Фальшивый талисман [сборник] Ростислав Феодосьевич Самбук
        Военные приключенияСМЕРШ #1
        Гитлеровские войска терпят на фронте одно поражение за другим, и Главное управление имперской безопасности затевает операцию, которая, как там считают, кардинально изменит ход войны. Специально подготовленный агент должен быть заброшен в советский тыл, чтобы совершить покушение на высшее руководство СССР. Но на пути у врага встают контрразведчики Смерша…
        Журналист Карл Хаген узнает, что его отцом был нацистский преступник Фриц Ангел, одновременно к нему в руки попадают документы, в которых зашифрована одна из тайн сокровищ Третьего рейха…
        Широко известные произведения одного из признанных мастеров остросюжетной литературы.
        Ростислав Самбук
        Фальшивый талисман
        Фальшивый талисман
        Глава 1
        - Хотите чаю? - спросил Рубцов и, не дожидаясь согласия, открыл дверь и приказал адъютанту: - Два стакана чаю, Володя, только покрепче. И к чаю чего-нибудь, печенья, что ли… - Подошел к закрытой черным репсом карте на стене, раздвинул шторки, постоял, всматриваясь, будто не знал наизусть всех обозначений на ней. Резко повернулся к Воловику, сказал, глядя прямо в глаза полковнику: - Седой сообщает, что немцы готовят какую-то важную операцию. Строго засекреченную, даже Седому не удалось разузнать ничего конкретного. Высадка шпионско-диверсионной группы в районе Сарны, Ковель. Это все, что нам известно. Маловато.
        Воловик чуть шевельнулся на неудобном стуле с гнутой спинкой. Подумал: почему такие стулья называют венскими? Наверно, не потому, что их придумали венские мастера, у тех небось была голова на плечах, а ее определенно не хватало человеку, впервые создавшему эту жесткую уродину, на которой и несколько минут усидеть трудно. Особенно человеку с застарелым радикулитом. Ответил четко и сухо:
        - Не так уж и мало, Василий Семенович. Сегодня суббота, а высадка планируется на той неделе. У нас есть по крайней мере два дня, чтобы подготовиться. Брать группу придется Карему, опыта ему не занимать…
        - Брать? - с сомнением переспросил Рубцов. - Брать-то Карему, но леса… Здесь такие леса… - Снова повернулся к карте, словно хотел там найти ответ на не дававший покоя вопрос. Так и не найдя его, вынул из сейфа другую карту с цифровыми обозначениями по обе стороны от линии фронта - святая святых фронтового управления контрразведки. К этой карте имели доступ только несколько человек: фактически он, генерал Рубцов, и его заместитель полковник Воловик, ну, еще два-три представителя командования - и все.
        Рубцов разложил карту на столе, разгладил ее ладонью, ткнул пальцем в синий треугольник на довольно далеком расстоянии от линии фронта и предложил:
        - Может, послать к Седому специального связного? С рацией?
        Полковник покачал головой:
        - А что это даст? Если бы Седой узнал что-нибудь конкретное, успел бы сообщить. Связь с партизанами у него надежная - информация, которую он передает, поступает к нам, как правило, на следующие сутки.
        Генерал сидел, разглядывал карту и думал. Как всегда, изучение карты доставляло ему удовольствие и успокаивало. Все словно на ладони. Кружками обозначены места расположения разведывательных и карательных органов врага. В общем, для всего есть свои обозначения: шпионско-диверсионные школы, конспиративные квартиры, пункты переправы, маршруты проникновения гитлеровских шпионов в расположение наших войск, места выброски парашютистов…
        Однако сейчас особый случай, что-то задумали в «Цеппелине», возможно, даже не там, а в столице рейха, стало быть, вряд ли будут пользоваться старыми каналами, придумают что-нибудь новое, и большая удача, что дошла хоть такая информация Седого.
        В дверь постучали, и Рубцов прикрыл карту. Адъютант принес на подносе два стакана чаю, сахар и печенье в вазочке.
        Генерал взглянул и удовлетворенно потер руки:
        - Удивительно - с лимоном… И где ты достаешь все это, Володя? - Спросил просто так, для порядка, не надеясь на ответ.
        Адъютант только улыбнулся: у каждого свои секреты, не открывать же их начальству… Он вышел, оставив в кабинете запах дешевого одеколона. Генерал оторвался от чая, повел носом и произнес:
        - Ну и пройдоха этот Володька! Только скажи, все будет…
        - Так я свяжусь с Карим, - предложил Воловик.
        - Срочно! - приказал генерал. - Поисковые группы направьте в район Сарны - Ковель. Посты оповещения не должны и муху пропустить. Поддерживать связь с местным активом, докладывать о каждом подозрительном человеке. Да что вам говорить, Иван Филиппович, сами все знаете…
        - Я передам Седому, - предложил Воловик, - пусть отложит все и сосредоточит внимание именно на этой операции.
        - Да, - согласился Рубцов, - это его первоочередное задание. Хотя, - наморщил лоб, - вдруг немцы забросят группу уже послезавтра, а пока сработает наш канал связи…
        - Все равно, - не согласился Воловик, - может случиться и так, что нам не удастся уничтожить шпионов, и они вернутся назад. Если это будут диверсанты, сами узнаем, зачем их посылали, но, кажется мне, пахнет другим. Диверсантов забрасывают часто, и, как правило, они попадают к нам в руки, но вот так засекретить, что даже Седой не мог ничего узнать!..
        - Да, перед Седым они не таятся, - кивнул Рубцов. - Седого они уже считают своим.
        Даже в беседах с глазу на глаз Рубцов с Воловиком давно уже отвыкли называть Седого его настоящим именем - таким законспирированным и ценным разведчиком тот был. Пехотный лейтенант, который чем-то понравился Рубцову года два назад. Именно тогда у генерала родилась идея послать его в тыл врага с заданием попасть в поле зрения абвера и стать немецким агентом. Так в конце концов и произошло.
        - Итак, решили! - произнес Рубцов твердо. - Связывайтесь с Карим, может, ему потребуется помощь… Подбросим кого-нибудь из фронтового резерва. Где-то в этих лесах базируется большая бандеровская банда. Возможно, именно на нее ориентируются господа из «Цеппелина».
        - Это только усложнит нашу задачу, - мрачно ответил Воловик.
        Генерал погладил большим пальцем левой руки нижнюю губу. Произнес задумчиво:
        - Все зависит от того, что хотят немцы. И группа, наверное, не ординарная, а особая.
        - Давно абвер не задавал нам таких загадок.
        - Не абвер сейчас, а - тьфу ты, черт, и не выговоришь! - фронт-ауфклеругскоманда, кажется, так?
        - Да. Канариса нет, нет и абвера. Теперь все - епархия Кальтенбруннера.
        - Нам от этого не легче.
        - Ох, не легче, Василий Семенович, - согласился Воловик и с трудом поднялся.
        Глава 2
        «Юнкерс» пошел на посадку, и начальник Главного управления имперской безопасности Эрнест Кальтенбруннер выглянул в окно. Ничего интересного. Леса с полянами, кое-где озерца и болота… Никаких признаков человеческого жилья, и никто никогда не подумал бы, что где-то здесь, среди этих лесов и озер, расположилась ставка фюрера «Вольфшанце», где принимаются важнейшие решения рейха.
        Обергруппенфюрер удовлетворенно хмыкнул. Даже он, точно зная, что пролетает сейчас над «Вольфшанце», ничего не заметил, это свидетельствовало о безупречной работе служб РСХА, значит, его, Эрнеста Кальтенбруннера. Что ж, в конце концов так и есть: у них все отшлифовано и отлажено, машина, так сказать, работает безотказно, и, если бы не бездарность фронтового командования, можно было бы сказать, что в Третьем рейхе все отлично - жизнь строго регламентирована, каждый знает, что ему надлежит делать, нежелательные элементы и красные бунтовщики уничтожены, последние доживают свой век в концлагерях, вся страна славит фюрера.
        На вытянутом жестком, всегда мрачном лице Кальтенбруннера появилось подобие улыбки: приятно, когда народ так славит своего фюрера, значит, верит ему и беспрекословно подчиняется.
        Еще бы, попробовал бы не подчиниться! Кому-кому, а начальнику РСХА известно, что ни в одном государстве мира нет такого карательного аппарата, как в Третьем рейхе. Под его руководством гестапо, СД, криминальная полиция. И стоит ему только пошевелить пальцем…
        «Юнкерс» приземлился. Кальтенбруннер с удовольствием спустился по трапу на землю. Увидев, как спешат к нему люди в черном, сделал шаг навстречу и выбросил вперед руку, отвечая на приветствия. Хорошее настроение не покидало обергруппенфюрера, он даже улыбнулся и двинулся вдоль бетонной полосы, ощущая, как пружинят мускулы. Пахло хвоей, Кальтенбруннеру понравился этот запах, он жадно вдохнул воздух и оглянулся.
        Начальник охраны ставки, правильно поняв Кальтенбруннера, ускорил шаг и поравнялся с ним.
        - Как? - коротко спросил обергруппенфюрер.
        Начальник охраны сразу сообразил, что интересует прибывшего. Ответил уверенно:
        - Все в порядке, обергруппенфюрер, настроение заметно улучшилось, и фюрер даже вернулся к своим картинам.
        Кальтенбруннер еле удержался, чтобы не пожать плечами. В принципе он не одобрял этого увлечения. Рисовать? Фюреру? Пусть бы уж просто собирал картины, как Геринг, это можно было бы понять: хорошие картины стоят бешеных денег. Но сидеть самому с кистью?..
        Машина ждала обергруппенфюрера под густыми соснами, и начальник охраны услужливо открыл дверцу перед ним. На переднем сиденье расположился адъютант. Машина тронулась медленно, хотя могла за несколько секунд набрать сто километров. Но здесь негде было разогнаться - вон уже впереди первый шлагбаум и черные фигуры с автоматами преграждают путь.
        Несомненно, унтерштурмфюреру, подошедшему к машине, было известно, кто именно едет в ней, кроме того, он не мог не узнать начальника Главного управления имперской безопасности, но тщательно, как и полагалось по инструкции, проверил документы, только после этого вытянулся и приказал поднять шлагбаум.
        «Молодец унтерштурмфюрер, именно на таких держится могущество рейха. Чем добросовестнее каждый будет выполнять свои обязанности, тем мощнее станет государство», - подумал Кальтенбруннер.
        Возле второго шлагбаума машина съехала на обочину: дальше нужно было идти пешком. И здесь у них проверили документы - еще тщательнее, и гауптштурмфюрер СС предложил Кальтенбруннеру сдать личное оружие.
        Начальник РСХА спокойно вытащил из кобуры никелированный офицерский вальтер. Обергруппенфюрер сам установил такой порядок, подписав приказ, в котором никому не делалось исключения, и он безжалостно отправил бы этого подтянутого гауптштурмфюрера на фронт, если бы тот нарушил инструкцию.
        - Фюрер ждет вас, - доложил начальник охраны.
        - Где? - не поворачивая головы, спросил Кальтенбруннер.
        - Прямо по аллее, первый поворот налево.
        Кальтенбруннер двинулся, с удовольствием ощущая, как вдавливается гравий дорожки под его начищенными сапогами. Пройдя немного, внимательно осмотрел мундир, обнаружил на рукаве пушинку и с брезгливостью смахнул ее: фюрер должен видеть своих офицеров безупречными, всегда подтянутыми и внутренне собранными - никакого неряшества и расслабленности.
        Гитлер сидел на боковой дорожке, точнее, немного в стороне от нее. На траве стояли мольберт и два стула, на одном из них фюрер разложил краски, на другом примостился сам - углубился в работу и не сразу услыхал тихие шаги Кальтенбруннера.
        Начальник РСХА шел почти на цыпочках - в конце концов такое приходилось видеть крайне редко: фюрер в экстазе. Когда до мольберта оставалось несколько шагов, Гитлер встрепенулся и резко повернул голову. Кальтенбруннер успел заметить на его лице испуг, а может, это только показалось ему, ибо фюрер улыбнулся и сделал знак приблизиться.
        Кальтенбруннер вытянулся и поднял руку, но Гитлер кивнул ему и снова уткнулся в свою картину. Обергруппенфюрер невольно взглянул на нее - дорожка и кусты на переднем плане, ядовито-зеленые, совсем не такие, что растут на самом деле, а на фоне желтоватого неба синяя сосна и фиолетовые тучи над ней.
        - Я рад видеть вас, Эрнест, - сказал Гитлер, не поворачивая головы. Наконец вздохнув, отложил кисть и поднялся: - Нравится?
        - Очень! - вырвалось у Кальтенбруннера вполне искренне, и Гитлер весело засмеялся.
        - А мне не очень!
        - Ну что вы, мой фюрер, я бы с удовольствием повесил вашу картину в своей гостиной. - Вот и представился случай и польстить самолюбию фюрера, и невзначай попросить у него картину.
        - Она еще не закончена.
        - Но когда будет…
        - Надеюсь. Я пришлю картину вам, Эрнест, если и впрямь когда-нибудь закончу ее.
        - Лучшего подарка у меня никогда не будет.
        - Я верю вам, Эрнест. - Гитлер хитро улыбнулся, перевел взгляд на акварель, долго всматривался в нее, наконец, снова посмотрел на обергруппенфюрера и добавил: - Я верю вам, поскольку вы абсолютно не разбираетесь в живописи.
        Фюрер взял кисть, что-то подправил на картине, встал и положил руку на плечо Кальтенбруннера:
        - Давайте немного походим, Эрнест, а то я засиделся, а врачи рекомендуют прогулки.
        Он двинулся по аллее, потягивая левую ногу, ковылял, заложив руки за спину, и казалось, совсем забыл о начальнике имперской безопасности. Но это только так казалось - вдруг неожиданно остановился и впился в обергруппенфюрера пристальным взглядом:
        - Докладывайте, Эрнест! Выявили новых участников заговора?
        - Конечно, мой фюрер.
        - Кто?
        - Мелочь, не стоит вашего внимания.
        - В этом деле нет мелочей.
        - Я знаю, и в первые дни мы взяли всех главных участников заговора.
        - Боже мой, Штауффенберг! - воскликнул Гитлер. - Герой войны, которому я верил, как самому себе! - Внезапно лицо его перекосилось, стало каким-то кислым. - Не могу простить, что его расстреляли…
        - Штауффенберг не попал в наши руки. С ним расправились армейские офицеры.
        - Чтобы замести следы.
        - Мой фюрер, вы, как всегда, правы.
        - Вы бы подвесили этого одноглазого полковника на крюк за ребро! - злорадно потер руки Гитлер. - Вы вытянули бы из него все их секреты… - Вдруг перешел на фальцет: - Потом вы подцепили бы его на тот же крюк за горло, как простого барана! Он подыхал бы долго и в муках, а так он не успел даже осознать смерть!
        - Зато другие хорошо осознали ее, - счел возможным возразить Кальтенбруннер.
        - Я ценю это, Эрнест, и никогда не забуду вашей преданности.
        В таких случаях надлежало вытянуться и торжественно воскликнуть «хайль», но Кальтенбруннер ответил просто:
        - Благодарю, мой фюрер.
        - Как Канарис?
        - Так, как вы и хотели, мой фюрер. Камера - голый бетон, без койки и нар, хлеб и вода. Я приказал допросить его, - улыбнулся злорадно, - первая категория допроса. Это только цветочки, мой фюрер.
        - Он должен жить! - Гитлер остановился и вперился в Кальтенбруннера холодными глазами. - Он должен жить, пока я сам не посмотрю на него, вам ясно, Эрнест? Пока я сам не увижу страха на лице этой грязной свиньи! Это он виновен в наших поражениях, проклятый шпион и предатель! Я никогда не прощу ему, я хочу увидеть, как он будет медленно умирать и просить пощады, но никогда ее не дождется, никогда! - Гитлер произнес все это единым духом, уставясь на Кальтенбруннера.
        Обергруппенфюреру на мгновение стало жутко, будто это он очутился на месте Канариса, мороз пробежал по коже. Кальтенбруннер пожал плечами, отвел глаза и подтвердил:
        - Никогда!
        - Но вы ведь не для того прилетели из Берлина, чтобы рассказать мне о самочувствии Канариса? - вдруг улыбнулся Гитлер. - Я слушаю вас, Эрнест, внимательно слушаю, разговоры с вами всегда приносят мне удовольствие. Кроме тех редких случаев, когда у вас неприятные известия.
        - На этот раз неприятностей нет.
        - Итак, у вас появилась какая-то идея, Эрнест? - сразу оживился Гитлер.
        - Да. - Кальтенбруннер решил не говорить, что идея, собственно, принадлежит не ему, а возникла у никому не известного гауптштурмфюрера из «Цеппелина».
        Гауптштурмфюрер получит свое: очередное звание и крест - разве этого мало? Возможно, когда-нибудь его имя станет известно самому фюреру - все возможно в этом мире, но всему свое время, - а пока, в трудные для рейха дни, фюрер должен знать, что Главное управление имперской безопасности не спит и что можно положиться на Кальтенбруннера.
        Гитлер остановился. Стоял, заложив правую руку за спину, перекатываясь с носков на пятки, и заинтересованно смотрел на Кальтенбруннера.
        - Ну говорите же! - сказал нетерпеливо.
        - Есть возможность произвести диверсию, от которой содрогнется весь мир! - не без пафоса ответил обергруппенфюрер.
        Водянистые глаза Гитлера ожили.
        - Уточните! - приказал.
        - Диверсия против Верховного командования русских.
        Гитлер даже потянулся к обергруппенфюреру, поднялся на носках и опять положил руку на его плечо.
        - Неужели?! - воскликнул взволнованно. - Неужели вы в самом деле способны на это, Эрнест?
        - Думаю, что да.
        Гитлер опустился с носков, сгорбился и махнул рукой.
        - Вы способны только обещать… - произнес разочарованно. - Вы обещали мне Тегеран, Эрнест, а что из этого получилось?
        Кальтенбруннер ждал такого вопроса и заранее подготовился к нему.
        - Там действовали люди Канариса, - ответил твердо. - Русским удалось пронюхать о нашей акции и принять меры. В Тегеране не обошлось без предателя, мой фюрер.
        - Что же вы предлагаете сейчас?
        - Мы забросим в советский тыл человека с уникальными документами, русские обожают своих героев. У нашего человека будет новейшее оружие, а также взрывчатка…
        Гримаса неудовольствия скривила лицо Гитлера.
        - Это только у нас кто-то может безнаказанно носить в портфеле бомбы, русские не настолько глупы, Эрнест, и ваша идея…
        - Конечно, мой фюрер, - попробовал вмешаться Кальтенбруннер, - вы, как всегда, правы, но…
        - Никаких «но», Эрнест! Вы знаете, какая охрана у Сталина?
        - Самую лучшую в мире охрану имеете вы, мой фюрер.
        Гитлер пошаркал по гравию дорожки ногой, пострадавшей во время взрыва, и Кальтенбруннер сразу понял намек.
        - Такое больше не повторится, проклятые военные, сейчас они поджали хвосты!
        - Думаю, что у русского Верховного командования охрана не хуже и ваши проекты, дорогой Эрнест, не стоят мыльного пузыря.
        - Однако мы привлекли самых лучших специалистов рейха. Создано принципиально новое оружие - такого еще не видел мир, - в умелых руках оно безотказно, и мы надеемся на полный успех операции.
        - Новое оружие? - заинтересовался Гитлер.
        - Принцип «фау», мой фюрер. Снаряд кумулятивного действия, пробивающий почти пятисантиметровую броню. И все устройство помещается в рукаве пиджака.
        - В рукаве? - не поверил Гитлер. Поднял правую руку, вытянул ее и даже пощупал. - И пятисантиметровая броня?
        - Да.
        - Так что же вы тянете, Эрнест? Почему я должен ждать? Почему должен ждать весь рейх? Злейшие наши враги делают что хотят, скоро их солдаты войдут в Польшу…
        - Вот мы и предлагаем, мой фюрер…
        - Я принимаю ваше предложение, Эрнест. Вы знаете, какой резонанс приобретет такая диверсия!
        - Вам всегда виднее. - Кальтенбруннер почтительно склонил голову, но Гитлер, наверное, уже не видел его. Выкрикивал, слегка подавшись вперед, и сам, должно быть, не слышал своих слов:
        - Акция против Сталина посеет среди русских панику! А знаете, что такое паника во время войны? Поражение. Мы остановим красных, остановим! Мои генералы, надеюсь, будут чего-нибудь стоить. Но вы не представляете себе, Эрнест, еще одного аспекта этой акции. Ссоры между союзниками, развал коалиции… Черчилль, этот старый лис Альбиона, давно ищет повод, и мы дадим его. Что вам требуется, обергруппенфюрер, для осуществления этого плана государственного значения?
        - Ваше согласие, мой фюрер.
        - Вы его уже получили. Еще?
        - Я хотел только предупредить, что тщательная подготовка акции будет стоить…
        - У вас нет денег? Кто-нибудь ограничивает?
        - Нет, но…
        - Никаких «но». Во что бы это ни обошлось, конечный результат стоит того.
        - Сегодня я еще раз убедился в этом.
        Гитлер повернулся и поплелся назад, к мольберту.
        - Вы хорошо продумали операцию? - спросил, не останавливаясь.
        - Сейчас ее обстоятельно отрабатывают.
        - Строжайшая конспирация, - предупредил Гитлер как-то утомленно: взрыв эмоций не прошел бесследно. - Крайне ограниченное число лиц должно знать о подлинной цели. Даже Геринг…
        - Да, мой фюрер, даже Геринг ничего не будет знать. Кроме вас и непосредственных участников акции в курсе дела будут двое или трое.
        - Кто они?
        - Скорцени, мой фюрер, и еще…
        - Это уже в вашей компетенции, Эрнест.
        Они подошли к мольберту, и Гитлер устало опустился на стул. Сказал спокойно:
        - Пусть вам повезет, Эрнест. Знайте только, акция должна осуществиться во что бы то ни стало!
        - Я понял вас, мой фюрер.
        Гитлер взял кисть, долго вглядывался в картину и наконец сделал небрежный мазок.
        - Думается, так будет лучше, - сказал, будто и не было только что разговора о диверсии и единственное, что тревожит его, - цвет неба на картине. - Я подарю вам, Эрнест, именно эту акварель, если, конечно, получится. С благодарностью за радость, которую вы принесли мне сегодня. Вы спешите, обергруппенфюрер?
        - Да. - Кальтенбруннер щелкнул каблуками. - До встречи, мой фюрер. Хайль! - Повернулся и пошел не оглядываясь, и только гравий монотонно шуршал под тяжелыми шагами.
        Глава 3
        Куренной Сорока, сидя на бревне, ждал, пока хлопцы готовили все для купания. Сбросил рубашку, вытянул ноги в кальсонах, подставив спину солнцу, наслаждался теплом и покоем.
        Хлопцы грели воду в котле и ведрах на летней печке, сооруженной посреди двора под деревянным навесом. Семен, усатый и пожилой дядька, попробовал воду рукой.
        - Подождите, друг куренной, еще минуту, - сказал Семен.
        В самом деле, куда спешить?
        Семен вытащил из колодца ведро воды. Вылил в большое корыто, еще раз попробовал воду в котле, удовлетворенно хмыкнул. Дал знак помощнику, тот подхватил котел с другой стороны, и они вместе вылили в корыто воду, аккуратно, чтобы не расплескалась. Семен подержал руку в воде, долил холодной и заметил:
        - А сейчас прошу пана куренного, и купаться вкусно будет.
        Сорока стал медленно снимать кальсоны. Думал: надежный хлоп этот Семен, вон какие красивые слова нашел - вкусно купаться…
        Семен вылил на него полведра теплой воды - куренной намылил голову, смыл мыло и погрузился в корыто, с наслаждением ощущая, каким невесомым становится тело.
        Потом куренной поднялся, молодой хлопец принес полное ведро теплой воды и вылил на Сороку осторожно, словно это был не куренной, а сам Бандера. Да в конце концов кто для хлопца Бандера? Для него Сорока выше не только Бандеры, а самого Господа Бога, потому что пан куренной может миловать и карать сегодня, сейчас и все в конечном итоге зависит от его настроения.
        А настроение у Сороки после купания заметно улучшилось.
        - Ну как мы вас освятили, друг куренной? - спросил Семей, подавая льняной рушник.
        - Хорошо, - с наслаждением ответил Сорока. - Ты, Семен, во всем мастак.
        Куренной надевал чистое белье не торопясь, уже ощущая вкус борща и первой чарки. Отменный борщ варит хозяйка, от такого борща никуда не уехал бы, но, к сожалению, жизнь стала неспокойной. И кто может сказать, где они будут завтра?
        Это сегодня - купание и вкусный борщ на богом забытом хуторе, а завтра сюда могут прийти большевики, и надо будет пробираться болотами и чащей к другому безопасному месту, возможно, отсиживаться в схронах - полная лишений и тревог жизнь. Одно успокаивает - красным сейчас не до них. Немцы вон еще как сражаются! Впереди Польша, и, по сведениям оуновцев, именно там вермахт готовится дать решительный бой русским и наконец остановить их.
        «Скорее бы, господи! - ежевечерне молился Сорока. - Такая чудесная жизнь была при немцах! Сидели спокойно в селах и хуторах, иногда устраивая вылазки против поляков и большевиков. Сытая и беззаботная жизнь с самогоном и девушками… Так бы и довековать».
        Ради этой сытой и спокойной жизни хитрый почтарь Филипп Иосифович Басанюк и подался в ОУН.
        Что за жизнь на почте? Полуголодная, суетливая, каждый тобой помыкает, у каждого претензии, жалобы - тьфу господи боже ты мой, - а дослужиться можно разве что до начальника почты. А ОУН - это организация, и, если правильно вести себя, кланяться начальству и чувствовать, откуда ветер дует, можно взлететь высоко. Вот он уже куренной - чин не очень-то большой, но и не маленький, и, если бы не проклятые большевики, жить бы да жить.
        На веранде аппетитно запахло борщом, Сорока покосился туда и увидел, что хозяйка вынесла большую кастрюлю. И хозяин уже ждал его: сидел, откинувшись на спинку стула, и тихонько постукивал деревянной ложкой по краю стола. Солидный и неторопливый человек, ему здесь, на лесном хуторе, принадлежало, собственно, все: половина земли, магазинчик, даже лодки и сети - за лесом начиналось большое озеро, и рыбу здесь имели всегда.
        Куренной поднялся на веранду не спеша, сел напротив хозяина, и тот сразу, не ожидая согласия, потянулся к бутылке. Выпили.
        И нужно же, чтобы именно в это время…
        Только куренной нацелился на жирный кусок свинины, как увидел над кустами черной смородины зеленую шляпу сотника Мухи. Прибытие сотника не предвещало ничего хорошего. Сорока положил ложку, схватился за поясницу и сморщился.
        - Что с вами, пан куренной? - испугался хозяин.
        Сорока жил у него меньше месяца, и хозяин не успел еще изучить все его привычки. Да и откуда он мог знать, что пана куренного, когда надо действовать или принимать решения, всегда почему-то схватывает радикулит - чудесная болезнь, если ею правильно пользоваться. Может, сотник Муха и не принес ничего неприятного, что ж, тогда боль пройдет, тем более что пан куренной давно жалуется на эту болезнь.
        На веранде появился Муха. Не сняв своей мерзкой шляпы, он пролез прямо к столу, сел и только после этого поздоровался.
        Куренной подумал: правильно говорят - из хама никогда не будет пана. У этого быдла было двадцать моргов земли, что совсем немало для лесного края, но Муха всегда прибеднялся: вон пиджак какой замызганный и рубашка перепрела.
        Наконец сотник снял шляпу, налил себе полный стакан и, пожелав уважаемому обществу доброго здоровья, выпил и со смаком чмокнул губами. Закусил и только после этого обратил внимание, что куренной схватился за поясницу.
        - Радикулит? - спросил с иронией.
        - Приступ, - ответил Сорока, глядя преданно в глаза Мухе.
        - Есть новости, друг куренной…
        Хозяин деликатно встал:
        - Извините, панство, я на минутку…
        Муха посмотрел ему вслед безразлично и достал из-под грязной подкладки шляпы аккуратно свернутую бумагу:
        - Приказ, друг куренной.
        Сорока опять схватился за поясницу. Приказ - это плохо. Приказ никогда не приносит ничего радостного. Скорчился на стуле и сказал:
        - Позови Юрка, сотник, приказ, наверно, зашифрованный?
        - Да, друг куренной. - Муха развернул бумагу, подал Сороке.
        Тот посмотрел на нее отчужденно. Тогда сотник встал, вышел на крыльцо веранды и приказал Семену, который торчал неподалеку:
        - Юрка сюда!
        Стоял широко расставив ноги, высокий, жилистый. Самогон ударил в голову, Муха почувствовал себя сейчас большим, сильным, не то что какой-то рыхлый куренной с огромным животом. И за что только начальство любит и уважает его?! За что?!
        Сотник не знал, что почти половину награбленных ценностей куренной передавал оуновским вожакам - то одного умаслит, то другого, на всех, правда, не наберешься, но даже нерегулярные подношения делали свое дело, и Сорока медленно, но поднимался по служебной лестнице.
        Сорока посмотрел на Муху осуждающе: в самом деле, быдло неотесанное! Нет, чтобы произнести тост в честь начальства! Ну разве трудно тебе, а куренному приятно, и он запомнил бы это. Но подумал: что ему сотник и какой-то там приказ? Вряд ли требуют решительных действий. Во-первых, их курень только называется куренем: и сотни бойцов не наберется, у сотников под рукой по два десятка хлопцев. Оружие, правда, есть, нечего бога гневить, немцы им оружие оставили - шмайсеры и ручные пулеметы, есть даже миномет, но зачем миномет в их лесах, тут не разгуляешься. Пистолет да автомат надежнее.
        От мысли об оружии Сороке стало немного легче на сердце, и он не так уже недовольно посмотрел на Муху. Они успели выпить с сотником еще по полстакана, когда наконец явился Юрко. Куренной показал на депешу, лежащую на столе. Сотник налил чарку и подал хлопцу, но Юрко отказался. Впрочем, Муха и не настаивал: все знали, что Гимназист (а Юрко получил это прозвище, поскольку закончил гимназию) не употребляет самогона.
        Юрко колдовал над приказом недолго. Переписал текст карандашом на чистый лист бумаги и подал куренному. Тот отмахнулся:
        - Читай, я без очков…
        Юрко прочитал медленно и выразительно:
        - «Куренному Сороке. Приказываем вам с десятью стрелками двадцатого августа прибыть на известную вам явку в селе Квасово. Передвигаться, избегая столкновений. На явке ждать людей с нашей стороны. Пароль: “Сегодня в лесу жарко”. Отзыв: “Слава богу, погода, кажется, установилась”. Оказать агентам всестороннюю помощь, обеспечить охрану и прикрытие. На время выполнения задания будете подчиняться руководителю группы. За исполнение приказа строго отвечаете. Главный».
        Сорока чуть шевельнулся в кресле. Как повезло, что он издалека заметил, зеленую шляпу и успел схватиться за поясницу! Не хватало ему ползти болотами в Квасово - как-никак добрая сотня верст, - да еще подчиняться неизвестному агенту. Наверное, важные птицы, если их требуется прикрывать и охранять. И награда, стало быть, будет. Но черт с ней, с наградой, всех наград не получишь, а жизнь, как известно, одна.
        Сорока сказал с достоинством:
        - Жаль, но что поделаешь, не могу возглавить операцию. Радикулит проклятый. А задание почетное и важное! Считаю, что вы, друг сотник, справитесь с ним.
        - Я?.. - даже открыл рот от удивления Муха. - Вы же послали меня в Гадячий…
        - Э-э, что Гадячий… - небрежно отмахнулся Сорока. - Там любой справится. А тут задание ответственное, и нужны лучшие люди. Я бы сказал, самые лучшие, и кому, кроме вас, сотник, можно доверить такое? Пойдете вы с Юрком, еще десять бойцов, отберете их сами, сотник, вам с ними идти, вам на них опираться.
        Муха уже понял, какую свинью подложил ему куренной. Попробовал возразить:
        - Но, прошу пана, я давно не был в Квасове, в тех лесах. А каждый день все меняется…
        - Леса! - беспечно засмеялся Сорока. - Леса везде одинаковы… А явка в Квасове надежная. Бывший мельник из Грабово, возможно, вы и знали его? Петр Семешок! Золото, не человек, у него - как у Христа за пазухой.
        - Хорошая пазуха, знаю я Семенюка, - буркнул Муха. - В гробу бы его видеть, этого мельника. Живоглот проклятый, лишнего куска хлеба не допросишься.
        - Завтра на рассвете и выступайте! - уже строго приказал Сорока. - К двадцатому успеете, друг сотник, подберите стрелков и отдыхайте, а то дорога не такая уж легкая.
        Сотник Муха вызвал Юрка на скотный двор. Внимательно огляделся, но никого поблизости не было, только две уже выдоенные коровы лениво жевали свежескошенную траву. Муха притянул к себе Юрка, дохнул самогонным перегаром так, что юношу замутило, спросил:
        - Ты о приказе говорил кому-нибудь?
        - Что вы, друг сотник, это же ясно - секрет.
        - И вот что, Гимназист, чтобы твоя Катря…
        Юрко перебил его решительно:
        - Должен попрощаться!
        - Скажешь, что идем в Ровно.
        - Что?
        - Никто не должен знать о Квасове.
        Юрко пожал плечами, но согласился:
        - Слушаюсь.
        Парень перепрыгнул через жердь и направился за хутор, к стожаре. Свежее сено сюда еще не завезли, и стожара стояла пустой и казалась запущенной, совсем забытой, легкий ветер свистел в щелях, и плохо прибитая доска все время тихо постукивала. Стожара почему-то навеяла на Юрка тоску. Может, потому, что придется проститься с Катрусей. Но в Квасове он наверняка не задержится: какую-нибудь неделю - и снова сюда, на лесной хутор.
        Сразу за стожарой тихо журчал ручеек. Юрко перепрыгнул его, свистнул дроздом и тут же услыхал ответ. Счастливый, опустился на траву. Так подавала голос только Катря.
        Юноша растянулся на траве лицом вверх. Видел только синее небо с белыми облаками, на фоне которого раскачивался розовый колокольчик. Ему вдруг показалось, что он звонит. Юрко прислушался и, кажется, услыхал мелодичный серебряный звон, звучащий на лесной поляне в ясный прозрачный день, - этот звон может услышать только самый счастливый человек.
        Катря растянулась рядом, дохнула Юрку в ухо, засмеялась звонко и громко, но парень настороженно поднял руку.
        - Слышишь?.. Колокольчик… - Юрко дотронулся до цветка, и он зазвенел вдруг торжественно.
        Этот звон Катря не могла не услышать, девушка сразу поняла это и только положила в знак согласия ладонь на его щеку.
        - А ты грустный, - вдруг сказала Катря и вопросительно посмотрела Юрку в глаза.
        - Правда?.. Завтра утром уходим…
        - Не смей! - вскрикнула она. - Никуда не пойдешь! - Катря села и спросила уже серьезно: - Кто тебя у Сороки держит?
        - Я сам.
        - Так уж и сам. Вон люди хлеб убирают, а вы автоматами балуетесь.
        - Не говори так, мы же за дело…
        - За дело? А дело - это работа. Немцев погнали, а вы до сих пор по лесам бродите…
        - Так за свободу ж… - Юрко посмотрел на Катрино раскрасневшееся от возбуждения лицо, увидел совсем-совсем рядом синие, синее неба, глаза и добавил неуверенно: - За народ мы…
        - А отец в Подгайцах школу открывает, - будто между прочим сказала Катря, но Юрко понял подтекст ее слов.
        - Чтобы детей учить большевистской науке?
        - При немцах совсем ничему не учили. Твою гимназию когда закрыли?
        - В сорок первом.
        - Вот видишь! А ты в университет хотел. Во Львове скоро университет откроют.
        - Может, и откроют, - согласился Юрко, но сделал вид, что это ему безразлично: даже закрыл глаза и стал покусывать какую-то травинку.
        - А я поеду в Ковель.
        - С ума сошла?
        - Как видишь… - Девушка засмеялась будто бы беспечно, однако какое-то напряжение чувствовалось в ее смехе.
        - Что ты не видела в Ковеле? - Юрко быстро поднялся, сел, положив руки на плечи Катре, и заглянул ей в глаза. - Что?
        - Пойду в школу.
        - А в Подгайцах?
        - Здесь только семь классов, а я - в восьмой.
        - Так над тобой же будут смеяться: семнадцать лет - в восьмой…
        - Пусть смеются, все равно буду учиться. А потом во Львов…
        - Катруся, - вдруг сказал Юрко жалобно, - и ты хочешь бросить меня?
        - Давай вместе.
        - Не могу, - покачал головой, - у меня долг.
        - Отец говорил: кто из бандер добровольно сдается, большевики прощают.
        - Так я и поверил…
        - В Подгайцах на сельсовете воззвание…
        - На сельсовете? - удивился Юрко. - Сорока им пропишет воззвание!
        - Красные немцев добьют и за вас возьмутся.
        Юрко безвольно махнул рукой. Честно говоря, он и сам так думал, но что поделаешь? Уйти от Сороки страшно: оуновцы лютуют, предателям, говорят, нет пощады.
        Сидел насупившись, затем решительно вскочил, вытянулся и произнес:
        - Ты, Катруся, подожди. - Протянул руку, привлек ее к себе - высокий, сильный, стройный. - Подожди неделю, я вернусь, и мы все решим.
        Девушка положила руки ему на грудь, подняла глаза, обожгла голубизной, и Юрко утратил всю свою решительность. А она взлохматила ему русый чуб и тихо засмеялась.
        - Глупый еще, - прошептала. - Надо решать: остаешься с Сорокой или со мной?
        - С тобой, - сказал Юрко, - только с тобой.
        Засмеялась счастливо и прижалась к парню.
        - Ну не могу же я… - произнес просительно Юрко. - Ведь мы договорились, и я не хочу нарушать слово. Мужчина я или нет?!
        - Куда идете?
        Юрко забыл о наказе сотника, да и какие могут быть секреты от любимой?!
        - В Квасово.
        - Это где?
        - Далеко, сто верст.
        - Зачем? - посуровела Катря. - Я не хочу…
        - Ты же знаешь, у меня руки чистые.
        - Что за акция?
        - Надо встретить кого-то… - неопределенно ответил Юрко. Подумал немного и добавил: - Если через неделю не вернусь, езжай в Ковель.
        - А ты?
        - От Квасова до Ковеля ближе.
        - Отыщешь меня у тети. Песчаная улица, семь.
        - Песчаная, семь, - повторил Юрко. - Через неделю жди меня.
        - Буду ждать. - Катря грустно улыбнулась чему-то, но не выдержала, звонко рассмеялась и понеслась по поляне к березовой роще. Юрко бежал за ней, видя, как мелькают ее загорелые ноги, развевается на ветру красная ленточка. За березами началась позапрошлогодняя, поросшая уже кустами гарь, а за ней поблескивало озеро. Сквозь камыш тянулась узкая песчаная полоса, на которой чернел старый, подгнивший челн. В нем поплескивала вода, но они столкнули его в озеро и, отталкиваясь шестом, поплыли вдоль прибрежных зарослей. За ними начиналось мелководье и песчаный берег. Катря, стыдливо поглядывая на Юрка, быстро разделась. Они купались и загорали, пока солнце не спустилось к горизонту, и только тогда двинулись к хутору, держась за руки, какие-то сникшие, встревоженные.
        Глава 4
        Майор Бобренок с удовольствием стянул сапоги и, пока Толкунов влезал на дерево, дал передохнуть ногам. Смотрел, как ловко поднимается по дубу капитан, наконец тот дотянулся до белого лоскута, снял его с острой сломанной ветки осторожно, словно это был не простой шелк, а мина замедленного действия. Толкунов сел верхом на толстенную ветку, разгладил кусок материи на колене и только после этого сказал:
        - Он, голубчик… Настоящий немецкий парашютный шелк.
        Бобренок ничем не выразил своей радости, хотя известие в самом деле было приятным. Стало быть, они не ошиблись, и первый след наконец обнаружен.
        Майор заученно бросил взгляд на часы. Восемь часов тридцать четыре минуты. Посты противовоздушной обороны впервые засекли немецкий самолет в два часа ночи, а через шесть с половиной часов у них уже появилось первое подтверждение того, что самолет выбросил парашютистов. Неплохо, даже очень неплохо, иногда такой поиск затягивается на сутки, а то и больше.
        Пока Толкунов спускался с дуба, Бобренок аккуратно перемотал портянки и обулся. Взял у капитана кусок шелка, внимательно разглядел:
        - Парашют зацепился за сук, пришлось дергать. Вот и оборвали.
        - Или оборвал, - уточнил Толкунов.
        - Да, может, он был и один, - согласился Бобренок. - Во всяком случае, не повезло ему… - Огляделся вокруг. Действительно, если бы парашютист спустился на несколько метров в стороне от дуба, попал бы на полянку. На рассвете выбрал бы подходящее место, закопал парашют - и ищи его в этих лесах хоть целую неделю.
        Но один ли парашютист? Немцы, как правило, забрасывают группы из трех - пяти человек. Диверсанты или шпионы со взрывчаткой, рацией, оружием… Правда, на этот раз мог быть и один. Полковник Карий говорил, что из разведывательных данных стало известно: немцы готовят какую-то важную акцию в зоне расположения тылов армии. Приблизительно на линии железной дороги Сарны - Маневичи - Ковель… Тут одному не справиться. Если, конечно, это диверсия. Шпиону тоже трудно одному - с рацией хватает хлопот. Хотя, может иметь явки, связных, оставленных здесь во время отступления.
        Однако что бы ни было, их надо искать. Другого выхода нет - только искать. Осмотреть каждый квадратный метр вокруг, и не только вокруг - весь лес. Диверсанты не могут не оставить следов, должны ведь закопать где-нибудь парашюты…
        Толкунов мрачно посмотрел на майора.
        - Разойдемся? - предложил хмуро.
        Бобренок не обратил внимания на угрюмость капитана: уже привык к тому, что Толкунов почти не смеется, да и вообще кто и когда видел улыбку на его лице? Таков уж характер у капитана, но он прекрасный разведчик, другого такого нет в контрразведке армии, а может, и всего фронта. Толкунову поручают сложнейшую работу, и он никогда не возражает - все сделает. Такая уж у них профессия - вылавливать немецких шпионов. Может, именно это и сформировало характер Толкунова? Пожалуй, нет. Вот Непейпиво - три года в контрразведке, из лейтенантов стал капитаном, на его счету полтора десятка диверсантов, а такой веселый, что позавидуешь, с широкого, усыпанного веснушками лица добродушная улыбка, кажется, и не сходит.
        - Разойдемся, - согласился Бобренок и положил в сумку парашютный лоскут. Топнув правой ногой, проверил, хорошо ли обернул портянку, достал карту. - Ты возьмешь этот квадрат, - очертил на карте, - будем двигаться в направлении Жашковичей, встретимся, если ничего не случится, в одиннадцать на дороге - третий километр от Жашковичей.
        Шел Толкунов устало, засунув пальцы за ремень, добротный, почти новый. Капитан раздобыл его вместе с портупеей у какого-то интенданта. Кобуру, правда, не сменил - повесил на новый ремень старую и потертую, с обыкновенным офицерским ТТ. Большинство разведчиков отдавало предпочтение наганам, но Толкунов не расставался со своим ТТ. С ним он пришел в Смерш - пехотный лейтенант, командир взвода, которого приметил полковник Карий.
        Капитан уже исчез в кустах, и Бобренок медленно двинулся в обход поляны. Вряд ли здесь закопан парашют: трава и цветы нигде не примяты - майор сразу увидел бы следы человека на поляне.
        Обойдя колючие кусты, Бобренок вышел к небольшому оврагу, дно которого заросло папоротником, а песчаные склоны - кустарником. Неплохое место для тайника. Майор двинулся по дну оврага, но ее обнаружил никаких следов и, только выбираясь наверх, заметил что-то беловатое. Бобренок остановился: неужели еще один парашютный лоскут? Приблизился к нему сверху, чтобы ничего не вытоптать вокруг.
        На траве лежал кусок бинта, грязная марля, и кровавые пятна проступали на ней. Человек, пользовавшийся бинтом, нашел укромное место - трава низкая, будто скошенная, сидя на такой, не оставишь следа. Наверно, человек присел на бугорок, спустил ноги. И раненый… Майор понюхал повязку: еще не выветрился запах лекарства.
        Бобренок спрятал бинт в сумку. Теперь надо найти следы. Сделал большой круг и ничего не заметил. Второй, третий - и наконец его настойчивость была вознаграждена: след четко просматривался в низине, поросшей мхом, - влажный грунт осел под ногами человека, обутого в сапоги, это майор знал сейчас абсолютно точно. Шел человек из леса на дорогу, поскольку метрах в трехстах пролегала проселочная дорога к большому селу Жашковичи. А из Жашковичей рукой подать до шоссе на Маневичи.
        Вдруг Бобренок даже свистнул от неожиданности и опустился на колени прямо на сырой мох, забыв, что может запачкать совсем новые галифе. Правый след вырисовывался четче, был глубже левого чуть ли не на сантиметр, а это значило: человек хромает. Итак, мужчина ступал на левую ногу осторожно, перенося всю тяжесть тела на правую. Из этого следовало…
        Майор почувствовал, как запылали у него щеки. Да, из этого следовало, что человек поранил или вывихнул левую ногу: неудачно приземлился, парашют запутался в дубовых ветвях, диверсант обрезал стропы и упал. Могло так случиться? Какое это имеет значение, главное - надо искать хромого человека.
        До одиннадцати оставался еще час. Бобренок дошел до проселка и, поняв, что хромой направился к Жашковичам, повернул назад. Наверное, диверсант еще до выхода на проселок спрятал парашют, и, может, удастся найти его.
        Целый час майор шарил в кустах, осматривая укромные участки леса, однако сегодня фортуна уже отвернулась от него.
        Он опоздал к условленному месту на пять минут. Толкунов уже поджидал его - сидел на обочине дороги и смотрел осуждающе: привык к точности и даже пятиминутное опоздание считал разгильдяйством.
        Не обратив внимания на укоризненный взгляд Толкунова, Бобренок спросил:
        - Ну что?
        - Ничего, - мрачно ответил Толкунов. - Я обыскал каждую кочку, - ударил ребром ладони по колену, - и ничего. Проклятие какое-то…
        Майор присел рядом, достал из сумки бинт и еще раз понюхал его и протянул Толкунову.
        - Где? - сразу понял тот.
        - Метрах в трехстах от дуба. Перевязывал ногу.
        - Почему именно ногу?
        Бобренок высказал свои предположения, и лицо капитана просветлело.
        - Надо расспросить людей в Жашковичах, может, кто-нибудь видел хромого. - Толкунов встал легко, словно отдыхал не пять минут, а по меньшей мере час. - Пошли в село.
        Бобренок внимательно наблюдал за дорогой, стараясь обнаружить знакомые следы, но безрезультатно. Совсем недавно в Жашковичи проехали возы с сеном, его клочья виднелись на обочине дороги.
        Село показалось неожиданно, первая хата стояла среди леса, и только за ней деревья были выкорчеваны - там виднелись огороды. Крытая щепой, срубленная из старых, потемневших бревен, хата казалась меньше, чем была на самом деле, выглядела какой-то печальной, будто тосковала о чем-то. Крыльцо перекосилось, щепа на крыше замшела, калитка скривилась и стучала на ветру.
        Может, если бы возле такого запущенного жилья росли яблони или цветы, оно казалось бы веселее, но между жердинами, огораживающими усадьбу с улицы, и хатой рос чертополох, от калитки к крыльцу вела чуть заметная тропинка.
        На крыльце сидела бабка в черном платке. Бобренок, толкнув калитку, висевшую на одной петле, вошел во двор.
        Поздоровался, но бабка не ответила, только приставила ладонь к уху, и майор понял, что старуха или плохо слышит, или совсем глухая.
        - Не слышу я, сынок! Позови дочку, она в хате возится, а если молока хотите, то его нет, потому что нет коровы.
        Майор вошел в хату. В сенях стояла бочка, на веревке висело какое-то тряпье, пахло затхлым жильем, борщом, прошлогодней капустой или огурцами. Бобренок хотел постучать в грубо сколоченную, тяжелую дверь, но она раскрылась сама, и на пороге показалась пышногрудая красивая молодая женщина с заплетенными и аккуратно уложенными на голове косами. Она не испугалась, не вздрогнула, как бывает, когда в своем доме неожиданно встретишь незнакомого человека, просто остановилась в дверях и смотрела выжидающе.
        - Ваша мать послала меня… - начал майор не очень уверенно.
        Женщина внимательно посмотрела на него - Бобренок заметил, как ее взор задержался на погонах, - отступила, пропуская майора вперед.
        - Заходите, - пригласила гостеприимно и даже как-то поспешно, - прошу пана офицера заходить…
        В комнате стоял стол, несколько табуреток и лавка вдоль стены. Но за хлопчатобумажной пестрой занавеской Бобренок заметил роскошную для бедного полесского села никелированную кровать с большими блестящими шарами на спинках и платяной зеркальный шкаф, который украсил бы любую квартиру. Это несколько удивило майора. Сел на лавку, снял фуражку, и спросил у хозяйки, что стояла в ожидании, прислонившись к печке:
        - Ваша хата крайняя в селе, рядом дорога… Не видели ли вы сегодня утром военных? Нескольких или одного? Разминулись мы, а договорились встретиться именно в Жашковичах.
        - Нет, не видела… А вы сами откуда? - бесцеремонно поинтересовалась женщина.
        - Ну, знаете, военные…
        - Тайна, значит, - улыбнулась насмешливо.
        - И никто из чужих не проходил?
        - Может, и проходили. За всеми не усмотришь.
        - Сегодня сено возили, - не сдавался майор. - Откуда?
        - А с Григорьевских лугов.
        - Видели, как везли?
        - Ну, видела.
        - И никого не подвозили?
        - А бес его знает…
        Майору показалось: женщине что-то известно, но она почему-то отмалчивается.
        - Вы когда сегодня встали?
        - Как всегда, на рассвете.
        - Коровы же нет, для чего так рано?
        - Привычка, - усмехнулась и как-то вызывающе распрямила плечи, выпятив высокие груди. - Крестьянская привычка, вместе с солнцем, ведь и ложимся рано. Керосина нет. В пять уже в огороде копалась.
        - И машины военной не видели?
        Женщина замялась лишь на мгновение.
        - Нет, - ответила она, и майор уловил, что женщина сказала неправду, потому что этой же дорогой мимо хаты проехал через Жашковичи их «виллис» - шофер высадил его и Толкунова километров за пять от села и возвратился через Жашковичи в штаб армии.
        - А в селе чужих людей нет? - спросил.
        - Может, и есть…
        Бобренок понял, что ничего от нее не добьется, встал и вышел на крыльцо. Толкунов сидел напротив бабки.
        Молодица последовала за майором. Бобренок попрощался с ней и спросил, как найти сельсовет.
        - Не пройдете мимо, - только и сказала.
        Стояла на крыльце, смотрела вслед. Неожиданно майор оглянулся и увидел в ее глазах то ли тревогу, то ли испуг, замедлил шаг и оглянулся еще раз, но женщина даже улыбнулась, и майор подумал, что он, наверное, ошибся.
        Сельсовет размещался в одном доме с магазином и был закрыт. Бобренок потрогал большой замок, а Толкунов заглянул в магазин. Он спросил у продавщицы, где можно найти председателя сельсовета.
        - А в селе, - ответила та не задумываясь.
        - Село большое…
        - Большое, - согласилась продавщица, - но дядька Федор на похоронах. Бабка Стефания умерла, так сегодня будут хоронить.
        Усадьбу бабки Стефании долго искать не пришлось. Возле хаты толпились люди. Бобренок и Толкунов направились туда. Толпа расступилась, давая дорогу, но майор остановился и спросил, где председатель сельсовета.
        Старый, морщинистый человек в черной шляпе смерил его с головы до ног подозрительным взглядом и поинтересовался:
        - А вам, извините, зачем?
        - Нужен. По делу.
        - Ну, если по делу… - учтиво кивнул старик. - Председатель пошел за лошадьми для похорон, сейчас придет.
        Пришлось ждать. Бобренок с Толкуновым устроились в тенечке под грушей, росшей во дворе, ощущая на себе многочисленные любопытные взгляды.
        Людей на похороны собралось немало, главным образом бабки и старики - молодежь была в армии, и только дети и подростки шастали в толпе. Немного в стороне, правда, стоял мужчина лет сорока, в солдатской гимнастерке, курил и разговаривал со старой женщиной, потом прошел с нею в хату, и Бобренок заметил, что он хромает на правую ногу, обут в кирзовые сапоги. Бобренок незаметно толкнул капитана локтем и показал глазами на человека в гимнастерке. Толкунов, поняв, опустил глаза и щелкнул пальцами: мол, сигнал принят, наблюдение установлено.
        Бобренок захотел покурить, но не знал, можно ли это делать во время похорон, однако желание пересилило сомнение, и он извлек из кармана пачку папирос. Очевидно, старик в черной шляпе не спускал с майора глаз, так как сразу же вырос перед ним и бесцеремонно протянул руку к пачке.
        - Разрешите, пан офицер, - попросил льстиво, - таких папирос мы здесь и не видели.
        Майор щелкнул пальцем по пачке, выхватил папиросу, зажег спичку, дал прикурить старику, тот затянулся с наслаждением и сел на кончик скамейки рядом с Бобренком. Наверное, ему хотелось поговорить - да еще с таким большим начальником, - почтительно дотронулся мозолистыми и скрюченными от тяжелой работы пальцами до шляпы и сказал:
        - Эта Стефка, что умерла, конечно, стервою была, но, если бы паны офицеры знали, какой у нее бимбер…
        Бобренок не знал, что такое бимбер, но само слово понравилось ему.
        А старик продолжал:
        - Такого бимбера, извините, не найдешь во всех Жашковичах. Жаль, что умерла старая выдра, некому больше варить…
        - Что такое бимбер? - спросил Толкунов.
        Дед удивленно посмотрел на них, как на ненормальных.
        - А-а, - сообразил наконец, - это, извините, по-вашему - самогонка, по-нашему же - бимбер, и варить его нужно умеючи, потому что из чистого продукта можно сделать такое, что без пользы организму…
        - Без пользы, говорите? - улыбнулся Бобренок, но сразу же погасил улыбку: разве может быть весело на похоронах? А тут еще на тебя смотрит женщина в застиранной кофте неопределенного цвета, в огромных, не по ноге, бахилах. Она держала за руку девочку - беловолосую и голубоглазую, тоненькие, как спички, ножки ее утонули в таких же огромных и тяжелых бахилах.
        - Пан, - вдруг спросила женщина, наклонившись к Бобренку, - извините, но когда она кончится?
        - Что? - не понял майор.
        - Когда мужья наши вернутся? - Женщина смотрела в глаза Бобренку просительно, будто и в самом деле от его ответа зависел конец войны, а девочка подошла к нему, посмотрела бездонными голубыми глазами, вдруг застеснялась и сунула грязный палец в рот, и эти глаза, тоненький палец и нелепые бахилы так разволновали майора, что к горлу подступил комок. Он поискал в сумке и, к счастью, нашел-таки два кусочка сахару, протянул их девочке, но та по-прежнему стояла в независимой позе с пальцем во рту.
        - Бери, - подтолкнула ее женщина, - это же сахар. Давно не видела его и забыла, - объяснила майору.
        - Ешь, пожалуйста… - Бобренок поднес кусочки на ладони, они лежали как-то сиротливо, но что он еще мог дать ребенку? Это все его сегодняшнее богатство.
        Девочка наконец взяла сахар - деликатно, кончиками пальцев, - но все же не выдержала и засунула сразу оба кусочка в рот.
        Бобренок затоптал докуренную папиросу и спросил у деда:
        - А это кто? - Кивнул на хромого человека в гимнастерке, который как раз выходил из хаты.
        Дед сдвинул шляпу на затылок и сказал кратко:
        - Степан.
        - Какой Степан?
        - А Марусин.
        - Ваш деревенский?
        - А какой же еще?
        - Что у него с ногой?
        - С рождения…
        - А-а… - Бобренок утратил интерес к человеку в гимнастерке. Спросил: - Что-то ваш председатель так задерживается?
        - Ведь на все село осталось только три коня. - И добавил рассудительно: - Раньше гроб носили - тут и недалеко, - да мужиков нет.
        За калиткой началось какое-то движение, майор решил, что наконец приехал председатель, но пришел поп. Он приплелся из соседнего села, старый и немощный, с желтоватой редкой бородкой, в обтрепанной, с бахромой, рясе, и женщины поползли за ним в хату.
        - Старый! - сплюнул на траву дед. - Старый наш поп умрет, кто служить будет?
        На улице послышался скрип колес - приехал председатель. Он вошел во двор, широко шагая, высокий усатый человек в вышитой сорочке, сразу заметил офицеров под грушей и круто повернул к ним. Шел, приветливо улыбаясь и протягивая левую руку, поскольку правой не было.
        - Гавришкив, - представился он, - Федор Антонович. Здешний председатель сельсовета.
        Бобренок с удовольствием пожал крепкую и шершавую руку, а Толкунов спросил:
        - Давно демобилизовались?
        - Три месяца назад.
        - Сержант?
        - Старшина.
        - Неплохо, - похвалил Толкунов и сказал деду, с интересом прислушивавшемуся к разговору: - Идите, дедуля, а то поп заждался.
        Старик спрятал подаренную папиросу под ленту шляпы, встал, кряхтя, и пошел, оглядываясь: идти ему явно не хотелось. Председатель сел на его место, достал кисет. Бобренок предложил ему папиросу, но Гавришкив отказался, объяснив, что уже привык к махорке и все остальное не употребляет. Удивительно ловко свернул из заготовленной ранее газетной бумаги толстую самокрутку и задымил, пристально поглядывая из-под густых бровей на офицеров.
        Бобренок показал ему удостоверение, старшина внимательно изучил его и спросил по-деловому:
        - Чем могу служить?
        - Вы местный? - уточнил Толкунов.
        - Нет.
        - Откуда?
        - Из соседнего села.
        Ответ разочаровал Толкунова, уголки губ у него опустились, и лицо стало пасмурным, посерело. Наверное, Гавришкив понял, что именно не понравилось капитану, поскольку добавил:
        - Я на войне с июня сорок первого, товарищ капитан, имею два ранения и четыре ордена.
        - Мог бы носить гимнастерку с боевыми наградами. - Толкунов кивнул на сорочку.
        - Чтобы все на селе знали, какой герой?
        - А что в этом плохого?
        - И так знают, - пояснил председатель. - Однако тут вокруг видите какие леса! И в людей с орденами стреляют из-за деревьев.
        - Испугался?
        Старшина нахмурился:
        - Извините, вы по какому делу?
        Бобренок постарался хоть немного сгладить резкость Толкунова.
        - Капитан имел в виду… - начал деликатно майор.
        - Знаю, что он имел в виду, - перебил его сердито Гавришкив. - Однако ж капитан, наверное, не каждый день бывает в наших местах, а здесь стреляют даже в сельсоветские окна… И без этого, - вынул из кармана гранату, - да без автомата в лес и не суйся.
        Конечно, он не знал, что у Толкунова на счету почти три десятка задержанных диверсантов, но Бобренок не имел права ничего объяснять старшине и только поинтересовался:
        - Бандеровцы приходили в село?
        - Еще нет, а в Кодрах были позавчера, - махнул культей на лес, - в пяти километрах. Но береженого бог бережет.
        - Посторонних в селе нет? - спросил Толкунов, решив, очевидно, положить конец пустой болтовне.
        - Кажется, нет.
        - Почему - кажется?
        - Село большое, за всем не усмотришь.
        - Нужно спросить людей, - попросил Бобренок, - может, сегодня утром кто-нибудь видел хромающего человека. Или других людей. Возможно, военных.
        Гавришкив не стал уточнять, кого имеет в виду майор, и это понравилось Бобренку: в конце концов, военный человек должен знать, что к чему, - чем меньше спрашиваешь, тем лучше.
        Председатель докурил самокрутку почти до кончиков пальцев (они были у него желтые от никотина), наконец бросил окурок и произнес как бы нехотя:
        - Слыхал я, Настька говорила…
        - Что? - не удержался Бобренок. - Какая Настька?
        Председатель объяснил:
        - Есть тут у нас такая… Вымахала на сажень, никто замуж не взял, так злится. На женщин - особенно. Сегодня вот поносила Параску Ковтюхову. На рассвете видела - та к заброшенному сараю бежала. Настька, конечно, за ней, притаилась в овраге, промокла вся и замерзла, но не напрасно: увидела, как из сарая в лес человек пошел, Параскин любовник, а может, и бандера.
        - Не сказала, что прихрамывал? - нетерпеливо спросил Толкунов.
        - Нет, не сказала.
        - А как бы эту Настю увидеть? - поинтересовался Бобренок.
        - На кладбище. Могилу копает, больше некому, мужчин в селе нет, - пояснил Гавришкив, словно извиняясь. - Остались старики, дети да инвалиды. И похоронить по-людски некому… - Он не успел договорить, как дверь хаты распахнулась, начали выносить гроб.
        Первым шел поп, размахивал кадилом и бормотал что-то, старухи крестились и кланялись, за ними несли гроб. Впереди подставили плечи Гавришкив и хромой Степан, дальше - женщины, они были значительно ниже ростом, и гроб как-то неестественно одной стороной был поднят кверху, казалось, что покойница хочет выскользнуть из него. Но все же гроб благополучно установили на телегу, положили рядом крышку, и траурная процессия двинулась по улице вниз, к речке, за которой виднелась старенькая деревянная церковь, окруженная могилами.
        Бобренок с Толкуновым поплелись следом, сзади них пристроился только дед. Шел, еле переставляя ноги, но предложил-таки офицерам:
        - Вы на поминки возвращайтесь, не пожалеете, бимберу полная бутыль, а кому пить? Бабы этого не понимают, им что бимбер, что казенка - все равно без пользы, извините…
        Возле могилы стояла высокая худая, изможденная женщина.
        Председатель понимающе переглянулся с Бобренком, офицеры отошли в сторону, сели на скамейку под кустом сирени и терпеливо дождались конца похорон, хотя Толкунов и поносил сквозь зубы проклятого попа, затягивавшего, с точки зрения капитана, процедуру.
        Наконец председатель подвел к ним Настьку. Бобренок предложил ей место на скамейке, но она отказалась сесть, стояла, опершись на лопату с прилипшей землей, и глаза ее тревожно бегали.
        - Расскажи, Настя, - ласково, почти нежно начал Гавришкив, - как ты утром Параску выследила…
        - А зачем? - спросила Настька. Голос у нее был мужской, почти бас.
        - Интересуются люди.
        - А что интересного? Параска курва, все знают, что полюбовника завела, который жил с ней, не скрываясь. Может быть, это он и был…
        - Может, - согласился председатель. - А ты не заметила, тот фертик, который из сарая в лес подался, не хромал?
        - Может, и хромал. - Настька надавила большим солдатским ботинком, облепленным рыжей землей, на лопату, всадила ее в землю. - Только зачем Параске хромой?
        - Когда вы видели Параску? - попробовал уточнить Бобренок. - В котором часу?
        - А у меня что, часы есть? - Впервые Настька изобразила на лице что-то похожее на улыбку. - Темно еще было, чуть серело.
        - Где живет Параска? - спросил Бобренок.
        - Вы из Филипповского леса шли? - уточнил председатель. Майор кивнул, и Гавришкив пояснил: - Мимо ее хаты проходили, крайняя, почти в лесу.
        - И бабуся у нее глухая?
        - Да, плохо слышит.
        Бобренок вспомнил молодицу и то, что она чего-то недоговаривала. Однако зачем ей среди ночи скрытно пробираться в сарай? Если парашютист вышел из Филипповского леса, сразу бы шмыгнул в Параскину хату.
        - Вы точно видели, что из сарая на рассвете вышел мужчина? - спросил Бобренок у Насти.
        - Не слепая еще. И Параска - сразу назад, в село…
        - Ладно, - махнул рукой майор, - спасибо. Только вот что: о нашем разговоре никому, чтоб Параска не узнала.
        - Конечно! - зло блеснула глазами Настя, бросила лопату на плечо и зашагала, как заправский землекоп, широко, по-мужски.
        - Не верьте, разнесет по селу, как сорока, - заметил Гавришкив. - Болтунья…
        Майор поделился с ним своими соображениями: он не мог представить, зачем бегать женщине ночью в сарай, если лучшего места для встречи, как в собственной хате, найти трудно.
        Председатель подумал и сказал:
        - Все правильно, у этой Параски голова на плечах есть. Мы со Степаном - вон, видите, поехал, - показал пальцем на хромого, который в это время отгонял телегу в село, - возле Параскиной хаты засады устраиваем. Бандеры если придут, то с той стороны. Мы там и вертимся…
        - И Параска не могла не знать этого?
        - Конечно, глаза же есть… Да и не прятались мы от нее. Там за двором стог стоит, так мы в нем…
        - В эту ночь сторожили?
        - Нет.
        Бобренок быстро прикинул: человек из леса наверняка не мог знать о засаде - шел в село и завернул к Параске, а та отправила чужака в сарай, потом и сама подалась туда. Майор переглянулся с Толкуновым. Правда, были случая, когда абвер забрасывал шпионов на заранее подготовленные явки, забрасывал иногда людей и из местных, которые могли бы использовать своих родных и знакомых. Спросил у председателя:
        - А как она, Параска? Ничего за ней не водится?
        Гавришкив пожал плечами:
        - Не слыхал… Хотя вот что… Я человек здесь новый, но дошло до меня: был у Параски парень… из окруженцев… А перед тем как наши пришли, исчез.
        Это была хоть какая-то ниточка, за которую можно ухватиться, но майор, незаметно подмигнув Толкунову, отрезал:
        - Пустяки… Эти окруженцы, что к девкам прилипали, давно уже в армии. Бывайте, старшина, - пожал левую руку Гавришкиву, - нам пора, машина ждет.
        Действительно, «виллис» стоял на противоположном берегу реки, и шофер несколько раз просигналил, давая знать о себе.
        Машина прошла по селу медленно и не таясь. Бобренок с удовольствием увидел стоящую на крыльце Параску. Женщина проводила «виллис» взглядом; они проехали так близко, что Бобренок заметил выражение ее лица - какое-то отчужденное и безразличное, а может, это только показалось ему, потому что Параска даже кивнула, и майор поднял руку, отвечая на приветствие.
        «Виллис» остановился там, где из леса на проселочную дорогу вышел хромой, шофер Виктор вытащил брезент, расстелил на траве, и разведчики растянулись на нем, глядя, как хлопочет парень. Он поставил на брезент термос с крепким чаем, открыл банку тушенки, положил полбуханки хлеба - это был паек, но Виктор от себя добавил еще несколько помидоров и две луковицы - успел заскочить в Маневичах на базар.
        - Готово, - сказал Виктор.
        Толкунов перевернулся на живот, отрезал большой кусок хлеба, подцепил ножом из банки тушенку и стал жевать медленно, будто и не было изнурительной ночи и голодного дня. Не отрываясь от еды, спросил у Бобренка:
        - Витька отпустим?
        - Разумеется, чтоб машиной здесь и не пахло.
        Толкунов посмотрел на часы:
        - Пока не стемнеет, походим по лесу.
        - Угу, - согласился майор и откусил от большого сочного помидора.
        - Я думаю, - продолжил дальше Толкунов, - мы пойдем оврагом, я там приметил одно место, но не успел осмотреть.
        С Толкуновым работать - одно удовольствие. Ни словом еще не обмолвились о деле, а уже понял Бобренка.
        - Ты в сарае засядешь, а я - возле Параскиной хаты. Тот хмырь может раньше прийти, бери его сразу, Параска нам ни к чему, да и никуда не денется, а вот на ее ухажера мне хочется взглянуть, - сказал Толкунов.
        - Не лучше ли нам двоим возле хаты?..
        - Зачем?
        - А если не один из леса выйдет…
        - Девка что, зря дорогу в сарай проложила? Все туда пойдут. Я там приметил, когда возвращались: есть место, откуда и Параскина хата просматривается, и подступы к сараю. Я тебе на помощь всегда успею.
        - Успеешь, - согласился Бобренок. - А если он или они к хате придут?
        - Ну, с двумя я сам справлюсь, - произнес Толкунов, впрочем, Бобренок знал, что и в самом деле справится. - А если их будет больше, я тебе свистну.
        - Договорились.
        Они съели все, что выложил Виктор на брезент, и направились в лес. Толкунов повернул резко направо, и скоро разведчики спустились в неглубокий, но темный, с ручейком на дне, овраг.
        Капитан выломал из орехового куста крепкую палку и раздвигал ею густые заросли, порой, как настоящий минер, тыкал заостренным концом в грунт. Майор шел метрах в пятнадцати от него, по другой стороне оврага.
        Они прошли, наверное, с километр, овраг здесь поворачивал, начиналась довольно широкая поляна. Бобренок остановился на мгновение, ориентируясь, и тут Толкунову повезло. У самого оврага заметил на траве кучку свежей земли - она не могла оказаться здесь случайно (вообще ничего случайного в лесу, по глубокому убеждению капитана, не могло быть).
        Толкунов опустился на колени.
        - Есть что-нибудь? - спросил Бобренок.
        Капитан только поднял предупреждающе руку, разглядывая землю. Осторожно снял верхний слой - земля была еще влажная, не успела просохнуть и рассыпаться. Итак, она оказалась здесь совсем недавно.
        Толкунов внимательно огляделся вокруг, заметил слегка помятую траву и скошенный чем-то острым бурьян. Подошел, поднял кусок дерна, разгреб грунт и увидел шелк парашюта. Подозвал майора и показал закопанный парашют.
        - Он выбирал землю пригоршнями и бросал в ручей, - пояснил, - немножко земли уронил. Если б не эта земля, никогда не нашли бы.
        В тайнике лежал парашют, оставленный хромым, шелк был порван. Они приложили кусок, снятый с дуба, - все сходилось, и Бобренок подумал, что, наверное, самолет сбросил только одного парашютиста-шпиона, хорошо знающего местность.
        Майор быстро сориентировался. Диверсант сделал небольшой крюк - метров триста или четыреста, - чтобы закопать парашют. Он решил поступить так - это сразу видно, - в горячке забыв о поврежденной ноге. Устроив тайник, поспешил в Жашковичи, но тут нога дала о себе знать. Перебинтовал ее, вышел на проселок и добрался до хаты Параски.
        - Ну что, капитан, порядок?
        Но Толкунов не склонен был разделять оптимизм Бобренка:
        - Порядок будет, когда парашютиста поймаем.
        - Дело техники.
        - Не нравится мне все это.
        - Почему же, есть след.
        - От следа до дела… А здесь все как-то не по правилам. Когда это фрицы одного-единственного парашютиста сбрасывали?
        - Но ведь Карий предупреждал - явно необычная операция.
        - А если необычная, где подстраховка? Мог этот парашютист разбиться?
        - Мог.
        - И без рации. Как дать знать о себе?
        - Рацию абверовцы могли оставить, - возразил Бобренок. - У той же Параски.
        - Очень уж дальновидно, - сказал Толкунов не слишком уверенно. - Давай, пока не стемнело, еще немного походим.
        Они прошли овраг до конца, обшарили все подходы к нему, но ничего не нашли.
        Двинулись в Жашковичи напрямик. Лес здесь был не очень густой, подлесок вытоптали жашковичские коровы - трава росла высокая, и пастухам не было нужды далеко гонять стадо.
        Скоро в просветах между деревьями увидели хаты, вышли на полянку и спрятались в орешнике. Дальше, к селу, тянулось лесное пожарище с пеньками и редкой порослью, лучшего места для отдыха не найти: все видно вокруг, и никто не мог подойти незамеченным.
        Бобренок подложил под голову сумку, с наслаждением вытянул ноги.
        - Как считаешь, если покурить?.. - спросил Толкунов.
        Майору тоже очень хотелось курить. Конечно, этого не следовало бы делать - человек в лесу мог бы почувствовать дым.
        - Давай, - согласился, - только осторожно.
        Толкунов, ссутулившись, чиркнул зажигалкой, дал прикурить майору от своей папиросы; они прятали огоньки в ладонях и жадно затягивались - знали, что курить не придется всю ночь.
        Потом легли голова к голове, замолкли, вслушиваясь в вечерние звуки засыпающего леса, и Бобренку показалось, что Толкунов задремал. Но капитан вдруг зашевелился, повернулся к Бобренку и прошептал:
        - Война скоро кончится…
        - Скоро, - согласился Бобренок радостно. - Вот Польшу пройдем, а там и Берлин! И конец нашим трудам…
        Толкунов не согласился:
        - Работа только и начнется…
        - Скажешь такое!
        - А разных гадов кто будет вылавливать? Дядя?
        - А-а, ты вот о чем… - протянул Бобренок. - А я подам рапорт и демобилизуюсь.
        - Ты что? - даже испугался капитан. - Ведь ты ас контрразведки, три ордена, кто тебя отпустит?
        - Что ордена… - вздохнул Бобренок, но сам почувствовал, что не очень искренен, поскольку не был безразличен к своим наградам - два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны II степени заслужил честно и законно гордился ими.
        - Ордена - это признание, - возразил Толкунов убежденно. - Ты это всерьез - о демобилизации?
        - Решил.
        - Глупость делаешь, - сказал Толкунов уверенно, - для тебя в армии все двери открыты. Два курса института знаешь сколько сейчас весят? Поступишь в академию, окончишь полковником.
        Бобренок лениво потянулся и тихо возразил:
        - Геолог я, понимаешь?
        - Ну и что? А я работал в МТС.
        - Если любишь свое дело…
        - А я это полюбил… - Толкунов погладил свою кобуру. - Только мне труднее будет. Семь классов… Задержанные диверсанты - это и есть мой аттестат. Как думаешь?
        - Еще какой! - успокоил его Бобренок. - Все тебе зачтется.
        - Поймаем сейчас этого шпиона проклятого, - неожиданно перевел разговор на другое Толкунов, - и отоспаться можно будет. Я бы подремал немного.
        - И я бы…
        - У нас есть время поспать, - подумав, сказал Бобренок. - По сорок пять минут. Вначале - ты, а потом - я.
        - Можно, - согласился Толкунов. - Сейчас еще в селе люди ходят.
        Заснул сразу, спал тихо, как сова, и Бобренок подумал, как это ценно для разведчика: уметь так мгновенно расслабиться и заснуть. Он лежал и вслушивался в ночные шорохи леса: сонно пискнула из кустов какая-то маленькая пташка, бесшумно пролетел сыч и, усевшись на дерево, заухал тоскливо и жутко.
        На миг и майору стало страшно, как бывало в детстве, когда оставался один в лесу - за каждым стволом чудится опасность…
        Минуты тянулись долго, сон одолевал Бобренка, он с завистью смотрел, как тихо дышит Толкунов, вертелся и растирал себе щеки. Наконец наступила его очередь - майор свободно вытянулся под кустом, но сон как рукой сняло, и Бобренок долго не мог уснуть. Проснулся он от толчка, сразу сел, протер глаза и спросил:
        - Который час?
        - Одиннадцать.
        - Пошли.
        Они вышли к селу. Постояли немного под развесистым деревом. Параскина хата казалась безлюдной. Пробираясь по подлеску, обошли село и разошлись. Толкунов залег в огороде среди подсолнухов, а Бобренок устроился в полуразвалившемся сарае так, чтобы видеть подход к нему.
        За огородами, окружавшими сарай, начинался луг с ручьем посередине, по его руслу можно было почти незаметно подойти к сараю, и Бобренок подумал, что сметливая Параска неслучайно выбрала это место для встреч.
        В центре села лаяли собаки, где-то близко сонно запел петух, но сразу спохватился и замолк - тишина, и только уханье сыча доносилось из пущи.
        Незнакомец вышел из леса ровно в двенадцать, перебирался от куста к кусту осторожно, пока не скрылся в лощине. Выскользнул из лощины напротив сарая, метрах в пятидесяти от него, постоял, оглядываясь, и направился прямо к Бобренку, притаившемуся за дверью. Он вошел в сарай смело и не таясь - был уверен в полной безопасности - и только вскрикнул, когда майор заломил ему руки.
        - Тихо! - приказал Бобренок. Связал руки пришельцу и ловко обыскал его. Не найдя оружия, обыскал еще раз более внимательно и зажег фонарик, осветив лицо ночного гостя. Молодой, лет двадцати пяти парень, полнолицый, курносый, смотрит испуганно, и губы дрожат.
        - Кто ты? - спросил майор властно. - И откуда?
        Парень сморщился, чуть не заплакал и ответил обреченно:
        - Иван Заглада, и документы у меня есть…
        - Какой Заглада и откуда?
        - Из леса… Там курень, и я живу…
        Бобренок произнес строго:
        - Быстрее! Всю правду и до конца. Когда забросили, с кем, какое задание? Настоящая фамилия?
        - Заглада, я же говорю, что Заглада. Не убивайте меня!
        Бобренок подтолкнул его в глубь сарая.
        - Но я ведь не вру, и вы можете проверить…
        - Говори, откуда и какое задание?
        - Какое задание? Окруженец я и жил здесь в селе. В хате Параски Ковтюх.
        Сейчас и майору стало ясно - поймали они не ту рыбу. На всякий случай пригрозил парню пистолетом, выглянул из сарая и почти столкнулся с самой Параской. Сразу же за ней из темноты вынырнул Толкунов.
        Параска, очутившись между двумя мужчинами, метнулась в сторону, но от капитана не убежал бы самый быстрый диверсант, не то что женщина.
        - Без глупостей! - приказал он.
        Он подтолкнул Параску в сарай, где стоял в углу парень со связанными руками. Женщина бросилась к нему, обняла и заплакала.
        - Что они сделали, Ивасик! - воскликнула. - Чего бросаетесь на людей? - обернулась зло.
        - Вы знаете этого человека? - спокойно спросил Бобренок.
        - Почему ж не знать? Муж мой.
        - Как звать?
        - Иван Заглада. С сорок первого у меня, и люди могут подтвердить.
        Бобренок услыхал, как разочарованно хмыкнул Толкунов у него за спиной, и спросил:
        - В какой части служили, Заглада, и как попали в окружение?
        Парень вытянулся, насколько позволяли связанные руки, и доложил четко, словно своему ротному командиру:
        - Сержант тридцать шестой гаубичной батареи восемьдесят первого артдивизиона. Нас окружили под Ровно, потерял своих и решил остаться. Был ранен в ногу и не мог идти… - добавил, потупившись.
        - Почему не явился в ближайшую воинскую часть после освобождения?
        Заглада шмыгнул носом, блеснул глазами на Параску и ответил виновато:
        - Она не отпустила…
        - Но ведь ты солдат.
        - Солдат! Я ей говорил: должен идти к своим, она плачет - не пущу, потому что убьют… В лесу курень устроила, за болотом, там места глухие, никто не ходит, а ночью в сарае встречались.
        - Дезертир! - вдруг зло крикнул Толкунов. - Дезертир и предатель! Пойдешь под трибунал, штрафбат обеспечен! Ясно?
        Парень опустил голову:
        - Куда уж ясней…
        - Кто из деревенских может подтвердить, что он на самом деле окруженец? - спросил Бобренок у Параски.
        Та наконец оторвалась от парня.
        - Его не расстреляют? - спросила со страхом.
        - Я говорю: обойдется штрафбатом… - Толкунов выключил фонарик, экономя батарейки.
        - Тут каждый в селе знает меня. Я не помогал немцам и не служил у них, все подтвердят.
        - Держался за юбку! - презрительно бросил Толкунов.
        - Подождите, - вдруг встрепенулся парень, - я догадываюсь, кого вы ищете. Параска видела в лесу и говорила мне…
        - Кого? - подскочил к женщине Толкунов. - Кого и когда, говори быстрее!
        - Лейтенант с вещмешком, еще хромал. Вчера утром, вижу, шпарит какой-то лейтенант в Жашковичи. Я спряталась - к кому, думаю, идет? Кустами обошел село, а потом на тропинку повернул, к леснику. Эта тропинка только к леснику, - добавила уверенно, - мы здесь все тропинки знаем.
        Бобренок развязал парню руки.
        - Сейчас мы покажем тебя кому-либо из сельчан, - сказал, пряча ремень. - Если ты окруженец, завтра отправим в Маневичскую комендатуру.
        Заглада пошевелил пальцами, разминая руки. Параска прижалась к нему.
        - Я сразу заподозрила этого лейтенанта, - произнесла уверенно. - Зачем прятался в кустах? Да и лесник подозрительный, люди говорят, с бандерами связан.
        Толкунов переглянулся с Бобренком.
        - Пошли, и так задержались…
        Глава 5
        Оберштурмбаннфюрер СС Греффе внимательно прочитал характеристику, удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Кажется, кандидатура отвечает всем требованиям: наконец-то нашли нужного человека. Поскольку данные на этого агента требует сам Кальтенбруннер, то и бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг, начальник VI управления Главного управления имперской безопасности и непосредственный начальник Греффе, безусловно, познакомится с ними. Оберштурмбаннфюрер придвинул к себе характеристику, еще раз внимательно изучил ее.
        Петр Ипполитов. С конца двадцатых годов по сороковой жил на Украине, в Узбекистане, Башкирии. Под разными фамилиями. Перед войной, получив служебную должность заведующего нефтебазой на одной из сибирских станций, прихватил большую сумму денег, бежал, скрывался, используя подложные документы.
        В ноябре сорок первого года Ипполитова мобилизуют в армию, где он служит вначале командиром взвода, а затем - роты. В мае сорок второго, выбрав удачный момент, переходит на сторону немецкой армии. На допросах сообщил командованию много фактов, имевших определенное военное и политическое значение.
        Что ж, это тоже говорило в пользу Ипполитова: стало быть, готовился к переходу через линию фронта и пришел не с пустыми руками.
        Далее: в деле есть письменное заявление Ипполитова, в котором он обязуется верно служить немецкому командованию и просит назначить его бургомистром одного из оккупированных городов.
        Греффе потер нос. Да, у этого Ипполитова губа, как говорят, не дура, на это следует обратить внимание.
        В сорок третьем Ипполитов попал в Австрию, где им заинтересовалось гестапо. Долгое время его тщательно проверяли. Выполняя задания гестаповцев, Ипполитов был провокатором в концлагерях и венской тюрьме. Прикидываясь честным советским командиром и даже политработником, он входил в доверие к военнопленным, выявлял коммунистов и командиров Красной армии, выдавал подпольщиков, предупреждал гестапо о побегах пленных.
        Стараясь выслужиться, Ипполитов подбивал пленных к побегу, сообщая об этом в последнюю минуту лагерному начальству.
        В августе сорок третьего после очередной провокации в венской тюрьме, когда Ипполитов выдал большую группу советских патриотов, он был официально завербован сотрудником СД «для выполнения специальных, особой государственной важности дел».
        В Австрии Ипполитов окончил школу агентов разведки.
        Этот Ипполитов уже никогда не сможет перейти на сторону русских: понимает, что его там ждет.
        Дальше в характеристике перечислялись такие черты Ипполитова, как находчивость, умение быстро ориентироваться в сложной обстановке, ненависть ко всему советскому, страх перед расплатой за совершенные преступления. Отрицательными чертами следовало считать жадность, карьеризм, абсолютную беспринципность.
        Однако, решил Греффе, это скорее свидетельствует в пользу Ипполитова: зная, что его ждут награды и почести Третьего рейха, он будет стараться наилучшим образом выполнить задание.
        Греффе нажал на кнопку звонка, и в дверях кабинета вырос унтерштурмфюрер Продль. Греффе кивнул, приглашая его сесть.
        - Я доволен вами, Продль, - сказал шеф, - кандидатура кажется мне удачной, думаю, она удовлетворит все инстанции.
        Продль чуть не подскочил на стуле от радости. Между прочим, он не знал, какая именно миссия предназначена Ипполитову, ему сказали только, что нужен решительный, смелый и умный агент для выполнения чрезвычайно важного задания. Ипполитов подходил больше всех, и весьма приятно, что его выбор одобряет сам оберштурмбаннфюрер.
        - Где он? - спросил Греффе.
        - Сидит, - кивнул на дверь Продль.
        - Введите его сюда.
        Ипполитов вошел в кабинет, вытянулся, пристально глядя на начальство. А в том, что начальство высокое, не сомневался. Оберштурмбаннфюрер СС, подполковник по-армейски, не такая уж высокая птица, но здесь, в Главном управлении имперской безопасности, свои законы, и даже всем известный Отто Скорцени носит скромные знаки отличия штурмбаннфюрера.
        Ипполитов понравился Греффе: лицо энергичное, смотрит преданно, аккуратный, подтянутый.
        - Садитесь, - показал на стул Греффе. - Садитесь, господин Ипполитов. Как вас приняли в Берлине?
        Ипполитов удовлетворенно улыбнулся. Двухэтажный комфортабельный коттедж на окраине Берлина очень понравился ему. Две спальни на втором этаже с отдельными ванными, большая гостиная с ковром во весь пол, бар. Не хватало только женщин, но Продль объяснил, что в конце концов будут и они, лишь бы Ипполитов произвел хорошее впечатление на начальство.
        - Все очень хорошо, господин оберштурмбаннфюрер, лучше и быть не может.
        - Мы умеем ценить верность, но требуем работы, отдачи.
        - Вполне справедливо.
        - Мне приятно, что вы понимаете это.
        Ипполитов не отводил взгляда от вытянутого лица эсэсовского подполковника. Видел его насквозь. Сейчас начнет обещать всякие блага, наговорит сорок бочек арестантов.
        - Унтерштурмфюрер, - обернулся Греффе к Продлю, - приготовьте нам кофе. И по рюмке коньяку.
        Продль понял, что его просто выпроваживают, но ничем не выдал обиды. Встал и покорно отправился за кофе и коньяком. Сто чертей, носить коньяк паршивой русской свинье, которую Продль в душе глубоко презирал?! Однако эта свинья, очевидно, нужна рейху, если сам оберштурмбаннфюрер будет угощать ее.
        Когда за Продлем закрылась дверь, Греффе сказал, пристально уставившись на Ипполитова:
        - Итак, мы остановились на том, что будем требовать от вас работы, господин Ипполитов, отдачи, так сказать, соответственно вашим способностям.
        - Да.
        - И эта работа небезопасная.
        - Я не трус, готов выполнить любое задание.
        - Я ожидал именно такого ответа. Мы возлагаем на вас большие надежды, конечно, и вознаграждение будет соответственным. Если все закончится успешно, Ипполитов, вы станете богатым человеком.
        - Честно говоря, господин оберштурмбаннфюрер, я бы не возражал против этого.
        - Все в ваших руках. Мы должны осуществить большую акцию, Ипполитов, которая, возможно, получит резонанс во всем мире! - Греффе уставился на Ипполитова, желая проверить, какую реакцию произведут его слова. Неужели испугается? - Вы говорили, что у вас есть влиятельные знакомые в Москве?
        Ипполитов крепко сжал пальцы, но так, чтобы Греффе не заметил его волнения. Черт его дернул похвастаться высокими знакомствами - сейчас это может повредить ему. Ответил неопределенно:
        - Идет война, господин оберштурмбаннфюрер, она разбрасывает людей, и я не совсем уверен, что все на своих местах. Хотя, - добавил, - кое-какие связи всегда можно возобновить.
        Дверь открылась, Продль принес кофе и две большие рюмки с коньяком. Он поставил поднос на журнальный столик, и Греффе подсел к нему, предложив Ипполитову мягкое кресло. Продль вышел, не сказав ни слова. Это понравилось Греффе: всегда приятно, когда подчиненный понимает тебя и относится с надлежащим уважением.
        - Мы забросим вас в советский тыл, - решительно перешел к делу оберштурмбаннфюрер. - Вы должны будете осесть где-нибудь в Подмосковье или в Москве. Снимете квартиру, возобновите знакомства, изучите обстановку… У вас будут деньги, надежные документы, средства связи и, наконец, новое, совершеннейшее, особо секретное оружие, портативная пушка, если хотите. Она будет помещаться в рукаве вашего пиджака - стреляет снарядами, способными пробивать пятисантиметровую броню.
        - Неужели? - не поверил Ипполитов. - Вот это штуковина!
        - Как вы сказали? Штуковина? Что это такое?
        - Замечательная вещь, - приблизительно объяснил Ипполитов. - Так говорят русские, господин оберштурмбаннфюрер.
        - Из этой… э-э… штуковины вам придется стрелять, Ипполитов. - Глаза у Греффе сузились, славно он сам прицеливался.
        - Рука у меня твердая!
        - Вы слыхали о «Цеппелине»?
        - Разведорган?
        - Да. Вы должны пройти там специальную подготовку.
        - Не помешает. Только вот что, господин оберштурмбаннфюрер, - продолжал Ипполитов нагло, в конце концов, теперь он мог себе это позволить, - я хочу, чтобы ваши инструкторы в процессе подготовки операции прислушивались к моим советам и желаниям.
        - Вас будут готовить лучшие специалисты рейха.
        «А чихать я хотел на ваших спецов, - подумал Ипполитов, - насмотрелся в Австрии». Но вслух произнес учтиво:
        - Я глубоко благодарен за заботу. Но ваши специалисты не знают некоторых тонкостей жизни русских и не могут учесть все мелочи.
        Он был прав, этот пройдоха, и Греффе не мог не согласиться с ним. Пообещал твердо:
        - Руководство «Цеппелина» получит такое указание.
        - Я был уверен, господин оберштурмбаннфюрер, что вы согласитесь со мной.
        Греффе смотрел на Ипполитова тяжелым взглядом. Этот тип наглел с каждой минутой, и его счастье, что у него нет дублера. Однако оберштурмбаннфюрер подавил в себе чувство неприязни к Ипполитову. Вероятно, успех дела зависел именно от этих черт его характера: наглости, самоуверенности, умения быстро ориентироваться в любых условиях. Сейчас этот тип нужен им, и можно позволить ему немного амбиции; сделает свое дело, вернется, во что Греффе, честно говоря, мало верил, тогда можно поставить его на место - у каждого должно быть свое место, и никто еще не прыгал выше своей головы.
        Греффе встал и пожал Ипполитову руку.
        - Желаю успеха, - произнес он искренне. - О нашем разговоре не должен знать ни один человек. С сегодняшнего дня вы строго засекреченная особа.
        - Так точно! - ответил Ипполитов и вышел из кабинета, выпятив грудь. Чего-чего, а амбиции ему не нужно было занимать.
        Глава 6
        Лес подступал к самому проселку. «Виллис» прыгал на выбоинах между деревьями, ветки нависали над дорогой, и приходилось наклоняться, чтобы не поцарапать лицо.
        Виктор бормотал что-то себе под нос, а Бобренок, надвинув фуражку на лоб, вглядывался в кустарник. В этих местах можно ожидать всего, даже автоматной очереди из-за дерева.
        Наконец лес немного отступил, дорога пересекла небольшую полянку, и впереди обозначился крутой поворот. Толкунов дотронулся до плеча Виктора:
        - Останови здесь, нам лучше подойти к дому лесника незаметно.
        Бобренок, соглашаясь, кивнул. Действительно, вон развесистая береза в конце поляны, о которой говорил им Гавришкив, а перед самым поворотом - молодой дуб. Ориентиры обозначены точно, и Толкунов прав: береженого и бог бережет - возможно, в доме лесника засада.
        Через десять - пятнадцать минут лазания по кустам и молодняку Толкунов подал майору знак остановиться, постоял сам немного, высматривая что-то впереди. Подозвал Бобренка.
        - Чувствуешь, дымом пахнет? - спросил он.
        Бобренок втянул воздух, но, кроме острого запаха прелых листьев и смолы, не почувствовал ничего. Неопределенно покачал головой.
        - Неужели не чувствуешь? - победно улыбнулся Толкунов. - У лесника топится печь.
        - А что варят? - не без иронии спросил Бобренок, но капитан не отреагировал на его подковырку.
        - Ступай осторожно, - предупредил майора. Вынул свой знаменитый пистолет и засунул его за пояс: сейчас никто не мог напасть на них неожиданно, это было проверено опытом - не зря у капитана около тридцати задержаний, сам же он только раз был ранен.
        Они продвигались, часто останавливаясь. Лес поредел, наконец совсем расступился - впереди, за молодыми березками, открылась поляна, засаженная картофелем. Какой-то мужчина возился там с лопатой.
        Толкунов сделал знак Бобренку оставаться на месте, а сам незаметно исчез в кустах. Не шелохнулась ни одна веточка, только какая-то птичка пискнула встревоженно и сразу умолкла.
        Бобренок стоял, прислонившись плечом к шероховатому стволу, и наблюдал за мужчиной в огороде. От него до майора было всего полсотни метров, и Бобренок смог четко разглядеть его. Мужчина копал картофель аккуратно, осматривая каждый куст, ощупывая землю в ямках и отыскивая клубни, - работал не спеша, спокойно, не останавливался и не оглядывался, чувствовал себя в полной безопасности и был целиком поглощен своей немудреной работой.
        Толкунов вырос у того за спиной неожиданно: даже Бобренок, знавший, что сейчас должно было произойти, и не спускавший глаз с подлеска на краю поляны, не заметил, как капитан появился из-за кустов. Бобренок подошел к ним.
        Лесник - а это был именно он, все соответствовало словесному портрету, нарисованному председателем сельсовета: высокий, седой, длинноносый, - смотрел на них не то чтобы испуганно, а как-то непонимающе или даже удивленно.
        - Что нужно панам? - спросил он наконец не совсем твердо. - Так как, кроме картошки…
        - Вот что, - произнес Толкунов, - советую самому признаться во всем, иначе сами знаете, чем это может кончиться…
        Капитан немного переборщил, и Бобренок решил вмешаться:
        - Кто прячется у вас и сколько их?
        Лесник замахал руками.
        - Никто, - заверил он поспешно. - Никто, и уважаемые паны офицеры могут это легко проверить.
        Толкунов блеснул глазами. Он наступал на лесника, а тот пятился по ботве, она трещала и ломалась под ногами. Бобренок преградил леснику дорогу, похлопал его по плечу и сказал спокойно, рассудительно:
        - Давайте поразмыслим вместе, Василий Иванович. Я уверен, что мы найдем общий язык… Спокойно, капитан.
        Толкунов удивленно глянул на Бобренка. Очевидно, считал в этой ситуации свою линию вполне оправданной, а майор все портил.
        - Чего с ним цацкаться?! - воскликнул он.
        - Спокойно, - остановил капитана Бобренок. - Так как, Василий Иванович?
        Лесник стоял, опустив руки, и хлопал глазами. Никак не мог понять, откуда эти офицеры знают его имя и отчество, вероятно, это удивило его больше, чем их внезапное появление на поляне.
        - Сейчас мы произведем обыск в вашей усадьбе и обнаружим лейтенанта, хромающего на правую ногу, - продолжал Бобренок, - или нескольких мужчин, переодетых в военную форму. Кстати, - придумал на ходу, - усадьба окружена, и никому не удастся уйти. Тогда что будет с вами? Суд за оказание помощи вражеским агентам. Время военное. Знаете, сколько за это дают? Кроме того, ваш сын учится в Ровно. Представляете, как запятнаете его?
        Лесник растерянно потер небритую щеку. Ответил нерешительно:
        - Но откуда я мог знать, что Степа вражеский агент? Племянник мой, попросил пристанища…
        - Дитятко… с лейтенантскими погонами! - рассмеялся Толкунов.
        - И я удивился! Так он говорит: недавно прицепил, чтобы спастись, не было другого выхода…
        - Кроме Степана кто в доме? - быстро спросил Бобренок.
        Лесник перекрестился:
        - Я и жена, бог свидетель. И Степан-то лишь вчера приплелся.
        - Говорил, куда идет и зачем?
        - Попросил спрятать его на несколько дней. Ногу вывихнул или поранил. Подлечит ногу, тогда дальше…
        - Куда?
        - А мне что? - неожиданно чуть не заплакал лесник, и Бобренок понял, что тот в самом деле испугался. - Я так думаю: к бандерам подастся. Он с бандерами здесь вертелся, будет вертеться и дальше.
        - Зачем же прячете?
        - Так ведь племянник мой - Степка. И бандер страшно. Мне в лесу одному с женой как? Я его выдам, люди узнают - люди все знают, - и бандерам станет известно. Каюк мне тогда, придут ночью - и каюк…
        - Где сейчас Степан? Его фамилия?
        - На чердаке отлеживается. Олексюк он, по фамилии сестры.
        - Вот так, Василий Иванович, - почти весело произнес Бобренок, - значительно смягчилась ваша вина, а если вы сдадите нам вражеского диверсанта…
        - Так ведь племянник же мой…
        - Он диверсант, наш враг, причем вооруженный, и все равно…
        - Точно, вы все равно возьмете его, - согласился лесник.
        - Где у него пистолет?
        - Там же, на чердаке…
        - В кармане? Под подушкой?
        - Я ему сена постелил и рядно принес, так он на рядно пистоль бросил.
        Бобренок подумал и спросил:
        - Незаметно подойти к дому можно?
        - Пожалуйста…
        - Вы пойдете с нами. Полезете на чердак первым, я - за вами. Если Степан заподозрит что-нибудь, успокойте его.
        Лесник выслушал молча, ответил уверенно:
        - Успокою, пан офицер.
        Толкунов возразил:
        - На чердак полезу я.
        - Это почему же? - не согласился Бобренок.
        Капитан погладил рукоятку пистолета:
        - Ты свое дело сделал, теперь моя очередь.
        Это было логично, и Бобренок согласился.
        - Я прикрою тебя.
        - Только знай, - предупредил лесника Толкунов, - если продашь…
        - Понятно… - Лесник направился к опушке леса, но вдруг вернулся и прихватил неполное ведро картошки. Шел впереди разведчиков, ведро поскрипывало в его руке.
        Впереди показался амбар, они незаметно обошли его. Лесник аккуратно поставил ведро и, показав на дверь, объяснил:
        - До крыльца десять шагов, проскользнем тихонечко, а в сенях лестница…
        - Давай! - махнул пистолетом капитан.
        Он выглянул из-за амбара и, убедившись в правдивости слов хозяина, пропустил того во двор. Направился следом за ним. В нос ударил запах свежевыкопанной картошки и соленых огурцов. Капитан мгновенно сориентировался - откинул занавеску, висевшую на веревке и закрывавшую лестницу, приставленную к стене.
        - Ну! - прошептал зло.
        Лесник подошел к лестнице, и тут из комнаты послышался женский голос:
        - Ты, Василий?
        - Кто ж еще? Степа на чердаке?
        - Спит, кажется.
        - А-а… - Лесник стал подыматься на удивление легко и тихо.
        Капитан следовал за ним вплотную, держа пистолет наготове. Они взобрались на чердак почти одновременно - здесь было темновато и пахло свежим сеном. Лесник ступил вглубь - там, растянувшись на рядне, спал мужчина в майке, парабеллум лежал рядом. Толкунов заметил оружие сразу, бросился к нему, но путь ему преградил хозяин: лесник первый дотянулся до пистолета. На какой-то миг капитану показалось даже, что тот хочет воспользоваться им, но лесник, взяв парабеллум за ствол, подал его через плечо Толкунову. Он оказался честным, этот пожилой уже человек в льняной сорочке, хотя капитан ни на секунду не чувствовал угрызений совести за недоверие к нему, просто не было времени на раздумья - отстранил лесника и приставил пистолет к груди спящего парня. Увидел, как тот раскрыл глаза, машинально потянулся за своим оружием - во взгляде его сверкнула решимость, - напрягся, готовясь броситься на Толкунова. Но тот сильно нажал дулом пистолета на его грудь и приказал:
        - Спокойно! Пуля не дура, усек?
        Диверсант скривился и откинулся на рядно.
        - Что вам от меня нужно? - спросил с испугом.
        - Ну не прикидывайся, - с издевкой сказал Толкунов. - У тебя все уже позади… - Услыхал на лестнице легкие шаги Бобренка, не оглядываясь, добавил: - Посмотри, Игорь, какого красавчика взяли. Хотел обвести нас вокруг пальца.
        Видно, только сейчас, услыхав это страшное для него слово, парень окончательно сообразил, что случилось: губы у него задрожали, лицо перекосилось. Бобренок ждал, что он сейчас заплачет, но диверсант только сжал зубы, закрыл глаза, пошевелил запекшимися губами и прошептал:
        - Что же не стреляете?
        - Э-э, так не делается! - Толкунов посуровел: - А ну, поднимайся!
        Парень раскрыл глаза и покорно встал на колени - Толкунов быстро связал ему руки за спиной.
        - Давай двигайся, - подтолкнул его капитан.
        Он первым шагнул к люку и спустился с чердака, за ним полез агент - неловко, чуть не упал, и Толкунов поддержал его. Бобренок прихватил гимнастерку с лейтенантскими погонами, рюкзак, валявшийся в сене, и пропустил впереди себя лесника.
        Старая женщина стояла внизу и со страхом смотрела на них.
        - Что ж будет? Что ж будет?.. - Она едва шевелила губами, а руки нервно перебирали кромку фартука.
        - А ничего особенного, - ответил Толкунов. - Отвезем куда надо, там его допросят…
        - Степа! - вырвалось у женщины. - Что же ты натворил?
        Толкунов подтолкнул диверсанта к выходу:
        - Вперед!
        Тот, покорно опустив голову, вышел во двор. Бобренок быстро перебрал вещи в его рюкзаке. Ничего особенного: хлеб, консервы, пистолетные обоймы, белье. И деньги - три толстые пачки.
        Майор тщательно обыскал агента. В заднем кармане галифе нашел два запасных комплекта документов, выписанных на два лица: на лейтенантов Иванцова и Семенишина. У диверсанта было две легенды. Согласно первой он являлся представителем запасного полка, командированным для размещения склада особой части. По другой версии должен был изображать представителя штаба фронта, уполномоченного проверять санитарное состояние воинских частей.
        - Ну что ж, лейтенант Иванцов, будем разговаривать? - спросил майор не без иронии. - Или будем играть в молчанку?
        Агент смотрел тупо, словно ничего не понимал, и только левое веко у него подрагивало.
        - Ты, Степа, расскажи все, - подошла к нему старуха. Заглянула в глаза, но тот будто не видел ее. - Ты расскажи, может, и прощение выйдет.
        - Какое там прощение… - чуть не заплакал юноша. - Конец мне, тетя! Простите, что и вас подвел.
        Капитан подошел к нему почти вплотную:
        - Отвечай быстро и правдиво - это единственное твое спасение. А вы, тетенька, идите в дом.
        Парень судорожно глотнул слюну, опустил голову и произнес:
        - Я скажу… Я все скажу!
        - Фамилия?
        - Олексюк.
        - Имя?
        - Степан.
        - Сколько вас было?
        - Трое.
        - Где остальные?
        - Мы договорились через два дня встретиться на базаре в Ковеле.
        - Какое было задание?
        - Знал только старший.
        - Кто он?
        - Мы все из разведшколы… - Олексюк назвал место, где действительно дислоцировалась школа немецких диверсантов.
        - Фамилии двух других?
        - В школе их звали Вячеславом Харитоновым и Григорием Власюком.
        - В нашей форме?
        - Да, Харитонов - старший лейтенант, Власюк - как и я.
        - Документы у них на чьи фамилии?
        - Старший - Горохов, а Власюк - Васильченко.
        - Еще раз подумай, для тебя это очень важно: какое было задание?
        - Честно говорю: только Харитонов…
        - Опиши его внешность.
        - Ну, среднего роста, как и я. Метр шестьдесят восемь или семьдесят. Остроносый, чернявый…
        - Власюк - радист?
        - Да.
        - Опиши его.
        - Лысоватый, спереди у него залысины. Средний он - ни черный, ни белый.
        - Кто провожал на задание?
        - Лейтенант Кнаппе.
        Это было похоже на правду - фамилия лейтенанта Кнаппе фигурировала и раньше, когда забрасывали диверсантов на нашу сторону.
        - Откуда родом? Из Жашковичей?
        Олексюк покачал головой:
        - Из Квасова. Пятнадцать верст отсюда.
        - И тебя забросили сюда как местного?
        - Наверно, так.
        - Ты приземлился вчера, закопал парашют в овраге, потом встретился с двумя другими?
        - Они сами меня нашли.
        - И бросили на произвол.
        - Сказали, что встретимся на базаре в Ковеле через два дня, если оклемаюсь.
        - Они знают, где ты?
        - Да.
        - А где они?
        - Не сказали.
        Все стало ясно: агент с поврежденной ногой выбыл из игры, возможно, старший списал его совсем, однако Олексюк местный, знает, судя по всему, здешние леса как свои пять пальцев, вероятно, его выбрали специально для выполнения именно этого задания, а тогда…
        Капитан обернулся к Бобренку, который стоял рядом и следил за реакцией агента. Они отошли в сторону.
        - Что предлагаешь? - спросил Толкунов.
        - Нужно доставить к Карему, там допросим еще раз.
        - Пустим на базар?
        - Я - за.
        - И я. Он никуда не денется…
        - Если те двое придут…
        Толкунов развел руками. Здесь никто ничего не может гарантировать, все зависит от опыта и интуиции двух других агентов. Им, конечно, нужен человек, хорошо знающий здешние леса, - могут и рискнуть. Но теперь все равно рано или поздно их задержат. Правда, наверное, как и этот, имеют еще по комплекту документов, однако известны их приметы, если Олексюк не соврал. Впрочем, вряд ли соврал, какой ему смысл? Необходимо скорее поставить в известность Карего. Рация в «виллисе», а Виктор остановился в километре-полутора отсюда.
        - Я к машине, - бросил на ходу Толкунов.
        Глава 7
        Корова жевала жвачку в сарае, пахло навозом. Юрка, выросшего в городе, раздражал этот острый запах. Он метался на сене и не мог уснуть. Сотник Муха недовольно проворчал:
        - Вертишься, как муха в кипятке.
        Видно, забыл, что сам зовется Мухой. Юрко тихо засмеялся, сотник сообразил отчего и недовольно засопел.
        - А вам в кипяток не хочется, друг сотник? - ехидно спросил Юрко.
        - Ты, Гимназист, не забывай, с кем разговариваешь!
        - С большим паном.
        - Пан не пан, а только раз стукну - и конец тебе…
        - Не имеете права, друг сотник.
        - Это почему же? Я здесь все права имею.
        - Без меня не справитесь.
        Юрку спорить с Мухой не хотелось, повернулся на бок, пожелал сотнику приятного сна, но на того, вероятно, напала бессонница - сел на сене, опершись спиной на стенку сарая, где расположились на ночлег.
        - Придет время, мы сделаем тебя профессором, Гимназист, - говорил сотник, - и будешь учить наших детей настоящей науке. Что двадцать моргов - тьфу, извините, это только для разгона, а мы возьмем такой разгон!..
        Юрко успел подумать сквозь дрему, что Мухе аппетита действительно не занимать и что пристал он к бандеровцам только ради увеличения количества своих моргов, как вдруг раздался одинокий выстрел, и сразу же четкая автоматная очередь ответила ему.
        Юрко испуганно вскочил, но сотник остановил его, положив твердую и крепкую руку на плечо. На сене зашевелились хлопцы, не соображая спросонья, что случилось, но Муха уже понял все и приказал властно:
        - По одному! За сарай, скорее! Микола и Федор, в сад, помогите Ивану и прикрывайте нас! Отходим к лесу, потом вдоль речки к Квасову…
        Сотник подтолкнул Юрка к выходу и выскользнул следом за ним из сарая. Его решительный тон и четкие команды вселяли уверенность - двое шмыгнули в сад, за которым завязалась жаркая стрельба, остальные бесшумно, как тени, подались за сарай: там начинались огороды, за ними луга перед небольшой лесной речкой, а дальше уже тянулись спасительные леса.
        Все же у Мухи был особый нюх - он сразу оценил ситуацию и, чтобы не рисковать, послал вперед двух хлопцев. Те обошли огороды и спустились к реке, чуть не дошли до нее, как их встретили огнем. Муха с Юрком, которые двигались метрах в пятидесяти, залегли.
        - Окружили… - выдохнул Юрку в ухо сотник. - Окружили хутор, кто-то выдал нас энкавэдэшникам, будет жарко.
        У Юрка сердце ушло в пятки: сейчас их или перебьют всех, или возьмут живыми. Нет, он не хочет сдаваться, не хочет позора и допросов, у него автомат с двумя запасными рожками, и пусть только попробуют взять его!
        - А если пробиться? - спросил у сотника.
        - Скажешь тоже, пробиться… - процедил тот презрительно. - Энкавэдэшники если окружат - это конец. Лежи здесь и жди, главное, чтобы никто тебя не заметил…
        Юрко не успел ответить - Муха подался вправо, там сразу же заговорили автоматы, очереди постепенно отдалялись. Юрко подумал, что сотник забыл про него или обманул, как вдруг услыхал быстрые шаги: Муха, тяжело дыша, упал рядом с ним на землю.
        - Давай, - приказал, - там немного дальше заросли, они могут выручить нас! Хлопцы пошли на прорыв, - махнул рукой в сторону стрельбы, - вряд ли прорвутся, но оттянули туда всех энкавэдэшников. Мы же попробуем здесь…
        Муха, пригнувшись, побежал в кусты, от которых тянулась небольшая балка, скорее старая канава. Сотник шагал по ее дну бесшумно, и Юрко старался ступать за ним след в след. Возле самой речки, под кустом, мелькнула тень.
        - Кто? - послышался встревоженный голос.
        Сотник не ответил, его шмайсер сыпанул огнем, тень исчезла. Муха бросился вперед - речка здесь приходилась им по грудь, - перебрались благополучно и наконец выскочили на пожарище - обгоревшие пни тут уже обросли кустами. Они прыгнули в заросли, сотник, ловко ориентируясь в темноте, продвигался к лесу. И Юрко не отставал ни на шаг.
        Видно, преследователи поняли свою ошибку, некоторые из них бросились в погоню, и пули засвистели над головой Юрка. Но через несколько шагов начинался лес, и сотник проворчал злорадно:
        - Не на того напали, господа, Муху так просто не взять, Муха еще рассчитается с вами, потому что Муха ничего и никогда не забывает…
        - А как же остальные хлопцы? - вырвалось у Юрка.
        - Ты вышел? - коротко спросил сотник. - Ты вышел и молчи, нам сегодня сам бог помог.
        Лес обступил их, густой и таинственный, сотник остановился на минуту, вытер рукавом потное лицо.
        - Ну, не только бог, - засмеялся приглушенно, - хорошо, что я вечером на ту канаву глаз положил - никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь…
        Юрко подумал, что выбраться им удалось не только благодаря зоркому глазу сотника - десять хлопцев полегли, прикрывая отступление, вон еще автоматы не смолкли.
        Муха двинулся по опушке, не углубляясь в чащу.
        - Так лучше, - объяснил, - тут заросли, и нас голыми руками не возьмешь.
        - Но ведь, - заколебался Юрко, - вы говорили, что где-то здесь соберемся. А уже потом Квасово…
        - Ты, парень, о себе думай, - оборвал его сотник сурово. - Тот, кто выйдет, тоже о себе будет думать. До Квасова каждый дорогу знает.
        Они прошли еще с километр или немного больше. Автоматная трескотня уже не доносилась до них. Муха остановился и сказал с сожалением:
        - Рюкзак остался на хуторе. Хороший рюкзак, сало там было и несколько колец колбасы. Хозяин с прибылью остался, если энкавэдэшники не заберут. - Вдруг плюнул себе под ноги: - Сволочь он, а не хозяин, оборванец проклятый, и когда только успел донести?
        - Считаете, нас окружили, потому что хозяин…
        - Как дважды два четыре.
        Юрко вспомнил хозяина лесного хутора: в полотняной сорочке, босого и какого-то изголодавшегося, наверное, сам обнищал на лесном песке, а тут навалились из леса: давай картошку, молоко, сало, две курицы были и тех зарезали - каждый хочет сытно и вкусно поужинать, плевать ему на нищего хозяина.
        А тот послал мальчишку в село - сынок у него вертелся на хуторе, шустрый мальчуган, лет десяти, а там телефон, и энкавэдэшники на машинах примчались…
        - Я того хлопа не забуду… - погрозил кулаком Муха, и Юрко понял: впрямь не забудет - сотник слов на ветер не бросает, отомстит и хозяину, и мальчику.
        Однако эта мысль почему-то не утешила Юрка: перед глазами стоял мужчина в грязноватой полотняной сорочке с умными глазами - маленькая частица его народа, которому они вроде бы несут освобождение и который почему-то не принимает их…
        Почему?
        Очевидно, хозяин с его узловатыми от работы руками знает, что Муха не отдаст ему ни одного из своих двадцати моргов, наоборот, приберет к рукам и его песчаный морг - так кто же тогда друг, а кто враг?
        Юрко так и не разрешил для себя этот вопрос, продирался за Мухой по кустам, и ветви больно стегали его по лицу.
        Глава 8
        Черный «опель-адмирал» быстро мчался по шоссе, и резина повизгивала на поворотах. Ипполитов сидел на заднем сиденье, рядом с ним развалился его новый учитель штурмбаннфюрер СС Краусс. Ипполитову тоже хотелось свободно откинуться на спинку сиденья и небрежно вытянуть ноги, но он сидел напряженно, смотрел в окно, следя за дорогой. От Берлина уже отъехали километров двадцать, машина вдруг сбавила скорость и свернула на боковую дорогу: такая же асфальтированная лента, но уже, и лес ближе подступает к ней.
        Ипполитов не знал, куда они едут. Общительный Краусс охотно рассказывал о девушках и ресторанах, в этом он собаку съел, в лучших берлинских заведениях его знали как облупленного. Но Краусс замыкался в себе, когда речь касалась дела. Понимал: чем меньше будет знать пока Ипполитов о характере задания, тем лучше, секрет перестает быть секретом, если о нем знают больше трех человек. А если еще и женщина…
        Женщин Краусс не обходил вниманием, считал себя одним из знатоков и почитателей прекрасной половины рода человеческого, но все его девушки почему-то были похожи одна на другую.
        - Чем больше имеет девушка, - любил шутить Краусс, - тем лучше. Кому хочется обнимать кости?
        В душе Ипполитов разделял пристрастия шефа, ему тоже нравились девушки в теле.
        В Берлине, когда встал вопрос о так называемой «подруге жизни» для него, ему показали некую Лиду Сулову. Они даже успели немного поговорить без свидетелей. Но, главное, чем поразила его Сулова, - она отлично стреляла. Из любых положений. Из любого оружия. На вопрос, как оказалась здесь, ответила коротко:
        - Я ненавижу большевиков, они отняли у меня всё…
        Сулова ему понравилась. Он любил людей, умеющих постоять за себя…
        За эти дни Ипполитов и сам поверил в свою исключительность, абсолютно не сомневался, что все так и останется навсегда. Немцы - нация практичная, напрасно ничего не делают и ничего не дают. Роскошный «опель-адмирал» с кожаными сиденьями и шикарные красотки - только задаток, скоро он станет одним из героев рейха, а героев следует уважать и заботиться о них.
        Правда, где-то в глубине души затаился червячок, постоянно напоминая о себе, как бы Ипполитов ни глушил его водкой. Твердо знал: одно дело ершиться здесь и совсем другое - там, за линией фронта. Но надеялся на счастливый случай, на свои способности, на стечение обстоятельств, черт его знает на что, на бога или дьявола, на обоих вместе - старался не думать об этом и жить сегодняшним днем.
        Лес расступился, и дорогу преградил шлагбаум. Мрачный унтерштурмфюрер проверил документы. За шлагбаумом тянулся высокий бетонный забор с колючей проволокой сверху, вот раскрылись железные ворота, и «опель-адмирал» въехал на территорию. Сразу за воротами начиналось длинное серое здание - по существу, каменный барак с узкими зарешеченными окнами. Ипполитов не спеша вышел из машины. Старался подражать Крауссу и делать все солидно и неторопливо как человек, знающий себе цену и требующий уважения к себе от окружающих его людей.
        Майор в форме технических войск приветствовал их.
        Из коридора лестница вела круто вниз в просторное подвальное помещение. Майор с Крауссом пропустили вперед Ипполитова, тот воспринял это как должное, спускался, гордо выпятив грудь. Когда он ступил наконец на последнюю ступеньку, внезапно на него набросились молодчики, одетые в форму офицеров Красной армии.
        Ипполитов растерялся лишь на мгновение. В австрийской школе разведчиков их обучили различным приемам защиты - подставил ногу одному и нанес удар другому, однако, почувствовав страшную боль в заломленной назад руке, сник и неловко упал на цементный пол, чуть не ободрав щеку.
        Но почему здесь, под Берлином, офицеры Красной армии?
        А они держали его крепко, вывернув руки и прижав голову к холодному цементу. Ипполитов с трудом повернул голову и увидел совсем рядом, буквально в нескольких сантиметрах, блестящий сапог штурмбаннфюрера. Ему даже показалось, что тот уже приготовился к удару и расквасит ему сейчас лицо. Он закрыл глаза от страха, но его подняли, поставили на ноги и отпустили.
        Краусс, увидев растерянное лицо Ипполитова, рассмеялся:
        - Не волнуйтесь, это наши специалисты, они проверяли вашу реакцию.
        Ипполитов, чтобы скрыть негодование, наклонился и небрежно отряхнул колени.
        Штурмбаннфюрер махнул рукою, и специалисты исчезли.
        - Реакция у вас есть, - похвалил Краусс, - но технику еще надо шлифовать.
        - Нас в Австрии учили…
        - Как рядового агента, а вы должны стать асом.
        - Но так неожиданно…
        - К этому вы должны быть готовы. Не стыдитесь, брали вас лучшие специалисты рейха, у них и пройдете дальнейший курс. А сейчас прошу… - Краусс открыл тяжелые металлические двери, и они вошли в тир, в конце которого чернели освещенные лампами дневного света мишени.
        Штурмбаннфюрер выбрал элегантный никелированный вальтер, любовно подержал его на ладони, подбросил и поймал ловко: видно, любил оружие и умел пользоваться им.
        - Безотказная штука, - сказал он так, будто Ипполитов впервые в жизни видел такой пистолет, - давайте попробуем.
        Мишени появлялись и исчезали с интервалами и в разных местах. Ипполитов бил по ним с удовольствием, представляя, что стреляет в переодетых молодчиков, так унизивших его. Сменил обойму и опять стал стрелять, а Краусс и майор внимательно следили за ним.
        - Хватит, - наконец остановил его штурмбаннфюрер, - хватит, потому что патроны нужны рейху на фронте… - Довольный шуткой, рассмеялся первый весело и громко, но сразу оборвал смех и поинтересовался у майора: - Ну как?
        - Девять из десяти, - сообщил тот. - Должно быть десять из десяти.
        - Хотите сделать из меня снайпера? - Ипполитов всегда гордился своим умением стрелять и считал, что девять из десяти мишеней - весьма неплохой результат.
        Штурмбаннфюрер заметил его неудовольствие.
        - Ганс, покажите ему, как стреляют офицеры рейха.
        Майор вынул свой вальтер, подумал немного, вложил обратно в кобуру и взял пистолет Ипполитова. Сейчас мишени исчезали вдвое быстрее, однако майор поразил все десять. Отстрелявшись, вернул вальтер Ипполитову.
        - Я сам выбрал для вас оружие, - пояснил, - берегите его, в нем все выверено.
        Ипполитов не удержался от вопросительного взгляда на Краусса, тот кивнул утвердительно, и Ипполитов спрятал вальтер в карман, не без удовольствия поняв, что ему доверяют целиком и, может быть, даже приняли в свою компанию. Это сразу подогрело его воображение. Пистолет приятно оттягивал карман, придавал уверенность. Ипполитов неожиданно остановил Краусса, двинувшегося к двери, и произнес твердо, будто приказал:
        - Давайте еще… и быстрее.
        Увидел довольную улыбку на лице майора - сейчас пистолет его работал, кажется, как автомат. Ипполитов стрелял зло и неистово, да и рука не дрожала - считал, что все пули ложатся в цель. Но майор опять констатировал почти безразлично:
        - Девять из десяти.
        Ипполитов вставил новую обойму в пистолет, но Краусс успокаивающе взял его за локоть.
        - Результат вполне приличный, - похвалил, - на сегодня хватит. Ганс займется шлифовкой вашего мастерства. - Штурмбаннфюрер направился к двери не оглядываясь - он был здесь начальством и принимал решения самостоятельно. Ипполитов понял это, и чувство превосходства сразу оставило его. Но все в конце концов логично, все идет как надо, он и в самом деле пока ученик, а вот когда вернется оттуда…
        Они вошли в зал, похожий на тир, только в конце его стояли не мишени, а довольно-таки большая стальная плита, пробитая, очевидно, снарядами. Ипполитов удивленно огляделся, но орудия не было, да и какое орудие может быть в помещении, это же тебе не полигон, а подземный тир.
        Майор повел их к столу, на котором лежала странная металлическая труба с ремнями, проводами и кнопочным выключателем. Он взял трубу почти торжественно, как берут очень дорогую вещь, взвесил на ладони и произнес тоном докладчика, который сделал очень важное открытие и гордился им:
        - Новое оружие, господа, называется оно «панцеркнакке». Эта труба диаметром шестьдесят миллиметров кожаными ремнями крепится к правой руке. Видели плиту, - кивнул в конец тира, - так вот, господа, снаряд, выпущенный из «панцеркнакке», прожигает почти пятисантиметровую броню, как раскаленный штырь кусок масла. Стреляют из «панцеркнакке» реактивными снарядами кумулятивного действия. У снаряда довольно большая дальность полета. Выстрел бесшумный. Представляете, господа! Бесшумный выстрел из рукава пальто снарядом такой огромной силы!
        Ипполитов заулыбался от неожиданности и удивления, с благоговением подошел к столу, потрогал ничем не примечательную внешне трубу, похожие на бутылочки снаряды.
        - Оберштурмбаннфюрер Греффе говорил мне об этом оружии, - сказал он взволнованно. - Это для меня?
        - Рейх вручает вам свое самое лучшее оружие, - ответил майор высокопарно.
        - Можно попробовать? - спросил.
        Майор переглянулся с Крауссом. Видно, нетерпение Ипполитова понравилось им.
        Майор прочно прикрепил трубу к руке, осторожно заложил снаряд и вывел выключатель в левый карман пиджака Ипполитова. Тот отошел к стене, медленно поднял правую руку, словно хотел выкрикнуть нацистское приветствие, прицелился и нажал кнопку. Правую руку рвануло, но Ипполитов удержался на ногах. В конце зала раздался взрыв, в лицо ударила горячая воздушная волна - майор с Крауссом направились к плите, а он все еще стоял неподвижно, глядя на новую дыру в броне - дыру, только что пробитую им, Ипполитовым, из оружия, которого еще не видел мир.
        Затем его поздравляли, майор даже пожал ему руку, а перед глазами у Ипполитова все стояла дымящаяся дыра в плите, и ноздри жадно вдыхали запах пороха и обожженной стали.
        Глава 9
        Полковник Карий потер подбородок ладонью, с отвращением почувствовав жесткость щетины. Совсем завертелся, не было времени и побриться.
        Два часа ночи, пора спать. Полковник сочувственно посмотрел на усталые лица майора Бобренка и капитана Толкунова, произнес тоном, не допускающим возражения:
        - Итак, договорились. В семь вокруг базара будут расставлены посты, мы возьмем его в кольцо, и в случае чего помощь вам всегда обеспечена. Олексюка доставим в переулок за школой, откуда он пойдет сам.
        Полковник придирчиво посмотрел на капитана. Видно, осмотр удовлетворил его: поношенная гимнастерка придавала Толкунову вид ротного запасного полка. Но полковник все же заметил:
        - Очень прошу, капитан, к Олексюку близко не подходите. Держитесь подальше, ближе будет майор в штатском, а впрочем, мы обо всем уже, кажется, договорились. Идите, можете четыре часа поспать, даже больше… - Он не уточнил сколько (да и кто считает часы отдыха розыскников - не ложись хоть неделю, а шпиона задержи). - Я полагаюсь на вас, - закончил полковник, провожая офицеров до дверей.
        В глубине души Бобренок не верил, что агенты станут искать Олексюка. Он был сброшен, очевидно, для подстраховки, старший группы мог обойтись и без него, а в таких случаях не рискуют - зачем им без крайней нужды толкаться на базаре?
        Но все могло случиться, и розыскники не имели права не использовать этот шанс.
        Базар расположился на большой площади с деревянными палатками. В стороне стояло несколько возов, запряженных клячами; бабки возле них продавали кур, просили за них бог знает сколько, горожанки только щупали кур, раздували перья, стараясь хоть посмотреть на желтый куриный жир.
        Олексюк, как и договорились, прошел мимо возов и углубился в гущу базарной толпы, где торговали с рук разным барахлом - от старой, латаной и перелатанной одежды и до совсем новых, но старомодных драповых пальто и узких, в полоску, брюк.
        Моряк, неизвестно как попавший в этот полесский городок, подметал пыль с мостовой широченными клешами. Наконец он нашел, что искал: вдоль палаток протянулись деревянные столы, на которых ковельские бабки выставили кастрюли с разной снедью - предлагали здесь и вкусный украинский борщ, и горячее жаркое с картошкой, и даже вареники с сыром.
        Моряк, подумав немного, сдвинул бескозырку на затылок и решительно направился к огромной кастрюле с борщом. Его можно было понять - даже до Бобренка долетал аппетитный запах борща. Утренние бутерброды показались майору сейчас такими жалкими и невкусными, что чуть было не поддался искушению, но не имел права отвлекаться на что-либо постороннее и только краем глаза наблюдал, как морячок уминает борщ из большой миски.
        Олексюк шел, чуть прихрамывая, плечами раздвигал толпу - немного усталый пехотный лейтенант, возвращающийся из госпиталя в свою часть, и, бесспорно, ни у кого и мысли не могло возникнуть, что этот серый и ничем не приметный человек учился в шпионско-диверсионной школе, отлично владеет оружием и может дать отпор даже вон тому высокому, на полголовы возвышавшемуся над базарной толпой горлопану, который накинул на плечи женскую сорочку, а в руках держал несколько кусков хозяйственного мыла.
        Горлопан громко расхваливал свой товар. Бобренок подумал, что при других обстоятельствах он обязательно проверил бы у него документы, но неожиданно обнаружил, что у парня пустой левый рукав, и не осудил его.
        В конце рынка Бобренок увидел военную фуражку и сразу насторожился. Фуражка медленно продвигалась к Олексюку. Майор не мог видеть лица военного и погоны, но, судя по описанию агента, тот мог быть старшим группы Гороховым - кажется, чернявый, точно, чернявый, вот затылок виден, почти цыган.
        Цыган разминулся с Олексюком, не останавливаясь, но Бобренок мог дать голову на отсечение, что они заметили друг друга, возможно, обменялись взглядами, может, Олексюк подал Цыгану какой-нибудь условный знак, они могли договориться: если что-то не так, нахмуриться, держать правую руку в кармане, дотронуться до носа, закусить губу - разве мало можно придумать условных знаков?
        А Цыган явно похож на Горохова…
        Олексюк дошел до конца базара, выпил воды у верткого парнишки, который торговал ею прямо из ведра: набирал в колодце за сотню метров от базара.
        Бобренок заметил, как резко повернулся Толкунов. Майор проследил за взглядом товарища и увидел двух военных, приближавшихся к базару. Заборчик был низенький и редкий, и Бобренок хорошо видел, как те переходили улицу. Шли они тяжело, устало, первый - с мешком за плечом. Жаль, отсюда нельзя было рассмотреть звездочки на погонах, да и что звездочки, их могли снять или добавить, главное - документы, а то, что вражеские агенты снабжены запасным комплектом документов, не вызывало у майора сомнения.
        Офицеры остановились возле того же шустрого мальчишки попить воды. Теперь Бобренок стоял от них в трех шагах: наверное, не агенты, чернявого среди них нет. Один совсем лысый, а у второго из-под мокрой от пота пилотки выбивались светлые волосы. У первого лоб высокий, лицо скуластое, глаза узкие, казах не казах, а что-то восточное было в его глазах. А блондин - типичный флегматик, мешок снял осторожно, поставил у ног, воду пьет маленькими глоточками. Внешне неповоротливый, угловатый. Поднял мешок, но не забросил за плечо, повесил на руку, а мешок, видно, тяжелый. Интересно, что в нем?
        Толкунов прошел мимо офицеров, они козырнули ему - оба старшие лейтенанты: узкоглазый исполнил этот ритуал старательно, по уставу, и это насторожило Бобренка - чего вытягивается, да еще на базаре.
        Краем глаза майор наблюдал за Олексюком. Тот стоял спиной к старшим лейтенантам; вдруг высокий, с мешком, направился прямо к Олексюку, подошел к нему почти вплотную, показалось, даже толкнул, но не остановился и не сказал ни слова, прошел мимо - к человеку, продававшему мыло. Они быстро сторговались, старший лейтенант вернулся к товарищу - положили мыло в мешок и пошли к выходу.
        Бобренок видел, как их остановил патруль, но старшие лейтенанты уже не интересовали его: ясно видел, что блондин не общался с Олексюком.
        Агент стоял теперь в самом центре базара, где торговали ношеными вещами. Рядом с ним инвалид на костылях продавал шляпу, обыкновенную черную шляпу с широкими полями. Надел ее на стриженую голову, чуть набок, наверное, считал, что это делает его элегантным, и выкрикивал громко:
        - Кому довоенную шляпу? Дешево отдам! Кто хочет понравиться хорошеньким девушкам? Налетай!
        Но никто не обращал внимания на призывы инвалида.
        Олексюк все ходил по базару, наверняка ему уже опротивела толкотня и суета, несколько раз вопросительно взглядывал на майора, но тот качал головой: до десяти часов - а Горохов приказал Олексюку шататься по базару как раз с восьми до десяти - оставалось еще пятнадцать минут, и все могло еще случиться. Но не случилось. В десять Бобренок подал знак Олексюку, что можно уходить.
        Сейчас агент не очень интересовал Бобренка - им займутся и доставят в комендатуру, - майор же должен был позвонить Карему.
        Полковник сразу взял трубку, внимательно выслушал сообщение Бобренка и сказал коротко:
        - Так я и знал. Они не придут. Четыре часа назад из леса вблизи Маневичей вышла в эфир неизвестная рация. Немедленно возвращайтесь.
        «Виллис» стоял за углом. Толкунов уже сидел в нем - хмурый и недовольный, читал нравоучения Виктору, но тот уже привык к нотациям капитана, пропускал их мимо ушей, ироническая улыбка застыла на его губах.
        Узнав новости, Толкунов на минуту задумался.
        - Они решили обойтись без Олексюка, - констатировал уверенно. - Пересидели где-нибудь в лесу или в деревне, сейчас связались с «Цеппелином» - дали знать, что приступают к выполнению задания.
        - Ладно, - вздохнул Бобренок, - поехали к полковнику Карему.
        У Карего уже сидело человек десять: розыскники и другие работники контрразведки - все, кто должен был принять участие в задержании вражеских агентов. Полковник хмурился - только что разговаривал с Рубцовым, генерал торопил его, правда, обещал прислать из фронтового резерва несколько розыскников. Но что значат четыре или пять человек?
        Карий раздвинул шторки на карте, показал, откуда вышла в эфир рация. Места глухие, болота, одинокие лесные хутора, тут сам черт ногу сломит. Однако километрах в пяти от ориентировочного местопребывания радиста пролегала довольно оживленная дорога, и выходила она на шоссе, ведущее в Луцк.
        - Вряд ли диверсанты остались в лесу, - говорил Карий спокойно, кажется, не волновался вовсе, но Бобренок, хорошо знавший полковника, представлял, какие чувства бушевали сейчас в его душе. - Знают или не знают, что мы взяли Олексюка, но догадываются, что рацию-то мы запеленговали. Возможно, оставили ее в тайнике, а сами вышли на дорогу. И, может быть, именно в эти минуты двигаются по ней. Здесь у них есть выбор: можно и в Маневичи, и в Луцк, и в Сарны. Вполне возможно, что отлеживаются где-нибудь на хуторе, а может, у бандеровцев. Во всяком случае, мы должны взять под контроль все выходы из леса…
        Полковник поставил перед розыскниками конкретные задачи.
        Бобренок догадывался, что заподозренный им на базаре чернявый офицер не имеет никакого отношения к вражеской агентуре. И все же спросил о нем.
        - Все в порядке, - успокоил его полковник. - Старший лейтенант Удальцов, его личность мы установили сразу, интендант запасного полка.
        Через час они прибыли в назначенное место. На разбитое шоссе, ведущее в Луцк, сюда выходила мощеная дорога из довольно большого села Микулинцы. Село лежало километрах в десяти, дорога из него огибала лес - примерно из этого района выходила в эфир неизвестная рация.
        Толкунов стоял под развесистым дубом, а Бобренок растянулся на траве, упершись локтями в землю и подперев подбородок. Слушал лес, и ничто подозрительное не осталось бы без его внимания. Слух имел острейший, вообще-то из них с Толкуновым вышла неплохая пара, капитан видел за километр и дальше, как в полевой бинокль, а Бобренок чуть ли не за километр слышал в лесу шаги человека.
        Резко затрещала сорока. Сороку надо слушать, сорока всегда предупредит тебя или выдаст, но птица так же резко оборвала свой крик, как и начала. Совсем близко застучал дятел. Бобренок поднял глаза и увидел его - красивый, хлопотливый лесной трудяга.
        Тихо, только шелестят листья дуба да стрекочут кузнечики.
        Сорока снова затрещала тревожно, и Бобренок услыхал какой-то звук на мощеной дороге. Прислушался и встал: к перекрестку приближался воз, запряженный лошадью.
        - Что? - сразу насторожился Толкунов.
        - Кто-то едет.
        Бобренок снял с плеча автомат, а капитан, предпочитавший обходиться пистолетом, нащупал оружие в кармане.
        Сейчас и Толкунов услыхал скрип колес. Воз ехал медленно, и лошадь ступала устало, вот она показалась между кустов - да и как не устать: старая кляча со сбитыми копытами. Мужчина шел рядом с возом тяжело, как и лошадь, и были они оба будто из прошлого века.
        Бобренок вышел из своего укрытия, старик заметил его, но не остановился. Майор поднял руку.
        - Стойте! - приказал.
        Старик натянул вожжи, но не подошел к офицерам, смотрел как-то безразлично, будто военный с автоматом в руке и другой, что выходит за ним из кустов, его совсем не интересуют, будто вообще ничто в мире не касается его и плетется рядом с возом только потому, что нет иного выхода. Одет старик был в темную сорочку, солдатское галифе и такие же солдатские, давно не чищенные ботинки на босу ногу.
        Бобренок поздоровался, но старик не ответил, будто и не слышал его, и майор подошел ближе.
        - Что делаете, дедушка? - спросил.
        Какая-то искорка зажглась в выцветших глазах старика.
        - Разве не видишь, сено вожу.
        Бобренок и на самом деле увидел клочки сена на дне телеги.
        - Откуда?
        Старик показал головой на шоссе - за ним тянулись луга с редкими стогами. Спросил вдруг:
        - Покурить не найдется?
        Смотрел жадными глазами, как Бобренок достает пачку папирос, взял одну черными и заскорузлыми от работы пальцами, майор даже удивился, как он смог вытащить из пачки папиросу. Достал кресало, но Бобренок чиркнул зажигалкой.
        - И куда возите сено? - спросил майор.
        Старик кивнул на хаты, черневшие в километре. Затянулся с удовольствием, вернулся к возу и уже хотел подогнать коня, но, наверное, решил, что следует как-то отблагодарить за папиросу, повернулся и вопросительно посмотрел на офицеров.
        Толкунов незамедлительно воспользовался этим.
        - Ты скажи нам, отец, никого здесь поблизости не было? Чужих не видел?
        Старик покачал головой.
        - Нет, пан, чужих тут не было, только такие же офицеры, как и вы.
        У Бобренка тихонько екнуло сердце, а Толкунов даже потянулся к деду.
        - Откуда те офицеры?
        - А из леса вышли.
        - Точно офицеры?
        - Откуда я знаю? Погоны - это видел…
        Толкунов похлопал по погону Бобренка:
        - Такие?
        - А кто ж его знает…
        - И куда они направлялись?
        - А тут машина подвернулась. Они сели и поехали.
        Бобренок быстро подсчитал: до хутора кляча дотащит воз минут за пятнадцать, на разгрузку - столько же или чуть больше. Итак, военные вышли из лесу примерно час назад. Все сходилось, и нельзя было терять времени.
        - На какую машину сели и куда поехали? - уточнил майор.
        - А грузовая. В Луцк и подались… - махнул дед рукой, показывая влево.
        - Номер? - быстро спросил Толкунов. - Номер машины запомнил?
        - Так я же неграмотный.
        - Сколько лет прожили, а цифр не знаете, - укоризненно проговорил капитан. - Вот оно наследие проклятого панского режима!
        Бобренок ближе подошел к старику, вынул из пачки сразу несколько папирос, подал на ладони.
        - Угощайтесь, - произнес почти заискивающе, - и скажите, пожалуйста: один из них не был чернявым? Не похож на цыгана? А второй - лысоватый?
        - Так в фуражках они… - заколебался дед.
        - Но ведь цыгана и в фуражке отличишь!
        - Цыган - это точно. - Старик на минуту задумался. - Кажется, один был горбоносый. Точно не скажу, извините, но, помнится мне, чернявый.
        - Вооруженные? - Бобренок похлопал по автомату.
        - Нет. Разве только с пистолями.
        - Что несли? Рюкзаки? Мешки?
        - Нет, с пустыми руками.
        Толкунов пристально посмотрел в глаза старику и спросил:
        - А ты, дед, ничего не перепутал?
        - Что ж тут путать? В машину сели и поехали.
        - Машина, говоришь, грузовая?
        - Грузовая. И доска у нее оторвана. Или две… Сзади. Поэтому они и прыгали в машину сзади - легче.
        Это был ориентир, и теперь заспешил Бобренок: должен был срочно связаться с Карим.
        Полковник отозвался сразу, наверное, ждал у рации. Выслушал сообщение майора и приказал:
        - Срочно в Луцк. Быстрее… А мы сейчас попробуем перекрыть въезд в город…
        «Виллис» прыгал на ухабах так, что неизвестно было, как машина еще выдерживает. Толкунов с майором держались за скобы, а Виктор нажимал на акселератор и жаловался:
        - Хорошо, машина отличная, а что бы вы с полуторкой делали? И надо же, из-за каких-то двух паршивых шпионов такой «виллис» гробить! На чем дальше ездить будете? Машина - это не немецкий агент, попробуй такую достать…
        Но ворчал для порядка - ловко объезжал выбоины, мчался по обочинам, и за «виллисом» тянулся длинный пыльный шлейф.
        Они добрались до городского КП минут за сорок - старший сержант и солдат, дежурившие на нем, были уже в курсе дела, так как старший сержант спросил:
        - Вы из Смерша?
        Бобренок показал удостоверение, и старший сержант доложил:
        - Мы получили приказ задержать грузовую машину с поврежденным кузовом и двоих военных на ней, - посмотрел на часы, - двадцать семь минут назад. Но она проехала в город раньше.
        - Когда?
        - Минут за десять до приказа.
        - Документы проверяли?
        - А как же, - даже рассердился старший сержант, - у нас порядок.
        - Какой части машина?
        Старший сержант осуждающе покачал головой.
        - Ездят тут… Всех не запомнишь.
        - А военные на ней?
        - Старший лейтенант и лейтенант.
        - Фамилии? - все еще надеясь хоть на какой-то успех, спросил Бобренок, но, конечно, старший сержант не помнил их - попробуй запомнить всех, кто проезжает через КП! Документы в порядке, ничего подозрительного - давай-давай, нечего задерживаться, время военное, все в движении, и, чем быстрее это движение, тем лучше.
        Неожиданно Бобренок подумал, что судьба оказалась благосклонной к этим ребятам на КП. Если бы они, заподозрив что-нибудь, попытались задержать диверсантов, вряд ли уцелели бы…
        Комендант города, пожилой и усталый майор, внимательно выслушал Бобренка, позвал помощника и распорядился:
        - Прикажите постам и дежурным следить за всеми грузовиками, машину с поврежденным задним бортом задержать и доставить в комендатуру. И старшего лейтенанта с лейтенантом, они ходят вместе: один из них черный и горбоносый… Только осторожно, судя по всему, это шпионы, могут оказать вооруженное сопротивление.
        Глаза у помощника коменданта округлились. Может быть, он впервые в жизни получил такое ответственное задание.
        - Обедали? - спросил комендант. - У нас неплохая столовая, и я дам указание…
        - Спасибо, - поблагодарил Бобренок, хотя так захотелось горячего борща или каши, что даже под ложечкой засосало. - Спасибо, нет времени. Должны поездить по городу, может, что-нибудь и обнаружим.
        Они ездили час и даже немного больше, на ходу съели бутерброды с салом. Конечно, бутерброды - это не горячий борщ, предложенный комендантом, хотя и не такая уж плохая еда.
        В центре города «виллис» остановил патруль.
        - Комендант просил немедленно прибыть. Нашли грузовик, - доложил старший наряда.
        У комендатуры действительно стоял грузовик - в заднем борту не хватало двух досок. А в приемной коменданта обливался потом солдат в грязной, замасленной гимнастерке с такими же замасленными погонами. Он смотрел исподлобья и тревожно. Его можно было понять: кому приятно, если тебя задерживают, доставляют в комендатуру.
        Комендант, очевидно, только что давал накачку низкорослому шоферу. Глаза коменданта еще горели благородным гневом и буквально источали презрение к никчемному, грязному и замызганному вояке, который только позорит гарнизон. Увидев Бобренка, комендант ткнул в солдата пальцем, словно предлагал всем полюбоваться им.
        - Вот посмотрите, солдат Гончаренко. Мне стыдно за автобат, в котором он служит!
        - Разрешите нам поговорить с Гончаренко.
        Он оставил их наедине с шофером. Бобренок сам предложил солдату стул, тот не ожидал этого, отступил на шаг, но сразу повернулся боком и сел, настороженно глядя на офицеров. Стянул с головы пилотку, мял ее черными от масла пальцами - этот жест был таким домашним, что майор засмеялся и придвинул другой стул почти вплотную к шоферскому, уселся на него верхом, уткнув подбородок в спинку, и спросил:
        - Вы посадили на развилке около Микулинцев двух офицеров?
        Солдат попытался встать, но майор остановил его жестом.
        - Да… - нерешительно ответил солдат.
        - В какой части служите?
        - Рядовой Гончаренко, шофер автобата.
        - Они ждали на дороге?
        - Как раз вышли из лесу. Старший лейтенант махнул рукой, и я затормозил. Разве нельзя?
        - Можно, Гончаренко, нет здесь никакого криминала. Они оба сели в кузов?
        - Я предложил старшому в кабину, но он не захотел.
        - Где высадили их в городе?
        - А в центре.
        - И куда они пошли?
        Гончаренко немного подумал и сказал твердо:
        - Налево. К гостинице.
        - Точно помните?
        - Старший лейтенант говорил, что живут там.
        - Сможете их опознать?
        - Почему нет? Очень просто. Старшой - чернявый, а лейтенант, значит, обыкновенный.
        - Не лысый?
        - Кто ж его знает… В фуражках оба, черного - того видно, чернявых, значит, всегда видно…
        Бобренок сделал шоферу знак, чтобы помолчал. Вопросительно посмотрел на Толкунова - тот кивнул, в такие минуты они понимали друг друга без слов. Майор приказал солдату:
        - Подождите здесь, - и вслед за Толкуновым поспешно вышел из кабинета.
        Комендант сидел возле пишущей машинки, перебирал бумаги. Взглянул на Бобренка и сразу без просьбы отложил папку.
        - У вас есть список военнослужащих, проживающих в городской гостинице? - спросил Бобренок.
        - Конечно, все зарегистрированы у нас.
        - Можно ознакомиться?
        - Пожалуйста.
        Выяснилось, что в гостинице жили только два лейтенанта и трое старших, главным образом здесь селили подполковников и полковников. Для старшего лейтенанта Сахарова и лейтенанта Колесниченко, которые были командированы штабом фронта, сделали исключение.
        - Не могли бы вы устроить проверку документов в гостинице? - попросил Бобренок.
        - Запросто.
        - Нас интересуют Сахаров и Колесниченко.
        - Как прикажете это понимать?
        - Необходимо показать их шоферу. Только осторожно.
        Комендант задумался.
        - Сделаем так, - предложил, - мой помощник зайдет с нарядом в их комнату. Проверит документы и попросит выйти к администратору. Шофер и вы будете ожидать там.
        - Нет, - категорически возразил Бобренок. - Если это люди, за которыми мы охотимся, они сразу поймут, что к чему, и окажут сопротивление.
        Комендант пожал плечами и сказал:
        - С вами пойдут солдаты с автоматами и мой помощник с пистолетом. Черта задержат!
        Что поделаешь: даже комендант города не представляет себе, какими ловкими и опасными бывают вражеские агенты.
        Бобренок решительно запротестовал:
        - С патрулем пойду я. Выпишите мне соответствующие документы. А капитан Толкунов будет подстраховывать нас.
        Через четверть часа комендантский патруль начал проверку документов у постояльцев гостиницы. Бобренок уже знал, что Сахаров с Колесниченко живут на втором этаже в семнадцатом номере, но стал проверять с первого, как и полагается патрулю.
        Двери каждого номера во время проверки оставались открытыми, и возле них в коридоре стоял Толкунов, готовый, если потребуют обстоятельства, немедленно вмешаться.
        В шестнадцатом номере жили полковник и майор, штабист и интендант, Бобренок знал их фамилии и то, что они живут давно, поселились за неделю до высадки агентов. Быстро проверив документы, он постучал в семнадцатый номер.
        - Войдите, - отозвался басок.
        Бобренок нажал на ручку двери и вошел в комнату - небольшую и узкую, почти всю ее площадь занимали три кровати, тумбочки возле них и маленький столик, за которым сидел в расстегнутом кителе человек с погонами майора медицинской службы. Что-то писал, весь столик был завален бумагами, майор недовольно оторвался от них, но, увидев офицера с красной повязкой на рукаве и вооруженных солдат, смягчился и, ничего не говоря, полез во внутренний карман за документами.
        Майор медицинской службы Попов тоже не вызывал подозрений: прибыл из Киева две недели назад для помощи армейским медикам. И все же Бобренок проверил его документы придирчиво и затем спросил:
        - А где ваши соседи?
        Майор неопределенно пожал плечами:
        - Они не в моем подчинении.
        - Возможно, знаете?
        - Дело молодое, - улыбнулся майор, - может, зашли к кому…
        - Почему так думаете?
        - А они не очень-то таятся.
        - Конечно, - с иронией сказал Бобренок, - и возвращаются поздно и навеселе?
        Майор отрицательно покачал головой:
        - Мои ребята не такие. Спиртным не злоупотребляют.
        - Чтобы с женщинами - и не выпить?
        - Сам удивляюсь… Молодые люди, думал, денег нет, но у Володи полсумки тридцаток… Очевидно, сила воли, а это среди современной молодежи…
        Майора явно заносило, как говорят, в сторону, наверное, любил поговорить, но Бобренку надо было обойти еще много комнат - откозырял и вышел. Пошептался с Толкуновым, и капитан, закрывшись газетой, уселся в холле.
        Сообщение майора-медика заинтересовало Бобренка: непьющие денежные молодые офицеры, поздно приходят по вечерам, а днем вышли из лесу, где работала вражеская рация!
        Майор ходил из комнаты в комнату. Двух других старших лейтенантов и лейтенанта, проживающих в гостинице, он незаметно показал шоферу - администратор вызвал их для уточнения каких-то формальностей, - однако Гончаренко не признал в них своих пассажиров.
        Оставалось ждать возвращения Сахарова и Колесниченко. Шофера посадили в угол нижнего холла. Бобренок устроился у лестницы, что вела на второй этаж, Толкунов - в мягком кресле в двух шагах от него, делая вид, что дремлет. Патруль отпустили, но на всякий случай на соседней улице стояла машина с тремя солдатами.
        Агенты - а теперь Бобренок почти не сомневался, что в семнадцатом номере поселились вражеские диверсанты - должны были вернуться с минуты на минуту. Майор осуждающе смотрел на шофера, который дремал за колонной. Человек, правда, устал, полдня вертел баранку, потом даже не пообедал… И все же майор не мог превозмочь раздражение - дремлет, сукин сын, еще уснет, а тут подойдут агенты… Но когда двери открывались, шофер даже вскакивал, однако каждый раз напрасно.
        Стеклянные двери снова открылись, но вошел человек в штатском, он скользнул безразличным взглядом по Бобренку и Толкунову и взял ключ у администратора. Стал подниматься по лестнице, и в этот момент двери снова открылись. Бобренок заметил, как Толкунов открыл один глаз - хвастался, что может спать только с одним закрытым глазом, конечно, сочинял, но все же обладал феноменальной способностью сразу засыпать, быстро просыпаясь. Сейчас, правда, Бобренок был уверен в этом: не спал, а только прикидывался спящим - не та обстановка, чтобы расслабиться хоть на минуту.
        В гостиницу вошел какой-то полковник с чемоданом и плащом через руку, направился к администратору, и Толкунов снова закрыл глаз. Прошло несколько минут, у полковника, очевидно, была броня, он быстро оформился и отправился в свой номер. Шофер уже совсем клевал носом, когда наконец вошли они.
        Двери скрипнули тише, чем обычно, первым показался старший лейтенант, чернявый, подтянутый, с сумкой через плечо, а за ним лейтенант, немного ниже ростом, но коренастый, широкоплечий, с грудью борца или штангиста, и Бобренок подумал, что справиться с ним будет не так просто.
        Майор покосился на шофера. Тот смотрел на старшего лейтенанта не отрываясь, наконец взглянул на Бобренка, медленно встал и спрятался за колонну - он сделал все, как было условлено. Даже не посмотрел на Толкунова - он знал, что капитан тоже напрягся и готов в нужный момент прийти ему на помощь.
        А те двое идут через вестибюль к администратору, смеются и разговаривают о чем-то: наверное, весело провели вечер и делятся впечатлениями.
        Майор медленно встал и нащупал пистолет в кармане.
        - Вера, наш профессор здесь? - спросил у администратора старший лейтенант.
        - Может, не спит еще.
        Старший лейтенант недовольно поморщился:
        - Опять сердитесь?
        - А вы не опаздывайте…
        - Дела…
        Да, у них, конечно, много дел, шпионы проклятые, но сейчас…
        Бобренок сделал шаг к чернявому, который обязательно должен был пройти к лестнице мимо него, заметил, как Толкунов пристроился за лейтенантом. И когда только капитан успел так быстро сориентироваться?
        - Старший лейтенант Сахаров? - спросил Бобренок, подойдя почти вплотную к чернявому.
        - Да… - Тот не встревожился.
        Бобренок мог поклясться, что глаза старшего лейтенанта оставались спокойными.
        - Помощник коменданта города. - Бобренок показал удостоверение. - А вы лейтенант Колесниченко?
        - Так точно! - вытянулся второй. - Слушаю вас, товарищ майор.
        Пока что они играли безошибочно, без единой фальшивой нотки.
        - Прошу пройти в эту комнату. - Майор показал на дверь рядом с администраторской.
        - Зачем?
        - Сейчас узнаете.
        По идее агенты уже должны были что-то предпринять. Бобренок следил за каждым движением старшего лейтенанта - сейчас он потянется к кобуре, но достать пистолет не успеет: майор обезоруживал и не таких ловких - шаг вперед и удар ребром ладони, еще один удар, если понадобится. Семьдесят шансов из ста, что чернявый через три-четыре секунды будет лежать на полу, а если не поможет и это…
        Но старший лейтенант послушно повернулся и направился в комнату - что ж, хочет первым войти туда, чтобы иметь секунду или полсекунды выигрыша, - надо быстро выхватить оружие из кобуры, но не знает, что у Толкунова второй пистолет в кармане - этим уравновешиваются их шансы…
        Старший лейтенант с наигранным безразличием потянул на себя дверь. Сейчас…
        Но чернявый спокойно вошел в комнату и сразу остановился, пропуская майора. А рядом с ним стал лейтенант.
        В дверях уже выросла фигура Толкунова.
        - Прошу предъявить документы, - приказал Бобренок.
        Лейтенант потянулся к карману гимнастерки, но чернявый возразил:
        - На каком основании, товарищ майор?
        - Прошу без рассуждений.
        Оба подали офицерские книжки. Бобренок стал рассматривать их. Изучал документы внимательно, но не упускал из виду ни одного движения офицеров: стояли напряженно, с покрасневшими лицами.
        Офицерские книжки как настоящие, ни за что не скажешь, что поддельные, ни одной неточности. Хотя кому-кому, а Бобренку было, известно, каких успехов достиг враг в фабриковании документов.
        - Командировочные! - властно протянул руку.
        Подали без колебания.
        Старший лейтенант Сахаров направляется для проверки складов и правил охраны боеприпасов… Лейтенант Колесниченко в его подчинении…
        Спокойно спрятал документы обоих офицеров в карман.
        - Прошу сдать оружие! - приказал майор.
        Чернявый взорвался.
        - Это своеволие! - воскликнул. - Я буду жаловаться!
        Толкунов шагнул вперед, положил руку на кобуру лейтенанта.
        - Разберемся, - произнес внушительно, - а ты, старшой, не шали!
        Чернявый потянулся к кобуре, еще мгновение - и выхватил бы пистолет, но Бобренок перехватил его руку и сам достал оружие. Смотрел в расширенные от страха глаза старшего лейтенанта, быстро обыскал его, ища второй пистолет или гранаты, но ничего не нашел и приказал:
        - Прошу следовать за мной. В комендатуру. Там разберемся.
        - Я буду жаловаться! - закричал старший лейтенант. - Это вам дорого будет стоить, майор!
        - Что делали в лесу под Микулинцами? - спросил Толкунов.
        - Как что? - вскипел старший лейтенант. - Мы из штаба фронта и обязаны проверять здесь склады. А в Микулинцах склад, и мы полдня работали там.
        Бобренок внимательно посмотрел на чернявого и вдруг понял, что тот не врет. Сейчас они сделают запрос в штаб фронта и утром получат ответ, что действительно старший лейтенант Сахаров и лейтенант Колесниченко командированы для проверки складов, потом придет начальник микулинецкого склада и подтвердит, что именно эти офицеры полдня провели у него, - и это будет концом так хорошо задуманной и проведенной операции.
        Сколько таких случаев было у него и сколько раз приходилось извиняться перед задержанными.
        Но лучше сто раз извиниться перед невиновными, чем упустить одного врага.
        Бобренок повторил сурово:
        - Прошу следовать за мной.
        Глава 10
        Весь день они прятались на опушке леса невдалеке от Квасова. Набрели на густые заросли шиповника, куда сам черт побоялся бы сунуть нос, вытоптали место и отлежались после страшной ночи. Мучили жажда и голод, особенно жажда. Юрко уже собрался пойти поискать какой-нибудь лесной ручеек, но Муха не разрешил.
        - Сиди здесь! - приказал и в подтверждение своих слов дотронулся до шмайсера. - Видишь, лес редкий… Жить надоело?!
        С сотником нельзя было не согласиться, но солнце поднималось все выше, жара становилась нестерпимой, и Юрко ради кружки холодной воды готов был рискнуть жизнью.
        - Терпи, - твердил сотник. - Думаешь, мне легче? И учти, до сих пор были цветочки.
        Наконец солнце село за лесом, и стало немного легче. Юрко облизывал сухим языком спекшиеся губы, но сейчас хоть не припекало сверху, и вечерний ветерок нес прохладу.
        Они прошли через огороды, прямо по полегшей ботве картофеля, и уперлись в огороженный тыном двор. На дворе никого не было, слева стоял сарай, а между ним и домом виднелся колодец.
        Юрко, не обращая внимания на предостерегающий знак Мухи и свирепый лай пса, рванулся к колодцу - на нем увидел ведро с водой, - окунув лицо, пил и пил, отрывался и снова глотал жадно, ощущая, как охлаждается его нутро, но не мог утолить жажду. Совсем забыл о сотнике, тот бесцеремонно оттолкнул Юрка от ведра и тоже напился.
        Муха, мягко ступая, подошел к дому. Дверь была заперта, сотник заглянул в освещенное окно, но ничего не увидел за сдвинутыми занавесками и перешел к другому. В небольшую щель между занавесками заметил какое-то движение. Трудно было разобрать, кто это, мужчина или женщина, но какая-то тень метнулась между лампой и окном, и сотник постучал в стекло осторожно, коротко, прислушался и снова постучал.
        В доме засуетились, внезапно погас свет, и Муха скорее почувствовал, чем увидел, что кто-то разглядывает его в щель. Наконец занавески немного раздвинулись, и мужской голос спросил:
        - Кто там?
        - Здесь живет Петр Семенюк?
        - Да.
        - Прошу открыть.
        - Кто вы?
        - От Сороки.
        Занавески сдвинулись, и через несколько секунд щелкнула щеколда на дверях. Во двор выкатился приземистый мужчина с большим животом. Внимательно посмотрел на гостей с автоматами и, не говоря ни слова, впустил в дом.
        В комнате снова засветилась керосиновая лампа. Пахло свежеиспеченным хлебом, и от этого запаха у Юрка закружилась голова, почувствовал такой приступ голода, что даже остановился в дверях, и сотник вынужден был подтолкнуть его.
        Хозяин вошел последним, но, обойдя гостей, встал так, чтобы разглядеть пришельцев.
        - Что ж велел передать мне Сорока?
        - «Сегодня в лесу жарко», - не колеблясь выложил Муха.
        - «Слава богу, погода, кажется, установилась», - засуетившись, ответил Семенюк. - Мы ждали вас еще вчера, располагайтесь, панове… Но разве вас только двое?
        - Да, только двое. - Сотник положил шмайсер в углу на скамью, и Юрко пристроил свой рядом. - Окружили нас на хуторе… Может, слыхали, хутор Раковый? Окружили энкавэдэшники и положили всех, только нам с Гимназистом удалось прорваться.
        Сотник опустился на тяжелый дубовый стул возле покрытого цветастой скатертью стола.
        - Устали мы, - произнес сухо, - и голодные. Целый день ничего не ели.
        - Еще бы, - засуетился хозяин, - конечно, устали и голодные. Сейчас все будет, сейчас вас накормим. - Он заглянул в соседнюю комнату и сказал нежно, почти заискивающе: - Тут, Зина, к нам дорогие гости, так ты уж…
        Зину, пожалуй, не нужно было звать, появилась сразу, и не в простой домашней одежде, а в шелковом платье с платком на плечах - была она лет на пятнадцать моложе своего растолстевшего мужа, черная и стройная.
        Сотник блеснул на нее глазами. Видно, это понравилось хозяйке, потому что поправила платок и проскользнула на кухню, оглянувшись в дверях.
        - Иди сюда, Петрик, - не произнесла, а пропела оттуда, и Петрик, выпятив живот, послушно последовал за ней.
        Юрко сел на клеенчатый диван, свободно протянув ноги. Домашний уют и вкусные запахи из кухни как-то сразу успокоили его, будто не было ночного боя, а потом дневного ада в зарослях шиповника. А хозяйка, сбросив платок и надев фартук, обычный домашний и не очень чистый, который почему-то тоже шел ей, уже принесла и поставила на стол блюдо с хлебом и бутылку самогона, следом за ней мельник тащил сало, свежие огурцы и помидоры. Между помидорами белели очищенные сочные луковицы.
        Юрко решительно пересел с клеенчатого дивана на плетеный стул и захрустел луковицей - не мог ждать, пока нарежут сало. Но сотник оказался более стойким: налил всем в рюмки, поставленные Семенюком, обождал, пока Зина принесет из кухни тарелки с холодцом и колбасой, и только тогда, произнеся короткое «Будем», опорожнил рюмку и со смаком закусил помидором.
        Когда они утолили первый голод, Семенюк, снова наполнил рюмки. Юрко отодвинул свою, мельник удивленно блеснул глазами, но настаивать не стал и наконец начал разговор:
        - Я уже говорил, что мы ждали вас вчера, вернее, люди, которых забросили оттуда, им не терпится.
        Сотник недовольно отодвинул рюмку, покосившись на хозяйку, и заметил:
        - Это дело, извините, деликатное и…
        - Бросьте, - оборвал его Семенюк, - перед Зиной незачем таиться. Зина в курсе всех наших дел, через нее будете поддерживать связь со мной.
        - Ну если так… - Лицо Мухи расплылось в улыбке, снова взял рюмку и выпил одним махом. - Мы внимательно слушаем уважаемого пана.
        - Я и говорю, двух человек забросили к нам, точнее, трех, но один повредил ногу и отсиживается где-то, или, быть может, взяли его… Ну, остались двое с рацией, они ждут вас, у них какое-то задание. Мне не говорят какое, - добавил немного обиженно, - но это, в конце концов, их дело, и я считаю, чем меньше мы знаем, тем лучше.
        - Где они?
        - В схроне.
        - Да, я слыхал о схроне в квасовском лесу, - подтвердил Муха. - Там может разместиться целый взвод.
        - Сейчас в схроне совсем безопасно, - радостно сказал Семенюк. - Продукты, консервы и мука есть, кроме того, подбросили им свежинки, то, что смогли, конечно… Извините, живем мы с Зиной бедновато…
        - Видно… - с иронией окинул взглядом комнату и стол сотник. - Не прибедняйтесь, пан Петро, особенно передо мной.
        - Зачем мне прибедняться? Деньги дали, я и купил…
        - Деньги и у нас найдутся.
        Хозяин сразу оживился и подмигнул жене.
        - Завтра я отведу вас в схрон, - пообещал Семенюк, - а сегодня отдыхайте.
        - Нет, - возразил Муха, - наотдыхались, весь день вылеживались, пойдем сейчас.
        - Сейчас? - искренне удивился Семенюк. - Но ведь до схрона не меньше десяти верст и все лесом!
        - Должен найти дорогу с завязанными глазами, - заметил Муха. - А нам здесь рассиживаться некогда. Весь завтрашний день в Квасове…
        - У меня, прошу панства, тайник под сараем, там тепло и спокойно: скорее все село сгорит, чем вас там накроют.
        Но Муха стоял на своем:
        - Пойдем сегодня, не можете вы, пусть хозяйка проведет.
        - Ну и упрямец вы, друг сотник. Пусть будет по-вашему. - Мельник встал на удивление легко и предложил: - Пошли, панове, а то дорога наша не такая уж близкая.
        Ночь выдалась светлая и звездная, но луна еще не взошла над лесом, и они воспользовались этим, чтобы миновать огороды и скошенные луга. Пряно пахло какими-то цветами. Юрко жадно вдыхал этот запах, на сердце было тревожно, как бывает всегда, когда не знаешь, что с тобой будет через час или два.
        Где-то в середине ночи Семенюк, подойдя к небольшой поляне, дал знак остановиться.
        - Скоро уже, - прошептал, - тише, а то могут и подстрелить. Ждите меня здесь.
        Дальше Семенюк пошел один, насвистывая какую-то песенку. По-видимому, этот мотив был условным сигналом, но никто не откликнулся на него, и мельник, дойдя до только ему известной березы, старой и толстой, с потрескавшейся корой, остановился и постучал палкой по стволу.
        За березой послышался шорох, и прямо из-под земли выросла голова человека. Наверняка, неожиданно увидев ее, можно было и умереть от страха, но мельник спокойно вышел из-за ствола и произнес:
        - Это я, пан Харитон, Семенюк.
        Человек легко выскользнул из схрона. Был он на голову выше Семенюка, мускулистый, долговязый.
        - Зачем пришел? - спросил высоким хриплым голосом. - Есть новости?
        - Привел двоих.
        - Почему только двоих?
        - Потому что красные окружили их, и прорвались только двое. Сотник Муха с помощником.
        Долговязый вздохнул и почесал затылок.
        - Давай их сюда.
        Семенюк свистнул. Сотник, услыхав, вышел из-за березы, на всякий случай выставив автомат, но долговязый увидел это и произнес властно:
        - Брось оружие!
        Муха поставил шмайсер под березой, Юрко сделал то же самое.
        Долговязый побросал автоматы в схрон. Приказал:
        - Полезайте!
        Юрко скользнул по приставленной лестнице - думал, что попадет в грязную землянку, а тут двухэтажные нары с матрацами, керосиновая лампа, железная печка у стены. На табуретке возле нар сидел лысоватый, высоколобый, с грустными глазами человек.
        - Называйте меня Михаилом, - сказал он.
        Долговязый смерил Муху с ног до головы внимательным взглядом и, наверное, остался доволен, так как подал ему руку и назвался:
        - Харитон.
        - Муха… - Сотник ответил на рукопожатие, настороженность, предшествующая почти каждому знакомству, особенно в такой обстановке, прошла, все расселись как могли, и Харитон поставил на стол бутылку самогона.
        - Последняя, - предупредил, - и только ради знакомства. Пока не выполним задание, больше ни-ни, ни капли.
        Видно, Мухе этот приказ не понравился - крякнул многозначительно, но возражать не стал.
        Когда опорожнили бутылку, Харитон сунул ее под нары и сразу посерьезнел. Обращаясь в основном к Мухе (Юрка по молодости лет не принимал во внимание), произнес:
        - Надеюсь, пан сотник знает, что ему надлежит делать?
        - В депеше указано: обеспечить вам прикрытие и оказать всестороннюю помощь. На время выполнения задания мы подчиняемся вам.
        - Лучше не скажешь! - довольно усмехнулся Харитон. - Поскольку задание важное и срочное, нас инструктировал сам штурмбаннфюрер Краусс.
        Юрко вздрогнул: какой штурмбаннфюрер? Что он мелет? Но ничем не выдал удивления - пребывание в бандеровском курене кое-чему научило его: служба безопасности не знает пощады, и, если хочешь выжить, умей скрывать свои чувства.
        - Я не слыхал такой фамилии, - пожал плечами сотник.
        - Очень большая птица! - поднял вверх указательный палец Харитон. - Из самого имперского управления безопасности.
        Гестапо, сообразил Юрко, их послало гестапо, это немецкие диверсанты, а он с сотником Мухой должен помогать им!.. Но почему не возмутился Муха? Это же немцы - вроде их враги. Сам Бандера был арестован гестапо, оуновские пропагандисты кричат об этом на всех перекрестках, а выясняется…
        - Наше задание не такое уж сложное, но ответственное. Нужно… - Внезапно Харитон остановился и подозрительно посмотрел на сотника и Юрка: - Но о задании потом. Главное, чтобы вы почувствовали его важность. Высшие чины рейха знают о нас, и в случае успешного выполнения задания заслуги каждого будут надлежащим образом оценены.
        Рейх и высшие чины?
        Юрко хотел поинтересоваться, при чем здесь чины рейха, но перехватил взгляд Харитона и промолчал. Но тот что-то прочитал в глазах Юрка и спросил:
        - Тебе что-нибудь непонятно, парень?
        Юрко ответил как можно увереннее:
        - Я должен выполнять все приказы сотника Мухи.
        - Сейчас будешь выполнять мои.
        - Понятно.
        - А если понятно, то ложитесь спать. Вы идете, пан Семенюк?
        - Конечно, - хохотнул тот. - Мне что, это вам надо прятаться, а я местный: пошел в лес за грибами. Дайте мне только корзинку, ту, в которой Зина продукты принесла. - Взял корзинку, повесил на левую руку: сейчас он и в самом деле походил на заядлого грибника. Церемонно пожал всем, в том числе и Юрку, руки и полез из схрона. - А еще и грибов, глядишь, на обратном пути насобираю, - сказал и задвинул за собою люк.
        Юрко лежал с закрытыми глазами, но не спал. Постепенно в схроне все затихло.
        Харитон захрапел басовито. Наверное, заснул и Муха - когда Юрко дотронулся до его плеча, дернулся недовольно, но сдержался и спросил коротко:
        - Что тебе?
        Юрко придвинулся к нему и зашептал на ухо:
        - Это же немецкие диверсанты, друг сотник, из гестапо они, поняли вы?
        - Дурак ты еще, - положил на плечо Юрка крепкую руку сотник, слегка пожал и повернулся на бок. - А шмайсер у тебя откуда?
        - В бою взяли.
        - Так уж и взяли… Немецкое оружие, и оставили нам его не зря.
        - Фашисты?
        - А тебе не все равно? Фашисты, черт, дьявол, лишь бы не было красных. Ты что, - спросил вдруг удивленно, - впервые об этом слышишь? - Юрко не ответил, и сотник продолжал шептать: - Немцы еще сильны, а если даже их побьют, сюда придут другие. Англичане или американцы, они нам помогут, за это и бьемся, парень, поскольку жить с красными мы не согласны, понял?
        Юрко вертелся, сон одолевал его, но заснуть никак не мог - думал.
        Глава 11
        Самолет стоял посредине большого ангара, спрятанный от чужих глаз, и это еще раз порадовало Ипполитова: следовательно, операция действительно очень секретная и немцы придают ей большое значение.
        Подошел инженер в штатском, поклонился вежливо - это понравилось Ипполитову, он выпятил грудь и произнес требовательно, будто был не обыкновенным агентом, а по меньшей мере генералом люфтваффе:
        - Я хотел бы выслушать ваши объяснения, герр…
        - Ханке, - подсказал инженер, - доктор Ханке к вашим услугам.
        - Покажите самолет. - За последнее время Ипполитов явно обнаглел, держался с Крауссом на равных, бывали даже случаи, когда осмеливался возражать ему.
        - Самолет называется «Арадо-332», - начал объяснять инженер. - Современный транспортный самолет, над созданием которого работали наши лучшие специалисты. Это - уникальный десантный моноплан, имеющий высокий потолок полета и большую скорость. Самолет оснащен современнейшими навигационными приборами, с помощью которых может свободно летать в любую погоду, днем и ночью, а также садиться на неподготовленное поле ограниченных размеров. Посмотрите, пожалуйста, - показал на шасси, - видите, самолет имеет специально сконструированное вездеходное шасси. Кроме обычных колес оно состоит из двенадцати пар резиновых катков. Вооруженный девятью пулеметами, самолет может отбиться от любых истребителей. Прошу войти внутрь.
        Самолет понравился Ипполитову и внутри: просторно, хватит места и для десанта, и для обслуживающего персонала. Сел в кресло у борта, задумался.
        - Вот что, - произнес он вдруг, - я должен буду как можно быстрее покинуть место приземления самолета. Это удастся сделать только на мотоцикле - никто не подаст нам туда «опель-адмирала». - Пошутил: - Чекисты, конечно, с удовольствием бы сделали это, но придется отказаться от их услуг! Итак, мотоцикл… В самолете должен стоять мотоцикл. И нужно сконструировать специальный трап, по которому мы прямо съедем на землю.
        Инженер развел руками, но возражать не посмел и вопросительно посмотрел на Краусса.
        - Блестящая идея, - подтвердил штурмбаннфюрер, - и надо сделать все, чтобы воплотить ее в жизнь.
        - Но ведь, - возразил Ханке, - потребуется много времени.
        - Нет, - решительно оборвал его Краусс, - много времени мы вам не дадим. Три-четыре дня - самое большое.
        Когда они вышли из самолета, Краусса позвали к телефону. Он вернулся через несколько минут, взволнованный, и сразу распрощался с инженером. Поспешность была не присуща Крауссу, и Ипполитов спросил:
        - Что-нибудь случилось?
        - Не спрашивайте, герр Ипполитов. Одно высокопоставленное лицо изъявило желание увидеть вас.
        У Ипполитова радостно забилось сердце. До сих пор, хоть его и чтили, хоть и исполняли разные прихоти, вращался он, так сказать, в средних эсэсовских кругах, элита не подпускала его к себе, и вот наконец…
        - И кто же это? - с деланым безразличием спросил Ипполитов.
        - Скоро узнаете, очень скоро, мы уже выезжаем!
        До старинного замка Фриденталь всего час езды от Берлина. Вокруг замка - парк в английском стиле: вековые деревья, кусты и подстриженная трава.
        Из концлагеря, размещенного поблизости, некогда сюда пригнали рабочих. День и ночь они возводили вокруг замка трехметровую стену. Колючая проволока с пропущенным через нее электрическим током завершила полную изоляцию Фриденталя от внешнего мира.
        Такие предосторожности были не случайны: за стеной Главного управления имперской безопасности находились специальные курсы особого назначения «Ораниенбург», готовящие шпионов и диверсантов. Руководил ими владелец высших наград рейха, любимец Гитлера штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени.
        Скорцени пожелал увидеть Ипполитова, чтобы собственными глазами убедиться, тот ли это человек, подходит ли для их замысла.
        Штурмбаннфюрер прохаживался по кабинету, обставленному в старинном охотничьем стиле: на стенах - оленьи и лосиные рога, кабаньи головы, разное оружие, начиная от древних мушкетов и кончая ультрасовременными винчестерами, на полу - медвежья шкура…
        Первым вошел в кабинет Ипполитов, за ним - Краусс, остановились на пороге. Ипполитов, как и рассчитывал Скорцени, явно оторопел. Он сразу узнал хозяина, просто не мог не узнать - портреты этого человека с рассеченной от подбородка до уха в студенческих баталиях левой щекой печатались во всех газетах, и, может быть, только младенцы не знали, кто такой штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени.
        Скорцени изобразил на лице улыбку. Растерянность Ипполитова понравилась ему - махнул рукой Крауссу, чтобы тот оставил их наедине, и Краусс немедленно исчез из кабинета. И тени обиды не заметил Скорцени на его лице, хотя Краусс тоже был штурмбаннфюрером СС. Но что такое чин? Всего лишь майор по армейской градации, но сам фюрер после операции по освобождению Муссолини сказал Скорцени: «Я никогда не забуду вашей услуги». И генералы СС считают теперь за честь пожать ему руку.
        - Что же вы стоите? Проходите, пожалуйста, располагайтесь… - Скорцени показал на кресло перед журнальным столиком. - Мне интересно поговорить с вами.
        - Для меня это большая честь! - Ипполитов наконец почувствовал, что язык вновь слушается его. Даже улыбнулся, однако подошел к предложенному креслу каким-то деревянным шагом, почти так, как ходят рядовые перед генералом: держа руки по швам.
        Скорцени опустился в кресло, вытянул длинные ноги, и сразу, хотя не подал никакого знака, в кабинет вошла девушка в черном мундире с подносом, на котором стояли бутылка коньяку, кофейник и две чашки. В кабинете запахло кофе. Предупредительность девушки, аромат кофе и французский коньяк высшей марки сразу улучшили Ипполитову настроение, придали уверенность, и он уже без внутренней дрожи посмотрел на Скорцени.
        Штурмбаннфюрер понравился ему - энергичное лицо, и шрам совсем не портит его. Широкие брови, прямой нос и морщинистый лоб. Глаза смотрят пытливо.
        Скорцени поднял рюмку с коньяком, хитро посмотрел на Ипполитова.
        - Не смущайтесь, - сказал он успокаивающе, - смелее, ведь вам, вероятно, придется попадать в разные ситуации, и нужен твердый ум, решительный характер, чтобы выпутываться из них. Прозит!
        - Я ценю ваше внимание, - ответил Ипполитов.
        Скорцени снисходительно наклонил голову. Еще бы, попробовал бы этот тип, которого они вытащили из грязи, не согласиться с ним!
        - Я для того и позвал вас, чтобы посмотреть, действительно ли вы такой, каким вас расписывают мои помощники…
        Ипполитов сделал попытку подняться, но Скорцени махнул рукой, и тот снова уселся в кресло. На этот раз расположился удобнее, даже вытянул ноги, так как понял, что грозный штурмбаннфюрер не такой уж страшный - иногда очень храбрым человека делают отсутствие интеллекта и способности реально оценить свои поступки. И еще Ипполитов понял, что необходимо во всем соглашаться с штурмбаннфюрером, какую бы чепуху тот ни нес. Скорцени уже привык к лести окружающих, а эта болезнь неизлечима.
        Скорцени же наблюдал за этим русским, первым, кого пригласили сюда, в кабинет, предложили удобное кресло и с кем он даже пьет коньяк. Но штурмбаннфюрер не испытывал ни малейшего раздражения: от этого человека слишком много зависело, возможно, судьба не только его, но и рейха - настоящая козырная карта, и если удачно пойти с нее…
        - Я изучил вашу биографию, герр Ипполитов, и она понравилась мне, - сказал Скорцени.
        Ипполитов чуть шевельнулся в кресле. Иронизирует или серьезно? Ведь штурмбаннфюрер не может не знать о его преступном прошлом, а воровство карается и в Третьем рейхе.
        Очевидно, Скорцени прочитал смятение на лице гостя и уточнил:
        - Мне нравится, что вы все время были в оппозиции к большевикам. Не имеет значения, в чем это проявлялось, главное, что боролись с режимом всеми способами, вплоть до крайних мер.
        Ипполитов облегченно вздохнул. А Скорцени не так уж прост, по крайней мере надо обладать определенной фантазией, чтобы обыкновенную кражу назвать «крайними мерами». Повеселев, ответил:
        - Все методы допустимы, если речь идет о заклятом враге.
        - Да-да… Поэтому мы и выбрали вас, Ипполитов. Мы верим: вы пойдете на все ради конечной цели. - Скорцени пристально уставился в Ипполитова: - Вам известно, в чем она заключается?
        - Особо важная диверсия…
        Скорцени скривил рот в улыбке. Решил, что настало время раскрыть все карты. В конце концов когда-нибудь это нужно сделать, а Ипполитов, кажется, уже созрел… Пожалуй, все пути назад у него отрезаны.
        - Да, особо важная диверсия… - процедил он сквозь зубы. - Вы должны уничтожить Верховного главнокомандующего красных!
        Ипполитов сжался в кресле, почувствовав, что сердце оборвалось от страха и неожиданности. Переспросил:
        - Вы имеете в виду?..
        - Да, в вашу задачу входит уничтожение Сталина и членов русского Государственного комитета обороны, - подтвердил Скорцени.
        Ипполитов не отвел глаз, лишь тень промелькнула на его лице, и он ответил бодро:
        - Эта акция требует тщательной подготовки. Обычного человека и близко не подпустят к Сталину. Вы представляете, как охраняют там членов Ставки?
        - Представляю. И мы выбрали вас, так как верим, что сделаете все, чтобы выполнить задание. Обновите ваши знакомства в Москве, изучите маршруты движения машин Сталина и его охраны. Кстати, как вам нравится «панцеркнакке»?
        «Так вот для чего снаряды, прожигающие толстую броню», - подумал Ипполитов. Представил себя где-то в кустах возле шоссе, из-за поворота выскакивает машина, он поднимает руку, нажимает кнопку…
        - Прекрасное, безотказное оружие, - ответил Ипполитов.
        - Его сконструировали для вас, Ипполитов.
        Ипполитов подумал, что Скорцени соврал, но эта ложь ничуть не огорчила его, наоборот, потешила самолюбие. Ответил твердо:
        - Надеюсь, что успешно воспользуюсь им.
        Ипполитов знал, что почти все группы шпионов и диверсантов, забрасываемые «Цеппелином» в советский тыл, проваливаются, но верил в свою счастливую звезду, собственную смекалку и находчивость, хотя по ночам в часы бессонницы сердце сжималось от страха… Однако сейчас, когда есть возможность, надо воспользоваться всеми благами жизни и как можно лучше играть свою роль.
        - Вы должны надеяться, - твердо сказал Скорцени, - вы должны использовать его, что бы ни случилось. Ибо в противном случае пути к нам у вас будут отрезаны, а что ждет вас там - сами знаете. Альтернативы нет, Ипполитов, понятно?
        Ипполитов не знал, что означает слово «альтернатива», но не отважился проявить свое невежество.
        - Да, - подтвердил он, - альтернативы нет, и «панцеркнакке» должно сделать свое дело.
        - Мне нравится ваша решительность.
        - Без нее мне хана.
        - Что такое «хана»? - не понял Скорцени.
        - Жаргонное слово, означает - смерть.
        - Вы правильно рассуждаете: без решительности и храбрости вас ждет смерть. Более того, иногда из-за секундного колебания можно сложить голову. Вы знаете, как я освобождал Муссолини? - Скорцени так и сказал: «я освобождал», игнорируя всех остальных участников операции, и Ипполитов подумал, что этому умению преподнести себя надо поучиться у штурмбанфюрера. - О, это было трудное, почти безнадежное дело. И все же мы справились. Слышали как?
        Ипполитов кивнул. Как не слышать, когда все немецкие газеты, захлебываясь, описывали этот случай?!
        - Это было трудное, почти безнадежное дело, - повторил Скорцени. - И вот что, - перегнулся он через столик к Ипполитову, - должен сказать вам: если бы я растерялся хоть на мгновение, карабинер прикончил бы меня. Да, эта паршивая итальянская свинья успела бы выстрелить - я перепрыгнул через забор, а он уже поднял автомат, мне оставалось полсекунды, и, если бы я не успел нажать на гашетку, он скосил бы меня. - Штурмбаннфюрер налил еще по рюмке и опрокинул свою одним духом, что свидетельствовало о волнении. - И я должен посоветовать вам: стреляйте первым, всегда стреляйте первым, секунда колебания может стоить жизни, а это не входит в наши планы, надеюсь, это не входит и в ваши планы, Ипполитов? - Он расхохотался громко, видно, шутка понравилась ему.
        - Не входит, герр штурмбаннфюрер, - честно признался Ипполитов.
        - Вот мы и договорились… Пейте коньяк, Ипполитов, и я уверен, что мы с вами выпьем после возвращения за вашу победу.
        - За нашу общую победу, - уточнил Ипполитов.
        И это уточнение было по душе Скорцени, и он сказал:
        - Да, мы поработали довольно много и не жалели средств. Вы знаете, сколько будет стоить акция?
        - Откуда?
        - Около пяти миллионов марок. - Даже лицо Скорцени вытянулось от значительности названной суммы. - Вы представляете, что такое пять миллионов?
        - Представляю. - Ипполитов на самом деле был удивлен.
        - За эти деньги мы могли бы забросить в русский тыл черт знает сколько агентов, но забрасываем только вас с мадам Суловой. Кажется, она уже стала вашей женой, не так ли?
        - Мы оформили наши отношения, - без энтузиазма ответил Ипполитов.
        - Как ее успехи?
        - Учится работать на рации. Инструкторы довольны.
        - Говорят, она смелая и решительная женщина.
        - Слишком решительная…
        Скорцени уловил подтекст реплики Ипполитова, засмеялся и махнул рукой.
        - Не принимайте это слишком близко к сердцу, - посоветовал. - Людей надо использовать, пока они нам нужны. Мадам Сулова может не вернуться, а если вернется, то для вас тогда не будет ничего невозможного. Разводы оформляются быстро.
        - Надеюсь, до этого не дойдет, - покривил душой Ипполитов и сразу же перевел разговор на другую тему: - Я должен иметь настоящие документы, герр штурмбаннфюрер. В крайнем случае изготовить их должны самые лучшие специалисты.
        - О-о, не волнуйтесь, - поднял руку Скорцени. - В «Цеппелине» работают знатоки своего дела. - Быстро встал и покопался в ящике стола: - Вот, можете полюбоваться!..
        Он протянул раскрытую ладонь, и Ипполитов увидел Золотую Звезду Героя Советского Союза. Настоящую Золотую Звезду на красной ленточке - она поблескивала на ладони, а рядом лежал орден Ленина.
        - Где? - даже задохнулся Ипполитов. - Где вы взяли? Неужели настоящая?
        - Самая настоящая! - самодовольно усмехнулся Скорцени. - Был такой русский генерал-майор. Попал к нам в плен еще в сорок первом году. Сейчас эта звездочка станет вашей.
        Ипполитов представил себя где-нибудь на московской улице со Звездой Героя и как оглядываются на него прохожие. Сказал серьезно:
        - Русские обожают своих героев, и эта звезда - лучшая рекомендация и пропуск куда угодно.
        Скорцени спрятал орден и звезду в ящик стола.
        - Вы получите их в свое время, - пообещал, - вместе с соответствующими документами. - Поколебался немного и достал из кармана брелок для ключей - бронзовый чертик с глубокой царапиной. Протянул Ипполитову: - Этот талисман был со мной, когда я освобождал дуче. Видите - царапина, зацепился за колючую проволоку, когда перепрыгивал через забор. Пусть этот талисман поможет вам, Ипполитов. Вы верите в приметы?
        Ипполитов не верил ни в бога, ни в черта, но ответил, с благодарностью глядя в глаза штурмбаннфюреру:
        - Я надеюсь, что этот талисман принесет мне счастье, весьма признателен вам. Лучшего подарка не придумаешь!
        Скорцени встал, давая понять, что аудиенция закончена, и Ипполитов вышел из кабинета, зажав в потной ладони поцарапанного бронзового чертика.
        Глава 12
        У Карего от недосыпания припухли веки, но полковник был чисто выбрит, и от него пахло хорошим одеколоном. Он постучал тупым концом карандаша по разложенной карте, сказал Бобренку и Толкунову, сидящим рядом:
        - В ваш квадрат попадают два больших села - Квасово и Дидылово, - а также окружающие леса. Остальные группы прочешут местность от Ковельского шоссе на запад, то есть район выхода в эфир вражеской рации. Если шпионы еще не оставили этот район, вы должны обязательно обнаружить их.
        Толкунов возразил:
        - Так они нас и ждут!
        - Вполне возможен и такой вариант, - согласился полковник. - Все может быть, капитан, но интуиция подсказывает мне, что шпионы затаились, выжидают, собирают сведения или готовят какую-то операцию. Что подтверждает эту мысль? Во-первых, сообщение нашего разведчика из «Цеппелина», что диверсионная группа высадится в заданном районе с важным заданием. Правда, они могли высадиться в нашем районе, а для выполнения задания передислоцироваться в другой. Но это маловероятно. Почему? А зачем им передвигаться в другой район, все время рискуя, если проще было бы высадиться именно там? - Заметил, как заерзал на стуле Бобренок, и добавил: - Предвижу ваши сомнения, майор. Действительно, бывает и так: чтобы замести следы, диверсантов высаживают далеко от места, где они должны действовать. Но в таком случае они стараются как можно быстрее отойти от места высадки. А что у нас? Они выходят в эфир только на третий день и недалеко от места, где вы нашли парашют. Итак, наверное, вражеские агенты притаились где-нибудь в нашем районе и выжидают удобного момента, чтобы перейти к решительным действиям.
        - Или с помощью оставленной здесь немецкой агентуры собирают шпионские сведения, - добавил Толкунов.
        Бобренок покачал головой.
        - Вряд ли, - не согласился он. - Разведывательные данные необходимо передавать ежедневно, а они сидят молча. Что-то готовят, но что?
        Полковник посмотрел на часы.
        - На рассвете вы должны быть в Дидылове. Соберите актив и поговорите с людьми. Не исключено, что агенты установили контакт с бандеровцами. Правда, в этом районе их почти нет, но все же… Выезд в пять тридцать. Идите отдыхать.
        - Вам бы тоже не мешало, товарищ полковник, - сказал Бобренок.
        - Не мешало бы, - согласился Карий. - Но должен еще позвонить генералу.
        Глава 13
        Они шли часа два зарослями и болотами, и наконец Муха вывел их к неширокой, но длинной и ровной поляне, Харитон остановился и даже свистнул от удовольствия. Затем ходил по поляне, мерил ее шагами, что-то сказал радисту, и они рассмеялись довольные, как люди, которые нашли то, что долго искали.
        Юрко сидел на траве, положив на колени автомат, и смотрел, как солнце цепляется за вершины сосен и елей. Напротив него в другом конце поляны росла высокая ель, агенты постояли, показывая на нее пальцами, и Юрко понял, что они нашли хороший ориентир.
        Угрызения совести не давали покоя Юрку уже два дня: с того времени, как узнал, что Харитон с помощником - немецкие агенты. Противен был ему и сам Харитон, его лицо и маленькие хитрые глазки; Юрку почему-то все время казалось, что Харитон следит за ним, несколько раз ловил на себе его изучающий взгляд.
        Вот и сейчас Харитон подошел к нему, остановился, расставил ноги в крепких сапогах, посмотрел внимательно и спросил:
        - Ну, о чем думаешь?
        Юрко думал, что ему противен этот перевертыш с погонами советского офицера и даже орденами на груди, но только пожал неопределенно плечами: мол, что ему думать и зачем, если есть начальство, - он человек маленький…
        Подошли Муха с Михаилом, и Харитон приказал:
        - Вы, пан сотник, возвращайтесь с Михаилом в схрон, а я с парнем заскочу в село.
        - Это зачем? - не сообразил Михаил. - Мельник днем уехал в город и вернется завтра.
        Муха пренебрежительно похлопал его по плечу:
        - Я на твоем месте был бы догадливее.
        - Мельничиха? - почему-то даже обрадовался Михаил. - Ты о ней? О Зине?
        - Если пана Семенюка нет…
        - Можно и развлечься… - добавил радист. - Жаль, я тоже не отказался бы.
        - Довольно! - оборвал Харитон. - У меня в Квасове дела.
        Но никто ему не поверил, даже Юрко, хотя его мнением никто не интересовался, будто он пустое место.
        Вот, со злостью подумал Юрко, до чего он докатился: холуй, прикрывающий грязные дела распутника… Но ничего не сказал и поплелся за Харитоном, как побитая собака.
        Село ложилось рано, особенно теперь, когда керосин привозили редко, а от коптилок люди уже отвыкли: Квасово светилось одинокими огоньками. Харитон постоял немного на опушке, направился к домам. Он шел тихо и осторожно, огибая низины, заполненные полосами вечернего тумана, но не очень таился - имел подлинные документы, а зачем и от кого прятаться старшему лейтенанту Красной армии?
        У Семенюка керосин был, и окна светились. Харитон постучал требовательно и громко, и Зина открыла ему не колеблясь. Может, ждала кого-то другого, однако не растерялась, увидев гостя, и с готовностью пропустила его в дом. Юрко шагнул за Харитоном, но тот преградил дорогу.
        - Ты, парень, - хохотнул коротко, - заночуй на сеновале, там тепло и сеном пахнет, а я тебя подниму, если понадобится.
        Юрко отправился к сеновалу, но не полез туда, а уселся на бревна, лежавшие у дверей, прислонившись спиной к дверному косяку. Сидел и смотрел на звездное небо без единой тучки - Млечный Путь блестел серебром, и какая-то звездочка мерцала, казалось, даже двигалась. Так вот и земля наша мерцает для кого-то, подумал Юрко и вспомнил Катрусю. Боже мой, что бы он отдал, только бы девушка оказалась здесь…
        Протянул руку и нащупал холодную сталь лежащего рядом шмайсера. Юрко с отвращением оттолкнул оружие, встал и вышел со двора.
        В домах слепо темнели окна. Вначале Юрку казалось, что на него смотрят и следят за каждым его шагом, но вскоре это чувство притупилось - он шагал посередине улицы совсем открыто, ибо знал, куда идет и зачем. Только вначале, когда вышел со двора Семенюка, не отдавал себе отчета в этом, но решение возникло сразу, хотя, может быть, он обманывал себя и обдумал все уже давно, просто колебался и собирал силу воли для последнего шага, и сейчас, сделав его, тяжело ступая, шел по песку разъезженной улицы.
        Улица немного расширилась, и наконец Юрко очутился на сельской площади. Слева стояла деревянная церковь, напротив нее кирпичный магазин с закрытыми ставнями, а к нему прижался домик с одним освещенным окном. Юрко направился прямо туда, точно рассчитав, что домик без забора может быть только сельсоветом.
        Он вошел не постучав, остановился прямо на пороге и осмотрелся. Мужчина, сидящий за столом, покрытым красной скатертью, стал настороженно выдвигать ящик, в котором, наверное, хранилось оружие, а второй, что примостился в углу, потянулся к приставленному к спинке стула карабину - это было закономерно, время военное, да и из лесу могли выйти бандиты. И Юрко, чтобы продемонстрировать, так сказать, свои мирные намерения, шагнул прямо к столу - люди увидели, что он безоружный, и успокоились.
        За столом сидел человек средних лет в помятом хлопчатобумажном пиджаке, с длинными седыми усами. Усы у него поседели, а волосы были еще черными и глаза смотрели по-юношески остро.
        Тому, кто потянулся к карабину, исполнилось самое большое лет двадцать, одет он был в солдатскую гимнастерку, широкие брюки, из-под которых выглядывали тяжелые ботинки на грубой подошве. Военная гимнастерка и карабин не делали его солиднее, выглядел он совсем подростком, что подчеркивал и вихор, задорно торчавший на макушке.
        В комнате сидел еще и третий человек, которого Юрко сразу не приметил. Еще молодой, но полный, в вышиванке, заправленной в галифе. Пристроился он на скамейке у стены и, наверное, что-то говорил, так как застыл с раскрытым ртом, словно его оборвали на самом интересном, и смотрел на Юрка недовольно.
        - Вы председатель сельсовета? - спросил Юрко у седоусого.
        - Я. Что вам?
        - Есть разговор… - Юрко обвел изучающим взглядом присутствующих, и председатель понял его.
        - Это наш актив, можете говорить все. Кто вы?
        - У меня важное сообщение. Сейчас в селе прячется немецкий диверсант.
        Председатель выдвинул ящик, вынул парабеллум и засунул его в карман брюк. Встал и перегнулся к Юрку через стол.
        - Кто вы и откуда вам это известно? - спросил он строго.
        - Потому что я привел его в село…
        - Ты? Сам?
        - Точно. Он сейчас в доме Семенюка. - Теперь, когда главное было сказано, Юрко вздохнул и опустился на стул.
        Председатель обошел стол и остановился напротив Юрка. Белобрысый юноша с вихром схватил карабин и стал сзади. Они, так сказать, окружили Юрка, но все было правильно, парень ничуть не обиделся. Глотнул воды и сказал:
        - Позвоните куда следует. Времени в обрез, на рассвете он уйдет, а может, и раньше.
        - Кто ты? - спросил председатель еще раз.
        - Фамилия Штунь. Юрий Штунь из Львова.
        - И как же ты?.. С диверсантом?..
        Юрко безнадежно махнул рукой:
        - Случилось.
        - Бандера?
        - Точно. - Услыхал, как за спиной щелкнул затвор карабина, но председатель предостерегающе поднял руку.
        - Почему диверсант один и как вы попали к Семенюку?
        - Мельник - связной. А может, тоже агент, оставленный немцами. У него была явка для диверсантов и для нас тоже.
        - Сколько вас?
        - Четверо.
        - Где?
        - В лесном схроне.
        - Далеко?
        - Верст десять. Или чуть меньше.
        - Дорогу знаешь?
        - Найду.
        - Почему задержались у Семенюка?
        - Мельника нет дома, и диверсант пошел к его жене. А меня послал на сеновал.
        - А ты к нам?
        - Да.
        - Почему?
        - Так ведь немецкие диверсанты. А я против немцев.
        - И против нас?
        Юрко растерянно опустил голову:
        - Сейчас вроде нет…
        - Когда припрет, все так говорят! - зло выдохнул у него за спиной юноша.
        Председатель задумчиво покачал головой и спросил:
        - Чем вооружен?
        - У него только пистолет, но стреляет, хвалился, здорово, - пояснил Юрко.
        Третий парень, полный, в вышиванке, достал из-под скамейки карабин.
        - Возьмем запросто, - сказал беззаботно. - Сами возьмем, нас трое, а он один.
        - С этими пукалками?.. - засомневался Юрко. - А если у мельника в доме есть оружие?
        Председатель сельсовета нерешительно поскреб затылок, но белобрысый юноша угрожающе придвинулся к Юрку сзади.
        - Я тебе дам - пукалки! - прошипел. - Видали мы ваших с автоматами!
        Юрко подумал, что делал бы этот задиристый паренек против Мухи с его шмайсером, но промолчал. Он сказал все, что хотел, и теперь не имел права голоса.
        Председатель повертел ручку телефона - наверное, никто не отозвался, так как со злостью бросил трубку на рычаг. Заглянул в соседнюю комнату, позвал:
        - Оля, позвони районному уполномоченному! А мы пошли, слышишь, Оля?
        Вышла взлохмаченная девушка, пожалуй, школьного возраста.
        - Что передать? - спросила сонным голосом.
        - В селе немецкий диверсант. Решили задержать собственными силами. А то может уйти. - Председатель подозрительно оглянулся на Юрка. - А ты, парень, посиди здесь. И тихо, никуда не выходи, а то плохо будет!
        Эта угроза прозвучала не очень убедительно, да и что могла сделать девчонка с косичками, если бы Юрко надумал убежать? В селе никто ночью на улицу носа не высунет… Но этот бандера, кажется, честный - пришел сам, никто его сюда не тянул…
        Юрко заметил колебания председателя и предложил:
        - Хотите, я дам вам свой шмайсер?
        - Автомат? - не поверил белобрысый. - У тебя есть шмайсер? Где он?
        - Остался под сеновалом.
        - Дашь мне! - Сейчас он смотрел на Юрка не грозно, совсем по-детски заискивающе, но председатель решительно отстранил его и приказал:
        - Автомат возьмет Трофим! Он с ним в армии воевал, а тебе еще учиться надо.
        - Мне? - Юноша уставился на председателя сельсовета, но, не выдержав его взгляда, пошел к выходу, прихрамывая на левую ногу.
        «Вот почему его не взяли в армию», - сообразил Юрко и двинулся за белобрысым.
        Окна дома мельника уже не светились. Юрко хотел первым проскользнуть во двор, но председатель задержал его за плечо.
        - Ты, парень, постой, - приказал, - сейчас наше дело! - Он пропустил вперед парня в вышиванке, тот, пригнувшись, юркнул к сеновалу и тут же появился со шмайсером Юрка.
        Рука председателя, все еще лежавшая на Юрковом плече, легко сжала его - это можно было понять, как проявление доверия или благодарности, но председатель ничего не сказал - взял у «ястребка» его карабин и направился во двор.
        Они остановились у колодца. Парень со шмайсером занял позицию именно здесь - отсюда просматривались окна с другой стороны дома, и он мог спокойно скосить автоматной очередью диверсанта, если бы тот попытался выпрыгнуть из окна и бежать через огороды. Белобрысый остановился у входных дверей, а председатель постучал в окно.
        - Кто? - спросила хозяйка, чуть замешкавшись, не раздвигая занавесок.
        - Скажи, Зина, своему гостю, - решительно произнес председатель, - чтобы сдавался. Мы окружили твой дом, и никуда ему не деться!
        Занавески закачались чуть-чуть, словно в доме никого и не было, никто не ответил, и тогда председатель сказал громко и решительно:
        - Будем ломать дверь! Пойми, Зина, я ж говорю - никуда ему не деться, зачем же сопротивляться?
        Но дом стоял молчаливый, будто и в самом деле там никого не было, и председатель, может, и засомневался бы в сообщении этого юноши, если б не автомат, который тот добровольно сдал, и не дрожание занавесок несколько секунд назад.
        Председатель отступил немного от дома, чтобы с разгона ударить телом в дверь, и тут раздался первый выстрел. Председатель почувствовал, как что-то зацепило его плечо, будто огрел кто дубиной, но по инерции все же бросился на дверь, она затрещала, но выдержала.
        Подскочил хромой парень, попробовали выбить дверь вдвоем, но она не поддавалась. Председатель со злостью ударил прикладом в дверь - наверное, засов был плохо задвинут, - после второго удара щеколда или засов отскочили, и дверь распахнулась.
        Председатель выстрелил наугад в сени, но никто не ответил. Парень полез в темноту, но председатель схватил его за руку.
        - Не лезь, - предостерег, - здесь нужно осторожно…
        Он прошмыгнул в сени боком, вдоль стены, нащупал дверь в комнату, рванул ее и вбежал туда - метнулся сразу в сторону и остановился, пытаясь сориентироваться в темноте.
        Слева увидел дверь в кухню, впереди дверь - в другую комнату. Председатель бросился туда, но внезапно во дворе послышалась автоматная очередь и почти одновременно взрыв гранаты.
        У «ястребков» гранат не было, значит, бросил диверсант. Председатель прикладом высадил оконную раму и выскочил во двор…
        Харитон, услыхав стук в окно, соскочил с кровати и стал быстро одеваться. Он был готов в две минуты. Увидев в узкую щель между занавесками чужих людей, выстрелил и метнулся к окнам, что выходили в сад, но вовремя увидел засаду у колодца.
        А дверь уже вышибали.
        Харитон осторожно полез на чердак. Выглянул в окошечко, выбил его ударом ноги. «Ястребок» дал по нему очередь, и тогда Харитон бросил в него гранату. Вслед за взрывом протиснул тело в узкое отверстие и спрыгнул на землю. Юркнул в сад - за ним начинались огороды, а там сам черт не страшен, лишь бы только не было засады.
        Вот и первое дерево - скорее к нему.
        Позади раздался выстрел, Харитон пригнулся и побежал зигзагами…
        Председатель, выпрыгнув из окна во двор, увидел тень, метнувшуюся в сад. Стал на колено и открыл огонь из пистолета, но тень металась между деревьями, и трудно было попасть. Совсем рядом услыхал звонкий выстрел: «ястребок», стоя, бил из карабина.
        - Эх, уйдет! - с досадой крикнул председатель и еще раз выстрелил в отдаляющуюся тень.
        «Ястребок» побежал вдогонку, хромая, но тень вдруг остановилась, раздался короткий пистолетный выстрел, и парень упал.
        «Федор?.. Неужели Федор? - успел подумать председатель, и тут из-за амбара по диверсанту ударила автоматная очередь. - Слава богу, Трофим!»
        Тень диверсанта исчезла: видно, припал к земле либо автоматная очередь скосила его. Председатель бросился в сад, но снова щелкнул пистолетный выстрел, и пуля пропела совсем близко.
        А тень метнулась к огородам…
        От амбара застрочил шмайсер, бил длинной очередью. Диверсант наконец споткнулся и упал - на этот раз в него точно попали: он уже не стрелял.
        Председатель увидел, как тяжело поднимается Федор.
        - Осторожно! - крикнул ему. - Осторожно, Федя, он, может быть, недобитый!
        Но парень побежал прямо, не маскируясь. Диверсант молчал, и председатель рванул вслед за Федором.
        Диверсант лежал на спине в нескольких шагах от спасительных подсолнухов, отбросив правую руку, крепко сжимавшую парабеллум. Председатель еле разжал ему пальцы, отдал пистолет Федору.
        - Готов! - произнес председатель и только сейчас перевел дух. - Готов! - повторил громко.
        - Мы прикончили его! - заорал вдруг Федор, подбросив карабин. - Наша взяла!
        - Трофим? - обернулся председатель к приближающейся темной фигуре. Но увидел того парня, который сообщил о диверсанте, - бандеровец шел, держа автомат в опущенной руке.
        - Где Трофим? - спросил председатель, хотя сразу понял неуместность вопроса. - Неужели?..
        - Он бросил в Трофима гранату… - сказал Юрко и подал шмайсер председателю.
        - И ты?..
        - Я поступил как считал нужным.
        - Спасибо! - Председатель не взял автомат. Неожиданно засуетился: - Давай перенесем его в дом, а ты, Федя, беги и посмотри, чтобы хозяйка не сбежала.
        Жена мельника и не думала бежать: сидела одетая и даже причесанная и с вызовом смотрела, как в дом вносят тело диверсанта. Положили на пол, и председатель бросил женщине гневно:
        - Доигралась?
        - И чего пристаете? - замахала руками мельничиха. - Я тут при чем? Муж приедет - его и спрашивайте, а я знать ничего не знаю. Ходят тут всякие!
        - «Всякие»… - сокрушенно сказал председатель. - Сиди здесь, - прикрикнул, - а то застрелю!
        - Я тебе застрелю!
        - Ты арестована, - пригрозил пистолетом председатель и вышел во двор.
        Федор стоял над телом Трофима и смотрел на него со страхом. Граната разорвалась совсем рядом и изуродовала парню лицо.
        - Ну, - сурово произнес председатель, - такова наша жизнь! Никто не знает, что его ждет…
        Юрко опустился на колени рядом с Федором. Вдвоем с председателем они перенесли тело на свежую траву, порванную взрывом. Юрко сел, обняв колени руками.
        - Пошли, - приказал председатель. - Забирай эту проклятую мельничиху - и пошли. В конце концов надо дозвониться до района.
        Он пошел впереди опустив голову, но ступал твердо, и песок скрипел у него под сапогами. Шел посередине улицы, а окна вокруг не светились, поблескивали в лунном свете, будто никто в селе и не слышал выстрелов.
        Глава 14
        Город, в котором располагался «Цеппелин», показался Ипполитову весьма приличным. Старинные здания, узкие и кривые улицы в центре, дальше широкие проспекты и бульвары - экзотика и комфорт соседствовали здесь. Ипполитову, правда, больше нравился комфорт, и он вместе со своей свежеиспеченной подругой жизни Лидией Суловой обосновался в новом двухэтажном коттедже.
        Лида бегала из комнаты в комнату, не в силах удержаться от восторженных восклицаний, а Ипполитов ходил за ней, иронично улыбаясь. Что ж, пока пусть будет так, потом он прижмет этих немцев к стене - его будущий особняк должен быть не в каком-нибудь провинциальном славянском городке, а на окраине самого Берлина, в крайнем случае где-нибудь под столицей. Ипполитов слыхал, что именно там живут высокопоставленные лица: имеют комфортабельные усадьбы в тихих местечках и ездят в Берлин на машинах.
        А в том, что он станет одним из высокопоставленных, Ипполитов не сомневался. И в том, что сам фюрер пожмет ему руку, как Скорцени, и в том, что его портреты и биография будут печататься во всех газетах рейха, и в том, что у него будет собственный «мерседес» или «опель-адмирал»…
        И будет красивая и респектабельная жена, а Лида пусть пока потешится, пусть побегает по комнатам, повертит краны в ванных, поваляется на коврах. Ведь не видела еще настоящей роскоши…
        Лида нарядилась в розовый пеньюар, села в углу гостиной под торшером, сделала вид, что читает какую-то книгу - играет этакую светскую даму-мадаму! Тьфу, дура, не понимает, что она такая же дама-мадама, как он английский король.
        Сулова повела глазами и улыбнулась. Она догадывалась, что Ипполитов думает о ней. Пусть думает что хочет, пусть считает ее легкомысленной, способной лишь на любовные утехи. В конце концов это ее устраивает. Чем меньше Ипполитову известно ее прошлое, тем лучше. Да и зачем ему знать, что уже в сорок первом Лидия Адамчик (это ее настоящая фамилия) по заданию гестапо выдавала советских патриотов и партизан, что на ее совести не один десяток погибших людей?
        В нужное время она скажет свое слово, поскольку получила от Краусса особые инструкции. Главная ее задача - не спускать глаз с Ипполитова, добиться, чтобы он любой ценой осуществил запланированную акцию. Если окажется трусом, испугается, будет тянуть время, она имеет право применить оружие, а заподозрив измену - немедленно уничтожить Ипполитова. И рука у нее не дрогнет. А если Ипполитов попадет в руки чекистов - она срочно проинформирует Главное управление имперской безопасности, применив только ей одной известный шифр.
        Утром Краусс привел в особняк двоих инструкторов. Один, высокий, лысый, безбровый, с красными, будто после многодневной пьянки, глазами, сморщил кожу на покатом лбу и представился:
        - Валбицын.
        Ипполитов пожал ему руку без особого удовольствия: чем-то Валбицын не понравился ему - или тем, что смотрел как-то свысока, как и полагается инструктору на курсанта, или тем, что сразу стал искать глазами в комнате, очевидно, бутылку со спиртным и, заметив в углу бар, решительно направился туда.
        Краусс, зная слабость Валбицына, предупредил:
        - Не больше рюмки, ясно?
        Валбицын, не отвечая, достал бутылку коньяку, налил только треть рюмки и выпил, с наслаждением закрыв глаза.
        «Вот это инструктор… - подумал Ипполитов. - С таким помучаешься».
        Краусс прочитал укор в его глазах и объяснил:
        - Герр Валбицын - один из наших лучших специалистов по документам. Имеет привычку вечером напиваться, но утром после первой рюмки рука у него твердеет - стреляет как бог, сами убедитесь в этом.
        Валбицын не без сожаления поставил коньяк в бар и наглядно продемонстрировал твердость руки: сбросил пиджак, закатал рукав и предложил Ипполитову помериться силой. Но тот отказался, холодно посмотрев на инструктора. Пусть не хвалится силой - каждый делает то, что ему положено, и этот лысый пьянчуга должен знать свое место.
        Второй инструктор был одних лет с Ипполитовым и даже чем-то похож на него. Он вел себя скромно, сел в кресло под торшером, где вчера вечером Лида демонстрировала свои прелести, смотрел на Ипполитова с интересом и явной симпатией.
        - Оберштурмфюрер СС Телле, - представил его Краусс. - Вместе с ним вы поработаете над своей легендой. Точнее, вашей с Суловой, поскольку от достоверности легенд - надеюсь, вы понимаете это, - во многом будет зависеть успех операции.
        Ипполитов утвердительно кивнул. Они с Крауссом уже в общих чертах прикинули варианты легенд. Предполагалось, что у него будут документы майора, который был тяжело ранен на фронте, потом лечился в госпитале и получил отпуск для поправки.
        Телле улыбнулся как-то мягко и деликатно попросил:
        - Не могли бы вы, герр Ипполитов, раздеться до пояса?
        - Зачем? - возмутился тот. - Вы же не врач, а меня обследовали лучшие профессора. Не правда ли, Краусс?
        Штурмбаннфюрер тоже посмотрел на Телле удивленно, но тот повторил:
        - Очень прошу, разденьтесь. Кстати, где ваша жена?
        Ипполитов показал на спальню:
        - Утренний туалет.
        Телле понимающе кивнул, и Ипполитов сбросил сорочку. Стоял перед оберштурмфюрером - мускулистый, сильный.
        Но Телле осмотрел его скептически и сказал тоном, не допускающим возражений:
        - Вы провалились бы со своей легендой через неделю, а может, раньше.
        - Это почему же? - искренне удивился Ипполитов. - Мы со штурмбаннфюрером Крауссом…
        Но Телле не дал ему договорить:
        - В целом легенда мне нравится. Но вот вы, тяжелораненый майор, идете в баню. В Москве сейчас трудно с гостиницами и квартирами, ванны есть далеко не везде, да и вообще люди там ходят в бани. Лучшая баня в Москве, если не ошибаюсь, Сандуновская?
        - Самая популярная, - уточнил Ипполитов.
        - Это не меняет сути дела. Вы идете в баню или по какой-либо другой причине раздеваетесь при постороннем человеке - и что же он видит? Прекрасное тело спортсмена без единой царапины… у тяжелораненого?
        Краусс даже завертелся на стуле.
        - Ну, Телле! - воскликнул. - Ну и голова!
        Телле посмотрел на него холодно.
        - Я, штурмбаннфюрер, разведчик, - ответил спокойно, - профессиональный разведчик, который должен предвидеть все ситуации.
        - Что же делать? - растерялся Ипполитов.
        - Сегодня же ляжете в госпиталь. Вам сделают пластическую операцию, и ваше ранение ни у кого не вызовет сомнений.
        - Но ведь это задержит нас! - вырвалось у Краусса.
        - Лучше задержка на неделю, чем провал.
        Ипполитов кивнул: в самом деле, следует предвидеть все, да и вообще каждая отсрочка нравилась ему - туда, за линию фронта, он всегда успеет.
        - Жене скажете, что должны выехать на отдаленный полигон, - добавил Телле. - Зачем ей знать все подробности…
        - Конечно, - согласился Ипполитов. - А она пусть пока потренируется в работе на рации.
        - Безусловно, - кивнул Краусс, - наши инструкторы постараются, чтоб мадам не сидела без дела.
        Ипполитову не понравился подтекст, который штурмбаннфюрер вложил в слово «мадам», - одно дело, если он с иронией относится к Лидке, по Краусс… Она хоть и формально, но все же его жена…
        Произнес твердо, не сводя глаз с штурмбаннфюрера:
        - Мадам Сулова заслуживает уважения.
        - Конечно, - сразу согласился Краусс: зачем ему спорить с этим будущим счастливчиком? - Ей будут созданы все условия.
        - Пока вы будете лежать в госпитале, - сказал Телле, - мы окончательно отшлифуем все детали вашей легенды, а герр Валбицын подготовит необходимые документы.
        - Сколько господину Ипполитову предстоит лежать в госпитале? - уточнил Валбицын.
        - Я ведь сказал: неделю.
        - За неделю все будет готово.
        - Вот и хорошо.
        - Еще несколько дней на шлифовку стрельбы из «панцеркнакке».
        - Следовательно, через десять дней начнем акцию? - Лицо Краусса расплылось в довольной улыбке. - Я могу доложить в Берлин?
        - Думаю, не ошибетесь.
        - Прекрасно, к этому времени и самолет переоборудуют.
        Ипполитов стал одеваться. Застегивал сорочку, а пальцы плохо слушались его.
        Десять дней… Еще десять дней роскошной жизни, а потом… Неожиданно нащупал в кармане бронзовый брелок. Какой черт подтолкнул его, а может, просто захотелось похвастаться - достал и произнес не без спеси:
        - Знаете, что это такое, господа? Талисман самого Отто Скорцени, он брал его с собой в итальянский вояж, когда освобождал дуче. Видите царапину? Штурмбаннфюрер зацепился за колючую проволоку, когда перепрыгивал через забор. Карабинер уже было поднял оружие, но наш герой опередил его. Я уверен, что этот талисман приносит счастье.
        - И Скорцени подарил его вам? - недоверчиво спросил Краусс.
        - Как видите.
        - Дайте посмотреть.
        Ипполитов протянул брелок Крауссу на ладони. Глядя, как осторожно касается талисмана штурмбаннфюрер, как потянулись к нему Валбицын и Телле, Ипполитов окончательно уверовал в свою счастливую звезду.
        - И прошу учесть вот что, господа! - сказал властно, будто и впрямь мог приказывать. Но никто ни словом, ни жестом не возразил ему, и Ипполитов повысил голос: - Не сегодня завтра сюда, в «Цеппелин», для меня прибудут из Главного управления имперской безопасности Золотая Звезда Героя Советского Союза и орден Ленина. Настоящая звезда и настоящий орден. И документы, свидетельствующие, что этой высшей советской награды удостоен майор Таврин. Так мне сказали специалисты во Фридентале. Майор Петр Таврин, понятно?
        - Что ж тут не понимать? - процедил сквозь зубы Валбицын, и в его тоне Ипполитов почувствовал неприкрытую зависть.
        - Вы смотрите на меня так, будто я и в самом деле удостоен советской награды, - сказал Ипполитов.
        Валбицын криво усмехнулся:
        - Если бы это было так, разговор у нас произошел бы совсем другой, представляете?
        - Представляю, - вполне искренне признал Ипполитов. - Очень хорошо представляю, однако в нынешней ситуации… Понимаете, мне надо вживаться в новую роль, и я просил бы вас помочь мне. Немного подыграть.
        - Как? - не понял Валбицын.
        Но Телле сразу поддержал Ипполитова:
        - Вы хотите, чтобы мы с уважением относились к майору Таврину? Ну, если не с уважением, то хотя бы деликатно?
        - Если мне не удастся полностью влезть в его шкуру, могу натворить элементарных глупостей. Представьте, если я привыкну с иронией относиться к званию Героя…
        Сейчас Ипполитова понял и Валбицын.
        - А башка у тебя варит неплохо, - произнес он цинично.
        Ипполитов решил когда-нибудь припомнить этому лысому ужу (а Валбицын чем-то напоминал ему именно ужа с красными глазами) неуважительно сказанное им слово «башка», но сейчас ссориться не стал. Каждая ссора и каждое недоразумение шли бы во вред делу, то есть во вред ему лично. А кто сам себе враг?
        Спросил:
        - Когда ложиться в госпиталь?
        - Сегодня, - ответил Телле, - каждый час имеет значение.
        В тот же вечер в военном госпитале Ипполитову сделали под наркозом пластическую операцию. Через два дня Краусс поставил в известность Сулову, что муж попал под бомбежку, получил легкое ранение, лечится и вернется через несколько дней. Сулову эта новость не очень огорчила: жизнь в коттедже нравилась ей, хоть Ипполитов и сдержал свое слово - с утра и до шести вечера приходилось работать с инструкторами.
        Ипполитов же поднялся с кровати уже на третий день. В госпиталь приехал Валбицын. Они уединились в пустой палате, и «уж» сообщил, что из Берлина уже прибыл полный комплект наград для будущего майора Петра Ивановича Таврина. Кроме Золотой Звезды и ордена Ленина прислали два ордена Красного Знамени, ордена Александра Невского и Красной Звезды. Еще две медали «За отвагу» Валбицын отыскал здесь. Он показал Ипполитову и документы, подготовленные на имя майора Таврина.
        - Ого! - воскликнул Ипполитов, искренне удивившись. - А вы работаете с размахом.
        Узкое лицо Валбицына от удовольствия вытянулось еще больше.
        Ипполитов разложил на столике возле кровати документы. «Уж» все-таки знал свое дело: обложка офицерского удостоверения потерта, а печати прямо замечательные. Итак, у него будут документы на имя майора советской контрразведки Смерш, а это должно открыть ему все двери.
        - Спасибо, - поблагодарил он Валбицына вполне искренне. - Вы превзошли самого себя.
        «Уж» улыбнулся загадочно. Вынул из портфеля две газеты, подал Ипполитову, тот развернул - номера «Правды» и «Известий».
        - Ну и что в этом особенного? - спросил новоиспеченный майор Таврин.
        Валбицын потер руки.
        - Конечно, ничего, - ответил он и одним взмахом руки, словно фокусник, вытянул из портфеля еще две газеты.
        Ипполитов посмотрел на них, не понимая: те же «Правда» и «Известия».
        - А вы сравните их, - ехидно посоветовал Валбицын. - Иногда надо повышать свой интеллектуальный уровень хотя бы чтением газет.
        Он явно наглел, этот узколицый «уж», но Ипполитов проглотил пилюлю. Углубился в газету, и лицо его расплылось в невольной улыбке: вот оно что - в другом номере «Правды» за это же число, изготовленном Валбицыным, слово в слово копировавшем настоящий, был напечатан очерк о подвиге майора Петра Таврина и даже помещен его портрет. А в номере «Известий» в Указе Президиума Верховного Совета о присвоении звания Героя Советского Союза рядовому, сержантскому и офицерскому составу Красной армии допечатаны фамилия, имя и отчество майора Петра Ивановича Таврина.
        Ипполитов улыбнулся Валбицыну: за эту услугу можно простить злые намеки.
        - Я советую вам, - произнес на прощание Валбицын, - тщательно изучить эти материалы и документы. Особенно очерк в «Правде». Пофантазируйте немного, газетчик не мог во всех подробностях описать ваш подвиг, придумайте детали и нюансы, я завтра заскочу к вам, мы обсудим их. Только прошу, фантазируйте смело, можно немного перегнуть палку, ведь вы Герой, и помните, там Героя зря не дают… Мы отшлифуем вашу легенду, а сейчас прощайте, мой дорогой герой! - все же не удержался от иронии.
        А после обеда приехал Телле. Он разговаривал с Ипполитовым мягко и доброжелательно: обсуждали одну версию за другой, перебирали биографию Таврина.
        Валбицын с Телле приезжали в госпиталь ежедневно на протяжении недели, пока врачи не выписали Ипполитова. В тот же вечер он узнал, что из Берлина прибыл уже знакомый ему майор технической службы - «носатый Ганс», как окрестил его Ипполитов. Он привез с собой доведенное до полного совершенства «панцеркнакке». А вечером Ипполитову и Суловой принесли форму: Ипполитову - с майорскими погонами; Лидии - младшего лейтенанта.
        Форму нужно было обносить, чтобы не выглядела совсем новой, и Ипполитов с удовольствием примерил ее в тот же вечер. Стоял перед зеркалом, совсем не похожий на себя, словно чужой человек, смотрел и не верил: Золотая Звезда Героя и ряд орденов на груди, портупея не новая, ношеная, но немного поскрипывает, вальтер в кобуре приятно оттягивает ее.
        Только на миг Ипполитов представил, что он настоящий Герой, однако эта мысль не принесла ему удовольствия, наоборот, злоба перекосила лицо, и он чуть не схватился за вальтер.
        Гансова наука в Берлине все же дала о себе знать, теперь он выбивал почти всегда десять из десяти, рука не дрожала, и реакция была отменной. Вот и сейчас стрелял бы и стрелял в ненавистные лица, хотя знал, что всех все равно не перестреляешь, но все же…
        Ганс ждал Ипполитова на полигоне, где стояли бараки «Цеппелина». Участок, на котором должны были испытать «панцеркнакке», вернее, проверить мастерство Ипполитова, предусмотрительно обнесли колючей проволокой и поставили часовых, сюда не могли попасть даже Телле с Валбицыным, только Ганс, Краусс и Ипполитов, еще двое молчаливых эсэсовцев из Берлина, которые обслуживали полигон, - строгой секретности, оговоренной самим Кальтенбруннером, придерживались неукоснительно.
        Ипполитов не без удовольствия пристегнул к руке «панцеркнакке». Старательно прицелился, однако первая ракета пробила броню не в центре листа, как полагалось, а в самом углу, и Ганс недовольно поморщился. Вообще он позволял себе быть совсем откровенным с Ипполитовым, не так, как Краусс, в последнее время заискивающий перед ним. Это в конце концов было естественно, Ганс отвечал только за техническую оснащенность готовящейся диверсии, а технику он привез действительно безотказную.
        - У вас испортился глаз! - заметил Ганс. - И знайте, что снарядов для «панцеркнакке» у нас не так уж много, это вам не пули для вальтера, тратить их надо экономно.
        Он еще раз внимательно осмотрел крепление, проверил, удобно ли вмонтирована кнопка включения в левом кармане брюк, и дал команду:
        - Стреляйте еще раз, только внимательно. Рука у вас твердая, я знаю, вот и пользуйтесь этим!
        Произнеся эту длинную тираду одним духом, Ганс стал позади Ипполитова, наблюдая, как тот наводит адское оружие. Наконец его рука застыла, ракета вылетела с шипением и прожгла лист почти в центре.
        Ганс сдержанно, одними пальцами поаплодировал.
        - Вы способный ученик, Ипполитов, - похвалил он, - и мне доставляет удовольствие работать с вами. Теперь попробуем пострелять по движущимся мишеням. Представьте, что сидите у шоссе, хорошо замаскировались, а мимо вас мчится машина. Вы должны насквозь пробить ее снарядом, ясно?
        - Что ж тут неясного? - сдвинул брови Ипполитов.
        - Тогда, пожалуйста…
        Сейчас мишень напоминала макет движущейся автомашины. Ипполитов с первого раза не попал, вторым выстрелом зацепил машину, но третьим уже пробил мишень, четвертым и пятым тоже.
        - На сегодня хватит, - решил Ганс. Невзирая на свой уравновешенный характер, он волновался, снял фуражку и вытер потный лоб. - Отдохнем.
        Они втроем - Ипполитов, Ганс и Краусс пообедали здесь же, в бараке, скромно, без спиртного, съели простой солдатский обед, может, только порции были побольше и мясо нежнее, но Ипполитов, привыкший за последнее время к деликатесам, не мог скрыть разочарования. Краусс заметил это сразу. Вообще этот чертов Краусс замечал почти все, был неплохим психологом, и не зря ему поручили подготовку такой ответственной операции. Поедая с удовольствием или с деланым удовольствием обыкновенный гороховый суп, он заметил:
        - Ваша подготовка, герр Ипполитов, приближается к концу. Завтра или послезавтра на местный военный аэродром прилетит «арадо». И через несколько дней вы… - Краусс поднял ладонь.
        И у Ипполитова сжалось сердце. Неужели так скоро?
        - Посадочная площадка найдена? - перебил штурмбаннфюрера.
        - Сейчас этот вопрос решается, - ответил Краусс уклончиво. - Я же говорю о другом. С сегодняшнего дня советую вам воздерживаться от употребления спиртного. Рука у вас должна быть твердой, а голова всегда трезвой. Алкоголь не способствует этому. Надеюсь, вы разделяете мою точку зрения?
        Ипполитов утвердительно кивнул. Этот немец высказывает прописные истины с видом первооткрывателя. Проклятый шваб не понимает, с каким удовольствием он напился бы сегодня. Лишь бы на час, пусть на минуту забыть, что через несколько дней…
        И все-таки Краусс прав: его будущая судьба действительно зависит от твердости руки, безошибочной реакции и умения молниеносно принимать необходимые решения. Алкоголь, к сожалению, не способствует этому.
        Они выпили компот, и Ганс с таинственным видом позвал их в маленькую, отгороженную от барака кладовую с массивной железной дверью. Стульев здесь не было. Ганс подсунул им пустые ящики от снарядов, полез в угол и вытащил обычный портфель с двумя замками - портфель советского образца, в котором носят бумаги служащие и начальники разных рангов. Ипполитов вспомнил, что именно в таком портфеле он вез украденные на станции Аягуз, где работал заведующим нефтескладом, деньги, много денег. Он смог пошиковать на них… Незаметный портфель из дешевой кожи, и никто не задержит на нем взгляд.
        Почему же Ганс ставит его на стол почти торжественно? И Краусс улыбается таинственно?
        Штурмбаннфюрер протянул руку, будто хотел взять портфель, но в последнюю минуту передумал, положил руку ладонью на стол, погладив его гладкую поверхность, произнес:
        - В этом портфеле сюрприз, его сделал для нас Ганс, конечно, не без помощи специалистов Главного управления имперской безопасности. Не так ли, майор?
        Ганс значительно кивнул, и глаза его светились гордостью. Слегка похлопав по портфелю рукой, сказал:
        - Здесь лежит мина, герр Ипполитов. Мина большой взрывной силы, которая может произвести огромные разрушения.
        - Мы возлагаем на нее большие надежды, - подхватил Краусс. - Вы Герой, и там, на советской стороне, перед вами должны раскрыться все двери.
        - И ваша задача воспользоваться этим! - сверкнул глазами Ганс.
        Ипполитов недовольно взглянул на него. Подумал: «А ты куда лезешь? Ты должен обеспечить меня всем, самым лучшим оружием, а уж что будет делаться там, за линией фронта, не твое собачье дело».
        Видно, Краусс понял, что разгневало Ипполитова.
        - Вы обязаны принимать решения самостоятельно, учитывая все варианты, любые возможности, - сказал Краусс. - Подложить мину будет не так-то просто. Охрана Верховного, конечно, не дремлет, и под носом у нее пронести портфель с начинкой очень трудно.
        «Невозможно, - решил про себя Ипполитов. - Пустое дело».
        - Для чего тогда брать его с собой? - спросил он.
        - Мы должны использовать даже один шанс из ста, - возразил Краусс. - Портфель много места не займет. А вдруг пригодится… Всего не предусмотришь и не предугадаешь. Неожиданно может возникнуть благоприятная ситуация. Вам понятно?
        Ипполитов наклонил голову почти машинально. Он уже давно понял, куда гнет Краусс. Но известно ли этому самоуверенному штурмбаннфюреру, как трудно ему будет там, в Москве?
        Ганс заглянул в портфель и объяснил:
        - Вы приносите его туда, где будет заседать военная верхушка, незаметно оставляете, а сами исчезаете. Завершает все ваша жена. В назначенное время она подает радиосигнал - следует взрыв.
        - Просто и сердито, - добавил Краусс.
        «Конечно, задумано сердито, - решил Ипполитов. - Но не все так просто. Вот как у вас вышло… Штауффенберг оставил портфель под ногами у фюрера! Ну и что? А Штауффенберг был своим среди своих. Любимец Гитлера. У меня ситуация посложнее…»
        Ипполитов сам испугался этой мысли, хотел поделиться своими сомнениями с Крауссом и Гансом, но вовремя спохватился и промолчал. Прямо называть вещи своими именами не годилось, тем более что каждый мог понять его по-своему, а что касается дела Штауффенберга, то всякая, даже маленькая, случайность могла иметь трагические последствия.
        Но Краусс понял, какие мысли волнуют Ипполитова. И сказал так, чтобы дать ответ на невысказанный вопрос и в то же время, чтобы никто не смог придраться ни к одному его слову:
        - Эта мина огромной взрывной силы. Я бы сказал - огромнейшей. То, что у нас было раньше, не идет ни в какое сравнение.
        Ипполитов понял его и благодарно склонил голову. Да, рейх ничего не жалеет для его миссии, и она должна удаться. Естественно, он же баловень судьбы, все в его жизни осуществлялось. Украл деньги - скрылся. Захотел устроиться на хорошую работу - нашел доверчивого начальника. Надумал перейти линию фронта - пожалуйста, немцы признали его и доверяют, даже уважают. Это же надо, сам Скорцени…
        Ипполитов сунул руку в карман, нащупал бронзовый брелок, подаренный во Фридентале.
        Его талисман, его счастье…
        Глава 15
        Рваные и злые тучи мчались навстречу машине низко над лесом, будто хотели зацепиться за вершины сосен, но обходили их и неслись дальше, не в силах пролиться дождем. Погода портилась, а розыскникам это было ни к чему, особенно сейчас, когда «виллис» прыгал на ухабах дороги между Дидыловом и Квасовом. Именно прыгал, ибо Виктор выжимал из машины все, что мог, и они крепко держались, чтобы не вылететь из автомобиля на крутом повороте.
        Около полуночи, когда розыскники еще сидели в Дидыловском сельсовете и разговаривали с председателем, раздался звонок из районного отдела госбезопасности. Дежурный сообщил: только что звонила какая-то девушка из Квасовского сельсовета, там объявился немецкий диверсант, и председатель с «ястребками» пошли брать его. Оперативная группа выезжает в Квасово, но от райцентра до села сорок километров, а от Дидылова - десять. Начальник райотдела распорядился дозвониться и сообщить…
        Бобренок, не дослушав, бросил трубку: каждая секунда дорога, неужели не понимает этого болтливый дежурный? Толкунов, увидев выражение лица майора, уже вставал, председатель что-то сказал, но не было времени ни на объяснения, ни на извинения - хорошо, что Виктор дремал здесь же, на скамейке в коридоре, а ему ничего не нужно было объяснять, он стряхнул с себя сон за секунду, и «виллис» рванул как шальной, разметая колесами вязкий песок сельской улицы.
        Только после этого Бобренок рассказал, что случилось.
        Толкунов покашлял в кулак и пробурчал недовольно:
        - Говоришь, председатель с «ястребками» пошли брать?..
        - Думаешь, мне это нравится? Черт их дернул, неужели не возьмут?
        - Все может произойти… - как-то флегматично ответил капитан, но вдруг разразился: - Тоже мне, художественная самодеятельность! Пошли диверсанта брать, нам бы его дай бог взять, а то «ястребки»! И почему люди лезут не в свои дела?
        В глубине души Бобренок разделял чувства капитана, но целиком согласиться с ним не мог.
        - Люди жизнью рискуют, а ты… - сказал не то чтобы с укором, но и не одобряя.
        - А кто их просит рисковать? - проворчал Толкунов под нос, но не так запальчиво.
        - Совесть.
        - А если упустят?
        - Плохо.
        - Не то слово. Они в такое подполье уйдут, что попробуй их найти. Или вообще передислоцируются.
        - Возможно, - согласился Бобренок. - Если диверсанты в Квасове или возле него, мы бы завтра их обнаружили. Давай, Витя…
        Но Виктор и так выжимал все, что мог, и «виллис», перескакивая с одной выбоины на другую, мчался навстречу сердитым тучам…
        Десять километров до Квасова преодолели за считанные минуты, еще минуты три или четыре искали сельсовет, наконец увидели освещенное окно, единственное в селе, и подъехали прямо к крыльцу. Председатель услыхал шум мотора и вышел навстречу. Стоял на ступеньках и смотрел, как выпрыгивают из открытой машины два офицера.
        - Что? - с нетерпением воскликнул Бобренок. - Что с диверсантом?
        - Убит.
        - Эх!.. - с упреком выдохнул Толкунов. - Что вы наделали?
        - Убили диверсанта! Разве неправильно?
        Бобренок успокоился: диверсанта не выпустили, это уже хорошо, лучше, конечно, было бы взять живым, но что ж… Сдвинул фуражку на затылок, приказал:
        - Расскажите, как все было.
        Председатель коротко рассказал о случившемся.
        - Где тот бандера? - быстро спросил Бобренок: решил, что от сведений человека, который был связан с диверсантом, зависит очень много.
        - А тут… - председатель отступил, освобождая проход. - Кстати, он из автомата и положил того диверсанта.
        В комнате тускло светила закопченная керосиновая лампа, на лавке сидели два парня - белобрысый с вихром, совсем еще мальчишка, и шатен с длинными волосами и большими живыми глазами - он уставился на офицеров не то чтобы испуганно, но с тревогой. И Бобренок понял, что это и есть тот парень, который пришел в село с диверсантом. Подошел к нему и спросил:
        - Ты привел диверсанта в село?
        Парень побледнел и встал.
        - Да, мы пришли вместе.
        - И дальше что?
        - Он остался у Семенюков, а я побежал в сельсовет.
        - Испугался? - спросил Толкунов.
        Юрко ответил твердо:
        - Нет. Чего мне было бояться? Кто знал, что мы в селе?
        - Тогда почему же?
        - Так он же немецкий диверсант!
        - А ты кто?
        Юрко сник.
        - Но ведь не гитлеровец, - ответил тихо.
        - Бандеровец?
        - Да.
        - Откуда?
        - Из куреня Сороки.
        - И что ты делал с диверсантом?
        - Получили задание прийти в Квасово и оказать помощь каким-то людям. Но я не знал, что немецким диверсантам.
        - Сейчас ты скажешь, что бандеровцы воюют с немцами…
        - Нет, - уверенно прервал его Юрко, - сейчас не скажу.
        Бобренок заметил, что допрос идет немного не так, как надо, и решил вмешаться.
        - Ты пришел в село с одним диверсантом, а где же второй? - спросил он.
        - В схроне.
        - В каком схроне?
        - Километрах в десяти.
        - Кто там?
        - Немецкий радист и сотник Муха.
        - Что вы делали?
        - Искали поляну. Думаю, для посадки самолета.
        - Знаешь, где схрон?
        - Знаю.
        - И найти можешь?
        - Конечно.
        - Хочешь помочь нам?
        - Почему ж нет? - махнул рукой Юрко. - Я уже решил: обратного пути нет. И делайте со мной, что хотите…
        Председатель подал майору шмайсер.
        - Вот оружие, - объяснил он. - Добровольно передал нам, а потом из этого же автомата положил диверсанта.
        - Дострелялись, - посетовал Толкунов.
        Председатель обозлился:
        - Кто знал, что вы приедете? А он поразвлекался бы с мельничихой - и в лес…
        Что ж, председатель был прав, и Бобренок сказал:
        - У нас к вам нет никаких претензий, простите, как ваша фамилия?
        - Василь Стефурак.
        - А отчество?
        - Лукьянович.
        - Жаль только, Василий Лукьянович, что парень ваш погиб.
        - Жалко. Хороший был хлопец. Фронтовик, там пронесло, а тут положили.
        - Смерть в бою!
        - Да, - согласился председатель, - почетная, но когда гибнет свой человек…
        - А где женщина, у которой ночевал диверсант? - спросил Бобренок.
        Председатель указал на дверь соседней комнаты.
        - Кладовка там, - объяснил. - Без окон, не убежит.
        - А труп шпиона?
        - Оставили во дворе. И наш Трофим там лежит. Не было времени, - добавил виновато, - сюда спешили, чтобы позвонить…
        Все было правильно. Бобренок подумал несколько секунд и принял решение.
        - Ты, - кивнул на белобрысого паренька, - оставайся здесь и сторожи женщину. Это тебе, - передал шмайсер, - заслужил в бою. А мы к мельнику. Кстати, а он сам где?
        - Поехал в район.
        - Вернется - не прозевайте!
        - Еще бы! - даже рассердился председатель. - Мы этого проклятого пособника!..
        - Поехали! - приказал майор. - И ты с нами, - взял Юрка за локоть, - надо поговорить. - Он пошел вперед не оглядываясь.
        Бобренок осветил фонариком убитого диверсанта. Точно такой, как описал его Степан Олексюк: высокий, чернявый, горбоносый. В форме старшего лейтенанта. Толкунов обыскал его, но ничего, кроме пистолета, еще одной гранаты, документов, папирос с зажигалкой, не нашел.
        Офицерская книжка выписана на старшего лейтенанта Вячеслава Ивановича Горохова. Командировочное удостоверение… Вдруг нащупал в воротнике ампулу, ловко вырезал ножом. Значит, по инструкции не имели права сдаваться - лучше легкая смерть от цианистого калия.
        Оставив председателя сельсовета во дворе, Бобренок с Толкуновым, захватив с собой Юрка, вошли в дом. Юноша сел на скамью у стены, капитан зажег лампу, пристроился рядом, а майор подвинул тяжелый стул и сел напротив.
        Из разбитого окна тянуло свежестью, в лампе мерцал свет. Юрко старался не смотреть на него, но свет притягивал - видел, как постепенно коптится стекло от неумело вывернутого фитиля, и слушал майора, не глядя ему в глаза.
        - Ваша фамилия, имя и отчество? - сухо спросил Бобренок.
        - Штунь Юрий Филиппович.
        - Откуда?
        - Из Львова.
        - Давно в курене Сороки?
        - Полгода.
        - Участвовали в операциях?
        - Нет.
        - Почему?
        - Я гимназию окончил и был в курене вроде писаря. Гимназистом и называли - прозвище.
        - Что привело вас к бандеровцам?
        - Хотел освободить свою родину.
        - И доосвобождался, - бросил Толкунов. - С автоматом против своих пошел.
        - Я шел против немцев.
        - Погоди, - остановил капитана Бобренок. - Конечно, Юрий, ваша вина большая, но вы, думается, можете заслужить прощение. Поможете нам?
        - Я от своих слов не отрекаюсь.
        - Нужно взять радиста. Обязательно живым.
        - Понимаю.
        - Ничего не понимаешь, - снова вмешался Толкунов. - Знаешь, как берут диверсантов живыми?
        - Не приходилось.
        - Дело это не очень легкое.
        - Ночью убедился.
        - А если убедился, должен знать, на что идешь.
        - Думаю, что понимаю.
        И опять инициативу взял Бобренок:
        - Нужно выманить из схрона радиста. Желательно одного, без Мухи. Кажется, сотника так зовут?
        - Ну да, Мухой.
        - Сможешь вызвать радиста из схрона?
        - Очень просто.
        - Как?
        - А откуда ему знать, что Харитон погиб? Скажу: зовет его вместе с рацией.
        - Правильно соображаешь, - оживился майор. - Скажешь, приказ старшего группы.
        - А если не поверит? - вставил Толкунов.
        - Почему бы ему не поверить? Должен поверить.
        - Да… - в раздумье подтвердил Бобренок. - Пойдешь в схрон один. С оружием. Тьфу, черт, отдал автомат «ястребку».
        - Ничего, заберем, - махнул рукой Толкунов. - Только меня вот что волнует: а если радист тебя заподозрит?
        Юрко немного подумал и сказал:
        - Он Харитона боится. Не посмеет ослушаться. В случае чего, Муху придется… - Он хотел сказать «убить» или «застрелить», но язык почему-то не повернулся, и просто рубанул ладонью воздух. - Сотник опасный и опытный, все понимает, я должен стрелять первым, пока будет возможность. А потом уж радиста заставлю…
        - Если услышим выстрелы, мы ворвемся в схрон.
        - Нет, - покачал головой Юрко, - не выйдет. Там близко подойти нельзя. Полянка и береза над люком… Должны прятаться в кустах, а мне самому придется радиста… заставить.
        Бобренок недовольно повертел головой:
        - Не нравится мне это.
        - И мне, - согласился Толкунов.
        - Ничего, - возразил Юрко, - они же ничего не ждут.
        - А ты славный парень! - Толкунов хлопнул Юрка по плечу. Но тут же немного сбавил тон: - Зачем пошел в бандеры, так и не понимаю…
        - Хватит об этом! - оборвал Бобренок. - Давайте еще раз обсудим все. Сейчас сюда прибудет оперативная группа районного отдела госбезопасности. Прикроет тылы, а уж нам с тобой, капитан, брать радиста.
        - Что - брать!.. - повертел головой Толкунов. - Брать - тьфу, лишь бы свой поганый нос высунул.
        - Высунет… - Юрко оторвал взгляд от лампы, впервые посмотрел в глаза майору. - Я это беру на себя.
        - Твоими бы устами да мед пить… - сказал Толкунов, но не так мрачно, как прежде. - Эй, Виктор, - крикнул в разбитое окно, - давай в сельсовет, возьми у «ястребка» автомат! Скажи: берем в долг, днем отдадим, а то еще расхнычется…
        «Виллис» отъехал, а с противоположной стороны улицы послышался шум мотора. Председатель выскочил на улицу, замахал руками, и грузовик с оперативной группой остановился у двора.
        Глава 16
        Часть полигона огородили колючей проволокой, никого и близко не подпускали туда. Из Берлина прибыла специальная эсэсовская команда для охраны этого объекта - коренастые молодчики с автоматами, которым запретили вести любые разговоры. И все же нужно было найти какой-нибудь ключ к разгадке тайны полигона. Но какой? Чем больше обдумывал эту проблему Седой, тем больше убеждался, что вряд ли сможет что-нибудь придумать. Догадывался, что таинственный полигон и предстоящая секретная акция по забрасыванию через линию фронта разведывательной группы - два звена одной цепи, но что стоит его вывод? Нужны были факты, а Марков - под такой фамилией числился он в разведшколе «Цеппелин» - фактов не имел. Правда, один раз, задержавшись утром у входа в школу, увидел перед воротами полигона черный «мерседес» и трех человек в плащах, вышедших из машины. Но ни лиц, ни номера машины не смог различить.
        Марков работал с курсантами почти машинально и скоро отпустил их. Из головы не выходили трое в плащах, перед которыми раскрылись ворота секретного объекта. Что предпринять? Проследить, куда поедет черный «мерседес», не было возможности - до города добирался автобусом, иногда подвозил кто-нибудь из начальства, - можно было, правда, пройти пешком километр или два, спрятаться где-нибудь и засечь номер «мерседеса». Но Марков тут же отверг эту идею: до города девять километров, все ездят служебным автобусом, его отсутствие заметят, задержат автобус. Далее, кто-нибудь может увидеть, как он идет пешком, а это, безусловно, вызовет подозрение или нежелательные разговоры.
        Да и что даст ему номер машины? Наверняка берлинский - ну и что? Еще одно подтверждение того, что акция запланирована и проводится Главным управлением имперской безопасности? Но это ему и так известно.
        Вариантов выхода на секретный объект, по сути дела, не было, и Марков совсем упал духом. В столовой во время обеда встретил оберштурмфюрера Телле, вежливо раскланялся с ним - вообще-то он всегда держался несколько вдалеке от Телле, считая его умным и хитрым врагом, - и оберштурмфюрер ответил ему ослепительной улыбкой. Казалось бы, уже по одному этому можно было судить, что Марков - лучший друг Телле, но бывалые работники школы знали, что оберштурмфюрер не скупится на улыбки, которые, как правило, не отражали его истинного отношения к человеку.
        Марков, приступив к обеду, подумал, что уже неделю не встречался с Телле, а это значит… Опустил ложку в тарелку и стал задумчиво помешивать суп. Никто не давал Телле отпуск, и никуда он не ездил. Из поездок в Берлин или на другие объекты не делали секрета. Значит, оберштурмфюрер выполнял особое задание. Возможно, связанное с созданием нового секретного объекта.
        «Ну и что? - одернул сам себя Марков. - С Телле на эту тему не поговоришь: через пять минут станет известно начальнику школы, а это - провал».
        Марков доел суп. Пережевывая бифштекс, стал припоминать, кто, кроме Телле, не появлялся в последнее время в школе. Кажется, только Валбицын. Да, со всеми он виделся, кроме Валбицына, опытнейшего эксперта по документам. А с Валбициным Марков несколько раз сидел в ресторанах, с ним он не то чтобы дружил, просто был в хороших отношениях и знал любовь господина Валбицына к рюмке. А Валбицын мог быть причастным к секретной операции.
        После конца работы Марков дождался, пока Валбицын выйдет во двор, перекинулся с ним несколькими словами и уселся рядом в автобусе. Тот был в хорошем настроении, что-то напевал под нос, и от него слегка попахивало спиртным. Стало быть, успел глотнуть во время занятий. Вообще-то это преследовалось, но Валбицын достиг такого положения, что мог позволять себе мелкие нарушения.
        Марков сидел молча и хмурился. Как начать разговор с Валбицыным? Главное, чтобы тот ничего не заподозрил, и чтобы инициатива провести вместе вечер исходила от него самого.
        Валбицын заметил, что у соседа плохое настроение, и первым начал разговор.
        - Грустим? - спросил он беззаботно.
        - Устал… хандра.
        - Я знаю неплохое лекарство против хандры, - засмеялся Валбицын, и его карие глаза уставились в Маркова. - Три четверти стакана шнапса, кружка пива - и хандра снимается как рукой.
        - Возможно. Но напиваться в одиночку…
        - Зачем же в одиночку? Пригласите меня.
        - А это идея, - поразмыслив, ответил Марков, - прекрасная идея, пан Кирилл. Я давно уже ничего не пил, и некоторая встряска организму просто необходима.
        - Я всегда был уверен, что вы гений, Марков! Если бы вы еще хоть немного разбирались в документах, я давно забрал бы вас к себе.
        - Жаль.
        - Да, жаль. В нашем деле нужно иметь и голову, и руки. - Валбицын любил похвастаться, и все знали это. - То есть талант. Я вам сделаю такой документ, что ни одна ЧК никогда не заподозрит. Настоящий…
        - Верю, верю…
        Автобус остановился возле коттеджей, где жили сотрудники школы. Марков и Валбицын расстались на несколько минут, чтобы переодеться, и встретились снова на трамвайной остановке.
        Старенький и разболтанный трамвай довез их до центральной улицы с вековыми деревьями посередине. Они прошли молча еще два квартала до «Бристоля» - двухэтажного ресторана, - где у Валбицына был знакомый метрдотель. Это давало некоторые преимущества, начиная от выбора напитков и кончая обслуживанием. Правда, в «Бристоле» всегда вертелось много девушек определенного рода занятий, но Валбицын отшивал их решительно и грубо.
        - Мы не бабники, мы честные алкоголики, - говорил прямо, и девушек как ветром сдувало.
        Марков заказал не шнапс, а коньяк, и Валбицын посмотрел на него с уважением.
        - Вы делаете успехи, пан Григорий, - похвалил он Маркова, - и я мог бы отшлифовать ваши манеры. Но, к сожалению, в наше тревожное время, когда не знаешь, где очутишься завтра… - Он недоговорил, так как принесли бутылку, рюмки и закуску. Валбицын внимательно следил за ловкими движениями официанта.
        Марков промолчал, хотя Валбицын дал повод для вопроса. Думал: а может, Валбицын специально дергает за крючок, чуть-чуть, чтобы неопытный рыбак сделал подсечку?
        Они выпили по первой, почти сразу по второй, глаза у Валбицына покраснели, пот выступил на морщинистом лбу, и он вытер его бумажной салфеткой. Доставая пачку дорогих сигарет, которые выдавали только старшим офицерам, угостил Маркова.
        - О-о… - осторожно, двумя пальцами вытащил Марков сигарету из пачки. - Такие я видел только у начальника школы. За ваши успехи, пан Кирилл! - Он налил по третьей, несколько форсируя события, но Валбицын уже не замечал ничего. Выпил коньяк, вытянув мясистые губы, словно высосал сырое яйцо, не закусил и затянулся ароматным дымом.
        - Да, за успехи, - повторил. - Наши успехи - это и ваши успехи, Марков, успехи всего «Цеппелина». К сожалению, в последнее время у нас была полоса неудач, но иногда одна удачно проведенная операция заставляет забыть предыдущие провалы. Разве не так, пан Григорий?
        - Чистая правда! - искренне и горячо поддержал его Марков, поскольку Валбицын сам затронул интересующую его тему. - Чистая правда, и я уверен, что, имея таких выдающихся специалистов, как вы, пан Кирилл, «Цеппелин» не может работать плохо. - Он откровенно льстил Валбицыну. Но тот пребывал в состоянии, когда даже открытый подхалимаж воспринимается вполне естественно.
        - Да, - заявил Валбицын, - мы должны отыграться перед красными, и я скажу вам твердо: абверовская школа устарела, и нас своевременно передали имперской безопасности. Канарис оказался старой свиньей и предателем, и мы еще долго будем приходить в себя от его методов.
        - Я полностью с вами согласен, - со всей серьезностью подтвердил Марков, - подготовка агентов сейчас значительно улучшилась, мы забрасываем их больше, чем раньше, это дает о себе знать. Я слыхал, что даже сам обергруппенфюрер Кальтенбруннер хорошего мнения о «Цеппелине».
        - К сожалению, вы не совсем в курсе дела, Марков, - возразил Валбицын.
        Он положил себе полную тарелку закуски и стал жадно есть. Закуска, хоть и была, учитывая карточную систему, в основном овощная, все же оттягивала «вхождение в кондицию» Валбицына - это нарушало планы Маркова, и он снова наполнил рюмки.
        Валбицын машинально взял свою, проглотил содержимое, как воду, без тоста и продолжал жевать, уставившись в тарелку. Лысый череп его порозовел.
        Марков показал официанту пустую бутылку. Тот понял его без слов и сразу же принес еще одну, сладко улыбаясь и кланяясь издалека. Видно, метр предупредил, кого обслуживает: вряд ли бы так солнечно улыбался рядовым посетителям в штатском.
        Валбицын, увидев еще одну бутылку, посмотрел на Маркова внимательно и совсем трезво. Маркову даже показалось, что пану Кириллу удалось прочитать его тайные мысли, думал, что тот откажется от выпивки, но Валбицын только почмокал губами и спросил не очень решительно:
        - А не много ли будет, пан Григорий?
        - Думаю, осилим… - как можно простодушнее возразил Марков. - Но если вы считаете…
        Валбицын понял намек и так крепко сжал бутылку, что суставы длинных, покрытых рыжеватыми волосами пальцев побелели.
        - А ведь и в самом деле, - согласился, - вторая бутылка не повредит. Принеси нам только кофе, - приказал официанту, - чуть погодя и скажи метру: я просил не тот, что варится в котле…
        Официант попятился, услужливо улыбаясь, и Валбицын умиротворенно откинулся на спинку стула.
        - Вот так, - победно улыбнулся он. - Я говорил, что вы не совсем в курсе дела, пан Григорий, и это правильно, ибо каждый должен знать только то, что ему положено. Однако скажу вам, что наш начальник пережил трудные времена… Стоял даже вопрос об отправке его на фронт, на Восточный фронт, естественно, - уточнил он, - и если бы не одно обстоятельство, командовать бы ему где-нибудь батальоном - полк никогда не дали бы… Да, не дали бы, потому что опальному офицеру всегда дают меньше, чем он заслуживает.
        Марков понимающе кивнул: в том, что начальник «Цеппелина» имел неприятности, была и его заслуга. Сколько агентов, заброшенных в Советский Союз, было обезврежено благодаря сведениям, которые он сообщил в Центр!
        Не зря сидел в «Цеппелине» и пил сегодня коньяк с Валбициным лейтенант Юрий Алексеевич Махненко. А если удастся сейчас выведать кое-что у пана Кирилла…
        Но главное - не быть навязчивым.
        Они ополовинили вторую бутылку, когда мимо их стоика, виляя бедрами, прошла девица. На секунду задержалась, глянув оценивающе.
        - Скучаете? - улыбнулась откровенно. - У вас отличные сигареты, господа. Может, угостите?
        Валбицын поднял на нее тяжелый взгляд.
        - Ты, шлюха, - пробурчал грубо, - мотай отсюда!
        - Сразу видно, импотент! - ответила девушка нагло и пошла дальше.
        Марков думал, что Валбицын разозлится, но тот вынул сигарету, щелкнул зажигалкой и сказал безразлично:
        - Такая лахудра не стоит даже сигареты. От них одни несчастья. Знаете, сколько настоящих ребят погорело из-за них?! Я могу назвать не меньше десятка первоклассных агентов. Правда, нам с вами такая судьба не грозит. Должен сказать, пан Григорий, что это не только мое мнение, но и нашего руководства, и это мнение отражено в вашем досье.
        Раскрывать мнение начальства, тем более говорить о досье было рискованно, и Марков понял, что Валбицын «дошел до кондиции» и можно осторожно прощупать его.
        - Вы один из самых выдающихся специалистов в нашей школе, пан Кирилл, и мне очень приятно услышать похвалу именно из ваших уст, - сказал он, глядя честно и преданно.
        - Бросьте, - вытер жирные губы Валбицын, - приятно, еще приятнее… Мы свои люди, связаны одной веревочкой, зачем нам говорить комплименты друг другу? Вы хорошо делаете свое дело, я - свое, очутились мы с вами здесь неслучайно и должны до конца тянуть лямку.
        - Лишь бы прекратились наконец эти неудачи на фронте, - сокрушенно сказал Марков.
        - Да! - стукнул ладонью по столу Валбицын. - Да, мой друг, и я думаю, скоро и мы внесем свой вклад в победу над большевиками, пан Григорий.
        - Мы с вами? - нарочито небрежно возразил Марков. - Слишком незначительна роль «Цеппелина»…
        - Не говорите! - Красные глаза Валбицына округлились, сейчас он был похож на сыча, готовящегося схватить жертву. - «Цеппелин» еще покажет себя, вы даже представить себе не можете, над чем работают сейчас настоящие разведчики! - Он явно имел в виду себя, и Марков подумал, что стоит подыграть Валбицыну.
        - Да, пан Кирилл, - сказал он вкрадчиво, - вы ас, настоящий ас разведки, и все мы преклоняемся перед вами. Но одна акция - и вся война?.. Несопоставимо. - Марков явно провоцировал Валбицына, никогда не осмелился бы сказать такое трезвому, но сейчас пан Кирилл несколько уже утратил самоконтроль.
        - Не скажите… - погрозил пальцем Валбицын. - Представьте, за операцию отвечает такой известный разведчик, как штурмбаннфюрер Краусс; сам Скорцени подарил агенту, которого мы готовим, талисман. Я видел его, понимаете, сам видел: брелок для ключей - поцарапанный бронзовый чертик. Герой рейха напоролся на колючую проволоку, когда убивал итальянского карабинера. Вы читали об этом, пан Григорий?
        - Конечно, читал. Но при чем тут Скорцени и талисман?
        - Скоро мы станем свидетелями важных событий. Есть человек, который совершит… - Валбицын вдруг осекся. - Я не могу сказать, что именно совершит этот человек, пан Григорий, хотя вы наш сотрудник, мой коллега, и я не сомневаюсь в вас, но есть секреты… Скажу только, что мы подготовили агента, который полетит в красный тыл и которого благословил сам Скорцени!
        - О-о, это потрясающе! - воскликнул Марков. - Выпьем же за его успех! - Он быстро налил по полной рюмке, и они выпили до дна. Марков почувствовал, что коньяк ударил и ему в голову - вообще он пьянел медленно, к тому же сейчас хоть немного, но не допивал, что давало явное превосходство перед Валбицыным. И Марков сделал еще одну попытку что-нибудь вытянуть из него: - А ведь нам с вами очень нужен этот успех, и, надеюсь, вы приложили все усилия, чтобы наш агент почувствовал себя среди красных спокойно.
        - У него такие документы!.. - начал Валбицын хвастливо.
        «Ну, дорогой, еще хоть немного, еще три слова, ну, что-нибудь, я уж не прошу называть фамилию, хоть маленькую примету, звание, должность…»
        Но Валбицын только резанул ребром ладони по горлу, и Марков понял, что больше ничего не вытянет из него.
        Они допили коньяк, Валбицын позвонил куда-то и вызвал машину - раньше у него такой привилегии не было, и это еще раз подчеркивало, что пан Кирилл поднялся на высокую ступень в «Цеппелине».
        В машине Валбицын сразу уснул, Марков растолкал его у дома и сам отвел в запущенную и грязную холостяцкую квартиру, половину прихожей которой занимали пустые бутылки.
        Вернувшись домой, Марков включил приемник, поймал симфоническую музыку, обдумывая услышанное, потом составил короткое донесение, зашифровал его и только после этого пошел спать.
        Завтра на рассвете он совершит традиционную утреннюю пробежку, сунет записку в тайник, а через два дня Центр получит его сообщение. Скупое и не очень ясное. Но он сделал все, что мог, а там будет видно…
        Глава 17
        Юрко остановился в подлеске на краю поляны, чувствуя, как Бобренок дышит ему в затылок.
        - Схрон там… - показал на березу.
        Бобренок не ответил, оглядывая поляну. Лес стоял дремучий, все время им приходилось перелезать или обходить завалы деревьев, и вдруг большая чистая поляна, а за ней - поросший кустами овраг с ручейком на дне.
        Майор мгновенно прикинул: схрон оборудован со знанием дела - есть запасный выход к ручью, можно зимовать, не боясь остаться без воды. Кроме того, ручей выполнял, так сказать, и санитарные функции.
        Рассвело, небо посерело, и береза на поляне четко выделялась на светлом фоне.
        - Ну что? - спросил шепотом Толкунов. - Окружаем?
        - Давай, - согласился майор. - Мы с тобой будем ждать здесь: ты - за дубом, я - в кустах. Юрко подведет радиста прямо сюда, он пройдет в трех метрах от тебя. Берешь его, а я буду подстраховывать и возьму Муху, если сотник тоже выйдет.
        Толкунов огляделся, обдумывая предложение майора. Видно, остался доволен: кивнул не отвечая.
        - А сейчас дай команду: пусть солдаты окружат поляну! - приказал Бобренок.
        На грузовике из района прибыло пятеро автоматчиков из местного отдела госбезопасности во главе с лейтенантом, и майор был уверен, что диверсанты, если даже что-нибудь заподозрят, все равно не уйдут.
        Толкунов двинулся, но в последний момент Бобренок остановил его.
        - Ты двух автоматчиков поставь в овраге.
        - Запасный выход?
        - Конечно.
        - Не выпустим! - Капитан исчез, и ни одна веточка не треснула под его ногами.
        Он вернулся минут через двадцать, когда небо на востоке совсем посветлело. Дышал ровно, будто только что проснулся, а не продирался сквозь кусты и дебри векового леса.
        - Ну, парень, давай! - тихонько подтолкнул Юрка Бобренок.
        Юрко двинулся, чуть сгорбившись, словно шмайсер, болтавшийся на груди, перетягивал его. Солнце выбросило свой первый луч из-за горизонта - он запылал золотом на облаке. Юрко только взглянул на него и сразу забыл и о луче, и о березе с трепещущими на утреннем ветерке листьями, и о лесных цветах, которые мял сапогами, оставляя в росистой траве длинные полосы.
        Сорока взлетела с березы, затрещала сердито, но Юрко не услыхал ее, прислонился к стволу плечом, передохнул и постучал рукояткой автомата по березе.
        Стоял и прислушивался к гулким ударам собственного сердца, - кажется, все замерло: никаких звуков, даже птицы прекратили свое бесконечное щебетание.
        Постучал еще раз и только тогда услышал тихий шорох под ногами.
        Люк сдвинулся чуть-чуть, замер на миг и после этого открылся. На поляну выглянул заспанный Муха.
        Юрко сел, снял автомат, бросил его небрежно рядом, но так, чтобы можно было дотянуться. Сказал, вздохнув:
        - Спите… Будите, друг сотник, радиста, пан Харитон зовут.
        Муха недовольно захлопал глазами:
        - Что случилось?
        - А ничего. Радиста, говорю, зовут.
        - Где Харитон?
        - В лесу остался.
        - Как так? - У сотника проявилась врожденная осторожность. Опасливо огляделся вокруг и, не заметив ничего подозрительного, успокоился. Но приказал: - Давай в схрон.
        Юрко надулся.
        - Вам хорошо, всю ночь спали, а тут мотайся туда-сюда… - Однако схватил автомат и полез в схрон.
        Муха зажег свечу. Стоял перед Юрком босой, в расстегнутой нижней рубашке и чесал грудь.
        - Так что тебе? - спросил, будто только сейчас сообразил, что Юрко вернулся.
        Парень, не отвечая, растолкал радиста, который сладко посапывал, будто спал дома на мягкой постели. Михаил сел на нарах, свесив босые ноги и протирая глаза.
        - Что случилось? - спросил он. Вдруг соскочил с нар - сон с него как рукой сняло, - метнулся к Юрку, схватил его за грудки: - Где Харитон?
        Парень отшатнулся.
        - Вас зовет, - объяснил.
        - Где он?
        - В лесу остался, версты за четыре отсюда.
        - Почему сам не пришел?
        - А у него и спрашивайте. Я что - приказывать ему могу? Говорит: позови Михаила с рацией. А мне что? Я и пошел звать.
        Радист посмотрел недоверчиво.
        - А почему он в лесу остался? - спросил он.
        - Устали они. Говорят: зачем мне возвращаться, если потом опять от схрона надо отходить. Легли в кустах поспать, а меня послали. Я так думаю, - усмехнулся ехидно, - пан Харитон набаловались с той мельничихой, всю ночь не спали, ну и решили отдохнуть.
        Упоминание о мельничихе оказалось кстати - Муха засмеялся и сказал с завистью:
        - Я вам скажу: от такой женщины и я бы не отказался. Хороша мельничиха, с ней не соскучишься, она из тебя все вытянет, даже душу…
        Радист зевнул, сел и стал обуваться. Юрко пристроился напротив него, попросил Муху:
        - Дайте, друг сотник, чего-нибудь поесть, а то кое-кто и развлекался, и ужинал, а других - на сеновал спать…
        - Начальство! - не то похвалил, не то обругал Муха. - Начальство, оно всегда выше, и ему надо угождать. - Он отрезал хлеба, придвинул Юрку полкольца колбасы. - А мне идти или нет? - спросил он.
        Юрко успел обсудить с Бобренком и эту проблему. Выход Мухи из схрона осложнял ситуацию. Не потому, что разведчики боялись упустить кого-нибудь из двоих - были уверены в своих силах и знали, что справятся с двумя. Но радиста нужно было взять живым, обязательно живым и желательно не раненым. Сотник же, собственно, не очень интересовал контрразведку: лишний бандеровец, которые, к сожалению, еще не перевелись в лесах. Естественно, бандитов надо вылавливать, но куда ж он денется: схрон окружен, и выход у Мухи один - либо сдаться, либо пулю в лоб…
        - А как хотите, друг сотник, - ответил Юрко и принялся за колбасу. - О вас речи не было.
        Муха довольно потянулся.
        - Тогда мы еще отдохнем. - Полез на верхние нары, лег, свесив грязные ноги. - Люк задвиньте, а то я что-то не выспался.
        Наконец радист оделся. Сел к столику и тоже позавтракал хлебом и колбасой. Лениво встал, взял мешок с рацией. Сунул пистолет в карман брюк, произнес:
        - Пошли!
        Он полез первым, а Юрко, захватив шмайсер, - за ним. Думал: как удачно все обошлось! Вылез, задвинул люк, выпрямился, вдохнул свежего, ароматного воздуха, и голова чуть не пошла кругом. Чувствовал себя как-то напряженно, неестественно, пошел к тропинке, слушая голос какой-то птички, верещавшей на березе.
        «Не к добру верещит», - подумал Юрко.
        Солнце еще не поднялось над деревьями, небо прояснилось, а в лесу стояли сумерки, пахло травой и грибами. До конца поляны оставалось несколько шагов.
        Прошли поляну, и Юрко зацепился шмайсером за ветку молодой осины. Отпустил, и она хлестнула радиста по лицу, тот сердито выругался и отступил на шаг, а они уже подходили к дубу, за которым притаился Толкунов.
        Прошли дуб, и ничего не случилось, во всяком случае, так подумал Юрко, но тут услышал за спиной крик и тяжелое сопение - обернулся и увидел, что радист уже лежит на траве и капитан навалился на него.
        Радист оказался не из трусливых, ему удалось вывернуться, сунуть руку в карман за пистолетом, но Толкунов перехватил ее, попытался прижать к земле - это ему не удавалось. А Юрко, словно завороженный, смотрел и видел, как радист скребет ногтями траву.
        Вероятно, прошла секунда или две, Юрко все стоял и смотрел. Но вот налетел Бобренок - они вдвоем положили радиста лицом к земле, майор сел ему на голову, а Толкунов, вывернув агенту руки, связал их ремнем. Вытащил из кармана радиста пистолет. Бобренок схватил радиста за воротник. Вырезал ампулу, поднял его голову и заглянул и полные страха глаза.
        Капитан перевернул радиста лицом вверх.
        - Отвечай, и быстро! - приказал он. - Кто забросил вас? «Цеппелин»?
        - Да.
        - Задание?
        - Отыскать и подготовить площадку для посадки самолета.
        - Нашли?
        - Вчера.
        - С «Цеппелином» связывались?
        - Дважды. Сообщили о приземлении, а затем о том, что приступили к выполнению задания.
        - Когда сеанс связи?
        - Сегодня.
        - Хочешь жить?
        Радист на мгновение закрыл глаза, словно не веря, раскрыл их и произнес, глядя преданно:
        - Еще бы!
        - Будешь работать на нас?
        - Я сделаю все, что прикажете.
        - То-то же! - Толкунов встал. - Лежи тихо, а то…
        Бобренок благодарно сжал локоть капитана: Толкунов сделал все правильно и профессионально. Сейчас нужно было как можно быстрее доставить радиста в штаб армии, по крайней мере сообщить полковнику Карему об аресте. Рация осталась в «виллисе», а «виллис» стоял на дороге километрах в четырех.
        Но оставался же еще схрон с Мухой. Можно было бы переложить это дело на районных чекистов, но Бобренок решил задержаться. Вышел на край поляны и свистнул, Метрах в ста отозвался старший группы - лейтенант госбезопасности. Вдвоем они направились к березе, не спуская глаз с люка. Вернее, с места, где он был - отлично замаскировали, можно было наступить на него и не заметить.
        Их догнали два автоматчика - еще двое бойцов засели в овраге, где мог быть запасный выход.
        Подошли к березе. Лейтенант, нащупав люк, произнес:
        - Я считаю, рисковать не стоит. Все равно этому Мухе конец: знаете, сколько на нем крови?! Сдастся - пусть выходит, а нет - забросаем гранатами.
        Лейтенант был прав. Честно говоря, и майору не хотелось рисковать жизнью из-за бандита, и он кивнул.
        Лейтенант отодвинул люк, крикнул:
        - Сотник Муха, вы слышите меня? Сдавайтесь!
        Тишина, наконец из схрона послышалось какое-то шуршание - и внезапно ударила автоматная очередь.
        - Слышу и отвечаю! - крикнул Муха.
        Лейтенант отодвинулся на шаг, сейчас пули были не страшны ему.
        - Сдавайтесь, Муха, - повторил, - у вас нет другого выхода!
        Снова ударил автомат и замолчал. Лейтенант добавил:
        - Ну, расстреляешь несколько рожков, а дальше что? Мы хоть сейчас можем забросать тебя гранатами. И знай, запасный выход в овраг тоже заблокирован.
        Автомат дал опять длинную очередь, и тогда лейтенант швырнул гранату в схрон. Взрывная волна вырвалась из отверстия, с березы посыпались листья - и наступила тишина…
        - Все… - сказал лейтенант. Повернулся к автоматчикам: - Давайте, ребята, пошуруйте там… - А сам присел, прислонясь спиной к березовому стволу.
        Глава 18
        Полковник Карий разговаривал по телефону с генералом Рубцовым.
        - Ваши разведчики поработали прекрасно, - сказал генерал, - и мы представляем их к наградам. Я поздравляю вас, Вадим Федотович, все пока идет нормально, и ваш план связи с «Цеппелином» одобряю. Однако учтите вот что. Два часа назад получено сообщение от Седого. Немцы планируют на вашем участке фронта какую-то акцию, которой придается очень большое значение. Агент или агенты - из Берлина, фамилий и примет Седому установить не удалось. Акция запланирована и осуществляется под непосредственным контролем главного управления имперской безопасности - считайте, обергруппенфюрера Кальтенбруннера. Непосредственно отвечает за нее штурмбаннфюрер Краусс.
        - Не густо, - пробубнил в трубку Карий.
        - Не спешите, - остановил его Рубцов. - По некоторым данным, которыми располагает Центр, для одного из агентов «Цеппелина» фирмой «Мессершмидт» создан самолет. Представляете, специальный самолет.
        - Ого! - воскликнул Карий.
        - Еще один интересный факт, - произнес Рубцов. - Этот агент был на приеме у Скорцени. Если его принимают на таком уровне, то действительно немцы задумали нечто экстраординарное. Скорцени подарил агенту талисман, брелок для ключей - бронзовый чертик с царапиной. Кажется, поцарапал его, освобождая Муссолини.
        - Что-то в этом есть, - проворчал Карий.
        - Да-да!.. Итак, мы знаем: группа агентов, которую нам удалось обезвредить, имела задание найти и подготовить место для посадки самолета. На помощь этой группе был брошен почти весь бандеровский отряд. Это о чем-то говорит?
        - Еще бы!
        - Вот я и думаю, что задержанные нами агенты искали место для посадки самолета с диверсантом, о котором сообщает Седой.
        - Два звена одной цепи.
        - Точно. И сейчас от того, как вы проведете сеанс связи с «Цеппелином», зависит, возьмем мы их агента или нет. Может быть, одного, а может, и целую группу. Хотя бы одного с талисманом Скорцени.
        - Мы сделаем все, Василий Семенович. Радиста, как я докладывал, Бобренок с Толкуновым уже везут сюда, с минуты на минуту должны быть, и я сам займусь им.
        - Очень прошу, Вадим Федотович, я бы тоже подскочил, но за вами как за каменной стеной.
        Генерал положил трубку, а Карий сидел еще несколько минут, раздумывая. Дело принимало неожиданный оборот.
        Вышел в приемную, где разложил бумаги на столе его помощник лейтенант Щеглов.
        - Ну где же они? - спросил нетерпеливо.
        - Будут через три-четыре минуты.
        Лейтенант ошибся только на минуту: «виллис» остановился возле домика контрразведки через пять минут. Виктор затормозил у самого входа, и розыскники провели радиста в кабинет Карего. Юрку Бобренок приказал подождать в комнате Щеглова.
        Радисту развязали руки, он стоял в центре кабинета, разминал их, и довольная улыбка блуждала на его губах.
        Полковник обошел вокруг стола, внимательно разглядывая агента, будто в кабинете стоял не обычный диверсант с погонами лейтенанта Красной армии, а какое-то заморское чудо. Под этим взглядом агент сник и опустил руки, глядел на Карего со страхом и надеждой, кажется, уяснил, что от этого человека с седыми висками зависит его судьба.
        Наконец полковник остановился.
        - Ваша настоящая фамилия? - спросил он.
        Агент подтянулся, стал по стойке «смирно», ответил четко:
        - Младший лейтенант Гапон Иван Алексеевич.
        - Часть?
        - Тридцать девятый стрелковый полк девятнадцатой дивизии.
        - Попали в плен или сдались сами?
        - Был ранен в сорок втором под Харьковом, находился в лагере военнопленных.
        - И там тебя завербовали?
        - Виноват…
        - Виноват, говоришь? - повысил голос Карий. - Продал Родину, товарищей своих, к врагу переметнулся!
        Агент стоял, опустив голову. Полковник сел на стул, спросил:
        - Тебе сказали, что сейчас должен будешь сделать?
        - Да, - поднял голову с надеждой.
        - Это твой последний шанс, - сказал полковник веско. - Мы подготовили радиограмму, и ты передашь ее в эфир. Только без фокусов. Знаем мы ваши условные обозначения и передачу радиограммы проконтролируем до последней точки. И от того, как будет развиваться операция, будет зависеть твоя судьба. Это тебе ясно?
        Радист вытянулся и даже щелкнул каблуками.
        - Я готов хоть немного искупить свою вину… - Вдруг запнулся, наверное, хотел добавить «товарищ полковник», но не осмелился.
        - Давайте сюда второго! - распорядился Карий.
        Агент непонимающе пожал плечами, но почти сразу ввели Степана Олексюка, доставленного заранее. Радист отступил удивленно, кривая улыбка промелькнула на его лице, наверное, подумал, что именно Олексюк выдал их.
        Полковник сказал:
        - Наконец-то теплая компания собралась вместе. Третьего - и главного - уже не будет никогда. Понятно?
        Агенты закивали, переглядываясь не очень-то приветливо.
        Полковник махнул рукой, и их вывели.
        Карий предложил Бобренку и Толкунову сесть. Майор с удовольствием опустился на мягкий диван, а Толкунов отказался:
        - После «виллиса», товарищ полковник, разрешите постоять.
        - Должен сообщить вам, товарищи, что управление контрразведки фронта представило вас к орденам Красного Знамени.
        Бобренок расплылся в радостной улыбке, а Толкунов не поверил.
        - К Красному Знамени?.. - переспросил он.
        - Начальство ценит вас.
        - Не вижу.
        - Как это понять?
        - Вы, товарищ полковник, приказали бы выдать нам сейчас по сто пятьдесят и отпустили бы спать…
        Полковник засмеялся:
        - Неужели думаешь, что я совсем зачерствел? Идите к старшине Яковлеву, он знает, и все, что пожелаете… По мере возможности, конечно.
        Толкунов удовлетворенно хмыкнул в кулак:
        - Спасибо, товарищ полковник.
        - Как быть с парнем? - спросил Бобренок.
        - С каким?
        - Который помог нам взять радиста.
        - Юным бандеровцем? - пошутил Карий.
        - Не такой он уж и юный, - вмешался Толкунов.
        - Хороший парень, - сказал Бобренок уверенно. - И сделал все, что смог.
        Полковник подумал и распорядился:
        - Скажите Щеглову, чтобы связался с городским отделом госбезопасности. Как его? Юрий Штунь, если не ошибаюсь? Пусть выпишут ему документы и отпустят.
        - Он хочет учиться.
        - Наученный уже… и так умный, - сказал Толкунов.
        - Это ты, Алексей, напрасно! - горячо возразил Бобренок. - Кто лез в схрон, рискуя жизнью? А кто положил их старшего? Неизвестно, взяли бы мы без него радиста живым. Я бы ему даже рекомендацию дал - пусть учится, польза будет. Пойдет в армию, повоюет, а потом за учебу…
        - Ну, давай-давай… - примирительно проворчал Толкунов.
        Розыскники ушли, а Карий набросал текст радиограммы и приказал позвать агентов.
        - Познакомься, - показал ее радисту, - все правильно?
        «Площадка для приземления самолета в шести километрах на юг от села Квасова. Подготовлена для посадки. Ждем указаний. Тридцать седьмой».
        - Все правильно, - подтвердил радист. - Когда передавать?
        - Ваш график выхода в эфир?
        - С шести часов утра до восемнадцати. Поэтому, - улыбнулся мрачно, - я ничего не заподозрил, когда тот бандера вызвал меня из схрона.
        - Скажи ему спасибо, - посоветовал Карий.
        Но радист только нахмурился и ничего не ответил.
        - Можете не сомневаться, - вставил Олексюк, - мы все сделаем как надо.
        Полковник смерил его безразличным взглядом: от Олексюка, собственно, ничего не зависело, и вообще в запланированной радиоигре он был лишней спицей в колесе. Карий только на всякий случай держал его под боком, и, как выяснилось позже, весьма предусмотрительно.
        А сейчас полковник приказал проводить агентов в комнату, где была подготовлена для выхода в эфир рация, захваченная у диверсантов.
        Радист натянул наушники и застучал ключом. «Цеппелин» отозвался почти сразу, следовательно, их ждали и агент сказал правду. Радист передал в эфир зашифрованную радиограмму и получил подтверждение, что сообщение принято и ответ будет через десять минут.
        Карий нетерпеливо ходил по комнате. Наконец «Цеппелин» вышел в эфир, на бумагу легли цифры, и полковнику дали расшифрованный текст:
        «Немедленно сообщите, где старший группы Вячеслав Горохов провел вечер перед вылетом на задание».
        Ясно, это была проверка. Но старший группы убит, и, если не ответить на вопрос, «Цеппелин» прервет связь.
        Карий почувствовал холодок под сердцем: неужели удачно начатая операция закончится так безрезультатно?
        Полковник положил радиограмму перед агентами. Радист только покачал головой, а Олексюк наморщил лоб и предостерегающе поднял руку.
        - Подождите, - сказал нерешительно, - подождите… Горохов хвалился… дай бог памяти…
        Полковник нетерпеливо уставился на него - неужели не вспомнит?
        - Да, - вдруг решительно произнес Олексюк, - точно! Он говорил, что весь вечер сидел с оберштурмфюрером Телле. Тот инструктировал его в последний раз.
        Лоб у Карего разгладился.
        - Пишите! - приказал и продиктовал ответ: - «Последний вечер перед вылетом на задание Горохов провел с инструктором школы Телле. Прошу учесть, если вы нам не доверяете, то мы без вас обойдемся легче, чем вы без нас. Тридцать седьмой».
        И снова потянулись минуты ожидания. Наконец пришел ответ:
        «Ждите самолет через трое суток. В двадцать два часа послезавтра выходите на связь - получите подтверждение. “Цеппелин”».
        Полковник вытер аккуратно сложенным платочком лоб. Жестом приказал вывести агентов. Минуты две сидел, обдумывая сообщение, затем направился звонить генералу Рубцову.
        Глава 19
        После обеда у Маркова было еще полчаса свободного времени, и он воспользовался этим, чтобы прочитать газету. Даже от чтения геббельсовских газет иногда получал удовольствие, особенно когда речь шла об очередном сокращении линии фронта и об оставлении немецкими войсками разных городов.
        Читал и размышлял: скоро, самое большее через месяц-два, ну, через три, Красная армия освободит их город, «Цеппелин» снова передислоцируется дальше в тыл, потом еще раз - и тогда до Берлина рукой подать.
        Кто-то сел рядом с Марковым, тот недовольно скосил взгляд, но, увидев Сидоренко, забыл о газете. Сидоренко работал на аэродроме - опытный инженер, после скитания по лагерям был зачислен в обслуживающий персонал аэродрома. Уже год, как Сидоренко работал с Седым.
        - Ну? - спросил кратко Марков, не откладывая газеты.
        - Такие дела, Григорий Григорьевич: вчера к нам на аэродром прибыл самолет. Называется «Арадо-332». Высокая скорость и большой потолок полета, точно не знаю сколько, но до черта. Только одних пулеметов девять. И любопытно вот что: самолет оснащен совершенно новым шасси - двенадцать резиновых катков, сядет где угодно. И откидной трап, по которому прямо из самолета можно выехать на мотоцикле. Я сам не видел - меня и близко не подпускают, - но немцы-технари хвастались.
        Марков на мгновение закрыл глаза: вот оно, последнее звено цепи. Спросил:
        - Когда планируется вылет?
        - Говорили, дня через три. Может, раньше.
        - Спасибо, дружище, - поблагодарил Марков Сидоренко. - Если будет что-нибудь новенькое, не медли. Все, что связано с «Арадо», очень важно…
        Встал и, помахивая газетой, направился к школе. Итак, оставался резервный вариант. Марков мог пойти на него только в случае крайней необходимости, но, вероятно, такая потребность и возникла.
        И все же…
        Марков немного подумал и решил, что, возможно, не следует идти на крайности. Все зависело от того, удастся ли обвести вокруг пальца начальника школы.
        Выждав с полчаса, Марков зашел к начальнику школы гауптштурмфюреру СС Людвигу Кранке. Тот разговаривал по телефону. Помахал Маркову рукой, предлагая сесть, и закончил разговор.
        - Что случилось? - спросил.
        - Возможно, я ошибаюсь, - начал Марков осторожно, - но лучше ошибиться мне, нежели потом пострадает дело. Короче, не нравится мне курсант Бакуменко.
        - Чем? - заинтересованно вытянул голову Кранке.
        - Перепуганный какой-то. Группу запланировано выбросить завтра, сегодня я провожу последний инструктаж, а он ничего не слышит, и глаза бегают. С таким настроением забрасывать человека…
        Кранке слушал внимательно. Собственно, все, что говорил Марков, могло быть и плодом его воображения, но сигнал оставался сигналом, и Кранке должен прислушаться к нему. И так в последнее время значительно возросло число провалов агентов, а если, этот прохвост Бакуменко на самом деле провалит группу, кому грозят неприятности? Ему, Кранке, поскольку был предупрежден Марковым.
        Гауптштурмфюрер не долго раздумывал. Спросил:
        - Кого можете порекомендовать вместо Бакуменко?
        - Курсанта Подгорного.
        - Почему?
        - Надежный и учится прилично.
        Кранке задвигался на стуле.
        - Хорошо, - согласился, - пусть готовят вашего Подгорного. - Он снял трубку и отдал соответствующее распоряжение. - Благодарю вас, Марков, за бдительность, прошу и в дальнейшем докладывать обо всем подозрительном. А курсантом Бакуменко мы займемся.
        Марков вышел из кабинета начальника школы с чувством выполненного долга. Во-первых, уже послезавтра советская разведка будет знать об «Арадо» и подготовится к его приему. Во-вторых, этот Бакуменко - на самом деле мерзавец: служил карателем, руки в крови, да и вообще законченный подлец.
        Приказал вызвать к себе Подгорного. Тот появился через несколько минут, вытянулся на пороге, как и полагалось курсанту, но Марков, выглянув в коридор и убедившись, что вокруг никого нет, прикрыл двери и обнял Подгорного за плечи.
        - Завтра, - произнес быстро, - завтра, Борис, полетишь к своим. Запомни, что должен будешь сделать. Сразу после приземления найдешь ближайшую воинскую часть. Скажешь, что тебе нужен какой-нибудь работник Смерша. Передашь ему: ты от Седого. Он должен будет немедленно связать тебя с контрразведкой армии или фронта. Там скажешь: немцы примерно через три дня готовят высадку важного агента. Специальный самолет «Арадо-332», оборудованный дополнительными шасси и откидным трапом для выезда мотоцикла. К сожалению, это все.
        Подгорный беззвучно шевелил губами, запоминая сказанное.
        - Иди, Борис, - слегка подтолкнул его к двери Марков. - Может, больше не увидимся…
        Он ошибся - Кранке ввел его в состав группы, провожавшей агентов. На следующий вечер гауптштурмфюрер в сопровождении Маркова и еще одного инструктора школы прибыл на аэродром. Трое курсантов, переодетые в форму офицеров Красной армии, уже стояли возле самолетов. В середине - Борис Подгорный. Сосредоточенный и даже суровый, как и надлежит быть человеку перед серьезным делом. Встретившись с Марковым глазами, Борис чуть-чуть опустил веки: мол, все помнит и все выполнит.
        Инструктор проверил парашюты и снаряжение агентов, и они поднялись в самолет. Заревели моторы, «юнкерс» поднялся в воздух. Марков долго смотрел ему вслед. Прекрасная погода, звездное небо, и ничто не предвещает беды. Марков вернулся домой в хорошем расположении духа.
        А «юнкерс» набирал высоту, и моторы натужно ревели. Подгорный сидел на металлической скамье, опершись парашютом о борт самолета. Думал: через полтора часа он снова будет дома. Думал именно так: дома, хотя родился и жил за сотни километров от предполагаемого места приземления, потому что считал своим домом любое село или хутор, где свои.
        Борис Подгорный попал в плен в сорок втором под Харьковом. Пехотный лейтенант, он командовал вначале взводом, потом ротой, а в тяжелых боях под Изюмом должен был принять даже батальон. Правда, от батальона тогда осталось не больше роты, но Подгорный поднимал его в контратаки как батальонный командир - в одной из них его контузило, так и лежал на поле боя, пока не подобрали немцы.
        Вначале лагерь под Киевом, потом Заксенхаузен - чего только не насмотрелся Борис за два года мытарств! Весной сорок четвертого дошел, как говорят, до ручки. В это время и приехал в лагерь гауптштурмфюрер Кранке. Военнопленных построили на лагерной площадке, и гауптштурмфюрер предложил тем, кто желает попасть в специальное учебное заведение, сделать шаг вперед.
        Немного поколебавшись, Борис шагнул: собственно, терять ему было нечего. Чувствовал, что уходят последние силы, и пусть будет что будет - лучше он, когда перебросят через линию фронта, сдастся своим и сдаст остальных диверсантов, чем так погибнуть. Все-таки будет какая-то польза, в конце концов если ему даже и не поверят, то примет смерть как надлежит.
        А в школе встретил Маркова. Инструктор долго присматривался к нему. Подгорный не мог скрыть свою ненависть к фашистскому холую - она независимо от его воли проявлялась в чем-то, в каких-то неуловимых деталях, - и Марков понял его. У них состоялся откровенный разговор, который привел к тому, что лейтенант Борис Подгорный поднялся на борт «юнкерса» с важным заданием.
        Подгорный попробовал посмотреть на себя со стороны. Два года прошло, и словно ничего не случилось. Сидит на металлической скамейке человек с лейтенантскими погонами, правда, тогда он носил два кубика в петлицах, привык к ним, а погоны давили на плечи. Но документы у него почти настоящие - инструктор Валбицын говорил, что выдержат любую экспертизу, - вооружен он офицерским пистолетом ТТ, на ногах не новые, но удобные, разношенные яловые сапоги, и даже медаль «За отвагу» на груди.
        Все предусмотрели немцы: старший группы у них - бывший каратель из Белоруссии Слипцевич, сам хвастался, что расстреливал и партизан, и мирных жителей, принимал участие в акциях, жег села. У него один выход: верно служить гитлеровцам - ему попадать в руки чекистов никак нельзя, он знает это. Но ведь и Подгорный с сержантом Колядой, третьим членом их диверсионной группы, радистом, знают это; вон Коляда как затуманенно смотрит на Слипцевича, вероятно, одни и те же мысли бродят в их головах, и если он, Подгорный, не ошибается, они сдадут Слипцевича контрразведке в первый же день, вернее, в первый же час пребывания на своей земле.
        Правда, задание Маркова усложнило ему это дело. Слипцевича голыми руками не возьмешь, его либо придется убрать автоматной очередью, либо обезоруживать вдвоем с Колядой. Нужно будет сразу после приземления перемолвиться с сержантом; если начнет колебаться или откажется, убрать и его, и Слипцевича - время не ждет: Марков говорил, что его сообщение очень срочное и важное.
        Подгорный поправил парашют и удобнее вытянул ноги, сделал вид, что дремлет, но время от времени раскрывал глаза и - встречался с задумчивым и вопросительным взглядом Коляды. «Дурак он, что ли, так и Слипцевич может понять сержанта - палец в рот ему не клади, хитрый, стервец». И Подгорный демонстративно отвернулся от Коляды и поправил свой шлем.
        Скоро, уже совсем скоро он сбросит этот проклятый комбинезон, закопает его и свободно пойдет по своей земле. Совсем свободно, ничего не боясь, - какое счастье, что на его пути встретился Марков, что он получил от него пароль!
        «Юнкерс» дернуло, и он сразу лег на крыло, входя в крутой вираж. Внезапно кабина самолета осветилась ярким светом, и Подгорный сообразил, что они перелетают линию фронта и прожекторы уже вцепились в них. И зенитки стреляют по самолету, свои же парни посылают в них снаряды, один из них разорвался совсем близко.
        Самолет клюнул носом, может, пилот бросил его в пике, стараясь обмануть прожектористов, однако это ему не удалось, так как свет заливал кабину, и рядом слышались разрывы снарядов.
        Но Подгорному почему-то не было страшно. Хотя зенитчики и стреляли именно по нему, Борису Подгорному, он не чувствовал к ним зла и не боялся, хорошо бьют ребята, и, наверное, снаряды ложатся каждый раз все ближе.
        Самолет снова бросило в сторону, Подгорный слетел со своей скамейки и больно ударился рукой об пол. В то же время что-то тяжелое упало на него, вывернулся и увидел полные страха глаза Слипцевича, усмехнулся зло, хотел что-то сказать, но не успел: ослепительный свет затопил мозг, тело пронизала боль. Протянул руки, чтобы удержаться, но ничего не подвернулось…
        Снаряд разорвался, может, в метре от «юнкерса», а может, попал в него - самолет развалился на куски, и они, оставляя огненный след, упали в лес километрах в пятнадцати от линии фронта.
        Глава 20
        Ипполитов проверил мотоцикл и остался доволен: мощная машина с безупречным мотором, легко заводится, в коляске оборудованы тайники для оружия, приторочены чемоданы с одеждой, документами, разным снаряжением.
        Мотоцикл надежно крепился в самолете, никакие виражи не смогли бы сдвинуть его с места. Ипполитов попросил выбросить специальный трап, сам освободил мотоцикл от креплений, одним движением ноги завел его и выехал из самолета. Дал газ и проехал по аэродрому. Мотоцикл слушался малейшего движения, мгновенно набирал скорость.
        Ипполитов похлопал по бензобаку ладонью и спросил:
        - А номера? Соответствуют ли номера воинской части, обозначенной в документах?
        Валбицын, допущенный на аэродром, заверил:
        - Все в порядке.
        - Когда Горохов выходит на связь?
        - Сегодня.
        - Еще раз предупредите: завтра в два часа ночи должны зажечь костры.
        Ипполитов с сожалением отошел от мотоцикла.
        - Сегодня последний вечер, - сказал сокрушенно, - последний вечер в вашей компании, господа. Мне жаль…
        - Должны отпраздновать его! - предложил Краусс тоном, не допускающим возражения.
        - Да, - согласился Ипполитов, - но завтра у меня уже не будет ни настроения, ни желания проверить содержимое чемоданов.
        - Я проверил все лично, - заверил Кранке.
        - Полагаюсь на вас, гауптштурмфюрер, - склонил голову Ипполитов, - но хотел бы знать, в каком чемодане что лежит и как мне удобнее расположить необходимое.
        В барак принесли вынутые из мотоцикла два небольших чемодана. Ипполитов стал проверять их. Вначале наклонился над чемоданом с оружием: все сложено аккуратно, с немецкой педантичностью. «Панцеркнакке» и комплект снарядов-ракет к нему, портфель с миной. Ипполитов подозрительно покосился на него: он всегда немного с предубеждением относился к взрывчатке. Конечно, знал, что без детонатора взрыв невозможен, но все же соседство с миной действовало угнетающе. Ипполитову показалось, что Краусс заметил его нерешительность - этого только не хватало, - он переложил портфель поудобнее. Но Краусс, кажется, и не смотрел на него. Проклятая подозрительность, когда он только избавится от нее?
        Автоматические пистолеты с комплектом отравленных и разрывных пуль… С оружием как будто все в порядке…
        Ипполитов дотронулся до кобуры на ремне. Да, у него несколько пистолетов: те, что в чемодане, и вальтер, никелированный офицерский вальтер - безотказное и красивое оружие. Ипполитов знал, что у некоторых советских офицеров есть трофейные пистолеты, иметь такой считалось в какой-то мере шиком.
        Наклонился над вторым чемоданом, перебрал его содержимое уже не так старательно, хотя в глубине души понимал, что этот чемодан имеет не меньшее значение. Радиостанция, комплект незаполненных бланков различных советских учреждений, паспорта, дипломы, удостоверения… Около полумиллиона рублей советских денег. «Молодец Валбицын, - подумал Ипполитов, - знает дело».
        Кажется, только подумал о Валбицыне, а тот уже, оттерев Кранке, тоже склонился над чемоданом. Стал объяснять, будто Ипполитов никогда не видел таких приспособлений:
        - Это комплект букв и наборная касса. Ручной металлический пресс для паспортов, металлические штампы полевых почт, печати и штампы различных воинских частей… Надеюсь, вы не забыли, как пользоваться штампами?
        Менторский тон Валбицына разозлил Ипполитова, и он захлопнул чемодан, чуть не прищемив длинные пальцы инструктора. Повернулся к Кранке:
        - Итак, я убедился, что все в порядке! - Произнес властно, будто был не агентом-диверсантом, а по меньшей мере инспектором Главного управления имперской безопасности.
        Кранке подобострастно склонил голову, еще раз пообещав себе рассчитаться с этим наглецом в случае его благополучного возвращения.
        - Что ж, господа, - предложил Ипполитов, - с делами покончено, пошли.
        Все оживились в предчувствии банкета. Валбицын потер руки и почмокал губами, как будто уже выпил первую рюмку и почувствовал, как приятно обжег коньяк его желудок. Ипполитов накинул плащ - никто не должен видеть его в форме советского офицера, - и общество направилось к машине.
        Им открыла не служанка, а сама Сулова. Она уже несколько дней обнашивала форму младшего лейтенанта Красной армии и поэтому пребывала в скверном настроении. Во-первых, ей в принципе не нравилась форменная одежда - отдавала предпочтение платьям с большим декольте, считая, что именно ее высокая грудь главным образом нравится мужчинам. Во-вторых, была зла на Краусса и Кранке за то, что ее сделали всего лишь младшим лейтенантом. В глубине души понимала, что они правы, что им виднее - в конце концов, сколько ей носить эти проклятые погоны: выполнят задание и обратно, - но никак не могла пересилить себя. Ну, неужели так трудно прицепить на погоны еще по две звездочки? Была бы она тогда старшим лейтенантом и с большим уважением относилась к себе. Да и медаль выдали только одну - «За оборону Ленинграда». Вон Ипполитову - всего понавесили! Утром, когда Ипполитов еще спал, Сулова отшпилила с его гимнастерки орден и примерила себе. Да, красиво, женщине вообще идут всякие украшения. Неужели эти тупые деятели из «Цеппелина» не понимают этого?
        Увидев избранное общество, прибывшее в их особняк, Сулова поправила гимнастерку, туже затянула ремень. Единственное преимущество военной одежды - ремень. Когда его затянешь, несколько скрадываются уже небезупречные формы.
        Краусс подошел к телефону, а Сулова со служанкой захлопотали у стола. Мужчины не стали терять зря время - Валбицын, считавший себя здесь уже своим, направился к бару и извлек из него сразу три бутылки, нежно прижав их к груди.
        - На все вкусы, дорогое общество! - воскликнул торжественно. - Коньяк, водка и даже виски! И где это Краусс достает виски?
        - Из Ирландии, - пояснил Кранке и забрал у Валбицына бутылку. - Через Швецию. - Он налил себе полбокала желтоватой жидкости, разбавил содовой водой и с отвращением смотрел, как Ипполитов с Валбицыным опорожняют почти полные фужеры коньяку. Что и говорить - восточные варвары! Разве так пьют коньяк? Да еще и марочный, французский! Его надо смаковать, греть в ладонях, а они…
        Подошел Краусс, тоже налил себе почти полный фужер и выпил до дна - точно так же, как «восточные варвары». Хотя чего ждать от Краусса? Обыкновенный выскочка-эсэсовец. Правда, и он, Кранке, носит мундир гауптштурмфюрера, но он вступил в СС по сугубо тактическим соображениям, в душе же он остается, как и был, фон Кранке, а этот длинный молодчик Краусс, который даже на чин обогнал его, и сейчас ничем не отличается от мелкого невоспитанного торгаша…
        Краусс довольно, даже самодовольно улыбнулся и обвел всех присутствующих торжественным взглядом.
        - Только что разговаривал с обергруппенфюрером Кальтенбруннером, - произнес многозначительно, назвав даже чин начальника РСХА, как будто никто из находящихся здесь не знал этого.
        Кранке оторвался от коньяка и с интересом посмотрел на Краусса. Что доложил штурмбаннфюрер Кальтенбруннеру? Вздохнул успокоенно: конечно, ничего плохого. В основном Краусс отвечает за операцию и, пожалуй, больше, чем Кранке, заинтересован, чтобы все, связанное с ней, выглядело отлично.
        Выдержав паузу, Краусс сообщил:
        - Я информировал обергруппенфюрера, что начало операции назначено на завтра, и получил согласие. Более того, Кальтенбруннер приказал передать герру Ипполитову, - Краусс учтиво наклонил голову в его сторону, - что в случае удачи его ждут высшие награды рейха. Он сам похлопочет перед фюрером. - Краусс остановился на несколько секунд и еще налил себе коньяку. - Награждены будут все участники операции, - произнес он так, будто уже получил очередной крест. - Выпьем за это, господа!
        Валбицын стал наливать коньяк. Кранке выбросил вверх руку.
        - Хайль Гитлер! - воскликнул он.
        Это было некстати, поскольку все держали рюмки в правой руке, пришлось ставить их или брать левой, но наконец все обошлось, выпили до дна в торжественном молчании.
        Глотая ароматный напиток, Ипполитов непроизвольно обвел всех презрительным взглядом.
        «Воронье, - подумал он. - Слетелось - и уже делит награды. А я должен зарабатывать их…»
        Злоба уже закипела в нем, хотел бросить что-нибудь резкое, но в комнату вошла служанка и доложила, что стол накрыт. И все двинулись в столовую, живо переговариваясь, торжественные и радостные.
        Глава 21
        Полковник Карий приехал на импровизированный аэродром за Квасовом во второй половине дня. Бобренок доложил ему, что для принятия вражеского самолета все готово. Карий попросил воды и, напившись, сообщил: пришла радиограмма из «Цеппелина» - в два часа ночи необходимо зажечь огни. Гитлеровцы подтвердили, что самолет приземлится именно сегодня ночью.
        - Дополнительных инструкций агентам не было? - спросил Бобренок.
        - Нет. - Полковник говорил, будто читал радиограмму: - Ждите самолет шестого. В два часа ночи зажгите огни. - Вдруг улыбнулся одними глазами и добавил совсем другим тоном: - Сегодня, товарищ майор, решающая ночь, сейчас все зависит от вас, от того, как встретите дорогих гостей.
        Подошел Толкунов, козырнул полковнику. Видно, услышал конец фразы, потому что произнес:
        - Мы готовы, но прилетят ли?
        - Сегодня ночью.
        Капитан возразил:
        - Ночью может пойти дождь, или вдруг что-нибудь изменится.
        Бобренок осуждающе посмотрел на него: что за манера - всегда во всем сомневаться? Сказал уверенно:
        - Синоптики обещают хорошую погоду.
        - А-а… синоптики… - махнул рукой Толкунов, недвусмысленно выразив свое отношение к метеослужбе.
        Полковник положил конец его сомнениям, сказав:
        - Думаю, что немцы прилетят все же сегодня. Точнее, завтра ночью. Покажите, что у вас сделано?
        Карий направился к площадке, подготовленной для посадки самолета, ступая так, словно шел не по лесу, а впереди воинской части на параде - верный признак, что полковник пребывал в хорошем настроении, - и майор, неодобрительно глянув на Толкунова, последовал за ним.
        Неожиданно Карий остановился и сорвал какую-то травку. Подозвал капитана:
        - Что это?
        Толкунов только покачал головой:
        - Не занимаюсь… Кстати, это не входит в обязанности розыскника.
        - Верно, не входит, и я знаю, что дел у вас много. А называется это растение чистотелом, или бородавочником, посмотрите, какой яркий желтый цветок.
        Толкунов пристально посмотрел на цветок, пожал плечами.
        - Цветок как цветок, - проворчал он, - ничего особенного.
        Полковник помахал цветком в воздухе, понюхал его и сказал:
        - Скоро конец войне, капитан. И профессия розыскника, возможно, станет ненужной.
        Толкунов нахмурился.
        - Для того чтобы ловить разную мразь, названия цветков знать необязательно.
        Полковник осуждающе покачал головой.
        - Вот мне сейчас предлагают пост начальника областного управления госбезопасности. Там тоже необязательно знать названия цветков. А вот Карий почему-то знает…
        Толкунов смотрел на полковника, втянув голову в плечи.
        - Пошлите меня на какие-нибудь курсы, - попросил он. - Я и сам знаю, что не шибко учен.
        - Немного не так вы меня поняли, капитан. Чтобы знать название чистотела, не нужно особой учености. Достаточно обыкновенной любознательности.
        Толкунов посуровел.
        - И условия, - возразил он. - Я вот до войны, до того, как меня взяли в органы, в МТС работал. Сестра меня воспитала - родители у нас рано умерли, - потом вырос и сестре помогать стал. Трое детей у нее.
        Бобренку стало жаль капитана: трудное детство, потом ФЗО, работа в МТС. Где ж тут по-настоящему учиться?
        Но Карий не дал Толкунову малейшей возможности для отступления.
        - Неправильно думаете, капитан, - возразил он. - Ну и что, если МТС? Наша страна единственная в мире, которая дала таким, как вы, возможность учиться. Почему не пошли в вечернюю школу? Решили, что семилетки хватит? А сейчас раскаиваетесь? Я вам так скажу: если бы остались сержантом или старшиной, не очень-то и думали об образовании, правда?
        - Кто его знает… - протянул Толкунов.
        - Именно, - продолжал полковник, - а вы доросли до капитана, розыскник из вас получился первоклассный - кто же вам на чины будет скупиться? Вот и выходит, обратно в МТС или в сержанты не хотите - и задумались…
        - Я ж говорю, на курсы надо…
        - На курсы мы вас пошлем, Толкунов. Как только возможность появится, так и пошлем. Хотя скоро не обещаю - видите, немцы сдаваться не хотят, - но, если дела позволят, отправим вас, капитан, учиться. И хорошо, что сами это понимаете, приятно слышать, если искренне.
        - Можете не сомневаться.
        - Не сомневаюсь, капитан, но хочу дать совет. Не ждите курсов, сами учитесь. Всему учитесь. Книжка какая-нибудь попадется, если сможете, читайте, ничего в нашей жизни не пропадает даром. - Неожиданно улыбнулся лукаво, еще раз понюхал цветок и пояснил: - Мне тоже совсем недавно сказали, как называется. Я и запомнил так, на всякий случай.
        Они вышли на тщательно расчищенное и приготовленное для встречи вражеского самолета поле.
        - Посадка с той стороны? - кивнул полковник налево.
        - Да.
        - Вы знаете, майор, в чем заключается ваша главная задача?
        - Думаю, да.
        - Прошу объяснить.
        - Самолет не должен подняться в воздух, если экипаж почувствует опасность в момент приземления.
        Полковник довольно хмыкнул.
        - И что сделано для этого?
        - Прошу… - Бобренок совсем по-граждански махнул рукой, приглашая Карего идти за ним. Метров через двадцать остановился. - Осторожно, товарищ полковник, - предупредил, - а то можете сломать ногу. - Нагнулся и показал замаскированную канаву, тянувшуюся поперек всего поля. - Видите, - произнес не без удовольствия, - ее и сейчас, днем, заметить трудно, а что уж говорить про ночь? Этой канавы будет достаточно для повреждения любого шасси.
        - А если они обнаружат канаву во время посадки?
        - Исключено. Огни будут гореть с той стороны, должны остановиться, не доехав.
        - Прекрасно! Какие еще сюрпризы приготовили дорогим гостям? Прожектор установлен?
        - А как же! Напротив взлетной полосы. В случае чего, мы ослепим экипаж. Никуда не денутся, товарищ полковник. Соорудили блиндажи, замаскировали их, видите, ничего не заметно.
        - Да, не заметно, - согласился Карий.
        - Все поле простреливается, мышь не спрячется. Даже если целый десант высадится, мы его встретим. С той стороны в овражке расположен взвод бойцов. Каждый четко знает свое задание. Думаю, осечки не будет.
        - Кажется, все в порядке, - одобрил Карий. - Но почему всегда возникают непредвиденные обстоятельства? Сложная наша жизнь, майор.
        - Не то слово, товарищ полковник.
        - Как будете встречать их?
        - Как и договорились.
        - Нового ничего?
        - Нет. Когда самолет остановится, к нему подойдут радист и Олексюк. Поздравят экипаж со счастливым прибытием. Разговаривая, постараются выяснить дальнейшие намерения диверсантов, а потом кто-нибудь из них включит фонарик. Это - условный сигнал нашей оперативной группе. Тогда и начнем их брать.
        - Живыми, обязательно живыми!
        - Такое задание дано. Группу захвата возглавит Толкунов.
        - Ясно, майор. А какое настроение у Олексюка и радиста? Не подведут?
        - Мы им все показали. И канаву, и прожектор, и блиндажи. Чтобы знали: у диверсантов нет ни одного шанса, в крайнем случае все лягут на этом поле. И они вместе с ними. Считаю, сделают все, чтобы облегчить свою судьбу.
        - Посмотрим на блиндажи, - распорядился полковник.
        Они прошли к первому блиндажу. Его нельзя разглядеть и в нескольких шагах: так хорошо был замаскирован. Тут был установлен крупнокалиберный пулемет, только он один мог скосить экипаж самолета и диверсантов в течение нескольких секунд, а таких пулеметов установили четыре.
        Прощаясь, сказал Бобренку:
        - Есть сообщения нашего человека из «Цеппелина». Немцы собираются забросить какого-то очень важного агента. Считаю, именно сегодня он и прилетит к вам. Акция запланирована Главным управлением имперской безопасности, она на контроле у самого Кальтенбруннера. И вот что, этого диверсанта принимал Скорцени, может, слыхал о таком? Он освободил Муссолини. Скорцени подарил этому типу талисман - брелок для ключей в виде бронзового чертика. Вы тут смотрите, если обнаружите у диверсанта такой брелок, берегите этого прохиндея, как самих себя. Ясно?
        После захода солнца сразу посвежело. Поднялся восточный ветер, он принес рваные тучи, потом они стали гуще, но полностью так и не затянули небо.
        Бобренок сидел на бревне возле блиндажа, рядом пристроился Толкунов, он все же поспал, и майор смотрел на него с завистью. Немного нервничал. Потом спустился в блиндаж, где под охраной двух солдат сидели Олексюк с радистом. Те, увидев майора, встали. Бобренок махнул им рукой, спросил:
        - Ну как?
        Олексюк понял его.
        - Все, как договорились, гражданин майор! - Он подобострастно улыбнулся, и Бобренку почему-то стало противно - резко повернулся и вышел из блиндажа.
        А по небу мчались тучи, и время уже приближалось к полуночи.
        Стал накрапывать дождь, и майор надел ватник. Еще раз обошел вокруг поля: тишина и покой, только ухает сыч, обманутый этим спокойствием.
        Затем Бобренок спустился в блиндаж, где сидел Толкунов. Они налили из термоса по чашке горячего чая. Пили, обжигая губы, молча и сосредоточенно. Стрелки часов уже приближались к двум.
        Без пяти два майор отдал приказ зажечь костры, и они вспыхнули почти мгновенно, как-то зловеще освещая путь вражескому самолету.
        Глава 22
        «Арадо» стоял, готовый к вылету, с прогретыми моторами. Экипаж уже занял свои места, и только командир самолета остался возле трапа.
        Ипполитова с Суловой провожали Краусс, Кранке и Валбицын. Наступили последние минуты - переминались с ноги на ногу и перебрасывались какими-то незначительными репликами. А от самолета пахло металлом и маслом, этот запах будоражил и тревожил, даже угнетал, поскольку свидетельствовал о неотвратимости того, что сейчас произойдет, отсутствии всякого выбора, четкой запрограммированности всей судьбы Ипполитова. Он даже немного растерялся, подумав об этом, но не выказал растерянности, только мимолетная тень промелькнула по лицу. К счастью, никто ничего не заметил, все были заняты собой, каждый думал о том, чтобы скорее уж взлетел самолет, чтобы закончить наконец нудные проводы и вернуться к своим будничным, незначительным, но важным для себя делам.
        Наконец командир самолета подошел к Крауссу.
        - Время, штурмбаннфюрер, - произнес он кратко.
        Все с облегчением стали прощаться. Ипполитов пропустил вперед Сулову, легко поднявшись по трапу, задержался на миг, помахал рукой и исчез в самолете. Командир закрыл дверцы, заревели моторы, и «Арадо» стал выруливать на взлетную полосу.
        Краусс повернулся и направился к «опель-адмиралу», сиротливо стоящему в стороне. Они с Кранке сели в машину, не попрощавшись с Валбицыным, который поплелся к своему «кадету», стоявшему значительно дальше.
        Самолет набрал высоту и лег на курс. Моторы ревели спокойно. Ипполитов пристроился в кресле рядом с Суловой, хотел расслабиться, но нервное напряжение не спадало, ощущал даже, как дрожат кончики пальцев. Наконец немного успокоился, свободно вытянул ноги и закрыл глаза. В самолете пахло тем же горьковатым маслом, к нему примешивался еще какой-то запах. Ипполитов не мог понять, чем пахнет, это раздражало его. Он пошевелился в кресле и наконец сообразил, что пахнет косметикой. Повернулся к Суловой.
        - Зачем надушилась? - спросил сердито.
        - А-а… - махнула рукой беспечно. - На прощание… через час выветрится.
        - Точно, выветрится, - согласился Ипполитов и немного успокоился. - Ты там… больше молчи. Молчи и слушай, в случае чего, я буду сам говорить. Если все-таки спросят, отвечай кратко - да или нет. Ты моя помощница, твое дело маленькое, поняла?
        - Много на себя берешь, - засмеялась Сулова. - Я вывернусь и там, где ты «буль-буль»…
        - Я тебе дам «буль-буль»… - погрозил пальцем Ипполитов и обиженно умолк.
        Прошло около часа. В салон вышел бортрадист, сообщил, что подлетают к линии фронта, а до места посадки осталось всего минут сорок. Ипполитов пошевелился в кресле, скосил глаза на Сулову. Напрасно все же он накричал на нее: сидит спокойно, хоть бы что, словно ждет их приятная прогулка по примечательным местам Москвы и Подмосковья. Наверняка на нее можно положиться: знает, на что идет и что с ними будет в случае провала.
        Неожиданно салон самолета залило ярким светом. Недалеко разорвался зенитный снаряд - самолет отбросило в сторону. Пилот начал набирать высоту, но оторваться от прожекторного луча не удавалось.
        - Опустите жалюзи на окнах! - приказал бортрадист. - И без паники…
        В самолете потемнело, разрывы зенитных снарядов, казалось, остались внизу, но вдруг «Арадо» вздрогнул. Ипполитов представил, что самолет сейчас развалится на части, испуганно вскочил с кресла, но сразу же упал в него, прижатый невидимой силой: пилот снова сменил курс, стараясь выйти из зоны обстрела. Это ему не удалось, вспыхнули еще два прожектора, «Арадо» взяли в клещи, и снаряды стали ложиться все ближе.
        Однако самолет вел опытный пилот. Он снова резко изменил курс. Один снаряд разорвался совсем близко, осколки пробили фюзеляж, но «Арадо» все же смог пересечь линию фронта.
        Через несколько минут в салоне появился командир.
        - Эти проклятые зенитчики испортили нам все, - сообщил он. - До намеченного места посадки уже не дотянем. Будем садиться в другом.
        - Где? - заволновался Ипполитов.
        - Километрах в семидесяти на северо-восток.
        - А там что?
        - Наш бывший аэродром. Моя эскадрилья когда-то базировалась на нем.
        - Вы гарантируете посадку?
        Командир усмехнулся.
        - Думаете, мне хочется умирать?
        - Валяйте, - согласился Ипполитов, - может, это и лучше.
        - Вряд ли, - возразил командир, - на условленном месте нас встречают кострами, а здесь придется садиться вслепую.
        Ипполитов смотрел ему вслед и качал головой. Не мог же он объяснить этому асу, прямолинейному, как большинство военных, человеку, что его весь день мучили плохие предчувствия. Черт его знает, не ждут ли их на условленном месте чекисты? И не сдались ли им агенты, заброшенные в советский тыл для подготовки посадки?!
        На запасном же аэродроме их никто не ждет - ни свои, ни чужие, - сейчас все зависит от мастерства командира самолета. Кажется, не подведет, твердый и опытный, один из лучших асов люфтваффе, и сам Геринг награждал его.
        А самолет уже шел на посадку, проваливаясь в воздушные ямы, и Ипполитов крепче сжал ручки кресла.
        Дай бог, чтобы пронесло!
        Почувствовал, как самолет коснулся колесами земли, побежал, подпрыгивая на ухабах. Вдруг послышался удар. Ипполитова бросило на пол, он больно стукнулся локтем правой руки, успел подумать: вот сейчас все развалится и взорвется, пришла смерть, - закричал почти беззвучно, слава богу, беззвучно, так как в следующее мгновение увидел совсем близко испуганные глаза Лиды. Прошло еще несколько секунд, ничего не произошло, самолет стоял, и, кажется, никто, кроме Суловой, не слышал его крика.
        Вскочил на ноги и увидел в дверях пилотской кабины командира корабля.
        - Что случилось? - спросил Ипполитов.
        Тот только махнул рукой:
        - Ударились крылом о дерево, возможно, повредили мотор. Сейчас посмотрим.
        Ипполитов облегченно вздохнул. Что ему заботы пилота! Пусть провалятся хоть в тартарары, главное, он за линией фронта, живой, здоровый, и сейчас…
        - Прикажите выбросить трап! - произнес он властно.
        Командир корабля будто и не услышал его. Открыл дверь, спустился на землю.
        - Мы не имеем права медлить, - бросил ему в спину Ипполитов.
        Но пилот не обратил на него внимания. Вслед за командиром еще два члена экипажа выпрыгнули на землю. Ипполитов выглянул из самолета - летчики возились возле крыла.
        - Что случилось? - громко спросил Ипполитов.
        - Оторвало мотор, взлететь не сможем, - откликнулся командир.
        - Ничего, пробьетесь через линию фронта пешком, - беззаботно посоветовал Ипполитов, - а сейчас давайте трап.
        Члены экипажа стали опускать трап. Ипполитов освободил крепления мотоцикла. Мотор завелся сразу. Ипполитов выехал из самолета, усадил в коляску Сулову. Затем они с командиром по карте определили маршрут, и Ипполитов рванул по грунтовой дороге, через несколько километров соединяющейся с шоссе.
        Глава 23
        Костры горели, и Бобренок стоял в окопе возле блиндажа, ожидая вражеский самолет. Проходили минуты, а его все не было. Через полчаса где-то далеко послышался гул моторов, майор выпрыгнул из окопа, но гул отдалился и вскоре совсем затих.
        Минуты тянулись медленно: пять… семь… Тишина, и только сосны шумят над головой.
        Бобренок подумал, что, наверное, вражеский самолет прошел совсем рядом, и они слышали гул его моторов. Но что произошло? Сбились с курса? Не заметили костров в предутреннем тумане? Потеряли ориентацию?
        Вопросов возникло много, и никто не мог дать на них ответа.
        Бобренок спустился в блиндаж, вызвал по рации Карего. Доложил, что вражеский самолет не приземлился.
        - Слушай меня внимательно, майор, - услыхал слегка взволнованный голос полковника. - Неизвестному самолету - возможно, тому, которого мы ждем, - удалось пробиться сквозь огонь наших зениток. Только что с командного пункта сообщили: самолет пошел на посадку в районе одного из старых немецких аэродромов. Семьдесят километров на северо-восток от вас. Сейчас я свяжусь с работниками районной госбезопасности, пусть поднимают по тревоге группу перехвата. Вам приказываю перекрыть Тринадцатое шоссе в двадцати пяти километрах от Квасова. Понятно?
        - Слушаюсь, товарищ полковник!
        - Выполняйте.
        Бобренок вскочил на мотоцикл, Толкунов пристроился на заднем сиденье, и машина запетляла между деревьями, выбираясь на дорогу, где в «виллисе» их ждал Виктор.
        Глава 24
        Мотоцикл, в котором сидели Ипполитов и Сулова, бросало на ухабах, и он натужно ревел, преодолевая их. Наконец выскочили на дорогу, метров за триста от поля, где стоял поврежденный «Арадо». Мотор взревел еще раз, вероятно, Ипполитов газанул, преодолевая последнее препятствие. Звук начал затихать, напоминая шмелиное гудение.
        Командир самолета приказал бортрадисту:
        - Курт, передай на базу: задание выполнили, пассажиров высадили благополучно. Самолет поврежден, взлететь не сможем. Никто из членов экипажа не пострадал, приняли решение лесами пробиваться через линию фронта.
        - Слушаюсь, герр гауптман. - Радист пошел передавать шифровку.
        Гауптман легко поднялся вслед за ним в самолет, расстелил на каком-то ящике карту. Посветил фонариком и позвал штурмана.
        - Как считаешь, Арвид, - спросил он, проведя пальцем по карте вдоль тонкой линии шоссе, - будем пробиваться здесь или лесами в обход Бреста?
        - Вдоль шоссе легче, - подумав, ответил штурман, - но и опаснее. Зона по обе стороны шоссе контролируется военными патрулями, ну и вообще больше шансов натолкнуться на какую-нибудь часть или отдельных солдат. Для нас это смерть: с боями навряд ли пробьемся. На шестерых два автомата, а пистолеты - так, попугать…
        Командир наморщил лоб.
        - Согласен. Наше спасение - осторожность. Русские наверняка засекли самолет, не могли не засечь, их поисковые группы скоро будут тут. Пойдем этими лесами, - провел карандашом линию на карте, - и не будем терять времени. С собой взять только оружие и продовольствие.
        Вышедший из кабины второй пилот остановился рядом, заметил:
        - Продуктов фактически нет. Хлеб, масло, шоколад - на два дня. Все.
        - Растянем на три, - решил командир. - Будем пополнять запасы на лесных хуторах.
        - Опасно, - не согласился штурман, - сами говорили, наше спасение - в осторожности.
        Второй пилот, великан, почти достававший головой потолок кабины, засмеялся и погладил шмайсер.
        - Можно по-разному обеспечить секретность передвижения. - Объяснил: - Тот, кто нас увидит, уже не должен заговорить.
        Штурман посмотрел на него с отвращением:
        - Вам бы в СС, Вальтер…
        - Какая разница? Все мы - солдаты фюрера. А фюрер что сказал? Уничтожать врагов рейха, а то, что вокруг нас сейчас все враги, не вызывает никакого сомнения.
        - Логика мясника, - пробурчал штурман.
        - Вы что-то сказали?
        - Я считаю, что должна быть разница между офицером люфтваффе и эсэсовцем.
        - Прошу вас не ссориться!.. - повысил голос командир. - Что там, Курт? - спросил, увидев бортрадиста.
        - Шифровку передал. Нам всем благодарность.
        - Хайль! - автоматически поднял руку командир. - Весь экипаж сюда!
        Все выстроились под самолетом, начиная с обер-лейтенанта Вальтера Вульфа, второго пилота, возвышавшегося над всеми, и кончая унтер-офицером Куртом Мюллером, бортрадистом, восемнадцатилетним юношей, фактически не знавшим еще, почем фунт лиха, и воспринимавшим житейские трудности с удивлением, будто не верил, что именно с ним могут случиться серьезные неприятности. Вероятно, только один он из всего экипажа еще до конца не осознал всей сложности их положения - стоял последним в ряду, переступал с ноги на ногу и вытягивал шею, чтобы лучше слышать каждое слово гауптмана. А тот сказал:
        - Мы выполнили задание, и командование объявило нам благодарность. Но самолет поврежден. У нас остается один выход - пробиваться через линию фронта. Надеюсь, все понимают, насколько это опасно. Продуктов - самая малость, рюкзак с ними будем нести по очереди. Стрелять только в крайнем случае, громко не разговаривать, будем передвигаться с интервалом в пять метров. Вопросы есть?
        - Самолет подожжем? - вырвалось у Курта. - Чтобы наш «Арадо» не достался русским.
        - Чудак! - оборвал его второй пилот. - Думаешь, они еще не ищут нас? А ты хочешь облегчить им дело…
        - Пошли! - приказал гауптман, и они двинулись от темного, какого-то хмурого и одинокого «Арадо» в сторону леса, черневшего в сотне метров. Когда-то тут был полевой немецкий аэродром. Именно здесь служил гауптман Вайс - нынешний командир «Арадо», - он знал окружающие леса и уверенно вел группу.
        Через несколько сот метров начались настоящие дебри, приходилось продираться через завалы, преодолевать ручьи. Лес шумел, и Курту иногда становилось страшно - никогда еще не бродил в таких зарослях, леса под Кенигсбергом, где он родился, скорее напоминали парки, и он считал, что они всюду такие, светлые и прореженные, с аккуратными просеками. А тут ветки хлестали по лицу, и сквозь кусты невозможно было продраться. Но Курта не оставляло хорошее настроение, шел, тихо напевая какую-то песенку и так отгоняя страх, охватывавший его от неожиданного уханья сыча или треска сломанной ветки.
        Мюллер немного отстал и поравнялся с обер-лейтенантом Вальтером Вульфом. Второй пилот был для него воплощением настоящего мужчины. Во-первых, год воевал на Восточном фронте, сбил несколько русских самолетов и только после ранения и лечения в госпитале попал в их экипаж. Во-вторых, мог выпить, наверное, целую бочку шнапса, по крайней мере сам хвалился этим, и девушки липли к нему. Поэтому, увидев, что обер-лейтенант шагает рядом, Курт поневоле подтянулся и сказал:
        - Я очень рад, герр обер-лейтенант, что мы выполнили задание и заслужили благодарность.
        Вульф, вероятно, не разделял его оптимизма - ничего не ответил, пробурчав что-то невнятное.
        - Жаль самолет, - продолжал Курт.
        - Помолчи, - посоветовал обер-лейтенант, - жалей лучше себя, ведь неизвестно, выберемся ли отсюда.
        - Но мы же вооружены и можем делать ежесуточно не меньше тридцати километров.
        - Единственная надежда, что у русских тут нет собак, - ответил Вульф хмуро. - Пустили бы по нашим следам овчарок, тогда увидел бы…
        - Пока они найдут «Арадо», мы будем далеко.
        - Ну-ну! - пренебрежительно бросил обер-лейтенант. - Тебе море по колено, а меня сбивали под Смоленском, и уже блуждал в лесах. Слава богу, там линия фронта была рядом…
        - Неужели вас сбивали? - В словах Курта прозвучало искреннее удивление. - Вас?
        Обер-лейтенант ничего не ответил, только засопел сердито и плечом раздвинул кусты. Он-то знал, что через день-два или даже раньше от юношеской бодрости и оптимизма Курта не останется и следа, расхнычется, заскулит, станет ныть. Ну и черт с ним и со всеми, другими, в конце концов он увидит, как будут складываться обстоятельства! Конечно, вместе пробиваться лучше, но в случае чего можно отколоться, ему своя шкура дороже. Да и ради чего должен подставлять голову, не из-за этого же сопливого недотепы?!
        Гауптман, как и вначале, шел впереди, время от времени сверяясь с компасом. Думал: хорошо, прошел уже почти час, они отошли от поврежденного «Арадо» километра четыре, а дальше, насколько он помнит, начинаются болота. Они должны пройти немного топями, чтобы не оставить следов, - на всякий случай, потому что вряд ли у русских тут есть собаки. По нынешним понятиям это - глубокий тыл, и для чего здесь держать поисковые группы с собаками?
        Они подошли к довольно широкому, но мелкому ручью, и гауптман остановился. Приказал:
        - Километр пройдем по воде.
        Первым вошел в ручей, за ним потянулись другие. Штурман, который шел вторым, горячо дохнул пилоту в затылок и спросил:
        - Зачем это, Петер? Кто нас станет преследовать?
        Они уже два года летали вместе, дружили и целиком доверяли друг другу.
        - Должны подстраховать себя, - ответил гауптман.
        - И ты серьезно считаешь, что нам удастся выйти?
        - Шансов мало.
        - Тогда стоит ли мучиться?
        - Не надумал ли?..
        - Наверное, это было бы для нас наилучшим выходом. Я сам советовал тебе идти лесом, подальше от шоссе. Сгоряча советовал, а теперь подумал и решил: нужно выйти на шоссе и сдаться первой попавшейся воинской части.
        - Нет.
        - Почему?
        - Мы офицеры, Арвид. И должны быть верны присяге.
        - Фюреру?
        - Тише, - предостерег гауптман.
        Штурман оглянулся. За ним брел по воде радист Курт Мюллер и, конечно, за чавканьем своих сапог ничего не мог расслышать. Сжал плечо пилота и сказал:
        - Обидно: самолет угробили и сами страдаем из-за каких-то диверсантов.
        - Видел, как с ними носились?
        - Операцию обеспечивал сам Скорцени. Мне сказал Кранке, что того гуся на мотоцикле вроде бы знает сам фюрер.
        - Соврал.
        - И я так думаю. Так что же мы решим?
        - Дождемся утра, тогда поговорим.
        - Только не было бы поздно: нарвемся на засаду - скосят всех.
        - Могут скосить, - тяжело вздохнул гауптман. Он пересек ручей, вышел на берег и приказал: - Отдых пять минут!
        Сняли обувь и выжали мокрые носки. Ждать, пока высохнут, не имели права - обулись и последовали за гауптманом. Шли, и мокрый грунт вязнул под ногами.
        Глава 25
        Мотор прогрелся и гудел успокаивающе. Узкий луч фары освещал ухабистую неровную дорогу. Ипполитову хотелось выжать газ до конца, даже попробовал на сравнительно ровном участке ехать немного быстрее, но не заметил очередную выбоину, и мотоцикл бросило так, что чуть не вылетел из седла.
        - Ты что, сдурел? - возмутилась Сулова. - Перевернемся!
        Она держалась на удивление спокойно. Может, только внешне? Ипполитов не мог заглянуть ей в глаза, а хотелось: неужели Лидка чувствует себя лучше, чем он? А его не оставляло ощущение, будто кто-то все время следит за ним, не сводит пристального взгляда, чуть ли не берет на мушку - и сейчас раздастся длинная очередь…
        Ипполитов знал, что это, конечно, глупости, нервное расстройство, но никак не мог избавиться от этого чувства. Хотелось свернуть на какую-либо боковую дорогу, петляя, как заяц по скошенным полям, чтоб углубиться потом в лес, в дебри, замереть, отлежаться.
        Ипполитов думал: еще два года назад он ходил по таким дорогам спокойно, как хозяин. Неужели эти два года в Германии так сломили его? Ведь нет никаких оснований для волнения. Каждый, кто встретит его сейчас, должен раскрыть рот от удивления и застыть в почтении: Герой Советского Союза, майор Смерша - это дано лишь исключительным людям, лучшим и самым преданным.
        Однако мысль об этом почему-то не утешала. Не радовало и то, что он снова среди так называемых своих. Хамье проклятое! Свои там, по ту сторону линии фронта, и надо сделать так, чтобы как можно скорее возвратиться туда.
        Дорога постепенно улучшалась. Ипполитов прибавил газу, но вдруг за поворотом появились дома, началось то ли большое село, то ли какое-то местечко. Ипполитов инстинктивно сбавил газ, боясь взбудоражить сонные улицы.
        Поселок спал. Светилось, может, одно или два окна. Ипполитову захотелось заглянуть в них, хоть как-то приобщиться к этой жизни. Это желание было настолько острым, что даже притормозил, но посмотрел на равнодушную, абсолютно спокойную Сулову (завернулась в шинель, подняла воротник и, кажется, даже дремлет - вот железные нервы или, может, эмоциональная сухость?) и застыдился.
        Миновали центр поселка с несколькими двухэтажными домиками. Улица круто нырнула в ложбину, и вдруг Ипполитов увидел шлагбаум. До него еще оставалось метров пятьдесят, но он нажал на тормоза, почти остановился. Появилось желание развернуться, шастнуть в какую-нибудь улочку, но собрал всю силу воли и подкатил к шлагбауму уже по инерции, на всякий случай нащупав ложе автомата, торчавшее из коляски.
        Навстречу метнулась фигура в шипели, засветился фонарик, луч скользнул по мотоциклу.
        Ипполитов недовольно закрылся рукой. Он почти уперся колесом в шлагбаум и увидел еще одного солдата с автоматом - дуло почти касалось его…
        Ипполитов, не слезая с седла, протянул офицерскую книжку и сказал громко и властно:
        - Майор Таврин из Смерша армии.
        Старшина - теперь глаза Ипполитова привыкли к темноте, и он увидел его погоны - взял документ. Посветил фонариком, только взглянул на удостоверение, вытянулся и вернул его Ипполитову.
        - Товарищ майор, - доложил старшина, - где-то недалеко приземлился немецкий самолет, и есть приказ перекрыть все дороги.
        - Знаю. - Ипполитов спрятал офицерскую книжку. - Мы патрулируем эту зону и ищем диверсантов. Никто не проезжал здесь?
        - Нет, пока что все спокойно.
        - Будьте внимательны, старшина. Обстановка сложная, и все может случиться.
        - Кто с вами?
        - Все в порядке, старшина. Наша сотрудница. Не теряйте бдительности! - приказал, совсем войдя в новую роль. - Тщательно проверяйте документы у всех и при первом подозрении задерживайте.
        - Имеем такой приказ, товарищ майор.
        - Поднимите шлагбаум. Еще раз повторяю: бдительность!
        - Слушаюсь! - Старшина откозырял и приказал солдату: - Иваненко, разве не слышишь? Поднимай…
        Только теперь солдат опустил автомат, и Ипполитов облегченно вздохнул. Не очень приятно, когда в тебя тычут дулом, - кажется, ерунда, никто в тебя не собирается стрелять без приказа, наоборот, слушаются и козыряют, но все же лучше, когда автомат болтается за плечом.
        Вдруг Ипполитов подумал: вот бы сейчас скосить обоих - старшину и солдата - короткой очередью. Две-три секунды - и нет первых свидетелей, увидевших его…
        Может быть, и на самом деле?..
        Ипполитов потянулся к оружию, но, нащупав холодное ложе, отдернул руку и обругал себя: не горячись, ты среди своих, видишь, как суетится солдат, поднимая шлагбаум, а как тянется старшина… Для старшины майор Смерша действительно большое начальство. У него и в думах нет, кто перед ним на самом деле.
        Небрежно, как и надлежит начальству, откозырял и тронулся медленно, обдав патруль ядовитым бензиновым дымом.
        Проехав с километр, Ипполитов скосил глаза на Сулову. Она так и не сказала ни единого слова, молчит и сейчас, будто все, что случилось - встреча с патрулем, роль, так удачно сыгранная им, - совсем ее не касается. Это спокойствие возмутило Ипполитова, хотел уколоть ее, но сдержался: ссоры и даже совсем небольшой разлад сейчас не нужны, тем более что Сулова оказалась на высоте, держалась уравновешенно, не нервничала и не дергалась, ничем не выдала свое истинное состояние - о такой помощнице можно только мечтать.
        Ипполитов повеселел и увеличил скорость: дорога стала почти совсем ровной. Но, может, это только кажется ему?
        Нет, точно, не такая разбитая, и можно ехать со скоростью километров сорок - пятьдесят в час.
        Глава 26
        Узнав, в каком квадрате приземлился самолет, полковник Карий немедленно связался со штабом фронта. К телефону подошел генерал Рубцов. Выслушав Карего, приказал:
        - Перекройте лесную зону в районе этого квадрата. На место приземления самолета высылаю группу захвата. Ваша задача - задержать экипаж. Вероятно, у них случилась какая-то авария, и они не смогли подняться в воздух. Экипаж должен пробиваться к своим.
        Карий поднял по тревоге всех офицеров армейского Смерша и еще роту солдат из охраны тыла. Два взвода заняли позиции в районе шоссе, протянувшемся на запад от зоны приземления самолета, и подступы к нему. Карий с офицерами Смерша и еще двумя взводами перекрыли выходы из лесной зоны того квадрата.
        Полковник с двумя солдатами залег в кустах на краю лесной опушки. Пока добирались сюда, начался, но вскоре прекратился дождь, небольшой и теплый. Он прошел узкой полосой, но все же сделал свое черное дело: трава намокла даже под деревьями, и лежать в этой сырости было весьма неприятно. Но с этими неудобствами полковник смирился - дождь ведь был им на руку: если немецкие пилоты идут именно сюда, на запад, значит, успели намокнуть, а это испортило им настроение, соответственно, они хоть немного, но утратили бдительность - расстроенный человек в мокрой одежде бережется уже не так, минуя заросли, подсознательно выбирает открытые места.
        Карий лежал на правом боку, прижавшись спиной к стволу раскидистой березы. Терпко пахло влажными листьями, и полковник подумал, что сейчас должны пойти грибы. Осенние маслята и опята, наверное, в этих лесах их хоть косой коси. Нет в мире лучшего занятия, чем собирать грибы. Особенно осенью в солнечную погоду, когда уже не жарко и березы успели вызолотиться, когда синее небо дышит свежестью…
        Карий закрыл глаза и представил себе поляну в березовой роще, подгнившие пеньки, оставшиеся на поросшем травой срубе, и грибы на тонких ножках под пеньками - они тянутся вверх, будто хотят разглядеть что-то в высокой траве, удивляются солнцу, березам и небесной синеве.
        Карий даже ощутил запах опят, подумал, что, может, и в самом деле где-то поблизости они пробились сквозь прелые листья, вытянулся на траве, чтобы оглядеться, но, конечно, ничего не увидел.
        Солдат, лежавший рядом, встревоженно посмотрел на него, как будто провинился в чем-то, и полковник успокаивающе поднял руку. Потом Карий, прикрывшись плащ-палаткой, осветил фонариком циферблат часов. Подумал: немцы, если они действительно решили пробиваться лесами к линии фронта, должны быть уже где-то недалеко. После посадки самолета прошло полтора часа, сюда от бывшего гитлеровского аэродрома чуть больше пяти километров, и, если будут продвигаться со скоростью четыре километра в час, немцы должны уже приблизиться. Однако минут десять - пятнадцать потратили на сборы, потом, пока сориентировались, посоветовались, приняли решение, еще минут пять - десять… самое большее. Правда, лес - не дорога, особенно не разгонишься, и все же вот-вот должны быть здесь.
        Полковник вынул автомат из-под плащ-палатки. Конечно, лучше не стрелять, а взять их живыми, и он отдал приказ: открывать огонь только в крайнем случае.
        Прошло еще минут пять-шесть. Наверное, теперь Карий не рискнул бы включить фонарик даже под плащ-палаткой. За кустами, метрах в ста от их укрытия, громко треснула ветка. Неужели немцы?
        Карий почувствовал, как невольно напряглись мышцы.
        Впереди послышался шум, громко выкрикивали какую-то команду по-немецки, раздалась автоматная очередь - строчили из шмайсера сухо и коротко, - и вдруг все затихло…
        Затрещали кусты - кто-то пробивался прямо к нему, Полковник стал готовиться к броску, но солдаты, что лежали поблизости, опередили его. Они бросились с двух сторон на человека, который, тяжело дыша, бежал к поляне. Немец упал лицом в мокрые прелые листья, и один из солдат сел ему на спину, вывернув руки.
        - Сдаюсь! - крикнул немец, точнее, не крикнул, а прохрипел. - Капут, сдаюсь…
        Но не все хотели последовать его примеру - снова лес расколола сухая автоматная очередь. В ответ застрочили из ППШ, и опять все стихло.
        Карий повернул пленного лицом вверх, включил фонарик. Лежит, закрыв глаза то ли от резкого света, то ли от испуга, совсем еще зеленый юноша. Наконец захлопал глазами и повторил:
        - Капут…
        - Тебе - капут! - не без удовольствия подтвердил солдат, взявший гитлеровца. - Точно.
        - Отставить! - сурово заметил полковник, - Знаете, как обращаться с пленными?
        - Слушаюсь, товарищ полковник! - вытянулся. - Но ведь сам фриц говорит…
        - Поднимите его.
        Немец оказался невысоким и тщедушным.
        - Кто ты? - спросил полковник по-немецки.
        - Бортрадист Курт Мюллер, - немец вытянулся насколько позволяли связанные сзади руки.
        - Кто твой командир?
        - Гауптман Петер Шульц.
        Карий хотел спросить, с каким заданием летели и что случилось с самолетом, но раздвинулись кусты, и появился командир роты захвата старший лейтенант Туликов. Доложил о задержанных (один был убит).
        - Командир живой?
        - Кажется.
        - Давайте сюда.
        - Тут рядом, - показал рукой Туликов.
        Полковник шагнул, но вдруг остановился и обернулся к бортрадисту.
        - Ваше задание? - спросил он.
        - Не знаю.
        - Кто был в самолете кроме экипажа? Десант?
        - Я ничего не знаю. Я - простой солдат, и меня не ставят в известность…
        - После посадки самолета выходил в эфир?
        - Да.
        - Что передал?
        - Задание выполнено.
        - Какое задание?
        - Это знает только командир.
        - Кого высадили?
        - Не знаю.
        - Сколько их было?
        - Двое.
        - Их задание?
        - Нам ничего не говорили.
        Это было резонно: конечно, бортрадист ничего не мог знать об операции. Карий пробрался сквозь кусты к небольшой полянке, где под деревьями расположили пленных.
        - Кто командир? - спросил полковник.
        Темная фигура отделилась от остальных.
        - Ваша фамилия и звание?
        - Гауптман Петер Шульц.
        Все совпадало, и бортрадист сказал правду.
        - Вы высадили диверсантов, - сказал полковник так, будто знал планы гитлеровцев, - кого и с какой целью?
        - В наше задание входило только высадить их, - ответил гауптман, - больше никто и ничего не знает.
        - Кто они: немцы или русские?
        - Я давал присягу… - начал гауптман не очень решительно. - И пленный не обязан…
        - Вы приземлились на чужой территории со шпионско-диверсионной целью! - жестко оборвал его Карий. - А по законам военного времени со шпионами…
        - Мы не шпионы, экипаж самолета выполнял задание командования!
        - Это еще нужно доказать.
        - Все равно конец один, - безнадежно махнул рукой гауптман, - расстрел.
        От группы пленных отделился невысокий худощавый человек. Назвался:
        - Штурман Арвид Гейдеман. Мы действительно не диверсанты, тут только экипаж самолета, два стрелка и бортрадист. Второй пилот убит. Я скажу все, и ты, Петер, - обернулся к гауптману, - не прав. Для нас еще не все кончено, присягу давали фюреру, а Гитлеру - конец. Капут нашему фюреру… - добавил по-русски, - да, Гитлеру капут, но не нам, и мы должны рассказать все.
        - Что? - спросил полковник.
        - Диверсанты выехали из самолета на мотоцикле по специальному трапу. Мужчина и женщина. Мы не знаем, кто они. Но имеют какое-то очень важное задание. Ходили слухи: их готовил сам Скорцени. Вы знаете, кто такой Скорцени?
        - Да.
        - И еще говорили: об этой операции знает сам фюрер. Мы, правда, не верим, но все возможно.
        - Сам Гитлер? - засомневался Карий.
        - Так говорили.
        - Маршрут? - спросил полковник. - Куда направились диверсанты?
        - По дороге на Сарны.
        - Их приметы?
        - Мужчина в форме вашего майора. Среднего роста, чернявый, в таком же плаще, как и вы. Женщина - младший лейтенант. Красивая. Едут на советском мотоцикле - вероятно, трофейном…
        Полковник поднял руку, и Туликов подошел к нему.
        - Рацию немедленно сюда! - приказал Карий.
        - Готова.
        Полковник властным жестом остановил штурмана, который хотел что-то добавить. Ведь остальное - мелочи, во всяком случае, теперь мелочи, и нужно срочно передать приказ по рации.
        Аппарат светился зеленым глазком, полковник нагнулся над ним и сказал четко:
        - Говорит Третий. Повторяю, говорит Третий. Из четырнадцатого квадрата, где приземлился вражеский самолет, ориентировочно по дороге на Сарны движется мотоцикл с двумя диверсантами. Мужчина и женщина. Мужчина в форме советского майора, женщина - младшего лейтенанта. Мужчина среднего роста, чернявый, женщина красивая. Всем группам захвата немедленно принять меры к задержанию. Повторяю… - Еще раз передал в эфир приказ. Сделал паузу и добавил: - Возможны уточнения. Мой следующий выход в эфир минут через десять - двенадцать. - Круто повернулся и направился к пленным.
        Глава 27
        «Виллис» выскочил из лесу и буквально поплыл по разъезженной дороге. Его носило от края до края. Виктор крутил баранку и тихо ругался. На небольшом подъеме машина почти остановилась, и пришлось включать передний мост. Теперь ползли ухабистой, глинистой дорогой между полями со скоростью двадцать пять - тридцать километров в час. И Виктор молил бога, чтобы не остановиться - на таком глинистом грунте завяз бы окончательно, не поможет и передний мост.
        Начало светать. Тучи ползли низко, но дождь прекратился еще ночью, часа два назад.
        Толкунов достал из-под заднего сиденья термос, поболтал его и, убедившись, что полный, довольно похлопал Виктора по плечу.
        - С тобой не пропадешь, - похвалил капитан. - И что бы мы делали без тебя?
        У Виктора от удовольствия порозовели уши, объяснил:
        - Горячий чай и сладкий. Возьмите кружку - там, в корзинке.
        Машину бросило, и Толкунов сказал что-то не очень лестное по адресу людей, мирящихся с такими дорогами, но все же умудрился налить полкружки чаю и подал Бобренку.
        - Давай, майор, согрей душу. Жизнь у нас - как эта дорога - разъезженная и ухабистая, - и не знаешь, где закончится.
        Бобренок не отказался. Глотнул, обжигая губы, и передал кружку Толкунову. Так и пили по очереди, с удовольствием ощущая, как тепло разливается по телу. Толкунов подлил еще и предложил Виктору, но тот лишь покачал головой - ему не хватало только чаю: и так едва управлялся с машиной.
        После горячего чая капитана потянуло на разговор. Поправил фуражку, едва не слетевшую на очередном ухабе, и начал, вроде бы сетуя:
        - Спешим, несемся неизвестно куда… А я так считаю: напрасно. Примета у меня такая: что хорошо начинается, плохо заканчивается. Вот и сегодня - самолет как будто бы точно должен был сесть, а черта с два! Большая фига под нос. Ибо все сначала пошло гладко: бандита на хуторе голыми руками взяли, потом второго из схрона вытащили. Вроде бы побаловались. А теперь что?.. Сел самолет в открытом поле - иди шпион на все четыре стороны, гуляй, а документы у него, считай, комар носа не подточит, попробуй поймать…
        - Будто здесь только мы с тобой, - не согласился Бобренок. - Всю зону перекрыли, вокруг заставы, на дорогах патрули.
        - А если он по бездорожью?
        - Местные люди чужака заметят.
        - Бандеры в этих лесах, говорят, еще есть, - возразил Толкунов, - может, к ним попадут.
        Бобренок подумал: это был бы наихудший вариант. Действительно, остатки банд еще скрывались в здешних лесах. Если диверсанты свяжутся с ними, найти их будет значительно сложнее.
        - Может быть, - сказал хмуро. - По оперативным данным, в этих лесах есть остатки банд.
        - Вот и посадили самолет в этом квадрате.
        - Что нам гадать? Есть приказ - перекрыть Тринадцатое шоссе. Перекроем так, что никто не проскочит.
        Толкунов незаметно просунул руку под шинель, погладил орден, врученный вчера Карим, его первый орден Красного Знамени. Сказал:
        - Жаль, если эти диверсанты выйдут на кого-нибудь другого.
        Но Бобренок понял, о чем именно думает капитан. Чуть заметно усмехнулся и сказал:
        - Еще награды захотел? Вряд ли дадут - только что получил.
        Поля кончались, в километре уже чернел лес, за ним протянулось Тринадцатое шоссе, которое розыскники должны были перекрыть. «Виллис» уже не носило по разъезженной грязи, начиналась лесная песчаная дорога. Толкунов спрятал термос под сиденье и поправил автомат на коленях. Если бы имели в «виллисе» рацию (не успели забрать из блиндажа на импровизированном аэродроме) - именно в эту минуту услышали бы взволнованный голос Карего: «Говорит Третий… Из четырнадцатого квадрата, где приземлился вражеский самолет, ориентировочно по дороге на Сарны движется мотоцикл с двумя диверсантами. Мужчина и женщина…»
        Дорога на Сарны и была этим Тринадцатым шоссе, что пролегало за лесом.
        Однако в «виллисе» не было рации, и Бобренок с Толкуновым не могли знать того, что было уже известно сотням поднятым по тревоге людей, контролировавшим все дороги в районе приземления гитлеровского самолета.
        Но розыскники приближались к Тринадцатому шоссе, где встреча с врагом была наиболее вероятной, и согретый горячим чаем Бобренок ощутил, как легкий холодок коснулся кожи на затылке - явный признак того, что он приготовился к бою…
        Глава 28
        Ипполитов остановил мотоцикл на опушке и выключил мотор. Слез с седла и распрямился. Спросил:
        - Ну как я их?
        Сулова отбросила брезентовую полость с колен.
        - А что, - ответила уверенно, - теперь мы среди своих, а они должны чтить героев. - Сказала так, что Ипполитов понял легкий иронический подтекст.
        Он несколько раз присел, разминаясь, - хорошее настроение уже вернулось к нему. Достал флягу с коньяком, глотнул лишь раз, будто праздновал свою первую победу, подал Лидке, но она отказалась.
        - И тебе не советую, - сказала сердито.
        - Символически, - усмехнулся он.
        Но Сулова покачала головой, и Ипполитов спрятал флягу.
        Лидия легко выскочила из коляски. Ипполитов шутливо похлопал ее по ягодице и сказал:
        - Живем! Теперь сами себе хозяева… Денег навалом, документы отличные, гуляй…
        - Немножко можно и погулять, - согласилась Сулова. - Устроимся в Москве, где-нибудь в гостинице, там сейчас магазины с коммерческими ценами - помнишь, Валбицын говорил, - все в них есть, день-два отдохнем…
        - Нет, - возразил Ипполитов, - в гостинице опасно, все гостиницы контролируются. Лучше снимем квартиру. Комнату под Москвой - есть такой поселок Красково, там у меня знакомые, будешь жить на даче, как помещица.
        - Не на дачу едем.
        - Конечно, но оттуда в Москву пригородные поезда ходят. Сорок минут - и в центре.
        - Наверное, ты прав, - одобрила Сулова. Бурная гостиничная жизнь с вечерними ресторанными загулами больше импонировала ей, но ехали же в Москву не отдыхать.
        - Главное - не спешить, - сказал Ипполитов. - И взвешивать каждый шаг. Споткнешься - не встанешь.
        - Но Краусс приказывал не тянуть.
        - Где тот Краусс? Нам с тобой, Лида, теперь Краусс ни к чему, - возразил Ипполитов. - О себе должны думать. Ибо теперь мы сами, а против нас все, - развел руками, будто показывая. - Все, без исключения, слова сказать нельзя, лучше и мысли прятать.
        - Да, сами, - согласилась Сулова. - Никто не поможет. Одни против всех… Тебе не страшно?
        - Ты эти разговорчики брось. Страшно, не страшно, а свое должны делать. Трусов сюда не посылают, - возразил Ипполитов убежденно.
        Но сам подумал, что все будет зависеть от ситуации, и умный человек на его месте должен прежде всего осмотреться. Будет возможность выполнить задание - выполняй. А выполнит - сенсация на весь мир! Он получит большое вознаграждение… При воспоминании об обещанных деньгах он почувствовал, как радостно забилось сердце. Богатство, известность, подвиг!.. А кто совершил? Он, Ипполитов, или майор Таврин, - его имя прославится в веках. Или выследить машину, в которой Сталин ездит в Кремль… Залег где-нибудь в укромном месте, откуда легко удрать, делаешь один выстрел из «панцеркнакке» - машина Верховного горит, вокруг замешательство, а ты уже далеко…
        Правда, охрана там, наверное, опытнейшая, сразу начнут преследовать. Нужно хорошо изучить местность, где-нибудь поблизости оставить мотоцикл: на нем можно рвануть даже лесными тропинками - наше вам с кисточкой, будьте здоровы…
        Возможно, будут еще варианты - более безопасные. Главное: как можно меньше риска. Вот бы получить пропуск на торжественное заседание. Конечно, сразу такое не делается, нужно наладить связи, войти в доверие, обзавестись влиятельными знакомыми.
        И взвесить все. Неслучайно говорит народная мудрость: семь раз отмерь - один раз отрежь.
        В конце концов можно отрезать, а можно и не резать. Есть прекрасный край - Средняя Азия. Когда-то он жил и работал там - на Турксибе. Мягкий климат, доверчивые люди, старинные города. Если возникнут какие-либо осложнения, можно податься туда. Герою Советского Союза там вообще все двери открыты. К тому же он слышал: таджички красивы и страстны, прибиться к какой-нибудь красотке, а там - что бог даст…
        Ипполитов внимательно посмотрел на Сулову. Не сводит с него глаз, и даже теперь, когда только начало светать и небо на востоке лишь порозовело, можно увидеть на ее лице саркастическую усмешку.
        Неужели прочитала его мысли?
        Что ж, в проницательности ей не откажешь, но, дорогая, думай что хочешь, а последнее слово за ним. Да, за ним!
        - Садись, Лида, - приказал Ипполитов. - Скорее всего, они перекрыли зону и ищут нас.
        - Что-то ты стал слишком боязливым, - ответила она беззаботно, - шлагбаум проехали, теперь все позади.
        - Ну и дура, - заметил Ипполитов. - Не понимаешь: чем дальше отъедем, тем лучше.
        Они проехали лесом километр или немного больше. Уже совсем рассвело, дорога сузилась, позади осталась развилка, и вдруг перед ними, буквально метрах в пятидесяти, упало дерево.
        Ипполитов, хоть и имел быструю реакцию, не сразу уяснил, что случилось, но уже через секунду или две сообразил: деревья в тихую погоду сами не валятся. Резко вывернул руль и потянулся к автомату, но его уже схватила за руку Сулова.
        - Давай! - крикнула она. - Назад, и скорее!
        Раздалась автоматная очередь - стреляли в них. Ипполитов услышал свист пуль над головой. Нажал на газ и рванул в кусты, а Лида уже обернулась и открыла огонь. Куда она стреляет? Ведь в них бьют из шмайсеров от поваленного дерева, а она строчит в сторону…
        Их спасло то, что Ипполитов кинул мотоцикл через обочину в кусты и дорога скоро поворачивала. Уже выскочили в безопасную зону, а Сулова, неудобно стоя на коленях в коляске, все еще строчила в белый свет. Ипполитов стиснул ее плечо.
        - Хватит! - приказал, но Лида не услышала. - Говорю, хватит! - повторил и легко ударил ее по затылку.
        Сулова прекратила стрельбу, удивленно обернулась к Ипполитову: почему ударил? Ведь она, только она спасла их…
        Через минуту они выехали на развилку. Ипполитов повернул направо - там кончался лес, и можно было объехать его.
        - Молодец, Лида, - сказал он совершенно искренне. - А ты говорила: все позади. Видишь, только начинается.
        - Но они же стреляли в своих… - ответила растерянно. - Мы же теперь свои, а они почему-то стреляют…
        - Бандеровцы, - объяснил Ипполитов. - Неужели не поняла? Мы натолкнулись на бандеровскую засаду.
        - Ну бандеровцы же наши… - Сулова спрятала автомат. - Выходит, стреляли по своим…
        Ипполитов усмехнулся. Был доволен собой, своей мгновенной реакцией, умением моментально оценить обстановку и принять единственно правильное решение. И еще, хотя и злился на бандеровцев, которые могли убить их на лесной дороге, подумал: все хорошо, и все идет так, как нужно. Ведь бандеровцы должны стрелять в них, советских офицеров, фронтовиков, выполняющих задание командования.
        Действительно, все идет так, как нужно…
        Ипполитов дал газ и выскочил на мощеную дорогу. Вспомнил: эта дорога обозначена на карте и через несколько километров должна пересечь шоссе.
        Глава 29
        Старый грузовик подпрыгивал и скрипел на разбитом шоссе, в кузове тряслись четверо с автоматами: лейтенант госбезопасности Юров, капитан из военкомата Шалалай и два бойца. На развилке машина остановилась, капитан Шалалай с автоматчиком вышли, а грузовик загромыхал дальше.
        Шалалай поправил плащ-палатку, строго посмотрел на бойца с автоматом.
        - Задание ясно? - спросил он.
        Перед выездом их инструктировал начальник районного отдела госбезопасности капитан Варавка, и Шалалай обратился к солдату просто так, ради интереса, чтобы услышать его голос, - был солдат еще совсем молод, лет восемнадцати-девятнадцати, а выглядел еще моложе, буквально мальчишка.
        - Ясно, товарищ капитан! - ответил солдат тонким голосом и шмыгнул носом.
        «Тоже мне вояка…» - подумал Шалалай и еще раз поправил плащ-палатку. Конечно, рядом с красноносым солдатом капитан казался бывалым военным. Плащ-палатка пригнана по росту, фуражка с твердой тульей, начищенные сапоги. Настоящий боевой офицер - во всяком случае, Шалалай считал себя таковым, ходил с выпяченной грудью и по возможности печатая шаг, хотя и служил все время в штабах и военкоматах. Мечтал получить орден, пусть один боевой орден! Ведь пока что китель его украшала только одна медаль - «За боевые заслуги». Но Шалалай был уверен: непременно заслужит орден - относился к своим обязанностям педантично, был требователен к другим, особенно к призывникам, не любил расхлябанности и всегда заставлял подчиненных козырять ему по уставу.
        Вот и сейчас солдат ответил, как и надлежало, по форме, но не стал по стойке «смирно», и Шалалай сделал ему выговор. Солдат сразу подтянулся, это понравилось капитану, но боец не удержался и снова шмыгнул носом. Шалалай покосился на него строго, и солдат вытер нос рукавом.
        Их пост находился на перекрестке двух дорог. Одна вела на восток - выбитое машинами и танками асфальтированное шоссе, другая, мощеная, - на север. Еще месяц назад, когда фронт проходил близко, здесь стояли военные регулировщики, шла техника, сейчас же изредка проезжала тыловая машина или крестьянская подвода. Слева от шоссе начинался лес, за перекрестком он немного отступал, дальше виднелось поле. Урожай уже давно убрали и вывезли, но поле еще не засеяли озимыми - оно стояло сиротливое и брошенное.
        Тучи затянули небо, повисли над самыми деревьями. Совсем уже рассвело, дул влажный и пронизывающий ветер, и Шалалай пожалел, что не надел шинель.
        Где-то вдали послышался шум мотора, и скоро к перекрестку подъехала, скрипя ржавым металлом, полуторка. Вел ее человек в старой гимнастерке, рядом с ним сидел еще один в кителе, а в кузов набилось десятка полтора женщин.
        Шалалай поднял руку, в машине что-то заскрежетало, она выбросила клуб черного дыма и остановилась как-то нехотя.
        Капитан подошел к полуторке. Он знал человека, который сидел в кабине, после демобилизации сам выписывал ему документы - председатель колхоза Иван Сидорович Мурейко, а ведет машину известный на весь район любитель-механик и бывший танкист Николай Жила - это он фактически из металлолома собрал единственную на весь район колхозную полуторку, предмет зависти председателей остальных артелей.
        - Привет, капитан, - помахал ему рукой Мурейко. - Что случилось?
        С этой машиной и пассажирами на ней все было ясно, но Шалалай спросил строго:
        - Посторонних нет?
        - Какие посторонние, капитан? Девчат на поле везу.
        Девчата были, правда, в возрасте, однако Шалалай не принял шутки председателя. Вскочил на ступеньку, заглянул в кузов: не спрятался ли кто? Спрыгнул и махнул рукой, разрешая проезд. Но Мурейко спросил:
        - Что так рано?
        - Вы из села? - уклонился от ответа Шалалай.
        - Откуда же еще?
        - Никого на дороге не видели?
        - Как всегда, пусто.
        - Давайте… - махнул рукой капитан.
        Полуторка двинулась. Шалалай отошел к кювету и закурил. Походил немного вдоль шоссе, затоптал окурок.
        В это время вдали что-то чуть-чуть загудело, будто зажужжал шмель. Звук усиливался, и скоро стало ясно, что к перекрестку приближается мотоцикл.
        Шалалай, поправив автомат, повернулся в ту сторону и увидел на фоне леса движущуюся точку. Посмотрел на солдата, хотел предупредить, чтобы тот был повнимательнее, но, увидев, что солдат снял с плеча автомат, успокоился.
        Когда мотоцикл подъехал к перекрестку, Шалалай вышел на середину шоссе и властно поднял руку, приказывая остановиться. Мотоцикл прижался к обочине - ехали на нем двое: мужчина в такой же плащ-палатке, какая была на капитане, и женщина в шинели с погонами младшего лейтенанта.
        - В чем дело? - спросил мужчина. Он не слез с седла и не выключил мотор.
        - Проверка документов. Прошу предъявить! - приказал Шалалай строго.
        Мужчина расстегнул плащ-палатку и откинул ее назад. Шалалай увидел майорские погоны и Звезду Героя. Вытянулся и сказал:
        - Прошу извинить, товарищ майор, но мы проверяем документы у всех, такой приказ.
        Майор протянул ему свои документы, улыбнулся то ли снисходительно, то ли иронично. Шалалаю по меньшей мере стало неловко, и он быстро просмотрел их.
        Майор Таврин Петр Иванович. Заместитель начальника армейского Смерша. Согласно приказу командующего фронтом едет в Москву.
        - Все в порядке, товарищ майор. - Шалалай обратился к женщине: - Прошу ваши.
        Младший лейтенант административной службы Сулова Лидия Яковлевна. Едет вместе с майором для выполнения работ, связанных с его командировкой.
        Вернул им документы, козырнул, глядя, как майор прячет их в нагрудный карман гимнастерки. Спрятав, майор поправил плащ, Шалалай задержал глаза на плаще, совсем сухом и новом, и вдруг у него мелькнула тревожная мысль.
        - Откуда едете? - спросил он у майора.
        - Из… - Майор назвал город, расположенный примерно в ста пятидесяти километрах.
        - И едете всю ночь?
        - Да.
        «Едут всю ночь, а совсем не уставшие и сухие, - подумал Шалалай. - А дождь перестал совсем недавно. Вот это да…» Посмотрел на солдата. Незаметно сделал знак, чтобы тот был настороже. Произнес строго:
        - Товарищ майор, вы выезжаете из прифронтовой зоны. Должны заехать в райцентр и отметить документы. Сюда, - показал на дорогу слева, - там…
        Наверное, он на какую-то секунду или две выпустил из поля зрения майора и его спутницу. Этих секунд было достаточно «Таврину», чтобы выхватить из-под плаща пистолет. Капитан не успел ничего сказать: пуля ударила его в грудь, отбросила от мотоцикла - он отступил назад и зашатался. Ипполитов не ждал, пока капитан упадет, выстрелил в солдата, тот тоже стал оседать на землю, а майор, не выпуская пистолета, нажал на газ.
        Мотоцикл рванулся с места. Ипполитов выронил вальтер, но не остановился: черт с ним, хватит ему оружия, лишь бы оторваться от этого поста! Но позади послышалась автоматная очередь - мотоцикл развернуло в кювет. Ипполитов сумел выровнять его - еще сто метров, а там поворот, лишь бы успеть к этому спасительному повороту!
        Ипполитов инстинктивно пригнулся, но сзади не стреляли: видно, тот солдат дал очередь из последних сил и пробил шину. Ничего, они доедут и на ободе, потом поменяют колесо - лишь бы дотянуть до поворота…
        Но из-за этого спасительного поворота неожиданно показалась машина, развернулась поперек шоссе, загородив его. Ипполитов выскочил на обочину, чтобы объехать «виллис», но мотоцикл занесло в кювет, и он перевернулся, прижав ему ногу. И почти мгновенно на Ипполитова кто-то навалился. Он рванулся и чуть было не освободился, но ему больно вывернули руку, прижали лицо к мокрой траве, и Ипполитов злобно вцепился зубами в землю. Знал, что это конец, но не мог смириться, рвал бы и кусал все вокруг, но руки его уже были связаны, и он только бессильно скрипел зубами.
        Бобренок перевернул Ипполитова вверх лицом и только сейчас заметил у него на груди Звезду Героя.
        - Ого! - воскликнул. - Неужели ошиблись?
        Ипполитов посмотрел на него с ненавистью.
        - Вы еще ответите за свои действия! - прошипел грозно.
        - Конечно, - спокойно ответил Бобренок и просмотрел документы. Показал их Толкунову.
        Тот почему-то улыбнулся весело, и Ипполитов глянул на него непонимающе: неужели фортуна снова смилостивилась над ним?
        - Коллеги… - засмеялся Бобренок. - Тоже мне, заместитель начальника армейского Смерша майор Таврин…
        - Ну и что? - выпрямился Таврин-Ипполитов, оглянулся и увидел Сулову с поднятыми руками. - Опусти руки! - приказал. - Не видишь, действительно коллеги, вышло какое-то недоразумение. Развяжите меня.
        - А ты наглец! - сказал Толкунов. - Только вот что: мы хорошо знаем работников контрразведки этой армии.
        Таврин-Ипполитов сделал шаг назад.
        - Вы пожалеете, капитан! - воскликнул он.
        Но Толкунов опять улыбнулся и стал обыскивать его. Достал сигареты, нащупал в левом кармане еще что-то, вынул и посмотрел - какая-то ерунда, хотел даже выбросить, но Бобренок быстро перехватил его руку и отнял брелок для ключей.
        Все точно: бронзовый чертик с царапиной посредине.
        - Ну что, - сказал весело, - не помог тебе талисман?! Точно говорю, не помог даже бронзовый черт, хотя только черти помогают шпионам. И подарил его тебе сам Скорцени, не так ли?
        Таврин-Ипполитов смотрел на него зло, смотрел и почти не видел ненавистного лица.
        Вдруг Бобренок забыл о талисмане - увидел солдата в длинной шинели, который, хромая, приближался к ним от перекрестка. Он сжимал автомат в левой руке - правая бессильно висела вдоль туловища, но он упрямо ковылял и смотрел на Бобренка с надеждой.
        - Там капитан Шалалай, - махнул он автоматом назад, - без сознания, но еще живой…
        Бобренок понял, что именно произошло на перекрестке. Приказал Толкунову:
        - Положите шпионов на траву, чтобы не двигались! - а сам направился к «виллису» - надо было послать Виктора в райцентр, чтобы вызвал помощь…
        Зашифрованный счет
        Тревожные мысли преследовали его, не давали спать. Теперь Карл знал, кто он на самом деле - сын гауптштурмфюрера СС Франца Ангела, коменданта одного из гитлеровских лагерей смерти, военного преступника, процесс над которым натворил столько шума в прессе[1 - См.: Ростислав Самбук. Сокровища Третьего рейха. Серия «Военные приключения». М.: Вече, 2017.].
        Карл узнал об этом случайно, увидев портрет отца в газетах. Конечно, это мог быть и не отец, а всего лишь похожий на него человек, но мать подтвердила; Франц Ангел - его отец.
        Так началась новая полоса в жизни Карла Хагена.
        Раньше все было просто, спокойно и понятно. Его отец Франц Хаген давно уже разошелся с матерью. Занимался какой-то коммерцией то ли в Африке, то ли на Ближнем Востоке - изредка из тех районов приходили письма, - и только раз в два-три года они проводили вместе летние каникулы, но Карл не знал заранее, где и когда отец назначит им встречу: на Канарских островах или на раскаленных пляжах Персидского залива. Никогда отец не встречался с ним в Европе; сейчас Карл понял почему: оберегал их от своего прошлого и настоящего, а может, боялся, что через них полиция нападет на его след.
        Он был осторожный, Франц Ангел.
        Читая материалы судебного процесса, Карл поражался отцовской прозорливости, умению заглядывать далеко вперед и рассчитывать черт знает сколько ходов в своей всегда предельно запутанной и рискованной игре. Только благодаря такой осторожности журналисты до сих пор не вышли на семью Ангела, Карлу становилось жутко от мысли об этом, хотя иногда, в минуты душевного смятения, хотелось плюнуть на все и всенародно признаться: да, это его отец Франц Ангел! Ну и что ж!
        Вначале Карл был уверен, что отец действовал не по собственному желанию, а выполнял приказ: знал его как человека учтивого и кроткого, который без принуждения вряд ли уничтожал бы людей. Но разве это оправдание?
        Карл жадно читал материалы процесса, пытаясь обнаружить факты, которые подтверждали бы невиновность отца. И не обнаруживал.
        Не потому, что Франц Ангел признавал себя виновным во всем - он вел себя на процессе не агрессивно, но и не как человек, который примирился с поражением и вымаливает себе прощение, - хитрил и выворачивался, но так и не мог привести в свое оправдание ни одного убедительного факта. Иногда Карлу казалось, что сам он имеет их достаточно. Читая в газетах рассказы свидетелей о том, как отец стеком подталкивал детей в газовые камеры, вспомнил девочку, с какой тот играл на пляже в Лас-Пальмасе на Канарах. Наверно, она была мулаткой, эта черненькая четырехлетняя девчонка, с толстыми негритянскими губами. Отец высоко подбрасывал девчонку и ловил ее, они смеялись и затем обсыпали друг друга песком.
        Разве мог такой человек равнодушно смотреть, как умирают дети?
        Эта картина - отец подбрасывает мулатку - зримо стояла перед глазами. Другая же, когда он подталкивал детей к газовым камерам, расплывалась и казалась выдуманной, как и вообще выдуманным весь этот процесс. Однако отец не возражал против фактов. Он пытался только лишь использовать их в своих интересах. Но разве можно хоть чем-нибудь смягчить вину за смерть детей?
        Карл понимал: в одном человеке несовместимы гуманность и равнодушие, вражеское, даже звериное, отношение к себе подобным. Значит, отец прикидывался, лицемерил, так сказать, играл на публику, хотел завоевать сыновнюю симпатию. Но какая же неподдельная ласка светилась в его глазах, когда возился с мулаткой!
        А перед этим продавал девушек в гаремы аравийских властелинов.
        Эту половину жизни Франца Ангела, когда он после войны продавал девушек в гаремы, отодвинули на процессе на второй план не потому, что выглядела бледно на фоне дыма крематориев, а потому, что Ангел умело спрятал концы в воду, и обвинить его можно было только в продаже партии француженок.
        Теперь Карл знал, каким бизнесом занимался отец на Ближнем Востоке, почему они так редко виделись и почему отец так нежно относился к матери, хотя и развелся с ней. Мать только теперь подтвердила Карловы догадки: фиктивный развод. В этом также проявилась отцовская предусмотрительность - не хотел, чтобы тень пала на семью.
        Мать понимала тревогу сына, хотя у нее были твердые взгляды, сформировавшиеся, как понимал Карл, еще когда жила рядом с концлагерем.
        Она почти не разговаривала с сыном во время процесса, но однажды, поймав Карлов тревожный и вопросительный взгляд, попробовала успокоить его.
        - Если бы мы победили, - произнесла убедительно, - все, что сделал твой отец, квалифицировалось бы как доблесть. Он был дисциплинированным офицером и выполнял волю своего начальства. Мы проиграли, и твой отец - одна из жертв нашего поражения.
        У Карла округлились глаза. Он знал, что мать - практичная женщина, более того, как говорили знакомые, - деловая, но вместе с тем она всегда была обходительна с соседями, нежна к нему, вообще считалась уважаемой женщиной - и вдруг такое!
        Очевидно, мать почувствовала, что переборщила, поскольку сразу же пошла на попятную:
        - Думаю, твоему отцу было нелегко… Тогда он как бы замкнулся в себе и… И вообще все это похоже на кошмарный сон…
        Но Карл понял, что мать так же лицемерила с ним, как и отец.
        Однажды за завтраком у них с матерью состоялся разговор о деньгах.
        Карл спросил:
        - Сколько у тебя в банке?
        Беата наливала себе кофе. Рука ее слегка задрожала, однако мать не пролила кофе, нацедила полную чашку и спокойно поставила кофейник. Взглянула на Карла из-под опущенных ресниц.
        - Зачем тебе, мой милый?
        - Так… Просто интересно… Я спросил про деньги лишь для того, чтобы знать, от чего я отказываюсь.
        Он думал, что мать смутится, по крайней мере начнет его уговаривать или постарается уйти от этого разговора, но он плохо знал свою мать, он, журналист Карл Хаген, который, как и все молодые журналисты, считал себя человековедом.
        Мать не отвела взгляд, но спросила тихо и мягко:
        - А почему ты уверен, что есть от чего отказываться?
        Такого поворота Карл не ожидал. Пожал плечами, ответил растерянно:
        - Ну… Я считал, что у нас есть какие-то деньги… И отец намекал… - Вдруг осекся: он все же произнес это слово «отец», хотя только что отрекся от него. Но мать, к счастью, не заметила этого. Поправила скатерть и произнесла:
        - Возможно, у меня и есть какие-то деньги, и я буду поддерживать тебя. Но ты сможешь рассчитывать на капитал только после моей смерти.
        Беата давно приняла такое решение. Вернее, оно не было окончательным: убедившись в деловых способностях сына, она отдала бы ему капитал, ну, не весь, хотя бы часть, но не сейчас… Растранжирит деньги и сам потом пожалеет. Она, конечно, не бросит Карла на произвол судьбы, слава богу, на счету уже около трех миллионов долларов - им двоим хватит…
        Внимательно посмотрела на сына - гордый и независимый. Эта мысль принесла удовлетворение, хотя, конечно, поведение Карла вызывало раздражение.
        А Карл сидел, уставившись в пол, и не знал, что сказать. Он принял решение отречься от отцовских денег, поскольку от них на расстоянии пахло преступлением: каждый порядочный человек отказался бы от них, а Карл считал себя порядочным, более того, прогрессивным, иначе и быть не могло - он работал в либеральной бернской газете, вел театральные обозрения и, говорят, добился явных успехов на этом поприще: в театрах с ним считались, даже побаивались его острых рецензий. Но Карл сам себе не признался, что подтолкнуло его к сегодняшнему разговору с матерью. Вернее, он знал что - перспектива получить двадцать миллионов марок. Именно эта цифра была написана на клочке бумаги, вложенном в отцовское письмо, которое Карл получил однажды одновременно с сенсационным известием прессы об аресте Франца Ангела. В конверте также лежала записка: отец просил Карла сохранить этот клочок бумажки - и все.
        Тогда Карл не придал значения этому письму. Равнодушно посмотрел: напечатанные на машинке три фамилии, пометки карандашом через весь листок.
        «Наверно, деловая бумага», - подумал он. Немного удивился, почему отец прислал ее именно ему, ведь раньше никогда не посвящал сына в свои дела.
        Карл спрятал письмо в стол и вспомнил о нем позже, когда процесс приближался к концу и стали известны некоторые подробности отцовской поездки в Австрию. Выяснилось, что Франц Ангел нацелился на спрятанные в «Альпийской крепости» фюрера эсэсовские сокровища. И не без успеха. Журналисты пронюхали, что он со своими подручными нашел контейнер с секретными документами Главного управления имперской безопасности, среди которых находились списки так называемых «троек».
        Карл и раньше слыхал об этих «тройках». В конце сорок четвертого года эсэсовцы переправили часть награбленных ценностей в Швейцарию, положив значительные суммы на зашифрованные счета. Каждый член «тройки» знал две цифры из шести. И больше ничего! Списки «троек» в одном экземпляре хранились у шефа Главного управления имперской безопасности обергруппенфюрера СС Эрнста Кальтенбруннера.
        Одну из этих «троек» знал теперь бернский журналист Карл Хаген. Сомнений не было - отец успел изъять из контейнера документ и переслать его сыну.
        Карл догадался об этом, сидя в редакции и читая очередной репортаж о процессе. Поняв, что имеет ключ к эсэсовским сокровищам, разволновался. Во-первых, мелькнула мысль: грязные деньги, необходимо немедленно сообщить об этом, отдать их. Но сразу остановил себя: зашифрованный счет… Банк - государство в государстве, он пошлет ко всем чертям того, кто не назовет все шесть цифр. Банк не интересует, кто положил деньги. Каждый из «тройки», обозначенной в списке, привлечет Карла к ответственности, только посмеется над ним: выдумка, бред, клевета!
        Карл бросил работу и поспешил домой. С нетерпением вынул из конверта бумажку. Прочитал:
        «Рудольф Зикс;
        Людвиг Пфердменгес;
        Иоахим Шлихтинг».
        И наискосок (сейчас Карл понял) рукою Кальтенбруннера: «20 миллионов марок. Юлиус Бар и К°».
        Юлиус Бар и К°. Одна из самых солидных банковских контор в Цюрихе. И двадцать миллионов марок! Казалось, протяни руку и получишь…
        Карл сидел, курил и, казалось, ни о чем не думал. Призрак миллионов маячил перед ним, дразнил, убаюкивал, обещал неизведанные, какие-то совсем новые ощущения, хотелось сразу что-то предпринять и одновременно лень было подняться с кресла, блаженная истома наполнила его. Так бывает: радость ошеломляет, расслабляет, в такие минуты из человека можно вытянуть какое угодно обещание. Он посмеется над заклятым врагом и простит даже коварство.
        Вдруг одна мысль поразила Карла. Она была такой элементарной, что Карл даже рассердился на себя. И действительно, стал уже строить розовые замки, протянул руку за миллионами, а вдруг первого же из списка - Рудольфа Зикса - уже нет в живых?
        Карл поколебался немного и сжег список: эти фамилии все равно навечно врезались в память.
        В тот вечер он заглянул в журналистский клуб. Сидел, сгорбившись, над столиком, тупо смотрел, как тают в стакане кубики льда. Эта мысль - Рудольф Зикс погиб или умер - сидела где-то в уголках мозга. Карл думал: это принесет ему облегчение, если Зикс и на самом деле умер, и так было трудно жить дальше, зная, что отец - палач, а тут еще перспектива эсэсовских миллионов… Разве можно назвать человека порядочным, если он протягивает за ними руку?
        Карл был уверен: многие из тех, кто сидел за соседними столиками, пил коктейли, танцевал, только посмеялись бы над его сомнениями: человеку привалило счастье, а он колеблется! Но разве это не кража: прийти в банк, назвать шесть цифр и получить двадцать миллионов марок?
        Возможно, все они сошлись бы на одном: человеку улыбнулось счастье. Да и он сам так настраивал себя: судьба, и только. Неисповедимы пути господни, каждому свое, и все равно через год или даже меньше деньги пропадут: с момента, когда их положили, уже пройдет двадцать лет, а ценности, что лежат на зашифрованном счету и за которыми на протяжении двадцати лет никто не явился, остаются собственностью банка.
        Да и зачем позволять ожиревшему Юлиусу Бару с компанией присвоить еще двадцать миллионов?
        С того вечера прошло уже немало времени - Франца Ангела под нажимом общественности казнили, мать успела приобрести на Женевском озере пансионат и с головой ушла в дела, а Карл все еще колебался. Теперь сомнения уже меньше мучили его: он не унаследовал от отца ничего, даже фамилии, а бумажка с «тройкой» могла попасть в руки кому-нибудь, да и вообще, если даже все из «тройки» живы и удастся их разыскать, захотят ли они назвать две свои цифры - ведь их, наверное, предупредили, что эти цифры являются тайной Третьего рейха.
        Итак, дело с запиской представлялось сомнительным, однако, как ни странно, сама эта сомнительность привлекала Карла, как привлекают полные тревог и лишений дальние дороги.
        Первая задача, которая встала перед Карлом, заключалась в том, чтобы разузнать, кто такие Рудольф Зикс, Людвиг Пфердменгес и Иоахим Шлихтинг. После разгрома Третьего рейха прошло без малого двадцать лет, и фамилии даже известных в то время бонз нацистской партии уже начали стираться в памяти, на смену им пришли новые - моложе и энергичнее; уже фон Тадден возглавил неонацистское движение, а кто знал Таддена во времена фюрера? И кто знает теперь Рудольфа Зикса?
        Разумеется, если бы Карл не сидел в Швейцарии, а посетил сборище бывших эсэсовцев где-нибудь в Дюссельдорфе или Гессене, там над ним только посмеялись бы.
        Кто знает Рудольфа Зикса?
        А кто не знает группенфюрера СС Рудольфа Зикса, бывшего командира корпуса СС, потом одного из руководящих деятелей Главного управления имперской безопасности? Во времена Третьего рейха каждый более или менее осведомленный человек, называя первые два десятка из эсэсовской верхушки, непременно вспомнил бы и Зикса.
        Но Карл Хаген не посещал эсэсовские съезды и пошел по более трудному пути - перелистал папки старых газет и журналов, досконально изучил историю СС, познакомился со многими судебными процессами над нацистами в послевоенной Германии.
        Зикса задержали в английской зоне оккупации. Его могли судить вместе с другими эсэсовскими генералами, но он заболел - в прессе промелькнуло сообщение, что врачи признали его психически больным. На этом след обрывался, Карлу удалось только установить, что младший брат Рудольфа - Ганс-Юрген Зикс живет в городе Загене, земля Верхний Рейн, и является владельцем довольно большой и перспективной фирмы готовой одежды.
        На имя Иоахима Шлихтинга Карл наткнулся только раз: в связи с реорганизацией одного из гамбургских концернов сообщалось, что его директор Иоахим Шлихтинг подал в отставку, поскольку решил остаток дней своих провести в имении жены под Ганновером.
        И ни одного упоминания о Людвиге Пфердменгесе…
        Фактов было, собственно говоря, мало. Карл рассчитывал на большее, однако могло случиться, что он натолкнулся бы на извещение о смерти кого-нибудь из «тройки».
        Карл позвонил Гюнтеру Велленбергу и назначил ему встречу в журналистском клубе.
        Мысль о Гюнтере появилась еще раньше, Карл понимал, что может случиться всякое, и ему одному будет трудно: в таком рискованном деле поддержка или совет друга просто необходимы - кто знает, а вдруг придется разыскивать Людвига Пфердменгеса даже в Южной Америке? Да и вдвоем веселее, тем более с Гюнтером - старым другом, человеком надежным и умным.
        Гюнтера Велленберга хорошо знали в швейцарских театральных кругах, меньше - зрители, что Гюнтер объяснял косностью обывателей, нежеланием и неумением подняться к вершинам современного искусства.
        Велленберг стал основателем и идейным руководителем нового экспериментального театра - театра, который не имел ни денег, ни помещения и давал представления в клубах и кафе. Труппа состояла преимущественно из молодых актеров, которые работали в солидных, со сложившимися традициями коллективах и собирались после спектаклей, чтобы огорошить посетителей ночных клубов необычным зрелищем.
        Играли без декораций, театральных аксессуаров. Гримировались, стараясь подчеркнуть все уродливое, что есть в человеке, сами писали сцены и скетчи, иногда острые, иногда с нечеткой социальной окраской - копались в темных закоулках человеческой души, выворачивали, чернили ее, смеялись над любовью и верностью, считая себя чуть ли не революционерами, потому что зло бросали в лицо респектабельной публике, которая приходила на их ночные спектакли, все, что думали о ней, с определенной долей цинизма.
        Карлу нравились поиски Велленберга, хотя он часто и не разделял взгляды друга, был умереннее. Иногда друзья ссорились, но ненадолго. Через день-другой снова сходились, потому что тосковали друг без друга, каждый чем-то дополнял другого, даже споры и размолвки приносили обоим удовольствие…
        …Гюнтер сидел на своем постоянном месте - справа от входа, пил кофе и просматривал журналы. Он всегда по вечерам пил много кофе. Карл удивлялся, как может человек выпить столько и потом спать, но Гюнтер лишь смеялся и объяснял, что все равно ведет ночной образ жизни, а до утра, когда он ложится, еще далеко, да и вообще кофе не мешает ему крепко спать.
        Карл подсел к Гюнтеру, и тот отложил журналы, посмотрев вопросительно.
        - Что случилось? Мне показалось, что ты был взволнован, когда звонил. Да и сейчас не в своей тарелке.
        Так всегда: Гюнтер был неплохим психологом и умел заглядывать другу в душу. Иногда это раздражало Карла, он давал отпор Гюнтеру, даже иронизировал над его попытками сразу понять и оценить человека, но не мог не отдать другу должного - Гюнтер все же знал людей, замечал их уязвимые места и умел ловко играть на человеческих слабостях. Но даже менторский тон Гюнтера на этот раз не обидел Карла. Потому что знал: сейчас он ошеломит Гюнтера, будет играть с ним как захочет, и так будет по крайней мере в ближайшем будущем.
        Сознание того, что он может облагодетельствовать друга, как-то поднимало Карла в собственных глазах, и он не отказал себе в удовольствии хоть немного поинтриговать Гюнтера.
        - Ты прав, - ответил, - я действительно, кажется, не в своей тарелке. Однако с наслаждением посмотрю, как вытянется твоя самодовольная рожа, когда услышишь, что скажу. Я, правда, еще не решил, стоит ли открывать эту тайну, но если ты будешь хорошо себя вести…
        Гюнтер смотрел недоверчиво, но то ли блеск глаз Карла, то ли его убежденность и взволнованность подтверждали, что говорит правду, и Гюнтер, отставив чашку с кофе, наклонился к Карлу.
        - Ну?.. - спросил кратко.
        Карл не спеша закурил сигарету.
        - Хотел бы ты иметь миллион?
        Гюнтер засмеялся.
        - Кельнер, кофе! - помахал рукой. - Миллион чего: долларов или фунтов стерлингов? Или ты хочешь подарить мне миллион швейцарских франков? Я не гордый и возьму любой валютой, даже в динарах или рупиях!
        - Миллион западногерманских марок, - оборвал его Карл.
        - Могу и в марках, - продолжал иронизировать Велленберг. - Прекрасная валюта, которую можно обменять в любом банке. Мечта моей жизни - миллион, я кланяюсь вам, о Ротшильд, за щедрый подарок!
        - Подарка не будет, - быстро возразил Карл. - Деньги придется зарабатывать.
        - Ха! - воскликнул Гюнтер зло. - Я могу работать всю жизнь и не заработаю миллиона. Если фортуна не захочет немножко побаловать меня…
        - Может быть, она тебя уже балует? - засмеялся Карл. - Не могу ничего гарантировать, но послушай… - И стал рассказывать о существовании «тройки», скрыв, откуда он узнал о ней.
        От иронии Гюнтера не осталось и следа.
        - Ого! - вытаращил глаза. - И сколько лежит на твоем зашифрованном счету?
        Карл знал, что Гюнтер спросит об этом. Он заранее продумал все возможные повороты разговора и решил не открываться до конца.
        - Тебя устраивает миллион? - сказал так, чтобы положить конец нежелательным вопросам.
        - Конечно… - Гюнтер понял, что его отодвигают на задний план, но не обиделся. Подумал: на месте Карла он поступил бы так же, возможно, не дал бы и миллиона, игра стоила свеч за сто, и за пятьдесят тысяч, даже меньше. Велленберг жадно глотнул горячий кофе, который принес кельнер. - А откуда?..
        Карл нашел в себе силы, чтобы сказать спокойно и на первый взгляд безразлично:
        - Данные, которые у меня есть, достоверны. Их переслал в письме мой отец. Ты, наверно, слыхал это имя - его звали Франц Ангел.
        Слова слетели с его уст, и ничего не случилось: Гюнтер продолжал отхлебывать кофе, и в его глазах не было ни любопытства, ни удивления, он обладал выдержкой, этот Гюнтер Велленберг, или просто сумел сыграть, ведь на самом деле был талантливым драматическим актером. Но о чем бы ни думал Гюнтер, Карлу импонировала его выдержка - удивление, особенно сочувствие, были бы сейчас некстати.
        Помолчав несколько секунд, продолжил, наигранно улыбаясь:
        - Ты понимаешь, я не могу гордиться таким предком, но что поделаешь…
        - Брось! - прервал его Гюнтер. - Давай лучше не говорить об этом. Что было, то было, меня не интересует источник твоей информации. Был бы твой отец хоть самим сатаною, это не повлияло бы на мое отношение к тебе!
        Гюнтер протянул Карлу руку, тому показалось - несколько театрально, но все же от всего сердца пожал руку другу, словно присягал на верность. Спросил бы сейчас Гюнтер имена «тройки» - назвал бы, не задумываясь, но Гюнтер не спросил, хотя вопрос и вертелся у него на языке.
        - Итак, мы договорились, - сказал Карл. - Я назову двоих из «тройки». Не потому, что не доверяю тебе, просто если ты будешь знать всех троих, тайна перестанет быть тайной. - Это прозвучало немного неубедительно, но Карл не мог придумать более подходящего аргумента. Он действительно доверял Гюнтеру, но какое-то подсознательное чувство подсказывало: не следует открываться до конца! Чтобы перевести разговор на другое, добавил деловым тоном: - Конечно, ты должен понимать, что нет никаких гарантий и вся наша… э-э… миссия может оказаться напрасной…
        - Я не требую, чтобы ты дал мне расписку на миллион, - хрипло засмеялся Гюнтер. - Однако имей в виду: мои финансовые возможности…
        Но Карл и без этого знал, что у Велленберга никогда не бывает денег.
        - Затраты я беру на себя, - остановил его. - Может быть, все будет в порядке, и мы быстро… Однако на всякий случай у меня есть несколько тысяч франков.
        - О-о! - удовлетворенно воскликнул Гюнтер.
        Карл перегнулся к нему через столик, зашептал:
        - Первым в списке стоит Рудольф Зикс. Бывший группенфюрер СС. Известно только, что его брат живет сейчас в Загене. Это недалеко от Кёльна. Мой «фольксваген» на ходу, если не возражаешь, послезавтра можно тронуться.
        Ганс-Юрген Зикс ходил по кабинету, размахивая сигарой. Такая уж у него была привычка - обдумывая что-нибудь важное, мерить кабинет наискось неторопливыми шагами и вдыхать ароматный сигарный дым: все знали, если в кабинете господина Зикса накурено, хозяин принимает важное решение.
        Визит швейцарского журналиста насторожил Зикса. К местным газетчикам уже давно привык. Им охотно давал интервью и вообще поддерживал контакты с газетами, рассчитывая, что упоминание в прессе его имени будет способствовать популяризации фирмы готовой одежды Ганса-Юргена Зикса, а без рекламы во второй половине двадцатого века тяжело продать и стакан газированной воды.
        Господин Зикс ничем не выказал своей заинтересованности: продержал швейцарского журналиста с полчаса в приемной и встретил сухо, всем видом подчеркивая, что он человек деловой и не тратит время на пустословие. Но уже первые вопросы юноши, который назвался Карлом Хагеном, обеспокоили владельца фирмы и даже взволновали его - господину Гансу-Юргену Зиксу пришлось сделать усилие, чтобы отвечать ровно, доброжелательно и под конец улыбнуться и пожать журналисту руку.
        Сейчас Зикс вспоминал все детали разговора - он на самом деле был важным и мог иметь совсем неожиданные последствия.
        Журналиста интересовала совсем не фирма, не ее продукция и связи, он расспрашивал о старшем брате Ганса-Юргена - бывшем группенфюрере СС Рудольфе Зиксе. Конечно, наглеца можно было сразу выставить из кабинета, господин Зикс и хотел так сделать, но осторожность, как всегда, взяла верх (ну чего бы добился, выбросив журналиста?), и он вступил в игру, предложенную господином Хагеном: отвечал недомолвками на недомолвки, сам задавал неожиданные вопросы, старался вызвать журналиста на откровенность. Дело в том, что они с Рудольфом ждали из Южной Америки людей от обергруппенфюрера СС Либана, и появление швейцарского журналиста (возможно, и не журналиста) казалось очень и очень подозрительным.
        Сейчас хозяин кабинета обновлял в памяти подробнейшие детали разговора.
        Тот пройдоха с корреспондентским удостоверением знал, что Рудольф Зикс живет недалеко от города в имении и, как человек душевнобольной, не имеет никаких контактов с внешним миром. Собственно, такие сведения он мог получить даже у портье отеля, где остановился - ни для кого не секрет, когда-то в этом небольшом городе судьбу группенфюрера СС обсуждали на всех перекрестках, но со временем забыли: даже левые журналисты, которые в свое время пытались опровергнуть заключение врачей, давно уже угомонились (прошло ведь столько лет!), - и вдруг этот визитер из Швейцарии накануне прибытия людей Либана…
        Непрошеный гость пытался убедить его, что начал писать книгу то ли по истории национал-социализма в Германии, то ли о бывших деятелях СС и что в связи с этим ему крайне необходимо увидеть господина Рудольфа Зикса, одного из высокопоставленных эсэсовских генералов, которые живут и поныне.
        Другой на месте Ганса-Юргена Зикса поверил бы корреспонденту, однако у него был большой жизненный опыт, и он знал: настоящий проныра всегда обеспечит себе тыл и придумает такую версию, что и комар носа не подточит.
        «Однако ж, - вполне резонно заметил Ганс-Юрген, - знает ли господин журналист, что Рудольф Зикс - человек больной, и контакты с ним разрешены только врачам да обслуживающему персоналу?»
        Журналист ответил, что он в курсе дела, более того, знает, что группенфюрер иногда вспоминает много интересного, и в конце концов можно обратиться к врачебной помощи.
        «Нет, - решительно встал Ганс-Юрген Зикс. - Я не могу дать разрешения на разговор с братом, ибо всякие воспоминания отрицательно влияют на его и без того расстроенную психику».
        Гость откланялся. Он держался почтительно, но это еще больше насторожило господина Зикса.
        Ганс-Юрген стал размышлять, что он потеряет, если пресса пронюхает о контактах их фирмы с людьми Либана?
        Во-первых, они разнесут это по всему свету, что может повредить деловой репутации фирмы «Ганс-Юрген Зикс и К°». Во-вторых, Рудольф и эти южноамериканцы будут обсуждать проблемы возвращения в Федеративную Республику Германии некоторых эмигрантов и их детей, что в конечном итоге способствовало бы активизации деятельности существующих и созданию новых реваншистских организаций. В-третьих, этот пункт, очевидно, следовало бы передвинуть на передний план, согласно предварительной договоренности именно через фирму «Ганс-Юрген Зикс и К°» в Западную Германию будут переправляться капиталы для финансирования этих организаций - эсэсовцы успели положить значительные суммы на счета южноамериканских банков.
        Одни только проценты от этих операций разожгли аппетит хозяина фирмы, а он знал, что не ограничится одними процентами.
        Итак, любая гласность могла привести к непоправимым моральным - Ганс-Юрген лицемерил даже в мыслях, ставя это на первое место, - и материальным потерям. Ведь и реваншистские организации, и новая партия фон Таддена, которую они поддерживали, - основа «четвертого рейха». А «четвертый рейх» необходимо будет одеть в мундиры, и Ганс-Юрген Зикс абсолютно не сомневался, что право на это получит фирма, которая способствовала утверждению этого рейха. Здесь уже пахло такими суммами, что и проценты с южноамериканских капиталов, и сверхпроценты казались мелкой разменной монетой!
        Зикс позвонил секретарше и распорядился позвать Роршейдта.
        Лишь переступив порог кабинета, Генрих Роршейдт понял, что его ждет какое-то важное поручение: резкий запах сигары ударил в нос, и Генрих с удовольствием втянул воздух - так замирает на мгновение гончая, почуяв запах дичи.
        - В наш город приехал швейцарский журналист Карл Хаген… - начал Зикс.
        - Это тип, который только что морочил вам голову? - перебил Роршейдт: он выполнял самые деликатные поручения хозяина и позволял себе некоторую фамильярность.
        - Да. - Зикс внимательно смотрел на подручного, хотя созерцание его внешности никому не могло принести удовольствия: деформированный от многочисленных драк нос, толстые губы и пронзительно-хитрые глаза под приплюснутым лбом. У Роршейдта была сила первобытного человека, звериная выдержка, он был неприхотливым, но самое главное - служил всю войну верно брату, сейчас ему, Гансу-Юргену Зиксу. - Этого журналиста… - Зикс выдержал паузу. Не потому, что ему тяжело было произнести следующие слова или вдруг совесть заговорила в нем, просто, давая такое распоряжение, невольно становишься соучастником, а всегда неприятно знать, что тебя может ждать вечная каторга.
        К счастью, Генрих помог ему.
        - Убрать? - спросил, словно речь шла о чем-то совсем обычном.
        - Только тихо… - поморщился Зикс. - Не нужно шума!
        - Попробуем сегодня вечером.
        - Он остановился в отеле «Кинг».
        Генрих переступил с ноги на ногу.
        - Все?
        Зикс махнул рукой.
        Хорошо, что Генриху ничего не нужно объяснять: сказал и забыл - как и раньше, ощущаешь себя порядочным человеком, который только в силу определенных обстоятельств немного согрешил…
        Гюнтер предпочел ресторан с музыкальным автоматом, а у Карла заболела голова от оглушительной музыки, и он решил погулять по городу. Еще днем заметил: сразу за центральной городской площадью с неизменной ратушей начинался парк - сквозь зелень поблескивала вода, там был пруд или даже озеро.
        Вначале парк напоминал все парки мира: газоны и клумбы, скамейки. Карл прошел мимо двух или трех пар влюбленных на скамейках - все, как и полагается в таких местах, но незаметно аллея превратилась в тропинку, которая извивалась между густых кустов, запахло свежестью, и слева за редкими деревьями открылось озеро.
        Карлу захотелось посидеть на берегу. Солнце заходило, и на воде пролегла кровавая дорожка. Карл шел прямо к ней. Не мог оторвать взгляда от блестящей дрожащей полоски, казалось, сейчас и само солнце коснется воды, нырнет и погаснет. Перепрыгнул канаву и остановился недалеко от берега, оперся о ствол толстой вербы. Да, сегодняшний день, первый их день в Загене, складывался неудачно, хотя все могло быть и гораздо хуже. Швейцар, который принес их вещи в номер, на вопрос, знает ли он Зикса, лишь усмехнулся: «Здесь каждый второй работает на господина Зикса».
        Но когда Гюнтер стал осторожно разузнавать, что он знает о бывшем группенфюрере СС, швейцар ничего не рассказал.
        Неподалеку от отеля они увидели бензоколонку и решили заправиться.
        Заправившись, поехали в имение Зиксов и убедились, что попасть туда невозможно (настоящая тюремная стена с колючей проволокой и битым стеклом). Гюнтер заметил, что группенфюрер живет в обычных условиях - именно так отгораживались когда-то таинственные эсэсовские объекты.
        Потом - посещение швейцарским журналистом господина Ганса-Юргена Зикса, и круг замкнулся.
        Солнце уже село, и красная дорожка растворилась в воде, а Карл все стоял и думал, как им попасть за ограду. И ничего не мог придумать. Уже собрался возвращаться, но из-за кустов вышли двое и преградили ему дорогу.
        Один спросил Карла:
        - Это вы поставили машину у парковых ворот? Мы не можем заехать…
        - Нет, я без машины…
        - Не ври! - грозно произнес другой. - Я сам видел, как ты подъезжал.
        - Однако вы ошибаетесь…
        Первый, вдруг шагнув вперед, ударил Карла в подбородок.
        - Вы что! - возмущенно крикнул юноша, поднял руки, чтобы защититься, но неизвестный нанес второй удар в солнечное сплетение. Карл задохнулся, но все же сам ударил мужчину коленом в пах. Тот только ойкнул и упал. Карл попробовал проскользнуть мимо него, но перед ним вырос другой - высокий, с длинными обезьяньими руками.
        - Что вам нужно? - закричал Карл пронзительно. - Спасите!
        - Молчи, падлюка!.. - зашипел высокий.
        Карл попятился от него, но натолкнулся на второго. Тот схватил его сзади за руки, и в это мгновение высокий подскочил к нему: резкая боль пронзила Карла, он хотел вздохнуть и не мог, осел на землю, прикрыв руками лицо, и потерял сознание.
        - Здорово ты его! - бросил Роршейдт высокому. - Сейчас нужно этого прощелыгу…
        Вдруг где-то совсем близко заревела автомобильная сирена.
        - Петер, сюда! - заорали в кустах. - Кто-то зовет на помощь!
        Роршейдт зло выругался. Нагнулся и подхватил Карла под руки.
        - Ну ты что?.. - взглянул на высокого. Тот понял и взял Карла за ноги. Пригнувшись, они побежали к берегу, зашли по пояс в воду и бросили тело в камыш.
        - Если ты его не добил, - прошептал Роршейдт, - все равно ему конец!
        Каммхубель поставил свой «опель» у берега и забросил удочки. Сидел, глядя на неподвижные поплавки, рыба не клевала, но, честно говоря, он и не надеялся на улов, просто любил сидеть над озером перед заходом солнца, выкурить сигарету, смотреть на спокойную воду и ни о чем не думать. Точнее, мысли в такие минуты были ленивые и спокойные, какие-то затяжные - вода успокаивала, и все вокруг казалось таким прекрасным - лучше не могло быть на свете. Ну что можно сравнить с золотисто-красной дорожкой на воде и мягким шелестом камыша?
        Кто-то пробирался в кустах, и Каммхубель недовольно поморщился: бывает, какой-нибудь незнакомец остановится за плечами, чуть ли не дышит в спину, уставится на поплавки да еще пытается завязать разговор и не знает, что ты залез в камыши именно для того, чтобы отдохнуть и от людей, и от разговоров. Единственная надежда, что никто не увидит его с берега. Каммхубель уже давно облюбовал это местечко за густой лозой, ветки которой переплетались с камышом.
        Шаги затихли.
        Каммхубель осторожно выглянул из своего убежища - какой-то молодой человек оперся спиной о дерево и любуется природой.
        Каммхубель посидел еще немного, уставившись в поплавки, но было такое чувство, что кто-то сверлил взглядом спину. Не выдержав, он пошел к машине выпить пива и, когда подходил к своему «опелю», услышал шум, раздвинул кусты и увидел, как двое громил набросились на юношу. Первым движением было желание прийти на помощь, но в следующее мгновение Каммхубель сообразил, что это ничего не даст - поломают ребра и ему. Он бросился к машине и засигналил так, словно у «опеля» отказали тормоза и он несется по автостраде, выпрашивая дорогу.
        Посигналив, Каммхубель вытащил из багажника заводную ручку и закричал:
        - Петер, сюда!.. Кто-то зовет на помощь!
        Выбежал на полянку, но под вербой уже никого не было. Каммхубель вытянул шею и увидел, как громилы тащили тело к озеру. Они бросили его в воду и быстро исчезли.
        Не выпуская из рук железную ручку, Герхардт Каммхубель побежал к берегу. Зашел в озеро по грудь, пощупал вокруг руками, но ничего не нашел. Подвинулся дальше и натолкнулся на тело.
        Каммхубель подхватил юношу и вытащил на берег. Он никогда не откачивал утопленников, но где-то читал или слышал об этом. Подержал тело вниз головой, изо рта хлынула вода, потом стал делать искусственное дыхание. Но юноша не подавал никаких признаков жизни, и Герхардт подумал, что его прикончили до того, как бросили в воду. И все же настойчиво поднимал и опускал руки, всматриваясь в посиневшее лицо…
        Каммхубель привез Карла к себе домой. У него был небольшой двухэтажный дом из четырех комнат и кухни, построенный еще отцом, учителем гимназии Куртом Каммхубелем. Герхард Каммхубель тоже был учителем гимназии, но в отличие от отца доживал свой век один - жена умерла в концлагере, да и он сам чудом остался жив, пройдя все круги ада в Заксенхаузене.
        Карл возвращался к жизни с такими муками, что хотелось закрыть глаза и снова впасть в небытие. Каммхубель дал ему выпить какого-то отвара и положил в кровать, пообещав перед этим позвонить в отель Гюнтеру, чтобы тот не волновался и не беспокоил местную полицию. Отвар был горький, и Карлу показалось, что его еще раз вырвет, но через несколько минут почувствовал облегчение и уснул.
        Разбудили его воробьи, которые отчего-то расчирикались под открытым окном. Карл сел на кровати. Почувствовал себя лучше, хотя челюсть еще болела, а меж ребер проступали синяки. Ощупал ребра - кажется, целы.
        Но кто же напал на него и с какой целью?
        Карл не дал тем, на берегу, никакого повода для нападения, он не ссорился с ними, был вежливым. Иногда люди становятся драчливыми под действием алкоголя, но Карл мог головой поручиться: те двое были трезвыми.
        По всей вероятности, они следили за ним, с ним хотели покончить. И произошло это после его посещения господина Ганса-Юргена Зикса. Напрашивался еще один вывод: владелец фирмы не хотел, чтобы швейцарский журналист встретился с бывшим группенфюрером СС Рудольфом Зиксом. Не хотел - не то слово. Если пошел на уголовное преступление, были серьезные основания не допустить встречи Карла с группенфюрером.
        А может быть, он все-таки ошибается, и на него напали обыкновенные хулиганы?
        Только сейчас Карл заметил на стуле рядом с кроватью сорочку и светлый костюм. Следовательно, Гюнтер уже успел позаботиться о нем.
        Карл поднялся с кровати. Двери справа вели в ванну, он открыл душ и долго стоял, с наслаждением ощущая, как холодная вода бодрит тело. Не услыхал, как в комнату вошел Гюнтер - увидел его уже в дверях ванной. Кивнул, будто ничего не случилось. Но Гюнтер смотрел взволнованно.
        - Ты смотришь на меня как на чудо… - произнес Карл.
        - Впервые вижу человека, который уже умер и живет. Ну и как на том свете?
        - Не очень приятно…
        - А я думал, - заметил Гюнтер, - тебя определили в рай! И пребывать бы тебе там вечно, если б не господин Герхард Каммхубель.
        - Кто-кто?
        - Господин Каммхубель, учитель местной гимназии.
        - Он показался мне симпатичным.
        - Не то слово, - поднял палец вверх Гюнтер, - он средоточие всяческих добродетелей!
        Каммхубель ждал их за столом, застеленным белой скатертью. Смущаясь, Карл стал извиняться и благодарить, но Каммхубель улыбнулся так добро и благожелательно, что у парня отлегло от души.
        - Аннет, - громко позвал хозяин. - Неси кофе, пока не остыл!
        И снова Карл стал извиняться, что нарушил уклад жизни хозяина, но, увидев Аннет, замолчал, удивленный. Ждал появления жены учителя, а кофе принесла молоденькая девушка лет девятнадцати. Было в ней что-то такое, что сразу привлекает внимание, может, манера высоко держать голову - это свидетельствовало о решительности характера, о независимости. Любители легкого флирта стараются обходить таких, считая гордячками и недотрогами.
        Аннет улыбнулась Карлу и, поставив кофейник, подала ему руку; посмотрела просто в глаза, без тени манерности, игривости, немного вопросительно, мол, что это еще за личность и чего стоит?
        - Моя племянница, - представил Каммхубель девушку торжественно, и Карл понял, что старик любит Аннет и гордится ею.
        Сели за стол. Несколько раз Карл перехватывал любопытные взгляды племянницы и немного смущался, зато Гюнтер чувствовал себя свободно, шутил, громко разговаривал: у него был хорошо поставленный голос, и он подчеркнуто демонстрировал это, как бы хотел привлечь внимание девушки.
        Каммхубель ел быстро, искоса поглядывая на Карла. Тот понял это по-своему и снова стал извиняться, но учитель остановил его, спросив:
        - Вы знаете, кто на вас напал? Наверно, нет! Мне известно, что вы только вчера приехали в Заген и уже стали костью в горле господина Зикса.
        - Почему вы так думаете? - удивился Карл.
        - Потому что я знаю одного из двух, пытавшихся вас убить. Генрих Роршейдт, известный здесь многим. Говорят, был телохранителем или денщиком у старшего брата господина Зикса.
        Карл переглянулся с Гюнтером. Каммхубель заметил это, сказал рассудительно:
        - Я не знаю, что привело вас в наш небольшой городок и не стану расспрашивать, но сразу должен предупредить: в этом доме придерживаются вполне определенных взглядов. Мы не сочувствуем нацистам - наоборот, если вы… Моим человеческим долгом было помочь вам, а сейчас…
        Это прозвучало несколько высокопарно, как-то старомодно, но Карл подумал, что Каммхубель имеет право так говорить, в конце концов человеку не запрещено иметь те или иные взгляды. Они с Гюнтером тоже не сочувствуют нацистам, хотя знал бы этот немного допотопный учитель, кем был отец Карла, вероятно, не вытащил бы его из воды.
        Карлу захотелось выйти из комнаты. Боялся взглянуть на Каммхубеля.
        Ответил Гюнтер.
        - Мы, господин учитель, - в его голосе прозвучали даже какие-то интимные нотки, - разделяем ваши взгляды, да и вообще кто в наше разумное время может сочувствовать фашизму? Разве что подонки!
        - Каждый фашист подонок… - проворчал Каммхубель.
        - Вполне справедливо! И вчера мы имели возможность убедиться в этом еще раз.
        - Да, этот Роршейдт очень опасен. Вам не следует оставаться в Загене.
        Карл уже овладел собой и вмешался в разговор:
        - Но у нас тут дело. Не стоило бы ехать из Швейцарии, чтобы сразу удрать.
        - Конечно, - согласился Гюнтер, - мы, что бы ни случилось, доведем дело до конца!
        Карл подумал, как были бы поражены хозяева дома, если бы он сейчас откровенно рассказал о цели их путешествия. Вероятно, учитель осудил бы их, а Аннет?
        Искоса посмотрел на девушку - она улыбалась Гюнтеру, и на ее щеке появилась такая привлекательная и славная ямочка, что Карлу захотелось дотронуться до нее. Правда, видел он и не таких красавиц, у одной - ямочка, у другой - черные брови, у третьей…
        Сказал быстро:
        - Вчера я имел честь посетить господина Ганса-Юргена Зикса и просил разрешения на встречу с его братом Рудольфом. Боюсь, что покушение на меня - результат этого посещения.
        Он замолк так же неожиданно, как и начал, - за столом воцарилась тишина. Карл смотрел на учителя и видел, что тот уставился на него выжидающе…
        И снова на помощь пришел Гюнтер:
        - Мы собираем материал о военных преступниках, а господин Зикс входил в эсэсовскую элиту. И до нас дошли слухи, что он вовсе не сумасшедший.
        - Когда-то об этом писали в газетах, - заметил Каммхубель, - но пресса так ничего и не доказала. Да и дело это давнее…
        - Это не оправдывает преступления.
        - Боже мой, - с горечью произнес учитель, - конечно, однако последнее время у нас здесь, в Западной Германии, нельзя вспоминать старое. Мол, было, да быльем поросло, и нет причины ворошить грязное белье.
        - Вы загенский старожил, - вкрадчиво начал Гюнтер, - и не могли бы подсказать способ встретиться с Рудольфом Зиксом?
        Учитель задумался. Потом сказал поморщившись:
        - Надо попробовать. Но дело это нелегкое и, вы уже имели возможность убедиться в этом, опасное.
        - Мы готовы на все! - воскликнул Гюнтер.
        «Конечно, если речь идет о миллионе, - подумал Карл, - можно рискнуть. Тем более что к группенфюреру пойду я…»
        Если бы не было другого выхода, он пошел бы все равно - сейчас не только ради денег, а из-за принципа. Сказал уверенно:
        - А не стоит ли припугнуть Зикса? Я бы мог опознать Роршейдта, да и вы свидетель.
        Учитель подумал и возразил:
        - Извините, но это имело бы смысл, если бы вас убили. Прокуратура не смогла бы отвертеться от дела. А сейчас в полиции только посмеются над вами. В Загене все связано с фирмой Зикса и подвластно ей.
        - Вот видите, что вы натворили, спасая меня! - засмеялся Карл.
        - Придется искупать свою вину, - в тон ему ответил Каммхубель. - Сегодня я переговорю с одним человеком. Но вам, господин Хаген, пока что не стоит появляться в городе. Во-первых, это сразу насторожит Зикса, и вам вряд ли удастся, даже с моей помощью, увидеться с группенфюрером. Кроме того, Роршейдт может повторить попытку убрать вас - тогда вам не поможет сам господь бог. Оставайтесь у нас. Мы с Аннет приглашаем, если вас устроит наша небольшая обитель.
        Карл посмотрел на девушку. Ему захотелось остаться - чувствовал себя у Каммхубеля удобно и спокойно, но как отнесется Аннет к предложению дяди? Не заметил на ее лице неудовольствия или фальшивой учтивости, смотрела открыто и, Карлу показалось, выжидающе, но, может, действительно только показалось, потому что ему хотелось понравиться девушке, и перспектива провести в обществе Аннет хотя бы день представлялась заманчивой.
        - А не обременю я вас? - начал с традиционного в таких случаях сомнения, которое одновременно было замаскированной формой согласия.
        - Будете развлекать меня, - полушутя-полусерьезно заметила Аннет, и впервые в ее голосе Карл уловил игривые нотки, а он уже знал, что это означает заинтересованность, дружелюбие, по крайней мере не безразличие.
        - О, мы не позволим фрейлейн скучать! - вмешался Гюнтер.
        Это было сказано так, словно он имел уже некоторые права на Аннет и милостиво соглашался на присутствие Карла. Карлу это не понравилось, но он не мог не отдать должного находчивости товарища, который так ловко оговорил и свое пребывание в доме Каммхубеля.
        - Я поэксплуатирую вас. - Девушка встала из-за стола. - Вам придется кое-что сделать в садике, мы с дядей немного запустили его, и ваши руки здесь пригодятся!
        - Буду счастлив работать под вашим руководством! - Карл хотел, чтобы эти слова прозвучали шутливо, но произнес их серьезно, и девушке, очевидно, понравилась именно эта серьезность, поскольку она посмотрела одобрительно.
        - Так или иначе, а поработать придется. И по-настоящему! - сказала весело.
        Карл перепрыгивал через ступеньки, считая их. Задумал: если выйдет парное число - все обойдется. Вот и последняя ступенька - а-а, черт, неужели и сегодня его поджидает беда?
        Остановился ориентируясь. Первые двери направо от лестницы - к кабинету Рудольфа Зикса…
        А если группенфюрер не один?..
        Карл на цыпочках перебежал к дверям, прислушался. Тихо. Постоял немного, колеблясь, - в последнюю секунду стало то ли страшно, то ли нерешительность овладела им: стоял, держался за ручку дверей и не мог открыть.
        Три дня он ждал этого момента. Садовник, старый знакомый Каммхубеля, вначале и слушать не хотел о том, чтобы провести постороннего в усадьбу Зиксов, но не мог устоять перед искушением получить полторы тысячи марок. Он открыл Карлу калитку у теплиц, тот рядом со стеной за кустами пролез к дому и черным ходом поднялся на второй этаж к двери кабинета.
        Карл представил, как Гюнтер курит сигарету за сигаретой, сидя в «фольксвагене» недалеко от калитки. Гюнтер не торчал бы перед дверью, да и чего ему бояться? Ну, учинит группенфюрер скандал, ну выбросят его отсюда, но вряд ли пойдут на убийство, побоятся. Может, обвинят в попытке украсть что-нибудь, но он всегда оправдается в полиции.
        И Карл потянул дверь на себя.
        Кабинет, большой и светлый. В дальнем углу, за столом, сидел пожилой человек, он оторвался от бумаг и уставился на Карла то ли удивленно, то ли выжидающе, - трудно было разглядеть издалека.
        Карл с Гюнтером обсудили несколько вариантов атаки на группенфюрера. Они сейчас знали, что Рудольф Зикс совсем не больной, что его спас от тюрьмы брат, что Ганс-Юрген вряд ли бы сделал это, если б не жена Рудольфа, у которой был контрольный пакет акций фирмы. Они узнали также, что группенфюрер большую часть времени проводит в кабинете, только изредка выходит в сад, что он живет так, будто ничего не случилось на земле в течение двух десятилетий, словно и сейчас существуют фюрер, и Третий рейх, и управление имперской безопасности. Однако Карл не ожидал такого: за столом сидел человек в эсэсовском мундире.
        Все варианты встречи вылетели у парня из головы, но пауза затягивалась, и группенфюрер сделал движение, как бы хотел позвонить: это подтолкнуло Карла, он выступил вперед, поднял руку, как видел в фильмах, воскликнул:
        - Хайль Гитлер!
        Рудольфа Зикса словно подбросило в кресле. Вытянулся с поднятой рукой, застыл на секунду-две, хотя Карлу показалось, значительно больше.
        - Группенфюрер, я осмелился побеспокоить вас, поскольку у меня есть поручение государственной важности… - Теперь Карл мог сказать то, что они придумали с Гюнтером: он приехал из Испании от Штайнбауэра - эта фамилия называлась во время процесса над отцом.
        Группенфюрер не дал ему закончить. Обошел вокруг стола и положил руки на плечи Карлу, будто встретил если не близкого родственника, то хорошего знакомого.
        - Я рад, очень рад. Расскажите мне, как там у вас?
        Он повел Карла к дивану, над которым висел большой портрет Гитлера. Разговор приобретал нежелательный характер, Зикс принял его за другого, но за кого? А фюрер смотрел со стены злорадно, словно издевался. Казалось, вот-вот ткнет пальцем и прикажет: «Взять его!»
        Сели на диван. Карл примостился на краешке, насилу выжимая из себя слова:
        - Я счастлив, что наконец имею возможность увидеть одного из столпов… О вас так много говорили, и для нас, молодежи…
        Наверно, слушать это Зиксу было приятно, ибо смотрел на Карла приветливо и потирал тыльной стороной ладони подбородок.
        Но не удержался и оборвал:
        - Вы давно видели обергруппенфюрера Либана? За все время я получил от него только одно известие и думал… Но вдруг узнаю, что от Мартина должен приехать доверенный человек. Правда, я ждал кого-нибудь из старой гвардии. - На миг в его глазах промелькнули то ли подозрения, то ли испуг, а может, это только показалось Карлу, так как Зикс продолжал дальше: - Однако Мартину виднее…
        Теперь Карл знал, за кого принял его группенфюрер, и решил не возражать ему… О Либане он читал - газеты оповещали, что тот скрывается где-то в Парагвае. Следовательно, надо сыграть роль посланца Мартина Либана - в свое время доверенного лица самого фюрера…
        - Доктор Либан, - начал, глядя в глаза группенфюреру, - чувствует себя неплохо, хотя возраст иногда дает себя знать. Да и климат… Парагвайские леса с их тропическими крайностями изнуряют не только людей пожилых, даже нам бывает трудно. Но что поделаешь, все мы живем надеждой вернуться на родину и считаем, что это время не за горами…
        - Но чем вы, юноша, можете доказать, что на самом деле являетесь посланцем оттуда?
        У Карла не было иного выхода, как идти напролом. Сказал уверенно, уставившись в группенфюрера:
        - Условия строжайшей конспирации, в которых пребывает шеф, не позволили мне привезти с собой каких-либо бумаг и документов. Но, инструктируя меня, господин Либан приказал передать следующее: вы знаете две цифры, которые в свое время назвал вам покойный обергруппенфюрер СС и начальник Главного управления имперской безопасности Эрнст Кальтенбруннер. Это является государственной тайной Третьего рейха, которая известна сейчас трем лицам - господину Либану, вам и мне. Это и есть мой пароль.
        Зикс внимательно следил за Карлом. Немного подумал и согласился:
        - Да, это лучшее доказательство, лучшее, чем какой-нибудь документ. Итак, юноша, что поручил вам Либан? Если ваш приезд связан с переселением наших соотечественников на родину, то должен сообщить…
        У Карла отлегло от сердца. Он смотрел в глаза Зикса со склеротическими прожилками и думал - этот старый болван в эсэсовской форме сидит целыми днями в кабинете, целыми неделями или месяцами молчит, сейчас он захочет выговориться - и тогда уже его трудно будет остановить.
        Произнес учтиво, но твердо:
        - Извините, группенфюрер, вы должны назвать мне эти две цифры. Так приказал господин Либан.
        Зикс посмотрел на него, как Карлу показалось, презрительно.
        - Я с удовольствием сделаю это, если вы назовете мне пароль.
        У Карла дернулась губа. Кальтенбруннер оказался предусмотрительным и поставил еще одну препону на их пути.
        Сказал резко, как надлежит человеку, у которого есть определенные полномочия:
        - Пароль знал только обергруппенфюрер Кальтенбруннер, он мертв и, к сожалению, унес тайну в могилу. Но деньги не должны пропасть, их нужно использовать для обновления великой Германии, - Карл сам не заметил, как голос его вдруг приобрел патетическое звучание, - для создания «четвертого рейха»!
        Глаза Зикса округлились, стали светлыми и пустыми. Карлу показалось, что группенфюрер сейчас или заплачет от избытка чувств, или, наоборот, взовьется в экстазе и закричит: «хайль». Но Зикс заморгал и, придя в себя, ответил:
        - Вы правы, юноша, деньги не должны пропасть, все до последней марки надо использовать. Передайте Либану: тридцать семь - мои цифры. Запомнили! Тридцать семь! И пароль следующему из «тройки»: «Видели ли вы черный тюльпан?» Понятно?
        Карл кивнул.
        - Господин Либан будет благодарен вам, группенфюрер, за то, что вы сохранили одну из важнейших тайн Третьего рейха.
        - Это моя обязанность! - в тон ему произнес Зикс. И продолжил дальше по-деловому: - Передайте Мартину: мы подготовили почву для переселения первой партии соотечественников. В ближайшее время сможем принять тысячу человек. Подготовлено жилье, есть возможность устроить их на работу. Деньги, как и договорились, через каналы нашей фирмы. Кстати, вы видели моего брата? - внезапно глаза его стали пронзительными, потемнели, и Карл понял, что группенфюрер заподозрил его. «А что, - подумал, - если сейчас выскочить из кабинета? Успею ли убежать, пока старый пень забьет тревогу?»
        Но решительно отбросил эту мысль. Объяснил:
        - Он привез меня сюда. Без его разрешения, вы же знаете, ни один посторонний не может увидеть вас. Господин Ганс-Юрген Зикс задержался, - неуверенно махнул на двери, - но это к лучшему, так как у нас разговор не для третьих ушей. - Карл понял шаткость своих аргументов, но чем еще он мог убедить группенфюрера? Сказал уверенно: - Позор Германии, лучшие сыны которой находятся в эмиграции! Но это будет продолжаться недолго, мы наведем здесь порядок! - Вдруг ему стало стыдно, он покраснел и умолк.
        Группенфюрер понял это по-своему. Подскочил, стоял над Карлом, высокий, торжественный.
        - Мы вольем свежую кровь в вены нации! - воскликнул надменно. - Кое-кто уже успел ожиреть и не думает о будущем. Мы возьмем власть в свои руки, вначале через фон Таддена, мы позволим ему немного поиграть во власть, но нам нужен человек закаленный и с опытом («Ого, - подумал Карл, - не себя ли имеет в виду?»), мы возродим отряды СС и вермахт, тогда увидим, чего стоит Германия! - Группенфюрер подошел к столу, выдвинул ящик. - Вот тут, юноша, - торжественно указал пальцем, - детальный план создания «четвертого рейха»!
        Карл поднялся.
        - Не смею вас больше задерживать, группенфюрер. Я должен проконсультироваться с вашим братом относительно некоторых финансовых вопросов и, надеюсь, вечером или завтра, когда вам удобнее, мы продолжим разговор.
        - Да… да… - неуверенно согласился Зикс. - Мне хотелось бы услышать от вас… Но, в самом деле, лучше вечером… Я позвоню, вас проведут.
        - Не беспокойтесь, я знаю дорогу, - Карл уже шел к дверям. Остановился, склонил голову. - Имею честь!
        Выскочив в сад, встретился с каким-то человеком. Тот поднял на него удивленные глаза, но Карл глянул свысока и с невозмутимым видом проследовал мимо клумбы. Человек бросился в дом. Карл проскочил под деревьями к кустам и побежал. Открывая калитку, услышал сзади возбужденные голоса.
        Гюнтер увидел его еще издали и завел мотор. Ничего не спросил, рванул машину так, что Карла отбросило к спинке сиденья. «Фольксваген» выскочил на асфальтированную дорогу и помчался, срезая повороты, к дому Каммхубеля.
        - Все в порядке! - наконец нарушил молчание Карл. - Я вытянул из него цифры.
        Гюнтеру хотелось спросить, какие же, но сдержался. Карл машинально смотрел на дорогу. Возбуждение постепенно угасало.
        - Машину сразу поставим в гараж, - сказал он после паузы. - Там подняли тревогу, и следует переждать день-два. Придется просить учителя…
        Гюнтер удовлетворенно хмыкнул.
        «Фольксваген» загнали в бокс, оставив «опель» Каммхубеля на асфальтированной площадке перед гаражом - летом учитель часто ставил машину здесь, и это не могло вызвать никаких подозрений. Затем сидели в гостиной, и Карл рассказывал, как все было.
        Главное было обойти разговор о цифрах, а без этого Зикс выглядел дураком, но дураком, судя по всему, он не был, и Карл подумал, как удачно воспользовался он незначительной репликой группенфюрера о Либане - в результате у него сейчас есть сенсационный материал, за который ухватится любая газета: во-первых, бывший группенфюрер СС Рудольф Зикс совсем не сумасшедший; во-вторых, раскрыты его связи с эсэсовцами в Южной Америке.
        Внезапно ему пришла в голову тревожная мысль, он придвинулся к Каммхубелю и сказал взволнованно:
        - А если пресса устроит шум вокруг Зиксов, те могут докопаться, кто помог журналистам, и расправиться с вами.
        Но учитель не склонен был разделять тревогу Карла. Сказал, что прошел концлагеря, а это такая школа жизни, после которой не страшны никакие Зиксы.
        Карл слушал его, а краем глаза видел, что Гюнтер наклонился к Аннет и что-то шепчет ей - девушка улыбнулась и кивнула. Гюнтер сразу встал и, извинившись, протянул Аннет руку - так, держась за руки, они и поднялись на второй этаж. Деревянные ступеньки скрипели, Аннет смеялась. Карлу показалось, игриво и поощрительно. Карл не изменил даже позы, боясь показаться невнимательным, как и раньше, смотрел на учителя, но слушал не его, а старался услышать, что делается на втором этаже.
        Там стукнула дверь - тишина…
        Карл еле подавил в себе желание оборвать на полуслове разговор и побежать на второй этаж. Представил, как они там шепчутся и, может быть, Гюнтер уже притянул к себе Аннет. Удержался, чтобы не побежать за Аннет, сказать что-нибудь оскорбительное. Хотя знал - никогда не сделает этого, и вдруг почувствовал себя слабым и униженным: это чувство собственной беспомощности было таким сильным, что захотелось либо плакать, либо жаловаться, либо еще больше унизить себя. Какая-то пустота образовалась вокруг, сейчас не испугался бы ничего: так бывает с человеком в минуты наибольшего подъема чувств или, наоборот, упадка, когда мозг туманят отчаяние и слезы.
        Карл пошевелился, учитель заметил перемену в нем - замолчал на полуслове, смотрел выжидательно. И тогда Карл не выдержал, хотел остановиться, но было уже поздно, слова вылетели из него, и, странная вещь, он жег себя словами, а становилось легче:
        - Я обманул вас… Мы выдумали, что хотим написать о Зиксе в газете. Мы обманули вас и, извините, сейчас уедем, потому что не можем оставаться в этом доме, мне стыдно смотреть вам в глаза, и вообще все это нечестно. Зикс знает часть шифра, по которому в банке можно получить деньги, много денег, и мы приехали сюда, чтобы выведать у него цифры, - вот и все. И вы помогли это сделать, мы использовали вас, а вы спасли меня. Я не могу спокойно смотреть вам в глаза, ибо считал себя порядочным человеком, а тут…
        Каммхубель смотрел на Карла с интересом.
        - Значит, деньги… - сказал, растягивая слова. - И я-то, старый воробей, попался…
        - Да, деньги, - подтвердил Карл с каким-то отчаянием. Думал, сейчас учитель взорвется, накричит на него, но Каммхубель спросил совсем по-деловому:
        - И много денег?
        И снова у Карла мелькнула мысль, что не следует этого говорить, но остановиться уже не мог:
        - Двадцать миллионов марок.
        Каммхубель на секунду закрыл глаза. Помолчал и сказал неодобрительно:
        - Большая сумма. И зачем вам столько денег?
        Карл растерялся. Ответить на это было очень легко, он бы нашел, куда бросить эти миллионы, но смотрел в прищуренные, ироничные глаза Каммхубеля, и все объяснения казались банальными, даже не банальными, а пустыми и глупыми, ведь раньше, когда перед ним не стоял призрак миллионов, он тоже, главным образом на словах, презирал деньги, смеялся над денежными тузами, осуждал их поступки, продиктованные жаждой обогащения, иронизировал над причудами, порожденными богатством.
        Каммхубель, так и не дождавшись ответа Карла, не стал говорить банальности, не встал и не указал на дверь, он задумался на несколько секунд, и Карлу хватило этого, чтобы хоть немного оправдаться.
        - Но ведь деньги можно потратить по-разному, - начал не очень уверенно, - и я думал…
        - Эсэсовские деньги! - оборвал учитель довольно резко. - Значит, награбленные. Вы догадываетесь, откуда эсэсовцы брали ценности?
        Карл подумал об отце и кивнул утвердительно. Не мог не понять, куда клонит учитель, и решил опередить его:
        - Но вы ведь не знаете, что эти двадцать миллионов, если не взять их сейчас, останутся швейцарским банкирам.
        Каммхубель пожал плечами.
        - Я не знаю, что делать, и не хочу ничего подсказывать вам, но, - поморщился, - чем-то это пахнет…
        - Конечно, - согласился Карл. - Фактически мы воры и воруем… Точнее, не воруем, а нашли и не отдали…
        - Та же форма кражи, - безжалостно отрезал учитель.
        Эта реплика не понравилась Карлу: одно дело, когда сам казнишь себя, другое, когда кто-нибудь тычет тебя носом в грязь, а Каммхубель почти прямо сказал, что он, Карл Хаген, вор.
        Но учитель сам понял, что допустил бестактность, он был деликатным и испугался, что обидел своего гостя, который и так, видимо, переживает и нервничает. В парне что-то есть - человек эгоистичный, коварный так сразу не обнажил бы все свое нутро. Учителю хотелось сказать: «Брось, оставь эти неправедные деньги и вымой руки!» Но подумал: «А будет ли это правильно? Ведь двадцать миллионов марок можно использовать на гуманные цели».
        - Ну хорошо, а как бы вы поступили, получив, например, эти эсэсовские миллионы? - спросил Карл.
        Каммхубель не задумался и на секунду.
        - Отдал бы какой-нибудь стране, которая пострадала в годы войны. Польше, например. Постройте, господа поляки, больницу, это ваши деньги, и мы возвращаем только часть…
        - Коммунистам? - не поверил Карл. - Для укрепления тоталитарного режима?
        - Вы были там?
        - Нет, но…
        - Не нужно «но»… Я сам читаю наши газеты и помню, что там пишут. Я не коммунист, туристом съездил в Польшу. Советую и вам.
        - Никогда!
        - Все же хотите получить деньги?
        - Я живу в Швейцарии и хорошо знаю местных банкиров. Для них двадцать миллионов - один глоток. Да я не отдам им и марки. А потом? Потом решим… - закончил неуверенно.
        Не хотелось возражать учителю - тот подсказал единственный честный выход из положения, - но Карл все же не мог уяснить себе, как, получив миллионы, сможет отказаться от них; в конце концов его не очень волновала проблема, кому отдавать, коммунистам или благотворителям: все его естество восставало против самой постановки вопроса - отдавать, если он может приобрести себе черт знает что; почему-то представил Аннет в длинном, приземистом, неимоверно роскошном «крейслере», а себя за рулем, и никто не может догнать их - посмотрел на потолок, наверху тихо, и эта тишина потрясла его, спутала все мысли.
        - Извините… - сделал попытку подняться.
        Но от Каммхубеля трудно было отделаться. Учитель спросил его, знает ли он сейчас весь шифр, а если нет - кого нужно брать за грудки, и Карл ответил откровенно:
        - Честно говоря, не представляю, что делать. Нам надо разыскать какого-то Людвига Пфердменгеса, а я не знаю, кем он был, кто есть и где он вообще.
        - Людвиг Пфердменгес… - пошевелил губами учитель. - Безусловно, он принадлежал к элите рейха. Личности незначительной вряд ли доверили бы такую тайну.
        - Зикс командовал корпусом СС, а потом служил в управлении имперской безопасности, - ответил Карл. - Пфердменгес, должно быть, примерно такая же птица.
        Каммхубель закрыл глаза, словно вылавливал что-то из закоулков памяти.
        - Пфердменгес… Где-то я слышал эту фамилию… Погодите, есть у нас один энциклопедист… - потянулся к телефону, что стоял на журнальном столике, повернул диск. - Клаус? У тебя еще совсем свежий полустарческий мозг. Не вспомнишь - Людвиг Пфердменгес?.. Какая-то фигура Третьего рейха? Что ты говоришь: поддерживал связи с Ватиканом? И сейчас там? Действительно, я вспоминаю - о нем писали в газетах… Помнишь, когда критиковали «христианских атеистов». Живет в Ассизи, да, сейчас я вспомнил, он еще полемизировал с каким-то епископом… Это очень интересно, но мы поговорим в другой раз, сейчас спешу, я скоро загляну, извини… - Каммхубель положил трубку. Заметил незло: - Действительно, помнит почти все, но любит поговорить… Вы уже имели возможность понять, юноша: Людвиг Пфердменгес был одним из высокопоставленных представителей Третьего рейха в Ватикане. А теперь живет в Ассизи. Слышали о Франциске Ассизском?
        Карл не сводил глаз с Каммхубеля. А тот улыбался, словно читал мысли Карла, будто уловил в них что-то неизвестное. Так и вышел на веранду.
        И снова Карл вспомнил Гюнтера и Аннет: сколько же они наедине? Наверное, целую вечность. Посмотрел на часы: неужели он столько проговорил с Каммхубелем? - на цыпочках стал подниматься по ступенькам.
        Еще издали увидел: двери в комнату Аннет открыты. Итак, она у Гюнтера!
        Постоял, пытаясь унять волнение, но, так и не уняв, направился к дверям мансарды. Не знал, для чего - ведь никогда не подслушивал, считая это подлостью, на которую не способен, но, может быть, обманывал себя, легко осуждать пороки других, а когда дело касается тебя самого…
        Заглянул в комнату Аннет и остановился. Стоял и боялся пошевелиться - девушка сидела на подоконнике боком к нему и читала. Уперлась ногами в оконную раму, колени торчали почти вровень с подбородком. Аннет наморщила лоб и такой показалась красивой и обаятельной, что у парня перехватило дыхание. Шагнул вперед, кашлянул громко, уже не скрываясь. Аннет встала, спрятав книгу за спину.
        - Где Гюнтер?
        Показала глазами, не отвечая.
        - Что случилось? - Он уже догадывался, но хотел услышать подтверждение. Карлу стало даже жалко Гюнтера. - Поссорились?
        Аннет пожала плечами.
        - Он такой назойливый… - осеклась, вспомнив, как Гюнтер пытался поцеловать ее. До этого он не был неприятным ей, даже пробуждал интерес, но почувствовала, что ответить на поцелуй не сможет.
        Карл стоял перед Аннет, но смотрел не на нее - в окно. Последние слова смутили его: «Он такой назойливый…» А если бы не был назойливым?
        Девушка засуетилась и подвинула к нему стул.
        - Дядя заговорил тебя?
        Она впервые сказала «тебя». Почему - Карл не знал, возможно, это было проявлением доверия или дружелюбия, а может, оговорилась.
        Чтобы прийти в себя, Карл вынул сигарету, пошарил по карманам, отыскивая зажигалку.
        Сел на стул. Девушка снова пристроилась на подоконнике.
        - Сегодня ночью мы уезжаем, - сказал Карл.
        Аннет посмотрела на него исподлобья.
        - Как-то нехорошо получилось, извини… Но вы так громко разговаривали, что я все слышала.
        - Ну и что же?
        - Завидую вам. Интересно. И увидите Италию…
        - Я там бывал не раз, - сказал Карл, и, наверно, начался бы разговор об итальянских достопримечательностях, если бы парню не пришла в голову мысль предложить: - Хочешь с нами?
        Он спросил просто из вежливости, ни на что не надеясь, но Аннет ответила вполне уверенно:
        - Очень хочу!
        Карл не поверил:
        - Ты не шутишь?
        - Нисколько.
        - Мне тоже очень хочется, чтобы ты поехала. - Это прозвучало как выражение симпатии, даже больше, возможно, Аннет поняла его, и ей не было неприятным признание Карла, ибо наклонилась к нему, сделала жест, будто хотела взлохматить прическу или дотронуться до щеки, но удержалась - улыбнулась и спросила:
        - Значит, возьмешь?
        - С радостью!
        Она спросила о вполне конкретной вещи, но Карл видел в ее глазах другое. Отвечая «с радостью», тоже вложил в эти два слова иной смысл. Аннет поняла, запрокинула голову, подставила лицо солнцу и радостно засмеялась. И все вокруг стало тоже радостным: и солнечные зайчики, что трепетали на ее подбородке и отражались в глазах, и ее смех, светлый и звонкий, и кусочек безоблачного неба, которое, казалось, ворвалось в комнату и окрасило все вокруг голубизной, даже обычные домашние вещи сделало прозрачными и невесомыми.
        Но Аннет умолкла, и небо отступило из комнаты. Словно пытаясь догнать его, Карл подошел к окну, сейчас он ощущал тепло, исходящее от девушки, оно дурманило его, но помнил слова о назойливости и все же не мог удержаться: дотронулся рукой до плеча Аннет слегка, готовый в ту же секунду отнять ладонь, но Аннет прижалась к его пальцам щекой, может, на один лишь миг и сразу же соскочила с подоконника.
        Карл все еще стоял растерянный, а она уже засуетилась, собирая вещи.
        - Нам придется заехать во Франкфурт. - И, увидев, что Карл не понимает, объяснила: - Документы… Несколько дней на оформление документов.
        - Не страшно.
        Карл согласился бы ждать и неделю и месяц, только бы не расставаться с Аннет. Черт возьми, неужели он так влюбился?
        - А как посмотрит на это Гюнтер?
        - Мы его сейчас спросим. Думаю, Гюнтер тоже будет рад.
        Аннет посмотрела внимательно: что это - проявление благородства или детское простодушие? Но не стала спорить.
        Карл выглянул в коридор, позвал:
        - Гюнтер, ты еще жив?
        Тот открыл дверь.
        - Можно не мешать?.. - процедил сквозь зубы. Ему неприятно было видеть сияющее лицо Карла и рядом такую же радостную улыбку на устах Аннет. Почувствовал свое превосходство, каким утешался во время спектаклей, когда входил в роль, а он и на самом деле вошел в роль - размышлял о пьесе, и она все еще стояла перед глазами. И сказал то, что думал, - ему было безразлично, как воспримут это Карл и Аннет, говорил не им, а будто в переполненный зал, даже всему человечеству: - Я только что понял… Да, эта мысль засела мне в мозг и представляется при явной парадоксальности единственно правильной. Все говорят, пишут, доказывают: настоящий талант неотделим от гуманизма. Глупости! Талант должен быть злым! Да, всем нам не хватает порядочной порции злости, злости совершенно определенной - вместе с талантом она будет бить в цель, уничтожать подлость и разрушать власть имущих и, главное, вдохновлять тех, кто идет за талантом, кто сочувствует ему. Талантливый гуманист - вредный, он размягчает людей, убаюкивает, а злой и гневный - зовет на баррикады!
        - Однако же, - возразила Аннет, - гуманность совсем не исключает злобы. Она укрепляет ненависть к врагам человека, к тем, кто унижает его.
        А Карл не выдержал и спросил ехидно:
        - Не хочешь ли ты сам стать злым пророком человечества?
        Гюнтер не воспринял ни возражения девушки, ни иронии Карла.
        - Мы воспламеним человеческие сердца, и дай бог, чтобы пепел Клааса не развеялся ветром!
        - Я всегда знал, что ты талант, - сказал Карл, - но не об этом сейчас разговор. Слушай внимательно, гений. Аннет едет с нами.
        Гюнтер опустился с небес. Какая-то тень промелькнула на его лице, он переспросил:
        - Фрейлейн Аннет? С нами?
        - Сегодня ночью мы двинемся в Италию.
        - Но почему в Италию? - не понял Гюнтер.
        Карл рассказал, как Каммхубель разузнал о Пфердменгесе.
        Гюнтер слушал внимательно, кивал головой, но никак не мог скрыть неудовольствия - этот Карл Хаген оказался болтуном, еще двое узнали о цели их путешествия. Правда, Каммхубель - человек серьезный, от него вряд ли стоит ждать каверзы, а племянница… обыкновенная девчонка, симпатичная, не возразишь, но чем красивее женщина, тем она непостижимей - от такой можно ждать любых выкрутасов.
        Гюнтер вымученно улыбнулся.
        - Я рад вашей компании, фрейлейн Каммхубель.
        Стекло в машине опустили, и ее продувало со всех сторон, но это не приносило желаемой прохлады. Особенно когда ехали по извилистым горным дорогам, где сорок километров в час уже считалось лихачеством. Склоны, покрытые низкорослым кустарником и травой, казалось, раскалены жарой, над ними дрожал прозрачный горячий воздух, от перегретого асфальта горько пахло смолой - не верилось, что совсем недавно шоссе обступали зеленые альпийские луга, а от холодной воды горных ключей сводило рот.
        Гюнтер глотнул из бутылки тепловатого лимонада, сплюнул с отвращением.
        - В Терни остановимся на несколько минут возле какой-нибудь траттории, - предложил он. - Я умру, если не глотну воды со льдом.
        В Рим приехали поздно вечером, переночевали в дешевом отеле на окраине и решили не задерживаться - удивительно, но решила так Аннет, хотя она раньше не бывала в древнем городе. И не потому, что ей не хотелось взойти на Капитолий или осмотреть Ватиканский музей, просто знала, что и Карл и Гюнтер мыслями давно уже в Ассизи - разве будешь со спокойной душой рассматривать интереснейшие руины, когда до места назначения осталось три часа езды?
        Договорились остановиться в Риме на обратном пути. И вот их «фольксваген» поднимал пыль на древней умбрийской дороге.
        За Терни шоссе постепенно выровнялось, теперь ехали по долине, изредка минуя села, местечки.
        Ассизи увидели издалека - справа от дороги на высоком холме лепились один к одному, как игрушечные, домики, соборы - все это на фоне синего неба и рыжих, выжженных солнцем возвышенностей казалось нереальным, вымышленным; словно великан забавлялся в песке, загреб кучу, а потом налепил формочкой разные кубики и прямоугольники, провел между ними линии, соорудив узкие улочки и площади.
        Эта иллюзия сказочности не исчезала вплоть до последней минуты, пока не повернули на асфальтированную ленту, что вилась между склонами холмов и наконец привела их в Ассизи.
        Гюнтер пристроился за туристским автобусом и не ошибся, потому что через несколько минут они стояли на центральной площади города: справа нижний собор Сан-Франческо с гробницей святого Франциска Ассизского, слева - монастырь, верхний собор Сан-Франческо с фресками Чимабуе, чуть дальше - женская обитель Сан-Домиано. Обо всем этом они узнали сразу после приезда: туристы высыпали из автобуса, и гид сразу стал знакомить их с местными памятниками старины.
        В Ассизи, как и в большинстве подобных итальянских городков, у которых есть свой знаменитый святой, или фонтаны, или собор с фресками Джотто, было несколько маленьких отелей, напоминавших скорее грязноватые и некомфортабельные меблированные комнаты. Один из них пристроился рядом с собором, и Карл предложил остановиться именно здесь. Это устраивало и Аннет, которая уже просматривала цветные проспекты у ближайшего киоска, и Гюнтера, который немедля занял место в гостиничной траттории и заказал бутылку холодного вина.
        Карл тоже не отказался от стакана. Утолив жажду, спросил хозяина траттории об отце Людвиге Пфердменгесе и услышал в ответ, что тот знает такого важного священнослужителя, да и вообще кто в Ассизи не знает отца Людвига, ибо в Ассизи каждый житель знает друг друга, а отца Пфердменгеса не знать просто невозможно.
        Хозяин внезапно оборвал эту темпераментно произнесенную тираду, распахнул двери и, замахав руками прямо перед носом молодого послушника в черной сутане, остановил его и позвал Карла.
        - Этому синьору нужен отец Людвиг!.. - начал громко, почти на всю площадь, и Карл вынужден был оборвать его, пояснив, что на самом деле имеет личное дело к отцу Пфердменгесу, и не возьмет ли послушник на себя труд показать ему, где тот живет.
        - Отец Людвиг отдыхают, - объяснил послушник, ощупывая Карла любопытными глазами. - Они встают в пять, потом молитва, кофе - раньше шести вас не примут.
        - И где быть в шесть?
        - Но мне нужно знать, хотя бы немного, по какому делу господин собирается беспокоить отца Людвига?
        Карл только смерил послушника насмешливым взглядом, и тот отступил.
        Договорились, что Карл будет ждать у входа в монастырь. До шести было еще много времени, и Карл с Аннет спустились к усыпальнице Франциска Ассизского, находящегося в нижнем соборе. Здесь было прохладно, пахло ладаном и еще чем-то сладковатым - запах, который сопровождает мощи в церквах, подвалах и пещерах во всем мире.
        Усыпальница производила величественное впечатление: везде много золота, полированный гранит и мрамор, тяжелый бархат. Аннет остановилась поражённая, постояла немного и шепнула Карлу, что святому Франциску лежать здесь, наверно, неуютно - он всю жизнь проповедовал аскетизм, а члены его ордена в свое время отказывались не только от роскоши - элементарных человеческих благ.
        Карл улыбнулся, вспомнив любопытного послушника, пышущего здоровьем, видно, потомки святого нищего ни в чем себе не отказывают. В конце концов Карлу наплевать на образ жизни монахов. Он повел Аннет обедать, поскольку часы показывали уже четвертый час.
        Встали из-за стола в начале шестого, солнце клонилось уже к западу, и на площадь перед тратторией легли длинные тени. Карл поднялся на второй этаж, где им отвели комнаты, и принял душ. Извлек из чемодана белую полотняную сорочку, она немного холодила и не прилипала к телу. Пиджак подержал в руке, только одна мысль о том, что нужно выйти в нем на уличную жару, вызвала отвращение.
        До встречи с Пфердменгесом оставалось несколько минут - они посидели втроем, не разговаривая: обо всем было уже переговорено, все волновались, но старались не показывать этого. Наконец Карл встал, помахал небрежно рукой.
        - Не задерживайся, - попросила Аннет.
        - Конечно. Мне приятнее смотреть на вас, чем на самого симпатичного духовника!
        Аннет и Гюнтер видели, как Карл миновал площадь, обошел автобусы и исчез за углом собора. Еще издалека увидел возле монастырских ворот послушника - тот сидел на скамейке в тени и читал молитвенник.
        Карл мог поспорить, что шустрый монах увидел его уже давно, но оторвал глаза от книжки только тогда, когда Карл сел рядом. Послушник сказал:
        - Вас ждут в саду. Я провожу.
        Отец Людвиг Пфердменгес гулял по тенистой аллее. Он берег свое здоровье и, когда только мог, старался двигаться и больше бывать на свежем воздухе. Увидев послушника с человеком, который просил у него аудиенции, остановился за деревом, разглядывая: никогда не помешает увидеть будущего собеседника раньше, чем он тебя; сколько раз отец Людвиг выигрывал на этом.
        Но внешность юноши, что шел за монахом, ничего не подсказала Пфердменгесу: мог быть и философом, что изучает богословские науки, и посланцем оттуда - по старой привычке отец Людвиг даже в мыслях не уточнял - откуда: сколько их прошло через его руки, вначале эсэсовцев, которые сожгли где-то свои мундиры, потом просто курьеров или представителей организаций, которые желали наладить связи с эмигрантами в Испании или Южной Америке; раньше, правда, приезжали люди солидные, бывшие коллеги Пфердменгеса по партии, но потом стали появляться энергичные юнцы в клетчатых сорочках и даже в шортах. Отец Людвиг вначале косил на них глазом, однако постепенно привык, молодежь подрастает, берет дело в свои руки, что и говорить, он сам в начале тридцатых годов был не старше этих парней.
        Отец Людвиг вышел из-за дерева, махнул рукой послушнику, чтобы исчез. Улыбнулся и поклонился посетителю: сделал жест, который можно было расценить как желание благословить, но молодой человек никак не отреагировал на него, и духовник указал ему на скамейку под кипарисом.
        Карл подождал, пока духовник сядет, и опустился рядом.
        Отец Людвиг первый нарушил молчание:
        - Мне передали, что у вас есть ко мне какое-то дело…
        Карл огляделся по сторонам и, не увидев никого, придвинулся к священнослужителю и спросил шепотом:
        - Видели ли вы черный тюльпан?
        Какая-то тень промелькнула в глазах отца Людвига. Но только на секунду, потому что и дальше смотрел вопросительно и остро. Если он знал пароль, то проявил удивительную выдержку.
        - Ну а если и видел? - еле пошевелил губами.
        - Неужели вы не припоминаете?
        Кожа на черепе отца Людвига разгладилась. Он улыбнулся Карлу, как ребенку, казалось, сейчас погладит его по головке.
        - Я уже вышел из возраста, когда играют в прятки. Меня интересуют только книги.
        - Но вы должны помнить пароль, который дал вам Кальтенбруннер! - не выдержал Карл. - И назвать мне две цифры шифра.
        Отец Людвиг и дальше продолжал смотреть кротко.
        - Но я никогда в жизни не видел Кальтенбруннера, если вы имеете в виду того… - неуверенно качнул головой.
        - Да, обергруппенфюрера Эрнста Кальтенбруннера, - подтвердил Карл. Позиция монаха обескуражила и одновременно разозлила его: зачем же играть? - Вам доверили тайну государственной важности, и вы должны назвать мне две цифры.
        Кожа на черепе монаха собралась в морщинки.
        - Цифры шифра? - проворчал. - Вы имеете в виду… - Вдруг взгляд его посветлел: отец Людвиг вспомнил или наконец сообразил, что от него хотят. - От банковского шифра?
        Карл кивнул машинально и, увидев, как загорелись глаза монаха, пожалел, что сразу выдал себя.
        - Я не знаю, что означают эти две цифры, вы должны назвать их, и все, - попробовал исправить ошибку Карл.
        - И кто же послал вас ко мне?
        - Не имею права назвать.
        Церковник посмотрел на него вопросительно. Задумался, не отводя глаз. Неожиданно спросил:
        - Вас послали только ко мне? Или еще к кому-нибудь?
        - Вы хотите знать больше, чем вам полагается, - улыбнулся Карл.
        Монах сокрушенно покачал головой.
        - Вы еще совсем молодой человек, и так мне…
        - Цифры! - жестко оборвал Карл.
        Наверно, отец Людвиг принял решение, так как погладил ладонью череп и произнес примирительно:
        - Хорошо. Но нам придется проехать тут недалеко… километров тридцать… Я сам отвезу вас.
        - Зачем? Неужели вы не помните цифры и пароль?
        Монах улыбнулся. Теперь его глаза не скрывались за веками, смотрели приветливо, открыто.
        - Мне приятно видеть вас, юноша, одного из нашей молодой гвардии. И я не отпущу вас так, у нас есть райский уголок, поедем, поужинаем, поговорим…
        Карл хотел отказаться, сославшись на то, что его ждут, но церковник смотрел действительно приветливо, в конце концов он мог ставить условия - если не захочет назвать цифры, его не заставит сделать это сам папа римский!
        - Но у меня мало времени, - все же попытался возразить Карл.
        - Вы не один в Ассизи? - спросил отец Людвиг.
        Какой-то подводный риф скрывался в этом вопросе, и Карл на всякий случай соврал:
        - Те, кто послал меня, считают, что такое деликатное дело нельзя поручать нескольким.
        - Естественно, - подтвердил отец Людвиг. - Поехали, мой юный друг, - сказал льстиво, будто Карл и на самом деле был дорогим гостем. Пошутил: - Вы знаете, тяжело расставаться с тайной, которую сохранял столько лет.
        Карл кивнул. Монах был прав, и было бы нелепо отказываться от приглашения.
        Отец Людвиг провел его через парк к монастырским хозяйственным постройкам и попросил подождать возле ворот. Сам вывел из гаража неновую уже машину, подозвал служителя и что-то сказал ему. Служитель направился к телефонной будке, монах выехал на «форде» за монастырские ворота и пригласил сесть Карла. Повел машину по узким безлюдным улочкам. Они обогнули город и выскочили на шоссе, вдоль которого тянулись виноградники и оливковые рощи. «Форд» надрывно ревел, взбираясь на гору, оставляя за собой шлейф белой пыли.
        - У меня, - небрежно кивнул головой отец Людвиг, - там есть прекрасное вино. Такого в Италии нигде больше не найдете.
        Пошел одиннадцатый час, а Карл все не возвращался, и Аннет стала волноваться. Гюнтер не подавал вида, но и он тоже забеспокоился: может быть, им следовало идти вдвоем, по крайней мере прикрывал бы Карла.
        В двенадцать они уже поняли: что-то случилось. Аннет предложила сообщить полиции, но Гюнтер, резонно ссылаясь на происшедшее в Загене, отказался.
        Карл не появился и утром. В шесть Аннет постучала Гюнтеру в номер - она не ложилась всю ночь, и они вышли на улицу.
        «Фольксваген» стоял там, где его поставили вчера вечером, Гюнтер обошел вокруг него, зачем-то постучал ключами о стекло и предложил:
        - Ты пойдешь в полицию и спросишь о Карле. Не называя фамилии Пфердменгеса.
        - Почему?
        - Возможно, мы зря волнуемся, и вмешательство полиции испортит Карлу всю игру.
        - Но он мог хотя бы позвонить…
        Гюнтер только развел руками. Да и что ответить?
        Сонный карабинер долго не мог понять, что надо этой красивой синьорине. Поняв, отрицательно покачал головой. Ночью не произошло никаких случаев, никто не звонил, и все в городе спокойно.
        Как зовут синьора, который пропал? Карл Хаген, швейцарский подданный? Странно, а сколько ему лет? Боже мой, карабинер подмигнул; в таком возрасте парни иногда знакомятся с девушками и не спешат домой. Нет, он не настаивает на своей версии и не хочет огорчить синьорину, но пусть она подождет.
        Что ж, в этом совете было рациональное зерно, однако полицейский не знал, куда и к кому пошел Карл Хаген. А она знала и не могла не представлять историй одна другой страшнее, и, если бы не было рядом Гюнтера, не выдержала бы и уже давно побежала к отцу Людвигу.
        В восемь часов Гюнтер предложил позавтракать, и Анкет согласилась только потому, что не могла больше терпеть вынужденную бездейственность - почти ничего не ела и смотрела на Гюнтера, удивляясь: как мог он жевать и пить, да еще и подтрунивать над итальянской кухней?
        Опорожнив чашку кофе, Гюнтер вытер губы бумажной салфеткой и сказал:
        - Насколько я понимаю, у нас есть два выхода: или идти к этому Пфердменгесу, или отыскать того… послушника и попробовать выведать у него что-нибудь.
        - Да, конечно, - одобрила Аннет.
        - И в том и в другом случае будет лучше, если сделаешь это ты.
        - Я? Но что я могу? - испугалась Аннет. Сама мысль о том, что надо идти к этому страшному Пфердменгесу, которого не видела, но уже считала страшным, была ужасной. - Да, что я могу? - повторила прищурившись:
        - Если пойду я, он поймет, что тут что-то нечисто, - объяснил Гюнтер весомо. - Но сейчас мы еще не будем беспокоить Пфердменгеса. Попробуем обработать послушника. Ну, тебе известно, как действовать… - не выдержал, чтоб хоть немного не отомстить. - Всякие там женские фокусы. Значит, так… Тебе необходимо увидеть отца Людвига. Но перед этим хочется узнать, как вести себя с такой высокой особой. Какие у него привычки, где был вчера, что делает сегодня? Да и вообще сама увидишь…
        - Вообще-то ты прав. - Аннет не могла не согласиться с доводами Гюнтера, хотя и не представляла себе, как ей удастся обмануть послушника. Голова после бессонной ночи отяжелела, хотелось плакать. Гюнтер подвинул к ней стакан сухого вина со льдом, взяла машинально и выпила - стало немного лучше, и Аннет допила до конца. Вино сразу придало ей энергии.
        - Я пойду…
        - Хорошо, - согласился Гюнтер, - а я буду держаться неподалеку, и в случае необходимости зови.
        Они спустились к собору, Аннет обошла усыпальницу Франциска, призывая святого помочь ей, но тот не отозвался на ее призыв, ибо послушника не было ни здесь, ни вблизи монастыря, и девушке ничего не оставалось, как бродить по двору, уже заполненному туристами.
        Она увидела послушника, когда уже не верила во встречу, - тот направлялся от монастырских ворот прямо к ней через площадь. Аннет замерла: ей показалось, что послушник подойдет и скажет что-то страшное, но тут же отогнала эту мысль. Наверное, его послал к ней Карл, стало быть, не надо волноваться.
        Девушка пошла навстречу, улыбаясь, но вдруг заметила - послушник шел, уставясь в мостовую, перебирал четки и шептал молитву.
        Позвала:
        - Синьор, минутку, синьор! - Послушник, наверно, не слыхал, а если и слышал, то подумал, что зовут кого-нибудь другого, поскольку продолжал идти дальше, не поднимая глаз. Аннет вспомнила, что Карл разговаривал с ним по-французски, и повысила голос: «Mon frere!»
        Он резко обернулся, двинулся к Аннет, но остановился в двух шагах. Взглянул пристально, щеки его покраснели.
        - Мадемуазель что-то хотела спросить? - стыдливо улыбнулся.
        Они молчали, но Аннет пришла в себя и сказала:
        - Хозяин траттории, - кивнула на вывеску, - говорит, что вы можете устроить встречу с отцом Людвигом.
        - Он слишком высокого мнения обо мне, - смутился юноша.
        - Говорили, что вы такой добрый и умный. Я еще вчера хотела увидеть вас, но не нашла.
        - Отец Людвиг уехал и поручил мне одно дело.
        У девушки екнуло сердце. Спросила быстро:
        - Уехал? С кем-нибудь или один?
        Послушник отступил. То ли взяла верх врожденная подозрительность, то ли имел приказ держать язык за зубами.
        - У святого отца нет привычки… - начал, но девушка, поняв, что допустила оплошность, улыбнулась и перебила:
        - Какое это имеет значение? Я просто хотела знать, скоро ли он возвратится?
        - Он вернулся еще ночью.
        - Значит, я могу надеяться?
        - Вряд ли… Говорил, что сразу после обеда… - послушник запнулся.
        Аннет подняла руку, словно хотела дотронуться до него, спросила:
        - Если вы будете свободны после обеда, может, выкроите часок-другой и покажете мне Ассизи? С гидами так неинтересно.
        Лицо послушника расплылось в улыбке. Переступив с ноги на ногу, произнес с сожалением:
        - В это время никак не могу.
        - Почему?
        - Должен отвезти отца Людвига.
        - А позже? - Аннет кокетливо опустила глаза. - Отец Людвиг вернется вечером?
        - Он нет, но я буду здесь.
        - А если ваш учитель передумает?
        - Его не будет несколько дней, - заверил послушник. - Я только отвезу его, а сам назад. Вы надолго в Ассизи?
        - Еще не знаю… - вздохнула Аннет.
        - Я вам покажу все ассизские святыни. - Послушник спрятал в карман четки. - Кроме того, у меня есть мотороллер, - предложил нерешительно, - и мы сможем…
        - О-о, как чудесно! - захлопала в ладоши Аннет. - Так когда мы встретимся?
        - В пять у входа в собор.
        - Отлично.
        Послушник поклонился и засеменил прочь. Девушка смотрела ему вслед, юноша перед тем, как повернуть за угол, оглянулся и кивнул издалека.
        Аннет, вспомнив его жадные глаза, прищурилась. Махнула Гюнтеру, который вертелся чуть ли не рядом, и направилась к отелю. Почувствовала такую усталость, что села бы здесь прямо на мостовую и не двигалась. Еле поднялась к себе на второй этаж и упала в кресло. Гюнтер стоял рядом и молчал. Аннет была благодарна ему за то, что не спешил.
        - Вчера вечером монах ездил куда-то - начала, и сразу вся усталость исчезла, будто хорошо проспала всю ночь и только что приняла душ. - И сегодня уезжает сразу после обеда.
        - Ну и что? - не понял Гюнтер.
        - Как же ты не можешь сообразить? Вчера вечером Пфердменгес исчез. Если бы Карл остался в Ассизи, пришел бы в отель. Следовательно, они поехали вместе, и Карл не вернулся. Ездили куда-то недалеко, поскольку отец Людвиг ночью был уже в монастыре. Сегодня монах снова едет, наверно, туда же. Кроме того, предупредил, что будет отсутствовать несколько дней.
        - Что-то в этом есть, - потер лоб Гюнтер. - Хотя… Расскажи, о чем ты разговаривала с прощелыгой в сутане? Он почти облизывался, глядя на тебя!
        - Оставь… - недовольно поморщилась Аннет. - Я назначила ему свидание в пять, и если нужно еще что-нибудь вытянуть из него… - она взяла предложенную Гюнтером сигарету, хотя и не курила, затянулась, закашлялась. Бросила и повторила в деталях разговор с послушником.
        Гюнтер слушал, не перебивая, сделал вывод:
        - Хитрый, пройдоха. Ты права, за святым отцом надо проследить. Жаль, не узнала, куда они едут.
        - Говорил, недалеко. Я думала: не стоит расспрашивать. Еще передаст своему учителю, и если за этим что-то кроется…
        - Правильно, - похвалил Гюнтер. - Итак, послушник назначил тебе встречу…
        - Не паясничай! Сейчас около одиннадцати? В монастыре обедают в два, ты иди, а я немного отдохну…
        В два часа они поставили «фольксваген» в ряд с другими машинами под желтым рекламным щитом заправочной станции, на котором черный змей выдыхал ярко-красное пламя.
        Миновать эту станцию отец Людвиг не мог, только после нее дороги расходились в трех направлениях: налево - на Терни и затем Рим, прямо - на Флоренцию и направо - в горы.
        Аннет заставила заднее стекло какими-то коробками, бросила туда плащи и уселась на сиденье так, что ее совсем не было видно. Сама же видела все, что делалось на шоссе за «фольксвагеном».
        Машины проносились редко, было время дневного затишья, когда основная масса туристов уже приехала, а уезжать было еще рано. По шоссе сновали преимущественно малолитражные «фиаты» с местными номерами. Аннет и Гюнтер жадно всматривались в них, поскольку не знали, на какой машине ездит Пфердменгес.
        - Они… - вдруг прошептала Аннет, будто ее кто-нибудь мог услышать. - Да, они… - отвернулась от шоссе. - Видишь серый «форд»?
        Гюнтер нагнулся над щитком управления, посматривая искоса.
        Да, за рулем знакомый им послушник, а рядом старый человек в сутане.
        «Форд» проехал мимо заправочной и медленно повернул направо по дороге, ведущей в горы. Гюнтер ловко вывел свою машину на шоссе. Не спешил: серый «форд» сейчас никуда не денется, на такой дороге все равно больше шестидесяти километров не сделаешь, да и, слава богу, пылища, почти не видно, что делается сзади.
        «Форд» ехал быстро - послушник спешил на свидание! - «фольксваген» швыряло на выбоинах, но Гюнтер не отставал, сохраняя дистанцию в полкилометра. Встречные машины попадались редко, дорога пролегала преимущественно между виноградниками, Аннет поискала ее в атласе, но не нашла. Миновали село, за оливковой рощей перевалили через гребень высокого холма, внизу открылась зеленая долина с синей гладью озера, к берегу которого прилепилось небольшое селение. Туда вела такая же покрытая щебнем дорога, и «форд» уже повернул на нее.
        Гюнтер притормозил и, подождав, пока «форд» исчез за деревьями, тоже повернул к озеру.
        На центральной улице городка разместились две или три лавчонки и траттория с открытой верандой под тентом. Миновали последний дом, но нигде не обнаружили серого «форда»: возле строений стояло несколько «фиатов» да красный «рено». Дорога за поселком круто шла к виноградникам. Гюнтер, бормоча что-то сквозь зубы, развернулся и поехал назад. Теперь «фольксваген» катился по инерции. Гюнтер все время тормозил, останавливаясь на перекрестках: договорились, что будут смотреть: он - налево, Аннет - направо. Проехали лавчонку с шариковыми ручками, зажигалками и еще какой-то мелочью на витрине.
        Аннет вдруг воскликнула:
        - Видишь, он там, внизу!
        Гюнтер остановился за углом, вышел и огляделся.
        Прекрасная двухэтажная вилла возвышалась над озером в саду. «Форд» не заехал во двор, его оставили под деревом около ворот.
        Гюнтер быстро развернулся. Возможно, им следовало бы припрятать свою машину - швейцарские номера не так часто встречаются в этом поселке, и незачем мозолить всем глаза. Подъехал к траттории - хозяин выбежал на веранду, и Гюнтер, с трудом вспоминая итальянские слова, объяснил, что им понравилось озеро и они хотели бы задержаться здесь. Вот только куда поставить машину и найдется ли ужин?
        Хозяин закивал радостно, побежал открывать ворота, залопотал, поднимая глаза к небу, и Гюнтер понял, что только в этой траттории они могут съесть настоящие спагетти, такие спагетти можно съесть только в раю и здесь, потому что их готовит сам хозяин, а лучшего специалиста не найти во всей округе.
        Они прошли со двора в узкий и темноватый зал траттории. Здесь стояли длинные столы из грубых досок, посуда на стойке была из дешевого толстого зеленоватого стекла, но вино, которое нацедил из бочки хозяин, понравилось Гюнтеру, хотя и стоило на треть дешевле минеральной воды, которую пила Аннет.
        Пока они утоляли голод, мимо траттории проскочил серый «форд»: послушник не солгал - возвращался один. Гюнтер предупредил хозяина: они пойдут на озеро и могут задержаться, но тот заверил, что спагетти будут в любое время, кроме того, у него есть свободная комната, и, если синьорине понравится здесь, можно переночевать.
        Между прочим Гюнтер спросил, кому принадлежит чудесная вилла над озером. Хозяин сложил руки, будто молился, и учтиво объяснил, что в ней живет очень важный человек, имя которого известно в самом Ватикане: святой отец осчастливил их поселок, приобретя этот домик еще во время войны. Но жаль, сейчас он редко приезжает сюда, в вилле живет только его слуга, которого местные жители недолюбливают за хмурость, но что поделаешь - немец, старый холостяк, а пожалуй, нет на свете больших нелюдимов, чем закоренелые холостяки.
        Болтовню этого толстяка можно было слушать весь день, он прямо-таки источал из себя добродушие и говорил бы беспрерывно - не так-то легко найти слушателей в таком маленьком поселке, но Аннет оборвала лавочника: жара, и ей хочется купаться…
        К озеру вела тропинка прямо от траттории, и они пошли между апельсиновыми деревьями. Не доходя до озера, Гюнтер полез в кусты, отделявшие апельсиновый сад от улицы, за ними тянулся высокий забор из острых металлических прутьев, дальше начинались какие-то густые колючие заросли, которые скрывали виллу от нескромных взглядов. От железной калитки к зданию вела замощенная бетонными плитками дорожка.
        Гюнтер оставил Аннет в кустах следить за тем, что происходит у входа, а сам решил обойти вокруг усадьбы. Только он исчез, как на дорожке появились двое - отец Людвиг и его слуга. Они шли медленно, монах, очевидно, наставлял слугу, ибо тот кивал и отвечал что-то односложное, а отец Людвиг энергично жестикулировал и все говорил: жаль, Аннет не могла услышать ни одного слова.
        Слуга вывел из гаража мотоцикл и открыл ворота. Выкатив машину и оставив ее на улице, аккуратно закрыл ворота, отдал ключи монаху. Ничего не сказав, направился к мотоциклу. Уже хотел заводить, но обернулся - забыл шлем на скамейке в саду. Отец Людвиг, стоявший у калитки, произнес насмешливо, и Аннет слышала теперь каждое его слово:
        - Не забудь на обратном пути голову. И завтра утром заезжай.
        Куда должен был заехать слуга, Аннет так и не узнала, тот завел мотор и уехал. Монах посмотрел вслед, постоял немного и медленно пошел к вилле.
        Скоро вернулся Гюнтер, и Аннет рассказала ему обо всем, что видела.
        - Вероятно, до завтрашнего дня монах будет один, - констатировал Гюнтер. - А я там нашел довольно удобное место, чтобы перелезть: кусты совсем низкие и неколючие.
        - Подождем до вечера?
        Гюнтер задумался.
        - А может, сейчас? Уже начало пятого, а святой кабан привык в это время отдыхать. Послушник говорил, что он встает в пять. Я полезу, а ты и дальше следи за входом.
        Продираясь сквозь заросли, Гюнтер поцарапал руки и лицо. Сейчас он стоял за заботливо ухоженным цветником, всматривался в закрытые жалюзи окна, будто на самом деле мог что-либо разглядеть за ними.
        Тишина, и только птицы щебечут на деревьях. Держась кустов, Гюнтер обошел дом и чуть не натолкнулся на обвитую плющом и глицинией беседку. Осторожно раздвинул ветки, заглянул внутрь и испуганно отшатнулся: на тахте лежал отец Людвиг - Гюнтер мог дотянуться рукой до его головы.
        Юноша присел, затаив дыхание. Потом пробежал несколько метров, что отделяли его от клумб с какими-то высокими красными цветами, спрятался там. Только сейчас немного пришел в себя: если отец Людвиг молчит до сих пор, значит, или не заметил его, или спит. Переждал еще несколько минут и пополз к беседке. Обогнул ее и заглянул так, чтобы увидеть лицо монаха. Так и есть - старик спал.
        Теперь Гюнтер не раздумывал. Прошмыгнул к вилле - двери не были закрыты, он прикрыл их за собой и на цыпочках пробежал по узкому полутемному коридору.
        Коридор заканчивался ступеньками на второй этаж, слева дверь вела на кухню, ее не прикрыли, и Гюнтер увидел немытую посуду, кастрюлю на столе. Осторожно открыл дверь напротив. Наверно, здесь жил слуга: узкая кровать, застеленная суконным одеялом, несколько ружей на стене и охотничьи трофеи - голова кабана, птицы, какие-то шкурки. Шкаф, стол, два стула - все.
        Следующая дверь дальше вела в большую гостиную с цветастым ковром во весь пол. В комнате стояли старомодные, но удобные диваны и кресла, обтянутые кожей, шкафы с книгами. Очевидно, монах принимал здесь гостей и не отказывался от мирских соблазнов, потому что стол под торшером был заставлен бутылками с разноцветными наклейками.
        Гюнтер осмотрел еще одну комнату. Она предназначалась для столовой - простенок между окнами занимал сервант с посудой, рядом стоял дубовый круглый стол и такие же стулья с резными спинками.
        Юноша уже хотел подняться на второй этаж, но заметил под лестницей узкую дверь, обитую стальными полосками. Наверно, она вела в подвал. Гюнтер на всякий случай нажал на ручку, и дверь сразу поддалась, открыв крутые каменные ступеньки.
        Внизу горела лампочка. Осторожно ступая, Гюнтер спустился и увидел просторное помещение без окон, настоящий каменный мешок с низким потолком. Но это был не погреб - вместо бочек здесь стояли две кушетки и стол, а пол покрывал грубый шерстяной ковер.
        Двое дверей, дубовых и тоже обитых металлом, вели из этой каменной гостиной. Гюнтер дернул за ручку ближней - не поддалась, вторая тоже закрыта.
        Парень хотел уже возвращаться, но услыхал за дверью не то шорох, не то стоны. Прислушался, приложив ухо к дубовым доскам, - действительно за дверью кто-то был.
        Гюнтер поцарапал дверь и затих. Стояла такая тишина, что, казалось, звенело в ушах.
        И вдруг стон.
        Юноша переступил с ноги на ногу. Что делать? А-а, все равно, хуже не будет. Спросил громко!
        - Эй, кто там?
        Тишина - и вдруг:
        - Пить… воды…
        Неужели Карл? Кажется, Гюнтер узнал голос. Прижался к двери, даже больно стало уху. Позвал!
        - Карл! Карл! Это я, Гюнтер!
        Снова тишина, потом радостный крик:
        - Гюнтер! Как ты сюда попал? Неужели на самом деле ты? Можешь открыть дверь?
        Гюнтер с тоской осмотрел тяжелые дубовые доски и стальные полосы на них.
        - Нужен лом… Хотя бы топор…
        - Как ты проник сюда?
        Гюнтер рассказал.
        - Погоди, - сказал Карл после паузы, - говоришь, монах спит? Ключи у него в кармане сутаны. Связка ключей. Но учти, он вооружен, носит пистолет в заднем кармане брюк.
        - Да… - Гюнтер уже знал, что делать. - Я пошел, и не волнуйся…
        - Будь осторожен.
        Аннет хотелось спать, веки сами закрывались, сон одолевал ее, а Гюнтер все не возвращался. Аннет подумала, что именно такая пытка - самая нестерпимая. Да и солнце припекало, какие-то насекомые нудно жужжали, тоже навевая сон.
        Боже мой, где же Гюнтер?
        Тот появился, когда противиться сну не было никакой силы, выглянул из-за кустов, что росли рядом с гаражом, и осторожно огляделся.
        Девушка провела руками по лицу, отгоняя сон. Гюнтер подавал какие-то знаки, она не сразу поняла, что он хочет, но наконец, догадавшись, пролезла через заросли и приблизилась к калитке.
        - Давай… - прошептал Гюнтер. Он приставил к калитке садовую лестницу, влез на нее и подал Аннет руку. Девушка через несколько секунд была в саду.
        - Что? - спросила.
        - Карл там, - кивнул на виллу Гюнтер.
        Аннет хотела объяснить ему, что ощущала присутствие Карла, была уверена, что найдут его, но не могла произнести ни слова, только выжидающе смотрела большими выразительными глазами.
        - Монах заточил его в подвал, - объяснил Гюнтер. - Можно позвать полицию и поднять шум, но это нежелательно. Ты мне поможешь. Святой отец храпит в беседке, у него пистолет в заднем кармане брюк, нужно его разоружить и достать ключи.
        Аннет все время кивала.
        - Я пролезу в беседку! - предложила решительно.
        - Да, - подтвердил Гюнтер. - Сейчас мы осмотримся и все решим.
        Шли к беседке по асфальтированной дорожке, бесшумно, и Аннет старалась ступать по следам Гюнтера. Согнувшись пролезли к входу, Гюнтер огляделся. Обернулся к девушке, прошептал чуть слышно:
        - Спит в пижаме. Брюки там… - кивнул неуверенно.
        Не успела Аннет что-то сказать, как он поднялся и проник в беседку.
        Отец Людвиг спал, сладко сопя и подложив руку под щеку. Гюнтер прошел мимо, присел за стулом, на котором висели брюки, вытащил пистолет. Отличный никелированный вальтер. Снял с предохранителя, перезарядил, на всякий случай вогнав патрон в канал ствола.
        Сейчас ключи. Сутана монаха висела почти рядом - ощупал карманы, но ключей не нашел. Черт, придется поднять церковника. Нежелательно, но что поделаешь!
        Гюнтер встал над монахом, ткнул пистолетом в грудь. Отец Людвиг сразу раскрыл глаза, хотел вскочить, но Гюнтер толкнул его назад.
        - Спокойно, святой отец! - приказал. - И не думайте кричать, если не хотите получить пулю. Где ключи?
        - Какие ключи?.. - начал монах, заикаясь. - Что вы х-хотите от меня?
        Гюнтер махнул рукой Аннет.
        - Обыщи его!
        Церковник сполз с тахты.
        - Я не имею привычки держать деньги дома, и вы ничего не найдете.
        Аннет засунула руку под подушку, вытянула связку ключей.
        - Встать! - скомандовал Гюнтер. - И без шуток, все равно вас никто не услышит! Продолжим разговор в доме…
        Отец Людвиг покорно двинулся к вилле. Хотел зайти в гостиную, но Гюнтер подтолкнул его к лестнице.
        - Туда… туда… - произнес с насмешкой, - я хочу, чтобы вы сами освободили своего узника.
        - Какого узника? - запротестовал монах. - Я никуда не пойду, и вы не имеете права!..
        - А вы имели право посадить под замок нашего товарища? Не вышло, святой отец! Просчитались… Ну! - ткнул дулом пистолета в спину. - И без фокусов!
        Монах как-то сразу обмяк и стал покорно спускаться в подвал. Там, в каменной комнате, Гюнтер не отказал в удовольствии поставить его в позу, какую видел во многих полицейских фильмах, - лицом к стене, руки над головой.
        - Открой! - Гюнтер показал Аннет на дверь.
        Та звякнула связкой ключей, отыскивая нужный, а Гюнтер стоял с поднятым пистолетом. Аннет подобрала ключ, открыла дверь. И закричала. Гюнтер повернулся к ней. Воспользовавшись этим моментом, монах бросился к лесенке, Гюнтер метнулся за ним, подставил ногу, отец Людвиг покатился по полу и завопил, будто его убивали.
        Гюнтер зло пнул его ногой.
        - А ну вставай, паршивая свинья, и если…
        Церковник встал, стоял с поднятыми руками, смотрел затравленным зверем. Гюнтер подтолкнул его в комнату, откуда доносились голоса Аннет и Карла.
        В дверях остановился, пораженный: Карл стоял у стены с поднятой рукой, прикованной стальным наручником к высоко вбитой скобе.
        - Ого!.. - только и сказал Гюнтер. Зло ударил монаха в спину. - Ну, быстрее! Аннет, дай ему ключи.
        Отец Людвиг тонкими дрожащими пальцами взял связку. Нашел ключ, отомкнул стальное кольцо на руке Карла. Тот сразу обессиленно опустился на пол.
        - Дайте мне воды…
        Отец Людвиг засуетился.
        - Сейчас… сейчас…
        - К стене! - приказал Гюнтер. Он уже знал, что именно предпримет, это было не только необходимо, а и справедливо - око за око. Заставил монаха поднять руку, щелкнул наручником, позвенел ключами и спрятал их в карман. Сказал с издевкой: - Придется вам, святой отец, немного отдохнуть в одиночестве…
        Монах запричитал:
        - Я старый и больной человек, я не выдержу!
        - Выдержишь! - Гюнтер наклонился к Карлу: - Как ты?
        Аннет принесла воду. Карл жадно выпил полный кувшин. Хотел встать, однако ноги дрожали, и Гюнтер поднял его.
        Карл погрозил церковнику кулаком, крикнул:
        - Ну, жаба, чья взяла?.. Он, - объяснил друзьям, - ничего не знает о шифре, но быстро сообразил, чем это пахнет. Заманил меня сюда и пытался узнать, кого мы разыскиваем. Деньгами запахло, грязные руки свои протянул к ним, клялся, что выбьет из меня тайну, что эсэсовские методы - детская забава, а гестаповцы были примитивными и малограмотными, не изучали всех тонкостей пыток святой инквизиции. Может, я вру, святой отец?
        - Я хотел только напугать вас, господин Хаген, - быстро заговорил отец Людвиг, - а вы все приняли за чистую монету…
        - И со вчерашнего вечера простоял прикованный к стене! - гневно блеснул на него глазами Карл. - Он напоил меня, не знаю чем, я ничего не помнил, не мог сопротивляться. Он не дал мне ни капли воды…
        - Что ж, сейчас он сам отдохнет, - зло засмеялся Гюнтер, - будет время на размышление…
        - Вы не оставите меня здесь, синьоры, - начал хныкать отец Людвиг. - Мне не простоять до утра, и грех ляжет на вас!
        - А мы поисповедуемся у какого-нибудь вашего коллеги, - ехидно произнес Гюнтер, - он отпустит нам этот грех!
        - Я заявлю в полицию! - пригрозил монах. - Вас задержат и будут судить!
        - Я выключаю свет, в темноте вам легче будет беседовать с самим собой. Думаю, это будет поучительный диалог! - насмешливо поклонился Гюнтер. - Пошли, друзья!
        Поддерживая Карла, он повел его к выходу.
        В последний момент Аннет стало жалко монаха.
        - А если его просто закрыть?
        - Нет, - решительно возразил Гюнтер, - таким нельзя прощать!
        Отец Людвиг просил, плакал, угрожал, но Гюнтер спокойно закрыл дверь.
        - Насколько я понял, - заметил он, когда вышли из подвала, - святой отец не назвал цифры шифра. Но мы можем заплатить ему. Я поэтому и приковал его, чтобы стал уступчивее.
        - Ты не понял меня. Я же говорил, монах не имеет к шифру никакого отношения, - пояснил Карл. - Вчера вечером я разговаривал со слугой, кстати, никакой это не слуга, а оберштурмфюрер СС. Здесь, на вилле, был переправочный пункт эсэсовцев. Поэтому и комната в подвале - месяц живи, никто не узнает. Святой отец уже поставил на мне крест, и они ничего не скрывали от меня. Есть еще один Людвиг Пфердменгес, бывший штандартенфюрер СС, кузен нашего монаха. И знаете, где он сейчас? Никогда не догадаетесь. В Африке!
        - Где? - переспросил Гюнтер. - Ты не шутишь?
        - Вы на машине? Нельзя задерживаться здесь.
        - Ты пришел в себя? Можешь выйти на улицу и подождать нас? Чуть подальше, чтобы не привлекать внимания.
        - Конечно. Который сейчас час?
        - Пять.
        - Еще сегодня можем попасть в Рим.
        - Лучше переночевать в Терни, - возразила Аннет. - Посмотри на себя - измученный! Зачем спешить?
        - Старый пройдоха может предупредить своего кузена, чтобы не доверял нам… - объяснил Карл. - Мы не имеем права терять время, ты останешься с машиной, поедешь потихоньку домой, а мы…
        - В Африку? - взволнованно воскликнула Аннет. - Ты сошел с ума! Ну их к чертям, эти деньги, если из-за них столько мук.
        - Мы журналисты, - сказал Гюнтер, - завтра посетим посольство, визу нам должны дать без осложнений.
        - Тогда и я полечу с вами! - решительно заявила Аннет.
        Карл взял руку Аннет. Держал, ощущая легкое дрожание.
        - Ты же хотела побегать по музеям, - посмотрел ей в глаза. - Кроме того, могут быть осложнения с визой. Нам легче - у Гюнтера тоже есть журналистское удостоверение, я устроил ему его, и у нас, думаю, осложнений не будет. А ты поезжай во Флоренцию. Ты же умеешь водить автомобиль.
        Аннет сердито выдернула руку.
        - Так бы и сказал: не с кем оставить машину.
        Итальянская старина уже утратила интерес для Аннет, но она не призналась в этом.
        Девушка топнула ногой в сердцах, посмотрела на пол и вспомнила прикованного к стене отца Людвига.
        - Монаха теперь не стоит оставлять прикованным, закройте его - и все…
        Карл заглянул в холодильник. Достал бутылку молока. Отпил и сказал, как бы между прочим:
        - Знаете, что он делал? Из того вальтера стрелял в меня. Вчера вечером. Любопытная забава. Открываются двери, он садится в большой комнате и говорит, что сейчас будет расстреливать меня. У святого отца твердая рука, всаживал пули за несколько сантиметров от головы. Видели, там деревянная стена, вся изрешечена. Постреливали на досуге бывшие эсэсовцы…
        - И ты хочешь, чтобы я ему простил? - криво усмехнулся Гюнтер.
        Аннет неуверенно пожала плечами:
        - Как знаете…
        - Ну, вот и хорошо, - смягчился Гюнтер. - А теперь двинулись…
        После итальянской жары африканское солнце не очень удивило Карла и Гюнтера. Поразила их буйная растительность большого города Центральной Африки, столицы государства, роскошь его европейских кварталов. Думали, небольшой, грязный, одноэтажный город, а центр его был многоэтажным с широкими асфальтированными улицами, сотнями машин новейших марок, большими магазинами. На первоклассный отель решили не тратиться, остановились по рекомендации местного чиновника, который летел вместе с ними, в небольшом пансионате. Переоделись, и Карл предложил сразу же двинуться на поиски Людвига Пфердменгеса.
        Еще в дороге они разработали план действий. Каждый, кто был хоть немного знаком с тогдашними делами в Африке, не мог не догадаться, каким ветром и зачем занесло туда бывшего штандартенфюрера СС. В стране, куда они прилетели, то в одной, то в другой провинции вспыхивали восстания. Против партизан действовали разные отряды карателей и наемников, и штандартенфюрер СС с его опытом был, безусловно, находкой, для разных авантюристов, боровшихся за власть и пытавшихся подавить народное движение.
        Как и где искать Пфердменгеса, с чего начинать? Может, он вообще на нелегальном положении. Карл и Гюнтер решили действовать через журналистские круги. Нет людей более осведомленных, нежели газетчики, а Карл принадлежал к их клану. У Гюнтера тоже были документы одной из бернских газет - перед швейцарскими журналистами должны были открыться двери всех редакций.
        Сотрудники местной газеты их встретили приветливо. Редактор извлек бутылку виски и пообещал освободиться через час, а пока что поручил гостей долговязому брюнету лет тридцати, носатому и худощавому. Казалось, он был сплющен с боков и стыдился этого, потому что какая-то стыдливая улыбка все время кривила его губы.
        - Жорж Леребур, корреспондент «Пари суар», - отрекомендовался он и добавил, что рад видеть людей, которые еще вчера ходили по бернским улицам: пожаловался на тоску, жару и отсутствие порядочного общества.
        - Ничего себе тоска, - не поверил Карл. Он держал свежий номер местной газеты, где сообщалось о партизанском движении в одной из провинций. - Война обостряется!
        - Тут всегда стреляют, - безразлично махнул рукой Леребур.
        - Очень интересно, - Карл ткнул пальцем в газету, - во главе восстания стал бывший министр просвещения и искусств. Если уж такие люди берутся за оружие…
        - Скажу вам откровенно, - сказал Леребур, - у них есть основания браться за оружие. Впрочем, увидите сами. Я здесь уже три года и, вероятно, смотрю на здешние события предубежденно.
        - Три года! - удивился Гюнтер. - Наверно, знаете здесь все вдоль и поперек?
        - Это не так просто, - снисходительно улыбнулся Леребур. - Территория государства огромная.
        - Есть где воевать! - засмеялся Карл. - И за что…
        - Конечно, - подтвердил Леребур. - Неслучайно проклятые янки повадились сюда. Не люблю их. Где только можно поживиться, непременно сунут свой нос. Уран, кобальт, промышленные алмазы… Я уже не говорю о меди, такой богатой руды нет нигде.
        - Ясно, - отметил Гюнтер, - поэтому здесь и неспокойно. Кстати, вы должны знать всех местных знаменитостей, не встречалось вам имя Пфердменгеса?
        - Полковник Людвиг Пфердменгес? - переспросил Леребур. - Эта фигура довольно одиозная. Но откуда вы знаете его? И зачем он вам?
        - Пфердменгес - бывший штандартенфюрер СС, - объяснил Карл, - а наша газета изучает биографии некоторых эсэсовцев…
        - А-а… - неопределенно промычал Леребур. - Здесь до черта всякой дряни, слетаются, как мотыльки на огонь. - Внезапно завелся, даже завертелся на стуле: - А это вы здорово придумали: интервью с бывшим штандартенфюрером, ныне полковником наемников! Прекрасная параллель. Находка для левой прессы…
        - Как нам увидеть этого Пфердменгеса? - спросил Карл.
        Леребур уставился на него, как на заморское чудо. А затем весело засмеялся:
        - Вы спрашиваете так, будто полковник Пфердменгес живет в двух шагах и вся сложность заключается в том, как представиться ему. Даже я не знаю, где он, а я, кажется, знаю здесь все. Кроме того, если так вот прямо начать узнавать о местопребывании полковника, можно получить пулю в живот…
        - Вы не получите, - сказал Гюнтер уверенно.
        - Ну, от этого никто не застрахован, - возразил Жорж, но видно было, что сказал это только для проформы, потому что добавил хвастливо: - Вот что, коллеги, я присоединяюсь к вам и скажу откровенно: вам повезло, что встретили меня. Что касается карателей или наемников - все рты сразу закрывают. Вы слыхали о Момбе? - спросил вдруг.
        Гюнтер кивнул.
        - Пройдоха, старый лис! - Леребур завертел головой. - Я попробую устроить встречу с ним.
        - Зачем? - не понял Карл.
        Леребур посмотрел на него удивленно. Вдруг шлепнул себя ладонью по лбу.
        - Извините, я ведь забыл сказать, что Пфердменгес, по существу, правая рука Момбе.
        Организация встречи журналистов с кандидатом в премьеры оказалась не таким уж тяжелым делом: Момбе стремился завоевать популярность и не пренебрегал никакими средствами. Интервью же с французским и швейцарскими журналистами было для него просто находкой.
        В точно назначенное время машина Леребура остановилась возле роскошного особняка за густо посаженными пальмами.
        Слуга в белом смокинге провел их в большую комнату с полузашторенными окнами и вентиляторами под потолком. Кандидат в премьеры заставил их немного подождать. Наконец слуга открыл двери, и в комнату зашел Момбе. Он крепко пожал руки журналистам, пригласил к столу с бутылками.
        - Прошу, господа, без церемоний, - сказал Момбе, широко улыбаясь. Налил всем, подчеркивая свою демократичность. - Я с удовольствием отвечу на ваши вопросы, господа, но давайте вначале выпьем за моих несчастных соотечественников.
        Он встал в театральную позу. Гюнтер улыбнулся: бездарный актер, все у него рассчитано на внешний эффект.
        - Какие меры вы считаете необходимыми для стабилизации положения в стране? - спросил Леребур.
        Момбе сел на стул, отхлебнул из стакана, нахмурился и ответил категорично:
        - Мы должны положить конец деятельности раскольников - я имею в виду разных «патриотов», которые мутят воду в провинциях, отвлекают народ от работы разговорами о демократии. С этим может покончить сильная централизованная власть: разгромить бунтовщиков и установить мир в стране. Необходимо обратиться за помощью к высокоразвитым государствам и добиться ритмичной работы промышленных предприятий.
        Момбе говорил, а Карл, глядя на его улыбающееся лицо, думал, что скрывается за этими аккуратными фразами, - он зальет страну кровью, вырежет целые поселения, добиваясь покорности, продаст иностранным компаниям еще не проданное и будет улыбаться интервьюерам и фотографам: в его стране покой и тишина. Карлу захотелось подняться и уйти, но продолжал сидеть со стаканом в руке, только нахмурился.
        - Природные условия востока страны, - между тем продолжал Момбе, - не позволяют вести войну в ее, так сказать, классических образцах и диктуют свою тактику…
        - Мы бы хотели познакомиться с этой тактикой, - вставил Гюнтер. - Нам рекомендовали полковника Пфердменгеса.
        - Кто рекомендовал? - быстро обернулся к нему Момбе.
        - Господин Леребур, - кивнул Гюнтер на француза. - Он наслышался о его храбрости и решительности.
        - Безусловно, - согласился Момбе, - полковник Пфердменгес - человек храбрый.
        - Мы бы просили вас помочь нам встретиться с полковником, - настаивал Гюнтер. - Дело в том, что никто, кроме вас…
        - Да, война идет жестокая, - подтвердил Момбе, - и необходимо строго придерживаться военной тайны.
        Гюнтер понял его.
        - Мы не дети и понимаем, что специфика условий ведения военных действий в Африке вынуждает иногда идти на кое-какие крайности, как бы сказать, требует немалой крови. Но вы можете быть уверены в нашей лояльности и нежелании раздувать негативные аспекты…
        Момбе закивал головой.
        - Да… Да… Именно это я и хотел сказать. Хорошо, что у нас одна точка зрения. Я дам вам письмо к полковнику, но должен предупредить, что добраться туда будет трудно…
        Жорж Леребур оказался неоценимым компаньоном: кроме того, что он знал Африку так, как Карл свой Бернский кантон, у него было много знакомых в самых разных кругах. В дирекции «Юнион миньер» Жорж договорился об аренде не очень старого «пежо»; им предлагали и лучшие марки, но Леребур решительно отказался. «Может, специально для нас вы откроете и пару бензоколонок?» - спросил он, и никто ему не возразил. В самом деле, они должны были ехать по дороге, где с бензином были перебои; вспоминался случай, когда машины стояли по нескольку дней в маленьких провинциальных городках, ожидая горючего. Жорж знал это и поэтому решительно выбрал малолитражный «пежо»; а не мощный «ягуар», который предложил нм один из директоров «Юнион миньер».
        Сейчас, когда позади остались города, они по-настоящему оценили прозорливость Леребура: все равно по местным дорогам более чем пятьдесят-шестьдесят километров не сделаешь, на «ягуаре» им не хватило бы горючего и на половину пути, а обшарпанный «пежо», гремя железом по выбоинам, потихоньку на одном баке почти дотянул их до городка, где должен был быть бензин.
        Жорж тихо ругался, проклиная африканские дороги, поскольку стрелка бензометра дрожала уже у нуля. С гребня небольшого холма Жорж увидел дома, но машина зачихала и остановилась: бензин кончился. В канистрах тоже ничего не было, и Леребур предложил:
        - Ждать здесь кого-либо, чтобы выпросить галлон бензина, дело мертвое. Я останусь в машине, а вы идите в город. Отсюда три-четыре километра, не больше. Возьмите велосипед на колонке, и пусть кто-нибудь привезет пару галлонов.
        Гюнтер и Карл были не против, чтобы размяться после долгой езды. Двинулись бодро к городу, держась в тени придорожных деревьев. Когда до околицы осталось совсем немного, на шоссе вышли из кустов несколько человек с автоматами.
        Карл и Гюнтер остановились. Вперед выдвинулся человек лет за сорок с морщинистым лицом, в военной рубашке, заправленной в обтрепанные брюки. На животе у него висела кобура с пистолетом. Спросил властно:
        - Кто такие?
        - Журналисты. Мы швейцарские журналисты и едем по поручению газеты.
        - Не вижу, на чем вы едете… - засмеялся человек и протянул руку. - Документы!
        Гюнтер стал объяснять, что у них не хватило бензина и пришлось идти до города пешком, документы остались в «пежо».
        Человек с пистолетом смотрел на них, упершись руками в бока. Не дослушав, бросил пренебрежительно:
        - Хватит болтать! Кто подослал вас сюда и для чего?
        - Но ведь я говорю правду, вы можете проверить, у нас не хватило бензина, и мы оставили машину совсем недалеко.
        - Хорошая легенда, капитан, - вмешался совсем еще молодой парень с автоматом, стоящий рядом. - Могу поклясться, это шпионы из соседней провинции. И после того, как мы прибрали их самозванца президента…
        - Ты прав, - похвалил капитан. - Так вот, голубчики, будете говорить правду или помочь вам? Для чего вас подослали сюда?
        - Вы можете легко проверить, - быстро начал Карл, - наша машина…
        Удар в челюсть прервал его лепет. Капитан умел бить, у Карла закружилась голова, он чуть не упал.
        - Вы не имеете права! - вдруг закричал Гюнтер. - Мы иностранные подданные, и вы будете отвечать!
        - У нас поручение к полковнику Пфердменгесу, - добавил Карл, держась за щеку, - и я требую, чтобы вы…
        - Ты здесь ничего не можешь требовать, - ударил его носком ботинка капитан. Подумал и решил: - Ясно, шпионы… Расстрелять!
        Карл сказал как можно убедительнее:
        - Вы ошибаетесь, капитан, мы не шпионы, и я вам говорю: это легко проверить.
        Капитан схватил его за воротник.
        - Кто назвал тебе имя полковника? Здесь ни одна душа не знает его.
        - У нас письмо к полковнику от самого Момбе.
        - Где оно? Нет? Я так и знал… Довольно трепаться! - оттолкнул Карла. - Расстрелять!
        Солдаты схватили их, скрутили руки назад, связали. Парень с автоматом подтолкнул Карла к обочине.
        - Давай… Нет времени…
        Карл хотел крикнуть капитану что-то, но вдруг понял: что бы он ни говорил, этот человек не отменит своего решения и их судьба решена.
        Карла подтолкнули в бок автоматом, и он покорно пошел к кустам.
        Гюнтера тоже подтолкнули, но он вывернулся между двух солдат, подбежал к капитану и упал на колени.
        - Даю вам слово чести, - начал в отчаянии, - мы журналисты, и у нас есть поручение к полковнику… - Солдаты подхватили его под руки, потащили. - Умоляю, не убивайте! Пфердменгес не простит вам!
        Капитан обернулся, какая-то тень промелькнула по его лицу, словно заколебался, но махнул рукой и пошел к дереву, под которым стоял американский «джип».
        Гюнтер отбивался, что-то кричал, но солдаты тащили его в кусты. Метрах в пятидесяти от дороги, на полянке, их привязали к стволам деревьев. Парень с автоматом отошел на несколько шагов, спросил у солдат по-немецки:
        - Кто хочет?
        - Кончай их, сержант, - безразлично отозвался кто-то.
        Сержант стал поднимать автомат, черное дуло сверлило мозг, Карлом овладела апатия, он все видел и слышал, но не мог пошевелиться, все было миражем, нереальностью - и солдаты, и деревья, к которым их привязали, и желтая трава под ногами, - реальным был только автоматный ствол; он сейчас вздрогнет, но Карл уже не увидит огня, пули долетят быстрее…
        Рядом Гюнтер закричал:
        - Не убивайте нас!
        Сержант повел автоматом, сейчас Карл видел только черное дуло - оно увеличивалось и напоминало жерло орудия.
        И вдруг - нет черной бездны, сержант, опустив автомат, поворачивается к ним боком…
        Что там, на краю обочины? Почему опять появился капитан и рядом с ним Леребур?
        Уже убедившись, что пришло спасение, Карл никак не мог избавиться от чувства, что у него на груди обожжена кожа…
        - Я должен принести вам свои извинения, - сказал капитан, пока их развязывали, но Карл плохо понимал его, апатия не отпускала, и под сердцем жгло.
        - Дайте ему воды… - заметил состояние Карла Жорж Леребур.
        К его губам приложили баклажку, он машинально глотнул, виски обожгло горло, но сразу стало легче - закашлялся, слезы выступили на глазах, но боль под сердцем утихла, вернулась способность слышать и видеть.
        Гюнтер стоял рядом, опершись о дерево. Ему тоже дали глотнуть виски, он отпил чуть ли не половину баклажки. Поднял кулаки, что-то хотел сказать, но, так и не произнеся ни одного слова, сел на траву.
        - Вас заподозрили в шпионаже в пользу бунтовщиков, - объяснил Леребур.
        Гюнтер зло плюнул.
        - Я же объяснял ему, что у нас письмо!
        - Ну… ну… - примирительно проворчал Жорж. - К счастью, меня догнал грузовик, и я разжился парой галлонов бензина.
        - А если бы не было грузовика? - не сдавался Гюнтер.
        - Пили бы вы сейчас шнапс на том свете! - засмеялся сержант. - Но здесь по-другому нельзя.
        - Если бы вы знали местные условия… - подтвердил капитан. - Хотите еще? - он протянул Карлу свою баклажку.
        Тот отрицательно покачал головой. Его тошнило.
        - Поехали… - предложил Карл. Эта поляна, где они чуть не остались навечно, вызывала беспокойство и даже раздражение.
        - Да, поехали, - согласился Леребур. - Тем более что осталось нам… Полковник здесь, в городе…
        - Вот и хорошо! - обрадовался Гюнтер. - Конец нашим блужданиям.
        Он хлопнул Карла по плечу, но тот не разделял его энтузиазма. Как-то было все равно: полковник так полковник, есть - пусть будет, нет - и не надо…
        В голове шумело, лицо капитана расплывалось. Знал: эта черная точка, что разрасталась в жерло, теперь будет сниться ему и сны эти будут кошмарны…
        - Моя профессия убивать, и я не стыжусь ее! - так начал пресс-конференцию полковник Людвиг Пфердменгес.
        Они сидели на веранде большого одноэтажного дома, где расположился штаб батальона «Леопард»… Только что полковнику доложили, что карательная экспедиция против бунтовщиков-партизан, засевших на западном берегу большого озера, завершилась успешно, и он пребывал в том благодушном настроении, когда все кажется лучше, чем на самом деле, и поэтому тебя тянет на откровенность, язык развязывается, и начинаешь рассказывать то, что при других обстоятельствах сам вспоминаешь неохотно.
        - Да, господа, я не стыжусь. Ибо какая же другая обязанность может быть у солдата, тем более здесь, где дикость и первобытные обычаи? Не убьешь ты - убьют тебя, поэтому мы и стараемся убивать как можно больше. Левая пресса - иногда я читаю эти красные листки, господа, - кричит о нашей жестокости, о том, что партизаны ведут справедливую борьбу за права туземцев. Время, господа, покончить с пустой болтовней! Все это выдумки коммунистов, я убежден в этом. С нашей точки зрения, с точки зрения солдат моего батальона «Леопард», война, которую мы ведем против черномазых партизан, справедлива, мы защищаем свои интересы и интересы состоятельных, а значит, самых культурных и самых прогрессивных сил страны. А кто не разделяет эти взгляды, пусть катится ко всем чертям! И мы с удовольствием поможем ему быстрее добраться туда!
        Полковник расстегнул пуговицу на рубашке и выпил полстакана газированной воды. Далее продолжал сдержаннее:
        - В свое время меня причислили к эсэсовским преступникам, и я должен был эмигрировать в эти паршивые джунгли. За что, спрашиваю вас? Меня - к преступникам? Я командовал полком, потом дивизией СС, мы воевали, как могли, ну, уничтожали партизан в России, но и они уничтожали нас. Война шла без правил! Опыт русской кампании научил меня, сейчас мы используем его: лучше убить десяток партизан, чем оставить одного раненого. Потому что и раненые кусаются.
        - А что вы им дадите, если победите? Ваша позитивная программа? - спросил Леребур.
        - Пусть с программами выступают другие, - отмахнулся Пфердменгес. - Момбе или кто другой. Они мастера затуманивать головы, их профессия - болтать, а наша - устанавливать твердую власть. Моя программа очень простая: негры должны работать.
        Полковник остановился, глотнул воды и продолжал дальше с нажимом:
        - Заставляя негров работать, мы делаем великое, благородное дело прежде всего для них самих, для развития нации, господа, если хотите. Мы совершаем великую цивилизаторскую миссию, пробуждаем, я убежден в этом, Черную Африку от вековой спячки.
        - У вас есть плантации в этой стране? - спросил полковника Гюнтер.
        - Наивный вопрос, - засмеялся полковник. - Эти джунгли и саванны оказались не такими уж и дикими. Плантации кофе, хлопка, масличных пальм… При умелом землепользовании это дает неплохой доход. У меня есть управляющие и надсмотрщики.
        Этот самоуверенный убийца давно уже надоел Карлу. Вспоминал черный ствол автомата, наведенный на него, и злоба душила его.
        Наверно, у полковника давно уже атрофировались все человеческие чувства, и он ничем не отличался от горилл, живущих в здешних лесах, даже хуже - горилла убивает, защищаясь, а этот подвел под убийства философскую базу: никогда еще Карл не слыхал такого откровенно оголтелого цинизма. Переглянулся с Гюнтером. Видно, тот ощущал то же самое и понял Карла, так как встал, положив конец беседе.
        - Я отвлеку внимание француза, - прошептал Карлу на ухо, - а ты поговори с полковником Пфердменгесом.
        Карл смотрел на Пфердменгеса. Почему-то вспомнил отца Людвига. Нет, кузены совсем непохожи - жизнь в джунглях и военные невзгоды закалили полковника: подтянутый, загорелый и живой, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет. У монаха, правда, глаза поумнее, а у этого мутные, воловьи.
        Гюнтер потянул Леребура к бутылкам в соседнюю комнату. Карл задержал Пфердменгеса.
        - Минутку, полковник, два слова…
        Пфердменгес остановился, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, и посмотрел недовольно. Карл подошел к нему вплотную.
        - Видели ли вы черный тюльпан?
        У полковника забегали глаза.
        - Вас послали ко мне?
        - Да.
        - Кто?
        - Я не имею права разглашать тайну. Вам необходимо назвать две цифры и не расспрашивать меня ни о чем.
        - Эх… - вздохнул Пфердменгес не то с сожалением, не то облегченно. - Прошли те времена, когда я не расспрашивал…
        Карл сказал твердо:
        - Но вы обязаны сделать это.
        - Я сам знаю, в чем заключаются мои обязанности, - огрызнулся Пфердменгес. - Лично я не имею намерения возвращаться в фатерлянд. Мне и здесь неплохо. Мой рейх - моя хлопковая плантация, я завоевал ее сам, а рейх обещал мне имение на Украине, но где оно? Рейх, юноша, еще не расплатился со мной, и я считаю, будет справедливо рассчитаться сейчас. Из той суммы, которую вы получите… Сколько лежит на зашифрованном счету? И где?
        Карл неуверенно пожал плечами.
        - Ну, хорошо, - не настаивал полковник, - меня это интересует мало, но… - задумался, не сводя внимательного взгляда с Карла. - Однако миллион - это, может быть, не так уж много? Я слыхал, что на зашифрованные счета меньше десяти миллионов не клали. Десять процентов - справедливое вознаграждение. Вы мне миллион, я вам - две цифры.
        - Ого, а у вас аппетит! К сожалению, я не имею права…
        - А я пошлю вас к чертовой матери со всеми вашими паролями! - Полковник помахал пальцем перед его носом. - Забыл цифры, вас это устраивает?
        - Хорошо… - подумав, ответил Карл. - Но миллион вы не получите. Четыреста тысяч марок.
        Глаза полковника потемнели. Шутя толкнул Карла в бок:
        - Ну, парень, мы же не на базаре.
        - Да, - согласился Карл, - поэтому пятьсот тысяч - мое последнее слово. И они свалятся на вас, как манна небесная.
        - Договорились, - пошел на уступку Пфердменгес. - Пойдем скрепим нашу сделку.
        - Цифры? - не тронулся с места Карл.
        Полковник улыбнулся и подморгнул.
        - Не выйдет! - помахал пальцем перед самым носом Карла. - Я поеду с вами и назову цифры только на пороге банка, чтобы мои полмиллиона не уплыли… Пароль - пожалуйста: «Хорошо весной в арденнском лесу». Тогда мы еще не наступали в Арденнах и не бежали оттуда… Боже мой, будто вчера моя дивизия была в Арденнах… Нам бы открыть фронт, а мы поперлись, как последние идиоты…
        Карл поморщился: перспектива совместной поездки не радовала. Еще раз попытался отвертеться:
        - Мы не имеем права терять время и завтра отправляемся обратно. Я могу дать вам какие-нибудь гарантии…
        - Гарантии? - засмеялся Пфердменгес. - Я знаю, что это такое, даже самые солидные гарантии и разные там джентльменские соглашения. Завтра, говорите? Это меня устраивает, послезавтра мы будем в Европе. Вам в Европу?
        - Но Леребур одолжил машину у директора фирмы «Юнион миньер».
        - Пусть эта старая развалина не беспокоит вас. Мои «леопарды» доставят ее назад. А мы выедем на рассвете. До первого аэропорта триста километров, оттуда долетим до Найроби, а там уже линии обслуживают европейские компании. Современные реактивные лайнеры, скорость и комфорт…
        Карл подумал: через два дня он увидит Аннет. Всего через два дня! Из сердца Африки, из саванн, где охотятся не на диких зверей, а на людей, в европейский город!
        Черт с ним, с Пфердменгесом, не надо обращать на него внимания, можно смотреть на него, как на надоедливую муху, - не больше.
        Полковник пропустил Карла вперед, сейчас он был воплощением вежливости:
        - Пожалуйста, коктейль перед ужином…
        Карл вспомнил слова полковника! «Моя профессия - убивать» - и подумал, что коктейли и вежливость не сообразуются с этими словами, что последнее является ширмой, и Пфердменгес, вернувшись сюда из Европы, станет еще более жестоким и убивать будет еще больше, ибо за полмиллиона марок можно приобрести не одну плантацию, а имения необходимо защищать. Таким образом, он, Карл Хаген, станет хотя и не прямым, но все же виновником убийств. Содрогнулся - ко всем чертям полковника! - но Гюнтер уже протягивал Карлу фужер с коктейлем, глядя вопросительно, и он машинально кивнул, давая знать, что дело с Пфердменгесом улажено.
        Иоахим Шлихтинг стоял за длинным столом, по обе стороны которого сидели его коллеги по партии.
        Карл пристроился в уголке, откуда хорошо видел Шлихтинга и других руководителей нового фашистского движения в Западной Германии. Он твердо знал - фашистского, хотя шло заседание руководящего центра партии, которая называлась национал-демократической.
        У Шлихтинга, казалось, все было удлиненное: высокий, сухой, как кипарис, человек с продолговатым лицом и руками шимпанзе, которые, казалось, свисали ниже коленей. Длинный красноватый нос и подбородок, сужающийся книзу, еще более сужали его. Он стоял, опираясь на длинный полированный стол - блестящая поверхность отражала его фигуру и, еще удлинив, делала нереальной, словно не человек навис над столом, а изготовленный неудачником-мастером карикатурный манекен или кукла-гигант для ярмарочного балагана.
        - Мы переходим в наступление на всех участках, - говорил он, - конечная наша цель - иметь большинство в бундестаге и сформировать свое правительство, которое поведет Германию новым путем.
        Сегодня утром Карл позвонил Иоахиму Шлихтингу, отыскав номер телефона имения «Берта» в справочнике, и тот назначил ему свидание в центре Ганновера, в штаб-квартире наиболее перспективной, как он выразился, из немецких политических партий - НДП.
        Эта встреча состоялась перед самым заседанием руководящего центра НДП. Услыхав, для чего назначил ему свидание Карл, Шлихтинг обрадовался и разволновался, даже расчувствовался. Он считал, что все уже погибло - и списки, и деньги, и пароль, - и надо же такое…
        Попросил Карла побыть на заседании и затем отрекомендовал его партийным руководителям как представителя одного из зарубежных центров. Не хотел ни на секунду расставаться с ним, пока они не договорятся окончательно. Как понял Карл, Шлихтинг занимал в партии чуть ли не такое же положение, как и официальный ее вождь фон Тадден, - он был мозговым центром НДП, разрабатывал ее программу и направлял деятельность, а главным образом, как бывший промышленник, осуществлял связи партии с промышленными магнатами: без их финансовой поддержки на деятельности неонацистов сразу можно было поставить крест.
        Карл несколько секунд наблюдал за красноречивыми жестами Шлихтинга - да, этот продумал все до конца, и его не собьешь с избранного пути. Где-то в глубине души он знает, чем закончится их авантюра, но все же не верит в возможность позорного конца, надеется на счастливый лотерейный билет, пусть один из тысячи, но кому-то он все-таки должен выпасть! Такому наплевать, что погибнут миллионы, - лишь бы выжил он.
        Но о чем продолжает говорить Шлихтинг? Карл прислушался.
        - Одна из наших неотложных задач, - Шлихтинг сел, положив руки на стол: они, казалось, жили отдельно от него, сами двигались и постукивали ногтями по полированному дереву, - да, одна из неотложных наших задач заключается в укреплении союза партии с бундесвером. Наше военное бюро, господа, утверждает, что каждый четвертый немецкий военнослужащий готов поддерживать НДП. Два генерала и пять полковников вступили в партию, это первый шаг, первый ручеек, который, надеюсь, станет полноводной рекой. Ибо чего может достигнуть настоящий офицер при нынешнем немецком правительстве? Дослужиться до полковника, получить пенсию. Настоящему офицеру нужна война, мы начнем ее, и офицеры будут стоять перед нашей штаб-квартирой в очереди за фельдмаршальскими жезлами!
        - Будут стоять! - грохнул по столу кулаком один из присутствующих. - Но мы дадим их только достойным!
        - Браво, Радке! - Шлихтинг зааплодировал. - Под конец, господа, я хочу проинформировать вас, что переговоры, проведенные нами с некоторыми представителями финансовой олигархии, завершились успешно. Наша касса пополнилась новыми взносами, которые позволят нам не скупиться во время выборов в ландтаги, а в перспективе и в бундестаг.
        Карл вспомнил, как перед съездом Шлихтинг старался выведать у него, какая сумма лежит на зашифрованном счету, говорил, что их партия продолжает дело Третьего рейха, она законный наследник и имеет право на все деньги. Но глаза его при этом бегали и ощупывали Карла; тот понял все с самого начала, ухищрения Шлихтинга лишь смешили его, и он положил конец этим уловкам, спросив прямо:
        - На какую сумму рассчитываете вы лично?
        Шлихтинг не покраснел, не смутился, не оправдывался насущными интересами партии.
        - Не меньше трех миллионов марок! - ответил с достоинством.
        «Чем важнее фигура, тем больше аппетит», - понял Карл. Действительно, Пфердменгес запросил только миллион, а этот - втрое больше. Карл не стал торговаться со Шлихтингом. Думал: черт с ними - с Пфердменгесом, который со вчерашнего вечера засел в гостиничном ресторане, и с этим нового образца фашистом. Терпеть осталось только день: завтра они вылетят в Цюрих, он бросит им в рожу деньги, только бы никогда больше не видеть, не слышать, не встречаться…
        Но сейчас, наблюдая, как прощается Шлихтинг со своими коллегами, Карл сжимал руки так, что трещали пальцы в суставах; знал, что не простит себе этого, что Шлихтинг и Пфердменгес будут сниться ему, точнее, не они, а расстрелянные негры и будущие жертвы новых немецких концлагерей, которые непременно создадут неонацисты. Они бросили бы за колючую проволоку и его, если бы узнали о мыслях Карла.
        Боже мой, какая ирония судьбы: он, сын коменданта одной из самых страшных фабрик смерти, сам ходил бы в полосатом халате, ожидая очереди в крематорий…
        В комнате остались они одни. Шлихтинг спросил:
        - Ну что, юноша, как вы относитесь к нашим идеям?
        Карл понял: Шлихтинг спросил просто так, для порядка.
        Еще минуты две-три назад Карл, возможно, и бросил бы в глаза этому долговязому пройдохе все, что думал о нем, но мысли об отце потрясли его и лишили воли.
        Карл что-то пробормотал, хотя Шлихтинг и не требовал от него ответа.
        - Самолет завтра в четыре, - сообщил. - Я заказал билеты.
        - Пять?
        - Да, кстати, зачем вам пятый?
        - С нами полетит еще девушка.
        Шлихтинг не позволил себе никакой фамильярности, только взглянул исподлобья, но Карл не захотел ничего объяснять.
        Аннет встречала их в аэропорту. Не виделись немного больше недели, а Карл волновался так, словно возвращался из многомесячной тропической экспедиции, и все это время не получал ни одной весточки из дома. Когда шли по площади, Аннет повисла у него на руке, заглядывала в глаза, и ямочки на ее щеках двигались. Рассказывала, как ловко вела «фольксваген» по горным дорогам, совсем не боялась, хотя впервые ехала по серпантину. Она заказала им номера в недорогом отеле «Корона» - три комнаты подряд на четвертом этаже, господин Пфердменгес может поселиться в комфортабельных номерах бельэтажа (что он, кстати, и сделал), для машины есть платная стоянка, наискосок от отеля, метров за триста.
        Карл еще не говорил с Аннет о поездке в Цюрих, но знал, что девушка захочет лететь с ним в Швейцарию, а еще больше хотел этого он - кстати, посмотрел на часы, уже почти восемь, и Аннет заждалась его.
        Шлихтинг понял его взгляд.
        - Где вы остановились? Отель «Корона»? Прекрасно, нам по дороге. Сегодня я остаюсь на городской квартире, шофер отвезет меня, а затем вас.
        У выхода Шлихтинга ждали два «ординарца» - вооруженные молодчики, из охраны. Один из них сел на переднее сиденье машины. Шлихтинг поднял стекло, отделявшее заднюю часть машины, приказал в переговорную трубку:
        - Домой! А затем отвезете господина в отель «Корона».
        Карл подумал, что Шлихтинг мог дать этот приказ перед тем, как поднять стекло. Правда, тогда осталась бы незамеченной переговорная трубка.
        Словно отвечая на его мысли, Шлихтинг произнес гордо:
        - Мы заказали для фон Таддена и для меня два бронированных «мерседеса» с непробиваемыми шинами. Уникальные машины, фирма выпустила всего несколько таких.
        Карл вжался в угол машины. Да, этот тип, если дорвется к власти, построит себе не только бункеры. Собственно, все разговоры о чести нации, интересах народа - ширма, которой они прикрывают свои желания. Начинается с бронированного «мерседеса», а заканчивается имениями, виллами, картинными галереями. Геринг тоже хватал все подряд.
        Внезапно Карл представил тушу Геринга на виселице, а рядом - Шлихтинга: толстый и тонкий, но с одинаковыми аппетитами.
        Посмотрел на Шлихтинга: не снится ли ему такой конец? Хорошо было бы сегодня после окончания совещания показать им фильм о Нюрнбергском процессе.
        Хотя такие не образумятся…
        Когда Карл направился на розыски последнего из «тройки», Гюнтер через ресторан бросился на улицу, смешался с толпой, перебежал на противоположную сторону и, спрятавшись за газетным киоском, увидел, как Карл вышел из отеля и проследовал к стоянке такси. Слава богу, там не было ни одной машины, и Гюнтер, стараясь не попадаться другу на глаза, успел добраться до автостоянки и залезть в «фольксваген». Оттуда хорошо видел, как нетерпеливо переступал Карл с ноги на ногу. Наконец подошло такси, Гюнтер врезался в транспортный поток сразу за ним - их разделяли всего две или три машины. Таксист шел быстро, и Гюнтеру пришлось хорошо попотеть: не зная города, трудно сразу сориентироваться, но все же Гюнтер не упустил из виду такси.
        Карл вышел на Кроненштрассе и направился к стеклянной двери, у которой толпилось полтора десятка человек.
        Гюнтер втиснул «фольксваген» между мышиного цвета «мерседесом» и какой-то длинной современной машиной. Увидев, что Карл исчез за стеклянной дверью, закурил и со скучающим видом подошел к молодчикам, толпившимся на панели. Его обогнал седой высокий мужчина - молодчики расступились, один даже открыл двери.
        - Штандартенфюрер Готшальк, - сказал кто-то почтительно, и Гюнтер понял, что за стеклянными дверями собираются либо бывшие эсэсовцы, либо члены какого-то землячества.
        Гюнтер занял место на краю панели и, выбрав удобный момент, открыл дверцу «опеля», помогая выйти из машины человеку в хорошо сшитом костюме. За ним выпрыгнула средних лет женщина, глянула на Гюнтера, тот поклонился вежливо и прошел с независимым видом рядом с этой парой мимо молодчиков, которые услужливо расступились.
        Большой темноватый зал был заполнен на две трети - Гюнтер пристроился в последнем ряду и внимательно осмотрелся, но не заметил Карла. Почти сразу присутствующие зааплодировали - на сцену вышел какой-то человек.
        - Шлихтинг, - прошептал сосед Гюнтера в волнении, - сам Иоахим Шлихтинг!
        Гюнтеру показалось: сейчас Шлихтинг поднимет руку, бросит в зал «зиг!», и сотни присутствующих, как во времена Третьего рейха, заревут «хайль!». Но дело ограничилось аплодисментами и отдельными выкриками.
        В это время в зале появился Карл. Он вышел из боковой узкой двери у самой сцены и сел на свободный стул в первом ряду.
        Гюнтер не слушал Шлихтинга. Его всегда раздражали речи политиканов, он считал их всех демагогами, мог сидеть в нескольких шагах от оратора, смотреть ему в глаза и не слушать - отключаться полностью, мог в такие минуты даже повторять роль или придумывать меткие реплики.
        Гюнтер уже давно понял, что последний из «тройки» - один из неонацистских бонз. Вряд ли Карл по собственной инициативе пошел бы на это собрание и вряд ли его пропустили бы без разрешения в помещение за узкой дверью, которую охраняют два здоровенных молодчика. Следовательно, он встретился уже с человеком, который знает две последние цифры, и завтра, самое позднее послезавтра они вернутся в Швейцарию и станут владельцами банковского счета. Это же черт знает что такое, сегодня он бедняк, нищий, а завтра может открыть собственный театр!
        Шлихтинг закончил, его проводили бурными аплодисментами, он подошел к краю сцены и подал какой-то знак (Гюнтер мог поклясться) Карлу, поскольку тот сразу подхватился и двинулся к узким дверям, которые открыл один из охранников.
        Гюнтер вышел на улицу. Поспешил к себе в «фольксваген». Из стеклянных дверей стали выходить люди, наконец появился и Карл в сопровождении Иоахима Шлихтинга. Сел вместе с ним в длинную черную машину.
        Что ж, все встало на свои места. Иоахим Шлихтинг - последний из кальтенбруннеровской «тройки».
        Сейчас Гюнтер мог ехать домой, но, вспомнив историю со «святым отцом», двинулся за роскошным черным лимузином.
        Шлихтинг не спешил. Вскоре начались тихие фешенебельные кварталы Ганновера, и Гюнтер не боялся потерять из виду черный лимузин, шел метров за сто - уже совсем стемнело, и если бы Карл даже оглянулся, все равно не узнал бы свой желтый «фольксваген».
        Лимузин остановился возле дома за чугунной оградой, Гюнтер тоже притормозил и увидел, как из машины вышел Шлихтинг. Лимузин с Карлом двинулся в сторону центра. Попетляв немного, они неожиданно для Гюнтера вынырнули на улицу, где был их отель «Корона».
        Гюнтер поставил «фольксваген» на место и поднялся лифтом на свой этаж. Карла не было в номере, и Гюнтер постучал в дверь комнаты Аннет. Никто не ответил. Гюнтер нажал на ручку, и дверь поддалась. Он переступил порог и хотел подать голос, но услышал такое, что заставило его скользнуть в темную прихожую и тихонько прикрыть за собой дверь.
        Говорил Карл. Гюнтер четко слышал каждое слово, стоял, держась за ручку, и смотрел на полоску света, падавшую из ярко освещенной комнаты в прихожую через узкую щель приоткрытых дверей.
        - Если я возьму эти деньги, - говорил Карл, - я возненавижу себя на всю жизнь, но нельзя же существовать, не уважая самого себя! Скажи, Аннет, как мне поступить?
        Аннет ответила сразу:
        - Я знала, что ты придешь к такому выводу, потому что верила в твою порядочность, милый, и мне было бы очень тяжело разочароваться.
        «Милый, - скривился Гюнтер, - уже милый…»
        Карл начал не совсем уверенно, словно раздумывая, но постепенно голос его креп, даже появились какие-то металлические нотки.
        - Ты видела полковника Пфердменгеса? Хороший человек на первый взгляд, не так ли? Пьет, гуляет, веселый… Наверно, сидит сейчас в ресторане и ужинает с приятелями. Ты знаешь, зачем он приехал? Получить свои деньги - и айда назад, уничтожать черных! Он купит еще плантацию и, чтобы охранять ее, много оружия - он будет стрелять, вешать, рубить… И в этом помощник полковника я. Потому что я дал ему деньги, приобрел автоматы и пули к ним!
        Гюнтер представил, как дергаются у Карла уголки губ. Что ж, по сути, Карл прав, но на земле почти каждый день кто-нибудь с кем-нибудь воюет и кто-то кого-то убивает, а Африка далеко… Стоит ли забивать себе этим полову?
        - Но дело не в полковнике, - продолжал дальше Карл, - сегодня я отыскал третьего, знающего шифр. Он потребовал у меня сразу три миллиона. Потому что он умнее всех и знает, что и где можно хапануть. Я пообещал ему их, а теперь решил не отдавать, потому что это все равно, что наточить бритву врагу, который хочет тебя зарезать.
        - Кто он? - спросила Аннет.
        - Один из неонацистских фюреров. Я читал о них, но не обращал внимания, да и все мы часто не обращаем внимания…
        - Кто все? - сердито оборвала Аннет. - Мы устраиваем демонстрации и митинги протеста, мы боремся, хотя наше правительство, к сожалению…
        - Когда видишь все это собственными глазами, начинаешь думать: либо ты сумасшедший, либо сумасшедшие вокруг. Двадцать лет назад коричневые были еще у власти, потом все клялись, что никогда не допустят возрождения фашизма, сажали эсэсовцев за решетку и ставили антифашистские фильмы, а сейчас те же эсэсовцы красуются в мундирах, а фашисты под охраной закона произносят речи и выдвигают требования, которым бы позавидовал сам Гитлер!
        В комнате установилась тишина.
        Гюнтер прислонился плечом к стене. Его не взволновали слова Карла, ибо в глубине души он безразлично относился и к фашистам, и к антифашистам - верил только себе и своему умению устраиваться. Думал: назвал ли Шлихтинг свои две цифры? И сколько же на счету, если Карл пообещал ему даже три миллиона?
        Три миллиона - и кому? Какому-то бывшему нацисту. А он, Гюнтер, которого чуть не расстреляли, получит только миллион. Где же справедливость?
        Аннет спросила:
        - Однако почему не насторожил тебя первый визит к Рудольфу Зиксу? И дядя предупреждал тебя…
        - Почему же ты тогда не отговорила меня от поездки в Италию?
        - Твоя правда, - вздохнула Аннет, - но мне так хотелось поехать с вами. С тобой…
        - Мы сядем в машину и поедем, куда только ты захочешь, - примирительно сказал Карл. - И не будем думать ни о деньгах, ни… Но захочешь ли ты поехать со мной?
        - Неужели ты действительно так думаешь, милый?
        - А знаешь, кем был мой отец?
        Гюнтер прикусил губы: надеясь отвернуть, Аннет от Карла, он рассказал ей о Франце Ангеле, но девушка ответила ему тогда так же, как сейчас Карлу.
        - Я знаю, кто ты! - Немного помолчала. - Конечно, тень отца еще витает над тобой. Особенно когда сделаешь что-нибудь плохое.
        Карл засмеялся хрипло и нервно.
        - Ты на самом деле все знаешь и не отказываешься?
        Гюнтер представил эту сцену в комнате и сжал кулаки.
        А Карл все говорил:
        - …И ничего не стоит между нами, любимая. Завтра мы полетим в Цюрих, и я переведу двадцать миллионов польскому посольству с условием, чтобы на эти деньги построили больницу. - Засмеялся. - Шлихтинг и полковник словно договорились: назовут мне цифры только на пороге банка. Тем больше разочаруются… - Карл умолк и продолжал после паузы: - Жаль Гюнтера. Но я уверен: он все поймет и одобрит наше решение.
        Гюнтер еле удержался, чтобы не ворваться в комнату. Он что, мальчишка? И какое они имеют право решать за него? Его миллион - полякам? Миллион, с которым он уже свыкся, который как бы стал его собственностью и принес бы ему столько счастья, радостей и удовольствий?
        У Гюнтера заклокотало в горле, поднял руки и чуть не закричал, как человек, которого грабят. Он не слышал, что дальше говорят в комнате, утратил самоконтроль, шагнул к двери - сейчас он ворвется к ним, он им покажет, заставит уважать его права; в конце концов неужели полякам не хватит девятнадцати миллионов? Что для государства миллион, который может сделать его, Гюнтера, счастливым?
        Но перед кем унижаться?
        Эта мысль отрезвила его, привела в, чувство, и он услыхал слова Аннет:
        - …Дядя остановился на Шаттегештрассе, где живет наша родственница, и я переночую там. Завтра утром он выезжает в Гамбург и хотел бы увидеть тебя.
        О, уже и Каммхубель приперся в Ганновер - это окончательно разозлило Гюнтера. Суют нос не в свои дела, тоже философы, интеллигенция, раскудахтались: «Боже мой, как дурно пахнет от нацистских денег!» А ты не нюхай!
        - Тогда поспешим, - сказал Карл.
        Гюнтер осторожно вышел за дверь. Пробежал по коридору, оглянулся, заворачивая за угол, и чуть ли не скатился по лестнице.
        …За столиком Пфердменгеса сидели двое мужчин. Полковник танцевал с какой-то раскрашенной девицей. Сев на место, жадно выпил шампанского, указал Гюнтеру на мужчин:
        - Мои старые друзья. Этот рыжий - Ганс, а этот - бывший, хотя, правда, все мы бывшие… Курт, мой однополчанин.
        - На минутку, господин Пфердменгес, - позвал его Гюнтер, - важное дело.
        - Называй меня просто полковником, - небрежно похлопал его по плечу Пфердменгес. - Никаких дел, сегодня отдыхаем.
        Мужчины одобрительно закивали. Гюнтер наклонился к уху Пфердменгеса, зашептал:
        - Хотите потерять свои пятьсот тысяч?
        Гюнтер отозвал полковника в сторону, рассказал о разговоре Карла с Аннет.
        Полковник смотрел на него, не понимая. Наконец смысл сказанного дошел до его сознания.
        - Я придушу этого Карла, как щенка! - Поднял кулаки. - Никто еще безнаказанно не обманывал Пфердменгеса!
        - Вам хмель ударил в голову, - оборвал его Гюнтер. - Возможно, вы на самом деле придушите его, но ганноверская полиция уже через несколько часов раскроет вас. И вместо пятисот тысяч - тюрьма.
        - Но нельзя же безнаказанно делать такие вещи! - горячился полковник.
        - Есть способ увеличить вашу долю в десять раз! - не дослушал его до конца Гюнтер.
        - Пять миллионов? - Полковник побледнел.
        - Да, пять миллионов… Сейчас мы поедем… тут недалеко… Но при условии: будете выполнять все, что я скажу!
        - Согласен!
        Поймали такси, и через десять минут Гюнтер нажимал кнопку звонка у калитки, ведшей к дому Иоахима Шлихтинга.
        Вышел слуга в сопровождении овчарки. Издалека спросил:
        - Кто?
        - Полковник Пфердменгес и господин Велленберг. Очень важное и срочное дело.
        Слуга скоро вернулся и загнал овчарку в помещение.
        - Прошу, господин Шлихтинг ждет вес.
        Иоахим Шлихтинг стоял в центре большого холла с ковром во весь пол, и это делало его еще более высоким - будто червяк какой-то умудрился стать на хвост и замереть. Молчал, разглядывая посетителей. Гюнтер не выдержал и начал первый:
        - Сегодня вы встречались с человеком, который выпытывал у вас две цифры шифра…
        Шлихтинг наклонился немного и так застыл, как Пизанская башня. Затем проскрипел недовольно:
        - Я не люблю шантажистов, господа. Если вы пришли только за этим, считайте разговор исчерпанным.
        Гюнтер показал на полковника.
        - Это штандартенфюрер СС Людвиг Пфердменгес. Он назовет вам пароль, который стал известен тому человеку… Ну, тому, кто был у вас сегодня.
        - Да, - заявил уверенно полковник. - «Хорошо весной в арденнском лесу». Разве вы никогда не ездили туда в эту пору года? - добавил от себя ехидно.
        Шлихтинг подумал немного и спросил:
        - Но почему создалась такая ситуация? Пожалуйста… - и указал на кресла в углу холла.
        - Человек, с которым вы познакомились сегодня, - начал Гюнтер, - сын Франца Ангела. Надеюсь, вам знакомо это имя?
        Какая-то искра вспыхнула в прозрачных глазах Иоахима Шлихтинга.
        - Конечно, знакомо, однако, тот парень назвался Карлом Хагеном.
        - Карл Хаген - журналист, - заявил Гюнтер. - Его отец скрывался под такой фамилией. Но дело не в этом. Просто я объясню, каким образом к Карлу Хагену попал список тех, кто знает шифр. Я помогал ему с самого начала, если хотите, господа, не без корысти, у нас разговор идет начистоту, и я не таюсь перед вами. Карл Хаген обещал мне миллион, пятьсот тысяч полковнику. На какой сумме сошлись бы, господин Шлихтинг?
        Шлихтинг втянул голову в плечи, сощурился иронично.
        - Вы много себе позволяете, мой дорогой друг! - произнес присвистывая.
        Гюнтер продолжал дальше, будто и не слышал ответа:
        - Все равно вы не получили бы и пфеннига, поскольку Карл Хаген решил подарить всю сумму, лежащую на счету, полякам на строительство больницы. Во имя искупления так называемых эсэсовских грехов. Только что я был свидетелем его разговора с одной особой, господин полковник знает ее. - Вдруг сорвался чуть ли не на крик: - Им, видите ли, жалко меня, но они уверены, что я пойму этот жест и с радостью отрекусь от своей части! Никогда в жизни!
        Шлихтинг спросил:
        - Вы знаете первую часть шифра?
        Гюнтер уже овладел собой.
        - Две цифры известны полковнику, а первые две знает Карл Хаген. Он узнал их…
        - У кого?
        - Э, нет… - засмеялся Гюнтер. - Если вы узнаете, у кого, то исключите меня из игры.
        - Сколько лежит на счету?
        - Это уже деловой разговор. Я знал, что мы придем к соглашению, - повеселел Гюнтер. - Двадцать миллионов марок.
        - Двадцать! - Шлихтинг так и замер в кресле. - А он сказал мне: десять.
        - И вы сошлись?..
        - Какое это имеет значение? Двадцать миллионов!.. - Шлихтинг словно все еще не верил. - Нас трое, и это выходит…
        Гюнтер предостерегающе поднял руку.
        - Человек, который знает первые две цифры, уверен, что эти деньги - собственность «четвертого рейха». Карл Хаген обманул его.
        Шлихтинг положил большие, как лопаты, ладони на колени. Сказал безапелляционно:
        - Наша партия - вот кто создаст «четвертый рейх»! Тот человек должен знать это. Вы явитесь к нему как представитель партии. Ну и… - задвигался в кресле, - думаю, мы и на самом деле некоторую сумму…
        - Каждому по пять миллионов, - заявил Гюнтер решительно. - Нам по пять и пять на счет партии.
        - Это представляется справедливым, - наконец подал голос полковник. - Я за такой вариант!
        Шлихтинг согласился. Было жаль отдавать десять миллионов какому-то бурбонистому штандартенфюреру и юнцу, который не представляет настоящего вкуса денег и наверняка сразу же растранжирит их. Но не мог не согласиться: каждый держал другого в руках, каждый зависел от другого.
        - Хорошо, господа, договорились, - сказал решительно. - Но завтра в четыре часа мы вместе с Карлом Хагеном должны были вылететь в Цюрих. Вдруг он заподозрит, что мы сговорились за его спиной?
        - Ну и что? - беспечно махнул рукой Пфердменгес. - Послать его ко всем чертям, и только.
        - Не так все это просто, - поморщился Шлихтинг. - Он поднимет шум в прессе, что мне и моей партии в канун выборов ни к чему. Наконец может предупредить или шантажировать человека, который знает первые две цифры.
        Полковник встал.
        - Придется этого Карла Хагена убрать… - сказал деловито, словно речь шла о чем-то обычном, скажем, о покупке пачки сигарет.
        - Может, все-таки договориться с ним? - спросил Шлихтинг.
        - Пустое дело, - возразил Гюнтер. - Я знаю его!
        Шлихтинг наклонился к полковнику. Спросил шепотом:
        - Ну убрать… Но как?
        Пфердменгес засмеялся:
        - Я знаю сто способов!
        Шлихтинг ужаснулся.
        - Но ведь на нас сразу падет подозрение…
        Полковник заходил по холлу, заложив руки за спину. Остановился перед Гюнтером.
        - У вас есть ключи от «фольксвагена»?
        Гюнтер вынул их из кармана.
        - Завтра утром ни в коем случае не садитесь в машину.
        - А-а… - понял все Шлихтинг. - Только бы не вышла на нас полиция.
        - А мы обеспечим себе алиби. Начнем с того, что сейчас поймаем такси и твердо запомним его номер…
        …Пфердменгес сел рядом с шофером и всю дорогу разговаривал с ним. Рассказывал, как охотятся на львов в саванне. Расплачиваясь, спросил у водителя, который час. Тот ответил.
        - А мне показалось, что нет и девяти… - А когда машина отъехала, полковник сказал поучительно: - Шофер подтвердит, что без трех минут десять мы приехали в «Корону».
        - «Фольксвагена» еще нет на стоянке, - заметил Гюнтер. - Когда проезжали, я обратил внимание.
        - Это отведет от нас все подозрения, - хрипло засмеялся Пфердменгес. - На стоянке зафиксируют время его возвращения, когда мы уже будем в отеле, и у нас будут свидетели.
        - Но как?
        Полковник приложил палец к губам.
        - Пошли, - подтолкнул Гюнтера, - все будет в порядке.
        Приятели Пфердменгеса все еще сидели за столом. Полковник незаметно дал Гюнтеру таблетку.
        - Снотворное, - объяснил. - Сейчас мы накачаем их… Предложишь Курту переночевать на диване в твоем номере. Таблетку дашь выпить вместе с вином. Утром он будет клясться, что полночи вы с ним болтали. Спустишься ко мне после двух часов ночи, только осторожно, чтобы никто не заметил. Я не закрою дверь.
        …Окна номера Пфердменгеса выходили в переулок. Ночью здесь редко попадались прохожие, но все же полковник, приоткрыв окно, долго прислушивался. Наконец отважился, скользнул в окно, держась за связанные ремни от чемоданов, и Гюнтер осторожно опустил его на панель. Как было оговорено, втянул ремни и закрыл окно.
        В дальнем углу комнаты посапывал на диване Ганс. Лежал, свесив волосатую ногу. Гюнтер накрыл его - о Гансе следовало позаботиться, как-никак основной свидетель. Сел рядом, прислушался. За окном тишина, ни одного прохожего. Вдруг стало страшно: а если полковника задержат на месте преступления? Отправив Пфердменгеса на улицу, он уже стал его соучастником. Это же тюрьма…
        А если сейчас выскочить в окно и задержать полковника? Может, еще удастся уговорить Карла и тот рассчитается с ним по-честному?
        Пусть отдает остаток полякам, какое его, Гюнтера, дело? Но сейчас ни Пфердменгес, ни Шлихтинг не захотят иметь дело с Карлом: зачем им терять деньги? Да и ему, Гюнтеру, зачем терять? Есть же разница между миллионом и пятью, и нужно быть дураком, чтобы отдать свое!
        Под окном коротко свистнули. Гюнтер спустил ремни и помог полковнику взобраться…
        Тот зашел в ванну, смочил полотенце и тщательно протер подоконник. Снял туфли, вытер подметки. Протер и ремни.
        - Необходимо предусмотреть все, - объяснил полковник, - и я не хочу давать полиции ни одного доказательства. Я заложил в «фольксваген» две мины - от него останется только воспоминание! Пистолет выбросил в канализацию… Вероятно, все…
        Он выпустил Гюнтера, переоделся в пижаму и лег с чувством человека, который имеет право на отдых после тяжелой работы.
        Гюнтер стоял за шторой и выглядывал украдкой, словно его могли заметить с улицы.
        Только что в номер заглянул Карл, они поговорили о делах, затем Карл предложил поездить по городу - Гюнтер знал, что сделал это он только из вежливости, а на самом деле хотел провести утро с Аннет. И действительно, Карл не уговаривал, стоял на пороге и улыбался, наверно, не совсем искренне, поскольку скрывал от друга тайну и завтра огорчил бы его, а Гюнтер не мог отвести от него взгляда, так как смотрел на него в последний раз; ему было трудно поверить в это, машина с минами казалась плодом нездорового воображения, плохим анекдотом, детской выдумкой - не может человек не чувствовать неотвратимого, а Карлу сейчас так хорошо, впереди у него встреча с Аннет, ощущение ее близости. Он уверен, ничто не помешает его встрече, верит, что так будет вечно, а жить Карлу осталось несколько минут; ему не будет больно, он даже не поймет, что умирает, но зачем это все, стоят ли эти миллионы (будь их в десять раз больше!) жизни друга, который смотрит на тебя с любовью и откровенно симпатизирует тебе?
        Если бы Карл задержался в номере хотя бы еще минуту, Гюнтер, наверно, не выдержал бы и сказал, что ждет его, по крайней мере под каким-нибудь предлогом не позволил бы сесть в «фольксваген». Но Карл спешил - он уже вышел из отеля и остановился возле светофора. Ожидая зеленый свет, помахал кому-то рукой. Гюнтер посмотрел кому и… увидел Аннет.
        Она шла по самому краю панели в короткой зеленой юбке, белой кофточке, тоненькая и красивая, как белая роза на зеленом стебельке. Шла и махала Карлу рукой.
        Карл побежал на желтый свет: вынырнул из-под машины, которая чуть не задела его, взял Аннет за руку, и они направились к стоянке, к канареечному «фольксвагену», начиненному взрывчаткой.
        Дрожащими руками Гюнтер потянул на себя оконную, раму. Почему-то не поддавалась, а ведь он только что закрыл окно, - дергал изо всех сил и, только через несколько секунд сообразил, что надо поднять задвижку.
        Когда наконец перегнулся через подоконник, сообразил, что все равно не услышат, не услышат даже те, кто значительно ближе, - по улице уже двигался утренний автомобильный поток, гудели моторы и шуршали шины, а белая роза на зеленом стебельке плыла по краешку панели, и ее бережно придерживал за руку Карл.
        Вот они уж делают последние шаги, сейчас повернут на стоянку - но, может быть, полковник ошибся и что-нибудь не сработает, бывает же подобные случаи, почему не случиться такому сейчас?
        Гюнтер стоял, вцепившись в оконную раму, с раскрытым ртом и выпученными глазами и вдруг закричал. Только не крик, а какой-то свист с клекотом вырвался из его груди, он зажал рот ладонью, испугался, что кто-нибудь услышит его и посмотрит с улицы, отшатнулся в глубь комнаты, схватился за спинку стула и не сводил глаз с тех, кто уже стоял возле желтой машины.
        Аннет обошла «фольксваген», сейчас Гюнтер не видел ее, на мгновение ему стало легче - вдруг он не заметил и она отошла? Карл отомкнул дверцу, открыл противоположную, наверно, протянул руку Аннет - сам Гюнтер непременно сделал бы то же, чтобы лишний раз ощутить тепло девичьей руки и легкое благодарное пожатие, - они там сейчас улыбаются друг другу, - боже, зачем он вчера послушался полковника?
        Карл прикрыл дверцу, и в тот же миг «фольксваген» подбросило, полыхнул огонь, и Гюнтер почувствовал, будто его больно толкнуло в грудь - выпустил спинку стула, зашатался и в изнеможении сел на пол. Прижался щекой к холодным паркетинам, от которых противно пахло мастикой, всхлипывал и дрожал в нервном возбуждении.
        В двери застучали, но не было сил подняться…
        - Гюнтер! - раздался голос полковника - Откройте, Гюнтер!
        Только тогда Гюнтер оторвал щеку от пола и с трудом поднялся, непослушными пальцами повернул ключ.
        За спиной полковника стояла встревоженная горничная. Гюнтер почувствовал, что горничная может кое-что прочитать на его лице, сделал над собой усилие, улыбнулся и спросил:
        - Что случилось? Вы стучите, словно пожар. Я был в ванной…
        - Несчастье! - воскликнул Пфердменгес. Гюнтер удивился, с какой естественностью полковник разыгрывает свою роль. - Взорвался «фольксваген» Карла!
        - Как взорвался? - Гюнтер изобразил удивление. - Когда взорвался? А где Карл?
        - Вы ничего не слышали? - удивилась горничная. - Я думала, что в окнах повылетают стекла.
        - Я был в ванной… Карл только что заходил ко мне… Он куда-то собирался… Подождите, вы ничего не напутали?
        - Я завтракал, когда услышал взрыв, - объяснил Пфердменгес. - Выбежал на улицу - возле стоянки толпа… Бегут полицейские… Я - туда и увидел изуродованный «фольксваген» Карла. Ну, дым, огонь, служитель тащит огнетушитель… По-моему, в машине кто-то был…
        Гюнтер закрыл лицо руками.
        - Карл… Карл…
        …Стоянку уже окружили полицейские Гюнтер протиснулся к инспектору. Сказал встревоженно:
        - На этом «фольксвагене» мы прибыли из Швейцарии. Что случилось? И что с Карлом?
        - Вы хотите сказать, что знаете владельца этой машины?
        Инспектор ощупал Гюнтера внимательным взглядом.
        - Да, мы вместе приехали из Швейцарии.
        Инспектор подтолкнул его к брезенту, которым было прикрыто что-то, поднял край. Гюнтер знал, кого ему покажут, и готовился к этому, но то, что увидел, заставило его отшатнуться и заслонить лицо руками.
        - Они… - У Гюнтера вытянулось лицо, глаза налились кровью. Почему ему показали это?
        - Кто они? - уже дважды спрашивал инспектор.
        Гюнтер смотрел, моргал глазами, и ноги у него подкашивались. Наконец понял, что требует полицейский.
        - Карл Хаген, - с усилием выдавил. - Швейцарский журналист. Карл Хаген из Берна.
        - А женщина?
        - Аннет Каммхубель… студентка… Франкфуртский университет…
        - Жили в «Короне»?
        - Да.
        - Пройдемте с нами.
        Они вышли за цепь полицейских и сразу попали под перекрестный огонь репортеров. Гюнтер шел, опустив голову, и старался не слушать их вопросов. Думал: хорошо, что старый Каммхубель уехал в Гамбург. Пока полиция выйдет на учителя и все поймет, он успеет побывать у Рудольфа Зикса и вытянет у него две цифры. О Шлихтинге никто ничего не знает. Карл не назвал его имени ни Каммхубелю, ни Аннет, следовательно, тайна шифра известна только троим, а все остальное не должно волновать Гюнтера. В полиции нет основания задерживать его - завтра он съездит в Заген, затем сразу вернется в Швейцарию, куда прибудут Шлихтинг и Пфердменгес. Все продумано, все идет по плану: главное - спокойствие, не выдать себя ни словом, ни жестом. Карл Хаген был другом Гюнтера Велленберга, его трагическая гибель не могла не потрясти друга - вот линия поведения…
        Гюнтер уже вошел в роль, ему и на самом деле стало жаль Карла и Аннет, он любил их и мог сейчас поклясться в этом - белая роза на зеленом стебельке… Но почему вдруг задрожали мышцы на обожженном лице Карла? Неужели он подмигивает?
        Это видение было таким зримым и реальным, что Гюнтер невольно схватил инспектора за плечо, смотрел расширенными от страха глазами и бормотал что-то невразумительное. Тот понимающе пожал ему руку.
        - Все бывает, - попробовал успокоить. - Но вы ведь мужчина, держитесь!
        Вместе с портье они поднялись на лифте на четвертый этаж, где их уже ждали вездесущие репортеры. Инспектор приказал освободить коридор, и только после этого портье открыл дверь номера Карла.
        Возле шкафа стоял открытый, но уже упакованный чемодан. Кровать аккуратно застелена. На вешалке - плащ, несколько газет на журнальном столике под торшером, рядом начатая коробка конфет и недопитая бутылка вина.
        Инспектор посмотрел на все это, распорядился снять отпечатки пальцев. Спросил Гюнтера:
        - Когда вы собирались уезжать?
        - Сегодня.
        - Так я и думал, - показал на чемодан. - Ваш спутник был аккуратным человеком. Когда вы видели его в последний раз?
        Гюнтер посмотрел на часы.
        - Минут двадцать пять-тридцать назад. Он заходил ко мне.
        Инспектор остановился перед Гюнтером. Спросил небрежно, но смотрел внимательно:
        - О чем вы говорили?
        - Ну… о делах… об отъезде… Потом он предложил проехать по городу…
        - И вы отказались? Почему? Наверно, раньше вы не оставляли его?
        Гюнтер ответил спокойно:
        - Бывают разные ситуации. Сегодня я почувствовал, что третий - лишний…
        Инспектор кивнул.
        - Фрейлейн Каммхубель? Давно они познакомились? Где?
        Гюнтер знал, что врать нельзя - все равно узнают.
        - Дней десять назад. В Загене. У нас были дела в городе, а она приезжала туда к родственникам.
        Инспектор стал рассматривать вещи в чемодане. Казалось, он совсем потерял интерес к Гюнтеру. Даже спросил не оборачиваясь:
        - А вчера? Когда вы вернулись вчера вечером? Были вместе с Хагеном?
        Гюнтер понял, что полиция уже поинтересовалась у служителя на стоянке, когда Карл поставил машину.
        - Нет, - ответил. - Карл ездил куда-то вместе с Аннет. А мы с полковником Пфердменгесом гуляли по городу. Полковник развлекался в ресторане, но у него заболела голова, и он решил проветриться. Мы взяли такси, поездили, затем вернулись и опять сидели в ресторане, в «Короне». Погодите, когда же мы приехали? По-моему, около десяти. Но точнее вам могут сказать приятели полковника. Мы вместе ужинали, правда, мягко говоря, они выпили лишнего и ночевали у нас. Один у меня на диване, второй - у полковника.
        - Как их фамилии?
        - Не знаю, спросите у полковника. У меня ночевал Курт.
        - И когда он ушел?
        - С час назад. Жаловался, что опоздал на работу.
        Очевидно, инспектор остался доволен объяснениями, так как спросил:
        - Как вы думаете, кто мог это сделать?
        - Что? - прикинулся недогадливым Гюнтер.
        - Диверсию против вашего друга? Возможно, и против вас. Ведь вы могли сесть в машину вместе…
        - Счастливый случай, что я остался жив! - Гюнтер опустился в кресло возле журнального столика. Для чего-то переложил с места на место газеты. Сейчас самое время подбросить полиции версию, которую они разработали вчера вечером, ожидая такси. Правда, инспектор может отнестись к ней скептически, но если узнают журналисты… Предмет для разговоров по крайней мере на неделю!
        Сказал, будто раздумывая и взвешивая:
        - Видите, дело такое… Мы с Карлом Хагеном и полковником Пфердменгесом только что вернулись из Африки. Вокруг африканских событий ходит столько слухов… Мы хотели обрисовать объективную картину, встречались с партизанами и были в войсках, поддерживающих порядок. И пришли к выводу, что слухи о зверствах так называемых карателей - обыкновеннейшая выдумка. Саванну заливают кровью бунтовщики, если бы вы увидели, инспектор, изуродованные трупы… - Задохнулся, будто и на самом деле трудно было продолжать, глотнул воды. - Думаю, красные, узнав о наших намерениях - а мы приехали в Европу с полковником Пфердменгесом, чтобы раскрыть зверства колониальных бунтовщиков, - устроили эту диверсию…
        - Ого! - Инспектор оценил версию. - Дело приобретает интересный оборот. - Остановился в центре комнаты. - Здесь все… Сейчас осмотрим ванну, а затем придется заглянуть в ваш номер.
        - Пожалуйста.
        Инспектор вышел. Гюнтер самодовольно усмехнулся, он, кажется, обвел вокруг пальца этого полицейского болвана. Потянулся к графину. Наливая воду, обратил внимание на газету, что лежала рядом. Что-то заинтересовало его в ней, еще не знал, что именно, но встревожился и чуть не пролил воду из стакана. Сделал глоток, ища те слова в газете, и нашел сразу - прочитал только первые строчки и закрыл глаза: так, с закрытыми глазами, допил воду, не мог поверить, хотя знал, что это не галлюцинация…
        Прочитал еще раз - как хорошо, что инспектор вышел из комнаты: Гюнтер наверняка выдал бы себя. Развернул газету, так и есть - загенский листок, его привез Каммхубель и вчера отдал Карлу. Почему же тот не сказал ему? Это бы спасло жизнь Карлу и Аннет…
        Прочитал еще раз:
        «Вчера скоропостижно скончался известный житель нашего города, с именем которого во многом связано процветание Загена, доктор Рудольф Зикс…»
        Гюнтер воровато посмотрел, не вернулся ли инспектор, торопливо сложил газету и спрятал в карман, словно она могла выдать его. Не было сил подняться с кресла, но это продолжалось всего несколько секунд. Увидев инспектора в дверях, встал и вытащил ключ.
        - Пожалуйста… это от моего номера.
        Шел за полицейским, смотрел на его аккуратно подстриженный затылок - не было никаких мыслей и желаний, машинально отвечал на вопросы инспектора, когда тот осматривал номер.
        Стоял на том же месте, что и утром, смотрел в окно - толпа уже разошлась, полицейские убрали остатки «фольксвагена». Почистят и вымоют асфальт, и завтра ничто не напомнит о сегодняшней трагедии: будет стоять какой-нибудь «ситроен» или «опель», только он, Гюнтер, запомнит на всю жизнь, потому что совесть будет мучить его.
        Интересно, мелькнула внезапно мысль, а мучила бы, если б он все же заполучил пять миллионов? Наверно, не так, ибо знал бы, ради чего пожертвовал двумя жизнями, а так пусто, - все напрасно: и их поездки, и волнения, и, наконец, его измена.
        Завтра он вернется в Швейцарию, и начнется привычная жизнь - кофе по вечерам в клубе, репетиции и спектакли, споры об искусстве… Среднее существование полунищего от искусства. Но, подумал вдруг с испугом, он уже не сможет примириться с такой жизнью, он уже почувствовал в руках деньги, много денег, он сроднился с ними, и соответственно изменились его взгляды и вкусы. Наверно, он напоминает сейчас обанкротившегося миллионера. Да, обанкротившегося, поскольку денег у него еле хватит на билет до Берна.
        Гюнтер вынул платок, вытер потный лоб. Ощупал газету, вынул из кармана. Он один узнал о смерти Рудольфа Зикса, в конечном итоге какое это имеет значение, только он знает, что группенфюрер унес в могилу тайну шифра - Шлихтинг и Пфердменгес не догадываются ни о чем, и будет справедливо, если они финансируют его - скажем, по десять тысяч марок. Больше вряд ли дадут, но и не дать не смогут: он, объяснит, что эти деньги нужны ему для подкупа одного человека, без помощи которого трудно будет войти в доверие личности, знающей первые цифры шифра.
        Улыбка смягчила заостренные черты лица Гюнтера: двадцать тысяч не так уж и плохо, конечно, не миллион и не пять, но все-таки какой-то трамплин для человека с умом. Ведь чего-чего, а ума у него хватит. Ума, настойчивости и деловой прыти.
        Улыбнулся еще раз. Можно даже написать Шлихтингу и полковнику расписки, но пусть только попробуют вернуть свои жалкие двадцать тысяч! Он намекнет, что Гюнтеру Велленбергу - люмпен-интеллигенту, терять, собственно говоря, нечего, а вот дорогим господам… Если левые газеты начнут распутывать этот клубок…
        Гюнтер засмеялся. Инспектор удивленно посмотрел на него, и парень сразу сделал постное лицо.
        Потом инспектор ушел. Гюнтер лег на диван - захотелось спать, сон одолевал его…
        Он лежал с подложенной под щеку ладонью и вдруг увидел темно-звездное небо - такое темное небо и такие яркие звезды можно видеть только во сне. Звезды мерцали, и Гюнтеру было тревожно, предчувствовал: сейчас что-то случится, и не знал, что именно…
        Но вдруг луч, белый и тонкий, как лезвие, прорезал звездное небо и потерялся где-то в бесконечном просторе.
        Почти одновременно в луче возникли две фигуры - они шли, взявшись за руки, словно их мог кто-то разлучить, вначале нерешительно, будто учились ходить по канату, но постепенно их шаги становились увереннее, они шли и не обращали внимания ни на звезды, ни на луч, смотрели друг на друга, и в этом безбрежном мире для них не существовало ничего, кроме них самих и их любви.
        Аннет улыбалась Карлу - белая роза на зеленом стебельке - и ямочка на ее щеке двигалась, а глаза излучали синий свет…
        Они шли, разговаривая о чем-то, молчали, смеялись, снова разговаривали и снова молчали. И им было хорошо, потому что самое главное - найти друг друга, зная, что всегда будут радостными и пожатие руки, и улыбка, и поцелуй, и просто ненароком сказанное слово, а они знали, что так будет вечно, поскольку луч вел их в вечность и дорога их не имела конца.
        notes
        Примечания
        1
        См.: Ростислав Самбук. Сокровища Третьего рейха. Серия «Военные приключения». М.: Вече, 2017.