Ненависть Петр Николаевич Краснов
        # Известный писатель русского зарубежья генерал Петр Николаевич Краснов в своем романе «Ненависть» в первую очередь постарался запечатлеть жизнь русского общества до Великой войны (1914-1918). Противопоставление благородным устремлениям молодых патриотов России низменных мотивов грядущих сеятелей смуты - революционеров, пожалуй, является главным лейтмотивом повествования. Не переоценивая художественных достоинств романа, можно с уверенностью сказать, что «Ненависть» представляется наиболее удачным произведением генерала Краснова с точки зрения охвата двух соседствующих во времени эпох - России довоенной, процветающей и сильной, и России, где к власти пришло большевистское правительство.
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        I
        Гурочка проснулся отъ легкаго стука. Онъ открылъ глаза. Былъ тотъ зимній ночной сумракъ, когда отблески сн?га на крышахъ, падая на плоскую б?лую холщевую штору, разгоняютъ ночную темноту и даютъ пріятное, ровное и будто печальное осв?щеніе комнаты. На полу у печки сидела Параша. Это она сбросила беремя сосновныхъ дровъ и, открывъ чугунную заслонку, накладывала дрова въ печку.
        Все въ комнат? было съ самаго ранняго д?тства знакомо и изучено Гурочкой. Въ темнот? угадывалъ Гурочка выпуклую гирлянду цв?товъ и фруктовъ на черной дверц? печки. Противъ Гурія, у другой ст?ны спалъ кр?пкимъ сномъ его братъ Ваня. За головою Гурія стоялъ его небольшой письменный столъ, на немъ лежала гора книгъ-учебниковъ и сбоку крытый тюленемъ ранецъ со старыми порыж?лыми плечевыми ремнями съ м?дными кольцами.
        Параша чиркнула спичку о заслонку и стала разжигать лучину растопокъ. Въ мерцающемъ, неровномъ пламени заходили, запрыгали по ст?н? со старыми с?рыми въ полоску обоями страшныя, уродливыя т?ни. Проста и б?дна была обстановка Гурочкиной комнаты. Желтой охрой крашеный полъ облупился, и длинныя б?лесыя щели шли по нему. На простомъ «Тонетовскомъ» стул? было сложено платье Гурочки, на другомъ такомъ же стул? лежало платье Вани.
        Параша сунула пучекъ лучинъ въ устье печки. Ярко вспыхнула бумага, весело затрещали cуxія дрова, пахнуло дымомъ и смолою.

«Да в?дь у насъ черезъ десять дней Рождество», - подумалъ Гурочка.
        Онъ зналъ, что это называется: - «ассоціація идей». Запахъ смолы напомнилъ елку, а елка Рождество.
        И уже нельзя было дальше спать. Въ мысли о Рождеств? была совс?мъ особая магія - вся душа Гурочки встрепенулась, какъ птичка съ восходомъ солнца. И что-то радостное и прекрасное зап?ло въ его юной душ?.
        Параша, сидя на жел?зномъ ліст? подл? печки, подождала, пока не загуд?ло въ печк? пламя и не задрожала, дребежжа, внутренняя тонкая заслонка съ квадратными выр?зами-оконцами по низу. Тогда она встала, забрала платье молодыхъ господъ и ушла.
        Гурочка думалъ: - «Рождество подходитъ и какъ это оно такъ незам?тно подкралось? Значитъ, в?роятно, привезли уже и елки? И повсюду въ город?, на рынкахъ, на Невскомъ, у Думы, въ Гостиномъ Двор?, на Конно-Гвардейскомъ бульвар? - елки. Ц?лые л?са елокъ. Во вс?хъ магазинахъ выставки игрушекъ и подарковъ. Надо пойдти…». «Съ к?мъ? Ну, конечно, съ сестрой Женей. Она такая чуткая и такъ они, братъ и сестра, хорошо другъ друга понимаютъ…».

«Уроки - первый латинскій - не спросятъ, вчера вызывали… Второй - русскій - не боюсь, знаю… Третій - Законъ Божій… Ну, батюшку надо будетъ «заговорить». Пусть разскажетъ о елкахъ… Откуда такой обычай?.. Чей онъ?.. Тяжело теперь батян?… Въ пятомъ ихъ класс? новая мода - быть нев?рующими… Посл? Закона Божія - математика - урокъ Гурочкина отца, прозваннаго гимназистами «косинусомъ». Папа врядъ-ли вызоветъ… Да, пожалуй, и cп?вка будетъ, вотъ и не будетъ урока…
        И сладкое чувство свободы, предпраздничнаго настроенія и радости жизни вдругъ охватило Гурочку. Онъ едва дождался прихода Параши съ платьемъ и сталъ од?ваться.
        - Куда вы, баринъ?.. Еще только полъ восьмого. Мамаша наврядъ-ли встамши.
        - Хочу, Параша, къ рынку до уроковъ проб?жать посмотреть, не привезли-ли елки…
        - И то… Надо быть, что и привезли.
        Гурочка выб?жалъ изъ комнаты.

* * *
        Только начинало св?тать. Въ синихъ туманахъ тонули дали Ивановской улицы. Было холодно. За ночь сн?гъ нападалъ и подб?лилъ разъ?зженныя улицы съ пожелт?вшими колеями. Дворники дружно скребли жел?зными скребками панели. Пухлыя грядки сн?га ложились поперекъ скользкихъ обледен?лыхъ плитъ. Кое где уже было посыпано хрустящимъ подъ ногами желтымъ, р?чнымъ пескомъ.
        На широкой и пустынной въ этомъ м?ст? Николаевской подувалъ ледяной в?терокъ съ Семеновскаго плаца. Морозъ кр?пко кусалъ за уши и за носъ.
        Желтые и скучные по улицамъ еще rор?ли фонари и говорили о прошедшей длинной ночи. Уже издали увидалъ Гурочка въ б?лыхъ волнахъ морознаго тумана, парящихъ на холоду мелкихъ крестьянскихъ лошадокъ, низкія деревенскія розвальни и елки. Онъ ускорилъ шаги.
        У Косого рынка, съ колоннами высокой галлереи, съ широкими отверстіями подваловъ внизу, мужики выгружали елки. Пахнуло душистымъ л?снымъ запахомъ моха и хвои. Сладостно защемило сердце Гурочки.
        Въ утреннемъ морозномъ воздух? р?дкіе голоса звучали глухо. Низко опустивъ голову, тяжело и надрывно кашляла лошадь. Вдоль панелей настоящей л?съ выросталъ. Елки - большія, въ два челов?ческихъ роста - «вотъ такую бы намъ!..», и маленькія, еле отъ земли видныя, въ пять коротенькихъ в?токъ становились аллеями. Мохнатыя лапы в?твей были задраны кверху и подвязаны мочалой. Ц?лыя горы елокъ безъ крестовинъ были навалены одна на другую. Лавочные молодцы въ полушубкахъ и б?лыхъ холщевыхъ передникахъ, въ м?ховыхъ шапкахъ похаживали подле, похлопывали руками въ кожаныхъ однопалыхъ, желтыхъ рукавицахъ. У л?стницъ, ведущихъ въ подвалы стоймя стояли мороженые громадные осетры и б?луги, въ бочкахъ въ сн?гу, какъ въ брилліантовой розсыпи, лежали судаки, стояли корзины съ корюшкой и со сн?тками и вкусно пахло мороженой рыбой. Рядомъ вис?ли скотскія туши, дыбились колоды свиней, и въ берестяныхъ лукошкахъ грудами были навалены битые рябчики и тетерки.
        Гурочка потоптался по елочнымъ аллеямъ, увидалъ гимназиста болгарина Рудагова, своего одноклассника, и пошелъ съ нимъ въ гимназію.
        Праздничное настроеніе его не покидало.

* * *
        Въ гимназіи по корридорамъ и классамъ гор?ли керосиновыя лампы. Первый урокъ тянулся томительно долго. Старый латинистъ чехъ вызывалъ поочереди и шелъ переводъ Саллюстія съ разборомъ вс?хъ грамматическихъ тонкостей латинскаго языка.
        Батюшку, конечно, «заговорили». Онъ и самъ охотно пошелъ на это, поддаваясь общему передъ-рождественскому настроенію.
        Лампы были погашены. Въ окна лился холодный, матовый св?ть хмураго зимняго дня. Въ клласс? было св?жо. Батюшка, высокій и худощавый, въ черной съ прос?дью, красивой бород? ходилъ то около досокъ, то въ проходахъ между партъ и разсказывалъ о разныхъ Рождественскихъ обычаяхъ въ Россіи и заграницей.
        - Вотъ у насъ, въ Петербург? этого н?тъ, чтобы со зв?здою по домамъ ходить… У насъ только елки - это бол?е нем?цкій обычай… А на юг? у насъ, и вообще по деревнямъ собираются мальчики, устраиваютъ этакую пеструю зв?зду съ фонаремъ внутри, св?тящую на палк? и ходятъ по домамъ. Поютъ тропарь праздника и разныя такія рождественскія п?сни «колядки»… Хозяева над?ляютъ ребятъ ч?мъ, кто можетъ. Кто сластей дастъ, кто колбасы, кто хл?ба, что гусятины, вотъ и у самыхъ б?дныхъ становится сытный праздникъ Христовъ. Такъ в?дь это-же праздникъ б?дняковъ!.. Праздникъ милосердія и подарковъ… Въ Ви?леемскомъ вертеп?; просто сказать - въ хл?ву - Пресвятая Д?ва Mарiя родила Отроча млада Прев?чнаго Бога. Ангелы восп?ли Ему хвалу, пастухи поклонились Ему и волхвы изъ далекихъ странъ принесли ему, Младенцу Христу, драгоц?нные дары.
        Отецъ Ксенофонтъ окинулъ классъ грустными глазами и сказалъ:
        - Ну вотъ ты, премудрый Майдановъ… Чему ты улыбаешься, нев?ръ?.. Дарвина понюхалъ - всезнающимъ философомъ себя возомнилъ? Ты, братъ, не ст?сняйся, встань! Когда я теб? говорю. Ноги у тебя отъ этого не отвалятся. И руку изъ кармана вынь. Передъ духовнымъ отцомъ стоишь. Ты что, братъ, думаешь?.. Сказки разсказываетъ старый попъ?
        - Я, батюшка, ничего… Только мало-ли легендъ?..
        - Эхъ, ты стоеросовая дубина!.. Легенда!.. Сказки, скажи!.. Но, почему-же на протяженіи девятнадцати в?ковъ люди живутъ этой легендой, этой сказкой?.. Благоуханно в?чна она… Вотъ давно-ли народился твой, Майдановъ, Дарвинъ, а уже протухъ, провонялъ, и серьезные ученые отказались отъ него… И вернулись къ тому, что безъ Бога и самого міра не могло-бы быть. Единымъ Божіимъ промысломъ создана вся мудрая механика вселенной… Ты знаешь-ли, всеученый Майдановъ, что въ католической Германіи и Франціи въ этотъ день въ костелахъ устанавливаютъ вертепы? И сколько, подчасъ, тонкаго искусства, глубокой мысли вложено въ эти маленькія раскрашенныя фигурки изъ дерева, изъ гипса, или папье-маше. Въ вертеп? сд?ланы ясли, солома виситъ изъ р?шетки, стоятъ волы, оселъ, овцы. Тутъ-же сидитъ святой
Іосифъ и Д?ва Марія. Въ ясляхъ младенецъ Христосъ… А дальше изображена пустыня, волхвы на верблюдахъ и зв?зда въ неб?… Прямо картина… Въ этотъ день въ костелъ идутъ поселяне французы, н?мцы ремесленники, ведутъ д?тей, преклоняютъ кол?ни передъ вертепомъ и смотрятъ, и молятся и сколько тихой радости вливается незам?тно въ ихъ души… Что-же, премудрый Майдановъ, они вс? глупее тебя, гимназиста верзилы? . Ты вотъ доросъ до того, что считаешь, что стыдно молиться Богу и верить въ Него. Погоди!.. Дорастешь и того часа, когда вспомнишь о Немъ и приб?жишь подъ Его защиту. Только не поздно-ли будетъ? Ну, садись, и помни - сказалъ Христосъ: - будьте такими, какъ д?ти. Ихъ есть Царство Небесное…
        Р?зкій звонокъ внизу, у л?стницы, возв?стилъ большую перем?ну. Батюшка поклонился и, шурша пахнущей ладаномъ и розовымъ масломъ рясой, вышелъ изъ класса.
        На четвертомъ урок?, когда смуглый и черноволосый Рудаговъ мучился у доски, не зная, какъ р?шить уравненіе со многими неизвестными, а Гурочкинъ отецъ въ синемъ вицъ-мундир?, заложивъ руки въ карманы, стоялъ сзади него и сл?дилъ за несм?лыми движеніями его руки, то писавшей м?ломъ буквы и цифры, то быстро стиравшей ихъ тряпкой, стеклянная дверь, съ синими тафтяными занав?сками на нижнихъ стеклахъ пріоткрылась. За нею показалось плоское рыбье лицо инспектора.
        - Извините, Матв?йТрофимовичъ, - негромкимъ голосомъ сказалъ инспекторъ, - п?вчіе на сп?вку!
        Тяжелая тишина класса, где точно ощущались мученія Рудагова у доски, нарушилось. П?вчіе вскакивали съ мъстъ, съ грохотомъ бросали пенали въ ранцы, собирали книги и тетради. Раздавались голоса:
        - Матв?йТрофимовичъ, вы позволите?..
        - Разр?шите, Матв?й Трофимовичъ?..
        См?лый Гурочка сунулъ въ руку Рудагову шпаргалку - р?шеніе уравненія и тотъ, воспользовавшись суматохой, развернулъ ее и бойко застучалъ м?ломъ, найдя нужное р?шеніе.
        Гурочка съ другими п?вчими мчался, прыгая черезъ три ступени внизъ, въ малый залъ, где уже сид?лъ за фисгармоніей регентъ гимназическаго хора. Тонко и жалобно прозвен?лъ камертонъ, певуче проиграла фисгармонія: - «до-ля-фа»…
        Дружный хоръ гимназистовъ грянулъ:
        - Рождество Твое, Христе Боже Нашъ… возсія мірови св?тъ разума…
        Шибко забилось сердце у Гурія… Праздники… Рождество… Елка… подарки всей семьи… Удивительная сила семейной любви и счастья быть маминымъ, иметь сестру и братьевъ, не быть одному на св?т?, сильной волною захлестывала Гурочкино сердце, и звонко звучалъ его голосъ въ хор?:
        - Въ немъ-бо зв?здамъ служащіи…
        II
        Гурочка издали увидалъ свою сестру Женю. Она спускалась съ подругами съ крыльца на большой, б?лымъ сн?гомъ покрытый гимназическiй дворъ. И точно первый разъ зам?тилъ Гурій, что его сестра совс?мъ стала барышней.
        Въ б?лой шапочке изъ гагачьяго пуха - охоты дяди Димы - въ б?лой вуалетк?, въ скромной кофточк?, она улыбнулась брату одними своими большими лучистыми голубыми глазами.
        - Посп?лъ? - сказала она. - Я знала, что ты придешь меня искать.
        - Мама сказала?..
        - И безъ мамы догадалась… Услыхала, какъ ты рано подралъ сегодня въ гимназію… Что? . Елки смотр?лъ?.. Привезли?..
        - Ну. Да.
        - Хорошо… Пойдемъ… Я одна боюсь на Невскій… Съ тобой не страшно. Ты совс?мъ кавалеръ… Ишь, какъ вытянулся…
        Женя была немного выше Гурія. Высокая, стройная, очень хорошенькая, съ чуть вздернутымъ носомъ, съ темными каштановыми волосами и съ св?тло-голубыми глазами, съ милой счастливой улыбкой на зарумяненныхъ морозомъ щекахъ она шла быстрыми шагами - «по Петербургски» - рядомъ съ братомъ и весело болтала. Оба были б?дно од?ты. Гурочкино пальто перешло къ нему отъ старшаго брата Володи, его выпустили внизу и домашнимъ способомъ надставляли кверху и все таки оно было коротковато. Отложной воротникъ фальшиваго барашка былъ потертъ и въ с?рыхъ пропл?шинахъ.
        Женя бойко постукивала каблучками кожаныхъ ботинокъ, она не признавала суконныхъ теплыхъ ботиковъ, говоря, что ходить безъ нихъ - Петербургская мода.
        Всего три часа было, но уже совс?мъ стемн?ло. Оранжевыми кругами фонари по улицамъ загор?лись. Стало, какъ будто еще темнее, но вм?ст? съ т?мъ и уютн?е и интимн?е. Мягко и неслышно лошади по сн?гу ступали, быстро скользили безчисленныя санки извощиковъ. Ласково раздавалось:
        - Э-ей, поберегись!..
        - Куда-же? - спросила Женя.
        - По всему Невскому, отъ самой Литейной.
        - Ну, конечно, часы смотреть? - съ ласковой насмешкой сказала Женя.
        - Да.
        - Успокойся, будуть у тебя часы. Только покажи, какіе?
        - Я хотелъ… чтобы съ браслетомъ.
        - Посмотримъ.
        На углу Невскаго и Владимирской пришлось подождать, пока городовой въ черной шинели и валенкахъ, закутанный башлыкомъ, белой палкой не остановилъ движенія. Столько было саней!.. Нетерп?ливо фырчалъ на сн?гу чуждый Петербургу и странный автомобиль.
        - Я думаю, ихъ много у насъ не будетъ, - сказала Женя.
        - Почему?
        - Сн?гъ… Не везд? такъ расчищено, какъ на Невскомъ. А по сн?гу машин? трудно.
        - А какъ хорошо!.. Быстро!.. Удобно!..
        Сестра съ любовной насмешкой посмотрела на брата.
        - Тебе нравится?
        - Оч-чень! Я хот?лъ-бы быть шофферомъ!
        - К?мъ, к?мъ только не хот?лъ ты быть, милый Гурій… Помню, что первое, о чемъ ты мечталъ - быть пожарнымъ… Въ золотой каск?.
        - Ну, это когда еще было… Я совс?мъ маленькій былъ.
        - Потомъ… почтальономъ.
        - Полно вспоминать, Женя, - недовольно сказалъ Гурочка.
        - Н?тъ, постой… Потомъ - ученымъ путешественникомъ, этакимъ Гекторомъ Сервадакомъ изъ Жюль-Верновскаго романа. Ну, а теперь?.. Ты надумалъ?.. К?мъ-же ты будешь въ самомъ д?л?? Ты уже въ пятомъ класс?. Еще три года - и вс? дороги теб? открыты. Университетъ?.. Политехникумъ?.. Инженерное училище?.. Военно-Медицинская академія?.. Куда?.. Можетъ быть офицеромъ будешь, какъ дядя Дима?.. Какъ дядя Тиша?..
        - Я, Женя, какъ то еще не думалъ объ этомъ.
        - А, я!..
        - Ну, знаю… Артисткой!..
        - Ты помнишь дядю Диму? - перем?нила тему Женя.
        - Очень смутно… Я былъ совс?мъ маленькимъ, онъ юнкеромъ тогда былъ. Я немного боялся его. Помню, что онъ приходилъ со штыкомъ и долго одевался въ прихожей; мама всегда ему башлыкъ заправляла. Володя его штыкъ-юнкеромъ прозвалъ… Помню еще стихи про него говорилъ Володя: - юнкеръ Шмитъ изъ пистолета хочетъ застрелиться.
        - Охъ, ужъ этотъ нашъ Володя!
        - А что?..
        - Летитъ куда-то…
        - Вверхъ?
        - Боюсь, что въ бездну.
        Удивительный Невскій перспективу свою передъ ними открывалъ. Дали темны и прозрачны были. Въ густой лиловый сумракъ уходила череда все уменьшающихся фонарей и дальніе казались зв?здами, спустившимися на землю. Отъ витринныхъ огней магазиновъ желтоватый св?тъ лился на широкія панели. Изнутри у самыхъ стеколъ были зажжены керосиновыя лампы, чтобы стекла не покрывались морознымъ узоромъ, закрывавшимъ выставки.
        Густая толпа народа шла по Невскому. Модный былъ часъ - четыре. Женя съ Гуріемъ шли быстро, искусно лавируя въ толп?. Это тоже было по «Петербургски». Они гордились т?мъ, что были Петербужцами, что въ толп? не терялись, что эта нарядная толпа, суета передпраздничной улицы были имъ родными, съ д?тства привычными. Гд? уже очень стало много народа, за Пассажемъ, Женя взяла Гурія подъ руку и мило улыбаясь шепнула: - «совс?мъ кавалеръ»…
        Они вспоминали вс?хъ родныхъ, говорили о томъ, кто что и кому подаритъ на елку. Это называлось у нихъ «д?лать перекличку».
        - Ахъ, Володя!.. Володя!.. Онъ старше тебя, онъ долженъ бы быть ближе ко мн?. А мы съ нимъ точно чужіе. И всегда то онъ меня обижаетъ. Очень уже онъ умный. Ты, Гурочка, мн? мил?е, ты проще.
        - Мерси.
        - Какъ думаешь, какого зв?ря пришлетъ намъ дядя Дима въ этомъ году?.. Въ прошломъ году онъ прислалъ намъ тигровую шкуру… Своей охоты.
        - Слона!
        - Милый Гурочка, слоны въ Туркестан? не водятся. Дядя Дима самый далекій отъ насъ… Страшно подумать… Въ Пржевальск?… Почти полторы тысячи верстъ отъ жел?зной дороги. Дядя Тиша на xутор?.
        - Мн? всегда, Женя, почему-то вспоминается «Вечера на xутор? близь Диканьки» Гоголя. Ты бывала у тети Нади… Похоже?..
        - Да, если хочешь. Просто, уютно, очень сытно… Мило… своеобразно… Патріархально…
        - Всегда намъ на праздники шлютъ то гусей, то индюковъ, то поросенка… А помнишь, соленый виноградъ… или соленый арбузъ. Розовое варенье. Пальчики оближешь. Ароматно, вкусно…
        - А въ общемъ, точно тонкую бумагу кляксъ-папиръ жуешь.
        - Они богатые?
        - Какъ сказать?.. Трудятся… Домъ у нихъ лучшій на хутор?, подъ железной крышей… Опять-же онъ есаулъ.
        - Не правда-ли, какъ это занятно, что у насъ дядя казакъ…
        На углу Михайловской, гд? былъ громадный домъ-дворецъ Елис?ева, нельзя было не остановиться. Въ гигантскихъ окнахъ - въ Петербург? еще и не было такихъ - горами сласти и фрукты были навалены. Большая кисть желтыхъ банановъ съ потолка св?шивалась, финики въ длинныхъ овальныхъ коробкахъ, винныя ягоды, изюмъ трехъ сортовъ, яблоки пунцово-красныя, зеленыя, оранжевыя, почти б?лыя, розовыя, длинныя, продолговатыя Крымскія, плоскія, какъ р?па - «Золотое с?мячко», виноградъ восьми сортовъ, апельсины, мандарины, ананасы - все глазъ ласкало и странныя мысли о далекихъ странахъ нав?вало. Когда двери открывались, изъ ярко осв?щеннаго магазина тянуло прянымъ, «экзотическимъ» запахомъ ванили и плодовъ.
        - Какіе мандарины! - воскликнулъ Гурочка. - Ты видишь, Женя?.. Больше апельсиновъ… И совс?мъ плоскіе. Это изъ подъ Батума. А тамъ японскiе какисы… Такихъ у насъ на елк? не будетъ.
        - Ты завидуешь?
        - Ничего подобнаго… Мама в?рно говорить: - Бога гн?вить нечего… все у насъ есть… слава Богу, сыты, обуты, од?ты. А в?дь есть голодные… Мама всегда учила - не смотри на богатыхъ и не завидуй имъ, а смотри на б?дныхъ и жал?й ихъ.
        - Мамина мудрость.
        Не доходя до Мойки Гурочка потащилъ сестру переходить Невскій. Женя догадалась въ чемъ было д?ло.
        - Часы?..
        - Да. У Буре.
        Окна часового магазина были высоко надъ землею и надо было издали смотр?ть на выложенные на бархатные щиты золотые, серебряные и темной стали кружки часовъ.
        - Постоимъ, - вздыхая сказалъ Гурочка.
        - Хороши?
        - Оч-чень.
        - Kакiе же теб? приглянулись?..
        - Вонъ т? маленькіе… никкелевые… со св?тящимся циферблатомъ и съ ремешкомъ.
        - Будутъ твои… Только это большой секретъ и прошу меня не выдавать. Мама сказала, что д?душка еще шой секретъ и прошу меня не выдавать. Мама сказала, что д?душка еще на прошлой нед?л? прислалъ теб? на часы.
        - Женя!.. милая!..
        - А ты знаешь, что мы пошлемъ д?душк?. Это Шура придумала. Молитвенникъ въ переплет? темнаго бархата. Каждая страница въ узорной цв?тной рамк?. Узоръ везд? старинный, Русскій. Сто страницъ въ молитвенник?, и узоръ нигд? не повторяется. Это очень дорогое Сінодальное изданіе. Я видала. Очень красиво. Оч-чень!
        - А пап? - масляныя краски. Какъ давно онъ мечтаетъ о нихъ. Это р?шено…
        - Да, Шур? поручено ихъ подобрать.
        - У Даціаро?..
        - У Аванцо. Хочешь посмотримъ?..
        Гурочка понялъ хитрость сестры и локтемъ прижалъ ея локоть.
        - Знаемъ… знаемъ, - сказалъ онъ.
        - Ну, что знаешь, - притворно равнодушно сказала Женя. - Ничего ты, мой милый, не знаешь…
        Но у нотнаго магазина Юргенсона Женя замедлила шаги, а потомъ и вовсе остановилась. Ни интереснаго, ни красиваго тамъ ничего не было. Разложены были нотныя тетради съ крупными заголовками, но за стеклянными дверями бл?дно-голубыя, розовыя и б?лыя афиши вис?ли. Он?-то и привлекли вниманіе Жени.

«Концертъ солистки Императорскихъ театровъ Mарiи Ивановны Долиной»… «Концертъ народной п?сни Надежды Васильевны Плевицкой»… «Концерть Анастасіи Димитріевны Вяльцевой»… Вечеръ романса… Концерт?… концерт?… концерт?…
        Эти афиши точно заколдовали Женю. Она и холодъ позабыла. Маленькія ножки въ старенькихъ ботинкахъ стыли на сн?гу. Женя толталась на м?ст? и все не могла отойти отъ этихъ заманчивыхъ афишъ. Открывалась дверь магазина. Душистымъ тепломъ тянуло оттуда. Видны были пустые прилавки и скучные шкапы съ картонками. Жен? казалось, что несло изъ магазина запахомъ сцены и эстрады, ароматомъ артистической славы. Сюда за нотами ходили артистки.
        Артистки!!.
        Гурочка равнодушно просматривалъ афиши.
        - Вотъ и тебя, Женечка, когда нибудь такъ аршинными этакими буквищами про-пе-чатаютъ: - «концертъ п?вицы Евгеніи Матв?евны Жильцовой»… Да, н?ть!.. Ты будешь въ опер?… И я, гимназистъ седьмого класса, изъ райка буду неистово орать: -
«браво Жильцова!.. Жильцова бисъ!»…
        - Тише ты!.. Съ ума спятилъ!.. На насъ оборачиваются… Смотрятъ на насъ.
        - Привыкай сестра… Артистка!.. Талантище!..
        - Идемъ домой… Поди, тоже замерзъ, какъ и я…
        III
        Артистка!..
        И точно Женя мечтала стать артисткой. Все это такъ неожиданно, чисто случайно вышло нын?шнимъ л?томъ.
        Женя гостила у тети Маши на дач? въ Гатчин?. На стеклянномъ балкон? въ одномъ углу горничная на гладильной доск? горячимъ утюгомъ гладила б?лье трехъ барышень, двоюродныхъ сестеръ Жени - Шуры, Муры и Нины, въ другомъ Женя разсыпчатое т?сто для печенья готовила. Съ пальцами, перепачканными масломъ и мукою Женя во все горло п?ла по памяти, слышанный ею отъ матери старинный романсъ.
        - «Не искушай меня безъ нужды
        Возвратом? н?жности твоей
        Раз-очарованному чужды
        Все обольщенья прежнихъ дней»…
        - Вотъ хорошо то, барышня, чистый соловей, - похваливала горничная, нажимая утюгомъ на плойку.
        Воробьи за раскрытыми окнами трещали. Въ зелени яркихъ турецкихъ бобовъ съ коралловыми кисточками цв?товъ р?яли бабочки. Голубое небо вис?ло надъ садами. Томительно прекрасна была тишина жаркаго полудня.
        - «Н?мой тоски моей не множь,
        Не заводи о прежнемъ слова,
        Такъ другъ заботливый больного
        Его дремоты не тревожь»…
        Внезапно дверь отворилась и прямо на балкон? появился челов?къ въ соломенной панам?, въ св?тломъ летнемъ костюме и съ тростью въ рук?.
        Женя, какъ испуганная птичка, вспорхнула и умчалась, оставивъ доску, стеклянную рюмку и рядъ желтоватыхъ кружковъ на жел?зномъ лист?. Горничная вопросительно смотр?ла на вошедшаго.
        - Скажите, милая, кто это у васъ тутъ п?лъ?..
        - А п?лъ-то кто?.. А барышня наша, Евгенія Матв?евна.
        - Могу я вид?ть ея мамашу?
        - Маменька ихъ зд?cь, тоже въ гостяхъ… Если чего надо, скажите, я пойду доложу. Какъ сказать-то о васъ прикажете?
        - Скажите, господинъ Михайловъ изъ Русской оперы.
        Женина мать, Ольга Петровна, получивъ докладъ, вышла на балконъ. Она была смущена. На ея св?жихъ щекахъ проступили красныя пятна. За дверью невидимыя и неслышныя стали Женя и ея двоюродная сестра Шура.
        - Простите меня, сударыня, - сказалъ господинъ Михайловъ. У него были мягкія манеры и вкрадчивый пріятный голосъ. - Можеть быть, мое вторженіе покажется вамъ неделикатнымъ и совершенно напраснымъ для васъ безпокойствомъ. Но, какъ артистъ, я не могъ… Я проходилъ мимо вашей дачи, когда услышалъ п?ніе… Божественный, несравненный романсъ Глинки. Я просто таки не могъ не зайти и не поинтересоваться, кто же это такъ очаровательно поетъ? Сказали - ваша дочь… Простите, ваша дочь училась?.. учится?.. готовится куда нибудь?..
        - Н?тъ. Она сейчасъ въ гимназіи… Она только въ церковномъ хор? поетъ. Вотъ и все.
        - Но в?дь это несомн?нный талантъ!.. Голосъ!.. Ей необходимо учиться… Такая р?дкая чистота, такой тембръ… Фразировка… Можно думать, что ей кто нибудь уже поставилъ голосъ. А вы говорите, что это безъ работы, безъ тренировки… Это-же феноменально…
        Ольг? Петровн? ничего не оставалось, какъ пригласить господина Михайлова въ гостиную. Неудобно казалось оставить его передъ пахнущими ванилью кружками изъ теста и простенькими панталончиками въ плойкахъ Шуры, Муры и Нины.
        Господинъ Михайловъ с?лъ подъ высокими фикусомъ, въ кресло, поставилъ между ногъ палку съ золотымъ набалдашникомъ, пов?силъ на нее св?тло-желтую панаму и съ т?ми актерскими, пл?нительными ужимками, которыя невольно покоряли смущенную Ольгу Петровну, сладкимъ ворковалъ баритономъ:
        - Я могу устроить вашей дочери пробу у Феліи Литвинъ.
        - Я не знаю право… Моя дочь раньше должна окончить гимназiю.
        - Я понимаю, сударыня… Я все это отлично даже понимаю. Можетъ, васъ ст?сняетъ?.. Н?тъ?.. Ув?ряю васъ… госпожа Вельяшева съ удовольств?емъ займется съ вашей дочерью… А тамъ консерваторія… И, если ничего неожиданного не случится, - сцена ей обезпечена.
        - Сцена?..
        Господинъ Михайловъ только теперь зам?тилъ большой и видимо семейный портретъ красиваго почтеннаго священника съ наперснымъ крестомъ, вис?вшій на ст?н? противъ него и посп?шилъ добавить:
        - О! Ничего, сударыня, предосудительнаго. Императорская сцена!.. Вы сами, вероятно, слыхали: - Мравина, Куза, Славина, Рунге, Долина вина, Куза, Славина, Рунге, Долина - все дочери почтенныхъ отцовъ!.. Супруги, можно сказать, сановныхъ лицъ… Строгіе нравы Императорской сцены изв?стны… Артистка за кулисами творитъ крестное знаменіе прежде ч?мъ выйти на сцену…
        - Да… Да, я понимаю…
        Ольга Петровна окончательно смутилась.
        - Такъ все это неожиданно. Женя совс?мъ ребенокъ.
        - Простите, что обезпокоилъ васъ, но, разр?шите… Я живу зд?сь по соседству, разр?шите еще разъ нав?стить васъ и возобновить, вижу, волнующій васъ разговоръ?
        - Пожалуйста… Милости просимъ…
        Ольга Петровна проводила гостя до крыльца. Онъ шелъ безъ шляпы и, стоя на ступеняхъ, еще разъ низко по актерски ей поклонился.
        - Ув?ряю васъ, сударыня, - сказалъ онъ медовымъ своимъ голосомъ, - никогда не осм?лился-бы побезпокоить васъ, если-бы не былъ ув?ренъ въ своемъ опыте… Р?дкій, см?ю васъ ув?рить, голосъ… Зам?чательный по красот? и сил?!
        И онъ быстро исчезъ за поворотомъ улицы.
        Едва Ольга Петровна вошла въ гостиную, какъ точно вихрь налет?лъ на нее и закружилъ ее на м?ст?. Женя охватила ее и, прыгая и танцуя подл? матери, плача и см?ясь, въ одно время говорила:
        - Мамочка!.. Да что-же это такое?.. Онъ сказалъ!.. Да неужели это правда?.. Мамочка, ты не откажешь?.. Н?тъ?.. У Литвинъ?.. У Вельяшевой?..
        Она оставила мать и пронеслась по всему залу, подпрыгивая черезъ шагъ на одной ног?, какимъ-то мазурочнымъ темпомъ, потомъ схватила Шуру за руки и понеслась съ нею.
        - Шурочка, - звонко кричала она. - У меня талантъ!.. У меня голосъ!.. За-м?-чательный по кра-сот? и сил?!.. Ты слышишь?.. Это зам?чательно, это упоительно!.. Это сверхъ-есте-ственно!..
        Она р?зко остановилась, бросила свою двоюродную сестру и снова подб?жала къ матери.
        - Мамочка!.. А папа?..
        Но «Косинусъ» на все согласился.
        И начались рулады «сольфеджіо», отъ которыхъ прятался въ свою комнату Володя и, сердито хлопая дверью, рычалъ:
        - Опять завыла!..
        И съ руладами этими росло, ширилось, кр?пло умилительное чувство своей силы, независимости, желанія завоевать жизнь, добыть славу, стать знаменитостью…
        О томъ, что произошло написали д?душк?, отцу проіерею. Съ волненіемъ ждала его отв?та Женя. Но д?душка отнесся благосклонно, прислалъ благословеніе внучк?: -
«послужить на ?еатр? искусству и Богомъ даннымъ талантомъ смягчать сердца людей и давать имъ кроткую радость красоты своего п?нія».
        Иного, впрочемъ отъ д?душки и не ждали: - былъ онъ широко образованный, святой жизни челов?къ и безъ предразсудковъ. Про него говорили: - «передовой».
        IV
        У Гурочки было два дяди - родной дядя, братъ его матери - дядя Дима, туркестанскій стр?локъ и мужъ сестры матери, тети Нади - дядя Тихонъ Ивановичъ Вехоткинъ - донской казакъ.
        Дядя Тихонъ Ивановичъ жилъ въ войск? Донскомъ, на хутор?, гд? у него было свое хозяйство. Какъ только Ольга Петровна, или Марья Петровна зам?чали, что Женя, или Шура бл?дн?ли отъ классныхъ занятiй - сейчасъ-же шелъ разговоръ: - «а не отправить ли ихъ на лето, къ тет? Над??.. У дяди Тиши молочка он? въ волю попьютъ… Свое непокупное, степовое?.. Ну и кумысъ можно тамъ имъ давать?.. Да и воздухъ не Петербургскихъ дачъ… Опять-же и солнце». И Шура, и Женя то вм?ст?, то порознь ?хали подъ благодатное солнце юга проводить, какъ он? называли «вечера на хутор? близъ Диканьки».
        И попадали он? тамъ въ совс?мъ особенное и преизобильное царство. Кругомъ были Руccкiе. Какой звучный и яркій Русскій языкъ былъ тамъ, какія п?сни тамъ п?ли, какъ свято блюли в?ру православную и Русскій обычай, а придетъ кто къ дяд? и первый вопросъ: - «Вы изъ Россіи?..». Или скажетъ дядя Тиша: - «С?нокосъ близокъ, надо Русскихъ рабочихъ пошукать, своими не управиться».
        Д?дъ Тихона Ивановича былъ простой казакъ - урядникъ. Отецъ выбился въ офицеры, а самъ Тихонъ Ивановичъ кончилъ Донской кадетскій корпусъ и Николаевское кавалерійское училище въ Петербург?, и на груди носилъ училищный жетонъ - золотого распластанного Николаевскаго орла съ гвардейской зв?здой. Онъ былъ уже -
«образованный», однако, своего казачьяго хозяйства не бросилъ, только повелъ его бол?е раціонально, гд? можно прикупалъ или арендовалъ землю, обзавелся машинами, широко съ Наденькой поставилъ птичье хозяйство. Первый курень былъ его на хутор?. Основная хата подъ жел?зную крышу была выведена, сараи тоже были крыты оцинкованнымъ жел?зомъ.
        Въ то самое утро, когда Гурочка, почуявъ смолистый запахъ растопокъ, «по ассоціаціи идей» вспомнилъ, что близко Рождество Христово и заторопился выйти на улицу, чтобы полюбоваться елками - дядя Тихонъ Ивановичъ проснулся въ ночной тишине отъ кр?пкой заботной мысли: - «Рождество на носу. Надо роднымъ свой хуторской подарокъ посылать, а какъ пошлешь? Съ самаго Николина дня установилась оттепель. Теплынь такая - хотя-бы и весн? въ пору. Степь развезло, дороги раскисли. Какъ тутъ бить птицу - протухнетъ въ дороге».
        Неслышно ступая босыми ногами по узорному въ цв?тныхъ лоскуткахъ коврику, Тихонъ Ивановичъ въ холщевыхъ портахъ и ночной рубашк?, завязанной у ворота тесемкой, подошелъ къ окну и осторожно, чтобы не разбудить жену, отложилъ внутреннія ставни.
        Мягкій и ровный св?тъ шелъ отъ степи, еще вчера мрачной и черной. Ровнымъ пологомъ легъ б?лый, искристый сн?гъ и св?тился и будто игралъ подъ высокимъ зв?зднымъ небомъ. Въ разъ, въ одну ночь стала по Дону зима. Ровный в?теръ надъ степью подувалъ и н?жно посвистывалъ. Тонкiе прутики краснотала шевелились подъ нимъ и мелкою осыпью упадали съ малиновыхъ хлыстовъ сн?жинки. Здоровымъ ароматнымъ морозомъ тянуло отъ окна… Тихонъ Ивановичъ взялъ со стола спички и поднесъ зажженный огонекъ къ градуснику.

«Хо!.. Хо!.. Пятнадцать Реомюра ниже ноля! Вотъ такъ, такъ!!.. Не даромъ вчера съ вечера задулъ в?трякъ съ с?веро-востока. Сибирскую стужу принесъ на Донъ».
        Какая тишина была въ степи!.. Дуновеніе в?тра было слышно въ ней и легкій шорохъ высокаго засохшаго могильника на валу у ограды куреня. Между окнами двойныхъ рамъ, въ ват? съ разбросанными по ней цв?тными шерстинками въ стаканахъ круто замерзла до самаго дна вода и выпуклымъ кругомъ легла по верху. По угламъ стеколъ серебрился причудливый узоръ - художественныя упражненія ник?мъ непревзойденнаго д?душки мороза. Вверхъ по стекламъ разсыпались белыя зв?здочки.
        Совс?мъ хорошо.
        Съ постели мягко спрыгнула кошка. Тихонъ Ивановичъ оглянулся. Наденька сид?ла на постели. Отъ лампадки, затепленной передъ иконами, падалъ золотистый отсветъ на ея светлые, цв?та сп?лой ржи волосы.
        - Ну, какъ, Тиша?..
        - Пятнадцать ниже ноля. Самое нонче гусей и индюковъ р?зать. задеревен?ютъ въ одну ночь, а завтра и пошлемъ.
        - А дорога?..
        - Самoй сн?гъ. Все б?ло. Санями покатимъ. Да теперь, какъ видно уже и не ослабитъ. До самаго до Крещенья продержитъ, а то и до масляной. Аль-бо мятель только нагр?хъ не задула. Да и то - не задуетъ. Ишь зв?зды какъ подъ утро разъигрались… Сколько-же, мать, кого р?зать повелишь?..
        Наденька поморщилась. Пора-бы, кажется, и привыкнуть къ тому, что птицу разводятъ не для ут?хи, а чтобы р?зать и ?сть… А все не могла. Все было жаль своихъ гусей и индюковъ. Поди и имъ жить-то хочется.
        - Охъ, Тиша. И думать не могу.
        - И-и, мать… Если мы ихъ не зар?жемъ, гляди, они насъ съ тобою зар?жутъ.
        - В?рно, Тиша. А все точно смертный приговоръ имъ подписываю… Ну вотъ… Батюшк? надо… Хотя пару ему, какъ прошлый годъ посылали… Оленьк? пару и индюка.
        - Ну н?тъ! Ей пару индюковъ надо! Ить семья у нея большая. Да ка-бы не Володька ихъ, кажись все имъ отдалъ-бы. Tакіе вотъ славные люди. А уже Женя - храни ее Христосъ!.. Поетъ-то какъ!.. А?.. Мать?.. Поетъ-то!
        - Простить Волод? не можешь…
        - И никогда не прощу… Ему прощать?.. Шалай!.. Сукинъ котъ!..
        - Ну, оставь… Не хорошо! Машеньк? по штук?.
        - Н?тъ уже прости и Mаш? всего по пар?. Одна Шура ея чего стоить. Ангелъ Господень. Не челов?къ. Доброта, красота, а искусница!..
        Тихонъ Ивановичъ подошелъ къ стеклянному шкапу, стоявшему въ углу горницы, открылъ дверцу и досталъ съ полки серебряный стаканчикъ чеканной работы.
        - Всякій разъ, какъ посмотрю, умилюсь. Удивленію подобно. Да неужто то наша Шурочка, въ Строгоновскомъ училищ? будучи, такую штуку своими н?жными пальчиками вычеканила? Маки то, какъ живые!.. На листьяхъ каждую жилочку положила. Помнишь, какъ въ прошломъ году прі?хала къ намъ кумысъ пить. Весь хуторъ… Что хуторъ?.. Станицу всю перебуровила… Д?вье все наше съ ума посходило. Какимъ вышивкамъ, какимъ кружевамъ, какимъ плетеньямъ вс?хъ научила. Я, говорить, въ этомъ году тутъ школу прикладного искусства открою. Н?тъ, уже кому, кому, а имъ то по пар? и гусей, и индюковъ.
        - Да куда-же имъ? У нихъ в?дь свое хозяйство.
        - Ну, это, сказала тоже мать. У нихъ ить Гатчинскіе гуси, а наши Донскіе… Полагаю я не малая разница. Попробуютъ, поди - поймутъ, какіе слаже. А Шурочка… Ей Богу, кабы не двоюродная - вотъ нашему Степану нев?ста… Такъ, я, мать, пойду распоряжусь, а ты рогожи и холсты приготовь.

* * *
        Только хот?ли садиться полудничать, какъ на двор? залаяли собаки.
        - Кого это Богъ несетъ, - сказалъ, поднимаясь изъ за стола, Тихонъ Ивановичъ. - А ить это кумъ!.. Николай Финогеновичъ… Аннушка, - крикнулъ онъ д?вушк?, прислуживавшей у стола, - проси гостя, да поставь еше приборъ.
        Столовая, узкая комната, съ однимъ окномъ на станичную улицу, отд?ленную маленькимъ палисадникомъ и съ двумя широкими окнами на галдарейку со стеклянною ст?ною была вся напоена яркимъ, зимнимъ, солнечнымъ св?томъ.
        Тихонъ Ивановичъ досталъ хрустальные графинчики съ водками. Заигралъ радужными цв?тными огнями хрусталь въ солнечномъ луч?.
        - Постъ, в?дь, Тиша, - тихо сказала Наденька. - Можно-ли?
        - И, мать… Не знаешь. Казаку и водка постная. Что въ ней - хл?бъ, да тминъ, да тысячелистникъ? Гость дорогой, уважаемый кумъ, притомъ-же хуторской атаманъ. Да и старикъ. Георгiевскій кавалеръ. Какъ можно такого гостя да не уважить?
        Николай Финогеновичъ Калмыковъ, хорунжій изъ простыхъ казаковъ, высокій, плотный, кр?пкій, осанистый появился на порог? комнаты, истово перекрестился на иконы, почтительно поц?ловалъ руку у Наденьки и кр?пкими мужицкими пальцами принялъ тонкую руку Тихона Ивановича.
        - Ты прости меня, кумъ. Самъ понимаю: - «незванный гостъ хуже татарина». Да ить д?ло то какое у меня. Спозаранку встамши, услыхалъ я - гуси у тебя кричать, ну и догадался. Значить, къ празднику р?жутъ. Посылку готовите сродственникамъ. Вотъ я и пришелъ вамъ поклониться.
        Старый казакъ, разгладивъ широкою ладонью окладистую с?дую бороду низко въ поясъ поклонился сначала хозяину, потомъ и хозяйк?.
        Онъ былъ въ длинномъ, до кол?нъ, чекмен?, безъ погонъ, c?раго домад?льнаго сукна, въ синихъ съ домад?льнаго сукна, въ синихъ съ широкимъ алымъ лампасомъ шараварахъ и въ низкихъ стоптанныхъ сапогахъ на высокихъ каблукахъ.
        Какъ ни привыкла Наденька къ станиц? и ея обитателямъ, но всякій разъ, какъ приходили къ ней такіе старики, какъ Калмыковъ, ей казалось, что это были совс?мъ особенные люди. Да и люди-ли еще? Калмыковъ былъ еще и не такъ большого роста, ниже во всякомъ случа? ея Тихона, а вошелъ и точно собою всю горницу наполнилъ. Густые с?дые волосы серебряной волною ниспадали къ бурому уху, гд? посверкивала серебряная серьга, усы, борода, все было какое то иконописное, точно сорвавшееся съ картины Васнецова, съ его богатырей на застав?. На Георгіевской ленточк? на груди вис?лъ серебряный крестикъ, кр?пкія, сильныя руки прочно легли на столъ. Челов?къ безъ образованія, полуграмотный, въ полку былъ вахмистромъ, а случись что, къ кому идти за сов?томъ, кто научить, какъ съ коровами обращаться, кто по какимъ-то ему одному в?домымъ прим?тамъ скажетъ, когда наступитъ пора пахать, когда c?ять, когда косить? Точно кончилъ онъ какой-то особенный, жизненный университетъ, съ особыми практическими дисциплинами и съ прочными, непоколебимыми уб?жденіями вошелъ въ жизнь, чтобы такъ и идти, никуда не сворачивая. Который разъ
единодушно и единогласно избирался онъ хуторскимъ атаманомъ и съ какимъ тактомъ атаманилъ на хутор?. Какъ ум?лъ онъ подойти къ ней, столичной барын?, и какъ ум?лъ обойтись съ хуторскими казачками, лущившими тыквенныя и подсолнечныя с?мячки. Однимъ языкомъ и объ совс?мъ особомъ говорилъ онъ съ Тихономъ Ивановичемъ и иначе говорилъ съ казаками малол?тками. Проскочитъ иной разъ нев?рно услышанное «ученое» слово, скажетъ «волосапетъ», «канкаренція», «ихфизономія», но такъ скажетъ, что и не поймешь, - нарочно онъ такъ сказалъ, или не знаетъ какъ надо говорить.
        Тихонъ Ивановичъ очень полюбилъ своего кума и часто отводилъ съ нимъ душу, бес?дуя то на хозяйственныя темы, то говоря съ нимъ о томъ, что у него на душ? набол?ло.
        - Садись, садись, Николай Финогеновичъ, гостемъ будешь.
        - Да вы какъ-же, ужли-же не полдничали еще?
        - Припоздали маленько, съ птицей возившись, - сказала Наденька, - милости просимъ, откушайте нашего хл?ба-соли.
        - Разв? что только попробовать, - сказалъ Николай Финогеновичъ, усаживаясь на пододвинутый ему Аннушкой стулъ.
        И с?лъ онъ прочно, точно вм?ст? со стуломъ вросъ въ землю, какъ громадный кряжистый дубъ.
        - Какой начнемъ?.. Простой?.. Или Баклановской?.. Глянь-ка какимъ огнемъ въ ней перецъ то горитъ! Чистый рубинъ! Или мягчительной, на зелененькой травк?, или полынной?
        - Да ужъ давайте полынной.
        - Икорки, Николай Финогеновичь?
        - Да что это вы право, Тихонъ Ивановичъ на меня разоряетесь, а ить я еще къ вамъ притомъ-же и съ просьбою. Ну, бывайте здоровеньки!
        - И теб? того-же.
        - Огонь, а не водка… Такъ вотъ, Тихонъ Ивановичъ, иду это я, значитъ, сегодня на базъ, скотин? корма задать и слышу - гуси у васъ раскричались. Меня, какъ ос?нило. - Значитъ, кумовья посылку своимъ готовятъ. Такъ?.. Угадаль, аль н?тъ?..
        - Угадали, Николай Финогеновичъ. Рождество близко. Пора своимъ послать, ч?мъ Господь насъ благословилъ… Еще позволишь?..
        - Разв? уже по маленькой?.. Когда же посылать то надумали?
        - Если погода продержитъ, завтра съ разсв?томъ коней запрягу, да и айда на станцію.
        - Такъ… такъ… Вотъ къ вамъ моя просьбица. Не свезете-ли вы и мои посылочки… Ить у меня въ лейбъ-гвардейскомъ полку внукъ, сухарей ему домашнихъ старуха моя изготовила, м?шокъ, да горшочекъ своего медку… Ишшо племенникъ у меня въ Питер? въ училищ?, хот?лось-бы ему колбасъ домашнихъ, да окорочекъ ветчинки…
        - Что-же… Валяй, вм?ст? все и отправлю.
        - Спасибочко!.. Вы ить, Тихонъ Ивановичъ, въ январ? и на службу…
        - Да въ полкъ. Опять мать одна останется за хозяйствомъ смотр?ть. Ужъ у меня на тебя надежда, что ты ее не забудешь, поможешь, когда нужда придетъ.
        - Это уже не извольте безпокоиться.
        - Съ рабочими теперь трудно стало.
        - И всегда нелегко было, Тихонъ Ивановичъ.
        - Этотъ годъ не знаю самъ почему мн? какъ то особенно трудно уходить на службу.
        - Что такъ?..
        - Да, пустяки, конечно… Страхи ночные. Б?съ полуночный.
        - А вы его крестомъ, Тихонъ Ивановичъ. Онъ супротивъ креста не устоитъ. Мигомъ въ прахъ разсыпется.
        - Я теб?, Николай Феногеновичъ, про своего племянника, Володьку не разсказывалъ?
        - Видать - видалъ у васъ л?томъ какой то скубентъ по куреню вашему шатался, а разсказывать - ничего не разсказывали.
        - Ну такъ вотъ, слушай… Еще рюмочку подъ постный борщъ пропустимъ. Смутилъ меня въ тотъ прі?здъ Володька, можно сказать, сна лишилъ, шалай проклятый, сукинъ котъ!.. Видишь-ли ты какая у меня вышла съ нимъ преотвратительная исторія.
        - Прошлымъ л?томъ, значить, прі?зжаетъ ко мн? мой племянникъ и въ самый разгаръ л?та. На степу косить кончали, стога пометали, выгорать стала степь.
        Николай Финогеновичъ, со смакомъ закусывая большимъ ломтемъ пшеничнаго хл?ба, уписывалъ тарелку щей, Тихонъ Ивановичъ и ?сть пересталъ, тарелку отставилъ и повернулся полъ-оборотомъ къ гостю.
        - Прі?зжаетъ… Подъ вечеръ д?ло ужа было. Подрядилъ онъ хохла на станціи, въ бричк? прі?халъ. Телеграммы мн? не давалъ, значить, по новому, не хот?лъ родного дядю безпокоить. А самъ понимаешь, какое тутъ безпокойство - одна радость - родного племянника принять. Вылазитъ изъ брички… Я его допрежъ не видалъ. Росту онъ средняго, такъ щупловатый немного, съ лица чистъ. Студенческая куртка на немъ на опашь над?та поверхъ рубашки красной, ну фуражка. Я, было, обнять его хот?лъ, расц?ловать, какъ полагается, по родственному… Чувствую отстраняется. Значить, опять по новому, безъ родственныхъ н?жностей. Отвели мы его въ горницу, вечерять сготовили, про родныхъ распросили, а на утро об?щалъ я ему хозяйство свое показать, похвалиться т?мъ, что самъ своими трудами создалъ.
        - Такъ ить и то, похвалиться-то есть ч?мъ, - сказалъ Николай Финогеновнчъ и невольно подставилъ тарелку подъ протянутый ему Надеждой Петровной уполовникъ со щами… - Ну и щи у васъ, мать командирша, - сказалъ онъ, какъ-бы оправдываясь, - не пов?ришь, что постныя. Не иначе, какъ вы тамъ чего нибудь такого да положили. Зам?чательныя щи. Моей старух? у васъ поучиться надо.
        - На утро… А уже какое тамъ утро!.. Bс? кочета давнымъ давно проп?ли, рабочій день въ полномъ ходу. А я, знаете, съ Павломъ - работникомъ все прибралъ, в?рите-ли по саду, по двору, по стежкамъ б?лымъ песочкомъ присыпали, гд? у плетня дурнопьянъ поросъ повыдергали, чисто, какъ на инспекторскій смотръ какой изготовился. Ну, да понимаете, ея сестры сынъ, родной-же!.. Я в?дь ихъ вс?хъ какъ полюбилъ! Отецъ его опять же зам?чательный челов?къ, математикъ!.. Астрономъ! Думаю, пусть посмотритъ, какъ въ степу люди живутъ, какъ съ песками, съ засухой борются, какъ съ природой воюютъ, какъ все сами добываютъ, да въ Питер? потомъ своимъ и разскажетъ…
        - Да и точно есть ить чего и показать, - опять повторилъ гость.
        - Ну, ладно. Выходитъ. Куртка на немъ б?лая, ну, чисто, женская кофта, воротникъ широкiй, отложной на грудь спускается, шея, грудь открытый, чисто д?вка… Срамота смотр?ть… Мн? передъ работникомъ стыдно за него. Конечно, жара, да только лучше-бы онъ въ одной рубах? что-ли вышелъ, ч?мъ въ такомъ то костюм?. Хот?лъ ему зам?чаніе сд?лать по родственному, однако, сдержался. Вижу, все одно не пойметъ онъ меня. Студентъ… Мать ему къ чаю-то напекла, наготовила, чего только на столъ не наставила. И каймакъ, и масло св?жее, сама въ ручную сбивала, и хл?бцы, и коржики, и сухари, и бурсачки, и баранки… Онъ и не глянулъ, чаю постнаго, безъ ничего, хватилъ два стакана, задымилъ папиросу, а я этого, знаете, не люблю, чтобы, гд? иконы, курили, и говоритъ: - «что-же, пойдемте, Тихонъ Ивановичъ, посмотримъ»… Понимаешь, не - «дядя», - а «Тихонъ Ивановичъ»… Это, чтобы грань какую то положить между нами.
        - Да полно, Тихонъ, - сказала Наденька. - Право… Одно воображеніе. Ничего у него такого въ душ? не было. Просто стеснялся молодой челов?къ. Первый разъ въ дом?.
        - Какое тамъ ст?сненіе!.. Съ полною ласкою, съ горячею любовью къ нему - в?дь Олечкинъ-же сынъ онъ, не чужой какой, постороннiй челов?къ, - вышелъ я съ нимъ во фруктовый садъ. Конечно, л?то… Затрав?ло кое-гд?, полынь вдоль плетня потянулась, ну, только - красота!.. Тихо, небо голубое, кое гд? облачками белыми позав?шено. Вошли мы туда и точно слышу я, какъ яблоки наливаются соками. Повелъ я его по саду. Объясняю. Вотъ это, молъ, мой кальвиль французкiй изъ Крыма выписанъ, это антоновка, это «золотое с?мячко», тутъ «черное дерево», тутъ Крымскіе зимніе сорта. Урожай, самъ помнишь, былъ необычайный. Всюду в?тви жердями подперты, плодами позав?шаны, прямо пуды на каждой в?тк?. Кр-расота!.. А промежъ деревъ мальвы поросли, бл?дно розовые, да голубыя, глазъ радуютъ. Маки цв?тутъ. Чеборемъ пахнетъ. Пчелки жужжать. У меня у самого, ажъ духъ захватило. Все позабыть можно - такой садъ.
        - Онъ в?дь, какъ, мой Тиша, - вм?шалась въ разговоръ Наденька. - Когда у него первые-то выписные яблоки посп?ли - онъ и ?сть ихъ не захот?лъ. Кальвилей всего четыре штуки родилось, такъ онъ по одному вс?мъ нашимъ послалъ въ Москву, въ Петербургъ и Гатчину. Похвалиться хот?лъ, что на песк? у себя вывелъ, а четвертое поставилъ у себя на письменномъ стол? на блюдц? и любовался на него, какъ на какую бронзовую статуэтку. И только когда, совс?мъ зимою, когда тронулось оно, разр?залъ пополамъ, мн? далъ и самъ съ?лъ. И кожи не снималъ.
        - Еще-бы, Николай Финогеновичъ, - яблоко то было точно золотое, а на св?тъ посмотришь - прозрачное. А какія морщинки, какія складочки, какъ утопленъ въ нихъ стерженекъ! На выставку можно… Ну, ладно. Обвелъ я его по саду и говорю: - «Это вотъ, изволите вид?ть, - мой садъ»… А онъ мн? на это будто даже съ какою насм?шкою говоритъ: - «а почему же это, Тихонъ Ивановичъ, вашъ садъ?». Я признаться сказать, сразу и не понялъ, къ чему онъ такое гнетъ. - «Какъ почему», - говорю. - «Да я самъ садилъ его на своей усадебной земл?, самъ окапывалъ, самъ отъ червя хранилъ, канавки для орошенія устроилъ, колодезь выкопалъ, вотъ по этому по всему онъ и мой садъ». Онъ криво такъ, не хорошо усм?хнулся, и пошли мы дальше по куреню. Отъ гулевой земли у меня къ саду чутокъ былъ прир?занъ, липы и тополи посажены и травы тамъ разныя - пчельникъ у меня тамъ былъ. - «Вотъ», - говорю, - «это мои пчелы». - А онъ опять свое: - «а почему это ваши пчелы?». Я еще и подумалъ: - «Господи, ну что за дуракъ Питерскій, право». А какое тамъ дуракъ! Онъ оказался умн?е умнаго. Зналъ, къ чему гнулъ. Я ему терп?ливо объясняю, какъ бралъ я
рой, какъ устраивалъ ульи, какъ пчелы меня знаютъ, такъ что даже и не жалятъ меня, все, какъ ребенку объяснилъ. Ну, ладно. Пошли мимо амбаровъ, на базы. Я для него и лошадей и скотину оставилъ, на толоку не погналъ. Показываю ему. Это - мои волы, мои лошади, мои телки, мои коровы. Каждой твари ея характеръ ему объясняю. Потомъ подвелъ его къ гуменнымъ плетнямъ, откуда, знаете, степь видна, показываю… Вправо м?ловая хребтина серебромъ на солнц? горитъ, а в л?во займище широко протянулось.
        - Стало быть такъ - на свою д?ляну вывелъ.
        - Ну ладно. Говорю ему: - «видишь по степи точно облако, точно узоръ какой с?роб?лый… Видишь». А самъ ажъ трясусь отъ радости, отъ гордости. «Ну», - говорить, - «вижу». - «Такъ-то», - говорю, - «овцы!.. Мои овцы… Триста головъ!!.. И вс? какъ одна тонкорунныя»… И надо быть захватилъ я его, наконецъ. Сталъ онъ противъ меня, ноги разставилъ, коровій поставъ у него, самъ стоитъ безъ шапки, копна волосъ на голов?, а возл? ушей сбрито, чисто дуракъ инд?йскій, сталъ онъ вотъ такимъ то образомъ противъ меня, смотритъ куда-то мимо меня и говорить: -
«вы, можетъ быть, когда нибудь читали Достоевскаго «Б?сы»?… Читать намъ, самъ понимаешь, Николай Финогеновичъ, некогда. На служб? когда - службой заняты. Теперь въ полкахъ не по прежнему, такъ гоняютъ только поcп?вай, а дома - съ первыми кочетами встанешь, а какъ солнышко зайдетъ, такъ не до чтенія, абы только до постели добраться. Но когда былъ въ училищ?, помню, читалъ. Я ему говорю: -
«читать-то я читалъ, а только не вдомекъ мн? къ чему это вы мн? такое говорите». И вотъ тогда-то я и почувствовалъ, что ошибся въ немъ. Что онъ не племянникъ, жены моей, родной сестры сынъ, а чужой совс?мъ и даже больше, враждебный мн? челов?къ. А онъ… и будто это ему сорокъ л?тъ, а мн? двадцать три и говорить: - «такъ вотъ тамъ описываетъ Достоевскій, какъ Степанъ Трофимовичъ Верховенскій разсказываетъ про административный восторгъ. Такъ вотъ теперь я вижу, что въ Россіи есть не только административный восторгъ, но есть и восторгъ собственническій.

* * *
        Посл? полдника Николай Финогеновичъ поднялся уходить. Д?ло было сд?лано - согласіе отвезти на станцію и послать посылки было получено, но чутьемъ онъ понялъ, что оборвать теперь разсказъ Тихона Ивановича на полуслов? да еще тогда, когда въ голос? его звучали слезы, было нельзя. Наденька, в?роятно, не первый разъ слышавшая этотъ разсказъ тихонько съ Аннушкой прибирала со стола. Тихонъ Ивановичъ откинулся на стул? и н?сколько мгновеній молча смотр?лъ въ узкіе глаза Колмыкова.
        - Ты понимаешь, - наконецъ, сказалъ онъ, - меня, какъ пришило къ м?сту. Я и сказать ничего не нашелся. Молча повернулся и пошелъ къ дому. Онъ идетъ рядомъ со мною. Нарочно не въ ногу. Я подлажусь, - онъ разстроить. Пришли, пооб?дали, посл? об?да онъ пошелъ, спать легъ - вишь утомила его утренняя прогулка. За чаемъ я и говорю ему. И такъ уже съ м?ста у насъ вышло, что мы не «ты» другъ другу, какъ полагается по родственному говорили, а «вы». Я и говорю ему: - «изъяснитесь, Володя… Что это вы хот?ли мн? сказать о моемъ… моемъ восторг??». - «Ахъ, это… видите… вы мн? свое хозяйство показывали и говорили: - это мои деревья, мои пчелы, мои коровы, лошади, земля, мои овцы. А собственно, почему это все ваше?.. Надолго-ли ваше?.. Правильно-ли, что это ваше?..». Я сталъ ему объяснять наше казачье положеніе, разсказалъ о паевомъ над?л?, который и мн?, какъ природному казаку полагается, разсказалъ объ усадебной земл?, о прав? пользоваться общественными станичными землями, о nокупк? пом?щичьей земли… Онъ и слушать долго не сталъ. Перебилъ меня, всталъ изъ за стола и началъ ходить. - «Этого больше не будетъ,
этого не должно быть, Тихонъ Ивановичъ», - прямо, ажъ даже вижжитъ въ такой ражъ пришелъ. - «Не можеть быть никакой собственности, потому что это прежде всего несправедливо…». И началъ мн? говорить о трудовомъ народ?, о заводскихъ рабочихъ, о городскомъ пролетариат?, о волжскихь батракахъ, о киргизахъ, о неграхъ…
        - О неграхъ, - какъ то испуганно переспросилъ Николай Финогеновичъ. Онъ подумалъ, не ослышался-ли?
        - Да, о неграхъ-же… О тяжелой ихъ дол?. «И все», - говорить, - «потому, что богатства распред?лены неравном?рно, что у васъ въ доме полная чаша и все собственное, а у другого и хл?бной корки н?тъ, съ голоду подыхаетъ, въ ночлежк? ютится.
        - Мы эту п?сню, Тихонъ Ивановичъ, - задумчиво сказалъ Николай Финогеновичъ, - еще когда слыхали!.. Въ 1905-мъ году, помните, какъ были мы мобилизованы на усмиренія, такъ вотъ такiя именно слова намъ кидали въ разныхъ такихъ летучкахъ, ну и въ прокламаціяхъ этихъ вотъ самыхъ… Мало тогда мы поработали, не до конца ядъ этотъ вывели…
        - Вотъ, вотъ… Я ему это самое и сказалъ. «Что-жъ», - говорю ему, - «Володя, раньше пом?щиковъ жгли и разоряли, теперь казаковъ и крестьянъ зажиточныхъ жечь и грабить пойдете, - такъ в?дь такъ то и подлинно вс? съ голода подохнете. Опять д?лить хотите? Другимъ отдавать не ими нажитое». Онъ, какъ вскипитъ, кулаки сжалъ, остановился у окна, говорить такъ напряженно, тихимъ голосомъ, да такимъ, что, право лучше онъ закричалъ-бы на меня: - «Д?лить», - говорить, - «никому не будемъ… И никому ничего не дадимъ, ибо никакой собственности быть не должно». - «Что-жъ», - говорю я ему, - «а эта кофточка»?.. Зам?ть, уже у меня вся родственная любовь къ нему куда то исчезла, насм?шка и злоба вскипели на сердц?, - «что-жъ, эта кофточка, что на васъ, разв? она не ваша?»… Онъ одернулъ на себ? кофту и говорить: - «постольку, поскольку она на мн? - она моя. Но и этого не будетъ. Все будетъ общественное. Будетъ такая власть, такая организація, которая все будетъ распределять поровну и безобидно, чтобы у каждаго все было и ничего своего не было». - «Что-же», - говорю я, - «казенное что-либо будетъ?..», - «Н?тъ…
Общественное». - «Кто-же», - говорю, - «и когда такой порядокъ прекрасный устроить?..». Онъ мн? коротко бросилъ: - «мы». - Тутъ я на него, можно сказать, первый разъ какъ сл?дуетъ погляд?лъ. Да, хотя и такого отца вс?ми уважаемаго и такой распрекрасн?йшей матери сынъ, и даже сходствіе им?етъ, а только… Страшно сказать - новый челов?къ!..Лобъ низкій, узкій, глаза поставлены близко одинъ къ другому. Взглядъ какой-то сосредоточенный и, зам?ть, никогда онъ теб? прямо въ глаза не посмотритъ, а все какъ то мимо… Самъ щуплый, плетью пополамъ перешибить можно, склизкій, а глаза какъ у волка… Комокъ нервовъ.
        - Да, - задумчиво протянулъ Николай Финогеновичъ, - новое покол?ніе.
        - Ну, ладно… Я не сталь съ нимъ разсуждать. Знаю, такихъ ни въ чемъ уб?дить нельзя, они всего св?та умн?е. Вышелъ я изъ хаты, запрегъ б?гунки и по?халъ въ поля, душу отвести, хл?ба свои поглядеть. А, хл?ба!.. Пшеница, какъ солдаты на Царскомъ смотру - ровная, чистая, высокая, полнов?сная ст?ною стоить. Благословеніе Господне!.. ?ду, - сердцу-бы радоваться, а оно кипитъ … Моя пшеница… Мои поля. Кобылка вороненькая «Льстивая» - б?житъ неслышнымъ ходомъ, играючись б?гунки несетъ - моя «Льстивая». А въ глубин? где-то стучитъ, стучитъ, стучитъ, тревогу бьетъ, слезами душу покрываетъ… Н?тъ не твое, н?тъ не твои… Общественное… Придутъ, пожгутъ, отберутъ, какъ въ пятомъ году было… Вотъ эти вотъ самые новые люди… Прі?халъ домой. Сердце не отдохнуло. Ядомъ налито сердце. Нарочно до поздна провозился на базахъ, въ хату не шелъ, чувствую, что вид?ть его просто таки не могу. И уже ночью пошелъ къ себ?. Онъ спалъ въ проходной комнат?, св?тъ изъ столовой - меня Наденька ожидала съ ужиномъ - падаль въ ту горницу. Мутно видн?лась щуплая его фигура подъ од?яломъ. Я бросилъ взглядъ на него и думаю, вотъ эти то вотъ,
слизняки, ничего не знающіе, ничего не ум?ющіе придутъ и отберутъ… И стала у меня въ сердц? къ нему лютая ненависть…

* * *
        Тихонъ Ивановичъ замолчалъ. С?вшій снова на стулъ Колмыковъ заерзалъ, вставать хот?ль, домой идти, сов?стно было хозяина задерживать, но Тихонъ Ивановичъ рукою удержалъ его.
        - Погоди!.. Да погоди-же чутокъ! - почти сердито сказалъ онъ. - Дай все сказать… Душу дай облегчить… Ну, ладно… Ночь я не спалъ. Однако поборолъ себя, погасилъ въ сердц? ненависть, многое продумалъ. В?дь въ конц? концовъ все это только одна болтовня. Молодъ, неразуменъ. Стало быть такіе у него товарищи подобрались, книжками, поди, заграничными его над?ляютъ, заразился дурью… Съ годами самъ пойметъ, какого дурака передъ дядей валялъ. Мн? его учить не приходится. Что я ему? - офицеръ!.!. Онъ за одно это мое званіе, поди, меня какъ еще презираетъ. Жизнь его научитъ и образумитъ. Но только и держать его у себя, самъ понимаешь, не могу. Враги!.. Чувствую, вотъ, вотъ снова сразимся и тогда уже не одол?ть мн? моего къ нему сквернаго чувства. Всталъ я утромъ спозаранку. Съ нею переговорилъ, - Тихонъ Ивановичъ кивнулъ головою на Наденьку, севшую у окна съ рукод?льемъ - она со мною во всемъ была согласна. Да и то надо сказать - время горячее, уборка идетъ, рабочихъ на хутор? видимо невидимо, кто его знаетъ, можетъ быть еще и подосланъ отъ кого, отъ какой ни на есть п а р т і и, пойдетъ мутить, книжки,
брошюры раздавать, съ него это очень даже просто станетъ - непріятностей потомъ не оберешься. Помолился я Богу, и пока онъ почивать изволилъ вышелъ я въ садъ. А тамъ со вчерашняго весь нашъ смотръ остался. Стежки песочкомъ б?лымъ понасыпаны. Инспекторскій смотръ!!.. Собственническій восторгъ!.. Прошелся я и надумалъ… Приказалъ бричку запрягать. Да в?дь какъ его прогонишь? А гостепріимство?.. Да, и родной-же онъ мн?!.. Дядя - племянника… Иду домой, въ большомъ сомн?ніи, а дома она, милушка, все уже по хорошему устроила. Сговорила, что скучно ему на хутор?, нехай ?детъ людей посмотр?ть, въ Новочеркасскъ, въ Ростовъ и даже, хотя и въ Крымъ. И денегъ ему дала - у?зжай только отъ насъ, Христа ради, подал?. Самъ его на станцію повезъ. Работнику дов?рить побоялся. Ну какъ начнетъ ему свои теоріи разводить, смущать малаго, еще хуже не стало-бы. ?демъ, молчимъ. Все ожидаю я, скажетъ онъ мн? на прощанье: - «извините молъ, дядя, я это такъ по молодости, не продуманно сказалъ»… ну и тамъ помиримся мы съ нимъ, поц?луемся. Ну, ладно… Ничего онъ мн? не сказалъ. Только такъ строго и значительно на меня посмотр?лъ. Ей
Богу такъ посмотр?лъ, казалось, лучше что-ли онъ мн? пальцемъ погрозилъ-бы. Да, послали мы!.. Чисто на свою голову пустили козла въ огородъ.
        - Да чего же, Тихонъ Ивановичъ, еще такого?.. - А вотъ слушай… Послали. Ну, конечно, мать не утерп?ла, поручила съ оказіей моему Степану въ корпусъ разнаго деревенскаго гостинца отвезти. Онъ и отвезъ. А только какъ эти гостинцы то намъ обернулись, мы л?томъ узнали, когда Степа къ намъ на вакаціи прі?халъ… Да. Подлинно гадъ…
        Тихонъ Ивановичъ покрутилъ головою и прошелся по горниц?. Колмыковъ опять завозился. - Н?тъ… Сиди… сиди… Не обращай на меня вниманія. Какъ все это начну вспоминать, такъ ажъ кровь кипитъ, не могу сид?ть. Прі?халъ къ намъ Степа и черезъ малое время заявляетъ мн?, что онъ по окончаніи корпуса не желаетъ идти въ военное училище, чтобы по прим?ру отцовъ и предковъ служить Царю и Родин? въ строю, но пойдетъ въ Политехническій Институтъ…
        - Да ить не пошелъ-же…
        - Не пошелъ… Да какіе у насъ разговоры были… «Вс?«- это онъ мн? сказалъ, «вс? люди братья и не могу я въ братскую грудь стрелять, а теперь развитіе техники столь могущественное, что всякій долженъ, если желаетъ быть полезнымъ народу, именно техническія науки изучать…». Здравствуйте, пожалуйста… Ну, ладно… Понялъ я откуда этотъ в?теръ задулъ. Значить, тотъ мн? подъ самое сердце напакостилъ, сына моего развратилъ. Будь другія времена, кажется, взялъ-бы тутъ же нагайку, да на сов?сть его и отлупцевалъ-бы.
        - И то. Ить вы отецъ. Значитъ право ваше такое, чтобы сына уму разуму учить…
        - Отецъ… Да времена, Николай Финогеновичъ, не т? стали. Не т? нонеча люди. Погляд?лъ я на Степу и мн? показалось, что и онъ такой же, какъ Володя сталъ. Глаза отъ меня отводить. Взглядъ неискренній, чужой. Ну я спорить не сталъ. Время, думаю, обломаетъ его. Да и кадетская накваска въ немъ видать все таки осталась. А тутъ на мое счастье Шурка племянница прі?хала, закрутила, заворожила, опять его ко мн? повернула, поговорилъ я съ нимъ и вышибъ дурь эту изъ головы. А то, пов?ришь-ли, я и самъ было чуть не сталъ сына своего родного ненавид?ть.
        Тихонъ Ивановичъ кончилъ разсказъ. Колмыковъ, наконецъ, могъ проститься и уйти…
        VI
        На другой день, задолго до св?та, Тихонъ Ивановичъ съ фонаремъ «летучая мышь» пошелъ запрягать сани. Наденька въ длинной казачьей шуб?, въ теплой шлычк?, въ валенкахъ, совс?мъ, какъ простая казачка вышла провожать мужа. Рано потревоженныя лошади храпели, когда работникъ взд?валъ на нихъ хомуты и протягивалъ шлейки. Отъ супони и гужей сладко пахло дегтемъ, изъ конюшни тянуло навознымъ паромъ. По темному двору квадратами легъ св?тъ отъ оконъ. Аннушка въ шубк? на опашь, въ ковровомъ платк? носила и укладывала въ низкія и широкія розвальни рогожные кульки съ ярлыками. Собаки подл? суетились и внимательно, со вкусомъ обнюхивали посылки. Со двора отъ св?та оконъ и фонарей небо казалось темнымъ и холоднымъ.
        - Ну, кажется все, - пересчитывая кульки, сказала Наденька. - Олечк? въ Петербургъ, Машеньк? въ Гатчино, батюшк? въ Москву, это вотъ особо - отъ Николая Финогеновича.
        - Готово, что-ли, - хриплымъ, непроспавшимся голосомъ спросилъ Тихонъ Ивановичъ,
        - Пожалуйте ?хать, - протягивая скрутившіяся ременныя вожжи, отв?тилъ работникъ.
        Тихонъ Ивановичъ взялся за грядки саней.
        - Ну, съ Богомъ…
        Въ тяжелой, длинной шуб?, въ высокой папаx?, въ валенкахъ Тихонъ Ивановичъ долго умащивался на с?н? покрытомъ ковромъ. Лошади тронули. Работникъ поб?жалъ открывать ворота. Наденька шла рядомъ.
        - Тиша, - сказала она. - Что я тебя попрошу…
        - Ну что, дорогая, - придерживая лошадей, сказалъ Тихонъ Ивановичъ.
        - Какъ рынкомъ-то про?зжать будешь, посмотри, н?тъ-ли тамъ елочки?
        Мягкая улыбка показалась подъ усами Тихона Ивановича.
        - На что намъ, родная, елочка? Малыхъ д?тей у насъ н?тъ.
        - А все посидимъ, посмотримъ, какъ горитъ она. Шурочка прислала мн? украшенія, Женя св?чки, Гурочка фейерверкъ комнатный. Зажжемъ и вс?хъ своихъ такъ то славно вспомнимъ. У каждаго изъ насъ такая, поди, горитъ. На зв?зду погляжу, подумаю: - у Олечки такая, у Маши, у Мити въ Пржевальск? въ полковомъ собраніи, у батюшки… Точно какъ и они вс? съ нами побудутъ. Сердце отмякнетъ.
        - Ладно. Привезу. Если на рынк? не будетъ, я къ Петру ?едоровичу про?ду, у него въ саду молоденькую срубимъ.
        - Разв? р?шилъ все таки ?хать къ нему?
        - Хочу жеребца того, что я теб? разсказывалъ, поторговать. На службу въ январ? идти, сотней командовать, надо коня им?ть на сов?сть.
        - Дорого проситъ… Намъ не управиться.
        - Просить тысячу, дамъ шестьсотъ, глядишь и поладимъ. Свой онъ - не чужой. Одного училища… Уступитъ…
        Тихонъ Ивановичъ попустилъ лошадей. Мимо него проплыла безконечно милая, родная голова въ шлычк? съ неубранными со сна волосами, словно чужая въ тяжелой казачьей шуб?. Стукнулъ обводъ саней о столбикъ у воротъ, покачнулись на ухаб? сани.
        Въ степи казалось св?тл?е. Сильно вызв?здило на темно синемъ неб?. Зв?зды подъ утро разъигрались. На р?сницы иней налипъ и отъ него казались зв?зды громадными и мутными. Сухая позёмка шуршала по обледен?лому, кр?пкому насту. Лошади по льдистой мало на?зженной дорог? б?жали легко и споро. Комья сн?га щелкали по холщевымъ отводамъ саней. Клонило ко сну. Безконечной казалась степная дорога и длинной зимняя ночь. Все не погасали въ неб? зв?зды, не бл?дн?лъ востокъ, не загоралась румяная заря.

«Такъ, такъ», - думалъ тихую думу Тихонъ Ивановичь. - «Что-же, если ей такъ хочется и зажжемъ мы у себя елочку, какъ у людей и вспомнимъ родныхъ и близкихъ. Можетъ-быть, изъ станицы барышни Чебаковы прі?дутъ, ряженые какіе нибудь набредутъ на елочные наши огни, все ей, моей милой Питерской птичк?, весел?е станетъ. Рождество Христово… Святки. Привыкла они, чтобы съ елкой ихъ встр?чать».
        Лошади б?жали - тюпъ, тюпъ… Лет?ли комья сн?га, и не зам?тиль Тихонъ Ивановичъ, какъ вдругъ погасли въ неб? зв?зды, какъ позелен?ло холоднее небо, а на восток? широко раздвинулась степь и б?лое вдали небо слилось со сн?говыми просторами.
        VII
        Посл?днія субботу и воскресенье передъ Рождествомъ семьи Жильцовыхъ и Антонскихъ сходились вм?ст?. Или Жильцовы ?хали въ Гатчино къ Антонскимъ, или Антонскіе вс?мъ своимъ д?вичьимъ царствомъ пріезжали въ Петербургъ. Это была традиція семьи. Въ этомъ году Марья Петровна съ Шурой, Мурой и Ниной пріехала къ сестр? на Кабинетскую улицу и къ великой радости Жени, счастливому смущенно Гурочки и негодование Вани: - «д?вчонки!!» - женское царство водворилось въ квартир? Ольги Петровны.
        Въ субботу об?дали раньше, ко всенощной не пошли: - «некогда, никакъ не управиться… Такъ много надо сд?лать»… посл? об?да раздвинули об?денный столъ, положили доски, низко спустили надъ столомъ лампу и подъ руководствомъ Шуры принялись клеить и раскрашивать бонбоньерки и украшенія для елки. Мура, Ваня и Нина на одномъ конц? стола клеили по готовымъ трафаретамъ гирлянды и ц?пи и оклеивали пестрою бумагою коробки. Подъ самой лампой въ благогов?йномъ молчаніи уткнулись въ работу сама Шура, Женя и Гурочка. Пахло крахмальнымъ клейстеромъ - глубокая тарелка съ нимъ стояла съ края стола. Д?ти возились подл? нея, выхватывали другъ у друга большую кисть, см?ялись и кричали. Подъ лампой Гурочка, насупивъ брови, по чертежу, начерченному Шурой сосредоточенно клеилъ зат?йливую зв?зду, вс?мъ зв?здамъ зв?зду, какой нигд? и ни у кого не было, зв?зду, созданную творческимъ геніемъ Шуры. Женя по указанію двоюродной сестры накладывала краски на изящную коробочку.
        - Сильн?е, см?л?е клади cепію, - говорила, нагнувшись къ Жен?, Шура, - не бойся. Ты все сопельками мажешь. Набери, какъ сл?дуетъ, краску и грунтуй ровнымъ взмахомъ. Т?ни потомъ положишь.
        Сама Шура, укр?пивъ на деревянномъ станк? необожженную чашку, сд?ланную по ея рисунку на Императорскомъ фарфоровомъ завод?, расписывала ее подъ старый Севръ маленькими розочками и незабудками.
        Она оторвалась оть работы и, отодвинувшись отъ станка, издали смотр?ла на написанный цв?токъ.
        - Какой ты талантъ, Шурочка! - тихо сказала Женя.
        - Талантъ!.. талантъ!… сказала, вздыхая Шура. - Помнишь: «Таланты отъ Бога - богатство отъ рукъ челов?ка»… Такъ вотъ, приношу я рисунокъ этой самой чашечки на заводъ. Тамъ посмотр?ли и спрашиваютъ, гд? вы учились? Я отв?чаю, сначала въ школ? Штиглица, что въ Соляномъ городк?, а потомъ въ Строгоновскомъ училищ? въ Москв?. Училась, говорю, урывками, потому что и гимназическiй курсъ мн? проходить тоже надо… А мн? и говорятъ: - вамъ къ намъ на заводъ поступать надо. У васъ р?дкая композиція… Вотъ какъ мы съ тобою!., таланты!..
        - Намъ остается только быть вашими поклонниками, - сказалъ Гурочка.
        - Милости просимъ, - сказала Женя. - Мы ничего не им?емъ противъ этого. Что послала дядямъ… - обернулась къ Шур? Женя.
        - Дяд? Дим? - ремень для ружья, сама сплела изъ трехъ тонкихъ ремешковъ рыжей, с?рой и черной кожи. Признаюсь, очень красиво вышло.
        - Что же намъ не показала?..
        - Торопилась отправить, итакъ боюсь, что припоздаетъ къ самому Рождеству. А дяд? Тиш?, ты-же видала?.. серебряный стаканчикъ и на немъ колосья… Пусть ц?лая горка серебра у него будетъ моей работы.
        Когда мать, или тетка входили въ столовую, тамъ поднимался переполохъ. Шуршали бумагой, сп?шно прикрывая работы отъ нескромныхъ взглядовъ. Все это в?дь были сюрпризы, секреты, тайна!.. Негодующіе раздавались голоса:
        - Мамочка, нельзя… Сколько разъ мы просили не входить, пока мы не кончимъ.
        - Тетя, ради Бога! Оставьте насъ на минутку однихъ!
        - Мамочка не гляди!
        Смущенныя т?мъ, что потревожили д?тскій муравейникъ сестры сп?шили уйдти.
        - Я за рюмкой только… На столъ накрывать пора.
        - Сейчасъ, мамочка… Дай только спокойно намъ все прибрать.
        Сильн?е пахло скипидаромъ, лакомъ и клейстеромъ, въ большія корзины сваливали готовое и неготовое, чтобы завтра, до св?та продолжать. Дела - уйма!.. Золотить и серебрить ор?хи!.. Надо все сд?лать самимъ! Такъ дешевле! Отцы, Матв?й Трофимовичъ и Борисъ Николаевичъ сомн?вались въ дешевизн? такого способа, но не прекословили. Такъ лучше?!. Въ этомъ и отцы не сомн?вались. Своя работа!..
        - Скажи мн?, Женя, почему Володя никогда не приметъ участія въ нашей работ?. Или онъ считаетъ это для себя унизительнымъ?.. Студентъ!.. - тихо сказала Шура, отрываясь отъ своей чашки и отвинчивая отъ стола станокъ.
        - Не знаю, Шура. Володя теперь съ нами никогда не разговариваетъ. Онъ и дома-то почти что не бываетъ… Совс?мъ отъ насъ отбился.
        Шура подняла голову на Женю. Он? были однол?тки, но Шура казалась старше своей двоюродной сестры. Высокая, полная, съ н?жными русыми волосами, съ глубокими синими глазами - она была очень красива, совс?мъ «взрослой» женской красотой. Она посмотр?ла на Женю долгимъ взглядомъ. Д?ти съ шумомъ и см?хомъ потащили въ свои комнаты корзину съ «секретами». Д?вушки остались одн?.
        - Я знаю, что Володя въ партіи, - чуть слышно сказала Шура.
        - Въ какой?..
        - Не сум?ю теб? сказать. Онъ не пояснилъ… Да и все это было такъ сумбурно, кошмарно… Точно во сн?… Я на прошлой нед?л? была съ нимъ на митинг?.
        - На митинг?? - съ неподд?льнымъ страхомъ спросила Женя.
        - То-есть, если хочешь, это не былъ настоящій митингъ… Массовка, какъ они говорятъ.
        - Интересно… Разскажи…
        - Какъ сказать? Мн? не понравилось… Когда ляжемъ спать я «теб? буду разсказать»…
        Въ столовую вошла Параша.
        - Пожалуйте, барышни. Тетенька сердятся, второй самоваръ выкипаетъ.
        - Ахъ, пожалуйста. У насъ все готово, - вспыхнувъ, сказала Шура и пошла съ Женей изъ столовой.
        VIII
        Марья Петровна съ Мурой и Ниной спали въ спальн? у Ольги Петровны. Шура у Жени. Женя уступила кузин? свою узкую д?вичью постель, надъ которой вис?лъ на стен?, на голубой лент? съ широкимъ бантомъ, писанный на эмали художественный образъ Казанской Божіей Матери. Женя устроилась на маленькомъ диванчик?, къ которому былъ привязанъ стулъ.
        На письменномъ стол? гор?ла маленькая электрическая лампочка подъ шелковымъ синимъ абажуромъ. Отъ нея мягкій и н?жный ровный св?тъ падалъ на изголовье Жениной постели. Шура сид?ла на ней, облокотившись на высоко поднятыя подушки. Волосы цвъта сп?лой ржи были скручены небрежнымъ узломъ и переброшены лисьимъ хвостомъ на грудь, на б?лую не смятую ночную сорочку. Маленькiе локоны вокругъ лба св?тились серебрянымъ нимбомъ. Глаза въ т?ни волосъ казались темными и огромными. Полное, гибкое т?ло по кошачьи мягко изогнулось на постели. Въ св?т? лампы видн?е стала молодая грудь подъ голубыми ленточками прошивокъ. Несказанно красивой показалась Шура Жен?.
        - Тебя такъ написать, - сказала Женя. Совс?мъ картинка Греза будешь.
        - Скор?е Фрагонара или Маковскаго, - улыбаясь спокойной л?нивой улыбкой сказала Шура. - Ну полно… Глупости… Кто теперь меня напишетъ?.. В?къ не тотъ.
        - Какой-же такой в?къ? Разв? не будутъ насъ любить?.. Почитать наши таланты, восхищаться нами? Страдать по насъ? Преклоняться передъ чистой д?вичьей красотой?.
        Ты в?дъ, Шура, и сама не зам?чаешь, какая ты прелесть!..
        - Любить насъ?.. Пожалуй, что и не будутъ… Желать насъ - да… Изд?ваться надъ нами… Да… Заставятъ насъ работать, подъ предлогомъ равноправія съ мужчинами… да…
        - Откуда ты это взяла?..
        - Все отъ Володи. Онъ в?дь меня просв?щать все хочетъ, завербовать въ свою партію. А какая это партія - Господь в?даетъ.
        - Какъ интересно?
        - Н?тъ… Совс?мъ неинтересно… Да вотъ, слушай. Я давно приставала къ Волод?, чтобы онъ познакомилъ меня со своими товарищами. Тамъ в?дь много и женщинъ бываетъ - курсистокъ, работницъ съ фабрикъ. Онъ какъ-то уклонялся. Онъ хот?лъ, чтобы я была только съ нимъ.
        - Ревновалъ?..
        - Кто его знаетъ…
        - Ну, разсказывай, Шурочка. Ты не очень спать хочешь?.. Я отъ одного ожиданія твоего разсказа какъ волнуюсь, воображаю, каково было теб?!
        - Да я очень волновалась. Отъ этого я плохо соображала, что происходитъ и очень смутно все помню. Точно во сн? все это мн? приснилось. Это было, какъ мн? кажется, разр?шенное, легальное собранiе. Кажется оно было пристегнуто къ какому-то литературно-поэтическому кружку. По крайней м?р? тамъ была какая то толстая писательница, которая должна была потомъ читать свои произведенія, были и какіе то странные и совс?мъ мало воспитанные поэты.
        - Поэты?.. Господи!..
        - Это было на Невскомъ. Гд? то недалеко отъ Владимірской, кажется даже, что это было въ зал? газоваго общества. Былъ слякотный вечеръ, Володя встр?тилъ меня на вокзал?.
        - Володя встр?тилъ!.. Подумаешь, Шурочка, какая честь!..
        - Мы по?хали на трамва? до Невскаго, потомъ шли п?шкомъ. Помню, на панеляхъ была жидкая, с?рая, растоптанная грязь и мы оба скользили по ней. Было очень много народа и мн? казалось, что вс? на насъ смотрятъ. Мы поднялись прямо съ улицы на четвертый этажъ по скудно осв?щенной л?стниц? и Володя провелъ меня изъ т?сной прихожей въ маленькую узкую комнату. Тамъ за длиннымъ столомъ, накрытымъ клеенкой сид?ло челов?къ пятнадцать. Мн? никого не представляли, ни съ к?мъ не знакомили. Точно вошли, въ вагонъ что-ли? Помню - очень яркое, р?жущее глаза осв?щеніе лампочекъ безъ абажуровъ, гулъ многихъ голосовъ, говорившихъ одновременно, кто стоялъ, кто сид?лъ. Грязь на стол?. Граненые стаканы съ чаемъ и пивомъ, бутылки, хл?бъ, неопрятная масленка съ остатками масла, кожура отъ колбасы и противный запахъ пива и дешевой закуски. Валяются окурки. Кажется, еще было сильно наплевано кругомъ.
        - Бррръ, - брезгливо поморщилась Женя. - Вотъ такъ Володя!.. А дома, чуть что не такъ, посуду швыряетъ.
        - Дома онъ - баринъ… Тутъ - товарищъ, - тихо сказала Шура. Такъ вотъ… Кто-то кричалъ: - «н?тъ, коллега, онъ не «акмеистъ», онъ просто бездарный поэтъ». Ему отв?чали и по моему не впопадъ, - «называть Блока футуристомъ - позор!..».[Note1: Акмеисты - отъ греческаго слова «акме» - вершина - группа поэтовъ, основанная Серг?емъ Городецкімъ и Н. С. Гумилевымъ въ 1912-мъ году. Почти одновременно появились и футуристы съ Игоремъ С?верянинымъ и Манковскімъ.] Сид?вшая посередин? стола толстая дама - она то и оказалась писательницей, - курившая толстыя мужскія папиросы, сказала густымъ точно мужскимъ голосомъ: - «ну уже и позоръ! Вы всегда преувеличиваете Бл?дный». Увидавъ Володю она поднялась со своего м?ста и протягивая черезъ столъ руку Волод? сказала: - «что-же, коллеги, начнемъ. Виновникъ торжества на лицо. Идемте въ залъ». Какой то человъ-къ, которому Володя указалъ на меня, корридоромъ провелъ меня въ залъ. Тамъ было полно народа и очень душно. Собственно говоря мн? некуда было с?сть, но мой спутникъ шепнулъ что-то студенту, сид?вшему во второмъ ряду стульевъ и онъ уступилъ мн? м?сто. Садясь я
оглянулась. Въ зал? было много людей по виду простыхъ, рабочихъ, должно быть. Bc? они были принаряжены, въ чистыхъ пиджачкахъ, въ цв?тныхъ сорочкахъ съ галстухами и съ ними д?вушки тоже просто, дешево, но парадно принаряженныя. Напротивъ интеллигенція, студенты и эти вотъ «поэты» были подчеркнуто небрежно од?ты. Барышни въ неряшливыхъ кофточкахъ, стриженыя, растрепанныя, съ горящими глазами, экзальтированныя. Передо мною сид?ла пара, хоть на картину: - онъ - студентъ въ красной кумачевой рубашк?, на выпускъ, подпоясанный ремнемъ, въ студенческой тужурк? на опашь, красный, рыжій, толстый, потный, едва-ли не жидъ, она тоже жидовка, рыхлая, все у нее виситъ, блузка подъ мышками насквозь пропот?ла и точно немытая. Передъ нами н?что врод? эстрады. На ней столъ, и за столомъ сидитъ челов?къ пять, самая молодежь… Туда, сейчасъ-же вышелъ Володя. Его встр?тили апплодисментами.
        - Апплодисментами!.. Воображаю, каъ ты имъ гордилась!
        - Онъ поклонился и с?лъ. Потомъ и, какъ мн? показалось довольно долго, впрочемъ я такъ волновалась, что у меня совс?мъ утратилось ощущеніе времени, выбирали предс?дателя и президіумъ. Предс?дательницей выбрали писательницу, она сухо поблагодарила за избраніе и с?ла за середину стола. Развернула какую то бумагу и скучающимъ голосомъ произнесла: - «объявляю собраніе открытымъ. Слово предоставляется товарищу Владиміру Матв?евичу Жильцову».
        - Подожди… Какъ былъ од?тъ Володя?..
        - Какъ всегда. Въ своей куртк? съ отложнымъ воротникомъ. Шея и грудь открыты. Онъ всталъ, нагнулся впередъ, голова задрана кверху, одна рука въ карман?.
        - Какъ онъ говорилъ?.. Онъ же долженъ хорошо говорить. Дедушка считался лучшимъ пропов?едникомъ. О чемъ же онъ говорилъ?..
        - Быть можетъ потому, что все таки я продолжала очень волноваться, я плохо какъ то запомнила его р?чь. Да многаго и не поняла. Какъ могли его понимать рабочіе?.. Говорилъ онъ складно, пожалуй, хорошо, безъ запинки. Но постоянно повторялся, точно вдолбить хот?лъ свою мысль, и очень уже долго. Больше двухъ часовъ. Я устала.
        - А т??.. Слушатели?..
        - Было… Какъ теб? сказать - благогов?йное молчаніе. Нахмуренный брови, серьезные суровые глаза устремлены на Володю. Отъ него ждутъ чего то. Иногда раздастся подавленный вздохъ. Кто-то захот?лъ закурить. На него цыкнули… «Не см?й курить!.. Слушай, что говоритъ».
        - О чемъ-же говорилъ Володя?
        - Онъ говорилъ о Бог? и о матерьялизм?. Онъ говорилъ о полной свобод? современнаго челов?ка, свободе прежде всего отъ семьи и Государства. Онъ ловко, такъ сказать, жонглировалъ что-ли, евангельскими текстами. Онъ говорилъ о смерти и что со смертью все уничтожается, что н?ть никакой души и сл?довательно и никакой посмертной жизни. Онъ изд?вался надъ православной религіей и надъ спиритами. Онъ грубо и жестко разсказывалъ о сожженіи покойниковъ въ крематоріи, объ опытахъ отысканія челов?ческой души и ея - онъ такъ и сказалъ - «химической субстанціи». Ее не нашли, заключилъ онъ. Если слушать только его слова - ничего особеннаго, то что называется «запрещеннаго» въ его р?чи не было: въ газетахъ часто хуже пишутъ, но, если вдуматься во весь смыслъ его р?чи, - въ ней было такое дерзновенное кощунство, такое издевательство надъ вс?мъ т?мъ, что мы привыкли съ д?тства почитать, что стало для насъ священнымъ и неприкосновеннымъ, надъ церковью, надъ семьею, надъ матерью и надъ материнскимъ чувствомъ. Онъ ни разу не назвалъ имени Государя, а вм?ст? съ темъ вся его р?чь была пропов?дь ненависти къ Государю, къ
церкви и семь?. По временамъ, когда онъ слишкомъ р?зко и цинично отзывался о священномъ для насъ, «поэты» довольно ржали, и легкіе апплодисменты раздавались со стороны интеллигентной части аудитории. Когда онъ кончилъ были опять апплодисменты и опять апплодировала только интеллигентная часть. Ее, видимо, захватило дерзновение Володи. Рабочiе, казалось, были подавлены и не разобрались во всемъ томъ, что было сказано, такъ все это было см?ло и ново. Посл? Володи писательница читала свой разсказъ. Я совс?мъ не помню его содержанія. Разсказъ показался мн? бл?днымъ. Слушали ее невнимательно. По залу слышались тихіе разговоры. Д?вушки работницы хот?ли танцовать. Когда писательница, наконецъ, кончила свое чтеніе Володя спустился ко мн? и сказалъ: - «пойдемъ. Теб? нечего здесь оставаться». Молча мы вышли и спустились по пустой и скучной л?стниц?. Наверху топотали ногами. Тащили что-то тяжелое, в?роятно, устанавливали пьянино и прибирали стулья. На Невскомъ было очень людно и шумно. Мчались трамваи. Не говоря ни слова дошли мы до Владимірской. Когда свернули на нее и стало меньше п?шеходовъ кругомъ, Володя
обратился ко мн?: - «ну, какъ, Шура?.. Поняла ты меня?..». Я промолчала. Рыданіе подходило клубкомъ къ моему горлу и я боялась выдать себя. Мы приближались къ остановк? трамвая. Я не пошла къ ней и мы продолжали шагать по Владимірской. -
«Это новая религія», - сказалъ Володя. - «Она будетъ сильне? христiанства. Это и есть чистый соціализмъ»… Я все молчала. Мы проходили мимо магазина гробовыхъ д?лъ мастера. Окна были въ немъ освещены и мне особенно мрачными показались выставленные въ немъ гробы, венки и принадлежности погребенія. - «Это, Шура будетъ… Да!.. Будетъ»!.. - говорилъ Володя и, страннымъ образомъ, слова его сливались въ моемъ представленіи съ гробами и съ мыслью о неизб?жности и лютости смерти… - «Какъ ни боритесь вы со своими городовыми и казаками, какъ ни загоняйте народъ казацкими нагайками въ Россійскій Государственный заст?нокъ… Это будетъ!.. Партія сильн?е правительства. Партія всемірна. Это вамъ не Христово скверненькое ученіе - это соціализмъ чистой воды!..» - я собрала вс? силы, чтобы не показать своихъ слезъ и сказала: - «Замолчи, Володя!.. Ты и самъ не понимаешь, что говоришь… Это великій гр?хъ…». - Онъ какъ-то странно хихикнулъ и сказалъ: -
«Гр?хъ?.. А что такое - гр?хъ?..». - «Оставь, Володя», - сказала я. - «Ты самъ отлично знаешь что такое гр?хъ? Въ твоихъ словахъ… Во всемъ, что я сейчасъ слышала и вид?ла, прежде всего не было красоты. Зач?мъ ты меня сюда водилъ, ты знаешь, что для меня - красота!.. Все это было просто - гадко…». Володя засм?ялся. - «H?тъ, это, ужъ, ахъ оставьте… Довольно красоты… Красоты вамъ не будетъ… Этихъ чистыхъ линій, б?лыхъ колоннъ, золотыхъ куполовъ подъ небомъ… Какъ можетъ это быть, когда рабочій угнетенъ и голоденъ, когда онъ забитъ капиталистомъ, когда его уд?лъ вонючая берлога. Кровавымъ потомъ рабочихъ покрыто лоно земли. Везд? царитъ произволъ!.. Прибавочная ц?нность!.. придется вамъ проститься съ нею, господа капиталисты. Мы построимъ свои дворцы и храмы. Грандiозно все это будетъ, но гнуть будетъ къ земл?, давить будетъ, а не возноситься кверху къ какимъ то тамъ небесамъ. Намъ неба не надо!..».
        - Мы шли мимо Владимирской церкви. Съ голыхъ в?твей окружающаго ее сада падали тяжелыя ледяныя капли. Оттепель продолжалась. Огни уличныхъ фонарей тускло отражались въ золотыхъ куполахъ маленькихъ часовенъ. Стройны и воздушны были линіи собора и высокой колокольни, ушедшихъ отъ улицы вглубь сада. Молча прошли мы мимо собора. Я перекрестилась. Володя равнодушно отвернулся. Я опять прошла мимо остановки трамвая. - «Ты опоздаешь на по?здъ», - сказалъ мн? Володя. - «Володя», - сказала я, - «оставь меня одну, Дай перегор?ть во мн? всему тому, что я узнала сегодня». Онъ фыркнулъ и остановился закуривать папиросу. Я невольно стала подл? него.
        - «И ты» - сказалъ онъ, - «какъ дядюшка казацкій есаулъ - вотъ еще мракоб?съ! - прогоняешь меня. Такъ попомни. Первые христіане тоже вс?ми были гонимы. И правительствомъ и близкими». - Я собрала вс? свои силы и какъ только могла спокойно сказала: - «это не то. Тамъ была религія любви»… Володя приподнялъ надъ головою фуражку и со страшною силою сказалъ: - «зд?сь ненависти!.. Ты меня поняла! . И отлично это будетъ. Ихъ надо ненавид?ть!.. Ихъ топтать надо!.. гнать!.. истреблять!.. Ненависть!.. Ты узнаешь когда нибудь, какъ можетъ быть сильна ненависть. Она сильн?е любви». - «Но любовь поб?дитъ», - сказала я и круто повернула назадъ къ трамваю. Онъ не пошелъ за мною, и мы разстались, не сказавъ слова прощанія, не пожавъ другъ другу руки. Я будто вид?ла, какъ онъ шелъ, хмурый и злой, съ опущенной головой по темной Большой Московской. Я с?ла въ трамвай. Мн? было безотчетно жаль Володю».
        IX
        Въ сочельникъ съ утра об? семьи въ полномъ состав?, кром? Володи, убирали елку. Впрочемъ «мужчины» Борисъ Николаевичъ Антонскій и Матв?й Трофимовичъ оказались очень скоро не у д?лъ. Они попробовали - было - помогать, но на нихъ закричало несколько голосовъ:
        - Папа, не подходи! Ты уронишь елку.
        - Дядя Боря, смотри, зац?пилъ рукавомъ подсв?чникъ. Нельзя такъ неаккуратно.
        - Да я хот?лъ только помочь, - оправдывался Антонскій. - Вамъ не достать, а я ишь ты какой высокій.
        - Папа, теб? вредно руки поднимать и на ципочки становиться. Это все сд?лаетъ Гурочка.
        - Ну, какъ хотите. Пойдемъ, Матв?й Трофимовичъ. Они отошли въ уголъ зала и с?ли въ кресла и только Матв?й Трофимовичъ, доставъ портсигаръ, приготовился закурить, какъ Женя набросилась на него:
        - Папочка, гд? елка тамъ нельзя курить. Ты намъ своими папиросами весь Рождественскій ароматъ убьешь.
        - Дядечька, не курите, пожалуйста, - закричали Мура и Нина.
        - А да ну васъ, - отмахнулся отъ нихъ Матв?й Трофимовичъ. - Пойдемъ, Борисъ Николаевичъ, ко мн? въ кабинетъ.
        - Такъ и лучше, - солидно сказала десятил?тняя Нина, - а то эти мужчины всегда только мешаютъ.
        Гурочка, взобравшись на стулъ, поддерживаемый Женей весь перегнулся въ верхушке елки и проволокой кр?пилъ тамъ зам?чательную свою зв?зду. Шура подавала ему св?чи.
        - Поставь сюда… И зд?сь… Надо чтобы отсв?ть падалъ отъ зв?зды. Теперь пропусти этотъ серебряный иней. Меньше… меньше клади. Наверху всегда немного.
        Ольга Петровна съ Марьей Петровной, сидя на диван? передъ круглымъ столомъ, розовыми ленточками перевязывали яблоки и мандарины. Ваня вставлялъ св?чи въ маленькiе подсв?чники, Мура и Нина наполняли бонбоньерки мелкимъ, разноцв?тнымъ блестящимъ «драже».
        - Н?тъ, въ наше время, - вздыхая, сказала Ольга Петровна, - елку совс?мъ не такъ убирали. Елка была тайна для д?тей. Ты помнишь, Машенька?
        - Ну, какъ-же, отозвалась Марья Петровна. - Батюшка съ матушкой такъ елку привезутъ, что мы, д?ти, и не узнаемъ того. Только по запаху, да по тому, что дверцы въ зальце на ключъ заперты догадаемся - значить, елка уже въ дом?. И вотъ станетъ тогда во всемъ дом? какъ то таинственно, точно кто-то живой появился въ дом?. И этотъ живой - елка.
        - А въ сочельникъ, - оживляясь, продолжала Ольга Петровна, - батюшка съ матушкой запрутся въ зальце, а насъ еще и ушлютъ куда нибудь и взаперти безъ насъ и уберутъ всю елку и подарки вс?мъ разложатъ.
        - Я какъ сейчасъ помню ключъ отъ гостиной. Большой такой, тяжелый.
        - Такъ роскошно тогда не убирали елокъ. Сн?гъ этотъ изъ ваты, серебряный иней только только тогда появлялись. У насъ ихъ не употребляли совс?мъ.
        - Больше, помнится, Леля, яблоки в?шали и мандарины. Яблочки маленькіе Крымскіе. Они такъ и назывались елочные.
        - Съ т?хъ поръ, какъ услышу гд? пахнетъ мандаринами - все елка мн? представляется.
        - Мы ихъ тогда такъ, какъ теперь среди года то и не ?ли никогда, только на елк?.
        - Тетя, - сказала Женя, - ваше д?тство было полно тайны. Что-же лучше это было?..
        - Лучше?.. Хуже?.. Кто это скажетъ?.. Папа нашъ, сама знаешь - былъ священникъ, отъ этого въ дом? было много того, что вы теперь называете мистикой. Елка намъ, д?тямъ, и точно казалась живою, одушевленною. Когда въ первый день Рождества я одна утромъ проходила черезъ зальце, гд? въ углу стояла разубранная елка, мн? казалось, что она сл?дитъ за мною, мн? казалось, что она что то думаетъ и что то знаетъ такое, чего я не знаю…
        - Елка думаетъ… Вотъ такъ-такъ… - воскликнула Мура. - Мама, да ты это серьезно?
        - Совершенно серьезно. Конечно, это сказки на насъ такъ д?йствовали. Мы Андерсеномъ тогда увлекались, «Котомъ Мурлыкой» зачитывались, многое неодушевленное одушевляли. Выбросятъ елку посл? праздниковъ на помойную яму, на дворъ, лежитъ она тамъ на грязномъ сн?гу, куры, воробьи по ней ходятъ, прыгаютъ, а у насъ съ Машенькой слезы на глазахъ: - какъ елку жаль!.. Какъ за людей стыдно! Обид?ли елку… Это въ насъ совершенствовало душу, оттачивало ее. И какъ теперь безъ этого? Пожалуй, что и хуже.
        - Мамуля, да тебе сколько л?тъ тогда было? - спросила Мура.
        - Ну, сколько?.. Немного, конечно, а все - л?тъ восемь, десять было. Да и потомъ… И даже сейчасъ - это чувство жалости къ брошенной елк? осталось. Осталось и чувство обиды за челов?ческую жестокость и несправедливость.
        - Мы, Мура, - сказала Ольга Петровна, - тогда совершенно искренно в?рили въ мальчиковъ, замерзающихъ у окна съ зажженной елкой, въ привид?нія и въ чертей.
        - Въ чертей! - воскликнулъ Гурочка. - Вотъ это, мама, ты здорово запустила! Это я понимаю! Хот?лъ-бы я посмотреть, хотя разъ, какіе такіе черти на св?т? бываютъ?
        - Благодари Бога, что никогда ихъ не видалъ, - тихо и серьезно сказала Ольга Петровна. - Не дай Богъ дожить до такого времени, когда они себя въ міру проявятъ. Вотъ Женя спросила, лучше-ли было въ наше время? Лучше не скажу… Но, пожалуй, добр?е… Тогда мы не могли такъ жестоко поступать, какъ… какъ Володя…
        Въ ея голос? послышались слезы. Марья Петровна обняла сестру за плечи и сказала:
        - Мы вс? всегда были вм?ст?. Три сестры и братъ Дима на праздники приходилъ къ намъ изъ корпуса, или изъ училища. Это потомъ уже разбросала насъ судьба по б?лу св?ту. Да и разбросанные мы никогда одинъ другого не забываемъ.
        Н?сколько минутъ въ гостиной стояла напряженная тишина. Наконецъ, тихо сказала Ольга Петровна.
        - Вотъ и сейчасъ неспокойно у меня на душ? отъ того, что подарокъ отъ дяди Димы еще не пришелъ. Я знаю, что позабыть насъ онъ не могъ, и если н?тъ ничего… Невольно думаешь о бол?зни… О худомъ…
        - Могла транспортная контора опоздать, - сказала Шура.
        - Очень уже далеко, - вздохнула Марья Петровна.
        - Ну, что думать, да гадать, - точно встряхнулась Ольга Петровна, давайте ваши подарки, раскладывать будемъ подъ елкой.
        Понесли большіе и маленькіе пакеты, неизм?нно завязанные въ б?лую бумагу, съ четкими «каллиграфическими» надписями: - «мам? отъ Нины», «тет? Ол? - угадай отъ кого», были подарки и для Володи, но отъ Володи ничего никому не было.
        Онъ былъ новый челов?къ. Онъ этого не признавалъ. Онъ былъ - выше этого!..

* * *
        До зв?зды въ этотъ день не ?ли. Въ полуденное время у молодежи особенно щипало въ животахъ, но за работой - раскладывали на блюдцахъ рождественскій гостинецъ - пряники, ор?хи, пастилу, мармеладъ, крупный изюмъ, сушеныя винныя ягоды, финики, яблоки и мандарины и другія сласти и надписывали, кому какая тарелка - про голодъ позабыли. Все д?лили поровну. Никого нельзя было позабыть или обд?лить. Тарелки готовили не только членамъ семьи, но и прислуг?.
        Въ столовой не спускали шторъ. Въ окно была видна крыша сос?дняго флигеля. Толстымъ слоемъ, перегибаясь черезъ край, сн?гъ на ней лежалъ. Изъ трубъ шелъ б?лый дымъ. Надъ нимъ зелен?ло темн?ющее, вечернее холодное небо.
        И старые и малые - старые изъ школы, малые отъ старшихъ знали - еще-бы Матв?й Трофимовичъ в?дь - математикъ и астрономъ! - что никакой такой особенной
«Рождественской» зв?зды не бываетъ, что вс? зв?зды давно расписаны по координатамъ и внесены въ особый зв?здный календарь, да въ прошломъ году еше Володя со злою насм?шкой сказалъ о разниц? въ стиляхъ, о неточности счисленія и вообще вздорности евангелія, и т?мъ не мен?е - Каждый по своему и потаенно отъ другихъ все таки в?рилъ, что вотъ ему, можетъ быть, даже, ему только одному какая то таинственная зв?зда все таки явится и будетъ св?тить на восток?, какъ некогда св?тила она волхвамъ и пастухамъ.
        И, когда Мура изъ столовой, окна которой были на востокъ, крикнула дрожащимъ отъ волненія голосомъ:
        - Мамочка, тетя!.. Зв?зда!..
        Bс? и старые и малые гурьбою хлынули въ столовую.
        Столпились у обоихъ оконъ, украшенныхъ по низамъ д?душкою Морозомъ и смотр?ли на небо. На двор? уже легли сумерки. Сн?гъ на крыш? казался тяжелымъ и темнымъ. Прямо надъ крышей въ темномъ сине-зеленомъ хрустал? тихо св?тила одинокая звезда. Сквозь тонкую ледяную пленку, покрывшую стекла она казалась большой, расплывчатой, таинственной и особенной. Никто не хот?лъ знать, какая это зв?зда, и, если бы сейчасъ кто-нибудь сказалъ, что это просто «вечерняя зв?зда» - Венера, или какая нибудь другая изв?стная астрономамъ зв?зда - тотъ челов?къ сд?лалъ-бы величайшую безтактность и на него посмотр?ли-бы съ негодованіемъ. Въ этотъ вечеръ, все равно, гд?, подъ какими бы то ни было широтами это было - это была cовс?мъ особая таинственная зв?зда, никому неизв?стная, именно та самая, что въ ту великую ночь явилась, чтобы возв?стить людямъ Рожденіе Спасителя міра.
        На кухн? уже тоже прим?тили долгожданную зв?зду, и Параша разод?тая, въ б?ломъ, крахмальномъ фартук? съ плойками, принесла блюдо, завернутое въ полотенце съ кутьею, и въ дверяхъ столовой торжественно провозгласила:
        - Пожалуйте, господа!.. Со зв?здою!..

* * *
        Ко всенощной, въ большую гимназическую церковь, пошли вс?, оставивъ дома старую кухарку, давно уже не служившую у Жильцовыхъ. Она была въ богад?льн?, но на праздникъ явилась къ бывшимъ своимъ господамъ. «Какъ же можно-то иначе?.. Чтобы своихъ господъ не поздравить?.. На елк? ихней не побывать?.. Про здоровье, про житье ихъ бытье не распросить. Bс? на моихъ глазахъ, почитай, что и родились… Какими махонькими ихъ знала»… Она тоже вc?мъ привезла свои подарки. Ольг? Петровн? связала напульсники изъ шерсти, Володечьк? и Гурію перчатки, Жене м?шочекъ и Ван? шарфъ. И какъ она была довольна, когда Шура вс? ея подарки завернула въ б?лую бумагу, перевязала ленточками и по ея указанію надписала своимъ красивымъ почеркомъ: - «барын? Ольг? Петровн? отъ Авдотьи»… «Владиміру Матв?евичу отъ кухарки Авдотьи»…
        - И уже, пожалуйста, барышня, и мои подарочки подъ елку положьте, только такъ, чтобы не слишкомъ, прим?тно было, - говорила она, любуясь на ладные пакетики. Въ церкви было празднично, людно, но чинно и безъ толкотни. Впереди стройною черною колонною стали гимназисты, маленькіе впереди, болышіе сзади… Прихожане, - вcе больше родители и родственники учащихся, стали за р?шеткой и наполнили всю церковь, заняли узкій притворъ и бывшій за нимъ физическій кабинетъ. Большой гимназическій хоръ былъ разд?ленъ на два и сталъ на обоихъ крылосахъ. Ольга и Марья Петровны стояли впереди, сейчасъ же за р?шеткой, на почетныхъ м?стахъ, рядомъ съ ними красивой шеренгой стали барышни, одна краше другой. И, когда вдругъ вспыхнули по всей церкви высокія люстры и хоры стали ликующими, праздничными голосами перекликаться: - «Рождество Твое, Христе Боже нашъ, возсія Miрови св?тъ разума»… Ольга Петровна оглянулась счастливыми маслянистыми глазами на своего Матв?я Трофимовича. Очень онъ ей показался молодымъ и красивымъ въ новомъ темно-синемъ вицъ-мундир?, съ орденомъ на ш?е, едва прикрытымъ р?дкой с?д?ющей бородою. Рядомъ
высокій и статный, худощавый стоялъ Борисъ Николаевичъ въ длинномъ черномъ сюртук?, Ольга Петровна улыбнулась и подмигнула мужу на дочь и племянницъ. Тотъ сановито подтянулся.

«Да есть, есть что-то особенное», подумала Ольга Петровна и стала смотр?ть на барышень. - «Поймутъ-ли он?, запомнятъ-ли, унесутъ ли въ череду л?тъ это священное волненіе и познаютъ-ли всю сладость в?ры». Она перекрестилась и снова стала отдаваться веселому п?нію хора, гд? и голосъ ея Гурочки, казалось ей, былъ слышенъ.
        Барышни стояли чинно и спокойно. Шура опустила голову. Женя подняла свою, и огни люстръ отразились зв?здными сверканіями въ ея темныхъ голубыхъ глазахъ. Прекрасной показалась она матери. Ольга Петровна опять вздохнула. Красота и талантъ, вдругъ открывшійся въ дочери, казалось, ее испугали. Сама скромная и простая она подумала: - «нелегка будетъ ей жизнь» - и еще горяч?е стала молиться.
        Когда шли домой сн?гъ подъ ногами хруст?лъ. Во многихъ домахъ уже позажигали елки и гд? не были опущены шторы он? весело горели множествомъ огней, где он? были за шторами - казались еще заманчив?е, еще таинственн?е. Въ морозномъ воздух? крепко пахло сн?гомъ, елочною хвоей, пахло - Рождествомъ…

* * *
        Елку зажигали Гурочка и Ваня. Барышни стояли кругомъ и сл?дили, чтобы не было забытыхъ св?чей. Въ ихъ ясныхъ блестящихъ глазахъ отражались елочные огоньки и играли, придавая имъ несказанную прелесть. Еще моложе, юн?е, невинн?е и прекрасн?е стали он?.
        - Ваня, вонъ, смотри, надъ ор?хомъ…
        - Гурій не видишь?.. Красная подъ самой зв?здою…
        - Я теб? говорилъ въ сто кратъ лучше было-бы пороховою нитью окрутить - въ разъ-бы зажглось.
        - Стиль не тотъ, - мечтательно сказала Шура. - Именно въ этомъ и есть елка, когда она постепенно осв?щается и какъ бы оживаетъ. Есть люди, которые елку электрическими лампочками осв?щаютъ… Такъ разв? это будетъ елка?
        Вс? лампы въ гостинной были погашены, и въ ней стоялъ теплый желтоватый св?тъ множества елочныхъ cв?чей. Въ этомъ чуть дрожащемъ св?т? совс?мъ по новому выглядела гостиная, стала уютн?е и пріятн?е. Вдругъ пахнетъ гор?лой хвоей, задымитъ б?лымъ дымкомъ загоравшаяся в?тка, и кто-нибудь подб?житъ и погаситъ ее. Bс? примолкли и смотр?ли на елку. Блеснетъ отъ разгор?вшейся св?чи золотой край бомбоньерки, станетъ виденъ сваркающій ор?хъ, притаившійся въ самой гущ? в?твей и снова спрячутся, исчезнуть. Было въ этой игр? елочныхъ огней совс?мъ особое очарованіе и никому не хот?лось говорить. Но постепенно, точно ни къ кому не обращаясь, стали д?литься мыслями, воспоминаніями, все о ней же, о елк?.
        - Я помню мою первую елку, - музыкальнымъ голосомъ, точно произнося мелодекламацію, сказала Женя. - Это было на Сергіевской у д?душки. Онъ тогда былъ въ Петербург?. Мы его очень долго дожидались, онъ служилъ въ собор?.
        И опять долго молчали.
        - Я помню тоже, - сказала Шура. - Бабушка еще была жива.
        - Вотъ я уже скоро и старикъ, - сказалъ Матв?й Трофимовичъ, - а люблю таки елку. Все н?тъ у меня времени заняться живописью какъ сл?дуетъ. Да вотъ, какъ выйду въ отставку, на пенciю, вотъ тогда уже держитесь - напишу елку, да какую - во весь ростъ!.. И д?ти кругомъ. Огоньки горятъ, А по угламъ этакій прозрачный сумракъ, въ Рембрандтовскомъ стил?…
        - А что-же, дядя, красивая картина вышла-бы? И какъ интересно передать эту игру огоньковъ въ т?ни в?твей, - сказала Шура.
        - Тетя, - сказала Женя, - правда, что вы одинъ разъ устроили елку прямо въ саду, не выкапывая ее?
        - И зажгли? - спросилъ Ваня.
        - Да, правда-же… Въ Гатчин?. Мы совс?мъ молодыми были. Д?тей никого еще не было. Очаровательная была елочка, въ нашемъ саду среди деревьевъ въ ине?.
        - Она еще и сейчасъ ц?ла, - сказалъ Борисъ Николаевичъ, - большая только стала.
        Въ прихожей какъ то застенчиво робко зазвонилъ звонокъ. Параша, стоявшая съ Авдотьей у дверей сказала Ольге Петровне:
        - Барыня, наврядъ-ли это Владимiръ Матв?евич, не ихъ это звонокъ? Если чужой кто, что прикажете сказать?..
        - Да кто-же чужой-то? Охъ не телеграмма-ли? Боюсь я телеграммъ.
        Дверь въ прихожую притворили и вс? примолкли, прислушиваясь, къ тому, что тамъ д?лается. Послышался стукъ чего то тяжелаго и сдержанный мужской голосъ.
        Муся на носочкахъ подошла къ двери и смотр?ла въ щелку.
        - Тетя, тамъ офицеръ, или юнкеръ, - шопотомъ сказала она.
        - Какія глупости ты говоришь, - тихо сказала Ольга Петровна.
        Гурочка, за нимъ Ваня, прокрались къ двери.
        И точно - въ прихожей Параша съ какимъ-то офицеромъ, въ пальто и фуражк?, распаковывали, освобождая отъ рогожъ какой-то большой деревянный ящикъ. Офицеръ вынулъ изъ ножонъ шашку и ею прор?зывалъ рогожу по швамъ. Параша съ Авдотьей поворачивали, видимо, очень тяжелый ящикъ.
        - Я думаю, что это отъ дяди Димы, - тихо сказалъ Гурочка.
        - Офицеръ?.. Правда?.. Гурочка кивнулъ головой.
        - Я думаю, его надо все таки пригласить, - сказала Ольга Петровна.
        - Да… да, конечно, - шопотомъ сказалъ Матв?й Трофимовичъ, - я пойду.
        - Постой, это я должна сд?лать… Хозяйка…
        - Какъ знаешь.
        Ольга Петровна посмотр?ла на цв?тникъ барышень. Ей вдругъ стало страшно. Ея щеки покрылись румянцемъ волненія. «Офицеръ?.. Кто его знаетъ, какой онъ?.. Все таки - офицеръ… Не пошлетъ-же къ нимъ дядя Дима кого-нибудь?..».
        Торопливыми шагами пошла она въ прихожую. Офицеръ продолжалъ орудовать шашкой. Онъ освободилъ уже отъ рогожъ ящикъ и теперь, просунувъ лезвее подъ верхнія доски, отдиралъ его крышку.
        - Простите, - сказалъ онъ, выпрямляясь и держа шашку въ рук? - Им?ю отъ штабсъ-капитана Тегиляева приказъ вскрыть у васъ этотъ ящикъ и содержимое подъ елку положить. Да, кажется, припоздалъ маленько. Елку у васъ зажгли уже.
        - Дмитрій Петровичъ Тегиляевъ мой родной братъ, - сказала, улыбаясь, Ольга Петровна. - Онъ опять что нибудь для насъ придумалъ, чтобы побаловать насъ? Пожалуйте къ намъ. Будьте намъ гостемъ.
        Офицеръ еще осанист?е выпрямился и представился:
        - Сотникъ Гурдинъ.
        - Вы изъ Пржевальска?..
        - Почти что. Мой полкъ стоитъ въ Джаркент?. А сейчасъ я вотъ уже скоро годъ въ командировк?, въ Петербург?.
        - Такъ пожалуйте-же къ намъ, - протягивая руку Гурдину, сказала Ольга Петровна.
        Офицеръ положилъ шашку на деревянный табуретъ, снялъ фуражку и почтительно поц?ловалъ руку Ольг? Петровн?.
        - Благодарствую, - сказалъ онъ. - Дмитрій Петровичъ писалъ - только передать и сейчасъ-же уйти.
        Лукавыя искорки загор?лись въ глазахъ Гурдина. Онъ не сказалъ, что въ письм? еще написано было: - «лучше даже и не входи… Такъ въ щелочку на елочку посмотри. А то, братъ казакъ, мои племянницы б?довыя д?вицы. Не дай Богъ влюбишься, потеряешь въ Питер? казачье свое сердце»…
        Эти «б?довыя д?вицы» казалось ощущались за дверями прихожей.
        Ольга Петровна смутилась еще больше.
        - Н?тъ уже пожалуйста, - какъ то строго и настойчиво сказала она. - Нельзя-же такъ и уйти. Братъ разсердится. Мы васъ, какъ родного просимъ.
        Она прямо въ лицо посмотрела офицеру. Очень хорошъ!.. Румяное отъ мороза и возни съ ящикомъ лицо было круглое и въ м?ру полное. Черные волосы были припомажены на проборъ. С?рые глаза смотр?ли см?ло и зорко. Хитрый, должно-быть, казакъ… И опять испугалась за барышень. Очень показались ей хороши маленькіе усики, точно кисточки легкія надъ верхней губою. Но, испугавшись, она еще р?шительн?е сказала:
        - Н?тъ… н?тъ. Никакъ это невозможно. Елочку нашу поглядите. У васъ, поди, никого и близкаго зд?сь н?тъ.
        - Да никого и н?тъ, - простодушно сказалъ офицеръ.
        - Ну вотъ и пожалуйте.
        - Что-же, вынимать что-ли? - сказала Параша, развертывавшая бумагу. - Страсти то какія! И гд? это такого зв?рюгу Дмитрій Петровичъ только достали?
        - Позвольте я самъ. Тамъ еще внизу ящички лежатъ для барышень.
        Изъ вороха бумагъ, древесныхъ стружекъ и опилокъ показалось чучело громадной головы кабана, укр?пленной на дубовомъ щит?. Желтоватые клыки торчали кверху, при св?т? лампы стеклянные глаза злобно поблескивали,
        Офицеръ передалъ чучело кабана Параше и сказалъ:
        - Только кр?пче держите, въ ней полтора пуда в?cа.
        - Господи!.. Какое страшилище, - повторила Параша, об?ими руками принимая чучело.
        Гурдинъ порылся въ солом?, досталъ изъ нея два длинныхъ ящичка, завернутыхъ въ тонкую китайскую бумагу и подалъ ихъ Ольг? Петровн?:
        - Это, - сказалъ онъ, - Дмитрій Петровичъ просилъ передать его старшимъ племянницамъ. Это перья б?лой цапли, то, что называется «эспри», тоже его охоты.
        - Ну, а теперь, прошу васъ, - сказала Ольга Петровна.
        Двери точно сами собою распахнулись. Впереди вс?хъ пошла въ залъ Параша съ кабаньею головой, за нею Ольга Петровна и Гурдинъ.
        Въ праздничномъ, золотистомъ, точно таинственномъ св?т? елочныхъ огней Гурдинъ прежде всего увидалъ двухь барышень въ св?тло-кремовыхъ платьяхъ, одну повыше, блондинку, съ голубымъ бантомъ на пояс?, другую шатенку, съ розовымъ, потомъ зам?тилъ еще двухъ д?вочекъ гимназистокъ, въ форменныхъ коричневыхъ платьяхъ, еще было два гимназиста и изъ за стола съ дивана навстр?чу ему поднялись два пожилыхъ челов?ка и высокая красивая дама.
        - Это вотъ старшая моя, - сказала Ольга Петровна, показывая на красивую шатенку, - Евгенія Матв?евна.

«Евген?я Mатв?евна», - кажется, ее первый разъ такъ офиціально назвали, точно загор?лась, вся запунцов?ла отъ непонятнаго смущенiя и нагнулась въ церемонномъ книксен?, изученномъ въ гимназическомъ танцъ-класс?. Гурдинъ тоже какъ будто очень смутился и растерялся, но къ нему подошелъ высокій челов?къ въ черномъ сюртук? и овлад?лъ гостемъ.
        - Что долго и церемонно такъ представлять, - сказалъ онъ, беря Гурдина подъ локоть, - это моя Шура, прелестный мой дружокъ, а то мои младшія… Жена моя, а это, простите, ваше имя и отчество?..
        - Геннадій Петровичъ.
        - Такъ то, батюшка мой, Геннадій Петровичъ. Хорошо вы къ намъ попали въ наше женское царство. И въ какой прекрасный праздникъ!.. Гд?-же вы такого р?дкаго зв?ря ухлопали?.. Какъ давній преподаватель естественныхъ наукъ могу ув?рить васъ - р?дчайшій по величин? и красот? экземпляръ.
        - Это дядя Дима убилъ, или вы? - красн?я, ломающимся отъ смущенія голосомъ спросилъ Гурдина Гурочка.
        - Можно сказать - оба вм?сте. Моя пуля ему въ заднюю ногу попала - б?гъ его задержала, а Дмитрий Петровичъ въ шею потрафилъ въ самое то м?сто, гд? край доски.
        - Удивительно сд?лано чучело - сказалъ Антонскій, - неужели это въ Туркестан? работали?
        - Это д?лалъ нашъ д?лопроизводитель по хозяйственной части. Онъ когда-то сопровождалъ самого Пржевальскаго въ его путешествіяхъ и д?лалъ для него чучела.
        - Удивительная работа. Хотя-бы и въ столичный музей. Садитесь къ столу. Кушайте елочныя сласти. Такъ уже, говорятъ, полагается на елк?.
        Борисъ Николаевичъ пододвинулъ Гурдину свою тарелку съ пряниками и мандаринами.

* * *
        Только Шура зам?тила, какъ смутилась Женя, когда ее знакомили съ офицеромъ и какъ точно всмотр?лся въ лицо д?вушки тотъ и тоже сильно смутился. И Шура искала случая спросить что-то у своей двоюродной сестры.
        Елочныя св?чи догорали. То тутъ, то тамъ взвивался голубоватой ленточкой сладко пахнущій дымокъ. Въ гостиной темн?е становилось.
        - Вотъ теперь и наступаетъ самое время страшные разсказы разсказывать, - сказалъ Антонск?й. - Ну-ка, молодежь, кто, что знаетъ? Выкладывай свои знанія изъ чемодановъ своего ума…
        - Только надо, дядя, так?е, - строго сказалъ Гурочка, - чтобы - непридуманные, а чтобы и взаправду такъ и было. Дядя, ужъ вы, пожалуйста, и разскажите. Вы всегда что-нибудь знаете.
        Ольга Петровна хот?ли пустить электричество.
        - Мама… Не зажигай огня!.. Не разгоняй мечты! продекламировала н?жнымъ голосомъ Женя.
        Въ наступившей темнот? Шура неслышными шагами подошла къ Жен? и взяла ее за руку.
        - Женя, - чуть слышно сказала она, газами показывая на Гурдина, - это?… фіалки?..
        Женя молча кивнула головою. Въ надвинувшемся сумрак? Шура разсмотр?ла: - какъ-то вдругъ очень поxорош?ла ея двоюродная сестра. Точно теплый в?терокъ раннимъ утромъ дунулъ на розовый бутонъ, брызнуло на него яркими лучами солнце - и онъ раскрылся въ очаровательную юную розу. Н?жные лепестки полураскрылись и несказанно красиво блеститъ внутри капля алмазной росы. Такимъ алмазомъ вдругъ заблистала наб?жавшая на синеву глазъ Жени слеза волненія и счастья.
        Посл?дняя св?чка въ самомъ низу елки, последн?ю ее зажгли, посл?днею она и догор?ла - погасла, и въ зал? стало темно. Только въ щели двери столовой пробивался св?тъ. Тамъ накрывали ужинать. Въ углу кто-то невидимый щелкалъ щипцами для ор?ховъ и съ легким звономъ на блюдце падала скорлупа. Вдругъ сильн?е пахнуло мандаринами - Марья Петровна чистила свой за столомъ.
        - Дядя Боря, уже пожалуйста, мы ждемъ. - просил Гурочка.
        - Дядя Боря, - приставалъ Ваня.
        - Папа, непрем?нно, - раздался тоненькій Нининъ голосокъ отъ самой елки.
        - Ну что-же - vox populi - vox Dei…[Note2: Гласъ народа - гласъ Божій] - сказалъ Матв?й Трофимовичъ. - Приходится, Борисъ Николаевичъ, идти молодежи на расправу.
        - Только, ради Бога, не сочинять, - сказалъ Гурочка.
        - Да что-же?.. Я не отказываюсь… Такъ вотъ… Было мн? тогда л?тъ дв?надцать. Ту зиму я проводилъ въ именіи моихъ родныхъ въ Псковской губерніи. Какъ полагается и у насъ была елка. Ну, пона?хали сос?ди. Изъ города прi?хали гимназисты, барышни, д?вочки. Весело было. Мы танцовали, п?ли, играли въ разныя игры и очень что-то долго засид?лись подъ елкой. Погасли давно огни. Стало темно, на деревн? стихли голоса и лай собакъ, какъ то взгрустнулось и вотъ тогда пошли т? страшные разговоры о таинственномъ и непонятномъ, о колдовств?, о вурдалакахъ, о колдунахъ, о чертяхъ, о привид?ніяхъ. Тогда у насъ было много этого таинственнаго, хоть отбавляй, это теперь все изучено, все изв?стно, все отрицается. Тогда мы ничего не отрицали и очень многаго побаивались. Тогда у насъ и привид?нія водились, теперь они что-то перевелись, какъ перевелись, скажемъ, б?лые слоны и зубры. Мы знали, что въ деревенской церкви на погост? стоялъ покойникъ. И покойникъ этотъ былъ не совс?мъ обыкновенный. Это былъ деревенскій кузнецъ, черный и страшный мужикъ, про котораго говорили, что онъ съ самимъ нечистымъ водится, что онъ,
когда-то былъ конокрадомъ, занимался душегубствомъ, словомъ - покойникъ былъ такой, что молчать про него въ эти часы мы не могли. Каждый изъ насъ еще такъ недавно зачитывался
«Віемъ» и «Страшною местью» Гоголя и потому, когда заговорили о томъ, какой страшный покойникъ лежитъ въ гробу въ церкви еще неотп?тый, вс? пришли въ волненіе и волна страха пронеслась по темной зал?, гд? такъ-же, какъ и у насъ теперь стояла догор?вшая елка. Д?вочки ахали и вскрикивали, молодые люди бодрились и подкручивали несуществующіе усы. Былъ среди насъ одинъ гимназистъ. Л?тъ шестнадцать, должно быть, ему было. Звали его Ердановъ. Онъ былъ то, что тогда называли: - «нигилистъ». Ни во что не в?рилъ, огорашивалъ насъ презр?ніемъ ко всему и своимъ нев?ріемъ и насм?шкою надъ самою в?рою въ Бога. И сталъ онъ см?яться надъ нашими страхами. - «Вздоръ», - говоритъ, - «и никакихъ испанцевъ!.. Какой тамъ покойникъ! Пять пудовъ тухлаго мяса - вотъ и весь вашъ покойникъ. Бояться его - какая чепуха!.. Никакой чистой тамъ или нечистой силы н?тъ. Церковь - пустой сарай съ иконами. Лампады горятъ. А святости, или тамъ страха никакого н?тъ, хоть тамъ было-бы двадцать, хоть сто покойниковъ!». Кто-то изъ насъ возьми и скажи ему: - «такъ то оно такъ, Ердановъ, однако, ты со всею своею храбростью, со вс?мъ своимъ
нев?ріемъ и пренебреженіемъ ко всему святому и таинственному не пойдешь въ нашу церковь вотъ сейчасъ». - «Кто?», - говоритъ Ердановъ. - «Я-то? Да почему н?тъ?» - и засм?ялся нехорошимъ искусственнымъ такимъ см?хомъ. - «А вотъ не пойдешь?». - «Пойду»… Тутъ наши барышни разъахались. - «Скажите, какой отчаянный». - «Да н?ть это невозможно, я-бы кажется жизни р?шилась, а не пошла-бы теперь въ церковь»… - «Ужасъ какой». - «Господа, не пускайте его»… Ердановъ совс?мъ взвинтился. Над?лъ пальто и шапку, повязалъ шею шерстянымъ шарфомъ. - «Иду», - говорить. - «Одинъ?». - «Ну, натурально, что безъ нянюшки…». - «А ч?мъ ты докажешь, что действительно ты будешь въ церкви, гд? покойникъ?». - «Вы», - говрить, - «мой ножъ знаете?» … А былъ у него и в?рно вс?мъ намъ известный перочинный ножъ о пяти лезвеяхъ, въ роговой оправ?, коричневой въ белыхъ пупырышках. - Такъ вотъ я этотъ мой ножъ въ край гроба покойника и воткну, вы потомъ придете и пров?рите». Барышни опять хоромъ: - «Какъ это можно!.. Челов?къ ума р?шился!.. Какой отчаянный». Ердановъ еще разъ показалъ намъ свой ножъ и быстро вышелъ изъ дома. Какъ разъ въ
это время часы на церковной колокольн? стали бить дв?надцать…
        Въ прихожей р?зко и громко позвонили. Въ томъ напряженіи, въ какомъ вс? были, вс? вздрогнули. Мура вскрикнула: - «ахъ!».
        - Будетъ теб?, Борисъ Николаевичъ - сказала Марья Петровна.
        - Это наверно Владиміръ Матв?евичъ вернувшись, - сказала стоявшая у дверей и слушавшая разсказъ Антонскаго Параша и пошла отворять дверь.
        - Какая досада!.. - сказалъ Гурій… На самомъ интересномъ м?ст?!
        Ольга Петровна изъ столовой прошла въ гостиную и направилась къ прихожей встр?тить сына.
        По прихожей, потомъ по коридору раздались твердые и быстрые шаги и громко хлопнула дверь.
        - И къ намъ не пожелалъ зайти, - съ тяжелымъ вздохомъ сказала Ольга Петровна.
        - Тетя, я пройду къ нему, - вставая, сказала Шура. - Это и точно становится невозможнымъ. Мама, можно?..
        Не дожидаясь отв?та матери Шура быстрыми и легкими шагами вышла изъ зала.
        - Дядя, что-же дальше?
        - Папа, такъ нельзя, началъ, такъ уже и досказывай. Что-же Ердановъ? У меня сердце за него бьется, - сказала Мура.
        - Дальше?.. А вотъ слушайте, запомінайте и соображайте. Есть-ли н?что, чего намъ при всемъ нашемъ великомъ и пытливомъ ум? не дано знать или, какъ думалъ Ердановъ, ничего н?тъ?.. Ердановъ вышелъ. Мы подождали минутъ пять. Но уже спокойно сид?ть въ комнат? не могли. Насъ потянуло за нимъ. Мы стали од?ваться и поодиночк? выходить на улицу. Церковь въ ночной темнот? выд?лялась среди низкихъ деревенскихъ избъ. Чуть св?тились ея большія высокія окна съ р?шетками. Робко, съ остановками, все время прислушиваясь, мы шли къ ней. Дверь была полуоткрыта. Толпой, держась другь за друга мы подошли и кто-то н?смело окликнулъ: - «Ердановъ!». Эхо гулко отозвалось изъ церкви. Мы заглянули туда. На катафалк? не было гроба… Покойникъ лежалъ на полу на комъ-то - мы не сомн?вались, что на Ерданов? и точно впился въ него.
        - Что-же случилось? - дрогнувшимъ голосомъ спросилъ Гурочка.
        - Мы перепугались, вразсыпную бросились отъ церкви, потомъ собрались и пошли къ старшимъ, сознались во всемъ и сказали о томъ ужас?, который мы увидали въ церкви. Теперь пошли съ народомъ, съ священникомъ, съ фонарями. И точно Ердановъ оказался на полу. Покойникъ лежалъ на немъ, по другую сторону, лежалъ пустой гробъ. Bъ край гроба былъ воткнутъ ножъ и этимъ ножомъ, какъ потомъ разсмотр?ли Ердановъ накр?пко прихватилъ свой шарфъ. Значитъ, когда торопясь и въ волненіи Ердановъ хот?лъ уходить - шарфъ его и держитъ. Онъ в?роятно въ смертельномъ испуг? метнулся б?жать, не понимая въ чемъ д?ло и опрокинулъ гробъ и вывалилъ покойника на себя.
        - Что-же Ердановъ? - спросила Женя.
        - Ердановъ умеръ отъ разрыва сердца. На третій день Рождества мы его хоронили.
        - Эта исторія напоминаетъ мн?, - сказалъ Гурдинъ - н?что подобное, что я слышалъ отъ моего покойнаго отца. Въ одномъ изъ военныхъ училищъ умеръ, не помню уже кто, не то инспекторъ классовъ, не то начальникъ училища, генералъ Ламновскій, отличавшійся строгостью и им?вшій длинный носъ. Юнкера ночью держали караулъ у гроба… Тамъ такъ же дерзкая шутка одного изъ часовыхъ весьма плачевно для него окончилась…
        - Разскажите!
        - Непрем?нно разскажите!
        - Это было давно… Я плохо помню… Отецъ мн? разсказывалъ… да чуть-ли это гд?-то было напечатано. Это было еще когда! Въ восьмидесятыхъ годахъ…
        - Въ наше время, - сказалъ Антонскій.
        - Разскажите!.. разскажите!.. разскажите!..
        - Боюсь, сум?ю-ли? Вспомню-ли вс? подробности?..
        И не чинясь, просто и ясно Гурдинъ началъ разсказывать.
        X
        Володя вернулся домой въ необычайномъ волненіи и возбужденіи. Особенный и страшный для него этотъ день былъ. Нед?ли дв? тому назадъ по порученію партіи Володя на большомъ и нелегальномъ собраніи рабочихъ громаднаго машиностроительнаго завода говорилъ о Kарл? Маркс?, о борьб? съ капиталомъ и о необходимости для рабчихъ быть готовыми къ выступленіямъ и забастовкамъ. Собраніе это было разогнано полиціей. Какъ сейчасъ бывшую, вспоминалъ Володя во вс?хъ подробностяхъ эту напряженную зимнюю декабрьскую ночь. Когда онъ протискался черезъ ожидавшую его толпу и неловко взобрался на площадку паровоза, стоявшаго въ углу мастерской - море головъ было подъ нимъ.
        Сквозь большіе, круглые, стеклянные, матовые шары электрическихъ фонарей яркiй лился св?тъ въ громадный кирпичный сарай со стеклянной крышей паровозной мастерской. Подъемные краны, маховыя колеса, вальки передачъ, широкiе ремни, громадными удавами вис?вшіе надъ головами, устья печей, кучи шлака, жел?зныхъ стружекъ, кусковъ чугуна, - все громоздкое, необычное своими формами, неуютное, какое то «апокалипсическое», прямолинейное, дерзновенное, машинное и потому не челов?ческое, и подъ вс?ми этими машинными гигантами люди, люди, люди, казавшіеся крошечными мурашами, ничтожною пылью. Толпа гомонила, придвигаясь къ паровозу, на которомъ стоялъ Володя. Надъ головою сип?ли фонари. Вся эта необычность обстановки взвинчивала Володю, и онъ чувствовалъ, что сум?етъ сказать то, что нужно и скажетъ съ такою силою, что сами его товарищи удивятся.
        Подъ Володей, у паровозныхъ колесъ и у тендера, на скамьяхъ ус?лись: предс?датель исполнительнаго комитета партіи - Малининъ, члены - Гуммель, Балабонинъ и Крылатовъ, и у самыхъ ногъ Володи с?лъ на подножкъ паровозной площадки - молодой Драчъ, рабочій, коммунистъ который ввелъ Володю въ партію.
        Въ толп? Володя сейчасъ же увид?лъ старика Далекихъ, члена партіи съ самаго основанія ея, разумнаго и кр?пкаго челов?ка, необычайно талантливаго рабочаго, мастера, который давно могъ бы стать инженеромъ, если-бы не періодическіе запои, выбивавшіе его изъ колеи жизни. Далекихъ, одинъ изъ немногихъ партійцевъ носившій бороду, съ умиленіемъ и какою то покорностью смотр?лъ на Володю. За нимъ сталъ его цехъ, - все молодые рабочіе, въ примятыхъ, сбитыхъ на затылокъ картузахъ съ слюнявыми кручонками въ зубахъ, съ наглою усм?шкою на бритыхъ губахъ.
        Власть слова. Сила и могущество партійнаго ученія - все это капля за каплею наливали сердце Володи гордостью. На мгновеніе задумался - и голова закружилась отъ сладкаго восторга. Кто онъ?.. Студентъ третьяго курса, на плохомъ счету, забросившій занятія, не знающій жизни, ничего не ум?ющій делать «интеллигентъ», не понимающій назначенія этихъ самыхъ машинъ, въ сущности кром? своего Карла Маркса ничего не знающій - онъ становится учителемъ и вождемъ всей этой многотысячной толпы, создавшей и построившей и эту мастерскую и эти машины и тотъ паровозъ, на которомъ стоить Володя и на которомъ онъ чувствуетъ себя д?йствительнымъ вождемъ. Партія!!! Теплымъ токомъ наполнялись жилы Володи, когда онъ думал о томъ, что ему дала партiя! Все это люди, которые по его слову пойдутъ на что угодно - на преступленіе и смерть, на изм?ну и низость, или на величайшій подвигъ любви къ Родин? и къ ближнему… Смотря по тому, кто поведетъ.
        Володя не зам?тилъ, какъ тишина стала въ мастерской. Толпа установилась, утряслась и ждала слова.
        - Начинайте, товарищъ, - снизу негромко сказал Малининъ.
        Володя охватилъ об?ими руками паровозные поручни, нагнулся впередъ и громко и съ задоромъ кинулъ въ толпу:
        - Товарищи!..
        Гулкое эхо прокатилось по дальнимъ угламъ мастерской и затихло. Толпа еще разъ колыхнулась и подалась ближе къ паровозу. Кое-кто впереди снялъ шапку.
        Вихревая мысль пронеслась въ голов? Володи: - «какое это чудное, магнетизирующее слово - «товарищи!»… Волна гордости пронеслась къ сердцу Володи и затопила его. Вся эта масса людей - его товарищи? Слово спаяло Володю съ ними. Онъ съ ними и они съ нимъ.
        Слова пошли сами собою. Мысль работала четко и ясно.
        - Вы… большинство изъ васъ, родились и воспитались въ православной религіи. Васъ нарочно воспитывали, чтобы сд?лать изъ васъ…
        Тутъ была небольшая пауза. Пріемъ показался самому Волод? необычайно красивымъ.
        - Рабовъ капиталистовъ!..
        Звонкимъ эхомъ отдались съ силою сказанныя слова.
        - Христосъ говорить: - «кто изъ васъ, им?я раба пашущаго по возвращеніи его съ поля, скажетъ ему: - «пойди скор?е, садись за столъ»… Напротивъ, не скажетъ-ли ему: - «приготовь мн? поужинать и подпоясавшись служи мн?, пока буду ?сть и пить»… Note3: Евангелие отъ Луки. Гл. 17., ст, 7-9.] Вотъ чему васъ учили… Служи господину своему… Священникъ съ церковнаго амвона, учителя въ школ? учили васъ исполнять вашъ рабскiй долгъ и терп?ть, терп?ть, терп?ть… Смиренію учили васъ, низкопоклонничеству.
        Володя перевелъ дыхание и огляд?лъ толпу.
        Далекихъ см?ло посмотр?лъ прямо въ глаза Волод? и сказалъ громко, со вздохомъ:
        - Христосъ терп?лъ и намъ терп?ть вел?лъ.
        Володя продолжалъ. Онъ напомнилъ причту о минахъ, розданныхъ рабамъ и о жестокомъ господин?.
        - Долгъ!.. долгъ!!. Вамъ только - долгъ!.. Кому-то другому радости жизни, а вамъ об?щаніе награды на томъ св?т?, котораго, это теперь точно научно изв?стно и обследовано, совс?мъ даже и н?тъ.
        - Никто того не знаетъ, - хорошо слышнымъ шопотомъ прошепталъ Далекихъ.
        Этотъ рабочій раздражалъ Володю. Онъ м?шалъ ему сосредоточиться. Со злобою и ненавистью посмотр?лъ Володя на него и продолжалъ:
        - Кто пожал?лъ рабочаго въ старомъ христіанскомъ мiр??.. Никто… Рабочій средство для капиталиста путемъ прибавочной ц?нности наживать себ? деньги. Рабочій производитъ товаръ. Разв? можетъ онъ обм?нять товаръ на то, что ему самому нужно? Для этого нуженъ посредникъ, и посредникомъ между однимъ рабочимъ, д?лающимъ одинъ товаръ и другимъ, производящимъ другой, являются деньги. Это былъ конекъ Володи - формула Маркса: - Д - Т - Д, деньги - товаръ - деньги съ прибавочной ц?нностью. Волод? казалось, что тутъ все сказанное Марксомъ такъ ясно и неопровержимо, что стоитъ прямо говорить по книг?, которую онъ м?стами зазубрилъ наизусть.
        - Въ товар? - тайна…, - вдохновенно говорилъ Володя. - «Товаръ - это фетишъ… Карлъ Марксъ говоритъ: - «форма дерева при обработк? изм?няется. Изъ дерева сделали столъ. Столъ т?мъ не мен?е остается деревомъ, обыкновенной чувственной вещью. Но, какъ только онъ выступаетъ въ качеств? товара, онъ тотчасъ превращается въ чувственно-сверхчувственную вещь… Мозги рабочаго тутъ начинаютъ крутиться, какъ мороженое въ форм?«… «Столъ не только стоитъ своими ногами на земл?, но, въ виду вс?хъ товаровъ, становится на голову, и его деревянная башка проявляетъ причуды бол?е странныя, чемъ, если-бы по собственному почину вдругъ сталъ онъ танцовать»…
        - Эва загнулъ - столъ танцовать!..
        - Господская глупость!
        - Ни черта не понять!..
        - Ну къ чему это онъ?.. Ладно какъ говорилъ.
        Володя вдругъ понялъ, что тяжелое «пивное» остроумiе Карла Маркса не дошло до Русскихъ рабочихъ, гораздо бол?е остроумныхъ и избалованныхъ см?лыми сравненіями и острыми, кр?пкими словами, но уже не могъ свернуть съ книги.
        - Столъ, - продолжалъ Володя можно продать. На эти деньги можно купить… библію… или водку… Вотъ, что такое товаръ… Вотъ, что такое танцы стола. Столъ уже не столъ, а… библія… или водка… Но есть вещи, которыя сами по cеб? не суть товары - а продать ихъ можно. Сов?сть… Честь… Они могутъ стать продажными для своихъ влад?льцевъ и, такимъ образомъ, черезъ свою ц?ну пріобр?сти товарную форму.
        - Да, - опять съ глубокимъ, тяжкимъ вздохомъ сказалъ Далекихъ, - нанялси - продалси…
        - Кто и сов?сть продаетъ, - сказалъ молодой рабоч?й и ловко сплюнулъ замусоленную кручонку.
        - Бываютъ так?е ироды.
        - Шкуры барабанныя… Солдаты… Городовые… Морду на?стъ, плюетъ, знай, на трудящаго челов?ка.

«Дошло», - подумалъ Володя и съ силой продолжалъ:
        - Марксъ говоритъ: - «деньги не пахнутъ». Каково бы ни было ихъ происхожденіе - деньги - всегда - деньги.
        - Народъ говоритъ, - громко перебилъ Далекихъ, - чужое добро въ прокъ нейдегь. Краденыя деньги - не деньги…
        - Товарищи, - повышая голосъ, говорилъ Володя, - въ тотъ угнетенный міръ, гд? надъ рабочими, ссылаясь на Христа, измывались капиталисты, гд? ихъ заставляли при помощи прибавочной ц?нности гнуть спину, гд? торговали людскою честью и сов?стью, гд? гноили ваши семьи въ невозможныхъ жилищныхъ условіяхъ, где рабочiе преждевременно умирали въ тяжкомъ, нич?мъ неприкрытомъ рабств? у капиталистовъ, въ этотъ мрачный міръ голодныхъ и рабовъ, въ миръ пролетаріата явился н?мецкій ученый Карлъ Марксъ…
        Опять Володя, подготовляя эффектъ, сд?лалъ паузу и со страшною силою выкрикнулъ:
        - Онъ пожал?лъ рабочаго!
        Глухой гулъ пошелъ по толп? и Володя понялъ, что онъ въ самомъ cеб?, въ Русскихъ глубинахъ своей души нашелъ, наконецъ, нужное, доходчивое слово, что теперь онъ уже завлад?лъ толпою и можетъ перейти къ главной основной тем? митинга - къ вопросу о борьб? съ капиталомъ, къ вопросу о забастовкахъ…

* * *
        - Собственность - воровство!.. Война - грабежъ, - изступленно кричалъ Володя. - Торговля - надувательство!.. Вотъ запов?дные лозунги Карла Маркса. Васъ зажали въ тиски, васъ загнали въ щели и вы изъ этихъ темныхъ, смрадныхъ щелей не видите прекраснаго мiра. Васъ гонятъ на убой! Васъ обманули, сказавъ, что любовь это главное, что въ прощеніи обидчику правда… Вамъ сказали, что, кто ударитъ тебя по правой щек? - подставь ему и л?вую - небось сами не подставляютъ!.. Вамъ говорятъ - просящему у тебя взаймы - дай и просящему проводить на одну версту - проводи на дв?… Васъ не жал?ютъ… Васъ эксплоатируютъ… Все это неправда… Вздоръ… Ваше евангеліе - Карлъ Марксъ, у него учитесь, у него находите силу сопротивленія, у того, кто, повторяю одинъ пожал?лъ васъ. Что-же говоритъ онъ? Если собственность - воровство, возстань противъ собственности, отнимай ее, грабь то, что до тебя награбили!.. Если война грабежъ - возстань противъ войны. Не позволяй воевать! Рабочiе - вы сила! Не позволяй лить пушки, приготовлять порохъ, д?лать ружья. Если торговля надувательство - наступи торговцу на горло и не позволяй
торговать… Все должно быть въ вашихъ рукахъ. Фабрики и инструменты… Власть и полиція. Распред?леніе товаровъ. Объявите войну войн?. Объявите войну собственности. Зорько сл?дите, чтобы никому ничего лишняго не попало. Вашъ контроль долженъ быть повсюду и безъ вашего разр?шенія никто ничего не можеть им?ть. Свергайте власть, не жал?ющую рабочихъ. Уничтожайте церковь, боритесь съ религіей. Стачки, забастовки, непрерывное повышеніе заработной платы - вотъ ваше оружiе, ваши пушки, пулеметы, ваши сабли и штыки. Пора…
        - Уже вы намъ, будьте милостивы, укажите, когда и что начинать, - раздались голоса.
        - Мы вамъ пов?римъ и мы съ вами, какъ вы съ нами!
        - Вотъ сейчасъ… скоро Рождество… У людей будутъ елки, а у васъ?.. Тотъ же холодъ и голодъ, та же нищета. Такъ пусть у вс?хъ будетъ одинаково. Пусть, если Христосъ родился - для вс?хъ одинаково родился… А если не такъ - не надо и самого Христа…
        Володя чувствовалъ, какъ накалялась атмосфера, какъ сильн?е дышали груди и чаше раздавались выкрики съ м?стъ.
        - Веди насъ!
        - Побьемъ, погасимъ и самыя елки! Къ чортовой матери буржуазныя елки.
        - Коли пожал?лъ трудящаго челов?ка - мы теб? в?римъ. Мы съ тобою.
        - Хотя и на разстр?лъ за желанную свободу!
        Въ эти мгновенія величайшаго подъема и разгара страстей вдругъ кто-то сзади, какимъ то жалобнымъ, заячьимъ голосомъ крикнулъ:
        - Полиція!
        Володя усп?лъ увидать, какъ широко распахнулись заднія ворота мастерской, въ темномъ ихъ четыреугольник? показалось св?тлое с?рое офицерское пальто пристава, за нимъ толпа городовыхъ въ черныхъ шинеляхъ и сейчасъ же вс? фонари въ мастерской разомъ погасли, и кром?шный мракъ сталъ въ ней.
        Р?зкій голосъ раздавался изъ воротъ.
        - Эт-то что за собраніе?.. А?!. Кто разр?шилъ?.. Сейчасъ зажечь фонари! Никто ни съ м?ста! Проверка документовъ будетъ!
        Въ темнот? кто-то схватилъ Володю за руку и стащилъ его съ паровозной площадки.
        Володя очутился среди своихъ, среди членовъ исполнительнаго комитета. Кто-то, въ темнот? не было видно кто, велъ ихъ между какихъ то станковъ, Володя спотыкался о рельсы, больно зашибъ себ? ногу о жел?зный прутъ, узкая маленькая калиточка открылась передъ нимъ и онъ, а за нимъ и другіе его товарищи вышли на свободу.
        Посл? мрака мастерской на двор? показалось св?тло. Въ глубокомъ сн?гу, среди сугробовъ лежалъ ржавый жел?зный ломъ…
        Ихъ вывелъ молодой рабочій. Онъ тяжело дышалъ отъ волненія и сказалъ прерывающимся голосомъ:
        - Самую малость, товарищи, обождите. Я схожу посмотрю, н?тъ-ли и за дворомъ полиціи.
        Онъ исчезъ за вагонами, стоявшими на занесенномъ сн?гомъ пути. Они остались среди какихъ то громадныхъ паровозныхъ колесъ н?сколькими осями стоявшихъ на рельсахъ. Посл? нагр?той толпой мастерской сразу показалось холодно. Володя поднялъ воротникъ пальто. Ноги его стыли въ сн?гу,
        Въ мастерской загор?лись фонари. Стеклянная крыша осв?тилась. Ни одного звука не доносилось оттуда.
        - Я знаю, кто насъ выдалъ, - сказалъ Драчъ.
        - Ну?.. - сказалъ Малининъ.
        - А Далекихъ… Рабочій. Я давно до него добираюсь…
        - Далекихъ?.. Сомн?ваюсь… Онъ-же старый партіецъ, - сказалъ съ видимымъ неудовольствіемъ Малининъ.
        - А по моему - давно въ охранной, - злобно сказалъ Драчъ.
        - Зач?мъ такъ говорите, - сказалъ Гуммель.
        - Зач?мъ говорю?.. Такому челов?ку просто голову надо совс?мъ оторвать…
        - Если надо будетъ и оторвемъ, - хмуро сказалъ Малининъ,
        - Ты это докажи, - сказалъ Володя.
        - Ты, какъ полагаешь, если который коммунистъ и говоритъ о Бог?, правильный это коммунистъ, или н?тъ? - сказалъ Драчъ.
        - Ну, по этому судить еще преждевременно. Многіе товарищи путаютъ соціализмъ съ христіанствомъ, - сказалъ Малининъ.
        - Онъ не путаетъ, онъ пропов?дь такую ведетъ.
        - Ты мн? это докажи, Драчъ, - повторилъ Володя.
        - Не сомн?вайся такъ докажу, что своими ушами услышишь какой онъ есть коммунистъ.
        Изъ за вагоновъ, и такъ неожиданно, что вс? вздрогнули, появился тотъ рабочій, который вывелъ ихъ изъ мастерской.
        - Что зазябли, поди, товарищи, - сказалъ онъ. - Идите, не сомн?вайтесь. Весь нарядъ внутри остался. Пров?рка идетъ. Славно я васъ выведу.
        По глубокому сн?гу двора гуськомъ молча пошли, часто шагая черезъ занесенные сн?гомъ рельсовые пути. Вагоны кончились. Показался пустынный берегъ и за нимъ въ сумрак? морозной, хмурой ночи св?тлымъ просторомъ лежала Нева. Чуть видны были желтыя точки р?дкихъ фонарей на противоположномъ берегу. Черезъ глубокій прочный настъ Невы наискось узкая шла тропинка п?шехода. Маленькія елочки, косо воткнутыя въ сн?гъ указывали ея направление.
        - Пожалуйте, - сказалъ, останавливаясь передъ переходомъ, рабочій - прямо по ней на Охту попадете. Съ праваго края держите осторожн?е, тамъ ледъ брали - такъ проруби будутъ.
        - Спасибо, товарищъ. Въ в?къ не забудемъ услуги.
        - Не на чемъ… Радъ услужить, которые нашего брата на в?рную дорогу выводятъ.
        Вс? поочереди пожали твердую мозолистую руку рабочаго и пошли черезъ Неву.
        Когда дошли до проруби, остановились, Широкимъ прямоугольникомъ дымила паромъ передъ ними черная прорубь. Большіе, ровные куски вынутаго льда красивыми хрустальными столбами стояли кругомъ. Было н?что влекущее въ черной глубин?, надъ которой воздушными вид?ниями струился легкій, едва заметный паръ.
        Драчъ показалъ Малинину прорубь. Онъ продолжалъ повидимому разговоръ, который они вели, когда шли вдвоемъ впереди вc?xъ черезъ Неву.
        - Куда проще, товарищъ. И никому нев?домо. Пойдемъ вчетверомъ - вернемся втроемъ. Это куда лучше, какъ священника Гапона в?шали. Сколько шума и безпокойства людямъ.
        - А всплыветъ?… Выкарабкается? - хмуро сказалъ Малининъ.
        - Зач?мъ?.. Да никогда никто не всплываетъ… Можно еще предварительно и фомкой оглушить. Ни пачкотни, ни мокраго д?ла. Ничего… Столкнули и айда дальше.
        - Кто-же исполнитъ, если понадобится?..
        - Исполнитъ-то кто?… Товарища Гуммеля попросимъ. Ну, я, никогда не отказываюсь партіи послужить… - Драчъ кивнулъ на подошедшаго Володю, - вотъ его обязательно надо привлечь, чтобы настоящій припой сд?лать къ партии. Такое д?ло - нав?ки нерушимо. Не развяжешься.
        Малининъ вопросительно посмотр?лъ на Володю.
        Въ томъ приподнятомъ, восторженномъ настроеніи, въ какомъ былъ Володя посл? своей, такъ неожиданно прерванной р?чи, на середин? Невы, гд? ледяной задувалъ в?теръ, подл? страшной тайны глубокой р?ки - онъ не отдавалъ себ? отчета, что просходитъ, о чемъ идетъ р?чь, онъ понялъ только одно, что вотъ ему надо показать свою преданность и в?рность партіи и, когда Драчъ назвалъ его, онъ такъ-же какъ это сд?лалъ Гуммель, молча приподнялъ въ знакъ cогласія и повиновенія свою смятую студенческую фуражку.
        - Раньше все таки судить будемъ, - сердито сказалъ Малининъ и быстро пошелъ къ чуть нам?чавшемуся въ темнот? низкому Охтенскому берегу.
        Больше до самаго разставанія у трамвая никто не сказалъ ни слова.

* * *
        Еще помнитъ Володя, какъ передъ самымъ сочельникомъ вызвалъ его Драчъ и они пошли вечеромъ къ С?нной площади. Они подошли къ одному изъ т?хъ старыхъ грязныхъ громадныхъ домовъ, которые стоятъ въ углу между С?нной площадью и Горсткиной улицей и которые населены столичной б?днотою. Они вошли во дворъ, засыпанный рыхлымъ растоптаннымъ, никогда неубираемымъ сн?гомъ, едва осв?щенный тусклыми газовыми фонарями у мрачныхъ подъ?здовъ, прошли по нему въ уголъ и стали подниматься по грязной, пахнущей помоями и кошками л?стниц?. Тускло въ какомъ то туман? св?тили небольшие газовые рожки. Жел?зныя перила были покрыты тонкимъ слоемъ льда. На каждой площадк? густо пахло отхожимъ м?стомъ и желтая облупившаяся дверь вела въ общую для всего этажа уборную: они поднялись на пятый этажъ.
        - Зд?сь живетъ Далекихъ, - тихо сказалъ Драчъ и осторожно открылъ, незапертую крюкомъ дверь. - Иди неслышно. Послушаешь хорошихъ пропов?дей. Узнаешь, какіе партійцы бываютъ. Малининъ за него стоитъ потому, что они вм?ст? въ Шлиссельбургской кр?пости сид?ли. Мало-ли кто, гд? и когда сид?лъ, а потомъ и покаялся.
        Осторожно ступая они вошли въ темную кухню и сейчасъ же услышали голосъ Далекихъ за дверью и первое слово, которое они услышали было: - «Богъ».
        Драчъ дернулъ за рукавъ Володю и показалъ пальцемъ на дверь. Оба замерли и стали слушать. Говорилъ Далекихъ, кому-то что то объясняя.
        - Бога никто, никогда не вид?лъ и Его даже и нельзя вид?ть смертному челов?ку.
        И тема, на которую говорилъ Далекихъ и вся обстановка подслушиванія казались страшными и таинственными Волод? и онъ навсегда запомнилъ темную б?дную холодную кухню, тускло осв?щенную отсветами сн?га со двора, и ровный убежденный голосъ стараго рабочаго.
        - Если ангелы, которыхъ увидали міроносицы д?вы на гроб? Христовомъ были св?тлы, какъ молнія и им?ли одежды б?л?е сн?га, то какъ же сверкающъ долженъ быть Богъ?… Если-бы смертный увидалъ Господа - онъ умеръ бы и какъ же тогда онъ могъ разсказать какого вида Богъ? Теб? непонятно?… Изволь, поясню. Какимъ долженъ казаться челов?къ маленькой, крошечной пушинк?, какимъ передъ нимъ является муравей. Вотъ надвигается на такого муравья гора не гора, а н?что ужасно громадное и страшное. То-ли раздавить вовсе на смерть, то ли нагнется и подниметь и приметъ въ сторону… Не богъ ли это для муравья? Возьми еще собаку. Она живетъ съ челов?комъ, она его знаетъ. Отъ него она видитъ св?тъ, когда онъ зажигаетъ огонь, отъ него она им?етъ тепло и кормъ. Когда зашибетъ она лапу, или заболитъ у нея что - она б?житъ къ челов?ку на трехъ лапахъ и показываетъ ему больную, точно проситъ ее пол?чить. Не богъ-ли это для нея? И все таки и муравей и собака видятъ челов?ка, потому что онъ передъ ними во всемъ своемъ т?лесномъ естеств?. А Богъ - есть Духъ. Понялъ теперь, что это такое? Какъ же не в?рить и какъ не бояться
прогн?вать Того, Кто вс? самые даже наши помыслы знаетъ?… Постой… Не стучали ли на кухн??…
        Драчъ тихонько взялъ Володю за рукавъ и они быстро и безшумно вышли на лестницу и стали спускаться.
        Когда они были на двор?, Володя спросилъ Драча:
        - Кто это былъ у товарища Далекихъ?
        - А это Балабонинъ, знаешь, б?лобрысый такой, славный товарищъ и уб?жденный большевикъ.
        - Ты зналъ, что онъ у него будетъ?…
        - Я же его къ Далекихъ и послалъ, чтобы доказать теб?, что такое товарищъ Далекихъ и что гадовъ жалеть не приходится.
        - Но нельзя же уничтожать людей за одни только ихъ уб?жденія?
        - Т?хъ, кто в?руетъ именно надо уничтожать безо всякаго сожал?нія, потому что это и есть самые опасные для насъ люди. Да я другое на судъ представлю. Не безпокойся, сумею достать и прямыя доказательства. Да так?е люди, какъ Далекихъ… в?рующие то… они и запираться не станутъ.
        Они вышли со двора и шли по узкой панели позади громадныхъ жел?зныхъ корпусовъ С?ннаго рынка.
        - А все таки, - сказалъ тихо Володя, - Драчъ, мн? не очень понравилось, что ты подстроилъ этотъ разговоръ о Бог? и привелъ меня подслушивать. Мн? эти прiемы…
        Драчъ не далъ договорить Волод?. Онъ искренно и громко захохоталъ.
        - Брось, Владимiръ Матв?евичъ… Знаю, скажешь: - шпонажъ, подслушиваніе… еще скажешь - провокація!.. Брось эти буржуазные предразсудки… Оставь это для нихъ. Помни: - намъ все… все позволено. И н?тъ такой гнусности, на которую мы должны пойти если этого потребуетъ польза нашей партіи. Такъ то, милый чистюлечка… ну да увидишь, поработаешь съ нами и поймешь, что намъ все, понимаешь, все позволено!
        Володя не нашелся, что возразить, онъ торопливо попрощался и пошелъ по Горсткиной улиц?, Драчъ пошелъ къ Садовой на трамвай.
        Володя ждалъ теперь сочельника, когда былъ назначенъ партійный судъ надъ Далекихъ.

* * *
        Часа въ четыре, когда стало смеркаться, Володя подошелъ опять къ тому же дому подл? С?нной и см?ло поднялся къ квартире Далекихъ. Онъ позвонилъ. Онъ зналъ, что Далекихъ предупредили и что тотъ долженъ ждать его.
        Далекихъ самъ открылъ двери Волод?. Онъ былъ по праздничному прифранченъ, въ новомъ пиджак?, съ яркимъ цв?тнымъ галстухомъ и, какъ показалось Волод?, навесел?.
        Онъ поздоровался съ Володей и, не приглашая Володю во внутреннія комнаты, оставилъ его на кухн? и прошелъ чтобы од?ться. Володя слышалъ, какъ Далекихъ говорилъ кому-то: -
        - Такъ елочку то, мамаша, погодите зажигать до меня.
        Володя ощутилъ на кухн? слабый запахъ елочной хвои, такъ много ему напомнившій.
        Далекихъ сейчасъ же и вышелъ. Онъ былъ въ хорошей шуб? и меховой шапк?.
        - Простите, товарищъ, задержался маленько. Д?тей, жену предупредить надо было… Я всегда готовъ, если партійная нужда, зас?даніе партійнаго комитета, я самъ понимаю, безъ меня никогда не обойдутся, Товарищъ Малининъ мн? - полное дов?ріе… Тутъ, конечно, елка, семейныя слабости ну, полагаю, очень то не задержимся. Я съ открытою душою иду на такое д?ло.
        Они вышли. Извозчикъ дожидался Володю.
        - Я полагалъ на трамва?, - сказалъ Далекихъ. - Разв? далеко куда?
        - Да очень далеко, - сказалъ Володя и зат?мъ всю дорогу до Мурзинки они молчали.
        Они подъ?хали уже въ полномъ мрак? къ пустой дач? стоявшей совс?мъ на окраин?. Далекихъ засуетился и спросилъ теперь ломающимся неровнымъ голосомъ: -
        - Не знаете, Владимiръ Матв?евичъ, о чемъ собственно р?чь будетъ?
        Володя не отв?тилъ и пропустилъ Далекихъ впередъ. Тотъ пошелъ неохотно, оглянулся на отъ?зжавшаго извозчика и точно хот?лъ повернуть назадъ, но потомъ махнулъ рукою и р?шительно вошелъ въ двери.
        Онъ увидалъ комнату, гд? посредин? стоялъ столъ и кругомъ н?сколько простыхъ стульевъ и скамейка. На стол? гор?ло дв? св?чи поставленныхъ въ пустыя пивныя бутылки. Въ ихъ неяркомъ и печальномъ св?т? Далекихъ увидалъ сердитое лицо Малинина и весь комитетъ въ сбор?. Рядомъ съ Малининымъ сид?лъ Драчъ и передъ нимъ лежала кипа какихъ то бумажекъ. Еще зам?тилъ Далекихъ, что окна комнаты были не только заложены ставнями, но и занав?шены суконными одеялами. Сквозь румянецъ мороза - стало видно - какъ вдругъ побл?дн?лъ и осунулся Далекихъ… Но онъ сейчасъ же справился съ собою и спокойно сказалъ: -
        - Здравствуйте, товарищи, коли ч?мъ могу услужить вамъ, я въ полной готовности.
        Малининъ, мявшій свою неровную черную короткую бороду поднялъ глаза на Далекихъ и сказалъ ровнымъ, негромкимъ и преувеличенно спокойнымъ голосомъ.
        - Скажите мн?, Далекихъ, съ какихъ поръ вы находитесь секретнымъ агентомъ полиціи? .
        - Я?… Да… То-ись?… Какъ это?… Не ослышался-ли я?.. Я васъ, товарищъ, просто не понимаю…
        - Хорошо… Я вамъ разъясню. Вы в?роятно знаете, кто такое Домкратъ?..
        Лицо стараго рабочаго стало совершенно б?лымъ. Глаза потухли.
        - То-ись?.. Домкратъ?.. Это я, конечно, обязанъ даже знать… Это знаете, машина, чтобы, значить, поднимать.
        - Вы отлично знаете, Далекихъ, что тутъ р?чь идетъ вовсе не о машин?, а о челов?к?… О васъ Далекихъ … Это ваша кличка, подъ которой вы записаны въ охранномъ отд?леніи.
        Далекихъ развелъ руками.
        - Какъ передъ Истиннымъ!.. Hел?по какъ то и странно!.. Такое заблуждение, можно сказать… Я васъ, товарищъ, неясно понимаю.
        - Такъ я вамъ это разъясню, яcн?е б?лаго дня станетъ вамъ, - сказалъ Драчъ и изъ кипы бумагъ досталъ небольшой картонъ, съ наклеенной на немъ фотографіей и, не выпуская его изъ рукъ, протянулъ къ самому лицу Далекихъ.
        - Это вамъ знакомо?..
        Далекихъ тяжело вздохнулъ и низко опустилъ голову.
        - Ну, вотъ что, Далекихъ, - сказалъ Малининъ, - вы, когда вступали въ партію, знали ч?мъ вы рискуете въ случа? изм?ны?.. Вы челов?къ не молодой, притомъ-же въ свое время пострадавшій за уб?жденiя и старый партийный работникъ. Намъ хот?лось-бы знать, какая корысть заставила васъ пойти на предательство?..
        Далекихъ поднялъ голову и долгимъ, острымъ взглядомъ смотр?лъ прямо въ глаза Малинину. Тотъ опустилъ глаза. Далекихъ тяжко вздохнулъ.
        - Что-жъ, - тихо сказалъ онъ. - Знаю, что кончено.
        Онъ глазами обвелъ вс?хъ бывшихъ въ комнат?, долго сосредоточенно смотр?лъ на Гуммеля, Драча и на трехъ мало знакомыхъ ему молодыхъ людей, въ крестьянской одежд? и прошепталъ: -
        - Пощады не будетъ.
        - Вы это, однако, знали, - сухо сказалъ Малининъ.
        - За сколько же вы насъ предали?..
        - Ни за сколько.
        - То-есть?..
        - Сд?лалъ я это по уб?жденію… По чистой сов?сти… Какъ убедился въ томъ, гд? правда, гд? кривда.
        - Вы нарочно вступили въ партію, чтобы предать насъ?..
        - Ничего подобнаго. Вы-же сами знаете. Я пошелъ въ партію, потому что пов?рилъ, что она даетъ подлинное равенство и что любовь даетъ она намъ. Я пов?рилъ, что евангеліе Господа Нашего Иисуса Христа и соціализмъ - это одно и тоже. Я пошелъ въ партію, потому что мн? сказали, что она борется за б?дныхъ людей, чтобы освободить ихъ и дать имъ лучшую жизню.
        Онъ вздохнулъ и замолчалъ.
        - Такъ… такъ… поглаживая бороду, проговорилъ Малининъ
        - Хорошо начата п?сня, однако, ч?мъ то она кончится, - сказалъ злобно Драчъ.
        - Изв?стно ч?мъ, - съ мрачнымъ отчаяніемъ сказалъ Далекихъ. - Я давно понялъ, что соціализмъ - это не любовь, прощеніе, смиреніе, не поравненіе б?дныхъ съ богатыми и свобода, а - лютая ненависть къ высшимъ, злоба и желаніе уничтожить все, что выше тебя. Гд? этому пред?лъ? Я стану мастеромъ - такъ меня за это уничтожить?! Босиканта, пьяницу, дурака стоеросоваго, л?нтяя, клопа сосущаго - возвеличить - иди, властвуй надъ нами, влад?й, а чуть окр?пъ и его - вали!.. Я все понялъ. Вы разрушаете… Они созидаютъ. И правда у нихъ.
        - Въ охранной полиціи, - сказалъ Драчъ.
        - Да, и въ охранной полицiи. Они охраняютъ порядокъ, а вы?.. Тамъ, если я виноватъ - меня судить будутъ не такъ, какъ вы судите. Тамъ судъ праведный и милосердный. Тамъ все, до самыхъ глубинъ разсмотрятъ. Тамъ и о семь? моей подумаютъ… Какъ молъ ей будетъ безъ кормильца? Каково ей?.. Тамъ за такое… Не по-в?-сятъ… Я много повидалъ на своемъ долгомъ в?ку. Меня товарищъ Малининъ до дна знаетъ. Я съ самимъ Владиміромъ Ильичемъ, когда онъ зд?сь былъ, бес?довалъ неоднократно. Я Хрусталева-Носаря зналъ… И попа Гапона слушалъ… Вс? одно обманъ. Вс? равно подлецы, какъ и вы!.. Имъ - па-а-ртія!.. - А мн? Россiя!.. Вамъ Роcciя ничто - плюнуть и растереть, а мн? она - ма-а-ть!.. Поняли меня… Вотъ, какъ понялъ я все это, тогда и сказалъ: - н?тъ, братъ, тяжко ты виноватъ передъ Родиной, что вошелъ въ партію, такъ и не выходи изъ нея за наказаніе, а вреди ей. До самой смерти вреди ей! Разрушай діавольскіе ея планы… Теперь поняли, сколько я получилъ?… Крестъ деревянный, да мученическую кончину вотъ, за что я старался.
        - Если правда… И за то спасибо… Но идейный челов?къ для насъ опасн?е, ч?мъ челов?къ продажный. И ему казни не изб?жать.
        - Это мн? все одно… Вашъ приговоръ мн? изв?стенъ… Податься мн? некуда. Кричать - никто не услышитъ. Заманули меня - значитъ и пропала моя головушка… Просить о милосердіи - д?ло напрасное. Вы соціалисты, у васъ этого н?тъ, чтобы виноватаго помиловать.
        - Изъ-за васъ сколько народа пострадало, - р?зко и жестко выкрикнулъ Драчъ, - а вы…
        - Изъ-за меня?.. Н?тъ, это - ахъ, оставьте!.. Изъ за меня самое большее, что въ участк? кто посид?ль, или высланъ былъ изъ Питербурха. А вы, знаю, не одного челов?ка прикончили.
        - Вы, Далекихъ, не заговаривайтесь. И нашему терп?нію конецъ можетъ притти.
        - Возьмите того-же Гапона… Пристава Медв?дева, кто за Нарвской заставой пристр?лилъ?… А министра Плеве? Столыпина?.. Не вы, чай, убили?.. Не ваша шайка?. Па-а-артія!.. Какъ понялъ я, что съ вами смерть, ну и пошелъ я противъ смерти.
        - А пришелъ къ ней, - сказалъ Драчъ. Онъ весъ трясся отъ злости, ненависти и негодованія. - Благодари своего Бога, что мы еще разговариваемъ съ тобою. Судимъ…
        - Какой это судъ!.. Тьфу!.. а не судъ!
        - Товарищи, удалите подсудимаго, - сказалъ Малининъ, - приступимъ къ постановление приговора…
        Далекихъ какъ то вдругъ опустился и сказалъ слышнымъ голосомъ: -
        - Кончайте только скор?е.

* * *
        Эти полчаса, что шло сов?щаніе, Далекихъ провелъ в темной комнат? съ двумя молодыми парнями рабочими, которые сид?ли по сторонамъ его на скамейк? и ни слова съ нимъ не говорили. Далекихъ иногда тяжело вздыхалъ и озирался, какъ затравленный волкъ. Потомъ его ввели снова въ комнату, гд? былъ революционный трибуналъ. Онъ стал противъ Малинина и молча выслушалъ приговоръ. Онъ не противился, когда Драчъ съ рабочими скрутили ему руки назадъ и завязали темнымъ шерстянымъ платкомъ голову и ротъ такъ, чтобы онъ не могъ кричать. Потомъ его вывели изъ избы и повалили въ низкія крестьянскія розвальни, запряженныя одною лошадью съ колокольчикомъ и бубенцами на дуг?. На него набросили рогожу, Гуммель и Драчъ с?ли поверхъ. Володя брезгливо примостился сбоку и сани, звеня бубенцами, во весь скокъ маленькой шустрой лошаденки помчались къ Нев?.
        Все было сд?лано быстро, р?шительно и все было такъ слажено, что Володя и самъ не понималъ, какъ все это случилось. Когда они спускались на ледъ, Драчъ сунулъ Волод? какой-то тяжелый предметъ и свир?по сказалъ: - «держи»!..
        На Нев? слезли съ саней и пошли п?шкомъ. Гуммель и Драчъ кр?пко вцепились въ рукава шубы Далекихъ и почти волокли его по сн?гу. Далекихъ мычалъ сквозь платокъ и пытался вырваться.
        Долго помнилъ потомъ Володя: - синее холодное небо и зв?зды. Вл?во, въ сторон? Шлиссельбурга, далекая, большая сіяла, гор?ла и сверкала одинокая зв?зда. Точно манила къ себ?. Володя посмотреть на нее разъ и другой и вдругъ подумалъ: -
«Рождественская звезда». Ноги у него точно обмякли. Холодъ проб?жалъ по спин? и Володя прiотсталъ.
        - Товарищъ Жильцовъ, гд? ты?.. - крикнулъ Драчъ. - Иди, братокъ, иди!..
        - Иду… иду, - какимъ-то виноватымъ голосомъ отозвался Володя и догналъ тащившихъ Далекихъ Гуммеля и Драча.
        Bcе казалось Bолод? какимъ-то кошмарнымъ сномъ. Надъ заводомъ яркое гор?ло зарево доменныхъ печей. Вправо, въ полъ-неба разлилось голубоватое сіяніе уличныхъ петербургскихъ фонарей. На сн?гу было совс?мъ светло.
        - Ну, встр?тимъ кого, что скажемъ? - вдругъ испуганно сказалъ Гуммель.
        - Пьянаго ряженаго ведемъ, - наигранно бодро отв?тилъ Драчъ. - Да кого чорта встр?тимъ теперь? Въ Рождественскую ночь?.. Елки-палки!.. Ну, - увидятъ: - люди… А сколько этихъ людей?.. Кто узнаетъ? Пошло четыре - пришло три.
        Прорубь не дымила паромъ, какъ въ ту ночь. Она была подернута тонкимъ въ б?лыхъ пузырькахъ ледкомъ.
        - А не удержитъ? - спросилъ Гуммель.
        - Володя, ткни ногой, попробуй, - сказалъ Драчъ. Володя послушно подб?жалъ къ проруби и, держась за елку, толкнулъ ледъ каблукомъ. Ледъ со звоном разлет?лся. Черная булькнула вода.
        - Тонкій, - сказалъ Володя.
        Голосъ его дрожалъ. Ознобъ ходилъ по т?лу.
        - Володя, вдарь его по темячку. Дай разa…
        Володя сжалъ въ кулакъ то тяжелое, что даль ему Драчъ и замахнулся на Далекихъ. Гуммель сбилъ шапку собачьяго м?ха съ с?дыхъ волосъ. Володя ударилъ Далекихъ по голов?. Онъ почувствовалъ непріятную, жесткую твердость черепа и больно зашибъ пальцы. Въ это мгновеніе Далекихъ, освободился отъ платка и закричалъ звонкимъ, отчаяннымъ голосомъ: -
        - Спаси-ите!..
        - Не такъ бьешь, - свир?по крикнулъ Драчъ. - И этого не ум?ютъ!
        Онъ оставилъ Далекихъ и выхватилъ изъ рукъ Володи фомку, съ силой ударилъ ею по виску стараго рабочаго. Володя услышалъ глухой стукъ и трескъ. Далекихъ покачнулся и какъ то сразу ос?лъ на колени.
        - Тащи его!.. тащи!.. подталкивай, - возился надъ нимъ Драчъ. - За руки беритесь!.
        Дальше пихай!.. На самую на середину.
        Длинное т?ло Далекихъ скользнуло по льду и, ломая его, съ трескомъ и шумомъ погрузилось въ вскип?вшія волны Невы. На мгновеніе с?дая голова показалась надъ черной водой и страшный, приглушенный крикъ начался и сейчасъ же и замеръ у края проруби.
        - Спаси-ии!..
        - Какое сильное теченіе, - отдуваясь, сказалъ Драчъ. - Въ разъ подлеца подхватило. Теперь онъ уже подо льдомъ… До весны не всплыветъ, а и всплыветъ никому ничего не скажетъ.
        Онъ обошелъ прорубь и заглянулъ съ низовой стороны.
        - Утопъ… Да шуба-же тяжелая… Намокла и потянула книзу… Жалко что не сняли? Хорошая у него была шуба.
        - Шапку куда д?вать? - спросилъ Гуммель, поднимая со сн?га шапку Далекихъ.
        - Возьми на память… Чисто сработали… Идемте, товарищи. Пошли четверо, а пришли трое, ну-ка угадай загадку… - оживленно, точно пьянымъ голосомъ говорилъ вдругъ развеселившійся Драчъ и быстро зашагалъ отъ проруби.
        Володя и Гуммелъ пошли за нимъ.
        XI
        Когда, уже въ город?, прощались, Драчъ съ ласковой фамильярностью сказалъ: -
        - Да, куда ты, Володя?..
        - Я домой… спать.
        - Ну, что - домой … Елки-палки! Поезжай, братику, съ нами къ д?вочкамъ. Посл? такого д?ла всегда погулять хорошо. Встряхнуться.
        Володя на отр?зъ отказался. Гуммель и Драчъ подрядили извозчика, Володя дошелъ до остановки паровой жел?зной дороги, шедшей къ Невскому и скоро добрался до дома.
        Его сознаніе работало смутно и плохо, какъ во сн?. Входя въ ворота, Володя подумалъ: - «да, в?дь это я челов?ка убилъ?… Рабочаго Далекихъ! Которого дома ждуть жена, д?ти и… елка!.. Теперь уже не дождутся».
        Володя прислушался къ себ?. Угрызеній сов?сти не было и это порадовало его. Значитъ, не даромъ онъ провелъ эти три года въ партіи большевиковъ - ему удалось утопить въ cеб? cов?cть. Нервы стали кр?пкими… А вотъ не смогъ «къ д?вочкамъ» по?хать. Захот?лось быть одному. Когда проходилъ подъ воротами своего дома вдругъ представилъ Гуммеля и Драча. Залъ ярко осв?щенный. Таперъ на піанино наяриваетъ. Нарядныя, безстыдно обнаженныя ходятъ по залу женщины. Говорятъ, или, можетъ быть, это Володя гд? нибудь прочелъ, что преступниковъ и убійцъ всегда посл? преступления охватываетъ страсть. Темный голосъ животнаго инстинкта зоветъ къ продолженію жизни т?хъ, кто только что незаконно прес?къ чью-то чужую жизнь.
        Володя опять пров?рилъ себя. Н?тъ, совесть была спокойна. Этого не было. Осталось лишь брезгливое ощущеніе удара по чужой голов?. Когда вспомнилъ объ этомъ заныли засушенные на мороз? пальцы. «Да, человека убилъ… Кто поверитъ?.. Какъ клопа, какъ вошь… какъ гадкое нас?комое… Когда Бога н?тъ - все это очень просто. Прервалъ одинъ химическій процессъ и началъ другой… Тамъ… подъ водой».
        Володя поежился подъ теплымъ ватнымъ отцовскимъ пальто.

«Никто не видалъ… А если? Нехорошо, что былъ на квартир? Далекихъ. Его жена могла въ щелку прим?тить… Впрочемъ она его не знаетъ… Студенческая фуражка… Студенческая фуражка… Фу, какъ это было глупо ее над?ть!..»
        Отв?тственности передъ людьми, передъ судомъ Володя боялся, - отв?та передъ Богомъ - нисколько.
        Бога не было - и потому просто и легко казалось ему и самое убійство.
        Володя посмотр?лъ со двора на окна отцовской квартиры. Въ зал? было темно. Значитъ, елку уже погасили. Можетъ быть, уже и разошлись. Вотъ хорошо-то было-бы! Никакихъ разспросовъ, разговоровъ, собол?знованій, упрековъ, что не пришелъ на елку. Семейное торжество!.. Фу! Какая пошлость! Собол?знования! Вотъ, если имъ сказать, что онъ сейчасъ сд?лалъ - вотъ когда пошли бы настоящая cобол?знованія, упреки и какой это былъ бы для вс?хъ непревзойденный ужасъ. Челов?ка убилъ!.. Нашъ Володя!!
        На двор? было тихо и безлюдно. Наискось отъ воротъ по асфальту была разметена дорожка и черная полоса ея была четко видна на плохо осв?щенномъ дворе.
        Дверь открыла Параша. Володя еще за дверью слышалъ мерный голосъ дяди Бори. Потомъ тамъ смолкли, Въ ярко осв?щенной прихожей Волод? бросился въ глаза большой деревянный ящикъ въ ободранной рогож?, веревки, бумага и стружки. Какъ н?что наглое, дерзновенное и угрожающее вис?ло на в?шалк? с?рое офицерское пальто съ серебряными погонами и фуражка съ краснымъ околышемъ. Они странно напомнили Волод? ночь митинга въ паровозной мастерской, когда Володя, прерванный на полуслов?, увидалъ ворвавшуюся въ мастерскую полицію. Володя не спросилъ у Параши, чье это пальто. Онъ съ отврашеніемъ отвернулся, сбросилъ на руки Параши шляпу и верхнее платье, снялъ калоши и торопливо пошелъ въ свою комнату.
        Быть одному!..
        Онъ зажегъ лампу подъ зеленымъ, бумажнымъ абажуромъ на своемъ письменномъ стол? и вытащилъ съ полки, вис?вшей на ст?н? надъ столомъ тяжелую книгу въ черномъ коленкоровомъ переплет? - «Капиталъ Карла Маркса»…
        - «Когда вс? - до последняго уличнаго мальчишки - будутъ пропитаны Марксизмомъ - тогда къ этому не придется приб?гать… А до т?хъ поръ - борьба!.. Не на жизнь, а на смерть. Ихъ больше, за ними Государство, церковь, полиція, войско - намъ остается только быть непримиримо жестокими… Нервы?.. Ф-фа!.. У настоящаго большевика - не должно быть нервовъ! Я новый челов?къ… Человекъ будущаго».
        Къ нему постучали, и милый Шуринъ голосъ раздался за дверью:
        - Это я, Володя… Шура… Къ тебе можно?
        - Пожалуйста. -
        Володя не всталъ навстр?чу двоюродной сестр?, но остался сидеть за письменнымъ столомъ надъ «капиталомъ Маркса». Строгость и сухость легли на его лицо. Оно какъ-бы говорило: - «вотъ вы тамъ разными глупостями занимаетесь, «елки-палки», чепуха, ерунда разная… А я тружусь, учусь!..»

«Елки-палки» напомнили почему-то Драча, и Володя съ какимъ-то совс?мъ новымъ чувствомъ посмотр?лъ на Шуру. Точно первый разъ увидалъ ее не двоюродною сестрою, серьезнымъ товарищемъ, но женщиною.
        Шура, оживленная радостью вс?мъ сд?лать подарки, точно впитавшая въ себя св?тъ елочныхъ св?чей и вм?ст? съ т?мъ негодующая на Володю за его пренебреженіе къ семь?, вошла въ кабинетъ и плотно затворила дверь.
        - Володя!.. - сказала она. - Это невозможно!.. Вся наша семья собралась вм?ст?. Твои папа и мама… Сестры, братья… Какъ ты только можешь?.. Неужели ты не понимаешь, что своимъ отсутствіемъ ты ихъ оскорбляешь?… Твое равнодушiе просто жестоко… Володя!..
        Она вошла изъ темнаго корридора, и у нея глаза еще были темные и огромные. Понемногу отъ св?та лампы точно вливалась въ нихъ глубокая синь. Золотистые волосы, красиво убранные, червонцемъ блистали въ изгибахъ. Подъ тонкой матеріей платья молодая грудь часто вздымалась и стала видна соблазнительная ея выпуклость. Длинное б?лое платье необычайно шло къ ней. Сладкій запахъ духовъ, молодости и св?жести, запахъ елки и мандарина шелъ отъ нея. И снова вспомнились Драчъ и Гуммель и домъ, куда они по?хали… «Елки-палки»!..
        - Володя, какъ хочешь, но ты долженъ выйти къ намъ. Тамъ все свои.
        - Тамъ тоже еще офицеришка какой-то торчитъ. Тоже свой?..
        - Да, свой. Онъ отъ дяди Димы привезъ подарокъ… Голову кабана. Пойди, познакомься съ нимъ. Посмотри наши подарки тебе.
        - Совс?мъ неинтересно.
        - Володя!.. Твоей мам? это такъ горько!.. Она не могла сдержать слезъ, когда ты прошелъ мимо.
        - Садись, Шура. Поговоримъ серьезно.
        Д?вушка спокойно подошла къ столу и послушно с?ла въ широкое кресло, обитое зеленымъ рипсомъ, стоявшее въ углу комнаты подл? письменнаго стола.
        - Ты, Шура, в?рующая… И ты знаешь евангеліе наизусть. Помнишь это м?сто: - «если кто приходитъ ко Мн?, и не возненавидитъ отца своего и матери и жены и д?тей, и братьевъ и сестеръ, а притомъ самой жизни своей, тотъ не можетъ быть Моимъ ученикомъ»…[Note4: Евангеліе отъ Луки. Гл. 14, ст. 26.]
        Шура была ошеломлена. Быстрымъ движеніемъ она схватила руку Володи и, сжимая его пальцы, сказала: -
        - Н?тъ!.. н?тъ!.. Не надо, Володя! Нельзя играть такъ словами. Что ты говоришь? Не въ монастырь ты идешь. Не такъ это надо понимать!.. Нельзя ненавид?ть родителей!.. Никого нельзя ненавидеть! Христосъ повел?лъ вс?хъ любить… Боже мой что ты сказалъ.
        Ироническое выраженіе не сходило съ лица Володи. Казалось онъ любовался смущеніемъ Шуры.
        - Да… Конечно, въ вашъ монастырь я не пойду. Но я хочу уйти… и я и правда уйду изъ вашего мелко-буржуазнаго мiра… И я съум?ю его до конца… до дна возненавид?ть… Ты знаешь?.. Я теб? это говорилъ… Я въ партіи. Я отъ тебя этого не скрывалъ и не скрываю. Да, въ партіи которая борется и ненавидитъ все это - ваше!.. Я въ партіи и уже навсегда, безповоротно… А у меня - д?дъ протопопъ какого-то тамъ собора!.. Ты понимаешь это!.. Н?тъ!? Проклятіе крови на мн?! И я кровью… кровью стираю… Кровьюстеръ это. Понимаешь - къ чорту!.. Къ чорту все это!.. Елки!.. религію!.. Чепуха!.. Марксъ… - Володя хлопнулъ рукою по переплету книги - Марксъ говорить: -
«каждый историческій періодъ им?етъ свои законы» и мы вступаемъ въ такой, когда надо сбросить съ себя вс? путы… Я уже вступилъ. Никакихъ угрызеній сов?сти!.. Никакой слабости!.. Нервовъ!.. Родители! ф-фа!! Елки-палки!
        - Володя, - стараясь быть сдержанной и совершенно спокойной сказала Шура. - Ты мн? давалъ читать эту книгу. Я ее хорошо и внимательно прочла… Просто - глупая книга. И мн? странно, что она такъ на тебя повліяла. Ты же въ нашей семь? считался всегда самымъ умнымъ.
        - Вотъ какъ!.. Глупая книга! «Капиталъ» Карла Маркса - глупая книга!
        - Ну, да, конечно… Н?мецкій еврей, никогда ничего не видавшій… Теоретикъ… Ненавидящій міръ и природу придумалъ все это… Это мертвое!.. И вы в?рите!.. Учитесь!.. Боже мой!.. Володя!.. Что-же это такое?
        - Прекрасно!.. Александра Борисовна Антонская умн?е Фридриха Энгельса, Петра Струве, - вс?хъ толкователей и почитателей Маркса…
        - Не умн?е, Володя, но проще… Ближе къ жизни… Шура наугадъ открыла книгу и, прищуривъ прекрасные глаза, прочитала: -
        - «М?новая ц?нность есть вещное выраженіе опред?леннаго общественнаго производственнаго отношенія».. Господи!.. Тяжело-то какъ!.. Точно тел?га съ камнями по песку ?детъ и скрипитъ не подмазанными колесами. Ты самъ-то понимаешь это?.. Я - н?тъ…
        - Что тутъ понимать? Дальше все объяснено «Товары», - пишетъ Марксъ, - «въ которыхъ содержится одинаковое количество труда, или которые могутъ быть произведены въ одинаковые промежутки рабочаго времени, им?ютъ поэтому одинаковую ц?нность»…
        - Чушь!.. и ты эту чушь наизусть знаешь.
        - Чушь?..
        - Ну, конечно!.. По твоему Марксу выходитъ, что 10 метровъ холста и 10 метровъ шелка им?ютъ одинаковую ценность, потому что въ нихъ содержится одинаковое количество труда и они могутъ быть сд?ланы въ одинаковый промежутокъ времени. Да еще, пожалуй, шелкъ окажется дешевле… Ленъ надо растить, надо мочить, мять, бить, - а грена шелковичнаго червя - готовый матеріалъ… Твой Марксъ въ жидовской своей суетливости забылъ о матерьял?. У него, какъ ц?нности вс? товары только опред?ленное количество застывшаго времени. Я читала и ужасалась. Сколько страницъ съ какою-то идіотской настойчивостью…
        - Идіотской?!
        - Ну, да!.. Конечно! Съ идіотскою настойчивостью онъ посвящаетъ разсужденіеямъ о сюртук? и десяти аршинахъ холста. Безнадежно глупо!
        - Не нахожу.
        - Слушай, Володя… Сюртукъ - сюртуку рознь… Сюртукъ, сшитый Норденштремомъ ц?нн?е сюртука, сшитаго портнымъ Долгополовымъ съ Разъ?зжей улицы, хотя, можетъ быть, Долгополовъ и больше времени употребилъ на его шитье. Твой Марксъ отрицаетъ талантъ, творчество, душу, вложенную въ вещь!.. Даръ Божій!
        - Да уже, конечно…
        - Ну вотъ видишь… Ты знаешь, я работала по чеканк? въ Строгоновскомъ училищ?. Неужели моя работа равна работ? Бенвенуто-Челлини, или работ? Хл?бниковскаго мастера?.. Рафаель и Мурильо равны выв?сочному живописцу, вотъ куда ведетъ твой Марксъ… Онъ прогляд?лъ личность, онъ прогляд?ль душу.
        - Ахъ, «елки-палки»… Какія у тебя разсужденія. Чисто женская логика.
        - Откуда у тебя такія выраженія?..
        - Это тебя, милая, не касается. Отъ людей, которые ум?ютъ просто смотр?ть на вещи и потому, можетъ быть, ближе къ правд?. Ты говоришь о душ?. Но мы-то знаемъ, что души н?тъ.
        - Удивительное заключеніе! Совс?мъ, какъ наши солдаты, которые говорили, что китайца убить не гр?хъ, потому что у него не душа, а паръ. И ты такъ смотришь.
        - Хуже. Я считаю, что и пара н?тъ никакого.
        - Володя!..
        - Просто таки ничего н?тъ!
        - Брось, Володя. Не время теперь философію разводить. Идемъ въ залъ. Мама и мы вс? съ такою любовью теб? подарки приготовили. Не надо, Володя, возноситься и обижать людей, которые тебя такъ сильно любятъ.
        Шура встала съ кресла. Володя тоже поднялся и, внимательно и остро глядя въ глаза двоюродной сестры, тихо сказалъ: -
        - Что скажешь ты, Шура?.. Если я скажу теб??.. Я сейчасъ челов?ка убилъ… А?.. Что? . Никакихъ угрызеній!..
        Ни сов?сти у меня, ни души у него…Ничего!..
        - Володя, не говори глупостей! Есть вещи, который даже шутя нельзя говорить.

* * *
        Они стояли близко другъ отъ друга. Володя чувствовалъ на своемъ лиц? Шурино дыханіе. Онъ какъ-бы ощущалъ бiеніе ея сердца.
        - Ахъ!.. «Елки-палки», - вдругъ сказалъ онъ.
        И вдругъ необычайно ясно птредставилъ себ? Гуммеля и Драча и то, что они сейчасъ д?лаютъ. Но тамъ были просто продажныя женщины, куски мяса, не умныя и необразованныя, вероятно даже и некрасивыя. Передъ нимъ, и такъ близко, стояла д?вушка во всемъ зовущемъ расцв?т? своей восемнадцатой весны. Въ м?ру полная она была н?сколько выше ростомъ Володи. И мысль о томъ, что пролитая кровь и страсть им?ютъ н?что общее и что женщина иначе смотритъ на мужчину- убійцу огневымъ потокомъ проб?жала въ мозгу. Въ глазахъ у Володи пот?мнело.
        - Я говорю теб?, - тихимъ шопотомъ сказалъ Володя. - Это правда! Я не шучу!
        - На тебя нападали?.. Н?тъ… Не можетъ этого быть… Ради Бога Володя, не шути этимъ.
        - Н?тъ… На меня не нападали, - медленно, какъ бы сквозь дрему говорилъ Володя. - Я самъ напалъ. Ты знаешь, что партія можетъ… Просто вел?ть… устранить кого-нибудь ей нежелательнаго.
        - Н?тъ!.. Володя!.. Никогда!.. Н?тъ!.. Н?тъ!.. Ты!.. Палачъ!.. Палачъ!..
        - А тотъ, чье пальто я увид?ль въ прихожей… Не палачъ?..
        - Н?тъ, Тысячу разъ н?тъ… Онъ защитникъ Родины…
        - А я - защитникъ партіи.
        - Володя, мн? просто гадко и страшно слушать это. Я никогда этому не пов?рю. Ты нашъ! Ты нашей семьи… Брось!.. Забудь вс? эти Марксовы глупости, забудь свою ненависть и пренебреженіе къ намъ. Ну, милый Володя, идемъ.
        Шура протянула руки къ Волод?. Тотъ кр?пко охватилъ ее за запястья и сжалъ въ своихъ горячихъ рукахъ.
        - Володя, пусти… Что съ тобой?..
        - Ахъ, елки-палки!..
        Странный голосъ шелталъ Волод? на ухо: - «можно… ты убилъ и теб? все можно… Все позволено… Она еще и рада будетъ…»
        Шура посмотр?ла въ глаза Володи и вдругъ побл?дн?ла. Она зам?тила, какъ непривычно покрасн?ло лицо Володи и густо и тяжело напряглась жила на его ше?. Ей стало страшно.
        - Володя, брось мои руки… Ей Богу я разсержусь.
        - Шура!.. Милая!.. Я же знаю, что ты меня любишь!.. Брось предразсудки…
        - Володя, я кричать буду!
        Володя вспомнилъ, какъ окрутили шарфомъ голову Далекихъ, чтобы онъ не могъ кричать. «Ей такъ-же… платкомъ зажать ротъ»… Онъ пол?зъ въ карманъ за платкомъ и освободилъ одну изъ Шуриныхъ рукъ. Шура вц?пилась свободной рукой въ руку Володи, съ неожиданной силой разжала пальцы и отскочила къ двери.
        - Сумасшедшій, - сказала она со слезами въ голос?. - Смотри, какъ покрасн?ли мои руки. Какой ты, Володька, злой. Вотъ уже я никогда не думала.
        - Ахъ, елки-палки! - вн? себя крикнулъ Володя и кинулся къ Шур?, но та быстро открыла дверь и выб?жала въ корридоръ.
        XII
        Въ корридор? было темно. Но сейчасъ-же открылась дверь Жениной комнаты, бросила прямоугольникъ св?та на ст?ну, и Шура увидала свою двоюродную сестру. Женя подб?жала къ Шур?, схватила ее за руку и повлекла къ себ?. Женя была страшно взволнована. Она не заметила, какъ раскраснелось лицо Шуры и какъ блистали слезами ея глаза. Въ рукахъ у Жени былъ какой-то свертокъ.
        - Шура, - быстро говорила Женя. - Шура!.. Милая!.. скажи, что ты не разсердишься и не обидишься? Я такъ ждала тебя. Володька наверно мучилъ тебя своимъ соціализмомъ. Вотъ челов?къ, хотя и братъ мн?, но котораго я никакъ не понимаю. Хот?ла идти къ вамъ, разгонять вашъ диспутъ!.. Милая, побожись, что ты ничего, ничегошеньки не будешь им?ть противъ! Скажи совершенно честно…
        - Господи!.. Женя!.. Я ничего не понимаю!.. О чемъ-ты говоришь?
        Женя быстро развернула пакетъ, бывшій у нея въ рукахъ.
        - Ты понимаешь, Шура… У вс?хъ подарки… А у него, б?дняжки, ничего н?тъ, потому что мы в?дь не ожидали его. Мы не знали, что онъ придетъ?.. Какъ-же такъ? Это совершенно невозможно. Не въ стил? нашего дома. Вотъ я и решила… Только, конечно, если ты не обидишься?.. Правда? Ей Богу?.. Ты побожись!.. Я мам? шепнула, она сказала: - «хорошо. Если теб? самой не жаль»…
        Изъ тонкой папиросной бумаги показалась деревянная, покрытая лакомъ шкатулочка и на ней въ «Лукутинскомъ стил?«по черному лаку былъ написанъ красками букетъ фіалокъ.
        - Теперь, ты понимаешь… Это твой прошлогодній подарокъ. Но ничего лучше не придумаешь… Вотъ я и решила дать ему отъ вс?хъ насъ. Даже пусть лучше мама дастъ сама. Я насыпала ее миндальнымъ драже… Только-бы ты не разсердилась и не обид?лась?.. Можно, милка?..
        - Кому? - словно не догадываясь и ласково и н?жно улыбаясь смущенной двоюродной сестр?, сказала Шура.
        - Ну, какъ кому? - даже точно возмутилась Женя, - Геннадію Петровичу. Онъ одинъ у насъ сиротинушка, совс?мъ безъ подарка.
        - Ахъ, вотъ что… Ну, конечно, можно. Только ты не думаешь?.. Что слишкомъ?.. Зам?тно!..
        - Ты думаешь?.. Ахъ, н?тъ!.. н?тъ!!. н?тъ!!!
        Женя быстро заворачивала коробочку и искусно завязывала ее наискось голубою лентою.
        - Онъ уже уходитъ, - сказала Женя. - А ты Шурочка, не думаешь, что, какъ это сама судьба?
        Дверь спальни Жени хлопнула. Маленькія туфельки понеслись, поб?жали, затопотали по корридору. Душистымъ в?тромъ пахнуло въ лицо Шуры. Шура пошла за сестрою проводить гостя.

* * *
        Фіалки - иначе - молнія, теперь значитъ, судьба - это былъ секретъ, который знали только Шура, да сама Женя.
        Каждую весну между двоюродными сестрами было условлено, что какъ только въ Пріоратскомъ парке зацветали первыя фіалки Шура посылала Жен? маленькую
«секретку». Въ ней всего два слова: - «фіалки зацв?ли».
        Въ ближайшую субботу Женя посл? классовъ отправлялась въ Гатчино, къ тет? Маш?.
        Какъ было приятно посл? петербургскаго шума и суеты, посл? стука копытъ и дребезжанія дрожекъ по мостовой, скрежетанія трамваевъ, гудковъ автомобилей, гари и вони очутиться въ тихомъ, точно уснувшемъ въ заколдованномъ, весеннемъ сне Гатчине.
        Совс?мъ по иному чувствовала себя Женя въ уютной св?жести деревяннаго дома, гд? по весн? такъ сладко пахло гіацинтами - ихъ тетя Маша сама разводила изъ луковицъ. Точно воздухъ былъ тутъ совс?мъ другой, и моложе и весел?е звучали голоса въ чистыхъ небольшихъ комнатахъ, выходившихъ окнами то на улицу, всю въ еще темныхъ прутьяхъ кустовъ кротекуса, посаженнаго вдоль забора, то въ густой весеннимъ, чуткимъ сномъ спящій садъ.
        Досыта наговорившись съ тетей Машей, Шурой, Мурой и Ниной, насладившись семейною лаской, Женя рано шла спать къ Шур? - и только ляжетъ, коснется разрумянившеюся щекою холодной св?жести подушки, скажетъ, сладко з?вая:
        - Да, что я хот?ла еше теб? сказать, Шурочка, - какъ уже и забыла все, и домъ, и гимназію, и то, что хот?ла сказать. Колдовской сонъ захватитъ ее и унесетъ въ сладкій міръ тишины и покоя.
        Чуть станетъ св?тать, и Шура мирно, котенкомъ свернувшись въ клубокъ, еше кр?пко спитъ противъ Жени, - та встанетъ и быстро од?нется, чтобы идти за фіалками. Она безъ шляпы. Толстой косой укручены волосы, шерстяной оренбургскій платокъ прикрываетъ шею и грудь. Теплая на ват? кофточка распахнута.
        Да в?дь совс?мъ тепло!..
        Въ галлере? горничная Даша чиститъ дядины штаны и Шурину темно-синюю юбку.
        - Уже встамши, барышня… Какъ рано!..
        Женя сп?шитъ по знакомой дорог?. Она хочетъ еще до солнца дойдти до Пріоратскаго парка.
        Вотъ и его деревянныя боковыя ворота. Женя входитъ въ калитку и окунается въ таинсвенную тишину стараго парка. Прямо широкое шоссе идетъ. По его сторонамъ поб?жали - одн? внизъ къ озеру, другія вверхъ въ рощи желто-песчаныя п?шеходныя дорожки. Озеро клубится туманомъ и беззвучно скользитъ по нему стайка б?лыхъ утокъ. С?рый каменный замокъ у самой воды съ башнями и бойницами кажется нарисованнымъ и страшнымъ. Женя знаетъ, что тамъ н?тъ ничего ни страшнаго, ни таинственнаго, тамъ съ семьею живетъ Гатчинскій комендантъ, старый генералъ, а все, когда такъ идетъ одиноко раннимъ угромъ мимо замка пугливо на него косится. Вл?во, по косогору, еще на черной земл? стоятъ задумчивыя и будто печальныя березы, и тонкія пряди ветвей висятъ внизъ, какъ волосы. Подъ широкими черными стволами старыхъ дубовъ и липъ зеленымъ узорнымъ ковромъ поднялись листья фіалокъ… Вонъ и он? лилов?ютъ…
        Въ парк?, ни души. И тихо… Поютъ птицы. Пропоетъ одна на берез?, изъ темныхъ елей ей отв?титъ другая… Примолкнутъ и вдругъ разомъ н?сколько запоетъ. Такъ это все хорошо!.. Взглянетъ Женя наверхъ, между древесныхъ вершинъ, а тамъ голубыми плащами машутъ. Б?лые туманы несутся и таютъ въ небесной синев?. И вдругъ ярко, сл?пя глаза, золотомъ брызнуло солнце…
        Какой день!!.
        Вотъ въ такое-то утро, дивно прекрасное - прошлой весною, Женя, забывши все на св?т?, собирала фіалки.
        Темныя головки еще не вполн? распустившихся цв?товъ точно просили, чтобы ихъ сорвали. Какія въ этомъ году онъ были кр?пкія и на какихъ упругихъ длинныхъ стебляхъ!.. Прелесть!.. Ей надо - много. Мам?, тет? Маш?, Шур? и себ?… Четыре большихъ букета. Она кончала первый. Цв?ты еще мало пахли, мокрые отъ росы и холодные. Вотъ, когда солнышко пригр?етъ, на припек?, будетъ отъ ихъ лиловыхъ острововъ тянуть, какъ изъ открытой банки духовъ… Такая радость!..
        Букетъ былъ готовъ. Надо перевязать его. Что тамъ думать? Въ парк? никого н?тъ. Женя вынула изъ косы алую ленту, - продержится и такъ - и окрутила ею н?жные, б?лесые, сырые стебли. Коса Жени на конц? распустилась и красивымъ хвостомъ легла по спин?. Синіе глаза точно отражали темный цв?тъ фіалокъ.
        Женя встала съ земли и пошла къ дорожк?, какъ вдругъ… Такъ бываетъ во сн?… или въ грезахъ?.. или въ романахъ? У Тургенева она н?что подобное гд?-то читала. Передъ нею, совершенно внезапно, - вотъ уже она ничего такого не ожидала, - появился всадникъ. Онъ круто остановилъ лошадь и та нервно затопотала ногами, точно затанцовала передъ Женей. Лошадь была коричневая, совс?мъ шоколадная. Всадникъ набралъ повода, лошадь опустила голову, прозрачнымъ топазомъ на солнц? загор?лась н?жная прядка чолки.
        Женя увидала румяное, красивое лицо, карiе глаза подъ густыми бровями и кисточки темныхъ молодыхъ усовъ. Еще увидала Женя серебро погонъ и пуговицъ и алый лампасъ на ногахъ, какъ у дяди Тиши… На груди у лошади перекрещивался черный, тонкiй ремешокъ съ серебряными шишечками, и на самой середин? блистала серебряная луна, кривымъ тонкимъ рогомъ охватывавшая серебряную зв?зду.
        - Ахъ, - вскрипнула Женя. - Какъ неожиданно!..
        - Какiя прелестныя фiалки…, - сказалъ всадникъ, глядя прямо въ голубые Женины глаза.
        Все продолжалось одно мгновенiе. Какой-то токъ проб?жалъ отъ карихъ глазъ въ голубые и обратно. Точно молнiя ударила.
        - Подарите ихъ мн?!..
        - Возьмите, пожалуйста!
        Маленькая ручка протянула всаднику букетъ съ алой лентой. Хорошенькая головка съ растрепавшимися каштановыми волосами была поднята кверху, милымъ ласковымъ задоромъ гор?ли голубые огни см?ющихся глазъ.
        Всадникъ снялъ фуражку. Шоколадная лошадь чуть не наступила на маленькiе Женины носочки. Пахнуло конскимъ потомъ, кожей с?дла и сапожныхъ голенищъ - кр?пкимъ мужественнымъ запахомъ, - загор?лая рука взяла протянутый букетъ.
        - Спасибо!.. Большое спасибо!..
        Всадникъ понюхалъ… Можетъ быть, даже поц?ловалъ?.. Правда, кажется, поц?ловалъ цв?ты. Лошадь подобралась, сильно толкнулась задними ногами и умчалась…
        Женя пошла домой. Ни букетовъ, ни ленты въ кос? не было.
        Она застала Шуру еще въ постели. Милая Шурочка сладко потягивалась, пользуясь воскреснымъ отдыхомъ. Женя все, какъ на духу, разсказала двоюродной сестр?.
        - Шурочка, что-же это было?.. Какъ-же я такъ?.. В?дь, это, поди, очень не хорошо?.
        Ты понимаешь - это, какъ молнiя!.. Я и сама ничего не понимаю… Что онъ обо мн? теперь подумаетъ? В?дь это ужасно. Какъ ты думаешь?.. Мам? надо сказать?..
        И тогда, на д?вичьемъ утреннемъ сов?т? - такъ гулко тогда трезвонили колокола на Гатчинскомъ сребро-купольномъ собор? и ихъ звоны такими радостными волнами вливались въ св?тлую чистенькую Шурину спальню, что иначе и нельзя было р?шить, - на утреннемъ тогдашнемъ сов?т? было условлено, - никому ничего о томъ не говорить. Мама не пойметъ… Подумаетъ и нев?сть что!.. А между т?мъ: - «ей Богу-же, Шурочка, Богомъ клянусь, - ничего-же и не было!.. Просто совс?мъ я какъ то растерялась… И онъ право, не нахалъ… А мам? сказать?.. Ока станетъ допытывать, - а что я скажу, когда ничего не знаю. Одна маленькая, малюсенькая секундочка - вотъ и все. Фiалки… Лента… Конечно, я сама это понимаю, это не хорошо. Но на нихъ не написано, что они отъ меня».
        Такъ и осталось это ихъ д?вичьей тайной. Первымъ мигомъ того непонятнаго, о чемъ люди говорятъ, что это любовь.
        Ну, какая-же это можетъ быть любовь, когда она его ни раньше, ни потомъ никогда и не видала?
        И вдругъ сегодня!.. На елк?!.. Отъ дяди Димы. Дядя Дима кого нибудь не пошлетъ. Дядя Дима!.. Онъ очень честный!.. Онъ - рыцарь!..
        Пожалуй, и правда - судьба!..
        Прямо на елку!..
        Конечно - судьба!..
        Въ эту ночь отъ какого-то сладкаго волненiя не спала на своемъ диван? Женя, не спала на мягкой Жениной постельк? и Шура. Одна была въ трепетныхъ колдовскихъ грезахъ… Неужели?.. Первой любви?..
        Другая была до глубины души возмущена, оскорблена и всею душою скорб?ла о паденiи своего двоюроднаго брата Володи, кого она давно и н?жно любила и такъ привыкла уважать.
        XIII

1-го января у Жильцовыхъ и у Антонскихъ былъ обычный новогоднiй прiемъ. Прi?зжали сослуживцы поздравить «съ новымъ годомъ». Шура прi?хала въ Петербургъ поздравить дядю и тетку, Матв?й Трофимовичъ съ утра, «при парад? ?здившiй по начальству» росписываться и поздравлять, въ два часа по?халъ въ Гатчино къ Антонскимъ.
        Въ этоть день сотникъ Гурдинъ «нанесъ» визитъ Жильцовымъ. Онъ былъ великол?пенъ въ короткомъ казачьемъ мундир?, въ серебряныхъ эполетахъ котлетками, съ серебряною перевязью лядунки, при шарф? и съ кованымъ галуннымъ воротникомъ. На л?вой рук? у него была б?лая перчатка, въ ней онъ держалъ черную, блестящаго курпея папаху съ краснымъ верхомъ. Онъ церемонно поц?ловалъ руку Ольг? Петровн? и такъ кр?пко пожалъ руку барышнямъ, что Женя вскрикнула отъ боли, а Шура поморщилась.
        Гурочка не отходил отъ Гурдина.
        - У васъ, Геннадiй Петровичъ, лошадь есть? Вотъ у дяди Тиши, когда онъ на служб? всегда есть лошадь… В?дь вы казакъ?.. Настоящiй казакъ?..
        Шура и Женя быстро переглянулись и Женя вспыхнула. Вспомнила: - «шеколадная лошадь».
        - Да у меня есть лошадь - бурый жеребецъ Баянъ, - отв?тилъ Гурдинъ. Голосъ у него былъ мягкiй и музыкальный.

«Нав?рно, онъ поетъ», - восторженно подумала Женя.
        - «Какой прiятный, даже въ разговор? у него голосъ»…

«Можно-ли при барышняхъ говорить - жеребецъ?» - подумала Ольга Петровна. - «Охъ, уже мн? это новое покол?нiе»! - и она покрасн?ла, и отъ этого помолод?ла и стала похожа на дочь, точно она была не мать ея, но старшая сестра.
        - А какъ зовутъ вашу лошадь? - приставалъ Гурiй.
        - Я сказалъ - Баянъ.
        - «И струны в?щiя Баяна - не будутъ говорить о немъ», - проп?ла Женя. - Какое прекрасное имя - Баянъ!.. Онъ в?дь шоколаднаго цв?та?.. Теперь вспыхнулъ и Гурдинъ.
        - Онъ бурой масти, Евгенiя Мат?евна.
        - Какая хорошая мысль была у брата Димы попросить васъ привезти намъ эту голову кабана, - сказала Ольга Петровна.
        - Для меня это такое большое счастiе… Познакомиться съ вами. Дмитрiй Петровичъ такъ обласкалъ меня въ новомъ краю. Мы большiе, можно сказать друзья, всегда вм?ст? на охот?.
        Гурдинъ по просьб? барышень долженъ былъ снова разсказать, какъ онъ убилъ кабана. Женя слушала не слова, а музыку голоса. Про себя она назвала голосъ Гурдина
«деликатнымъ».
        - Тамъ, знаете, камыши, какъ ст?на!.. И на солнц? совс?мъ, какъ золото!.. И вотъ, вдругъ они раздвигаются съ этакимъ трескомъ и въ нихъ показывается этакая огромная головища.
        По предложенiю Гурочки перешли въ столовую, чтобы смотр?ть на самое чучело.
        - У васъ зд?сь обои совс?мъ въ тонъ камышей, - сказалъ Гурдинъ, - вотъ такъ она намъ и показалась, какъ выглядитъ сейчасъ со ст?ны.
        Женя, Гурдинъ, Гурочка и Ваня стояли подъ кабаньей головой, Шура отошла къ окну. Дверь въ корридоръ слегка прiоткрылась и за нею появился Володя въ своей обычной б?лой куртк?, a lа поэтъ Блокъ, съ открытой шеей и съ копной волосъ на голов?.
        Гурдинъ продолжалъ свой разсказъ объ охот?.
        - Я стр?лялъ изъ винта. Дмитрiй Петровичъ изъ нар?зного штуцера.
        - Что это такое винтъ? - спросила Женя.
        - Изъ винта?.. Простите, это я такъ по просту, по казачьи сказалъ. Наши казаки такъ трехлинейную винтовку называютъ. Прекрасное, знаете, ружье. Бьетъ въ точку… Если подпилить головку пули, какъ разрывная беретъ… Смертельная рана сразу.
        Ужасъ и отвращенiе отразились на лиц? Володи. Онъ совс?мъ открылъ дверь и разсматривалъ Гурдина, какъ какого-то диковиннаго зв?ря.
        Стоявшiе у ст?ны не вид?ли Володю, вид?ла его только Шура.
        - Входи, Володя, - сказала она. Это нашъ новый другъ Геннадiй Петровичъ. Сотникъ Гурдинъ… Его къ намъ направилъ дядя Дима.
        Теперь вс? повернулись къ двери. Сотникъ Гурдинъ уже и направился навстр?чу этому странно од?тому молодому челов?ку. На лиц? его появилась прив?тливая улыбка и онъ переложила папаху изъ правой руки въ л?вую. Но молодой челов?къ не двинулся впередъ, онъ язвительно фыркнулъ и сказалъ, чеканя каждый слогъ.
        - Простите… Я, кажется пом?шалъ вашимъ… охотничьимъ разсказамъ.
        - Володя, зач?мъ?.. - умоляюще сказала Женя.
        Володя быстро и тщательно закрылъ дверь. Неровные шаги - ступали съ каблука - раздались по корридору и затихли вдали.
        - Умн?е вс?хъ, - прошептала Женя.
        - Вы простите моего двоюроднаго брата, - спокойно сказала Шура. - Его смутило, что онъ не совс?мъ од?тый увидалъ чужого… Онъ думалъ, что тутъ только свои.
        Но теперь въ столовой почему-то стало неуютно и скучно и вс? пошли въ гостиную. Геннадiй Петровичъ сталь прощаться. Онъ помнилъ наставленiя своего войскового старшины, когда тотъ отпускалъ его въ Петербургъ: - «когда будешь кому-нибудь
«наносить» визитъ, такъ на визит?, братъ, не засиживайся… Десять минуть и вставай, ц?луй ручки дамамъ, щелкай шпорами ум?ренно. Не звени ими легкомысленно, какъ какой нибудь шалый корнетъ, но соблюдай прiятность звука».
        Геннадiй Петровичъ поц?ловалъ руку Ольги Петровны, «ум?ренно, соблюдая прiятность звука», щелкнулъ шпорами и пошелъ къ барышнямъ. Женя молча покрасн?ла, Шура сказала: -
        - Мама просила передать вамъ, когда будете въ Гатчин?, милости просимъ къ намъ. Мы рады вид?ть у себя друга дяди Димы.
        Едва закрылась дверь за Гурдинымъ, Женя заверт?лась, закружилась по залу, подб?жала къ матери и, уткнувшись лицомъ ей въ грудь, весело разсм?ялась.
        - Мама!.. Мамочка, - сквозь см?хъ едва выговаривала она, - ты знаешь?.. Онъ ска-залъ… сказалъ… изъ ви-инта!.. стр?лялъ. Изъ ви-инта… Это-же очаровательно!.. Такъ, говорить, казаки винтовку называютъ.
        Женя уб?жала изъ гостиной.
        - Господи, какая дурочка, - улыбаясь, сказала Ольга Петровна.

* * *
        За об?домъ было скучно. Посл? того, что было въ сочельникъ - пропасть разверзлась между Шурой и Володей и, какъ ни старались они скрыть это отъ другихъ, это чувствовалось. Володя свою злость вымещалъ на сестр?.
        - Видалъ твоего вербнаго херувима, - кривясь отъ злости говорилъ онъ. - Сотникъ!.. Сотникъ Гроба Господня!.. Какая пошлость!.. Сотникъ… Центурiонъ… Мама, я сов?тую теб? быть осторожн?е съ прiемомъ такихъ херувимчиковъ. Гурiй глазъ не сводилъ съ его эполетъ. Женя была такъ пунцова, точно сейчасъ отъ плиты. Соблазнять Гурiя вс? эти погончики, темлячки и шпоры и запросится онъ въ военщину.
        - Что худого? - тихо сказала Ольга Петровна. - Братъ Дима въ Туркестан?, Тихонъ Ивановичъ въ Донскомъ полку… Что худого? Живутъ… Бога благодарить надо, какъ живутъ. Никому не м?шаютъ, вс?мъ помогаютъ… Въ любви со вс?ми и согласiи.
        - Видалъ, - сказалъ Володя. - Застылъ дядюшка Тихонъ Ивановичъ въ мертвомъ эгоизм?. Землицу прiобр?таетъ, скотинку разводитъ, работниковъ держитъ…
        - И слава Богу. И самъ работаетъ и другимъ питаться даетъ.
        - Кр?постникъ!
        Посл? об?да об? двоюродныя сестры заперлись у Жени. Кличка «вербный херувимъ» обид?ла и зад?ла Женю.
        Женя сид?ла на стул? у письменнаго стола. Шура легла на маленькiй диванчiкъ.
        - Шура, это очень обидно, что Володя сказалъ… Сотникъ Гроба Господня?.. По моему, просто глупо. Сотникъ - это чинъ. Мн? Геннадiй Петровичъ объяснилъ - это все равно, что поручикъ. У казаковъ - сотникъ. А… вербный херувимъ?.. Зач?мъ?.. Зач?мъ?..
        - Чепуха, Женечка, никакъ это не подходитъ.
        - Представь, я тоже такъ думаю… У Геннадiя Петровича усы… Ты зам?тила, какiе прелестные усики и какъ они въ тонъ его бровямъ и волосамъ… Ты, какъ художница должна была зам?тить это и оц?нить… У вербныхъ херувимовъ… У херувимовъ вообще, бываютъ когда усы? И еще ты обратила вниманiе? - Волосы?.. У херувимовъ какiе то рыжiе завитки, кудряшки, а у него… Какой проборъ и какъ красиво вьются съ правой стороны. Зач?мъ это Володя, право?..
        - Вербный херувимъ и совс?мъ глупо.
        - Правда?.. Ты зам?тила, Шура, какъ Володька сказалъ: - охо-отничьи разсказы… Съ какимъ ядомъ… Точно Геннадiй Петровичъ сочинялъ… А помнишь, на елк?, кто лучше вс?хъ разсказалъ страшный и таинственный разсказъ… Ты зам?тила, какъ онъ любитъ и чувствуетъ природу… Не знаю, какъ теб?, а мн? онъ очень… оч-чень понравился… Такой ц?льный… Не такой, какъ Володя съ его учеными словами… «Соцiализмъ»… «Демократiя»…
«Эгоизмъ»… Мелкобуржуазный подходъ къ жизни»… «Ты прозябаешь, Женя»… А самъ!.. Сколько горя отъ него мам? и пап?? и главное - все это неправда!.. Я чувствую, что все это несправедливо. А онъ?.. - Женя мечтательно улыбнулась. Несказанно красива была эта новая у нея улыбка, - угадай про кого я говорю?..
        - Угадать не трудно… Фiалки…
        Женя серьезными, большими, темно-синими глазами посмотр?ла на Шуру.
        - Шурочка, милая… А что, если это и правда… Судьба?.. Ты, какъ думаешь, это не можетъ быть любовь?.. По настоящему… Ты не любила никого…
        - Полно, Женя, ты его всего два раза видала.
        - Положимъ - три.
        - Ну даже, три. Разв? ты его знаешь. И какъ еще онъ то къ теб? относится.
        - Это-то уже я знаю… Попросилъ мои фiалки… И Дима… Не такой онъ челов?къ, чтобы послать къ намъ въ домъ, не зная кого.
        - Ну, хорошо… Но, подумай… У насъ на носу выпускные экзамены. До любви-ли тутъ?.. Ты готовишься стать артисткой… Знаменитостью!.. Какая же тутъ любовь къ сотнику Гроба Господня, къ вербному херувиму?
        - Не см?й, Шура!.. Не см?й, душка!.. То одно - это совс?мъ другое… Я и мам? этого не скажу… Только теб?… Такъ уже попрошу не см?яться надо мною.
        - Хорошо… Прi?зжай въ это воскресенье въ Гатчину, опять съ субботы.
        - А что?..
        - Я думаю, что «онъ» будетъ у насъ съ визитомъ.
        - Милка, ты сама прелесть!..
        XIV
        Широкая, прямая Богговутовская улица б?лымъ проспектомъ шла между аллей молодыхъ березъ и тополей. Все было въ серебряномъ ине?. Пескомъ усыпанная п?шеходная дорожка золотистой лентой шла подъ блестящимъ б?лымъ сводомъ. Высокiе сн?говые сугробы лежали по сторонамъ. Сады закрывали пустыя съ заставленными ставнями, точно кр?пко уснувшiя дачи. Осн?женныя в?тви кротекуса, сирени, жасминовъ, голубыхъ американскихъ елей лежали тяжелыя и дремотныя. Везд? былъ д?вственно чистый сн?гъ, не нарушенный ничьими сл?дами. Въ этой зимней тишин? иногда вдругъ свалится съ в?тки большой кусокъ сн?га и разсыпется съ едва уловимымъ шорохомъ.
        Н?сколько извозчичьихъ санокъ проскакало съ по?зда. Кирасиръ въ б?лой фуражк? съ голубымъ околышемъ въ Николаевской шинели про?халъ, за нимъ какiя то дамы и лицеистъ въ треуголк?. Барышни съ Гатчинскими гимназистами быстро шли по золотистой дорожк? и паръ струился за ними. Въ зимней тишин? голоса были веселы и звонки. Вдоль улицы, гд? не былъ разъ?зженъ сн?гъ, на лыжахъ скользили барышня и съ нею молодой челов?къ въ каракулевой шапк?. Барышня шла ловко, едва касаясь палками, молодой челов?къ путался концами лыжъ и не въ тактъ работалъ руками. Оба весело см?ялись.
        Геннадiй Петровичъ, придерживая л?вой рукой шашку, шелъ быстро и легко. Онъ былъ въ высокихъ шагреневыхъ сапогахъ, шпоры чуть позванивали на песк?. Завитокъ волосъ у праваго уха и кончики усовъ были с?дыми отъ инея. Морозъ подгонялъ его. Казалось см?хъ и радость шли съ нимъ. Синее небо было высоко и неизъяснимо прекрасно. Золото солнечныхъ лучей плескало на сн?говые просторы, на деревья и сады. Морозный воздухъ распиралъ легкiя и жемчужнымъ паромъ вырывался изо рта. На усахъ ледяныя сосульки налипали, алмазная крупа легла на р?сницы и отъ этого все подернулось радужною игрою. Пахло елками, смолою, чистымъ сн?гомъ, св?жимъ деревомъ и легокъ былъ этотъ чистый, точно хрустальный, воздухъ.
        Геннадiй Петровичъ шелъ скоро. Молодежь б?гомъ обогнала его. Гимназисты играли въ сн?жки, кидались б?лыми разсыпчатыми бомбами, взапуски гоняясь другъ за другомъ, переб?гая съ одной стороны на другую. Отъ ихъ крика, см?ха, отъ р?звой и молодой ихъ игры весел?е и радостн?е становилось на сердц? Геннадiя Петровича.
        Морозъ былъ сердитый и уже не разъ и не два Геннадiй Петровичъ потиралъ то носъ, то уши рукою въ пуховой перчатк?.

«Клингъ-клянгъ», - какъ-то особенно мелодично въ морозномъ воздух? прозвучалъ сзади него предостерегающiй звонокъ велосипедиста.
        Геннадiй Петровичъ посторонился, мысленно скомандовавъ себ?: - «поводъ право»…
        Надъ самымъ его ухомъ раздался прив?тливый голосъ: -
        - Здравстеуйте, Геннадiй Петровичъ. Молодой офицеръ вздрогнулъ и приложилъ руку къ фуражк?. Мимо него мягко прошуршали резиновыя шины колесъ. Б?лая шапочка изъ гагачьяго пуха, б?лая вуалька, трогагельно заиндев?вшая у рта, б?лая кофточка и св?тло с?рая юбка въ складкахъ - проплывали мимо. Маленькiя ножки нажимали педали, велосипедъ легко катился по мягкой дорог?. Совс?мъ близко отъ его лица было несказанно милое лицо съ большими голубыми глазами, прив?тливо улыбавшимися изъ за б?лой вуали съ мушками. Тонкiй станъ былъ прямъ, и плавно то сгибалась, то выпрямлялась нога подъ юбкой.
        Д?вушка прокатила шаговъ сто и соскочила съ велосипеда. Геннадiй Петровичъ подб?жалъ къ ней.
        - Здравствуйте, Евгенiя Матв?евна.
        Горячая ручка въ мягкой с?рой пуховой перчатк? сжала его руку вынутую изъ перчатки.
        - Дальше не стоитъ ?хать, сн?гъ не разметанъ. Ужасно какъ ноги замерзли…
        - Вы же безъ ботиковъ. Какъ это можно…
        - Въ ботикахъ никакъ невозможно. Педаль скользитъ. Вы къ тет?? Это совс?мъ близко. Идемте, я вамъ покажу дорогу.
        Положивъ руку на руль велосипеда она тихо катила его между собою и Геннадiемъ Петровичемъ.
        - Вамъ нравится у насъ въ Гатчин??
        - Да. Совс?мъ особенный воздухъ…
        - Для меня Гатчина, какъ родная. У тети свой домъ и я почти каждое воскресенiе гощу у нея.
        Разговоръ не шелъ. Они шли молча. Между ними катился велосипедъ, чуть поскрипывали подъ его колесами сн?жинки.
        - Какой морозъ, однако, - сказалъ Геннадiй Петровичъ.
        - Да, когда я вы?зжала было пятнадцать градусовъвъ въ т?ни.
        - Зимнее солнце не гр?етъ.
        - Вотъ за поворотомъ и наша дача.
        На подстриженномъ вровень съ заборомъ кротекус? толстымъ б?лымъ пуховикомъ легъ сн?гъ. За заборомъ видн?лись длинная деревянная, обитая шелевками одно-этажная постройка, покрытая с?дымъ налетомъ инея. Замороженныя большiя окна казались б?лыми. Входъ въ домъ былъ со двора. Звякнулъ колокольчикъ и кто-то проб?жалъ за заборомъ и отложилъ щеколду калитки. Горничная въ шерстяномъ платк? пропустила Женю и Геннадiя Петровича.
        - Морозъ-то какой, барышня, - прив?тливо сказала она.
        - Какъ мн? напоминаетъ вашъ домъ нашъ домъ въ Семипалатинск?. Только у насъ за домомъ н?тъ сада, а идетъ другая улица. Въ Пишпек? я видалъ такiе дома, въ В?рномъ и въ Пржевальск?.
        Геннадiя Петровича встр?тили, какъ родного. Борисъ Николаевичъ вышелъ въ прихожую. Мура и Нина въ коричневыхъ гимназическихъ платьяхъ лупили глаза на молодого офицера.
        Въ узкомъ зальц?, гд? стоялъ рояль въ углу была разубраная елка.
        Марья Петровна пояснила: -
        - Мы до Крещенья никогда елки не разбираемъ. Д?тямъ радость. Въ Крещенье посл?днiй разъ зажигаемъ и тогда уже до сл?дующаго года.
        Въ зал? задержались ненадолго. Изъ столовой вышла Шура.
        - Мама, - сказала она. - Все готово. Можно гостя просить закусить. Здравствуйте, Геннадiй Петровичъ.
        Напрасно Геннадiй Петровичъ отговаривался, что онъ недавно завтракалъ, что онъ - ей Богу, совершенно ничего ?сть не можетъ». Отговариться было нельзя. Такъ все соблазнительно, аппетитно было наставлено въ столовой на большомъ, длинномъ стол?. Самоваръ, пуская пары, нап?валъ н?что торжественное въ одномъ углу стола. На другомъ, на серебряномъ поднос? стоялъ хрустальный графинъ и серебряныя чарки. Въ графин? изумрудомъ переливалась влага необычайной красоты и соблазнителъности. Солнечный лучъ игралъ въ ней. Борисъ Николаевичъ взялся за графинъ.
        - Отъ сего вы никакъ не можете отказаться. Шура сама готовила. Такого травничка, ручаюсь, съ самой Сибири не пили.
        Геннадiй Петровичъ заикнулся было, что онъ совс?мъ даже не пьетъ, но Борисъ Николаевичъ взмолился.
        - Геннадiй Петровичъ!.. Полно!.. Дорогой мой! Казакъ и не пьетъ! Не срамите своего доблестнаго войска. Да и меня, голуба, пожал?йте, Смотрите, какой гарнизонъ у меня: - одн? д?вки! Гурiй не въ счетъ. Ему рано. Дайте мн? воспользоваться случаемъ и попробовать, - такъ кажется, говорятъ казаки, Шуриной работы.
        - За ваше здоровье. Съ новымъ годомъ, съ новымъ счастьемъ.
        Крошечныя гарькушки, зеленые грузди, оранжевые боровики, все самими собранное, самими намаринованное, б?лосн?жное масло, розовая семга, какъ войска на штурмъ пошли на Геннадiя Петровича. Пришлось повторить ароматнаго травничка. Отъ третьей Геннадiй Петровичъ отказался. Вспомнилъ зав?ты войскового старшины. - «Вотъ такъ визитъ», - думалъ онъ, ошущая, какъ по вс?мъ жиламъ поб?жалъ кр?пчайшiй травничокъ и весело помутн?ло въ голов?. - «Ну и визитъ! А войсковой старшина говорилъ, что на визит? ничего нельзя ни ?сть, ни пить»…
        - Съ новымъ годомъ, - задумчиво повторилъ Борисъ Николаевичъ.
        - Странная вещь… Вс? мы отлично знаемъ, что ничего новаго намъ не можетъ принести новый годъ. Это-же только астрономическое понятiе. Что можетъ случиться въ политик??.. Въ жизни?.. А вотъ все, какъ стукнетъ первое число января, все ждешь какихъ-то перем?нъ, чего-то новаго, а разв? нужно оно, это новое-то? Прошелъ
1913-й годъ наступилъ 14-й, что несетъ онъ намъ?
        - Полно Бога гн?вить, Борисъ Николаевичъ, слава Богу живы, здоровы… Перебиваемся какъ то. Господь не обижаетъ. У тебя дочь и племянница въ этомъ году гимназiю кончаютъ… Подумать о нихъ надо.
        - В?рно… Имъ въ новомъ году новая жизнь. Старое - старится, молодое растетъ…
        - Ты на Пасху, гляди, въ статскiе сов?тники попадешь.
        - И это правильно, милая моя Маша. Люди хорошо придумали. В?дь тоска иначе была-бы. Какъ по безбрежному океану плыли-бы. А такъ точно какими-то бакенами, или в?хами обставили люди свой жизненный путь. Рождество… Новый годъ… Крещенье, водосвятiе, люди въ проруби купаются… Праздники, именины, крестины… Да, пожалуй, нельзя иначе… Изъ коллежскихъ сов?тниковъ въ статскiе. Товарищескiя поздравленiя, прiемы гостей… Иначе, ахъ, какъ скучно было-бы жить. Не признавать этого, пожалуй, въ злобное нас?комое обратишься, вотъ, какъ нашъ Володя, людей жалить будешь… Ну, давайте, Геннадiй Петровичъ, по сему случаю еще по единственной.
        Шурины милые пальчики налили отцу и гостю изъ играющаго въ солнечныхъ лучахъ изумрудными огнями хрустальнаго графинчика по чарочк? «зеленаго змiя».
        Посл? чая еще долго сид?ли за столомъ. Въ комнат? было тепло и уютно. Золотые лучи солнца пронизывали ее насквозь. Жемчужными столбами провисли они по комнат?.
        Въ зал? Мура на роял? наигрывала вальсъ. Нина одна со см?хомъ кружилась по залу. Шура подс?ла къ отцу. Женя рядомъ съ Геннадiемъ Петровичемъ. Они молчали. Обоимъ было хорошо.
        - Вотъ Володю-бы сюда, - негромко сказалъ дочери Борисъ Николаевичъ, - съ его Карломъ Марксомъ, съ прибавочною ц?нностью, со взв?шиванiемъ всего на в?сахь мнимой справедливости и всеобщаго поравненiя, съ его завистью, злобою и ненавистью ко вс?мъ. Ты, какъ думаешь, что слыхалъ когда нибудь этотъ милый офицеръ про Маркса?.. Про соцiализмъ? А?.. А в?дь такихъ то многiе миллiоны!.. Это, в?дь, и есть народъ…
        - Я спрошу его, папа, - сказала Шура и обернулась къ Гурдину. - Геннадiй Петровичъ, вы знаете, кто такое Марксъ?
        Офицеръ съ румянымъ отъ счастья и водки лицомъ, подался вс?мъ т?ломъ на стул? впередъ, точно хот?лъ встать и задумался.
        - Марксъ?.. Марксъ?.. Да!.. Конечно, слыхалъ! Ну, вотъ… Да, помню-же отлично… Это издатель «Нивы»!..
        Борисъ Николаевичъ весело разсм?ялся. Шура радостно улыбнулась. Геннадiй Петровичъ смутился.
        - Вы знаете, сказалъ онъ. - Впрочемъ, кто этой жизни не видалъ, тому трудно это понять. У насъ въ Семипалатинск? «Нива» съ приложенiями, да «Крестный календарь» Гатцука - это, в?дь, въ каждомъ почти дом?! Какъ я помню эти св?тло-желтыя или с?рыя маленькiя книжки съ заголовками: - «Полное собранiе сочиненiй Гоголя», или
«Гончарова», «Достоевскаго», «Тургенева», «Л?скова», «Чехова» и внизу такъ ясно и четко: - «изданiе Маркса». Какъ не знать-то? Вы не пов?рите, какая это радость на каникулахъ уйти съ такою книжкою или съ номерами «Нивы» въ степь и забыть весь мiръ. Читаешь эти книжки и такъ благодаренъ Марксу.
        Геннадiй Петровичъ сталъ разсказывать, какъ жили они вдали отъ жел?зной дороги, какъ его мать съ нимъ, ребенкомъ, каждые три года кочевала изъ Семипалатинска въ Джаркентъ - дв? тысячи верстъ, однако, какъ ?хали въ тарантасахъ, какъ кочевали въ кибиткахъ, гд? пахло верблюжьимъ войлокомъ и бараньимъ м?хомъ. Какъ томительно сладки были ночи въ пустын?. Какъ мычали и блеяли стада киргизскихъ кочевниковъ какъ работали казаки отъ зари до зари, какъ косили по ночамъ при лун? общественные участки, какъ осенью гуляютъ нед?лями казаки, справляютъ свадьбы, танцуютъ, п?сни играютъ, веселятся… Какъ наступитъ зима и такiе сн?га выпадутъ, что телеграфные столбы покроетъ въ долинахъ…
        - Рабочихъ часовъ не считаютъ? - спросила Шура. Геннадiй Петровичъ не понялъ и продолжалъ: -
        - Теперь Императорское правительство ведетъ жел?зную дорогу изъ Семипалатинска на Туркестанъ, соединяеть Туркестанъ съ Сибирью, а мн? даже жаль - пропадаетъ поэзiя нашихъ кочевокъ по степи.
        Вальсъ въ зал? сталъ ув?ренн?е. Въ дверяхъ столовой появилась Мура.
        - Что это вы зас?ли, какъ заговорщики. Мама будетъ играть, идемте танцовать.
        Зимнiй сумракъ входилъ въ гостиную. Люстры не зажигали. Прiятна была зимняя полутьма. Марья Петровна на память играла п?вучiй вальсъ. Женя положила руку на плечо Геннадiя Петровича, Шура пошла танцовать съ Гурiемъ, Мура съ Ниной. Три пары заскользили, закружились по длинной зал?. Сильн?е запахло елочной хвоей.
        Геннадiю Петровичу пришлось потомъ танцовать съ Мурой и Ниной. Женя ему шепнула, снимая съ его плеча руку: - «пригласите д?вочекъ… иначе нельзя… Это была-бы такая обида… Никогда незабываемая обида!..»
        Когда Геннадiй Петровичъ уходилъ было совс?мъ темно. Горничная въ прихожей св?тила ему керосиновой лампочкой. Вся семья провожала гостя.
        - Не забывайте насъ!.. Приходите къ намъ!.. Будьте всегда дорогимъ гостемъ, - раздавались юные голоса.
        На Багговутовской круглые электрическiе фонари гор?ли. Ея дали тонули въ голубомъ сумрак?. Еще жесче сталъ марозъ. Скрип?лъ сн?гъ подъ быстрыми шагами. Но легко, тепло и весело было на сердц? у молодого офицера. Онъ почти б?жалъ по березовой алле?, накрытой узорною голубого с?тью т?ней древесныхъ в?твей.
        XV
        Часто бывать не пришлось. «Не принято» было приходить безъ зова, а ни Жильцовы, ни Антонскiе званныхъ вечеровъ или об?довъ не устраивали. Тоненькая ниточка случайнаго знакомства Гурдина съ этими прекрасными семьями не свивалась въ толстый канатъ.
        Геннадiй Петровичъ былъ какъ-то на масляной, прi?зжалъ съ визитомъ на Пасху. Его ждали и Женя серьезно волновалась. Ну, да, какъ же! А вдругъ христосоваться будетъ?.. Можно-ли съ нимъ ц?ловаться и какъ? Понастоящему, или такъ?.. Объ этомъ былъ серьезный и полный секрета разговоръ съ Шурой и было р?шено, что поступить, какъ выйдетъ, но, если придется христосоваться, то подставить свою щеку, а самой ц?ловать воздухъ. «В?дь онъ все-таки чужой»!..
        Но Геннадiй Петровичъ, нашколенный въ полку войсковымъ старшиною, чинно поздравилъ съ Св?тло-Христовымъ праздникомъ, поц?ловалъ руку у Ольги Петровны и у Марьи Петровны и кр?пко, можетъ быть, кр?пче, ч?мъ это было нужно, - всего видимо войсковой старшина не могъ предусмотр?ть, - пожалъ руки барышнямъ. Мура и Нина были отъ этого въ восторг?.
        Конечно, въ д?л? сближенiя съ Гурдинымъ могъ-бы выручить Володя. Онъ былъ однихъ л?тъ съ Геннадiемъ Петровичемъ. И, если-бы Володя сошелся съ нимъ на товарищеской ног?, какъ все могло-бы пойти хорошо…
        Но?.. Володя!..
        Онъ даже и не желалъ вид?ть этого офицеришку!
        Еще бывали въ Петербург? общественные вечера, студенческiе балы и концерты, гд? можно было-бы встр?чаться. Но и Ольга Петровна и даже добр?йшая Марья Петровна не могли себ? представить, чтобы ихъ дочери самостоятельно вы?зжали.
        Притомъ-же приближались экзамены.
        Съ Пасхи квартира Жильцовыхъ наполнилась зубренiемъ. Даже Володя серьезно зас?лъ за науки и меньше пропадалъ изъ дома. Женя не см?ла п?ть свои упражненiя. Едва только она садилась за рояль въ гостиной, разворачивала тетрадь и звонкiй ея голосъ начиналъ первую руладу, какъ растворялась дверь и въ ней появлялся Гурiй.
        - Женя, пощади… У меня завтра- латинскiй.
        Гурiя она не щадила. Худенькiя плечики недовольно пожимались, и голосъ лился съ полной силой.
        Тогда по корридору раздавались гн?вные, р?шительные шаги Марксиста, дверь широко распахивалась, появлялась растрепанная Володина голова, Володя взмахивалъ тетрадкой лекцiй и оралъ, стараясь перекричать звонкiй Женинъ голосъ.
        - Да замолчишь-ли ты, наконецъ, несчастная! Всю душу вымотала своимъ вытьемъ.
        Женя бросала ноты, захлопывала рояль и въ слезхъ б?жала къ себ? въ комнату, гд? ее ожидали В?нскiе конгрессы, Людовики и Наполеоны,
        Она садилась за столъ. Боже, какая каша была въ ея голов?! И что д?лать, что предпринять? Святополки и Ярололки, Иваны и Василiи, Карлы и Людовики, Пипины, Остготы и Вестготы, Аларихи и Аттилы, Петръ Великiй, Биронъ, Минихъ, Екатерина, квадратные корни, теоремы, уравненiя, Биномъ Ньютона, законъ Гей-Люссака, опыты Лавуазье, Гальвани… Боже мой, что это было за навожденiе, что это былъ за ужасъ! Женя открывала книгу и съ отчаянiемъ обнаруживала, что она все, все позабыла. Она просто таки ничего не отв?титъ и будетъ стоять передъ экзаменной комиссiей, какъ дура… Ужасъ!..
        Женя ?здила въ часовню передъ Гостинымъ дворомъ и съ горячей молитвой передъ образомъ Спасителя ставила св?чу. Ложась спать наканун? экзамена она подсовывала подъ подушку учебникъ, раскрытый на наибол?е трудныхъ страницахъ. Идя на экзаменъ Женя клала въ карманъ передника корочку чернаго хл?ба, «на счастье».
        И когда шла утромъ въ гимназiю, на экзаменъ, шла, какъ на казнь. Холодно и противно было на сердц?. И уже куда-же было вспоминать Геннадiя Петровича!!
        Въ класс? было холодно, неуютно и парадно. Сама начальница приходила съ экзаменной комиссiей. Въ мертвой тишин? очередная ученица дрожащимъ голосомъ читала: -
«Преблагiй Господи». Когда садились, Жен? казалось, что время прекращало свой б?гъ и жуткая стояла напряженн?йшая тишина. За окномъ веселыми, весенними шумами гуд?лъ городъ. Тамъ шла жизнь. Зд?сь, въ класс?, Женю ожидали мученiя и позоръ.
        Ледянымъ голосомъ вызывала классная дама: -
        - Гербертъ Марiя, Долинова Софiя, Жильцова Евгенiя.
        Женя неслышными шагами подходила къ липовому столу, гд?, какъ развернутая колода картъ, были выложены билеты.
        Въ горячей голов? - пустота. Ноги ледяныя. Хочется бросить все, отказаться отв?чать, уб?жатъ изъ класса и рыдать, рыдать.
        Машинальнымъ движенiемъ Женя беретъ билетъ.
        - Тридцать второй.
        Она отходитъ къ доск? и разворачиваетъ программу. Помогла корочка! Спасъ Чудотворный Спаситель! Да в?дь она знаетъ этотъ билетъ. У нея наморщенъ лобъ, щеки покрасн?ли. Но нижутся, нижутся мысли и ярко вспоминается все и то, что она читала въ учебник? и то, что говорилъ въ класс? преподаватель.
        - Жильцова, вамъ отв?чать… Вы готовы?
        Женя начинала дрожащимъ, волнующимся голосомъ. Но голосъ кр?пнулъ. Она сама на себя удивлялась. «Корочка!.. корочка!.. Молодецъ Женя!..»
        - Довольно-съ!..
        Одинъ, два вопроса и см?лые, в?рные отв?ты. По движенiю руки учителя, по вопросительному его взгляду на начальницу - Женя знаетъ - полное дв?надцать!
        Да ей и нельзя иначе. Она идетъ на медаль…
        Геннадiй Петровичъ ушелъ въ прошлое. Было не до него, не до фiалокъ. Ея судьба р?шалась…
        XVI
        По окончанiи экзаменовъ, - Женя кончила съ первою серебряною медалью, - вся семья по?хала на дачу.
        Матв?й Трофимовичъ этимъ л?томъ писалъ большой трудъ по астрономiи и долженъ былъ для этого работать въ Пулковской Обсерваторiи, а потому дача была нанята не въ совс?мъ обычномъ м?ст?, а въ деревн? Подгорное Пулково.
        Это собственно была даже и не дача, а простая крестъянская изба. У нея было широкое крыльцо-балконъ, выходившее въ маленькiй палисадникъ, окруженный высокимъ деревяннымъ р?знымъ заборомъ. За заборомъ была глубокая канава и черезъ нее перекинутъ былъ мостикъ съ двумя скамейками на немъ. Обычная пригородная крестьянская постройка богатаго мужика. Густыя сирени, б?лыя и лиловыя, - он? еще цв?ли, когда Жильцовы пере?хали на дачу, - росли вдоль забора и у самаго дома, Ихъ пышныя тяжелыя в?тки цв?товъ тянулись въ комнату Жени. Аллея молодыхъ березъ вела къ калитк?. Стройныя рябины и черемухи окружали избу. Изба стояла не на большомъ Петергофскомъ шоссе, но на пыльномъ проселк?, уходившемъ полями къ мыз? Коерово.
        Что за очаровательное, полное тайны и легендъ!! - была эта мыза Коерово. Высокiя сосны, стол?тнiе дубы и липы островомъ стояли среди простора полей. Изъ за полуразрушенной ограды, съ землянымъ валомъ и канавой былъ виденъ за плоскими болотами Петербургъ и казался призрачнымъ, точно мерцалъ таинствемнымъ маревомъ. Въ дрожащей дали блисталъ куполъ Исаакiя, б?л?ли колокольни и ст?ны Новод?вичьяго монастыря, Адмиралтейская игла гор?ла на солнц? - и надъ вс?мъ городомъ черной шапкой всегда лежала пелена тумана и дымной гари.
        Какiя старыя, вросшiя въ землю, замш?лыя были дачи въ Коеровскомъ общемъ парк?! Небольшое озеро въ зеленой рам? кустовъ поросло лилiями и точно таило въ себ? роковую тайну. Тамъ, по ночамъ нав?рно играли русалки. Трудно придумать бол?е поэтичное м?сто. Въ одной изъ дачъ… въ которой?.. - говорили - жила какая-то балерина необычайной красоты и таланта. И будто ее н?когда нав?щалъ какой-то великiй князь… Или это даже было давно и это былъ самъ Государь Николай Павловичъ… И тамъ была никому нев?домая, прелестная, несказанно волнующая любовь…
        Женя и Шура, часто прi?зжавшая въ Подгорное Пулково гостить къ своей тетк?, подъ надежной охраной Гурочки и Вани съ утра отправлялись п?шкомъ въ Коерово. У Шуры этюдникъ и краски, у Вани сачокъ для ловли бабочекъ, у Жени книжка романа.
        Женя ходила мимо пустыхъ запущенныхъ дачъ. Гд? это было?.. Этотъ прелестный волнующiй душу романъ?.. Густые кусты жимолости и акацiи скрывали дачи. Низко на самой земл? лежали старинные балконы.
        - Ты помнишь, Шура, «Первую любовь» Тургенева? Вотъ такая должно быть и тамъ была дача.
        Женя заглядывала въ палисадникъ. Ноздри у нея были раздуты, она шла, плавно покачивая бедрами, какой то танцующей походкой. Ей чудились за кустами чьи то подавленные поц?луи и вздохи. Тамъ была любовь!.. Теперь в?къ не тотъ. Теперь любви не будеть! Такъ сказалъ Володя.
        Возвращались домой къ полудню. Посл? простого сытнаго дачнаго об?да вс? принимались за работу. Ольга Петровна уже приготовила холщевыя, обшитыя красными кумачевыми полосами занав?си для балкона, Шура своими эффектными этюдами Коеровскихъ видовъ покрывала бревенчатыя съ торчащей паклей и мохомъ ст?ны избы. Въ саду хозяинъ съ разносчикомъ цв?товъ разд?лывали большую круглую клумбу, обложили ее дерномъ и засаживали ее розовыми маргаритками, голубою лобеллiей, пестрыми Анютиными глазками, петунiями и флоксами, а въ середину былъ посаженъ высокiй бл?днолистый табакъ. Гора краснаго песку лежала подл? - совс?мъ по настояшему готовили разд?лать садикъ.
        Все принимало приличный, «господскiй» видъ. Хотя-бы и гостей принимать.
        И только подумали объ этомъ, какъ вотъ онъ и гость появился. Геннадiй Петровичъ прi?халъ верхомъ на Баян?. Уже вечер?ло. Геннадiй Петровичъ изобразилъ все, какь чистую случайность… ?халъ мимо изъ Царскаго Села въ Красное и р?шилъ заглянуть на минутку. Даже и съ лошади не хот?лъ сл?зать. Его сейчасъ же окружили и сразу - дачная обстановка этому благопрiятствовала, приняли, какъ стараго знакомаго, какъ родного. Женя, Шура, Гурочка и Ваня заполонили его.
        - Это и есть Баянъ?..
        - Какая прелесть!..
        - Онъ на солнц? какъ изъ старой бронзы.
        - Женя, посмотри, на лбу б?лая зв?здочка. Ровно посередин?.
        - Какъ серебро блеститъ!
        - Геннадiй Петровичъ, можно ее погладить?.. Она смирная?..
        - Совс?мъ точно шелкъ.
        Четыре руки одновременно тянулись къ лошади.
        - Она не брыкается?..
        - Прелесть!..
        - Чудо! Она васъ знаетъ!
        Д?вичьи и д?тскiе голоса звучали, какъ несказанно прекрасная музыка. Красное солнце, об?щая на завтра ведро, спускалось въ румяныя небесныя дали. Т?ни были н?жны и воздушны. Женя и Шура, - Женя въ розовомъ, Шура въ голубомъ длинныхъ платьяхъ чувствовали себя барышнями и немного ст?снялись въ роли хозяекъ. Гурiй поб?жалъ за хл?бом и сахаромъ для Баяна - «Геннадiй Петровичъ сказалъ, что Баянъ любитъ черный хл?бъ и сахаръ». Женя метнулась за братомъ.
        - Мама, ты пригласишь Геннадiя Петровича ужинать. Неловко какъ-то иначе, - шептала она матери, взволнованная и пунцовая.
        И пока Гурiй и Ваня кормили Баяна, пока приглашенный Ольгой Петровной Геннадiй Петровичъ - никакъ не могъ онъ теперь отказаться - заводилъ во дворъ коня и съ хозяиномъ устраивалъ его въ сара?, - по дач? шла суета… На длинный столъ накрывали новую въ высокихъ складкахъ желтоватую въ красномъ узор? скатерть, р?зали душистый св?жiй кисло-сладкiй «шведскiй» хл?бъ и быстро и озабоченно переговаривались.
        - Какъ кстати, мама, что вчера былъ крендельщикъ. Я Выборгскiй крендель поставлю.
        - Шурока, принеси съ погреба масло.
        - И простоквашу.
        - Да не выкладывай, такъ прямо и ставь въ горшк?. Это стильно, по деревенски.
        - Женя, скажи пап?, что готово. Ему въ обсерваторiю идти.
        На двор? шли свои разговоры. Геннадiй Петровичъ о лошади безпокоился. Хозяинъ, красивый, благообразный мужикъ съ темной окладистой бородой въ розовой рубах? и жилетк? съ часовою ц?почкой говорилъ: -
        - Не безпокойтесь, ваше благородiе, и самъ я въ гвардiи служилъ, и сынъ сейчасъ въ Конно-гренадерахъ служитъ. Мы очень даже хорошо вашихъ коней знаемъ, Я присмотрю, если заиграетъ, или всполыхнется.
        - И я буду смотр?ть, если вы позволите, - просилъ Гурiй.
        - Да лошадь видать, и смирная, не полыхливая, военная лошадь. Господи!.. Да на маневрахъ-то сколько лошадей-то въ этомъ самомъ сара? стаивало.
        Баянъ мирно жевалъ подкинутое с?но. Подпруги с?дла были освобождены, удило вынуто изо рта.
        Въ сара? появилась принаряженная Параша, во всемъ разд?лявшая волненiя барышень.
        - Пожалуйте, кушать, - торжественно сказала она, какъ заправскiй метръ-д-отель.
        Все было за ужиномъ удивительнымъ для Геннадiя Петровича. Удивительно было масло, какимъ намазывала ему Женя овальные ломти шведскаго душистаго хл?ба. Масло прозрачными слезами плакало подъ ножомъ. Удивителенъ былъ чай въ граненомъ стакан?, гор?вшiй, какъ прозрачный сердоликъ. Удивительно удалась простокваша, принесенная въ высокомъ муравленомъ горшк? изъ глубокаго ледника. Она ложилась на тарелку б?лыми блестящими ломтями, ударяла въ голубизну, а толстый слой сметаны на ней былъ въ мелкихъ пупырышкахъ, какъ желтый вафельный фарфоръ.
        - Вотъ уже, извините, - варенье у насъ прошлогоднее. Новое еще не начинали варить. Ягода еще не посп?ла, - говорила Ольга Петровна, пододвигая стекляную чашечку. - Только с?мечки и остались малиновыя.
        Посл? ужина Матв?й Трофимовичъ съ портфелемъ подъ мышкой отправился въ обсерваторiю. Ольга Петровна осталась прибирать со стола. Барышни съ Геннадiемъ Петровичемъ вышли и с?ли на б?лыхъ некрашенныхъ ступеняхъ крыльца. Гурiй и Ваня поб?жали къ Баяну.
        Долго не хот?ло солнце разстаться съ горизонтомъ. Неподвижныя, нич?мъ неколышимыя стояли вдоль дороги березы. С?рые дрозды озабоченно въ ихъ вершинахъ посвистывали.
        Наконецъ, и посл?днiй лучъ погасъ за Коеровскимъ л?сомъ. Темн?е, однако, не стало. Шура вышла за калитку и остановилась на мягкой дорог?. Молодая крапива зелен?ла вдоль забора. Доцв?тала черемуха, и н?жный ароматъ ея по саду разливался и кружилъ голову Жен?. Непостижимая колдовская б?лая с?верная ночь стояла кругомъ.
        - Посмотри, Женя, т?ни н?тъ. Какая прелесть! - крикнула съ дороги Шура.
        Точно призрачнымъ св?томъ была она осв?щена. Четкая въ серебристомъ нимб? вокругъ золотистыхъ волосъ - она стояла, какъ нарисованная, и точно, не бросая т?ни на с?рый бархатъ дороги.
        - Какой воздухъ!.. Какъ сладко пахнетъ черемухой!
        Голова кружится. Спой, Женя!.. Только и не достаетъ въ такую ночь твоего п?нiя.
        - А, мама?..
        - Въ такую ночь и мама - ничего!..
        - Вы знаете этотъ дуэтъ? - сказала Геннадiю Петровичу Женя и тихо нап?ла н?сколько нотъ.
        - Если вы - первый голосъ…
        Шура вошла въ садъ и с?ла подл? Жени. Геннадiй Петровичъ всталъ и прислонился къ тонкой берез?.
        Жен? казалось, что они - не они, а только такая картина съ ними нарисована. Или все это происходитъ на сцен?. Такъ все это было красиво и воздушно, не похоже на людскую простую жизнь.
        - Выхожу одинъ я на дорогу,
        Сквозь туманъ кремнистый путь блеститъ.
        медленно и звучно начала Женя.
        Геннадiй Петровичъ поймалъ втору и присоединился къ ней
        - Ночь тиха. Пустыня внемлетъ Богу,
        И зв?зда съ зв?здого говоритъ…
        Сильный голосъ Жени задрожалъ на высокой нот?. Въ вершин? березы дроздъ отозвался ему и щелкнулъ раза два..
        - Женя, - раздался изъ окна голосъ Ольги Петровны. - Оставь. Теб? же запрещено п?ть романсы.
        - Ахъ, мамочка, - недовольно поморщилась Женя и кивнула головою Геннадiю Петровичу, чтобы онъ продолжалъ. Два голоса согласно пошли вм?ст?.-
        - Въ небесахъ торжественно и чудно,
        Спiтъ земля въ сiяньи голубомъ…
        Что-же мн? такъ грустно и такъ трудно,
        Жду-ль чего?.. Жал?ю-ли о чемъ?..
        Слезы блистали на Жениныхъ глазахъ. Ей казалось, что это прошло и не вернется никогда. И никогда уже не будетъ такого полнаго, исключительнаго счастья. И разв? нельзя было вотъ сейчасъ безъ боли оторваться отъ земли и улет?ть въ св?тлое, бездонное, прекрасное, холодное, прозрачное небо и унести съ собою навсегда, нав?ки эту неизъяснимо сладкую радость, что сжимала ея сердце невнятнымъ волненiемъ.

* * *
        Была уже ночь, когда Геннадiй Петровичъ собрался у?зжать. Онъ подтянулъ подпруги, зануздалъ коня и вывелъ его на дорогу. Вс? вышли его провожать. Все та-же св?тлая, тихая, таинственная, б?лая ночь была кругомъ. Упоительная тишина и спокойствiе застыли въ природ?. Геннадiй Петровичъ какъ то вдругъ незам?тно очутился въ с?дл?. Женя услышала восторженный шопотъ Гурочки: -
        - Онъ с?лъ безъ стремянъ.
        - Какой вы однако джигитъ, - ласково улыбаясь, сказала Ольга Петровна.
        - Евгенiя Матв?евна, - сказалъ, сгибаясь съ с?дла Геннадiй Петровичъ. - Дайте вашъ платочекъ и положите его вотъ сюда посредин? дороги. Я покажу вамъ казачью джигитовку.
        Смущенная Женя достала платокъ - она ничего, по правд? сказать, не соображала - и положила его тамъ, гд? ей указалъ Геннадiй Петровичъ. Гурдинъ отъ?халъ по дорог? шаговъ на сто, повернулъ лошадь, пригнулся къ лук?, гикнулъ и далъ шпоры коню. Баянъ распластался надъ дорогой. Точно бронзовый комокъ лет?лъ онъ къ барышнямъ. Жемчужная дорожка пыли стала за нимъ и не садилась. Геннадiй Петровичъ поднялъ правую руку, быстро нагнулся къ самой земл?, совс?мъ точно свалился съ с?дла, повисъ внизъ головою, рука черкнула по пыли и въ тотъ же мигь Геннадiй Петровичъ выпрямился, развернулъ въ поднятой рук? б?ленькiй маленькiй платочекъ, схваченный имъ съ земли, поц?ловалъ его, и умчался, точно растаялъ въ хрустальной, прозрачной дали б?лой ночи.

* * *
        Женя сид?ла въ спальн? у матери. Ольга Петровна давно сд?лала ночной туалетъ, поправила подушки и собиралась ложиться. Женя не уходила.
        - Мама, ты, какъ думаешь?.. Это онъ для меня сд?лалъ?..
        - Ну какъ!.. Просто хот?лъ передъ вс?ми молодечество свое показать, Поджигитовать хот?лъ… Онъ-же казакъ. Казаки вс? такiе. Вотъ и дядя Тиша бывало…
        Женя перебила мать.
        - Но почему онъ попросилъ мой платокъ?.. Могъ у тебя взять… У Шуры?…
        - Просто такъ. Ты-же ближе вс?хъ къ нему стояла. Вотъ онъ у тебя и попросилъ.
        - Н?тъ, не то, мама, - съ какою-то грустною задумчивостью сказала Женя. - Совс?мъ не то. Ты не понимаешь этого, мама. И это такъ печально. Ты видала? Онъ поц?ловалъ мой платокъ.
        - Ну, полно, Женя. Теб? все это только показалось. Вотъ вообразила!
        - Н?тъ, мама!.. И мн? ужасно, какъ стыдно, что платокъ былъ… помятый… Мама, а в?дь онъ упасть могъ, когда… внизъ головой?… Скажи, это же очень опасно? В?дь и лошадь могла упасть?..
        - Да, конечно… Они объ этомъ никогда не думаютъ… Они вс? отчаянные… И дядя Тихонъ…
        Женя опять перебила мать. Никто не могъ д?лать того, чго д?лалъ для нея Геннадiй Петровичъ,
        - Н?тъ… Неправда… Разв? дядя Тихонъ поднималъ когда для тети Нади платокъ?.. Это онъ для меня сд?лалъ. Только ужасно какъ стыдно, что платокъ такой… Но я никогда ничего подобнаго не предполагала.
        - Ты и не думай и не предполагай ничего такого. Ты еще д?вочка. И кто онъ такой?.. Былъ, ускакалъ и н?тъ его. Ну, иди, ступай спать. Уже солнце восходитъ.
        Женя тихо прокралась въ свою спальню. Въ св?тлой д?вичьей комнат? барышень пахнетъ св?жимъ деревомъ, смолою и черемухой. Большой букетъ ея на туалетномъ стол? св?шиваетъ н?жныя, б?лыя кисти къ краямъ большого фаянсоваго кувшина. Шура свернулась комочкомъ на узкой постели и кр?пко спитъ. На открытомъ окн? отдувается налитая золотымъ солнечнымъ св?томъ холщевая занав?ска. По дорог? идетъ пастухъ и трубитъ въ длинную жестяную трубу. Онъ издалъ протяжный звукъ и проигралъ руладу сегодня, какъ вчера, какъ будетъ играть завтра, какъ всегда. Женя думаетъ: -
«тысячу л?тъ тому назадъ, больше, при варягахъ онъ игралъ такую-же руладу и будетъ ее играть и тогда когда никого изъ насъ не останется. Много пастуховъ перем?нится, а все будетъ такая же длинная труба и все такъ же печально, призывно будуть звучать ея рулады по раннимъ утрамъ. И коровы такъ-же будутъ отзываться на эти призывы и такъ-же будутъ скрип?ть растворяемыя ворота.
        На двор? хозяинъ о чемъ-то говорилъ съ хозяйкой, звен?ли жестяные б?лые молочные кувшины, наполняемые молокомъ. Женя знала: - тамъ запрягали лошадь въ таратайку, чтобы везти молоко въ городъ.
        Женя лежитъ неподвижно на спин?. Затылокъ глубоко ушелъ въ подушки. Темная коса перекинута на грудь. На щекахъ все не остываетъ румянецъ счастья. Голубые глаза внимательно сл?дятъ, какъ то отойдетъ отъ окна занав?съ то точно прилипнетъ къ нему. Женина грудь дышетъ ровно. Женя не спитъ. Какъ можетъ она спать, когда вс?мъ существомъ своимъ, вс?мъ бытiемъ она ощущаетъ величайшее, ни съ ч?мъ несравнимое счастье - любить и быть любимой?
        Она прислушивается къ затихающей деревн?.

«Господи!.. Какой миръ!.. Какое блаженство!.. Тишина!.. Черемухой пахнетъ… Лошадь фыркнула… Вотъ уже какъ далеко мычатъ коровы… Должно быть за мостомъ… Геннадiй мн? ничего не сказалъ. Да ничего и говорить не надо… Я знаю… Это такъ и будетъ, Это уже нав?рно теперь судьба… Настоящая любовь… И какъ красиво!.. Какъ хорошо жить! Володя скажетъ: - «мелко-буржуазный уклонъ!.. М?щанство!..». Ну и пусть - м?щанство… Какое кому д?ло? Хотимъ быть только немножко, ну, самую капельку счастливыми… А то - прибавочная ц?нность… Еще онъ говорилъ - война… Война классовъ… Зач?мъ война?.. Какъ хорошъ Божiй мiръ… И какъ хорошъ и нуженъ, намъ, простымъ, б?днымъ людямъ миръ въ тихомъ труд?.
        Слегка, чуть-чуть кружилась голова. Отъ усталости безсонной ночи. Отъ счастья… Отъ запаха черемухи…
        Глаза сомкнулись.

«Миръ!.. миръ!!!»
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        I
        Въ Сараево… - Это гд?-то въ Боснiи… въ Сербiи, какой-то гимназистъ Принципъ, 15-го iюня убилъ австрiйскаго насл?дника принца эрцгерцога Фердинанда и его жену. Обыкновенное, «очередное» политическое убiйство.
        Матв?й Трофимовичъ говорилъ объ этомъ вскользь, какъ о злободневномъ газетномъ изв?стiи, напечатанномъ большими буквами на первой страниц?.
        Посл? об?да въ столовой остались Матв?й Трофимовичъ, Женя, Шура, гостившая у тетки и Володя. Матв?й Трофимовичъ досталъ красноватый резиновый кисетъ съ табакомъ, наполнилъ черешневый чубучокъ, придавилъ табакъ большимъ пальцемъ, разжегъ спичкой и въ самомъ благодушномъ настроенiи раскурилъ трубку. Онъ перешелъ къ открытому окну и с?лъ подл? него. Володя, заложивъ руки въ карманы, ходилъ взадъ и впередъ по комнат?, Женя с?ла въ углу, Шура, сидя за неубраннымъ столомъ вышивала. Ольга Петровна грем?ла у буфета чашками - готовила вечернiй чай.
        - А в?дь, чортъ возьми, - сказалъ, останавливаясь противъ отца, Володя, - война таки будетъ.
        - Ну?.. Почему? - протянулъ, затягиваясь трубкой, Матв?й Трофимовичъ и скосилъ на сына глаза. - Кому она нужна?
        - Какъ почему?.. Такъ в?дь Австрiя этого такъ не оставитъ. Она потребуетъ наказанiя не только самого Припципа…
        - Да, его, чаю, уже и пов?сили, - равнодушно сказалъ Матв?й Трофимовичъ.
        Володя вскип?лъ. Н?сколько мгновенiй онъ топтался на м?ст?, шипя и фыркая словно индюкъ и не находя что отв?тить отцу.
        - Вамъ только в?шать, - наконецъ, вскричалъ онъ въ негодованiи. - Когда увлеченный челов?къ идетъ на подвигъ, на в?рную смерть - его в?шаютъ. Когда обезум?вшiй отъ страха передъ капральской палкой солдатъ б?житъ на штурмъ - его награждаютъ георгiевскимъ, или еще тамъ, чортъ знаетъ, какими крестами… Будетъ война!.. О!.. эти славянофилы!.. Защитники угнетенныхъ славянъ!.. Сколько разъ они уже впутывали Россiйскаго дурачка въ кровопролитныя войны во имя освобожденiя никому ненужныхъ болгаръ и сербовъ…
        - Ну что ты, право, кипятишься и говоришь глупости. Какая тамъ война?.. Кому она нужна… Почему ультиматумъ?.. Ну, скажемъ, предъявитъ Австрiя ультиматумъ - Сербiя и выполнитъ его. Сама виновата, зач?мъ не догляд?ла…
        Володя съ тупымъ любопытствомъ смотр?лъ на отца. Онъ понималъ, почему гимназисты назвали Матв?я Трофимовича - «косинусомъ». Въ 1905 году, когда шум?ла русская интеллигенцiя и разбивалась по партiямъ, въ учительской - Волод? это разсказывали старшiе гимназисты, - были споры, кому въ какую партiю писаться. Большинство примыкало къ конституцiонно - демократической - «кадетской партiи», шли еще въ октябристы, учитель чистописанiя объявилъ себя трудовикомъ. - Спросили Матв?я Трофимовича: - «а вы куда?» - «Я», - сказалъ Матв?й Трофимовичъ, - «я - математикъ и астрономъ. Для меня важно только то, что дважды два - четыре, что а плюсъ б, возведенное въ квадратъ равно а квадратъ плюсъ два аб плюсъ б квадратъ, что косинусъ»… Дружный см?хъ преподавателей прервалъ его. Матв?й Трофимовичъ никуда не записался - онъ остался «дикимъ». Онъ не голосовалъ ни за Муромцева, ни за Родичева, онъ не читалъ никакихъ бюллетеней или воззванiй - онъ сталъ для учителей и гимназистовъ отвлеченной математической величиной - «косинусъ»…
        Володя съ презрительнымъ сожал?нiемъ посмотр?лъ на отца. «Что съ него спрашивать?.
        Рыцарь двадцатаго числа. Чиновникъ!..»
        - Что съ тобою говорить, - сказалъ онъ. - Опять по требованiю Николая пойдуть русскiе рабочiе и крестьяне умирать за то, чего сами не знаютъ. Несокрушимый милитаризмъ!.. Генеральское фанфаронство! Но, посмотримъ еще, какъ отнесется къ этому народъ… Т? времена прошли, когда народъ молчалъ - бо благоденствовалъ. Теперь онъ не благоденствуетъ и не молчитъ.
        Володя посмотр?лъ на часы.
        - Однако… вотъ что, мама… Я долженъ сейчасъ ?хать въ городъ. Это изв?стiе все таки можетъ быть чревато посл?дствiями… Мн? надо поговорить съ моими друзьями… Возможно, что ни сегодня, ни завтра я не вернусь… Ну… да это обычно. Безпокоиться не о чемъ.
        Володя, ни съ к?мъ не простившись, вышелъ изь столовой и од?лся. Шура увидала въ окно, какъ онъ быстро зашагалъ по пыльной дорог? къ жел?зно-дорожной станцiи.

* * *
        Какъ пришибленная непогодой птичка сид?ла въ своемъ углу Женя. Давно-ли она мечтала о мир?? И вдругь - страшное слово - война!.. Война это значитъ, что дядя Тихонъ Ивановичъ, который съ полкомъ стоитъ на австрiйской границ?, дядя Дима - и уже, конечно, Геннадiй Петровичъ пойдутъ на войну.
        То, что говорилъ Володя ей было непонятно. Кто такiе славянофилы - она не знала… Гд? эта самая Боснiя и несчастное Сараево?.. Все это оказывалось страшн?е и сложн?е самыхъ страшныхъ экзаменовъ. Корочка чернаго хл?ба, пожалуй, тутъ и не поможетъ. Кому, какъ и о чемъ молиться?.. Чтобы Австрiя не напала на Сербiю? Но тамъ какой-то Принципъ убилъ все таки эрцъ герцога и его жену?… Кому это было нужно?.. И почему, почему это должно коснуться Россiи?… Почему за это убiйство должны расплачиваться дядя Дима, дядя Тиша?… Геннадiй Петровичъ?.. И она должна отдать свое робкое, только что зародившееся счастье?… Широко раскрытыми глазами, въ которыхъ затаилась большая печаль и забота, Женя смотр?ла на окно. Она вид?да с?д?ющую голову отца въ озаренiи румянаго заката, вид?ла, какъ таялъ голубоватый дымокъ въ ясномъ воздух? и чувствовала, какъ запахъ табака м?шался съ ароматомъ цв?тущаго жасмина.
        - А я скажу, - ни къ кому не обращаясь, сердито проговорилъ Матв?й Трофимовичъ, - я скажу, что теперь, вотъ, не императоры… не государи… не генералы… р?шаютъ судьбы войны и мира… наши судьбы… а такiе вотъ, прости Господи!.. Володи!..
        Шура блестящими, большущими темными глазами внимательно посмотр?ла на дядю, но ничего не сказала.
        - Б?да быть отцомъ взрослаго сына, который умн?е тебя, - продолжалъ Матв?й Трофимовичъ. - Новые люди!.. Эти новые люди и Эвклидову геометрiю отм?нятъ!.. Параллельныя линiи у нихъ сойдутся… Тьфу!.. Поб?жалъ у какихъ-то друзей искать сов?та… Своего ума не хватило. А отецъ?.. Ни къ чему отецъ… Наливай что-ли Леля чай…
        Матв?й Трофимовичъ молча, угрюмо м?шалъ ложечкой чай въ стакан?. Заботная мысль была у него на лиц?.
        II
        Душевный миръ Жени былъ нарушенъ.
        Приближался Ольгинъ день - 11-го iюля - об? семьи Жильцовыхъ и Антонскихъ готовились къ празднику именинъ Ольги Петровны. Изъ цв?точной прозрачной бумаги клеили китайскiе фонари для иллюминацiи сада и дома. Гурочка готовилъ фейерверки. Женя и Шура тайно приготовляли подарки для именинницы. Все это было радостное, н?жное, сладко волнующее и въ это вошло тяжкое, страшное слово война. Вся радость была сорвана, св?тлый мiръ потускн?лъ.
        Изъ Гатчины прi?хали Антонскiй съ Шурой. Борисъ Николаевичъ былъ озабоченъ и угрюмъ. Володя только что прi?халъ изъ Петербурга. Онъ былъ, напротивъ, веселъ.
        Женя съ тоскою смотр?ла на него. Она думала: - «какъ все перем?нилось за эти дни! Куда д?валось теплое iюльское солнце?.. Запахъ скошенной травы не радовалъ, но несъ какую-то неопред?ленную тоску. Жасминъ не благоухалъ…» Лилъ проливной дождь. Въ длинныхъ желтыхъ лужахъ вдоль дорожки сада бл?дные вспыхивали пузыри, предв?щая ненастье. С?рое небо точно валилось на землю. Мокрыя и нахохлившiяся березы были невыразимо печальны. Дрозды и воробьи куда-то попрятались. Намокшiе жасмины роняли желтоватые лепестки цв?товъ. Цв?точная клумба казалась грязной.
        Володя на сто восемьдесятъ градусовъ перем?нилъ свои уб?жденiя. Давно-ли чертыхался онъ и проклиналъ войну и государей - теперь онъ находилъ, что война неизб?жна и необходима. Папа - милый «косинусъ», - думала Женя, «ну что онъ въ этомъ д?л? понимаетъ…» - говорилъ о тяжелыхъ пушкахъ и аэропланахъ, о большой военной программ? и о планахъ войны… См?шно было слушать его. Суетился и непривычно взволнованно кричалъ дядя Боря. Его носъ сталъ багрово-сизымъ, что означало у него крайнюю степень волненiя.
        Женя слушала, печально глядя въ унылый садъ и ничего не могла понять. Сознавала она, что улет?ло ея милое счастье, что она, какъ раздавленная на дорог? бабочка. Не поднять ей больше крыльевъ радостной ея мечты. Никакая молитва, никакая
«корочка» ей не поможетъ.
        - Ну что ты говоришь, - раздраженно говорилъ Матв?й Трофимовичъ, пыхая трубкой. - Борисъ Николаевичъ, мы не можемъ… Мы не должны воевать. Большая военная программа и на половину не выполнена. Армiя не снабжена полевыми тяжелыми пушками. Мало пулеметовъ. Аэропланы только только появляются у насъ. И противостать величайшей военной держав?, сорокъ четыре года въ полномъ мир? готовившейся къ войн?. Это невозможно… Это самоубiйство… Государь долженъ это понимать.
        - Именно потому, что мы не готовы - Германiя и объявитъ намъ войну, - сказалъ Антонскiй. - Старыя рыцарскiя времена безсл?дно миновали. Теперь никто не скажетъ
«иду на васъ», но именно захватитъ врасплохъ, когда намъ неудобно, а имъ удобно - вотъ когда объявляютъ войну и императоръ Вильгельмъ этого, конечно, не упустить.
        - Не объявилъ же онъ намъ войну въ 1904-мъ году, когда Японiя напала на насъ?
        - Германiя была тогда еше не готова. Кром? того Императоръ Вильгельмъ самъ боится желтой опасности и не хот?лъ поб?ды Японiи надъ Россiей.
        - Мы можемъ уклониться отъ войны, сославшись на Гаагскiй трибуналъ.
        - Уклониться?.. Какъ ты можешь это говорить? А нашъ в?чный, исконный долгъ защиты славянъ? А наши интересы на восток??.. Такъ нагло нарушила ихъ Германiя своею Багдадскою дорогой. Наша торговля на восток? сведется къ нолю. Мы потеряемъ свой престижъ въ Персiи. Все это, милый Матв?й Трофимовичъ, не пустяки.
        - А Богъ съ ней, со вн?шней то торговлей. Мало что-ли у насъ внутреннихъ рынковъ. Дай Богъ ихъ удовлетворить.
        - Наконецъ, Царское слово. Союзъ съ Францией насъ обязываетъ быть солидарными съ нею.
        - Ну… А если?.. Не дай Богъ… Пораженiе?..
        - Во!.. во! - закричалъ Володя, потирая руки. - Самое то, что нужно для блага народа. Поб?доносная война - это было-бы такое величайшее несчастье.
        - Ты самъ не понимаешь, что говоришь, - сердито сказалъ Матв?й Трофимовичъ и застучалъ трубкой о столъ, выколачивая пепелъ.
        - Ну, ужъ, хватилъ, - воскликнулъ и Борисъ Николаевичъ, тоже, видимо возмущенный. - Это ты, братъ того!.. Герценомъ пахнетъ. Совс?мъ, какъ наши полоумные студенты, которые во время Японской войны посылали телеграммы Микадо съ пожеланiемъ поб?ды.
        - И правильно д?лади.
        - Какой-то минимальный патрiотизмъ все таки нуженъ.
        - Никакого!.. Слушайте: - если-бы въ 1904 году Россiя разгромила Японiю, заняла бы Японскiе острова, уничтожила Японскiй флотъ - какое это было-бы торжество самодержавiя!.. Мы откатились бы назадъ на дв?сти л?тъ. Возможна-ли была тогда хотя-бы нын?шняя куцая конституцiя?.. Удалось-бы тогда добиться броженiя въ войскахъ, забастовокъ на заводахъ и созыва Государственной Думы?.. Н?тъ… Такое
«громъ поб?ды» раздавалось-бы, такъ «веселился-бы храбрый Россъ», что вс?
«свободы» были-бы подавлены суровою рукою поб?дителя и его поб?доноснаго войска.
        - Ну, положимъ!..
        - Такъ и теперь, въ надвигающейся и въ неизб?жной уже войн? мы должны желать пораженiя Россiи и Германiи - двухъ самыхъ большихъ имперiалистическихъ странъ.
        - Ахинея!
        - Чепуха!
        - Съ ихъ пораженiемъ и тутъ и тамъ вспыхнутъ революцiи и сгинетъ проклятый царизмъ. Наконецъ, и у насъ будетъ республика!
        - Замолчи, Володя. Этому учили тебя твои друзья? Страшно и тошно слушать тебя. Я в?рю въ здравый смыслъ народа, въ народнуго душу, въ патрiотизмъ народныхъ массъ. Н?мецъ ненавидимъ въ народ?. Противъ н?мца пойдутъ не такъ, какъ шли противъ японца, который былъ слишкомъ далекъ и непонятенъ народу.
        - Н?тъ, отецъ. Патрiотизмъ, о которомъ ты говоришь не будетъ… не будетъ и не будетъ!.. До этого не допустимъ!..
        - Брось, Володя, - серьезно началъ Антонскiй, - есть въ жизни Государства моменты, когда надо оставлять совс?мъ теорiю, какъ бы высока она н?которымъ и ни казалась и когда долгъ каждаго, кто бы онъ ни былъ, хотя-бы и крайнiй соцiалистъ - отстаивать Родину, ибо Родина все таки выше партiи. Бери въ этомъ отношенiи прим?ръ съ французовъ. Въ минуту нацiональной опасности они ум?ютъ забыть партiйную рознь и предстать передъ врагомъ, какъ нацiя. Мы должны быть такими-же.
        Слушала это Женя и думала: - «вотъ было у нея счастье и н?тъ его больше. Укатились ясные дни сладкихъ мечтанiй и чуть зародившейся и нич?мъ еще не проявленной любви. Жени Жильцовой н?тъ. Н?тъ будущей артистки - п?вицы - есть какое то «общее д?ло», гд? въ совершенно непонятный ей клубокъ, который не ей распутать, сплелись интересы столькихъ иностранныхъ государствъ - Сербiи и Францiи, Англiи и Россiи, гд? какая-то Багдадская дорога - чья она? легла поперекъ ея чистаго д?вичьяго счастья. И надъ вс?мъ этимъ сталъ грозный и страшный и такой ненавистный Императоръ Вильгельмъ, который жаждетъ уничтоженiя Россiи, а съ нею и ея - Жени». Такой маленькой, ничтожной и несчастной почувствовала себя Женя, что даже не см?ла она молить Бога… Да и о чемъ? - все такъ неясно, все такъ перепутано, все такъ недоступно ея д?вичьему уму! И хот?ла она только одного: - скор?е, скор?е повидаться съ Геннадiемъ Петровичемъ и сказать ему все, что она должна ему сказать, все то важное и необыкновенное, что она теперь чувствуетъ и сознаетъ и что, если и не спасетъ ее въ надвигающемся хаос? - то дастъ ей смыслъ жить и силы
дожидаться какого-то конца.
        В?дь неизм?нно будутъ… должны быть! св?тлые дни и посл? ненастья проглянетъ опять ясное, яркое, теплое солнце, высушитъ лужи и засiяетъ на синемъ безоблачномъ неб?.
        Милостивъ Господь!
        III
        Въ томъ подавленномъ настроенiи, въ какомъ находилась Женя, она не могла оставаться въ Пулков?, гд? былъ Володя. Ей все казалось, что Володя опять заговоритъ о томъ ужасномъ, о чемъ не могла она слышать - о пораженiи Россiи. Россiи!!.. Но в?дь Россiя - это ея папа и мама, это дяди и тетки, сестры и братья… Это Геннадiй Петровичъ!.. Наконецъ - это самъ Володя!.. Какъ можетъ онъ это говорить? А еще самый умный!.. Россiя - это боготворимый Государь… Это перезвоны колоколовъ въ церквахъ, это такой родной звонъ сереброкупольнаго Гатчинскаго собора, съ д?тства волнующiй и дорогой. Россiя это Прiоратскiй паркъ, съ его аллеями, березами, дубами, соснами и елями, съ его тихимъ озеромъ, съ весенними фiалками. Россiя это - Петербургъ, это сама она и ея будущая слава артистки. Безъ Россiи н?тъ ничего… Н?тъ самой жизни. Какъ это жить, если не станетъ Россiи? Гд??… Какъ?.. Н?тъ все это что-то такое невозможное, что ея умъ не воспринималъ этого.
        Она проснулась въ комнат? Шуры раннимъ утромъ и, не од?ваясь, подошла къ окну и отдернула занав?ску.
        Она не ошиблась - въ Гатчин? было легче.
        Сквозь разорванныя тучи еще скупо св?тило утреннее солнце. Просыхающее шоссе паромъ курило. Лужи высыхали на глазахъ, обнажая камушки, красный битый кирпичъ и стекло. Воробьи возились и чирикали въ густыхъ кустахъ кротекуса.
        Женя од?лась и вышла въ палисадникъ.
        Все было, какъ всегда… Все было по прежнему. Страшные призраки войны сюда не проникли.
        Надъ головою стрекотали и гуд?ли пропеллерами аэропланы Гатчинской самолетной школы. Они опровергали слова папы, что въ Россiи н?тъ аэроплановъ. Воть сколько ихъ летаетъ… Одинъ, другой… третiй… Откуда-то отъ Обелиска доносилась бодрая военная музыка. На сос?дней дач? тяжело нависли балконныя занав?си и легкiй паръ струился отъ нихъ. Разносчикъ съ лоткомъ, полнымъ цв?тущихъ гелiотроповъ, левкоевъ и резеды проходилъ мимо. Онъ приподнялъ лотокъ надъ головою и нарасп?въ произнесъ: -
        - Цв?тики, цв?товъ!.. А не пожелаете?.. Хороши цв?точки!..
        Сладкiй духъ цв?товъ шелъ за нимъ. Съ сос?дней улицы доносился звонкiй расп?вный голосъ селедочницы.
        - Селедки голландски, селе-одки!..
        Н?тъ, н?тъ - жива была Россiя. Жизнь шла, какъ всегда, какъ сотни л?тъ, какъ съ самаго основанiя Гатчины. Какой тамъ разгромъ и пораженiе! Вонъ, какъ бодро играегь далекая музыка. Вчера говорили о миролюбiи Государя, о томъ, что по его мысли создался Гаагскiй трибуналъ, чтобы предупреждать и не допускать войнъ. Въ Петербург? ожидается прi?здъ французскаго президента. Вотъ и уладятъ вс? спорные вопросы безъ всякой войны.
        И дома у тетки Марьи Петровны все было такъ обыденно и вм?ст? съ т?мъ такъ уютно просто, мирно и радостно. Шура пила чай въ столовой. Горничная прибирала ихъ спальню. Мура и Нина качались въ саду на качеляхъ и весело чему-то своему см?ялись. Тетя Маша была такъ радушна и ласкова. Кругомъ были миръ, тишина и спокойствiе. Гроза пронеслась, умолкли дождевые шумы, св?тл?е становилось небо. Ожила природа и страшныя слова Володи казались просто дурнымъ сномъ.
        Женя подошла къ роялю и весело зап?ла свои упражненiя.

* * *
        Въ четыре часа совс?мъ неожиданно пришелъ Геннадiй Петровичъ. Женя встр?тила его на стеклянномъ балкон?.
        - Господи!.. Какъ я счастливъ, Евгенiя Матв?евна, что вы въ Гатчин?.
        Странное волненiе охватило ихъ обоихъ. Въ этомъ волненiи какъ то само собою вышло, что Женя - она этого совс?мъ не хот?ла, не думала объ этомъ - подняла руку и Геннадiй Петровичъ поц?ловалъ ее. Его губы показались горячими и мягкими усы. Женя вспыхнула и не знала, что сказать.
        - Я такъ боялся, что вы въ Пулков?, - продолжалъ Геннадiй Петровичъ, - въ Пулково мн? уже никакъ было-бы не посп?ть. А мн? такъ многое надо вамъ сказать.
        - Что случилось, Геннадiй Петровичъ?..
        И вдругъ прежняя тревога и страхи вернулись къ Жен?. Опять начались сомн?нiя въ мир?, опять точно померкло небо. Едва влад?я собою и задерживая Геннадiя Петровича на балкон? Женя сказала:-
        - Почему вы такъ говорите? Почему вы не могли-бы посп?ть въ Пулково? Почему?..
        У нея дрожали кол?ни.
        - Я у?зжаю, Евгенiя Матв?евна.
        - Куда?.. Зач?мъ?..
        - Наша школа расформирована, и мы вс? получили предписанiя немедленно вернуться къ своимъ частямъ.

«Немедленно» показалось Жен? почему то страшнымъ и внушительнымъ словомъ. Она въ какомъ то печальномъ раздумьи повторила: -
        - Немедленно…
        - Я долженъ ?хать въ Омскъ, въ распоряженiе войскового начальства.
        - И вы ?дете?.. Когда?..
        - Черезъ часъ я ?ду въ Петербургь, чтобы завтра утромъ попасть на Сибирскiй экспрессъ.
        - Вотъ какъ, - голосъ Жени звучалъ безнадежною грустью. - А Баянъ?..
        - Баянъ уже по?халъ утромъ съ в?стовымъ. Отправка его и пом?шала мн? по?хать въ Пулково. Да, какъ видите, все къ лучшему.
        - Все къ лучшему… Вы думаете…
        - Я пришелъ проститься съ вами, съ вашей тетушкой и вашими кузинами… Поблагодарить ихъ за ихъ ласку… Богъ знаетъ, когда и какъ мы съ вами увидимся.
        - Что-же это?.. Война?..
        Геннадiй Петровичъ не усп?лъ отв?тить - Марья Петровна и Шура вошли на балконъ и разговоръ сталъ общимъ.
        Н?тъ, войны еше не было, но она могла быть и офицеры должны быть при своихъ частяхъ.
        Задолго до отхода по?зда Геннадiй Петровичъ поднялся уходить. Ему нельзя было сегодня опоздать. Шура и Женя пошли проводить его. Чуткая Шура - она казалось понимала все, что происходило въ душ? Жени - с?ла на скамейк? у станцiи, Женя ходила по перрону съ Геннадiемъ Петровичемъ. На станцiи почти никого не было. Прошелъ офицеръ кирасиръ въ б?лой фуражк? съ голубымъ околышемъ и дружелюбно обм?нялся воинскимъ прив?тствiемъ съ Геннадiемъ Петровичемъ и это обычное прив?тствiе показалось, въ томъ состоянiи въ какомъ находилась Женя, ч?мъ то особеннымъ. Точно подчеркивали они свою общность, свою товарищескую спайку… для войны!..
        Дв? барышни дачницы въ мордовскихъ костюмахъ съ пестро расшитыми передниками гуляли съ длиннымъ гимназистомъ въ коломянковской блуз? и с?рыхъ штанахъ. Отъ нихъ пахло пудрой и духами.
        По об?имъ сторонамъ станцiи были л?са. Прямо напротивъ, на слегка всхолмленномъ пол?, на его дальнемъ конц?, блест?ли крыши аэропланныхъ ангаровъ и подл? возились люди. Они казались маленькими букашками. Съ полустанка «Зв?ринецъ» доносились паровозные свистки.
        Все было мирно. Гурдинъ, нагнувшись къ уху Жени, успокоительно говорилъ прiятнымъ тихимъ голосомъ. Онъ былъ спокоенъ, и хот?лось ему в?рить.
        - Мобилизацiя… Конечно, можетъ быть и мобилизацiя… Но во всякомъ случа? она еще не объявлена и будетъ объявлена или н?тъ - кто это знаетъ? Нашъ Государь миролюбивъ и безконечно любитъ Россiю… Ну, если только Государь повелитъ - будетъ война - будетъ и поб?да.
        - Поб?да?..
        - Несомн?нно.
        Мимо прошли барышни съ гимназистомъ. Барышни см?ялись, гимназистъ извивался между ними и, наклоняясь то къ одной, то къ другой, громко сказалъ, чтобы и Женя его слышала: -
        - Межъ двухъ розъ репейникъ росъ.
        - Это вы-то репейникъ? - хохотали барышни, - Очень даже просто.
        Они разошлись. Гурдинъ и Женя примолкли. Въ каждомъ шла своя внутренняя работа. Они шагали въ ногу, и м?рно поскрипывалъ сухой гравiй платформы подъ ихъ ногами. Надо было слишкомъ много сказать. Слишкомъ мало было для этого времени.
        - Если ничего не будетъ, я сейчасъ-же и вернусь, я попрошу отпускъ.
        Опять встр?тились гимназистъ съ барышнями.
        - Ахъ, оставьте, пожалуйста, - говорила высокая блондинка съ в?нкомъ изъ васильковъ на русой голов?. - Ни одному слову вашему я не в?рю.
        - Да ничего подобнаго, - басилъ гимназистъ.
        Они прошли и снова Женя и Гурдинъ были какъ-бы одни.
        - Если будетъ война… Об?щайте мн?, Евгенiя Матв?евна… Об?щайте, что вы дождетесь меня. Конечно… Если не кал?кой… не инвалидомъ.
        - Зач?мъ вы это говорите… Вы знаете, что я всегда… при вс?хъ обстоятельствахъ буду вамъ в?рна… Я буду васъ ждать… Всегда…
        - Богь не безъ милости - казакъ не безъ счастья.
        - Какъ вы думаете?.. Это будеть долго?.. Война?..
        - Кто можетъ это сказать?.. Бывали войны, которыя тянулись много л?тъ.
        - Много л?тъ, - тяжело вздохнула Женя. - Слушайте - пишите мн?.
        - Какъ только позволятъ обстоятельства… Мы, казаки, всегда будемъ впереди. Не всегда будетъ возможность послать письмо.
        - Впереди… Это такъ опасно… Все равно - пишите. Пишите все, что вы думаете… что будете переживать… Я буду все съ вами… Это очень важно. Оч-чень.
        - Я буду писать.
        - Но… если ни одного письма отъ васъ не будетъ… Мало-ли тамъ почему… Все равно знайте… Я васъ дождусь… Какой бы вы ни были - прi?зжайте… Все это очень серьезно…
        Съ глухимъ и - показалось Жен? - тревожнымъ гуломъ подкатилъ по?здъ къ платформ?. Шура подошла къ Геннадiю Петровичу. Стали прощаться. Геннадiй Петровичъ стоялъ на ступеньк? вагонной площадки.
        - Ну… - сказала Женя и какимъ то д?тскимъ, точно безпомощнымъ движенiемъ потянулась руками къ Геннадiю Петровичу. Тотъ быстро скинулъ фуражку и нагнулся къ д?вушк?. Женя горячо обняла его и кр?пко поц?ловала въ губы.
        Звякнули вагонныя ц?пи, сначала тихо и медленно, потомъ громче и скор?е загуд?ли колеса, зап?ли свою дорожную скучную п?сню. Геннадiй Петровичъ стоялъ все на той же ступеньк? и махалъ фуражкой. Женя смотр?ла на него. Пронзителенъ и печаленъ былъ взглядъ ея потемн?вшихъ глазъ.
        Домой д?вушки шли аллеями Прiоратскаго парка. Он? шли мимо т?хъ самыхъ полянъ, гд? прошлою весною такъ богато цв?ли фiалки. Подъ ними, длиннымъ серебрянымъ блюдомъ тянулось озеро. В?теръ наб?галъ на него и муаровыя волны колебали зеркальную гладь. И такъ же, какъ въ ту весну, стая б?лыхъ утокъ плыла по озеру, оставляя за собою сверкающiй длинный сл?дъ.
        Тихо сказала Женя: -
        - Ты знаешь, Шурочка, вотъ иду я знакомыми м?стами, т?ми, гд? ходила столько л?тъ и мн? кажется, что это уже не я иду. Что я уже совс?мъ, совс?мъ не та, что была тогда, когда первый разъ встр?тила Геннадiя Петровича и отдала ему фiалки. Точно та Женя съ растрепанной косой была кто-то другая или ея совс?мъ не было. Она умерла… Что это такое?.. Какъ это объяснить? Неужели и дальше такъ будетъ? Ты понимаешь меня Шура?..
        - Да… Я понимаю тебя.
        - Такъ мало прошло времени… И что-же, наконецъ, случилось?..
        - Молись Богу, Женя. Все будетъ такъ, какъ Ему угодно.
        - Такъ, Шура. В?рно, Шура. Но почему мы такiя маленькiя, жалкiя и въ этихъ большихъ д?лахъ никто, никогда о насъ не вспомнитъ и не пожал?етъ насъ?..
        Дома, въ зал?, стояли зеленыя, л?тнiя, iюльскiя сумерки. Шура с?ла съ работой у окна. Женя подошла къ роялю и стала играть. Сначала она играла тихо, неув?ренно, потомъ взяла одинъ аккордъ, другой и, вдругъ, съ нечелов?ческою печалью, со страшнымъ надрывомъ растерзанной души зап?ла п?сню Сольвейгъ изъ Пеера Гинта Грига. -
        - Зима пронесется, весна пролетитъ…
        Весна пролетитъ.
        И л-то пусть минуетъ и осень пройдетъ…
        Осень пройдетъ.
        Тутъ ты ко мн? вернешься, какъ прежде любя,
        Какъ прежде любя.
        И какъ об?щала, я буду ждать тебя…
        Я буду ждать тебя.
        А…Аа. Ааа…Аа-ааа!..
        П?вучiя рулады неслись, замирая. На дач? стояла глубокая тишина. Марья Петровна остановилась въ дверяхъ и не дыша слушала племянницу. Мура и Нина притихли въ саду. На сос?дней дач?, гд? об?дали, перестали грем?ть посудой. Встревоженная, измученная тоскою разлуки Женина душа выливала въ п?сн? свое неут?шное горе.
        - Спаси тебя Боже на дальнемъ пути…
        На дальнемъ пути.
        Господь услышь молитву мою…
        Молитву мою.
        А, если ты ужъ въ неб? - я тамъ тебя найду…
        Я тамъ тебя найду.
        А… Аа… Ааа… Аа-ааа…а!
        Въ горькихъ рыданьяхъ Женя упала на клавиши рояля.
        - Господи!.. - сквозь слезы вскрикивала она распухшими губами, - Господи!.. Ну, зач?мъ все это?… За что?..
        Марья Петровна и Шура взяли подъ руки Женю и повели ее въ спальню. Женя всхлипывала, кусала губы и не могла удержать слезъ, ручьями лившихся изъ потемн?вшихъ глазъ.
        Ее разд?ли и уложили въ постель. Она долго плакала и тряслась подъ од?яломъ лихорадочною дрожью. Шура сид?ла надъ нею.
        Война еще не была объявлена, но для Жени она уже началась.
        IV
        Надежда Петровна Вехоткина читала, в?рн?е, просматривала газеты лишь вечеромъ, «на сонъ грядущiй». Съ отъ?здомъ въ январ? мужа въ полкъ она осталась одна на своемъ курен?. Все ихъ большое хозяйство легло на ея женскiя плечи. Она не жаловалась. За восемнадцать л?тъ замужества это уже третiй разъ она провожала мужа на службу. Первый разъ, совс?мъ молодой она ?здила съ мужемъ вь полкъ и прожила первые три года замужества шумной и веселой полковой жизнью. Посл? - надо-же было смотр?ть кому нибудь за хозяйствомъ - она уже всегда оставалась дома, прi?зжая къ мужу только зимою въ глухое время, нед?ли на дв?. Дома не перечесть, что было рабтоы. Квочки см?няли одна другую на гн?здахъ. Одн? нас?дки ходили съ крошечными въ желтомъ пуху циплятами, другiе подростали и непрерывно и нещадно дрались молодые п?тушки, Въ закут? лежали дв? свиньи съ поросятами. Весною три кобылы ожеребились. На паевой д?лян? косили с?но, пшеница наливалась колосомъ, ячмень и овсы посп?вали, вотъ вотъ придетъ пора и ихъ косить. Огородъ, фруктовый и ягодный сады несли свои заботы У немногихъ хуторянъ были свои машины и къ Надежд?
Петровн? непрерывно приходили казаки просить то с?нокосилку, то конныя грабли. Народъ не переводился на ея просторномъ базу.
        Шла заготовка на зиму варенiй и соленiй - дня не вид?ла Надежда Петровна. Она носила на голов? б?лый платокъ «кибиткой», какъ носятъ казачки, чтобы не загор?ть и все таки въ бронзу ударили щеки и покрасн?лъ носъ, потемн?ла шея. Босикомъ съ подоткнутой юбкой она въ пол? такъ управлялась вилами и граблями, что старые казаки только крякали отъ удовольствiя… - «Ну и Есаульша!..»
        Но вечеромъ, когда «длинный день покончилъ рядъ заботъ», когда все живое,
«вопiющее, взывающее и глаголющее» будетъ удовлетворено пищей, угомонится, уляжется по базамъ и конюшнямъ, усядется по нас?стамъ, когда начнетъ спадать на двор? сытный запахъ навоза и парного молока и кр?пче понесетъ изъ сада полынью, хм?линами и сухою «богородичною травкой», Надежда Петровна настежь открывала окно и садилась подл? него въ мягкое кресло. За окномъ медленно надвигались прозрачныя сумерки. Со степи дышало запахомъ цв?тущихъ хл?бовъ, слышн?е былъ лягушиный концертъ съ леваднаго пруда, по хутору начинались п?сни, у сос?дей, Чукариныхъ, въ хат? охрипшiй граммофонъ игралъ «Маршъ Радецкаго» и звонко щелкали на улиц? костяшки айданчиковъ.[Note5: Бараньи кости, которыми казаки играютъ въ бабки.] Сытый, довольный см?хъ раздавался по хутору.
        Надежда Петровна пальцемъ срывала бандероль съ «Новаго Времени» и быстро просматривала газету. Она смотр?ла «покойниковъ» въ черныхъ рамкахъ - не умеръ-ли кто близкiй или знакомый, потомъ читала передовую и телеграммы.
        Ея глаза остановились, перечли еще и еще разъ боевую зажигательную, горячую статью изв?стнаго публициста. Газета упала на кол?ни. Надежда Петровна долго сид?ла, повернувъ лицо къ окну и глубоко задумавшись. Краски погасли въ неб?. Тихая кроткая ночь спускалась надъ землею. Первыя зв?зды несм?ло загорались. Голоса людей смолкали на хутор?. Граммофонъ играть пересталъ. Мальчишекъ, игравшихъ въ айданчики, матери отозвали по домамъ. Въ наступившей тишин? слышн?е стало стрекотанiе кузнечиковъ. Три голоса, гд? то на самой окраин? хутора п?ли знакомую ей полковую п?сню. Два казака, должно быть постарше, вели п?сню и съ ними ладилъ молодой чей-то голосъ, заливавшiйся звонкимъ подголоскомъ.
        Они п?ли: -
        - Онъ съ походомъ насъ проздравилъ,
        Отдавалъ строгiй приказъ; -
        - «Чтобы были у васъ, ребяты,
        Ружья новыя - Берданы,
        Шашки вострыя въ ножнахъ…»

«Да вотъ оно что», - подумала Надежда Петровна. - «Тихонъ-то мой на самой границ?»…
        Она поднялась съ кресла и, не зажигая огня, въ сумрак? добралась до постели и въ глубокой задумчивости разд?лась и легла… Она ни на мгновенiе не заснула. Лежала тихо.
        Заботныя женскiя мысли тяготили ее.

* * *
        Съ первыми кочетами она встала. Только начинался день. Зв?зды мерцали, тихо угасая. Надъ степью лежала прозрачная мгла. Надежда Петровна быстро од?лась и, не будя ни служанки, ни рабочихъ прошла черезъ поваленные гуменные плетни, мимо зарослей пахучей с?дой полыни на хуторъ. Ущербный м?сяцъ вис?лъ надъ м?ловымъ кряжемъ горы, уже розов?вшимъ далекими отраженiями восхода. Жестяная крыша амбара голуб?ла на сос?днемъ двор?, и за нею слышались утреннiе хриплые голоса.
        Хуторской атаманъ Колмыковъ, вчера взявшiй у Надежды Петровны конныя грабли убирался ?хать на д?ляну. Къ нему со своими заботами и направилась Надежда Петровна.
        Съ каждымъ мигомъ ясн?е становились постройки и предметы на большомъ двор? Колмыковскаго куреня. У сараевъ самъ Колмыковъ съ сыномъ запрягалъ лошадей въ грабли. Онъ обернулся на стукъ калитки, зрячими казачьими глазами изъ подъ насупленныхъ, косматыхъ с?дыхъ бровей посмотр?лъ, кто идетъ въ столь раннiй часъ и сейчасъ же призналъ сос?дку и куму. Онъ оставилъ грабли и подошелъ къ есаульш?.
        - Здорово живете!.. Что такъ спозаранку, хозяюшка?..
        - У меня къ вамъ д?ло, Николай Финогеновичъ.
        - Ай случилось чего?.. Пойдемъ тогда, мамаша, у хату.
        Въ хат?, въ печи, ярко пылала солома, жена Колмыкова возилась съ рогачами, готовила кормить мужа и сына.
        Колмыковъ провелъ Надежду Петровну въ сос?днюю горницу, на чистую половину. Тамъ стояла прибранная парадная постель и на ней въ два ряда горою лежали подушки. Утреннiй св?тъ вошелъ въ нее черезъ небольшое оконце, св?жiй степной в?терокъ отдувалъ кисейную занав?ску. Надъ окномъ въ ор?ховой рамочк? вис?ла фотографiя самого Колмыкова на кон? въ Лейбъ-Атаманскомъ мундир?.
        Колмыковъ подалъ гость? соломенный стулъ, самъ остался стоять у дверей.
        - Вы читали посл?днiя газеты, Николай Финогеновичъ?..
        - Такъ… «Областныя» проглядывалъ. О гулевомъ скот? объявленiя… Ну и кто что про войну пишутъ…
        - Вы думаете, у насъ, Николай Финогеновичъ, будетъ война?..
        - Да ить, кто-же про то знаетъ, в?даетъ, мамаша. Единъ токмо Богь. А Онъ, рази намъ скажетъ чего?..
        - Я читала вчера Петербургскiя газеты и мн? стало прямо страшно.
        - А что?.. Чего тамъ ишшо пишутъ?..
        - Страшно за Тихона Ивановича.
        - Такъ ить в?рно… Я знаю… И то на самой, на границ? Австрицкой. Ежели чего, въ первую голову. Мобилизацiя шесть часовъ. Ночью разбудили - проздравили, а на утро и н?тъ ихъ.
        - Я вотъ и думаю, Николай Финогеновичъ, не по?хать ли мн? повидаться?.. Пров?дать? . Ну и если Господь судилъ… собрать въ походъ чего надо.
        Старый казакъ задумался, прис?лъ на скамью и долго смотр?лъ въ окно, за которымъ разгоралось, въ пурпуръ ударяло, огнемъ жаркимъ пылало на восток? небо.
        - А что-же, мамаша… И правда такъ. По хутору гутарятъ и такъ и эдакъ… Конечно, бываетъ - одна брехня… А только… не приведи Богъ, ежели чего такого не прилучится… Вотъ твоя сов?сть, значитъ и спокойна… Простимшись… По Божецки.
        - Время-то горячее.
        - Такъ оно для вс?хъ, мамаша, горячее. Вы того, копнить не начинали…
        - Какое… Сегодня кончаемъ.
        - Ну вы вотъ чего. Вы объ этомъ не сумл?вайтесь. Хозяйство, оно д?ло наживное. Голову имъ не морочьте. Я за вашимъ хозяйствомъ по сос?дски присмотрю. Коли гд? понадобится - мiромъ поможемъ. Вс? навалимся, въ разъ уберемъ и въ стога помечемъ… Другой разговоръ. Хл?ба косить пора приходитъ. У васъ какъ съ машиной?..
        - Маленькая поправка нужна. Хот?ла на этой нед?л? заняться.
        - Однако кузнецъ могетъ?
        - Я показывала. Берется.
        - Ну, такъ и ?зжайте съ Богомъ. Вашъ Павелъ, работникъ сов?стливый. Ну и я заглядать буду по сос?дски кажинный день. Закладайте коней въ бричку и айда на станцiю. Богъ дастъ, коли благополучно - такъ черезъ нед?лю и обратно будемъ васъ ождать. По?зда ить нын? дюжа скорые. Не какъ прежде на коняхъ маршировали.
        - Ну, спасибо, Николай Финогеновичъ. Такъ я на васъ над?юсь.
        - Не извольте безпокоиться, мамаша. Его благородiю поклонъ и нашимъ хуторскимъ, кого повидаете, прив?тъ отъ Тихаго Дона.
        Николай Финогеновнчъ проводилъ есаульшу до тесовыхъ воротъ, погляд?лъ ей всл?дъ, перекрестился, взгромоздился на высокое жел?зное с?дло грабель и тронулъ лошадей.
        Золотое солнце всходило ему навстр?чу, надъ степью.
        V
        Въ городскомъ Петербургскомъ плать? и шляпк? - Шура въ прошлый прi?здъ од?вала тетку - въ легкой кофточк?, Надежда Петровна нич?мъ не напоминала бойкую хозяйку казачку, но походила на молодую пом?щицу. Работникъ Павелъ подергивалъ возжами, сытыя кобылки б?жали р?зво и, безпокоясь объ оставленныхъ дома жеребятахъ, заливисто, звонко, призывно ржали.
        Кругомъ была все такая же мирная, полная спокойнаго труда картина, такая красота л?тней работы, что Надежда Петровна стала забывать ночные страхи и заботы.
        Когда спустились къ Дону на паромъ, кругомъ стояла полуденная тишина, Дремотно на б?лый песокъ наб?гала тихая волна, ц?луя берегъ. Черные челны лежали кверху днищами. На кольяхъ вис?ли сухiя, с?дыя с?ти, Ивовый вентерь съ проломленнымъ с?рымъ бокомъ валялся на песк?. Долго не могли добудиться паромщика. А потомъ, то поднимался, то падалъ въ св?тлую воду скользкiй, липкiй канатъ и скрип?ли доски парома. Вода чуть журчала, раздаваясь въ стороны. Лошади тянулись къ ней.

«Н?тъ», - подумала Надежда Петровна, - «какая тутъ можетъ быть война… Кому она нужна?.. Эка благодать-то какая!»
        На станцiи никого пассажировъ не было. Сонный кассиръ, знакомый Надежды Петровны, какъ и вс? въ этомъ краю знали другъ друга, - продалъ ей билетъ и сказалъ: -
        - Мужа нав?стить ?дете. Хорошее, знаете, д?ло. Только и у васъ и у нихъ самая страда. Маневры, поди начинаются.
        По?здъ мчался по степному, пригр?тому солнцемъ простору. Вагоны отстукивали колесами какую-то мелодiю и Надежд? Петровн? все слышался «Маршъ Радецкаго», который игралъ вчера вечеромъ Чукаринскiй граммофонъ. Голубая занав?ска у окна отдувалась в?тромъ, падала на лицо, щекотала щеки, м?шала смотр?ть. Кругомъ были золотыя поля пшеницы, ячмень въ прозелень ударялъ и стояли высокiе ровные овсы. Ряды бабъ въ б?лыхъ платкахъ и цв?тныхъ юбкахъ, казаки въ пестрыхъ рубахахъ косили хл?бъ. У межи стояли тяжелыя подводы, б?лые волы, опустивъ слюнявыя морды, дремали подл?, на «холодк?«подъ арбою въ тряпь? лежалъ ребенокъ, собака стерегла его, стояли глиняные кувшины съ молокомъ, лежала краюха хл?ба, завернутая въ суровую холстину. Поля перемежались погор?лою степью. Вылетитъ изъ сухой чепыги чибисъ, взмахнетъ серебрянымъ крыломъ и зачертитъ по синему небу странный и быстрый узоръ.
        Остановки были р?дки, но, - такъ по крайней м?р? казалось Надежд? Петровн? - очень долго стояли на какихъ-то глухихъ степныхъ станцiяхъ. Надежда Петровна смотр?ла на скучную б?лую каменную постройку вокзала въ кружевной т?ни высокихъ б?лыхъ акацiй, на стройныя раины, окружавшiя мощеный булыжникомъ дворъ, на садикъ съ узорнымъ заборчикомъ изъ старыхъ рельсовыхъ накладокъ, съ высокими махровыми мальвами, табакомъ въ цв?ту, громаднымъ ревенемъ съ лапчатыми листьями на малиновыхъ мясистыхъ стебляхъ и съ ц?лыми зарослями цв?тущей шапками вербены. Повитель и душистый горошекъ повисли по забору и пряный запахъ цв?товъ м?шался съ терпкимъ запахомъ каменно-угольнаго дыма.
        На низкой песчаной платформ? - никого. Выйдетъ сонный начальникъ станцiи въ растегнутомъ чечунчовомъ кител? и выгор?вшей на солнц? красной фуражк?, сторожъ станетъ у звонка. Въ раскрытое окно внизу стучитъ телеграфъ. Гд?-то впереди шипитъ паровозъ и съ жестянымъ стукомъ падаетъ водонапорная труба. Откуда то доносятся вялые, сонные голоса. Кто-то изнутри зданiя спросилъ: - «давать отправленiе?» Начальникъ станцiи ушелъ въ контору, но по?здъ еще долго стоялъ. Потомъ незам?тно тронулись, передъ глазами Надежды Петровны, вызывая головокруженiе, поплыли постройки и садъ станцiи, застучали колеса и маршъ Радецкаго зазвучалъ въ ушахъ Надежды Петровны, сливаясь съ ритмомъ стука колесъ.
        Какая тамъ - война!.. Глубокiй миръ, прекрасный трудъ, кр?пкiй, сытый сонъ были кругомъ, по всей Русской земл?. Врали газеты. Война была выгодна только имъ, а не этимъ мирнымъ хуторянамъ-казакамъ.

* * *
        Ночью синее, въ золотыхъ зв?здахъ небо вис?ло за окномъ. Степь была черна и таинственна. Кр?пкiе волнующiе запахи хл?бнаго с?мени подымались отъ разогр?вшейся, разомл?вшей за день земли.
        Утромъ въ окно вагона мелькали частыя села, перел?ски, л?са, стало людн?е на станцiяхъ. Подвалило и пассажировъ - но вс? они были мирные, обыденные, спокойные. Студенты и барышни ?хали въ какую-то экскурсiю и говорили о томъ, что увидятъ. Незам?тно какъ-то б?лыя церкви съ православными голубыми, с?рыми и зелеными куполами см?нились стройными, высокими костелами, съ красными кирпичными колокольнями, рвущимися къ небу. Въ вагон? зазвучала польская р?чь. Больше и гуще стали л?са, чаще каменныя постройки…
        Польша…
        Въ полдень Надежда Петровна прi?хала на станцiю Травники. И зд?сь, такъ близко отъ Германской границы все так-же была мирная тишина и полуденная дремота. Жидъ извозчикъ, въ длинномъ лапсердак? подрядился отвезти ее въ городъ, гд? стоялъ полкъ ея мужа. Пара лошадей м?рно зацокала подковами по каменной дорог?. Хвойные л?са стояли по сторонамъ, задумчивые, дремотные и… - мирные. Пахло смолою, спиртнымъ запахомъ можжевельника и мохомъ. Въ Красностав?, въ богатой, прекрасной, польской цукерн? Надежда Петровна напилась кофе, закусила пирожными и покатила дальше.
        Тихiй мирный вечеръ надвигался, когда она въ?хала въ городъ, такъ памятный ей по сладкимъ воспоминанiямъ первыхъ л?тъ ея замужества. Она не была въ немъ пятнадцать л?тъ, но такъ мало перем?нился городокъ, что она узнавала въ немъ каждую мелочь, каждый домъ. Больше, раскидист?е, могуч?е и красив?е стали в?ковыя липы у стараго костела, внизу у р?чки. Глубоко подъ ними легла прохладная синяя вечерняя т?нь. Разрослись каштаны въ гарнизонномъ саду. Надежда Петровна безъ труда отыскала маленькiй домикъ на окраин? города, гд? стоялъ ея мужъ, какъ тогда, такъ и теперь.
        Деньщикъ - казакъ съ сос?дняго хутора - она его еще мальчишкой знала - выб?жалъ и обрадовался Есаульш?.
        - Его высокоблагородiе дома?..
        - Никакъ н?тъ… Они на стр?льб?… Да заразъ и придутъ. Пожалуйте, барыня.
        Онъ подхватилъ ея плетеную ивовую Казанскую корзину и м?шокъ съ домашнимъ гостинцемъ и повелъ въ домъ.
        Низкая походная койка, чисто накрытая с?рымъ суконнымъ од?яломъ, стояла у ст?ны. Уздечка и с?дельный уборъ вис?ли надъ нею. Въ углу, на особой подставк? стояло с?дло, на стол? въ прост?нк? лежали бумаги, сотенныя книги, газеты, чернильница и за нею ея портретъ въ плюшевой рам?, въ старомодномъ плать?, въ томъ самомъ, въ которомъ она была, когда онъ д?лалъ ей предложенiе. Все было, какъ и тогда, когда она жила съ нимъ въ полку.
        Кр?пкое и н?жное чувство любви защемило сердце Надежды Петровны, и оно молодо забилось въ предвкушенiи близкаго свиданiя.
        Деньщикъ принесъ умыться.
        Въ открытыя окна доносилась стукотня ружей. Выстр?лъ за выстр?ломъ сл?довали черезъ равные промежутки, Слышались давно ей знакомые сигналы и далекая солдатская п?сня. Но и все это военное дышало такимъ миромъ, что Надежда Петровна не хот?ла и думать о войн?. «Дня четыре, до вторника, перебуду, а тамъ и домой. И ему м?шать не буду и сама къ своей тяжелой л?тней работ?, къ трудамъ по уборк? урожая вернусь»…
        - Про родителевъ моихъ чего не слыхали?.. - спрашивалъ деньщикъ, поливая ей на руки изъ жестяного кувшина св?жей ключевой водой. - Живы, здоровы? Ай н?тъ?
        Она отв?тила.
        - А хл?ба косить не зачинали?
        - У насъ еще н?тъ, а дорогой ?хала, видала - косятъ.
        - Тутъ поляки тоже чего-й-та встамошилисъ, кругомъ убираютъ. И не дозр?лъ, а убираютъ.
        Мимо по улиц? со стр?льбы шелъ взводъ казаковъ. Шли не въ ногу, напростяка, по домашнему, громко разговаривали и четко раздавались ихъ голоса въ тихомъ вечернемъ воздух?.
        - Онъ его въ боевую… Скажи, пожалуйста, какой гр?хъ!.. Можетъ онъ и не хот?лъ промахи то д?лать, а рука дрогнула… Въ боевую это не п?сни играть.
        - Старайся друго-разъ станица.
        Они прошли и сейчасъ-же Надежда Петровна услышала знакомые, быстрые шаги и мягкое позваниванiе шпоръ. Кто-то, видно, предупредилъ Тихона Ивановича, и онъ б?гомъ проб?жалъ палисадникъ и вскочилъ на крыльцо.
        - Наденька… Вотъ сюрпризъ!.. Очаровательно!.. Щегольковъ… Живо готовь намъ съ барыней ужинъ и чай. Разстарайся, какъ знаешь.
        - Слушаю, ваше высокоблагородiе.
        Деньщикъ исчезъ. Надежда Петровна очутилась въ кр?пкихъ объятiяхъ мужа. Освобождаясь отъ его рукъ, со щеками горящими отъ дороги и св?жаго умыванья, отъ кр?пкихъ поц?луевъ она опросила: -
        - Тиша, скажи?.. Что у васъ?.. Какъ?.. Ты знаешь, почему я примчалась. Что у васъ? .
        - Въ сущности - ничего… - Лицо Тихона Ивановича стало серьезнымъ. - Вс? мы подъ Богомъ ходимъ и какъ распрекрасно, что ты догадалась прi?хать. Если, что будетъ - Богъ знаетъ свидимся-ли когда и какъ?»
        Все было по прежнему мирно въ природ?. Выстр?лы на стр?льбищ? смолкли. Солнце спускалось за недальнiе л?са. Вечерняя прохлада вливалась въ комнату, а Надежд? Петровн? казалось уже все по иному.
        Въ сос?дней комнат? деньщикъ грем?лъ посудой, звякнулъ канфоркой самоваръ. Надежда Петровна пошла доставать домашнiй гостинецъ.
        - Значитъ, ты все таки ждалъ меня?..
        Тихонъ Петровичъ глазами показалъ на деньщика, накладывавшаго на стеклянное блюдце темное вишневое варенье.
        - Сама варила, - сказала Надежда Петровна, м?няя разговоръ. - Въ этомъ году не такъ богато уродилась черешня. Зато сливы будетъ - сила, и французская и венгерская. Ажъ теперь в?тви гнутся отъ плодовъ, подпорки ставимъ.
        - Что Колмыковъ?..
        - Онъ и благословилъ меня по?хать. С?на убрали. Хл?ба косить раньше будущей нед?ли не будемъ. Кругомъ такой миръ у насъ. Приволье.
        Тихонъ Ивановичъ тяжело вздохнулъ. Денщикъ поставилъ блюдце съ вареньемъ подл? чайнаго прибора и спросилъ:
        - Еще чего прикажете?..
        Тихонъ Ивановичъ огляд?лъ столъ. Все было въ порядк?. Молодчина Щегольковъ усп?лъ вс?мъ разстараться, Холодная курица, крынка простокваши, св?жiе огурцы, гора прекраснаго б?лаго хл?ба, привезенное Надеждой Петровной сало, домашнiе коржики, варенье - все было чинно разставлено на св?жей скатерти. Для барыни лихой деньщикъ досталъ отъ хозяевъ-евреевъ чашку.
        - Спасибо. Все хорошо. Больше ничего не надо. Ступай въ сотню на ужинъ.
        - Слушаюсь, ваше высокоблагородiе. Щегольковъ еще разъ, не безъ артистической гордости, окинулъ слаженный имъ ужинъ и вышелъ изъ горницы.
        - Такъ, что-же?.. - съ тоскою въ голос? спросила Надежда Петровна.
        - Кушай, милая. Съ дороги, чай, проголодалась. Можетъ быть, все это и вздоръ. Нашего брата казака-солдата не разъ такъ дергаютъ. Да… О войн? говорятъ… и пишутъ… И много… Но все это разговоры, какiе всегда были. Мн? передавали служившiе прошлый терминъ офицеры, въ 1911-мъ году говорили еще больше. Полкъ на самую границу выходилъ, анъ - ничего и не было. И теперь. Сказали, что общiй сборъ будетъ отм?ненъ… Ну, значитъ, война… Но вотъ на прошлой нед?л? полки наши пришли, и дивизiя собралась, какъ всегда. Соревнуемъ въ красот?, въ отчетливости службы и лихости. Назначены офицерскiя скачки. Все, какъ водится… Значитъ, все спокойно. Вчера вызвали въ штабъ полка. Пров?ряли мобилизацiонные планы. Сегодня утромъ запрягали и прокатывали обозъ. Скажешь - война?.. Ничего подобнаго… Командиръ полка у насъ новый. Горячъ, ревностенъ, вспыльчивъ, всюду л?зетъ, вс?хъ подтягиваетъ. Отчетливый!.. Вотъ и завтра, въ шесть утра, на маневръ выступаемъ.
        - Пойдешь?..
        - А какъ-же?.. Ты думаешь - жена прi?хала - и службу по-боку… Н?тъ, моя милая, теперь не то, что было пятнадцать л?тъ тому назадъ… До Японской войны. Да и тогда тянули… Только тогда - равненiе, да сомкнутые строи, все ящиками водили, въ лав? сумбуръ, вой, гичанье, стр?льба и джигитовка… Теперь?.. Н?тъ… Что говорить, если война - мы къ ней вотъ какъ готовы. Все у насъ есть и всему мы научены по тяжелому боевому опыту. Посмотришь полкъ - пожалуй, и не узнаешь… Кр-р-расота!.. Т?-же казаки, а не т?. Чукарина помнишь?..
        - Еще третьяго дня ихъ граммофонъ вечеромъ слушала.
        - Такой молодчина урядникъ… Укрась нашъ хоръ своимъ голосомъ… Какъ бывало. Нашъ батюшка недурной хоръ изъ офицеровъ и полковыхъ дамъ сладилъ - да не достаетъ главнаго - кто бы вс?хъ за собою велъ…
        - Хорошо. Попробую. Но нужно раньше сп?ться.
        - Хоръ за часъ до всенощной собирается. Мы вм?ст? придемъ. Я тебя со вс?ми познакомлю. Да почитай ты и такъ вс?хъ знаешь. Томилинъ регентомъ. Жена сотника С?нина первый голосъ.
        - Такъ она-же обидится,
        - Ну вотъ еще! Чего тамъ обижаться. Съ ея-то голосомъ, да на тебя обижаться. Помнишь, какъ у твоего отца п?вали?..
        - Ну, ладно. Попробую, если только претензiй на меня не будеть. Скажутъ: - вотъ прi?хала, какая фря… Есаульша!
        - Теперь видишь, какая у насъ война.
        Тихонъ Ивановичъ задернулъ занав?ски оконъ, заложилъ задвижку дверей, подошелъ къ жен?, кр?пко обнялъ ее за талью, приподнялъ сильными загор?лыми руками и посадилъ къ себ? на кол?ни.
        - Ну!.. - сказалъ онъ.
        - Ну, - тихо, слаб?ющимъ, томнымъ голосомъ отв?тила она.
        Ихъ губы слились въ н?жномъ и жадномъ, ишущемъ поц?лу?.
        VI
        Надежда Петровна п?ла въ субботу на всенощной и въ воскресенье у об?дни. Ее познакомили съ командиромъ полка и съ т?ми офицерами, кого она не знала. Вечеромъ она была въ гарнизонномъ саду. Музыка играла въ ротонд?. Офицеры всей дивизiи и ихъ жены гуляли по саду. Жена командира полка завлад?ла Надеждой Петровной. Узнавъ, что та родилась и выросла въ Пегербург?, жена командира, сама Петербургская, перебирала общихъ знакомыхъ и вспоминала гимназическую жизнь, рождественскiя елки, катанье на масляниц? на вейкахъ, балаганы, Петербургскiя дачи. Она хорошо знала Гатчину и слыхала про Антонскихъ.
        - Дачу ихъ, во всякомъ случа? знаю, - говорила она, сидя съ Надеждой Петровной рядомъ, на скамейк?, - Хорошо помню и дворцовый паркъ, гд? столько разъ гуляла. Помните эхо?.. Серебряный прудъ?.. Пятачки мы въ него бросали… Какая все это прелесть… И вотъ…
        Трубачи играли что-то веселое и бравурное. Мимо ходили офицеры, дамы, гимназисты, кадеты. Вдоль балкона офицерскаго собранiя вис?ли цв?тные бумажные фонари, и когда iюльскiй вечеръ сталъ темн?ть, ихъ зажгли.
        Сотникъ Лунякинъ шелъ съ барышней, дочерью войскового старшины Сидорова и жеманно говорилъ, помахивая тонкимъ стэкомъ: -
        - Вы посмотрите, Марья Григорьевна. Ну совс?мъ… совс?мъ феерiя! Эти фонарики!.. Что-то въ нихъ испанское… Это прямо, какъ стихотворенiе Александра Блока. Вы помните?… «Когда надъ ресторанами»…
        По ту сторону дорожки войсковой старшина Полубояриновъ говорилъ Тихону Ивановичу: -
        - Б?лье, Тихонъ Ивановичъ, непрем?нно самъ все пересмотри. Ты нашу казуню лучше моего знаешь. Только попусти, за шкаликъ водки жиду казенную рубаху см?няетъ… А теперь время такое…
        Трубачи заиграли вальсъ. Въ сос?дней алле? въ полутьм? кружились пары, щелкали ритмично шпоры и, выходя на осв?щенное керосино-калильнымъ высокимъ фонаремъ м?сто, вспыхивалъ длинный шлейфъ б?лой юбки.
        Надъ темными, густыми каштанами, въ узорчатой прор?зи листвы было густое синее небо и на немъ, надъ самой Надеждой Петровной блистали семь зв?здъ Большой Медв?дицы.
        Недвиженъ былъ воздухъ. Душно и томно пахло духами, цв?тами и ароматомъ сжатаго хл?ба, скирдовъ и пыльной, согр?той земли.
        VII
        Надежда Петровна осталась до сл?дующаго воскресенья. Батюшка упросилъ еще разъ сп?ть въ церкви.
        Въ четвергъ Надежда Петровна и Тихонъ Ивановичъ рано улеглись спать. Вся эта гарнизонная, полковая обстановка такъ напоминала имъ ихъ первые годы супружества, что казалось, что и не было этихъ восемнадцати л?тъ тяжелыхъ хозяйственныхъ заботъ, рожденiя сына, воспитанiя его, отправки въ корпусъ, но все было, какъ тогда… Она не зам?чала с?динъ, пробившихъ тутъ и тамъ все еще густые волосы Тихона Ивановича, забыла свои увядающiя щеки и помягч?лыя губы. Вдругъ въ эту тихую iюльскую ночь показалось, что по старому они оба молоды, что опять съ ними крутое счастье разд?ленной горячей любви и она совс?мъ такая, какая стоитъ на портрет? въ плюшевой рамк?. Долги, горячи и страстны были ихъ поц?луи въ тишин? уснувшаго въ усталомъ сн? м?стечка. За окнами заставленными ставнями ихъ сторожила теплая л?тняя ночь, раскидавшая по небу алмазный зв?здный узоръ. Тишина была полная. Нигд? ни одна собака не брехала.
        Передъ полуночью Надежда Петровна заснула такимъ покойнымъ, кр?пкимъ сномъ, какимъ и дома р?дко спала. И вдругъ, сквозь сонъ услышала настойчивый стукъ въ дверь. Она проснулась и, какъ это часто бываетъ съ разоспавшимся челов?комъ не могла сразу сообразить, гд? же она находится. Ей казалось, что она у себя на хутор?. Она лежала, однако, на незнакомой, чужой постели, принесенной отъ хозяевъ. На маленькомъ стол? гор?ла св?ча, у противоположной ст?ны молча од?вался ея мужъ. Она все поняла.
        Вдругъ мучительно забилось ея сердце и н?сколько мгновенiй у нея не хватало воздуха для дыханiя.
        - Что?.. Война?…
        Она сид?ла на постели, схватившись за грудь. Слова вышли невнятныя, но Тихонъ Ивановичъ ее понялъ.
        - Войны пока н?тъ. Приб?галъ в?стовой отъ адъютанта. Объявлена мобилизацiя.
        - Куда-же ты?
        - Въ канцелярiю, потомъ въ сотню.
        Тихонъ Ивановичъ наскоро умывался. Надежда Петровна вставала и помогала ему. Они кр?пко обнялись.
        - Прощай… Тутъ… Надо уложить вьюки. Щегольковъ знаетъ, что куда… Я утромъ пришлю сотенную двуколку забрать вещи. Такъ прощай.
        - Храни тебя Богъ. Не зайдешь еще?..
        - Наврядъ-ли. Надо быть при сотн?.
        - Можетъ, чаю напьешься?
        - Сюда не посп?ю. Въ сотн? съ казаками напьюсь. Надежда Петровна торопливо крестила мужа, благословляя его въ походъ… Поц?ловала… Еще и еще разъ… Пора… Да, вотъ оно когда… Всегда казалось невозможнымъ. Никогда не в?рила, что придетъ этотъ грозный и вм?ст? съ т?мъ печальный часъ. Никогда объ этомъ не думала.
        Наскоро од?вшись Надежда Петровна вышла на улицу. Она не могла оставаться въ комнат?.
        Тихая торжественная iюльская ночь шествовала по пути, озаренному зв?здами. Но уже входили въ ея тишину постороннiе тревожные шумы. Гд? то хлопнуло окно и забрунжало стекло въ жидкой рам?, раздался крикъ, другой, третiй, кто-то кого-то звалъ, что-то приказывалъ. Проскакалъ на неос?дланной лошади казакъ. И зашевелилось, заговорило, зашум?ло непривычными ночными шумами взбудораженное м?стечко.

* * *
        Въ шесть часовъ утра Надежда Петровна пошла на площадь, гд? строились полки, выступавшiе въ походъ. Посл? безсонной ночи пуста и бездумна была ея голова. Въ ушахъ какъ то гнусаво, какъ п?ли на хутор? казаки въ тотъ вечеръ, когда она р?шилась ?хать сюда, звучала знакомая п?сня. -
        - Онъ съ походомъ насъ проздравилъ,
        Отдавалъ строгiй приказъ.
        Вотъ и идетъ она «проздравлять съ походомъ»… Поздравлять съ ч?мъ?… Съ войной?.. Да… Военная служба не шутка… Какъ хорошо все-таки она сд?лала, что по?хала къ мужу.
        Едва прошла высокое б?лое зданiе городской гимназiи съ ея густымъ садомъ, какъ увидала полки, построенные на плацу. Впереди п?шiе казаки устанавливали налой. Священникъ облачался въ ризы. П?вчiе собирались у налоя. Надежда Петровна подошла къ нимъ.
        Въ утреннемъ, влажномъ воздух? какъ то особенно серьезно и печально звучали сигналы, которые вс?мъ хоромъ играли трубачи. Съ полей несло запахомъ жнивья, с?мянъ и хл?ба.
        Въ с?ро-зеленыхъ рубашкахъ, над?тыхъ первый разъ, со складками примятыми аммунишей, въ новыхъ шароварахъ, какъ на парадъ, на подобранныхъ лошадяхъ стройными рядами стояли полки. Выблеснули на утреннемъ низкомъ солнц? шашки, вкладываемыя въ ножны, качнулись пики, люди сняли с?рыя фуражки и строй словно осв?тился розовымъ св?томъ загор?лыхъ, чисто вымытыхъ лицъ.
        Начался молебенъ.
        Надежда Петровна п?ла знакомыя молитвы, но ловила въ нихъ новый тайный, сокровенный до сихъ поръ смыслъ. Недалеко отъ нея фыркали лошади. И такъ страстно хот?лось, чтобы время остановилось и никогда, никогда не кончился-бы этотъ молебенъ.
        Пошли кропить полки святого водою. Надежда Петровна шла сзади съ хоромъ и полнымъ голосомъ п?ла: - «Спаси Го-осподи люди Твоя и благослови достояiе Твое»…
        На фланг? сотни она увид?ла своего мужа на караковомъ жеребц?, томъ самомъ, за котораго на Рождеств? отдали пом?щику Петру Федоровичу семьсотъ рублей, Онъ крестился навстр?чу священнику и серьезно и сосредоточенно было его лицо. Новую силу вливала Надежда Петровна въ слова молитвы.
        - «Поб?-?ды благов?рному Государю Нашему Николаю Александровичу на сопротивныя даруяй»…
        Алмазныя брызги святой воды лет?ли навстр?чу рядамъ. Лошади мотали головами. Казаки крестились.
        Сколькихъ, сколькихъ изъ нихъ знала Надежда Петровна! На л?вомъ фланг? съ двумя б?лыми нашивками на темносинемъ номерномъ погон? стоялъ Чукаринъ и улыбался ей одними глазами. Ея хуторецъ!.. Она знала его мальчишкой, учила его въ школ? и съ нимъ п?ла въ хуторской церкви. Да вс? были ей какъ родные. Вотъ такъ же и сынъ ея Степанъ пойдетъ… на войну…
        - «И Твое сохраняяй Крестомъ Твоимъ жительство»… Безконечны были ряды. Сколько ихъ!.. Тысячи идутъ въ безв?стную даль… Откуда н?тъ возврата…
        Обошли полки, пулеметную команду и батареи. Батюшка засп?шилъ, на ходу разоблачаясь и передавая крестъ и кропило причетнику. Казаки накрылись фуражками. Переднiй полкъ тронулся. Трубачи заиграли бодрый маршъ. Отъ недальнихъ л?совъ звонкое откликнулось эхо.
        Надежда Петровна стояла съ дамами и д?тьми возл? дороги. Между зеленыхъ яблонь-кислицъ двигались длинной зм?ею, въ колонн? по три, полки. Жаркiй день наступалъ. Пыль шла съ полками, не относимая въ сторону. Въ сотняхъ вызвали п?сенниковъ.
        - Вася, гляди, вонъ и твой папа… Видишь?.. Смотри хорошенько… Можетъ и не увидишь потомъ….- заплакала молодая сотница…
        - И-и, Дарья Серг?евна, чего тамъ горевать? Можетъ и по хорошему обойдется. Милостивъ царь.
        - Н?тъ ужъ пошли… пошли… Пошли наши голубчики. Теперь когда и какъ кто возвернется.
        Веселый маршъ казался печальнымъ. Домашнiя ссоры, недоразум?нiя и обиды куда-то отошли, и т?, кто еще вчера казался постылымъ стали безконечно дорогими и милыми.
        Уходятъ.
        Приближалась сотня Тихона Ивановича. Чукаринъ заприм?тилъ Надежду Петровну, лихо избоченился, поверяулся къ п?сенникамъ и завелъ звонкимъ далеко несущимся теноромъ: -
        - Ой-да взвеселитесь Донцы - храброи казаки,
        Ой-да честью, славою своей,
        Ой-да покажите-жъ вс?мъ друзьямъ прим?ръ,
        Какъ изъ ружей бьемъ своихъ враговъ… и пой!..
        Хоръ принялъ молитвенно стройно и строго: -
        - Бьемъ, грозимъ, не портимъ свой порядокъ,
        Только слушаемъ одинъ приказъ.
        Тихонъ Ивановичъ подъ?халъ къ жен?. Кругомъ посторонились.
        - Прощай, дорогая.
        Онъ пропустилъ сотню мимо себя и, когда тронулъ рысью, догоняя голову колонны, женскiе голоса полковыхъ дамъ раздались ему всл?дъ: -
        - Счастливаго пути, Тихонъ Ивановичъ!
        - Храни васъ Христосъ!
        - Воюйте на славу, родные!
        Св?тлымъ строемъ на с?рыхъ лошадяхъ надвинулась пятая сотня. Впереди п?сенниковъ ерзгая гуд?лъ бубенъ и со звономъ потрясался ув?шанный мохрами и лентами пестрый бунчукъ. Стройно п?ли казаки: -
        - Изъ за л?са копiй и мечей - эей!
        - детъ сотня казаковъ-усачей…
        Эей, говори!.. ?детъ сотня казаковъ усачей!
        Попереду есаулъ молодой,
        Ведетъ сотню казаковъ за собой!..
        Эей говори!.. Ведетъ сотню казаковъ за собой…
        Замирала вдали веселая п?сня и слышенъ былъ только гулъ бубна да звонкiй присвистъ лихого зап?валы.
        Отъ усталости, отъ безсонной ночи, а бол?е того отъ непривычнаго волненiя и тоски у Надежды Петровны ноги подкашивались. Сухими печальными глазами смотр?ла она, какъ золотыми искрами блеснули и разсыпались, теряясь въ строю сотень трубачи, зам?тила, какъ умолкли далекiя п?сни и отъ головной сотни впередъ, вправо и вл?во прямо по полямъ поб?жали походныя заставы и скрылись въ л?су дозоры.
        Звен?ли, громыхая по каменной мостовой пушки казачьихъ батарей. Он? только вытягивались изъ города, а полкъ Тихона Ивановича уже скрывался въ таинственномъ, зеленомъ сумрак?, пронизаннаго солнцемъ громаднаго Лабунскаго л?са.
        И уже ни одного казака не стало видно на вившемся къ л?су шоссе и только надъ л?сомъ, кое гд?, курила высокая р?дкая пыль, приближавшаяся къ Австрiйской границ?, а Надежда Петровна, полковыя дамы и д?ти все стояли на окраин? плаца, все ждали чего-то…

* * *
        - Пойдемте, Надежда Петровна.
        Жена командира полка беретъ подъ руку Надежду Петровну и он? идутъ молча къ городку и входятъ въ т?нь его садовъ и бульваровъ. Гимназисты шумной толпой, д?лясь впечатл?нiями вид?ннаго, входятъ во дворъ гимназiи. Въ м?стечк? пусто и неуютно, какъ въ квартир?, откуда толька что вынесли покойника. По дворамъ валяется солома, бумаги, битое стекло. Казармы пусты. Въ открытыя двери конюшенъ видны пустые станки, съ поваленными, брошенкыми жердями вальковъ.
        Въ шесть часовъ вечера за офицерскими семьями прi?халъ автобусъ, и жены и д?ти казачьихъ офицеровъ покинули обжитыя квартиры и по?хали, бросая имущество, мыкать горе и ждать результатовъ и конца войны.
        Въ эту нед?лю все перем?нилось на жел?зныхъ дорогахъ и во всей Россiи. Дворъ станцiи Травники былъ запруженъ подводами. По?зда пришлось ожидать шесть часовъ. Обычное росписанiе было нарушено, шли воинскiе по?зда. Надежд? Петровн? пришлось добираться до своего хутора кружнымъ путемъ, и вм?сто полутора сутокъ, она провела въ дорог? ц?лую нед?лю.
        Навстр?чу шли, тянулись, длинными составами стояли на станцiяхъ безконечные по?зда красныхъ товарныхъ вагоновъ. На платформахъ - повозки съ поднятыми оглоблями и дышлами, орудiя, ящики. На станцiяхъ толпы запасныхъ. Въ вагонахъ с?рыя толпы солдатъ, п?сня, м?дный зовъ сигнала, бряцанiе котелковъ, пахучiя кухни, скатанныя шинели, молодыя и старыя лица. Вся Россiя поднялась навстр?чу врагу.
        Донъ былъ неузнаваемъ. Куда д?вался миръ его полей?
        На церковныхъ колокольняхъ мотались красные флаги мобилизацiи. На станцiяхъ киш?ло казаками.
        Никто не вы?халъ за Надеждой Петровной на станцiю и она съ трудомъ раздобыла подводу, чтобы до?хать къ себ?. На хутор? - безлюдье. Работникъ Павелъ ушелъ по призыву, Николай Финогеновичъ у?халъ въ окружную станицу - онъ попадалъ въ полкъ третьей очереди. Только д?ти, подростки и старики оставались на хутор?. Бабы у?хали, кто провожать мужей, кто въ степь исполнятъ мужскую работу.
        Одна бродила по своему куреню Надежда Петровна и только подъ вечеръ, когда бабы вернулись съ полей, къ ней заб?жала дочь Колмыкова.
        - Вотъ, какъ, мамаша, обернулось-то! Весь Донъ поднялся. Полковъ чисто несосв?тимая сила идетъ на жел?зную дорогу. Но вы, мамаша, ни о чемъ не сумл?вайтесь… Вотъ и вамъ по настоящему въ жалмеркахъ[Note6: Жена казака, ушедшаго на службу, оставшаяся дома - «соломенная вдова».] гулять довелось… Ну да ничего. Батяня о васъ наказывалъ, чтобы вамъ вс?мъ мiромъ помогли пшеничку убрать. Пособимъ вамъ и вы насъ своимъ сов?томъ не оставите.
        Домашнiя заботы, тяжелая непривычная работа захватила Надежду Петровну и за ними она стала позабывать войну.
        VIII
        Туркестанскiй Стр?лковый полкъ, въ которомъ служилъ Дмитрiй Петровичъ Тегиляевъ спускался съ горъ въ пустыню и подходилъ къ большому селенiю Зайцевскому. Онъ шелъ походомъ безъ малаго на полторы тысячи верстъ.
        Рота за ротой, въ с?рыхъ рубахахъ съ малиновыми погонами, въ лихо надвинутыхъ на бровь фуражкахъ, съ винтовками, круто подобранными на плеч? - развратный способъ таскать винтовки на ремн? тогда еще не привился русской п?хот?, - широкимъ, бодрымъ, вымаханнымъ далекими переходами шагомъ, шли Туркестанцы по пыльной лессовой дорог? среди песчанаго плоскогоръя, ус?яннаго черными камнями и жидкими пучками с?роватой верблюжьей травы. Только, можетъ быть, во Французскомъ Иностранномъ Легiон?, въ Африк?, гд? такъ же велики переходы, можно вид?ть такой-же машистый и широкiй, свободный шагъ, такихъ подтянутыхъ, стройныхъ, тренированныхъ большими походами солдат.
        Штабсъ-капитанъ Тегиляевъ, знаменитый охотникъ на тигровъ и кабановъ, съ весны принялъ первую роту. Высокiй, какъ и его сестры, но не такой полнот?лый, какъ он?, подтянутый, выправленный, юношески стройный, со скатанной шинелью черезъ плечо онъ шелъ, легко ступая рядомъ со своимъ младшимъ офицеромъ, подпоручикомъ Песковскимъ. За ними Широкимъ строемъ шли стр?лки. Вороты рубахъ были разстегнуты, вещевые м?шки сняты. Ихъ везли сзади на обывательскихъ подводахъ. Роты шли налегк?. Сорокъ два градуса Реомюра и яркое Азiатское солнце пустыни, что палитъ съ восхода до заката съ бездоннаго синяго неба- не шутка! Выступили утромъ до св?та, и къ девяти часамъ сд?лали двадцать верстъ. До пяти отдыхали въ горномъ ущельи у колодцевъ съ горьковатой водой, варали об?дъ, пили по Азiатскому обычаю безъ конца чай, а сейчасъ, къ закату заканчивали тридцативерстный переходъ.
        Въ бродъ, широкимъ строемъ перешли головной арык, заросшiй кустами джигды, камышами и танкими плетнями дикаго винограда. За арыкомъ пошли сжатыя поля ячменя и пшеницы, а за ними уже маячили высокiя раины и густыя яблочные сады Зайцевского. Пряный духъ яблокъ, столь характерный запахъ осенью Семир?ченскихъ селенiй, потянулъ навстр?чу. Дорога входила на прямой широкiй проспектъ, обсаженной деревьями улицы селенiя.
        - Барабанщикъ ударь!.. Взять ногу! П?сенникамъ п?ть! - скомандовалъ Дмитрiй Петровичъ,
        По старинному п?хотному обычаю, свято хранимому Туркестанскими, Сибирскями и Кавказскими полками, барабанщикъ забилъ «козу», - рота подтянулась, круче подобрала ружья, шагъ сталъ кр?пче, дружн?й. Зап?вало выб?жалъ передъ строй.
        Широкая т?нистая аллея тополей и акацiй безъ конца тянулась по взгорью между садовъ и большихъ глинобитныхъ хатъ, крытыхъ гд? жел?зомъ, гд? камышомъ. Б?лыя, тесовыя, тополевыя ворота были распахнуты настежь, у колодцевъ стояли женщины съ бадейками и шайками, съ плетеными корзинами, полными сочныхъ Семир?ченскихъ яблокъ-ранетъ, кистями винограда и большими ломтями с?роватаго ситнаго хл?ба. Усердное приношенiе жителей роднымъ «солдатикамъ». На поворотахъ м?ломъ было написано: - «командиръ 2-го батальона», «пулеметная команда», «7-й роты 1-й и 2-й взводы», каждому было указано свое м?сто. Квартирьеры безъ амуницiи и ружей въ пропот?лыхъ рубахахъ ожидали свои части. Кое-кто потянулся было изъ рядовъ за яблоками и виноградомъ, но высокiй фельдфебель Шпигальскiй окрикнулъ:
        - Куда пол?зли!.. Чего не видали?.. Дождись своей квартеры…
        Барабанщикъ пересталъ бить и - точно дожидался этого - раздался мягкiй, чаруюшiй встр?чающихъ бабъ баритонъ. Ефрейторъ Затыринъ завелъ п?сню:
        - Вдоль да по р?чк?,
        Вдоль да по Казанк?,
        Сизый селезень плыветъ.
        Вся рота дружно сотней голосовъ съ уханьемъ, съ присвистомъ подхватила:
        - Ай да люли-люли!
        Ай да люлю-люли!.
        Сизый селезень плыветъ!..
        Стр?лки подняли головы и съ веселой, лукавой усм?шкой посматривали на Семир?ченскихъ бабъ поселенокъ и казачекъ. Тутъ, тамъ раздались шутки. Хоръ одушевленно грем?лъ:
        - Сашенька, Машенька,
        Душенька Парашенька
        Сизый селезень плыветъ…
        Лише, шире, свободн?е становился шагъ. Точно плыли въ низкой пыли с?рые ряды стр?лковъ и задорн?е, ярче, весел?е грем?ла п?сня:
        - Три деревни, два села,
        Восемь д?вокъ - одинъ я,
        Куда д?вки - туда я…
        Д?вки въ л?съ -
        Я за ними,
        Д?вки с?ли,
        А я съ ними -
        Разговариваемъ…
        Розовая пыль золотымъ туманомъ стояла надъ селенiемъ. Ротные квартирьеры Левицкiй и Курошъ подб?жали къ рот?.
        - Сюда, ваше высокоблагородiе…
        - Р-рота… стой!..
        Вихремъ, въ одинъ прiемъ, по гвардейски сорванныя слет?ли съ плечъ винтовки.
        - По квартирамъ маршъ!
        Дмитрiй Петровичъ, снявъ фуражку и платкомъ вытирая запот?лый лобъ вошелъ на чистый дворъ. Старикъ крестьянинъ встр?тилъ его.
        - Пожалуйте, ваше благородiе. На прошлой нед?л? своихъ сыновъ проводили - будьте во имя ихъ, ради Христа, гостями дорогими.
        Снявъ ременную амуницiю, шашку и револьверъ Дмитрiй Петровичъ с?лъ на б?лыя, чистыя ступени деревяннаго крыльца.
        Песковскiй прис?лъ рядомъ. Закурили папиросы. Сизый дымокъ завился въ прозрачномъ воздух?. Кругомъ по дворамъ гомонили солдаты. Дребежжа черпакомъ и ведеркомъ, роняя на землю горячiе угли, про?хала походная кухня. Ротная двуколка завернула во дворъ. Усталая лошадь тихо заржала, предвкушая отдыхъ. Деньщики доставали изъ повозки походныя койки. Хозяйка на заднемъ крыльц? раздувала самоваръ. Тонкiй смолистый запахъ сухого саксаула потянулъ ладаннымъ духомъ и см?шался съ кр?пкимъ и терпкимъ запахомъ яблоковъ, горою наваленныхъ подъ нав?сомъ. Въ пролетъ воротъ былъ виденъ за улицей пологiй скатъ широкой долины, громадныя скирды хл?ба и за ними, казалось, совс?мъ близко высокiе массивы сн?говыхъ горъ.
        - Триста верстъ отмахали за эти дв? нед?ли, - сказалъ Песковскiй, - а все никакъ не уйдемъ отъ своихъ горъ. Еще тысячу надо пройдти, а у меня подметки уже никуда.
        - Отдай Равинеру. Онъ теб? за ночь новыя набьетъ, - пуская дымъ колечками, сказалъ Дмитрiй Петровичъ.
        - Я сказалъ Бурашкину, спать ляжемъ, чтобы снесъ.
        - Ты сейчасъ дай. А то - подъемъ въ четыре часа. Смотри босымъ идти не пришлось-бы.
        - Очень уже все это непонятно солдату, Дмитрiй Петровичъ.
        - Что непонятно?..
        - Тысячу верстъ похода сломать на своихъ на двоихъ, потомъ нед?ли дв? по жел?зной дорог? тянуть будутъ… Для чего? Вотъ мн? ефрейторъ Куросл?повъ на большомъ привал? и говоритъ: - для чего намъ воевать?.. Неужели и сюда Германъ со своей войною доберется?
        - Ты его за пустые разговоры на часъ въ боевую поставилъ-бы - вотъ это д?ло было-бы! Еще и ефрейторъ. Я отъ Куросл?пова такого не ожидалъ.
        - Дмитрiй Петровичъ, ты, ради Бога, чего худого не подумай. Просто такъ это къ слову пришлось. Мысль естественная у простого челов?ка.
        - Просто такъ!.. Естественная!… - передразнилъ Дмитрiй Петровичъ. - Не солдатская это мысль. Кто нибудь внушилъ ее Куросл?пову.
        - Не думаю. Да в?дь Суворовъ учитъ, что каждый воинъ долженъ понимать свой маневръ.
        - Не къ тому онъ это, Гриша, учитъ… Совс?мъ не къ тому. Слыхалъ и я… И не солдаты… А нашъ братъ офицеръ говорили - пока дойдемъ, да до?демъ и война кончится…
«Понималъ свой маневръ»… Б?да, Григорiй, если каждый солдатъ станетъ обсуждать все
«какъ» и «почему»?.. Что?.. Почему?.. Куда его ведутъ?.. Почему воевать, когда нашему краю никто не угрожаетъ? Общее д?ло забудемъ. Это б?да - хуже войны. Б?да, если каждый гражданинъ со своей обывательской горки станетъ судить Государя и Правительство… Какъ полагаешь, имъ то, чай, съ горы видн?е, ч?мъ намъ.
        - Но, Дмитрiй Петровичъ… Насъ офицеровъ, итакъ упрекаютъ въ обывательщин?, въ равнодушiи къ государственнымъ и мiровымъ вопросамъ.
        - Государственные, мiровые вопросы!.. Ахъ, шутъ ты гороховый!..
        Дмитрiй Петровичъ замолчалъ и долго смотр?лъ, какъ золотымъ туманомъ, ровно пологомъ задергивалась пустыня и какъ гд? то далеко, далеко въ лиловыя горы садилось солнце. Онъ докурилъ папиросу, бросилъ смятый изжеванный окурокъ во дворъ и сказалъ тихо, точно про себя.
        - Обывательщина!.. Кто говоритъ то это, милый Григорiй Николаевичъ?.. Врагъ Россiи говоритъ это, чтобы смутить «малыхъ сихъ». Надо ему свернуть, на бекрень сдвинуть наши мозги. Пос?ять сомн?нiя въ р?шительный часъ битвы и сорвать поб?ду… Философiя это.
        - Н?мцы?.. Н?мцы?.. Я н?мцевъ никого не видалъ и не знаю.
        - Н?мцы что!.. Русскiй солдатъ всегда н?мцевъ бивалъ… Есть врагъ много пострашн?е н?мцевъ… Дiаволъ.
        Песковскiй съ удивленiемъ посмотр?лъ на своего ротнаго. Уже не спятилъ-ли онъ отъ жары, да усталости. Дмитрiй Петровичъ ясными с?рыми глазами, не мигая, смотр?лъ на заходящее солнце. Красные угольки гор?ли въ темныхъ зрачкахъ. Сухое бритое лицо ударило въ бронзу.
        - Да… Дiаволъ… Мiровые вопросы… Обывательщина… Не намъ съ тобою мiровыми вопросами заниматься. Наше д?ло маленькое… Мiровые вопросы р?шатъ и безъ насъ. Мудрость жизни, счастье народа въ дов?рiи своему Правительству и въ томъ, чтобы каждый по сов?сти д?лалъ свое д?ло, не озираясь на сос?да… А такъ, если яйца начнугь курицу учить - что будетъ… Толку не будетъ. Съ сос?дняго двора - все раздражающ?е и сильн?е сталъ доходить запахъ горячихъ щей. Шумн?е тамъ былъ солдатскiй говоръ. Вдругъ раздалась короткая команда и полтораста голосовъ дружно зап?ли въ унисонъ:
        - Очи вс?хъ на Тя, Господи, уповаютъ…
        - Пойдемъ, Григорiй. Ужинъ готовъ. Похлебаемъ со стр?лками солдатскихъ шей… Такъ-то, братъ, лучше будетъ… А мiровые вопросы ефрейторскимъ умомъ р?шать?.. Никуда это не годится.
        И, смягчая жесткость словъ, кр?пкимъ пожатiемъ руки Песковскаго выше локтя, Дмитрiй Петровичъ поднялъ его и повелъ со двора.
        IX
        Шура и Женя в?рно отм?тили, что Володя на 180 градусовъ перем?нилъ свой взглядъ на войну. Сд?лалъ это онъ, конечно, не самъ, не своимъ умомъ дошелъ до этого, но получилъ на это указанiя партiи.
        Въ тотъ самый iюньскiй вечеръ, когда первый разъ въ ихъ дом? заговорили о возможности войны, Володя по?халъ къ Драчу. Онъ всегда останавливался у него, когда были у него сомн?нiя, когда хот?лъ онъ уйдти отъ семьи и посвятить всего себя партiйной работ?.
        - халъ онъ, полный самаго кр?пкаго миролюбiя и ненависти къ войн?. Какъ соцiалистъ и демократъ онъ долгомъ своимъ почитал быть антимилитаристомъ, пацифистомъ, ярымъ ненавистникомъ войны. Война пережитокъ дикаго среднев?ковья, феодальныхъ привычекъ, царизма, никакъ недостойный соцiализма. Бросать народъ, то есть рабочихъ - пролетарiатъ на убой въ угоду Вильгельмамъ и Николаямъ - никакъ не отв?чало марксизму. Онъ зналъ, что и партiя, въ лиц? Петербургскихъ ея представителей, разд?ляла эти взгляды. Уже были брошены ея агенты, составлены
«пятерки», посланы агитаторы по заводамъ, чтобы въ нужную минуту забастовками сорвать войну, по деревнямъ по?хала молодежь - препятствовать, когда будетъ надо мобилизацiи.
        Володя засталъ Драча дома въ хмуромъ, мрачномъ, молчаливомъ настроенiи. Пиво и хл?бъ съ колбасой ожидали Володю. Со страстью, съ пыломъ молодости Володя заговорилъ о военныхъ слухахъ, о подготовк? къ войн?, о священной обязанности каждаго соцiалиста пом?шать этой имперiалистической войн?, начатой «царизмомъ». Драчъ прищурился какъ-то презрительно и сказалъ:
        - Ничего ты, братокъ, въ этомъ д?л? не понимаешь. Совс?мъ не оттуда в?теръ дуетъ.
        - Скажи, если что знаешь.
        - Скажу, когда надо будетъ.
        Какъ ни допытывалъ Володя Драча - больше ничего онъ не могъ отъ него добиться.
        - Ты вотъ что - не сп?ши домой. Поживи у меня - тогда все доподлинно узнаешь. Ждемъ гонца отъ самого.
        - Отъ кого?
        - Отъ самого… Отъ Ленина, - едва слышно сказалъ Драчъ.
        Володя остался у Драча. Въ грязной, неприбранной квартир? было уныло и скучно. Держать прислугу Драчу не позволяли уб?жденiя, да, можетъ быть, и средствъ на это не было, самъ же онъ считалъ ниже себя стелить постель и вытирать пыль - это все
«усложняло жизнь» по его мн?нiю, и въ двухъ комнаткахъ въ большомъ и грязномъ дом?, заселенномъ рабочими, на Тел?жной улиц? было грязно и л?томъ душно и непрiютно. До одури играли въ шашки, до тошноты пили пиво, трескали огурцы и ?ли вареную колбасу, часами валялись на жесткихъ вонючихъ постеляхъ. Иногда спорили на отвлеченныя темы, читали вм?ст? Маркса, и Володя удивлялся малому развитiю Драча. Володя зналъ, что это ничего нед?ланiе и была - политика.
        - Мы, какъ пожарные, - говорилъ Драчъ, - можетъ, м?сяцъ проспимъ, ничегошеньки не д?лая, за то уже, какъ пожаръ, - здравствуйте - пожалуйста - явимся на работу, какъ стеклышко.
        Какъ то пришелъ къ нимъ Малининъ и показалъ телеграмму: - «прiостановите закупку шерсти. Точка. Шлемъ оптовика съ ц?нами. Точка. Карасевъ».
        Володя ничего не понялъ, Драчъ и Малининъ ему объяснили, что надо прекратить работу, препятствугощую войн? и ожидать кого-то съ инструкцiями изъ Центра.
        На Петербургскихъ заводахъ были волненiя. Рабочiе предъявляли экономическiя требованiя, устраивали забастовки. На Шлиссельбургскомъ тракт? были повалены фонарные столбы, остановлены вагоны жел?зной дороги, строили неум?ло баррикады. Гвардейская кавалерiя была вызвана изъ Красносельскаго лагеря для подавленiя рабочихъ волненiй. Въ город? было неспокойно. Это безпокойство усиливалось еще т?мъ, что въ Петербургъ ожидался Французскiй Президентъ Пуанкаре и нельзя было показать ему столицу въ смятенномъ вид?.
        Все это приказано было прекратить и идти «въ ногу» съ Правительствомъ. Никакъ этого понять не могъ Володя. Наконецъ, было назначено собранiе на квартир? Малинина.
        Были приняты чрезвычайныя м?ры предосторожности. На улиц? и на двор? дежурили отв?тственные члены партiи, чтобы во время предупредить объ опасности. На собранiе были допущены только самые в?рные члены партiи.
        Малининъ былъ раздраженъ и озабоченъ. Его обид?ло и зад?ло, что Центръ не ему поручилъ разработать директиву партiи, а прислалъ посторонняго челов?ка. Володя давно подм?тилъ, что въ партiи при всемъ кажущемся равенств? ея членовъ, строго соблюдалась какая то iерархiя и Малинину было оскорбительно уступать свое м?сто, хотя бы и временно, кому-то другому.
        Говорили, что у прi?зжаго, строго законопирированнаго былъ какой-то особенный
«мандатъ», не внушающiй никакихъ сомн?нiй и письмо отъ самого Ленина.
        Зас?данiе было назначено на восемь часовъ, но прi?зжiй явился только къ десяти.
        Это было челов?къ неопред?леннаго возраста, неопред?ленной нацiональности, какой-то подлинно «интернацiональный» челов?къ. Скор?е всего - болгаринъ. У него было чисто выбритое лицо с?ровато-оливковаго цв?та, съ сизыми т?нями на верхней губ? и щекахъ. Онъ былъ хорошо, по заграничному од?тъ, у него были темныя, но не рабочiя руки, которыя онъ все время зябко потиралъ, хотя и на воздух? и въ комнат? было жарко даже до духоты.
        Вс? встали при его вход?, хотя этого, наприм?ръ, для Малинина никогда не д?лали. Онъ неловко, крайне небрежно, поклонился и жестомъ предложилъ садиться у стола. Тяжелый, сумрачный, пронзительный взглядъ его обвелъ вс?хъ присутствующихъ и, какъ показалось Волод?, н?сколько дольше остановился на немъ и на Драч?.
        Наступило напряженное молчанiе ожиданiя. Прi?зжiй, онъ никому не былъ названъ ни по имени, ни по партiйной кличк?, сид?лъ, уставившись глазами въ одну точку и точно самъ ожидалъ какого-то доклада. Въ комнат? со тщательно занав?шенными од?ялами окнами было очень душно и до тошноты накурено. Сизыя струи табачнаго дыма стояли полосами подъ потолкомъ. Пахло согр?вшимся пивомъ и нечистымъ потомъ. Плотный Балабонинъ платкомъ вытиралъ лобъ и лицо. Коротневъ въ ожиданiи подался на стул? вс?мъ корпусомъ впередъ. У Драча на лиц? было восхищенiе, ротъ былъ открытъ и онъ ждалъ отъ прi?зжаго точно какого то чуда.
        Наконецъ, заговорилъ Малининъ. Слегка заикаясь онъ началъ:
        - Наши партiйцы - апостолы новой в?ры… Марксизмъ - еванiгелiе нашего в?ка. Мы ждемъ, товарищъ, отъ васъ откровеннаго слова и поученiя.
        Тотъ все молчалъ.
        - Вы прi?хали къ намъ съ новыми инструкцiями. Я получилъ телеграмму, которая меня и моихъ товарищей повергла въ большое смущенiе, пришлось перестраивать всю работу и м?нять вс? директивы, при настоящемъ настроенiи рабочихъ и вообще пролетарiата - это очень не просто. Въ центр?, повидимому, не отдаютъ себ? отчета въ т?хъ настроенiяхъ, которыя удалось установить въ рабочей масс?.
        - Въ Центр? все знаютъ… Тамъ смотрятъ широко и надолго. Голосъ незнакомца звучалъ глухо. Онъ говорилъ чисто по русски, но съ легкимъ акцентомъ, какъ могутъ говорить иностранцы, хорошо знающiе Русскiй языкъ, или Русскiе, очень долго жившiе заграницей.
        Вс? ждали, что онъ скажетъ дальше, но онъ опять замолчалъ и, казалось, и не думалъ продолжать.
        - По нашимъ св?д?нiямъ, - сказалъ Малининъ, - война неизб?жна. Императоръ Вильгельмъ р?шилъ ее начать. Императоръ Николай еще колеблется, но ожидаемый прi?здъ президента французской республики долженъ положить конецъ его колебанiямъ. На дняхъ должна быть объявлена мобилизацiя. Начатые нами безпорядки могутъ ей серьезно пом?шать.
        - М?шать не надо… напротивъ. Въ общемъ и ц?ломъ постановлено, что война нужна… Она ускоритъ осуществленiе задачъ третьяго интернацiонала… Надо только во время повернуть ее къ пораженiю. Требованiе: - не м?шать, а помогать правительству.
        - Воть какъ, - сказалъ Малининъ.
        - Будить патрiотизмъ?..
        - Да.
        - Не опасная это будетъ игра?..
        - Въ рабочихъ патрiотизма н?тъ.
        - Но крестьяне?
        - У нихъ патрiотизмъ м?стный. На этомъ въ свое время и съиграемъ.
        Прi?зжiй помолчалъ и сказалъ негромко, но в?ско.
        - Намъ нужна ненависть… Ненависть вс?хъ ко вс?мъ… Вотъ въ чемъ наша религiя, та новая религiя, о которой вы сказали. Неудачи войны… Войны необычайно кровопролитной и жестокой - объ этомъ постараются сами капиталистическiя державы - возбудитъ ненависть солдатъ къ офицерамъ и генераламъ. Армiя поколеблется… Въ обществ? ненависть къ правительству, презр?нiе къ государю… Поняли? Вотъ когда… Ненависть къ самой Россiи!
        - Ненависть къ Россiи? Трудненько будетъ. Я самъ изъ крестьянъ. Я знаю, какъ свое село любитъ каждый крестьянинъ.
        - Свое село… Да, можетъ быть… Это не существенно. Но Россiю? Да объ этомъ вамъ безпокоиться не приходится. Это за насъ сд?лаетъ интеллигенцiя. Кружки писателей и поэтовъ охотно пойдутъ клеветать на Россiю, на власть, на крестьянъ и на офицеровъ и генераловъ. О государ? и говорить не приходится. Его сотремъ въ порошокъ, окружимъ такой ненавистью, что сами же «в?рноподданные» ему изм?нятъ и отдадутъ на смерть и поруганiе. Они Бога своего отдали, такъ что имъ Государь!
        - Вотъ еще Богъ… О, это все не такъ просто. Въ Россiи, если начинать бунтъ - первое надо Бога упразднить… убить всякую в?ру… А какъ это сд?лаешь?..
        - Мысль не новая и не ваша.
        - Я за это и не стою. Для меня она новая и ясная.
        - Это еще Бакунинъ сказалъ. Это вы у Достоевскаго читали. Мысль студента Шатова. Старо! Теперь въ Русскомъ народ? Богъ не тотъ.
        - Богъ у него всегда одинъ. Богъ и Николай Чудотворецъ.
        - Когда начнутся пораженiя… голодъ… отступленiя… кода н?мецъ жел?зной пятой станетъ на горло и молебны не помогутъ, когда «поэты» станутъ богохульствовать подъ рукоплесканiя интеллигентной толпы и Богъ поколеблется въ народныхъ умахъ. Богъ и съ Нимъ Николай Чудотворецъ.
        - Можетъ быть… Но… Все это потребуетъ новыхъ средствъ. Мы потратились на забастовки. Партiйная касса пуста.
        - Деньги будутъ.
        - Откуда?.. - въ громадномъ волненiи спросилъ Балабонинъ.
        - А вамъ не все равно.
        Прi?зжiй поднялся. Онъ все сказалъ, что надо. Онъ прi?халъ не для того, чтобы отв?чать на вопросы. Онъ считалъ ихъ праздными и ненужными.
        - Войн? быть. Правительству не м?шать организовывать войну. Усвоили?..
        Онъ никому не подалъ руки, какъ то неопред?ленно отв?тилъ на поклоны собравшихся и, ткнувъ пальцемъ на Володю, Гуммеля и Драча сказалъ:
        - Прошу выйдти со мною въ сос?днюю комнату.
        Въ кабинет? Малинина было темно и окно было открыто. Гуммель хот?лъ внести лампу, но прi?зжiй остановилъ его.
        - Закройте только окно, чтобы - неслышно.
        Онъ сталъ въ глубин? комнаты. Володя, Драчъ и Гуммель противъ него въ позахъ учениковъ передъ учителемъ.
        - Владимiръ Жильцовъ?..
        - Я.
        - Вы будете… будете… Леонидъ Гранитовъ. Поняли?.. Усвоили?..
        Володя молча поклонился.
        - Товаришъ Драчъ?..
        - Я.
        - Вамъ м?нять фамилiю не надо. Прошлое безупречно
        - Чистое пролетарское происхожденiе, - заторопился Драчъ.
        Прi?зжiй даже не посмотр?лъ на него. Онъ перевелъ тяжелый взглядъ черныхъ глазъ на Гуммеля,
        - Товарищъ Гуммель?..
        - Я.
        - Такъ и будетъ. Вы по?дете со мною заграницу въ Центръ.
        Онъ поклонился на этотъ разъ опред?ленно и съ видомъ челов?ка, осчастливившаго другихъ, пожаловавшаго маршальскiе жезлы пошелъ изъ комнаты.
        И странное д?ло. Когда выходили Драчъ и Володя и подлинно оба чувствовали себя точно именинниками, точно были они офицерами, вотъ только что пожалованными офицерскими чинами. Они шли вм?ст? на Тел?жную въ вонючую квартиру Драча. Л?тнiй дождь лилъ. По домовымъ жолобамъ вода шум?ла, сливаясь въ кадки. Пустынны были улицы. Мутными желтыми кругами расплывались въ дождевыхъ полосахъ уличные фонари. Они ничего не зам?чали. Праздничные голоса п?ли въ сердц? Володи. Когда они вошли на совершенно пустую Полтавскую, гд? были с?нные магазины, Драчъ остановился, толкнулъ въ бокъ Володю и весело захохоталъ.
        - А, - воскликнулъ онъ, - въ Центръ!.. Заграницу!.. Елки-палки!.. Вотъ это я понимаю. А знаешь за что?..
        - Не знаю.
        - Фортуна, чортъ тебя совс?мъ подери!.. За Далекихъ!..
        - Ну, - какъ то недовольно промычалъ Володя.
        - Вотъ теб? и ну! Елки-палки!.. Здравствуйте пожалуйста. Право надо по немъ панихиду намъ отслужить. Вотъ, гд? это обернулось то! Тамъ ц?нятъ!.. Тамъ это вотъ какъ понимаютъ… Которые люди р?шительные и которые такъ просто - дворянская слизь… Далекихъ - это не болтологiя. Ты посмотри, кто на верхушк?? Болтуны?.. А что?.. Здравствуйте пожалуйста - товарищъ Джугашвили - Сталинъ - Тифлисское казначейство грабилъ, думаешь, мало людей накрошилъ… А что?.. Тамъ кровушку любятъ… Слыхалъ - ненависть!.. Понялъ: - ненависть! Это теб? не «люби ближняго своего»… Это, елки-палки, ненавидь, не бойся!.. Дерзай!.. Кровь, что вонючая вода. Товарищъ Финкельштейнъ Валлахъ-Литвиновъ - жохъ, елки-палки, - деньги заграницей обм?нивалъ, въ тюрьм? французской сид?лъ, не сладкая, поди, малина. Поди и били его тамъ. За то теперь!.. О-оо!!. Вотъ и мы съ тобой за Далекихъ куда попали, на верхушку! Такъ и впредь будемъ! Понялъ, товарищъ Гранитовъ?.. Не фунтъ изюма. Елки-палки. Тотъ Сталинъ… сталь и ты не хуже - гранитъ!.. Ночуешь у меня?..
        - Да.
        - А то бы къ д?вочкамъ?.. а?.. На радостяхъ то?.. Въ генералы пожалованы!.!. Заграницу!..
        - Уклонюсь пока. Надо съ мыслями собраться, да завтра хочу къ своимъ съ?здить.
        - Ты-бы къ своимъ-то по малости.
        - Неужели ты думаешь, - съ негодованiемъ сказалъ Володя, - меня дома свернутъ?..
        - Свернуть, не свернутъ, а все - вс? эти папы, да мамы, сестры, да братья, а тамъ еще любимая какая д?вушка подвернется - кислая это матерiя для стопроцентнаго коммуниста. Д?вочки куда проще, пошелъ, какъ стаканъ св?жей воды выпилъ, и гуляй дальше.
        - Ты меня, Драчъ, въ этомъ не учи, безъ тебя знаю, а характеръ мой и нервы изъ стали… Не даромъ я теперь и навсегда - Гранитовъ, - съ превеликой гордостью сказалъ Володя.
        - Ну, какъ знаешь. Вотъ теб? ключъ отъ квартиры, а я по своему отпраздную свое повышенiе… По пролетарски.
        На другой день Володя по?халъ въ Пулково, а черезъ два дня опять покинулъ родительскiй домъ, чтобы уже никогда въ него не вернуться.
        X
        Этотъ сдвигъ на сто восемьдесятъ градусовъ наблюдалъ и Борисъ Николаевичъ Антонскiй. Л?томъ свободный отъ уроковъ, взвинченный, взволнованный газетными изв?стiями и статьями, слухами и толками о войн? онъ зачастилъ въ Петербургъ, чтобы наблюдать за жизнью столицы.
        Въ знойный iюльскiй день онъ вид?лъ, какъ въ Царской коляск?, запряженной парой великол?пныхъ с?рыхъ рысаковъ, со вс?хъ сторонъ окруженный казаками въ красныхъ мундирахъ, въ высокихъ киверахъ съ косыми б?лыми султанами, съ пиками у бедра, -халъ по Невскому проспекту французскiй президентъ въ черномъ цилиндр?. Онъ очень запомнилъ всю эту картину. Какъ въ кл?тк? изъ живыхъ людей неслась коляска и гулко щелкали копыта казачьихъ лошадей по камнямъ и по св?же политому торцу. Борисъ Николаевичъ вид?лъ молодое, розовое, безусое лицо офицера, -хавшаго на могучей рыжей лошади съ открытою пастью у задняго колеса коляски и вид?лъ какъ напряженно остро тотъ посматривалъ впередъ, на народъ и на президента. Точно опасался чего-то. Къ коляск? выб?гали какiе то люди, точно нарочно од?тые какими-то
«пейзанами», можетъ быть - дворники, можетъ быть, агенты охранной полицiи. Жидкое ура провожало президента. И во всемъ этомъ была какая-то неув?ренность въ чувствахъ и настроенiяхъ народа, быть можетъ, даже боязнь за самую жизнь президента. Столица переживала полосу безпорядковъ и забастовокъ на заводахъ, какъ говорили, поднятыхъ н?мецкими агентами. Какъ далеко это было отъ того энтузiазма, какой былъ въ дни «Кронштадта», когда впервые по Петербургу на законномъ основанiи грем?ла «марсельеза». Борисъ Николаевичъ понималъ, что казаки эти были не почетный эскортъ гостя Императора Николая II, но надежная его охрана.
        Душнымъ вечеромъ Борисъ Николаевичъ стоялъ въ толп? въ Александровскомъ парк?, у Народнаго Дома и смотр?лъ, какъ оттуда выходили гости - французскiе морскiе офицеры и матросы съ корабля, на которомъ прибылъ въ Петербургъ Пуанкаре. Французы съ трудомъ пробивались черезъ ст?снившую ихъ толпу. Полицiя была безсильна и какъ то нер?шительна. Толпа была опред?ленно враждебна французамъ. Изъ нея раздавались крики и угрозы. У н?которыхъ контръ-метровъ были сорваны погоны, у матросовъ были разорваны куртки. Какъ будто-бы народный энтузiазмъ перешелъ какiя то границы… И было ясно - взвинченный газетными статьями уличныхъ листковъ «народъ не хот?лъ войны…
        Каково же было удивленiе Антонскаго, когда онъ попалъ въ т? же Петербургскiя народныя толпы въ день объявленiя манифеста о войн?.
        Антонскiй на трамва? подъ?халъ къ Невскому. Онъ еще не читалъ утреннихъ газетъ и ничего не зналъ. Трамвай остановился и было видно, что надолго. Дальше нельзя было ?хать: - весь Невскiй отъ домовъ до домовъ былъ запруженъ народною толпою.
        Антонскiй вышелъ изъ вагона. Быстраго взгляда было достаточно, чтобы уб?диться, что эго былъ и точно подлинный народъ. Не дворники, которыхъ могла согнать полицiя, не члены «Союза Русскаго Народа», или «Союза Михаила Архангела», но настоящiе рабочiе - городской пролетарiатъ. Черные картузы, заломленные на затылокъ, испитыя, худощавыя, прокопченныя дымомъ мастерскихъ лица, пестрыя рубахи, рабочiя блузы - Путиловцы, Обуховцы, рабочiе Судостроительной верфи, Торнтоновской мануфактуры, т?, кто въ 1905-мъ году шелъ съ Гапономъ, т?, кто всегда протестовалъ, никогда не былъ доволенъ, кто всегда волновался и былъ армiей л?выхъ партiй. Это они всего н?сколько дней тому назадъ т?снили и мяли французскихъ моряковъ, выказывая свое неодобренiе правительственной политик?.
        Толпа остановилась. Ея голова вливалась на Аничковъ мостъ, бол?е узкiй, ч?мъ Невскiй проспектъ и, сдавившись у входа, задержалась.
        Яркое солнце заливало мостъ, Надъ толпою высились Клодтовскiя статуи, стоявшiя у моста - чугунные вздыбленные кони и юноши ихъ обуздывавшiе. И тамъ въ солнечныхъ блескахъ, на фон? голубого неба разблистались колеблемыя в?тромъ золотыя церковныя хоругви. На мостъ чинно и торжественно, какъ подобаетъ церковной процессiи, подымалось золоторизное духовенство.
        Невольно Антонскiй вспомнилъ всю Гапоновскую исторiю и какъ такой-же крестный ходъ былъ встр?ченъ у Зимняго дворца залпами гвардейской п?хоты и атаками конницы. Волненiе охватило его. Онъ сталъ пробираться въ первые ряды. Мощный хоръ гуд?лъ и переливался по Невскому. Сверкая отраженными лучами, сл?пя глаза открывались окна домовъ и магазиновъ, въ нихъ были люди, махали платками, шалями, шарфами.
        Прижатые къ панелямъ остановились извощики. Трамваи застыли на рельсахъ - ихъ обтекала толпа.
        У Мойки снова задержались. Дальше Невскiй былъ узокъ и когда выходили на громадную площадь у Зимняго Дворца отставшiе б?гомъ догоняли голову колонны и толпа заливала всю площадь.
        Въ порывахъ жаркаго в?тра, въ синемъ неб? трепеталъ надъ дворцомъ золотисто-желтый Императорскiй штандартъ съ чернымъ двуглавымъ орломъ. Въ широкiй пролетъ между дворцомъ и садомъ показался Голубой просторъ Невы и новый Дворцовый мостъ. Передъ Антонскимъ высились коричнево-малиновыя стройныя громады Зимняго Дворца. Ни караула, ни войскъ передъ нимъ не было. Только часовые стояли неподвижно у б?лыхъ съ черными полосами будокъ.
        Толпа залила всю площадь.
        И тогда на балкон? второго этажа, надъ Салтыковскимъ подъ?здомъ блеснула стеклами внезапно отворившаяся дверь, и на балконъ вышелъ Государь-Императоръ съ Императрицей.
        Мгновенно тысячи головъ обнажились. Толпа рухнула на кол?ни.
        Громадный хоръ зап?лъ:
        - Боже, Царя храни!..

* * *
        Антонскiй шелъ въ людскихъ толпахъ къ вокзалу. Народъ расходился, разливаясь по улицамъ, разрываясь на клочья, какъ сбитая в?тромъ грозовая туча. Одни обгоняли Антонскаго, другiе шли рядомъ съ нимъ, не обращая на него никакого вниманiя. Антонскiй слышалъ взволнованные голоса.
        - То бастовали… безпорядки д?лали… безобразничали… А теперь.
        - Да, бастовали. Какъ намъ не бастовать?.. Изъ чего мы работаемъ?.. Изъ чего каторжную жизню ведемъ?.. Что-бы только хл?бушко наработать… А ежели съ д?тями?.. Капиталистъ - онъ себ? наживаетъ… Во дворцахъ живетъ… А нашъ братъ рабочiй?.. Ранняя могила - вотъ евоный дворецъ.
        - Пьянствовали-бы поменьше, такъ и себ? чего ни на есть наработали-бы.
        - Наработаешь?.. Рабочему челов?ку безъ этого, чтобы выпить ни-и-какъ, господинъ, нельзя. Ты не кори рабочаго, трудящаго челов?ка, ты его пожал?й.
        - Хот?ли, господинъ, на свое повернуть. Коли, царь не смотритъ, думали - безъ его обойдемся.
        - Ну и опять люди смущали. Добивайтесь, говорили, своихъ правовъ. Должны быть у васъ свои права. Въ борьб?, говорили, обр?тешь ты право свое.
        - А теперь на кол?няхъ?
        - Ну и что-жъ - на кол?няхъ. Вотъ гляди - кол?нки прорвалъ, на каменьяхъ стоялъ. Не жалко. Потому теперь врагъ… Врагь на насъ нападаетъ… Врагъ! Н?мецъ, однимъ словомъ… Отпоръ ему надоть дать. То было д?ло наше, какъ-бы сказать, семейное, а нонче всея Рассеи касаемо!.. Рассеи!.. Понялъ это? Подъ Вильгельмову палку не пойдемъ… Это, братъ, никакъ невозможно… Немыслимо даже это.
        Они обогнали, наконецъ, Антонскаго.

«А в?дь это?..», - думалъ Антонскiй, - Володи?.. да, Володи сд?лали эти Овидiевы метаморфозы. Кругомъ повернули мышленiе этихъ людей. Отъ забастовокъ протеста и красныхъ тряпокъ къ иконамъ, Царскимъ портретамъ и патрiотическимъ манифестацiямъ. Значитъ имъ, соцiалистамь, нужно это. Имъ, а не кому другому оказалась нужна война. Имъ - соцiалистамъ… И всегда такъ и было. Во в?ки в?ковъ. Французскую революцiю д?лалъ не народъ, не толпа Сенъ-Антуанскаго предм?стья - а вотъ эти маленькiе интеллигентскiе кружки, общества, философы, энциклопедисты, масонскiя ложи, писатели, поэты… Да и тутъ не обошлось безъ всего этого. Они подготовили все это. Они дали возможность крутить народными мозгами куда хочешь… А мы прогляд?ли. Мы сами восхищались снобирующими купцами, жертвующими на революцiю, благотворительными дамами, устраивающими свои салоны, гд? создается государство въ государств?. Вотъ и Володя тамъ роль играетъ. А кто надъ нимъ? При всей своей Русской болтливости они ум?ютъ хранить тайны своей партiи. А мы?.. Распустились мы очень. Теперь - поди, довольны. Весь народъ съ нами. Посмотримъ во что все это
выльется?..».
        Антонскiй по?халъ въ Пулково. Ему хот?лось под?литься своими мыслями съ Матв?емъ Трофимовичемъ. Ему эти мысли казались глубокими и правильными.

* * *
        Борисъ Николаевичъ засталъ Ольгу Петровну въ слезахъ.
        - Что случилось?
        - Да вотъ… Охъ и не могу я… Пусть вамъ Матв?й объяснитъ… Пройдите къ нему. Въ моей голов? это не вм?щается. Стара я что-ли стала…
        Шура сид?ла съ работой на балкон?. Женя ей читала вслухъ. Въ ушахъ Бориса Николаевича все еще колебались колокольные звоны и слышалось торжественное, молитвенное п?нiе многотысячной толпы. Солнце св?тило ярко. Небо было безъ облака. А на дач? казалось сумрачно. Точно черная туча ее накрыла. Горе вступило въ нее. Тяжело было вид?ть слезы Ольги Петровны, сдержанное, скрытое горе чувствсвалось въ нарочитой занятости барышень.
        Матв?й Трофимовичъ встр?тилъ Антонскаго на порог? кабинета.
        - Пройди… пройди… Очень ты кстати…, - говорилъ онъ дрожащимъ отъ волненiя голосомъ и мялъ въ рукахъ листокъ с?роватой бумаги. - Садись… Радъ… Радъ тебя вид?ть… Объясни ты мн?, что все это?
        - Но что-же случилось? - повторилъ вопросъ Антонскiй.
        - А вотъ… На, читай… Читай вслухъ и пойми все… Объясни намъ, - выкрикнулъ срывающимся, лающимъ голосомъ Матв?й Трофимовичъ.
        - «Отецъ», - началъ читать Антонскiй и поднялъ глаза на Матв?я Трофимовича… Тотъ перебилъ его:
        - Чувствуешь?.. Не папа… Не-е… Н?тъ… Отецъ!..
        - Ну это… Будь благодаренъ… При его взглядахъ онъ могъ тебя и просто «Матв?й Трофимовичемъ» назвать. Пожалуй, даже бол?е стильно вышло-бы. А они очень въ этомъ любятъ свой стиль. Итакъ… «Отецъ» … Не такъ плохо. Все таки онъ фактъ признаетъ. Нынче склонны и самый фактъ отрицать. «Прошу обо мн? не безпокоиться и понапрасну не волноваться. Не суетиться и меня нигд? не искать, т?мъ бол?е черезъ полицiю. Я почелъ нужнымъ временно у?хать. Владимiръ Жильцовъ»…
        - Ни слова о матери, о сестр? о братьяхъ…
        - Ну… Это…
        - Н?тъ, каковъ!.. И это тогда, когда идетъ призывъ подъ знамена, когда его товарищи по университету добровольно поступаютъ въ военныя училища и солдатами на войну. Что-же это такое?.. Дезертирство?.. Каково матери?.. Мн??.. Каково д?ду?.. Сынъ, внукъ - дезертиръ!..
        Гробовая тишина стала въ комнат?. Антонскiй стоялъ, опустивъ голову. Въ этотъ часъ онъ не жал?лъ, что у него только дочери. Его большой красный подагрическiй носъ сталъ фiолетовымъ, глаза точно выл?зли изъ орбитъ и тупо смотр?ли въ землю. Неслышными шагами прошла въ кабинетъ Шура и стала говорить тихо и наружно спокойно.
        - Володя им?лъ обыкновенiе д?литься со мною многими и многими своими мыслями. Не знаю, зач?мъ… Можетъ быть над?ялся, что я увлекусь его ученiемъ.
        - Какимъ ученiемъ?… - спросилъ, поднимая голову Матв?й Трофимовичъ.
        - Это очень сложно. Не опред?лишь однимъ словомъ. Въ тотъ посл?днiй вечеръ, когда Володя былъ съ нами и говорилъ о войн?, онъ зашелъ ко мн?. Не знаю почему, но онъ былъ въ этотъ вечеръ особенно откровененъ со мною. Точно хот?лъ, чтобы я поняла его и оправдала.
        - Просто онъ влюбленъ въ тебя. И, можетъ быть, ему только съ тобою и было тяжело разстаться.
        - Но, папа!.. Такiе люди, какъ Володя любви не признаютъ и не знаютъ. Они забронированы отъ нея своими черствостью и эгоизмомъ.
        - Пожалуй ты права. Прости, что перебилъ тебя. Такъ что-же открылъ теб? Володя?..
        - Онъ сказалъ, что настоящая война должна обратиться въ классовую войну и прежде всего привести къ крушенiю трехъ могущественныхъ имперiй. Это у нихъ гд?-то предр?шено. Власть въ Россiи должна перейдти въ руки пролетарiата. Для этого необходимы - разгромъ и пораженiе Русскихъ армiй. - Все это онъ говорилъ съ такимъ возмутительнымъ спокойствiемъ, что я не нашлась даже, что и возразить.
        - Что тутъ возразишь, - сказалъ Матв?й Трофимовичъ. - Чисто бредъ сумасшедшаго.
        - Iудо-масонскiя выдумки. Но я думаю - больше того. Тутъ есть н?что отъ дiавола, - сказалъ Антонокiй.
        - Онъ сказалъ мн? еще, что они, то есть, ихъ партiя отнюдь не демократы. Они перестали таковыми быть. Онъ сказалъ, что при осуществленiи коммунизма исчезаетъ государство въ его ц?ломъ и съ нимъ вм?ст? исчезаетъ и демократiя, какъ часть государства. Пролетарiатъ стремится къ уничтоженiю классоваго д?ленiя, къ полному уничтоженiю того, что принято называть государственнымъ строемъ, а сл?довательно и къ уничтоженiю демократiи. Это онъ мн? два раза повторилъ, хот?лъ, видно, чтобы я хорошенько запомнила. Неприкосновенность личности, - продолжалъ онъ, - свобода слова и печати, свобода собранiй и коалицiй, уравненiе женщинъ въ правахъ съ мужчинами, всеобщее избирательное право, парламентаризмъ - все это Володя назвалъ ненужными побрякушками, буржуазными предразсудками, достойными меньшевиковъ, то есть второго интернацiонала.
        - Ну, конечно… Чистый марксизмъ…, - сказалъ Матв?й Трофимовичъ.
        - Шигалевщина какая-то, - промолвилъ Антонскiй.
        - Соцiалисты, - говорилъ онъ, - лакеи буржуазiи, прихлебатели капиталистовъ. Онъ говорилъ еще, и все мн? повторялъ о разниц? между демократiей буржуазной и демократiей пролетарской. Французская демократiя, говорилъ онъ, - есть демократiя эксплоатируемыхъ классовъ, публично - правовое насилiе рабочихъ и крестьянъ. Они-же хотятъ просто физически уничтожить эксплоататоровъ всеобщей силой народа - рабочихъ и крестьянъ.
        - Всероссiйскiй погромъ учинятъ, только не еврейскiй, а еврейскими руками разгромятъ всю Россiю, - сказалъ задумчиво Антонскiй.
        - Они хотятъ создать какую-то пролетарскую демократiю, какъ онъ сказалъ, хижинъ и рабочихъ кварталовъ.
        - Все ложь! Ложь!.. Обманъ малыхъ сихъ. На спинахъ ихъ по?дутъ негодяи интернацiоналисты, безбожники и прохвосты, - сказалъ Антонскiй.
        - Володя по его словамъ, идетъ въ передовой отрядъ пролетарiата, который возьметъ власть въ свои руки и поведетъ народъ къ чистому соцiализму.
        - Страшенъ сонъ, да милостивъ Богъ, - тихо проговорилъ Матв?й Трофимовичъ.
        - Я это ученiе давно знаю, - сказалъ Антонскiй, - только всегда считалъ его утопическимъ. Но теперь вижу, что за это кто-то серьезно взялся… Думаю, что не безъ н?мецкихъ денегъ и людей оттуда, изъ вражескаго стана, все это навязывается тупымъ мозгамъ обнагл?вшаго, испуганнаго войною Русскаго простолюдина.
        - Все таки… кто-же онъ?… - какъ то жалобно, тонкимъ голосомъ сказалъ Матв?й Трофнмовичъ. - Кто-же онъ?.. Дезертиръ?.. У меня сынъ дезертиръ?.. Какъ я съ этимъ въ гимназiю явлюсь?.. В?дь посл? этого, что удивляться, если однажды и дважды два станетъ пять…
        - Доживемъ и до этого, - мрачно сказалъ Антонскiй. - Н?тъ онъ не дезертиръ. Онъ много хуже… Онъ партiйный работникъ! У него н?тъ Родины. У него третiй интернацiоналъ! Онъ - большевикъ!.. Однако все таки, надо признаться, см?лый челов?къ, если въ такiе откровенности пошелъ.
        - Что-же тутъ см?лаго?.. Онъ отлично зналъ, что Шура не донесетъ и, если кому скажетъ, то только намъ двоимъ… А мы тоже никогда не донесемъ. Они и донесутъ, и предадутъ и все сд?лаютъ подлое и гадкое… Боже!.. Боже!.. Боже!.. Какое ужасное время!.. Война… И эти страшные, новые люди съ новою не христiанскою, дiавольскою моралью.
        Матв?й Трофимовичъ закрылъ лицо руками и горько, какъ маленькiй ребенокъ заплакалъ.
        XI
        Самыхъ семей Жильцовыхъ и Антонскихъ, то есть Ольги Петровны, Матв?я Трофимовича, Жени, Гурочки и Вани, Бориса Николаевича и Марьи Петровны съ ихъ д?вичьимъ царствомъ война коснулась мало. Ихъ жизнь совс?мъ не перем?нилась.
        На войну пошли дядя Дима и Тихонъ Ивановичъ. Но имъ это такъ и полагалось. Они были - «военными». Съ того самаго дня, когда десятил?тними мальчиками над?ли они на себя кадетскiя куртки и ушли изъ семей, они обрекли себя на боевое служенiе Родин?. У нихъ была своя особая семья - полковая, армейская, войсковая. Дядя Дима къ тому-же былъ холостымъ. Онъ и своимъ то писалъ р?дко, и на него не обижались. Гд?-же ему писать? Онъ полковою охотничьею командой зав?дуетъ… Вотъ теперь роту получилъ… Въ семь? протоiерея Петра отлично понимали, что рота для ихъ Димочки тоже самое, что семья.
        Въ бою на Висл?, за Александрiей дядя Дима былъ тяжело раненъ въ грудь и остался въ строю. Онъ писалъ: - «мн? нельзя было уйдти - развалилась-бы рота. Мой младшiй офицеръ подпоручикъ Песковскiй былъ убитъ. Фельдфебелю оторвало ногу, половина роты погибла и я не могъ ее оставить безъ себя. Фельдшеръ перевязалъ меня и я остался на позицiи. Мы взяли тысячу пл?нныхъ»… Это даже и за подвигъ не сочли въ семь? Жильцовыхъ. Иначе и быть не могло. Димочка былъ офицеръ… Туркестанскiй стр?локъ… Какъ же могъ онъ иначе-то поступить?..
        Гурочка вид?лъ, какъ густыми колоннами вели по Петербургу австрiйскихъ пл?нныхъ въ синеватыхъ шинеляхъ и съ гордостыо думалъ: - «это дядя Дима взялъ»…
        Д?душка молился особо: - «помоги Господи, воинамъ Димитрiю и Тихону». Воинамъ!!.
        Наденька писала изъ станицы. Въ самыхъ строкахъ ея письма, казалось, искрился и игралъ ея бодрый и ласковый см?хъ: - «вотъ и я стала настоящей «жалмеркой». А знаешь ты, Оля, что это такое?.. Это жена казака, ушедшаго на службу и оставшаяся одна въ станиц?. А на войну когда ушелъ такъ и т?мъ паче - жалмерка! Тихонъ мой молодчина, отличается. Казаки раненые прi?зжали, сказывали - съ сотней австрiяковъ атаковалъ, вс?хъ порубилъ и покололъ, никого на разводъ не оставилъ. Къ Георгiевскому кресту представленъ. Привезли мн? ментикъ австрiйскiй на бараньемъ м?ху. Ловкiй такой ментикъ и теплый. Буду въ немъ на базы ходить - скотину кормить. Добыча!.. Въ войсковые старшины его производятъ за доблести его. Вотъ и буду я самая настоящая - штабъ-офицерша… Знай нашихъ…».
        И по прежнему тетя Надя была вся въ хозяйств?. Она писала: - «одно время, какъ вс? наши поу?хали на войну пошатнулся мой куренекъ… Боялась и съ хл?бомъ не управлюсь. Урожай-же былъ отм?нный. Жатки не посп?вали. Лошадей у насъ позабрали по мобилизацiи. Одолжались у сос?дей. Слава теб? Господи, по христiански живемъ, Бога не забыли. Молотили на двухъ машинахъ. Птицу запустила. Однако къ Рождеству гуси и индюки вамъ будутъ отличные. Воловъ сдала интендантству. Могла-бы и не сдавать Но больше - изъ патрiотизма. Надо ихъ, страдальцевъ нашихъ какъ ни есть продовольствовать. Гусей въ этомъ году Богъ послалъ преизобильно. Осенью, какъ повалили ко мн? со степи, какъ загагакали, ну просто - несосв?тимая сила!.. Съ рабочими было трудно. Нынче гутарятъ по хутору будто австрiйскихъ пл?нныхъ, которые изъ славянъ, будутъ давать въ наймы. Хорошо это было-бы. Я бы тогда гулевой земли десятинки четыре прiарендовала. Очень я стала жадна до земли. Люблю когда своя родитъ. Сынъ Степанъ меня радуетъ. Совс?мъ оправился отъ Володиныхъ бредней, въ портупеи произведенъ. Ускоренно кончаетъ юнкерское - скоро въ офицеры
попадаетъ и идетъ на войну. Пусть и мужъ, и сынъ у меня за Родину постараются».
        Ольга Петровна читала и гордилась. Не посрамили батюшку, отца Петра… Вотъ только Володя? Кто былъ на д?л? Володя отъ нея скрыли. Она считала его дезертиромъ, или, какъ стали говорить - «уклоненцемъ»… Хорошаго мало! Позоромъ онъ ложился на всю ихъ честную семью и потому, когда Гурочка вдругъ заявилъ, что онъ, какъ только кончитъ гимназiю идетъ въ военное училище и на войну, мать не только не протестовала, но заплакала отъ охватившаго ее непонятнаго ей самой волненiя и, прижавъ къ груди, говарила:
        - Гурочка, милый!.. За Володю, за Володю!.. Ясный мой соколикъ…
        Женя - она въ свою восемнадцатую весну стала прелестной, прищурила громадные голубые глаза и проговорила груднымъ низкимъ музыкальнымъ голосомъ:
        - Ты у насъ - герой!
        Ни т?ни насм?шки не было въ словахъ сестры.
        Еще былъ военный - Геннадiй Петровичъ, но о томъ, что онъ уже какъ-то вошелъ въ ихъ семью знали только Шура, да Женя, и по молчаливому соглашенiю не говорили объ этомъ никому. Геннадiй Петровичъ написалъ дв? открытки. Узнали, что и онъ отличался, отбилъ германскiй разъ?здъ, взялъ въ пл?нъ офицера и отобралъ лошадь -
«хорошую лошадь, однако, хуже моего Баяна»…
        Ну еще-бы!.. Баяна!.. На которомъ Геннадiй Петровичъ джигитовалъ для Жени. Такой другой лошади, по мн?нiю Жени, не могло быть на св?т?. Потомъ писалъ еще, что онъ въ армiи Самсонова. И изъ газетъ уже знали о катастроф? съ армiей Самсонова, и писемъ больше не было.
        Женя горячо сжимала руку своей двоюродной сестры и шептала ей:
        - Ты не думай, Шурочка… Если онъ «Ужъ въ неб? - я тамъ его найду»…
        Бриллiантами горячихъ слезъ гор?ли глаза Жени. Падали слезы на прекрасныя щеки и текли къ подбородку и что-то было такое жалостное, обреченное въ Жен?, что Шура не выдерживала и кр?пко прижимала къ себ? сестру.
        Судьба!..
        Женя съ осени поступила въ консерваторiю. Ей пророчили блестящее будущее. Сцена ей была обезпечена… И эти мечты объ артистической слав? стирали боль по ушедшемъ Геннадi?. Артистка!.. Ар-тис-тка!.. Женя въ ум? по слогамъ произносила это слово. Сколько въ немъ было колдовской силы, сколько магiи, очарованiя. Кружилась голова. Она шла къ роялю и п?ла, п?ла… Посл? упражненiй брала ноты и начинала п?сню Сольвейгъ. Голосъ кр?пъ - страсть слышалась въ немъ. Потомъ слезы. Темнокудрая головка упадала на клавиши. Женя рыдала.
        Вс?хъ удивила Шура. На второй годъ войны она оставила хорошее м?сто художницы на Императорскомъ фарфоровомъ завод? и поступила сначала на курсы сестеръ милосердiя, а потомъ въ солдатскiй госпиталь. Она не стремилась на «фронтъ», гд? къ тяжелой работ? сестры прим?шивается слава и подвигъ воинскiй, но пошла въ тыловой госпиталь, этимъ подчеркивая, что она ничего для себя лично не ищетъ. Она стала настоящей сестрою и не одного солдата своими неусыпными заботами она отвоевала отъ смерти. Для Бориса Николаевича и Матв?я Трофимовича война и совс?мъ не принесла никакихъ перем?нъ. Гимназiи продолжали работать. Дважды два оставалось - четыре. И только въ дни, когда приходили изв?стiя о нашихъ поб?дахъ, о взятiи Львова, или Перемышля, о сотняхъ тысячъ пл?нныхъ, или когда писали о нашемъ вынужденномъ недостаткомъ снарядовъ отступленiи - глухо волновалось черное море гимназистовъ и трудно было ихъ загнать въ классы. Кто нибудь скажетъ: - «мн? папа писалъ съ войны» и забыта классная дисциплина и вс? слушаютъ о чемъ писалъ живой свид?тель съ войны. Въ такiе дни «Косинусъ» становился у доски спиною къ классу и
тонко отточеннымъ м?лкомъ вычерчивалъ изящные «Пи?агоровы штаны», или наставлялъ ц?лый рядъ буквъ и цифръ въ большихъ и малыхъ скобкахъ и когда онъ поворачивался къ классу, тамъ уже стояла полная тишина вниманiя. Ученики сид?ли, уткнувшись въ тетради и списывали изображенное «Косинусомъ». А тотъ, заложивъ руки въ карманы черныхъ панталонъ, разм?реннымъ голосомъ стараго математика говорилъ:
        - Какiя-бы поб?ды ни одерживала Россiйская Императорская армiя, какiя-бы неудачи ей по вол? рока ни приходилось испытывать, словомъ, что-бы ни случилось въ нашемъ мiр? - законы математики всегда останутся неизм?нными и квадратъ, построенный на гипотенуз? всегда будетъ равенъ сумм? квадратовъ, построенныхъ на катетахъ. Благоволите смотр?ть на этотъ чертежъ: - треугольникъ авс…
        Трудн?е было положенiе Антонскаго. У него красн?лъ его подагрическiй носъ и онъ чувствовалъ, что разсказъ о с?мянодольныхъ не можетъ бытъ никому интересенъ, когда Россiйскiя армiи поб?доносно вошли въ сдавшiйся Перемышль. Тогда онъ повышалъ голосъ и говориль:
        - Мало кто знаетъ о той роли, которую играють на войн? животныя - лошади и собаки…
        Слова «на войн?«электрическимъ токомъ проб?гали по классу и возбуждали нужное Антонскому вниманiе.
        Кое-кто изъ восьмого класса ушелъ въ военное училище, кое-кто б?жалъ изъ младшихъ классовъ прямо съ содатами на войну, но это были единицы. Большинство продолжало зубрить по прежнему и временами педагоги забывали, что идетъ мiровая война.
        Еще того меньше ощущалась война Ольгою Петровной и Марьей Петровной. Правда, хозяйничать становилось все трудн?е и трудн?е. Многаго уже нельзя было достать на рынк? или въ магазинахъ, появились карточки, а вм?ст? съ ними и скучныя очереди передъ учрежденiями, раздававшими карточки и передъ магазинами и складами, но тутъ широко пришла на помощь изъ своего хутора Наденька. Она присылала сестрамъ при всякой оказiи и муку, и птицу, и т?мъ скрадывала недостатокъ припасовъ въ город?. Продукты дорожали, но правительство шло на помощь своимъ чиновникамъ и по м?р? вздорожанiя продуктовъ шла прибавка жалованья, выдавали добавочныя и пособiя и въ хозяйств? это вздорожанiе не отражалось совс?мъ. И, если что ихъ безпокоило, то это перем?на въ город?, ставшемъ очень многолюднымъ, шумнымъ и веселымъ. У об?ихъ были дочери и об? боялись теперь пускать ихъ однихъ въ вечернее время. Развеселая шумная толпа, ученики всевозможныхъ курсовъ и училищъ завоевывали постепенно и мирную Гатчину и создавали тревогу для Марьи Петровны.
        XII
        Съ первыхъ же дней войны въ угоду союзникамъ и своему настроенному узко-патрiотически обществу Высочайшею властью державный Санктъ-Петербургъ былъ переименованъ въ обывательскiй Петроградъ. Точно смолкъ кимвалъ звенящiй и гулъ пальбы и перезвонъ колоколовъ, которые слышались въ самомъ слов? Санктъ-Петербургъ!.. Будто та «военная столица», чьей «твердыни дымъ и громъ» восп?лъ Пушкинъ перестала быть военно-парадной столицей поб?дъ надъ врагомъ и дружнаго сожительства народа съ Царемъ. Яркiя краски державнаго прошлаго были смыты съ нея и поблекла позолота Императорскихъ временъ. Санктъ-Петербургъ была Имперiя, Петроградъ - демократiя. Это какъ то быстро и особенно сильно почувствовалъ Борисъ Николаевичъ.
        Петроградъ сталъ много грязн?е Санктъ-Петербурга. Дворники, про которыхъ говорили, что они, сгребая сн?гъ, «д?лаютъ Петербургскую весну», были призваны подъ знамена и ушли. Петербургская весна стала запаздывать. Солидныхъ и важныхъ швейцаровъ зам?нили небрежныя и злыя швейцарихи. На улицахъ, даже на Невскомъ проспект?, зимою были ухабы, на панеляхъ растоптанный сн?гъ и грязь. Было скользко ходить, и нигд? не посыпали пескомъ. Въ домахъ стало грязно. Постепенно, сначала какъ-то незам?тно, потомъ все больше и больше солдатская толпа въ с?рыхъ шинеляхъ и с?рыхъ папахахъ, распушенная и грубая, заполнила вс? улицы Петрограда. Точно вотъ тутъ сейчасъ-же за городомъ былъ и самый фронтъ… На льду Невы у Петро-Павловской кр?пости стояли мишени и съ Невы доносилась ружейная и пулеметная стр?льба.
        Часто на улицахъ была слышна польская р?чь. Это прибыли изъ занятой непрiятелемъ Польши б?женцы и принесли съ собою свое неут?шное горе, свое военное разоренiе и озлобленiе противъ Русскихъ и властей. То та, то другая гостинница, общественное зданiе, или частный домъ, оказывались «реквизированными» для нуждъ войны. Н?которыя гимназiи были заняты подъ госпитали и въ другихъ занимались въ дв? см?ны - одна утромъ, другая вечеромъ. Все бол?е и бол?е война показывала свой грозный ликъ.
        Ольга Петровна съ ужасомъ зам?чала, что что-то уже слишкомъ много появилось по улицамъ Петрограда всевозможныхъ кинематографовъ, «иллюзiоновъ», «электриковъ», кабарэ, у подъ?зда которыхъ вис?ли пестрыя афиши съ краснор?чивою надписью:
«только для взрослыхъ» и гд? по вечерамъ толпились солдаты, гимназисты, какiя то д?вушки и откуда раздавался см?хъ и развеселая музыка.
        Какъ удержать отъ всего этого Женю, Гурочку и Ваню?..
        Распровеселые водевили, гд? высм?ивались педагоги и ученье, какъ «Ивановъ-Павелъ», или гд? разсказывалось о способахъ уклониться отъ военной службы, какъ «Вова приспособился», легкiе куплетцы, шаловливыя п?сенки, все это рождалось, какъ поганые грибы посл? дождя и казалось, такъ невинно. Но внимательно присматривавшiйся ко всему этому Борисъ Николаевичъ зам?чалъ, что и тутъ была работа какихъ то кружковъ и пресл?довали эти кружки отнюдь не нацiональныя, не патрiотическiя ц?ли. И тогда онъ думалъ о большевикахъ и о Волод?.
        Ольга Петровна была въ ужас?: - Женя, вернувшись изъ консерваторiи, нап?вала:
        - …"А тамъ чуть поднявъ занав?ску
        Лишь пара голубенькихъ глазъ…
        И знаетъ лихое сердечко,
        Что тамъ будетъ - не мало проказъ!..».
        - Откуда ты это Женя?..
        - На улиц? слышала…
        На фронт? были кровь, величайшiя страданiя, слава поб?дъ и позоръ пораженiй - зд?сь улица, а съ нею и пролетарiатъ понемногу прокладывали себ? дорогу и утверждали н?что легкое, небрежное, «наплевательское», насм?шливое надъ вс?мъ святымъ, что б?дной Ольг? Петровн? стало страшно за Россiйскiя судьбы.
        А тутъ еще подлила тревоги въ ея сердце сестра Наденька, собственною персоною прi?хавшая съ хутора на Рождество, чтобы привезти всякаго съ?стного своимъ на праздники. Она прi?хала утромъ, когда вс?, кром? Ольги Петровны были въ гимназiи и, расц?ловавшись съ сестрою, покачала головой и сказала:
        - Ну, что, Ольга… Конецъ?..
        - А что такое?..
        - Да Петроградъ-то вашъ! Не узнаю! Какъ перем?нился. Содомъ и Гоморра! Толпы!.. Какой народъ! Суета! По Невскому солдаты идутъ съ п?снями. Разв? допускалось это раньше, чтобы на улицахъ столицы и п?ть? И что поютъ?.. Срамота. Прислушалась, запомнила. Да вотъ - слушай:
        - Соловей, соловей - пташечка,
        Канарейка весело поетъ…
        Разъ-два - горе не б?да,
        Весело поетъ…
        - Уже и не помню что дальше… Какая чепуха!.. Это вм?сто чего нибудь патрiотическаго. Гд? же наши то Поли Деруледы, наши Державины и Ломоносовы? Поэтамъ нашимъ стыдно что-ли патрiотическое сочинять? Небось, стиховъ князя Касаткина-Ростовскаго не хотятъ больше п?ть, какого-то идiотскаго «соловья» придумали!.. Н?тъ, Ольга, въ прежнее время такого не позволили бы п?ть. Возьми моего Тихона, да онъ на изнанку бы вывернулся, кабы такую п?сню у него въ сотн? зап?ли… А это что такое - кабарэ?.. Какъ будто спиртные напитки на время войны запрещены, такъ при чемъ же тутъ кабарэ?.. Кто же за этимъ смотритъ?.. Горе не б?да!.. Меня это самое то «горе не б?да» мое штабъ-офицерское сердце, какъ ножомъ р?зануло. В?дь это-же столица! Тутъ всей Россiи прим?ръ, а тутъ «соловей пташечка»… и кабарэ!.. Тьфу!.. Помнишь въ наше время про правительство говорили: -
«куда мы идемъ?..», съ изд?вательствомъ говорили. Теперь я васъ, ту вотъ самую толпу, эту вотъ «демократiю» спрошу: - куда вы то идете»?.. Тьфу!.. Дiавольское навожденiе. Я то думала - церкви переполненныя народомъ, панихидное п?нiе и благов?стъ тихiй и м?рный, зовущiй, напоминающiй, что происходитъ, а вм?сто того -
«соловей пташечка», - и Ольга Петровна еше разъ и еще р?шительн?е сказала: - Тьфу! .
        XIII
        На Рождество, какъ и въ прошлые годы, подгородные крестьяне понавезли на рынки елки. Мягокъ былъ зимнiй вечернiй сумракъ и въ немъ особенно сильно почувствовали Женя и Гурочка терпкiй, смолистый запахъ елокъ, такъ многое имъ напомнившiй. И хотя и говорила Ольга Петровна, что не время теперь елки устраивать, когда война столько горя несетъ - не могла устоять просьбамъ д?тей, и у Жильцовыхъ готовилась елка. Только на этотъ разъ подарки готовили не другъ для друга, но для
«солдатиковъ», которыхъ должна была привести на елку изъ своего лазарета Шура. Каждому готовили тарелку со сластями, пакетъ съ табакомъ, пачку папиросъ, портъсигаръ, стальную зажигалку, теплую шерстяную фуфайку, дв? рубашки и вязаный шарфъ. Но по прежнему д?лали это все любовно и по указанiю Шуры надписывали каждому солдату его подарокъ.
        Шура привела солдатиковъ и въ церковь ко всенощной, гд? имъ уступили первыя м?ста. Потомъ вс? пришли на елку и, какъ и всегда, Женя, Гурочка, Ваня, Мура и Нина зажигали елку, немного ст?сняясь солдатъ.
        Въ б?ломъ апостольник?, скрывшемъ золото волосъ, Шура была прелестна. Точно еще н?жн?е и миловидн?е стало ея лицо и въ глазахъ появился какой-то особенный блескъ христiанской любви и самопожертвованiя. На груди на б?ломъ передник? ярокъ былъ красный крестъ и напоминалъ о войн?.

«Солдатики» - ихъ было пять - ст?снялись «господъ». Они тихо с?ли вдоль ст?ны противъ елки и, казалось, вм?ст? съ видомъ своихъ опухшихъ, бл?дныхъ госпитальныхъ лицъ, коричневыхъ халатовъ, съ легкимъ госпитальнымъ запахомъ карболки и iодоформа отъ чисто промытыхъ подживающихъ ранъ принесли и печаль войны. Было не до танцевъ и не до п?сенъ.
        Шура попросила одного, который былъ побойч?е и у кого на груди вис?ла на георгiевской лент? серебряная медаль, разсказать, какъ его ранили и за что у него медаль.
        На елк? огоньки св?чекъ тихо мигали. Запахъ смолы и подожженой хвои становился сильн?е и заглушалъ больничный запахъ раненыхъ.
        Тотъ, кого назвала Шура, встрепенулся, мучительно покрасн?лъ и, запинаясь и смущаясь, началъ разсказъ:
        - Какъ меня ранили-то?.. Да очень даже просто. Тутъ что-же и разсказывать?.. Чисто нечего… Все очень даже просто вышло. Былъ я, значитъ, въ кашеварахъ, при куфн?
13-й роты. Наши пошли въ наступленiе. День былъ очень дюжа жаркiй. Вотъ, значитъ, наши пошли и пошли. Все ц?пями. Весь полкъ. Очень ихъ антилерiя его крыла. А мн? фитьфебель и говорить: - ты, Ермолай, какъ стемн?еть, безпрем?нно куфню съ об?домъ въ роту на позицiю предоставь, потому какъ ребята наши очень даже проголодаются. Надо ихъ накормить. Такъ и ротный приказалъ. Ну вотъ, какъ это стемн?ло, разогр?лъ я шти, перекрестился, да и тронулъ полемъ изъ л?сочка, гд? мы допрежъ стояли. Ну, значитъ, -ду. А онъ все по чемъ зря кроетъ и кроетъ шрапнелями по этому самому полю, должно думаетъ, какiе у насъ тутъ резервы стоятъ. И тоже съ пулемета и ружомъ. Пули свистятъ: - «п-пiу, п-пiу… цокъ, цокъ»… и опять «п-пiу». которая, значитъ, уже на излет?. Ахъ ты, Господи, честная мать!.. Лошадь-бы какъ ни затронуло-бы. Довезу-ли тогда?.. А тутъ шрапнель зв?здкой въ неб?, ка-акъ ахнетъ, я и перекреститься не усп?лъ, вотъ меня и хватило, полъ бедра, кажись вынесло, должно трубкой энтой самой дистацiонной. Ну, думаю, пропалъ Ермолай Ермаковъ! Сид?ть и мокро и жарко и совс?мъ неспособно. Въ глазахъ ажъ темн?ть стало.
Дюжа больно. Однако довезть надо. Фитьфебель приказалъ, ну и ротный тоже. Не довезешь - не похвалятъ за это. Да и товарищи, что скажутъ. Засм?ютъ. Они какъ шли: - днемъ, а я ночью, скажутъ, испугался. А я ничуть даже не испугался, только чувствую, что слаб?ю, ну и неспособно какъ то сид?ть. Какъ я уже довезъ и не помню. Думаю, лошадь сама свою роту почуяла и довезла. Слышу: - голоса. Черпакомъ кто-сь то звенитъ. Котелки цокаютъ… Открылъ глаза. Лощинка и самая наша, значитъ, рота. Пулёвъ не слыхать. Ротный говоритъ: - «ну спасибо, Ермаковъ, а то совс?мъ плохо было съ голодухи, съ утра не ?мши». Кругомъ ребята галдятъ. Ротный спрашиваетъ: -
«да ты чего, Ермаковъ»… А я, значитъ, уже и съ козелъ свалился «Я», - говорю, -
«ничего… Только, кажись, очерябало меня снарядомъ, какъ ?халъ». Ну тутъ я и сомл?лъ, значитъ. Какъ въ госпиталь меня предоставили - я, почитай, что и не помню вовсе. Какъ словно во сн? все это было. Вотъ, господа золотые, какъ меня, значитъ, ранили. Къ медали меня ротный по просьб? всей роты представили. За подвигъ, значитъ за этотъ. А гд? тутъ подвигъ - начальству видн?е.
        Гурочка сид?лъ подъ елкой и думалъ: - «какъ страшно было все-таки ?хать такъ одному навстр?чу пулямъ и снарядамъ. И какъ, в?рно, было больно, когда шрапнель такъ ахнула… Подвигъ?.. Пожалуй, что и н?тъ. Это исполненiе долга. И гд? грань между долгомъ и подвигомъ? Вернется дядя Тиша, вотъ кого надо будетъ спросить объ этомъ. Долгъ - это по приказу… Подвигъ - это по своей доброй вол?. Самъ… самъ и что нибудь особенное, такое сверхъестественное… Пушку взять, или пл?нныхъ, или въ кр?пость первому…».

«Солдатики» трогательно благодарили за подарки и ст?снялись, когда имъ подавали руку.
        Елочные огни догор?ли. Шура увела съ собою солдатъ. Но она сейчасъ-же и вернулась - лазаретъ былъ очень близко. Сид?ли въ темнот? и д?ти стали просить дядю Борю, чтобы онъ разсказалъ, какъ всегда это бывало, страшную исторiю. Борисъ Николаевичъ не отказывался и разсказалъ про призракъ «б?лой дамы» появляющiйся въ Лондонскомъ дворц? и всегда предв?щающiй несчастiе кому нибудь изъ Англiйской королевской фамилiи… Гурочка сталъ разсказывать что-то длинное и нел?пое, весь эффектъ чего заключался въ томъ, что въ самомъ страшномъ, по мн?нiю Гурочки, м?ст? онъ вскрикивалъ неожиданно «а-а»… и вс? должны были испугаться. Но никто не вскрикнулъ и даже Ваня и Нина остались совершенно спокойными и равнодушными. Страшные разсказы никакого усп?ха не им?ли. Они показались посл? солдатскаго разсказа о войн? пр?сными. Гурочка сконфуженно замолчалъ и въ гостиной долгое время стояла нич?мъ не нарушаемая тишина.
        Шура думала о темномъ пол?, осв?шаемомъ вспышками взрывовъ, покрытомъ т?лами убитыхъ и ранеными, и какъ по этому полю невидимая и неслышная ходитъ смерть, блеститъ глазами вспышекъ шрапнельныхъ выстр?ловъ, гудитъ снарядами, посвистываетъ пулями, а сама, скрытая и страшная, подстерегаетъ такихъ вотъ простыхъ людей, какъ Ермолай Ермаковъ.
        Вдругь Женя вскочила со своего м?ста и воскликнула тонкимъ, жалобнымъ голосомъ, въ которомъ звучали слезы:
        - А по моему… самое страшное!.. страшное!.. самое!.. Это… это… Отъ Геннадiя четвертый м?сяцъ н?тъ никакихъ изв?стiй!..
        Женя уб?жала изъ гостиной. За ней торопливыми шагами пошла Шура.
        XIV
        По утрамъ похоронный звонъ стономъ стоялъ надъ Петроградомъ. Газеты приходили въ длинныхъ столбцахъ черныхъ рамокъ объявленiй о покойникахъ. Убитъ… умеръ отъ ранъ… убиты… убиты… убиты… Объявляли вдовы, родители, д?ти, полки…
        По вечерамъ столица пылала пот?шными огнями, разъухабистые куплеты неслись изъ кабарэ, въ кинематографахъ грем?ли оркестры, слышались п?сни и игра на гармоник?. Точно съ ума сходили люди, точно пиръ во время чумы шелъ.
        И вдругъ… откуда?.. какъ?… - Матв?й Трофимовичъ не могъ усл?дить за этимъ, сначала шопотомъ, дов?рительно, потомъ громче, потомъ съ народной Думской трибуны, стали говорить страшныя слова.
        Соберутся въ перем?ну въ учительской учителя, задымятъ папиросы и кто-нибудь скажетъ, ни къ кому не обращаясь:
        - У меня сына убили.
        - Какъ можно… Силъ н?тъ… Такая война…
        - Н?тъ снарядовъ. Голыми руками дерутся. Писали: - на Карпатахъ наши камнями отбивали атаки австрiйцевъ. Не было вовсе патроновъ.
        - Клялись драться союзникамъ до посл?дняго Русскаго солдата, до посл?дняго Русскаго рубля.
        - А намъ что?
        - Благодарность потомства.
        - Очень она намъ нужна.
        - Напрасно Государь сталъ во глав? армiй. Теперь Императрица д?лаетъ все, что хочетъ.
        - Какiя дикiя назначенiя… Все отъ Распутина.
        - Надо, господа, отв?тственное передъ Думой министерство. Можетъ быть это насъ спасетъ.
        - Милюковъ правъ: - «глупость или изм?на».
        - Я думаю - и то и другое…
        Поговорятъ и разойдутся. Въ корридор? кто-нибудь подойдетъ къ Матв?ю Трофимовичу, возьметъ его подъ руку и скажетъ:
        - Какъ думаете, не иначе, какъ Государю придется отречься отъ Престола.
        Слова: - «изм?на», «изм?на верховъ», «революцiя», «отреченiе» вс? эти
«сакраментальныя», страшныя, можно сказать, «не цензурныя» слова теперь не сходили съ разговоровъ Петроградскихъ гостиныхъ.
        Кто-то ихъ с?ялъ щедрою рукою. Кто-же?.. Володя?!.
        Шура пришла изъ лазарета. Она была измучена и не было въ ея глазахъ прежняго огня подвига, отреченiя, христiанской любви. Она устала, измучилась и истосковалась. Она перестала в?рить…
        Ольга Петровна заговорила о елк?.
        Шура тупымъ, безразличнымъ взглядомъ посмотр?ла на тетку.
        - Ты, Шура, можетъ быть, приведешь солдатиковъ, какъ въ прошломъ году?
        - Н?тъ, - р?зко сказала Шура. - Не могу я ихъ отъ чистаго сердца привести. Не т? люди. Злоба, ненависть, зависть, вотъ что теперь у насъ.
        Шура прошла въ комнату Жени. Ея двоюродной сестры не было дома. Шура с?ла у стола и задумалась.
        Вчера… Въ лазарет? ночью. Приспущенныя лампы, сумракъ. Длинные ряды постелей и тотъ концертъ храп?нiя стоновъ, криковъ, жалобъ кошмарнаго бреда, къ которому такъ трудно привыкнуть. Шура сид?ла въ корридор? у окна и слегка задремывала, стараясь не слушать жуткаго концерта лазарета.
        - Сестрица, къ ампутированному!
        - Стрепеткову?..
        - Такъ точно.
        Съ края, у ст?ны на койк? худое, изможденное т?ло. Сразу бросается въ глаза отсутствiе ногъ. С?рое од?яло точно обрывается на середин? туловища. Большiе желтые, кошачьи глаза встр?чаютъ Шуру пронзительнымъ, злымъ взглядомъ.
        - Сестра… За что мы воюемъ?..
        - Бросьте, Стрепетковъ… Вамъ не надо думать о томъ, что васъ волнуетъ. Вамъ надо постараться заснуть.
        - Я васъ спрашиваю, сестра!.. Я им?ю, кажется, право спросить объ этомъ… За Францiю?.. За Англiю?.. За Сербiю?.. Вы понимаете?.. Скажите тамъ… Не нужно войны… Не надо умирать за нихъ… Они… капиталисты… Будь они вс? прокляты!
        - Вотъ выпейте л?карство, Стрепетковъ. Вамъ нельзя волноваться.
        - Л?карство?.. Не надо никакого л?карства. Не надо было ногъ отнимать. Не думайте, что я одинъ. У насъ вся рота такъ говоритъ. Не хотимъ воевать… Баста… Н?мецкому крестьянину или рабочему очень ему нужна эта проклятая война…
        - Стрепетковъ… Не наше д?ло разсуждать. Есть долгъ.
        - Долгъ?.. Къ чортовой матери долгъ.
        - На все воля Божiя.
        - Бога н?тъ… Мн? теперь все это очень ясно разъяснили. Бога придумали господа, чтобы въ темнот? и въ рабств? держать народъ. Мн? не надо такого Бога, Который допускаетъ войну.
        Стрепетковъ протянулъ руки къ тому м?сту, гд? у него должны были быть ноги.
        - Это Богъ?.. Если это Богъ?.. Такъ…
        - Замолчите, Стрепетковъ… Замолчите… Не см?йте богохульствовать. Это очень не хорошо. Вы опять за свое…
        Раненый хрипло засм?ялся. Былъ ужасенъ его см?хъ.
        - А… Боитесь? Бога боитесь?.. Все боитесь? Я утверждаю, что Его н?тъ. И вы меня не уб?дите. Сегодня днемъ вы мн? говорили о любви и прощенiи. Какой вздоръ! Я вс? ваши слова продумалъ. Н?тъ никакой любви… Есть ненависть. Она намъ нужна, какъ защита отъ экоплоататоровъ. Я ненавижу вс?хъ… Генераловъ… офицеровъ… Они насъ гонятъ на убой. «Въ атаку»!.. «Въ атаку»!.. П-падлецы! Имъ платятъ за это!.. Хорошо платятъ… Кто это повидалъ: - окопы, грязь, вшей… и газы… Для того уже н?тъ Бога… Это не я - «образованный» вамъ говорю. С?рая скотинка тоже это поняла великол?пно. Ей Скобелева, Суворова подай. Чтобы на б?ломъ кон?… Слышите, непрем?нно, - б?ломъ, не иномъ какомъ… И впереди вс?хъ… И «чудо богатыри»!.. А то - по телефону… Вы понимаете это - по телефону!.. «Приказано атаковать»!.. А чортъ ихъ дери совс?мъ. За восемьдесять верстъ сидятъ и диктуютъ въ трубку приказанiя. Солдатъ воспитанъ, чтобы на б?ломъ кон?!.. И фраза: - «непрiятель отъ васъ дрожитъ», или еще какая ерунда… А они «приказано»!.. Къ чорту война, - почти выкрикнулъ Стрепетковъ.
        - Вы очень страдаете, Стрепетковъ?..
        - Страдаю. Этого мало сказать. Я умираю, сестра… Умираю… и хот?лъ-бы знать, за что?..
        - За Родину.
        - Простите: - глупое слово… Для меня лично… Очень глупое. Родина… Просто глупость. У меня, сестра, однако, надежда - другiе будутъ умн?е, Штыки въ землю и по домамъ. Парламентъ желаетъ войны - пожалуйте, получайте винтовки и противогазы и идите сражаться, а насъ оставьте въ поко?. Пусть воюютъ депутаты, а не солдаты. Милости просимъ - въ окопы!.. Въ окопы!.. Сами, на себ? испытайте все это, а тогда уже кричите объ отечеств?, которое въ опасности и прочее, тому подобное. Газетчики и адвокаты шумятъ, чужiе горшки бьютъ, а платить за нихъ приходится намъ. Къ чорту!.
        Стрепетковы были, увы, не единицы. Только другiе молчали, но уже тоже не принимали войну и не жаждали подвига.
        При такихъ настроенiяхъ Шура не рисковала позвать «солдатиковъ» въ чистыя комнаты ихъ квартиры и показать имъ нарядную елку - боялась контраста.
        Она сказала это Ольг? Петровн?.
        - Ужасно, - сказала Ольга Петровна, - однако, Шура, я все еще в?рю въ благоразумiе Русскаго челов?ка. Можетъ быть, все и «образуется». Помнишь въ «Смерти Ивана Ильича» у Толстого Герасимъ говоритъ: - «все образуется»…
        - Да, помню. Иванъ Ильичъ, однако, умеръ.
        Шура поникла головой. Было р?шено, «чтобы не дразнить гусей» елки не устраивать.
        XV
        И вотъ загор?лось.
        Въ Петроград? стали открыто говорить о надвигающемся голод?. Гд? то на окраинахъ не хватило муки, и у пекарень стояли очереди.
        Борисъ Николаевичъ шелъ по Невскому проспекту. Въ громадныхъ зеркальныхъ окнахъ рыбной торговли Баракова лежали огромные осетры, балыки, горами былъ наваленъ рыбецъ и шамая, дюжинами подняли золотыя брюха копченые сиги, икра черн?ла въ бочкахъ, живая стерлядь и форель плавали въ стеклянномъ бассейн?.
        Голодъ?!.
        Борисъ Николаевичъ зашелъ въ булочную Филиппова на углу Невскаго и Троицкой. Въ двери - не протолкаться. Въ булочной - дымно, парно, угарно и жарко. Солдаты, гимназисты, студенты, учащаяся молодежь, д?вушки, въ шляпкахъ и платочкахъ. У кассы, гд? продаютъ «квитки» - давка. За прилавками, заваленными калачами, мучными, пеклеванными, витыми, солеными, сайками заварными и простыми, выборгскими кренделями, бубликами, сушками, крендельками, сухариками, лимонными и ванильными темно-коричневыми въ золотой крошк? большими сухарями - мечутся сытые, б?лые, проворные молодцы. Носятъ на доскахъ изъ пекарни св?жiе пирожки, съ мясомъ, съ лукомъ, съ повидломъ, съ яблочнымъ кремомъ. Покупаютъ, въ желтоватую, хрустящую бумагу заворачиваютъ вкусно пахнущiя булки и тутъ же ?дятъ, н?тъ - жрутъ - пирожки и пирожныя. По грязнымъ пальцамъ течетъ варенье или яблочное пюре, чавкаютъ, жарко дышутъ въ лицо другъ другу и говорятъ, говорятъ…
        Голодъ??.
        Бойкая д?вушка дышетъ прямо въ лицо Борису Николаевичу лучнымъ смрадомъ и говоритъ черезъ его плечо кому-то:
        - Вы на Знаменскую пойдите… Тамъ хорошо пошло…
        Нар-роду!.. И вс? наши тамъ!.. Такъ-что полицiя уже не справляется. За казаками послали…
        Борисъ Николаевичъ пошелъ на Знаменскую.
        Мутный февральскiй день былъ тихъ. С?рое небо низкими тучами спустилось къ самымъ крышамъ домовъ. Вся площадь передъ Николаевскимъ вокзаломъ была сплошь запружена народомъ. На ступеняхъ вокзала толпа. Кто-то забрался на самый памятникъ Императора Александра III и что-то кричитъ оттуда въ толпу. Жандармскiй офицеръ въ с?ромъ пальто, въ серебряныхъ погонахъ говоритъ толп?. Упрашиваетъ разойдтись. Вотъ повернулся и пошелъ къ стоявшимъ въ сторон? коннымъ казакамъ.
        Это совс?мъ близко отъ Бориса Николаевича и ему все отлично, отчетливо видно. Красное, взволнованное, возбужденное лицо офицера и мрачныя лица казаковъ. Изъ ихъ рядовъ выскочилъ маленькiй, проворный казачишка. Борисъ Николаевичъ видитъ его с?рое, паршивое, злобно перекошенное лицо. Блеснула въ кисломъ туман? шашка, и казакъ съ плеча рубанулъ офицера по лицу. Тотъ, обливаясь кровью, упалъ.
        Раздались громкiе апплодисменты, толпа загуд?ла и сдвинулась съ м?ста: Борисъ Никслаевичъ вид?лъ, какъ какiя-то барышни подб?гали къ казаку и пожимали его окровавленную руку. Другiе люди и между ними были и чисто, «по-буржуйски» од?тые возились надъ офицеромъ, били и топтали его поверженное въ грязный сн?гъ т?ло.
        Толпа зап?ла «интернацiоналъ» и пошла по Невскому.
        По Лиговской улиц? Борисъ Николаевичъ пошелъ къ Жильцовымъ.
        Со стороны Невскаго доносились крики толпы, неясный гулъ и какъ будто-бы выстр?лы.

«Что-же это такое?..», - думалъ Борисъ Николаевичъ. - «Конецъ, или начало?.. и конецъ чему и начало чего?.. Конецъ царизму, при которомъ мы были сыты, образованы и три года ведемъ страшную войну, или начало бунта?.. Можетъ быть, революцiи?.. Какъ оно обернулось-то!.. Казаки!.. Казаки подъ апплодисменты толпы, за рукопожатiя какихъ-то никому нев?домыхъ барышень рубятъ офицеровъ, изм?няютъ присяг?, передъ Крестомъ и Евангелiемъ принесенной, что-же это такое? Выходитъ
«Володи» поб?дили. Кружки оказались сильн?е офицеровъ и домашняго семейнаго воспитанiя… Партiя стала выше отечества… На кого-же обопрется Правительство?.. Пожалуй, что это и конецъ… Только врядъ-ли начало. И, если начало, то чего-то очень сквернаго…».

* * *
        Борисъ Николаевичъ сид?лъ въ кабинет? Матв?я Трофимовича и читалъ только что принесенный съ почты номеръ газеты «Р?чь».

…"Со вс?хъ концовъ великой Россiи приходятъ в?сти объ отраженiяхъ, которыя им?ла разразившаяся въ столиц? революцiя на м?стахъ. Судя по безчисленнымъ телеграфнымъ изв?стiямъ это не революцiя, а парадъ… Власть вырвана у стараго режима, который на м?стахъ даже не пытался оказать какое либо сопротивленiе. Едва-ли не единственное исключенiе составилъ Тверской губернаторъ Бюнтингъ, который и былъ убитъ»…
        Борисъ Николаевичъ отложилъ газету. Онъ тяжело вздохнулъ… «Яко ложь есть и отецъ лжи… Челов?коубiйца б? искони»… Да вотъ оно какъ пишутъ! Зарубленный казакомъ на глазахъ толпы и самого Бориса Николаевича жандармскiй офицеръ, конечно, не въ счетъ… «Великая… безкровная»… «Но все таки на всю громадную Россiю съ ея безчисленною администрацiей одинъ губернаторъ Бюнтингъ!.. Не мало ли?.. А в?дь, поди, благодарное потомство поставитъ памятникъ не этому в?рному своему долгу губернатору Бюнтингу, а вотъ тому казачишк? съ с?рымъ, злобнымъ, ненавидящимъ лицомъ, который зарубилъ офицера. На то и революцiя. Сколько памятниковъ Маратамъ и Робеспьерамъ и, странно, какъ будто, н?тъ памятника Наполеону?.. Гд? памятникъ Вандейцамъ?.. Или Швейцарской гвардiи Людовика XVI?.. И гд? же была въ эти страшные дни наша обласканная Царемъ гвардiя»?..
        Гвардейскiй Экипажъ шелъ съ красными знаменами къ Дум?, Лейбъ-Гвардiи Волынскiй и Павловскiй полки гордились т?мъ, что первые примкнули къ революцiи… Не первые-ли взбунтовались?.. И Собственный Его Величества Конвой пошелъ къ Дум? поклониться новой власти.
        Не революцiя, а парадъ. Трубные звуки охрипшихъ оркестровъ, п?нiе Интернацiонала… Да, загор?лось, и пошло гор?ть и будетъ гор?ть пока не выгоритъ вся Русь. Соломенная она, гор?ть ей не долго. Да и кто тушитъ этотъ страшный пожаръ?..
        Великая - безкровная, но на улицахъ, а чаще на льду каналовъ можно было вид?ть трупы убитыхъ офицеровъ и городовыхъ. Ихъ кровь - не кровь…
        Борисъ Николаевичъ шелъ по Большой Морской улиц?. Былъ ясный, св?тлый день и, какъ всегда въ эти смятенные дни на улиц? было много народа. Шла дама въ богатомъ палантин? изъ черно-бурой лисицы. Ей навстр?чу б?жали арестанты, освобожденные толпой изъ Литовскаго замка. Они были еще въ с?ро-желтыхъ арестантскихъ халатахъ съ бубновыми тузами на спин?. Дама въ какомъ-то дикомъ восторг? бросилась къ нимъ съ криками:
        - Голубчики!.. Родные!.. Несчастныя жертвы Царскаго режима. Я готова вамъ руки ц?ловать. Наконецъ то вы свободны!.. Дожили!.. Дожили до великаго дня, до счастливаго дня Русской революцiи!..
        Арестанты остановились. Кругомъ собиралась толпа. Арестанты перемигнулись съ толпою и мигомъ сорвали съ дамы ея м?ховой палантинъ, вырвали муфту и сумочку и поб?жали по улиц?.
        - Га-га-га, - см?ялись арестанты.
        - Га-га-га, - вторила имъ толпа. Несчастная дама въ одномъ плать? сп?шила скрыться отъ см?ха и оскорбленiй толпы.
        Везд? былъ злобный ликъ революцiи и далеко не безкровный. Со вс?хъ угловъ главныхъ улицъ неслось:
        «- Вставай проклятьемъ заклеймленный
        Весь мiръ голодныхъ и рабовъ…
        Кипитъ нашъ разумъ возмущенный
        И въ смертный бой вести готовъ…
        Интернацiоналъ влад?лъ толпою, а толпа влад?ла Россiей. Голодные и рабы грязной пятой наступали на горло вс?мъ, кто еще оставался сытымъ. Шелъ штурмъ церкви и семьи.
        «-Весь мiръ насилья мы разроемъ
        До основанья, а зат?мъ,
        Мы нашъ, мы новый мiръ построимъ: -
        Кто былъ нич?мъ - тотъ станетъ вс?мъ…
        Бывшiе «нич?мъ» люди торопились занять м?ста, принадлежавшiя людямъ стараго мiра. Пролетарiатъ штурмомъ шелъ на буржуазiю.
        Это скоро на себ? почувствовалъ Матв?й Трофимовичъ.
        XVI
        Матв?й Трофимовичъ былъ вызванъ въ гимназiю на общее собранiе. Пов?стка была подписана: - «Революцiонный комитетъ Н-ской гимназiи». Онъ пришелъ съ опозданiемъ.
        Если-бы то, что онъ увид?лъ въ актовомъ зал? ему приснилось - онъ почелъ-бы тотъ сонъ за кошмарный… Если-бы увидалъ онъ это на сцен? - онъ сказалъ-бы - что это изд?вательство надъ школой, надъ наукой, ученiемъ, учителями и воспитателями.
        Въ большомъ зал?, гд? всегда было какъ-то парадно и подтянуто, гд? вис?ли въ золотыхъ богатыхъ рамахъ портреты Государей и фотографiи попечителей учебнаго округа и директоровъ гимназiи, гд? ярко, до прозрачности, былъ натертъ красивый паркетъ, въ которомъ, какъ въ дымной р?к? отражались стоявшiе вдоль ст?нъ новенькiе буковые стулья - было грязно, неуютно и заброшенно… Портреты и фотографiи были сняты, и ихъ м?ста обозначались пятнами выцв?тшихъ обоевъ то овальными, то длинными, прямоугольными. Мутныя, съ самой революцiи не протиравшiяся стекла оконъ пропускали скупой, печальный св?тъ. Паркеть былъ заплеванъ и засоренъ… Залъ былъ уставленъ длинными рядами стульевъ и скамеекъ, принесенныхъ изъ классовъ, и на нихъ сид?ли люди, совс?мъ не подходящiе для гимназiи, для ея параднаго актоваго зала. Точно улица ворвалась въ гимназiю.
        На невысокой эстрад?, подъ пустымъ пьедесталомъ, гд? раньше стоялъ мраморный бюстъ Императора Александра I, основателя гимназiи и гд? теперь безпорядочно были навалены шапки, гимназическiя фуражки, рабочiя каскетки, ув?нчанныя помятой дамской шляпкой съ сорочьимъ перомъ - стоялъ длинный столъ, накрытый алымъ сукномъ. За столомъ уже зас?далъ, в?роятно, президiумъ собранiя. Матв?й Трофимовичъ увидалъ въ центр?, на предс?дательскомъ м?ст? сторожа Антипа, малограмотнаго, грубаго и тупого мужика съ широкимъ лицомъ и клочьями неопрятной рыжеватой бороды. По правую его сторону сид?лъ гимназистъ седьмого класса Майдановъ, высокiй, нескладный юноша съ нездоровой кожей лица въ прыщахъ и угряхъ, тотъ самый Майдановъ, объ исключенiи котораго на педагогическомъ комитет? говорилъ недавно Матв?й Трофимовичъ. Передъ Майдановымъ совс?мъ непонятно почему и такъ не кстати для гимназическаго собранiя лежалъ на стол? громадный военный револьверъ. По л?вую руку Майданова с?лъ недавно поступившiй въ гимназiю, уже посл? революцiи, учитель словесности Зас?кинъ, ярый сторонникъ новаго строя. У него было бритое, актерское,
полное лицо, на которомъ блистало масло удовольствiя. Дальше сид?ли какiе-то жидки, никакого отношенiя къ гимназiи не им?ющiе, какiя то дамы, одна была даже въ платочк?, какъ горничная, старая дама съ с?дыми растрепанными волосами, в?роятно это ея-то шляпка съ сорочьимъ перомъ и торчала на подстановк? оть Императорскаго бюста. Была еще барышня, пухленькая, миловидная въ красной блузк?, непрерывно прыскавшая самымъ неудержимымъ см?хомъ. Съ самаго края какъ-то робко и неув?ренно примостился директоръ гимназiи Ландышевъ, тайный сов?тникъ съ двумя зв?здами, гроза гимназистовъ и учителей. Онъ былъ въ потертомъ пиджак?, точно съ чужого плеча и его лицо было такъ красно, что Матв?й Трофимовичъ опасался, что его хватитъ ударъ. Въ самомъ зал? среди преподавателей, гимназистовъ, знакомыхъ Матв?ю Трофимовичу членовъ родительскаго комитета сид?ли почему-то какiе то солдаты, матросы и мастеровые.
        Все было необычно, странно и какъ-бы не похоже на д?йствительность.
        Инспекторъ Пухтинскiй поманилъ рукою Матв?я Трофимовича и показалъ ему на свободный подл? него стулъ. Едва Матв?й Трофимовичъ с?лъ, какъ услышалъ, какъ его имя было громко и р?зко произнесено на эстрад?. Къ своему крайнему удивленiю Матв?й Трофимовичъ узналъ въ говорившемъ, скор?е кричавшемъ на него - гимназиста Майданова.
        - Товарищъ Жильцовъ, - оралъ Майдановъ, - потрудитесь не опаздывать. Являясь на общiя собранiя вы исполняете перв?йшую обязанность гражданина.
        Это было странно, очень странно. Почти страшно. Такъ могло быть только въ дурномъ сн?. Но самое странное было то, что Матв?й Трофимовичъ не накричалъ за такую дерзость на Майданова, не вытащилъ его изъ за стола за уши, но робко опустилъ вдругъ старчески загор?вшееся полымемъ лицо.
        - На первый разъ объявляю вамъ выговоръ, - продолжалъ изд?ваться Майдановъ. - О вашей д?ятельности мы сейчасъ поговоримъ… Товарищи прошу проголосовать поднятiемъ рукъ по заданному вопросу.
        Л?съ рукъ поднялся кругомъ Матв?я Трофимовича.
        - Товарищъ Жильцовъ прошу и васъ поднять руку. Надо, чтобы это было единогласно. Надо показать общую солидарность въ соотв?тствiи съ важностью момента.
        И что было непостижимо и удивительно - Матв?й Трофимовичъ поднялъ руку. Онъ шопотомъ спросилъ у инспектора:
        - О чемъ голосуютъ?
        Пухтинскiй ему не отв?тилъ.
        Зас?кинъ, поднявшись со стула и помахивая длиннымъ карандашомъ сталъ считать поднятыя руки. Майдановъ быстро что-то писалъ на бумаг?.
        - И считать нечего, - сказалъ онъ. - Ясно видно.
        Сейчасъ товарищъ предс?датель огласитъ резолюцiю.
        Онъ подалъ исписанную имъ бумажку Антипу и тотъ всталъ и началъ читать, плохо разбирая написанное.
        - Единогласно… Единогласно постановлено… чтобы пре… по… препордаванiе Закона Божьяго, какъ несогласное съ духомъ времени въ гимназiи отм?нить… Товарища Апостолова оставить пока для необязательнаго совершенiя куль… культовъ… Безъ содержанiя и безъ пайка.
        - Бога, значитъ, упразднили…, - проговорилъ сзади Матв?я Трофимовича матросъ. - Правильно…
        Антипъ, прочитавъ записку, с?лъ и сказалъ:
        - Слово предоставляется товарищу Майданову.
        - Им?ю обратить вниманiе, - началъ Майдановъ, сидя на своемъ м?ст?, - на недопустимость методовъ преподаванiя математики, прим?няемыхъ товарищемъ Жильцовымъ. Правила процентовъ… Насчитыванiе процентовъ на проценты можетъ внушить нашему молодняку, что пролетарское государство нич?мъ существенно не отличается отъ государства капиталистическаго. Задачи о какихъ-то нел?пыхъ курьерахъ, о св?тящихся точкахъ - все это отжившiй хламъ и должно быть сброшено революцiоннымъ вихремъ.
        Красный отъ негодованiя и волненiя Матв?й Трофимовичъ вскочилъ со стула и перебилъ Майданова.
        - Законы математики незыблемы… Нельзя учить, что дважды два не четыре, а… а… стеариновая св?чка… Что кавдратъ гипотенузы…
        Но Майдановъ не далъ ему продолжать. Стуча по столу револьверомъ онъ закричалъ:
        - Я не шутки пришелъ шутить, Матв?й Трофимовичъ, а именемъ народа требовать, чтобы во всякой наук?, и въ математик? тоже, былъ Марксистскiй уклонъ. Наука должна быть пролетаризирована. Это вамъ не дворянскiй пансiонъ. Пом?щицко-дворянскiй уклонъ эксплоататоровъ нигд?, и въ математик? тоже, не можетъ быть допущенъ… Поняли-съ?.. Мы оставляемъ васъ временно на вашемъ м?ст?, впредь до зам?ны бол?е достойнымъ, кто могъ бы идти въ ногу съ в?комъ. Усвоили?..
        Зас?данiе приняло д?ловой характеръ. Упразднили грамотность, убрали букву «ять», уравняли жалованье преподавателей и низшаго персонала, уменьшивъ первымъ и прибавивъ вторымъ. Отм?нили экзамены и проставленiе отм?токъ, отм?нили систему спрашиванiя уроковъ. Заключительное слово было предоставлено Зас?кину.
        Опираясь костяшками пальцевъ о столъ, то нагибаясь впередъ, то откидываясь вс?мъ корпусомъ назадъ Зас?кинъ, упиваясь своими словами, видимо, съ наслажденiемъ слушая себя самъ, говорилъ:
        - Товарищи, я счастливъ им?ть честь говорить сегодня на нашемъ собранiи, гд? съ равными правами присутствуютъ и т?, кого гнали и считали людьми низшаго порядка и т?, кто ихъ гналъ. Я вижу въ этомъ начало осуществленiя священн?йшихъ принциповъ революцiи - свободы, равенства и братства. Быть можетъ, люди старшаго покол?нiя почувствуютъ н?которое недоум?нiе, почти испугъ, ихъ омертв?лые мозги, пожалуй, сразу не въ состоянiи воспринять все то, что теперь совершается. Испугъ, однако, совс?мъ не обоснованный. Надо понять и прiять, именно - прiять то новое, что принесла намъ революцiя въ д?л? воспитанiя ребенка. Надо увид?ть д?тей въ аспект? революцiи. У д?тей свои представленiя о физическомъ мiр?, и мы не можемъ и не должны искажать ихъ своими отвлеченными понятiями и фантазiями. Время няниныхъ сказокъ отошло въ безвозвратное прошлое. Съ приходомъ къ власти рабочихъ и крестьянъ старая жизнь умираетъ и отпадаетъ, подобно тому, какъ отпадаетъ кожа зм?и, когда та ее м?няетъ. Напрасно стараться повернуть къ прошлому. Вамъ ясно сказано всею революцiею: - «къ прошлому возврата н?тъ». Въ новомъ обществ? не
будетъ и не должно быть, прежде всего, - семьи. Папы и мамы больше н?тъ. Женщина объявлена равноправной, ей открыты вс? жизненные пути и она не можетъ быть больше матерью и воспитательницей ребенка. Она, - пока ничего другого намъ не дала еще пролетарская наука - только производитъ его на св?тъ. Въ пролетарскомъ государств? д?ти исключаются изъ семьи, они обобществляются, удаляются отъ тлетворнаго влiянiя родителей - и между т?ми и другими не можетъ и не должно быть никакой внутренней связи. Естественно, что съ умиранiемъ семьи должно умереть и понятiе о Родин? и патрiотизмъ, какъ чувство ненужное прежде всего, а потомъ и вредное. Ubi sum - ibi раtriа. Гд? мн? хорошо - тамъ и моя Родина. И это явленiе, - прошу это запомнить, - не политическое, не соцiальное даже, но явленiе космическое. Къ этому ведетъ нашъ священный зав?тъ равенства. Ибо не можетъ быть равенства тамъ, гд? одинъ гордится т?мъ, что онъ родился въ Англiи, а другой униженъ т?мъ, что его родина - какая нибудь Полинезiя. Оба равны, ибо Родина ихъ вселенная - Космосъ.
        И долго еще и все на туже тему говорилъ Зас?кинъ. Нетерп?ливая толпа стала плохо его слушать. То тутъ, то тамъ кто-нибудь тихонечко прокрадывался къ выходнымъ дверямъ и скрывался съ зас?данiя. Матв?й Трофимовичъ посл?довалъ прим?ру этихъ людей. Ему все было - все равно.
        Когда онъ вышелъ на улицу - долго оглядывался, осматривался, да точно-ли это онъ идетъ по давно знакомой улиц?, да не сонъ-ли все это?.. Какъ-же все это случилось? Какъ же вошла въ гимназiю эта толпа и простымъ голосованiемъ отм?нила преподаванiе Закона Божiя, отм?нила баллы, экзамены, спрашиванiе учениковъ, въ сущности отм?нила и самую науку? Когда-же случилось то, что дало возможность этому невозможному стать возможнымъ? Матв?й Трофимовичъ напрягалъ память и вспомнилъ: - вчера утромъ Параша съ торжествующимъ видомъ подала ему листокъ, подобранный ею на улиц?. Матв?й Трофимовичъ отлично помнитъ этотъ грязный листокъ, напечатанный на плохой бумаг?. Онъ даже и вниманiя на него не обратилъ. Теперь, вернувшись домой, онъ досталъ его и сталъ перечитывать.
        . . «Къ гражданамъ Россiи… - Временное Правительство низложено. Государственная власть перешла въ руки органа Петроградскаго Сов?та Рабочих и Солдатскихъ Депутатовъ. Д?ло, за которое боролся народъ: - немедленное предложенiе демократическаго мира, отм?на пом?щичьей собственности на землю, рабочiй контроль надъ производствомъ, созданiе сов?тскаго правительства - это д?ло обезпечено… Да здравствуетъ революцiя рабочихъ, солдатъ и крестьянъ»…
        Матв?й Трофимовичъ не могъ вчера уяснить, что это манифестъ новой власти, пришедшей на см?ну Временному Правительству. Новая власть уже осуществляла свои права и вотъ почему на ихъ гимназическомъ сов?т?, обычно такомъ строго замкнутамъ преподавательскимъ составомъ и Родительскимъ комитетомъ предс?дательствовалъ сторожъ Антипъ и присутствовали солдаты, матросы и рабочiе…
        Но в?дь это не они отм?нили Законъ Божiй, выгнали Бога изъ гимназiи… Не они потребовали Марксистскаго метода въ преподаванiи математики. Имъ до этого никогда не додуматься…
        Это сд?лалъ… Володя!.. Мой Володя!..
        XVII
        Въ большой открытой машин?, взятой изъ Царскаго гаража, покачиваясь на глубокихъ кожаныхъ подушкахъ, Володя этимъ вечеромъ ?халъ, на Петроградскую сторону въ циркъ
«Модернъ».
        У цирка ярко гор?ли большiе круглые фонари. Густая толпа народа т?снилась у дверей. Володя подъ?халъ къ боковому входу и по т?сной ярко осв?щенной л?стниц? прошелъ въ циркъ. Все было полно - яблоку некуда было упасть. И не было въ цирк? обычнаго цирковаго запаха - запаха конюшни, конскаго пота и навоза, лаковыхъ красокъ, газа и духовъ, что волнуетъ и возбуждаетъ любителей цирковой пот?хи, но воняло кислымъ запахомъ мокрыхъ, заношенныхъ солдатскихъ шинелей, людскимъ нездоровымъ дыханiемъ и смрадомъ давно немытыхъ мужскихъ т?лъ. Сверху до низу, отъ
«райка» до барьерныхъ ложъ, на самой арен? - солдатскiя с?рыя шинели, рваныя папахи съ вымазанными красными чернилами - подъ кровь - кокардами, кое гд? перемежаемыя черными шинелями матросовъ, шубками и пальтишками какихъ-то толстомордыхъ, весело грызущихъ с?мечки молодыхъ женщинъ. И все молодежь, весело скалящая зубы - толпа поб?дительница, толпа - теперешнiй хозяинъ Петрограда, возможно, въ будущемъ - всей Россiи! Пришли слушать своего вождя Троцкаго, поб?дившаго Керенскаго и уничтожившаго сопротивленiе юнкеровъ и женскаго батальона, посл?дняго оплота «капиталистической» Россiи.
        Драчъ ожидалъ Володю въ бывшей Царской лож? Онъ толкнулъ Володю въ бокъ кулакомъ и сказалъ:
        - Видалъ-миндалъ?.. Елки-палки!.. Д?вки-то вырядились, откуда такое подоставали, а у солдатъ-то портъ-сигары изъ золота съ бриллiантовыми монограммами!.. Вонъ онъ истинный то марксизмъ - грабь - награбленное!.. Нынче то ничего своего - все чужое!..
        Гулъ см?ха, громкаго веселаго говора, выкриковъ стоялъ въ цирк?. И вдругъ все смолкло.
        - Троцкiй!.. Троцкiй!.. - раздались крики и буря апплодисментовъ прив?тствовала появившагося на спецiально поставленной эстрад? маленькаго, щуплаго челов?ка въ пенсне, съ рыжей мефистофельской бородкой и острыми чертами худощаваго лица.
        Апплодисменты утихли. Еще прокатилась волна какого-то восторженнаго гула и улеглась, постепенно замирая въ низахъ цирка.
        Троцкiй въ военномъ «френч?«безъ погонъ и съ краснымъ бантомъ на груди подошелъ къ краю эстрады и презрительно огляд?лъ толпу.
        - Товарищи!.. - крикнулъ онъ въ толпу.
        Новая буря апплодисментовъ отв?тила ему. Володя чувствовалъ, какъ мураши поб?жали по его спин?. Вотъ она дiавольская сила толпы, вотъ она та покорность массъ, о которой ему говорили заграницей, гд? онъ провелъ вс? годы войны.
        Троцкiй сталъ говорить. Онъ говорилъ быстро и ум?ло, подчеркивая то, что считалъ нужнымъ. Онъ говорилъ о необходимости борьбою закр?пить завоеванiя революцiи, о неизб?жности гражданской войны, о священномъ долг? пролетарiата отстаивать то, что имъ завоевано въ эти октябрьскiе дни.
        - Вы должны знать, товарищи, что такое гражданская война. Законы капиталистической войны и законы войны гражданской различны. Капиталистическая война опирается на опред?ленные законы, установленные на различныхъ международныхъ конвенцiяхъ. Она считается съ флагомъ Краснаго Креста, она не борется съ мирными жителями и щадитъ раненыхъ и пл?нныхъ… Въ гражданской войн? - ничего подобнаго… См?шно въ гражданской войн?, ведущейся на истребленiе прим?нять эти законы, считаться съ конвенцiями, которыя въ буржуазной войн? считаются священными. Выр?зать вс?хъ раненыхъ и пл?нныхъ, истребить, загнать и умертвить вс?хъ, кто противъ тебя, безъ различiя пола и возраста - вотъ законъ войны гражданской. Они враги теб? и ты имъ врагъ. Бей, чтобы самому не быть побитымъ. Въ битвахъ народовъ сражаются братья, одураченные правительствомъ - въ гражданской войн? идетъ бой между подлинными, непримиримыми врагами. Война - безъ пощады.
        Володя вид?лъ, какъ слушали Троцкого. Каждое его слово воспринималось, какъ откровенiе, какъ приказъ свыше какой то новой невиданной силы. Любовь, гуманность, челов?чность, уваженiе къ личности безпощадно стирались и зам?нялись въ сердцахъ этихъ людей ненавистъю, непримиримою злобою, дiавольскимъ равнодушiемъ къ чужому страданiю и горю и презр?нiемъ ко вс?мъ противникамъ. Головы вытягивались на шеяхъ, л?зли изъ воротниковъ, чтобы лучше слышать, усвоить и запомнить эту новую неслыханную раньше мораль. Въ душномъ воздух? переполненнаго цирка накалялись страсти и красныя чернила на кокардахъ вспыхивали, какъ подлинная кровь. И Володя въ эти минуты понималъ Троцкаго. Да, или такъ, или никакъ… Онъ слушалъ, какъ кричалъ въ наэлектризованную толпу Троцкiй:
        - Наша поб?да должна быть закр?плена. Предать теперь власть… Вашу власть, товарищи, было-бы неслыханнымъ позоромъ. У насъ, большевиковъ, н?тъ колебанiй. Вы можете в?рить намъ. Если кто противъ насъ - мы не задумаемся поставить, гд? признаемъ это нужнымъ машины для укорачиванiя челов?ческаго т?ла на одну голову.
        - Га-га-га, - прорвало толпу дикимъ, жаднымъ до крови см?хомъ и морозъ прошелъ по спин? Володи отъ этого см?ха.
        Толпу точно взорвало. Раздались восклицанiя:
        - Га-га-га!.. Мало они кровушки нашей попили!.. Будя… Таперя нашъ чередъ ихнюю кровь сосать.
        - Скидавай золотые погончики… Снимай шапочку передъ трудовымъ народомъ.
        - Въ обман?, въ темнот? насъ держали… Теперь св?тъ передъ нами.
        Троцкiй выждалъ, когда поднятыя имъ страсти улеглись и съ силою продолжалъ:
        - Если будетъ надо, товарищи, мы поставимъ на площади Зимняго Дворца десятки… сотни гильотинъ и мы покажемъ притаившемуся врагу, что такое революцiонная дисциплина и что значитъ наша власть… власть пролетарiата!..
        - Га-га-га, - понеслось по цирку.
        И долго не могъ смолкнуть дикiй, жадный до крови см?хъ толпы.

* * *
        Изъ цирка Володя по?халъ съ докладомъ къ предс?дателю сов?та народныхъ комиссаровъ Владимiру Ильичу Ленину въ Смольный Институтъ.
        Была ночь, но городъ продолжалъ волноваться и шум?ть. Шли обыски, искали враговъ пролетарiата и везли ихъ на разстр?лъ. Съ трескомъ и грохотомъ носились по городу переполненные солдатами и матросами грузовики и, казалось, злобный, дiавольскiй см?хъ - га-га-га! не утихалъ въ город?. Городъ дышалъ кровью. Кровавый кошмаръ душилъ революцiонный Петроградъ.
        Лафонская площадь противъ Смольнаго Института была заставлена самыми разнообразными машинами. Только что окончилось зас?данiе сов?та народныхъ комиссаровъ и шелъ разъ?здъ. У красивыхъ воротъ съ р?зной жел?зной р?шоткой гор?ли костры. Отряды красной гвардiи гр?лись подл? нихъ. На крыльц? института были установлены пулеметы. Матросы, опутанные пулеметными лентами топтались подл? нихъ. Въ просторномъ институтскомъ вестибюл?, неярко осв?щенномъ, была суета и столпленiе самыхъ разнообразныхъ людей. Вверхъ и внизъ по широкой мраморной л?стниц? ходили люди. На каждой площадк? были пропускные посты до зубовъ вооруженныхъ людей. Въ темномъ корридор? подъ ружьемъ стоялъ отрядъ матросовъ.
        - Товарищъ Ленинъ не у?халъ?… - спросилъ Володя.
        - Никакъ н?тъ-съ… У себя на верху-съ, - почтительно отв?тилъ ему молодой еврейчикъ въ кожаной куртк? съ красной повязкой на рукав?, опоясанной ремнемъ съ двумя револьверами. Онъ крикнулъ наверхъ начальственно строго:
        - Пропустить товарища Гранитова!
        Какъ все это было прiятно Волод?. Онъ не чувствовалъ усталости безсонныхъ ночей, не ощущалъ голода - питаться эти дни приходилось кое-какъ - власть его опьяняла. Онъ шагалъ по л?стниц? черезъ дв? ступени и чуть кивалъ головою на почтительные поклоны вооруженныхъ людей, въ страх? шептавшихъ: - «товарищъ Гранитовъ… Товарищъ Гранитовъ!..».
        Въ маленькой скромной комнат?, бывшей когда-то комнатой классной дамы, откуда была вынесена мебель и гд? стоялъ небольшой столъ и н?сколько стульевъ, сид?лъ за столомъ Ленинъ. Передъ нимъ былъ телефонный аппаратъ, стаканъ бл?днаго, мутнаго чая и кусокъ простого чернаго хл?ба, не густо намазаннаго масломъ. Ленинъ съ видимымъ удовольствiемъ ?лъ хл?бъ, откусывая его большими кусками и запивая маленькими глотками. Что-то грубое и животное было въ большомъ чавкающемъ рт? съ р?дкими зубами, откуда падали на столъ крошки и въ узкихъ, косыхъ глазахъ Ленина. Въ нихъ св?тилось животное удовольствiе. Желтое лицо было одутловато нездоровою полнотою. Большой лобъ сливался съ громадной лысиной. Сивые, с?д?ющiе волосы завитками лежали на грязной ше?. Волод? онъ напомнилъ гиппопотама. Когда-то въ д?тств? Володя вид?лъ гиппопотама въ Зоологическомъ саду и хорошо запомнилъ: - рыжая, грязная вода бетоннаго бассейна, с?ро-бурое чудовище съ громадною, четырехъугольною пастью и р?дкими зубами и маленькiе злобные глазки, которыми чудовище смотр?ло на столпившихся зрителей. Въ короткихъ толстыхъ ногахъ, покрытыхъ
морщинистою толстою кожей, въ громадной масс? со складчатой кожей, а бол?е того въ этомъ равнодушномъ взгляд? крошечныхъ едва прим?тныхъ глазъ чувствовалась страшная, точно апокалипсическая сила и - помнитъ это Володя - ему стало жутко. Вотъ такъ же жутко ему стало и сейчасъ, когда увидалъ этого коротенькаго челов?ка жадно лакавшаго мутный желтый чай и почувствовалъ на себ? его равнодушный взглядъ. Въ немъ было тоже н?что апокалипсическое.
        Гиппопотамъ!..
        - Хотите чаю?… - голосъ Ленина былъ удивительно равнодушенъ.
        Вопросъ былъ напрасный. Чая въ Смольномъ не было. Это Володя зналъ. Онъ отказался.
        - Садитесь тогда… Какъ митингъ?.. Володя сталъ докладывать.
        На стол? зазвонилъ телефонъ. Ленинъ, занятый чаемъ и хл?бомъ сказалъ, брызгая слюнями и крошками:
        - Послушайте Гранитовъ. Въ чемъ тамъ еще д?ло?.. Звонили изъ милицiи изъ участка подл? Александро-Невской Лавры…
        - Захвачены братья Генглезы, - докладывалъ Володя, - французы… Совс?мъ мальчики…
        - Ну? - прожевывая хл?бъ, сказалъ Ленинъ.
        Этихъ Генглезовъ Володя зналъ. Они были сыновья учителя французскаго языка въ Гатчинскомъ Сиротскомъ Институт?. Они бывали у дяди Володи - Антонскаго. Они были изъ того прошлаго, откуда была Шура. Володя помнилъ прелестныхъ, заст?нчивыхъ мальчиковъ, кумировъ семьи, доброй и патрiархальной. У нихъ были громадные, совс?мъ еще д?тскiе глаза съ загнутыми вверхъ р?сницами. Ни въ чемъ они не могли быть виноваты передъ новою властью. Старшему теперь было около девятнадцати л?тъ.
        - Ну?., братья?.. Такъ въ чемъ же д?ло?.. Сколько ихъ?..
        - Ихъ трое… Ихъ обвиняютъ въ томъ, что они хот?ли б?жать заграницу. Они сказали, что они французы.
        - Гм… Французы?.. Мальчики?.. Чего-же комиссаръ отъ меня хочетъ?..
        - Комиссаръ и красногвардейцы, захватившiе мальчиковъ требуютъ ихъ разстр?ла на м?ст?, какъ враговъ народной власти.
        - Гм… Враговъ народной власти… Не много-ли сказано?..
        Володя чувствовалъ, что стоитъ ему сказать два слова, что онъ знаетъ этихъ самыхъ Генглезовъ, что онъ за нихъ можеть поручиться, что они не могутъ быть врагами народной власти, просто потому, что они французы и ничего въ томъ, что въ Россiи совершается понять не могутъ, и ихъ отпустятъ, но онъ вспомнилъ Далекихъ и то, что говорилъ ему Драчъ, вспомнилъ, что зд?сь этобол?е всего ц?нится, что онъ не даромъ товаришъ Гранитовъ и что ему говорить это не приходится, и промолчалъ.
        - Все крови боятся, - промычалъ неопред?ленно Ленинъ. - Пилаты!
        Володя поднесъ трубку ко рту.
        - Алло?.. Комиссаръ, захватившiй Генглезовъ?.. Да… Конечно, разстр?лять… Съ врагами революцiи пощады быть не должно.
        Ленинъ всталъ.
        - Комики, право!.. Не могу-же я вм?шиваться во вс? эти мелочи. По?демте, Гранитовъ. Пора и на покой.

* * *
        Володя сид?лъ рядомъ съ Ленинымъ въ громадномъ автомобил?, принадлежавшемъ Императору Николаю II. Ленинъ откинулся на сид?ньи и молчалъ. Онъ усталъ за этотъ день тревогъ и сов?щанiй. Впереди въ туман? ночи на неосв?щенной улиц? маячили охранники на мотоциклеткахъ.
        Мягко и неслышно несся автомобиль по Петроградскимъ улицамъ къ Троицкому мосту. Володя смотр?лъ въ уголъ уютной кареты. Онъ чувствовалъ себя до н?которой степени героемъ. Владимiръ Ильичъ долженъ былъ еще разъ оц?нить его. Онъ крови не боится. Что изъ того, что в?роятно этихъ милыхъ мальчиковъ уже разстр?ляли у ст?ны Александровской Лавры. Это просто, это естественно для времени, которое называется революцiоннымъ. Во вс?хъ большихъ городахъ, пережившихъ революции есть ст?ны, около которыхъ разстр?ливали, убивали людей, можетъ быть, и невинныхъ, но крови которыхъ требовала толпа. Такiя ст?ны есть въ Москв?… Въ Париж?… Въ Петроград?… Это въ порядк? вещей. Это - жизнь… И это не парадоксъ: - жизнь требуетъ смерти, смерть требуетъ жизни… Это природа вещей и задумываться объ этомъ - малодушiе.
        Но не думать не могъ. Было, однако, и н?что другое… Былъ какой-то иной порядокъ вещей. Вдругъ точно во сн? съ открытыми глазами увидалъ… Гостиная у д?душки отца протоiерея. Д?душка въ дорогой лиловой муаровой ряс?, съ большимъ наперснынъ крестомъ, украшеннымъ бриллiантами и рубинами сидитъ на кругломъ табурет? за роялемъ. За его спиною, сплетшись руками въ красивый женскiй в?нокъ, стоятъ его дочери: - Володина мать, тетя Маша и тетя Надя. Мартовское солнце бросаетъ косые лучи сквозь тюлевыя занав?ски трехъ большихъ оконъ д?душкиной гостиной. На окнахъ и на полу подл? оконъ цв?ты въ большихъ глиняныхъ горшкахь и зеленыхъ деревянныхъ кадкахъ. Фикусы, филодендроны, музы, финиковыя и в?ерныя пальмы. Пунцовый амариллисъ пламенемъ горитъ въ солнечномъ луч?. Володя сидитъ на диван? съ Женей и Шурой, Подъ ними на ковр?, поджавъ подъ себя б?лыя лапки, дремлетъ, пришуривъ глаза, д?душкина пестрая кошка. Володя и сейчасъ ощущаетъ то испытанное имъ тогда чувство какого-то особаго, точно неземного покоя, умиленiя сердца, отр?шенности отъ всего грязнаго, чувство какой-то н?жной чистоты и любви, которое тогда
вдругъ его всего охватило. Д?душка даетъ тонъ и тихо подъ сурдинку играетъ на роял?. Потомъ онъ начинаетъ п?ть прiятнымъ, мягкимъ голосомъ съ большимъ чувствомъ:
        - Величитъ душа моя Господа и возрадовахся духъ мой о Боз? Спасе моемъ…
        Три женскихъ голоса дружно принимаютъ отъ д?душки и несутъ молитву къ самому небу:
        - Честн?йшую херувимъ и славн?йшую безъ сравненiя серафимъ безъ истл?нiя Бога-Слова рождшую сущую Богородицу Тя величаемъ…
        Какое то удивительное чувство гармонiи, мира и тишины охватило тогда Володю, такое сильное, что вотъ уже сколько л?тъ прошло съ т?хъ поръ, а все - каждая мелочь - встаетъ въ его памяти и не только въ памяти, но во всей душ? отзывается воспоминанiемъ о несказанной красот? того прекраснаго дня… Онъ помнитъ, какъ глубоко вздохнула маленькая Женя и прошептала: - «Какъ хорошо!.. Какъ удивительно все это хорошо. Точно съ нами Матерь Божiя, херувимы и серафимы!..».
        - О чемъ задумались, товарищъ Гранитовъ?..
        - Р?шительно ни о чемъ, Владимiръ Ильичъ, - посп?шно отозвался Володя. - Вспоминалъ и переживалъ прекрасную р?чь товарища Троцкаго.
        Они въ?зжали по крутому подъему на великол?пный Троицкiй мосгь.
        Ленинъ точно читалъ въ душ? Володи.
        - Вспоминать прошлое - безнадежно. Гадать о будущемъ - сумасшествiе. Важно только настоящее. И это настоящее - наше!.. Идемте - товарищъ Троцкiй насъ ожидаетъ.
        И сразу посл? темной Петроградской ночи съ ея разстр?лами, посл? каморки классной дамы Смольнаго института - яркое блистанiе множества лампочекъ въ хрустальныхъ подв?скахъ роскошнаго особняка, столъ, ломящiйся отъ всяческой сн?ди, бутылки съ винами, графины пестрыхъ водокъ и толпа невзрачныхъ людей, неопрятно од?тыхъ, смердящихъ смрадомъ долгихъ безсонныхъ ночей, полузв?риной жизни на смятенныхъ улицахъ, не им?ющихъ опред?леннаго ночлега.
        - Э!.. Да вотъ оно, что у васъ тутъ, - искривляясь въ гиппопотамовой усм?шк?, сказалъ, потирая руки, Ленинъ.
        - Полная поб?да и на вс?хъ фронтахъ, Владимiръ Ильичъ, - отозвался изъ толпы Троцкiй. - А это уже мои молодцы для насъ постарались.
        - Ну, что-же… Выпьемъ за поб?ду… Я промерзъ таки и проголодался.
        Гости, и съ ними Володя с?ли за богато убранный столъ.
        ХVIII
        Въ эти зимнiе дни 1918-го года вся Россiя карежилась, какъ береста на раскаленной плит?. На юг? шла настоящая война, И сов?тскiя газеты пестр?ли изв?стiяии подъ заголовками: - «на внутреннемъ фронт?«. По Россiи судорогой проходили крестьянскiя возстанiя и бунты рабочихъ. Въ Москв?, Ярославл?, въ Тамбовской и Саратовской губернiяхъ, въ низовьяхъ Волги, на Урал? - везд? народъ сопротивлялся большевикамъ, захватившимъ власть. На с?вер? англичане и генералъ Миллеръ образовали С?верный или Архангельскiй фронтъ, на запад? подъ Ямбургомъ генералъ Юденичъ угрожалъ самому красному Петрограду, на юг? казаки и генералъ Деникинъ съ Антантой, въ Сибири адмиралъ Колчакъ и чехословаки… Народъ не принималъ чужой и чуждой ему власти третьяго интернацiонала и вс?ми силами боролся противъ большевиковъ.
        Въ эти дни пролетарская власть сп?шно создавала красную армiю для защиты революцiи и посылала полки на вс? фронты борьбы. Въ Петроград? была объявлена регистрацiя офицеровъ и жестокими карами грозила сов?тская власть т?мъ, кто посм?етъ уклониться. Брали въ заложники женъ и д?тей офицеровъ и заставляли идти и сражаться за большевиковъ.
        Въ семь? Жильцовыхъ была страшная тревога. Гурочка былъ - офицеръ!.. Его произвели незадолго до прихода къ власти большевиковъ, онъ не усп?лъ получить назначенiя въ полкъ и остался дома офицеромъ. Онъ не пошелъ на регистрацiю. Онъ не хот?лъ быть въ «рабоче-крестьянской» красной армiи, онъ искалъ случая пробраться на югъ, чтобы тамъ - въ «б?лой» армiи сражаться не за революцiю, но за Россiю.
        Въ штатскомъ пальто дяди Бори и въ его-же шапк? фальшиваго бобра онъ ходилъ по городу, разъискивая т?хъ людей - а онъ слышалъ, что гд?-то есть, должны быть такiе, - кто отправлялъ молодыхъ людей въ Добровольческую армiю генерала Алекс?ева.
        И было страшно, что его узнаютъ и схватятъ.
        Каждый день кто-нибудь, по большей части - это была Параша - говорилъ:
        - Сегодня опять повели …
        И то, что говорили неопред?ленно: - «повели» не называя кто кого и куда повелъ, казалось особенно жуткимъ.
        Шура и Женя знали, что означало это - «повели».
        Он? вс? были принуждены служить въ сов?тскихъ учрежденiяхъ и потому свободно ходили по городу. Шура осталась въ своемъ госпитал?. Съ тихимъ смиренiемъ она сказала: - «для меня н?тъ ни красныхъ, ни б?лыхъ, но есть только одни страдающiе люди… Мой христiанскiй долгъ имъ помогать»… Посл? того, какъ гимназiи были преобразованы, какъ въ нихъ ввели совм?стное обученiе мальчиковъ и д?вочекъ и завели совершенно необычайные порядки, Антонскаго и Матв?я Трофимовича уволили со службы и Женя, чтобы кормить семью, за отца поступила въ сов?тское учрежденiе, носившее названiе «Глав-Бума»…
        Он? видали ведомыхъ. Толпа злобныхъ, улю-люкающихъ людей, красно-армейцы въ расхлюстанныхъ, рваныхъ шинеляхъ безъ погонъ, съ винтовками, и въ этой толп? юноша, или кто и постарше, съ окровавленнымъ, бл?днымъ посл?днею бл?дностью лицомъ, разбитымъ въ кровь, замазаннымъ грязью, съ пустыми, не думающими, глазами. Кругомъ крики и грубый см?хъ:
        - Га-га-га!.. Ишь какой выискался… Скаж-жи, пожалуйста! Не хотитъ, чтобы служить рабочей власти!.. Контра!.. Баржуй проклятый!.. Царскiй выблядокъ!..
        Утромъ, когда вся семья сидитъ въ холодной столовой, гд? въ самовар? кипитъ вода, гд? варятъ чай изъ морковной стружки, гд? лежатъ крошечные кусочки темнаго, глинистаго хл?ба - полученные Шурой и Женей, какъ пайки, гд? полутемно отъ наглухо промерзшихъ оконъ придетъ съ кухни Параша, станетъ въ дверяхъ столовой, сложитъ по бабьи руки на груди и скажетъ постнымъ, медовымъ голосомъ:
        - Сегодня утромъ капитана Щеголькова изъ пятаго номера… Можетъ знаете?.. Жена молодая въ портнихахъ теперь… Барыня была!.. Ка-кая!.. Съ тремя д?тями!.. Ж-жили!.
        Такъ сегодня… Повели!..
        Глухое молчанiе станетъ въ столовой. Никто не см?етъ глазъ поднять отъ стола, уже безъ скатерти…
        Параша помолчитъ, словно смакуя произведенный ея словами эффектъ, и продолжаетъ, медленно отчеканивая каждое слово.
        - А старшенькая д?вочка ихняя б?житъ за солдатами, за руки ихъ хватаетъ… руки у нихъ ц?луетъ… проситъ: «дяденька, пусти папочку… онъ ничего не сд?лалъ… Дяденька, не бери папу»… Таково то жалостно!.. Да, вотъ оно, какъ обернулось!..
        И опять помолчитъ, ожидая, не скажетъ-ли кто что. Но вс? молчатъ, знаютъ: - говорить объ этомъ нельзя. Параша съ гордостью добавитъ:
        - Такова то наша народная власть! Не шутки шутить! Это не при Царизм?!.. Такъ повелииповели!.. Они знаютъ куда!
        Параша поворачивается и гордая произведеннымъ ею эффектомъ идетъ по корридору, кр?пко ступая каблуками и громко сморкаясь.
        Народная власть!!.
        Въ эти дни иногда, обыкновенно, поздно вечеромъ, робко звен?лъ звонокъ и кто-нибудь - Гурочка, Женя или Шура б?жали отворить.
        На площадк? л?стницы - юноша въ солдатской шинели, или въ черномъ штатскомъ пальто. Лицо бл?дное, измученное, голодное. Самъ дрожитъ отъ холода. Красныя руки прячетъ въ карманы.
        - Пустите, ради Христа, переночевать…
        Никто не спрашиваетъ, кто онъ? Иногда - это бывшiй гимназистъ, ученикъ Матв?я Трофимовича, иногда просто - чужой.
        Его пустятъ, накормятъ т?мъ, что у самихъ есть - похлебкой изъ картофельной шелухи съ воблой, отдадутъ посл?днiй кусочекъ хл?ба, напоятъ морковнымъ чаемъ и устроятъ ночевать на диван?. А раннимъ утромъ, еще когда совс?мъ темно, онъ исчезнетъ такъ же внезапно, какъ и появился.
        У Жильцовыхъ знаютъ: - это т?, кого ищутъ, чтобы повести. Кто скрывается, заметаетъ сл?ды, какъ заяцъ д?лаетъ петли, и принужденъ искать ночлега въ чужихъ домахъ, гд? его не догадаются искать.
        Въ эти дни, вотъ такъ-же подъ вечеръ въ полныя сумерки тоже позвонилъ н?кто въ солдатской шинели, но уже челов?къ пожилой съ офицерской серьезной выправкой. Онъ прямо спросилъ Ольгу Петровну и когда та вышла сказалъ съ какою то р?шимостью:
        - Я давно васъ разъискиваю… Я отъ вашего брата - полковника Тегиляева.
        - Ну что онъ?.. Боже мой!.. Да садитесь!.. Какъ-же онъ?.. Въ это время?..
        - Его н?тъ больше въ живыхъ.
        Въ эти дни такими изв?стiями не ст?снялись. Такъ привыкли къ смерти, которая всегда гд?-то тутъ совс?мъ подл? стоитъ и подстерегаетъ, что обычная въ такихъ случаяхъ деликатность была вовсе оставлена. Да никто и не зналъ, что лучше умереть, или жить въ этихъ ужасныхъ условiяхъ?
        - Какъ-же?… какъ-же это случилось?… - только и сказала Ольга Петровна.
        - Мы лежали вм?ст? въ госпитал?… Въ Смоленск?. Ему, какъ, вы знаете - онъ мн? говорилъ, что писалъ вамъ объ этомъ - ногу отняли. Онъ все протеза дожидался, да и въ нашихъ условiяхъ - очень плохо было въ госпитал? - рана его все какъ-то не заживала. Онъ очень страдалъ.
        - Умеръ?..
        - Ворвались они… Знаете… Новая наша власть… Большевики и съ ними, какъ это всегда водится, жидъ. Каждаго раненаго стали допрашивать - признаетъ онъ сов?тскую власть. Подошли и къ полковнику Тегиляеву. Ну, вамъ, вашъ братъ, в?роятно, лучше, ч?мъ мн? изв?стенъ. Приподнялся съ койки, од?яло отвернулъ, рану свою кровоточащую показалъ. - «Присягалъ служить Государю Императору и ему одному и буду служить… Счастливъ и самую жизнь за него отдать… А васъ», - тутъ онъ не хорошимъ словомъ обмолвился - «никогда не признаю… Изм?нники вы и Христопродавцы»…
        - Боже!.. Боже!… - простонала Ольга Петровна.
        - Жидъ завизжалъ какъ-то совс?мъ дико. Красногвардейцы схватили нашего полковника за голову и, волоча, больной окровавленной ногой по каменной л?стниц?, стащили во дворъ… Что тамъ было я не видалъ. Знаю, что когда его на другой день закапывали, на немъ живого м?ста ни было.
        - Царство ему небесное, - перекрестилась Ольга Петровна. - Погребли-то его по христiански?
        Гость не сразу отв?тилъ.
        - Н?тъ… куда-же?.. Они все время стерегли госпиталь. Все «контру» искали. Такъ просто закопали въ пол? за дворомъ. На пустопорожнемъ м?ст?. Сами понимаете - сов?тская власть.
        Да, они понимали. Они даже не удивлялись. Вся обстановка ихъ жизни говорила имъ, что это возможно. В?дь было-же возможно жить въ нетопленой квартир?, питаться картофельной шелухой и морковнымъ чаемъ и платить на рынк? по тысяч? рублей за плохо выпеченный хл?бъ съ глиной. Этотъ сумракъ комнаты, куда едва пробивался св?тъ черезъ покрытыя лдомъ окна говорилъ ясн?е словъ, что то, что разсказывалъ незнакомый офицеръ и была настоящая сов?тская д?йствительность, правда новой жизни.
        Какъ-же было не бояться за Гурочку?
        XIX
        Наступалъ Рождественскiй сочельникъ. Но уже нигд? не готовили елки, не ожидали
«зв?зды», не приготовляли другъ другу подарковъ. Все это было теперь невозможно и ненужно. Мысль была объ одномъ - объ ?д?.
        Гурочка пришелъ радостный и оживленный. Онъ былъ въ черномъ пальто дяди Бори, но, когда снялъ его, подъ нимъ былъ над?тъ военный френчъ съ золотыми погонами съ малиновою дорожкой. Онъ ни за что не хот?лъ разстаться съ офицерской формой. Семья садилась за свой скудный об?дъ. Гурочка былъ счастливъ. Наконецъ-то онъ нашелъ то, что искалъ.
        Параша служила за столомъ. Гурочка разсказывалъ.
        - Въ Москв?, муленька, есть такая сестра милосердiя Нестеровичъ-Бергъ… Такая отчаянная!.. Сама она полька, но она всю жизнь отдаетъ, чтобы помогать «б?лымъ»… Только-бы ее разъискать. Она собираетъ молодежъ и подъ видомъ красно-армейцевъ, нуждающихся въ поправк? и отправляемыхъ на югъ перевозитъ ихъ въ Алекс?евскую армiю. Я видалъ Рудaгова. Такъ онъ тоже… Завтра ?демъ. Намъ тутъ и билеты устроили и пропуски… А тамъ… Тамъ ц?лая организацiя… Теперь только до завтра.
        Шура глазами показывала Гурочк? на Парашу. Онъ въ своей радости ничего не зам?чалъ. В?дь это все были «свои», съ д?тства родные и в?рные.
        Посл? об?да сид?ли въ комнат? у Шуры. Электричества не давали и въ комнат? гор?ла маленькая жестяная лампочка. При св?т? ея Шура зашивала Гурочкины погоны въ полы его френча. Онъ ни за что не хот?лъ разстаться съ ними и со своимъ аттестатомъ. -
«Какъ-же я докажу тамъ, кто я такой», - говорилъ Гурочка. Онъ сид?лъ въ рубашк? на стул?, Шура и Женя, сидя на постели, работали надъ упаковкой погонъ и бумагъ. Надо было сд?лать такъ, чтобы это было незам?тно. Ольга Петровна лежала на Жениной постели. Оть волненiя, отъ голода и холода у нея разбол?лась голова.
        Все слышались въ темной квартир? какiе то шорохи. Шура пошла бродить по комнатамъ. Непонятная тревога ею овлад?ла. Она подходила къ окнамъ и, открывъ форточку, прислушивалась къ тому, что было на улиц?. Ночная тишина была въ город?. За окномъ стыла туманная холодная ночь. Городъ былъ во тьм? и, казалось, всякая жизнь въ немъ замерла.
        Вдругъ послышались какiе то шумы. Дежурный по дому поб?жалъ открывать ворота. Заскрип?ли замороженныя петли и глухо звякнулъ тяжелый жел?зный крюкъ.
        Шура поб?жала обратно въ комнату и сд?лала знакъ, чтобы Женя и Гурочка перестали говорить. Вс? стали прислушиваться. Гурiй над?лъ китель съ зашитыми въ немъ погонами и бумагами.
        - Ладно, - сказалъ онъ, ощупывая себя, - никогда черти не нащупаютъ.
        - Я ватой хорошо переложила, - сказала Женя.
        - Тише, вы, - махнула на нихъ рукою Шура. Ея лицо выражало страхъ и страданiе.
        Глухой шумъ большой толпы, м?рные шаги воинскаго отряда раздавались съ улицы. На двор? замелькали факелы. И вдругъ по всей квартир? загор?лось электричество. Обыскъ!
        - Гурiй, теб? уходить надо, - прошептала Женя.
        - Теперь никуда не уйдешь. Весь дворъ полонъ красно-армейцами.
        Ваня поб?жалъ къ дверямъ парадной и черной л?стницъ… Онъ сейчасъ-же и вернулся.
        - Параши н?ть, - прошепталъ онъ. - У дверей стоятъ часовые. Слышно, какъ кашляютъ и стучатъ ружьями.
        - Господи!.. Куда-же мы тебя спрячемъ, - сказала Шура, заламывая руки.
        Ольга Петровна сид?ла на постели. Въ глазахъ ея было безумiе, голова тряслась, какъ у старухи.
        - Это Параша донесла, - выдохнула она.
        - Рамы не вставлены, - едва слышно спросилъ Гурiй. - Тогда ничего…
        Онъ безъ стука отодвинулъ шпингалеты и открылъ окно. Гурiй, Шура и Женя нагнулись надъ окномъ. Ночь была очень темная и туманъ вис?лъ надъ дворомъ… Св?ть факеловъ едва хваталъ до второго этажа. Верхи флигелей тонули во мрак?. Ни одно окно не св?тилось. Какiе-то люди въ черномъ распоряжались во двор?. Кто то б?галъ по двору и командовалъ красно-гвардейцами, расталкивая ихъ. Со двора доносился громкiй, гулкiй см?хъ и площадная ругань. Гурiй внимательно осматривалъ дворъ и домъ. Вровень съ окномъ вдоль всего флигеля тянулся узкой покатой кромкой жел?зный выступъ карниза. Онъ былъ въ два вершка шириною и блест?лъ отъ тонкаго слоя льда, его покрывавшаго. Вправо отъ окна была широкая водосточная труба.
        - Кто живетъ надъ нами, въ шестомъ этаж??.. - спросилъ Гурiй. Онъ былъ очень бл?денъ, но совершенно спокоенъ.
        Шура не знала, Женя быстрымъ шопотомъ отв?тила:
        - Елизавета Варламовна Свирская… Артистка Императорскихъ театровъ. Очень милая старушка.
        - Одна?.
        - Одна. Тамъ совс?мъ маленькая квартирка всего въ три комнаты.
        Гурiй молча снялъ сапоги. - Въ носкахъ ловче будетъ, - прошепталъ онъ. - Женя дай какую нибудь веревочку, я свяжу сапоги ушками и на шею накину…
        Никто, кром? Шуры не понялъ еще, что хочетъ д?лать Гурiй. Шура легко и неслышно, на «ципочкахъ» поб?жала въ прихожую и принесла полушубокъ и папаху Гурiя.
        - Это и все твое?.. Больше ничего не возьмешь?..
        - Все. Куда-же еще?..
        - Од?вайся проворн?й. Когда была въ прихожей слышала внизу шумъ.
        - Прощай, мамочка. Если случится что - не поминай лихомъ. Кр?пко за меня помолись.
        - Гурочка, что ты хочешь д?лать? Куда-же ты?..
        - Двумъ смертямъ, мама, не бывать - одной не миновать.
        Гурiй кр?пко поц?ловалъ крестившую его и все еще ничего не понимавшую Ольгу Петровну, самъ перекрестилъ ее, поц?ловалъ сестру, кузину и брата. - Прощай, Иванъ!.. Заберутъ тебя въ красную армiю, переходи къ намъ… Пап? скажите, что прошу его благословенiя.
        - Разбудить его?..
        - Нельзя, тетя. Шума над?лаемъ. Торопиться надо.
        - Шура, придержи, голубка, меня за поясъ.
        Гурiй нахлобучилъ папаху на самыя уши, черезъ шею накинулъ сапоги и сталъ у окна. Онъ зам?тилъ Шуринъ взглядъ на его ноги въ б?лыхъ, вязаныхъ шерстяныхъ чулкахъ и улыбнулся. Очень см?шными показались ему его необутыя ноги.
        - Смотришь на мои сапетки?.. Тети Нади. Богъ дастъ, на счастье.
        На двор? продолжала горготать солдатская толпа. Кого-то должно быть изловили и привели. Слышны были грозные окрики и ругань, но что кричали - нельзя было разобрать.
        Гурiй оперся кол?номъ о подоконникъ, руками взялся за края оконной рамы.
        - Высоко, - чуть слышно вздохнулъ онъ.
        - Богъ поможетъ, - такимъ же легкимъ вздохомъ сказала Шура и кр?пко сжала Гурочкину руку у кисти.
        Внизу качались и двигались краснопламенные факелы. Въ одномъ углу двора сгрудилась толпа. Тамъ кого-то били. Вс? четыре флигеля были темны, и затаенное и напряженное чувствовалось въ нихъ ожиданiе. Яркими вереницами св?тились окна осв?щенныхъ л?стницъ.
        - Сос?ди не увидали-бы? - сказала Шура.
        - Туманъ и ночь. Ничего не увидятъ. Если кто сморитъ, то внизъ, на дворъ. Никто не догадается присматриваться сюда, - спокойно сказалъ Гурiй, легкимъ движенiемъ перенесъ ногу за окно и поставилъ ее на узкiй, косой карнизъ.
        - Скользко?… - спросила Шура.
        - Ничего.
        Ольга Петровна лежала ничкомъ на постели, и ея плечи подергивались отъ тихихъ неслышныхъ рыданiй. Женя сид?ла на стул? за письменнымъ столомъ и ладонями прикрыла лицо. Ваня стоялъ въ углу и испуганными дикими глазами смотр?лъ на брата.
        - Держи кр?пче, - прошепталъ Гурiй и вс?мъ т?ломъ выл?зъ за окно. Онъ перехватилъ руки отъ края окна и разомъ, точно кидаясь въ темное пространство, бросилъ т?ло вдоль ст?ны и вытянулъ руки.
        Шура, не дыша, сл?дила за нимъ. Холодный потъ крупными каплями проступилъ на ея лбу подъ сестринымъ апостольникомъ.
        Чуть звякнуло жел?зо трубы о проволоку кронштейновъ. Щур? показалось, что труба не выдержитъ и полетитъ съ Гурочкой на дворъ. Шура тяжело вздохнула.
        Въ комнат? было все такъ-же напряженно тихо. Слышно было, какъ плакала Ольга Петровна. Шура сид?ла на подоконник? и, вся высунувшись наружу, сл?дила за Гурiемъ.
        - Ну, что?… - спросила, не отнимая ладоней отъ глазъ Женя.
        - Л?зетъ по труб?.
        И опять стало тихо. Внизу громче гуд?ла толпа. Чутъ звякнуло наверху жел?зо. На двор? на мгновенiе смолкли. Должно быть пришло какое-нибудь начальство. И стало слышно, какъ наверху кто-то царапается, точно мышь скребетъ:
        - Ту-ту-ту!.. Ту-ту-ту!..
        - Это Гурочка? - спросила Женя.
        Да… Онъ стоитъ надо мною. На карниз? и стучится въ окно.
        - Господи!.. Не открываетъ?..
        - Н?тъ…
        Въ затихшей комнат? послышалось снова:
        - Ту-ту-ту!.. Ту-ту-ту!..
        Ольга Петровна с?ла на постели и, казалось, не дышала. Женя оторвала руки отъ лица и громадными, безумными глазами смотр?ла на кузину.
        На двор? раздался выстр?лъ. Дикiе крики ревомъ понеслись по двору.
        - Въ Бога!.. Въ мать!.. въ мать!.. въ мать!.. Здоровый хохотъ загрохоталъ внизу.
        - Это офицера изъ одиннадцатаго номера, я знаю, прошепталъ Ваня.
        - Молчи, - махнула ему рукою отъ окна Шура,
        - Открыла?… - прошептала Ольга Петровна.
        - Н?тъ.
        Подъ ними, этажомъ ниже всколыхнулась и пропала тишина. Послышались властные голоса, топотъ тяжелыхъ сапогъ, стукъ кованыхъ жел?зомъ прикладовъ. Однако материнское ухо Ольги Петровны сквозь вс? эти шумы уловило неясное, чуть слышное, словно ослаб?вающее, безнадежное:
        - Ту-ту-ту!.. Ту-ту-ту!..
        - Оборвется, - прошептала Ольга Петровна и опять повалилась на подушки.
        - Къ намъ идутъ, - сказалъ Ваня.
        - Иди, разбуди папу, сказала, все не отрываясь отъ окна, Шура. - Дверь въ корридоръ оставь открытой, а то тутъ стало очень холодно, не догадались-бы.
        Ольга Петровна услышала легкiй скрипъ оконной рамы наверху.
        - Открыла, - вставая съ постели сказала она. Шура совс?мъ перегнулась за окно. Глухо со двора прозвучалъ ея голосъ.
        - Да… Гурiй впрыгнулъ въ окно… Окно закрылось… Все тихо.
        Было это такъ, или казалось. Надъ головами слышались тихiе шаги и быстрый прерывистый говоръ.
        Въ эту минуту сразу на парадной зазвонилъ электрическiй звонокъ и на кухн?, на
«черной» л?стниц? звонокъ на пружин? и раздались грозные крики и удары прикладами въ дверь,
        Шура и Ваня поб?жали отворятъ.
        XX
        Странное учрежденiе былъ «Глав-бумъ», куда поступила, бросивъ консерваторiю, чтобы кормить родителей Женя. Сов?тской республик? была нужна бумага. Раньше въ Россiю бумага привозилась изъ Финляндiи и приготовлялась на многочисленныхъ фабрикахъ, окружавшихъ Петроградъ. Теперь съ Финляндiей не было сношенiй. Фабрики стояли пустыя. Рабочiе, кто былъ взятъ въ красную армiю, кто б?жалъ отъ голода домой, въ деревню, кто былъ убитъ за контръ-революцiю и саботажъ. Фабричныя трубы не дымили. Въ рабоче-крестьянскомъ государств? не оказывалось рабочихъ. Между т?мъ бумаги было нужно очень много. Деньги считали уже миллiонами, или какъ называли въ сов?тской республик? «лимонами». Надо было ихъ печатать. И, хотя ассигнацiи печатались на отвратительной бумаг? и той не хватало. Нужна была бумага для газетъ и для безконечной переписки, которая какъ никогда развилась въ сов?тскомъ союз?. И вотъ бумагу разъискивали гд? только можно и отбирали отъ ея влад?льцевъ. Это было тоже - «грабь награбленное» - осуществленiе принциповъ марксизма. И, конечно, не такъ-то было-бы просто отъискать эту бумагу, тщательно припрятанную
влад?льцами, если-бы съ приходомъ къ власти большевиковъ не развились въ чрезвычайной м?р? въ сов?тскомъ союз? доносы. Голодъ заставлялъ доносить за корку черстваго хл?ба брата на брата, сына на отца. Эти доносы и шпiонажъ другъ за другомъ были тоже бытовымъ явленiемъ, насажденнымъ большевиками.

«Глав-бумъ» зав?дывалъ распред?ленiемъ такой награбленной, или какъ для приличiя говорилось - «реквизированной» бумаги. Онъ принималъ ее со складовъ и распред?лялъ его по «ордерамъ» различныхъ учрежденiй. Понадобилась большая бюрократическая машина, которой сами большевики не могли создать. Были вызваны спецiалисты бухгалтеры и статистики, получившiе наименованiе: - «спецы», съ ударенiемъ на «ы», были наняты молодые люди безъ всякаго образованiя, но надежные коммунисты и, наконецъ, при учрежденiи появились барышни для счетоводства и работы на пишущихъ машинкахъ, Он? получили не особенно красивое названiе «сов?тскихъ барышень» -
«сов-барышень», а машинистки, работавшiя на машинкахъ назывались еще того не благозвучн?е «пиш-машками».
        Учрежденiе работало полнымъ ходомъ, однако, у Жени было такое впечатл?нiе, что работаютъ он? въ пустую и потому самая работа производила впечатл?нiе каторжной работы, то есть работы напрасной и совс?мъ ненужной. «Спецы» сид?ли по своимъ кабинетамъ и р?дко показывались въ залахъ канцелярiй, гд? работали сов-барышни и пиш-машки. Спецы точно стыдились того, что они д?лали. Барышнями распоряжались сов?тскiе чиновники новой формацiи, правов?рные, или, какъ о нихъ говорили
«сто-процентные» коммунисты, молодежь бойкая, см?лая, грубоватая, бол?е сытая, ч?мъ другiе, сознающая свое привиллегированное положенiе и не безъ своеобразнаго чисто пролетарскаго рыцарства.
        Четыре года Женя сид?ла въ этомъ учрежденiи, считая и составляя никому не нужныя статистическiя таблицы. Четыре года, какъ она бросила консерваторiю, гд? стало трудно заниматься въ холодныхъ пом?щенiяхъ съ голодными профессорами. Ей шелъ двадцать седьмой годъ, она была очень хороша собою. Стройная, худощавая съ глубокими синими глазами, такъ шедшими къ ея темно-каштановымъ волосамъ она нравилась вс?мъ - и мужчинамъ, и женщинамъ, служившимъ въ Глав-бум?. Какъ ни давила, ни нивеллировала, какъ ни угнетала сов?тская власть все кругомъ себя - женскiя чувства кокетства она не могла совс?мъ вытравить изъ вс?хъ этихъ пиш-машекъ и сов-барышень. Он? были нищiя, но он? ум?ли изъ какого нибудь мотка шерсти, случайно найденнаго и не проданнаго, связать себ? какую нибудь красную шапочку вм?сто платочка, изъ старой шляпки соорудить н?что кокетливое, устроить себ? какой нибудь галстучекъ изъ обрывка ситца, на скудное жалованье купить духовъ. Того, что называлось еще такъ недавно «флиртомъ», въ сов?тскомъ быту не было. Тутъ этого не признавали. Полюбившiя другъ друга пары сходились, даже, какъ выразился одинъ
сов?тскiй писатель «безъ черемухи» и потому не за ч?мъ было ухаживать и тратить на это время.
        Женя держалась особнякомъ. Она была в?рна памяти своего жениха. Она ждала своего жениха, ни минуты не допуская мысли, что его уже н?тъ въ живыхъ. Да даже, если-бы? . Разв? не п?ла она: - «а, если ты ужъ въ неб? - я тамъ тебя найду»!..
        Но именно эта ея строгость, это ея ц?ломудрiе, совс?мъ не современное, совс?мъ не отв?чающее общему укладу жизни въ сов?тсксмъ союз?, вм?ст? съ ея тонкою красотою привлекали къ ней вниманiе всего учрежденiя.
        Ближайшимъ «начальникомъ» Жени былъ товарищъ Нартовъ. Онъ былъ моложе Жени и при всемъ своемъ нахальств? и апломб? ст?снялся молодой д?вушки. Онъ былъ почти влюбленъ въ нее и не зналъ, какъ подойти къ этой строгой, молчаливой, всегда такой аккуратной и исполнительной «сов-барышн?».
        Въ этотъ хмурый зимнiй день Женя работала съ трудомъ. Сознанiе, что все, что она д?лаетъ никому не нужно и ни для чего не служитъ особенно гнело ее. Она отставила пишущую машинку и, нагнувшись надъ в?домостью, стала подсчитывать и складывать проставленныя въ ней цифры. Товарищъ Нартовъ подошелъ къ ней.
        Жен? было досадно и см?шно. «Значитъ будетъ разговоръ… Неум?лый и грубоватый сов?тскiй «флиртъ», на который она не можетъ никакъ отв?тить».
        Нартовъ небрежнымъ движенiемъ челов?ка «власть имущаго», начальства, сбросилъ в?домости со стола на полъ, а самъ с?лъ на столъ совс?мъ подл? рукъ Жени. Женя знала, что въ сов?тскомъ союз? женщина - раба и что обижаться на нев?жливость и неучтивость не приходится. Она вопросительно посмотр?ла на Нартова.
        У товарища Нартова узкiй лобъ и такiе-же, какiе были у Володи узко поставленные, словно настороженные глаза. Отъ плохого питанiя щеки ввалились и выдались скулы. Кожа на лбу пожелт?ла. Ему не бол?е двадцати л?тъ, но выглядитъ онъ гораздо старше.
        - Все работаете, гражданочка… Не трудящiйся - да не естъ, - сказалъ онъ.
        Женя не отв?чала. Спокойная синева застыла въ ея большихъ глазахъ. Она ждала, что будетъ дальше.
        - Ничего не попишешь, - засм?ялся Нартовъ. - Катись колбаской, орабочивайтесь, гражданочка!.. Хорошее д?ло.
        Онъ кивнулъ головою на сид?вшаго у самаго окна, гд? зимою нестерпимо дуло и было холодно «спеца», почтеннаго старика съ с?дою бородою. Женя знала его. Это былъ знаменитый ученый, профессоръ, труды котораго были изв?стны заграницей. Женя знала также, что Нартовъ нарочно посадилъ старика на это м?сто, гд? тотъ постоянно простужался. Изд?ваться надъ старостью и образованiемъ было въ ходу среди коммунистовъ.
        - Старается Игнатъ ?омичъ!
        - Вы-бы, товарищъ Нартовъ, пересадили его куда подальше отъ окна, гд? потепл?е. Старикъ забол?етъ. Что хорошаго?..
        - Зач?мъ? - искренно удивился Нартовъ. - Это-же омертв?вшая каста ученыхъ совершенно не нужная государству рабочихъ и крестьянъ.
        Женя знала: - спорить безполезно и даже опасно. Она промолчала.
        - Съ жрецами науки, гражданочка, покончено. Катись колбаской! Ч?мъ скор?е такiе вредные типы, какъ Игнатъ ?омичъ въ ящикъ съиграютъ, т?мъ оно того… лучше будетъ. Нечего съ ними бузу разводить.
        Нартовъ подвинулся ближе къ Жен?. Его круглый обтянутый задъ почти касался Жениныхъ рукъ. Женя брезгливымъ движенiемъ убрала руки со стола,
        - Я къ вамъ, гражданочка, собственно по д?лу. Женя опять подняла глаза на Нартова. Въ ея глазахъ былъ испугъ. Какое могло быть у Нартова д?ло? Не касалось-ли это ея увольненiя.
        - Я слыхалъ, вы консерваторiю кончили. Голосъ богатый им?ете?..
        - Кончить консерваторiю мн? не удалось. А п?ть когда-то п?ла.
        - Отчего-же теперь не поете?
        - Гд? теперь п?ть? И обстановка не такая. Холодно у насъ такъ, что просто хоть волкомъ выть.
        - Такъ это-же, гражданочка, можно все очень просто какъ исправить. И людямъ удовольствiе и культурное развлеченiе и вы не безъ профита будете. Тутъ у насъ такое д?ло… Товарищи красноармейцы и матросы Красно-Балта р?шили устроить вечеринку, ну и чтобы - культурно провести время со своими подругами. Ну и тоже рабочимъ доставить разумное развлеченiе, Я скажу о васъ Исааку Моисеевичу… И вы обязательно согласитесъ…
        Красно-армейцы это были т?, кто разстр?лялъ Женинаго брата Ваню, когда тотъ отказался стр?лять въ крестьянъ, отъ которыхъ отбирали посл?днiй хл?бъ. Красно-армейцы это были т?, отъ кого б?жалъ ея милый Гурочка, другъ ея д?тства и самый родной для нея челов?къ.
        Но знала - отказаться нельзя. Откажешься и ея матери придется умереть съ голода, какъ умерла тетя Маша въ Гатчин?.
        - Вы не того… Наши ребята васъ такъ не оставятъ. Кулечекъ чего ни на есть для васъ какъ ни какъ припасутъ. Вамъ попитаться, гражданочка, надо. Ишь вы какая изъ себя бл?дненькая стали.
        Вечеромъ, когда присутственные часы въ «Глав-бум?«кончились Женя вышла на улицу. Грязный, облупленный Петроградъ шелъ передъ нею прямыми своими улицами и проспектами. На домахъ съ выбитыми окнами, заставленными досками и картономъ, съ трубами жел?зныхъ печекъ «буржуекъ», выходившими изъ оконъ, какъ насм?шка играли огни безчисленныхъ лозунговъ и рекламъ «сов?тскихъ достиженiй». Большiя картины-плакаты вис?ли на ст?нахъ домовъ и на особыхъ будкахъ. Гордо кричали красныя гигантскiя буквы: - «догнать и перегнать Америку!»… «Пятил?тка въ четыре года!»… «Вс?мъ стать ударниками»!
        Все это до тошноты надо?ло Жен?. Во всемъ была та ложь, которая плотно окружала Женю въ сов?тскомъ союз?,
        Толпа голодныхъ, измученныхъ, почти босыхъ людей торопливо шла по засыпаннымъ сн?гомъ, скользкимъ поломаннымъ панелямъ и прямо по глубокому сн?гу и ухабамъ улицы. Толпа шла молчаливая, хмурая, измученная и затравленная. Долгiе часы сов?тской ненужной службы, еще бол?е долгое, иногда съ ночи, стоянiе въ очередяхъ, чтобы получить кусокъ вонючей воблы или ржавую селедку, в?чный страхъ провиниться и стать «лишенцемъ» то есть обреченнымъ на голодную смерть, все это подкашивало людей. Вс? торопились къ своимъ угламъ въ холодныя и переполненныя квартиры. Никто не см?лъ говорить.

«Догнать и перегнать»!..
        Женя шла такъ же скоро, какъ шли и вс?. Въ душ? ея совершался какой-то надломъ. Вотъ, когда и какъ сбывались ея мечты выступить на эстрад? - артисткой!.. Можетъ быть - не все еще потеряно?.. Не все - «догнать и перегнать»? Она станетъ артисткой Государственныхъ театровъ. В?дь есть еще такiя… Есть и опера, и балетъ, и драма. Не всегда «Глав-Бумъ»… Искусство должно влiять на этихъ людей…
        И, если она?..
        Опустивъ низко голову она шла, обдумывая программу. Она чуть не наткнулась на громадный плакатъ и вздрогнула, остановившись:
        Красныя буквы кричали нагло и жестко:
        - «Догнать и перегнать»!..

* * *
        Это все таки былъ концертъ и какъ о немъ сказала одна большая артистка Государственныхъ театровъ - концертъ «грандiозный».
        Женя по?хала на него съ Шурой. Кавалеровъ у нея не было. Матв?й Трофимовичъ и Борисъ Николаевичъ не въ счетъ - какiе же они кавалеры?.. Одна ?хать побоялась. Концертъ былъ въ «Театр? Чтеца» въ Торговомъ переулк?. Ей сказали: - «ну тамъ споете что-нибудь»…Это что-нибудь было такъ характерно для сов?тскаго союза, гд? все д?лалось - «что-нибудь»…
        У подъ?зда, гд? пров?ряли билеты, узнавъ кто он?, ихъ провели отд?льнымъ ходомъ.
        Матросъ Красно-Балта, въ фуфайк? и матроск?, въ необычайно широкихъ шараварахъ, припомаженный, толстомордый, съ тугою, бычачьею шеею, съ распорядительскимъ краснымъ бантомъ на рукав? бросился къ нимъ.
        - Пожалуйте, гражданки… П?вица Жильцова?.. Такъ вамъ въ артистическую. Сюда по л?стниц?.
        Въ углу артистической ихъ ожидалъ пьянистъ Гольдрей, котораго Женя знала еще по консерваторiи и который ей долженъ былъ аккомпанировать. Женя подошла къ нему.
        - На чемъ-же Евгенiя Матв?евна остановились? Я вамъ говорю - главное - не ст?сняйтесь… Не смотрите, что публика такая врод? какъ с?рая… Наша публика теперь вся такая. Другой гд?-же найдете?.. Вамъ въ программу поставили - «Коробейники» и
«Кирпичики»… Исаакъ Моисеевичъ программу составляли… Но в?дь будутъ бисы… Тутъ это всегда неизб?жно. И публика ждетъ, что въ этихъ бисахъ вы дадите что-нибудь не пролетарское. Вы, что приготовили?..
        Гольдрей развернулъ Женину папку съ нотами.
        - Гм… гм… Отлично, знаете. Наприм?ръ вотъ это…
        - Вы думаете?..
        - Ну, конечно… Глинка-то!..
        - Исаакъ Моисеевичъ просилъ однако, чтобы ничего ни Глинки, ни Чайковскаго, ни Рубинштейна… Все это, сказалъ: - старый хламъ!
        - Знаю-съ. Спиною къ Пушкину - лицомъ къ Есенину. Такъ в?дь разв? они догадаются, что вы поете?.. Новой музыки н?тъ. Музыка, Евгенiя Матв?евна, какъ математика - в?чна-съ. И чувства людскiя в?чны-съ. Можно притворяться, что ненавидишь красоту, а красота свое возьметъ, красота свое слово скажетъ. Это неизб?жно-съ.
        - Но, программа.
        - Конечно, программа… Она тоже неизб?жна… Р?чь о достиженiяхъ пятил?тки… Прослушаютъ холодно и cоn nоiа…[Note7: Со скукой.] Эквилибристы… Акробаты…
        Безъ этого, нельзя, Евгенiя Матв?евна, физкультура въ ударномъ порядк?… Ну, виртуозъ гармонистъ… Такъ в?дь онъ и д?йствительно виртуозъ. Великол?пенъ… Ве-ли-кол?пенъ!.. Шопена играетъ.
        - И доходитъ?..
        - Еще и какъ… Тутъ есть настояще ц?нители. Такiе, что и Скрябина понимаютъ.
        За ст?ною толпа гуд?ла. Потомъ наступила тишина и стала доноситься р?чь. Точно щелкали по деревянному полу подошвами, раздавались сухiе, трескучiе звуки. Словъ за ст?ною разобрать было нельзя.
        Матросы понесли на сцену трапецiи и турники, серебряные и золотые шары, бутылки и кольца. Эквилибристъ въ пестромъ костюм?, ус?янномъ золотыми блестками вышелъ изъ уборной…
        Концертъ шелъ по программ?.
        Матросъ-распорядитель вызывалъ исполнителей. - Товарищъ Жильцова, пожалуйте-съ… Вашъ номерочекъ…
        Посл? революцiи Женя еще ни разу не была въ театр?. Сначала боялась, потомъ не на что было купить билетъ. Отъ д?тскихъ еще воспоминанiй объ опер? осталось: - масса св?та, громадные разм?ры зрительнаго зала - поднять голову вверхъ - голова закружится и, главное - запахъ. Особый театральный, волнующiй запахъ - ароматъ духовъ и пудры, надушенныхъ дамскихъ платьевъ, волосъ, м?ховъ, къ нему прим?шивался терпкiй запахъ клеевой краски декорацiй, газа и пыли сцены, все это особенно запомнилось Жен? и съ этимъ запахомъ неразрывно было связано представленiе о театр?.
        Зд?сь запахъ былъ совс?мъ не театральный. Когда Женя вышла на сцену и подошла къ роялю у рампы, ей въ лицо пахнуло сырымъ и смраднымъ тепломъ. Пахло давно немытымъ челов?ческимъ т?ломъ, людьми, которые спятъ, не разд?ваясь, м?сяцами не см?няя б?лья, и никогда не бываютъ въ бан?. Пахло кислою вонью сырыхъ солдатскихъ и матросскихъ шинелей, дыханiемъ голодныхъ глотокъ и къ этому точно трупному смерд?нiю прим?шивался легкiй запахъ дешевыхъ, плохихъ духовъ и грушевой помады, онъ не заглушалъ общаго удушливаго запаха, но еще усугублялъ его и д?лалъ просто тошнотворнымъ.
        Большинство публики сид?ло въ верхней одежд?. Боялись отдать: въ разд?валкахъ - сопрутъ!.. Да и холодно было сначала въ нетопленомъ зал?.
        Женя увидала передъ собою море розовыхъ лицъ. Точно желтоватый мягкiй св?тъ струился отъ нихъ. Была все больше молодежь. Бритыя мужскiя лица сливались со св?жими лицами д?вушекъ и женщинъ.
        У самыхъ ногъ Жени въ первомъ ряду стульевъ сид?лъ Исаакъ Моисеевичъ и рядомъ съ нимъ высокiй, представительный, очень прилично, не по сов?тски од?тый штатскiй, съ сухимъ красивымъ лицомъ. Женя знала, что это былъ покровитель искусствъ въ сов?тской республик?, видный членъ Сов-нар-кома.
        Женя была од?та соотв?тствующимъ концерту образомъ. На ней былъ ея старый, еще тотъ, который она носила д?вочкой, малороссiйскiй костюмъ. Она постирала его, Шура надставила юбку, подновила пестрыя вышивки, подкрасила новыми ленточками. Въ широкой темно-синей юбк? въ пышныхъ складкахъ, прикрытой спереди большимъ передникомъ, узорно расшитымъ п?тушками и избушками, въ лентахъ и монисто, съ заплетенными въ косу волосами она казалась совс?мъ юной и была прелестна.
        Конечно, она очень волновалась. Краска залила ея бл?дное, исхудалое, голодное лицо и придала ему грустную миловидность. Зрительный залъ казался темнымъ пятномъ, надъ которымъ розово-желтый сiялъ св?тъ. Но начала она ув?ренно и см?ло. П?ть приходилось такiе пустяки, что просто не хот?лось расходовать иа нихъ свой прекрасный сильный, хорошо поставленный голосъ.

«Коробейники» прошли съ усп?хомъ. Милый Гольдрей изъ за рояля поощрительно ей подмигивалъ.
        Женя зап?ла модную сов?тскую п?сню. Она нарочито взяла тономъ выше, немного крикливо это вышло, но такъ какъ и на д?л? поютъ работницы.
        …- На окраин? Одессы - города,
        Я въ убогой семь? родилась,
        Горемыка, я л?тъ пятнадцати
        На кирпичный заводъ нанялась.
        Какiя-то незримыя, невидимыя, духовныя нити потянулись къ ней изъ зрительнаго зала. Эти нити точно связали ее съ толпою и въ пустыя, пошлыя слова, Женя вкладывала всю силу своей юной души.
        Въ зал? ей подп?влаи:
        - За веселый трудъ, за кирпичики
        Полюбила я этотъ заводъ…
        Это Жен? не м?шало. Напротивъ ей казалось, что она овлад?ваетъ толпой. Едва кончила - громъ рукоплесканiй, крики «бисъ», «еще», обрушились въ зал?, Женя точно поплыла въ какомъ-то необъяснимомъ, небываломъ блаженств?. Наэлектризованная усп?хомъ, взволнованная она повернулась къ Гольдрею. Тотъ подалъ ей ноты. Одну секунду она колебалась.
        - Вы думаете?… - чуть слышно сказала она и посмотр?ла въ залъ.
        Теперь она ясно вид?ла многихъ. Она вид?ла д?вушекъ, улыбавшихся ей, громко кричавшихъ матросовъ, солдатъ и рабочихъ и она пов?рила имъ. Съ обворожительной улыбкой подошла она къ рамп?. Исаакъ Моисеевичъ что-то шепталъ на ухо комиссару. Тотъ кивалъ головой.
        Женя глазами показала Гольдрею, что она готова.
        И точно изъ покрытаго тучами неба, на землю клубящуюся дымными туманами блеснули яркiе солнечные лучи, точно въ знойный душный день вдругъ полилъ св?жiй, ароматный л?тнiй дождь - раздались танцующiе звуки шаловливаго грацiознаго аккомпанимента и сейчасъ же весело и зздорно зазвучалъ св?жiй далеко несущiй голосъ Жени.
        …- Ночь весенняя дышала
        Св?тло-южною красой
        Тихо Брента протекала,
        Серебримая луной…
        Отраженъ волной огнистой
        Св?тъ прозрачныхъ облаковъ
        И восходитъ паръ душистый
        Отъ зеленыхъ береговъ…
        Отъ зеле-еныхъ береговъ…
        Гд? была эта чудод?йственная Брента?.. Въ какой, такой Италiи протекала она?.. Точно колдовскими какими чарами уничтожила она голодное, трупное смерд?нiе толпы и несла нев?домые ароматы чужой, богатой, нарядной, прекрасной страны… «Догнать и перегнать»… мелькнула задорная мысль, пока Гольдрей игралъ аккомпаниментъ между куплетами. Звучно, сочно, красиво понесся снова ея голось, будя новыя, чужiя и чуждыя чувства..
        …И вдали нап?въ Торквата
        Гармоническихъ октавъ…
        Га-армоническихъ октавъ…
        Женя кончила… Н?сколько мгновенiй въ зал? стояла тишина. Не то злов?щая, не то торжественная. Женя ясно услыхала, какъ важный комиссаръ сказалъ Исааку Моисеевичу:
        - Он? всегда неисправимы. Дворянско-пом?щичiй уклонъ… Народу нельзя показывать красоту. Красота это уже религiя. Это уже Богъ. При марксизм? все это просто недопустимо.
        Исаакъ Моисеевичъ сид?лъ красный и надутый, очень, видимо недовольный.
        Кто-то сзади крикнулъ:
        - Долой буржуёвъ…
        Визжащiй, женскiй голосъ вдругъ прор?залъ напряженную тишину крикомъ:
        - Кирпи-и-ичики!..
        Исаакъ Моисеевичъ повернулся къ комиссару:
        - «Кирпичики», - сказалъ онъ такъ громко, что Женя каждое его слово отчетливо слышала. - Лучшая вещь, созданная временемъ. Въ ней ярко чувствуется ритмъ заводской жизни. Это настоящая пролетарская музыка, безъ всякаго уклона.
        И строго, тономъ приказанiя крикнулъ Жен?:
        - «Кирпичики»!..
        Женя послушно поклонилась и сквозь невидимыя слезы зап?ла пронзительнымъ голосомъ:
        - Кажду ноченьку мы встр?чалися
        Гд? кирпичъ образуетъ проходъ…
        Вотъ за это за все, за кирпичики
        Полюбила я этотъ заводъ…
        Надъ заломъ дружно неслось:
        - Вотъ за это за все, за кирпичики
        Полюбила я этотъ заводъ…

* * *
        Къ концу второго отд?ленiя въ зрительномъ зал? стало еще душн?е и отвратительною вонью несло изъ зала отъ голодной, усталой, разопр?вшей толпы. Народный комиссаръ у?халъ и на его м?ст? развязно сид?лъ Нартовъ и въ подчеркнуто свободномъ,
«товарищескомъ» тон? говорилъ съ Исаакомъ Моисеевичемъ. Въ заднихъ рядахъ курили, что было строго запрещено. Кое гд? д?вицы сид?ли на кол?няхъ у своихъ кавалеровъ. Въ проход? раздавались пьяные крики. Кого-то выводили.
        - стояло: - «Гр. Жильцова. Декламацiя».
        Жена знала, что, когда стали спиной къ Пушкину и лицомъ къ Демьяну Б?дному и Есенину - искать стиховъ у старыхъ классиковъ - а сколько и какихъ прекрасныхъ - она знала - нельзя. Она обожглась на Глинк? въ первомъ отд?ленiи, но она не образумилась. Ей сов?товали сказать куплеты про Чемберлена, или красноармейскую частушку про Чанъ-Кай-Шена:
        - Чанъ-Кай-Ши сидитъ на пушк?,
        А мы его по макушк? -
        Бацъ… бацъ… бацъ…
        Это было въ дух? публики и должно было произвести фуроръ, это кром? того соотв?тствовало и политическому моменту, но Женя не сдавалась.

«Догнать и перегнать» толпу!
        Женя знала, что сов?тская власть къ поэтамъ футуристамъ относится благосклонно. Гумилева она разстр?ляла, но скор?е изъ административнаго усердiя, ч?мъ по уб?жденiю. Стихи-же Блока, Волошина, Анны Ахматовой среди мо-лодыхъ Вуз-овцевъ были въ большомъ ходу. Они почитались модными и отв?чали духу времени. Въ нихъ порою слышалось то дерзновенiе, которое почиталось молодежью превыше всего. Часто въ нихъ было два смысла - бери любой, какой теб? больше по вкусу. Иногда звучала и тонкая насм?шка надъ религiей и родиной, что забронировывало ихъ отъ придирокъ не въ м?ру усердныхъ большевицкихъ цензоровъ.
        Женя подняла голубые глаза выше толпы, чтобы не вид?ть лицъ и сказала:
        - «Святая Русь», стихотворенiе Максимилiана Волошина.
        Грудной голосъ былъ низокъ и звучалъ съ т?мъ прiятнымъ надрывомъ, съ какимъ читали стихи лучшiя русскiя драматическiя актрисы. Въ немъ отразилась школа Савиной, Стрепетовой, Комиссаржевской, Читау, Ведринской…
        Женя была ув?рена въ себ?. Казалось самый звукъ ея голоса долженъ былъ растворить двери сердецъ слушателей, дойдти до ихъ Русскаго нутра.
        - Святая!.. Гмъ… Къ растудыкиной матери вс?хъ святыхъ, - раздался чей-то мрачный, пьяный басъ.
        Истерическiй женскiй голосъ поддержалъ его.
        - Нонче святыхъ бол? н?тъ! Нечего народъ зря морочить!
        - И никакихъ Максимилiановъ… Товарища Волошина! - крикнулъ, прикладывая руку рупоромъ ко рту, молодой челов?къ въ черной толстовк?.
        Начало не предв?щало ничего хорошаго, но Женю точно понесло. Она стойко выдержала возгласы съ м?стъ и начала спокойно, сильнымъ, глубокимъ, далеко несущимъ голосомъ:
        - «Суздаль да Москва не для тебя-ли
        По уд?ламъ земли собирали,
        Да тугую съ золотомъ суму? -
        Въ рундукахъ приданое копили
        И тебя нев?стою растили
        Въ росписномъ, да т?сномъ терему?..
        Въ зал? установилнсь какая-то злов?щая, настороженная тишина. Какъ видно ожидали
«другого смысла».
        Женя очень волновалась. Ея голосъ дрожалъ и съ силою, любовью, страстью и горечью страшнаго презр?нiя она бросала въ толпу заключительныя строки стихотворенiя:
        - Я-ль въ тебя посм?ю бросить камень,
        Осужу-ль страстной и буйный пламень?..
        Въ грязь лицомъ теб?-ль не поклонюсь…
        Сл?дъ босой ноги благословляя -
        Ты - бездомная, гулящая, хм?льная,
        Во Христ? юродивая Русь!..
        Громъ рукоплесканiй раздался по залу. «Дошло», - подумала Женя. Да!.. Дошло, но какъ?..
        - Поклонись проклятая буржуазiя, личикомъ умытымъ въ грязь, - отчетливо сказалъ кто то во второмъ ряду и сейчасъ же раздались неистовые крики:
        - Это такъ!.. такъ!..
        - Въ Бога!.. Въ мать!.. въ мать!..
        - Сволочи, скажутъ тож-жа. Мало ихъ душили!..
        - Бездомная!.. Поживи по нашему, не наживешь тогда дома!..
        - Русь!.. Забыть надо-ть самое слово это подлое!..
        - Въ мать!.. мать!.. мать!..

* * *
        Женя не помнила, какъ сошла она со сцены. Товарищъ Нартовъ велъ ее подъ руку и говорилъ ей:
        - Э-ехъ, гражданочка, Чанъ-Кай-Ши на пушк? куда доходчив?е бы вышло…
        Исаакъ Моисеевичъ въ артистической съ кислой гримасой благодарилъ «за доставленное удовольствiе». Кто-то, должно быть, это была Шура, над?лъ на Женю ея старенькую кофточку на ват? и закуталъ голову шерстянымъ платкомъ.
        Изящный, въ своемъ род? (каррикатура, - подумала про него Шура) матросъ и красноармеецъ провожали д?вушекъ до улицы. Красноармеецъ несъ какiе-то кулечки и пакеты - народная плата артистк? за выступленiе: - мука, сахаръ, сало, чай и другiе припасы.
        Матросъ позвалъ извощика.
        Стояла промозглая ноябрьская ночь. За прошлые дни много нападало сн?га, и онъ лежалъ большими сугробами, тяжелый, рыхлый и грязный. Санки остановились у подъ?зда. Матросъ отстегнулъ рваную сырую полость.
        - Пожалуйте, товарищъ Жильцова. Извозецъ, естественно, неважный, да какъ-нибудь доплыветъ до вашего порта. Товарищъ Серг?евъ, положьте кулечки гражданочкамъ подъ ножки… Ну спасибо большое за п?нiе… За стихи тоже особое… Разуважили братву… Съ коммунистическимъ!..
        Онъ пожалъ руки Жен? и Шур?.
        - Ну, гражданинъ, трогай!.. Нашпаривай!.. На Кабинетскую къ Николаевской. Да не вывали часомъ душечекъ…
        Всю дорогу Женя молчала, отвернувшись отъ двоюродной сестры. Слезы и рыданiя тяжелымъ клубкомъ стояли въ горл?, и Женя съ трудомъ ихъ сдерживала. Шура приписывала молчанiе сестры ея волненiю и, - чуткая, - не м?шала ей разговоромъ и распросами.
        Когда подъ?хали къ воротамъ, Женя поб?жала черезъ дворъ и, ничего не отв?чая на вопросы отворившей ей дверь матери, помчалась черезъ корридоръ въ свою комнату и бросилась на постель лицомъ въ подушки.
        - Что съ Женей?.. - спросила Ольга Пехровна, когда появилась Шура, нагруженная кульками и свертками. - Что случилось?..
        - Ничего не случилось, Напротивъ все сошло прекрасно и Женя отлично декламировала и п?ла. Усп?хъ чрезвычайный… Да вотъ видишь, тетя, и матерьяльный даже усп?хъ, - показала Шура на кульки… Но, конечно, нервы должны были быть страшно напряжены… Ну и голодала она посл?днее время. На голодный то желудокъ такiя потрясенiя… Я пройду къ ней, а вы, тетя, посмотрите-ка ея добычу. Мн? кажется тутъ даже и чай есть.
        - Боже ты мой!.. Такъ я сейчасъ и заварю… Старикамъ моимъ снесу. Сколько годовъ чая то мы и не видали.
        Шура прошла къ Жен?. Та лежала на постели въ помятомъ плать? и дергалась отъ рыданiй.
        - Женюха, что съ тобою, моя милая?..
        Женя приподнялась съ подушекъ, схватила руку Шуры и, прижимаясь къ ней мокрымъ отъ слезъ лицомъ, всхлипывая, какъ ребенокъ, стала отрывисто, сквозь слезы говорить:
        - Шура… Ты меня теперь презираешь?.. Ненавидишь?.. скажи?..
        - Да что съ тобою, Женя…
        - Скажешь… Продалась… Бисеръ метала… За кулекъ муки Россiю имъ предала… Красоту… Глинку… Имъ, свиньямъ… Такой жемчугъ… На-те, см?йтесь… Изд?вайтесь… Все свое святое, имъ выложила. В?дь это-же подлость!.. Я теперь и себя ненавижу… И ихъ вс?хъ… Думала ихъ прельстить… Кровью захлёстанныхъ… Подлая я сама съ ними стала.
        Въ столовой звякнулъ чайникъ, загрем?ла посуда. Ольга Петровна наставляла примусъ.
        - Господи!.. До чего людей довели!.. Мамочка… За щепотку чая… За ласковое слово… Кого?.. Шура!.. Чье ласковое слово?.. Матроса съ «Авроры»… Который насъ вс?хъ убилъ и принизилъ…
        - Женя… Да постой, глупая… Помолчи… Да ничего такого не было… Напротивъ, отлично… И то, что ты сп?ла имъ, пов?рь, оставитъ какой-то сл?дъ…
        - Н?тъ, что ужъ ут?шать меня. Не маленькая, сама понимаю… Неужели и ты, Шура, за горсть муки?.. Горсть муки? Это-же воспитанiе голодомъ. Какъ зв?рей дрессируютъ… Покорны мы очень стали… А они изд?ваются надъ нами.
        Женя притягивала къ себ? Шуру и ц?ловала ее, потомъ отталкивала и долгимъ пронзительнымъ взглядомъ смотр?ла въ глаза двоюродной сестры, точно пыталась выв?дать, что у той на душ?, что она думаетъ и какъ смотритъ на нее.
        - Н?тъ… Чувствую… Ты, Шура, не можешь теперь не презирать меня. Господи!.. А, если-бы онъ-то!.. Геннадiй, все это увидалъ, что-бы онъ-то про меня сказалъ!..
        Ольга Петровна пришла звать пить чай… Чай! Это былъ настоящiй чай!.. Не мифъ, не сказка, а чай на яву…
        - Женя, встань, милая, пригладься и выйди… Не хорошо такъ огорчать мать, а о томъ, что было, мы посл? поговоримъ, когда ты успокоишься. Ув?ряю тебя, что никто тебя ни презирать, ни осуждать за то, что ты сд?лала не можетъ и не будетъ…
        - Ну, ладно, - махнула рукого Женя и стала приводить себя въ порядокъ.
        Ольга Петровна за столомъ сид?ла. Примусъ подл? уютно ворчалъ. Б?лый паръ струился изъ чайника. У Ольги Петровны былъ довольный и счастливый видъ.
        - Ну, спасибо, Женечка. Въ накладку пью… Только сегодня… Для такого случая… И имъ снесла въ накладку. В?дь сколько л?тъ такъ не пили… Прости.
        Женя тяжелыми, шалыми глазами, горящими отъ недавнихъ слезъ посмотр?ла на мать и вдругъ пронзительно громко зап?ла на всю квартиру:
        - За веселый тотъ шумъ, за кирпичики,
        Полюбила я этотъ заводъ!..
        И захохотала и забилась въ истерическомъ припадк?.
        XXII
        На другой день утромъ, когда Женя и Шура уже ушли на службу, а Ольга Петровна съ Матв?емъ Трофимовичемъ и Борисомъ Николаевичемъ въ столовой пили чай, совс?мъ неожиданно, прi?халъ изъ Москвы ея отецъ - протопопъ Петръ.
        Онъ вошелъ за Ольгой Петровной, отворявшей ему двери и принявшей отъ него немудрый его багажъ, небольшой свертокъ, завернутый въ клеенку и окрученный веревкой и сказалъ, какъ обычно:
        - Миръ вамъ!..
        Зятья поц?ловались съ тестемъ.
        Сталъ точно еще выше и худ?е отецъ Петръ. И точно годы его не брали. Ему было за семьдесятъ, а все былъ онъ юношески строенъ и прямъ, какъ пальма. Въ темно-лиловой старой шелковой ряс?, тщательно подшитой и подштопанной въ протертыхъ м?стахъ, съ большимъ уже не золотымъ, но деревяннымъ наперснымъ крестомъ на груди, онъ былъ очень красивъ и представителенъ со своими густыми, темными въ сильной прос?ди волосами, длинными волнами покрывавшими его плечи. Онъ с?лъ за столъ и принялъ изъ рукъ дочери стаканъ съ чаемъ.
        - Ого!.. Да, настоящiй!.. Вотъ, какъ вы тутъ въ Питер? пируете… Я три года такого не видалъ. У самого патрiарха такого не было.
        С?дая борода лежала красивыми завитками на груди. Худое лицо было бл?дно и изможденно. Большiе синiе глаза, такiе, какiе были у вс?хъ его дочерей и внучекъ гор?ли неукротимымъ блескомъ.
        - Откуда достали?.. Только коммунисты такой и им?ютъ.
        - Женя вчера получила за свое п?нiе у красноармейцевъ и матросовъ въ концерт?.
        - Подвизается… Ц?нный подарокъ… Мы студентами были… Въ наше время артисткамъ цв?ты подносили… Бриллiанты и золото. Теперь мука и сало - ц?нн?йшiе дары стали… Квартира за вами осталась?..
        - Осталась пока за нами. У насъ еще не учитывали жилплощади. Говорятъ, что у насъ не такъ т?сно, какъ въ Москв?.
        - Очень у насъ, Оля, т?сно стало… Т?сно, скучено и скучно… Жизни прежней Московской н?тъ. Вс? сп?шатъ куда-то… Точно гонитъ ихъ кто… А посл? кончины патрiарха такъ и посл?дней смертной тоской на городъ пов?яло.
        - Вы, батюшка, надолго къ намъ?
        - Меня перевели совс?мъ сюда. Патрiархъ хлопоталъ, чтобы въ Кiевъ меня.
«Подкормиться теб? надобно», - говорилъ онъ мн?. И архiерею писалъ, чтобы въ Кiевъ, да у насъ нын? не патрiархъ, а Чека… Вотъ и послали меня сюда соборнымъ протоiереемъ… Списался… Я радъ… Съ вами хотя повидаться удалось. Завтра буду предстоять предь Господомъ во храм?.
        - Вы, батюшка, у насъ и остановитесь. Я вамъ Гурочкину комнату приготовлю.
        - Спасибо. Сегодня, если позволишь, устрой. Надо отдохнуть съ дороги и съ мыслями собраться… Мысли все у меня… Ну потомъ узнаете… Горами двигать… Коли Господь, сподобить. Не все же зв?ри… Что твои?.. Машины?..
        - Писала вамъ… Отъ Гурiя пятый годъ молчанiе. Какъ узнаешь?.. Говорятъ вс? погибли… Которые остались, заграницу подались, тоже не на сладкое житье… Гд? онъ?.
        Я въ поминанiе за упокой вписала. О Волод? и говорить не хочется. Слыхала - у нихъ!.. Хуже смерти. Прости меня, Господи. Ваню въ третьемъ году разстр?ляли… Маша, какъ умерла, Мура ушла съ комиссаромъ. Нина пошла въ деревню и только мы о ней и слыхали. Вотъ что отъ насъ осталось… Можетъ быть, батюшка, Гурiй то и живъ, да в?дь не напишетъ…
        - Не напишетъ… Подвести боится. Въ Москв? Архаровыхъ сынъ черезъ посольство связь съ родными установилъ… Писалъ имъ… Доллары посылалъ… Ну донесли, какъ это у насъ теперь водится. Старика Архарова, семьдесятъ л?тъ ему, - разстр?ляли… Мать сослали въ Соловки. Люди сказывали - померла старуха въ дорог?.
        - Да за что-же…, - возмутился Антонскiй.
        - У насъ это очень строго. Отецъ б?логвардейца… За не донесенiе, обманъ сов?тской власти и шпiонажъ… Сокрытiе иностранной валюты… Получи письмо съ заграничной маркой, или пошли письмо заграницу того и гляди притянуть… Что, почему, кому? - вотъ и шпiонажъ. Да… Житейское море воздвизаемое!.. Порастерялись вс?. За Димитрiя, Ивана, за Марью мою кротчайшую молюсь ежечасно - да помянетъ ихъ Господь во Царствiи своемъ… Тихонъ, слыхаль отъ Надежды, - живъ. Въ горахъ кавказскихъ скитается, зв?риную жизнь ведетъ. А мы?.. Кротость ягненка… Да не лучше иной разъ волкъ ягненка? И не достойн?е въ другой разъ злоба и ненависть, ч?мъ любовь и всепрощенiе? Бывъ въ сослуженiи съ покойнымъ патрiархомъ Тихономъ не разъ мы о семъ предмет? со страстями препирались. Онъ съ кротостью и смиренiемъ, а я съ Туберозовскимъ[Note8: Протопопъ Туберозовъ - герой романа Л?скова «Соборяне».] пламеннымъ наскокомъ.
        - Ну и что-же патрiархъ?… - спросилъ Антонскiй.
        - Святой челов?къ… Только мы съ нимъ по разному святость понимали, У меня святые - Георгiй Поб?доносецъ, Александръ Невскiй, Патрiархъ Гермогенъ, святая Ольга - Твоя, дочушка милая, святая покровительница, святый Сергiй Радонежскiй съ Монахами Пересв?томъ и Ослябей - у него - тихiе подвижники… священно-мученики… Молчальники…
        - Нелегкое положенiе его было, - сказала Ольга Петровна.
        - Кто споритъ? Прямо трагическое положенiе. Помню весну 1923-го года. Выпустили тогда свят?йшаго изъ тюрьмы, прi?халъ онъ къ себ?. Горенки у него низкiя, крошечныя, самъ онъ худенькiй, маленькiй, въ чемъ душа-то держится… А в?дь онъ - патрiархъ всея Россiи!.. Онъ, что папа Римскiй на Запад?, то онъ на Восток?… Отъ Финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колходы, отъ потрясеннаго Кремля до ст?нъ недвижнаго Китая - онъ!.. Патрiархъ Т и х о н ъ!!. Его слово и подвизались бы самые Ангелы за Господа Своего… А онъ?.. Вотъ онъ… Вижу его… Вечеръ… Заря Московская догораетъ и посл?днiе алые лучи играютъ на оклад? иконъ… Онъ изъ Чека прi?халъ посл? допроса… Мы ожидали его съ превеликимъ волненiемъ… Благословилъ насъ. Я и спрашиваю съ дерзновенiемъ: - «ваше свят?йшество… ну, что?.. Какъ?..». А онъ благостно такъ и съ тонкой что-ли насм?шкой надъ самимъ собою отв?чаетъ: -
«головку об?щали срубить».
        - Батюшка, и точно такъ, - сказала Ольга Петровна, - каждую минуту смерть его ожидала…
        - Ангеломъ своимъ запов?сть о теб?, да никогда преткнеши ногу твою… На аспида и василиска наступиши и попереши главу льва и змiя!.. Точно смерть… Н?тъ… Никогда они не пошли бы на его смерть. Имъ ими убитый, или замученный патрiархъ былъ много страшн?е живого, или такъ благостно въ Боз? почившаго. Они и похороны ему такiя устроили и народа допустили уймы, чтобы вид?ли, какъ онъ умеръ… Мн? разсказывали, что Ленинъ про него сказалъ: - «мы изъ него второго патрiарха Гермогена д?лать не будемъ»… Они прежде всего - богоборцы… Крупская - жена Ленина, читала о воспитанiи д?тей. Она-же у насъ педагогъ!.. «Тема д?тской книги» - говорила она, - «должна быть значима, должна давать изв?стную зарядку ненависти къ буржуазiи, къ классовому врагу, должна будить активность… Въ нашихъ д?тяхъ должны быть мiровоззр?нiе и мораль коммунистическiя. Мелкособственническая и торгашеская мораль намъ ни къ чему. Мы должны вытравлять всякiя религiозныя в?рованiя. Чертоб?сину» - это она такъ христiанскую религiю назвала - «надо разъ навсегда уничтожить!.. Буржуазная» - понимай: - христiанская - «мораль насквозь лицем?рна, а
мораль коммунистическая вытекаетъ изъ потребностей коллективнаго труда, коллективной жизни и борьбы за лучшее будущее вс?хъ трудящихся»… У нея - активность, коммунистическая мораль ненависти, вытравленiе религiи… Борьба!.. Ну и поб?да потому. Они такъ готовятъ съ самыхъ раннихъ л?тъ. У нас противъ нихъ - Господь, и поб?да должна быть Господнихъ силъ надъ темными силами дiавола… Патрiархъ на борьбу не пошелъ. Онъ пошелъ на сдачу врагамъ Церкви. Онъ поклонился.
        - Боялся что-ли?… - спросилъ Матв?й Трофимовичъ|
        - За себя?.. Н?тъ!.. Ручаюсь… За себя ничуть не боялся… Онъ и на плаху пошелъ-бы смиренно, съ крестнымъ знаменiемъ, какъ истинный христiанскiй мученикъ… Но не какъ подвижникъ… Не было въ немъ подвига, было лишь смиренное подвижничество… Не скажите мн?, что словами играю. Истинно такъ… Онъ боялся за церковь. Въ первый годъ большевизма, въ январ? 1919-го года, - онъ ана?ему большевикамъ провозгласилъ, а потомъ… Какъ стали большевики церкви закрывать, архiереевъ и священниковъ разстр?ливать и ссылать - устрашился… Пошелъ на поклонъ… И овлад?ла тогда имъ Чека. Устроили «Живую церковь», въ православiе внесли расколъ. Разр?шили вдовымъ священникамъ вступать во второй бракъ, каноны порушили, допустили женатыхъ священниковъ къ епископству и, какъ подхвачено это было н?которыми честолюбцами съ радостнымъ усердiемъ! - ну и палъ тогда духомъ патрiархъ. Вс? исподличались… Не стало и между духовенствомъ честныхъ людей… Ну и пропадай тогда все… Р?шилъ: - надо церковь спасать… Его-ли слабыми руками было это д?лать? Точно забылъ, что сказалъ Христосъ: - «Созижду Церковь мою и врата адовы не одол?ютъ ю»… Забылъ,
что Господь не въ рукотворенныхъ храмахъ живетъ, но небо, престолъ и земля подножiе ногъ Его!.. Забылъ, что Церковь Божiя внутрь есть, а не наружу… Пошелъ бороться за вн?шнее - и себя измучилъ и людей ввелъ въ соблазнъ… Усумнился въ сил? Господней…
        - Батюшка… Такъ-ли?.. Сколько храмовъ закрыли… Обратили въ музеи безбожiя и склады… Сколько уничтожили духовныхъ лицъ.
        - Что изъ того?.. Оставшiеся храмы переполнены… Люди стоятъ на площадяхъ, чтобы услышать молитву и Слово Божiе…
        - А не думаете вы, - сказалъ Антонскiй, - что храмы переполнены не потому, что в?рующихъ стало больше, но потому, что храмовъ стало слишкомъ мало.
        - Слыхалъ я и такiе толки. Скажу: - неправда!.. Архiереевъ и священниковъ ссылаютъ на с?веръ на тяжелыя работы, гд? ихъ ожидаетъ смерть - а мiряне каждую службу подаютъ записки о здравiи заключенныхъ пастырей и молятся за нихъ. Возвращаемые изъ ссылки, или тюрьмы священнослужители обременены излiянiями благодарности, любви и всякаго почитанiя - это-ли не показатель силы в?ры?.. Чека злобствуетъ… Въ Полтав? восемнадцать монаховъ было посажено на колъ, а потомъ сожжено, чего и въ Нероновы времена не видали… Въ Екатеринослав? священниковъ распинали и побивали камнями… Терроръ ужасающей волной прокатился всл?дъ за приходомъ большевиковъ къ власти - но передъ самою церковью были они безсильны. Меньше народа ходитъ въ церковь?.. Да, меньше… безусловно - меньше… Сов?тскiе служащiе боятся явно испов?дывать в?ру… Церквей мало… Замученные, усталые, разд?тые и разутые люди не могутъ далеко ходить… И всё таки идутъ… Большевики знали: - «поражу пастыря и разс?ются овцы»… Вотъ и пошли они ядовитымъ походомъ на патрiарха, а теперь идутъ на митрополита Сергiя… Митрополитъ Сергiй думаетъ подчиненiемъ имъ
перехитрить ихъ. Н?тъ!.. Б?са не перехитришь!.. Онъ посильн?е тебя… Борись съ б?сомъ, уничтожай его, а не лукавь съ нимъ… Апостолъ Павелъ въ посланiи къ Коринфянамъ пишетъ; - «не преклоняйтесь подъ чужое ярмо съ нев?рными»… «Какое общенiе праведности съ беззаконными?»… «Что общаго у св?та съ тьмою?.. Какое согласiе между Христомъ и Велiаромъ?.. Или какое соучастiе в?рнаго съ нев?рнымъ?»…[Note9: Второе посланiе апостола Павла къ Коринфянамъ. Гл.6, ст. 14, 15]
        - Значитъ у нихъ никому служить нельзя… Саботажъ полный, - тихо проговорилъ Антонскiй.
        - Говоритъ апостолъ Павелъ: - «выйдите изъ среды ихъ и отд?литесь, говоритъ Господь, и не прикасайтесь къ нечистому, и Я прiиму васъ»…[Note10: Второе посланiе апостола Павла къ Коринфянамъ. Гл.6, ст. 17.]
        - Саботировать… Бороться… Вредительствовать… Но тогда погибнешь?..
        - И Господь прiиметъ васъ, - съ неукротимою в?рою, съ пламенною силою воскликнулъ отецъ Петръ и всталъ изъ-за стола.
        Вечеромъ передъ всенощной, какъ бывало давно-давно сид?лъ въ тихихъ сумеркахъ зимняго дня отецъ Петръ за старымъ разстроеннымъ роялемъ. Ольга Петровна стояла сзади него и вм?сто сестеръ ея стали ея дочь и племянница. В?рнымъ голосомъ въ холодный сумракъ нетопленнаго зала бросалъ отецъ Петръ святыя слова:
        - Величитъ душа моя Господа и возрадовахся духъ мой о Боз? Спасе моемъ.
        И какъ и раньше въ т? старыя времена дружно принимало отъ него родственное трiо. Голосъ Жени выд?лялся и велъ остальные голоса за собою.
        - Честн?йшую херувимъ и славн?йшую безъ сравненiя серафимъ…
        Пусто было въ гостинной. Не было ни филодендроновъ, ни фикусовъ, не было амариллисовъ и не было часовъ между окнами. Часы давно обм?няли на муку и на старомъ обл?зломъ постамент? ихъ стояла безобразная закопченная печка «буржуйка».
        Женя просила д?душку испов?дать ее, чтобы завтра за об?дней прiобщиться святыхъ Таинъ.
        Женя наблюдала за д?душкой. Какъ перем?нили его эти годы лишенiй, страданiй и борьбы! Какъ удивительно проникновенно онъ п?лъ, какъ смотр?лъ куда то вдаль, точно не грязныя, давно не перем?ненныя обои были передъ нимъ, но будто и точно вид?лъ онъ херувимовъ и серафимовъ и Божiю Матерь во всей Ея слав?. Въ Гурочкиной комнат? было темно. На письменномъ стол? Гурочки гор?ла одинокая тонкая восковая св?чка и какимъ-то таинственнымъ призрачнымъ св?томъ озаряла раскрытое Евангелiе и темный деревянный крестъ. Надъ ними склонился отецъ Петръ. И будто сiянiе шло отъ его с?д?ющихъ волосъ и точно огни гор?ли въ его потемн?вшихъ глазахъ.
        Женя не узнавала д?душки. Точно н?кiй Духъ стоялъ передъ столомъ и склонился къ ней, слушая ея жаркую испов?дь. Несвязно и сбиваясь говорила Женя о томъ, какъ въ ея сердц? любовь и прощенiе къ людямъ см?нялись ненавистью и злобою и какъ стала она и себя презирать и ненавид?ть посл? вчерашняго.
        - И какъ-же мн? быть, когда должна я, должна служить съ ними, чтобы кормить папу и маму, а не могу я иначе, какъ съ ненавистью ко вс?мъ моимъ начальникамъ и старшимъ.
        И странныя слова усльшала она изъ сумрака угла комнаты, гд? чуть поблескивали серебряныя нити старой епитрахили и откуда св?тились огни неукротимыхъ глазъ:
        - Ненавидь гонящихъ Христа! Разбирайся въ своих товарищахъ по несчастью служить сынамъ дiавола и помогай т?мъ, кто, какъ и ты справедливою ненавистью пылаетъ къ нимъ… Съ вами пребудетъ Христосъ и дастъ вамъ силу поб?дить антихриста со всей его ратью, со вс?ми его силами страшными, злобными. Вчерашнее твое?.. Не гр?хъ, не ошибка… Сотни изд?вались надъ тобою, а другiя унесли въ сердц? своемъ тихую отраду прiобщиться къ красот?, отъ Бога данной. В?руй въ Бога! Ему молись, Его призывай и Онъ спасетъ тебя!..
        ХХIII
        Отецъ Петръ служилъ об?дню въ старинномъ собор? Растреллiевской постройки на
«площади коммунаровъ». Какъ большинство старыхъ Петербургскихъ церквей, построенныхъ въ прошломъ и позапрошломъ в?к?, когда не жал?ли м?ста, когда просторенъ былъ Петербургъ, соборъ этотъ стоялъ въ глубин?, въ сторон? отъ улицы, на площади и былъ окруженъ довольно большимъ садомъ высокихъ голыхъ березъ. Отецъ Петръ подходилъ къ нему по широкой алле?, по каменнымъ плитамъ и, когда увидалъ всю его стройную каменную громаду, купола въ золотомъ узор? - ощутилъ н?кiй душевный миръ.
        Прекрасенъ былъ зимнiй день. Вчерашняго кислаго коричневаго тумана, какъ не бывало. Высокое бл?дно-голубое небо было расцв?чено перламутровымъ узоромъ н?жныхъ розовыхъ облаковъ-барашковъ. Солнце сл?пило глаза и сверкало на высокихъ сн?жныхъ кучахъ, наваленныхъ въ саду. Съ моря св?жiй в?теръ задувалъ и несъ въ городъ бодрящiй запахъ воды. Воробьи носились съ куста на кустъ и весело чирикали.
        Было воскресенье, но колокола нигд? не звонили. Колокольный звонъ былъ запрещенъ въ сов?тской республик?. Въ ней не было и воскресенiй, была «пятидневка» и дни отдыха не совпадали съ воскресными днями. На главныхъ улицахъ, какъ и всегда была сутолока куда-то сп?шащихъ оборванныхъ, голодныхъ людей, у продовольственныхъ лавокъ, у кооперативныхъ магазиновъ стояли длинныя очереди, въ нихъ хмуро топтались голодные, озлобленные люди, и была надъ городомъ страшная тишина какой-то придавленности и непревзойденной скуки. Иногда проносился по ухабистой улиц? автомобиль какого-нибудь «начальства», колеса буксовали на сн?гу, автомобиль рип?лъ и грем?лъ, испуская черныя струи бензиноваго перегара и оставляя за собою по сн?гу темный сл?дъ.
        Все это дорогой зам?чалъ отецъ Петръ. «Словъ н?тъ», - думалъ онъ - «сум?ли они своего достигнуть… Выгнали людей изъ домовъ, изъ семьи на улицу. «Обобществили» народъ. Вс?хъ «оработили». Каждаго обротали и на каждаго над?ли хомутъ, Д?лъ навалили. Стой въ очереди за пропитанiемъ, несись на другой конецъ города за справкой, за квитанцiей, за заборной книжкой, мчись на лекцiю, на собранiе, на прогулку, на экскурсiю… Стройся, слушай, что теб? говорятъ коммунисты и молчи!.. молчи!!. молчи!!! Рабы!».
        Церковь была биткомъ набита народомъ. И въ оград? стояла толпа. Невидимыми путями распространился слухъ, что служить будетъ старый протоiерей отецъ Петръ, сослужительствовавшiй самому патрiарху Тихону и что в?роятно онъ что-нибудь скажетъ. Пропов?ди, не одобренныя Чекою, были запрещены въ сов?тскомъ союз?. Но отца Тегиляева помнили старики и знали, какъ онъ ум?етъ служить и какъ онъ бывало сильно и краснор?чиво говорилъ.
        Изъ малыхъ вратъ, прiоткрытыхъ служкой, отецъ Петръ посмотр?лъ на прихожанъ. Все больше - старики и старухи. Въ храм? было св?тло. Прозрачные лучи сквозь большiя многостекольныя окна низали храмъ косыми полосами, упадали на позолоту, на прекрасную роспись иконъ Елизаветинскихъ временъ. За этими полосами тутъ, тамъ покажется въ розовой дымк? молодое лицо. Копна волосъ на темени, сжатыя надъ переносицей брови узкiе глаза. Знакомый суровый видъ сов?тскаго молодняка. Вуз-овцы въ косыхъ рубашкахъ. Красноармеецъ въ с?рой шинели. Черная куртка чекиста. Малиновые четыреугольники петлицъ. Сурово нахмуренное лицо. Что они?.. Зач?мъ?.. И опять старики съ лысыми и с?дыми трясушимися головами, старухи въ шляпкахъ «довоеннаго времени», въ длинныхъ платьяхъ, отъ грязи и сн?га подобранныхъ потертыми старыми резиновыми «пажами».
        Отцы и матери разстр?лянныхъ, замученныхъ д?тей, «классовый врагъ», умирающiе отъ голода «лишенцы», лишенные права на трудъ и хл?бъ, тихо вымирающая старая Императорская Россiя.
        Имъ-ли скажетъ онъ свои сокровенныя мысли, имъ-ли пропов?дуетъ подлиннаго Христа?.
        Не имъ… Они и такъ знаютъ Христа и горячо въ Него в?руютъ. Они Его не забыли… О нихъ его усердная молитва… Вотъ какая гора записокъ лежитъ на деревянномъ поднос? - и все - «за упокой»!.. Вымираетъ, выбивается, разстр?ливается, замучивается въ чекистскихъ подвалахъ старая Россiя. Слезы давно выплаканы. Сердца ожесточены голодомъ и терроромъ… Имъ осталась еще молитва. Да и та на половину запрещена… Онъ скажетъ свое огневое слово вотъ т?мъ, кто смотритъ съ нескрываемымъ любопытствомъ и презр?нiемъ на золото украшенiй, на ободранныя иконы, кто прислушивается съ насм?шливой улыбкой къ тому, что читаетъ на крылос? чтецъ.
        Отецъ Петръ отошелъ отъ малыхъ вратъ.
        Четко и ясно читалъ псаломщикъ. Любительскiй хоръ, устанавливался на крылос?. Пришла Ольга Петровна съ Женей и Шурой. Она сговаривается съ остальными п?вчими. Она знаетъ, какъ любитъ ея отецъ, чтобы п?ли. Чуть слышно, въ полголоса, подъ сурдинку нап?ваютъ, даютъ тонъ. Точно въ оркестр? настраиваютъ инструменты.
        Посл?днее слово проскомидiи отдалось эхомъ въ высокомъ, св?тломъ купол?. Въ наступивщей тишин? м?рно звякаютъ кольца кадила передъ иконостасомъ и поскрипываютъ сапоги отца дiакона. Медленно и торжественно открываетъ Царскiя врата отецъ Петръ и благогов?йно произноситъ возгласъ.
        - Аминь, - отв?чаетъ хоръ, и дивными, звенящими голосами разносится къ самому куполу его аккордъ.

«Хорошо сп?ли», - думаетъ отецъ Петръ. Рокочущимъ басомъ дiаконъ говоритъ ектенiю. Служба идетъ чинно и м?рно. Точно и н?тъ никакой сов?тской антихристовой власти. Ни выкриковъ, ни театральныхъ, драматическихъ прiемовъ, введенныхъ «обновленцами», у кого нев?рующiй Александръ Введенскiй, прозванный въ народ? «митрополитомъ Содомскимъ и Гоморрскимъ» поощрялъ обращенiе молитвы въ храм? въ н?кiй кощунственный театръ.
        Умилителъно н?жно проп?ли «Херувимскую», которую вела за собою несказанно прекраснымъ голосомъ Женя, и вотъ уже вступило тихое, внятное, четкое «В?рую». Отецъ Петръ совс?мъ ушелъ въ служенiе. Три старухи и Женя прiобщались святыхъ Даровъ, Ясно и проникновенно читалъ отецъ Петръ стоя съ чашей у алтаря передъ-причастныя молитвы и Женя звонкимъ голоскомъ повторяла за нимъ и пришепетывая лепетали старухи. Посл? причастiя радостенъ и св?телъ былъ точно пронизанный солнцемъ выкрикъ стройнаго хора:
        - Вид?хомъ св?тъ истинный, прiяхомъ Духа Небеснаго, обр?тохомъ в?ру истинную, неразд?льн?й Троиц? покланяемся: - Та бо насъ спасла есть.
        Конецъ службы. Сзади у ящика церковнаго старосты - движенiе. «Шапочный разборъ».
        Отецъ Петръ неслышными шагами вышелъ на амвонъ и сталъ передъ Царскими вратами. Въ рукахъ онъ держалъ старинный Петровскiй крестъ. Голубые глаза отца Петра сiяли необычнымъ св?томъ. Худое, изможденное лицо было прекрасно.
        Шорохомъ пронеслось по церкви: - «пропов?дь… Господи!.. В?дь запрещено… Или не знаеть?.. Предупредить его?.. Да какъ»…
        Заднiе подались впередъ. П?вчiе вышли изъ глубины крылоса ближе къ амвону. Ярко св?тятъ солнечные лучи на позолоту храма, играютъ на крест?, св?тлымъ нимбомъ озаряютъ с?д?ющую голову священника.
        Вздыхаютъ старики и старухи. Вызывающе смотритъ молоднякъ.
        Въ густую, затаенную, внимающую тишину входятъ ясно, отчетливымъ голосомъ сказанныя простыя слова:
        - Во Имя Отца и Сына и Святого Духа…

* * *
        - Апостолъ Павелъ въ посланiи къ Римлянамъ пишетъ: - «всяка душа да будетъ покорна высшимъ властямъ; ибо н?тъ власти не отъ Бога, существующiя-же власти отъ Бога установлены. Посему противящiйся власти противится Божiю установленiю; а противящiеся сами навлекутъ на себя осужденiе. Ибо начальствующiе страшны не для добрыхъ д?лъ, но для злыхъ. Хочешь-ли не бояться власти?.. Д?лай добро и получишь похвалу отъ нея; ибо начальникъ есть Божiй слуга, теб? на добро. Если-же д?лаешь зло, бойся, ибо онъ не напрасно носитъ мечъ; онъ Божiй слуга, отмститель въ наказанiе д?лающему злое. И потому надобно повиноваться не только изъ страха наказанiя, но и по сов?сти»…[Note11: Посланiе апостола Павла къ Римлянамъ. Гл. 13, ст. 1-5.]
        Сказавъ это отецъ Петръ замолчалъ на мгновенiе. Женя и Шура, съ ужасомъ смотр?ли на д?душку. Имъ вспоминался Ангелъ Господень, какъ Онъ описанъ евангелистомъ Мат?еемъ: - «видъ его былъ какъ молнiя и одежда его б?ла, какъ сн?гъ».
        Св?тлый подрясникъ и точно блисталъ въ солнечномъ луч?, какъ сн?гъ. Молнiи сверкали изъ глазъ и все лицо было строго и непреклонно.
        Отецъ Петръ продолжалъ:
        - Этими словами апостола Павла думаютъ прикрыть свое преступное заблужденiе т?, кто принялъ сов?тскую власть коммунистовъ, какъ власть отъ Бога намъ посланную. Надо знать времена! Апостолъ Павелъ писалъ это посланiе Римлянамъ. Римляне заблуждались, но они им?ли боговъ. У нихъ была своя строго продуманная религiя многобожiя. Они создали свою мораль и они отстаивали своихъ боговъ. Они не понимали христiанъ и они пресл?довали ихъ потому, что думали, что христiане не в?рятъ въ Бога. Они говорили христiанамъ: - «поклонись нашимъ богамъ и мы отпустимъ тебя»… Тогдашнiе христiане въ большинств? были евреи, а Римляне знали, кто такое евреи вообще… Апостолъ Павелъ, писалъ Титу, что евреи непокорны, пустословы и обманщики. Римляне и гнали обр?занныхъ, какъ непокорныхъ, пустослововъ и обманщиковъ. Римляне установили у себя законы, благотворные для добрыхъ д?лъ и эти-то законы призывалъ апостолъ Павелъ исполнять.
        - Что-же мы видимъ теперь?.. У насъ власть не только не знающая Бога, отрицающая Его, но власть борющаяся съ Богомъ, стремящаяся уничтожить Бога въ сердцахъ людей. Мы, в?рующiе, стоимъ на одномъ конц? браннаго поля - они, большевики, на другомъ. И между нами ничего другого не можетъ быть, кром? самой ожесточенной борьбы. Большевики говорятъ: - «мы боремся за душу челов?ка, чтобы вытравить ее, насм?шкой, изд?вательствомъ, прямымъ пресл?дованiемъ уничтожить въ ней в?ру въ Бога». Что-же будемъ молчать на это?.. Ссылаться на апостола Павла?.. Никакъ!..
        - Начальствующiе страшны для злыхъ д?лъ… Но, если начальствующiе сами покровительствуютъ злымъ д?ламъ, отъ Бога-ли они поставлены?.. Декретами нашего правительства вс? запов?ди Господни нарушены и изврашены… Со страхомъ наказанiя, жестокой кары входите вы въ храмъ и далеко не ув?рены благополучно-ли вы выйдете изъ него… Гд? благостный перезвонъ колоколовъ, гд? наши великiе благов?сты, возв?щавшiе и старому и немощному о томъ, что идетъ служба въ церквяхъ?.. Все это запрещено. Гд? почитанiе родителей и семья, произрастающая въ мир? и любви? Злые безпризорные бродятъ по улицамъ, какъ стаи голодныхъ волковъ и вы сторонитесь, страшно сказать Русскихъ д?тей! Горы д?тскихъ сиротскихъ труповъ валяются по подваламъ безъ погребенiя!.. Сравню-ли я такое: наше правительство, такую нашу власть съ Римскими властями и скажу-ли что эта власть отъ Бога постановлена?… А что, если это не Господня власть, но дiавольская сила антихриста поставила намъ вс?хъ этихъ комиссаровъ и коммунистовъ? Господь учитъ нась - «не укради» - а вамъ говорятъ: - «грабь награбленное»… Господь запов?далъ намъ: - «не убiй» - смрадомъ
мертвечины множества невинно разстр?лянныхъ людей пропитанъ самый воздухъ нашего союза… «Не прелюбы сотвори» и - браки на сутки и несчастныя брошенныя женщины, обращенныя въ рабство!.. «Не сотвори себ? кумира» - каменные и бронзовые истуканы стоятъ по вс?мъ городамъ и въ самой Москв? высится мавзолей, къ которому водятъ принудительно на поклонъ народныя толпы!..
        Страшная, придавленная, посл?дняя тишина, какая бываетъ въ суд? въ ожиданiи вынесенiя смертнаго приговора стояла въ храм?. Звенящимъ металломъ благов?ста неслись прихожанамъ въ самыя ихъ сердца волнующiя, вдохновенныя слова протоiерея Петра. Во дни апостоловъ только и бывало такое пламенное краснор?чiе. Люди стояли, низко опустивъ головы. Казалось, если-бы могли они, какъ птицы вобрать головы въ шеи, спрятать ихъ подъ крылья, они сделали-бы такъ. Ноги свинцомъ налились. И выйдти уже не см?ли и боялись даже вздохнуть: - самый вздохъ могъ быть истолкованъ, какъ сочувствiе.
        Молодежь съ узкими лбами и глазами, напряженно смотрящими не опускала головъ. Она, казалось, ожидала, ч?мъ кончитъ этотъ дерзновенно см?лый попъ.
        - Говоритъ писанiе про дiавола: - ложь есть и отецъ лжи. Какимъ густымъ туманомъ лжи окутаны вы, весь народъ, вс? прi?зжiе, скажу прямо - весь мiръ! Не было никогда въ мiр? такой лжи. Вамъ объявили пятил?тку. Строятъ громадные заводы, говорятъ объ индустрiализацiи страны. На посл?днiе гроши нищаго, голоднаго народа строятъ при помощи иностранцевъ всевозможные гиганты - Дн?про-строи, Кузнецк-строи, Ангаро-строи, Волхов-строи… Безумцы и наглые обманщики! Они забыли, что «аще не Господь созиждетъ зданiе - всуе трудяйся зиждущiе»… Всуе!.. Понапрасну тяжелыя, каторжныя работы строющихъ. Понапрасну громадныя затраты на машины и оборудованiе. Кому нужна электрофикацiя въ такихъ разм?рахъ, какiе можетъ дать Дн?прострой?.. Кого будутъ осв?щать, какiя машины приводить въ движенiе въ Прибайкальской тундр?… И такъ все, что ни д?лаетъ дiавольская, лживая власть. Пыль въ глаза пускаютъ… Яко ложь есть и отецъ лжи!.. Шайка фанатиковъ?.. Н?тъ стая б?совъ влад?етъ вами… Имъ-ли буду призывать я повиноваться словами апостола Павла? .
        Отецъ Петръ до этого м?ста говорилъ ровно и спококно. Его голосъ не подымался, но вдругъ съ силою, неожиданною отъ его стараго, казалось, немощнаго т?ла онъ возгласилъ:
        - Никогда!… - отецъ Петръ высоко поднялъ крестъ надъ головою. - Никогда нельзя къ нашей власти прим?нять посланiе апостола Павла. И, если-бы нын? писалъ вамъ апостолъ Павелъ, писалъ вамъ, гражданамъ не Римской, но сов?тской республики - онъ призывалъ-бы васъ не къ покорности, но къ бунту… Къ бунту!.. къ возстанiю!.. къ противоборству во всемъ… Ибо наши начальствующiе страшны для добрыхъ д?лъ… Ибо они носятъ мечъ напрасно - для покровительства всему злому, развратному и скверному…
        Отецъ Петръ сд?лалъ крошечную паузу и сказалъ сильно и проникновенно.
        - Головку срубятъ?..
        На мгновенiе онъ опустилъ свою красивую голову, но сейчасъ-же высоко и гордо поднялъ ее.
        - Какая польза челов?ку, если онъ прiобр?тетъ мiръ, а душ? своей повредитъ?.. Мiръ ненавид?лъ Христа за то, что Христосъ свид?тельствовалъ о немъ, что д?ла его злы… Пусть и меня возненавидитъ. Но скажу, и паки и паки повторю: - злы д?ла сов?тскiя и ведутъ къ нашей погибели… А убьютъ?.. Сколькихъ убили?.. Говоритъ Христосъ: -
«не бойтесь убивающихъ т?ло, души-же не могущихъ убить»!.. Аминь.

* * *
        Когда, какъ всегда это д?лаютъ священники, отецъ Петръ, въ полголоса читая молитвы, прибиралъ жертвеннiкъ, къ нему подошелъ какой-то молодой челов?къ, не изъ служащихъ при храм?, но постороннiй, и прошепталъ на ухо отцу Петру:
        - Батюшка… Не уходите… Скройтесь… Тутъ подвалъ есть. Чекисты ждутъ убить васъ.
        Ничто не дрогнуло въ лиц? отца Петра, Онъ продолжалъ спокойно и благогов?йно укладывать священные предметы въ углу жертвенника и накрылъ ихъ чистымъ полотномъ. Потомъ съ молитвою снялъ епитрахиль, прошелъ в ризницу, над?лъ рясу и потертую съ м?ховымъ воротникомъ шубу. Обыкновенно отецъ дiаконъ, причетникъ, или кто нибудь изъ хора помогали священнику и подавали ему од?тьтся. Въ такiя минуты обм?нивались впечатл?нiями о служб?, о количеств? прихожанъ, и уже, конечно, о пропов?ди… А о такой пропов?ди, казалось-бы, какъ не поговорить?.. Но сейчасъ почти никого не было. Старый дiаконъ стоялъ въ углу алтаря и былъ, какъ пришибленный. Полная тишина была въ алтар? и храм?, изъ котораго выходили прихожане.
        - Прощайте, отецъ дiаконъ. Не осудите во гр?хахъ моихъ!
        Дiаконъ молча поклонился.
        Держа шапку въ рук?, въ распахнутой шуб?, съ ясно виднымъ деревяннымъ крестомъ на груди, высоко неся голову, спокойной, твердой походкой пошелъ отецъ Петръ по ковровой дорожк? къ выходу. Въ храм? мало оставалось народа, и т?, кто задержался еще у выхода, увид?въ отца Петра шарахнулись отъ него въ сторону, широко очищая ему дорогу.
        Отецъ Петръ вышелъ на паперть.
        Вся обширная площадъ передъ храмомъ, скверъ въ этомъ м?ст? раздавшiйся въ стороны были густо покрыты народною толпою. Народъ стоялъ молча, точно ожидая чего-то. Въ синемъ неб? четокъ былъ кружевной черный узоръ голыхъ в?твей высокихъ березъ и тополей. На карниз? надъ входомъ гулькали на солнц? голуби и чирикали въ верхнихъ в?ткахъ воробьи. Гд?-то одинъ разъ каркнула ворона. И было что-то мертвящее, кладбищенское въ молчаливомъ ожиданiи толпы. Такъ ожидаютъ на похоронахъ выноса изъ церкви гроба.
        Какъ только отецъ Петръ показался наружу, стоявшiе сбоку дверей какiе то молодые люди бросились на него и кр?пко схватили за руки. Ихъ было челов?къ семь, восемь, въ рабочихъ каскеткахъ и чекистовъ въ кожаныхъ шапкахъ.
        Гробовая тишина нарушена была ?дкими, злобными ругательствами:
        - А гадъ паршивый!.. Контру разводить будешь!
        - Завелъ бузу, старый поганецъ!..
        - Ишь оратель какой выискался!..
        - Не отъ Бога сов?тская власть?.. Ищи своего Бога. Ид? онъ есть такой!!.. Смотрите, граждане, какъ Богъ защититъ своего поклонника.
        - Въ бога!.. въ мать!.. въ матъ!!. мать!!!
        - Бей его въ дымъ и кровь!..
        - Старикашка зловредный!
        Подъ эти крики отецъ Петръ усп?лъ огляд?ть толпу. Челов?къ восемьсотъ стояло кругомъ. Конечно, больше старики и старухи, но были и молодые. Старые съ жуткимъ страхомъ, слезящимися глазами, качая головами, смотр?ли на священника, схваченнаго чекистами. Кое кто обнажилъ головы. Молодые, кто съ удивленiемъ, кто съ любопытствомъ, кто равнодушно смотр?ли на все, что происходило. Никто не тронулся съ м?ста, хотя казалось - навались толпа на чекистовъ и рабочихъ и во мгновенiе ока смяли-бы схватившихъ отца Петра и освободили-бы священника. Но никто не сдвинулся съ м?ста, никто ничего не сказалъ, и н?мая, недвижная толпа стояла, какъ черная декорацiя.
        Сзади раздался выстр?лъ. Вс? знали, что это былъ нарочный «провокаторскiй» выстр?лъ. Кто могъ тогда стр?лять, кром? чекистовъ?.. У кого въ т? дни могло быть оружiе?.. Испуганные голуби съ трепыханiемъ крыльевъ пестрого стаею взмыли надъ храмомъ.
        Стоявшiй сбоку отца Петра здоровый чекистъ съ размаху ч?мъ-то тяжелымъ, зажатымъ въ кулак? ударилъ отца Петра по виску. Темная кровь хлынула и гранатовыми каплями повисла на бород?. Второй страшный ударъ свалилъ съ ногъ отца Петра. Тотъ ос?лъ на камни ступеней. Безсильно св?силась голова, но сейчасъ-же и приполнялась и толпа увид?ла одинъ громадный, наполовину выбитый изъ орбиты глазъ. Онъ бол?зненно дернулся, пошевелился и, точно кого-то разъискивая въ толп?, медленно обвелъ народъ незабываемымъ ужаснымъ взгядомъ.
        Восемь челов?къ возились надъ лежащимъ священникомъ, били его, топтали ногами, изрыгая страшныя, неслыханныя богохульственныя проклятiя.
        Толпа продолжала молча и неподвижно стоять. Челов?къ, въ распахнутой на груди кожаной куртк?, потрясая въ рук? револьверомъ дико, въ какомъ-то восторг? кричалъ. Шапка свалилась съ его головы. Вихрастые черные волосы колтуномъ на макушк? торчали. Узкiе глаза были, какъ у пьянаго.
        - Граждане!.. Коммунизмъ вамъ принесъ свободу!.. Вотъ такiе васъ смущаютъ!.. Власть народа ум?етъ охранить васъ отъ нихъ!.. Враги они!
        Стоявшiй сбоку чекистъ, большой нескладный парень въ длинной красноармейской шинели и въ шапк? треухомъ, съ помятыми полями сказалъ не то съ жалостью, не то съ презр?нiемъ:
        - Скопырнулся зловредный оратель.
        - Трепыхается еще… Не подохъ!..
        - Они культъ-то этотъ!.. Людо?ды кр?пкiе!..
        За толпою раздались звонки пожарныхъ саней. Должно быть к?мъ нибудь вызванные пожарные прi?хали за убитымъ. Толпа молча разступилась, пропуская ихъ черезъ скверъ. Т?ло отца Петра сбросили въ сани и рысью повезли черезъ толпу. Милицейскiй солдатъ стоялъ надъ т?ломъ. С?дая голова отца Петра съ окровавленной бородой подпрыгивала на ухабахъ и казалось голубой глазъ все продолжалъ ворочаться, съ презр?нiемъ и недоум?нiемъ осматривая православныхъ, стоявшихъ на церковномъ двор?.
        XXIV
        - Да что вы, гражданка… Да н?што это возможно?.. Разв? не видите?.. Не знаете, какiе это люди?..
        Три женщины схватили Ольгу Петровну и не пускали ее черезъ толпу. Та билась въ ихъ рукахъ и, заливаясь слезами, говорила:
        - Да поймите, гражданки… Это-же отецъ… Мой отецъ..
        - Бога побойтесь, гражданка… Молчите… Не услыхалъ-бы кто на гр?хъ… Не поб?жалъ-бы къ нимъ… Не донесъ…
        - Они-же убьютъ его…
        - Очень даже просто, что и убьютъ… Ничего не под?лаете… Ихъ теперь власть… Народная!..
        - Сами чай, видите, сколько народа стоитъ, никто съ м?ста не сдвинется, такъ что-же вы-то одна под?лаете… И себя только погубите и имъ лучше съ того не станетъ.
        - Мама, оставь, - нагнувшись къ матери, бившейся въ рукахъ державшихъ ее женщинъ сказала Женя.
        - Тетя… Что-же мы можемъ д?лать?..
        Женя и Шура опустились на кол?ни подл? Ольги Петровны и ц?ловали ея руки.
        - Мама… Намъ только молиться… Молиться!.. Господь мученическую кончину посылаетъ д?душк?!.. Святой нашъ д?душка…
        - Да не кричите вы ради самого Господа… В?дь кругомъ народъ… Кто его знаетъ, что за люди… Сами на себ? б?ду накликаютъ…
        Когда сани промчались въ комиссарiатъ, Ольгу Петровну отпустили и она поб?жала съ Женей и Шурой за санями.
        Но въ комиссарiат? уже не оказалось т?ла отца Петра. Ольг? Петровн? сказали, что его отвезли в?роятно въ Чрезвычайку на Гороховую.
        Все п?шкомъ, - голодныя, - он? съ утра не ?ли, три женщины пошли въ Чрезвычайную комиссiю.
        Яркiй солнечный день радостно сiялъ надъ городомъ. Б?лы были сн?га въ Александровскомъ саду у Адмиралтейства. Отъ Невы несло кр?пкимъ морозомъ и св?жестью. Но ни Ольга Петровна, ни д?вушки ничего не зам?чали. Страшныя, черныя мысли полонили ихъ.
        Въ канцелярiи Чрезвычайной комиссiи Ольгу Петровну долго допрашивали. Ее задержали часа на четыре, потомъ допрашивали Женю и Шуру, д?вушекъ посл? допроса отпустили, Ольгу же Петровну продержали до позднихъ сумерекъ и, наконецъ, дали ей ярлыкъ къ зав?дующему учетомъ т?лъ казненныхъ, на выдачу ей трупа гражданина Петра Тегиляева.
        Уже совс?мъ ночью добралась Ольга Петровна до этого страшнаго зав?дующаго. Сторожъ, къ которому она обратилась съ запиской, сказалъ, что надо доложить самому Зав-у.
        - И-и, родная!.. Сколько ихъ тутъ проходитъ… Разв? кого упомнишь?.. Иной день дв?сти и побол?е разстр?лянныхъ бываетъ… Какъ на Ленина, помните, покушенiе то было такъ народа въ тотъ день положили безъ счета и молодыхъ и старыхъ. Изв?стно - народная власть - не Царская… Милости отъ нея не жди.
        Зав?дующiй, л?тъ тридцати хмурый мужчина интеллигентнаго вида, красноносый и, похоже, что н?сколько и пьяный, просмотр?лъ записку и холодно сказалъ:
        - Къ глубочайшему моему сожал?нiю, уважаемая гражданка, т?ла протоiерея Петра Тегиляева выдать вамъ не могу.
        - Позвольте… Но, почему?.. Въ записк? сказано… Я столько хлопотала… Это-же изъ самой Чрезвычайной комиссiи.
        - Точно, многоуважаемая гражданка, все написано такъ, что я даже прямо обязанъ вамъ выдать для погребенiя т?ло гражданина Тегиляева… Но я не могу этого сд?лать по той простой причин?, что у меня этого т?ла уже н?тъ…
        - Куда-же оно д?валось?..
        - Привезшiе т?ло чекисты мн? сказали, что въ предупрежденiе открытiя новыхъ мощей… Какъ смерть посл?довала при совс?мъ особыхъ обстоятельствахъ… ну религiозные предразсудки въ народ? не совс?мъ еще вытравлены… И тоже, какъ это у насъ и раньше въ голодный 1921-й годъ практиковалось… Т?ло передано китайцамъ, порублено ими и еще днемъ отвезено въ Зоологическiй садъ на кормленiе зв?рямъ… Мучениковъ въ сов?тской республик? быть не должно… Не должно-съ!..
        Н?сколько долгихъ и очень тяжелыхъ мгновенiй Ольга Петровна молча стояла противъ зав?дующаго учетомъ т?лъ. Взглядъ ея былъ пронзителенъ и полонъ глубокаго горя.
        - Та-акъ, - наконецъ, тихо и странно спокойно сказала она. - По всему видно - вы челов?къ образованный… Такъ вотъ… Вы в?роятно знаете, что Римскiе императоры отдавали въ цирк? христiанъ на растерзанiе хищнымъ зв?рямъ. Т?ла мучениковъ бывали пожраны… Это, однако, не пом?шало церкви признать ихъ великомучениками и установить почитанiе ихъ…
        Съ громаднымъ изумленiемъ зав?дующiй смотр?лъ на Ольгу Петровну. Онъ даже всталъ передъ нею и, низко кланяясь, сказалъ въ какомъ-то раздумьи:
        - Уважаемая гражданка, - голосъ его звучалъ торжественно, - вы правы, вы совершенно правы!.. Сов?тская власть, оказывается, маленькую промашку сд?лала… Ваше счастье, что никто нашего разговора зд?сь не слышитъ… Можете идти-съ!.. Я нич?мъ вамъ помочь не могу-съ! Записывайте великомученика Петра въ ваши святцы…
        Ольга Петровна повернулась и, шатаясь отъ слабости, давясь отъ слезъ, вышла изъ конторы.
        Она совс?мъ не помнила, какъ вернулась домой.

* * *
        Съ этого дня страшная, жуткая тишина, тишина смертнаго часа установилась въ дом? Жильцовыхъ. Посл?дняя тоска вошла въ него. Жизнь стала обреченная. Голодъ, холодъ, суета сов?тской жизни обступили ихъ и вытравили вс? интересы. Была одна дума - какъ бы по?сть… И эта дума была у вс?хъ. Никто не думалъ сопротивляться. Никто ни во что больше не в?рилъ и ни на что не над?ялся.
        Страшное царство Сатаны наступило на Святой Руси…
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
        I
        Годы, какъ дни, и дни, какъ годы - длинные, безконечные, безпросв?тные, тяжелые. Кажется, никогда сонъ не смежитъ глаза. А когда и заснешь - громоздятся кошмары - чудятся ужасы голодной смерти, ссылки на с?веръ, разстр?ла безъ суда.
        - Дожить-бы!..
        Страшный свистящiй шопотъ, не голосъ. Точно изъ-за гробовой доски кто сказалъ эти полныя лютаго отчаянiя слова.
        Въ б?ломъ сумрак? св?тлой Петербургской весенней ночи на старомъ диван?, постланномъ грязнымъ давно не стираннымъ б?льемъ, поднимается фигура въ б?ломъ. Борисъ Николаевичъ садится на диван? и скребетъ ногтями по груди и поясниц?. Головой къ его изголовью стоитъ жел?зная кровать, и на ней, завернувшись въ ветхое од?яло лежитъ Матв?й Трофимовичъ. Онъ откликается и отв?чаетъ чуть слышнымъ шопотомъ.
        - Что себя мучишь?.. Легче отъ этого не станетъ… Вс?ми оставлены и самимъ Господомъ Богомъ позабыты… А когда-то!.. Въ Европу л?зли, Европу усмиряли… Царей спасали!.. Своего спасти не смогли!..
        - Надежда Петровна писала… Пахать крестьяне и казаки не хотятъ въ кол-хозахъ… Не желаютъ работать на сов?тскую власть. Хотятъ своего… Собственности!..
        - Что они могутъ… Крестьяне… Голодные… Безоружные… Разрозненные, безъ вождей, безъ руководителей… Придутъ красноармейцы… Артиллерiя… Вонъ на Кавказ? возстали, такъ, слыхалъ я, аэропланы бомбы бросали по безоружнымъ ауламъ… Ихъ такъ легко усмиряютъ красноармейцы.
        - Свои-же крестьяне.
        - И песъ волка рветъ, а одной породы. Прикормлен челов?комъ.
        - Не такъ уже и они-то прикормлены. Паекъ, слыхал я, опять уменьшили. Чтобы кончилось это все - надо… Надо бунтъ… Бунтъ въ городахъ, столицахъ…
        - Бунтъ, въ городахъ?.. Да разв? это возможно?..
        - Странные мы люди, челов?ки, Матв?й Трофимовичъ… Ей Богу странные! На горло намъ наступили. Дышать неч?мъ, посл?днiй часъ приходитъ, а мы съ шуточками… Сегодня въ Эрмитаж? профессоръ Тинце подходитъ ко мн? и говоритъ: - «слыхали: н?мецкiй пароходъ «Роlоniа» пришелъ въ Ленинградъ съ интуристами. Завтра Эрмитажъ имъ будутъ показывать, лекцiю о сов?тскихъ достиженiяхъ имъ читать, такъ я придумалъ сказать имъ о нашихъ достиженiяхъ въ каучуковой промышленности. Такую, молъ, резину въ Махинджаури разводимъ, что куда выше вашей, заграничной. Въ Америк? хороша, словъ н?тъ, резина, сд?лали изъ нея, подтяжки, да такой растяжимости, что н?кто, у?зжая изъ Америки, зац?пился подтяжками т?ми за статую свободы и какъ дошелъ пароходъ до Бреста, такъ т? подтяжки все тянулись, въ ниточку, въ паутину вытянулись, а не лопнули. Во Францiи р?шили еще того лучше сд?лать и на фабрик? Мишленъ сд?лали резиновыя подошвы, да такой упругости, что н?кто, р?шившись покончить жизнь самоубiйствомъ, бросился внизъ съ Эйфелевой башни, да упавъ на подошвы, такъ оттолкнулся, что полет?лъ опять до самой вершины башни и опять внизъ,
такъ, молъ, и по сейчасъ прыгаетъ, его даже показываютъ теперь, какъ новую достоприм?чательность Парижа… Ну, а у насъ будто Сталинъ смастерилъ изъ нашей резины такую калошу, что усадилъ въ нее весь сто-шестидесяти миллiонный русскiй народъ… И ничего - сидитъ. Покряхтываетъ, томится, а сидитъ… Хи-хи-хи…
        - Все шуточки… Вотъ, если-бы да интервенцiя…
        - Ахъ-да!.. Дожить-бы!.. Н?мцы… Французы… Японцы… Хоть самъ чортъ. Все равно… Только бы накормили… И знаешь, чтобы опять этакая мелочная что-ли лавочка на углу и по утрамъ такъ славно изъ нея хл?бомъ пахнетъ… Дв? коп?йки фунтъ… Помнишь?.. И сколъко угодно… Запасы всегда есть. Вотъ посмотр?лъ-бы я, какъ все это Сталинское царство-государство вверхъ тормашками полетитъ… Какъ ихъ в?шать-то будутъ!.. Ай-я-яй. Т?-же самые чекисты, что теперь насъ разстр?ливаютъ, за нихъ примутся.
        - Гд?-ужъ, Борисъ Николаевичъ… Какая тамъ интервенцiя!.. Читалъ въ «Ленинградской Правд?«- въ Германiи революцiя въ полномъ разгар?. Идетъ героическая борьба германскаго пролетарiата съ Хитлеромъ. Кровавый терроръ Хитлеровскаго правительства и штурмовиковъ встр?чаетъ энергичный отпоръ со стороны рабочихъ, Повсюду забастовки. Жгутъ фашистскiя знамена. Въ Кобленц? кровавая борьба между рабочими и штурмовиками. Читалъ сегодня: - «зв?рскiя пытки не могутъ сломить коммунистовъ. На пыткахъ, въ фашистскихъ заст?нкахъ, коммунисты заявили палачамъ: - «убейте насъ, но мы останемся коммунистами»… Н?тъ, Борисъ Николаевичъ, н?мцамъ не до насъ… Англичане и французы только что подписали съ сов?тами пактъ о дружб?. Везд? одно и тоже. Весь мiръ съ ума сошелъ.
        - Ну, а Японiя?
        - Норовитъ все забрать безкровно. Большевики нагнали на Дальнiй Востокъ войскъ уйму, а воевать ни за что не будутъ. Все и такъ отдадутъ… И Владивостокъ и Камчатку. Имъ что - не они все это создавали. Интернацiоналу не это нужно, а мiровая революцiя. Къ этому и идутъ.
        Въ тонкую деревянную перегородку, разд?лявшую на дв? неравныя части тотъ самый залъ квартиры Жильцовыхъ, гд? н?когда такiя веселыя, радостныя и нарядныя гор?ли елки на Рождеств?, кто-то сталъ стучать, и хриплый и злой женскiй голосъ съ озлобленiемъ прокричалъ: -
        - И все то вы тамъ чего-то шепчетесь, старые шептуны буржуйскiе. Угомона на васъ н?тъ. Заговорщики какiе… Въ гробъ пора ложится, а они по ночамъ чего-то бормочутъ. Вотъ, пойду, скажу въ комиссарiатъ, что «контру» замышляете.
        Въ зал?, напоенной призрачнымъ св?томъ б?лой ночи испуганная тишина водворилась. Борисъ Николаевичъ улегся на диванъ, на смятую, с?рую подушку безъ наволочки. Чуть слышно, самъ для себя, какъ молитву, еще разъ прошелталъ: -
        - Дожить-бы!.. Увидать свободный, св?тлый мiръ!.. Голодъ… голодъ… голодъ… Не могу спать… И какой воздухъ!.. Воздуха нигд?, никакого, совс?мъ н?ту… Ужасъ! Господи, прости меня гр?шнаго!!

* * *
        Квартира Жильцовыхъ № 23, гд? одно время полюбовно ужились разгромленныя семьи Жильцовыхъ и Антонскихъ долго оставалась вн? начальственнаго наблюденiя. Въ Ленинград? было сравнительно просторно, и законъ о жилищной площади прошелъ мимо многихъ домовъ. Но въ 1930 году какъ-то рано утромъ, когда остатки семей: - Ольга Петровна, Матв?й Трофимовичъ и Женя и Борисъ Николаевичъ съ Шурой были еще дома, къ нимъ явился управдомъ въ провожденiи двухъ сов?тскихъ чиновниковъ и милицейскаго. Они ходили по квартир?, метромъ м?ряли комнаты въ длину, ширину и вышину, высчитывали на бумажк?, прикидывали, сов?щались и, наконецъ, управ-домъ, пожилой челов?къ, рабочiй-слесарь, такъ-же, какъ и Жильцовы давно жившiй въ этомъ дом? и знавшiй Жильцовыхъ, не безь смущенiя заявилъ: -
        - Вамъ, граждане, согласно декрету, пот?сниться придется. Новыхъ жильцовъ посадить приказано.
        Матв?й Трофимовичъ помнитъ, что никто тогда ничего не возразилъ. Потомъ уже, среди своихъ, онъ вспоминалъ какой шумъ подняли-бы раньше, при Царскомъ Правительств?, если-бы къ нимъ даже одного кого-нибудь въ свободную комнату поселили. Неприкосновенность жилищъ!.. Да тогда это никому и въ голову не пришло-бы.
        На другой день пришли плотники, отгородили два окна въ зал? - это Жильцовымъ и Антонскимъ, а за перегородкой и вс? остальныя комнаты - новымъ жильцамъ.
        Въ какiя нибудь дв? нед?ли и самая квартира и жизнь въ ней перем?нились и приняли совершенно нев?роятныя, непередаваемыя, кошмарныя формы.
        Квартира им?ла, какъ большинство старыхъ Петербургскихъ квартиръ, два хода - парадный и «черный».
        На парадномъ была дверь, обитая золотыми гвоздиками темно-зеленой клеенкой. На правой ея половин? была привинчена прямоугольная бронзовая доска, и на ней красивыми прописными буквами выгравировано: - «Матв?й Трофимовичъ Жильцовъ». Бывало, передъ праздниками и осенью, когда возвращались съ дачи, Параша коричнево-красной густой «Путцъ-помадой» натирала эту доску, а потомъ начищала ее суконкой, и доска гор?ла, какъ золотая, Поднимавшiеся на шестой этажъ, или спускавшiеся съ него читали эту доску, и никому не было никакого д?ла до этого самаго Жильцова. Казалось, блестящая доска говорила проходившимъ: - «ну да… Вотъ тутъ живетъ Жильцовъ, Матв?й Трофимовичъ. Кто онъ, что говоритъ и что д?лаетъ - это никого не касается. Онъ исправно двадцатаго числа вноситъ черезъ старшаго дворника свою квартирную плату и никто не см?етъ его тронуть и т?мъ бол?е вм?шаться въ его семейныя д?ла».
        Такъ было…
        Теперь доска была давно снята, клеенка потрескалась и кое гд?, облупилась, обнажила темно-с?рый грубый холстъ, а на томъ м?ст?, гд? была доска и ниже ея, былъ грязно наклеенъ грубымъ костянымъ столярнымъ клеемъ, оставившимъ потеки, листъ с?роватой бумаги, исписанной чернилами. Наверху большими кучерявыми буквами, какъ пишутъ на афишахъ и плакатахъ было изображено: -
        - Граждане!., и стоялъ огромный восклицательный знакъ.
        Пониже и бол?е мелко сл?довало: -
        - Кому къ кому, - и стояло черное тире и дальше опять большими буквами: -
        - Звоньте!..
        Всякiй разъ, какъ Антонскiй останавливался у дверей въ ожиданiи, когда ему откроютъ и читалъ это «звоньте», точно какой-то холодный токъ проб?галъ по его спин? и всего его охватывало отвращенiе. Въ этомъ: - «звоньте», точно въ зеркал? отражалась вся сов?тская жизнь, вся ея сущность, все ея «догнать и перегнать»,
«пятил?тка въ четыре года», все ея безудержное хвастовство и саморекламированiе. Это «звоньте» и была сов?тская наука, см?нившая «омертв?вшую касту такъ называемыхъ ученыхъ», это было яркое отраженiе принциповъ Марксизма и великол?пное
«наплевательство» на Русскiй языкъ и на гражданъ сов?тскаго союза. Пустое слово, маленькая ошибка, совс?мъ ничтожная - а какъ оскорбляло это всякiй разъ Бориса Николаевича! -

«Звоньте!..»
        Дал?е сл?довали номера комнатъ и кому, какъ и сколь ко разъ надо было звонить.
        - «№ 1 - гр» - что обозначало - гражданину - «Мурашкину - одинъ разъ коротко» и стояла жирная точка. «№ 2 - гр. Лефлеру - два раза коротко», и стояло дв? точки.
«№ 3 - гр. Крутыхъ - три раза» - три точки. «№ 4 гр, Пергаменту - четыре раза»,
«№ 5 гр. Омзину» - пять точекъ. «№ 6 гр. Жильцову гр. Антонскому - одинъ разъ, длинно» - и стояло тире. № 7 гр. Летюхиной - два раза, длинно и стояло два тире.
№ 8 гр. Персикову - три раза, длинно, «9 гр. Ейхману - четыре раза, длинно».
        Противъ гр. Крутыхъ кто-то карандашомъ написалъ: - «всегда ночуютъ д?вочки». Надпись была стерта и размазана, но прочесть ее было можно. Внизу порядка звонковъ стояла подпись съ росчеркомъ: - «зав-квартирой гр. Мурашкинъ.»
        Этому Мурашкину было всего восемнадцать л?тъ. Это былъ вихрастый юноша съ узкимъ плоскимъ лицомъ, недавно окончившiй школу второй ступени, не осилившiй ВУЗ-а. Комсомолецъ съ десяти л?тъ, надерганный на собранiяхъ, ум?лый организаторъ, онъ, - самый молодой изъ вс?хъ жильцовъ, - совершенно неожиданно и, помнится Борису Николаевичу, единогласно, при пяти воздержавшихся - (это и были Жильцовы и Антонскiе, «недор?занные буржуи») - былъ избранъ зав?дующимъ квартирой и установилъ въ ней порядокъ, требуемый общежитiемъ.
        Онъ распред?лилъ комнаты. Въ бывшемъ кабинет? Матв?я Трофимовича поселился онъ самъ. Въ зал?, разд?ленной жидкой перегородкой, не доходившей до потолка, на дв? неравныя части, въ большей ея части съ двумя окнами жили трое Жильцовыхъ и двое Антонскихъ. Сюда была снесена мебель со всей квартиры, все то, что не удалось продать. При помощи шкаповъ, буфета и стараго ковра эта часть залы была разбита на три комнаты. Въ одной, узкой, у окна стояла постель Матв?я Трофимовича и диванъ, на которомъ спалъ Антонскiй. Дал?е былъ у окна письменный столъ, въ углу умывальникъ и въ эту же часть залы лицевою стороною стоялъ буфетъ. Посередин? комнаты былъ об?денный столъ и пять стульевъ. Комната была настолько загромождена мебелью, что въ ней трудно было двигаться. Въ другой части залы, тоже съ окномъ, стояли спинками къ ст?н?, съ узкими проходами между, какъ ставятъ въ пансiонахъ, или въ больницахъ, три постели: - большая Ольги Петровны и дв? низкихъ и узкихъ д?вичьихъ постели - Шуры и Жени. Остальная часть этого отд?ленiя была занята тремя шкафами, столомъ и ночными столиками. Въ ней же, въ углу, занав?шенныя
простынями отъ нескромныхъ взоровъ, вис?ли иконы. Третья часть пом?щенiя Жильцовыхъ примыкала къ двери, ведущей въ корридоръ и изображала какъ-бы прихожую и складъ вещей.
        Это, конечно, было несправедливо и изд?вательски жестоко - въ одной комнат? поселить пять взрослыхъ челов?къ, но, когда Матв?й Трофимовичъ попробовалъ возразить - его грубо и на «ты», что ему показалось особенно оскорбительнымъ, оборвалъ Мурашкинъ, - Не бузи!..
        - Позвольте, гражданинъ… Но мы не лишенцы… Мы полноправные граждане.
        - Без-партiй-ные, - протянулъ, водя пальцемъ передъ своимъ носомъ, Мурашкинъ. - Поняли это, гражданинъ? И нечего тутъ проводить мелкособственническiя теорiи… Вы служите?.. Можетъ быть, но гражданинъ Антонскiй - иждивенецъ, ваша супруга - иждивенка… Ну, значитъ и того - не бузи.
        Борисъ Николаевичъ хот?лъ сказать свое слово и поднялъ палецъ, но кругомъ закричали новые жильцы: -
        - Вещей!.. Вещей-то!.. Ц?льный городъ омеблировать можно, - вопила поселенная въ остальной части залы гражданка Летюхина, женщина л?тъ пятидесяти, уборщица общественной столовой. - Настоящiе буржуи!.. Вамъ, граждане, пот?сниться теперь самое сл?дуетъ. Ишь сколько годовъ въ какихъ хоромахъ проживали…
        Старая жидовка Пергаментъ, воспитательница д?т-дома, взъ?лась, какъ б?шеная.
        - И что вы думаете, граждане, имъ два окна дали, имъ и все мало. А вонъ гражданинъ Ейхманъ съ женою и двумя д?тьми въ одной комнатушк? жить должны и не жалятся.
        Пришлось замолчать. Сов?тская власть точно нарочно, чтобы усугубить тяжесть совм?стнаго сожительства селила вм?ст? людей самыхъ различныхъ понятiй, воспитанiя и мiровоззр?нiй.
        Кто были эти - Персиковъ, занявшiй одинъ всю столовую, студентъ ВУЗ-а, по утрамъ перехватывающiй д?вочекъ, ночевавшихъ у Крутыхъ и затаскивавшiй ихъ къ себ?? Кто былъ и этотъ самый Крутыхъ, занявшiй бывшую комнату Гурочки и Вани, называвшiй себя инженеромъ и служившiй въ Аллюминiевомъ комбинат??.. Что ихъ вс?хъ тутъ соединяло?..
        Вс?хъ этихъ людей соединяла лютая ненависть другь къ другу, неистовая злоба и… зависть… Зависть больше всего… Завидовали всему. Когда-то до революцiи вс? они им?ли какую-то собственность. У каждаго, самаго б?днаго, - какою была вдова Летюхина все таки былъ какой-то «свой уголъ», гд? можно было громко говорить и гд? никто никакихъ правилъ не предписывалъ. Летюхина какъ-то проговорилась о прошломъ: - «жили, какъ люди»… И это было совершенно правильно, ибо теперешнюю ихъ жизнь людскою нельзя было назвать.
        Особенно круто, сильно и злобно завидовали Жильцовымъ. Какъ-же!.. Своя была квартира… Ц?лая квартира!.. Семь комнатъ!.. Самъ-то статскимъ сов?тникомъ считался… Генералъ!.. А мебели-то!.. Ц?льный магазинъ… Рояль им?ли… Женя-то ихъ п?ла…
        Персиковъ, съ круглыми кошачьими желтыми глазами, остановилъ, какъ то, въ прихожей Шуру и, играя глазами и дрыгая ногой, распрашивалъ ее:
        - Говорятъ Евгенiя Матв?евна п?ла-съ..
        - Да. Моя двоюродная сестра п?ла. Им?ла хорошiй голосъ и п?ла.
        - Такъ это зач?мъ-же?..
        - И ей доставляло удовольствiе и другимъ было прiятно:
        - Не понимаю-съ… Конечно, искусство… Что и говорить… Но намъ теперь нужна польза. Во всякомъ нашемь д?йствiи должна быть польза нашему сов?тскому союзу… И притомъ рояль Марксизмомъ не предусмотр?нъ.
        - Вы правы. Марксъ предусмотр?лъ только холстъ и сертукъ, да еще библiю и водку, - холодно сказала Шура.
        - То есть это какъ-съ? Я васъ не очень что-то понимаю.
        - А вотъ такъ… Почитайте «Капиталъ» Маркса - тамъ вы только и найдете холстъ, сертукъ, библiю и водку.
        Персиковъ былъ сраженъ. Онъ все таки пытался преградить дорогу Шур? и дать волю рукамъ, но Шура холодно посмотр?ла на него, какъ на пустое м?сто и сказала: -
        - Позвольте пройти, гражданинъ. Персиковъ посторонился.
        - У, классовый врагъ! - прошепталъ онъ ей всл?дъ, провожая глазами высокую стройную фигуру д?вушки.
        Когда Жильцовымъ приносили съ почты девяти-киловую посылку изъ-за границы, по вс?мъ угламъ шептались: - «богачи!.. И кто имъ посылаетъ?.. Тамъ кофiю… Мололи, такъ весь коридоръ продушили… Настоящiй бразильскiй!.. А сахару!.. Муки!.. Какой-то тамъ, значитъ, есть у нихъ другъ… Б?ло-гвардеецъ!.. Контръ-революцiонеръ!
        Люто завидовали, сл?дили и шпiонили и за инженеромъ Крутыхъ.
        Когда - обыкновенно, позднимъ вечеромъ - раздавалось три, и точно робкихъ, звонка, и инженеръ, скользя мягкими туфлями по полу, б?жалъ отворять, какъ по команд?, прiоткрывались двери комнатъ Летюхиной, Персикова, Ейхманъ, Лефлеръ и Омзиныхъ и въ пять паръ глазъ сл?дили за т?мъ, что пришелъ къ Крутыхъ.
        - Та-же самая, - разочарованно шептала Летюхина и вс? сходились въ корридор?.
        Лефлеръ, возбужденная, красная отъ волненiя, говорила: -
        - Да-а!.. Я думала - какая ни на есть новенькая… Водки бутылку, давеча, принесъ и вина литръ. Колбасу покупалъ въ торг-с-ин?.
        - Знать полюбилась.
        И потомъ долго, затаенно и точно и не дыша, прислушивались къ тому, что д?лалось въ комнат? Крутыхъ. Но тамъ все было тихо.
        Особенно напряженно, злобно, нервно и раздраженно жили обитатели квартиры № 23 по утрамъ, когда испорченные голодовкой и плохой, несв?жей пищей желудки дерзко предъявляли свои требованiя и вс?мъ надо было торопиться на службу. Уборная, какъ во вс?хъ старыхъ Петербургскихъ домахъ, въ квартирахъ, разсчитанныхъ на одну семью, была одна. Она пом?щалась въ самомъ конц? корридора и представляла изъ себя маленькiй закутокъ, или, какъ называли по петербургски: - «темный чуланчикъ», отд?ленный отъ корридора жидкою ст?нкою съ дверью, надъ которой, выше челов?ческаго роста, было окно въ два стекла. Эти стекла были давно выбиты. По утрамъ, въ корридор? устанавливалась своеобразная «очередь», гд? мужчины и женщины стояли въ перемежку. Руководствуясь Ленинскимъ лозунгомъ: - «долой стыдъ», не стыдясь, кричали грубыя, циничныя зам?чанiя и слишкомъ наглядно высказывали свое нетерп?нiе.
        Эти утреннiе часы были самыми мучительными для Жени, Шуры и Ольги Петровны. Для нихъ стыдъ не былъ буржуазнымъ предразсудкомъ - онъ былъ ими усвоенъ съ самыхъ раннихъ л?тъ. Он? не могли привыкнуть къ этому и разрушали свое здоровье.
        На кухн?, у водопроводнаго крана грем?ли кувшинами и ругались. Семейные - Ейхманъ, Омзины и Лефлеръ норовили выливать въ кухонную раковину д?тскiе горшки, и остальные жильцы шумно протестовали.
        Ругань посл?дними словами, наименованiе всего сочными русскими именами, подчеркнутое ковырянiе въ чужой грязи раздавалась въ эти утреннiе часы на кухн? и въ корридор? и нельзя было открыть двери, безъ того, чтобы не услышать острое и злобное «сов?тское» словечко. Обилiе жильцовъ - ихъ съ д?тьми было двадцать - вызывало загрязненiе уборной и кухни. Оно достигало ужасныхъ разм?ровъ въ дни, когда не д?йствовалъ водопроводъ, а это случалось очень часто, особенно, зимою, когда въ холодныхъ домахъ промерзали трубы. Тогда лужи зловонной жидкости вытекали изъ уборной и кухни и заливали корридоръ…
        Все это заставило гражданина Мурашкина принять м?ры, и вскор? въ прихожей было выв?шено два листка, исписанныхъ его крупнымъ и кривымъ почеркомъ. На одномъ стояло: -
        - «Правила общежитiя гражданъ квартиры № 23». Этими правилами предписывалось гражданамъ: - «соблюдовать тишину, которая можетъ безпокоить другихъ гражданъ, а именно: - воспрещается п?ть, кричать, играть на инструментахъ, заводить граммофонъ, ставить радiо и пр. между 10-ю часами вечера и 6-ю часами утра».
        - «Соблюдовать чистоту въ уборной и прочихъ м?стахъ общественнаго пользованiя»…
        Дал?е сл?довали подробности, что именно запрещалось д?лать въ этихъ м?стахъ и какъ этими м?стами надлежало пользоваться, чтобы не ст?снять другихъ гражданъ. Это было изложено выраженiями и словами, какихъ ни Шура, ни Женя раньше и не слыхали.
        Такъ какъ гражданинъ Мурашкинъ отлично понималъ, что его правила только «клочекъ бумаги», подобный вс?мъ сов?тскимъ дипломатическимъ пактамъ, то посл? общаго собранiя квартирантовъ было вынесено постановленiе объ учрежденiи дежурствъ по уборк? квартиры и рядомъ съ правилами появился другой листокъ, гд? была объявлена очередь таковыхъ дежурствъ. На собранныя по общей раскладк? деньги - гражданинъ Мурашкинъ прiобр?лъ щетки, ветошки и тряпки и указалъ м?ста храненiя ихъ и правила пользованiя ими. Въ дни порчи водопровода на дежурныхъ возлагалась обязанность носить воду на кухню и въ уборную.
        Эти правила послужили новымъ способомъ показывать злобу, пренебреженiе и ненависть классовому врагу. Въ дни дежурствъ Жени и Шуры - т? находили уборную нарочно грубо запакощенную и раковину на кухн? засоренную вонючимъ мусоромъ. Въ эти дни куда-то пропадали тряпки, и б?днымъ д?вушкамъ приходилось часами возиться съ этою грязною работой. Кому жаловаться?.. Гражданину Мурашкину?.. Но онъ-то и былъ самымъ усерднымъ организаторомъ всяческаго изд?вательства надъ д?вушками. Все это д?лалось и съ в?дома и при участiи самого зав-квартирой…
        Это была месть за прошлое. Месть за то, что эта квартира была когда то ихъ, месть за то, что он? были внучками растерзаннаго чекистами протоiерея, месть за то, что он? все таки при всей ихъ нищет? - были всегда чисто и опрятно од?ты, что он? были св?жи и красивы, и голоса ихъ были добры, прив?тливы и звучали музыкально, что он? не хрип?ли и не давились въ неистовой злоб?, но, главное, месть за то, что он? не забыли Бога, ходили въ церковь и п?ли въ церковномъ хор?. Это посл?днее обстоятельство до б?лаго каленiя злости доводило гражданина Мурашкина и онъ при всякомъ случа? приставалъ къ Жен?.
        - Вы знаете, гражданка, это оставить надо было-бы, чтобы, то есть, ходить въ церковь.
        - Сов?тская власть, гражданинъ, не запрещаетъ в?ровать всякому, какъ онъ хочетъ. И пока вы мн? не докажете, что Бога н?ть, предоставьте мн? в?рить, что Онъ есть.
        - Какъ-же доказать-то, разводя руками говорилъ Мурашкинъ. - Однако, вс? такъ говорятъ.
        - Для меня вс? не указъ.
        Это была каторга, а не жизнь. Зимою холодъ и вонь, л?томъ жара и еще большая нудная вонь, голодъ, питанiе суррогатами и смертельная, убiйственная скука.
        Къ этому привыкнуть было невозможно.
        II
        Единственной отрадой д?вушекъ было, когда выпадалъ свободный день и было хотя немного для этого случая подкоплено денегъ - по?хать за городъ. Ихъ тянуло, конечно, въ Гатчино, на родныя м?ста, къ родной могил? Марiи Петровны, въ Прiоратскiй и Дворцовый парки, къ н?когда своей дач?, гд? столько было пережито и гд? о столь многомъ и прекрасномъ можно было вспомнить.
        Но ?хать въ Гатчино имъ было не по средствамъ. По большей части ?здили по Оранiенбаумской электрической дорог? въ Стр?льну.
        Вокзалъ Оранiенбаумской дороги находился на улиц? Стачекъ, возл? Нарвскихъ воротъ. Очень р?дко д?вушкамъ удавалось добраться до него на трамва?, или автобус?, почти всегда он? шли п?шкомъ и приходили на вокзалъ уже усталыя. Вагоны брались толпою съ боя. Въ жаркiе л?тнiе дни толпы полуголыхъ физкультурниковъ, -хавшихъ на различныя состязанiя, большинство въ однихъ трусикахъ и тяжелыхъ башмакахъ, воняя потомъ, толкаясь острыми волосатыми локтями, отпуская по адресу сестеръ соленыя словечки, устремлялись къ вагонамъ, тискали, щипали и мяли д?вушекъ и, наконецъ, увлекали ихъ въ вагонъ. Тамъ приходилось стоять въ душной толп?, испытывать жаркiя, непристойныя прикосновенiя и мучиться т? двадцать минут, что шелъ по?здъ.
        Конечно, - надо было привыкать къ этому. Жить по сов?тски и по комсомольски, заразиться р?звымъ животнымъ весельемъ выпущенныхъ на волю молодыхъ собакъ, - но ни Шура, ни Женя не могли преодол?ть брезгливости и сломить д?вичье ц?ломудрiе.
        Въ Стр?льн? он? шли ко дворцу, построенному Микетти и перестроенному Воронихинымъ - громадному, теперъ запущенному, бл?днорозовому зданiю, съ гротами и галлереями изъ туфа внизу, на сторон?, обращенной къ парку и морю, дворцу задумчивому и словно печальному, таящему въ себ? какiя то чужiя, сокровенныя думы. Дворецъ стоялъ на вершин? невысокаго холма и подъ нимъ былъ большой паркъ съ прямыми каналами, идущими къ морю, съ т?нистыми аллеями дубовъ и липъ, теперь пор?д?вшими отъ порубки, но все еще прекрасными. Он? изб?гали того м?ста взморья, которое было густо ус?яно мужскими и женскими обнаженными т?лами и откуда неслись вопли, уханье, д?вичiй визгъ и грубая ругань, но шли паркомъ вправо къ Сергiеву и искали такого м?ста на берегу, гд? не слишкомъ было-бы пустынно, но и не было-бы купающихся. По зв?ринымъ сов?тскимъ нравамъ, при полной распущенности молодежи - имъ, еще очень красивымъ - нельзя было рисковать оставаться въ уединенныхъ м?стахъ. Разсказы о «Чубаровцахъ» он? слышали не разъ и знали, что управы на комсомолъ найти не легко.
        Какiе нибудь старики или старухи, несомн?нно «буржуйскаго» происхожденiя, привлекали ихъ вниманiе и подъ ихъ - о!.. очень таки ненадежной охраной - Шура и Женя садились на гранитныхъ валунахъ, или просто на трав? у самаго моря.
        Мелкими буро-желтыми волнами, съ б?лой п?ной, море тихо что-то шепча, наб?гало на низкiй берегъ и разстилалось подл? ихъ ногъ. Молодыми листьями шум?ли камыши. Вдали море было темное, графитоваго цв?та и блистало крошечными огоньками солнечныхъ отраженiй. Сладко водою, смолой, водорослями и гнiющемъ у берега старымъ камышемъ, пахло.
        Женя сид?ла на низкомъ и плоскомъ гранит?, ея кол?ни были высоко подняты. Она охватила ихъ руками.
        - Шура, - сказала она. - Вотъ мы и старыя д?вы… А что мы видали?.. Если-бы какой нибудь писатель вздумалъ написать романъ изъ нашей сов?тской жизни - у него ничего не вышло-бы. Ты меня слушаешь, Шура?..
        - Да, да, Женя. - Мн? показалось, что ты спишь.
        - Н?тъ, Женя, я слушаю. Ну и что дальше?..
        - Дальше… Они все уничтожили, все повернули по своему… А вотъ природу сломить не могли… Ну въ Петроград? - сестры никогда не называли, когда были одн? - Петербургъ - Ленинградомъ) - они вс? улицы запакостили своими плакатами, кричащими о ихъ достиженiяхъ… Но тутъ… Н?тъ, неба запакостить имъ не дано. Посмотри, какъ оно прекрасно… Тихое, тихое… Плывутъ по нему, какъ корабли, б?лые и розовые барашки, играютъ перламутромъ, тамъ никакое Чека ихъ не настигнетъ и никто не посм?етъ закричать на нихъ… Тотъ берегъ син?етъ темными л?сами, а вл?во на томъ берегу Финляндiя и совс?мъ другая жизнь и жизнь намъ никакъ не доступная… Смотри, какiя дали, какъ тонутъ он? въ призрачной дымк?… Ты художница, ты должна меня понять… Н?тъ… Мы ошибаемся - ничего они не перем?нили, хотя и пятнадцать л?тъ влад?ютъ нашими т?лами и душами. Все осталось, какъ и безъ нихъ было: - небо, земля, л?са, степи, морозъ, сн?гъ, дождь, золотой л?тнiй дождь, отъ котораго точно бисеръ вспыхиваетъ на тихой вод?… Помнишь, на озерахъ Гатчины?.. И солнце… Солнце тоже самое… Какъ думаешь, ему не стыдно смотр?ть на все то, что совершается у
насъ?.. Н?тъ, имъ Бога никогда не поб?дить… Они просто въ одинъ, ахъ, какой прекрасный день, погибнутъ, какъ б?сы, изгнанные Христомъ… Я в?рю въ это твердо… Но пока они тутъ - н?тъ! никакого романа не напишешь. Для романа нужна любовь… Ея у насъ н?тъ. У насъ только злоба и ненависть.
        Она замолчала и сид?ла, пригорюнившись и согнувшись на камн?.
        - Женя, я считаю валы… Говорятъ, девятый самый высокiй… А вотъ сейчасъ самый высокiй былъ седьмой, а передъ этимъ десятый… Но красиво… И св?жестью пахнетъ, моремъ. Это, Женя, наша Нева.
        - Была - наша… Теперь… пока - ихъ… Слушай, Шура… Помнишь Гатчино?.. Наше Гатчино… Фiалки… В?дь тогда это былъ - романъ!.. По крайней м?р?-начало романа… И еще какого!.. Падумай, фiалки и потомъ вдругъ, какъ все это странно было - елка и онъ съ кабаньей головой отъ дяди Димы… Ну, скажи, разв? это не романъ? И вотъ теперь я думаю… Я даже въ этомъ ув?рена. Эти посылки отъ мадемуазелль Соланжъ изъ Парижа - это отъ него, отъ Геннадiя… Отъ кого-же больше?..
        - И правда, Женя, какъ въ роман?…
        - Слушай, что я дальше придумала… См?шно, мн? скоро сорокъ л?тъ будетъ… Но я эти годы совс?мъ не жила… И нельзя-же жить безъ этого… Безъ иллюзiй, безъ мечтанiй, безъ сновъ на яву. Я вотъ какъ думаю все это случилось. Ты помнишь, какъ посл? наступленiя нашихъ войскъ въ Пруссiю совершенно и такъ внезапно прекратились его милыя открытки съ войны. Я потомъ узнала… Читала въ газетахъ. Наша втарая армiя была окружена н?мцами и попала въ пл?нъ… Я думаю, онъ былъ раненъ… Нав?рно, даже раненъ. Геннадiй такъ ни за что не сдался-бы. Ну и вотъ, какъ я придумала дальше… Это все мои сны… Сладкiе мои сны… Въ пл?ну его выл?чили, и онъ б?жалъ изъ пл?на въ Голландiю, а потомъ во Францiю… Я знаю, такiе случаи бывали… Во Францiи онъ поступилъ во Французскiя войска и сражался до конца войны. А потомъ, узналъ, что сд?лали съ Россiей и уже не могъ попасть сюда. И вотъ ждетъ. Какъ ты думаешь, онъ в?ренъ мн?? И кто это мадемуазелль Соланжъ?.. Это просто псевдонимъ?
        - Конечно, Геннадiй никогда теб? не изм?нитъ.
        - Какъ и я ему. Все, какъ об?щала. «А если ты ужъ въ неб? - я тамъ тебя найду»… Кто-же другой можетъ посылать намъ посылки, кто другой можетъ знать нашъ адресъ?.. Посмотри на меня и скажи мн? совершенно откровенно, я не слишкомъ опустилась отъ этой нашей жизни? Отъ голода и лишенiй, не очень постар?ла?..
        - Ты, Женичка по прежнему прекрасна. Я всегда тобою любуюсь. Твои синiе глаза стали еще больше.
        - Это отъ страданiй.
        - Твой овалъ лица все такъ же чистъ. Твои волосы…
        - Ахъ-да!.. Я хочу в?рить теб?… Но есть уже и с?дые волосы. Какъ имъ и не быть. Девятнадцать л?тъ я жду своего Геннадiя. Девятнадцать л?тъ! Я живу кошмарами сов?тской жизни и девятнадцать л?тъ я в?рю. В?рю - тамъ у нихъ заграницей - армiя! . Не можетъ быть, чтобы наши такъ ушли и столько л?тъ ничего не д?лали для нашего спасенiя. Почему нибудь ихъ такъ ненавидятъ коммунисты? Я знаю - они ихъ боятся. И вотъ - онъ придетъ съ этой армiей - освободитель!.. В?дь, если не они, такъ кто-же нась спасетъ и освободитъ Россiю отъ ига коммунистовъ?.
        Женя разсм?ялась нервическимъ см?хомъ.
        - Ну ч?мъ, Шура, не романъ?.. Какой еще прекрасный романъ!.. Весеннее утро - фiалки… Глава первая… Глава вторая наша старая елка, теперь запрещенная, блистанiе огней и онъ съ кабаньей головой… Англiйскiй романъ!.. Киплингъ какой-то!.. Глава третья - на Багговутской я на велисипед?… Каждую мал?йшую мелочь, какъ ясно помню… Скрип?ли колеса по желтому песку, насыпанному на притоптанный сн?гъ. Онъ шелъ, придерживая шашку… Морозъ… За уши щиплетъ… Его уши были красн?е околыша его фуражки… Глава четвертая - джигитовка… Какъ думаешь, онъ сохранилъ, сберегъ мой платочекъ?..
        - Ну, конечно,
        - И какъ окончанiе первой части - поц?луй прощанiя, неожиданный, кр?пкiй и сладкiй, сладкiй. Я не понимаю и сейчасъ, какъ это могло тогда случиться со мною… Скажи, Шура, ты ц?ловалась когда нибудь?..
        - Да-а.
        - Ты?.. Да что ты?..
        - Строго говоря - это были не поц?луи, не т? поц?луи, о которыхъ ты думаешь. Я не ц?ловалась, но какъ часто я поц?луемъ провожала умирающаго. Какiе тепепь одинокiе люди и какъ трудно имъ умирать безъ в?ры въ Бога! И вотъ увижу нечелов?ческое страданiе и подойду. Скажу н?сколько ласковыхъ словъ, ут?шенiя, надежды… Иногда скажу и о Бог? и о Его милосердiи.
        - Почему не всегда?
        - Есть такiе, что и умирая начнутъ ругаться, богохульствовать.
        - Партiйцы?
        - Да… А иной разъ подзоветъ такой и скажетъ: сестрица, у меня никого близкаго н?тъ… Поц?луйте меня вм?сто матери, все легче будетъ помирать»… И я ц?лую…
        - Партiйца?..
        - Это люди, Женя. Заблудшiе, несчастные люди…
        - Партiйца?.. Н?тъ, партiйца, я не могла-бы даже и умирающаго поц?ловать. Помнишь, какъ они д?душку убивали… Какъ Гурочка по обледен?лой труб? въ морозъ л?зъ… Помнишь, какъ разсказывали намъ, какъ дядю Диму убили… Партiйцы… Я ихъ всегда ненавижу.
        Она замолчала и долго смотр?ла на игру волнъ, Посл? полудня волны стали меньше, точно уставать стало море и дали начали син?ть подъ все бол?е ярко св?тившимъ солнцемъ. Печальная и задумчивая красота с?вернаго моря разстилалась передъ нимъ. Женя сид?ла, внимательно глядя вдаль, но Шура вид?ла, что мысли ея были далеко отъ этого моря.
        - Шура, теб? не надо?лъ мой романъ, какъ я его себ? представляю?
        - Что ты, милая.
        - Тогда, слушай дальше. Онъ ждетъ меня. Онъ всегда думаетъ обо мн? и самъ голодный, изъ голодной Францiи - я читала въ нашихъ газетахъ - тамъ тоже очереди на хл?бъ, какъ и у насъ, - во всемъ себ? отказывая, посылаетъ посылки намъ. Онъ знаетъ, что его имя зд?сь непрiемлемо и придумалъ эту странную мадемуазелль Соланжъ..
        Соланжъ! Какое красивое имя!.. И ждетъ, когда тамъ въ Европ?, наконецъ, поймутъ, кто такiе большевики и къ какому ужасу они стремятся и объявятъ крестовый походъ противъ коммунистовъ, какъ у себя объявилъ въ Германiи Хитлеръ… И онъ пойдетъ съ этими войсками… И вотъ тогда-то - заключительная глава моего романа… О! совс?мъ не сов?тскаго романа. А стараго… Точно рыцарскаго романа. В?дь мечтать - такъ ужъ мечтать - на весь двугривенный!.. Сколько разъ, въ минуты тоски, отчаянiя, посл?дней, смертельной скуки, въ минуты голода, хлебая горячую воду, я думала объ этой встр?ч?. Лягу, голодная, замерзшая, закрою глаза и вотъ она - наша встр?ча!.. Какой онъ?.. У него - с?дые волосы… Ну, не совс?мъ с?дые, а такъ съ сильною прос?дью. Онъ полковникъ и георгiевскiй кавалеръ… Онъ все такой же лихой и стройный. Джигитъ!.. Девятнадцать л?тъ ожиданiя!.. Какъ жаль, н?ть д?душки… Мы у него в?нчались-бы…
        - Женя… Ты никому кром? меня этого не разсказывай. Скажутъ - мелко-буржуазный уклонъ.
        - Ахъ, мн? это все равно… Я думаю, что, если не интервенцiя, такъ что-же?.. У насъ возстаютъ крестьяне, такъ что они могутъ - безоружные?.. И помнишь, какъ убивали д?душку… Какое онъ слово тогда сказалъ - вс? плакали, а никто не пошелъ заступиться за него, вырвать его изъ рукъ палачей… Какая огромная толпа и никто… Никто… Вотъ оно наше сов?тское положенiе… Голодные, обезсиленные, съ притупленной сов?стью, какъ могутъ они возстать… Н?тъ, только т? - Б?лые!.. Б?лые должны, должны придти къ намъ на помошь и спасти Россiю и насъ… В?дь не забыли-же они Россiю?… Не забылъ меня мой Геннадiй…
        - Да, намъ зд?сь возстать?… Какъ… Насъ такъ мало… Мы парiи, у нихъ-же, за ними… Ты видишь, въ чемъ ихъ сила… Въ этой зв?риной молодежи, въ распутств? и скотств?…
        Къ д?вушкамъ приближались съ криками и см?хомъ молодой красноармеецъ, на которомъ, кром? фуражки над?той на затылокъ, не было ничего и совершенно голая д?вушка. Возбужденный красноармеецъ съ пылающимъ лицомъ съ хриплымъ задыхающимся см?хомъ гнался за д?вушкой, а та ловко уб?гала отъ него, манила за собою и увертывалась. Она скрылась въ густомъ ивняк? и оттуда слышались вздохи, стоны, см?хъ и короткiя счастливыя слова, а потомъ оба выб?жали изъ кустовъ и поб?жали по мелкой вод?, далеко разбрызгивая жемчужныя брызги.
        - Ты думаешь, Женя, эти, не станутъ усмирять возставшихъ?.. А тамъ, - Шура показала рукой въ ту сторону, откуда неслись стоны гармоники, крики, неладныя п?сни, хохотъ, звуки граммофона и радiо, - э т и, городской пролетарiатъ по своему счастлиiвый, довольный т?мъ, что у него своя власть возстанетъ?.. Да никогда… По своему онъ счастливъ… Когда, гд? допустима такая свобода?.. Ихъ власть… На ихъ улиц? праздникъ… Гулять въ волю… Имъ хвала и честь, имъ красные ордена… Имъ отличiя и награды. Они и выдвиженцы, они и ударники, имъ пайки и, главное, имъ праздность и своеволiе… А случись что нибудь - всегда есть отв?тчики - это мы - вредители виноваты во всемъ, что ни случись… Кто-же возстанетъ?… Папа и дядя?… Тихонъ Ивановичъ?.. Ихъ усмирятъ вотъ эти..

* * *
        Женя и Шура возвращались домой пораньше, пока еше не начался общiй разъ?здъ и не было давки въ вагонахъ. П?шкомъ, по пустыннымъ улицамъ точно вымершаго города он? шли. Зд?сь, въ бывшихъ ротахъ Измайловскаго полка, переименованныхъ въ красноармейскiя улицы было особенно тихо и безлюдно. Сквозь булыжную мостовую прорасли травы и желтые, низкiе цв?ты одуванчиковъ ярко гляд?лись между камней.
        На ихъ длинный звонокъ, одинъ разъ, имъ отворила не Ольга Петровна, а Летюхина, которая встр?тила ихъ не площадной бранью, какъ бывало принято встр?чать, когда отворяли «чужому» жильцу, но сладкимъ голосомъ сказала имъ: -
        - Ну вотъ, гражданочки, и возвернулись. Мамаша ваша лежитъ въ постели, кажись, и языка лишимшись… Гражданинъ Антонскiй давеча еще приходилъ, такъ на себя даже не похожъ, сказывалъ, что папеньку вашего въ Эрмитаж? чего-то заарестовали, будто даже въ Чека потащили… Пошелъ узнавать… А мамаша, какъ плюхнулась, такъ и лежатъ, точно и безъ языка совс?мъ.
        - Господи! - вырвалось у Шуры, - да за что-же?… Старикъ…
        - Это ужъ, гражданочка, у нихъ все доподлинно дознаютъ… Какъ-же - классовый врагъ! .
        Женя поб?жала къ матери. Ольга Петровна и точно лежала въ постели но, слава Богу, языкомъ влад?ла, но только очень ослаб?ла отъ новаго потрясенiя. Но ничего толкомь сказать она не могла. Она ничего не знала. Шура пошла шарить въ буфет?, ища ч?мъ-бы подкр?пить совс?мъ ослаб?вшую Ольгу Петровну и наставила примусъ, чтобы согр?ть воду и хотя бы горячей водой напоить тетку.
        III
        Въ это самое утро Матв?й Трофимовичъ особенно тщательно од?вался. Онъ досталъ свой старый длинно-полый черный сюртукъ, который онъ, бывало, над?валъ въ дни гимназическихъ торжествъ, над?лъ б?лый крахмальный воротничекъ и повязалъ его б?лымъ галстухомъ бабочкой, потомъ тщательно пригладилъ и примочилъ свои с?дины. Очень старомоденъ и см?шонъ былъ онъ въ этомъ костюм?, точно соскочилъ съ жанровой картины Маковскаго, или сошелъ со сцены, гд? разъигрывали старомодный водевиль. Онъ уб?дилъ и Бориса Николаевича тоже принарядиться и над?ть воротничекъ и галстухъ.
        - Нельзя, дорогой Борисъ Николаевичъ… Намъ никакъ нельзя сегодня не прiод?ться… Западная Европа и Америка будутъ сегодня въ Императорскомъ Эрмитаж? и мы, остатки старой Россiи, должны быть, такъ сказать, при парад?. Мы должны показать, что мы-то лица своего не потеряли. Мы б?дны, мы голодны, но мы себя уважаемъ… И намъ отъ нихъ ничего, кром? справедливаго отношенiя къ намъ не надо.
        На улиц? Халтурина, бывшей Миллiонной, было на этотъ разъ очень тщательно подметено, надъ провалившимися еще раннею весною, когда таялъ сн?гъ торцами, была поставлена рогатка и на ней были пов?шены красный флажокъ и фонарь, какъ знакъ того, что тутъ идетъ ремонтъ. Нарядные милицейскiе и солдаты Гепеу стояли частыми постами на площади Урицкаго передъ Зимнимъ Дворцомъ.
        Антонскаго и Матв?я Трофимовича два раза останавливали и пров?ряли ихъ документы, но, такъ какъ они оба им?ли н?которое отношенiе къ Эрмитажу, что было видно изъ ихъ бумагъ, и швейцаръ Эрмитажа и Эрмитажные уборщики ихъ знали - ихъ безпрепятственно пропустили.
        Въ л?тней прохлад? громаднаго, высокаго Эрмитажнаго вестибюля, передъ ними открылась необъятно широкая, съ низкими ступенями, б?ломраморная л?стница, пологимъ проходомъ поднимавшаяся между ст?нъ золотисто-желтаго въ алыхъ прожилкахъ полированнаго мрамора. Сколько разъ входилъ на нее Матв?й Трофимовичъ - и каждый разъ у него захватитъ духъ и защемитъ сердце и сладко закружится голова, когда взглянетъ наверхъ, гд? въ голубомъ туман? покажется Помпеевская галлерея, уставленная статуями б?лаго мрамора. Отъ сквозныхъ оконъ по об?имъ сторонамъ и сверху тамъ точно струится какой то особенный, н?жный золотистый туманъ и точно тамъ н?что совс?мъ особенное, дивный воздухъ не похожiй на земной.
        Матв?й Трофимовичъ поднимался вдоль ст?ны, придерживаясь ладонью о холодный мраморъ плитъ. Отъ голода, отъ волненiя, отъ непередаваемаго восхищенiя л?стницей у него кружилась голова.
        Въ этомъ св?т?, несказанно красивомъ, голубоватомъ, мраморныя, давно знакомыя статуи казались точно прозрачными и всякiй разъ показывали новую прелесть. Матв?й Трофимовичъ увидалъ Грознаго Царя, съ опущенной головой сидящаго въ кресл? съ посохомъ въ рук?. Дiана оперлась на скачущаго оленя и полна была неземной грацiи, Вольтеръ кривилъ усм?шку на морщинистомъ лиц?, Венера рукою прикрывала тайныя прелести прекраснаго т?ла. Матв?й Трофимовичъ посмотр?лъ на роспись ст?нъ и потолка, на матовые тона фресокъ и вздохнулъ.
        Непревзойденная красота!..
        Звонки были его шаги по ступенямъ л?стницы и гулкое эхо отдавало ихъ. Въ громадныя двери видна была анфилада залъ и картины въ тяжелыхъ золотыхъ рамахъ. Апостолъ съ налитымъ кровью лицомъ и морщинами на лбу, съ прядями с?дыхъ волосъ распинался внизъ головою и такъ четко было написано страданiе на его лиц?, что жутко было смотр?ть на него. Точно живые толпились вокругъ него громадные люди. Матв?й Трофимовичъ тяжело вздохнулъ и, беря Антонскаго подъ руку, сказалъ: -
        - Насъ теперь казнями и пытками не удивишь… Догнали и перегнали, не только Римскiя времена, но и самое Среднев?ковье.
        Въ Эрмитаж? народа почти не было. По случаю прi?зда интуристовъ въ Эрмитажъ пускали только чисто од?тую публику, а въ сов?тскомъ союз? чисто никто не могъ од?ваться.
        Матв?й Трофимовичъ и Антонскiй остановились у л?стницы и стали смотр?ть внизъ, въ вестибюль.
        - Подумаешь, - сказалъ Матв?й Трофимовичъ и самъ испугался своего шопота, отраженнаго эхомъ. - Прi?дутъ люди положительно другой планеты. Точно съ Марса… А наши!.. Ненавидятъ капиталистовъ, а какъ вм?ст? съ т?мъ любятъ, когда къ нимъ прi?зжаютъ эти самые капиталисты. Холопы!.. Поди хвастать будутъ этимъ самымъ Царственнымъ, Императорскимъ Эрмитажемъ, по которому точно и сейчасъ ходитъ душа Императрицы Екатерины Великой… А Марья-то Андреевна!.. Посмотри-ка на нее, какъ расфуфырилась!.. А?!
        Марья Андреевна, маленькая чернявая женщина, еврейка, когда-то бывшая въ Англiи эмигранткой и потому говорившая по англiйски, языкомъ рабочихъ кварталовъ Лондона, стояла внизу, гд? были уборщики и чекисты и ожидала прi?зжихъ гостей.
        Наружныя двери распахнулись на об? половинки, стало видно высокое Эрмитажное крыльцо съ с?рыми, блестящими, каменными Теребеневскими титанами, поддерживающими потолокъ. На крыльцо, пыхтя и дребезжа въ?зжали автокары и съ нихъ сл?зали прi?зжiе иностранцы. Они постепенно наполняли вестибюль.
        - Другой планеты люди, - снова прошепталъ Матв?й Трофимовичъ. - Какъ громко они говорятъ… Ничего не боятся…
        Уже порядочная толпа интуристовъ вошла въ Эрмитажъ. Постепенно голоса стали сдержанн?е и тише. Какъ всегдя при вход? въ музей люди испытываютъ точно н?которое смущенiе и уваженiе къ тому прошлому, что хранитъ музей, такъ и эти иностранцы стали молчалив?е и сдержанн?е.
        Интуристы стояли, окруженные рослыми чекистами въ кожаныхъ курткахъ при револьверахъ, и сверху, откуда смотр?ли на нихъ Матв?й Трофимовичъ и Антонскiй - они походили на толпу арестантовъ, захваченныхъ гд? нибудь на прогулк? и окруженныхъ полицейскими. Старые Эрмитажные служители, неслышно ступая, отбирали пальто, пледы, шапки, зонты, палки и сумочки.
        Вдругъ въ легкiй гулъ сдержанныхъ голосовъ ворвался р?шительный, крикливый голосъ протеста на англiйскомъ язык?. Говорила, обращаясь къ подошедшему къ ней громадному чекисту, - такихъ людей въ Императорское время брали въ гвардейскiй зкипажъ, - среднихъ л?тъ американка, небольшая, полная, съ красивыми, карими, живыми, горячими плазами.
        - Да никогда и нигд? этого не д?лается… Сумочки отдавать!.. Я всю Европу объ?здила. Во вс?хъ музеяхъ была и нигд?, нигд? дамскихъ сумочекъ не отбирали.
        Марья Андреевна, съ лицомъ, покрытымъ красными пятнами волненiя, сп?шила на выручку и на своемъ скверномъ англiйскомъ язык? стала объяснять, что это правило, касающееся вс?хъ и ему надо подчиниться.
        - Что я унесу вашъ музей въ моей сумочк?, - кричала американка. - Если у васъ вс? воры, вы думаете, что такъ и заграницей. Ничего я у васъ не унесу въ своей сумочк?, а ея вамъ не отдамъ…
        - Но, миледи, никто вашей сумочки не откроетъ зд?сь, все будетъ совершенно сохранно, - усов?щевала Марья Андреевна.
        - Знаю, какъ у васъ тутъ сохранно. Не усп?ла сойти съ парохода, какъ у меня украли мой шелковый шарфъ. Сказала, не отдамъ сумочки и прошу меня оставить въ поко?. Или везите меня обратно и отдавайте мн? мои деньги.
        Марья Андрееъна зашептала что-то чекисту, тотъ махнулъ рукой и отошелъ въ стороиу.
        - Имъ законъ не писанъ, - негромко сказалъ онъ.
        - Что-же я то могу под?лать, - по русски сказала Марья Андреевна.
        Интуристы, сдавшiе все, что полагалось, стояли и ожидали, куда ихъ поведутъ.
        - Наши пишутъ… въ газетахъ, - шепталъ Матв?ю Трофимовичу Антонскiй, - заграницей - голодъ, нищета больше нашего… Посл?дствiя Имперьялистической войны… Капиталистическiй мiръ погибаетъ… Все ложь. Посмотри у того, что въ высокихъ чулкахъ и шароварахъ… Какая матерiя… Одно очарованiе!.. Толстая, мягкая… Добротная… Потрогать хочется, осязать эту чистую шерстяную ткань… А башмаки-то!.. Такихъ и у нашихъ чекистовъ н?тъ… А морды-то!.. Сытыя, гладкiя, св?же-выбритыя… Какъ жиръ лоснится на нихъ! Поди они и не знаютъ, что такое вобла съ горячей водой.
        Въ наступившую вдругъ среди интуристовъ тишину вошла шипящая, щелкающая, заученная р?чь Марьи Андреевны. Англiйское «thе» она безцеремонно произносила какь «тзе» и безобразно коверкала слова. Т?, кто стояли дальше, подвигались ближе къ ней, кое кто приложилъ ладони къ уху.
        - Вы находитесь, - почти кричала Марiя Андреевна, - въ одномъ изъ великол?пн?йшихъ и грандiозн?йшихъ достиженiй Сов?тской власти рабочихъ. Государсгвенный Эрмитажъ собираетъ, хранитъ и изучаетъ произведенiя искусства и памяники древностей вс?хъ временъ и народовъ. По количеству и достоинству коллекцiй онъ является первымъ въ мiр? музеемъ и составляетъ гордость сов?тскихъ республикъ… Леди и джентльмены!.. Мы начнемъ осмотръ съ хранилищъ нижняго этажа, гд? находятся обширныя галлереи древностей доисторическаго времени, памятники Востока, Египта, Месопотамiи, греко-римскiя древности и безц?нныя, единственныя въ мiр? собранiя памятниковъ элино-скифской культуры, собранныя нами въ степяхъ и курганахъ сов?тской республики…
        Звонкое эхо вторило, глушило слова и они сливались въ монотонный, неясный трескъ.
        Матв?й Трофимовичъ спустился внизъ и, когда интуристы пошли за Марьей Андреевной, вм?шался въ ихъ толпу и слушалъ, что т? говорили.
        - Надо удивляться этому народу, - говорилъ старикъ въ большихъ круглыхъ очкахъ въ черной роговой оправ?, такъ обратившiй вниманiе Антонскаго своими шараварами, тощему и высокому англичанину, - въ такое короткое время создать такой необычайный и, правда, грандiозный музей. Посмотримъ, ч?мъ они его наполнили? Шестнадцать л?ть всего, какъ образовалась на развалинахъ дикаго царизма республика и какiя достиженiя! Я думалъ, когда бралъ м?ста на по?здку и читалъ проспекты, что это всего только реклама - оказывается…
        Каблуки пос?тителей стучали по звонкимъ мраморнымъ плитамъ высокихъ и просторныхъ галлерей и толпа иностранцевъ, окруженная чекистами растягивалась въ прозрачномъ, таинственномъ сумрак? нижнихъ галлерей Эрмитажа.

* * *
        Интуристы по прекрасной л?стниц? поднимались въ художественныя галлереи, Матв?й Трофимовичъ шелъ съ ними. Въ черномъ длинномъ сюртук? онъ сливался съ толпою и походилъ на какого-то стариннаго н?мецкаго профессора. Настороживъ уши онъ слушалъ и поражался наивности иностранцевъ и наглости гида.
        - Коллекцiя удивительныя, - говорила та американка, котарая протестовала изъ-за сумочки. - Ни въ Париж?, ни въ Лондон? такихъ н?тъ.
        - Мы присутствуемъ при чрезвычайномъ расцв?т? нацiи, - говорилъ старикъ въ роговыхъ очкахъ. - Что значить народъ, когда съ него снимутъ путы рабства.
        - Вы слышали, какъ она сказала, что раньше русскiе питались однимъ чернымъ хл?бомъ, картофелемъ и капустой - и это только теперь большевики съ великимъ трудомъ и усилiями прививаютъ этому народу европейскую культуру… Какъ странно вид?ть такой Эрмитажъ среди голыхъ людей.
        - Папа, - говорила стройная д?вушка съ пухлымъ широкимъ лицомъ и большими очками на близорукихъ глазахъ, - старому бритому розовощекому толстяку въ мягкомъ
«пулловер?«и короткихъ спортивныхъ штанахъ, - я все таки никакъ не могу совм?стить это богатство картинныхъ галлерей, эти паркеты, мраморы, вазы изъ пестрыхъ камней, статуи - и толпы совершенно голыхъ людей, которыхъ мы вид?ли купающимися въ той широкой р?к?, вдоль которой мы про?зжали.
        - Э, милая, помнишь Индiю?… Бенаресъ и его золоченые дворцы, башни, храмы - и голые индусы въ Ганг??… Это-же дикари!.. Парiи!.. И только большевики, именно, большевики несутъ имъ эту высокую культуру, которой можетъ гордиться любое европейское государство Не надо забывать, что такое были они при Царяхъ…
        Передъ Петровской галлереей задержались. Марья Андреевна остановилась въ высокихъ дверяхъ и стала лицомъ къ сгустившейся толп? интуристовъ.
        - Леди и джентльмены, - провозгласила она не безъ н?которой торжественности, подобающей м?сту, гд? они были. - Мы сейчасъ войдемъ въ галлерею, посвященную памяти единственнаго великаго челов?ка Россiи прошлаго - въ галлерею Петра… Петръ былъ простымъ плотникомъ и дв?сти съ лишнимъ л?тъ тому назадъ прорубилъ окно соцiализму… Въ деревянной и соломенной Россiи онъ первый сталъ строить каменные дома и, такъ какъ въ Россiи совс?мъ не было камня, онъ ввозилъ его изъ-за границы. Это онъ строилъ городъ, въ которомъ вы теперь находитесь. Монголы-бояре овлад?ли этимъ городомъ и дв?сти л?тъ въ немъ царили жестокiе феодальные порядки. До нашей великой октябрьской революцiи, до св?тлаго нашего октября, - кнутъ и рабство были уд?ломъ зд?шняго народа. Въ Ленинград? были улицы, по которымъ могли ходить только одни аристократы, теперь эти улицы доступны вс?мъ… Октябрьская революцiя получила въ насл?дство - хаосъ. Совс?мъ не было образованныхъ людей для управленiя народомъ и созиданiя того прекраснаго, что вы теперь видите. Сов?тской власти пришлось обратиться къ единственному культурному классу старой Россiи - къ
евреямъ… Только евреи и помогли спасти Россiю отъ полнаго разрушенiя и привести ее въ то положенiе, въ какомъ вы ее теперь застаете… Итакъ, леди и джентльмены, мы входимъ въ галлерею царя-соцiалиста, хот?вшаго пойти съ народомъ и которому въ этомъ пом?шали монголы-бояре.
        Марья Андреевна вошла въ галлерею, жестомъ приглашая интуристовъ сл?довать за нею. Въ узкихъ дверяхъ гости прiостановились. Матв?й Трофимовичъ оказался прижатымъ къ ст?н?, въ самой гущ? иностранцевъ. Онъ внезапно мучительно покрасн?лъ и на образцовомъ англiйскоьъ язык?, язык? профессора математика и астронома, началъ говорить. Минуту тому назадъ онъ и самъ не зналъ, что это съ нимъ будетъ. Наглая ложь Марьи Андреевны его возмутила и онъ уже самъ не зналъ, что говорилъ и д?лалъ.
        - Эта женщина… еврейка… Вамъ говорила вздоръ!.. вздоръ!!!.. вздоръ!!! Петръ Великiй никогда не былъ соцiалистомъ… Это былъ величайшiй генiй, созидатель, реформаторъ, полководецъ… Но никогда не соцiалистъ… Каменныя зданiя, великол?пные соборы и палаты Кiева и Новгорода, Владимiра и многихъ другихъ городовъ построены еще въ XI в?к? и раньше… То есть на шесть в?ковъ раньше царствованiя Петра Великаго. Этотъ музей создали не большевики, но Государыня Екатерина Великая, и это она и ея преемники наполнили галлереи драгоц?нными картинами… Зд?сь отъ нын?шней власти только ледяной холодъ зимой, разрушающiй живопись, и пустыя м?ста отъ проданныхъ заграницу картинъ, украденныхъ у Русскаго народа большевиками.
        Чекистъ подошелъ къ Матв?ю Трофимовичу и р?зко схватилъ его за руку. Марья Адреевна торопливо переводила чекисту, что говорилъ Матв?й Трофимовичъ.
        Чекистъ, сжимая до страшной боли руку Матв?я Трофимовича и выворачивая ее, шепталъ ему съ угрозою:
        - Молчи, язва!.. Замолчи, пока живъ, недор?занный!.. Къ ст?нк? гадъ, захот?лъ?.. Откуда взялся паршивый старикъ!..
        - Леди и джентльмены, - кричалъ между т?мъ Матв?й Трофимовичъ, - меня арестовываютъ… Меня возможно, разстр?ляютъ за мои слова, за сказанную вамъ правду. Весь сов?тскiй союзъ, куда вы прi?хали изъ любопытства - колоссальный, въ мiр? никогда раньше не бывшiй обманъ, и вы должны это знать…
        Чекистъ жесткою, грубою ладонью зажалъ ротъ Матв?ю Трофимовичу. Тотъ усп?лъ еще выкрикуть:
        - Я ученый… математикъ… профес…
        Матв?я Трофимовича потащили черезъ толпу. Интуристы со страхомъ и любопытствомъ смотр?ли на несчастнаго старика. Марья Андреевна визжала:
        - Это сумасшедшiй!.. Слуга стараго режима!.. Царскiй рабъ, лишившийся дарового куска хл?ба и озлобленный клеветникъ на сов?тскiй союзъ… Сл?дуйте за мною, леди и джентльмены, и не обращайте вниманiя на сумасшедшаго, какiе во всякой стран? могутъ быть.

* * *
        Антонскому не удалось пробраться дальше т?хъ комнатъ, гд? были картины Голландской школы. Онъ остался въ небольшихъ, св?тлыхъ, уютныхъ пакояхъ, гд? вис?ли маленькiе, изящные холсты Вувермана со всадниками въ шлемахъ и латахъ на п?гихъ пузатыхъ лошадяхъ, гд? были тихiе каналы, озера, каменные трактиры и соленый юморъ при изображенiи деревенскихъ пирушекъ. Черезъ анфиладу комнатъ Антонскiй вид?лъ еще какъ-то особенно радостно осв?щенный iюньскимъ солнцемъ Венецiанскiй видъ, оранжевыя пятна домовъ, темный каналъ и на немъ рогатую черную гондолу съ яркимъ пятномъ зонта надъ нею.
        Онъ издали слышалъ р?зкiй голосъ Марьи Андреевны, потомъ кто-то, - онъ не могъ разобрать кто, - взволнованно и, срываясь на крикъ, что-то говорилъ по англiйски во внезапно и напряженно затихшей толп? интуристовъ, потомъ и какъ-то это вышло совс?мъ непонятно и неожиданно для Антонскаго, онъ увидалъ чекистовъ, которые вели подъ руки, совершенно не сопротивлявшагося Матв?я Трофимовича.
        Антонскiй въ страшномъ испуг? отвернулся и прижался лицомъ къ маленькой батальной картин? и точно нюхалъ краски. Его сердце мучительно и сильно билось. Онъ безумно боялся, что вдругъ Матв?й Трофимовичъ узнаетъ его и обратитъ на него вниманiе чекистовъ. Но Матв?я Трофимовича такъ быстро провели черезъ галлерею, что онъ не посмотр?лъ на Антонскаго.
        Только спустя н?которое время, когда вошедшiй сторожъ направился къ Антонскому, тотъ опамятовался. Жгучiй стыдъ бросилъ ему краску въ лицо.

«Я долженъ былъ», - думалъ онъ, все бол?е и бол?е красн?я, - я долженъ былъ освободить его, объяснить имъ, кто онъ… Я долженъ былъ вырвать его изъ ихъ рукъ… Какъ?.. Что?.. Вырвать изъ когтей этихъ могучихъ и злобныхъ зв?рей?.. Куда его повели?.. Можетъ быть, я еще могу быть ему полезнымъ…
        Страхъ за себя и равнодушiе къ участи другого, чувства такъ хорошо и кр?пко привитыя сов?тскимъ гражданамъ, вдругъ см?нились жаждою движенiя, желанiемъ какъ то помочь, что-то сд?лать свояку. Антонскiй вышелъ изъ Эрмитажа. Все такъ-же равнодушно и - Антонскому показалось - скучно св?тило полуденное iюньское солнце. По поломаннымъ торцамъ смерчомъ завивалась пыль. Чекисты и «мильтоны» похаживали по улиц? и группой стояли у зданiя Окружнаго Штаба. Голубой папиросный дымокъ поднимался надъ ихъ с?рыми, длинными рубашками, тамъ слышался грубый см?хъ. Въ автокарахъ, привезшихъ интуристовъ дремали шофферы.
        Антонскiй наискось перешелъ громадную площадь Урицкаго. Онъ шелъ теперь домой, чтобы предупредить Ольгу Петровну.
        Онъ сд?лалъ это неум?ло и неосторожно и, когда Ольга Петровна упала на полъ и забилась въ слезахъ, несвязно что-то мыча, Антонскiй совершенно растерялся и сталъ звать на помощь. По счастью Летюхина была дома… Она помогла Антонскому уложить Ольгу Петровну въ постель, принесла ей воды и, выслушавъ нескладный разсказъ Антонскаго, вразумительно сказала ему:
        - Вы вотъ что гражданинъ, ч?мъ панику то разводить вы вотъ что. Тутъ д?ло простое, можно даже сказать - обнаковенное д?ло. Засыпался вашъ Матв?й Трофимовичъ, ну и забрали его. Какъ-же иначе то?.. Это вамъ не при царизм?, когда все позволено. Теперь ничего не позволено. Однимъ словомъ - молчи, не дыши… Ежели вы говорите, что чекисты его повели, не иначе, какъ на Шпалерку, въ Гепеу. Наврядъ ли на Гороховую, или въ Кресты. Вы, гражданинъ, вотъ что. Съ?здите туда, подушку, од?яло отвезите, узнайте отъ сторожей, что и какъ?.. Везд? люди… Безъ людей-то какъ и быть?.. Можетъ быть, и свиданiе какое тамъ допустятъ… Отъ сумы, да отъ тюрьмы, кто уйдеть. Онъ, гражданинъ то вашъ, - старый… Можетъ и такъ обойдется. Ну тамъ постращаютъ его какъ сл?дуеть, да и отпустятъ. Что онъ тамъ, никого не убилъ… Не укралъ…
        Слова Летюхиной под?йствовали на Антонскаго странно успокоительно. Эта женщина какъ то лучше знала и разбиралась въ сов?тскихъ порядкахъ и обычаяхъ. Ольга Петровна затихла и лежала безъ движенiя. Антонскiй все равно нич?мъ не могъ ей помочь. Онъ забралъ подушку, од?яло Матв?я Трофимовича и его куртку и голодный, усталый, обуреваемый жаждою д?ятельности помчался на трамва? на Шпалерную улицу въ домъ предварительнаго заключенiя.
        IV
        Вернулся Антонскiй уже подъ самую ночь, когда Шура сварила немудреную похлебку, привела въ себя Ольгу Петровну и кормила ее.
        - Дайте и мн? по?сть, - жалобно сказалъ Антонскiй, ни съ к?мъ не здороваясь и садясь къ столу. - Смерть, какъ ?сть хочется… Съ утра…
        Ольга Петровна его перебила:
        - Что Матв?й, - строго сказала она.
        Антонскiй смутился. Какъ могъ онъ такъ забыться?.. Все проклятый голодъ!.. Шура наложила ему рисовой каши на вод?. Остатокъ парижской посылки.
        - Нашелъ его на Шпалерной.
        - Видалъ?..
        - Н?тъ… Къ нему не пускаютъ… Да, тамъ… Ц?лый департаментъ… И, какъ бы - кассы. Надо номеръ знать… Все по номерамъ… Насилу добился… Онъ теперь - 928-й номеръ… Об?щали все передать. Вотъ и росписку даже дали… Сказали… - тамъ, люди какiе-то, тоже приходили, такъ посов?товали - непрем?нно, чтобы «передачу» - хл?ба, картофеля варенаго… хорошо огурца… говорятъ… ихъ… не кормятъ… только вода горячая… Это люди мн? говорили тамъ…
        - Да… Непрем?нно, - сказала Ольга Петровна. - Я это сама понимаю… Я сама… Передачу…
        Они все говорили громко. Теперь уже нечего было ст?сняться. Горе вошло къ нимъ, свершилось, и казалось, что уже ничего не можетъ быть хуже того, что случилось.
        - Да… Передачу?.. Женюша, милая, посмотри, что у насъ тамъ осталось?
        - И смотр?ть, мама, нечего. У насъ сейчасъ ничего ровно н?тъ… Завтра мы должны были вс? идти въ общественную столовую, у Шуры есть квитки.
        - А изъ кооператива разв? нельзя чего нибудь получить?..
        - Все забрано…
        - Да, правда… Мы - лишенцы… Мы живемъ на вашъ паекъ… Намъ никогда не хватаетъ. Но в?дь надо… Какъ нибудь?..
        Никто ничего не сказалъ. Вс? четверо сид?ли за столомъ. Антонскiй стыдливо - онъ готовъ былъ сквозь землю провалиться - оловянной ложкой выскребывалъ остатки рисовой каши и ?лъ, -лъ, все не въ силахъ будучи утолить голодъ. Шура искоса поглядывала на него. Ея сердце разрывалось отъ жалости къ отцу. Женя положила голову на руки и думала о только что вид?нномъ мор?, о морскихъ волнахъ, о своемъ
«роман?«, о томъ, что н?тъ, и не можетъ быть при такихъ обстоятельствахъ любви, о томъ, что ея отца, кого она такъ любила и уважала тащили грубые чекисты и посадили въ тюрьму… За что?.. Ольга Петровна тихо и неут?шно, какъ плачутъ большiя д?ти плакала и все повторяла срывающимся въ рыданiе голосомъ:
        - Передачу… Передачу… Откуда-же ее взять-то?.. Что кому теперь продашь?.. Надо завтра… Ему, голубчику, надо теперь питаться. Сгнiетъ отъ голода въ тюрьм?.
        Б?лая ночь въ открытыя окна смотр?ла. Пр?сный запахъ помойной ямы и выгребовъ поднимался со двора… Призрачное и нестерпимо скучное было въ этой ночи, въ смолкавшемъ и утихавшемъ на ночь Ленинград?, въ бл?дно-зеленомъ прозрачномъ хрустальномъ неб?, кротко и печально гляд?вшемъ въ окно.
        Никто не ложился спать. Вс? точно застыли за столомъ въ грустныхъ и безотрадныхъ думахъ.

* * *
        Подъ утро маленькiй, восьми-л?тнiй, а какой смышленный! - жиденышъ Миша Ейхманъ изъ девятаго номера об?галъ комнаты Лефлеръ, Пергаментовъ и Омзиныхъ, тщательно изб?гая встр?чи съ Крутыхъ, Персиковымъ и, особенно, съ Мурашкинымъ и таинственнымъ шопотомъ передавалъ, что гражданка Летюхина проситъ вс?хъ собраться у Омзиныхъ въ девять часовъ для д?лового сов?щанiя.
        Въ девять часовъ обязательно Мурашкинъ, Крутыхъ и Персиковъ уходили на службу.
        Комната Омзиныхъ, бывшая комната Параши, въ самомъ конц? корридора подл? уборной была назначена для сов?щанiя потому, что она была самая удаленная отъ другихь, и Омзины казались наибол?е скромными и зажиточными. Самъ Омзинъ, бывшiй красноармеецъ, герой гражданской войны, кавалеръ ордена «Краснаго знамени», былъ плотный, широкоплечiй мужчина сорока л?тъ съ большою русою, раздвоенною на дв? стороны бородою и холодными с?рыми глазами. Такiе въ старой Россiи театральные капельдинеры бывали.
        Сов?щанiе устраивала Летюхина. Ни Жильцовыхъ, ни Антонскихъ она не звала.
        Въ маленькой комнат?, въ одно окно, заставленной вещами, было душно и скверно пахло оть сос?дней уборой.
        Омзины, - Григорiй Григорьевичъ и Агнеса Яковлевна сид?ли въ углу на постели. На табуретахъ и стульяхъ, принесенныхъ изъ сос?днихъ комнатъ с?ли Левъ Самуиловичъ и Варвара Петровна Ейхманъ, Тамара Яковлевна Пергаментъ и вся семья Лефлеръ. Прислонившись къ плотно запертой двери стояла Летюхина и держала р?чь:
        - Уважаемые граждане, - конечно, я сама сознаю, что то, о чемъ я скажу кое кому въ род? какъ и не понравится. Д?ло въ томъ, что вчерашнiй день нашего соквартиранта, гражданина Жильцова, арестовали и отправили на Шпалерку. Мн?, конечно, тоже вполн? достаточно изв?стно, что гражданинъ Жильцовъ въ род? какъ антипартiйное классово-враждебное лицо, не заслуживающее жалости и вниманiя. Но мн?, какъ ихней сос?дк?, тоже достаточно изв?стно, что у нихъ въ смысл? продовольствiя ничего н?тъ…
        - Ну, посылки-то они получаютъ, - солиднымъ басомъ оказалъ Омзинъ.
        - И в?рно, что получаютъ. Кто объ этомъ говоритъ… Такъ они, что получили все давно про?ли. Ихъ семейство большое. Ртовъ много. Никакихъ и посылокъ то на нихъ не напасешь… Я къ тому говорю, что имъ требуется передача для поддержанiя челов?ческаго существованiя. Давайте, уважаемые граждане… Давайте, подтянемся… Выше знамя ленинскаго соревнованiя и кто, что можетъ пусть пожертвуетъ, чтобы убивающаяся въ гор? гражданка Жильцова могла отвезти своему мужу.
        Зарядъ ея р?чи былъ израсходованъ. Она замолчала, и тягостная настулила тишина.
        - Передачу?.. Оно, конечно, можно. Пособрать кое чего у каждаго безпрем?нно найдется. Скажемъ, у Лефлеръ и колбаска есть, и огурчики молодые найдутся, - солиднымъ басомъ медлительно сказалъ Омзинъ.
        - А вы видали?… - визгливо закричала Клавдiя Дементьевна Лефлеръ. - Ишь до всего соглядатайствуютъ. Вы о своемъ пекитесь, а до чужого какое вамъ д?ло.
        - Своего, гражданка, нынче н?тъ. Свое строго заказано. Все должно быть общественное.
        - Мы еще съ вами въ коммуну не писались. Ну да!.. Есть!.. Есть и колбаса и огурчики… У меня вотъ сынъ именинникъ, ну и хот?ла, чтобы отпраздновать.
        - Ну что тамъ бузу разводить, - сказала Пергаментъ, - д?ло сурьезное. Челов?ку надо въ б?д? помочь.
        - Какъ не помочь?.. Кто объ этомъ говоритъ, или отказывается. Вс? въ одномъ положенiи, - заговорилъ опять Омзинъ. - Такъ надо опять таки всякое д?ло д?лать съ разсужденiемъ. А то вм?сто помощи-то и самъ засыпешься, да и другихъ подведешь. Кто онъ, гражданинъ Жильцовъ?.. Онъ - статскiй сов?тникъ… Учитель математики… Онъ - жрецъ!.. Онъ - классовый врагъ!.. Жена его - дочь разстр?ляннаго протопопа. Ейный отецъ-то, сказываютъ, былъ настоящая «контра». Онъ гидра!.. Онъ надъ соцiализмомъ всенародно см?ялся. И такимъ людямъ - помогать?.. Это, знаете, какимъ-то тамъ христiанствомъ даже пахнетъ. Онъ вотъ недавно еще стакнулся со мною въ колидор?, извините за слово - возл? уборной, - штаны застегаетъ и говоритъ: -
«я не большевикъ, я не меньшевикъ, я не ленинецъ, я не марксистъ - я безпартiйное лицо», вотъ онъ какой - гражданинъ Жильцовъ! Ему поможешь, самъ виноватъ окажешься.
        - Судить не намъ, - примирительно сказала Летюхина. - Люди въ несчастiи.
        - Ну чего въ самомъ д?л? балабонишь, - сказалъ Лефлеръ. - Какая онъ тамъ «контра»? Старикъ. Ему подъ семьдесятъ. Кому онъ вредный?..
        - Такiе то вотъ молодыхъ и смущаютъ, - не сдавался Омзинъ.
        - Кого онъ тутъ смутитъ?..
        - А посмотри на ихъ бабъ… Евгенiя да Александра… Фу-ты, ну-ты - глазомъ на нихъ не посмотри. Брезговаютъ нами. Принцессы какiя.
        - Что себя соблюдаютъ, что плохого, - сказала Летюхина, - и какiя он? тамъ принцессы?.. Съ голода д?вки пухнутъ.
        - А вчора за городъ ?здили… Въ шляпкахъ…
        - Вы воть, что, гражданинъ, не хотите, то и не надо, - сказала Пергаментъ. - Мы вполн? можемъ и безъ вась обойдтись.
        - Я не то, чтобы не хочу. Я высказываю свое мн?нiе. Я, если хотите, считаю это даже опаснымъ съ точки зр?нiя классоваго д?ленiя.
        - А мы вотъ что тогда, - вм?шалась Ейхманъ. - Я, граждане, предлагаю въ такомъ случа? провести «обезличку?».
        - То есть какъ это такъ?..
        - А вотъ каждый пусть потихоньку положитъ на кухн? на табуретъ что кто можетъ, а Елизавета Игнатьевна, то есть я говорю про гражданку Летюхину, въ дв?надцать часовъ соберетъ все и отдастъ гражданк? Жильцовой. Неизв?стно, молъ, отъ кого это…
        - Что-же, я согласный съ этимъ, - мрачно сказалъ Омзинъ. - Только чтобы «завъ» нашъ не пронюхалъ часомъ о томъ…
        - Объ этомъ уже не сумл?вайтесь. Кажному своя шкура дорога. Такъ единогласно, граждане?..

«Граждане» согласились единогласно.
        V
        Передача вышла хоть куда… Въ ней было кило хл?ба сов?тской пекарни, не такъ чтобы очень хорошаго, но вполн? приличнаго хл?ба, кусокъ колбасы, два огурца, селедка, щепотка чая и восемь кусковъ сахару.
        Когда Летюхина все это принесла къ Ольг? Петровн?, та была такъ тронута вниманiемъ и ласкою къ ея горю жильцовъ, что преслезилась. Ольга Петровна запаковала посылку и по?хала на Шпалерную. Тамъ тоже все прошло гладко и хорошо. Правда - долго пришлось переходить оть кассы къ касс?, прежде ч?мъ добилась, чтобы передачу взяли. Въ ожиданiи - познакомилась Ольга Петровна съ к?мъ-то, видавшимъ уже ея мужа и хорошо знакомымъ съ порядками тюрьмы. Челов?къ этотъ сказалъ Ольг? Петровн?:
        - Вы, гражданочка, не огорчайтесь. Вашъ супругъ не такъ, чтобы очень молодой. Опять же сидитъ онъ съ т?ми, кто за угрозыскомъ - съ ворами и съ убiйцами - это не такъ значитъ серьезно. На «басъ» его наврядъ-ли потянутъ. Хлипкiй онъ у васъ очень. Съ нимъ хорошiе ребята сидятъ. Его не обидятъ.
        Дожидавшiйся въ бюро мужчина въ мягкой фетровой шляп? и малиновой рубах? на выпускъ, въ высокихъ сапогахъ, молодой, съ красивымъ загаромъ лица, посмотр?лъ на Ольгу Петровну и сказалъ ей сочувственно:
        - Вы, мамаша, не того. На Шпалерк? не страшно. Самое большее - конц-лагерь выйдетъ. А то еще и помилуютъ. А изъ лагеря смыться не хитро. Не на ц?пи сидеть будетъ. По этапамъ поведутъ. Свой братъ - Исакiй… Еще и какъ поживетъ…
        Н?сколько успокоенная вс?мъ этимъ, Ольга Петровна вернулась домой. Вс? ея мысли были направлены къ тому, чтобы приготовить новую передачу для Матв?я Трофимовича. Она перебрала съ Шурой и Женей вс? оставшiяся вещи и потащила все, что можно было еще продать. Продать пришлось очень дешево, покупать провизiю въ три дорога. Ленинградъ голодалъ. Въ кооперативахъ, гд? продавали по квиткамъ не было ничего, достать можно было только въ Торг-син?, но тамъ требовали, или инрстранныя деньги - франки, фунты и доллары, или золото. Посл? большой внутренней борьбы сняли съ себя крестильные крестики, а Ольга Петровна и обручальное кольцо и понесли въ пром?нъ на хл?бъ, масло, сахаръ и кусокъ копченаго мяса. Всего вышло на дв? передачи.
        Вторая передача тоже прошла благополучно. Ольг? Петровн? сказали, что № 928 чувствуетъ себя вполн? хорошо и очень «благодаритъ за заботы». Что водили его два раза на допросы и будто-бы - ничего.
        Это «ничего» сначала услокоило Ольгу Петровну, но когда шла она подъ мелкимъ л?тнимъ дождемъ домой и раздумывала - вдругъ пришла въ ужасъ. Ей не сказали -
«хорошо», или «благополучно», или хотя-бы «недурно», но сказали: - «ничего»!..
        Прошлый разъ, когда Ольга Петровна выходила изъ тюрьмы, къ ней подошла женщина. Она плакала и, когда Ольга Петровна спросила ее съ участiемъ, что случилось, та тоже сказала: - «ничего». Потомъ дорогой, шли он? вм?ст?, объяснила:
        - На «басъ» моего мужа ставили… Ну, ничего… Выдержалъ… Ничего не сказалъ. Да и что онъ знаетъ? Такъ и взяли-то зря… По доносу. Комнатой его завлад?ть хот?ли, такъ и донесли на него.
        - Что такое «на басъ ставили»? - едва сдерживая волненiе спросила Ольга Петровна.
        - А вы разв? не знаете?.. Это, когда возьмутъ старыхъ и слабыхъ людей, ну, скажемъ… интеллигенцiю, - такъ, чтобы заставить сознаться чекисты передъ допросомъ кричатъ на нихъ, всячески стращаютъ… По лицу бьютъ… Револьверъ наводятъ… запугиваютъ… Ну и скажетъ что-нибудь челов?къ. Изв?стно со страху-то чего не наговоришь. А что онъ скажетъ, когда онъ за собою чисто ничего и не знаетъ. На
«бас?«то постоишь, какъ не заговоришь? Они къ этому непривычные… Моему мужу пятьдесятъ пять… Онъ при цар? то коллежскiй сов?тникъ былъ. Дворянинъ… Онъ никогда и слова то грубаго не слыхалъ ни отъ кого.
        Ольга Петровна шла, внутренно содрогаясь.

«Господи!.. Кто пов?ритъ, что это возможно?.. Ея мужа?.. Кроткаго и незлобиваго Матв?я Трофимовича на «басъ» ставили? Кричали на него?.. По щекамъ били!.. Математика?.. Астронома?.. Милаго «Косинуса»?.. Да за что?.. ».
        Когда Ольга Петровна везла третью передачу было прекрасное л?тнее утро. Ей посчастливилось достать м?сто въ трамва? и, - часъ былъ такой - она, даже сидя, до?хала до Шпалерной. Посылка была тяжелая и очень удачная. Была полендвица, хл?бъ, яйца, масло, плитка шеколада, сахаръ, чай и папиросы.
        Въ бюро Ольгу Петровну встр?тили, какъ знакомую, но сид?вшiй за окошечкомъ челов?къ сердито оттолкнулъ ея пакетъ.
        - Н?ту передачи, - коротко и злобно сказалъ онъ.
        - Да почему?..
        - А вотъ, пожалуйте въ канцелярiю, тамъ вамъ все разъяснятъ.
        Въ канцелярiи было двое. Одинъ очень молодой, круглолицый, упитанный, толстомясый и мордастый въ пиджак? поверхъ синей косоворотки разсказывалъ о чемъ-то веселомъ сид?вшему у окна, развалившемуся на стул? молодому еврею въ черной просторной суконной рубах? «Толстовк?«. На полныхъ щекахъ его еще остались ямки здороваго см?ха и зубы были весело окрыты, когда онъ оберулся къ Ольг? Петровн? и, строго посмотр?въ на завернутый въ бумагу пакеть, сказалъ:
        - Кому передаешь?..
        - Гражданину Матв?ю Жильцову, № 928, - робко отв?тила Ольга Петровна, огорошенная обращенiемъ на «ты».
        Молодой челов?къ взялъ со стола листъ и карандашъ и, небрежно держа карандашъ за верхнiй конецъ, повелъ имъ по листу, отъискивая фамилiю. Онъ поднялъ румяное, веселое лицо на Ольгу Петровну, см?хъ искрился въ его с?рыхъ холодныхъ глазахъ.
        - Вези назадъ домой… Сама по?шь, - сказалъ онъ, см?ясь.
        - То-есть?.. Какъ это? - не поняла его Ольга Петровна.
        - Гражданина твоего архангелы накормятъ.
        Ольга Петровна ничего не понимала. Она вопросительно посмотр?ла на молодого еврея. Тотъ подмигнулъ весело хохотавшему челов?ку и спросилъ Ольгу Петровну:
        - Вы кто ему будете?..
        - Я?.. Я жена его.
        - Ну такъ теперь вы не жена его больше, а вдова Жильцова.
        Ольга Петровна все еще ничего не понимала. Молодой челов?къ сдержалъ свой см?хъ и сказалъ, д?лая серьезное лицо.
        - По опред?ленiю суда № 928 за злостную агитацiю среди иностранцевъ противъ сов?тской власти приговоренъ къ высшей м?р? наказанiя. Приговоръ третьяго дня приведенъ въ исполненiе. Точка…
        - Точка?… ничего не соображая, спросила Ольга Петровна.
        - Все… Кончено, - можете идти. Третьяго дня… Ольга Петровна, какъ заведенная кукла повернулась и пошла изъ канцелярiи. Она такъ далека была отъ мысли что ея мужа могутъ казнить, что все еще не осознала того непоправимаго, что вдругъ произошло.
        День былъ ясный, теплый, солнечный. По проспекту Володарскаго, бывшему Литейному, толпами шли люди - Ольга Петровна ихъ не вид?ла. Она шла, наталкиваясь на прохожихъ и стараясь понять, что-же это произошло?.. Она - вдова?.. Значитъ - Матв?й Трофимовичъ умеръ?.. Но почему не дали ей знать, когда онъ умиралъ - она простилась-бы съ нимъ. Онъ, в?роятно, умеръ внезапно. Онъ приговоренъ къ высшей м?р? наказанiя. Боже мой!.. Онъ казненъ! Это слово вдругъ стало ей яснымъ и понятнымъ и точно острымъ жаломъ пронзило ея т?ло и по нему пошелъ страшный смертный холодъ: Н?сколько разъ она про себя повторила это ужасное слово: -
«казненъ». Старалась запомнить его и усвоить. Казненъ!.. Казненъ!!. казненъ!!! Н?тъ, не вм?щалось это слово въ ея понятiе. Она вид?ла, какъ на паперти убили ея отца. Убили за см?лое слово, за пропов?дь возстанiя. Ну, то… Убили… Въ запальчивости и раздраженiи. Въ свир?пой, все забывающей злоб?… Ненависти. Разстр?ляли ея сына Ивана… Такъ то на военной служб?… Онъ не послушался приказа. Но за что могли взять, осудить и казнить Матв?я Трофимовича?.. Что такое онъ могъ сказать иностраннымъ туристамъ? Кто могъ его понятъ?.. Разв? за такое слово можно казнить?.. В?дь, если онъ что и сказалъ, то только одну правду?..
        Она оглянулась и точно въ новомъ св?т? увидала родной свой Петербургъ. По ст?намъ домовъ и на отд?льныхъ тумбахъ вис?ли плакаты. Колчакъ, Юденичъ и Деникинъ были изображены въ вид? собакъ на ц?пи. Какой-то всадникъ скакалъ на кон?… Точно апокалилсическiй это былъ всадникъ. Все было пестро, нарядно. Пожалуй, даже красиво и все была ложь. Такъ разв? въ этомъ государств? лжи можно было говорить правду?..
        Она шла, шатаясь. Все таки, что-же случилось?.. Чему она удивляется? Разв? недавно не читала она статью сов?тскаго писателя Михаила Кольцова. Читала сама, потомъ прочитала Матв?ю Трофимовичу вслухъ, каждое слово запомнила изъ этой статьи.

… «Ну что-жъ, борьба - такъ борьба. Законъ - такъ законъ», - писалъ въ
«Правд?«Кольцовъ по поводу разстр?ла дв?надцати челов?къ. - «Врага, не складывающаго оружiе, врага, тихо приползающаго на брюх?, чтобы еще бол?е ужалить и укусить, - такого надо добить, раздавить. Его надо уничтожить, чтобы избавиться разъ навсегда»…
        Добить, раздавить, уничтожить!.. Ея Матв?я? Кроткаго и незлобиваго «Косинуса»?.. Не можетъ этого быть? Онъ врагъ?.. Онъ?!. За что?.. За что-же?..

* * *
        Съ этимъ «за что», Ольга Петровна пришла домой, съ мыслью о страшной несправедливости и о непоправимости случившагося она повалилась на постель и лежала въ какомъ-то голодномъ полузабытьи. Никого не было въ этотъ часъ въ квартир?. Вс? комнаты были заперты. Везд? была страшная, томящая тишина. Ольга Петровна, какъ сквозь сонъ слышала, какъ вернулась Летюхина, потомъ приб?жали со двора д?ти Лефлеръ и б?гали, играя, по корридору. Летюхина обрушилась на нихъ руганью.
        Солнечный лучъ ненадолго заглянулъ въ ея комнату. Въ прихожей были звонки, кое-кто отпиралъ дверь своимъ ключомъ. Квартира наполнялась. Вотъ раздался длинный, одиночный звонокъ. Онъ повторился. Это къ нимъ… Рядомъ Летюхина ругалась:
        - Что н?тъ что-ли никого? Отворять имъ иродамъ? Ц?льный батальонъ живетъ, ключами не обзаведется.
        Прошло еще минуты три и снова длинный звонокъ. Къ нимъ! Ольга Петровна черезъ силу встала съ постели и пошла въ прихожую.
        Усталая, измученная, голодная пришла со службы Женя.
        - Ну, что папа?..
        - Третьяго дня отца казнили… Женя перекрестилась.
        - Царство ему небесное!
        Ольг? Петровн? показалось, что Женя сказала это странно равнодушно и спокойно. Женя шарила въ буфет?, ища чего нибудь съ?стного.
        - Вотъ его передача осталась, - тихо сказала Ольга Петровна.
        Женя молча стала развязьтать пакетъ. Она достала тарелки, ножи и вилки и стала д?лить: - матери, дяд?, Шур? и себ?. Ольга Петровна снова легла на постель. Прикрывъ в?ками глаза, она сквозь р?сницы сл?дила за дочерью. Та заправляла примусъ. Пошла на кухню за водою въ чайникъ, чай будетъ заваривать. «Его» чай… Казненнаго! Это было совс?мъ невозможно… Дочь!.. Что-же это такое? Такая безчувственность!.. Ольг? Петровн? казалось, что она начинаетъ ненавид?ть и дочь.
        - Мама, ты спишь?..
        - Н?тъ.
        - Мама, покушай. Легче станетъ. Я чайку сготовила. Который день ты ничего не ?шь. Не хорошо такъ… Мертваго не воскресишь.
        - Я не могу, Женя… Ты понимаешь… Я не могу… Ольга Петровна едва сдерживала свое злобное къ дочери чувство.
        - Привыкнуть, мама, надо. Это война… Хуже войны… Насъ просто выбиваютъ. Уничтожаютъ… Мы - классовый врагъ, котораго надо вытравить.
        - За что?..
        - За то, что носимъ воротнички, что чисто ходимъ, не развратничаемъ. За то, что см?емъ говорить правду. За то, что в?римъ въ Бога… Папочка убитъ. Царство ему небесное. Ему тамъ у Бога легче ч?мъ намъ. Въ нашемъ сов?тскомъ безбожномъ государств? радуешься смерти, а не жизни… Какая жизнь!.. Голодъ. Скука… Ничего впереди… Рабство. Самое ужасное рабство!
        - Женя…
        У Жени сухiе глаза гор?ли страшнымъ, лютымъ огнемъ ненависти.
        - Д?душку… Брата… Теперь и отца… Значить, можно такъ… У меня, мама, въ голов? все перевернулось. Не убiй… Сказано! - не убiй»!.. А я вотъ до чего дошла… Да я того челов?ка ц?ловать стала-бы, отдалась-бы ему, посл?днею его рабою стала-бы, который ихъ убивать пойдетъ. Пора. А то насъ бьютъ, а мы молчимъ… Молчимъ… Господи!.. Геннадiй, что-же вы то тамъ заграницей? Когда же вы пойдете?.. Когда насъ вс?хъ выбьютъ?..
        - Женя…
        Ольга Петровна повернулась лицомъ къ ст?н? и затихла. Она слышала, какъ наливала чай въ чашку Женя, какъ м?шала ложечкой сахаръ, какъ жевала хл?бъ съ полендвицей. Она по запаху угадывала странно обострившимся обонянiемъ, что д?лала Женя. Та д?лала все тихо и спокойно, а Ольг? Петровн? казалось, что ея дочь громко и жадно чавкаетъ, и не могла погасить въ себ? непрiязненное и такое новое чувство злобы и ненависти къ дочери.
        Потомъ опять ея мысли вернулись къ мужу. И снова стало холодно и страшно. Казненъ! . Въ этомъ слов? было н?что бол?е страшное, ч?мъ было въ словахъ - «убитъ»,
«пропалъ безъ в?сти»… Это третiй ея близкiй казненный большевиками. Третьяго дня… И она не знаетъ, какъ и гд??.. И т?ла его никогда не получитъ для погребенiя. Ихъ тамъ и закапываютъ, гд? казнятъ. Какъ его казнили?.. Мучали раньше, или сразу?.. Безъ вещей!.. Какъ повезли?.. Куда?.. Что онъ думалъ? Вспоминалъ-ли семью?.. Зналъ-ли онъ, что его везутъ уже на казнь, или думалъ, что везутъ къ допросу? Умеръ-ли сразу?.. Въ очереди стоя она слышала, что иногда убьютъ, да не добьютъ и такъ и закапываютъ полуживого, а тотъ въ земл?, какъ червякъ роется, а потомъ затихаеть… Третьяго дня… А вчера, то есть тогда, когда его не было, она ходила въ Торг-синъ и такъ любовно покупала ему на оставшiеся квитки провизiю. А онъ въ это время былъ мертвъ. Вдова Жильцова… Какъ сказалъ это тотъ толстомордый. Ему все ничего… Она осталась одна. Она и Женя. Вотъ и все… Въ этой зал?…, Когда это было?.
        Двадцать л?тъ тому назадъ на томъ самомъ м?ст?, гд? теперь сидитъ Женя и жуётъ
«его» провизiю у нихъ на Рождество стояла елка… Какъ все таки должна быть голодна Женя, если можеть теперь ?сть, когда онъ казненъ. Подъ елкой лежали подарки… Кабанья голова дяди Димы… Онъ тоже убитъ… Зв?рски убитъ… Молодой Гурдинъ смотр?лъ веселыми и счастливыми глазами на барышень. Тогда танцовали… Въ Гатчин? зимою у сестры Маши танцовали вальсъ… Насъ много было… Гд? мы?.. Тогда танцовали и плясали вс?… Теперь тоже танцуютъ… Тогда вс?… Теперь только правящiй классъ. Пролетарiатъ! . Пляшетъ на крови и костяхъ казненныхъ!..
        Въ ушахъ у Ольги Петровны гуд?ло и сквозь этоть гулъ вдругъ звонко, пронзительно и ужасно кто-то кричалъ: - «и-и-и!!.». Можетъ быть это кричалъ кто нибудь въ эту минуту казнимый въ заст?нк? и она утонченнымъ своимь слухомъ слышала это… И-и-и!!. Какъ это ужасно… Это челов?ка бьютъ… Слышите?.. Каждый день бьютъ… Убиваютъ, мучаютъ… На «басъ» ставятъ!.. И-и-и!.. И мiръ молчить. И Богъ молчитъ. Неужели - Бога н?тъ?.. И-и-и!!!
        VI
        Теперь Ольга Петровна жила по инерцiи. Для чего ей жить?.. Раньше у нея былъ мужъ - Матв?й Трофимовичъ, - старый, большой ребенокъ, который ходилъ въ Эрмитажъ копировать картины и за которымъ надо было ходить. Тогда она знала, надо себя беречь для него. Если она умретъ, кто будетъ ходить за нимъ?.. Она нужна ему. Надо ходить въ очереди, получать провизiю по квитанцiямъ, полученнымъ Женей и Шурой, съ ночи занимать м?сто въ очереди и таскать то хл?бъ, то овощи, то воблу. Надо кипятить воду, готовить немудреный сов?тскiй об?дъ.
        Но, когда не стало Матв?я Трофимовича, - шутка сказать, - съ нимъ она душа въ душу прожила сорокъ л?тъ, - для чего вся эта суета?
        Смыслъ жизни покинулъ ее и стала покидать ее и самая жизнь. Чуть брежжилъ св?тъ, Ольга Петровна сходила внизъ и шла въ очередь. Потомъ прибирала комнату и когда Борисъ Николаевичъ, Женя и Шура уходили, Ольга Петровна ложилась въ постель и лежала неподвижно, ни на что не отзываясь.
        У-у-у, - гуд?ло въ ушахъ. - И-и-и, - кричалъ кто-то дико, пронзительно, выворачивая всю ея душу. Она теперь знала, кто это кричалъ. Это на «басъ» ставили! . Эта били и изд?вались надъ Матв?емъ Трофимычемъ или еще надъ к?мъ нибудь. Это тащили на разстр?лъ!.. Къ высшей м?р? наказанiя! Это расправлялся пролетарiатъ съ классовымъ врагомъ!
        Этого нельзя было вынести. Ольга Петровна тихо умирала въ такихъ мученiяхъ, какихъ еще никто не зналъ. Въ мученiяхъ сознавать эти казни, эти пытки и не быть въ состоянiи имъ помочь - казнимымъ! Шура опытнымъ глазомъ сестры милосердiя вид?ла, что ея тетка умираетъ.
        Спустя десять дней посл? того, какъ узнала Ольга Петровна, о томъ, что ея мужа казнили и какъ началась эта страшная пытка, она и точно умерла, Утромъ никто не обратилъ вниманiя на то, что Ольга Петровна не пошла въ очередь, но лежала, не шевелясь въ постели.
        Женя, уходя съ Шурой, сказала:
        - Не забудь, мама, сегодня въ кооператив? морковь и картошку можно получить.
        Ольга Петровна не шевельнулась. Шура сказала:
        - Оставь ее, Женя. Пусть поспитъ хорошенько. Очень она эту ночь тяжело дышала и стонала. Я схожу за нее.
        Он? ушли.
        Когда вернулись имъ открыла двери не Ольга Петровна, но озлобленный и свир?пый Мурашкинъ.
        - Носить васъ чортъ, - зарычалъ онъ на нихъ. - Что у вашей старухи ноги что-ли отвалятся открыть двери.
        - Мама в?рно больна, - сказала Женя и поб?жала по корридору.
        - Этого только не доставало. Еще подохнетъ, возись съ нею, - проворчалъ «завъ», пошелъ въ свою комнату и хлопнулъ дверью.
        Ольга Петровна лежала на своей постели холодная и уже закочен?вшая.
        Смерть въ уплотненной квартир? сов?тскаго дома - явленiе страшное. Покойника некуда д?вать - все занято.
        Устроить ему катафалкъ, обставить св?чами, читать надъ нимъ евангелiе и псалтырь, служить панихиды, какъ то полагалось по православному обряду - объ этомъ нечего было и думать.
        Т?ло Ольги Петровны завернули въ простыни, связали ей полотенцами руки и ноги - вс?мъ распоряжаласъ Шура - и положили на трехъ стульяхъ въ корридор? у ст?ны. По утрамъ возл? т?ла выстраивалась очередь у уборной, д?ти пугливо косились на мертвеца, взрослые ругались и казалось все это Жен? безконечно оскорбительнымъ.
        Шура съ ногъ сбилась, добиваясь гроба и погребенiя. Сунулась по сос?дству, на проспектъ Нахимсона, бывшiй Владимiрскiй, въ похоронное отд?ленiе, но тамъ заломили такiя ц?ны, что и думать нечего было хоронить. Она об?гала похоронныя бюро - всюду оказывалось не по ихъ скромнымъ достаткамъ.
        Т?ло лежало въ жаркомъ корридор?, и смертный духъ тл?нiя шелъ отъ него и вызывалъ ропотъ жильцовъ. Наконецъ, похоронная агентура при больниц?, гд? служила Шура, согласилась на Шурины мольбы дать гробъ на прокатъ. Раннимъ утромъ прi?хали дроги въ одну лошадь, привезли простой сосновый гробъ, въ него уложили т?ло Ольги Петровны и отвезли на Волковское кладбище. Его сопровождали Борисъ Николаевичъ, Шура и Женя. У раскрытой могилы старый кладбищенскiй священникъ отслужилъ отп?ванiе. Женя и Шура дрожащими отъ слезъ голосами п?ли молитвы. Когда зап?ли
«в?чную память», служитель привезшiй т?ло сказалъ Шур?: - пора вынимать».
        Антонскiй неловко и неум?ло взялся за ноги, Шура и служитель за голову, они поднесли т?ло къ могил? и сбросили его на желтый песокъ. Служитель забралъ пустой гробъ, получилъ «на чай» и пошелъ къ дрогамъ, отвозить гробъ въ больницу.
        Священникъ дочитывалъ молитвы. Т?ло Ольги Петровны жалкимъ, б?лымъ комкомъ лежало на боку на сыромъ песк?. Женя, стоя на кол?няхъ, рыдала и повторяла: - «мамочка, мамочка»!..
        Въ древесныхъ в?твяхъ чирикали птицы, священникъ бралъ пригоршни земли и, кидая ихъ на т?ло усопшей, говорилъ:
        - Земля бо еси… и въ землю отъидеши… Могильщикъ лопатой сбрасывалъ землю на т?ло и когда камни падали на голову, Женя вся вздрагивала, ей казалось, что мамочк? больно.
        Надъ могилой оставили крестъ съ жестяною дощечкой, и Антонскiй укр?пилъ небольшой в?ночеiкъ изо мха съ б?лыми иммортелями.
        Потомъ втроемъ шли къ стоянк? трамвая и вс? трое молчали.
        Сов?тская д?йствительность какъ то особенно придавила ихъ въ этотъ день похоронъ.

* * *
        Пришла б?да - растворяй ворота! Черезъ два дня Шура и Женя, возвращавшiяся одновременно и раньше Антонскаго, застали его дома. Онъ былъ въ ужасномъ состоянiи. Его уволили со службы по доносу, что онъ свойственникъ разстр?ляннаго Жильцова и былъ вм?ст? съ нимъ въ Эрмитаж?, когда туда прi?зжали интуристы.
        - Ты понимаешь, Шура, - говорилъ свистящимъ шопотомъ Борисъ Николаевичъ, - если меня заберутъ - я не переживу этого. Мн? восемьдесятъ л?тъ скоро. Я не могу, чтобы на меня кричали… Не перенесу побоевъ… Я вотъ… вероналъ приму…
        - Да что ты, папа… Что съ тобой милый папа… Ну кто тебя, моего родного старика, тронетъ?..
        - Я не переживу, не переживу, - шепталъ Борисъ Николаевичъ и у него выходило: -
«не перешиву».
        Страшно было оставлять старика одного, но нельзя было бросать службу, теперь кругомъ шли увольненiя, и такъ легко могли разсчитать Шуру, какъ «классоваго врага». Служба все таки какъ то кормила, давала квитанцiи на об?ды и на покупки въ кооперативныхъ лавкахъ. Безъ нея пришлось-бы обращаться къ «частнику», а на это никакихъ средствъ не хватило-бы. Да и надо было кому-нибудь ходить въ очереди. Для Шуры и Жени началась настоящая каторга.
        Но прошло три дня, никто не приходилъ, и Антонскiй какъ будто немного успокоился. Онъ даже взялся ходить въ лавки. На четвертый день, подъ вечеръ, когда, какъ муравейникъ киш?ла жизнью квартира, въ нее позвонили особымъ непрерывнымъ звонкомъ. Никто изъ жильцовъ никогда не посм?лъ-бы такъ звонить, и самъ Мурашкинъ поб?жалъ отворять. Въ квартиру пришли управдомъ и съ нимъ чекистъ и два милицейскихъ.
        Управдомъ приказалъ вести чекиста къ гражданину Антонскому. Им?лся ордеръ на его арестъ.
        Ни Шуры, ни Жени не было дома. Антонскiй былъ одинъ. Какъ только раздался непрерывный звонокъ - все стало ясно Борису Николаевичу. Онъ первымъ высунулъ голову за дверь и сталъ прислушиваться. Потомъ шмыгнулъ неслышно въ комнату и зарылся въ од?яло.
        Когда предшествуемые гражданиномъ Мурашкинымъ и управдомомъ чекистъ и милицейскiе вошли въ комнату Жильцовыхъ и прошли на мужскую ея половину - они нашли Антонскаго неподвижно лежащимъ на постели. Онъ не шелохнулся на грозный окрикъ и на толчки. Когда сдернули съ него од?яло, увидали бл?дное и спокойное лицо. Глаза были плотно замкнуты. Сначала показалось, что онъ просто кр?пко спитъ. Рука, за которуго взялся чекистъ была еще теплая и гибкая, но гражданинъ Антонскiй уже не подлежалъ челов?ческому суду сов?товъ.
        Онъ предсталъ на Божiй судъ.
        VII
        На звонокъ Жени, ей отворила Шура. Она, однако, не впустила свою двоюродную сестру въ квартиру, но, взявь ее за руку вывела обратно на л?стницу.
        - Ты не очень устала?.. Можешь пойдти со мною немного?
        Женя молча кивнула головою.
        По Соцiалистической, бывшей - Ивановской, - он? вышли на улицу Марата, бывшую Николаевскую и свернули направо. На широкой улиц? было безлюдно и тихо. Вдали у Д?тско-сельскаго вокзала протяжно и уныло, по вечернему свист?лъ паровозъ. По Звенигородской везли полосовое жел?зо и оно звен?ло тревожно и безпокойно. Гд? то сзади прогуд?лъ автомобиль и скрылся за угломъ… Невдалек? у углового дома, гд? густо разрослись тополя, на панель легла печальная, вечерняя, прозрачная т?нь.
        Сестры шли рука съ рукой, какъ он? привыкли ходить съ д?тства. Ихъ старые башмаки стучали въ тактъ.
        - Что еще случилось? - спросила Женя.
        - Ц?лый скандалъ. Сейчасъ явился ко мн? Мурашкинъ, едва-ли не пьяный. Сообщилъ постановленiе квартирнаго комитета. Всю нашу залу - то есть нашу и Летюхинскую половины отдаютъ Омзинымъ, а мы вм?ст? съ Летюхиной должны вселиться въ ихъ комнату.
        - Подл? уборной!.. Тамъ такая невыносимая вонь!.. И все слышно… По утрамъ и вечерамъ очереди… Что-же это такое?.. Жить съ Летюхиной?.. Шура, кажется, скоро будетъ и у меня такой часъ, когда и я скажу: - «н?тъ, не могу больше!».
        - Я понимаю тебя, Женя. Потому то и вызвала тебя… Я хочу совс?мъ бросить квартиру. Мебель продать… Омзины готовы ее взять. Конечно, за безц?нокъ.
        - За что-же Омзинымъ такое счастье привалило?
        - Омзинъ поступаетъ въ военную академiю и ему дается добавочная жилплощадь. Мы должны уступить.
        - Да разв? онъ офицеръ?..
        - У нихъ разв? что разберешь… Принесъ документы. Потребовалъ Мурашкина, пили они вм?ст?. Завъ кричалъ, Летюхина визжала. Ужасъ, что было. Я дежурная была и мыла въ корридор? полы.
        - Какъ хочешь, Шура, но я не могу больше… Какъ дядя… Вероналъ… Чего-же еще ждать дальше? Чтобы прямо на улицу выбросили?..
        - Я тебя такъ отлично понимаю, Женя. И вотъ что я хочу теб? предложить. По?зжай къ тет? Над? на хуторъ.
        - Ну, хорошо. А ты?.. Что-же ты будешь д?лать?
        - Постой… На хуторъ… Помнишь, какое тамъ всегда было довольство и всего изобилiе. Не можетъ быть, чтобы все такъ таки и пропало.
        - Тетя Надя писала - у нихъ теперь колхозъ.
        - Но тетя Надя осталась единоличникомъ. Ты ей поможешь въ хозяйств?. Опять за рукод?лье примешься. Мы еще поживемъ, родная Женичка.
        - Такъ… А ты?..
        - Я могу устроиться въ общежитiи сестеръ милосердiя при госпитал?. Тамъ есть хорошiя сестры. И тоже… «классовые враги».
        - Какой, Шура все это ужасъ. И никто не бунтуетъ! Насъ всегда учили - бунтуютъ голодные… Голодные!.. Помнишь у Леонида Андреева «Царь Голодъ»… Н?тъ уже какой тамъ царь?.. Рабъ… Н?тъ, голодные молчатъ, повинуются и тихо вымираютъ… Бунтуютъ сытые…
        - Можетъ быть, ты права. Народъ съ жиру б?сится. А, когда жира н?тъ, съ чего ему и б?ситься?
        - Голодному возстать?.. Да, какъ-же!.. У голоднаго одна мысль - хл?ба!.. Большевики то это прекрасно учитываютъ - они искусственно устраиваютъ голодъ. Вотъ и мы!.. Мурашкинъ сказалъ… Кто такое Мурашкинъ?.. мальчишка, необразованный… и подлый… насквозь подлый!.. И мы… Старыя… Хвосты поджали… Слушаюсь… Что прикажете, гражданинъ Мурашкинъ?..
        - А что ты сд?лаешь? Я ходила къ управ-дому. Говоритъ - ихъ право.
        - Да, знаю. Ихъ право. Законъ давить, прит?снять несчастныхъ старыхъ женщинъ!.. Мы в?дь уже старыя!.. Старыя д?вы!.. Старухи!.. А гд?-же, когда была наша молодость?.
        Наши вы?зды?.. Балы?.. - Женя захохотала такимъ страннымъ хохотомъ, что Шур? стало страшно.
        - У меня-же, Шурочка, еще и женихъ есть!.. Въ Па-ри-ж?!.. Вотъ такъ фруктъ: - въ Париж?!.. Подарки шлетъ!.. Муку, сахаръ и масло… Это вм?сто цв?товъ и конфетъ… Жени-ихъ… И какъ я ему благодарна… Какъ жарко за него молюсь… Но, Шура, во сколько разъ было-бы лучше, если-бы онъ самъ явился сюда… Какъ это?.. На б?ломъ кон??.. Н?тъ… На кон? не современно. На аэроплан? и съ гранатой въ рукахъ. И ихъ вс?хъ… Къ чертямъ!.. Къ чертямъ!.. Къ самимъ чертямъ!.. Черти къ чертямъ…
        - Да, Женя. Конечно, все это такъ. А все таки, какъ ты находишь мой планъ?..
        - По?ду, - со слезами на глазахъ сказала Женя. - Съ тобою только мн? уже очень трудно разстаться. Какъ ты одна то будешь… В?дь мы съ тобой душа въ душу жили… Почти, какъ родныя…
        - Тамъ будетъ тетя Надя.
        - Знаю… Не то… Съ тобою у меня все. Вс? секреты… Весь мой романъ… Фiалки!.. и ты одна знаешь, что я в?рна… «А если ты ужъ въ неб? - я тамъ тебя найду»!.. Вотъ все не плакала, а теперь слезами, кажется, изойду. Грустно… н?тъ не то… А гнусно и паршиво… паршиво… Паршиво… Мурашкинъ прогналъ!.. Подумаешь, какой императоръ! Ну, не смотри на меня. Пройдетъ!.. Идемъ домой продавать академику Омзину наши фамильныя вещи!.. Д?душкинъ комодъ краснаго дерева… За кило хл?ба… О, какъ я ихъ вс?хъ ненавижу, ненавижу толстомордыхъ красноармейцевъ!..
        - Ну ужъ, какiе толстомордые… Заморыши… Вырожденцы… Вымираетъ, гнiетъ и вырождается Русь.
        - Ну, идемъ… Прошло…
        Женя круто повернула назадъ и пошла, увлекая Шуру къ дому.
        Уже темн?ло. По улиц? длинной вереницей фонари вспыхнули. Небо точно утонуло во мрак?. Теплый iюльскiй в?теръ дулъ имъ навстр?чу. Печальными казались темныя окна домовъ. Точно вымеръ городъ.
        VIII
        Володя въ т? самые дни, когда былъ разстр?лянъ его отецъ и отъ тоски и голода умерла его мать прi?халъ съ Драчемъ изъ служебной командировки. Съ т?хъ поръ, какъ iюльскимъ вечеромъ 1914-го года онъ ушелъ съ Пулковской дачи, онъ, вотъ уже почти девятнадцать л?тъ, ничего не слыхалъ о своихъ, не думалъ и не вспоминалъ о нихъ. Новая жизнь захватила его.
        Коммунистическая работа - инструктированiе отд?ловъ въ провинцiи, наведенiе порядка въ насаждаемыхъ колхозахъ, обобществленiе всего имущества и орабоченiе вс?хь гражданъ, борьба на религiозномъ фронт? - д?ла было уйма, д?ла отв?тственнаго, серьезнаго и труднаго. Онъ говорилъ, поучалъ - Драчъ д?йствовалъ, Непрем?нный членъ конференцiи по аэрофикацiи, членъ сов?щанiя редакторовъ фабрично-заводскихъ газетъ, организаторъ перво-майскихъ комиссiй, предводитель бригадъ молодняка, посылаемыхъ для наведенiя порядка въ разныхъ сов?тскихъ учрежденiяхъ - онъ объ?здилъ за эти годы всю сов?тскую республику, былъ на Дн?про-стро?, былъ въ Сибири и на Дальнемъ Восток?, везд? исправляя плановую работу и выпрямляя «право-л?вацкiй» уклонъ.
        Сейчасъ они прибыли въ Ленинградъ по вызову товарища Малинина. Старый партiецъ - Малининъ - тоже за эти девятнадцать л?тъ далеко шагнулъ впередъ по коммунистической iерархической л?стниц?. Политическiй комиссаръ при красно знаменныхъ армiяхъ - онъ былъ подъ Царицынымъ въ 1919-мъ году, когда сражались съ Деникинымъ и подавалъ тамъ мудрые сов?ты Сталину и Ворошилову, онъ съ Фрунзе поб?ждалъ Врангеля въ Крыму, и съ Тухачевскимъ сражался противъ поляковъ. Теперь, членъ рев-воен-сов?та, кавалеръ орденовъ Ленина, Краснаго Знамени и Красной Зв?зды, онъ занималъ видное м?сто въ комиссiи по механизацiи армiи.
        - Разм?нять меня на прошлое, - говаривалъ онъ въ кругу своихъ подчиненныхъ, бывшихъ царскихъ генераловъ и полковниковъ, «спецовъ» при рев-воен-сов?т?, - пожалуй буду въ род? какъ инженерный, полный генералъ со зв?здами и лентой.
        Впрочемъ, военную, красноармейскую форму онъ почти никогда не носилъ, ходилъ, какъ вс? сов?тскiе сановники, въ толстовк? чернаго сукна, въ шараварахъ и высокихъ сапогахъ, въ черномъ штатскомъ длинномъ пальто и рабочей кепк?.
        Онъ жилъ въ реквизированномъ барскомъ особняк?, на набережной Невы и, обыкновенно, л?стница, прихожая и прiемная были полны рослыми чекистами его охраны, секретарями, юркими молодыми людьми, сл?дившими, чтобы никто постороннiй не могъ пробраться къ важному комиссару.
        Въ тотъ позднiй вечернiй часъ, когда было назначено Волод? и Драчу прi?хать къ Малинину - въ особняк? было темно, и на звонокъ у наружнаго подъ?зда, къ большому удивленiю Драча, знавшаго комиссарскiе порядки, имъ отвориль самъ Малининъ.
        Володя съ трудомъ узналъ въ старик?, од?томъ въ какой-то полу-длинный, мягкiй кафтанъ, отворившемъ имъ двери суроваго и непреклоннаго Малинина. Старому партiйцу было теперь за шестьдесятъ. С?дые волосы остались только на вискахъ и вокругъ шеи, они торчали точно перья у птицы, непослушные гребенк?. Маленькая с?дая бородка и жесткiе стриженные усы надъ сухою лиловою губою придавали Малинину еще бол?е старый видъ. Лицо было въ глубокихъ морщинахъ и было темно-шафрановаго цв?та, виски ввалились и посин?ли.
        Малининъ показалъ вошедшимъ на в?шалку, чтобы они пов?сили сами пальто и шапки и потомъ повелъ ихъ по л?стниц? во второй этажъ. Все это д?лалось молча и въ полной тишин? и было похоже на то, что Малининъ боялся, что шофферъ автомобиля, на которомъ прi?хали Володя и Драчъ и милицейскiй наружной охраны услышатъ его голосъ. Все такъ-же молча и точно таинственно они прошли въ глубь квартиры, Малининъ ввелъ гостей въ свой кабинетъ, тщательно заперъ двери, пустилъ св?тъ и только тогда внимательно посмотр?лъ на своихъ старыхъ товарищей.
        - Поб?л?-?лъ…, - сказалъ онъ, глядя на с?дые волосы Драча. - Ну да и вс? мы тутъ… Старая гвардiя… Износились… Устали… Ахъ, какъ устали… И разочаровались…
        Онъ протянулъ гостямъ раскрытый портъсигаръ.
        Въ комнат? было св?тло и Володя разсматривалъ обстановку комиссарскаго кабинета. Малининъ сид?лъ за большимъ письменнымъ столомъ, гостей усадилъ въ старинныя ошарпанныя кресла съ протертой обивкой; съ боку стоялъ небольшой столикъ съ пишущей машинкой, въ углу высокiй несгораемый шкафъ. Малининъ зажегъ небольшую лампочку съ синимъ стекляннымъ абажуромъ, стоявшую на стол? и попросилъ Драча выключить висячую лампу. Въ кабинет? стало сумрачно, но уюта не прибавилось. Углы комнаты потонули въ т?ни. Отъ того, что письменный приборъ на стол? былъ сборный, что какъ то небрежно и неаккуратно были положены бумаги, что въ книжномъ шкафу противъ стола со стеклянными дверцами почти не было книгъ, а были навалены какiя то растрепанныя брошюры и старыя газеты, въ кабинет? было точно въ покинутомъ дом?, откуда у?хали хозяева. Впрочемъ это было почти повсюду въ квартирахъ партiйцевъ, занимавшихъ чужое, разорявшихъ это чужое и ничего «своего» въ нихъ не вносившихъ.
        Молча закурили папиросы. Володя прислушался. Чуть былъ слышенъ м?рный плескъ волнъ на Нев?, да на камин?, на мраморной доск? какъ то торопливо и безпокойно тикали большiе бронзовые часы.
        - Я пригласилъ васъ, товарищи, - началъ тихимъ голосомъ Малининъ, - чтобы сообщить вамъ о томъ, что явилось плодами моихъ глубокихъ размышленiй въ эти годы. Вы были первыми моими учениками. Васъ я первых пригласилъ и принялъ въ мою ячейку, васъ связалъ кровью съ партiей и васъ посвятилъ въ тайны марксизма.
        Казалось, что Малинину трудно было говорить. Онъ сд?лалъ н?сколько длинныхъ затяжекъ, выпустилъ дымъ и, окутавшись имъ продолжалъ:
        - Самъ я крестьянинъ… Моя мать въ сел? и посейчасъ понемногу хозяйствуетъ, а ей за восемьдесятъ л?тъ… По образованiю я инженеръ, въ свое время я окончилъ Технологическiй Институтъ и законы механики мн? хорошо изв?стны. Механика - это жизнь. Нарушить законы механики - значитъ нарушить самую жизнь. Это ведетъ къ смерти. Къ гибели. Такъ вотъ… Я зам?чаю, что наша правящая партiя за посл?днее время, а, можетъ быть, это было и всегда, только слишкомъ занятый, увлеченный пафосомъ революцiи, я этого не зам?чалъ, наша правящая партiя нарушаетъ законы механики… Отъ этого ч?мъ дальше, т?мъ больше мы, а съ нами и государство, нами управляемое, отходить отъ жизни. Мы заблужались… Коммунизмъ - это не жизнь, но противное жизни… Коммунизмъ - это смерть… Ибо онъ противъ законовъ механики. Просто говоря коммунизмъ - утопiя…
        - Что ты хочешь этимъ сказать?… - сказалъ Драчъ и внимательно и остро посмотр?лъ въ глаза Малинину. Тотъ стойко выдержалъ его взглядъ.
        - Я хочу сказать, товарищи, что одинъ лоскутъ челов?ческой кожи, выкроенный изъ живого челов?ка сталъ для меня дороже вс?хъ революцiй.
        - Вотъ ка-акъ, - протянулъ Драчъ, - поздно, товарищъ, ты это надумалъ. Что-же ты не думалъ объ этомъ, когда былъ подъ Царицынымъ, или когда шелъ на Кiевъ? Тамъ не лоскуты драли съ живыхъ людей, а ц?ликомъ сдирали съ нихъ шкуры.
        - Знаю… Каюсь… Но тогда былъ пафосъ… А потомъ - водка… кокаинъ… женщины… Сов?сть была придушена. Некогда было одуматься. Сов?сть спала.
        - Теперь она у тебя проснулась?.. Въ теб? сов?сть?. Та-акъ… Товарищъ комиссаръ… Въ теб? просто правый уклонъ…
        - Я хот?лъ-бы, товарищи, чтобы вы выслушали меня до конца… Мы говоримъ о мир?… О мир?!.. О счастьи народовъ!.. Обманъ!.. Ложь!.. Мы готовимъ самую многочисленную армiю въ мiр?. Нашъ все-воен-обучъ забираетъ въ свои с?ти вс?хъ рабочихъ и крестьянъ и не только мужчинъ, но и женщинъ. У насъ уже готово н?сколько десятковъ миллiоновъ вооруженныхъ людей. Н?мцы и американцы намъ создали такiе заводы, гд? мы самостоятельно готовимъ танки, бомбовозные аэропланы, сотни тысячъ аэроплановъ! Наша красная армiя - наша гордость… Мы имперьялисты, но никакъ не коммунисты. У насъ вс? думы о войн?… Мы первые въ мiр? поняли, что при хорошемъ воздушномъ флот? не нужно вовсе морского флота, ибо онъ не въ состоянiи бороться противъ аэроплановъ. Мы поняли, что сухопутныя армiи съ ихъ артиллерiей, конницей и п?хотой, только развиваютъ поб?ду, которую даетъ воздушный флотъ. И мы его готовимъ. Для чего?..
        - Для обороны сов?тскаго союза, которому со вс?хъ сторонъ угрожаютъ капиталистическiя государства.
        Малининъ засм?ялся. Страшна была улыбка его стараго изможденнаго пороками лица.
        - Никто намъ не угрожаетъ. Я членъ рев-воен-сов?та и знаю лучше, ч?мъ кто нибудь другой, что не намъ угрожаютъ, но мы готовимъ непрерывную в?чную войну. Страшнымъ, стальнымъ утюгомъ смерти мы, большевики, готовимся пройдти по всей Европ?, по всему мiру, чтобы уничтожить все свободное, все живое и такимъ же голодомъ, какой мы насадили у себя, терроромъ и казнями уничтожить вс? свободныя государства и обратить ихъ въ рабовъ… Поняли? Даешь Германiю!.. Даешь Францiю!.. Даешь Англiю, весь мiръ даешь!.. Поняли меня? У насъ шовинизмъ, но не нацiоиальный, не Русскiй шовинизмъ, но самый страшный шовинизiмъ, какой только можетъ быть на земл?, шовинизмъ третьяго интернацiонала.
        - Ну что-же если даже и такъ. Не такъ это и плохо.
        - Нашъ коммунизмъ выродился. Онъ пошелъ противь жизни. Если уничтожить все сильное, все живое и дающее жизнь, что-же останется?.. Смерть!..
        - Товарищъ, ты заблуждаешься. Вспомни уроки Ленина. Правда, при насильственномъ насажденiи въ обществ? соцiализма мы неизб?жно должны сметать съ лица земли все то, что намъ оказываетъ сопротивленiе. Мы объявили войну буржуазiи и мы ее уничтожили. Мы объявили войну кулаку - и мы его уничтожаемъ… Да, совершенно в?рно - это мы организовали голодъ на Украин?, на Дону, на Кубани и по Волг?, но это потому, что какъ-же иначе было намь сломить т? жизне-стойкiе, кр?пкiе элементы, которые намъ постоянно оказывали самое злостное сопротивленiе? Тамъ слишкомъ кр?покъ былъ бытъ и намъ иначе его нельзя было сломить, какъ не начисто уничтоживъ самихъ жителей.
        - Да, да… Это-то и есть нарушенiе законовъ механики. Коммунизмъ унитожаетъ все свободное, свободолюбивое и сильное. Слабое и безвольное онъ обращаетъ въ рабовъ. Мы идемъ не впередъ къ новой и св?тлой жизни, но назадъ къ феодальнымъ временамъ, къ кр?постному праву и самой густой и непроглядной тьм?. Эта тьма уже охватила нашъ сов?тскiй союзъ, очередь за другими государствами. Мы стремимся добиться ихъ разоруженiя, Усыпить ихъ своимъ миролюбiемъ и тогда… Слушайте… Основнымъ стержнемъ замышляемой нами непрерывной войны съ кольцомъ буржуазныхъ государствъ, насъ окружающихъ является стремленiе превратить войну сов?тскаго союза, какъ государства, въ войну гражданскую между всемiрнымъ пролетарiатамъ и мiровой буржуазiей. Вотъ тотъ планъ войны, который я самъ вырабатывалъ… Поняли? Уничтожить прежде всего христiанство, уничтожить культуру, въ чемъ бы она ни проявлялась, развить для этого красное, коммунистическое движенiе въ глубокомъ тылу непрiятельскихъ государствъ. Пока мн? казалось, что это просто утопiя, я не обращалъ на это вниманiя, но теперь я вижу, что въ самой западной Европ? идутъ на это, что
тамъ готовятся сдаться намъ, что нашей страшной лжи в?рятъ… Тогда вдругъ точно что мн? открылось, я понялъ весь ужасъ всего этого и р?шилъ бороться.
        - Бороться?… - строго сказалъ Драчъ. - Съ к?мъ?
        - Гранитовъ, я обрашаюсь къ вамъ. Вы бол?е молодой, вы поймете меня. Я не иду ни противъ партiйцевъ, ни противъ партiи, но я считаю долгомъ своимъ предостеречь партiю отъ того пагубнаго имперьялистическаго пути на который она становится. Мы должны требовать пересмотра нашей политики, мы должны требовать прекращенiя вооруженiй, военизацiи населенiя, прекращенiя вымариванiя населенiя голодомъ, словомъ новаго на этотъ разъ не экономическаго НЭП-а, но НЭП-а политическаго. Я ув?ренъ, что, будь живъ Ленинъ, онъ понялъ-бы меня. В?дь мы сами себя губимъ. И мы губимъ идею соцiализма, мы губимъ коммунизмъ. Вы мои первые и вы должны и въ этой новой борьб?, на которую я васъ зову, быть со мною.
        - Ты, Малининъ, отъ старости рехнулся. Ты, однако, все таки понимаешь, ч?мъ все это пахнетъ. Это уже не уклонъ - это настоящая «контра», - вставая, сказалъ Драчъ и потянулся къ револьверу, вис?вшему у него на пояс?.
        Малининъ быстрымъ движенiемъ выдвинулъ ящикъ стола и досталъ оттуда браунингъ.
        - Не безпокойся, - холодно сказалъ онъ. - Меня этимъ не запугаешь. Им?ю свой не хуже твоего. Значитъ, кончено. Но попробуй только донести на меня. Живымъ отсюда не уйдешь… Мн? все равно, Я знаю, посл? всего того, что я вамъ, какъ своимъ подлиннымъ товарищамъ зд?сь сегодня сказалъ - я конченный челов?къ… Но васъ я предупреждаю, что прежде ч?мъ вы на меня донесете, я приму свои м?ры. Я все это сказалъ вамъ потому, что съ вами вм?ст? я над?ялся выпрямить линiю нашего поведенiя.
        - То есть, товарищъ Малининъ, - тихо и какъ то торжественно сказалъ Володя, - вы предлагаете намъ - заговоръ?
        Малининъ ничего не отв?тилъ. Его лицо было сурово и р?шительно.
        - Ахъ, елки - палки, - воскликнулъ Драчъ. - Едрена вошь! Ты просто рехнувшiйся комиссаръ. Ты еще о Бог? намъ скажи. Можеть ты и до этого дошелъ?..
        - О Бог? я теб? говорить не буду. Ты скотъ и никогда не поймешь, что такое идейный партiецъ. Ты не хочешь вид?ть, что подъ покровомъ коммунизма у насъ готовится такая монархiя, какой не снилось ни Александру, ни Цезарю, ни Наполеону.
        - Здорово!.. И во глав? ея?..
        - Жидъ!..
        - Ну это, товарищъ, ты заливаешь… Но, какъ мн? все это понимать. В?дь я чекистъ.
        - Доноси. Но отсюда живымъ не уйдешь!
        - То есть, какъ это такъ, живымъ, говоришъ не уйду?
        - Да, - сказалъ Малининъ и снова взялся за револьверъ.
        - Оставь, - строго сказалъ Драчъ. - Брось эту игрушку. У меня не хуже твоей есть… Продолжимъ дискуссiю… Ты Троцкаго-то помнишь?.. А, помнишь?.. Тотъ тоже выправлять хот?лъ… И вотъ и выправляетъ у чорта на куличкахъ такой-же старый и обл?злый, какъ и ты… Партiя не для стариковъ… Да, ты револьверомъ-то не верти… Я твоей игрушки не боюсь… Обязанъ донести и донесу… По чистой сов?сти… То, что ты намъ сказалъ сейчасъ - хуже меньшевизма… А убить - попробуй!.. Я видный чекистъ и меня убить?.. Гмъ!.. Еще не родился тотъ челов?къ, который меня да убьетъ.
        - Товарищъ Гранитовъ… Что скажете вы?.. Передъ нами выборъ… Или съ нами - спасенiе Россiи и коммунизма… Спасенiе всей работы Ленина, или съ ними гибель, крушенiе всего… Смерть.
        - Я не изм?нилъ и не изм?ню партiи, - со злобою сказалъ Володя и тоже досталъ револьверъ.
        - Брось, - строго кинулъ ему Драчъ. - Положи въ кобуръ. Не надо этого, мы его пожал?емъ…
        И въ это слово: - «пожал?емъ» Драчъ вложилъ такую злобную иронiю, что у Володи руки и ноги похолод?ли.

* * *
        Володя понялъ, что ихъ разговоръ дошелъ до такой точки, что они уже играли съ жизнью. Или сейчасъ ихъ обоихъ прихлопнетъ Малининъ, или имъ надо прикончить Малинина, который ихъ такъ не выпуститъ. Да, и можетъ быть у него тутъ гд? нибудь подл? припрятаны люди… Но убить виднаго комиссара?.. Это совс?мъ не то, что донести на него. На мертваго не покажешь.
        Малининъ мрачнымъ, тяжелымъ взглядомъ смотр?лъ то на Володю, то на Драча. Онъ опять взялъ револьверъ, но взялъ его какъ то вяло и нер?шительно.
        - Ну, такъ и чортъ съ вами, - сказалъ Малининъ. Но звукъ его голоса не отв?чалъ тому, что онъ сказалъ. Онъ былъ глухъ и невнятенъ.
        Въ тотъ же мигъ Драчъ ловкимъ движенiемъ очутился за столомъ, позади Малинина и схватилъ того за руки у кистей. Онъ потащилъ его на середину комнаты и повалилъ на коверъ. Малининъ сопротивлялся и старался повернуть револьверъ на Драча и поставить кнопку его на «огонь». Драчъ въ свою очередь направлялъ руку Малинина съ револьверомъ къ виску Малинина.
        Володя растерянно топтался подл?, ничего не предпринимая.
        - Гранитовъ, да навались, чортъ, на него. Ишь жилистый такой, дьяволъ!.. Кусается стерва!.. Дави его, сволочь, на храпъ! Не бей, сл?довъ чтобы никакихъ… Дави!.. Души!.. Вотъ такъ!.. Ага, помягч?лъ… Старый чортъ!
        Драчъ задыхался отъ напряженiя. Наконецъ, ему удалось приставить револьверъ Малилина къ виску и повернуть кнопку. Онъ нажалъ на спусковой крючокъ.
        Негромко, какъ хлопушка ударилъ выстр?лъ. Живое т?ло задергалось подъ Володей, сид?вшемъ верхомъ на Малинин? и задрыгала судорожно л?вая нога. Темный сгустокъ крови съ б?лымъ мозгомъ вылет?лъ на коверъ. Глаза Малинина выпучились изъ орбитъ и потомъ медленно закрылись.
        Все было кончено. Драчъ, державшiй руку Малинина отпустилъ ее и поднялся съ ковра.
        - Ну, сл?зай, теперь, - сказалъ онъ отдуваясь. - Ступай къ машинк?. Садись и пиши, что я теб? буду диктовать.
        Володя послушно сл?зъ съ убитаго и подошелъ къ столику съ пишущей машинкой. Драчъ подошелъ къ нему и зажегъ надъ нимъ ст?нную лампочку.
        - Пиши: - «въ смерти моей никого не винить. Совершилъ растрату дов?ренныхъ мн? денегъ»…
        - Растрату?… - съ удивленiемъ спросилъ Володя и, прекративъ стучать на машинк?, повернулся къ Драчу.
        - Ну, да, братокъ, растрату! Чему ты удивляешься?.. Отчего другого могь застр?литься такой правов?рный партiецъ, какимъ былъ Малининъ?.. Стучи. Медлить намъ нельзя… «совершилъ растрату и не считая себя бол?е соотв?тствуюшимъ темпу строительства нашей Великой республики ухожу изъ жизни»… Все… Ловко пущено?.. А?.. Елки-палки!.. Ну, давай, мн? листокъ. Я подмахну за него. Что?.. подпись неразборчива? Еще-бы! когда такая эмоцiя у него тогда была. Осторожн?е, братокъ, не наступи въ кровь. Это было бы хуж?е всего… Теперь поищемъ ключа отъ денежнаго шкафа.
        Драчъ былъ поразительно спокоенъ, но торопился ужасно. Володя понималъ, какъ ни глухо раздался выстр?лъ въ комиссарскомъ кабинет?, онъ могъ быть услышанъ въ дальнихъ комнатахъ и даже на самой набережной, гд? такъ тиха и безмолвна была теплая л?тняя ночь.
        Драчъ подошелъ къ Малинину и обыскалъ карманы. Но ключа тамъ не нашелъ.
        - Посмотри на ше?. Онъ старый крестьянинъ и нав?рно когда то носилъ крестъ на гайтан?, - сказалъ Володя.
        Драчъ осторожно разстегнулъ кафтанъ и запустилъ руку на грудь убитаго.
        - А, шерстистый чортъ, - сказалъ онъ. - Такъ и есть, будто ключики.
        Володя подалъ ножъ Драчу.
        - Разр?жь, - сказалъ онъ брезгливо, - что возишься.
        - Какъ можно р?зать?.. Надо обратно над?ть. Чтобы, а ни-ни! Никто и не догадался, кто снималъ, онъ самъ или кто другой. Придержи голову, а то въ крови бы не запачкать? Володя сталъ на кол?ни надъ убитымъ и держалъ голову, пока Драчъ осторожно стягивалъ съ шеи ремешокъ.
        - Гляди… И крестъ, подлецъ, носилъ. Вотъ онъ какой былъ партiецъ!.. Хорошаго жука мы съ тобою прихлопнули!
        Ключей было три, но Драчъ сразу сообразилъ, что замысловатый ключикъ съ бронзовой головкой и долженъ быть отъ несгораемаго шкафа. Онъ не ошибся. Ключъ ловко вошелъ въ маленькое отверстiе, прикрытое откидной м?дной дощечкой, легко повернулся съ легкимъ мелодичнымъ звономъ, и тяжелая тройная дверь мягко и неслышно открылась.
        - Ну, принимай и прячь въ карманы. Ого!.. Тутъ и валюта есть!.. Такъ награждается умъ, см?лость и в?рность сов?тской власти.
        Драчъ вынулъ н?сколько пачекъ червонцевъ, одну пачку длинныхъ долларовыхъ бумажекъ и дв? пачки н?мецкихъ марокъ.
        - Есть немного и золота. Возьмемъ и его, - сказалъ онъ.
        - Все - партiйное, - тихо, съ упрекомъ, сказалъ Володя.
        - Ахъ, елки-палки!.. Д?йствительно?.. Такъ ты пойми, братокъ, чго это не мы беремъ. Это онъ взялъ и растратилъ тамъ на какую ни есть любушку… Онъ, говорили мн?, съ балетной жилъ. Погоди мы и ее арестуемъ и пришьемь къ этому д?лу.
        Драчъ тщательно закрылъ шкафъ и пошелъ над?вать гайтанъ съ ключами на шею мертвеца. Володя съ отвращенiемъ, но безъ всякаго страха помогалъ ему.
        - Воняеть какъ, - сказалъ онъ.
        - Да, челов?ческая кровь не розами пахнетъ, - сказалъ Драчъ. - А чисто обработали. Очень даже чисто. - Онъ не безъ профессiональной гордости окинулъ взглядомъ убитаго имъ Малинина. - Револьверъ въ рук? у самоубiйцы. Правда, палецъ не на гашетк?. Лужа крови не тронута. И какое спокойствiе на лиц?… И крестикъ на груди… Крестикъ!.. Есть оть чего застр?литься. Ну, вынимай штепселя, гаси огни.
        - Драчъ, а скажи мн?… Ну для чего намъ все это надо было д?лать? Отняли-бы револьверъ и донесли. Тотъ же конецъ. Онъ, поди, не отперся-бы отъ своихъ словъ… Помнишь Далекихъ?..
        - Посл?… Посл? все скажу… Эхъ, товарищъ, быль партiецъ!.. Въ какихъ, какихъ бояхъ ни участвовалъ. Какую кровь лилъ!.. А теперь!.. Тьфу!.. Растратчикъ!!. Елки-палки! . Едрёна вошь!..
        Комната погрузилась въ темноту. Володя и Драчъ вышли изъ нея, плотно заперли дверь и по темной л?стниц? спустились внизъ. Они ощупью отъискали свои пальто и фуражки и вышли на набережную.
        - Въ Европейскую, - небрежно кинулъ шофферу Драчъ, глубоко усаживаясь на мягкiя подушки автомобиля.
        IX
        Европейская гостинница была предоставлена для прiема иностранцевъ и очень высоко поставленныхъ партiйцевъ. Въ ней все было, какъ въ Европ?, какъ въ капиталистическихъ странахъ. Все было не по большевицки. Величественный швейцаръ и подл? рослые, сильные и ловкiе переод?тые чекисты, въ ресторан? толстый метръ-д-отель, помнившiй иныя времена, лакеи съ голодными глазами и худыми лицами, но во фракахъ, хорошiя скатерти на столахъ, уютомъ отзывающiя лампочки подъ абажурами, фарфоровая посуда и хрусталь. Цв?ты… Много св?та… Оркестръ джазъ-бандъ, красивыя женшины, доступныя для вс?хъ, им?ющихъ иностранную валюту, п?вучее танго и всегда какая нибудь танцующая пара - развлекающiйся въ Ленинград? иностранный дипломатъ, или купецъ и сов?тская жрица любви изъ голодныхъ «классовыхъ враговъ». Зд?сь торговали на золото и валюту и презрительно отбрасывали сов?тскiе червонцы.
        Яркiй св?ть сл?пилъ глаза. Сонно, п?вуче и точно въ носъ п?лъ сладкую п?снь саксофонъ оркестра. За столиками сид?ли чекисты, сов?тскiе сановники, иностранцы. Зд?сь забывался голодный Ленинградъ, мерзнущiя зимою, мокнущiя подъ дождями л?томъ очереди полуразд?тыхъ людей у продовольственныхъ лавокъ и суета орабоченнаго люда, зд?сь было точно въ старомъ довоенномъ Петербург?. Драчъ выбралъ столикъ въ углу, откуда былъ виденъ весь нарядный залъ. Лакей подлет?лъ къ нему съ лакейскимъ шикомъ и склонился передъ виднымъ чекистомъ.
        - Какъ изволите, на валюту, или на червонцы, - тихо и почтительно спросилъ онъ.
        - На валюту, гражданинъ, на валюту, - потягиваясь, сказалъ Драчъ, и вынулъ изъ кармана стодолларовуго бумажку.
        - Что прикажете-съ?..
        - Подай намъ, гражданинъ, прежде всего, водочки… ну и тамъ св?жей икорки… баночку… балычка… Ушицу изъ волжскихъ стерлядей.
        - Съ разстегайчиками, позволите?..
        - Съ разстегайчиками, естественно. Ну тамъ, что у васъ такого им?ется…
        - Пулярду, особенно рекомендую… Очень хороша у насъ сегодня пулярда…
        - Ладно, давай пулярду…
        Заказъ былъ сд?ланъ, лакей исчезъ и подъ музыку оркестра Драчъ сталъ тихо говорить Волод?.
        - Ты спросилъ меня, почему я предпочелъ этотъ способъ, а не иной… Ну, донесли-бы… Такъ еще вопросъ, выпустилъ-ли бы онъ насъ раньше. Да онъ и самъ съ усами… Оговорить насъ могъ… Сложная и хитрая исторiя… Поднялось-бы д?ло… Хотя и притушили-бы его и замолчали, а все пошли-бы слушки, смотри еще въ иностранную, или еще того хуж?е въ эмигрантскую печать попало-бы. О, будь она трижды проклята! Стали-бы шептаться - въ партiйной верхушк? склока!.. Верхи колеблются. Верхи изм?няютъ марксизму. Между коммунистами есть разочаровавшiеся. Елки-палки!.. Ну, что хорошаго? Пов?рь, Сталинъ это очень пойметъ и оц?нитъ. Да и ты, Гранитовъ… Гранитъ!.. Ты долженъ понимать нашъ подлинно гранитный поступокъ.
        - Да, можетъ быть.
        - Помнишь Фрунзе?.. Того, кто поб?дилъ Врангеля?.. Тоже, какъ и этотъ. Ахъ, елки-палки!.. Онъ изъ рабочихъ… И тоже инженеръ… Заколебался. Наши сразу зам?тили… И… Пожалуйте, вамъ надо пол?читься… Операцiю сд?лать. Врачи говорятъ, нельзя операцiю, у него сердце плохое, да онъ и совершенно здоровъ. Ну… Молчать, не разсуждать! Положили на операцiонный столъ - маску на лицо… Мн? говорили, какъ онъ сладко п?лъ, подъ маской-то… Жалобно такъ: - «ледъ прошелъ и Волга вскрылась, я д?вченочка влюбилась»… Это Фрунзе-то!.. Жел?зный Фрунзе!.. Запоешь, какъ тебя здороваго врачи по вс?мъ правиламъ науки оперировать будутъ. Ну и померъ по вс?мъ правиламъ науки… Что ты думаешь?.. Торжественныя красныя похороны! Сожженiе т?ла въ крематорiи и прахъ въ урн? въ кремлевской ст?н?! Здравствуйте, пожалуйста -
«Военная Академiя имени Фрунзе!!.». Ахъ, елки-палки - ум?етъ ц?нить заслуги сов?тская власть… Цинизмъ и безпринципность - великая вещь. Ну, и ложь, конечно… Такъ и этого… Малинина… Конечно - растрата… За это по головк? не гладятъ… Но, кто изъ нашихъ верховъ не растратчикъ, кто не пользуется народными миллiонами?.. Ну и онъ… Это ему простится за прошлыя услуги передъ революцiей… Притянемъ его балетную д?вчонку… Будто это она виновата… Его подтолкнула, а онъ, - слабъ челов?къ, - и подался… Ее въ Соловки, а ему - жертв? - красныя похороны. Тоже какую-нибудь академiю наречемъ «Малининской». Красная урна съ прахомъ и въ кремлевскую ст?ну рядомъ съ Фрунзе… Ахъ, елки-палки, не чувствуешь, какъ это у меня по наитiю генiально просто вышло…
        - Да, в?рно… Вотъ смотрю я на тебя, Драчъ, и удивляюсь… И безъ образованiя ты, а какъ много бол?е меня горазда твоя голова на выдумки. Почему это?.. В?дь и я не плохой партiецъ…
        - Происхожденiе… Я пролетарiй, ты…
        - Молчи!.. молчи!!. Забудь, какъ и я забылъ…
        - Ну, ладно… Не буду… Посмотри кругомъ, какой блескъ жизни… Вонъ тамъ сидятъ дв?… Поди: - графини, княгини… Бывшiя!..Ха-ха!!. Я люблю брать отсюда женщинъ… Прелестницы… И знаешь, въ моментъ самаго-то экстаза - взглянешь въ эти чудные, томные глаза, а тамъ вм?сто любви-то - ненависть!..Ненависть! Да какая!.. Ахъ, елки-палки!.. Это-же страсть!.. Это - эффектъ!..
        Драчъ подозвалъ лакея и показалъ ему на женщинъ, сид?вшихъ въ другомъ углу столовой. Одна - брюнетка съ короткими блестящими волосами, по мужски остриженными, въ плать? съ декольте во всю спину, съ худымъ, тонкимъ станомъ, узкая, точно зм?я, другая - блондинка, или, можетъ быть, съ обезцв?ченными водородомъ волосами, съ подщипанными бровями, въ м?ру полная, съ широкими плечами и едва прикрытою платьемъ грудью.
        Лакей подошелъ приглашать ихъ.
        - Посл? завтра, намъ, братокъ, - какъ то меланхолично сказалъ Драчъ, - на югъ ?хать… На Кубань, на Донъ… Не угомонятся никакъ казаки. Вредительствуютъ въ колхозахъ… Поднимается народъ.
        - Возстанiе?..
        - Куда имъ, сопатымъ, возстанiе… Оружiя н?тъ… Вождей попредавали, порастеряли… Да и мы! - это, братокъ, не при царизм?… Н?тъ, просто - вредительство… Ну и тамъ - партизаны… Бандиты… Ахъ, елки-палки, тамъ таки поработать придется… А это, гляди, если не иностранки… Это-же шикъ!.. Это же можно въ ударномъ порядк?!.. Это-же кр-р-расота!.. А мы съ валютой… Повеселимся передъ по?здкой… А?!. Еще и какъ повеселимся!.. Ну, да и тамъ не безъ д?вочекъ!..
        Женщины, улыбаясь, подходили къ чекистамъ. Т? встали, освобождая имъ м?сто. Лакей несъ стулья.
        - Дв? бутылки шампанскаго и еще икры, - командовалъ Драчъ, об? руки протагивая навстр?чу брюнетк?.
        X
        Въ женскомъ отд?ленiи «жесткаго» вагона по?зда, шедшаго въ Москву было полно, и Женя едва могла въ него протиснуться. Она была од?та по крестьянски - съ башмаками на голую ногу, съ котомкой съ провизiей себ? и тет? Над? за плечами на полотенцахъ, какъ въ старину носили богомолки. Въ отд?ленiи сид?ли такiя же женщины, - не разберешь, крестьянки или городскiя, вс? везли съ собою свои заботы и тревоги, вс? ?хали куда-то, зач?мъ-то въ надежд? гд?-то, что-то получить, найдти гд?-то въ другомъ м?ст? лучшую жизнь. Ночью спали, хрипя, сопя, захлебываясь, наваливаясь другь на друга и толкаясь. Женя благословляла судьбу, что ей удалось протиснуться къ окну. Какая была кругомъ нудная вонь..
        Поутру разобрались, развязали кошёлки, подоставали кто, что им?лъ и стали закусывать. Пошелъ разговоръ - все о томъ-же - о хл?б?.
        - Я, гражданочка, -хала сюда изъ деревни, сказывали въ Ленинград? можно достать хл?ба… А вонъ оно, какъ вышло… И пуда не набрала… А мн? старика, д?тей кормить, сама восемь…
        - Ужъ-ли въ деревн?, да и безъ хл?бушки?
        - И-и, гражданочка, да рази нон? тая деревня… Что было, забрали въ кол-хозы, да и тамъ безъ пути… Скотину, какая была, поубивали, сдавать имъ не хот?ли… Обидно было ужъ очень, растили, растили, какихъ трудовъ, сколькихъ заботъ она намъ стоила, а сдавать?.. За что?..
        - У насъ, гражданка, и собакъ пожрали и кошекъ, Ничего живого не осталось. Мертвая нын? деревня…
        - Какъ еще и живемъ-то?
        - Хл?ба никакъ н?ту…
        - Какой и былъ - весь позабрали… Заграницу, слышь, везутъ, и тамъ люди съ голоду дохнутъ…
        - Какъ-же такъ безъ хл?ба-то?..
        Передъ Москвой одн? жещины вышли, но сейчасъ-же на ихъ м?сто понас?ли другiя. Повсюду на станцiяхъ толпами стоялъ народъ. Точно все еще продолжаласъ революцiонная сумятица.
        Ч?мъ ближе былъ югъ - хл?бный югъ - житница не только Россiи, но и всей Европы - т?мъ остр?е былъ разговоръ о хл?б?, объ общей нужд? и голод?. Вм?ст? съ южнымъ, насыщеннымъ малороссiйскими словами говоромъ пришли и разсказы объ ужасахъ, о которыхъ Женя и не подозр?вала. Народъ сталъ дерзче, озлобленн?й. С?ли какiя-то три старухи съ худыми изможденными лицами, въ тяжелыхъ платкахъ на головахъ съ глазами, въ которыхъ застылъ непередаваемый ужасъ. Вагонный проводникъ хот?лъ высадить какую-то молодую казачку, с?вшую безъ билета.
        Та взъ?лась на него.
        - Ты, что, сапливый чортъ, за руку-то берешь… Что я теб? это позволила?
        - Нельзя, гражданка, чтобы безъ билета. Съ насъ за это тоже взыскивають. Все одно на станцiи чекисту сдамъ - хуж?е будетъ.
        - А вотъ и сдай!.. Я и теб? и чакисту твоему рожу то во какъ обломаю!.. Гражданка! . Слово какое придумалъ?.. Я таб? не гражданка. Зан-у-уда!.. Присталъ босякъ чубатой!
        - Оставьте, гражданка… Нечего бузу разводить.
        - Да!.. Бузу!.. Отцовской крови напился - моей захот?лъ… Сказала: - отчепись!..
        Все отд?ленiе было переполнено бабами и вс? равно враждебно смотр?ли на проводника. Тотъ ушелъ, пожимая плечами.
        - Съ ими какъ-же иначе-то, - сказала казачка, усаживаясь подл? Жени едва не на кол?ни той. - Въ станиц? люди съ голоду мрутъ, ей Богу, а они съ билетами ихъ чортовыми л?зуть. Я батян? м?шокъ сухарей у тетки достала - везу, а онъ придиратца. Б?льмы на меня вылупилъ, что котъ на сало… Поди камунистъ! Сапливой чортъ!
        - А что, мамаша, въ станиц? то нюжли безо хл?ба…
        - А то какъ?.. Едва до весны дотянули. А тутъ подавай с?м-фондъ засыпать… Ну да! какъ-же!.. Засыпали таб? чорта съ два… Кто и засыпалъ, а кто и н?тъ… Вишь ты, какъ нон? обернулось, казаковъ, значитъ, и вовсе н?тъ, а есть кулаки, середняки, врядители!.. Ну и отобрали отъ нихъ хл?бъ… Красная армiя пона?хала, мордастые, хл?бъ и забрали… По десять челов?къ въ день, а когда и бол? въ станиц? то съ голода мрётъ… И не прибираютъ… Провоняла насквозь станица… Имъ что, и горюшка мало. Трахтуровъ понавезли, комбайновъ, а управлять, какъ, кому до этого д?ло. Поломали все за милую душу… Трахтуры-то эти самые… Колхозный секторъ съ гр?хомъ пополамъ зас?яли - да и то больше лебеда повырасла… Л?томъ-то поля отъ васильковъ синiя и хл?ба за ими не видатъ вовсе…
        Въ отд?ленiе, хотя и было оно «женское», с?ли какiе-то казаки и твердо и уб?жденно они говорили:
        - Хл?ба!.. Ты намъ хл?ба подай! Безъ хл?ба, какъ проживешь?..
        - Вы, - бабочка, хучь сухарей понабрали, а у насъ на хутор? съ прошлаго года ни сухарей, ни хл?ба и не видали.
        По?здъ отстукивалъ по рельсамъ, внизу что-то звен?ло и шип?ло, за окнами тянулась погор?вшая, не паханная степь, поросшая сорными травами. Усталая, изголодавшаяся Женя, прислонившись къ ст?н?, дремала и сквозь дремоту все слышала:
        - Хл?ба!.. хл?ба!!. хл?ба!!!
        - Н?ту теперь хл?ба нигд?…
        - И куда зад?вался, кто его знаетъ?..
        - Отобрали… Прод-налогъ собирали…
        - Заграницу везутъ хл?бецъ та… Агличановъ кормить, хрянцузовъ, н?мцевъ, а свои подыхай!
        - Хл?ба!.. хл?ба!!. хл?ба!!!
        И чудилось Жен?, что и колеса стучали по стыкамъ рельсовъ и п?ли все ту-же страшную п?сню голода:
        - Хл?ба!.. хл?ба!!. хл?ба!!!

* * *
        Солнце пекло невыносимо, и Жен? казалось, что никогда не дойдетъ она до хутора, Босыя ноги то тонули въ мягкой, какъ пудра, темной пыли, то жгла ихъ раскаленная, покрытая солонцоватымъ сизымъ налетомъ, потрескавшаяся, твердая, какъ камень земля. Кругомъ были поля. Золотистую, наливавшуюся колосомъ пшеницу пробивала с?ровато-сизая лебеда и синь васильковъ. Точно нарочно кто-то зас?ивалъ сорными травами безконечныя поля. Вдали длинная череда бабъ и мужиковъ въ ручную косила хл?бъ. Объ?здчикъ на немудрящей, худой лошаденк?, на высокомъ с?дл? въ б?лой пропот?лой рубах? дремалъ, склонившись къ лук?. Косили медленно, неохотно, съ прохладцей. Точно все это было н?что давно прошедшее, точно кр?постное право вернулось въ Россiю, и въ степи шло отбыванiе тяжелой барщины. И, какъ насм?шка надъ этимъ каторжнымъ трудомъ, у самой дороги стоялъ давно заброшенный тракторъ. Темный и заржав?лый онъ заросъ кругомъ крапивой, чертополохомъ и лопухами, и высился, какъ н?кое чудовище.
        Женя хорошо дорогу знала. Хуторъ стоялъ въ балк? внизу и издали была видна только верхушка церковной колокольни. Когда опускаться къ хутору по пути была сонная р?чушка, даревянный мостъ съ хлипкими темными апалубками настила и жидкими перилами изъ корявой ор?шины, за мостомъ сбоку былъ хуторской ставъ, обросшiй вербами и тополями - раинами. Сколько шума, птичьяго и д?тскаго крика всегда слышала въ былые на?зды Женя ка этомъ пруду. Обыкновенно зд?сь прiостанавливали лошадей и по растоптанному скотомъ спуску съ?зжали къ вод? напоить ихъ. Бричка тогда дремотно стояла по оси въ вод?, а Женя смотр?ла на шумное и безпокойкое царство стоящаго въ зеленой рам?, отражающаго голубое небо чистаго става. ?дкимъ с?рнымъ запахомъ отъ испаренiй разъ?зженнаго чернозема пахло, горечью дышала поломанная, раздавленная колесами верба и тиной несло отъ пруда. С?рыя утки плыли съ озабоченнымъ кряканьемъ. Гуси шли въ перевалку къ вод? и, увид?въ купающихся д?тей, степенная гусыня вдругъ прис?дала на лапахъ и, вытянувъ шею и раскрывъ оранжевый клювъ, со злымъ шип?нiемъ провожала выводокъ молодыхъ пушистыхъ гусятъ. Въ
сторон?, на песчаной отмели, было пестрое пятно снятыхъ рубахъ и розовыя т?ла ребятишекъ. Визгъ и крики, уханье. Плещетъ, разсыпаясь въ серебро, вода выхлопываемая ладонями. Кто-то, тяжело дыша, плыветъ саженками черезъ прудъ. Надъ водою вихрастый затылокъ черн?етъ, смуглая спина зм?ей вьется, и ближе, и ближе доплываетъ казаченокъ къ б?лымъ прекраснымъ водянымъ лилiямъ. Чей-то бабiй голосъ звонко летитъ ему въ догонку:
        - Митька!.. Митька!.. Аспидъ!.. Утонешь!.. Ишь озорной какой!..
        Голая казачка стоитъ спиною къ Жен?. Русые волосы накрыли спину, а б?лыя ноги съ розовыми пятками стройны какъ колонны.
        Лошади, наконецъ, напились. Теткинъ работникъ разобралъ вожжи, осторожно поворачиваетъ бричку изъ пруда. Колеса журчатъ по вод? и обода ихъ, какъ кованное серебро… Лошади тяжело вздыхаютъ, точно отдуваются посл? питья.
        - Ну, ай-да-те, милыя!..
        И карьеромъ по хуторской улиц? къ дому тети Нади мчится лихая тройка. Такъ уже полагалось посл? водопоя согр?ть лошадей и потомъ съ ямщицкимъ шикомъ пронестись черезъ хуторъ на глазахъ у людей.
        Теперь Женя остановилась у пруда. Могильная тишина на немъ ее поразила. Не плавало по голубому простору ни гусей, ни утокъ. Зеленымъ бархатомъ покрывала прудъ ник?мъ и нич?мъ не тревожимая ряска. Лопухи, крапива и пышныя сорныя травы ст?ною стояли по берегу. Холодомъ могилы в?яло отъ такого веселаго, шумнаго и живого н?когда става.
        Женя пошла дальше. Хуторъ мл?лъ отъ жары подъ полуденными лучами солнца. Казалось, все живое куда-то попряталось. Нигд? не забрехала собака, нигд? не кудахтали куры. Мертвымъ вид?нiемъ открывались улицы, образованныя казачьими куренями. Охваченная полуденнымъ дымкомъ раскаленная земля трепетала миражами. Женя шла по знакомымъ улицамъ и не узнавала хутора. Большинство хать стояло съ запертыми дверями и забитыми досками окнами. Ушли что-ли куда казаки, или… умерли?.. Плетни были повалены, и за ними были дворы, поросшiе полынью, лопушникомъ, крапивой и чертополохомъ. Изъ гущизны сорныхъ растенiй тутъ и тамъ гордо поднималась стройная въ с?домъ пуху мальва, покрытая н?жными, розовыми цв?тами. Везд? была тишина. И чудится это Жен? или и точно такъ - смертнымъ духомъ мертваго т?ла несетъ отъ хутора.
        Она издали увидала большой домъ тети Нади съ высокимъ крыльцомъ подъ жел?зной крышей. Коричневая облупившаяся давно некрашенная крыша возвышалась надъ густо разросшимися кустами сирени. За плетнями видн?лись амбары. Ихъ жел?зныя некрашенныя крыши гор?ли на солнце нестерпимымъ блескомъ. Уличка повернула - показались ворота куреня, надъ ними на двухъ высокихъ дрючкахъ была распялена полоса краснаго кумача. Солнце съ?ло его первоначальный цв?тъ и онъ сталъ б?лесо-розовымъ, м?стами полоса была продырявлена, сморщена и запылена. По ней большими черными печатными буквами было выведено:
        - Кол-хоз имени Карла Маркса.
        Вотъ оно, въ какую глухую, степную, казачью даль занесло имя н?мецкаго еврея!.. Вотъ, кто теперь влад?етъ домомъ, великими трудами, слаженнымъ Тихономъ Ивановичемъ, гд? столько прекрасныхъ л?тнихъ каникулъ, бывало, проводили Женя и Шура.

«Кол-хозъ имени Карла Маркса»!
        Да лучше этого ничего нельзя было и придумать, что-бы унизить, опозорить и изд?ваться надъ Донскими казаками?..
        Въ раскрытыя ворота были видны безпорядочно разбросанныя по двору садилки, травокоски и жнейки. Надъ дверями дома и работницкихъ хатъ были выв?ски. Тамъ, гд? жилъ работникъ Павелъ было написано: «кредитное товарищество». Какiе то люди ходили по двору, и у крыльца было прислонено н?сколько велосипедовъ и мотоциклетка.
        Было очевидно, что тети Нади зд?сь не могло быть и Женя не знала, что-же ей д?лать? Она услышала сзади себя шаги. Оглянулась - ее нагоняла молодая д?вушка въ платочк?, въ короткой юбк?, съ босыми ногами. Она катила съ собою велосипедъ. Женя вспомнила, какъ когда-то она сама такъ ходила съ велосипедомъ по гатчинскимъ аллеямъ и точно ощутила прiятную тяжесть и катящуюся податливость машины. И это почему-то внушило ей дов?рiе къ д?вушк?, и она спросила ее:
        - Скажите, милая, гд? теперь живетъ Надежда Петровна Вехоткина?..
        Д?вушка остановила велосипедъ. Женя увид?ла серьезное не по годамъ, сосредоточенное лицо, суровое и преисполненное словно н?коей важности. Узко поставленные глаза пытливо огляд?ли Женю, ея запыленныя ноги, котомку, загор?лое, обожженное за день солнцемъ покрасн?вшее лицо.
        - Вехоткина живетъ теперь въ бывшемъ дом? Колмыкова. Можетъ, знаете, это сейчасъ-же за кол-хозомъ?
        Д?вушка показала на соломенную крышу чуть видную за фруктовымъ садомъ тети Нади.
        Женя сейчасъ же и вспомнила, что и точно за садомъ Тихона Ивановича жилъ его другъ, кумъ и однополчанинъ, хуторской атаманъ Колмыковъ. Но она не посм?ла спросить д?вушку - ея строгiй видъ не располагалъ къ распросамъ - живъ-ли Колмыковъ и почему тетя Надя очутилась у него? Она впрочемъ сейчасъ же догадалась, если на хутор? произошло обобществленiе и курень Тихона Ивановича взяли подъ кол-хозъ - надо было куда-нибудь д?вать его семью.
        Т?нистой тропинкой Женя пошла къ хат?, стоявшей въ глубин? заросшаго сорными травами двора. Она постучала въ тонкую дощатую дверь. Никто не отозвался. Дверь не была закрыта, но только притворена и Женя открыла ее.
        XI
        Въ св?тлой хат?, пронизанной жаркими, золотыми солнечными лучами, за чистымъ, б?лымъ столомъ, на лавк? сид?ло странное существо, которое съ трудомъ можно было принять за челов?ка. На тонкой морщинистой, почти черной ше?, гд? веревками выд?лялись сухожилiя и жилы и чувствовались позвонки была посажена огромная голова. Такь опухаетъ лицо обыкновенно при черной осп?. Она походила на целулоидовую куклу - съ маленькимъ т?ломъ и непом?рно большою головою. Лицо было шафранно-желтаго цв?та и по нему легли тонкiя, какъ нитки, черно-сизыя, какъ у покойника, губы. И только глаза въ опухшихъ красныхъ в?кахъ, темно-синiе, глубокiе, страдающiе сказали Жен?, что это странное существо была ея любимая, н?когда такая красивая тетя Надя. Конечно, Женя не видала тетки почти двадцать л?тъ, а годы не красять, но то, чго она увидала было такъ странно, жалко и уродливо, что Женя остановилась на порог?. Между т?мъ, существо это съ трудомъ, опираясь на лавку, встало и сд?лало два шага навстр?чу Жен?.
        Высокое, н?когда полное, но вм?ст? съ т?мъ и стройное т?ло - богиня Геба - называлъ ее Тихонъ Ивановичъ - исчезло, точно растаяло, какъ таетъ весною льдина. Какъ на в?шалк?, на тощемъ, сгорбленномъ и ужасномъ скелет? вис?ла коричневая кофта, какiя носятъ совс?мъ простыя б?дныя казачки. Кичка на голов? скрывала волосы, - да было похоже на то, что ихъ немного и осталось. Темная юбка спускалась къ б?лымъ опухшимъ, точно водою налитымъ босымъ ногамъ.
        Тетя Надя узнала Женю.
        - Женюша родная!..
        Куда д?вался ея музыкальный голосъ? Слова звучали глухо, точно и не она, милая п?вунья тетя Надя, говорила, а кто-то внутри ея говорилъ т?мъ страшнымъ, невнятнымъ и глухимъ голосомъ, какимъ говорятъ на кинематограф? т?ни экрана. Женя, преодол?вая чувство брезгливости, поц?ловала тетку, скинула на лавку котомку и сняла съ головы платокъ.
        - Устала я, тетя, очень устала, - говорила она, чтобы скрыть свой ужасъ передъ теткой. - П?шкомъ… Не ближнiй св?тъ… И жарко очень было.
        - Постой, я водицы теб? согр?ю… Да… Лошадей бы надо?.. Н?ту теперь лошадей…
        Она двигалась по хат?, какъ т?нь.
        - У насъ печь-то и забыла, когда топлена. Газу н?тъ… А то керосинку хорошо.
        - Ради Бога, тетя, не безпокойтесъ… Я тутъ кое чего привезла.
        - И хорошее д?ло, что привезла… Ничего у насъ н?тъ… Вотъ съ голоду пухнемъ… Видишь, какiе мы стали… А… Постой, я у сос?дки соломкой, шепочками разживусь… Все водицы согр?ю.
        Женя торопилась развязать котомку, тамъ у нея былъ чай, сахаръ. Какъ можетъ она порадовать тетю Надю! О себ? теперь Женя уже не думала. Надо было спасать тетку. Какъ хорошо, что она прi?хала. Самъ Богъ, видно, ее сюда послалъ. На немного у нея хватитъ, а тамъ, что Богъ дастъ. Не оставитъ ихъ Господь!..
        - Вы, тетя, хворали?..
        Надежда Петровна только рукою махнула.
        - Это, что распухла-то… Отъ голода, милая, отъ голода… Третiй м?сяцъ, что хл?ба не видала.
        - Какъ-же питались?..
        - А вотъ… Жолуди еще были… Гречаная полова… Еще кожа отъ тыквы… Лушпанки, знаешь, - скорлупа отъ картошки… Ну, сушили… Молотили въ муку. Пекли лепешки… Вотъ теб? и нашъ хл?бъ… Казачiй. Про мясо давно позабыли. Пов?ришь-ли собакъ вс?хъ съ?ли… Котовъ… Сусликовъ на степу ходили, ловили, да и т?хъ н?тъ больше… Вотъ оно, какъ обернулось при сов?тской-то власти… Тутъ, говорятъ, на Кубани, будто, и челов?ческое мясо ?ли… Покойниковъ!.. Ну, я тому не в?рю… Вымираетъ съ голоду народъ, Женя. Вотъ и Колмыковы, какая семья то кр?пкая была - вс? померли. Никого не осталось.
        - А что дядя?..
        Тетя Надя понизила голосъ до шопота. И страшенъ былъ ея свистящiй шопотъ, точно не челов?ческiй то былъ голосъ. Ни одной живой души не было на всемъ курен?, а тетя Надя все оглядывалась на окна, на дверь. Ея лицо улыбалось страшной улыбкой торжества.
        - Тихонъ!.. Разв? ты его не знаешь?.. Офицеръ!.. Георгiевскiй кавалеръ!.. Разв? онъ такое снесетъ?.. Чтобы жиды, да хамы изд?вались. Имени Карла Маркса!.. Это его-то курень!.. Ушелъ мой Тихонъ съ казаками… Въ горы, на Кубань… Ну и сюда налеты д?лаетъ… Партизанъ… Гроза коммунистамъ. Они его во какъ боятся… Б?ло-бандитъ!.. Пусть… Б?ло-бандитъ!.. Онъ за правду!.. Онъ за Бога!.. Онъ за Россiю!.. За нашъ Тихiй Донъ!.. Его какъ укрываютъ, какъ любятъ то его!.. Вотъ, Женя, ты о немъ мн? напомнила, а мн? и помирать легко стало… Къ Богу поду, ему да Степ? молить у Господа полной и окончательной поб?ды.
        - Поживемъ еще, тетя. Вотъ я вамъ немного столичнаго гостинца привезла. Попитаетесь, маленько.
        - Что попитаемся - это хорошо. А только помирать намъ все одно приходится. Тутъ къ намъ статистикъ ихнiй прi?зжалъ. Въ кол-хоз? останавливаться не захот?лъ, у меня присталъ. Такъ сказывалъ, по ихъ подсчету семнадцать миллiоновъ челов?къ должно помереть въ этомъ году въ Малороссiи, у насъ да на Кубани…
        - Семнадцать миллiоновъ!.. Боже мой! Какъ же могугь они это допустить…
        - Они, милая, объ этихъ д?лахъ не дюже печалуются.
        - Да, куда-же все под?валось?.. Такой хл?бный край. Гуси-то ваши куда позад?вались?.. Инд?йки, куры?.. Какой гомонъ ихъ, да крикъ всегда былъ…
        - Спроси въ кол-хоз?… У Карла Маркса спроси… Все обобществили. Все туда забрали… Намъ, единоличникамъ, оставили самую малость. Мн? офицерской жен? и вовсе ничего… Народъ озлобился. А, коли такъ - ни себ?, ни людямъ!.. Скотину, лошадей, в?ришь-ли, р?зали, чтобы только имъ партiйцамъ не досталось… С?мянную пшеницу скотин? пускали - лучше пусть свиньи потрескаютъ, абы не имъ, гуже?дамъ!.. Мясомъ такъ объ?далисъ, что больны бывали… Ну пришли о н и!. Кого разстр?ляли - вредители!.. Остальныхъ въ кол-хозъ загнали. Тихiй сталъ хуторъ. Все замертв?ло. Имъ, какъ съ гуся - вода. Механизацiя!.. Понавезли машинъ. Тракторовъ, комбайновъ… А наши, давно-ли соху бросили… Все поперепортили… А тутъ - весна такая стала, что просто - ну!.. Земля къ себ? кличетъ, с?мени проситъ, а гд? они с?мена то эти?.. Надо кол-хозный секторъ зас?ивать - отъ насъ и посл?днее отобрали - и имъ не на пользу. Какъ с?мена то сдавали, такъ иной нарочно сорныхъ с?мянъ понасыпалъ, лебеды, да всякаго мусора. Косить… А какъ косилка то эту ниву покоситъ?.. Тамъ лопухи то повылазили - стволъ въ руку толщиной, «королевскiя св?чи» выше
челов?ческаго роста. Нельзя косилкой, чай степью шла, сама видала - народомъ косятъ… Чистое кр?постное право… Вотъ имъ свобода то какъ обернулась!
        - Ну, а кол-хозъ?
        - Что-жъ кол-хозъ?.. Силой всего не сд?лаешь… Когда въ кол-хозъ писали казаковъ, туда пошли самые что ни есть л?нтяи, лежебоки. Они въ сельскомъ хозяйств? ни бе, ни ме не мемекаютъ. Пошли, чтобы ничего не д?лать. Дарового хл?ба искали… П?сни орать, на казенномъ пайк? пьянствовать. Тамъ д?вки съ парнями вм?ст? спятъ, самогонъ курятъ, гуляютъ, посл?днее наше добро проживаютъ… Кол-хозъ строили - п?сень, танцевъ, шума, ругани, крика что было!.. Съ п?снями строили общественныя конюшни и коровники, съ насм?шками надъ нами сгоняли птицу въ общественные курятники. Все общее! Какъ хорошо! Н?тъ богатыхъ!.. Вс? равны. И вотъ эту-то шпану учить, руководить ею пона?хали коммунисты изъ Москвы… Все - Володи!..
        - Какъ?.. Володя былъ зд?сь?..
        - Да, н?тъ-же. Я думаю, нашъ Володя давно померъ, какъ увидалъ во всей крас? свой соцiализмъ… Я говорю нарицательно… Такiе, какъ Володя. А Володя то, какъ у насъ былъ, овса отъ пшеницы отличить не могъ, ему все рожь!.. Вотъ такiе ученые и пона?хали. Все молодежь… Стопроцентные коммунисты!.. Какъ могли руководить они старыми казаками, которые у насъ тутъ каждую былинку знаютъ? Т?, было, сунулись съ сов?тами. Ихъ обвинили въ правомъ уклон?, въ сод?йствiи кулакамъ. Ну, знаешь нашу казуню. Озлобилась. А когда такъ - пропадай все пропадомъ. Пусть все прахомъ пойдетъ. Ну и пошло прахомъ. Отъ неум?лаго ухода стала дохнуть птица, худоба хворать… Изъ Рай-кома посыпались директивы. Ученые агрономъ и ветеринаръ прi?зжали. Опред?лили бол?знь… Просто - вредители… Челов?къ триста тогда сослали на с?веръ, пятерыхъ лучшихъ хозяевъ разстр?ляли. Теперь и п?сенъ не поютъ. Озираючись ходятъ.
        - Тетя, да что-же это такое?.. Уходить вамъ вс?мъ надо?
        - А куда подашься?.. Везд? одинаково. Сов?тская власть! Люди съ Кубани приходили, сказывали: тамъ еще того хуже. Людо?дами стали. Покойниковъ откапываютъ, в куски р?жутъ, солятъ мясо-то… Колбасы д?лаютъ. Тьфу!.. Да я и не в?рю…
        - Что-же, тетя д?лать?..
        - Помирать. Только и осталось… Въ церкву пойду. Батюшка такой-же, какъ я, опухшiй, косматый, волосы нечесаные, отъ голода голова вся въ гнойникахъ, служитъ, молитвы читаетъ, а голоса его и не слышно - н?тъ у него голоса. Я на память знаю службу такъ понимаю что. П?ть некому. Съ десятокъ такихъ, какъ я, старухъ станетъ передъ иконой Божiей Матери и молитъ: - «пошли намъ, Матушка Царица Небесная, смертушку поскор?е. Силъ не стало намъ жить»… Такъ в?ришь-ли, выйдемъ изъ церкви, а какая нибудь и до ограды не дойдетъ, въ церковномъ садочк? упадетъ, значитъ - услышала Владычица молитву, приняла гр?шную душеньку… Ну и закопаемъ… А сами идемъ, качаемся… Вотъ она какая жизнь у насъ въ самомъ богатомъ краю…
        - Кто пов?ритъ?..
        - Пов?рить то страшно… На Кубани, мн? Тихонъ разсказывалъ, молодыя, здоровыя д?вки, въ комъ еще т?ло осталось, въ одиночку не ходятъ. Боятся… Затащутъ, убьютъ и на мясо пор?жутъ… Я не в?рю ему. Думаю, такъ стращаетъ меня Тихонъ. Гд? такое бывало?.. А только…
        - Что-же это такое, тетя?..
        - Люди сказываютъ: - сов?тская власть!.. Коммунизмь!.. Видала «кол-хозъ имени Карла Маркса»… Вотъ онъ н?мецкiй Карлъ Марксъ какимъ бокомъ выходитъ изъ донского казака!
        Вода закип?ла. Женя заварила чай, достала провизiю… На н?сколько дней хватитъ, а тамъ… Для чего она прi?хала сюда. Спасти тетку!.. Ее не спасешь - сама погибнешь!.
        Тетя Надя жадно и долго жевала, смакуя давно невиданный хл?бъ. Голубые глаза ея св?тились животнымъ восторгомъ.
        - У насъ за такую провизiю челов?ка убить могутъ, Женя. Надо хорошенько все припрятать. Не ровенъ часъ, кто увидитъ.
        XII
        Около полудня командиръ Дзюнгарскаго коннаго полка, нахлестывая притомившуюся лошадь нагайкой, подскакалъ къ запыленному «Форду», въ которомъ сид?ли Володя и Драчъ, два чекиста и районный комиссаръ и доложилъ, что казачiй хуторъ, гд? находится колхозъ «имени Карла Маркса» окруженъ его башкирами и вс? члены кол-хоза собраны въ кол-хозномъ правленiи.
        Автомобиль заскрип?лъ заржав?лыми рычагами, зафырчалъ, пустилъ струю ?дко-вонючаго дыма и покатилъ къ хутору.
        У Володи былъ «трехъ-аршинный» мандатъ. По этому мандату Волод? предоставлялось право передвигаться по вс?мъ путямъ сообщенiя, до аэроплановъ включительно, носить какое угодно оружiе, требовать себ? въ помощь воинскiя части и останавливаться въ любомъ дом?. Хозяева обязаны были его кормить и оказывать всяческое сод?йствiе его допросамъ. Володя им?лъ право разстр?ливать вс?хъ, кто, по его мн?нiю, окажется причастнымъ къ контръ-революцiи, вредительству и бандитизму.
        Въ б?лой, расшитой шелками косовортк? - у Володи были почитательницы, присылавшiя ему вышивки, - подпоясанный широкимъ ремнемъ съ двумя револьверами - Маузеромъ и Браунингомъ, въ рабочей кепк? и длинныхъ, широкихъ, матросскихъ штанахъ, Володя, гладко выбритый, рослый, костистый - протопоповская порода была видна въ немъ - л?ниво выл?зъ изъ автомобиля у крыльца Вехоткинскаго дома. На крыльц? толпился весь составъ кол-хознаго правленiя.
        Суетливый, пожилой казакъ Мисинъ, «нейтралитетчикъ» при Каледин?, поздн?е сотрудникъ Миронова - теперь выборный предс?датель и зав?дующiй кол-хозомъ, челов?къ, л?тъ пятидесяти, лысый, брюхатый, почтительно подб?жалъ къ Волод?. Тотъ молча показалъ Мисину свой мандатъ. Мисинъ затрясся, побур?лъ лицомъ и одно мгновенiе хот?лъ поц?ловать Володю «въ плечико», но зам?тилъ холодно насм?шливый взглядъ Драча, засуетился еще бол?е и прошепталъ:
        - Пожалуйте, товарищъ… Все по истинной правд? покажу!
        Въ лучшей комнат? хаты, бывшей столовой Тихона Ивановича, былъ уже приготовленъ столъ, накрытый краснымъ кумачомъ.
        - Можетъ быть, закусить раньше пожелаете?.. Съ дороги осв?житься. Испить чего холодненькаго, - угодливо говорилъ Мисинъ.
        - Закусить - это посл?, - величественно сказалъ Володя.
        - И чтобы п?сенники и д?вки были, - шепнулъ на ухо Мисину Драчъ, - Ночевать будемъ.
        - Это можно… Это ужъ, какъ полагается… Не сумл?вайтесь… Тутошнихъ кол-хозныхъ бабочекъ предоставимъ… Нарочно откармливали… Хуторскiя-то дюжа не хороши. Съ голодухи пухнутъ. Нашихъ соблюдаемъ.
        Володя небрежно кивнулъ головой на поклонъ собравшихся членовъ правленiя и сказалъ:
        - Садитесь… Ну, что у васъ тутъ?..
        - Да такъ, товарищъ… Очень даже рады, что вы пожаловали… Насъ во вредительств? обвиняютъ, а какое тамь вредительство, душою рады!.. Да житья не стало отъ этихъ самыхъ б?ло-бандитовъ. Ихъ шайка тутъ недалече… И конные… Дыкъ какъ-же!.. На прошлой нед?л? на самую станицу наб?гъ исд?лали. Ночью… Никто ничего и не слыхалъ. Ни даже выстр?ла никакого не было… Предс?датель исполкома разрубленъ шашкою даже до неузнаваемости… Начальнику милицiи голову сняли. Секретарей ком-ячейки и союза безбожниковъ на окраин? станицы, снявъ съ нихъ штаны посадили на колъ… Оружiе какое было въ станиц? - все начисто забрато. Вотъ, выходитъ, наша жизня какая. Про между двухъ огней.
        - Что-же вы-то?..
        - Мы то-ись. Мы не при чемъ… По Божецкой сов?сти, что мы могёмъ оказать?.. Ихъ шайка, сказываютъ, сто челов?къ. Оружённые, а у насъ и кольевъ на нихъ не припасёно. Н?тъ оружiя.
        - Дальше…
        - Дальше… Пошли крутить. И притомъ съ угрозой. Записки намъ подметныя подбрасываютъ. Вотъ изволите сами почитать.
        Секретарь кол-хоза подалъ Волод? приготовленныя записки. Клочки бумаги, исписанныя лиловымъ, химическимъ карандашомъ.
        - Изволите вид?ть: - «за разстр?ляннаго въ Ростов? есаула Алтухова нами посажено на колъ и распорато пятъ челов?къ. Осталось 95». - Это-же, товарищъ, месть! Это-же изд?вательство! Дал?е: - «за отобранные у казаковъ 100 пудовъ пшеницы и пару лошадей убито 8 коммунистовъ - остается 92. А ежели и дальше будете обижать казаковъ за одного будемъ убивать дв?сти»… Ну изв?стно… Народъ шатается. Ить оно, стало быть какъ выходитъ-то - дв? у насъ власти. Обоимъ кланяйся, обоимъ служи…
        - Ну, это положимъ, - промычалъ Володя.
        - Если они такъ, - оказалъ Драчъ, - мы за одного и тысячу накоцаемъ. Патроновъ хватитъ.
        - Гд?-же эта банда?..
        - А Господь ее в?даетъ.
        - А ты мн? боговъ-то не поминай, - зарычалъ Драчъ. - Мы не шутки шутить сюда прi?хали, не молебны п?ть, а порядокъ революцiонный навести. Говори товарищу Гранитову, гд? б?ло-бандиты?.. Кто во глав? ихъ?..
        - Кто-жъ это, товарищъ знаетъ… А знаетъ, если кто, дыкъ рази скажетъ? Онъ, чать, понимаетъ, что его тогда ожидаетъ. Степь велика. Балки л?сомъ позаросши, гд? его теперь отъищешь? Сунься туда, ить онъ тебя подстр?литъ, Сказывали ребята - полковникъ какой-сь то съ ими.
        - Какой-такой полковникъ? Н?ту давно никакихъ полковниковъ. Люди-то его ч?мъ ни на есть питаются?.. Кто нибудь къ нимъ ходитъ?
        - Разв? то узнаешь.
        - Молоднякъ какъ у тебя?.. Комсомолъ?.. Посылалъ д?тишекъ на розыскъ?
        - Ну, посылалъ… Да что молоднякъ? Васъ вотъ прi?хало - ц?лый полкъ, а мы съ к?мъ погонимъ, - заскулилъ Мисинъ.
        - Пока мы тутъ пооб?даемъ, собирай на дворъ весь хуторъ… И бабъ, и д?тей, - строго сказалъ Володя. - Я самъ съ ними поговорю.
        - Понимаю, товарищъ. Для такого необычайнаго случая разр?шите трезвонъ изъ церквы сд?лать. Въ колоколъ ударить…
        - Валяй, - сказалъ Драчъ.
        - Предварительное зас?данiе объявляю закрытымъ, - сказалъ, вставая, Володя. - Товарищи, пойдемъ, закусимъ. Впереди еще большая работа.
        Володя, Драчъ, члены комиссiи, сопровождаемые Мисинымъ и казаками колхоза направились въ просторную и св?тлую столовую Вехоткинскаго дома.

* * *
        Вечер?ло, и длинныя, прохладныя т?ни ложились на дворъ отъ амбаровъ и плетней. Истомившiйся ожиданiемъ народъ т?сно стоялъ на немъ. Прi?зжее начальство отдыхло посл? сытнаго об?да.
        Худыя т?ла казаковъ были прикрыты грязнымъ, давно нестираннымъ тряпьемъ. Распухшiя отъ голода лица были с?ры и с?рою покрыты пылью. Кто стоялъ, кто с?лъ на сельско-хозяйственныя машины. Странная и страшная тишина стояла въ этой толп?, гд? однихъ мужчинъ было бол?е трехсотъ… За темной ст?ною казаковъ б?л?ли бабьи платки. Иногда раздастся тяжелый вздохъ, кто нибудь негромко скажетъ:
        - Такъ и войскового атамана не заставляли народъ дожидаться.
        - Что войскового?.. И Государя Императора на смотрахъ такъ не ждали…
        - О, Господи, Царица Небесная!.. Что-то еще будетъ? Р?дко гд? взовьется сизый папиросный дымокъ. Поперевелись курцы. Не стало нигд? табаку. Разв? у кого сохранилась самосадка табакъ.
        - Чего-то еще намъ покажутъ?..
        - Должно опять чего забирать прi?хали. Все имъ мало. Живоглоты!..
        - Чего тамъ забирать?.. И забирать ничего не осталось…
        - Души наши забирать прi?хали…
        - Стало быть такъ.
        Наконецъ, въ хат? раздались голоса. Дверь на крыльцо раскрылась на об? половинки. Володя, окруженный чекистами вышелъ къ народу. Въ переднихъ рядахъ стали сниматъ съ головъ шапки. Потянулись и дальше руки къ сваляннымъ старымъ с?рымъ фуражкамъ и бараньимъ истл?вшимъ шапочкамъ - и передъ Володей стало море черныхъ, русыхъ, с?дыхъ и лысыхъ голосъ.
        Отъ д?душки - протоiерея Петра, - унасл?довалъ Володя красивый, звучный голосъ, отъ отца - математика - ясную четкость мысли. Когда онъ говорилъ - умилялся Драчъ. - «Самому Ильичу не уступитъ»… «Ажъ за самое сердце хватаетъ»… «Почище Троцкаго будетъ… «Чеканное слово», шепталъ онъ про себя.
        Володя презрительно окинулъ глазами послушное, голодное, людское стадо и ощутилъ неистовую ненависть ко вс?мъ этимъ людямъ. Зач?мъ они живутъ?.. Кому они нужны?.. , - подумалъ онъ и началъ говорить:
        - Граждане… Я прi?халъ изъ Центра, чтобы вскрыть вс? язвы вашего кол-хознаго аппарата. Не буду говорить о б?ло-бандитахъ - о нихъ - посл?. Мн? изв?стно, что уборка урожая идетъ не въ т?хъ темпахъ, какiе вамъ указаны вашимъ рай-комомъ. Что-же, если хотите - будемъ врагами. Вы р?шили попробовать, насколько кр?пка сов?тская власть?.. Вы думаете… Вамъ это сказали… Въ подметныхъ письмахъ вамъ пишутъ, что, если заставить голодать города и рабочихъ - сов?тская власть зашатается. Она не выдержитъ вашего саботажа. Что-же? Я вамъ скажу - вы сами бандиты!.. Хотите разводить контръ-революцiонную гидру и съ буржуазно-собственнической психологiей думаете пороть животы нашимъ честнымъ товарищамъ коммунистамъ.
        - Буржуазно-собственнической психологiей, - съ молитвеннымъ умиленiемъ прошепталъ Драчъ. - Ахъ, сукинъ котъ!.. Вотъ говоритъ!.. Какъ пишеть!..
        - За что, - спрашиваю вась, - продолжалъ Володя, - за что борется сейчасъ казачество и крестьянство?
        - За право жить на Русской земл?,- раздался изъ толпы дерзкiй голосъ.
        Чекисты подл? Володи засуетились. Драчъ вынулъ изъ кобуры револьверъ.
        - Право жить на Русской земл?? - н?сколько изумленный непривычнымъ выкрикомъ съ м?ста сказалъ Володя. - А разв? вы не живете?.. Обобществивъ ваше имущество вамъ устроили жизнь много разъ лучше, ч?мъ вы жили раньше.
        - Покорно благодаримъ… Это ты, гражданинъ, заливаешь слишкомъ,
        - Н?тъ больше правовъ жить у себя въ дом? и д?лать что угодно.
        - Какая это жизня! - Кр?постное право!
        Сыпались крики изъ толпы, съ каждымъ возгласомъ становившейся см?л?е и см?л?е.
        - Кол-хозы - это не домъ!
        - Комунiя - одно слово сволочи!..
        - Голоштанники партiйцы съ голоду подохнутъ.
        - Распускать надо-ть кол-хозы, обратно все отдавать.
        - Сперва хл?ба себ?, потомъ свинь?, а что останётся - товарищамъ.
        - Ну, что-же, граждане?.. Вижу, добромъ съ вами говорить не приходится, - началъ Володя.
        Его перебилъ Драчъ.
        - Товарищъ Гранитовъ не заливаетъ пушку, - громко выкрикнулъ онъ, и см?лый и твердый его голосъ заставилъ стихнуть возгласы съ м?стъ. - Вы думаете, н?тъ такого мандата, чтобы разстр?ливать людей? - Драчъ поднялъ надъ головой тяжелый Маузеръ. - Вотъ!.. Глядите!.. Вотъ онъ мой мандатъ Гады!! Съ собственнической психологiей и религiознымъ дурманомъ въ голов? вы и сами въ б?ло-бандиты идти готовы!.. Зав?дующiй кол-хозомъ вызовите протестантовъ. Я съ ними поговорю настоящимъ языкомъ, какъ надо.
        Растерявшiйся, смертельно бл?дный Мисинъ со смятой шапченкой въ рук? бросился въ казачью толпу.
        - Граждане, - сипло кричалъ онъ, - да что вы это?.. Разв? можно такъ?.. Жизню свою не жал?ете!.. Ну ты, Колобовъ выходи!.. Я теб? давно прим?чаю… Самохоткинъ, аль думаешь плетью обухъ перешибить?.. Разв? можно начальству и чтобы возгласы съ м?стъ… Я чему училъ васъ… Чтобы единогласно!.. Ну и выдать партизантовъ!.. На кой хр?нъ они вамъ нужны?..
        - Ишь выкидается ровно чибисъ подъ тучею, - сказалъ кто-то въ толп?.
        - Артемовъ, иди, братику, иди!.. Ты, поди, коровъ р?залъ, какъ приказъ вышелъ въ обчество сдавать.
        - Ну, р?залъ?.. А таб? чего?.. Свои чать коровы, - мрачнымъ басомъ отв?тилъ худой и нескладный казакъ съ темной бородой.
        - Свои… Замурилъ - свои!.. Не слыхалъ точно, - нын? все обчественное. Ничего своего.
        - И жизня, чай обчественная?..
        - Лиховидовъ и ты ступай, ступай!.. Объяснимся въ чистую!..
        Такъ было отобрано бол?е ста казаковъ. Ихъ окружили башкирами и повели со двора на окраину хутора. За ними толпою пошли остальные казаки, женщины и д?ти.
        Шли не сп?ша, въ мертвой, торжественой мрачной тишин?.

* * *
        Красное солнце, об?щая ведро, спускалось къ коричневой выгор?лой степи. Сладостно пахло горечью полыни и сухою богородничной травкой. Назади, на восток?, густо лилов?ло небо. Надъ степью бархатнымъ покровомъ стелился оранжевый туманъ.
        У оврага толпу остановили, и чекисты, расталкивая руками людей, поставили вс?хъ вызванныхъ въ одну длинную шеренгу. Т? стали въ оборванныхъ рубахахъ, кто въ шапк?, кто простоволосый и тупо смотр?ли на землю, Въ сторон? маячили конные буряты. Казаки вид?ли ихъ косые, злобные глаза подъ свалявшимися фуражками съ красной зв?здой и ихъ бронзовыя не Русскiя лица. По бокамъ шеренги поставили пулеметы. Сп?шившаяся прислуга сид?ла подл? нихъ, на готов?.
        И вс?мъ стало ясно: - готовилась расправа. Никуда не уб?жишь. Безсильны были изголодавшiеся люди, уставшiе отъ ц?лаго дня стоянiя на двор? кол-хоза.
        У гуменныхъ плетней, гд? поросла густо с?дая полынь и откуда шапками торчали бл?дно-зеленые высокiе лопухи стали женщины - жены и матери вызванныхъ казаковъ. Никто не понималъ, что происходитъ. Стояли спокойно, какъ стоитъ скотъ, приведенный на бойню.
        Молодежи среди вызванныхъ не было. Молодежь стояла въ сторон?, переглядывалась между собою и подмигивала на отцовъ и старшихъ братьевъ.
        - Контр-рыцiонеры!.. Га-га!!.
        Володя, сопровождаемый Драчемъ, чекистами и крас-комами бурятскаго полка медленно подошелъ къ молчаливо-стоявшей шеренг?.
        - Сказъ мой, граждане, будетъ короткiй. Сов?тская власть требуетъ выдачи б?ло-бандитовъ, участниковъ шайки… Требуетъ проводника для розыска ея предводителей… Поняли?
        Никто, ничего не отв?тилъ.
        Минуты дв? Володя стоялъ противъ шеренги, ожидая покорности. Казаки смотр?ли въ землю и стояли, разставизъ босыя ноги. Тяжелый духъ шелъ отъ нихъ.
        Володя поднялъ голову. Б?локрылый чибисъ, играя, чертилъ по вечернему, лиловому небу св?тлый зигзагъ. Полна н?жной ласки была засыпавшая степь. Было слышно въ вечерней тишин? тяжелое дыханiе толпы, гд? то неподалеку громко плакалъ ребенокъ.
        Володя повернулся къ Драчу.
        - Товарищъ, - сказалъ онъ. - Надо привести людей къ повиновенiю.
        - Есть, - по матросски отв?тилъ Драчъ. - Товарищъ старшина[Note12: Вахмистръ.] ты съ л?ваго фланга, я съ праваго.
        Рослый бурятъ - старшина эскадрона, вынулъ револьверъ изъ кобуры и пошелъ къ казакамъ. Т? стояли все такъ же молча, не шевелясь, не понимая, что происходитъ.
        - Начинать, бачка, прикажешь? - сказалъ бурятъ.
        - Да, начинай.
        Первый выстр?лъ раздался глухо и, такъ какъ никто его не ожидалъ, никто какъ то на него не обратилъ вниманiя. Точно палкой ударили по сухой доск?. Крайнiй казакъ упалъ, какъ подкошенный. Напряженная, томительная тишина стала кругомъ.
        - Бацъ… бацъ…, - раздавались въ ней выстр?лы. - Бацъ… бацъ…
        Казаки съ окровавленными висками и затылками падали на землю, какъ трава въ с?нокосъ.
        Всякiй разъ, какъ кончалась обойма и Драчъ доставалъ новую, онъ спрашивалъ:
        - Скажете, гд? атаманъ б?ло-бандитовъ?.. Глухо молчала шеренга.
        Уже восемдесятъ челов?къ было убито, когда изъ шеренги вышелъ весь пос?р?вшiй лицомъ пожилой казакъ и едва слышно сказалъ:
        - Остановите бойню… Я проведу къ атаману.
        - Давно-бы такъ… Сколько патроновъ зря поизрасходовали, - сказалъ Драчъ и наигранно весело крикнулъ Мисину и въ толпу казаковъ;
        - Ну, браточки, принимайтесь за лопаты, зарыть эту падаль, чтобы не воняла, а остальныхъ препроводить въ слободу на судъ… Поняли?..
        Подрагивая ногой, щеголевато Драчъ пошелъ къ Волод?, стоявшему въ сторон? и съ нимъ вм?ст? направился къ автомобилю.
        Едва машина завернула за уголъ въ улицу хутора, какъ точно плотину прорвало - раздался плачъ, всхлипыванiя и причитанiя. Женщины бросились къ убитымъ казакамъ.
        XIII
        - При Петр? Великомъ, - наставительно говориль Володя Мисину, сид?вшему на переднемъ сид?нiи и неловко поворачивавшемуся къ комиссару, - вашего брата - казака и не такъ истребляли. Сiю сарынь, - говорилъ Царь, - надо до конца извести.
        - Да вишь ты и не извели, - сказалъ Драчъ.
        - Им?йте въ виду, гражданинъ, - злов?ще продолжалъ Володя, - сов?тская власть уничтожитъ вс?хъ казаковъ. Что вы д?лаете?.. Этою осенью въ Ростов? съ?халось все политическое управленiе красной армiи - Кагановичъ, Микоянъ, Гамарникъ, вс? видные чекисты были на этомъ съ?зд? - Ягода, Черновъ, Юркинъ, Шкирятовъ и генеральный секретарь ком-сомола Косыревъ… О чемъ вы думаете, казаки?.. Вы свои вольности позабудьте, это вамъ не Царская власть!.. На Кубани за полный срывъ плановъ по с?ву и хл?бозаготовкамъ занесены на черную доску Ново-Рождественская, Медв?довская и Темиргоевская станицы. Хотите, чтобы и у васъ тоже было!.. Черная доска!.. Сов?тская власть знаетъ, что д?лаетъ… Вы, можетъ быть, скажете, что уже очень жестоки м?ры!.. Бьемъ вс?хъ, не разбирая правыхъ и виноватыхъ. А какъ-же? Точно мы не знаемъ, сколь опасно наше положенiе. Разв? не было у насъ того, что отд?льные заводы давали ц?лые полки б?ло-гвардейцевъ?.. А помните - Кронштадтъ?.. Мы все это учитываемъ…
        Мисинъ, сидя на переднемъ сид?нiи, все круче поворачивался къ страшному комиссару и вс?мъ видомъ своимъ показывалъ готовность всячески тому угодить. Онъ дрожалъ мелкою дрожью.
        - Осколки кулачества и б?ло-гвардейской контръ-революцiи у насъ, казаковъ, еще достаточно сильны, - продолжалъ Володя, - чтобы организовать и разжечь мелко-буржуазную стихiю собственниковъ и использовать в?ковыя привычки противъ сов?тской власти. Вы насъ голодомъ и даже людо?дствомъ не запугаете. Намъ даже нужно, чтобы вы вс? вымерли… Сарынь!..
        Володя чувствовалъ себя прекрасно. Онъ былъ при исполненiи священнаго долга передъ партiей и третьимъ интернацiоналомъ. Онъ испытывалъ тотъ самый административный восторгъ, надъ которымъ н?когда на этомъ самомъ м?ст? такъ насм?ялся. Казаковъ онъ ненавид?лъ лютою ненавистью.
        Драчъ тронулъ кол?но Мисина, чтобы привлечь его вниманiе, и сказалъ:
        - Товаришъ завъ… Вы все это поймите и другимъ внушите. Въ станиц? Преградной мы сто пятьдесятъ челов?кь закоцали. А всего въ Армавирскомъ округ? за три тысячи перевалило. Понялъ, какова наша власть. И ни одна сволочь не пикнула. Ты какъ это понимаешь… Я тебя спрашиваю.
        - Казаки говорятъ, - глухо сказалъ Мисинъ, - чужое лихо никому не больно…
        - То-то, - сказалъ Драчъ.
        - А вы знайте, товарищъ, - сказалъ Володя, - что сов?тской власти очень даже больно, когда м?шаютъ ея м?ропрiятiямъ направленнымъ къ общему, необычайному благу. Поняли?..
        - Очень даже хорошо я все это понимаю… Просто на двое перерваться готовъ, чтобы услужить сов?цкой власти… Да ить, какъ съ народомъ то сд?лаешь!..
        Автомобиль въ?зжалъ во дворъ кол-хоза. Мисинъ выпрыгнулъ первымъ, откинулъ сид?нiе и помогъ выл?зти Волод? и Драчу.
        Какъ и утромъ все управленiе кол-хозомъ было на крыльц? въ ожиданiи высокихъ гостей. Мисинъ, пригласивъ гостей входить, бросился къ своему помощнику, разбитному казачишк? Растеряеву.
        - Все готово? - злов?щимъ шопотомъ спросилъ онъ.
        - Заразъ грузовичекъ приб?жалъ, все привезъ, что наказывали.
        - Смотри!.. Тамъ такого было!.. Полъ хутора перестр?лялъ. Надо намъ на части разорваться, а чтобы угодить имъ… Не то!.. Ульяна Ивановна прибыли…
        Но уже сама Ульяна Ивановна появилась на крыльц?. Кругомъ голодъ, люди заживо гнiютъ и пухнутъ, а она толстомясая, румяная, дв? черныя не стриженныя косы за спиною, какъ зм?и шевелятся, б?лолицая, съ пухлыми щеками, въ б?лой шелковой рубашк?, въ алой до кол?нъ юбк?, въ черныхъ шелковыхъ чулкахъ - пояснымъ стариннымъ Русскимъ поклономъ, со св?тлою улыбкой, обнажавшей сверкающiй рядъ б?лыхъ ровныхъ, крупныхъ зубовъ, прив?тствовала гостей:
        - Пожалуйте, гости дорогiе, - медовымъ голосомъ говорила она, - закусить дарами кал-хоза имени Карла Маркса, казачьихъ п?сень послушать!..
        XIV
        Ульяна Ивановна - фамилiи ея никто никогда не называлъ, ибо фамилiя ея была чист?йшая контръ-революцiя, и когда ей самой говорили - «не т?хъ ли она, которые?.
», она мило и лукаво улыбалась и отв?чала томнымъ голосомъ: - «ну какъ же, что еще скажете?.. Мы только однохвамильцы». - Ульяна Ивановна родилась на этомъ хутор? за годъ до великой войны.
        Ей было шесть л?тъ, когда она увидала первую пролитую челов?ческую кровь. На ея глазахъ большевики надругались, истиранили, измучили и добили ея мать за то, что Ульянкинъ отецъ ушелъ съ казаками сражаться съ коммунистами. Отецъ ея погибъ въ бояхъ съ красными. Круглой сиротой осталась она на хутор?, занятомъ большевиками. Весьмил?тней д?вочкой поступила въ «пiонеры», пятнадцати л?тъ стала
«ком-сомолкой», а теперь была золотымъ яснымъ солнышкомъ всей большевицкой округи.
        Безъ Бога, безъ в?ры и безъ любви выросшая - она была безжалостна и безсердечна. Для нея существовало только ея т?ло и все, что было съ нимъ сопряжено. Она знала свою р?дкую красоту, свой прекрасный голосъ, свой быстрый умъ и ум?нье, чисто по казачьи «потрафлять» всякому начальству. Кругомъ голодали - у Ульяны Ивановны всего было въ изобилiи. Она первою записалась въ кол-хозъ. Она спала съ комиссарами и на?зжимъ начальствомъ. Она доносила на товарищей и изобличала
«контру». Ея товарки и товарищи лютою ненавистью ненавид?ли, но еще того бол?е боялись ея. Ея приказанiя исполнялись безпрекословно. Ей несли посл?днее, лишь-бы она не донесла и не оговорила.
        Высокая, чернобровая, см?лая, бойкая на языкъ, она была находкой для властей. Ее возили за много верстъ всюду, гд? учреждали новые кол-хозы и снимали на фотографiю и для кинематографа, ее таскали навстр?чу прi?зжавшимъ изъ Москвы комиссарамъ и особенно туда, гд? могли быть прi?зжiе иностранцы интуристы.
        Въ Россiи голодъ… Посмотрите на эту красавицу п?вунью, - такiя ли бываютъ голодныя?.. Какъ она од?та, какъ весела, какое довольство во всемъ ея лиц?!.. Вотъ подлинная сов?тская гражданка!.. По ней судите о союз?, а не по оборваннымъ протестантамъ, которые сами изъ чисто Русскаго упрямства ничего не хотятъ д?лать и нарочно морятъ себя голодомъ…
        Сперва - Уля, потомъ - Ульяша - теперь Ульяна Ивановна - она была необходимою принадлежностью всякаго коммунистическаго комиссарскаго смотра.
        Володя принялъ отъ Ульяны Ивановны деревянное р?зное блюдо, накрытое расшитымъ полотенцемъ съ караваемъ рыхлаго полу-б?лаго хл?ба.

«Голодъ», - невольно подумалъ онъ. - «Голодъ… все на св?т? относительно. Всегда кто-нибудь, гд?-нибудь голодаетъ… У насъ теперь это меньше, ч?мъ гд? бы то ни было»…
        Онъ вошелъ въ столовую. Въ хрустальной ваз? на стол? черн?ла, сверкая, икра. Зеленоватая стеклянная четверть была окружена странно знакомыми чеканными серебряными чарочками, напомнившими Волод? что-то давно забытое, что то изъ ранней юности, но что именно онъ не старался вспомнить. Чекисты и красные командиры съ веселымъ шумомъ обступали столъ. Двери въ сос?днюю горницу были открыты на об? половины и за ними стоялъ хоръ парней и д?вушекъ - рабочихъ кол-хоза. Ульяна Ивановна стояла впереди хора.
        Какъ водится проп?ли два куплета «Интернацiонала» Мисинъ негромко и несм?ло крикнулъ «ура»!.. Володя поморщился - очень ему это показалось буржуазнымъ. Онъ с?лъ за серединою длиннаго стола, кругомъ разс?лись его сотрудники. Ульяна Ивановна съ призывной улыбкой стояла противъ Володи. На ея лиц? было написано: -
«что прикажете?..».
        - Мн? говорили, гражданка, что вы создали при кол-хоз? прекрасный хоръ, - говорилъ Володя, прожевывая бутербродъ съ икрой. - Разумныя развлеченiя необходимы при работ?… Вашъ хоръ лучшее доказательство, что въ кол-хоз? не переобременены работой. Сов?тская власть не пресл?дуетъ казаковъ и мы охотно послушаемъ старыя казачьи п?сни.
        - Товарищъ комиссаръ, - нагибался къ Волод? Растеряевъ съ высокою бутылью четверти, - еще стопочку дозвольте?.. Это наша колхозная.
        Ульяна Ивановна торжественно поклонилась Волод?, повернулась къ п?сенникамъ и хоръ дружно грянулъ:
        - При долинушк? калинушка растетъ,
        На калинушк? соловьюшекъ сидитъ,
        Горьку ягодку калинушку клюетъ,
        Онъ малиною закусываитъ…
        Веселый, заливистый присвистъ шелъ съ п?сней. Подъ него Володя говорилъ предс?дателю тройки:
        - Челов?ческая жизнь въ десяти случаяхъ изъ шестидесяти есть голая борьба за существованiе - это еще Гладстонъ сказалъ.
        - Гладстонъ…, - пуча глаза на Володю, сказалъ предс?датель тройки и пост?снился спросить, кто это такой Гладстонъ?
        - Приставали къ соловью соколы,
        Взяли, взяли соловью съ собою,
        Посадили соловья въ кл?точку,
        Что во новую, р?шетчатую,
        За р?шоточку серебряную…
        - «Прогрессъ общественнаго богатства», - говоритъ Шторхъ, - продолжалъ поучать Володя, - «создаетъ тотъ полезный классъ общества, который исполняетъ самыя скучныя и отвратительныя работы, однимъ словомъ, взваливаетъ себ? на плечи все, что есть въ жизни непрiятнаго и рабскаго и именно этимъ доставляетъ другимъ классамъ досугъ, веселое расположенiе и условное достоинство характера». Къ сожал?нiю - это неизб?жно.
        - Вотъ ума-то, - восхищенно прошепталъ сид?вшiй противъ Володи Драчъ.
        Съ другого конца стола до Володи доносился пьяный разговоръ:
        - Знаешь чего?..
        - Ну, чего?..
        - А энто онъ правильно… Правильно, говорю, поступаетъ… Потому народу страхъ вотъ какъ нужонъ. Безъ страху народъ что?.. Ничего…
        - Черезъ чево?..
        - Страхъ, говорю, народу нуженъ, чтобы начальства во какъ боялись!..
        И невольно думалъ Володя, что въ н?сколькихъ десяткахъ саженей отъ него, въ степи, подл? погоста, какiе то другiе казаки «ислолняютъ самыя скучныя, самыя низкiя, отвратительныя работы» - роютъ могилы разстр?ляннымъ по его вол? казакамъ, ихъ одно-хуторянамъ. Володя зналъ, что тамъ неут?шно, источнымъ голосомъ плачутъ матери и жены. Ему все это было глубоко безразлично. Онъ былъ - большевикъ!.. Онъ считалъ, что Драчъ называлъ ихъ совершенно правильно - «гадами». Они и были для него - партiйца - гады… Онъ смотр?лъ на нихъ, какъ на зм?й - гадюкъ, которыя, если ихъ не уничтожать, могутъ ужалить. Ихъ вс?хъ надо перевести, истребить, если они останутся - мелко-буржуазная стихiя захлестнетъ нарождаюшiйся соцiализмъ.
        - Заставляли соловья п?сни п?ть: -
        Ужъ ты пой, расп?вай, соловей,
        Прiут?шь призабавь молодца…
        - Это они хорош-шо, - дыша водкой на Володю, говорилъ предс?датель тройки - хор-рош-шо поютъ… Прилет?ли соколы и забрали соловья… Пой, дескать, угождай намъ… Колхозная кл?точка серебряная…
        - Вы нашей Ульяны Ивановны допрежъ ни раза не видали, - спрашивалъ пьяный отъ страха и водки Мисинъ.
        Четверть, колыхаясь, плавала кругомъ стола и наполняла чеканныя стопочки Шуриной работы. Гости зам?тно хм?л?ли.
        Володя задумчиво опустилъ голову. Онъ былъ тоже пьянъ, но не отъ вина, а отъ всего этого угарнаго дня, отъ пролитой крови, отъ мертвыхъ т?лъ, валявшихся на площади, оть шумныхъ п?сень, нел?по звучавшихъ въ низкихъ комнатахъ Вехоткинской хаты, отъ разнузданно-развратныхъ плясокъ красивой, разрумянившейся отъ водки статной Ульяны Ивановны.
        Володя думалъ: - «при Царяхъ… Разв? было возможно что-нибудь подобное при Царяхъ?.
        Какая власть у меня… Разв?, что Иванъ Грозный такую власть им?лъ?.. Да - Царь Иродъ… И т?ло и душа вс?хъ этихъ людей мн? принадлежатъ… А какая подлость людская. Кажется, подлость никогда не доходила до такихъ посл?днихъ пред?ловъ, какъ при насъ, большевикахъ?.. Все, что хочу - исполнятъ… Рабы!.. Можетъ быть, - Малининъ и былъ правъ. Мы слишкомъ далеко шагнули не только въ орабочиванiи людей, но и въ ихъ оподленiи»…
        - А хорошо, - икая, сказалъ Драчъ. - П?ть да плясать - на это казаковъ взять!.. Дикiя п?сни…
        Растеряевъ зажегъ керосиновыя лампы. Стало еше душн?е, диче и срамн?е въ желтомъ св?т? многихъ лампъ. П?ли не стройно, больше орали, жестами дополняя то, что п?ли.
        - Въ щечки, въ губки и въ глаза,
        Перечить было нельзя,
        Много разъ онъ ц?ловалъ,
        И валялъ - игра-алъ съ ней.
        Визгнула гармоника, заиграла плясовую. Развеселый пятнадцатил?тнiй парнишка кол-хозный «бригадиръ» выступилъ впередъ, пристукнулъ каблуками, сд?лалъ вывертъ и остановился, ворочая пьяными глазами и подмигивая Ульян? Ивановн?. Та выскочила, стуча новыми козловыми сапожками съ жел?зными подковками… Пошелъ разудалый казачекъ.
        Хоръ нескладно п?лъ въ такть танца:
        - Безъ теб?-ли другъ, постеля холодна,
        Од?ялице заинд?в?ло,
        Подушечки потонули во слезахъ…
        Казачишка ходилъ на рукахъ, съ грохотомъ сапогъ переворачивался черезъ голову, лежа на полу неприлично ерзгалъ сапогами по доскамъ, соп?лъ и кряхт?лъ, а вокругъ него страстной дьяволицей носилась Ульяна Ивановна, срамно задирала юбки и поворачивалась задомъ къ гостямъ.
        - Эт-то-же, товарищи, - заикаясь отъ восторга, говорилъ Драчъ, - пр-рям-мо Аф-финскiя ночи какiя-то!.. Ахъ елки-палки!.. Эт-то же Г-гет-тера!.. Вотъ стерва!.
        Едрёна вошь!..

«Всегда, всегда такъ было», - думалъ Володя. - «Саломея плясала передъ царемъ Иродомъ и потребовала голову Iоанна Крестителя… Читалъ я н?когда эту исторiю… Не очень въ нее в?рилъ… Думалъ вздоръ… Не можетъ того быть… Или въ очень древнiя, дикiя времена… Н?тъ, вотъ и теперь есть такой государственный строй, при которомъ все это становится возможнымъ… Сов?тскiй коммунистическiй строй… Малининъ былъ правъ… Далеко зашли, далеко пустили хама… Искривили линiю и какъ это исправить, когда мы во власти такихъ людей, какъ Драчъ… Гадко все это… Мерзко и гадко…».
        Онъ всталъ и тяжело ударилъ кулакомъ по столу.
        - Ну!.. Довольно! - крикнулъ онъ, и сердце его забилось радостно и горделиво: - такое мгновенно наступило подобострастное молчанiе, такая стала тишина въ хат? и такъ дружно вс? встали отъ его окрика. - П?сенники по домамъ!.. Завъ колхозомъ поблагодарите ихъ отъ имени пролетарiата за усердiе и старанiе. А ты, красавица, какъ тебя звать, Саломея Ивановна, останься зд?сь… Зав кол-хозомъ обезпокойся насчетъ ночлега комиссiи… Понялъ?..
        Стуча каблуками по доскамъ стеклянной галлереи молчаливо выходили кол-хозники изъ хаты.
        Стояла душная iюльская ночь, было очень тихо на хутор? и издали съ погоста чуть доносилось печальное церковное п?нiе, всхлипыванiе и причитанiя бабъ. Тамъ въ общей могил? хоронили казненныхъ казаковъ.
        XV
        Володя проснулся внезапно. Точно что его ударило. Въ горниц? былъ мутный полусв?тъ. Въ щели притворенныхъ внутреннихъ ставень входилъ голубоватый отсв?тъ ранняго утра. На широкой постели, на пуховикахъ истомно разметалась и сладко соп?ла на мягкихъ подушкахъ Ульяна Ивановна. Черные волосы, перевитые жгутомъ были переброшены на грудь и пушистою кистью прикрывали полъживота.

«Красивая баба», - подумалъ Володя. - «Не зря на показъ ее возятъ. Сытая, гладкая и… развратная»…
        Володя с?лъ на постели. Отъ вчерашняго шум?ло въ голов?. Въ горниц? было душно, пахло потомъ, водкой и скверными духами… Хот?лось на воздухъ. Событiя вчерашняго дня проносились въ памяти и казались кошмарнымь сномъ… Но в?дь вся жизнь сов?тская была такимъ кошмаромъ, гд? въ грязный и липкiй комокъ сплелись кровь и любовь, предательство и убiйство, ложь и подлость… Какъ не ненавид?ть вс?хъ этихъ людей, принявшихъ такую жизнь за какую-то новую религiю, въ грязи и разврат? увидавшихъ откровенiе?..
        Скрипъ колесъ и м?рная поступь воловъ вошли въ тишину утра. Кто-то будто въ?халъ во дворъ и остановился. Было слышно соп?нiе воловъ, потомъ сдержанно негромко зазвучали челов?ческiе голоса. Какъ будто народъ собирался на двор?.
        Володя натянулъ штаны и сапоги, подошелъ къ окну и отодвинулъ ставни.
        Утреннiй св?тъ былъ мутенъ, и предметы еще не бросали т?ней. Все въ этомъ св?т? печальнымъ и ненужнымъ казалось. Черная тоска незам?тно подкатила къ сердцу Володи.
        Кол-хозныя ворота были настежь распахнуты. Печальной розовой полосой вис?ла надъ ними выв?ска. Въ воротахъ, не входя во дворъ, т?снился народъ. Конные буряты осаживали толпу. На истоптанной земл? двора неподвижно, точно монументы, стояла пара воловъ, запряженныхъ въ большую, тяжелую тел?гу, заваленную до самаго верха грядокъ соломой.
        Казакъ, вчера вызвавшiйся указать, гд? скрывался атаманъ б?ло-бандитской шайки, со страшнымъ, изголодавшимся, измученнымъ, чернымъ отъ черноземной пыли лицомъ неловко топтался подл? тел?ги. Н?сколько чекистовъ, башкирскiй крас-комъ, Мисинъ, Растеряевъ, бравый красноармеецъ въ рубах? съ растегнутымъ воротомъ, предс?датель ревизiонной тройки, съ неумытыми, помятыми сномъ лицами, многiе безъ шапокъ съ вихрами торчащими волосами собрались возл? тел?ги. Тутъ-же былъ и Драчъ, одна нога въ сапог?, другая въ мягкой туфл?, въ б?лыхъ подштанникахъ и рубах?, но при ремн? съ двумя револьверами.
        - Что тамъ такое?… - раскрывая окно, спросилъ Володя.
        - Привезли атамана съ сыномъ, - сказалъ Драчъ.
        - Гд?-же онъ?.
        - А вотъ, на арб?, - снимая фуражку, сказалъ Мисинъ.
        - Убитые что-ли?..
        - Н?тъ. Обои раненые, - сказалъ Растеряевъ и тоже снялъ шапку. - Лежатъ подъ соломой.
        - Зач?мъ завалили?..
        - Крови много… Духъ нехорошiй. Опять-же стонутъ… Володя вышелъ на дворъ.
        - А ну, покажите мн?, что за атаманъ у васъ?..
        - Онъ не у насъ, - смущенно улыбаясь, сказалъ Мисинъ, подошелъ къ тел?г? и сталъ руками сбрасывать солому.
        Тяжелый, пр?сный запахъ св?жей крови пошелъ отъ тел?ги. Внизу кто-то застоналъ.
        - Ф-фу, - да зач?мъ такъ, - сказалъ Драчъ, подходя къ тел?г?. - Перепачкаешься задарма. Давай, граждане, кто-нибудь вилы.
        Услужливыя руки подали вилы и ихъ взялъ съ неловкой улыбкой красноармеецъ.
        - Раскидать, что-ли? - спросилъ онъ, совс?мъ по д?тски улыбаясь.
        Никто ничего не сказалъ. Красноармеецъ сталъ одной ногой на дышло, другой на колесо и сильными ударами вилъ началъ раскидывать солому. Противный тошный запахъ сталъ сильн?е. Стоны громче. Подъ соломой показались скровавленныя т?ла въ б?лыхъ рубахахъ и портахъ. Красноармеецъ замахнулся вилами.
        - Скидавать, аль оставить?… - жмуря глаза, спросилъ онъ.
        - А то что?.. Мараться съ ними будемъ, докторовъ звать?.. Все одно тяжело раненые. Для опроса не гожи, - возбужденно крикнулъ Драчъ.
        Красноармеецъ съ размаха всадилъ вилы въ бокъ раненому, понатужился, крякнулъ и сбросилъ окровавленное т?ло на землю.
        - О-охъ, - пронеслось въ толп?.
        - Чижолый… Пудовъ на пять будетъ кабанъ, - стирая рукавомъ потъ со лба, сказалъ красноармеецъ и хватилъ вилами второго.
        Страшный крикъ раздался по двору. Раненый извивался, какъ червякъ на вилахъ и, упавъ на землю, кричалъ:
        - Убейте меня, ради Создателя!.. Ой, моченьки моей н?тъ!.. Убейте, ради Христа!
        Первый сброшенный глухо стоналъ и дергалъ босою ногой въ разорванныхъ, залитыхъ кровью подштанникахъ. Онъ кончался.
        Драчъ вынулъ револьверъ и подошелъ ко второму.
        - Совс?мъ молодой, - сказалъ онъ, - а какой ядовитый. Такъ расправляется сов?тская власть со своими врагами.
        Драчъ выстр?лилъ въ голову раненому.
        Мисинъ разглядывалъ затихшаго, умершаго атамана.
        - Батюшки!… - вырвалось у него. - Такъ ить это!.. И въ страх? замолчалъ. Володя подошелъ къ нему твердыми р?шительными шагами, взялъ его за грудки за рубаху и, строго глядя прямо въ глаза Мисина, спросилъ:
        - Призналъ его?.. Ну, говори, кто?.. Мисинъ затрясся мелкою дрожью.
        - Такъ итъ это съ нашего хутора… Хуторецъ нашъ… Полковникъ Вехоткинъ и сынъ его Степанъ.
        Володя сурово посмотр?лъ на лежавшаго на земл? старика.
        - Ты его зналъ?… - обернулся онъ онъ Мисину.
        - Ну, какъ не зналъ?.. Тихона-то Ивановича?.. Всю жизню вм?ст? прожили… Въ одномъ полку служили… Такъ ить жана его тутъ рядомъ обитаеть… Живая еще. И домь кол-хозный - его это былъ домъ.
        - Гд? его жена? - Володя.
        - А вотъ тутъ сейчасъ за проулочкомъ. Въ Колмыковскомъ курен?.
        - Ну пошелъ… Веди меня къ ней.
        Мисинъ поб?жалъ впередъ показать дорогу, за нимъ, молча, опустивъ голову шелъ Володя, сзади Драчъ и два чекиста.

* * *
        Дверь, запертая изнутри щеколдою не подавалась. Но сейчасъ-же на стукъ и грозные крики Драча раздались за дверью легкiе, точно не несущiе в?са шаги босыхъ ногь и дощатая дверь, колеблясь на петляхъ, широко распахнулась. Противъ Володи стояла женщина л?тъ сорока. Темные, пробитые густою с?диною волосы были коротко, по городскому острижены и тщательно причесанные вились у висковъ. Красивые голубые глаза съ тревогой смотр?ли на людей, столпившихся у дверей. Женщина была въ просторной темно-коричневой кофт? и длинной широкой юбк?. Ея маленькiя босыя ноги пожимались на полу. Другая женщина - страшная старуха съ р?дкими космами с?дыхъ волосъ, безобразно спускавшихся съ черепа, съ громадной распухшей головой желто-воскового цв?та, въ б?лой ночной кофт? поднималась съ постели, устроенной на простомъ деревянномъ диван? съ р?шетчатой спинкой. Еще бросилась въ глаза пустота, точно не жилой хаты. Нич?мъ съ?стнымъ не пахло въ ней, но былъ воздухъ тепелъ и пр?сенъ, какъ л?томъ въ сараяхъ.
        Володя строго посмотр?лъ на старуху и сурово спросилъ, какъ спрашивалъ казаковъ и казачекъ на юг? сов?тской республики въ С?веро-Кавказскомъ кра?:
        - Чья ты?.. - и добавилъ: - какъ ваша фамилiя?..
        - Надежда Петровна Вехоткина, - страшнымъ, не челов?ческимъ, крякающимъ, деревяннымъ голосомъ отв?тила старуха.
        - А вы?… - перевелъ глаза на отошедшую на середину хаты женщину Володя.
        Безстрастный и жутко хододный прозвучалъ отв?тъ:
        - Евгенiя Матв?евна Жильцова.
        - Вы вм?ст? и живете?..
        - Недавно она ко мн? прi?хала…, - сказала старуха. - Изъ Петербурга. Она моя родная племянница.
        Володя попятился къ двери. Кажется, первый разъ онъ ощутилъ какой-то нев?домый внутреннiй страхъ. Шагая черезъ порогь, онъ об?ими руками взялся за дверь, потянулъ ее на себя и, плотно закрывая ее, строго посмотр?лъ на ожидавшихъ его чекистовъ.
        - Этихъ не трогать…, - тихо, но твердо, тономъ самаго строгаго приказанiя сказалъ Володя.
        - Чего ихъ трогать, сами, - началъ было Драчъ, но Володя такъ посмотр?лъ на него, что онъ замолчалъ.
        Въ тяжеломъ молчанiи вс? вернулись на колхозный дворъ. Когда Володя проходилъ мимо еще не прибранныхъ убитыхъ атамана и его сына онъ чувствовалъ, какъ какiя то холодныя струи б?жали по его спин? и онъ старался не смотр?ть на покойниковъ. Войдя въ хату, онъ сейчасъ же распорядился, чтобы подавали автомобиль,
        Онъ молча попрощался съ тройкой и, уже сидя въ автомобил? съ Драчемъ, сказалъ:
        - Товарищи, мы свое д?ло зд?сь окончили… Съ усп?хомъ… ?демъ дальше въ станицу въ райкомъ.
        Автомобиль мягко катился по пыльной дорог?. Володя сид?лъ, откинувшись на подушки и, чего съ нимъ никогда не бывало, говорилъ самъ съ собою.
        - Антагонизмъ классовыхъ интересовъ неизм?нно приводитъ къ кровавой борьб?…
        - Чего?… - вздрагивая спросилъ задремавшiй Драчъ.
        - Я не теб?… Спи…
        Автомобиль потряхивалъ на выбоинахъ широкаго степного шляха. Черная пыль тучей за нимъ неслась.
        - Каждый историческiй перiодъ им?етъ свои законы. Намъ, можетъ быть, эти законы покажутся страшными… Исторiя пойметъ ихъ и оц?нитъ.
        - Ась?.. Вы это не мн?? - встрепенулся опять Драчъ.
        - Спи… Марксъ учитъ: - «добродушiю н?тъ м?ста. У тебя н?тъ сердца въ груди. Слабость челов?ческой натуры»… Мирабо сазалъ: - «imроssiblе. Nе mе ditеs jаmаis cе bкtе dе mоt!..».[Note13: Невозможно! Никогда не говорите мн? это глупое слово.]
        - Вы что?.. Опять никакъ ко мн??..
        - Отвяжись… Марксъ говоритъ: - «вм?сто кнута надсмотрщика за рабами является штрафная книга надзирателя за рабочими»… Гд?-же культура?.. Марксъ!.. Марксъ!.. Узнали он? меня?.. Родныя?.. Глупости!.. Кнутъ, штрафная книга… Смертная мучительная казнь… Пытки… Голодъ - это все посильн?е… И все не сдаются…
        Марксъ, что бы ты сказалъ, если-бы увидалъ все это?.. Они насъ поб?дятъ, а я въ своей ненависти, кажется, дойду до того, что самого себя буду ненавид?ть…
        XVI
        Посл? отъ?зда карательной тройки какъ то очень быстро ушелъ Дзюнгарскiй конный полкъ, оставившiй кучи навоза и нечистотъ и разоренные амбары съ расхищеннымъ овсомъ и с?номъ.
        На хутор? стало необычайно тихо. Кол-хозники бродили по двору, какъ сонныя мухи осенью. Ничто не спорилось, ничто не клеилось. Мисинъ понять не могъ, какъ это случилось, что какъ разъ т? казаки, которые уме?ли обращаться съ машинами, которые ум?ли работать въ пол? - были разстр?ляны.
        - Б?съ меня тогда подтолкнулъ, - шепталъ онъ. - Б?съ, не иначе, какъ онъ. Да кто зналъ, что оно такъ обернется?.. Я думалъ, ну поученiе какое имъ скажетъ въ назиданiе и вся недолга. А какъ сталъ валить… Господи, да что-же такое съ нами, казаками, сд?лалось?..И всего то у насъ было дв? волосины, - анъ и т? переносились.
        Хаты убитыхъ казаковъ стояли пустыя съ раскрытыми дверями и окнами. Степной в?теръ гулялъ въ нихъ. Вдовы и сироты сбились вм?сте по дв?, по три семьи, бросивъ опостылые курени. Отъ погоста, гд? неглубоко были зарыты т?ла казненныхъ тянуло мертвечиной.
        У Надежды Петровны возилась сос?дка Лукерья Самохоткина. Она растопила печь и изъ посл?днихъ остатковъ муки, привезенной Женей, готовила хл?бъ. Въ хат? кисло пахло т?стомъ, и б?лые клубки его лежали на доск?,
        - Вы, Надежда Петровна, не сумл?вайтесь, - бодро говорила Лукерья, - вотъ хл?бушка покушаете, я еще чего ни на есть разстараюсь вамъ - и всякая хворость пройдетъ. Это все у васъ съ голодухи. Давно ничего хорошенько не ?ли. Вотъ покушаете и отойдетъ.
        - Ужъ и не знаю, Лукерьюшка, отойдетъ-ли? Очень уже я безразлична ко всему стала. Ничто мн? не мило. Да и внутри все болитъ, точно обрывается тамъ самая жизнь.
        - Но, тетя, - сказала Женя. - Жара у васъ н?тъ. Да и смотрите - ножки ваши меньше сегодня опухши.
        - Жить, Женя, что-то совс?мъ не хочется. Раньше для него жила. Его да Степу все поджидала… Думала - съ усп?хомъ… Теперь?. Для чего и жить?
        - И, мамаша… Господь все видитъ… И что я вамъ скажу. Каку таку новость… Ить, знаете, Ульяна Ивановна наша пропала.
        - Ну, куда она тамъ пропадетъ?.. Поскакала просто куда съ комиссаромъ красоваться.
        - А и н?тъ, мамаша… Слушокъ такой былъ… Не угробили-бы ее наши хуторскiе? Уже очень ее хуторъ весь ненавид?лъ черезъ ея подхалимство и подлость.
        Ловкимъ движенiемъ Лукерья подхватила рогачемъ хл?бы и сунула ихъ въ печь.
        Тонкiй хл?бный запахъ раздражающе пошелъ по хат?.
        - Ужъ очень, мамаша, была она изъ себя полная… Мяса то какiя… Помираетъ ить съ голода народъ…
        Сказала и нагнулась къ печи. Краснымъ св?томъ озарилось худое, серьезное, строгое, суровое лицо. Соломиной пробовала хл?бы, не пора-ли вынимать. Молчала долго, потомъ обернулась къ Жен? и маленькими, точно и не челов?ческими, жадными, голодными глазами, посмотр?ла той прямо въ глаза.
        - В?рите, н?тъ-ли, Евгенiя Матв?евна, - чуть слышно, тихо сказала она, - народъ мяса почти что годъ не видалъ… Олют?лъ народъ совс?мъ. Убоинки сердце хочетъ.
        И опять нагнулась къ хл?бамъ. Алымъ полымемъ осв?тилось страшное, строгое, изголодавшееся лицо Лукерьи.

* * *
        На другой день, подъ вечеръ, Лукерья пришла къ Надежд? Петровн?. Та спала на постели и тихъ и неслышенъ былъ ея больной сонъ. Лукерья подмигнула Жен? и поманила ее къ двери.
        - Вы вотъ что, Евгенiя Матв?евна, какъ совс?мъ свечеряетъ, пойдите-ка къ Дурняпиной, Малань? Сидоровн?. Знаете гд??
        - Ну знаю.
        - И захватите посудину какую глиняную… Тамъ, знаете… У ней мясцомъ разжились… Да никакъ много. Люди сказывали, что никакъ пуда четыре вышло… И солятъ, и варятъ, и колбасы д?лаютъ… Такъ вотъ она, значитъ, сама мн? сказала: - зайди, молъ, къ Вехоткиной, полковниц?, скажи ей, я ей колбасъ какихъ особенныхъ приготовлю. Она, молъ, намъ когда у нея что было, всегда помогала.
        Все зто казалось Жен? подозрительнымъ и почти страшнымъ, и она готова была отказаться, но изъ угла, съ постели раздался страшный деревянный, нечелов?ческiй шопотъ:
        - Пойди, Женюша милая… Такъ то мн? захот?лось солененькой колбаски!
        - Зайдите… зайдите, Евгенiя Матв?евна, только чтобы люди чего не увидали… Слют?лъ народъ… Завидливы стали очень люди къ чужому.
        Лукерья ушла.
        Надежда Петровна своимъ глухимъ, страшньшъ голосомъ говорила сама съ собою:
        - Откуда она могла только достать мяса, ума не приложу… Свинью бы р?зали - такъ это такъ близко отъ насъ - мы услышали-бы?.. Разв? коровенку какую больную имъ Мисинъ уступилъ?.. Такъ не такой онъ челов?къ… Можетъ быть начальство посл? смотра приказало?..
        Смеркалось, когда Женя взяла глиняную чашку и кусокъ р?дкаго холста и вышла изъ хаты. Она шла, опустивъ голову и задумавшись, и въ своей задумчивости не зам?тила, какъ прошла мимо воротъ Дурняпинскаго куреня. Она хот?ла вернуться, но увидала, что она стоитъ сзади Дурняпинской хаты подл? клунь, что тамъ плетень порушенъ и что н?тъ ничего проще, какъ пройдти черезъ базы прямо дворомъ къ крыльцу хаты. Она легко перешагнула черезъ плетень и вошла во дворъ.
        У самаго забора, возл? пустой кошары была вырыта небольшая, аршинъ въ квадрат? глубокая яма. Лопата была брошена подл?, точно кто только что рылъ зд?сь и, отозванный, уб?жалъ. Подл? ямы, - Женя чуть не споткнулась объ это, - лежали какiе-то предметы, прикрытые дерюжкой. Еще было достаточно св?тло и въ печальномъ св?т? догорающаго дня Женя увид?ла, что изъ подъ дерюжки странно б?л?етъ пятью тонкими пальцами челов?ческая рука. Страхъ сжалъ сердце Жени. Но она преодол?ла страхъ и, движимая жуткимъ любопытствомъ, нагнулась и концами пальцевъ чуть приподняла дерюжку. Пр?сный и тошный запахъ трупа пахнулъ ей въ лицо. На земл? лежала отрубленная женская голова. Густые, черные волосы небрежнымъ, грязнымъ комкомъ свалялись подл? и на темномъ ихъ клубк? точно св?тилось бл?дным мраморомъ прекрасныхъ очертанiй женское лицо. Черныя брови сурово были сомкнуты подъ чистымъ лбомъ надъ полуоткрытыми глазами, чуть блест?вшими мертвымъ, холоднымъ блескомъ въ т?ни густыхъ къ верху загнутыхъ р?сницъ. Кр?пкiй подбородокъ красивымъ оваломъ смыкалъ лицо. Черезъ сизыя полуоткрытыя губы и въ полутьм? блистали ровные чистые
зубы. Одна щека была въ грязи, другая еше хранила краску румянъ. Подл? головы лежали руки и концы маленькихъ ножекъ.
        Женя все поняла. Она выронила чашку съ рядномъ и въ неистовомъ ужас? перепрыгнула черезъ плетень и поб?жала назадъ къ дому Колмыкова по узкому хуторскому проулку.
        Ульяна Ивановна!..
        Все то, что она слышла вс? эти дни, что говорили и не договаривали Лукерья и тетя Надя, все то ужасное, нев?роятное казалось, такое невозможное стало передъ нею во всей своей грозной д?йствительности. Она вид?ла - темныя женскiя т?ни неслышно точно скользили по проулку, направляясь туда… Ей казалось, или, можетъ быть, это и точно такъ было, она слышала тамъ гомонъ довольныхъ и жадныхъ голосовъ. Тамъварили, солили, тамъ коптили и приготовляли колбасы изъ т?ла этой самой Ульяны Изановны, чью голову, руки и ноги не усп?ли въ торопяхъ и страх? закопать.
        Жен? казалось, что этотъ странный взглядъ полуприкрытыхъ темныхъ глазъ головы, снятой съ туловища сл?дитъ за нею и точно несется съ нею вм?ст? съ этимъ страшнымъ трупнымъ запахомъ, отъ котораго она не могла освободиться.
        Какой это былъ ни съ ч?мъ не сравнимый ужасъ!.. Какое мучительное состоянiе, никогда раньше неиспытанное, страха, отвращенiя и нечелов?ческой скорби за людей! Кажется уже закалилось въ сов?тской д?йствительности ея сердце! Всего, всего она повидала: - убiйства, разстр?лы, голодъ… Но этого посл?дняго ужаса она не могла перенести. Тамъ умирала ея тетка. Женя знала, что тетя Надя доживаетъ посл?днiе дни и мечтаетъ о колбас?… Но принести ей колбасу изъ такой убоины, изъ т?ла убитой женщины - она не могла. Она шла и точно ощущала на зубахъ вкусную вязкость св?жаго, копченаго и соленаго мяса. Колбаса изъ Ульяны Ивановны!.. Изъ челов?ческаго мяса!..
        Она сама не помнила, какъ вошла въ хату. Ее поразила мертвая и холодная тишина, стоявшая въ ней. Вечеръ былъ теплый, почти знойный, а въ хат? казалось холодно. Чуть мигая гор?ла догоравшая керосиновая лампочка. Острый красный язычекъ пламени пустилъ черную полосу копоти на узкое стекло.
        - Тетя… Тетя Надя, - крикнула Женя. Молчанiе было въ хат?.
        Женя огляд?лась. На стол? лежали два круглыхъ хл?ба, испченныхъ Лукерьей. Тетка сид?ла надъ ними, опустив огромную, распухшую голову на столъ…
        - Тетя, что съ тобою?.. Теб? не хорошо, тетя?..
        Женя подошла къ тетке. Ледянымъ холодомъ в?яло отъ еще гибкаго тела. Женя приподняла его. Оно было такое что Женя безъ труда перетащила его на постель и положила на спину. У печки вис?ло маленькое зеркальце. Женя поднесла его къ губамъ тетки. Никакого сл?да не было на стекл?… Тетя Надя уже не дышала… Женя сложила руки на груди покойницы, потомъ опустилась подл? нея на кол?ни и тихо молилась. Но едва кончила читать молитвы, дикiй ужасъ охватилъ ее и уже не могла, не могла, не могла она ничего д?лать… Шатаясь, страшными глазами все оглядываясь на покойницу, Женя торопливо укладывала свою котомку. Она положила туда хл?бы, достала вс? деньги, какiя еще оставались у нея. Все т?ло ея тряслось отъ внутренней дрожи. Она уже не влад?ла собою… Б?жать… б?жать… б?жать, куда глаза глядятъ. Уйдти изъ этого страшнаго царства смерти.
        Женя брезгливо покосилась на т?ло тети Нади. Она заставила себя подойдти къ нему и стояла и крестилась надъ нимъ.
        - Прости меня, тетя. Ты у Господа, ты все видишь!.. Прости меня!.. Не могу больше… Не могу…
        Язычекъ пламени въ ламп? заколебался и заиграли по ст?н? страшныя т?ни. Копоть стала гуше. Сильн?е завоняло керосиномъ. Лампа, начад?въ, погасла. Непроницаемый мракъ и холодъ смерти стали въ горниц?. Женя торопливо перекрестилась и опрометью выскочила изъ хаты на хуторскую улицу.
        Сомкнувшаяся за нею тишина была страшн?е самаго сильнаго грома.
        XVII
        По хутору скользили женскiя т?ни. Гд? то брякнуло о дерево глиняное лукошко, звякнула жестяная посудина. Какiя-то д?ти съ плачемъ обогнали Женю. Жен? чудились чавкающiя губы и зубы впивающiеся въ челов?ческое мясо.
        Она слышала женскiе, бабьи голоса:
        - Ить и то - д?тей жалко… Что-же помирать что-ли д?тям-то?
        - Пусть ребятки хотя вдосталь покушаютъ, - говорилъ кто-то за высокимъ плетневымъ заборомъ. Ему отв?чалъ чей-то мрачный голосъ:
        - Все одно, такъ-ли этакъ-ли помиратъ приходится, зачиво поганиться?
        - Богъ по нужд? нашей проститъ.
        - Н?ту вовсе Бога, коли такое на православной земл? д?ется.
        Голоса казались сонными, не людскими, точно все это снилось Жен?.
        Громадные лопухи и ц?лыя заросли крапивы ст?ною стояли за плетнями брошенныхъ куреней. Когда Женя проходила мимо погоста, душенъ и мерзокъ былъ запахъ мертвечины.
        Отъ уснувшаго темнаго става Женя поднялась въ степь. Теплый в?терокъ обласкалъ н?жными поц?луями усталое, измученное гор?вшее лицо. Легче стало дышать. Въ степномъ истомномъ воздух? пахло зр?лымъ с?менемъ пшеницы и пряными духами сорныхъ травъ. Чертополохъ качался передъ нею и казалось, что это челов?къ б?житъ ей навстр?чу. Женя с?ла на землю отъ страха. Она знала, что по ночамъ крестьяне и казаки ходятъ на свои поля и тамъ ножницами р?жутъ колосья, чтобы натереть хотя немного муки и накормить д?тей. Она знала, что сов?тская власть въ «ударномъ порядк?«мобилизовала д?тей - «пiонеровъ» и приказала имъ высл?живать такихъ похитителей колосьевъ и доносить на нихъ. Она боялась наткнуться на такого мальчика-доносчика.
        Женя прилегла на землю, но челов?къ оставался все на томъ-же м?ст? и Женя поняла, что она ошиблась. Она пошла дальше. Старые башмаки терли ногу. Женя сняла ихъ. Было прiятно прикосновенiе остывающей земли къ утомленной горячей подошв?. Легкiй ночной воздухъ сладостно распиралъ грудь и врачевалъ сердце. Глаза привыкали къ ночной темнот?. Черный шляхъ вился между бол?е св?тлыхъ полей. По небу все ярче и см?л?е играли зв?зды. Созв?здiе Плеядъ казалось брошеннымъ на темный бархатъ жемчужнымъ ожерельемъ. Зв?зды Большой Медв?дицы раскинулись на полъ неба и казались громадными. Въ неб? была та правда, которой не стало больше на земл?. Р?дко проб?житъ черезъ дорогу сусликъ, или полевая мышь и скроется между травъ и колосьевъ.
        Жен? казалось, что она идетъ очень быстро, на д?л?-же она еле тащилась, часто присаживаясь. Продолжительная голодовка и событiя посл?днихъ дней сломили ея силы. Все мерещилась мертвая голова молодой д?вушки, ея маленькiя руки и ноги и все пресл?довалъ душный, пр?сный запахъ мертваго т?ла. Женя садилась отдохнуть. Раза два она даже ложилась на землю и пыталась заснуть, но голодъ съ?лъ сонъ, заснуть не могла. Голова была полна думъ, соображенiй и плановъ.
        Когда она выскочила отъ тетки, она б?жала «куда глаза глядятъ». Но теперь въ ночной тишин? въ безлюдiи степи она начала думать, что-же все таки ей д?лать?
        Вернуться въ Ленинградъ?.. Н?тъ это не то… Въ Петербургъ она вернулась-бы… Въ Ленинградъ?.. Тамъ тоже - разсказывали ей на служб?, - иногда на рынк? китайцы продавали бл?дно-розовое мясо, будто телятину - и люди говорили, что это мясо казненныхъ… Называли его въ Ленинград? - «китайскимъ»…
        Он? жили съ Шурой, благодаря посылкамъ изъ заграницы, изъ Парижа, отъ какой-то неизв?стной имъ, таинственной «мадемуазелль Соланжъ»… Женя все это время была твердо уб?ждена, что эта мадемуазелль Соланжъ - ея Геннадiй.
        У нихъ, - обломковъ стараго быта, вымирающаго буржуазнаго класса, все не исчезла мечта о томъ, что заграницей есть какая-то «б?лая армiя» и что иностранцы готовятъ
«интервенцiю». Писалось объ этомъ и въ сов?тскихъ газетахъ.
        Согнувшисъ, свернувшись въ комочекъ Женя въ степи сид?ла, такая одинокая, дошедшая до отчаянiя. Въ этомъ ея одиночеств? такъ хот?лось найдти хотя-бы какую нибудь опору, кого-то, кто бы подумалъ о нихъ, позаботился, пожал?лъ ихъ, сов?тскихъ рабовъ… Услужливая память подсказывала содержанiе посл?днихъ статей въ
«Ленинградской Правд?«и черные заголовки грязнаго шрифта точно снова были передъ глазами. «Твердолобые призываютъ Германiю и Польшу сговориться за счетъ С.С.С.Р.», - Женя знала, что подъ именемъ «твердолобыхъ» фигурировали Муссолини и англичане. Она читала еще объ «антисов?тской провокацiи гитлеровцевъ»… И она, какъ многiе въ сов?тской республик? в?рила, что заграницей шла работа противъ большевиковъ и ей, какъ и вс?мъ затравленнымъ, изголодавшимся и замученнымъ въ сов?тскомъ союз? было все равно кто освободитъ ихъ отъ коммунистическаго ужаса - Антанта, н?мцы, японцы, все равно какою ц?ною, лишь бы прекратили, уничтожили эту власть, изд?вающуюся надъ здравымъ смысломъ, истребляющую миллiоны людей. Голодъ и людо?дство, классовая борьба и ненависть должны быть уничтожены въ мiр?.
        Такъ казалось…
        Посылки шли изъ Парижа - значитъ Геннадiй былъ въ Париж?. Вотъ и по?детъ она въ Парижъ и тамъ, наконецъ, найдетъ его. Это и будетъ окончанiе ея романа, о которомъ она столько разъ мечтала и разсказывала Шур?. Какой-то онъ и какою онъ найдетъ ее? А вдругъ и она пухнетъ отъ голода и станетъ такою, какъ тетя Надя, похожею на большеголоваго целулоидоваго челов?ка… Она провела пальцами до лицу. Скулы, тонкая кожа туго обтягивала, щеки ввалились. Лицо пока не распухло.
        Гд?-то недалеко первые кочета проп?ли. Значитъ и станцiя - вотъ она, совс?мъ близко. Женя встала и пошла дальше.
        Св?тл?ющая съ каждымъ мигомъ тонкая дымка тумана стлалась надъ степью и надъ нею совс?мъ рукой подать гор?лъ одинокiй фонарь.
        Ей все стало ясно - къ Геннадiю, въ Парижъ!..

* * *
        На узловой станцiи, куда Женя добралась только къ вечеру - было полно народа. Въ душномъ, запакощенномъ зал? лежали на полу, сид?ли и слонялись безъ д?ла сотни людей съ незат?йливыми котомками, корзинами и увязками. Вся Россiя, казалось, пришла въ движенiе и стала подобна стакану съ шипучимъ виномъ, взбаломученнымъ мутовкою. Какъ въ немъ вверхъ и внизъ ходятъ маленькiе серебряные пузырьки - такъ по всей Россiи одни туда, другiе обратно ?хали, сновали потерявшiе голову люди. Голодъ ихъ гналъ. Одни въ деревняхъ над?ялись найдти пропитанiе, другiе б?жали изъ вымиравшей отъ голода деревни въ городъ, над?ясь тамъ получить работу, «м?сто» и спасительный «паекъ». Одни вид?ли свое спасенiе въ хл?б?, зр?ющемъ на поляхъ, на нивахъ, въ с?роватыхъ колосьяхъ ржи и въ золот? зр?ющей пшеницы, въ картофел?, который - вотъ онъ!.. - лежитъ въ рыхлой земл?, въ яблокахъ, виноград?, капуст?, огурцахъ, другимъ, уже познавшимъ, что въ деревн? все принадлежитъ правительству, партiи, коммунистамъ, утоленiе голода мерещилось въ разноцв?тныхъ квитанцiяхъ, въ длинныхъ очередяхъ передъ продовольственными складами и въ
казенномъ даровомъ хл?б? общественныхъ гигантскихъ пекарень. И каждый зналъ, что все это ложь и обманъ, но никто не хот?лъ въ этомъ признаться, ибо признаться въ этомъ - значило признать и неизб?жность своей смерти отъ голода.
        Въ буфет? Женя напилась чего-то въ род? чая и закусила Лукерьинымъ хл?бомъ. Она подошла къ росписанiю, вис?вшему на ст?н?, въ проход? у кассы и первое, что она увидала на немъ, была лиловатая надпись оттиснутая в?роятно гуттаперчевымъ штемпелемъ, на поляхъ росписанiя:

«Коммунизмъ умретъ - Россiя не умретъ…».
        Будто изъ другого какого-то мiра, мiра свободнаго и не затравленнаго, см?лаго и гордаго кто-то подалъ знакъ и вдохнулъ въ сердце в?ру и бодрость.
        Россiя не умретъ!..
        Русскiе могутъ быть убиты, замучены, разстр?ляны, побиты голодомъ, - но Россiя не умретъ!..
        Съ какимъ-то новымъ чувствомъ в?ры въ свое избавленiе Женя разсмотр?ла свой дальн?йшiй маршрутъ. Она все придумала. Она сойдетъ, не до?зжая до пограничной станцiи, и пойдетъ одна, ни у кого, ничего не спрашивая - на западъ… Л?сами, буераками, ночью, таясь, какъ робкiй зв?рь, зорько высматривая посты пограничной стражи.
        Господь ей поможетъ…
        - Коммунизмъ умретъ - Россiя не умретъ!..
        Спокойно, какъ право им?ющая, ока взяла билетъ въ «твердомъ» вагон? и стала ожидать по?зда.
        Всю дорогу - она ?хала трое сутокъ, - Женя была спокойна и молчалива. Ужасы осталась позади, въ прошломъ. О нихъ, о прошломъ она не думала. Прошлое былъ жуткiй кошмаръ - впереди пробужденiе и ц?ль жизни - розыски Геннадiя.
        На посл?дней передъ границей станцiи она ув?ренно сошла и, чтобы не возбуждать ничьего подозр?нiя, ни кого, ни о чемъ не распрашивая пошла прямо по дорог? черезъ пристанцiонное м?стечко.
        Августовскiй вечеръ былъ мягокъ и тепелъ. За м?стечкомъ былъ большой сосновый л?съ. Высокiе оголенные стволы гор?ли на солнц? бронзовой фольгой. Съ широкаго шоссе Женя свернула на западъ по маленькому л?сному проселку. Сосны вершинами задумчиво шум?ли и напоминалъ ихъ тихiй дремотный говоръ - шумъ моря, говоръ другихъ л?совъ, л?совъ ея д?тства - Петергофа, Гатчины, Петербурга.
        Л?съ становился глуше и уже былъ проселокъ. Было похоже на то, что онъ никуда и не выйдетъ - упрется въ какую нибудь д?ляну съ порубленнымъ л?сомъ и пол?нницами дровъ. И тамъ и кончится…
        Тихая спустилась ночь. Стало страшно. Женя безсильно опустилась на землю подъ большою елью и, какъ испуганный зв?рь, забилась подъ ея широкiя, колючiя, ароматныя в?тви. Она закрыла глаза. Дремотно, задумчиво л?съ шум?лъ вершинами. Муравьи щекотали ноги. Женя не то спала, не то была въ какамъ-то забыть?. Она чувствовала родной запахъ еловой хвои, смолы и л?са и вспоминала Рождественскiя елки. Какъ давно она ихъ не видала! Гор?ли парафиновыя св?чи и пахло …л?сомъ… Д?душка подошелъ къ роялю, мама, тетя Маша и тетя Надя стали сзади него. Какiя он? здоровыя, полныя, крупныя, красивыя, голубоглазыя съ румянцемъ во всю щеку!.. Она и Шура тогда сид?ли на диван?. Д?душка далъ тонъ и зап?лъ н?жнымъ голосомъ:
        - Величить душа моя Господа и возрадовахся духъ мой о Боз? Спасе Моемъ…
        И три голоса, - и какъ красиво!.. отв?тили ему:
        - Честн?йшую херувимъ и славн?йшую безъ сравненiя серафимъ…
        Такъ это было несказанно прекрасно!..
        Женя открыла глаза. Тихо, по ночному, шум?лъ л?съ и, казалось, что въ неб?, надъ вершинами, тамъ, гд? вдругъ засiяли таинственными огоньками зв?зды, незримый, прекрасный хоръ продолжалъ:
        - Безъ истл?нiя Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаемъ…
        Да в?дь они вс? умерли… Они и точно на неб?… Д?душку убили на паперти храма, а мама и об? тети умерли отъ страданiя и голода. Это только снилось… Женя встала и выл?зла изъ подъ елки.
        Идти… Идти… Все равно куда, только идти. Она опять закрыла глаза. Все стало тихо. Точно и л?са не было. И такъ продолжалось долго-ли, коротко-ли Женя не могла сознать. Наконецъ, встряхнулась и очнулась отъ дремоты совершенно.

* * *
        Уродливымъ, кривобокимъ, китайскимъ фонаремъ, напоеннымъ серебряной св?тящейся влагой надъ л?сомъ вис?ла поздняя луна. Все перем?нилось въ л?су. Св?тлыя пятна заиграли, черныя т?ни легли между ними. Все было красиво, непонятно, неестественно и жутко. Женя сл?дила за колдовскою игрою серебрянаго св?та и черныхъ т?ней. Медленно работала усталая голова. Луна взошла… Гд??.. Тамъ… Спускается куда?.. Туда… Тамъ западъ. Скоро день… Надо идти, идти… Ид-ти… ти… ти… ти!..
        Женя л?са не боялась. Кто знаетъ, что такое большевики - тотъ ничего не боится. Л?съ не разстр?ляетъ… Л?съ не убьетъ, не пор?жетъ на мясо, не станетъ варить, коптить, солить, пригоговлять колбасы.
        На хутор? было страшн?е…
        Шершавые папоротники били по голымъ ногамъ, можжевельникъ ц?плялся за юбку, башмаки скользили по сухой хво?.
        Узкая заросшая тропинка. На западъ… Стало легче идти. Впереди св?тл?ло, л?съ кончался… Куда-то она выходила?.. Опушка…
        Женя остановилась. Широкая долина мягко опускалась куда-то. Надъ нею ст?ною л?съ стоялъ. Тутъ было св?тл?е. Вл?во и, казалось, очень далеко желтымъ пятномъ низко св?тился костеръ. Должно быть тамъ былъ красноармейскiй постъ. Кругомъ была мёртвая предъутренняя тишина. Л?съ затихъ. Песчаная щека оврага густо поросла верескомъ. Тутъ и тамъ маленькiя торчали елки, да точно часовые стояли стройныя и тонкiя «королевскiя св?чи». Въ предъутреннемъ сумрак? краски слиняли и все было с?ро. Едва различимы были предметы. Тропинка спускалась черезъ верескъ и шла мимо елокъ.
        Внизу - ручей. Дв? доски перекинуты черезъ него. Женя напилась св?жей воды и умылась.
        Стало какъ то легче и спокойн?е на душ?, но какъ слабо было ея т?ло. Она съ трудомъ могла подняться съ кол?нъ и страшно было подуматъ, что надо идти, идти, опять идти въ неизв?стность. Противоположный бортъ лощины зам?тно св?тл?лъ. Сзади наступалъ разсв?тъ, значитъ, она не ошиблась - она шла на западъ.
        По доскамъ Женя перешла черезъ ручей. Тамъ былъ скошенный лугъ. На широкихъ рамахъ сушилось с?но. Манило зал?зть подъ такую раму и отдаться бездумнаму, безпечному сну. Казалось, что, если теперь заснуть то и не проснешься. Женя пошла по тропинк? и почти сейчасъ-же вышла на пыльный полевой проселокъ. На краю лошины, у самой дороги возвышалось высокое Распятiе. Шагахъ въ пяти отъ распятiя былъ небольшой, насыпной, уже почти совс?мъ ос?вшiй старый могильный холмъ, и на немъ покосившiйся деревянный крестъ, сбитый изъ сосновыхъ досокъ. Тропинка шла мимо могилы, и Женя увидала доску, привинченную къ кресту и на ней надпись, тщательно выжженную, должно быть раскаленнымъ гвоздемъ.
        Сверху большими славянскими буквами было выведено:

«Воины благочестивые славою и честiю в?нчанные ».
        Пониже кудреватою прописью съ замысловатыми завитками было написано:

«Зд?сь покоятся т?ла: - Сибирскаго Казачьяго полка, сотника Геннадiя Гурдина, урядника Серг?я Зап?валоваи казаковъ: - Павла Стогнiеваи Иннокентiя Аржановскова, убитыхъ въ конной атак? на Германцевъ сентября 12-го, 1914-го года… Упокой, Господи души рабовъ Твоихъ»…
        Женя прочла и н?сколько разъ перечла эту надпись. Не доходила она какъ-то до ея сознанiя.

«Убитый… Значитъ, и тутъ были - убитые… Они пресл?довали ее вм?ст? съ голодомъ. Мiръ съуживался, мiръ точно замыкался вокругъ нея т?снымъ кольцомъ, и въ этомъ кольц? уже никого не оставалось, для кого жить… Зач?мь теперь жить?.. Посл?дняя глава ея романа гляд?ла на нее съ этого креста.
        И вдругъ - все поняла. Геннадiя не было… Парижа не было… Но, кто-же тогда была - мадемуазелль Соланжъ?.. Не все ли равно - кто?..
        Шатаясь Женя пошла къ Распятiю. На высокомъ темномъ крест? - изображенiе Христа, сд?ланное изъ гипса и грубо покрашенное. Первые лучи солнца упали на скорбное лицо въ терновомъ в?нц? и осв?тили рубиновыя капли крови на щекахъ. Необыкновенно красивымъ, умилительно чистымъ показался Жен? ликъ Спасителя. Женя упала передъ нимъ на кол?ни. У подножiя креста лежали увядшiе цв?ты. Точно сквозь сонную пелену Женя увидала увядшiй с?рый букетъ фiалокъ. Такъ необыкновеннымъ показалось ей появлекiе зд?сь фiалокъ… Ея фiалокъ… Подл? могилы того, кому она ихъ когда-то дала. Сердце ея наполнилось умиленiемъ. Въ тихой молитв? опустилась она у подножiя Распятiя.
        - Да будетъ Воля Твоя!.. Воля Твоя!.. Во всемъ!.. Она упала головою въ букетъ, и онъ разсыпался въ прахъ. Душный запахъ пыли и с?на ударилъ въ лицо и на мгновенiе вернулъ сознанiе Жен?. Она прошептала:
        - А если ты ужъ въ неб? - я тамъ тебя найду… Тамъ… те-бя… най-ду…
        Точно не она это говорила, а несся чей-то чужой далекiй, далекiй голосъ.
        Полулежа у креста Женя выпрямила усталыя ноги, руки упали вдоль т?ла, голова поникла на грудь. Лицо постепенно становилось спокойнымъ и строгимъ. Темная т?нь потянулась отъ длинныхъ р?сницъ. Она уже ничего не вид?ла, но еще слышала, какъ точно не зд?сь, а въ какомъ-то далекомъ, иномъ мiр? раздался топотъ конскихъ ногъ, кто-то спрыгнулъ съ лошади.
        Незнакомый голосъ сказалъ:
        - Rеquiеm аеtеrnаm!..
        Больше уже ничего не было. Не было и самой Жени. Только т?ло ея мирно покоилось подл? Распятiя, подл? могилы того, кому она об?щала быть в?рной до гроба. Ея романъ былъ оконченъ.

* * *
        Польскiй офицеръ сл?зъ съ лошади и бросилъ поводья в?стовому. Н?сколько мгновенiй онъ стоялъ пораженный суровой красотой умершей у Распятiя женщины. Потомъ медленно снялъ широкую фуражку съ окованнымъ козырькомъ и перекрестился по католически:
        - Rеquiеm аеtеrnаm…, - тихо сказалъ онъ и сталъ отдавать солдатамъ патруля приказанiя объ уборк? покойницы.
        ХVIII
        Прошло н?сколько часовъ и то самое солнце которое утреннимъ, робкимъ, не гр?ющимъ св?томъ озарило мертвую д?вушку въ старомъ, изорванномъ плать?, точно уснувшую у подножiя польскаго деревенскаго Распятiя, передвинулось далеко на западъ, прошло въ другiя страны и опять несм?лыми первыми лучами, прорвавшимися изъ-за горъ осв?тило богатое, прекрасное Распятiе, стоявшее у шоссе, на склон? горы. Высокiй, блестящiй, полированный крестъ, выточенный изъ чернаго камня «апатита» поднимался надъ скалами. Распятый Христосъ былъ изображенъ изъ золотой бронзы и сверкалъ въ лучахъ солнца.
        Жители французской Оверни поставили отъ своего усердiя это драгоц?нное Распятiе, какъ святыню, охранявшую маленькiй городокъ, утонувшiй подъ горами въ глубокой лощин?.
        Внизу глухо шум?ла бурливая р?чка Дордонь. Тамъ все было полно ночнымъ сумракомъ, передразсв?тнымъ туманомъ. Тамъ все еще спало кр?пкимъ передъутреннимъ сномъ.
        Вершины горъ съ каждымъ мгновенiемъ становились ясн?е. Зеленыя ели густыхъ л?совъ, луга и скалы, стада пестрыхъ коровъ четко рисовались въ прозрачной ясности горнаго воздуха. Торжественная тишина была въ горахъ. Какъ прекрасная декорацiя стояли л?сныя горы и казалась нарисованной серебряная лента падавшаго съ горъ прямымь лезвеемъ водопада.
        Искусно заторможенный новенькiй, мощный Пёжо съ низкимъ кожанымъ «капотомъ» св?тло-оливковаго цв?та мягко остановился подл? Распятiя. Широкая дверь, ярко блеснувъ на солнц? стекломъ, открылась и на шоссе выпрыгнулъ челов?къ л?тъ тридцати пяти, въ мягкой с?рой шляп? на сильно пос?д?вшихъ волосахъ. Онъ помогъ выдти изъ автомобиля высокой стройной женщин?. Женщина была demоdeе, въ шляп? съ широкимъ изгибомъ капризнаго рисунка полей съ маленькой вуалькой на длинныхъ не стриженныхъ волосахъ, въ б?лой блузк? и б?лой съ черными широкими полосами юбк?. Женщина была не подкрашена, съ ненакрашенными губами и ногтями, съ густыми неподщипанными бровями и потому была она особенно прелестна. Она быстро подошла къ Распятiю и преклонила передъ нимъ кол?ни. Н?сколько мгновенiй она стояла такъ въ молитвенномъ созерцанiи. Ея спутникъ снялъ шляпу и тихо стоялъ позади нея.
        Женщина встала съ кол?нъ и быстро повернулась къ своему спутнику. На лиц? ея былъ восторгъ.
        - Я молилась за васъ, мосье Гури… За вашу Родину - Россiю… Вы знаете - Святой Отецъ предписалъ во вс?хъ церквяхъ возносить моленiя о Россiи…
        - Я это знаю, мадемуазелль Соланжъ. Я читалъ это въ газетахъ. Мы, Русскiе, безконечно благодарны Святому Отцу.
        Дивное таинство рожденiя дня совершалось въ глубокой долин?. Туманъ таялъ, и пестрое крышами домовъ и нарядными отелями м?стечко появлялось внизу, какъ изящная, нарядная игрушка.
        - Мосье Гури… Вы такъ и не отв?тили мн? почему вы въ эту по?здку такъ печальны и грустны? Васъ точно не радуетъ тотъ прiемъ, который вамъ оказалъ мой отецъ? Васъ не трогаютъ красоты Оверни… Мн? кажется…
        Она замолчала и съ трогательною любовью внимательно вгляд?лась въ худощавое, загор?лое, мужественное лицо Гурiя.
        - Н?тъ… Н?тъ, мадемуазелль… Ради Бога, не подумайте чего нибудь… Вашъ отецъ и вы слишкомъ добры ко мн?… Я не хот?лъ вамъ говорить… Не хот?лъ своими мрачными предположенiями омрачать вашей по?здки, которой вы такъ радовались…
        - Вы знаете, какъ мн? все интересно, что касается васъ, какъ я за это время вошла въ вашу жизнь… Какъ я…
        Она опять не договорила.
        - Д?ло въ томъ, мадемуазелль, что вотъ уже вторая продовольственная посылка, которую я посылаю моимъ сестр? и кузин? возвращается обратно за нерозыскомъ адресата.
        - Что-же вы думаете?..
        - Я боюсь, что въ этой ужасной стран? и он?… погибли… Я вамъ разсказалъ, мадемуазелль, всю исторiю моего д?тства, я познакомилъ васъ со всей нашею и такою многочисленною, н?когда, семьею, жившею весело, счастливо и беззаботно, въ христiанской любви и помощи другъ другу. Теперь, значитъ, изъ всей нашей большой и дружной семьи остались только я, да братъ мой Володя, который служитъ у нихъ… Я ненавижу его… Вы можете понять, что такое значитъ: - ненавид?ть своего брата…
        - Ужасно.
        - Но какъ быть иначе?.. Онъ у нихъ… И мн? часто кажется, что это не наша семья погибла… Что такое одна какая-то семья, но погибаетъ, вымираетъ такъ, уничтожается во славу третьяго интернацiонала вся Россiя… Моя Родина…
        - Мой б?дный Гури!..

* * *
        - Вы помните, Гури, эту весну, у насъ въ замк? и праздникъ «Fкtе Diеu» въ нашемъ парк?? Какъ прекрасно вы убрали тогда алтари въ саду и окружили цв?тами и гирляндами статуи Христа и святой Терезы…
        - Какъ мн? не помнить этого, мадемуазелль.
        Они сид?ли теперь на скат? горы подъ Распятiемъ. Подъ ихъ ногами просыпалось м?стечко.
        - Какъ хорошо вы тогда п?ли. Гурiй въ полголоса сталъ нап?вать:
        - Lаissеz vеnir a mоi lеs tоut реtits еnfаnts:
        Cоmrае оn mе defеndit, аinsi jе lеs defеnds.
        Ils chеrchеnt lа clаrte, jе lеur dоis mа lumierе.
        Lеurs cris, lеurs brаs tеndus mе sоnt unе рrierе.
        Оnt ils реur?
        Оnt ils fаim?
        J'ecоutе еt lеs еntеnds…
        Lаissеz vеnir a mоi lеs tоut реtits еnfаnts![Note14: * * *]
        {*Пустите д?тей приходить ко мн?,
        Какъ меня защищаютъ, такъ и я ихъ защищу,
        Они ищутъ правды, я дамъ имъ Св?тъ…
        Они кричатъ, они протягиваютъ ко Мн? руки, они молят Меня
        Боятся ли они?..
        Голодны ли они?..
        Я слышу ихъ и я ихъ услышу…
        Пустите д?тей приходить ко мн?!..}
        Онь п?лъ уже громче, вкладывая въ п?нiе всю силу любви и обожанiя Христа. И когда онъ окончилъ первый стихъ и надо было проп?ть прип?въ, Соланжъ присоединила свой красивый голосъ къ голосу Гурiя и въ горахъ умилительно торжественнымъ гимномъ прозвучали ихъ голоса
        - Sinitе раrvulоs, sinitе раrvulоs
        Vеnirе, vеnirе аd mе!..
        Горное эхо отв?тило имъ и замерло въ отдалении.
        Глубоко взволнованные и потрясенные такъ внезапно вырвавшеюся у нихъ молитвою они долго потомъ молчали.
        - Если-бы, мадемуазелль, я могъ в?рить моему счастью… Но мн? порою самыя мои мечты о немъ кажутся такими скверными, эгоистичными… Иногда, напротивъ, думаю: - такъ много переживъ и перестрадавъ въ молодости разв? долженъ я отказаться отъ счастья найдти снова Родину и семью?.. Простите, мадемуазелль… Я такъ откровенно…
        - О!.. Гури!.. В?рьте, Богъ все видитъ… Будьте, будьте счастливы!.. Забудьте, или хотя временами не думайте о вашемъ страшномъ гор?… Да поможетъ вамъ Господь Богъ. Пейте счастье сейчасъ, не задумываясь ни о прошломъ, ни о будущемъ. Прошлаго не вернете и не исправите, не перед?лаете… Будущее не въ нашей съ вами власти. Оно все равно будетъ такимъ, какимъ его намъ пошлетъ Богъ. Не отравляйте себ? жизни этими непереносимыми муками мысли о страдающей Родин?. Вы не можете ей помочь… Это Рокъ!.. Наше богатство сейчасъ въ нашей любви и нашемъ здоровьи. В?рьте мн?!..
        - В?рю-ли я?.. Конечно, в?рю… Но меня тревожатъ тяжелыя сомн?нiя. Они мн? отравляютъ счастье любви. Вы скажете: - славянская душа… Это часто слышишь зд?сь… Н?тъ, не славянская душа… Я больше всего боюсь и зд?сь - лжи…
        - Лжи?..
        - Да, той самой лжи, которую дiаволъ пос?ялъ во всемъ мiр? и которая даетъ такiе пышные, богатые всходы… Что, если будетъ день, когда эта страшная ложь встанетъ между нами?
        - Какая ложь?.. О чемъ вы говорите?..
        - Я разсказалъ вамъ всю мою… Н?тъ, всю нашу жизнь… Жизнь моихъ сестеръ, тетокъ, дядей, словомъ жизнь всей Россiи. Вы мн? какъ будто пов?рили. Вы пов?рили. что Рсссiя была некогда, при Царяхъ, богата, честна, в?рила въ Бога и молилась Ему… Но придутъ ваши газеты, выйдетъ какая кибудь ваша книга о Россiи - и вы усумнитесь. Ужасная европейская ложь скажетъ вамъ, что сов?тскiй союзъ есть счастливая страна, гд? благоденствуютъ рабочiе и крестьяне, и только мы, эмигранты, злобствуемъ и клевещемъ на большевиковъ… Тогда… Вм?сто любви…
        И опять надолго между ними легло молчанiе.
        - Ненависть, - коротко бросилъ Гурiй и опустилъ ставшiе внезапно злыми глаза.
        Маленькая рука въ мягкой перчатк? съ широкимъ раструбомъ коснулась его руки. Гурiй поднялъ глаза и посмотр?лъ въ лицо мадемуазелль Соланжъ. Оно было орошено слезами.
        - Никогда. Никогда!.. Десять л?тъ шофферства въ Париж? отдалили васъ отъ подлинной, прекрасной Францiи, къ которой я принадлежу и куда зову васъ.
        Соланжъ встала и, обернувшись къ Распятiю, широкимъ жестомъ показала на него.
        - Вотъ она - эта в?рующая Францiя… Францiя поб?дительница въ великой войн?, католическая Францiя в?рности слову, святости долга, горячей любви къ Родин? и в?ры въ Бога… Эта Францiя васъ всегда пойметь и пожал?етъ… И будетъ день, когда эта Францiя поможетъ вамъ - Русскимъ, а не большевикамъ… Не судите о Францiи по матерьялистамъ, политикамъ и атеистамъ. Ни мой отецъ, ни я къ нимъ не принадлежимъ… Когда мой отецъ близко познакомился съ вами, онъ сказалъ мн?: -
«вотъ челов?къ, кого я съ гордостью назвалъ-бы своимъ зятемъ. Онъ Русскiй, но онъ любитъ свою Родину, какъ любимъ ее мы, старые французы»… Я над?юсь, теперь вы до конца поняли меня… Я слишкомъ много вамъ сказала… Я сказала вамъ то, чего не должна говорить сама д?вушка… Вчера вы просили у меня разсчета, какъ мой шофферъ… Вы хот?ли просто б?жать отъ своего… и моего… да, моего счастья… Это большой недостатокъ славянской души… Русской души… Вы любите - страданiе.
        - Вы прочли это у нашихъ писателей. Это не ваша мысль.
        - Я нашла это у Достоевскаго.
        - Это нев?рно… Мадемуазелль, намъ, Русскимъ, за эти годы досталось пережить такъ много страданiй: - война, революцiя и гражданская война… Наконецъ, - изгнанiе… У каждаго изъ насъ осталось въ памяти такъ много тяжелаго: - крови, великихъ мукъ, смертей близкихъ и дорогихъ. Зд?сь мы въ тепл?, сытости и относительномъ довольств?, а главное, зд?сь мы свободны… Кругомъ нась бьется пульсъ богатой, налаженной жизни - а тамъ люди насильственно большевиками, этою самозванною властью, доведены до людо?дства, и все лучшее твердое, все Русское выбивается и истребляется бол?знями и голодомъ. Мы пожал?ли муки Родины, мы передъ ними преклонились и мы еще горячее любимъ ее за ея страданiя. Не страданiя мы любимъ, но любимъ, сочувствуемъ и жал?емъ самихъ страдающихъ… И имъ мы хотимъ помочь… И намъ страшно, что насъ не понимаютъ и намъ не в?рятъ…
        - Одно другому не м?шаетъ.
        - Наслаждаться жизнью?.. О, какъ еще хот?лось-бы этого!.. Но какъ наслаждаться, когда тамъ?.. Когда я думаю о нашемъ счасть?, мн? все кажется, что это миражъ… Вотъ-вотъ все разлетится въ прахъ и ничего не останется.
        Мадемуазлель Соланжъ быстро и р?шительно подошла къ машин?. Гурiй открылъ ей дверцу кареты.
        - Миражъ?… - сказала она.
        Гурiй отрицательно покачалъ головой. Мадемуазелль Соланжъ взялась за руль и пустила машину.
        - Куда-же мы ?демъ?.. Продолжать наше путешествiе, или по?демъ внизъ, домой, къ моему отцу, чтобы начать наше новое путешествiе, уже вм?ст?, до самой смерти?..
        Гурiй не отв?тилъ. Онъ взялъ руль изъ рукъ мадемуазелль Соланжъ и сталъ поворачивать машину.
        Автомобиль безшумно и мягко катился съ крутого спуска. Подъ нимъ б?лоп?ннымъ потокомъ неслась и шум?ла веселая въ солнечныхъ блескахъ Дордонь, горы оставались назади.
        Конецъ
        Май 1933 - мартъ 1934 г.
        Дер. Сантени.
        notes
        Note1
        Акмеисты - отъ греческаго слова «акме» - вершина - группа поэтовъ, основанная Серг?емъ Городецкімъ и Н. С. Гумилевымъ въ 1912-мъ году. Почти одновременно появились и футуристы съ Игоремъ С?верянинымъ и Манковскімъ.
        Note2
        Гласъ народа - гласъ Божій
        Note3
        Евангелие отъ Луки. Гл. 17., ст, 7-9.
        Note4
        Евангеліе отъ Луки. Гл. 14, ст. 26.
        Note5
        Бараньи кости, которыми казаки играютъ въ бабки.
        Note6
        Жена казака, ушедшаго на службу, оставшаяся дома - «соломенная вдова».
        Note7
        Со скукой.
        Note8
        Протопопъ Туберозовъ - герой романа Л?скова «Соборяне».
        Note9
        Второе посланiе апостола Павла къ Коринфянамъ. Гл.6, ст. 14, 15
        Note10
        Второе посланiе апостола Павла къ Коринфянамъ. Гл.6, ст. 17.
        Note11
        Посланiе апостола Павла къ Римлянамъ. Гл. 13, ст. 1-5.
        Note12
        Вахмистръ.
        Note13
        Невозможно! Никогда не говорите мн? это глупое слово.
        Note14

* * *