Телефонист Роман Анатольевич Канушкин
        Придумывая сюжет своего нового романа, известный писатель Форель и представить не мог, чем это может обернуться.
        Главы из его книги становятся сценарием для череды зверских убийств, поразивших его город. Жертвами этих преступлений оказываются женщины…
        Эти преступления не только записаны на видео, но и показаны в прямом эфире в Сети.
        Имитация или заведомо продуманная история серийного убийцы?
        Форель - жертва или маньяк? Победитель или проигравший?
        Роман Анатольевич Канушкин
        Телефонист
        Глава первая

1. Вести из тёмной зоны (девочка)
        Тогда он решил попробовать по-другому. Улыбнулся, но чувство было странным,  - холодок внутри,  - осторожно набрал: «Кто ты?»
        На экране немедленно появился ответ: «Супергерой». И смайлик.
        Он подождал. Необходимо было избавиться от этого странного чувства. Написал: «Что значит: снова пришло время поиграть?»

«А ты как думаешь?»

«Но ведь тогда все закончилось».

«Нет!»
        Убрал пальцы с клавиатуры. Лёгкая дрожь на самых кончиках. Всё же вчера немного перебрали. Не выходит по-другому. Давно не выходит. Тут же вернул руки на место: «Откуда ты знаешь?»

«Проанализировал его тексты. И ваш компьютер. Глория?» И опять смайлик.

«Ксения»,  - поправил он. Дурацкое ощущение, что играет в чужую игру, лишь усилилось.

«Это была шутка»,  - смайлик.  - «Я не путаю имён. Ксения, конечно. По имени твоей дочери».

«Нет,  - отчеканил он одним пальцем.  - Она здесь ни при чём».

«Как хочешь,  - много смайликов.  - Тебе удобней так считать».
        Ну вот, это странное чувство модифицировалось: недоверчивая ирония, как будто ярмарочного простачка разводят мошенники, совсем ушла. Осталась глухая тревога, и за ней что-то смутное, неопределимое, не паника, конечно, но словно из какой-то тьмы выступило, повернулось бледное хитрое личико и уродливо подмигнуло.
        Он снова набрал: «Кто ты?!!!»

«Супергерой!»
        Теперь смайлики просто посыпались, и ещё гирлянда салюта - да там прямо настоящее веселье…
        Он подождал. Тихо скрипнул зубами, и контроль вернулся. Написал: «Это не ответ. Это просто имя».
        Повисла пауза. Явно не на раздумье. Скорее, насмешливая издёвка. Затем побежали буквы: «Ответ тебе известен. Вот и выговори его сам».
        Снег почти сошёл, и пахнет арбузами. Как в детстве. А мне скоро пятнадцать. И я ничего не знаю. Порой мне бывает очень весело, но у меня нет даже парня. А почти у всех есть. Ну да, я много читаю, наверное, очень много, но это единственная моя «старомодность». Сижу в телефоне, как все. Не только переписываюсь, но и шарю по интернету, мне интересно… Я и разговариваю, как все, а вот думаю словами, как в книжках. Может, я шизофреник? Я пишу стихи, но это пройдёт. Папа очень беспокоится за меня, ему нелегко, он думает, что я всё ещё ребёнок. А что думаю я? Не знаю. Возможно, я могла бы замутить с Лёхой, но он оказался козлом. Сам теперь переживает. Но прокололся, такой же задрот, как и все они. Мне этого не надо. И дело не в книжных принцах, просто не интересно всё это. А насчёт книг… Ведь я смогла помочь папе. Именно я! Разве не молодец? Как он ругался, что я прочитала эти книги, жесть была. Правда что ли считает меня мелкой? В их поколении всё было по-другому. Я виновата, что всё читаю, ну нравится мне! А он классный писатель. Что-то понимает про темень в человеческой душе. Больше папы и его коллег.
И мне кажется, что он очень несчастный, эта нежная обречённая интонация… мы немножко похожи?! Хотя, может, просто нашёл правильный тон, оседлал своего конька. Он звезда, можно сказать. И симпатяга… Блин, о чём я думаю? Но ведь я указала отцу-то на сходство. Что этот плохой тёмный человек (серийный убийца, вообще-то, маньяк, называй вещи своими именами, девочка!) был… последователем. Копировал его книги. И вот сейчас пришла мысль, а не ошиблась ли я? Не поспешила ли с выводами? Хотя папа раскрыл дело. Но как-то тоскливо на душе от этой весны. Надо подстричься. Смотрю фотки, а я хорошенькая. А Лёха козёл, прокололся с Варькой, и пошли они в жопу. Сделаю себе тост с корочкой. Люблю готовить и люблю смотреть, как папа ест. Переживал бы он за меня только поменьше. Иногда невыносим прямо. А Варька всегда была стервой. И даже отлично, что так вышло. Подстричься надо. И лак этот новый для ногтей, как лучше покрасить: цвет через палец или руки разные? А вдруг он начал новую книгу про это? Сумбур в мыслях. Но почему мне так одиноко?

2. Форель
        - Перестань разговаривать с компьютером.
        - Мадам, ну как можно постоянно ворчать.
        - А как можно наводить такой бардак.
        - Э-э-э,  - но он по привычке поморщился. Ещё недавно за утренним кофе следовала хандра и головная боль - итог перебора с кофе и сигаретами, и чаще всего он вновь заваливался спать. Но как быстро всё проходило.  - Не с компьютером. Это голосовая поисковая система. Искусственный интеллект. Самая новая версия. Я ищу слова, чтобы сбить её с толку, пролезть в щёлочки за пределами её алгоритмов, чтобы докопаться… О нейролингвистике слышала, короче?
        - Ясно. Фигнёй маешься.
        - Я бы столь резко не формулировал.
        - Когда ты разговариваешь с компьютером, значит, тебе не работается, и ты начинаешь разводить свинарник.
        - А вот и нет. Ты ошибаешься.
        - А ещё набухиваться, спать днём и приводить в дом не поймёшь кого. Что, опять вернулась к мужу?
        - Она от него и не уходила.
        - Как дети малые…
        - Всех всё устраивает,  - сказал он веско и подумал, что ни черта его это больше не устраивает.
        - Почему ты не можешь ни на что решиться?
        - Потому что у нас муж - очень обеспеченный человек. Разве не это вас, женщин, интересует в конечном счёте?
        - Нет. Не только это.
        - О да, сто тысяч ассигнациями в огонь…
        - Она человек хороший. До неё я была твоим единственным другом.
        - Мне она тоже нравится. А ты мне не мать, не душеприказчик и не…
        - Ой, слышала.
        - Ну да,  - сказал он. И удивлённо уставился на неё. Заискивающе улыбнулся. Но она знала его как облупленного.  - Всё равно, ты ошибаешься. Я уже десять дней как делаю новую книгу.
        - Да что ты! Бреши-бреши… А то я не знаю, какой ты, когда пишешь.
        - Не веришь - не надо. Только он… вернулся.
        - Кто?! В смысле…
        Он ухмыльнулся. Хитро. Победно подмигнул ей и снова изобразил заискивающую мину. Она ему нравилась. Елена Павловна. Ей могло быть за пятьдесят, но скорее под сорок, судя по наличию малолетней дочери, оставленной на родственников в Крыму. Она работала у него уже три года, убиралась идеально, оставляя после себя сияющий дом. Они давно перешли на «ты», и он прозвал её «Мадам». И никогда бы себе не признался, что успел привязаться к ней.
        - Выбрался из своей тьмы и бредёт сейчас где-то там, за окнами, опять затеял расчленёнку.
        - Телефонист?  - её глаза блеснули, он не определил, чего в них было больше - интереса или брезгливости.
        - Ага. Ждала, признайся?
        - Я не твоя поклонница.
        - Знаю. Поэтому до сих пор тебя не уволил.
        - Параноик.
        - Так ты рассказываешь обо мне подружкам?
        - Нет. Говорю, что ты маньячина только в своих книгах. И в разбрасывании носков.
        - А так я белый и пушистый? Милаха?
        - О нет. Ты кто угодно, но только не милаха.
        - Ну и на том спасибо. Терпеть не могу таких. А… про мой рабочий стол?
        - Нет,  - сказала она серьёзно.  - Про твою священную корову было бы слишком личным. Значит опять… Форель?
        - Угу,  - он водрузил руки на четыре сложенных столбиком увесистых тома.  - Сделаю ещё одну, и будет Пятикнижие. Канон.
        - Ох, не знаю.  - Мадам нахмурилась.
        - Смотрю, не заладилось у вас с Форелью,  - его глаза весело заблестели.  - А ведь бедняга берёт на себя всю грязную работу.
        Когда-то Мадам у него спросила, что за дурацкий псевдоним: Микола Васильевич Форель?
        - А-а, не бери в голову,  - отмахнулся он.  - Тупые литературные игры: Николай Васильевич Гоголь, и был такой Килгор Траут, форель по-английски.
        - Ну всё равно - зачем? У тебя ведь такое красивое имя…
        - Смотри,  - сказал он.  - Всё просто. Это «Танцующие на крышах»  - лучший мой роман. Его даже хвалили. И за три года тираж еле-еле пять тысяч. Со всеми допечатками. Форель же продал в общей сложности где-то пару миллионов. И права на сериалы. Новая книга подстегнёт продажи бэк-листа. Всё даже проще, чем хотелось бы. Но мы не жалуемся.
        - Короче, продал душу дьяволу,  - заключила она.
        Сейчас Мадам смотрела на его довольную физиономию и не могла понять, что не так. Съехались бы они с Ольгой, что ли… Он, что, правда ничего не понимает, или привык бобылём? Ну, паранойя с его кабинетом, особенно с рабочим столом, которого и касаться-то можно только в его присутствии, но в остальном он… действительно милаха.
        Потом Мадам сказала:
        - Ты обещал купить новый пылесос.
        - Купил. Да ещё «Борк». Я хороший?
        - Сойдёшь. Я… Ну вот, Телефонист… Я имею в виду, что в конце его вроде бы поймали.
        - Ага!  - воскликнул он весело.  - Значит, ты всё-таки читала.
        - Ну-у,  - Мадам пожала плечами.  - Любопытно же узнать, кто твой работодатель.
        - И чего, не понравилось? А автографы для подруг?
        - Пишешь ты хорошо,  - сказала прямо.  - Но о такой гадости.
        - Ну да,  - кивнул он довольный.  - Два миллиона человек тоже так решили.
        - Я к тому, что в четвёртой книге всё закончилось. Там не до конца ясно, ловят его живого или…
        - Да, я его закопал!  - ухмыльнулся он.  - Утопил. Убил гадину!
        - Вот именно.
        - Пришлось его воскресить. Рынок, читатели… Это они его вернули.
        - Читатели виноваты…
        - Такое не раз случалось. Остап Бендер, например.
        - Это другое,  - отрезала Мадам и удивилась неожиданным ноткам раздражения в собственном голосе.
        Он посмотрел на неё удивленно:
        - Не нравится тебе Телефонист, ясно. Мне тоже. В этом и фишка.
        Она поморщилась: и правда, что на неё нашло? В конце концов, это его дело, как обеспечивать свой доход. Молодец парень! Из этого дохода он ей и платит, кстати… Вздохнула; он смотрел на неё и вдруг игриво и менторски протянул:
        - Тёмные зеркала, Елена Павловна, тьма человеческой души никогда не заканчивается. Улыбнись ты уже.
        - Ладно,  - вздохнула ещё раз.  - Да всё проще: если твой Телефонист в конце умирает… К тому, что с Бендером не требовалось ничего объяснять.
        - Как ты всё чётко просекаешь!  - похвалил он.  - Да, его надо было вернуть правдоподобно. Что я и сделал. Всё здесь,  - удовлетворённо похлопал по листкам бумаги. Удивительно: всё ещё писал рукой, а потом набирал в компьютер. На глаз Мадам определила страниц пятьдесят.  - Пришлось подумать, поработать бедной башкой. Десять дней трудов, и наш парень снова с нами.
        - Ну, и чего это за фокус?  - от её недавней мрачности, к счастью, не осталось и следа.
        - А вот вспомни внутренние монологи Телефониста, если и вправду читала… Парень ведь настолько свихнулся, что считал себя супергероем.
        - Ты что, серьёзно?
        - Да нет,  - он рассмеялся.  - Конечно, я-то так не считаю. Никаких комиксов. Это было бы нарушением жанра. Но сильные психологические сдвиги могут оказывать влияние на физиологию, да как ещё. Йоги, шизофреники и тэ дэ… Всё медицински достоверно и проверено.
        - Йоги-шизофреники,  - ну вот она и усмехнулась.  - Ладно… Рада, что это вывело тебя из депрессии и пьянства. И хоть шлюшек перестанешь таскать.
        - Это… были… просто старые знакомые.
        - Не моё дело. Прости, случайно с языка сорвалось.
        - Всегда подозревал, что Ольга тебе приплачивает.
        - У неё ключи твои есть. А если б она…
        - Мы поссорились. Сильно.
        - Тем более! Доиграешься ты…
        - С ней? Я понял: нравится она тебе. Чтоб уж не оставалось с этим вопросов - мне тоже. Наверное, очень. Но всё не так просто. И потом…
        - Только не заводи снова про свободных людей.
        - Тебе обязательно уезжать?
        - Ну, ведь дочь…
        - Знаю.
        - На месяц всего. И замену себе нашла.
        - Знаю.
        - В хорошей семье убирает женщина, я её тоже иногда подменяю.
        - В кабинет мой пусть не суётся.
        - Предупредила уже! Вот ты маньячина всё-таки.
        Он почесал за ухом:
        - Ну, с Телефонистом не сравнить.
        Она помолчала. И вдруг всё стало предельно ясно: и раздражительность, и это словно наваждение. Сказала тихо:
        - Этот маньяк в Тропарёвском парке… Говорят, подражал твоим книгам.
        Вот теперь он выглядел искренне удивлённым:
        - Мадам, ну ты даёшь! Веришь байкам из интернета?! Не путай причину со следствием.
        - Да не путаю я… И вот следователь этот…
        - Послушай: Форель пишет всего три года. А пареньку тому за тридцать. На порядок больше. И он уже много лет орудует,  - снова почесал за ухом.  - А вот поймали его точно благодаря моим книгам.
        - К тому, что следователь этот даже некоторое время тебя самого подозревал.
        - Да знаю я всё! Подозрительный параноик.
        - Кто бы говорил.
        - Следак Сухов, Ваше благородие…  - вдруг насмешливо пропел он.  - Не, ну доля паранойи - часть его работы, но… ведь и пределы видеть надо.
        - Всё, как в твоих книгах: рассматриваешь все варианты, и когда их отбрасываешь, самый немыслимый оказывается верным.
        - Тогда Телефонистом должна была быть ты.
        - Очень смешно. Вот уж у кого не заладилось, так это у вас с Суховым.
        - Да нормальный мужик. Лёха и Лёха. Кстати, будет в новой книге.
        - Зачем тебе?
        - Интересный экземпляр. Явный когнитивный диссонанс.
        - Говори по-русски.
        - Думаю, он вор. Но искренне верит в «чистыми руками».
        - Чёй-то?!  - Мадам сухо нахмурилась.  - Ты поймал его на взятках?
        - Слушай, у нас не Лос-Анджелес. Менты под прикрытием не ездят на спортивных «БМВ». Всё проще.
        - У него дочь-подросток. И он её воспитывает один, кстати.
        - А я чего? Я не в претензии. Я сам вор. Уже ободрал пару миллионов человек и собираюсь нагреть ещё больше.
        - Хмм…
        - У нас здесь не стерильный Запад. У нас нормальная пацанская страна. И по-пацански мы все правы.
        Теперь пришла ей очередь усмехнуться:
        - Сливаешься со своими персонажами?
        - Отчасти.
        - Значит, решил вот так отомстить Сухову? А мне кажется, он очень неплохой человек.
        - Мада-ам…
        - А к тебе с недоверием относятся все. Кроме Ольги. И меня. И правильно.
        - Чёрт…  - он изобразил расстроенную мину.  - Собаку, что ли, завести?
        Мадам приступила к уборке, и его беззаботное насвистывание утонуло в звуке работающего пылесоса. За окнами таял снег. Так или иначе, весеннее обострение коснётся всех. Она вдруг вспомнила о своей бабке: та лечила народными знахарскими средствами и неплохо гадала, за что соседи в шутку прозвали её «конотопской ведьмой». Бабушка умела ещё кое-что… Кстати, интересно, её так же звали - Еленой Павловной. На какое-то мгновение Мадам остановилась. Пылесос продолжал гудеть, но его звуки несколько отдалились. Мадам смотрела в пустоту между собой и окнами, за которыми таял снег. Её раздражительность никуда не ушла. И дело не в том, что ей понравился следователь Сухов, незаслуженно обозванный «вором». И теперь она знала, за раздражительностью скрывалось
        (выбрался из своей тьмы)
        что-то намного более неприятное. И это напугало её. «Телефониста»  - не литературного персонажа, а реального - поймали благодаря его книгам. Сухов подозревал, к счастью, всё обернулось по-другому. И действительно, Форель пишет всего три года, но…
        - Чушь!  - выдавила Мадам, возвращаясь в привычный мир.  - Это никак не связано.
        Никак. Чего бы там ни произнёс бабушкин голос, оставленный в детстве.

«Не вовремя я уезжаю,  - вдруг подумала Мадам, продолжая уборку.  - Лучше б ты уже оставил эту чёртову Форель в покое».
        Конотопская ведьма и весеннее обострение… Всё это существовало за пределами привычного мира. Как и Телефонист. Его поймали благодаря книгам, которые написал Форель, связав реальный и выдуманный мир. Поймали, всё так. И теперь он вернулся.

3. Вести из тёмной зоны (девушки: живая и неживая)

…Они меня никогда не найдут. Место, куда я ухожу, в их Вселенной не существует. И им приходится иметь дело с кем-то другим. Всегда с кем-то другим. Потому что они ошибаются, а я нет.
        Она оставалась связанной уже не меньше четырёх часов. Точнее, четырёх - с тех пор, как он ушёл. И хоть бандаж был сделан искусно, не причинял болевых ощущений, тело начало затекать. И очень хотелось пить. Вероятно, это тоже часть игры. Так она думала. По крайней мере, некоторое время назад. Она на всё согласилась сама. Он предложил, и она согласилась. Хотела попробовать, давно хотела. Её руки были жёстко закреплены вдоль тела при помощи колодок, ноги разведены в стороны и закреплены бандажными ремнями так, что опустить она их не могла - ремни крепились цепями на уровне её плеч. Она была беспомощна и почти неподвижна, могла лишь немного смещаться вдоль деревянной поверхности стола. Как она и хотела. По крайней мере, когда всё начиналось. Ей удалось чуть сдвинуться, чтобы голова не оставалась на весу, хотя ребро стола с каждой минутой всё невыносимей впивалось в затылок. Тогда она сдвигалась к краю, голова опрокидывалась, и к ней тут же приливала кровь. Когда он был с ней, это тоже было частью игры. Кожаный ошейник, прикреплённый такой же цепью к поясу, он ослабил. Собственно говоря, это была вся
оставленная ей свобода движения. И ещё он оставил её голой. Выскользнул из комнаты, словно на несколько минут. На пол упала плётка. Он хлестал её, но… терпимо. Она даже не ожидала от себя, что, наверное, смогла бы вытерпеть сильнее. И ей понравилось; не сразу, но очень понравилось. Она многого от себя не ожидала. И прежде всего, полного доверия к абсолютно незнакомому человеку. Как только она переступила грань и полностью оказалась в его власти, пришло это доверие… Тоже ведь странно.
        - Ты давно этого хотела,  - он мягко взял её руку и быстро закрепил колодку; болт вкручивался в деревянную поверхность стола.  - Твоё тело рассказало больше тебя,  - взял вторую руку.  - Холодная… Не бойся.
        - Не боюсь.
        - Я всё вижу,  - он склонился прямо к её лицу, вглядываясь в неё своими разноцветными глазами, и ничего, кроме мягкости и нежной заботы она в них не увидела. Улыбнулся.  - Я тебя освобожу. Пришло время поиграть?
        - Что?  - в горле чуть пересохло. Она ещё что-то попыталась уточнить про «стоп-слово», хотя вроде бы уже всё обсудили.
        - Ты дрянь?  - сказал он. И резко потянул цепь ошейника в сторону.
        - Я-я-а-а?  - наверное, она хотела потянуть время или сообщить, что ещё не совсем готова, но с её губ сорвался лишь хрип.
        - Ты мне благодарна? Так хотела, а-а? Грязная шлюшка…
        И это было начало.
        - Сухов слушает. Аллё, говорите… Аллё?!
        Молчание. Шумы, еле слышный скрип, как от заезженной пластинки. Сухов нахмурился, быстро посмотрел по сторонам: кто-то решил его разыграть? Кто-то из коллег?! Не угомонятся никак…
        Сквозь шероховатые скрипы еле слышное: «Следак Сухов»… Хотя, возможно, показалось. Страхи… Беспокойство и страхи, ведь так, следак Сухов?
        Скрипы закончились. Заезженная пластиночка заиграла. И музычка та же самая…
        Сухов сглотнул, подступивший ком показался сухим и словно с острыми краями. На пробковой панели перед ним разноцветными кнопками были прикреплены фотографии: девушки. Потерпевшие, живые и… то, что он с ними сделал. В центре такое же небольшое фото картины Эдварда Мунка «Крик». Кое-кто полагал её на этой панели неуместной. Ещё тогда Сухов пытался найти, нащупать какую-либо связь между жертвами, пристально разглядывая фотографии живых, а потом остальные. И не нашёл. Если не считать этой репродукции Эдварда Мунка.
        Сухов крепче сжал телефонную трубку и почему-то подумал: «Удивительно, а ведь оригинал оказался совсем небольшим, скромного размера картина».
        - Я тебя поймал,  - сказал он.
        Музычка; его реплику проигнорировали; наверное, Сухов побледнел или вспотел, потому что внимание коллег теперь было приковано к нему. Он поднял руку, жест, требующий полного внимания:
        - Кто говорит?!
        - Пришло время поиграть,  - ровно, без эмоций и вне диалога, просто сообщение. И голос… Тот самый? Или это страхи?
        - Я тебя поймал!  - жёстко выдавил Сухов, почти сорвался на крик. И тут же пожалел об этом. Поднятый вверх указательный палец коснулся телефонной трубки и описал в воздухе круг. Шершавые скрипы и музычка ушли на дальний план. В трубке прозвучало:
        - Не надо определять телефон. Всё по-старому…
        Голос, очень похожий на тот. Хотя, возможно, это игра записями, потому что…

«Я его поймал»,  - подумал Сухов. И услышал: теперь сообщение стало чуть более личным, по крайней мере, со смешком:
        - Но на этот раз немножко помогу. Записывай адресок. Может, успеешь.
        Она стала замерзать, хотя в квартире вовсю работало отопление. И очень хотелось пить. Хоть бы стаканчик воды, хотя бы глоточек. Вон там, на кухне, холодильник, и в нём, наверное, много всего… да чего уж, и кран для мытья посуды подойдёт, лишь открыть - и вода, хлорированная, не самая вкусная московская вода, но она не привередлива…
        Но куда он мог запропаститься так надолго? Он ведь просто вышел через ту дверь, там оставалась его одежда, но… В какой-то момент она не совсем понимала, что он говорит, лишь слушала его низкий, чуть хриплый голос, который ей сразу
        (показался очень сексуальным?)
        понравился, но… вроде бы он что-то сказал. Возможно, «я сейчас», возможно, ещё что-то…
        Ей бы высвободиться, и глоток воды, чтобы голова прояснилась. Чёрт, а ведь никто не знает, где она, никому ничего не сказала, что понятно: слишком интимное намечалось приключение. Никому ничего… дура! Ну, у Насти, хоть и лучшая подруга, язык без костей, пересудов потом не избежать, но можно было бы найти способ… Да таких способов полно! А теперь она здесь связана, беспомощна, и никто, кроме него, этого не знает. Никто, кроме него, не придёт на выручку. Это тоже часть игры? Или что-то пошло не так? Или… вот, пожалуй, главный вопрос. А вдруг с ним что-то случилось? Тупо сердечный приступ или сбила машина? Она нервно усмехнулась, вспомнив анекдот на схожую тему, и поняла, насколько высохло горло. Ничего весёлого в её положении нет. Ну как можно было быть настолько безответственной. Дура!
        Никто, кроме него, ей не поможет. А если попытаться кричать, звать соседей, ведь это обычная московская квартира. Да только… она лучше умрёт тут от холода и жажды, чем позволит найти себя такой! Голой, связанной, с разведёнными ногами… На это тоже был расчёт?

«Ты благодарна мне?»  - вспомнились его слова. Скорее всего, так было задумано с самого начала: лишить её собственной воли, сделать полностью зависимой от него, от его гнева и его милости. Он ведь предупреждал, что это только самое начало… «Ты благодарна мне?!» О да! Она будет благодарна ему, как никому на свете, если он сейчас придёт, вернётся и даст глоток воды. Она станет его рабыней, умалится до ничтожества, сделает всё, что он захочет. Если только он вернётся и избавит её от позора быть обнаруженной вот так. Пусть это будет часть игры, она согласна, и пусть с ним ничего не случится…
        Обвела взглядом комнату - судя по всему, их две. Обычная московская квартира. И ничто здесь не говорило о наклонностях хозяина. Даже стол, к которому она была прикована,  - обычный деревянный обеденный стол, и вот в этом во всём…
        Господи, ей понадобилось целых четыре часа, чтобы включить голову?
        Ещё когда они обсуждали «стоп-слово», она спросила:
        - А что это должно быть? Хватит, не надо? Стоп? Прекрати?! Больно?
        - О нет, что-то совсем другое.
        - В смысле?
        - Что-то совсем из другой оперы. Это всё ты и так будешь говорить,  - он улыбнулся ей,  - и молить о пощаде. Чаще всего, это не отличить от «хочу ещё».
        Она улыбнулась в ответ и почему-то подумала, что он совсем не пошлый.
        - Ну тогда как?
        - Другое, за что будет отвечать рациональная часть твоей природы. Любое неожиданное, глупое слово подойдёт. «Радиопередатчик». Или вот «телефон»,  - он взял её айфон и покрутил в руке.  - Пожалуй, «телефон» будет в самый раз.
        Почему она сейчас это вспомнила? За всё время близости с ним, того, что он называл «сессией», с её губ срывались самые разные слова: и любовные стоны, и стоны мук, и даже слова мольбы, но… среди них не было слова «телефон». Рациональная часть её природы отлучилась погулять, и она получила, чего уж там, самый волнующий опыт в своей жизни, но…
        Почему сейчас вспомнила именно это? Стоп-слово… И как это связано с обычностью квартиры? Есть причина. Спустя аж четыре часа рациональная часть изволила вернуться, чтоб увидеть, сколь незавидным является её положение.
        И дело даже не в том, что, скорее всего, она не станет кричать и звать на помощь из боязни позора - никто не знает, на что способны доведённые до отчаяния. Дело в двух вещах: абсолютной нормальности этой квартиры. Обычный сервант, старая стереосистема, книжная стенка - никакого антуража, никаких девайсов, всё обыденно, жильё нормального здорового обывателя. Экран телевизора старомодно задёрнут свисающим покрывалом. Такой же тряпкой в углу укрыто ещё что-то, похожее на вертикальную раму, возможно, там зеркало… И этот стол, на котором она распластана, предназначен вовсе не для подобных любовных затей. За ним люди собирались на обед, и первые отверстия в деревянной поверхности, словно не жалея чужую вещь, просверлил он сам. Четыре часа назад. Как он сказал: «Из другой оперы?». Здесь всё было из другой оперы! Это был не его дом. Он привёл её в чужое жильё.
        И второе: рациональная часть вдруг вытеснила все ложные воспоминания из её головы. Уходя, он не прошептал ей «я сейчас». Совершенно точно. Он сказал другое, что-то про… свечи?! Я за свечами?
        Причём тут свечи? Может такое быть, или это игра перепуганного воображения?
        Ладно, допустим, он мог взять ключи от этой квартиры у кого-то из знакомых и… что? Просверлить, испортить чужое имущество?! Тоже не получается… Слишком много несоответствий. И ещё: вот в ту дверь он вышел абсолютно голый. Даже плеть осталась валяться на полу. Но всё же он забрал с собой только одну вещь. Это был её мобильный телефон. Её айфон.
        И прежде чем в голове связались статьи из интернета, сплетни бульварного чтива и болтовня за кофе на работе, она разлепила ссохшиеся губы и произнесла:
        - Херня…  - а потом сама удивилась следующей фразе.  - Похоже, я в беде.
        В глотке что-то булькнуло: страх позора подавил отчаянный крик о помощи. Она попыталась ещё раз, по телу прошлась какая-то судорожная волна, но она лишь слабо прохрипела:
        - Спасите меня…
        Извиваясь и теперь уже дико озираясь по сторонам, просипела ещё раз:
        - Пожалуйста, помогите…
        А потом услышала, как в замочную скважину входной двери вставили ключ. Повернули его. Щёлкнул механизм замка. Тот, кто появился там, не торопился сейчас войти к ней в комнату. Словно чего-то ждал или был чем-то занят.
        - Это ты?  - как можно более спокойно позвала она. Поймала себя на том, что на лице застыли одновременно напряжение и заискивающая улыбка. Если он этого добивался, то полностью достиг результата.
        Что-то тренькнуло, заиграла какая-то мелодия. Странная акустика, динамик её айфона давал гораздо более полноценный звук. Она потянула руки на себя, как будто, наконец, любой ценой решила избавиться от колодок.
        Шаги. Приближающиеся. Её зрение ненадолго прояснилось. Что-то в нём незаметно переменилось. «Парень, что, сделал себе макияж?  - мелькнула какая-то вздорная мысль, и следом пришла другая.  - Какая же я дура!»
        Перед глазами снова всё попыталось поплыть. Она сглотнула, от жажды горло, как изрезанное бритвой. Но произнесла твёрдо:
        - Телефон.
        Парень еле заметно усмехнулся. Сколько ему лет? Сколько ему лет на самом деле?!
        - Нет, ты не понимаешь: верни мне мой телефон!  - твёрдо потребовала она.
        Он посмотрел на неё почти с любовью. Показал ей, что было в руках: две свечи, обычные, крупные, из тех, что продаются в любом хозяйственном магазине.
        - Скоро всё закончится,  - сказал он.
        - Нет, сейчас!  - сорвалось криком.
        Он не удивился, понимающе кивнул. Быстро подошёл к ней, склонился и поцеловал в губы. От неожиданности она ответила. И произнесла, наверное, с мольбой:
        - Я замёрзла. Дай мне попить.
        Теперь в его взгляде появилось что-то… Он действительно смотрел на неё с любовью, даже больше, он её боготворил. Ей стало страшно. Снова одарил её быстрым поцелуем. На этот раз она ответила укусом. Прокусила губу до крови.
        Отстранился, улыбнулся. К счастью, не стал облизывать собственную кровь, просто протёр пальцем.
        - Отпусти меня,  - попросила она. И почувствовала что-то, похожее на волну горячего воздуха.
        Нелепо, но слишком обыденная московская квартира содержала одну нетривиальную деталь. Она была здесь, таилась, присутствовала с самого начала, притворяясь чем-то другим. В углу, задрапированное тряпкой, нечто, не совсем характерное для обывательского жилья. Он быстро сдёрнул покрывало: да. Вертикальная рама, но не зеркало… От острой поверхности отразился весенний солнечный лучик.
        Она не сразу поняла, что увидела. Чем именно это было. И услышала, как сел её голос:
        - Что это? Зачем?! Пожалуйста, не надо…

…Опергруппа выехала на место в полном составе. Сухова даже не удивило, как быстро прошло нужное решение: по адресу выдвинулся не ближайший к месту патрульный наряд, а целая опергруппа с…
        - С целым подполковником,  - невесело усмехнулся Сухов. Сейчас ему верят безоговорочно, его авторитету, набил себе фишек, только… Это была не его опергруппа. Не совсем его. И кое-кого очень важного в ней не хватало.

«Она всех достала,  - подумал Сухов.  - Перевести её было единственным выходом».
        Адрес ему продиктовали более чем подробный. Пятая Парковая на пересечении с Измайловским бульваром. Какая-то недобитая хрущёвка, пятиэтажка из тех, что совсем скоро снесут. Требование нового времени, решение мэра. Пока группа с полностью включёнными сигналами неслась в Измайлово, Сухов потребовал пробить по базе данных всё, что известно по адресу. Информация начала поступать. Самая обычная, формальная. Зацепиться не за что.
        - Чёрт, она ведь даже меня достала!  - вдруг выругался Сухов.  - Глупая Ванга.
        - Что?  - откликнулся водитель.
        - Ничего,  - отмахнулся он.  - Рули давай.
        Сухов вспомнил, как она подарила ему карточку с репродукцией Мунка. Как раз в самый разгар дела Телефониста.
        - На, ведь тебе нравится,  - сказала она.
        - «Крик»?  - Сухов поглядел на неё с иронией.  - Ну и что это значит? Ты ведь ничего не делаешь просто так, не можешь, как обычные нормальные люди.
        - Ничего,  - сказала она и ткнула пальцем. Некоторые её манеры бесили даже Сухова.  - Просто повесь её там, на свою пробковую панель и смотри внимательно.
        - Достала!  - пробубнил Сухов. Теперь водитель лишь бросил на него молчаливый взгляд. Иногда шеф, размышляя, говорил вслух странные вещи. Так порой складывается жизнь.  - Только лучше неё нету.
        Информация продолжала поступать. И всё это было не то. Сухов снова оказался на краю пропасти; когда она подарила ему эту карточку с Мунком, тогда хотя бы…
        - Ты нужна мне сейчас, чёртова глупость,  - тихо выругался Сухов.
        Водитель только быстро сморгнул.
        Она была непереносимой, очень умной и очень вздорной. Половина её решений и умозаключений была абсолютным бредом и сумасшествием, вторая половина тоже была сумасшествием, но оказывалась стопроцентно верной. Там, где остальные завязли и были слепы, она умела видеть. Сослуживцы прозвали её «Вангой».
        Водитель, который сейчас гнал новенький минивэн в Измайлово, знал кое-что. Ему очень нравилась Ванга. И может, лишь поэтому он знал, что скрытной Ванге нравится Сухов. А Сухов в одиночестве растил дочь. И не собирался ничего менять. И так тоже порой складывается жизнь.
        Крупный, быть даже может, грузный человек. Его видно со спины. Он оглядывается быстро, темно, озирается. С ним что-то не так. Люди, подверженные весеннему обострению, или телевизионные гадалки сказали бы, что вокруг него дурная энергия. Человек входит в пропахший кошками и стариками подъезд хрущёвки, начинает подниматься по лестнице. У него одышка, ему нужно на пятый этаж.

…Опергруппа была уже на месте, а Сухов всё ещё думал о Ванге. И о Мунке. О них обоих. Потому что это всё не то. Может, у следака Сухова и у самого уже проблемы (да их и немало!), но эта невероятная, может быть, существующая лишь в его голове связка Ванга-Мунк гораздо ближе сейчас к реальности, а они все делают не то. И Ванга нужна ему, чего уж тут скрывать, только как теперь её вернёшь…
        - Если только броситься в ножки с извинениями,  - пролепетал себе под нос Сухов.
        Водитель Кирюха легко дотронулся до него:
        - Лёх, ты с нами?  - позвал он.
        - Я в норме,  - отозвался Сухов.
        Ещё в машине ему озвучили всё, что удалось выяснить по продиктованному адресу:
        - Шеф, тут так: хозяин - Кривошеев Андрей Семёнович, на пенсии. У нас на него ничего нет. Ну… неоднократные вызовы нарядов соседями за дебош,  - говоривший ухмыльнулся.  - Похоже, Андрюша у нас крепко сидит на стакане. Но это всё.
        Сухов поморщился, обронил:
        - Плохо дело.
        На пролёте четвёртого этажа он дал команду остановиться. Все действовали бесшумно и чётко.
        - Кирилл,  - шёпотом позвал Сухов.  - Там что-то не то. Какое-то дерьмо.
        Тот понимающе кивнул. Оставался ещё один этаж.
        Дверь в квартиру оказалась незапертой. Из зазора веяло сквозняком. Замерев, Сухов вслушивался, стараясь понять, что всё это значит. Зачем его пригласили сюда? Ловушка? Вряд ли. Что-то другое. Но инстинкты молчали. Никакой угрозы из-за двери не исходило. Он подумал, что вот так люди и прокалываются. Но чаще всего они прокалываются из-за того, что слишком долго размышляют. Как там было: думай медленно, действуй быстро. Сквозняк. Дверь протяжно заныла, качнувшись в петлях. Въевшаяся в стены вонь (грязь, старость, болезнь?) пропитала весь подъезд. Этим заунывным звуком и воспользовался Сухов:
        - Входим,  - кивнул он.
        Ну вот, сейчас он всё и узнает. Или опять сыграет в чужую игру. Но время «думать медленно» теперь закончилось.
        Дверь распахнута. Длинный полутёмный коридор, справа совмещённый санузел, этот сектор уже взят под прицел. Слева на стене висит очень старый велосипед без переднего колеса. Коридор поворачивает, короткий аппендикс заканчивается крохотной кухней. Прямо комнаты, их две, смежные. Этот дерьмовый запах болезни усиливается. Сухов входит в первую комнату, на свет. Он знает, что со спины прикрыт, но здесь может ждать сюрприз. В аппендиксе коридора мелькает какая-то тень. Кто-то весьма крупный и грузный даже и не подозревает о них, намереваясь войти в спальню.
        - Лежать! Полиция!  - это Кирюха. Грузный человек уже сбит с ног. Но… он словно и сам не растерян даже, а находится в прострации. Задыхаясь, что-то пробует прокричать…
        Кто ты, источающий подобные миазмы? Превративший свой дом в берлогу отвратительной болезни? Кто?! Всего лишь часть чужой игры? Или…
        А потом Сухов это увидел.
        Она лежала на кровати абсолютно голая, с разведёнными ногами, непристойно выставив наружу все свои прелести. Длинные волосы раскинуты по подушке, глаза раскрыты и уставились на вошедших. В том месте, где голова при помощи шеи соединяется с телом, забрызганный, тёмно-красный, почти чёрный след. Такие же капли на подбородке и немного на груди. Потому что у неё отсечена голова.
        - Это не я! Пусти… Вы что ах…ели, мужики?! Это не я-я!  - вот что, задыхаясь, кричит грузный, воняющий болезнью человек. Сухов смотрит на его огромный, уродливо свисающий из-под майки на спортивные штаны живот. Сверху надета зимняя куртка.
        - Мать твою,  - говорит Кирилл, глядя на кровать.
        Сухов переводит взгляд с уродливого живота на лицо грузного человека, которое из пунцового начинает синеть.

«Ему нужен врач, а то сдохнет с перепоя,  - думает Сухов. Он всё уже понял.  - Операция по задержанию бухающего пенсионера успешно завершена».
        И дерьмовый запах болезни - всего лишь запах многолетнего перегара. Этот задыхающийся на полу уже наполовину мёртв. Но кто-то ещё жив, кому-то ещё не отсекли вот так голову…
        - Лёха, это… товарищ пол…  - начал Кирилл.
        Сухов отмахнулся.
        - Это кукла,  - треснутым голосом отозвался он.
        - Что?..
        - Резиновая женщина. Из секс-шопа.
        - Ты…
        - Угу. Похоже на труп. Да?
        Кирилл переводит брезгливый взгляд на сбитого им с ног человека:
        - Уро-од! Какой же ты урод.
        - Не моё,  - верещит тот.  - Пусти…
        - Не его,  - подтверждает Сухов.  - Дорогая штука. Того, кто это сделал, здесь уже нет.
        Сухов подходит к кровати, проводит пальцем по забрызганному «кровавому» следу:
        - Краска,  - говорит он.  - Мы все ошиблись.

«Я ошибся,  - приходит усталая мысль.  - И пляшу по нотам, которые для меня расписали. А ведь Ванга предупреждала. Несколько жертв Телефониста не вписывались в общую картину. Предупреждала. Да я не послушал и закрыл дело».
        На стене у изголовья приклеена записка. Скотчем. Обычно остаются прекрасные «пальчики», но Сухов почему-то знает, что и там ничего не будет. Он смотрит на записку, в горле легко запершило. Записка создана тем же издевательским способом, что и прежние. Что и те, которые приходили ему на электронную почту: словно вырезанные из газет буквы разных шрифтов и разного размера. Только всё это отпечатано на лазерном принтере. Имитация, игра в старомодные анонимки. Как и всё здесь. Важно лишь содержание записки. Вот для чего его пригласили! Вкупе с резиновой бабой из секс-шопа, у которой отрезана башка.
        Разновеликие и разношрифтовые буквы: «Здесь чего-то не хватает. Возможно, двух свечей? O»
        - Смайлик,  - устало говорит Сухов.  - Дерьмо!
        - Лёха, у неё в руке…
        - Вижу,  - говорит Сухов. Он давно всё увидел и давно всё понял.
        - Что это?  - голос Кирилла; тот немного сбит с толку: в ладони у куклы чёрный пластмассовый прямоугольник с круглым отверстием посередине.
        - Это для сигар,  - Сухов два раза шмыгнул носом, хотя никакого насморка у него не было.
        - В смысле?
        - Ножичек,  - глухо говорит Сухов.  - Там внутри спрятано лезвие. Вставляешь сигару и отрезаешь. Нож. Точнее, гильотина.
        Кирилл захлопал глазами, перевёл взгляд с гильотинки для сигар на голову резиновой женщины, отделённую от тела. Сухов позволил себе очень короткую и очень тёплую улыбку - он знал Кирюху как свои пять пальцев, и все его гримасы, и знал, что в случае чего, тот прикроет не только его спину и не только его зад. Потом улыбка поблекла.
        - Но ведь…  - Кирилл теперь смотрел на Сухова.
        - Именно,  - кивнул тот.  - Гильотина. Такими раньше отрубали головы.
        - Это ведь…
        - Послание,  - подтвердил Сухов. Ему вдруг захотелось побыстрее покинуть эту квартиру, иначе запах болезни застрянет в нём, но теперь здесь дел немало и… подлинная болезнь отсюда ушла, умело скрывая свой смрад.  - Ты б отпустил его, он посинел уже. Нам ещё жмура-алкаша при задержании не хватало.
        Кирилл ослабляет хватку, грузный человек пытается браниться.
        - Думаю, он ничего не знает,  - говорит Сухов.  - Но всё-таки выпотрошите его по максимуму.
        - Послание,  - морщится Кирилл.  - Опять эти грёбаные шарады.  - И вдруг добавляет:  - Ванга оказалась права?
        - Похоже,  - соглашается Сухов. Чего уж теперь.
        - А причём тут свечи? Две… Есть какие-либо предположения?
        - Пока нет,  - говорит Сухов.  - Это всё имитация.
        - Того, что может произойти?
        Сухов посмотрел на лежащую перед ним резиновую женщину, на пришпиленную к стене записку, потом на Кирилла, и тот увидел, какими тёмными стали его глаза.
        - Или уже происходит,  - сказал Сухов.
        Глава вторая

4. Воровка книг (девочка)
        Господи, он пришёл мрачнее тучи. Как тень. Я давно его таким не видела.
        - Что случилось, па?
        - Всё нормально.
        - Па-ап?!
        Он мне улыбнулся. Он у меня самый лучший и самый смелый. Но порой как маленький ребёнок. Иногда кажется, что я делаю его беззащитным.
        - Что случилось-то? Кто-то… умер?
        Взгляд на мгновение стал рассеянным. Это он, сам того не зная, так от меня прячется. Не всегда. Когда его дурацкое беспокойство зашкаливает. Игра в прятки со взрослой дочерью, вариант № 1. Я кое-что видела и кое-что слышала о нём от его коллег. На их посиделках. Видела, что он для них значит. Я ведь так горжусь им на самом деле и так не хочу, чтобы он из-за меня…
        - Что-то на работе?
        - Говорю ж, всё нормально.
        Дома я не читаю с ридера. Только настоящие бумажные версии. Мне нравится запах. Сейчас это был «Книжный вор». Крутая штука. Рассказ ведётся от лица смерти. Издание в бумажной обложке. А у Форели - шикарные тома в супере. И я обернула одной книгу о девочке, которая воровала книги. Воспользовалась ею как папкой. Не всегда знаю, почему поступаю так или иначе. Порой мне кажется, что у меня язык без костей. А зачем он от меня прячется? Я начала беспечно:
        - А у тёти…  - и запнулась.  - У Ванги скоро день рождения.
        Он поморщился. Посмотрел на меня удивлённо. Прятки, вариант № 2.
        - Просто ей было бы приятно…
        - И что?! Я должен ей послать букет цветов?
        Лёгкая раздражительность. Вариант № 3. Папа, мой папа, ты у меня, как раскрытая книга. А я, как воровка книг. Не в том смысле, что сейчас читаю, хотя и в том тоже… Ты не поймёшь, никто, наверное, не поймёт. Но не надо так сильно обо мне беспокоиться. А то я чувствую себя виноватой. Что делаю тебя уязвимым. Я уже не ребёнок и понимаю чуть больше, чем эта кучерявая пипетка на фотке в твоём бумажнике.
        - Почему бы и нет? Мне нравится Ванга,  - стоило труда добавить следующую фразу, но я обязана была это сделать.  - И… тебе тоже.
        - Чего?  - бросил почти беспечно. Нахмурился, и опять этот детский взгляд. Я уже начала понимать, дальнейшее было делом логики. Ванга…
        Я не провокатор, пап, нет. Но так нельзя. Я обязана защитить тебя от тебя самого. Чтоб ты и был лучшим и самым смелым. И поэтому я поступаю не очень хорошо. Книжка про воровку в супере Форели лежит у меня на коленях. Мне её, кстати, Ванга посоветовала. Вот уж кто не считает меня маленькой. У девочек свои секреты.
        - Мог бы загладить свою вину перед ней, кстати,  - говорю так же беспечно.  - Дружеский совет, вот. Поздравь хотя бы. А лучше пригласить на ужин.
        И выкладываю перед собой на стол «Книжного вора». Просто механический жест.
        Молчит. Совсем плохой знак. Но вот, к счастью, плотины прорывает:
        - Ужин…  - и совсем раздраженно.  - Прекрати уже читать эту гадость!
        Вопрос логики. Наша домашняя психотерапия в виде комикса. Пап, я ведь твоя дочь. И мозги у меня твои. Хотя все щебечут про глаза. Ой-лю-лю, да у малышки ваши глазки. Личико…
        Теперь моё личико невинно.
        - Пап, это просто обложка,  - говорю я и разворачиваю супер.  - Это другая книжка.
        На миг растерян. Где-то между вариантом № 1 и № 3.
        - Прости…  - улыбается теперь по-настоящему. Вот и хорошо. Снова в форме.  - Действительно выдался сложный день.
        А я теперь всё поняла. По крайней мере, про сегодня. Да, я зараза, плохая девчонка. Иногда так думаю о себе. Но он мой папа, и я его очень люблю.
        - Всё нормально,  - отвечаю.  - Это ты меня прости.
        Воровка книг, и вопросы логики. Я всё поняла.
        - Ладно,  - говорит он, как будто соглашается.  - Приглашу эту глупую Вангу на ужин.  - И добавляет строго:  - Но только если ты пойдёшь вместе с нами.
        Отлично. Я искренне улыбаюсь. Теперь всем стало легче.
        - Согласна!  - отвечаю без промедления.  - Здорово будет.
        И вижу то, что происходит в первый раз в жизни. По крайней мере, в моей. Мой папа легко, почти неуловимо, но… покраснел. И они мне будут говорить «лю-лю-лю»…
        Встаю, иду на кухню. Я кое-что приготовила. Не так интересно, как будет на торжественном ужине с Вангой, но сойдёт. Готовлю я неплохо.
        Ставлю сковородку на плиту. Совсем скоро котлеты начнут шкварчать. Внутрь я положила перетёртого чернослива с небольшим количеством орехов. Если аккуратно оперировать специями - очень вкусно.
        Не стоило большого труда всё связать. Ванга оказалась права. Насчёт Телефониста. Каким-то непостижимым образом не всё тогда закончилось. Да, пап?! А я ведь ещё тогда, чего уж греха таить, начала подозревать, что всё не так гладко. Но эмоционально встала на строну папы, не стала дальше… Они этого никогда не узнают. Маленьким девочкам не положено вмешиваться в разговоры старших. Детский лепет. Они его и не слушают, так, лишь иногда…
        Ванга оказалась права, и это очень плохо. Оттуда тянется нить. У меня есть кое-какие догадки, и они еще хуже. Они невероятны. Тьма, откуда тянется нить, на самом деле, не может существовать в этом мире, где за окнами тает весенний снег. Хотя в этом мире возможно всё. Думаю о суперобложке Форели, в которую обернута «Воровка книг». Внутри, как с моим черносливом, всегда что-то совсем другое. Думаю об авторе - он такой симпатяга. Интересно, я буду стесняться?
        Может, внутри не всегда что-то совсем другое?
        - Но ведь Тропарёвского маньяка папе удалось поймать,  - говорю я чуть слышно, и всё равно как-то странно. И не своими словами, как будто для кого-то, кто незримо присутствует здесь. Я знаю, почему так говорю. Догадки… Я смотрю, как прихватились и стали весело шкварчать котлеты. Мне страшно.

5. Форель пишет и Форель рисует
        Оставалось набрать совсем немного. Перед ним лежало пять рукописных страниц - ежедневная норма. Он знал, что может выдать намного больше, и знал, насколько вредно форсировать работу. Точку надо ставить в самом интересном месте, когда видишь, куда всё идёт, и когда хочется писать дальше. Писать… Следующая глава уже жила, дышала, выпирала, лезла из него, но… чёртов голод нельзя утолять и набивать брюхо. А то завтра будет запор. Затык.
        - Писательский запор?  - произнёс он удивлённо, внося текст в компьютер, попутно редактируя и весело насвистывая. Плевать на все приметы, когда книга получается и когда она хороша: «…действия равна силе противодействия. Давление тьмы. Об этом знают глубоководные рыбы Марианской впадины, взрывающиеся на поверхности. Об этом знает тающий снег за окнами, и об этом знает тот, кто живёт во мне. И чем больше я его скрываю, тем сильнее он рвётся наружу. Потому что сила действия равна силе противодействия».
        Точка. Ну вот и всё на сегодня. Он с интересом посмотрел на рукописные страницы, затем на монитор.
        - Ну что ж, снова привет!  - ухмыльнулся.  - Соскучился там? Вот ты опять и выбрался из своей тьмы.
        Помолчал. Удовлетворённо потянулся, потёр ладони. Отодвинул рукопись от себя, складывая в общую стопку. Книга росла прямо на глазах: Телефонист снова с нами; мерзкая тварь ожила окончательно, супергерой херов теперь разыграется по полной. Ухмыльнулся и с неожиданным теплом, словно обращаясь к старому верному знакомому, добавил:
        - Привет… Смотрю, всё больше входишь во вкус?!
        Тренькнула напоминалка: лекция по изменённым состояниям сознания на высших режиссёрских курсах во ВГИКе. Завтра такая же на психфаке МГУ.
        - Расскажу им про старого доброго Тимоти Лири,  - сообщил он напоминалке в айфоне.  - А потом здорово напугаю.
        Оба курса лекций с подачи Ольги. «Пограничный писатель, развлекающийся с пограничными феноменами. Они очень тебя хотят».
        С подачи Ольги. Как и выставка. Как и многое, что случилось в его жизни в последний год.

«Ты мой лучший арт-проект!  - сказала она. А он смотрел в её разноцветные глаза и всё больше влюблялся.  - По крайней мере, самый любимый».
        Он не хотел влюбляться. Любовь как арт-проект. Так они решили вместе, когда переспали во второй раз. Первый вышел случайным и не сулил обещаний. А потом они решили «приколоться». Это было её слово. Её лексика вообще не включала никаких сантиментов, скорее напротив. Тем весомее были крайне редкие слова нежности. Арт-проект охватывал большие пространства, включая выставку, его лекции, продажу книг и то, что они творили, словно дорвавшиеся друг до друга подростки. Только они вдвоём знали, что происходит на самом деле. Всё это детское колдовство в стиле Сальвадора Дали, конечно, не могло быть всерьёз, но в тот момент думать так оба нашли забавным. На короткий миг в своей маленькой вселенной они стали богом и богиней. Смешно, прямо как дети малые…
        - Ну, если нас прёт, почему бы и нет?  - возразила Ольга.  - И смотри, всё у нас получается. А, мой бумагомарака?!
        За её весёлым цинизмом что-то стояло, сильное и, возможно, надломленное. Он это чувствовал и иногда хотел пробиться туда. Всё прекрасно понимая про то, что ад - это другие. Чёртово любопытство. Порой он думал, что писатели - не самые приятные типы.
        Но влюбляться-то он точно не собирался. Его устроило «секс без удержу как арт-проект». Поначалу так и было. Без удержу и порой в самых неподходящих местах. Они шутили, что увеличивают плодородие мира. И вот теперь в том лесочке вырастет «их дерево», а в море (их не смущало, что это был средиземноморский пляж, и никому бы в голову не пришло, чем на самом деле занята эта симпатичная парочка) остались плавать их «русалочки». Неподходящие места не были фетишем, попыткой чего-то там разнообразить или обострить. Им не надо было ничего обострять. Так выходило случайно, и всем «приколам» они предпочитали обычную постель. Желательно пошире. Просто грёбаная химия, физическое влечение. Стоило признать, конечно, что и за пределами постели им было хорошо. Лёгкий роман двух взрослых людей. Им было хорошо вместе. Вот так вот случайно нашлись. Он шутил, что во всём виноваты её глаза - зелёный, которого не бывает в природе, и голубой, как тайный лёд в горах, который они видели вместе. Разноцветка, ведьма, но не черноглазая цыганка и не босоногое лесное диво, а ведьма-инопланетянка. Как Дэвид Боуи.

«Что ты несёшь? Как я могу быть Дэвидом мать его Боуи?»  - смеялась Ольга.

«Я говорю «как» мать его Дэвид…»

«Он мальчик, я девочка».

«Ты какая-то херь, и я не могу этого понять,  - разговор был после какой-то вечеринки.  - У тебя другая женская сущность, хоть и очень сильная. Этого не понимаю, все бабы не такие. У тебя даже похоть другая. Ты, блин… третий пол из «Звёздных войн».

«Ты опять нажрался,  - только и ответила она.  - Но ладно, мне приятно».
        Он часто нёс ахинею, она нет. Она знала, что слова не имеют значения. И знала, какое сообщение за ними стоит. Конечно, у всех парочек свой язык. Чаще всего как эвфемизм для табуированных выражений и всяких слащавостей. Здесь было другое. Общий способ коммуникации друг с другом и с миром.
        Ольга становилась всё более модным галеристом. Его выставка тоже была её идеей.

«Твои рисунки без этих подписей не так хороши»,  - сказала она.

«В смысле?»

«Нет, не то,  - она поправила себя.  - Недостаточно хороши.  - Улыбнулась, хитро подмигнула, словно уже предвкушая грядущий успех.  - Ахинея как способ формулировать метафизические истины. А мы с тобой - главные хулиганы».

«Ну… у тебя с этим полный порядок,  - заявил он.  - Можешь заняться подписями сама».

«Не-не, ты это делаешь очень изящно».
        Он рисовал всегда. На полях, когда писал, или от нечего делать, или когда «затык», но больше всего, когда замысел новой книги вот-вот родится. Его графика была довольно выразительной, драматичной, рука тверда, и на фантазию не пожаловаться… но так, ничего выдающегося. Для комиксов сойдёт. И очень точно передавала его текущее настроение. И вот так однажды из тьмы каких-то совсем уж шизофренических рисунков выполз, медленно озираясь, Телефонист. Рисунков накопилось много, он делал к ним подписи, развлекался: подписи были совсем невпопад или через очень уж заковыристую цепочку ассоциаций, если проследить их в принципе представлялось возможным. Потом Ольга это назовёт «ахинеей». Но это потом. Когда рисунки перестали быть сырыми. А так он не показывал никому их особо… Конечно, издатель ему даже предлагал сделать графический роман о Телефонисте, но чего-то в рисунках всё-таки не хватало. Сыроватые, и вообще…
        Пачка картинок росла, набухала, требовала к себе внимания. И он начал экспериментировать. Сначала с цветом - не пошло. Затем с фактурой. Используя странные неожиданные поверхности, разные текстуры, манку, клей, песок… Идея фотографировать собственные готовые рисунки пришла после прочтения какого-то модного романа. И картинки перестали быть сырыми. Не сразу. Фотокамер у него в доме нашлось несколько, увлекался по молодости. Даже настоящая оптика и старая плёночная «Лейка»  - великая камера! Перепробовал разную высоту штатива и свет, начал снимать свои работы под определённым углом и с определённой выдержкой. Попробовал популярные фотошоп, PxQ ОpticsPro, пробовал бить работу на этапы и перебрал гору программ для создания HDR-изображений. Посмотрел, с чем работают профессиональные графики и иллюстраторы, и двинулся дальше. Стал микшировать, искать свой тайный ингредиент, рецепт черепахового супа, алхимический эликсир, что-то типа этого… Был довольно будоражащий этап, вот-вот что-то обещало родиться.
        Он смотрит на подпись к картинке: «Путешествие кота по непостижимому миру заканчивается вопросом «Что у нас сегодня на обед?». На рисунке женщина в постели, её взгляд и укоризненные слова обращены к мужчине. Он сидит к ней спиной, за столом, в боксёрских трусах. Его вещи собраны, чемодан… наверное, он собирается уйти. Смотрит в стену, взгляд не выражает ничего, все коммуникации оборваны. Торс и бёдра слишком уж витальны, то ли Роденовский мыслитель, то ли Халк. Самого бездомного кота на рисунке можно обнаружить, только если сильно присмотреться, где-то с краешка силуэт за окном. В упрёках женщины, как и в открытых глазах, был бы смысл, если бы… она не была расчленена. Это Телефонист? Или кто-то другой? Этот роденовский Халк на стуле, безупречно отделивший голову и члены от туловища? Слишком уж маскулинный… он думает о японской манге, нарочитой слащавости аниме, о Миядзаки и художнике Мураками. Сентиментальная чувственность, доведённая до предела становится стилем, перешагнув предел, переходит на другой уровень. Утончённая сентиментальная красота, по-подростковому жестокая и слащавая, перестаёт
таковой быть. Ему необходим этот удар стиля. Он уже использовал для работы очень редкие профессиональные штучки, типа Quyrara, и уже пришёл к тому, чтобы наносить окончательные штрихи на уже готовые фотографии. Он попал в точку. Его изображения получались рельефными, то, что было сделано плоским штрихом, приобретало объём, как будто при длительном рассмотрении создавалось впечатление, что это была аэросъёмка гор на мёртвой планете. Там даже нашлось место Марианской впадине с ещё не взорвавшимися глубоководными рыбами. Он попал в точку, до эликсира оставалось совсем чуть-чуть. Ему необходимо «аниме», путаница смыслов в мире детства, где, на самом деле, ничего не спутано, а просто существуют ещё и другие измерения. И их соприкосновения дают гораздо более увлекательные результаты.
        - «Что у нас сегодня на обед?» не годится,  - вслух говорит он.  - «Настало время поиграть»… А?
        Неплохо, неплохо, но… слишком в лоб. А как же манга, аниме? Ещё должны быть какие-то отсылки, ещё какая-то игра… слова должны скользить друг по другу, не стираясь и не настаивая на своих очевидных значениях.

«Настало время поиграть»  - это прекрасное название для всего цикла картинок о Телефонисте»,  - думает он.
        Смотрит на расчленённую женщину в постели с живыми глазами, полными укоризны, и на Халка в позе роденовского мыслителя за столом… Их нет, этих двоих, и всех остальных тоже, их экзистенции давно отчуждены.
        - Вот ведь в чём дело,  - словно догадывается он. И ставит на картинке другую подпись. И работа перестаёт быть сырой: «Мне одиноко с тобой в тёмной комнате, где живой осталась лишь твоя ревность».
        Он смеётся, он доволен.
        - Какая тут на хер ревность?  - ухмыляется он.  - Ревность-то тут при чём? Или это вон тот кошак за окном? Хотя… ох, нормально.
        Да-да. Слова найдены правильно. И ревность тоже. Может, речь о зрителе? Или о ревнивом демиурге, который не может безо всех этих гадостей?
        Всё запутано. И всё работает. Смыслы открыты, какие-то дружественные, какие-то некомфортны. Приходите и перелистывайте книги…
        Работа перестала быть сырой. Он нашёл нужные ингредиенты.
        Все четыре книги о Телефонисте были оформлены фрагментами из его рисунков. Полностью поместить этот «кошмар» на обложку продукции масскульта издатель не решился. Правда, нашёлся критик, который утверждал, что это и не масскульт вовсе, но ему было наплевать. Его интересовали цифры продаж. А по ним выходило, что это самый что ни на есть выдающийся масскульт. Про художника он быстренько состряпал миф: какой-то загадочный тип, которого мало кто видел вживую и который работает под псевдонимом «Курара». Так что на его книгах стояло два копирайта: Форель и Курара. Рыба и яд. Он нашёл это забавным. Развлекался по полной. Впрочем, Ольга его раскусила довольно быстро.
        - Бойкий малыш,  - она хмыкнула.  - Два псевдонима одного и того же автора… Да ты шизофреник, мой бумагомарака.
        Идее выставки он сопротивлялся, но она умела убеждать.

«Настало время поиграть» была выставкой небольшой, заняв лишь часть в общей экспозиции Ольгиной галереи. Несколько самых выразительных работ. И всё же не осталась незамеченной. Им удалось заинтриговать кого следует. Настоящий, подлинный дебют Ольга планировала на весну этого года.
        - Весной твой Телефонист вернётся, и я чувствую - это будет бомба!  - пообещала она.
        Тогда он ничего не сообщил ей о своих планах. Что Телефонист действительно вернётся, и будет ещё и пятая книга. Хотел рассказать ей всё на последнем свидании, но они поссорились. Впервые так сильно. Лёгкий весёлый роман «взрослых» людей заканчивался. Оба «деловых и сексуальных партнёра» не собирались влюбляться. А когда опомнились, было уже поздно.
        Сейчас он встал из-за рабочего стола и с улыбкой посмотрел на рукопись. Понял, кому, на самом деле, предназначалась эта улыбка: как он только заканчивал работать, снова начинал думать об Ольге. Плохо дело. Он взял свой айфон и решил отправить ей сообщение. Набрал: «Завтра 1 апреля»… Вот ведь как, даже их первое свидание состоялось в День дурака. Годовщина. Стёр сообщение - решит, что он лебезит перед ней. Ну, а что написать-то, пожаловаться, что уехала Мадам? Постоял с телефоном в руке, набрал: «Я скучаю». Стёр. Начал набирать: «Прости меня, я был…» и тоже стёр. Ладно, завтра первая лекция в МГУ, это её контакт, и она должна быть. И день подходящий для примирения: извинения, страсти, шуточки…
        Снова посмотрел на рукопись, понял, что забыл придумать название для оконченной главы. Сопутствующая картинка вышла той ещё. Ольге нравилось. Издателю ещё больше. Делал он её долго, и, возможно, она косвенно, в числе прочих, особенно где Ленин летел в костюме и позе супергероя, повлияла на решение о пятой книге. Ещё бы издателю не прийти в восторг. Иногда он думал, что Телефонист мог бы быть похожим на Ленина, а иногда представлялся импозантным миллиардером, чуть ли не красавчиком, молодым управляющим какого-нибудь «Газпрома». Если в «Газпроме» есть такие. Да, мерзкая тварь умел притворяться. И конечно, вовсе не был похож на этого бесцветного Тропарёвского скромнягу, изловленного Суховым.
        На картинке к этой главе самого Телефониста не было. Ну, может быть, только что-то внутри его сознания. Тёмное готическое пространство. В стенах глаза, множество глаз, сонные, ещё слепые, другие уже горят безумным огнём. Пробуждение демонов. Вот-вот вспыхнут светящиеся точки.
        В центре, опять распластана, обнажённая девушка. Смотрит в ужасе на какие-то огоньки, которые нам не видны, лишь багряные отсветы у неё в глазах. Над девушкой, почти сливаясь с тьмой, силуэт поднятой гильотины. Лезвие горит этим тайным, не видимым, а скорее угадываемым пламенем, и готово обрушиться. Но его сдерживает система тросов. Этот миг перехода, чудовищная инсталляция неведомой болезни; в реальном мире таких конструкций не может существовать. Ему невыносимо, тому, в чьей голове застряла эта болезнь, ему необходимо избавиться, разрешиться родами. Сдерживающие тросы натянуты и вот-вот лопнут, как сосуды в его черепной коробке. Ему необходимо вобрать в себя тайну этого огня и грядущего ужаса и выйти отсюда здоровым, с пылающим взглядом и ослепительной улыбкой, потому что он - супергерой. И для чего-то на переднем плане брошены две свечи: не им ли предназначено пережечь тросы…
        Дурацкая картинка, мрак какой-то. Он отодвигает рисунок в сторону, даже думает порвать его и думает, что стоит всё же позвонить Ольге. Потом весело и назидательно журит автора:
        - Форель! Ты опять придумал какой-то трэш…
        Его не смущает некоторая шизофреническая двусмысленность ситуации. Однако название новой главы найдено. Он склоняется к клавиатуре и бодро крупными буквами набирает оглавление: «Две свечи».
        И радостно выдыхает: книга движется, и она хороша.

6. Лекция и пятая книга
        Удивительно, как он умеет рассказывать - не зря, что писатель. Прямо заслушаешься, хоть я уже и была на его такой лекции. Пришлось пройти электронную регистрацию и прихватить паспорт: в универ без этого не пропустят. Когда-то я мечтала поступить сюда, а сейчас и не знаю. Сама не знаю, чего хочу. У них день открытых дверей, и лекция открытая. Обычно на такие мероприятия собирается в основном абитура, но сейчас здесь полно студентов и кое-кого постарше. Интересно, он специально решил прочитать лекцию об изменённых состояниях сознания в День дурака? С чувством юмора у него норм. А ещё поздравил всех с Песахом, Вербным воскресеньем и днём геолога. Не, ну жжёт, конечно. Эти все тёлочки, особенно в первых рядах, явно в него влюблены. Не пропускают ни одной лекции. Им, наверное, всё равно, о чём он говорит. Нее, ну дуры дурами. На нём светлые джинсы и длинная спортивная толстовка крутой фирмы с расстёгнутой молнией. Тёмно-синяя майка с дикой рожей не скрывает растаманские бусы. И накачанный пресс. Бриллиант в ухе горит сегодня особенно ярко - хорошее настроение, видимо. Всё-то ему к лицу! У меня
настроение не такое хорошее, сижу в аудитории с краешку на задних рядах. Когда придёт время вопросов, меня слышно не будет, но мне и не надо. Я передам записку, мне необходима личная встреча. Мы как-то виделись, я была с папой, но он вряд ли меня запомнил. Ваще круто, как можно рассуждать о бета-, альфа- и тетаволнах, а в зале гробовая тишина? Как будто он пересказывает приключенческий роман, а потом, как взмах дирижёрской палочки, и все смеются. Он беззлобно шутит над методом Сильвы - это отстой, конечно, а потом начинает говорить о великих учёных, наркоманах, шаманах, экстремалах и прочих типах, которые умели «останавливать мир». И можно услышать, как в зале упадёт пушинка. Опыты с ЛСД, галлюциногенными грибами и так далее переплетаются с теориями Юнга, Маккены и Рейнхольда. Как всегда, немножко его любимого Тимоти Лири… Паломничество в Страну Востока, проживание нескольких жизней, путешествия по другим измерениям или по чужим снам… Порой мне кажется, что он просто выдумывает истории, а все эти великие имена вставляет только для правдоподобия, потому что в этих историях, сказках для взрослых, они и
не нужны. Просто водит всех за нос. Он ведь и в книгах своих так делает.
        Но сегодня кое-что изменилось. Он впервые заговорил о супергероях. И о страхе. О множественных личностях в одном человеке (речь, конечно, о шизофрениках! И его напускная серьёзность меня-то не обманет) и о той, что решит доминировать над остальными, возможно, понадобится питаться чужими страхами, чтобы… выйти за сдерживающие пределы и стать супергероем. Если я правильно поняла. Вот так вот. Походя он разобрался с целой комикс-культурой. Со всеми этими Человечками-пауками, Мстителями и прочими. Маньяки, короче. Хитрый врунишка. Просто рассказывает о своих книгах. А эти дуры с первых рядов уши развесили. Напуганы, как зачарованные коровы. Конечно, сплёл только что целый рассказ ужасов. Но уже смеётся, и дуры-невротички облегчённо вздыхают. Посмотреть, как они благодарны ему,  - уписаешься от смеха. Лекция окончена. Теперь вопросы. Передача записок и вопросы с места. Оживлённенько, опять все ржут. Он - шоумен, конечно… Но как при этом можно оставаться таким симпатягой? Шоумены - трэш и отстой! Обычные люди гораздо интересней. Обычный человек в нём надёжно скрыт, как чернослив в сердцевине моих
котлет, хотя с виду миляга и душа на распашку. Сразу предупредил, что на вопросы о книгах отвечать не будет. Но только я свой вопрос заготовила давно, записку ещё дома соорудила. И она о книгах. Точнее, об одной. Возможно, новой пятой книге. Мне немножко страшно. Слежу, как моя записка движется по рядам, ложится на кафедру, о которую он облокотился. Рассказывает о своей дружбе с одним тибетским ламой (был вопрос, правда ли это) и о путешествии к масайским колдунам. Говорит с жаром, жестикулирует, прыгает, как обезьяна. Рок-звезда… Конечно, такие аплодисменты только на концерте и услышишь. Интересно, если я его спрошу о тибетских масаях, что он будет делать? Да, ржак будет, чё там. Но мне необходимо получить ответ совсем на другой вопрос.
        Следующая записка моя. Разворачивает. Игриво произносит: «Не читайте это вслух». Все смеются. Но он больше нет. На миг его лицо застывает. Говорит: «Так, ладно, это…» Сжимает записку в кулаке. Дуры с первых рядов уже ревнуют - кто-то их опередил и назначил личное свидание. А я слежу с замиранием сердца. Что произойдёт дальше. Если он выкинет мою записку, то как быть? Бежать за ним после лекции?! Да он пошлёт меня. Но… он убирает записку в карман толстовки, в этот миг чуть рассеян, и я понимаю, что выиграла. Дальше в моей записке так: «…мне необходимо поговорить. Тропарёвский маньяк - не Телефонист. Я знаю, что его задержали благодаря вам. Всё это может показаться чудовищным бредом, но я почти уверена, что вы начали пятую книгу. Потому что настоящий Телефонист снова появился. Вчера». Когда надо, я умею нормально писать. Мне показалось, или его лицо не только застыло, но и немного побледнело? И ещё что-то я увидела в выражении его глаз. Отчего на тот же короткий миг мне стало немножко не по себе. Не знаю, как объяснить. С ним это произошло непроизвольно, как будто часть его отсутствовала. И вот эту
часть внезапно застукали за чем-то… непристойным. Он уже снова весел, непринуждённо отвечает на следующие вопросы. И мне надо отогнать от себя это неприятное чувство. Не знаю, что сейчас увидела. Словно… эта часть знает о тьме и тащит её в его книги? Да нет, там что-то другое. Мне надо помочь папе. Мне надо помочь им обоим. Мысли путаются. Я б ушла, если б могла. Но нельзя. Поздно. Выбор сделан.
        Все расходятся. Стою в уголке у стеночки. Меня ждёт сюрприз. Он давно отыскал меня глазами, направляется прямо ко мне. Улыбается. Я в ответ, только немножко напуганно, хотя это можно принять за застенчивость. Но он улыбается широко и открыто, и как-то хорошо. И мои страхи проходят. Я - дура из первых рядов? Будущая дура… Сюрприз! Он говорит:
        - Ты ведь Ксения Сухова?
        Теперь я выгляжу как дура настоящая. Только киваю в ответ. Он продолжает:
        - Я сразу узнал тебя.
        Ого. Вот это память! Виделись-то только раз. Но мне приятно. Дура будущая и дура настоящая!
        - Не то чтобы у меня суперпамять на лица,  - объясняет он.  - Хотя твоё личико не забудешь. Просто никто другой не мог этого написать,  - показывает мою записку.  - Даже твой отец.
        Что-то в его глазах неопределимое. Опять думаю про эту другую, тёмную часть, которая отсутствовала. Не совершила ли я ошибку?
        - Папа не должен знать об этой встрече,  - говорю.
        Он удивлён, пожимает плечами.
        - Ну… в зависимости от того, что ты собираешься мне сообщить.
        - Он меня убьёт, если узнает,  - объясняю, почти прошу я.
        Смотрит на меня с интересом, морщится, словно немного сбит с толку, и задаёт свой вопрос:
        - Как ты догадалась о пятой книге?
        - Я знала, что это ещё не всё,  - отвечаю, не задумываясь.
        - О чём ты?
        - О Телефонистах… Об обоих.
        Мне удалось его удивить. Улыбается… недоверчиво или как-то странно? Снова эта мимолётная рассеянность?
        - Забавно…  - теперь пристально смотрит мне прямо в глаза.  - Если мы думаем об одном и том же, конечно. Кофе уже пьёшь?
        - Что?
        - Ну не здесь же нам разговаривать? Внизу кафетерий неплохой.
        - Латте,  - киваю.  - Папа одно время вас подозревал.
        - В курсе,  - усмехается, кивает в ответ.
        - Я так не считаю,  - быстро вставляю я.
        - Вот как? Похоже, тебе известно больше нас всех.  - Смеётся. Нормальная улыбка. Нет никакой отсутствующей части. Это я с перепугу накрутила.  - Идём, угощу тебя латте.
        Охренеть! У меня свидание с моим любимым писателем! Который, по папиному мнению, мог бы быть маньяком. Да и по логике его книг так выходит… Пытаюсь понять, что сейчас чувствую. Помимо ликования: иду рядом с ним, на нас все таращатся, и меня распирает от гордости. Прямо дура из первых рядов. Ну нет - фиг! Я здесь для другого. Что-то внутри меня вновь начинает накручивать - подростки такие неровные, нестабильные… А вдруг он и вправду маньяк?! Усмехаюсь, сейчас вот ржать начну. Это нервное.
        А он говорит:
        - Правда, забавно.
        - Что?
        - С пятой книгой,  - объясняет.  - Видишь ли, дело в том, что даже я о ней не знал.
        Глава третья

7. Уязвимость жёстких конструкций
        Сухов пристально разглядывал пробковую панель в собственном кабинете, в центре которой была пришпилена открытка с репродукцией Мунка. Вчера здесь добавилось ещё две картинки: фотография этой безумной инсталляции с резиновой женщиной и копия оставленной ему записки про две свечи. Сама записка ушла к экспертам в качестве вещдока, как и всё остальное, и следственная машинка закрутилась: отпечатки, следы ДНК, допрос этого бухарика, хозяина квартиры, пробивка по базам всех его возможных контактов… Сухов знал, что, скорее всего, там ничего не будет. Рутинный набор действий, который всегда даёт результат, в этот раз не сработает. Потому что это…
        - Игра в имитацию,  - чуть хрипло прошептал Сухов, слушая вполуха отчёты о проделанной работе. Всем собравшимся в его кабинете казалось, что он мысленно отсутствует.
        Имитация - это главное. Он знает, как мы работаем, и ему нужно, чтобы мы занимались этой, на его взгляд, белибердой, он уводит всё в сторону и потешается сейчас над нами. Не совсем, конечно… Не найдут никаких следов, всё останется стерильным, здесь главное - информация, это он и пытается сообщить. Его игра в этом. Но чего он хочет? Чего он хочет на самом деле? Опять не совсем так: что нужно его больному уму?! О чём, может, даже не догадывается рациональная, логичная и очень дееспособная часть его рассудка? Если и будет прокол, то он здесь. В этом диссонансе. В коротких тёмных трещинках, разломах, между его мотивами, рациональной частью его желаний, ведущей безупречную игру, и той, другой. Иррациональной. Но если у нас и есть зацепочки, то они здесь. Именно она одна, иррациональная часть, и может наследить. Вот о чём твердила Ванга: общие лекала здесь не годятся. Тропарёвский в них вписывался по всем эпизодам, но осталось что-то, лежащее за рамками…
        Ещё вчера вечером, когда Ксюха уснула, Сухов сел на кухне и напился в одиночестве. Он смотрел на ночь за окном и думал о Ванге. Она вот могла мыслить как преступник. Даже больше: могла погружаться в эти крохотные разломы, трещинки, где в липкой темноте плескались чудовища чужих болезней. Так это было в книгах у этого долбаного Форели? Наливая себе очередную рюмку, Сухов усмехнулся: его слова.
        - Писака,  - процедил он после того, как залпом опрокинул рюмку. Вот бы Ксюха оказалась удивлена, узнав, что он не просто прочитал - проштудировал все его книги. Именно потому, что подозревал. Хотя с Тропарёвским делом книжки и помогли, но Сухов искал в них этот тёмный разлом, надеясь, что в тексте он - писака (как раз потому что и вправду был неплохим писателем)  - и выдаст себя. Хотя Ванга сразу заявила, что это не Форель. И взбесила всех.
        - Ты ошибаешься, Сухов,  - сказала она, бесцеремонно забирая книгу у него из-под носа.  - Не то ты там ищешь.
        - Книжку-то верни,  - попросил Сухов.
        - Это не он, там что-то другое. Форель мог бы им быть, но ему повезло - он стал писателем.
        - О чём ты?  - бросил Сухов и мысленно добавил: «О чём ты, мать твою?! И хватит умничать».
        - Говорю же, там что-то другое. Совсем. И уж точно у Телефониста нет подсознательного желания быть остановленным, пойманным. Это ты всё оставь для хрестоматий. Он активен, контактирует, пусть и в одностороннем порядке, и всегда пользуется мобильниками своих жертв. Но… мы ему нужны не для того, чтобы его раскрыть. Всё другое! А вот что? Ведь мы нужны… Возможно, вопрос «для чего»  - один из главных, а?  - она насмешливо посмотрела на Сухова и подмигнула ему, затем указала на книгу Форели:
        - Но там ты ничего не найдёшь. Или мы имеем дело с таким чудовищем, что даже я ничего не понимаю.
        Даже… вот эти её вечные «даже» всех и достали. В том числе и Сухова.
        Сейчас, закинувшись парой таблеток аспирина и разглядывая пробковую панель в собственном кабинете, Сухов думал, что Ванга имеет право на все эти «даже». Вздорная глупая Ванга, только лучше её нет. И она необходима ему. Как это всё связать, чтобы она не взорвала снова его слаженный коллектив? Похмелье делает нас уязвимыми, голова гудела, раскрывая в рассудке Сухова свои потайные трещинки. И сейчас он впервые подумал, что… его раздраженность Вангой могла носить и личный характер? Сухов сразу же забаррикадировался от опасной мысли. Так или иначе, вздорная и невыносимая, с мозгами то ли маньяка, то ли преступника («пограничная», как выразился о подобных людях пресловутый Форель), Ванга была ему необходима.
        - Мне нужна моя следственная группа,  - заявил он сегодня после утреннего доклада шефу.  - Оба моих криминалиста, эксперты, мой патологоанатом, эта… Людмила не годится…
        - Так-так-так… Не годится ему,  - недовольно буркнул Егорыч.
        - И мне нужна Ванга,  - выпалил Сухов. И испуганно замолчал.
        Егорыч закашлял. И повисла тишина. «Сейчас начнётся»,  - подумал Сухов.
        - Ты в себе?  - шеф снял очки, протёр их, водрузил на место. Посмотрел на бумаги в папке, уныло отвёл от папки взгляд.  - Дело закрыто! Ты… под нож меня решил подставить?
        Сухов стоял перед ним, вытянувшись по струночке. Вполне возможно, с видом побитой собаки.
        - Ты хоть понимаешь?  - Егорыч оборвал сам себя. Его глаза под очками завращались, словно собрались выпрыгнуть из орбит.
        Сухов угрюмо кивнул. Шеф снова взял папку, начал перелистывать бумаги и снова уронил её на стол.
        - А если это не связано?
        - Ещё один подражатель?! Н-е-ет…
        - Ты хоть понимаешь, какое у нас место в мыле будет?
        - Это он, товарищ полковник.
        - Ты мне…  - шеф поднял кулак и угрожающе потряс указательным пальцем.  - Когда дело закрывал…
        - Готов взять всю ответственность на себя,  - мрачно объявил Сухов.
        - Да молчи ты, герой хренов!  - казалось, Егорыч чуть не задохнулся от возмущения.  - Конечно, возьмёшь… А хозяйственное мыльце я тебе сам куплю.
        Шеф отвернулся и молча уставился в окно. Пауза угрожающе растянулась. Облажался следак Сухов, все они облажались. По полной. Неподходящее время для таких проколов. Всегда, а сейчас особенно. Неподходящее политически. Все как на иголках - на носу формирование нового правительства. Перетряска на всех уровнях. Много чего поговаривали. Мудрый Егорыч играл в молчанку. Хороший мужик. Хотя с виду простак и душа на распашку. Вполне возможно, шефа ждёт резкий карьерный взлёт. Сухов пытался сейчас об этом не думать. То, что цейтнот жесточайший, очевидно всем. Наконец Егорыч решил перестать интересоваться происходящим за окном. Покачал головой, посмотрел в упор на Сухова.
        - Двадцать первым пальцем думал, да?  - осуждающе бросил он.
        - Понимаю…
        - Чего ты понимаешь?
        - Дело не шуточное.
        - Какие уж тут шутки, когда хрен в желудке?  - Егорыч фыркнул. Снова посмотрел на папку с бумагами, тоскливо вздохнул и отвалился на спинку кресла.  - Рассказывай!
        И Сухов понял, что самого страшного не случилось. Будет ему его следственная группа. Дальше дело за техническими вопросами. Пару раз шеф перебивал его своими привычными репликами, матерными, солёными и беззлобными, скорее, ворчанием, но всё прошло гладко.
        - А Вангу можно было бы прикомандировать на правах консультанта,  - заключил Сухов.
        - Не-е, вот это уж, мил человек, ты сам разбирайся.
        - Ну, формальные основания…
        - Это не твой вопрос! Это я решу. А вот с придурошной этой…
        - Она оказалась права, товарищ полковник. А её никто не слушал. Я её не слушал.
        - С бабой чем меряться решил, а?  - и он, покачав седой головой, опять отвернулся к окну. Сухов чуть подался вперёд: к побитой собаке добавилась заискивающая собака. Обычно это срабатывало.
        - Вы могли бы… своим приказом,  - осторожно начал он,  - чтобы не от меня исходило…
        - Нет!  - отрезал шеф.  - Думаешь, не вижу, чего юлишь?! Жар чужими руками выгребать… На меня не рассчитывай. Если такая ценность, сам найди к ней подход.
        Сухов тяжело вздохнул.
        - Не просто это теперь.
        - А ты чего хотел - на наждак сесть, и жопы не порезать?  - язвительно заметил Егорыч.  - Конечно, не просто. Теперь,  - он помолчал, затем хитровато улыбнулся:  - Так и скажи ей: был не прав, ты права. И низко в ноженьки поклонись. И не вздумайте мне тут своё кольцо всевластия опять разводить! Так вот.
        - Кольцо? А… Ясно,  - Сухов кивнул. Он и так лояльности получил от шефа по максимуму. Наверное, требовать большего, было бы перебором.
        - Ну я пойду?  - сказал он.
        - Ступай, ступай, дорогой.
        И уже перед самой дверью Егорыч его окликнул:
        - Сухов, хочешь хороший совет?
        - Хороший всегда не помешает,  - улыбнулся.
        - Хотя она мне вот тут,  - шеф провёл ребром ладони себе по горлу.  - Она подранок, твоя Ванга. Образно говоря.
        - В смысле?  - Сухов удивился. Хотя переход шефа к таким вот сравнениям - хороший признак: Егорыч сменил гнев на милость.
        - В прямом. Невзирая на твою характеристику.
        Теперь Сухов мысленно усмехнулся: «Жесткая, закрытая и абсолютно довольна собой»,  - как-то отозвался он о Ванге.  - «Да, и очень умная». Дело было давнее, на каком-то корпоративе, и они с Егорычем пребывали в приятном подпитии. Интересно, шеф хоть что-то забывает?
        - Да… вроде бы всё у неё в порядке,  - Сухов пожал плечами.  - Даже более чем.
        - Ага. С виду. В этом и проблема.
        - Ну и?
        - Баранки гну. Поэтически выражаясь…  - Егорыч постучал себя пальцем по лбу.  - Кумполок бы включил.
        - Что мне-то до её внутренних проблем?  - быстро сказал Сухов.
        - Ты ваньку-то перестань валять.
        Сухов сделал недоумённое лицо.
        - Я таких жёстких и циничных за свой век столько перевидал,  - пояснил Егорыч.  - А копни чуть поглубже… образно говоря.
        - Здесь другой случай,  - убеждённо заявил Сухов.
        - Эээ, мил человек, просто копнуть поглубже придётся. И нечего тут выдумывать. Баба - она вся одинаковая. Там.
        - Где?
        Сухов чуть поморгал. Ему с трудом удалось не выглядеть несколько ошеломлённым. «Хорошо хоть сиськи руками не показал,  - подумал он.  - Так, округленько. Или ещё чего похлеще… Может мне ему показать, где там?» Смешок удалось подавить с трудом, нехорошо бы вышло.
        - Вот ты дурак, или родом так?!  - усмехнулся Егорыч и сам указал руками на округлость груди.  - Ну не здесь же! Здесь-то как раз все разные.
        - Это верно,  - согласился Сухов.
        - Вопрос лишь в глубине штыка, когда копать будешь,  - подытожил шеф и залихватски изобразил работу штыковой лопатой.  - Образно выражаясь.
        - Поэтически говоря,  - не удержался Сухов.
        - Вот, смекать начал,  - Егорыч хитровато прищурился.  - И нечего меня тут подкалывать!
        - Никак нет, товарищ полковник.
        - Думаешь, я не вижу?! Ты, Сухов, пацан ещё, да и слепой, как крот,  - сообщил шеф.  - Смекать начал, а сам того ещё не понял.
        - Вероятно,  - согласился Сухов.
        - Эээ, слышь,  - весело закончил Егорыч.  - На всякую хитрую жопу есть болт с резьбой. Но я не в обиде. А вот ты покумекай, почему у мостов не бывает жёстких конструкций.
        - Почему? М-м-м… Рухнут?
        - Именно. Так и с придурошной твоей… Я даю тебе ключик. Подумай об этом, когда пойдёшь к ней. Такое моё напутствие.
        Сухов кивнул. И всё равно вся эта нехитрая житейская психология сработала бы с кем угодно. Но не с этой, как выразился сам Егорыч, «придурошной». Так что то ещё напутствие.
        Закрывая за собой дверь, Сухов снова вспомнил, как неуклюже шеф обозначил руками округлости сисек. И чуть не рассмеялся в голос. Ему вспомнилось другое напутствие: «Идёшь к женщине? Прихвати с собой кнут».
        Чёрт… всё не так! Всё растянуто по полюсам. Это Телефонист так сделал или похмелье? И непонятно, плакать или смеяться. Сухов всё же прыснул, и ему это не понравилось. Встретившись взглядом с секретаршей Егорыча, тут же засмеялся громче.
        - Чё, Лёх, с утра хорошее настроение?  - бодро поинтересовалась та.
        - Да что ты - полные кранты!  - признался он и расхохотался. И подумал, что Ванга бы его сейчас поняла.

…Ровно пятнадцать минут спустя в собственном кабинете Сухов подумал, что Егорыч, только что выставив себя простачком, мастерски его переиграл. Сто раз такое было, и сто раз они на это покупались. Всё же не зря они восхищались шефом. Так же и с мостами. Так же, наверное, и с Вангой. Так же и…
        - Буддист херов… А ведь он мне и вправду дал какой-то ключик,  - пробубнил Сухов, не очень понимая, что именно он имеет в виду.
        А потом тренькнул звонок его мобильного. Ему пришло видео. С неизвестного номера. Сухов сглотнул.

«Ксюха зовёт эти ролики видосами»,  - отстранённо подумал он. И открыл видео. Оно было со звуком. Сухов почувствовал, как на лбу начала выступать испарина.

8. Ванга
        Когда в Ватсап пришло сообщение, она стояла ровно на середине моста, разделяющего Нескучный сад и Фрунзенскую набережную, и смотрела, как быстро река расправляется с остатками зимы. Парень рядом нёс какую-то ахинею про регби и про то, что даже представить не мог, что такую утончённую девушку интересует спорт. Она изображала полную заинтересованность, но слушала вполуха и думала совсем о других мужчинах. О том, кого собиралась бросить,  - да что там, уже бросила!  - о Петрике, с которым напополам снимала квартиру, и о Сухове, который её подвёл. Льдин на поверхности воды почти не осталось, и сейчас её тёмную глубину скрывали весело переливающиеся разноцветные огоньки. Свет московских окон и свет московских фонарей - её любимый город по-прежнему с ней. На самом деле, она думает ещё об одном человеке, который оказался ей не по зубам. Точнее, о монстре. Прекрасно отдавая себе отчёт, что в нежелании перевернуть эту страницу есть что-то очень неправильное. Но мы таковы, какими рождены, и тут уж ничего не поделать.
        Парень рядом был неплохо сложён, слишком смазлив, аж сочился тестостероном, слишком молод для неё - ровесник - и, наверное, немножко глуповат. Впрочем, против последнего обстоятельства она никаких возражений не имела. Не детей же с ним крестить…
        Её губы наметили улыбку, и парень, приняв это за поощрение, с энтузиазмом продолжил дальше. Опять про спорт. Ох…

«Ты это в американских фильмах насмотрелся про первое свидание или в роликах Ютуба, ухажёр?»  - она улыбнулась чуть шире. Парень, расценив это на свой лад, незаметно (как он полагал) взял её за руку.

«Чёртов имидж недотроги,  - эта досадливая мысль ничем себя не выдала.  - Но и тут уж ничего не поделать».
        Она немного подождала и сделала попытку, впрочем, не особо настойчивую, высвободить руку (а как ещё поощрить-то? Чтобы не расхохотаться от всей этой происходящей уморы), он тут же взял её крепче. Его ладонь оказалась приятно тёплой.

«Ты ведь и не догадываешься, дорогуша, сколько всего не мог бы даже представить!»
        Пожатие ей понравилось: ладно, пусть пробует дальше. Но она чуть повернула голову и бросила быстрый взгляд на дом, самый последний этаж, точнее - роскошный пентхаус. Не так давно там включили свет. Она прекрасно понимала, что это значит.

«Как они тебя прозвали - Вангой?! Милочка, ты Катя Белова, а они… Вангой,  - казалось, он чуть не поперхнулся от смеха.  - Насколько же они тебя не знают! Лицемерие и полная непроницаемость… За это ты мне и нравишься».
        Вот уж кого это позабавило, для кого вышла умора. «Милочка» было слово мужчины, которого она бросила. Должна бросить. Он применял его крайне редко, даже не скрывая слегка издевательских коннотаций. А «дорогуша» было слово Петрика. И ничего, кроме кокетливого добродушия, за ним не стояло. Было ещё одно словечко: «Глупость». Так звал её Сухов, но только в глаза. Она вздохнула. И призналась себе, что вовсе не деликатность парня, который достиг бастиона «гуляния за ладошку», укрепился там, и если его не подтолкнуть, вряд ли сам двинется дальше, является её подлинной проблемой. Интересно,  - и она чуть усмехнулась,  - как бы растянулось его лицо, если б прямо сейчас она оборвала его тираду, признавшись, что больше регби и фрирайда её, такую хрупкую, интересует рукопашный бой? По возможности, безо всяких правил! Когда в кровь и в мясо… А ещё больше спортивный секс тоже в кровь и в мясо?!

«Я порочная,  - подумала она,  - во всех отношениях». Но эта самоедская мысль больше не оставляла привычного болезненного приятного послевкусия. Только парень здесь ни при чём. Как и свет в окошке пентхауса на Фрунзенской набережной. Воможно, мужчина, которого должна бросить, и прав: она порочна, но прежде всего потому, что никак не может угомониться по поводу этого долбаного Телефониста, который, как в партии на многих досках, всех переиграл. Кровавые шахматы. В мясо! Сымитировал весь психопатический набор серийного убийцы прямо по хрестоматии (холодная, рассудочная имитация - он вовсе не болен, точнее, его болезнь уникальна), выдал им Тропарёвского и исчез. Растворился в тени. В темноте, в которой они не смогли разглядеть. «Обаяние тёмного интеллекта,  - так назвал это хитроумный писака Форель.  - Особо воздействует на женщин с активным, но по социальным причинам часто самоподавляемым либидо». Тупой примитивный литературный штамп! Возбудит разве что неуча-обывателя. Он пройдоха, этот Форель. Но… удивительно, как подобные попсовые банальности порой чётко и безжалостно вскрывают наши подлинные желания
и влечения. Не этим ли (подлинным, хоть и не глубоко, из темноты нижней части живота) она занята, держась за ручку со смазливым тестостероновым спортсменом? У жизни такой вкус и такой запах. И мы устраиваемся в ней, как можем.

«Но Сухов - всё равно предатель,  - почему-то подумала Ванга.  - Мог бы и побороться за меня». Она рассеянно посмотрела по сторонам, вдруг улыбнулась нежней и несколько подалась к парню, с которым была знакома не более четырёх часов. От неожиданности тот оборвал сам себя на полуслове, крепко сжал её руку, притянул к себе, приобнимая, и попытался поцеловать. Но во всём этом сквозила какая-то неуклюжая неумелость, и после секундного колебания она отвела губы.
        Петрик, с которым Ванга делила съёмное жильё ещё со времён последнего курса юридического (а до этого было три года изучения экономики в Вышке), был галантным, как все поляки, чистоплотным, держал себя в прекрасной форме, хоть и умел готовить, и был геем. И так уж вышло, что стал для неё самой верной «подругой». Он никогда не лез на её территорию, все свои любовные свидания организовывал на стороне, был весёлым, умным и комфортным, а вчера ещё выяснилось, что умел слушать.
        А мужчина, которого она должна бросить, был женатиком. Да что там - счастливым семьянином, отцом двоих детей. Только Ванга знала о нём то, о чём, наверное, даже не догадывалась его чудесная, похожая на кукольную модель жёнушка. Или ей было всё равно.

«Мы похожи, одинаковы, ты такая же, как и я, поэтому никуда ты от меня не уйдёшь!  - сказал он Ванге.  - Как уйдёшь от самого себя?»
        То было правдой. Долгое время. Или частичной правдой. Пока внутри Ванги что-то не надломилось.
        Они стали любовниками в первую же встречу. Точнее, она отдалась ему. Ещё точнее, они стали тайными любовниками, встречающимися только в постели. Как раз того самого пентхауса на Фрунзенской набережной, где только что включили свет. По крайней мере, две трети времени их романа дела обстояли именно так.
        Но теперь точно что-то внутри Ванги надломилось. Иначе бы вряд ли состоялся этот слишком уж задушевный вчерашний разговор с Петриком. Хотя, конечно, виной тому и то, что они напились вдвоём, здорово накидались, и попали в унисон настроения друг друга.
        - Я ведь спрашивал, сколько тебе осталось обязательной практики?  - напомнил Петрик.  - Ты ответила, ещё месяц. А прошло уже больше, чем полгода.
        - Угу.
        - Ждёшь не дождёшься свалить от них?  - его глаза мягко блестели. Петрик совсем не умел хитрить.
        - Почему? Мне даже нравится.
        - Девушки вроде тебя надолго с ментами и прокурорскими не задерживаются. Будет какая-нибудь частная контора, адвокатское бюро…Ты же не мусорня.
        - Так, не темни, к чему клонишь?
        - Интересуюсь планами своей дорогуши.
        - Ну… я пока не думала уходить. Дело одно очень интересное… но меня попёрли.
        - Телефонист? Помню. Но, дорогуша, все шахматные партии рано или поздно заканчиваются. Не превращай это в свою личную дуэль.
        - Думаешь, у меня ущемлённое самолюбие?  - усмехнулась.  - Инстинкт охотницы? Как с мужиками, когда ускользают?
        Петрик рассмеялся, он помнил этот их разговор. Налил им ещё вина. Ванга кивнула:
        - Или у меня завышенная самооценка?
        - У тебя золотые мозги. Признай за ним право на такие же. И просто отступись. Твой Сухов, может, тебе услугу оказал.
        - С чего это?  - фыркнула она. И улыбнулась. Для Петрика это не осталось незамеченным, и он лишь печально вздохнул.
        - Иногда мне жаль, что я гей,  - сказал Петрик.
        - Иногда мне тоже,  - рассмеялась она.  - Насколько было бы проще.
        - Не хочу, чтобы тебя звали Вангой.
        - Чёй-то?
        - Именно из-за Телефониста. Имя ведь тоже обладает властью.
        - По-моему, кто-то напился.
        - По-моему, кто-то просто любит Катю Белову.
        - Взаимно,  - она подняла бокал и почти полностью его опустошила.  - Попытаюсь тебя догнать.
        - Алкоголичка,  - сказал Петрик.  - А как там дружок твоей вагины?
        Она сделала последний глоток, начала хмелеть. Пододвинула к нему бокал. «Дружок моей вагины»  - так когда-то она охарактеризовала Петрику свои отношения с мужчиной, которого должна бросить.
        - Ну что ж, дорогуша,  - понимающе кивнул тогда Петрик.  - Порой это не так и плохо. Да о таком можно только мечтать! А он… хороший ей дружок?
        - О да - лучший.
        Сейчас Петрик налил ей ещё вина.
        - Всё непросто,  - сказала она.  - Я его бросила четыре месяца назад. С тех пор мы стали трахаться ещё больше.
        - Знакомое сладкое чувство.
        - Думаешь, я социопат?
        Петрик чокнулся с ней бокалом, звук вышел певучим:
        - Думаю, что… в телесных утехах нет ничего плохого.
        - Как ты элегантно выразился.
        - К тому, что если кто-то понимает твоё тело и то, что ему нужно… Как это по-русски? Дорогого стоит.
        - В том-то и дело, что я уже и сама не знаю.
        - Моя любимая дорогуша выросла? И просто отражение в зеркале больше не устраивает? Симбиоз из овер… Я правильно сказал это по-русски?
        - Прикалываешься? Твой русский… Похоже… что-то точно из овер.
        - Слушай, тогда надо просто отступиться. Как с Телефонистом. Иначе это никогда не кончится.
        - Знаю,  - сказала она.  - Но в обоих случаях нужна альтернатива.
        - Ошибаешься,  - отрезал Петрик.  - Сначала освободись, а потом всё будет… сам всего этого наелся. На те же грабли наступать. А так да - мы все социопаты. Социопаты и извращенцы. И это прекрасно.
        Она хмыкнула. Петрик тут же ткнул пальцем в потолок.
        - А вот наша альтернатива.  - В квартире на верхнем этаже шла постоянная склока. Петрик как-то раз попытался вмешаться, и муж, здоровенный бугай, чуть его не избил. Пришлось вмешаться «хрупкой» Ванге. С тех пор муж и жена при встрече с ними постоянно отводили глаза.
        - Сам же знаешь про «только тешатся»,  - заметила Ванга.
        - Фигня всё это,  - отмахнулся Петрик.  - По-моему, вот это вот и есть настоящее извращение.
        - Поэтому я живу с тобой, мой социопатик, а не… Чуть не добавила: «а не со своим мужиком», прекрасно понимая, насколько это неправда. Почти вплотную приблизившись к рубежу тридцатилетия (вот, день рождения, потом ещё один, и всё), Ванга ни разу ещё не жила со «своим мужиком». Не нашлось такого, с кем не пугала бы перспектива совместного ведения хозяйства и все эти грязные носки по углам. Возможно, она бы и хотела, просто такого человека не было. Пока не было, а она не знала, где искать. Единственно, знала наверняка, что если не завяжет с мужчиной, которого должна бросить, его и не будет. Слишком многое он ей давал. И слишком многое забирал. Хотя в её случае это одно и то же.
        Иногда она думала, что он тоже был социопатом, только совсем другого рода. Когда она его впервые увидела вживую, то подумала: «Действительно, фотки не врут, невероятно красивый человек». И так как пришла брать у него интервью, включила аналитическую машинку в своей голове, и следующая мысль была такой: «Харизматик, но очень закрытый».
        Потом: «Окружающим по ошибке представляется, что он мил и приветлив…»; «несомненное обаяние мизантропа»; «власть напрямую его не интересует, пройденный этап…», «настолько презирает коллектив как сумму людей, что просто решил стать одним из самых богатых из них…», «забавный выходит портретик».
        - Сканируете меня, да, Катя Белова?  - внезапно прервав беседу, спросил он и весело усмехнулся.  - Имейте в виду, многое может оказаться ошибкой.
        Он застал её врасплох: казаться умствующей идиоткой тоже не хотелось.
        - Пустяки,  - с улыбкой успокоил он.  - Первые впечатления чаще всего недостоверны. Врут учебники по психологии… Между набором поведенческих штампов и экзистенцией целая пропасть, верно ведь?
        Она не сконфузилась, но улыбнулась. Сказала:
        - Забавно.
        Взгляд его серых глаз был насмешливым и одновременно успокаивал. «Умеет засранец пользоваться своим магнетизмом»,  - подумала она. И спросила:
        - А что не врёт?
        - А вот это ты мне сама скажи, Катя Белова,  - его голос, когда он говорил тише, был от природы хриплым, никаких акустических манипуляций с ней бы не прошло; и вот этот вот внезапный переход на «ты» оказался не вульгарным, а сократил расстояние между ними. Почти до интимного. В следующую секунду Ванга поняла, что уже сегодня они станут любовниками.
        К интервью с Игорем Рутбергом она подготовилась обстоятельно, прошерстив всё, что по нему было в сети. Он занимал кресло зампредседателя правления крупнейшей госкорпорации, в народе о таких говорят «олигарх». Им он и был, вероятно. То, что Екатерина Белова именовала «своей обязательной практикой», началось в Управлении по экономическим преступлениям (хотя мечтой, как и у всех, был пресловутый «убойный отдел»), и к нему на интервью она пришла в рамках дела о коррупции, заведённого на его предшественника. Это было именно «интервью» с любезного позволения хозяина кабинета. И хоть в интернете по нему можно было найти всё, в том числе и немногочисленные фото (и лишь одна относительно крупным планом), он умудрился оставаться не медийным, серым кардиналом, и по телевизору показывали его шефа.

«Какой красавчик,  - удивилась девушка, разглядывая ту единственную фотку.  - Да ему по Каннской лестнице разгуливать, а не среди рях-чиновников».
        Встреча вживую лишь подтвердила это мнение, хотя, вероятно, многие женщины с ней бы не согласились. Его красота не была столь очевидной и эффектной, но уже в тот момент она попалась на удочку. Вероятно, это был её тип мужчины. Её обещание романтического приключения… Возможно, от него пахло сексом. Или что-то ещё. Или всё сразу.

«Но ведь он не еврей,  - почему-то подумала Катя Белова, далёкая от любого шовинизма.  - И вряд ли немец. Наверное, какие-то северные или скандинавские корни. А может, и немец».
        С того интервью прошло уже больше полутора лет, и вот вчера она напилась с Петриком, лелея при себе твёрдое решение всё это прекратить. Она не знала, почему, что именно её перестало устраивать, от чего должна освободиться, но что-то явно было не так. Только и этому решению уже четыре месяца. И вот она стоит на мосту с симпатичным парнем, слушает какую-то лабуду, прекрасно понимая, что всё, что ей надо, она сможет получить сейчас там, в пентхаусе на Фрунзенской набережной. Зря они всё-таки вчера после вина перешли на водку.
        - А ты была в него влюблена?  - Спросил Петрик.  - Ну… крылья за спиной, и все дела.
        - Не знаю. Вряд ли… ну, может, только самое первое время.
        - Он знает все твои тайны, да?  - Петрик состроил кислую мину.  - Перестал тебя разгадывать?
        - Да не в этом дело,  - возразила Ванга.  - Скучно-то не стало. Но… сама не понимаю.
        - А подарки?
        - О да. Более чем щедрые. Устала ему уже говорить, что я не содержанка.
        - Противоречие между производительными силами и производственными отношениями,  - важно заявил Петрик. Они «накидывались» всё больше.  - Почти по Марксу. Или Фрейду.
        - Чего-чего?
        - Противоречие между его членом и эмоциональным экспириенсом, которого ищут все девочки.
        - Умеешь ты всё так элегантно формулировать,  - рассмеялась Ванга.
        - Вино кончилось,  - расстроился Петрик.  - В холодильнике есть водка. Польская. И вискарик.
        - А-а, всё равно…
        - Когда сказала ему, что уходишь, сама-то искренней была?
        - Угу. Прощаться заявилась. Типа, последнее свидание.
        - Трах со слезинкой… Офигенно ведь, да?!
        - Ну да,  - согласилась она.  - Только и это всё в прошлом. В голове-то я его бросила, а…
        - Хочешь найти себе нормального человека, растить с ним детей и даже быть ему верной?  - Петрик смотрел на неё прямо.  - Думаешь, в нашем с тобой случае такое возможно?
        - Не знаю,  - призналась она.  - Но очень бы хотелось попробовать.
        - Потому что трах ничего не решает, да?  - грустно произнёс Петрик. Ванга бросила на него пристальный взгляд: похоже, и у тебя не всё в порядке?
        - Да,  - кивнула она.  - И нет.
        - И да, и нет, понимаю,  - он вздохнул.  - Видишь, только друг перед другом и можем быть открытыми. Такая херня.
        - Такая херня,  - согласилась Ванга. И только сейчас заметила, что влага в глазах Петрика угрожающе заблестела.

«Да ты, похоже, поссорился со своим Рудольфиком,  - подумала она.  - А меня тут успокаиваешь».
        - Эй, сокамерничек,  - позвала она.  - Как дела у моего любимого педика?
        - Всё нормально,  - Петрик махнул рукой.  - Всё через жопу.
        - Фу… Петрик.
        - Сдурела?! Не в физиологическом смысле. К сожалению,  - он то ли усмехнулся, то ли всхлипнул.
        - Прости…  - Ванга кивнула.  - Вот у меня всё нормально - через жопу.
        - Завтрак у Тиффани…
        - Что?
        - Обожаю твой обречённо-прекрасный взгляд.
        Она улыбнулась, позвала:
        - Ну-ка иди ко мне, романтическое чудовище, обниму… Чего ты там говорил про запасы в холодильнике?
        И они решили напиться. Перешли на водку «Бельведер». И это было ошибкой. Спустя час они ржали как сумасшедшие. Спустя ещё один она плакала на плече Петрика. Тот тоже: Рудольфик - свинья, обманывает его, нашёл себе ещё кого-то… Последний раз подобная умора с Катей Беловой происходила в старших классах школы.
        А ночью ей приснился кошмар. Хотя Петрик и уверял, что после «Бельведера» спать будут как убитые. Во сне она пришла в пентхаус на Фрунзенской, но оказалось, что внутри - это дом, в котором она росла. Внутри темно, лишь какие-то странные огоньки у стен, похожие на прикрытые ладонями свечи. И ещё почему-то там эти картинки с репродукцией Мунка, которую она подарила Сухову. «Крик». Но пока здесь тихо, лишь даже не слышимый, а, скорее, угадываемый, как это бывает во сне, трескуче-скрипящий звук. Заезженная пластинка. Она знает, что это за звук. Игорь Рутберг давно ждёт её. Он стоит голый в этой полутьме. И сильный. Бросает её на кровать Вангиного детства. Трах ведь ничего не решает. И он уже внутри неё. Ей хорошо и нежно… но оказывается, что это Сухов. Они занимаются любовью с Суховым, предавшим её. И здесь, в пентхаусе на Фрунзенской, или в забытой полутьме дома, где она росла, есть кто-то ещё. И звук, знакомый ей скрипящий звук всё громче…
        - Верно,  - говорит Сухов голосом Игоря Рутберга.  - Верно, он здесь. Назови его!
        Голос становится механическим:
        - Ну, имя?! Назови!
        Эта картина Мунка… Она вдруг различает, что теперь на ней перекошенное ужасом лицо Петрика. Он умоляет её молчать. Потому что, выговорив имя, она призовёт сюда смерть. Скрипящий звук становится не менее знакомой механической музыкой. Она всё это слышала не раз. Через телефонную трубку. Когда он звонил. Монстр здесь. Не Сухов, не Игорь Рутберг - она занимается любовью с монстром.
        - Ну, имя? Трах ведь ничего не решает. Назови!
        Она начинает задыхаться. Монстр всех переиграл. И ждал её в темноте, как она и хотела. Но она лучше задохнётся, чем признает это и выговорит имя.
        - Назови!  - звучит оглушительно.
        Из тьмы, нависшей над ней проступает металлическое лицо ее теперешнего любовника. Она задыхается, она сейчас умрёт.
        - Имя!
        Монстр забрал всех, кто ей дорог. Даже Сухова. Игоря, Петрика… и даже маленькую Ксюшу, она - последняя. Монстр кладёт руки на своё живое отливающее металлом лицо и начинает раскрывать его, как две половинки, и сейчас, в этой тьме за ними проступит его подлинный облик. И это будет последнее, что она увидит. Она зажмуривается, больше не в состоянии сделать вздоха,  - это конец. И тогда тусклые огоньки в стенах ярко вспыхивают, и механическая музыка, которая давно уже гремит, как свихнувшийся церковный орган, становится криком.
        Она проснулась ровно за минуту до того, как её вырвало. Отравление и кошмар покидали её. Выпила воды. Вырвало ещё раз. Умылась. Легла спать и крепко заснула. И больше не видела никаких снов.
        Утром проснулась совершенно свежая. Никаких набухших век, воспалённых глаз, никакого похмелья. Даже не верится. Но одна мысль была странной. Она чистила зубы и смотрела на себя в зеркало. И вдруг, даже не прополоскав до конца пасту «Локалют», выговорила:
        - Форель… Пришла нам пора поговорить.
        Из-под моста, разделяющего Нескучный сад и Фрунзенскую набережную, только что начал медленно выплывать ледокол-ресторан «Рэдиссон». Зимой они с Игорем ужинали в таком. Тот словно уловил, почувствовал в ней перемену, и они стали иногда бывать в общественных местах. Дорогие рестораны, но… Дорого для обычных людей. Никто из его окружения там никогда бы не оказался. Просто не по рангу. Никто бы их не застукал и уж точно не признал бы в Игоре известного человека; сняв свои консервативные (видимо, специально подобранные), стоящие целое состояние костюмы, нацепив шапочку и демократичную одежду, он стал похожим на какого-то хипстера. И даже помолодел.
        Ванга не раз ловила себя на подобном восприятии: чинуши, которые не совсем ряхи, переодевшись в джинсы, становятся моложе и как бы «больше людьми». Однажды на одном мероприятии, где она была с Суховым, Ванга умудрилась не сразу признать столичного мэра. Иногда имиджевые картинки работают сильнее, чем представляется. Особенно когда несоответствия им не так велики. Полное несоответствие - игра в шпионов. Частичное - сбивает с толку. Так же и с Игорем. Даже если бы кто-то, пристально интересующийся его карьерой, и обнаружил их в модных московских заведениях, то, в лучшем случае, сказал бы: «О, чувак, немного похожий на Игоря Рутберга».
        - Ты мой Гарун-аль-Рашид,  - окинув его взглядом в тот первый раз сказала Ванга.
        - Ага?! Ммм… Тогда ты - мой гарем.
        Её даже забавляло, а может, и возбуждало, как они вынуждены «прятаться».
        - Порочная его часть,  - она чуть склонилась к нему. Вокруг было много незнакомых людей.
        - Других не держим,  - он опять заговорил тихо. Ванга подумала, что, может, им и не обязательно бывать в общественных местах.
        - Как там маленький Гарунчик?  - она провела по его бедру, на миг сместив и задержав ладонь внутри. Жест вышел почти непристойным, но почти.  - Не соскучился по своей портовой шлюшке?
        - Как ещё!  - заверил Игорь.  - Но ему на пользу.
        Вероятно, с Петриком Ванга была не до конца искренней. Влюблённость, не влюблённость, но некоторое время она была очень сильно увлечена своим постельным романом. А на людях всё менялось. Не то, что им говорить было не о чем, но словно вне контекста происходящего в пентхаусе на Фрунзенской интересующих тем было всё меньше. И дольше года Вангу это вполне устраивало.
        - Я вас любил. Любовь ещё…  - вдруг услышала она. Звуки внешнего мира вернулись. Бог мой, это происходит на самом деле? Тестостероновый спортсмен решил прочитать ей Пушкина из школьной программы?

…Любовь ещё (возможно,
        Что просто боль) сверлит мои мозги.
        Всё разлетелось к чёрту на куски.
        Я застрелиться пробовал, но сложно
        С оружием. И далее виски:
        В который вдарить? Портила не дрожь, но Задумчивость. Чёрт! Всё не по-людски!..
        Ах, вот оно что - Бродский. Ещё хуже! Хоть бы монотонно, хотя бы какая-то шутка, ан нет, с выражением… Ну уж нет - это явный перебор. С уморой.
        Ванга бросила взгляд на окна пентхауса. И на миг вспомнила, как Сухов тоже однажды пытался читать ей Бродского. Они пили пиво вдвоём и играли на бильярде. Предавались абсолютно мальчуковому развлечению. И болтали не только о работе. Дружки. Неплохо пообщались. И хотя всё закончилось дракой с располневшими мотоциклистами (а может, именно поэтому), от того вечера осталось какое-то очень светлое впечатление. Весёлая вышла тогда вечеринка: Сухов и хрупкая Ванга успели отметелить двоих докопавшихся до них мужиков и сбежать прежде, чем остальная компания очухалась. В дверях Сухов отключил ещё одного, пытавшегося преградить им путь: вероятно, кто-то уже вызвал наряд полиции, а встреча с коллегами и разбор полётов за потасовку им точно были не нужны. Но байкеры появились позже. А тут Сухов, явно переоценив хвалёную сопротивляемость своего организма к «ершу», видимо, решил произвести на Вангу впечатление. И прямо за бильярдным столом, дирижируя сам себе кием (и кстати, попадая в ритм стиху) начал читать ей Бродского. Она посмотрела на него с удивлением. Однако у Сухова хватило иронии тут же перейти на
«дю-дю-дю»… Так же попадая в размер стиха. А монотонно, пародируя манеру автора, он читал с самого начала:
        - Дю-дю-дю, дю-дю-дю, дю-дю
        Дю-дю-дю, дю-дю-дю, дю-дю-дю
        Дю-дю-дю-дю, дю-дю-дю-дю…
        Ванга качнула головой, знала это стихотворение. И добавила своё «дю-дю-дю». В ритм и в размер.
        Дю-дю-дю, дю-дю-дю, дю-дю
        И они заржали.
        Ванга нахмурилась. «Мы могли бы поехать ко мне,  - только что предложил её спортивный кавалер.  - Я живу один. У меня, правда, бардак».
        - Помочь убрать тебе бардак?  - Ванга улыбнулась. И чуть отстранилась от него.
        - Ну… Я не это имел в виду…

«Нет, парень, сегодня явно не твой день»,  - она снова улыбнулась. И сказала:
        - В следующий раз.
        Сказала мягко - парень ведь и вправду ни при чём.
        - Жаль,  - произнёс он удручённо. И затараторил, словно навёрстывая упущенное.  - Тебе не говорили, ты такая сексуальная…
        - Спасибо,  - поблагодарила Ванга, вздохнула.  - Спасибо за прекрасный вечер, мне пора.
        - Но…
        Она быстро приблизилась к нему, поцеловала в щёку, повернулась и пошла по мосту.
        - Я позвоню, окей?  - бросил он вслед. Голос расстроенный.  - Или спишемся? Как?
        - Конечно,  - отозвалась Ванга. Ускорить сейчас шаг - совсем стало бы похоже на бегство. Она шла в сторону Фрунзенской набережной. В сталинский дом, где уже в новые времена, в эпоху всеобщего увлечения лофтом, на крыше обустроили роскошные, баснословно дорогие пентхаусы.
        Этот роман в постели, конечно, пора заканчивать. Но сейчас она шла туда. Ей стало спокойно и даже немножко весело.

«Какая же я порочная»,  - подумала она.
        Поднимаясь в лифте, она вспомнила про сообщения в Ватсап. В числе прочих два новых было от Сухова. Ванга открыла их.

«Нам надо срочно поговорить. Не по телефону. Ответь, как только сможешь»,  - гласило первое.

«Я еду к своему мужику, а ему, видите ли, срочно»,  - но мысль была абсолютно беззлобной.
        Лифт остановился. Ванга не торопилась выходить. Было ещё одно сообщение, не хватало только при Игоре переписываться. Сейчас Ванга выйдет и направится в пентхаус. Но было ещё одно сообщение, и на него стоило ответить.

«Глупость, прости меня, если сможешь. Конечно, я был не прав. А ещё я был ослом, бараном и этим, не помню как, таким домашним животным с бородой… O»
        Ванга отвела взгляд от телефона. «Глупость»  - он никогда такого прежде не писал. Звал - да, но… Ванга прекрасно понимала, что если Сухов нашёл в себе силы для извинений, то даже если он искренне раскаивается, что-то случилось. Но это написанное слово «Глупость»… В зеркале лифта увидела своё лицо и увидела, что улыбается.
        Нажала пальцем на письмо Сухова про домашнее животное с бородой, чтобы ответить. Набрала «Козлом» и отправила сообщение.

9. Вечер и ночь

…Они меня никогда не найдут - места, куда я ухожу, в их Вселенной не существует, а ты научила меня прятаться. Мы с самого начала были созданы друг для друга: ты моё всё - мой ангел, мой учитель и моя первая женщина. Хотя ты - моя родная сестра. Нас ничто не может разлучить, пока мы вместе - мы всемогущи.
        И ты рассказала мне о супергероях. И научила, как быть супергероем.
        Сон накануне, к счастью, не оказался вещим. Её любовником (опять самым лучшим) был не монстр с металлическим лицом, и даже не Сухов, а Игорь Рутберг. Который встречал её в постели, тренькая на невключённой электрической гитаре. И если она и задыхалась, её это вполне устраивало.
        Ксения Сухова в этот момент жарила на кухне котлеты с черносливом и протёртыми орехами внутри. И думала о встрече на завтрашней лекции с любимым писателем, подарившим миру «Телефониста». Её волнения и, уж тем более, страха ничто не выдавало, лишь кончики пальцев были слегка холодными.
        А Сухов положил в морозильник бутылку водки «Белуга». В одиночестве он пил только качественную водку, чтобы не отравлять мозг всяким вздором. Через пару часов, когда они отужинают с дочерью на этой самой кухне (очень весело, потому что она - его маленькое золотце), он напьётся, заглянет в детскую, чтобы убедиться, что дочь спит и всё в порядке, вернётся на кухню и закурит. Ксения давно просила его бросить - типа не модно. Он высказался в том духе, что старого пса не обучить новым фокусам. И потом Сухов выпьет ещё. В одно лицо. И глядя, как шумно ночной город справляется с тьмой, будет думать о Ванге. И о том, что утаил от неё одну очень важную деталь. Из своей биографии.

10. Две свечи
        Мунк, «Крик», пришпиленный к пробковой панели… Испарина на лбу уже давно высохла. К видео, полученному Суховым, была сделана приписка: «Ты опять не успел». И смайлик - грустный. «А ведь мог бы, а?» И смайлик - улыбочка.

«Как он всё это делает?  - вялая мысль посреди всеобщего шума и готовности выехать на место преступления.  - Даже организационно… Как?» Вялая мысль, и какая-то ватная усталая пустота в районе желудка.
        Гильотина, самая настоящая, а не пластмасса для резки сигар, стояла над деревянным столом. К нему была прикована девушка, тоже самая настоящая, живая (пока на видео дела обстояли так), а не кукла из секс-шопа. Хотя поза, разведённые по сторонам руки и ноги, копировали, повторяли инсталляцию, показанную им в квартире алкаша-бухарика, задержанного накануне. Кстати, его допрос, как и опрос соседей, работа со следами, просмотр камер наблюдения, как и все другие принятые в таких случаях процедуры, не принесли результатов. В этой пятиэтажке своих камер наблюдения не было, и установленная в магазине напротив порадовала их, фрагментарно, зрелищем другого подъезда. Ещё они обогатились знанием, что алкаш-бухарик сдавал по дешёвке, порой за водку, свою зловонную берлогу страждущим парочкам на районе. По часовому принципу. Но даже эта, сногсшибательная по важности, информация ничего не дала: в тот день, когда им представили обезглавленную резиновую женщину, никакие парочки в этот импровизированный бордель не просились. А хозяин отсутствовал, потому что «у Колька была днюха». Сам Колёк, когда протрезвел,
ничего толком вспомнить не мог.

«Лёха, какая-то херня!  - Кирилл взялся ладонями за лоб и потряс головой.  - У него должна быть стопроцентная уверенность, что в квартире никого не будет, когда он делал это. Значит, кто-то видел его. Должен был видеть. Не может быть, чтоб безо всяких следов провернуть такое. Тупо пронести все эти предметы… Или этот Колёк со своей днюхой: может, кто-то купил им ещё водки, чтоб уж упились наверняка и точно отсутствовали».
        Никто не видел. Всё по-прежнему. Имитация безупречная. Как и выбор места. Должен был видеть, но…
        С этой резиновой женщиной из секс-шопа (или секс-шопов, что вернее), по которой отправили запросы, чтобы проследить происхождение. Только… бирок на ней не было и упаковок со штрих-кодами тоже. Количество таких магазинов в одной лишь Москве переваливает за сотню. «Взрослый мир», «Ты + я», «Мадам Ирэн», «Интим-хауз», «Казанова»… Сети. Сногсшибательные названия - Сухов поморщился… А есть ещё не Москва. И интернет-торговля, где заказ можно сделать с любого телефона и расплатиться наличными. Люди не стремятся афишировать такие свои покупки, продавцы относятся к этому более чем с пониманием. Ассортимент товаров обескуражил Сухова: двадцать три тысячи наименований - да они просто закопаются в этом! Конечно, рано или поздно они отследят происхождение резиновой бабы, хотя, скорее всего, она куплена фрагментами в разных местах и в разное время. Он так делал всегда. Но время - это, как раз-таки, то, что у них в дефиците и что является его преимуществом.
        - Капитан Немо,  - бросила как-то по этому поводу Ванга.
        - Ты о чём?  - не понял Сухов.
        - Он так строил свой «Наутилус». Заказывал детали в разных местах, и никто не мог отследить и понять, для чего.
        - Ясно,  - Сухов пожал плечами. Только дальше Ванга сказала что-то намного более важное:
        - Я думаю, что у него всё уже давно есть. Понимаешь? Он очень долго готовится к своему появлению и тщательно всё продумывает. Не действует по инерции или с кандачка. Где-то есть этот… Паноптикум.
        - Говори проще, пожалуйста,  - попросил Сухов.
        - Должен быть. Тёмное место, где он хранит все эти предметы. Паноптикум. Понимаешь?
        Невозможно технически провернуть такое и нигде не наследить. Только в его случае - возможно. Невероятно сложно, но… Он просто думает по-другому. Долго и тщательно. У него другое течение времени. А потом наносит свой молниеносный удар и исчезает. Он просто знает как. Know how. Ведь не Бэтмен же он, действительно, а живой человек. Вот и поиск грёбаного секс-шопа, откуда прибыла к нам резиновая баба, скорее всего, укажет на это же.
        (Паноптикум. Тёмное место)
        Но… всё равно, следы должны быть. Только другие. Даже элементарные частицы, которые живут-то доли мгновений, оставляют следы, по которым узнают об их существовании. Надо просто знать, где искать. Know where. Другие… Не отпечатки пальцев, не следы фрагментов ДНК и даже не кровавые отпечатки лап в рыхлом снегу. Они есть. Только они другой природы, сотворены из иного эфирного вещества, как это иное течение времени. Об этом говорила Ванга.
        (Ванга - Ванга - Ванга… Сколько уже можно?)
        И не согласиться с ней всё сложнее. Хотя даже Егорыч, мудрый и проницательный хитрый лис, при всём своём опыте (а может быть, именно благодаря ему) тогда посмеялся над ней. Обозвав всё это бабьей поэзией и фантазиями: двойка по профпригодности, дисквалификация!
        Двойка. И Сухов, неблагодарный, тихонько потешался в сторонке вместе со всеми. И вот теперь компании супермужиков, бывалых сыщиков, предложено уписаться от смеха. Потому что время имитации кончилось. Монстр вышел из тьмы. Он отдыхал в ней, таился и набирался сил. И теперь прислал видео. Как обычно, воспользовался телефоном своей жертвы. С той лишь разницей, что впервые показал им себя. В костюме супергероя.
        - Сука,  - процедил Сухов, отирая испарину со лба. И тут же выключил эмоциональную реакцию. Хоть и добавил на её излёте:  - Больная тварь…
        Это прозвучало жёстко и с ненавистью. Сухов почему-то подумал, что именно этого Телефонист и хотел добиться. Он показал им, как вбирает в себя смерть свой жертвы.
        - …Такого он ещё не делал,  - ровно произнёс Сухов, включая ролик на повторное воспроизведение.  - Там как бы это… драматургия, что ли…
        На теле девушки, обездвиженной, жестко прикованной к столу, нет следов насилия. Она пришла сюда сама и на всё согласилась добровольно. Видимо, смертельные девайсы или появились позже, или были оговорены как часть игры. Страх как эмоциональная часть садизма, обещающая добавить остроты. Об этом свидетельствует отблеск надежды в глазах девушки в самом начале видео, потом нарастающий нечеловеческий страх, животный ужас, который вот-вот обрушится в безумие. Этот короткий фильм даже имел название, довольно банальное и безобидное - «Две свечи».
        На видео, если принять деревянный стол за постель, в голове этой постели установлена гильотина. Поднятое в верхнюю точку лезвие сдерживает сложная система тросов, которая в итоге сводится к элементарному механизму. К очень чувствительным маятниковым весам и тонкому тросу над ними. Если перерезать или, к примеру, пережечь этот трос, то лезвие гильотины обрушится ровно на шею девушки. Даже не повредив поверхности стола, потому что голова её опрокинута и находится в воздухе. Точный расчёт. Разнородные предметы, прибывшие из Паноптикума, тёмного места, разобранные там, чтобы сложиться в малогабаритной московской квартире в смертельные девайсы.
        На одной чаше весов установлена крупная красная свеча. На другой находится противовес. Сбалансированный очень точно. Рука Человека-паука, или кого-то такого, бросает на противовес лёгкую визитную карточку, чаша немедленно опускается вниз, а красная свеча движется вверх. К тросу, сдерживающему лезвие от падения. Камера показывает, как рука убирает груз - это визитка Сухова. Все молчат. «Надо выяснить, что на нём за костюм,  - успевает подумать Сухов.  - Точно не Человек-паук».
        Весы снова выравниваются. Над чашей с противовесом под небольшим наклоном жёстко установлена ещё одна свеча - белая. Точнее, телесного цвета. Рука подносит зажигалку к красной свече, потом к телесной, фитильки обеих быстро занимаются. Некоторое время ничего не происходит. Лишь глаза девушки: в них страх смешивается с надеждой и с почти животной преданностью человеку, сотворившему с ней такое.
        Камера отключается и снова включается. Видимо, прошло минут пять. Обе свечи вовсю горят. Пламя красной сильное и ровное. А телесная оплавляется так, что капающий воск падает на противовес. И чувствительности весов хватает на то, чтобы с каждой новой каплей противовес больше уходил вниз. А красная свеча поднималась. Медленно и неуклонно приближая язычок пламени к натянутому тросу.
        Все, кто смотрит видео, понимают, что может произойти. Глаза девушки, в них стынет страх и мольба. Камера выключается.
        Когда камера включилась снова, вероятней всего, прошло достаточно много времени. Девушка в комнате одна. Он оставил её, предложив самой осознать своё положение и даже подарив надежду отыскать спасительный выход. Камера, видимо, установлена на штативе и больше не движется. Взгляд девушки сквозит по ней, но мельком. Потом движется по комнате, но ни на чём не фокусируется. А потом она снова смотрит вверх, на лезвие гильотины и на этот чудовищный механизм из двух свечей…
        - Он оставил её довольно надолго,  - говорит Сухов.  - Поставил её айфон на видеосъёмку и ушёл. В ролик же из этого фрагмента вошло секунд десять.
        - Он сидел там и резал видеоролик?  - щёки Кирилла были бледными.
        - Да. Сидел там потом спокойно и делал видеоклип,  - Сухов почувствовал, как эта ватная пустота в районе желудка словно качнулась.  - Сидел и делал, когда всё уже было кончено. Думаю, он хочет, чтобы мы знали об этом.
        Действительно, десять секунд. Камера выключается.
        И включается снова: тот же ракурс, только в глазах девушки непереносимый, на грани безумия ужас. Пот на её лице. Сухов ловит себя на том, что почти физически ощущает исходящий от неё животный запах страха. Свеча телесного цвета капает, льёт свои слёзы на противовес, кап-кап-кап… С каждой следующей секундой поднимая красную свечу; скоро, совсем скоро язычок пламени коснётся троса и начнёт пережигать его…
        - Как называется этот пластиковый шарик?  - говорит Кирилл.  - Кляп у неё во рту?
        Сухов смотрит на него с холодным удивлением. Но Кирилл не отводит взгляд, в его голосе какое-то детское упорство, вызов и недоверие:
        - Она ведь всё поняла, как это будет, бах,  - сам того не осознавая, Кирилл проводит ладонью в воздухе: падающее лезвие гильотины, которое перерубает шею.  - Он растянул всё во времени… экзекуцию… сидел и смотрел… Растянул казнь и наслаждался зрелищем. Сухов! А ты говорил, он не болен.
        Ватная пустота в районе желудка. «Я говорил другое»,  - думает Сухов. Вслух замечает:
        - Может быть, подглядывал. В комнате его не было. Видишь… она как бы прислушивается.
        Камера выключается и включается снова…
        Он, человек в костюме супергероя, начинает с ней половой акт. И в глазах девушки мгновенно вспыхивает надежда. Она простит ему всё, потому что больше всего сейчас хочет жить. Всё теперь неважно, в этом пространстве небольшой комнаты. Она цепляется за надежду, что всё это ещё часть сексуальных игр… И камера выключается.

«Смотрите»,  - думает Сухов. И слышит тяжёлую, пустую внутри (как и это ватное ощущение в районе его собственного желудка) тишину вокруг. Какой он искусный драматург, некто в костюме супергероя… Напугал всех, вызвав то, что никто тут от себя не ожидал: постыдную очарованность смертью. Пусть и на мгновение, он достиг этого результата.
        Камера включается: финал. Трос уже горит. Не только в месте соприкосновения с пламенем свечи. Видимо, он пропитал чем-то небольшой участок. Горючая жидкость.
        Девушка больше не пытается кричать сквозь кляп. Её живот и грудь покачиваются. И она лишь издаёт еле слышные хрипы или стоны, лишённые эмоциональной окраски. Когда-то на заре юности парни постарше, «взрослые ребята», занимались в гаражах любовью с дворовой сумасшедшей, предварительно напоив её до беспамятства. Так вот, та издавала подобные же звуки. Сухов не помнит, почему им, салагам, было дозволено смотреть, вероятно, они пришли в гаражи забирать свои велосипеды, и всё вышло случайно…

«Может, ей повезло, и она успела сойти с ума?»  - думает Сухов. Он знает, как всё закончится. Оператор сейчас держит телефон в руке, и камера судорожно покачивается. Горючая жидкость делает своё дело. От пропитанного участка троса остатаётся лишь тонкая нить. Натянутая, как струна, которая вот-вот лопнет. Огонёк пожирает её, и она становится всё тоньше. Вот они, последние мгновения жизни девушки, о которой совсем скоро они будут всё знать, и единственная вина которой заключается в том, что ей вчера (или это случилось раньше?) не повезло со случайной встречей.
        Всё, маленький и странно весёлый огонёк пожирает совсем крохотный участок нити. И она лопается. Исчезает из кадра, утянутая своим кошмарным грузом.
        И камера выключается.
        Тишина.
        Длится несколько мгновений, которые кажутся неимоверно долгими. У этого фильма псевдооткрытый финал. Он прямо-таки раздариватель тщетных пустых надежд.
        - Почему он выключил камеру?  - это голос аналитика. Нормальный, толковый парень, но сегодня у Сухова будет другой, свой аналитик.

«Потому что его оргазмы нас не касаются»,  - думает Сухов. Но вслух говорит:
        - Не знаю.
        Потом, помолчав, всё же добавляет:
        - Потому что его оргазмы нас не касаются. Он же сраный супергерой.
        - Это Джиспер Криспер?
        - Что?
        - Ну, костюм… Это из американского ужастика. Я, правда, не поклонник, не знаю.

«Она тоже не поклонник трэшовых ужастиков,  - думает Сухов.  - Но она бы уже знала. Гугл же, мать его, есть!»
        И понимает, что надо сдерживать раздражение. Парень-то действительно ни при чём. Сухову докладывают:
        - Всё, айфон найден. Местоположение и айди. Мы знаем, на кого зарегистрирован. Чёрт, это совсем рядом.

«Он даже не пытается его прятать. Хотя мог бы, если бы захотел. Запросто! Он - крутой хакер. Или влогер. Но теперь он приглашает нас. Всё по-старому. Кроме… этого костюма из комикса».
        - Хорошо,  - чуть устало произносит Сухов.  - Выезжаем.
        Сейчас всё закрутится. И, наверное, никого не ввёл в заблуждение открытый финал присланного им фильма. Они выезжают туда, куда их пригласили. На место преступления. Все знают, что там найдут. Но Кирилл всё же,  - и Сухов не перестаёт этому удивляться,  - спрашивает:
        - А может, он сохранил ей жизнь? А?! Ведь в маске был. И видео остановлено… Мог ведь сохранить, а?
        Сухов позволяет себе очень короткую и незаметную улыбку, всё ещё не переставая удивляться: «Он, наверное, самый добрый из нас?»
        - Мог,  - кивает.  - Но не сохранил.
        Глава четвёртая

11. День дурака. Дюба
        Дюба лениво открыл глаза. Он спал на солнышке, постелив поверх старой ветоши и коробок чистую газету бесплатных объявлений. Засыпая, Дюба никогда не знал, приснится ли ему кошмар или, наоборот, что-то такое доброе, аж слёзы наворачивались. Этот сон был хороший: к нему пришёл слон с огромными ласковыми глазами. Слон опустил куда-то свой хобот и вылил ему прямо в лицо что-то очень вкусное и свежее. Во сне Дюба засмеялся. Слон был розовым и, казалось, мог в любую секунду улететь, как воздушный шарик.

«Эх, мне б сейчас портвешка «три топора»,  - мечтает Дюба. Но попросить не решается. Неправильно это - слишком уж чистый и радостный этот слон, как будто ты что-то забыл про то, что есть в мире, а он пришёл напомнить. Да и нет у него «трёх топоров», а вот мороженое есть, много холодного, и оно тоже наверное бы подошло.

«Конечно бы подошло!»  - говорит слон своими кроткими глазами. Не голосом, а именно глазами, и Дюба не удивлён - так бывает во сне. Дюба уже очень многому давно не удивлён.
        Хотя портвешок бы сейчас весьма не помешал. И там, за пределами сна, этот голод скоро станет очень острым. Но здесь пока всё хорошо, этого голода нет, нет вовсе, здесь розовый слон, который умеет летать. И он подносит на прощание свой хобот к Дюбиному лицу и ласково гладит его.
        - Приходи ещё!  - весело просит Дюба и вдруг обещает:  - И тогда я вспомню…
        Что?
        А слон дружески кладёт хобот на его плечо и похлопывает: мол, сильно не беспокойся, но вспомнить не мешает. Хлопает ещё раз, и от этого толчка Дюба просыпается. Но не быстро. Удивительное дело, как некоторые вещи могут улучшить настроение. Хоть в горле и пересохло, а губы словно слиплись…
        Перед ним стоял Колёк. Лыбился и протягивал початую бутылку вина:
        - На. Держи.
        Дюба недоверчиво поглядел на угощение.
        - За днюху пришёл проставиться,  - пояснил Колёк.
        Дюба выхватил улыбку и жадно припал к горлу.
        - Первый апрель - никому не верь!  - заржал Колёк.  - Чай…
        - Ладно, это тоже сойдёт!  - поблагодарил Дюба.
        Колёк с завистью поглядел на него:
        - Странный ты всё-таки…
        Дюба пожал плечами и огляделся. Недалеко находилась детская площадка, но чтобы обнаружить его лежанку, надо было туда зайти, смотреть даже дальше, чем от каруселек, а менты обычно патрулировали, проезжая мимо по дороге. Да и не интересовал он их, давно не интересовал. Если только не спустят сверху распоряжение очистить Москву от бомжей к какому-нибудь грандиозному чемпионату мира.
        - В чём странность?
        - Не злой.
        - А-а…
        - Это шутка была,  - тут же бодро объявил Колёк.  - Вот за днюху.
        Он ловко извлёк из-за пазухи бутылку портвейна, оплавил пробку зажигалкой, открыл вино. «777». Дюба вспомнил розового слона, и жадная искра в его глазах растаяла.
        - По-бырому разгоним на двоих, а то мне на работу пора,  - пояснил Колёк.
        Выпили. Розовый слон улетел, а Дюба словно получил своё мороженое. Он улыбнулся.
        - Ты уж не серчай, что с днюхой так вышло,  - попросил Колёк.  - Сам понимаешь… там эти, крутики собрались!..
        - Да,  - сказал Дюба.
        - Даже дядя Курбан… Половину шашлычной для нас закрыл и сам с нами сидел.
        Дядя Курбан был прилично моложе самого Колька, а «дядей» его прозвали малолетки на районе.
        - А потом ещё его братва подтянулась,  - словно оправдываясь, добавил Колёк.  - Азеры… Они бы всё равно… сам понимаешь.
        - Да,  - Дюба кивнул. Курбан был добрый, подкармливал Дюбу иногда, просто перед людьми неудобно. Азеры, или кто они там на самом деле, давно смотрели на него, не скрывая отвращения. Хороший, работящий народ - твёрдо стоять на ногах для них превыше всего. Чурки… Хотя по-мусульмански-то им бухать не положено. Да под крышей Аллах не видит - так они говорят. Дюба на них не в обиде. Он ни на кого не в обиде. Хотя, когда впервые поймал на себе брезгливый взгляд окружающих, был, скорее, удивлён:

«Как, неужели я на самом деле так выгляжу?»

«Это же я… ну, подбухиваю, но не так же…»

«Как, однако, быстро всё случилось».
        Колька зацепило. Он начал тарахтеть без умолку, видимо, забыв о своём намерении спешить на работу. Колька вот его запашок не напрягал - а сам Дюба, видимо, давно принюхался,  - не то что этого жирного борова Кривошеева, сдающего свою хату этим самым малолеткам на районе. И чуркам дяди Курбана. Дюба, кстати, давно подозревал, что Боров спелся с Курбаном, что там не всё чисто, но в чужие дела не лез. До этой самой днюхи, на которую его не позвали.
        Прошло-то всего несколько дней. Дюба мог бы вспомнить точно, сколько, но пока не хотелось. Башку не отпустило до конца. И потом вот Колёк. Он-то точно знает, когда у него днюха…
        Было тепло. Днём. Хоть весна и ранняя, снег ещё не везде сошёл. Но солнышко припекло, и Дюба грелся, расположившись в своём «укрытии». Вряд ли он был адептом пословицы «мастерство не пропить», пробухать можно всё, и прежде всего эту грёбаную жизнь, всю, без остатка, и чаще всего в прямом смысле, но… некоторые навыки явно утрачиваются последними. Например, навык слышать «неправильную» тишину в горной зелёнке, в лесу, ещё только что полном безмятежного присутствия жизни. Или навык выхватывать из толпы людей с «неправильным» поведением, не соответствующих общему ритму и течению повседневных дел. В толпе ты защищён как нигде. Например, при наружке. Проще простого. Ты сидишь на лавочке, вот прямо как сейчас, и видишь, что бегун опустился завязать шнурок, а тот всё не завязывается. Долго, ну никак не завязывается, вот досадная безрукость-то. Или вон та хорошо одетая дамочка говорит по телефону, остановилась вполоборота и вроде вовсе не смотрит на тебя, увлечённая болтовнёй. Только её губы, занятые той самой болтовнёй, и глаза говорят о разном: взгляд не стал отсутствующим, пустым, как будто его
обладатель отправилась по телефонной линии к тому, с кем болтает. О нет, хорошо одетая дамочка вся здесь. Здесь и сейчас. Да и мужик, с полчаса читающий газету на одном развороте, явно не поглощён утренними новостями: интересные статьи так не читают, без конца отвлекаясь, озираясь поверх газеты, а неинтересные - перелистывают. Правда, мужику стоит отдать должное: мог бы ведь держать газету и вверх ногами.
        Но сейчас всех этих теней Дюбиного прошлого здесь не было. К палатке подъехали чурки дяди Курбана, выгружают какие-то коробки. Вряд ли что-то особо противозаконное, на крайняк, безакцизная водка. Дурью, всякой синтетической отравой, химией и дешёвой дрянью с примесями занимались совсем другие чурки. Чистый природный продукт в Москве есть, только не в таких районах. Малолеток жалко… Однако наркотрафик под контролем совсем других чурок, и Дюба не знал, сколько их на его счету. Никогда не знал - всё это происходило с человеком, которого давно больше нет. А если его ещё и можно встретить, то лишь там, по ту сторону, куда без спросу наведывается не розовый слон, а приходят чудовища. Но с этим Дюба ничего поделать не мог. Мог лишь не помнить днём, а ночь - сложная штука.
        Разносчик пиццы шёл по тропинке, огибающей дом борова. Фирменная куртка с эмблемой компании, непреложная красная бейсболка и огромная сумка-коробка с весёлой рожицей и утверждением, что внутри, пожалуй, самая вкусная пицца в мире. Сверился со смартфоном. Шёл быстро, но не суетливо, как и положено тому, чей доход напрямую зависит от количества доставок. Человек, к которому по ночам не являлись без спроса розовые слоны и чудовища, просто пробежал бы по нему глазами, даже не заметив, не вычленив его из потока повседневной действительности. Всё обычно, привычная картинка городского пейзажа. Дюба чуть склонил голову. Он не знал, зачем ему это надо. Да и не надо вовсе! Просто некоторые не отмершие до конца навыки порой являлись без стука в дверь. Как розовые слоны или чудовища.
        Дюба медленно повернул голову. А почему он пешком? У дома полно парковочного места, и доставщики пиццы носятся, как ошпаренные, на этих похожих на игрушечные авто, типа «Оки», явно на грани аварийных ситуаций: количество доставок… За руль такой консервной банки Дюба не рискнул бы сесть даже в лучшие времена.
        - Безлошадный, выходит,  - проговорил Дюба.  - Ездит на общественном транспорте.
        И поморщился. Что-то в этом утверждении было… не совсем правильное. Да, не важно. Он извлёк свою жестяную коробку с окурками, где был заныкан огромный бычок «Явы», и с наслаждением закурил.
        В новом доме, что за детской площадкой, еду заказывали часто. И остатки никогда не выбрасывали в мусоропровод, складывали коробки у помоечного контейнера на улице. Это даже не объедки - мечта! Чего Дюба только не попробовал, кухня всего мира, а уж пицца - часто бывали целые куски. Даже не надкусанные. Новый дом, в нём живут новые люди, улыбчивые, чистенькие, и они делились с остальными так, как могли.
        В новом доме, а не в хрущобе Борова. Там еду не заказывают. Тем более в его подъезде, где жили (доживали!) старички на жалкую пенсию и бухарики, которым бы и в голову не пришло так транжирить свои кровные.
        - Две бутылки водки можно взять, если у Курбана,  - сосчитал Дюба.  - Или пять флаконов портвешка.
        Немного похоже на незавязывающийся шнурок, не совсем, конечно, а чуть-чуть.
        Дюба выпустил дым и отвернулся. По всем приметам, весна будет ранняя и тёплая. А времена меняются… да и вообще: интересоваться парнем в красной бейсболке и с ящиком пиццы мог бы только полный бездельник или параноик.
        Параноиком Дюба не был, давно принимая мир таким, как он есть, со всеми его вывихами, может, лишь чуть сожалея, что ему не удалось родиться «новым человеком из нового дома», да и то не особо. Но навыки… Дюбино укрытие, лежанка за трансформаторной будкой, чуть наискось, чтобы не закрывать обзор, была организована, как разведточка, хотя скажи ему кто об этом, он бы удивился. Выбор места преследовал лишь одну цель: чтоб никто никому не мешал. Он мог видеть всё (конечно же, ментов прежде всего), сам оставаясь не особо приметным с привычных маршрутов человеческого трафика. Это вышло спонтанно. Дюба ни от кого не прятался, и при желании его мог обнаружить каждый. Если сделать несколько лишних шагов. Вопрос в этих самых шагах - делать-то их никто не хотел, не было надобности. А Дюбе, чтобы значительно увеличить обзор, достаточно было немного отклониться вбок.
        - Если это… «лучшая пицца в мире» выйдет, пока я докурю сигарету, то и думать не о чем,  - пробубнил Дюба.
        Единственный относительно состоятельный человек в подъезде Борова был сам Боров. Но жмот редкостный, и потом они сейчас все у Курбана, на днюхе Колька, куда Дюбу не позвали. Если Боров сдал свою берлогу малолеткам, он обычно занавешивал окно спальни, если же хата была свободной - окно оставалось открытым. Этот сигнал был известен на районе. Сейчас в окне не красовались гардины Борова. И Дюбе показалось, что он уловил там какое-то движение теней. Наверняка утверждать сложно, глаз уже не тот. А «лучшая в мире пицца» всё не выходил.
        Дюба докурил и улыбнулся солнышку, которое только что показалось из-за облачка и обдало щёки ласковым весенним теплом.
        - Малолеток там нет, Борова тоже,  - вслух прикинул Дюба.  - И если ты не решил сожрать всю коробку пиццы сам, пора бы тебе выйти.
        А… с чего он, собственно, взял, что доставщик направился именно в ту квартиру? Мог. Но мог и не туда. Гости приехали и заказали. Дюба нахмурился: не очень хорошие гости, похоже на издевательство, зачем старичкам пицца, они её и есть-то не станут, им бы колбаски…
        Шнурок по-прежнему не хотел завязываться, хотя с гостями могли быть дети, и это всё объясняет.
        Наконец «лучшая пицца» появился. Вышел из подъезда и тем же путём по тропинке, огибающей хрущевку, направился обратно. К метро. В его поведении не было ничего подозрительного, и Дюба успокоился. Всё же решил проводить его глазами до входа в станцию. Для этого пришлось не просто отклониться назад, а переместиться от лежанки немного в сторону. И увидеть вербу, почки которой начали вовсю набухать.
        Дюба увидел ещё кое-что. Красная бейсболка и весёлая рожица на коробке двинулись по пешеходному переходу на другую сторону шоссе к метро. А потом отделились от общего потока, направляющегося на вход в станцию. И…
        - А вот это забавно,  - бросил Дюба.
        Парень в красной бейсболке той же деловитой походкой зашёл на платную стоянку. Он не оглядывался, ни от кого не прятался, открыл заднюю дверцу припаркованного там автомобиля, бросил на сиденье свою сумку, а сам уселся за руль. Вовсе не консервной банки. Хорошая машина, хоть и не особо эффектная. И на ней
        (количество доставок)
        Дюба не обнаружил вообще никакой рекламы.
        - Во как,  - он с любопытством прищурился, свернув ладонь лодочкой и прикрывая ею глаза от яркого света.
        Конечно, фантазии не удалось особо разгуляться - это был не роскошный лимузин с затемнёнными стёклами, чтобы скрыть бандюганов, и даже не «Кайен» из нового дома. В салоне авто парня никто не ждал, но…
        (шнурок)
        Дюба, как представитель низшего сословия, прекрасно разбирался в крутости тачек.
        - А ты модный,  - похвалил он красную бейсболку.  - Даже не «кореец»…
        Этот лишённый всяких атрибутов крутости автомобиль вряд ли привлекал криминал. Или представителей высшего класса. Да и цвет… Тачка не то что редкая, но как-то стоит особняком от всего.
        - Интересно,  - Дюба почесал подбородок.
        Не «кореец», обычный «японец»  - «Субару». Не самый крутой и свежий. Дюба качнул головой. «Аутбэк», но достаточно дорогой. Для доставки пиццы. Для дома Борова, весёлой рожицы на коробке и вообще…
        - Подзаработать решил?  - усмехнулся Дюба и немного удивился, услышав в собственном голосе давно забытые холодные интонации.
        Парень нацепил солнечные очки, как-то очень вежливо, что ли, вырулил с парковки, съехал на трассу и двинулся в сторону центра. Совсем скоро стальной поток поглотил его, оставив Дюбу прикидывать насчёт незавязывающихся шнурков.
        Он поморщился. Весна… Плевать! Не пригласили на днюху, Дюба им ничего и не скажет. Да и на детективную историю не тянет: тачка явно не бандитская, так - молодой бизнесмен средней руки или менеджер среднего звена. Однако…
        Дюба снова поморщился. Дом, подъезд Борова, «количество доставок», «Субару», платная парковка, а главное - слишком уж долгое пребывание кепки внутри и возможные тени в окне Борова… Любой из этих элементов сам по себе, взятый в отдельности, ничего не значил. Все вместе, сумма несовпадений, говорили о том, что…
        - А ты ведь…

…что поведение доставщика пиццы «неправильно» для выбранной им профессии.
        Похоже, шнурок не завязывался. Неправильности больше не шептались по углам, они стали вопить.
        Ровно через одиннадцать минут (быстрее Дюба не мог перемещаться просто физически) он находился на пятом этаже прямо у двери в квартиру Борова. И уже всё видел. Входная дверь была не заперта на замок. Почему? Боров бы никогда так не поступил. Малолетки тем более. Дюба толкнул дверь и оказался внутри, в квартире Кривошеева Андрея Семёновича. Тёмный длинный коридор, велосипед без переднего колеса, кухня, комната…
        Она лежала там. На кровати. Голая, с раздвинутыми ногами, с раззявленной вагиной, со стеклянным взглядом и таким же раззявленным ртом.
        - Ё… твою мать!  - выругался Дюба. Что-то холодное дохнуло ему в затылок.
        Присмотрелся. Кукла, резиновая женщина. Жирный боров-то совсем двинутый, вот чего ему оставил разносчик пиццы.
        - И что? В заказ входило, чтобы он её вот так разложил на кровати?  - Дюба присмотрелся внимательней. Голова. Она была отделена от тела. И следы краски вдоль среза, похожие на кровь. Как будто голову отрубили.
        Дюба попятился. К стене пришпилена какая-то записка, содержания которой он не понял. Но понял другое: никакой доставкой тут не пахнет, произошло что-то другое, плохое и опасное. Возможно, Борову сделали предупреждение, и вполне возможно, именно за малолеток…
        Десять секунд спустя Дюба молча, более того, прислушиваясь, двигался по тёмному коридору обратно. Он прекрасно знал, что парня в красной бейсболке здесь давно нет. Но удивительно, как плохие намерения всё же оставляют свои следы. Или… кто-то всё-таки есть? Бесшумно замер в ванной? Всё, квартира Борова осталась позади.
        На лестничной клетке никого не оказалось. Дюба вызвал лифт, ожидание показалось ему очень долгим. Захотелось побыстрее выбраться наружу, на солнышко, к весне, подальше отсюда…
        Спустя ещё одиннадцать минут Дюба был уже у своей лежанки. Он наконец вдохнул полной грудью и с благодарностью смотрел на распускающуюся вербу. Весна, жизнь возвращалась. И Дюба не станет никому ничего говорить. Да и о чём? Он ведь ничего не знает…
        Спустя час Боров почему-то вернулся с днюхи, куда Дюбу не позвали, а вслед за ним нагрянули менты. И началось. Но к Дюбе никто не обратился. Никто ему не сказал, что хоть Кривошеев Андрей Семёнович и не являлся сверхчистоплотным жильцом, этот плохой непереносимый запах болезни оставил в квартире Борова всё-таки он, Дюба.
        Прошло несколько дней, и вот в природе наступил апрель. Открылись некоторые подробности. Дюба оставался нем, как рыба. Пусть менты разбираются, что там творится у Борова. И вот сейчас Дюба пил шмурдяк с захмелевшим Кольком, который погнал за вторым флаконом, улыбался воспоминаниям о розовом слоне и тёплому солнышку, благодаря которому вся верба оделась распустившимися серёжками.
        Дюба никому ничего не скажет. В том числе и добродушному Кольку. Ему в особенности: зачем обременять хорошего человека лишним (и, вероятно, опасным) знанием. А сам он сдюжит, привык. Хоть и ругал себя за излишнее любопытство. Потому что даже цветущие вербы отбрасывают тень. От этого факта сложно спрятаться. А там, в тени, если она достаточно глубока, свои законы. И оттуда, без спроса, в солнечный мир приходят вовсе не розовые слоны, а чудовища из его снов.

12. День дурака. 163

«Он сказал: чудовища?»  - подумал Сухов, пряча телефон. Опять набрал номер, подождал, но ответа вновь не последовало, и пришлось убрать телефон в карман.
        - …что Минотавр был не монстром, а поэтом,  - голос Лёвы доносился из комнаты, где тот работал с телом, и звучал он с обескураживающей беспечностью.  - Такая вот была версия. А подлинные чудовища те, кто убил его.
        Тараторит. Лева Свиркин являлся судмедэкспертом, лучшим, по мнению Сухова, «его экспертом», и Лёвины реакции Сухов знал наизусть. Попадая на место преступления, тот становился собранным, одновременно расслабленным и предельно циничным. Болтал как ни в чём не бывало. Но было одно мгновение, первое, когда в лице Лёвы проступали даже не сопереживание и сопричастность, а какая-то первобытная эмпатия, ужас от того, что мир в состоянии вынести столько боли. Всего одно мгновение, о котором мало кто знал. Сухов не мог позволить себе даже подобной реакции. Оказавшись на месте преступления, он в самом начале на это самое мгновение закрывал глаза. Ну, чуть дольше - успевал мысленно просчитать: «раз-два-три». И открывал: первый свежий взгляд очень важен, потом такого не будет. И если что-то должно отпечататься в сознании
        (тёмный прямоугольник на полу, неуловимые отличия в том, как лежит тело),
        то это произойдёт именно сейчас. А потом глаз замылится. Их профессии имели кое-какие психологические издержки, и каждый справлялся с этим, как умел. Сухов сразу начинал работать, тут уж не нюни разводить. «Раз-два-три» считал Сухов и научил этому Вангу. А Лёва Свиркин вон шутил и травил байки. Он им всем годился в отцы, но они звали его Лёвой.
        - А ты знаешь, что старые локомотивы, на пару, хранятся законсервированными на случай войны?  - теперь он поучал Кирилла.
        - Паровозы?  - тот перевёл спокойный взгляд с тела, разложенного на деревянном столе, на Лёву.
        - Именно, молодой человек!  - чуть ли не радостно воскликнул Лёва.  - Хорошо, что хоть кто-то помнит, как они назывались. Паровозы… И так по всему миру. Если всё рухнет к чёртовой матери, мир перейдёт к старым добрым доцифровым технологиям. Чуть отойди в сторону, пожалуйста…
        Лёва просунул руки в латексных перчатках жертве под шею: то место, где голова когда-то соединялась с телом, было отмечено чем-то похожим на аккуратный шрам, тёмная запёкшаяся кровь, но теперь оно чуть расширилось. Кирилл еле заметно дёрнул щекой.
        - Угу,  - пробубнил Лёва себе под нос.  - Поц подождал, пока всё вышло…
        Лёва единственный из них, кто называл Телефониста «поц», хотя одно время и Ванга пыталась так говорить о нём. Лёва убрал руки и осторожно привёл голову в первоначальное положение. Глаза девушки остались открытыми, и даже сосуды в них не лопнули, оставив следы на роговицах.
        - Наверное, ей не было больно,  - сказал Кирилл.  - Хотелось бы так думать.
        - Мда-а… лезвие он наточил отменно. Поц. Забавно-забавно.
        - О чём ты?  - спросил Кирилл, но Лёва уже отвлёкся от него.
        - Сухов,  - позвал он.  - В общем, ты прав. Ну да, всё верно: смерть наступила больше четырнадцати часов назад, вчера, где-то между пятью и десятью вечера. Позже смогу сказать точнее. И да, ты прав и в этом: её голова была не на столе, висела в воздухе, как на видео. Поэтому стол не пострадал, когда… гильотина сработала.  - Он указал на то место, где над полом больше четырнадцати часов назад находилась голова живой ещё девушки.  - Он подставил большой белый таз, тот, что мы обнаружили в ванной. Чистюля всё убрал.
        - Ясно,  - сказал Сухов. Посмотрел, как криминалисты старым способом при помощи кисточек обрабатывают поверхности.
        - Может быть, удастся в этот раз что-нибудь найти,  - предположил Лёва.  - Крови было очень много. И разных сюрпризиков. А потом он всё вымыл. Начисто. И разложил тело на столе так, как мы его видим.
        - Ясно,  - повторил Сухов.
        - Но вот что интересно,  - Лёва щёлкнул пальцами.  - Видишь это небольшое пятно на полу?
        - Неправильный прямоугольник.
        - Конечно, видишь. Похоже, не всё попало в таз и на поверхность стола?
        - Ковровое покрытие,  - кивнул Сухов.  - Ворсинки. Рано или поздно кровь должна была проступить.
        - Именно.  - Подтвердил Лёва.  - Если не вымыть кровь прямо сразу, непременно проступит. Забавно-забавно… Он что, не заметил?
        - Это ведь исключено?  - невесело усмехнулся Сухов.
        - К чему такая небрежность? Обычно он не оставлял следов.
        - Может, был в аффекте?  - Кирилл пожал плечами.  - Потом очухался и прибрал за собой. Вот и вышло не сразу.
        - Или хочет, чтобы мы так думали,  - сказал Сухов.
        Лёва Свиркин посмотрел на него своим проницательным и абсолютно циничным взглядом.
        - Играет, издёвка… Но это ещё не всё, Сухов. Зона бикини, лобковая область у девушки чисто выбриты, как видишь. И во влагалище, и здесь,  - он указал, не касаясь, на тело,  - никаких следов. Я понимаю, что при половом акте, а точнее, актах он пользовался презервативом, но, как понимаешь, так ещё защита от следов, например, ДНК. Поц… словно всё стерилизовал. Всё чисто. Только у неё на половых органах я обнаружил два волоска. Из тех, что растут на лобковых зонах. И это, как понимаешь, не её волоски. Сюрпризик?
        Лицо Сухова застыло.
        - Я уже всё отправил на экспертизу,  - отмахнулся Лёва.  - Но что это, Сухов, ещё одна небрежность?
        - Нет, конечно,  - согласился Сухов.
        - Две свечи, два волоска… Херня какая-то. Если он не оставил их специально, то я даже боюсь предположить, что там произошло. То ли водит за нос и всё путает, то ли…
        - Первое,  - угрюмо бросил Сухов.
        - Этот поц вымыл её начисто, всю, даже внутри. Видимо, использовал спринцовку. И оставил не её половых органах свои волоски с полной картиной ДНК? Я вот что хочу спросить: в этих его ребусах больше издевательства и пренебрежения или всё же коммуникации?
        - В его случае это одно и то же,  - Сухов поморщился.  - Чёрт, кто-нибудь сделает кофе?!
        Лёва посмотрел на него с сочувствием:
        - Я тоже никогда не опохмеляюсь,  - поделился он.  - Слушай, я не лезу на твою территорию, но… Поц нам что-то показывает, так ведь, Сухов? Что работают только его правила?
        Сухов еле заметно кивнул. Было ещё кое-что: то, как он оставил лежать тело. Он заметил это сразу, и это сразу ему не понравилось, но пока предпочёл промолчать.
        - Помнится, ещё Ванга говорила, что поц несколько раздражён нами.
        - Несколько разочарован, Лёва,  - поправил Сухов.  - Она говорила так.
        - Смотри какая капризуля.
        - По её мнению, он требует, чтобы мы поняли код его действий,  - объяснил Кирилл.  - Какие-то ключи, как она это назвала… эмм…
        - Modus operandi,  - иронично напомнил Сухов,  - куда нам без латыни.
        Лёва пожал плечами.
        - А чего, девушка грамотная, вещи надо называть своими именами. Меня её закидоны никогда не напрягали.
        - Значит ты в меньшинстве.
        - Это в тебе химия похмелья говорит.
        - Лёва!  - Сухов умоляюще вскинул руки.
        - Ребусы, modus operandi,  - Свиркин потёр подбородок.  - Я, правда, не лезу на вашу территорию, но… В этом ведь есть какая-то угроза, верно? Что если чей-то кумполок не допетрит,  - он постучал себя пальцем по крупному лбу,  - произойдёт что-то ещё более дикое.
        Сухов почувствовал, как по нему словно пропустили заряд электрического тока. Ему удалось не скрипнуть зубами, хотя разглагольствующий Свиркин, сам того не заметив, только что попал в точку страха, его, следака Сухова, болевую точку. Но он уже взял себя в руки и сказал не то, что думал:
        - Куда уж более дикое?  - Посмотрел на тело девушки, которую обезглавили больше четырнадцати часов назад, а потом начисто вымыли.

«Как невесту,  - мрачно подумал Сухов.  - Он забрал её жизнь всего лишь с одной целью - чтобы её тело послужило ребусом. И теперь у нас мёртвая невеста».
        К счастью, Лев Свиркин не заметил его секундного замешательства и оставил Сухова наедине с его страхами. Ещё раз склонился к телу девушки, а потом отошёл на шаг, будто оценивая свою работу, бросил взгляд на пятно засохшей крови на полу.
        - Непросто будет, да?  - словно подвёл итог Лёва.
        - Просто никогда не было,  - Сухов пожал плечами.
        - Какая-то чёрная каббала просто.
        - О чём ты, Лёва?
        - Очень много предложено противоречивых смыслов,  - пояснил Лёва и не удержался от усмешки.  - Поц словно вырос в своём злодейском мастерстве.
        - Всё-таки твой чёрный юмор…  - осуждающе заметил Сухов.
        - А что?  - удивился Лёва. И вдруг спросил:  - Ты сам-то книги этой Форели читал?
        - Чего это ты вдруг вспомнил?  - у Сухова несколько запершило в горле.
        - Ну, я почему про угрозу… Там тоже этот… Телефонист всё сужал круг, подбираясь к следственной группе. Пока не занялся прямыми родственниками. Ну, это всё книжные выдумки, подобные дуэли, так, чтоб напряжение нагнетать. Хотя сериал неплохой, я смотрел, захватывает.
        Сухов машинально потёр лоб, невзирая на то, что никакой испарины там сейчас не было, и невзирая на то, что Лёва опять легонечко надавил на его болевую точку.
        - И знаешь, почему сериал называется «Сто шестьдесят третья»? Этот Форель тоже поц и игруля,  - глаза Лёвы весело блеснули.  - Конечно, потому что сначала была одна, потом шесть, потом жертв стало три. Но ведь и статья-то, по которой прокурор может создать отдельную следственную группу,  - тоже сто шестьдесят третья. Как у нас. Ловко слепил… про кого в кино речь. Ну, ты это смотрел, все смотрели.
        - Не до сериалов мне,  - Сухов постарался не выказать неприязни. Лёва посмотрел на него с удивлением. Потом его взгляд снова пробежал по пятну на полу, по телу, чуть задержавшись на том месте, где он нашёл волоски, и остановился на отсечённой голове девушки. Лёва начал стягивать латексные перчатки:
        - Я всё на сегодня. Очень противоречивые сигналы, очень. Баба из секс-шопа - холодное предупреждение; потом - якобы аффект; потом берёт и спокойно оставляет какие-то псевдоулики… Он нас что - за дураков держит?! И заметь, на жертве ни одного следа насилия, ну, кроме… отсечённой головы.
        - Баба из секс-шопа не была предупреждением,  - отозвался Сухов, чувствуя, как эта ватная пустота в районе желудка опять напомнила о себе.
        - Ну хорошо, ясно, частью… общей конструкции. Он мстит вам за непонимание, вот что хочу сказать. Вам, нам…
        - Порочное любопытство и непревзойдённый цинизм,  - услышали они знакомый насмешливый голос и обернулись.  - Лёва Свиркин за работой! И далеко за пределами своей компетенции. Значит, всё по-прежнему.
        Кирилл только что приподнял ленточки полицейского ограждения, помогая Ванге войти в квартиру.
        - Я тоже рад тебя видеть!  - поприветствовал её Лёва.  - И никогда не обижаюсь. Мы тут только что вспоминали тебя.
        - Протыкали куколку иголочками?  - она улыбнулась.  - Сухов, а ты чего такой мрачный? Вы со Свиркиным прямо в диссонансе.
        - Знаешь, я ведь люблю Лёву,  - признался ей Сухов.  - Но иногда мне кажется, что я могу его убить.
        - Не обижаюсь,  - ухмыляясь, повторил Лёва.
        - Спасибо, что пришла,  - Сухов смотрел на Вангу, чуть склонив голову; легонько кивнул.
        - Только не воображай, что из-за твоего звонка,  - фыркнула та.
        - Значит, я тоже, как Лёва, рад тебя видеть. Вот и диссонансу конец.
        Они посмотрели друг на друга прямо и улыбнулись. Наверное, всё-таки чуть больше, чем примирительно. По крайней мере, с точки зрения Кирилла.

«А я ведь и вправду рад,  - подумал Сухов.  - Хоть вон с порога начались какашки».
        Он почувствовал ещё что-то странное. Словно ему теперь есть с кем разделить страхи, наедине с которыми весьма успешно его оставлял Лёва, и от этого стало чуть легче. Ванга отвернулась перед тем, как зайти в комнату, где было тело, зажмуриваться не стала, просто отвернулась, а потом вошла. И замерла на пороге.
        - Ваш пресловутый первый взгляд,  - пробурчал Лёва Свиркин.  - Значит, и вправду, вся компашка в сборе. Наши сто шестьдесят три.

…Информация поступала. Квартира, где они нашли тело, точнее, где им оставили тело, принадлежит пожилой супружеской паре, оба на пенсии. Сейчас по бюджетной турпутёвке в Таиланде, уже неделю, остаётся ещё четыре дня. Никаких следов взлома, он воспользовался ключами. Они, конечно, отработают этот эпизод, но такое случалось не раз, и поиск в этом направлении не приносил результатов.
        - У него как будто универсальная отмычка, как в шпионском боевике,  - проворчал Кирилл.
        - Или он ходит сквозь стены,  - Ванга нахмурилась, но никаких издевательских ноток на этот раз в её голосе не было.  - Да уж, стариков по возвращению с отдыха в собственной квартире ждёт тот ещё сюрпризик.
        - Я пометил выяснить, кто продал им турпутёвку,  - сказал Кирилл.  - Откуда-то должна быть утечка, что жильцов на этот срок в квартире не будет.
        - Должна,  - с сомнением отозвалась Ванга, разглядывая прямоугольное пятно на полу, приподнялась с колена, обвела всю комнату взглядом, снова посмотрела на тело девушки и снова нахмурилась.
        - Сухов,  - позвала она.  - Ты обратил внимание на несовпадение в том, как он оставил лежать оба тела? То есть, совпадение есть, но не на сто процентов. С порога сразу видно.
        Сухов посмотрел на неё с интересом:
        - Я-то обратил. Но, прости, откуда тебе известно про первое тело? Точнее, про имитац…
        - Про резиновую женщину? У меня свои источники.
        - Раскроешь?
        - Посмотрим.
        - Так не пойдёт! Ты ведь пока не привлечена к делу… Я должен знать, что происх…
        - Остынь. Привлечена. Егорыч.
        - Вооот… хитрая лиса,  - сорвалось с языка Сухова.
        - Да уж, поумней нас с тобой,  - согласилась Ванга.  - Сам позвонил, сказал, что ты будешь сопли жевать, и чтобы ехала сюда, пока он всё уладит. И сбросил все материалы.
        - Споли жевать?  - высказал сомнение Лёва.  - Его выражение «титьки мять».
        - Лёва, я же девочка,  - напомнила Ванга.
        - Ах, да, прости.
        - Я видела фото этой вашей бабы из секс-шопа, мог бы сказать, что это уже его второе появление. Есть несовпадения, Сухов. Если учитывать, что на видео БДСМ с обезглавленной позже девушкой, следовательно, раскладывал он уже мёртвое тело, и несовпадения сделаны сознательно.
        - Да,  - признал Сухов.  - Я сразу это заметил. Правая нога развёрнута чуть больше, и правая рука не на пупке, а ниже, рядом с тем местом, где Лёва обнаружил прилипшие лобковые волоски, словно указывала на них…
        - Волоски? Как я понимаю, не её,  - нахмурилась.  - Вот разыгрался, сволочь… Но главное, голова, видишь? Та смотрела прямо… А у неё как бы тоже чуть развёрнута вправо. А с кровавым пятном на полу он играл в аффект, да?
        Трое мужчин в комнате переглянулись.
        - Всегда ценил, как ты быстро всё просекаешь,  - признался Свиркин.  - Не по годам развита.
        - А я всегда ценила, как ты излагаешь,  - ухмыльнулась Ванга.  - Дашь слова списать? Но куда она смотрит? Зачем было разворачивать ей голову? И указательный палец левой руки направлен туда же.
        - Куда смотрит?  - Лёва пожал плечами.  - Очевидно, в стену. А там уж ваши психологические ребусы. За пределами моей компетенции.
        - Ах ты злопамятный,  - Ванга ласково посмотрела на Лёву.  - Что за стеной?
        Лёва пожал плечами.
        - Другая комната,  - откликнулся Сухов.
        - Что в ней?  - Ванга почесала подушечками пальцев висок.  - Если на линии её взгляда? Какие-то предметы, часть обстановки. Может быть, книжные полки? Что-то должно быть.
        - Ничего,  - отверг её предположение Сухов.  - Я там всё обшарил. Никаких намёков, артефактов из его набора, подсказок или знаков.
        - Должно быть,  - настаивала Ванга.
        - Только старые настенные часы.
        - Ну вот.
        - Часы с кукушкой, надо тянуть отвес маятника. Завода хватает максимум на сутки. Хозяев нет неделю, и часы стоят, завод давно кончился.
        - Сколько на них времени?
        - Ванга,  - Сухов покачал головой с лёгкой укоризной.  - Ну ты тоже… На часах семнадцать минут четвёртого. Никак не связано ни с временем смерти, ни с… предыдущей историей. И потом, Ванга, ведь он никогда не играл в числа.
        - Ну да,  - согласилась она.  - Это ниже его сраных интеллектуальных запросов. К тому, что было бы слишком просто.
        - Может, ещё памятник ему возведём?  - поинтересовался Лёва.

«Она ведь ничего такого не имела в виду,  - подумал Сухов.  - Но они ждут её подколов и подначек и слышат то, чего нет!» Сухов взглянул на тело девушки, на запёкшийся след смертельного ожога от лезвия гильотины.
        - Но ты права,  - сказал он Ванге.  - Если продолжить линию ее взгляда сквозь стену, часы окажутся на ней.
        Ванга вдруг замерла и на мгновение сделалась абсолютно несчастной. Она смотрела на орудие убийства. Потом быстро облизала губы и словно поделилась вслух, указывая на гильотину:
        - Здесь мы, конечно, не сможем ничего отследить. Он построил её уже давно. И привёз сюда в разобранном виде.
        - Паноптикум,  - тихо напомнил Сухов.  - Ты называла это «тёмным местом».
        - Я думаю, там он хранит свою коллекцию. В том числе все свои фильмы. И декорации к ним тоже. Но фильмы - главное.
        - Нет,  - возразил Кирилл.  - Видео снято на айфон девушки и отправлено только по одному адресу - нам. Он не сделал копий. Никуда больше не пересылал, Я проверил её телефон. И, к счастью, не выложил ролик в сеть.
        - Сделал,  - глухо сказала Ванга.  - И знает, что нам это известно.
        - Сделал? Каким образом? Журнал действий… скинул на флэшку или какую модную приблуду, а затем всё вычистил?
        - Возможно, но… головняк. И его ролики в сети… Думаю, он нам прислал как бы горячий пирожок.
        - Горячий пирожок - это то, что хорошо продаётся, Ванга,  - ухмыльнулся Свиркин.
        Она задумчиво посмотрела на него:
        - Была ещё одна камера. И вряд ли цифровая. Её невозможно отследить. Он приносит её с собой и уносит обратно.

«В «тёмное место»,  - чуть было не сказал Сухов и подавил этот нервный смешок, который не смог подавить, выходя из кабинета Егорыча.
        Лёва Свиркин одарил Вангу взглядом биолога, с любопытством изучающего под лупой редкий экземпляр насекомого, а Кирилл спросил:
        - Зачем ему это? В смысле, так сложно?
        - Ты ведь сам сказал, что копий с айфона не было,  - она пожала плечами, развивая свою мысль.  - Их и не могло быть - все цепочки обрезаны. Он всегда выкладывал ролики в сеть и посылал нам с телефонов своих жертв, и больше эти телефоны не использовал.
        - Так.
        - А зачем ему посылать этот ролик,  - не оборачиваясь она указала на тело мёртвой девушки,  - только нам? Понимаешь?! Мы бы с радостью всё похоронили у себя: профессиональный страх утечек, в том числе и в прессу. А для него это недопустимо.
        - Да уж, старается он не только для нас,  - подтвердил Сухов.
        - Верно,  - Ванга посмотрела на него как бы в поисках одобрения.  - И эти его видео в сети… Ракурсы немножко… Думаю, у него есть богатый отснятый материал.
        - Но с чего камера не цифровая-то?  - настаивал Кирилл.  - При его уровне квалификации не наследить…
        - Легко,  - кивнула Ванга.  - Ты айтишник, тебе виднее. Но вопрос не в устройстве. Я вот что хочу сказать: когда-то, на прошлом деле, хотя, как и сейчас, выяснилось, что это оказалось то же самое дело, мы обсуждали с Суховым то, что назвали его «пошаговым шантажом». И в роликах тоже… даже в них.
        - Да,  - мрачно кивнул Сухов.  - Публике он представлял только завершённый продукт. Такой у него метод.
        - Ему необходимы огласка и внешний резонанс - это точно, но пока,  - Ванга обвела всех присутствующих взглядом,  - он как бы даёт нам фору. Типа спокоен и доверяет нам. Но будет следить за каждым шагом. Пошаговый шантаж: пока пряник. Кнут же - обнародование этого ролика в инете с адреса, который мы не сможем отследить.
        Лёва Свиркин усмехнулся, всё так же глядя на Вангу:
        - Забавно-забавно: старая, возможно, восьмимиллиметровая камера?
        - Вполне вероятно, именно так,  - улыбнулась ему Ванга.  - Хотя, скорее, что-то типа VHS.
        - Паровоз, молодой человек!  - чуть ли не радостно заключил Лёва, обращаясь к Кириллу.  - Старые добрые доцифровые технологии. Видимо, миру Телефониста приходит конец.
        - Я что-то пропустила?  - вскинулась Ванга.
        - Забей,  - успокоил её Лёва.  - Так, болтали ни о чём.
        Ванга мотнула головой, всё ещё продолжая смотреть на Лёву. Какая-то ускользающая мысль отпечаталась в её взгляде и растаяла, но потом взгляд застыл, словно пришла другая, гораздо более явная и оформленная мысль:
        - Старые добрые доцифровые,  - как будто сонно повторила Ванга.  - Часы… Сухов, я, кажется, поняла! Она действительно смотрит на часы.
        Он снял трубку и сказал:
        - Микола Васильевич Форель слушает.
        - Очень смешно,  - голос Ольги звучал сухо.  - Я не смогла прийти на лекцию и звоню только по делу. Выставка…
        - Послушай,  - перебил он.  - Я был очень не прав и всё утро искал слова, чтобы позвонить тебе.
        - Смотрю, нашёл.
        - Всё ещё нет… Вот прямо сейчас нахожу: я был не прав, и только я! И всё чуть не испортил…
        - Не чуть.
        - Не перебивай, злыдня. Я тупой эгоист, но постараюсь исправиться. Прости меня, пожалуйста.
        - Ничего себе,  - изумилась она.  - Ну-ну.
        - Сможешь простить, а?  - в его взгляде мелькнули наигранно умоляющие огоньки, как будто Ольга его видит.  - Я больше не буду.
        Она усмехнулась, но голос зазвучал теплее:
        - Это что-то новенькое.
        - Говорю же - учусь. Я очень скучаю. Простишь?
        - Вот уж чего не ожидала от тебя услышать… Извиняться никогда не умел. Мне начать беспокоиться?
        Он улыбнулся:
        - Передо мной сейчас сидит одна юная особа, и она мне напомнила о бренности бытия.
        - Ясно с тобой. Что ещё за юная особа?
        Он сладко промурлыкал в трубку:
        - Приезжай скорее, сама всё увидишь.
        - Прямо сейчас не могу, глухомань, с этого начала: дел по горло.
        - Я буду ждать тебя до скончания мира,  - пообещал он.  - По крайней мере, до сегодняшнего вечера.
        - А вот приду. И берегись там, юная особа!
        - Я начал новую книгу. Про… него.
        Молчание.
        - Ты слышишь?
        - И не мог мне сказать?!
        - Я… из-за того, что поссорились… Я стеснялся.
        - Правда?
        - Про книгу?
        - Про то, что стеснялся.
        - Я… и сейчас ещё стесняюсь.
        - Это хорошо.
        - Наверное. Чёрти что…
        - А я поправилась. Вот. Жрала всё подряд. На неровной почве. Довёл.
        - Ну, мы-то всегда знали, как такое исправить.
        - Нет, так не пойдёт! Понял?! Сегодня только платонические отношения.
        - Как скажешь.
        - Надо же, согласился.
        - Не-ет!
        - Ладно, посмотрим. Похоже, и вправду соскучился.
        - Да.
        Усмехнулась, но уже тепло:
        - Значит, опять расчленёнка?
        - По полной. Такого ещё не было. Даже картинки есть.
        - Про выставку-то не хочешь услышать?
        - Хочу! Приезжай, думаю, тебя ждёт много неожиданнного.
        - Интригуешь?
        - Не разочарую.
        - А-а… ты и вправду довёл меня до нервного срыва.  - Ольга рассмеялась, но как-то без особого веселья.  - Даже лёгкая паранойя началась.
        - Ты мне и такая подойдёшь.
        - Ага. Только тогда нас будет несколько.
        - В смысле, несколько? Тогда это шизофрения, а не паранойя.
        - Да нет, в моём случае всё проще и на хрен хуже.
        - Эмм…
        - Понимаешь, мне кажется, за мной следят.
        - Не хотела при всех говорить,  - пояснила Ванга, когда они покинули подъезд, откуда из квартиры пожилой пары ещё не забрали обезглавленное тело, и направились к служебной машине.  - Мне Лёва очень симпатичен, но его постоянный трёп сбивает с толку.
        - Я понял,  - сказал Сухов.  - Ты завтракала?
        - Да. Нет… Послушай, она действительно смотрит на часы. Только их показания не важны, понимаешь?
        - Пока нет.
        - Я уж подумала было, что он изменил себе и специально выставил стрелки на 3:17. Ну, помнишь, как у Пушкина в «Пиковой даме»? Тройка, семёрка, туз, символы, цифры смерти, но…
        - Часы как предмет? Что-то в устройстве, шестерёнки, символика маятника?
        - Это всё тоже неважно. Всё проще: сами часы, любые, абстрактные.
        - Уммм… Прости?
        - Думаю, часы как механическое воплощение времени. В этом есть что-то… хронологическое.
        - Теперь совсем не понимаю.
        - Почему он появился именно сейчас?
        - Сейчас?! Ну… сегодня День дурака, например. Джокер-перевёртыш, обманщик, игры в имитацию - это в его духе.
        - Нет-нет, это всё не то. Должны быть более веские основания. Перерыв, и вот он снова выполз из тени. Что может происходить именно сейчас?
        - А почему ты думаешь…
        - Потому что он нам действительно указал на часы. Которые давно стоят и как конкретный механизм - бесполезны. Отсылка к… думаю, речь идёт о времени, как о чистой категории.
        - Ванга…
        - А в его случае - о хронологии. Ведь он серийник, кем бы себя ни мнил. Прости, что перебиваю, Сухов, я пообещала себе, что буду исправляться. И не бесить вас всех. И тебя не подставлять так больше. Но это только между нами.
        - Глупость, ты… это…
        - Насчёт бородатого домашнего животного потом поговорим.
        Сухов улыбнулся:
        - Хронология, говоришь… А что, в этом что-то есть,  - допустил он.  - Ведь опять же начал с «Пришло время поиграть».
        - Именно. Почему пришло?  - Ванга сделала акцент на последнем слове.  - Хронос.
        - Ты ведь не допускаешь, что он находился в фазе «сна», как все серийники?
        - Нет, разумеется. Он атипичен, и больше мы на его «общую схему» не купимся. Но что-то происходит, и прямо сейчас. Что-то…
        - Чему он не в состоянии противиться?
        - Возможно. Но нет, это не точно… Его рациональная, рассудочная часть всё держит под контролем, но тот, условно говоря, другой, для обслуживания которого и существует рассудочная часть… Что-то сдвинулось, важное для него. И заставило его больной ум включиться. Что?
        - Ты всё-таки говоришь о шизофрении.
        - Лишь в известной степени. У меня нет компетенции ставить медицинские диагнозы, но, в определённой мере, все, кто ведут двойную жизнь,  - шизофреники. Даже дети с их выдуманными друзьями. Но лишь в определённой мере.
        - Я к тому, что шизофреник не стал бы нам подбрасывать эту твою идею с «часами»; для клинического случая этого всего не существует.
        - Вернее с триггером, который мы должны распознать.
        - Если, конечно, только одна личность не хочет избавиться от другой.
        - Не усложняй.
        - Да, шутка.
        - Понимаешь, Сухов, у него всё под контролем. Но вот что-то происходит. Что-то послужило триггером, и теперь он требует, чтобы мы включились в игру. Для него это часть кайфа, он, как вампир, нуждается в нас. В этом его интерес. Без нас не получится: он не может проворачивать свои делишки в тишине.
        - И все эти ютубы…
        - Поэтому так и важен любой общественный резонанс,  - подтвердила она.  - Его кровь вампира - энергия информационных потоков.
        - Ванга… Ну ты же всё-таки со мной говоришь. И так понятно.
        - Ну, простите.
        - А ведь ты сейчас прямо Форель описала.
        - Прекрати! Опять ты…
        - Кто-то совсем разучился понимать шутки,  - сказал Сухов и снова подумал о страхах, наедине с которыми его оставил Лёва.
        - Кто-то совсем разучился шутить,  - парировала Ванга.  - Видишь, Сухов, настаивая, указывая и практически выдавая нам триггеры, он рискует, что мы сильно приблизимся к нему. Но в этом часть его кайфа: он настолько уверен в себе, в своём превосходстве…
        - Вот здесь я с тобой соглашусь.
        - …риск на грани, и пока он победитель, подпитывает превосходство… В этом часть его игры. А может быть, основная конструкция. Он как бы уверовал в свою неуязвимость.
        - Если, конечно, твоя схема верна,  - всё-таки предостерёг Сухов.
        - Да, конечно,  - она кивнула.  - Возможно, я немножко расфантазировалась. Но этот его костюм из комикса - что это ещё, если не демонстрация неуязвимости?
        - Да, не немножко, но мне не привыкать.
        Ванга задумалась. Извлекла из сумочки смятую пачку сигарет, покрутила в пальцах, убрала в карман.
        - Ускорь-ка, пожалуйста, экспертизу с этими волосками.
        - Обижаешь,  - осклабился Сухов.  - Уже. Если волоски и твои часы укажут в одном направлении, у нас, пожалуй, появится рабочая модель.
        - А кому ты без конца звонишь?
        - Я без конца звоню?
        - Семь раз. Не знал? Набираешь - тебе не отвечают.
        - Ксюха.
        - А-а.
        К машине подошли молча. Сели. Пристегнули ремни.
        - Ланч?  - предложил Сухов.
        - Отвези-ка меня лучше в эту квартиру с бабой из секс-шопа,  - попросила Ванга.  - Хочу сама оглядеться.
        - Сама!  - подначил Сухов.  - Почему-то именно это ожидал от тебя услышать.
        - Так что с Ксюхой?
        - Да…  - отмахнулся он.
        - Сухов, в чём дело?
        - Да ни в чём!  - поймал себя на том, что чуть опять не полез за телефоном.  - Просто… сегодня первое апреля.
        - И-и?
        - Ну… Обычно она меня разыгрывала, а прошло уже полдня, и тишина. Первый раз в жизни такое.
        На лице Ванги отразилось искреннее изумление:
        - Сухов, да ты ходячий зоопарк! Ты ещё и папа-страус.
        - Очень смешно.
        - Девице уже пятнадцать! Весна, сегодня воскресенье… Может, ей есть уже кого разыгрывать?! Пора привыкать. Не будь настолько домашним бородатым…
        - Четырнадцать,  - обронил он, напяливая солнечные очки,  - ей четырнадцать.
        - Сухов…
        - Воскресенье, а мы вот работаем.
        - И Егорыч,  - она улыбнулась и положила ему руку на плечо. Наверное, если бы спинка сиденья не мешала, вышло бы, что дружески приобняла.  - Даже Егорыч… Сухов, всё норм. Поверь.
        - Что, трубку сложно снять?
        - Слушай, всё в порядке. Честно.
        - Почему?
        - Я знаю. И потом. Плохие новости - они ведь сами приходят, верно?
        - Ладно, может, я и помесь бородатого домашнего со страусом, но чего уж теперь,  - бросил в сердцах Сухов.
        - Знаешь, а тебе идёт,  - улыбнулась она.
        Он повернул ключ зажигания и перед тем, как переключить скорость, глухо проворчал:
        - И скрытная стала! Даже не сказала, что куда-то намыливается.
        Глава пятая

13. Бегство (light)
        - Икуда ты её отправил?  - произнесла Ольга.
        - Домой,  - удивился он.  - А куда я должен был её отправить?
        - Дурдом… Ты хочешь сказать, что начал писать новую книгу, и он снова появился?  - осторожно спросила Ольга.
        - Да, это её версия. Я же не псих, чтобы так считать.
        - А… подробности?  - ему показалось, что Ольга немножко побледнела. Он ей улыбнулся:
        - Она толком ничего не знает. Вряд ли следователь Сухов обсуждает с дочерью детали.
        - Она ведь твоя поклонница. Так?
        - Она ещё ребёнок. Фантазёр.
        - И… это точно твой Телефонист?
        - Мой Телефонист?!  - изумился он.  - Ольга, ну ты-то перестань дурака валять.
        - Дай-ка своего пива… Жаль, нет ничего крепкого.
        - Нервничаешь?
        - Чего мне нервничать?! Тем более, если Ксения Сухова права, возможно, проблема-то посерьёзнее Кирилл Сергеича.
        - Я ведь так, просто высказал предположение, что он нанял следить детектива. Писательский ум,  - изобразил отчаяние и тяжело вздохнул,  - в состоянии предположить любую гадость.
        - И что? Заказал наши интимные фотки?  - её мимолётная бледность уже прошла.  - Это не его стиль. Он гораздо более жёсткий и конкретный.
        - Говорил, надо в Прагу лететь,  - посетовал он.  - На международных хоть наливают крепкое.
        Они сидели в баре аэропорта «Внуково» и ждали своего рейса.
        - К мостам и големам.  - Она взяла его бокал пива. Поднесла к губкам. Этот её детский, почти невинный рот с пухлыми губами.
        - В Мюнхен, в Хафброй,  - подначил он.
        - Вот так, да?  - Она чуть приподняла бокал и опустошила половину одним глотком.
        - Ничёси!  - он глядел на неё со смесью восхищения и оторопи.
        - Школа молодости. Так-то вот.
        - До своего Кирилл Сергеича встречалась с бородатым байкером, ZZ Top или футбольным фанатом?
        - Со всеми сразу. Виновна,  - Ольга с сожалением вернула ему ополовиненный бокал. Он поднял левую руку, выставив вперёд скрюченный указательный палец и возвестил, кривляясь ещё больше:
        - Вот здесь, в этой безликой толпе, каждый может быть соглядатаем Кирилл Сергеича. Вон та старушка с синей тележкой, эй, мы видим тебя. Полотёр - бесспорно, обрати внимание на его злобный и косой взгляд. Эти три милые стюардессы… нет, только две из них,  - он водил пальцем по сторонам, но в ответ люди только улыбались, видя перед собой симпатичную и явно очень увлечённую друг другом пару, скорее всего, роман в первой фазе, или вообще не обращали на них внимания.  - И вон главный агент врага, вон та девочка с маленькой собачкой… Точнее, сама собачка, видишь, как глазёнки выпучила?
        - Прекрати,  - Ольга смотрела на него с улыбкой.  - Он мне не враг, он мой муж.
        - Собачка следит за нами,  - настаивал он.
        - Плевать… Я серьёзно: плевать на соглядатаев.
        - Плевать?
        - Не забывай: ты ведь мой клиент. Сидим, болтаем, обсуждаем дела.
        - Ты с каждым клиентом пьёшь из одного бокала и ешь с одной тарелки?
        - Нет, только с самым перспективным. Чтоб не убежал от меня.
        Она взяла его бокал и так же, в один глоток, допила остаток.
        - Блин, а ты знаешь, что мы первый раз пьём с тобой пиво? Теперь понимаю почему: с тобой не попить, ты всё выдуваешь сама.
        - Думал, я вся такая «Шато Марго», только…
        - Я…
        - Да и вообще - плевать! Даже если он и догадывается, надоело прятаться.
        - Сейчас мы именно прячемся,  - напомнил он.
        - Сейчас - да. Пока ты начал новую книгу. Я ведь знаю, какой ты, когда работаешь, по крайней мере, пока книга не перевалила за половину… Вешать на тебя сейчас и это…
        Он посмотрел на неё как-то странно. Они только что подошли к опасной теме, и он не знал, что сейчас услышал: внимание к его труду или сочувствие к его нерешительности. Но Ольга явно нервничает. Посетовал:
        - Лучше б мы летели в Цюрих, а твой Кирилл Сергеевич - в Красную Поляну. Там сейчас все невыездные собираются.
        - Не будь злым. Он неплохой человек.
        - Ладно. Прости.
        - Слушай, там прекрасный дом. Друзей. Пустой и полностью в нашем распоряжении. Тебе понравится.
        - Какой сегодня день недели?
        - Понедельник. Счастливый ты, можешь не наблюдать календаря.
        - Да я не об этом. Кирилл Сергеевич возвращается в пятницу. Значит, и нам придётся…
        - Лучше даже в четверг вечером.
        - Всего три дня,  - вздохнул.  - А что ты будешь делать, пока я буду работать?
        - В Поляне? Кататься на лыжах.
        Он с сомнением взглянул на её багаж, маленькую сумку.
        - Спокуха,  - возразила Ольга.  - Там полно прокатов. И ещё немного последнего снега.
        - За окошком Альпы,  - усмехнулся. Посмотрел на неё серьёзно.  - Дом друзей, затерянный в горах. Романтика. Но если Кирилл Сергеевич действительно нанял детектива…
        - Это мои друзья. Он об этом доме не знает.
        - Тогда почему ты нервничаешь?
        - По мне видно, да? Ну, может, потому что за мной никогда прежде не следили?!
        - Или ещё что-то случилось?
        - Случился ты!
        - Ольга…
        - Я не хотела делать ему ничего плохого. Но если он докатился до слежки, тем более плевать.
        - Это было только предположение.
        - Ну, а что, за мной следит КГБ?  - усмехнулась; в этих её разноцветных глазах иногда искрилась детская наивность, иногда то, что он называл «инопланетностью», и очень редко такое одиночество, сквозь которое не пробиться, что ему становилось печально. Сейчас в них было что-то другое, и он впервые не мог определить что.
        - Ты о чём-то сожалеешь,  - вдруг сказал он.
        - Нет, мой писака, я ни о чём не сожалею. Как Эдит Пиаф. Мы ведь ни от кого не сбегаем - просто решили провести три дня вместе.
        - Ну, уж собачки-шпионы нам точно не страшны.
        Она отмахнулась:
        - Не хочу больше об этом говорить, склонила голову, и в её взгляд вернулось выражение, которое он знал,  - задорный интерес.  - Значит, Пятикнижие?
        - Канон,  - важно заявил он.
        - И точка?
        Кивнул:
        - Да, эта будет точно последней. И, наверное, лучшей.
        - Чёрт, а если девочка права?
        - Девочка?
        - Прекрати. Тебе надо было поговорить с её отцом.
        - О чём? Какая связь, кроме детских фантазий?
        - Ну а если…
        - Следователь Сухов при первом удобном случае надел бы на меня наручники, а ещё лучше - кандалы, и отправил на галеры.
        - В том, с чем она к тебе пришла, нет ничего смешного.
        - Нет. Но причём тут я?!
        - Ты начал новую книгу о Телефонисте. Извлёк его из своих сумасшедших картинок или откуда там… И если реальный Телефонист… это же чудовищно.
        - Это, безусловно, очень заманчиво звучит,  - ухмыльнулся он,  - но, к сожалению, в реальной жизни такого не бывает. Искусство, конечно, строит жизнь, но не настолько напрямую.
        - Но девочка…
        - Послушай, Ксения Сухова - вероятно, очень внимательный мой читатель, и по логике истории догадалась, что это ещё не конец. Даже раньше меня. Но как это ни парадоксально на первый взгляд, такое, как раз таки, бывает. Всё остальное - просто совпадение. О чём я ей и сообщил.
        - Она знала, что Тропарёвский, изловленный её отцом,  - это ещё не всё. Откуда?
        - Вряд ли она что-то знала… Если убрать всякую мистику, то это - банальная ошибка познания, делать такие умозаключения. Совпадение по времени и по сути - всё-таки разные вещи.
        - Ну, наверное.
        - Вопреки. А не благодаря: войны выигрываются вопреки тупости военачальников,  - развивал он свою мысль.  - Экономика растёт вопреки алчности политиков, а ты ко мне… расположена вопреки моей непроходимой тупости, алчности и эгоизму.
        - Я слежу за тем, как ты исправляешься.
        - Взять ещё пива?
        - Ладно, не надо.
        Ольга вроде подуспокоилась. Всё же спросила:
        - Там маньяк или звонки с угрозами?
        - Мне почём знать!  - удивился он.
        - Поэтому и сказала про подробности…
        - Послушай, любимая,  - вздохнул он.  - Я понимаю, что шила в мешке не утаишь, но иногда очень даже можно. Некоторое время. Про то, что я начал новую книгу, знают на сегодня,  - он стал загибать пальцы,  - мой издатель, но он под подпиской о неразглашении и не враг сам себе, деньги… Мадам, которая нема, как могила, к тому же уехала; и со вчерашнего дня ты. Ещё догадалась эта сверхпроницательная юная красотка. Кто из перечисленных особ больше всех подходит на роль маньяка? Только не поднимай руку первая.
        Улыбнулась. Спросила:
        - Ты назвал меня «любимая»?
        - Не знаю. Не заметил… К тому же, я пообещал Ксении не выдавать её Сухову. По-моему, она его как огня боится. И я её понимаю.
        - Ты назвал меня «любимая»,  - сказала Ольга.  - Никогда больше не произноси этого с такой интонацией.
        Они стояли, закутавшись в пледы, на широченной деревянной террасе под косой крышей и смотрели, как с ночного неба падает снег.
        - Томбе ля неже,  - сказал он.
        Ольга молча прильнула к нему. Потом произнесла:
        - С ладонь снежинки,  - выставила руку.  - С детства любила эту песню.
        Он повернул голову и посмотрел вниз, в долину:
        - Вообще ничего не видно.
        - Прекрасно.
        - Только эти театральные фонари во дворе. Крутой у твоих друзей дом.
        - Нет, не крутой. Уютный. Когда будет солнце, обалдеешь, какой отсюда вид.
        - Все эти модные краснополянские резорты где-то внизу?
        Ольга кивнула.
        - И мы здесь одни?
        - Нет, чуть ниже начинаются дома. Самый первый - моих друзей. Завтра придут поздороваться. Но выше только лес. И снег.
        Он перевалился через перила наполовину и оказался под снегопадом. На голове тут же образовалась шапка из мокрых снежинок. Отряхнулся, глаза радостно засияли:
        - Снег отрезает нас от мира!
        - Вот и замечательно.
        Ещё раз отряхнулся, бросил взгляд в белую мглу и в темноту за ней: мир действительно перестал существовать. Ухмыльнулся и возвестил:
        - Там кто-то есть, внутри этого снега. И он приближается.
        Ольга хмыкнула:
        - Ну и пожалуйста. А мне нравится это место. И мне уже страшно. Ну-ка, давай, быстренько спасай меня.
        На следующий день он проработал почти до четырёх, до возвращения Ольги с горы, и перевыполнил все дневные нормы.
        - Соскучился тут без меня, писака?  - Ольга ставила лыжи в скирум и казалась невероятно румяной.
        - Вот ещё! У меня же здесь Телефонист, прибыл верхом на этом снеге и заходил на кофе. С ним не заскучаешь.
        К ужину к ним пришли «здороваться» эти самые Ольгины друзья, притащили с собой горячих пирогов из местной пекарни и двоих детей, брата и сестру, впрочем, довольно воспитанных. Поев, они большую часть времени проиграли на втором этаже или во дворе, под снегом, который стал заканчиваться. Девочка приближалась к границе подросткового возраста, мальчик с неожиданным именем Лука только что перевалил её. Ужин вышел очень весёлым, но уже к девяти гости деликатно засобирались. Они вышли их провожать и выяснилось, что снегопад давно кончился; зато похолодало, и над ними раскинулось звёздное небо. Проводили гостей до их дома, ненадолго задержавшись на рюмочку, потом быстро вернулись в свою спальню, а потом стояли, закутавшись в пледы, на том же месте, что и вчера, и смотрели на звёздное небо над головой.
        - Совсем не хочу уезжать,  - поделился он.
        Ольга перевела взгляд на двор, засыпанный последним снегом. Снег искрился, перечерченный косыми тенями от фонарей; склон напротив, поросший каштанами в снежных сейчас шапках, сиял той же белизной, резко обозначенной на фоне густоты чёрного неба.
        Им опять было хорошо вместе.
        - Вообще-то, это была моя реплика,  - сказала Ольга.
        Утром всё залило ослепительное солнце. Он стоял один на той же самой террасе и восхищённо смотрел вниз.
        Ольга встала только через час:
        - Доброе утро, хренов жаворонок!
        - Доброе,  - он ткнул рукою вниз.  - Долина была широкой и открытой, и в ней было много солнца.
        - Ты слышишь, какая капель?
        - И слышу, и вижу. Невыносимая красота. Подняться, что ли, с тобой хотя бы на часик, посмотреть эти твои лыжные трассы.
        - Ну уж нет!  - Ольга фыркнула.  - Я завела себе бойфренда-инструктора, так что третий - лишний.
        - Тем более надо,  - возразил он.  - Должен же я знать, какие у тебя на самом деле вкусы.
        Почесал себе переносицу, предложил:
        - Могу покормить тебя завтраком. Скрамбл эггз с беконом и помидорами. Яичница, короче.
        И поймал себя на том, что его взгляд снова вернулся к следам на снегу.
        - Я еду на Розу,  - объявила Ольга.  - В такую погоду, как сейчас, с самого верха, если чуть пройти, даже видно море. Не будешь жалеть, что пропускаешь работу?
        - Буду,  - он смотрел на отпечатки ног на снегу.
        Это были их вчерашние следы. И следы детей, что играли во дворе. Только… Он поморщился. Возможно, что всё это ерунда и детские шалости. Он это увидел, поглощённый красотой и спокойствием вокруг, всего минут десять назад. Чтобы попасть в дом, надо было подняться на несколько ступенек на террасу к входной двери. Большинство следов вели от ступенек к воротам, в которых располагалась калитка, выход со двора. Ходили туда-сюда. Это следы их и гостей. Ограда из кривых фактурных досок была высокой, в человеческий рост. Вот ещё следы на расчищенной площадке у гаража на цокольном этаже и чуть дальше, маленького размера - это следы детей, лепили снеговиков. Двух. Дальше всё белое, чистый двор. Не считая одного следа наискосок от входа в дом до самого низкого уровня ограды в дальнем левом углу. Точнее, наоборот: от угла ограды в дом, потому что следы вели только в одном направлении.
        - Странно,  - пробормотал он. Накинул куртку, спустился во двор. Следы были чёткие, плотные, в пока ещё пушистом снегу, солнце не успело подтопить его. Настолько чёткие, что… Он хмыкнул. Рисунок протектора, внутри отпечаталась надпись Vibram, что естественно для горных ботинок - подошва Vibram. Ещё буквы - Dolomit, название фирмы, не то что такая уж редкость, но на каждом углу не продаются. Ему, например, ботинки «Доломит» подарила на 23 февраля Ольга, когда звала с собой в горы, но у него была депрессия и писательский затык.
        - У меня не бывает депрессий,  - проворчал он. И поставил рядом со следом свою ногу, с силой надавив на неё. Осторожно поднял ногу. Следы оказались одинаковые. Даже размер ботинка.
        - Ну и что тут у нас?  - он огляделся.
        Следы от самого низкого места в ограде (где, к примеру, обладая определённой ловкостью, можно перемахнуть через неё) пересекали по диагонали весь двор и вели в одном направлении - в дом. Кто-то, обладающий такой ловкостью, оставил их в свежем снегу, кто-то в ботинках того же размера и той же итальянской фирмы, что и у него.
        - Эй, что ты там делаешь, следопыт?  - Ольга, накинув куртку, стояла на террасе и с недоумением смотрела на него.  - Кто-то обещал мне завтрак.

«Она сегодня какая-то особенно красивая»,  - мелькнуло у него в голове.
        - Ты не видишь ничего странного?  - нахмурился он.  - Тебе сверху лучше видно.
        - Я вижу очень странного человека, который играет в Зверобоя, Ната Бампо.
        - Кто это?  - вскинулся он.  - А-а-а, Фенимор Купер… И тебя ничего не удивляет?
        - Как такое может не удивлять?! Надеялась, что в это утро будут другие игры.
        - Смотри внимательно, куда ведут следы - от забора в дом. А обратно - не ведут.
        - И?
        - Кто-то забрался к нам через забор, видишь?
        - Тогда в доме кто-то есть,  - улыбнулась она.  - Но никого, кроме меня.
        - А в гараже? Мы ведь там не были.
        - Детектив с фотоаппаратом прячется в гараже?  - искренне рассмеялась она.
        Он посмотрел на следы: слишком очевидно… Признал:
        - Да, чушь какая-то… Но кто же их оставил?
        - У нас вчера был полный дом гостей.
        - И кто-то полез через забор, а вышел со всеми через дверь?
        - Ну…
        - Ольга, гости пришли все вместе и ушли все вместе. Мы ходили провожать. Это ещё не всё: такое ощущение, что это следы от моих ботинок.
        - В смысле?
        - Или точно таких же.
        - Может, это не за мной приходили, а за тобой? За твоей драгоценной рукописью?
        - Можно сколько угодно надо мной смеяться и обзывать параноиком…
        - Иди ко мне, я тебя успокою.
        - Ну, Ольга, разве это не странно?  - настаивал он.
        - Это Лука, гадёныш. Он только с виду ангел. Вечно чего-нибудь такое выкидывает.
        - Лука? Этот мальчик, сын твоих…
        - Он, засранец!
        - И у него лапа размером с мою?
        - Нет, конечно, иначе было бы не так интересно. Вообще, они хорошие дети. Это такое хулиганство. Значит, ты ему понравился.
        - Лука?
        - Тебе показать, как он это сделал? Могу, у нас с ним одинаковый размер обуви.
        - Нацепил мои ботинки и…
        - Пошёл спиной вперёд,  - она кивнула.  - И вернулся по своим следам. Старая шутка.
        Он стоял во дворе то ли растерянный, то ли сконфуженный, прекрасно понимая, как нелепо он выглядит. Парень-то разыграл его, как лоха, а его подозрительность помешала не выглядеть в этой ситуации дураком. Нет, может, он и вправду жалкий параноик? Он посмотрел на неё чуть ли не виновато, но Ольга только улыбнулась в ответ:
        - Ну, а теперь иди ко мне, я тебя спасу, сегодня моя очередь.
        В этот день он работал, как никогда прежде. Пятнадцать страниц нового текста, из которых отбракуется, может, одна, максимум две. Книга буквально лилась из него, словно этот дом в горах послужил щелчком, катализатором. Он снова был Писатель, он мог написать всё что угодно, создать любые Миры, любые Вселенные; Телефонисту просто повезло, а ведь с тем же успехом он мог сделать новых «Танцующих на крышах» или новую «Войну и мир»; любым языком: простым или экспериментальным, вязкой заумью или триллер-лэнгвичем, от которого не оторваться, сложным, сквозь который стоит продираться, или лёгким, чистым и прозрачным, который можно пить. Он был всемогущим в этом доме посреди снега; он почти любил Телефониста и был абсолютно счастлив со своей женщиной здесь, прекрасно понимая, что это эйфория, и как любая эйфория, рано или поздно это должно кончиться. Но эта идея была где-то вдали, на периферии, почти в тени; она присутствовала в настоящем моменте лишь константой напоминания, но никак не определяла его.
        Закончив работу, он удовлетворённо потянулся и отправился варить себе кофе. И опять вспомнил про следы. Но снег уже растаял, забрав с собой все воспоминания о его тревогах.
        Я стал ближе к тому, кого мы ждём. Осталось всего несколько шагов. И ты опять со мной. Моя кожа может становиться твёрже, а сердце замедлять свой бег. Сознание очищается от всего старого, ветхого; отживший панцирь, кокон и сияющие крылышки бабочки внутри… Я помню твою метафору, хотя ты говорила о могуществе. Вот-вот, ожидание, несколько листов… Что бы я делал без тебя, невыносимо. Мы с тобой одни в этом мире, укрытом снегом, и никто не догадывается, где под ним спрятан кокон. Но мы умеем ждать.
        Я люблю тебя.
        - Как сегодня поработал, наглый парень?
        - Наглый парень? Это что-то новенькое.
        - Ну здесь ты стал как-то особенно наглым,  - она подошла вплотную и хлопнула его по ягодице.
        - За что?
        - Авансом. Так как книга?
        - Отлично. Божественно. Супер.
        - Вижу. Рожица довольная.
        - Этот гад теперь занят новым проектом. Бассейн или аквариум, пока не решил.
        - О господи, даже боюсь предположить, что там.
        - Ага,  - довольно ухмыльнулся он.  - Эта сволочь совсем сошёл с катушек.
        - Ты это… про гильотину-то серьёзно говорил? Из рисунка не совсем ясно.
        - Да. И свечи! Помнишь, там лежали на переднем плане, всё никак не мог понять, для чего они? Так вот, всё сработало. Говорить не буду, сама потом прочитаешь, первая, с тобой ведь обсуждали… Ты моя муза.
        - Ага, твоя Гала,  - посмотрела на него насмешливо.  - И я опять про выставку. К тому, что на экспозиции… ты хотел разместить две горящих свечи под рисунком, и, может быть, тогда кусок готового текста из этой главы или название и текст?
        - Валяй, мне теперь ничего не страшно!
        - И ты обещал свой саундтрек?
        - Не мой, а этой сволочи.
        - Только музыкальные предпочтения у вас одинаковые.
        - Нет, лишь частично. Вкус-то у него хороший, но… однобокий, как заезженная пластинка, и из него он выбраться не может, заперт, как в скорлупе. Ещё одна его характеристика, кстати.
        - Жуть. Слушать одно и то же. Даже без расчленёнки он - маньяк.
        - Ну, пошли со мной?  - попросил он снова.
        - Нет,  - Ольга сразу помрачнела.
        - Мне надо поставить на удачу! Традиция такая с каждой новой книгой, любым способом - проверить удачу. А раз уж тут казино…
        - Ну и иди, только ненадолго… Завтра уезжать,  - она улыбнулась, словно отгоняя какое-то мрачное воспоминание.
        - Ну, почему нет?
        - Ты въедливый!  - снова нахмурилась.
        - Не понимаю, почему бы нам не нарядиться… Зелёное сукно, люблю рулетку. Хлявное бухло опять же.
        - Я пас.
        - Но почему?
        - Ты правда хочешь знать?  - Она не стала дожидаться его ответа.  - Кирилл Сергеевич! Мне это зелёное сукно так травило всю жизнь. Довольно долго.
        - Он?
        - Да. Он не просто играл, он был болен. И всё вокруг рушилось к херам. Я хотела уйти, но он бы тогда просто пропал. Именно тогда я разлюбила его. Он справился. Сам. Без помощи врачей. Со своей игроманией. Сам. Так-то вот.
        - Чёрт…
        - И уважение к нему вернулось. А любовь - нет. Так что я теперь обхожу казино. И ненавижу рулетку.
        - Ну, прости, я же… не знал.
        - Ты здесь ни при чём.
        - Хочешь, тогда я тоже не пойду?
        - Иди. Чего мне рушить твои традиции… И потом,  - она махнула рукой,  - тебе это не грозит. У тебя свои игроманьки.
        Он снова поставил на зеро. Когда во второй раз он не убрал ставку, дилер подумал, что перед ним лошок: выиграл случайно, а решил, что пришёл в банкомат за деньгами. Дилер не особо нервничал, ставка была не крупной, но парню повезло, снова выпал «ноль». Дилер усмехнулся и поздравил парня с выигрышем: всё в порядке, другие за этим столом только что проиграли намного больше. Тот убрал ставку и подождал всего лишь пару спинов. И в третий раз поставил на зеро. Это была уже наглость.
        Парень обезоруживающе улыбнулся, дилер улыбнулся ему в ответ. И подумал: «Ты так вон тем двум сучкам лыбься». Сучки, судя по всему, были дорогими шлюхами, а может, чьими-то жёнками, что, по мнению дилера, было одно и то же; бабла они уже спустили немерено.
        - В городе Сочи тёмные ночи,  - весело, чуть вальяжно, развлекая публику, и очень вежливо сказал дилер. И бросил шарик. Он был опытным, вряд ли бы попал точно в цифру, но в примерный сектор мог. Он бросил шарик в сектор, расположенный на круге напротив зеро, и выпасть должно было что-то типа «5», или «10», или «24», но никак не «0», рядом не стояло.
        - Ставки заканчиваются!  - возвестил дилер. Реакция парня оказалась обескураживающей. Он взял и поставил всё, что у него было. По максимуму. Нет, ну лох редкостный…
        - Ставок больше нет,  - подвёл итог дилер, а две сучки оживились, наблюдая за шариком. И за парнем - мужик явно при деньгах, с такими закидонами - и абсолютно спокоен. Не кричит, не истерит, а совершенно отстранённо-равнодушен.

«Как будто его здесь нет. Как будто…» Дилер не успел оформить свою мысль, даже определить, куда она движется. Потому что в следующий момент у него начались проблемы посерьёзнее.
        Такое случается крайне редко, но всё же бывает. Шарик попал в сектор напротив, как и планировалось, залип в «пятёрке», и дилер внутренне усмехнулся, впрочем, с непроницаемо-вежливой миной на лице. Лошок только что продул всё, что выиграл, и никакие обезоруживающие улыбки не помогли. А две сучки уже успели посочувствовать парню и одновременно перестать завидовать чужой удаче. Им тут же стало неинтересно. Сколько разных эмоций успел повидать дилер за этим столом; данная проходила по разряду самых простых.
        А потом случилось это. Шарик, словно подчиняясь чьей-то воле, хотя, конечно, это была всего лишь инерция вращения, вылетел из цифры «5» и, как бешеный, завертелся по бортику круга. Ненадолго залип в «17» и снова выскочил, споткнулся о перегородку и попал ровно в число «32». Дилер сглотнул.
        - Ни фига себе, почти ноль,  - сказала одна из сучек. И посмотрела на парня с тем самым выражением, которого не спутать: его ещё рано сбрасывать со счетов, интерес вернулся.

«Дура»,  - подумал дилер и забыл про неё. Шарик дрожал, всё ещё не растеряв инерции, а круг пока не остановился. Шарик…
        Взгляд дилера застыл. Только что, на его глазах, шарик, почти уже растеряв все силы, словно на последнем дыхании, лениво перевалил через бортик числа «32». И угнездился в соседней цифре. И там умер.
        Над столом пронёсся тихий вздох. «Такого не бывает,  - успел подумать дилер.  - Три раза подряд…». Но он уже взял себя в руки и спокойно констатировал:
        - Зеро,  - профессиональная этика требовала следующей фразы.  - Очень сильно вас поздравляю!
        Но дилер произнёс её с чуть большим теплом. А ведь парень не лошок вовсе. Он везунчик, счастливчик, он… Вот оно, место силы, здесь, вокруг этого парня. И сучки теперь глаз с него не сводят, и лыбятся ему своими полными обещаний и загадок улыбками профессиональных (даже если они чьи-то жёны) шлюх. Только парень их насквозь видит. Нашли кого разводить! Он многое видит насквозь.
        - Как выдавать?  - автомат в голове дилера вычислил сумму выигрыша ещё прежде, чем круг с шариком, словно намертво приклеенным к цифре «0», перестал вращаться.
        - Кэш,  - сказал парень.
        Ну конечно, кэш, и в глазах даже нет азарта, как будто ничего необычного, как будто по-другому и не могло случиться. Да он просто красавчик.
        Чуть позже дилер вспомнил ещё кое-что. Точнее, смог определить, куда двигалась его мысль, скользнувшая по отстранённому спокойствию парня. Он действительно словно выпадал из реальности. Таких, «связанных с космосом», дилер навидался на своём веку. И все они были фуфло. Здесь же…
        - Почему он это сказал?  - тихо процедил дилер, умывая в туалете руки и вопрошая у собственно отражения в зеркале.
        Фраза была самая обычная. По разряду общепринятых суеверий. Обычная, если бы… Не момент. Скажи он её чуть раньше, когда, к примеру, только входил в здание казино, или, потирая руки, усаживался за столом для игры в рулетку, или хотя бы перед тем, как сделать первую ставку на своё любимое «зеро»… тогда бы она и осталась не более чем суеверной присказкой. Но парень вёл себя поначалу как конченный лошок, с кем его и перепутал дилер. А потом…
        - Он установил свои правила,  - тихо произнёс дилер, впечатлённый всем произошедшим. Нет. Всё ещё странней и загадочней: парень словно куда-то уходил, был где-то ещё, и теперь дилер увидел всю картину совсем по-другому.
        - Я ведь тоже почувствовал что-то,  - пробормотал он, подозрительно косясь в зеркало.
        Парень произнёс: «пришло время поиграть», затем спокойно поставил всё, что у него было, на «зеро» и… вывалился из реальности. Отлетел. Отправился куда-то ещё. Где можно… остановить Мир. Подправить,
        (пошарил по изнанке?!)
        сдвинуть и выстроить его по своим законам. Где вопреки всем теориям вероятности, имея лишь тысячные доли шанса на успех, может, однако, выпасть три раза подряд одна и та же цифра «ноль».
        - Я почувствовал,  - уверил дилер своё отражение.  - Как в полусне было. И сначала какие-то холодные иголочки по спине.
        Вряд ли стоит кому-то рассказывать о своём впечатлении (дилер давно уже ни на чём не сидел, но всё же), и камеры зафиксировали, что он парню не подыгрывал, и всё-таки дилер не удержался и добавил:
        - Красавчик.
        Ольга проснулась от того, что стало темнее. Как спокойному сну может помешать отсутствие света, непонятно, и, вероятно, это была ошибочная мысль спросонья. Как и другая: кто-то только что стоял над нею здесь, в темноте, вглядываясь в лицо, а потом бесшумно покинул комнату, затворив за собой дверь спальни. Ольга чуть приподнялась на подушках, широко раскрыв глаза и вслушиваясь.

«Чёртов писака, напугал»,  - эта мысль окончательно пробудила её, но улыбка, едва наметившись, тут же поблекла. Провела рукой по его половине постели - холодная, ещё не вернулся.
        Чёрт, ночь уже, где ты ходишь, игруля?
        - Эй, беспечный игрок,  - позвала она на всякий случай, но почему-то шёпотом. Ответом ей стала тишина. Только… словно ставшая ещё более густой, словно в этой тишине что-то услышало её и теперь замерло.

«Начиталась на ночь всякой хрени»,  - попыталась она взбодриться. Перед сном она взяла свой айпэд и прочитала ту часть новой (пятой… канон!) книги, что он сбросил ей. То ли жест примирения, то ли наконец-то доверия, перестал хоть от неё прятать, как параноик, свои рукописи, и она действительно станет его первым читателем. Ох-ох, как романтично! Забавно даже… но улыбка не вернулась. Лёгкий ветерок в ночи за окнами. Всё практичней: у них впереди совместная выставка, где она куратор, и если уж теперь и пятая книга… Это был, скорее, пролог, часть о том, как Телефонист вернулся, преследуемый кромешной тьмой, и как, дабы убежать от неё, стал намечать новую жертву. Эта тьма, инфернальное присутствие, придала книге дополнительного внутреннего объёма, она, пожалуй, была великолепна, только детективный триллер всё настойчивей превращался в роман ужасов, и читать такое на ночь она больше не станет.
        Сейчас, лёжа в их постели и превратившись в слух, Ольга признала, что дело не только в жутковатом чтиве. Ошибки не было: кто-то выключил весь свет снаружи дома и во дворе, фонари, которые он называл театральными.
        Было ещё одно ощущение.
        Ольга нашарила рукой выключатель на проводе и утопила тумблер в положение «вкл». Ночник не работал.
        Чёрт…
        - Эй, ты вернулся?  - позвала она громко. Молчание, никто ей не ответил.
        Её рот чуть скривился. Тут же поднялась с постели, не до конца осознавая, что зачем-то старается ступать бесшумно, добралась к двери спальни.
        Что её так напугало?
        На стене у двери два выключателя: верхний свет в спальне и свет в ванной. Поочерёдно нажала оба - безрезультатно. Повторила свою попытку, теперь немножко нервно и несколько раз, дробь по выключателям, словно они могут проснуться. Ни один не проснулся. Свет не работал.
        Выбило пробки. Перепад напряжения, здесь такое бывает. Однако… Почему руки и спину, пока ещё слабо, стянула гусиная кожа? Вспомнила, что проводка в доме разделена, ей показывали щиток, и, к примеру, розетки, а также электричество на лестнице и половине первого этажа заведено на другой предохранитель.
        Правда, надо открыть дверь спальни и выйти на лестницу. И…
        Было ещё одно ощущение, всё более назойливое: невзирая на молчание, в доме кто-то есть. Её губы сжались плотнее. Лунный свет за окошком, глаза стали привыкать. Не сразу, однако ладонь потянулась к дверной ручке, легла на неё. Холодная. Ольга застыла, напряжённо вслушиваясь в тишину за дверью. Там, за тонкой перегородкой, в густой темноте выбитых пробок… чьё-то дыхание? Кто-то так же застыл, вслушивается и ждёт? Гусиная кожа немедленно напомнила о себе.
        Но… это же её собственное дыхание и её сердцебиение. Ольга дёрнула головой: хватит, никого там нет! Чуть поколебавшись, она открыла дверь. Лестница, конечно же, оказалась пуста. Налево гостевая комната со своей ванной, прямо детская и, собственно, сама лестница с деревянными, в альпийском стиле, перилами. Направо кабинет хозяина, соединённый со спальней. Они его не открывали. Её писака работал внизу, в огромной гостиной-студии, отделённой от кухни барной стойкой. Окна в пол, практически стеклянные стены,  - этот дом не был крепостью, предназначенной выдерживать осады. Тем более что за домом приглядывали её друзья, приходившие позавчера в гости. Меньше ста метров вниз. И там был постоянный охранник. И камеры наблюдения. Только если где-то выбило пробки…
        Ольга сделала шаг, другой в темноте. На лестницу не проникал даже свет луны. Зато гостиная внизу была им залита. Дорогая итальянская плитка полностью заглушала звук шагов, никаких скрипов и протяжных стонов деревянных половиц. Вот и выключатель. Она нажала его - лестница осталась погружённой в темноту. На полу её телефон. Дисплеем вверх, USB в розетке, но зарядка не идёт.
        Всё электричество в доме умерло.
        Лишь луна заглянула в окошко, чёткие неподвижные тени в бледном размазанном свете. Надо спуститься туда, в кухонных шкафчиках есть всё необходимое: и мощный фонарь, и налобные фонарики «Петцл», и даже свечи для романтического ужина.

«И великолепно наточенные кухонные ножи»,  - эта мысль пришла без спроса. Ольга стояла на верхней ступеньке лестницы, взявшись рукой за перила, и, похоже, поняла, что не так. Ночь была тихой, почти без ветра. И всё же неуловимо присутствовал какой-то странный и на грани слышимости звук внизу. Вроде бы в гостиной. Показалось? Или… вот только что снова?! Как будто… очень тихая беседа, игнорирующая сам факт неуместности таких бесед в чужом доме в гостиной, где нет света. Или ещё ниже, в гараже? Как ни комична подобная реакция, но Ольга сглотнула.
        - Эй, слышишь, выбило пробки! Давай-ка, займись делом, лентяй!  - крикнула она, понимая, что делает. Хотя о гастролёрах здесь давно и не слышали, возможно, воришка или сезонные рабочие решили поживиться чем-то во вроде бы пустующем доме на краю посёлка. И она давала им возможность уйти, одновременно предупреждая, что находится в доме не одна. Так шумом, хлопками в ладоши и болтовнёй распугивают дикое зверьё на лесных тропах. А может, и вправду в дом забрался дикий зверь, и это его приглушённое ворчание она слышала?
        Ответа не последовало. Ольга смотрела вниз в гостиную, чуть наклонив голову. Её рот снова скривился. Сиротливое ощущение подкралось к сердцу: тревожный лунный свет и густая тень - с ней ведь что-то не так? Оказывается, какое-то время она это видела, но осознание стало приходить только сейчас. Тень от колонн… Сухой ком, который Ольга пыталась проглотить, вновь подступил к горлу. Их было две. Совершенно одинаковые стройные несущие колонны, которые уходили в высокий потолок, под крышу. И они должны были отбрасывать совершенно одинаковые тени. Теперь уже не сиротливое ощущение, а чьи-то холодные пальцы коснулись её сердца и легонько надавили на него.
        Две тени должны были выглядеть одинаково. Но они отличались. Словно у одной в нижней части образовался уродливый нарост. Возможно, к колонне прислонили что-то объёмное, что-то высотой в человеческий рост. Ольгин взгляд застыл, а губы мгновенно высохли. Не было у них с собой ничего такого объёмного, но она всё ещё пыталась убедить себя, что это всего лишь неверное искажение в лживом лунном свете. А потом
        (что это?!)
        всё поменялось. Больше не гусиная кожа, а леденящая волна поднялась по Ольгиной спине. Потому что эта неправильная тень пришла в движение. Отделилась от колонны и медленно и бесшумно заскользила в её сторону. К нижним ступенькам лестницы.
        - …Кто здесь?!  - диким и каким-то болезненно-визгливым воплем сорвалось с Ольгиных губ.
        Тень приближалась. И в самих её очертаниях, и в том, как она плыла, было что-то неправильное, невозможное.
        - Я вооружена!  - яростно выкрикнула Ольга. Но голос её захлебнулся, выдавая в угрозе жалкое отчаяние.
        Тень уже почти достигла нижней ступеньки лестницы. Эта жаркая волна повторилась, буквально сковав ноги. Ольга так и стояла, застыв, словно схваченная металлическими оковами подступающего ужаса. Словно её воля тонула в чём-то ватном, болезненно-уродливом, вызывающем дурноту. И пространство вокруг тоже стало больным, рыхлым и искажённым, заразив её этой беспомощностью. Ольге следовало бы бежать, но всё уплывало куда-то, проваливалось в тоскливую безнадёгу, о которой она прежде не знала. И где-то, возможно, очень далеко,
        (или прямо у ворот?)
        послышался звук автомобильного двигателя и что-то ещё…
        (насмешка?)
        На миг тень остановилась. Качнулась в сторону от лестницы и снова остановилась, будто раздумывая, и стала возвращаться. Но этого мига Ольге хватило.

«Нож»,  - мелькнула обжигающая мысль. И это показалось спасением. Из дурной размытости реальность совсем чуть-чуть вернулась в привычные контуры.
        С трудом Ольга отлепила от пола ставшую неимоверно тяжёлой ногу и сделала шаг назад. Тень как бы капризно дёрнулась и заскользила быстрее. Ольга начала делать следующий шаг, но теперь мгновение растянулось, и она смогла увидеть, как трансформировалась приближающаяся тень. Словно там, внизу, за ней действительно явился
        (дикий зверь?)
        не человек, не совсем человек, выбрался из своего логова, чтобы увести её в такое место, которого не сыскать на лицевой стороне Мира.

«Нож»,  - подумала Ольга. Большой швейцарский нож на все случаи жизни. Её писака всегда возил с собой свой любимый нож и почти никогда им не пользовался. Один раз, когда они устроили пикник на морских скалах, и понадобился штопор, и… вчера вечером.

«Яблоко. Вчера перед тем, как уйти, он нарезал мне яблоко».
        - Лишь бы оставил его там,  - прошептала она и бросилась в спальню, захлопнув за собой дверь.
        Нож был там. Лежал на прикроватной тумбочке. Глаза уже привыкли к лунному свету, и она увидела, как серебряный лучик отразился от раскрытого лезвия. Услышала, как клацнули её зубы, и тихий, похожий на безумное ворчание, свой собственный голос:
        - Венгеровская сталь… большой армейский нож… Иди, иди сюда, больная тварь.
        Шаги, приглушённые шаги по лестнице, но теперь она могла их слышать, пусть и в собственном воображении. Шаги резонировали с её сердцебиением, оглушительным в этом подкрадывающемся безмолвии.
        - Ну иди, иди,  - прохрипела она громче.  - Я не знаю, кто ты или что ты, но иди скорее!
        Рука с выставленным вперёд лезвием ножа дрожала, почти ходила ходуном. Лоб, лицо и всё тело покрыла испарина, пропитанная отвратительным запахом страха. Ольгин взгляд сфокусировался на дверной ручке, и она не знала, сколько длилось это ожидание.
        - Ну, скорей, больная тварь!  - выдавила она. Волоски на спине, словно от статического электричества, тут же зашевелились, и что-то качнуло желудок.  - Давай!
        Дверная ручка, как и лезвие ножа, тускло отливали серебром. И что-то внутри неё отказывалось, не могло больше терпеть этого ожидания, выдерживать сосуществования с этим длящимся страхом. И она лишь прошептала:
        - Иди!
        Тишина, неподвижность. Но тишина какая-то густая, словно зверь в ночи принюхивается, раздумывает, решая, как ему быть. И он совсем рядом.
        Горло всё высохло, она скосила взгляд на балконную дверь. Бежать… Высоко: ещё цокольный этаж, и дом стоит на склоне, в лучшем случае она сломает ноги, станет совсем беспомощной. Подпирать дверь чем-то бесполезно - открывается наружу.
        Кричать! Звать на помощь - это его должно спугнуть. Разлепила ссохшиеся губы, что-то выдавила из себя и… её рот захлопнулся. Фонарик, свет от телефона бегает там по лестнице, у двери нет порожка, и фонарик видно… Игра сменилась? Зверь перестал видеть в ночи?! Кричать, потому что время на раздумья закончилось,  - дверная ручка стала медленно поворачиваться вниз. Попыталась, глядя как заворожённая на движение ручки,  - вышел какой-то слабый хрип. Но сейчас она наберёт полные лёгкие воздуха и крикнет изо всех сил, и бросится с ножом на эту тварь, что посмела прийти за ней в ночи, и будет бить её, бить, тоже изо всех сил…
        Дверь открылась. Её сердце ухнуло. Кошмар застыл в дверях. Но… она не сразу поняла, что увидела. Контур человеческой фигуры и вот это, впереди… Свет фонарика отразился от стен, и сначала она различила его глаза, лицо и вот это, впереди - бог мой, лилии, цветы смерти.
        - Ты?  - её голос упал, и она снова комично сглотнула. И тут же пришла мысль, что ведь следователь Сухов подозревал его.
        - Я. А… ты…  - в его голосе растерянность, обескураженность, недоумение или что-то ещё, что намного хуже. Лилии… Это был он - её писака, и он сошёл с ума. А может, и был таким всегда.  - Ты почему…
        - Что у тебя в руках?  - прервала она его страшным голосом.  - Что у тебя в руках?!
        Пауза, как будто он не понимает, о чём речь. И смешок. Или показалось? Букет лилий качнулся. И ответ:
        - Цветы. Я выиграл.
        Глава шестая

14. Ванга берёт след (первые результаты)
        - Нифигашеньки не сходится,  - пожаловалась она Свифту.  - Понимаешь? Вообще ни фига.
        Нахмурилась и опять потёрла виски. Свифт молчал, что, в общем-то, не должно удивлять, так как он был плюшевым щенком сенбернара, подаренным ей на день рождения Ксенией Суховой. Под симпатичной мордочкой на ошейнике Свифта крепился бочонок со швейцарским флагом, который был самой настоящей ёмкостью на 20 мл, и в нём сейчас плескался самый настоящий ром. Как тринадцатилетней девочке (а тогда Ксюхе исполнилось только тринадцать) пришёл на ум подобный подарок, трудно сказать. Но именно тогда, заговорщически переглянувшись, они подружились. В принципе, Ванга не особо любила детей, это мягко говоря, и уж тем более подростков. Но Ксения Сухова как-то обронила, что никогда не была ребёнком, сразу родилась взрослой, и в этом они оказались похожи.
        - Ксюха-Ксюха-Ксюха,  - пробормотала Ванга.  - Что ж ты опять заготовила за сюрпризик?
        Свифт смотрел на неё своими ласковыми, как живыми, глазами и, конечно, молчал. Она поднялась со стула и подумала, что сейчас снова станет курить. Вообще-то, она бросила и курила в моменты только самого сильного напряжения.
        - Интеллектуального напряжения, понял?  - бросила она Свифту и открыла кухонный шкафчик, где хранились сигареты. Так уж вышло, что последние почти два года эти самые пики были связаны у неё с делом Телефониста. Или Тропарёвского, что для неё давно стало одним и тем же.
        Распечатала пачку сигарет, поднесла к носу и с наслаждением вдохнула запах:
        - Я наркоман,  - пожаловалась она Свифту.  - А этот бомж что-то знает. Точнее, что-то видел.
        Петрик не курил. И хоть уважал её право дымить, как «старая кочегарка», и поддерживал мысль, что эти сраные ноу-смокинг повсюду - наезд на свободу личности, Ванга всё же щадила его. Но сейчас Петрик помирился со своим Рудольфиком и отправился в двухнедельное путешествие, и она смогла спокойно поработать дома, подумать и покурить в одиночестве. Перед ней лежал лист бумаги с начертанными на нём квадратами, линиями, стрелками и какими-то только ей одной известными фигурками - схема, где Ванга систематизировала всё, что у них было на сегодня по Телефонисту. И проблема заключалась в том, что эта схема не работала. Вообще. Даже как одна из рабочих версий. Кружками Ванга обозначила эпизоды, наверняка связанные лишь с Тропарёвским, треугольниками - спорные моменты, квадратики достались Телефонисту, в том числе, его новому пришествию. Не работало. Даже на этом листе бумаги схема выглядела… безжизненной, что ли.
        - По густой сети стрелок у нас ничего не движется,  - констатировала она. Взглянула на Свифта и назидательно добавила:  - Энергетические потоки - их нет. И нечего на меня так смотреть, ты ж не Сухов! Во всём жизнеспособном должна двигаться энергия, а её нет.
        На самом деле, где-то в глубине души Сухов разделял её взгляды, это он так, больше для коллег и собственного морального здоровья подкалывал её. Все эти его шуточки про третий глаз и прочее… На самом деле, Сухов всё знал про собственную интуицию, «чуйку», вопрос лишь в словаре, наборе слов, которыми вы описываете одни и те же или схожие явления. И вот сейчас одно из слов, которые просились в схему, было довольно нелепое. И оно лезло в главный квадрат, крупнейший на нынешней схеме, обозначенный как «1 апреля», не в самое его сердце, где-то на периферии, но довольно назойливо. В центре, в сердце этого квадрата, была гильотина, отрубившая голову, звонок и видеоролик, присланный Сухову в 11:34 пополудни. Стрелки уходили к другому квадрату с бабой из секс-шопа, неоднократно опрошенным соседям, над ним нечто вроде облачка с пометками типа «Колёк ДР» и ярко выделенное слово «Бомжик». Названия чистящего средства в этой схеме не было.
        - Доместос,  - произнесла Ванга, поморгала и глухо добавила.  - Мне чего, объявлять его в розыск?
        - Этот гражданин Кривошеев, хозяин квартиры, отказался подавать заявление,  - Сухов нажимал на дверной звонок. На дворе стояло первое апреля, и они совсем недавно покинули квартиру, из которой даже ещё не вывезли обезглавленное тело девушки. Ванга попросила Сухова отвезти её туда, где снова всё началось, где появилась эта баба из секс-шопа.
        - Всего лишь незаконное проникновение в жилище?  - понимающе кивнула Ванга.
        - Угу. Пока основание объединить оба дела только у нас в голове. Но я нажал на гражданина Кривошеева,  - пояснил Сухов.  - И он вытянулся по струнке. Готов, как юный пионер. Обещал быть уже.
        Ванга помялась с ноги на ногу и шмыгнула носом:
        - Грёбаная пятиэтажка.
        - Знала бы ты, какой запашок в квартире,  - Сухов закатил глаза.
        - Запах старости, чего ты хочешь.
        - Да не такой он и старый,  - мотнул головой Сухов.  - Хоть и на пенсии.
        Они стояли перед закрытой дверью квартиры, где трое суток назад появилась первая ласточка - резиновая женщина из секс-шопа. Сегодня им показали, для чего летала первая ласточка. И для чего в резиновой ладошке была упрятана маленькая чёрная гильотинка для сигар. Ванга знала, что ночью её ждут кошмары, и, может, лучше ей спрятаться к Игорю Рутбергу. Но она не будет этого делать. Не сегодня. Потому что в этих кошмарах, как бы над ней ни потешался Сухов, пусть в жуткой искажённой форме, всплывало то, на что она не обратила внимания днём. Такое ещё будет продолжаться какое-то время. А потом она спрячется в чью-нибудь постель, к Игорю или к этому тестостероновому спортсмену, любителю Бродского, и спокойно проспит до утра. Лучше всего к Игорю, но его она почти бросила.
        - Пойду пока пройдусь,  - сказала Ванга.  - Осмотрюсь вокруг.
        - Что ты хочешь там увидеть?
        - Сама не знаю.
        - Хорошо,  - с пониманием кивнул Сухов.  - Сразу сообщу, как наш пенсионер появится.
        Ванга вышла во двор, огляделась. Сухов хоть перестал беситься из-за Ксении, но всё равно тайком периодически набирает номер. Двор убогий, скоро здесь всё будут сносить. Напротив - магазин «Пятёрочка», камеры наблюдения охватывают лишь часть дома, но интересующий их подъезд в слепой зоне. Всё, как описал Сухов. А наискосок за «Пятёрочкой» уже новый дом, совсем другого класса. Ещё бы, рядом Измайловский лесопарк, совсем скоро здесь появится своя золотая миля. Вполне возможно, что в этом доме какой-нибудь ребёнок богатеньких родителей получил на день рождения роскошный телескоп или дорогой дрон для аэросъёмки и наблюдал за тайнами окрестных домов (особенно чужих спален!), возможно, что кто-нибудь что-то видел, но пока опрос соседей не принёс результатов. Ноль, зеро! Ванга ещё раз посмотрела по сторонам, она ведь и вправду не знала, что ищет.

«Не очень-то гражданин Кривошеев торопится к сотрудничеству,  - поморщилась.  - Хотя нажимать Сухов умеет».
        Она прошла вдоль дома, обратила внимание на детскую площадку. Дом кончился, за ним проезжая часть, и на другой стороне метро. Там есть свои камеры, но это уже далековато. Наверное, пора возвращаться. Тёплое весеннее солнышко пригревало. Первое апреля… Ванга решила немного посидеть на лавочке с краю детской площадки.
        - Мамаши,  - усмехнулась.  - Кудахчут.
        Села, прикрыла глаза. Ничего она здесь не найдёт. Но уходить почему-то не хотелось. Завязать беседу с одной из мамаш, что ли?
        - Уберите собаку с детской площадки!  - потребовал строгий женский голос. Ванга открыла глаза: какая-то болонка или карликовый терьер обнюхивал весёлого малыша. Тоже мне, собака! Но мамаши оберегают своих чад. И пошло-поехало, слово за слово. Ванга отвернулась, уже собираясь подниматься. И увидела за трансформаторной будкой его. Точнее, встретилась с ним понимающим взглядом - собачка-то и правда была маленькой, не представляла опасности.
        Человек с любопытством смотрел на девушку в солнечных очках и деловом костюме, весьма контрастирующем с цветными нарядами мамаш,  - костюм, впрочем, ей очень шёл,  - и Ванга не сразу поняла, кто перед ней.

«Бомжик»,  - мелькнуло в голове. Тот сидел на груде коробок, укрытой каким-то хламьём, и выглядел абсолютно счастливым. Ванга улыбнулась ему. И тот не отвёл угрюмо красные глаза, не начал тут же попрошайничать, а просто улыбнулся в ответ. На мгновение в их встретившихся взглядах что-то переменилось, но позвонил Сухов и сказал, что гражданин пенсионер Кривошеев появился.
        Пора было идти.
        Вопреки ожиданиям, в квартире Кривошеева она тоже ничего не нашла. Никаких зацепок, знаков или кричащих сигналов. Квартира была самой обычной.
        - Как-то всё очень странно,  - сказала Ванга.
        - Странно?  - не понял Сухов.
        - Стерильно, что ли,  - попыталась объяснить она.
        - Нету этих твоих плохих вибраций?
        - Смейся, смейся… но да, всё ровно.
        - Ага. Только всего три дня назад вот на этой кровати была разложена резиновая баба с отрубленной башкой…
        - Знаю. Чего ты бурчишь?!
        - А вот тут пришпилена записка про две свечи. Прелюдией чего это явилось, тебе известно.
        - Сухов, э-эй! Я на твоей стороне.
        - Ладно, прости. Немножко… Просто напоминаю, что именно здесь он появился снова. В этой самой квартире.
        - Да. Странно…
        - Что странно-то наконец?!
        - Оно и странно. Нет ощущения этого…
        - Места преступления?
        - Ага. Его сразу видно.
        - Ну-у, не всегда,  - выразил сомнение Сухов.
        - А здесь этого нет!  - Ванга мотнула головой.  - Присутствия… следов дурной болезни. Не хмыкай, правда, стерильно всё. Но это моё ощущение.
        - Ладно.
        - И, Сухов,  - она заговорила тише, чтобы не услышал хозяин.  - Здесь совсем не воняет. Скорее наоборот. Пахнет чистящим средством. «Доместосом».
        - Ну, убрался в кои веки,  - Он удивлённо посмотрел на неё. Потёр руки, раздосадованно вздохнул.
        - Сухов, ты чего это расстроился?
        - Не знаю,  - он пожал плечами, улыбнулся. Ванга знала эту улыбку - это, конечно, была не ухмылка, но та ещё улыбочка.  - Думал, наверное, у тебя здесь откроется твой третий глаз.
        - Прям щас лопну от смеха.
        - А может, я серьёзно, а?
        Ванга вдруг отвернулась от него и посмотрела на хозяина квартиры, сама не до конца осознавая, почему так поступает, спросила:
        - А где вы храните моющие средства?
        И Сухов, и хозяин взглянули на неё с недоумением.
        - Барышня…  - наконец хмыкнул Кривошеев.  - В ванной, где ж ещё? А вы где храните?
        - Покажете?  - спросила Ванга.
        Кривошеев жалостливо взглянул на Сухова, тот растерянно развёл руками.
        - Вон ванная,  - указывая пальцем, Кривошеев вздохнул и осуждающе покачал головой.  - Она практикантка, что ли?
        - Уголовница!  - отрезала Ванга, невзирая на то, что Кривошеев обращался только к Сухову.  - Тяжкие телесные… Психически неуравновешенная. Сотрудничаю с полицией за досрочное.
        И рот хозяина квартиры захлопнулся.
        Глаза Сухова заблестели:
        - Ванга, умоляю тебя,  - прошептал он.
        Она не слушала. Прошла в ванную комнату, нашла под раковиной пластиковую бутыль «Доместоса»; средства оставалось меньше половины. Провела указательным пальцем по поверхности бутыли, оглядела его, потерев об него большим. Кривошеев следил за ней с оторопью и испуганно косился на Сухова.
        - Ничего, отец,  - заверил тот.  - Это субкультурный дедуктивный метод.
        - Чего?  - уже панически вопросил хозяин.
        - Человек работает,  - успокоил его Сухов.
        Ванга выпрямилась. Посмотрела на своего коллегу и ободряюще на хозяина.
        - Ладно, Сухов, пошли. Больше здесь ничего нет,  - объявила она.
        Кривошеев сглотнул неожиданную слюну в горле. Судя по всему, он счёл целесообразным впредь не вступать в беседы с этой барышней.
        Перед самой входной дверью Ванга остановилась и снова провела указательным пальцем, на сей раз по панели стены, как будто была из санинспекции. И снова потёрла им о большой. Да ещё и понюхала. И строго взглянула на хозяина.
        Сухов подумал, что ведь не только ему показалось, что Кривошеев сейчас завизжит.
        Они вывалились из подъезда, покатываясь от хо хота.
        - Ты что творишь?  - Сухову пришлось буквально вытирать слёзы.
        - Не знаю,  - заявила Ванга с каменным лицом.  - Видимо, нужна была разрядка.
        - Чёрт…
        - Не плачь. Субкультурная дедукция…  - улыбнулась.
        - Я второй раз его вижу, и мы второй раз чуть не доводим толстяка до инфаркта. Ну что, поехали?
        - Да, пожалуй. Хотя… Подожди ещё минутку, мне надо на детскую площадку.
        - Ванга, нет!
        - Я серьёзно.
        - Это уже перебор. Нас привлекут за нарушение общественного порядка.
        - Сухов…
        - Там матери, и они будут биться за своих отпрысков. Зачем тебе были нужны его чистящие средства?
        - Не знаю. Можешь со мной не ходить, если не хочешь.
        - Ладно, ладно, молчу. Мне спокойней, когда ты перед глазами.
        Но когда она снова оказалась на детской площадке, этого бомжика на его прежнем месте уже не было. Сухов остановился, заходить на площадку не стал. Ванга же пересекла её всю насквозь, затем перешагнула ограждение и направилась к трансформаторной будке. Зашла за неё, остановилась.
        Здесь была его лежанка из коробок и ветоши. И ещё витал его запах. Застоявшейся грязи, давно немытого тела. Ванга поморщилась. Вспомнила, как они переглянулись. Поначалу она просто улыбнулась ему, как любому живому существу. И что-то уловила в его глазах. Ведь что-то произошло - очень коротко, но они о чём-то поговорили глазами. А потом он замкнулся. Потому что она его… испугала. Чем?
        Ванга сделала шаг назад. И увидела детскую площадку, и увидела Сухова. А затем, игнорируя запах, уселась на его лежанку. И Сухов исчез. Чуть отклонилась назад: и площадка, и Сухов вернулись; снова это его забавное изумление на лице. Ещё бы - Ванга уселась в самый бомжатник, как будто в ванну с благовониями. Теперь Сухов пытается делать каменное лицо, но смущён. Взгляды мамаш, и в них недоумение, почти подозрение - эй, мужчина, с вашей элегантной подругой всё в порядке?
        Бестолковые клуши… И в следующее мгновение Ванга забыла о них. Отклонилась ещё больше и увидела не только распустившуюся вербу. И не только смущённо улыбающегося Сухова. Отсюда открывался прекрасный обзор: и станция метро на другой стороне оживлённой проезжей части, и дом, и, главное, сам подъезд Кривошеева были как на ладони. Можно за всем наблюдать, оставаясь незамеченным.
        - А ты хитрец!  - похвалила она.
        Вот почему ты исчез. Подъезд Кривошеева… У тебя прекрасная память, да? Ты отсюда уже видел Сухова и группу захвата, а потом увидел Сухова и меня, и всё понял? И предпочёл свалить от греха подальше…
        Появилась ещё какая-то мысль, нечёткая, но намного более важная. И была она связана с тем, как они переглянулись. Но прозвучал сигнал Ватсапа в её айфоне. Фрагмент из «Депеш мод», любимая группа Ксении Суховой, стоял только на её номере.
        - Появилась, гулёна,  - улыбнулась Ванга. И открыла Ватсап. Это был ответ на её сообщение: «Где ты? Мы с твоим отцом, и он очень волнуется». Ответ был таким: «Как окажешься одна, срочно перезвони мне. Только без ПАПЫ! Это очень важно и очень СРОЧНО!»
        Ванга снова отклонилась. Сухов так и ждал там, заложив руки в карманы. Она набрала номер Ксении. И то, что услышала, заставило её забыть о хитроватом бомжике. По крайней мере, на какое-то время.
        Сообщение дочери Сухова огорошило её.
        - Форель начал новую книгу,  - заявила та в телефонную трубку.
        - Послушай, твой отец с ума сходит. Где ты?
        - Не могу говорить.
        - Ксения…
        - Я… с ним.
        - С ним?.. В каком это смысле, с ним?!
        - Потом всё объясню. Только не говори папе. Он меня убьёт. Скажи ему, что всё прекрасно. Я… ну, типа в кино. Ок?
        - Ксения Сухова, ты…
        - Он возвращается. Мы пьём кофе. Ты поняла? Он начал новую книгу о Телефонисте. Позвоню через пару часиков. Всё.
        Новая книга о Телефонисте. После того, как Форель убил его в четвёртой и закончил цикл. Это и правда оказалось сюрпризом.

…Мы пьём кофе… Сейчас, вспомнив этот разговор, Ванга улыбнулась. На её схеме среди геометрических фигур и линий со стрелками Ксении Суховой тоже было отведено своё место. Своевольная и дерзкая. Сама Ванга стала такой лишь к концу первого институтского курса. А до тех пор была зачумарённым цыплёнком. Или гадким утёнком. С этим тоже вопрос лишь в выборе слов. Вряд ли самооценку повысило неожиданное количество поклонников,  - нет, с самооценкой и так был порядок,  - но заметно укрепило её. И гадкий утёнок начал исчезать. Лишь некоторые привычки остались, которые многими воспринимались как заскоки. Например, то, что, на самом деле, Свифт… умел разговаривать. В определённые моменты, когда это было очень нужно.
        Ксения Сухова её сразу поняла. Ни разу не удивилась. И проблема не в том, что озвучивала его речь сама Ванга. Девочка прекрасно знала разницу между размышлениями вслух, как бы с самим собой, и беседой. Пусть даже с плюшевым щенком: совсем другое дело, и даже сами слова совсем другие. Очень помогает думать. Но сейчас Свифт молчал.
        А поговорить было о чём. Форель начал новую книгу о Телефонисте две недели назад.
        И теперь у них на руках девушка с отрубленной головой. А тремя днями раньше - баба из секс-шопа, почти полностью имитирующая место будущего преступления.
        Что это? Случайное совпадение?! Возможно. И хотя в старой песенке поётся, что в этом мире случайностей нет, жизнь часто убеждает в обратном. И тогда…
        - В этой тёмной комнате я ничего не найду?  - спросила она у Свифта.
        Так же возможно, связь есть. Только не такая прямая, как хотелось бы Сухову с его подозрениями.
        - Форель здесь ни при чём!  - отмахнулась она, словно от порядком поднадоевшей идеи.  - Проехали. И у него есть алиби.
        Тропарёвский действительно оказался последователем книжного Телефониста, по крайней мере, по отдельным эпизодам. Форель как будто умудрился влезть в голову серийного маньяка. Вскрыть его черепную коробку. В этой связи занятен выказаный Тропарёвским на допросах пиетет к писателю, иногда даже прямое восхищение. Не ясно, что на что оказало влияние, свои первые убийства он совершил задолго до выхода книг Форели. Именно на этом основании Сухов одно время и подозревал самого писателя. Мол, его больной ум распирало настолько, что он не смог ограничиться только совершением преступлений, а решил подробно, со смакованием мотивов и деталей описать свои подвиги. Или, при шизофреническом варианте, этого требовала личность, остающаяся в тени. Ход мысли Сухова, в общем-то, ясен, но это была ошибка.
        Проехали.
        - Доместос,  - почему-то сказала Ванга.
        Саму идею последователя подбросила преданная читательница Ксения Сухова. Сработало. Здесь особых вопросов не возникало. В специальной литературе неоднократно описаны подобные случаи. Только девочку не дослушали. Не поняли до конца. Именно потому что сработало. И дело закрыли.
        С этим тоже проехали.

«Только… Форель здесь ни при чём. В смысле, не виновен. Тогда почему я всё-таки проверила его алиби?»
        - Не молчи,  - попросила она Свифта.  - Я ведь где-то рядом, так? Но что-то ускользает. Потому что всё продолжается? Потому что Тропарёвский не был Телефонистом? И выказанное им на допросах жалкое восхищение писателем, на грани преклонения, как будто он…
        - Фанат,  - хрипло обронила Ванга.
        Безусловно, Форель сильнее Тропарёвского. Психологически. Вот в чём дело. Но тот, кто оставил нам девушку с отрубленной головой, намного сильнее Форели. По крайней мере, того, которого мы знаем. Выходит, он и писателя учёл в своей игре?
        Перебор, как любит говорить Сухов.
        Она извлекла, наконец, сигарету из пачки, но прикуривать не стала, начала крутить её в пальцах. Или только кажется перебором? А если связь существует? Не такая прямая, но она есть?!

«Очисть ум от любых готовых конструкций и предубеждений»,  - как-то посоветовал ей Свифт. Ванга шмыгнула носом и поморщилась - в принципе, это была очень верная мысль. Допустить, что с самого начала ты был не прав, переломать, как ни жаль, вроде бы готовую конструкцию и увидеть вещи под другим углом зрения иногда очень полезно. Именно поэтому, а не из-за должностных инструкций в голове, она проверила Форель на предмет алиби. Тихо и без лишнего шума. С публичным человеком это несложно. И облегчённо выдохнула: первого апреля сего года в 11:34, когда Сухову пришло видео, озаглавленное «Две свечи», Форель уже 34 минуты как читал публичную лекцию об изменённых состояниях сознания, и подтвердить это может несколько сотен человек. Включая Ксению Сухову.
        Вечером накануне, в предполагаемое время убийства, он давал пресс-конференцию о предстоящей выставке собственной графики и словом не обмолвился о новой книге. Скорее, пространно намекнул, что выставка будет финальным занавесом, итогом, и проект «Телефонист» закрыт. Выходит, публично врал, искусно создавая будущую интригу. Но как бы ни хотелось Сухову, за это его невозможно привлечь. Здесь, скорее, примечательно другое, ещё одно его алиби. В день, когда в квартире Кривошева
        («Доместос»)
        появилась баба из секс-шопа, и с его домашнего телефона (вот, что не характерно!) был произведён звонок на служебный номер Сухова с тем, что «снова пришло время поиграть», Форель также читал публичную лекцию. На высших режиссёрских курсах ВГИКа. Ещё одно занимательное совпадение. Правда, звонок из квартиры Кривошеева состоялся не в момент лекции, а после её окончания, где-то минут через пятнадцать. Однако добраться с Ботсада до Измайлово по московским пробкам за пятнадцать минут можно, разве что, на вертолёте, а ещё лучше на истребителе. Забавный выходит портрет серийного убийцы в молодости. Тем более, Форель вовсе не глуп, чтобы не понимать очевидных вещей: подобные утрированные, стопроцентные алиби всегда вызывают подозрения. Сам писал об этом в своих книгах. И убийца из его романа, как минимум, лишил бы себя одного алиби и позаботился, чтоб ещё одно выглядело не на сто процентов достоверным.
        - На восемьдесят шесть,  - усмехнулась Ванга.  - Связь есть, только не знаю где.
        Куда смотреть, где искать. Опять эта тёмная зона…
        - Знать бы, что он там успел понаписать,  - пробормотала Ванга. И сама удивилась. Зачем? Не настолько же в лоб! И вообще, это уже абсурд какой-то.
        (А вдруг?)
        (Что «вдруг»? Почему захотелось узнать, что именно он уже написал?)
        Ванга поморщилась и повела носом из стороны в сторону, как в фильме, где Николь Кидман изображает ведьму. Отодвинула эту мысль в сторону, пусть полежит на полочке в тени, вдруг когда понадобится. Снова это движение кончиком носа, потом вздохнула:
        - А ведь кто-то не хочет, чтобы проект «Телефонист» был закрыт, да?  - поделилась она со Свифтом.
        Форель, конечно, не виновен. Но связь, безусловно, есть. Только она где-то в другом месте.
        - А бомж что-то видел,  - сказала Ванга.
        Вчера она ещё раз посетила гражданина Кривошеева на предмет беседы с ним. Но подлинной её целью был этот бомж. Его зовут Дюба, славный парень. Хоть и инвалид. На день рождения Колька его не позвали, но тот потом проставился. Пили дешёвый портвейн. Тоже первого апреля - сплошные случайные совпадения. И Дюба всегда был здесь, но вот несколько последних дней его не видно. Пропал куда-то.
        - Ты что-то видел,  - произнесла Ванга.  - Это я прочитала в твоих глазах. И ты это понял. И поэтому исчез.
        Посмотрела на Свифта, добавила:
        - Придётся тебя найти.
        Щенок не сводил с неё своих кротких стеклянных глазок.
        - Тогда я об этом не знала, Свифт. Но теперь знаю наверняка.
        Ванга взяла лежащий перед ней лист бумаги и порвала его. Схема не работала. Надо делать другую схему. Не хватало каких-то элементов. И надо понять, причём тут Форель.
        Зазвонил её айфон. Это был Сухов. А вот и первые вести, она ждала их.
        - У кого больше сюрпризов, тот и начинает,  - бодро сказал Сухов.
        - А у тебя прямо «вах!»?!
        - Закачаешься, какой «вах».
        - Тогда начну я,  - предложила Ванга.  - По восходящей. Ты интересовался чистящим средством?
        - М-м-м… Намекаешь, что я кормящий отец?
        - Я была вчера у Кривошеева.
        - И?
        - Он чистоплотный. Очень. Там опять всё пахло «Доместосом». Видимо, это какой-то психоз.
        - Допустим. Но причём тут?..
        - У него в доме всё очень старое, верно, но всё очень чистое. Ты мужик, мог этого не знать, не уловить разницы. Старьё, рухлядь, но чистое. Даже панели стен, нет этой жирной пыли; помнишь, я проверяла?
        - Конечно.
        - И чистящие средства в ванной - бутылки совсем новые, но осталось на донышке. Говорю же, психоз.
        - Ты хочешь сказать…
        - Что ты не смог бы уловить вонь! Она была не его. Я поняла вчера… Этот бомж, о котором я тебе рассказывала. Это он её оставил. Он был там за несколько минут до вашего приезда.
        - Ничего себе.
        - Я думаю, он видел того, кто принёс бабу из секс-шопа. Поэтому и сбежал. Необходимо найти его.
        - Ванга, ты…
        - Не благодари, сама знаю.
        Сухов усмехнулся:
        - Сказать, что я тебя обожаю или что тоже не с пустыми руками?
        - Про первое известно, давай сразу по второму.
        - Пришли результаты экспертизы по волоскам. А теперь сядь.
        - Не буду. Продолжай.
        - Нам известно, чьи они.
        - Сухов, не чуди,  - произнесла она расстроенно. -
        У нас нет образцов его ДНК. И в базе…
        - Ага,  - перебил Сухов.  - Только они вообще не мужские.
        Она прокашлялась:
        - В каком смысле?
        - Оба волоска принадлежат женщине.
        - Сухов, ты… Она ведь была бритой.
        - А это и не её волоски. В том-то и дело. Хотя оба волоска с лобковой зоны.
        - Господи,  - сипло сказала Ванга.  - Да что ж там такое-то?
        - Поэтому я и говорю: лучше сядь.
        - Хорошо. Уже. А ты не молчи.
        - Ванга, мы знаем чьи это волоски, именно потому, что у нас уже есть её ДНК. Корнеева Инга Петровна.
        Она посмотрела на Свифта. На его кроткие стеклянные глаза. Почему-то сейчас ей понадобилось дотронуться до игрушки.
        - Сухов, она ведь…
        - Да. Она была последней жертвой Тропарёвского, которого мы и считали Телефонистом.

15. Начало паники
        - Тогда что же я видела?  - спросила Ольга.
        - Я не знаю,  - сказал он удручённо.  - Если только не померещилось спросонья.
        - Не хочу больше напоминать, но тени двигались.
        - Деревья во дворе… Когда я вернулся на такси, у нас наверху начинался ветер.
        - Да, ты говорил.
        - Вот!
        - И пробки выбило только в нашем доме.
        - Ну. Проводка… Ольга, даже если этот ищейка… Забраться ночью в дом?! И потом, что он видел - как ты спишь одна? Доводить девушек до грани нервного срыва не входит в обязанности семейных детективов,  - он улыбнулся.
        - Семейных…  - Ольга вздохнула.
        - Мы же проверили и не нашли никаких следов.
        - Потому что снег растаял.
        - И в доме, и вокруг, ни следов взлома, ничего. А ты с этим ножом,  - он её обнял.
        Они сидели на диване, задрав ноги, в его московской квартире, только что вернулись. Вроде бы всё уже обсудили, но ей пора было ехать домой, и если её ждали объяснения с мужем, она хотела быть готовой.
        - Хорошо, что ты оставил нож. Хорошо, что чистил мне яблоко.
        - Наверное,  - сказал он грустно. И снова вспомнил, что услышал в её голосе прошлой ночью и что увидел в её глазах. На мгновение появившееся сомнение, недоверие, которое распространилось быстро, как отрава. И им придётся с этим что-то делать. На мгновение она смогла поверить, что с ним что-то не так. Что внутри него живут чудовища, которые находят себе место не только на страницах его книг. Как долго это теперь будет стоять между ними? Но пока горечь этой отравы коснулась и его. Предательство?.. Или почти предательство. Что-то очень важное могло сейчас сломаться. И им надо быть очень осторожными.
        Она это почувствовала. О чём он думает. И снова попросила:
        - Прости меня.
        Он только обнял её крепче, перестраивая на другую эмоцию.
        - Забей! Это ночь была такая. Этот крупье или дилер в казино. Он меня вообще за какого-то колдуна принял. Я чуть не уписался от смеха. А мне всего лишь повезло.
        - Лучше б ты уписался,  - она прижалась к нему крепче.  - Был бы совсем малыш. Больше не отпущу тебя одного. Даже в казино.
        - А лилии - единственные цветы, которые у них были.
        Она вдруг как-то притихла. Ему даже показалось, что всхлипнула. Но этого не могло быть. Не по этим делам. Кто угодно, но только не Ольга.
        Улыбнулась, хоть голос всё ещё не твёрд:
        - Ты ведь тоже первым делом побежал свои рукописи проверять.
        Это правда. Как только они убедились, что в доме больше никого нет, или уже никого нет, он побежал к своей рукописи.
        - Ну, знаешь ли,  - ухмыльнулся.  - Сумасшествие - оно заразно.
        - Прости меня ещё раз.
        - Ольга…
        - Всё, больше не возвращаемся. Ты знаешь, о чём я. И больше никогда…
        - Т-с-с,  - он легонько поцеловал её. Она вдруг с силой впилась в его губы. Только что была тихая и поникшая, и вот…
        - Как ты быстро разгорячилась,  - похвалил он довольным голосом и теперь обнял нежнее, чуть развернул, привлекая к себе, словно для поцелуя.
        - Да, я у тебя горячая штучка.
        - У тебя даже температура тела повысилась.
        - Болван!  - изобразила на лице досаду.  - По-моему, я люблю болвана.
        Когда она ушла, он налил себе пастиса, бросил пару кубиков льда, воды добавлять не стал. Поболтал в стакане, напиток начал мутнеть. Он любил пастис, на какой-нибудь террасе, да над берегом Средиземного моря… Когда они вот так же прошлой осенью сбежали с Ольгой на несколько дней в Марсель, он в кустарной лавке перепробовал семнадцать сортов пастиса домашнего приготовления, и это было божественно.
        Сейчас он пил заводской «Рикар», который был тоже неплох. Проблема в том, что в Москве от пастиса у него всегда было похмелье. В отличие от того же Марселя. Вещи надо пить там, где они выросли, заявила как-то Ольга. Поэтому у нас надо пить водку.
        Он сделал большой глоток и от удовольствия прикрыл глаза. Именно тогда, в Марселе, их лёгкая интрижка стала трансформироваться во что-то большее, о чём оба ещё не знали. И сейчас он, возможно, впервые подумал о том, каково Ольге, если её Кирилл Сергеевич правда о чём-то знает или догадывается: напряжённое молчание или же опасная игра словами, как в поддавки, или скандалы, от которых у неё под глазами появятся воспалённые круги. Мадам оказалась права с её простой нехитрой правдой. Высказалась с какой-то деревенской народной простотой, когда он впервые заявил ей про свободных людей.
        - У вас же не просто блуд,  - сказала уборщица работнику интеллектуального фронта.  - Тогда бы было проще. У вас же шуры-муры, лювовь-морковь.
        Он сделал ещё глоток и почувствовал благодарность Ольге за безусловное согласие отложить любые решения, пока он не закончит книгу. Тоже впервые.
        - Эх, Мадам, Мадам, а чего тут решать-то? Теперь уже поздно… Эндшпиль или, как это, мать его, называется?  - проговорил он вслух.  - Теперь либо разбегаться, либо уже быть вместе.
        Он осмотрел свой дом, понял, что всё-таки жалеет об отъезде Мадам. Неужели ему не хватает её болтовни?
        - Становлюсь сентиментальным. Старею,  - ухмыльнулся он, глядя в стакан с пастисом.  - А ещё у меня маразм - разговариваю вслух в одиночестве и думаю, что Мадам - оплот стабильности в этом безумном мире.  - Мотнул головой и добавил:  - Бушующем…
        Посмотрел на свой кабинет - надёжно заперт. Всё, как и говорила Мадам. Женщина, которая заменяет её, здесь была, вроде бы всё довольно чисто, но кабинет только в его личном присутствии. Вспомнил, как прошлой ночью в Поляне сразу побежал проверять свои рукописи. Не стал этого говорить Ольге, но несколько листов валялись на полу. Ветер, конечно. Однако он сложил папку и забрал рукопись с собой в их спальню.
        Сейчас, сделав ещё один основательный глоток пастиса, он снова вспомнил следы на снегу. Те, что вели в одном направлении. И сформировавшаяся мысль была, конечно, вздорной, неправильной и несостоятельной, под воздействием пастиса. Ведь Ольга ему сказала про слежку ещё в Москве, до их отъезда в Красную Поляну. Но он подумал: «А вдруг кто-то ко мне приходил? Вдруг этот кто-то приходил ко мне, а не к Ольге?». И тут же изобразил ухмылку, будто ощущал блаженство, и поблагодарил:
        - Пастис!.. Как же ты волшебно отравляешь мозг.

…В 4:15 утра он проснулся оттого, что рядом, над его постелью кто-то стоит. И смотрит в окно, в бледный, размазанный свет. Высокая фигура в полутьме, и у неё нет лица, лишь овал густой черноты вместо него. И оказывается, что вокруг их спальня в Красной Поляне, откуда они уже уехали. «Это всё ещё сон,  - понимает он.  - Сон во сне». И вспоминает про следы на снегу, ведущие в одном направлении.
        - Ты правильно заметил,  - говорит ему человек с чёрным лицом.  - Я прибыл верхом на этом снеге. Я закончил на время свои дела и вернулся.
        - Куда вернулся?  - спрашивает он, и его беспокойство усиливается.
        - Ты прав,  - человек начинает поворачивать к нему своё лицо, овал клубящейся черноты.  - Рукопись - надёжное прикрытие для тёмной зоны.
        - Ты врёшь!  - кричит он.  - Кто ты?!
        - Ты знаешь лучше всех,  - лицо склоняется всё ниже, а он лежит, как парализованный, и не может пошевелиться, не может уклониться.  - Смотри внимательно, что будет.
        Он кричит, пытается двигать руками, телом и… просыпается. На часах 4:15 утра. А на лбу испарина. Он в своей московской спальне. Поднимается на ноги, идёт в гостиную. Рассвет… На журнальном столике бутылка пастиса, литровая, была не початой, осталось меньше половины. Когда он успел столько выпить?
        Оборачивается, смотрит в свою спальню. Ему не хочется туда возвращаться. Надышал парами пастиса. Или похмелье пришло раньше времени.
        Снова думает про следы. И без спроса и предисловий приходит воспоминание о беседе с Ксенией Суховой. И упрёк Ольги в аэропорту «Внуково».
        - О чём я мог поговорить с её отцом?  - огрызается он в пустоту.
        Идёт в ванную, умывается. Всё, сна уже не будет. Надо писать, быстро писать дальше, а не позволять…
        - Рулить человеку с чёрным лицом!  - бросает он своему отражению в зеркале. Выражение его глаз ему не нравится. Беспокойными тенями в них застряли кусочки давешнего сновидения.
        Бред! Просто сон. Пастис выходил, вон, потный весь. А мог подцепить какую заразу в самолёте.
        Он не раз описывал сны в своих книгах. Этот, словно нарушая законы сновидения, был какой-то… слишком уж ладный. Всё сходится: и следы на снегу, и разговор с Ксенией Суховой, и ночной визит к насмерть перепуганной Ольге. И то, что Телефонист вернулся, когда он начал писать пятую книгу о нём.
        - Ты что, мать твою, оживший персонаж?!  - говорит он и слышит свой собственный нервный смешок. Нет, он ещё явно не проснулся до конца.  - Стивен Кинг на хрен какой-то!
        Он решает принять ледяной душ, заваривает себе крепкого кофе. Чёрт с ним, выспаться можно днём. А сейчас надо работать. Много и быстро. Всю эту стивенкинговскую фигню мы оставим дурным снам и великолепным книжкам. Развлекающим читателя.
        Он работал долго и продуктивно, как в Поляне. В одиннадцать часов пополудни понял, что проголодался. Голоден, как волк. Решил сделать себе яичницу. С помидорами.
        - И, мать его, жирным беконом,  - сказал он бодро.  - Добью остатки похмелья.
        Новая глава будет называться «Аквариум».
        Он начал её еще до Поляны, а сейчас дело готово. Ольгина мысль про совпадения, возвращение книжного и реального Телефониста, конечно, забавна. И был бы он Стивен Кинг - действительно не преминул бы написать об этом роман. Но он - Микола Васильевич Форель! И его хлеб - триллеры, а не романы ужасов. А с похмелья и не такие кошмары приснятся.
        Он смотрит, как написал слово «Аквариум». Да, Суховский Телефонист тоже вернулся, и что? Просто дурной сон. Сейчас в его спальне нет даже остатков теней, лишь яркое весеннее солнышко.

«Аквариум». Он несколько недоволен. Заглавная буква «А» написана не как обычно, не две склонённые друг к другу чёрточки с третьей посередине, а как строчная, только большого размера. Так он никогда не делал. Жирные, с нажимом, размашистые буквы. У него, что, меняется почерк?

«Сливаешься со своим персонажем?»  - спросила перед отъездом Мадам.
        Он никогда не думал, какой почерк у его Телефониста. Вполне возможно, что и такой, размашистый.
        (Смотри внимательно, что будет)
        Усмехается - болван чернорожий, ничего не будет!
        Он сложил рукопись и отправился к плите готовить себе завтрак. Беззаботно насвистывая, открыл кухонный шкаф. Сковородка. Он любил готовить. У него был набор старого доброго Zepter, но, когда дело касалось быстрой жарки, ничто не могло сравниться с таким же старым и таким же добрым чугуном. И уж конечно стоит избегать тефлоновых покрытий.
        Поставил разогреть чугун на плиту, налил масла. Сковородка, масло пришло в движение, круг, овал черноты… Рука потянулась за ножом для резки овощей.
        Это неприятное чувство в желудке накатило внезапно. И какая-то тень мелькнула на периферии то ли зрения, то ли сознания. Рука с ножом застыла над кипящим маслом:
        - Может, действительно, стоит поговорить с Суховым? Так, невзначай… Выяснить, что именно успел натворить его Телефонист,  - пробормотал он.
        Фраза вроде бы совершенно безвредная. Но вчерашний пастис вновь решил напомнить о себе испариной на лбу. И там, на периферии зрения или сознания, словно приоткрылась дверца в то место, откуда могут прийти не только тени.
        (Я закончил на время свои дела и вернулся)
        Испарина сделалась заметно сильнее.
        - Ванга, насколько это важно, прямо «вах»?  - говорю, а у самой сердце забилось от волнения.
        - Очень важно.
        - Что прямо «вах-вах», как говорите вы с папой?
        - Намного важнее, ребёнок. Настолько, что… Свифт заговорил.
        - Понятно,  - отвечаю печально.  - Конечно.
        - Ксюха, пойми, я не могу больше скрывать от него эту информацию. Открылись очень важные обстоятельства.
        - Понятно,  - повторяю я.  - Расскажешь?
        - Не всё. Но что смогу, расскажу.
        - Понятно,  - повторяю я в третий раз, как умственно отсталая.  - Он меня убьёт.
        - Нет. Это просто ты так думаешь, поэтому боишься. Ты не сделала ничего такого, вот о чём тебе надо думать. Ты была на публичной лекции, а потом вы поговорили десять минут. И тебе, как преданной читательнице, он по большому секрету раскрыл, что делает пятую книгу.
        - Ладно, папа уже едет. Я всё ему расскажу, хоть он меня и убьёт. Без этого никак?
        - Никак.
        - Ок, Ванга,  - вздыхаю кисло.  - А про тебя?
        - Лгать нехорошо,  - рассмеялась Ванга. Она мне всегда нравилась, и, конечно, она права.  - Господи, к чему я тебя подбиваю… Но придётся соврать. Тут уж так.
        - Для его душевного равновесия?
        - Не язви, Ксения. Да, для этого тоже. Чего волновать лишний раз? Думаешь, ему приятно? Решит, что мы за его спиной…
        - Да, нафантазирует с три короба, чего и нет. Такой он.
        - Ксюх…
        - Вот из-за этого недоверия всё и происходит! Думаешь, я бы ему сразу не рассказала, что Форель начал новую книгу? Не понимаю, как это может быть важно?! Прежде для него самого. Но он вот,  - я чуть не всхлипнула.
        - Это не недоверие, Ксения. Он просто беспокоится за тебя. И ему сложно принять, что ты уже выросла.
        - Да знаю я всё, но сколько уже можно?! Люди вообще-то развиваются! Сама говорила. Ладно, совру. Врать - так врать. Сказать, что я тебе только что про Форель написала?
        - Даже лучше прямо сейчас отправь мне сообщение в Ватсап, вдруг показать придётся. Страховка.
        - Эх, врать ты можешь не хуже меня,  - похвалила я.
        - Обе мы бесстыжие,  - сказала Ванга своим заговорщическим тоном, и я подумала: хорошо, что у меня есть такой друг, который меня понимает.  - Скажешь, что ты не лезешь в расследование. Просто была на лекции и не придала этой информации большого значения. А сейчас вспомнила, и…
        - Ванга, не прокатит,  - говорю.  - Остынь.
        Она немного подумала.
        - Да, наверное. Ну тогда так: скажешь, что боялась ему признаться…
        - Так это правда! Из-за него всё же…
        - Так даже проще: боялась, как есть, знала, что важно. И решилась. Сегодня. Призналась и ему, и мне. Главное, чтобы не понял, что мне всё известно с воскресенья.
        - Что тебе раньше? С воскресенья?
        - Ну, вроде того…
        Я молчу. Потом говорю, наверное, с горечью:
        - Не был бы он таким, не пришлось бы…
        Ванга отвечает не сразу, будто подбирает слова.
        - Твой папа, Сухов, он, наверное, самый… Ведь ни у тебя, ни у меня пока нет своего ребёнка, чтобы судить его.
        Мне, правда, совсем кисло - ведь на самом деле я очень люблю своего папу. Признаюсь тихо:
        - Он всегда говорил про крылышки. Что мы с ним типа как два крыла у одной птицы. И одному без другого летать не получится. Не бог весть, какая поэзия, но… К тому, что враньё, вроде, по мелочи, а выходит по-крупному.
        - Я понимаю, о чём ты.
        - Вот,  - говорю я. И думаю, что не хочу расстраивать её. И решаю объяснить.  - Правда, в первый раз он сказал так, указывая на попугая.
        - На… попугая?!
        - Ага. Какаду в зоопарке. Классный был.
        - Хе…
        - Такая вот была птица. Бестолочь висел вниз башкой, а папа…
        - Узнаю Сухова,  - смеётся.  - В этом весь он.
        - Если б только так не парился. Ну прям невозможно иногда.
        - И это понимаю. Обещаю тебе поговорить с ним.
        - Сейчас не надо.
        - Не сейчас.
        - Ладно, лови сообщение в Ватсап, чтоб нам не проколоться. И ему сейчас что-нибудь напишу, типа разговор срочный. Скажу, что ты уже успела перезвонить, и я тебе рассказала подробности.
        - Ксения! Да ты…  - она одобрительно усмехнулась.
        - Угу. Мата Хари… Ничего смешного! Ну вроде хоть не палевно.
        - Ну да, нормально будет.
        - Блин, хряпнуть, что ли,  - я вздохнула.
        - Чего?!  - изумилась Ванга.
        - Выпить,  - поясняю и уже сама не знаю, с вызовом или с отчаянием.  - Для храбрости.
        - Вот тогда он точно тебя убьёт,  - обещает Ванга.
        - Мне уже пятнадцать!
        - Четырнадцать. Ксения Сухова, тебе пока четырнадцать.
        - Ещё скажи, что алкашку с двадцати одного продают,  - говорю я. И слышу, как папа открывает дверь своим ключом.
        Всё - сейчас начнётся.
        Гризли была помощницей Ольги. И её прозвище, и утверждение, что она «лесбуха», принадлежали авторству Форели. Первое ей понравилось, второе было неверным.
        - Я рослая, темпераментная и обожаю мотоциклы,  - объяснила Гризли известному писателю в присутствии своей работодательницы.  - И вон у твоей Ольги тоже татушки на теле.
        - С твоими не сравнить.
        - Не все, у кого много татушек, любят чужие вагины,  - усмехнулась она.
        Форель нравился Гризли. Но только как секси-блок. Её постоянный мужчина был куда более субтильным, и Гризли окружала его материнской заботой. Этот выбор спутников жизни (а все её более или менее постоянные мужчины были похожи) странным образом диссонировал с некоторыми другими её любовными интересами. На самом деле, не меньше, чем мотоциклы, Гризли обожала групповой секс. Не часто, скорее даже редко, но ей были нужны такие выходки. И потом она снова становилась верной пай-девочкой. Её постоянный спутник Лёшик, с которым, судя по всему, всё обстояло более чем серьёзно, не догадывался об этом. Или делал вид, что не догадывается. Летом, в июле, они с Лёшиком собирались пожениться. И Гризли уверяла, что её бурные приключения теперь в прошлом.
        - Лёшик… Нет, она всё-таки лесбуха,  - настаивал Форель.  - Латентная.
        Гризли в этот момент принесла ему кофе.
        - Если б не она,  - ухмыльнулась Гризли, указывая на Ольгу,  - я бы тебе показала, насколько латентная.
        И ткнула его своим сильным бедром.
        - Так, я всё вижу,  - предупредила Ольга.
        - Нет, а чё? Она довольно интересная женщина,  - одобрил Форель.
        Это было правдой. Крупная весёлая Гризли казалась очень пластичной, она прекрасно двигалась, и в её миловидности был запрятан прямо-таки фугас сексуальности. Её интересность оценил не только Форель. Ольга знала многих состоятельных мужиков, которые западали на Гизли. Особенно забавно в этой связи было наблюдать за реакцией их спутниц, как недоумевают и бесятся их вешалки-модельки.
        - Мир меняется,  - заметил по этому поводу Форель.
        - Угу,  - кивнула Ольга.  - Мужики теперь хотят более естественных женщин.
        - Нет,  - возразил он.  - Просто люди хотят людей.
        Но главное для Ольги, что Гризли оказалась верной, очень надёжной, немой, как могила (она в числе немногих была в курсе Ольгиного романа), и на неё можно было положиться, как на самого себя.
        В своих разъездах Ольга со спокойным сердцем оставляла галерею на Гризли. Кирилл Сергеевич странным образом оценил это, иногда передавая с Ольгой для неё небольшие подарки.
        В тот вечер Гризли заработалась допоздна, готовила пространство галереи для выставки Форели: этому Ольгиному писаке понадобятся ещё оборудование и мониторы под видеоинсталляции, и специальным образом выставленный свет,  - и выходила лишь попить кофе со свежей выпечкой в кафе напротив. В галерее была своя кофе-машина, но на людях - оно веселее. И конечно, Гризли не обратила внимания на припаркованный по соседству автомобиль «Субару» неброского или с точностью неопределяемого в сумерках цвета. Может, потому что её не интересовали авто такого класса или действительно её подлинным интересом были мотоциклы, а может, потому что за добродушной Гризли просто некому было следить - за всю свою жизнь она не сделала никому ничего плохого.
        Ольга сегодня должна была вернуться со своим писакой, хотя её муж, Кирилл Сергеевич, вроде бы вернётся только завтра, и могли бы ещё ночь провести в своём гнёздышке в горах. Очень романтично… Наверное, Кирилл Сергеевич - хороший мужик и, конечно, крутой, но… и потом Ольга, она вся такая… И они с писакой такая красивая пара! А там большая разница в возрасте… Скорее всего, Гризли не до конца осознавала суть собственных претензий к Ольгиному мужу, она и видела-то его всего пару раз, и оба раза ни за что не стала бы ему перечить. А с людьми, которым нельзя перечить, слишком всё сложно и… Ладно, не важно.
        Закончив дела, Гризли налила себе Ольгиного портвейна «Тауни»,  - вот, что ещё она действительно обожала, так это настоящий порто,  - и с наслаждением, не торопясь, выпила его.
        - В них игра, а не болезнь,  - пробормотала она, вспоминая Ольгины слова.
        Фотокартины писаки (или как их ещё назвать, его работы?) до открытия выставки хранились у неё дома. Галерея - всё же открытое пространство, а Форель был помешан на секретности. Гризли расставила их в гостиной и даже поиграла со светом и с тем, как будет выглядеть предстоящая экспозиция. Хотя, конечно, окончательное решение примут (или уже приняли) Ольга с писакой. Сперва его картины Гризли не понравились. Не потому что мрак и жесткач, в них была какая-то правда, какое-то знание о чём-то очень нехорошем. По делам Ольгиной галереи Гризли как-то была в Женеве (Ольга, вот уж душа-человек, даже оплатила билеты Лёшику, чтоб не скучал), и там на другой стороне озера, в Лозанне, они с Лёшиком посетили музей с работами шизофреников. Очень-очень впечатляло, с картинами Форели было что-то общее. О чём, с присущим ей простодушием, Гризли сообщила начальнице.
        Ольга улыбнулась и сказала:
        - Всё-таки не совсем. Шизов я бы не стала выставлять.
        Гризли поймала себя на том, что непроизвольно задела её, но Ольга, указывая на работы, объяснила:
        - А здесь… В них игра, а не болезнь.
        Странно, но после этого разговора картины Форели стали ей скорее даже нравиться. Словно ей объяснили, что пугаться нечего: рассматривай всякие детальки с любопытством ребёнка, отыскивай скрытые смыслы, намёки и отсылки к известным произведениям.
        Закончив с портвейном, Гризли проверила камеры наблюдения, включила сигнализацию и сдала объект на охрану. «Объект» было Ольгиным словечком. Своим же знакомым Гризли говорила только о галерее. Она заперла дверь, датчики охраны поменяли цвет своих огоньков, и вышла в московский вечер. Апрель в этом году выдался просто чудесным. И конечно, она опять не сразу обратила внимание на припаркованный автомобиль «Субару». И на тот факт, что в нём, скорее всего, всё это время кто-то сидел. Сейчас Гризли свернёт за угол и по нарядному ярко освещённому переулку добредёт до Бульварного кольца. Осталось несколько шагов, да и тут не особо темно, всё-таки самый центр.
        Гризли вдруг остановилась. И обернулась. Наконец её настигло воспоминание. Она видела этот автомобиль. Или точно такой же. Но она его уже видела сегодня утром, выходя из дома. И там… вроде бы тоже кто-то сидел. На водительском месте. А потом, когда она пошла попить кофе… Одним из несомненных достоинств Гризли, по крайней мере, для Ольги, были до педантичности развитый глазомер и фотографическая память. Очень помогало в работе. И хотя следить за Гризли было некому, она пробормотала:
        - Третий раз за день…
        Третий раз за день одна и та же машина. Ну, или такая же. Или это просто совпадение.
        Гризли отвернулась и пошла в прежнем направлении. И услышала, как за её спиной завели мотор. Странно, но она вздрогнула. И ускорила шаг.
        - Всё-таки у этого Форели шизоидные картины,  - пожаловалась она апрельскому вечеру.
        Автомобиль за её спиной тронулся с места. Гризли впервые на собственном опыте узнала смысл пословицы про ушки на макушке. Автомобиль двигался за ней, но не приближался. Неизвестно, было ли в этой пословице что-то про холодок на затылке…
        Гризли пошла быстрее.
        А если,  - рука с поднесённой ко рту сигаретой застыла,  - а если…
        Забавный пёсик Свифт смотрел на неё своими кроткими стеклянными глазками. Нет, это, конечно, абсурд, предположение дикое, а вдруг?
        - Ну, не молчи,  - попросила она его снова. Голос прозвучал тихо, будто мог спугнуть какую-то мысль.
        Ванга сидела на своей кухне, рассматривала новую схему и ждала звонка Сухова. «Наверное, всё равно будет разнос от него»,  - подумала она. Хотя, если Ванга не ошибается и новая схема наконец работает, тут не до разносов из-за Ксении.
        Результаты экспертизы, волоски…
        - Он имеет доступ к уликам?  - спросила она у Свифта. И подумала: «Несомненно. Нелепый вопрос». И поняла, что гораздо больше её беспокоит другое:  - Он один из нас? Кто-то совсем рядом?!
        Ванга поднялась на ноги, начала ходить по кухне, обнаружила, что так и не прикурила.
        - Или он был на месте преступления,  - произнесла она словно чуть подсевшим голосом.  - Был… тогда. Он… и Тропарёвского учёл в своих схемах. Не только Форель. И не только нас.
        Наконец нашла глазами зажигалку, взяла её, констатировала:
        - В любом случае, он намного ближе, чем мы думаем.
        Обернулась. Щенок Свифт сидел на столе, рядом с её бумагами. И уже третий большой кофе; не мешает бы мыть чашки, а не брать без конца новые.
        Бросила взгляд на расчерченный квадратами и стрелками лист бумаги.
        - Ладно, Свифт, вопрос, как он это сделал, как именно,  - акцент на двух последних словах,  - пока подвешиваем. Теперь вопрос: для чего, верно?
        Вопрос: для чего он оставил волоски? Чужие, не имеющие отношения к данному эпизоду. Она была последней жертвой Тропарёвского, тот сознался по всем эпизодам, охотно выезжал на следственный эксперимент, он вообще охотно сотрудничает со следствием.
        Но тот, для кого снова пришло время поиграть, для чего эти волоски с давнего и чужого для него преступления? Для чего, кроме демонстрации своих возможностей?! Потому что…
        - Снова пришло время поиграть,  - Ванга кивнула.  - Хронос.
        Да, насмешливое превосходство, брошенное нам в лицо, но прежде всего именно это «снова». Он указал на связь с…
        - Конечно же,  - говорит Ванга.  - Именно так! Для его больной головы - это наиболее приемлемый способ. Учитывая, что она являлась последней жертвой и откуда взяты волоски. Связь с…
        Форель пишет книги о Телефонисте. Аж четыре. Появляется последователь - Тропарёвский. Не без помощи писателя (хотя кое-кто бы это отрицал) Сухов ловит преступника. Форель заканчивает цикл из четырёх романов. Всё. Круг завершён. И хоть Тропарёвский берёт на себя вину по всем эпизодам, кроме четырёх, всё закончено. Тишина. Тропарёвский в местах лишения свободы. Круг замкнулся.
        Но оказывается, что нет. Форель начинает новую книгу. И подлинный Телефонист появляется снова. И волоски… Он как бы сметает Тропарёвского с доски, как отслужившую шахматную фигурку. Всё продолжается, не там вы искали. Волоски указывают на эту связь… с предыдущим. Даже не преемственность, а…
        - Вы рано успокоились со своим Тропарёвским, вот что он хочет сказать,  - объясняет она Свифту.  - С Тропарёвским-то покончено, но вот они, волоски… Я-то здесь. Я был здесь с самого начала. А вы искали не там.
        Ванга замолчала. И сама не поняла, как произнесла, или это был Свифт:
        - И мёртвые часы за стеной…
        Ванга кивает, смотрит в кроткие глаза плюшевого пёсика: может, и абсурд, но если связь есть, то она может быть только такой.
        Мёртвые часы за стеной, на которые устремлён взгляд мёртвой девушки.
        - Вот для чего он указал на часы,  - хрипло произнесла Ванга.  - Хронология. Вот, что заставило его снова вылезти из тьмы, что было триггером,  - Форель начал новую книгу.
        Мёртвая зона была запечатана. Но Форель садится за новую книгу, и Телефонист появляется снова. Похоже, Вангина модель начинает работать.
        Кто он? Он ведь где-то совсем рядом. Очень близко.
        Ладно, едем дальше: Ксения Сухова. Квадрат. Скрытный Форель свою даже самую верную поклонницу не посвятил в детали развития сюжета. На их кофепитии - «он угостил меня латте с чизкейком»  - лишь загадочно улыбался, мол, скоро сама всё прочтёшь. Признался только, что делает пятую книгу и что Телефонист вернулся.
        Также известно о его прямо-таки параноидальной подозрительности и страхе, что украдут идею. Рукопись под семью замками, охраняется от посторонних глаз вплоть до выхода книги из печати. До этого момента и в детали, и вообще в существование рукописи посвящён крайне узкий круг лиц.
        - Сам Форель,  - сказала она, дотронувшись до левой передней лапки Свифта,  - издатель, возможно, личный редактор,  - коснулась правой лапки, перешла к задним.  - Но Сухов выяснял, там подписка о неразглашении вплоть до уголовного преследования… Деньги… Теперь вот эта его подружка Ольга, по-моему, у них роман, по крайней мере, бьётся она за него жёстко,  - Ванга дотронулась до хвоста, усмехнулась, вспомнив, что хвост виляет собакой.  - Теперь вот с воскресенья - Ксения Сухова.  - Указала пальцем на нос щенка.  - Всё?! Вероятно. Ну, кто-то ещё, наверное, но… В любом случае, круг сужается.
        Ванга подумала и дотронулась до бочонка с ромом на груди у пёсика Свифта:
        - И вот ещё ты. Ты знаешь. Откуда? Ведь знаешь, потому и выполз из своей зловонной ямы. Кто ты, а?
        Ванга снова отвернулась, принялась ходить по кухне. Круг подозреваемых стремился к сужению, проверить будет несложно. Всех, кроме…
        - Самого бочонка с ромом. Его мы и искали с Суховым всё это время.
        Реальный и книжный Телефонист возвращаются одновременно. Абсурд же, да? Ванга делает пометку: «Проверить Форель на предмет: враги, недоброжелатели, обида, подружка, ревность, что-то в детстве и т. д.» Возвращаются одновременно, и следующий вывод: значит, как минимум, рукопись не под семью замками. Проверить здесь.
        Откуда утечка информации? Реальный Телефонист сильно рискует. Ведь даже если бочонок с ромом и тот, от кого утечка,  - не одно лицо, в любом случае, прямо или косвенно он выведет на него. Рискует и от этого ловит кайф.
        - По крупному играешь, да?  - говорит Ванга. Свифт молчит, но в воздухе повисает напряжение. Или источник информации надёжно упрятан. Или…  - Лежит перед глазами,  - Ванга кивает и, наконец, прикуривает.  - Порой надёжней не бывает.
        - И ведь им может оказаться кто угодно.  - Ванга смотрит на щенка.  - И передние лапки, любая из них, и задние, и даже хвост.  - Ну только разве что кроме носика,  - улыбается она Свифту.

«Ошибка!  - тут же приходит неприятная мысль.  - Ксению могут использовать, и это надо учесть».
        Затягивается, выпускает дым, глядит на свой айфон. Сухов так и не звонит, папа-страус фигов, и у неё что-то типа начала маленькой паники. Трет кончик носа, смотрит на бочонок с ромом на груди Свифта, красный с белым крестом.
        А может им оказаться сам Форель, невзирая на все его алиби? И хоть интуиция ей подсказывала, что с этим явный перебор, теперь уже Ванга ни за что не могла бы поручиться. Доступ к уликам и доступ к рукописи, и это зеркальное их появление. Форель… Она находилась на приличном расстоянии от Свифта, когда вдруг услышала:
        - Узнать бы, что он уже успел понаписать…
        Ванга не сразу поняла, к чему она это сказала. Или это всё же был Свифт. Взяла следующую сигарету, немедленно прикурила и именно в этот момент подумала: «А если?»
        И рука с сигаретой застыла. Не молчи, попросила она Свифта. Но тот словно боялся говорить дальше.
        Почему же это абсурд? Потому что из подобных предположений могут следовать только чудовищные выводы. Но она поставлена в такие условия! Надо менять угол зрения. А потом разбираться с выводами.
        - А если?..
        И часы за стеной в квартире с мёртвой девушкой, и результаты экспертизы указывают в одном направлении. Как и хотел Сухов.
        - Моя схема работает? И тогда…
        Но пёсик Свифт по-прежнему умолял не говорить дальше. Словно если произнести слова вслух, они заглянут в глаза тьмы. От которой, возможно, и не удастся укрыться.
        И когда в следующий момент зазвонил телефон, Ванга вздрогнула, будто от удара током.
        Гризли ускорила шаг.
        Огромный чёрный автомобиль, сверкая глянцем, остановился возле неё сразу, так и не дав ей возможности дойти до угла. Задняя дверца открылась. Быстро вышел крепкий человек в тёмном костюме (возможно, он был чёрным) и встал как вкопанный.

«Майбах»,  - подумала Гризли.
        Водитель медленно ползущего за ней «Субару» дал по газам, и машина проехала мимо. Но Гризли уже забыла про «Субару». Она знала, чей это «Майбах».
        Из глубины роскошного салона выглянул ещё один человек. Его она тоже знала.
        - Гризли, не так ли?  - поинтересовался тот.

«Вообще-то, только для друзей»,  - могла бы ответить она. Но вдруг поняла, почему никогда не могла ему перечить. И дело не в брутальной лысине, скорее, в холодных глазах. И в голосе.
        - Кирилл Сергеевич?  - попыталась улыбнуться.
        - Мы благодарны тебе за всё, что ты для нас делаешь.
        А теперь скажи: где твоя начальница?
        - Она, я думаю, умм…
        - Садись, поболтаем. Я знаю, где твоя начальница.
        Гризли посмотрела на человека, наверное, в чёрном костюме, который стоял как вкопанный и даже не удостоил её взглядом.
        - Вообще-то, я тороплюсь,  - солгала она.  - У меня ещё встреча.
        Человек в чёрном костюме еле заметно пошевелился.
        - Подброшу тебя до встречи,  - спокойно и даже вроде дружелюбно предложил Ольгин муж, которому сегодня Гризли впервые набралась духу возражать.
        - Спасибо, тут недалеко.
        - Садись. Это не просьба.
        Это был Сухов.
        - Вообще-то, я думал, ты мне друг,  - начал он без предисловий.
        - Сухов, нам надо немедленно навестить Форель. И не знаю, есть ли какая-то юридическая возможность арестовать его рукопись?
        Он замялся:
        - Ванга… Ты слышала, что я сказал?
        - Да, друг. И продолжай так считать. Но сейчас…
        - И как давно ты знаешь? Про Форель?!
        Ванга поняла, что объяснений не избежать, хотя ей было чего сообщить Сухову срочно, и постаралась, чтобы голос звучал ровно:
        - Что, Форель?  - невинно спросила она.  - Про новую книгу? Сегодня и знаю. И уже звонила Ксюхе. Твоя дочь призналась, что была на его лекции. Нам сказать боялась.
        - Нам,  - чуть ли не с горечью бросил он.  - А тебе-то почему?
        - Как почему?  - совсем уж невинно, не переиграть бы с этим.  - Проболтаюсь…
        - Так ты и проболталась.
        Ванга решила держаться до конца, и вообще-то с этим надо побыстрее покончить:
        - Так, ну-ка давай прямо: что хочешь сказать?
        - Ванга, есть хорошая пословица: следак может быть старым, может быть тупым, но не может быть старого тупого следака.
        - Замечательно, просветил,  - поблагодарила она.  - И что мне тут надо понять?
        - Все твои умозаключения в последние дни строились на том, что Форель начал новую книгу. Вы с Ксенией… немножко на удар ниже пояса похоже.
        - А-а, ты вот о чём… на предположении, Сухов,  - отрезала она.  - Строились на предположении, и в этом огромная разница, хрен ты недоверчивый!
        - О каком доверии теперь можно говорить,  - возмутился он.
        - Сухов, я всегда знала, что это ещё не конец, тебе это известно. А Ксения всегда считала, что Форель будет вынужден написать ещё одну книгу,  - это, кстати, было чистой правдой. Ванга выдохнула и пошла в наступление.  - Вынужден - её слово, Сухов! Давно с ней это обсуждали. Не будь таким домашним бородатым! Никто не бил тебя по яйцам.
        - Я вот и пытаюсь не быть,  - обида в голосе. Хороший знак, до конца Сухов всё-таки не уверен.
        - Мило пытаешься. А теперь послушай меня: если бы ты не так мило пытался… контролировать ребёнка, мы бы уже с воскресенья всё знали.
        - Не тебе об этом судить!  - выпалил он.
        - Спасибо. Мог бы и старой девой назвать.
        Выпалил и сам смутился:
        - Э-э, не то услышала.
        - Что сказал… Я, наверное, понимаю тебя. Слушай, правда. Если оскорблять меня легче, я не в претензии. Валяй! Но ты сам загнал ребёнка в угол.
        - Я - в угол?!
        - Сухов, она уже больше не тот малыш, которого можно сгрести в охапку и… Больше не ребёнок! И ей нужно чуть больше твоего доверия. Помимо любви и опеки.
        - Замечательно. Аминь.
        - Учить не собираюсь, сама не знаю, как бы на твоём месте… Но мы не можем противиться тому, что происходит объективно. Дети вырастают, Сухов. Ксюха больше не ребёнок, пойми, но твоё доверие ей по-прежнему необходимо.
        - Скажи… ты,  - произнёс он с нажимом,  - знала все до сегодня?
        - Нет,  - сказала Ванга. И подумала: «Ну вот, я ещё и лживая».
        - Она всегда будет моим ребёнком! Ладно, проехали, как ты говоришь.
        - Ничего не проехали, старый ты дурак!  - возмутилась Ванга. Плохо, лживая, но ведь он опять загоняет всех в угол и ничего слышать не хочет.  - Как друг говорю, это надо сделать сейчас, а то упустите момент. Оба… Она прекрасная девочка. Восстанови доверие, найди слова, ты же умный. В том числе и для самого себя слова.
        - Бла-бла-бла…
        - От этого контроля… Похоже на психоз, Сухов. Дурак ты бородатый - она в тебе души не чает. Мозги-то включи! Так и знала, что наедешь на меня.
        - У меня нет бороды,  - сказал Сухов.
        Ванга улыбнулась. Ну вот, совсем другое дело, остывает. И фиг с ним, женским заговором, не в этом ведь суть. Хотя почему, вперёд: девочки начинают и выигрывают! И Сухову на пользу. Когда-нибудь между ними встанет не якобы Ванга, а тот, кто появится в Ксюхиной жизни. И Сухову предстоит научиться делать так, чтобы тот, кто появится, как раз-таки и не стоял между ними. Папаша-страус фигов. Вот бородатый домашний правда загоняет всех в угол. Даже меня уже успел достать, не то что бедного ребёнка. А у меня тут… Ванга посмотрела на свою схему.
        - К делу-то перейдём?  - спросила она. И поняла, что если бы была не виновата, не реагировала бы так эмоционально, и ему это известно.
        - Ну, если твоя лекция в стиле Песталоцци закончена…
        - Давно. Знаешь, у меня тут маленький цунами.
        И Ванга обрушила на него свою схему.
        Мёртвые часы за стеной, на которые устремлён взгляд мёртвой девушки. Результаты экспертизы. Форель начинает новую книгу. Логика чудовищная, взятая из телевизора, из криминальных сериалов про воздействие информационной среды, но… Другой работоспособной схемы у них не было.
        Сухов слушал её не перебивая.
        - Я слишком увлеклась?  - спросила она.
        - Продолжай,  - сказал Сухов каким-то бесцветным голосом.
        И Ванга не особо удивилась, осознав совсем скоро, что и он начал приходить к подобным же выводам. Ему было необходимо, чтобы кто-то их озвучил. Кто-то ещё. Вопросы достоверности и вопросы существования. Бред заразен. И когда из зловонной ямы выползает заразная болезнь, необходима рука друга.
        Ей стало стыдно из-за всей этой истории с Ксюхой. Жизнь порой подбрасывает такие заковырки, и как быть? Эта грёбаная ложь во спасение… Как научиться - ей ведь тоже необходимо? Вопросы существования.
        - Вот так,  - подытожила Ванга.
        - Знаешь, я тут даже подумал,  - начал Сухов. И замолчал.
        - О чём?
        - Ну… будешь смеяться.
        - Не буду,  - пообещала она.
        - А зачем ты хотела арестовать его рукопись?
        Ванга крепче сжала телефон в ладони, посмотрела на Свифта.
        - Ты… тоже… так решил?  - медленно проговорила она. Голос опять прозвучал хрипло.
        - Ну, это следует из логики твоей схемы,  - спокойно пояснил Сухов.  - Если исходить из неё… А другой работоспособной у нас пока нет.
        - Да,  - сказала Ванга.
        - Вот я и подумал: а что, если картина преступления, только что описанная Форелью в новой книге, и то, с чем имеем дело мы, совпадают? Хотя бы в самых общих чертах? Такая вот фантазия.
        - Да, я тоже так подумала.
        - И если не фантазия, то что мы будем с этим делать?
        - Совсем ведь бред, правда?
        - Даже не по себе немножко.
        - Я… Ну, про арест рукописи - это я так, сгоряча. Скорее, мрачная шутка. Мы же не можем арестовать, например, его правый ботинок.
        - Если понадобится,  - сказал Сухов.
        - Как проверишь такое,  - сокрушённо вздохнула.
        - Ты это пока… ну, Егорыч…
        - Имеешь в виду, что нам наши предположения лучше пока держать при себе?
        - Шутишь?! Для него это не предположения. Параноидальные откровения, как он говорит…
        - Ну, да.
        - Отстранит от дела обоих! И так весь на нервяке. Неприемлемо.  - Подумал и добавил:  - Пока бездоказательно.
        - Там ведь это… авторское право, частная собственность… Зыбкое поле.
        - Нужны очень веские основания. Без ордера - забудь! А про Егорыча, как понимаешь, даже заикаться не хочу.
        - Да уж, посоветует получше закусывать,  - невесело усмехнулась Ванга.
        - Это самое мягкое.  - Вздохнул.  - Ведь поговорить с Форелью напрямую теперь не получится. Не станет после…
        Она отрицательно щёлкнула языком и вдруг сказала:
        - Я… кажется знаю, как это проверить!
        - Спокойней, Ванга, по грани ходим.
        - Выставка.
        Он чуть подождал продолжения, затем спросил:
        - И-и?
        - У меня есть друг… он знаком с его издателем.
        - Всё более интересно. И-и?!
        - Не то что близкие кореша… вместе в гольф играют, рыбалка.
        - Олигархи… Кружишь в высших сферах?
        - Дело прошлое.
        - Сколько в тебе тайн,  - заметил он с ехидцей.
        - Сухов,  - сказала она строго. И улыбнулась.
        - Так. Но к рукописи не подпустит?!
        - А нам и не надо. Выставка! Попрошу у него пару пригласительных на открытие. Светский междусобойчик. Просто заявимся на модную тусовку Не при исполнении, так сказать.
        - Впишемся в культурный контекст?
        - Что-то вроде того,  - согласилась она. Нахмурилась: даже в этом безобидном замечании, при желании, можно найти что-то жуткое. Словно они… экспонаты. Словно… Только паранойя заразна, от этих мыслей нужно держаться подальше.
        - А твой друг не будет ревновать?
        - Отстань, Сухов!  - отмахнулась Ванга. Игорь Рутберг на подобные мероприятия не ходит, не его уровень. Пошёл бы, если б какой-нибудь Дэмьен Хёрст или типа Салман Рушди. А лучше всего - Бэнкси! Тогда бы притащился точно. Но на подбное не ходит. Всем нам чего-то не хватает. Все мы чего-то не можем найти. Но и от этих мыслей лучше держаться подальше.
        - Лучше подумай вот о чём,  - предложила она.  - Форель любит поболтать. Специфика нашей работы его очень даже интересует. И пока ты не навалился на него…
        - Хватит напоминать, как лоханулся следак Сухов,  - попросил он.
        - К тому, что у тебя будет достаточно времени и оснований просто светски поболтать с виновником торжества. И заодно показать ему наш тематический ролик.
        Коротко кашлянул:
        - Допустим, тут-то я найду слова.
        - Не будь злопамятным. Его знакомая, помнишь, та красотка, Ольга,  - куратор выстаки. По-моему, у них роман.
        - Не криминал.
        - Нет. Но если люди близки, Сухов… Первая реакция расскажет намного больше, чем бы они хотели.
        - Хочешь испортить людям праздник?  - усмехнулся.
        - Нет. Но если Форель невиновен, то ему самому нужна помощь.
        - Да невиновен он, невиновен! Услышал я тебя с его алиби.
        Сухов сделал паузу. Но Ванга не собиралась её нарушать.
        - Что?  - спросил он.  - Чего молчишь?! Думаешь, Форель мог бы играть с огнём? Слишком доволен собой?
        - Да. Но ты должен выключить субъективный фактор.
        - Давно,  - уверил он.  - Тумблер в положении «выкл.».
        - Ты будешь светским и весёлым, и улучишь буквально минутку, чтобы вы остались втроём. И покажешь им ролик про «Две свечи». А я с расстояния прослежу за реакцией.
        - Форели.
        - Не только. За ними обоими. Именно потому что они близки… Нам это на руку. Может, удастся найти что-нибудь поинтересней их романа.
        Подумал, произнёс, скорее, одобрительно:
        - А ты коварная.
        - Нет,  - возразила Ванга.  - Но молодым девушкам нельзя отрубать головы. Никому нельзя.
        Сухов уловил в её вроде бы жёстком замечании даже не горечь, тихую печаль, и вспомнил, как она смотрела на гильотину в той квартире. Жёсткая, циничная… и тихая печаль перепуганной девчонки перед ультимативной жестокостью бытия. Егорыч назвал её «подранок». Сухов знал о ней это всегда. И ему захотелось сказать: «Глупость, прости меня за тон. За то, что накричал на тебя, и вообще…»
        Но она уже успела произнести:
        - Спокойной ночи! И пусть нам не приснятся кошмары.
        И положила трубку.
        Глава седьмая

16. Эхо (костыли и папахи)
        Дюба не был уверен до конца, правильно ли он поступает. Столько воды утекло, как говорится. Да и барышня эта - она явно не враг, там что-то другое было, в её глазах, но от ментовских лучше держаться подальше. Нах! Вы…бут и высушат, и фамилии не спросят, а Дюбе неприятности не нужны. И уж тем более, лезть в чужие разборки. Кривошеев там, или дядя Курбан, или ещё чего-то похуже. У Дюбы есть розовый слон. И Дюба знает, откуда он приходит. Прекрасно помнит, когда слон пришёл впервые, чтобы Дюбе не было страшно.
        - Тёзка,  - улыбнулся он давнему воспоминанию, вряд ли горько, может, только немного с сожалением.  - Чего уж тут поделать…
        Но неприятности не нужны. Кривошеев там, или Курбан, или кто похуже. Малолеток жалко, конечно, однако закладывать Дюба никого не собирается. Да и кому - мусорам? Как крышевали, так и будут крышевать! И на малолеток им наплевать. Так, если только для своих разборок. Наше дело - сторона, пусть люди живут себе, как могут, а Дюбу оставят в покое. Ведь он давно уже ни к кому не лезет.
        Хотя, конечно, барышня эта, чего-то в ней было такое. Чего-то в глазах, что сразу становится ясно. Дюба всегда считал, что некоторые люди похожи. В чём-то. И они ходят по земле такие одни, и когда случайно встречаются, сразу понимают это. Узнают друг друга. С первого взгляда. Как с командиром было, с тёзкой. Такое случается: встречаются, и если проходят мимо, потом могут жалеть. Встречи редкие, очень, чего уж разбрасываться. Барышня эта, не была бы ментовкой, могли бы и…
        - Подружиться?  - удивился Дюба, и теперь в его улыбке не осталось следов теней.
        Дюба шёл от электрички по дорожке, удивляясь, как быстро стаял снег. Эх, дороги, дороги, сколько он их в своё время прошагал, да и сейчас бы ходил, да уж больно не сподручно теперь.
        - Или наоборот!  - ухмыльнулся Дюба.  - Наоборот - сподручно.
        Он никогда себя не жалел, и вообще, наверное, был рад, что покинул свою лежанку. Иногда…
        - Иногда пора,  - он кивнул.
        Да, иногда пора, а там уж куда ноги выведут. Точнее, нога.
        Впереди находилась трасса,  - дороги!  - связывающая места дислокации, наверное, самых богатых людей в стране. Дюбу не удивило, что даже мысленно он перешёл на язык военных терминов. И ему действительно пришла пора менять дислокацию. Не в барышне дело, хотя она, конечно, была последней каплей. А капля, как известно, камень точит. Впереди - трасса с самыми вежливыми водителями в стране, и, конечно, туда не подпустят. Даже близко. По обочинам за каждым кустиком по менту. Но он знал тропинку, как обойти заборы и выйти к просёлочной дорожке, ответвлению от трассы. Не все селились за оградами Барвихи, кто-то предпочитал жильё в стороне. Вроде те же дворцы-шмарцы, но не в общей куче, а сам по себе.
        - Люксовое,  - вспомнил Дюба слово и почему-то добавил:  - Ты всегда был смелым.
        Хотя особой смелости не требовалось: пять минут, и Рублёвка. Но всё-таки в стороне, над рекой, и дорога попроще ведёт дальше, к Звенигороду и дачкам обычных людей.
        Электрички за спиной отгрохотали. Идти ещё прилично, и если найдёт себе нормальное местечко, будет, как эти, из камеди-клаба по телевизору у дяди Курбана, бомжи с Рублёвки.
        Дюба шёл и думал об этой барышне-ментовке. И о том, что всё-таки не зря он свалил. Путь давался нелегко, даже здоровая нога начала подгнивать. Однако барышня… Она сидела на детской площадке и выглядела очень расстроенной. И одинокой. Потом Дюба понял, что, скорее, задумчивой. Он наблюдал за ней, видел, с кем она приехала, и то, что барышня из органов, сообразил сразу.

«Квартирка Борова-то… не просто всё,  - подумал он.  - Пошло-поехало».
        Но эта барышня… отличалась от других ментов, которых довелось видеть прежде. И от мамаш, в окружении которых сейчас сидела. Бабы-то нынче пошли… Но она была… другая. В своей прошлой жизни Дюба не застал ещё активного использования слова «стерва», поэтому не мог для себя точно сформулировать, кем она не являлась. Наверное, она была добрая. Но таким же он считал и дядю Курбана. Сейчас он смотрел на неё и почему-то чувствовал, что ей тяжело. И что она не сделала никому ничего плохого, но ей вот так, этой барышне. Ему захотелось подойти к ней и успокоить: «Эй, всё нормально». А если бы Дюба превратился в собаку, он положил бы ей морду на колени, и она сама бы поняла, что всё нормально. А потом барышня перестала разглядывать свои ногти и посмотрела на него. И Дюба улыбнулся ей. Удивление в её взгляде оказалось недолгим, и она не отвела глаза, а тут же улыбнулась в ответ. Просто ответная улыбка. И затем что-то произошло. С её приятным взглядом. В нём сперва мелькнуло удивление, интерес, затем зрачки её расширились, а губы непроизвольно растянулись шире. Всего, может, мгновение-другое, но у времени есть
свойство - оно может растягиваться внутри себя. Уж Дюбе-то это хорошо известно. И они смотрели глаза в глаза, словно действительно узнали друг друга: «Ну, привет! Ты как?», а потом она что-то поняла. И её взгляд изменился. Нет, он не стал плохим, но… в нём будто появился требовательный вопрос: «А-а?!» Что-то алчное, о чём люди знают в себе. И не очень этому рады. Дюба уловил перемену, такие взгляды ему были хорошо известны, и тут же отстранился.

«Она поняла, что я мог что-то видеть».
        Дюба не ошибся. Барышне позвонили, видимо, вызвали в дом Кривошеева, и она ушла. Но вскоре вернулась. Дюба наблюдал за ней, скрытый мусорными баками магазина «Пятёрочка». Вот и вспомнилось в тот момент, впервые за много лет, слово «дислокация». Барышня не просто вернулась. Переступила через ограду и направилась к его лежанке. А затем не побрезговала и уселась на неё. И отклонилась назад, чтобы видеть вербу, совсем как Дюба. И не только вербу.
        - Умница,  - похвалил её Дюба.
        Алчность во взгляде, жадность до информации. Это в ней проступила ментовка. Уголовный розыск или следователь прокуратуры, неважно. Дюба был на неё за это не в обиде; кто-то должен обеспечивать порядок и ловить плохих парней, и она, вероятно, искренне так считала. Но «контора пишет», и ничего, кроме неприятностей, для таких как он это не означало. А неприятностей в его жизни и так выдалось с лихвой.
        - Ты не зря приходил ко мне этой ночью,  - сказал Дюба розовому слону.  - Ты ведь так и обещал, когда будет пора. А я не забыл.
        И Дюба снялся с якоря.
        Вот и пролесок остался позади. В теневых нишах под деревьями ещё оставалось немного снега, но солнце грело, грело вовсю. Открытые поляны были уже совсем сухими. Большая трасса оставалась сбоку, короткий участок просёлочной дороги лежал перед ним. Дальше, ближе к речке, тоже не подступиться, заборы, охрана, погонят его, чтоб не портил ландшафт, значит, где-то здесь. Дюба шёл вперёд и даже не думал о том, что его шансы на успех, скорее всего, равны нулю. Ведь действительно, столько воды утекло. Всё меняется, люди меняются, особенно очень занятые люди. И тогда Дюба тоже не будет в претензии и двинет куда-нибудь ещё. Вон и тепло вовсю несётся на…
        - Крыльях ласточки,  - вспомнил Дюба какое-то давнее стихотворение.  - Ничего, справимся.
        И он улыбнулся: всё меняется, справимся. Но он обещал розовому слону не забыть и не бояться. И столько всего совпало: и сон, и ментовка, и передача по телевизору у дяди Курбана… и резиновая кукла, отделённая от головы. И вон, даже здоровая нога загноилась именно сейчас.

«Знаки»,  - подумал Дюба.
        Тоже ведь забытое слово. Значит, не зря свалил. А там уж как выведет. Единственное, о чём он жалел, так это о своей лежанке, уж больно была хороша. А потом он увидел трубу теплоцентрали.

…На очень коротком участке изогнутая труба подходила почти вплотную к просёлочной дороге. Стелилась практически по земле, затем поднималась аж метра на два и отворачивала в лес. К посёлкам. И под ней было сухо и тепло. И такое сокровище оставалось бесхозным.
        - Ну и вот, здесь я и буду,  - Дюба сразу узнал место своего нового дома, или… новой дислокации, потому что у бомжей не бывает домов, откуда же им взяться? Но он обустроит себе новую лежанку, а до станции тут не так уж далеко. И если не особо высовываться, то можно продержаться. А лежанку там, где труба идёт по земле, тогда с трассы его будет совсем не видно.
        Но кое-что, рассчитывал Дюба, наоборот, должно быть видно. Не особо выпирать для посторонних, а так, как бы невзначай, человек по делу отлучился.
        Дюба зашёл за теплоцентраль и ахнул. Ещё один подарок, сюрприз, дары волхвов. От трубы отвалился немаленький кусок обёрточного покрытия и застрял под ней. О таком нельзя было даже мечтать! Это же как… Сухая, тёплая, только отрезать немного, если есть чем. У Дюбы было чем.
        - Вот и новая лежанка,  - он раскрыл свою сумку в поисках складного ножа. Нашёл его сегодня рядом с урнами на станции. И вот что удивительно, нож совсем новенький. Воткнул лезвие в кожух, провёл им вниз. Резало прекрасно, единственной проблемой ножа оказалось масляное пятно, воняющее рыбой, за что он, видимо, и отправился в урну.
        - Живут же люди,  - серьёзно, без зависти похвалил Дюба.
        Он закончил свою работу. Ещё что удивительно - новую заплату поставили, а этот кусок забыли. Россыпь сокровищ с небес продолжается. Или это тоже знаки?
        Потом Дюба нашёл место, где они должны стоять. И чтоб не прыгать ему далеко на одной ножке до новой лежанки. И чтоб было за что держаться.
        Прислонился к трубе, постоял там немного. Она была приятно тёплой. За всё это время мимо к посёлку проехало не больше полудюжины автомобилей. Баснословно дорогих, и Дюба понял, что ему лучше спрятаться за трубу. По положению солнца определил, что только-только перевалило за полдень, он уже очень давно в пути, но к часу пик трафик здесь станет оживлённее, намного оживлённее. А пока за рулём только девушки, тёлки, из тех, кому удалось выгодно продать свою молодость или посчастливилось родиться за семью заборами. Дюба не завидовал ни тем, ни другим, но лучше ему будет укрыться за трубу. Он так и поступил. Однако предварительно соорудил из своих костылей странную конструкцию и установил так, чтоб её можно было заметить с дороги. Но и чтобы она не сильно бросалась в глаза, не особо раздражала. На фоне трубы теплоцентрали это удалось сделать неплохо. Дюба перевернул свои костыли вверх ногами и установил их крест-накрест. Присмотрелся, чуть подправил. Понял, что ближе к вечеру скрещённая конструкция станет отбрасывать тень в сторону дороги.

«Даже в этом повезло»,  - подумал Дюба. Не слишком много сокровищ для одного дня? Снял шапку, свой дырявый треух, покрутил, подвернул «уши» и все выступающие части внутрь, остался доволен и нахлобучил ушанку сверху на перекрещенные костыли. Затем допрыгал на одной ножке до новой лежанки, с удовольствием опустился на неё. И почувствовал, как здесь тепло, в его новом временном доме. Или в новом месте его дислокации. Извлёк из сумки здоровущий целлофановый кулёк - внутри было полно прекрасных объедков. По телевизору у дяди Курбана шутили, что в этих местах по части еды дела обстояли гораздо жирнее. Не только недоеденные куски пиццы в коробках. Ну вот, он надёжно укрыт за трубой. Пришло время перекусить и наконец-то поспать. Дюба по привычке выглянул из-за трубы и посмотрел на своё сооружение, увенчанное треухом.
        - Не папаха, конечно, но сойдёт,  - сказал он.
        Игорь Рутберг поморщился. Он сидел на заднем кресле своего служебного автомобиля и просматривал текущие бумаги. Когда деревья подступали близко к трассе, от частой игры светотени рябило в глазах. Вероятно, он поморщился по этой причине. Но случайно оторвал взгляд от работы и увидел что-то, мелькнувшее по правой стороне дороги. Рядом с водителем сидел охранник Николай. Автомобиль мчал довольно быстро. Игорь Рутберг посмотрел в зеркало заднего обзора, не понял, что увидел, и вернулся к своим бумагам.
        Колонна медленно шла от аула Нихалой в сторону села Советское. Таким его название было зафиксировано на старых картах, оставшихся от одноимённой эпохи; сейчас же селению вернули прежнее имя - Шатой. Разведрота вернулась, впереди по маршруту следования признаков присутствия противника не обнаружено, всё спокойно, и бойцы расселись на броню. Случись что, внутри «коробочек» изжарят, как шашлык, здесь же, на броне, может откинуть взрывной волной, и шансы на выживание значительно выше. Колонна выкатила на участок, где и без того узкая дорога - в мирное время двум «жигулям»-то не разъехаться - была буквально пробита в камне. Слева гора, справа - скальный сброс, головокружительная пропасть, по дну которой бежала речка, похожая отсюда на серебристую ниточку. Дюба закрыл глаза: смотреть туда было до тошноты невыносимо, это зрелище вызывало почти животную панику, возможно, он боялся высоты, но в других местах с ним такого не случалось.
        - Эй, боец, зенки-то раскрой!  - командир склонился к нему и прокричал в ухо.  - А то не сообразишь, как отправишься в куриный рай.
        Вгляделся в Дюбино лицо и добавил весело:
        - Чёй-то тебе взбледнулось?
        Дюба пожал плечами. Если бы в слове «взбледнулось» командир первой гласной буквой поставил «я» вместо «е», было бы проще - нормальный армейский юмор, подкол, подначка. Курий язык командира если не мог похвастать богатством, то ёмкостью суждений - наверняка. Здесь же пятой шла буква «е», и это означало, что дело плохо. Да Дюба и сам это знал.
        - Ничего, тёзка, немного осталось,  - успокоил командир.  - Сейчас проедем это место.
        Дюба мало чего боялся. Почти как командир. Тот, конечно, не был отмороженным, отморозки долго не живут, но, случалось, не щадил ни врага, ни себя. Зато бойцам своим был отец родной. Не раз собственноручно вытаскивал своих парней из-под огня. И рота отвечала ему взаимностью. Дюба знал, что у них лучший командир на свете. И вот опять, на глазах у всех сидит, как сынок, и потеет от страха…
        - Это место такое,  - вспомнил он первый инструктаж командира.  - Мне там тоже поначалу было не по себе. Потом привык. Думаю, всё же это не страх высоты. Про родоновые источники все слышали? Целебны в медицинских дозах, как змеиный яд. Я вот полагаю - это от них. Может, выходы какие, вот и колбасит. Не всех. Да и проходит сразу.
        Колонна встала. Самое узкое место. Дюба опять почувствовал приступ паники, холодная липкость по всему телу в тридцатипятиградусную жару. Дальше, не напирая друг на друга, машины пройдут по одной, и колонна возобновит движение. Он посмотрел вниз, тут же прилив тошноты и ещё что-то странное, иррациональный страх, который терпеть невозможно, словно пропасть звала, и потребуется усилие, чтобы не…
        - Говори со мной! Эй, тёзка,  - командир незаметно взял его за руку, но сам ухмылялся.  - Ну-ка, расскажи мне про свою первую целку. У Абдуллы вон первая был ишак. Или баран, а, Абдулла, бараниха?! Она тебе пишет?
        Бойцы, из тех, кто слышал, дружно хмыкнули. Дюба тоже попытался. Командир постучал по броне, но машина уже сама двинулась вперёд. Правда, всё прошло. Дюба бросил быстрый взгляд вниз и даже не успел испугаться. В следующий момент дорога чуть отвернула, между ней и пропастью образовалась небольшая зелёная лужайка. И мир стал другим, не таким суровым. Цветущим, хоть в нём и была война.
        Вошли в заброшенное село. Слева к горе прилипли сакли. Справа, чуть ниже, пастушьи кошары, и даже пара коров и бык на привязи, жизнь продолжается. Дюба вспомнил, как с месяц назад корову убило осколками, и как доили её, пока умирала, забрали молоко, не пропадать же добру. Чудили как могли - кушать надо. Жизнь продолжается.
        На выходе из села колонна снова встала. Это перекрестье на дороге Дюба увидел сразу, но только сейчас определил, чем оно было.
        - Мать твою, костыли, что ли?  - сказал командир.
        Колодец у дороги, точнее, родник, откуда когда-то брали воду. Старый арык пересох, ручей давно пробил себе другое русло, а вот родничок остался.
        Старик лежал метрах в двадцати от того, что стояло на дороге, видимо, полз какое-то время, оставляя за собой кровавый след в пыли. Непонятно, что там произошло. Деревянные костыли были поставлены прямо на дороге, вверх ногами, наклонены друг к другу, и сверху на это сооружение была надета каракульчовая папаха. Если старик отлучался по нужде, то почему так далеко от своих костылей? Или, поставив перекрестье, хотел предупредить о чём-то? Старик вдруг пошевелился, приподняв голову и попытался ползти дальше, к своим костылям. И тут Дюба увидел быка. Тот сорвался с привязи и стоял в тени дерева. Боднул башкой в сторону колонны, повернулся, маленькие глазки были налиты кровью.
        - Бык деда помял,  - сказал Абдулла.
        Картина стала более или менее проясняться. Вероятно, старик и не уходил далеко от своих костылей, сорвавшийся бык поранил его, возможно, откинув, потрепал ещё и, успокоившись, отошёл в сторону. И старик теперь полз, истекая кровью. Но почему это перекрестье?
        - Пойду проверю, что там,  - сказал Дюба.
        - Сиди, тёзка,  - остановил его командир. Еще раз вгляделся в его лицо.  - Сам схожу.
        - Да я уже в норме,  - попросил Дюба.  - Справлюсь.
        - Сиди!  - командир легко спрыгнул с брони, местность тут же была взята под прицел.
        Старик слабо приподнял голову и что-то проговорил: каркающе-квохчущие звуки…
        - Ругается, что ли?  - предположил Дюба.  - Молятся они по-другому.
        - По-арабски,  - усмехнулся командир и поморщился.  - Курий рай… Ну, деда, и что это у нас тут за артобъект?
        Командир иногда говорил вещи из какой-то другой, гражданской, цивильной жизни и потом всегда просвещал своих парней, что это значило. Образован был за всю роту, но никогда этого не выпячивал. А его курий язык многим пришёлся по душе. Он сделал шаг, притормозил, быстро обернулся:
        - Дюба, у тебя лучший глаз в роте?
        Когда-то он ему уже задавал тот же вопрос, и Дюба тогда бодро при всех отчеканил:
        - Никак нет! Лучший глаз у командира.
        - Ты мне тут плюсы не бей на пустом месте!  - строго осадил его тот.  - Твой глаз видит больше моего, больше всех. Когда-нибудь это будет дорого стоить. Понял меня, боец?!
        - Так точно,  - поправил себя Дюба. И он тогда понял командира. Понял его и сейчас, когда, больше не возражая, просто констатировал:
        - Так точно!
        - Вот и смотри!  - командир кивнул.  - А бычка валите, если чего.
        И он направился вперёд, угрюмо кивнув:
        - Сейчас, дед, подадим тебе твои костыли.
        Дюба его понял, командир неплохо разбирался в минировании, если это ловушка, а Дюба прекрасно видел в зелёнке. И не только в ней. Он видел, улавливал неправильные несоответствия, таким уж родился. Сейчас посмотрел на быка: некрупный, такие самые опасные, свирепые и быстрые… Но бык мотнул головой в сторону приближающегося командира, отвернулся и забыл про него. Дюба посмотрел на костыли, совсем непонятно, для чего их было так ставить, и если старик всё ещё будет в состоянии говорить, то вскоре они это выяснят.
        Бык снова посмотрел на командира, тот уже находился совсем рядом с костылями, и снова равнодушно отвернулся, принялся щипать траву.
        - Нэ мычит даже,  - тихо сказал Абдулла.
        Эти улавливаемые им несоответствия Дюба про себя называл «знаки». Они, конечно, были чуть больше, чем несоответствия, иногда, наоборот, указывали на совпадения; пожалуй, главным в них являлась критическая масса соответствий или же несовпадений, которая могла накапливаться постепенно, до того момента, когда игнорировать их, знаки, становилось уже невозможно. Он догадывался, что не один такой уникальный, Абдулла вон тоже их видит, просто у Дюбы с этим обстояло получше, поэтому сейчас командир и положился на него.
        Не мычит. Верно. Успокоился или… агрессивностью тут и не пахнет? Урчание двигателей чуть отошло в сторону. Дюба смотрел на зелёнку, вроде всё мирно, спокойно. Потом перевёл взгляд на несчастного старика - похоже, досталось ему. Попытался ещё проползти, трудно, руки скользнули по пыльной земле, видно, что в ладонях ничего нет. Это перекрестье костылей на дороге очевидно напоминало знак «стоп». И если дед хотел предупредить о чём-то, почему он так далеко от своей странной конструкции? А если… бык не агрессивен, то кто же тогда поранил старика? Крови-то вон…
        Непонятно. Если только весь расчёт и не был на эту непонятку. Сбить с толку и выиграть время…
        Дюбин взгляд застыл: им показали быка, что сорвался с привязи, раненого старика, который нуждался в помощи, его пустые ладони… Костыли с папахой. Дед делает попытку проползти ещё, его рука натыкается на какой-то бугорок на дороге…
        И Дюба всё понял. И понял, что не успевает. Рука старика отыскивает на дороге присыпанный пылью предмет: мобильный телефон. Именно с помощью мобильников они активировали заложенные фугасы! Сбить с толку и выиграть время. А командир уже добрался до костылей и сейчас поднимет их…
        - Телефон!  - кричит Дюба, но времени больше нет. Его украли у них, остаётся плыть по течению. Дюба тут же производит выстрел, он бьёт на поражение и видит, как палец старика всё же успевает нажать на кнопку вызова. Старик уже мёртв, и ничего не происходит. Дюба побежал:
        - Ложись, командир!
        Ничего не происходит, но украденное у них время сжимается, и события словно выстраиваются в один параллельный ряд. Эхо от выстрела ещё рикошетит по ущелью, командир оборачивается, его глаза кажутся очень тёмными. Дюба бежит, формируется запоздалая длинная мысль: надо было бить по руке, он бы не успел активировать детонатор, но снайпер - Абдулла, Дюба мог промазать, а времени на всё не было; старик предпочёл отправиться в куриный рай, ничего пока не происходит лишь потому, что на детонаторе таймер с задержкой; тёзка…
        Он прыгает, и в следующее мгновение происходит мощнейший взрыв. Дюба сшибает командира с ног, увлекая его за собой, и летит дальше. В звенящем безмолвии он летит в темноту.
        - Тёзка!  - голос командира.  - Тёзка…
        И тишина. Звенящая тишина и покой.

…Взрыв оказался сигналом, прелюдией. В тот день колонна попала под обстрел, её накрыло кинжальным огнём. Дюба этого не знал.
        Командир остался цел, везунчик. Отделался лёгкой контузией и смог организовать довольно эффективную оборону своего участка. Иначе была бы мясорубка. Но она и так была.
        Дюба всего этого не знал. Он пришёл в себя только в госпитале, далеко внизу, на равнине. Открыл глаза. Тогда к нему впервые явился розовый слон, чтоб ему не было так страшно. Дюба догадывался, из какого места он пришёл, ко многим оттуда являлись чудовища, но его слон оказался добрым. Он обещал прийти ещё, когда наступит пора перемен, а Дюба обещал узнать его. И помнить. Но сейчас он открыл глаза. Раненых в госпиталь свезли много, но вместо густого запаха крови, вокруг пахло лишь медицинским спиртом и лекарственными средствами.
        Дюба этого не знал, но тем взрывом ему оторвало ногу.
        Служебный автомобиль Игоря Рутберга свернул с Рублёвского шоссе. До дома оставался короткий участок просёлочной дороги. И рядом с изогнутой трубой теплоцентрали снова стояло это. Недоверчивая и еле приметная улыбка на губах Игоря Рутберга уже растаяла.
        - Останови,  - велел он водителю. Перевёрнуые костыли, поставленные крест-накрест, и сверху нахлобучена дырявая ушанка. Охранник Николай обернулся, шеф молча смотрел в окно. Николай позволил себе проследить за его взглядом - какой-то бомжара-инвалид сидел у трубы теплоцентрали. Смотрел на остановившуюся машину. В салоне стало очень тихо. Шеф открыл свою дверцу.
        - Игорь Марленович,  - начал Николай.
        - Сиди,  - оборвал шеф. И вышел. Николай стал открывать свою дверцу.
        - Сиди, Коля,  - остановил шеф.  - Сиди.
        И пошёл вперёд. Николай переглянулся с водителем. Он сейчас всё равно выйдет, потому что обязан находиться рядом с шефом. Тем более в нештатной ситуации. Он так и поступил:
        - Игорь Марленович!
        Бомж поднял глаза и сказал:
        - Ну, привет, командир. Узнал?
        Игорь Рутберг молчал. Николай был уже рядом. И понял, что шеф улыбается. И что прежде он у него не видел такой улыбки.
        - Тёзка,  - чуть слышно произнёс Игорь Рутберг.
        Глава восьмая

17. Улики и мотивы (гравитация)
        - Вот тут улики,  - Егорыч провёл рукой в воздухе, будто чертил на школьной доске.  - А вот тут мотивы! И никаких мне колец всевластия! Поняли? Сухов и Ванга сидели с каменными лицами и серьёзно кивали. Егорыч выставил левую ладонь раскрытой вверх, а правой похлопал по ней.
        - И потом мне сюда отчёт о проделанной работе. Ясно?! И если где-то хоть мелькнёт колечко ваше - оба отправитесь прохлаждаться,  - подумал и добавил:  - В солнечный Магадан. Всё ясно?
        Ванга и Сухов ответили одновременно:
        - Так точно, товарищ полковник!  - это вышло непроизвольно, и оба испуганно замолчали. А Лёва Свиркин тяжело вздохнул.
        Егорыч поморгал:
        - Клоуны!  - кивнул.  - Ладно, работайте.
        И вышел. Ванга прокашлялась.
        - Охх…
        Лёва Свиркин посмотрел, как закрылась дверь:
        - Сам пришёл… Даже не вызвал к себе. Плохой знак.
        - А чего это он опять про Магадан заладил?  - не понял Кирилл.
        - У всех свои страхи, молодой человек,  - Свиркин посмотрел на потолок.
        - Какие?
        Лёва и Сухов переглянулись, Ванга оживилась, Кирилл вопросительно ждал.
        - Ну…  - Сухов помялся.  - Егорыч по молодости накосячил и… туда его перевели, словом. Только это между нами.
        - Тоже мне, секрет Полишинеля,  - осклабился Свиркин. Постучал пальцами по столу.  - Считай, легко отделались. Если сам явился, да про Магадан…
        Кирилл посмотрел на монитор своего компьютера.
        - Ну, в общем, он прав,  - перевёл взгляд на Свиркина,  - хотя Лёва уверяет, что это конфликт старого и нового…
        - Э-э, молодой человек!  - отмахнулся Свиркин.  - Боже ж ты мой, я сам с блокнотиком, карандашом и старой доброй лупой в кармане.
        - Я к тому, что если мы и принимаем вашу рабочую модель,  - Кирилл пристально посмотрел на Вангу и Сухова, откинулся к спинке стула, почесал затылок,  - то у многих очень даже перспективные мотивы.
        - Ладно, давай дальше по списку,  - предложил Сухов.  - Что там у нас следующее? После издателя?
        - Галерист: Орлова Ольга Павловна, в девичестве Протасова, близкая знакомая Форели,  - совершил пальцами неопределённый жест.  - Муж - Орлов Кирилл Сергеевич.
        - Что, тот самый?  - удивлённо поинтересовался Лёва.  - Граф Орлов?
        - Да. В браке они больше семи лет. И… если, как деликатно выразилась Ванга, «потенциально у них с Форелью возможен роман», чем не мотив?
        - Сенатор и олигарх?! Боже ж ты мой, о чём вы, дети мои?  - возмутился Лёва.
        - Ревность всегда была одним из главных мотивов,  - сказал Кирилл.
        - Как и деньги,  - бросила Ванга.  - У него, кстати, были проблемы с игровой зависимостью.
        Сухов вскинул брови, посмотрел на нее:
        - Игрок, значит?
        Та кивнула:
        - С кем не бывает, но стоит взять на заметку.
        - Я не об этом,  - постарался объяснить Лёва.  - Когда проверяли адреса, где поц появился, кто из окружения Форели мог быть как-то связан… Они же все обеспеченные люди. Состоятельные люди! А это нищебродские районы. Где резиновая баба - хотя бы восточное Измайлово, а там, где… он оставил нам волоски,  - вообще Люблино.
        Ванга уставилась на Свиркина. Его постоянные заверения, что он не лезет на чужое поле… Ведь он - интеллектуальный провокатор; он постоянно делает заявления, для которых потом сам находит контраргументы, и у него великолепное чутьё… Если его разозлить… Что там у тебя с этими адресами, Лёва? Ведь вроде проверено всё, что не даёт тебе покоя?! Ванга сделала пометку вернуться к этому и принялась слушать дальше. Они с Суховым и так очень много сегодня всего сказали.
        - Лёва,  - решил напомнить Кирилл.  - У нас нет потомственной аристократии. К тому, что люди богатыми становятся. Недавно. Там мог кто-то жить в детстве или, как ты выразился, в нищебродской юности…
        - Ну, разумеется, разумеется, молодой человек,  - с иронией отозвался Свиркин.

«Вот ты, Кирюша, и попался на провокацию,  - подумала Ванга.  - Но… Лёва и сам не понимает, что его беспокоит в этой истории с адресами. И честно признать, я тоже. Но ведь беспокоит! Так что, созревай, Свиркин».
        - Возвращаясь к Орлову Кириллу Сергеевичу - мотив налицо. Думаю, стоит проверить его алиби.
        - У него есть,  - как-то сонно произнесла Ванга.
        - Вот как?!
        - По крайней мере, по первому эпизоду с бабой из секс-шопа,  - Ванга привычным жестом потёрла себе висок.  - Он был на заседании правительственной комиссии.
        - Значит всё-таки проверила уже?  - улыбнулся Кирилл.
        - Нет,  - она качнула головой, посмотрела на Сухова.  - У меня есть знакомый, Сухов знает… Он тоже там присутствовал. Отсюда мне известно.
        - Какие наши годы!  - восторженно воскликнул Лёва Свиркин.  - Превращаемся в полицию Беверли Хиллз.
        - Чего я знаю?  - насупился Сухов.
        - Пригласительные, выставка,  - напомнила Ванга.
        - А-а…
        - Слова-то какие: сенатор, писатель, выставка…
        - Лёва, перестань развлекаться,  - попросила Ванга.
        - Хорошо,  - пообещал тот.
        - Ну, собственно, на сегодня - это весь список.  - Кирилл машинально чуть отодвинул от себя ноутбук.  - Кто мог бы знать о наличии рукописи и новой книги.
        - Ещё сам Форель,  - вдруг сказал Свиркин.
        - О-охх,  - вздохнул Кирилл.
        - Что?! На сегодня он такой же подозреваемый…
        - Конечно, человек знает, что он начал новую книгу,  - проворчал Кирилл.  - Хорош, правда, ваньку валять…
        - Сухов вон подозревал его,  - напомнил Лёва, но посмотрел на Вангу.  - Это оказалось ошибкой. Теперь, я полагаю, даже наша принцесса так не считает.
        Ванга продолжала что-то чиркать на листке бумаги, потом положила ручку, обвела взглядом всех присутствующих:
        - Форель либо в центре всего, либо составная часть всего. Так или иначе, вокруг него вертится. Но…  - постучала пальцем по листку,  - все обнаруженные нами улики противоречат мотивам. И вообще здесь…  - она замолчала.
        Свиркин смотрел на неё серьёзно и ждал, но она молчала. Сухов кашлянул:
        - Позволишь?  - спросил у Ванги, та кивнула.  - Она имеет в виду, что в этой схеме есть как бы… избыточные элементы. Мы полдня её крутили.
        - Вот это уже ближе, молодые люди,  - оживился Свиркин.
        - Идите сюда,  - Сухов кивком подозвал их.  - Вот, видите, стараемся пока прятать от Егорыча. Схема. Пустые квадраты - видите? Избыточные элементы. Место для них есть, а их самих мы пока не видим.
        - Как чёрные дыры,  - интереса в глазах Лёвы Свиркина становилось всё больше.  - На них указывает гравитация. Чёрт побери, поц… Невидимая гравитация событий. Там что-то должно быть, на чём всё держится, иначе всё рухнет. Но…
        - Ты имеешь в виду, что сенатор Орлов и оставленные нам волоски - это с разных планет?  - спросил Сухов.
        - И это тоже… Хотя, нет, конечно.  - Свиркин постучал себя по голове.  - Никто не знает, что там за бульон варится, в этом котелке. Но Ванга права: стандартный набор мотивов противоречит уликам. И противоречит вашей схеме…
        - Ну да, тогда она… разрушается,  - согласилась Ванга.  - Или мы чего-то не знаем. Я имею в виду - совсем не знаем.
        - Угу! Можем лишь увидеть следы воздействия. Но что там внутри ваших квадратов… У поца совсем другие мотивы,  - развивал свою мысль Лёва Свиркин и увлекался всё больше.  - И вот гравитация на этом листке… на них указывает.
        Сухов громко хмыкнул. Все посмотрели на него:
        - Я лишь напоминаю о колечке Егорыча и о солнечном Магадане,  - невинно произнёс он.  - Так что простите, если прервал.
        Ванга опять потёрла висок; Сухову был хорошо знаком этот жест.
        - Ладно, чуть остынем,  - предложила она.  - Лёва, я пропустила твой отчёт, прости, не мог бы ты…
        - Конечно!  - кивнул Свиркин.  - Немного разгрузимся. Рассказ медэксперта тут в самый раз.
        Все молчали.
        - Что, никто не оценит шутки?  - обиделся Свиркин.  - Хорошо. Так, вот мой блокнотик и моя лупа… Так, потерпевшая… Игнатова Светлана Юрьевна. Смерть наступила между двадцатью и двадцатью одним часом тридцать первого марта в результате…
        - Лёва,  - сказал Сухов.
        - Хорошо… Тридцать первого марта. На следующий день поц вернулся на место преступления, чтобы отправить нам ролик.
        - Значит, восемь вечера?  - сказала Ванга.
        - Думаю, всё же ближе к девяти,  - уточнил Лёва.

«А я как раз в это время ужинала со своим спортсменом, которого продинамила,  - подумала Ванга.  - И видела, как в окне дома напротив, через реку, зажёгся свет - Игорь ждал меня. Я уже тогда знала, что продинамлю спортсмена? Что, действительно, за бульон варится в голове… Или во всём виноваты эти нелепые стишки Бродского?! Бульон… Зажёгся свет, Игорь ждал меня, а я так и не смогла его бросить. И пошла к нему. Или на мосту у спортсмена всё ещё оставался шанс?»
        - Мои предварительные выводы подтвердились,  - говорил Свиркин.  - Как я сказал, на теле Игнатовой Светланы Юрьевны нет следов насилия.
        - То есть она пришла туда добровольно,  - уточнил Кирилл.
        - Ну или под психологическим давлением, хотя, учитывая обстоятельства,  - ухмыльнулся Свиркин, а Ванга подумала, что он, наверное, опять оказался в этой комнате, где были мёртвые часы за стеной и девушка, которой отрубили голову.  - Да, она пришла туда добровольно.
        - Только вряд ли они были прежде знакомы,  - заметил Сухов, бросил взгляд на Кирилла.
        - Игнатова Светлана Юрьевна, двадцать девять лет,  - сообщил тот.  - Зарегистрирована на двух сайтах знакомств. Недавно появилась и ушла с БДСМ. Такая вот робкая попытка…
        - Полагаю, поц пользуется подобной информацией.
        - Отрабатываю все её контакты,  - сообщил Кирилл.  - На вечер тридцать первого марта никаких встреч у неё назначено не было. Это же подтвердила Кравченко Анастасия, лучшая подруга.
        - Девушки ведь делятся друг с другом, если кто-то появляется на горизонте,  - Свиркин посмотрел на Вангу.
        - Значит, опять, как всегда, случайная встреча,  - Она нахмурилась.  - Всё происходит неожиданно и быстро. Чего смотришь на меня, Лёва?! Я не типичный образец женского поведения.
        - Как и поц,  - напомнил Свиркин.  - Он тоже не типичен…  - подумал.  - Хе-е, обаятельный, должно быть, мужчина, если так всё быстро.
        - Отработанный набор приёмов,  - Ванга выставила вперёд раскрытую ладонь.  - Как у пикаперов. Проходили.
        - Значит, ищем обаяшку?  - не унимался Свиркин.
        - Лёва,  - попытался осадить его Кирилл. И тоже посмотрел на Вангу.
        - Молчу. К тому, что хоть что-то про него известно.
        - Ну да, ты, скорее всего, прав,  - спокойно сказал Сухов.  - Но это с серийниками как раз-таки типичная картина… Чёрт, чуть не забыл, простите,  - раскрыл папку и извлёк оттуда набросанный от руки портрет.  - Это тебе, Ванга.
        У неё немного расширились глаза:
        - Это же мой бомжик, Дюба. Откуда?!
        - Не спрашивай. Похож?
        Рисунок был выполнен синей шариковой ручкой. Четкий штрих выдавал прямо-таки профессиональную руку - немного смахивало на книжную иллюстрацию или зарисовку из зала суда. Ванга присвистнула:
        - Фига… Это он. Чёткий портрет.
        - Так, нормально,  - протянул Кирилл.  - А я тут фотороботами развлекаюсь…
        - Ну я ж извинился,  - взмолился Сухов.  - И нечего на меня так смотреть.
        - Да ты молодец… Ну всё-таки - откуда?
        - Кривошеев.
        - Хозяин квартиры с…
        - Бабой из секс-шопа,  - перебил Кирилла Свиркин.
        Сухов рассеяно поглядел на него:
        - Да, так,  - кивнул.  - Оказалось, Кривошеев в прошлом - школьный учитель. Рисования. С радостью накидал портрет. У них с твоим Дюбой старые счёты.
        - Сухов, я тебя обожаю!  - сказала Ванга.
        - Знаю,  - Сухов подмигнул мужской части коллектива.
        - Хотя вряд ли у Дюбы с кем-то счёты. Он… вроде того… Love, Peace. Хари Кришна. Поэтому и в бега подался, чтобы…
        - Не закладывать никого мусорне,  - Сухов кивнул. И указал на свою пробковую панель с открыткой Мунка, куда совсем недавно добавилась ещё одна фотография.  - Тогда, может, показать ему вот это?!
        Свиркин видел, как Ванга посмотрела на Сухова - опять этот сонный взгляд… И как пожала плечами - не удивлённо, дескать, чего кипятиться, а, скорее, сочувственно.
        - Ну, что ж, нас поднимут на смех,  - помолчав, сказал Кирилл.  - Но можно объявлять его в розыск. ФИО полностью?
        - Родченко Игорь Александрович,  - сказала Ванга.
        - Полиция из Беверли Хиллз разыскивает одноногого бомжика,  - сладко промурлыкал Свиркин.  - Респираторные маски прилагаются.
        - Всё не угомонишься?  - спросил у него Сухов.
        - Лёва,  - вдруг позвала Ванга.  - Я ведь знаю, что ты бесишься. Это адреса, да?
        - Я не бешусь,  - вскинулся Свиркин, но тут же как-то поник.
        - И дело не в том, что состоятельные люди и непрестижные районы… Здесь как раз можно искать, но не именно это тебя волнует. Так ведь?
        - Ну, в общем, да,  - признал Свиркин.  - У поца должна быть уверенность, что на момент свершения им своих деяний, место, квартиры, будут гарантированно пусты. Его никто не видел. Он как человек без лица. Так всегда было. А тут…
        - Кривошеев мог вернуться в любую минуту,  - согласилась Ванга.
        - И этот твой бомж, который мог что-то видеть… Поц никогда так не рисковал.
        - Верно,  - Ванга нахмурилась.  - Он так никогда не делал. И это не даёт тебе покоя, Лёва.
        - Проницательный ребёнок,  - похвалил Свиркин, но без особого энтузиазма.
        - Договаривай.  - Попросила Ванга.
        Свиркин уставился на оконное стекло, на котором засыхала полоска воды, и пробормотал:
        - Какая ранняя весна…  - И тут же без перехода добавил:
        - Что это - прокол? Или - сознательный прокол?! Зачем… так?
        - Он мог с лёгкостью устранить Кривошеева,  - начал было Кирилл.  - Как и этого… Дюбу.
        - Бритва Оккама,  - отмахнулся Свиркин.
        - Что?
        - Зачем ему это? Бритва Оккама, молодой человек: не создавайте новых сущностей! У поца другой почерк… И случись там убийство… не только этот ваш Дюба смог бы его вспомнить.
        - Сознательный прокол,  - задумчиво повторила Ванга.  - Это ты забавно сформулировал.
        - Опять какая-то имитация, как говорит Сухов,  - Свиркин вздохнул.  - Или что-то совсем другое. Гравитация из вашего пустого квадратика.
        Он подвинул к себе Вангину схему, повертел ее на столе. Перевел взгляд на портрет Дюбы и снова вернулся к схеме; словно с опаской коснулся одного из незаполненных квадратов и замолчал.
        - Поэтому стоит ещё раз более детально проверить адреса,  - наконец подал голос Сухов.
        - И что?  - вопросил Лёва.  - Даже если кто-то из близкого круга Форели жил там когда-то или по соседству… Что?! Думаешь, поц вот просто так подаст себя на блюдечке?
        - Не думаю,  - заверил Сухов.  - Но процедура обязывает. И знаешь: ведь иногда рвётся в самом слабом месте.
        - Вы сегодня все намерены говорить загадками?  - посетовал с кислым вздохом Кирилл.
        - Иногда полезно,  - бросил Свиркин, потряс головой.  - Это… похоже, ты тогда был прав,  - вспомнил он.  - Ведь они обычно не меняют свой почерк, верно? Похоже, поц очень вами недоволен.
        - Нам, что, следует принести ему извинения?  - сказала Ванга. Подошла к Сухову, встала рядом.
        - Вы прям как сладкая парочка,  - Свиркин потёр переносицу.  - Хренова чёрная дыра… А если подтвердится?
        - О чём ты опять, Лёва?  - спросила Ванга.
        - Если на выставке Форели подтвердятся ваши подозрения, ваши ненормальные подозрения…
        - Это лишь предположения, Лёва,  - сказала Ванга.  - О них знают только присутствующие здесь. И мы не сладкая парочка.
        Свиркин поднял на них взгляд:
        - А ты не думала, что будет, если они действительно подтвердятся?
        - Для этого и идём.
        - Боже ж ты мой! Легкокрылое свойство молодости! Вы хоть понимаете, на какой грани стоите?!  - Свиркин постучал по Вангиной схеме.  - Если они подтвердятся, то вместо этих ваших квадратиков, появится такая чёрная дыра…
        - Ты опять похож на старого еврейского мистика,  - ухмыльнулся Сухов.
        Свиркин обречённо покивал, вздохнул, но наконец и сам улыбнулся:
        - Ты тогда сказал «самопровозглашённый» старый еврейский мистик.
        - Вот и остынь.
        - Вот ещё,  - наигранно насупился Лёва.  - Поверьте старому самопровозглашённому: гравитация не знает жалости! Она равнодушна, и неумолимо затянет всех, без разбору, кто окажется в пределах досягаемости.
        - Сейчас ты похож на свихнувшегося пророка.
        - Ты говорил - свирепого пророка,  - обиделся Лёва.
        Они уже смеялись. Напряжение, витавшее в комнате, начало отступать. Разрядка… Потом Лёва взглянул на Вангу. Не то что бледна, но… не разделяет общего настроя, упёрлась взглядом в свою схему.
        - Очень всё же надеюсь, что этого не случится,  - вдруг сказала Ванга, возвращаясь к Лёвиным опасениям, и голос её при этом несколько треснул. Сухов посмотрел на Вангу и впервые обнаружил на лице девушки какую-то непривычно болезненную гримасу.
        Ванга ничего не знала о том, что её губы болезненно скривились. Она смотрела на свою схему, пустые, незаполненные квадраты, и в этот момент ей показалось, что в одном из них стали проступать очертания картины, нарисованной богатым воображением Лёвы Свиркина. Конечно, это шутка старого самопровозглашённого еврейского мистика. И такой же шуткой было то, что подбросило ей только что её собственное воображение: чёрная дыра, безжалостно засасывающая воронка, дверца, вход в тёмную зону. И если она приоткроет её, гравитация затянет всех…
        Ванга чуть дёрнула щекой, и всё прошло. Квадраты оставались незаполненными. И дверца оставалась закрытой. До поры, до времени.

18. Гризли в смятении
        В тот вечер она вернулась домой за полночь и вся заплаканная. Лёшик оторвался от компьютерной игры и с беспокойством посмотрел на неё:
        - Что случилось?
        - Ничего, всё в порядке,  - бросила она. Скинула туфли и белую куртку-косуху, которая, по мнению Лёшика, была очень ей к лицу. Не улыбнулась, прошла в спальню и закрылась там. Ничего себе! Заскоки заскоками, но такое Лёшик видел впервые. А потом он услышал её приглушённые рыдания.
        Лёшик поднялся и, стараясь ступать бесшумно, подошёл к двери спальни. Прислушался. Вроде бы тихо. Но вот опять. Всхлип.
        - Анечка, что случилось?
        Молчание. Он осторожно приоткрыл дверь.
        - Ань?
        Она лежала, уткнувшись головой в подушки. Лёшик решил войти. Она оторвала голову, лицо заплакано:
        - Закрой дверь.
        - Да что случилось-то?
        - Ничего!
        Лёшик попытался пошутить.
        - Гризли,  - начал он.
        - Отстань от меня! Выйди! Ну?!
        Лёшик постоял.
        - Уходи… Пожалуйста.
        Лёшик попятился, затворил за собой дверь. Возмущение. Но решил немного подождать. Тон, конечно, за пределами. Но ведь… пожалуйста…
        Вернулся к компьютеру, открыл поисковую страницу. Лёшик мечтал о новом дроне. Увлекался фото- и видеосъёмкой. Новенький «Фантом», последняя модель. Облазил все сайты, нашёл более или менее подходящую цену. Дорогая вещь! Хотел сказать ей, что как раз сегодня видел такой, летал в их дворе, и позавидовал хозяину. А Гризли собиралась сменить байк к предстоящему мотосезону. Ещё более дорогая вещь. На обе покупки их сбережений не хватит. Теперь о дроне, видимо, придётся забыть. Ну что ж она так рыдает-то?
        Лёшик вернулся к игре, но та больше не шла. Несколько раз прислушивался, вроде успокоилась. Наверное, уснула. Лёшик собирался демонстративно лечь спать на диване, но передумал. Выключил компьютер.
        Дверь спальни открылась. Гризли стояла на пороге. Глаза высохли, но всё ещё красные.
        - Иди сюда,  - позвала она.
        Лёшик встал. Подошёл. Она обняла его крепко. Застыла. Лёшик не знал, что делать дальше. Всхлипнула. Он погладил её по волосам:
        - Ну что ты?
        - Я не знаю, что мне делать,  - тихо сказала Гризли.
        - Рассказать,  - предложил Лёшик после паузы.
        - Я… В галерее послезавтра открытие.
        - Знаю. Форель.
        - Я не могу. Я возьму отпуск. На несколько дней. Поможешь мне с картинами?  - она, не оборачиваясь, кивнула в сторону работ Форели.  - Доставить их к Ольге?
        - Конечно. Но о каком отпуске ты говоришь?
        - Я не должна ей портить открытие… Но не могу… Скажешь ей, что заболела. Телефоны я тоже отключу.
        Лёшик обдумал услышанное. А потом уже безо всяких шутливых улыбок потребовал:
        - Так, Гризли, а ну-ка рассказывай!
        - Он дал несколько дней, а потом…
        - Тихо, спокойно,  - голос Лёшика звучал ровно.  - Расскажи мне всё от начала до конца.
        Гризли удивилась. Не ожидала. Никогда не слышала прежде таких интонаций в Лёшикином голосе. И уверенности. Посмотрела на него какими-то новыми глазами. А может, ей необходимо было выговориться. А может, просто нужен был кто-то, кто возьмёт решение на себя и скажет ей, что делать.
        И Гризли заговорила.
        - Значит, он давно знает?  - спокойно заключил Лёшик, подводя итог разговору.
        - Да.
        - И обещал переломать ноги?
        Гризли кивнула. Проговорили они долго, пару раз она снова чуть не расплакалась.
        - Ерунда,  - отмахнулся Лёшик. Улыбнулся. Взгляд был жёстким.  - Это фигуральное выражение.
        - Какой там…
        - Поверь.
        Гризли показалось, что ей стало холодно. Лёшик почувствовал это и обнял крепче. Она действительно задрожала:
        - Я боюсь,  - прошептала Гризли.
        - Не надо тебе брать отпуск,  - мягко заверял Лёшик.  - И не надо портить Ольге открытие. Он ведь дал время, правильно?
        - Совсем немного.
        - Ты выйдешь на работу, как ни в чём не бывало, а я тебе помогу.
        Гризли всё-таки всхлипнула. Как много сегодня всего изменилось. И прежде всего - Лёшик. Таким она его не знала. Спокойный и уверенный. Мужик! Хотя дела плохи. Очень плохи дела… Гризли шмыгнула носом ещё раз. Негромко произнесла:
        - Я всегда к нему… Но не думала, что он такой страшный человек. Бедная Ольга…
        - После… вернисажа мы с тобой вместе поговорим с ней.
        - Спасибо,  - горечь подкатила к горлу.
        Лёшик вздохнул:
        - За всё приходится платить.
        Гризли затихла, уткнувшись Лёшику в шею. Он пах, как всегда, даже лучше. Намного лучше. «Никогда больше ему не изменю»,  - подумала она.
        - Время есть. Ничего, справимся,  - пообещал Лёшик.
        - Иди сюда,  - снова позвала она.
        - Я здесь.
        - Глупый,  - произнесла Гризли. Её губы раскрылись. И она увлекла Лёшика в спальню.

19. Счастье (вести из тёмной зоны)
        Это ведь было яркое солнечное пятно, правда? И даже облачко, которое в нём потом появилось, было нежного розового цвета. Огонь пришёл позже, да? Мы жили чистыми и счастливыми, как в раю. И мы были одни, в нашем надёжном мире, и никого туда не пускали. Брат и сестра, двое: будущий мужчина и будущая женщина, хотя мы рано, очень рано познали любовь. И тела друг друга; твоё было более зрелым, опытным, и оно приняло меня без остатка.
        Счастье… И ты обещала, что оно пребудет с нами вечно. И ты знаешь, так ведь и осталось до сих пор. Это место, которое мы бережём, надёжно укрыто от них от всех. И такое могут только супергерои, ты и я.
        Сначала это было похоже на игру. Я помню всё, каждое твоё слово, и когда в нашем раю, в нашем надёжном мире появилось это розовое облачко (наверное, это был младенец), мы ведь были сначала очень счастливы. И даже огонь, о котором ты мне всё объяснила, был необходим - супергерои обязаны защищать свой надёжны мир. Да, лицо того, кто первым сделал тебя женщиной, растаяло в этом огне, и все бы другие, другие дети, плакали, но мы были ни на кого не похожи. Хотя моё сердце было готово разорваться от боли, но ты была рядом и всё мне объяснила, без слов, как ты это всегда умела, а крепко держа за руку.
        Но всё это случилось позже. Когда пришлось оберегать счастье. Наше место. А для этого требовалось много сил. И ты научила меня, где можно брать эти силы, взаймы, чтобы всё более надёжно оберегать, прятать наше место, наше счастье, из которого когда-то (теперь уже совсем скоро) выйдет тот, кого мы ждём. Тот, кто зреет в нас и будет совсем другим, потому что только супергерои знают о Счастье и могут жить там.
        Я помню, когда это случилось впервые. Каждое мгновение. Сразу после близости с тобой. И этот момент мы почувствовали оба. Первый раз я взял эти силы взаймы, и ты - мой ангел, моя сестра и моя женщина - была рядом. Я помню. И как потом засияло и сделалось непроницаемым наше счастье.
        Мы были непохожи, и нам приходилось притворяться, терпеть унижения, но это стоило того, и когда во мне появлялось сомнение, ты укрепляла моё сердце.
        Криворотыйкрючконос.
        Я помню эти горькие слова, и как они смеялись, те, на кого мы не были похожи. Но они выбрали слова губительные, попавшие в цель. Тьма знала о них
        (криворотыйкрючконос)
        и заставляла тебя в них поверить. Они всегда были предвестниками Тьмы. И тогда я пообещал всё исправить. Тебе, но прежде всего, себе дал слово.
        Так и было. Невинны, чисты, как дети в раю. И нежное розовое облачко жило в нашем месте, в нашем счастье, вместе с нами, где-то с краешка, младенец… И мы ждали, что теперь нас станет трое. И даже когда к тебе приходила Тьма, и ты была вынуждена прятаться в другом месте, оберегая счастье, я знал, где взять силы, чтобы ждать тебя.
        Игра… Но что может быть реальней в этом ненастоящем мире? И однажды ты вернулась из Тьмы и, указав на розовое облачко, которое в тот день искрилось с особой нежностью, сказала, что из-за него теперь всё закончится. Я не понял тебя - младенец? Такой же, как и мы, состоящий из таких же частичек, искорок счастья? «Такой же, как и ты, но не такой, как я»,  - и эта печаль в твоих глазах. Помню этот день, также каждое его мгновение, потому что тогда я впервые возразил тебе, и тогда впервые тебе понадобилось моё успокоение. «Не плачь, любимая, спокойно спи, это просто Тьма ещё не до конца отпустила тебя». Нежное розовое облачко жило в счастье, где-то рядышком, чуть сбоку, даже росло и больше не мешало нам. До прихода следующей Тьмы. А она являлась очень редко.
        Но ещё раньше пришёл огонь. Я испугался. В нём жило столько испепеляющей Тьмы, что он мог разлучить нас и сжечь счастье. И ты снова научила, как не быть слабым. И ты защитила нас. И тогда я понял, сколько в тебе любви и сколько в тебе силы.
        Игра… Её грани сияют той же ослепительной чистотой, что и наш Дом, наше счастье. Она - сияющий путь для супергероя, которого мы придумали в детстве, дорога, проложенная над тьмой и испепеляющим огнём. Мой ангел, моя сестра и моя женщина, не бойся ничего. Игра почти закончена. Тот, кого мы ждём, совсем рядом.
        Глава девятая

20. Выставка
        - Ого, столько модных личностей собралось,  - прошептал ей в ухо Сухов.  - Люд из телевизора.
        - Не тушуйся,  - сказала Ванга.  - И будь обаятельным.
        - Конечно, буду,  - заверил он.  - Работа такая.
        - Ну, хочешь покурить или заходим?
        - Хочу курить, но заходим. Смотрю, народ там разминается вовсю халявным бухлом.
        - Сухов!
        - Что?
        - Обаятельным. Успеешь накидаться.
        - Мы же под прикрытием,  - хихикнул он.  - Что может быть надёжней вискарика?
        - Кстати, Форель любит пастис. Выпей с ним и похвали.
        - Эту анисовую гадость?! Никакая работа не заставит меня так издеваться над собой. Шучу. Ладно, идём. Кстати, смотри, вон - в том зеркале… Мы с тобой очень даже сладкая парочка! Можно я тебя за ягодицу ущипну?
        - Точно бородатый…
        Они прошли гостеприимно распахнутые двери галереи, и Сухов не преминул похвалить, как организован вход.
        - Хорошо, что у вас нет рамы,  - заметил он приятной крупноватой девушке.  - С металлоискателем. А то я, знаете ли, с пистолетом.
        Та удивлённо посмотрела на него, но тут же улыбнулась.
        - Пригласительные на имя Рутберга,  - сказала ей Ванга.  - Двое.
        - Да, есть,  - та отметила в списке галочку.  - Игорь Рутберг… Проходите, очень рады вас видеть.
        - Это она - Игорь Рутберг,  - Сухов указал на Вангу и сокрушённо вздохнул.  - И я уже замучился умолять перестать носить женское платье… Я, кстати, Алексей.
        - Ах ты гад ревнивый!  - зашипела Ванга.
        Крупноватая девушка, казалось, сияет от радости.
        - А я знаю, кто вы,  - сказала она Сухову и заговорщически подмигнула.  - Проходите скорее, а то самое вкусное скоро закончится. Сингл молт, я выбирала лично.
        - Какое ценное умение,  - изумился Сухов.  - Спешу попробовать.
        Они прошли вперёд несколько шагов.
        - Это помощница Ольги,  - объяснила Ванга о крупноватой девушке на входе.  - По-моему, её называют Гризли.
        - Очень вежливо,  - отметил Сухов.
        - А что?  - не поняла Ванга.  - Недостаток, доведённый до абсолюта, становится несомненным достоинством.
        - Я о том же,  - с энтузиазмом согласился Сухов.  - А-а… Этот… Игорь Рутберг, что, прям тот самый?
        - Да.
        - Ни хрена себе… Думал - да что там, надеялся!  - просто однофамилец.
        - Нет, тот самый.
        - Так,  - Сухов взял Вангу за плечи, чуть отстранил и поставил прямо перед собой.  - Признайся как на духу, сколько в тебе ещё сюрпризов?
        - Перестань, на нас люди смотрят,  - засмеялась та.  - Кстати, так и не оценил моё платье.
        - Конечно,  - на Ванге было простое длинное платье в пижамную полоску, которое, видимо, простым не было и очень ей шло.  - Оно вызывает у меня эрекцию.
        - Господи, Сухов, не настолько же светским…
        - Спокойно, мы под прикрытием. Допустимо всё.
        Им уже предложили напитки, и Сухов выбрал сингл молт, дабы оценить познания Гризли; Ванга пока решила ограничиться водой.
        - Пьянеть стала быстро,  - призналась она Сухову.  - Старею.
        - Тебе идёт.
        - Вот уж спасибо.
        - Я имею в виду - пьяненькая. Такая милая, прямо… И вся твоя сексуальность обнажается. Терпеть не могу пьяных женщин, а тебе идёт.
        - Сухов! Неужели ты ко мне подкатываешь? Мы же друзья.
        - Конечно, когда у нас Игори Рутберги… Дай хоть повосхищаться своей напарницей.
        - Ну вот и открытие,  - сказала Ванга.  - Обещано было небольшое шоу.
        Свет потух и снова включился, но уже более приглушённый. Оказалось, что экспозиция была задёрнута двумя занавесами: непроницаемый поднялся, полупрозрачный остался на месте, и по внутренней его стороне заскользили цветовые пятна. Звуковое сопровождение тоже сначала оказалось приглушённым, но громкость постепенно нарастала. Сухов быстро отпил глоток виски - эта музыка… не прямо, конечно, но…
        - Музычка,  - чуть надтреснуто произнёс Сухов.
        Звук нарастал, вступительные такты какой-то арии, и вот густой женский голос пропел первые ноты. Цветовые пятна превратились в изломанные разноцветные линии, нервно скользящие по обороту занавеса.
        - Фига себе, Генри Пёрселл,  - прошептала Ванга.
        - Что это, всезнайка?  - тихо спросил Сухов.
        - Английский композитор семнадцатого века. Remember me, «помни меня», ария… Но… по-моему, немного переделанная.
        Сухов отпил ещё глоток.
        - И немного похоже на музычку… ту, да? Телефониста,  - сказал он спокойно.
        Звук нарастал, линии становились всё более острыми и более нервными. И, словно сопротивляясь им, в центре занавеса проступил овал и стал расти - лицо той, кто пела. Лицо было прекрасным, всё украшено драгоценными каменьями, словно невероятным пирсингом; может, так оно и было, а может, камни всего лишь приклеили, но в сочетании с этим чарующим голосом, несомненно женским, казалось, что лицо принадлежит кому-то, лишённому…
        - Это мужчина или женщина?  - прошептал Сухов.
        Ванга молчала. Сухов попытался осознать, что именно вызвало беспокойство. Даже не то, что невозможно было сразу определить, мужчина это или женщина, а… словно лицо принадлежало кому-то, лишённому самой идеи половой принадлежности.
        - Глупость, я без всякого шовинизма спрашиваю. Просто человек, да? Который ещё болтается по райскому саду и не надкусил своего яблочка?
        Ванга улыбнулась. Лицо было прекрасным, но Сухов поймал себя на том, что это отсутствие гендерного контекста почти пугало, восхищало и одновременно переводило куда-то в зону некомфорта. Наконец Ванга тихо заметила:
        - Сейчас андрогин, видимо. А так - женщина, конечно. И поверь, без всех этих штучек очень красивая.
        Сухов помолчал. Эти переливающиеся камни, эта ария из старой оперы…
        - Немного похоже на предсмертные видения, да?  - сказал он.
        Ванга опять молчала. Она хотела бы с ним не согласиться; она любила классическую музыку и часто ходила слушать, в основном, одна и ни разу с Игорем Рутбергом. И эта ария из «Дидоны» была у неё в нескольких версиях, даже в современной обработке, но…
        - Наверное,  - чуть слышно согласилась она с Суховым.  - На это и расчёт.
        А потом звук стал нарастать. А лицо видоизменяться. Прекрасное только что лицо стало трансформироваться во что-то пугающее, вытягиваться и впадать внутрь самого себя, и Сухову стало ясно, для чего было подчёркнуто это отсутствие пола. Ванга чуть подалась к нему, Сухов и не заметил, как его пальцы сжали стакан, тумблер с виски. То, что сейчас появлялось… было знаком, оно и не могло иметь гендерных различий, как на многих работах нового искусства. Даже если им больше сотни лет. Овал уродливо стянут. Но всё же это был просто человек, смертельно перепуганный человек. И Сухову было хорошо известно это произведение нового искусства, на его пробковой панели висела одна из его многочисленных копий.
        Звук нарастает, и вот уже голос певицы сэмплирован в визг, вопль и становится криком. И в этот же миг трансформация овала достигает своей кульминации, превращаясь в картину Эдварда Мунка. Ванга с Суховым переглянулись:
        - «Крик»,  - сказал он.
        Звук обрывается мгновенной темнотой. Снова свет, и занавес уже поднят. На переднем плане четыре видеомонитора, обычные большие плазменные панели. На заднем экспозиция всё ещё скрыта огромным листом бумаги. На мониторах фигуры без лиц быстро печатают на старых машинках «Ундервуд», за их спинами на видео такой же лист бумаги. Что-то изнутри начинает разрывать его. Фигуры настораживаются, перестают печатать, поднимают свои головы, овалы без лиц, словно выглядывают в реальное пространство, следят за рвущейся бумагой. Свет размыт, бумага на видео и в реальности сцены рвётся одновременно. Рука, вот вторая, быстро, безжалостно и нервно рвёт лист; кто-то в темноте подхватывает, разрывает лоскуты, но помощников не видно. Только обнажённая мужская фигура остаётся в центре, согнутая, почти скрюченная в позу эмбриона. Нет, фигура не обнажена, хотя виден изгиб каждой мышцы, на ней тонкое трико, как на танцорах. Опять музыка, для Сухова незнакомая, но на миг его охватывает ощущение, что он попал на новорожденную планету. Ощущение лишь усиливает игра вновь появившихся световых пятен. Мужская фигура начинает
разгибаться, слепо натыкаясь на какие-то невидимые препятствия. Поднимает лицо, встаёт. Это Форель, его движения достаточно пластичны. Фигуры на мониторах и Форель словно перепуганно вглядываются друг в друга. Потом фигуры возвращаются к прерванному занятию, они печатают всё быстрее, а Форель будто просыпается, оживает, вот он уже поднимается в полный рост. И спокойно говорит:
        - Здравствуйте.
        Сухов чуть сгибается к Ванге, шепчет:
        - Шоумен прямо.
        Но свет уже гаснет. На мониторах бежит надпись: «Пришло время поиграть». И хоть это всего лишь невинный слоган с книг о Телефонисте, Сухов с Вангой вновь переглядываются. Букв на мониторах всё больше, они меняют цвет, разваливаются, схватываются снова и вот уже становятся текстом из книг.
        Во всём пространстве галереи включается полное освещение. Форели больше нет на прежнем месте. Только его работы - расставленные инсталляции и фотокартины, развешанные на стенах. Экспозиция открыта. Собравшиеся начинают аплодировать.
        - Эффектно,  - замечает Сухов. И слышит чуть подсевший, словно простуженный голос Ванги:
        - Ты тоже это видишь?
        Центральная работа, наверное, самая крупная здесь. По крайней мере, по размеру. И дело даже не в том, что им чудовищным образом уже знаком её сюжет:
        - Спокойно, Ванга,  - говорит Сухов.
        Она смотрит на него. Всего лишь одно мгновение в её взгляде плавает что-то беззащитное.
        - Похоже, не зря пришли,  - говорит она.
        Сухов кивает.
        - Фигня какая-то,  - произносит Ванга. Еле заметно качает головой. Центральная работа выставки называется «Две свечи».
        - О, не мой поклонник!  - вечеринка была в самом разгаре, когда Форель и Ольга подошли к ним.
        - Почему это я немой?  - насупился Сухов.
        Форель посмотрел на него с весёлым любопытством.
        - Сухов, для игры словами у нас здесь есть целый писатель,  - сказала Ванга.
        - Алексей Сухов, безупречный следователь-джентльмен,  - улыбнулась Ольга.  - Рада снова видеть вас.
        Сухов вскинул брови.
        - Э-э, это он вас так назвал,  - Ольга указала на виновника торжества.
        - Хм-м, ну-у… в новой книге,  - замявшись, пояснил Форель.
        - Слова не из русского ландшафта,  - усмехнулся Сухов.
        Форель посмотрел на него с ещё большим любопытством. Улыбка открытая, прямая и даже какая-то немного простодушная.
        - Знаете, Сухов, а ведь я на самом деле тоже рад вас видеть,  - заявил он.  - И с удовольствием с вами выпью, если обещаете больше не примеривать кандалы к моему портрету.
        - Кто старое помянет,  - со смущённой улыбкой отмахнулся Сухов.
        - И мне даже надо кое-что сообщить вам,  - вдруг серьёзно заявил Форель.  - Кое-что очень важное.
        - Вот как?!  - Сухов поднял на него быстрый взгляд.  - Удивительно, но мне тоже.
        Взгляд Форели, любопытный, но настороженный одновременно.
        - Сухов, об этом мало кто знает… Идёмте-ка выпьем.
        - А-а, вот ты где прячешься,  - к ним присоединился чисто бритый мужчина в дорогом костюме и в элегантно повязанном шейном платке, на взгляд Ванги, слишком уж нарядный.  - Профессиональные консультации?
        - Вы знакомы?  - спросил Форель у Сухова, указывая на модника в шейном платке.  - Аркадий Григорьев, мой издатель.
        - Вроде бы знакомы,  - кивнул Сухов и пожал протянутую ему руку.
        - Конечно, знакомы,  - Григорьев приобнял писателя.  - Как понимаю, мой подопечный был слегка консультантом по вашему нашумевшему делу.
        - О да,  - кивнул Сухов.  - По нашему нашумевшему делу.
        - Можно я тебя украду?  - Григорьев попытался увлечь Форель за собой.  - Тут кое-кто хочет с тобой познакомиться.
        - Нет, Аркаша, позже,  - отрезал тот.  - Мы здесь собрались выпить…
        Григорьев убрал руку. Его глаза были чуть навыкате.
        - А это, как я понимаю, и есть ваша знаменитая пифия?  - он посмотрел на Вангу.
        - Нет, это не я,  - сказала Ванга.  - Зовите меня просто Нострадамус.
        Григорьев не понял, что услышал, вроде бы девушка улыбалась… Его глаза выкатились ещё больше. «Как у Пикассо,  - подумала Ванга.  - Под него и работает с этой своей лысиной».
        Григорьев ей не понравился. Что-то в его желании быть на короткой ноге чувствовалось скользкое. Вспоминались строчки из какого-то романа: «…он притворялся Пикассо, который притворялся Ганди». Это был как раз тот случай. И даже не в том дело, что хищник рядился не в свои одежды. Куча бабла и куча комплексов.
        Ванга ему обворожительно улыбнулась, чем сбила с толку ещё больше.
        - Ну что, идёте?  - предложил Форель.
        Сухов кивнул.
        - Как вам Мунк, кстати? Слямзил с вашей пробковой панели,  - честно признался писатель.
        Сухов почувствовал лёгкий приступ тошноты, как с похмелья, хотя вчера он не пил; ещё пригубил свой стакан.
        - Вот и об этом тоже,  - с хрипотцой произнёс он и пояснил:  - хотел поговорить. Как-то очень странно и… пугающе искусство строит жизнь. Но прежде всего об этом.
        Сухов указал на самую крупную фотокартину, центральное произведение выставки.
        - О картине?  - спросил Форель в замешательстве и облизал губы, совсем как его литературный персонаж.  - Чёрт, Сухов, давно надо было поговорить! И выпить… Идёмте в уголок, к стойке.

«Ведь ни разу не облизывал губы,  - отметил про себя Сухов.  - В отличие от того, в книгах… Может, правда, сливается со своим персонажем? Тут о какой только шизофрении не подумаешь».
        - Так, Аркаша, постой,  - остановил Форель попытавшегося улизнуть Пикассо-Ганди.  - Тебе тоже не помешает присутствовать. Ты - один из немногих, кто видел рукопись пятой книги.

«Ну вот оно,  - подумала Ванга.  - Сам на это вышел».
        - Или разговор может быть конфиденциальным, Сухов?  - спросил Форель.
        - Я думаю, Аркадию полезно будет присутствовать,  - ответил тот.
        - И, конечно, Ванга,  - Форель ей улыбнулся абсолютно искренне, даже невинно, опять широко, открыто и обаятельно.  - Кстати, не успел сказать: прекрасное платье и очень-очень вам к лицу.
        - Спасибо,  - отозвалась Ванга.

«Ну ведь полная фигня и хрень! Или я ничего не понимаю в людях, или ему впору «Оскара» давать». Форель увлекал всех за собой, и следующая её мысль была более практичной: «Вот ведь как неудачно, мне бы понаблюдать за всем со стороны». Положение спасла внезапно появившаяся Гризли.
        - Залюбуешься на вас смотреть,  - заявила она.  - Две самые красивые пары на вечеринке стоят вместе.

«Мы с Суховым не пара, неужели не видно?!  - Ванга поморщилась.  - И учитывая, что Ольга - замужняя женщина, а мы на людях… Странное заявление».
        - Я без пары,  - попытался пошутить Григорьев.
        - Я не подойду?  - усмехнулась Гризли.  - Составим конкуренцию…  - посмотрела на стакан с водой в руках Ванги:  - Я знаю, где есть прекрасные напитки для девочек. Пойдём?  - предложила она.
        - Э-э-э…  - начал было Форель.
        - С удовольствием,  - быстро сказала Ванга, и чтоб уж было наверняка, добавила, наклонившись к Гризли, но говорила так, что слышали все.  - Тем более, давно пора. И… где у вас тут дамская комната?
        - Легко,  - пробасила Гризли.  - Пошли.
        И она поплыла вперёд.
        - Я присоединюсь к вам позже,  - кивнула Ванга Сухову и последовала за ней.
        Ванге пришлось зайти в туалет, и она отправила оттуда Сухову сообщение: «Про бабу из секс-шопа не забудь».
        Потом они с Гризли пили брют, и та познакомила её со своим кавалером, представив его как «Лёшика», а Ванга украдкой наблюдала за беседой компании, от которой так удачно сбежала. Она отметила, что и в поведении Гризли присутствовали странности: вроде бы общительная, улыбчивая болтушка, с этими её «двумя самыми красивыми парами», иногда становилась задумчиво-печальной, почти несчастной, и бросала на Ольгу виноватые взгляды, но та либо не видела, либо делала вид, что не видит. И она спала с издателем - дело прошлое и, скорее, эпизодическое, но всё равно, этот Аркаша…

«Что?»
        Не ясно. Скользкий, но и что-то ещё… Ольгой он восхищался, и его к ней влечёт, сильно влечёт, что неудивительно. Форели он немного завидует, как завидуют баловням судьбы. Ольга: одно дело - чужая жена. Олигарха. Недостижимо и… ладно. А другое дело: вот, но не с тобой. Но деньги любит намного больше. Так что несущественный фактор в раскладе. Но всё равно…
        Что-то.
        Ольга. Когда Ванга их видела вместе с Форелью впервые, те держались подчёркнуто на расстоянии. В чём и прокололись. Уже тогда Ванга предположила, что у них роман. Сейчас совсем другое дело. Форель постоянно и непроизвольно касается её, видимо, тактильность такая. Ольга перестала отстраняться от него. Они держатся очень близко, недопустимо близко для замужней женщины. И для публичного места. И это замечание прилюдно про красивые пары. Пусть Гризли глупенькая, но она явно добрая и неплохой человек, вот, тарахтит сейчас без умолку… Что это - Ольга решила уйти от мужа, открытый брак, они с Форелью решили сжечь мосты?
        Крупные бизнесмены, кого в народе именуют «олигархами», покупают своим скучающим жёнам дорогие игрушки. Те, кто попроще,  - спа-салоны, фитнес-центры, у кого с воображением получше - такие вот галереи. Это в самой своей сути предполагает опасность романтических увлечений на стороне. Приходится держать себя под контролем. Как мужьям, так и жёнам. Сенатора Орлова достала вся эта богема, и он сошёл с катушек? Учитывая его игровую зависимость в прошлом?..

«Неправильно думаю»,  - сказала Ванга самой себе.
        Вот Сухов полез за своим телефоном. Судя по всему, беседа у них проистекает крайне дружелюбно. Сухов включает экран. Ольга прислоняется к Форели почти вплотную. Окажись здесь случайно сенатор Орлов, тут даже объяснять ничего не надо.
        Тактильность… Сейчас Ванга даже немножко позавидовала, ей всегда этого не хватало.
        Сухов разворачивает телефон экраном так, чтобы было видно всем троим его собеседникам.

«Ну вот и всё,  - думает Ванга, а сама улыбается и чокается бокалом с Гризли.  - Сейчас момент истины».
        Ванга смотрит. И видит нечто, чего не ожидала. Чего даже не могла предположить.

21. Разговор в баре
        - Зачем ты меня так быстро увела?  - спросил Сухов.  - Мы от кого-то сбегаем?
        - Не говори ничего. Идём,  - сказала Ванга.
        - Куда?
        - Надо переварить. Куда угодно, где сможем спокойно поболтать. В любой бар.
        - Форель же практически признал, что картины совпадают.
        - И в этом тоже дело. Ох…
        - Чего? Боишься, могли спугнуть? Договорились же, что давить не буду.
        Это было правдой. Они действительно умудрились не испортить праздника, и Ванга даже восхищалась Суховым, учитывая, что он им показал и их реакцию, которую она наблюдала. Но они оставили их в замешательстве. И это было очень важно. От того, кто и какой сделает ответный ход, зависело теперь слишком многое. И да, они сразу с Суховым договорились не напирать: игнорировать то, что он им показал, невозможно, и отсутствие внешней реакции тоже более чем красноречивый ход.
        - Ох, Сухов…
        - Чего?
        - Реакция Форели драматичная и однозначная, здесь мы попали в точку. Увы. Но… вон бар, вроде бы никого нет, идём.
        - Но?
        - Там… Становится всё более интересно. Правда, совсем не зря сходили. Дай сигаретку, покурим пока. Ох…
        - Что «но»?! Что за «охи»? Не тяни уже!
        - Аркашка, Сухов. Издатель. И Ольга.
        Было странное ощущение, что сбежали от потенциальных подозреваемых в первый попавшийся пустынный бар и оставили их дозревать. «Немножко сбежали», как выразилась Ванга. Дозревать: след они теперь взяли и знали это, но это было только самое начало, еле уловимый запах, легко было сбиться и заплутать, уйти совсем в другом направлении.
        Заведение действительно оказалось пустынным, потому как стоял вечер четверга. Или уже пятница? И сейчас Ванга допивала уже третью чашку кофе. Было ещё одно ощущение: гончие псы, если уж переходить на охотничью терминологию, взяли след совсем уж какого-то диковинного, неведомого и, скорее всего, жуткого зверя, и что их может ждать на финальной точке, неясно.
        - Как иногда странно всё лежит, да?  - Сухов отхлебнул воды. Перед ним стоял заказанный виски, но пока он к нему не притронулся.
        - Ты про расклад?
        - Да нет… Ищешь не там, где находишь. Находишь не там, где искал. И не то.
        - Ну, всё же не совсем не то.  - Ванга нахмурилась.  - Насчёт Форели-то мы всё же шли за подтверждением.
        - Он прямо побледнел, да? Там это… освещение.
        - Ольга побледнела. И взяла его за руку. Но он был шокирован. Хотя держаться умеет.
        - Да уж, оценил. И не ожидал, честно говоря.
        - На тебя он тоже смотрел… типа с ужасом.
        - «Это невозможно»  - вот что он прошептал тогда.
        - Сухов, он даже и не пытался скрыть своей первой реакции. В отличие от Ольги. И про… даты Форель спросил у тебя сразу?
        - Нет, говорю же… Вроде как выдохнул, взял себя в руки и спросил, могу ли я точно назвать числа, когда что произошло, в каком порядке. Это очень важно для него.
        - А ты?
        - Рассмеялся. Сказал: вы же пишете об этом книги. Конечно, я могу назвать точные числа - это ведь моя работа. Он смутился и даже посмеялся над собой. Это, кстати, разрядило обстановку. Ванга, он чист.
        - Похоже. Только и совпадение…
        - Наверняка. Хоть от этого… Жуть какая-то.
        Ванга извлекла из сумочки лист бумаги, развернула его. Оказывается, она таскала свою схему с собой. Сухов обратил внимание, что вокруг квадрата с датой появления резиновой куклы знаков вопроса поставлено почему-то больше.
        - Знаешь, сперва ведь их выдала Ольга. Я сразу поняла. Ей известно содержание рукописи, а не только, что она есть. Это стопроцентно. Ольгина реакция их и выдала. И как она взяла Форель за руку… Всё стало ясно. Хренова Лёвина гравитация…
        - Это твоя схема, Ванга.  - Несколько устало улыбнулся Сухов. И наконец решил отпить глоток виски.  - А вот издатель… Сюрприз.
        - Для них всех это стало неожиданностью. И это надо понимать: не характерно для поведения преступника. А почему ты решил сперва показать фотки с резиновой бабой?
        - Из-за моей знаменитой великой интуиции,  - Сухов ухмыльнулся.  - Не знаю. По мере появления событий, наверное.
        Ванга подумала, кивнула. Посмотрела на стакан Суховского виски, затем перевела взгляд на его лицо. Снова кивнула:
        - Это было очень верно. Возьми ты сразу быка за рога… Эмоциональная реакция на ролик гораздо сильнее, и тогда бы Ольга не…
        - И мы бы прозевали издателя,  - Сухов отхлебнул бурбон ещё раз.
        - Угу. Повезло, можно сказать.
        - Аркаша, что ж ты за фрукт-то оказался? Переглянулись…
        - Ты меня не слушаешь, Сухов! Это была бы реакция заговора, условно говоря… Не переглянулись, Сухов, нет. В этом-то всё и дело! Ольга посмотрела. А тот и виду не подал. Пока ты показывал им бабу из секс-шопа, вперился взглядом в твой телефон, как отрезал.
        - Ты говорила, даже с интересом смотрел.
        - С каким-то херовым любопытством, что ли. Но… Он мне не понравился, и я не хочу примешивать тут каких-то личных оценок.
        - То есть, он не ответил на её взгляд?
        - В прямом смысле нет.
        - Ванга…
        - Сухов,  - нетерпеливо сказала она,  - существует же периферийное зрение. И векторы эмоционального напряжения. Никогда не чувствовал, что ли? Например, гнетущей тяжести между собой и кем-то.
        - Ясно.
        - К тому, что в обычном смысле слова они не переглядывались. Там произошло что-то другое. Может, для этого нам и нужно было сбежать сюда, чуть остыть.
        - Не спугнуть? Ясно.
        - Ну… разложить по полочкам, скорее. Ольга… Понимаешь, когда ты начал им показывать фотки с резиновой бабой, это и случилось. Ольга быстро посмотрела на Григорьева. Не то что с ужасом и не то что… с отвращением. Очень странная эмоция. Сплав неверия, негодования, осуждения,  - она почесала себе щёку.  - Даже презрения. Или брезгливости.
        - На убийц не смотрят с брезгливостью, Ванга.
        - Да знаю я всё! Вот и не могу понять. Как какой-то… Я уж было подумала о… типа шантаже, но тоже не то. Чего смотришь - опять увлекаюсь?
        - Да, по-моему, поздновато для таких замечаний,  - усмехнулся Сухов.
        - Вот, наверное: им двоим, Ольге и издателю, известно что-то большее, чем Форели. Что-то, что сперва казалось Ольге… незначительным.
        - Ванга,  - вздохнул Сухов, и, словно не подобрав лучшего слова, добавил:  - Увлекаешься.
        - Язык жестов, Сухов. Возможно, моя трактовка пока… бесформенна. Я тебе просто даю картину их первой эмоциональной реакции. Форель - шок, сразу. Он описал то, что происходит в действительности, поэтому и спросил про числа. У Ольги реакция сложнее, и она меняется.
        - Ты говорила.
        Ванга придвинула к ним ближе лист со схемой. Поводила пальцем между двумя квадратиками «Ролик» и «Кукла», словно между ними чего-то не хватало, какое-то противоречие, которого она никак не видела, словно Лёвина гравитация действительно указывала здесь на наличие ещё одной чёрной дыры.
        - Я размышляю вслух. Давай, может, услышишь ошибку. В самом начале Ольга… Смотри: этот, пусть не осуждающий, но явно… неприязненный взгляд на Григорьева, и она непроизвольно кладёт руку на ладонь Форели. Знаешь, даже странно, такое, защитное… Словно Форель ни при чём, и она будет его оберегать. Жест защиты. А потом ты показываешь им ролик. Две свечи. И реакция другая: шок, Ольга бледнеет, им страшно, им всем страшно. Ольга смотрит на Форель и в ужасе сжимает его ладонь. «Всё, как ты написал»,  - говорит её взгляд. Жест отчаяния и страха. Совсем другая реакция.
        Сухов быстро посмотрел на нее. Невесело усмехнулся и сказал:
        - Тут я с тобой согласен.
        - Язык жестов… Ольгин взгляд… выдали их. Совпадения стопроцентные, тут даже доказывать ничего не надо. Именно потому что и для них самих всё стало неожиданностью, шоком! Иначе бы они подготовились.
        - И Аркаша?..
        - Да в том-то и дело! Он-то потом был напуган больше всех. И вот это две разные реакции, начальная и потом, меня и сбивают с толку. Там ещё что-то было. Возможно… совсем личное.
        - Говори.
        - Я зашла вымыть руки. Уже после демонстрации ролика. И наткнулась на Ольгу. Она говорила по телефону, вполоборота, меня она не видела… Была очень возбуждена, ну, жестикулировала прям,  - Ванга показала руками.  - Я случайно услышала и тут же заступила за перегородку, где умывальник, и прислонилась к стене. Если что, просто привожу себя в порядок.
        Сухов ещё прихлебнул виски.
        - Она требовала, чтобы кто-то отстал от неё. В довольно жёсткой, прямо ультимативной форме.
        - Отстал?
        - Вот дословно, что я успела услышать: «Не лезь в мою жизнь! Меня нет, понял?! Ты для меня не существуешь». И потом вроде бы: «Как и она».
        - Она?! Почему вроде бы?
        - В туалет ввалилась стайка шумных девиц, и я смешалась с ними. А Ольга прекратила разговор. И вышла. Меня, по-моему, так и не заметила. Поэтому - вроде бы.
        Сухов покрутил стакан, полюбовался, как переливается напиток.
        - Сразу после ролика, говоришь?  - спросил он.
        - Нет. Но почти.
        - Думаешь, Аркаша? Или Орлов?
        - Не знаю. Вряд ли Аркаша.
        - Хотя для бесед с мужем - не самое подходящее место. И время.
        - Аркаша, конечно, бонвиван.
        - Бабник,  - уточнил Сухов.
        Ванга отмахнулась от его реплики. Ее взгляд опять сделался странным - эта сонная задумчивость. Сухов поймал себя на довольно неожиданной и даже дикой мысли: такими, наверное, становятся ее глаза, когда она целуется. А может, и нет… И не о том он сейчас думает, его это не касается. А усталости и эмоциональному напряжению нельзя позволять рулить собой. Сухов рассудительно кивнул:
        - Выходит, издателю и Ольге есть, что скрывать, пусть по разным и пока не выясненным мотивам.
        - Верняк! Но ещё раз, Сухов, там произошло что-то странное, не ошибиться бы.
        - Не знаешь, зерно и кукурузу можно смешивать?
        - Чего?
        - Я пил односолодовый, а это бурбон,  - Сухов покрутил свой стакан с напитком.
        Ванга как-то хмуро взглянула на него и отвернулась.
        - Что, подумала о Форели?  - спросил он.  - Предохранители сгорели?
        Молчала, а потом чуть ли не выкрикнула, словно с отчаяния:
        - Да не знаю я!
        К счастью, в заведении больше никого не было, и девушка в далёком углу за стойкой лишь сонно посмотрела на них.
        - Можно мешать.
        - Что?  - не понял Сухов.
        - Бурбон твой… И то, и то - зерно.
        - А-а… Уже мешаю.
        Ванга взяла лист со схемой, свернула в маленький конверт, убрала в сумку. Достала оттуда пачку сигарет, покрутила в пальцах, бросила обратно. Застегнула сумку, убрала её со стола. Michael Kors, успел прочитать Сухов.
        - Ух, какие тут только мысли не лезут в голову.
        - Форель?  - он пристально посмотрел на неё.  - Множественные личности?
        - Да бред,  - отмахнулась она.
        - Признайся, думала об этом?  - настаивал Сухов.  - Тогда им есть, что скрывать, Ольге с Аркашей. Мы имеем дело с глубоко больным человеком, но один скрывает это из любви, другой из-за денег…
        - Сухов, ну ты…
        - Ну а что? Та личность, что в тени, и творит преступления. Форель ничего не знает, описывает всё в своих книжонках. Ольга и Аркаша по косвенным признакам стали догадываться, но скрывают от него. Заодно и от нас. Чем не сценарий?
        - Сухов! Проходили… Опять какой-то роман ужасов про психопатов описал. И вообще, любви… Тогда бы она попыталась его лечить, а не дала разгуливать с гильотиной по городу. Нет.
        - Возможно, она лишь догадывается, как и издатель. Это не может не пугать, вот они и переглядывались.
        - А часы за стеной, а волоски.
        - Ну, тут моей квалификации не хватает,  - он ей улыбнулся, под глазами опять залегли круги, а ведь только что на вечеринке был весь из себя бодрый и свежий.  - Тут эксперты-мозгоправы, тяжёлая артиллерия… Возможно, есть ещё одна личность, третья, и она спешит поскорее со всем покончить.
        - Сухов, ну что ты… правда, лучше остыть.
        - Я только максимально широко трактую все возможные варианты.
        - Зря ты так,  - вдруг печально обронила Ванга.  - Просто он не нравится тебе.
        - Форель? Наоборот. Сегодня даже понравился. Как держался. Да и вообще, что-то в нём есть. Я б и сам не хотел, чтобы так было. Просто… Неправильно это. Однако…
        - Неправильно,  - кивнула Ванга.  - И про книжонки ты зря…
        - Знаю. Но уж ты будь помилосердней. Ксюха, понимаешь?.. Мне необходима эта дистанция с подозреваемым. Если окажется…
        Ванга усмехнулась:
        - Смотрю, и правда, он тебе сегодня понравился, романтичный ты мой. Как он написал: офицер и джентльмен?
        - Очень смешно,  - скривился Сухов.
        И тогда зазвонил телефон. Они посмотрели на дисплей. Потом друг на друга.
        - Вот и первый ответный ход,  - сказал Сухов.
        - Включи громкую связь,  - попросила Ванга.
        Сухов ещё раз обвёл взглядом пустынный бар, даже сонная девушка за стойкой куда-то делась. Нажал на зелёную кнопку начала разговора.
        Это был Форель.
        - Сухов, происходит что-то чудовищное!  - заявил писатель без предисловий.  - Это невозможно. Но это и происходит.
        - Вы выпили?  - сказал Сухов.
        - Ещё как,  - заверил Форель.  - Да я в хламьё! А вы бы не выпили на моём месте?
        - Мне трудно представить себя на вашем месте,  - сказал Сухов.
        - Сухов,  - шёпотом одёрнула его Ванга.
        - О, громкая связь,  - понял Форель.  - Так даже лучше. Она права, Сухов, так вести себя не обязательно! Меня ещё ни разу не считали подозреваемым, кроме как в вашем воспалённом воображении, как и шизофреником, не ведающим, что творит. Как-то не давал никому оснований.
        Сухов будто беспомощно посмотрел на Вангу. «Мысли читает»,  - сказал его взгляд. Ванга молча пожала плечами: «А чего ты хотел? Просто логика».
        - Я имел в виду, что вы - известный писатель, а я - простой следователь.
        - Это всё неважно,  - отмахнулся Форель.  - Это грустно и неважно… Можете считать, что хотите. Но тогда вам придётся объяснить себе гораздо более безумные вещи.
        - Простите? Не успеваю…
        - За моей мыслью?! Сухов, бросьте этот идиотски-вежливый тон. Я не капризный напившийся ребёнок! У нас проблемы посерьёзней, и для игрушек поздновато.
        - Хорошо. Я вас не понимаю, но - хорошо.
        - Сухов, я сейчас сделаю очень важные признания. Которые повторю завтра в вашем кабинете, трезвым и в таком же присутствии вашей замечательной Ванги. Усекли? Договорились?!
        - Говорите,  - Сухов посмотрел на напарницу, но та не сводила глаз с экрана телефона.
        - Только сперва предварительные замечания. Чтобы уж сразу внести ясность. Я не зря спросил у вас про числа. И дело не в том, что во все эти дни у меня есть алиби, которые вы, скорее всего, уже проверили…
        - Проверили,  - подтвердил Сухов.
        - Только это ничего не меняет,  - возразил Форель.  - Я ведь писатель, и могу предположить самые дикие вещи и допустить всё что угодно. Похлеще вас, Сухов. Поэтому просто сверим часы: видеоролик убийства снят тридцать первого марта, вам его прислали первого апреля. Верно?
        - Совершенно точно.
        - То, что вы назвали «бабой из секс-шопа», эта дешёвая инсталляция,  - тремя днями раньше, а именно, двадцать седьмого марта.
        - И здесь правильно.
        - Отлично, фиксируем. Вот вам мои признания: то, что снято на ролике, полностью совпадает с сюжетом главы моего нового романа. О чём вы, видимо, уже догадались.
        - К сожалению…
        Форель невесело усмехнулся.
        - Совпадает в мельчайших подробностях, Сухов, а не в деталях, понимаете? Глава даже так и называется - «Две свечи». Название, которое, как я считал, было обнародовано сегодня впервые на выставке. Ванга, что вы молчите?!
        - Пытаюсь вас слушать,  - как можно мягче сказала она.  - И это правда… дикость какая-то.
        - Невероятно, да? Прежде мы имели дело с последователем, даже если привязывать его к моему тексту. Но одновременные действия… Только это ещё не всё. Есть кое-что похуже.
        Форель замолчал. Сухов собирался что-то сказать, но теперь Ванга положила ему ладонь на руку, почти как Ольга, склонилась низко к телефону и тихо произнесла:
        - Мы вас слушаем.
        - Похоже, надо мне ещё выпить… Это я не могу объяснить даже себе, как ни крути. Уже не одновременные действия, даже если предположить, что у кого-то есть доступ к рукописи… Ничего не выходит.
        Теперь Ванга левой рукой сжала ладонь Сухова, а указательный палец правой поднесла к своим губам.
        - Когда вы сбежали, с вашими, уж простите, ментовскими штучками, играми, добрыми и злыми следователями, я выпил и прикинул все варианты. Понимаете, я всегда прячу рукопись и чего только не думал, даже о компьютерном шпионаже, даже о сраных телепатах… Не сходится.
        - Вы имеете в виду синхронность с текстом?
        - Вы ведь уже поняли, Ванга, вы очень сообразительны. Похуже.
        - Хотите сказать…
        - Да, совершенно верно. Не сходится вот что: двадцать седьмого марта, когда вам доставили резиновую дуру, главы «Две свечи» еще не существовало и в помине. Я даже не знал, как она будет называться. Работал над ней, но закончил только двадцать девятого к вечеру, ближе к пяти, и название всплыло само, когда я уже поставил точку.
        - Вы… уверены в этом?
        Форель засмеялся, потом стало слышно, как он что-то налил себе и выпил одним глотком.
        - Сухов… это в жизни у меня всё наперекосяк, с текстом я - педант. У меня числа проставлены. А иногда и время. Как, мать его, объяснить такое, а? А ведь нужно ещё время на подготовку, чтобы провернуть такое… с этой резиновой дурой… Да и квартиру найти. Напечатать вам записку на лазерном принтере. Что там ещё?! Как?! Может, напьёмся и вместе объясним?! Я… один, боюсь, не справлюсь.
        - Двадцать девятого,  - повторил Сухов, словно только что сейчас осознал.  - Ну, а если черновики?
        - Нет никаких черновиков.
        - Простите, не лезу в вашу кухню…
        - Да не в этом дело,  - кисло сказал Форель.  - Я ведь от руки пишу. А потом сам набираю, уже с первой правкой. Вот и весь черновик. Я бы мог вас обманывать, Сухов, даже в этой ситуации был бы рад, но как я себя-то обману?! У меня ведь число стоит.
        - Ну а если кто-то из домашних… простите, я об утечке только…
        - Я живу один. И уж чтобы с этим не оставалось вопросов, Ванга, даже если допустить о моих близких самые чудовищные вещи…
        - Не хотели вас обидеть.
        - Знаю. Но нам надо найти выход. Так вот: на сегодня написано и набрано только три главы, последняя и есть «Две свечи». Кроме меня текст прочитал - не знает о существовании рукописи, а прочитал,  - только один человек. Ольга. Куратор выставки. И случилось это после первого апреля, поверьте. И уж точно после двадцать седьмого марта. Я не знаю, чего вы там себе надумали, но даже мой издатель получил первую часть текста только сегодня. Но повторяю: если допустить самые дикие вещи о моём окружении, в том числе утечку,  - это в лучшем случае объясняло бы синхронность событий, но никак не опережение. Ну как, Сухов, у меня были основания напиться в лоскуты?
        - Это… правда дикость какая-то.
        - Что происходит, а, Сухов?  - горько спросил Форель.
        Ванга написала что-то на своём телефоне, протянула Сухову, он прочитал: «Не говори ему об Ольге и издателе». Кивнул.
        - Мне бы прочитать вашу рукопись,  - попросила Ванга.  - Разумеется, на условиях конфиденциальности.
        - Конечно,  - просто сказал Форель.  - Завтра всё будет. Думаете там чего-то найти? Хорошо бы…
        - Уже сегодня,  - сказал Сухов.
        - Да, правда, уже пятница,  - удивилась Ванга.
        - Тринадцатое,  - добавил Форель. Усмехнулся:  - Даже здесь бред какой-то… Как в дешёвом ужастике. Бред и трэш, пока вас не коснётся. Всё бред и трэш…
        - Понимаю,  - сказал Сухов.
        - Думаете? Простите, вряд ли: придуманный вами персонаж не отрубает сейчас людям головы.
        Ванга снова взяла Сухова за руку, но он всё равно сказал:
        - И это я понимаю. Понимаю вас - такое даже представить трудно.
        - Угу. А вот мне пришлось… Ну вот, я вам выложил всё. Что называется, на стол. И как мне дальше быть? Как дальше писать?!
        - Где вы сейчас находитесь?  - вдруг спросил Сухов.  - Мы могли бы приехать.
        - Завтра, Сухов,  - горько усмехнулся Форель.  - Позвоню и приеду. А сейчас пойду и ещё выпью. Чтоб уж точно не видеть никаких снов.

22. Этим же вечером
        Он пришёл поздно, и хотя мне не терпелось узнать, как прошла выставка, я сделала вид, что сплю. Немножко обиделась, что не взяли с собой на открытие. И на него, и на Вангу. Надеялась, что они бы смогли подружиться с Форелью. Тем более, учитывая, что всё продолжается. Смогли бы помочь друг другу. Глупо, наверное, но такая у меня была мечта.
        Открыл дверь моей спальни и немного посмотрел, как я сплю. Я хотела было повернуться и почувствовала, что он опять мрачный. И опять выпил. Нормального разговора не получится. Ладно, утро вечера мудренее.
        Он тихонечко затворил за собой дверь, и я поняла, что опять закрылся в комнате с маминым компьютером. Он очень скучает по ней. Я тоже, хотя почти её не помню. Папа, мой папа, как мне помочь тебе? Как помочь нам всем? Скажи! Я сделаю всё, что угодно, лишь бы тебе не было так печально. И не было так больно.
        Сообщение. Их несколько. Новые окошки в неведомый мир. И стилизованный значок. Супергерой. Адреса меняются, а корреспондент всё тот же. Неопределяемый электронный адрес. Письма из прошлого и письма из будущего. От неизвестного друга. Или врага. И это её компьютер. Лучшая модель 2008 года. Корреспондент опять ждёт. Друг или враг. И запотевшая рюмка водки. На столе. Как в бездарной песне.

«Привет,  - отвечает Сухов и быстро набирает:  - Скажи, ты знал?»

«Я знаю всё, что может быть в Сети. О чём ты спрашиваешь?»

«Форель. И Телефонист»,  - набирает Сухов.
        Рюмка водки. Но пока подождёт.

«Конечно»  - смайлик. Недолгая пауза. «И сразу тебе об этом сообщил».
        Это правда. Сухов думает, что хорошо, что он слегка пьян. С этим корреспондентом так общение выходит лучше.

«Опять анализ?  - набирает он.  - Всего лишь анализ?»

«Так точно! Но тебе следует корректней задавать вопросы».
        Смайлик. Рожица смеётся над Суховым. Но это доброжелательный смайлик. Возможно, пока.

«Международная разведка давно всё получает из анализа прессы».
        Теперь уже много смайликов. И не таких уж и доброжелательных.

«И не надо никого вербовать»,  - и одиночный смайлик.
        Сухов пишет: «Почему ты мне помогаешь?»
        Ответ приходит незамедлительно: «Не тебе».
        Сухов ждёт. Тишина. Сухов знает, что так ничего не получится. Нужен немного обходной путь. Сухов морщится, смотрит на запотевшую рюмку, набирает, чувствуя что-то шальное в своём вопросе: «Скажи, ты тогда заработал?»
        Молчание. Нет ответа.

«Прямой вопрос,  - пальцы быстро бегут по клавиатуре.  - Ты воспользовался той информацией для себя? В 2008? Или только дал мне?»

«О чём речь?»,  - мрачный недовольный смайлик.

«Польза».

«Формулируй корректно вопросы».

«Деньги»,  - пишет Сухов.
        И опять множество смайликов. Над Суховым хохочут.

«Мне это не надо. Устал повторять».

«Устал?»  - Сухов пытается поймать его.

«Приемлемый для тебя термин»,  - смайлики, целый карнавал.

«Но ты ведь помог мне,  - не даёт передышки Сухов, или ему кажется, что не даёт.  - Почему?»

«Она была мне другом. Я выполняю её просьбу. И своё обещание».
        На этот раз никакого веселья.

«Другом?»  - пишет Сухов.

«Приемлемые для тебя термины»,  - ответ. И после недолгой паузы: «Да. Другом».
        Пауза, чуть дольше. И вот на мониторе: «Так она понимала свою заботу. О тебе и своём ребёнке».
        Сухов больше не собирается ждать. Чего водку греть? Опрокидывает рюмку залпом. Становится спокойней. Теплей и приятней. Жаль, монитору нельзя набить морду. Он усмехается. И вдруг пишет: «Ты можешь назвать Телефониста?»
        Ответ опять незамедлителен: «Только то, что в Сети. 386 дней назад ты уже задавал этот вопрос».

«Для ответов на вопросы о моей мёртвой жене тебе требуется больше времени,  - усмехается Сухов.  - Дольше соображаешь»,  - водит пальцем по монитору, наверное, он уже пьян. Друг или враг. Польза или вред. Да только не становится легче. И разговоры эти ни к чему не приводят, упираются в одно и то же. Водка помогает лучше.
        Сухов думает выключить компьютер. И уйти спать. Только это как с Форелью: от себя же не заснёшь.
        Всё же можно ещё рюмочку перед сном. Пусть ждёт. Если отключится, то «пока-пока», спокойной ночи! А он торопиться не будет. Форель решил нажраться, чтоб не видеть снов?! Эх, писака, не ты у нас один такой посередь этой ночи. Сухов бы выпил, да и спел бы, да и сплясал…
        - Ну что там, мать твою, кто там вылез из твоей книги?  - хихикает Сухов. Потом морщится, не сразу поняв, что сказал.
        Следующая рюмка делает жизнь прекрасней и ещё спокойней. А этот не отключается, ждёт.
        - Супергероев-то развелось,  - бурчит Сухов.
        И набирает то, что ему кажется прекрасной идеей: «Мы можем встретиться лично?»
        На сей раз пауза даже длинней, чем с мёртвой женой. Сухов глубокомысленно поднимает указательный палец. Наконец ответ приходит: «Мы встретились».
        - Лично,  - бубнит Сухов и это ж набирает на клавиатуре.  - Можно назначить встречу? Или встретиться здесь, у меня.
        Мысль о необходимости следующей рюмки прервана ответом: «Я уже здесь».
        - Где это - здесь?  - пьяно вопрошает Сухов, но всё же оборачивается, не отнимая рук от клавиатуры, словно за его спиной кто-то стоит.

«Надо прекращать бухать,  - думает он.  - И прекращать расстраивать Ксюху».
        А потом он видит ответ на мониторе на свой последний вопрос. В ореоле карнавала, гирлянд, салюта и разлетающихся смайликов радостно светится одно слово:

«Везде».
        Глава десятая

23. Человек-реклама

«Должно быть, симпатяга»,  - подумала худенькая девушка, наблюдая за несчастным парнем, у которого, судя по всему, разрядился телефон. Она завтракала в «Шоколаднице»  - акция: свежевыжатый морковный сок, вкуснейшие сырники и капучино - и грелась на апрельском солнышке. Сегодня на работу она явится не раньше двенадцати, всё равно сидеть до позднего вечера. Она пребывала в ссоре уже больше месяца, которая всё вернее тянула на расставание, и дома её ничего не ждёт. Не хватало ещё закончить тоннами бананово-шоколадного мороженого перед телевизором с бесконечными «Менталистами», «Служанками» и «Играми престолов». «Зато хоть поправлюсь»,  - уныло подумала она.
        По соседству с «Шоколадницей» открылось новое заведение, обещавшее американский гриль и вечеринки в стиле «вестерн», и парень с разряженным телефоном был, судя по всему, живой рекламой. Разодетый, скорее, не как ковбой, а как гаучо-грабитель или что-то в этом роде. В каком-то кино она видела… Под цветастым пончо у парня прятались бутафорские пистолеты, а за спиной - маленькая гитара, тоже бутафорская, потому как на ней значилось:
        Сеньоритам - вход free!
        Шот или коктейль в подарок.
        Кабальеро, одетым по теме,  - free!
        Поразите нас вашими костюмами и выиграйте главный приз - романтический уик-энд для двоих.
        Да уж, выиграть романтический уик-энд с кем-нибудь на двоих ей бы не помешало. Хотя бы с этим человеком-рекламой. Свидание вслепую! Она улыбнулась.
        Ещё на парне были чёрный стэтсон и косынка, скрывающая половину лица, из-за чего, собственно говоря, он и смахивал на грабителя.

«Ещё, наверное, потому,  - подумала она,  - что даже под этой хламидой видно, как он строен. Стройный грабитель».
        И у него были проблемы. Ему требовалось срочно позвонить. В одной руке телефон, в другой - бумажка в сто рублей. Он уверял прохожих, что села батарейка, а ему необходим звонок, один короткий звонок, он заплатит. Только все торопились по делам. Парень обратился к крепкому мужчине, даже предлагая взамен свой телефон, пока будет говорить, не больше нескольких слов и, конечно же, заплатит. Но крупным мужчинам недосуг, когда их ждёт огромный чёрный мерседес-джип, а в нём молоденькая кукла с накачанными губами, которая только что делала сэлфи. Расстроенный парень отошёл в сторону, извлёк из-за пончо рекламные стикеры. Такие же, с рекламой предстоящего мегапати, худенькая девушка обнаружила за своим столиком, из чего сделала вывод, что новое заведение было аффилированно с «Шоколадницей», где она пила кофе весь последний год.

«Счастливый год»,  - подумала она печально.
        И поняла, что делает парня таким притягательным. Помимо широких плеч и какой-то волнующей лёгкости движений. Глаза. Очень красивые, глубокие и выразительные. Конечно. Но эти его глаза были… разноцветными. И, наверное, скулы - даже под косынкой можно было угадать их очертания. «Правда, симпатяга. Прямо… Клинт Иствуд»,  - вспомнила кино худенькая девушка. Конечно, о сходстве парня со знаменитым американским актёром судить было сложно, но ей хотелось так думать. В отместку тому, с кем была в ссоре. Потом она подумала: «нет, не у Клинта Иствуда. У кого-то другого ведь глаза разноцветные?» Но парень прямо вот… была бы она свободной…
        Конечно, худенькая девушка не собиралась никому мстить. Тем более, заводить интрижки. И уж тем более, в отместку! Так, просто мысли… Почему не полюбоваться приятным человеком?
        Парень опять посмотрел на дисплей своего телефона и сокрушённо покивал - батарейка умерла. Попытался обратиться к мамаше, тащившей куда-то за руку ребёнка, но та на него даже не взглянула. Человек-реклама, просто функция, скорее всего, попытается вам что-нибудь продать. Малыш, уводимый прочь, таращился на него с любопытством, и парень ему, точнее, ей, весело подмигнул. А затем помахал пальцами согнутой ладошки - «пока-пока», и девочка засмеялась в ответ. На его руках надеты тонкие белые перчатки с щёгольской и, конечно же, бутафорской вышивкой.
        - Ярослава!  - строго и раздражённо обернулась мать девочки. И случайно вгляделась в человека-рекламу. И вот она уже улыбается сама. Но траектория движения выбрана - прочь!
        Худенькая девушка допила сок, оставался ещё кофе, поднялась из-за стола и сделала всего несколько шагов.
        - Вот, возьмите, вам ведь надо позвонить,  - она протянула ему свой айфон. Улыбнулась, обнаружив, что у него точно такая же модель.
        В разноцветных глазах парня почти по-детски трогательное удивление и благодарность.
        - Буквально пару слов. Человек волнуется. Вот, возьмите,  - он протягивал ей купюру.
        - Не надо ничего!  - запротестовала она.  - Говорите, сколько нужно,  - и почему-то по-свойски добавила.  - У меня безлимитный.
        - Как и у меня,  - с пониманием кивнул парень.  - Но на этих айфонах зарядка…
        - О да,  - согласилась худенкая девушка.
        Мгновенная заминка: она протягивает телефон, он сторублёвую купюру. Парень захлопал глазами, и оба рассмеялись.

«Не, ну ведь правда хорош,  - успела подумать худенькая девушка.  - И голос ещё вдобавок хрипловатый…»
        - Ну… звоните,  - сказала она.
        - Да… Спасибо вам огромное,  - затараторил парень, взял её телефон.  - Она у меня ревнивая. Понимаете, эта нелепая ссора…
        - Как ещё понимаю,  - чуть горячее, чем позволяют обстоятельства произнесла худенькая девушка.

«Она?! Ну конечно, она! А чего я тут себе нафантазировала?»
        Пальцем в перчатке он стал набирать на экране номер.
        - Не положено ничего снимать до конца смены,  - пожаловался он и коснулся косынки на лице.  - Набирать-то я наловчился, а вот говорить через это…
        Поднёс телефон к уху, пошли гудки. Немного смущённо взглянул на девушку.
        - А-а… я пойду, допью кофе,  - она указала на свой столик.
        С благодарностью кивнул, отвернулся, машинально сделав несколько шагов.
        - Когда люди так разочаровывают, они, наверное, просят прощения, да?  - услышала худенькая девушка начало разговора. И подумала: бедный, судя по всему, мозг ему выносят по полной. Как и мне! Несправедливо это, он так… старается.
        Парень вернул телефон через минуту, как и обещал. Выглядел очень расстроенным.
        - Спасибо ещё раз,  - вздохнул.
        - Не за что,  - ответила худенькая девушка и зачем-то добавила:  - Лишь бы на пользу.
        Он пожал плечами, легче от её замечания ему явно не стало.
        - Наверное, всё будет хорошо,  - предположила она и подумала: «Веду себя, как последняя дура… да ещё и язва».
        - Не знаю, как теперь будет,  - сказал парень.  - По-моему, только хуже стало… А вам всё равно большое спасибо. Пойду на вторую точку… живая реклама,  - он улыбнулся, но всё ещё смотрел на неё.
        - Удачи вам!  - пожелала худенькая девушка.
        - Да, не помешало бы,  - печально согласился парень с разноцветными глазами и вдруг сказал:  - Жаль.
        - Что?  - откликнулась худенькая девушка.
        - Что встретились при таких обстоятельствах. Что уже занят. Вы очень хорошая. Правда.
        - Спасибо,  - смущённо поблагодарила она и тут же подумала: «да ведь он читает мои мысли».
        - И знаете, вот вам совет от человека-рекламы: любовь не должна приносить боли, когда уже нет радости… Не к тому, что отношения должны быть пустыми, но когда-нибудь останется только боль, как привычка… Остерегайтесь этого! Я вот попал… Ох, простите, наверное, наболтал вам какой-то личной ерунды.
        - Не за что извиняться,  - сказала она.
        - Такая вот психология любви в виде комикса.
        - Забавно.
        - Вдруг и вам пригодится. Возможно,  - разноцветные глаза уже улыбались,  - в самое ближайшее время. Ох, простите, опять болтаю лишнее.
        - Ничего,  - сказала она. Правда, последние замечания были лишними. А может, и нет! Она улыбнулась и, чтоб сменить тему разговора, спросила:  - А эти ваши вестерн-пати стоят того?
        - Не знаю, сам не был ни разу,  - честно признался парень.  - Говорят, ничего. Я здесь через день, по чётным.
        - Ясно.
        - И знаете что: она,  - парень нахмурился,  - правда ревнивая. Я сказал, что с чужого телефона, может начать вам названивать. Не снимайте незнакомый номер. Через час успокоится. Мобильный у неё - шесть-семь последние цифры.
        - Хорошо,  - улыбнулась худенькая девушка.
        - Столько из-за меня хлопот и беспокойства… И наговорил вам ерунды.
        - Всё ок! Мило поболтали.
        - Один мой друг, рок-н-рольщик, говорил: «Супергероям не нужны гугл-карты». Наверное, о том, что никогда не поздно всё поменять,  - заявил он и смущённо уставился на неё.  - Ну, вот опять!.. Ну что со мной такое сегодня?! Наверное, потому что пятница, тринадцатое. Или весна действует.
        - Вероятно, и то, и то,  - рассмеялась. И решила добавить:  - Улаживайте свои дела. Может быть, в какое-нибудь чётное число снова зайду сюда попить кофе.

…Ровно через пять минут начались звонки с незнакомых номеров. Больше всего было заканчивающихся на «67».
        - Бедный, да она у него - маньяк!  - подумала худенькая девушка, допивая второй кофе. Поискала глазами человека-рекламу, но он уже куда-то ушёл.
        Сухов дал отбой набора номера. Видимо, звонить бесполезно, не снимет. Но им уже удалось найти айфон. Телефонные операторы и так, по известным причинам, шли им навстречу, здесь же оказалось всё проще простого. И это настораживало. Айфон находился в кафе «Шоколадница», в людном публичном месте, и не двигался. Никаких перемещений сигнала.
        Мобильный номер Алексея Сухова заканчивался цифрами «67». Из всех, кто мог знать его наизусть, Сухов был уверен лишь в троих: самом себе, Ксюхе и Ванге. Звонки по нему носили как личный, так и служебный характер. Как правило, это были разные вещи. Как правило, но не сейчас. Сухов ничего не мог с этим поделать. Вот, что он услышал чуть более пяти минут назад, когда ответил на незнакомый звонок:
        - Когда люди так разочаровывают, они, наверное, просят прощения, да?  - произнёс кто-то очень печальный.
        - Простите?
        - Я разочарован, Сухов. Я очень сильно разочарован!  - голос окреп, и теперь к досаде добавилось что-то шальное.  - А ты так и не извинился.
        Сухов досчитал до трёх.
        - Кто говорит?  - спросил он, хотя уже всё понял.
        - Я этого не хотел. Видимо, теперь придётся ускорить счёт. Следи за сетью, знаешь где смотреть.
        - Постой, подожди.
        - Хочешь поболтать?  - смешок.  - Не разочаровывай меня ещё больше.
        - О какой моей вине ты говоришь?  - быстро произнёс Сухов.
        - Теплее,  - задумчиво произнёс голос. И снова смешок.  - Найди. Может, и сгодишься ещё… Но не прячь столько страхов в своём голосе.
        - Это связано с Форелью?  - сказал Сухов.
        - Это связано со всеми. Но теплее. И вот ещё что: перезвонишь по этому номеру сейчас - она умрёт.
        Сухов сглотнул: вот она, ночная водка, подкатила глотком тошноты. Следующая мысль была уж совсем идиотской: «Голос хриплый… Вчера у пьяного Форели по телефону был похожий».
        - Тебе ведь известно, что перезвонить придётся,  - сказал Сухов.
        - А тебе известно, что произойдёт дальше.
        - Мне - да,  - быстро согласился Сухов. И подумал, что если бы его сейчас вырвало, он бы даже не удивился.  - Но не всё ведь зависит от меня, правда?
        Пару мгновений голос обдумывал услышанное. Сухов следил за секундной стрелкой своих наручных часов.
        - Твоя покорность - фальшивая. Но ход хороший,  - наконец заявил голос, скорее даже одобрительно.  - Мы поняли друг друга. Только больше не ошибись.
        - Не трогай её,  - попросил Сухов.
        - Хм… Интересная просьба, учитывая характер наших отношений.
        Сухов посмотрел по сторонам, всё словно куда-то расплывалось. Кирилл подал знак: поднятый кулак, разгибает пальцы, через несколько секунд телефон будет найден. И тот, кто на другом конце линии, знает это. Почему? Зачем ему так?
        - Ну, как решим?  - спросил Сухов.  - Минут пять я мог бы попридержать.
        - Хорошо. Пять минут. Перезвонишь секундой раньше, она сразу умрёт. По твоей вине. У тебя ровно пять минут! Потом делай, что хочешь.
        Поднятая ладонь Кирилла полностью раскрыта, он начал совершать ею в воздухе оборот: вот-вот местоположение говорящего будет определено. И ему это известно. Почему он ведёт себя так? Зачем звонить именно сейчас?! Утром, в явно рабочее время, когда просто технически есть возможность его быстро засечь.
        - А пока подумай, для чего мы так по-свойски поболтали впервые.  - В голосе насмешка, словно мысли Сухова уже просканированы.  - Ровно пять минут. Не ошибись, Сухов.
        И разговор закончился.
        Когда худенькая девушка допила свой второй кофе, снова уже в сто первый раз зазвонил телефон с последними цифрами «67» на экране. «Реально ревнивая маньячка»,  - подумала она. И опять поискала глазами человека-рекламу. И мечтательно улыбнулась. Её айфон продолжал трезвонить. 67… Это пора было заканчивать. Она сняла трубку.
        Сухов прождал ровно пять минут и начал звонить. Со своего мобильного, со служебного номера и даже с телефона Ванги. Трубку не снимали. Что-то пошло не так. Он в отчаянии посмотрел на Вангу. Дал отбой.
        Телефон, с которого ему звонили, по-прежнему не двигался. Находился в кафе при большом торговом центре. Опергруппа уже была готова к выезду. Сухов попытался ещё несколько раз, безрезультатно. Прохрипел, легонько постучал своим телефоном по столу.
        - Звони,  - сказала ему Ванга.
        Он снова набрал номер. И трубку вдруг сняли.
        Сухов ожидал услышать что угодно, но только не то, что услышал:
        - Послушайте, он любит вас!  - сообщил Сухову приятный женский голос.  - А я просто посторонний человек.
        Конечно, следак Сухов не потерял дар речи, но примерно секунду он смотрел на Вангу даже не в изумлении, а с какой-то тоскливой растерянностью. Вот сейчас, наверное, самое время, чтобы его ещё и вырвало.
        - У него сел телефон, и я дала ему свой,  - добавил приятный женский голос.  - Мы не знакомы, так что, девушка…
        Сухов вздохнул:
        - Пожалуйста, никуда не уходите. Оставайтесь в людном месте и никуда не уходите,  - попросил он.  - Этот человек очень опасен.
        Затем Сухов представился и попытался как можно более быстро и ёмко объяснить ситуацию. Но она всё ещё не верила:
        - Это какая-то шутка?  - поинтересовался приятный женский голос.  - Не смешно. Передайте хозяйке телефона, что не стоит сюда больше звонить.
        - Мы видим вас,  - сказал Сухов.  - Кафе «Шоколадница». Опергруппа уже выехала, будет с минуты на минуту. Ваша жизнь находится в опасности.
        - Да что вы такое говорите?! Мне… на работу надо ехать,  - но прозвучало уже не так уверенно.
        Кирилл развернул Сухову дисплей своего лэптопа; определил, на кого зарегистрирован телефон.
        - Елена Сергеевна,  - сказал Сухов.  - Оставайтесь на месте. Я буду говорить с вами до прибытия сотрудников полиции.
        - Они уже на месте,  - сообщил Кирилл.  - Там отделение рядом.
        Она не верила. Потом пришло ошеломление. Потом она плакала. Ванга наблюдала, как Сухов допрашивал худенькую девушку. Потом допрашивала свидетеля сама, и ей даже удалось заставить худенькую девушку улыбнуться, но её улыбка быстро померкла, стала горькой. Потом на время они оставили её одну.
        - Ну, и что ты думаешь?  - спросила Ванга.
        - Думаю, что ей понадобится психологическая помощь,  - сказал Сухов.
        - Я не об этом,  - Ванга выглядела непривычно усталой, хотя было ещё самое начало рабочего дня, и она, в отличие от Сухова, не провела ночь в обнимку с бутылкой.  - Что всё это было?
        - Ты имеешь в виду, что впервые звонок от него без всяких звуковых примочек?
        - Я имею в виду, что она единственная, кто видел Телефониста, не того, кто за ним прячется, а именно Телефониста, и осталась при этом жива.

24. Кто такой «ПИФ»? (эхо)
        - Она не может сообщить ничего конкретного. Никаких деталей.  - Кирилл развёл руками.  - Всё ещё шоковое состояние. Он был в театральном костюме, как тебе известно…
        - Не театральном,  - Сухов посмотрел в окно. Поморщился.
        - Я опросил администрацию,  - докладывал Кирилл.  - У них действительно есть такая форма продвижения своего продукта, но ряженый зазывала выходит на рабочее место только в семнадцать ноль-ноль и одет ламой. Почему-то они называют его «Карл».
        - Ламу?
        - Зверушка такая.
        - Не монах, Сухов,  - сказала Ванга.
        - Я знаю, что такое лама,  - отозвался Сухов. Налил себе ещё стакан воды.  - Что-то должно быть.
        - Он даже по телефону умудрился поговорить, не снимая перчаток и косынки на лице,  - продолжил Кирилл.
        - Нарядись он зверушкой, не проканал бы номер. Ему нужен был контакт. Сопереживание. И значит, что-то есть.
        - Сухов!  - Ванга покачала головой.
        - Что?! Ты слышала, что она мне заявила? Любит вас… За пару-то минут общения! Значит, что-то должно быть.
        - Тебе налить ещё водички?  - криво улыбнулась Ванга.  - К тому, что втираться в доверие он умеет, никто и не спорит… Прекрасный манипулятор. Но погоди давить на неё.
        - Ладно,  - Сухов подумал, что, действительно, пора ему прекращать раздражаться.  - Попробуй поговорить с ней ещё, как бы по-женски…
        Ванга усмехнулась:
        - …и будем отпускать.
        - Кстати, все камеры наружного наблюдения запечатлели его со спины,  - заметил Кирилл.  - Сотрудники внимания на него особого не обратили. Там полно заведений, решили, что реклама соседей.
        - Он выбрал её с самого начала,  - Ванга задумчиво нахмурилась. И посмотрела за стеклянную стену, где в комнате для допросов находилась худенькая девушка, у которой сегодня состоялся, возможно, самый опасный завтрак в жизни.  - Подготовился безупречно. Она… она уверена, что сама к нему подошла.
        - Выбрал не в жертву, а для передачи сообщения,  - проговорил Кирилл.
        Ванга взглянула на него как-то исподлобья.
        - Даже если ты прав, я бы всё равно не поручилась за её безопасность. Сообщения… бывают разные.
        - А что за чушь про гугл-карты?  - Кирилл открыл то, что собирался, передвинул монитор так, чтобы видела Ванга. Та кивнула.
        - Не знаю, устало сказал Сухов.  - Может, издёвка, что давно могли бы его отследить, а может, что и похуже. Или ничего.
        - Просто так он ничего не делает,  - напомнила Ванга.
        - А я и не говорю про «просто так»,  - Сухов налил себе ещё стакан воды.
        - Ты лопнешь,  - сказала Ванга.
        - Лопну,  - кивнул Сухов. И подумал: «Как же меня достали его ребусы! Как будто постоянно находишься внутри чужой отъехавшей к херам крыши. И это его неукоснительное требование - чтобы постоянно находились там…»
        - Знаешь, может, он и не так спокоен?  - вдруг заметил Сухов, легонько постучал себя по голове.  - У него там… чудовища, а? Вот он и втягивает нас, чтоб им было, чем питаться. А то сожрут его.
        Ванга удивлённо посмотрела на него:
        - Сухов… На философию пробило?
        - Да ладно… просто что-то должно быть. Она должна что-то вспомнить.
        - Я сейчас пойду и ещё раз поговорю с ней. А ты пока иди сюда,  - позвала Ванга.  - Ещё с утра хотели тебе это показать. Да с этим звонком…
        Сухов подошёл. На мониторе была старая фотография. На ней три совсем молодых человека, стоят в обнимку на фоне военного грузовика с огромным кунгом. Надписи, смысл которых поначалу был для Ванги скрыт. «Р-140», «ГСВГ», «ДМБ - 87 -89 Wunsdorf».
        - Как ты думаешь, кто на фото?
        - Солдатики,  - усмехнулся Сухов.  - Ещё Советская Армия. Что это?
        - Это то, Сухов, что мне сегодня ночью тоже не спалось. Но, в отличие от вас с Форелью, я решила всё-таки не бухать. Хотя могла бы…
        - Молодец,  - как-то плотоядно похвалил Сухов.
        - Не давал мне покоя Аркаша, не выходил из головы. И я решила прошерстить по нему всё, что попалось, методом тыка. В том числе и социальные сети - «Инстаграм», «Фейсбук», «ВКонтакте»… не спалось. Это сухая выдержка бессонной ночи. Точнее, «Фейсбук». Оказывается, люди, кто при Советской власти жил или служил в странах советского блока, стали сейчас это выкладывать. Случайно наткнулась. «Мадьяры». «Вспомним Веймар»… «ГСВГ»  - это аббревиатура…
        - Я знаю, Ванга. Группа советских войск в Германии. В Вюнсдорфе находился Главный штаб группировки. А «ДМБ», скорее всего,  - дембель, годы службы. К 89-му парни отслужили и отправились на дембель. Домой. В Союз. Вот только что такое «Пэ» или «Рэ-сто сорок», я не знаю.
        - А я вот знаю,  - Ванга победно рассмеялась и подмигнула Сухову.  - Ночь была длинной. Эр-сто сорок - радиостанция средней мощности, применяемая в вооружённых силах СССР. Огромный грузовик, который ты видишь,  - это примерно твой мобильный телефон, вряд ли мощнее… Всё, что в кунге, сейчас умещается у тебя на ладони.
        - Ванга, к чему ты…
        - Постой. Говорю же, случайно наткнулась. Фотографий огромное количество. И постов. Аркаша весьма активен везде. Фото в открытом доступе, как понимаешь, выложены без всякой задней мысли.
        - Ты мне рассказываешь, как устроены социальные сети?  - усмехнулся Сухов.
        - Почти… К тому, что это всё равно что искать иголку в стоге сена. Оказывается, нет.
        - Ванга, у меня и так голова болит,  - взмолился Сухов.
        - Все посты и фото, которые мне показались стоящими, я отправила Кириллу…
        - Она разбудила меня в три ночи, как маньяк,  - пожаловался Кирилл.
        - …и то, что ты видишь,  - это результат тщательного фильтрования.
        - Ага,  - насупился Кирилл.  - Особенно учитывая, что она сама не знала, что ищет.

«Вот почему они оба такие сонные,  - подумал Сухов.  - Ванга взяла ещё один след». Но вслух сказал:
        - Послушайте, у меня башка трещит! Если вы будете тянуть дальше, я пристрелю обоих из табельного оружия.
        - Терпи, казак,  - ухмыльнулась Ванга.  - Дальше будет интересней. Аркашу узнаёшь Григорьева?
        - Вот он,  - Сухов ткнул на человечка, явного представителя монголоидной расы.
        - Ага, это Рашид, Хорезм. Город такой. Покажи, Кирюш.
        - Вот, я нарыл фотки по отдельности на каждого. Чернявенький - это Рашид из Узбекистана. Типа дембельский альбом. Вот ещё…
        - Справа - это Рашид, Григорьев слева, а в центре - некто Женёк, Евгений, они звали его «Пиф».
        - Фамилия?
        - Сухов, это не документы. Это дружеские воспоминания. Тут имена или клички. Пиф, Белый, Глуня… Только Григорьев так и остался Аркашей. Видно, уже тогда был тем ещё жуком.
        - Жуком?  - Сухов вскинул брови и немного оживился.  - Значит, Аркаша был у нас радиотелеграфистом? В немецком городе Вюнсдорфе, ГДР.
        - Если бы…  - Ванга ухмыльнулась.  - Он был водителем. Телеграфисты - Рашид и этот Пиф, Женёк. Это был их экипаж. Фото выложено девятого июня прошлого года - это день ГСВГ. И народ, кто вместе служил, откликнулся. Там полно комментов.
        - Преамбула,  - нетерпеливо сказал Сухов.
        - А теперь самое главное,  - Ванга положила Кириллу руку на плечо.  - Кирилл просто молодец! Кое-что оказалось выложенным не в ленте, а в комментариях. Покажи ему.
        Кирилл открыл следующую фотографию.
        - Вот, ещё более ранняя, в комментах у Рашида.
        - Караси… Или духи,  - ухмыльнулся Сухов.
        - О чём ты, Сухов? Заговариваешься?  - насторожилась Ванга.
        - Кирилл знает,  - пояснил он.  - Молодые бойцы, первый год службы: затянуты, застёгнуты, зашуганы… Стрижечки. Видишь?
        - Ясно,  - сказала Ванга.  - Дедовщина. Мальчуковые игры… Смотри на подписи.
        - Там ведь… откуда они прибыли,  - начал Сухов.
        - Для этого и показываем,  - кивнула Ванга.  - «Рашид. Хорезм. Узбекистан». «Аркаша. Москва. Сокольники». «Пиф. Москва. Измайлово». Измайлово, Сухов.
        - Да,  - он чуть растерянно кивнул.  - Интересно… с другой стороны… И что? Кто это Пиф? Это может ничего не значить.
        - Говорю же: Кирюха - молодец! Социальные сети, фигова биг дата. Читай комменты, нужное мы выделили. Открой ему.

«Парни, а помните шашлыки у Пифа, по дембелю? Славно посидели»,  - спрашивал некто Глуня.

«Женёк! Жалко парня»,  - пишет Аркаша.

«Отлично было»,  - соглашается Рашид.  - «Вот чего у себя нашёл. На старенькую «смену» ещё снято».
        И фото ч/б шашлыков. Совсем ещё молодые люди, в гражданском. Но на девушках дембельские фуражки. На одну даже накинут китель.
        - Узнал место, Сухов? Край Измайловского парка. Совсем рядом с домом Кривошеева.
        - Хрень,  - говорит Сухов.  - Я обожаю Цукерберга. Выходит, этот Женёк, Пиф, жил там. Или где-то по соседству. Вы отправили запросы в их РОВД? Надо ещё в военкомат…
        - Готовим.
        - Готовите?!
        - Сухов, правда, чуть спокойней. Этой фотографии больше тридцати лет. Кроме того, что он Женёк, Пиф и служил в ГСВГ, у нас ничего нет. Ну, приблизительно год рождения. Это же не паспортный стол! Только то, чем люди хотят делиться. Но мы готовим.
        - Ну, вот же этот Рашид, его фамилия,  - настаивал Сухов.
        - Пифа в «Фейсбуке» нет. Потому что…
        - Полагаешь, этот Пиф мог знать про Кривошеева, про то, что у него днюха, и квартира будет пустой…
        - Будешь слушать?  - перебила его Ванга.  - Мог. Но много лет назад. Он умер давно. Больше четверти века.
        - Как умер?
        - Как люди умирают?! Спился в лихие девяностые.
        - Чёрт, как жаль!  - Сухов заморгал.  - Ну, в смысле… по-любому, жаль.
        - Бесспорно,  - согласилась Ванга.
        - Это тоже было в их комментариях?
        - Да, они там помянули, кого уже нет. А к Пифу Рашид даже приезжал на похороны.
        - Значит, друзья детства,  - Сухов потёр себе переносицу, чтобы не чихнуть.  - Или, как минимум, служили вместе. Такое шило теперь в мешке не утаишь! Григорьев…
        - И что Григорьев?  - с сомнением отозвалась Ванга.  - Скажет, да, служил вместе, но человек умер четверть века назад. На этой кобыле теперь к нему не подъедешь. Но это «ж-ж-ж» неспроста: Ольга, переглядки. ГСВГ… Нам, главное, их не распугать, тихо надо. Неспроста «ж-ж-ж»…
        Сухов удивлённо посмотрел на них обоих, затем ткнул пальцем в монитор:
        - Проще пареной репы. Так напишите Рашиду, мол, ищем, где похоронен… Придумайте что-нибудь.
        - Разгоним улей,  - сказала Ванга.  - Неспроста «ж-ж-ж».
        - Вот,  - заметил Кирилл.  - С утра жужжит. Эти ж-ж-ж…
        - Это Винни Пух,  - сказала Ванга.
        - Это значит, ты действительно взяла след,  - улыбнулся ей Кирилл.  - Когда ты жужжишь. Чуйка начинает работать. Не замечала?
        - Я так делаю?  - Ванга пожала плечами.
        - Квартира Кривошеева, резиновая дура… Но Григорьев,  - Сухов щёлкнул языком.  - Вспомни, у него алиби: пресс-конференция вместе с Форелью.
        - Помню,  - заверила его Ванга.  - Но я намерена выяснить, кто такой Пиф. Всё оставляет следы. Пока это единственная связь между рукописью Форели и квартирой Кривошеева.
        Сухов посмотрел на свою пробковую панель. Пиф умер двадцать пять лет назад. «Крик». Но Ванга всё равно чувствует какую-то связь. Ладно.
        - Но теперь-то меня кто-нибудь услышит?  - в дверях появился Лев Свиркин. Сухов посмотрел на него в растерянности.  - Там опять звонит Форель.
        - Ах, чёрт!  - выругался Сухов.  - Совсем из башки… А почему он звонит вам? У него есть мой мобильный.
        - Потому что твой мобильный постоянно занят!  - напомнил Свиркин и закатил глаза.  - С утра.
        - Ну да… Иду. Ванга, поговори с ней,  - Сухов кивнул на комнату для допросов.  - Должно что-то быть.
        - Уже говорю,  - Ванга показала ему две чашки кофе на подносе.
        - Хорошо,  - Сухов усмехнулся, направляясь вслед за Свиркиным.  - Значит, неспроста это «ж-ж-ж»?
        - Он подтвердил всё, что говорил вчера,  - сказал Сухов.  - И готов, как он выразился, всё подписать.
        - Чего подписать?
        - Э-э, видимо, бедняга вчера прилично накидался,  - с сочувствием отметил Сухов.  - Тяжеловато ему пока.
        - Поэтому мы едем к нему?  - Ванга застёгивала по пути свою демисезонную куртку. Сухов поймал себя на том, что второй раз за прошедшие сутки думает, что в этом своём вчерашнем платье она была очень… сексуальной. Весьма. Да и сейчас ничего. Изменилась, что ли? Явно не в худшую сторону.
        Ванга перехватила его взгляд:
        - Чего, Сухов, с похмелья либидо проснулось?
        - Ох-х, не говори,  - кающимся тоном согласился он.  - Мы едем к нему, потому что он собирается нам что-то показать. Считает, так лучше будет.
        - А Кирилл зачем?
        - Он спросил, нет ли у нас службы проверить его дом на наличие жучков.
        - Так и сказал?
        - Да, говорю же, похмелье… На самом деле, его волнует вероятность скрытых камер в его доме. Говорит, посмотрел в интернете, гарантируют быстро, качественно и конфиденциально. Но он хотел бы, чтобы мы вместе… Короче, я сказал, что у нас для этого целый Кирилл.
        - Похмельные мужики меня пугают,  - фыркнула Ванга.  - Ладно, я тоже не с пустыми руками.
        - Думаешь, я не вижу? Говори уже.
        - Есть одна важная деталь. Если нас не водят за нос, то весьма редкая. Его глаза.
        - Вспомнила, значит?
        - Нет, знала с самого начала. Не хотела говорить.
        - Скрывала?! Выходит, препятствовала следствию?
        - Сухов… с бодуна ты, правда, бываешь ужасен.
        - Думаешь, мне легко? Так чего там с глазами-то? Прекрасное зеркало души ангела?
        Ванга вздохнула:
        - Да, он её впечатлил. И да - она была смущена, чтоб тебе стало понятней. Всё?!
        - Чего взъелась-то?  - буркнул Сухов.
        - Подумай, каково ей с такой эмоциональной пилой? И постарайся не вести себя подобным образом сейчас у Форели. Поделикатней, ок?
        - Да ок, ок.
        - Сухов, у него глаза разного цвета.
        - Как?
        - Так. Роговица окрашена. Серый, с еле заметным зеленоватым, и серый с голубым. От освещения зависит.
        - Интересно,  - Сухов нахмурился. Впереди их ждал длинный коридор, и он решил идти быстрее. Понял, что его сердце не согласно с ускорением ритма. Но было поздно - атлетическую Вангу устраивал любой размер его шага, кроме дёрганого. Пришлось догонять её.  - Ничего не понимаю: зачем ему это было надо? А это не могли быть контактные линзы?!
        - Могли. Но не думаю. Ещё он очень хорошо сложён.
        Сухов усмехнулся.
        - О чём подумал?  - спросила Ванга.
        - Все они хорошо сложены,  - хрипло произнёс Сухов.  - Наши подозреваемые. А почему ты сомневаешься насчёт линз?
        - Будешь смеяться.
        - А если не буду?
        - Потому что ему нравится Телефонист.
        - Чего?
        - Маска - это для обычной жизни. А Телефонист ему нравится. Его превосходство… Полагаю, это то, что позволяет себе появляться без грима.
        Сухов помолчал, прикидывая.
        - А маскарадный костюм?  - спросил он.
        - Это неважно,  - Ванга тряхнула головой. И усмехнулась.  - Это как одежды, прости за тавтологию: для дождливой погоды и для солнечной. Вынужденная и досадная необходимость. Но я могу и ошибаться.
        Длинный коридор заканчивался. Вон уже выход. А там свежий воздух и солнечный свет. Худенькой девушке Телефонист позволил увидеть лишь маленькую часть себя, разрез глаз. Разноцветных. И оставил жить. С ожогом от его сраного супергеройского отражения. Только Ванга всё равно не может поручиться за её безопасность.
        - Странная вещь - похмелье,  - поделился Сухов.  - Ты ведь иногда…  - Болезненно поморщился.  - Кем бы он ни был, ты ведь иногда оказываешься у него в голове? Так?
        Ванга мрачно усмехнулась и не ответила.
        - Поэтому ты и сказала, что она единственная, кто видел Телефониста.
        - Приходится. Сухов,  - сказала Ванга.
        - Я вот тоже сейчас…  - признался он.  - Занесло на секунду.
        - Тошнит?
        - Вообще-то там… жуть.
        - Я знаю,  - словно эхо отозвалась Ванга.

25. Джин-тоник (эхо)
        Игорь Рутберг пребывал в прекрасном расположении духа. После перебранки с женой, когда она хлопнула дверью, а он показал ей вслед язык. И охранник Николай это видел. Она закатывала сцены при Николае, не стесняясь, словно тот был мебелью. И вот сейчас унеслась, долбанув дверью. Игорь Рутберг показал язык, потом с наслаждением потянулся. Она всё ещё влекла его. Иногда.
        - Ты совсем сошёл с катушек,  - бросилась с обвинениями она, бывшая модель, а сейчас мать двоих детей.  - Притащил в дом бомжа.
        - Он мой сержант,  - невозмутимо отозвался Игорь Рутберг.  - Вообще-то, я ему жизнью обязан.
        - И что?!
        Он не удивился. Всё-таки сказал:
        - Для тебя это ничего?! Его нога осталась на той мине, которая могла бы забрать мою жизнь.
        - Ну и дал бы ему денег.
        - Собираешься учить, как мне поступать?
        - Весь дом провонял.
        - Уже нет,  - Игорь Рутберг поднял руку со стаканом «Бомбей-Сапфира». После тренировки он пил один джин-тоник. И не пьянел. Он вообще никогда не пьянел и крайне редко перебирал с алкоголем.  - Человек оказался на дне. Дюба… ты ведь не знаешь, какой он. Я его вылечу.
        - Да пожалуйста! Я-то почему должна это терпеть? Сюда-то зачем?! Сними ему отель, если всё ещё в войнушку свою не наигрался.
        Игорь Рутберг сделал глоток. Он не пользовался соломинкой и не испытывал по отношению к ней гнева - к своей бывшей модели.
        - У него проблемы с ментами,  - веско сообщил он.  - Я это пока улажу.
        - Пока? Насколько это «пока»?! Мальчики приехали всего на неделю.
        - Мы вместе каждый вечер.
        - И Дюба твой тоже!
        Он посмотрел на неё с интересом.
        - Послушай, вообще-то, сирые и убогие должны вызывать твоё сострадание. Твой благотворительный фонд…
        - С каких это пор ты настолько погружаешься в среду?  - с усмешкой парировала она.
        Игорь Рутберг отставил стакан. Было два сценария: выглядела она сейчас довольно соблазнительно. Но следовало договорить.
        - Забей!  - предложил он.  - Дюба не нуждается ни в твоей жалости, ни в твоём сострадании. Кстати, как и в моём. Это я его должник! Я помогу. А потом он уйдёт.
        - Так сделай ему загранпаспорт,  - предложила она. «Вот ехидна,  - подумал Игорь Рутберг.  - Но ей идёт. Идёт быть стервой. Только меня это больше не возбуждает».  - Оплати швейцарскую клинику.
        - С каких это пор?  - Игорь Рутберг состроил печальную гримаску, но с трудом удержался от того, чтобы не засмеяться.  - Когда это с тобой случилось?
        - О чём ты, милый?
        - О подкупе, любовь моя. Отгораживаешься от жизни баблом…
        - Ой, только не надо,  - усмехнулась она. И, кривляясь, добавила:  - Когда это с нами случилось?! Нравоучительный пафос - не твой конёк.
        - Знаю,  - он весело смотрел на неё.  - Но дай порепетировать: заседание Совета Федерации…
        - Это ведь ты какие-то свои грехи отмаливаешь с этим бомжарой своим,  - она не унималась.
        - Не называй его так, не надо,  - попросил он. От игривости в его тоне не осталось и следа.  - Его зовут Дюба. Можно Игорем. Как меня. И он никуда не уйдёт. По крайней мере, до тех пор, пока я ему нужен.
        - Может, ты женишься на нём?
        - Прекрати,  - сказал он. Но холод, если тот и мелькнул в его голосе, растаял. Глаза снова весело блестели.  - Скоро всё закончится.
        - Когда?
        - Твоя удивительная манера ставить ногу на грудь,  - пожаловался Игорь Рутберг.  - Я не хочу ссориться, неужели не видишь?
        - А я спрашиваю, сколько мне ещё терпеть вонь твоего дружка в доме?!
        Он вздохнул:
        - Любовь моя… У тебя есть прекрасный дом на Гарде. Я тебе предлагал купить на озере Комо, но ты сама его выбрала. У тебя и у мальчиков. А здесь - мой дом. И мальчиков. И Дюба - мой гость. Мы ведь когда-то так договорились?
        - Ну и пожалуйста!  - фыркнула она.  - Оставайся со своим бомжарой.
        Всё-таки не удержалась от драматизма. Развернулась и вышла вон, хлопнув дверью и оставив последнее слово за собой. А Игорь Рутберг показал ей язык. Эти навернувшиеся у неё слёзы - он уже привык - не то что игра, но и цена им - грош, так, выброс гормонов. Вернётся весёлая, спокойная и ещё более красивая. Вернётся ангелом.
        - Ей скоро уезжать,  - тихо подал голос Николай.  - Вот и нервничает. Простите, Игорь Марленович…
        - Ну да,  - согласился Игорь Рутберг. Подумал и добавил:  - Коль, лети в этот раз ты с ней, а не Митрохин.
        - Как скажете,  - отозвался Николай.  - Но я там…
        - Италия, весна…  - Игорь Рутберг мечтательно закатил глаза.  - Всё цветёт… отдохнёшь месячишко, ты заслужил. И мальчики к тебе привязались.
        - Спасибо, Игорь Марленович,  - сказал Николай.
        - Не за что, дорогой,  - ответил Игорь Рутберг. И подумал о Дюбе: вот как удивительно иногда всё может сложиться. Надо же, его ищет Ванга. Дюба был не в курсе нашумевших дел, так, только по слухам, но рассказал всё, как было.
        - Похоже, я знаю её, тёзка,  - с улыбкой кивнул Игорь Рутберг. Двумя движениями пальцев нашёл в своём телефоне фото; конечно, не из тех, которые нельзя было показывать, удивительно: скрытная Ванга не возражала против откровенных фоток, она вообще самая удивительная,  - и повернул экран к Дюбе.
        - Она,  - признал тот и смущённо добавил:  - Она не такая, как все. И она добрая.
        - Да,  - согласился Игорь Рутберг.  - В курсе.
        Сейчас, после драматичной до комизма ссоры с женой он думал о Ванге. Чувствовал себя всё более весело, прямо прилив сил какой-то. Только Ванга не устраивает драматично-комичных разборок. И слёз он её ни разу не видел. Гормоны есть у всех, просто Ванга не слаба на мокрые глаза, расстояние от источника до слёзных желез подлиннее. Намного. Только, похоже, она всерьёз решила его бросить. Игорь Рутберг отпускал поводок, знал, когда натянуть, знал, чем её привлечь, и она приходила. Отшучивался, потому что они и правда во многом были похожи, и им хорошо было вместе. Но поводок натягивался всё сильнее, Ванга словно упиралась ногами, шла к нему, но упиралась всё сильнее. Смешно, но неужели он настолько действительно привязался к ней? Наверное, он увидит её слёзы, её тяжеловесные слёзы в тот день, после которого она больше не придёт. Можно растянуть это мгновение, но нельзя сделать его бесконечным. Он нужен ей, потому что они похожи, и он знает её самые тайные и самые стыдливые фантазии, которых она не стыдится. Но эта история почти закончена, исчерпана, и Ванга теперь намерена двигаться дальше. Сама не
знает куда, но дальше, без него. Хотя голос тела всё ещё удерживает её, Ванга действительно решила всё прекратить. Это волевое решение и, возможно, глупое, но ведь Дюба прав - она не такая, как все, и когда что-то, пусть даже самое соблазнительное, вдруг перестаёт устраивать, такие девушки без сожаления обрубают концы. Но сейчас у Игоря Рутберга ещё оставался козырь, замануха, как он его называл, он ещё знал, чем её привлечь.
        - Эх,  - весело произнёс Игорь Рутберг.  - Всё бросить, жениться на ней. Будет кому хлопать дверью и показывать язык.
        Игорь Рутберг допил свой джин-тоник. Николай вышел во двор, по которому Дюба с восторгом раскатывал в инвалидном кресле с движком. Николай - молодчина, он уже прошерстил сеть и уже отчитался, где можно заказать уникальный протез, за дорого, но дело того стоит. Возможно, Дюба сможет даже и бегать. Игорь Рутберг посмотрел на свой стакан, затем в окно, сквозь двор и куда-то далеко, за реку, где ещё, укутавшись в воспоминания, жило детство, и куда всё ещё можно было иногда прийти.
        Жениться на Ванге и протез для Дюбы… Он сильный, тёзка, главное, чтобы нашёл это в себе и поднялся. Пусть бегает! А что, может, даже станет параолимпийцем.
        Игорь Рутберг всё ещё смотрел куда-то сквозь пустой стакан и сквозь время. Радость и счастье никуда не деваются. Надо только помнить Путь. Ванга и Дюба…
        - Тёзка,  - проговорил Игорь Рутберг,  - я не дам тебя в обиду. Я очень постараюсь не дать тебя в обиду.
        Глава одиннадцатая

26. Форель: его дом и его книга (герметический треугольник)
        Сухов и Ванга дочитывали рукописный текст, с трудом пробиваясь сквозь почерк Форели. Несколько раз Сухов ловил себя на том, что думает: «Ох, чёрт, что же творится в его башке? В его симпатичной башке?!» Может, Ванга права - он мог бы быть Телефонистом, но ему повезло, он стал писателем.
        В другой раз он подумал: «Что это? Как он утверждает - пишет только развлечь читателя, и судя по тиражам, ему это удаётся? Или необходимость выпустить своих собственных потаённых чудовищ? Попугать, шокировать, показать потаённые страхи и фантазии, и выпустить чудовищ, которые в обычной жизни обычного человека спят глубоким сном и никогда не проснутся?!»
        И они читали дальше. Это было даже больше того, на что они рассчитывали. Сначала Форель позволил им прочитать то, что было набрано, первые три главы, отправленные им вчера издателю. И всё труднее было отделаться от ощущения, что «Две свечи» являлись буквально сценарием для ролика, поученного ими первого апреля в 11:34 пополудни. А потом он дал им рукописные страницы.
        - Я такого ещё не делал,  - хриплым голосом признался Форель. Он то ли смущался, то ли его похмелье оказалось несколько посильнее, чем у Сухова.  - Этого ещё не видел никто. Написал только что. Начал в Поляне. Так хорошо работалось, быстро; закончил уже здесь. Ольга знает, но не читала… Аркаша… Григорьев тем более.
        - Вы не давали никому читать своих рукописей?  - удивилась Ванга.
        - Никогда,  - как-то печально признал Форель.  - Это даже ещё не набрано. Не прошло авторский фильтр. Это как ваши черновики, помните, Сухов, вы вчера спрашивали? Сырой обнажённый текст,  - он болезненно поморщился.  - Не давал. Не хочу, чтобы кто-то копался в моей голове.

«Похмелье у него правда сильное,  - сочувственно подумал Сухов.  - Хоть и держится огурцом».
        - Даже Ольга,  - добавил Форель.  - Тем более, Ольга.  - Правда смутился и сказал:  - С похмелья люди иногда бывают откровенней, чем допустимо. Не обращайте внимания,  - улыбнулся.  - И обещайте не использовать против меня.
        - Обещаем,  - Ванга ответила ему ободряющей улыбкой, а потом её губы опять наметили это движение, как будто она собиралась шмыгнуть носом.  - То есть, для полной ясности, кроме автора - мы первые?
        - И единственные,  - ответил Форель.  - Теперь, наверное, до тех пор, пока книга не будет дописана.  - Посмотрел на них испытующе.  - Вы ведь уже поняли, для чего я это делаю.
        - Догадываемся.
        - Раз уж речь зашла о том, что он… копирует книгу… Всё равно - немыслимо.
        - Полагаете, совпадение может случиться ещё раз?  - осторожно спросила Ванга.
        - Это не совпадение, Ванга! И вы знаете это,  - одно короткое мгновение писатель выглядел беспомощным.  - Что я могу полагать? Это ведь необъяснимо, да, Ванга? Это же дурдом… Такое даже представить невозможно.
        - Вы видели ролик,  - быстро сказала она.
        - Видел,  - вместо того, чтобы кивнуть, Форель как-то странно помотал головой.  - Поэтому хочу, чтобы вы знали всё, что уже написано или будет написано в пятой книге. Только вы и я. До окончания романа его текст не увидит больше никто. И если это снова случится…
        Его голос сорвался. Сухов сказал:
        - Если это снова случится, то это будет похлеще, чем просто дурдом.
        - Послушайте, я писатель и, как уже говорил, могу предположить всё что угодно. В том числе, даже то,  - он грустно развёл руками,  - что я болен. Не ведаю, что творю. Шизофреник ведь не знает, что он шизофреник. Записываю, как видения, то, что случилось на самом деле. Это было бы самым простым объяснением. Конечно, для меня - самым печальным. Но… Ведь думали об этом? Сухов точно! От подобных пограничных, даже катастрофичных мыслей меня спасает стопроцентное алиби. И то, что моя жизнь холостяка-затворника закончена, с некоторых пор я не один. Можно сказать, случайно совпало,  - он вдруг быстро щёлкнул пальцами; его недавнее болезненное смятение проходило.  - А можно сказать, просто повезло!
        Весело посмотрел на Сухова и предложил:
        - Сухов, пива хотите?
        - Очень,  - признался тот.  - Но потерплю. Если позже.
        - Правильно!  - одобрил Форель.  - Нас ждёт очень серьёзный разговор, а потом и… Мне тоже надо.
        Посмотрел на рукопись, которую только что передал им:
        - Вот так и выходит: обещал Ольге, что у неё будет право первой ночи, первый читатель… Получается, что соврал.  - Подумал, поморщился.  - Но так даже будет лучше. Для её же блага.
        - Меньше знаешь, крепче спишь,  - согласился с ним Сухов.
        - Точно!  - Форель ещё раз щёлкнул пальцами.  - А про сны как-нибудь потом поговорим… Всё-таки хотелось бы рациональных объяснений,  - усмехнулся.  - Пока не всё потеряно. И насчёт полнейшей и абсолютной конфиденциальности - мы договорились с вами.
        Сухов и Ванга кивнули.
        - Простите, но у всех свои крысы в голове,  - настаивал писатель.  - Хочу, чтобы и с этим осталась ясность: при малейшей утечке любого рода наше сотрудничество тут же заканчивается. Я подозреваемый? Окей!
        - Надеюсь, не подозреваемый точно,  - неожиданно заявил Сухов.  - В худшем случае, свидетель. Лучше всего, если бы речь шла о консультанте, как с Тропарёвским делом.
        Форель усмехнулся, не глядя на Сухова, указал на него большим пальцем:
        - Ванга, вы слышали - он прозрел.
        А она в ответ чуть ли не прыснула и отвела взгляд.
        - Но всё-таки с ясностью,  - не унимался Форель.  - Утечка - конец сотрудничеству - я подозреваемый. Окей! Окей… тогда между нами появляются адвокаты и прочие бездельники…
        Ванге понравилась последняя фраза, и она сказала:
        - Мы усекли.
        Форель посмотрел на неё вполне дружески. Похоже, последствия пьянства начали потихоньку отпускать его. Он признался:
        - Ванга, я вам доверяю. Я редко ошибаюсь в людях и вполне понимаю, как вы можете себя повести для… дела. Вроде бы для дела. Не торопитесь, здесь другой случай. Ошибка пройдёт, а предательство останется. Другой, ваш случай.
        Ванга взглянула на него с интересом и смущением.
        - Доверяю,  - кивком головы подтвердил Форель.  - Во многом мы разные, но в этом похожи. Мы скрытные. Редко допускаем в свой мир. И тогда это дорогого стоит. Я даже ему доверяю,  - он вдруг широко и дружелюбно улыбнулся Сухову и махнул рукой.  - Действительно, кто старое помянет…
        Сухов с пониманием кивнул. «Что происходит?»  - подумала Ванга.  - «Это чё, мужики затеяли мириться?»
        - Так что мы сейчас организуем нечто вроде герметического треугольника. Я понимаю, как это звучит. Как нелепо… Но ведь то, что происходит, далеко не нелепо… Я не знаю, как он это делает. Совпадения - и то чудовищны! Но это хотя бы можно объяснить, оставаясь в рациональном поле. Опережения невозможны! Это… безумие. Никто не может копаться в нейронах чужого мозга, и предугадывать здесь нечего. Не прокатит! Я сам не знал, что напишу. «Две свечи» родились случайно из зрительного образа. Читайте, а потом завершим нашу беседу.
        - А что вы говорили про сны?  - неожиданно спросила Ванга.
        Сухов с удивлением посмотрел на неё,  - вроде договорились безо всяких там колечек всевластия,  - а потом на Форель, и ещё больше удивился. Тот сразу как-то снова поник, словно похмелье немедленно напомнило о себе.
        - Вас тоже беспокоит всякая дребедень?  - он попытался усмехнуться.
        - Ну, с этим у меня вообще сложно,  - призналась Ванга.
        - А я сплю, как убитый. Или как ребёнок. Особенно когда работаю. Но не в этот раз.
        - Вы его видели?  - быстро спросила Ванга.
        Форель осторожно посмотрел на неё. Не удержался от усмешки. Сухов с раздражением почувствовал, что опять может угодить на сеанс какого-то спиритического кружка.
        - Ванга, думаю, о таких поворотах сюжета всё-таки говорить ещё рановато. Но… да. Он был без лица,  - сказал Форель.  - Овал черноты. Но главное не это,  - усмехнулся, но не мрачно, а как будто жалуясь:  - Он пытался меня убедить, что… вроде как… оживший персонаж. Что рукопись - надёжное прикрытие для тех, кто пока закончил свои дела.
        Ванге опять захотелось коротко шмыгнуть носом.
        - Но это вполне объяснимо,  - заявил Форель уже пободрее.  - Я ведь действительно раздумывал о том, как мне оживить Телефониста для новой книги.
        - Ну да,  - вспомнил Сухов.  - Это ваше изменённое сознание… Имитирующее смерть. Если я правильно понял первые главы. А то, что дальше, в «Две свечи» ему понадобилось, чтобы… ну, вроде как восстановить силы. Вполне себе логика серийника.
        - Сухов, да в вас дремлет великий литературный критик!  - восхитился Форель.
        - Непробудным сном,  - отмахнулся тот.
        - Так вот,  - взгляд у писателя вновь сделался серьёзным, хотя белки всё ещё оставались воспалёнными.  - Содержание текста не выйдет из этого треугольника. Запечатано герметически, пока мы с вами не разберёмся, что происходит.
        Сухов отметил про себя это «мы с вами», и они начали читать рукопись.

…Форель принимал их в своей просторной гостиной. Кирилл и ещё один сотрудник их отдела уже проверили эту комнату и сейчас возились в кабинете хозяина, единственном месте, по мнению Форели, откуда могла произойти утечка. Сам Форель, запретивший им с Вангой перефотографировать какие-либо куски текста, молча сидел тут же в кресле, не шевелясь, словно каменный истукан с острова Пасхи. И Сухов снова успел его пожалеть, бедняге ведь и вправду очень херово. Сухов, кстати, успел оценить его невзыскательный вкус: здесь были оливковые стены, одна стена, правда, выложена настоящим огнеупорным кирпичом, утрированно латунные трубы, и светлая, очень удобная мягкая мебель. В углу спортивный мат в цвет шкуры зебры и тренажёр, под потолком боксёрская груша с возможностью свесить её. И всё по минимуму. Сухову тут понравилось. Офорты в квартире, может, и картины - самые разные, от них тоже становилось как-то веселей. По реакции Ванги он понял, что напарница весьма впечатлена жилищем писателя, просторным и уютным одновременно. И ещё он понял, что она не разделяет его взглядов и тревог по поводу творчества их хозяина.
Ванга читала с интересом. С увлечением. Если не сказать большего. А Сухов оставался в меньшинстве. Ванге нравились первые главы нового романа. Похоже, ей вообще нравились эти книги. И то, как она вела себя в обществе известного писателя, хоть и пока подозреваемого… Ванге, умнице Ванге, нравились эти книги.
        Как и Ксюхе.
        Как и тысячам его читателей.
        Как и… «Телефонисту». Кем бы он ни был.

«И всё это мои собственные страхи, помноженные на похмелье и на всё это безумие последних дней.  - Подумал Сухов.  - Не моё, конечно, но ведь и вправду… неплохо».
        Он бросил быстрый взгляд на Вангу. Она читала быстрее и теперь с нетерпением ждала, пока тот закончит страницу. Ей нравилось.
        Глава называлась «Аквариум». Понимая, что они с Вангой читают примерно одно и то же, Сухов слегка смутился.

«Вот гадёныш… как смачно эти сексуальные сцены. Пока не начинается мрак».
        Наконец Ванга закончила и молча ждала. Сухову оставался ещё абзац. Девушка в рукописи задыхалась, захлёбывалась, её предсмертные видения напоминали Сухову певицу в драгоценных каменьях на вчерашней выставке.

«Всё равно мрак»,  - подумал он, дочитав последнее слово. Попытался скрыть озадаченность на лице. Отклонился к спинке кресла. Всё.
        - Спасибо!  - несколько горячее, чем ожидалось, поблагодарила Ванга.  - Очень здорово.
        Форель пожал плечами. Она чуть ли не трепетно вернула рукопись автору:
        - Правда - круто!

«И это Ванга, умница Ванга,  - подумал Сухов.  - Господи, научи меня понимать женщин!» Подумал и сформулировал ещё одну просьбу: «Или хотя бы излечи от похмелья».
        - Вам правда понравилось?
        Ванга с энтузиазмом кивнула. Сухову пришлось последовать её примеру.
        Но Форель заговорил уже о другом:
        - Ванга, я знаю, что от вас ничего не скрыть,  - осторожно начал он.  - Ещё с Тропарёвским делом убедился, когда вы позволили называть вас Вангой. Как вы поняли, и полагаю, Сухову это тоже известно… наши отношения с Ольгой несколько больше…
        - Не надо ничего объяснять,  - мягко сказала Ванга.
        - Вопрос очень деликатный. Я бы не хотел без необходимости трепать её имя. Она ведь замужем. И… Полагаю, вам известно, кто её муж?
        - Всё знать - наша работа,  - сказал Сухов.
        Он некоторое время молча смотрел на них. Затем сказал:
        - Смотрю, вы основательно подготовились… Покопались в моей жизни.
        - И вы не должны осуждать нас за это,  - ещё более мягко попросила Ванга,  - учитывая обстоятельства…
        - Да, наверное… Знаете, мы уже вроде как и не особо скрываем. Поздновато для этого. Но здесь Ольге решать, когда… Подумали всё-таки дать мне закончить книгу. Возможно, это было ошибочное решение. Теперь, когда вы ознакомились с текстом, мне надо много всего вам рассказать. Но прежде всего… Ольга уверена, что за ней следят.
        - Вот как?  - Сухов вскинул брови.
        - Вероятно,  - неопределённо допустил Форель.  - А вероятно, и нет. И вряд ли это относится к нашему делу.
        Сухов бросил на него короткий пристальный взгляд.
        - Допустим. Но, похоже, вы умеете наживать могущественных врагов,  - посетовал он.
        - Никто не собирался никого наживать,  - их хозяин вздохнул.  - Никто вообще ничего не собирался… Так случилось. И теперь мне надо поберечь её.
        - Мы, уж простите, проверили весь ваш, так сказать, ближний круг. Кое у кого весьма могут быть мотивы. И Кирилл Сергеевич Орлов тут первый.
        - Сухов, вы серьёзно? Кирилл Сергеевич Орлов,  - повторил он с нажимом,  - был бы последним в моём списке подозреваемых. Чего улыбаетесь? И вы, Ванга… Правда! И это не игра в благородство. Сам об этом писал. «Танцующие»  - прежде всего, роман о ревности, хотя критики сочли по-другому. За любовью - неизбежность смерти. Тоже допустимая трактовка. Горение, так сказать… К тому, что ревность может толкать людей на чудовищные вещи, но она не превращает их в серийных убийц.
        - Если речь не идёт об имитации,  - быстро проговорил Сухов; опять хотелось пить.  - В противном случае, рассматривать любые мотивы у вашего ближнего круга вообще бессмысленно.
        - Сенатор Орлов отрубает девушке голову и доводит неверную жену с полюбовником до сумасшествия?! Вместо того чтобы просто и прямо разобраться со мной,  - с восхищением воскликнул Форель.  - Сухов, да это вам впору книги писать! Любовные романы… Может, забабахаем чего на пару?!
        Сухов посмотрел на него в удивлении.
        Форель прямо развеселился:
        - Название уже есть: «Крутая месть!». Рогатый олигарх настолько съехал с катушек, что решил не идти по пути Отелло, а всех подставить. А заодно объяснил себе, бедняжке, почему он маньяк-серийник!
        Ванга всё-таки прыснула. Сухов улыбнулся и заметил:
        - Если бы вы знали, какие странные сюжеты откапываются иногда в нашей текучке. Какие преступления совершаются порой в реальной жизни,  - он постучал пальцем по мягкому подлокотнику своего кресла.  - Хотя по большей части всё значительно проще. Здесь вы правы.
        - Ладно. В любом случае я бы хотел попросить вас оградить Ольгу от всей этой ненормальной истории. По возможности. И так с лихвой всего.
        Он поднялся на ноги и забрал у них свою рукопись.
        - Ванга, ещё кофе?
        - Да, пожалуйста.
        - Сухов?
        - Воды…
        Он вернулся совсем скоро. С подносом. И они даже ещё не успели разобрать своё угощение, когда он весело заявил:
        - Ну, а теперь слушайте, как пишутся романы! Никогда бы не подумал, что буду обсуждать это с ментом…
        - Похмельным вдобавок,  - вздохнул Сухов.
        - Ага,  - он посмотрел на Вангу, подумал и добавил:  - И с Шамаханской царицей, видящей в чёрных зеркалах.
        - И Ольга до сих пор уверена, что тогда в доме кто-то был,  - заканчивал Форель.  - Ночной визит в горный дом… Хотя я ничего не нашёл. И ещё эти следы на снегу в одном направлении.
        - Да уж, безобидная детская шалость,  - неуверенно заметила Ванга.
        - Ну вот, теперь, когда вам всё известно, мы всё прояснили, так сказать, в обоюдном порядке, ответьте мне на один вопрос,  - попросил писатель.  - Что мы будем делать, мы все, если совпадение случится ещё раз? Куда нам с этим бежать?!
        Ванга почувствовала нечто вроде дежавю: некоторое время назад они с Суховым обменялись примерно таким же вопросом.
        - У меня нет ответа,  - серьёзно сказал Сухов.  - Но придётся найти.
        - Даже если ваши коллеги сейчас и обнаружат какие-то жучки в моём кабинете…
        - И говорите, что в вашей уборщице, в этой Мадам, вы уверены, как в самом себе?
        - Сухов, поверьте, насчёт подозрительности - я ещё больший, чем вы, параноик. Да, уверен. Потом, кабинет убирают только в моём личном присутствии… Тем более, женщина, которая её сейчас замещает. Сухов, не сходится - это ведь очевидно.
        - Я только пытаюсь рассмотреть все возможности. Да, не сходится.
        - Даже одновременность объяснить сложно. Но ваша резиновая дура… Получается, он начал раньше, чем я.
        - Не знаю… Гипноз,  - пробурчал Сухов.  - Не знаю.
        - Ну кто меня, Ольга загипнотизировала? Мадам? Слушатели на лекции?! Сухов, нет таких гипнотизёров. А то я снова посоветую вам писать роман про психопатов.
        - Ой, хлопотно,  - отмахнулся Сухов.  - Я уж лучше половлю преступников.
        Они уже пили пиво. Форель оказался гостеприимным хозяином, тем более, для холостяка-затворника. Он заявил, что больше не может наблюдать за муками на Суховском лице, и притащил упаковку из шести замороженных банок. За время их беседы, которая становилась всё более комфортной для участников, Кирилл уже успел проверить всё в кабинете хозяина - оказалось, чисто,  - и он с помощником отбыл на рабочее место. Хотя Кириллу хотелось поболтать с писателем об анонимных сетях, которыми, оказывается, пользовался не только герой книг о Телефонисте, для выкладывания своих роликов в общий доступ, но и сам автор для отправки рукописи.
        - А что, вы правда пользовались браузером TOR?  - спросила Ванга.
        - Только для общего развития,  - отмахнулся Форель.  - К тому, что Сухову не удастся привлечь меня за то, что шарю по даркнету. Решил посмотреть, как это работает. И Аркаше с USB-флэшки скачал, когда отдавал три первые главы. Закрытая сеть, понимаете ли.
        - Как Навальный,  - важно заявил Сухов.
        - TOR? Тогда уж как Сноуден,  - заметила Ванга.
        - Ну и как показала вся эта история со Сноуденом, анонимные сети имеют свои пределы анонимности. Всё имеет свои пределы.
        - То есть, всё равно, рано или поздно отследить злодея можно?  - уточнил Сухов.
        - Именно, рано или поздно… Всё, в конечном итоге, сводится к тому, у кого средств больше, кто мощнее. Всё сводится к баблу. Поэтому, в результате, государство, а точнее, государства всегда выигрывают.
        - И ваш Телефонист?  - Ванга подняла руку, потерев большим пальцем об указательный.
        - О да уж,  - согласился писатель.  - Могущественный человек. Думаю, очень богат,  - и добавил с усмешкой:  - Но не Орлов.
        Достал ещё одну банку пива, кинул Сухову, тот поймал её, не глядя.
        - Гандбол?  - похвалил Форель.
        - Шахматы,  - сказал Сухов.  - С психованным соперником. Скажите, а ваш издатель Григорьев ведёт какие-то дела с Ольгой?
        - Конечно,  - Форель и себе открыл запотевшую банку.  - Они выставку готовили совместно. Рекламный бюджет, так сказать. Обожает Аркаша всякие рекламные штучки.
        - А-а,  - Сухов чуть наклонился в кресле к своим собеседникам.  - Они моли быть знакомы прежде? Ольга и Григорьев?
        - Ох,  - писатель с наигранным осуждением покачал головой.  - Сухов, теперь решил нацепить кандалы на бедного Аркашу? Я-то чем вам больше не кандидат? Ревную.
        - Просто спросил.
        - Нет, повторяю: до вчерашнего дня он не видел рукопись. Он и картин-то толком не видел! Они у Ольги хранились. А вот скажите, Сухов,  - глубокомысленно вопросил писатель.  - Вот вы вроде хороший человек. Почему вы постоянно пытаетесь всех упечь в каталажку?
        - Хрен знает,  - удивился Сухов.  - Профессиональное проклятье, наверное.
        - Вот, как и у меня,  - пожаловался Форель.
        Они весело посмотрели друг на друга и чокнулись банками.

«Фигня какая-то,  - подумала Ванга.  - Не хватало им ещё подружиться».
        Прекрасный весенний вечер катил к своему завершению. Они засиделись, но хозяин не торопил их. В доме Форели им было хорошо, спокойно и уютно. И казалось даже нелепым, что именно в этом доме родился Телефонист, разгуливающий сейчас за окнами. Только всё труднее Ванге было отделаться от неправильного неприятного холодка в груди. Что плохого в том, что люди наконец решили (или всего лишь могут) подружиться? Почему это ощущение надвигающегося обмана, как расплаты за такие вот минуты покоя?

«Я ведь чего-то не вижу? Ускользает что-то очень важное».
        (Следы на снегу в одном направлении)
        Ванга встала и подошла к окну. Мужчины, занятые оживлённой беседой, даже не заметили этого. Лёгкий ветерок прошуршал по тротуару потерянной кем-то газетой. Спокойный вечер скоро сменит ночь. Но здесь пока тихо, светло. Только неправильный холодок. Это странное беспокойное ощущение, все более смахивающее на надвигающуюся катастрофу.

27. Девушка из хорошей семьи
        Она оторвала взгляд от книги и поискала глазами своего вчерашнего собеседника. Но он ещё не пришёл. Может, он и не придёт? Может, это была шутка, или он сам испугался внезапного и слишком уж откровенного развития их разговора? Не ожидал… Да она и сама не ожидала. Студентка пятого курса психфака, у которой всё шло очень хорошо. Сессия, диплом, который тоже будет с отличием, и небольшая куча свободного времени. Потому что можно всё успеть, если делать быстро.
        Вчера она сидела за столиком в приятном кафе в двух шагах от факультета и читала эту же книгу. А он сидел за соседним столиком и ел шоколадный торт. Огромный кусок. Сладкий завтрак. Она даже позавидовала. Ну от чего такая несправедливость?! Кто-то может вон обжираться всем, чем угодно, и хоть бы хны. Ни капли жира. Она уже не в состоянии позволить себе подобного безнаказанно. Приходилось держать себя в руках. Случайно их взгляды встретились, и он ей улыбнулся. Посмотрел на свой торт, словно поняв, о чём она думает, и чуть приподнял тарелку, предлагая, и снова улыбнулся. Она в ответ нахмурилась, качнув отрицательно головой, и вернулась к чтению.
        Теперь она читала, но губы её застыли в едва заметной улыбке. Через какое-то время она снова посмотрела на него. Девушки из хороших семей не знакомятся в кафе за завтраком. Он перехватил её взгляд, улыбнулся в ответ. И опять вопросительно приподнял свою тарелку, чуть скривился с сожалением - оставался уже маленький кусочек. На этот раз, прежде чем погрузиться в чтение, она улыбнулась ему широко, можно сказать, почти рассмеялась.
        Забавный малый. Приятный.
        Книга была не из тех, знакомством с которой щеголяли её умненькие и чуть нудноватые сокурсники. Но странное дело, года три назад попадись она им с этой книгой - всё, даже не моветон,  - приговор! А сейчас она подозревала, что все её умненькие и чуть нудноватые сокурсники, хоть и не афишируют этого, но прочитали книги о Телефонисте. Как за это время Форель умудрился заделаться модным, она не знала. Однако даже издатель, стоит отдать ему должное, почуял перемену: никаких больше рек кровищи на обложках, сдержанное стильное оформление, с таким не стыдно появиться на людях. Хотя ей книги о Телефонисте нравились с самого начала. Особенно самая первая - «Звонок». Собственно, её она сейчас и читала.
        М. В. Форель, «Звонок»: «Ну надо же, он попал в первые строчки новостей. Полицейский детектив брал интервью у какого-то учёного червя. Тот написал про него целую научную статью. Их всех интересуют механизмы. Он улыбнулся: механизмы… Только все они боятся знать правду. Статью он уже успел закачать в свой планшет: «Зачем? Зачем им это?! Когда они обладают доступом к неограниченному ресурсу самой чистой энергии? Вот почему у маниакальных убийц-серийников отсутствует влечение к алкоголю и наркотикам».
        Он отвёл взгляд от планшета и облизал верхнюю губу - даже смешно, повеселил, уморник. Посмотрел на низкое небо, по которому быстро и чуть нервно бежали тучи. Чудесное приближение грозы - природа не справляется с собственной силой. Волнение, неровно-стыдливое смятение, чтобы скрыть радость ожидания освежающей катастрофы. Это и есть благоговение. Именно так они слышат тихий и мощный голос своего тела. И не хотят ему противостоять.
        Поэтому они всегда шли с ним сами.

«Гормональные вспышки, которые происходят при актах насилия, усиливают их психоэнергетику. Хищник, уничтожая жертву, выделяет из неё биоплазмоз, поглощает его, резко увеличивая свой биоэнергетический потенциал. Это колоссальная энергия химического типа, она питает организм преступника, но разрушает его личность. Такого рода хищническая подпитка - замена наркотикам и алкоголю».
        Он отодвинул планшет в сторону. На губах появилась удовлетворённая ухмылка.
        - Надо уметь читать между строк,  - проговорил он.  - Ты ведь восхищаешься мной? Верно?! Иначе всё, что ты тут понаписал,  - просто бред. Годный разве что для какого-то тихого участкового милиционера, потрошащего провинциальных школьниц. Так, учёный червь, завкафедрой биофизики чего-то там? Восхищаешься, потому что догадываешься о супергерое. И алкоголь с наркотиками тут ни при чём. Ты тоже стыдливо маскируешь своё знание. Но я не в обиде. Люди, просто люди, что с них взять?
        Человек, который не возражал, чтоб его называли Телефонистом, потянулся, чувствуя приятную боль. Он был крупным мужчиной. Сильным, хотя в одежде сразу и не скажешь. И любил посидеть в этом парке на старомодной деревянной лавочке.
        - Тебя это пугает, да? Понимаю. Даже вон с небом такая же беда,  - посетовал он и глубокомысленно изрёк с насмешкой:  - Я бы тебе вот что сказал: ты знаешь, что я беру взаймы и всё им верну. Не стыдись своего знания. И не бойся. Верну, потому что заберу с собой в то место, где они перестанут быть жалкими тенями. Эх, учёный червь! Я ведь люблю их! Ты чего-нибудь смыслишь в любви?
        Он даже смущённо рассмеялся. Но ведь это было правдой! Проворчал:
        - Разрушает личность… Да и бог с ней, давно пора! Ты ведь знаешь, что я делаю на самом деле, копатель механизмов…
        Человек, который не возражал, чтоб его называли Телефонистом, посмотрел на мятущееся небо. Всё более густая тьма, которую только что вспорол яркий солнечный лучик. Красота мира пленительна и непостижима.
        - Я заберу их с собой,  - тихо повторил он.  - Люди, просто люди… Но они увидят то, что вижу я. Знаешь, я зову его Счастьем, это место.
        Он поднялся со своей лавочки. Вдохнул полной грудью надвигающуюся свежесть. Его больше не интересовала дискуссия с завкафедрой чего-то там. Но всё же он сказал:
        - Не стоит избегать сильных слов, учёный червь. Как может именоваться высшее состояние радости? Именно - счастье! Вполне подходящее название для места, где находится дом супергероя».
        Закончив главу, она закрыла книгу. Читая, заметила краешком глаза, что пожиратель торта завершил своё чёрное дело и уже собрался, поднялся и покинул кафе. И успела пожалеть об этом. Едва заметная улыбка теперь не играла на её губах.
        Года три назад она вообще не особо увлекалась чтением. Довольствовалась модным кино, музыкой и выставками. Мелкой была. Но теперь она выросла. И продолжала оставаться воспитанной девушкой из хорошей семьи. На ней было аккуратное поло Hilfiger, из-под которого выглядывала светлая рубашка, и бледно-голубые джинсы, которые ей очень шли. Честно говоря, ей совершенно не повредил бы кусочек шоколадного торта. Из дорогих вещей у неё была только сумка. Никаких супербрэндов в рабочее время - это для лохушек. Честно говоря, проблема заключалась в том, что у них был девичий факультет, соотношение «один к десяти», и лохушки весьма активно атаковали немногочисленных умненьких и немного нудноватых сокурсников. Когда-нибудь она позволит себе огромный кусок шоколадного торта. И не только его.
        Подумала, что и ей пора собираться. Раскрыла сумку, чтобы убрать туда первый роман о Телефонисте. Она не задумывалась о том, почему предпочитает бумажные книги. Точно не из-за пресловутого запаха типографской краски и вряд ли чтобы сигнализировать кому-либо о чём-либо. Просто нравилось, и всё тут.
        - Я больше не мог наблюдать за вашими мучениями,  - услышала она и подняла голову. Пожиратель торта поставил на её стол тарелку. Обычно в московских кафе порции скромные, но здесь кусок шоколадного торта был огромным.  - Сами решите, что с ним делать. Можете не есть. Но предупреждаю: он очень вкусный. Бон аппети!
        Посмотрел на часы и двинулся к выходу. На нём был мешковатый шерстяной пиджак без подкладки, старой кожи портфель «Луи Виттон» в руках и трёхдневная щетина на красиво очерченных скулах.
        - Ну и ну,  - усмехнулась она.  - Спасибо, конечно, но я не ем сладкого.
        - Очень вкусно,  - весело повторил он, направляясь к выходу.
        - Постойте, ну что вы делаете? Ну куда мне его теперь?! Вернуть придётся.
        Он обернулся:
        - Бедный торт,  - сокрушённо вздохнул.  - Он не заслужил такого.
        - Вот и я про то,  - но она почувствовала, что эмоция «оставьте меня в покое» сменилась. Взгляд пожирателя торта вдруг упал на её книгу.
        - О-о! Смортю не Селин и не Уэльбек,  - еле заметной насмешки, вероятно, и не было.  - Неожиданное чтиво для такого места.
        Она пожала плечами:
        - Э-м-м,  - хотела соврать: «чисто в научных целях», но передумала. Оказалось, вовремя.
        - «Звонок»,  - его голос оживился.  - Первая из четырёх. И на мой взгляд, самая лучшая.
        - Вам…  - она совсем слегка порозовела.  - Нравится?
        - Как ещё!  - доверительно заверил он.  - Крутой автор. Да. И это не просто триллеры. Точнее, вовсе не триллеры.
        Теперь она усмехнулась. Девушка из хорошей семьи. Её даже звали Татьяной. А родители могли бы сперва крепко подумать, выбирая ей имя, учитывая, что они - Ларины.
        - Лишь маскируются,  - пояснил пожиратель торта свою неожиданную оценку жанра.
        Она взглянула на него с любопытством. И стоило признать, конечно, что улыбка у него потрясная.
        - Забавно,  - обронила она.  - Хотя и спорно.
        - Ну, вероятно… Просто мнение,  - посмотрел на часы.  - Ладно, хорошего дня.
        - Я тоже считаю, что «Звонок»  - самая сильная,  - неожиданно призналась она.  - Нет, они все классные, конечно, но те уже… как бы…
        Он снова развернулся к ней полностью, ткнул пальцем, словно указывая на слово, которое должно вылететь:
        - Более профессиональные? Сделаны?
        - Точно,  - удивлённо согласилась она.
        - Именно. Сделаны. Хотя хорошо.
        - А… почему маскируются-то?
        - В смысле?
        Теперь и он глядел на неё с любопытством.
        - Ох, простите, вы же, вероятно, торопитесь,  - спохватилась девушка из хорошей семьи.
        - Ну-у,  - подумал, и опять эта потрясная улыбка.  - Минут пятнадцать всё же есть, наверное. Позволите?
        Указал на свободный стул за её столиком.
        - Конечно. Присаживайтесь,  - наконец широко улыбнулась ему.  - Тем более, тут и торт ваш настойчивый.
        Положил свой кожаный портфель на колени, потом понял, что вроде как отгородился от неё, поставил рядом. «Застенчивый?  - мелькнуло у неё в голове.  - Но если только самую малость».
        - Торт…  - посмотрел на тарелку с лёгким удивлением.  - Я слежу за этим автором ещё с «Танцующих на крыше»  - мощная вещь. Но и «Звонок» тоже.
        - Совсем разные.
        - Да, но внутри, в глубине - похожие. Этот Форель… Я, может, скажу сейчас странную вещь, но и то, и то - романы о любви. Он здорово проник в суть женского сердца.
        - Ну, в «Танцующих…» ещё - она слегка смутилась.
        - Говорю безо всякого пафоса,  - только улыбка, в красивых глазах ни капли издёвки.  - Он очень тонко и сочувственно понимает женщин. И очень деликатно изучает природу влечения женского тела и женского сердца. Здесь для него нет запретов.
        Она усмехнулась. Хотела протестующе, но вышло как будто понадобилась пауза на обдумывание.
        Пожиратель торта указал на её сумку, куда недавно отправился роман «Звонок».
        - Как ещё понимает! Похлеще этих женских авторесс, у которых вместо… сплошные сопли, короче. А он… не как в известном фильме, а на самом деле понимает, чего хотят женщины. Загадку, поиск… право на эротизм, желание… Право на любовь. Право быть свободной, в конечном итоге! Можно сказать, Форель… он - друг женщин.
        Она молчала. Глаза весело заблестели.
        - Забавно, снова сказала она с улыбкой. Подумала. Всё же усмехнулась.  - Учитывая, что женщин крошат пачками…
        - Да, но за что? И главное - кто?! В каком-то глубоком, почти античном смысле можно сказать, что эти романы - аллегория. Триллер - лишь вынужденная, хоть и коммерчески успешная форма.
        - Мне, вообще-то, казалось, что в центре серийный маньяк,  - напомнила она.
        - А знаете почему?  - он несколько склонился к ней над столом, но не для того, чтобы говорить тише.  - Общество ещё не готово простить женщине ни тайные влечения, ни право быть свободной, а главное - неразгаданность её сердца. Мужское, всё ещё патриархальное, в общем-то, шовинистическое общество. Поэтому - кара! Месть серийного маньяка за нарушение запретов. Всего лишь за поиск себя подлинной. Вдумайтесь: насколько на самом деле больно это общество, если за нарушением его покоя, одряхлевших конвенций и шовинистического порядка следит маньяк?! А?! Так о чём эти книги?!
        Она молчала. Смотрела на него со слегка ошарашенной улыбкой. Оказалось, что слушать его хрипловатый голос было приятно.
        - Ух-х,  - наконец перевела дух. Неожиданно, спорно, но… Никто из этих её факультетских умников не говорил ничего подобного. И мысленно добавила то, что никогда о них не думала: «из этих задротов».
        - Он эллинист, Форель, когда описывает природу свободного женского эротизма, которым восхищается. И творит свою метафору. Вынужденная форма…
        - Да,  - согласилась она, не совсем отдавая себе отчёт, с чем именно.  - Он приходил к нам на факультет, читал лекцию.
        - Значит, психфак?  - брови чуть вскинуты, хмыкнул, но взгляд оставался мягким.  - Знаю. Был на его лекции.
        - Вот как? Я тоже,  - улыбнулась. Лёгкая досада; подумала: «Могли бы уже тогда познакомиться». Спросила:  - А вы… как-то связаны с литературой?
        Нет, не писатель, она бы знала. Писателей с портфелями «Луи Виттон» в руках можно по пальцам пересчитать. Да еще таких обаятельных. Издатель? Может быть. Или что-то в этом роде. Небрежность и одновременно привычка к дорогим вещам.
        - О, нет, к сожалению,  - вздохнул он и похлопал по своему портфелю.  - Бизнес. Просто интересуюсь.
        - Кстати, в изменённых состояниях сознания он тоже неплохо разбирается,  - решила продемонстрировать свои познания девушка из хорошей семьи.  - Говорю как профессионал.
        - Вот видите! Форель - счастливчик. Но так понимать женскую природу - это дар. Позавидуешь. Никому бы не помешало. Мне, например,  - добавил он и вдруг тоже слегка смутился. Попытался исправить ситуацию, отделавшись шуткой.  - Мог бы знакомиться в барах.
        - Да ничего, у вас неплохо получается.
        - Я совсем не то имел в виду!  - воскликнул он и, защищаясь, поднял руки.

«Он, что, покраснел? Бог мой, какая прелесть: мы говорим шокирующие вещи, но краснеем, когда болтаем банальности… Что за душка!»
        - Значит, не будем знакомиться?  - насмешливо решила его добить девушка из хорошей семьи.  - Я, вообще-то, Татьяна, если передумаете. Фамилию говорить не буду, а то засмеёте. Кстати: Татьяна Ларина - это смешно?
        - Безусловно!  - он засмеялся, и нить смущения между ними лопнула.
        Через пятнадцать минут они разговаривали так, как будто были знакомы всю жизнь.
        - Бог мой. Ты же куда-то торопился!  - опомнилась девушка из хорошей семьи Татьяна Ларина, как только они решили перейти на «ты». Всё развивалось очень стремительно.
        - Ну и ладно,  - отмахнулся он, не глядя на часы.  - Вот ведь, не хотел идти, значит, не зря… Не такая уж и важная встреча.
        Они проболтали два часа. Говорили на самые разные темы, но больше всё же о творчестве Форели. Особенно об этой сцене в первом романе про Телефониста, где на вечеринке все были в карнавальных масках. Все сексуальные партнёры были анонимны. Чем и воспользовался маньяк. Он был прав в своих трактовках, теперь она видела это: нужен был кто-то, кто поменяет привычный угол зрения, и всё сходилось. И с ним было интересно. Чуть пресыщен женским обществом, но очень умело и деликатно скрывает это, скорее, пресыщен банальным женским обществом. Но любопытный, ему всё интересно, и как только натыкался на что-то за рамками банальности, сразу становился открыт. Он и сам был человеком типа Форели - человек широких взглядов, более чем. Никогда бы не подумала, что сможет обсуждать с мужчиной, которого видит первый раз в жизни, вещи, каких не позволяла себе обсуждать даже с ближайшими подругами.

«Где же ты был всё это время,  - с весёлой усмешкой подумала она.  - Не мог меня раньше найти?»
        Он был взрослым мужчиной. И вся эта нелепая возня со сверстниками… И как же ей порой хотелось перестать быть девушкой из хорошей семьи.
        Она, Татьяна Ларина, сама вернулась к той сцене из первого романа о Телефонисте. Центральная сцена в «Звонке». Что-то типа карнавала в большом роскошном загородном доме, где все гости были в масках. Анонимны. Свободны реализовывать любые свои желания из области гедонизма. Венецианский карнавал, как это описал автор, для весьма состоятельных людей. Прямо развлечения тайной масонской ложи. Единственным обязательным условием являлась маска. Дальше гости могли предпочесть всё что угодно: от эротических нарядов до костюма Адама и Евы.
        - Ну разве это не порнушка?  - наигранно возмущалась Татьяна Ларина. Они сидели, низко наклонившись над столиком друг к другу, её щёки слегка раскраснелись. Шоколадный торт так и остался не съеденным.
        - Конечно, порнушка!  - согласился он.  - Вопрос лишь в том, как ты смотришь на вещи. Говорю же, Форель - эллинист. Не порнограф. Вспомни Генри Миллера… Боги древних греков, совокупляясь с разными сущностями, творили этот мир лишь одной только силой эроса. Мы ещё можем помнить этот свободный мир по названиям планет и созвездий.
        - Ну это всё понятно…
        - Возможно, речь шла об оргии. В «Звонке». Или о свободном, очищенном от любых наслоений - эмоциональных, ментальных - желании. Изначальном, чистом голосе эротики. Но вспомни, даже туда, на карнавал, приходит маньяк. Кара. Смотрю, тебя серьёзно зацепило это,  - он рассмеялся.  - Анонимный секс.
        - Да нет,  - отмахнулась она. И посмотрела ему прямо в глаза.
        - Что?  - с весёлым удивлением спросил он.
        Она пожала плечами.
        - Так, а ну-ка говори прямо,  - улыбнулся ласково и дружески, одобрительно потребовал.  - Говори, как есть. Что?! Ну!
        - Да так…
        Усмехнулся, выпрямился и впервые коснулся её, впервые мягко и нежно взял за руку:
        - Хотела бы попробовать? Я правильно понял?
        - Нет, конечно!  - воскликнула она.  - Не знаю…
        Отвернулась. Возможно, щёки раскраснелись ещё больше.
        - Неожиданно,  - произнёс он. Но теперь в его улыбке присутствовало что-то бережное: понимание и поддержка.  - Ты совсем молоденькая, и тебе нужен,  - он сделал паузу, словно подбирая правильное слово.  - Не любовник, да? Что-то другое… Друг?! Вот, наверное, автор?
        Она всё же высвободила руку - факультетское кафе, в любой момент здесь мог оказаться кто-то из знакомых.
        - Любимый автор у меня уже есть, как ты понял,  - заметила она. Всё-таки чуть-чуть смутилась, самую малость. Добавила:  - ну… один из.
        Он весело смотрел на неё. Кивнул.
        - Ну… можешь на меня рассчитывать,  - спокойно сообщил.  - Дашь мне знать, если захочешь.
        Она подняла на него глаза, но он уже завел речь совсем о другом. Словно между ними только что не произошло чего-то экстраординарного. Она и сама уже успокоилась и с интересом слушала дальше. Потом поймала себя на том, что слушает теперь скорее голос, приятный льющийся голос, чем то, о чём он говорит. А потом внезапно перебила его.
        - Возможно,  - вылетело слово.
        Он оборвал себя на полуфразе:
        - Та-а-ак,  - улыбнулся столь же мягко, да ещё и весело.  - У меня сегодня ещё встреча, никак не отменить,  - это надолго. Завтра…
        - Ты меня не так понял,  - она тут же попыталась отыграть назад.
        - Послушай, эту встречу, правда, не отменить. К сожалению. Завтра, в это же время. Здесь. А лучше… через Тверскую, в Столешникове есть кафе,  - он назвал. Она подумала и кивнула:
        - Я знаю это кафе.
        Так даже лучше, там точно не будет её умненьких и чуть нудноватых сокурсников.
        - И не смущайся, если передумаешь,  - успокоил он.  - Это нормально.
        Затем указал на тарелку:
        - А торт всё-таки пожалей. И съешь!
        Но она не передумала, девушка из хорошей семьи. Он дал ей целые сутки на остыть и всё взвесить. Не стал ковать железо, пока горячо. Хотя мог. Вчера он мог всё. Она это оценила. Почувствовала ещё больше доверия. И вот заявилась на встречу, однако окончательного решения так и не приняла.

«Посмотрим, как будет себя вести».
        Поймала себя на том, что он дал ей очень приятное ощущение права выбора. От неё зависело, что и как теперь будет. Она главная. И решение только за ней. «Лишь бы явился на свидание. А то перепугается ещё».
        Но её вчерашний собеседник всё не шёл.

28. События, не связанные между собой (Ангел)
        - Вот стерва!  - беззлобно проговорил Игорь Рутберг, рассматривая в «Фейсбуке» пост своей жены.  - Ну не может без гадостей.
        Он находился в своём рабочем кабинете, и впереди его ждало очень важное совещание, и, конечно, сейчас было не до выходок его жены-модели. Всё же набрал её телефонный номер, она не ответила.
        - Коза,  - пробормотал Игорь Рутберг.
        Пост назывался: «Я горжусь своим мужем». Дюба на фотографии выглядел просто ужасно, особенно по контрасту с ухоженной физиономией этого самого мужа, которым гордились. Даже при желании было трудно состряпать фото хуже, учитывая, что уже больше недели Дюба гостит в доме у Рутбергов, получает правильный уход, еду и питьё, и даже его щёки несколько округлились. Дальше под фотографией шёл слезливый текст о благородстве Игоря Рутберга, верного войсковому товариществу. О том, как умильно гость и хозяин называют друг руга «тёзками», и что заботу о бывшем сослуживце Игорь Рутберг не захотел перепоручить даже благотворительному фонду собственной жены. Писала она явно не сама, кто-то из пресс-службы, слишком ровненько и слезливо: «И это ничего, что бывший сослуживец-тёзка Дюба оказался бомжом, жизнь порой играет с людьми злые шутки; ничего, что весь дом пропитался специфическим ароматом, а с некоторыми манерами нашего гостя трудно свыкнуться - возможно, так жизнь с её злыми шутками требует, чтобы мы почувствовали свою ответственность за обездоленных»…
        И далее шёл длинный список невзгод, которые выпали на долю бывшей модели, а ныне матери двоих детей, и заканчивался перечень вздохом-болью несчастной женщины и её стоическим признанием: «Поэтому я всё равно горжусь своим мужем».
        Количество комментариев уже зашкаливало. В основном про то, что она - красавица, вы самые лучшие, держись, что ж поделать, если на долю выпало столько ответственности… Было несколько злобных, два-три всего, про олигарха и его игрушку, но их вежливо игнорировали - с вежливостью и деликатностью у высшего класса давно уже порядок. Лишь какой-то дурень, лошок, купился на провокацию и вступился за «войсковое братство настоящего мужика Игоря Рутберга». Вероятно, это было самым умильным и нелепым в ленте. Сама виновница каминг-аута, бывшая модель и мать двоих детей, в ответных комментариях уверяла всех, что справится, бедняжка, и будет дальше поддерживать своего мужа, даже если ей понадобится смастерить протез собственноручно. И ни слова о том, что вообще-то Дюбе Игорь Рутберг обязан жизнью.
        - За что она мне мстит?  - удивлённо произнёс он.  - Я ведь не нарушил ни одной нашей договорённости.
        Подумал. Последнее высказывание вышло немного двусмысленным, он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Секретарь уже сообщила, что все собрались и ждут только его.
        - Секундочку,  - попросил Игорь Рутберг. Сделал скриншот страницы с постом собственной жены и фотографией Дюбы. Всё равно скоро всплывёт, Ванга очень активно шерстит сети, поэтому лучше уж пусть придёт от него. Игорь Рутберг не собирался прятать Дюбу до бесконечности, но приберегал его как козырь в отношениях с Вангой. Никаких манипуляций: тёзке следовало передохнуть, любовнице - оттачивать свои розыскные навыки. Но его бывшая модель в очередной раз повела себя как стерва.
        Игорь Рутберг открыл мессенджер, написал: «У меня для тебя сюрприз. Может, я ещё и не такой плохой?)))», и отправил Ванге сообщение вместе со скриншотом поста с Дюбиной фотографией.
        Тем временем крепкий молчаливый молодой человек, который не удостоил Гризли даже взглядом и первым вышел из «Майбаха» в тот злополучный вечер, когда Ольгину помощницу взялся подбросить её же собственный муж, сейчас вздохнул и произнёс:
        - Ну что я могу сделать, Ольга Павловна?
        - Как минимум, выйти,  - бросила ему в лицо Ольга, даже не скрывая своего негодования.
        Он так и поступил. Затворил за собой дверь и снова вздохнул. Ему нравилась жена шефа, нормальная тёлка, да и вообще… Он знал, что у неё есть любовник, и знал, кем он оказался. И сейчас он даже посочувствовал ей, но теперь всё так закрутилось.

«Может, дать ей сделать один звонок?  - подумал крепкий молчаливый молодой человек. И тут же остановил себя.  - НЕ вариант».
        И дело не в том, что получится смешно. Мы ж тут не в полицию играем. Просто вряд ли стоит лезть в чужую личную жизнь. И не стоит забывать, кто твой работодатель. Тем более то, на что он способен. Но…
        - Творится какое-то г…,  - произнёс крепкий молодой человек. Он был в том же тёмном костюме, который Гризли приняла за чёрный. Он хорошо делал свою работу и никогда не лез не в свои дела.
        Крепкий молодой человек вышел во двор дома Орловых. По меркам Барвихи, участок был огромным. И сосны, вечнозелёные, и в них так приятно шумит ветер. Надо было чем-то себя занять. Может, повозиться с машинами? Например, с Ольгиным «Ягуаром». Но она держала свою тачку в идеальном состоянии.
        Ветер в соснах. Кстати, всегда оставался вариант случайно оставить свой телефон. Забыть. На пару минут буквально. Вряд ли дольше. Ей хватит.
        Конечно, крепкий молодой человек в тёмном костюме этого не знал, но от места, где он размышлял о ветре в соснах и искусстве забывать свои телефоны, до Дюбы по прямой было совсем недалеко. Дюба сейчас тоже размышлял о жизни и чувствовал всё более давящую боль в груди. С тёзкой что-то не так. Разумеется, Дюба вовсе не рассчитывал задержаться надолго в золотой клетке у командира. Отвык он от домов, от своего угла отвык, и быть бельмом на глазу в чужих дворцах и подавно. Командир, правда, хотел его сначала поселить в небольшой домик тут недалеко, за рекой, на излучине, минут двадцать на машине. Бывшая советская дача, где когда-то маленький Игорь Рутберг проводил самые счастливые летние месяцы своего детства. А потом выкупил всё с прилегающими участками, да так и оставил, как было.
        - Каса-дель-Корво,  - улыбнулся тёзка.
        Дюба его не понял.
        - Дом на излучине. По-испански,  - пояснил тот. Наткнувшись на всё ещё удивлённый взгляд, добавил:  - Это Майн Рид, «Всадник без головы». Оттуда.
        - А-а,  - вспомнил Дюба. Книжка такая была, но чтобы помнить названия домов…
        Тихое место у реки ему понравилось. Однако командир почему-то передумал и, невзирая на скандалы со своей хозяйкой и недоумённые взгляды Николая и других работников, оставил жить у себя. Впрочем, с Николаем Дюба вскоре сдружился. Но надолго задерживаться здесь не собирался. Так, отсидеться немного, переждать, пока всё поутихнет, и двинуть дальше. Куда прямая выведет, хоть в последнее время она всё больше напоминала траекторию свободного падения. Только перед тем, как окончательно рухнуть вниз, Дюба должен был здесь оказаться. Ещё не знает, зачем и почему. Он не просил о помощи, не набивался в нахлебники. Расскажи кому всерьёз, почему он пришёл сюда, так поднимут на смех. Только… Розовый слон никогда не ошибался. И ему предложили помощь. Дюба даже про беду с оставшейся целой (пока ещё целой) ногой-то хотел утаить, да командир сам увидел.
        - Это самое маленькое, что я могу для тебя сделать, тёзка,  - сказал он.
        Дюба его понял. И хоть командир был ему ничего не должен (война!..), если ему так считать лучше, то пусть. Было ещё одно правило: никогда не отказываться от помощи, принимай, если её предлагают искренне. Ведь иногда дающему это надо больше.
        Ещё в самом начале, погостив пару дней и обнаружив, что он совсем не пришёлся хозяйке ко двору (она красивая, но забыла, что когда-то была весёлой), Дюба тайком засобирался прочь. Да командир, как всегда и бывало, поймал его:
        - Стой! Кру-угом!  - рассмеялся Игорь Рутберг. Как будто не прошло всех этих лет, которым, в угаре свободного падения, Дюба потерял счёт, как будто они по-прежнему вместе на броне, а впереди зелёнка, и с абсолютной очевидностью ясно, где свои, где чужие.  - Так не пойдёт. Сначала на ноги тебя поставим, потом порешаем,  - оглядел его всего, как будто перед строем.  - На обе ноги.
        Дюба посмотрел на свой обрубок.
        - Ты ведь бегал быстрее меня,  - улыбнулся давнему воспоминанию командир.  - Хотя я вроде длинноногий. Как это у тебя получалось? Вот и сейчас будешь. Быстрее меня! Протез я уже заказал. Уникальная разработка, специально под тебя будут делать. Так что впереди много хлопот. Теперь приятных хлопот.
        Это был его командир, тёзка. И Дюба остался в гостевом домике. Рядом с хоромами командира, и не особо досаждая хозяйке. К Дюбе наведывались разные доктора, кто-то мастерить уникальный протез на компьютере. Кто-то, как он выразился, «снимать его со стакана». Командир недовольно хмыкнул.
        - Простите, Игорь Марленович,  - сказал врач.
        - Если намерен извиняться, то перед ним,  - тёзка указал на Дюбу. Тот запротестовал. Врач был нормальный мужик, просто их порода так смотрит на вещи. Хотя в его помощи Дюба и не нуждался. После второй капельницы, измерив пульс и давление, доктор посмотрел на него удивлённо:
        - А ты крепкий,  - похвалил он. И тут же строго добавил:  - Срываться сейчас тем более нельзя. Очень опасно. Уйдёшь снова в запой, и… Понял, о чём говорю?
        - Понял.
        Никуда срываться Дюба не собирался. Но врач ему нравился; у человека такая работа, чего уж с ним спорить.
        - Как спишь? Кошмары не мучают? Тараканы с крысами?
        - Да нормально всё.
        - За час до сна не забывай принимать…
        - Я помню,  - заверил Дюба врача.
        - Ну, считай, договорились,  - тот остался доволен. И с несколько плотоядным любопытством поинтересовался:  - Не легко возвращаться из Зазеркалья?
        В ответ Дюба только пожал плечами. Давно уже окружающие не относились к нему так хорошо. Он понимал этого врача, и не беда, что тот его - нет. Человеку повезло, никто не обязан понимать такого: Зазеркалье и так называемая реальность давно для Дюбы стали одним и тем же. Возможно, потому что на скорости свободного падения стираются границы. А возможно, за время его отсутствия с этой самой реальностью что-то случилось. Какая-то порча. В очень румяном свежем яблочке, хоть на выставку, уже завёлся тайный червь. В тёмной сердцевине. И он знает о месте, откуда к Дюбе приходит розовый слон. И знает о тех, кто может прийти ещё.
        Они и пришли. Сегодня. Дюба случайно заснул днём. Добрый доктор предупреждал, что такое возможно. Лекарства. Здоровье дорогого стоит… Дюба не сразу определил, что произошло. Наверняка знал только, что потом проснулся. А это не прекратилось. Не сразу. Кое-кто из сна проскользнул сюда вместе с ним.
        Вообще-то Дюба давно привык к дурным снам, и жаловаться доктору не собирался. Он не обращал на них внимания. Значение имели лишь те, редкие, в которые приходил его радостный розовый слон, который умел летать, но который никогда не ошибался. Его появление всегда что-то значило. Так повелось ещё с госпиталя, когда слон, крепко ухватив хоботом, вытащил его из засасывающей тьмы. Этому обстоятельству Дюба обязан тем, что ему не удалось отмахнуться от приснившегося кошмара, списав всё на действие лекарств, смягчающих, как сказал добрый доктор, возможность «белочки». Резко завязал - это известно всем… Дюбе не удалось отмахнуться от дурного сна и от того, кто, вцепившись в его грудь, проскользнул сюда вместе с ним.
        Странное создание. Существо. Оно, наверное, могло бы быть ангелом. Если б не было тёмным. И не было карликом.
        Сперва, только увидев его, Дюба даже успел пожалеть несчастного - прекрасное лицо ребёнка, окутанное тьмой. Потом он понял, как ошибся. Когда увидел, на что существо способно.
        - Оно злое,  - бормочет во сне Дюба и переворачивается на другой бок на своей кушетке в гостиной. И посреди яркой лужайки видит лаз в нору. Подпорченное червивое яблочко. Дюба сильнее проваливается в сон. Вроде бы существо (ангел?) не одиноко. Где-то, совсем недалеко отсюда, есть ещё одно. Прячется там. Не лаз в нору, нижний этаж дома. Подпол, тёмный подвал. Это плохое место. Чья-то тюрьма. В таких зинданах держали пленных бойцов. И когда их с тёзкой раскидала жизнь (после взрыва на мине и госпиталя Дюбу комиссовали, а тот остался служить), Игорь Рутберг оказался на какое-то время в подобном зиндане. Его держали там, но командира вытащили. Его бойцы. Говорят, что он был, как осенний лист, и чуть не ослеп от солнечного света. Но сейчас у командира большой светлый дом, королевские хоромы с красивой строгой хозяйкой, которую Дюба тоже успел пожалеть.
        - Зачем ты меня сюда привёл?  - спрашивает он у своего розового слона. Со всеми зинданами и другими тенями Дюбиного прошлого давно кончено. Всё это происходило с человеком, которого давно нет.  - Я не хочу больше…
        И вдруг начинает догадываться: «Ангел?» И начинает понимать ещё одну вещь: хотя дом и выглядит пятном темноты посреди яркой лужайки, Дюба был здесь. На излучине реки. Этот дом чем-то напоминал другой, в котором командир проводил лучшие месяцы своего детства. Каса-дель-Корво. Но сейчас что-то случилось. Этот дом - зиндан. И здесь хозяйничает это существо, карлик. Что-то ищет в темноте, в шкафу, злобно швыряя на пол одежду. Зиндан. Здесь держат в заточении командира. И тут же, словно уловив эту мысль, карлик оборачивается, начинает прислушиваться. Дюбе становится страшно. Это плохое место, и он хочет поскорее отсюда уйти. Но розовый слон стоит тут, рядом,  - ещё не время уходить.
        - Вот для чего ты привёл меня к командиру,  - понимает Дюба.  - Не в поисках помощи. Это я должен ему помочь. Да?
        Только всегда радостные глаза слона сейчас печальны.
        - Почему ты не отвечаешь?!  - Дюба начинает вспоминать, что это всего лишь дурной сон, а там, с другой стороны, всё хорошо. Он хочет сказать, что, наверное, впервые слон ошибается: командира давно вытащили из зиндана - это путаница, просто дурной сон, а с другой стороны, в яви всё давно хорошо. Вместо этого, чувствуя нарастающий страх, он спрашивает:
        - Я смогу ему помочь?
        Слон молчит. И от этого молчания всегда радостного слона какая-то ватная тоскливая пустота поселяется в Дюбиной груди. И он слышит, как даже в этом сне его собственный голос становится сипловатым, больным:
        - Кому я должен помочь?  - спрашивает он.
        В глазах слона, верного друга и весёлого утешителя, впервые даже не печаль - сострадание. Ему, верному другу, ещё недавно поливавшему Дюбу водой из родников утренней свежести, тоже невыносимо в этом жутком месте. Слон отворачивает голову, словно указывая на что-то в темноте: смотри… Смотрю.
        - Что там?!  - требует Дюба.
        Всматривается в кромешный мак, который подступает всё ближе. Зловонное дыхание червоточины, червя в сердцевине, неведомой жуткой болезни совсем рядом с его лицом. Он чувствует запах гниения.
        - Что там?  - в отчаянии шепчет Дюба. Надо поскорее уходить отсюда, сохранить свой визит в тайне, спасать командира и немедленно уходить, пока не поздно.
        Но их уже засекли. Тот, кто не хочет, чтобы они здесь были. Ангел, хозяин этого места. Сторож зиндана. Оскаленная морда карлика появляется из тьмы. С визгом вцепляется в грудь Дюбы. Давящая боль, тоскливое удушье; Дюба срывает с груди мерзко вопящее создание, которое пытается выгрызть его сердце, с силой швыряет на пол…
        И, к счастью, просыпается. На своей кушетке, посреди светлой гостиной. Но это ещё не конец. Дюба слышит жалобное поскуливание и видит, как по полу, перебирая ножками, отползает от него это существо. И видит его злобный взгляд. А потом на мгновение взгляд становится злорадным: я тебя увидел, и никуда ты теперь не денешься. А потом он исчезает. Лишь тёмный след, который словно проходит через оконное стекло, тает в воздухе.
        Дюба просыпается, берёт костыль, опираясь, встаёт. Подходит к окну. Тёмный след, похожий на полосу дыма, ведёт вдаль, туда, где на излучине реки стоит в тишине старый дом, который ему так понравился. И в котором командир проводил самые лучшие дни своего детства.
        Дюба закрывает и снова открывает глаза. Нет никакого следа, похожего на полосу дыма. Лишь яркий весенний свет за окнами.
        Не было ничего. Просто кошмарный сон. А за окнами мир радуется возвращению тёплого солнышка. Да и эта давящая боль-тоска в груди уже была. Давно, правда, в госпитале, где ему оттяпали ногу.
        Дюба думает о том, что надо прекратить принимать лекарства. И поговорить об этом с врачом, признаться: плохо спит. Дюба думает о жене Игоря Рутберга, которая всю жизнь хотела такую вот золотую клетку, и теперь она вроде бы довольна, но почти позабыла, как быть радостной. Думает о доброй ментовке, которая оказалась знакомой командира. Дюба желает им всем найти то, чего они хотят. Этот сон вызвал у него смятение (я должен помочь командиру?), но и оно уже проходит.
        (Сторож зиндана)
        - Ты так никогда не делал прежде,  - всё же укоряет Дюба.  - Я потом всегда просыпался счастливым.
        Он знает, о чём говорит. Розовый слон, верный друг, утешение и напоминание об источнике радости, приходил к нему только в самых лучших, счастливых, невыносимо прекрасных снах. Он как лицевая сторона мира, несовместимая с изнанкой, страхами, гниением червоточины, распухающей болезнью во влажной тьме.
        Но дом на излучине Дюбе скорее даже понравился. Нет там никаких карликов. Не может быть! Командир никогда бы не привёз его в плохое место.
        Дюба видит, что хозяйка уехала, забрав с собой мальчиков, с любопытством разглядывавших его обрубок, и можно пойти прогуляться. Мальчикам Дюба смастерил кораблик с моторчиком на резинке, чтоб гоняли его по весенней воде, и хоть у них полно игрушек, оба пришли в восторг.
        Дюба вышел во двор. Галдят птицы. Вернулись из дальних краёв, ветер шелестом поёт в соснах свою весеннюю песенку. Жизнь прекрасна, хотя в ней есть и плохое. Есть лицевая сторона и изнанка, и есть дурные сны. Вопрос, как с розовым слоном, на какой стороне ты предпочтёшь оказаться, когда настанет срок. Дюба повернул голову и посмотрел туда, где, по его мнению, мог бы находиться дом на излучине. Ветер в соснах… Он этого не знал, но на мгновение его взгляд снова помрачнел:
        - Ты никогда прежде не приходил ко мне в кошмарах,  - говорит Дюба своему розовому слону. И хоть никаких хищных карликов в этом мире не может существовать, он всё же добавляет:  - И ты привёл меня сюда, потому что никогда не ошибаешься.
        Когда от Игоря Рутберга пришло сообщение в Ватсап, Ванга сперва не обратила на него внимания, решив, что это очередное приглашение на свидание. Каким-то странным образом она была даже благодарна обстоятельствам за то, что они загрузили её работой. Она отвыкнет от Игоря, так будет легче порвать с ним. Конечно, хамить, не отвечать и игнорировать она не собиралась - это всё мы оставим малолеткам. Но Игорь Рутберг оказался прав - Ванга действительно «шерстила» сеть и сейчас находилась в «Фейсбуке» на странице издателя Аркадия Григорьева.
        - Интересно,  - задумчиво произнесла она.  - А Григорьев у нас, оказывается, пожиратель рекламы. Увлечён экстремальным пиаром.
        - Это что за гусь такой?  - спросил Лёва Свиркин. Он попивал крепкий чаёк без сахара и пялился в экран компьютера. Как заметил Сухов, они сегодня все пялятся в компьютер.
        - Гусь?  - Ванга сонно посмотрела на него. «Опять что-то нарыла,  - решил о ней Свиркин.  - Когда такая сонная, значит где-то рядом».  - Аркаша. Издатель.
        - Я про пиар…
        - У-у. Нетрадиционные рекламные ходы.
        - Ванга, не пугай меня,  - попросил Свиркин.  - Он ещё и нетрадиционный…
        - Лёва, вы пошляк! Но да, ты не обижаешься.
        Сухов весело посмотрел на них:
        - В чём там дело?
        - Это его посты в «Фейсбуке»,  - пояснила Ванга.  - Сплошное восхищение нетривиальной, даже шокирующей рекламой. Много. Обсуждения, споры… Поклонничек Ричарда Брэнсона и Оливьеро Тоскани.
        - А это что за гусь?
        - Фотограф. Была такая нашумевшая реклама «Бенеттона»: пробитая пулей, окровавленная куртка убитого боснийского солдата. Хотите посмотреть? Тут полно на его странице.
        Они подошли. Ванга им полистала, открыла несколько ссылок.
        - О как,  - Свиркин смотрел с интересом.  - Живенько. Декаданс консуматорского общества. Загнивают, так сказать… Но как при этом пахнут!  - он изобразил наслаждение потрясающими ароматами.
        - Пахнут,  - ещё более сонно отозвалась Ванга.
        Сухов со Свиркиным весело переглянулись:
        - Она опять намерена колдовать?  - спросил Лёва.
        - Надеюсь, что нет,  - вздохнул Сухов. Поморщился.  - У меня тут тоже кое-что. Пришли результаты повторной экспертизы, я отправлял запрос. Кое-что с записями… Короче: Тропарёвский всегда звонил сам. Есть уникальные характеристики голоса…
        - Ты заказал голосовые отпечатки?  - Лёва Свиркин вскинул брови.
        - Ну да,  - признался Сухов.
        - Это что-то типа отпечатков пальцев?  - поинтересовалась Ванга.  - Или китайская грамота?
        Сухов снова посмотрел на Лёву, тот хмыкнул и закатил глаза. Сухов пояснил:
        - Несколько параметров: тембр, резонанс… На распечатках выглядит, как синусоиды. Не повторяются. Такие же уникальные, как отпечатки пальцев.
        - Ясно,  - сказала Ванга.
        - Так вот, по всем эпизодам, которые признал Тропарёвский, кроме четырёх,  - это его голос. А вот оставшиеся четыре - микширование записей.
        - Телефонист?  - оторвалась от изучения «Фейсбука» и с интересом взглянула на Сухова.
        - Вероятно,  - согласился тот.  - Разные голоса. Звуковая нарезка. Роботы. Любит он это дело.
        - Прямо как в книгах Форели.
        - Ну, возможно,  - Сухов скривился.  - Записи, короче, не живой голос. И вот его новое появление после долгого перерыва: 27 марта, Измайлово, резиновая женщина. Тоже запись. Все комментарии к ролику «Две свечи» с настоящим убийством были напечатаны, он ничего не говорил.
        - Я помню,  - сказала Ванга и посмотрела на свои ногти.
        - Да,  - продолжал Сухов. Ванга спохватилась, пыталась быть деликатной, но тут уж не до телячьих нежностей.  - Там было написано: «Ты опять не успел». И «А ведь мог бы, да?» и смайлики. Когда он звонил по поводу резиновой женщины, он тоже сказал: «Может быть, успеешь». Запись.
        - Сухов, это всё из книг Форели,  - как-то странно повторила Ванга.
        - Говорю же, возможно,  - согласился он.  - Да, так действует его герой. И в четырёх эпизодах, которые не взял на себя Тропарёвский,  - то же самое. Записи. Вероятно, только за ними, этими четырьмя эпизодами, и стоит подлинный Телефонист. И вот, после затишья, ещё два его появления. Но кое-что неожиданно. Это же лежало на поверхности, но мы не придали значения: ну, решил, наконец, поговорить лично…
        - О чём ты?
        - С этим человеком-рекламой. Получается, мы впервые слышали его голос.
        - Ты только сейчас это понял?  - удивлённо спросила Ванга.
        - Я не об этом. Нет, конечно… Даже экспертизу голоса заказал. Но я не об этом, Ванга. Теперь, после ознакомления с рукописью, выглядит всё немножко по-другому… А-а?
        Ванга захлопала глазами. Она только что отправила файл на распечатку и теперь повернула голову, так же сонно глядела на Сухова.
        - Фигня хренова,  - тихо произнесла Ванга.  - Это же…
        - Да. Это читали только мы вдвоём. И автор. Если он не заблуждается, конечно.
        - Чего читали? Чего не придали значения?  - оживился Свиркин.
        - Лёва,  - начала было Ванга, и передумала. Обернулась к Сухову.
        - Почему поц вдруг заговорил своим голосом? Переходим на новый уровень?  - не унимался Свиркин.  - Как в компьютерной игре?
        Сухов посмотрел на него, словно увидел в своем кабинете впервые.
        - Ну-у, и это тоже,  - допустил он. А потом они с Вангой переглянулись, будто спрашивая разрешения друг у друга. Сухов сказал:  - Он ведь позволил нам использовать любую информацию в оперативных целях? Это же не вызовет наплыва адвокатов и других бездельников?
        - А зачем вы разговариваете на языке планеты Криптон?  - возмутился Свиркин.  - Кто-нибудь объяснит, о чём речь?!
        - Чёрт, надо было сказать Форели, когда были у него,  - роняет себе под нос Ванга и направляется к принтеру.
        - Ладно,  - кисло вздохнул Свиркин.  - Меня никто не видит. И не слышит. Я - часть мебели. И я не обижаюсь.
        - Дело в том, Лёва,  - согнутым указательным пальцем Сухов почесал себе кончик носа,  - что в пятой книге…
        - В новой,  - уточнила Ванга. Извлекла из принтера лист бумаги, но даже не взглянула на него.  - Он дал нам прочитать то, что уже написано.
        - Ага,  - подтверждает Сухов.  - В пятой книге Телефонист впервые заговорил со следственной группой.
        - Вживую?
        - Да. Перестал пользоваться записями и этими своими анонимками,  - Сухов указал на свою пробковую панель.  - Газетными вырезками из классического детектива. Ещё одна имитация закончена.
        - Он опять на что-то указывает?  - Свиркин возвращается к своей чашке с чаем, но тот уже подостыл.
        - Всегда,  - кивает Сухов.  - Чтоб ты не сомневался. В данном случае, полагаю, что знает о книге прежде нас. И надеюсь, за этим не стоит чего-то похуже.
        - Фигня хренова,  - повторяет Ванга.  - Какая-то чудовищная утечка! Форель чего-то не знает. Мы чего-то не знаем. И всё равно, не сходится.  - Она смотрит на Суховскую панель.  - Всё равно, это не объясняет время появления резиновой бабы.
        - Совсем не объясняет,  - соглашается Лёва Свиркин.
        - Надо было спросить у Форели, для чего ему это понадобилось,  - неожиданно говорит Ванга.  - Чтоб Телефонист заговорил.
        Сухов посмотрел на неё насмешливо:
        - Ты всерьёз?! Хочешь порадовать писателя про оживший персонаж?
        Ванга фыркнула:
        - Я уже успела сегодня похвалить твой утончённый юмор?
        - А чего?  - с ехидцей рассуждает Лёва.  - Это было бы очень стильное решение.
        - Егорыча на вас нет!  - добродушно усмехнулся Сухов.
        - Стильное решение,  - пробубнил Лева Свиркин, но уже без веселья. Поставил свою чашку, принялся расхаживать по кабинету.  - Дурка какая-то! Даже если допустить, что кто-то настолько свихнулся, что принимает себя за оживший персонаж…
        - Боюсь, что тут другой случай,  - напомнил ему Сухов.
        - Да и я о том…  - кивнул Свиркин.  - Он же не может опережать действие ещё не написанной книги.
        - Опять привлекать писателя консультантом?  - Сухов посмотрел на Вангу. Та его не поддержала.
        - Вспомни, что он сказал: только в крайнем случае. Он не может активно сотрудничать, пока не закончит новый роман.
        - А что для него крайний случай?
        - Не кипятись, Лёва,  - попросил Сухов.  - Нам нужно его добровольное желание. И он неплохой мужик.
        Теперь Свиркин переглянулся с Вангой.
        - Что-то новенькое… Выпил с ним банку пива и стал поклонником?
        - Нет,  - сказал Сухов.  - Просто он и сам хочет во всём разобраться. И каждый день, после 16:00, готов к общению. А до этого все средства связи отключены.
        - Работает. Пишет. Значит, скоро будет новая книга,  - глаза Лёвы Свиркина вдруг потемнели.  - И новое убийство.
        - Чего?!
        - А вот интересно,  - начал Лёва, но затем махнул рукой.  - Ай, ладно, вы ж теперь друзья…
        - Да уж говори, коль начал.
        Свиркин вздохнул:
        - Я о том, что если Форель по какой-то причине сейчас перестанет писать, например, попадёт под машину, всё прекратится?
        Сухов усмехнулся. Пристально взглянул на Лёву, помолчал. Всё же заметил:
        - Мы не рассматриваем такой вариант.
        - Вот и ты, Лёва, начинаешь постепенно сходить с ума,  - с мрачной торжественностью заявила Ванга.
        - Чегой-то?
        - Уверовал в оживший персонаж.
        - Зря смеёшься. А что: всё логично. Поц сам указал на книгу. Копирует или даже предвосхищает несчастного писателя. И вот всё прекратится… Паника!
        - Тогда он найдёт способ заставить Форель писать,  - предположила Ванга. Потом хмыкнула:  - Э-э-э, шутка.
        - Дошутишься, игруля,  - предостерёг её Свиркин.
        - Мудрый пророк,  - бросила Ванга.
        - Свирепый,  - сказал Сухов.
        - Свихнувшийся,  - дополнила Ванга.
        - Не обижаюсь,  - сказал Свиркин.
        И тогда дверь раскрылась, и без стука в кабинет Сухова ввалился Кирилл, в руках у него были какие-то бумаги.
        - Бинго, дети мои!  - возбуждённо объявил он.
        - Да-да, можно войти,  - разрешил Сухов.
        - Извините, но… Ванга, танцуй.
        Она посмотрела на его бумаги:
        - Что, я получила наследство?
        - Почти. Я нашёл, кто такой Пиф. Пришёл ответ на запросы.
        - Кирюша! Уже почти танцую. Ну-ка давай!  - вмешался Свиркин.
        - Пиф,  - Кирилл постучал по верхнему листку.  - Он же Епифанов Евгений Максимович. Тысяча девятьсот шестьдесят девятого года рождения.
        - Епифанов,  - сказала Ванга.  - Поэтому Пиф.
        - Был прописан по адресу: Москва, Измайловский бульвар, дом сорок три…
        - Дай подумать,  - сказал Сухов.  - Дом Кривошеева?
        - Практически,  - подтвердил Кирилл.  - Соседний двор. Призывался в армию на срочную службу в 1987 году. Наро-Фоминск, далее группа Советских войск в Германии.
        - ГСВГ,  - произнесла Ванга.  - 87 -89.
        - Так точно, принцесса,  - бодро подтвердил Свиркин.
        - А вот дальше самое интересное: Григорьев и Пиф служат вместе с Наро-Фоминска, с учебки, и дальше попадают в одну часть, где к ним присоединяется этот самый Рашид. Киримов.
        - Служили три товарища,  - говорит Сухов.
        - Преамбула,  - кивает Кирилл.  - А теперь амбула. Пришлось повозиться, покопался чуток в интернете. Да. Действительно. Евгений Максимович Епифанов скончался четверть века назад, в 1993 году,  - он кивнул Ванге.  - Информация достоверная. Но… Друзья съезжались на похороны и пообещали позаботиться о вдове. И малолетнем сыне.
        - У Пифа остался ребёнок?
        - Именно. На тот момент мальчику было три года. Его, кстати, назвали Максимом, вероятно, в честь деда. Григорьев присматривал за ребёнком, помогал, и когда тот подрос, отслужил, между прочим, в Псковской десантной дивизии, устроил к себе на работу. Своим помощником.
        - Твоя дивизия!  - Свиркин мотнул головой.  - Вот она как тасуется колода.  - Хихикнул:  - Сейчас ему должно быть лет…
        - Двадцать восемь,  - с подчёркнутой вежливостью улыбнулась ему Ванга.  - Кирилл только что сказал об этом.
        - Угу,  - упомянутый Кирилл извлёк из своей стопки бумаг нижний лист, показал его остальным. На нём была отпечатана фотография.
        Цветное изображение:
        - Знакомьтесь: сын Пифа, Епифанов Максим Евгеньевич. Молодой человек, без особых примет, на фоне авто, вероятно, собственного.
        Ванга посмотрела на фото как-то исподлобья:
        - Где он сейчас живёт?  - её голос прозвучал чуть ниже привычного регистра.
        - Далеко не уехал от семейного гнёздышка,  - ухмыльнулся Кирилл.  - Прописан на Нижнепервомайской.
        - Правда, недалеко,  - сказала Ванга.  - Это что же такое…
        - Это могло бы многое объяснить,  - говорит Сухов.  - Чего морщишься? Слишком хорошо, чтобы быть правдой?
        Ванга как-то зябко пожала плечами:
        - Сотрудник Аркаши, значит…
        - Помощник,  - уточнил Кирилл.  - Вполне вероятно, мог бы иметь доступ к тексту. Если уж мы рассматриваем такую версию.
        - В горячих точках поучаствовал?  - спрашивает Сухов.
        Кирилл смотрит на него с пониманием:
        - Нет. Я проверил,  - говорит он.
        Ванга как-то странно дёрнула челюстью, подула на прядь волос, которая попыталась упасть ей на лицо.
        - Макс…  - растянуто произнесла она. Посмотрела на Лёву, опять в глазах это сонное выражение.  - Чего ж ты у нас за гусь такой?
        Сухов только сейчас понял, что за листок бумаги у неё в руках. Кирилл и Свиркин этого не знают, они не были на выставке, но Сухову это изображение хорошо знакомо. Ванга для чего-то распечатала фото главного живописного творения Форели, по крайней мере, центральной работы недавней экспозиции, «Две свечи», но сейчас словно забыла про неё.

«Что, Глупость, опять это «ж-ж-ж» неспроста?»  - мелькнуло в голове у Сухова.
        - Ну, либо это никак не связано,  - философски заключил Лёва Свиркин,  - либо… сами понимаете.
        Ванга смотрит на лист бумаги у себя в руках. Наконец сонное выражение покидает её взгляд.
        - Ты большой молодец,  - кивая, она хвалит Кирилла.
        - Ну что, будешь танцевать?  - спрашивает тот.
        - Уже,  - теперь кивает горячей.  - Вовсю.
        - Статический танец,  - говорит Лёва Свиркин.  - Фирменный знак девушек-сыщиков.
        Сухов смотрит на Вангу, хочет что-то добавить, его что-то очень не устраивает, но ей снова приходит сообщение в Ватсап.
        - Извините,  - просит девушка-сыщик. Отходит в сторону со своим телефоном. Самое свежее сообщение от Ксении Суховой: «Надо поговорить»  - и больше ни слова. Как обычно. Даже без приветствия. Хочет казаться крутой и немногословной. Минималистика… Ванга улыбается: возраст, сама такой была. Всё же тень тревоги на лице: очень непростой возраст. Предыдущее сообщение от Игоря. Ванга открывает его. И видит фотографию Дюбы. Читает то, что ей написал мужчина, которого она должна бросить. Молчит. Сухов видит, как застыло её лицо. Ванга расширяет фото Дюбы на весь экран. Всё ещё молчит. Что происходит? Что-то сегодня совпадения льются, как из рога изобилия. Это дары? Или…

«Бойся данайцев, дары приносящих»,  - мелькает мысль. И хоть она довольно банальна, эта мысль, ей всё же удаётся застрять некомфортной занозой где-то на краешке сознания.
        Или это просто не связанные друг с другом события.
        Наконец Ванга улыбается.

«Вот кто действительно крутой!  - думает девушка-сыщик со склонностью к весьма пограничным оценкам.  - Хэппи бомжик».
        Глядя на весёлую физиономию Дюбы, невозможно не улыбнуться. И перед тем, как показать его фотографию Сухову, она говорит вслух:
        - Похоже, и правда - бинго!
        Глава двенадцатая

29. Разговор с Мадам
        - Ядумаю, что это не связанные друг с другом события,  - добавил её работодатель и замолчал.

«Чёрт, всё-таки не вовремя я уехала,  - подумала Мадам и переложила телефонную трубку к другому уху.  - Вот ведь, как чувствовала».
        - Значит, Ольгин муж знал про вас?
        - Ну да,  - кисло подтвердил он.  - Выходит, так…
        - Ты сказал, он её запер?
        - Да,  - Мадам услышала его смешок и то, что он закурил.  - Посадил под домашний арест, так сказать.
        - Ты ведь понимаешь, что это не совсем… Я не очень разбираюсь в терминах… незаконное удержание? Вообще-то, на уголовщину тянет.
        - О чём ты? Сенатор Орлов… Да и она же у себя дома. Он ей так и сказал.
        - Надеется, что одумается?
        Он помолчал. Курит. Провоняет всю квартиру, а ведь обещал… Вот, правда, оставил бы он тогда эту чёртову Форель в покое, ничего б такого не случилось. Мадам снова вспомнила свою бабку, конотопскую ведьму. Её работодатель вздохнул:
        - Я думаю, так всё пожёстче,  - сказал он.  - И попроще. Ему просто не надо всего этого! Чтоб даже косвенно, через Ольгу, его задела вся эта история. Там борьба кланов, он должен себя обезопасить хотя бы с этой стороны. Там конкретный парниша; я думаю, просто молодому любовнику давно бы переломали все кости.
        - Потому что ты - известный писатель?
        - Даже на это наплевать! Скорее потому, что вокруг нас рыщет серийный убийца, который метит в герои интернета. В моих книгах тоже так.
        - Похоже,  - ей пришлось согласиться. Но от этого стало только тревожней.
        - Всё проще. Вот и закрыл! А когда всё подуляжется… Ну да, может, и одумается.
        - Это хорошо, что ты помирился с Суховым,  - вдруг сказала она.
        - Да мы и не ссорились. Нормальный он мужик,  - усмехнулся.  - Мдаа! Смотрю, ты и вправду к нему неровно дышишь.
        - Да иди ты!
        - Приезжай уже скорей.
        - Как там моя подмена?
        - Не знаю. Чисто всё. В доме. Не знаю.
        - Значит, опять один сидишь?
        - С книгой. Когда вернёшься?
        - Я же сказала когда.
        - Помню. Просто так. Твоего тарахтения-бурчания не хватает.
        - Поговори с Суховым. Он может помочь.
        - Мадам, сенатор-олигарх Орлов - каста неприкасаемых. Не слышала про таких? И потом. Его законная супруга рядом с ним, появляется в обществе. Всё в порядке. Кому тут помогать? Всё в порядке.
        - Ты ведь знаешь, что это не так.
        - Знаю. И она знает.
        Мадам услышала, что он себе что-то налил.
        - Вы хоть общаетесь?
        - Нет,  - сказал он.  - Только то, что я тебе рассказал. Мудрый Кирилл Сергеевич отобрал у неё телефон. Почта и все другие средства коммуникации только под его личным контролем. Может, и правда, надеется, что она одумается.
        - А ты?
        Помолчал. Чего-то там глотнул.
        - Думаю, что теперь мне от этого было бы больно.
        - Ты что-то пьёшь?  - спросила она строго, словно действительно усыновила его.
        - Воду. Но лучше б пил. Шутка. Работаю, не волнуйся. Странно, но идёт очень неплохо.

«Не может без давления,  - подумала Мадам.  - Хотя то, что он рассказал… Такой психушки даже в его книгах не было».
        - Ольга не хотела его обидеть, мы это не раз обсуждали с ней… Надеялись, что само устаканится. Потом стало ясно, что не устаканится. А потом… возникло подозрение, что он следит за нами.
        - Да, ты говорил.
        - Первый раз соглашусь с твоим бубнёжем: давно нам надо было решать. С ней.
        Она улыбнулась: похоже, парень и вправду прикипел к своей пассии. Может, у них впервые такое у обоих, вот и не могут определиться. Сложные больно! Или просто боятся. Жить вместе - это не шуры-муры на стороне крутить. Вот и надо решать! Никого силком не удержишь, если человек хочет другого. А если тебе это не надо…
        - С голоду не помрёте,  - сказала ему Мадам.  - Муж у неё очень обеспеченный, видите ли… А если только деньги…
        - Она другая, поверь,  - Мадам вдруг услышала в его голосе вместо привычных беспечности и пофигизма прямо-таки нежность, и даже успела удивиться: точно, втюрился.  - Увидишь. Давно следовало познакомить вас лично.
        - Вряд ли жён олигархов и светских красавиц знакомят со своими уборщицами,  - подначила его Мадам.
        - Опять бубнишь,  - сказал он, но уже хоть не так кисло.
        - Надо же было тебя как-то оживить,  - посетовала она.  - А чего: говорю, как есть: пока была жена олигарха, то… А теперь она стала твоей Ольгой, и ты решил познакомить двух оставшихся на планете людей, которые ещё в состоянии выносить твоё общество.
        Он ухмыльнулся. Выговориться надо было, ему это как терапия. Но скрытный, бобыль, холостяк бестолковый, а её он сам выбрал. Психотерапевтом назначил себе уборщицу. Выходит, и к ней прикипел за эти три года, что работает у него. И пока не появилась Ольга, уже года с полтора как, у него в жизни вообще бардак был. Так что, давай, знакомь. Посмотрю на девку, в какие руки тебя, бобыля, передаю. Заочное знакомство - это всё хорошо, приветы друг другу, даже подарки по праздникам. Фотку её показывал - правда, красотка, и глаза вроде хорошие, хоть и чудные. Но когда вместе с побрякушками к празднику Ольга начала передавать ей вещи для ребёнка, хорошие вещи, и размер никогда не путала, Мадам поняла, что она, скорее всего, хороший человек, а бобыль доиграется и потеряет девку.
        - Как это ты сказала: «твоя Ольга»,  - голос наконец сделался беспечно-весёлым.  - Арина Родионовна ты моя.
        - Опять умничаешь?
        - Преклоняюсь.
        - Болтун.
        - Знаешь, она успела сообщить, что телефон охранника, забыл, видимо,  - голос вновь зазвучал серьёзно.  - Что ей надо очень много всего мне сказать. И чтоб я не доверял Аркаше.
        - Аркаше? Этому…
        - Да, мой издатель. И чтобы поговорил с её помощницей, Гризли.
        - А ты?
        - Я?! Не доверять издателю, который напечатал все мои книги? И если не во мне, то в доходах от них души не чает?
        - Что она ещё сказала?
        - Только это. И то скороговоркой.
        - Только?!
        - Мадам!  - укорил он.  - Нет, конечно. Кое-что до этого. Но это было личное. Потом охранник вернулся.
        - Беспокоишься за неё?
        - Немного. Хотя она уверяла, что ей ничего не угрожает. Мы и минуты не проговорили.
        - Что собираешься делать?
        - Встретиться с Орловым. Но сначала предупрежу её, конечно.
        - Ты это… аккуратней там.
        - Не беспокойся.

«Совсем я не вовремя уехала,  - снова подумала Мадам.  - Вот, надо подлечиться немного, да ещё забрать ребёнка. Не может девочка там одна уже…»
        Платил-то он ей неплохо. На лечение хватало. Но…
        - Слушай, ты же в роуминге,  - спохватился он.  - А мы столько болтаем. Сейчас положу тебе денег.
        - Не надо. Справлюсь.
        - Слушай, два человека на планете, которые не испытывают ко мне ненависти…  - ухмыльнулся.  - Я хоть могу о них позаботиться, как умею? И так не очень получается.
        - Да ничего,  - улыбнулась.  - Ты учишься. О себе позаботься.
        - Со мной всё нормально.
        Мадам чуть отстранилась от телефонной трубки. Её бабка, конотопская ведьма, поспорила бы с последним утверждением. Мадам унаследовала совсем чуть-чуть от её талантов: немного гадала на картах и смутно чувствовала это, то, что её бабка назвала приближением тьмы.
        - А что с этой вашей Гризли?  - спросила она.
        - Не до неё было, как понимаешь. Сегодня звякну после работы. Ладно, перечница, приезжай уже. Без тебя твой пылесос гудит как-то особенно отвратительно.
        - Сам перечница. Терпи, недолго осталось, через вторник уже буду драить твой кабинет. А пока береги себя там.
        Мадам убрала свой мобильный в сумочку и вдохнула полной грудью свежий утренний воздух. Хорошо, что они поговорили. Нахмурилась. Доиграется он со своими книгами! Так дразнить судьбу… Как говорится, дёргать тигра за усы. Следователь Сухов, более чем видный мужчина, имел все основания подозревать его: тот, кто убил всех этих несчастных женщин, почему-то копировал его книги. И называл это «игрой». Бабка, конотопская ведьма, наверное, знала бы почему…
        - Они оба видели тьму, только смотрели, приоткрыв разные двери,  - несколько монотонно пробормотала Мадам.
        Копировал - да. Её работодатель сам рассказывал о подражателях. Но как такое возможно, чтобы теперь тот, другой, опережал? Её бабушка могла бы дать ответ? Вряд ли. Такого в природе быть не может, не должно. Или Мадам чего-то не знает. Или она чего-то не помнит.
        - Они оба видели тьму,  - лицо Мадам помрачнело. Она остановилась, словно в растерянности. Она вдруг забыла, от чего лечится. И как называются её лекарства, в любой аптеке продаются… Вряд ли её вымотал этот разговор, но… вот. Мадам наклонила голову чуть набок. Ничего, ей помогут. Мир не без добрых людей. Сейчас она пойдёт туда, где находится море, и немного отдохнёт. Поспит перед обедом. И проснётся бодрой и полной сил.
        А платит он ей и вправду неплохо, на всё хватает. Поберёг бы себя только… И действительно, съехались бы они поскорей уж с Ольгой, что ли.
        Мадам сделала ещё один глубокий вдох свежего воздуха, и её взгляд, наконец, прояснился.

30. Макс, сын Пифа
        - Дядя Аркадий, ну куда я сейчас поеду?  - проворчал молодой человек с неочевидной рыжиной в волосах.  - В межсезонье?
        - Не знаю,  - отмахнулся Григорьев.  - В Таиланд, в Египет, куда люди ездят?
        - Мне отпуск, вообще-то, в августе положен. Обещали. Да и дел полно.
        - Надо, Макс. Бери свою подружку, и поезжайте отдохните, скройтесь с глаз долой. Пока я тут всё улажу.
        - Да что за паника такая вдруг? Мне этот отпуск сейчас…
        - А ты не знаешь? Где наследил?! Не е…и, где живёшь, и не живи, где е…шь!
        Молодой человек недовольно нахмурился. Почтительно-фамильярное «Аркаша» для сотрудников и, конечно, за глаза и «дядя Аркадий» для него совсем не прав. Но как с ним поспоришь?! Не отец, конечно, но и не старший брат. Что-то типа наставника. Некоторые его любили, многие уважали, и почти все боялись, как огня. Он единственный мог позволить себе называть молодого человека «Рыжим». Иногда, в слишком, мать его, хорошем настроении «Рыжим Максом». Молодому человеку это не нравилось. Да и не был он рыжим! Кое-кому уже пришлось поплатиться за свой длинный язык. То, что можно Григорьеву, можно только Григорьеву! И когда его бывшая, сучка, нажралась… Тогда, кстати, чуть проблемы не вышли. Да дядя Аркадий отмазал. Дядя… Аркаша всегда отмазывал.
        - Не сри в колодец,  - попытался пошутить молодой человек. Григорьев одарил его холодным, даже колючим взглядом:
        - Мне сейчас не до твоих филологических познаний,  - бросил он.
        - Это был сарказм,  - молодой человек вздохнул.  - Это обязательно?
        - Макс, без обид,  - смягчаясь, начал Григорьев.  - Мне надо, чтобы ты исчез на время. Официально, по бумагам. Отпуск.
        - У них на меня ничего нет,  - пробурчал молодой человек.
        Григорьев усмехнулся:
        - Ой ли? Ты не знаешь эту сучку, Макс, эту их Вангу.
        - Может, её пугануть?  - серьёзно предложил молодой человек.
        Дядя Аркадий посмотрел на него несколько оторопело:
        - Рыжий, ну ты совсем уже…
        - Шутка.
        - Угу… Мне будет спокойней, если уже в ближайший уик-энд ты будешь попивать коктейль со своей подружкой где-то на далёком синем море. И не выступать.
        Молодой человек помолчал. Со «своей» они разосрались. Пошла она! Так что не с кем ему пить вечерний коктейль. Хотя, может, и правда…
        - Тогда на Гоа,  - сказал молодой человек.
        - Что?
        - На Гоа поеду. Там хоть тёлки нормальные, и кайф дешёвый. Оплатите?
        - Шантажист,  - усмехнулся Григорьев.  - Ладно, это достаточно далеко… Только не прокури там все мозги.
        Молодой человек предпочёл не отвечать. Занялся рассматриванием постеров в кабинете у шефа. Особенно с работами Форели… По селектору сообщили, что в приёмной давно ждут.
        - Давай, Макс,  - сказал Григорьев.  - Только чеки вези, чтоб всё через бухгалтерию.

«Вот жмот,  - подумал молодой человек, но, скорее, одобрительно.  - Куркуль прямо».
        - Как это?  - спросил он.
        - Так. Гоа даже подойдёт. Там живёт дауншифтер один, они сериал делали,  - дядя Аркаша указал на постер Форели.  - Оформим тебе командировочку.
        - А-а, понятно,  - ухмыльнулся.  - Но в августе мой отпуск остаётся.
        - Говорю ж, шантажист,  - рассмеялся Григорьев.  - Всё, давай, люди ждут. И лимон-то выплюнь, а то лицо прямо… Отдыхать всё-таки едешь, Рыжий.
        Молодой человек снова предпочёл не отвечать. Развернулся и направился к выходу.
        - Там «не плюй» было,  - сказал ему вслед Гри горьев.
        - Чего?
        - Про колодец… «Не плюй»,  - пояснил шеф.
        Молодой человек, который терпеть не мог, чтобы его называли «Рыжим», в третий раз предпочёл не отвечать. Всю жизнь было так. Сколько Макс себя помнил, дядя Аркадий всегда давал ему то кнута, то пряника. «Субару», конечно, была пряником. Тем ещё, даже не ожидал! Когда он на ней впервые приехал, бывшая так возбудилась, что отсосала ему прямо в тачке. Сука долбанная, да и хер с ней. Нормальная была тёлка, кстати, пока Макс не узнал, что она мутит за его спиной с каким-то хером на «Лексусе». Тогда она, кстати, и назвала его «Рыжим»…
        Сейчас «Субару» ждала внизу. На парковке, оплаченной на год вперёд. И цвет такой, неброский, для тех, кто понимает. Пряник. Но Макс за него сильно постарался. Когда надо, Макс умел всё делать чисто и выкладываться на полную. А ему тут «не сри в колодец», «не е…и, где живёшь»…
        Да отлично! Значит едем к тёплым водам и золотым закатам. А перед тем, как покинуть кабинет Григорьева, он обернулся и негромко произнёс:
        - Они не смогут ничего доказать.
        Ванге приоткрыли дверцу, и она забралась в машину. Дюба ждал на заднем сиденье, устроился за водителем и приветливо, хоть и чуть смущённо смотрел на неё.
        - Здравствуй, аморе,  - Игорь Рутберг наклонился к ней, коснулся ладони и тут же убрал руку. Его жест, наверное, никто и не увидел. Но Ванга успела ответить лёгким пожатием.

«Чёрт,  - подумала Ванга.  - Он всё ещё рад меня видеть. А я? И не знаю… Рада, наверное. Фигня. Чёртова фигня!»
        - Ну привет,  - сказала Ванга Дюбе.
        - Привет,  - тот ей улыбнулся. Игорь действительно сотворил с ним маленькое чудо. Его деньги сотворили, конечно.  - Ты уж прости, что тогда сбежал от тебя.
        - Да чего уж, всё понятно!  - сказала ему Ванга. Обернулась к Игорю, указала глазами на водителя и охранника.
        Тот пожал плечами:
        - Если б ты знала, сколько они всего слышали, точнее, не слышали в этой машине,  - сообщил он.  - Верно, Николай?
        - Так точно, Игорь Марленович,  - последовал бодрый ответ.
        Всё же Ванга не отвела вопросительного взгляда.
        - Ох, Екатерина,  - Игорь вздохнул с усмешкой.  - Если тебе так будет легче… парни, пойдите, подышите воздухом немного.
        На таком формате их встречи настоял сам Игорь Рутберг. Точнее, он наотрез отказал Ванге в возможности любого другого.
        - Кэтрин, я не отдам тебе Дюбу,  - заявил он.  - Прости.
        - Ты понимаешь, что он проходит свидетелем по особо важному делу?
        - Давай-ка без ваших терминов,  - предложил он.
        - Ты… Вообще-то, это удар ниже пояса,  - насупилась Ванга.
        - Почему?
        - Ясно, что нам с тобой не бодаться! Официально к тебе будет трудно подъехать.
        Он помолчал. И она услышала в его голосе искреннюю печаль:
        - Неужели мы докатились до такого?
        - Ты докатился!  - бросила она.  - Пользуешься своим положением.
        - Жаль, что ты так смотришь на вещи. Кэтрин, это же я вообще-то. Не самые чужие люди.
        - А как мне смотреть?! Не отдам, и всё…
        - Аморе, ты чего-нибудь слышала о дружбе? Вообще-то, я ему жизнью обязан.
        - Я знаю.
        - Про ногу его ведь тоже знаешь?
        - Ты мне всё уже рассказал,  - спокойно напомнила Ванга.
        - Тогда что с тобой?!
        - Со мной всё нормально! Тебе напомнить детали дела, которым сейчас занимаюсь?
        - Слушай… я не ссорюсь. Просто не хочу, чтобы вы его там чумарили. И так ему по жизни досталось. Приезжай и говори, сколько влезет.
        Ванга выдохнула. Подумала: «Может, и правда, я иногда бываю эгоистичной стервой?»
        Всё, что ей надо было,  - это задать пару вопросов и показать Дюбе кое-что. И если не напирать и не горячиться, то Игорь, скорее, прав.
        - Ладно, прости,  - попросила она.  - Если бы не обстоятельства, я бы даже гордилась тобой.
        И встречу было решено организовать в центре, в машине Игоря Рутберга. Ей надо было показать Дюбе фотографию сына Пифа. Дело срочное, дело не ждёт. Что Ванга сейчас и сделала.
        Дюба быстро взглянул на фото. И кивнул:
        - Это он.
        Ванга почувствовала, как ускоряется её сердцебиение. Всё же она подождала немного, прежде чем спросить:
        - Ты уверен? Посмотри внимательно.
        - Зачем?  - улыбнулся Дюба.  - Это он.
        Ванга смотрела на него - хэппи бомжик… ну вот наконец и встретились. Спасибо тебе. Ты даже не представляешь, насколько! И ты какое-то удивительное создание: тебя перемолотила жизнь самыми беспощадными жерновами, а ты вот сидишь и улыбаешься. И так - это странно!  - от этого становится спокойно. Ванга усмехнулась, но про себя, конечно. И взгляд, как тогда: в глазах совсем нет тени, то ли понимание, то ли сочувствие… Скажешь, в чём секрет? Я молодая, более чем привлекательная девушка с интересной работой и любовником-миллиардером, и мне сочувствует бомжик… Скажешь?! Тёзка, значит, моего любовника-миллиардера; я даже понимаю, отчего Игорь так ухватился за тебя. Только не понимаю, как ты сотворил такое со своей жизнью. Или,  - Ванге опять пришлось подавить нервный смешок,  - ты следовал некоторым примерам? Сам того не зная, следовал некоторым примерам,  - она всё-таки усмехнулась,  - из великой русской или великой индусской литературы?! Дюба, тёзка. По фамилии Родченко…
        Ванга остановила этот свой поток сознания, эту немного нервную эйфорию,  - похоже, правда, бинго!.. Как бы по-дурацки это ни звучало - ей надо было лишь удостовериться наверняка.
        - Это было двадцать седьмого марта?  - уточнила она.
        - Да,  - подтвердил Дюба.  - Днюха Колька. Он был в красной кепке. Не Колёк. Этот…
        Игорь усмехнулся.
        - Одет, как разносчик пиццы,  - пояснил Дюба.  - Пришёл пешком. Тачку оставил у метро. На Первомайке. Ту же, что на фотке.
        - Вот как?
        - Да. У него была большая коробка. Это он принёс резиновую куклу в квартиру Борова.
        Это фигово сердцебиение. Ванга спросила:
        - Кривошеева?
        Ну вот и всё. Вопрос лишний, конечно. Он был там, Дюба. И не надо ничего уточнять про запах и про… «Доместос».
        - Кривошеева,  - согласился Дюба.  - На районе его Боровом прозвали.
        - А… как ты понял про… куклу?
        - Подался за ним следом, дверь в квартиру была открыта,  - просто сказал Дюба.  - Он мне показался подозрительным.
        - Почему?
        Дюба пожал плечами. Игорь Рутберг улыбнулся, тепло улыбнулся:
        - Глаз разведчика уловил несоответствия, да, тёзка? Точно так же он мне жизнь спас.
        Дюба слегка удивился и снова пожал плечами. Сказал, обращаясь к Ванге:
        - Боров вредный. Но не очень злой. Ты уж смотри, чтобы там плохого не случилось.
        Ванга помолчала. Поймала себя на том, что всё с той же улыбкой смотрит на Дюбу. Собралась спрятать фото в свою сумочку. Игорь скосил взгляд на карточку:
        - Ваш клиент?
        - Боюсь даже предположить,  - призналась Ванга.  - Вероятно. Похоже на то.
        - Кто он?
        - Прости, Игорь.
        - Не хочешь, не говори, скрытная ты моя.
        - Не в этом дело,  - Ванга посмотрела на него прямо.  - Он сотрудник твоего друга. Григорьева. Помощник.
        - Аркаша?  - удивился Игорь Рутберг.  - Ну, не то чтобы друга… Тогда за что «прости»?
        - Что сразу не сказала.
        Он улыбнулся:
        - Кэтрин, знаешь, сколько у меня сотрудников? Разве за каждым уследишь?! Аркаша-то тут при чём?!
        - Здесь другой случай,  - убеждённо сказала Ванга.  - Если я не ошибаюсь. Совсем другой.
        Игорь Рутберг подумал. Состроил, скорее, отрицательную мину. Сказал:
        - Вряд ли он замешан - Аркаша. Он жестил немного в девяностых, но сейчас,  - Игорь сделал круговой жест ладонью у себя под подбородком.  - Он - шейные платки. Не ошибись, Ванга.
        Она хмыкнула.
        - У всех свои скелеты в шкафах,  - указала на фото.  - Это сын его друга, кстати. Служили вместе. Друг спился. Аркаша, можно сказать, растил мальчонку с детства. Мальчонка вырос… Вот так.
        - Это всё странно,  - сказал Игорь Рутберг. Снова мина на лице, выражающая несогласие.
        - Что?
        - Ну… вы столько лет не могли его найти, и так всё быстро. И прямо под боком…
        Ванга раскрыла сумочку.
        - Да. Есть в чём разбираться,  - согласилась она.  - И над чем подумать.
        Игорь снова чуть склонился к ней. Произнёс:
        - Ну, я хоть как-то реабилитирован?
        - Хоть как-то,  - отозвалась Ванга. Убрала фото. Эту сумочку ей также подарил Игорь. Как и многое другое.
        - Спасибо тебе большое,  - сказала она Дюбе.  - Если понадобится…
        - Да,  - кивнул Дюба. Снова улыбнулся.  - А я вспоминал тебя,  - признался он.  - Ты хорошая. Это хорошо, что ты… дружишь с командиром. С тёзкой.
        - Наверное,  - тихо откликнулась Ванга.
        - Приезжай ещё,  - позволил Дюба.
        Теперь Игорь хмыкнул.
        Дюба серьёзно посмотрел на Вангу, указал на сумочку, куда она убрала фото. Тень всё-таки на мгновение упала на его лицо. Ванге даже показалось, что он смотрел на её сумочку с опаской.
        - Это хорошо… Ты… приезжай,  - повторил он. Помолчал. А потом сказал что-то странное:  - Тебе придётся сделать так, чтобы здесь стало темно,  - теперь он указал на своё сердце.  - А потом придётся научиться там видеть.

31. Крестный путь (метод тыка)
        - Шерше ля фам, говорю я и иду по квартире. В папиных тапках. Мои тоже ничего, с рожицей, мне нравятся. Просто его на два размера больше, ходить удобней. Хоть глазки на компьютерах перестала заклеивать, видеокамеры, а то и правда на паранойю было похоже. А чего?! Где-то читала, что русские хакеры могут следить за вами через видеокамеры, даже если машина выключена. Не знаю, как такое возможно, но я же не хакер. Так, соображаю чуть-чуть. Папины уловки надуть меня были наивны, но он этого не знает. Для его же блага, а то совсем запарится.
        В книжках всё, что потом с героями случается, связано с их детством. Происшествия всякие, травмы. Я в это не верю! Сколько уж можно авторам талдычить старую песню? Нет, я Фрейда читала, интересно, не спорю, но как будто нельзя свихнуться в зрелом возрасте. Сколько мальчиков из хороших семей творили потом такое, что мало не казалось. И девочек. Писатели дают картинку, удобоваримую для читателя. Чтоб не особо пугать бедняжечку. А то вдруг ты родился таким, и хоть там счастливое у тебя было детство, или наоборот - ужасное… Иногда, конечно, этот упрощённый фрейдизм работает, более чем, тут я тоже не спорю. Иногда это не выглядит отстоем с позапрошлого века. У него, например. У моего любимого писателя. Одного из… По крайней мере, когда он - Форель, и пишет про Телефониста. Может, потому что частенько иронично выглядывает из-за своих этих конструкций и как бы подмигивает читателю. А иногда он становится больше своих конструкций и ироний; вот тогда он - настоящий, когда отпускает себя, тогда он знает какую-то такую правду, что оторопь берёт. Только не понимаешь, с радости или от жути. Я этих «Танцующих
на крышах» тоже читала, мне меньше понравилось. Там автор как бы немного прячется, не - книжка очень искренняя, конечно, но он как бы… за саму эту искренность и прячется. А здесь, в Телефонисте, эдакая условность жанра, здесь ему не от кого прятаться, и некоторые моменты, как ни странно, прямо искренней… «Танцующие»  - роман даже не про любовь, а о любви. И о ревности. Поэтому всё так трагично. О невыносимом несоответствии представления и живых людей, которые, при всём несовершенстве, при всех пороках, всё равно лучше. Потому что любовь только и есть та, которая в людях, на которую они способны. А всякая «небесная»  - опасная идея, потому что химера. Неважно - к близким, к Богу, Родине, детям или к тому единственному, который суженый. По крайней мере, так я поняла.
        Ну, у него эта тема везде проскакивает, в «Телефонисте» тоже.
        В первой книге, «Звонок», только намёк, что у злодея есть женщина. В четвёртой, которая должна была быть последней, она, эта женщина, появляется. О ней последние мысли Телефониста, когда он тонет подо льдом озера. Интересно, я вот думаю, она тоже маньяк, эта женщина? Она знает, чем занимается Телефонист? Ведь знать такое и оставаться его женщиной - это точно маньячка. Наверняка. Или она не знает? Ведь у них прямо любовь… Или её саму прёт от этого? Автор почему-то избежал ответа на этот вопрос, хотя описал их… прямо чувства! Сильный момент, и от этого - самая оторопь. Что Форель хотел сказать? Чего не получается сказать в книгах типа «Танцующих»? Я бы так хотела поговорить с ним об этом. Мне почему-то кажется, что тот, кто Телефонист на самом деле, услышал и понял именно это. Узнал. Возможно, он пришёл от этого в бешенство, считал, что весь из себя такой уникальный, а возможно, ему стало ещё интересней. Нашёлся достойный противник. Только писатель ни с кем, как говорят папа с Вангой, не полемизирует, просто пишет, как умеет. А папе с Вангой пришлось - такая работа. Вот он и стал всё больше
втягивать писателя в полемику - такая у него игра - начал копировать его книги. Так я думаю. Тропарёвский бы последователем, для него Форель - что-то типа гуру. Здесь другой случай. Телефонист наслаждается своей игрой, полагая её чем-то вроде интеллектуального поединка. Доминирует, превосходство… Но чувства, пусть тёмные, какие-то… надчеловеческие, для него тоже важны. Я не знаю, что за мрак творится в его башке, однако если Форель не ошибается и если, конечно, я думаю правильно, именно это и может сделать его уязвимым. Но вот какая мысль сейчас пришла мне в голову: в конце любой игры должен быть приз. Победа, награда и так далее. В чём приз Телефониста? Ванге не мешало бы спросить об этом у Форели - что думает его персонаж? Что - бред, похоже на безуминку? Есть немного… Но когда имеешь дело с психами, приходится идти на крайности. Вроде Форель всё прямо описал: его Телефонист свихнулся настолько, что считает себя супергероем, а все эти убийства - типа этапы восхождения, крестный путь сверхчеловека.
        Может, я и ошибаюсь. Но так или иначе, погибая в четвёртой книге под льдом замёрзшего озера, Телефонист думает о своей женщине. И в своём последнем предсмертном видении он всё же становится супергероем, и пробив лёд, взлетает в небо и устремляется к ней, своей даме, даже серебристый след оставляет. Собственно, поэтому я и поняла, что это ещё не всё. Будет ещё книга. Что и сказала ему, автору, после лекции. Он очень удивился. Даже расхохотался! Заявил, что в тот момент думал больше об эффектном финале, но, вполне вероятно, я и права. Я тогда от гордости даже… вспотела немного.
        А ещё Ванга обмолвилась, что та женщина, галерист,  - возможно, подружка Форели. Тёлка его типа… Я, конечно, нема как рыба, у девочек свои секреты, никому не выдам. Но я её видела на лекции… Правда - красивая. И потом, когда на выставку ходили в галерею, куда меня не взяли с собой на открытие. Отец-то ладно с фигнёй своей, но Ванга уж могла бы… Красивая она, приятная, Ольга Орлова. Весёлая. Одевается стильно, не просто дорогие шмотки. Я её погуглила немного. Жена олигарха. Того самого Орлова. Но вот ведь какая фигня - не разводится. Конечно, зачем ей?! Все эти «сто тыщ ассигнациями в топку», про которые он говорил на лекции, весь этот «рай в шалаше» только в книжках и в песенках. Только у людей в головах, да и то, пока окончательно не повзрослели. В реальной жизни Маргариты не выбирают Мастера, жёны олигархов не уходят к писателям, а обратное движение, если повезёт, наоборот, бывает.
        Интересно, она, эта Ольга, хоть наполовину понимает его книги, как Ванга? Или, например… как я?
        Ладно, а то сейчас покраснею от таких мыслей или вспотею - подростки, они ж такие непостоянные.
        А папа, кстати, делая вид, что ему всё равно, сказал, что у Ванги-то, видимо хахаль. Я фыркнула, конечно, бывший, наверное, говорю, иначе б я знала. А он - да нет, типа, два раза всплывал за последнее время. Да ладно, говорю, кто? А он манул рукой - не знаю. А потом - мне-то какое дело?!
        Папа мой, папа: так не знаю, два раза всплывал или мне-то какое дело?!
        - Шерше ля фам,  - говорю я и шлёпаю по коридору в комнату, где стоит мамин компьютер. Включаю, присаживаюсь ненадолго, хотя знаю, что папа на работе. Пишу тому, кого до сих пор подозреваю в тайном присутствии в нашем доме. Но сейчас больше в шутку, конечно.

«Здравствуй»

«Кто ты?»  - следует вопрос.
        Пишу: «Дочь».

«Подтверди»,  - появляется на экране.
        И ввожу то, что он требует. Потом пишу, чтоб переходил на мой комп, а я сяду напротив камеры.
        Так и поступаем.
        Он приветствует: «Здравствуй, Ксения».

«Сделаешь так, чтобы папа не увидел разговора?»

«Конечно. Уже сделано».
        Всё как обычно. Прямо разговор с домовым эльфом. Вот ведь и правда жуть.

«Покажи мне ролик»,  - снова прошу я.

«Нет!»  - И разъярённый эмоджи.

«Потому что его нет в сети?»  - спрашиваю.

«Нет».

«Разве ты не можешь войти в сервер телефонной компании?»

«Конечно, могу,  - такое снисходительное высокомерие.  - Это не проблема. Но третий раз - нет».

«Почему?»

«Из этических соображений».
        Глупость какая, думаю, знал бы ты, чего я только не видела. Но, скорее всего, опять бесполезно. Надо найти правильные слова для вопросов. Он почему-то любит, когда его поощряют. А на самом деле, меня больше интересует не ролик про «Две свечи». Но я почему-то пишу: «Скажи, какая она была?»

«Кто?»
        Набираю: «Мама. Моя мама»,  - и кладу руки на колени.
        Появляется ответ: «Ты хитрая девочка, Ксения».
        Потом: «Она была прекрасной»,  - и, надо же, сердечки. Затем весёлые смайлики. А я всё жду. Наконец, спрашиваю:

«Ты был её другом?»

«Да. Но довольно об этом. Чего ты хочешь, Ксения?»

«То, чего нет в Гугле».

«В Гугле есть всё!»  - и множество смайликов. Гирлянды салюта. Иногда он невыносим. С этой своей капризной надменностью.
        Жду. Набираю (старый добрый метод тыка): «Орлова Ольга Павловна»,  - собираюсь ввести и понимаю, как ошиблась, сейчас их вывалится несколько тысяч. Вспоминаю, что видела её на странице в фб. Дополняю: год рождения (молодец, не скрывает, что за тридцать), место работы, потом, немножко подумав, пишу слова «галерея», «выставка», «Форель». Нажимаю на ввод.
        Вываливается. Страница из Гугла. Вот спасибо-то! Зануда капризный… И тут же предупреждение: «задавай вопросы корректно». Смайлика не прислал. Как-то раз ему так же не понравились мои вопросы. Прислал противный сигнал и «конец связи».
        Набираю корректно (всё тот же метод тыка): «То, чего нет в открытом доступе». И дальше: «Орлова Ольга Владимировна». Дальше всё те же данные из «Фейсбука». Потом пишу «ЦАБ»  - в одно время в адресных бюро о человеке можно было многое узнать, папа рассказывал, как в его юности «пробивали» инфу о любых людях. Пишу: «База данных полиции», зачёркиваю, учитывая дату рождения, переправляю на «милицейские базы». Ну вроде бы всё. Если не пошлёт, то всё верно. Ввожу.
        Молчит. Не отвечает. Делает вид, что ему нужно время.
        - Ну давай, домовой эльф, чего завис?  - говорю.
        Он, конечно, меня не слышит. В этом уверена. Хоть в этом. А потом вжимаю голову в плечи и зажмуриваюсь. Опять этот мерзкий тревожный сигнал, как удар о глухой металл. Но вместо слов «конец связи» на экране появляется другое. И я даже не понимаю, к какой части моего вопроса, к его сути или форме, это относится. Крупными тёмно-красными буквами на пол-экрана горит надпись:

«С огнём играешь?»
        - Ну вот эта пресс-конференция, товарищ полковник,  - сказал Сухов, указывая на экран.  - Это популярный ютуб-канал. Ещё и в «Афише» было, и на «Снобе».
        - Те-то, скорее, из-за выставки,  - добавляет Ванга.  - Снобы. Но с Орловой дружат, модный галерист всё-таки.
        - Вот он, видите, промелькнул: Форель, рядом Григорьев, издатель, и вот третий с краю - Епифанов Максим Евгеньевич, помощник издателя.

«Ещё один день-катастрофа»,  - думает Ванга.
        - Ну-ка, подскажи, это тридцать первое марта?  - просит Егорыч, и глаза его опасно блестят.  - День и время убийства?
        - Так точно, товарищ полковник,  - вздыхает Сухов. Тишина. Всё внутри Ванги затаилось.
        - Нет, ну вы, правда, в себе?  - тихо начал Егорыч, отвернулся от экрана и пока ещё легонько постучал пальцами по столу.  - Это же стопроцентное алиби! У вашего этого сына Пифа…
        Ванга и Сухов осторожно кивнули.
        - Нет, вы что творите, мать вашу?!  - не выдержал Егорыч.  - Значит, у нас два эпизода, но с резиновой куклой у вас проходит свидетелем какой-то бомж, а на момент убийства у подозреваемого чистое и очень хорошее алиби… Вы что творите, спрашиваю?!
        - Он не какой-то бомж,  - пытается возразить Ванга.
        - Кольцо!
        - Что?
        - Опять кольцо ваше,  - Егорыч стукнул по столу кулаком.
        - Простите,  - такое впечатление, что Ванга поперхнулась.
        - Катерина, Сухов, вы окончательно сбрендили?
        - Этот Дюба,  - быстро проговорил Сухов и поправил сам себя,  - Гражданин Родченко… В разведке служил.
        - И что?
        - С Игорем Рутбергом,  - вставила Ванга.  - Он его нашёл сейчас. Там такое дело: Рутберг ему жизнью обязан…
        - Катерина!  - прервал её Егорыч. Нахмурился:  - В смысле… Это тот самый Рутберг?
        Сухов кивнул:
        - Так точно. Адекватность свидетеля…
        - Ну вы даёте!  - казалось, Егорыч отказывается верить и своим ушам, и своим глазам.  - Чего-то у вас как ни подозреваемый, так олигарх. И у всех стопроцентное алиби. У вас что - классовая ненависть? Может, ещё за правительство возьметесь? Или ещё выше,  - Егорыч ткнул указательным пальцем в потолок.  - Нет, ну вы, правда, в себе, клоуны?!
        - Нет ненависти,  - тихо сказала Ванга.
        - Не слышу?
        - Мы нашли его, товарищ полковник,  - горячо произнесла Ванга.  - Была связь между квартирой Кривошеева и… издательством. Текстом Форели. Мы нашли её. Связь. Это был он! И свидетель наш…
        - Так у него ж алиби,  - рассмеялся Егорыч.  - по основному эпизоду дела.
        - Да,  - согласился Сухов.  - И мы уже какие только версии…
        - Чего будете ему вменять-то? Непристойное поведение без отягчающих обстоятельств?
        - Именно, что с отягчающими!  - возразил Сухов.  - Последствиями. Очевидно, что это уже не просто…
        - И знаете, чего он вам скажет?  - прервал его Егорыч.  - ну-ка, давай, Ванга, дочка, что там мы ему вменяем? Давай, я пальцы зажимаю.
        - Как минимум, незаконное проникновение в жилище.
        - Так,  - Егорыч загнул мизинец.  - Раз!
        - Телефонный терроризм…
        - Ну, допустим,  - Егорыч загнул безымянный палец и поправил Вангу.  - телефонное хулиганство.
        - Препятствие ходу следствия…
        - Э-э-э, красавица моя, это ты уж не перегибай. Какое препятствие какому следствию? Тому, что у тебя в голове? Квартира Кривошеева сдается под бордель. Вот он и принёс в бордель резиновую бабу. Всё. Точка. Очень плохо, но… ненаказуемо. А то ещё и не сам. А попросил кого занести. Григорьеву, говорите, что-то типа пасынка? Значит, адвокаты будут минимум из «Гафаров и партнёры», а то ещё и пожирней. Нет у вас ничего!
        - Вы же знаете, что это была инсталляция, товарищ полковник,  - проговорил Сухов. Не просто принёс.
        - Э-э, мил человек, а вот тут ты слушай сюда! Совсем заигрались в колечкины сложности, да? Оба?!  - глаза Егорыча завращались; плохой признак; шеф заявил с нажимом:  - Просто принёс! А кто там эти записки ваши на стенку приклеил и прочее - знать он не знает. Вот, что он вам заявит. И будет прав.
        - Но телефонный звонок,  - Сухов подумал, что Ванга отчаянно хватается за последнюю соломинку - это он сейчас услышал в её голосе.
        - Ванга, дочка, вот ты же умная,  - Егорыч вновь хлопнул по столу, но уже не сильно и ребром ладони.  - Нет никаких следов: ни пальчиков на трубке, ни ДНК, даже голос - монтаж, записи. Кто звонил, чего звонил, откуда я знаю? Допустим, этот ваш Дюба - добросовестный свидетель, и чего? Притон накрыли?! Молодцы! Вот и занимайтесь притонами. Нету ничего! Ищите что-то существенное. Чтоб его закопать по самое не могу можно было. А пока ничего нет. И это плохо.
        Егорыч отвернулся и принялся рассматривать стену. Сообщил, видимо, портрету министра:
        - Дело резонансное. Федералы берут себе. Вас пока на подпевку. Но если отстранят - лучше самим в солнечный Магадан.
        Сухов и Ванга вытянулись по струнке и угрюмо молчали. Потом Ванга что-то тихо произнесла, даже Сухов не расслышал.
        - Прости, Катерина?  - Егорыч помахал раскрытой ладонью у своего уха.
        - Мы совсем рядом,  - повторила Ванга.
        - Так кто ж спорит-то,  - смягчаясь произнёс Егорыч.  - Ну да, инсталляция, как вы говорите, конечно. И с точки зрения твоей логики, ты права. Но с точки зрения доказательной базы - ноль. Фиг! Жилище индейца фигвам.
        - Будет доказательная база,  - пообещал Сухов.
        Егорыч даже удивился, хмыкнул:
        - Вот сладкая парочка…
        - Мы не сладкая парочка,  - сказала Ванга.
        - Ещё чего мне тут на рабочем месте не хватало,  - строго заявил Егорыч. Потом спросил уже совсем другим тоном:  - Ну, и где он - этот ваш Пиф?
        - Сын Пифа,  - Сухов с облегчением вздохнул, видимо, разнос на сегодня окончен.  - В отпуске со вчерашнего дня. Найдём.
        - Ну, куда он денется с подводной лодки,  - рассудительно заметил шеф. Помолчал, взглянул на них исподлобья.  - А вы методом тыка действуете?
        - В смысле: тыка?  - не понял Сухов.
        - Ну - почему Пиф? А не сам Дюба, например? Может, он по распоряжению Рутберга Пифа оговорил? Просто спрашиваю. С чего такая уверенность-то? Может, он его выгораживает.
        - Кого?
        - Игоря Рутберга. Олигарха вашего.
        Ванга даже еле заметно покачнулась, выглядела слегка ошалевшей. Потом выговорила тоном сломавшегося автомата:
        - У Игоря Рутберга алиби. На момент обоих преступлений.
        - Значит всё-таки проверили? Всё-таки не такие клоуны?
        - Проверили,  - подтвердила Ванга.  - И на двадцать седьмое и на тридцать первое марта.
        Сухов бросил не неё быстрый недоумённый взгляд.
        - Значит, хоть олигархов оставляем в покое.  - Егорыч вздохнул, усмехнулся.  - И на том спасибо! Уважили старика.
        Снова отвернулся, видимо, портреты на стенах сегодня вызывали у него больший интерес, чем беседы с подчинёнными. Мотнул головой, в этом движении проскользнуло что-то бычье.
        - Мне не надо ничего доказывать!  - заявил шеф, хлопнув кулаками по столу.  - Я понимаю вашу логику. Я даже допускаю, что вы правы… так и есть. Ну, я не знаю, как… он это делает…

«Ох, Егорыч, прямо мысли читаешь,  - мрачно думает Сухов.  - Я тоже не знаю, как он это делает. Я не знаю, как такое вообще возможно! Где-то в наших рассуждениях есть очень сильный дефект».
        - Отступились бы вы на шажок,  - вдруг сказал Егорыч. Ванга и Сухов молчат.  - Чего головы повесили? Как говорится: если проблема не решается, надо выйти за рамки проблемы. Образно говоря.
        Сухов попробовал улыбнуться, вышло довольно кисло.
        - То есть он приносит резиновую куклу, полностью копируя место будущего преступления,  - словно рассуждая сам с собой, продолжает шеф.  - Но на сам момент преступного деяния у него пресс-конференция? Во как - занятой человек! Сухов, у нас что там теперь целая банда маньяков развелась?! И все из светской хроники?!
        - Нет, конечно,  - удивлённо говорит Сухов.

«Коллективными действиями там и не пахнет,  - думает Ванга. И это всем известно».
        - Тут… всё равно бы я не стал говорить о сообщнике,  - осторожно заявляет Сухов.
        - Не стал бы он,  - бурчит Егорыч. Смотрит на Сухова, Вангу, но уже без всяких обвинений: действительно, разнос на сегодня закончен.  - В чём ошибочка, а? Куда отступиться?  - тяжело вздыхает.  - Угол зрения поменять надо. И срочно. Куда сделать этот шажок, а-а? Тут колечко ваше ничего не шепчет?
        - Да,  - понимает его Сухов.  - Мы ошибаемся в чём-то очень несущественном. Тут как будто… Но блин,  - подносит ладони на уровень глаз, стучит раскрытой правой по тыльной стороне левой.  - Знаете, как в калейдоскопе: маленькая стекляшка, но заслоняет всю картину.
        Шеф вскинул брови, насмешливо спросил:
        - Образно выражаясь, поэтически говоря?
        - Простите,  - сконфузился Сухов.
        Ванге приходит сообщение. Она проверяет, смотрит на Сухова:
        - От Кирилла. Епифанов не пересекал границы РФ. Ответ пришёл.
        - Хорошо,  - кивает Сухов.
        - Жаль,  - с расстроенной миной сетует Ванга.  - Рассчитывала на Гоа слетать.
        - О чём это опять?  - брови Егорыча вновь выписывают недоумённую дугу.
        - Об отпускных планах сына Пифа,  - поясняет Ванга.  - Мы его сразу в «стоп-лист».
        Егорыч постучал пальцами по столу:
        - Чего он там за отпуск набедокурить успеет? С поличным бы надо… Найдите!  - шеф почесал свой гладко выбритый подбородок.  - Бомж-разведчик… Что-то тут… Так себя показать?  - щёлкнул языком.  - Понимаете, о чём я?! Подумать надо крепко сперва. А пока мы все под его дудку пляшем. Крепко подумать!
        Потом он пристально и насмешливо посмотрел на Сухова:
        - Поэтически выражается он… Нее, ну клоуны, стекляшечки, значит, им теперь мешают.
        Сухов счёл, что благоразумнее промолчать.
        Егорыч поднялся со своего места, оперся кулаками о стол. Ванга поймала себя на том, что не удивится, если опять начнётся разнос. Или он предложит сходить вместе пообедать. За его счёт. Ванга подумала, что ничему не удивится. В жизни случаются и более удивительные вещи. В их жизни они происходят прямо сейчас. Егорыч постоял какое-то время в этой позе атакующего бульдога; когда начал говорить, взгляд сделался несколько тяжеловатым:
        - Сухов, он никогда не оставлял живых свидетелей. Его никто не видел,  - можно было возразить по поводу человека-рекламы, но Сухов вновь предпочёл промолчать.  - За все эти годы ни одной зацепочки. А сын Пифа до сих пор жив. Значит… Как, Катерина? Не хотите подумать об этом, а?
        Ванга пристально смотрит на шефа. И Сухов против своей воли думает удивлённо, будто впервые заметил: «Чёрт, какая она иногда бывает красивая». Потом её глаза чуть сужаются, и Сухов снова видит в них это сонное выражение. Егорыч ещё раз почесал подбородок:
        - Сухов, ты, это… Подтянул бы снова писателя консультантом. Без него и с Пифом этим вашим не разобраться, и кто там у него книжки списывает… Физически должен кто-то быть! А то тут и вправду в гипнотизёров верить начнёшь. И следи за ним.
        Сухов удивлённо смотрит на шефа:
        - Так консультантом или в разработку?
        - Не умничай!  - отрезал шеф.  - Сухов, тут либо Форель, вашу рыбку золотую, кто-то облапошивает, либо он нас. По-другому не выходит. Не бывает никаких колечек в этом мире.
        Он отвернулся и опять взялся за изучение стен, затем собственных рук, поцокал языком, и губы его растянулись в ухмылочке:
        - Вы молодцы!  - неожиданно похвалил Егорыч и, казалось, сам удивился, потому что хихикнул.  - Мыслите интересно, но уж больно умнО. Попроще надо. Найдите, куда отступить,  - он словно наметил шаг назад и в сторону, а потом обеими руками показал над своей головой что-то типа полусферы.  - Колпак этот вот… Он мешает. Колпак рассуждений ваших, образно говоря. Из него выйти надо. Найдите новую точку обзора.
        И хоть Егорыч строго смотрит на Сухова, тот не выдерживает и добавляет:
        - Поэтически выражаясь?  - и сам себе кивает.
        - Вон отсюда, клоуны!  - требует Егорыч.  - Идите, работайте.
        - А ведь он прав с этим колпаком рассуждений,  - сказала Ванга, когда они оказались в кабинете Сухова.
        - Угу,  - поморщился Сухов.  - Бихевиорист фигов.
        Ванга удивлённо посмотрела на него:
        - Ты же говорил, буддист?
        - Стихийный…  - откликнулся Сухов и указал на свою пробковую панель.  - А это для чего?
        Теперь рядом с карточкой Мунка, между фотографиями с последнего места преступления и из квартиры Кривошеева появилось ещё одно изображение - распечатанная на принтере картина Форели, центральное произведение последней экспозиции «Две свечи». У Эдварда Мунка появился конкурент.
        - Я…  - Ванга нахмурилась.  - И Егорыч про это же. Мы ведь, правда, где-то ошибаемся. Упёрлись прямо во что-то,  - ещё больше нахмурилась.  - Потому что такого не бывает! Невозможно. В это и упёрлись.
        Сухов посмотрел на свою пробковую панель и почему-то ему впервые захотелось снять и выставить её из кабинета вон. Или хотя бы сорвать с неё карточку с репродукцией «Крика». Избавиться от… Как будто норвежский художник изобразил кого-то, кто так же вызревает внутри Сухова и может закричать. Избавиться. Но… пока не время.
        - Так для чего эта картинка-то?
        Она подняла на него какой-то несколько несчастный взгляд, зябко пожала плечами:
        - Помнишь, ты сказал, что на миг оказался внутри,  - кивком указала на пробковую панель,  - его головы?
        - Как не помнить?
        - Вот… Пытаюсь. Но она… словно лишняя, эта картинка. Сырая… Не знаю! Да ещё алиби младшего Пифа только больше всё запутало,  - посмотрела на панель, во взгляде что-то странно вопросительное, почти требовательное, а потом повернулась к Сухову, и теперь, второй раз за утро, опять это сонное выражение. Помолчала, быстро добавила.  - Или наоборот!
        - А-а?
        Кивнула, как-то уже бодрее.
        - Чего наоборот?  - спросил Сухов. Подумал: слышал бы её сейчас шеф.
        - Я… наверное, не знаю пока. Но…
        - А зачем ты надула Егорыча?
        - В чём?
        Сухов немного наклонился к ней:
        - Мы ведь не проверяли алиби Игоря Рутберга,  - улыбнулся.  - С чего бы?!
        - А-а… У него есть.
        - Проверила и мне не сказала?
        Ванга чуть помялась:
        - Двадцать седьмого марта Игорь Рутберг был на заседании правительственной комиссии. Там же присутствовал и Орлов, я говорила.
        - Да, но… В день убийства?
        Ванга посмотрела на Сухова прямо и сказала:
        - Тридцать первого марта он провёл со мной весь вечер.
        - Как?
        - Как люди проводят вместе вечер?
        Совсем незаметно, совсем немного он отшатнулся. Конечно, не так, как от удара. Его челюсть чуть дрогнула.
        - Ясно,  - сказал Сухов.  - Ну и ну… Ясно.
        - Чего тебе ясно?
        - Алиби.
        Она помолчала. Сама склонилась к нему:
        - Сухов, с бывшими любовниками иногда прощаются.
        - А я чего?!  - развёл ладони в разные стороны.  - Я ничего.
        - Наши отношения себя исчерпали. Говорила же, дело прошлое.
        - Меня это не касается,  - отрезал Сухов. Сидит с каменным лицом, да ещё как будто кочергу проглотил.  - К делу не относится.
        - К делу нет,  - она постаралась наклониться ближе, и чтоб следующая реплика прозвучала вполне как дружеская шутка тоже постаралась:  - А ты, что, ревнуешь, что ли?
        - С чего это мне ревновать?
        Ну вот, наконец хоть усмехнулся.
        - Жаль,  - ответная усмешка. Но абсолютная имитация дружеских шуток в этот раз что-то не выходит.  - А я уж было понадеялась.
        - Значит, с бывшими, говоришь?  - Сухов чуть повеселел.

«Всё, пора заканчивать,  - подумала Ванга.  - Не о том говорим. С чего эта неловкость-то?»
        К счастью, Сухов сам уже решил сменить небезопасную тему.
        - Так ты для чего повесила шедевр Форели-то? Ну, думай! Ответ нужен.
        - А-а?  - всё, Ванга выдохнула. Успела подумать, правда, что за эти полтора года они даже разговаривать стали одинаково. Такое бывает между друзьями. Но такого не случается с любовниками.  - Шедевр…
        - Угу,  - Сухов наконец весело ткнул в свою панель.  - Мунк и Форель рядом. Ну и что там за «ж-ж-ж»?
        - Сам ты «ж-ж-ж»,  - она тоже улыбнулась. Ответ нужен. Посмотрела на развешанные фото. Правда, странный у них только что случился разговор. Даже сосредоточиться мешает. Но теперь всё позади, лишь какое-то ощущение осталось (приятное?) неожиданное. Неожиданный шаг в сторону… Ванга захлопала глазами, и сама не поняла, как сказала:  - Они не похожи. Вот почему.
        - Кто?! Что не похоже, Глупость?
        Ванга чуть слышно, словно недоверчиво, усмехнулась, гладя на пробковую доску Сухова. Вот, в чём дело, вот, что не давало покоя: они не похожи, не совсем похожи.
        - Фото: там, где убийство и где резиновая…  - Ванга хотела что-то ещё добавить, но замолчала.
        Сухов удивлённо посмотрел на неё:
        - Конечно, не похожи. Прости, но это очевидно. Разные вещи. Ты что хочешь сказать-то?
        - Сухов,  - сказала Ванга.  - Посмотри внимательно на три фото. Где убийство, где резиновая кукла и на шедевр Форели. Между чем больше сходства?
        - Сходства? Между…  - Теперь Сухов сам себя оборвал.  - Да что ты хочешь сказать-то, наконец?!
        - Я пока не уверена, произнесла Ванга, но теперь с осторожной просьбой в голосе, будто боясь спугнуть ещё совсем юную, не оформившуюся, уязвимую мысль.  - Кажется, нам надо поговорить с Ольгой.
        - Орловой?
        - Да-да…  - она кивнула. Само собой разумеется, с какой же ещё Ольгой им надо сейчас разговаривать? Ведь очевидно, между какими двумя фото больше сходства.  - За ней ведь следили? Муж?
        - Ну, у неё есть такие опасения,  - Сухов всё ещё сбит с толку. Но - тихо, тихо,  - мысленно просит Ванга. Сухов же не зря вспомнил сегодня калейдоскоп со стекляшками. И Егорыч со своим колпаком… Кое-каких стекляшек у них до сих пор не хватало. Но, похоже, теперь она знала, где взять. Во что сложится ускользавшая прежде картинка?
        Сухов наблюдает за игрой мысли у неё на лице:
        - Ты думаешь, может…
        - Я думаю, может, за ней и не муж следил вовсе,  - тихо произносит Ванга.
        Глава тринадцатая

32. Два визита и один звонок
        Их было двое, и они были очень вежливые. Назвали себя полными именами, предъявили удостоверения. Поинтересовались, обращаться ли к нему по имени-отчеству, или он предпочтёт «Микола Васильевич Форель».
        - А это как вам удобней,  - сказал он, пропуская гостей в холл.
        Пояснили, что имеют более чем богатый опыт общения с писателями, и признались, что некоторые из его коллег настаивают на псевдонимах. Мол, люди привыкают к защите (слово «маска» не сказали), и даже на лингвистическом уровне им оставаться за ней комфортно,  - ласково заметил один, «и мы относимся к этому с пониманием».

«Какая прелесть»,  - подумал он. Прямо «машина времени» какая-то. Они даже не настаивали на встрече в своём центральном офисе. И никаких конспиративных квартир, это всё для шпионских баек эпохи нескончаемой холодной войны, хотя, безусловно, очень рассчитывают на сотрудничество, так, всего несколько вопросов, скорее, консультативного толка. Само собой, приглашение к писателю домой по окончании рабочего дня, так сказать, в святая святых, почти привело их в восторг.

«Ну разве не душки?  - думал он, готовясь к встрече.  - Так мягко стелить…» И поймал себя на том, что если бы за ним было хоть малейшее правонарушение, хотя бы неправильная парковка, он бы уже трясся от страха. По крайней мере, должен был.
        Гости похвалили обстановку, особо были впечатлены кабинетом («Так это тут создаются все эти нетленки?!»), отказались от любого угощения и начали задавать свои вопросы. Много, некоторые как будто и к делу не относились, но всё это с ним уже проделывал Сухов, и на всё это он уже отвечал. А потом они спросили:
        - А как вы можете объяснить, что почерк преступлений совпадает, иногда полностью, с описанным в ваших книгах?
        Ну, вот с этого и надо было начинать, обошлись бы без арт-подготовки.
        - Никак,  - он развёл руками.  - Но меня об этом уже спрашивали.  - Усмехнулся, чуть кривовато.  - Не раз.
        - Понимаем,  - сочувственно.  - Не легко… Но и вы должны понять: то объяснение, которое само напрашивается…
        Ну вот и первое сгущение атмосферы.
        - Я, что, снова подозреваемый?  - со спокойной улыбкой спросил он.
        - Снова?! Ах да, наши коллеги… Представляю, каково вам: не желая оказаться во всей этой истории…
        - Не представляете.
        - Верно,  - тут же согласились с ним.  - Даже представить не могу, как вам на самом деле.
        Второй поддержал буффонаду:
        - Не учебники же по преступным намерениям вы пишите, в конце концов. Человек работает для людей, чтобы порадовать читателя… Я сам с удовольствием прочёл все четыре ваши книги. И…
        - Немного на изощрённую пытку смахивает, верно ведь?  - первый тяжело и сочувственно вздохнул.
        Он подумал, что сейчас лопнет от смеха. И в то же время этот еле ощутимый холодный дискомфорт внутри. И те, кто с ним говорят, знают это. И про клоунаду, и про тревожный холодок. Старая добрая вербовка: проявить понимание, сочувствие, схожесть взглядов, войти в положение - и бери тёпленьким.
        - Но и вы должны нас понять: на первый взгляд, всё немножко лежит за рациональными рамками. И связано это, к сожалению, с вашим творчеством. Но не бывает ничего за рациональными рамками. Всё имеет свои объяснения. Вот мы их и найдём.
        - Найдём! Уверяем вас, найдём. Гражданин писатель.
        - Я всё это уже не раз обсуждал,  - повторил он. И почувствовал, что наваливается какая-то усталость. Вряд ли всерьёз предположил:  - Могу только прекратить писать, если это… пойдёт на пользу.
        И мысленно усмехнулся: «Хрен вам».
        Оба гостя переглянулись.
        - Ни в коем случае!  - с улыбкой запротестовал один.  - Наша задача - остановить его, а не вас.
        - И потом, вряд ли это уже поможет,  - зачем-то заявил второй, с виду он был попроще своего коллеги. И, наткнувшись на его строгий взгляд, замолчал.

«Они играют не в доброго и злого следователя,  - вдруг подумал он.  - Они играют в умного и глупого. Значит, я опять под подозрением. И тот, кто косит под простачка, тут главный».
        - Поэтому мы и обращаемся к вам за помощью,  - заверил умный.  - Ваши мысли очень важны: чего нам ожидать дальше, ум-м?
        - Мы всего лишь рабочие пчёлки,  - захотел поделиться простак.  - Но, так сказать, мёд носим исправно.
        Он усмехнулся и неожиданно спросил:
        - Вы ведь что-то скрываете, да?
        Они снова переглянулись.
        - Почему мы должны что-то скрывать?  - удивился Простак.
        Форель щёлкнул языком и раскрыл ладони - жест, которым указывают на очевидные вещи.
        - Ладно, покажи ему,  - позволил Простаку Умный.
        Тот полез в свой портфель, и на свет показался планшет. Изображение пошло сразу, на весь экран, ссылку увидеть оказалось невозможным.
        - Это появилось в сети сегодня,  - прокомментировал Умный.
        Ему показывали ролик, который он уже видел. «Две свечи», видео, для которого глава из его нового романа вполне могла оказаться сценарием. Вот почему они оживились. У Сухова что-то пошло не так. Он что-то выпустил из-под контроля в игре «кнут-и-пряник», о которой упоминал. И вот сделан следующий ход.
        - Пока нам удаётся оперативно блокировать эти ресурсы,  - сказал Умный.  - И пока это остаётся, так сказать, в даркнете.
        - Но, как понимаете, это предупреждение,  - Простак вперился взглядом не в экран, а в него.  - Верно?
        - Я это уже видел,  - спокойно сообщил он.  - Этот ролик.
        И посмотрел на свой кабинет, где за закрытой дверью лежала увеличивающаяся рукопись нового романа. И совершенно не кстати всплыла фраза из того дурного сна: «Я пока закончил свои дела и вернулся».
        Простак с интересом наблюдал за сменой выражений на его лице. И проникновенно спросил:
        - Чего?
        Он откинулся к спинке кресла и вытянул вперёд ноги:
        - Хотели застать врасплох, так?! Вот эта игра в умника и дурачка… Прекращайте ваши фокусы, если пришли за помощью. Или я опять подозреваемый, тогда…
        Умный остановил его, подняв ладонь. Улыбнулся. Взгляд проницательный и весёлый. Он оценил его бронебойную прямоту, и она его позабавила. Даже кое-какое атавистическое уважение в его глазах промелькнуло, что-то из безвозвратно канувшей эпохи джентльменов-противников.
        - Та-ак, значит, типа обменялись визитными карточками,  - осклабился Простак и тут же изобразил расстроенную мину.  - Всё-таки не очень любезно вы о нас думаете.
        - Я о вас никак не думаю,  - возразил он.  - Это же нормально, когда живёшь в такой стране, где можно не думать о различных её институциях, а?  - он им подмигнул.  - Так что давайте прямо к делу. А кофе могу напоить.
        Они усмехнулись. Как будто прямо остались довольны. Три человека в комнате поняли друг друга.
        - Кофе подождёт,  - миролюбиво заявил Умный и, указывая на экран планшета, сказал:  - Это ещё не всё. Tам было одно требование. Более чем странное. У вас ведь блог есть?
        - Виновен,  - улыбнулся он.  - Его тоже читаете?
        - С интересом.
        - Какое требование?
        Простак чуть наклонился к нему, сказал быстро:
        - Чтобы вы начали выкладывать фрагменты нового романа. В блоге.
        - Чего?!
        - По мере написания. Понимаете, к чему он клонит?
        - Это исключено! Я не публикую части незаконченной книги. Даже не показываю.
        - Нам это известно,  - сказал Простак.
        - Грозит, что иначе всё ещё более усложнится,  - пожаловался Умный.
        - И-и?
        - Так это вы нам скажите,  - попросил Простак.
        - Я не буду этого делать. Публиковать.
        - Само собой разумеется. Делать или не делать - ваше право, и нас это не касается,  - взгляд Умника вдруг сделался чуть холоднее, чуть более испытующим.  - Как вы думаете, что может стоять за этим требованием?
        - Если бы это был ваш сюжет,  - ласковым тоном поинтересовался Простак.  - Писатель ведь представляет себя на месте своих героев и персонажей.
        - Э-э, вот тут аккуратней,  - Форель провёл рукой черту.  - Он не мой персонаж.
        - Ах, да, персонаж,  - словно только что вспомнил Умник.  - Там ещё было кое-что занятное. Сейчас,  - он быстро пробежал пальцами по планшету, нашёл то, что ему было нужно.  - Смотрите.
        На экране появилась записка. Сделано так, как будто её трепал ветерок. Как будто буквы, вырезанные из газет разного размера и разных шрифтов. Всё, как обычно, всё по-старомодному. В записке значилось: «Книга была хорошим прикрытием. Но теперь я свободен».
        - Это вызвало большой интерес пользователей. Комментарии прямо… У вас появился конкурент.
        Он хотел спросить, что это за ресурс; может, даже вскричать, что в этом мире полно сайтов с насильниками, извращенцами, порносайтов, включая педофильские, а также собирающие форумы людоедов, сектантов и самоубийц, в этом мире чего только нет, так причём тут я?! Но не стал, подумал, что именно этого от него и ждут.
        Они подождали его реакции, он решил тоже подождать.
        - Ну, и о чём это?  - первым нарушил молчание Умный.
        Форель уже все считалки про себя завершил, и поэтому лишь улыбнулся:
        - Вам же это известно,  - кивнул.  - Шоу. Требует вовлечения всё большего количества участников. Вот и вы ко мне пришли.
        Простак усмехнулся:
        - Ну да, у нас работа такая.
        - Я к тому,  - пояснил Умный,  - о чём эта песня: пытается представить дело так, будто у него окончательно съехали мозги? Симуляция?
        - Это «РенТВ» какое-то напополам со Стивеном Кингом,  - сказал Форель.  - Оживший персонаж, видимо.
        Они опять переглянулись.
        - Ваш персонаж тоже так бы себя вёл?  - Скорее утверждение, чем вопрос.  - Ладно, это всё понятно. Кому это адресовано?
        Форель усмехнулся, подумал, одобрительно кивнул.
        - А вот это первый важный вопрос за сегодня,  - сказал он Простаку.  - Возможно, вам, возможно, мне. Или следственной группе Сухова. Но, скорее всего, всё вместе, и прежде всего - шоу. Подкидывает в топку. Закон жанра, всё большее пожирание среды, интереса аудитории, как раковая опухоль.
        - А жуткая ведь у вас работёнка,  - заметил Умный.
        - Кто бы говорил,  - иронично указал на него пальцем Форель.  - Моя-то прекрасная. А хлеба и зрелищ - не я придумал.
        - Откуда вы, кстати, видели ролик?  - вдруг переменил тему Простак.  - Ах, да, наши коллеги… Слышали, у вас установились неплохие отношения со следственной группой?
        - Рабочие,  - сказал Форель.
        - Конечно, Алексей Сухов и Белова… м-м…
        - Екатерина,  - подсказал Умному Простак.
        - …опытные следователи, но теперь за дело взялись всерьёз. Задача поставлена очень жёстко. И мы найдём его. Раньше, чем он может ожидать.
        - Очень хорошо,  - заметил Форель.  - Тогда я смогу спокойно продолжить работу.
        - Мы бы хотели быть с вами в контакте. Если шоу вдруг,  - Простак совершил лёгкое круговое движение кистью правой руки, словно подыскивая нужное слово,  - разрастётся до кризисных значений. Наш приоритет - безопасность и спокойствие граждан. И мы никому не позволим спровоцировать панику.
        Вроде бы нормальное рабочее сообщение, но взгляд Простака, будто бы случайно, устремился на его кабинет, где за закрытой дверью росла, разбухала, как осиное гнездо, рукопись нового романа.
        - Понимаете, почему мы обратились к вам как к профессионалу?  - поделился Умник.  - Мы найдём его очень скоро. Это я вам обещаю. И очень рассчитываем на ваше сотрудничество.
        - А публиковать ничего не надо,  - предостерёг Простак.
        - Я никогда не публикую части незаконченной книги. Даже сюжетных линий не раскрываю.
        - Ну, только если совсем припрёт,  - непонятно предположил Умник.
        - А ремарка про оживший персонаж была любопытной,  - оценил Простак.
        И на этом, вежливо раскланявшись, но так и не испив кофе, оба визитёра отбыли.
        Он закрыл за ними дверь. Чуть постоял в холле. Отправился к кухонной плите. Он-то себе отказывать в чашке кофе не обязан. Поставил на диск нагрева кофеварку Bialletti. Совсем скоро гейзер наполнил емкость для напитка. Он налил кофе в чашку и перед тем, как сделать первый глоток, всё же усмехнулся:
        - А ведь они мне так и не ответили на вопрос, являюсь ли я снова подозреваемым.
        Опять зазвонил телефон. Он даже не успел допить свой кофе. Это был Сухов.

«А вот и он появился,  - подумал Форель.  - Стоит признать, что эта парочка - Умник и Простак - в чём-то правы, они действуют оперативнее».
        - Вы уже в курсе?  - спросил он без предисловий.
        - Чего?  - удивился Сухов.  - Добрый вечер, вообще-то.
        - Добрый.
        - Ах, вы о ролике? Это ещё с утра появилось. Мы решили вас не беспокоить. Новая книга всё-таки… Ничего неожиданного - он предупреждал. А вас что - кто-то из наших коллег просветил? Или всё-таки шарите по даркнету?
        - Не совсем,  - он ухмыльнулся.  - Дети Феликса Эдмундовича. Только уехали.
        - Вот как?  - вздохнул Сухов.  - Этого тоже следовало ожидать. Но я звоню не поэтому. Не могу найти Орлову Ольгу. Все телефоны не отвечают. На работе помощница…
        - Гризли?
        - Да-да… Сказала, что вы в курсе. Мне бы задать ей пару вопросов. Орловой.
        - Мне бы тоже…  - невесело сообщил Форель.
        - А-а… Ясно.
        - Да нет!  - отмахнулся он.  - Не то, что вы подумали. Мы не поссорились. Она, как бы это… под семейным домашним арестом.
        Сухов помолчал. Потом сказал:
        - Понимаю. Сочувствую вам.
        - Да чего уж тут… А чего хотели-то? Может, смогу помочь?
        - Я… Да есть пара мыслей. Это… не совсем телефонный разговор.
        - Дайте-ка подумать: решили всё-таки упечь Орлова?! Я, кстати, за!
        Сухов рассмеялся.
        - Мне надо всего лишь несколько минут. Я бы мог подъехать прямо сейчас. Ближайшее кафе рядом с вашим домом.
        - Сухов!  - усмехнулся он и пожурил:  - Трудно было сразу сказать, что пиво моё понравилось?! Приезжайте, я дома. До ближайшей полуночи я совершенно свободен.

33. Оса
        В подъезде пахло кошками. Всё ещё этот подъезд и всё ещё этот запах, хотя дядя Аркадий обещал. В принципе, он не нарушал обещаний. Но умел их как-то незаметно растягивать. И когда ты уже запаривался ждать и почти ни на что не надеялся, на тебя обрушивалось, как благодать то, что и так обещали, и тогда ты должен был испытывать особо сильную благодарность. Дядя Аркадий был хитёр, молодец, в общем. Норм мужик! Да только и Макс не дурак. На него подобные фокусы не действовали. Эти идиотки из издательства, получая положенный в августе отпуск, от счастья прямо были готовы отсосать дяде Аркаше. Что, по мнению Макса-Пифа (просто Пиф!), они и делали. Принцип не вступать в сексуальные отношения по месту основной трудовой деятельности, видимо, на дядю Аркашу не распространялся. Да молодец, чего там! У Пифа и так с этим полный порядок. А на сучку-бывшую глубоко насрать, пусть теперь выносит мозг этому пухловатенькому додику на «лексусе». Пиф сейчас съездит на Гоа, потрудится до летнего отпуска, а потом вновь заведёт разговор о переезде. Пора уже рвать отсюда. Да дядя Аркадий и сам понимает, что человеку,
который так старается, надо выбираться из помоечного района хрущовок, пусть и квартира сама ничего. Так что, по возвращению, ждёт спокойный, очень уважительный, но и просительно-требовательный разговор. В стиле небезызвестного отца Фёдора. Дядя Аркадий такие любит. Не в самый же центр Пиф, в конце концов, просится, да и отрабатывал он всегда с лихвой. И половину взноса даст продажа метража в Измайлово. Но пока в подъезде пахло кошками. Пиф поднялся на несколько ступенек, завернул к лифтам. Теперь вон ещё стоять в этой вони в ожидании медленного ленивого скрипучего лифта, где все стены расписаны то ли малолетками, то ли сексуальными извращенцами.
        Двери в подъезд открылись, и кто-то быстро поднялся по лестнице. Поковырялся в почтовых ящиках и встал за спиной Пифа в ожидании лифта. Позвякивает ключами. Какой-то лошок, скорее всего. Честно говоря, Пиф предпочитал не знаться с соседями. Да и ностальгий, в отличие от дяди Аркаши, по району детства не испытывал: чего тут, синяки одни спившиеся. Хотя в новых домах народ поприличней, даже жильё премиум-класса появилось, только лучше, если уж сваливать, то обрубать всё с концами.
        Макс, конечно, этого не мог знать, но у Ванги с Суховым имелись некоторые основания называть Епифанова Максима Евгеньевича «младшим Пифом». Дядя Аркадий частенько обращался к нему просто «Младший», да Макс этого терпеть не мог. С чего это?! Можно Макс, а лучше - Пиф. И на районе, и в армии, и после за ним закрепилось это прозвище. Так что теперь Пиф он и есть, и только он. Отца Макс практически не помнил, хотя понимал, что дядей Аркашей движет ностальгия. Ему, вероятно, следовало уважать память о почившем папаше, да не особо. Конечно, он Аркаше никогда так не скажет, но нормальный человек не сопьётся в расцвете сил, бросив на произвол судьбы жену с малолетним ребёнком на руках. А как бы не было этих армейских и друзей детства? Или б таким же синяками оказались?! Ответственность надо иметь. А если для тебя бухарка важнее всего в жизни, то чего тут уважать-то? Да без базара: бухнуть прикольно иногда или дунуть, или чего в клубе заточить, чтоб тёлку нормальную снять; правильно зажечь - кто против-то? Но и края видеть надо. Вон в пятницу-субботу Пиф огненно тусанул в клубе, но уже полвоскресенья потел
с железками в спортзале. Вот откуда у бывшего десантника (голубые береты не бывают бывшими!) прежняя мышца и отсутствие животика. А по-другому не бывает, голуби мои! Ответственность. И когда дядя Аркадий умильно заявляет, что ты всё больше становишься похож на своего отца, Младший, Макс, не очень понимает, как к этому относиться. Это не норм. Виду не подаёт. Но не понимает. Так что он - Пиф. Не «Младший» и не «Рыжий Макс», а именно Пиф, но сам по себе, а не благодаря отцу. А дядю Аркашу Пиф, конечно, уважает. Поэтому и дочку его несовершеннолетнюю не тронет. Хоть она вокруг него и так, и эдак. А раз, когда у них на даче ночевали - дом огромный,  - так она прямо к нему в постель заявилась, типа предки набухались и спят. Но Макс её вежливо отфутболил. Оно ему надо - такие подставы, не дай бог?! Ну, что ж поделать, тёлки говорят, что от Пифа пахнет сексом, вот и лезут к нему. Хоть бывшая-сучка тоже так говорила, а теперь отсасывает в «лексусе». Поди их, баб, разбери. Да хер с ним, дуры, не в чем разбираться.
        Наконец лифт соизволил приехать и, скрипя, растворил свои сраные гостеприимные двери. Пиф шагнул внутрь, обернулся, и у него в прямом смысле отвисла челюсть. Потому что человек, вошедший следом за ним в лифт, был в белой клоунской маске, нахрен, красный нос картошкой, да ещё воздушный шарик за спиной. Не спрашивая, он нажал на кнопку этажа, его, Пифа, этажа, и рот Макса захлопнулся. Ничего более идиотского он ещё не видел.
        - Слышь,  - ухмыльнулся Пиф.  - Поздновато уже для детского утренника.
        Тот подождал, пока двери лифта закроются, и сказал:
        - Ключи от машины.
        - Чего?!  - не понял Пиф.
        - То, что мы поедем на твоей,  - ответил идиот с шариком. Пиф помолчал, усмехнулся и сказал:
        - Та-ак… Слышь, клоун, я ж тебя сейчас на британский флаг порву.
        - Ключи. И тогда тебе не будет больно.
        Не, ну пипец! От такой наглости челюсть Пифа вновь чуть не отвисла. В принципе, махать руками не надо. И узкое пространство лифта тут ни при чём. Достаточно быстрого и незаметного удара пальцами в кадык. Тем более, если человек сам напрашивается. Пиф так и поступил. Сейчас он пробьёт кадык и отправит клоуна-идиота в этом же лифте на первый этаж. А самому надо шмотки собирать и в аэропорт… Только произошло что-то странное. Каким-то непостижимым образом клоун умудрился перехватить руку Пифа уже прямо у собственного горла. Пиф ещё пребывал в озадаченном недоумении, когда попытался высвободиться и понял, что удерживающая его рука будто сделана из стали. И мгновением позже его большой палец оказался перехваченным на «болевой», и его стали давить вниз.
        - Ключи,  - голос был спокойным, холодным. А боль невыносимой.
        - В кармане,  - автоматически прохрипел Пиф.  - Отпусти, баран!
        А потом клоун так и поступил. Он отпустил его, чуть приблизившись, и Макс ощутил жалящий укол в область шеи. Как будто его укусила оса. И узкое пространство лифта вместе со скрипами и запахом кошек задрожало и стало расплываться куда-то, пока Пифа не приняли объятья невесомой тишины.
        Пиф открыл глаза. Перед ними всё ещё плыло. Да он и сам плавал в чём-то, надо сказать, приятном. Быстро зажмурился и чуть куда-то не улетел вслед за своей головой. Всё-таки открыл глаза. Человек, сидевший перед ним, куда-то отъехал и снова приехал. Пиф попытался сфокусироваться. Но очертания предметов пока не желали совмещаться, вдобавок всё было размытым. Да только Пиф не испытывал никаких тревог по этому поводу. Всё было норм!
        - Я сейчас скажу тебе только два слова,  - сообщил человек напротив,  - и от того, что ты ответишь, зависит очень многое. Готов?
        Пфф… Конечно, он готов! Всё отлично. Всё-таки Макс чуть свесил голову, улыбнулся, потом откинулся назад и кивнул. Человек напротив подождал, видимо, пока он полностью сфокусируется в глазах Пифа, и произнёс:
        - Писатель Форель.
        Макс глубокомысленно скривил губы - а чего, собственно, такое? И снова улыбнулся. С краешка губ у него выступила капля слюны. А чего Форель-то? А это, кстати, не он ли сам напротив? Похож! Да… Приятный такой, одет по моде. Норм парень. Чем он его таким ширнул-то?! Классная штука. И жизнь - классная штука.
        - Ну да, Форель,  - сказал Пиф.  - Ты, что ли?  - он хитровато улыбнулся и подмигнул собеседнику.  - Всё норм, чувак!
        Сидевший напротив норм-парень по-прежнему молчал.
        Пиф что-то вспомнил про писателя Форель. И-и? Он ничего никому не сказал, в чём дело-то?! Тряхнул головой. Этот, напротив, снова попытался куда-то уплыть. Наконец зрение прояснилось. И помимо того, что жизнь - классная штука и что его ширнули каким-то бомбическим кайфом, Пиф сделал ещё одно открытие От синяка-отца у него остался участок с домиком. Семейная фазенда. Далековато, если честно, да и место не престижное. В гробу он её видал! Так, если побухать с друзьями, да и то только летом. Пиф попытался оглядеться и что-то вспомнить. Похоже, он находился на собственной даче. Как он здесь оказался? Его, что, привезли насильно?

«Э-э, ты чё, чувак, тут колотун! Ваще-то, это летний домик. Рыбалочка тут ничего, правда…»  - захотел пояснить Пиф, но лишь хмыкнул. Довольно нелепое заявление, чувак и так в курсе.
        Пиф внимательно посмотрел на сидящего перед ним человека. И чего-то вспомнил. Его улыбка начала увядать. Похоже, не всё было норм.
        - …Слушай сюда,  - говорил Сухов.  - Ольга даже не свидетель. Это просто любезность с их стороны. Егорыч через свои связи договорился.
        - Да уже ясно всё,  - отозвалась Ванга.
        - Тебя, кстати, просил не брать! Еле уболтал.
        - Спасибо, Сухов, спасибо, дружище,  - иронично поблагодарила она.
        - Ну-ну,  - Сухов кивнул.  - Орлов, он, вообще-то, с понимание относится. Государственник. И фонд у него там, поддерживает спецподразделения, семьи особенно, кто без кормильца остался… так что вот. Но эта история ни коим боком не должна коснуться его или его жены.
        - Да, конечно… Пару лет назад, кстати, твой государственник не являлся даже по повестке в суд в качестве свидетеля по им же самим инициированному делу.
        - Он не мой,  - сказал Сухов.
        - Джеавю,  - усмехнулась Ванга.
        - Чего?
        - Про немого у вас с Форелью разговорчик состоялся.
        - Не являлся, было такое,  - подтвердил Сухов.  - Что ж поделать, мы направляемся к очень занятому человеку. Поэтому без фокусов, пожалуйста.
        Они стояли и ждали, когда подъедет посланная за ними машина. По небу бежали тучки, погода хмурилась впервые за этот чудесный апрель. Да только он заканчивался.
        - Всё равно дикость какая-то,  - Ванга скривилась.  - Средневековье! Запереть человека. А чего Форель?
        - Расстроен. Собирается с ним поговорить. Иногда как наивный ребёнок.
        - Ну, вы же вчера пиво пили,  - с наигранным уважением отметила Ванга.  - Наивный?
        - Спросил, не прокатит ли незаконное удержание?
        - А ты?
        - В собственном дому с собственным мужем?
        - Сухов, мужья иногда незаконно удерживают своих жён.
        - Не кипятись! Лидер феминистской революции,  - усмехнулся Сухов.  - Только если от неё будет заявление.
        - Так как же оно будет-то? Удобная ловушка,  - фыркнула Ванга.
        - Хотя Форель сам заявил, что она никогда так не подставит мужа. С заявлением,  - пояснил Сухов.  - Тем более… он могущественный человек, но сейчас какие-то проблемы, не совсем в фаворе… Форель вчера сказал, что за это ценит её ещё больше.
        - Смотрю, в рыцарский клуб прямо вчера играли?  - развеселилась Ванга; потом, подумав, сказала:  - А вот если от кого из ближайших родственников заявление… А-а? Отец, мать…
        - Родители у неё умерли, отец - ещё когда была совсем ребёнком.
        Ванга дёрнула головой. Совсем незаметно. Сухов подумал, что Ванга тоже росла без отца.
        - Ну, хорошо,  - она развивала свою мысль.  - Братья и сёстры, дядья и тётушки, кто-то ведь должен быть?!
        - Ольга не общается со своей семьёй. Там какая-то сложная история.
        - Как?!
        - Так. Порвала с родными ещё в юности. Она не желает обсуждать своих близких даже с Форелью. Он и сам вчера дал понять, что вопрос деликатный. Поэтому и спросил, может, от него будет заявление, мол, они деловые партнёры всё-таки, самый разгар выставки.
        - Сколько же вы вчера выпили!  - восхитилась Ванга.  - Деловые, значит… Да, он забавный, конечно.
        - Не особо и выпили.
        - Да-а, фигня… Скрытная, значит, у нас Ольга.
        - Кто б говорил!  - удивился Сухов.
        - Так у меня форма соответствует содержанию,  - Ванга ткнула ему в плечо указательным пальцем.  - Теперь становится ясно с Орловым.
        - Чего тебе ясно?
        - Ну… Кирилл Сергеевич! На двадцать четыре года старше, больше отец, чем муж.
        - Так, Егорыч просил не усложнять,  - напомнил Сухов.  - Такое сплошь и рядом.
        Ванга отрицательно щёлкнула языком.
        - Это… Она не охотница за баблом. Другой психотип. Уж поверь на слово… И человек хороший. Конечно, она его теперь не предаст!
        - Чего-чего?!  - Сухов выглядел искренне удивлённым.  - Как это у вас женщин так выходит? Вообще-то, они с Форелью не куличики из песочка строили.
        - Это другое,  - Ванга улыбнулась в сторону, отвела взгляд.  - Любовник… Совсем другое.
        - Егорыч велел не усложнять!  - хмыкнул Сухов.
        - Тебе, домашний бородатый, этого не понять,  - она вдруг взяла его за подбородок и легонько пощекотала. Сухов даже не успел опешить, когда она ретировалась.  - Шутка.
        - Ну-ну.
        - Кирилл Сергеевич…  - Ванга поморщилась.  - Ну, а чего он ждал; рано или поздно это должно было случиться.
        - Ванга! Мы сейчас поедем в один из самых больших домов в Барвихе, который находится в самом тихом месте этой… лакшери вилладж,  - сказал Сухов.  - Вот что с ней случилось на самом деле. А с остальным без нас разберутся.
        - Чего завёлся-то? Просто рисую психологические портреты.
        - Пожалуйста, не делай этого там, когда приедем,  - попросил Сухов.
        - Помню и обещаю,  - бодро заявила Ванга.  - Я буду ангелом. А почему мы едем на его адвокате?
        - А как ты думаешь?  - ухмыльнулся он.
        - Точки над «i». Орлов всё держит под контролем. Вот она, польза психологических портретов: шаг в сторону - расстрел.
        - Именно, ангел.
        - Психическая атака…
        - Ванга!
        - Шутка, говорю ж… А вон и адвокат. Мать твою, никогда не ездила на «роллс-ройсе»!
        - Даже с Рутбергом?
        - Злыдень! Ревнивый бородатый злыдень.
        А потом она приподнялась на мысочках, немножко наклонила голову и прошептала ему в ухо:
        - Сухов, у адвоката костюм стоит больше твоей и моей квартиры.
        - У тебя нет квартиры,  - заметил Сухов.  - У тебя есть Петрик.
        Как только они добрались и обменялись приветствиями, Орлов велел адвокату:
        - Поди-ка, погуляй.
        - Конечно, Кирилл Сергеевич.
        Когда он вышел, Сухов вежливо сказал хозяину дома:
        - Предполагали, что вы захотите беседовать в присутствии адвоката.
        - Полагали, я не смогу сам защитить свою жену?  - холодно поинтересовался Орлов.
        Ванга вспомнила, что на словечки типа «психическая атака» или «психологический портрет» наложено табу, и сдержала усмешку.
        - Мне сказали, что у вас всего несколько вопросов,  - заявил Орлов.  - Так что давайте сразу к делу. Время не ждёт.
        Ольга сидела прямо; спинка стула была высокой. Поймав Вангин взгляд, она чуть отодвинулась от края, чтобы её поза выглядела комфортней, и постаралась гостеприимно улыбнуться. «Со мной всё в порядке, я у себя дома»,  - словно должен был говорить весь её вид. Видимо, они с Орловым подробно обсудили все детали предстоящей беседы.
        - Вы позволите?  - спросила Ванга, обращаясь к Орлову и Сухову.  - Собственно, мы хотим показать вам одну фотографию,  - это уже Ольге.
        На сей раз у Ванги в руках была деловая папка, и фотография младшего Пифа находилась там.
        - Взгляните: вам знаком этот человек?  - попросила Ванга.
        Ольга внимательно посмотрела на фотографию, нахмурилась:
        - По-моему… нет. Может, видела где-то,  - пожала плечами.  - Я не знаю, кто это.
        - Епифанов Максим Евгеньевич. Помощник Аркадия Григорьева. Как понимаю, последняя выставка - ваш совместный проект.
        Теперь на лице Ольги не было даже намёка, что она могла как-то переглядываться с Григорьевым; она лишь снова пожала плечами:
        - Да, это верно. Но помощник… Возможно, появлялся в галерее, но большего сказать не могу.
        - Очень жаль,  - вздохнула Ванга, собираясь спрятать фотографию. Орлов молча наблюдал за ними.
        - Постойте, дайте-ка ещё взглянуть,  - попросила Ольга.
        Ванга тут же вернула фотографию. Ольга отрицательно помотала головой.
        - Его я не знаю. Но… Кажется, мне знакома эта машина.
        - Вот как? «Субару»?
        Ольга кивнула. Орлов чуть приподнял подбородок и теперь смотрел на свою жену.
        - Да. У нас с мужем…  - Ольга одарила его ответным взглядом, и он поощрительно прикрыл и открыл веки.  - У меня было предположение, что за мной следят.
        Ванга молча ждала продолжения. Орлов спокойно смотрел на свою жену, вероятно, даже любовался; семейная идиллия. Все детали разговора подробно обсуждены. Они не позволят выносить сор из избы, но и препятствовать следствию тут никто не намерен.
        - Я несколько раз видела эту машину,  - сказала Ольга. И впервые усмехнулась.  - Больше двух. Цвет не спутать.
        - Это точно,  - согласилась Ванга.
        - И моя помощница, Гризли…
        - Анна,  - спокойно поправил Орлов и слегка улыбнулся супруге.
        - Да, Анна,  - не стала возражать Ольга.  - Она тоже видела эту машину. И у галереи. Но самое важное, во дворе собственного дома.
        - Ваша помощница?  - Ванга чуть рассеянно захлопала глазами. Вспомнила, как Форель вчера рассказал Сухову, что Орлов обещал переломать ей ноги. Помощнице собственной жены. Как и самому Форели. Но Гризли лишь за то, что та была в курсе Ольгиного романа и могла позволить себе какие-то обсуждения за его, Орлова, спиной. Ванга подумала, что Кирилл Сергеевич Орлов так не смотрит на вещи и даже искренне удивится, но Ольга по-прежнему его собственность, и прежде всего его беспокоит именно потеря контроля, а потом уж всё остальное. А Гризли просто попала под раздачу.
        - Вообще-то, попахивает похищением,  - сказала Ванга, слушая рассказ Сухова.
        - В чём?  - возразил тот.  - В чём похищение? В том, что он подбросил её до метро?
        Сейчас Ванга повернулась к Орлову:
        - Ну, и как вы считаете, кому могло понадобиться следить за вашей супругой?
        Сухов развернулся к Ванге вполоборота.
        И Ванга поняла: прокол. Этот вопрос стоило задать им обоим.
        Орлов вскинул на Вангу взгляд, который мог бы быть удивлённым или слегка неприязненным, но на самом деле, не отражал ни одну их этих эмоций:
        - Очень рассчитываю, что вы с этим разберётесь,  - выразил надежду он.
        - Ну а вы, Ольга Павловна,  - спросил Сухов.  - У вас есть какие-либо предположения?
        Расслабленная поза Сухова, руки в карманах, чуть покачивается на каблуках (присаживаться они с Вангой сразу отказались)  - несколько разрядила обстановку.
        Ольга лишь пожала плечами:
        - Это, правда, странно,  - сказала она и добавила:  - Но к моменту открытия выставки всё прекратилось. Слежка, если она и была, прекратилась. Может… Григорьев в чём-то не доверял мне,  - предположила Ольга, разводя руками.  - Не знаю.
        - Спасибо, вы нам очень помогли!  - поблагодарила Ванга. Сухову даже показалось, что неожиданно горячо поблагодарила.
        Они ещё недолго поговорили, и Орлов даже предложил гостям что-нибудь выпить, правда, одновременно посмотрел на часы. Но они отказались. Ольга поднялась их проводить, Орлов кликнул адвоката и встал рядом с супругой. Ванга подумала, что, наверное, когда-то в этом огромном и роскошном доме было тепло и уютно, но на сегодня все её эмоциональные оценки закончены. У неё оставалось ещё одно небольшое дело.
        Чета Орловых проводила их до порога дома. Послушный адвокат послушно подогнал «роллс-ройс». Он был чем-то похож на Ольгу. Заложник собственных решений. Но самое удивительное, что и сам Орлов был чем-то на них похож. Потом Ванга подумала, что Игорь Рутберг был совсем другой. Он получал огромный кайф от своего богатства, оно служило ему, но не он. Наверное, потому что был слишком ироничным. Ироничный гедонист. А потом Ванга поняла, что уже пора. Ольга ей протянула руку, улыбнулась, капельки тоски в её глазах, но Орлов, видимо, контролировал даже мимику своей жены. Так они договорились сегодня. Не выносить сор из избы. Но долго такое продолжаться не могло. Ванга пожала протянутую руку, а потом её брови в ужасе поползли вверх.
        - Осторожно,  - вскричала она и вскинула руку. Молниеносным движением поймала что-то у Ольгиного лица и с силой бросила на пол.  - Вот гадина!
        Ольгины зрачки расширились. Орлов и Сухов в недоумении наблюдали, как Ванга растоптала нечто ногой. Потом она подняла ботинок. Это была оса. Теперь уже трупик осы.
        - Проснулись уже. Спросонья злые.
        - Господа, спасибо вам большое!  - воскликнула Ольга.  - У меня аллергия на осиный яд.
        - Я помню!  - Ванга ей по-свойски простодушно подмигнула.  - Вы мне на открытии выставки жаловались. Поэтому её и хлопнула.
        Ольга моргнула; Ванга указала на трупик насекомого.
        - Спасибо,  - сказал Орлов.  - Действительно… Ну, сообщите, если ещё что-то от нас понадобится. Не стесняйтесь.
        Ванга посмотрела на свою руку, которой поймала осу.
        - А знаете, дайте, что ли, правда, воды, пожалуйста.
        - Конечно,  - тут же отозвалась Ольга и вернулась в дом. Вскоре вышла с высоким стаканом, в котором плавала долька лимона. Протянула Ванге.
        - Нужно,  - сказала она. Кашлянула. Орлов посмотрел на жену. Ольга улыбнулась Ванге и закончила свою мысль:  - было, наверное, льда положить?
        - Спасибо,  - поблагодарила Ванга.  - Вроде не особо жарко сегодня.
        А потом они уселись в машину послушного адвоката и покинули дом Орловых.
        Ехали молча. Сухов попытался заговорить, но она молча указала ему глазами на водителя. Щёки у неё раскраснелись, было видно, что ей самой не терпится всё обсудить. Зазвонил телефон Сухова. Это был Кирилл. Ванга покачала головой и снова указала на водителя. Сухов дал отбой. Через несколько минут Кирилл перезвонил ей, но она не стала отвечать, лишь убавила звук. Всё же, словно не выдержав, тихо задумчиво произнесла:
        - Он следил не за Ольгой. И не за Гризли. Он следил за картинами.
        Сухов вопросительно посмотрел на неё, но Ванга уже откинулась к спинке роскошного сидения и уставилась в окно. Потом, не поворачиваясь, нашла Суховскую руку и крепко пожала её.

«Оса»,  - подумал Сухов.  - «Ж-ж-ж».
        А Ванга вдруг немного наклонилась к послушному адвокату и бодро похвалила:
        - Какая у вас всё-таки замечательная машина!
        - Ну и что это за выходка с осой?  - поинтересовался Сухов, как только они остались вдвоём. Адвокат предложил подбросить их в центр, откуда забрал, но Ванга попросила высадить их у ближайшего метро.  - Она же могла тебя ужалить.
        - Не могла.
        - Слышь, ты, ниндзя,  - Сухов улыбнулся и не удержался от похвалы:  - Реакция у тебя, конечно…
        - Не могла,  - повторила Ванга.  - Она была дохлая.
        Сухов моргнул.
        - А ты не внимательный,  - сказала она.  - Орлов, к счастью, тоже.
        Достала из кармана пакетик с леденцами, одну конфетку отправила в рот, предложила Сухову:
        - Хочешь? Курить стала много. Помогает. Ох…
        Сухов посмотрел на пакетик и тут же забыл про конфеты.
        - В чём фокус?  - спросил он.
        - Искусство иллюзии,  - похвалилась Ванга и, состроив важную мину, добавила:  - Ну и моя знаменитая реакция. Я передала ей записку. Оса была отвлекающим манёвром.
        Сухов вспомнил про леденцы. Протянул руку за конфетой. Усмехнулся:
        - Ну-ка. Поподробней.
        - У неё был вырез, здесь,  - Ванга провела рукой по области декольте.  - Хорошо, что она почувствовала. Никто ничего не заметил. Она молодец, Ольга, быстро сообразила. Сходила за водой и прочитала записку. Всего два слова: «Помощь нужна?». Вернулась и ответила: «Нужна».
        - Про лёд?
        - Про помощь, Сухов.
        - Я про то же,  - он снова усмехнулся.  - А… аллергия?
        - Подслушала случайно беседу - светский трёп иногда бывает полезен.
        - Ты…  - просмотрел на неё с восхищением.  - А осу привезла с собой?
        - Конечно,  - Ванга кивнула.  - Дохлую.
        Убрала пакетик с леденцами в карман:
        - Ох, Сухов… похоже кое-что меняется.
        - Говори уже,  - потребовал он.  - У адвоката чуть ухо не вытянулось, когда ты про Ольгу с Гризли начала.
        Ванга похлопала по папке с бумагами:
        - Нам надо срочно его найти,  - лишь на мгновение мелькнула эта её странная сонливость, а потом уже взгляд выражает уверенность.  - Он нам необходим!
        - Пиф?
        Она мотнула головой:
        - Он следил не за Ольгой. И не за Гризли. Они ему не нужны. Думаю, его интересовали картины. Форели.
        - Ванга…
        - Точнее, одна из них. Её он и выбрал.
        - Ванга, да о чём ты?! Зачем ему…
        Сухов вдруг дёрнул головой и как-то странно выпрямился. Посмотрел на неё в изумлении.
        - Колпак рассуждений,  - хмыкнула она.  - Что - выбрался? Страшно стало?
        - Ты думаешь…  - Сухову понадобилось кашлянуть, чуть прочистить горло.  - Ты…
        Ванга не стала дожидаться, пока он закончит фразу:
        - Понял, в чём мы ошибались?! Я думаю, у нас ещё один игрок.
        Сухов выглядел немного ошеломлённым.
        - Поэтому ты повесила распечатку картины на мою панель?  - хрипловато спросил он.
        Ванга кивнула. Задумчиво отвернулась. Всё-таки достала сигареты вместо леденцов. Сухов проследил за пачкой ментолового «Кента».
        - Но… зачем? Пиф,  - казалось, Сухову надо ещё немного времени, чтобы прийти в себя.  - Зачем ему?
        Ванга усмехнулась, вовсе не весело. Она ещё и сама была не во всём уверена.
        - А вот это мы должны спросить у него.
        Снова позвонил Кирилл. Сухов развернул телефон экраном к Ванге.
        - Господи, да отвечай уже,  - сказала она.  - Чего ему там нужно?! И включи громкую связь. Пожалуйста.
        Сухов так и поступил. И она услышала:
        - Какого хрена вы не отвечаете?! Оба?!
        Сухов моргнул. Он ещё ни разу не слышал в голосе Кирилла столько… озлобленности? Или?..
        - Мы были у Орловых,  - спокойно сказал он.  - А что за паника?
        - Полная! Вы что, не в курсе?!
        - В курсе чего?
        - Вы…  - Кирилл запнулся,  - даёте. Он снова появился. В сети!
        - Ещё вчера,  - сказал Сухов.
        - Нет! Сегодня… Сейчас!
        Всё-таки не совсем озлобленность. С примесью чего-то. Если бы он не знал Кирилла, то подумал бы о панике. Или отчаянии.
        - Ещё одно видео?
        - Хуже! Прямой эфир. Они пока не могут этого остановить. Уже тысячи просмотров. Это… Зайдите прямо сейчас в,  - он назвал социальную сеть.  - Страничка некоей Лариной Татьяны, как будто она сама выложила. С её телефона, конечно же. Ладно, ловите ссылку,  - Сухов посмотрел на Вангу, та не сводила взгляда с экрана телефона, словно за заставкой фото улыбающегося Кирилла она могла видеть нечто совсем другое, нечто очень похожее на картину Эдварда Мунка с его пробковой панели. А потом и Сухов сумел это увидеть, когда голос Кирилла дрогнул.  - Он включил счётчик лайков и перепостов. Сухов… это кошмар.
        В этот же момент в их разговор попытался вклиниться ещё один абонент. И Сухов услышал, как упал голос Ванги.
        - Это Форель,  - сказала она.
        Глава четырнадцатая

34. Полная паника (Аквариум)
        - Сопляк бестолковый,  - пробормотал Аркадий Григорьев, отпирая ключом дверь собственной квартиры. Ему давно уже пора было подумать, что он преподнесёт жене к годовщине, и дочка, юла любопытная, покоя не даёт, что же «папа подарит маме», но Григорьев с загадочным видом отмалчивался, из чего можно было сделать вывод, что он готовит какой-то особенный сюрприз. И хотя в деловых отношениях о нём закрепилось мнение, что он тот ещё жмот, подарки Аркадий делать любил. Но только самым близким и самому себе. На себя любимого Аркаше было ничего не жаль, малейший каприз исполнялся, причём очень часто он умудрялся представить дело так, что каприз этот самый просто необходим для бизнеса. И такое о нём закрепилось мнение. В число же самых близких, помимо самого себя, входили супруга и дочь. Ну и редко - Младший, Рыжий Макс, правда, тому предварительно стоило особо потрудиться. Потрудился он и в этот раз, но немного нагадил и, судя по всему, продолжает гадить сейчас. Возможно, именно по этой причине Григорьеву было совсем не до подарка жене к приближающемуся празднику.
        Сопляк не отвечал на звонки. Лишь раз позвонил,  - видимо, уже должен был быть на курорте,  - сказал какую-то ахинею и бросил трубку. Такого он себе прежде не позволял. Судя по всему, сопляк был в конец удолбанный. И тогда Аркадий Григорьев сделал одну вещь. Которая ему совсем приходилась не по статусу. Очень похоже на то, как его дочка, юла малолетняя, выслеживала своих ухажёров. Он включил функцию «найти айфон», хотя ничего, конечно, не терял. Он имел на это право. Сам подарил младшему Пифу айфон 10. Тогда было за что, тогда ещё сопляк так не оборзел; приподнёс к двадцативосьмилетию. Дядя Аркадий… Поиск Пифовского гаджета привёл его в замешательство. «Он, чего, сидит дома и квасит?  - подумал Григорьев.  - Или отчего он там торчит?»
        У Григорьева были ключи от квартиры Младшего. Поймав себя на том, что занимается каким-то уж совсем непотребным делом,  - скажи кому, не поверит!  - он всё-таки съездил к нему домой. Открыл дверь, позвал Рыжего. Чисто, прибрано. Поставленный на зарядку айфон Пифа лежал на кухонном столе. Забыл? Отбыл на Гоа без телефона? Но… ведь он звонил уже позже своего рейса. Аркадий Григорьев быстро набрал номер Младшего. Пошли гудки, трубку опять не сняли. Но… лежащий перед ним на зарядке айфон молчал. Григорьев недоумённо захлопал глазами: он, что, вытащил симку? Вставил её в другой телефон? Зачем - этот самый модный… И для чего он тогда оставил его на зарядке? И почему тогда не снимает трубку?
        - Ты что задумал, сопляк?  - пробормотал Григорьев.
        Всё, что происходило, ему не нравилось. Никакой паники, конечно, но сильно не нравилось. Хотя… Рыжий мог купить себе новый телефон - у этого, например, какие-то проблемы с зарядкой… Мог удолбаться на этом Гоа с какими-нибудь шлюшками. Мог в конец отбиться от рук! Но… молодость. Вернётся - он его в лоскуты порвёт, но ничего из ряда вон…
        Такие за прошедшие дни Григорьев придумал для себя объяснения. Только червячок сомнения всё равно грыз неприятным холодком где-то под ложечкой. Вот и всплывают в самый неожиданный момент фразы про «сопляка». Не очень подходящий фон, чтобы настроиться на мысли о подарках.
        И всё это ему очень не нравилось.
        Григорьев вошёл в дом, сразу задвинул засов на двери. Механизм, похожий на скелет доисторического животного, был вынесен наружу. Являлся частью дизайна. Оформление холла вообще намекало на эпоху бодрой веры в механизмы. Нравился Аркадию стимпанк. Но в отсутствии чувства меры, вкуса или стиля его обвинить никто бы не мог.
        Григорьев включил свет, снял своё невесомое пальто из кашемира, всё же вечера ещё стояли прохладные, и решил первым делом вымыть руки. Сегодня его ждёт замечательный холостяцкий вечер. Большую часть времени семья жила за городом, где юла-малолетка ходила в школу, а завтра ещё пара важных мероприятий, и если бы не Пиф, то можно было бы сказать, что всё прекрасно.
        - Сопляк,  - пробормотал Григорьев и решил, что на сегодня хватит.
        И остановился как вкопанный. Озадаченно моргнул. Недоумение на его лице быстро уступило место гораздо более тревожному выражению. Лёгкий ком подкатил к горлу. Сердцебиение и плохая отдышка тут же напомнили о себе.
        Григорьев смотрел на дверь в ванную. То, что он принял за шутку - и ему очень бы этого хотелось - кого-то из домашних, не было шуткой. И уж точно не домашних. На двери ванной ему оставили записку. Огромную, можно сказать, плакат. Неплохого дизайна. И буквами, которых не спутать, буквами, якобы вырезанными из газет. Он несколько сиротливо огляделся по сторонам. Ком, подступивший к горлу, пришлось сглотнуть. Самыми крупными буквами было исполнено предостережение или предупреждение:

«Прочитай, прежде чем входить!!!»

«Форель. 5-я книга. Глава 7. «Последняя печать (Аквариум)»
        И дальше шёл текст. Фрагмент из новой книги. И хоть Аркадий Григорьев не являлся выдающимся редактором (для этого у него на должностях сидели люди, которым он очень неплохо платил), авторство спутать было невозможно. Григорьев стоял и читал текст, фрагмент из новой рукописи, поданный ему самым необычным способом за всю его издательскую практику. Он боялся шелохнуться, словно за ним наблюдали, словно его спину буравили глаза того, кто был недавно в его квартире и оставил ему послание. А потом, как и велели, Григорьев дрожащей рукой включил свет в ванной и открыл дверь.
        Сердце чуть не остановилось. Спазм, металлической рукой перехватив горло, вызывал удушье. Аркаша закричал, но изо рта вышел только беспомощный хрип… Он убил их! Утопил в ванной, в тёмной грязной воде, в которой покачивались кровавые завитки. Они обе были голые, стояли на коленях, в ванной находились лишь их головы, растрёпанные мокрые волосы плавали по поверхности.
        Григорьев услышал свой собственный хрипловатый стон: нет, это не были его жена и дочь. Нет! Резиновые куклы, бабы, купленные в секс-шопе. Как и тогда… Они стояли на коленях, выпятив зады. Бабы, не жена и юла-дочь. Но на искусственных раззявленных вагинах были, как стикеры-напоминалки, приклеены записки с их именами.
        Волна слабости поднялась по всему телу Григорьева. Он не знал, что некоторое время беспомощно лепетал, отвечая на вопросы, поставленные ему в конце текста:
        - Нет-нет, я не вздумал тягаться, пожалуйста,  - а потом с его губ срывались порции жалобного поскуливания.  - Пожалуйста…
        За спиной еле уловимо качнулся воздух. Его голова сама судорожно вжалась в плечи. Он зябко обернулся, чувствуя затылком хищное дыхание немыслимой болезни; сейчас он его увидит, того, кто выполз сегодня из тьмы, сотворил всё это, он здесь, в его доме, никуда не ушёл. Ждал, таился; сейчас он его увидит, и больше уже не будет ничего.
        Ещё раз пришлось сглотнуть ком, гораздо крупней. В холле никого не было. Тот, кто сотворил всё это, просто открыл окна. И по дому прогулялся ветер, пригнал в холл огромного покачивающегося надувного динозавра, собственно, очень большой воздушный шарик, с которым его юла-дочь всё не хотела расставаться. Тот, кто сотворил всё это, уже исчез. Оставил имена его жены и дочери на раскрытых искусственных вагинах. И ушёл. До поры до времени.
        В конце текста, безусловно, авторства Форели, ему был задан вопрос: «решил со мной потягаться?». И ещё: «Смотри, что будет». И ещё: «Молчание - золото».
        Н-е-ет. Нет! Он не решил потягаться. Нет… Пожалуйста! Надо им звонить. Немедленно. Надо забирать их, жену и юлу-малолетку, и немедленно бежать. В отпуск. На Мальдивы, озеро Гарду, в Юрмалу, где у Аркаши были прикуплены недвижимость-гражданство. Валить! Куда угодно, только подальше отсюда.

«Смотри, что будет!»
        Но… нет! Конечно, молчание - золото. И если ты уже отсюда ушёл, он никому ничего не скажет. Пожалуйста…
        А потом включилась музыка. Его стереосистема. Григорьев не сразу вспомнил, что он поклонник хорошей ламповой аппаратуры, и что это может быть функция «будильник». Да и как тут вспомнить?! Ни треск, ни шумы, ни музыку, так же, как и текст книги, было не спутать. Григорьев завизжал.
        Девушке из хорошей семьи Татьяне Лариной повезло меньше, чем жене и дочери Аркадия Григорьева, хотя она о них никогда не слышала. Она лежала в чём-то вроде большого пенала с непроницаемыми стенами, и под голову ей заботливо положили довольно комфортную подушку. Руки её были свободны, но нижняя часть тела - разведённые в стороны ноги - была жёстко закреплена и находилась с внешней стороны пенала. За прозрачной перегородкой рядом с ней находилась ещё одна девушка, которая предпочла позу на животе. Сначала Татьяна Ларина всё же смутилась и не отказалась от предложенной ей театральной маски. Но девушка за перегородкой - наверное, она всё же была более вульгарной - заявила: «Всё равно они нас видели. И мы их видели. Чего уж тут прятаться?»

«Ну, я-то общалась только с ним,  - подумала Татьяна Ларина.  - С тем, кто привёз меня сюда. В дом греха»,  - и решила оставить всё, как есть.

«Дом греха»  - как они смеялись вместе с ним над названием. Само с языка сорвалось… Наверное, после этого она и почувствовала к нему полное доверие.
        А потом она увидела, как её соседка моргнула, как её лицо на миг застыло, и потом она улыбнулась, и как у неё заблестели глаза. Она повернула голову, посмотрела прямо на Татьяну Ларину и снова улыбнулась. И словно доверительным шёпотом сообщила: «Понеслось». Потом она выдохнула, прикусила верхнюю губу и быстро облизнула её. Попыталась ненадолго приподняться на локтях, опустила голову вниз, негромко застонала и растянулась по подушкам, устроившись на них левой щекой. Её глаза закатились и вновь широко раскрылись, когда они, обе девушки, услышали звонкий шлепок по ягодице. Он предложил немного грубости, тот, кто привёз её сюда, и немного грязных слов. На её усмотрение. И она согласилась, она захотела и того, и другого.
        - Какая грязная шлюшка!  - хрипловатый мужской голос, но грубый и сильный, сексуальный; и снова шлепок.
        На лице её соседки застыло мучительное выражение, и стон, сорвавшийся с губ, прозвучал гораздо громче. Татьяна Ларина моргнула обоими глазами; наверное, и не предполагала, что ей может передаться чужое возбуждение. А потом она почувствовала горячее и влажное прикосновение к внутренней стороне собственного бедра. Она не знала, чьё, но он не спешил, тот, чьи язык и губы сейчас касались её. Это хорошо, что он не спешил. Коснулся лона и снова отступил. Татьяна Ларина отвернулась от соседки. Он не сказал, сколько будет мужчин, но гарантировал полные меры предосторожности. И что увезёт её отсюда так же инкогнито, как и привёз, если она захочет. А может ей захочется и встретиться потом с её партнёрами. Татьяна Ларина выдохнула, услышала, каким сладким вышел её стон. Он только что вошёл в неё, её партнёр, совсем немного, с края, меньше чем наполовину, и тут же покинул. Снова язык и губы. Её вульгарная соседка сказала ей: «Понеслось»? Татьяна Ларина засмеялась и увидела, что безыскусная улыбка удовольствия на лице соседки делает её не похотливой, а счастливой, скорее.

«Человеку хорошо»,  - подумала Татьяна Ларина. И отвернулась.
        Её партнёр снова вошёл в неё, уже глубже, и снова покинул. Вошёл и опять покинул.
        - Ну куда же ты?  - прошептала она.  - Давай.
        Почувствовала, наверное, каким горячим стал низ живота, и волну дрожи. Но он всё не торопился. А ей уже было нужно. На миг ощутила его всего, закрыла глаза и снова опустела.
        - Давай же,  - прохрипела требовательно. Вероятно, даже чуть расстроенно скривилась. Он умел распалить девушку, её партнёр. Но она уже не хотела думать, она ждала. Звала телом, красивым, требующим и податливым. Её не надо было больше готовить. Она хотела его всего. Ей было нужно. Сейчас. Но он снова покинул её. Татьяна Ларина застонала. Перед глазами пронеслась какая-то пелена.

«Я мокрая грязная девчонка»,  - вдруг с грубой радостью произнесла она. Или только подумала. Но он будто услышал. Вошёл в неё полностью. Татьяна Ларина схватилась обеими руками за простыни, на которых распласталось её тело.
        Она не поняла, в какой момент одна из стенок стала прозрачной. Видимо, прежде её занавешивала плотная красная ткань. На палке для селфи к штативу крепился её собственный телефон.

«Я сделаю видео,  - предложил он ещё в самом начале.  - Только лично для тебя. Захочешь, потом сотрёшь, захочешь - сохранишь».
        Это было долго, и ей было очень хорошо. Они довели её до оргазма, лучшего в её жизни, её партнёры, и она не знала, сколько их. А штатив для селфи с телефоном знали. Наверное, она уже сама говорила что-то грубое, то, что хотела всегда, потому что не было запретов, штатив с телефоном смогут поведать ей и об этом. И ещё он обещал ей сюрприз, опыт, которого она точно не имела прежде, и попросил её ничего не бояться. Ей показалось, что о её соседке он был невысокого мнения, хотя не позволял себе ничего такого, никаких уничижительных выражений, но Татьяне Лариной также только показалось, конечно, что у них с ним установились особенные отношения. Потому как сегодняшний «Дом греха» был организован прежде всего для неё. Правда, она очень хотела, чтобы видео, которое она, конечно же, потом удалит, показало ей ещё кое-что: был ли он сам с ней и в какой именно момент.

«Аквариум»  - так называлась сегодняшняя сессия. И всё это продолжалось. И вот чего она не ожидала от себя, что ей нужно будет так много. Он словно прочитал желание, которое было замуровано в её теле и грезило тайными фантазиями, похожими на несбыточные сновидения. В какой-то момент она смогла услышать свой собственный грубый, почти животный смех, и понять, что она впервые матерится при половом акте. И от этого ей тоже стало хорошо. Он сумел её сделать абсолютно свободной. Как же потом возвращаться после всего этого, как спать с этим
        (додиком?)
        её дружком, сокурсником, которого она иногда считала своим парнем. «Аквариум» оказался пугающим опытом. И радостным. Об этом успела подумать Татьяна Ларина, девушка из хорошей семьи, во время совсем короткой передышки. И ещё она подумала, что, наверное, пора уже всё остановить. Но когда всё продолжилось, она, к своему удивлению, не стала возражать.
        А потом в соседний бокс, где находилась её соседка, стала поступать вода.

«Я под завязку накачан наркотой и виагрой»,  - вот что сказал ему младший Пиф в тот единственный раз, когда позвонил ему с собственного телефона.  - Я супермен».
        Аркадий Григорьев гнал автомобиль за женой и дочерью. Он не собирался сбрасывать скорость, хрен с ними, с камерами, и хрен с ними, со штрафами, главное, чтобы не остановили. Он думал о том, что сопляк совсем сошёл с катушек.
        А потом ему позвонили. Его собственный секретарь. Григорьеву было сейчас совсем не до, но он снял трубку - бизнес должен был оставаться на плаву в любую погоду. Голос у этой обстоятельной и всегда толковой хохотушки был какой-то ошеломлённый. Сбиваясь и путая слова, она сообщила ему о том, что уже знали десять тысяч продвинутых пользователей интернета. Прямой эфир… Прямо сейчас. Порнушка, которая всё больше становится убийством онлайн. И совсем уж сбивчивым тоном она осторожно добавила:
        - Там комментарии, Аркадий Михайлович, нас тоже…
        - Чего?!  - заорал Григорьев.
        Она запнулась. Боится. Никто не хочет быть тем, кто первым сообщает дурные вести. Григорьев хотел сорвать свой шейный платок, но не стал этого делать - капитан тоже должен оставаться на плаву в любую погоду.
        - …комменты,  - пропищала она.  - Аркадий Михайлович, опять пишут про одного из наших авторов.
        - Дура! Форель?!  - Григорьев только что чуть не засадил в «жопу» какому-то обнаглевшему «Кайену», тупо подрезавшему его. Он обошёл «Порше» и, обнаружив, что за рулём вдобавок ещё и тёлка, по классике белокурая, покрутил ей пальцем у виска. Реакция в ответ была даже не нулевая, эта дура посмотрела на него, улыбаясь. Григорьев взял себя в руки:
        - Ничего, милая,  - успокоил он своего секретаря.  - Я всё улажу. Я не дам тебя в обиду. Я никого не дам в обиду.
        Но когда Григорьев открыл названную ему социальную сеть, он почувствовал, что паника, как хищная волчица, стала вгрызаться в его внутренности.
        Вульгарная девушка в соседнем боксе захлёбывалась. Но Татьяну Ларину успокоили: немного удушья под водой - тот самый сюрприз. И действительно, вроде бы в последний момент вода в соседнем боксе начала спадать, и девушка смогла дышать. Правда, для этого ей пришлось максимально приподняться и запрокинуть назад голову. Она глотнула воздуха, половой акт с ней продолжался, но особых признаков беспокойства она не проявляла, вероятно, её тоже предупредили, чем должно всё закончиться.

«Аквариум»,  - мелькнуло в голове у Татьяны Лариной.
        Потом с края бокса появилась рука и опустила голову вульгарной соседки ниже уровня воды, доведя ту почти до удушья, затем рука исчезла, и девушка вновь могла глотнуть воздуха. Такое повторилось несколько раз.
        И Татьяне Лариной захотелось всё прекратить. Немедленно. Этого она и потребовала. Громко и ясно. В ответ опять появилась рука, прижавшая голову соседки почти ко дну аквариума. Отпустили её лишь в самый последний момент. И глотнув воздуха, та впервые попыталась кричать. Правда, сначала - браниться, но ничего особо членораздельного у неё не вышло, лишь брызги в разные стороны, её продолжали макать, и часть своих претензий она высказывала уже под водой.
        И тогда ещё только лёгкий приступ тревоги совсем тихонько колыхнулся внутри Татьяны Лариной.
        - Вы чего творите?  - заявила она.  - Всё, хватит.
        И тут же добавила:
        - Я хочу всё прекратить. Немедленно. Хватит! Сейчас же.
        И почувствовала, что и в её бокс начала поступать вода.
        - Хватит!
        И поняла, что вода теперь прибывает в оба бокса, хотя в соседнем её и так было под завязку.

«Что происходит?»  - вдруг беспомощно подумала она, впервые оценив своё положение с несколько иной точки зрения. И сразу всё начало меняться. Словно через запертые двери попыталось вломиться понимание, для чего ещё её могли привезти сюда. Нет, это, конечно, не так, только гораздо более беспощадная, обжигающе-холодная рука паники вновь сжала всё внутри неё.
        - Ну хватит, прошу тебя,  - позвала она того, кто привёз её сюда.
        Этого не может быть! Он ведь совсем… другой. Он ведь… Мы же с ним так говорили. Он… это невозможно!
        - Нет! Не надо! Прошу тебя,  - закричала Татьяна Ларина, обращаясь только к тому, кто привёз её сюда.
        Вода продолжала поступать. Хотя её вульгарной соседке уже некуда было запрокидывать голову для спасительного глотка. И с ней, с Татьяной Лариной, продолжали половой акт. Вернее, её продолжали насиловать.
        Она ещё успеет попытаться осознать, как это с ней могло такое случиться. Но сейчас ей больше всего хотелось жить! И она будет бороться за жизнь до последнего вздоха. Пытаться вырваться и бить по стенкам этого аквариума, в который поступала вода.
        И всё ещё взывать к тому, кто привёз её сюда. Обещать ему прощение. Обещать ему молчание и возможность делать с ней всё, что он захочет, всегда, по первому требованию, потому что больше всего сейчас она, Татьяна Ларина, хочет жить.
        Она ещё успеет увидеть, как побегут в воде струйки краски - от туши, размазанной под глазами вульгарной соседки. И как застынут, словно остекленев, эти глаза, вместе с последними пузырьками воздуха, которые выйдут из её чуть приоткрытых губ. Выражения страха в глазах не останется, лишь какая-то странная дремучая озадаченность станет печатью отсутствия, как у куклы, которую сделал не самый искусный мастер. Что произойдёт с ней самой, она не узнает. Зато увидят многие другие. Потому что её телефон продолжал снимать.
        - Что ж ты, мил человек, в деревню-то помчался?  - расстроенно сказал Егорыч. Сухов стоял и молчал.  - И всевидящая твоя тоже… Героями решили побыть?!
        Сухов молчал. Всё разваливалось. Только злость и усталость, и ощущение беспомощности. Всё валилось из рук. Они опять облажались с Вангой. Следак Сухов облажался. Хотя ему было известно, почему помчался в деревню. Сразу после разговора с Кириллом. Тот, кто устроил сегодня прямой эфир, знал, как они будут думать, и просчитал их. А они его нет.
        - Он включил счётчик лайков и перепостов. Заявил, что если трансляция наберёт их в общей сложности сто девяносто тысяч, прежде чем выключат прямой эфир или прежде чем вода наполнит оба аквариума, то все останутся живы.
        - Сто девяносто тысяч?  - спросил Сухов. Главное - не позволять раздражению командовать собой. Главное - держать себя в руках.
        - Да,  - ответил Кирилл.  - Точнее, сто девяносто тысяч четыреста три… Вот такая цифра. Что наступит раньше! Все должны поторопиться, пользователи сети ещё могут их спасти. Он врёт! Сухов, он ведь совсем…

«И ты держи себя в руках»,  - подумал Сухов. Но не стал этого говорить.
        - Да,  - согласился он.  - И мы должны его остановить. Теперь мы обязаны его остановить.
        Безумная немыслимая цифра, и требования такие же безумные - он заведомо знает, что они невыполнимы, но теперь решил вовлечь в свои игры чуть больше народу, чем облажавшийся следак Сухов и его всевидящая подруга. Да ещё перепуганный в этот момент писатель, который, конечно, уверен, что не мог позволить собой манипулировать, но… уже существуют сны; и в сокровенном этих снов или где-то с краешка сознания уже зреет мысль, что он выпустил в мир монстра. Следовательно - виновен!
        Сто девяносто тысяч лайков и перепостов… Он даже больше не издевается, просто опять демонстрирует своё превосходство и беспомощность тех, кто, в принципе могли бы с ним договориться. И всё это было враньё, здесь Кирилл прав. Он опять всех переиграл.
        - Я не знаю, как он это делает,  - говорил им в трубку Кирилл.  - Как будто сигнал идёт сразу из нескольких мест. И ещё меняется: откуда-то пропадает и сразу тут же возникает новый источник сигнала. И, Лёха, есть несколько стабильных,  - Кирилл заговорил тише.  - У нас здесь полная паника, все в мыле, Егорыч орёт благим матом…
        - Стабильных,  - напомнил ему Сухов.
        - Да,  - подтвердил Кирилл.  - Один из них - деревня Сенцы. Рядом дачный участок. Это недалеко от МКАД. Егорьевское шоссе.
        - И-и?
        - Лёха,  - видимо, Кирилл прикрыл трубку, сложив ладонь лодочкой:  - Егорыч не очень по Пифу… от федералов уже звонили… Словом, там участок. Зарегистрирован на Пифа.
        - Младшего?  - спросил Сухов, хотя, конечно, только о нём Кирилл и мог сейчас упомянуть.
        - Так точно,  - Кирилл говорил ровно, не удивлялся и, к счастью, не раздражался больше; никакой там общей паники в управлении ему не передалось.  - Младшего. Сухов, один из стабильных сигналов идёт прямо оттуда.
        - Давай адрес,  - потребовал Сухов.  - Мы совсем рядом с МКАД.
        И они поехали вдвоём. В деревню Сенцы. Реквизировав Яндекс-такси. Это всё больше напоминало дурной детектив. Тот, кто затеял сейчас прямой эфир, остался бы весьма доволен. Правда, Кирилл связался с местным ОВД на случай, если им понадобится поддержка.
        По дороге Ванга говорила с Форелью. Ещё один человек, по которому сегодня паника прошлась молотком. В принципе, Сухов знал, о чём они говорили. Достаточно было одного взгляда на прямой эфир, чтобы определить авторство. Микола Васильевич Форель. Новый роман. Название ещё не определено. Глава 7. «Последняя печать (Аквариум)». Та часть рукописи, с которой, по уверениям автора, знакомы только три человека. Или он сильно заблуждается, или он их обманывает. Потому что тогда Телефонист - кто-то из них троих. Сухов нервно и мрачно усмехнулся. Пришла дурная мысль - попросить Вангу по окончании их разговора всё же проверить, откуда звонил Форель. Сухов подавил эту мысль. Но не Ванга. Ей-то она дурной не показалась. Извинившись перед Кириллом, что отвлекает, она потребовала отследить, откуда был последний звонок на её телефон. Кирилл обещал перезвонить.
        Они опять бегают по кругу. Опять, невзирая на всё пиво и симпатию, допускают мысль, что Форель может быть одним из подозреваемых. Понимая, что эта мысль даже не порочна, она абсурдна, они всё равно допускают её. Тот, кто организовал сегодняшнее шоу со смертельным исходом, остался бы очень доволен. Возможно, пришёл бы в восторг.
        Но в деревне Сенцы Горьковского направления студии прямого эфира не оказалось. И неподготовленный взгляд вряд ли обнаружил бы здесь следы визита - после прошедшего зимнего сезона в эту дачу хозяева ещё не наведывались. Только и Сухов, и Ванга видели, что это не так. Следы от протектора были относительно свежими, хорошо, что не успели пройти дожди. Они вломились в дом, пыльно, и одновременно запах сырости. Но кое-что прибрано. В центре залы стул, к нему приставлены грабли На них накинута карнавальная маска. Вполне возможно, так и осталось с Нового года. Карнавальная… Или клоунская.
        - Грабли ржавые, грязь окаменела, а черенок протёрт,  - говорит Ванга.
        Сухов всё это уже видит. Жухлая прошлогодняя трава, прилипшая к твёрдым комкам земли на граблях, и чистый черенок. И воздушный шарик в углу, подспущен, но не скукожен, как если бы провёл здесь почти четыре месяца.
        Ванга вытащила латексные перчатки, они у неё всегда с собой. Надела, провела пальцами по стулу, грязно. Дежавю, как в квартире Кривошеева. Потом взяла маску за край - чисто.
        - Он был здесь, недавно,  - сказала Ванга.  - Вчера, позавчера. Думаю, это для нас.
        Сухов кивнул:
        - И грабли,  - сказал он.  - На которые мы опять наступаем.
        - Они умерли, обе. Захлебнулись,  - сказал Кирилл. Голос был упавшим, но Сухову показалось, что он сейчас может завопить, сорваться и завизжать в крик, как персонаж с небезызвестной картинки. Сухов посмотрел на Вангу, и она всё поняла. И опять на миг стала беспомощной, непонимающей и напуганной, как тогда в квартире, где была девушка с отрубленной головой.  - Форель ни при чём. Звонок был из дома.
        Ну, хоть какие-то хорошие новости. Кирилл докладывал, что удалось установить на данный момент. Имена, возраст, род занятий потерпевших. Одна - исполнительница приватных танцев в дорогом клубе для мужчин («ну что ж, какой-то след»), а вот другая - студентка пятого курса, и вот надо же как - психфака («Ещё один след?»). Никаких сайтов знакомств, там даже в комментах… пока они были живы… «Надо же, наша непорочная дева как развлекается», типа такого. Там много. Про тихий омут тоже… Потом, правда, заткнулись.
        - Ладно,  - сказал Сухов.
        - Найти бы их, комментаторов,  - вдруг помечтал Кирилл,  - и рёбра помять.
        - Да,  - сказал Сухов. И посмотрел на Вангу. Она уже была спокойной. И глаза были спокойными. Чуть холодней, чем обычно. Чтобы не различить, как близко в них клокочет ярость. Это всё больше становилось их личной вендеттой, и это плохо.
        - Правда, других комментариев намного больше,  - сказал Кирилл.  - Хороших. Люди сочувствуют. В ужасе от всего этого.
        - Хороших людей вообще больше,  - сказал Сухов. Наверное, больше. Только у них не получается сделать, чтобы этот мир перестал быть порой таким поганым местом. Что ж вы, хорошие люди, а? Может, пора проснуться? Хотя бы чуточку раньше, чем клюнет жареный петух.
        А их коллеги-федералы оказались более эффективны. Умудрились выехать по одному из правильных адресов. Возможно, им повезло. Возможно, потому что не знали о существовании некоего Дюбы, и младший Пиф не был у них в разработке. Не знали о таких мелочах, как «Вангино колечко» и не забивали себе голову всякой ерундой. Действовали прямо, жёстко и эффективно. Тогда их можно поздравить. Только ведь и они не успели, хоть и оказались в верном месте. Но уже не в совсем правильный момент. Требование известной поговорки выполнено не до конца. Режиссёр сегодняшнего прямого эфира покинул съёмочную площадку, вполне вероятно, незадолго до их появления. И хоть они делают важные лица («сложные щи», как говорит Ванга), им он тоже не оставил никаких значимых следов.
        И всё это сейчас неважно. Потому что их отстранили. Их с Вангой только что сняли с этого дела. И сейчас Сухов стоит перед Егорычем и слушает его сожаления. Хотя с гораздо большим удовольствием согласился бы на разнос. Какой угодно жёсткости - хоть в пух и прах, хоть матюгами, хоть в морду!
        - Простите, я ничего не могу поделать. Это не от меня,  - шеф закатил глаза к потолку,  - исходит. Так что… сдавайте им все дела.
        Разговор происходил не у Егорыча, в кабинете Сухова. Два вежливых следователя, которых Форель окрестил «Простаком» и «Умником» тоже здесь, собирают в коробки материалы по делу. Все знают о предстоящем повышении шефа, его вроде как даже выводят из-под удара, и хоть Егорыч ничего не может поделать, он не скрывает своего неодобрения происходящего. Следак в нём всё же пересиливает функционера и не одобряет. Ну, что ж, и на том спасибо.
        - Может, мне и панель им свою отдать?  - пробурчал Сухов.
        Умник посмотрел на него удивлённо, Простак усмехнулся:
        - Оставьте себе на память,  - позволил он.
        - А карточка-то какая в центре интересная,  - похвалил Умник Эдварда Мунка, и даже было почти незаметно, что он язвит.  - Настраивает на рабочие мысли.
        Простак позволил себе ещё одну вежливую усмешку, Сухов предпочёл не отвечать. Простаку это не понравилось, и он решил поинтересоваться, взяв одну из книг Форели, так же приложенных к делу:
        - Почему вы ему всё-таки доверяете? Почему не допускаете мысли, что он вас искусно водит за нос?
        - Теперь это ваша работа, доверять или не доверять,  - сказал Сухов.
        - Ну-ну,  - в глазах Простака даже мелькнуло что-то типа сочувствия.  - Нам известно, что у вас с этим Форелью установились… особые отношения, но всё же, а?
        - Собирайте побыстрее всё, за чем пришли, и покиньте мой кабинет,  - попросил Сухов. Егорыч беспокойно вздохнул.
        - Это не конструктивный подход,  - заметил Умник.  - Алиби он себе мог состряпать какое угодно, башка-то у него варит. Вопрос лишь в том, как он это проворачивает.
        - Разве нет?  - согласился Простак с коллегой.
        Теперь Сухов вздохнул и посмотрел на них насмешливо.
        - Нет-нет, вас никто ни в чём не обвиняет,  - тут же отреагировал Простак.
        - Просто подумайте: главное его алиби в том, что всё это будет потом опубликовано, кто ж станет так себя подставлять,  - допустил Умник.  - Но ведь, Сухов, что может быть надёжнее такого алиби? Немного на двойную игру смахивает, а?
        - Вполне,  - оценил Простак. И нахмурился.
        - Не думали об этом?  - полюбопытствовал Умник.  - Я, ребята, ничего не скрываю, он копирует мои книги, мне даже нужна ваша помощь… Что может быть надёжней, чем спрятать вещь на видном месте? Или, к примеру, сблизиться со следственной группой?
        Простак посмотрел на него строго, на Умника.
        - Лишь в том смысле, что вблизи не увидеть,  - тут же отреагировал Умник.
        - Он лишь имел в виду, что иногда не мешает расширить взгляд на вещи,  - вступился за коллегу Простак.
        - Что вы хотите от меня услышать?  - вздохнул Сухов. Опять эта усталость, опять это дурное вечное дежавю.
        - Вопрос всё тот же: почему Форель больше не в разработке?
        - Ну, может быть, потому, что год назад мы всё это проходили? И я задавал именно этот вопрос. Прежде всего самому себе. Тогда Форель был первым в списке моих подозреваемых. Сейчас это не так.
        - Год назад,  - пробурчал Умник.
        - Никто не умаляет ваших заслуг, Сухов,  - заметил Простак. Год назад вам удалось раскрыть дело серийного убийцы. Тропарёвского, кажется?
        Последний вопрос он адресовал Умнику. Тот кивнул:
        - Так точно. Дело закрыто. Главный обвиняемый в местах лишения свободы. Но дело оказалось чуточку шире. И теперь придётся подчищать.
        Простак поморщился:
        - Я бы не стал так формулировать,  - заявил он.  - Но завершить начатое придётся.
        - С чего намерены начать завершение?  - сказал Сухов.
        - Мы давно работаем,  - заверил Простак.  - И если б не обстоятельства, с удовольствием бы продолжили работать, так сказать, в связке.
        - Образно выражаясь,  - с пониманием кивнул Егорыч. И посмотрел на Сухова.  - Давайте, заканчивайте побыстрее. Дела не ждут.
        - Да уж,  - согласился Умник.
        - Я их тут не держу,  - Сухов указал на визитёров. Егорыч покивал:
        - Вот и ладненько… А колечко своё, мил человек, ты прибереги. Не стоит такими вещами разбрасываться.
        Сухов чуть было не взглянул на шефа удивлённо, но мгновенно подавил свою реакцию. Всё же ему пришлось отвернуться. Скрыть благодарную улыбку, которая, конечно, существовала только внутри него. Оба визитёра почуяли неладное и тут же приняли охотничьи стойки.
        - Так, о чём речь?  - оживился Простак.
        - И нечего волком смотреть!  - поругал Егорыч Сухова, а потом доверительно поделился с визитёрами:  - Как говорится: сколько волка ни корми, а у медведя больше!
        Хихикнул своей шутке и направился к выходу, бросив по дороге:
        - Аппетит больше! А вы чего подумали?
        Дверь за ним закрылась.
        - Да ваш шеф - шутник,  - хмыкнул Умник.
        - Точно,  - согласился Сухов. Он давно всё держал под контролем.  - Будет, чем на пенсии зарабатывать.
        - Так что там за колечко у медведя?  - Простак поставил коробку на стол, закрыл её.
        - Мне-то почём знать? У него спросите,  - Сухов указал на дверь, за которой скрылся Егорыч. А потом, словно сжалившись над подозрительностью своих гостей, добавил:  - Ладно, не берите в голову. Личная жизнь, образно выражаясь. К делу не относится.
        - У вас, Сухов, есть личная жизнь?  - поинтересовался Умник.
        - А что, хотите быть подружками невесты?  - предложил он.
        - Личная так личная,  - Простак весело смотрел на них.  - А то мы, было, подумали, маяк какой.
        Сухов удивлённо скривился. Умнику пришло какое-то сообщение. Он с ним ознакомился, произнёс:
        - Забавно,  - посмотрел на Сухова.  - Значит, Форель наш уважаемый не является подозреваемым? Тогда не знаете ли, почему его издатель Григорьев только что купил три авиабилета на Ригу? На себя, супругу и дочь?
        - Ума не приложу,  - искренне ответил Сухов.  - Может, отпуск?
        - Ладно, спросим у него,  - сказал Простак.  - Что это за отпуск такой внезапный. Тем более, у человека там прикуплена недвижимость.
        - Сухов,  - вдруг позвал Умник.
        - Что?
        - Ничего,  - Простак улыбнулся.  - Всё-таки будьте осторожны.

35. Великий Урод
        Он сидел в кабинете, в который не допускал никого, и смотрел на свою рукопись. Сухов сейчас не может говорить. И Ванга тоже. В общем-то, это понятно. Непонятно только другое: что происходит? И как такое вообще возможно?!
        Он поднялся со стула, того самого, с удобной прямой спинкой, на котором создал четыре книги о Телефонисте и недавно начал пятую. Огляделся по сторонам, стараясь, чтобы его взгляд не казался болезненно-подозрительным, словно кто-то мог его сейчас видеть. Кабинет чист, проверяли, нигде не прячутся видеокамеры-шпионы. В доме давно уже никого не было, кроме Сухова и Ванги, Ольги, Мадам и кроме него самого. О чём думать, а-а? О чём думать, чтобы мысли сейчас не взорвали голову?! Сухов, Мадам. Ванга и Ольга. Эти два вежливых клоуна не в счёт. Да и все они появлялись в разное время.
        (Кроме него самого)
        О чём думать, где искать ответы? И эти следы в снегу в одну сторону… Он сказал Сухову, что проще всего было бы считать, что он болен. Что у него тяжелейшее раздвоение личности.
        - Я болен, да?  - произнёс он с мрачной усмешкой.
        Но даже если он лукавил перед Суховым, всё равно ничего не получается. У него железное алиби, прежде всего, перед самим собой. Даже если допустить немыслимое, то как бы ни изловчался, как бы ни хитрил его больной ум, чтобы скрыть от него самого следы преступления, он бы не смог всего этого провернуть чисто физически. Он только что поминутно расписал весь свой график на момент появления Телефониста; прекрасно понимая, что всё это бред и паранойя, он всё равно сделал это. И облегчённо вздохнул - ничего не выходило, как ни крути. Близко не лежало. Тогда что? Как текст, который выходит из-под его пера, тут же, иногда с опережением, воплощается в жизнь, становится сюжетом для преступления?
        (Я пока закончил свои дела и вернулся)
        Он чуть скосил взгляд на рукопись. Она лежала на столе, невинная, ничуть не похожая на ожившее чудовище; просто листки бумаги, которые складывались во что-то большее. И никогда не притворялись, не пытались выдать себя за что-то другое.
        - Ты знаешь ответ?  - спросил он у рукописи. И тут же подумал: «Писать. Надо писать. Возможно, ответ отыщется, родится из работы. Так бывало всегда с трудными поворотами сюжета. Рождалось порой такое, о чём и сам не подозревал. Повороты, неожиданные ходы, но и ответы тоже».
        Пусть он потом над этим посмеётся, над этим то ли первобытным, то ли детским колдовством, но сейчас он обратится кое к кому, кого всегда считал своим другом, кто стоит над рукописью и в редкие счастливые минуты диктует, но всегда приходит на помощь в трудный момент. Некий скрытый от мира огромный писатель, возможно, Великий Урод, ведающий текстами, с которым в самые счастливые, иногда до слёз, мгновения удаётся побеседовать; древнее божество, что вбирает в себя таких оракулов, жрецов, типа него, маленьких, взыскующих, беспокойных, любопытных человечков, которых он то милосердно одаривает, то, наоборот, бывает непереносимо жесток. Но бесполезно спрашивать напрямую, он не слюнявая муза, чтобы вымаливать на коленях; дистанция, ирония и много-много слов, чтоб он иногда, на мгновение показал себя и тут же скрылся, оставив на столе такую вот рукопись. И спрашивать, обращаться надо к собственным персонажам, они такая же часть…
        - Заговора,  - хихикнул он. И снова огляделся по сторонам. Взял лист бумаги, ручку, пробормотал:
        - Ну что, вздумал поиграть? Урод…
        И написал, обращаясь к Телефонисту: «Кто ты? Откуда ты взялся? Из какой тьмы пришёл? Я ведь могу и убить тебя, и мы оба знаем, как. Поэтому ответь, где зловонное логово, в котором ты спишь?» Подумал, написал: «Какая твоя часть была в моём доме?» тут же это зачеркнул и написал: «Кто ещё, кроме меня?»
        Подумал, усмехнулся, написал почему-то наискосок: «Решил побыть живым персонажем? Супергероем? Давай! Все эти вопросы войдут в пятую книгу. Подумай над тем, каким из них ты подавишься. Уверяю - рано или поздно так и будет. А потом я соберу вопрос, который заставит тебя выползти, показать свою успешную обаятельную физиономию и ту больную тварь, которая за ней маскируется. Я ещё не знаю, как он прозвучит, этот вопрос, но ни ты, ни я его не спутаем».
        Он перестал писать. Это всё не то! Даже в качестве детской молитвы-колдовства. Очень похоже, что он бранится, и очень похоже, что ему страшно. Посмотрел на рукопись. Лежала аккуратным самодовольным прямоугольником, словно усмехаясь над его беспомощностью. Но…
        - Есть контакт, да?  - спросил он у рукописи.
        Это было так. Где-то в неведомой тьме своего собственного логова Великий Урод ему снисходительно улыбнулся.

36. Снова вести из Тёмной зоны
        Эй, дай чиркалку, просишь ты. Моя сестра. Я даю, хотя мне страшно. Большая спичка; мы их называем «Охотничьи», проходит по ребристой поверхности коробка, осыпаясь искрами, и воспламенятся. Мы знаем, кто это сделал, но не беспокойся ни о чём. Огонь священен, а всё остальное я изгнал из нашей памяти, и Тьма уже не сможет ничего изменить. Я укрою тебя от неё, спасу, как ты всегда спасала меня. Ты разделила нашу силу пополам и взяла на себя Тьму, но теперь уже всё закончено. И Тьма, наша старая подружка, знает об этом; она стала приходить к тебе всё реже, возможно, ещё и заявится разок, чтобы исчезнуть навсегда. Потому что тот, кого мы ждали, теперь пришёл. Я чувствую его, осталось только протянуть руку.
        - Вы не понимаете: это очень важно для него,  - говорил Форель.  - Простите, я не знаю, как это звучит по науке, но обладание - очень важный аспект его психологической картины. Символика и обладание - можно сказать, системообразующие векторы его психофизики, личности Телефониста.
        - Вы сейчас цитируете свои книги?  - улыбнулась Ванга.
        - Да. Но и он цитирует мои книги. Хотим мы того или нет.
        - Хорошо,  - кивнул Сухов.  - Сейчас мы поговорим об обладании, хотя ваша мысль, тот, опять же ваше словечко, аспект, который вы рассматриваете, кажется мне абсолютно ненормальным.
        - А он и есть абсолютно ненормальный,  - сказал Форель.
        - Это ваше слово… семья… какая-то чудовищная дикость.
        - Это просто термин. Для удобства. Семья в кавычках. Да, я взял его из своей книги, признаю, только потому что не нашёл более подходящей кальки.
        - Хорошо. Но прежде - символика. Вы полагаете, что с этой цифрой он не просто дурит и издевается? Что под неё подведён какой-то базис?
        - И да, и нет,  - сказал Форель.  - Конечно, дурит; цифра немыслимая, похоже на глумление… Но ещё раз: символика важна для него, необходима. Можно сказать, что он в этой системе координат, как в клетке, и по-другому действовать не способен. Конечно, способен, когда он - тот, другой, холодный, очень логичный, прекрасный актёр и манипулятор; думаю, он очень умён. Но Телефонисту эта клетка необходима, это и делает его… особенным. В этом соль его… активности, его игры, и, как говорит Ванга, его кайфа. И таким он нравится себе больше. Нет этого, и нет этой напряжённой остроты и, следовательно, удовлетворения от содеянного. И опять-таки, Ванга права, никакого раздвоения личности! Его болезнь в чём угодно, но не в этом. Он полностью осознаёт свои действия. Как… необходимую составляющую его личности. Он - хищник, такова его природа, и копаться в ней - то же самое, что копаться, уж простите, в природе вампира. Мамы, папы, детские травмы - это всё не про него. Хищник, пожирающий чужую энергию. Хищник, напавший на нас. И его ничего не изменит, все психушки мира, и ничего не остановит, кроме…  - усмехнулся, 
- осинового кола.
        - А как же психологические мотивы?  - улыбнулся Сухов, но скорее, напору, с каким говорил писатель.
        - Они - да. Они для него важны. Только они позволят расшифровать, а если повезёт, предугадать его действия. Но не природа… Там ловить нечего. Коровка ест травку, а тигр её мясо. И когда вы пойдёте охотиться на тигра, вы будете думать, как он себя поведёт, где затаится, в какой момент предпочтёт напасть; его действия, поступки, модель поведения, но не почему он съел бедную коровку. Иначе, Сухов, он съест вас.
        - Ещё один бихевиорист,  - Ванга указала пальцем на Форель, а потом очень мягко, даже нежно улыбнулась.

«Опять эта улыбка,  - подумал Сухов.  - То она его подозревает и готова распять, то, вон, почти без ума, прямо-таки расплылась вся… Господи, ты так и не научил меня понимать женщин. А мне сейчас как никогда надо научиться понимать».
        Они сидели втроём в том самом кафе, где когда-то после бильярда они с Вангой затеяли драку с толстыми байкерами. Форель был очень напуган после сегодняшних событий, звонил несколько раз,  - но Сухову и Ванге самим сегодня хватило по полной,  - и с благодарностью откликнулся на предложение о поздней встрече.
        - А Простак и Умник опять копают под меня,  - удручённо заявил Форель.
        - Простак и Умник?  - Сухов вскинул брови.  - А-а… ясно.
        - Так я их прозвал,  - пояснил писатель.
        - Неудивительно,  - усмехнулась Ванга. Уточнила:  - Что копают.
        Сухов поморщился:
        - Ну хорошо, символика… та цифра - сто девяносто тысяч… чего-то там…
        - Сто девяносто тысяч четыреста три,  - сказала Ванга.
        - Ну да,  - Сухов кивнул, посмотрел на Форель.  - Что она может для него значить? Есть какие-нибудь мысли?
        - Не знаю,  - тот пожал плечами.  - И не для него, для кого-то из нас скорее… Старый номер телефона, банковский счёт, сумма неотданного долга, почтовый индекс, чья-то зарплата… что-то простое. И адресное.
        - Ну, у меня не такая зарплата,  - с облегчением вздохнул Сухов.
        - Я даже посмотрел, сколько стоили наши с Ольгой поездки,  - кисло признался Форель.  - Не совпадает. Хотя Ольга для него тоже, безусловно, теперь часть «семьи»; видите, я и её поставил под удар.
        - Ладно, хорошо,  - Сухов снова поморщился.  - Давайте теперь к этому вашему… термину. Уточните всё-таки.
        - Ну, и тут я не знаю наверняка,  - признался Форель.  - Могу только сказать, как у меня в книгах. Но это, некоторым образом, сборный, сконструированный образ по тому, что описано в специальной литературе по серийникам.
        - А супергерой? Изменённое состояние сознания? Ступени восхождения к… сверхчеловеку - это уже ваше?  - поинтересовалась Ванга.
        - Нет, это всё тоже встречалось. В разных количествах и пропорциях.
        - И неужели с психиатрической точки зрения описывалось как «норма»?
        - Это не ко мне,  - улыбнулся Форель.  - Я не знаю, что такое «норма». Да и с психиатрами нынче непросто.
        - Пусть с вопросом, насколько он психопат, всё же доктора разбираются,  - предложил им Сухов.
        - Ну да,  - кивнул Форель.  - Совершенно дееспособный психопат. Вне какой-либо гуманистической парадигмы. В том смысле, что полная дегуманизация: для него люди - лишь функции или даже отражения его самого.
        - Человек-желудок, человек-вагина,  - Ванга бросила на него прямой, чуть насмешливый взгляд.
        - Как ни странно, именно так. Поэтому - обладание. В том числе, и в крайней форме тоже. Они все с ним, кого он убил. Как бы… шаги, ступени к супергерою, он возносит их с собой.
        - А куда?  - вдруг отвлёкся от раздумий Сухов.  - Это может быть физически объективизировано? Или только внутри его больного ума? Простите, кто о чём, а лысый о расчёске: искать можно?
        - У меня в романе есть такое место… Он называет его…
        - Счастье?  - улыбнулась Ванга.
        - О, запомнили,  - Форель ей покивал.  - Он, конечно, абсолютно свихнулся, и в своих предсмертных видениях, перед тем, как взлететь, пробив лёд, супергероем, он уверен, что чуть ли не облагодетельствовал всех, кого убил. Испытывает к ним что-то типа чудовищной формы нежности, такая жуткая любовь обладания. Опасный аспект любви, гипертрофированно доведённый до своей противоположности.
        - Но это всё же книжный персонаж,  - указал Сухов.
        - Ну да, немножко увлёкся. Простите,  - согласился Форель.  - Просто пытаюсь нащупать…
        - Обладание…  - Сухов щёлкнул языком.  - И вы утверждаете, что он… и нас втянул в этот круг?
        - Предполагаю только,  - сказал Форель.  - Да, обладание. Но у каждого и нас своя функция. Вы - игра, соперничество, опасная игра-борьба, ребусы. «Поймай меня, если сможешь». Я - книги, возможно, то, что смог думать, как он, представил, как работает его, конечно, больной хищный ум; отсюда интерес, сюжеты… Тоже игра, в конечном итоге. В каком-то извращённом смысле, он нас даже уважает, поэтому и снизошёл до общения с нами. Как уважают противника, которого при необходимости убьют, не задумываясь.
        - Поэтому, как вы выразились, «семья»? Ведь ваш термин?  - отметила Ванга.  - Мы части его этой бредовой «семьи»?
        - Очень приблизительный термин,  - Форель постучал подушечками пальцев по краю стола.  - Да, в этом смысле мы для него важны. И это может стать опасным для наших близких. Они тоже часть «семьи», но функции, которые можно переставлять как угодно. Ольга очень удобна, чтобы манипулировать мной. Ксения, уж простите, Сухов,  - прямой и самый короткий путь к вам. Пока конструкция прежняя, и функции определены - всё нормально. Но стоит чему-то измениться… Я вовсе вас не пугаю, но мы все на грани. Поэтому так опасно, что вас отстранили. Я бы очень хотел ошибаться, но…
        - Договаривайте,  - сказал Сухов. Его взгляд сделался каким-то тёмным.
        - Если б вас отстранили в самом начале - нет проблем! Он нашёл бы себе другую «семью» для своих ядовитых игр.
        - Обладание, «семья» никуда не делись, но статус-кво нарушен. Вы это имеете в виду?  - спросила Ванга.
        Форель кивнул:
        - Привычные функции изменились. И как он захочет там дальше применить своё право на обладание… Условно говоря, если я вдруг перестану писать то, что попадает ему в унисон, он, так же всё ещё считая частью «семьи», спокойно перережет мне горло. Просто реализует, употребит функцию по-другому. Понимаете, о чём я?
        - Мы в безопасности, пока пляшем под его дудку? Что-то вроде этого,  - сказала Ванга.
        Форель покивал:
        - Пока играем отведённые нам роли. Ему с нами интересно. Поэтому, Сухов, он и говорил, что разочарован, когда вы чего-то не догоняли… Понимаете? И лишить его этого…
        Сухов мрачно слушал, но, видимо, жестикуляция или слегка наивный напор Форели его смягчили. Он посмотрел ему в глаза, усмехнулся:
        - Как вы всё подвели - мотивы поступков… Не будь я всё же уверен, что вы не Телефонист, то прямо хоть сейчас же…
        - В каталажку,  - вздохнул Форель.  - Опять в неё, родимую.
        Теперь оба смотрели с улыбкой друг на друга. Ванга опять подумала, что эти двое вот-вот могут стать друзьями. Если бы не то, что сейчас кромешной тьмой стояло между ними. Функции в чьём-то больном мозгу, части чудовищной «семьи», и если хоть на миг покачнётся хрупкий баланс, эта тьма не пощадит никого. И каждый из них может стать причиной трагичных бед другого. Поэтому из этой дружбы, скорее всего, ничего не выйдет.
        - Но это, конечно, я вам сейчас описал психопортрет своего персонажа,  - сказал Форель.  - И не уверен, насколько он совпадает с тем, кого вы ищете.
        Потом он чуть помялся и спросил уже не таким твёрдым голосом:
        - Но вы мне обещали… Я всё понимаю про тайны следствия… Видите, Сухов, я много всего понимаю, хоть сразу в каталажку. Но с опережением… Эти «Две свечи»… Всё равно не укладывается в голове.
        Сухов с Вангой переглянулись:
        - Ну, это только версия,  - предостерёг Сухов.  - Но в общем, чего уж там… Похоже, всё немного более рационально, и сумасшедший дом пока не грозит. А вот откуда утечка, выяснить теперь придётся.
        - Простите?  - не понял Форель.
        - У нас есть предположение,  - начала Ванга.  - Ну вот, смотрите сами…
        Она открыла свою сумочку и выложила на стол три отпечатанных на принтере фотографии.
        Форель хмыкнул:
        - Это ж моя, с позволения сказать, картина.
        - Именно,  - подтвердила Ванга.  - А это фото места преступления, того, что «Две свечи».
        - К сожалению,  - произнёс Форель.
        - А третья - фото из квартиры Кривошеева, где… резиновая женщина.
        - Та, что появилась прежде… моего текста.
        - И вот, по её мнению, не было никакого «прежде»,  - сказал Сухов.  - И похоже, она права.
        Форель захлопал глазами. И облизал губу, совсем как собственный персонаж.
        - Смотрите,  - попросила Ванга.  - Вот если положить фотографии в другом порядке, ну вот, смотрите, между какими больше сходства?
        - Я не понимаю…  - Форель казался слегка озадаченным.
        - На это мы и попались, это и стало камнем преткновения. Глядите: ваша картина, верно, свечи и гильотина только обозначены, как всё сработает, ещё не ясно.
        - Я тогда и сам ничего не знал,  - сказал Форель.  - Это был лишь образ…
        - В том-то и дело!  - Ванга с лихостью напёрсточника перекрутила и положила всё по-другому: рядом две фотографии и третью, с места реального преступления, отодвинула в сторону.  - Для того, чтобы устроить инсталляцию с резиновой женщиной вовсе не обязательно было дожидаться вашей рукописи. Хватило и картины. Понимаете?
        - Постойте… Но… Вы имеете в виду…
        - Ну? Увидели?!
        - Я… но… Звонки вам, и всё другое?
        - Всё в точности повторяло стилистику прежних преступлений.
        Форель несколько ошалевшим взглядом смотрел на фотографии.
        - Правда,  - хрипло произнёс он.  - Между этими двумя сходства больше.
        - Увидели,  - Ванга кивнула.  - Ясно, в чём была наша ошибка? Мы оказались в плену своих собственных рассуждений. Потому что события следовали одно за другим очень быстро. Такую вот ловушку подбросило сознание. Но стоило это увидеть, с картиной вашей, и вся чертовщина улетучивается.
        - Чёрт,  - сказал Форель, недоверчиво усмехнулся и повторил гораздо громче:  - Чёрт!
        - Мы сочли, что резиновая женщина была предупреждением Телефониста. Его игрой, предтечей будущего реального убийства, а это оказались не связанные вещи. Два разных преступления, не связанных друг с другом.
        - Но ведь тогда…  - Форель напоминал сбитого с толку ребёнка.
        Ванга опять улыбнулась писателю:
        - Если б вы знали, сколько мы сломали об это копий. Нам известно наверняка, кто принёс резиновую куклу, но на момент первого убийства у него железное алиби. Нам казалось, что мы в конец запутались, а потом…
        - Разное авторство?  - Форель вскинул на неё испытующий взгляд.
        - Как вы сказали? Именно это!  - одобрила Ванга.
        - Быстро схватываете,  - расщедрился на похвалу Сухов.  - У нас ещё один игрок. Скорее всего, вообще не имеющий отношения к остальным преступным деяниям.
        - Чёрт,  - снова пробормотал Форель.
        - Мы называем его Пифом,  - добавила Ванга.  - Но это неважно.
        - Но… зачем?  - Форель всё ещё с искренним недоумением смотрел на них.
        - Этого мы пока не знаем. Пиф исчез. Что им двигало - хулиганство, или был какой-то другой мотив… Но это он следил за Ольгой и её помощницей Гризли. Только интересовала его именно ваша картина. Чтобы устроить это всё в квартире Кривошеева. Не знаю, что его на это толкнуло, что стоит за этой несколько геростратовой выходкой, но… выясним, конечно.
        - Ванга,  - Форель прямо-таки просиял.  - Но это же значит…
        - Как минимум, повторяю, это значит, что нет никакой мистики,  - улыбнулась она.  - И никакой оживший персонаж не выпрыгивал из вашей книги! Равно как и из вашей головы.
        - Ещё это значит ложку дёгтя,  - сказал Сухов.  - Вам придётся освежить и проверить круг ваших контактов, от кого могла быть утечка. Это и приведёт к Телефонисту.
        - Но ведь тогда… всё по-другому,  - пробормотал Форель.
        - Понимаете, как всё упрощает второе авторство?  - прервал его Сухов.  - И насколько жёстче от отсутствия всякой путаницы и чертовщины?! Никаких гипнотизёров, компьютерных роботов и дронов за окнами. Всё предельно рационально. Выводы как ультиматум: только те, кто хотя бы потенциально могли видеть рукопись, являются причиной утечки. Они и есть связь с Телефонистом.
        - И понимаете, почему, по вашим словам, у Простака и Умника вы снова под подозрением?  - добавила Ванга.  - Они-то про все наши сложности с умозаключениями вообще не знают; для них убийца копирует книги писателя, и один из подозреваемых - сам писатель.
        - Но ведь в таком способе рассуждений дефект,  - чуть ли не воскликнул Форель и опять постучал пальцами по столу.  - Так они ничего не найдут.
        - Они так не считают,  - усмехнулась Ванга.  - И мы не станем их разубеждать.
        - Связь с Телефонистом,  - задумчиво промямлил Форель.
        - Да,  - Сухов кивнул.  - Это кто-то, кого вы знаете или часто видите. Потому что периодичность, ясно, да? Это не случайный и разовый взлом вашей квартиры и вашего компьютера. И одновременно во всем этом связь какая-то сложная, многоступенчатая, и пока мы её не видим.
        - Вы, Сухов, теперь подозреваете Ольгу, да?  - кисло улыбнулся Форель.
        - Почему? Я этого не говорил. Но моя обязанность - рассмотреть все варианты.
        - А Ольга подозревала меня,  - ещё более кисло произнёс Форель.  - Понимаете, чего он добился? Никто никому не верит. Все подозревают всех. Я вот могу вас начать, Сухов.
        - Ну, это вряд ли!  - крякнув, ввернул тот.  - Должно же в этом мире оставаться хоть что-то стабильное.
        Форель всё-таки улыбнулся. А Ванга посмотрела на них обоих и сказала:
        - Вполне вероятно…
        - Что ещё?  - сказал Сухов.
        - Да вот эти подозрительные следы на снегу.
        - Что следы?  - сказал Форель.
        - Я вот тут подумала, что той ночью в вашем горном домике вполне всё-таки мог кто-то быть.
        - Почему ты не стал говорить, что Ольга нуждается в помощи?  - спросила Ванга.
        - Потому что с него станется устроить разборку с Орловым,  - сказал Сухов.  - А он мужик жёсткий, ты видела.
        - Да козёл он,  - сказала Ванга.
        - Ну… тебя спроси, так и я домашний бородатый…
        - Ты - другое дело!  - с улыбкой отрезала она.
        Сухов хмыкнул.
        - Ну, еще потому что не до конца уверен, что с Ольгой так уж всё чисто.
        - Всё ещё считаешь, что Ольга могла тогда имитировать ночной визит в горный домик?
        - Ну, откуда-то сюжет Аквариума должен взяться, если он эту часть там написал?.. Да нет, думаю, ты права - кто-то той ночью действительно приходил к ним. Я бы на месте Форели уже, наверное, свихнулся.
        - Он тебе нравится, да?  - Ванга улыбнулась, но как-то не особо весело. В ответ Сухов лишь немного нахмурился.
        - Я вот тоже так,  - призналась она.  - По какой-то похожей причине боюсь сближаться с людьми.
        - Да ничего я не боюсь,  - сказал Сухов. Потом, пробубнив «сто девяносто тысяч», он остановился, посмотрел на Вангу:
        - Глупость, я должен кое-что тебе сказать.
        - Я тоже,  - откликнулась она и почему-то раскрыла свою сумочку.
        Сухов посмотрел на неё с недоумением:
        - Что, хочешь в любви признаться?
        - В любви?!  - теперь Ванга выглядела удивлённой.  - Это само собой!  - она захлопнула свою сумочку.  - Так о чём речь?!
        - Всё это очень странно. Даже невероятно. Давно собирался тебе рассказать.
        - Что рассказать?
        - Ну… откуда, например, моя машина, дорогие шмотки Ксении… Не бедствую, типа, видно же.
        - Сухов, я тебя ни о чём не спрашиваю,  - сказала Ванга.
        - В том-то и дело! Ну согласись, вполне похоже, мусорок-то с липкими руками.
        - Сухов,  - она нахмурилась.  - Ну, заработал - молодец.
        Он усмехнулся:
        - Заработал. И немало. Только не так, как ты бы могла подумать. Но лучше сама увидишь. Лучше показать. Странная история.
        - Чего показать-увижу?
        - Это у меня. Поехали ко мне домой. Это там.
        - Сейчас?!  - изумилась Ванга.
        Он развёл руками:
        - А когда? Раз уж заговорили… Ксения спит, хоть канонаду устраивай.
        - Сухов, ты меня пугаешь.
        - Меня это тоже пугает. Вернее, я не знаю, как к этому относиться.
        - Да о чём речь-то?
        - Поехали, всё увидишь сама. Это компьютер моей жены.
        И самое важное: он знает не только о супергерое. Ему известно о нашем месте. И он тоже называет его «Счастье».

37. Сколько стоила пицца
        Они вошли, стараясь не шуметь. Жилище Сухова выглядело опрятным, но без излишеств, и уж конечно не столь вызывающим, как его спортивная машина. Сняли верхнюю одежду в прихожей, прошли по коридору в дальнюю комнату, мимо спальни Ксении.
        - Кофейком угостишь?  - Ванга кивнула в сторону кухни.
        - Не шепчи, говори нормально. Не разбудим. А проснётся, так только рада тебе будет,  - подумал, открыл холодильник.  - У меня, кстати, и напитки разные есть. Покрепче. И пиво.
        - Только кофе,  - попросила Ванга.  - Сонная весь день.
        Скоро Сухов вернулся, турка на подносе, две чашки. Ванга рассматривала книги, много и разные. Отметила про себя, что с актуальностью чтения словно произошёл провал во времени: книги начала 2000-х, вероятно, больше его жены, и книги, прозвучавшие в последние несколько лет, которые уже, скорее, приобретались для Ксении. Ванга обернулась: огромный монитор десятилетней давности, она даже забыла, как они тогда выглядели.
        - Это вот был её стол,  - сказал Сухов.  - И её компьютер.
        - О-о, Интел Экстрем, помнится, крутая была вещь.
        - Лучшая модель две тыщи восьмого года,  - Сухов улыбнулся давнему воспоминанию, скорее, светло, чем печально; из прошлого он здесь сохранил в неприкосновенности лишь небольшой кусочек - рабочий стол своей жены.  - Знаешь, время было не особо хлебное, пытались заработать, как могли. Она даже пробовала играть на Форексе, потом всерьёз увлеклась ценными бумагами. Я так, посмеивался сперва. Потом втянулся.
        - Сухов. Ты играешь на бирже?  - удивлённо спросила Ванга.
        - Ты пей кофе,  - сказал он, словно собираясь духом.  - Так, не особо… Но было дело.
        - А ещё кто-то говорит про сюрпризы!
        - Редко, скорее. Потому что… Видишь ли, у неё был друг, у Натальи моей, деловой партнёр. По мне, так чеканашка…
        Ванга усмехнулась.
        - Ну, компьютерный гений,  - кривляясь, сообщил Сухов.  - Она даже завала его хакером.
        - Ты что мне хочешь сообщить?  - спросила Ванга.
        - Ты пей, пей кофе… Я во всё это не верил, конечно же, но компьютер ей самый дорогой купили. Подтянули поясок. А когда она заболела… всё кончилось очень быстро,  - голос всё же дрогнул.  - Ксюхе четыре годика было, пять почти…
        Ванга поставила свою чашку.
        - Сухов…
        - Да ты пей, чего ты…  - он указал на компьютер, лучшую модель 2008 года.  - Сообщения сюда стали приходить сразу после её смерти. Я решил, что это какая-то незаконченная переписка, не смотрел, немного жутковатое ощущение… Больно тогда было. Пей кофе, Ванга,  - остановил он её попытку что-то сказать.  - И слушай! Я этого никому не рассказывал.
        Он немножко беспомощно посмотрел по сторонам, потёр себе переносицу, снова указал на компьютер:
        - Но это всё продолжалось. Сообщения. Пора было… Словом, посмотрел, чтобы написать,  - он усмехнулся, как-то странно повёл челюстями, словно покусывая внутреннюю часть щеки.  - Сообщения были адресованы мне. Тот, кто писал… знал, что она умерла.
        - Этот её друг, да?  - Ванга всё-таки не сумела выполнить его просьбу молча слушать.
        - Я не знаю,  - сказал он. Голос чуть растерян, хотя столько лет прошло.  - Мы были молодые с ней, поженились рано. Она была очень красивой. А я… дурак, мечтал о всяких крутых тачках. В общем, «БМВ» хотелось…
        - Не грусти так, хорошо?  - почему-то сказала она.
        - Ладно. Когда она умирала… я думал, ну… такой полусознательный бред… агония там потом. Она взяла с меня обещание, что на первые деньги я исполню эту свою дурацкую мечту с «БМВ». Я пообещал ей, ну, понимаешь… она всё реже была в ясном сознании… пообещал, чтобы успокоить! Какие там деньги… А потом она рассказала мне про…  - Сухов поднял руку и как-то неуверенно ткнул указательным пальцем в компьютер,  - него. Пообещал, чтоб успокоить… Я же не отходил почти от постели её… Зачем мне эта дурацкая «БМВ»! Это Ксюхины деньги, понимаешь?!
        - Господи, Сухов, ты… Понимаю.
        - Ксюха - всё, что у меня есть.
        - Да.
        - Ну вот,  - он выдохнул.  - Только я тебе вроде как ничего пока и не рассказал.
        Ванга молчала. Он стоял, покусывая внутреннюю часть щеки - никогда так не делал. Ванга сказала:
        - Хочешь, я кофе сварю нам?
        - Да. Постой…  - опять ткнул в компьютер.  - Про него же…
        Она кивнула.
        - Сообщения приходили,  - рассеянно произнёс Сухов.  - И… вроде как она хотела, чтобы я потом вместо неё продолжил… словно знала, что умирает. Я долго не реагировал…
        - А откуда приходили, с какого адреса?  - осторожно спросила Ванга.
        - В том-то и дело, что отследить адрес не удаётся,  - признался Сухов хмуро.  - И так, и сяк… Но я сохранил кое-что из нашей переписки.
        - Но если её друг, деловой партнёр Натальи, хакер, то…
        - Возможно. Только тогда он настолько свихнулся… Я покажу тебе. Но будь готова к шоку. Я даже решил было, что это Телефонист. Если б это всё не началось почти десять лет назад.
        - Сухов, о чём ты говоришь?
        - Сейчас увидишь. Он утверждает, что просто анализирует всё, что есть в сети.
        - Так сейчас все делают.
        - Ванга, он знает, что наш рабочий компьютер называется «Ксения». И, похоже, имеет доступ к нему.
        - Та-ак… Нас взломали?
        - Он предупредил меня, что Телефонист вернётся. Ещё до кривошеевской квартиры. Утверждает, что проанализировал всё, что было по обоим делам у нас и в компе Форели.
        - Сухов… Ты почему скрывал такую информацию?
        - А что я должен был сказать? Что после смерти жены общаюсь с каким-то её корреспондентом, который свихнулся настолько, что считает себя алгоритмом?
        - Кем?
        - Чем, видимо… Искусственный, мать его, интеллект.
        - Ты серьёзно?
        - Сейчас всё прочтёшь сама.
        Ванга отклонилась к спинке стула. Похоже, она действительно была несколько ошеломлена.
        - Ну, это последнее,  - пояснил Сухов.  - Я тогда был немножко…напился, короче.
        - Почему он называет себя Супергероем?  - голос Ванги звучал хрипло.
        - Видишь, да? Он утверждает, что он больше Телефониста, меня, больше нас всех. Алгоритм хренов.
        - Это я видела…
        - Ванга, для сумасшедшего он очень много знает. И он мне это продемонстрировал. Похоже, он может взломать любой сервер.
        - Ты задал ему вопрос, где он?
        - Ага… А он - я здесь и нигде, в вашем смысле слова, меня не существует… все дела…
        - Ты… думал, что задаёшь вопросы кому-то, повёрнутому на буддизме?
        - Верно. А он двинут на другом: типа, целиком его никогда не познать, мы - лишь его части, универсальный ум, и весь этот бред из научпопа.
        - Но почему опять Супергерой?
        - Да не Телефонист это, Ванга. Точнее, я не знаю, кто за этим стоит, но явно не та личность, которая совершает преступления от имени Телефониста. Он… мне даже помогает… иногда.
        - Он тебе помогает?!
        - Вообще-то, ко мне он как бы нейтрален. Только как функция того, кто для него важен. А важна была моя жена, и поэтому теперь - Ксения.
        - И как он тебе помогает?  - Ванга смотрела на Сухова, широко раскрыв глаза, но от усмешки воздержалась.
        - Как ещё,  - Сухов поморщился.  - Кризис 2008 помнишь?
        - Ну… что там, да.
        - Они с… Натальей вроде как просчитали его вероятность, и у них был алгоритм действия. Она не успела… Он потребовал, чтобы я закончил начатое. Я тогда в этом смысле в полубреду был, со всем, что связано с Натальей, и… ведь обещал ей. Словом, скорее, чтоб он отстал уже, я поступил с её бумагами, как он указывал. Потому что обещал, понимаешь?
        - Понимаю.
        - Игра против всех ожиданий рынка. Аналитик херов, алгоритм… Портфельный инвестор мистер Твистер. Чёрный лебедь…
        Сухов замолчал. Ванга ждала. Наконец спросила:
        - И-и?
        Он помялся. Хмыкнул:
        - Заработал. Нормально так поднял.
        - Ты… серьёзно?
        - Не то чтоб озолотился, там бумаг не особо было… Но на хлеб хватило. С маслом. До сих пор дивиденды… Я не трогаю эти деньги, Ксюхины, но на проценты неплохо… живём с ней.
        Он снова замолчал. Теперь Ванга подождала дольше. Сухов смотрел куда-то между стеной и окном. Всё-таки она спросила:
        - А с этим её другом, хакером, ты пробовал вживую связаться? Имя же у него есть?
        - Конечно. Но это не просто - он разговаривает с Богом.
        - Чего-чего?
        - И мне известно где. Он в ашраме. А имя есть. Так-то вот.
        - Сухов… Правда, мать твою. А что за ашрам?
        - Очень закрытый. У него там все обеты разом: молчит, не моется… Недоступен, словом, для мирян. Вот я и думаю: может, он таким образом со мной общается? Поехал башкой совсем. Понимаешь, духовно просветлился, и…
        - Угу. И решил, что уж лучше ему быть алгоритмом,  - хмыкнула Ванга. Подумала.  - А ты не пытался его спросить о Телефонисте?
        - Обижаешь!  - заверил Сухов.  - И не раз. Видишь ли, личность, которая совершает преступления, не следит в сети. Только то, что нам и так известно. Он ведь, Телефонист, поступает гораздо проще, на случай киберищеек и всяких там ловцов Сноуденов. Просто использует чужие телефоны - и всё.
        - Ну да, оставляет их на месте преступления. Одноразовый, мать его.
        - Тебе не идёт материться,  - сказал Сухов. Подумал, обронил в сердцах:  - Чего мне в Индию ехать?.. Понимаешь, я ему поверил с Натальей, когда он,  - опять это покусывание внутренней стороны щеки,  - сообщил мне то, что могло быть известно только ей. Я ведь даже не знал, что она тогда этим занималась…
        - Чем занималась?
        - Тот, кто мне пишет,  - Сухов постучал по монитору,  - когда Наталья умерла, он сообщил мне, что на харддиске её компьютера, вот этого самого, осталось семь тысяч четыреста биткоинов.
        - Чего?  - у Ванги чуть вытянулось лицо.  - Сколько?!
        - Вот столько,  - ухмыльнулся Сухов. Вздохнул:  - Она про них забыла. Тогда это было… пшик. Примерно такой суммой тогда расплатились за пиццу. Это, кстати, была первая в мире покупка за криптовалюту.
        - Сухов, ты в себе?!  - у Ванги даже несколько подсел голос.  - Ты понимаешь, что это за сумма? Ты знаешь, сколько это денег?!
        - Ну, знаю,  - отмахнулся он.  - Они потом перестали этим заниматься. Так, один из опытов, для общего развития, скорее. Я так думаю. Если б Наталья моя была бы сейчас жива,  - он улыбнулся,  - был бы следак Сухов майнером.
        - Твоя жена позаботилась о вас с дочерью,  - негромко произнесла Ванга.  - И вообще, ты сегодня немного обрушил на меня Вселенную.
        Теперь Ванга надолго замолчала. Сухов сидел, курил и по-прежнему смотрел куда-то в окно. А за стеной спала Ксения.
        - Вот, Глупость, такие дела,  - очень тихо произнёс Сухов.  - Сто девяносто тысяч лайков…
        Ванга почувствовала, что ускользающая мысль оставляет какой-то неприятный осадок, взяла Сухова за руку, он посмотрел на неё прямо, она хотела что-то сказать, но Сухов уже сам добавил:
        - Собственно, всё, что я хотел тебе рассказать. Как думаешь, моя жизнь не менее увлекательная, чем у Форели?
        - Вы с ним оба в огромном отрыве от остального человечества,  - согласилась Ванга.

38. 190403
        Свой личный приступ паники Сухов пережил через пятнадцать минут после показа Ванге старого компьютера своей жены, сразу вслед за неожиданным ночным звонком Форели.
        Прошедший день оказался полной катастрофой: прямой эфир, который они не сумели ни предотвратить, ни остановить, исчезновение Пифа, непонятная попытка бегства Григорьева, особенно учитывая мутную историю их возможных взаимоотношений с Ольгой, новые смутные подозрения и новые вопросы, которые плодили всё больше вопросов, а главное - отстранение от дела. Всё рушилось в какую-то беспомощную ватную пустоту, ещё чуть-чуть, и руки опустятся сами, и останется только бессильное дурное ощущение, в котором - словно Форель оказался прав - все начнут подозревать всех.
        - Хорошо, что ты здесь,  - заметил Сухов, когда они обсуждали сложившуюся ситуацию,  - а то бы напился в одиночестве.
        Он что-то автоматически чиркал ручкой в своём блокноте для записей и хмурился.
        - Да-а, выпить бы не помешало,  - согласилась Ванга, задумчиво потёрла переносицу, посмотрела на ночь за окнами.  - Ну, от кого-то же ты сбегал, Аркаша? Что о тебе знает Ольга? А-а? Где мы проглядели, Сухов? Кто-то водит за нос Форель, кто-то считает, что Форель водит за нос нас… Чего мы не видим?
        - Ольга или Орлов, твой инвалид Дюба, эта его уборщица Мадам, Григорьев, странная выходка Пифа,  - перечислил Сухов и устало добавил:  - Я не знаю, чего мы не видим.
        Ванга отвернулась от окна, посмотрела на спящий теперь монитор Intel Extreme, лучшую модель 2008 года; поймала себя на том, как быстро ей перестало казаться невероятным и даже чудовищным сообщение Сухова о компьютере своей жены, и от этого ощущение опустошающей неопределённости только усилилось. Словно они всё больше угождали в засасывающую воронку Тёмной зоны, барахтались в ней, как слепые беспомощные котята. А ещё у неё кое-что было с собой, в сумочке, написанное от руки на оборотной стороне фото с картиной Форели, и она всё ещё не решалась показать это Сухову. Но придётся, невзирая на неприятное чувство, что тогда уж кто-то, наблюдающий за ними из этой самой Тёмной зоны, возьмётся за них всерьёз.
        - Ванга, Простак и Умник не правы,  - проговорил Сухов. Он всё так же что-то чертил ручкой в блокноте.  - Они готовы заявиться к Форели с ордером и обрушить на него всех собак, но они неправы.
        Она помолчала.
        - Я знаю…  - усмехнулась.  - Теперь и ты их так зовёшь?
        - Это не зависть к более успешным соперникам,  - в голосе Сухова настойчивые нотки, но она его и так слышит.  - Иногда действия напролом полезны. Очень даже эффективны. Но сейчас это может навредить,  - и уверенно добавил.  - Навредит!
        Она кивнула.
        - Это не преступление, понимаешь?  - настаивал Сухов.  - Хуже. Это ошибка.
        Ванга кисло улыбнулась. Он сейчас цитировал её собственные слова. А она кого цитировала? Талейрана? Потом она поняла, что пора, и открыла сумочку. И тогда зазвонил её телефон. Ванга перевела удивлённый взгляд с экрана на тарелку с часами на белой стене - какая-то гречески-морская тема - и на Сухова:
        - Это Форель.
        Сухов бросил на неё быстрый взгляд:
        - Ответь, конечно,  - и наконец смог позволить себе чуть более расслабленную улыбку.  - Ещё один Тот, Кто Звонит Тебе по Ночам.
        Поднялся, закурил. Слушал и смотрел на Вангу. Даже сквозь телефон было слышно, что всегда весёлый, даже порой раздражающе беззаботный голос Форели сейчас напряжён. Он здорово напуган. И собственной книгой в том числе. Сухов вспомнил его слова, что теперь у них совсем нет времени, и снова подумал, что Простак и Умник не правы. И что их ошибка может дорого стоить. Снова уселся, вытянул ноги, и теперь уже левой рукой взялся за шариковую ручку, смотрел на Вангу и рисовал какие-то каракули в блокноте.
        - Я… тоже предположила, что это год,  - голос Ванги упал, она как-то странно посмотрела на Сухова и отвернулась.  - Боюсь, что вы правы…

«Ну что там ещё?  - подумал он.  - Какие ещё приятные новости в этот чёрный день-катастрофу?»
        - Похоже, мы прикупили акции частной дурки, да, Ванга?  - попытался пошутить Сухов.  - А она оказалась активно действующим предприятием.
        Он только попытался её чуть развеселить или успокоить, учитывая их недавний разговор про бумаги жены. Или чуть успокоить её и себя. Только этот день-катастрофа не собирался принимать подобных подачек.
        А потом Ванга сделала то, чего он от неё не ожидал, и Сухов не знал, как к этому относиться. Возможно, опять это её «ж-ж-ж».
        - Мы с вами были не до конца искренни,  - негромко и доверительно заявила она Форели.  - Конечно, внешне она в порядке, но… Словом, мне удалось уличить момент: Ольга нуждается в помощи. Она дала мне это понять. Ну, конечно, конечно… Послушайте, ладно, сейчас уже ночь… Давайте-ка. Утро вечера мудренее. Давайте завтра встретимся и обдумаем ситуацию. Да-да, я вас поняла и услышала… Он здесь,  - снова посмотрела на Сухова.  - Мы всё ещё беседуем… Денёк тот ещё выдался. Спасибо вам за звонок.
        Она отключила связь. Взяла телефон в ладонь, поднесла её к щеке, глядя на Сухова.
        - Ну и что всё это было?  - спросил он. И тут же добавил:  - Я про Ольгу и помощь. Ещё бы про осу ему рассказала.
        - А как ты думаешь?  - спросила Ванга.
        Сухов посмотрел на неё с улыбкой:
        - Хочешь, чтобы он поработал тараном? Спровоцировать его на действия, чтобы мы могли вмешаться?
        - Послушай, во всей этой истории тогда на выставке… есть явно что-то, что Ольга могла бы сообщить только ему. Форели. Ну или прежде всего ему.
        - Ванга,  - Сухов покачал головой, его левая рука продолжала что-то писать в блокноте.  - К Орлову, как и к твоему Рутбергу, просто так не подъехать…
        - Думаешь, я этого не знаю? Придумаем что-нибудь.
        - Эй, Глупость,  - всё ещё улыбался, но глаза были печальны.  - Форель же не грибной человек.
        - Нет, конечно. Говорю же, придумаем.  - Помолчала, решилась.  - Сухов, он ещё кое-что сказал…
        Но Сухов пробормотал:
        - Сто девяносто тысяч четыреста три…  - и захлопал глазами. Боковым зрением обнаружил, что Ванга как-то странно пошевелилась, будто внутренне напряглась. Успел поймать себя на том, что при всей непонятке, в том числе и в разговоре с Форелью, всё ещё продолжает думать об этом чудовищном прямом эфире. И написанная им сейчас автоматически цифра - это количество лайков и перепостов. А потом Сухов почувствовал, что у него холодеет спина. Он смотрел на цифру перед собой. Число, записанное в собственном блокноте. На слух оно воспринималось совсем не так. Совсем иначе. И каждая из шести цифр сгущалась всё больше на глазах, грозя прожечь бумагу. Только чтобы увидеть, это надо было написать.

190403
        Ведь правда странная, лукавая цифирь. Ведь правда бы хотелось, чтобы всё это оказалось простым совпадением. В горле стало пересыхать, и надо было немедленно взять под контроль опасно участившееся сердцебиение.
        Сухов проставил точки. Моргнул, беспомощно посмотрел на Вангу. Вроде бы точки в произвольном порядке. Ведь такое может быть? Так же возможно обойтись без точек вообще. Но Сухов проставил.

19.04.03
        И понял, что всё. Все его страхи только что настигли его, вползли в эту комнату и не умещались, грозя порушить стены.
        - Ванга,  - очень тихо произнёс Сухов.
        Она смотрела прямо на него. Что в её глазах - отчаяние, сочувствие, сопереживание, что?! Ему всего этого не надо.
        - Увидел?  - она осторожно, почти незаметно кивнула.  - Я тоже увидела только после того, как написала.
        И она показала ему оборотную сторону фото с картиной Форели. Та же цифра, и точки на тех же местах: 19.04.03
        - Её дата рождения,  - подтвердила Ванга. Чуть приблизилась к нему, всё так же держа картонку в руках, дотрагиваться до него не стала.  - Я ей сразу же позвонила.
        Сухов почувствовал, как вся сила словно вышла из него. Ванга молчала. А он тут же заставил этот перепуганный, панически-писклявый голос внутри него заткнуться.
        Его дочь, Ксения Сухова, родилась 19 апреля 2003 года, и совсем недавно ей справили пятнадцатилетие. Хороший был вечер, весёлый, тепло от него…
        - Он тоже сейчас звонил поэтому, Форель,  - тихо сообщила Ванга.  - Догадался, что год, и спрашивал про число… И опять про то, что времени теперь нет.
        У Сухова дёрнулась щека. Он вдруг подумал, что знает, почему Григорьев решил сбежать с женой и дочерью. Но и этой мысли он тут же велел заткнуться.
        Немыслимая, заведомо невыполнимая цифра, количество лайков и перепостов… Мерзкий писклявый голосок внутри замолк. Только сразу же гораздо более свирепый зверь, хищно клацая челюстями, стал грызть его сердце. Паника умеет менять свои личины.
        Глава пятнадцатая

39. Valentino
        Форель бил свою боксёрскую грушу. Колотил нещадно, нанося удар за ударом. Она была ему верным другом, и иногда он обнимал её. Вдыхал запах, разглядывал фактуру, которую знал наизусть. И снова бил. Хоть окна оставались открытыми, даже зимой в мороз - форточка, и по дому гулял свежий весенний воздух, вся его майка насквозь пропиталась потом. Прямой удар, боковой, открылся, закрылся, быстрая серия ударов - груша была верным другом, умела забирать излишки агрессии. Когда работа не шла. Или случались проблемы похуже. Например, в такой день, как сегодня. Великий Урод разбудил его ночью и нашептал главу «Полёт Супергероя», лучшее, что было написано им о Телефонисте, но похоже, он сделал это не просто так. И тут же исчез, как только он перестал записывать. Великое свихнувшееся божество исчезло, ничего не прояснив, оставив, как всегда, разбираться со всем самостоятельно.
        Ольге нужна помощь. Она в порядке, но ей нужна помощь, а он колотит тут грушу. И пишет роман, который уж лучше бы он оставил в покое, который, может быть, и не стоило начинать, хотя думать так - это тоже понемножечку сходить с ума. Заражаться ядовитыми миазмами чьего-то больного мозга, для которого его книга служит тем ещё питательным бульоном. Сколько там надо калорий определённого свойства, чтобы окончательно свихнуться?
        Простак и Умник дали понять, что не против, чтобы он выкладывал фрагменты неоконченной рукописи в сеть. После «прямого эфира» уже настойчиво потребовали, чтоб он «бросил эту кость в горло Телефонисту».
        - Вы же никогда не поддаётесь шантажу и не идёте на уступки террористов?  - изумился он.
        - А мы и не идём,  - Простак поморщился.  - Это вы выложите. Ваш текст, вы вправе распорядиться им по собственному усмотрению.
        Простак даже уже не скрывал, что в паре с Умником он главный. Тем более, кто главный, на его взгляд, во взаимоотношениях с писателем. Который, в любом случае, виноват, если не прямо, то косвенно, хотя бы потому что не чувствует ответственности за джинна, которого выпустил из бутылки. Как будто Форель, как безумный генетик, создавал в пробирочке набор хромосом по выведению доблестного племени серийных убийц.
        - А что, именно, где-то там,  - обескуражил его Простак.  - Вы же писатель, и умеете глубоко смотреть на вещи.
        Удар, ещё удар; груша отвечает приятным диссонансом, серия ударов, а Ольге нужна помощь.
        - Послушайте, Микола Васильевич,  - Простак быстро слизнул насмешку со своего лица,  - думаете, я не понимаю, для чего ему понадобился ваш текст в сети? Да лучше вас! Но мне необходим этот рычаг, ресурс для манёвра. Время. Мы не позволим ему запугивать и терроризировать целый город. Время, я уже близко. Надо бросить ему эту подачку, когда он… В конце концов, это лишь искусство переговоров. Его время заканчивается, я знаю, где искать, и когда он выползет в следующий раз, я уже буду там.
        - Аминь,  - сказал Форель.
        - Опять за старое?  - насмешливо возмутился Умник.
        - Вы кормите его честолюбие, и без того в конец отъехавшее.
        - Пусть,  - отмахнулся Простак.  - Считаете, что мы пляшем под его дудку? Отлично! Пусть. Если это позволит предотвратить хоть одно преступление… Подумайте об этом. И ещё вот о чём: иногда правильно спланированные акции в состоянии усыпить излишнюю бдительность. Он сделает ошибку, я знаю это и буду там.
        Он подумал и сказал:
        - Ничего вы не знаете. И похожи сейчас на заклинателей змей,  - и тут же пожалел об этом. Две пары глаз, колючих, хоть и холодно-отстранённых, смотрели на него; плескавшаяся в них угроза была почти незаметна: он для них - просто пыль, с которой общаются лишь в силу возложенных функций. Он вдруг подумал, что Великий Урод пришёл бы от этих глаз в восторг: ещё одна форма хищников или сумасшедших, а потом решил, что стоит держать себя в руках, и пообещал:  - Хорошо, я подумаю.
        Удар, ещё удар. Прямой эфир, Простак и Умник, Сухов и его дочь Ксения, количество лайков и перепостов, а Ольге нужна помощь. Его помощь.
        Он прекратил мутузить грушу. Сухов - профессионал, и сможет обеспечить охрану собственного ребёнка. И потом вряд ли ему нужна сама Ксения,  - во всех его сюжетах нет и намёка на педофилию,  - так, скорее, по словам Простака, рычаг для манипуляций. По крайней мере, так было, когда он готовил свой чудовищный прямой эфир. Но Сухова и Вангу снимают с дела. И это может быть по-настоящему опасным. Он в ярости, он решает, когда заканчивать игру и кому и когда позволительно покинуть стол, за которым идёт партия. И тогда рычаг может очень пригодиться.
        Да, в другом смысле его Ксения не интересует. Но проблема в том, что он не оставляет живых свидетелей, и его никто никогда не видел.
        Есть ещё одна проблема: Простак и Умник так и не решили до конца насчёт его самого, и все их сообщения и угрозы имеют двойное дно.
        (А Ольге нужна помощь)
        Он закончил тренировку, снял майку и направился в душ. Звонок от Ванги пришёл на его телефон, когда он собирался открыть воду.
        Чуть ранее самой Ванге поступил звонок с незнакомого номера. И хоть у них с Петриком не висела под потолком боксёрская груша, она бы сейчас весьма пригодилась. Ванга ответила. И сразу всё поняла. Слегка удивившись ловкости своего абонента. Ну вот и маячок SOS сработал. Это была Ольга Орлова. Говорила с телефона охранника, у неё было не больше минуты.
        - Не надо ничего объяснять,  - попросила Ванга.  - Давайте сразу к делу.
        Но всё же Ольге удалось удивить её ещё раз:
        - Помните то полосатое платье, «Валентино», в котором вы были на выставке?  - спросила она.
        - Конечно,  - ответила Ванга. Выслушала Ольгу. Подумала: «А что? Может и сработать. Должно сработать». И дальше уже говорила сама. Только в конце разговора, на излёте отведённой им минуты Ольга позволила себе небольшую шутку, предупредив, что возможен проверочный звонок.
        Умным женщинам часто приходится скрывать наличие мозгов. В основном, это стратегия, реже - тактика, но лишь в крайне редких случаях это превращается в подобную клоунаду.
        - Хорошо, попробую изобразить из себя рублёвскую блондинку с накачанными губами,  - пообещала Ванга.
        Ольга не обиделась. Они с Вангой поняли друг друга.
        - Как раз мой портрет,  - печально усмехнулась она.  - Только губы свои.
        Ванга отключила связь. Снова вспомнила об этом ощущении надвигающейся катастрофы, испытанном тогда в гостях у Форели. И ещё подумала, что в его книгах подобная клоунада тоже частенько вторгается в область вопросов жизни и смерти.
        - Нормальный у неё такой домашний арест,  - осклабился новенький.  - Вчера Ольга Павловна у нас покрасилась, сегодня снова спа-салон.
        - Она не под домашним арестом,  - холодно заметил крепкий молчаливый молодой человек, который в своё время не удостоил Гризли даже взглядом.  - И уж точно не «у нас».
        - Чего ты завёлся?  - тут же стушевался новенький.  - Я просто так сказал, к тому, что блондинкой ей лучше шло.
        Собственно, совсем уж новеньким он не был. Работал у Орловых уже больше года, и они звали его так, скорее, по привычке.
        - Шатенкой тоже ничего,  - отметил крепкий молодой человек. С чего он, правда, завёлся? Это просто трёп, трёп ни о чём, чтобы скоротать время, и уж явно не попытка совать свой нос в чужие дела. Новенький ему, скорее, нравился - нормальный, спокойный мужик, в работе комфортный. И он миролюбиво добавил:  - Женщины, поди их разбери…
        - Это точно,  - согласился новенький. Вряд ли он испытывал какие-то специальные чувства в отношении Ольги Павловны или Кирилла Сергеевича - парень был ровный, соблюдал нужную дистанцию. И это верно. В их работе единственно приемлемый вариант. А то могут быть проколы. Но оба насмотрелись и натерпелись от рублёвских жён, Ольга Павловна была другая. Даже в мыслях крепкий молодой человек называл её полным именем, Ольгой - редко. Когда думал о ситуации, в которую она вляпалась, и… когда случайно «забывал» свой телефон. Уже два раза его подводила память. Проколы, никуда от них не деться.
        Машину велено было готовить на двенадцать, как раз успеют сгонять туда-сюда мимо пробок, и то, что вокруг полно спа-салонов, а Ольга Павловна предпочитает ездить в Москву, так это и вправду - женщины. На самом деле, крепкий молодой человек знал, почему он завёлся.
        Происходящее нравилось ему всё меньше. К примеру, он запросто мог свозить Ольгу Павловну в город один, новенький тут вовсе не нужен. И хотя про «прямой эфир» он, как и все, тоже знал, вряд ли Ольге (как же она вляпалась в центр всего этого?!) что-то всерьёз угрожает. Тут вопрос не безопасности, а доверия скорее. Старый трюк: хозяин разводит и сталкивает людей, чтоб следили друг за другом, оно и верно - троим сговориться гораздо сложнее, чем двоим. Только немножко обидно от всего этого: крепкий молчаливый молодой человек давно с семьёй Орловых, и за всё это время ни разу не выказал какой-либо неблагонадёжности. Личные симпатии-антипатии тут ни при чём: правила определены, и они неизменны. Лишь только раз, когда «забыл» свой телефон впервые, он, глядя на Ольгу, позволил себе подумать: «Интересно, неужели она сможет уйти от Орлова?» Такие браки, как любое жёсткое деловое соглашение, не распадаются по вине слабой половины. Но… Ольга изменилась, невзирая на, чего уж там, домашний арест, а может, и благодаря ему. Орлов, посадив её под замок, только ухудшил, ослабил свою позицию, создав эту искусственную
разлуку.
        Однажды, очень давно, по его мнению, в глубокой юности, крепкий молодой человек испытывал нечто подобное. И тогда тоже улыбался без причины. Невзирая на арест и тягостную атмосферу в доме, Ольга изменилась, у неё был расцветший вид, и все эти спа-процедуры ни при чём; наверное, чуточку похудела, но цвет лица, улыбка. А главное - глаза… Такого не спутать - у неё был вид влюблённой женщины. И крепкий молодой человек помнил, что это такое; может быть, только поэтому он уже два раза забывал свой мобильный и обещал себе больше такого не делать. А может, ещё потому что ему немного нравилась Ольга Павловна. Конечно, вовсе не так, чтобы позволять себе какие-то мысли или возмущаться интрижкой с Форелью… нравилась, но как-то по-другому. Но Кирилла Сергеевича он тоже понимал: за ним положение и жёсткий житейский опыт, а от всяких чувств можно ждать чего угодно, любых неровных оплошностей. Возможно, это мудрость - временно ограничить Ольгину свободу, пока у неё этот шальной ветер в голове, на котором иногда люди умеют летать. Но ветер уляжется, и цвет лица пройдёт, как всё проходит, а главное в жизни -
стабильность и положение - останутся.
        Всё так. Только… Ольга была другая. Возможно, нет, возможно, да, а возможно, общие лекала не совсем годятся. И происходящее крепкому молодому человеку не нравилось, пусть сама на свои грабли… Он не знал, насколько далеко готова зайти Ольга. Знал другое: она уже могла бы сбежать, хватка Орлова ослабла, и поводок довольно длинный. Но у Кирилла Сергеевича сейчас проблемы, и она здесь. Невзирая на кучу своих проблем и на то, что Орлов действительно посадил её под замок, она всё ещё пытается уважать его. Кирилл Сергеевич убеждён, что его терапия работает, и Ольга одумается, только дело совсем в другом. Поэтому крепкий молчаливый молодой человек вчера во второй раз «забыл» свой мобильный телефон. И получил в награду её взгляд, совсем короткий, но полный такой благодарности, что теперь наверняка решил больше такого не делать. И, вспомнив о телефоне, он сразу же проверил его. Ольга звонила не Форели, как в прошлый раз, на какой-то незнакомый номер. Чуть погодя он всё же перенабрал - ответила какая-то беззаботная болтушка, и крепкий молодой человек подуспокоился.
        Ольга вышла из дома. В красивом полосатом платье, и новый цвет волос сразу заиграл по-другому. Она, действительно, слишком уж похорошела. Этот ветер, на котором все когда-то пытались летать, очень опасен. Ольга Павловна может наломать дров. Смотреть надо в оба.
        Пора было ехать.
        Стилист Эдуард был другом Петрика. Ванга пыталась не думать о возможных коннотациях слова «друг», но когда жеманный Эдуард представил ей свою девушку, она пришла в замешательство. «Пройдоха»,  - лукаво отзывался о нём Петрик, и Ванга решила не разбираться в вероятных запутонностях их взаимоотношений. В любом случае, он был первоклассным мастером, и когда Ванга озвучила ему свою просьбу, Эдуард пришёл в восторг.
        - Как романтично,  - заявил он, а потом, не удержавшись от жеманности, добавил:  - Шалунишки вы, однако.
        - Ольга Павловна, как вы понимаете, дальше лобби нас не пропустят,  - сказал новенький, когда они подъезжали к салону «Cote d’Azur».  - Но это должно быть открытое пространство. Простите, это не наше требование.
        - Не волнуйтесь,  - холодно отозвалась Ольга.  - Я буду у вас как на ладони. И вы, Алёша, не волнуйтесь.
        Крепкий молодой человек чуть подобрался, не подав виду. Он сидел на переднем кресле рядом с водителем. Ольга Павловна всегда звала его Алексеем, хоть и оставалась на «вы», и часто просила, чтобы и он обращался к ней только по имени. Но крепкий молчаливый молодой человек так и не решился переступить этот барьер. Сегодня она впервые назвала его «Алёшей». Он уже жалел, что позволил себя втянуть во всё это.
        Но Ольга Павловна сдержала свое слово. Салон оказался не одним из многочисленных безликих лофтов и без излишней фешенебельности; всё было со вкусом и даже как-то по-домашнему. А главное, стеклянные перегородки лишь только намечали границы организации пространства, при желании всё помещение прекрасно просматривалось. Конечно, определённые процедуры требовали закрытых комнат, зашторенных весёлыми цветастыми занавесями, но, как справедливо заметил новенький, «человек может, в конце концов, захотеть в туалет». Никто от них не требовал, чтобы они сопровождали Ольгу Павловну до туалета. Никто даже не требовал пристального внимания; Ольга должна была оставаться в поле зрения и в безопасности с единственной оговоркой - никаких телефонов.
        Ольгу Павловну встретил какой-то педик, представился Эдуардом, пожурил, что такие прекрасные волосы не стоило сильно подрезать, и увёл её за собой. Крепкому молодому человеку, Алексею, и новенькому было предложено подождать в удобных креслах, кофе, воду и печенье без ограничений. Крепкий молодой человек не понимал, что его смущает: ну, цветущий вид, ну, глаза блестят сегодня как-то по-особенному… На случай любой нештатной ситуации они оба прекрасно подготовлены, но…
        - Нервничаешь?  - вдруг спросил новенький.
        - Нет,  - удивился крепкий молодой человек.  - С чего мне нервничать?!
        - Она сегодня какая-то сама не своя.
        - Нормальная.
        - Ну и хорошо.
        Форель мог сюда заявиться, это публичное место. Насчёт этого Орлов дал чёткие указания, ещё когда возили Ольгу Павловну краситься. Указания довольно жёсткие. Но с этим проблем не будет. Ольга Павловна - объект охраны. Только он не заявился, кишка оказалась тонка. Видать, сам напуган всем происходящим, забился в своём углу, а она была готова из-за него сжечь все мосты.
        - Лёха, он всего лишь писатель,  - опять ни с того ни с сего заявил новенький.  - Героизьм не про него. Так, книжечки…
        - Ты чего-то сегодня больно разговорчив,  - крепкий молодой человек одарил его тяжёлым взглядом. Телепат хренов, у меня, что, на лице написано, о чём я думаю?
        Через какое-то время Ольга Павловна в сопровождении педика скрылась за одной из цветастых шторок. На её лице был толстый слой маски матового отлива, грязь мёртвого моря ли ещё какая-то хрень - крепкий молодой человек слегка поёрзал в кресле. Потом педик появился из-за шторки один. Новенький кашлянул.
        - Сиди, всё нормально,  - сказал ему Алексей.
        Видимо, действительно всё было нормально: через несколько минут появилась сама Ольга Павловна, прошла в своё кресло. Крепкий молодой человек чуть подался вперёд: он видел её со спины - полосатое платье, волосы убраны под шапочку, свою сумку поставила рядом. Сумок у Ольги Павловны было много, эта не относилась к числу любимых. Ещё минут через пятнадцать у кого-то в зале зазвонил телефон. Ольга Павловна не шевелилась. Крепкий молодой человек опять подался вперёд, не вполне ясно было, откуда шёл звук.
        - Это из её сумки,  - сказал новенький. В голосе тревога, недоумение.
        Алексей мысленно попросил его заткнуться. Он и так всё видел. И слышал. Ольге передали телефон? Почему она тогда не выключила сигналы? Что собственно происходит?
        - Дорогуша, либо ответь, либо отключи звук,  - попросил Ольгу Павловну педик.

«Дорогуша? Он назвал её дорогушей?!»
        - Что за цирк?  - уже нервно произнёс новенький и попытался подняться.
        - Сиди,  - спокойно остановил его Алексей.  - И сам не устраивай цирка. Разберёмся.
        Ольга Павловна что-то ответила, показала педику накрашенные ногти. Потом педик открыл её сумку, извлёк телефон, посмотрел, кто звонит. Ольга Павловна тряхнула головой в полиэтиленовой шапочке, и педик убрал телефон обратно. В её сумку.
        - Спокойно,  - произнёс Алексей. Надо было принимать срочное решение. Телефон. Как ни в чём не бывало, появляется и снова исчезает в её сумке. Алексей не был так уж посвящён в тонкости женских штучек, но сделать за эти пятнадцать минут новый маникюр… Происходило что-то не то. Не то, что они видят.
        - Лёха, говно какое-то,  - тихо шепнул этот телепат, которого они всё ещё звали новеньким. Алексей не отвечал. И сумку, и телефон у неё можно будет забрать. Позже, в машине, Орлов им дал карт-бланш на подобные неожиданности. Как и на жёсткие действия в отношении Форели. Только происходит что-то ещё, что-то хуже. Возможно, прямо сейчас.
        А потом телефон зазвонил снова. Педик извлёк его, показал Ольге Павловне, так кивнула, посмотрела на свои ногти и взяла трубку.
        - Что, мать твою…  - прохрипел новенький.
        - Сиди,  - всё же сказал Алексей. Но новенький его не послушал, вскочил и двинулся в зал за стеклянные перегородки.

«Ольга, ты сошла с ума?  - подумал крепкий молодой человек, так же поднимаясь на ноги.  - Зачем так-то?»
        А дальше случилось нечто ещё более диковинное, точнее, дикое. Алексей только успел миновать первую стеклянную перегородку. Новенький был уже у кресла Ольги Павловны и решил выхватить у неё телефон. Но та с неожиданной ловкостью переложила его в другую руку и вытянула её вверх - телефон оказался в зоне недосягаемости. Новенький попытался дотянуться, но кресло мешало, и он поймал воздух; выглядело всё довольно неуклюже. Нелепо, комично, только от всего этого брала жуть. А потом Алексей услышал голос Ольги Павловны, обращённый к новенькому:
        - Козёл! Ещё раз дотронешься до меня, я сломаю тебе челюсть.
        Только это была не Ольга Павловна. И Алексей всё понял. И то, что новенький сейчас совершает ошибку, тоже. Тот резко развернул к себе кресло и зачем-то попытался взять за плечи сидящую в нём женщину.
        - Да ты кто такая?!  - завопил он.

«Болван ты, новенький,  - успел подумать Алексей.  - Тебя только что развели, как лоха».
        Нельзя терять контроль и слепо следовать за событиями - можешь сплясать по чужим нотам. С какой-то пугающей грацией сидящая в кресле женщина уклонилась от рук новенького. Молниеносный удар коленом в пах, и крепкий мужчина согнут пополам, и такой же молниеносный выпад правой рукой в челюсть. Новенький оказался на полу, даже не сумев разогнуться. Алексей успел поморщиться и посочувствовать товарищу.
        - Козёл, сказала же…
        Холодные глаза, красивые, но не разноцветные. Не Ольга Павловна.

«Охренеть, она вырубила его за секунду!»  - мелькнула диким образом уважительная мысль. Но Алексей уже всё понял. И бросился за цветастую штору, где скрылась Ольга. А вышла эта женщина. В таком же полосатом платье и с таким же цветом волос, выбившихся из-под шапочки, только глаза её не были разноцветными.
        - Ну, привет,  - он смотрел на неё, словно не виделись вечность.
        - Вот видишь,  - Ольга чуть пугливо дотронулась до своих волос.  - Шатенка…
        - Я люблю тебя,  - сказал Форель.  - Бежим прямо сейчас.
        Ей нужно было очень много успеть сказать. Но больше всего хотелось кинуться прямо к нему и целоваться; вообще-то ей хотелось переспать с ним сразу, прямо здесь, едва она оказалась за дверцей во внутренней стенке зашторенной кабинки. Но Ольга чуть иронично отстранилась, ну всё ж, если инопланетянка, и сказала:
        - Любовные признания, сделанные в экстремальных ситуациях не засчитываются. Сам написал.
        Но его не интересовали их привычные шуточки. Он взял её за плечи и притянул к себе. Его дыхание было горячим.
        - Я соскучилась,  - произнесла Ольга.
        Но только где-то в середине долгого поцелуя она поняла, насколько это «соскучилась» было сильным. А потом она прижалась к нему, почувствовала его, хотела пошутить: «О-о, ты там тоже соскучился!», но не успела, на мгновение ослабла, снова прижалась, закатив свои разноцветные глаза, и поняла, что хочет его сейчас больше, чем за все эти полтора года.
        - Бежим сейчас,  - повторил он.  - И выходи за меня.
        - Глупый,  - она всё ещё целовала его.  - Не сейчас. Уже скоро.
        - Что?!
        - Алёша, мой охранник. Он убьёт его.
        - Ну и пусть.
        - Нет! Он ни при чём, он телефон свой…
        - Да. Ладно, но…
        - Орлов его убьёт. Ты не знаешь, что он за человек. Скоро уже… Ты принёс, что я просила?
        - Конечно. Плевать на твоего Орлова…
        - А теперь слушай,  - перебила она.

…Алексей подёргал ручку, дверь оказалась запертой. За спиной всё ещё хрипел новенький. А потом шторка приподнялась. Алексей снова потянулся к ручке, но дверь сама открылась, и Ольга вышла из-за неё. Быстро затворила за собой дверь. Посмотрела прямо в глаза крепкому молодому человеку спокойно и уверенно; она не извинялась и ни о чём не сожалела.
        - Ольга Павловна,  - в голосе крепкого молодого человека всё же горечь и укоризна.  - Что же вы творите?! Я ведь…
        - Именно поэтому я всё ещё здесь, Алёша,  - сказала Ольга.
        Шторка за спиной Алексея распахнулась - две женщины в одинаковых платьях. С одинаковыми сумочками и с одинаковым цветом волос, только у Ольги Павловны смыта маска с лица. Сумочки. Всё же они не совсем одинаковые; похожи, но цвет, оттенок немного другой. Алексей автоматически потянулся к сумке Ольги Павловны, она была не её, той женщины, что стоит сейчас у него за спиной, и подобные подмены…
        - Нет!  - сказала Ольга и отвела руку с сумкой.
        - Ольга Павловна, они отличаются… цвет,  - и Алексей указал глазами за своё плечо, где педик помогал новенькому подняться на ноги.
        - Нет, Алёша, он не знает моих сумок и ничего не заметит,  - возразила Ольга.  - Ты знаешь, а он нет.
        - Ольга Павловна, я не вправе допустить…  - Алексей всё же вновь попытался забрать у неё сумку.
        - Нет!  - голос Ольги был твёрд.  - Я ухожу от Орлова, как только всё закончится. А ты, Алёша, сможешь остаться хорошим человеком.
        - Послушайте, Алексей, посмотрите-ка сюда,  - Ванга быстро показала ему удостоверение.  - Не подставляйтесь под статью. Вы сейчас уйдёте. И все всё забудут.
        Ванга посторонилась, предлагая Алексею выйти в общий зал. Потом чуть подалась к нему и негромко сказала:
        - Хотите хороший совет? Когда в вашем присутствии обещают кому-то переломать ноги, тем более - женщине, меняйте работу.
        Обратно ехали молча.
        На прощание Ванга что-то сказала новенькому. Негромко. Тот смотрел на неё волком, она повторила с нажимом, и новенький, нехотя, кивнул.

«Надо бы объясниться,  - подумала Ольга.  - Мальчики с уязвлённым эго способны на глупости».
        Но новенький заговорил сам:
        - И как теперь будет?  - он вёл машину ровно, и Ольга сочла это хорошим знаком. По крайней мере, приемлемым знаком.
        - О чём вы?  - спросила она.
        Новенький дёрнул щекой.

«Спокойней, спокойней, дружище»,  - подумал Алексей.
        - Мне придётся доложить об инциденте,  - предупредил новенький.
        - О каком инциденте?  - поинтересовалась Ольга.
        Новенький задышал чуть менее ровно, взялся за ручку переключения скоростей.

«Та-ак, ты мне тут ещё машину останови»,  - Алексей повернул голову и спокойно смотрел на него.
        - Я всё видел,  - объявил новенький.
        - Что именно?  - Ольга нахмурилась.  - Как я закончила процедуру и вышла, а вы за это время устроили потасовку с незнакомой женщиной?
        - Я… думал, что это вы!  - выпалил новенький.
        - Ничего себе!  - возмутилась Ольга.  - Тогда ответьте мне на два вопроса: вы намерены кидаться на всех женщин в полосатых платьях? И если нет, вы собирались избить меня? Вообще-то, это за гранью.
        - Причём тут?!

«Дурак ты,  - усмехнулся про себя Алексей и откинулся к подголовнику сиденья.  - Как ребёнок. Ещё слюной тут захлебнись».
        - Нет, конечно,  - признал новенький.  - Просто…
        - Вот и хорошо,  - миролюбиво произнесла Ольга.  - Ничего не было. Я сделала процедуру, и мы едем домой. Отлично прокатились! Если все так считают, тогда я не стану рассказывать Кириллу Сергеевичу о вашем странном поведении. Ну как, идёт?
        Новенький молчал. Алексей повернулся к нему:
        - Конечно, Ольга Павловна,  - сказал он.  - Всё в порядке. А недоразумения иногда случаются. И спасибо вам за понимание.
        Новенький выдохнул, ему стало полегче. Через какое-то время ему вообще станет нормально.

«Ну что ж, привыкай.  - Алексей снова откинулся на подголовник, и ухмылку на его губах было не заметить.  - Иногда даже хорошие женщины вынуждены быть стервами».

40. Эдвард Мунк
        М.В. Форель, «Звонок»:

«Могут ли серийные убийцы любить?»  - его губы растянулись, обнажая ровные красивые зубы. Он всегда умел улыбаться в полный рот.  - Послушайте, ребята: мухи отдельно, котлеты отдельно. Человек по своей природе - хищник. Это просто пищевая цепочка. Можно, конечно, прикрываться эвфемизмом «всеядность». А уж сколько агрессии от этих сукиных детей вегетарианцев - врагу не пожелаешь… Ваш вопрос абсурден: конечно, могут. Только они и могут по-настоящему. Это разные аспекты человеческого устройства. Скажу даже больше: только тот, кто полностью осмыслил и принял свою природу, в состоянии хоть что-то понимать в любви. Вам и не снилось, как могут».
        Человек, который не возражал, чтобы его называли Телефонистом, снова пришёл на свою любимую лавочку в дикой части парка. Здесь как-то особенно дышалось. И когда в нём зарождалось это новое желание,  - оно всегда накатывало внезапно, становилось всё неодолимей, этот голод, который всё же стоит утолять постепенно,  - здесь всегда приходили хорошие взвешенные решения. Поэтому столько лет он так и оставался для всех тайной.
        Он поднял голову, подставляя лицо солнечным лучам. Он любил солнце. Солнце в его крови сильнее Тьмы, и его любимой нечего опасаться. Ему не стоит оберегать её от своей болезни, потому что он не болен. Просто без страха принял свою природу. Да она и сама, его единственная любимая женщина, знает это.
        Солнечный лучик пощекотал ему крылья носа. Эта полноценная радость наполнила каждую клеточку его существования. Его ждёт пир. Мироустройство - это мощный, радостный, счастливый пир, потому что всё живёт во всём. Человек, который не возражал, чтобы его называли Телефонистом, снова улыбнулся: «Ещё как могут… Потому что только тот, кто прошёл сквозь Тьму, в состоянии увидеть, насколько ослепителен и прекрасен Свет».
        - …Почему вы не сбежали?  - даже через телефонную трубку было прекрасно слышно негодование в голосе Мадам.  - Не понимаю, как можно было увидеться и не сбежать.
        Он вздохнул:
        - Наверное, так даже лучше,  - рассудительно заключил он.  - Всё-таки у Орлова ей сейчас понадёжней будет.
        - Да уж, наслышана, что там у вас творится,  - хмуро произнесла она.  - Интернет и сюда донёс… Ты же не чужой мне.
        - Знаю. Вот и сиди там.
        - Это ж… Приехал бы, что ли, ко мне отсидеться, пока там у вас такое…
        Море умиротворённо накатывало на берег. Здесь был покой. Лишь шум волн и дальние крики чаек. И прямо по контрасту со всем этим смартфон в её руке был раскалён до предела - с другой стороны телефонной линии сейчас творится ад. Мадам уже замучилась укорять себя, насколько не вовремя уехала, словно она действительно могла на что-то повлиять.
        - Да уж, было бы неплохо,  - лёгкие мечтательные интонации в голосе. Иногда он ей и правда напоминал ребёнка, заигравшегося малыша.  - Но тогда мне придётся эвакуировать к тебе слишком много людей. Шучу… не могу я, должен быть рядом.
        - Понятно,  - она тяжело вздохнула.  - Сухова предупредил?
        - Конечно. И Вангу. Думаю, мы сейчас все находимся под боем. И Ольга тоже. Я меньше всех, кстати.
        - Ой ли?!
        - Я ему нужен. Чтобы закончить книгу.
        - А если ты ошибаешься?
        - Не ошибаюсь. Поэтому, как бы ни хотелось увидеться, сиди пока там. Я тебя сам вызову.
        - Дом уже в свалку превратил?
        - Да. Уберёшься потом. И я уберусь… Не хотелось бы превратить в свалку нашу жизнь.
        - Звони мне каждый день, хорошо?
        - Не обещаю…
        - Ты это… по поводу семьи в кавычках - всерьёз? Я ведь на самом деле прочитала твои книжки. Не может он так слепо всё копировать…
        - Да он меня перепрыгнул! Глава «Аквариум» не была прямым эфиром, ясно?! Так что еще как может.
        Они ещё недолго поговорили, и Мадам попросила его быть осторожней, и ещё раз, если уж совсем припрёт, позвала к себе. И они попрощались.
        Обычно мадам вводила себе инъекции сама. Но иногда добрые люди помогали ей. С возрастом болячек накопилось…
        - Приезжай ко мне,  - проговорил тот, кто сейчас ставил ей укол.  - Люди говорят, что это он сам может быть… Что это он сам, твой писатель, всё делает…
        - Нет!  - отрезала Мадам.  - Я знаю его, как облупленного. Это не он.
        - Форель что-то скрывает,  - пожаловалась Ванга.  - Совсем мрачный стал потом…
        - Ну, если Ольга отказалась сбежать с ним,  - сказал Сухов.
        - Не в этом дело. Не из-за этого. Мы с ним кофе потом пили, надеялась, обсудим что-то, но он, знаешь, прямо отсутствовал.
        - Ну хоть с Григорьевым-то что?  - спросил Сухов и снова полез за телефоном проверить сообщения.
        Ванга пожала плечами:
        - Думаю, Ольга ему что-то сообщила. Важное, чего он не ожидал. Я спросила, он сказал, что ему надо всё обдумать. И становился всё мрачней. Сухов. Перестань без конца проверять телефон, у неё занятия ещё.
        - Знаю, знаю,  - он отмахнулся, но больше от её слов.
        - Там патрульная машина, прямо перед входом в школу. В самой школе сейчас охрана похлеще, чем у нас.
        - Знаю… Надо было мне самому поехать,  - посетовал он.  - Или хотя бы Кириллу.
        - Сухов, ты не можешь каждый день дежурить у школы.
        - Я могу, Ванга!  - он на мгновение растерялся, видимо, сам не ожидал, что почти выкрикнет это.  - Ладно, прости… Что там Форель?
        Она вздохнула. Потом словно решилась:
        - Знаешь, что он сказал?! Что единственный способ оказаться сейчас в безопасности - это остановить его. Не будет покоя, пока мы его не поймаем.
        - Вы обсуждали с ним мою дочь?  - холодно спросил Сухов.
        - Нет, он говорил о нас всех. Считает, что Пиф был первой ласточкой. Так прямо и сказал. Сухов, ау-у, это я, Ванга, или Катя Белова, как тебе будет удобнее, но я твой друг. И Ксюха - дорогой мне человек. Не обязательно обижать меня.
        - Ванга…  - Сухов развёл руки в стороны, тяжело вздохнул, помолчал, взгляд сделался извиняющимся.  - Да-а… наверное, я иногда невыносим.
        - Часто. Но это не страшно.
        Сухов улыбнулся. Автоматически посмотрел на экран своего телефона и всё-таки убрал его в карман. Пробубнил:
        - Пока мы его не поймаем… Эка новость.
        - Ну да,  - Ванга кивнула.  - Он прямо немного отъехал на этой своей идее «семьи». Мол, функции сменились… Иногда мне кажется, что он всё-таки параноик.
        - А казалось, что он тебе нравится.
        - Ну, симпатичный параноик,  - согласилась Ванга.  - И опять твердил, что времени нет. Типа эндшпиль…
        Сухов бросил на неё вопросительный взгляд.
        - Ну, в шахматах,  - тут же добавила она.
        - Ванга, я знаю, что такое эндшпиль. Забыла? Но почему именно сейчас?
        - Из-за этого прямого эфира, по-моему. Он как-то путано изъяснялся. И ещё из-за этого странного требования выкладывать роман в сеть… Сухов, говорю тебе, он что-то скрывает.
        - Что он ещё-то может скрывать?
        - Я не знаю. Это странное ощущение…
        - Ну, говори.
        - Как будто он бы и хотел, но сам не убеждён. Или не доверяет, что ли… Не знаю.
        Ванге вдруг вспомнился Дюба. Как он указал ей на сердце и сказал, что она должна допустить туда тьму. А потом научиться видеть в этой тьме.
        - Микола Васильевич Форель,  - пробормотал он, подготавливая айпад для съёмки на камеру и включая телевизор.  - Думаю, пришла нам с тобой пора проститься, дальше я буду писать под своим именем. Ты был неплохим парнем, но чего-то гонорар за предательство великоват.
        Хмыкнул нервно, поймал себя на том, что вообще эта болтовня вслух всё-таки не в его духе, нервное всё это…
        - Ну простите, человек может и устать,  - заявил он и скривился. Поднялся, чтобы пройти на кухню и сварить ещё кофе, всё же бросил по дороге:  - Эх, Аркаша, ну как же можно быть таким самодовольным кретином…
        Если Ольга права, конечно. Ольга его раскусила.
        - А кто раскусит саму Ольгу?  - вопросил он в пустоту. Да сегодня просто праздник нервных реакций какой-то.  - Кто раскусит женщину, которую я люблю?
        Ольга не стала с ним сбегать. Только ли из-за этого верзилы Алексея? Или она всё ещё не доверяет ему? Жизнь научила её быть скрытной, что ж, он понимает её, женщину, которую любит и намерен защитить. Жизнь нас всех приучила быть скрытными. И если им суждено остаться вместе, то придётся пройти огромный путь…
        Через Вангу Ольга попросила его привезти папку, где он хранил сканы паспортов. Что ж, разумно, Ванга не должна была знать, что именно её интересует. Фотка на паспорт - всегда сплошное уродство, а тут скан.

«Её подозрительность,  - подумал он, наблюдая, как Ольга разглядывает нужную фотографию.  - Да её паранойя похлеще моей».
        А потом Ольга облегчённо улыбнулась, сказав, что всё нормально. Но был один миг, который не смог укрыться от его проницательного писательского взгляда, и Великий Урод в этот момент восхищённо ему аплодировал в своей зловонной тьме. Один миг, когда на красивом лице Ольги образовалась тревожная складка, словно лицо на фотографии ей могло бы показаться знакомым или напомнить кого-то; один миг: тревожная складка, и красивые разноцветные глаза изучают фотографию с какой-то темноватой алчностью (вот тут пой, радуйся, Великий Урод!), а потом облегчённая улыбка. Нет, к счастью, нет сходства, всё нормально. И он снова целовал женщину, которую любит, целовал, успокоившись. Ольга улыбалась, она действительно расслабилась, нет тревожных складок, и она снова была нежна. А он почему-то подумал: «Интересно, если она допускает мысль, что я - чудовище, то почему она здесь?» И от этого Великий Урод, наверное, тоже пришёл в восторг.
        Он вернулся с чашкой кофе в свой кабинет, уселся между камерой айпада и работающим телевизором и включил запись:
        - Привет,  - сказал он и отхлебнул кофе.  - Никогда не прибегал к таким фокусам. Но, видать, жизнь припёрла… Сухов и Ванга, это обращение прежде всего к вам,  - подумал, допустил:  - Ну, не только. Вот за моей спиной канал «РБК», видно число и время, когда сделана запись,  - он отодвинулся, позволяя экрану включённого телевизора попасть в камеру.  - Это чтобы внести ясность, если какие-либо мои последующие действия и заявления покажутся только реакцией на события.
        Снова уселся поудобнее, пригубил кофе, кивнул в глазок камеры:
        - Я намерен остановить Телефониста, кем бы он ни был. Эндшпиль, я уже говорил, всё решится в ближайшее время… Мы ничего не знаем о самих себе, тем более, о тех, кто находится рядом. Это всего лишь версия, однако если случится так, что вы сейчас смотрите эту запись без меня, то, увы, я оказался прав. Но прежде предварительные замечания: Аркадий Григорьев, Аркаша,  - с трудом удержался, чтобы уменьшительное имя не прозвучало насмешкой, а то и похуже,  - конечно, конченный идиот, но он сослужил этому делу хорошую службу. Так сказать, расчистил поле, сбил точки равновесия…
        Он говорил долго, и недопитый кофе на его столе уже остыл. А новости на канале «РБК» сменились передачей с ведущими, которым он когда-то давал интервью. Потом он откинулся к спинке своего любимого рабочего кресла и несколько устало посмотрел в окно. Камера оставалась включённой, и он снова повернулся к ней:
        - И последнее: если мои рассуждения верны, то сотрудник издательства Максим Епифанов, которого вы прозвали Пифом, оказался первой реакцией Телефониста на изменившуюся ситуацию. Если я прав, то думаю, что,  - он пару раз моргнул, словно на его лоб наползла тень, и таким образом можно было её сбросить, и кулаком с оттопыренным большим пальцем показал себе за спину на трансляцию РБК:  - что на сегодняшний день Пиф уже мёртв.
        Патрульная машина стояла прямо перед входом в школу. Красивое кирпичное здание с большой стеклянной надстройкой спортзала и огороженной территорией. В само здание школьная охрана никого не допускала, и от широкой парадной лестницы до патрульной машины Ксении Суховой надо было пройти всего двадцать метров. И эти двадцать метров были открытым просматриваемым пространством школьного двора, каждый уголок которого находился под камерами наблюдения. Ксения просила не позорить её перед одноклассниками, но Сухов настоял, и каждую перемену девочка была вынуждена отправлять СМС отцу и этим её невольным бодигардам.
        - В моё время таких школ не было,  - заметил патрульный постарше.
        - А у нас в Липецке и сейчас такого нет,  - сказал его напарник. Ему очень нравилась машина Сухова, и он давно такую хотел.  - Я там одиннадцатилетку заканчивал.
        От Ксении пришло СМС.
        - У неё ещё один дополнительный урок,  - кивнул патрульный постарше.  - Она предупреждала.
        - Няньки,  - без досады ухмыльнулся патрульный, мечтающий о машине Сухова.  - Пойди, Петрович, пожрать возьми. Сегодня твоя очередь.
        - Я за рулём,  - отмахнулся тот.  - Так что, молодым везде у нас дорога.
        Напарник из Липецка нахмурился:
        - Эка ты… Может, прокатимся, пока у неё занятия?
        - Не прокатимся,  - отрезал патрульный постарше.  - Иди-иди, проветришься, нечего на жопе сидеть.
        - «Бургер Кинг»?  - Липецкий почитатель «БМВ» кивнул на торговый центр. Также красного кирпича, вместе со школой и модным фитнес-центром он составлял единый ансамбль, разделённый зеленью. То, что листья на деревьях ещё распустились не полностью, тоже играло на руку - весь парк прекрасно просматривался.
        - Мне как обычно,  - попросил Петрович.
        Через пару минут патрульный, пошутив, что служивым вне очереди, уже сделал заказ. Администратор не возражал: в это время дня никакой очереди здесь не было. А вот повалят детишки из школы… Администратор чуть наклонил голову: вошедший сейчас слепой в непроницаемых очках был здесь и вчера. Тогда администратор собрался было помочь ему, но тот поблагодарил и, постукивая палочкой, справился сам.
        - Иду на запах,  - коснувшись носа, пошутил он. А потом поинтересовался, где у них туалет. Администратор хотел было заявить, что только для посетителей ресторана, но указал слепому за угол. Потом опомнился и предложил:
        - Давайте, я вас провожу. Направо, ещё раз направо и по коридору до конца. Дальняя дверь - мужской.
        Собственно, там была ещё одна дверь для входа, и если человек явился только по нужде, мог бы не мозолить глаза и зайти через неё. Администратор вернулся на свой пост, отсюда туалеты ему были не видны, и он решил, что слепой так и поступил, вышел через другие двери. Однако, стоит отметить, не очень-то и скоро - администратор успел забыть о нём,  - слепой вернулся, сделал заказ с собой, поблагодарил и ушёл. Оказался добропорядочным гражданином. Администратор вдруг подумал: интересно, как он там, в своей темноте, ориентируется по запахам, звукам да при помощи палки; говорят, у них сильно обостряются другие органы чувств. Сейчас администратор ему приветливо улыбнулся, затем снова опомнился и поприветствовал его вслух. Нагловатый, по мнению администратора, мент окинул слепого равнодушным взглядом, получил свой заказ и снова направился в туалет, уже третий раз за сегодня. Торчат напротив в машине и ходят сюда, как в общественную уборную.

«Пакет с заказом мог бы оставить и на прилавке»,  - подумал о нагловатом менте администратор, а потом решил, что вопросы чужой гигиены его не интересуют. Надо было проследить, как там дела у стажёров в зоне готовки, и каким образом покинул «Бургер Кинг» слепой, вновь через туалет или на сей раз минуя оный, администратор уже не видел.
        Петрович оторвал руки от руля. Слепого с палочкой он приметил уже давно, ещё вчера, в отличие от этого липецкого обалдуя. Петрович устроил обалдую что-то вроде экзамена на предмет, кого он видит в районе школы, и возглавили список таджики и иные лица с неявным мигрантским статусом да тёлки на крутых тачках, зато все личности сомнительного промыслового значения, даже бомжи, как будто автоматически выпадали из его поля зрения.
        Обалдуй вообще-то Петровичу не особо нравился, и нянькой он себя не считал, потому как дело на них было возложено более чем серьёзное.
        Слепой, постукивая перед собой палочкой, поравнялся с патрульной машиной. В свободной руке у него был большой бумажный пакет из «Бургер Кинга». Окно у Петровича было лишь слегка приоткрыто, но обалдуй своё оставил нараспашку. Ну, воздух, конечно, чудесный, парк рядом, и солнышко грело вовсю. Слепой остановился, как-то странно повёл носом, словно принюхиваясь, и строго спросил:
        - Машина милиции далеко?

«Он сказал «милиции»?  - подумал Петрович, хотя его даже больше удивил тон. Наклонил голову, чуть подавшись к раскрытому настежь окну:
        - В чём дело, гражданин?  - вежливо поинтересовался он, мысленно сетуя, что слепой закрывает ему обзор на школу.  - Проходите, вы препятствуете наблюдению.
        - Да вы совсем обалдели!  - озлобился слепой.  - Я вам что, инвалид какой?! Один говорит, хавчик передай. Другой - проваливай… Издеваться вздумали?
        Примерно на целую секунду Петрович молча уставился на слепого: происходящее выглядело абсурдно, погнать незрячего человека в качестве посыльного… Обалдуй вконец рехнулся? И да, он действительно инвалид, человек с ограниченными возможностями, для него это что - новость? Петрович перевёл дух, с этой нелепой дурью пора заканчивать. Он ещё более вежливо представился незрячему гражданину, назвавшись полностью по званию и занимаемой должности, и от лица полиции принёс ему извинения.
        - Извиняются они,  - передразнил его слепой, но уже смягчаясь.  - Ладно, принимай свой сухпаёк, начальник, у меня дел и без вас по горло.
        Он хмыкнул и рукоятью трости провёл себе под подбородком, видимо, показывая, сколько у него дел. И снова капризно скривился, почти безошибочно ткнув пакетом в раскрытое окно, лишь слегка коснулся стойки.

«Он сказал «сухпаёк»?»  - теперь подумал Петрович. Собственно, озлобленность и всякие там дерзости, к сожалению, характерны для некоторых лиц с ограниченными возможностями. Каждый справляется с этим, как умеет. Всё зависит от силы духа и от настроя. Но вот кто-то становится параолимпийцем, а кто-то дерзит ментам. Да и всем вокруг, словно весь мир им должен. Но у этого слепого лексикончик, конечно…
        Потянувшись за пакетом «Бургер Кинг», Петрович размышлял о чём угодно, кроме того, о чём ему на самом деле стоило сейчас подумать. Совсем чуть-чуть и совсем ненадолго, возможно, лишь на несколько секунд он был сбит с толку. Но иногда нескольких секунд достаточно, чтобы всё обернулось самым роковым образом. Имей Петрович в запасе чуть больше времени, он бы успел проанализировать эту ситуацию не как абсурдную, а как гораздо более опасную. Так же его более молодой коллега, мечтающий об автомобиле Сухова, который не удивился, что слепой, человек с ограниченными возможностями, зашёл в туалет сразу следом за ним, а ведь тому предстояло преодолеть повороты направо и несколько ступенек вниз. В последний момент он, правда, успел спохватиться и понять, что не слышал этого характерного постукивания палкой, но его время уже вышло.
        Принимая пакет с «Бургер Кингом», закрывший всё окно, Петрович увидел, что слепой зачем-то пытается вместе с ним пропихнуть в салон свою трость, видимо, помогая себе, но эта трость, наоборот, мешает и… Трость поднялась и безошибочно коснулась шеи Петровича. Он ощутил жалящий укол, и тут же его тело перестало быть послушным. Петрович откинулся к спинке сиденья, тело наполнял приятный покой, оно становилось неподвижным и тяжёлым…
        Ксения Сухова вышла из школы вместе с одноклассниками. Все собирались сейчас в «Бургер Кинг», и на неё смотрели с пониманием и даже сочувствием. Хоть никаких дурацких шуточек, слава богу. Патрульная машина стояла на своём привычном месте. Папин коллега, который постарше, вообще-то Ксении нравился. Он был добрый. Называл её «дочкой». И сразу высказался, что всё понимает, мера вынужденная, и скоро всё пройдёт. Сейчас он сидел на переднем пассажирском кресле и смотрел на неё. Ксения помахала ему рукой, и тот вроде бы ответил на приветствие. На водительском месте сидел какой-то новенький патрульный, видимо, этого липецкого болтуна сменили. Ну и хорошо, честно говоря, задолбал своими разговорами. И вообще, душный тип. Конечно, папа особенный, и Ванга особенная, но как на работу в полицию принимали таких придурков…
        Ксения ещё немного поболтала с подругами и нехотя поплелась к патрульной машине.
        Сообщение от Ксении пришло в Ватсап.

«Вышла из школы. В машине».

«Перезвони мне из дома. Сразу»,  - ответил Сухов дочери.

«Хорошо». И знак сердечка. Красное бьющееся сердечко. Как обычно.

«Ты моё сердечко»,  - подумал Сухов, убирая телефон.
        Примерно через полчаса, всё же позже, чем он ожидал, Ксения перезвонила. И мир Сухова кончился.
        Точнее, поступил звонок с её номера на телефон Сухова. Он улыбнулся и ответил на вызов.
        - Ксюха, ты дома?
        Молчание в телефонной трубке. Или еле слышное тяжёлое дыхание.
        - Ксения, в чём дело?!
        Ванга смотрит на Сухова, в её руках папка с бумагами. И слышит, хотя громкая связь не включена. И видит, как мгновенно лицо Сухова становится бледным.
        Скрипящие шершавые звуки, заезженная пластинка, и музычка, которую не спутать.
        - Ксюха,  - оборвавшимся в пропасть голосом просит Сухов. Пусть это будет нелепый розыгрыш; господи, пусть это будет дурацкая безжалостная шутка, он всё ей простит, и даже посмеёмся вместе, если так уж ей надо, только пожалуйста…
        Он сам виноват, своей бесконечной опекой замучил девочку, он всё понимает, и всё ей простит, только пожалуйста, господи…
        Голос, механический, который был всегда, видимо, говорят через какое-то устройство:
        - Гляжу, предупреждения не действуют?
        Теперь Сухов слышит, как шершаво, хрипло выходит через рот его собственное дыхание. Но Ванга видит, как мгновенно его глаза становятся тёмными, и голос становится тёмным:
        - Не трогай её,  - говорит Сухов.
        Папка выпадает из рук Ванги, но она успевает её поймать прежде, чем та долетает до стола. И остаётся только тишина, неподвижная, тёмная и твёрдая, как камень.
        - Ты слышал меня?  - спрашивает Сухов, и его голос словно пытается пробиться сквозь молчание в телефонной трубке. Наконец ему отвечают, тоже механическое устройство:
        - Она меня не видела. Для вас всё ещё может сложиться неплохо. Пока не видела.
        Снова этот предательский шершавый звук выходит из горла Сухова.
        (Пока не видела)
        Он не сможет без неё жить, он не сможет без неё дышать… Но Сухов оберегает себя от этой мысли, он оберегает от неё их обоих. Такая роскошь, как тревоги, для него закончена:
        - Чего ты хочешь?  - но всё-таки он чуть не задохнулся.
        Молчание. Скрипы… Сухов видит, что уже начинают определять местоположение телефона Ксении, но сейчас он думает только о дочери.
        - Все должны быть в сборе,  - отвечает механический голос.
        - Кто?!  - Сухов слышит свой вопрос как будто откуда-то со стороны.  - Кто должен…
        - Время пошло,  - перебивает его механический голос.  - И вот ещё что, следак Сухов: рукопись должна быть в сети. Больше не напоминаю. В общем доступе,  - и механическая усмешка, похожая на звук, с которым лопается грифель, когда в руках ломают карандаш.  - Я же ничего не скрываю.
        - Дай мне поговорить с ней,  - произносит Сухов.
        - Ты не в том положении, чтобы требовать.
        - Дай мне поговорить с ней!  - Сухов не знает, как это звучит: требованием, просьбой, мольбой на коленях или угрозой.  - Я…
        - Она пока отдыхает. Время пошло.
        С ним попрощались. Сухов смотрит на Вангу. Он возвращается в мир звуков, он возвращается в мир, где сможет дышать, действовать и забрать свою дочь. И когда он начинает говорить, то точно знает, что теперь в его голосе нет больше ни просьб, ни угроз:
        - Нет, постой,  - говорит Сухов, и линия пока не отключена.  - Чтобы было ясно: если ты с ней что-нибудь сделаешь, я перестану тебя ловить,  - пауза не дольше мгновения, но и линия всё ещё не отключена, его ровное сообщение всё ещё слушают, и Сухов заканчивает:  - Я тебя убью.
        Ответом ему стало окончание связи.
        Сухов стоит, замерев, с телефоном в руке, смотрит на него, как будто видит впервые, потом смотрит на Вангу. Она видит то, чего бы никогда не хотела увидеть: как из него уходят силы, энергия, наполнявшая его тело, притягательность, жизненный магнетизм, как из него уходят годы, которых он ещё не прожил, и видит, каким он будет в старости. И она хочет броситься к нему и обнять, крепко, отдать ему хоть капельку тепла, но ей это сейчас надо больше, чем ему, для него время сострадания ещё не пришло, и Ванга стоит и не двигается. А Сухов переводит свой опустошённый взгляд на пробковую панель. Знаменитую пробковую панель Сухова с небезызвестной иллюстрацией. Словно она одна способна вернуть ему энергию. Так и происходит. Что-то возвращается в его взгляд, что не знает о радости, грубое, витальное, отрезанное от души безумие материи, то, что может только вопить в ужасе, в непонимании, в сиротливом поиске этой навсегда утраченной связи. Губы Сухова складываются в овал так же, как на репродукции в центре его панели, пропасть, кромешную бездну, из которой рождается звук. Тихий, всё более нарастающий, хрип,
визг, вопль, крик. Ванга видит искажённое лицо Сухова и слышит, как он закричал…

41. Он её не отдаст
        - Как он?  - спросил Форель.
        - Плохо,  - говорит Ванга и кивает ему. Такое вот вышло сегодня у них приветствие. Форель приехал сразу, как только Ванга сообщила ему о случившемся.
        - Мне бы поговорить с ним.
        - Да,  - понимает Ванга.  - Но чуть позже…
        Она покусывает губы, потом устало трёт висок, начинает рассказывать:
        - Мы сразу включили план-перехват. Там камеры наблюдения везде… Мы его видели. Он… изображал слепого. Записи скоро соберут, посмотрите…
        - Слепого? Он был в очках? То есть, лица она полностью не видела?
        - Думаю, что он ещё что-то ввёл себе под кожу,  - говорит Ванга.
        - Остаётся вероятность, что девочка не сможет его опознать?
        - Да. Он так и сказал.
        - Хорошо,  - Форель кивает. И приходит мысль: «Всё это бесполезно, он просто играет на наших надеждах».  - Простите. Дальше.
        - Он бросил патрульную машину совсем недалеко от школы. И телефон Ксении, как будто они пересели в маршрутку. Мы сразу отследили рейс: микробус двигался по Киевскому шоссе в сторону области, пригородная линия.
        - Они не пересаживались, верно?
        - Нет,  - Ванга снова закурила, при нём это была вторая сигарета подряд.  - Он просто подбросил телефон в чужой багаж - старушку чуть инфаркт не хватил. Микробус остановили сразу, даже не дав доехать до ближайшего поста. Их никто не видел. Хотя от школы он уже отъезжал в форме патрульного. Это сразу бросается в глаза. В том смысле, что сотрудник полиции и девочка-подросток, их бы обязательно запомнили.

«Да, должны были,  - подумал Форель.  - Только его опять никто не видел». Вслух сказал:
        - Он прячет только на видном месте… Что он хочет?
        Ванга помолчала. Чуть снова не начала покусывать губу. Взялась рукой за подбородок, оттопыренный указательный палец направила в сторону писателя:
        - Чтобы все были в сборе.
        - Вот как?
        Покивала, так и не отняв руки от лица:
        - Как вы и говорили. Только другими словами.
        - К сожалению.
        - Есть ещё одно требование,  - бесцветно произнесла Ванга. Но потом пристально, испытующе посмотрела на собеседника.
        - Рукопись, да?  - Форель медленно тяжело кивнул.
        - Он хочет, чтобы вы начали выкладывать её в сеть,  - осторожно подтвердила Ванга.
        - Уже звучавшее требование,  - напомнил Форель. Подумал: «Как он хочет всё вернуть к прежним точкам равновесия. Пожалуй, я недооценил невероятную степень его психопатичности».
        Потом подумал о недавно сделанной записи. Кое-что ему удалось учесть, кое в чём Великий Урод опять пришёл на помощь. Время на исходе: Телефонист не привык действовать в ситуации такого дискомфорта: загоняя их в угол, он загоняет и себя. Но на весах жизнь девочки. Здесь очень сложно и страшно рисковать. Да, страшно. Невероятно. Только нет другого выхода.
        Ванга, хмурясь, наблюдала за его лицом, словно и вправду умела читать мысли; ей всё же пришлось покусать губы:
        - Требование звучавшее… Что думаете?  - быстро спросила она.  - Боюсь, Сухов попросит вас об этом.
        - Вы же знаете, что будет,  - грустно сказал писатель.  - Только ухудшит положение.
        Она болезненно кивнула. Телефонист искусно отмерил им долю надежды, только она и сама не особо верила в подобные соломинки для утопающих. Всё же произнесла:
        - Сухов сейчас в отчаянии.
        - Да,  - сказал Форель.  - Сейчас многие в отчаянии. Но ему хуже всех.
        Хотел ещё что-то добавить, но… «Цугцванг,  - вдруг подумал он. И облизал губы, совсем как собственный персонаж.  - Время на исходе, но надо эндшпиль превратить в цугцванг. Это единственный оставшийся шанс. Когда каждый следующий ход обоих противников - плохой. Каждый ход заведомо ухудшает позицию. Ходить нельзя, и не ходить - нельзя. Но только это уравняет шансы».
        Он тут же одёрнул себя: Ванге сейчас не до шахматной терминологии. Тем более Сухову. Больше всем не до игр! Да и ему самому тоже. Только… тот, кто забрал Ксению, продолжает играть. Хотим мы этого или нет. И не оставляет другого выхода. С ним невозможно торговаться, любые уговоры бессмысленны, и как он поступит - известно. И если возможно отыскать выход, то только там, внутри его больной головы. И при этом придётся сильно поесть отравы, нажраться по самое горло миазмами его сгнивших мозгов.
        Ванга со всё нарастающим беспокойством наблюдала за его лицом. За его взглядом, который вдруг ушёл куда-то вглубь от поверхности глаз. Как зрачок в замочной скважине, который, отстранившись, оставляет лишь непроницаемую тьму. О таком почти можно было сказать «ушёл в себя», но с весьма изрядной долей этого «почти».
        - С вами всё нормально?  - тихо позвала Ванга.
        - Нет,  - он мотнул головой.  - Со мной всё совсем не нормально; но кому-то намного хуже,  - и уже улыбнулся ей.  - Просто задумался.
        - Простите,  - смутилась Ванга.  - Я только…
        А он подумал: «Что ты сейчас увидела? Что тебя так сильно напугало? Как я ходил в гости к Великому Уроду? Иногда эти путешествия не выглядят приятно. Но иногда удаётся вернуться с полными сундуками сокровищ, а больше брать негде».
        Ванга помолчала. А потом закончила прерванную мысль:
        - Просто я подумала… Речь о жизни девочки. Вы не знаете, какая она! Прекрасная…
        - Конечно.
        - И я подумала, может, стоит согласиться на его требование? Выложить роман. По главам. Уступку за уступку, а? Ведь Ксения…
        Он молча смотрел на неё. И видел, как вспыхивает надежда в её глазах и мгновенно тает, и тут же вспыхивает новая. Она ведь всё знает, умница Ванга, но она любит девочку. И готова ухватиться за соломинку. Это только грёбаный Вильгельм Телль мог целиться в собственного сына, чтобы попасть в яблоко на его голове.
        - Ванга, он не вернёт её,  - сказал Форель. И хоть она всё знала, на миг чуть не захлебнулась собственным дыханием. Молчала. Он смотрел на её лицо. Что в её глазах? Мольба, желание, требование, чтобы он сказал хоть что-то обнадёживающее, готовое обернуться ненавистью, потому что он не говорит ничего обнадёживающего. Её кожа словно стала тоньше, почти прозрачная. Она прошептала:
        - Пожалуйста.
        Он шагнул к ней, взял за руку. Почувствовал, как она мгновенно напряглась, рука сделалась как камень, и сразу же безвольной, но потом она ответила - сжала его ладонь. Всхлип подавила, лишь волна дрожи пробежала по лицу. Но теперь и его голос изменился:
        - Так он не вернёт её. Надо заставить его выползти.
        Его голос изменился: холод, лёд подействовали на неё лучше, заставили услышать.
        - Куда ж ещё выползти?  - только голос её всё ещё не окреп.  - Он и так…
        - Всегда оставался в тени,  - сказал Форель.  - Его никто не видел. Даже когда действовал, всегда оставался в убежище. Понимаешь?
        Она смотрела на него. Он даже не заметил, как впервые обратился к ней на «ты». Ей хотелось поверить… Форель сказал:
        - Надо вынудить его сделать то, чего он никогда не делал. И тогда он ошибётся.
        - Я не понимаю! Слова…  - Ванга отмахнулась, и теперь он её услышал: все эти слова, сравнения - «убежище», «тень»  - хороши для книг, а не для дел.  - Говори прямо.
        Форель кивнул:
        - Прямее некуда: надо вынудить его выйти на свет, где он наследит,  - подумал, что опять ему пришлось прибегнуть к сравнениям, и добавил:  - Его никто не видел - это его убежище,  - сделал круговое движение руками.  - Надо заставить его выползти оттуда.

42. Перепад напряжения
        Эту новость из блога «Форель» он повторил в своём твиттере. Потом позвонил на канал «РБК», куда его уже однажды приглашали. В самый разгар интереса к «Телефонисту», сразу после премьеры сериала «163» по одному из федеральных каналов, рейтинги зашкаливали, даже номинации на какие-то премии для съёмочной группы. Думал, придётся напоминать о себе, оказалось излишним. Думал, придётся просить, чего никогда не делал, всё же деловой канал, и горячие факты такого рода - не совсем их профиль, но его выслушали с удивлённым интересом и сказали: «Приезжайте».
        Опираясь на свои старые костыли, Дюба шёл по тропинке, ведущей к изгибу реки. Охрана в хоромах командира к его вылазкам на природу относилась с пониманием. Лишь в первый раз Николай подошёл к нему и негромко предупредил: «Только не нажрись там, ладно? Не расстраивай Игоря Марленовича».
        Дюба пожал плечами - выпивки в доме у командира было полно, и он к ней не прикасался. Да Николай это и сам знал.
        - Ладно, больше ходи, свежий воздух тебе на пользу,  - сказал он.  - И звони, если что, приеду заберу.
        Дюба поблагодарил. Добрый доктор тоже одобрил его решение заняться длительными прогулками. Беспокойство и тревоги будут атаковать твой, пока угнетённый, мозг, пояснил он, тревоги алкаша, так что терпи, побольше свежего воздуха, и приём лекарств не пропускай.
        - Может, тебе порыбачить?  - предложил Николай.  - Снасти есть. Медитация, опять же.
        - Не надо, забухает,  - возразил добрый доктор и не удержался от своего плотоядного взгляда.  - Пусть лучше устаёт побольше на прогулках.
        - Не забухаю,  - пообещал Дюба.  - И тёзке, да и себе дал слово.  - Потом добавил для Николая:  - Не рыболов я, чего мне эта рыбёшка, пусть себе живёт.
        Но теперь Николай должен был отбыть, уехать вместе со строгой хозяйкой и мальчиками в другой дом в сказочно красивом месте на озере в сказочно красивой стране. Мальчики были воспитанными, и, к счастью, Дюба не успел к ним сильно привязаться, хоть и мастерил для парней всякие безделицы. Но когда они засобирались, он неожиданно для себя заскучал, особенно по младшему: фантазёр, мастер выдумывать всякие небылицы, возраст такой. Хотя Дюба вот пребывал совсем в другом возрасте, но по части выдумывания небылиц вряд ли уступал ему. Правда, в его случае это, скорее, было, по словам доктора, беспокойство и тревоги алкаша, так и есть. Но он справится с собой, даже вон Николай в него поверил.
        Дюба смотрел, как на деревьях появлялись маленькие, ещё беззащитно-трогательные листочки, и не жалел о прошлом, если только чуть-чуть о своей вербе, которая росла у его лежанки. Дюба знал, хорошо это или плохо, что его растительная жизнь закончена. И знал, сколько на самом деле силы в этой трогательной беззащитности. Как и в запахе просыпающейся воды, что сейчас приносил ветерок с реки. Его пути-дорожки привели сюда, и пока он только смутно начинал понимать, почему. Вовсе не из-за уникального нового протеза, который по заказу командира уже сделали и скоро доставят лично для него, хотя это, конечно, здорово. Возможно, помощь потребуется самому командиру, или его чувствительному младшему сынишке-фантазёру, возможно, кому-то ещё. Дюба вовсе не мнил себя спасителем, при всех тревогах, беспокойстве и грёзах алкаша ещё не настолько свихнулся, но он сейчас нужен здесь, в доме у командира, потому что розовый слон никогда не ошибается. Не ошибся и в этот раз, учитывая, как помаленьку всё начало складываться. И лучше уж они потом вместе с тёзкой посмеются над «спасителем Дюбой», только костыли с папахами и
таящаяся в них угроза могут порой принимать любые обличия.
        Где-то ещё в одну из первых прогулок (во вторую или третью) ноги сами вывели его сюда, к дому на излучине. Тихое спокойное место, которое Дюбе понравилось. Командир собирался поселить его здесь, но передумал, и Дюба сперва решил, что из-за предстоящих строительных работ: был подвезён и аккуратно складирован стройматериал, и даже пригнали симпатичный экскаватор-малыш японской фирмы Hitachi. Но работы так и не начали, хотя тёзка, вероятно, ждёт, пока окончательно высохнет земля, и потом уж будет строиться. Однако позже Дюба обнаружил, что ошибается: место уже было занято, кто-то гостил у командира; особо пялиться он не стал - неприлично как-то. Несколько человек, и среди них приятная милая женщина, которую Дюба запомнил. А в прошлый раз эта женщина была уже здесь одна, сидела и грелась на солнышке.
        Сейчас, направляясь к реке, Дюба вновь приметил её. Передохнул на берегу и двинулся в обратный путь. Поймал себя на том, что совсем не думает о выпивке,  - видимо, снадобья доброго доктора действуют. Или его молитвы; Дюба усмехнулся, вспомнив слегка людоедский юморок доктора.
        В отличие от хором командира, дом на излучине не был обнесён непроницаемой оградой, скорее, напоминая дачу советских времён. Хотя камеры видеонаблюдения,  - куда от них денешься?  - висели и тут. Николай как-то обмолвился, что они здесь повсюду, даже в лесу, да ещё под каждым кустиком по бойцу с автоматом. Наверное, это всё же была шутка. По крайней мере, никаких вооружённых людей на лесных тропинках Дюбе не встретилось.
        Он остановился. Извлёк из бокового кармана рюкзачка, что для него нашли в доме, видимо, кого-то из мальчиков, бутылку воды, отпил глоток. Затем чуть смущённо бросил взгляд на дом, собираясь двинуться дальше. Женщина по-прежнему была здесь. Действительно, очень приятная. Дюба встречал таких людей, их не спутать. От них исходила какая-то хорошая энергия. Есть такие люди - светлые и весёлые, без мрачных затей. Дюба всё знал, как реагируют окружающие на разговоры о хороших и плохих энергиях, но он так чувствовал. Женщина улыбалась, болтая с кем-то по телефону, а потом зашла в дом. Дюба понял, что нечего ему тут таращиться, пора было двигаться дальше, и вдруг услышал грохот, доносящийся из дома, как будто упало что-то тяжёлое. Дюба беспокойно огляделся, чуть постоял и неожиданно для себя крикнул:
        - Простите, с вами всё в порядке?  - подождал ответа, добавил:  - Помощь не нужна?
        Спаситель Дюба… Смешно. Но ему так и не ответили. Лишь стрёкот проснувшихся насекомых в траве. Ну какая может быть помощь от инвалида? Однако Дюба ещё чуть подождал и крикнул во второй раз. Молчание. Молчание, хотя его явно слышали. Дюба поморщился: эта женщина была доброжелательной, приветливой. И она бы ответила. Если б всё было в порядке. Дюба снова огляделся: он очень хорошо всё знал про такую тишину и стрёкот насекомых в траве. Слишком уж тихо, чтобы всё было нормально. Там что-то случилось, и, может быть, в этот самый момент человек нуждается в помощи. Даже такого инвалида, как он. Дюба просунул поочерёдно свои костыли сквозь отверстие в ограде рядом с воротами, затем, взявшись обеими руками за поперечину, перелез сам. Руки у него всё ещё оставались сильными.
        - Эй, есть кто?  - позвал Дюба, вновь берясь за костыли.  - Простите, я мимо проходил, и мне показалось, что…
        Он замолчал. Тишина. Ровная, подозрительная, как раз подходит, чтобы скрыть таящиеся в ней звуки. Дюба стоял уже на нижних полукруглых ступенях террасы, а дальше вход в дом. И в нём тоже тихо, лишь гуляет ветер. Плетёное кресло-качалка, брошенный в нём телефон,  - впервые за много лет (да что там, со времён госпиталя, где ему оттяпали ногу) он узнал эту тишину. Город в своей беспечности был полон звуков, поэтому все угрозы настигали людей внезапно. Сейчас дела обстояли по-другому. Дюба вспомнил свой сон. Про ангела-карлика. Тревоги и беспокойство алкаша, конечно, смешны, только…
        - Почему ты показал мне его именно здесь?  - сам не сознавая, пробормотал Дюба, видимо, обращаясь к своему розовому слону.
        Прямо за входной дверью располагалась просторная веранда, и первое, что бросилось в глаза, был огромный телевизор, плазменная панель, удобное кресло с массажёрами перед ним, и ещё одна камера видеонаблюдения. Последнее, впрочем, его не удивило.
        - Есть кто дома?  - теперь уже во всю силу лёгких окликнул Дюба. И снова поморщился. С ней что-то случилось, с этой приятной милой женщиной. Например, могло стать плохо с сердцем, и она ухватилась за что-то, какой-то предмет, и опрокинула его на пол. Перед порожком лежал ворсистый коврик, совсем новенький. Дюба вытер об него свою единственную ногу, затем поочерёдно поводил по коврику костылями и вошёл в дом. Решил, что ему следует побольше шуметь, чтобы не вышло неловкости, углубился на несколько шагов внутрь дома и тут же вздрогнул. Неожиданно завращались лопасти старомодного вентилятора, одевшись неоновым свечением включился электрочайник, щелчок, и за Дюбиной спиной вспыхнул экран плазменной панели - шла какая-то передача о животных или морских путешествиях. Дюба выдохнул, улыбнулся: чего-то он, правда, нервный стал. Видимо был сбой, перепад напряжения, вот и всех делов, а теперь электричество вернулось, и мир вновь стал наполняться привычными звуками. От Дюбы не укрылось, почему тёзка решил строиться: за исключением нескольких предметов - плазма, электрочайник, дорогой смартфон - все вещи
здесь, так же, как и ограда, словно прибыли из советского дачного прошлого. Хотя и были в приличном состоянии, не рухлядь. Правда, Дюба имел весьма смутное представление о той эпохе, застал её излёт будучи совсем ребёнком.
        Но его сейчас больше волновала судьба этой женщины, возможно, какой-то родственницы, гостившей у командира. Дюба двинулся в дом и тут же обнаружил причину шума. Сквозняком разбило витражную дверь, весь пол был в разноцветных стекляшках, да ещё опрокинуло вазу чистого хрусталя, прямо как в Дюбином детстве. С нежными белыми лилиями. Опираясь на один костыль, Дюба поднял цветы и вазу, к счастью, не разбившуюся, поставил всё на журнальный столик и двинулся дальше.
        На второй этаж вела деревянная лесенка. Прямо по курсу в глубине помещения приятный прохладный полумрак - как здесь, наверное, замечательно в разгар жаркого лета,  - и, похоже, с задней стороны дома находится ещё один выход. Чуть поодаль на полу валялся какой-то блестящий предмет, видимо, тоже жертва недавнего сквозняка. Дюба даже изумился, насколько быстро его память вновь научилась «фотографировать» окружающее пространство. Или действительно снадобья-лекарства доброго доктора, или некоторых навыков всё же не пропьёшь. И Дюба ощутил всю глупую неловкость ситуации - женщина могла просто выйти через заднюю дверь в сад, вот и не слышала ни грохота, ни его окриков. А он стоит тут посреди дома и орёт.
        Дюба дошагал до блестящего предмета, поднял его. Им оказался старенький медальон в виде сердечка на цепочке, сейчас раскрыт, и внутри была упрятана какая-то фотография. Прямо как в кино. На миг лоб Дюбы прорезала тревожная складка по причине не вполне ясной, и он уже искал глазами, куда положить медальон - эту чужую памятную реликвию, чтобы был на видном месте.
        А потом наверху, на втором этаже послышались шаги. Дюбины губы скривила недоумевающая улыбка. Дом деревянный - если слышны шаги, то его вопли тут и подавно, хотя акустика - вещь сложная. Дверь на втором этаже открылась, женщина показалась на лестнице.
        - Хозяйка, прости…  - начал Дюба. И замолчал. Ответ пришёл сам собой. Она была в наушниках. И с плеером, закреплённым на поясе. Как всё глупо вышло. Его она не видела, весело подпевая, начала спускаться по лестнице. Дюба попятился.
        - Хэндз ап, бейби, хэндз ап,  - весёлый приятный голос, мурлыкала себе под нос.
        Дюба успел проклясть беспокойство и тревоги алкаша или своё постыдное любопытство, или что там ещё. Он даже не нашёл, куда определить медальон, и решил пока пристроить его в собственном кармане.

«Надо где-то укрыться»,  - подумал Дюба.
        Совсем всё выходило плохо. Ведь Дюба даже не сможет с ней внятно объясниться, чего он, собственно, тут делает. Приятная милая женщина, так бы не хотелось увидеть в её глазах это бесконечное подозрительное прозрение. Ведь только-только к нему люди стали относиться по-хорошему.
        Дюба принял решение. Он сейчас спрячется, благо, навыки действительно не пропить, а потом тихо и незаметно, чтобы её не напугать, покинет дом. Вернув, конечно, медальон. Фотографическая память подсказала ему выход из неловкой ситуации: в глубине дома комнаты, он очень надеялся, что они не заперты, а потом дальняя дверь, выход с задней стороны дома. Там, конечно, тоже видеокамера, но Николай или кто там следит за камерами видеонаблюдения, уже, скорее всего, обнаружили его. Вот таким неблагодарным жильцом оказался Дюба, злоупотребил доверием хозяев. Потом он вспомнил о перебое с электричеством. Как же всё нелепо получилось, будто он какой-то вор! И хотя в случае сбоя электроэнергии камеры должны были автоматически переключиться на резервное питание, это происходило не сразу. Оставалась вероятность, что ему повезло, и спаситель Дюба,  - стыд-то какой!  - вошёл в дом незамеченным, попал по времени в слепую зону.
        Она, всё так же весело подпевая, была уже на нижних ступенях лестницы. Дюба быстро двинулся вглубь помещения, если б не был инвалидом, можно было бы сказать, улепётывал со всех ног. Женщина его пока не обнаружила, но на этом Дюбино везение закончилось. Она не вышла погреться на солнышке и даже не направилась на веранду посмотреть интересную передачу про путешествия, ей что-то понадобилось в доме. Дюба успел завернуть за угол и услышал, как приближается её беззаботное мурлыкание.
        В дальнем конце коридора располагалась ещё одна дверь, и оставалось только надеяться, что она не заперта. Похоже, в прямом смысле, Дюба всё больше загонял себя в угол. Страшно даже подумать, что будет, если она обнаружит его тут, шатающимся в полумраке. Дюба дёрнул ручку двери, оказалось незаперто, и он шагнул в комнату как раз в тот момент, когда женщина, всё так же напевая, появилась в коридоре.
        Дюба больше не размышлял о нелепой пагубности ситуации, в которую попал сам, по собственной вине. Он словно проснулся. На миг склонил голову, отгоняя какое-то неприятно чувство: прямо перед ним у глухой дальней стены стоял высокий платяной шкаф тёмного дерева. Сбоку в углу раскладной диван и ещё одно плетёное кресло-качалка, в нём старенькая кукла. Остальные предметы были спрятаны под покрывалами. Судя по всему, эту комнату не особо посещали. Вот только на диване Дюба успел заметить оставленное вязание - спицы с надетой на них заготовкой, мотки ниток.
        Дюба несколько растерянно похлопал глазами. Он вдруг всё понял. И про неприятное чувство, похожее на дежавю, тоже. Но женщина шла сюда, других комнат в этом дальнем закутке дома просто не было. Уж непонятно, что ей тут понадобилось, возможно, вернулась за своим вязанием.
        Дюба двинулся вперёд - диван для того, чтобы за ним спрятаться, явно не годился. Двери шкафа раскрылись с протяжным стоном. Забираясь внутрь, он попытался не думать, насколько сейчас смахивает на опереточного героя. Поискал пальцами, за что ухватить дверцу с внутренней стороны, чтобы прикрыть за собой, обнаружил выступ замкового механизма, совсем небольшой, и пальцы сперва соскользнули, вторая попытка оказалась удачней. Он потянул на себя дверцу в тот момент, когда поющая женщина вошла в комнату. Дюба замер. С предательским стоном дверца отъехала назад, не больше чем на пару сантиметров, и остановилась. Заныла снова. Дюба стоял за старыми зимними вещами, и его ноздри, пожалуй, впервые после армейской службы, щекотал запах нафталина. Но не только. Сладковато-тошнотворный, который он узнал и даже успел изумиться: оказывается, во снах, или это только в ночных кошмарах, нам тоже снятся запахи, которых мы не помним. Тяжёлые удушающие пары безнадёги, которые давят на грудь, лишая даже надежды на какую-либо радость; так в самых дурных снах, наверное, пахнут тоскливые взгляды ночных существ, похожих на
уродливых птиц. Это запахи плохого, и мы забываем о них до тех пор, пока дурные сны, прорвавшись в явь, не настигают нас.
        Снова скрипнув, дверца шкафа качнулась. В образовавшуюся щель Дюба мог видеть большую часть помещения. Женщина стояла напротив и смотрела на шкаф. Затем поморщилась, взяла с дивана своё вязание и вышла из комнаты. Дюба сглотнул. Всё ещё не шевелясь, скосил взгляд в другой край шкафа, в пахнущую нафталином темноту. Нет здесь никого. Он один в этом шкафу, не было никакого тихого, приглушённо-злобного ворчания, ничего не таится в темноте.
        Женщина вдруг вернулась. Теперь наушники висели у неё на шее. Постояла и спросила:
        - Здесь есть кто-то?  - когда она подпевала плееру, голос звучал по-другому; удивительно - её голос оказался совсем юным.  - Вы меня пугаете.
        Ещё чуть-чуть постояла, повернулась и покинула комнату. Но теперь заперев за собой дверь на ключ.
        Совсем тихий, наверное, подброшенный Дюбиным воображением звук, похожий на капризное хныканье. И тут же злобное ворчание стало нарастать, словно пропитанная нафталином тьма пошевелилась. Дюба выставил перед собой костыль, быстро распахнул дверцу и выбрался наружу. Тут же обернулся, глядя на шкаф, костылём плотно закрыл дверцу.
        Тишина. Дюба поморщился. Абсолютная полная тишина, и яркий день за окнами. Всё-таки совсем башка у него едет. Тревоги и беспокойство алкаша. Только…
        Чуть склонив голову, Дюба смотрел на шкаф. Его лицо застыло, а потом дёрнулась правая щека. Он уже видел этот шкаф. Не спутать. Дежавю здесь ни при чём. Как такое возможно и какому показываться психиатру, Дюба не знал. Потому что видел его во сне, в дурном, плохом, ночном кошмаре. Именно в этом шкафу, злобно озираясь, что-то искал, копался карлик с лицом ангела. Если, конечно, лица ангелов могут гореть такой ненавистью.
        Было кое-что ещё. Эта чёртова фотографическая память… Дюба ведь уже понял и это. Залез в карман и достал найденный на полу медальон. Положил на ладонь и раскрыл сердечко, чей-то памятный артефакт, возможно, давно угасшей любви. Дети на фотографии были прекрасны, от их лиц лился нежный свет. И даже казалось невероятным, что эти, словно воплощающие чистоту и невинность, лица может исказить подобная злоба. Дюба смотрел на раскрытое сердечко: у детей были лица ангелов. Тех самых, из сна. Дюбе стало страшно.

42. Полёт супергероя
        - Вот сукин сын,  - произнёс Простак, глядя на экран телевизора.  - Что ж он творит-то?
        Умник тоже смотрел телевизор. Только что на канале «РБК» закончилось интервью Форели. Хотя эта новость уже появилась в его блоге и в «Твиттере». Писатель бы абсолютно расслаблен и казался, скорее, довольным. В студии ещё присутствовал продюсер сериала «163», на сегодняшний момент, один из лучших в стране. Он улыбался и выразил осторожную надежду, что озвученное решение ещё может быть не окончательным. Форель устроил представление. Чёртов позёр притащил с собой часть рукописи, главу «Полёт супергероя», заявив, что это лучшее из написанного им о Телефонисте. А потом заявил, что проект «Телефонист» закрывается. И он больше не напишет ни строчки на эту тему.
        - Значит, не хочешь сотрудничать?!  - сухо вопросил Умник у экрана телевизора. Лёгкую интонацию угрозы в голосе коллеги Простак счёл, в принципе, уместной.  - Своеобразный ответ на нашу просьбу. Он вообще своеобразный малый.
        Далее Форель уверил всех, что недавний прямой эфир в известной социальной сети, озаглавленный как «Аквариум», не имеет никакого отношения к его тексту.
        - Он врё-ёт,  - протянул Умник, закладывая руки в карманы брюк.
        Простак поморщился. Дальше посыпались вопросы о создавшихся обстоятельствах, о которых и так все знали, об ответственности писателя и прочая литературщина. Вся эта болтовня Простака не особо интересовала. Тема неустоек, которые писатель готов был выплатить из собственного кармана, вызвала его больший, хоть и по-прежнему вялый интерес. Простак думал. Форель для чего-то несколько раз возвращался к имени галериста, куратора его выставки, Ольги Орловой. Умник посмотрел на коллегу: если писатель таким образом вздумал дразнить сенатора Орлова, то он либо окончательно рехнулся, либо…
        - Чего ж ты так подставляешься-то, голубь наш?  - заметил Умник.  - Или угрожать вздумал?!
        Но Простак лишь отмахнулся от реплики коллеги. В довершение ко всему Форель демонстративно, перед камерой, не меняясь в лице, порвал эту лучшую, с его слов, главу о Телефонисте. И одарил камеру счастливой улыбкой.
        - Клоун,  - бросил Умник. Он был недоволен. Он был очень недоволен.
        - Что ж, позиция ясна. Хотя вы только что очень расстроили ваших читателей. И зрителей,  - подвёл итог ведущий, обращаясь к писателю.  - Но вряд ли вас за это кто-нибудь осудит. Теперь слово за органами правопорядка.
        Получилось двусмысленно. Эта клоунада была неплохо срежиссирована. В заключение ещё раз выразили надежду, что компромисс всё-таки ещё может быть найден.
        - Задёргался, голубь,  - прокомментировал Умник. Его бесцветные глаза сейчас казались холоднее, чем обычно.  - Заволновался.
        - Сукин сын,  - Простак дёрнул головой и как-то странно улыбнулся.
        Умник, быстро отвернувшись от экрана телевизора, посмотрел на него и спросил:
        - Как ты считаешь, он хотя бы в мыслях допускает?
        - Что?
        - Ну, например, что невзирая на все алиби,  - эта холодная ироничная издёвка в голосе коллеги была хорошо знакома Простаку,  - это может быть он. Интересно, как он с этим спит?
        Простак снова поморщился и неожиданно весело сказал:
        - Слышь, брателло, если ты спишь с женой Орлова, то у тебя со сном полный порядок,  - хихикнул.  - Можешь быть спокоен!  - заверил он Умника. Вздохнул, отвернулся и, глядя в стену, добавил:  - Что ж ты, сукин сын, творишь?

…Не только у Простака и Умника эта передача на канале «РБК» вызвала неоднозначную реакцию. Сухов молча смотрел на экран телевизора, его взгляд был тяжёлым. Но и опустошённым тоже. Он отвернулся и почти беззвучно процедил:
        - Скотина,  - но Ванга всё-таки услышала, сколько боли и отчаяния было в его голосе.  - Трус паршивый.
        Ванга почувствовала, что на её глазах могут выступить слёзы.
        Был ещё кое-кто, у кого заявление Миколы Васильевича Форели вызвали не менее эмоциональную оценку. Только его вектор был направлен не в сторону сострадания, а, скорее, озадаченности, готовой вылиться в возмущение. В тот момент, когда писатель заявил, что прямой эфир, «Аквариум», не имеет никакого отношения к его тексту, этот кое-кто, хорошо знакомый с творчеством Форели, практически в точности повторил реплику Умника:
        - Он врёт!  - прозвучало коротко, сухо, и интонация возмущения была странной, словно он кого-то призывал в свидетели. Только этот человек находился здесь один, и услышать его полемику с писателем было некому.

«Куда ты делся, тёзка?  - подумал Игорь Рутберг.  - Что с тобой случилось?»
        - Ну хорошо, куда ж мужик пропал-то?  - спросил он вслух, даже руками развёл.
        - Ума не приложу, Игорь Марленович,  - тут же отозвался Николай.  - Но он не забирал никаких своих вещей.
        - Какие у него «свои» вещи?  - передразнила Николая жена Игоря Рутберга, красавица и бывшая модель. Николай подождал следующей реплики, но так как её не последовало, он продолжил:
        - Взял только рюкзачок детский, поесть-попить. Всё, как обычно, ну, когда он на прогулки свои… Телефон был при нём.
        Телефон Дюбы, подаренный совсем недавно Игорем Рутбергом, молчал. Вне зоны доступа. Хотя, возможно, просто сел аккумулятор. Тёзка ещё не привык следить за зарядкой батареи.
        - Ментов я дёрнул по округе,  - добавил Николай.  - Больнички тоже. Всё чисто. Так что не волнуйтесь.
        - Чёрти что,  - нахмурился Игорь Рутберг.  - Меня не было всего два дня… Не мог же он просто взять и уйти?!
        - Нечего на меня так смотреть!  - парировала его жена, красавица и бывшая модель.  - Ничего я ему не говорила! Даже то, что меня задолбал муж, предпочитающий бомжа обществу своей жены.
        - Опять… Он. Не. Бомж. Трудно уразуметь? Это твоё вечное бурчание… Он же не глухой.
        - Сдался он мне,  - она фыркнула.  - Пьёт где-нибудь, горбатого могила…
        - Аминь,  - сказал Игорь Рутберг и мягко напомнил:  - Дорогая моя, у тебя скоро самолёт. Будешь ненавидеть Дюбу издалека.
        - Отлично! Жду не дождусь,  - она снова фыркнула.  - Не свихнись тут, мать Тереза.
        - Я не мать Тереза.
        - А, ну да, ты не мёртвая старушка,  - насмешливо согласилась она.  - Ты вечно юный герой мультика «Чип и Дейл». И это гораздо отвратительней.
        - Чего ты взъелась?  - он удивлённо посмотрел на неё и вдруг добавил:  - Я виноват, что я не старею?
        - Ты виноват, что старею я! А ты этого не видишь. У тебя - Дюба.
        Она развернулась и пошла в дом. Такое шоу с выбиванием слезы она закатила впервые. Она была холодная, практичная до цинизма, обожала модные показы, а в дни вокруг менструации любила секс, и он ей дал всё, что она хотела.
        Николай стоял здесь и смущённо молчал. Игорь Рутберг посмотрел вслед своей жене:
        - У неё, что,  - плечи подрагивают?  - спросил он.
        - Да просто нервничает перед дорогой,  - ответил Николай.

«Я тоже нервничаю»,  - подумал Игорь Рутберг. И перевёл взгляд на гостевой домик. Его жена уезжает, через два часа машина в аэропорт. Наверное, стоило попрощаться с ней по-нормальному, попрощаться с ней и с мальчиками. Наверное, стоило пойти за ней в дом. Он не может прямо сейчас организовать ей модного показа, но со вторым её жизненным предпочтением дела обстояли гораздо проще.

«А когда у неё менструация?»  - вдруг не вспомнил Игорь Рутберг. И понял, что действительно забыл, когда. И снова посмотрел на гостевой домик: спохватились-то сразу, и поначалу он и сам не особо беспокоился. Но теперь выходило, что Дюбы уже нет больше трёх суток.
        Форель проснулся оттого, что задыхается. И, наверное, это всё ещё был сон, как и в прошлый раз, потому что человек с овалом черноты вместо лица находился здесь. Только сейчас по его телу начал разливаться приятный покой, словно его больше ничего не пугало, он принял вещи такими, как они есть, знал, что всё будет хорошо, и тревоги теперь позади.
        Форель уже в ванной комнате, стоит, почёсывая шею. Этот зуд и покраснение чуть пониже уха его не особо волнуют. Как он здесь оказался, Форель не помнит. Оборачивается, смотрит в зеркало. Поднимает указательный палец, словно что-то собирается сообщить своему отражению, и тут же усмехается:
        - Ну, ты меня понял,  - бросает он в зеркало. Видит в нем большую напольную сетку с собственными вещами, скомканными, насквозь пропитанными потом, после тренировки собирался устроить стирку, да завозился, хлопотный вышел денёк. Почему-то эта мысль, как и вид сетки со стиркой, вызывает у него новый приступ веселья.
        Он здесь - человек с овалом черноты вместо лица, в его доме. Только он почему-то не отражается в зеркале. Дышит, чувствует, размышляет, готовится взлететь в бескрайнюю черноту ночного неба, но не отражается. В идеально чистом, как будто сразу после уборки Мадам, зеркале только он сам, Микола. Возможно, ему стоит отыскать своё собственное имя, и тогда…
        - Чего тогда-то?
        Вместо имени из темноты приходит другое воспоминание: продолговатая ёмкость (пробирка? шприц?), наполненная чем-то красным. Он, что, делал себе укол, сдавал кровь?
        Как всё непонятно в этом мире супергероев. Но когда эндшпиль, времени на размышления особо нет. Да и не до болтовни вообще-то. Всё-таки Форель любопытствует:
        - А почему ты не отражаешься в зеркале?
        - Ну, может быть, потому что меня здесь нет? Может быть, потому что ты здесь один?
        - Бреши,  - Форель хихикает. Молчит. Озирается по сторонам.
        - А куда это ты собрался?  - мягко интересуются у него.
        - Забрать свою женщину,  - важно заявляет Форель. Думает, что не мешало бы объяснить, как обстоят дела, но лишь отмахивается.  - Без неё Великий Урод не нашепчет мне, чем всё закончилось.
        - Вот как?
        Тишина. И хоть картинка перед его глазами потеряла стабильность, а стены вот-вот сделаются прозрачными, он чувствует невероятную лёгкость и радостный покой. Да, чёрт побери, он сейчас может прямо взлететь, воспарить, если отрежет себя от груза собственных мыслей, то сможет преодолеть тяготение. Глава, которую он уничтожил, инструкция для супергероя, вот и пришло её время.
        - Ты тоже чувствуешь эту всеобщность, слияние?  - восторженно вопрошает он у человека с овалом черноты вместо лица.  - Всё во всём?!
        Тишина. Нет ответа. Но его не обмануть. Кто-то смеётся сейчас над ним, беззвучно, человек с овалом черноты вместо лица. Враньё - это всего лишь маска. Форель вообще-то не особо устраивает такой оборот: уж заявился в его дом без приглашения, веди себя прилично! И сам начинает смеяться. И где-то в середине этого смеха решает поделиться:
        - Она была лучшая - эта глава о тебе,  - он хитро подмигивает и добавляет:  - И теперь ты ничего не узнаешь.
        (Эндшпиль переходит в цугцванг)
        - И ты её порвал? Даже копии не оставил?
        - Конечно!  - Форель удивлён нелепости вопроса.  - Элементарно, Ватсон.
        - Зачем?  - спрашивает незваный гость насмешливо (или с угрозой?!).  - Думал, что тогда я не смогу прийти к тебе? Я здесь, куда нам друг без друга.
        - Не-ет,  - заверяет его Форель. В голосе снова весёлая важность, даже победные интонации. Ему хочется сболтнуть истинную причину тому, кто не отражается в зеркале. Тому, кого никто не видел. Потому что существует темнота, в которой невозможно различать; потому что она невыносимо близко, на расстоянии удара сердца. Но Форель - не такой дурак, чтобы болтать лишнее. Он вообще парень не промах. Вот только этот покой, новая приливная волна, делает его тело практически невесомым.  - В смысле, порвал не поэтому.
        - Да?
        - Ага,  - хихикает Форель. Потому что он тоже умеет летать. Пытается вспомнить, всё ли он успел сообщить и сделать. Тьма наплывает на него из зеркала. В ней его утраченное имя и всемогущество. И он легко приподнимается, то ли на мысочках, то ли действительно отрывается от земли. Хихикает, восторженно заявляя:  - Теперь я становлюсь персонажем собственного романа.
        И перед тем, как Тьма из зеркала или приливная волна покоя набросили на его сознание тень, кто-то успел произнести ему на ухо:
        - Похоже.
        Ну вот и всё, я лечу. Супергерой в ночном небе, тот, о котором ты всегда знала. Он пришёл к нам, к нам обоим. Это невероятное ощущение сброшенного навсегда панциря, кокона, в котором мы позволили дозреть Супергерою в нашем Счастье. Меня никто не видит, лишь движения черноты, оставляющие жуть, благоговение и мечтательную тоску, когда я проношусь мимо. Я чувствую это, их взволнованные взгляды, брошенные в бескрайнюю звёздную бездну и непонимание причины волнения. Я лечу над городом, который спит всегда, даже когда веселится. Их жалкий набор радостей не выпускает их из кокона, в котором они, на самом деле, спят. Но вот и первое открытие: оказывается, есть те, кто догадывается о нас. И их сердца вспыхивают звёздочками вслед моему полёту. И в этот момент мы живы, пробудились, живы, как никогда прежде.
        Мой путь. Полёт ведёт меня прочь из города. Супергерой должен закончить некоторые дела, покарать злодеев, плохих парней, посягнувших на невинных, ведь для этого и существуют супергерои. Не беспокойся, я всё помню о сияющем облачке, где рядом с нами рос младенец,  - она наша сестра, и она не сможет помешать нам.
        Кирилл Сергеевич Орлов нахмурился и снова подумал, не стоит ли ему вызывать полицию, и снова остановил себя. Он уже нагнал в дом всех охранников, даже вызвал из отпуска Эльдара, чего никогда не делал прежде, относясь к отпускам своих сотрудников с уважением.
        Первое сообщение на его телефон пришло два часа назад, и оно гласило: «Не стоило тебе закрывать её. Любишь насилие? Смотри теперь, что будет».
        Орлов тогда с удивлением разглядывал собственный телефон и сообщение с незнакомого номера. «Закрывать»  - термины-то какие, уголовно-мусорской жаргон от людей, которые не являются ни мусорами, ни уголовниками. Потом пришло сообщение: «Я иду к тебе». И это уже была наглость, потому что Кирилл Сергеевич собирался отходить ко сну. Он решил ничего не говорить жене, но, немножко подумав, направился в свой кабинет. Открыл сейф и извлёк оттуда Ольгин телефон. Набрал номер этого неизвестного хулигана, усмехнулся, скривился. Это был номер М. В. Форели, так и записано. Наверное, в тот момент, пока она ещё с ним не спуталась. На миг в сердце Орлова пришла боль, ее тут же сменила злоба, невыносимая, сухая ярость, которую подавлять было очень сложно. Лет двадцать назад Орлов мог бы за такое убить. Закопать суку неверную жену. И он бы сделал это - понятия, хотя бы из-за своей братвы. Ни педрил, ни мужей-рогоносцев братва бы не поняла. Только Кирюха Орлов сделал бы это с удовольствием. Закопал бы неблагодарную суку, и сразу бы стало ему легко. В какой-то момент ему казалось, что он так и поступит, но времена
сменились. А ещё Орлов не ожидал, что он, оказывается, её так любил. Поэтому очень трудно, но надо. Надо держать себя в руках. Тем более, если взвесить риски, то… становилось полегче. Но самое невыносимое то, что Ольга жалеет его, не уходит от него сейчас, пока сложности. Потому что он всё равно для неё дорогой человек. Уважает. Только он бы взял эту её жалость и уважение и засунул куда поглубже… Тяжело. Непросто. Был срыв даже, несколько дней назад. Скандал. Когда Орлов раскрыл её гардеробную комнату, указав на стену полок, уставленных обувью, тысяча пар туфель, ряды платьев - как она собирается без всего этого? А она посмотрела на него с жалостью - и от того, что Орлов увидел в её глазах, чёрный яд наполнил его сердце,  - и сказала, что ей ничего от него не надо. Только Орлов увидел в её глазах не одну жалость, а презрение, хоть она и пыталась скрыть, и твёрдое желание уйти.
        И, наверное, в этот момент за один такой взглядик он снова мог её убить. Да, непросто, нелегко. Идентифицировав номер Форели, Орлов дал отбой. Потом подумал и решил набрать его номер. Козёл, наверное, нажрался водки и корчит из себя героя. Всё-таки стоило переломать ему ноги, как и Гризли этой, не поздно ещё. И уж с этим точно проблем не будет. Слушая, как в телефоне пошли гудки, Кирилл Сергеевич даже удивился, что до сих пор не поговорил с ним. Трубку сняли, молчание. Сдрейфил, герой, протрезвел, наверное. Кирилл Сергеевич холодно улыбнулся:
        - Так, козёл, слушай сюда,  - начал он. Но его перебили:
        - Соскучился? Скоро буду. Заканчивай пока свои дела.
        Орлову не доводилось прежде слышать по телефону голос Форели. Он видел его в телевизоре, все эти обезьяньи улыбочки оставляли после себя невысокое мнение. Сейчас Орлов успел удивиться. Голос был спокойный, холодный, и Форель не был пьян. И что-то в его тоне…
        - И вот ещё что, совет: отпусти-ка по домам охрану,  - просто ровное, даже какое-то деловое сообщение.  - Тогда они сегодня останутся живы. Ты - нет.
        И линия разъединилась. Орлов удивлённо посмотрел на телефон. Рассмеялся. Подумал вернуть Ольгин телефон в сейф, решил этого не делать. Снова набрал номер Форели, теперь с Ольгиного аппарата, но трубку больше не снимали.
        Что он услышал в его голосе? Что его не напугало, конечно, но… смутило?
        Разумеется, в доме у Орлова имелось оружие. Гладкоствольное. И оружие было у охраны. Но в сейфе хранился совсем небольшой скорострельный ствол чешского производства. И, конечно, такая мелочь, как разрешение на хранение. Что именно он услышал в голосе Форели, Кирилл Сергеевич не понял, но снова удивился, когда предпочёл всё-таки забрать ствол из сейфа, а заодно проверить, как обстоят дела с обоймой.
        Конечно, не напугало, и, конечно, Орлов был уверен, что за всеми этими убийствами не стоит писатель, какие бы ни ходили слухи, но…
        И Кирилл Сергеевич вызвал из отпуска Эльдара.
        Через час на его телефон пришло сообщение: «Я уже рядом». Орлов успел успокоиться и подумал, что этот цирк его даже забавляет.
        - Что случилось?  - Ольга вышла из спальни и умудрилась спуститься вниз, пока он разговаривал с охраной. Полный дом нагнал…
        - Иди спать,  - велел Орлов жене.
        - Что случилось?  - повторила Ольга, глядя на журнальный столик.  - Почему… пистолет?
        - Пистолет…  - Орлов хмыкнул.  - Похоже, твой полюбовничек рехнулся.
        И увидел, как его жена побледнела.
        - Что ты имеешь в виду?  - спросила Ольга.
        - Да вот, угрожать вздумал, в гости решил наведаться.
        - К нам?
        - К нам,  - горько передразнил Орлов. И добавил то ли с укоризной, то ли с огромным сожалением:  - Эх, ты…
        Пришло ещё одно сообщение. Кирилл Сергеевич быстро с ним ознакомился: «Я уже здесь».
        - Что там?  - нервно произнесла Ольга. Губы обескровились, разноцветные глаза на бледном лице потемнели и казались огромными.
        - Иди к себе,  - приказал Орлов. Именно в этот момент он подумал о наряде полиции. Ольга не двигалась.  - Ты слышала меня?
        - Нет,  - сказала его неверная жена, и Орлов удивился в третий раз за одну ночь.  - Я тебя не оставлю.

«Ты-то чего так испугалась?  - подумал он.  - Чего ты там такого знаешь о своём полюбовничке?»
        Снова посмотрел на лицо жены, и то, что он увидел, ему очень не понравилось.

«Дура ты безмозглая, во что ты там вляпалась?»  - впервые с тех пор, как Орлов узнал о романе и измене собственной жены, он подумал о ней без ненависти.
        И тогда во всём доме и во дворе по периметру погас свет.
        - Быстро, на пол!  - крикнул Орлов.
        Ольга не двигалась, и Орлову пришлось уложить её насильно.
        Будка охраны с отдельным гаражом на первом этаже и собственными воротами в высокой непроницаемой ограде именовалась в хозяйстве Орловых «караульным помещением». Ну, нравилась Кириллу Сергеевичу армейская терминология, кто же станет возражать. Сам дом хозяев располагался в глубине большого участка, и к нему вели широкие парадные ворота.
        Крепко сложённый, невысокий, белёсый охранник, полная противоположность верзиле Алексею, дежуривший на мониторах камер наблюдения, только что заварил себе крепкого чаю. Да так и застыл с поднесённой ко рту чашкой.
        - Говоришь, шеф велел не увечить?  - изумлённо произнёс он, обращаясь к Эльдару.
        - Я этого не говорил,  - ответил тот.  - И этого не слышал.
        Эльдар соображал быстро. В отличие от верзилы Алексея, он не испытывал к Ольге Павловне особой симпатии. Вообще-то, никакой симпатии, напротив, он считал её зажравшейся неблагодарной сучкой и поражался выдержке Орлова, но держал своё мнение при себе. И ладно бы сидела тихонько в уголке со своим трахальщиком, так ведь нет… За Кирилла Сергеевича Эльдар был готов расшибиться в лепёшку, и, насколько он помнил, это был первый случай, чтобы шеф дал слабину. Правда, Эльдар сомневался, что любезной Ольге Павловне так просто всё сойдёт с рук, видимо, всему своё время. Орлов был жёстким, очень, и, скорее всего, милой жёнушке ещё придётся за всё ответить по полной, и Эльдару не жаль её. Сперва он был, честно говоря, очень недоволен своим внезапным вызовом из отпуска. Однако когда шеф продемонстрировал пришедшие посреди ночи сообщения, решил, что, при всей нелепости, эта история может повлечь за собой кое-какие неприятные последствия. Последнее сообщение пришло минуту назад и гласило, что отправитель уже рядом.
        - Слова-то какие, решил, что в собственную книжку играет?  - Эльдар выжидательно посмотрел на хозяина и предположил:  - Набухался, наверное.
        - Он был трезв,  - холодно возразил Орлов, забирая у Эльдара свой телефон.  - Может, крыша поехала.
        Глаза Орлова были спокойны, как всегда, но Эльдару не понравился ствол на журнальном столике, не наделал бы шеф глупостей.
        - Кирилл Сергеевич,  - Эльдар кашлянул, помялся и выразительно посмотрел на журнальный столик.
        - Что?  - поинтересовался Орлов.  - Не твоя забота! Пусть себе лежит.
        Эльдар тяжело вздохнул. Орлов рассмеялся:
        - Да я бы с удовольствием. Но…  - поглядел на него с тёплой улыбкой.  - Не беспокойся, я же не идиот… в собственном доме… да и времена сменились.
        И он хитро улыбнулся. Затем всё же махнул рукой:
        - Ладно, помните его хорошенько, не жалея, а потом выкиньте за порог.
        Эльдар кивнул, снова взглянул на ствол: такие вещи делают втихую, но шеф прав, времена сменились. И понял, что Кирилл Сергеевич не давал никакой слабины, он всё держит под контролем.
        - То есть не увечить?  - решил уточнить Эльдар с понимающей улыбкой.
        - Я этого не говорил,  - ответил Орлов.  - И этого не слышал.
        Именно эту фразу Эльдар только что повторил белёсому охраннику. Ему вообще нравились выражения шефа. А изумление белёсого с поднесённой ко рту чашкой чая оказалось вызвано тем, что тип, появившийся у парадной двери, был, конечно, совершенно ненормальным. Он умудрился вырядиться то ли каким-то ниндзя, то ли этим хреном из кино, Дартом Вейдером, Мститель, короче. Ничего более идиотского белёсому охраннику видеть не доводилось.
        - Явился,  - несколько сокрушённо вздохнул Эльдар. «А ведь шеф и тут прав,  - успел подумать он.  - Точно, крыша поехала».  - Бэтмен… Ну и где ты это взял? Театр, что ли, по дороге обчистил?
        Эльдар отжал тангету рации, оповещая всех охранников:
        - У нас гость.
        Однако произнёс это так, чтобы, невзирая на весь ненормальный маскарад, в его тоне не осталось и намёка на какое-либо веселье. И оказался прав.
        То, что тип сотворил дальше, вызвало изумление уже у самого Эльдара. Недолгое, правда. Тип приветливо помахал им ладошкой в камеру,  - впрочем, выражение лица было не определить, ибо оно пряталось за столь же чёрной и нелепой маской,  - а затем извлёк ствол с глушаком и просто выстрелил в глазок видеонаблюдения. И по монитору тут же пошло зерно.
        - Мать твою!  - ошалело провизжал белёсый и чуть не захлебнулся от возмущения.  - Ты что, гандон, творишь?
        Но Эльдар соображал гораздо быстрее. Похоже, этот маскарад означал… не совсем отъезд крыши. Что-то другое. Неприхотливый, надёжный в ближнем бою ижак на базе старого доброго макарова был уже при Эдьдаре. И он решил прихватить ещё и помповое ружьё 12-го калибра: крупная дробь, и кучность хорошая, с тридцати метров проделает дыру размером с тарелку. Это было легальное оружие охранника, в доме хранилось и кое-что посерьёзнее, но Эльдар рассчитывал, что его не придётся пускать в ход.
        Эльдар соображал быстро и пытался понять, хотя бы примерно, что именно может означать этот ненормальный маскарад. Но у него не получалось. Однако когда в караульном помещении отрубился следующий монитор, стало ясно, что этот ряженый тип каким-то непостижимым образом находится уже внутри ограды. Похоже, дело принимало скверный оборот.
        Эльдар уже сделал все необходимые распоряжения, полностью собрав личный состав охраны в доме. Кроме белёсого - тот остался в караульном помещении докладывать о результатах наблюдения за территорией. Эльдар был хорошим бойцом, но почему-то вместо привычного в подобной ситуации холодного возбуждения, ощутил сейчас в сердце только глухой укол тоски.
        У главного входа в дом находился ещё один монитор видеонаблюдения - связь с караульным помещением.
        - Что там?  - спросил Эльдар у белёсого.
        - Тихо, не вижу его,  - доложил тот.

«Сам ты тихо, баран ты конченый»,  - подумал Эльдар. Новенький и Алексей подошли сюда. Ещё два ствола. Ворота располагались далеко, вся территория двора была освещена и хорошо просматривалась. Кирилла Сергеевича Эльдар только что попросил пройти вглубь дома, в каминную, и услышал его приглушённый голос, видимо, разговаривает с женой. Эльдар постарался сейчас о ней не думать.
        И тогда по всему периметру участка и в доме погас свет.

«Вот сука!»  - подумал Эльдар и услышал возглас Орлова: «Быстро, на пол!»
        Молодец, шеф, правильно.
        - Врубай резервное,  - приказал он белёсому.
        - Уже,  - отозвался тот.
        Верзила Алексей чуть покачнулся и тихо сказал:
        - Он знает, как у нас всё устроено.

«Верно,  - подумал Эльдар.  - Парень хорошо подготовился». И следом пришла менее приятная мысль: «Он был здесь. Прежде. Может быть, когда Орлов уезжал, эта сучка приводила его сюда».
        Включилось автономное питание. Генератором давно не пользовались, и свет пока был тусклым. Собственно, генераторов было два, и врубить надо было оба.
        - Давай его на полную!  - нетерпеливо велел Эльдар в монитор.
        - Включено,  - кивнул белёсый.
        Эльдар моргнул. И у него раскрылся рот. Он сглотнул и почему-то не смог выдавить следующую фразу.
        - Сзади!  - закричал в камеру Алексей.
        Но и верзила уже не успевал со своим предупреждением. Белёсый сидел в крутящемся кресле и, разговаривая, смотрел прямо на них. И сейчас на глазах у всех белёсый охранник обзавёлся ещё одной парой рук. У него, словно у какого-то безумного индийского божества, появились дополнительные две руки. Выросли из-за спины. Снизу. Только он этого даже не чувствовал, продолжая говорить с ними.

«Такое невозможно»,  - мелькнуло в голове у Эльдара. Чёрные руки. Контрастные белые перчаточки, и в них бритва. Мягко, словно всего лишь собираясь побрить, уходит под подбородок. И перерезает горло. Белёсый даже не успел понять, что уже мёртв.
        Новенький застонал. Ублюдочный Бэтмен поднялся из-за кресла в полный рост, положил бритву рядом с пультом и снова приветливо помахал им белой перчаткой.
        Алексей передёрнул затвор, досылая патрон в патронник, и шагнул во двор.
        - Нет!  - остановил его Эльдар.  - Всем быть в доме.
        Алексей остановился, но ещё не поворачиваясь.
        - Защищаем хозяина,  - глухо произнёс Эльдар. И оказался прав. Весь свет снова погас, он вырубил резервное питание. Этот укол глухой тоски в сердце повторился.
        Страх, словно обладая холодными пальцами, пополз по спине Ольги. Когда свет в доме погас во второй раз, Алексей пришёл сюда, Эльдар приказал ему. Рядом с большим надёжным Алексеем вроде бы не должно быть так страшно, но Ольга ничего не могла с собой поделать. Этот страх был сильнее её воли, так просто подавить его не удавалось, он был каким-то животным, парализующим, иссушал каждую клеточку её существа. И Ольга узнала этот страх. Вспомнила, не спутать, он приходил к ней той ночью в Поляне. В горах, когда в бледном неверном свете луны двигались тени. Только… он не был вызван этими тенями. Не одними ими. Животный, неконтролируемый, первобытный страх ребёнка, смертельно перепуганной девочки, был в её жизни давно, а в Поляне повторился, и сейчас пришёл снова. Хотя в Поляне Ольга этого, наверное, не поняла: за много почти счастливых, почти беззаботных или почти сносных лет этот страх забылся. Ольга жила, как умела, и справлялась, как умела, но она заставила прошлое больше не возвращаться, и последний год вышел действительно почти счастливым. По крайней мере, в её жизни он был самым лучшим.
        И вот теперь страх, не до конца распознанный в Поляне, вернулся. Не спутать. От него становилось мутно и сводило живот, и внутри неё этой перепуганной девочке хотелось только беспомощно выть.
        - Не бойся, милая,  - вдруг сказал ей Орлов и передёрнул затвор пистолета. Попытался подняться, но Алексей что-то прошептал ему. Про белёсого охранника. Ольга не разобрала, что именно. Она только знала, что случилось что-то плохое. И что этот страх вернулся.
        Всё более напряжённое молчание и тишина. Непонятно, что именно отбрасывает это движение теней во дворе, может быть, ветер в соснах.
        - Внизу, гараж, вторая дверь,  - говорит Эльдар новенькому.  - Там генератор. Врубай резервное вручную.
        - Понял,  - тут же отвечает новенький, разворачивается к лестнице в гараж, но Эльдар понимает, что уже поздно. Хлопки во дворе, взлетает первая ракета фейерверка, взрывается в черноте неба, и тут же весь двор окрашивается гирляндами салюта.
        - Стой,  - говорит Эльдар новенькому.  - Всё! Быть здесь.
        Этот Бэтмен решил порадовать их фейерверком и не поскупился; грохот стоит, как от канонады, яркие разноцветные вспышки освещают двор и прихожую - да в доме Орловых настоящий праздник.
        - Сука,  - нервно шепчет новенький.  - Психическую атаку устроил, что ли?

«Хуже,  - думает Эльдар.  - Ему надо приглушить звук выстрелов. Только это будут наши выстрелы. Потому что его собственный ствол и так с глушаком».
        Следом успевает прийти мысль, что для просто писателя этот тип, которого, конечно, язык больше не повернётся назвать ненормальным, действует слишком грамотно.
        - Сука,  - с тоской произносит Эльдар, но сейчас он думает, скорее, о хозяйке. А дальше ему остаётся только плыть по течению.
        Вспышки и фейерверк закончились. Эльдар прислушивается, различает странный звук и понимает, что это новенький скрипит зубами. В прихожей, как и в подсобках внизу, тоже есть фонари, мощные, налобные, Эльдар раздал их. Алексей включил фонарь и, видимо, ещё телефоны в каминной, молодец верзила. Лестница ведёт с третьего этажа вниз, в гараж. И если не через главную дверь, то легче всего проникнуть в дом оттуда. Из гаража. Эльдар держит под прицелом крыльцо, новенький прикрывает его, и третий охранник, дядя Вова, скоро на пенсию, но всё ещё порвёт любого, взял под контроль лестницу. И приходит гораздо более красноречивый звук, чем скрежет зубов - камнем выбито окно.

«Странный способ проникнуть в дом»,  - это вялая мысль и неправильная. И новенький, и охранник на лестнице реагируют на звук разбитого стекла. Фонарик Эльдара выхватывает на полу камень, прилетевший со двора, и привязанную к нему тесёмку. Зачем? Он швырнул камень издалека, как из пращи? Тогда бы тот залетел по другой траектории и не валялся рядом с разбитым окном. Эльдар не понимает, что происходит, и от этого тот самый тоскливый укол ощущается сильнее.

«Лестница… Мы ждём его либо со двора, либо снизу, из гаража. Верно? Я бы на его месте тоже знал это. Камень… Его не кидали со двора».
        Эльдар всё вдруг понял. Он уже в доме. Ублюдочный Бэтмен уже здесь, внутри. И окно разбил, кинув камень со второго этажа. Мы ждали его снизу лестницы, а он придёт сверху.
        Во дворе снова зажигательный фейерверк. Но Эльдара больше не обмануть. В отличие от его парней. Как всё нелепо, глупо и трагично… Время словно замедляет свой бег. Эльдар успевает увидеть лица: дяди Вовы на лестнице и новенького - они всё ещё смотрят на разбитое окно, а потом на него; их нельзя за это винить - они лишь реагируют на события и ждут распоряжений старшего. А Эльдар снова видит эти белые перчатки, появившиеся из темноты, сверху, на лестнице. И удавку в этих руках, которая уже обвилась вокруг шеи дяди Вовы.
        (Нелепо)

«Почему? Как можно не чувствовать его?»  - приходит мысль, и одновременно Эльдар вскидывает помповое ружьё. И слышит свой голос, вопль, приказ откуда-то со стороны:
        - Стоять!
        Он понимает, что это его единственный шанс. Выстрел крупной дробью из 12-го калибра, конечно, заденет дядю Вову, заденет его товарища, возможно, разделив дырку размером с обеденную тарелку на них с ублюдком Бэтменом двоих. Но Эльдар возьмёт такой грех на душу. Он станет его потом отмаливать всю жизнь, но возьмёт, потому что другого шанса на выстрел у него не будет. И Эльдар почти успевает сделать свой самый важный выстрел в жизни. Он видит конвульсивные подёргивания, вероятно, уже мёртвого дяди Вовы, и как тот валится с лестницы вниз, видит, как недопустимо медленно, через левое плечо, начинает разворачиваться к Бэтмену новенький; под грохот феерверка, этой смертельной светомузыки он давит на спусковой крючок и успевает заметить, с какой молниеносной скоростью перемещается по лестнице их гость, словно он и впрямь ублюдский Бэтмен. И видит две встречных вспышки выстрелов. А потом чувствует, что по его руке словно ударили кувалдой, и ещё один обжигающий удар чуть ниже бронежилета, гораздо менее болезненный.

«А ведь я тоже задел тебя,  - думает Эльдар. Вспышки фейерверков тонут в красном мареве перед глазами, но, вероятно, произведён, ещё один выстрел.  - Он очень быстрый… Как нелепо»
        (Бэтмен)
        А потом приходит темнота.
        - Что там?  - громко позвал Алексей. Только что в прихожей грохнул явно ружейный выстрел. И повис тяжёлый запах отработанных пороховых газов, уже плывёт сюда. Он присел на одно колено, схоронившись за выступом каминной стойки и укрыв собой объекты охраны. Ольга Павловна и Орлов лежат на полу за камином. С двух других сторон их защищает глухая стена. И пройти к ним он, ночной гость, в прямом смысле сможет только через его, Алексея, труп. Правда, это обстоятельство его вряд ли остановит.
        Алексею требовалось срочно знать, есть ли у них ещё потери. Включая Орлова, дом защищают шесть вооружённых мужиков, и пока, судя по всему, с их стороны был произведён всего один выстрел. Из помпового ружья - звук оглушительный, пришлось даже приоткрыть рот, быстрее справляясь со звоном в ушах,  - бил, скорее всего, Эльдар. Шеф наконец-то позвонил своим ментам, сообщение о том, с каким хладнокровием было перерезано горло, подействовало на Орлова отрезвляюще. С каким-то неприятным тягостным удивлением Алексей обнаружил, что с того момента, как во второй раз погас свет, прошло не более двух минут. Пришла ещё одна мысль, и лёгкий холодок пощекотал от неё затылок: «Почему он не почувствовал его прямо за своей спиной? Даже чужой пристальный взгляд чувствуешь издалека, тем более, чужое присутствие. Он, что, настолько бесшумен?  - цевьё оружия под его левой рукой было холодным. И Алексей поправил себя, только снова холодком подуло в затылок:  - Что его мысли и его эмоции не «гремят»? Такого не бывает. Это невозможно».
        - Парни, вы целы?  - повторил Алексей.
        Эльдар открыл глаза. Понял, что может дышать, но хорошо бы снять бронежилет. Ещё обнаружил, что кисть его правой руки раздроблена, по ногам стекает что-то тёплое. Эльдар попытался подняться и понял, что ноги не подчиняются ему. Новенький лежал рядом, и у него была снесена часть лица. С какого же калибра бил ублюдок Бэтмен? Эльдар забрал у новенького оружие и отвернулся от него. Попробовал подсчитать, сколько было выстрелов из ствола с глушаком, и не смог. А потом услышал то, что его снова должно было удивить, да так, что раскрылся бы рот, если бы у него ещё осталась возможность удивляться. Звук шёл из большой проходной залы, разделяющей прихожую, лестницу и каминную. Рот у Эльдара всё-таки открылся, но только потому что с уголка выступила кровавая пена. Голос, который он сейчас слышал, был такой же, как и наряд ублюдского Бэтмена, словно из кино, словно какого-то сраного Дарта Вейдера:
        - Алексей,  - произнёс механический, неживой голос.  - Я знаю, что вы были добры к своей хозяйке. Ей ничего не угрожает. Орлов умрёт.

«Сука! Это всё из-за этой сучки!»  - подумал Эльдар. Чуть отклонился. Ублюдок стоял к нему спиной, вспышки несмолкаемого фейерверка выхватывали его из тьмы, затаился перед входом в каминную. Хочет, чтобы верзила сдал шефа. А чего, он не прочь подкатить яйца к его жене! Они сейчас могут втихаря всё проделать…
        - Всё из-за этой суки!  - чуть слышно прошептал Эльдар. Отёр левой рукой, в которой держал ствол новенького, пену со рта. И так как подняться он не мог, Эльдар пополз.
        Алексей скривился. Механический голос, как из какого-то чудовищного кино, комиксов для взрослых. И означал этот трансформированный, явно пропущенный через какой-то акустический фильтр голос вовсе не то, что говорил. Как минимум ещё две вещи: тот, кто говорит, всё-таки не хочет, чтобы его опознали, и то, что… парни, которых только что звал Алексей, вовсе не целы.
        Орлов пошевелился. А с Ольгиных губ сорвался какой-то странно высокий стон да ещё и хрипы в придачу.
        - Спокойно,  - тихо сказал им Алексей.  - Полиция уже едет.
        Но, видимо, Орлов уже не мог спокойно.
        - Сука, положил всех,  - горячо прошептал он и выкрикнул:  - Давай-ка. Заходи, потолкуем!
        Механический голос проигнорировал слова Орлова:
        - Алексей, я больше предлагать не буду.
        Теперь стон, слетевший с Ольгиных губ, показался низким, грубым. Эх, Ольга Павловна, что же вы скрываете…
        - Просто положи оружие и подними руки, чтобы я видел тебя,  - добавил механический голос. Диалог вёлся только с Алексеем, какая-либо интонированность отсутствовала.

«Уже едет полиция, совсем чуть-чуть,  - подумал Алексей.  - Кем бы там ни был её писатель: спецназовец, ниндзя, сраный супергерой - чудес не бывает».
        И услышал сухой металлический звук - клацанье передёргиваемого затвора.
        - Нет!  - приказал Алексей. Впервые за время работы у Орлова он позволил себе так говорить с шефом. Только Орлов его больше не слушал. Он вскочил на ноги и завопил:
        - Сука! Явился в мой дом и вздумал командовать?!  - выставил ствол перед собой.  - Надо валить тварь!

«Что ты творишь? Откроешь нас обоих»,  - но эта мысль Алексея была запоздалой. Орлов отвык, что какие-то вещи не подчиняются его контролю, но больше всего отвык быть напуганным, вот и психанул. И эти ошибки уже не исправить.
        Что-то покатилось по полу, от входа прямо к камину. Алексей, наверное, уже всё понял, но ему необходимо было удостовериться. Похоже, этот Форель и правда знаком со спецсредствами. И бережёт Ольгу, правда, странным способом. Это была шумовая граната.
        - Ложись!  - закричал Алексей. Но Орлов, к счастью, и сам уже среагировал, бросился на пол, ударившись больно о стену.
        - Зажми уши,  - велел Алексей, склоняясь над Ольгой. Потом поступил так же со своими и раскрыл рот. Он войдёт не сразу после вспышки, и Алексей не должен дать нейтрализовать себя; оружие лежит рядом, он всё успеет.
        Граната прекратила своё движение. Тишина, густая, зловещая. Сейчас. Сейчас будет вспышка. Но Алексей уже слышит отдалённые звуки сирен - менты, Чип и Дейл спешат на помощь. И хоть попытка улыбнуться могла бы показаться кому угодно чудовищной, Алексей не станет возражать,  - нервам надо иногда давать выход.
        А потом Алексей понял, что ничего не происходит. Что все отсчитанные до взрыва мгновения уже прошли. И услышал какой-то свистящий звук, похожий на шёпот бритвы, рассекающей воздух. Только это была не бритва. Жалящий укол. Словно оса укусила в шею. Он ещё успел поднести руку к шее и откатиться от Ольги, но рука его безвольно упала. Алексей сел, прислонившись к стене, он всё ещё пытался закрыть собой Ольгу. От самых кончиков ног как будто побежала приливная тёплая волна, тело тут же сделалось тяжёлым, становясь всё менее подвижным. Алексей попытался дотянуться до оружия, «Сайги», но рука лежала рядом и не собиралась слушаться, словно связь между мозгом и мышечной деятельностью была перерезана. Алексей скосил глаза. Граната была бутафорская, детская игрушка, осталось только, чтобы оттуда выскочил весёлый пластмассовый человечек и заржал. Он опять их обманул. И продолжает обманывать сейчас. Он выстрелил шприцем, и Алексей не знает, из чего. С него станется, что плюнул дротиком через трубку. Любит выкрутасы. Только теперь у него в руке ствол с глушителем, и он действительно умеет двигаться бесшумно и
со скоростью молнии. Мгновенный выпад ногой, и Орлов, который, уловив движение, попытался подняться, успевает только всхлипнуть и отключается. Ненадолго. Это представление не окончено. Он знает болевые точки, куда бить, и сегодня распределил для каждого своё.

«Ты всё-таки пощадил меня!»  - думает Алексей. Человек в чёрном костюме (конечно же, не Бэтмена) уже здесь, стоит над ним. Ольга, поджав ноги, забилась в угол. Что-то типа шока. Но похоже, нижняя губа всё-таки дрожит - хороший знак. Эх, Ольга Павловна… Вот только звук, выходящий из её горла, Алексею не понравился, Ольга Павловна, конечно, не скулит, это что-то другое, намного хуже, красивые женщины иногда издают звуки, которых сразу не расшифровать. Эх, Ольга, а твоего мужа сейчас убьют. У тебя на глазах. И если это забота о тебе, то человек, пришедший на помощь, в конец долбанутый урод, больное чудовище, какой-то сраный Минотавр. Может, это и не помощь вовсе: болевая точка, для каждого своё.
        Орлов застонал, очухался, приходит в себя. Тоже боец… Даже не успел среагировать, хотя, говорят, по молодости был тем ещё отморозком. Эх, молодость, Ольга Павловна… Человек, который был, конечно, не в костюме Бэтмена, наступил Орлову на руку и отбросил ногой выпавшее оружие в сторону, а затем приставил ствол с глушителем к его лысой голове. А вот Алексей тут может только сидеть и безвольно смотреть. Странно: эта чёрная Бэтменская одежда пробита, по руке течёт кровь, он ранен, кто-то из парней, Эльдар, скорее всего, зацепил его. Он, что, этого не чувствует? Он пришёл сюда казнить, и ему не до ранок на руке. Алексей очень много бы ему сейчас сказал, да язык тоже не особо подвижен. А вот Орлов не скулит, он бранится, ворчливо, как обезумевшая старуха. И это смешно, это тоже смешно, потому что какой бы ты ни был крутой отморозок, жить хочется всем. А может, смешно не поэтому, а от препарата, который сделал его неподвижным, однако одарив покоем. И все тревоги последних дней стали отступать, словно их и не было вовсе. Вот только мужа убьют на глазах у Ольги Павловны, а ей, судя по всему, и так досталось
по жизни…
        А потом случилось то, чего не ожидал ни Алексей, ни Орлов.
        - Нет!  - страшно и растянуто произнесла Ольга. Её голос показался низким и грубым. Немножко безумным.  - Стой!
        Бэтмен посмотрел на неё, не отводя ствола от головы Орлова. А она вдруг вскочила, истеричная женщина, и оттолкнула его. Орлов перевернулся, но ему удалось всего лишь сесть - Бэтмен всё держал под контролем.
        - Он мой муж,  - проговорила Ольга, нелепо вставая между Бэтменом и его жертвой. Её голос вроде бы зазвучал спокойней, только это было спокойствие шока, и прежние безумные огоньки в глазах выдавали её.  - Ты не сделаешь этого. Или стреляй в меня.
        А ещё кроме вызова и усталого сожаления в её голосе была ненависть то ли к Орлову, то ли к тому, кто явился его убить, или же к тому, как всё сложилось в жизни.
        Бэтмен молчал. Никаких механических примочек. Глаза в прорезях маски ничего не выражали. Потом он перевёл ствол от головы к коленной чашечке и просто спустил курок. Орлов вскрикнул и завыл. Перекатился по полу, держась за ногу. Механическая примочка всё же была. Примерно в том же месте, куда Алексея ужалила оса. Бэтмен поднял руку к своему шлему-маске чуть ниже скулы и нажал на что-то:
        - Ладно, живи,  - прозвучал тот же механический голос.  - Благодари жену.
        - Сволочь!  - выкрикнула ему Ольга и склонилась над вопящим Орловым. Теперь его речь стала более членораздельной: он материл и Бэтмена, но и Ольгу тоже. Алексей нашёл это странным. Орлов не был отчаянно бесстрашным, скорее всего, он просто рехнулся. От боли, беспомощности и страха, о которых давно успел забыть. Но Алексей видел ещё кое-что. В каминной появился Эльдар. Ползёт, перебирая локтями, в левой руке ствол, ИЖ, ноги тащит за собой, оставляя кровавый след.
        Бэтмен посмотрел на Алексея, вновь дотронулся до своего шлема чуть ниже скулы:
        - Не волнуйся, через два часа всё пройдёт,  - сказал он ему.  - Извини, пришлось дать тебе лошадиную дозу.  - И добавил:  - Пей больше воды.
        Алексей сморгнул. Только что о нём проявили заботу. Этот кровавый спектакль всё больше отдавал безумием. Бэтмен перевёл взгляд на хрипящего и вопящего Орлова и сказал:
        - Заткнись.
        Сирены патрульных машин звучали уже гораздо ближе. А Эльдар дополз до валяющейся на полу бутафорской гранаты. Бэтмен заметил его,  - скорее, наконец обратил внимание,  - когда тот нажал на спусковой крючок. Выстрела не последовало, лишь сухой металлический щелчок.

«Не осечка,  - успел понять Алексей.  - Он просто разрядил оружие. И здесь для каждого своё».
        Их гость шагнул к Эльдару, быстро,  - невзирая на весь этот бутафорский прикид двигался он с какой-то пугающей грацией,  - выбил ногой бесполезный теперь ствол, ухватил Эльдара за шиворот и просто поволок за собой. Левой подстреленной рукой; вся его чёрная одежда уже прилично пропиталась кровью вокруг раны. Он, что, не чувствует боли? Неуязвимый. Пули не берут?!
        - Не заткнёшься, прострелю тебе второе колено,  - сказал он Орлову. Ровное механическое сообщение.
        - Убирайся!  - завизжала Ольга. Кирилл Сергеевич продолжал материть обоих. Жену всё более грязно. Алексей отвернулся. Скоро всё закончится. Но лучше бы шефу и правда заткнуться. Но того словно прорвало. Бэтмен спокойно прицелился во вторую коленную чашечку. И тогда Эльдар совершил свою самую главную ошибку. Он перевёл тяжёлый взгляд с ноги шефа на Ольгу и выдавил ей прямо в лицо:
        - Сука! Это всё из-за тебя,  - возможно, боль. Возможно, шок, а может быть, давно держал в себе, и вот всё это сейчас вышло.  - Сука конченная!
        Ольга лишь закусила губу, а Алексей смог медленно повернуть голову обратно и посмотрел на Эльдара. «Как же ты держал в себе столько ненависти?»  - подумал он.
        Орлов продолжал исторгать проклятия. Обещал, что теперь найдёт Бэтмена и закопает его живьём. Видимо, то, что его жену только что назвали сукой, на него никак не подействовало. Спектакль достиг своей кульминации. Бэтмен с изяществом киногероя крутанул пистолет в ладони и ударил Орлова чуть выше лба. Рана пустяковая, но крови сразу много. Потом он приставил ствол к голове Эльдара и хладнокровно нажал на спусковой крючок. Эльдар дёрнулся и повалился на пол. Ольга вскрикнула, закрыла лицо руками, почему-то обернувшись вокруг своей оси, и просто завыла. Но Кирилл Сергеевич наконец-то заткнулся.
        - Ты всё понял начёт суки?  - механический голос, который все они теперь не скоро забудут. Он будет преследовать их в липких ночных кошмарах, а потом, в один прекрасный день, всё пройдёт. Или нет.
        Орлов не отвечал. Лицо в крови, взгляд тяжёлый, исподлобья.
        - Убирайся,  - прошептала Ольга, отнимая ладони от своего лица. Бэтмен не обратил на неё внимания. И взвёл курок. Лицо Орлова застыло.
        - Я задал вопрос,  - механический голос Бэтмена.
        Орлов что-то злобно пропищал. Алексей скосил на него взгляд, впервые за всё время работы в этом взгляде промелькнуло презрение.
        - Не слышу?!  - потребовал Бэтмен.
        - Понял,  - почти выкрикнул Орлов.
        - Хорошо.
        Бэтмен развернулся и двинулся прочь. Полицейские сирены звучали совсем близко.
        - Ты скрываешь голос, чтобы я не узнала тебя?  - вдруг сказала Ольга.
        Бэтмен уходил, не будет никаких ответов.
        - Это ты мне тогда подарил белые лилии?  - закричала ему вслед Ольга.  - В Поляне?!
        Алексей не понял, что услышал в её голосе, что-то зловещее и тоскливое одновременно.
        Бэтмен уходил.
        - Нет, не ты,  - произнесла Ольга. Этой обречённой глухой тоски в теперь тихом голосе стало ещё больше.  - Но ты был там.
        Спина Бэтмена качнулась. На какое-то мгновение произошла заминка, даже показалось, что Бэтмен остановился, и на это самое мгновение дом вновь наполнился угрозой, но он не стал оборачиваться, наоборот, теперь ещё быстрее зашагал в ночь, откуда пришёл. А Ольга, к счастью, не успела добавить то, что чуть не сорвалось у неё с языка: «Хотя я сказала тебе, что ты для меня не существуешь. Как и она».

44. Этой же ночью (Эндшпиль)
        Он шёл по ярко освещённой улице, и ночная прохлада обдувала его лицо. К этому подъёму, эйфории добавилось головокружение, и вдобавок пересохло горло, надо было присесть. Он не до конца осознавал, что произошло, скорее всего, вернулся из сна и помнил обжигающую боль в руке, впрочем, непродолжительную. Потрогал рукав чуть выше локтя - липкое, много, да его кто-то продырявил! И теперь с него капает кровь, оставляя за собой след. Почему-то это обстоятельство он нашёл забавным:
        - Как Гензель и Гретель,  - пробубнил он и захихикал.
        Мимо проехала машина, открытая, и ему что-то крикнули. Про месть Альтрона. Он захихикал ещё громче и показал им кулак. Все остались довольны. Однако редкие прохожие вели себя не столь безответственно, косились на него с подозрением и предпочитали обойти стороной. Ну конечно, он же продырявлен! Ежу понятно… Он запустил в отверстие палец - вообще-то, рука занемела и была горячей. Ему необходимо присесть. И попить. Он остановился. Напротив был «Макдоналдс». Увидел своё отражение в зеркале и не сразу поверил, что это он. То, что было на нём надето, привело его в восхищение. Костюм был великолепен! Где он его взял? Чёрный, да ещё сзади что-то болтается, красавец просто. Надо всегда ходить в таком.
        - Интересно, в этом «Макдаке» обслуживают злодеев-супергероев и всяких бяк из комиксов?  - с важной рассудительностью заявил он и снова захихикал. Только голова закружилась сильнее. Ему надо попить и присесть. Но прежде надо сделать кое-что другое. Он ещё помнит, что, не такой дурак. Надо успеть всё закончить, потому что… эндшпиль.
        - Неожиданный, однако, оборот!  - этот приступ предельного веселья, уже в полный голос, опять омрачило головокружение. Всё просто: он истекает кровью, надо срочно перевязать руку и попить. Присоединиться к весёлым зайкам и клоунам в «Макдоналдсе» на правах Бэтмена и попить кока-колы. Много.
        Вместо этого он сел на бордюр, постаравшись укрыться, хотя его всё равно скоро найдут. Бэтменам в развевающихся плащах с кровавым подбоем нельзя гулять по улицам Барвихи, запрещено, харам, как говорят наши братья-мусульмане. Он прыснул и извлёк телефон. Обстоятельная переписка с Ольгиным мужем привела его в недоумение. Он не помнил такого, чтобы писал какие-то угрозы этому злобному лысому клоуну. Да он вообще пишет угрозы только в собственных книгах.
        - Ну… наверное,  - пробормотал он, пытаясь сосредоточиться. Экран телефона в его руках расплывался. Ему надо было сосредоточиться в прямом смысле, он вдруг обнаружил, что забыл слова. Некоторые. Вот имя Сухова он помнил. Да, собственно говоря, ему-то и необходимо сейчас написать. Сухову. Потому что к звукам ночной трассы добавились далёкие пока патрульные сирены.
        - Едут, голубчики!  - недовольно пробормотал он. И сумел подавить очередной смешок.
        Он набрал «Сухов» и понял, что не знает, как быть дальше. Он забыл слова, забыл, как писать! Ну, не все, конечно, слова, некоторые помнил, но те, которые были сейчас нужны, куда-то делись. Он никак не мог вспомнить элементарных вещей, словно кто-то заблокировал их в его мозгу.
        - Меня, чего, загипнотизировали?  - он нахмурился и облизал губы. Но в этот раз не как герой собственных книг, надо было срочно выпить любой жидкости, а лучше воды. Или кока-колы, шипучей и сладкой.
        Непонятно, как такое возможно и что произошло, но он уставился на телефон и не мог сдвинуться с места. Плохо дело, сирены звучали ближе. Писатель, который не знает, как писать.
        - Я убил свой мозг,  - пожаловался он телефону с набранным словом «Сухов».
        Не совсем так: слова в его голове никуда не делись, но их и вправду будто кто-то заблокировал, запрятал к ним доступ. Неважно, как такое случилось, необходимо срочно найти выход. Эндшпиль, его время почти закончилось.
        Он снова облизал губы.
        - Мы пойдём обходным путём,  - вдруг заявил он телефону.  - Понял, о чём я? Не-на-прямик.
        Нет доступа к нужным словам? Отлично, плевать! Мы будем задавать вопросы. Кружной путь.
        Рядом со словом «Сухов» он дописал: «если человек взял фамилию и отчество матери - он здоров?» Отлично: блокировочки в его голове только что пропустили эту фразу, удалось обхитрить их. Не совсем ясно с «отчеством матери»; честно говоря, это какой-то абсурд,  - проклятая смешинка опять сорвалась с его губ,  - но сейчас не до жиру.
        Отправил. Ночь. Но Сухову сейчас тоже не до жиру, должен проснуться. Следующее.

«Зачем сестре…»  - набрал он и снова застыл. Завис. Хрень! Сирены уже звучат оглушительно, вон они, едут, это идут нас арестовывать, снова смешинка на губах. Срочно, обходной путь.

«Зачем сестре…» Кого? Тёмная зона в голове. Нет имён, нет самых простых обозначений. Какие-то непонятные слова: «Рокфеллер, царь, Крёз» пульсируют и вновь прячутся, а надо срочно поймать их. Хотя бы одно, любое…
        Вот «Крёз», оно подойдёт. Дальше слово «работать» без сопротивления встаёт рядом, но потом… опять темнота.
        - Кем?  - бормочет он.  - Кем работать? Как это называется, мать его?!
        Скрипят тормоза, аж стонут, да за ним выслали целых две патрульные машины. И правильно! Ещё бы следовало и вертолёт. Он хихикает, его секунды на исходе. Он обязан успеть переслать Сухову хотя бы то, что сможет, хотя бы то, что получится. Смотрит на сверкающий чистотой «Макдоналдс», бубнит:
        - Консуматоры хреновы…
        И вспоминает. Объявление о наборе персонала. Эвфемизмы, почему-то это слово от него не запрятали. Подойдёт! Он набирает, быстро, тыкая пальцами, потому что хлопают автомобильные дверцы, и клацают передёргиваемые затворы - да их целая толпа, явившихся за ним. Но он даже не поднимает на них головы, смотрит на свой телефон, на то, что получилось: «Зачем сестре Крёза работать клининг-менеджером?»
        Наверное, пойдёт, должно сработать, хотя такой же абсурд. И отправляет сообщение. Он успел. И теперь надо положить телефон на землю, чтобы они видели. Ему не хочется схлопотать ещё одну пулю.
        - Руки за голову! Лежать! Лечь…

«Зачем мне ложиться, когда я и так сижу?»  - думает он и улыбается. Боли он не чувствует, вот только бы попить…
        Бессонница. И осиротевший дом, и ты можешь только ходить из угла в угол и ждать рассвета. И ты можешь только тихонечко выть, потому что никто не слышит. И ты не знаешь, куда идти, куда бежать, какие пространства преодолеть, чтобы оказаться с ней рядом и забрать её. Ты можешь только стоять в её комнате, куда пришёл, как бездомный пёс, и нюхать запах, застрявший в её вещах, и тихонечко разговаривать с нею, но это единственная роскошь, которую ты можешь себе позволить, потому что если хоть капелька влаги появится на твоих глазах, ты вырежешь себе слёзные железы.
        Сухов вышел в коридор и какое-то время стоял перед комнатой жены. Ванга предлагала приехать и побыть с ним, но он поблагодарил и отказался. Она звонила недавно, но Сухов не смог с ней особо разговаривать. Потом от неё пришло сообщение, что она тоже не спит и чтоб звонил в любой момент.
        Он ответил: «Спи. Утром надо быть выспавшимися». Зачем? Зачем быть выспавшимися? Всё ещё верим в заклинания: придёт утро, и мы будем знать, что делать?!
        Усталое раздражение сверкнуло глухой белой яростью, но Сухов отстранил от себя и то, и другое. Лишь только закапал в воспалённые глаза. И открыл комнату жены. Шагнул, чуть удивлённо и странно озираясь, словно за всё это время оказался здесь впервые. И ещё не слышал тишины и пустынности, царивших в этой комнате.
        Компьютер был здесь, в темноте. Почему-то очень не захотелось включать свет. Сухов смотрел на старый спящий монитор и чуть слышно прошептал:
        - Привет.
        Но разговаривать с женой, с её призраками, он сейчас себе тоже не позволил. Включил компьютер, по монитору в уголке побежали цифры. Это будет долго, пока он проснётся; совсем недавно все компьютеры работали так.
        В Ватсап снова пришло сообщение. Видимо, Ванга, уж лучше бы ей сейчас оставить его в покое. Сухов открыл сообщения. Два, и оба оказались от Форели. Воспалённые глаза Сухова застыли, и тут же заныло сердце. Каким же он оказался мерзким трусливым ублюдком! И совсем от пьянства крыша поехала, не спит, пьёт от стыда, и шлёт всякое говно: «Сухов, если человек взял фамилию/отчество матери он здоров?»  - гласило первое. Второе было совсем уж охеревшей мерзостью: «Зачем сестре Крёза работать клиниг-менеджером?»
        - Сука ты подлая, просто тварь,  - произнёс Сухов. И не стал разбивать телефон об стену. Положил рядом. И хоть эта белая молния гнева чуть не удушила его, всё-таки позволить себе такую роскошь, как ярость, сегодня он не мог.
        Компьютер его жены включился. Сухов долго смотрел на мерцающий монитор. Прошло, оказывается, десять лет, и мониторы больше не мерцают.
        - Это ведь отчаяние?  - шёпотом спросил себя Сухов.
        Кем бы он ни был - всезнающим свихнувшимся гуру-хакером, полагающим себя ботом, алгоритмом, искусственным интеллектом или кем-то ещё (не важно!), он был здесь.
        - Не важно,  - так же шёпотом сказал Сухов. Прошло десять лет, и в этой комнате, оказывается, жила тьма, и он блуждал по ней, потому что боялся выйти. И увидеть вещи такими, какие они есть.
        Большим и указательным пальцами левой руки Сухов протёр воспалённые глаза, затем положил руки на клавиатуру. Всё ещё верим в заклинания?
        Сухов набрал: «Мне нужна помощь».
        - Форель, вы что себе ввели?  - голос Простака плавает вокруг его головы.  - Под каким вы препаратом?

«Чего так орать?  - хмурится он.  - Руку, вон, рученьку обработали, и на том спасибо. Пуля-то, оказывается, навылет прошла. Да и вообще, пустяки, царапина».
        - Форель! Вы в курсе, чего натворили?!  - а вот голос Умника звучит грозно. Да он у нас Иван Васильевич Грозный прямо, допрашивает Миколу Васильевича… Проклятые хиханьки да хаханьки опять срываются с его губ.
        - Он ширнул себя чем-то,  - говорит Простак.  - Он в полном неадеквате.
        - И что его пули не берут?  - возражает Умник.
        - Да ладно вам,  - ухмыляется Форель.  - Нет никаких супергероев. Нету! Это всё наркотики. Афобазол с кокаинчиком. И амфетаминчиком.
        - Какой на хер афобазол?  - возмущается Умник.
        - Который вы для спецназа разработали,  - хитро щурясь, заявляет Форель.  - Я чего, по-вашему, такой тупой?
        - Там повсюду ваша кровь и ваши следы,  - устало вздыхает Простак.  - И в вашем телефоне… Вы знаете, что вы совершили?
        - Тю-тю-тю, лапочка, хватит умничать,  - отмахивается Форель и глубокомысленно замечает:  - Вы - Простак, а вот он - Умник. Вот и хорош умничать.
        - Козёл он конченый,  - говорит Умник, и на его лице почти брезгливость.
        - Во-о, ещё один,  - делится Форель, апеллируя к портрету на стене.
        - Сейчас от него ничего не добиться,  - Умник отворачивается.  - Козёл обдолбанный.
        Форель возмущён. Стучит указательным пальцем правой руки себе по голове:
        - Эндшпиль, ребята!  - не выдерживает и снова начинает хихикать.
        Простак пристально смотрит на него. Говорит:
        - Так, давай сначала: вы были сегодняшней ночью в доме Орлова Кирилла Сергеевича?
        - Кирилла Сергеевича,  - передразнивает его Форель, но уже почти не кривляясь. Вздыхает.  - Ну-у, по-видимому, был. Скорее, да, чем нет,  - ухмыляется, обдумывает произнесённое, а потом важно сообщает:  - Но у меня к вам другое предложение.

…Сухов почувствовал, что его лицо словно сковала металлическая маска. Он смотрел на монитор. Этот таинственный друг его умершей жены, кем бы он ни был… Сухов просил о помощи, это был жест отчаяния, но…
        - Ксюха, Ксюха, что же ты творишь,  - прошептал Сухов.
        Оказывается, его дочь знала о существовании этого таинственного корреспондента. Оказывается, она поддерживала с ним переписку.
        (Только то, что в сети)
        И это было тайной. Но сейчас не появлялись смайлики, и он не называл себя супергероем. Друг его жены и его дочери… У него не было ответов на его вопросы. Он не дал ему лекарства от отчаяния. Вместо этого он раскрыл ему последний поисковый запрос его дочери. Милицейские базы ещё советских времён, и потом, позже, 90-е, смена эпох…

«Господи»,  - прошептал в его сердце голос его умершей жены.
        Это случилось в тот момент, когда за окнами уже вовсю был рассвет, и Сухов обнаружил искомое. Это могло ещё ничего не значить, так, просто семейные тайны, которых никто особо и не прятал. Просто никому бы не пришло в голову там искать. Поэтому и не прятал, чтобы не вызывать лишних подозрений. Оставил на поверхности. Как всегда предупреждал Форель, которого Сухов успел начать ненавидеть, а сейчас не знал, сколь безмерно велика степень его благодарности, каким бы ненормальным способом тот ни выражал свои мысли.
        Сухов смотрел на свой телефон с ночными сообщениями в Ватсап от Форели, и теперь не призрак в его сердце, а он сам прошептал:
        - Господи, вот что он имел в виду.

45. Тёмная зона
        Алексей видел это. Как у них всё закончилось. Наверное, если бы полиция явилась хотя бы минутой раньше, этого бы не произошло сегодня ночью. Всё равно бы случилось, но потом, позже; наверное, она бы дождалась, когда Орлов вернётся из больницы, наверное, всё вышло бы как-нибудь по-другому, но не так, оставляя лишь руины…
        Как только долбаный Бэтмен исчез, Ольга Павловна бросилась к мужу. Алексей хотел пошевелиться, но всё ещё не мог. И услышал, как Орлов завизжал:
        - Не трогай меня! Убирайся, грязная шлюха!  - Ещё ни разу голос шефа не звучал так блеюще высоко.  - Смотри, во что ты нас втянула! Этого хотела? Беги теперь к своему трахальщику. Вон из моего дома! Пошла…
        Алексей закрыл глаза. Он бы закрыл уши, да руки не слушались. «Вообще-то, она тебе жизнь спасла»,  - подумал Алексей. Он не хотел видеть лица Ольги. И не мог ей сейчас помочь.
        А потом приехала полиция. И скорые. Дом Орлова, место, где Николай работал столько лет, превратился в место преступления. И были вопросы, долго и много; Ольга Павловна отвечала сразу, Алексей - как только смог связно говорить. А за окнами уже брезжил рассвет. Орлова увезли в больницу, а позже, оградив всё полицейскими ленточками и нарисовав на полу мертвецов, увезли тела тех, с кем ещё недавно они шутили, пили чаёк и играли в домино. У всех, кроме Эльдара и Алексея, работа была непыльная.
        А потом они уехали. Смилостивились над Ольгой Павловной; все полицейские процедуры были прерваны до наступления рабочего дня. Правда, предложили оставить Ольге Павловне охрану. Та отказалась:
        - Наверное, мне больше ничего не угрожает,  - усмехнулась мрачно. Всё ещё была в прострации.
        Всё же они обещали выслать сейчас патрульную машину дежурить перед домом. Даже Алексея перенесли на кушетку, а докторишки ввели ему какой-то транквилизатор. Потребовали никуда не уезжать из Москвы. Алексей засыпал. Отключался, бороться с этим становилось всё труднее.
        - Ольга Павловна,  - позвал Алексей. Его голос, эхо в опустевшем доме.
        Она вышла. Такой он её никогда не видел: шок, привидение… Но и что-то ещё, какая-то обречённость. Она словно стала моложе: мир вокруг неё обрушился, и она лишилась привычной защиты, обнажая свой истинный возраст,  - одинокая, насмерть перепуганная девчонка. Сколько сегодня мы узнаём нового и неожиданного.
        Попросила у него сигарет. Тоже впервые. Он сказал, где взять. И снова позвал её:
        - Ольга Павловна…
        Она остановила его, затрясла головой, подняв руку, развернулась и ушла в столовую. Ей бы поспать… Алексей услышал, как она щёлкает зажигалкой, и как она закашляла, сделав первую затяжку, и провалился в сон.
        Она больше не дрожит. По крайней мере, её зубы больше не стучат друг о дружку, хотя первый озноб ещё не покинул тело. Но и это пройдёт, люди на многое способны. Ехать ей недалеко. Это место тут, совсем рядом. И никуда оно не делось. Место, которое она когда-то очень любила. В котором были феи и демоны тёмного мира из шкафа, видимые и невидимые друзья, как у всех; соседский рыжий кот - подлец и шпион, который давно сдох (так они тогда сказали), и было ещё кое-что. В месте, которое она любила, а потом запретила себе о нём думать. Знать о его существовании, помнить. И оно исчезло. Как такое возможно? Наверное, невозможно. Но ей удавалось. Она забаррикадировалась своим весёлым и слегка упрямым нравом, а потом, значительно позже, надёжной бронёй дома Орлова. И это место исчезло. Ей удалось. Люди способны на очень многое. В том числе уходить, навсегда обрубив концы, и жить дальше с чистой страницы. Орлов никогда не узнает, что он на самом деле значил для неё, хоть сначала прошла девичья влюблённость, а потом и вообще вся романтика, люди живут и без этого. И она бы никогда не отплатила ему столь чёрной
неблагодарностью, ни за что на свете, она старалась, видит бог, она старалась из последних сил…
        И вот сегодня ночью всё закончилось.
        Она ничего не знала наверняка. У неё не было доказательств. Хотя смутные тревоги уже витали, но как она могла оказаться настолько слепой?
        Зубы больше не стучат друг о дружку, лишь нервный озноб, и путаются мысли… Она знала, где взять доказательства. На каминной полке Орлова. Здесь больше не её дом, остались руины… И действительно, надо убираться отсюда; тогда Орлов сможет восстановить руины. И жить дальше без неё.
        Похоже, сегодня ночью это место вернулось. Только уже без фей. Остались одни лишь демоны.
        Алексей раскрыл глаза. Наверное, спал он совсем недолго. Ольга разбудила его. Не сразу понял, для чего она протягивает ему свой телефон. Потряс головой, чтобы проснуться окончательно. Совсем невысоко, но всё же смог поднять руку.
        - Алексей, вот здесь набран последний номер. Если я через два часа не вернусь, позвоните по нему.
        - Ольга Павловна…
        - Т-с-с…  - она поднесла указательный палец к губам.  - Спите. Всё хорошо. Я поставила будильник. Прозвонит через два часа.
        - Ольга Павловна, подождите, я отвезу вас… Я уже почти,  - снова поднял руку, до половины, ноги пока не двигались.
        - Нет-нет,  - она быстро и как-то лихорадочно, словно это была дрожь, затрясла головой.  - Хватит уже всем из-за меня…
        Положила телефон на журнальный столик. Выпрямилась.

«Куда ты собралась?»  - подумал Алексей.
        - Вот ещё что,  - добавила Ольга.  - Назовите её Вангой. Её мало кто так зовёт. Скажите, что от меня. И что её сумочка со мной. Она сразу поймёт.
        Ольга была одета. И с ней была сумочка. Не её. Та, другая, которой она обменялась в спа-салоне. Судя по всему, с этой самой Вангой. Дальше Ольга совершила ещё более странную вещь: она забрала с каминной полки большую коробку спичек для растопки, длинные, баснословно дорогие спички - аналог наших отечественных охотничьих,  - которые не гаснут на ветру, и положила их в сумочку.
        Орлов был большой поклонник рыбалки и охоты, снасти, охотничьи ружья, хранившиеся в доме, также были баснословно дорогими.

«Куда ты?»  - снова мелькнуло в голове у Алексея.
        Ванга… В спа-салоне на её лицо была наложена косметическая маска, но… Не её ли вместе со следователем привозил адвокат Орлова? Алексею это нравилось всё меньше, и собственная неподвижность нравилась всё меньше.
        - Хорошо, я понял,  - сказал Алексей и указал на журнальный столик.  - Подвиньте ближе.
        Ольга покачала головой, теперь медленно, словно ей это давалось нелегко; и немного горькая улыбка далась нелегко:
        - Скоро вы сможете сами двигаться. А сейчас спите.
        - Ольга…
        Она кивнула:
        - Запомните: её сумочка со мной. Пусть ищет.  - И вдруг улыбнулась.  - Алёша, вы очень хороший. Спасибо вам большое.
        И ещё раз воспользовалась его беспомощностью. Наклонилась и быстро поцеловала его в щёку, чуть пониже виска. И ушла, не оборачиваясь. Спустилась в гараж, и Алексей услышал, как она завела двигатель своего автомобиля.
        Она подъехала прямо к дому. Остановилась и выключила двигатель. Солнце поднялось уже достаточно высоко, и день обещал быть жарким. Но пока дела обстояли не так. Стрёкот насекомых в высокой траве, и всё ещё утренняя свежесть от реки. Рыжий котёнок играл на крыльце, развлекаясь ловлей мух. Завидев Ольгу, он затаился, но потом ветерок прошелестел по террасе оброненным конфетным фантиком, и котёнок решил, что это заслуживает гораздо большего внимания. Мадам была здесь. Сидела в плетёном кресле, подставляя лицо ласковому весеннему солнышку. Услышав, что у ворот остановилась незнакомая машина, она чуть отклонилась в кресле, приветливо вглядываясь, кто бы мог пожаловать в гости.
        Ощущение, что здесь ничего не изменилось, снова грозило приступом дурноты. Ольга недолго помедлила и вышла из автомобиля. Всё же взялась рукой за дверцу, чуть покусала губу, обернулась и изобразила на лице такую же приветливую улыбку.
        - Можно к вам?  - голос прозвучал мягко, дружелюбно, даже бодро; голос соседки-дачницы.  - Доброе утро! Елена Павловна? Я Ольга Орлова, у нас с вами есть общий знакомый…
        - Бог мой, Оленька,  - прервала её Мадам; на открытом добродушном лице лишь искренняя радость и изумление.  - Это ты? Что ты здесь делаешь, девочка?! Это ведь ты, верно?
        Ольга почувствовала слабость в ногах. Одни только демоны и людоеды. И ведь это всё ещё ничего не значит - человек имеет полное право заботиться о своих близких.
        - Верно,  - подтвердила Ольга. Широко улыбнулась:  - Я живу тут недалеко.
        - Ах, ну да…
        - Еду сейчас с реки, гляжу, думаю, вы - не вы… А как вы меня узнали?
        - Сразу! По фотографиям,  - Мадам поднялась к ней навстречу.  - Он много раз мне показывал. Чего там стоишь? Заходи, проходи в дом, милая.
        Ольгины ноги всё же словно приросли к земле, словно внутри неё была проведена красная черта, которую сейчас придётся переступить.

«И мне он показал фотографии,  - чуть снова не начала кусать губу - движение, забытое с детства, навсегда похороненное в нём.  - Скан паспорта. Только я не узнала. Признаться, и сейчас не узнаю».
        Но она явилась сюда не для рефлексий. Рыжий котёнок, вполне вероятно, далёкий праправнук того самого подлеца и шпиона, вернулся, неудачно затормозив на лапах, шлёпнулся с крыльца. Ольгина улыбка вернулась, а ноги оторвались от земли.
        - Я на пару минуточек…
        - Проходи, присаживайся, в ногах правды нет,  - гостеприимно затараторила Мадам.  - Ты завтракала?
        - Да, спасибо.
        - Вот и кофе уже поспел,  - на газовой горелке во дворе стояла большая кофеварка Bialetti.  - Это он меня научил.
        У Ольги защемило сердце - её писака обожал кофеварки Bialetti и даже как-то хвастался, что и своей Мадам такую же подарил. Но как можно быть такой слепой? «Успокойся,  - остановила себя Ольга.  - Часто люди знакомят своих любовниц со своими уборщицами? Не часто. Наверное, вообще, никогда».
        - Да уж, он с этими кофеварками, как ребёнок прямо,  - призналась Ольга.
        Мадам тепло улыбнулась упоминанию о своём работодателе и на миг помрачнела:
        - Беспокоюсь я о нём…

«Я тоже»,  - чуть было не сказала Ольга, а Мадам шагнула к ней навстречу:
        - Ну, вот, наконец познакомились лично,  - она широко развела руки в стороны.  - Дай, я тебя хоть обниму, девочка.
        И опять внутри Ольги начала натягиваться струна, и муть поднялась из желудка, вызывая новый приступ головокружения,  - насколько же ко многому мы оказываемся не готовы! У Ольги хватило сил не отстраниться, когда Мадам обняла её, она почувствовала панику и одновременно желание сделать встречный жест, почувствовала её запах, и ноги всё же чуть не подкосились, и ничего, кроме теплоты и искренней заботы, в её объятии не было. Как такое возможно?

«За это он так привязался к тебе?»  - подумала Ольга. Но слабость в ногах и приступ дурноты уже проходили. Она посмотрела прямо в ясные, чистые, без каких-либо прячущихся в уголках теней глаза Мадам, и сказала:
        - Да. Вот и познакомились.
        Уселась на предложенное ей такое же плетёное кресло у пластикового столика - судя по всему, она здесь не первый гость. И пока Мадам отлучилась в дом за чашкой для Ольги, раскрыла свою сумочку, достала эту коробку с охотничьими спичками. Положила на стол рядом с собой. Кое-что здесь всё-таки изменилось, в этом месте, которое она когда-то так любила: камеры наблюдения, они тут повсюду, и, скорее всего, её уже обнаружили. Телевизор, огромная панель-плазма, её тогда тоже не было. Приятные умиротворяющие звуки - шум прибоя, на экране волна накатывает на берег. А в кронах деревьев, как всегда, галдят птицы.
        Мадам вернулась. Ольга посмотрела на поднос - гжель, чашка на блюдце, вазочка с конфетами, печенье.
        - А наш писатель сказал, что вы в Крыму,  - поделилась она невинно, хотя ей хотелось кричать.  - Дочку проведываете.
        - Так съездила уже!  - незамедлительно отозвалась Мадам и спохватилась:  - Ой, Оленька, спасибо тебе за подарки! Огромное спасибо, милая. Всё подошло, что передавала, дочурке моей. И размер, и цвет. Картинка-девочка!
        - Правда?  - пролепетала Ольга, тут же заставила голос звучать твёрже.  - Я так рада… А что тут-то? Гостите у кого?
        Мадам ей смущённо улыбнулась:
        - Подлечиться надо чутка. Ты уж меня не выдавай, милая, у вас с ним и без меня хлопот хватает,  - вздохнула.  - Приболела немного, возраст… У нас же в Крыму медицина, сама понимаешь,  - посетовала она и бодро заверила:  - Но мир не без добрых людей…
        - Это правда,  - согласилась Ольга.  - Что-нибудь серьёзно? Помощь нужна? Больница есть хорошая…
        - Нет, спасибо, всё, что надо, люди делают. Да ты не беспокойся, милая, пустяки! На следующей неделе уже на работу выхожу.
        - Вот как?  - Ольга словно невзначай открыла коробку, которую крутила в руках, достала длинную спичку.  - Он вас уже ждёт не дождётся.
        Мадам снова вздохнула:
        - Не вовремя я уехала,  - в голосе беспокойство.  - Но прихватило. А болячки свои напоказ выставлять…
        - Так тоже нельзя, Елена Павловна! Не чужие мы вам всё-таки,  - Ольга задумчиво посмотрела на спичку в своей правой руке.
        Мадам отвернулась за кофеваркой, гейзерное бурление только что закончилось. Камеры повсюду, её давно заметили, и если она не ошибается, у неё в распоряжении всего несколько минут. Ольга медленно, с нажимом провела по воспламенителю. Сперва огонёк зарделся лениво, потом ярко вспыхнул, чёрный внутри с осыпающимися неоновыми искрами по краям. Мадам покосилась на спичку и улыбнулась Ольге:
        - Забыла спросить: молоко, сливки?
        - Не надо,  - Ольга покачала головой.  - Елена Павловна, а что вы знаете о своём работодателе?
        - В смысле?!
        - Сколько вы у него работаете?
        - Так три года уже.
        - Дольше, чем мы знакомы, верно?  - сказала Ольга.  - В два раза дольше. И до вашего появления он превращал дом в свинарник.
        - Мужики,  - усмехнулась Мадам.
        Чтобы не обжечь пальцы, Ольга затушила спичку. Взяла новую. Мадам принялась разливать кофе по чашкам. В первую очередь Ольге. Шок мало по малу отпускал её. Она узнала эту чашку. И подносик - Палех. Интересно, где сейчас можно достать такое? Рыжий котёнок, дом, которого не было. Здесь изменилось всё, в этом месте, которое она когда-то так любила. Этого дома не было, долгое время, а потом его отстроили заново. В точности воспроизвели всё. Даже подносик и чашки. Только без фей, одни лишь демоны. Но когда вы практически не ограничены в средствах, вы можете создать это замертвевшее, каменное время. Холодок пощекотал Ольгин затылок. Надо держать себя в руках. Шок проходил, и только сейчас она поняла, насколько была безрассудна. И насколько ей в действительности страшно. Но выхода нет. Ольга зажгла вторую спичку. С еле слышным стоном Мадам вздохнула. На мгновение звук воспламеняемой смеси словно выдавил из пространства другие звуки. Мадам уже наливала кофе себе.
        - А ещё он мне рассказывал про вашу бабушку, гадалку, мол, соседи её звали конотопской ведьмой. Правда?
        - Да, бабушка была добрая,  - улыбнулась Мадам.  - Лечила многих… Гадала. Баловалась приворотами.
        Эти спички горели долго. Но Ольга тут же затушила одну и взяла новую. И зажгла. Мадам в задумчивости посмотрела на огонь. Затем спросила:
        - Что это ты делаешь, Оленька?
        Ольга подняла горящую спичку, которой был не страшен ветерок.
        - В детстве мы так играли,  - пояснила она будто не своим голосом, холодным, жестоким и полным отчаяния.  - Поджигали всякую живность. Сначала лягушек. Это было очень смешно.
        - Оленька…
        - Потом котят, щенков с помойки. И не только. Ведь не только? Правда?
        Мадам как-то странно дёрнула головой.
        - Три года… Немало. У нас с ним был всего год с небольшим. Как вы это делали?
        - Что?
        - Рукопись.
        - Я не понимаю, Оленька…
        Ольга засмеялась, страшно, неприятно:
        - Точнее, как ты это делала?
        - Не понимаю…
        Ольга усмехается, но теперь по-другому. Ей бы остановиться, но она не могла остановиться: порой отчаяние и горечь несправедливости делают нас безрассудно бесстрашными, а потом остаётся только отчаяние. Ольга гасит спичку, тут же зажигает следующую. Шипящий звук, пламя, чёрное внутри…
        - Не только котят и щенков. И раздувшихся лягушек. Вот такими в точности спичками. Такие они были?
        Мадам, как заворожённая, смотрела на разгорающийся огонёк. Чашка давно уже была полной, и теперь кофе из кофеварки Bialetti переливался через край.
        - Не только живность, верно?  - тихо сказала Ольга.  - А вот и этот самый дом. Помнишь?
        - Бабушка была доброй,  - монотонно произнесла Мадам.
        - Нет, посмотри! Это ведь другой дом. Того давно нет. Он сгорел. До тла!
        - Добрая, и доченька пошла в неё…
        - Только это были не мы, с этими спичками, от которых не убежать. Не я, верно? Нас не было трое. Это были вы, вдвоём. Это были вы!
        Мадам похлопала глазами, на её лбу образовались капризные складки, потом сказала в сторону:
        - В неё пошла дочура моя…
        - В кого?!  - Ольгин смешок вышел зловещим. Не затушив спичку, которую держала в руке, она взяла следующую, зажгла. Мадам быстро, словно украдкой, посмотрела по сторонам. Потом огонёк притянул её взгляд, но стон, сорвавшийся с её губ, теперь прозвучал громче.
        - Глазками пошла в неё,  - сказала она.
        Ольга бросила в траву обе горящие спички, Мадам, косясь, проследила за ними. Ольга тут же вытащила из коробка новую.
        - Бабка…  - несколько хныкающе произнесла Мадам.
        - Да. Конотопская ведьма, и маленькая дочь в Крыму,  - согласилась Ольга. И чуть приподнялась, отстранив от себя коробку воспламенителем к Мадам.  - Только ничего этого нет! А есть вот это.
        И она зажгла эту новую спичку, медленно, а потом подняла на уровень глаз Мадам. И та отшатнулась от неё, как от удара. Глаза её потемнели, и игра пламени словно трансформировала лицо, вычленив какие-то незнакомые черты. Мадам ссутулилась и устало вздохнула.
        - Нет, не отворачивайся!  - потребовала Ольга.  - Три года… Как ты воровала рукописи? Фотографировала? Смотри, такие были спички, правда?
        - Не делай этого,  - вдруг попросила Мадам. И что-то случилось с её голосом.  - Это была не она! Это была я. Она ничего не знает.
        Вся недавняя слабость в Ольгиных ногах и эта муть в желудке вернулись. И теперь не холодок, а ощущение жути поднялось по спине к затылку. Потому как что-то случилось с голосом Мадам, женщины, которая только что жаловалась на возраст и связанные с ним болезни. И, наверно, он мог быть так же Ольге знаком, этот голос, как и этот воскресший из прошлого дом. Это был высокий, по-детски звонкий голос совсем юной девушки.
        - Что?  - просипела Ольга.
        - Она меня заставила!  - звонкий голос, почти визг смертельно перепуганной юной девушки.  - Фотографировать. И ниточки завязывать.
        - Господи,  - хрипло прошептала Ольга.  - Что с тобой?
        - Зачем ты её вызвала? Я боюсь её! Она идёт.

«Кто? О ком она говорит?!  - подумала Ольга. Эта муть в желудке качнулась и удушающе поднялась к горлу.  - Тьма?! Значит, она существует? Значит, она не была их страшными играми?!»
        - Успокойся, дыши…  - Ольга попыталась взять её за руку. Но было уже поздно. Мадам опустила голову, отвернулась, а потом медленно подняла взгляд. И словно притащила откуда-то пятно темноты, изуродовавшее её лицо:
        - Сучка! Всё-таки нашла меня,  - произнесла она каркающим, низким, грубым голосом.  - Криворотыйкрючконос.
        В тот день Тьма была очень сильна. Она заявилась и не собиралась уходить. Я нашёл тебя в сияющем облачке, у кроватки, где спал ребёнок, наша младшая сестра, уже не младенец, но всё ещё беспомощный ребёнок. Тьма заставила тебя тянуть к ней руки и повторять: «Криворотыйкрючконос».
        - Всё, успокойся, дыши,  - сказал я тебе.  - Нет никакого криворотогокрючконоса.
        Я не верю, что ты тянула руки к её шее и что могла причинить ей вред. Ведь она была такая же, как мы, наша сестра, плоть и кровь, и когда она появилась, наше счастье засияло ещё ярче. И ты послушала меня, не сразу, но послушала. И никто ничего не узнал. Мы изгнали Тьму. Мы стояли на краю, на границе вместе, и Тьма не посмела больше вернуться в этот день. Но мы увидели, на что она способна, и поняли, как нам надо много сил. Супергероям, охраняющим сияющий мир от прихода Тьмы.
        Ты подошла к кроватке, когда ребёнок уже не спал, и повторила то, что говорила не раз:
        - Из-за неё всё изменится,  - но ты не злилась больше, а говорила печально.  - Из-за неё всё кончится.
        - Но нет же!  - я опять успокаивал тебя. Такое случалось редко; обычно мне требовалось твое успокоение.  - Она такая же, как мы. Посмотри, разве нет?
        - Такая же, как ты, но не я.
        Я это уже слышал от тебя, но в тот раз, очень смущаясь, всё-таки решился:
        - Почему? Ты говорила… Потому что мы с ней родились красивыми?
        Ты улыбнулась. Я, наверное, сам не желая, очень сильно обидел тебя, потому что не видел тебя никогда такой печальной.
        - Глупый,  - сказала ты.  - Посмотри, что ты видишь?
        Я хотел возразить: на самом деле, они просто дразнят тебя, твой нос не настолько огромный, да и не крючком, и рот не кривой, лишь прикус немного… ты унаследовала эти незначительные изъяны от нашего отца, а его никто не считал уродом. Но ты поняла, о чём я думаю, и снова улыбнулась, и снова - печально.
        - Это внешне, а я говорю про то, что внутри,  - пояснила ты. Но я не понял, и тебе пришлось, указав на ребёнка, объяснить ещё раз:  - В ней есть сила, как и в нас. Я чувствую это. Но наша поднимает нас вверх. Её направлена в другую сторону. Она никогда не поверит в супергероя. Она предаст нас. И сможет всё разрушить.
        - Мы научим её быть нами.
        - Нет, только не её! Она отнимет тебя у меня. Она захочет, чтобы я осталась во Тьме. Потому что эти принцессы-ангелы сами состоят из тьмы. Я там была и видела.
        - Это в тебе ещё говорит та, которую мы прогнали,  - мягко сказал я, не употребляя слово «болезнь».  - И мы не пустим её больше так. Не дадим застать врасплох. И когда она явится, мы будем готовы.
        - Допустим,  - ты наконец улыбнулась не печально и посмотрела на кроватку с играющей малышкой.  - Но вы с ней похожи. Мы с тобой в этом - нет. И когда-нибудь тебе придётся выбирать.
        - Ты знаешь, что я давно всё выбрал,  - успокоил я тебя. И показал на медальон, кулон, который ты носила на шее, где были мы вдвоём. Хотел добавить: «И ты знаешь, что ты моя единственная настоящая и вечная любовь». Но ты остановила меня и сказала:
        - Так что ты видишь?
        - Нашу сестру,  - я рассмеялся.  - И мы не дадим ей ничего разрушить. Элен, она ведь просто ребёнок.
        Но ты больше не улыбалась:
        - Я не шучу. Ты знаешь, что сила проявляется через глаза. Наша сила. Она и делает нас особенными.
        - Конечно.
        - Так что есть общего у вас, и нет во мне? Мои глаза…
        - Карие.
        И глазами ты тоже пошла в отца. Который не был уродом, скорее наоборот - он всем нравился, но был уродом внутри.
        - А ваши?
        - Разноцветные. Но это ничего не значит…
        - Когда-нибудь ты поймёшь, о чём я.
        У нашей младшей сестры были такие же разноцветные глазки, как и у меня. Это тебя тревожило. Я же рассчитывал, что когда Ольга вырастет, мы станем втрое сильнее.
        А сил нам требовалось много. Мы всё больше убеждались, что одни в этом мире. Который не заслуживал существовать рядом с нашим Счастьем. Одни простив всех! Я знал, что с тобой делал наш отец. Я возненавидел его и свою тогда детскую беспомощность. И я дал нам два обещания. Первое исполнил, как только сумел. О-о, я вовсе не хотел менять твою внешность, ни за что на свете! Но оказалось, и надо-то не так много: чуть подправить прикус, чуть подрезать носовые хрящи, пустячная операция. Ты не изменилась, если только совсем чуть-чуть, но расцвела и превратилась в красавицу. Такую, какой я всегда видел тебя в своём сердце. И очень надеялся, что криворотыйкрючконос исчез. По крайней мере, Тьма всё реже вспоминала к нам дорожку.
        Второе обещание оказалось намного более простым. Главное было сделать первый шаг.
        Алексей открыл глаза. Наверное, прошло совсем немного времени, возможно, минут десять. Это была просто химия, с которой он не мог бороться, лекарственные препараты. Но больше он не позволит себе заснуть. Руки почти слушались, хотя ноги всё ещё оставались неподвижны. Алексей помог себе перевернуться и оттолкнулся, чтобы сползти с кушетки на пол. И понял, что переоценил работоспособность рук - они не удержали его, и он больно ударился лицом об пол. Журнальный столик был совсем близко. Значит, надо ползти, извиваясь, спокойно, отталкиваясь всем, что послушно, забирая сантиметр за сантиметром. Телефон, вот он, словно горит своими гранями, отражает в чёрном зеркале экрана свет за окнами. Сантиметр за сантиметром…

«Куда ты собралась?»
        Только сейчас, когда он полз, Алексею стало очевидно, насколько Ольга Павловна была в неадеквате. Сантиметр за сантиметром, телефон на краю журнального столика, чёткий чёрный прямоугольник - он уже сиял, как главный приз сегодняшнего утра.

«Куда ты собралась? Одна?! В какое-то очень плохое место, ведь так?»
        Когда он дополз до журнального столика, стали очевидны ещё две вещи: он пока не сможет держать телефон в руке, но есть громкая связь. Со второй было похуже: прошло значительно больше времени. Не два часа, конечно, как она просила, но и не десять минут.
        Невзирая на утро, трубку сняли сразу. Голос был перевозбуждённый и усталый одновременно.

«Это одно и то же», подумал Алексей и сказал:
        - Ванга?  - и услышал, как мгновенно этот голос стал собранным.
        - Привет, сестрёнка!  - она засмеялась. Смех был таким же грубым и каким-то булькающим.  - Куда это ты собралась? Теперь уж сиди, коль явилась в гости.
        - Никуда,  - Ольга попыталась отдёрнуть свою руку, но та словно попала в тиски. Она была сильной, очень сильной, её старшая сестра. Только в карих глазах не осталось чистоты и прозрачности, масляными огоньками в них плясала тьма.
        Ту руку, что не была зажата в тисках, Ольга поднесла к своему лицу.
        - А ты изменилась,  - сказала она, провела себе по носу, легонько коснулась линии рта.  - Здесь, и прикус…
        - Конечно! Наш брат позаботился обо мне.
        - Я бы не узнала тебя…
        - Сейчас узнаешь,  - в глазах издёвка, а потом вдруг вообще отсутствие какого-либо выражения, что-то дремучее, тёмное.
        - Отпусти, пожалуйста, руку,  - попросила Ольга.
        - Он даже об этой сучке позаботился,  - монотонно сообщила она, глядя куда-то не совсем на свою собеседницу.
        - О ком?  - тихо произнесла Ольга.
        - Об этой малолетней шлюшке. Она всегда хотела ребёнка. Я б ей выжгла промежность паяльной лампой. У меня тут есть, внизу,  - доверительно сообщила она, кивнув на дом.  - Внизу много чего есть… Позаботился.
        И Ольга вдруг поняла. Или ей показалось, что поняла:
        - Мадам?  - произнесла она быстро.  - Да?! Ты говоришь о ней?
        - Мадам,  - ухмыльнулась она.  - Эта обо мне не знает. Но сильная, стерва, не пускает меня. Я её знаю, а она меня нет,  - опять этот смех, похожий на каркающее бульканье.  - Нас не представили.
        - Пожалуйста, отпусти, мне больно,  - снова попросила Ольга.
        - Мадам… Даже в толк не возьму, откуда взялась эта сердобольная клуша,  - она в удивлении посмотрела на свою руку и разжала пальцы.  - Появилась недавно… у писателя твоего. Описаюсь от её заботливости. Это наш брат, он ей верит. Но меня не проведёшь!
        Её глаза хитро заблестели, она посмотрела на кофеварку.
        - Нет, я говорила об этой малолетней сучке,  - словно успокаиваясь, пояснила она.  - Полная соплей, смятения и бабьего дерьма.  - Ухмыльнулась.  - Всё ноет, что её трахал наш папаша, а самой нравилось. Приятно было!
        - Нет,  - сказала Ольга.
        - Невинная восемнадцатилетняя давалка,  - опять этот кудахтающий смех, только в росчерке губ появилось что-то брезгливое.  - Плакала и давала… А разбираться мне со всем приходилось.
        - Нет,  - тихо повторила Ольга.
        - Что нет?
        Ольга чуть сама не взяла за руку свою старшую сестру, но не знала, в какие бездны это может утянуть, и всё-таки решилась:
        - Тебе не было приятно.
        Та посмотрела на неё с удивлённой ухмылкой, как смотрят на глубоко наивных и заблуждающихся людей; если и была мгновенная молния гнева в её глазах, то она уже прошла:
        - Ушам своим не верю: ты меня ещё тут пожалей,  - взгляд наполнился презрением.  - Насрать я на вас хотела! Было ей приятно, ясно?! Даже очень было!  - усмехнулась каким-то страшным грудным голосом.  - Уж я-то знаю.
        - Это ты её заставила, да?  - быстро проговорила Ольга: теперь в глазах её собеседницы опять мелькнуло это отсутствующее выражение.  - Рукопись… Ты?!
        - Ага!  - с ухмылкой подтвердила та.  - Как миленькая послушалась. Они, давалки, все такие - плачут, но делают. Когда сосут - тоже плачут.
        - А он ведь даже не догадался.
        - Не-ет,  - снова ухмылка.  - Мадам бы этого никогда не сделала, клуша, вот и не догадался… Не то, что давалка.
        - Ниточки завязывала?  - сказала Ольга.
        - Ну, у него же там художественный бардак,  - она нахмурилась.  - Я и научила сучку: отмеряешь ниточкой, как будто ничего не трогал, всё на месте. А он ничего, твой писатель, я б ему яйца пощекотала.
        - Поэтому ты втянула его в беду?  - ровно спросила Ольга.  - Как втянула всех нас?  - и упрямо повторила.  - Только ты врёшь - не было тебе приятно!
        Та её словно не услышала, лишь монотонно повторила:
        - Мне пришлось разбираться. За всех… Тычут пальцами, смеются - нос крючком, а ночью член папаши между ног. За всех пришлось…
        - Мне так…  - Ольга чуть опять не взяла сестру за руку.
        - Заткнись, сука!  - закричала та.  - Со своими соплями… Знаешь, какими я вас вижу?
        - Пожалуйста,  - Ольга только успела проследить за её рукой, которая потянулась к кофеварке, большой и увесистой.  - Нет!
        Она была сильная, её старшая сестра, и оказалась неимоверно быстрой. В следующее мгновение перед глазами Ольги вспыхнуло тёмное пятно в ореоле ярких жёлтых искр. Удар тяжёлой кофеваркой рассёк ей губу и, видимо, выбил нос. Кровь потекла по лицу, а на глазах моментально выступили слёзы.
        - Уродина! Вот такими вижу… Слёзы и сопли. Нравится давать, а потом ныть? А?! Слёзы и сопли. Уродина… Ангел разноцветный. Не ной. Ещё хочешь?! Не ной, сказала!
        - Пожалуйста,  - прошептала Ольга. Только сейчас она поняла, что сестра снова держит её за руку. И вдруг, сильно потянув, она смогла высвободиться. И что-то почувствовала…
        Её старшая сестра дёрнула головой:
        - Что у тебя с лицом?  - спросила она.
        По Ольгиным щекам текли слёзы, вся носоглотка была заложена, а рассечённая губа сразу начала припухать. Видимо, под глазами уже наметились будущие гематомы, но это пустяки.
        - Что у тебя с лицом?! Тебя наказали?
        - Да,  - подтвердила Ольга.  - Меня ты наказала. Не помнишь?
        (пустяки)
        Та была искренне удивлена. Потом кивнула:
        - Наверное, за дело.
        И опять Ольга что-то почувствовала… Она очень сильная, наверное, Тьма делает её сильнее любого мужчины, известного Ольге, и здесь у неё нет шансов. Но… сопли и слёзы.
        - Нет! Не за дело,  - сказала Ольга. И подумала: «Хер тебе! Я ведь тоже твоя сестра, я ведь тоже могу быть безумной». И повторила это вслух:  - Хер тебе.
        Глаза женщины напротив вновь налились яростной тьмой.
        - Не зли меня!
        Ольга рассмеялась, крови из губы потекло сразу больше:
        - Хер тебе! Это ты - перепуганная девчонка. Это тебя надо пожалеть.
        - Что ты…
        - И я смогу.
        Ольга это почувствовала - что ей делать. И почувствовала её запах: на какое-то мгновение она больше не пахла болезнью. На какое-то мгновение это был запах той женщины, которая обняла её несколько минут назад. Только это было больше. Откуда-то из глубины памяти всплыло то, чего, оказывается, не забыть. Это был запах её старшей сестры, который она так любила, будучи ребёнком, к которому так тянулась в поисках тепла и защиты в те короткие минуты, когда та позволяла, навсегда утраченные мгновения, которых не забыть…
        - Я ведь так любила тебя. Бедная…
        - А ну, брысь! Что ты творишь?!  - изумилась ей старшая сестра, когда Ольга раскрыла объятья.
        - Иди сюда,  - сказала Ольга.
        - А ну, вон, дрянь!  - завизжала та. Но Ольга это почувствовала. Всего лишь мгновение был отклик. И в это мгновение они обе ещё, наверное, могли быть спасены. Но потом та в ужасе шарахнулась от неё. Вырвалась из её объятий и задрожала. Обессиленно поникла, глаза её сделались пустыми. Ещё одна волна дрожи. И теперь взгляд её исторгнул тёмную молнию, а рот - каркающие проклятия, когда она, подняв на Ольгу трясущийся указательный палец, начала повторять:
        - Криворотыйкрючконос,  - выть, как обезумевшее животное, и повторять:  - Криворотыйкрючконос!
        У Ольги сжалось сердце, а потом холод словно высушил её всю изнутри. Наверное, их брат действительно умел появляться бесшумно. Наверное, в отличие от Ольги, он был ко многому готов. По крайней мере, шприц с лекарством, необходимым для Элен, был у него уже в руке.
        - Спокойно, спокойно, нет криворотогокрючконоса,  - он обнял её, и она не вырывалась, пока он делал ей укол, лишь дрожала и всхлипывала.  - Всё хорошо, хорошо… Ну, видишь, нет никакого криворотогокрючконоса. Всё хорошо.
        Потом Игорь Рутберг посмотрел на Ольгу и горько произнёс:
        - Что же ты творишь? Зачем?! Она уже была практически здорова.

46. Телефонист
        - Она была практически здорова?  - как в полусне повторила Ольга.  - Это ты называешь…
        Её голос оборвался. Она сказала:
        - Он жив?
        Игорь Рутберг вздохнул:
        - Лучше б ты сбежала со своим писателем.  - Усмехнулся, опять, наверное, горько.  - Но как ты догадалась?
        - Он жив?!  - закричала Ольга.
        - Успокойся,  - сказал ей Игорь Рутберг.  - Всё-таки ты совсем меня не знаешь… Не захотела знать. Жив. Я бы никогда не причинил вреда своей сестре.
        Она задышала, тяжело и часто:
        - Ты… больное чудовище. Ты…
        - Нет,  - спокойно возразил Игорь Рутберг.  - Не болтай ерунды. Я не болен. Такова моя природа. У нас в семье один больной человек - Элен. Я принял её болезнь. А ты сбежала от своей семьи. Сбежала, как всегда.
        - Эти сообщения с угрозами Орлову были с его телефона…
        - Вот опять ты только о себе.
        - Нет, ответь!  - она опять закричала, наверное, так ей удавалось сдерживать слёзы.  - Что с ним?
        - У меня не было выхода,  - Игорь Рутберг говорил спокойно.  - Хватит орать. Он задержан. Мне пришлось… несколько изменить его сознание. Как он любит. Если б ты сейчас не заявилась…
        - Ты подставил его… Ты его подставил.
        - Хватит орать, Ольга. Пожалуйста… С ним всё в порядке. Если бы ты сейчас не заявилась, думаю, через несколько дней был бы уже на свободе. Ты всё усложнила.
        - Я?! Дом Орлова и мой дом превращён в мясорубку…
        - Поэтому ты оставила там свой телефон?
        Ольга замолчала. Сглотнула:
        - Ты следил за мной, да?
        - Конечно,  - Игорь Рутберг пожал плечами.  - Ты же моя сестра. Поэтому и говорю, лучше б ты сбежала со своим писакой, если уж он не может тебя защитить. А мне бы не пришлось устраивать это с Орловым.
        - О господи, сбежали…  - словно опомнилась Ольга.  - Это тебе тоже известно? Ты всех прослушивал?
        - Лишь только с той разницей, что тогда я следил не за тобой.  - Он замолчал, посмотрел на притихшую Элен, которая теперь засыпала в своём плетёном кресле, и снова стала похожа на Мадам, и спросил:  - Ну, и что нам теперь делать?
        Она усмехнулась, мрачно и опять немножко зловеще:
        - Ну, тебе ведь не привыкать убивать.
        - Пожалуйста, я же просил, не болтай ерунды,  - сказал Игорь Рутберг. Посмотрел на неё внимательно, поманил пальцем.  - Иди сюда.
        - Что?!  - теперь в её голосе было отчаяние.  - Что мне теперь делать? Ты можешь сказать?!
        - Иди сюда,  - повторил он.  - Тебе не будет больно.
        - Ты…  - её голос оборвался, она сразу потемнела лицом.
        - Нет, ты всё-таки сумасшедшая,  - вздохнул Игорь Рутберг.  - Ну, и кто из нас чудовище?! Ох, Ольга, Ольга… Иди сюда - нос надо вправить.
        Ольгу начало потряхивать, и он укрыл её пледом. Нос он ей вправил быстро. Всё же боль была сильная, но очень короткая. За то время, что он ходил в дом за пледом, Ольга могла бы сбежать, машина находилась рядом. Но она больше не могла так уехать. Она больше не могла прятаться. Да и ему это было известно.
        - Всё-таки как ты догадалась?  - снова спросил Игорь Рутберг. В голосе не было угрозы, лишь та же печаль.
        Ольга посмотрела прямо на брата и сказала, горько, как говорят о том, чего уже не вернуть:
        - Страх…
        Он посмотрел на неё вопросительно:
        - Страх?!
        - Ты всегда менялся. Я ведь твоя сестра. Я помню этот страх ещё с детства. Когда ты менялся… как будто рядом кто-то совсем незнакомый. Только хуже.
        Он обдумал её слова.
        - Намного хуже, Игорь!  - добавила она. Почти выкрикнула. Похоже, слёзы всё-таки появятся в её глазах.
        - Успокойся,  - попросил он её.  - Чего теперь уже…  - подумал ещё и спросил:  - А в горах? В Поляне?
        - Нет,  - она покачала головой.  - Тогда ещё не поняла. Сегодня ночью… Поняла, что это ты. Что это всё ты!
        Она всхлипнула, прошептала:
        - Всё ты,  - всхлипнула ещё раз и расплакалась.  - Что же ты творишь?! Ну как теперь быть?
        - Ты не в ответе за мою природу,  - сказал ей Игорь Рутберг. Он следил в своём планшете за движением какой-то точки.  - Но тебе придётся выбирать: ты со своей семьёй или всё-таки против.
        - Какой семьёй?!  - она уже не могла сдерживать себя и ревела в полный голос.  - Дурак ты чёртов!.. Какой?! Как быть?.. Что же ты сделал… Со своей жизнью, с моей… С нами!..
        - Всё хуже, чем ты думаешь. Эта девочка, Ксения Сухова…
        - О господи, и она тоже!  - удушливые рыдания, и пелена слёз перед глазами, целые потоки, пелена, которая начала размываться, потому что Ольга сейчас потеряет сознание.
        - Нет!  - Игорь Рутберг вдруг хлопнул её по щекам.  - И возьми себя в руки. Она меня не видела, и не знает, где находится. Если б ты не заявилась, через несколько дней была бы уже дома. Мне надо было только преподать урок. Форели тоже.
        - Какой уро-ок?!
        - Ну не вой,  - попросил он.  - Все те женщины шли со мной сами. По доброй воле. Ребёнок здесь ни при чём. Понимаешь, что ты наделала?!
        Наверное, прошло всего несколько мгновений, только Ольге они показались вечностью, когда, указав на Элен, она спросила:
        - Что она думает? Где она?
        - Смотря о ком ты говоришь,  - сказал Игорь Рутберг.
        - Море, Крым…  - Ольга посмотрела на экран телевизора - волна накатывала на берег, бесконечный прибой.  - Ты специально устроил её работать?..
        - К Форели?
        - Не называй его так,  - потребовала Ольга.  - Да, к нему.
        - Три года назад?  - усмехнулся Игорь Рутберг.  - Опять болтаешь ерунду. «Мадам» стала для неё выходом. Социализацией. Она практически выздоровела. Смогла жить среди людей, работать, а не вечные клиники… Обострения случались всё реже, и тогда я забирал её. Поэтому - да, море, Крым.
        - Ты устроил её к нему, чтобы она шпионила за рукописью,  - сказала Ольга.
        - Нет, проснись, мир не крутится только вокруг тебя!  - Игорь Рутберг казался совершенно искренним и был совершенно спокоен, только следил за движением красной пульсирующей точки на своём планшете.  - Никто не заставлял твоего писателя делать пятую книгу - всё совпало случайно. И тебя я не заставлял с ним спать. Вы без меня все справились.
        - А девочка? Ксения…
        - Не знаю,  - остановил её Игорь Рутберг.  - Теперь не знаю.
        - Отпусти её,  - сказала Ольга.
        Он посмотрел на неё странно.
        - Отпусти!  - повторила она.  - И тогда я не выдам тебя.
        - Ты сама-то себе веришь?  - опять в интонациях его голоса ничего, кроме сожаления.  - И как мне тебе поверить? Посмотри, что ты сделала со своей сестрой! Она почти выздоровела, твоё появление вызвало диссонанс, рикошет, она снова не знает, кто она. Ты разрушила её! Видишь, что ты творишь?
        Мадам удивлённо посмотрела на Ольгу и на брата. Потом на её лице появился болезненный испуг и, указывая на дом, она запричитала:
        - Криворотыйкрючконос, криворотыйкрючконос…
        - Спокойно, спокойно, милая,  - позвал её Игорь Рутберг.  - Нет там никого.
        Ольга разлепила губы. Вместе с пледом он вынес перекись водорода, остановил ей кровь и приложил ватку к ране. Сейчас ватка отлепилась, упала на траву. Мадам одарила их ещё одним взглядом и удовлетворённо заметила:
        - Вся семья в сборе.
        Ольга нервно усмехнулась:
        - Она больна, Игорь, и ты тоже.
        - Прекрати! У меня достаточно сил, чтобы вылечить её. Сил и средств.
        - Каких сил?!  - она снова чуть не начала кричать и плакать.  - Этот ваш чудовищный супергерой…
        - Да. Игра… Этот мир в её голове. Так ей легче было примириться со своей болезнью. И моей природой. Я поддерживал её.
        - Ты врёшь! Эта темнота почти забрала тебя. Я видела! Ты врёшь или не знаешь…
        - Вечные вопросы,  - он усмехнулся.  - Повторяю: я отдаю себе отчёт в каждом своём шаге. Но, впрочем, хватит обо мне. У нас тут опять вечные вопросы… жизни и смерти,  - Игорь Рутберг всё более хмуро смотрел на экран своего планшета.  - Почему она едет сюда?
        - О чём ты говоришь?
        Он показал ей экран своего планшета; движение красной светящейся точки:
        - Ещё одна женщина, которая не поверит, что я никогда бы не причинил ей вреда,  - сказал Игорь Рутберг.  - Ванга. Почему она едет сюда, если твой телефон дома?
        - Игорь…
        - Ты что-то принесла с собой, так?  - кивнул Игорь Рутберг.  - Ольга, на тебе что-то есть?!
        - Игорь, я…  - её взгляд непроизвольно упал на её сумочку. Valentino. Он проследил за её взглядом.  - Это не то…
        - Ясно,  - сказал он. Ольга увидела, какими холодными сделались его разноцветные глаза.  - Когда решишь в следующий раз кого-то загонять в угол, подумай о последствиях. Может, ты сама не оставляешь выхода?
        - Игорь, она…
        Игорь Рутберг полез в карман. Страх, когда он менялся. Этот страх снова был здесь. Корявой рукой вцепился в Ольгино горло, не давая сделать полный вдох.
        - Это контактные линзы,  - сказал Игорь Рутберг.  - Она не знает, что второй глаз синий. Ванга. И никто не знает. Давно уже…
        - Игорь, она дала мне этот маячок для Орлова,  - попыталась Ольга.
        - Маячок,  - повторил Игорь Рутберг. Темнота, о которой она только что говорила, плыла по лицу её брата.  - Теперь уже неважно.
        Он шагнул к ней. Планшет остался лежать на столике с разлитым недавно кофе. В его руке были не только контактные линзы. Хищно отразив солнечный лучик, мелькнула игла шприца.

47. Сухов и Ванга
        - Сухов, я прошу тебя,  - сказала Ванга.
        - Да,  - сказал он.
        - У нас нет на него ничего. Не наделай глупостей.
        - Если хочешь, останови машину и выходи. Дальше я поеду сам.
        Некоторое время назад Сухов не мог быть за рулём, некоторое время назад у него дрожали руки. Теперь он казался спокойным. Они уже знали, что произошло ночью в доме Орлова, и знали, что Форель задержан. В качестве главного и пока единственного подозреваемого. У Ванги всё ещё не укладывалось это в голове. Оказывается, и в сердце тоже. Она хотела уйти, она была готова предположить всё, что угодно, но вот всё ещё не укладывалось. Хотя был звонок от Алексея. И хотя маячок, вшитый в её сумку Valentino, указал, куда направилась Ольга.

«Ведь он был со мной, весь тот вечер,  - мучительная мысль, и от неё больно.  - Весь тот вечер, когда… «Две свечи»… он был со мной».
        Ольга - сестра Игоря. И Мадам тоже. Брат и две сестры. И всё ещё может остаться не более, чем семейными тайнами. У них нет никаких доказательств. Никаких! Только никто ведь из них больше не верит в критическое количество совпадений. Ольга ведь тоже больше не верила, поэтому и направилась туда, куда указывал сейчас маячок. Иногда весь твой мир может внезапно рухнуть, но об этом ты подумаешь потом. И весь этот вроде бы бред, который прошедшей ночью прислал Сухову Форель, вдруг становится знаками, зловещими, но беспощадно точными знаками того, что весть твой мир рухнул куда-то в Тёмную зону. И у них нет доказательств. Только соломинка, жалкая соломинка эфемерной надежды для тех, кто тонет в Тёмной зоне: «Может, это всё-таки не он? Ведь весь вечер…»
        Сухов расценил её молчание по-своему:
        - Если тебе страшно - выходи,  - сказал он.
        Ванга посмотрела куда-то вниз, потом взяла его за руку, подняла голову:
        - Она жива. Я знаю это.
        - Да,  - снова сказал Сухов. В его глазах плясали огоньки; он тоже летает над Тёмной зоной.  - Я заберу её.
        Ему потребовалось переключить скорость, хотя необходимости такой не было. Но свою руку он смог высвободить. Она не знала, что говорить дальше. Стена… В ней тонут слова, в ней тонет доверие, этой стены не должно быть. Он сам сказал дальше:
        - Я ведь понимаю тебя… Пойму, если выйдешь.
        Стена. И как бы ей сейчас ни было плохо, ему, за этой стеной, хуже, чем ей. Никуда она, конечно, не выйдет. Но скажет:
        - Сухов, не надо так…
        - У нас действительно нет на него ничего. Только домыслы. Только уверенность.
        - Не беспокойся за меня, хорошо?  - попросила Ванга.
        Сухов кивнул, не поворачивая головы. Один кирпичик только что вылетел из стены.
        - Просто не наделай глупостей,  - сказала она.

48. Защитница Тьма
        Когда Игорь Рутберг обвинил Ольгу в том, что она явилась причиной разрушительного диссонанса у старшей сестры, он был не совсем прав. Диссонанс случился несколько раньше, и, сам того не желая, вызвал его Дюба.
        В тот день, когда, беззаботно напевая песенку популярной в восьмидесятые годы группы «Оттаван» Елена Павловна вынудила его, тёзку командира, забраться в шкаф. Где прятались Дюбины демоны. Да только не его одного. «Хэндз ап, бейби, хэндз ап». Милая, очень приятная женщина с совсем юным голосом вышла из комнаты, заперев дверь на ключ. И очень скоро вернулась. Но не с пустыми руками. Щёлкнула собачка замка. Дюба обернулся на звук. Она быстро шла к нему. На шее у неё висели детские прыгалки, а в руках был электрический чайник, от которого поднимался пар. Дюба успел ей улыбнуться, только теперь это была совсем другая женщина. Что-то случилось с её лицом, оно утратило мягкие приятные черты, прежний магнетизм, и словно оделось тьмой. И такая же пылающая тьма была в её взгляде и в голосе, совсем не юном теперь, грубом, низком и каком-то каркающем. Она произнесла что-то странное, точнее, выкрикнула с ненавистью:
        - Криворотыйкрючконос!  - завизжала и выплеснула Дюбе в лицо полный чайник кипятка. Боль была неимоверной, она обварила его, и Дюбины руки, защищаясь, поднялись сами. Всё-таки некоторые навыки он утратил. Он забыл, как это - бить такую приятную женщину, которая могла быть смертельно опасной. Защитница Тьма, о которой Дюба ничего не знал. Она сшибла его на пол и оказалась уже на нём. Она была очень, ненормально сильной, и в следующий миг детские прыгалки уже обвивались вокруг его шеи. Резь в горле, потом на излёте дыхания в лёгкие пришла острая боль, и стало темно.

…Дюба открыл глаза и какое-то время не мог ничего вспомнить. Сделал вдох, снова резь в горле, закашлялся. Она нависла прямо над ним, в задумчивости всматриваясь в его лицо. Пахло сыростью, но Дюба уловил и тот запах, что исходил от неё,  - бомж, от чьей вони шарахались люди, уловил запах чего-то намного хуже. Слегка сладковатый, тошнотворный запах, словно Дюба оказался в логове зверя, давно поражённого какой-то неведомой формой бешенства. Дюба понял, что она перетащила его в полутёмное место, видимо, подвал, понял, что связан и что у хозяйки этого места более чем серьёзные планы.
        - Ты должен быть одинаковым,  - услышал Дюба. В её низком, басовито-булькающем голосе уверенность и даже какая-то забота.  - Так тебе будет лучше.
        Дюба подумал о карликах с лицами ангелов. Увидел ржавую двуручную пилу, деревянный футляр с инструментом, почему-то весь в золе, решётку, разделяющую подвал пополам, тоже вымазанную в золе. Увидел какую-то ветошь, ещё множество грязных, забытых временем предметов, чьё назначение ему осталось непонятным. Вообще, здесь всё, включая пол и стены, было в золе, старой, осевшей, словно дом выстроили на пепелище, просто засыпав нижний уровень землёй. Дюба понял, что она собирается сделать, только его мозг отказывался поверить в это. Она примеривала двуручную пилу к его единственной ноге.
        - Зачем?  - хрипло спросил Дюба.
        - Одинаковый,  - она показала ему пилу, держала за ручку и середину и пожаловалась:  - Неудобно - долго пилить. Тебе будет больно. Надо маленькую.
        - У меня и так всего одна нога,  - попросил Дюба.  - Оставь мне её.
        Она затрясла головой и посмотрела на него мягко, с теплом:
        - Одинаковый,  - объяснила она и радостно вспомнила:  - Сейчас, подожди! Разбить, и легче будет…
        Отвернулась к ящику с инструментом, уставилась на него в задумчивости, пробубнила:
        - Криворотыйкрючконос.
        - Кто это?  - спросил Дюба. Он всё ещё не знал, что ему делать, хотя былое чутьё, которое не раз спасало ему жизнь, подсказало, с чем он столкнулся. Эта женщина была безумной. Совершенно. Почему в доме тёзки находится женщина, которая так себя ведёт? В Каса-дель-Корво, доме его детства?! Если она какая-то родственница, то почему оставлена без присмотра? Или тёзка не знает, насколько она больна, или…
        Она повернулась на звук его голоса и посмотрела на него с удивлением, не очень понимая, что он, собственно, тут делает. Посмотрела на обрубок ноги, двуручную пилу, капризно нахмурилась. Вспомнила, улыбнулась:
        - Одинаковый…  - добавила она с той же тёплой заботой, от которой у Дюбы поползли холодные мурашки.  - Кости разбить, и легче пилить. Сейчас… Так хорошо.
        - Не надо,  - сказал Дюба и даже не успел удивиться тому, насколько она оказалась быстрой. Молоток взметнулся в воздухе, тоже весь измазанный сажей, она взяла его в ящике с инвентарём. Обрушила чуть ниже Дюбиного колена, но в мозгу у него взорвалась чёрная огненная вспышка боли. Она ударила ещё раз, и ещё. Но Дюбино сознание не собиралось сжалиться над ним и отключиться. Она тяжело задышала. Устала. Обозвала его «криворотымкрючконосом», потом извинилась, что заставила ждать, пообещав сейчас продолжить, и попросила перестать вопить и ныть, как девчонка. И стала примериваться молотком к колену.
        Дюба сказал:
        - Подожди. У меня в кармане. Посмотри.
        Он не знал, как ему удалось это сказать. Его тело разрывали молнии боли. И главное, он не знал, почему он так сказал. Она удивлённо нахмурилась, потом посмотрела на него с игривым любопытством, но послушалась. И запустила руку в его карман. По внутренней стороне брюк, выданных Дюбе тёзкой, нащупала его член и заметила:
        - Ничего там нет.
        По Дюбиному телу пылал огонь. Он понял, что и обваренное лицо начало покрываться волдырями. Её рука в кармане оставила его член в покое, соскользнула вниз и наткнулась на кулон. Она извлекла эту памятную вещицу и, невзирая на полумрак, тут же узнала её. И тут же просияла. Раскрыла медальон, и губы разошлись в улыбке:
        - Какие милые… А я вас искала,  - мечтательно сообщила она кулону, развернулась и пошла по лестнице вверх.
        Дюба не верил, что такое возможно. Что она уходит. И что снова говорила голосом юной девушки. Она поднялась на уровень выше, заперла за собой дверь и вышла из подвала. Зиндан, который только что покинул его страж.
        Она ушла. А Дюба погрузился в свой собственный ад.

…Дюба открыл глаза. Бушующее пламя плыло по его телу. Гортань, внутренняя часть рта и губы высохли, стали выжженной пустыней. Зиндан… Подвал имел два уровня, соединенных лесенкой. Здесь была зола и вымазанная сажей решётка. Но наверху находились окошки, и в них сочился тусклый свет…
        Она оставила здесь двуручную пилу. Вон она, совсем рядом. Ещё она оставила здесь молоток, которым раздробила его ногу. Единственную, которая служила ему всё это время. Дюба изогнулся; ему придётся изогнуться ещё сильнее и вывернуть суставы, но по сравнению с разлитым по телу огнём, эта боль будет пустяковой. Можно сказать, ерунда. Вон она, пила, рядом…
        Всё же Дюба вскрикнул. Его всегда это удивляло, как разная боль может ощущаться в отдельности. А казалось бы, большая должна заглушить меньшую. Неисповедимы твои пути, Господи. На Дюбиных глазах выступили слёзы.
        Верёвка коснулась зубьев пилы. Она связала его туго. Дюба, не заботясь о том. Что может порезаться, начал водить верёвкой по зубьям.
        Он высвободился, когда свет на верхнем уровне начал меркнуть. Дело шло к закату. По какой-то причине она забыла про него, не торопилась вернуться, чтобы завершить начатое. Дюба смотрел на молоток и подумал, что если она явится, он запросто сможет размозжить ей череп. Но тогда её исчезновение заметят те, кто знает о ней. Или тот. Дюба не хотел пока об этом думать. И вместо того, чтобы пустить молоток в дело в ближайшее время, он принял другое решение. Горы ветоши, куча перепачканного сажей какого-то хламья… Дюба принял другое решение. И хоть малейшее движение теперь вызывало невыносимую боль, он полностью вымазал себя сажей. Он весь был в золе.
        Зиндан… Она явилась утром, когда Дюба полностью изучил место, в котором находился. Она беззаботно напевала, и у неё опять был юный голос. Она спустилась вниз по лесенке. Дюба понял, что второго её визита он не переживёт. И укрыл себя ветошью, выбрав самую грязную, с кусками сажи, устроившись в углу у стены. Лицо его было чёрным, и он закрыл глаза. Дюба умел изображать полное отсутствие, выключать любые флюиды и гремящие мысли. И это не раз спасало ему жизнь. Правда, всё это осталось в другой, его двуногой эпохе, а сейчас он готов был признать, что его план нелеп.
        Она сняла наушники, пропев «Хэндз ап, бейби, хэндз ап», и оглянулась по сторонам. Дюба перестал дышать и услышал, как она сказала:
        - Ну вот, глупенькая, я же говорила, что здесь никого нет,  - эта женщина разговаривала сама с собой.  - Идём. Надо уходить. Она любит это место. Я её боюсь! Не хочу, чтобы она вернулась. Очень боюсь.
        И ушла.
        Дюба открыл глаза.
        (Хэндз ап, бейби, хэндз ап)
        Кто мог вернуться?! Она - это кто?! Дюба провёл иссохшим языком по внутренней стороне зубов. Пить хотелось очень. Ему нужен был хотя бы глоток воды. «Не хочу, чтобы она вернулась. Я её боюсь». Почему-то Дюба подумал, что знает, о ком речь. Он моргнул. Сторонний наблюдатель увидел бы в темноте лишь белки его глаз. Да и то смутно. Дюбин план сработал.
        - Зачем ты меня сюда привёл?  - прошептал он, обращаясь к своему розовому слону.  - Это очень плохое место.
        Через несколько часов (наверное, на самом деле, он не знал, сколько прошло времени) его вывели из забытья голоса. Сначала он решил, что это голоса его бреда, огня, что ещё нещадно бушевал в теле. Он прислушался. Голосов было несколько. Кто-то разговаривал с ней или между собой, спокойно, дружелюбно. Кто? Врачи? Тёзка?! Её приехали навестить? И Дюба услышал - видимо, врачи её расспрашивали о самочувствии и делали инъекции.
        Он закричал. Они должны знать, что он здесь, они должны помочь! Люди наверху продолжали разговаривать. Дюба прислушался и закричал снова. В тоне голосов ничего не изменилось, и беседа не прервалась. Его не слышали, хотя он отчётливо мог различить каждый звук. Дюба закричал из последних сил - спокойный разговор наверху продолжился.

«Ну да,  - подумал Дюба.  - Акустическая ловушка. Свойство закрытых пространств».
        Когда-то с ним такое было. В горах, в забытую двуногую эпоху. Разведка совершала неудачный спуск со склона в зимний период. Снежная лавина. Но ему повезло, она не убила его, не разорвала внутренности, а присыпала совсем немного, да ещё положила так, что он мог дышать. Но не мог даже пошевелиться, снежная лавина оказалась как камень. И пока его искали, откапывали, Дюба слышал каждый шорох, каждый звук, голос каждого из своих товарищей. Но они не могли его слышать, ори хоть на разрыв аорты, и хоть до них было совсем рядом - его присыпало не больше, чем на двадцать сантиметров. Командир, тёзка, предупреждал - кричать бесполезно, лучше экономить воздух.
        Акустическая ловушка. Зиндан… Дюба подумал, что если б в его организме не осталось бы так мало влаги, он бы сейчас снова заплакал.
        А потом появилась эта девочка.
        - Тебя тоже здесь держат?  - услышал Дюба детский голос. К этому времени его тело превратилось в сплошной сгусток белой пульсирующей боли, и поначалу он решил, что ослышался. Что это его воображение, его бредовые галлюцинации.
        - Я видела, как ты пошевелился в темноте, когда спал. Ты молодец, здорово спрятался. Я оставила тебе воды.
        Он повернул к ней голову. Нижний уровень подвала был разделён решёткой. Это Дюба уже уяснил. И она сидела в уголочке по другую сторону и разговаривала с ним.
        - Про тебя забыли, да?!  - спросила она.  - И ты спрятался? Я видела. И даже встала у решётки, когда он приходил. Чтобы тебя не заметил.
        - Кто приходил?  - слова дались Дюбе нелегко.
        - Не знаю,  - сказала она.  - Тот, кто меня сюда привёз. Он приходит раз в день, приносит еду и уходит. Он в маске. Я думаю, это Телефонист. Здесь очень много страшных вещей. Тех, которыми он пользовался.
        Дюба попытался сесть. Он не понимал, о чём речь.
        - Я оставила тебе воды,  - сказала девочка.  - И половинку Биг Мака. Он приносит мне еду из «Макдоналдса». Хочешь?
        - Я не могу, мне очень больно,  - сказал Дюба. И тут же услышал, как жадно добавил:  - Хочу! Воды…
        Она подошла к решётке, протянула ему бумажный стаканчик и бутерброд в обёртке.
        - Давай, постарайся. Прости, колу я выпила.
        И впервые с тех пор, как Дюба измазал себя золой, он покинул своё тёмное убежище. Он пополз на одних руках, больше не обращая внимания на боль.
        - У тебя нет ног, да?  - сказала она. Присела, протягивая сквозь решётку стакан, бумажный стакан, полный воды. И Дюба пил её, знал, что нельзя жадно, что надо маленькими глоточками, но пока не мог по-другому. Остановил себя, когда выпил примерно половину.
        - Одной ноги нет,  - сказал Дюба.  - Но это не страшно.
        - Я Ксения,  - сказала девочка.
        - Привет, Ксения,  - Дюбу начало мутить, и он часто задышал, чтобы его не стошнило. Она подождала и спросила:
        - А ты?
        Он не знал, как правильно ответить, и сказал:
        - Дюба,  - улыбнулся и добавил:  - Не страшно, что ноги нет, Ксения. Я вытащу нас отсюда.
        Девочка посмотрела на него с недоверием:
        - Как? У тебя, что, там есть свой вход? С твоей стороны?
        - Да, наверху.
        - Он заперт, как и мой. Видишь, он меня даже не связал. Значит, надёжно заперт.
        Дюба подумал:
        - Я ещё не знаю, как, но вытащу. Я обещаю,  - сказал он. Посмотрел на ящик с инструментом. Наверху окошки… Дюба решил, что ели уж он преодолел несколько метров от своего угла до решётки, то и лестницу преодолеет. Может быть, не сразу и уж точно не сегодня, но преодолеет.
        - Ты спал два дня,  - сказала она.  - Иногда стонал, но, к счастью, не когда он приходил. А так ты спишь спокойно.
        - Два дня?
        - Ну… я не знаю. Может, и больше. Я здесь уже третий день.  - Она улыбнулась и постаралась бодро пошутить:  - Зарубки пока делать не начала.
        - Зарубки? А… понятно.
        - В следующий раз я оставлю тебе колы. Сахар, он сразу даст много сил.
        - Когда услышишь, что он идёт в следующий раз, постарайся шуметь. Или кинь в меня чем-нибудь, чтобы я не спал.
        - Ладно,  - она помолчала. Сказала:  - Дюба, мне страшно.

«Мне тоже»,  - подумал он. Но говорить этого не стал, а повторил своё обещание:
        - Я вытащу нас.
        Он пришёл на следующий день, принёс ей еды. Дюба замер в своём углу. Разговорить его девочке не удалось. Он молча поставил перед ней большой пакет из «Макдоналдса» и ушёл.
        - У тебя там есть молоток, дай мне его,  - попросила девочка.
        - Нет,  - сказал Дюба.
        - Дай! Я ударю его, и мы сбежим. Дай!  - она готова была расплакаться.  - Мой папа сейчас очень волнуется.
        Она ему уже очень много рассказала о папе и о Телефонисте. И о Ванге. Дюба знал, кто держит их в зиндане. Убедился сейчас, когда увидел его с пакетом еды, невзирая на маску. Убедился, когда он уходил. Розовый слон привёл его сюда не для того, чтобы помочь тёзке. Так вот сложилась жизнь. Он должен был спасти эту девочку. И может быть, уберечь командира от ещё одного убийства. Вот как она сложилась, эта жизнь.
        - Пожалуйста, дай мне его!  - она всё-таки расплакалась.
        - Ксения, ты не сможешь,  - мягко сказал ей Дюба.  - И он поймёт, что ты здесь не одна.
        - Я могу! Ещё как смогу!
        - Не сможешь. Никто не сможет,  - Дюба постарался, чтобы она его поняла.  - По-моему, я знаю, кто это. Мы служили вместе. Но у нас с тобой есть тайна. И это наш шанс. Очень хороший шанс.
        - Тайна?
        Теперь Дюба постарался, чтобы его улыбка получилась обнадёживающей:
        - Даже две.
        - То, что эта женщина, про которую ты говорил, забыла, что ты здесь, да?
        - Да. И то, что нас двое. А руки у меня всё ещё целы.
        Ксения подумала над его словами. И спросила:
        - А вторая? Тайна?
        - Мы их слышим, а они нас нет,  - сказал Дюба.
        И подумал о том, чего он не скажет ребёнку: «Поэтому молоток я оставлю себе».
        Всё случилось намного раньше, чем предполагал Дюба. На следующее утро. Голоса. Их было два. Разговаривали женщины. Ксения проснулась. Дюба приложил свой указательный палец к губам. Он ловил каждое слово этого разговора, который принимал всё более дикий оборот. Голос одной из собеседниц уже превратился в юный, а потом стал грубым, каркающим и произносил грязные каркающие слова, но Дюба знал, что женщин по-прежнему две.

«Этот дом полон чудовищ»,  - подумал он. И услышал страшный нечеловеческий визг, от которого у него всё застыло:
        - А ну вон, дрянь!
        А потом появился командир, тёзка. Дюба снова сделал знак Ксении молчать. И слушал, превратился в слух. Речь шла о Ванге. Командир разговаривал со своей сестрой. Она плакала. За эти несколько минут Дюба узнал о тёзке больше, чем за всю предыдущую жизнь. Этот дом правда полон чудовищ. Как такое случилось с командиром? С его тёзкой?! Он ведь был таким сильным, но
        (карлик)
        сторож зиндана оказался сильнее.
        Дюба резко обернулся и посмотрел на угол, в котором прятался эти дни. Никто там не пошевелился в темноте, не было никаких карликов.
        Ванга едет сюда. Дюба очень надеялся, что не одна. Будет очень хорошо, если она окажется не одна. Дюба заложил рукоять молотка за пояс брюк. Было пора. Он пополз на одних руках. Раздробленные кости болели немыслимо, нога распухла. Дюба старался не думать о гангренах и о том, как люди могут привыкать к боли; его поколачивало, и глаза были воспалены - признаки жара, но всё же, наверное, не очень сильного. Правда, достаточного, чтобы уже на второй ступеньке сдохнуть от одышки и снова обернуться, вглядываясь в тёмный угол.

«Это жар»,  - сказал сам себе Дюба. Всё-таки сильнее, чем он хотел бы предполагать, но просто жар - нет там никого, никаких глаз, в темноте.
        Дюба пополз дальше, убеждая себя, что за ним никто не крадётся по пятам. Ксения бы видела и предупредила бы его. Видела и, уж конечно, слышала бы, как нарастает злобное ворчание.
        Он дополз до половины лестницы, когда силы стали его подводить и потребовалось отдышаться. И он услышал начало нового разговора. Ванга приехала не одна. Она ещё этого не знала, но уже допустила в своё сердце тьму. И очень скоро научится различать в этой тьме.
        Дюба пополз быстрее.

49. Как разыграли эндшпиль
        Игорь Рутберг встретил их копающимся в двигателе небольшого экскаватора. Спрыгнул с гусеницы:
        - Ванга? Привет,  - произнёс удивлённо.  - Какими судьбами?
        - Здравствуй, Игорь,  - сказала она. И замолчала.
        - Сухов представился.
        - Я знаю, кто вы,  - улыбнулся Игорь Рутберг.  - Поэтому я и назвал её Вангой. Чем обязан?

«Соломинки, соломинки,  - у Ванги застучало сердце.  - Их всё меньше… Тогда ты тоже встретил меня, беззаботно тренькая на гитаре. Объясняй. Объясняй немедленно! Я так хочу, чтобы это был не ты».
        - Где твоя сестра?  - услышала Ванга собственные слова.
        - Какая из двух?  - спросил он, совершенно не удивившись.  - И зачем это они тебе понадобились?
        Ванга задышала чаще и поняла, что, на самом деле, это ей сейчас надо держать себя в руках.
        - Ну, не потому что нас интересуют ваши семейные тайны,  - спокойно сказал Сухов.
        - Да нет никаких тайн,  - Игорь Рутберг пожал плечами.  - Так в чём дело?
        - Протасова, Елена Павловна, работает…
        - Я знаю, кем она работает,  - прервал Сухова Игорь Рутберг.  - И у кого. Она так решила. Это наказуемо?
        - Игорь, ты знаешь, о чём мы говорим,  - сказала Ванга.
        - Да, я слежу за окружающим миром,  - согласился тот.  - Писатель Форель - любопытный персонаж. И все эти убийства вокруг него… От меня что-то нужно?
        Но Сухов не дал Ванге больше говорить:
        - Нам известно, что ваша вторая сестра находится сейчас здесь,  - сообщил он.  - Ольга Павловна Орлова.
        - Верно,  - подтвердил Игорь Рутберг.  - Вот её машина… Их дом подвергся ночью нападению, и она приехала ко мне. Вас это удивляет?
        - Мы хотели бы с ней поговорить.
        - Я дал ей успокоительное, и сейчас она спит. Вообще-то, она приехала в шоке. Ладно, давайте, выкладывайте, что вы там себе нафантазировали, а то у меня дел по горло.
        И опять Сухов не дал Ванге говорить:
        - Сами копаетесь в экскаваторе?
        - Люблю возиться с железками,  - усмешка.  - Это ведь тоже не наказуемо. Сухов, мне известно, что у вас похитили дочь, и я вам очень сочувствую, но давайте не ходить вокруг да около.
        Пространство вокруг них наэлектризовалось. Но Сухов продолжал говорить спокойно, и Ванга поняла, что он делает. Нашла коса на камень. Игорь непробиваем, у них на него ничего нет, и он знает это. И может их выставить в любую минуту. Здесь Ванга, и он пока оказывает им любезность. Но коса нашла на камень. И Сухов будет так же говорить, отрабатывая прямо сейчас по ходу дела свою версию, и ждать, кто первым из них ошибётся и совершит прокол.
        - Сегодня ночью,  - Сухов вздохнул,  - как раз в момент нападения на дом Орловых, мне пришли от Форели два любопытных сообщения. Не хотите ознакомиться?
        - Нет.
        - Я могу прочитать, но лучше посмотрите сами - возможно, там что-то личное. А возможно - больше.
        - Ладно, хоть вы и тратите моё время впустую…
        Игорь Рутберг посмотрел. Телефон Сухова находился в руках владельца:
        - Полагаю, «Крёз»  - это синоним слова «олигарх», а «клининг-менеджер»  - уборщица. Как вы это прокомментируете?  - спросил Сухов.
        - Что именно? Форму изложения эксцентричного писателя?
        - Суть.
        - Почему моя сестра у него работает?  - Игорь Рутберг рассмеялся.  - Хочет.
        - Суть не в этом,  - усмехнулся Сухов.  - Посмотрите второе сообщение.
        - Такой же бред.
        - Конечно, имя матери не может быть отчеством. Здесь я вынужден согласиться.
        Что-то услышала Ванга в голосе Сухова. Какую-то холодную решимость, когда все сомнения уже позади. Он не уйдёт отсюда без дочери. Или без… Только б он не наделал глупостей! Но Сухов уже убеждён; он что-то поймал, какую-то эмоцию, пока только её, и он будет давить, капля за каплей, ком за комом, пока это не вызовет лавину. Все домыслы сложились в картину, капли, комья, кусочки, склеенные этой эмоцией, но ему нужны не доказательства, не только они, он больше не верит в правосудие, ему нужна его дочь. И он уже отсюда не уйдёт.
        - Вернее, неточно выразился,  - голос Сухова звучит уже несколько нудновато.  - Редко кто берёт имя матери своим отчеством. Ведь так, Игорь Марленович? Точнее, Игорь Павлович. Ведь отца вашего звали Павел Протасов. Имя, известное в советских академических кругах.
        - Смотрю, вы неплохо покопались в моей биографии,  - Ванга услышала в голосе Игоря Рутберга то ли насмешку, то ли угрозу.  - Но тоже не за семью печатями. Всё было сделано официально. Так в чём проблема?
        - Отчество,  - словно впервые услышав это слово, произнёс Сухов.  - Верно? Ведь Марлен Рутберг была вашей матерью. Так появился Игорь Марленович Рутберг?
        Игорь вздохнул. И Ванга вдруг увидела, что Сухов может оказаться прав. Но мужчина, которого она так хотела бросить, уже решил отшутиться:
        - Что в имени тебе моём…
        - Не только фамилию Протасов, но и отчество,  - Сухов всё не унимался.  - Имя матери, которая, возможно, убила собственного мужа. А может, это был сын, защищая мать? Или кого-то из сестёр? А, Игорь Марленович, как?
        - Убирайтесь,  - процедил Игорь Рутберг.
        - А покопался не я. Нет,  - признался Сухов.  - Для этого был нужен более эксцентричный ум, как вы выразились. Покопался Форель. И про Мадам свою тоже всё понял эксцентричный Форель. Что вы ему ввели? Чтоб писатель не смог выразить элементарные вещи?
        - Вон.
        - Что происходит, Игорь?!  - сказала Ванга.
        - Вон, оба! И без ордера больше не являйтесь. Если сможете достать.
        - Ольга Орлова ведь приехала сюда не за помощью, да? Она тоже догадалась, верно?
        - Если найдётся прокурор, который вам его выпишет.
        - Я полагаю, её жизни угрожает опасность. И вот ещё вопрос: на чём вы прокололись - случайные совпадения или перестали видеть края?!
        - У вас будут очень большие проблемы, Сухов. Сам напросился. А теперь убирайтесь отсюда.
        - Младшая сестра, которая очень давно, совсем девчонкой порвала со своей семьёй. Это произошло в тот год, когда умерла Марлен Рутберг?
        - Пошёл ты, сука…
        Ванга увидела, что через лицо Игоря как будто прошло пятно темноты, видоизменив, почти трансформировав его в лицо незнакомца.

«Эмоция,  - подумала Ванга.  - Какая-то чудовищная, но всё ещё эмоция. И это всё ещё можешь быть не ты».
        А Сухов увидел кое-что другое. И понял, что не ошибся. И провоцировать хозяина дома больше не имеет смысла. В тот момент, когда им указали на дверь, он успел это увидеть. Нижний подвальный этаж, окошко. Глухое окно, до которого ещё надо было дотянуться. И тому, кто сейчас сумел сделать это, понадобилось неимоверное количество сил. И лицо его было искажено такой же неимоверной мукой, как на пробковой панели, где Эдвард Мунк поведал миру о том моменте, когда зарождающийся вопль становится криком, выброшенным в ультимативную пустоту. Но там, за этой гранью, по ту сторону боли и отчаяния, которых Сухову было уже не спутать, и могла родиться надежда. В доме находится кто-то ещё, о ком хозяину не известно. И Сухов вцепился клещами в эту надежду, вспомнив странные слова Ванги про «Доместос» и странное имя Дюба. И Игорь Рутберг мгновенно понял это, увидел в отсвете Суховских глаз. Он успел прореагировать, сделал шаг назад, когда Сухов надвинулся на него и сказал:
        - Где моя дочь, ублюдок?
        (Тебе придётся сделать так, чтобы здесь стало темно,  - он указал ей на сердце.  - А потом придётся научиться там видеть.)
        Оставалось ещё две ступеньки, но почему-то руки теперь не слушались. Жар… Два дня или больше. Наверное, если б у него было заражение крови, он бы уже умер. И Дюба помочился на открытые раны, но они всё равно загноились. Лестница начала расплываться перед глазами, а сердце пыталось выскочить из груди.

«Только не отключайся»,  - сказал сам себе Дюба.
        Но сознание не желало слушаться. Он обещал девочке их вытащить, да вот, в последний момент сплоховал. Сейчас, только чуть передохнуть и ползти дальше. Сзади:
        (ворчание)
        звук приближается, или показалось? Дюба ухватился за верхнюю ступеньку, попытался подтянуться, и тут же что-то вцепилось ему в ноги,
        (злобное ворчание)
        стало тащить обратно, повиснув гирями, вызывая нестерпимую боль. Он положил голову на деревянную ступеньку лестницы, чуток передохнуть, и дальше, вот он, верхний порожек, совсем близко. Правда, чёрные точки перед глазами кружатся мухами… Дюба сделал ещё одну попытку подтянуться, и тогда это что-то словно вгрызлось ему в спину, ухватив горло в тиски, и принялось душить. А лестница под ним дрогнула, поплыла, и он провалился сквозь неё, вниз, в темноту, увлекая за собой того, кто сейчас со злобным хохотом душил его. Карлика. Здесь, внизу, истинный хозяин и страж зиндана. Дюба видит лестницу, по которой только что полз, она совсем другая, погружена в сумрак, лишь снежинки пепла кружатся в воздухе.

«Здесь, внизу, у нас всё другое. Оставайся, будем играть вместе. И тогда тебе не будет больно».
        Только их тут двое, карликов с лицами ангелов, такими, какими он видел их в медальоне.
        - Я не могу,  - говорит Дюба.  - И вам бы пора уже уйти. Не могу, я обещал, мне надо наверх.
        Они начинают хохотать:
        - Попробуй!
        Дюба нащупывает под собой гладкую поверхность лестницы, она становится твёрже, за неё уже можно ухватиться, сейчас, сейчас…
        - Попробуй! Только тогда не хнычь от боли. Сам виноват! Тогда мы поиграем с тобой по-другому.
        Дюба делает попытку подтянуться, доска лестницы вроде бы только что стала твёрже под его пальцами, только она пытается куда-то перевернуться, и Дюба может просто сползти, слететь с неё, а карлики начинают вгрызаться в его открытые раны, в его горло, где теперь боль разливается расплавленным железом. И это конец. Они не выпустят его отсюда. Дюба без сил, он просто лежит. Наверное, они правы - он не сможет, он сплоховал, и лучше ему остаться здесь, где покой и где не будет больно. Не так и плохо, и, может, ему ещё понравится играть с ними - здесь, внизу, много всего интересного, и даже где-то папаха с костылями, которые должны были забрать жизнь командира, да оставили его без ног.
        - Вставай, поднимайся, хотя бы насколько сможешь,  - говорит себе Дюба, а может, это его розовый слон, как тогда, в госпитале, когда он вытащил его из зловонной трясины, тьмы.  - Поднимайся, надо выбраться отсюда, ты обещал.
        Конечно, это его розовый слон. Не пыльная доска лестницы под пальцами, а хобот старого друга, который вытянет его отсюда, потому что Дюба обещал. И хоть карлики-ангелы будут бесноваться и грызть его, и, возможно, он умрёт от боли, но сейчас он поползёт вверх. Пока хватит сил…
        Дюба открыл глаза. Розовый слон, старый верный друг, растаял в воздухе, но ему вдруг стало значительно легче. Одежда насквозь пропиталась потом, но сознание не плыло больше.
        - Ты не криворотыйкрючконос!  - услышал он. Эта женщина снова была здесь, стояла и, склонив набок голову, сонно смотрела на него.
        - Нет,  - сказал Дюба. И вспомнил про молоток за поясом брюк.
        - Ты его прихвостень,  - догадалась она.  - Тогда ты мне не нужен.
        - Не нужен,  - согласился Дюба.
        - Я разберусь с ним, и тогда ты тоже уйдёшь, прихвостень.
        Она развернулась и, качнувшись, направилась прочь, даже не затворив за собой дверь.
        Дюба посмотрел ей вслед и прислушался. Видимо, он пробыл в отключке совсем недолго. Разговор командира и того, кто прибыл с Вангой, всё ещё продолжался. Дюба увидел идущую вдоль стены вертикальную трубу и понял, что успеет. Как бы ему ни было сейчас больно, он поднимется к окошку и разобьёт стекло молотком.
        - Я обещал,  - прошептал Дюба.

…Ванга знала, что Сухов обладал превосходной реакцией. И был очень неплохим стрелком. В служебном тире у них это даже превратилось во что-то типа игры: тот, кто хоть раз не положит пулю в яблочко, вечером платит за пиво. Иногда проставлялся Сухов, но чаще Ванга. Сегодня ей пришлось убедиться, что Игорь Рутберг не уступает Сухову в скорости реакции, а, пожалуй, и превосходит его.
        - Где моя дочь, ублюдок?  - сказал Сухов, делая шаг вперёд. Служебный макаров уже извлечён из кобуры. Ванга тут же потянулась за своим оружием. И увидела это. Ствол с глушителем образовался в руках Игоря Рутберга внезапно, словно это был какой-то фокус на шоу иллюзионистов. Только что в короткий миг все эфемерные соломинки окончательно порвались. Игорь держал ствол обеими руками, направив его ровно в лицо Сухова. И был совершенно спокоен. Как будто так управляться с оружием было для него привычным делом. Ванга, справившись с изумлением, взяла Игоря Рутберга под прицел. Показалось, что мгновения, пока они так втроём стояли, тянутся бесконечно. Лишь холодок, и капельки пота на лбу, о которых никто не знает. Наконец Игорь чуть пошевелился:
        - Патовая ситуация,  - заметил он.  - Точнее, цугцванг. Ну, и что будем делать?!
        Холодок… Он практически повторил слова Форели. Ванга шмыгнула носом и тоже пошевелилась.
        - Игорь, ты…  - изумление, оказывается, всё-таки не покинуло её: она видела его каким угодно, мужчину, которого собиралась бросить, но Игорь и оружие всё же не укладывались в голове, как и многое другое сегодня не укладывалось в голове и сердце; и Ванга, лишь указав стволом на очевидную вещь, произнесла:  - Глушитель?
        - Спокойно, дорогая. Сейчас лучше всем поспокойней.
        - Ты многого не знаешь о нём,  - ровно произнёс Сухов.  - Спецподразделение. Секретное. Бывший офицер.
        - Неплохо, следак Сухов, знаешь свою работу,  - похвалил Игорь Рутберг, усмехнулся и подмигнул им.  - Не бывает бывших.
        - Ты - бывший,  - холодно, но без угрозы сказал Сухов.
        - Кэтрин, дорогая моя, ты станешь в меня стрелять?
        - Если понадобится,  - сказала Ванга.
        - А я нет! Даже если понадобится, вот в чём между нами разница. Там, в доме, Дюба, да?
        Ванга быстро кивнула.
        - Вот куда он пропал,  - понял Игорь Рутберг.  - Дюба, тёзка… Он исчез с камер наблюдения, когда шёл к реке. Теперь ясно,  - вздохнул.  - Я скажу вам, что будет: возможно, Ванга ещё и успеет меня зацепить, хотя вряд ли, но для тебя, следак Сухов, при всём уважении,  - без шансов. Я буду быстрее. Подумай об этом и о дочери, которую пришёл забирать.
        На мгновение дыхание Сухова застыло, и указательный палец чуть теснее прижался к спусковому крючку.
        - Тс-с-с, следи за пальчиками,  - насмешливо напомнил ему Игорь Рутберг.  - Очень-очень спокойно.
        - Где девочка?  - быстро произнесла Ванга.
        - Здесь. С ней всё в порядке,  - немедленно отозвался Игорь Рутберг, не сводя взгляда с Сухова; кивнул, вроде как даже с одобрением, Ванге.  - Не сделайте её сейчас сиротой.
        Сухов помедлил. Он видел, с какой скоростью в руках Рутберга появился ствол. Даже если Сухов успеет открыть огонь первым, ему не избежать ответного выстрела.

«Ксюха»,  - подумал он. И спросил:
        - Что ты предлагаешь?
        (Ксюха, ты здесь, рядом)
        - Сделку с дьяволом,  - снова усмехнулся Игорь Рутберг. Сухов видел, как в его глазах пляшут огоньки.
        Ванга увидела кое-что другое. Не только то, как все камеры видеонаблюдения развернулись и смотрят на них. Ещё кое-что. Сумела различить за распахнутыми настежь дверьми в прохладной темноте дома.
        Женщина, прозванная с лёгкой руки писателя Форели «Мадам», стояла над постелью своей спящей сестры и задумчиво изучала её разбитое лицо.
        - Криворотыйкрючконос,  - пробормотала она.
        Брат не пожалел на разноцветного ангела её лекарства, и теперь она крепко спит. Мадам повела носом - какая уродина! Эта спящая принцесса насквозь пропитана тьмой, притащила с собой своего прихвостня, и из-за неё теперь всё разрушится. Уродина, такая же мерзкая давалка, как и эта ноющая похотливая сучка! Все давалки одинаковы. Но теперь она найдёт на них управу, и брат больше не остановит её. Давно надо было! Тогда она послушала брата, но теперь ей придётся защитить и его. Потому что криворотыйкрючконос здесь, в доме, весь дом стал им, и он привёл с собой прихвостней, которые угрожают во дворе брату.
        - А я предупреждала, предупреждала же,  - с сонной отстранённостью пробормотала Мадам.  - Предупреждала…
        Она защитит брата так же, как и всю жизнь защищала эту похотливую сучку, она сделает это для него. И дом тогда подпалила не наша, как думали некоторые, ноющая мамаша, у которой там вроде бы с горя крыша поехала, вроде как-то так… Бедняжка, брат любил её. Но теперь она защитит всех!
        - Криворотыйкрючконос,  - мадам коснулась разбитой припухшей Ольгиной губы, в её изучающем взгляде мелькнуло что-то новое, какой-то дремучий интерес.
        Защитит! Только она сделает это не здесь. А на глазах брата. Чтоб он увидел, как она старается для него.
        Мадам стащила за ноги Ольгу с кровати. Ударившись с глухим стуком об пол головой, та застонала, но не проснулась. Уродина даже ничего не почувствует, но надо торопиться. Больше не заботясь о том, что она, возможно, сломает спящей Ольге шею, Мадам потянула её волоком по лестнице вниз.
        Она сделает это для него. На глазах брата Мадам задушит криворотокгокрючконоса.
        - Игорь,  - произнесла Ванга.
        - Тс-с, тихо, спокойно, и все останутся живы. Вы сейчас сможете отсюда уйти и забрать девочку. Или примерить на себя медальки, что поймали Телефониста. Только вряд ли вы их получите. Ну как?
        Сухов молчал.
        - Ну как, что ты выберешь?  - настойчиво поинтересовался Игорь Рутберг, но теперь он обращался только к Сухову.  - Счастливую жизнь дочери или служебный долг?! Хотя,  - усмехнулся,  - ты ведь здесь не из-за мусорского долга, верно?
        Сухов вдруг почувствовал, каким тяжёлым стало оружие в его руках и какое оно холодное.
        - И ничего не было?  - произнёс Сухов. Теперь в его глазах плавал этот масляный огонёк.
        - Я понимаю, жить с этим будет трудно. Но ведь жить,  - резонно заметил Игорь Рутберг.  - Вас отстранили от дела, герои… Девочка даже не поймёт, где находилась. Всё остальное - детали. И много-много счастливых лет впереди.
        И тогда Сухов удивил его - он улыбнулся:
        - Да я не об этом. Ты-то куда денешься?!
        Игорь Рутберг оценил такое ведение дел, кивнул:
        - Ты лучше о себе подумай! А я о себе позабочусь. Но для этого надо положить оружие. Ну, как, Сухов?
        - Игорь, но ведь ты был со мной!  - не выдержала Ванга.  - В тот вечер, когда…
        - Две свечи?  - теперь он с улыбкой кивнул Вангиной реплике, однако не сводя взгляда с Сухова.  - Интернет вещей, дорогая моя, я не раз тебе говорил. Я видел, что ты ужинаешь напротив, твой телефон подсказал, и включил свет. Только меня не было в нашем гнёздышке на Фрунзенской. Элементарно, Ватсон, прости, что передразниваю: ты собиралась меня бросить, я знал, что не прибежишь сразу, по первому зову. И пришёл туда за несколько минут до тебя. По первому нет, но всё равно прибежишь - такова твоя природа. Ещё я видел, как ты стояла на мосту, пудрила мозг какому-то парню - романтическое свидание… Возможно, стихи. И всё не решалась, что выбрать. Но в итоге-то прибежала всё равно ко мне. Природа… И я не осуждаю тебя за это. Видишь, следак Сухов, ты тоже многого о ней не знаешь.
        - Мерзавец,  - глухо и жёстко выдавила Ванга. Её лицо покраснело, как от пощёчины. Но она не стала смотреть на Сухова. И снова покосилась в темноту дома.
        - Не осуждаю никого из вас. Так вам ли осуждать меня? Все те женщины пошли со мной сами. И умерли в момент наслаждения, получив то, чего хотели. Не утверждаю, что прямо осчастливил их, не как в книжках Форели, но где-то похоже. Ну, Сухов, чего решил?
        - Заманчиво,  - произнёс Сухов.
        Периферийное зрение: Ванга видит что-то. Сухов не знает, что именно, ему достаточно скосить взгляд, и Рутберг тут же этим воспользуется, а следующей будет Ванга. Рутберг врёт, в неё он тоже будет стрелять, теперь уже будет. Но она что-то видит. Дюба? Кто-то ещё?! Пространство становится ещё более наэлектризованным. И Сухов не ошибся.
        - Игорь!  - закричала Ванга.  - Она сейчас задушит Ольгу!

«О чём она?»  - мелькнуло в голове у Игоря Рутберга.
        Он по-прежнему держал голову Сухова под прицелом и сейчас с трудом подавлял желание облизать губы, как в книжке этого проницательного Форели.
        Экскаватор, с которым он недавно возился. Лобовое стекло затемнено, и в нём, как в зеркале, отражается дом, вход в дом, где находятся две его сестры, и в этом тёмном зеркале сейчас что-то промелькнуло. Элен страшно, с грудным всхлипом, вскрикнула, и раздался грохот.
        - Заманчиво,  - снова начал говорить Сухов.
        Дюба увидел это, когда собирался разбить молотком окно. Дверь на верхний уровень цокольного этажа оставалась открытой, и Дюба увидел женщину, которая раздробила его единственную ногу. Она притащила тело другой женщины, которую Дюба никогда не встречал прежде, вероятно, той самой сестры, Ольги, о которой они говорили, и склонилась над ней. Дюба понял, что она собирается сделать. И убедился, что Ольга, к счастью, не мертва, потому что, как только безумица сдавила её шею, у той задрожали ноги. Но она не сопротивлялась, видимо, была без сил или под действием снотворных. Дюба посмотрел в темноту зиндана, из которого выбрался, и на двух женщин, одна из которых собиралась задушить другую. Этот дом действительно полон чудовищ. Он пришёл сюда к тёзке за помощью, розовый слон привёл его, но вот как всё повернулось. Девочка, которую надо спасти, и беспомощная женщина; Ксения и Ольга, и молоток в его руках, безжалостно раздробивший его ногу. До женщин вверх вели несколько ступенек, но Дюба их прекрасно видел.
        - Прости меня,  - проговорил он.  - Я знаю, что ты могла бы быть хорошей.
        И швырнул молоток. Наверное, если б его рука была твёрже и сильнее, он убил бы Мадам наверняка. Но молоток коснулся её челюсти уже на излёте, и Дюба закрыл глаза.
        Сухов видел, как Игорь Рутберг на мгновение скосил взгляд куда-то за его спину, среагировав на грохот, и как он увидел там что-то, возможно, то же, что и Ванга, потому что глаза его застыли. И этого мгновения Сухову хватило.

«Я ведь обещал, что убью тебя»,  - успел холодно подумать он.
        - Заманчиво,  - повторил Сухов.  - Но не подходит.
        И нажал на спусковой крючок. А потом ещё раз, не позволив Игорю Рутбергу совершить ответный выстрел. И услышал, как тихо застонала Ванга, и понял, что она, скорее всего, зажмурилась, когда обе его пули пробили грудь человека, которого всё это время они называли Телефонистом.
        А потом она всё же подбежала к нему, склонилась и заговорила:
        - Дыши, дыши, мы сейчас вызовем скорую. Дыши…
        И Сухов понял, что до конца своих дней, сколько бы ему ни осталось, он будет помнить интонацию её голоса. И ту тайну, с которой любовь перетекает в ненависть, и всё равно до конца не забывая обратную дорогу, тайну, которая, так или иначе не даёт покоя каждому, и которую так до конца никому не удалось разгадать.
        Сухов подошёл, присел рядом. Ему бы отправиться за дочерью, но вот он пока подошёл сюда. Игорь Рутберг что-то пытался сказать.
        - Тихо, тихо,  - остановила его Ванга.  - Тс-с…
        - Она… жива?  - прохрипел Игорь Рутберг.
        Сухов посмотрел на женщину, известную ему как Мадам; видимо, молоток нанёс ей серьёзное увечье, как минимум сломав челюсть, может быть, и другие, гораздо более опасные травмы, но сейчас ответить на этот вопрос он не мог.
        Сухов сказал:
        - Моя дочь?!
        - В подвале, торопись,  - на губах Игоря Рутберга уже выступила кровь.  - Код - сто шестьдесят три.  - Он поглядел на Вангу, попытался ей насмешливо подмигнуть и всё-таки повторил свой вопрос:
        - Она жива?
        - Кто?  - странно спросил Сухов.
        - Ольга,  - ответил Игорь Рутберг.
        - Жива,  - Сухов кивнул.  - С ней всё в порядке.
        - Хорошо,  - отозвался Игорь Рутберг. Кровь из его рта уже шла потоком. Но всё-таки он улыбнулся. А потом закрыл глаза. И перестал существовать.

50. После Телефониста

…Время обладает множеством свойств. Оно умеет ускорять и замедлять свой бег, может пролетать мгновенно или незаметно и даже останавливаться, играть в злые шутки, быть всесильным, с ним не поспоришь, и на всём оставлять свой след. Единственное, чего оно не может, так это оборачиваться вспять. По крайней мере, в этом мире причинно-следственных связей…
        Примерно с этих слов он начал новую книгу под своим именем. И понял, что они - дерьмо. Никуда не годятся. И новая книга никуда не годится. Он больше не может писать. Телефонист, или Игорь Рутберг, или брат Ольги сжёг его мозг. Вряд ли специально, скорее всего, ненароком. Не рассчитал дозу. Не специально. Писатель Форель нужен был ему дееспособным, в хорошей рабочей форме, чтобы закончить пятый роман о Телефонисте.
        Да, он его подставил, прострелил ему руку - пуля прошла навылет,  - и разбросал повсюду следы его крови и следы ДНК. Даже его потная спортивная майка пошла в дело. Но всё это было шито белыми нитками. И по мере того, как действие препарата и последствия этой страшной ночи отпускали его, всплыли некоторые подробности. Например, он вспомнил, как ему шепнули на ухо: «Через недельку будет новый звонок. От Телефониста. И поедешь домой. Ты понял? Что… книга больше ждать не будет?»
        Книга ждать не будет, и он готовил новое преступление, очередную свою вылазку. А Простак - молодец! Оказался хорошим мужиком. С самого начала стало ясно, что он не так прост, а он с самого начала был уверен в невиновности Форели. Он сразу ему поверил. Ещё той ночью. И они отправились смотреть запись, сделанную накануне. Всё совпало, не в деталях, но по сути проблемы совпало всё. Их группа прибыла в дом Игоря Рутберга несколько позже отстранённых от дела Сухова и Ванги. И за это время могло случиться много непоправимого. Они все были на грани. Но случилось так, как случилось, ведь время действительно нельзя повернуть вспять. А Простак - молодец, давно уже ходил где-то вокруг Игоря Рутберга, нарывался на неприятности по службе за свои идеи фикс, но сужал круг и искал кого-то могущественного, со съехавшими мозгами. Того, кто всегда на виду, Простак искал в своей темноте. Чутьё… Или ещё одно совпадение.
        Это он и поведал Сухову и Ванге. Через несколько дней, как только удалось чуть зализать раны. А ещё о рекламной акции Аркаши Григорьева, которого безмерное самодовольство толкнуло на крайне идиотский поступок. Здесь, можно сказать, он достиг вершины. Ещё когда они совместно с Ольгой готовили его выставку, Григорьев предложил ей нечто подобное. Но Ольга сочла это глупой шуткой. Оживить интерес к Телефонисту, замутить какую-нибудь инсталляцию в стилистике книг Форели. Любитель экстремальной рекламы… Григорьев, правда, не собирался заходить настолько далеко. И полагал дело абсолютно безопасным: ведь Тропарёвский - Телефонист из книг Форели - в местах лишения свободы. Так, почти невинная шутка, главное, правильно припрятать концы. Но так далеко он заходить не собирался, максимум - оставить резиновую женщину где-нибудь в людном месте Москвы по топографии книг Форели, а-ля стрит-арт, и выложить реакцию на событие в интернет. Наверное, он полагал себя новым доморощенным Бэнкси, но выходка с проникновением в квартиру Кривошеева и звонком Сухову уже всецело на совести Пифа. Тот по части самодовольства
абсолютно превзошёл шефа, и оба жестоко поплатились. Причём Пиф в прямом смысле. Его, под завязку накачанного наркотой, Телефонист заставил ассистировать себе в… «Аквариуме». Это вызвало шок и ужас у Григорьева и толкнуло его на попытку бегства.
        - Видите ли,  - рассказывал Форель,  - они оба обожали Сандуновские бани, и Григорьев узнал татуировку Пифа, сделанную еще в ВДВ, которой тот очень гордился. Узнал, когда смотрел прямой эфир. И не знал дальше, чего уже и думать.
        А потом они втроём - Форель, Сухов и Ванга - реконструировали события. Телефонист избавился от Пифа. Тело Максима Епифанова всё-таки обнаружили на его дачном участке, присыпанным в подвале и уже окоченевшим. Но вот что удивительно - или здесь речь об ещё одном совпадении: глупая выходка, стоившая одному из участников жизни, а другому сулившая серьёзные проблемы юридического толка, оказалась первой ласточкой, сбившей всё с точек равновесия. То, что его кто-то опередил с акцией «Две свечи», вызвало у Телефониста замешательство, а потом раздражение и гнев. На встрече Ванги и Дюбы в его машине он понял, о ком идёт речь.
        - И это заставило его выползти, действовать не на своём поле,  - заканчивал свою историю Форель.  - Так что, можно сказать, нам повезло.
        И опять Ванга хотела о чём-то спросить, но не решилась. Всю третью ночь после происшествия она проплакала, и хорошо, что Петрика опять не было дома, но на утро проснулась совершенно здоровой. Вроде бы здоровой.
        - Вы догадались, что это Мадам, да?  - спросил Сухов.  - Судя по тому, что вы записали…
        Форель покачал головой:
        - Просто когда Ольга попросила её фотографию… Было ощущение… Словом, тогда я решил покопаться в истории семьи. Понимаете, больше некому было, с рукописью… физически никто другой в доме не находился. Никто не мог. Но и Мадам не могла.
        - А это и не была Мадам,  - сказала Ванга.
        Форель внимательно посмотрел на неё. Усмехнулся печально:
        - Не знаю… Наверное. То, с чем мы столкнулись,  - вздохнул.  - Такого даже в моих книгах не было. И этот выстроенный заново дом… Саркофаг воспоминаний… Думаете, его всё-таки подожгла сама Марлен Рутберг?
        Сухов пожал плечами:
        - Были подозрения… И даже, что старшие дети. Но обстоятельства так и остались непрояснёнными. Павел Протасов, отец семейства, крепко пил. Удобное основание, чтобы замять дело.
        - Отец,  - как-то протяжно-странно выговорил Форель. И улыбнулся:  - И всё-таки, как бы Игорь Рутберг ни утверждал, что он полностью здоров, чуть ли не такой комплекс полноценности, здесь… Знаете, здесь не обошлось без фрейдизма в виде комикса,  - Ванга на минуту потемнела лицом, но писатель смотрел на Сухова.  - Марлен Рутберг была очень красивой женщиной. И младшие дети пошли в неё. А Елена унаследовала черты отца…
        - Нам это известно,  - ровно произнёс Сухов.
        Форель кивнул:
        - Да. Очень странный… Эдипов комплекс. Невероятный. И чудовищный. Учитывая инцест и то, что Елена была первой женщиной Игоря Рутберга… Стала. И этот кошмарный дом… Наверное, они считали, что очистили его огнём.
        Сухов нахмурился, и Форель словно опомнился:
        - Простите, Ванга.
        - Не прощу,  - она улыбнулась.  - Но и себя тоже. Шучу,  - добавила она.
        Сухов отвернулся. Ванге стало зябко. Пока не выходит шутить, она выздоравливает, обязательно выздоровеет, эта стена не может быть бесконечной, но пока её улыбка выходила горькой.
        - Пойду принесу вам кофе,  - сказал Сухов. Будто почувствовал чего. И тогда Ванга решилась:
        - Скажите, а Мадам… Неужели вы вообще ничего не чувствовали? Три года и…  - спросила она, как только Сухов оставил их вдвоём.
        - Нет,  - Форель покачал головой.  - Вообще…
        Помолчал, вздохнул:
        - Наверное, вы правы,  - это была не Мадам. Она бы никогда этого не сделала. Моя Мадам…
        Улыбнулся так же горько, как и Ванга.
        - Я тоже,  - глухо произнесла Ванга.  - Вообще ничего.
        - Ванга, послушайте…
        - Все инстинкты молчали… Неужели он так умел? Ни на что я не годна…
        - Ванга, я понимаю вас, но послушайте,  - Форель усмехнулся, так же, наверное, немножко горько.  - Мы были слишком близко. Вы, я, Ольга. Мы все! Недопустимо близко. И не разглядели.
        Она посмотрела, как Сухов возвращается с кофе, и улыбнулась ему и инстинктивно опустила глаза.
        - Ванга, вы ни в чём не виноваты.
        - По-старому уже не будет,  - сказала она тихо.
        - Почему? Будет. Может, и не сразу, но будет,  - Форель вспомнил свою дурацкую неудавшуюся книгу и добавил:  - Ведь время обладает ещё одним свойством - оно лечит.
        Но пока так не выходило. Легко давать советы другим, иногда хорошая терапия помогает. Но это как с докторами: мало кто научился лечить самого себя. Он лишился своей Мадам, из-за полученной травмы она впала в кому, и как там будет… Но своей Мадам он всё равно лишился. И в довершение ко всему Ольга оборвала с ним все контакты. И хоть даже за время только этого разговора Ванга уверила его, что с ней всё в порядке, чтобы он не беспокоился, просто человеку надо побыть одному, это всё… Похоже, по-старому, правда, уже не будет. И чего бы там ни лечило время, и чего бы он ни говорил Ванге, иногда с нами случаются вещи, которые меняют всё. И каждый открывает свой счёт потерь, к которым просто начинает привыкать.
        Позвонила Ксения. Сухов извинился и всё же не удержался и расплылся в улыбке. Но говорил без нажима, чуть ли не соглашаясь на все просьбы дочери. Форель с Вангой переглянулись.
        - Учится,  - важно заявил писатель, указывая оттопыренным большим пальцем на Сухова.
        - Мы все учимся,  - сказала она. Наконец её улыбка вышла не такой грустной.
        Сухов закончил говорить, снова извинился. Он вообще сегодня произносит много лишних слов.
        - Как она?  - поинтересовался Форель. Ксения оказалась самой стрессоустойчивой из них.
        - Хорошо,  - сказал Сухов.  - Отлично. Вам огромный привет. Говорит, вы её ангел-хранитель.
        - Ну, я…  - Форель замялся.
        - Она так считает,  - сказал Сухов. Посмотрел на него прямо и серьёзно добавил:  - И я тоже.
        Ольга позвонила только через месяц. Когда май уже вовсю катил к завершению. Эта прекрасная цветущая весна, которая чуть не стала чёрной, заканчивалась. Ольга сообщила, что Мадам вышла из комы, но всё пока очень нестабильно, неясно, как там дальше будет, и опасаются нового ухудшения.
        - Просто я подумала, что ты должен знать,  - сказала Ольга.
        - Да, должен, спасибо,  - сказал он. Потёр губу, наверное, чтобы не облизывать, спросил:  - Ну и куда ты пропала? Зачем?
        Молчание в телефонной линии. Но лучше, чем ничего. Он подумал, что надо попробовать пошутить: по-старому не будет, но ведь шаг за шагом можно, их старые словечки, знаки, формы, не утраченные до конца смыслы, мостики, чтобы опереться шаг за шагом, чтобы стать хоть чуточку ближе, попробовать… Но вместо этого он молчал. И она молчала. Наконец он сказал:
        - Эй, я всё ещё здесь.
        - Я тоже.
        - Ты…  - с трудом сказал следующее слово и даже не понял, какая у него была интонация:  - Приезжай.
        Молчание. А потом тихо-тихо:
        - Ты разве хочешь меня видеть?
        - Проверим?
        - Я больше не твоя инопланетянка.
        - Нет,  - подтвердил он.  - Ты моя женщина, которую я нашёл на Земле. И очень боюсь потерять,  - и не дав ей ответить, тут же заговорил дальше. Может быть, потому что боялся, что она спутает, услышав банальность, а может, потому что ему просто хотелось с ней говорить и говорить.  - Знаешь, я месяц не мог писать. Ни слова. Думал, что уже вообще никогда… А сегодня начал новую книгу. Представляешь, именно сегодня!
        - Вот как?  - она горько усмехнулась.  - О Телефонисте?! О том, что с нами произошло на самом деле? Что ж, думаю, она будет… совсем правдивой.
        - Нет,  - сказал он.  - Не так.
        Чуть-чуть помолчал. Не надо ему бояться быть банальным. И вообще не надо ничего бояться. Он сказал:
        - О любви…  - улыбнулся.  - Представляешь? Может, дорос? Книгу о любви, и о грусти. И о том, как ждать.
        Молчание. Дыхание, как будто она стала ближе. И вопрос:
        - Ты сейчас где?
        - Дома.
        - Подойди к окну.
        Он подошёл. Она стояла внизу. Подняла на него взгляд, как испуганная старшеклассница. Отняла телефон от уха, еле заметно помахала свободной рукой. Она сильно похудела. И была в его любимом платье. Дотронулась до него, как бы показывая, что это так. И жест, и улыбка вышли робкими. Все мостики можно выстроить заново. Постараться. И не беда, что шаг за шагом.
        Он понял, что идет за ней, когда уже сбегал вниз по лестнице.
        Конец