поздно одержит верх. Хотите честно? Если б не ваш ум, вы бы уже давно были мертвой. Но я знаю, что мы сможем договориться.
        - Честно… Теперь вы говорите о честности. Может, еще о чести поговорим?
        - Ценю вашу иронию. Это свидетельствует о том, что вы начинаете прислушиваться к рациональным доводам. Эта автокатастрофа могла оказаться для вас роковой. Вам со-храни-ли жизнь. И только потому, что вы умный человек, я все еще беседую с вами. Теперь вам ясны причины. Это плод долгих раздумий, у меня имеются рычаги воздействия. Вы - мать. Любящая мать…
        - Вам доставляет наслаждение делать мне больно?
        На ее реплику не обратили внимания.
        - Есть же у вас в голове весы, внутренние весы? Поглядите, что на чашах. Вы - мать. С другой стороны - вы проиграли. Уже проиграли. С одной стороны, когда все закончится, вы воссоединитесь с детьми и у вас будет достойная, обеспеченная жизнь. Если мы начнем сотрудничать и оформим ряд документов, то в любой указанный вами банк - предполагаю, что скорее всего это будет Швейцария,  - вам переведут более чем приличную сумму для обеспеченной и спокойной жизни. Это, конечно, не «Континент», но на хлеб вам хватит. Да еще с маслом. На другой чаше - ничто, понимаете, не «ничего», а черное холодное ничто. Вглядитесь еще раз: мать, заботящаяся о своих детях,  - или ничто, черная пустота… И вам станет все ясно.
        - Вы хотите, чтобы я своими руками…
        - Да, хочу. Потому что в конечном итоге вам остается жизнь. Вы ведь уже погибли в автокатастрофе. И то, что вы еще живы,  - это привилегия вашего ума. Смотрите, чтобы не оказалось, что я переоценил эти ваши достоинства. Выбор за вами.
        - Послушайте, зачем вы меня…  - Вика подбирала нужное слово и вдруг произнесла:  - Разводите?
        - Удивительно слышать из ваших уст подобную терминологию.
        - Ведь если я отвечу отказом, то не видать вам «Континента», как…
        - Конечно,  - спокойно перебили ее,  - возможно, и так. Может, и нет. Только вы-то потеряете все. А так, за вычетом «Континента», остается не так уж и мало, Вика. В конечном счете остается самое главное. Знаете - типичная ошибка игроков, когда выигрыш выпадает на некрупную, но застрахованную ставку? Они не думают о том, сколько реально выиграли, они думают, сколько сейчас проиграли, потому что якобы могли поставить больше. В конечном счете проигрывают все.
        - Репетируете роль ласкового палача?
        - Прекратите. «Континент» - слишком тяжелая ноша для женских плеч. Огромных мужиков отстреливают в этой стране ежедневно за несравнимо меньшие деньги. В любом случае вы его уже потеряли, и это иллюзия, что может быть по-другому. Это не те игры. Вы умный человек, а в России убивают умных людей.
        - Нет, ну надо же! Вы явно извращенец. Вы говорите об этом как о стихийном бедствии, к которому не имеете никакого отношения.
        - Это и есть стихийное бедствие. Я лишь подчиняюсь стихии.
        - Потрясающе…  - Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
        - Рано или поздно это бы произошло. Но могло статься так, что эти, другие, люди не оценили бы ваш ум и действовали гораздо более простым, грубым, проверенным и окончательным способом. Им было бы плевать на детей и на то, что вы… очень красивая женщина.
        - Вы делаете мне эти людоедские комплименты, чтобы…
        - Как бы это дико ни звучало,  - перебили ее,  - возможно, я спасаю вашу жизнь. Это не та территория, чтобы быть одновременно и богатой, и здоровой, и счастливой… да еще женщиной.
        - А…  - она понимающе закивала головой,  - вы сексист…
        - Как вам угодно.
        - Сексист. Мачо с людоедскими наклонностями. Да еще, видимо, тонкий поэт в душе.
        - Насчет людоедских комплиментов…  - Он говорил спокойным, ровным голосом.  - Я действую во имя обоюдной выгоды.
        - Простите, я забыла.
        - Подумайте еще раз: вы способны идти по крови? Не смешите - это не для вас. Так и не стоило начинать. Вы поднялись слишком высоко, а уж коли вы сами вспомнили о поэзии, то там дуют ледяные ветры. Подумайте. Возможно, я оказываю вам услугу.
        - Удивительно… Это действительно философия людоеда. В кратком изложении.
        - Еще раз ценю вашу иронию, хотя она становится непродуктивной. Но хватит говорить обо мне. Лучше побеседовать о ваших детях.
        При упоминании о детях все попытки держать удар сразу как-то развеялись. Да, у них есть рычаги воздействия. Что там говорить, этих рычагов полно.
        Снова начала подкатывать боль - вот, еще один рычажок, необходимость в таблетках, которые приведут спасительный туман. В принципе, это вообще удивительно, что с ней еще беседуют. Ведь они сломали ее. Ведь они видят перед собой безвольное существо, жадно проглатывающее таблетки нарозина, когда приходит время. Ее время. Ее зов спасительного, милосердного тумана.
        Вика молчала. Ее молчание больше не перебивали. Затем она вздрогнула и… постаралась почесаться привычным жестом. Возможно, она выздоравливает, и это заживают раны. Однако возможно также, что это начала проявляться знакомая каждому наркуше «чесотка».
        Она посмотрела в глаза беседующему с ней человеку и поняла, что он думает о том же самом - ее жест не остался незамеченным. И вдруг, в какое-то короткое мгновение, она подумала: «Может, он прав? Ведь я уже потеряла все, что любила… что чего-то стоит…»
        Но она попыталась отогнать от себя эту предательскую мысль, потому что любой ее слабостью незамедлительно воспользуются. Сразу же вернулся голос, ее собственный голос из сна, который теперь звучал в ней не замолкая:
        Давай заберем у них наших детей!
        Наконец она слабо произнесла:
        - Почему я должна вам верить?
        - Потому что у вас все равно нет другого выхода,  - последовал быстрый ответ.
        - Этот ответ меня не устраивает.
        Он пожал плечами:
        - У меня тоже нет другого выхода.
        - То, что вы предлагаете, называется сделкой,  - сказала она холодно.  - Никто не заключает сделок, не получив гарантий. Вы хотите получить своего Франкенштейна? Значит, вам придется быть очень сговорчивым. Теперь ответьте мне еще раз: почему я должна вам верить?
        Он посмотрел на нее не без восхищения:
        - Отвечаю: потому что у вас нет другого выхода.
        - Мы будем развлекаться игрой «нашла коса на камень»?
        - Я не закончил. Нам все-таки не обойтись без опереточной патетики, но если вам будет легче, то… потому что я все же солдат, а не… ласковый палач, как вы изволили заметить. И еще потому, что я действительно уважаю вас. Как только мы договоримся, и вы подпишете необходимые… нам документы, я переведу деньги на ваш счет. Разумеется, документы будут такими, чтобы вам не взбрело потом в голову сыграть «отбой».
        - И что?
        - Это будет залог. А я не настолько богат, чтобы выкидывать на ветер… полмиллиона долларов.
        Она быстро взглянула на него, усмехнулась.
        - Полмиллиона американских долларов. Пусть и взятых у вас. Услуги самого профессионального киллера стоят на порядок меньше.
        - Неплохо вы оценили мою жизнь,  - проговорила Вика.
        - Я купил ее у вас,  - произнес он.  - Возможно, когда-нибудь вы сочтете, что это единственная стоящая сделка в вашей жизни.
        - Документы…
        - Уверен, что у вас есть собственные сбережения, они нас не интересуют. Так что на жизнь вам хватит. На «Континент» сделали очень высокие ставки - там действительно дуют ледяные ветры. Я лишь вывожу вас из всего этого.
        - Вы гипнотизер?  - спросила она неожиданно.
        - В смысле?..  - Он поморщился.  - Наш разговор от подобных выпадов не станет более продуктивным. Ваш залог и есть мои гарантии.
        - Залог, деньги… Все равно это не ответ на вопрос, почему я должна вам верить.
        - Хорошо,  - сказал он после некоторой паузы,  - тогда я могу дать единственное, что принадлежит только мне: мое слово.
        - Что?! Ваше слово?  - Она усмехнулась.  - Вы за кого меня принимаете?
        И тут же увидела, какой тяжестью налился его взгляд.
        - Я еще ни разу не выказал вам своего неуважения,  - медленно проговорил он. В его глазах, наверное, красивых глазах, наполненных каким-то непонятным ей одиночеством, появился ледяной блеск явно выраженной угрозы. И вдруг с нотками еле уловимого и поэтому тем более неожиданного достоинства в голосе он произнес:  - В моих жилах течет испанская кровь. Хотя я родился, вырос и долгое время служил вашей стране, которую когда-то считал своей. А в Испании слово врага порой ценится дороже слова друга. И я даю вам мое слово.
        (Вот они и не обошлись без опереточной патетики.)
        Теперь она была сбита с толку. Она смотрела на него и не могла понять, что это - продолжение издевательского спектакля или… та самая ускользающая, призрачная надежда, в которую так хотелось поверить. Может ли она в ее положении полагаться на какие-либо «или»?..
        Потом она тихо произнесла:
        - Когда я смогу увидеть моих детей?
        - Что ж.  - Он улыбнулся. Впервые. И стал красивым.  - Будем считать, что наши недоразумения улажены, и перейдем к делу.
        Она смотрела на него и думала, что этот человек, наверное, сумасшедший. Его совершенно не смущает, что по его вине она оказалась здесь, прикованной к постели, именно он и все эти люди как грабители с большой дороги вторглись в ее жизнь, и при этом он пытается демонстрировать ей какой-то похожий на анахронизм кодекс достоинства.
        Гипнотизер.
        Слово врага… Нет, ну как вам? В других условиях она б умерла со смеху.
        Потом она снова подумала о том маленьком «или» и о теплящейся за ним надежде - ведь все возможно. По большому счету мир вокруг настолько свихнулся, что возможно все.
        «Испания… Имеет ли это какое-нибудь значение?»
        Она подумала, что когда-то провела в Испании три самых счастливых дня в своей жизни.
        - Браво, Санчес! Вот это разводки. А какие обороты речи - «слово врага»… Нет, вы слышали?  - Человек уставился на монитор.
        - Он все сделал. Можем поздравить друг друга.
        - Великолепно. Как он ее подвел к теме… И слова-то какие нашел. Последний раз я слушал его запись беседы с красноярскими, базарил с братвой по понятиям… По-свойски кумекал.
        - Что тебя удивляет?
        - А здесь… Грамотно. Я боялся, что он сейчас начнет стихи читать.
        - Она все же женщина. Мог бы и прочесть. Профессионально…
        - «Слово врага»… А полмиллиона долларов - что это за безумная цифра?! Импровизация?
        - Не страшно, Гринев, отрегулируем. Главное, что все сдвинулось с мертвой точки.
        - Но мы же не собираемся швырять деньги на ветер?
        - Разумеется. Не забивай себе голову техническими вопросами.
        Гринев все прекрасно понимал - это был отработанный профессиональный подход. На подобных приемах строилась старая добрая вербовка. Поймал человека за руку или изменил привычный ход вещей какими-либо иными способами, посопереживал, выказал, что тебе небезразличны его личная жизнь, его судьба, продемонстрировал некое душевное родство, схожесть миропонимания, чуть нажал - и бери его тепленьким. Все так, но… Санчес - молодец. Эта барышня была та еще штучка. Рано или поздно она все равно бы сломалась - дети все-таки главный фактор, но только лишь жестким давлением здесь бы не обошлось. Да и не было у них времени на все эти «рано или поздно». Выходит, опять они обязаны Санчесу.
        - Вы больше не считаете, что она выцарапает той, второй, глаза?  - усмехнулся Гринев.
        - Думаю, что, если бы у нее была под рукой синильная кислота, она бы не пожалела плеснуть ей в физиономию.
        - Евгений Петрович,  - совершенно серьезно насторожился Гринев,  - а ведь для нее это был бы выход.
        - Теперь уже нет. Но меня беспокоит другое.
        Лицо Евгения Петровича Родионова имело красный отлив, но не от водки, как у большинства его сверстников, злоупотребляющих спиртным,  - это был ровный, здоровый цвет горного загара. Ветер и солнце…
        Гринев посмотрел на шефа и увидел, что зрачки его глаз, следящих за монитором, сузились.
        - Что же? Что вас беспокоит, товарищ генерал?  - спросил Гринев. Он в третий раз попытался подняться со стула, уступив место перед монитором Родионову. Тот жестом снова остановил его:
        - Сиди, Гринев, сиди.  - И потом задумчиво:  - Что беспокоит, спрашиваешь?  - Небольшая пауза.  - Следи-ка повнимательнее за всеми их дальнейшими контактами. Не нравится мне, Гринев, когда Санчес дает слово.
        Этот разговор состоялся, когда на северных склонах любого бугорка и в тенистых нишах можно было найти остатки потемневшего снега, а сейчас стоял май, удивительно теплый в этом году. И Вика сидела на деревянной скамеечке под сенью могучего дуба и смотрела на воду. Электрифицированный бассейн с водопадами в саду камней.
        - Улетай отсюда,  - сказала Вика бабочке павлиний глаз,  - улетай скорее. Это нехорошее место.
        Появившаяся на крыльце медсестра Алла поискала Вику глазами, обнаружила и какое-то время пристально смотрела на нее. Ощущая на себе этот тяжелый взгляд, Вика демонстрировала полную беззаботность и расслабленность: еще бы, сегодняшняя утренняя порция ее лекарства - пирожных, как не без плотоядного юморка называли они это, составила три продолговатые таблетки нарозина. «Чего, подруга, опять с утра кайфуешь?» Причина, по которой они увеличили дозу, была непонятна и настораживала. Ведь выходило так, что большую часть своего времени Вика должна была проводить либо в эйфории, либо в ожидании наркотической ломки, гнетущем состоянии, когда пользы от нее было мало. Все это, естественно, сокращало «полезное время» между крайностями, когда она была адекватной и могла проводить то, что, опять же не без плотоядной застенчивости, они именовали ее «занятиями». Их с Александрой занятиями. Кон-суль-та-ци-я-ми.
        Климпс-климпс - скоро будет Франкенштейн. Из кокона, из маски, трепещущих простыней, из влагалища, сдаваемого в прокат где-то в Батайске, из страхов, надежд, попытки сопереживать, из извращенных оценок и такого же душевного состояния, из желания вырваться любой ценой и чисто человеческой жалости по отношению к ней, к Вике, к ее судьбе, к ее детям, из озлобленности, комплексов и претензий ко всему миру за всю эту грязь вокруг, из почти стопроцентного внешнего сходства, бесспорных артистических способностей и способностей хорошей ученицы, которая словно губка впитывает все, от ее привычек, знаний, голоса до тонкостей эмоциональной жизни, из сомнений, алчности и сделанного в конце концов выбора,  - из всего этого они, хотя бы на время, решили создать Вику Номер Два, клон, своего Франкенштейна. Все это напоминало бред, дурной сон, от которого вот-вот пробудишься. Но потом она брала себя в руки, и границы реальности становились гораздо менее размытыми.
        Вы способны идти по крови? Не смешите - это не для вас.
        Климпс…
        Как знать…
        Вика понимала еще кое-что.
        Возможно, их трюк сработал. Жительница небольшого городка Батайска расцветала на глазах. Сначала она держалась вызывающе, почти агрессивно и… неловко одновременно. Уже в первую встречу Вика поняла, как много та о ней знает,  - время они зря не теряли. И еще: самообладания и выдержки Александре Афанасьевне было не занимать. Пожалуй, Вика никогда бы не смогла оказаться на ее месте. Не только не пошла бы на это, а просто физически бы не смогла. Не без внутреннего содрогания она определила, что имеет дело с человеком, в котором скрывалась авантюристка с громадными потенциями.
        «Время строительства пирамид прошло, почему бы не взяться за строительство двойников?» Видимо, подобная блестящая мысль пришла в голову кому-то из этих умников.
        Да, их трюк сработал. На какое-то время. Какое-то время все будет в порядке. Вряд ли долго. Неопределенно долго это действовать не могло. Рано или поздно все эти амнезии, последствия аварии, ссылки на рассеянность, вынужденную по медицинским показаниям изоляцию, щадящий режим, в конце концов, не будут стоить и ломаного гроша. Постепенно накапливающиеся несоответствия достигнут критической нормы. И тогда все изменится. Рухнет в один день. Невзирая на блестящие потенции. Подмена станет очевидной, ее уже не скроешь. И подобного обстоятельства эти люди не могут не понимать. У них все упирается во время. Время, взятое взаймы. Видимо, уже возникли какие-то сбои. Зачастивший сюда черный лимузин «Ауди А-8», из которого появлялась жительница городка Батайска, наслаждающаяся своей новой ролью, лишь подтверждает это предположение.
        Они пока не могут без Вики обойтись. И они нервничают, поэтому держат Вику под рукой, посадив ее на нарозин. Они не жалеют денег на дорогостоящие витамины, чтобы Вика не сошла окончательно с катушек. Витаминизированные пищевые добавки и нарозин - просто великолепное сочетание. Интересно, в каких книгах и по какой медицине они нашли рецепт подобного коктейля? «Мне, пожалуйста, бета-каротина, витамина С, группу «Б», витамин Е, минералов, так необходимый женщине после двадцати восьми кальций, и бросьте сто граммов каких-нибудь «колес» покруче; все это смешать, но не взбалтывать. Спасибо». Они держат Вику в форме. Внешне. На всякий случай. На всякий непредвиденный случай. Например, если ситуация неожиданно достигнет критического пика.
        Но и такое не может продолжаться неопределенно долго.
        Время. Время, взятое взаймы.
        Вика сидела на деревянной скамейке и разглядывала подводный мир, устроенный на дне пластикового бассейна. Гроты, затонувший корабль, пещера, темная расщелина, где когда-то прятался краб, ее краб. Утро, расчерченное пополам этой темной расщелиной.
        История простая: давным-давно (целую вечность назад? В другой жизни?) Петр Андреевич Виноградов пригласил Леху на охоту. Подмосковная охота - это, конечно, не тайга и не африканское сафари: тетерев, вальдшнеп, рябчик. Глухарь - редкая удача; на воде - утки, иногда - заяц; ну, если с егерями, то, конечно, лучше всего идти на кабана. И прежде всего ружья: действующий антиквар - «Зауэр Три Кольца», неплохие «Братья Меркель» или «Пиетро Беретта», ну и, конечно, самые элитарные, самые «шестисотые» - французские «Ле Пажи». Был август, охота только открылась.
        Леха никогда не был поклонником «стрельбы по несчастным животным» и принял настойчивые приглашения скорее из уважения к своему деловому партнеру. Но вернулись довольные, обросшие, с блеском в глазах и с обветренными щеками - «мужчины без женщин», как, рассмеявшись, назвала это Вика. Больше всего привезли охотничьих баек, словно ходили на крокодилов. Показывали фотографии. Внушительно.
        - А это?  - спросила Вика.  - Какое удивительное дерево!
        - Это фотка Петиного участка,  - объяснил Леха.  - Виноградов в очередной раз решил стать землевладельцем. Жуковки ему мало. Купил участок в глуши и собирается там построить охотничий домик с деревянной банькой. Места, конечно, шикарные.
        Вика смотрела на фотографию: могучий раскидистый дуб, словно сказочный энт, воздевший к небу свои зеленые руки; заколдованные земли, Берендеево царство…
        - Дерево-вилка,  - рассмеялась Вика.  - Какой красавец! Действительно дуб-колдун.
        Петр Виноградов, как выяснилось, построил свой охотничий домик. Он не отказывал своим желаниям и всегда поступал так, как собирался поступить.
        Заколдованные земли. Каждая сказка имеет свою темную половину.
        На деревянной скамеечке, спрятавшейся под сенью именно этого дуба-колдуна, сидела сейчас Вика.
        Приближалось какое-то странное событие, которого все ждали (темная расщелина), и потом Вике было обещано свидание с детьми. Вместо этого ей лишь увеличили дозу нарозина. Конечно, Вика приняла новость с благодарностью.
        Ей доставляли сюда все, что было необходимо (хотя необходимо ей было только обнять своих детей), по первому требованию, но прошла еще неделя, прежде чем она решилась попросить привезти ей краски. Это была конфиденциальная просьба. Странным образом Вике удалось расположить к себе Александру Афанасьевну, и теперь в результате их «консультаций» она знала о ней не меньше, чем та знала о Вике. Странное расположение, больше похожее на вооруженный нейтралитет, чуть более надменный со стороны Александры, потому что на той стороне была сила, чуть более надменный и с появившимся в последнее время привкусом брезгливости, потому что Вика была наркоманкой, которая не могла взять себя в руки.
        - В моем кабинете в столе, третий ящик. Это запечатанная коробка. Привези ее мне,  - попросила Вика.
        - Запечатанная… А если это какая-нибудь гадость? Смотри, ведь я тебе верю.
        - Можешь распечатать и посмотреть. Это краски. И там - иглы.
        - Краски? Не знаю.
        - Ты хочешь или не хочешь?
        - Да хочу, хочу. Не наезжай. Но раскрою и посмотрю.
        - Хорошо. Смотри. Только чтоб он не увидел.
        - Не учи ученого, не пугай пуганого.
        В этот день Александра Афанасьевна впервые переночевала в охотничьем домике.
        Приближалось какое-то странное событие, за которым должна была последовать развязка. Время, взятое взаймы, заканчивалось.
        Также заканчивался май. Приближалось лето. Журнал «Playboy», в котором рассказывалось о предстоящей свадьбе главных героев нашумевшего фильма «Держись, братан!», пах свежей типографской краской и вскоре должен был поступить в продажу.
        Вика, наверное, уже в десятый раз с начала недели смотрела по видео «Красотку» с Джулией Робертс и Ричардом Гиром в главных ролях. Впрочем, понятие «с начала недели» было для нее неопределенным, время не то чтобы перестало течь, а как бы потеряло свою направленность. Она смотрела эту современную историю Золушки с глазами, полными слез, и с глуповато-восторженной улыбочкой на устах. Перед ней стояла банка кока-колы и лежала большая плитка шоколада «Кэдбери».
        Только что Ричард Гир сдал портье роскошное колье, которое брал для Вивьен - Джулии Робертс. Они расстаются. Вивьен ушла в свою жизнь, он возвращается в свою. Волшебная сказка закончена, чары развеиваются.
        - Нелегко расставаться с такой красотой,  - говорит проницательный портье, глядя на бриллиантовое колье. И многозначительно добавляет, что, мол, наш водитель отвозил утром мисс Вивьен домой.
        Открылась дверь, в гостиную вошел Гринев. Вика смахнула крупную слезу. Потянулась за банкой кока-колы.
        - Привет, красавица,  - весело поздоровался Гринев,  - придется прерваться. Нас ждут в садике камней.
        Вика всхлипнула:
        - Вы представляете, он ему намекнул, где можно найти Вивьен. Портье…
        - Славный парень,  - согласился Гринев,  - но нас ждут.
        - Пожалуйста, уже скоро конец.
        - Потом досмотришь. Это ненадолго.
        - Да?..  - Вика посмотрела на Гринева рассеянным взглядом.  - Я вообще-то уже видела это кино, скажу вам по правде.
        Гринев кивнул. Он это знал. Джулию Робертс и Ричарда Гира он уже почти тихо ненавидел. Как и роскошную песенку Роя Орбисона «Притти вумен». Наша милая наркоманка тащится от этого фильма по три раза в день, но Гриневу-то за что все эти мучения? Только он был с ней деликатен и вежлив. Еще какое-то время он вынужден быть с ней деликатным и вежливым. К счастью - уже недолго.
        - Мне подождать за дверью?  - мягко спросил Гринев.  - Или пойдем сразу?
        - Куда пойдем?  - нахмурилась Вика.
        - Нас ждут в садике камней,  - терпеливо объяснил Гринев.
        - А… вы мне вроде уже говорили.  - Вика нехотя поднялась, украдкой бросая взгляд на экран телевизора.
        - Конечно,  - кивнул Гринев.  - Ты у нас умница и все прекрасно помнишь.
        Он протянул ей платок, чтобы она вытерла слезы.
        - Представляете, в конце фильма он лезет к ней по лестнице, а до этого он боялся высоты. На балкон даже не мог выйти.
        - Впечатляет,  - сказал Гринев.
        - Я пришел тебя спасти, принцесса Вивьен, говорит он. А она в ответ тоже обещает спасти его. И они целуются. Я этот момент не могу смотреть без слез.
        - Я тоже,  - совершенно искренне согласился Гринев. Взял пульт и выключил телевизор.
        - Вытащите кассету,  - забеспокоилась Вика.  - Вдруг магнитофон сжует?
        «Ну с какого хера он должен сжевать твою е…ную кассету, идиотка ты паршивая?» - подумал Гринев. Потом мягко улыбнулся.
        - Мы не дадим ему сжевать нашу кассету,  - благодушно пообещал он.  - Мы ее спасем.
        - И она спасет нас,  - с готовностью откликнулась Вика. Гринева уже давно все это перестало смешить.
        Они вышли на улицу. Духота становилась все более липкой; наверное, будет гроза. Они пошли по выложенной камнями дорожке, и Вика не преминула похвалить тех, кто предпочел брусчатку гравию или асфальту. Гринев знал, что так оно и будет. Они шли к садику камней, расположившемуся под сенью дуба. По пути Вика остановилась, внимание ее привлек охранник, запускающий сейчас бензиновую газонокосилку.
        - Этот человек может все вам рассказать об устройстве этой машины,  - поделилась она с Гриневым.  - По-моему, он не просто тут косит траву, а? Как считаете?  - Вика хитро подморгнула Гриневу.  - Для этого он слишком хорошо разбирается в технике.  - И добавила подозрительно:  - Обратите на него внимание.
        Гринев прокашлялся - обалдеть можно, просто сногсшибательная проницательность.
        А Вика, покачивая своими упругими бедрами, уже шла вперед. «Жопа у нее, конечно, хороша,  - подумал Гринев,  - а вот башка уже совсем протекает».
        Действительно, будет гроза - вот и птицы переместились поближе к земле, совершая свои беспокойные петли.
        В саду камней их ждал Санчес, наблюдавший за медлительными золотыми рыбками, плавающими в бассейне. На «Викиной» лавочке устроилась Александра Афанасьевна, к которой даже здесь, на территории охотничьего домика, все обращались «Вика» - все, кроме самой Вики. Александра Афанасьевна заканчивала курить, чуть не запустила «бычком» в так лелеемый охранниками бассейн с рыбками, потом одумалась и отправила окурок в пепельницу на длинной ножке.
        Санчес повернул голову, бросил на Вику быстрый, пронизывающий взгляд, тот самый, которого она так боялась, и обратился к Гриневу:
        - Я же просил, чтоб она была в форме.
        - Не знаю…  - Гринев помялся.  - С Аллой говори.
        Что означало: «Отвали… Алла выполняет указания Папы. И если она увеличила дозу нарозина до трех таблеток, значит, таковы указания Папы. И не хрена ко мне цепляться».
        Но, конечно, вслух сказать всего этого Гринев не осмелился. Пока еще нет.
        - Возможно, поговорю,  - пообещал Санчес.
        Он смотрел на Вику, которая затихла и уставилась в одну точку. Никто не нарушал тишины. Время шло, тянулось, как кисель. Вика чувствовала на себе его взгляд, подобный рентгеновским лучам, и понимала, что теперь она обязана выдержать эту паузу. Расслабиться и выдержать. Ни в коем случае не заговорить первой. И никак не измениться в лице. Она балансировала на грани под пытливым взглядом Санчеса, но… и она теперь кое-чему научилась от Александры Афанасьевны. Их теперь действительно не отличишь. Заработал электрический мотор, с большого валуна в бассейн заструился поток воды. Всплеск… Господи, как же Вика была благодарна человеку, вздумавшему включить сейчас этот водопад. Она вздрогнула и одарила Санчеса рассеянным взглядом.
        - Вика - дети,  - тихо позвал Санчес.
        Ее взгляд прояснился.
        - Что?
        - Я говорю, что хотел побеседовать с вами,  - произнес Санчес обычным голосом и снова бросил на нее этот быстрый, пронизывающий взгляд,  - поговорить о вашем друге Лютом.
        Вика опустила голову, словно рассматривая свои белые кроссовки. Надежда, застучавшая в ее сердце, утихла. Вместо нее Вика ощутила внутри себя ватную и какую-то пресную на вкус усталость. Сколько она еще может выдержать? Сколько?!
        - Вашем друге Лютом,  - повторил Санчес.  - Вы готовы?
        Он следил за ее мимикой. Снова повисла пауза.
        Вика подумала, что если они сейчас встретятся взглядами, то все рухнет. Эти люди вокруг уже привыкли к ней. Санчес - другое дело. И эти паузы, в которых люди выдают все, что хотели бы скрыть. Вика в отчаянии подняла голову. Но Санчес уже снова разглядывал плавающих в бассейне рыб.
        Она быстро взяла себя в руки. «Интересно,  - мелькнуло в голове у Вики,  - он просто мерзавец, наслаждающийся садист или… он о чем-то подозревает? Тогда зачем все эти игры? Достаточно одного анализа крови, простого теста на присутствие нарозина…»
        Санчес посмотрел на нее и улыбнулся.
        - Вы увидите ваших детей, как только мы закончим все дела,  - сказал он неожиданно.  - Ведь я вам обещал.
        Викины глаза расширились. Она мгновенно «протрезвела». И почувствовала, что он разжал тиски, что он отпускает ее. И сейчас Вика будет беседовать с ними о Лютом и молить лишь об одном - чтобы это ощущение тонкой грани не подвело, не отказало ей, чтобы и на этот раз не переиграть.
        Потому что Вика не была наркоманкой.
        Вика не была наркоманкой, по крайней мере уже некоторое время. За весь месяц май она не проглотила ни одной таблетки нарозина.
        Туман. Чудесный туман над морем. Наверное, это и есть убежище для маленького беззащитного существа. В нем хорошо. В нем совсем нет боли. И в нем возвращаются чудесные сны.
        Только и туда, в спасительный, милосердный туман, прорвался ее мучительный крик. Конечно, в этом тумане он звучал приглушеннее, застревая в белесых капельках влаги, оживлявшей ее организм. Но он там был:
        «Давай заберем у них наших детей!»
        Он пришел из этих шлепающих звуков, шагов в темноте, и в конце концов стал ее единственной реальностью.
        Давай заберем у них наших детей.
        В тот день под утро неожиданно выпал последний снег, который к полудню растаял.
        Она не получала таблетки уже тридцать шесть часов, и каждый последующий час стал адом. Ее маленьким личным адом, в котором время сделалось неподвижным. Ее наказали. Причины остались где-то там, на периферии, тоже неподвижной, словно неведомый мрачный утес в ночи. Она не знала, действительно ли возвращалась физическая боль (Вика уже могла самостоятельно подниматься с постели и даже пробовала делать несколько шагов при помощи костылей), или это была психологическая иллюзия боли, но она ждала тумана. Спасительный, сладостный туман должен был начать стелиться над морем, темным жаждущим морем, в котором обитали липкие уродливые чудовища из обрывков ее снов и которое было ею.
        Сначала угрозу оставить ее без таблеток Вика восприняла абсолютно спокойно. Хотя то, что она прилично подсела на нарозин, уже не было для нее секретом.
        «Ничего, продержимся,  - решила она,  - обойдемся без обезболивающего». Правда, уже тогда закралась предательская мысль: «Кого ты хочешь обмануть? Тебе уже давно не нужно обезболивающее. Тебе нужен нарозин. Нужна твоя доза».
        Как-то (вечность назад?) Леха пошутил насчет ее психологической зависимости от пятидесяти граммов виски перед сном, без которых она якобы не могла расслабиться, и она, не испытывая никаких сложностей, на пару месяцев отказалась от подобной привычки.
        - Балда, ты мое лучшее снотворное,  - сказала она своему мужу,  - а виски на ночь - просто штука, полезная для здоровья.
        Если появлялись первые признаки лишних килограммов, она запросто прекращала есть (не надо никаких диет, просто прекратите жрать! Или делайте это хотя бы умеренно) до тех пор, пока ситуация не нормализовывалась. Все эти истории с нервным обжорством, со сладкими плюшечками, свежими бутербродиками или якобы низкокалорийными тортиками перед телевизором были не для нее. И поэтому угрозу оставить ее без нарозина Вика восприняла спокойно.
        Ее наказали - что ж… пусть.
        Вика не получила свою дозу перед сном. Впервые после того, как выбралась из темноты, из тумана. И проснулась совсем разбитой. Она засыпала уравновешенным (насколько это было возможно в ее положении) человеком с твердой убежденностью, что ею невозможно манипулировать при помощи таблеток. А проснулась больной.
        Перемена была настолько разительной и неожиданной, что Вика оказалась к ней не готова. Она была подавлена, в мышцах началась ломота. Вика попыталась укутаться и еще чуть-чуть поспать. Наверное, ей это удалось, хотя она не заметила, как провалилась в забытье,  - в ее комнате появилась Алла и включила радио. Это была привычная процедура.
        «Каждый мужчина имеет право на лево»,  - сказал Николай Фоменко на волнах «Русского радио».
        Вика почувствовала легкий озноб.
        К завтраку она не притронулась, попыталась лишь выпить минеральной воды и поняла, что это было напрасно. Вика ощутила позывы рвоты.
        Так прошло несколько часов, и ее состояние лишь ухудшилось. И еще начала возвращаться боль.
        Наверное, таблетка бы сейчас не помешала.
        Вика давно уже не пользовалась судном - туалетная комната находилась рядом с ее спальней здесь же, на втором этаже, но без помощи Аллы она пока не могла добираться туда. Вика схватила медный колокольчик, который лежал на тумбочке рядом с ее кроватью, и начала звонить в него. Громко звонить, бешено трясти.
        «Мне нужен врач»,  - мелькнуло у нее в голове. Какой-то странной приливной волной вдруг подкралось необъяснимое чувство страха. На лбу выступили капельки пота. Холодного пота.
        Алла вплыла в ее комнату через несколько минут, показавшихся Вике часами.
        - Ну и к чему так шуметь?  - поинтересовалась она бесцветным голосом.
        - Мне нужно в туалет,  - сказала Вика.
        Алла изучающе вглядывалась ей в глаза. Нотки раздражения, вот-вот сваливающегося в истерику, не остались для Аллы незамеченными.
        - Хорошо,  - отозвалась она,  - пойдем в туалет.
        Вика молчала. Потом произнесла слабым и словно осипшим голосом:
        - Мне не надо в туалет. Мне… очень плохо. Больно.
        Алла взяла с тумбочки настольное зеркало и молча протянула Вике. Та отвернулась. Алла поставила зеркало ближе, повернув его к Вике.
        - Ты не хуже меня знаешь, что тебе надо на самом деле. Подумай об этом как следует.
        Вика сжалась под простыней, волны озноба прошли по ее телу. Губы стали тяжелыми и слиплись. А рот, наверное, был той самой темной расщелиной…
        Дверь со щелчком затворилась. Алла вышла.
        Вика посмотрела в зеркало. Выглядела она неважно. Бледность имела какой-то землистый оттенок, под глазами выступили прожилки синяков.
        «Ну что, дружочек, ты стала наркоманкой, да?  - сказала себе Вика.  - Ты стала наркоманкой, и это признаки самой настоящей ломки». Она все еще продолжала смотреть в зеркало, а целый поток крупных слез уже скатывался по ее щекам.
        Ей было плохо, очень плохо. Она подумала, что все, все в этой жизни бесполезно, они уничтожили ее, превратили в тряпку, в больное послушное животное, готовое на все ради пары продолговатых капсул нарозина.
        Она плакала беззвучно, а если звуки иногда и вырывались, они были похожи на поскуливание.
        «Мои бедные, мои маленькие… Кто теперь позаботится о вас?» Как она могла? Как она позволила так с собой поступить?! И мысль о нарозине выглядела спасением. Чудесный, самый желанный на свете горьковатый вкус, который положит предел ее мучениям, ее страхам и приглушит разрывающий ее мозг и ее сердце вопрос: «Что теперь будет с моими детьми?!»
        Это оказалось лишь началом.
        К вечеру она лежала в своей постели, дрожа в ознобе и обливаясь потом одновременно. Ее пульс ослаб, и иногда ей казалось, что сердце просто остановилось на время, а потом нехотя продолжало свою работу. Ее тело пропиталось запахом болезни. Боль, которая, казалось, давно растворилась в тумане, теперь снова навестила ее, и в довершение ко всему началось расстройство желудка.
        А потом пришла самая страшная ночь в ее жизни. Она окунулась в бред, в фантомы темной половины ее сознания, в свой маленький ад, в котором горела неоновая мечта, слово «нарозин», словно рекламная вывеска из светящихся букв. И голоса, беседующие о нарозине, о чудесном, вкусном, любимом нарозине, который можно купить, хоть целый килограмм, словно конфетки-драже, и горстями отправлять в рот… Кто-то так и делал, у него были крылья, липкие крылья огромной летучей мыши. Эти крылья бились во тьме над ее лицом.
        Вика не знала ничего о том, что выпал последний снег. В маленьком аду свои радости, в нем живет своя настоящая мечта.
        Она кричала ночью. Кричала и плакала. Кричала истерично, грубо, некрасиво. И молила о нарозине. Хотя бы об одной таблеточке. Несколько раз ей казалось, что она сейчас умрет.
        - Пожалуйста, хоть одну таблеточку,  - унизительно взывала она.
        Алла появилась только утром.
        - Сейчас ты получишь свое лекарство,  - произнесла медсестра будничным тоном.
        - Пожалуйста,  - прошептала Вика. Она была опустошена, раздавлена. Вся ее постель насквозь пропиталась липким потом.
        - Надеюсь, тебе все понятно, ты сделала необходимые выводы?
        - Да.
        - И мы впредь избежим подобных недоразумений?
        - Избежим наверняка. Мне бы таблеточку…
        - Ты знаешь, что от тебя требуется? Тебе здесь не курорт.
        - Боже мой, конечно…
        - И ты понимаешь, что тебе нужно по-настоящему? Насколько ты зависишь от собственного благоразумия?
        - Я завишу… пожалуйста.
        Алла извлекла упаковку нарозина, выложила на блюдечко две продолговатые капсулы, потом, подумав, добавила еще одну. Вика жадно следила за ее руками. Алла помедлила, затем не спеша налила в стакан воды.
        - У меня были неприятности по твоей вине.  - В широко расставленных глазах Аллы снова появилось выражение капризности.  - Я больше не хочу никаких неприятностей.
        - Не будет, не будет неприятностей.  - Вика попыталась заискивающе улыбнуться.
        - Конечно, не будет,  - произнесла Алла.
        Три таблетки нарозина, удивительно яркие, с шероховатой поверхностью, лежали сейчас на блюдце. Вика быстро протянула руку, что немедленно отозвалось импульсом боли, но Алла ловко отступила на шаг, блюдце накренилось, таблетки перекатились к грани.
        - Пожалуйста,  - прошептала Вика.
        - Я ведь могу сейчас просто уйти,  - сообщила Алла,  - ты этого хочешь?
        - Нет, я умоляю вас, простите.
        Алла поиграла блюдцем, таблетки перекатывались по нему.
        - Ты будешь послушной?
        - Конечно. Умоляю.
        - Ты сделаешь все, что требуется?
        О Господи, конечно! Она сделает все, что от нее требуют, кто может сомневаться… Разве можно перечить этому звуку, который издают таблетки, перекатывающиеся по блюдцу? Разве можно перечить маске из белых трепещущих простыней, туману, спасительному, милосердному туману? Разве можно перечить божеству из темной расщелины?
        - Я… сделаю… Мне бы…
        - Ты имеешь в виду, что нам стоит забыть о недоразумении?
        - Я все поняла. Все сделаю. Буду благоразум… Пожалуйста.
        - Не знаю, верю ли я тебе,  - задумчиво произнесла Алла.
        - Пожалуйста… больно!
        - Ты, наверное, хочешь, чтобы я тебе поверила?
        - Очень хочу,  - произнесла она и вдруг заплакала,  - умоляю, очень хочу… Пожалуйста. Дайте мне…
        Таблетки нарозина снова перекатились по блюдцу.
        - Пожалуй, я верю тебе,  - сказала Алла,  - теперь - да. Верю! Ну-ну-ну, ты ведь сама виновата,  - добавила она смягчаясь.
        - Сама,  - рыдая в голос, послушно согласилась Вика.
        - Хорошо.  - И Алла улыбнулась ей… ласково. Быстро протянула блюдце. Вика ухватила сразу три таблетки, ее пальцы тряслись, она затолкала таблетки в рот. Алла поднесла ей стакан, наполненный до краев, Вика расплескала воду, стакан несколько раз ударился о зубы. Но горький вкус уже умиротворением растекался по организму. Еще совсем слабым: таблетки еще не начали действовать. Но они были внутри.
        Вика откинулась на спинку кровати.
        - Видишь, мы ведь можем ладить,  - сказала Алла.
        - Спасибо вам,  - произнесла Вика. Она смотрела на Аллу с благодарностью. Самой настоящей благодарностью. И видимо, выражение ее глаз не переменилось, когда она вдруг подумала: «А ведь я убью тебя. Понимаешь - убью. Если выберусь отсюда».
        Ровно через неделю, когда она уже окрепла настолько, что могла самостоятельно себя обслуживать, Вика совершила, наверное, самый важный и самый страшный поступок за все время, что находилась здесь, в охотничьем домике. Она добровольно вернулась в свой маленький ад. Она вернулась в ад наркотической ломки.
        Все оказалось намного проще, чем она предполагала. Она проявила благоразумие, и в режиме «кнут и пряник» нажали на кнопку «пряник». Она составила длинный список того, что ей надо: вещи, которыми она привыкла пользоваться, продукты, к которым она также привыкла, даже виски «Jameson» и много-много банок кока-колы. Именно банок. Список был немедленно исполнен. Видимо, создание иллюзии комфортной клетки также входило компонентой в режим «кнут и пряник». Но главное - ей привезли ее вещи, вещи, пахнущие домом. Ее одежду и тапочки, она не забыла свою любимую кружку и фотографии, ее полотенца и косметичку. Странно, но ей показалось, что привычные вещи обладают свойством отвоевывать часть чужого пространства, хотя некоторые из них именно для этого и предназначались.
        Передавая ей большую косметичку Gucci, Гринев выкладывал на стол ее содержимое. Тени для глаз, Margaret Astor, косметика Givenchy, помады, пудры, тональные кремы, маленькие часики «Радо» и небольшой замшевый чехольчик красивой выделки и с ручным рисунком, возможно, старинной работы, хотя сейчас тоже такое делают, не отличишь. Гринев бросил чехольчик на стол. Вика не обратила на него никакого внимания, переключившись на лак для ногтей Arancil. Гринев вскрыл чехольчик, в нем оказалась склянка с мутноватой жидкостью. Вика вся внутренне напряглась.
        - А это что? А?  - произнес Гринев.
        Она бросила на него равнодушный взгляд.
        - Кайф, что ли, какой-то?  - Гринев вернул склянку в чехольчик.  - Ф-ф-ф.  - Он поморщился.
        Вика вздохнула с легкой укоризной:
        - Вот вам это надо? Это - женское. Хотите - понюхайте.
        И она отвернулась и принялась надевать на руку часики на кожаном ремешке. Подняла руку и изящно выгнула ее. Осталась довольна.
        Гринев положил замшевый чехольчик к остальному содержимому косметички, и тема оказалась исчерпанной. Он вышел, оставив Вику одну.
        Только что таможенный терминал режима «кнут и пряник» пропустил главный контрабандный груз.
        Все дальнейшее Вика делала совершенно непрофессионально и, честно говоря, не особо рассчитывая на успех. Приближались майские праздники, о ней почти забыли. Она восприняла это как маленькое чудо. Но ведь в мире много разных чудес.
        Она не была профессиональной наркушей, соскакивающей с кайфа.
        Она не была врачом-наркологом.
        Она не зарабатывала деньги как профессиональный гример, скрывающий под слоем косметики землистую бледность и синяки под глазами.
        Она не умела прежде особо ловчить и была актрисой не в большей мере, чем любая другая женщина.
        Вика не знала, с каким набором качеств можно отправляться в столь опасное путешествие, в маленький личный ад наркотической ломки, не располагая ни одним союзником, более того, скрывая от всех, что находишься в аду.
        Она только имела одну-единственную психологическую доминанту, заставляющую ее улыбаться, когда внутри горел адский огонь нарозинового голода; в ее реальности остался лишь один вектор, все остальное перестало существовать. Я вырву у них своих детей.
        Когда-то она читала, что наркотическую ломку может смягчить ежедневное сокращение принимаемой дозы в два раза. Это была одна из форм выхода из наркотической зависимости. Правда, требовались ежедневные промывания, очистка крови, печени, витамины и минералы. Витамины и минералы ей давали, насчет остального - увы.
        Подлинным чудом было то, что у нее получилось.
        Вика никогда прежде не жаловала напитки в банках. А кока-коле предпочитала пиво или минеральную воду. Она была уверена, что пиво полнит вовсе не больше, чем сладкие водички, и как-то Леха научил ее пить пиво пополам с фруктовыми соками.
        В то утро, когда Вика повторно отправилась в свой маленький ад, Алла слегла с приступом гипертонии и таблетки нарозина принес Гринев. Блюдечко и две продолговатые капсулы. Гринев ждал.
        - Что, так и будете смотреть?  - спросила Вика.
        Он улыбнулся и развел руками.
        Вика отправила обе таблетки в рот и отвернулась. Вскрыла банку кока-колы, придержала одну капсулу языком. Гринев вышел, затворив за собой дверь. Вика сплюнула одну из таблеток в банку, вторую проглотила. Нарозин растворялся довольно быстро, а потом Вика выливала остатки, сославшись на то, что напиток выдохся.
        Ее пятидневный кошмар начался.
        Каждое утро она протирала лицо солью, потом накладывала тональные кремы, потом… «потом» для нее не существовало. Нарозин разговаривал с ней, нарозин плясал в ее крови, высушивал ее внутренности, и они осыпались, как песчаные замки; он жрал ее мозг и выплевывал его, но она думала о детях. Она слышала их голоса, и их чудесный смех не мог заглушить дьявольский хохот нарозина.
        Подлинное чудо… В мире много чудес.
        Вика сама вошла в маленький ад. По своей воле она вошла в эти земли, по своей воле вошла в кошмар, во владения божества из темной расщелины, и у нее оставалось лишь два выхода - либо справиться, либо позволить божеству убить себя.
        Собственно говоря, выход оставался один. Смерть - не в счет, она сама назначает время своего прихода. Прошло пять дней. Вика не умерла. Она выиграла.
        После празднования Победы она поняла, какую на самом деле громадную территорию ей удалось отвоевать. Пошел уже третий месяц ее нахождения в охотничьем домике, а это немалый срок. Люди поверили в то, что видели у себя перед глазами. От Вики перестали прятать колюще-режущие предметы, ей вернули шнурки от обуви, и теперь она ела при помощи вилки и столового ножа: никто больше не ожидал, что Вика попытается свести счеты с жизнью тем или иным способом. Санчес оказался прав: перевесила рациональная часть ее характера, а это значило, что она не совершит никакой глупости, прежде всего из-за своих детей. Пару раз Вике демонстрировали их свежие фотографии, сделанные на публике, но вне помещения,  - малышей вела за ручки няня, Александра Афанасьевна трепала по кудряшкам Леху-маленького, он весело смеялся, глядя на нее… У Вики сжалось сердце. Вот и сбылся ее страшный сон, ее кошмар: чужая женщина играет с ее детьми, чужая, претендующая быть ею. В этот момент Вика почувствовала, что запросто могла бы воткнуть один из этих столовых ножей в горло Александре Афанасьевне. Запросто. С наслаждением! Наверное, любого
человека можно попытаться понять, но попыток понять «несчастную девочку» из далекого Батайска больше не существовало. Потому что Александра Афанасьевна с удовольствием играла свою роль, она - чужая - все больше становилась ею, она сама жаждала этого, как бы и кто бы ее ни подталкивал. Вика с трудом подавила желание проткнуть ее изображение. Вместо подобного поступка она, усмехнувшись, поинтересовалась у Санчеса:
        - Няне вы тоже платите? Или просто запугали?
        - Нет необходимости,  - последовал неожиданный ответ. А от услышанного дальше какая-то холодная рука сжала Викино сердце:  - Она родная сестра медсестры Аллы…  - Пауза, и дальше:  - Как видите, мы давно с вашей семьей.
        Боже мой, как все просто! Как все, оказывается, просто… Чем они с Лехой занимались все это время? Что за шоры были на их глазах? Новую няню нашел Леха, конечно, Леха, но… ведь с подачи своего старого доброго приятеля и делового партнера Пети Виноградова… Рука, качающая колыбель, правит миром. Рука, прячущая змею.
        - Мой муж…  - хрипло произнесла Вика. В этот момент что-то темное промелькнуло в ее глазах.
        - Я не имею к этому никакого отношения.  - Санчес перебил ее ровным и совершенно неинтонированным голосом.
        Вика молчала, а сердце бешено колотилось… Следующую порцию нарозина принимать еще не скоро, и хоть какое-то время она могла побыть собой. Затем, кивнув на изображение Александры Афанасьевны, Вика спросила:
        - Кто она для них?
        - Простите?
        - Кто она для них? Малыши думают, что она кто?
        Санчес одарил ее своей обворожительной улыбкой, в которой Вика тоже с удовольствием поковырялась бы столовым ножом.
        - Просто добрая тетя. Очень похожая на маму. Мы же не идиоты.  - Он усмехнулся.  - Дети-то знают, что она не их мать. Обычно дети привыкают к новым родителям за гораздо больший срок. Обычно.
        Зубы Вики плотно сжались, в ее глазах вспышка гнева сменилась какой-то холодной решимостью. Санчес был в восторге.
        - Спокойно,  - проговорил он,  - я только рассказываю о положении дел. Еще месяц - и все. Я не нарушаю данного слова.  - Он беспечно посмотрел по сторонам, продолжил:  - Поэтому держать ваших детей в Москве стало опасно. Именно потому, что они знают, кто их мать. И часто спрашивают, где мама… Представляете - каково?
        Хватило одной фразы - бисерины слез скатились из Викиных глаз. И Санчес вдруг… деликатно отвернулся. Всего на несколько секунд. Затем произнес:
        - Детей предусмотрительно не будет в Москве. Знаете, от греха подальше… Мы их увозим от лишних глаз. Да и вам никакая неудачная мысль не залезет в голову.
        Она снова насторожилась.
        - Не беспокойтесь,  - Санчес равнодушно пожал плечами,  - это, так сказать, санаторий.
        - Санаторий?  - повторила Вика, словно пробуя это слово на вкус.
        - Закрытый санаторий,  - дополнил Санчес.  - Очень закрытый. Знаете, с малышами,  - Санчес изобразил сердобольную улыбку,  - всегда хлопотно. Проще отправить их с няней на отдых.
        - Верните мне эти хлопоты,  - быстро сказала она.
        - Вы все знаете,  - произнес Санчес, не изменяя тона.  - Мальчик еще ничего, а девчонка… недавно маленькая Вика спросила, когда приедет мама.
        - Это вас удивляет?
        - Нет. Только это произошло в вашем кабинете, когда няня с детьми навещала вас. Такой подарок от маленькой Вики. Красотка вырастет, вся в маму.
        - Перестаньте хвалить моих детей!
        «О-о!  - подумал Санчес.  - Теперь уже не просто гнев. Прямо волчица! Хорошо». Вслух сказал:
        - У меня не дурной глаз. Но я вас понимаю.
        - Что за закрытый санаторий?
        Санчес проигнорировал этот вопрос.
        - Детей вернут к пресс-конференции,  - сказал он,  - где после определенных заявлений счастливая мать погрузится в семейные заботы. Как и уговорено. Так что благополучие малышей всецело в ваших руках. Надеюсь, вы это помните.
        - Где этот санаторий?
        - Исключено. Даже и не думайте! Послушайте, Вика, я понимаю, что вам может закрасться в голову неудачная мысль…  - Он холодно посмотрел на нее.  - Так вот: не стоит - это смертельно опасно для малюток. Все, тема закрыта.
        - Я ведь имею право…
        - Нет,  - сказал он.  - Вы правильно заметили: кнут и пряник. Пока мы все обходимся пряником. Но я отрезвляю вас: кнут… Ведь малюток двое,  - проговорил он с нажимом на последнее слово.  - Кнут может оказаться очень страшным.
        Вика побледнела.
        - Отставьте неудачные мысли,  - негромко проговорил Санчес.  - Они не стоят жизни одного из ваших малышей.
        - Вы…  - Вика помолчала, мышцы ее левой щеки непроизвольно сократились.  - Вы… чудовище,  - прошептала она.
        - Вовсе нет,  - рассмеялся Санчес.
        Потом он беззаботно улыбнулся:
        - Было приятно побеседовать с вами. Фотографии оставьте себе.
        Тремя днями раньше прерванного Гриневым просмотра «Красотки» Санчес подошел к ней и беспечно поинтересовался:
        - Эти краски у вас под матрацем… Нет, вы что, серьезно?
        - Что?  - произнесла Вика.
        - Нет, ничего. Будем считать, что просто забава.
        - Это…  - Ком встал у Вики в горле, она сглотнула.  - Она вам сказала?
        - Ну вы даете! Разумеется, нет. Она знает, что за несанкционированные поступки я оторву ей голову. Но навязчивые идеи… Наши дремучие инстинкты оказываются сильнее.  - Он вздохнул.
        Вика была смертельно перепугана, а Санчес, казалось, просто забавлялся.
        - Хотите совет?  - изрек он.  - Не пытайтесь переманить ее на свою сторону. Во-первых, пустые обольщения. Во-вторых, опасно для вас обеих. Ведь вас и так уже почти не отличить. А если вы еще примените ваши несомненные способности в области макияжа, да еще,  - он бросил оценивающий взгляд на ее домашний спортивный костюм. Александра Афанасьевна в сравнении с ней теперь - сама элегантность,  - поменяетесь одеждой, так, пожалуй, точно не отличишь.  - Он рассмеялся и подмигнул ей:  - Я прав? Насчет макияжа?
        Вика почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Вот и все: теперь он ей скажет… про капсулы нарозина, растворенные в банках с кока-колой и по четыре раза в день сливаемые в унитаз.
        Но Санчес уже легкой пружинящей походкой направился в сторону дома.
        И темный холодок отступил.
        Заканчивался май. Вика чувствовала, что приближаются какие-то события, их скрытых признаков становилось все больше. И она смотрела фильмы по нескольку раз в день. Это была чудесная ниша, надежное укрытие для маленького беззащитного существа. Вика думала. Она научилась отключаться от этого однообразного телевизионного шума.
        Возможно, маленькое существо теперь уже и не настолько беззащитно?
        Шансы малы; наверное, их не было бы совсем, если б не одна навязчивая идея, назойливый бред… Как первобытный дикарь наделяет магическими свойствами нечто, понятное лишь ему, так и Александра Афанасьевна Яковлева изобрела свой магический тотем, который чудесным образом должен был переменить ее жизнь.
        С каким-то сухим отчуждением Вика поняла, что обладает этим тотемом.
        Май заканчивался. Вика проливала слезы над фильмом «Красотка», а потом ее пригласили на беседу в сад камней. Санчес разглядывал в бассейне рыб и задавал ей свои вопросы. В вечернем воздухе стояла липкая духота. Приближалась гроза, которая станет лишь легкой предтечей страшной бури с ураганным ветром, обрушившейся на Москву через несколько дней. Склянка в замшевом футлярчике с рисунком ручной работы, склянка с вытяжкой из слизи Радужной вдовы, ждала своего часа.
        А потом наступил июнь, и все начало меняться. Первое сообщение о страшном взрыве, прогремевшем на свадьбе в загородном доме Лютого, Вика услышала на волнах «Русского радио».
        Вика вышла во двор. К Москве приближался страшный ураган.
        - Радужная вдова,  - прошептала она.
        Все начинало меняться. С ошеломляющей быстротой.
        5. И голоса, и пальцы имеют отпечатки (II)
        - Сегодня на четыре,  - сказала шефиня.
        - А почему тема такая?  - спросил Игнат.
        - Сегодня в четыре она будет рассказывать о благотворительности и, видимо, демонстрировать полную рассеянность. Так сказать, генеральная репетиция. Главная пресс-конференция - через три дня. Что еще раз подтверждает правильность отработанной нами версии.  - Светлана Андреевна на листе бумаги продолжала чертить свои схемы.
        Вся логически-временная цепочка, начиная с заказного убийства Викиного мужа, автокатастрофы, подмены Вики дублером, возможно, еще на стадии «больницы» (то есть скорее всего когда демонстрировали человека, блуждающего между жизнью и смертью, сразу после аварии, это была Вика; «выздоравливающая Вика» - это уже была косметика, дублер или, как ими было решено именовать дублера,  - «маска»), вплоть до последней, оперативно поступающей информации,  - все это сходилось в центральной точке: свадьбе в загородном доме Лютого. Нижняя часть листа была очерчена прерывистой линией со словом «Батайск», где развивался свой, параллельный, ряд, и все элементы этой схемы взаимодействовали посредством длинных искривленных стрелок. С геометрией у Светланы Андреевны был полный порядок. Как и с логикой. Все элементы этой схемы работали, и присутствовала в ее завершенности даже какая-то пугающая темная красота.
        - А почему такая тема,  - шефиня решила вернуться к вопросу Игната,  - объясняю: благотворительность - это все, на что теперь распространяется наша компетентность… Очень грамотно. С более серьезными вопросами вице-президент «Континента» в результате полученных травм и затянувшегося процесса реабилитации просто не в состоянии справляться. Что, так сказать, в нашу копилку - еще одно подтверждение правильности нашей версии.  - Светлана Андреевна усмехнулась.  - И как красиво у них получается: пытались, делали все возможное, вывели человека на работу, но что ж поделать,  - она развела руками в стороны,  - реабилитация пошла не так, как ожидалось, со всякими ремиссиями… Это правильное слово?
        - Если имеется в виду онкология, то да. А так не знаю,  - сказал Игнат.
        Но шефиня уже продолжала:
        - Красиво. Почти гениально. Ведь делалось все на виду всего честного мира. Лучшие клиники, врачи, огромные деньги. Не помогло. Сделали все, что могли, но даже с такими элементарными вопросами, как благотворительность, человек, мягко говоря, не совсем справляется. И у всех на виду! Даже сегодня будет приглашена пресса, где барышня станет валять рассеянную дурочку, и у всех это вызовет лишь сочувствие.  - Светлана Андреевна рассматривала свои схемы как увлекательную шахматную партию.  - Черт побери… Если бы они не перессорились, вышло бы идеальное преступление.
        «Да,  - подумал Игнат,  - осталось только, чтоб у нее глаза сверкали. Вот еще одно проявление охотничьего азарта. Знакомое проявление. Она, конечно, умница, Светлана Андреевна, и дело свое знает. На таких, как она, всегда все и держалось. Потому что если ты начнешь видеть за всеми этими стрелками, квадратиками и овалами, за всей этой великолепно (и правильно) выстроенной логической системой трагические человеческие судьбы, то все рухнет. Либо одно - либо другое. Все правильно. Так было всегда. И наверное, с каждым».
        - Красиво,  - повторила шефиня.
        - Похоже, что… так,  - кивнул Игнат и неожиданно подумал: «Так было всегда и с каждым. Пока его жизнь не превращалась в… Ночь. И вот тут ты останавливался. И слушал совсем другие голоса. И даже если ты когда-нибудь пройдешь через долгую Ночь, эти голоса с тобой останутся. Но это все не важно».
        Игнат поморщился. Шефиня пристально смотрела на него. Она была вовсе не бесчувственной, холодно-рассудочной женщиной, она была хорошим профессионалом и, наверное, хорошим человеком. А вот он несколько расклеился…
        - Видишь, Воронов,  - произнесла шефиня, и ее руки, лежащие на схеме, мягко пододвинули лист бумаги к Игнату, возвращая его в реальность,  - это ответ на твой вопрос: даже благотворительность мы теперь не тянем. Никакая заказная пуля с этим бы не справилась. Не дала бы такого результата. Они…  - шефиня умолкла, словно подбирая нужное слово,  - …умные.
        - Вы думаете, это будет опекунство?  - спросил Игнат. Он уже чувствовал себя совершенно нормально.
        - Что-то вроде почетной отставки и передачи акций в доверительное управление. Думаю, что так.
        - При чем тут доверительное управление? Кого у нас интересуют эти формальности с акциями? Реальные люди могут вообще не иметь никаких акций, хотя в ее случае…
        - Реальность и формальность совпадали.  - Шефиня кивнула.
        - Значит, на этой созываемой через три дня пресс-конференции объявят о ее отставке?
        - Нет, Игнат, не так. Она сама объявит о своей отставке. И это будет великолепно разыгранный мелодраматический финал. Пакеты Вики и ее мужа значительно превышали контрольный пакет акций. Все это теперь… «“Умно”,  - сказал Варенуха».
        - Да, действительно неглупо. И с вопросом «Кому это надо?», извините за каламбур, теперь тоже нет вопросов,  - сказал Игнат.
        - Не думаю. Там дело посерьезней. Лютый и его альянс с Щедриным мог бы составить серьезную конкуренцию. Теперь этой конкуренции нет. Блестящая схема - всё сразу, модель работает.
        - У Вики, реальной, а не «маски», имелся контрольный пакет. Она вела дело к сближению с Лютым, потому что этого хотел ее муж.
        - Совершенно верно. И эту опасность они устранили просто гениальным образом, убив сразу не двух, а всех зайцев. И без помощников…
        - А я знаю,  - отозвался Игнат,  - про помощников я теперь знаю немало…
        - Откуда? Лихачев?
        - Все вместе. И ваша схема, и Лихачев, и кое-что из старых связей. Вести из прошлого.
        - Как, кстати, с Лихачевым-то выкручиваться собираетесь?
        Игнат быстро взглянул на нее:
        - Не беспокойтесь, вы здесь ни при чем.
        - Я не об этом.  - Шефиня усмехнулась и, несильно постучав костяшками пальцев по столу, произнесла:  - А именно о том, о чем спросила. Как выкручиваться с Лихачевым?
        Игнат чуть помедлил:
        - Если ваша схема верна, в чем я практически уверен, то мы чисты. Если же нет, то… думаю, у нас возникнут более важные вопросы.
        - Ты…  - Шефиня откинулась на спинку стула.  - Ты всегда играешь ва-банк?
        - Нет,  - ответил Игнат,  - я уже не маленький ребенок. Только тогда, когда не остается другого выхода.
        - Я тут тоже…  - Она усмехнулась, вспомнив свою недавнюю ставку на «зеро».  - Тоже не было выхода. Сыграла. И что удивительно, выиграла. Помогло.
        - Так всегда бывает, когда идешь ва-банк.
        - Всегда?
        - Ну…  - улыбнулся Игнат,  - по крайней мере, в этом случае свой внутренний поединок ты выигрываешь всегда.
        - Ты философ…
        - Надеюсь, что нет.
        - Не знаю, как все получится, но я рада нашему сотрудничеству.
        - Ну-у,  - протянул Игнат и совершенно неожиданно пропел:  - А я-то и подав-но, вот и слав-но, трампам-пам!
        Шефиня смотрела на него широко открытыми глазами, потом рассмеялась:
        - Трампам-пам… Ну надо же!
        - У меня есть еще один вопрос, я этих тонкостей,  - серьезно произнес Игнат,  - юридических тонкостей… Ведь все это - передача акций, нотариально заверенные подписи, громадные деньги - требует громадных юридических процедур.
        - Совершенно верно. Они их и решают, громадные деньги. Ведь практически всю весну до начала лета Вика была жива. Они держали ее как страховочный вариант. Если что-то пойдет не так. Возможно, что-то пообещали ей. Или нашли форму нажать. Комбинированный подход. В любом случае все документы уже готовы и на них стоят реальные Викины подписи. Наша батайская дива лишь закончит разыгрывать фарс.
        - Не знаю.  - Игнат покачал головой.  - Подписав то, что вы говорите, она подписала себе смертный приговор.
        - Да, правильно. Но ты ведь не знаешь путь, который ее к этому привел. Всю весну она была жива. Достаточный срок, чтобы обработать человека. Более того, ведь они могли совершенно официально подготовить документы раньше и придержать их: мол, вдруг человек поправится… Как это говорит твой друг Лютый, разводить и тех и тех. Публично можно поставить какие-то подписи, что называется, «ручкой без чернил». Разводка.
        - Разводка…
        - Да. Для каждого свой кнут и свой пря… Игнат,  - неожиданно низким, тихим голосом произнесла шефиня,  - а ведь… ведь… ты понимаешь?  - Она медленно поднялась над столом и пристально посмотрела на Игната.  - А ведь я знаю, как на нее воздействовали. Господи, какая же я дура, почему же сразу…
        - Что вы сразу?..
        - Игнат, дети! Викины дети! Вот и все, понимаешь? Господи, ведь это же тот самый фактор, который надо было учесть во всем этом с самого начала!  - Она ударила кулаком по листам со схемами.  - Ты ведь мог этого не знать, а я-то - непростительная дура. Ведь ее дети… Женщина, мать готова на все ради них. Им было чем Вику прижать. И из-за детей она могла согласиться на все, что угодно. Надо срочно выяснить, где сейчас находятся Викины дети. До пресс-конференции.
        - Они могли их… Да нет, нет, конечно.
        - Конечно, нет, Игнат. Они не могли их… нейтрализовать. Ни в коем случае. Это невозможно. И это наша зацепка. Вероятно даже, все это время они приручали Викиных детей к тете, доброй тете, которая очень похожа на их маму. Понимаешь? Это важный козырь и для пресс-конференции тоже. Ведь они совсем еще малыши. Когда это случилось с Викой, им было сколько… по годику? Чуть больше?
        - Им было годика по полтора.  - Она не заметила, как Лютый вошел в комнату.  - По полтора года,  - сказал он мрачно.  - Сейчас ближе к двум. И за них мне эти твари тоже ответят.
        Шефиня замолчала. Обвела взглядом их обоих. Затем продолжала говорить, но уже несколько мягче:
        - В любом случае абсолютно точно, что малыши живы. Ведь разыгрываемое шоу предполагает выздоравливающую Вику, хоть и ставшую нелюдимой. Понимаете? Возможно, даже на пресс-конференции они попытаются разыграть этот козырь. Да, Вика стала… недееспособной, но ей гарантирована обеспеченная жизнь, и она сможет посвятить себя воспитанию своих малышей. Управляя от ее лица ее долей в «Континенте», можно воротить все, что угодно.
        - А с батайской?  - произнес Игнат.
        - Конечно. Они ее ликвидируют. Позже, когда все утихнет и забудется. Какая-нибудь дурацкая болезнь, угасание в роскошных интерьерах какого-нибудь шале в Швейцарии… Автокатастрофа опять же. Суицид на фоне депрессии. Это уже детали. Но позже.
        Лютый мрачно усмехнулся:
        - Вряд ли. Я это сделаю немного раньше.
        Игнат смотрел на своего друга и прекрасно понимал причину нежелания Лютого верить сначала результатам анализа голосовых отпечатков, а позже, когда уже все, увы, стало ясно,  - причину появления странной, а скорее всего выдуманной Лютым истории. О том, что да, сначала, после автокатастрофы, их отношения с Викой изменились, но потом, на похоронах Андрея, она подходила выразить свои соболезнования и якобы сжала его руку с необыкновенным теплом, и было в ее глазах что-то… Он выдумал эту историю, быть может, сам того не зная, ни на чем не настаивая и не зная еще одной вещи: что таким образом он пытался продлить ее существование на этой земле. И прежде, когда Викин муж был еще жив, они с Лютым виделись крайне редко. Но…  - и теперь Игнат знал это наверняка - она ему нравилась. Существуя где-то там, в недоступном мире, очень похожем на мир их детских грез, в который - и Лютый понимал это,  - несмотря на завоеванный им в долгих безжалостных сражениях высокий социальный статус, Лютый так и не попал. Она стала как мечта. Великий ордынский хан, которого иногда напоминал Игнату Лютый, не должен отвлекаться на
подобную мечту - это останавливает бег коней, за которыми в конечном счете мечта более могущественная. Но она нравилась ему. Мечта, которая в общем-то никогда не должна была превратиться в реальность, оставаясь где-то там, в тихом неведомом свете дальних воспоминаний, в тех волшебных огнях, которыми так манил Город подростков с окраин.
        На все эти размышления ушло всего несколько мгновений, потому что Игнат услышал голос Светланы Андреевны:
        - Они манипулировали ею при помощи детей. Ради детей женщина пойдет на все. И опять, смотрите, какой грамотный расчет… Этим людям в их построениях просто дьявольски везет: ведь такой ширмой, как Вика,  - ее имя шефиня произнесла с нажимом,  - можно полностью отвести всяческие подозрения о причастности «Континента» к взрыву на свадьбе.
        - Это почти удалось,  - констатировал Игнат.  - «Континент» оказался последним в списке.
        Светлана Андреевна быстро закивала, но затем почему-то нахмурилась и монотонным голосом, словно она размышляла вслух, проговорила:
        - Они манипулировали ею при помощи близнецов. Ради своих детей женщина готова на все. Конкретнее: может согласиться на многое. Она может стать сговорчивей, а может…
        Игнат пристально посмотрел на Светлану Андреевну, почувствовав вдруг, как какой-то холодный ветерок приливами коснулся его лица, и неожиданно для самого себя произнес:
        - И она может быть опасной.
        В тот же момент зазвонил телефон. Тот самый, массивный, словно произведенный в начале века аппарат, по которому им вчера сообщили результат окончательного анализа голосовых отпечатков.
        Лишь потом, после телефонного разговора, Игнат до конца отдал себе отчет в том, что он только что произнес.
        Случайные оговорки, шутки, непонятные умозаключения, только вряд ли они, сигналы, прорывающиеся из подсознания, могут быть случайны. Мозг за своими закрытыми дверцами работает без устали над всеми возможными версиями, получая частенько неконтролируемую информацию; вопрос лишь в том, как отыскать дорожки к этим закрытым дверцам. Если, конечно, вас не устраивают объяснения различных сверхъестественных озарений.
        Но сейчас все это было не важно. Потому что, получая по телефону подтверждение результатов третьего анализа голосовых отпечатков, Игнат почувствовал здесь, в просторном загородном доме Лютого, присутствие какой-то шершавой темноты, чего-то опустошающего и пугающего и, честно говоря, не имеющего имени.
        Лютый видел, что Игнат вдруг побледнел, и даже подумал, что, возможно, случилось что-то плохое с кем-то из его близких; потом он понял, что Игнат говорит о голосовых отпечатках. Так сказать, совершенно штатный разговор.
        Не было никакой ошибки и на третьем графике. Голос человека, произнесшего «Что же ты работать-то не идешь, Александр?», идентифицировали верно с самого начала.
        - Ты точно проверил, Соболь?  - спросил Игнат тихим осипшим голосом.  - Это стопроцентно проверенная информация? Для меня это очень важно.
        Видимо, абонент выразил неудовольствие - его заподозрили в небрежности.
        - Да-да, извини, пожалуйста,  - рассеянно произнес Игнат.
        Он еще какое-то время слушал, затем коротко попрощался, положил трубку на массивный рычаг. Смотрел перед собой, словно лунатик. Что-то негромко произнес. Лютый услышал странный вопрос, заметавшийся в его голове неприятным резонансом: «Она - одна?..»
        «Ты о чем это, братишка?» - хотел было спросить Лютый, чувствуя, что сердце его забилось быстрее.
        Игнат поднял руки, сжал свои виски.
        - Но это…  - прошептал Игнат, ни к кому не обращаясь.
        - В чем дело?  - спросил Лютый.  - Что тебе сообщили?
        Игнат обернулся. Губы его были плотно сжаты. Лютый увидел, что на мгновение его выцветше-синие глаза словно наполнились льдом.
        - Вова, либо нас очень сильно водят за нос,  - спокойно и даже чуть растягивая слова, сообщил Игнат,  - либо…  - Он замолчал.
        Лютый посмотрел на него выжидающе:
        - Что «либо»?
        Глаза Игната чуть расширились, и опять тот же самый серо-голубой лед. Лишь мгновение.
        - Либо у нас появился еще один игрок,  - проговорил он тихо.
        Через два часа Игнат Воронов с карточкой «Пресса», приколотой на летний свитер, вошел в здание «Континента». В трогательный букет незабудок, уже второй, предназначавшийся той же самой особе, он спрятал сложенную аккуратным квадратиком банкноту в пятьсот рублей.
        6. Тени побед
        - Надеюсь, моя компетентность и информированность больше не вызывают у вас сомнений?  - мягко поинтересовался Санчес.  - А то, знаете, мне показалось, что последние три дня мы как бы витали друг вокруг друга в облаках…
        - Нет, больше не вызывает,  - уверили его.
        - Весь этот месяц, начиная со взрыва на свадьбе, это была она. Надеюсь, вам это также известно.
        - Поэтому мы все еще продолжаем говорить…
        - Неглупо, совсем неглупо. С вами приятно иметь дело. А теперь послушайте: надеюсь, мы с вами не из тех людей, кто попусту тратит время. Не позволяйте неудачным мыслям забираться вам в голову, я их чувствую, неудачные мысли… И тогда сразу все закончится.
        - Мне это известно.
        - Надеюсь. Но напоминать всегда не вредно, как считаете?
        - Что вы хотите услышать?
        - Но только не раздражение, уверяю вас, только не это.
        - Все же… Как вы вышли на нее?
        - О-о!  - Санчес рассмеялся, имитируя старческий голос.  - Я - как это в детской книжке?  - стреляный воробей, помните? Да… Я уже на пенсии. Можно сказать - тихий пенсионер. Но у меня старые счеты с этими людьми. И вот появилась возможность их наконец прихлопнуть.  - Он так и сказал - «прихлопнуть».  - Так уж вышло, что я слежу за вашими злоключениями…
        Санчес сделал паузу, подумав, что любопытное он подобрал словечко - «злоключениями», но ответом ему с другой стороны телефонной линии была лишь выжидающая тишина. И он продолжил:
        - Да, слежу… И вот подумал, что смогу вам оказаться очень полезным. Если… вы поможете мне.
        - Что вам нужно?
        - В свое время,  - коротко произнес Санчес и, не прощаясь, повесил трубку.
        - Он будет ждать нас на пустыре перед выездом в Измайловский парк. Я знаю это место,  - сказал Игнат Воронов.  - К этому времени мы должны выполнить свою часть работы.
        - Понятно,  - произнесла Светлана Андреевна.
        - Может быть, все же… Ворон…  - начал Лютый.
        - Прекрати,  - прервал его Игнат.  - Забудь об этом. Он… похоже, что…  - Игнат улыбнулся, только в этой улыбке было больше холода пополам с чем-то неопределенным.  - Он - профессионал. Если мы хоть как-то нарушим наши договоренности, он просто уйдет.
        - Но мы могли бы…
        - Вова, поверь мне, что это не так. Просто поверь.
        Лютый уставился на Игната, потом пожал плечами.
        - Ладно,  - с покорностью в голосе согласилась шефиня,  - наверное, ты прав. И я больше не считаю все это просто провокацией. Но, Игнат, там что-то другое. Что-то похлеще… И я не верю ни одному его слову.
        - Я тоже,  - сказал Игнат,  - только… и он это знает.
        Игнат смотрел на Светлану Андреевну. Она нервничала, пыталась не подавать виду, но по мере приближения сегодняшнего дня нервничала все больше. Шефиня улыбнулась ему и со вздохом произнесла:
        - Ладно, Игнат, я иду звонить. Постарайся не превратить нас всех сегодня в преступников.  - Светлана Андреевна усмехнулась, даже не пытаясь скрыть ноток горечи, проскользнувших в ее голосе.  - Я звоню Петру Новикову. Они ждут. Этот батайский следователь, Прима, уже у него. Ох, Игнат… Не могу сказать, что я в восторге от всего этого, но, как говорится… это все карты, которые нам сдали… Других нет.
        - Других нет,  - отозвался Игнат и мысленно добавил: «И у него тоже, хоть он и хорохорится. Похоже, что и ему сдали всякую мелюзгу. Тузы и джокеры пока остаются в колоде. Пока еще так. И вопрос заключается в том, кто до них доберется первым».
        Поселок Гольяново. Лето достигло зенита - стоят самые длинные дни. На Песчаном озере разгар пляжного сезона. Поодаль от пляжа, где песок сменяется травой и подступы к воде более крутые, в гладь озера смотрится, чуть склонившись, красавец тополь. Местная ребятня прозвала его Рукастиком. Случилось это давно, с тех пор не одно поколение ребятни подросло, а название так и осталось за деревом. К Рукастику привязана «тарзанка». Сейчас двенадцатилетний подросток, ухватившись за нее по-обезьяньи, взмывает с высокого берега в звенящую прозрачность июньского неба. В воду входит, почти не произведя брызг.
        - Красиво,  - замечает черноволосая загорелая девочка в ситцевом купальнике в цветочек. Несмотря на свои неполные тринадцать, она уже покуривает украдкой, но, конечно, не днем, а ночными посиделками у Графского пруда.
        Следующим в воду летит толстяк Самохин; его зовут Жирдяем, но парнишка он в общем-то неплохой. Падает в воду, как бочка, да еще явно отшибает спину.
        - Урод,  - заключает девочка в ситцевом купальнике.
        За ними с восторгом наблюдает пятилетний малыш, которому полноватая женщина, скорее всего бабушка, втирает в кожу солнцезащитное масло. Попутно она беседует со своей приятельницей - бойкой пожилой дамой с веселыми глазами и вечной сигаретой в зубах. Ее седые жидкие волосы прячутся под кепкой с непомерно длинным козырьком и надписью «Iowa».
        Черный «мерседес» движется по территории поселка, совсем не поднимая пыли на пересыпанных гравием дорожках. Автомобиль оставляет позади контрольно-пропускной пункт, огибает Песчаное озеро, съезжает на одну из боковых дорожек и подкатывает к воротам, за которыми прячется красивый дом с полукруглым окном во всю стену третьего этажа.
        - К Родионовым,  - лениво замечает дама в кепке.
        - Евгений Петрович?  - откликается ее подруга, не прекращая натирать внука маслом. Парню это уже порядком надоело.
        - Евгений Петрович на службе.  - Дама в кепке чуть удивленно поводит плечами, и голос ее начинает звучать бодрее.  - Я видела утром Ольгу…
        - Родионову?
        - Ольгу Андреевну.  - Дама в кепке кивает, дальше продолжает тоном, каким обычно сообщают любопытные новости:  - Дочку она сегодня ждет. Решила навестить стариков.
        - Она вроде постоянно здесь…
        - Да. Но не одна едет, а со своим профессором. Она ж у них на кафедре… Ольга со мной советовалась, чего б такого вкусненького к обеду приготовить. Гости…
        - Профессором?!  - Малыш наконец отпущен на волю.  - Кто такой?
        - Какой-то старикашка,  - произносит дама в кепке «Iowa». На мгновение огонек былой игривости мелькает в ее глазах.  - Светило чего-то там и кого-то там…
        - Она у них умничка.  - Полноватой женщине пришло на ум, что она выказала неуместную заинтересованность.
        - Да, Ольга на дочь не нахвалится. Хотя по мне, все это хорошо, да замуж девке пора. Она ж вся такая…
        - Девица при формах?
        - В соку,  - разумно согласилась дама в кепке.
        - А ведь недавно еще мы ей платье к выпускному выбирали… Растут дети.
        - Ты еще, подруга, вспомни, как она тебя в первый раз описала.
        - Было такое…  - Полноватая женщина вздохнула, видимо, вспоминая, сколько же всего было.  - Надо будет к ним наведаться.  - Флакон солнцезащитного масла полетел в пляжную сумку.
        - Без приглашения?
        - А чего? По-соседски, вечерком. Какого-такого профессора у себя прячете?
        - А может, он и не старикашка вовсе…
        Обе смеются. Щеки полноватой женщины чуть зарделись.
        Поселок Гольяново. Все добрые соседи. Но, конечно, никто не станет наведываться к кому-то без приглашения. Или на крайний случай без предварительной телефонной договоренности. Таково негласное правило. И если поступит вежливый отказ, то это не повод для обид. Таковы правила. Из тех, что отличают Гольяново от множества других подмосковных поселков.
        Мимо загорающих на солнце подруг проходит тихая женщина в легком летнем сарафане. У нее длинные седые волосы, скрученные в пучок на затылке. Она ведет за ручку двух очаровательных веселых малышей. Женщину можно принять за их бабушку, если б обладательница кепки «Iowa», осведомленная по многим вопросам, не заявила, что на самом деле она только няня. Облюбовали себе местечко в тени, чуть уединенно, и приходят туда каждое утро. Оно и понятно - маленьким детям не на пользу прямые солнечные лучи. Один из малышей, мальчик, прижимает к себе плюшевого, похожего на коалу медвежонка. На озере малыши с няней больше двух часов не задерживаются. Сейчас, возвращаясь домой, няня вежливо здоровается с беседующими подругами. Малыши смотрят с любопытством, ротики приоткрыты, носы весело вздернуты. Прямо лапочки! Женщина тоже милая, приятная, скромная, возможно, несколько нелюдимая, но с хорошими, добрыми глазами. Чужая душа - потемки… Гостит у Родионовых уже недели три, живет в отдельном гостевом летнем домике. У Родионовых всегда людно, не замыкаются в себе. По тому, как эта женщина заботлива с малышами, видно,
что очень любит детей. За три недели знакомствами в поселке так и не обзавелась. Ну что ж, как говорится, у каждого свои наклонности, у каждого свои «крысы». И свои причины.
        В поселке Гольяново не принято задавать лишних вопросов. Все, что надо сообщить, люди сами расскажут.
        Как только черный «Мерседес» въехал на территорию ухоженного дворика, ворота за ним сразу закрылись. В полосатом шезлонге у ворот попивал холодный квас крепкий паренек из службы охраны. Трещала газонокосилка. Перед домом с огромным полукруглым окном - идеальный зеленый газон и клумбы цветов, живое море красок, флоксы, георгины, хризантемы - лето в разгаре. Чуть в стороне, рядом с розовыми кустами,  - навес из цветной пленки, дающий прохладную тень. В тени сервирован белоснежный стол. Автомобиль остановился на забетонированном пятачке: Евгений Петрович так и не заасфальтировал эту небольшую стоянку.
        - Приехали,  - сообщил водитель и заглушил двигатель.
        К счастью, он не видел, как рука его пассажирки легла на брюки сидящего с ней рядом и болтавшего всю дорогу старикашки. И не просто на брюки, а туда, где у старикашки имелось оружие, которым он скорее всего лет десять как не пользовался.
        Забавный дядечка, одно слово - профессор. А что так, что этак… Чудаковатый немного, но в общем-то мужик классный. Да и одет по моде. И вежливо все выслушал, проявил чисто человеческий интерес: как семья, как зарплата, а не изнурительный ли график работы?.. Нормальный мужик. Толковый. А то люди все больше о себе любят говорить. Этот не из таких.
        Водитель вышел из автомобиля, чтобы открыть дверцы пассажирам. Во-первых, так положено. А во-вторых, такому человеку - даже приятно. Водителю велели привезти в Гольяново родионовскую дочку (видать, та еще бестия, одни сиськи чего стоят!) с ее гостем и забрать с дачи детей.
        - Выходите, господин профессор.  - В салоне автомобиля прозвучал игривый шепот.
        - Пожалуй,  - последовал тихий ответ,  - если ты перестанешь меня онанировать.
        - С большой неохотой.  - Она все еще не убирала руку.
        - А что мы скажем твоей матери? Что господин профессор очень рад ее видеть? Настолько, что вновь ожили забытые функции?
        Дверца открылась. Санчес помедлил, словно проверяя, не забыл ли он чего в салоне. Водитель терпеливо ждал - старикашка немножко рассеянный, все они такие. Затем нога Санчеса коснулась бетонированного пятачка. Санчес прибыл в логово.
        Сказать по правде, Санчес не особо нуждался в том, чтобы ему показывали дом. Уж что-что, а этот дом он знал как свои пять пальцев.
        Женушка старого лиса отрекомендовалась Ольгой Андреевной (что, естественно, не оказалось для него новостью) и все же потащила гостя показывать «наши скромные владения». Санчес убедился, что никаких особых перемен в этом доме не произошло и что, проявляя свою неожиданную «благодарность» за гостеприимство, он, как и собирался, начнет действовать с подвального помещения.
        Но пока он всецело был в руках говорливой женушки старого лиса и выслушивал выражения типа «наша фазенда». И конечно, его сладкая девочка уже успела шепнуть маман, что это не просто визит вежливости - известный профессор находится сейчас, так сказать, в затруднительном материальном положении и слышал, что семья знакома с некоторыми ценителями и коллекционерами искусства, и вот уж так вышло, что и ему есть что предложить. Санчес подумал, что это будет самый верный способ объяснить его сладкой девочке причину подобного маскарада. Хотя порой ему и казалось, что она не нуждалась ни в каких объяснениях.
        - Восточная Африка,  - с видом знатока кивал Санчес. Африканская коллекция, особенно скульптура макондо, произвела на него огромное впечатление.  - Удивительная пластика… Самые вдохновенные скульпторы-резчики живут в Восточной Африке!  - не скупился он на слова.  - Космос! Куда там Пикассо…
        - Ну, я бы не была столь строга к безумному испанцу,  - по-светски парировала Ольга Андреевна.
        - К испанцам вообще не стоит быть особо строгими,  - с готовностью соглашался Санчес.
        Не меньшее впечатление на профессора произвела коллекция живописи. У некоторых работ он задерживался, вглядывался пристально, с интересом. Чувствовался подлинный знаток. Честно говоря, сам профессор произвел на Ольгу Андреевну такое же глубокое впечатление - интеллигент, с манерами аристократа, умница и, видать, по молодости был тем еще сердцеедом… Интересно, что он хочет предложить: картину, какой-нибудь антиквариат?
        «Шалунишка»,  - с забытым чувством подумала Ольга Андреевна, наблюдая за красивыми и неожиданно молодыми руками своего гостя.
        - Здесь у нас передвижники,  - объясняла она.  - Этот небольшой этюд - его очень любит Евгений Петрович - настоящий Айвазовский. Но самое главное, конечно, у Евгения Петровича в кабинете.
        - Удивительно! Удивительно!  - восхищался Санчес. («А не рассказать ли тебе, самодовольная гусыня, как сюда попало все это великолепие?» - весело думал он.)
        Санчес не особо нуждался в том, чтобы ему показывали дом. Три года назад, еще на стадии проектирования, он принимал самое активное участие в его строительстве. И прекрасно знал, что в подвальном помещении, рядом с гаражом, находится комнатка, где, словно в нервный узел, сходятся все средства наблюдения: и внешние - двор, ограждение,  - и внутри дома. И так как старый лис находится сейчас «на военном положении» (сам виноват! Что ж теперь делать?), то в этой комнатке, перед мониторами, кто-то есть. Кто-то. Зоркий глаз, всевидящее Око, которое за почти уже месяц устало, обленилось, ибо ничего не происходило, и вот-вот сонно слипнется. Хотя рассчитывать на такие подарки не стоит. Еще один охранник в шезлонге во дворе и детина с газонокосилкой. Возможно, есть еще кто-то, узнаем у нашей разболтавшейся гусыни. Минимум - трое. И это невзирая на вооруженный наряд на КПП и тройную ограду с собаками по внешнему периметру поселка. «Что ж, неглупо, мать его, очень неглупо».
        - Пойдемте. Раз уж вас так это заинтересовало,  - лепетала маман-гусыня,  - покажу вам что-то совсем интересное.
        - Вы так добры,  - сконфуженно бормотал Санчес и переводил взгляд на свою сладкую девочку.
        - Пойдемте. Пойдемте в Женечкин кабинет,  - млела гусыня,  - мы редко водим туда посторонних. Полагаю, что смогу вас поразить,  - добавила она не без кокетства.
        Очень мило. Львиную долю этой коллекции Санчес составлял лично. И кое-что здесь принадлежит и ему. Ведь Евгений Петрович никогда не предлагал своих услуг - крупному государственному мужу это как-то вроде не к лицу. За них обоих свои услуги предлагал Санчес. И стоили они дорого. Очень дорого. А если клиент начинал вилять или ему в голову приходили иные неудачные мысли, то такса возрастала в геометрической прогрессии. Какой бы у клиента ни был твердый хребет. Только… с «Континентом» выходил шедевр, и такого скорее всего больше не будет. Санчес превращал их в Номер Один, причем - в послушный Номер Один. Шедевр, который старый лис испортил. Выходит, кое-что из блестящей коллекции Евгения Петровича Родионова принадлежит и ему. Особенно кое-что, явно неведомое самодовольной гусыне, кое-что, находящееся в стенном металлическом сейфе с цифровой ручкой и с энным количеством степеней защиты - сейфе фирмы «Century», рекомендованном сюда все тем же Санчесом. Ай да Санчес, ай да сукин сын! И не забыть повесить сверху гобелен.
        Но сейчас не это важно. Совсем не это.
        Блестящая коллекция произведений искусства, почтовых марок и африканских тотемных предметов произвела на него огромное впечатление. Но еще большее впечатление произвело на Санчеса то, что малютки находились тут.
        Он вышел во двор. Его чужие длинные волосы трепал ветерок, хотя в душном воздухе чувствовалось приближение грозы. Санчес любил это состояние, потому что все пока шло как надо. Он уселся в пластиковое ажурное кресло и прикрыл глаза. Ему совершенно не мешал треск газонокосилки. Блаженство полной расслабленности… Санчес вытянул перед собой ноги. Мы делаем последнюю петлю, игра входит в завершающую стадию, финал. Снова подул ветерок. Если б Санчес сидел сейчас на берегу моря, он бы сказал, что это первое дуновение бриза, первые свежие порывы перед надвигающейся бурей. Свежесть - вот в чем все дело. Вот то главное, ради чего все и вертится.
        Детишки находились здесь, что в перерывах между оргазмами выболтала Санчесу его сладкая девочка. Малышей старый лис предпочел держать у себя под носом, а не в какой-нибудь Богом забытой деревне или на заброшенном хуторе, что было бы, безусловно, грамотнее. Хотя после того, что старый лис натворил с Санчесом, ему приходилось рисковать.
        - Такие чудные, кудрявые - прелесть. Ну такие трогательные…  - говорила его сладкая девочка, пока Санчес любовался ее розовой кожей и вдыхал ее запах.  - Живут у нас с няней.
        - А почему у вас?  - равнодушно спросил Санчес, поглаживая внутреннюю сторону ее бедер.
        - Это каких-то папиных знакомых… Не знаю, у нас хорошо. Сосны, озеро. Лучше ж, чем в Москве… Ну что ты делаешь? Ну подожди…
        Санчес целовал ее в шею, затем жаркий поцелуй накрыл ее губы, и Санчес почувствовал во рту ее быстрый язык. Рука скользнула вверх по ее бедру и оказалась в горячей влаге между ее ног. Он прикрыл глаза и на миг увидел Викиных малышей, затем он услышал сладостный стон - сладкая девочка крепко обхватила его ногами, впуская его в себя. Все очень быстро приближалось к развязке, это были последние минуты их близости.
        Потом, словно невзначай возвращаясь к прерванной теме, он спросил:
        - Двое мальчиков?  - Нежный поцелуй в шею.
        - Ты меня совсем не слушаешь: мальчик и девочка. Такие сладкие - не могу прямо. Лешенька и Викуля, Вика. Чудесные… А мальчик, Лешенька, не расстается с коалой.
        - Коалой?
        - Ну… плюшевым мишкой. Отдавать не хочет - «мама», говорит. Наверное, мамин подарок. Скучает.
        - А где ж родители?
        - Не знаю. Где-то… Я бы таких малышей, такое маленькое чудо, никогда б не оставила. Возвращаются скоро.
        - Кто?  - спросил Санчес.
        - Родители близнецов. Из командировки, что ли…
        «Вот тебе и на,  - подумал Санчес,  - а старый лис не лишен проблесков черного юмора». Вслух он спросил:
        - Опечалена?  - И нежно укусил ее за мочку уха.
        - Ну так,  - она пожала плечами,  - привыкли к ним… Особенно мама. Ты ведь знаешь, как у нас заведено в семье: папа сказал, что детки поживут у нас,  - значит, так надо. Просто… мы к ним привыкли. Такие сладкие.
        - А теперь возвращаются нехорошие родители, и вам не в кого будет играть?  - улыбнулся Санчес. Казалось, он поддерживает этот разговор скорее из вежливости.  - И когда наступит этот страшный день?
        - Смеешься?
        - Пытаюсь сопереживать.  - Он действительно усмехнулся.
        - Скоро уже. Двадцать третьего заберут наших Лешеньку и Викочку.
        - Понимаю,  - сказал Санчес.
        На двадцать третье была назначена пресс-конференция. Открытое собрание акционеров с присутствием прессы - надо же такое выдумать! Старый лис решил, чтобы все детали его механизма подходили друг к другу впритирку, и черный «мерседес», который привез в Гольяново Санчеса и его сладкую девочку, должен был вернуться в Москву с детьми. Что ж, неплохой финал: следуют сенсационные заявления, которые могли бы оспорить многие, если б их не сделала сама Вика (разумеется, все подписи подлинные - документы выдержат любую юридическую проверку), а потом главный выход - появляются дети и все загипнотизированы: все видят радость Вики, понимают, чему она решила себя посвятить. Чего уж тут оспаривать, это вполне самостоятельное решение. Прямо по законам мелодрамы. Люди всегда млеют от подобного! Законы манипуляции массовым сознанием: самые кассовые фильмы - это сладенькие истории про детей или сладенько-слезливые истории про животных… Браво, старый лис, браво.
        Санчеса разбирал смех - многоопытный, мудрый старый лис, совсем ты потерял форму. Даже не понимаешь, что в твоих умных глазах - лишь остатки былой проницательности, и этот хитрый прищур уже давно смахивает на первые признаки старческого маразма.
        Санчес получил свои последние недостающие кирпичики, хотя стоило признать, что задумано все было неплохо. Эта последняя партия старого лиса, эти снайперы, прикрытые бестолковым ОМОНом, грамотно изолированная и в то же время постоянно находящаяся на людях «Вика» и все другое могло бы выглядеть неплохо, но… всему этому не хватало свежести. А в свежем ветре живут совсем другие законы и… тени совсем других побед. Это здание могло бы существовать лишь в версии Санчеса, а так… «Надо же,  - подумал он, наблюдая, как женщины накрывают на стол,  - рассказать своей семье, что родители близнецов возвращаются двадцать третьего. В этом что-то есть… Попахивает воскрешением из мертвых. Древние ритуалы… Интересно, что имел в виду старый лис, рассказывая, что родители близнецов вернутся двадцать третьего?»
        Санчес, потянувшись в кресле, беззаботно улыбнулся окружающим. Теперь он знал, что в доме находятся всего три охранника. Плюс водитель, но этот парень не в счет, и ему сегодня крупно повезло. Он посмотрел на часы - без пятнадцати… Еще несколько минут абсолютной расслабленности, а потом его внутренняя концентрация достигнет предела. Вот ведь как вышло - Санчес устроил этот черный маскарад и находится здесь, в логове, в самый ответственный момент, а эти умники сейчас докладывают старому лису, что он обложен, как раненый зверь, загнан и побоится не то что пошевелиться, а даже громко задышать.
        Месть - то самое блюдо, которое стоит подавать холодным.
        Так говорили на его Родине. Его той, другой Родине, которую он никогда не видел и которая лишь приходила к нему в снах, чтоб поутру оказаться забытой. Эти сны тоже знали о… свежести.
        Возможно, пришла пора для свидания.
        До пресс-конференции оставалось еще больше четырех часов, и Санчес блаженствовал, вдыхая аромат розового куста и радуясь первым порывам свежего ветра.
        - Вы не скучаете?  - Ольга Андреевна принесла ему аперитив.
        - Вовсе нет,  - сказал Санчес, взял предложенный ему стакан с анисовой водкой «Узо» пополам с водой и поблагодарил.  - Любопытный напиток.
        - Подарили наши югославские друзья.
        Санчес улыбнулся.
        - Вы обратили внимание на эту статуэтку «Месть неверной жене»,  - продолжала болтать гусыня,  - или «Месть изменившей жене»?
        - А как же,  - произнес Санчес и подумал: «Во, все не угомонится. Все так и тянет говорить о высоком».
        Вслух он сказал:
        - Знаете, как в Югославии,  - он отпил глоток «Узо»,  - вернее, как… боснийские цыгане наказывают за измену?
        Санчес ослепительно улыбался. Гусыня отрицательно покачала головой; этот тихий человек нравился ей все больше и больше.
        Санчес, не меняясь в лице, проговорил:
        - Они разрезают изменнику горло и вставляют в рану цветок.
        Теперь гусыня смотрела на него в замешательстве. Она хлопала глазами, решив, что ослышалась. Или чего-то не поняла. Отправляясь на кухню за очередным блюдом, она убеждала себя, что это было все, что угодно, кроме того, что она слышала на самом деле.
        Фактор внезапности. Санчес все про это знал.
        Через пятнадцать минут он спустится в подвальное помещение и убьет охранника, наблюдающего за мониторами. Затем поднимется наверх и возьмет свою трость. Двое других охранников находятся сейчас на виду: детина с газонокосилкой прекратил стричь траву и присоединился к своему товарищу - они сидели у ворот и развлекались игрой, когда надо было выбрасывать на руках «ножницы», «камень» или «бумагу». Отличные парни. Тихий, чуть сгорбленный старикашка тоже присоединится к их игре. Тому, что справа, вскроет брюхо лезвием, упрятанным в трости, первому - Санчес сразу же узнал в нем более быстрого парня. И пока его товарищ будет в недоумении хлопать глазами, не понимая, что произошло, и лишь потом его рука потянется к оружию в подплечной кобуре, Санчес успеет разобраться и с ним. Он всегда умел использовать фактор внезапности.
        - Сделайте погромче музыку,  - попросил Санчес у гусыни.  - Обожаю старые песни.
        Да, через пятнадцать минут ему придется объявить свой праздник, несколько удивив разболтавшуюся гусыню. Да что там гусыню - его сладкая девочка будет не меньше поражена. Но ведь пока все еще хорошо. Еще несколько минут…
        А потом… Санчес позвонит старому лису и даст послушать щебетание его женщин. Затем прихватит их и детишек и быстренько направится в Москву. Все на той же самой служебной машине И, очень сильна надежда, все с тем же шофером.
        «Да,  - подумал Санчес,  - надо не забыть испросить у старого лиса код от сейфового замка. Наличность - это всё приятные мелочи. Но там имеются ключики от гораздо более сказочных дверок - от сейфов, находящихся далеко-далеко, в чудесной и сытой альпийской стране, расположенной на пути к моей далекой Родине. Месть местью, но о деле нельзя забывать. Никогда не следует».
        Через пятнадцать минут он извинится перед обществом, встанет из-за стола и спустится в подвальное помещение.
        И все закружится, завертится.
        Санчес с благодушной улыбкой взирал на окружающих. Его разбирал смех.
        Лидия Максимовна постепенно собирала свои вещи. Она не хотела делать этого сразу. Она не хотела, не могла примириться с мыслью, что целая часть ее жизни, которой были последние восемь лет работы в «Континенте», заканчивается.
        Лидия Максимовна никогда не боялась сокращения. Уж кто-кто, только не она. И вот теперь бумага с уведомлением уже две недели лежала в ее столе. Она дорабатывала последние дни. Что оставалось делать - это назвали сокращением. Все, кого Петр Виноградов не счел лично преданным ему (на ее взгляд - все, кто лично не лизал ему зад), попали под сокращение. Хочешь не хочешь, но это так, а все остальное - лишь попытка соблюсти внешние приличия.
        Вика уходит. И это тоже факт. С ней действительно нелады, она так и не оправилась от аварии. Стала нелюдимой, совсем перестала смеяться, окружила себя какими-то непонятными и неприятными людьми. Окружила - или позволила себя окружить, что одно и то же, если человек не хочет принять чьей-либо помощи, чьей-либо протянутой руки.
        «Боже мой,  - думала Лидия Максимовна,  - она ведь даже отправила в какой-то санаторий близнецов, уже как месяц… А раньше не проходило и нескольких часов, чтобы Вика не позвонила, справившись, как там у деток дела. И минимум два-три раза в неделю малышей привозили к ней сюда, на работу».
        Вика уходит. Сначала по «Континенту» поползли различные слухи, но теперь, кажется, уже ни для кого не секрет, чем будет сегодняшнее открытое собрание, сегодняшняя пресс-конференция. От всего этого становилось грустно, очень грустно.
        Лидия Максимовна открыла ящик стола - фотография лежала там. Лидия Максимовна была одиноким человеком, и эта фотография, сделанная больше года назад, стояла у нее на столе в золоченой рамке: Лидия Максимовна в центре с двумя розовощекими младенцами на руках, по правую руку Алексей Игоревич, по левую - Вика. Счастливая семья, в радостном тепле которой грелась и Лидия Максимовна. Она невесело усмехнулась: в каком-то смысле она стала крестной матерью их брака, и вот теперь все заканчивается так… Угли.
        Лидия Максимовна окинула взглядом свое рабочее место и только сейчас поняла, как же всего этого ей будет не хватать. Ведь это пространство, рабочее пространство, и было ее домом в последнее время. Она вдруг почувствовала, что на глазах вот-вот выступят слезы, и сдержала себя. Еще не хватало сидеть здесь и реветь. Потом, позже. Теперь у нее будет время поплакать.
        И когда зазвонил телефон, Лидия Максимовна чуть подождала, пока полностью овладеет собой, а потом взяла трубку и произнесла окрепшим, привычно-профессиональным голосом:
        - Добрый день. Компания «Континент», слушаю…
        Она подумала, что в ее жизнь пришла осень, последняя осень, как в известной песне, за которой лишь непроглядная мгла вечной зимы.
        - Лидия Максимовна?  - прозвучало в телефонной трубке.  - Спуститесь вниз.
        Лидия Максимовна вздрогнула. Она услышала что-то странное, что-то… забытое.
        - Вика?  - произнесла она.
        Это была Вика. Два часа назад она отъехала куда-то со своими телохранителями, и вот-вот должна начаться эта пресс-конференция. Петр Виноградов нервничает, уже раз десять спрашивал ее…
        - Спуститесь, пожалуйста, вниз и захватите пару бланков приказов. Вы мне очень нужны.
        Это была Вика. И… что-то происходило с ее голосом.
        Евгений Петрович Родионов почти не изменился в лице, когда закончил телефонный разговор и повесил трубку. Он отошел от массивного, мореного дуба, стола и остановился посреди своего просторного рабочего кабинета. Сделал пару глубоких вдохов - дыхательные упражнения… Вернулся к одноногому столику-подставке из того же дуба с графином и четырьмя хрустальными стаканами. Бросил в стакан растворимую таблетку витамина С, налил воды. Таблетка начала активно пениться, шипеть, окрашивая воду во все более насыщенный оранжевый цвет. С каким-то странным ощущением Евгений Петрович подумал, что даже эти хрустальные стаканы имеют свой инвентарный номер.
        Первыми чувствами после прошедшего ошеломления были страх и паника, неверие в реальность происходящего, но потом Евгений Петрович взял себя в руки. Он попытался отделить разрывающую его сердце личностную компоненту и посмотреть на оставшееся более холодным взглядом. И понял, что это дается ему с огромным трудом.
        Сегодня с утра Евгений Петрович, как обычно, пребывал в великолепном расположении духа. Быть может, сегодня с этим обстояло даже чуть получше, чем обычно. Он ждал доклада с этой пресс-конференции, ждал доклада о том, что все, невзирая на эту суету последних дней, прошло удачно. Партия заканчивалась. Сложная, потребовавшая неординарных ходов и порой очень непросто давшихся решений. Но партия заканчивалась.
        Сейчас, глядя на растворяющуюся в стакане воды таблетку, Евгений Петрович думал о том, что кривая его удачи резко пошла вниз. Не просто резко - она обрушилась. Его взяли за горло, потому что произошло то, что не могло произойти. Санчес должен был попытаться нанести свой удар после всего, что случилось, тут или - или… Но ведь это он, Санчес, а не Евгений Петрович был обложен, затравлен, изолирован и превращен в беглеца, чье время на исходе. Ему так докладывали, да по-другому и быть не могло - Санчес, уцелевший после бойни киллер, изгой, на которого охотятся все; у него не оставалось на руках ни одного козыря, он должен был упасть на дно, залечь в берлогу, переждать, пока все успокоится. Превратиться в пыль и не рыпаться.
        Оказывается, оставался козырь. Разум Евгения Петровича отказывался в это верить, несмотря на то что его сердце все еще прожигал смертельно перепуганный голос жены. Не просто смертельно перепуганный; казалось, что этот голос принадлежит человеку, который вот-вот лишится рассудка:
        - Женя!.. Этот страшный человек! Он убил всех. Понимаешь, он убил здесь всех! Что ему надо, Женечка? Не позволяй ему убивать нас… Не позволяй!
        Потом в трубке послышался приветливый голос Санчеса:
        - Ну все, все… Ольга Андреевна, как всегда, сгущает краски. Мне, правда, пришлось нейтрализовать троих охранников, но мы могли бы на этом остановиться, как считаете?
        - Оставь их,  - попросил Евгений Петрович,  - они здесь ни при чем.
        - Кто знает, кто знает… Хотя, честно говоря, я и не собирался причинить им вред. Не стоит, а?
        Именно в этот момент Евгению Петровичу удалось взять себя в руки.
        «Оленька, бедная ты моя…» - промелькнуло в голове.
        И он сказал холодным и жестким тоном, негромко:
        - Если хоть волос упадет с их голов, я размажу тебя, сотру, ты понял меня, сынок? Я спущу на тебя всех, достану из-под земли и сотру! Обещаю. И не забывай - я знаю, где найти твоего отца.
        - Это все?  - поинтересовался Санчес; чуть подождал.  - Наверное, нам уже не надо играть друг с другом,  - произнес он рассудительно.  - Мне кажется, для игр уже немножко поздновато.
        Повисла непродолжительная пауза. Евгений Петрович крепко сжимал телефонную трубку, которая стала липкой от пота. На лбу тоже выступили капельки пота. Холодного.
        - Где моя дочь?  - спросил Родионов.
        - Жива,  - быстро ответил Санчес. Что-то странное прозвучало в его голосе, Родионов этого не понял.  - И все будут живы, если мы теперь проявим разумность.  - Голос Санчеса зазвучал с прежней пугающей беззаботностью:  - Ведь мы на то и мужчины, чтобы контролировать свои неудачные мысли, я же прав? Ну не удалось один раз, но всегда человеку можно дать последнюю попытку. Как?
        - Что ты хочешь?  - спросил Родионов.
        - Хороший вопрос,  - сказал Санчес.  - Если вы мне сможете на него правильно ответить, то все еще будет хорошо.
        - Не надо мне угрожать, сынок.  - Голос Родионова теперь звучал спокойно.  - Тебе нужен твой фонд? Или моя жизнь? Ты сам мне скажи цену, сынок, я заплачу, если это окажется в моих силах. Но не надо мне угрожать.
        «Эх ты, старый лис,  - усмехнулся Санчес,  - а ведь когда-то я так верил твоим песням».
        - Я не угрожаю,  - заверил он. Прежняя веселая беззаботность.  - У меня нет на это времени. Я просто собираюсь дать вам инструкции. И если вы их выполните, уже ничего не путая, то очень скоро сможете обнять жену и дочь. Вы готовы?
        - Я не понимаю, о чем ты. Но я слушаю тебя.
        И Санчес дал ему эти инструкции. Конечно, его интересовали деньги, «его фонд» - и это тоже, но все остальное было странным, очень странным. Вернее - было ничем. Евгений Петрович Родионов должен был присутствовать на этой пресс-конференции. Лично. И ничего не происходит. Санчес нигде не появлялся. Никаких звонков - полная тишина. И если этот их разговор прослушивается (Евгений Петрович знал, что нет), то это тоже должно быть отрегулировано. На пресс-конференции Санчес вернет ему жену и дочь.
        «Он что, сошел с ума?» - мелькнуло в голове у Евгения Петровича.
        - Я даже верну детей,  - продолжал Санчес,  - хлопотно с ними. А ведь мог бы разыграть эту карту, а? Ведь им может не очень понравиться их мама? Ну, вы-то знаете, как с ними, с малышами,  - не угодишь…
        Все же пару распоряжений по телефону Евгению Петровичу придется сделать, но… распоряжений обычных, не нарушающих хода вещей.
        Он дал ему все инструкции и уже в самом конце разговора неожиданно спросил:
        - Евгений Петрович, теперь уже не важно, но все-таки. Вы знаете, я тут в вашем доме увидел изображение бога Сатурна и вот подумал… Как такое могло случиться?  - Короткая пауза.  - С нами?
        Впервые его голос звучал не угрожающе и не беззаботно. Это был просто вопрос, заданный человеком, понимающим, что бесполезно говорить о прошлом. И уж тем более о прошлом сожалеть. Но вопрос был задан. С еле уловимым оттенком горечи. Если Санчес был способен испытывать горечь. Евгений Петрович помедлил. Он мог сказать очень много или ничего, но ведь теперь действительно немножечко поздновато для игр. И он произнес голосом, в котором не было ни испуга, ни попыток оправдаться,  - это была спокойная, может, чуть печальная констатация факта:
        - Вы вышли из-под контроля, сынок. Это все, что я могу сказать.
        Санчес какое-то время обдумывал услышанное.
        - Думаю, что нет,  - негромко произнес он.  - Думаю, вопрос в другом.
        И повесил трубку.
        Евгений Петрович Родионов выполнил все, что потребовал от него Санчес. Он сделал все звонки и, отдавая распоряжение водителю быть готовым выехать в головной офис компании «Континент», еще раз подумал о том, что во всех этих требованиях нет ничего экстраординарного. Кроме того, что Санчес попытается забрать свои деньги. Но ведь он мог содрать с него три шкуры…
        Санчес попытается нейтрализовать «Вику»? Глупо, ему это ничего не дает. Раскрыть «Вику», сыграв детьми?.. Тоже бред - в его положении, а тем более сегодняшнем положении, не принято появляться в публичных местах и делать какие-либо общественно значимые заявления. Он не камикадзе. Санчес действует не в одиночку? Очень маловероятно, и… все это не сходится. Рассчитывать на какой-либо общественно значимый резонанс в положении Санчеса - еще больший бред, чем все остальное. Он это знает не хуже других. Тогда зачем весь этот балаган с присутствием Родионова на пресс-конференции? Санчес всегда был слишком прагматичным, и вряд ли личная месть окажется для него важнее рациональных соображений.
        Жесточайший цейтнот.
        Но ведь он мог содрать три шкуры… Быть может, он это и делает?
        - Что он задумал?  - негромко произнес Родионов.  - Что он задумал?
        Евгений Петрович Родионов понял, что не знает ответа на этот вопрос.
        Она ждала. Мерила шагами свой пустынный кабинет и ждала. До пресс-конференции оставалось чуть больше двух часов. Виноградов обеспокоен - он уже знает, что Андрей, старый добрый Викин друг, вернулся из заграничной командировки до срока и вроде бы тоже собирается присутствовать на пресс-конференции. Звонил из Шереметьево. Неприятная новость. Но это все мелочи. К подобным неприятным мелочам уже давно привыкли. Их слишком много, но все должно сегодня закончиться. Так или иначе - закончиться.
        Детей привезут перед самым началом собрания. Таков сценарий. Значит, у нее будет всего несколько минут.
        Она снова посмотрела на часы - время тянулось мучительно медленно. Сейчас она думала лишь о том, что выдержала, выдержала в течение всего этого времени, и теперь силы не должны оставить ее в самую ответственную минуту.
        В дверь негромко постучали.
        - Да-да,  - откликнулась она.
        - Вика,  - в проеме двери появилась огромная бритая голова Болека,  - надо ехать.
        - Куда?
        - Надо ехать,  - настойчиво повторил он, и тут же мясистые губы растянулись в вежливой улыбке,  - вас ждут внизу.
        - Я не понимаю… Но хорошо, сейчас спускаюсь.
        «Скоро все закончится,  - еще раз сказала себе она.  - Выдерживала все это время, так что теперь - спокойно».
        Она взяла свою сумочку и вышла в приемную. Проходя мимо Лидии Максимовны, она даже не удосужила ее взглядом. Оба телохранителя, Болек с Лелеком, ожидали ее в холле. И еще у вертящейся крестовины дверей она обнаружила Гринева в сопровождении какого-то незнакомого ей человека. Гринев увидел ее, улыбнулся. Она опустила взгляд, сердце тревожно застучало.
        - Вот,  - произнес Болек, приветствуя Гринева,  - передаем с рук на руки. Нашу драгоценность.
        - Очень остроумно,  - сказал Гринев.  - Ждите нас здесь, скоро вернемся.
        - А куда вы?
        - Недалеко.
        - Нет, серьезно.
        - Тебе-то что?  - раздраженно сказал Гринев.
        - Ничего,  - невозмутимо произнес Болек.  - Просто через два часа начнется мероприятие. Вдруг забудешь…
        - Не волнуйся, не забуду.
        Был звонок от Папы. Неожиданно. Как всегда, что-то вспомнили в последнюю минуту. Гринев сам не очень понимал, почему именно он, а не эта парочка телохранителей, должен сопровождать «нашу девочку» на эту непонятную встречу.
        - Ждите нас здесь,  - повторил Гринев,  - вернемся в течение часа.
        Этот диалог она выслушала молча. Словно ее не существовало. Словно она была функциональный робот, живая кукла.
        «Конечно,  - подумала она,  - шлюшка используется для определенной функции, для справления естественной физиологической потребности. Вкл./выкл. Сейчас мои функции просто несколько видоизменены. Вкл./выкл.».
        - Ну, если вы все решили, надеюсь, мы можем идти?  - спросила она.
        Гринев посмотрел на нее так, как будто только что обнаружил ее присутствие.
        - Что, удивлены, что я тоже разговариваю?  - сказала она сухо и двинулась вниз к автомобильной стоянке.
        - Чего это она?  - удивился Гринев.
        - Не знаю.  - Болек развел в стороны огромные кисти рук.  - Бабы… Нервничает. С утра такая.
        - Я ей понервничаю,  - чуть слышно проговорил Гринев,  - сучка…
        Болек посмотрел по сторонам - к счастью, никого поблизости не оказалось.
        - Все немного нервничают,  - произнес он.  - Это нормально. И все будет нормально.  - Потом с пониманием добавил:  - А сучка она редкостная. Хотя вдуть ей после всего не помешает.
        Лелек слушал их молча. Его лицо напоминало застывшую каменную маску.
        На углу, рядом с выездом с автомобильной стоянки, через дорогу, находилось небольшое кафе. Летом в тень высоких лип, насыщавших здесь, в центре Москвы, воздух свежестью, выносили столики. Она знала, что некоторые сотрудники, особенно из числа молодежи, не прочь задержаться в этом уютном кафе за кружкой пива или чашкой кофе. Крохотный пятачок, отделяющий ажурную решетку ограды «Континента» от территории кафе, и облюбовал себе тот самый нищий. Место действительно удачное - так сказать, пересечение путей; с другой стороны, он там никому не мешал. Мимо нищего («Александр»,  - подумала она) проходили те, кто шел в кафе, мимо нищего проходили те, кто спешил в метро, и даже те, кто направлялся к автомобильной стоянке, ибо если вы припарковались рядом с выездом, то этот путь был короче. Она обнаружила еще одно неоспоримое достоинство этого пятачка - он мог быть идеальным пунктом наблюдения за «Континентом». Чушь, вовсе не за абстрактным «Континентом». Этот пятачок мог быть идеальным пунктом наблюдения за… ней. И еще за несколькими людьми.
        Сейчас место, облюбованное нищим, пустовало, но она уже увидела кое-что и заставила себя никак на это не прореагировать. Усаживаясь на заднем сиденье черного лимузина «Ауди А-8», она вновь посмотрела на часы - до пресс-конференции оставалось теперь час и пятьдесят пять минут. Таков был сценарий. Примерно через этот отрезок времени все и решится. Это было ее дополнением в сценарий.
        Автомобиль плавно двинулся с места. За рулем находился незнакомый ей спутник Гринева. Сам Гринев устроился на сиденье рядом с водителем.
        Она прильнула к окошку, слушая, как учащенно бьется ее сердце. «Ауди» быстро миновал открытое кафе, пятачок, облюбованный нищим.
        Александра - по-гречески «Защитница слабых».
        Ваше второе имя.
        Она не знала, что это значит.
        Возможно, она обманывала себя, но… она больше никому не верила. Все это время она жила бок о бок со страхом, липким, словно кисель, и вездесущим, словно ее отражение. Ежечасно, ежесекундно, но…
        Если в этом мире осталось место для надежды, она постарается…
        Что? Что постарается?
        На том самом, облюбованном нищем, пятачке между прутиками решетки ограждения был оставлен крохотный и трогательный букетик незабудок.
        Маленький посланец… чего?
        «Ауди» оставил позади здание «Континента», но свернул не по привычному маршруту к Садовому кольцу, а в узкий проулок, через который можно было выбраться к кольцу бульваров.
        Через несколько минут начались события, не предусмотренные ни одним известным ей сценарием.
        Второй вице-президент группы «Континент», фактически уже исполняющий обязанности президента, Петр Виноградов в своем кабинете просматривал список лиц, которые должны присутствовать на предстоящем мероприятии. Приглашены все ведущие сотрудники компании и все главные акционеры - что ж, все верно, ведь собрание открытое. Приглашена пресса - это дело тоже понятное, на то и пресс-конференция. Будут присутствовать важный государственный чиновник из антимонопольного комитета и еще один высокий государственный чиновник - все верно, пора выходить на более широкий оперативный простор. Петра Виноградова всегда интересовал выход в большую политику - чем черт не шутит… Палец Петра двигался вниз по списку фамилий. Королева сегодняшнего бала, наша «Вика», выучила свою речь наизусть. Мимика, жесты, слезки, благодарственное слово и слово прощания… И венец программы - дети, которые все это время были как бородавка на носу, как конфуз застенчивого неумехи, которому в торжественный момент мешают собственные руки. И все вроде бы хорошо, да вот руки мешают. Но куда их деть - не отрубить же. Так и с этими детьми - куда
их деть?.. Сначала Виноградова очень беспокоил этот момент - он мог стать той самой критической каплей, которая перевесит чашу вопросов. Но… есть старый добрый принцип, известный любому изворотливому парню - а Петр Виноградов был очень изворотливым парнем: если вас ловят за руку, ничего не отрицать. Со всем соглашаться и выдавать полуправду. Полуправду, которую не отличишь от правды. А что дети - с этим нет проблем, никто их не прячет. Это, конечно, была недурственная идея - провести пресс-конференцию в день рождения малюток. «Вика» - королева бала - уже наполучала с утра подарков от сердобольных сотрудников «Континента». Хлеба и зрелищ. Будут вам зрелища. Счастливая мать - и, кстати, очень обеспеченная женщина - посвятит дальнейшую жизнь воспитанию собственных малышей. Прямо сказка со счастливым концом.
        Оп… Палец Виноградова остановился против фамилии «Ковалев». Это еще что за хренотень? Депутат Госдумы. Ну да, на предстоящем мероприятии будет присутствовать парочка депутатов.
        - А этого-то кто пригласил?  - проворчал Петр.  - Ну да черт с ним. Нам скрывать нечего…
        Ковалев являлся каким-то давнишним знакомым Андрея; человек явно бесполезный, ничем толковым посодействовать не смог. Так, труха, тени несостоявшихся побед.
        Палец двинулся вниз по списку. Эти дурацкие ощущения тревоги, терзавшие Виноградова в последнее время, сегодня отпустили его. Что говорить - все были на взводе. И эта… Королева бала, тварь, порой выкидывала такие коленца!.. Девочка из Батайска… Но справилась все же, хоть и попила крови. Ладно… Все были на взводе. Но сегодня - все. Сегодня он откупорит самую дорогую бутылочку шампанского «Дом Периньон». Через пару часов все это заканчивается.
        Черный лимузин «Ауди А-8» свернул в узкий проулок, с одной стороны которого находился высокий строительный забор - шикарные офисы в центре Москвы росли как грибы после дождя,  - а с другой стороны - глухая стена здания.
        - Куда мы едем?  - спросила она.
        - Вперед,  - ответил Гринев.
        Тема оказалась исчерпанной.
        Она, как ей и было предложено, посмотрела вперед, через лобовое стекло, и вдруг какое-то странное, похожее на дежа-вю чувство посетило ее, кольнуло мгновенной холодной иголочкой. Словно она уже ехала в автомобиле в этом узком, лишенном света проулке, уже пережила это похожее на движение в туннеле путешествие и все, что произойдет дальше, ей хорошо известно.
        …Это было много лет назад, почему-то она помнила привязанный к дереву гамак, причем только его половину, крепившуюся к стволу, изогнутый полированный стул со щербинкой, на котором восседал ее дедушка, и странного человека, который обычно беседовал с дедушкой и жил где-то неподалеку. Как в любом воспоминании детства, в этом было много солнца, но и имелась своя темная трещина - глаза этого человека. Он вроде бы работал раньше таксистом, но потом что-то случилось, он купил телескоп и еженощно прощупывал бездну над своей головой. Про него говорили, что он был алкоголиком. Дедушка жаловался, что тот не давал ему по ночам спать, заставляя смотреть на Луну или Юпитер. Человек этот утверждал, что видит магнитные линии, пронизывающие весь мир. Он утверждал, что людей не существует, так же как и привычной реальности,  - все это лишь модификации магнитных линий. Он говорил, что иногда стены реальности истончаются, и ты слышишь шелест крыльев тайного мира, находящегося рядом. Эту странную магнитно-линейную космогонию он иллюстрировал примером китов, которые, подчиняясь своей природе и не насилуя ее, движутся
вдоль магнитных линий, и, когда те пересекаются с материками, киты просто выбрасываются на берег. Наверное, этот человек действительно был алкоголиком, и она боялась темноты его глаз, но совсем недавно в теленовостях она случайно услышала, что какая-то австралийка выдвинула подобную теорию - относительно китов и магнитных линий. Эта дама была почтенным ученым, удостоенным многих степеней и почетных званий, а тот бывший таксист с телескопом скорее всего транслировал свои алкогольно-горячечные видения, и она даже не знала, жив ли он сейчас.
        Но этот человек однажды рассказал ей про ТВОЕ ВРЕМЯ. Она помнила его рот, тревожно складывающиеся губы, красную кожу лица и темные молнии, спящие в глубине его прозрачных глаз. И она помнила, как он говорил ей; она не помнила почему, но именно после этого разговора она перестала его бояться.
        Он говорил, что иногда в жизни происходят странные вещи, похожие на ряд ничего не значащих случайностей. Чаще всего так и бывает. Но иногда вещи складываются в линию и все, что ты планировал, все твои представления о том, как что-то должно происходить, все, что ты знал,  - все может измениться. И на мгновение показать тебе чудесные возможности. Показать подлинную природу вещей и как все может сложиться, если не применять насилия над этой природой. Ты можешь не узнать этого мига и пройти мимо, такое и происходит с большинством людей. Они борются с тенями своих собственных поступков. Но если ты узнаешь его, то это и будет ТВОЕ ВРЕМЯ. И, узнав его раз, ты его никогда не забудешь. Оно уже навсегда останется с тобой. Вот тогда ты и услышишь шелест крыльев тайного мира за несуществующими стенами реальности, тогда ты и научишься давать вещам развиваться, не производя над ними насилия и не ощущая их насилия над собой. ТВОЕ ВРЕМЯ - оно придет лишь раз и либо уйдет неузнанным (и останется лишь разводить руками про Лошадь Удачи, колесо Фортуны и вздыхать по нереализованным возможностям), либо навсегда
останется с тобой.
        - А его можно увидеть?  - спросила она, не очень понимая, о чем идет речь, и, скорее всего, зачарованная необычностью истории.
        - Его можно увидеть. Оно сияет внутри, как тысяча Солнц. Только ты увидишь его не холодом ума, а жаром сердца. Не этими глазками, смотрящими по сторонам, а теми, что смотрят внутрь.
        Она хотела возразить, что нет у нее никаких глазок, смотрящих внутрь, но спорить не решилась.
        - А его можно потерять?  - внезапно спросила она.
        Он посмотрел на нее взглядом, которого она так боялась, губы сложились капризно.
        - Можно,  - подтвердил он.  - Его можно забыть.
        Такая история про ТВОЕ ВРЕМЯ. Короткий миг, когда магические тотемы оживают.
        И что-то меняют в законах Жизни.
        И что-то меняют в законах Смерти.
        Это воспоминание уместилось всего лишь в одно мгновение, которое она словно уже пережила, и когда в конце этого растянувшегося мгновения перед лобовым стеклом появилась человеческая фигура, раскинувшая руки от удара, и удаляющееся лицо с застывшим выражением скорее не испуга, а озадаченности, она поняла, что ожидала этого. Так или иначе - ожидала. Она узнала этого человека и знала, что произойдет дальше.
        Гринев только-только собирался закурить и мял пальцами сигарету. Тяжелый лимузин свернул в узкий проулок и еще не успел набрать скорость. Человеческая фигура вынырнула из-за угла здания совершенно неожиданно. Этот безумный растерянный тип практически сам бросился под колеса.
        - Е… твою!..  - вскрикнул водитель.
        Гринев оторвал взгляд от сигареты в тот момент, когда послышался удар. Он увидел перекошенное лицо и вскинутые руки и успел подумать: «Бл…дь, сбили кого-то…»
        Водитель немедленно нажал на тормоза, шины прошуршали по асфальту, заглатывая тормозной путь, автомобиль встал как вкопанный. Но столкновение уже произошло. Они сбили кого-то. Какого-то урода, бросившегося под колеса!
        - Сука,  - нервно процедил водитель,  - убью гада!
        - Бомжа сбили,  - без всякого выражения произнес Гринев.  - Нет, цепанули только, вон встает…
        Водитель уже открыл дверцу и решительно покинул автомобиль. Он, видимо, действительно решил привести в исполнение свою угрозу.
        Это был нищий, тот самый «ее» нищий, «работавший» у «Континента». Он сказал, что его зовут Александром. Трогательный букетик незабудок. Она сидела молча, вжавшись в спинку кожаного сиденья словно в оцепенении, ее зрачки расширились и стали какими-то непривычно темными.
        Гринев видел, что бомж поднялся, зло озираясь.
        - Твари!  - заорал бомж истерично.  - Люди же вокруг!
        А дальше он совершил совсем уж непростительную вещь. Схватил с асфальта какую-то доску, всю в пыльной извести - мусор с соседней стройки, и со всего размаху яростно ударил по отливающему идеальной глянцевой чистотой капоту «ауди».
        - Чего?  - Гринев не поверил своим глазам.  - Пи… дец психу!
        Увидев приближающегося водителя, бомж сделал шаг назад и выставил перед собой палку, которой только что колотил по машине. Это выглядело комичным. Водитель без труда выбил у него это нелепое оружие, ухватил его плашмя пятерней за грудки и занес руку. Но нищему удалось совершить какое-то неуклюжее движение, увернуться и выйти из-под удара. И он даже легко ударил водителя. Не совсем попал, а только саданул касательно наотмашь. Водитель явно не ожидал от него подобной прыти.
        - Сидеть!  - бросил ей Гринев и раскрыл дверцу.
        В этот же момент водитель оторопело произнес:
        - Ах ты паскуда… Я ж тебя зарою!
        Водитель, в прошлом неплохой боксер, рефлекторно принял боевую стойку. Чуть присел, словно собирался бросить корпус влево, ушел по дуге в другую сторону; нищий оказался открыт, и водитель нанес ему моментальный сокрушительный удар по левой стороне лица. Только… этого не произошло. Его кулаки пробили пустоту.
        Водитель в изумлении уставился на своего неожиданного противника - это что за, мать твою, такое…
        Хлопнула дверца - к ним решил присоединиться Гринев. Водитель еще мгновение пристально смотрел на нищего. На его лице не было ожидаемой бледности, отпечатка испуга; напротив, водителю показалось, что он увидел проблеск какой-то усмешки. И глаза… Это уже не были глаза психопата, неуравновешенного бомжа, в отчаянии лупившего палкой по машине, в них появилось что-то оценивающее и совершенно холодное.
        Водитель успел осознать это, но уже, словно бык, двинулся на своего противника. Он сделал этот роковой шаг вперед, сопоставив то, что только что увидел, с карнавальным обличьем нищего, и к нему пришло понимание. Запоздалое понимание. Он и Гринев вышли из машины, их выманили из машины, все произошло очень быстро, и теперь им осталось лишь плыть по течению.
        Водитель еще совершал свою атаку, когда все изменилось. Нищий выгнулся и с какой-то дикой грацией совершил нечто, напоминающее балетное па. Поразительной точности моментальный удар пробил солнечное сплетение водителя, мгновенно отключившиеся легкие наполнили его хриплой пустотой, а сердце словно замерло в груди и никак не хотело продолжать свою работу. Водитель перегнулся пополам, и следующий удар увлек его в сторону здания; его голова встретилась с глухой каменной стеной… и наступила темнота.
        Сзади к «ауди» вплотную подкатил джип.
        - Так-так,  - с интересом произнес Гринев, быстро оглядевшись по сторонам. Из подплечной кобуры, надетой на белую рубашку, он извлек пистолет «ТТ» и уже успел передернуть затвор, досылая патрон из обоймы.
        Она все еще сидела бледная и боялась шелохнуться, когда в руке нищего, словно в руке фокусника, что-то сверкнуло (не точно ли так в этой руке появился букет незабудок? Правда, тогда к летнему, идеально чистому свитеру этого парня была приколота карточка «Пресса»). Потом что-то промелькнуло в воздухе, Гринев, вскрикнув, дернул рукой и выронил оружие. Его белая рубашка начала пропитываться кровью, он в изумлении смотрел на вспоротую рану и горячее лезвие без рукоятки, вошедшее наполовину в его руку.
        Пистолет лежал на асфальте у его левой ноги. Гринев посмотрел на оружие, подумав о том, что он мог бы сейчас его очень быстро поднять. И… увидел в руке нищего вторую метательную пластину. Но, может, даже не это зрелище, а голос, совершенно ледяной тон, остановил его.
        - Я буду быстрее,  - произнес нищий,  - не дергайся, если хочешь жить.
        Гринев подумал, что он хочет жить. Этого лаконичного сообщения ему хватило. И все закончилось.
        Второй джип перекрыл проулок спереди. Люди, появившиеся из него, действовали очень быстро. Раненый Гринев и поверженный водитель, который так и не пришел в себя, были доставлены в этот второй джип. Он немедленно развернулся, словно это была «скорая помощь», и через секунду скрылся за поворотом дороги.
        Нищий направился к «ауди». Она вся вжалась в сиденье. Из черного джипа, стоящего сзади, вышел еще один человек. Она узнала его. Ей показалось, что сердце сейчас выскочит из груди.
        ТВОЕ ВРЕМЯ.
        Нищий открыл ее дверцу, наклонился и негромко позвал:
        - Вика… Я знаю, что вы - Вика.
        Она вздрогнула. Густая, осязаемая тишина опеленала ее подобно кокону-куколке, и внутри этого кокона существовал лишь один звук - все более учащающиеся удары ее сердца.
        Еще одно ваше имя.
        Панцирь, единственное надежное убежище для маленького беззащитного существа:
        маска из трепещущих простыней
        кокон
        смерть.
        Ее ресницы задрожали, но нищий, словно предвосхищая все ее попытки что-то сказать, повторил:
        - Я знаю, что вы - Вика, а не двойник. И либо вам нужна помощь, либо на вас с десяток предумышленных убийств.
        Она все еще смотрела на него, хотя уже знала, кто этот человек. Дверца с другой стороны открылась. Лютый сел рядом с ней, и она успела подумать: «Я же не просила никакой помощи. Мне надо только забрать детей!» И еще: «Если я могу вам верить, то где же вы были все это время?!»
        Но ничего подобного она говорить не стала. Климпс. Это оказалось последней каплей, она не могла больше сдерживаться, и слезы вырвались из ее глаз. Она лишь произнесла:
        - Володя, у них мои дети! Зачем вы… ведь оставалось всего два часа… Я должна забрать их!  - И она разрыдалась.
        На одно мгновение какой-то темный могильный холодок наполнил салон автомобиля. Лютый бросил взгляд на Стилета, его щека дернулась, и на лице отразилось жуткое понимание того, что происходит.
        - Мне нужно только забрать моих детей! Их сейчас привезут. Мне больше ничего не надо!
        «Боже ты мой,  - ошеломленно подумал Лютый,  - как же она вытерпела все это время?..»
        - Бедная ты моя.  - Он мягко обнял Вику и прижал ее к себе. И почувствовал, что она дрожит.  - Теперь все будет хорошо,  - проговорил Лютый негромко.
        - Нет же!  - Она вырвалась.  - У них мои дети! Их должны привезти на пресс-конференцию. Всего через два часа! Понимаешь?!
        «Надеюсь, что все будет хорошо,  - подумал Лютый. А потом пришла другая мысль:  - Ведь она все это время… Она… не верила никому из-за своих детей».
        Лютый попытался очень деликатно подобрать слова.
        - Все будет хорошо,  - произнес он с мягкой настойчивостью.  - С нами связались… Это странно, быть может, ты сможешь что-то объяснить. Вика,  - Лютый коснулся ее руки,  - сейчас нам передадут твоих малышей. С ними все в порядке.
        - Что?!!
        - Через десять минут,  - сказал Лютый,  - ты увидишь своих детей.
        Санчес стоял на пустыре при въезде в Измайловский лесопарк - углубляться дальше в Москву было опасно. Сейчас он снова вспомнил пословицу, бывшую в ходу на его далекой Родине: «Месть - это то самое блюдо, которое лучше всего подавать холодным».
        Санчесу очень хотелось посмотреть на выражение их лиц, когда вот так вот все обломается. Внезапно, в самый последний момент. И на старого лиса, и на этих умников, для которых все рухнет в одночасье. И Санчес обязательно должен при этом присутствовать.
        Он мог бы убить старого лиса, он мог бы сделать это без особого труда, а потом разобраться с каждым из них в отдельности, но к чему?.. Нет, он окажется свидетелем их поражения, крушения всей этой лавочки. Что гораздо тоньше, что принесет ему подлинное удовлетворение.
        Он разрушит Логово.
        Они украли его шедевр - что ж, Санчесу есть чем ответить.
        И потом, во всем этом имеется практический смысл: он заберет свои деньги, и ищи-свищи! Вольный ветер. Физическое устранение старого лиса не дало бы Санчесу насладиться ни плодами своей победы, ни собственными деньгами. Появился бы новый шеф, новый Папа, и они бы достали Санчеса. Рано или поздно. Теперь же он просто накроет лавочку, разрушит Логово, сделает это чужими руками. Мы еще покружимся в маскараде. Да Санчес сейчас просто взорвет бомбу - одни только заголовки в газетах: «В бедствиях семьи вице-президента замешана крупнейшая спецслужба России»… Или в духе Джойса: «Портрет секретного управления в играх с двойниками». Или: «Эхо свадебного взрыва»…
        Что-нибудь в этом духе. От этих писак ждать чего-то более стоящего вряд ли приходится.
        А еще ему очень хочется посмотреть, как старый лис встретится со своей любимой семьей. Пока они добирались сюда из Гольянова, Санчес не терял времени и рассказал гусыне и своей сладкой девочке причину его столь неожиданных действий.
        «Ой-ой-ой, этого не может быть! Ты мерзавец! Траля-ля…»
        Санчес усмехнулся. Они ему не верили. Они считали, что не верят. Конечно - это ж папа. Светлый Король из Страны Грез. Хотя червь сомнения уже начинал слегка подгрызать. А теперь им придется самим увидеть, как несчастная мать встретится со своими детьми после… раз-два-три… после трехмесячной разлуки.
        «Возвращение родителей близнецов - ох ты старый лис!»
        Наши сладкие Лешенька и Викуля.
        Во будет слез-то!
        И неожиданно мерзавцем окажется не Санчес, а наш блистательный пап?, которому он уготовил темноту пострашнее темноты смерти. Но это уже решать самому старому лису.
        А пока Санчес поглядит на выражение его умного лица и посмотрит, что останется от былой проницательности старого лиса, когда вдруг обнаружится, что последний месяц они имели дело вовсе не со шлюшкой из городка Батайска и что несчастную Александру Афанасьевну они сами вот уже как месяц отправили в мир иной. И что их обставила очень умная бабенка, которую они прохлопали под собственным носом. А на ее стороне был лишь… Санчес вдруг подумал, что не так уж и мало. На ее стороне был один из самых страшных и опасных законов природы - материнский инстинкт.
        Старый лис еще, возможно, сохранит достоинство, а вот прямая кишка этого самодовольного павлина, Пети Виноградова, явно опорожнится. Вот будет смеху-то…
        А потом Санчес увидел приближающийся черный лимузин «Ауди А-8» и огромный черный джип.
        - Вот и они,  - произнес Санчес.
        Он все еще был в гриме. Он играл в ту же игру, в которую тореадор забавляется с быком. Люди в джипе не знали, кто он. Пока еще не знали… что с момента взрыва на свадьбе они разыскивали именно его.
        Хотя вряд ли, подумал Санчес. Ведь он был всего лишь «пулей», а искать-то следовало «ружье» или «руку», а лучше всего - «голову».
        И «руку», и «голову» он им сегодня даст.
        - Вика, спокойно,  - произнес Лютый.
        Дверца «мерседеса» приоткрылась. Санчес находился на заднем сиденье, за водителем. Ствол пистолета он прикрыл свежим выпуском газеты «МК». Санчес был как сжатая пружина.
        - Идем спокойно,  - повторил Лютый.
        Но она не смогла спокойно. Она побежала.
        - Ничего не происходит!  - закричал Лютый. Он поднял открытые ладони рук.  - Все остаются в машинах!
        - Стой, где стоишь,  - произнес Санчес.
        Близнецы заплакали, напряжение взрослых испугало их.
        - Уговор держим,  - кивнул Лютый.
        - Не сомневаюсь.
        Вика была уже рядом с «мерседесом». Она распахнула дверцу.
        - Идите,  - сказал Санчес близнецам. Вдруг в его голосе что-то дрогнуло, и, быть может, никто не заметил проскользнувших в нем ноток нежности,  - это ваша мама.
        Она целовала их. Она прижала их к себе, осыпала поцелуями их головки и плакала от счастья.
        Близнецы отвыкли от нее. Увидели ее слезы и снова разревелись. Потом что-то произошло. Они слушали друг друга. Они узнавали друг друга. Три человечка прижались друг к другу, а вокруг был чужой мир. Люди в черной «Волге», замерев, смотрели на них, не произнося ни звука. Лютый тоже молчал. Потом Леха-маленький толкнул Вику ручкой и… ухватился за ее нос.
        - Мама,  - сказал он.
        - Да, мой маленький, мама.  - Она рассмеялась, а слезы все продолжали бежать из ее глаз.  - И мама никому вас больше не отдаст. Никогда.
        Мир вокруг уже не был настолько чужим.
        - Надо ехать,  - негромко сказал Санчес. Прокашлялся. Его голос был осипшим, низким.
        Вика вздрогнула. Посмотрела на него внимательно. Санчес ей мягко улыбнулся, его внутреннее напряжение возросло.
        - Кто вы? Как я смогу отблагодарить вас?
        В ее глазах была лишь безмерная признательность. Санчес подумал, что в эту минуту, даже если б Вика узнала, кто он, она бы ничего не сделала против него. Но Санчес не хотел экспериментов. Лютый уже месяц ищет его голову, что было бы не страшно, но о человеке, прозванном Стилетом, Санчесу удалось выяснить за этот месяц много чего любопытного. Им не стоило испытывать друг друга. Вовсе ни к чему.
        - Как мне отблагодарить вас?  - повторила Вика.
        - Не стоит,  - сказал он.  - У меня в этом деле свой интерес. Хотя…
        - Да?  - горячо откликнулась она.
        - Задайте им перцу. Хорошо?
        Она посмотрела на него, улыбнулась, вытерла слезы. Санчес подумал, что постарается запомнить ее именно такой.
        - Это я вам обещаю,  - произнесла Вика.
        - Где болтается эта сучка?  - сказал Болек.  - Папа приехал, Виноградов как на иголках.
        Лелек посмотрел на часы:
        - Еще пять минут. Не дергайся.
        Полчаса назад позвонил Гринев и сказал, что они скоро будут. Это успокоило Болека. А вот Лелек что-то услышал в голосе Гринева, но… Зачем ковыряться в чужих проблемах? Сам пришел, сам ее забрал, значит, сам Гринев и должен ее вернуть.
        - Башку ей отшибу,  - проговорил Болек.
        - Теперь уже можно,  - согласился Лелек.  - После бала.
        Они стояли у входа в «Континент». За их спинами вращались крестовины дверей, а перед ними уходила вниз широкая лестница.
        Наконец появился черный лимузин «Ауди А-8», за ним двигался тяжелый черный джип.
        - Едут гаврики,  - произнес Болек.  - Идем внутрь.
        Вход в здание головного офиса «Континента» осуществлялся по пропускам. Прямо за крестовинами вращающихся дверей начинался просторный холл, разделенный на две неравные части. В меньшую, сразу за дверьми, вход был свободный. Там находились широкие кресла для ожидающих и пепельницы на тонких искривленных ножках, телефоны внутренней и городской связи, книжно-журнальный лоток, где можно было купить и свежие газеты, и, в модерновом стеклянном пенале, бюро пропусков. Далее располагался вход в основной холл, с лифтами, попасть в который можно было, лишь предъявив пропуск двум охранникам с карточками «Служба безопасности», пришпиленными к униформе. Сейчас к двум охранникам присоединился еще один, с недавних пор возглавлявший службу безопасности компании. Это был сухощавый человек с вежливо-проницательным взглядом и тоненькой щеткой усов. Он пришел в «Континент» чуть больше месяца назад, и про него говорили, что вроде бы он приятно всех удивил, исполнив на юбилее компании песенку под гитару. Болек с Лелеком знали про него еще кое-что - на их взгляд, лучшего шефа по безопасности было не придумать.
        Лидия Максимовна исполнила все в точности так, как ее просила Вика. Она спустилась сюда, к внутреннему входу, держала в руках бланки приказов, и ждала. Новый начальник службы безопасности холодно поглядывал на нее - что ж, ни для кого не секрет, что сегодня уходит Вика, а вслед за ней «уходят» Лидию Максимовну.
        Новый начальник безопасности уважал Петра Виноградова. Безошибочное чутье подсказывало ему, что за тем очень большое будущее, очень. И он не понимал, как можно было на ключевом административном посту держать эту старуху. Тоже мне, серый кардинал…
        - Что, Лидия Максимовна, ждете кого-то?  - вежливо поинтересовался он.
        - Да,  - кивнула Лидия Максимовна,  - кого-то жду.
        Новый начальник службы безопасности холодно улыбнулся ей, давая понять, что не интересуют его чужие дела, но то, что здесь начальник он, забывать тоже не следует.
        А потом появилась Вика. Лидия Максимовна стояла рядышком и услышала, как один из Викиных телохранителей сказал другому:
        - Гринева нету.
        - Вижу.
        - Кто это с ней?
        - Лютый,  - последовал обеспокоенный ответ.  - И его водила. Третьего не знаю.
        - Это что за херня? Где Гринев?
        - Непонятно.
        - Быстро пошли. Отсекаем их. Что-то не так.
        Лелек огляделся по сторонам - в холле было полно народу.
        - Стой,  - произнес он,  - дождемся здесь. Пусть подойдут.  - Затем он посмотрел на начальника службы безопасности.  - Эти трое… на них нет пропусков, понятно?
        Тот кивнул.
        Лидия Максимовна вся подобралась - что, в самом деле, происходит?
        Вика прошла через крестовину дверей. Спутники окружили ее полукольцом. Они быстро приближались. И Лидия Максимовна увидела что-то. Вика изменилась - в ее решительной походке, в ее глазах Лидия Максимовна увидела что-то…
        Болек сделал к ней шаг. Вика резко подняла руку:
        - Я больше не нуждаюсь в ваших услугах.
        Это прозвучало четко, громко и окончательно. Болек остановился как вкопанный. Лелек быстро взглянул на нее. Вика шла прямо на них. Глаза Болека сузились, и он… посторонился.
        - Вика, мы отвечаем за вашу безопасность,  - мягко проговорил Лелек.
        - Я знаю, за что вы отвечаете,  - прервала его Вика,  - и я увольняю вас.
        - Что?!  - совершенно обескураженно произнес Болек и в недоумении уставился на Лелека. Когда требовалось соображать, быстро соображать, то Болек с удовольствием передавал инициативу своему напарнику. Сейчас в его голове роились лишь возмущенные вопросы: «Эта тварь что, совсем охерела? Ей что, мать ее, напомнить, кто она такая? Да я эту шлюху подзаборную по асфальту размажу!»
        Лелек думал о более серьезных вещах. Он тоже не понимал, что происходит. Он думал о том, что за игру затеяла их батайская девочка. Думал и… не находил ответа.
        Требовалось время. А времени у них не было.
        - Вы ведь не можете уволить нас просто так,  - так же мягко произнес Лелек.
        - Я это уже сделала,  - сказала Вика.
        - Тебе же сказали, брат, что больше не нуждаются в твоих услугах,  - проговорил Лютый.  - Ты что, слаб на голову?
        Лелек взглянул на него с интересом. Рядом с Лютым стоял какой-то парень в темных очках. Лелек его не знал, хотя лицо показалось ему смутно знакомым.
        - Барышня сменила охрану,  - пояснил Лютый.  - Нашлась и мне работа по душе. Идем, Вика.
        Лелек быстро бросил взгляд на начальника службы безопасности. Время, требовалось время… Тот выступил вперед, загораживая собой проход. Молча и пристально смотрел на Вику.
        - Вы пропустите?  - поинтересовалась она.
        - Конечно.  - Начальник службы безопасности чуть посторонился.  - Вас, разумеется…
        - Еще три человека.
        - На них пропусков нет.
        - Эти люди со мной.  - Вика снова двинулась вперед.
        - У меня распоряжение не пропускать посторонних. Будет другое распоряжение - пропущу.
        - Считайте, что вы его получили.
        - Ничего не знаю.
        Глаза Вики сверкнули, но она лишь холодно улыбнулась.
        - Эти люди идут со мной,  - повторила она с нажимом.
        - Ничего не могу поделать. У меня распоряжение не пускать посторонних,  - произнес он тоном автомата.
        Викина улыбка стала шире.
        - Вы можете поделать,  - сказала она.  - Знаете, что вы можете поделать? Вы можете собрать свои вещи и отправляться домой.
        Лидия Максимовна смотрела на Вику. Да, она изменилась. Но теперь Лидия Максимовна поняла, что это были за изменения. Она стала… прежней. Впервые с момента автокатастрофы Лидия Максимовна видела прежнюю Вику.
        - Не понял,  - произнес начальник службы безопасности.
        - Я увольняю вас,  - объяснила Вика.
        - Вы?! Да кто вы…  - начал он и осекся.  - Я только выполняю свою работу. Вы не можете…
        - Напротив,  - невозмутимо произнесла Вика,  - я вице-президент компании, и я только что уволила вас.
        - Да вы что?  - прошипел он.  - А кто будет отвечать здесь за безопасность?
        Она обернулась:
        - Лидия Максимовна, готов приказ?
        - Конечно, Вика.
        - И новый приказ?
        - Да.
        - Отлично. Осталось лишь вписать фамилии и поставить подпись?
        - Совершенно верно.
        - Я думаю, что с безопасностью теперь будет порядок.
        Вика посмотрела на одного из двух охранников.
        - Алеша,  - произнесла она.
        Парень удивленно вскинул брови.
        - Вы работаете у нас четыре года?
        - Да.  - Он кивнул.  - Четыре будет в июле.
        - Мне тут попался на глаза ваш доклад. Толковые мысли.  - Пару месяцев назад охранник написал доклад по улучшению работы службы безопасности, и скорее всего докладу не дали хода. А тут вот, оказывается…  - У меня только что освободилась вакансия начальника службы безопасности. Что скажете?
        - Я…
        - Решай сейчас,  - быстро проговорила Вика.
        - Вы… не уходите? Разве…
        - Уверяю тебя, что нет. Ну, согласен? Да или нет?
        Он смотрел на Вику не более секунды.
        - Конечно, согласен.  - Он поднялся. И оказался просто гигантом.
        - Отлично,  - сказала Вика.  - Лидия Максимовна, впишите: Алексей Романов. Это наш новый начальник службы безопасности. Я подпишу.
        - Конечно.  - Лидия Максимовна ничего не понимала. Она лишь безупречно выполняла свои обязанности и чувствовала, что происходит что-то… очень хорошее.
        - А теперь нам надо пройти,  - сказала Вика.
        - Разумеется.  - Рядом с Алексеем Романовым прежний начальник службы безопасности выглядел просто карликом. И Алексей Романов был вооружен.  - Посторонитесь,  - произнес он ровным голосом.
        - Сынок, я тебя…
        - И не называй меня сынком. Не надо.
        Болек сделал к ним шаг. И тогда мгновенно между ним и Викой вырос тот парень в солнцезащитных очках, что был с Лютым. Болек никогда не думал, что люди могут двигаться так быстро. Этот парень чуть оттянул свой летний пиджак. Правая рука его покоилась на подплечной кобуре.
        - Даже и не думай,  - сказал он.  - Все уже.
        И он указал кивком на лестницу, широкую лестницу, ведущую в головной офис. Сейчас по ней поднималась группа людей в камуфляже. Несколько человек были в штатском.
        - Думаю, ребята, теперь уже не до глупостей.
        Болек обернулся и посмотрел на Лелека. Тот покачал головой, неожиданная догадка осенила его.
        - Нищий?  - проговорил Лелек, глядя на Стилета.
        - Тебе виднее.
        - Идем, Вика,  - проговорил Лютый.  - Потом обернулся к Лелеку:  - А ты не называй его нищим. Тоже - не надо.
        Они прошли сквозь двери.
        - Вика, простите,  - позвал ее Алексей Романов,  - можно вопрос? Откуда вы знаете мое имя?  - произнес он чуть смущенно.
        Вика улыбнулась. Ее голос зазвучал непривычно низко.
        - Не было у меня никакой амнезии, Алеша,  - сказала она,  - никогда не было.
        Лидия Максимовна сделала к ней шаг, протянула ей листки с приказами:
        - Вот. Все сделано.
        - Не совсем,  - возразила Вика.  - Порвите к чертовой матери это уведомление о сокращении. Действительно - все уже.
        Лидия Максимовна бросила на Вику быстрый взгляд. Ее ресницы чуть задрожали, Вика смотрела ей прямо в глаза, и это, быть может, продолжалось всего лишь мгновение. Потом Лидия Максимовна широко улыбнулась и негромко проговорила:
        - Добро пожаловать, девочка. С возвращением.
        Вика кивнула, улыбнулась в ответ.
        - Ну что, пойдемте наводить там у нас порядок?  - произнесла она.
        Когда появилась Вика, шум начал стихать. Она прошла на свое место за столом с микрофонами, и Петр Виноградов галантно привстал, пододвинув ей стул. Они сели рядом. Хотя в душе Виноградова все ликовало, он выглядел абсолютно серьезным. Вика пару раз ударила пальцем по микрофону, потом сказала:
        - Мне кажется, и так будет слышно.
        В этот же момент к генералу Евгению Петровичу Родионову, сидевшему в дальнем углу, дабы не привлекать ненужного внимания, подошел пожилой, чуть сгорбленный мужчина с длинными седыми волосами. Он опирался на трость с массивной деревянной ручкой. Присев рядышком, наклонился к Родионову:
        - Она сейчас расскажет такую сумасшедшую историю…
        Родионов вздрогнул, изумленно посмотрел на своего соседа; на его губах появилась еле заметная усмешка, и он негромко проговорил:
        - Плохо выглядишь, сынок.
        - Все же лучше, чем бы вам хотелось,  - усмехнулся Санчес.
        - Это правда,  - просто сказал Родионов.  - Где они?
        - Подождем.
        - Чего нам ждать? Где они?! Я сделал все, о чем договорились.
        - Сейчас появятся. Вон, уже идут.
        Открылась боковая дверь, Родионов увидел свою семью, и у него отлегло от сердца. «Живы,  - подумал он,  - все остальное не важно».
        Их сопровождал какой-то человек в солнечных очках, настолько пижонских, что он походил на парня с какой-то дешевой рекламы. Евгений Петрович усмехнулся:
        - Это что ж, такие у тебя теперь напарники?
        - В каком-то роде,  - согласился Санчес,  - в каком-то роде.
        - И как ты собираешься отсюда уйти, сынок?  - проговорил Евгений Петрович.  - В здании полно моих людей.
        - Я же говорю: она сейчас расскажет просто сумасшедшую историю.
        - Я тебя не понимаю. Давай прямо: деньги у тебя. Достаточно всякой ерунды. Я дам тебе уйти. Пора заканчивать весь этот фарс.
        - Я-то уже давно закончил. Но боюсь, тут и без меня все завертится.
        - Как хочешь.  - Родионов привстал.  - Я иду забирать свою семью. Наш уговор окончен.
        - Окончен,  - сказал Санчес,  - а ваши домашние под надежной защитой. Насчет моего напарника - Стилет, вам, конечно, уже известно это имя.
        Евгений Петрович вздрогнул, бросил на него недоверчивый взгляд.
        - Ты о чем говоришь, сынок?
        - Удивлены? Удалось вас второй раз сегодня удивить?  - Санчес привстал и шепотом произнес:  - Он меня не знает. А так, наверное, давно бы убил. Как считаете?
        Родионов какое-то время раздумывал.
        - Чего ты хочешь?  - наконец произнес он.
        - Ничего. Быть может, лишь посмотреть, как вы удивитесь в третий раз.  - Санчес снова зашептал:  - И я не буду иметь к этому никакого отношения. Это все плоды ваших собственных рук.
        - С огнем играешь?
        - Мне не оставили выхода.
        - Я иду забирать свою семью,  - сказал Родионов.
        - Идите,  - кивнул Санчес,  - вас ждет там много интересного.
        …Вика еще раз постучала по микрофону и склонилась к Петру Виноградову.
        - Где мои дети, Петя?  - тихо проговорила она.
        - Что?!  - Петр Виноградов смотрел прямо перед собой. На его губах застыла дежурная и совершенно идиотская улыбка. Он не понимал, о чем его только что спросили.
        - Расслабься, Петя,  - так же тихо произнесла Вика,  - я знаю, где мои дети.
        Петр продолжал улыбаться. На какое-то мгновение ему показалось, что он сейчас потеряет сознание.
        Валентин Михайлович Прима и опергруппа находились в коридорах головного офиса «Континента», когда Вика начала свою речь. О Светлане Андреевне Прима знал, что она возглавляет крупнейшую частную охранную фирму «Шерлок» и что она очень сильно помогла им в этом деле.
        Потом дверь пресс-холла открылась, появились Светлана Андреевна и человек, которого Приме представили как Воронова.
        «Что ж, как и договаривались, с поличным»,  - подумал Прима.
        - Все,  - сказал Игнат Воронов,  - сейчас.
        Двумя минутами раньше Петр Виноградов думал о бутылочке шампанского «Дом Периньон», которую он поставил в лед и которую откупорит, когда все закончится. Первый фужер Петр выпьет в одиночестве - он всегда так поступал в свои удачные дни. Шум и праздник - это все уже потом, позже.
        «Вика» наконец появилась, и сейчас она начнет свою речь. Детей все не везли, черт бы их побрал, но Родионов его заверил, что с этим все в порядке. Ладно, близнецы не омрачат ему праздник, рано или поздно их сюда доставят. Быть может, сегодня Петр позволит себе даже побаловаться одной сигареткой. Всего лишь одной - из-за этого он не начнет снова курить.
        Петр поискал глазами Родионова: тот примостился где-то скраешку. Мог бы вообще не появляться здесь сегодня. Между ними теперь не может быть никакого недоверия. Теперь уже нет.
        «Вика» вошла. Петр галантно поднялся и пододвинул ей стул. Он не обратил внимания на то, что выглядела она как-то очень необычно, радостно, что ли. Вернее, это его не насторожило - девочка тоже порядком выбилась из сил, возможно, рада, что и для нее это все заканчивается.
        «Вика» села рядом, склонилась к Петру Виноградову и сказала то, от чего мир взорвался у него в голове. Вопрос «Где мои дети, Петя?» даже не был абсурдным. В системе координат Петра Виноградова этот вопрос просто не мог существовать.
        Через две минуты Петр Виноградов понял, насколько сильно он ошибался.
        Ошеломляющая речь Вики и все, что последовало за этим, было действительно подобно взрыву бомбы. А начала она просто.
        - Привет всем,  - произнесла Вика шутливым тоном,  - наконец-то я смогу сообщить вам что-то очень важное.  - Она улыбнулась.  - Знаете, меня действительно зовут Викой. Надеюсь, ни у кого это не вызывает сомнений?
        Раздались какие-то смешки. Неплохое начало для серьезного и, как полагали большинство собравшихся, печального разговора.
        Вика подняла руку, словно просила тишины.
        - Хотя минимум два человека в этом зале уверены, что я та самая женщина, которую они выдавали за меня с момента автокатастрофы. Один из них - вот он, Петр Виноградов.
        Еще один смешок, уже одинокий.
        - Петр, вы объясните собравшимся, где вы нашли моего двойника? Расскажете про городок Батайск?  - Голос Вики неожиданно налился сталью.  - И про то, что вы сделали со мной? Вы же уверены, что меня больше нет…
        Петр Виноградов смотрел прямо перед собой и продолжал улыбаться. Он начал качать головой, словно китайский болванчик. Неожиданно он понял, что хлопает в ладоши и произносит:
        - Ой, Вика, ну вы повеселили нас… Забавно…
        Но смешков в зале больше не было.
        - Петр, не стройте из себя идиота!  - произнесла она жестко.  - Хотя теперь это дело ваше.
        Над аудиторией повисла тревожная тишина, которая вот-вот могла взорваться множеством вопросов. Оказывается, всех ожидало гораздо более занятное шоу, чем то, на которое они пришли.
        Вика снова подняла руку:
        - Я вынуждена сделать очень важные заявления.
        Тишина стала густой, темной…
        - Я обвиняю вице-президента компании «Континент» Петра Виноградова и присутствующего здесь генерала Родионова в организации убийства моего мужа. Я обвиняю их в убийстве Александры Афанасьевны Яковлевой. Я обвиняю их в покушении на мою жизнь и в похищении моих детей. Я обвиняю их в организации взрыва на свадьбе…
        Вика продолжала говорить, а картинка мира давно уже дрожала в голове Петра Виноградова и вот-вот могла взорваться на множество стеклянных осколков.
        Климпс
        - Товарищ генерал, попрошу вас проследовать с нами.
        Родионов не обратил внимания на эту реплику. Родионов смотрел в глаза своей жены, в глаза любимой им Ольги Андреевны, полные слез.
        - Женечка, скажи, что все это неправда,  - прошептала она.
        Множество блицев, вспышек фотоаппаратов, свет наведенных телекамер и вопросы, вопросы, надоедливые, наглые, безжалостные и… чем-то похожие на тявканье собак. Ведь они все питаются новостями, они все питаются поступками таких людей, как Родионов… Вся свора питается поступками единиц. Тех, кто может действовать. Тех, кто в состоянии совершить что-то, кто в состоянии строить, делать дело, принимать решения, путь порой и не простые…. Что может ответить генерал Родионов на их жалкие вопросы? Они говорят на разных языках, какое может быть взаимопонимание с этим подлым тявканьем? Что ж, пришло их время, время Своры…
        - Нет комментариев,  - сказал Родионов.
        И перед тем как позволить опергруппе себя увести, он обернулся и попросил с простым и тихим достоинством в голосе:
        - Подождите, пожалуйста. Одну секунду.
        Евгений Петрович Родионов обернулся в поисках фигуры чуть сгорбленного старичка с седыми волосами. Но место, где только что сидел Санчес, оказалось пустым. Евгений Петрович усмехнулся и, ни к кому не обращаясь, произнес:
        - Он всегда был умничкой.
        Стилет и Светлана Андреевна стояли у стены, когда мимо них прошла опергруппа с задержанными Петром Виноградовым и генералом Родионовым. Валентин Михайлович Прима остановился рядом с ними.
        - Все,  - проговорил он.
        - Наверное, так.  - Светлана Андреевна кивнула.
        - Этих, внизу, задержала группа ОМОНа. Пытались оказать сопротивление, начали корочки предъявлять. Угрожают.
        - Понятное дело,  - произнес Стилет.
        - Ну ладно…  - Прима уже собирался двинуться следом за опергруппой, потом все же спросил:  - А как вы догадались?
        - Что?  - произнесла Светлана Андреевна.
        - Ну, с теми двумя. Кто - где…
        - Следы,  - сказал Стилет,  - все оставляет свои следы.
        - Он имеет в виду,  - Светлана Андреевна улыбнулась,  - мы сделали голосовые отпечатки. Потом сверили. Поняли, что последний месяц это была Вика.
        Прима опустил руку в карман, нашел там смятую пачку «Явы». Извлек одну сигарету, закуривать не стал. Мял сигарету пальцами, размышлял.
        - Неплохо,  - наконец сказал он,  - совсем неплохо. Только… как ей это удалось?
        - Сбежать?
        - Да. И… целый месяц.
        - Не представляю.
        - Двойная маска,  - задумчиво проговорил Прима.  - Сильная женщина. Удивительно.
        - Удивительно,  - кивнул Игнат.
        Вместо эпилога
        Радужная вдова

1
        «Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают».

2
        В темной расщелине жило Божество. Сначала она знала, что это лишь убежище краба, маленького беззащитного существа, увеличенное воображением и слоем воды. Но потом она поняла, какая сила заключена в темноте.

3
        Спустя четыре дня после Викиных заявлений на пресс-конференции Игнат Воронов сидел в кабинете шефини, потягивал предложенный ему черный кофе и с некоторым изумлением разглядывал огромную фигуру витязя на вздыбленном коне, пронзающего копьем чудовищного змея. Вся композиция была исполнена из разноцветного хрусталя.
        - Георгий Победоносец,  - пояснила Светлана Андреевна.
        - Понимаю,  - сказал Игнат.
        Шефиня вздохнула:
        - Такие вот подарки преподносят женщинам-руководителям на круглые даты.
        - Впечатляет.
        - Более чем. Но, как говорится, дареному коню… Вот только куда его девать? Гонец из Пизы…
        Игнат усмехнулся. В устах Светланы Андреевны это было одной из высших форм неодобрения. Фраза «гонец из Пизы» с легкостью трансформировалась в «… из Ганы». Потом Игнат снова подумал о Вике и о том, казавшемся таким далеким дне, когда на лужайке загородного дома Лютого был взорван свадебный торт.
        - Значит, она сделала это в день свадьбы?  - произнес Игнат.
        - Да, у нее имелась склянка с какой-то тропической вытяжкой. Экспертиза показала в ней наличие наряду с прочим довольно сильных алкалоидов. Это и вызвало у Александры Яковлевой наркотический шок. Вика ввела инъекцию при помощи украденного ею одноразового шприца.
        - Понятно. А так как наркоманкой в глазах похитителей являлась Вика…
        - Совершенно верно. Видишь ли, Игнат, ей крупно повезло. Стечение обстоятельств. Ты не мог этого знать. Из-за ранения на свадьбе ты был в бессознательном состоянии. Но в тот вечер разыгралась страшная гроза, настоящий ураган. Видимо, вещество, введенное Яковлевой, не начало действовать моментально и между ней и Викой завязалась борьба, но шум ее был приглушен грохотом грозы. Вика была заторможенной нарозином наркоманкой, никто, в том числе и Яковлева, не ожидал от нее подобных действий.
        - Как я понимаю, это не было импровизацией, она долго к этому готовилась.
        - Игнат, когда я думаю об этом, у меня, честно говоря, мурашки бегут по коже. В ту ночь Вика поменяла им все - макияж, одежду… Маски поменялись еще раз. Сначала это была просто отчаянная попытка к бегству. Но… действительно, если существует судьба…
        - Генерал Родионов решил прихлопнуть одним ударом и свадьбу, и группу собственных киллеров, но одному из них удалось бежать. Тогда принимается решение избавиться от Вики…
        - Да, только уничтоженной под видом никому не известной шлюшки в далеком городке Батайске. Этой же ночью Яковлеву, принятую за Вику, увозят. Дальше - труп в ванной. Обычная криминальная разборка между уличной девчонкой и ее сутенером.
        - И Вика почти на месяц превращается в Яковлеву, в собственного двойника.
        - Все так. Игнат, мне кажется, что Вике понадобится психологическая помощь. Я думаю, она считает себя убийцей. Хотя Яковлева умерла лишь через два дня и вовсе не из-за введенной Викой инъекции.
        - Я знаю, как она умерла.
        - Да, только в крови потерпевшей обнаружили предкритические дозы нарозина. Принимая Яковлеву за Вику, они были уверены, что та вырубилась от сверхдозы нарозина, что, в принципе, Вика им и «сообщила», совершив свою подмену. И они доставили ее в Батайск, за тысячу верст, видимо, продолжая колоть нарозин.
        Игнат снова бросил взгляд на эту скульптурную композицию - безумное нагромождение хрусталя. Что-то во всей этой истории не сходилось. Вроде все было верно, но… Игнат вдруг подумал, что какой-то маленькой ускользающей крупицы правды они так и не знают. И возможно, не узнают никогда. Что-то так и останется тайной. Но пока существовали более рациональные вопросы, и Игнат сказал:
        - Все же я не понимаю, на что она рассчитывала?
        - Ты имеешь в виду, на что Вика рассчитывала все это время после взрыва на свадьбе и пресс-конференции? Понимаешь, Игнат, можно сказать, что она никому не доверяла, поэтому не обратилась в правоохранительные органы; можно сказать, что она делала все это из-за своих детей…
        - Я понимаю - правоохранительные органы. Она как раз и столкнулась с подобной структурой, но ведь всегда остаются близкие люди.
        - Эти близкие люди и сделали с ней такое. Единственный человек, которому она доверилась, и то только после того, как в роли собственной подмены убедилась в его непричастности, был Андрей. Но повторяю - это все лишь можно сказать…
        - Объясните.
        - Мне кажется, она ни на что особо не рассчитывала. Она просто ждала. Ждала, когда сможет забрать своих детей. Укрыть их, спрятать так, чтоб им больше ничего не угрожало, и лишь после этого предпринять какие-либо действия. Так они и решили с ее другом Андреем. Вика понимала, что прятать близнецов не могут бесконечно долго. Я думаю, что только этого она и ждала.
        - А татуировка?  - неожиданно спросил Игнат.
        - Что - татуировка?
        - Вспомните версии этого батайского следователя.
        - Да, Валентин Михайлович задал Вике те же самые вопросы. Уж не знаю, что он там узнал такого в этой татуировке, но Яковлевой ее сделала сама Вика.
        - Вика - татуировку?!
        - Понимаешь, у Яковлевой было некое подобие навязчивого бреда, связанного с мифической рыбой. Что-то вроде талисмана. Она увидела эту Викину татуировку еще в больнице. Восприняла ее как какой-то чудесный знак. Срисовала. Заказала по ней картину и повесила в кабинете. Словом, театр абсурда. Начала узнавать у Вики, где она сделала рисунок. А потом, когда Вика призналась, что владеет искусством татуировки - этому она научилась у Андрея,  - упросила Вику сделать ей такую же.
        - Она решила совсем от нее не отличаться?  - проговорил Игнат и вдруг подумал, что та самая ускользающая крупица тайны только что могла быть где-то рядом. Но Светлана Андреевна уже произнесла:
        - Не знаю. Мне трудно говорить о мотивах столь эксцентричных поступков. Только когда я пытаюсь представить, каково Вике было все это время…
        Игнат посмотрел на Светлану Андреевну и сказал ровным голосом:
        - Наверное, не надо этого представлять.

4
        Звери, выползшие из тьмы, туда и вернулись. Кого-то они забрали с собой, кому-то лишь только посмотрели в глаза. Чтоб он не смог их забыть.

5
        Этот колокольчик Вика обнаружила не сразу. Он был упрятан в кармашек медвежонка-коалы - любимой плюшевой игрушки ее сына. Колокольчик на красном бантике, и к нему крепился сложенный лист бумаги. Вика развернула его - записка, послание, отпечатанное безразличными аккуратными буковками на лазерном принтере. Она начала читать и в следующее мгновение почувствовала, как ком подкатил к горлу и перед глазами сделалось темно.
        Надеюсь, все уже позади, с чем нас и поздравляю. Я говорил вам, что являюсь солдатом, а не «ласковым палачом», и я сдержал свое слово. Извините за вынужденный маскарад и столь необычную форму прощания с вами…
        Вика опустилась в кресло.
        - Боже,  - пролепетала она. Какое-то время смотрела на смятый лист бумаги в собственных руках. Ненависть, страх, признательность, материнская любовь и что-то еще… Божество из темной расщелины, его гнев и его милость…
        Вика принялась читать дальше.
        Меня весьма забавляли ваши артистические успехи в изображении наркоманки, подсевшей на нарозин. Неплохо, скажем прямо. Хотя меня вам провести все же не удалось, с самого начала мне было все известно. Что ж, я дал вам шанс, и вы им полностью воспользовались. К тому же мы были связаны словом. Уверяю, я бы сдержал его в любом случае, но не все обстоятельства подвластны нам.
        Это была недурная мысль - сделатьЕЙ татуировку. Видите, вам все же пришлось пройти по крови - воистину не все обстоятельства нам подвластны. Возможно, вы не поймете меня, но, подобно скульптору, в итоге я доволен своим творением. Согласитесь, что именно подобные моменты делают наше существование не столь скучным, а порой и не лишенным смысла…
        - Больной маньяк,  - жестко выговорила Вика,  - больной…
        Мое глубокое уважение к вам лишь возросло. Нашу встречу я никогда не забуду.
        (Можете в этом месте выругаться, если хотите.)
        Пара слов для человека, известного мне как «Стилет».
        Во-первых - браво! С вами было приятно иметь дело.
        Во-вторых: возможно, Лютый будет искать меня - это его проблемы. Уверяю вас, мне знакома жажда мести. Одно замечание: про людей типа нас с вами говорят, что мы плохие парни, чуть ли не чудовищные монстры. Что ж, кто знает… Но монстрам не стоит подходить близко друг к другу. Таков закон Природы. Надеюсь, вы понимаете, о чем я.
        Простите за излишнее словоизлияние. С другой стороны, как же нам с вами было еще поговорить?..
        За сим прощаюсь.
        P.S. Вы оценили мою безобидную шутку с этим бегающим туда-сюда факсом?
        Вика скомкала записку. Настенные часы отбили какое-то время, возможно, и полдень…
        - Нет,  - проговорила Вика,  - все закончилось. Закончилось! Я сама забрала своих детей. Сама… И все закончилось.
        Она вдруг вспомнила слова человека, сделавшего ей эту татуировку. Когда он рассказывал ей о Радужной вдове…
        …Слизь вводит Радужную вдову в анабиоз, сон. Корочка под палящими лучами засыхает, но внутри этого кокона, во влажной темноте, теплится жизнь. И ждет своего часа. До ближайших сильных дождей.
        Правда, в этом что-то есть?

6
        ТВОЕ ВРЕМЯ

7
        Лишь спустя месяц по возвращении из Москвы Валентин Михайлович Прима случайно встретил Алексашку. Тот подстригал у своего дома разросшиеся кусты, придавая им формы диковинных сказочных зверей. Завидев Приму, Алексашка расплылся в улыбке, справился, как дела у Алеськи. Поговорили о том о сем. Прима уже собрался уходить, когда Алексашка неожиданно спросил:
        - Эта рыба - она сожрала Сашу?
        Прима вздрогнул, пристально посмотрел в ясные глаза городского дурачка:
        - Ты о чем, Алексаш?
        - Она ведь была такой доброй… Но эта рыба - как зеркало.
        - Я не понимаю тебя,  - сказал Прима, думая, что все уже. Все уже закончилось. И завтра он вместе со своей женой Валюшей сядет в скорый поезд, который доставит его прямиком в Кисловодск, где он поправит свое здоровье и даст наконец отдохнуть своей душе.
        - Она могла ее спасти, но Саша захотела другого. И рыба убила ее. В темноте они совсем другие.
        «Алексаш, ведь все не так,  - хотел произнести Прима,  - все было по-другому!» Но - действительно все уже. Его все это больше не касается, он ушел от линии этого темного круга. Ушел, и оборачиваться вовсе не собирается.
        - Ладно, Алексаш, бывай здоров,  - сказал Валентин Михайлович и быстро направился домой.
        - До свидания,  - проговорил Алексашка. А потом посмотрел на окно, где когда-то появлялась Саша, и долго не сводил с него пристального взгляда. Сначала этот взгляд был тревожным, беспокойным, но затем прояснился. Алексашка давно уже смотрел на небо. Он улыбался.