Темнее ночь перед рассветом Вячеслав Павлович Белоусов
        Коллекция военных приключений
        Последние годы существования Союза Советских Социалистических Республик… Великая страна трещит по швам, реальную власть в России получают новые люди, есть среди них и те, кто предпочитает жить не по закону, а «по понятиям». Щупальца матереющего преступного спрута тянутся и в Афганистан, и в Москву, и в Поволжье, где работает первый заместитель областного прокурора Данила Ковшов. Он и его товарищи ведут отчаянную борьбу с правонарушителями всех мастей, но на сей раз эта схватка касается Ковшова лично…
        Новый роман известного мастера отечественной остросюжетной прозы.
        Вячеслав Белоусов
        Темнее ночь перед рассветом
        Памяти моего сына Владислава
        Часть I
        Крепчайший панцирь - доблестное сердце,
        И трижды тот вооружён, кто прав!
        Но тот, чья совесть злом совращена,
        Будь он закован в латы, всё же наг.
        У. Шекспир. Генрих VI, часть 2
        Тревожное наваждение
        Выбравшись из-под холодного душа и растираясь до покраснения жёстким полотенцем, Ковшов в который раз не без волнения и тревоги вспоминал минуты тяжкого утреннего пробуждения. Сознание не покидал пронзительный взгляд умирающего, молящего о спасении итако[1 - Итако - японские монахи, шаманы, по преданию обитающие с душами умерших; в наши дни они дважды в год во время особых фестивалей совершают обряды в специальных местах на островах Японии.], никогда не виданного и вдруг ворвавшегося в его сон… Измождённая согбенная фигурка со щемящей тоской в бездонных чёрных глазницах, яйцеобразная лысая голова, бесформенная хламида, волочившаяся за ней, скрывала сандалии и заметала следы.
        Да и не шагал он вовсе! Ног не было, шаман парил в безграничной космической тьме. Не было дороги, над которой он передвигался, не пылилась тропинка. И её самой не различить. Колыхающееся рубище с головой, сияющей в струившемся невесть откуда луче яркого света, подстреленной птицей устало, из последних сил, упорно пыталось взлететь, скрыться, исчезнуть.
        Вот ему удалось обернуться, замереть на мгновение, будто желая спросить или сказать что-то, но, так и не осмелившись, тяжко вздохнув, он двинулся далее, пока не превратился в едва заметную точку и не пропал совсем, так и не открыв рта…
        Почему Даниле привиделся этот японский шаман? Одежда в лохмотьях? Характерный абрис лица? Скулы? Узкие щёлки вместо глаз?..
        Жалящий холод и мерзкий ужас парализовали его. Душу захолонуло, сердце замерло. Он попытался закричать, отмахнуться руками, но не смог ни двинуться с места, ни шелохнуться, схваченный неведомой силой, словно клещами…
        Утро вечера мудренее
        - Непременно выбери время съездить в поликлинику, - не дослушав его эмоциональный рассказ, встревожилась жена, пододвигая Ковшову стакан кефира вместо обычного утреннего кофе и меняя в бутерброде масло на ветчину. - Кстати, я оббила язык: когда наконец ты исполнишь обещание бросить курить? Дымишь хлеще вулкана!
        Данила вздрогнул, вскинул на неё глаза, но сказать не успел. Очаровашка, как продолжал он её называть, заалела, раскраснелась, и, залюбовавшись ею, он поперхнулся.
        - Что ещё? - совсем некстати сверкнула она слезинками.
        - Представь, только что вспомнил ещё одну деталь, - промямлил он. - Шаман тот, японец из сна, скрылся в вулкане… Чёрная такая гора с вершиной, дымящейся, словно заводская труба. Видела, наверное, картины в гостиницах… вроде Фудзиямы, только круче. Они считают её священной…
        - Вот-вот! Свихнуться можно! Это у тебя предвестники инфаркта или инсульта! - всплеснула руками Очаровашка. - Ты погряз в работе по уши. Не видим тебя с дочкой ни днём, ни ночью!
        - Насчёт ночи, дорогая, ты явно переборщила.
        - А вчера?
        - Я же объяснял: Галицкого срочно вызвали в Генеральную прокуратуру, в воскресенье ещё самолётом прокурор области вылетел в столицу. Как на первого зама, естественно, на мою голову свалились все проблемы, и вчера пахал допоздна на приёме посетителей, впопыхах Аксентий Семёнович его не отменил.
        - Молчи! Ты всегда находишь оправдания. Лучше вспомни, когда мы отдыхали вместе в последний раз. Я молчу о себе, но твоя дочка забыла запах моря. А ей это прописано врачами. Между прочим, как и тебе. Вот причина больных галлюцинаций! И будет хуже! Я сама уже болею из-за твоей работы. Каждый день на нервах!
        Губы её дрожали, Очаровашка едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
        - Ну что ты завелась с утра? - буркнул он.
        - В конце концов, я напишу письмо Владику и пожалуюсь сыну, хотя ты лучше меня понимаешь, каково ему сейчас там, на границе. Ты этого дожидаешься?
        - Ему там больше делать нечего, только читать такие послания. - Данила, обняв жену, попытался её приласкать. - Это же Афган, дорогая.
        При этих словах его обожгло в груди: знала бы Очаровашка всю правду, которую они скрывали с сыном, щадя её. В действительности Владислав в составе так называемого ограниченного контингента советских войск, введённых несколько лет назад в Афганистан, нёс боевую службу в армейской разведке. Когда Ковшов получил это известие от сына, он вспылил; не владея собой, рванулся ехать к областному военному комиссару, но, сообразив, что затея уже бестолковая, схватился за телефон и стал набирать номер Генеральной прокуратуры. Давний приятель ещё по учёбе в институте Виктор Илюшин осуществлял надзор за КГБ и уж, конечно, мог помочь, но вмешался случай - Илюшин отлучился из кабинета, и Данила не повторил звонка. Промучившись больше часа, он закрылся в кабинете на ключ и достал поллитровку из сейфа, а потом, обхватив голову руками, множество раз перечитывал злополучное письмо, в котором сын, как обычно, коротко объяснял свой поступок, прося ничего не говорить матери. До боли в глазах, опрокидывая стакан за стаканом, Ковшов пожирал те жёсткие строчки: «Мне нельзя поступить иначе, отец, ведь я твой сын…»

* * *
        - Что с тобой опять, наказание моё? - Голос Очаровашки вернул Данилу в действительность. - Ты словно окаменел.
        - Кефир холодный, застрял в горле, - почти натурально изобразил он кашель. - Сегодня ещё на заседание бюро обкома с утра бежать, а я от вчерашнего приёма не отойду. Давит шапка Мономаха.
        Поцеловав жену, Ковшов перевёл дух только в салоне служебной «Волги», скомандовав водителю обычное: «Вперёд и с песней».
        - Вы вроде собирались в обком пораньше? - заикнулся ничего не забывавший водитель.
        - Успеем, Костя, в аппарат надо заскочить, - откинулся он на спинку сиденья, возвращаясь мыслями к злосчастному приёму.
        Причины тому были: во-первых, записавшиеся подняли недовольный гвалт, узнав, что вместо прокурора их ждёт встреча с исполняющим обязанности. Когда же восторжествовала житейская мудрость: раз время убито, его следует с толком использовать, очередь почему-то не сократилась, а возросла - засиживались жалобщики у Ковшова, потому что тот угощал каждого чашкой чая, несмотря на удивлённые, а затем укоризненные взгляды грозной смотрительницы канцелярии, подававшей угощение; тщательно выслушивая явившихся, что-то записывал себе в журнал, хотя каждый приносил и оставлял у него на столе увесистый набор документов с письменным заявлением. Долго беседовал. Документы в своём большинстве содержали копии ответов из различных, в том числе и прокурорских, инстанций… Когда время перешагнуло девятый час вечера и голова Данилы застопорилась от выпитого кофе, а хвост очереди наконец-то подобрался к его кабинету, о чём выразительно просигналила глазами секретарша, сменившая начальницу, взгляд Ковшова упёрся в очередного вошедшего, того самого, позже ужасным образом приснившегося ему ночью. Но тогда Данила был далёк от
всего этого, и он попросту безмятежно вздохнул, предвкушая скорое избавление от тяжких трудов, и, надёжнее укрепившись в кресле, воззрился на посетителя.
        Нет, не японец тот был вовсе, каким привиделся во сне, а крохотный кореец. Действительно лыс, даже выбрит, но глаза те же - пронзительные и глубокие, ожёгшие Ковшова мистическим огнём, лишь он заглянул в них. Неведомым иррациональным чувством, приводившим в оцепенение, веяло от пришельца, и, перебарывая себя, Данила кивнул на стул:
        - Чем обязан?
        - Вот! - бросил тот на стол несуразный треугольный пакетик и остался стоять.
        - Незаконных вложений не имеется?
        - Моя не понимат.
        - Деньги, наркотики?..
        Кореец молчал.
        - Отравы нет?
        - Разве можно…
        - Ирина! - позвал Данила секретаршу и, когда та вошла с чашкой чая, кивнул на пакет: - Просмотрите, зарегистрируйте. Он плохо говорит по-русски. Завтра дадите мне в почту. - И, глянув на посетителя, спросил для верности: - Может, на словах что-нибудь? Сможешь?
        - Долго говорить… Моя домой далеко ехать.
        - Откуда же вы?
        - Завтра читай.
        - А сам?
        - Найдёшь меня, нужен буду, - и развернулся к двери.
        - Адрес, адрес!.. - бросилась за странным посетителем Ирина.
        Но корейца и след простыл.
        Знал бы Ковшов, что жутким видением тот явится к нему ночью…
        Загадки порождают тайны
        В записке пять корявых слов: «Найди меня, хозяин. Много скажу». На конверте ребус: «КИМ».
        Проверили архивы за текущий и последние два года, всю переписку по жалобам и заявлениям, переворошили журналы входящей корреспонденции - талмуды, имевшие малейшее отношение к содержанию, смыслу, наконец, к почерку на клочке бумажки, таившейся в конверте корейца. Ничего близкого!
        Ирина металась, как тигр в клетке. Смотрительница за канцелярией напоминала укротителя, не хватало кнута. Не подходи!
        Подняли уголовные дела за последние несколько лет, материалы на без вести пропавших, нераскрытые убийства с корейскими фигурантами. Пусто!
        Ковшов мотал нервы - спешил в обком, а мороки не виделось конца, заведующий административным отделом обкома, в прошлом транспортный прокурор Шундучков, которому Данила позвонил и поинтересовался насчёт повестки заседания бюро, удивился, что тот ещё не в обкоме, и процитировал не без ехидства: «Прокурор без монокля, обязан знать и зрить всё и окля». И когда успел нахвататься наглости? Не так давно, ходя в прокурорах, шляпу за версту скидывал, а с необъяснимым попаданием в команду Дьякушева словно заново родился. «Испортила власть или притворялся?» - поморщился Данила, отложил трубку телефона и крикнул, раздосадованный безрезультатными поисками:
        - Ирина Алексеевна! Я уезжаю. Обязательно надо отыскать следы того корейца. Будет результат - звоните в приёмную обкома. Элеонора Емельяновна мне передаст в перерыве.
        - Что это вы, Данила Павлович, в розыски ударились? - Лилейный голосок Шундучкова запел в трубке, впопыхах забытой Ковшовым на столе. - Документики потеряли? Непростительно, непростительно первому заму…
        - А, чёрт! - не сдержался Данила. - Ты, Геннадий, оказывается, на прослушке у меня сидишь?
        - Невольно, невольно, дорогой. Да и не корысти ради, а токмо по вашей же оплошности. Потерял бдительность, зам.
        - Ты лучше ответь мне, что с повесткой заседания? Наших вопросов нет?
        - Не переживай, - сменил тон заведующий отделом. - У нас тут тоже не лучше. Нет никакой повестки. Не ты один, все члены бюро в шоке.
        - Тогда зачем приглашён прокурор?
        - Первый секретарь сменил рельсы, - подчёркнуто сухо процедил сквозь зубы Шундучков. - Не будет теперь никаких повесток. Открытым бюро будет. Приглашаются все желающие.
        - Это как так?!
        - А как Борис Николаевич в Москве. У него не только на заседания бюро, на конференцию открыт вход народу. Свобода и демократия! По-новому будем работать.
        - Шутить изволите?
        - Приходи - увидишь сам.
        - Что, и в трамваях уже катается ваш Иван Данилович? Впитывает глас улиц?
        - Трамваи он под откос задумал пустить. Пыль метут, грязь, заразу разносят.
        - Тогда обязательно явлюсь. Ты мне местечко придержи к своему поближе. Посвятишь, если что не пойму.
        - Особенно-то не торопись. У нас задержка непредвиденная. К Первому гости из столичного журнала нагрянули, и он с ними по городу решил проехать.
        - Каков маршрут?
        - Не боись. Вас не посетит. Он их по заводам, что ближе к Волге, повёз.
        - На что глазеть? На теплоходы, что не сгорели в своё время и ржавеют на песке?
        - Это тоже картина со смыслом.
        - Предшественника в зад пихнуть, чтобы летел и кувыркался?
        - Леонид давно в Москве. Какой смысл глумиться над поверженным, тем более что вынос тела состоялся без его рук. Ивану Даниловичу сейчас разумно выворачивать всё наизнанку только для того, чтобы открыть глаза народу на наследство. Потом грандиознее будут выглядеть успехи.
        - Не опасаешься так заявлять по телефону?
        - Сейчас пацаны смелее на заборах пишут, а нам что! К тому же с кем я общаюсь?.. Со старым товарищем… можно сказать, с прокурором области… Ведь наши откровенности недоступны чужим ушам? Или у тебя другое мнение на этот счёт, уважаемый Данила Павлович?
        - У вас в обкоме действительно что-то происходит, - буркнул Ковшов. - И всё-таки ты ответь, Геннадий, минут двадцать у меня имеется?
        - Можешь рассчитывать на полчаса.
        Данила повесил трубку и направился к выходу, внушительно погрозив пальцем Ирине.
        - К вашему возвращению отыщем пропавшего, Данила Павлович, - заверила та, забросив за спину копну светлых волос, и, лишь за ним захлопнулась дверь, упала на стул и скомандовала на всю канцелярию: - Отбой, девчонки! Несите чай! Умираю…
        Властвующие и страждущие
        До обкома можно было успеть и пёхом, но Данила наметил плотнее пообщаться с болтливым Шундучковым, поэтому предпочёл автомобиль и, попросив Константина убавить музыку, пустился мысленно перебирать наиболее «щекотливые» уголовные дела последних месяцев, будораживших внимание высших чиновников, длинноносых представителей общественности, въедливых акул пера и боссов от экономики.
        Не без особого интереса относился ко всему этому и обком партии, требующий особых спецдонесений и информации; на этот случай Ковшов и запасся необходимым материалом.
        Жизнь свидетельствовала, что всех их объединял нетерпимый зуд о ходе расследований, казалось бы, не имевших непосредственно к ним никакого отношения громких преступлений зарвавшихся казнокрадов, «неловких» взяточников, а также сексуальных маньяков и даже мокрушников. Ажиотаж был настолько высок, что порой выражался в телефонных звонках прокурорам, следователям и судьям, получив среди языкатых журналистов термин «телефонного права». Проявлялось это по-разному. Щепетильные боссы от власти и депутаты, например, деликатно именовали их запросами, требуя под разными предлогами справки и всевозможную информацию, ссылаясь на правовую паутину или же на придуманную и утверждённую на собственных заседаниях инструкцию.
        Предшественник Галицкого, задолго начав заботиться о предстоящем покое, закрывал на беззаконие глаза, требуя того же от подчинённых, а вот вновь назначенный с Дальнего Востока обветренный штормами вольных мыслей непреклонный новичок, не успев вкусить местных дрязг «мценских подворотен», сгоряча попробовал враз порубить эти поползновения коррупционной элиты черпать с кухни правоохранительных экзекуторов «горяченькое», о чём недвусмысленно заявил во всеуслышание, воспользовавшись первой же возможностью выступить с трибуны местного актива. Вызвав жалкие хлопки известных «вождей» - его лозунг навести правопорядок отразился на их лицах гримасами недоумения.
        - Тайна следствия, независимость и объективность - прерогатива, касающаяся всех! - всё же посчитал нужным оповестить зал оратор. - В том числе и меня. Обещаю вам это обеспечить. Правонарушения должны проверяться, доказываться и обретать статус истины только в суде. Никакого сюсюканья по углам, звонков с пожеланиями и просьбами я не допущу!
        Зал заулыбался от такого заверения.
        - Заживём, как у Христа за пазухой, с таким командиром! - не удержался от восторга полковник милиции Квашнин, восседавший слева от Данилы.
        - Предшественник, помнится, тоже с этого начинал, - скривил губы Соломин, начальник следственного отдела КГБ, ткнувший Данилу в бок справа.
        - Вам не Руссо или Бердяева ночами под одеялом почитывать, а налечь на «Государя» Макиавелли, - съязвил сзади дружной троицы вездесущий Шундучков, облёкшийся к тому времени в должность заведующего административным отделом.
        - Сплошь Спинозы и Нострадамусы! - выдохнул кто-то рядом.
        - Читали в последнем «Московском комсомольце», что Хабалкин прописал? - шептали другим голоском.
        - Да что ваш Хабалкин? Вот…
        На разговорившихся зашикали, и дискуссия притухла.
        Вороша воспоминания, старший советник юстиции Ковшов шагал по ступенькам Белого дома, как с некоторых пор народ именовал здание обкома партии, осторожно присматриваясь ко всему, ибо прекрасно знал, что как раз на таких лучезарных заседаниях, как бюро и партийные приёмы, дерьмо появляется нежданно-негаданно и перед самыми белыми штиблетами! А он в новом качестве в эти апартаменты приглашался впервые.
        Полоскала душу ещё одна деталька. Погнали с треском знаменитого и бессменного Боронина. Старый за дверь, а уж новый у ворот. Не из местных, конечно, но и не из Рязани-Калуги, Вологды-Костромы, аж с самого отдела Центрального комитета КПСС! Правда, не ахти с какого, аппаратчик… кроме какой-то общественной академии, за спиной ничего, но успел прокрутиться и в Новороссийске, и в Краснодаре, к тому же воспитанник самого покойника Костика Черненко. Матроны в ожиданиях судачили не без грусти: в возрасте старичок, хоть и бодрится, очочки модные иностранные, личико подтянул, подчистил. Сплетен куча… Новый человек без них, что голый без фигового листа.
        Но главное - из ЦК… Как заведено, по-ельцински, без чванства и низкопоклонства Первый враз стал единолично разъезжать по губернии. Маршрутов заранее не объявлял, никого с собой не брал, выезжал внезапно и падал, словно снег на голову. Естественно, не прошло и недели, как безо всяких заседаний бюро обкома полетели кресла из-под задниц десятка блудливых раззяв. «И поделом!» - всплеснул руками заждавшийся перемен плебс. Когда внезапно на голых рынках вдруг появились туши свежайшего мяса, народ, забывший его вкус и цвет, готов был носить Первого на руках. Окрылённые взбудораженные толпы, митингуя, приветствовали начинания нового лидера, плюя в спину прижимистым хозяйственникам. А те, владевшие матерным да с трудом родным, со страхом шептали в тёмных углах, только не крестясь, что-то неразборчивое, вроде: стат суа квиквэ диэс[2 - Ctat sua cuique dies (лат.) - каждому назначен его день.] - и молили, чтоб пронесло мимо. Крути головой, успевай собственную спрятать!
        Для пущей популярности Первый повыгонял из здания обкома дежурных милиционеров. Вместо них у входных дверей кабинетов появились помощники, спрашивая: кто, куда, к кому, зачем. Люд всех мастей повалил к Белому дому за правдой-матушкой. Бесовские силы тут же завладели ситуацией, вооружившись именем Первого как девизом, открывавшим все двери. В моду вошли многочасовые приёмы-судилища, где перед «искателями справедливости» держали ответ мундироносцы разных служебных систем. Возле Белого дома разномастная братва устраивала катавасию и самостийные брёхи. До рассвета наряды милиции гоняли пьяниц, бродяг, шизиков и прочую шелупонь криминального пошиба. А с белым светом подгребали полоумные старики и старушки с плакатами на грудях и спинах от «Изыди, сатана», до «Взвейся, пламя». Ближе к полудню их теснили «деловые» при мятых штанах и ковбойках, с несвежими яркими галстуками до половины брюха, с дерматиновыми тощими портфелями и подсолнечной шелухой, пулемётной очередью сыпавшейся с губ. Все орали. Каждый про своё, родное. Милиция на свет не вылезала, размазываясь по стенам или вовсе прячась в подворотне.
        Такая же баламутная канитель теперь наблюдалась и внутри здания, хотя бардака и шума было поменьше: приметные крепкие парни в одинаковых костюмах укорачивали блудливых. Но дым и гвалт висли под потолком.
        На подходе к кабинету Шундучкова люд стыл бетоном, похоже, очередь занималась с ночи. Мундир старшего советника юстиции слабо помогал Ковшову продвигаться вперёд. Словно ангел с небес, рядом появился подполковник Соломин.
        - А я тебя разыскиваю. - Пугая толпившихся зелёным мундиром и золотыми звёздочками на погонах, он успешнее стал прокладывать путь вперёд. - Приехал в аппарат секретной информацией поделиться, а Ирина отправила сюда. Думаю, не помешает и мне поучаствовать в очередном нестандартном мероприятии.
        - В чём секрет?
        - Бандочка своеобразная объявилась в стране. Некая интеллигентная компания. Работает в высших эшелонах власти, владея обширной информацией о наших экономических прорехах. Не исключено - заявится и к нам.
        - Бумаги при тебе?
        - Пакет опечатан. Решил сегодня за спецсвязь поработать.
        - У Геннадия вскрою. Там и обсудим.
        - Не возражаю, только без него.
        - Надеюсь, выделит уголок без глаз и ушей.
        - Тебе ли не знать про его комнату отдыха!
        - Ею как раз пользоваться и не надо…
        - Пустим воду в ванне, как настоящие шпики.
        - Издеваешься?
        Зычный бас Шундучкова прервал их пикировку.
        - Граждане! Россияне! - кричал Геннадий, размахивая рукой и сдерживая людской напор у своего кабинета. - Пропустите прокурора. Его участие в заседании бюро обязательно! Надеюсь, сорвать бюро желающих нет?..
        Это возымело действие. Дальнейшее продвижение осуществлялось веселей, почти без тычков и нажима. Внезапно Соломин замер, зловеще ухмыльнувшись, словно охотник, выследивший неуловимую дичь.
        - Ба! Кого я вижу! Удивляйтесь со мной, Данила Павлович, перед нами Фугас! Собственной персоной! Его наши следователи не поймают для допроса, а он здесь окопался. Ну, я его направлю на путь истинный. Наряд милиции нельзя вызвать? - обратился подполковник к Шундучкову.
        - Чтобы скандал устроить? - взмолился тот. - Через десять минут заседание, а ты арестовывать граждан, явившихся участвовать в серьёзном мероприятии, задумал? Знаешь, чем это попахивает?
        - Прошу без политических ярлыков, - огрызнулся Соломин. - Фугас - уголовный преступник.
        - Судим?
        - Нет, - растерялся подполковник.
        - Тогда ничто не должно помешать излить ему волю на заседании.
        - Глумиться изволите, Геннадий Петрович? - Лицо Соломина побагровело от ярости. - Чью волю изольёт этот прощелыга и авантюрист?! - И подполковник решительно двинулся к зеркалу в углу зала, где укрывалась колоритная фигурка щуплого мужичка в потрёпанной кожанке и картузе такого же качества. Кумачовая навыпуск рубашка, поясной ремешок и невесть с какой свалки кирзачи делали бы из него шута, если бы не огромных размеров портфель в руках. Длинного носа и печальных глаз он не подымал на Соломина, хотя давно заметил внимание к собственной персоне. Покорившись случаю, он не двигался.
        - Фугасов Модест Иерархович у нас глава известного общественного фонда, - попытался остановить подполковника Шундучков. - Активно сотрудничает с кооператорами, поддерживает связь с епархией, спонсирует культуру и народные промыслы…
        - За этим Фугасом, - ткнул пальцем в прижухавшегося мужичка подполковник, - несколько крупных финансовых афер! Наши люди и оперативники генерала Сербицкого гоняются за ним с полгода, а он вот где гнёздышко свил! Ни клят, ни мят, ни дождичка, ни мух.
        - Выбирайте выражения, товарищ Соломин! - перегородил дорогу офицеру завотделом. - Вы компрометируете обкома партии!
        - Этот аферист вас компрометирует!
        - Мы его здесь не скрываем. И знать не знаем о его проделках. Обвинение Фугасову предъявлено? Санкция на его арест имеется?
        Страсти накалялись.
        - Нет никаких санкций! - будто ожив, бодро выскочил из угла бедолага, защищаясь на всякий случай портфелем. - И никто меня повестками не вызывал! Ни один следователь, ни один прокурор! Вот товарищ Ковшов, которого я хорошо знаю, может подтвердить. Он в прокуратуре курирует следствие и никаких санкций на меня не давал. Мы - люди законопослушные, достаточно мне телефонировать, и я у ваших ног, знаем, что такое вызов в облпрокуратуру!..
        Остановить Фугасова было невозможно, у Соломина отвисла челюсть от его брехологии и нахальства, молчал и Ковшов, так как действительно к нему за санкцией на арест не обращались.
        - А бумаги отчётные и финансовые документы о деятельности фонда всегда при мне, - не унимался Фугасов, - потому что я никому их не доверяю. - Он тряхнул тощим портфелем над головой, как знаменем на баррикадах.
        Эффект имел успех лишь у Шундучкова, однако народ продвинулся к Фугасову.
        - Что скажешь, Данила Павлович? - ткнулся в плечо Ковшова Соломин. - Материалов на арест этого подлеца при мне нет. Знать бы, соломку подстелил…
        - На нет и суда нет, - буркнул тот.
        - Хоть сейчас проверяйте, товарищ прокурор! - нагнетая истерию, щёлкнул замком портфеля Фугасов, но сунулся не к Ковшову, а к Шундучкову.
        - Я не правомочен, - замахал тот руками и спрятался за спину Ковшова.
        - Хорошо. - Данила обвёл собравшуюся вокруг толпу успокаивающим взглядом. - Будем считать, что временно конфликт исчерпан, но вам, гражданин Фугасов, я предлагаю сегодня же после заседания бюро, если вы приглашены, явиться в следственный отдел управления КГБ. Считайте, что повестку вам вручил при мне подполковник Соломин. Неявка может повлечь привод, а возможно, и ваше задержание.
        Фугасов разом изменил выражение лица и даже попытался благодарственно пожать руку Ковшову, но замер, поймав злой взгляд Соломина.
        - Я всегда верил в справедливость и милосердие наших законов… - пролепетал он, прячась за спины.

* * *
        - Ты до конца бюро его не трожь, - дёрнулся Шундучков к подполковнику, когда они зашли втроём в кабинет завотделом и Соломин принялся звонить на службу.
        - Удерёт, сволочь, ещё до конца заседания!
        - Своим ребятам команду дам, они его постерегут.
        - Обижаешь, - хмыкнул тот. - Это ж все наши отставники. Тяжелы они бегать за таким хмырём.
        - Серое вещество сохранили, - внушительно постучал по собственной голове завотделом. - Вот их преимущество!
        - Тогда как же ты с их серым веществом явного аферюгу проморгал? - вмешался Ковшов.
        - Знаешь, Данила, - Шундучков почесал затылок, - этот Фугасов действительно уже несколько дней отирается в приёмной Ивана. Ты думаешь, я его не засёк? Глаз с него не спускаю. Прорывается с ахрененной просьбой к Первому. Дурак, не дурак? Просит помочь получить кредит в банке на свой фонд. Такие баксы заломил!
        - Ну и что? - навострил уши Соломин, придвинувшись и бросив трубку.
        - Да ничего. Не принимает его Иван.
        - Так гони его в шею!
        - Как же гнать… Первый форму блюдёт. Команду дал финансовому богу бумаги Фугасова проверить: обоснование, гарантии, прогноз, другие фигли-мигли… Ну, вы знаете, а я не силён в арифметике.
        - Аферист он, - поморщился Соломин. - И бумаги липовые. Мои проверку завершают, сидеть ему с червонец. А если пламя разжечь поярче, искры пиджаки многим солидным чиновникам подпалят.
        - Да чую я! Что ты мне мораль читаешь, Вадим? - стушевался Шундучков. - Сам было сунулся к Первому, а меня тормознул тут один… Влиятельное лицо.
        - Ваш финансовый бог?
        - Если бы! Выше бери. Московский покровитель.
        - Ну наши руки тоже не коротки! - взорвался Соломин. - Надо будет - дотянемся и до столицы.
        Однако завотделом уже помрачнел, ему явно не хотелось откровенничать с обоими. Проверив, плотно ли прикрыта дверь кабинета, он невнятно спросил у Ковшова:
        - Сегодня закроешь Фугасова?
        - Представит убедительные материалы коллега, - кивнул Данила на Соломина, - будем думать.
        - Представлю, не сомневайся, - сжал губы подполковник.
        - Вот, видишь? - Данила попытался понять, что тревожит Шундучкова, и не находил ясности в его бегающих глазах. - А ты радуйся, Геннадий, прекратит аферист маячить в приёмной и отрывать твоего шефа от важных государственных начинаний.
        Неоареопаг[3 - Неоареопаг (автор.) - от нео (греч.) - новый и ареопаг (греч.) - собрание авторитетных лиц для решения важных социальных и других общественных проблем.]
        Новое, вероятно, готовилось к концу, а пока тривиально приоткрылся занавес и с такой же тривиальной трибуны Первый, открывший заседание, обстоятельно представил залу членов бюро, приглашённых гостей и ветеранов. Далее он пожелал всем творческой работы, объявил, что впервые, учитывая пожелания трудящихся, заседание состоится открытым и без заранее заготовленных штампов, по обсуждаемым вопросам может, не записываясь, выступить каждый. Электорат заметно оживился, а Ковшов даже принялся настраивать свой портативный магнитофон, смутив рядом сидящего Шундучкова, тут же накинувшего свою лапу на аппарат:
        - Спрячь!
        - Ты чего испугался, открытое же заседание? Вдруг что дельное прозвучит.
        - Спрячь от греха подальше! - просопел тот, отводя глаза.
        - Не понял, - попытался возразить Данила и сымпровизировал: - Иван по примеру Бориса обожает голос народа пуще волейбола и свердловского мёда.
        - Кончай бузить!
        Сказанное было принято к сведению, и всё заладилось до поры до времени.
        Первый опрокинул в аудиторию несколько модных тезисов о том, что сначала надо н?чать, потом ускорить и, наконец, перестраивать, и, завершая, объявил:
        - Поговорим запросто на тему о том, как мы живём…
        Станиславский одобрил бы паузу, выдержанную далее, и Первый многозначительно завершил:
        - И что надо делать, чтобы жить лучше.
        Первые ряды, занимаемые секретарями «первичек», хозяйственниками и ветеранами партии, бодро захлопали, но в задних рядах кто-то из предпринимателей лихо засвистел, прячась за спину соседа, однако тут же, заглушая всех, грянул бравурный марш, и лишь он смолк, не давая опомниться, Первый, не думая покидать трибуны, совершенно случайно, как он выразился, вспомнил, что утром он и члены бюро прогулялись по берегу красавицы Волги, заглянув на ведущие судоремонтные и судостроительные гиганты, рыбзаводы и рыбохозяйственные базы. Вернее, тут же поправился он, туда, что от них осталось. И не поверил собственным глазам - пароксизм системы! Удар ножом в сердце областной экономики! Застой и разруха вместо перестройки!
        Для электората это не было новостью, но первые ряды послушно и возмущённо застучали штиблетами по полу, требуя наказать виновных, отчаянная голова в задних рядах тут же отыгралась свистом. Пользуясь суматохой, на сцену взобрались две натренированные старушки, наперебой затараторившие об ужасах затопления уникального природного санатория сбросами химического монстра.
        - И это ещё не всё, что нам досталось в наследство! - авторитетно заверил зал Первый, и он не ошибся, сцену прочно заняла новая личность.
        Чудак так ужасно выглядел, что на него взирали, как на туземца с Панамы. Тощ. С впалыми глазами и щеками, наполовину беззуб и, похоже, давно ничего не держал во рту. Со зловещей медлительностью он вытащил из-за пазухи ссохшуюся и местами зеленоватую буханку хлеба и, размахивая ею над головой, дико взвизгнул:
        - Вот чем кормят российский народ!
        Зал ахнул.
        Незнакомец же подбежал к трибуне и шарахнул по ней буханкой так, что та разлетелась на куски, а оратор, видимо, запамятовавший сценарий, пригнув голову, едва успел спрятаться.
        - Шундучков! - заорал он, шаря по залу в поисках завотделом, но это оказалось лишним: трое молодцов в тёмных костюмах уже волокли упирающегося полоумного со сцены.
        - Хлеб! - буйствовал тот в их руках. - Теперь он сродни чугуну! Вот что жрёт трудовой класс! Позор!
        Вскочивший с места Шундучков, растолкав повскакавших с мест зевак, мигом вырос перед Первым.
        - Какого чёрта?! - не сдерживаясь, выругался тот, отталкивая завотделом, пытавшегося привести в порядок запачканный пиджак начальника. - Это безобразие!.. Кто допустил?.. Гоните скотину вон!..
        На сцену вбежал Сербицкий, и генеральский мундир враз покончил с сумятицей, а Первый взгромоздился на прежнее место.
        - Я оскорблён!.. - начал он мертвенным тоном, когда зал стих. - Я оскорблён не меньше вашего. Кормить народ такими отбросами - это тягчайшее преступление.
        По мере продолжения голос его креп и мужал, становясь с каждым словом свинцовее:
        - Кто мог такое позволить в наше время? Прокурор!..
        Пролети муха, её бы услышал каждый - так замер зал.
        - Присутствует прокурор на заседании? - Крик Первого сорвался на фальцет.
        Шундучков подтолкнул Ковшова. Данила поднялся.
        - Ковшов, - представился он, - исполняющий обязанности прокурора области по случаю нахождения Галицкого в командировке.
        - Так, так… - задумался Первый ненадолго и обратился к электорату: - За такой хлеб следует отвечать?
        - В тюрьму! - Мощный гул голосов ударил в потолок и стены.
        - Слышал глас народа, товарищ Ковшов?
        - По всем прозвучавшим здесь фактам нарушения законности будут проведены проверки, товарищ первый секретарь, и виновные привлечены к ответственности. - Понимая, что для него всё только начинается, Данила продолжал стоять.
        - Не хотелось бы сомневаться. - Первый поедал злобным взглядом Ковшова. - Однако на деле прокуратура потворствует бракоделам и безобразным фактам бесхозяйственности, в чём мы убедились с членами бюро сегодня!
        За его спиной на экране тут же застрекотал ролик с выразительными картинками искорёженных барж и мелких судёнышек, ржавеющих на берегу Волги.
        «Это же материалы недавней нашей проверки! - сразу узнал Данила. - Начальник экологической инспекции взялся их доработать, установить владельцев заброшенных посудин и возвратить вместе с фотоснимками для прокурорского реагирования!..» Вихрь мыслей пронёсся в его сознании: «Без Шундучкова здесь не обошлось! Несомненно, он воспользовался ими, выманив под предлогом у Нефёдова, и использовал в этой коварной комедии. Конечно, постарался устроить всё именно в отсутствие прокурора области. Но это же откровенная подлость!.. То-то он метил на вакантное место вместо Галицкого, когда решался вопрос о должности… А вкусив горечь неудачи, обозлился и ринулся всеми правдами и неправдами в обком - в заведующие именно административного отдела. Ведь партия требовала, чтобы все ей кланялись, а этот отдел курирует всю правоохранительную систему в области, следовательно, одним махом Шундучков становился на голову выше прокурора…» Выходит, зря Данила не верил слухам, что бывший транспортный прокурор, надавив на начальника аэропорта, который полностью был в его лапах, в пустом самолёте лично привёз Первого из столицы,
доставив его в обком…
        У Ковшова побелело лицо и свело скулы от ярости: «В клозет, наверное, за ручку водил, чтобы не качнуло, чай на блюдечке подавал, стервец, размазывал нас всех директору сегодняшнего цирка!..»
        Данила заскрежетал зубами.
        - И никто не несёт ответственности? - вернул его к происходящему голос Первого. - С себя надо начинать, товарищ Ковшов. Начальник милиции мне жаловался: прокуроры перестали арестовывать явных взяточников и жульё! А ведь нам как раз сейчас нужны громкие дела на зажиревших казнокрадов. Одного, другого за решётку лет на пятнадцать, и у других, глядишь, пропадёт интерес к дыркам в государственном кармане. Есть такие факты, генерал?
        Сербицкий подскочил из-за длинного стола, где восседали члены бюро, лихо боднул воздух головой:
        - Есть, товарищ первый секретарь! Как раз над рядом таких дел работают мои ребятки.
        - Тогда не будем терять времени, - оглядел притихший зал Первый. - Заместитель, он и есть заместитель. Переговорю-ка я по этому вопросу с прокурором области. У кого он на приёме, говорите?
        - У Рекункова Александра Михайловича либо у его первого заместителя Баженова. - Краем глаза Данила только теперь заметил, что Шундучков, сидевший рядом, пропал, слева его крепко подпирал коленом полковник Квашнин да за спиной покашливал время от времени подполковник Соломин.
        - Если вас не затруднит, помогите мне по телефону найти ваше начальство, - подчёркнуто вежливо съязвил Первый. - Только без этих… проволочек… А мы продолжим заседание, товарищи.
        Данила развернулся к дверям. Для него заседание бюро закончилось, поэтому он совершенно безразлично отнёсся к тому, что, опережая его, по другому проходу зала торопливо спешит к выходу и генерал милиции.
        Операция «Снежный ком»
        - Наум! Наум! Проснись же, наконец! О мой Бог! - стаскивала простыню с храпящего мужа Софья Семёновна Лировис. - К нам воры, Наум!
        - Какие воры? - продрал глаза толстяк. - Что ты вздумала, Сонечка? И когда меня осчастливит Господь…
        - Я встала раньше всех…
        - Ну и что?
        - Уснула позже…
        - Зачем?
        - Куда опять ты прячешь голову? О, моё наказание! Я устала кричать тебе про воров!
        - Где?
        - Пойдём сюда!
        - Сплошное наваждение! Что тебе опять приснилось, Соня? Я уже не имею права спокойно спать в собственной квартире?!
        - Иди сюда!
        - Чтобы меня тоже порадовали твои галлюцинации?
        - Пусть они радуют наших соседей! Этот человек всю жизнь мне не верит! Боже мой!
        Наум Раумович с больной головой, обмотанной полотенцем, пошатывался посреди зала в полном отчаянии:
        - Десятый час утра!.. Кто встаёт в такую рань?
        Усилиями двух проснувшихся дочерей и натренированными подзатыльниками жены Наум был наконец доставлен к окну на балконе.
        - И что вы мне можете показать? - ткнул он в стекло.
        - Разуй зенки, балбес!
        Квартира начальника главка сельского строительства располагалась на двух этажах: гордостью хозяина, воздвигавшего дом, была комната на верхнем, пятом этаже. Наум лично планировал свои апартаменты, жена и дочки занимали нижнюю площадку. Он любил засыпать, блаженствуя в одиночестве и не слыша хлопот и криков беспокойного женского окружения. Любил просыпаться от первых солнечных лучей восходящего солнца и пения птиц. Эту страсть не могло одолеть даже его фанатичное увлечением картами.
        - Куда глядеть, дорогая? - блаженно потянулся Наум в сладкой полудрёме.
        - Куда? - подхватили дочери, облепив родителей и подоконник.
        - Видишь форточку нашего чердака? - зашептала на ухо Софья Семёновна, придавив его пышной грудью.
        - Ну? - с трудом пискнул Наум.
        - А что из неё торчит?
        - Сонечка, ты загадываешь нелепые кроссворды.
        - Там голуби, мамочка! - хором взвизгнули дочки.
        - Не только. Что бы вы без меня делали? Очнись, Наум!
        Под твёрдой её рукой нос Наума влип в стекло, и он действительно прозрел:
        - Есть, Сонечка, есть! Только пожалей меня, ради бога, отпусти затылок.
        В чердаке мельтешили две или три мужские фуражки, фетровая шляпа и что-то зелёное или синее, будто женский берет.
        - Это Трофим, - уразумел Наум. - Трофим Закваскин, наш управдом и дворник. Я давно заставлял его заняться ремонтом крыши, вот он и сколотил с утра бригаду. Ты сама, Сонечка, продырявила ему уши нашим каминным дымоходом.
        - Если б не я, уважаемый управляющий главком, наше семейство задохлось бы от проклятой трубы!
        Она оставила в покое мужа и, приникнув к стеклу, замахала руками:
        - Трофим Григорьевич! Трофим Григорьевич! Что это вы там вытворяете?
        Однако крики её имели обратное действие: фуражки, шляпа и берет мигом исчезли.
        - Вот те раз! Оглохли они, что ли? - разочарованно опустила руки Софья Семёновна, а успокоившийся Наум Раумович поплёлся к остывающей постели: затянувшиеся допоздна вчерашние сражения в покер, сдобренные изрядными порциями коньяка, продолжали притягивать перегруженный его организм к подушке.
        Между тем спокойствие не успело воцариться в покоях потревоженного семейства: двери четвёртого этажа вдруг затряслись от грохота, как если бы в них забарабанили враз несколькими сапогами, и следом нагло затрезвонил звонок.
        - Час от часу не легче! - бросилась к дверям Софья Семёновна. - Нет, этот Трофим потерял всякий стыд… Делать ему нечего, как людей булгачить по утрам!
        Она принялась отмыкать многочисленные замки с цепочками и раскрыла было рот, чтобы встретить управдома соответствующим образом, но обмерла, застыв. За порогом вытянулся милиционер в сапогах и при синей фуражке, за спиной которого толпился управдом со всей остальной компанией.
        - Майор Грохота! - рявкнул милиционер. - Квартира Наума Раумовича Лировиса?
        Всем своим грузным телом Софья Семёновна в беспамятстве сползла на паркет.
        - Все члены семьи дома? - перешагнул через её ноги Грохота.
        Наум Раумович ткнулся головой в одеяло и стал зарываться в него, как страус в песок.
        - У вас будет произведён обыск, - бесцеремонно расхаживал по квартире майор, будто ничего особого не случилось. - Вот постановление, - продемонстрировал он бумагу выскочившим из своей комнаты девочкам. - Предупреждаю: если имеются запрещённые в обращении предметы, вещества, оружие, а также золото, драгоценности и деньги, предлагаю предъявить добровольно и незамедлительно. Всё будет запротоколировано.
        Девочки схватились за серёжки в ушах.
        - Снимать? - с дрожью спросила старшая.
        Майор скользнул по обеим невидящим взглядом:
        - Товарищ Закваскин!
        - Я здесь, товарищ Грохота.
        - Приступим. Приглашайте понятых.
        Толпа за спиной управдома шевельнулась и, с любопытством озираясь, ввалилась на порог.
        - Не все, - остерёг Грохота. - Хватит двоих.

* * *
        - Водянкин! Алло! Водянкин! Чёрт тебя подери!
        - Слушаю вас, товарищ подполковник!
        - Чем слушаешь? Час тебе ору! Жив?
        - Так точно, жив.
        - А почему молчал?
        - Отлучался, товарищ подполковник. Виноват…
        - Дежурного могут остановить лишь две преграды.
        - Не могу знать.
        - Первая - только пуля. Вторая?
        - Баба, товарищ подполковник!
        - Дурак! Сломанный телефон. Пошуткуй у меня!
        - Не до шуток, товарищ подполковник.
        - Что так?
        - Отлучался по случаю поиска медикаментов, но пришлось скорую помощь вызывать.
        - Кому?
        - Девчонкам плохо стало. Полегли дочки этого Лировиса, а жена вовсе грохнулась и Богу душу чуть не отдала.
        - Чего вы там творите? Где Грохота?
        - Исполняет свой долг. Паркет вскрывает уже в третьей комнате.
        - Результаты?
        - Пусто.
        - Сербицкий головы со всех сорвёт, если ничего не обнаружите. Звонил уже дважды из обкома.
        - Похвастать можем семейным серебром - ложки, ножи да вилки старинной работы. Ещё бабкина бижутерия с камешками, оставленная внучкам.
        - А баба? Как её?
        - Жена?
        - Ну да. Она же, говорили, без золота не обходится.
        - Всё, что на ней - снял Грохота, а в трюмо - ерунда. Да что там!.. На наших у некоторых больше…
        - Поговори у меня! Управляющий главком!.. Квартиру-то на какие шиши обстраивал?
        - Жена твердит, что квартиру ещё при Боронине от государства получили.
        - Оформили, а не получили, тупица!
        - Точно так, товарищ подполковник. Только у них на всё документы имеются. Грохота азарт утратил, икру мечет…
        - А кто генералу подсунул кандидатуру этого еврея на раскрутку?
        - Куда?
        - На разработку, балбес! Генерал уже и Первому доложил, и операции ход дал. Ты думаешь, «Снежный ком» - это чья инициатива?
        - Грохоте материалы из ОБХСС представили на выбор. Он для начала остановился на этом главке.
        - Для начала? Вот я для начала со всех вас три шкуры сдеру, если ничего не найдёте.
        - Работаем, товарищ подполковник.

* * *
        Подполковник Чуйков метил в начальники штаба управления и лелеял мечту о повышении в должности. Надежды, не успев осуществиться, рушились на глазах, поэтому он уже не просто волновался - его била лёгкая дрожь. Не помешал бы стакан водки, но каждую минуту на телефоне мог объявиться генерал. Разыскав по связи начальника управления ОБХСС, Чуйков вцепился в него:
        - Петрович, ты мне докладывал при планировании операции, что у вас ещё в запасе кореец какой-то был. Ты представлял его центральным фигурантом… Что там он заявил о взятках?
        - Нет корейца.
        - Как нет? Грохота же планировал его на обыск к Лировису взять?
        - Не явился.
        - Так вы его не арестовали, раздолбаи?!
        - Товарищ подполковник!..
        - Чую, кондрашка меня достанет, если добром ваша затея не кончится.
        - Наша затея?
        - А кто генералу дифирамбы пел?
        - Это были оперативные соображения.
        - Ах, соображения, товарищ Овечкин!..
        - Обычные, рабочие наработки… нуждающиеся в оттачивании…
        - Вот, значит, как… А когда на закрытом совещании Сербицкий официально обозначил операцию «Снежным комом», что же вы об этом молчали?
        - А вы, товарищ подполковник?
        Чуйков бросил трубку.

* * *
        Сидеть или метаться по кабинету без толку. Он снова набрал капитана Водянкина:
        - Обрадуешь чем-нибудь?
        - К сожалению…
        - Где майор Маскитин? Он же работал с тем корейцем?
        - Выехал в район на поиски.
        - На связь не выходил?
        - Рано.
        - Ну, держитесь, бараньи головы! - заскрежетал Чуйков зубами. - Шуму будет! Лировис - большой человек в области. Смотрите, в сводку это не ляпните!
        - Грохоту пригласить к аппарату?
        - Грохота меня больше не интересует. Ему другую работу искать придётся. Ты мне про Наума лучше расскажи.
        - Спит. Порывался звонить в Москву своему начальству, потом выпил весь коньяк и спит мертвецким сном.
        Чёрная женщина в чёрной вуали
        - Элеонора Емельяновна, - выйдя из зала в приёмную Первого, Ковшов нервно заходил из угла в угол, - наберите Генерального прокурора!
        - Спросить Галицкого? - понимающе стрельнула глазами секретарша. - Я поищу его через приёмную.
        - Конечно, - хмуро уставился в пол Данила.
        - Что за пожар? Бюро вроде в самом разгаре…
        - В разгаре. Пожар и есть.
        - С огнём сражаются бойцы, а раны им лечат верные женщины, - нежный голосок донёсся из открытой двери кабинета помощника Первого.
        - Кто там? - вскинулся Ковшов на секретаршу. - Сменили Бориса Петровича? Ну дела…
        Элеонора укоризненно покачала головой и, интригуя, покосилась на дверь:
        - Гостья у нас, товарищ прокурор, а вы не знаете.
        - Кто?
        - Заходите, старший советник юстиции, я не кусаюсь. - Приятный голосок остужал его взъерошенную душу. - Весь в дыму, огне, кровоточащих ранах… И конечно, незаслуженных.
        Над ним откровенно глумились. Ирония капала с каждого слова. Данила перешагнул порог кабинета:
        - С чего вы взяли? Видите сквозь стены?..
        И онемел.
        В обтягивающем брючном костюме из тонкой кожи на диване отдыхала с закинутыми за голову руками молодая брюнетка. Впечатляюще длинные ноги завершали изящные туфельки с золотящимися подковками на каблуках. Туфельки беспечно раскачивались, готовые вот-вот слететь на пол. Сказать, что она была красива, - не сказать ничего, вот только портили общее впечатление её пронзительные, глубоко посаженные вороньи глаза. Несколько секунд они сверлили Данилу, будто пронизывая насквозь, затем их блеск угас и с поражающей стремительностью гибкое тело женщины вскинулось с дивана. Высокая, с заброшенными назад распущенными длинными волосами, подчёркивающими её грациозность, незнакомка производила впечатление дикого хищного зверя.
        «Чёрная пантера! - восхитился про себя Ковшов. - Прямо киплинговская Багира!»
        Скользнув лёгким шагом навстречу ему, она протянула правую руку, а левой не спеша принялась застёгивать пуговицу на чрезмерно открытом лифе парчовой кофточки под распахнувшейся курточкой. Встретившись, их глаза одновременно опустились на эту шаловливую пуговицу, нахально выскользнувшую из-под пальцев, ещё более обнажив белый снег пышных окружностей.
        - Ника! - не теряясь и бросив мороку с застёжкой, дерзко шепнула «Багира» и, кажется, мурлыкнула жадно и аппетитно.
        - Старший советник юстиции Ковшов Данила Павлович, - смутился Данила, но выдержал её взгляд, не выпуская руки с жёлтым браслетом на запястье; он чувствовал, как наливаются краской его щёки, но ничего не мог с собой поделать, только сильнее сжимая её пальцы в своих, но и она отвечала ему тем же.
        Будто опомнившись, она, наконец, издала лёгкий стон, высвободила руку и слегка потрясла ею в воздухе, будто остужая, улыбнулась:
        - Пожалели бы гостью…
        - Простите.
        - Бюро, надеюсь, заканчивается? - Ника непринуждённо, словно они давно знакомы, взяла его под локоть и подвела к окну, подальше от открытой двери.
        Данила ещё не пришёл в себя, чтобы отвечать.
        - Что-то не заладилось?
        - Никак нет, - вернулся он на землю, - в обычном порядке. Так, мелкие критические замечания.
        - Нужна помощь?
        - Помощь? Что вы! Спасибо.
        Они вместе вышли в приёмную.
        - Есть успехи? - Ковшов окликнул секретаршу, копошившуюся с телефоном.
        - Галицкий командирован из Москвы с проверкой в дальний регион, Данила Павлович, - покачала та головой. - Эту информацию мне выдали из приёмной заместителя вашего генерального - товарища Баженова. Кроме того, что командировка на Дальний Восток и займёт не менее недели, ничего выяснить не удалось.
        - Вот так… - задумался озадаченный Ковшов.
        - Данила Павлович, - прикоснулась к его локтю Ника, - мы сегодня с Хоббио большое дело для Ивана Даниловича сделали. Может, и вас заинтересует. Хотите покажу?
        - Хоббио? Похоже, иностранец?
        - Пустое. Это журналисты придумали ему имечко. Хоботов Никита - несолидно для кремлёвского фотографа, а Хобот - совсем мрак!
        - А вы, извиняюсь?.. Ведь «Ника» с греческого - победа?
        - Не сомневайтесь. Я - та, кем именуюсь! - расхохоталась женщина и потащила Ковшова за собой назад в кабинет, где на столе поблёскивал не замеченный ранее Данилой блок цветных фотографий. - Хоббио не разрешил бы, но мы нарушим его тайну. - Она прижалась к Ковшову плечиком и лукаво усмехнулась: - Не признаемся, что просмотрим фотки?
        - Молчок, - приняв игру, прижал палец к губам Данила.
        - Вы сговорчивый. Это мило. - Она распахнула блок и усыпала фотками стол. - Отвечайте, мой дружок, не лукавя, какое фото больше всего удалось?
        - Ника, но я же не профессионал! - Её непосредственность подкупала, а очарование притягивало, но Данила пытался сдерживать эмоции.
        - Нет уж! Раз взялись - до конца. Я так не люблю, - закапризничала она, но тут же исправилась: - Хорошо. Выберите ту, что понравилась вам.
        Фотографий было много. Ковшов торопливо перебирал, особо не задерживаясь на каждой. Мелькали виды Волги, исторические достопримечательности, теплоходы, помидорные поля, базары, горы арбузов, попадались даже узкоглазые рубщики мяса с занесёнными над головами топорами… Но он приметил одну, где автор мастерски запечатлел необычную, но многозначительную ситуацию: на шатком мосточке из дряхлых дощечек, сжавшись от страха и раскорячив ноги, чтобы не грохнуться, делал неуверенный шаг Иван Дьякушев. При белой ленинградке, галстуке, чёрных брючках, часиках и модных очочках. На лице - страстное желание не свалиться, перейти мостик; под ним - мутный от грязи поток, а за ним - второй секретарь с широкой грудью в белом костюме, распахнув руки, едва удерживает равновесие, далее - неровной лентой целая цепочка прочих секретарей и заведующих отделами, стайка советников и помощников. На заднем фоне, на берегу, - столетняя, покосившаяся, готовая рухнуть изба, рухлядь, бочки из-под рыбы пудовые, рассохшиеся в лебеде да крапиве. Словом, хлам, мусор, прошлое.
        Впереди - неизвестность, сзади - разруха, а ниже - пропасть! И грязная купель в случае провала.
        Завершающей гениальную фотографию надписи не имелось, хотя она просилась на ум сразу, и Ника, кажется, уже её сочинила, но, помалкивая, ждала его ответа.
        - Ну? - подтолкнула она его. - Как бы вы назвали сие чудо?
        - Название не требуется, - покачал головой Ковшов. - Хоббио, как вы его именуете, если доброжелатель, пожелал бы Первому держать твёрже шаг. Думаю, так назовёте и вы свою статью под этим фото. Я не ошибся?
        - Глазастые вы, однако, прокуроры.
        - Кормил вас Глазьев рыбацкой ушицей с водочкой, признайтесь? - хмыкнул Данила.
        - От вас, прокуроров, ничего не утаить, - рассмеялась она. - Иван нас рано поднял и гонял по речке, как угорелый. Знал, что материал для центрального столичного журнала. - Она многозначительно задрала пальчик вверх. - Но я взмолилась, потому что едва не спалилась на вашем солнце; даже шляпка с вуалью не выручала.
        Шаля, Ника схватила чёрную шляпку с подоконника, натянула её до лукавых глаз, опустив вуаль, и грациозно продефилировала перед Данилой.
        - Как?
        - Неплохо.
        - Иван не поскупился на оценку, а ты скупердяйничаешь, - изобразила она обиду, переходя на «ты».
        - Но под шляпкой и этой вуалью вас не узнать, - сделал вид, что не заметил этой вольности, Ковшов. - А вы с Дьякушевым давно знакомы?
        - Давно. Ещё по Краснодару, где я репортаж делала в «Комсомолку».
        - Понятно.
        - Вот я и продолжаю: на то мы и журналисты… Вроде разведчиков. Знаешь, какие порой жалобы на нас запускают недовольные?
        - Главное, чтоб не били, - пошутил он.
        - Всяко бывало в молодости. Хоббио отговорку придумал по такому поводу.
        - Интересно…
        - Все вопросы в письменном виде. Как?
        - Разумно.
        - Главное - многообещающе.
        - И действует?
        - Как дихлофос на мух.
        - Занятный этот ваш Хоббио…
        - Понравился?
        - Умный.
        - Ну ты и выдал! - рассмеялась она. - Хоббио - не дурак, только вот не влип бы он с этой фоткой, если на обложку её разместит.
        - Что-то не так?
        - Вспомни картину древнего мудреца Брейгеля.
        - Если слепой ведёт слепых, в итоге все окажутся в яме?
        - Помнишь… Редкое сочетание должности и ума.
        - Спасибо за комплимент.
        - Заходи, когда будешь в столице, - просто сказала она и взяла его за руку. - Позвони сначала в редакцию, если не в командировке, буду рада видеть.
        - Не обманете?
        - Да что ты всё «вы» да «вы». Я плохо выгляжу или стара?
        Ковшов, улыбнувшись, покачал головой.
        - Женат, конечно?
        Он снова, но уже утвердительно качнулся.
        - Как партизан на допросе, а я ведь не претендую на тебя. Мы, журналисты, рады знакомству с хорошими людьми. Друзья! И дальше ни-ни.
        Ника, улыбаясь, погрозила пальчиком.
        - Ладно, зайду, если буду в столице. - Он попытался заглянуть в её глаза, но Ника отпустила его руку и плавно выскользнула из кабинета.
        - Она быстренькая, - похвалила Элеонора, входя в кабинет вместе с Соломиным. - Вот вам прокурор, которого вы жаждете видеть.
        - Что-то случилось? Бюро закончилось?
        - Нет, - хмуро буркнул подполковник. - Необходимо прокатиться в одно место. Тут недалеко. Машина поджидает.
        Заказ или ординарность?
        Это было телом мужчины и при ближайшем рассмотрении, несомненно, принадлежало Модесту Иерарховичу Фугасову, такой одежды в городе больше не носил никто.
        Он лежал на спине. Дерматиновый френчик с вывернутыми карманами, от воротничка до хлястика и далее в грязи. В двух шагах от головы измазюканный картузик. Кумачовая рубашонка разодрана до пупа, ранее подпоясавший штаны ремешок до синевы стягивал шею. В ногах истерзанный портфельчик, бумажки кучковались на груди. На верхнем листе - мокрая купюра достоинством в сто рублей и тут же печатными буквами, вырезанными из газеты: «ПОДАВИСЬ МРАЗЬ». Буквы примочили для верности водой с грязью пополам из озерка, что поблизости.
        Но смутило и Ковшова, и Соломина другое: оба глаза Фугасова были прострелены, и кровь из одного, аккуратненько обогнув длиннющий и засиневший уже нос, затекла в другое пустое око, образовав в нём небольшую стылую лужицу, в которой отражался рожок луны, выбежавшей поглазеть на мирские безобразия.
        - Здесь ещё одна дырка! - поднял голову от трупа полковник Квашнин, прибывший на место происшествия с оперативной группой раньше.
        Рядом стоявший следователь по особо важным делам Бобров ткнул карандашом в грудь покойника и поковырял рану:
        - Прямо в сердце… похоже, даже навылет. Убийца его почти что перекрестил: две пули - по каждой на глаз - и в грудь одну.
        - Не маньяк ли? - подхватил присоединившийся к подъехавшим оперативник.
        - Рано обобщаешь, лейтенант Шипучкин! - одёрнул его Квашнин. - Делом бы занимался. Кстати, побеспокойся насчёт медэкспертов, что-то они задерживаются.
        - Полчаса баклуши бьём, товарищ полковник, - буркнул тот. - Сроду с медиками проблема.
        - Гильз не нашли?
        - Никак нет. Днём при свете пошукаем тщательней.
        - Ты, Шипучкин, перевернул бы его, не дождёмся, я чую, экспертов.
        Но не успел лейтенант прикоснуться к телу, как на полянке у озера стало как днём: подлетели машины из прокуратуры и судебно-медицинской экспертизы, свет фар забегал и рассветил место происшествия.
        - Бобров! - скомандовал Ковшов. - Вы за старшего. Задача, сами знаете, не затоптать следы, используйте собаку. Я с товарищами из УВД и КГБ дождусь результатов. Работайте.
        Втроём они отошли с поляны к возвышавшимся неподалёку двум клёнам.
        - Посекретничаем. - Данила подмигнул Соломину. - Удалось аферисту выудить кредит в банке?
        - Кабы знать… - нахмурился тот, зыркнув на Квашнина.
        - Одно дело делаем, так что не стесняйся, - подтолкнул его к откровенности Ковшов.
        - Я же с тобой на заседании бюро штаны протирал. Не докладывали ещё новости мои орлы. Но из обкома Фугас сбежал.
        - Как? - вспыхнул Ковшов. - Шундучков пообещал мне, что последят его ребята?
        - Удрал, едва заседание началось. Подъехала замызганная «Волга», номера в грязи, и он смылся, а преследовать, проследить - не их забота.
        - Ах, Шундучков, Шундучков! - нахмурился Данила. - Неспроста всё это.
        - В банке он был, - вмешался в разговор всё время помалкивавший Квашнин. - И довольно продолжительное время. Доложили моим операм с поста банковской охраны. А в банк просто так не ходят.
        - Так получил он кредит или нет? - кусал губы Ковшов.
        - До утра теперь не узнать, - закурил Соломин, предлагая распахнутый портсигар друзьям.
        - Судя по бумажке на груди и сотенной, кое-что ему выгорело. - Квашнин затянулся, но, закашлявшись, отбросил сигарету.
        - Забыл, что бросил? Не балуй, - напомнил ему Данила.
        - А сам?
        - У меня сегодня последний день - и в завязке. Очаровашка утром пропесочила так, что до сих пор икаю. - Он с удовольствием пустил колечко дыма над головой и подтолкнул Соломина. - Что успели накопать твои, не договорил?
        - Генерал Сербицкий выбегал зачем-то с бюро, звонил несколько раз к себе в управу.
        - Мало ли дел у генерала, - закашлялся опять Квашнин. - Операция «Снежный ком» запущена, видать, интересовался её ходом.
        - Перед первым выходом генерала Фугаса как раз вызвали из зала. - Соломин, казалось, выдавливал из себя фразы, так ему этого не хотелось, но настойчивый взгляд Ковшова подталкивал его. - Парни Шундучкова привели его к одному из влиятельных людей Дьякушева, а уж оттуда отвезли в банк, где и оставили. Забирала его «Волга».
        - И ты молчал, подполковник?! - сжал кулаки Данила.
        - Считал информацию недостаточной, чтобы строить серьёзные версии об убийстве. Над всем этим надо ещё много работать.
        - Малейшая нить - это составляющая большой паутины, к которой могут иметь отношения и люди Дьякушева! - вспылил Данила, вспомнив поступки Шундучкова.
        - Но… - попробовал возразить Соломин.
        - Я понимаю ваше положение, товарищ подполковник, - отрезал Ковшов. - Поэтому обо всём сегодня же доложите своему генералу. И сообщите, что в ближайшее время мне необходимо с ним встретиться.
        - Данила Павлович, - вклинился в их разговор подбежавший Бобров, - осмотр трупа завершён, можно транспортировать его в экспертное учреждение для дальнейшего исследования?
        - Результаты?
        - Смертельны все три огнестрельных ранения. Выполнены из револьвера иностранного производства, но довольно странной марки. Стрелял один человек. Профессионал, может, и снайпер. Все ранения пострадавший получил лёжа, перед убийством был оглушён тяжёлым предметом, возможно, кулаком по затылку, но при этом удар нанесён довольно крепким человеком. Петля на шее - декорация.
        - Оружие? Меня интересует оружие!
        - Гильзы убийца, вероятнее всего, подобрал, а пули извлечёт эксперт. Придётся ждать.
        - Что собака?
        - Покрутилась у следов и фыркнула носом.
        - Понятно. Уничтожающая запахи присыпка?
        - Так точно.
        - Значит, нападавших было двое?
        - Убивал один: здоровый, высокий… Второй мог подстраховывать или наблюдать, нести охрану.
        На войне нельзя ошибаться дважды
        - Выходит, свои! - хлопнул себя по колену Квашнин. - В банке Фугасу отгрузили наличными, а братва перевстретила и расквиталась за все его фокусы и долги.
        Ковшов с Соломиным разъехались, лишь полковник с оперативной группой не торопился со сборами.
        - Слушай, Сергей Иванович, - подозвал он лейтенанта Шипучкина, - ты эту версию про религиозного маньяка сам родил или подсказал кто из наших?
        - Вспомнил Инока, Пётр Иванович, - оживился тот. - Он от Фугаса ни на шаг не отходил. Его приглядывать приставил Кривой Фома, известный авторитет и их батька коронованный.
        - Ну?
        - А Инок верующим был до фанатизма, только вера его не христианской была, а особенной.
        - Разобрался бы сначала.
        - Что-то вроде баптиста.
        - Не похоже на Инока, не будет верующий мокрушничать…
        - Вот из таких Чикатилы и получаются, - рассуждал лейтенант, не соглашаясь. - Философствуют, думают много о назначении человека, книжки разные читают, какие нам противны. Кто знает, что у них в голове?.. Инок, может быть, сейчас денежки с братвой делит, о пролитой крови не помня, да над нами, плутающими в пустом фарисействе, посмеивается.
        - Как ты сказал, лейтенант? Фарисействуем, значит, мы с тобой? Да ещё о пустом?
        - Извиняюсь, товарищ полковник. Увлёкся.
        - Брехло без костей, а ещё опер! - выругался Квашнин. - Прыгай ко мне в машину немедля! Садись за руль и гони на Базарную. Мы сейчас Гнома хлопнем, а он с испуга про Инока всё и выдаст.

* * *
        Гном, вор-щипач, удивительный коротышка, чуть ли не лилипут, был зол, как никогда. В доме у него никого не оказалось, кроме брехливой собаки, такой же маленькой, как он сам. Сколько ни задавал ему вопросов полковник, как ни бился, Гном молчал, словно немой, только отворачивался в тусклое, давно немытое окошко.
        - Слушай, Трофим Анисимович, - сменив тон, опустился на стул Квашнин, - тебя, видать, бабы сегодня не посещали, поэтому такой неразговорчивый?
        Тот с дикой тоской в глазах покачал головой.
        - И вчера, чую, не гостили. А хошь, скажу почему?
        - В гробу я видал ваши подсказки…
        - Пустой ты, Гном. Мани-мани бабы любят, а ты на мели.
        - Пургу гонишь, полковник. Была у меня одна дармовая.
        - И кому ж ты её променял?
        - Бросила она меня.
        - Тебя? Такого кобеля! Да в жизнь не поверю!
        Шипучкин рот раскрыл, так Квашнин умело расположил к себе опытного вора, минутой назад не желавшего никого зреть.
        - А вот слушай, - принял тот от майора сигарету, запустил в потолок струю дыма и принялся рассказывать: - Зимой это было. Перед самым Новым годом…
        Лейтенант, не теряя нить повествования, обошёл всю комнату, заглядывая в углы. Не упуская подозрительных мест, незаметно постукивал по стенкам, где само просилось, тщательно изучал поскрипывающие полы. Гном, увлечённый своим, не обращал на него внимания, изредка похохатывал полковник, шумно хлопая ладонями и пуская тирады по ходу; словом, хлопот Шипучкин им не доставлял.
        - …А Катька через меня перешагнула, оделась и, матерясь, выскочила в дверь. Больше я её и не видел… - грустя, налив водки в стакан, заканчивал Гном. - Да, чемоданчик тот, с деньжатами, с собой прихватила.
        - Значит, обвела тебя баба вокруг пальца?
        - Выходит, так, - опрокинул тот в рот стакан водки. - Одарить собой не одарила, а заплатить пришлось.
        - Пётр Иванович! - уловил минуту лейтенант. - Можно вопросик обсудить?
        - Про Катьку? Их, баб, трудно за хвост ухватить.
        - Да нет. Выйти бы нам? Мыслишка наклюнулась.
        Они вышли в коридор, оставив хозяина допивать водку.
        - Мне бы глянуть одно место. Что-то мелькнуло в мозгу, да так, что в пот ударило.
        - Серьёзное?
        - Я прошу, Пётр Иванович…
        - Да в чём закавыка-то?
        - Вернуться бы мне на место происшествия…
        - А ты подумал, какой круг давать надо? Я же машину отпустил. Не раньше чем через полчаса Николай за нами прикатит.
        - Да я обойдусь. На своих двоих домчусь туда и обратно.
        Квашнин задумался, поглядывая на оперативника:
        - А зачем тебе это понадобилось, поделиться с начальством нет желания?
        - Пустячок проверить, Пётр Иванович. Боюсь, смеяться станете, если промашка выйдет.
        - Серьёзный ты, однако, дружище, - потрепал Квашнин по плечу лейтенанта. - Хорошо. Сам таким был в молодости. Понимаю. Беги, но поспешай.
        - Спасибо, товарищ полковник!
        - Если меня не застанешь, когда возвернёшься, дуй к Червонному. Его малина тут недалече. Я зайду его потрясти. С Гномом осечка вышла.
        - Вас понял.
        И они расстались.
        Один покойник тащит другого
        С Червонным у Квашнина случился конфуз не конфуз, но небольшая оплошность. Опоздал полковник. Когда он заявился, соблюдая все меры предосторожности, и заглянул в светящееся окошко, Червонный стоял посреди своей хаты в одних портках, голый по пояс, с задранными вверх ручищами, а вокруг суетились милиционеры.
        Капитан Семён Семёнович Милашкин, известный опер из городского райотдела, производил большой шмон у Соломона Лавровича Шихмана - по-воровски Червонного - в связи с групповой кражей из магазина. Похищенное, как и положено, отыскали, оно уже было рядками разложено на столе, а что не поместилось - на стульях, на редкой мебели и прямо на полу, выволоченное из объёмистых чувалов. Воры-помощнички, а их рядом с Соломоном в позе Ромберга стояло ещё двое, мрачно помалкивали, повесив головы.
        - Хорошо работаешь, Семён Семёнович, - пожал руку Милашкину Квашнин. - Медалька обеспечена. Давно плакала по Соломону тюремная конура, но удавалось ему ускользать.
        - Какая медаль! Хорошо, если премию за квартал подбросят, а то, глядишь, и не дотянешь, если висяк на голову свалится. - Капитан присел рядом с полковником запросто, по старой дружбе, и они закурили. - Эти кражонки, хоть и со взломом, а на полторы тысячи не потянут. Барахло. Да и ворьё - шелупонь. За таких премии не дождёшься.
        Соломон, всё хорошо слышавший, обиженно фыркнул:
        - Какого же рожна вам надо, сыскари?
        - Молчи, гнида! - осадил его Милашкин. - С твоим возрастом давно на дно садиться да краденое скупать, а ты никак не успокоишься. Чего твои арапы на тебя глядят, не знаю. Авторитета из тебя никакого, нового хваткого во главу пора.
        - Ты серьёзно их учить вздумал? - Квашнин толкнул в бок старого дружка. - Накликаешь на свою голову. Про убийство Фугаса сообщили?
        - Слышал, - нахмурился тот. - Мокрушника я и метил замести, а эта шелупонь подвернулась под руку.
        - Ты уж, Семён Семёнович, - как бы сочувствуя, подмигнул капитану Квашнин, - Соломону-то особенно не накручивай, мы с ним знакомство ведём с той поры, что о-го-го!
        - Извиняюсь, не знал, товарищ полковник, - присоединился к его игре Милашкин. - Учту. Как же без этого.
        - Ну вот, слышал, Соломон? - со значением глянул Квашнин на навострившего уши вора. - Обещает мой товарищ тебе снисхождение, но с одним условием.
        - С каким ещё условием? - насупил брови тот.
        - Неужели не догадался, мудрый хрыч, что взял тебя капитан не для того, чтобы в мелочовке копаться?
        - Открой глаза, чего ходить вокруг да около? - обиделся тот.
        - Ты со своими орлами и Иноком куш срубил с Фугаса?.. Что рот раскрыл? Срубил. Вот и выкладывай, кто заказал и на кого работал. А я тебе обещаю солидную скидку за твою признанку чистосердечную.
        Соломон действительно застыл, выкатив глаза на полковника.
        - За что мокруху шьёшь, начальник? - наконец прорвало его. - К чему мне семь граммов у стенки?.. Своей смерти в постели желаю!..
        Голосил он бы ещё, упав на колени, но поднялся на выход Квашнин, кивнул капитану:
        - Поработай с ним, Семёныч. Недосуг мне. Кошки душу гложут, лейтенанта Шипучкина отпустил к скверику, где убийство свершилось, задерживается он что-то…
        - Посиди, прибежит сейчас, - попытался остановить его Милашкин. - Молодые, они на ноги быстрые.
        - Вот именно, что быстрые, а этот оперок особенно ко мне прикипел, уж больно башковит. Обещался мигом, а, гляжу, задержало его что-то. И машины нет, как назло. Попросили на несколько минут, а вишь, как получается.
        - Так я пошлю своего? Сгоняет, не успеешь перекурить.
        - Нет, я уж сам, - шагнул к двери Квашнин. - Нашёл, видать, лейтенант закавыку, поймал журавля в небе, вот и не спешит - радуется. Молодёжь, она такая… теперь ему и полковник нипочём…

* * *
        Осеклось сердце у Квашнина, когда подходил он к зловещему скверику, возле которого уже маячило несколько машин и милицейский воронок. Устоял на ногах полковник, а через секунду бросился вперёд, расталкивая и гражданских, и своих. Застыл, когда открылось ему зелёное озерцо за сквериком. Нагнулся над самой водой, куда были устремлены напуганные взгляды столпившихся, и охнул: глянули на него из глубины широко открытые глаза лейтенанта Шипучкина. Удивление замерло в них, а всё остальное застила кровь…
        Нежданная встреча
        Не проехал Ковшов и несколько кварталов, как его внимание привлёк автомобиль иностранной марки с затонированными стёклами.
        - Москвичи который день гоняют, - прокомментировал не без зависти Константин, проследив за удаляющейся машиной. - Похоже, к скверику тому направляются. Пронюхали журналюги об убийстве, решили разведать, в чём дело, да в газетку тиснуть.
        - Мелко плаваешь, Костя, - пропустил первые фразы мимо ушей Ковшов, думая о своём. - Московским журналистам не до нас… Впрочем… Тормозни! Глянь, действительно они туда свернули?
        - Всё точно. - Гася скорость, водитель продолжительное время изучал зеркальце заднего вида. - Удивительно, откуда они узнают всё раньше всех!
        - Профессионалы, - почесал затылок Данила и скомандовал: - А ну-ка разворачивай за ними и попробуй обогнать их другой дорогой.
        - Один момент!
        Для Кости, в совершенстве знавшего все переулочки, задача не представляла труда, он уже приглушил мотор, и Ковшов успел выйти из салона, когда иномарка, плавно свернув с шоссе, подрулила к скверу и остановилась. Переднее стекло медленно опустилось, и Данила не без труда узнал женщину-пантеру. Сняв перчатку, Ника величаво подала ему руку. Едва Данила коснулся её пальцев, Ника распахнула дверцу и выпорхнула наружу. Чрезмерная поспешность привела к тому, что оба бы упали, не подхвати её Ковшов, однако при этом правой своей ножкой, обутой в чёрный сапожок, «Багира» больно оперлась о его ногу. Невольно опустив глаза, он подметил, что Ника успела сменить туфельки с золотистыми набойками, иначе ему было бы несдобровать, и всё же он поморщился.
        - Вот я вам и отомстила, - шепнула она ему на ушко, - не надо покидать меня так скоро.
        Данила попытался возразить, но тот же голосок уже опередил его:
        - Наступите и вы мне на ногу, иначе поссоримся. Не хочу, уважаемый прокурор, расстаться с вами так просто.
        Данила замялся, смутившись.
        - Значит, как истинный кавалер, вы решили проводить нас в поездку? - не давая опомниться, тараторила она.
        - Не совсем так.
        - Что-то случилось?
        Водительское стекло поползло вниз, и на Ковшова, вытянув шею, глянул черноволосый красавец, обвешанный фотоаппаратурой.
        - Автоавария? - лениво спросил он. - Нужна помощь?
        - Убийство, - не сводя глаз с Ники, шевельнулся Данила. - Труп только что увезли.
        - Как это произошло? - всплеснула она руками. - Нам в дорогу, и на тебе! Покойник - это к чему?
        - К удаче, - ляпнул фотограф.
        - Какое горе! Что ты мелешь, Хоббио? - воскликнула Ника, но тут же беспечно оповестила Ковшова: - А мы уезжаем в какой-то аул. Представляете, Ивану Даниловичу так понравились фотоработы и мой репортаж, что он выпросил для нас в редакции ещё два дня отснять экзотику: барханы, верблюды, аксакалы…
        - И саксаулы, - буркнул фотограф. - Будем объедаться бешбармаком.
        - Прощайте, Данила Павлович! - Ника коснулась губами его щеки и запрыгнула в кабину, автомобиль дёрнулся, развернулся и погнал по шоссе к выезду из города.
        - Только пыль из-под колёс. - Ковшов вернулся в салон автомобиля. - А нам разгребать.
        - Чабанские точки в барханах не так-то легко отыскать, - посочувствовал гостям Константин.
        - У них на заднем сиденье пыхтел какой-то пузач. - Ковшов устало закрыл глаза, сказывалось чрезмерное напряжение тяжёлого дня. - Толстяк похлеще Пантагрюэля, проводник, наверное, или директор совхоза, к которому они направились.
        Нужен смельчак зажечь свет
        На столе возле бутерброда с маслом стоял стакан с кефиром, а на клеёнке распластался вырванный из дочерней тетради в клеточку лист. Вынырнув только что из-под душа, Данила на одной ноге попрыгал вокруг стола, остерегаясь мокрыми руками касаться бумаги, и, обтёршись полотенцем, с нетерпением схватил заветное послание.
        Оно гласило:
        «Нечестивый наш батюшка, покорнейший государев слуга Данила свет-Павлович!
        Нижайше бьют Вам челом забытая слуга и супруга, а также Ваша несчастная дщерь. С глубоким возмущением уличаем Вас, коварный льстец, в прескверном нарушении обещаний и клятв, ведь Вы опять заявились домой далеко за полночь, не уведомив о причинах по телефону. Обманув, не появились и в поликлинике.
        Мочи нет перечислять далее Ваши бессовестные прегрешения, а поскольку постыдные поступки эти входят в Вашу практику, измученная супруга вместе со скорбящей дщерью удаляется к бабушке вплоть до полного Вашего покаяния и исправления!
        Несравненные и единственные, забытые и заброшенные супруга и дщерь».
        Внизу мелким почерком приписано:
        «Вас видели поздно вечером на проезжей дороге наедине с красоткой! Стыдитесь, презренный нечестивец!»
        И уже серьёзнее звучало следующее:
        «Сын перестал писать. Вестей от него нет третью неделю. Разберись, отец!»
        Данила поцеловал подпись, оделся, опорожнил чашку кофе и набрал военного комиссара, бывшего в курсе всех их секретов с сыном.
        - Палыч! - начал успокаивать его комиссар. - Это же военная разведка! Забыл? Сегодня здесь, а завтра за горами. Не пишут орлы порой месяцами, да ещё задержка с почтой! Потом пачками отгружают. Так что вразуми жену, всё нормально. Оснований для тревог нет.
        - Ты всё же пошукай, Георгиевич! - буркнул Данила. - Очаровашка такая чувствительная.
        - А другие матери не такие?
        - И всё же…
        - Палыч, ты глянь внимательней последнее его письмо. Возможно, сквозь строк он намекает о предстоящих перемещениях? Там же на задницах не сидят, как я здесь.
        - Жорик, ну я тебя прошу…
        - Сделаю всё, что могу, хотя мои возможности тебе известны. - И тот повесил трубку.
        «Что же ты не пишешь, сынок? - Данила подёргал себя за ухо и постучал по деревянной крышке стола. - Свалились вдруг все болячки в одну кучу! Закон подлости в худшем его варианте…»
        Налить вторую чашку кофе помешала тревожная трель телефона.
        - С добрым утром, дорогая! Я тебе сейчас всё объясню! - закричал Данила в трубку, но осёкся, прерванный сухим голосом Элеоноры из обкома:
        - Данила Павлович, я вас соединяю с Дьякушевым.
        И тут же безо всякой паузы в телефоне зарокотало:
        - Товарищ заместитель! Вам известно, что в городе два убийства?
        - В осмотре трупа Фугасова я лично принимал участие.
        - Уголовник меня не интересует!
        «Как быстро ты открестился от афериста, оббивавшего твой порог!» - позлорадствовал Ковшов, а в трубку отрапортовал:
        - Главная версия о причинах его убийства связана с чиновниками высшего эшелона. Я бы хотел встретиться с вами по этому поводу.
        - Вот-вот, - сбавил тон Первый, - а что скажете по поводу второго чепэ? Покончил жизнь самоубийством начальник службы серьёзного банка. У вас имеются соображения?
        - Кто вам сообщил?
        - Генерал Сербицкий. Только что. Сейчас он в банке. По словам управляющего Куртлебса, его заместитель Ширбаев допустил оплошность и дал добро на выдачу крупного кредита проходимцу. Фирма оказалась липовой, и деньги канули. Боясь ответственности, разгильдяй застрелился.
        «Он мне все события преступления растолковывает, будто собственными глазами наблюдал. Не Сербицкий ли рядом подсказывает?..» - невольно подумал Данила и спросил:
        - А что же генерал?
        - Он прибыл на место по звонку управляющего. Полагаю, ваше присутствие там необходимо.
        - Конечно. Я выезжаю немедленно с оперативной группой.
        Соединившись с генералом, Ковшов высказал недовольство, что его не поставили в известность.
        - Исключительный случай, - сухо извинился тот, - признаться, Данила Павлович, в моей практике такое чепэ впервые, поэтому я позвонил Первому. Похищенная сумма уж больно велика…
        - Я скоро буду с криминалистом и следователем по особо важным делам. Побеспокоюсь и о медицинском эксперте, - не дослушал его объяснений Данила.
        У входа в банк его поджидал городской прокурор.
        - Твоя территория, Дедов? - вместо приветствия, нахмурился Ковшов. - Два трупа за сутки! Мух ловишь? Какие мысли?
        - К сожалению, трупов уже три, Данила Павлович.
        - Как? Кто ещё?
        - Тело оперативника Шипучкина найдено в озере у сквера. Убийца тоже не обнаружен, а по гибели Ширбаева информацию только собираем, - опустил тот глаза. - Фугас в этой же связке, но доказательства лишь косвенные.
        - Предположения?
        - Интуиция.
        - К вечеру чтобы были факты! Занимайтесь. Здесь вы нам не нужны.
        Ковшов почти вбежал наверх, важняк, тяжело дыша, едва поспевал за ним. Молодой охранник банка отстал. Возле кабинета, отмеченного вывешенной фотографией покойника в чёрной рамке, Данила замер на секунду и, распахнув дверь, сухо поздоровался с бросившимся навстречу управляющим.
        - Куртлебс Станислав Миртович, - представился тот.
        «Сравнительно молод, кучеряв с заметно подкрашенными под голубую седину висками, - отметил для себя Ковшов. - Красавчик! А красавчики деньги любят».
        - Ширбаев - мусульманин, - подошёл, поздоровавшись, Сербицкий, - застрелился ночью. Сегодня по их обычаям его положено придать земле до захода солнца.
        - Не будем спешить… - поморщился Ковшов. - Медики прибыли? Осмотр и последующее вскрытие для исследований - это прежде всего. Какова причина смерти?
        - Данила Павлович, - шепнул на ухо генерал, - здесь Иван Данилович, к нему с просьбой обратились родственники.
        - Обойтись без вскрытия?
        - Ну да… - замялся генерал.
        - Где он? Я объясню сам.
        Сербицкий провёл его в соседнюю комнату, где Дьякушев, обмякнув в кресле, принимал успокаивающий укол медсестры.
        - Дурно действует на него вся эта обстановка, - опять шепнул генерал. - Чуть не упал, увидев труп.
        - А какого рожна надо было его туда водить? - вспылил Данила.
        - Попросил… Своими, так сказать, глазами увидеть пожелал…
        - Покойник его знакомый, друг?
        - Что вы! Дьякушев близок лишь с управляющим.
        - Родня?
        - Никак нет.
        - Так что же?
        Сербицкий пожал плечами. Они подошли к Первому, когда медсестра закончила с процедурой.
        - Вот некстати, - изобразил кислую улыбку тот.
        - Иван Данилович, - твёрдо глядя в глаза Дьякушеву, отчеканил Данила, - вам придётся извиниться перед родственниками погибшего, но закон запрещает хоронить тело без вскрытия в случае насильственной смерти, что имело место быть. Желаете, я сам объявлю им об этом?
        - Нет, нет… - к удивлению не возразив, забормотал Первый и даже смутился. - Поступайте, как положено в любой цивилизованной стране. Кто вам сказал, что я собирался препятствовать…
        - И хотел бы уведомить всех, - сжал губы Данила. - Первым в помещение с трупом должен был войти следователь с экспертом.
        - Выстрел услышал охранник, заглянул, а потом вызвал управляющего банком, - буркнул явно уязвлённый генерал.
        - Хорошо. - Приоткрыв дверь в соседнюю комнату, где, сложив руки на груди, лежал на столе прибранный в белое покойник, Ковшов впустил туда следователя.
        - Слушай, Данила Павлович, - отвёл его в сторону Сербицкий, едва сдерживаясь от ярости. - Для кого ты ломаешь всю эту комедию? Для Первого? Так ему плевать. Управляющий без тебя в штаны наклал и дрожит за свою шкуру. Заключение медика никому не нужно. Ширбаев незадолго до смерти прибегал вечером домой, клялся жене, что натворил кучу дел, за которые придётся расплачиваться: кредит выдал аферной фирме и плакался о самоубийстве, чтобы не позорить семью.
        Сербицкий вошёл в раж, начал размахивать руками:
        - У него имелось разрешение на личное оружие. Он не только начальник охраны, но одновременно и заместитель управляющего банком. Вот и психанул, да ещё нажрался водки, наверное.
        - Растям Мунирович был непьющим… - неслышно подошёл к ним управляющий.
        - Значит, в холодном, так сказать, рассудке. - Генерал нервно заходил по комнате. - Возможно, вполне возможно, что совершил он это небескорыстно. Хапнул на лапу. Но что с покойника теперь взять? Написал предсмертное письмо, записку объяснительную. Сколько бумаги извёл!.. - Генерал схватил Ковшова за руку и потащил за собой в комнату, где следователь осматривал труп. - Обрати внимание, как далось ему смертоубийство!
        Рядом с покойником на столе лежали скомканные листы, а в пепельнице - куча пепла. Глядя на пепел, Данила попытался задать вопрос генералу, но сзади послышались шум и крики. Оглянувшись, они увидели проследовавшего за ними Дьякушева. Чрезвычайно побледнев, он, покачнувшись, упал бы, но его подхватил Куртлебс и поволок к распахнутому окну. Внизу, среди собравшейся толпы людей, Ковшов заметил робко махавшего ему фетровой шляпой человека. Перекрикивая уличный гвалт, Данила позвал дежурившего на дверях охранника:
        - Пропустите его! Это ко мне!
        Когда седеющего интеллигента провели наверх и подвели к Ковшову, Данила крепко его обнял:
        - Хочу представить блестящего медицинского эксперта, профессора Дынина Илью Артуровича. - Ковшов будто невзначай подтолкнул гостя к генералу. - Прошу любить и жаловать, Генрих Антонович. В неординарно сложившейся ситуации я решил воспользоваться его исключительными способностями.
        Дынин раскланялся, начав с Дьякушева, но тот уже собрался покинуть банк, подхваченный с двух сторон под локти Сербицким и Куртлебсом. Однако Ковшов преградил им дорогу.
        - Извиняюсь, Иван Данилович, - обратился он к Первому, - я вынужден задержать на некоторое время Станислава Миртовича.
        Куртлебс побледнел и закачался на подкосившихся ногах.
        - Ну, ну, Станислав, - подбодрил его генерал, хотя смятение посетило и его физиономию, - это простая формальность. Не так ли, прокурор? Расск?жете следователю, что вам известно о самоубийстве заместителя… и т. п. и т. д.
        - Я полагаю, следователь сам разъяснит обязанности свидетелю, - не сдержался от сарказма Ковшов. - Однако задержанный в скором времени в банке не появится.
        - У меня же большое совещание на днях! - взмолился управляющий. - Серьёзный вопрос надо готовить на рассмотрение бюро обкома, Иван Данилович!
        Но Первый, окрепнув на глазах, шагнул к дверям, будто ничего не слышал.
        - Версия самострела, - продолжил ему в спину Данила, - одна из многих, а главное - нет заключения о причине смерти Ширбаева, для чего я и пригласил опытнейшего судмедэксперта в прошлом, в настоящее время - профессора медицины Дынина. Неизвестно также, что написано в предсмертной записке. Пепел, увы, если и «заговорит», то не скоро. Криминалистам над ним работать да работать. Одним словом, вопросов много, товарищ первый секретарь обкома.
        - Разбирайтесь, - донёсся до Данилы уже из коридора приглушённый хрип Дьякушева. - Докладывайте результаты следствия лично мне.
        Великий эксперт Дынин Илья ибн Артурович
        Как ни торопил Данила Илью, придав ему в помощь все лучшие силы бюро судебных экспертиз, Дынин обещал готовность только через двое суток, при этом насчёт заключений в отпечатанном виде зарёкся сразу.
        - Чем тогда порадуешь? - не торопился класть телефонную трубку Ковшов.
        - Не имею права трепаться, пока сам не созрел.
        - Помнишь, помнишь, старина, чему учил тебя Югоров, - подсластил Данила, - а я вот порой нарушаю кое-какие его заповеди. Жизнь подстёгивает.
        - От Галицкого давно по шее не получал. Щадит он тебя, любимчика.
        - Загостил Аксентий в парижах, - посетовал приятель. - Слушай, Илья ибн Артурович, а может, забежишь ко мне, потолкуем, как раньше бывало? Вспомним молодость… Я Петруху Квашнина приглашу…
        - Про Очаровашку что-то помалкиваешь. Не разгонит наш мальчишник?
        - Уехала Очаровашка. Взяла дочку и укатила на мор?. Так что один я мыкаюсь и рад буду вам обоим. Бутылку коньячка выставлю.
        - Должен тебя огорчить, Квашнина увидеть не удастся.
        - Что случилось? На днях мы с ним у трупа Фугасова общались.
        - Занемог, бедолага, нет его на работе. Хороший наш знакомый, помнишь майора Донцова, шепнул мне - загулял Петро.
        - Неужели заколобродил? С чего бы?
        - Убили его лейтенанта голубоглазенького.
        - Шипучкина?
        - Его. Простить себе не может Петро нелепую потерю.
        - Будь он хоть в лёжку, а вечером чтоб вы оба были у меня! Убийц искать надо!
        - Вряд ли мне удастся поставить его на ноги.
        - На то и наука, профессор, - жёстко отрезал пути к возражениям Ковшов.
        Светлое начало - чёрный конец
        Совпадения поначалу обрадовали, потом шокировали, затем начали пугать, да так, что Дынин отбросил скальпель.
        Профессор не мог ничего понять. Увлёкшись, где-то не заметил?.. Обмишурился при большом объёме исследуемого материала?.. Понадеялся на опыт, а там, ослеплённый лёгкой удачей, съехал в колею и само собой покатилось-понесло?..
        Дынин, оставив операционный стол и синюшное тело покойника, в глубокой задумчивости заходил по кабинету. Со стороны он напоминал человека не в себе. Покуривавший в приоткрытую дверь помощник попробовал подать голос, но ответа не получил.
        А Дынина терзали сомнения. Понятно было одно: душегуб, лишивший жизни Ширбаева, понаставил ловушек и пеньков эксперту. Надо отдать ему должное, сделал он это умело и даже достаточно профессионально, у Ильи Артуровича мелькнула мысль: не врач ли злодей? Но присутствовали элементы слишком явных, бросающихся в глаза повторений. Переборщил, хитрец! А это свидетельствует о стереотипе. Убийца надеялся, что профан или поспешавший эксперт заглотит все расставленные им закавыки и успокоится сделанным ложным выводом. Успех вскружит голову недотёпе, и вот оно - желаемое. Страшная ошибка, а вернее, желаемая ошибка. Этого душегуб не дождётся!
        - Достоин уважения сей бандит! - вскричал в пустом кабинете профессор. - Хотя и по колено в крови, он велик. Но я ещё не сказал последнего слова!
        Дынин величаво обвёл взором пустые стены кабинета и заорал:
        - Жора! Куда вы пропали?
        Ассистент немедля подскочил, скомкав сигарету.
        - Жорик! - потряс перед его носом грязным халатом профессор. - В таком одеянии мысль учёного тонет и гибнет! Сменить на стерильное, а мне чашку кофе покрепче. И как когда-то говаривал Данила Ковшов - вперёд и с песней!
        Одухотворённый ассистент умчался. Он не помнил, когда видел шефа таким последний раз.
        А Дынин, размахивая руками, с кем-то спорил, соглашался, посмеивался, тут же хмурился, и со стороны это походило на спор Фауста с Мефистофелем, с той лишь разницей, что возле вскрытого трупа метался один человек и не мелькала битая посуда.
        - Нет, не услышали ещё от меня последнего слова… - внятно завершил длинную тираду профессор. - Врачей выручает пациент. Даже при смерти он ещё способен указать перстом или глазом на болезненное место…
        - Наш пациент, увы, подобен льду, - напомнил ассистент, помогавший облачиться Дынину в стерильное одеяние.
        - Вот здесь и зарыта собака! - вскричал профессор.
        - Упаси бог! - опешил Жорик.
        - Я это в переносном смысле, коллега. Все наши три пациента, увы, не способны вымолвить ни слова. Как бы им этого ни хотелось. Но это их преимущество, а не недостаток.
        - В чём?
        - Как же вы недогадливы! Они жертвы и недвижимы, чёрт возьми!
        - Я вам ещё нужен, Илья Артурович? - Ассистент посчитал за лучшее ретироваться.
        Шутка ли сказать: меняя помощников, профессор за прошедшие полтора суток обработал полностью трёх пациентов: труп Фугасова, принёсший чудесное озарение, оказался последним.
        - Спасибо, дружище, вы свободны.
        - Профессор, - всё-таки замялся ассистент. - Может, что-нибудь?..
        - Спасибо, я совершенно здоров, - ответил Дынин. - Ты принял меня за полоумного?
        - Как можно?..
        - Можно! - успокоил его тот. - Я не стыжусь, хотя выгляжу, наверное, таким. Но успокойся, мой друг, это случается. И поверь мне, великое счастье редко приходится переживать живому существу, в особенности учёному.
        Жорик потупил глаза: бежать ли ему за помощью или слушать дальше?
        - Исследование я закончил, - объявил вдруг ни с того ни с сего профессор.
        - Как?
        - Не удивляйся. Мне оставалось лишь завершить глубокий анализ всех деталей. Этим я и занимался на ваших глазах.
        Профессор облегчённо вздохнул и огляделся: стрелки на настенных часах стыли, не двигаясь.
        - Который час? - воскликнул он.
        - Шестой… вечера, - промямлил ассистент.
        - Любезный друг, приберитесь в лаборатории и передайте наши материалы в печать. Мне надо спешить. Извините. К утру всё должно быть готово.
        И профессор, накинув прямо на халат свой старенький плащик, схватил шляпу, зонт, портфель, бросил туда кое-какие бумаги и торопливо откланялся.
        Выйдя на засоренную толпой улочку, Дынин летел средь людей, словно на крыльях, не чувствуя ни толчков, ни ругани в спину; им двигала великая сила нетерпения. Маршрут был достаточно известен, с детства его выручала великолепная память. Профессор достаточно хорошо изучил предоставленные ему Ковшовым протоколы осмотра места происшествия, где были обнаружены трупы гражданина Фугасова и лейтенанта Шипучкина.
        Когда наконец-то, намучившись спешкой и переведя дыхание, Илья Артурович шагнул под листву деревьев долгожданного скверика, там никого не оказалось. Обнявшиеся парочки разогнало темнеющее с ужасной быстротой небо. На город надвигался буран, шторм, а может быть, дикой силы ураган, одним словом, что-то страшное. Казалось, все нечистые силы слетались сюда.
        Профессор подошёл к озерцу, долго вглядывался в зелёную глубь, как будто мучительно что-то вспоминал или рассчитывал. Наконец глаза его сверкнули, он слегка улыбнулся, опустил портфель, расстегнул его и извлёк резиновые перчатки. Скинув мешавшую шляпу и зайдя по колено в воду, он начал осторожно шарить по дну, ухватывая и ощупывая каждый куст и ямочку, каждый бугорок.
        Вот он вскрикнул, разогнулся и, забыв про мокрые перчатки, почесал спину - проклятый радикулит не вовремя дал знать о себе. Но вновь полез уже увереннее в то же место. И новый вскрик, но уже радости, а не боли, раздался над водой. Профессор тяжело разогнулся, держа в перчатках внушительный свёрток. Дынин приоткрыл краешек, чтобы убедиться, что не ошибся, довольно хихикнул и зашагал из воды. На суше свёрток был аккуратно обмотан им в полиэтилен и упрятан в портфель.
        - Ну вот, дело сделано, - прошептал профессор и… охнул, упав лицом вниз.
        Квадратная, словно шкаф, фигура в тёмном плаще выросла над ним, потирая кулак.
        - Не зашибить бы до смерти, - наклонился незнакомец над распростёртым телом и успокоился: - Нет. Сердце вроде тикает.
        Широко раскорячив ноги, неизвестный высморкался, огляделся и мрачно прогнусавил:
        - А ведь никто мне не верил…
        Легко взвалив щуплое тело профессора на плечо, он прихватил портфель и, крякнув, зашагал из сквера, бормоча:
        - Тянет всех этих злодеев на место смертоубийства какая-то сила. А ведь забывают, что излишнее любопытство есть путь не к познанию, а к собственному жизненному концу.
        Бой дромадеров[Дромадер - одногорбый верблюд.]
        Налитый кровью немигающий глаз гигантского верблюда хищно косил на толпу галдящих вокруг него людей. Раздражённое животное, скаля жёлтые зубы, вращало башкой в разные стороны с неповоротливостью динозавра, намереваясь влепить струю слюны, капающей уже из пасти, в того, кто осмелится подобраться ближе остальных. Более всего дромадёру досаждали круживший рядом мужчина на стрекотавшем мотоцикле и покрикивающая женщина за его спиной. Не чуя опасности и страха, они мельтешили почти под копытами животного, зля его всё больше и больше.
        - Делай кадр, Хоббио! Ещё, ещё! - Красивая, неистовая, со сверкающими глазами «пантера» торопила приятеля, позабыв обо всём на свете.
        Но фотограф медлил, ловя единственный удачный миг. Помогавшая гостям, раскрасневшаяся от усердия, молодая казашка на жеребце в национальном костюме, словно угадав желание Хоббио, наотмашь стеганула верблюда лёгкой нагайкой по горбу. Тот взревел от боли, заплясал на месте и, задрав вверх передние копыта, пустил струю пенной слюны в надоевших обидчиков. Залитые потоком омерзительной пакости, Хоббио слетел с мотоцикла, «пантера» свалилась в песок бархана. Степнякам, наблюдавшим за сценой, это доставило большую радость, вызвав хохот и едкие остроты.
        Взбешённый Хоббио, ругаясь и обтирая лицо, подбежал к одному из погонщиков, вырвал из его рук ружьё и бросился к вершине бархана, куда удалился удовлетворённый отмщением верблюд. Но не успел фотограф сделать и двух шагов, как тяжёлый удар кулаком в спину свалил его.
        - Чёрт возьми, Арсенал! - вскочил он на ноги, подобрав выпавшее ружьё. - Не вмешивайся! Я убью поганую тварь!
        Толстопузый верзила, названный Арсеналом, ударом ноги ловко выбил ружьё из его рук:
        - Урод! Вокруг люди! Уймись!
        Мгновение - и, казалось, фотограф набросится на обидчика, однако раньше этого между ними встряла женщина в чёрном костюме. Драчуны отскочили в стороны, опасаясь прикоснуться к ней.
        - Возьми себя в руки, - буркнул верзила. - Сам раздразнил животное домогательством, ужимками, да ещё устроил посмешище для этих туземцев.
        Остывая от гнева, Хоббио огрызнулся и принялся стирать пену с лица и одежды. Вид у «пантеры» был не лучше, так что Арсенал не сдержался от хохота.
        Стремительная наездница соскочила с жеребца, подбежала к посрамлённым неудачникам и увела в юрту, где принялась заботливо обмывать их из кувшина, приговаривая:
        - Тот, кого верблюд наградил плевком, обязательно разбогатеет. Народное это поверье старо как мир. Вам очень повезло, дорогие мои!
        Причитания наивной степнячки развеселили парочку, и они принялись брызгаться водой, да так, что досталось и верзиле, явно не разделявшему их настроения.
        - Арсенал, - не отставал задиристый фотограф, - а не подставить ли тебе рожу под плевок горбуна? Я мигом сфоткаю. В столице снимок станет сенсацией и обойдёт все модные журналы. Мы заработаем с тобой денег на халяву.
        - Козёл! - сплюнул тот. - Как был пустобрёхом, так и остался. Занялся бы делом, а то слишком развеселился. Вытряс деньги из купца?
        Глаза фотографа недобро засверкали. Драка могла вспыхнуть снова, но Ника и молодая наездница, подхватив обоих за руки, со смехом потащили в другую юрту к источающему аромат свежеприготовленных мясных блюд дастархану, вокруг которого рассаживались на ковре хозяин, аксакалы и приглашённые гости. Молодые девушки, словно газели, проносились с тазиками, кувшинами и полотенцами, сливая каждому на руки. Старейший - иссохший старик в халате и колпаке, возвышаясь посредине всей этой праздничной суеты, - оглядывал входящих важным взглядом и указывал каждому заранее уготованное место. Большое серебряное блюдо, заваленное кусками баранины, перемешанными лапшой, красовалось перед ним.
        Дождавшись, когда все усядутся и воцарится тишина, аксакал поднял с блюда два бараньих уха и с поклоном вручил их хозяину и хозяйке, повелевая тут же съесть, напутствуя при этом:
        - Любезные хозяева, это вкушать вам, чтобы вы издалека слышали подъезжавших гостей, успевали сварить лучшего барана, угостить гостей досыта от чистого сердца.
        Понравившийся тост вызвал шумные возгласы одобрения и обильное возлияние спиртным.
        - Нас осчастливила посещением красавица из Кремля! - продолжил старец. - Её профессия - сказочно рассказывать обо всём увиденном и услышанном. Великолепная, скушайте язык ягнёнка, и ваша речь зазвучит песней!
        Низко поклонившись, Ника приняла яство и откусила кусочек под поощрительные аплодисменты.
        Хоббио и Арсенал заёрзали на подушках в ожидании очереди, но глава застолья плавно перевёл приветственные речи на местных знаменитостей, и оба извелись от нетерпения, изрядно набравшись спиртного. Наконец, вспомнив о гостях, аксакал остановил взгляд на Хоббио:
        - Любезный этот фотограф продемонстрировал несравненное искусство запечатлевать мгновения жизни на века. Он видит всё вокруг, не упуская главного. Пусть эти два глаза усилят твою зоркость!
        Нику едва не стошнило, когда, рисуясь, Хоббио с победным видом лихо проглотил оба презента, запив гранёным стаканом водки. Оживился и Арсенал, пребывавший в некотором отупении от поглощенных яств и напитков.
        - Был бы с нами твой отец, - между тем шептал на ухо Нике перебравший фотограф, - мозг из башки ягнёнка по праву принадлежал бы ему. Парацельз - гений и гарант всех наших успехов!
        - Замолчи! - одёрнула его женщина. - И перестань пить! Ты становишься опасен несносной болтливостью!
        Арсенал же, заполучив главный приз, разбрасывая жир и кусочки мяса, грыз баранью башку под дружный рёв разгулявшихся. Крупные зубы гиганта выделывали чудеса, и скоро обглоданный череп засверкал белизной.
        - Эй, шустрик! - издеваясь, крикнул герой впавшему в ярость сопернику. - Хватай «мыльницу», лепи с меня снимки для столицы! Да гляди, чтобы моя физиономия уместилась в кадр с этим черепом!
        - Нет, эта скотина просто напрашивается, чтобы я набил ему морду! - выругался Хоббио, едва сдерживаемый Никой.
        - Кончайте лакать оба! - заметалась она между ними. - Завтра отец ждёт нас с деньгами. Забыли? Я с удовольствием бы покинула эти места сейчас, но темнеет, а заблудиться в барханах - трагедия.
        Арсенал вразумился раньше и, облепленный расхваливавшими его мощь степняками, выбрался из юрты, отыскал отдыхавшего у колючек дромадера и взгромоздился на животное. Пока наездник не двигался, верблюд вёл себя спокойно. Но из юрты выскочил Хоббио, поднявший соперника на смех, и, не успокоившись, стал тоже подыскивать для себя скакуна.
        Выбежавшая на поиски обоих Ника застала ужасную картину: в образовавшемся кругу подвыпивших любопытных два всадника, настёгивая несчастных дромадеров, съезжались в непримиримой схватке. Ника рванулась было в круг остановить побоище, но степняки повисли на ней, а начальствовавший в юрте аксакал грозно вознёс вверх руку:
        - Назад, женщина! Это дело мужчин!
        Куда девались былое почтение, возвеличивание и пестование! В этих суровых пустынных краях детей и женщин к делам мужчин допускать запрещалось.
        Ника рвала на себе волосы: Хоббио затеял недоброе; ревнуя её к Арсеналу, он давно точил на него зубы. Отца поблизости не было, а ведь только Парацельза слушались и побаивались оба.
        Между тем схватка уже заканчивалась на вершине бархана, и степняки облепили бойцов, азартно поддерживая криками.
        Верблюды, кусая друг друга, сбиваясь грудь на грудь, дрались из последних сил, однако тот, на котором с трудом удерживался Арсенал, начал уставать. Его подводила правая задняя нога, вывихнутая в схватке и искусанная врагом. Когда верблюды падали и барахтались, эта беда была незаметна. Но всадники, жестоко стегая животных нагайками, поднимали их на ноги снова и снова. Тот, на котором гарцевал Хоббио, был молод, сух и жилист, под стать наезднику, ловко управлявшему горбуном. Верблюд Арсенала был старым зверем, в человеческой руке не нуждался и руководствовался собственным нравом. Подчиняясь природе, вопреки командам хозяина, он действовал иначе. Часто это вредило ему, так как он заметно уступал молодому врагу в скорости и крепости зубов. Молодой полосовал его брюхо и ноги, пытался дотянуться до шеи, где билась желанная аорта. До известного времени старому дромадеру удавалось увёртываться и спасать уязвимое место, однако при каждом столкновении делал он это всё медленнее.
        Но вот с вершины бархана дромадеры свалились в яму и зарылись в песок так глубоко, что даже ужасная боль от ударов нагайками не могла их поднять. Теперь они вцепились друг в друга зубами, дико вращая огромными глазищами.
        Первым сдался тот, который был под Арсеналом, он завалился на бок, отбросил башку на всю длину изъеденной противником шеи, закатил глаза и захрипел. Арсенал оказался под ним, придавленный грузным туловищем и задней ногой. Горбун, управляемый безжалостным Хоббио, добрался до шеи врага и вгрызся в неё острыми могучими зубами; мгновение - и фонтан чёрно-бурой крови вырвался со свистом в небо.
        Застонал и Арсенал, не в силах столкнуть с себя умиравшее животное, в агонии копытом сдавившее ему грудь и перекрывшее дыхание. Ему грозила смерть от удушья. Не в силах что-либо произнести, умоляя, он выкатил глаза на Хоббио. В его горле булькало, рот не закрывался, живительный воздух перестал проникать в лёгкие.
        Промедли Хоббио мгновение, и его соперник ушёл бы в иной мир, навсегда перестав доставлять беспокойство, но дикий вопль раздался за спиной. Это Ника почуяла неладное. Хоббио бросился к врагу, сбросил копыто и рывком высвободил тело Арсенала. Не двигаясь более, он долго дожидался, пока толстяк откроет мутные глаза.
        - Слышишь меня, боров? - прошипел Хоббио, нагнувшись над ним. - Не крутись возле Ники! Не целься на неё и её денежки! И на Парацельза не надейся, пока я жив!
        К верблюдам и всадникам, пересыпанным песком, отчаянно вопя, бежали люди. Ника бросилась к Хоббио. Но тот, словно не замечая её, поднялся без посторонней помощи; безумная улыбка блуждала по его тонким губам. Он по-хозяйски обтёр верблюжью кровь с рук белой рубашкой Арсенала и, не оборачиваясь, бросил подбежавшей девушке через плечо:
        - Жирного спасай, горбун его покалечил.
        Ночь сюрпризов
        - Папочка! - В комнату Ковшова протиснулась детская курносая головка, и звонкий голосок Танюшки оповестил: - Это к нам дядечка Петечка притопал. Принимай, пожалуйста, гостя.
        - Веди сюда, дочка, этого никудышного Петечку, я ему устрою заслуженную баню! - Данила оторвался от стола, заваленного бумагами.
        - Не наказывай его, папочка! - залепетала девочка, опустив реснички; она остановилась в растерянности, держала за руку полковника Квашнина. - Дядечка Петечка нам мешок подарков принёс.
        - Этот коварный подхалим не может без подлизства, - грозно поднялся над столом Данила, которому было отчего расстраиваться: он только что пережил непростую встречу с внезапно возвратившейся с курорта женой, с трепетом ожидал теперь появления Дынина и Соломина, но дружки запаздывали, а вот Квашнин тут как тут, этот точен, хоть сверяй по нему часы, а ведь Илья уверял, что дружок в запое.
        - Иди, дочка, к маме, - поцеловал Данила девочку. - Устали вы в дороге, пора отдыхать, а мы с Петечкой чаёк попьём.
        - Ты не будешь ставить его в угол? - заглядывала отцу в глаза сердобольная заступница; дядечка Петечка был её закадычным дружком, и по этому поводу Ковшов иронизировал: «Умеет старый хрыч подбирать ключик к малым детям вместо молодых тёть».
        - Упрятал, злодей, дитё, не дал послушать её рассказов о синем море, - заискивающе произнёс Квашнин, как только Данила, возвратившись, отвернулся к окну.
        - Перегар валит, как ни крутись, старый лис! - ругнулся Ковшов.
        - А что это Очаровашка прискакала? - Квашнин пытался «замести следы». - Вроде не обещала так рано? Случилось что?
        - Говорить с тобой не хочу, мент несчастный, - не теплел Данила. - Смерть бойца - не повод напиваться до смерти и на работу не являться. Просить будешь, чтобы я за тебя генерала Сербицкого умолял?
        - Виноват в смерти опера, вот и принял, но генерала просить за себя не собираюсь. - Квашнин заметно обиделся. - Лучше спроси меня: кого я тебе доставил?
        - Да что тебя спрашивать, пьянь несчастная? У тебя ноги до колен в воде. Где Дынин?
        - Я за ним приглядывать не приставлен, - огрызнулся Квашнин, снимая мокрые полуботинки. - Илья выполняет твои поручения. У меня своё дело. Кстати, Илья нам не понадобится.
        - Это как?
        - А так!
        - Дынин звонил мне и высказал доводы, что убийства Фугасова и Шипучкина совершены одним лицом. - Не сдерживаясь, Ковшов нервно заходил по комнате. - А смерть банковского служащего вовсе не самоубийство. Но это только начало, слушай далее…
        - Это уже не так важно, - перебил его приятель. - Я только что задержал преступника, имеющего прямое отношение к убийству Фугаса и моего Серёженьки…
        - Повтори! Повтори, что ты сказал…
        - Терпению моему нет предела! - Квашнин развернулся в коридор и возвратился назад, неся на плечах запутавшегося в тряпье и собственных одеждах неизвестного; не церемонясь, он сбросил его под ноги Ковшову:
        - Поймал на месте преступления.
        Данила попытался рассмотреть лицо незнакомца.
        - Не обращай внимания, что притих, он жив, скотина, больше притворяется, - пнул того ногой Квашнин. - Брыкаться в пути вздумал, ну я его хлопнул слегка по одному месту, чтобы не шумел.
        - Зачем ко мне? - недоумевал Данила. - Почему не в дежурную часть?
        - За кого бы там меня приняли в таком виде?!
        - Не обознались бы.
        - Времени у нас в обрез, а там разборки бы затеяли… сегодня в управе дежурит майор Катушкин. Станет звонить генералу, разбулгачит всех, одним словом… - поморщился полковник. - А заявись я с этим утопленником в любой райотдел, меня потом анекдотами замучают.
        - А ты у нас такой стеснительный, - хмыкнул Данила.
        - У этого гада в руках портфель какой-то.
        - Раскрой.
        Квашнин занялся портфелем, развернул находившийся в нём свёрток и, к удивлению обоих, выложил на стол револьвер странной фигурации.
        - Ты не фокусник?.. - опустился на стул Данила. - Сознайся, знал заранее?
        - Сроду не видел.
        Ковшов осторожно указательными пальцами обеих рук поднёс оружие к глазам. Долго рассматривал и наконец произнёс неуверенно:
        - Пушечка-то, кажись, не наша. Очень старого образца револьвер, если не коллекционный.
        Незнакомец на полу застонал.
        - Жив, бандюга, я же говорил… - пнул его ещё раз Квашнин.
        - Перестань, это ж не футбольный мяч. Врача не вызвать?
        - Обойдётся.
        - Откуда же ты приволок это криминальное чудо? - начал злиться Ковшов. - Объясни толком. Явится на шум Очаровашка, что я объясню? А если придёт Соломин? Ведь я его приглашал сегодня… Опасаться мне его нечего, но как объяснить?
        - Соломина не жди. У них генерал совещание закатил такое, что к утру конца не будет.
        - Всё-то тебе известно… И на завтра в КГБ совещание большое, меня пригласили.
        - Лучше послушай, как я эту сволочь заарканил.
        - Что с тобой делать?.. Рассказывай.
        - Понимаешь, Данила, - начал Квашнин, - после того, как они Сергея в том скверике завалили и в озерцо сбросили, меня словно кольнуло что-то - придут ещё раз. Зашкалило на этом, и всё! Засел в укромном месте и караулю. Дня не пожалел. И точно. Гляжу, к вечеру прибегает этот тип. Ветрище налетел, гроза вот-вот разверзнется, а он при зонтике и портфеле, под интеллигента, значит, закосил. Натягивает перчатки и начинает по дну, где Сергея нашли, шарить. Ну я дрожу весь, а сдерживаюсь, дожидаюсь, пусть найдёт то, что ищет. Тогда с поличным я его и возьму…
        Незнакомец зашевелился на полу уже вполне осмысленно, попытался приподняться на руках, но они подкосились.
        - Оживает наш мокрушник! - зло посмотрел на него Квашнин. - А ты беспокоился насчёт его здоровья.
        - Не отвлекайся.
        - Чуть не заорал он, когда свёрток со дна выгреб, тут я его и прихлопнул с вещественным доказательством. - Полковник схватил револьвер, ловко покрутил на пальце.
        - Осторожней с неизвестным оружием, ковбой, - отобрал у него револьвер Данила. - Предохранителя не видать. Бабахнет, греха не оберёшься.
        Он поднёс револьвер ближе к глазам:
        - Гравировка какая-то имеется. Пушка эта французского производства, и, похоже, в барабане остался один патрон.
        - Вот чёрт! Иностранных киллеров нам не хватало! - выругался Квашнин. - Мороки с ними! - В сердцах он пнул незнакомца в очередной раз.
        - Хватит!
        - Да я его легонько, чтобы не задремал в тепле.
        - Твоим «легонько» быка свалить можно, - послышался с пола знакомый голос.
        Приятели уставились друг на друга.
        - Илья! Разрази мою душу! - заорал Квашнин и бросился на пол поднимать того, кто уже с большим трудом походил на профессора судебной медицины Илью Артуровича Дынина.
        Сюрпризы продолжаются
        Квашнин, побледневший и, что называется, сражённый наповал, пришёл в себя лишь через несколько минут, когда Данила перенёс Илью в ванную, раздел и пустил тёплую воду. Переполох поднял на ноги всё семейство Ковшова. Прибежала Очаровашка, за ней притопала Татьянка, и все закружились вокруг пострадавшего, однако пристыженный полковник, искупая вину, вытолкал женскую половину и сам принялся растирать Дынина мочалкой. Профессор млел и ругал Петра Ивановича, но, когда по лбу недавнего мучителя заструились капельки пота, его душа тоже оттаяла, он смирился и начал выбирать выражения поприличнее.
        Очаровашка накрыла стол для чаепития и, смерив Данилу взглядом, не обещавшим ничего доброго, отправилась с дочкой досыпать, а тот, подмигнув приятелям, приоткрыл дверцу шкафа и выставил бутылку коньяка, объявив:
        - За спасение тела и души пострадавшего раба Божьего Ильи ибн Артуровича!
        Все трое обнялись и выпили стоя.
        - Вот уж действительно балбес! Как я мог тебя принять за убийцу? - ощупывая и похлопывая приятеля, не успокаивался Квашнин. - Рассказывай, что тебя привело к озеру?
        - Братцы, налейте ещё сто граммов, - взмолился Дынин. - Медики - народ особый, мозг не созрел для ясности мысли.
        Выпили ещё по одной, и профессор, пожевав кусочек лимона, расслабился, откинувшись на спинку кресла:
        - Ну что сказать, друзья мои. - Он закрыл глаза от удовольствия. - Начну, пожалуй, с того предмета, что я обнаружил в воде.
        - Вот! - сунул ему диковинный револьвер Квашнин.
        - Собственно, на поиски оружия я туда и отправился, - повертел в руках револьвер Дынин. - Три пули, обнаруженные мною в теле Фугасова, оказались идентичными, и теперь я убеждаюсь, что они вполне могли быть выпущены из этого иностранного револьвера.
        - Позволь-ка, Илюша… - осторожно принял оружие из рук Дынина Квашнин. - В барабане остался пятый патрон древних времён - недлинноватенький снарядик, калибр примерно пять семьдесят пять или шесть миллиметров, но жахнет так, что рад не будешь.
        - Друзья! - поднял палец Данила. - Это же пушка на ночных собак! Французы в девятнадцатом веке изготовили их специально для велосипедистов, чтобы обороняться от них. И название у револьвера весьма чудное…
        - Волкобой? - предположил Квашнин.
        - При чём здесь волки? Я же сказал, первые велосипедисты, раскатывая вечерами по Парижу, пугали шумом людей и собак. Колёса-то были без резины. Собаки, естественно, бросались на них, кусали за ноги, порой забавы заканчивались настоящими трагедиями. Обороняясь, господа спортсмены пользовались именно таким оружием.
        - Бедные животные! - Профессор разлил коньяк по рюмкам.
        - А где выход? Париж тогда не был таким ухоженным и культурным. Город утопал в грязи. А ночью? Без револьвера зверьё загрызёт до смерти! Я его в коллекцию криминалисту сдам. - Ковшов погладил уникальную находку. - Конечно, после того, как убийцы будут осуждены. И название его я вспомнил - «вельдог».
        - Это же след! - вскричал Квашнин. - Стрелявший из него, несомненно, коллекционер.
        - Или вор, похитивший коллекцию, - подхватил Данила.
        - Это уже детали. Искать надо коллекционера.
        - Четвёртую такую же пулю я извлёк из тела лейтенанта Шипучкина, - перебил приятелей Илья. - Представьте, меня осенило, что стрелявший мог выбросить орудие убийства в озеро, ну я и бросился к скверу. Как видите, не ошибся.
        - Я думаю, - задумчиво произнёс Квашнин, - такого же рода мысль осенила и моего Серёгу. Шипучкин прямо-таки рвался к озеру, будто чуял, что убийца выбросил оружие туда.
        - Тогда револьвера там ещё не было, - поправил приятеля Илья.
        - Зато был убийца! - сверкнул глазами тот. - Неизвестно только, что его-то заставило рисковать и возвращаться на место преступления поздно ночью?
        - Не эта ли вещица? - Данила отправился в свой кабинет, открыл сейф и возвратился с поблёскивавшей на ладони золотинкой.
        - Похоже на сломанную подковку… - неуверенно высказался Илья. - Но позвольте…
        - Натурально, старичок! - хлопнул его по плечу Квашнин. - И гадать нечего - подковка к каблуку женской туфельки, уж мне-то поверьте.
        - Но какое отношение сия принадлежность дамской обуви может иметь к убийству? Не хотите ли вы сказать, коллеги?..
        - И среди баб встречаются такие, что ой-ой! - оборвал Дынина полковник. - Сколько их из-за денег расчленяли собственных любовников!
        - Но такая подковка может быть на каблуке лишь изящной и дорогой ножки, - не сдавался профессор.
        - Вот я и думаю: не за ней ли вернулся убийца лейтенанта Шипучкина? - вмешался Ковшов, забирая вещицу и возвращая в сейф. - Она обнаружена нашим важняком при завершении осмотра места убийства Фугасова. Нашлась достаточно далеко от трупа, чтобы можно было сразу придать ей должное внимание, ведь в сквере в разное время перебывало немало гулявших парочек. Полагаю, подумал так и Шипучкин, приметивший её, а потом, уже отбыв с тобой, вспомнил.
        - Точно! - рубанул рукой воздух Квашнин. - Вспомнил и прилип ко мне - назад вернуться понадобилось… И хотя бы объяснил зачем! Его там словно дожидались…
        - Убийцы тоже хватились пропажи, ведь подковка сломалась, а её остатки навели на мысль о поисках… - кивнул Данила, надолго задумавшись.
        - Завтра же погоню своих орлов облететь все женские мастерские по ремонту, - поморщился Квашнин. - Не было печали, да купила баба туфлю с золотой набойкой.
        - Вряд ли это золото, - засомневался Илья, - слишком дорогое удовольствие в наше-то время на ногах его носить.
        - А я вот не уверен, - нахмурился Данила.
        - Есть основания? - тут же полюбопытствовал Квашнин.
        - Пока только мысли…
        - Ну мысли! Мысли, что голуби, у вас побудут и прочь улетят! - усмехнулся Квашнин и тут же затеребил Дынина: - Слушай, профессор, а Ширбаева в банке не из этого «вельдога» шлёпнули? Что-то ты помалкиваешь загадочно?
        - Третий труп имеет совершенно иную картину смерти. - Дынин глубоко вздохнул, будто набирая новых сил. - Ширбаев застрелен из собственного служебного пистолета. Убийство сие сфальсифицировано.
        - Как!
        - Убийца оглушил жертву, вложил пистолет ему в руку и произвёл выстрел в голову. Удар был лёгким и не оставил следа, так как был нанесён профессионалом в нужное место. Лишь незаметная глазу гематома обнаружена при вскрытии. Убийца - или спортсмен по японским единоборствам, или опытный боец, он…
        - Он хорошо знаком с Ширбаевым, - перебил Дынина Квашнин, - ведь тот остался с ним наедине в служебном кабинете банка и очень близко подпустил к себе, совершенно не ожидая нападения.
        - Никаких следов сопротивления или борьбы, - подтвердил Илья.
        - Женщина могла быть убийцей? - внезапно спросил Данила.
        - Женщина? - не удивился Дынин. - Теоретически - да. Ну а если поверить Петру Ивановичу про бабу-ой, то аргументов против я вообще не нахожу.
        - Теоретически… - сжал губы Данила. - Нельзя ли поосновательней, профессор?
        - Сфальсифицировать убийство из пистолета - большое искусство, необходимы специальная подготовка, чисто мужская сноровка и достаточная физическая сила.
        - Что это тебе взбрело в голову про бабу? - покосился на Данилу Квашнин. - Подковка покоя не даёт?
        - Завтра с утра я приглашён на совещание к начальнику КГБ, - внезапно сменил тему тот и обернулся к Дынину: - Хочу взять тебя с собой, Илья ибн Артурович, - и улыбнулся. - Ты уж подготовься. Уверен, там возникнут вопросы по всем последним убийствам.
        - Есть основания? - заинтересовался Квашнин. - Там, наверное, и наш генерал будет. Лоханулся он со своим «Снежным комом».
        - Какой балбес дал такое имечко боевой операции? - хмыкнул Данила.
        - Да уж нашлись умники… - буркнул приятель. - Генерал, как заявился Дьякушев в область, в рот ему заглядывает.
        - Ну ладно, мужики, - пожал руки приятелям Ковшов. - Припозднились мы, а мне ещё посидеть поработать надо. Думаю, без вашего «Снежного кома» завтра тоже не обойдётся на совещании. Кстати, Петро, - он поднял глаза на полковника, - за тобой все женские мастерские и коллекционеры старинного оружия, не забудь.
        - Обижаешь, прокурор.
        Что день грядущий?
        Совещание у начальника КГБ продолжило провозглашённую Первым ещё на заседании бюро идею гонения на ведьм, обозначенную генералом Сербицким операцией «Снежный ком». Народу требовалось показать хотя бы видимость активизации усилий с коррупционерами высшего эшелона, для чего в срочном порядке предпринять возбуждение не менее двух-трёх уголовных дел на подвернувшихся под горячую руку зазевавшихся мошенников. Авантюрная, скоропалительная и неподготовленная затейка с «захватом» начальника главка по строительству в сельском хозяйстве Лировиса с треском провалилась, другое уголовное дело подобного же рода плачевно завершилось освобождением из-под стражи и полной реабилитацией подозреваемого, но генерал заверил на совещании, что выводы сделаны, виновные понесли наказания, и руководство управления на этом не остановится, наоборот, усилия в этом направлении будут наращиваться. Под грозным оком уже другого генерала отчитались и соответствующие начальники служб КГБ о предпринятых мерах: в обычной своей засекреченной форме, не раскрывая ни цифр, ни фамилий.
        Сам Первый не счёл нужным посетить сие мероприятие, прислав поёрзывавшего на стуле и промолчавшего все полдня Шундучкова. Ковшова, как исполнявшего обязанности прокурора области, пригласили, чтобы, завершая совещание, подвести черту, то есть выступить принципиально, критически и жёстко, что он и исполнил под стать Галицкому.
        Попрощавшись с руководством «конторы» и уже покидая пустующий зал, Данила был остановлен в коридоре Соломиным, который попросил его заглянуть на несколько минут к нему. Два офицера дожидались их за столом.
        - Майор Щербина и старший лейтенант Коробков, - представил их подполковник. - Вы довольно скупо обозначили известные события, на днях отметившиеся в нашем банке, Данила Павлович, - издалека начал объяснять причину беседы Соломин, тщательно подбирая слова и стараясь не глядеть в глаза Ковшову. - Пожалели моё подразделение, допустившее серьёзные промахи?
        - Как раз сейчас есть время их высказать.
        - Вам не всё известно, и мне хотелось бы ознакомить вас с некоторой особо секретной информацией…
        - У меня тоже приготовлен для вас некоторый материал, о котором нельзя было распространяться в зале, - перебил Соломина Ковшов. - Признаться, для этого я пригласил бы вас к себе.
        - Так я начну? - поднял глаза подполковник.
        - Стакан воды не помешало бы, - разряжая обстановку, Ковшов изобразил улыбку. - Пересохло горло от выступления. Нагнал я страху?
        - Поделом, - не смутился Соломин и мигнул майору, - но, может, по чашечке кофе, Данила Павлович? Мобилизует. Мне презентовали такой отличный!
        - Жена запретила кофе под страхом ужасных болезней, - улыбнулся Данила, расслабляясь. - И перейдём к делу. В перерыве мне звонили из приёмной, - он глянул на часы, - через полчаса обещал пожаловать Илья Артурович Дынин с окончательными выводами экспертизы.
        - По факту смерти Ширбаева?
        - И по его убийству тоже.
        - Как? Звучала версия о самоубийстве…
        - Отзвучалась, - поморщился Ковшов. - Факт самоубийства умело сфальсифицирован. Но об этом потом. - Он выпил глоток воды. - Я внимательно слушаю вас…
        - По нашим предположениям, в городе начала орудовать преступная группировка, о возможности появления которой я вас информировал.
        - Криминал в банке - их рук дело?
        - Есть основания полагать, что это так.
        - Тогда я поделюсь своими соображениями на этот счёт. - Ковшов поднялся, походил по кабинету, тщетно скрывая раздражение. - На прошедшее совещание я собирался пригласить профессора Дынина, по моему настоянию проводившего медицинские исследования трупов Фугасова, Шипучкина и Ширбаева. Но, руководствуясь непонятными мотивами, ваше начальство посчитало присутствие блестящего учёного, сделавшего многое для раскрытия этих трёх преступлений, невозможным по причинам тривиальной секретности. Я высказал возражения и выразил претензии, руководствуясь тем, что, работая порознь, а не в тесной координации, мы много не добьёмся. Версией, исходящей из заключений Дынина, я поделюсь с вами, подполковник Соломин. Надеюсь, вы доведёте её до сведения руководства. Выводы будем делать вместе.
        И Ковшов тщательным образом, во всех деталях обстоятельно проанализировал события с учётом неожиданных открытий Дынина и Квашнина, не оставив без внимания собственные соображения.
        - Обязан доложить вам, Данила Павлович, что погибший лейтенант Шипучкин - наш сотрудник. - Соломина будто прорвало, он тоже поднялся из-за стола. - В милиции, как вы догадываетесь, он выполнял особые функции.
        - За следствием приглядывал?
        - Вам хорошо известно, что без этого нельзя.
        - На это есть прокурорский надзор.
        - Не мною придумано, товарищ заместитель прокурора. У нас свои инструкции и приказы, которые вам хорошо известны, как должностному лицу, имеющему доступ.
        - Не будем тратить время на ненужные препирательства, - примирительно остановил Соломина Данила. - Судя по всему, Шипучкин последнее время работал по обозначенной вами банде?
        - Под руководством майора Щербины Олега Петровича. В группу входил и лейтенант Коробков.
        Майор и лейтенант поднялись без команды.
        - Теперь понятно ваше присутствие здесь… - кашлянул Ковшов. - И что же вы наработали, майор? Потеряли бойца…
        - Шипучкин подобрался близко к банде, но последовали известные события, которых мы не могли предупредить. Кроме того, Шипучкин не согласовал действия, ставшие причиной его гибели.
        - Бандиты работают дерзко и непредсказуемо, - вмешался Соломин. - Аферы с хищением денег из банков обычно обходились без убийств. Кроме того, рядовыми, то есть непосредственными исполнителями, руководило лицо, несомненно, имеющее выход на высшие эшелоны власти.
        - В отношении этих двух рядовых, как вы изволили выразиться, есть все основания для задержания. По меньшей мере, имеются у нас. - Ковшов сделал паузу. - Чем располагаете вы?
        - Фотограф из столицы? - внимательно посмотрел на него майор Щербина.
        - Второй рядом с ним, - подсказал Ковшов.
        - Их трое отправилось на точку…
        - Обыкновенное прикрытие очередного криминала. Они отправились за деньгами, которые незаконно выданы Ширбаевым человеку, фигурирующему под именем чабана Мерзакова. - Ковшов присел к столу, раскрыл блокнот. - Он объявился в одном из отдалённых степных районов недавно. И получил значительный кредит якобы на развитие хозяйства регионального значения. Боюсь, после посещения его нашими фигурантами и деньги, и сам Мерзаков исчезнут.
        - Что вы собираетесь предпринять?
        - Следователь по особо важным делам Бобров категорически настроен направлять туда спецназ и всех брать. Тщательную разборку организовать потом. Я, в принципе, не возражаю и готов дать ему сегодня же санкцию. Но…
        - Скроется их главарь? - усмехнулся Соломин.
        - Вы угадали, но тогда он себя обозначит.
        - Изменит внешность… новый паспорт… и снова гоняться за ним по России или даже по Союзу?
        - Это меня и настораживает.
        - Я предлагаю другой вариант, - оживился подполковник. - Операцию по захвату бандитов и их подручных проводит майор Щербина с лейтенантом Коробковым и нашей небольшой группой бойцов.
        - Место нахождения бандитов известно, - обрадованно сверкнул глазами майор Щербина. - Справимся малыми силами, не подымая шума. Разрешите исправить свои ошибки, товарищ прокурор?
        Ковшову надо было принимать решение. «Прозвучавшие аргументы - веские. Отказывать тем, кто начинал операцию, потерял товарища и теперь жаждал всё исправить, не поворачивается душа; к тому же Бобров раньше следующего дня все вопросы не утрясёт, а там ещё мурыжиться с утряской спецназа…» - думал он и, обрывая мысли, спросил:
        - Какова готовность?
        - Выезжаем сейчас! - вытянулся перед ним Соломин. - Курировать все действия буду сам.
        - Отлично, - согласился Ковшов.
        - Спасибо за доверие, товарищ прокурор! - вырвалось у Щербины.
        - Вот что, майор… - Данила полез в нагрудный карман и, вытащив небольшую коробочку, вложил её в ладонь Щербины: - Раскройте. Эта вещица может стать важным вещественным доказательством по делу. Я вам только что об этом рассказывал. Попытайтесь воспользоваться при необходимости.
        Мерцая золотистым отливом, на дне коробочки покоилась сломанная подковка.
        - Отвечаете за сохранность по всей строгости закона.
        - Есть! - вытянулся майор.
        «Снежные комья» оставляют грязь
        Жизнь Павла Сергеевича Чихина зашла в тупик. Предчувствовал он это, слишком гладко и сладко всё протекало, хоть глаза закрывай от счастья, но миг - и настал черёд задуматься о модус вивенди[5 - Modus vivendi (лат.) - образ жизни.]. Ковшов лишь раскрыл уголовное дело следователя Грохоты, лишь взглянул на сляпанные кое-как липовые доказательства на начальника главка Лировиса, так враз накопал столько прорех, что тут же потребовал к себе все дела, курируемые прокурором следственного отдела по надзору за следствием в УВД Чихиным. Тут и вывалилось дело, в котором несколько месяцев без конкретных доказательств в «Белом лебеде» просиживал неведомо чем провинившийся перед генералом Сербицким человек. Да и перед Сербицким ли? Скорее это был чей-то заказ. Но тогда, решая вопрос о санкции на арест, Чихин и глазом не повёл - милиции понадобилось, пусть и расхлёбывают.
        Теперь оказалось, что расхлёбывать вместе с майором Грохотой, капитаном Водянкиным, подполковником Чуйковым и другими придётся и ему, Паше Чихину. Ковшов в таких вопросах упёртый, и его не прокатить на обычных: «запамятовал», «проглядел», «облапошили менты», «более такого не повторится». Ковшов погонит его вон, так как уже дал команду оба дела производством прекратить, а арестованного, извинившись, выпустить на волю…
        Чихин, понурясь, только что вышел из следственного изолятора. Поручение исполнявшего обязанности прокурора области он, конечно, выполнил, теперь его ждала не обещающая ничего доброго коллегия в аппарате и распахнутые двери. Не приведи господи, молил Чихин, возвратиться к этому времени Галицкому, тот может рассвирепеть так, что возбудит уголовное дело на самого прокурора-куратора. Тогда хоть в петлю лезь!.. От предчувствий возможных бед голова Чихина самопроизвольно вжалась в плечи, а колени подкосились.
        Он огляделся. Жара давила несносная! Было душно, асфальт огнём подпаливал пятки. «Да, существовать в такой атмосфере с жёлтым билетом и оказаться на месте арестанта смерти подобно», - загорчило и ссохлось в горле. Пивная бочка перед глазами сгладила отчаяние. «А шут её, эту проклятущую работу! - мелькнула мысль. - Не вешаться же, действительно. Авось пролетит!»
        - Крутани-ка свеженького, - ткнулся в толстый бок продавщицы пива толстым портфелем Чихин.
        - Может, вобелку? - предложила та. - Жара-то нынче!.. Не иначе, гроза к вечеру вдарит.
        «Если кто и вдарит, то уж точно Ковшов по мне на коллегии», - снова скис Чихин.
        - Угощайтесь. - Полный мужчина в приличном одеянии протянул приличную воблу не в пример чахлой, которую подсовывала ему тётка.
        - Наум Раумович! - узнал Чихин благодетеля. - Какими судьбами? Без машины и у бочки… Что случилось?
        - Вам и не знать…
        - Не говорите, любезный. Самому стыдно.
        - Вам стыдно, а у меня чуть ли не вся семья в больницу слегла.
        - Какое несчастье! Менты до хорошего не доведут, уж поверьте.
        - Да я же приходил к вам с жалобой на обыск и их безобразия? Забыли?
        - Как же, как же! - Чихин отпил глоток холодненького, чтобы не так першило в горле. - Мы отреагировали. Я же вам советовал к генералу пойти. К Сербицкому. Он их по струнке бы выстроил.
        - Выстроил, как же! Добрые люди подсказали, что он в том деле главный закопёрщик.
        Отошли в тень небольшого деревца.
        - А жаловаться главному на самого - это, знаете ли, что против ветра…
        - Да, да. Вы правы. Милиция порой такое закручивает!.. Так что же вы решили?
        - К Дьякушеву идти!
        - Не выход. - Дрожь пробрала прокурора. - Это же партия! А она уголовкой не занимается.
        - Какая уголовка? Налицо беспредел! В моей квартире оторвали весь паркет в поисках сказочных сокровищ, а всё состояние моё в ушах дочек - наследство от бабки!
        - Действительно, досадный промах…
        - Что?!
        - А Первый? - Невольно проговорившись, Чихин перескочил на другую тему. - Как среагировал?
        - Отправил к заведующему административным отделом.
        - О! Это важная персона… - осушил одним глотком полкружки пива Чихин, понимая, что пора заканчивать разговор.
        - Эта важная персона завернула меня, как и вы, назад к генералу.
        - Вот видите, как я был прав.
        - С Геннадием Петровичем Шундучковым мы давно знакомы, открыл он мне глаза на пресловутый «Снежный ком», организованный генералом.
        - И что?
        - Посоветовал помалкивать и радоваться, что повезло отделаться без больших потерь.
        - По этому поводу здесь? - кивнул Чихин на пиво.
        - Да что вы… - с тоской покачал головой Лировис. - Жизнь выбита из колеи, были друзья, привычки, теперь бегаю в больницу…
        - Главное - ничего не нашли, - доверительно шепнул Чихин. - Остальное восстановится.
        - Вы считаете?
        - Я вот работу подыскиваю. - Душевная беседа и крепкое пиво разбередили душу мечущегося в своих проблемах прокурора. - Вам в главк опытного юриста не требуется? До прокуратуры, кстати, я работал в милиции.
        - В милиции?
        - А затем в районной прокуратуре, но, как видите, вырос до областного аппарата.
        - Это успех! - восхитился Лировис и тут же посерьёзнел: - Но почему же такой резкий поворот?
        - Низкий заработок. Некоторые светлые головы бегут даже в адвокаты.
        - А вы?
        - Что вы! Быть апологетом преступного мира не по мне.
        - Да, да… - засмущался Лировис, - конечно. Вы - конечно… - Он вдруг зарделся и подмигнул прокурору: - А ведь ваше предложение мне по душе. Главк как раз испытывает большую нужду именно в таком специалисте. Зайдите на днях, мы плотнее обговорим условия.
        - Если не возражаете, я забегу сегодня к вечеру.
        - Буду с нетерпением ждать.
        Берегись дохлого пса
        Пески барханов крутило и носило по небу ураганом так, что, несмотря на плотно закрытые дверцы автомобиля и поднятые до упора стёкла, на зубах сидящих на задних сиденьях двоих мужчин скрипело при малейшем движении челюстей. «Волга» неподвижно застыла, прикрываемая с одной стороны барханом, с другой - достаточно прочной, словно вросшей в землю, мазанкой. Спереди её защищали заросли саксаула, однако всё это не спасало. Передние колёса уже наполовину занесло песком, стёкла утратили былую светопроницаемость, но двигатель заводить не торопились. Перекидываясь короткими фразами, оба не сводили глаз с расположенных вдалеке, но досягаемых для наблюдения обширной юрты и хозяйственных построек, обнесённых плотным частоколом. Однако внутри двора будто вымерло - ни людского движения, ни собак.
        Если кореец ещё как-то переносил несносную муку, то майор Щербина, ведя опрос, тщательно кутал рот платком и старался цедить слова, едва шевеля губами.
        - Значит, все эти постройки, юрта и всё остальное - дутая фикция? - Майор тщательно отслеживал мимику корейца при каждом ответе. - Никакого своего скота у Мерзакова не имелось и не имеется? Афера затеяна, чтобы заполучить кредит в банке?
        - В одна месяца вырос всё, как сказка.
        - А люди куда подевались, что строили всё это?
        Кореец пожал плечами.
        - Не могли они разом исчезнуть?
        - Сам видишь. Нет.
        - Что же, там Мерзаков один?
        - Зачем один? Охрана, - хитро усмехнулся тот. - Собаки, ружья.
        - Слушай, Ким, а почему ты прокурору на приёме ничего не сказал и скрылся внезапно?
        - Мерзаков людей посылал. Следил за мной. Моя боялся.
        - Ты их видел в городе?
        Кореец несколько раз кивнул головой.
        - Пытались тебя перехватить?
        - Машиной гонялись.
        - Как же тебе удалось скрыться?
        - Хороший человек помогал.
        - Кто?
        Ким только улыбнулся.
        - А как тебе удалось раздобыть эту информацию про готовящуюся аферу в банке?
        - Хороший человек сказал.
        - Тот же, который укрывал?
        Кореец улыбнулся снова.
        - А почему он сам к прокурору не пришёл? Рассказал бы всё толком. Жулика схватили бы без этих вот наших поездок сюда, без засад?
        - Своя жизнь дороже… дети, жена, старики. Бандит всех режет.
        - Ну ты прямо сказки рассказываешь! Так уж могуч Мерзаков?
        - Большие люди за ним.
        - И кто же? Тоже боишься назвать?
        - Моя не знает. Однако, они у Мерзакова.
        - Сейчас?
        Кореец утвердительно качнул головой:
        - Уедут скоро. Твоя спеши.
        Лёгкое постукивание снаружи прервало их разговор.
        - Запрыгивай, Макс, - приоткрыл дверцу майор, потеснившись. - Только быстрей.
        - Ну и погодка, повезло нам. - Лейтенант Коробков втиснулся в салон, содрав с лица пылезащитные очки и респиратор.
        - Помогает? - кивнул на причиндалы майор.
        - Как банан при поносе.
        - Что удалось выяснить?
        - В кошаре трупы двух охранников, нескольких собак и, похоже, самого Ахмеда.
        - Мерзакова?!
        - По приметам и фотке, что мы располагаем, он.
        - Выходит, компаньоны Ахмеда от него и его людей избавились…
        - Длинный тот, который за фотографа, даже зарыть их не удосужился, облил бензином трупы и постройки. Огнём уничтожать всё будут, деньги-то, конечно, уже прихватили.
        - Сколько их там?
        - Женщина с большим толстяком в юрте, а фотограф в кошаре машину к выезду готовит.
        - Значит, песчаная буря им нипочём?
        - Профессионалы. Пометили дорогу обратно заранее, или кто-то их будет выводить отсюда.
        - Что за оружие у фотографа?
        - Был винчестер в руках пятизарядный и нож в сапоге, а те двое из юрты не высовывались.
        - Кима оставим здесь, справимся вдвоём. - Майор взглядом оценил тщедушную фигуру корейца. - Ковшов предупреждал, чтобы с него пылинка не упала. Единственный свидетель.
        - Как приказано, так и исполним.
        - Поспи, - посоветовал Щербина корейцу, выбираясь следом за лейтенантом из «Волги». - Мы скоро.
        - Моя тихо, - поёжился Ким.
        Когда они бесшумно пролезли под частоколом по ходу, проделанному ранее Коробковым, и подобрались к кошаре, майор поднял руку, что значило «замри!». Тонкий слух не подвёл его. В конце пустой кошары у закрытых ворот отсвечивала блёстками чёрная иномарка, возле которой кто-то копошился. С наружной стороны забора они подобрались ближе. Долговязый верзила возился в салоне, мурлыкая под нос:
        - Я не люблю тебя одетой - лицо прикрывши вуалетой, затмишь ты небеса очей…[6 - Песня на стихи Поля Верлена «Я не люблю тебя одетой» из сборника «Песни к ней», 1891 г.]
        - Романтичный любовник, - шепнул Щербина Коробкову. - Рассеянные люди, эти любовники, кроме своей пассии никого не замечают. Это нам на руку.
        - Сомневаюсь, - возразил лейтенант. - Видел бы ты, как пострелял этот злодей здесь всё живое!
        - Никита! Никита! - донёсся от юрты женский крик.
        Долговязый разогнулся, нервно выхватил длинный нож из-за голенища сапога.
        - Где ты там копаешься? Арсеналу совсем плохо! Надо спешить!
        Щербина только теперь смог лучше рассмотреть фотографа.
        Жёлтый замшевый пиджак и кепи, длинные ноги обтянуты американскими джинсами с наклейками. Солнцезащитные очки прикрывали глаза, на шее - цветной платок. Чёрные усики делали бы его лицо симпатичным, но спортивную фигуру портил свисающий через брючный ремень запущенный живот.
        - Пижон ещё тот, - поморщился майор.
        Между тем к водителю подбежала женщина в чёрном брючном кожаном костюме и шляпке. Разглядывать её было некогда, Щербину интересовал их разговор:
        - Когда же будет готова машина, Хоббио? - укоряла «чернявка», как окрестил её майор. - Арсеналу недостаточно уколов.
        - Что с толстяком?
        - Плохо! Повреждена печень, внутреннее кровотечение очевидно!
        - Тебе его жалко?
        - Он может умереть на наших руках! Верблюд ужасно покалечил его.
        - Так и надо пузачу! - хмыкнул верзила. - Уж очень жаждал он моей смерти! Чтобы ты ему досталась со всеми денежками. Теперь подохнет, как те собаки, в этих барханах.
        - Как ты можешь? Я всё расскажу отцу! - заплакала женщина. - Отец поручил вам дело, а вы устроили корриду из-за дурацкой ревности, и вот результат!
        - Замолчи, Ника, - попытался прижать он её к груди.
        - Я тебя раскусила, фигляр! - оттолкнула она его. - Тебе нужны деньги отца, а не я!
        Верзила всё же завладел женщиной, как она ни вырывалась, и зашептал ей что-то на ухо.
        - Что он шепчет? Уж не стихи ли? - Щербина подобрался ближе и услышал:
        - …Рыдала розово звезда в твоих ушах, цвела пунцово на груди твоей пучина, покоилась бело бескрайность на плечах и умирал черно у ног твоих мужчина…[7 - Стихи Артюра Рембо «Рыдала розово звезда…», сборник «Парижская оргия».]
        - Хватит! - вырвалась женщина. - Когда ты успел напиться? Ведь тебе вести машину в такой ураган…
        - Деньги и всё остальное упаковали? - хмыкнул тот.
        - Мы готовы.
        - Тогда беги к своему толстяку. Я выезжаю. Будем грузить.
        - А всё, что ты здесь натворил?
        - Сгорит синим пламенем, - махнув рукой, Хоботов полез в кабину. - Торопитесь.
        И, заведя двигатель, он направил рванувшийся автомобиль на ворота, которые легко разлетелись в щепки от удара.
        - Надо брать, - шепнул майору Коробков.
        - И женщина и болезный могут быть вооружены, подождём, пока они загрузятся в машину. Так безопасней, - не согласился Щербина. - Всех надо доставить в контору живьём. С ними ещё работы невпроворот. Необходимо добраться до главаря. Это основная задача.
        - Глянь, что творит бандюга! - дёрнулся Коробков за его спиной.
        Хоботов, не торопясь, вылез из кабины, закурил и лениво бросил горящую спичку в кучу сена. Разом вспыхнуло всё, что могло гореть. Захватив кошару, пламя надвигалось на юрту, из которой выбежала женщина, подпирая плечом слабо передвигавшегося перевязанного толстяка. Также с ленцой и откровенной неприязнью водитель помог парочке разместиться в салоне на заднем сиденье.
        - Теперь берём! - крикнул Щербина, рванувшись вперёд. - За мной, Максим! Только живьём!
        Однако водитель приметил их раньше, выхватив из салона винчестер, он наугад выстрелил несколько раз, дико крича:
        - Назад! Назад! Снесу всем башки!
        Запрыгнув на переднее сиденье, бандит захлопнул дверь. Взревел двигатель, и иномарка рванулась с места.
        - Стой! - дал вверх над машиной очередь из автомата Коробков.
        Щербина, мешая, путался у него под ногами, отброшенный бампером, за который пытался ухватиться.
        Две шестёрки и дама пик
        - Далеко не уйдёт! - бросился назад к «Волге» Коробков. - Догоним сволочей.
        - Останешься здесь с Кимом, - остановил его Щербина, когда тот пригнал машину. - Твоя задача следующая: свяжись с нашими на постах и в засаде, чтобы перекрыли все объездные пути, которые мы не учли. Бандиты будут пробиваться в город, могут сменить машину на менее приметную. Иномарка эта им в тягость - в глаза слишком бросается. Второе - займись вместе с Кимом тушением пожара. Привлекать здесь некого, так что обходитесь вдвоём. А главное, чтобы с ним ничего не случилось.
        - Что моя теперь грозит? - Кореец маячил рядом. - Мертвецы кругом. Мертвецы моя не боится.
        - Не говори гоп, - потрепал его по плечу Щербина. - Я вон тоже… а лоханулся.
        - Может, автомат? - протянул ему своё оружие Коробков.
        - Обойдусь! - запрыгнул в салон Щербина. - Я его голыми руками!
        И «Волга» понеслась по взвихренному песку.
        Отличавшиеся от остальных следы шин иномарки спутать было нельзя. «С такими приметами если и свернут, не спрятаться, - начал успокаиваться майор, - лишь бы ветер снова не задул, не замело бы». Машина подчинялась легко, лихо набирала скорость, когда он вдавливал педаль газа до пола, плавно проходила повороты, не кочевряжилась. Проехав километров десять, кружа по серпантину дороги между барханами, Щербина почуял новую беду: он начал засыпать за рулём - сказались и недосыпания последних дней, и нервотрёпка, перечеркнувшая планы. Не помогали ни песни, которые майор пытался распевать, ни декламируемые криком стихи - всё напрасно: глаза слипались, и порой он едва успевал выкручивать баранку и вытаскивать машину из крутого виража, чтобы вписаться в трассу, не врезаться в песчаные бугры. Чуя, что вконец слабеет, Щербина остановился, вышел размяться, попрыгал - помогло. Казалось, что, получив передышку, легче задышал и автомобиль. Покрепче вцепившись в руль, Щербина вскоре заметил серую трассу шоссе. Знакомые следы шин взбирались на неё, и майор погнал «Волгу» следом. «Где-то должен быть наш пост?» - то и
дело оглядывал он местность, но, видно, ошибался. Впереди над горизонтом вдруг затемнела струйка дыма, по мере приближения обращавшаяся в чёрный разрастающийся столб. Там, над дорогой, что-то горело. «Не может быть! - кольнуло в груди. - Неужели они?!»
        И майор погнал машину, выжимая всё, на что та была способна. Как только взобрался на высокий бугор, закрывавший видимость, его глазам предстала ужасная картина. Метрах в пятистах впереди полыхало то, что ранее именовалось «иномаркой». У огня метались люди, чередой стояли по сторонам автомобили. Обогнув их, майор выскочил из салона и бросился к месту пожара.
        - Живой кто есть?! - заорал он, расталкивая столпившихся шофёров.
        - Одну вон выбросило через переднее стекло. Лежит без памяти. Кажись, жива, - показал ему кто-то на неподвижное тело женщины в чёрном.
        - Их трое было! - бросился к огню Щербина. - Надо спасать!
        - Куда ты? Поздно! Не вытащишь! - Его схватили за руки. - Только что бак с бензином рванул! Бесполезно всё!
        - Огнетушители есть? - вырывался майор.
        - Пробовали. Примочки на задницу ставить, а не пожар тушить!
        - Да отпустите меня! - вырвался он наконец.
        - Сгоришь, дурак, - беззлобно разжались руки.
        Щербина выхватил у кого-то огнетушитель, направил тощую струю в пламя. Объятая огнём машина слабо маячила контурами. Остро пахло резиной, горелым металлом, бензином. Там, внутри, остались тела Хоботова и его соперника - толстяка Арсенала. Их пожирал огонь.
        Майор подбежал к женщине. От нежного существа мало что осталось. Лицо и тело посечено осколками стекла, одежда порвана, кровь. Босые ноги торчат в разные стороны. Майор прижался к её груди и замер. Сердце женщины слабо билось, дыхания в горячке он не ощутил.
        - Эй, дружище! - позвал Щербина крепыша, сдерживавшего его только что. - Помоги в салон «Волги» донести. Далеко отсюда больница?
        - Километров пять, - бросился тот помогать. - Там райцентр. Не ошибёшься.
        Они перенесли женщину в машину, она застонала.
        - Голос подала, значит, жить будет, - улыбнулся шофёр.
        - Ты здесь оставайся, - наказал ему Щербина. - Я вернусь с милицией и врачами.
        - Кому нужны врачи-то? - горестно покачал головой шофёр. - Кости собирать? Совсем свихнулся парень.
        - Может, знакомые? - посочувствовал кто-то.
        Беда не ходит одна
        До позднего часа Ковшов дожидался сообщений от Соломина. Несколько раз звонила Очаровашка, хотя он её и предупредил, и успокаивал - задерживают важные дела. Наконец весть пришла: операция провалилась! Несколько минут Данила не мог ни вымолвить слова, ни спросить, что произошло. Не дождавшись, Соломин сам, сбиваясь и торопясь, выложил всё.
        - Ваши целы? - уронил Ковшов фразу, словно в колодец. Тот долго не отвечал, затем грязно выругался, чего никогда себе не позволял, закончил совсем неожиданными словами:
        - Шеф доложил Первому.
        - Что Первый?
        - Накричал, грозил погонами.
        - Сами снимем, если прикажут. Не им даны. Что ещё?.. - спросил Данила.
        - Что может быть хуже? - прошептал Соломин. - Угробить такую операцию… Упустили главного… Всё рухнуло в тартарары… Пишу рапорт в отставку…
        - Не примут. С позором погонят. Иван не простит. Наконец-то настал его черёд вывалить всю ненависть.
        Долго молчали. Будто вспомнив, Соломин буркнул:
        - Первый собирается утром в больницу к выжившей журналистке.
        - Из первых уст всё услышать пожелал?
        - Кто его знает…
        - На днях Галицкий возвращается.
        - Думаешь, до него долетело о провале?
        - Сомневаюсь.
        - Ну готовься…

* * *
        Не успел положить трубку - звонок из дома. Очаровашка только что не плакала:
        - Военком до тебя никак не дозвонится.
        - Что?
        - Мне не сказал, но я чую, что-то нехорошее на границе. Про Владика спрашивал.
        - Про Владика?
        - Когда получили письмо последний раз… Тут что-то не так. Позвони ему сам. И иди домой, Данила. За полночь давно. Я вся извелась.
        Казалось, трубка вывалилась из её рук, долго тоскливо гудели сигналы отбоя, пока Данила не бросил свою на аппарат, но тот тут же ожил и хриплый бас военкома ворвался в могильную тишину кабинета:
        - Данила Павлович, я тебе названиваю, у тебя всё время занято. Что там торчишь в такой поздний час?
        - Слушаю тебя, Георгиевич.
        - Мне звонок был из Москвы. Тобой интересовались.
        - Не томи душу, Георгиевич. Что случилось?
        - О тебе расспрашивали… О семье… О сыне…
        - Ты не выпил, случайно, Жорик?
        - Приглашают тебя немедленно в столицу. А толком ничего не сообщили. Генерал передал, что официальное приглашение поступит из военной прокуратуры.
        - Что это может значить, Жорик? Скажи! Меня же дома жена вывернет наизнанку.
        - Ничего не сказали, клянусь тебе, Данила Павлович!
        - Не верю! Ответь хотя бы - жив?
        - Типун тебе на язык! Если бы случилось такое - скрывать бы не стали. В таких случаях не звонят, а бумагу шлют. Жди звонка оттуда утром.
        - Тебе всё-таки что-то известно, Георгиевич. Не мучь. Открой душу. Мы с женой всё равно не уснём.
        - Под твоё честное слово и только как прокурору…
        - Ты знаешь меня, Жорик!
        - Приказано выяснить, не появлялся ли твой сын в городе. Дали команду усилить патруль и задержать.
        - Что?! Самоволка из Афгана? Побег? Не может быть… Чушь!
        - Такую же команду о его немедленном аресте получил наш военный прокурор…
        - Я ничего не понимаю…
        - Пропал без вести твой сын, Данила Павлович, причём при весьма непонятных обстоятельствах.
        - В бою?
        - Нет. В таких случаях дома не разыскивают…
        Данила обхватил голову руками. Завыл бы по-волчьи, но зубы сжались сами, и он застонал.
        Как в прежнее подлое времечко
        Был поздний час. Ничто не нарушало покоя полутёмной комнаты, лишь блики умиравшего пламени в камине да редкий бой больших напольных часов.
        Они сидели в креслах друг против друга: древний Парацельз, закинувший ногу на ногу, закрывший глаза, пускавший дым от дорогой сигары ленивыми кольцами в жерло топки, и Дьякушев, откинувшийся на спинку кресла, нервно теребящий носовой платок и прикладывающийся время от времени к бокалу коньяка. Его допекал насморк, появившийся, лишь настигло известие о трагедии с Никой. Мрачное молчание Сигизмунда угнетало его.
        - Я не понимаю, она родная дочь тебе или нет?! - выкрикнул наконец Дьякушев, и, вскочив, забегал по паркету.
        - Что хотел узнать? - Парацельз без выражений на лице приподнял тяжёлые набухшие веки из-под золотой оправы очков, оставаясь в позе каменного изваяния. - Договаривай.
        - Занялся бы уж своим оккультизмом! Как ты можешь молчать?
        - Оккультизм - теперь не панацея. Несколько дней ранее можно было бы предвидеть мрачные события, что-то предпринять, изменить…
        - Ты всерьёз рассуждаешь об этой чертовщине или…
        - Разумом двинулся?.. Жизнь загоняет в такие тупики, что обращаешься не только к Богу, но и к дьяволу, да и высший дух Гегеля вспоминаешь, лишь бы избежать возмездия. Коротка у тебя память…
        - Не напоминай, - поёжился Дьякушев и отхлебнул из бокала. - Опалили те события, чудом выскользнул.
        - А кто уберёг?
        - Так ты же!
        - Вам, любезный Иван Данилович, в Высшей партийной школе опасались читать лекции об астрале, иррациональном мире, их владыках! И Господь наш, и дьявол равны в силах, только властвуют по-своему и творят в разных, так сказать, сферах.
        - Не читали, и к счастью. Нам, дуракам, пудрили мозги фолиантами Мордехая Леви[8 - Мордехай Леви - имя Карла Маркса по рождению.], все предки которого были раввинами, а тот уже студентом отрёкся от их учений, отца и мать проклял и «Капиталом» весь мир задурил. Но Господь отомстил ему: родню и его самого обезумил перед смертным одром и лишь десяток дурачков нашлось, чтобы проводить его гроб.
        Деликатно сморкаясь, Дьякушев отбежал за спину собеседника: «Не спятил ли Сигизмунд от свалившегося на него несчастья?»
        - Вы не пугайтесь, милейший. - Парацельз словно видел его и за спиной. - Для вас свалившееся лишь беда, для меня - трагедия. Вы переживёте быстро и забудете. Помните, Медунов загремел и мог вас потащить за собой, но пуля была не ваша, просвистела, лишь царапнув. И вот вы об этом даже не вспоминаете.
        - К чему всё это, Сигизмунд? Тебе прекрасно известно, что я тебе по гроб жизни обязан, и никогда, слышал?.. Никогда!
        - Полноте. Мои мысли о дочери, которая борется сейчас со смертью в какой-то Богом заброшенной лечебнице. Но это ещё не всё. Я чую горелый запах двух тел своих лучших учеников и помощников, рассекаемых жестокими ножами патологоанатомов на залитых их кровью столах…
        - Хватит! - не вытерпел Дьякушев. - Хватит травить души себе и мне! Тем двоим не помочь, и виновен в их гибели лишь один раздолбай! Будь фотограф осторожнее с бензином, не пролей его в салон да не кури за рулём, пожара бы не случилось и все целёхонькими возвратились.
        - Ты продолжаешь верить своему послушному дурню генералу?
        - Довольно!
        - Вон как ты заговорил! А кто вернёт мне огромадные денежки?
        - А кто затушит ещё один пожар в банке? Или ты забыл, что Куртлебс там долго будет отдуваться? У этого еврея кишка тонка. Я молю Бога и дьявола, чтобы его разбил паралич, прежде чем ему раскроет рот этот проклятый Ковшов.
        - Не обращайся к великим, найми бедных грешных. В конце концов, попроси меня. Или, думаешь, трагедия помутила мой разум?
        - Боялся и заикаться, - бросился к нему Дьякушев и крепко стиснул в объятиях. - Я у тебя опять в долгу!
        - Сочтёмся, - буркнул Парацельз.
        - Не кори меня. Я опять проиграл, - каялся Дьякушев.
        - Промахи обоих. Ты доверился слабаку, меня подкузьмили недоумки-ученики, спустя рукава относясь к делу. Но в Краснодаре бывало и хуже, а выкрутились. Соединим усилия. Кстати, ты решил проблему с моим выездом за границу?
        Парацельз преображался на глазах, сонливость и гнетущая печаль с его лица исчезли, он приподнял очки над глазами и жёстко впился взглядом в собеседника.
        - Вопрос отработан на должном уровне, - начал сморкаться в платок тот, закрывая пол-лица. - Меня не подведут. Не волнуйся. Утром на моём автомобиле едем в больницу, забираем Нику - врача я убедил - и докатим до столицы.
        - Не тяжело ей будет?
        - Нам выделят спецавтомобиль для её перевозки и сопровождающих врачей со всем необходимым оборудованием. В столице её разместят в кремлёвке, а уж оттуда спустя день-два - за бугор.
        - А я?
        - Тебе придётся перебираться с нашей делегацией через Польшу, ничего подходящего не придумать. Ну а оттуда - к немчуре, где и встретишься с Никой. Гансы в ортопедии - первые в Европе, да и в мире. Затем полечитесь в Карловых Варах, как она станет ходить. А там видно будет. Далеко загадывать нет смысла.
        - Не близко ли нас размещаешь? Под носом у сыскарей…
        - Чекистам вы не нужны, а милицейским ослам не до вас.
        - Хорошо… - задумался Сигизмунд. - А сам что замышляешь?
        - Большим ходом идёт подготовка к очередной Всесоюзной конференции. Девятнадцатой по счёту. Лигачёв раскочегарился - искры летят.
        - Кого запалят в этот раз?
        - Тут и гадать нечего. Обстановка нагнетается на этого выскочку Бориску. Ребята наши в замешательстве: в чью сторону кидаться? Ельцину вроде полный… леденец, а под Горбика ложиться тоже не все желают… Смутные времена наступают…
        - Разберёмся. Я в столице буду, тоже к своим загляну. Просвещу, если что.
        - Страшный год! У меня под носом крамола развелась. - Дьякушев сморкнулся, допил коньяк, налил ещё. - Прокурора области назначили - как молотом по голове, а его первый зам ещё хлеще.
        - Ну насчёт Куртлебса своего не беспокойся. Мои ребята о нём позаботятся.
        - Не опоздали бы…
        - Осечки не будет. - Парацельз свёл лохматые брови. - А насчёт прокуроров я тебе совет дам.
        Дьякушев заинтересованно заходил вокруг, хлебая коньяк из бокала.
        - Помирись с обоими, - усмехнулся Парацельз. - Труда тебе это не составит. Пусть народ видит, что власть в одной руке с законом.
        - Ну допустим. А дальше?
        - Сам же говорил. Дальше загадывать пока не станем.
        Истины не всегда делают нас свободными
        В кабинете их было двое.
        - Военному прокурору замолвить словечко? - Выслушав все тревоги Ковшова, Галицкий взялся за аппарат. - Мы с ним знакомы немного, думаю, моя просьба не помешает справедливо во всём разобраться.
        - Спасибо, Аксентий Семёнович, не надо, - не отвёл глаз Данила от выразительного взгляда прокурора области.
        - Подумай. Человек он, конечно, суровый, но в обиду не даст. Если что не так, заставит до сути дела добраться, сам знаешь, бюрократов и серости у нас хватает, железной метлой гоним, а они, как тараканы, из щелей лезут: и блатные, и готовые по чужим спинам лишь бы вверх!..
        - Нет, - скрипнул зубами Ковшов.
        - Изменилось многое в прокуратуре, а в Генеральной особенно, - отвернулся к окну Галицкий. - Баженова в отставку проводили, засобирались за ним и другие заслуженные бойцы. Все - участники Великой Отечественной, основатели наших славных традиций. Ты же знаешь, стоит подняться командиру - за ним вся его команда. А на их место - молодёжь. Хорошо, если сумели подготовить людей себе не хуже, но часто проскакивают верхогляды, карьеристы, а то и откровенная мразь. Попадётся в стадо одна паршивая овца, а мнение нехорошее у народа складывается обо всех, вот и рождаются пословицы: «Закон что дышло: куда развернули, то и вышло…» - Галицкий мрачно замкнулся, но скоро отошёл и постучал кулаком по крышке стола. - А знали бы люди, как мы боремся, как истребляем то самое дышло! Но не придаём гласности! Боимся лишний раз народу дрязги показать… Как же! Запрещено негодяев на вид ставить, мы же самое могучее, самое чистое государство всю жизнь строили. И построили!.. Треть республиканских прокуроров стронулись с мест, процентов двадцать пять областных и несметное число районников… На коллегии Генпрокурор до нашего
сведения доводил. Перестройка, мать её!..
        - Так это же настоящая гибель прокуратуры! - вскинулся Ковшов, забыв про собственную беду. - Повальное увольнение профессионалов. Можно сказать - выбивается золотое ядро, мозг прокуратуры!..
        - Честь и совесть, - задумчиво добавил Галицкий.
        - За что же они нас так? На главенство в стране мы никогда не покушались, таких подлостей, как НКВД Ягоды, Ежова, Берии, не допускали; наоборот, борьбу с ними вели и нещадно страдали. Выходит, голову государственного органа, самого преданного народу, пытаются засунуть под гильотину?!
        - Перед отъездом из столицы попрощались мы с Баженовым, ты же знаешь, дружили мы с ним, ну, выпили по рюмочке, я тогда и развязал язык на эту тему - не сдержался. А он мне ответил, что сам допытывался не так давно у нашего Генерального: что, мол, происходит, что творится, куда катимся?
        - И что Рекунков?
        - Забыл Александра Михайловича?
        - Да не так уж часто встречаться с ним приходилось. Больше сплетни да молва народная, а непосредственно слышал только его выступления на конференциях или на кустовых собраниях. У Баскова в институте по повышению квалификации учился, он один раз перед нами - первыми заместителями - выступал. Впечатление произвёл незабываемое. Помню, рядом со мной коллега разболтался с соседом, неосторожно обсуждая какую-то его фразу. Так Рекунков его засёк, застекленел взглядом и слова не успел сказать, тот сам вскочил на ноги и вытянулся перед ним, словно провинившийся рядовой. «Беседуем?» - спрашивает. Тот язык проглотил, и п?том лицо залило враз, красным, как варёный рак, сделался. «Если интересное что - поделитесь. Я послушаю». Тот так ничего и не смог вымолвить. А Рекунков его добивает без гнева и ярости, по-доброму ведёт поучения: «Из Калуги вы… первый зам. Как там у вас в Калуге с преступностью? Молчите? Выросли вы в два раза. А причины назвать можете?.. Что думаете предпринять, вы же следствие курируете?» Бедняга, подталкиваемый и сзади, и справа, и слева, обрёл наконец дар речи, но открыл было рот, а
Генеральный его осадил: «Как завершите обучение, десять дней вам на анализ причин и выработку предложений по ликвидации прорех. Лично доложите мне на коллегии». Зал притих, но ропот по нашим рядам побежал. «Хорошо, - оглядев нас, Рекунков поднялся с места. - Сам приеду к вам, в Калуге коллегию проведу. Устраивает?» Зал обмер и притих - всем было известно: если Рекунков едет куда-то с проверкой, значит, добром это не кончится. И сразу бедолаге посыпались сочувственные советы: сухари суши, готовь сани на Аляску и так далее…
        - Да, суров Александр Михайлович, но отходчив, - кивнул Галицкий. - Таких легенд о нём много ходит до сих пор; а теперь слух пошёл, что засобирался в отставку и он. Не по доброй воле, конечно. Нашлись вожди, попросили…
        Они помолчали.
        - Так что же ответил он Баженову на его вопрос? - напомнил Данила.
        - Рекунков-то?.. Посоветовал газеты сквозь строчки читать; сразу, мол, докопаешься сам до сути.
        - И всё-таки?
        - Оказывается, перестройка невозможна без обновления кадров. Читал, надеюсь, книжку Горбачёва «Перестройка и новое мышление»?
        - Последнее время про книжки и вспомнить некогда, - сознался Данила. - Да и не увлекаюсь я этой тематикой, иногда для разгрузки перед сном возьмёшь в руки Антон Палыча или Тургенева, и те выпадают через десять - пятнадцать минут.
        - Вот это плохо, - хмыкнул Галицкий. - Политикой и экономикой надо постоянно интересоваться.
        - Надо… Но где время взять?
        - Я вот возьмусь за ваше политобразование сам, если… - Галицкий поднял глаза на Данилу и смолк, задумавшись о своём. - Перебил ты меня, Данила Павлович. А Горбачёв ведь всерьёз затеял перестройку. И ладно бы с алкашами боролся, с бродягами, виноград под корень рвал, он ведь задумал всех нас, стариков, смести прочь под одну метлу; тогда, мол, новое мышление и родится. Рекунков попробовал возражать, так Горбачёв с ним даже не встретился, до итоговой нашей коллегии не снизошёл, всё в колхозы да в совхозы: «главное - н?чать», потом - «ускорить», а там само собой явится… Только, уверен я, не знает он сам, что вырастет. Боится вопросов нашего Генерального, которому много известно, о чём простой люд и не догадывается.
        - Интересно…
        - Сам-то понимаешь, чего партийная власть пугается?
        Данила мог бы порассуждать, но промолчал, только подметил для себя - здорово изменился прокурор области за короткое время, другим стал, побывав в Москве.
        - Боится власть в глаза народу взглянуть. Правду скрывает. Галиматью её лидер несёт с трибун, людей забалтывает, а между собой они интриги плетут, чтобы подсидеть друг друга.
        «Это не открытие, - подумал Данила, - об этом уже не на кухнях, а на улицах услышать можно».
        - Я понял, что наш Александр Михайлович не работает, а досиживает. Гдлян с Ивановым «кремлёвским делом» по Узбекистану подкузьмили не только Черненко, Горбачёву и другим партийцам, но поставили в критическую позу самого Рекункова. В мае ожидается очередная сессия Верховного Совета, кончится срок у депутатов, тогда и помашут они нам ручкой, а вместе с ними и наш Генеральный.
        - А замена?
        - Народ про эти замены давно анекдоты тискает. Не слышал?
        Данила пожал плечами:
        - Их столько, что сегодня расскажут - завтра уже забываешь.
        - Вот слушай один на эту тему, - хмыкнул Галицкий. - Звонок в ЦК раздаётся: «Вам секретарь нужен?» Отвечают: «Нужен, нужен. Один за другим мрут. Только знаете, какой бы нам пригодился?» - «Да знаем, - отвечают, - как раз такого и подыскали - и старый, и дурак!»
        Данила подавил смех.
        - Не смешно, сам знаю, - поморщился Галицкий. - Однако на месте героя нашего[9 - А. М. Рекунков - участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.], орденоносца, посажен будет Сашка Сухарев. Юстицию отечественную подымал, а разница у них в возрасте год или два. Вот тебе и молодёжь! Так что как ни стар лозунг, а партия у нас так рулевым и остаётся.
        Галицкий помолчал и, подводя черту под разговором, закончил:
        - Отношения у меня с новым Первым неважнецкие. У Боронина на поводке не был, а уж под этого пионервожатого подавно не лягу. Думаю, менять пора и мне седло на сиделку, а шашку на валенки. Так у нас амурские казаки гутарят.
        - Не спешите, Аксентий Семёнович, - поднялся Данила и улыбнулся в тон. - Рука не дрожит, перо из рук не валится. Дождитесь моего возвращения.
        - Эк, хватил! - усмехнулся и прокурор. - Конечно, дождусь, - поднялся, пожал ему руку, подбадривая, хлопнул по плечу. - Удачи тебе и, как говорилось когда-то, жду со щитом.
        Надо ли верить в приметы
        У Чехова какой-то чудак из рассказа, вспомнилось почему-то Даниле, собиравшему бумаги в портфель, советовал: чтобы повезло и счастье не промчалось мимо, надо накануне ночью сварить чёрного кота. Ересь, конечно, и полная белиберда. Писатель, верно, выдумал это в ту пору, когда именовался «Чехонте». Дурь - дурью, однако с котом у Ковшова не сложилось, и, соответственно, как Костик ни бегал по его звонкам в аэропорту, из-за непогоды билеты на самолёт не продавались на ближайшие два дня. Вот и не верь в чёрную магию!..
        После полутора суток тягостных метаний между вагонной полкой и рестораном Данила прибывал в столицу и, тоскливо глядя в окно, заливаемое проливным дождём, окончательно скис. Однако судьба-индейка всё же смилостивилась над ним и улыбнулась: над Павелецким вокзалом выглянуло солнышко, налетевший ветер разметал облака, лишь сырость под ногами и редкие капли за воротник напоминали о непогоде.
        Изрядно намяв бока на лежанке, Данила, обременённый одним тощим портфелем, отказался от такси, метро и решил дотопать до Генеральной прокуратуры пешком, собраться с мыслями, в который раз переворошить во вспухшем мозгу всё мыслимое и немыслимое, хотя ночью только этим и занимался, не сумев сомкнуть глаз.
        В Генеральной он мыслил найти Лыгина, одного из помощников Виктора Илюшина, находившегося в командировке, а уже с помощью Лыгина без проблем отыскать нужного человека в аппарате военной прокуратуры, пригласившего его на приём. Плутать одному по коридорам ему не хотелось, да и Лыгин, приятель с давних пор, обещался к его приезду раздобыть хотя бы малейшую информацию о пропавшем сыне.
        Лишь только мысль о Владиславе пробилась из глубины его сознания, где он её пытался постоянно гасить, у Данилы слабли ноги, но ни с того ни с сего вдарил ливень, и Ковшову, забыв обо всём, пришлось метнуться к ближайшему метро - лёгкий плащ, легкомысленно взятый им в дорогу, мигом бы промок вместе с ним.
        Отряхиваясь, он совершенно случайно отметил за своей спиной знакомую фигуру мужчины, мелькнувшего перед его глазами ещё на вокзале. Запомнился ему тот приметной кепочкой и внимательным взглядом, изучавшим его. Мужчина сразу завертелся, будто спохватился, и, уже совсем неприлично расталкивая входящих пассажиров, кинулся в сторону, будто нашёл того, кого встречал.
        «Видно, так никого и не встретил», - решил про себя Ковшов, но отметил, что «прицеп» от него не отставал, вёл себя странным образом, пытаясь затеряться в толпе.
        «Ну что же, последуем далее, таинственный спутник», - усмехнулся заинтригованный Данила и, перекинув плащ на свободную руку, поспешил по переходам метро к нужной станции.
        В метро дремали бродяги и гуляли сквозняки. Холод земли властвовал здесь хлеще, нежели на воле. Благо Ковшов нырнул в людской поток, мчавшийся к очередной электричке, и быстро согрелся. Зябли руки, сжимавшие портфель, и, вообще, странное чувство владело им. Покинув город, он словно оторвался от родного, тёплого, спокойного, а ступив на чужую землю из вагона, враз растерял уверенность в себе, пал духом. «Вот уж действительно “будто лист оторвался от древа”, - мелькнули в сознании строчки не то какого-то стихотворения, не то из песни. Ностальгия всегда охватывала его душу, лишь он переступал порог, отправляясь в дальнюю поездку. А в этот раз особенно… Очаровашка так и не смогла скрыть слёз, целуя его, а Татьянка откровенно разревелась и убежала, не попрощавшись. - Неужели и её детское сердечко почувствовало нагрянувшую на нас страшную беду?..»
        Добежав до станции, Ковшов нагнулся, будто приводил в порядок развязавшийся шнурок, успев незаметно оглядеться за эти мгновения. Нет, «прицепа» в опасной близости не наблюдалось, похоже, он сгинул окончательно. Не спрятался ли за колонной? Данила даже сплюнул от этой мысли - ещё одна дурь привязалась! Как он мог испугаться тени за спиной? Не было никакого преследования! Чем он мог привлечь вокзального вора? Легко висящим на двух пальцах портфельчиком?!
        Задумавшись, Данила невольно вздрогнул от вырывавшегося из туннеля шума и сильного потока холодного воздуха, вытолкнутых влетевшим на станцию составом метро. Толпа, поспешая, хлынула на край перрона. Ковшов не заметил, как, захваченный общей людской волной, неосторожно очутился у самого края глубокого рва, где внизу пролегали отдраенные поездами до блеска ножи рельсов. Запах мазута ударил в нос. Он попытался сделать шаг назад, в сторону, прижаться к людям, чтобы не свалиться в разверзнувшуюся перед ним смертельную пасть, не свалиться под колёса мчавшейся ещё громадины, но сзади, крепко задев его плечо, кто-то пролетел мимо с диким воплем. Данилу удержали обхватившие его чьи-то руки, и он ощутил горячее дыхание на щеке.
        - Стоять! Стоять! - ревел, не прерываясь, над его ухом могучий бас спасителя, отгонявшего толпу. А перед глазами Данилы творилось страшное. Пролетевший мимо человек вырвал портфель из его рук, но не смог удержаться, упал на рельсы, сгинув в яме, куда влетел, грохоча многотонной массой, электрический монстр. Скрежеща тормозами, он пытался остановиться, но могучее его тело упорно тащила вперёд инерционная неуправляемая сила. Так он и прополз, оглашая пространство воем сирены и визгом тормозов, более половины станции; потом вздрогнул и наконец замер. Суматоха, крики, обмороки - паника царила вокруг. Всё смешалось. Всё двигалось. Всё кричало. Незнакомый спаситель - могучий здоровяк с аккуратной бородкой - приволок Данилу к мраморной колонне и усадил рядом с собой.
        - Жив?
        Данила ещё не пришёл в себя, чтобы ответить.
        - Долго жить будешь, счастливчик. Приезжий, вижу?
        Данила кивнул.
        - Откуда к нам?
        Данила сунул руку в пиджак и вытащил всё, что уцелело - прокурорское удостоверение.
        - Ого! - развернул спаситель красные корочки. - Наш человек. Это уже серьёзно. Сидите пока здесь. Уж больно вы белы лицом, товарищ прокурор.
        - На море давно не бывал, - брякнул Данила первое, что взбрело в голову.
        - Ну вот и живите. Теперь сможете и в море покувыркаться. Я мигом.
        И он замешался в толпе.
        Глаза Данилы закрылись сами собой, а открыл он их от лёгких толчков в плечо. Рядом стоял бородач и два милиционера.
        - Подымайтесь, товарищ Ковшов, - сказал спаситель.
        - А тот? - кивнул в сторону ужасной ямы Данила.
        - А там разберутся без вас. Вас сейчас по назначению доставят. В военной прокуратуре уже беспокоятся.
        «Чётко у них поставлено, - шагая, раздумывал Данила. - Хотя чему удивляться? Парень набрал дежурного в Генпрокуратуре. Там оповещены о моём приезде, связались с военными - и делу конец. Вот только что же со мной было? Случай или попытка отправить меня на тот свет? Неужели у уголовного авторитета, которому я наступил на хвост, такие длинные руки?..»
        - Спасибо, - поднял он глаза на своего спасителя. - Теперь принято говорить: я ваш должник.
        - Да что уж там, - усмехнулся тот. - Все под одним солнцем ходим. Сегодня я - вас, завтра - наоборот.
        «Он из наших или случайно подвернулся?.. - не понял Данила. - Дежурный оперативник по метро, пастух местных щипачей?..»
        Он крепко пожал руку спасителю:
        - Благодарю покорно, собирали бы сейчас мои кости на рельсах.
        - Иван, - широко улыбнулся тот, отвечая на пожатие.
        - Данила, да я тебе уже представился.
        - Представляются Богу да генералу, товарищ прокурор.
        - Ну от представления Всевышнему ты меня уберёг, а вот насчёт генерала, пожалуй, выше твоих сил.
        Пред Голгофой
        Обернулось всё тем, что Даниле пришлось несколько часов дожидаться приёма у дверей полковника, задержавшегося на совещании как раз у того самого генерала. Секретарша не подавала вида, но морщилась, уже несколько раз приглашая Ковшова к телефонной трубке - поддерживая его нравственно, звонил Александр Лыгин, уже осведомлённый о происшедшем в метро и высказавший несколько собственных версий по этому поводу. «Всё это, друг мой, ты делаешь, чтобы отвлечь меня от дурных мыслей по поводу Владислава и предстоящего разговора с военными… - погружался с каждым таким звонком всё глубже и глубже в дремучую тоску Данила. - Сам-то ничего проведать не смог. Выходит, скрывают и от тебя, а ты засоряешь мне мозги».
        - …Мне доложили, что происшествие в метро важняк Генпрокуратуры, выезжавший туда, квалифицировал как покушение на твоё убийство, - словно из тумана, доносился до сознания Данилы голос товарища.
        - Ты считаешь это ошибкой?
        - Нет. Но слишком быстро проведали про твою поездку к нам, организовали всё и определились с киллером. Если б случайно не подвернулся рядом опер из железнодорожной милиции, не хочу и гадать, чем бы всё обернулось.
        - Повёз бы ты то, что от меня собрали б на рельсах, в деревянном ящике. В качестве почётного караула.
        - Дурак! И шутки у тебя дурацкие, а ещё полковник.
        - Старший советник юстиции.
        - Один хрен! Я вот что думаю, а не связано ли это с твоим сыном?
        - С Владькой?
        - А ты прикинь, всё сходится: тебя вызывают, чтобы выяснить что-то про сына, пропавшего на афганском аэродроме…
        - В аэропорту.
        - Пока ничего толком не говорят. Может, он пропал во время боевых действий, в разведке.
        - Не наводи тень на плетень! И без тебя тошно.
        - Ну хорошо. Но ответь мне, зачем кому-то тебя убивать, когда ты вызван в военную прокуратуру для выяснения неизвестных сведений… Ведь именно это стало нежелательно или вредно кому-то?
        - Слишком ты всё закрутил, Сашок. Нагадай что-нибудь поумней.
        - Это не я закрутил. Этим Матвей Игнатьевич со мной поделился по старой дружбе, тот самый наш важняк, которому уголовное дело о происшедшем поручено расследовать.
        - Извини, - вынужден был прервать разговор Данила и повесил трубку; наконец-то приоткрылась дверь и, минуя приёмную, в кабинет проследовал его хозяин.
        Минут через пять Ковшова пригласила секретарша:
        - Заходите. Вас ждут.
        На Голгофе
        - Я извиняюсь, товарищ Ковшов, - поднялся из-за стола полковник, подавая руку так, будто и не видел его только что, проходя в кабинет. - Даже и не знаю, с чего начать: выразить сочувствие по поводу сына или разделить радость по случаю спасения в метро.
        «Сапог ты и есть сапог! Что с тебя взять? - ругнулся про себя Данила. - И так и эдак толкуй, а выразишь ты лишь чёрствость заскорузлой душонки» - и буркнул:
        - Меня беспокоит судьба моего сына. С этим сюда и прибыл по вашему же вызову.
        Полковник шевельнул бумаги на столе, прошёлся ладонью по лысине, опустился на стул и, найдя наконец в серой папке нужное, нацепил очки на нос. Ковшов продолжал ждать стоя.
        - Вы присаживайтесь, присаживайтесь. Сын-то единственный ребёнок?
        - Дочка ещё.
        - Плохо. Больше деток разводить надо.
        «Разводят блох!» - едва не вырвалось у Данилы, но он сдержался.
        - Мы все довольно в странном положении оказались, - после длительной паузы пристально уставился на него полковник, помолчал. - В очень странном…
        «Ведёт он себя действительно странно, - подумалось Даниле. - Если с Владом произошло что-то серьёзное, так рубил бы сплеча, а то тянет резину, выводит рулады! Если… - И его словно шибануло током. - А почему, собственно, занимается этим особый инспекторский отдел?! Почему не следователь? Не могут же у них быть свои законы. Спросить следовало у Лыгина, а не лясы точить с ним битый час!»
        Данила привстал в нетерпении:
        - Товарищ полковник, разрешите?
        - Что? - Тот остановил его властным взмахом ладони и продолжил своё: - Вроде кое-какие соображения у руководства сложились, но вдруг этот казус!..
        - Казус?
        - Вы быстро про метро забывать стали! Задержался я по той причине, что генерал принял решение лично выслушать следователя, выезжавшего на место происшествия. Его и дожидались. Тот убеждён: анализ собранных доказательств, опрос очевидцев свидетельствуют о попытке вашего физического устранения. Вот только покушавшийся погиб. Будь он жив и способен говорить - язык бы развязали, а с ним устранили бы и возникшую закавыку. Следователь - профессионал известный, но пока и он помочь нам не может. А решение принимать надо…
        Полковника опять замкнуло. Он увлёкся поиском той же серой папки и нашёл её в конце концов у себя под носом, для этого ему пришлось переместить со лба очки, неизвестно как там оказавшиеся.
        - Что с сыном, вы мне можете ответить?! - Едва сдерживая себя, Данила вскочил на ноги и придвинулся к столу.
        - Спокойнее, товарищ Ковшов, - захлопнул перед ним папку тот. - Вы всё-таки первый заместитель прокурора области, хотя выглядите, я бы сказал, молодо для такой должности. Быстро на гражданке звёздочки падают, не то что у нас, военных.
        «Не поэтому ли ты лысиной сверкаешь!» - Данилу била мелкая дрожь, он отступил назад, опасаясь за себя.
        - Так вот… после беседы со следователем, - сменил тему полковник, заметив его состояние, - генерал сделал вывод прежнего решения своего не менять. - Он снял очки и зряче оглядел Ковшова.
        «И лысину, и очки ты для солидности завёл, - зло покосился на него Данила. - Ну выкладывай, выкладывай, что решил твой генерал, может, и я тогда про Владьку всё знать буду».
        - Одевайтесь! - резко скомандовал полковник. - Нам предстоит необходимая процедура, а после неё продолжим беседу.
        - Куда едем, если не секрет? - уже в автомобиле, нёсшемся, разгоняя транспорт мигалками и неприятным завыванием, решился спросить Данила.
        - У нас всё близко, лишь бы пробок меньше попадалось.
        «Однако о месте назначения промолчал, - мучился Данила. - Какую игру они со мной затеяли? Всё в строгой секретности. На что Лыгин - пройдоха, за версту чует, а разнюхать и ему не удалось. Что же это за чертовщина?»
        С пробками на дорогах им повезло, водитель гнал машину на пределе, иногда выскакивая на специальную полосу.
        «Военный госпиталь! - сжалось сердце, лишь Данила узрел особый комплекс серых зданий, к которому свернул автомобиль с трассы. - Значит, заключительный аккорд здесь. В каком-то виде, но Влада мне тут покажут. Главное, чтобы был жив!»
        По гулкому пустому коридору Ковшов бы бежал, не сдерживай его полковник. После того как поднялись на верхний этаж, движением руки, словно шлагбаумом, полковник остановил его перед дверью в самом конце полутёмного коридора. «В одиночке, что ли, его держат?» - мелькнула шальная мысль, и только теперь Данила обратил внимание на вскочившего со стула человека в халате, не скрывавшем военной выправки.
        - Здравия желаю, товарищ полковник! - гаркнул тот.
        - Как?
        - Всё в порядке!
        - Я попросил бы вас на минуточку…
        Дежуривший послушно отошёл.
        «Офицерик», - по тому, как тот печатал шаг, догадался Данила.
        - Слушайте меня, товарищ Ковшов, - без очков полковник держался уверенней. - Войдём в палату, ведите себя спокойно. Выполнять мои команды молча, на вопросы отвечать чётко и без эмоций.
        - Что мне предстоит? Мы в военном госпитале, но я не встретил ни персонала, ни выздоравливающих. Это изолятор для заражённых опасной болезнью или тюрьма?
        - Недалеки от истины - специальное отделение для особых лиц, - поджал губы полковник.
        - Это не ответ на мой вопрос.
        - Сейчас догадаетесь. Идите за мной и соблюдайте мои условия.
        - Помощь нужна, товарищ полковник? - подскочил дежурный.
        - Лишнее, - поморщился тот. - Ждите за дверью.
        Помещение, где они оказались, мало напоминало медицинскую палату: одинокая низкая койка с лежащим неподвижно человеком, с ног до головы упакованным в белое, зарешеченная тусклая лампа, прикреплённая к стене. Они подошли. Лежавший застонал и шевельнулся. Уже стон насторожил Данилу - показался знакомым и родным. Полковник подкрутил индикатор на лампе, и яркий свет заставил лежащего прикрыть глаза.
        - Спали? - спросил полковник громче обычного.
        - Нет. - Лежавший сделал попытку двинуться, чтобы увидеть второго посетителя.
        - Подойдите ближе. - Полковник подтолкнул Ковшова к койке. - Узнаёте?
        Лишь часть носа и щёки, почерневшие от ожога, да широко раскрытые голубые глаза Очаровашки успел увидеть он и отпрянул от неожиданности.
        - Кто это?! - вскричал Данила, но, мгновенно придя в себя, упал на неподвижное тело и зарыдал, не пытаясь сдерживать слёз: - Владик! Сынок мой! Сынок!..
        - Отец! - захрипело тело.
        - Ковшов, назад! - схватил Данилу полковник, пытаясь оттащить от койки.
        Прикрученные к полу ножки кровати не двигались, тело стонало, Данила что-то кричал, утратив самообладание.
        - Назад, Ковшов! Вы убьёте его! - взревел полковник и с помощью ворвавшегося в палату офицерика оторвал Данилу от сына.
        Ковшов с трудом стоял на ногах и свалился бы, не придави его к стенке офицерик.
        - Что с сыном? Что с ним? - повторял Данила, пытаясь высвободиться.
        - Молите Бога - жив, - вытер пот со лба полковник и начал приводить себя в порядок. - Хотя с такими ранениями и ожогами не выживают.
        - Что с ним случилось? Где? Когда? - повторял Данила, но истерика уже покидала его.
        - Главное - он опознан вами.
        - Что?
        - Вы опознали в этом человеке сына, - повторил тот. - А это главное и для вас, и для него. Мне необходимо составить протокол. Матвеев! - окликнул полковник дежурного. - Пригласите врача и санитарок. И воды дайте товарищу Ковшову, воды. На нём лица нет.
        Много услышать, мало понять
        Последними словами полковника, врезавшимися в память Данилы, была не совсем понятная фраза: «Благо хоть в отношении одного ясность появилась…»
        Потом тот же водитель, уже не включая мигалок, не спеша довёз его до гостиницы, где в номере поджидали Илюшин с Лыгиным. Виктор побыл недолго, заверил, что включил все свои каналы по проблемам сына, порадовал, что того уже переводят в госпиталь имени Бурденко, а по уголовному делу создали следственную группу, закрепив руководителем важняка Вепрева. Сославшись на занятость, он откланялся, как ни пытался удержать его Ковшов. Данила впервые увидел старого знакомца в форме государственного советника третьего класса и, когда дверь за ним прикрылась, не подумав, ляпнул:
        - Как же, генерал-майора схватил! Мы для него вошь земная…
        - Зря ты так, - пустился защищать начальника Лыгин, - и не обижайся на него. Погоны здесь ни при чём. Работы в отделе у нас!.. - Он поднёс ладонь под горло. - Были предложения до управления отдел увеличить, но тормознули временно из-за финансовых сложностей. А надобность даже Генеральному очевидна, не раз возмущался на совещаниях. За комитетчиками глаз да глаз последнее время! В аппарате сплошь бюрократия да бумажки вместо дел.
        - Ну рюмку коньяка-то мог поднять за встречу! Я ему и слова благодарности не успел сказать.
        - Наверстаешь ещё, - пнул под столом ногой коробку с бутылками коньяка Лыгин.
        - Ты постарался?
        - Тебе здесь мутузиться не меньше двух недель, а то и поболее, если ждать существенного восстановления здоровья сына. Операция не одна предстоит. - И, прикусив язык, приятель принялся расставлять на столе закуску.
        - Я на всё согласен, лишь бы Галицкий не отозвал по срочному. У нас там тоже забот полон рот.
        - Витьку нашему обязательно быть в КГБ, вечерняя планёрка у них вошла за правило, а ему обязательно на трибуну лезть. С запашком, пожалуй, лыка не свяжешь да не дай бог ляпнешь какую-нибудь чушь. Там уши острые.
        - Да уж… - буркнул Данила, наблюдая за приятелем с дивана.
        - Так что особенно не дуйся, он поручил мне тебя развлекать, пока сам не погонишь. Стресс велел снять. - Лыгин поднял рюмку и, чокаясь, продолжил: - За встречу! За твоего сына, чтоб пролетели мимо него все неприятности и на ноги крепко встал твой разведчик! Ну и за Жорика, чтоб быстрее до истины докопался!
        - Жорик - это кто? - закусывая, поинтересовался Данила.
        - Важняк наш. Георгий Сергеевич Вепрев, я про него уже рассказывал. - Лыгин явно испытывал большое уважение к этому человеку, это так и сквозило в каждом его слове. - Светлая голова! Однако между собой его Вепрем кличут. Если его раздразнят, дьявола из преисподней достанет и упечёт за все его грехи туда, где Макар телят не пас! Он правду-матку из любого злодея вытрясет!
        Лыгин слегка захмелел, видно, не удержался, поджидая друга в номере.
        - А когда ж его к афганскому делу подключили?
        - Вояки тянули с направлением дела в прокуратуру. Своё дознание проводили да запутались или по какой другой причине волокитили, но всё-таки вынуждены были материал в военную прокуратуру направить. А досталось его вести известному раздолбаю Жихареву, к тому же запьянчуге. В штабе, как про это прознали, ксиву накатали, проверка завершилась плачевно для следака: его и до этого не жаловали, ну а выявив бардак в делах, совсем погнали на гражданку.
        - Значит?..
        - Ничего ещё не значит, - оборвал Лыгин приятеля. - По настоянию Илюшина, разнюхавшего про творившийся беспредел, Вепрь и был включён в это дело. Конечно, сразу вызвал тебя на опознание сына. До этого Владька твой проходил по делу старшим сержантом Мельником.
        - Погоди, погоди… - вскочил на ноги Данила, но Лыгин так на него глянул, что он закусил губу и медленно осел на диван.
        - В коме пребывал твой сын всё это время, пока инспекторскими проверками да дознанием занимались вояки. Разведчики они, может быть, и золотые, а в следствии ни гугу!
        - Да как же такое возможно? - Данила, сжав виски, растирал их до боли. - Как допускают такое в боевых войсках? На войне!..
        - Как раз на войне и творится такое, о чём ни в кино не кажут, ни по ящику не говорят! - матюгнулся Лыгин. - Когда сына твоего с множественными ранениями в спину, в беспамятстве и обожжённого до неузнаваемости чудом выволокли из-под подорванной «бурбухайки»[10 - Бурбухайка (бурум-бухайка) - грузовая афганская машина (фарси).], документов при нём не оказалось, от афганки[11 - Афганка - полевая форма одежды (армейский жаргон).] - один пшик, только в уцелевшем сапоге нашли те самые несгоревшие бумажки некоего Мельника Тихона Анисимовича из службы по отгрузке покойников из Афгана в родные наши края. Слышал про груз 200?[12 - Груз 200 - гроб с останками погибшего от ран военнослужащего.]
        С Данилой творилось непонятное: он начал раскачиваться и бормотать, как полоумный.
        - Выпей, выпей рюмки две, легче станет! - подсунул ему бутылку Лыгин. - Кондрашка хватить может. Выпей!
        Данила, не отрываясь, выхлебал половину и не остановился бы, ни вырви у него приятель бутылку из рук.
        - Слушай, дружище, весь день ведь тебе мозги полоскал полковник из военной прокуратуры…
        - Филимонов Юрий Михайлович, - не подымая головы, пробурчал Данила.
        - Это помощник Вепрева, доставшийся ему в наследство от Жихарева. Вепрь и поручил ему опознание провести. Он что же, про сына тебе и слова путного не пикнул? Вот ещё один урод, достоин своего бывшего начальника.
        - Слова путного?..
        - Ну да. Про боевую операцию… про западню, в которую они попали… про наркоту, наконец?! Сам же Вепрь в Афган махнул, лишь твой сын сутки назад из комы вышел да в себя приходить стал.
        - Видел я, каким он стал. Слова не мог сказать.
        - Однако Вепрю удалось с ним пообщаться каким-то образом, поэтому немедля в военную часть помчался к разведчикам, в Афган, чтобы допросить кого-то, уточнить, одним словом.
        - Слушай, Сашок! - сверкнул глазами Данила и с грохотом смахнул все бутылки со спиртным со стола. - Коль я здесь, а на моего сына столько грязи вывалили, разгребать и мне. Поэтому я должен знать всё. От полковника слова толкового услышать не удалось, это ты правильно подметил, языка его лишили. Выходит, источник информации один - ты. Ты тут про груз 200 меня спрашивал: слышал ли я? Слышал, конечно, но, как говорится, из кухонной трепотни. На гражданке и к нам в прокуратуру о событиях в Афганистане доходило то, что по телевизионному ящику брехали; гробы хоронил народ втихомолку, очевидцы тайком делились, будто в цинковых ящиках привозили вообще неизвестно кого: надпись «вскрывать не положено» и никакого смотрового окошка, а если вдруг попадалось кому - закрашено. Родственникам приходилось верить бумажкам из военной части и военкомата, а что внутри - оставалось гадать…
        - И хорошо, что не могли видеть! - рявкнул, перекрикивая его, Лыгин. - Месиво из кишок, мозгов и костей там пряталось! Это всё, что порой удавалось собрать боевым товарищам от погибших после взрывов мин. Сам знаешь, от мин никакой бронетюфяк не спасал. А если тебе, Данила Павлович, захотелось всю правду до доскональности, выкладываю как на духу: настоящая война полыхает в Афгане не на жизнь, а на смерть. Брешут все, кто треплет по телеку о строящихся там больницах для дехкан, магазинах, столовых, что прокладываются дороги и электролинии. Для дураков всё это. Ненавидят нас, захватчиков русских, пуще бешеных собак; сначала платили за каждую солдатскую голову моджахеду, а теперь - любому и даже бачо шестилетнему, принёсшему отрезанное ухо. Про груз 200 я тебе много рассказывать не стану. Вот что из Генштаба просачивалось: начальник его Огарков ещё в 1983 году размечтался порядок в учёте безвозвратных потерь навести. Проверку организовал, выявил, что в сводках расписывали лишь число убитых; для пропавших без вести и раненых в боях места не находилось. Издал Огарков приказ, только никто и сейчас не
ответит, изменилось ли что после его бумаги… А про смотровые окошки, что были запрещены на гробах, - истинная правда до народа докатилась, однако никто никому не расскажет про ребят из похоронных бригад, которые смерть свою познали не на поле боя с врагом, а спиваясь, сходя с ума и пуская пулю в лоб. Продолжать правду-матку?
        - Хватит… - простонал Данила, оторвав руки от бледного лица. - Ты мне лучше о сыне расскажи… Что тебе известно от Вепрева? Очаровашка будет звонить. Придётся ей объяснять.
        - Не вздумай! - дёрнулся Лыгин. - Я помню, какая она чувствительная, в больницу свалится.
        - Вот и растолкуй тогда мне, чтобы я понял, а не строил догадки. От того полковника, гляжу, ты не очень-то отличаешься. Прочитал антивоенную лекцию и успокоился? Я, между прочим, старший офицер и тоже имею допуск к сведениям особой секретности.
        - То секретность гражданского грифа…
        - Не валяй дурака!
        - Предупреждаю заранее - услышишь только в пределах расследуемого дела.
        - В государственных тайнах нужды не имею, а как процессуальное лицо я - представитель потерпевшего. Так ведь ваш Вепрь обозначил Владислава в уголовном деле?.. Поэтому имею полное право на ознакомление со всеми материалами.
        - Да не кипятись ты, Данила, - обнял его за плечи Лыгин. - Не кипятись… Не утаю, расскажу всё, что мне известно, но предупреждаю - вся информация от Вепрева. Доступа к самому делу не имею. Сам хорошо знаешь: тайна следствия - это априори. Только я с твоего разрешения предварительно выпью стопочку.
        Они выпили, не чокаясь.
        - Не уснёшь? Досталось тебе сегодня пережить, дружище, - посочувствовал Лыгин. - А рассказ мой будет долгим. Уж больно много понакручено в том деле разной сволочью.
        - До утра успеешь? - оторвал голову с рук Данила.
        - Задумал что на утро?
        - К сыну хочу пробиться.
        - К сыну могут не допустить. Его на ноги ставят. Там, брат, сейчас такая работа пошла!.. Считай, он и Панкратов, командир взвода разведчиков, - единственные свидетели. Остальные погибли или скончались от ран.
        - А тот?.. Командир взвода?.. Он тоже в госпитале?
        - В Бурденко давно, только выглядит чуть лучше решета.
        - Не шути так.
        - Какие уж тут шутки! За его жизнь борются лучшие врачи. - Лыгин принял ещё одну рюмочку и стал искать на столе, чем закусить, но, не найдя ничего, хлебнул минералки: - Началась вся эта история в Афгане…
        Афганский узел
        - Афган… Будь трижды проклят тот говнюк, кто затащил нас в эту страшную войну! - Даниле почудилось, что песок скрипел в горле Лыгина, когда тот произнёс эту фразу. - Сколько славных ребят сложили там свои светлые головы ни за что. Вот и эти разведчики, о которых пойдёт речь… Разведвзвод капитана Панкратова возвращался с задания по ликвидации банды бородатых. Надо было поспеть за перевал, где бойцов подобрала бы посланная за ними вертушка, но, как это случается на войне - дважды везёт редко: на месте обозначенной встречи догорали обломки вертолёта, а взвод угодил в засаду. Командира изрядно зацепило в бою, была уничтожена связь. Пятерым уцелевшим пришлось выносить троих на плащ-палатках. А духи сели на хвост, пытаясь взять ребят живьём. Панкратов - прожжённый жук, а тут, получив ранение в голову, словно рассудка лишился и твердил в беспамятстве одно: «Добраться до бабая!.. Главное - добраться до бабая!» Решили, что в бреду командир, ведь всем известно, что бабай - это тот же душман, но не перечили. Взвод повёл старлей Конотопкин, снайпер и весельчак, а в таких передрягах любая шутка, каждое весёлое
словцо типа: «Дружно задницу в кусток не опустишь, пулю в лоб получишь!» - и тому подобное, но покрепче, на вес золота. Да что там золото! Смех страх смерти убивает. Конотопкин к тому же не только на зуб остёр, у него глаз - ватерпас: замкнул цепочку отступающих и по одному нащёлкал особо ретивых бородатых столько, что сбил им пыл, поотстали алчущие моджахеды. Потеряли лишь двоих, что на плащ-палатках волокли, отмучились ребятки, истекли кровью. Только укрыли их в каменных могилках и пометили на случай возвращения за телами, очнулся командир и приказал добираться до того самого бабая, настаивая: «Дойдём до него, утихнет, вернёмся и за телами бойцов». Тогда же открыл он и секрет, потому как почувствовал в глазах Конотопкина сомнение: бабай, оказывается, работает на нас, выручал разведку ценными сведениями о передвижениях духов. В общем, свой человек, поможет и связью, а уж тогда вертушку вызвать можно и к своим возвратиться. Надо лишь ночи дождаться…
        Лыгин говорил, словно торопился, спешил завершить рассказ, видно, опасался, что заснёт приятель. Однако Ковшов повода не давал, слушал внимательно. Положив голову на скрещенные руки, покоившиеся на столе, он пристально следил за двигающимся по комнате рассказчиком, ловя каждое его слово.
        - Не утомил? - вдруг остановился старший советник юстиции, закурил даже, но, словно вспомнив что-то важное, резко смял всю пачку в кулаке, забросил в урну и освежил пересохшее горло глотком минералки.
        Ковшов не отреагировал, лишь пристальнее сощурил глаза.
        - К вечеру короткими передышками добрались всё же туда, куда ориентировал с плащ-палатки Панкратов. Доковыляли до одинокого на вид заброшенного дувала[13 - Дувал - здесь: афганский дом в целом.]. Вокруг никого. Командир дал команду близко не подбираться: дух, он как бы на русского ни работал, а всё же дух. Поэтому залегли в камнях в километре отсыпаться до утра; командир, окрепнув до неузнаваемости, словно живой воды хлебнул, вызвался дежурить первым, но ничего не случилось и ночь прошла спокойно. «Переждём ещё немного, - скомандовал Панкратов, - утром оклемаемся, силы восстановим, боекомплект в порядок приведём, заодно убедимся, что бородатые собаки, которые нас преследовали, окончательно оставили свою затею. Исключим всякую случайность, а то расслабимся у бабая, а сволота нежданно-негаданно нагрянет».
        Так, настороже, просидели в камнях, пока снова не завечерело. Когда, перекрестившись, Панкратов собирался отдать команду бойцам готовиться к манёвру и перебежками по одному подбираться ближе к дувалу, подполз постовой, кстати, твой сын, Данила, старший сержант, и, тыча в бок бэка[14 - БК (бэка) - бинокль ночного видения (военный жаргон ветеранов Афганской войны 1979 - 1989 гг.).], поднял тревогу: «Бородатые у бабая!»
        И действительно, в дувале собирался народ воинственного вида. Выхватил командир бинокль, долго разглядывал происходящее, словно глазам своим не верил, и заматюгался изощрённее отпетого ямщика, хотя не слыл большим любителем мата: «Свадьбу затеял бабай, вилы ему в печёнку! Подарки принимает, сволочь продажная!»
        Из мешка, принесённого с поклонами, гости к его ногам вываливали кровоточащие головы наших солдат!.. Это значило, что раненых специально готовили к свадьбе, как дорогой подарок, и в жертву принесли совсем недавно.
        «Ножами ночью всех перерезать, и башки на колы, чтобы свои же их видели!» - столпились разведчики вокруг командира. Разными были угрозы, и удержать бойцов, казалось, не мог никто…
        Ковшов, не подымаясь на ноги, налил стакан коньяку и выпил до дна, запрокинув голову и не закусывая.
        - Пробрало? - кинулся к нему Лыгин и затряс за плечи. - Пробрало наконец! Слышал про такие дикости? Вот она - война Афганская! Наши пацаны тоже там паиньками не были; разведчики, знаешь, какими способами выбивали секретные сведения у врага? Не знаешь, а я тебе скажу! Пленными набивали вертушку, подымались над скалами и сбрасывали по одному вниз, пока кто-нибудь не заговорит от страха! Но уши и носы не резали, глаза не выкалывали, головы не рубили!..
        - Кто из твоих там погиб? - прошептал Данила.
        - У меня?
        - У тебя, у тебя! - в сердцах закричал Ковшов.
        - Да они все мои дети! Пацаны же в основном гибли… Их жгли в кострах эти поганые исламисты! В месиво превращали их тела, подрывая на минах! Офицеров тоже не жалели, но тех живыми в плен старались брать. За них большие деньги начальство моджахедам платило…
        - Рассказываешь так, будто был там.
        - Побывал… Насмотрелся всего, - вздёрнул голову Лыгин, и свинец стыл в его глазах вместе с проступившей влагой; опрокинул он коньяк из бутылки, что Данила ещё в руках держал, и отошёл к тёмному окну, уставясь в одну точку.
        Постоял, помолчал, развернулся резко и рубанул рукой воздух:
        - В общем, как решили разведчики, так и сделали. Ворвались к веселящимся и постреляли всю свадьбу, не пощадив никого. Были предложения старлея Конотопкина живым бабая-двурушника в штаб доставить, но непреклонен был командир; сам допросил злодея, сам приговорил его, сам же распорядился и его жизнью, пустив пулю в лоб. Обшарив дом бабая, наткнулись на передатчик, скумекали, как вызвать вертушку, а когда та подоспела, дувал со всех сторон огнём обложили, чтобы и пепел исчадья адова свирепый афганец на землю не обронил. Когда взвился огонь, один из задержавшихся разведчиков приволок Панкратову два крепких полиэтиленовых мешка с серым порошком. «Опий. Сильнейший наркотик, - сразу определил старлей. - Мешок килограммов на двадцать пять - тридцать потянет. Где нашёл?» «Под постелью своих жён бабай их прятал, - усмехнулся тот. - Там таких мешков с десяток, а то и поболее. Ухватил, что мог». «Да мы же, ребятки, на серьёзную банду, занимающуюся трафиком наркотиков, наткнулись! - вытаращил глаза старлей. - Они, может, по всему миру этим ядом торговлю ведут! Немедленно придать всю эту заразу огню, и уносим
ноги!» «Нет! - не согласился Панкратов. - Всё, что сумеем вытащить из огня, забираем с собой! В штабе решат, что делать и как действовать. Нарвались мы, бойцы, на щупальца гигантского наркоспрута. А это дело не наше. Этим должны заниматься органы поважнее армейской разведки».
        Лыгин прервался, чтобы закурить, но вспомнил, что выбросил пачку, сплюнул с досадой и продолжал:
        - Принялись таскать мешки, но поздно спохватились. Удалось вынести из огня мешков семь-восемь, и обрушились стены. Так наркотик попал в военную часть…
        Смолк Лыгин оттого, что обратил внимание на Данилу, который подозрительно помалкивал и вроде как не двигался, уронив голову на руки. Нагнувшись, он попытался отыскать глаза приятеля, но они были плотно закрыты, а сам он тихо посапывал носом.
        - Сморил тебя, дружище, мой рассказ, и виноваты во всём нынешние мытарства. Спи, родной, завтра день легче не будет, да и последующие тоже, пока не развяжется этот чёртов афганский узел…
        А поутру они проснулись
        Данила открыл глаза от шума в ванной и весёлого пения. «Сашок вчера здорово меня ухайдакал, а сам хоть бы что, песни распевает, жеребец неугомонный!» - поморщился он, приводя в порядок диван, с которого только что поднялся, и шагнул к распахнутому окну. Вдохнул полной грудью свежий воздух, проводил взглядом отлетавшее от гостиницы скоростное такси, и, к своему удивлению, не почувствовал ни вчерашней усталости, ни ожидаемой нагрузки от выпитого. «Плохим пойлом здесь не угощают, - усмехнулся Ковшов, - кажется, голова легче стала и просветлело в мозгу».
        - …Так пусть теперь женатый огорчится. - Безмятежный голос приятеля подымал настроение. - Он своей свободой нам заплатит. Он или дурак, или не знает, что такое женщина в кровати…
        Лыгин свою Аньку похоронил пять лет назад. Жизнерадостная и весёлая, ему под стать, она и умерла легко, сгорев за несколько месяцев - тяжёлая форма рака, выявленная слишком поздно. А может, Анна знала всё, но скрывала, как делают мужественные, сильно любящие женщины, молчала, радуясь последним дням жизни, не желая пугать и мучить мужа. Любила она Сашка до ужаса, в этом Данила не раз убеждался, любуясь на них, когда приезжал в столицу по делам и обязательно оставался у друзей на короткие деньки - никаких гостиниц Анна не признавала. А как она готовила! Данила проглотил слюну. Очаровашка, золотая рукодельница, как он называл свою, и та сравниться с ней не могла, только в рыбных блюдах не уступала… «Да… - помрачнел Данила. - Не услышу я больше серебряного Анькиного смеха, будто колокольчик нас будил по утрам, когда Сашок с женой гостили в короткие летние отпуска…» После её смерти Лыгин так и не женился. Он и не искал замены: всё время занимала служба; приезжал в их городок порыбачить редко, больше виделись они теперь в Москве.
        Данила сделал несколько физических упражнений, чтобы разогнать кровь и отогнать грустные мысли, под конец зачудил - встал вниз головой на руки посредине комнаты и запрыгал по полу.
        - Это что ж ты творишь, бродяга? - Сашок в трусах и с полотенцем на плечах застыл на пороге ванной. - Раньше времени нас покинуть собрался? После вчерашнего даже спортсмены так не экспериментируют. А ты подумал, на кого оставишь свои проблемы, кто их расхлёбывать станет?! Я сейчас же Галицкому звоню!
        - Ну и брехло ты, Сашок. - Данила возвратил тело в нормальное положение. - Занял душ на два часа, песняки распеваешь, небось, без коньячка-то не обошёлся?
        Он протиснулся в ванную, оттолкнув хохотавшего приятеля.
        - С утра не употребляю - золотое правило. - Лыгин принялся одеваться. - Сейчас завтрак принесут. Ты дверь не закрывай, я тебе ночные новости расскажу.
        - Это какие же? Я всё помню, что ты рассказывал.
        - А храпел кто?
        - Ну, это когда ты замолчал. Слышал я, как ты меня будить собирался.
        - И как Очаровашка звонила, тоже слышал?
        - Нет. Этого не слышал! - чуть не выскочил из-под душа Данила. - Как там она? Как Танюшка?
        - Да ты мойся, мойся, у меня глотка лужёная, мне шум воды не помеха, я Ниагарский водопад перекрикивал.
        - Вот трепло!
        - Ты сейчас без трусов ко мне выпрыгнешь, - подошёл ближе Лыгин, - но не боись, не поскользнёшься, я поймаю.
        - Хватит дурить! Что с ними?
        - Собралась твоя хранительница семейного очага сюда к нам, в столицу.
        - Проболтался?
        - Ничего подобного. Наоборот, я её успокоил: с сыном лучше, сделали операцию, поправляется от ранений, нет сомнений, что скоро встанет на ноги.
        - Да что же ты наделал, остолоп?!
        - А тебе хотелось, чтобы я ей всё, как есть, выложил? И про то, как из комы вытащили пацана, и что потрошили и ещё будут потрошить не раз, что предстоит ещё лицевая хирургия!..
        - Замолчи! - Данила не утерпел и выпрыгнул из ванной, растираясь полотенцем. - Она же сюда примчится. Сегодня же вечером, а то и утренним рейсом к полудню здесь будет!
        - Исключено.
        - Забыл ты Очаровашку, Сашок.
        - Всё продумано до мелочей. Выйду я на своих ребят в авиации, не видать ей билетов в ближайшие недели. Распродадут на все рейсы заранее.
        - Она поездом прикатит.
        - И здесь устрою полный облом, будь спок.
        - Ну раз уж ты такой Хоттабыч, - развёл руки Данила, - пообещай твёрдо отсрочку хотя бы недельки на две, пока Влад не заговорит по-человечески.
        - А он уже завтра говорить с тобой будет.
        - Что?! - подпрыгнул от радости Данила.
        - Ну послезавтра. Врачи обещали к возвращению Вепря из Ташкента всё сделать. Важняку это очень важно.
        - Но Вепрев в Афгане, ты вчера сам говорил.
        - Сегодня вылетает в Ташкент. - Лыгин зашёл в ванную, заведя туда и друга за руку, включил душ на полный и в ухо шепнул: - Затевает Вепрь в Ташкенте большую игру. В Афгане всё удачно завершено. Теперь очередь ташкентских сволочей носом в пол упираться.
        - Ты о чём?
        - Не понимаешь?
        - С трудом.
        - Хорошо хоть, что с трудом, но врубаешься.
        - Это поэтому ты воду на всю пустил?
        Лыгин кивнул.
        - И здесь слушают?
        - Гостиница «Россия», мой дружок, - большой проходной двор, чтоб ты знал на будущее.
        - И как же здесь?.. - Данила вдруг вспыхнул. - Что ж ты вчера разболтался? Забыл по пьяни?!
        - А это видишь? - Лыгин вытащил чёрненькую штучку из кармана. - Глушитель! В розетку воткнул, когда требуется, и хоть любовью занимайся.
        - У комитетчиков разжился? - позавидовал Данила.
        - Не вашего ума дело, - ухмыльнулся Лыгин. - Пойдём завтракать.
        В дверь действительно позвонили, вкатился столик, и длинноногая официантка, изящно изгибаясь, принялась расставлять на столе блюдца, чайник и кучу другой посуды.
        - Ваш заказ? - кокетливо осведомилась она.
        - Наш, наш, - кинулся наливать чай Лыгин.
        - На эскадрон заказал, что ли? - оглядел заставленный закусками стол Данила.
        - Ешь, отец, увидишь ли до вечера подобное. - Лыгин, допивая чай, крякнул и принялся за колбасную нарезку. - Сегодняшний наш день начнётся с переезда.
        - Не понял?
        - Перевожу я тебя на новое место жительства.
        - По той причине? - кивнул Данила на карман приятеля, где покоился глушитель.
        - И этой тоже, но не спеши, мой друг. Когда звонил Вепрев, он и намекнул про необходимость смены твоего проживания. Ну и я уж сам догадался, где тебе и безопаснее, и лучше будет.
        Данила, недоумевая, поднял на него глаза.
        - Ну, доедай скорей да пошли, - собирая остатки в кулёк, поторопил приятеля Лыгин, - остальным по дороге кормить тебя буду.
        - А кофе? Чай? Попить чего-нибудь?
        - Минералка в бутылке. - Александр кивнул на объёмный куль. - А кофейком тебя профессор угостит. Он любит принимать гостей из провинции. И торопись - нас машина заждалась.
        Безумный день
        В коридоре, пока шли, и потом, спускаясь вниз, Лыгин объяснил Ковшову причины его переезда в Институт повышения квалификации руководящих кадров Прокуратуры СССР.
        - Здание неприметное, да и уголок столицы, где оно размещается, тихий и безлюдный, - терпеливо втолковывал приятелю Лыгин. - Ты в одну дверь будешь входить, пользуясь собственным ключом, и в ту же выходить. Но шастать, как блудливому коту, по городу из туристических или других каких-либо соображений, запрещается. Не возмущайся! - решительно обрывал он все попытки друга возразить. - Москву, слава Богу, ты назубок знаешь, Кремль облазил несколько раз, когда учился в этом институте, сам мне рассказывал, знаю. Поэтому сидеть тебе придётся в комнате одному, тихо; может, Владимир Иванович снизойдёт навестить и погутарить, но профессор предупреждён, так что беспокоить не станет, хотя уже объявил следователю Чернову, что тебя хорошо помнит, с особым удовольствием рассказывал, как ты воблой угощал друзей-товарищей, коллег по учёбе да приглашал к себе на волжские берега рыбу ловить.
        - Значит, заточению в институтской общаге я товарищу Чернову обязан, следователю по особо важным делам? Лучше бы он весточку подал о происшедшем в метро! Пора бы.
        - Не советую замахиваться на важняков, они даже Генеральному прокурору такого не позволяют.
        - Неизвестность хуже всего! - посетовал Данила. - Они бы меня в состав следственной бригады включили, вот за это я был бы благодарен и Вепреву, и Чернову. Сидеть сложа руки и коньяк распивать - это не по мне. Ты же знаешь меня, Сашок, сколько лет я следствию отдал, прокурором района уже работал, а сложные дела часто брал в своё производство и до суда доводил.
        - Ну и дурак! - хмыкнул тот. - Лучше бы воспитал побольше таких профессионалов, как сам. Нашёл чем хвастать! Дела он расследовал… Небось и обвиниловки сам катал?
        - Писал сам и обвинительные заключения, - разговорился Данила. - Помню, в одной деревушке банда подростков повадилась нападать на любовные парочки, заезжавшие в рощицу ради утех. Не успевали те увлечься друг другом, как пацанва выламывала дверцы автомашин, мужику - в зубы дубьём, да так, что искры из глаз и память вон, а бабу всей гурьбой ублажить стараются. А те молчат, без угроз никуда не обращаются, поскольку он - женат, она - замужем. А общаться в рощу заезжали не любви ради, а страсти отдаться, на чужое потянуло, а чужое, сам знаешь, привлекает некоторых.
        - Чего это тебя понесло? - расхохотался Лыгин. - Соскучился по дому?
        - Сам раскочегарил, - пожал плечами Данила.
        - Забудь. Здесь - монастырь.
        - Особо отличившимся в поведении и учёбе Басков позволял. Помню, ко мне Очаровашка на неделю приезжала, так Владимир Иванович не поскупился - комнату в общаге отдельную выделил на всё время. Я ей тогда всю Москву показал. Впечатлений было!.. Она ведь впервые столицу увидела, вот уж потом рассказов было в детском саду ребятишкам!
        - Да, было время… - вспомнив своё, загрустил и Лыгин. - Мы, бывало, с Анькой… - и смолк, проглотил ком, застрявший в горле. - Прошла жизнь!
        - Чего это ты себя хоронишь?
        - Ладно. Меняй тему.
        - Так я про Чернова начал, а ты меня сбил.
        - У умного дурак всегда найдётся, - хмыкнул Лыгин. - А про Чернова я тебе вот что скажу, мил-дружок…
        За разговором приятели не заметили, как вышли из гостиницы, сели в поджидавший их автомобиль и, промчавшись по городу, подъезжали уже к институту.
        Лыгина качнуло на повороте, он прижался к товарищу и успел шепнуть ему на ухо:
        - Жутко он переживает за тебя.
        - За меня? - обомлел Данила.
        - Стоп! - поднёс палец к губам приятель. - Со мной он уже беседу соответствующую провёл. Расслабился, разболтался я с тобой. А времена-то не те.
        - Что? И у вас?!
        - А помнишь, что в книжках великие сыщики любили повторять?.. Подозревать должен даже себя.
        - Шерлок Холмс! - улыбнулся обернувшийся шофёр. - Этот?.. С трубкой. У него ещё доктор чудной был. Зачитывался я мальчишкой!..
        - Вот-вот, - кивнул любителю детективов Лыгин. - Тормози! Приехали.
        - Такси? - с удивлением обернулся на отъезжающий автомобиль Данила.
        - А ты и не заметил? Это мне Чернов посоветовал. Меньше надо ходить и ездить на служебном транспорте. А уж если нужда припёрла - лови совсем случайного.
        - Это как сказать… Я бы с твоим Черновым поспорил.
        - Ещё успеешь. Он нас с тобой, наверное, уже дожидается.
        - Ну, прямо тайны мадридского двора, - буркнул Ковшов.
        Важняк и его советы
        С директором института попить кофе не пришлось. Заместитель извинился за хозяина, сославшись на лекцию, которую руководитель читал прокурорам обычно по утрам:
        - Переживал, что не встретит сам, очень хотел видеть обоих, но вас поджидает товарищ Чернов.
        - Очень приятно, - протянул твёрдую ладонь темноволосый усатый мужчина лет пятидесяти в гладком тёмном костюме. - Матвей Игнатьевич.
        - Мы побеседуем в нашем уголке? - дружески обнялся с Черновым Лыгин. - У себя всегда уютнее.
        - И посекретничаем.
        - Я с удовольствием вас туда провожу, - предложил заместитель директора, видно, уже посвящённый во все детали.
        «Уголок», как назвал его Лыгин, представлял собой трёхкомнатную обставленную без претензии на особый шик квартиру со всеми удобствами. Была и небольшая библиотечка в шкафу исключительно с книгами юридического толка.
        - Владимир Иванович сам подбирал, - похвастал зам. - Здесь и его книги имеются.
        - Мы их в его лекциях слушали, - улыбнулся Чернов, а Ковшов с Лыгиным послушно закивали.
        - Кофе устроит? - заспешил к двери зам.
        - Я только чай, - присел к столу Чернов. - И без сахара. Витушку бы сгрыз с удовольствием.
        - А нам кофе, - в один голос заторопились приятели.
        - Сейчас всё будет подано, - удаляясь, шагнул за порог зам. - Там кнопочка под крышкой стола… Если что понадобится, нажмите. Я на месте.
        Лишь он удалился, Чернов бросил портфель на стол и развесил пиджак на стуле:
        - Душно с утра, не находите?
        - К дождю.
        - Как вам столица? - ткнулся важняк глаза в глаза к Даниле.
        - Отвыкнуть не успел. Я здесь часто бываю.
        - По такому поводу кататься никому бы не пожелал…
        Данила промолчал, лишь опустил глаза и, первым приняв кофе, глотнул, но поторопился, обжёгся, однако стерпел, ничем не выдав жар на губах.
        - Данила Павлович, - так же пристально изучал его Чернов; присев и пододвинув к себе блюдце с чаем, он как-то по-особенному, чего давно уже Данила не замечал на людях, подул на стакан, затем налил чай в блюдечко, но пить не торопился. - Я слышал, ваша жена собирается приехать в госпиталь к сыну.
        Ковшов дёрнулся, зло глянул на Лыгина. «Какого чёрта!» - так и хотелось ему выругаться, но Лыгин с кофе уже удалился к окну и делал вид, что заинтересованно что-то рассматривает.
        - Со мной она это не обсуждала. Александр разговаривал. Ночью. Я спал.
        - Я бы не советовал этого делать, Данила Павлович. Категорически возражаю.
        - Что вас так беспокоит, если не секрет?
        - Не секрет. Какой уж тут секрет! - кашлянул Чернов. - Вот, смотрите.
        Он аккуратно разложил на столе несколько фотопортретов, отодвинув чайные приборы.
        - Взгляните, пожалуйста. Узнаёте кого-нибудь? - Только теперь он осторожно взял в ладони блюдце с чаем, отошёл на шаг от стола, чтобы Даниле было удобнее, и прихлебнул из блюдца.
        Фотографий было с десяток. Все в чёрно-белом цвете. Профессионально выполнены, чёткие, словно их изготовили вчера. «Все уголовники», - пробежался скоренько по ним Данила. Никто не бросился в глаза. Он взял первую в руки, вторую, третью, четвёртую, добрался до последней и понял, что всё это портреты живших когда-то людей. Как это уловил мозг, объяснить он не мог, а Чернова это не интересовало. Тот, по-прежнему дуя на чай в блюдечке, попивал маленькими глоточками. «Кого он мне напоминает? - шальная, совершенно ненужная, а может, и вредная, мелькнула мысль. - Старорежимного чиновника типа Акакия Акакиевича? Нет. Ни в коем разе. Даже мельчайших признаков сходства не находится. Вот только если блюдечко в руках… и эта излишняя осторожность или боязнь прикоснуться к горячему, ожечься?.. Именно это - дутьё на чай, разбегающийся от его толстых губ по всему блюдцу почти незаметными волнами… Чёрт-те знает что в голове, внезапно разболевшейся ни с того ни с сего. А возможно, я невольно сравниваю Чернова с Порфирием Петровичем? Как там Раскольников ответил этому Порфирию, когда тот склонил его к признанию?..
Как же там?..»
        Часто перечитывал Ковшов именно эту, как он сам считал, наиболее удавшуюся литературному гению книгу, многие фразы их диалогов помнил наизусть, а тут вдруг замкнуло… Нет! Всплыло в памяти! А ответил Порфирию тогда убийца примерно следующее: «Как же, мол, признаваться против совести, стыдно, мол…»
        Данила беспомощно оглянулся на приятеля: кто бы выручил, помог? Не узнавал он никого на фотках. Решительно никого не узнавал! А эти никчёмные воспоминания о литературных героях, вклинившиеся в его разум, только мешали ему. Мучили, подымали нервы и сбивали с толку.
        «Но не случайно же опытный важняк разложил передо мной, прокурором, фотопортреты именно этих людей? - заработал мозг по-другому, уверенней. - С какой стати собирать ему этих явно отживших уголовников?»
        И вдруг словно искра вспыхнула в мозгу и взорвалась: вот он! Вот тот, кого он никогда не должен был забыть! Этот серийный убийца лишил жизни нескольких детей. Но его же расстреляли?! Он сам читал поступившее сообщение из спецучреждения: «Приговор приведён в исполнение. Расстрелян».
        - Мазут! - почти выкрикнул Данила и выхватил фотографию черноглазого бородача из общего ряда.
        - Мазут, - спокойно подошёл к нему Чернов и поставил пустое блюдце на стол. - Только не тот.
        - Тот расстрелян, я знаю.
        - А это его брат. Помните брата?
        - Брата? Да, был и брат, очень похож. Некоторые считали их близнецами. Разница в рождении чуть больше часа. Поэтому они двойняшки, как в народе говорится. Но он тоже должен быть в тюрьме. Его год или полтора как осудили за злостное браконьерство.
        - Освободился, - качнул головой Чернов. - Стал заниматься «бизнесом». Наркотой. В столице на этом засветился. Наблюдали наши за ним, хотели брать, но он вдруг сорвался и как в воду канул.
        Чернов смолк, пристально взглянул на Данилу:
        - Его и наняли убить вас в метро. Остальное вам известно лучше меня: под электричку угодил, промахнувшись.
        - Как же собрали урода? - уцепился за фотку и Лыгин.
        - О, сколько нам открытий чудных готовят просвещенья дух…[15 - А. С. Пушкин. Отрывок из стихотворения. 1829 г.] - процитировал Чернов, улыбнувшись одними глазами.
        - Значит, решил братец отомстить… - в задумчивости произнёс Ковшов.
        - Это одна из версий. Мазут, или по паспорту Горбатов Виктор Викторович, как я уже упомянул, втянулся в наркотический бизнес. Наркотики поступали из Афганистана в Ташкент, ну а уж оттуда - в разные города, и прежде всего - в столицу. Этим занимается до сей поры хорошо организованная преступная группировка. Некоторые из них воевали в Афгане, большинство жителей Узбекистана. Банда очень опасная, на её счету много убийств, ограблений, похищение и продажа детей за границу.
        - Развернулись!.. Мохнатые руки везде?
        Чернов только поморщился и насупил брови:
        - На её ликвидацию брошены лучшие силы профессионалов этого направления. Организована бригада опытных следователей, руководителями назначены я и Вепрев Георгий Сергеевич. Недавно под его руководством бойцам спецназа удалось накрыть часть банды в Афгане. Преступники орудовали и в так называемых подразделениях «груз 200».
        Чернов собрал фотографии, заполнил протокол, дал подписать его Ковшову.
        - Далее не имею права на разглашение. Операция не завершена. Скоро ожидается прибытие Вепрева в Ташкент, ну а уж оттуда - к нам. Полагаю, до этого встретимся не раз. Я буду звонить вам сам, - протянул он руку Ковшову. - Надеюсь, теперь вполне понятно, почему приезд вашей жены сюда крайне нежелателен? Да и вы догадались, конечно, о принятых мною мерах спрятать вас на это время здесь, в институте.
        - Но что с сыном? Мне известно, что его оперировали несколько раз. Каковы результаты? Нельзя ли увидеть его? Поговорить?..
        - Давайте дождёмся завтрашнего дня, - улыбнулся Чернов. - Пока вся банда не будет ликвидирована, продолжает существовать реальная угроза для жизни вашего сына, вас и даже вашей жены.
        - Очаровашки?! - удивился Ковшов.
        - Что?
        - Это его жена, - включился Лыгин. - У них так принято.
        - Простите, - смутился Данила.
        - Очаровашка… - задумчиво произнёс Чернов. - Да, опасность грозит и ей. Вы просто не представляете, насколько жестоки и бессердечны бандиты.
        - Об этом не стоит упоминать мне, - вспылил Данила. - Что завтра?
        - Я позвоню с утра. Потерпите. Это зависит от врачей.
        - Я увижу его?
        - Я тоже желаю и нуждаюсь в этой встрече.
        Чернов поднялся.
        - Ну что, не утомил я вас портретами? - как-то странно взглянул он на Ковшова. - Прошлое вспомнить - что в колодец свалиться, не каждому оттуда выбраться.
        - Помотали мне нервы тогда эти братья-двойняшки, а ведь забыл…
        - Это горе, свалившееся на вас, так придавило психику. Бывает. Не каждому даётся выбраться и сберечь рассудок. Теряли кого раньше?
        - Мать хоронил, отца…
        - Тяжело, но это не то, что с сыном стряслось.
        - Задавим мразь, а Владька крепкий парень, не подведёт, - сверкнул глазами Лыгин.
        - Надеюсь. - Чернов похлопал его по плечу. - Забираю тебя с собой, полковник. Даниле Павловичу надо набраться сил к завтрашнему дню и отдохнуть как следует. Впереди сложные дела.
        - Всё ясно, товарищ следователь. - Лыгин понял намёк Чернова. - Не виделись мы с Данилой сто лет…
        - Столько и прожить надо, - подал жёсткую ладонь Даниле Чернов. - Да, чуть было не забыл сообщить: звонил Галицкий.
        - По поводу?
        - Повесился в следственном изоляторе некий Куртлебс.
        - Скорее, повесили его, - буркнул Данила.
        Когда не вредно не поспать
        Настойчивые пожелания Чернова благостных сновидений не сбылись; впрочем, Данила, привыкший всё подвергать глубокому анализу, отнёсся к сему с должным пониманием. Его натура с малолетства не обрела привычки засыпать на новом месте, не промучившись до полуночи. Не питая иллюзий на этот счёт и теперь, он не залёг в постель сразу после ухода гостя - Лыгин в счёт не шёл, - а отправился изучать профессорские апартаменты. От кухни, оборудованной по последнему крику моды и техники, остались приятные впечатления, и Ковшов не отказал себе в удовольствии посидеть с чашкой чая за столиком на двоих в стиле модерн. Просторная гостевая изучена была ранее, так что в ней Данила особенно не задержался, постоял у напольных часов, дождавшись боя и положительно оценив их мягкий, успокаивающий голос, задержался у зеркала, явно предназначенного для женщины, нежели для мужчины. И вообще, всё в квартире подсказывало, что над её убранством колдовала умелая и со вкусом хозяйка.
        Но больше всего впечатлений произвёл строгий и настраивающий на соответствующий лад кабинет. Басков ли работал в нём или он предназначался значительному лицу или лицам, заезжающим погостить и останавливающимся у гостеприимного хозяина на короткое время, Данила мог только догадываться, но высокий, с двустворчатыми стеклянными дверцами шкаф, на полках которого аккуратно покоились книги сплошь по юриспруденции, выставлял напоказ особое назначение помещения. Не открывая шкафа, он пробежался по корешкам книг и с горечью убедился, что лёгкой литературки, чтобы расслабить мозги, ему не найти, зато бросились в глаза старинные кожаные переплёты знаменитых трудов Чезаре Ломброзо, Беккариа, отчего лёгкая дрожь нежданного открытия пробежала по спине, и он не удержался, скрипнул дверцами шкафа и буквально выхватил первое сокровище, попавшееся в жадные пальцы. Оказалось оно неизвестной безделушкой некоего А. Дебарроля под названием «Тайна руки»; редкостная по всему вещица о хиромантии была издана в России ещё в 1868 году. «Вот этот фолиант меня точно усыпит, - мелькнула легкомысленная мысль, - мало что состоит
он из бреда вымерших динозавров, так придётся ещё поломать голову над старорежимным текстом, так что глаза сами закроются».
        Удобнее устроившись в постели и включив ночник, чтобы без особой мороки уснуть, Данила с любопытством открыл первую страницу, и вместе с запахом потёртой кожи и пожелтевшей благородной бумаги на него дыхнули таинственные времена Аристотеля, Демокрита, Нострадамуса и других древних мудрецов. Он зачитался сразу, не затрудняясь текстом, его захватили поучительные рассуждения о тайнах человеческой руки, которая, как оказалось, формой, линиями и знаками на ладони определяла с достаточной достоверностью (по заверениям автора) жизнь человека, его судьбу, характер, душевные индивидуальные качества, наклонности и физические свойства в прошедшем, настоящем и даже в будущем. «Рука есть зеркало человека, в котором обозначена вся его жизнь», - прочитал несколько раз Данила фразу и, задрав подушку повыше, уселся на кровати, задумавшись. Конечно, он читал о хиромантии ещё в студенческие времена, встречались рассуждения и учёные споры и позже в книге известного Юргена Торвальда, цыганки напоминали, не давая забыть, цепляясь на улицах и клянясь «сказать всю правду о том, что было и чем дело кончится». Они-то,
наверное, и отшибали порой мелькавшее желание изучить более серьёзную литературу об этом. Да и, как обычно, времени не хватало. В институте о хиромантии как о науке вообще не заикались, взамен её изучались строгие законы логики и материалистической философии. Как-то лихо всё было опрокинуто, а ведь Пушкин, Достоевский, сам Лев Толстой придерживались других взглядов, да и не они одни. Люди, прославившиеся в учёном мире, лауреаты Нобелевской премии, признавались в приверженности хиромантии, не краснея, а, наоборот, пропагандируя…
        Данила отложил книжку, часы нежно известили о начале четвёртого часа ночи, но он пропустил мимо ушей любезное их уведомление. Его вдруг захватила другая идея, несомненно, навеянная только что прочитанным. А не заняться ли ему собственным расследованием того, что происходит с первых часов его появления здесь, в столице?! И даже с дней предшествовавших… А почему нет? Он не дилетант, не забыл, с чего начинать… Куи продест[16 - Cui prodest? - Кому выгодно? (лат.) - у юристов всего мира издревле принято считать это латинское изречение главным средством для раскрытия преступлений. Найди ответ и отыщешь вора, считают они. Впрочем, принцип этот используют и политики, и философы, и социологи. Он оказался универсален в поисках истины (авт.).] - кому выгодно? Вот начало всех начал!
        Кому выгодно?
        Итак, кому выгодно?.. Ковшов прошёл в кабинет, оглядел рабочий стол профессора. Кресло удобное, но не для тех серьёзных занятий, которым он задумал уделить оставшееся до рассвета время. Развалясь, расслабясь, в нём можно фарисействовать с собеседником о проблемах бытия, рассуждать о событиях мирового масштаба, а ему необходимо, чтобы мозг, окончательно избавившись от сонливой созерцательности, заработал чётко, мощно, чтобы забегала, заметалась по всему организму кровь, помогая процессу мышления. Данила вспомнил про грубоватый жёсткий стул в углу на кухне и поспешил за ним - вот в чём сейчас он нуждался!
        Лампа под зелёным абажуром ярко осветила зелёное сукно поверхности стола. Жёсткое, гладкое, как раз пригодное для его целей. Данила с нежностью погладил его ладонью. «Интересно, - мелькнула шаловливая мысль, - почему в таком грозном учреждении, как прокуратура, взят на вооружение именно зелёный цвет? Чекисты прибрали синий, милиция - красный, суд - вообще мрачный, чёрный, а прокуратуре выпал зелёненький, как на светофоре. Ничего другого не досталось?.. Не может быть. В этом серьёзном деле мелочей не должно быть. Фуражки, форма отделаны зелёным сукном, оно же на всех столах в кабинетах прокуроров. Зэки даже песню сложили про зелёного прокурора, но ведь, если переложить с их фени на обычный язык, “зелёный прокурор” означает весну!.. А если копнуть глубже, вспомнить великого Гёте, который произнёс знаменитую фразу: “Зелено вечное дерево жизни!” Можно, конечно, оспорить, строчка поэта звучит в переводе некоторых наших литераторов по-иному: “А древо жизни вечно зеленеет”, - но это уже мелочи. Вот он - ответ на все вопросы: прокурор призван обеспечивать и защищать справедливость, на правилах которой
должна строиться вся жизнь человечества!..»
        От неожиданного открытия Данила даже повеселел: тешился мальчишечка, казалось бы, детской игрой, а к выводу пришёл достойному. Успокоив себя известным курьёзом мудрецов «гениальное - просто» и досадно хмыкнув над охватившим его ребячеством, он положил перед собой чистый лист бумаги из ящика профессорского стола и решительно разделил его чертой на две равные части. «Что происходило и происходит» - озаглавлена была первая. «Кому выгодно?» - значилось на второй. «Начать, пожалуй, - задумался он, грызя карандаш, - стоит с самого отъезда, но, конечно, ничего не замалчивать, вплоть до самых незначительных мелочей. Детали порой как раз скрывают или, наоборот, выгораживают главное. Допустим, пресловутая затяжка с билетами на самолёт, завершившаяся в конце концов полуторасуточным пребыванием в поезде. Возможно, это просто случайное стечение обстоятельств, ненастная погода и т. п. и т. д., но в результате утрачено время. А чем это могло обернуться? Смертью сына! - От этой мысли он вздрогнул. - Кому выгодно? Конечно, тому, кто не был заинтересован, чтобы в афганском разведчике с обезображенным до
неузнаваемости лицом, выдаваемым за некоего сержанта из похоронной команды «груз 200», был опознан Владислав… Заинтересованы в этом как местные бандиты, главарь которых остался неустановленным, так и здешние, столичные. Впрочем, если у следователя Чернова имеются все основания считать эту банду опасной организованной преступной группировкой, специализирующейся на афганских наркотиках, её вполне могут объединять и те и другие с верхушкой в столице. Отсюда, несомненно, орудует своими смертоносными щупальцами преступный спрут. В лице таинственных и беспощадных фигурантов - словно призраки, действуют они во многих государственных сферах, в армии, возможно, в госпиталях и в специальных клиниках, где скончались выжившие разведчики, в прокуратуре…»
        Ковшов поёжился, передёрнул плечами. «Конечно, и в прокуратуре! Иначе чем объяснить бездеятельность уволенного в запас бывшего военного следователя Жихарева? Его тихо убрали из органов, а скоро он, наверное, покинет и списки живых, скончается в каком-нибудь из ведомственных санаториев от больного сердца, например, или впишут ему в смертный лист инсульт от злоупотребления алкоголем. И перестанет он представлять для всех интерес. Но тогда как же с полковником Филимоновым? Куда отнести этого фигуранта? Чернов да Лыгин именуют до сих пор бывшего помощника Жихарева своим человеком, а Вепрев, уезжая, даже поручил ему провести опознание Владислава?.. Выходит, Филимонов остаётся при деле… - Ковшов подёргал себя за ухо, что означало глубокую его озабоченность. - Возможен, конечно, вариант, что за полковником ведётся негласное наблюдение, чтобы упредить вредные вылазки и замыслы врага, пресечь своевременно террористический акт. Не зря так рвался офицерик Матвеев к сыну, оберегая его и от взволнованного отца, и не подпуская близко полковника…
        Интересно, жив ли Панкратов, командир взвода разведчиков? Чернов о нём не упоминал ни разу, будто стараясь скрыть. Зачем?.. Чтобы лишний раз не тревожить отца единственного оставшегося в живых свидетеля? Старлей Конотопкин скончался в госпитале от ран. Конечно, это могло быть и убийством… Тогда они тем же способом могли погубить и Владислава! Не успели? В каком лечебном учреждении находились Панкратов и Конотопкин?.. Вместе?.. В разных госпиталях?..»
        Вопросов становилось всё больше и больше. Ответов ни на один из них Данила не находил. Чистый когда-то лист бумаги был испещрён именами и фамилиями, фразами, восклицательными и вопросительными знаками. Вопросительные увеличивались.
        «Филимонов… - Полковник всё больше и больше волновал сознание Ковшова. - Если он враг, то, стоит ему убедиться в способности Владислава давать показания, он предпримет попытку к его уничтожению. Понятной становится и запомнившаяся после опознания фраза Филимонова; полковник, видно, озабоченный происшедшей тогда сценой, забывшись, что не один, произнёс что-то вроде: “С одним ясность имеется, теперь очередь второго…” Если это верно, его слова можно истолковать так: опознаваемый долго ещё не заговорит и с ним можно повременить, а вот второй подлежит уничтожению. Кто тот второй?.. Панкратов? Когда его умертвили? Где?.. Чернова сегодня нет, - Данила взглянул на часы, - нет… Вчера он попросил меня набраться терпения и ждать встречи с сыном. Очевидно, эта встреча должна сегодня и произойти, а значит… А значит, надо немедленно его поставить в известность обо всех, пусть надуманных за этим столом, подозрениях в отношении полковника Филимонова! Влада могут убить до нашей встречи! Немедленно, немедленно звонить!»
        Данила выскочил из-за стола, бросился из кабинета в поисках телефона. Но кому звонить? Телефона Чернова он не знал. «Лыгину, конечно, Сашк?! - мелькнула мысль. - Тот подымет всех, кого надо». Но телефонный аппарат резкой трелью ошарашил его сам. И оказался аппарат за его спиной, в кабинете, где он работал, на невысоком столике. Данила лихорадочно схватился за трубку.
        - Данила Павлович? - узнал он голос Чернова.
        - Что случилось?!
        - Одевайтесь и выходите. Я жду вас в машине у подъезда.
        - Что случилось, можно узнать?! - сорвался Данила на крик.
        - Всё худшее позади. Не волнуйтесь.
        Нет ничего хуже ночных звонков
        Ковшов не бросился к следователю с вопросами. Молчал и Чернов. Он сидел впереди и курил, опустив стекло до упора и выставив ладонь с зажатой сигаретой на воздух. Водитель гнал машину, хорошо зная маршрут и почти не тормозя. Поздняя ночь или ранний рассвет - удобное время в столице: на улицах почти ни души. Так, молча, они промчались минут десять.
        - Долго жить вашему сыну. - Наконец развернувшись, важняк принялся расстёгивать пуговицы на груди рубашки. - Жарко. Давит. Или меня что-то прихватило. - Он кашлянул. - Ненавижу ночные вызовы!
        - Валидол? - сбрасывая скорость, сунулся в бардачок за таблетками водитель.
        - Дай одну, - выбросил под колёса недокуренную сигарету следователь. - А вот завязать с этой поганой страстью не могу.
        - С сыном что? - спросил Ковшов.
        - С ним ничего, слава Богу, - продолжал кашлять Чернов. - И ведь они догадывались, сволочи. Чуяли, что над ним колпак подвешен, а на верную смерть свою стерву отправили!
        - Филимонов? - спросил Ковшов.
        - Вы прямо в глаз.
        - А сам он где?
        - Скоро выясним.
        Как ни крутил головой Данила, а знакомых мест, зданий не приметил.
        - Да не вертитесь вы; Владислава мы перемещаем из одной клиники в другую, сюда перебросили совсем недавно. Как это принято говорить, под особым прикрытием ваш сын и с особой секретностью. А они проведали! - Чернов хлопнул со злостью ладонью по дверце.
        - Это кто же они? Не Филимонов же один?
        - Нет. Не один. Смею надеяться, сам скоро расскажет.
        Их встречали у входа четверо. Все в гражданке. Вперёд шагнул уверенный и крепко сложенный усатый молодец:
        - Приветствую, Матвей Игнатьевич!
        - Веди, - тяжело махнул рукой следователь и сам шагнул вперёд.
        - Да здесь всё рядом, не спешите.
        Они миновали приёмную, прошли длинный узкий коридор, завернули, и усатый, всё же опередив следователя, остановился:
        - Вот она. Ганна Жупик. Новенькая санитарка.
        - И это всё, что установлено?
        - Работаем… - оглянувшись на Ковшова, ответил тот.
        Женщина средних лет, возможно, до смерти казавшаяся молодой и симпатичной, теперь с перекошенным в застывшей гримасе лицом, с растерзанным животом и разбросанными внутренностями стыла в луже собственной крови.
        - Живой не смогли взять? - зло скрипнул зубами Чернов и, прислонясь к стене, полез за сигаретами.
        - У вас же валидол под языком! - остерёг усатый.
        - Ты, Боря, успокойся за меня, - отмахнулся следователь, - дым я вдыхаю, а таблетку сосу. Одно другому не мешает. Кого ещё вызвать успел?
        - Оперативную группу, медиков, эксперта-криминалиста. Как обычно.
        - Вот сколько людей на ноги поднял, а сработал бы, как учили, не понадобилось бы.
        - Афганка, товарищ подполковник, кто же знал, что она на гранату бросится? Думали, как обычно, пистолет, то-сё…
        - Вот тебе и то-сё, - передразнил следователь. - Порвал верный след.
        - Эта ничего бы не сказала.
        - Что?! Особая масть?
        - Извиняюсь, я к слову.
        - Вы доложите, капитан Семёнов, товарищу прокурору, - Чернов кивнул на Ковшова, - как здесь всё произошло.
        - Следили за ней от её комнаты. Она пробиралась без света по коридору в палату к вновь поступившему больному. Чего-то несла с собой. Решили - оружие. Что ещё она могла иметь при себе? - Капитан обернулся на следователя. - Придерживались вашей инструкции - больному никто не должен угрожать. Окликнули. Она побежала, а почувствовав, что догоняем, рванула гранату. Лёгкая, наверное, гранатка, итальянская, для ног, но к груди прижала, вот и разнесло.
        - Под наркотой была?
        - А как углядишь? Медик ответит.
        - Эх, Боря, Боря, говорил же я тебе про этих афганских наркоманок.
        - Кто в них влезет, товарищ подполковник, не я же её на работу принимал, - понурился капитан.
        - Не принимал, а знать должен, - сухо оборвал его тот.
        - Так точно…
        - Шла она на верную смерть, - сухо подытожил Чернов. - Подписан был ей приговор.
        - За какие провинности? - не сдержался Данила. - Филимонов ответит?
        - Боюсь, что и к нему не успеем доехать.
        - Тогда что же сидим?
        - Спешить некуда. Нам здесь ждать, там бригада оперативников работает, а ты, Семёнов, вызывай-ка сюда главврача.
        - Спит ещё.
        - Звони. Спать спокойно теперь ему долго не придётся. Уверен, Жупик он раньше и в глаза не видел, но кто-то хлопотал за неё.
        - Я людей к нему пошлю, чтоб сдуру не драпанул, пусть сразу в «контору» везут.
        - Пожалуй, ты прав, Боря. Найдёшь мне тихий кабинетик здесь, прилягу я. И покличь ветеринара местного, пусть укольчик сделает. Не отпускает что-то.
        - Кардиолога?
        - Если имеется.
        - В этой клинике всё имеется.
        - А Данилу Павловича пусть водитель отвезёт, откуда взял.
        - Есть.
        - Погодите, погодите… - вмешался Ковшов.
        - Езжайте. Отдохнёте до обеда. А после обеда за вами мой водитель приедет. Вепрева я сюда попрошу. Здесь пообщаемся. Найдём местечко, и я в себя приду. Забарахлил мотор что-то…
        - От такого забарахлит, - буркнул капитан.
        - Вот она - наша жизнь, Боря.
        - Мне хотелось бы дождаться известия о задержании полковника, - вмешался Ковшов.
        - Мне тоже хотелось бы, но не звонит никто.
        - Матвей Игнатьевич, - Данила отвёл следователя в сторону, - я догадываюсь, вам предстоит разговор с Вепревым?
        Тот хмуро кивнул:
        - Должен звонить. Вот жду.
        - Он руководит операцией по ликвидации Филимонова и его подручных?
        - От прокурора ничего не скрыть, - хмыкнул тот, не скрывая досады.
        - У меня к вам просьба. - Ковшов сжал ладонь руки следователя. - Уверен, Филимонова вы не упустите и наконец точка будет поставлена. Разрешите мне сейчас увидеть сына и пообщаться с ним. Жена звонит Лыгину и утром, и вечером, так как моего номера телефона она не знает; тому приходится врать, изворачиваться… Теперь при мне телефон и сын рядом… Я прошу.
        - Гордеев, - окликнул Чернов одного из оперативников. - Проводите прокурора к Ковшову. - А Даниле добавил: - Только особенно не увлекайтесь. Успеете наговориться… потом.
        Едва сдерживаясь, долетел он до двери, которую распахнул перед ним оперативник.
        - Отец! - позвал знакомый голос, едва Ковшов переступил порог.
        Влад, опутанный проводами приборов, лежал прикрытый до пояса простынёй, бинты скрывали нос и подбородок.
        - Сынок! - бросился к нему Данила, готовый затискать его в объятиях, но вовремя замер над сыном, не зная, как лучше подступиться. Тот сам приподнялся на койке, поцеловал отца жёсткими сухими губами, обхватив и притянув руками к себе его голову.
        - Не стеклянный я уже, батя, - разобрал Данила его шёпот и почувствовал влагу на своих щеках. - Лишние железяки повыбрасывали, отрихтовали грудь и позвоночник, вот спина плоховато ещё держит да рожу для девчат глянцевать долго придётся.
        - Погрубел ты, сынок, - нежно гладя его короткостриженую голову, словно малому ребёнку, завлажнел глазами и Данила. - Усы, гляжу, отпустил. Мать обомлеет. Мужик прямо! А лицо побелело без солнца.
        - Кожу сбросил, отец, линяю, как змея, а раньше головёшкой горелой выглядел, - улыбнулся Владислав. - Загорит ещё кожа, покупаемся на Волге.
        - Покупаемся, сынок, покупаемся. Только выбирайся отсюда скорей. Танюшка, сестрёнка, заждалась, а мать…
        Он замолчал, давясь комком в горле.
        - Что там за шум был в коридоре, отец?
        - Всё кончилось. Следователь расскажет, если сочтёт нужным.
        - Ты по-ихнему заговорил, батя, - засмеялся сын. - Я в курсе. - И он скосил глаза на рукоятку пистолета, торчащего из-под подушки. - Предупреждён Матвеем Игнатьевичем на всякий случай. Не повезло Чернушке и в этот раз.
        - Чернушка? Это кто такая?
        - Эту гадюку в афганской похоронной команде, где она шоколадки от генерала на родину паковала, прозвали так за дикий нрав. Не из русских она - смесь бульдога с носорогом. В одной команде с Панкратовым работала, наркоманка.
        - Ты в курсе операции?
        - Нет. Это Георгий Сергеевич Вепрев, возглавив следственную группу, ввёл меня в некоторые детали.
        - Погоди, погоди! Ты же в коме находился?!
        - Когда это было!.. - улыбнулся сын. - А когда ты меня опознавать приехал, придумал эту кому Вепрев, хотя врать не хочу - изрешетила меня Чернушка из «калашника» изрядно.
        - Но ты же на опознании трупом лежал? Весь в бинтах!
        - Проверял Вепрев Филимонова и его ординарца.
        - Матвеева… офицерика?
        - Запомнил этого мордоворота?
        - Я, признаться, мыслил иначе, - смутился Ковшов-старший. - Про Панкратова Лыгин мне - ни слова… Умолчал?
        - А ему и не положено было знать. Панкратов - это большая сука! - выругался Владислав, зло сверкнув глазами. - Всех бы нас подставил, не разгляди я в бинокль свадьбу бабая. Говорил тебе Лыгин, какие подарки бабаю принесли?
        - Ты объясни толком, сынок, - присел на стул к койке Данила. - Теперь уже все секреты утратили смысл.
        - Командиром взвода у нас старлей Конотопкин был, - начал тот, помолчав, и тяжело вздохнул, будто набирая сил. - Замечательный мужик Алексей. Мы за ним как за каменной стеной - в огонь и в воду. Но строгостью отличался, лишнего не позволял и повидавшим многое дедам. А за неделю до ухода на задание по ликвидации банды Гульбедрана примчался полковник с шавками из штаба, начали подноготную шерстить чуть ли ни всей нашей группы. За Конотопкина, главное, ухватились. Вспомнили аж годичной давности промахи в ущелье Панджшер, «Пять львов» в переводе на наш; полегло там тогда ребят немало, но разведка была ни при чём, однако наскребли ему, что называется, по самое не хочу. Взамен не известного никому Панкратова втюрили. К слову, тут же молва полетела, что капитан хоть из штаба, но порох нюхал, награждён за какие-то подвиги в разведке и подготовлен специально на неуловимую банду озверевшего Гульбедрана, до которого мы дотянуться не могли; следом - ещё подробности, что не трясли нас, а проверяли боеготовность, так как противостоять нам будет банда из «чёрных аистов», специально подготовленных в Пакистане,
одним словом - спецназ. Одно радовало ребят - Лёху Конотопкина в замах командира оставили…
        Сын примолк, будто выдохся, на отца глянул, подмигнул:
        - Однако вырвались мы из пекла, в котором спалили и хвалёных «аистов», и их орла Гульбедрана, остатки их бросились за нами, но Лёха - мастерский снайпер, он и спас большинство уцелевших. Панкратов живуч оказался, его волокли на плащ-палатке до самого бабая, куда он приказал, хоть и отговаривал его Конотопкин, а самого старлея я волочил на себе… Подстрелили его, когда и опасность вроде миновала. Шальная пуля, выпущенная наугад, как раз и угодила ему в живот…
        Сын замолчал надолго, но у Ковшова не открывался рот, чтоб его торопить.
        - Про остальное рассказывать нет смысла. Лыгин, как я понял, расклад дал с разрешения Георгия Сергеевича. Да!.. Ещё!.. Наркотики, о которых Панкратов столько забот проявлял, в вертушку частично загрузили, а потом довелось мне увидеть, как Лёхе в гроб Чернушка их упаковывала. Его тело наркотой обкладывала. Я же сам попросился у начальства Лёхино тело родителям доставить и прощения попросить, что не сберегли, ну случайно и оказался в похоронном том амбаре: груз почти весь в самолёте, летуны матерятся - подыматься надо в воздух, а тут задержка!.. Застыл я на пороге, когда всю ту мразь разом узрел, суетящихся у гроба с наркотой. «Вот, думаю, какая ты есть шоколадка от генерала на родину!» Потянулся за пистолетом - другого оружия при мне не было, - да какой там! Их трое было. Чернушка первой резанула из «калашника», и пропал белый свет…
        - Лыгин не посвящал меня…
        - Да что он знал, отец?! Георгий Сергеевич мне уже потом досказал. Стрельбу многие слышали, вот и бросились гады следы заметать. Подкатили откуда-то бурбухайку раскуроченную, облили горючим, меня - под неё - и подожгли, сунув в сапог чужие бумаги, а мои достались одному из тех двоих… Мельником прозывается… Достану я его, на краю земли достану! За всех наших ребят, за Лёху Конотопкина расплачусь по полной!
        - Удалось ему выскользнуть с гробом в Ташкент с твоими бумагами, но к родителям старшего лейтенанта, естественно, он ехать не собирался. - Данила опустил глаза, чувствуя и свою вину перед сыном. - Прошляпили его, ускользнул подлец.
        - Достану! - скрипнул зубами Влад.
        - Данила Павлович! - приоткрылась дверь, в которую заглянул Чернов. - Пора ехать. Прощайтесь.
        - Ну, сынок, выздоравливай, - как смог, обнял Ковшов сына. - Выздоравливай, теперь главнее для всех нас ничего быть не может. А уж потом разбираемся с недобитками. Мать глаза проглядела, ты бы ей черкнул письмецо, а я забегу, прихвачу. Мне ведь здесь долго сидеть не разрешат.
        - Чиркну. Ты забегай, когда собираться станешь, - улыбнулся сын, - из этой клиники меня теперь вряд ли куда перекатывать станут. Нет нужды.
        Они ещё раз крепко расцеловались.
        Заложница
        - Вы вроде без меня собирались к Георгию Сергеевичу? - сидя в машине на заднем сиденье, поинтересовался Ковшов у Чернова.
        - У меня тоже вопрос к вам, - без прежней доброжелательности повернулся тот. - Вы зачем жену в Москву вызвали?
        - Что?!
        - Успокойтесь, товарищ прокурор. Я же просил не делать этого!
        - Что случилось? Я никого не вызывал.
        - Как?
        - Она даже не знает, как мне звонить! А я… Сами знаете! Нахожусь здесь чуть ли не на положении арестанта. Лыгин меня спасал, отбрёхивался.
        - Что же тогда она прикатила в столицу?
        - Не может быть!
        - Оказывается, она может! Чрезвычайную ситуацию создала и сорвала Вепреву операцию по захвату Филимонова.
        - Да расскажите вы толком!
        - Толком… Толком вряд ли получится. - Чернов уже дымил в приоткрытое окошко. - Нет, спокойно сдохнуть в постели не дадут…
        - Не такая уж и плохая смерть, - огрызнулся Ковшов, не задумываясь.
        - Не дождался я звонка Георгия Сергеевича. Повалялся, повалялся на диванчике, а звоночка-то нет, вот бес и дёрнул - сам накручивать стал. И нарвался на гром пушек из всех орудий. Устав от матюгов, он и выдал: ваша жена у Филимонова!
        - Что?!
        - Обложили этого полковника спецназом, собрались начинать операцию по захвату, и тут вылетает из его кабинета Матвеев.
        - Его подручный?
        - Он самый. В машину - и газу. Сам за рулём. Пока решали, брать его сразу или проследить, тот умчался. Пустили по следу оперативников, тот - на вокзал. Тот же самый, Павелецкий. И встречает там вашу, как вы именуете её, Очаровашку.
        - Товарищ подполковник, я бы попросил!.. - вспылил Данила.
        - Та будто его и дожидалась. Он лишь дверцу открыл - она на переднее сиденье с одной сумочкой.
        - Как он её узнал?
        - Как она его узнала?
        - Ну, знаете!..
        - Ничего я не знаю! Вепрев тоже меня вопросами засыпал, Лыгина вызвал, тот теряется в догадках.
        - Прослушивали телефон Лыгина?
        - Вряд ли. Комитетчик всё же.
        - Но как им стала известна её личность?
        - Вы имели в виду фото?
        - Фото.
        - А Мазут, охотившийся на вас? Как он вас выследил, не видясь с вами столько лет? Вы же сами едва узнали его лицо в тех портретах, что я вам демонстрировал.
        - Что он с ней сделал? Куда увёз?
        - К Филимонову, конечно, и привёз.
        - Значит, не выдержала Валюшка, обманула Лыгина и прилетела сама к сыну, а попалась в западню, как бабочка на зажжённую свечку, - заскрежетал зубами Данила.
        - Операцию Вепрев приостановил. Поручил мне, чтобы срочно нашёл вас и вёз к нему.
        - Что меня искать? Не иголка в сене. Всегда рядом с вами. А перехватить Матвеева нельзя было, когда он жену из машины в здание к Филимонову заводил?
        - Пистолет к голове ей приставил, сволочь!
        - Понятно… Связались с Филимоновым? Что он требует?
        - Самолёт велел готовить в Ташкент.
        - Ну, из Ташкента-то ему тоже деться некуда будет.
        - А он туда и не полетит. Заставит сесть на какой-нибудь аэродром в Узбекистане, и ищи его.
        - Это на какой же аэродром в Узбекистане?.. Ему уж лучше прямо в Афган.
        - Думаю, связями ещё не разжился.
        - А я думаю, некуда ему лететь! - хлопнул по сиденью Данила. - Умом он не двинулся со страху? Раскусил я его сразу при первой нашей встрече. Напускает на себя много, а нутро пустое. Нет в нём духа дьявольского. Его место в подручных ходить, а не в вождях. Слаб.
        - Что это вы задумали?
        - Ответьте лучше, что собрался предпринять Вепрев?
        - Не знаю.
        - А я знаю.
        - Вы?
        - К Филимонову мне идти за женой. И не медлить ни минуты, пока полковник со страху не сотворил лиха.
        - Что?.. Вот так вот прямо из машины и пойдёте?
        - Связь есть в Вепревым?
        - Конечно.
        - Наберите его.
        - Вы сами будете говорить?
        - Матвей Игнатьевич, - укоризненно покачал головой Данила. - Хватит, наконец, опекать прокурора. Я понимаю: вы - столичный следователь по особо важным делам, но не до такой же степени властны надо мной. Тем более в этой ситуации.
        - Вепрев! - протянул ему трубку тот.
        - Я вот что предлагаю, Георгий Сергеевич, - не дожидаясь, сам заговорил Данила. - Сопровождающих мне не надо, хотя безопасность прошу обеспечить.
        - Матвеев уже сдался, сидит трясётся у меня в машине, - ответил жёсткий, без эмоций голос. - Про вас наслышан от сына. Нрав у вас, чую, одинаковый. Задумали разговорить гада?
        - Задумал. И полагаю, что это единственный выход.
        - Вы - муж, - после длительного молчания ответил Вепрев. - У вас свои аргументы. Навредить вы уже ничем не навредите. В самом худшем случае всё равно вернётесь назад. В вас стрелять он не станет. В жену - тоже.
        - Вот видите, как у вас всё логично получилось.
        - Работа…
        - Тогда я пошёл.
        - Удачи!
        Автомобиль Чернова подрулил к подъезду здания, оцепленного спецназом. Вепрев в прокурорской форме и бронежилете вышел из чёрной «Волги», выделявшейся от других машин, как хищная щука, и, приветствуя, поднял руку.
        «Император приветствует идущего на смерть, - усмехнулся почему-то Данила, - а ведь получается наоборот. В Риме приветствовали гладиаторы императора…»
        Он вошёл в пустое здание, чувствуя десятки настороженных глаз, следящих за ним. Не замечая ступенек, вбежал на второй этаж. Он хорошо запомнил, где находится именно та дверь, за которой несколько часов прождал полковника. В приёмной, как и везде, было пусто, царила гробовая тишина. За дверью, за той самой дверью с сохранившейся табличкой, что-то упало. Он дёрнул ручку.
        - Ковшов? - услышал глухой голос изнутри. - Ты мне не нужен…
        - Вы мне нужны! Откройте, полковник!
        - Был полковник и весь вышел.
        И тут же прогремел выстрел.
        - Даня! - раздался вопль Очаровашки.
        Данила забарабанил в дверь ногами и руками, но замок щёлкнул и дверь приоткрылась. Он распахнул её, рванул вперёд и чуть было не сбил Очаровашку с ног. Бледная, она упала ему на руки. Целуя её, он краем глаза заскользил по кабинету. Филимонова нигде не было, только струйка крови выползла из-под его стола. Кабинет тут же заполнили бойцы в чёрных костюмах с автоматами. Он поднял Очаровашку и понёс на руках через расступающуюся толпу.
        Часть II
        Стрела, которую ждёшь
        - Ну, как новый прокурор? - сразу после приветствия и первых обязательных в таких случаях любезностей по телефону спросил Лыгин. - Куда метёт новая метла?
        - Метёт в ту сторону, куда положено, а это главное, - ответил Данила. - Энергичен, будто две танковые силы, так что некоторым не отдышаться. Но такие сразу заявления на стол. Не по нраву им его начинания.
        - Он здесь, в коридорах прокуратуры республики, у дверей кадров месяц, а то и поболее скучал, в основном потолки разглядывал да ручки кабинетов.
        - Чего бы это?
        - Часа ждал своего.
        - Иронизируешь?
        - Перессорился у себя на Алтае со всеми. А в особенности с местными правителями. Он же замом был у прокурора края по общему надзору. Придерживался взглядов Трубина и его концепции: дробить свой участок на мелкие направления не дал, восстал против сухаревских установок на дежурство прокуроров при погрузках и разгрузках железнодорожных вагонов. Одним словом, против всего того бедлама, что Сухарев Александр Яковлевич в угоду Горбачёву нагородил.
        - Откуда информация?
        - Проверенная, не сомневайся. Временным он был человеком у вас. Случайным. Мне представляется, Александр Яковлевич обрадовался даже, когда на пенсии очутился.
        - Теперь что говорить… Ты лучше, раз в курсах, о Юрии Фёдоровиче поделись.
        - А чего рассказывать? Обиженные на его шефа нажали, а тому чего думать? Он сам от такого зубастого устал. А собственное кресло, в котором пятнадцать лет просидел, дороже, поэтому отправил его в столицу: раз в резерве стоишь, дуй в кадры и жди первой вакансии. Позвонил Макаровой: засиделся, мол, у него зам, нуждается в назначении. Вытурил. Вот и вся история.
        - Не ты бы мне всё это поведал, Сашок, не поверил бы. Неужели такое может быть?
        - Я врать не любитель, - обиделся Лыгин. - А вообще чему удивляться? Авторитет подрастеряла Генеральная прокуратура у местных князьков, а уж у высших и подавно. Сухарев как дежурный при дверях ЦК партии был, только туда и бегал. А как Гдляна и Иванова из прокуратуры выгнал и уголовное дело против них возбудил, то число его сторонников совсем уменьшилось. Народу поувольнялось тьма. И какого!
        - Слыхали. И до нас докатилось.
        - Как у вас там рыбаки шуткуют: рыба с башки гниёт?
        - Есть такая присказка.
        - В центральном аппарате ещё серьёзнее всё обернулось. Перестали Сухарева слушаться краевые и областные прокуроры. Конечно, прежде всего те, кто у местной власти покровительством пользовался. Своим фаворитством козыряли при случае. В больших, ведущих регионах творили что хотели… Свердловск, Москва, Питер - как китайские бонзы, с позволения местной партийной власти, конечно.
        - Тебя самого не узнать, Андреич, раньше ты так не рассуждал, - хмыкнул Ковшов.
        - Времена другие пришли, а с ними и всё остальное переменилось, но с приходом Трубина в Генпрокуратуру ситуация меняется в лучшую сторону. Поэтому я рад, Данила Павлович, что вашей области настоящий прокурор достался. Конечно, Галицкий Аксентий Семенович был на своём месте, но его ни с того ни сего в старики записали, перестройку затеяв, только не знаю до сих пор: кто кого перестраивать собирается?
        - Время всё расставит по своим местам, тогда разбираться начнут.
        - Как бы поздно не было. У нас это обычное дело: искать виноватых, когда носы в кровь разбиты. Тараскун - мужик молодой, духом крепкий, а главное, злой. Но злой по-хорошему. Несправедливости не терпит. Мир не так уж плох, когда в нём есть такие люди.
        - По делам знаком или лично знаешь?
        - Земля только слухом и живёт, - хмыкнул Лыгин. - Местные мафиози его побаивались и партийные боссы не терпели. У них друг к другу взаимная неприязнь. Нам порой вместе с Генпрокуратурой приходилось проверять жалобы с Алтая на Тараскуна. Беспардонным они его называли, без должной почести относился к некоторым членам партии и руководителям. Не разбирался особо. Всех грёб под одну гребёнку. А они хотели, чтобы белых от чёрных отличал.
        - Известная слеза.
        - Ну вот. Тебе, значит, объяснять не надо. Его судьба гнала на Восток, узбеков или туркменов к социалистической законности приучать, но побоялись туда пускать. Там в своё время Бутурлин гайки накрутил такие, что сам Рекунков не обрадовался. Бутурлин и зачал известное «узбекское дело», которое потом в «кремлёвское» превратилось. А нашим наверху эти неприятности ни к чему. Вот Тараскуна к вам, как вакансия открылась, и отправили. Область, конечно, маленькая, не то что Алтайский край. Как он там?
        - Приживается. Нашему народу в аппарате и в районах по духу пришёлся. Так что поддержку ему мы обеспечим. Главное, пока не врёт. Многого не обещает, но исполняет, что говорит. И конечно, берёт искренностью. Требователен, но справедлив.
        - Жену-то привёз?
        - Нет. Про жену спрашивать не совсем удобно, а сам молчит. С квартирой пока проблема. Живёт один. Друзей не заводит, осторожничает с местными, особенно душу не открывает.
        - А прокурору иначе нельзя.
        - С новым замом по следствию больше общается.
        - С Юрой Бледных?
        - С ним. Недавно назначили. Соротев, откровенно сказать, слабоват был, рано ему было в замы, упускал серьёзные моменты, а то и грубые просчёты были. Помнишь дело Салихова?
        - Это тот, который полгода без вины в сизо проваландался, пока ты его не освободил?
        - Он самый…
        - Что о сыне помалкиваешь, Данила Павлович? Помню, жаловался, что тяжело Владислав в милиции приживается.
        - Несладко в уголовном розыске, сам знаешь. Но ничего, Пётр Иванович Квашнин его сразу к себе взял, в самое пекло сунул.
        - Сталь закаляется в огне.
        - Вот он и закаляется, мать его ни днём ни ночью не видит. Петро бросил его раскрывать «висяки», учитывая опыт работы в разведке. Уже в старших лейтенантах ходит, последнюю звёздочку досрочно присвоили за ликвидацию особо опасной преступной группировки. А сегодня утром звонил мне, просил мать предупредить, чтоб не беспокоилась и к вечеру не ждала - выехал в один из дальних районов, где очередное чепэ.
        - В целом-то доволен службой?
        - Не так воспитан, чтобы отцовской репутацией пользоваться.
        - Ты не ответил…
        - А ты встречал дураков, которым вместо танцев с девчонками нравилось жульё да бандитов ловить по ночам?
        - Сам молодца подбил на лихое дело…
        - Холостыми стреляешь, Сашок, - хмыкнул Данила, - Владислав в уголовный розыск попросился с одной только целью, чтобы отыскать след Мельника - той сволочи, который его имя присвоил. Об одном только и мечтает - отомстить за ребят, погибших в Афгане, своего командира не может ему простить - взводного Алексея Конотопкина, тело которого эта гадина так и не доставила родителям. Ездил Влад к ним, навещал отца и мать, поклялся, что кровью заплатит предатель.
        - Плохо. Одной жаждой мести в уголовном розыске многого не добьёшься. Там необходим холодный рассудок.
        - Мы с ним на эти темы часто беседуем. Втолковывать пытаюсь: чтобы Мельника найти, придётся много грязи воровской перекопать. Тот, конечно, сменил фамилию, возможно, изменил и внешность, а с учётом, что вращался в ташкентских и московских группировках, занимавшихся наркотой, большим авторитетом успел стать. Трудно до него добраться.
        - Что же? Скис Влад?
        - Отвечает, что Квашнин его поддерживает и предпринимает свои меры. В союзный розыск объявлен Мельник, большая работа проводится в Москве - есть информация, что тот осел в столице.
        - Ну, если так, обещаю и своё содействие, включу своих ребят, а Владу передай, чтоб звонил мне, если возникнет необходимость. Кстати, едва не забыл спросить: не женился разведчик?
        - Что ты! Он берёт пример со своего начальника Петрухи да с тебя, однолюба. Очаровашка перестала уже и мечтать о внуках.
        - Как Мельника отловит, так пусть она и обложит его приступом, - рассмеялся Лыгин, и они оба замолчали, как по команде.
        - Знаешь, Данила, - первым возобновил разговор Лыгин, - а я ведь не просто так позвонил.
        - Ты думаешь, старая лиса, я не догадался? Ты же не можешь просто так, без предварительной артподготовки. Неужели тот случай в метро? Появилось что-то новенькое?
        - Угадал, криминалист провинциальный, - Лыгин не скрыл разочарования. - Чувствую, что Чернов меня с официальным поручением опередил?
        - Нет. Никакой информации от следователя ни лично мне, ни в адрес прокурора области об этом не поступало, - успокоил его Данила. - По приезде на место я несколько раз связывался по телефону с Матвеем Игнатьевичем, Вепреву позванивал, но, кроме ответов, что следствие приостановлено, а оперативные мероприятия проводятся, другой информации не имею. Теперь уж и рукой махнул.
        - Наши оперативники вышли на след банды, в которой орудовал Мазут.
        - Привет с того света, - буркнул Данила.
        - Обрадую я тебя или огорчу, но следы эти ведут в ваши края, - продолжал Лыгин. - Я уже направил к вам в нашу «контору» материалы для разработки. Ты возьми это дело на контроль, доложи Тараскуну, а поступит поручение от Чернова, сам понимаешь, - включать надо будет и ваши рычаги, и милицейские. Поговори об этом с Квашниным, пусть запрягает вовсю своих хлопчиков.
        - Спасибо, Андреич, за хлопоты.
        - Да что там… Об одном я жалею, Данила, что не убедил Владислава после выписки из клиники сменить фамилию и по нашей легенде внедриться в одну из столичных преступных группировок. Вероятность отыскать Мельника под нашей крышей тогда бы была гораздо выше.
        - Возможно, ты прав, Александр, - помолчав, ответил Ковшов. - Однако доводы сына показались мне более убедительными.
        - Он ежедневно подвергает свою жизнь опасности! Разве это не понятно? Мельник и его люди обязательно постараются убрать Владислава, лишь им станет известно, что он выжил. Игра в поддавки - не тот ход.
        - Вот он и выбрал эту игру на живца. Владислав уверен, что Мельник к нам заявится. Тогда мерзавец от нас не уйдёт.
        - Но Влад один, а хищников много и все неизвестны!
        - Сын не один. Мы рядом.
        - Тебя не изменить, Данила.
        - На переправе, как говорится…
        - Удачи тебе, прокурор!
        Первые звонки больших неприятностей
        - Давай команду, Иван! Пора! - Прыгающий от нетерпения начальник районного уголовного розыска капитан Дыбин подтолкнул щуплого паренька в мундире прокурорского работника с двумя звёздочками на зелёных погонах, и тот, сжав губы, неуверенно взмахнул форменной фуражкой над вихрастой головой:
        - Поднимай!
        Мощная стрела многотонного МАЗа, вздрогнув, натужено напряглась, устремилась вверх, толпа зевак, снующих у берега, заволновалась, сгрудилась, заворожённо не спуская глаз с выползающего из воды металлического троса.
        Был полдень. Палила невыносимая жара. На бревенчатом, заезженном и разухабистом деревенском мосту без перил и ограждений командовал процессом следователь районной прокуратуры Иван Шатохин, усиленно обтиравший платком струйки пота, катившиеся с лица. Ивану приходилось туго. Форма, которую он надел впервые неделю назад, стискивала его тощую маленькую фигурку во всех самых неудобных местах. Галстук тисками сжимал тонкую шею, нещадно давили жёсткие полуботинки, фуражка то и дело спадала козырьком на нос, хоть он и старался задирать голову, отчего уже начинала ныть шея. Но главное - за два месяца после его назначения это было единственное серьёзное происшествие, на которое ему довелось выехать! И как всегда бывает в таких случаях, ему чертовски не повезло! Мало того что в прокуратуре никого не оказалось: прокурор - на совещании в райисполкоме, помощник прокурора - на проверке в колхозе, - случай оказался чрезвычайным.
        Совсем некстати, когда перед небольшим зеркалом в приёмной у районного прокурора Иван с восхищением под охи и ахи завканцелярией Марии Афанасьевны любовался служебным одеянием и, поскрипывая новыми полуботиночками, не чуя беды, расхаживал туда-сюда, влетел, словно ошпаренный, Семён Дыбин. Не передохнув, прямо с порога он заорал благим матом, как обычно в своей «уголовке» перед началом «пятиминутного разгона»:
        - Чепэ у нас! Степан Гаврилыч на месте?
        - Прокурор в исполкоме, - побледнела Мария Афанасьевна, повидавшая много, но остолбеневшая от внезапного появления капитана милиции, примчавшегося будто с пожара.
        - Выход один, - упал на стул Дыбин, сражённый ответом. - Надо звонить в управу и просить помощи у полковника Квашнина. Самим нам не справиться.
        - Что произошло? - попытался вмешаться Шатохин, всем нутром почуявший самое худшее.
        - Митяй Серёгин, двоечник известный, который на учёте у нас стоит, вместо того чтобы в школе… - Дыбин запнулся, задохнувшись от такой длинной тирады, выпущенной одним духом, и, набрав воздуха, обречённо завершил: - Выловил под мостом машину с покойниками…
        - Как выловил? На удочку разве можно? - подогнулись ноги у завканцелярией, и грохнулась бы она на пол, не подхвати её Шатохин.
        - Подбирайте слова, товарищ капитан. - Следователь помог старушке опуститься на стул.
        - Э-э-эх! - махнул рукой тот и бросился накручивать диск телефона. - Следственный отдел? Начальника мне! Да, да! Петра Ивановича Квашнина!.. Да не кричу я… Чепэ у нас! - Капитан сбавил тон. - Вызовите товарища полковника с совещания. Очень прошу.
        Разговор по телефону был коротким, но вразумительным, после чего капитан живо вскочил на ноги, словно его подзарядили энергией, и уставился на следователя.
        - Что? - неуверенно спросил тот.
        - Высылает оперативную группу Пётр Иванович. До её приезда приказал действовать самим. Так что займёмся предварительным осмотром местности, опросом граждан, ну а если к этому времени группа не подкатит, начнём подъём машины.
        Обстановка усложнялась не только стокилометровым расстоянием райцентра от города (а до места происшествия - деревни Глухари - было ещё двадцать пять), много времени терялось на паромной переправе, так что прав оказался капитан Дыбин - надеяться надо было только на собственные резервы. К полудню были завершены необходимые для подъёма работы. Только Дыбин объявил перекур перед решающими действиями, кто-то из оперативников заметил пыль из-под колёс появившегося вдалеке милицейского «козлика». Подоспела и обещанная начальством помощь - старший лейтенант Ковшов и судебный медик Егоров.
        - И всё? - разочарованно спросил Дыбин, пожимая руки незнакомым помощникам. - Негусто. Даже криминалиста не нашлось?
        - Заняты оба на убийстве, - буркнул неразговорчивый оперативник из управы. - А к тебе, капитан, роту сыщиков гнать?
        Тон старлея не понравился Дыбину, но поведение человека, приехавшего от самого Квашнина, подсказывало капитану, что лучше ему промолчать: за допущенное происшествие виноват не виноват, а спросят прежде всего с тех, на чьей территории оно совершено.
        Когда следователь Шатохин с подсказки Дыбина начал подъём машины, старлей вообще сошёл с моста и устроился рядом с судебным медиком в тени деревьев, закурив на пустых ящиках. Но заинтересованный происходящим капитан уже перестал обращать на них внимание, он вцепился в плечи подростка-рыбачка, не отпуская того от себя ни на миг.
        - Ты как же рассмотрел в салоне утопленников? - в который раз допытывался Дыбин. - Не померещилось тебе с перепугу, Митяй?
        - Я не псих какой-то! - с возмущением отвечал тот, солидно выпятив нижнюю губу и с присвистом сплёвывая в воду с моста. - Вода в речке прозрачная, как слеза. Да и неглубоко в этом месте. Метра три-четыре. Я нырнул по леске, чтобы зацеп снять, крючок пожалел терять, такие только в городе купить можно, а там кабина! И стекло заднего окошка приспущено. Крючок как раз в том месте и зацепился.
        - Ну?
        - Гну! К стеклу носом ткнулся, а внутри два человека под потолком скукоженные.
        - Врёшь ведь!
        - Щас сами увидите.
        - Ты и рожи их разглядел?
        - Не видал я никаких рож. Раздутые они. Я наверх сразу дёрнул. Вам бы такое! - Митяй плюнул с моста и ткнул рукой. - Вон, смотрите! Врать я стану!
        - Она ещё и сгорела! - ахнул Дыбин, но его подтолкнул локтем оказавшийся уже рядом старлей Ковшов; он, уверенно замахав рукой водителю МАЗа, закричал так, что у капитана зазвенело в ушах:
        - Леонтий, стоп! Вирай теперь помалу, только после моего сигнала!
        То, что когда-то звалось «жигулями», приподнялось тросом наполовину из воды и застыло. Внутри что-то бесформенное и тёмное зловеще оседало по мере того, как из приоткрытого окошка сливалась вода.
        - Держи стрелу, не болтай машину! - закричал, остерегая крановщика, Ковшов, принявший решение командовать подъёмом сам. - Легонько подними над водой и дай остаткам стечь!
        - Заела ручка… Или перепугались… - прошептал бледными губами следователь, незаметно прижавшись к Ковшову.
        - Да что ты, Ваня? - пробурчал Ковшов и полез за сигаретами. - Их же сожгли сначала… Металл весь чёрный, от огня покорёжился. Ты что же, не видишь?..
        - Вот сволочи! - не сдержался Дыбин. - Такого в нашем районе я и от старожилов не слыхал.
        - Обрадую я полковника Квашнина, - задымил сигаретой старлей. - Теперь запрягаться придётся по полной программе всему уголовному розыску, пока на след не выйдем.
        Звонки, обращающиеся в звон
        День, незаметно перевалив жаркую свою середину, заполненную напряжёнными хлопотами по извлечению зловещей находки у деревушки Глухари, теперь стремительно продвигался к вечерней прохладе, но, как ни приятны были эти изменения, в особенности слетевший невесть откуда свежий ветерок, Владислав мрачнел от мыслей, что закончить начатый осмотр полусожжённого автомобиля, а тем более трупов двоих мужчин, обнаруженных в нём, засветло не удастся. С учётом важности результатов продолжать следственные действия в надвигающихся сумерках было бы вредным для дела. Не задумываясь, он принял решение остановиться на сделанном, загрузить остатки «жигулей» вместе со всем их содержимым в грузовик и транспортировать в город, где тела сдать в бюро судебно-медицинских экспертиз для дальнейшего исследования, а то, что осталось от автомобиля - криминалистам. Следователь Шатохин, радуясь, принял его предложение, довольным остался и Дыбин, освобождавшийся таким образом от обязанности сопровождать груз в город, - Ковшов вместе с медицинским экспертом приняли эти обязанности на себя.
        Заехав по пути в районную прокуратуру, Владислав позвонил отцу, уже извещённому Квашниным о происшествии, объяснил, чтобы не ждали к ужину и вообще ложились отдыхать без него.
        - Ночевать собрался в управе? - хмуро буркнул Данила. - Поговори тогда сам с матерью, успокой.
        - У тебя лучше получается, отец, - схитрил Владислав. - Машина за окном уже сигналит. - И, положив трубку, он выбежал на улицу, но как ни торопился, номера синего москвичонка, промелькнувшего мимо, приметить ему не удалось.
        - Знакомый? - спросил водитель, заметив его волнение. - Догнать?
        - Грузовик с «жигулями» и трупами надо контролировать, - мотнул головой Ковшов. - Может, паром задержится, там и пообщаемся с чересчур любопытными из этого «москвича».
        - Вряд ли. До парома пилить километров десять, а с таким прицепом, - водитель мрачно кивнул на грузовик, - особенно не разогнаться.
        Он не ошибся: когда подрулили к очереди и требовательно засигналили, включив для верности мигалки, паром миновал уже большую часть реки.

* * *
        Полковник Квашнин дремал в кресле, опустив голову на руки, покоившиеся на крышке стола, когда лёгкий стук в дверь и скрип приоткрывшейся двери разбудили его.
        - Кофе или чаёк покрепче? - пожимая руку вошедшему в кабинет Ковшову, улыбнулся он, встряхнув плечами и прогоняя остатки дрёмы.
        - Кофе, товарищ полковник. Разрешите присесть?
        - Давай без формальностей, Влад.
        - Спасибо, Пётр Иванович.
        - Мне уже звонили из района, пока ты добирался и развозил всё по своим местам. Значит, те люди, тела которых обнаружили в машине…
        - Останки сгоревших трупов, Пётр Иванович, - не стерпев, вставил Ковшов, - скелетированные останки, как выразился медик Егоров. Оба убиты выстрелами в затылок с близкого расстояния.
        - А потом, значит, «жигули» облили горючим, зажгли и в речку с моста?
        - Нет, потом убийцы облили горючим трупы, сожгли на куске железа, как на платформе, и останки бросили в салон машины.
        - И машину подожгли?
        - Машину вместе с содержимым отбуксировали на жёсткой тяге до деревни. Километров за пять остановились, чтобы не видно было пламени, слили бензин из бака, облили им сверху машину и подожгли. Когда сгорело всё, что могло гореть, и пламя потухло, отбуксировали на мост и с моста - в середину реки.
        - Слишком уж всё замысловато… - засомневался Квашнин.
        - Вы правы. Помытарились умники, но заранее продумали, что делали.
        - Знали, где ловить? «Жигули» - скоростной автомобиль, а у этих, говоришь, москвичок.
        - Я вам про «москвича» ещё ничего не говорил, Пётр Иванович, - отхлебнув кофе из бокала, поданного полковником, хитро усмехнулся Ковшов.
        - Вас, разведчиков, голыми руками не взять, - смутился тот.
        - Сменили опять вы мне «крышу», - хмыкнул в ответ Ковшов. - То-то я гляжу, новый водитель на «козлике». Он успел доложить?
        - Игра серьёзная у нас, - посуровел сразу полковник. - Мне перед твоим отцом и моим другом не отчитаться, если что случись, а уж про мать - молчу! Себя возненавижу.
        Владислав опустил глаза.
        - Две преступные группировки делят территорию, так думаешь?
        - Возможно, однако накручено мудрёно.
        - Что подметил?
        - Егоров сделал вывод, что оба пострадавших убиты из разного оружия с близкого расстояния, то есть почти в упор и в затылок. Похоже, что стрелявших кровью мазали. Есть у воров такой обычай в мокрушники посвящать, а на самом деле проверять на вшивость и привязывать к мокрому делу.
        - Есть. Мерзкий обычай, но безотказный.
        - И ещё одна закавыка… - Влад допил кофе и отвёл глаза в сторону.
        - Ну говори, чего засмущался.
        - Попросили бы вы отца уговорить профессора Дынина исследовать черепа убитых на предмет оружия и природы выстрелов.
        - А в чём проблема?
        - Егоров высказал мнение, что оба выстрела в затылки произведены сверху, будто убийцы стояли над приговорёнными…
        - То есть их поставили на колени?
        - Вот именно. Ритуал? Или казнь провинившихся?
        - Или расправа над злейшими врагами…
        - Восток мне это напоминает, - поморщился Владислав. - Там нашим бойцам, угодившим в плен, моджахеды на колени приказывали становиться, пули берегли и резали шеи ножами. В России боеприпасы беречь нет надобности.
        - Это серьёзно! - сверкнул глазами полковник. - Это очень серьёзно! Ты меня понимаешь?
        - О Мельнике подумали?
        - А ты разве не о нём только что пасьянс разложил?
        - Тут ещё одна деталь имеется, о которой обязан доложить.
        - Весь внимание.
        - Похоже, бандиты, совершившие казнь в Глухарях, были сегодня там. На том же «москвиче» они следили за всеми нашими действиями. Машину я приметил лично, людей вот разглядеть не удалось. А вечером, когда они обнаглели до крайности и прокатились близ нашего «козлика», номеров я не разглядел, поздно выбежал на улицу. Но следователь Шатохин следы протекторов «москвича», который буксировал «жигули» и который маячил у моста, когда мы эти «жигули» со дна подымали, зафиксировал по моей просьбе. Я их передал нашим криминалистам, посмотрим, что они намаракуют.
        - Молодцом!
        - Я предупредил их о важности исследования.
        - С Дыниным я сам переговорю, не станем отца беспокоить по пустякам. Илья Артурович не откажет.
        - Спасибо, Пётр Иванович.
        - И разработку «москвича» я возьму на себя. А благодарить не надо - служба.
        Пожимая на прощание руку Ковшова, полковник будто извинялся:
        - Спокойной ночи вроде поздно уже желать, а доброго утра ещё рано.
        - В Афгане в таких случаях мы обычно говорили друг другу: «До завтра, обещанного вчера», - улыбнулся Владислав.
        Как загнать гадюк и пауков в одну банку
        Больше всего Ковшову претило, когда беспардонно ломали запланированные мероприятия. Но жизнь, а вернее, тот самый подлый случай зачастую вносил коррективы, имея, видимо, свои соображения на этот счёт, и Данила приучился выкручиваться. Не всегда это удавалось - иррациональное стремилось брать верх, - однако порой ситуация разрешалась сама собой с достаточной пользой для обеих сторон.
        Вот и в этот раз он собирался раньше обычного «поймать» с утра прокурора области Тараскуна и обсудить несколько серьёзных вопросов, возникших в судах после ликвидации всколыхнувшего всю страну заговора гэкачепистов. Области эти события почти не коснулись, всё прошло тихо и спокойно - без особой словесной трескотни и политических волнений. Никто толком так ничего и не понял среди простого народа, пока не объявили о ликвидации обкома, райкомов, то бишь партии коммунистов. Забурлило, когда сменили власть, а у партийцев начали отбирать имущество судейские. Если в областном центре это ещё сглаживалось чьей-то загадочной умелой рукой, то в районах возникали эксцессы, грозящие откровенной драчкой. Москва, то есть Генеральная прокуратура, пока никак не реагировала, то ли не имея достаточной информации, то ли по другой причине. Спуская всё на тормозах, как и в случае вспыхнувшего, но затушенного без особых усилий зловещего ГКЧП, заместитель Генерального прокурора Васильев, исполнявший обязанности за Трубина, находившегося в командировке на Кубе, помалкивал, но Ковшов понимал: долго это не продлится, все
вопросы следует срочно решать самим на месте…
        От Тараскуна, по спланированным замыслам, путь его лежал к председателю исполкома Совета народных депутатов Анатолию Жербину, представлявшему в едином лице всю власть в области, так как Иван Дьякушев, канувший в неизвестность во времена той же попытки государственного переворота (так уже, осмелев, стали писать в газетах), погуливал, согласно слухам, то ли за границей, то ли в столице, не торопясь возвращаться…
        Затем Ковшова поджидало заседание аттестационной комиссии, которую он возглавлял, потом очередная проверка следственного изолятора - в столь волнительное времечко спецконтингент там тоже не дремал, ну и наконец…
        Сосредоточенно обдумывая предстоящее, Ковшов вошёл в кабинет и взял подготовленные для визита к Тараскуну бумаги. Но не успел он присесть за стол, чтобы ещё раз мельком пробежаться по документам, как дверь без стука отворилась, что было позволено лишь одному человеку. Это, конечно, был улыбающийся во всю физиономию вечный оптимист полковник Квашнин.
        - Ты!.. - вскинулся в гневе Данила, но дальнейшее застряло в горле - за спиной у полковника маячил старлей Ковшов-младший. В дополнение ко всему диким трезвоном взорвался телефон на столе. Данила схватил трубку, и тяжкий бас заместителя начальника КГБ Губина, сменившего аристократа Соломина, пробухал:
        - Можно забежать на минутку, Данила Павлович? - и уже настойчивей, чуя неуверенность Ковшова: - Очень важно!
        - Ну если важно, жду…
        - Я мигом!
        - Не спешите особо, Максим Максимович, - поморщился Данила. - У меня уже люди из милиции.
        - Полковник Квашнин?
        - Он.
        - Дак Пётр Иванович не помешает. Наоборот, понадобится.
        - Вот так и начинается день прокурора… - потянулся к графину с водой Данила. - Что скажешь, друг любезный? Чем обрадуешь?
        - Заходи, старлей! - Полковник, устраиваясь ближе к столу, махнул рукой Владиславу.
        - Сын не ночевал дома… - откинувшись на спинку кресла, исподлобья взглянул на Квашнина Данила. - Обучаешь своей системе?
        - Я и сам в кабинете на стульях проваландался. И бока намял, и глаз не сомкнул.
        - И что же вас, молодцов, объединило?
        - Как будто не знаешь! - возмутился приятель. - Владислав того жигулёнка криминалистам нашим привёз.
        - И те всю ночь ковырялись в нём по твоему указанию. Не стерпел до утра? Людей бы пожалел.
        - Отоспятся мои орлы. Ты за них не беспокойся. Лучше глянь, что они в том корыте развинтили! - и величественным жестом полковник шлёпнул ладонью по столу перед Данилой.
        - Наркотики? Два пакета…
        - Ты внимательней гляди! Наркота, да не нашенская. Явно из других краёв.
        - Очередные поставщики в город заявились?
        - Соображаешь, прокурор, - ухмыльнулся Квашнин. - Только, похоже, не первую ездку они к нам делали. А как засекли их конкуренты из наших и начали пасти, так с очередным грузом и накрыли. Поэтому и казнили так жестоко, отобрав груз.
        - А эти два пакета?
        - В порядке обычного… Поставщики - водила и командир - для себя припрятали в более надёжном месте. Так что этих двух доз и огонь не достал.
        - В тот район только из Казахстана пробраться можно, - высказал версию Данила.
        - Опять к Востоку дело потянулось…
        - Намекаешь на Мельника?
        - А вот послушай, что тебе он расскажет. - Квашнин кивнул Владиславу. - Выкладывай свои соображения, сынок.

* * *
        - Выходит, за тобой была организована настоящая слежка… - задумчиво забарабанил по столу Ковшов-старший, когда Владислав смолк. - И ты, товарищ полковник, - перевёл он глаза на Квашнина, - конечно, полагаешь, что это Мельник и его люди.
        - Наркота ташкентская! Не наша! - вскочил со стула тот.
        - Прямо так и проштамповано?
        - Не язви, Данила! Я с экспертами проконсультировался.
        - Когда успел?
        - Успел. У нас милиция, а не шарашкина контора! Заключение к вечеру в акте будет отражено, а пока Афанасьич предварительную оценку дал. А Афанасьич, сам знаешь, зря не ляпнет.
        - Афанасьич у тебя авторитет. - Данила продолжал отбивать марш пальцами на крышке стола. - С ним спорить - только позориться.
        - Брать надо Паука! А у него и Мельника наверняка накроем! Не зря он людей послал Владислава выслеживать. А может быть, и сам в москвичонке том был, чтобы убедиться собственными глазами.
        - Мельник светиться не станет, тем более на каком-то зачуханном «москвиче».
        - Автомобиль с виду неплох, - подал голос Владислав, - а грязный, возможно, потому, что пробежал немало километров до нашего города…
        - И не развалился, заметь! - снова подскочил Квашнин.
        - Возможно, что выпачкан специально, - продолжил Владислав. - Госномера рассмотреть мне так и не удалось. А мощность двигателя у него приличная. Вместо родного, в этот «москвич» явно чужой движок посажен. Как бы не с иномарки снят…
        - Убедительно, убедительно… - задумчиво переводил взгляд с одного на другого Данила. - Для полной картины происходящего остаётся выслушать товарища Губина, который вот-вот должен подъехать. Чую, его информация имеет отношение к нашему разговору.
        - Наконец-то расчухались комитетчики, - поморщился Квашнин. - Заждались мы от них вестей.
        - Ты же знаешь, Пётр Иванович, несладко им пришлось в августе, - укорил его Данила.
        - Да у нас в области и ветка не колыхнулась! Про ГКЧП лишь телевизор и верещал.
        - Не спеши с выводами, все разборки ещё впереди, - с грустью обронил Данила. - Ещё не всех виновных отыскали.
        - Волну ждать? Цунами? - не унимался полковник.
        - Всего надо ждать, но разбираться будут по-серьёзному, - отрезал Данила и смолк, поскольку в дверь кабинета просунула голову секретарша:
        - К вам Максим Максимович Губин из Комитета госбезопасности.
        Губин сразу заполнил небольшой кабинет Квашнина и габаритами, и мощным басом.
        - Да у вас здесь настоящее совещание! - загудел его голос, пока он пожимал всем руки. - Вовремя я подлетел, вы на троих сбросились, а я четвёртым буду. Не возражаете? - И он расхохотался.
        «Не сравнить с вечно тихим, скрытным Соломиным, - подумалось Ковшову. - Этот одним басом к полу валит».
        Губин, уместившись на двух стульях, раскинул руки по столу и, взглянув на Влада, спросил:
        - Сынок?
        - Он.
        - Похож. Значит, на него работаем?
        - На Родину, Максим Максимович, на Родину, - насупившись и не оценив юмора, буркнул Квашнин.
        - Тогда я как раз на эту тему, - не обращая внимания на тон полковника, пробасил Губин. - Обрадовать вас собрался.
        Ковшов с Квашниным переглянулись.
        - Прибыло новое лицо в одну из известных бандитских группировок. Личность приметная. Похоже, тот, кого ждали, только имечко сменил.
        - Ну, это их обычные выверты, - хмыкнул Квашнин. - Нас не удивить. Надо брать, пока не улизнул.
        - Раньше именовался неким Ерёмой, а теперь прозывается Музыкантом, - продолжал Губин, глядя на Ковшова. - Но с афганским прошлым.
        - Я слушаю вас внимательно, - сверкнул глазами Данила.
        - Надо брать и Паука, и всех этих гадюк! Нельзя медлить! - не удержался Квашнин.
        - Товарищ полковник! - осадил приятеля Данила. - Успокойтесь. Операцию по захвату банды следует тщательно продумать. И обязательно скоординировать действия прокуратуры, Комитета и милиции.
        - Да уж, опыт имеем, - с горечью нагнул голову тот. - Соломин щи хлебает в других краях.
        - Поэтому и нельзя допустить никаких промахов. - Данила поднялся с кресла. - Максим Максимович, начнём с ваших предложений.
        - Я без согласования с начальством…
        - Так согласуйте! - оборвал его Ковшов. - И к вечеру мне доложите. То же предлагаю и вам, Пётр Иванович. А мне надо поспешать, не то опять прокурора области на месте не застану.
        А тем временем на водах в Карлсбаде
        Неказистый городок. Утром ещё спасают процедуры, ванны, массажи, развлекает обслуга в санатории, услужливые матроны с бюстом римских богинь за «сниданем»[17 - Snidane (чешск.) - завтрак.] радуют глаз, а после полудня хоть помирай. Дьякушев мучился от безделья. Маленький чешский курорт в живописной долине на берегу Теплы он ещё в первую неделю исходил вдоль и поперёк. В основном вдоль, так как поперёк и ходить некуда, только по мостам скакать, все прелести курорта на берегу речки да на двух улицах, вот и весь разбег. Отдыхающий люд только тем и занимается, что с традиционными бокальчиками к источникам спешит. Там сплетничают, созерцают друг друга, попивая лечебную водицу из бюветов, делятся новостями или попросту спят, кому ночью побаловать удалось. Но, так как народ здесь в основном зрелый, то больше дремлют. Напиток, изобретённый ещё самим Яном Бехером почти двести лет тому назад, который с дикарским упоением вкушали без устали почти все новички, Дьякушев невзлюбил сразу и сразу отверг. От изумительного «будвара»[18 - «Будвар» - марка чешского пива.] пришлось отказаться по другой причине. Решение
это далось тяжко, но во всех забегаловках и серьёзных питейных заведениях к пиву подавались или жирное копчёное мясо, именуемое местными «узене», или пражская ветчина с яйцами и аппетитными кнедликами. Увлёкшись поначалу всем этим роскошеством, он уже через несколько дней почуял такую прибавку в телесах, а в зеркале узрел такой благодушный животик, что ужаснулся и вовремя отрёкся от вечерних походов по злачным местечкам коварного городка. За собственным весом и фигурой Иван Данилович ещё не забывал следить, тем более порой попадались переспелые красотки, которые будоражили его ещё не остывшее сердце или сами останавливали на нём масленые глазки. Развернуться здесь можно было, но к женскому полу Дьякушев, имея опыт заграничного времяпрепровождения, был осторожен и на первую встречную не бросался. Поначалу намётанным глазом проверял присутствие поблизости похожих друг на друга, как цыплят из инкубатора, скромных, тоскующих без дела ребятишек в одинаковых светлых штанах и белых рубашках. И только убедившись, предпринимал попытки к знакомству.
        Но всё это в прошлом. Здесь, в курортном городке, прибыв чуть более недели назад, он ещё осваивался и приглядывался; знакомых, даже среди мужской половины отдыхающих, не заводил. Расспросы, разговоры - лишние заботы и хлопоты… К чему они? Дома эта жизнь надоела. Здесь следует расслабиться, а значит, не связывать себя ни с чем серьёзным и несерьёзным (к этому, впрочем, всё-таки влекло, видно, по старой памяти и не остывшему ещё мужскому началу).
        Не преуспев в жанре отдыха, Иван Данилович махнул рукой и на бассейн - поутру и вечерами там собиралось такое количество слоновьих тел, жаждущих поплескаться, что на каждое больше квадратного метра воды порой не хватало, да и то на этой мизерной территории внезапно появлялась рука, нога или отфыркивающаяся рожа какого-нибудь обнаглевшего чужака.
        Дьякушев любил свободу и пространство. Он вспоминал Сочи, Ялту, Геленджик, родные привольные места, чистую голубую волну, горячий песок или бодрящую гальку под ногами и начинал плеваться.
        Потеряв интерес почти ко всему, он с безысходностью стал дожидаться окончания незадавшегося отпуска и, страдая от вынужденного безделья и скуки, иногда плёлся разглядывать в который раз дорогущий антиквариат в лавках, стеклянную посуду в «Мозер» или пять расположенных вдоль реки колоннад. Впрочем, однажды всё же его бес попутал. Дьякушев дрогнул от взгляда зелёных глаз и предоставил возможность скучающей белокурой соседке по столу сманить себя в автобусную поездку в Прагу. Та была без ума от Старого города и с упоением таскала его чуть ли не весь день по лабиринту средневековых улиц со множеством дворцов, площадей и церквей. Терпение и силы его кончились, спина невыносимо заныла, а ноги загудели, когда под вечер она затащила его в еврейский квартал Йозефов со старинным кладбищем, усеянным каменными надгробиями. Дьякушев взмолился, проклиная себя за то, что согласился на это безумие; совсем измождённый, он, к неописуемому ужасу спутницы, присел на кучу камней, оказавшихся могилой знаменитого раввина Лёвы, который когда-то слепил из глины создание Голем и вдохнул в него собственную жизнь. Согнав
Дьякушева со святых камней, Полина - гид и мучительница - усадила его на скамейку и пустилась в рассказы о еврейской общине. В ней чувствовались педагогическая подготовка и фанатичная увлечённость. «Несомненно, училка, - с тоской убеждался Дьякушев, - небось мужик перекрестился, вытурив её одну за бугор, вздохнул свободно и сейчас развлекается дома с какой-нибудь легкомысленной Жизелью. А эта дура расширяет здесь кругозор, чтобы потом в школе пудрить мозги своим сопливым воспитанникам. Нет, толку от неё не добиться! Она способна только на такие вот пионерские походы. А к себе не допустит и за километр. Телесное для неё вторично, хотя одета и выглядит вполне фривольно».
        Время поджимало, нужно было спешить назад, к автобусу. А неугомонная спутница рвалась ещё добраться до какого-то монастыря Святой Анежки, взахлёб повествуя о легендах, приключениях этой девицы, монастырь которой обязана посетить каждая женщина, так как одно лишь посещение его якобы снимает все грехи и приносит очищение.
        «Надо что-то делать, лучше незаметно удрать, - ломал голову Иван Данилович, - как только она зазевается, отстать, а искать меня у неё уже времени не будет. Эта сумасшедшая, видно, не такая уж и простушка, ишь как понеслась грехи замаливать! Немало же их накопилось».
        Так он и поступил, а когда ему удалось затеряться среди надгробий, Дьякушев, вздохнув полной грудью, отправился к стоянке автобуса. После этого случая соседка несколько дней строила ему обиженные глазки, а он навсегда отказался от последней надежды использовать отпуск по его естественному назначению.
        Да, оправдывалась давняя присказка: если сразу не заладится, тем в конце концов и завершится. По правде сказать, в отпуск он вообще не собирался. Хотя и знал, что Горбачёв в середине августа уедет отдыхать в Крым, а значит, первым секретарям обкомов и крайкомов тоже под него подстраиваться следует, полагал задержаться и проработать - много накопилось проблем в столице. А в отсутствие генсека доступнее и легче можно было встретиться и обговорить нужные вопросы с важными людьми и в Кремле, и на их дачах. Пребывание в провинциальной, заштатной области затягивало его в гнилую трясину. Он не видел иного выхода, как только сменить кресло. Пусть не в Москву, пусть куда-то поблизости, но только выбраться из этого тёмного угла, где друзей Дьякушев не встретил, поддержки не нашёл, а единственное, что удалось с избытком, так это нажить врагов и неприятности. Каждый месяц пребывания в этом городе затягивал петлю на его тщеславных надеждах и помыслах. Однако не успел он в начале августа появиться в столице, первое же доверительное лицо посоветовало незамедлительно уезжать от Москвы подальше и уж тем более не
соваться в Кремль. Не раскрывая подробностей и тем более причин таких советов, Дьякушеву дали понять, что оставаться в августе в стране небезопасно. Все, с кем он мог когда-то говорить вполне открыто и доверительно, словно проглотили языки. Он понял: затевается, а может быть, уже началась большая, даже грандиозная государственная интрига. Он - пешка в этой игре, а пешки погибают первыми, и верные люди спасали его, подсказывая единственный путь к спасению. Надо было бежать за бугор, в затрапезную туристическую поездку, в глухой захолустный курорт. Он выбрал Карлсбад, в котором раньше никогда не был, надеясь отсидеться там от неизвестных, но готовящихся треволнений, заодно и попытаться как-то нескучно отдохнуть. Увы, пока не получалось.
        В этот вечер, побродив после обеда по набережной, а потом отправившись аж до костёла Петра и Павла в надежде устать и нагулять сон (в последнее время неизвестно отчего одолела бессонница), Иван Данилович возвратился в санаторий совершенно разбитым, отказался от ужина и, пройдя в свой номер, не раздеваясь, только сбросив сандалии, устроился на диване, не включая телевизора. Но не успел он отдышаться, как в дверь постучали, и заботливая матрона подала ему конверт, объяснив, что в его отсутствие прибегал мальчик и просил это послание передать.
        Дьякушев покрутил конверт в руках. На белой бумаге не было ни адреса, ни фамилии, ни каких-либо примечательных пометок. Чист. Он раскрыл его и едва успел подхватить сложенную вдвое записку. В ней значилось: «Здравствуйте, милейший Иван Данилович! Вас ждёт приятный сюрприз в музее. Завтра ожидаю Вас с нетерпением сразу после завтрака». Подпись отсутствовала.
        Почерк не был знаком. Напоминал женский - красивый, уверенный, с завитушками. Но некоторые фразы заволновали душу, отчего сильнее забилось сердце. Особенно обращение «милейший». Его употреблял лишь один человек, знакомый Дьякушеву. Неужели это он? Так долго ни единого слова, звонка, какой-либо информации! И здесь его встретить? А может быть, вовсе не встретить? Может быть, его нашли? Он или они нашли его… От этой мысли Иван Данилович похолодел. Тот человек ничего так просто не делает. Каждый его жест выверен, каждый шаг означен. Это, несомненно, он!
        Ночь, естественно, Дьякушев провёл без сна. Строил догадки, анализировал, прикидывал, размышлял. Ворочался с боку на бок. Вскочил на ноги чуть свет, проклиная всё в мире. Принял холодный душ, с нетерпением дождался завтрака, наспех, без аппетита проглотил его и помчался, не взглянув на часы, к музею. Тот оказался ещё закрытым. Иван Данилович, нервничая, огляделся - ни одной знакомой души вокруг. Куда он спешил? Почему его забил озноб? Он не сделал ничего, чтобы сейчас переживать. Наоборот, он выполнил тогда всё, что от него требовалось. Однако…
        Сзади на его плечо тихо опустилась тяжёлая рука. Дьякушев вздрогнул, даже немножко присел, как воришка, застигнутый врасплох, и оглянулся. Он не ошибся в своих предчувствиях. Перед ним стоял с улыбкой, но без эмоций и чувств Парацельз! Но узнать его было трудно. Что осталось от этого человека? Иссохшее лицо, кривые короткие ноги и глаза, прячущиеся за тёмными очками. Он болезненно сильно похудел, но держался твёрдо, даже спортивно, и от этого, казалось, помолодел.
        - Пара… - застыл от неожиданности Дьякушев.
        Человек в чёрной шляпе с короткими полями поднёс палец к губам и тихо сказал:
        - Фишбах Йозеф Модестович, имею честь представиться.
        Он легко обнял Дьякушева и так же легонько похлопал по плечу, слегка прижавшись:
        - Вот и встретились.
        - Сколько лет, сколько зим? - приходил в себя Иван Данилович. - И где? За тысячу вёрст.
        - Вы быстро забыли, куда нас упрятали? - скромно спросил бывший когда-то Сигизмундом.
        - Не забыл, конечно, - оглядывал его Дьякушев. - Ты приятно изменился. Худоба тебе на пользу. Бодро выглядишь. Лет на десять помолодел.
        - Европа, милейший Иван Данилович, Европа. Здесь мужчине иначе нельзя. Дамы потеряют интерес. А вы тот же, смотрю?
        - Что? Не изменился? - раскрыл было рот Дьякушев.
        - Ходок!
        - С чего бы это?..
        - Ну как же! Хватило ночи-то? Такая очаровательная блондинка! А вы знаете её мужа?
        - Сигизмунд, - развёл руками поражённый Иван Данилович, - откуда такая осведомлённость?
        - Йозеф, милейший, - поправил его приятель. - И не будем больше об этом. А с Полиной вам лучше не вязаться. Знаю я её голубя. Крутой мужик. Из тех. - Он поднял руку вверх и сделал значительные глаза.
        - А у нас ничего и не было…
        - Меня это не интересует, - отозвался Фишбах. - Давайте о вас. О ваших делах. Слышал, застряли вы в своём дерьме?
        - Может, в номер ко мне пройдём? - заторопился Дьякушев. - Или в ресторан?
        - Исключается, - оборвал его вежливо Фишбах. - Там нет никого. Невольно станем объектом внимания. А здесь вот уже появляется народ. Весело здесь. Отдыхаем, наслаждаемся жизнью.
        - Да какие тут наслаждения? - пожаловался Дьякушев, присев на скамейку, куда кивнул приятель. - Была бы воля, завтра же уехал бы обратно, бросив здесь всё к чёртовой матери!
        - Зря спешите, милейший, - присел рядом Фишбах, - какое сегодня число?
        - Пятнадцатое или шестнадцатое августа. Я уж тут и со счёта сбился. Тоска.
        - Потерпите. Скоро вас разыскивать начнут.
        Дьякушев недоумённо и встревоженно воззрился на собеседника. Чудные сюрпризы тот ему преподносит. Но пока ничего приятного в них не находилось.
        - Это за что же? За какие провинности?
        - Я, наверное, не совсем удачно выразился, простите, милейший Иван Данилович, - не смутившись, успокоил его Фишбах. - Разыскивать вас будут ваши друзья. Сообщить, чтобы вы особо не спешили домой, когда всё начнётся.
        - Час от часу не легче! - взмолился Дьякушев. - Нельзя ли без загадок? Когда уезжал, страстей понагнали на меня. Кати только за бугор. Спрашиваю: что? Таинственное недоговаривание в ответ, молчание, я бы сказал. Такое ощущение, что произойдёт что-то ужасное в нашей стране.
        - Вы недалеки от истины. Готовится смена власти, - коротко пресёк его волнения Фишбах.
        - Как? - ахнул Дьякушев.
        - Президент застрянет в Форосе. Возможно, у него откроется какое-нибудь тяжёлое заболевание.
        - Да он здоров как бык! - вырвалось у Дьякушева. - Какая болезнь?
        - Я сказал, возможно, - поправил его Фишбах и надвинул шляпу пониже на глаза, укрываясь от слепящего его солнца. - Все мы гости на этом свете…
        - Да что вы такое говорите! - ужаснулся опять Дьякушев. - Кому это понадобилось? Да, Михаил Сергеевич явно не успевает за событиями, но это можно поправить другим… демократическим способом! Кому понадобились эти дикие, нецивилизованные методы? Я тоже сторонник перемен, но не таким же образом!
        - Есть люди, которые считают, что иначе нельзя, - жёстко прервал его собеседник и, отвернувшись в сторону, внимательно проследил за парочкой молодых мужчин, опустившихся на скамейку неподалёку от них. - И хватит об этом.
        Дьякушева охватила тревога и даже пробрала невольная дрожь, он тоже зорко вгляделся в ту сторону, куда только что бросил взгляд его приятель, и, почувствовав себя заговорщиком, поджал губы.
        - Что изменилось в ваших краях, милейший Иван Данилович? - подхватив собеседника под руку, помог ему подняться со скамейки и неторопливо зашагать по аллее Фишбах. - Рассказывайте, мне всё интересно.
        - Что-нибудь случилось? - шепнул испуганно ему в ухо Дьякушев.
        - Ничего особенного, Иван Данилович, - тихо успокоил его Фишбах, - ничего особенного. Мы с вами в таком возрасте, что нам полезно движение. Прогуляемся, попьём водички. У вас, надеюсь, имеется стаканчик?
        И он вытащил из кармана фирменный чешский стаканчик, будто только что купил его в ближайшей туристической лавке.
        - Не захватил, забыл, - похлопал себя по карманам Дьякушев.
        - Да не суетитесь вы, милейший, - досадуя, осадил его Фишбах. - Что вы, право? Что вас разволновало? Улыбайтесь. Вон какое здесь солнце.
        - Вы недавно приехали? - по инерции спросил Дьякушев и засмущался своего вопроса: раз Фишбаху известно всё, даже о его похождениях с Полиной, чего же спрашивать? Но продолжил, как ни в чём не бывало, подстраиваясь под приятеля: - Где устроились?
        - Сегодня уезжаю, - сухо ответил Фишбах.
        - Вы один?
        - Почти.
        - Это как же понимать?
        - А вы?
        - Один как перст.
        - А Полина?
        - Случайная встреча, - попытался посмеяться Дьякушев, но у него не получалось.
        - Ну вот и я также, - укоризненно посмотрел на него Фишбах. - Считайте, один.
        - А Ника? - вспомнил Дьякушев. - Три года пролетело. Как она?
        - Она здесь, - после некоторого молчания проговорил Фишбах и незаметно обернулся. - Отдыхает. Недалеко.
        Дьякушев тоже вслед за ним бросил взгляд назад. Двое молодых мужчин продолжали читать местные газетки на скамейке.
        - Да не крутитесь вы, - строго одёрнул его Фишбах. - Чего вы вертитесь, словно флюгер? Любуйтесь колоннадой.
        - Вас что-то беспокоит? - не обижаясь, прижался к нему Дьякушев. - Эти двое? Они что?
        - Скорее, они кто? Но лучше, если бы они оказались не ими, милейший Иван Данилович, - ласковей поправил его тот. - К тому же мне, похоже, просто пригрезилось. За бугром, знаете ли, каждая кошка чужая.
        - Напугали вы меня, - отпустило и Дьякушева. - Для меня все эти тревоги начались ещё в столице. Здесь не отдыхал, а дёргался, как на иголках! Даже бессонница развилась. И тут вы с вашим ужасным сообщением о Кремле! Да ещё эти молодые люди, похожие друг на друга, как инкубаторские цыплята! Вспомнились московские напутствия. Какая-то, право, игра! Шпионом себя едва не почувствовал.
        - Спокойнее, спокойнее, милейший Иван Данилович, - погладил его по руке Фишбах. - Надеюсь, слышали что-нибудь про геев?
        - Про кого?
        - Про голубых?
        - Гадость какая! Неужели?
        - Они, - качнул головой собеседник. - Нам как раз попалась счастливая парочка. Их здесь хватает.
        - Мерзость! - ещё раз скривил губы Дьякушев.
        - Как знать, - философски заметил приятель. - Не будем осуждать, не зная глубин.
        - Какие глубины? Что вы говорите? - возмущался Дьякушев. - Баб им не хватает!
        - Чувства человека многогранны и безграничны.
        - Какие чувства! Вы серьёзно обо всех этих извращенцах?
        - Не скрою, мне претит это, как и вам, но человек - свободное существо… И прекрасно, что он, хотя бы здесь, имеет право выбирать. До вас это дойдёт не скоро.
        - Упаси Бог!
        - Дойдёт, дойдёт, попомните моё слово. И мы с вами уже доживём до этих времён.
        - Вас это, простите, просто забавляет… - нахмурился Дьякушев. - Вы заметно изменились. И не только внешне. Надеюсь, с Никой этого не произошло?
        - А вас интересует её судьба? - криво усмехнулся Фишбах, не скрывая иронии.
        - Ника никогда не была мне безразлична. И вам это прекрасно известно. Другое дело, как каждая красивая женщина, к сожалению, она имела склонность увлекаться поклонниками, не особенно разбираясь в их порядочности.
        - Уймитесь, милейший Иван Данилович, - посуровел его собеседник, - не то я обижусь на вас.
        - Покорно извиняюсь… Погорячился, - перебив его, заторопился Дьякушев. - Я, право, от избытка добрых к ней чувств…
        - А если вас действительно интересует её судьба, то она сложилась прекрасно. Мне даже суждено было обрести покой и тепло под её крылом.
        - Вот даже как?
        - Да, да, милейший Иван Данилович, ещё в германской клинике во время реабилитации в неё безумно влюбился местный абориген.
        - Врач?
        - Немец, - улыбнулся Фишбах. - Мы решили, что правильным будет удовлетворить его пылкие мольбы, и Ника вышла за него замуж. У них родился ребёнок.
        - Вот как? - только покачал головой Дьякушев.
        - Довольно состоятельный и интеллигентный человек. Но ужасно ревнив.
        - Ага!
        - Это и привело к разводу. Но, как истинный джентльмен, он оставил Нике дом и достаточное содержание, правда, в обмен попросил ребёнка.
        - Ребёнка?
        - А что делать? Пришлось жертвовать. Впрочем, до сих пор он не забывает Нику и время от времени мы навещаем их, а я получил от него приглашение сотрудничать в совместном бизнесе.
        - А что же с фамилией? - не удержался Дьякушев, его давно подмывало задать этот вопрос, но он никак не улавливал удобного момента.
        - С фамилиями мы оба расстались давно. Ника взяла фамилию мужа, а я, глядя на неё и познакомившись на их свадебной вечеринке с прелестной одинокой особой, тоже тряхнул стариной.
        - И приняли её фамилию? - не утерпел Дьякушев.
        - Да, милейший Иван Данилович, - скупо взгрустнул Фишбах, - я теперь женатый человек, и сбережения Сары позволили мне стать достойным компаньоном бывшего зятя.
        - Занятно…
        - Вам занятно, милейший Иван Данилович, а ведь мы с Никой, оказавшись за границей, попали в тяжелейшую ситуацию. В Союз нам путь был заказан, как заказан до сих пор.
        - Я ничего не знал!
        - Как же? Неужели это прошло мимо вас? Не лукавьте, прошу вас.
        - Отнюдь.
        - И вы не знали от Сербицкого, что меня и дочь объявили в розыск?
        - Вы меня просто ошарашили! За что?
        - Ну как же, милейший Иван Данилович! У вас удивительно коротка память. А мои бедные мальчики, Арсенал и Хоббио, заживо сгоревшие в машине, ради спасения вашего знакомого степняка?
        - Позвольте, но это была исключительно ваша инициатива! - попробовал возмутиться Дьякушев. - Насколько мне помнится, у вас там были и свои интересы. Вы согласились оказать помощь местным своим друзьям в устранении какого-то человека, способствовавшего освобождению из тюрьмы некоего хозяйственника. Я потом без вас не один месяц скандал гасил и расхлёбывался. Не уверен и сейчас, насколько до конца удалось это сделать.
        - Вы потерпели фиаско, к сожалению, - сухо сказал Фишбах.
        - Вам что-нибудь известно? - всерьёз забеспокоился Дьякушев. - Новый прокурор совершенно дикий человек. Галицкий ещё делал вид, что прислушивается к моим советам, а этот просто варвар! Печатью жонглирует, словно школьный учитель указкой, арестовывает одного хозяйственника за другим, не спрашивая ни моего мнения, ни разрешения.
        - Это его Трубин научил, - хмуро поддакнул Фишбах. - Новый Генеральный прокурор сам особенно не жалует ни Горбачёва, ни тем более Ельцина. Откуда он взялся? Как его просмотрели в Кремле? Теперь схватились за головы, да поздно. Но ничего… С ним, как и со многими другими, будет покончено одним махом.
        - Опять вы к своим загадкам?
        - Будем надеяться. Тем более его отослали аж на Кубу.
        - Генерального прокурора?
        - Да, с правительственной делегацией и до самого конца месяца. За него остался Васильев. А это другой человек. Можно сказать, иного замеса.
        - Может, поделитесь всё же своими тайнами? - вспылил Дьякушев. - Вы не доверяете мне?
        - Да вы, милейший Иван Данилович, не притворяйтесь, - пронзил его колючим взглядом Фишбах. - Вы давно обо всём догадываетесь. Только боитесь себе признаться.
        - Позвольте!
        - Ладно, ладно, - лениво махнул рукой тот. - Продолжайте ломать комедию. Сейчас это уже не имеет никакого значения. Мы с вами не в силах чего-либо изменить. Часы заведены давно и не нами.
        - Это возмутительно, наконец! - вскричал с покрасневшим лицом Дьякушев.
        - Хорошо. Извините. Забудем об этом, - примирительно взял его за локоть Фишбах. - Милейший Иван Данилович, у меня к вам нижайшая просьба другого характера. А что там в Кремле делается, забудем на время. Извините, если невольно обидел.
        - Я, право, не заслужил такого отношения…
        - Да, простите. Накопилось, видать, - ещё милее проговорил Фишбах, полуобняв собеседника. - Европа. Здесь всё чувствуешь не так, как в Союзе. Я, конечно, забылся.
        - Ну, будет, - остыл и Дьякушев. - А что у вас за проблемы?
        - Разве я сказал «проблемы»? - усмехнулся Фишбах. - Никаких проблем. Я с родственником просил бы вас о поддержке нашей инициативы.
        - С вашим родственником?
        - Ну да. С бывшим мужем Ники мы затеяли одно стоящее дело. Пробуем разместить и открыть в России автомастерские и офисы по продаже и ремонту подержанных европейских автомобилей. Согласитесь, это большая помощь вашим землякам. На чём они, бедолаги, катаются…
        - Вопрос непростой, - задумался Дьякушев. - Дело новое. Требует осмысления и необходимых консультаций в столице.
        - Это мы решаем сами, милейший Иван Данилович, - усмехнулся Фишбах. - Имеются уже проработки по нескольким крупным областям и даже республикам. А я не забыл и про вас. Всё же нас с вами столько связывает общего.
        - Да, да, - Дьякушев переваривал услышанное предложение.
        - Несомненно, область от этого немало выиграет.
        - Дороги у нас, как говорил Гоголь… - зачем-то не к месту сказал Дьякушев.
        - Дураков больше, - оборвал его решительно собеседник. - Не видеть очевидную выгоду - совершеннейшая глупость!
        - Нет. Предложение заманчивое… - соглашаясь, закачал головой Дьякушев, не заметив явной издёвки собеседника.
        - И наша благодарность будет безграничной, - заверил Фишбах. - Европейские бизнесмены слов на ветер не бросают. Я успел убедиться.
        - Если ваша затея, как вы выразились, удастся, благодарны прежде всего будут мои земляки и лично я.
        - Так в чём же дело?
        - Будем считать, что предварительные переговоры прошли в творческой и удовлетворившей обе стороны обстановке.
        - Вот и добренько, - потёр руки Фишбах. - И ещё одна деталька, милейший Иван Данилович.
        - Я весь внимание.
        - Мы предвидим вероятное сопротивление возможных конкурентов.
        - Конкурентов? У нас в области? Откуда?
        - Почувствовали уже, милейший Иван Данилович, на опыте других регионов.
        - Вот как?
        - Дело прибыльное со всех сторон. Однако мы, к сожалению, не Колумбы в этом направлении. В некоторых областях местные мафиози встретили наши начинания в откровенные штыки.
        - Даже так!
        - Поджоги наших строящихся объектов. А порой и явный террор в отношении наших людей. Есть уже жертвы.
        - Такой отпор?
        - Я склонен думать, милейший Иван Данилович, что-то подобное происходит и в вашей области.
        - Как? Вы сказали, что ещё только начинаете у нас свои дела?
        - Я не хотел вас раньше времени волновать, милейший Иван Данилович. Мы считали, что обойдёмся своими средствами и малой кровью.
        - Кровью?
        - К сожалению. Вы, надеюсь, слышали о покушении в столице на первого заместителя прокурора области Ковшова.
        - Тот ворюга, который пытался вырвать у зама портфель, а угодил под электричку?
        - В некотором роде.
        - А какое отношение имеет Ковшов к вашим проблемам?
        - Тогда, когда его пытались сбросить на рельсы, он не имел никакого отношения к нашим делам. Скорее с нашей стороны то была неудачная попытка обещанного реванша. Так сказать, долг за старые грехи.
        - Ничего не пойму.
        - Тогда погиб известный авторитет одной вашей криминальной группировки. Кажется, по кличке Мазут.
        - Нашей?
        - Милиция и прокуратура затрясла всех местных бандюганов. Конкретного заказчика по этому покушению не нашли. Но изрядно потрепали многих. Мазут был чужим для нас человеком, но кто-то намеренно внёс путаницу, и в отместку другая банда объявила нам жестокую войну. Это чёрт знает что! Мы предприняли попытки урегулировать отношения. В ответ - ещё более жёсткий террор. Я послал туда людей. Они исчезли.
        - Вы говорите страшные вещи. - Дьякушеву явно неприятны были рассказы собеседника. - Не мне их слушать. Если бы не вы… Если бы нас не связывали дружеские отношения…
        - У меня бесследно пропало в вашей области двое толковых и верных людей! - отчаянно сверкая глазами даже сквозь затемнённые очки, возмутился Фишбах. - А вы делаете вид, что ничего не понимаете. Что вас это не касается. Две бесценные жизни! И никаких следов!
        - А я не желаю вас слушать, Сигизмунд, простите, опять забыл, как вас величать по-новому! - Дьякушев тоже был не в себе. - Вы желаете опять втянуть меня в свои грязные интриги! Как в тот раз. Бедный Куртлебс погиб в тюрьме, а кости его заместителя уже сгнили в могиле. Забыли всё и забылись, с кем разговариваете! Я не пособник вам в ваших грязных делишках! Не равняйте меня со своими уголовниками! Увольте!
        Фишбах остановился, помолчал, огляделся. Они были наедине, отделившись от отдыхающих в тенистом уголке аллеи.
        - Меня теперь величают Йозеф Модестович Фишбах, если позволите, - тихо, но жёстко сказал он. - Но я всё ещё Сигизмунд Парацельз. Парацельз, который никогда не забывает своих друзей и никогда не прощает врагов. А забылись, похоже, вы, милейший Иван Данилович! Забыли, как мы с вами обсуждали судьбы Галицкого и Ковшова? Чувствую, эти несколько лет вы процветали, а мне пришлось хлебнуть за своё легкомыслие.
        - О чём вы? - смутился Дьякушев. Конечно, он ничего не забыл, а вспомнив сейчас, почуял себя тяжко, его затошнило.
        - Так вот, я извлёк из горьких просчётов уроки. Шрамы не только украшают, но многому учат, - хмуро сказал Фишбах. - Я не забыл беднягу Куртлебса и его заместителя, пустившего якобы себе пулю в лоб. Однако не всё было так. Зама хлопнул Хоббио.
        - Как? - не сдержался Дьякушев.
        - Его убил тот проказник Хоббио, отбивший у вас Нику. А всё остальное - искусная инсценировка.
        - И вы знали об этом?
        - А знаете, из какого оружия это было сделано? - вместо ответа зло сощурился Фишбах и, сняв очки, заглянул в глаза Дьякушеву.
        - Увольте меня от дурацких загадок!
        - Он был большим проказником, этот мальчишка Хоббио, - растягивая удовольствие, проговорил Фишбах. - Я, право, его недооценивал.
        - Бред какой-то… - только и смог сказать Дьякушев. - При чём тут я?
        - Так вы же у нас давний любитель всяких редкостей. Здесь по антикварным магазинам погуливали. Искали древнее оружие?
        Дьякушев вздрогнул, но промолчал.
        - А ведь дома, в Новороссийске, у вас прекрасная коллекция огнестрельного оружия. Имеются единственные, можно сказать, уникальные экземпляры.
        - Я не улавливаю, к чему вы клоните…
        - Ах, милейший Иван Данилович, мне вас искренне жаль. Вы явно давно не заглядывали в своё хранилище.
        - Забыл, когда в Новороссийске был, - буркнул со смутной тревогой Дьякушев.
        - Сочувствую. Но если бы вы заглянули, то обнаружили б пропажу редчайшего экземпляра в вашей коллекции.
        - О чём вы? Если это шутка, то я её не принимаю.
        - Какие уж тут шутки, милейший Иван Данилович? Я уже больше часа толкую с вами о серьёзнейших делах.
        - Так договаривайте же.
        - Этот проказник Хоббио оказался тоже большим коллекционером. И кто бы мог подумать, имел страсть так же, как и вы, к огнестрельному оружию.
        - Что вы хотите этим сказать? - побледнел Дьякушев. - Что вы мучаете меня?
        - Заместитель управляющего банком убит из странного револьвера, именуемого «вельдог». Это оружие сыщики нашли у трупа…
        На Дьякушева нельзя было смотреть без сочувствия. Он едва держался на ногах.
        - Так вот, этот «вельдог» - из вашей бесценной коллекции, милейший Иван Данилович, - развёл руками, изображая полное недоумение, Фишбах. - Об этом совершенно случайно мне поведал сам проказник Хоббио в последние дни перед смертью. Извините, но я тогда не счёл нужным вас расстраивать. Вы и без меня были не в себе. Столько бед свалилось на вашу голову: нелепый кредит в банке, арест банкира, смерть трёх человек, включая сыщика из КГБ, и прочее, прочее, прочее… А этот проказник Хоббио так изволил над вами подшутить! И когда же он сумел выкрасть у вас тот треклятый револьвер? Ведь вы, надеюсь, не специально вооружили его перед убийством охранника? Кстати, из этого «вельдога» был убит и сыщик, висевший у Хоббио на хвосте. Как всё, право, нескладно…
        Дьякушев присел на ближайшую скамейку, обхватив голову обеими руками. Спина его мелко дрожала. Фишбах постоял над ним некоторое время, дал возможность прийти в себя, присел рядом, осторожно прислонился рукой к плечу, даже слегка, будто сочувствуя и утешая, погладил.
        - Не время так убиваться, мой друг, - совсем иным тоном произнёс он. - Всё в наших руках. Мы достигли уже соглашений в организации бизнеса. Остался мизер. Я бы, право, не затевал этого разговора, но мне необходима ваша помощь.
        - Что вы хотите от меня? - не поднимая головы и не выпрямляясь, спросил едва слышно Дьякушев.
        - Вам надо будет выйти на Сербицкого и попросить помощи в розыске моих людей, пропавших в вашей области. Они нужны мне не только живые, но даже и мёртвые. В последнем случае мне необходима информация, как и что с ними произошло. Я должен знать точно: с кем имею дело? Кто мои конкуренты?
        Дьякушев подавленно молчал.
        - Вполне невинное одолжение, милейший Иван Данилович. И я вам буду признателен. Вы, надеюсь, поняли, я не прощаю врагов и помню добро друзей, - прошептал в подрагивающую спину Фишбах и ядовито улыбнулся, ещё раз погладив собеседника.
        Тот вздрогнул от прикосновения, будто его ужалила гадюка.
        В грязном сосуде всё прокиснет
        Дьякушев был не в себе: как не втолковывал, как не объяснял он этой бабе-дуре, та всё сделала по-своему. Элеонора Ипполитовна как была смолоду вздорной и своенравной, такой и осталась.
        Он по телефону ей объяснил, что срочно вылетает из-за границы, но ждёт её телеграмму. Та полчаса радовалась, что выезжает, потом он ей вбивал, какой ему следует послать вызов, но до этого ночью должна совершиться кража в его особняке и небольшой поджог, больше для видимости. Главное, чтобы исчезла его оружейная коллекция, о которой она всё хорошо знала, и подгорела комната, где та хранилась. И никаких следов, никаких малейших следочков! Короткое замыкание проводки, её может сделать сам Виктор Савельевич, он бывший электрик. Это за дополнительную плату, разумеется. Ну а с ней они разберутся сами, чем и как платить. Разговор особый. По приезде. Он заночует. Так что успеют и наговориться, и объясниться за всё остальное.
        Элеонора Ипполитовна млела и цвела, услышав о скором приезде Ивана Даниловича. Причём одного, без Светланы Петровны. В кои веки они опять увидятся наедине! Но, услышав про инсценировку кражи, а в особенности про поджог, затряслась, потерялась, несколько мгновений молчала в аппарате, а потом заревела белугой.
        - Чего ты ревёшь? - и возмущался, и жалел её он. - В конце концов, имущество моё! Ты всю коллекцию вынеси аккуратно. Ну брось там где-нибудь в углу пистолетик для видимости, будто воры забыли, одежду разбросай, шкафы раскрой, возьми себе Светкины побрякушки…
        Рёв в ответ, невразумительное мычание.
        - Как стыдно?.. Чего стыдно?.. Ты что говоришь, Элеонорушка? - Дьякушев распалялся от бестолковости любовницы. - Я на такое дело иду, а тебе стыдно побрякушки её забрать? Ты заслужила, наконец! Сколько лет мы с тобой! И всё тайком. Бери всё, что захочешь! Бери золото, бриллианты. Не стесняйся. Заслужила, в конце концов. Сколько лет дом мой охраняешь, содержишь, а денег никогда не спрашивала.
        Та опять за своё. Светка, мол, ей никогда не простит.
        - Что?.. Светка платила?.. Знаю, как она платила. С неё станется. Зимой снега пожалеет. Да ладно мне тебе её расписывать. Знаю её таланты. Да! И нюансы все её тонкой натуры…

* * *
        Долгожданная телеграмма пришла, он вылетел тут же. В самолёте не спал, переживал, как всё удалось, обошлось?.. Без эксцессов ли?.. Муж Элеоноры, Виктор, тихий забитый мужик, был, однако, мастер на все руки, а в прошлом слыл знатным электриком. Короткое замыкание, небольшой пожарчик он устроит так, что и комар носа не подточит.
        Элеоноре, в которой Светка души не чаяла (так же, как и не догадывалась об их шашнях с Иваном), она доверила уход и охрану особняка, когда они надолго покидали город. Вообще-то они там не бывали уже несколько лет: выделенные в Москве-столице шикарные апартаменты в связи с депутатскими полномочиями Дьякушева и многочисленные магазины не выпускали жену из объятий; заграница тоже съедала немало времени: зимой - на море в Египет, летом - в Европу; так что времени ужасно не хватало даже на поволжский глухой угол, куда «упрятали Ивана Даниловича» - по крылатому выражению Светочки.
        В Новороссийске их особняком правила школьная, а потом и институтская подружка Светланы Петровны - Элеонора. Они и жили рядом с мужем Виктором, тот за сторожа, охранника и хозяйственника отрабатывал. Естественно, Светлана вела с ними какие-то свои расчёты, Иван Данилович в эти дела не лез. А в Кисловодске тоже нашлась одна семья пенсионеров, бывшие райкомовские работники. Так что за своё имущество супруги Дьякушевы особливо не беспокоились. Изредка наезжали. В основном в Кисловодск, Иван Данилович приводил здесь в порядок своё здоровье, сердечко подлечивал на ваннах и грязях, разгуливал по каньонам, добираясь аж до Большого седла.

* * *
        С самолёта Дьякушев зашагал ловить такси, но его уже поджидал Виктор Савельевич. Несколько бледноватое его лицо смутило Дьякушева, а понурый вид вызвал тревогу. Обычно того распирало: бывший электрик не боялся у себя в городке, и «прихвативши небольшой прицеп», покататься - всем гаишникам было известно, чей дом он охраняет.
        - Что-нибудь произошло? - сразу, не здороваясь, бросив чемодан на землю, охнул Дьякушев.
        - Жахнулся домик, Иван Данилович, - без предисловий и подготовки рявкнул Савельич. - Весь второй и третий этажи, как не были!
        - Сгорели?
        - Как не были.
        - Да что ты заладил, Виктор? Успел набраться, что ли?
        - Есть маленько. Но с горя.
        - Что же случилось? Ты же мастер? Я надеялся на тебя?..
        - Спасибо. Перестарался.
        - Как же?
        - Элеонора, она, конечно, женщина… - Виктор, не находя аргументов, зигзагом ладони изобразил характер жены, - но большая дура. Тряпья накидала столько вокруг источника, что любая искра там - великий пожар. Что и следовало доказать.
        - Коллекцию-то вытащили?
        - С коллекцией всё нормально. Я сам её заранее у себя, как вами велено, сховал в подвале. Вся целиком, лишь одну пушку я забросил, как приказывали…
        - Милиция ничего не заподозрила?
        - А чего там найдёшь? Шито-крыто. Всё сгорело дотла, - живописуя руками, констатировал охранщик, он же электрик и главный поджигатель.
        - Ну и чёрт с ним! - ругнулся в сердцах Дьякушев. - Были бы кости, мясо нарастим.
        - Кости имеются, - заверил Виктор Савельевич, его развозило, видимо, перед самым выездом он «принял» ещё.
        - Ты машину всё же здесь, в аэропорту, оставь. Я такси поймаю. Доедем и быстрей, и надёжней. Только прошу, в такси ни слова, Виктор. Помолчи несколько минут. Понял?
        Тот согласно кивнул, еле открывая глаза.
        «Как же он ехал?» - с ужасом подумал Дьякушев, позабыв про собственное несчастье.

* * *
        Да уж, повеселился огонь у него на пепелище… Крыша особняка была шиферной (Дьякушев так и не успел отделать её живописным железом), а верхний этаж - деревянным. Мансарда - не мансарда, строители, когда строили, так до конца и не определились. Теперь тем более думать было незачем, от неё ничего не осталось, кроме головешек, вонючих и тоскливых. Взволнованная, вся в слезах, Элеонора Ипполитовна вместе с приглашенным специалистом, инспектором пожарной охраны, два часа водили Дьякушева по пепелищу, объясняя нюансы случившегося. Где был очаг пожара… Отчего возникло короткое замыкание… Что способствовало сильному возгоранию… Как скоро прибыли пожарные… Дьякушев уже давно ничего не слушал, вернее, слушал, но тут же забывал, не вникая. Услышав в конце завершающее: во всём виновата ветхая проводка, с годами износившаяся, а значит, виновных, кроме хозяев, не имеется, - он успокоился, присел на какой-то торчащий сук, но тут же был вынужден вскочить от дикого вопля Элеоноры: она испугалась за его белоснежный импортный костюм. Подписан был протокол, и инспектор распрощался. Иван Данилович с Элеонорой
спустились вниз. Виктора нигде видно не было. Гуляли редкие любопытные. Собравшиеся было с их приездом и появлением возле останков здания ротозеи давно разбрелись. Знакомых не было, рабочий день, а эти, собравшиеся поглазеть, Дьякушева, если и видели когда-то, успели забыть. Интерес пропал, действо завершилось.
        - Выпить бы чего… - заскучав, поглядел по сторонам Дьякушев.
        - Прошу к нам, Иван Данилович, - ещё не остыв от официальности, пригласила услужливая Элеонора, лукаво улыбаясь.
        Ей тоже давно стало ясно, что ущерб для Дьякушева пустячен: главное сделано, как он заказывал сам. Коллекцию с оружием Виктор унёс, а комнату спалили вместе со всеми следами, если они там и оставались. К несчастью, Виктор перестарался или она барахла там много раскидала, отчего пожар получился значительнее того, что задумывался. Но в таких делах разве можно всё рассчитать правильно? Это пожар, а он, известное дело, как большая любовь: если не сдержать, спалит дотла. Это уж Элеонора хрупким телом и пылкой душой чуяла, лишь только приближалась или невольно прикасалась к Ивану, бродя с ним за инспектором по пепелищу.
        Они, не сговариваясь, посмотрели друг на друга и поняли друг друга без слов.
        Не уехать отсюда без ночёвки, мелькнуло в голове у Дьякушева. Предполагал, что не отпустит она его так просто, а теперь никуда не денешься. Надо грехи замаливать, расплачиваться. Да и Витёк, её верный муженёк, уже загрузившись давно, отправился спать в подвал. В прохладу. Надо единственное: не забыть закопать всю коллекцию оружия. Навечно похерить. С собой он её не повезёт. А в этом деле опять помощь понадобится. Закапывать придётся у них в саду, поэтому без Элеонорки не обойтись. Куда ни кинь, везде клин!..
        Мысли Элеоноры Ипполитовны бродили где-то рядом, но всё же по другую, романтическую сторону. Её до дрожи будоражили живые впечатления последней, уже чуть забытой их ночи с Иваном. Он тогда был дерзок, словно молодой. Поистосковался по настоящей женщине! Ну, она осчастливит его, заставит забыть все сегодняшние огорчения… Заодно в очередной раз отомстит ненавистной школьной подружке. Зажравшаяся светская кобыла! Мужика совсем запустила! В дорогих костюмах шастает, а глаза холодные, без искорки. Ни на одну бабу не глянул, пока здесь был. А каков был в прежние годы?! Угробит она его совсем, дурёха с задатками столичной львицы! Ни себе, ни людям!
        - Квасок-то помнишь, Ваня? - прижалась Элеонора к нему тёплым бедром. - А морсик мой из холодильничка забыл уже, наверное?
        - Сколько лет, - вжался и он плечом в её податливое тело, поднял глаза от чемодана, на котором восседал верхом, - а морс твой лакомый помню. К коньячку он хорош!
        - И тоску снимает с души, - без стеснения и оглядки обхватила она его седеющую уже голову.
        И ничего больше не сказала, бешеным боем стучало в её груди сердце, ещё ничего не забывшее и жаждущее новых ощущений.
        Он поднялся, подхватил чемодан, скинул пиджак на плечо, и они, тесно прижимаясь друг к другу, заспешили в соседний двор, пряча головы от веток. Элеонора с Виктором жили рядышком, даже общего забора не имели. А кому он нужен в их-то годы?

* * *
        За полночь, отвалившись наконец от её горячего тела, Иван скинул с себя покрывало, сбегал совсем по-молодецки в ванную, принял душ и тихо лёг рядом. Элеонора похрапывала. Он закинул руки за голову, задумался, анализируя прошедший день.
        С утра очень рано он уезжал в Поволжье с личным шофёром, который накануне приехал и нашёл его. В целом картину тот ему обрисовал безрадостную, но не проигранную: конечно, без него эти подлые люди в областном Совете подняли бунт. А что хорошего можно было ожидать от этого змея Шундучкова и других подобных ему проходимцев? Они друг друга при нём ещё поедом ели. Только успевай пресекать то одну интрижку, то другую заваруху. Стоило ему уехать в столицу, они бежали к Жербину или Годунову. У тех искали поддержки. При этом обливали грязью уже его самого!.. Нет! Это надо было предвидеть. Жаль, конечно, что совпало с чертовским путчем. Да и был ли путч? Так, шарлатанство какое-то. Мелкие интриги на верхнем уровне. Крючков с Язовым, два престарелых маразматика, высунули носы, не подумав и тут же схлопотав, ручки вверх подняли и с повинной, кто быстрее, наперегонки бросились прощение просить… Разве так власть берут? Забыли Сталина! Уроды! Но у них на рожах было помечено, что их дни сочтены, а вот он-то как позволил себя втянуть в эту глупую интрижку? С чего же началось?..
        Вроде всё само собой… Горбачёв будто специально волыну гнул, игру затеял с депутатами, диссидентами обложился недобитыми, умирающего Сахарова, которого в Горьком гноил, пригрёб к себе, Солженицына, проститутку эту уголовную, на груди пригрел… С Ельциным, видеть которого не мог, регулярные посиделки затеял, а всех их: Павлова, Крючкова и Язова - травил, словно бешеных псов. Всё крутил вокруг да около. Будто втягивал к себе поближе тех, кто поглупее, а потом разом открылась пасть, и все туда свалились. Только и сам затейник в дураках оказался. Что-то не сработало в его расчётах, как задумано было… Подвёл неизвестный винтик или болтик. А может, крутящий всем ещё выше сидит? Уж не Ельцин ли? Не похож. У того балбеса ума-то не хватит для такой большой игры. А что, если?!
        У Дьякушева даже сердце ёкнуло от такой очевидной и в то же время ясной, простой, гениальной мысли. Он вскочил, нашёл на столе коньяк, выпил рюмочку, вторую. Вздрогнул от прикосновения ласковой руки сзади.
        - Пора мне, дорогой, - прижалась губами к его плечу Элеонора, - рассвет скоро. А мой Витёк с первым лучиком встаёт.
        - Ничего, - успокоил её Иван. - Откроет глаза, хлопнет из заначки и опять на боковую.
        - Нет. Он ещё вчерась мне напоминал, что тебе рано уезжать надо. Прибежит провожать. Оденусь я от греха, да с ним возвращусь.
        - Ну давай. - Он поцеловал её, и она убежала, неслышная, помолодевшая, лёгкими шажками.
        «Моя как кобыла стучит, вся мебель в комнате переворачивается, а ведь однолетки, одноклассницы», - зло подумалось ему.

* * *
        Ждать Виктора Дьякушев не стал, оделся, хлебнул из холодильника чудесного морса и спустился в подвал. Тот сидел уже на кровати одетым, настороженно поднял на него глаза.
        - Доброе утро, - выговорил он, опохмелиться явно не успел, поэтому язык едва ворочался.
        - Ты не мучь себя, Витёк, - пожалел его Дьякушев. - Выпей. Лучше будет. А за мной приехали. Провожать меня не надо. Машину свою в аэропорту успеешь взять. Ничего с ней не случится.
        - Да моя мегера уже прибегала, - пожаловался Витёк, - указаний надавала и строго-настрого…
        - А ты много не подымай, - налил ему сам полстакана водки Дьякушев. - Вот этого хватит. И приляг опять. А проспишься, всё пройдёт.
        - Спасибо тебе, Данилыч, - чуть не прослезился Витёк, тут же хлопнув из стаканчика. - Душа ты человек!
        - Ладно-ладно. Ты ложись, где коллекция-то?
        Витёк аккуратно достал инкрустированный ящик, едва подъёмный.
        - Вот, всё в целости и сохранности. За исключением одного пистолетика. Но… как велено было.
        Дьякушев отстегнул крючки, открыл, внимательно осмотрел содержимое, некоторые экземпляры подержал в руках, некоторые даже к щеке прижал. Сколько лет он собирал эту коллекцию! Сколько денег! Да разве в них дело? Бывало, собирались такие же редкие фанаты, как он, где-нибудь. С трепетом делились своими раритетами, отечественными из-за Урала или заграничными. Кто чем богат. Бывали такие экземпляры!.. Уши вяли. Тот злосчастный «вельдог» ему из Европы привезли тайком. Не подделка была какая, а натуральная вещь своего времени, а главное - самих авторов штучка! Берёг он его пуще всего остального накопленного. Глаза многие клали и деньги немалые сулили, только он и слушать не хотел. Единственный, может быть, на весь мир экземпляр! Действующий! И в его руках!.. Однако всё это в прошлом. Лоханули его ребятки Парацельза… И как смогли?!
        Ящик он один с большим трудом, но выволок наверх из подвала, а затем уже в сад. Нашёл приметное место между трёх вишен, вырыл яму, сровнял холмик, аккуратно свежей травки накидал, составил схемку в блокнотике. Так, больше на детский рисунок похожий: миру - мир, войне - конфетка. Никому не догадаться. А он и без мазни этой место никогда не забудет. Сел на крыльцо. Отдышался. Не заметил, как подкатила по улице к дому автомашина, как вырос рядом и застыл водитель, старый служка и уже почти товарищ.
        - Ну как, Борис? - поднял он на него глаза.
        - Всё в порядке, - спокойно заверил тот, - можно отправляться.
        В недрах криминального адюльтера
        Серым и пасмурным был этот летний московский денёк. С утра погода не заладилась, небо загрозило дождём, но строптивый ветер растащил мрачные тяжёлые тучи над столицей, и спешащий на работу и по другим своим заботам люд, так и не раскрыв зонтики, поспешно прятался в метро.
        Эта же немногочисленная группа крепко сложенных, хорошо приодетых мужчин, невольно привлекая внимание, лениво толпилась в невзрачном подъезде, ведущем в глухой дворик с одинокой облезлой вывеской на первом этаже многоэтажного дома с отлетевшей штукатуркой. Вывеска эта была настолько порушенной временем, что на ней едва различались остатки крупных букв «Баня», а уж мелкие, затёртые и истерзанные, пропали почти вовсе. Однако местные обыватели, не подымая на вывеску своих вечно озабоченных голов, регулярно по пятницам и субботам спешили сюда, чтобы предаться чудным традиционным омовениям - попросту говоря, попариться и помыться, а то и выпить душистого свеженького пивка, если расщедрится скупая душа вечно хмурого и озабоченного банщика Силантьича со странным прозвищем Архимед. Почему Архимед, никто уже давно не знал, да и не задумывался, но кличка эта прилипла к банщику, как тот легендарный банный лист к известному месту, так что Силантьич на своё имя и не откликался, зато исправно реагировал на имя древнего философа и спасителя Сиракуз. Однако и откликался он не сразу, так как был изрядно глуховат и
ему следовало орать в самое ухо, а откликаясь, в свою очередь ревел так, что не приведи господи. Может, поэтому и дадена была ему эта крылатая кличка из-за несчастья, приключившегося с древним учёным, когда тот с нечеловеческим воплем выскочил однажды из ванны.
        Толпа в подъезде у очищающего телеса заведения между тем росла, несмотря на то что означилась ещё лишь середина рабочей недели, к тому же подъезжающие на такси вновь, как и ожидающий народ, не производили видимость заядлых парильщиков или замшелых углекопов, позарез мечтающих искупаться, наоборот, вид у всех был вполне добротный, и не один из них не имел сумок или веников, как и других банных причиндалов, необходимых для святого дела. Были они разные, но одинаково сосредоточены и хмуры лицами, разом оборачивались на подъезжающие и останавливающиеся такси и очередного прибывшего, явно ожидая важную фигуру. Некоторые кивали друг другу, как давние знакомые, но без радости на физиономиях от встречи и держались поодиночке и редко парами. Все то и дело курили.
        Банщик Силантьич уже несколько раз, любопытствуя, отворял дверь заведения, высовывал седую плешивую голову, внимательно и беспокойно оглядывал собирающихся, даже приглашал войти, но все молча отнекивались, говорливые ссылались на курево. Видно, не подошло время.
        Наконец появился тот, кого ждали. Резко тормознуло такси с немосковскими номерами, и из него бодро выпрыгнул шустрый человек в кепочке, надвинутой на лоб. Он ловко отворил переднюю дверь автомобиля. Из нутра выбрался тот, на которого враз уставились все. Он безразлично отнёсся к произведённой реакции, не поднимая глаз, глухо и тяжко, как больной человек, закашлялся так, что заходила вся его впалая грудь, затем сплюнул и высморкался перед собой и зашагал к бане, грузно передвигая короткие тонкие ноги, словно неся на плечах непосильный, придавливающий его к земле груз.
        Вслед за ним выскочили двое здоровенных детин, быстро обогнавших сморчка и зашагавших перед ним, но даже и они не смогли обогнать того, в кепочке, который так и нёсся впереди и распахнул перед хозяином дверь в баню.
        Следом за этим сморчком степенно, не торопясь, порог начали переступать и заждавшиеся. Шли они гуськом, в каком-то известном только им иерархическом порядке, молча и сосредоточенно. Архимед услужливо открывал перед «кепочкой» двери, пока не остановился в довольно просторном зале с плиточным полом, где обычно приходил в себя после омовения банный люд, нежась на стульях и скамьях. Теперь зал был заметно прибран, а посредине его стоял длинный, накрытый красным сукном стол, совершенно пустой и этой своей откровенной пустотой всех пугающий. Сморчок, не останавливаясь, прошёл вдоль стола и сел во главе его. Верзилы застыли за его спиной, «кепочка» куда-то незаметно слинял, остальные, снимая головные уборы ещё на пороге в зал, рассаживались вокруг стола, так же соблюдая при этом неведомый порядок.
        - Князь, Сивого нет и Ерёмки, - откуда-то, словно мышь, за спиной сморчка появился «кепочка», прильнув на миг к его уху, - а остальные все. Но Сивого отморозки на днях хлопнули, братва доложила, что не до смерти, отлёживается, в себя приходит, а за Ерёмку молчат, вестей давно нет.
        - Ерёмки нет? - переспросил тот. - Неужели совсем переметнулся?
        - Не показывается.
        - Значит, правильно мне менты глаза открывали?
        - Не мне гадать.
        - Знал о нашем сходняке?
        - Почта дошла.
        - Значит, не врали менты…
        - Выходит, так, - замялся «кепочка».
        - Выясни всё. Пока время есть. Дело серьёзное. Чтобы не с кондачка.
        - Будь спок, Князь. Всё устрою мигом.
        - И не волнуй пока братву. Не рисуйся.
        - Не впервой.
        - Вот и действуй. Чтобы к концу разговора всё на своём месте было. А про Ерёмку особо доложишь.
        - Понял, - и «кепочка» шмыгнул за спины сидящих, тут же пропав.
        Собрание хранило гробовое молчание, особо не подымая голов, все уже насмотрелись друг на друга ещё там, в подворотне.
        Князь поднял голову на тонкой сморщенной шее, обвёл сидящих единственным глазом, особо ни на ком не задерживаясь, но цепко, по-паучьи, въедаясь в каждого, отчего те съёживались и прижимались к скамьям. Тихо заговорил:
        - Поминками пахнет наша встреча, сынки мои.
        От голоса вздрогнули все, кто помнил его и кто уже начал забывать, отвыкнув. Поэтому все разом сдвинулись в сторону Князя, упёрлись в него жадными глазами, прислушались. А он не говорил, а хрипел, не скрывая настигшей его тяжкой болезни.
        - Не радует меня свобода. - Князь то ли задохнулся от нахлынувших чувств, то ли искусно сыграл, но глаз его засверкал, а затем заблестел слезой. - А ведь должна бы радовать! И вы вот со мной снова вроде заодно. И как-никак пять лет, считай, скостили. До срока ворота зоны мне отворили на свободу. А душу не греет. Тоска душу рвёт!
        Последние слова Князь, как позволила ему слабая больная глотка, выкрикнул, по-бабьи взвизгнув, и повесил голову. Собрание это пробрало, оно задвигалось, заскрипело скамьями, зашушукалось.
        - А я ведь не просил. Не канючил. На глаза хозяину не лез. - Князь бодрел, преображался. - А он вызвал и объявил! Свобода тебе, Князь, полагается! На волю требуется выходить! Как так? Чем обязан, спрашиваю. Пора, говорит, пришла. Пиковые[19 - «Пиковые», «чёрные» - чеченские банды.] Москву совсем пожирают.
        Собравшиеся ещё больше задвигались, оживились, переглядываясь и подталкивая друг друга локтями.
        - Протест подал Сам, - Князь поднял палец и упёр его к потолку, - по моей конечной отсидке. На четвертушку сократили, ограничились тем, что отсидел.
        Князь выпрямился вдруг, весь преобразился: и спина дрожать перестала, и грудь обрисовалась - былого, мощного когда-то зверя.
        - Думали, сгину там? Ан нет!
        Единственный глаз его, сверкая, оббежал всех по кругу и зловеще остановился на ком-то. Тот готов был провалиться сквозь землю.
        - Вот он я, сынки! Жив. Князь и вас всех переживёт. Так, Гнилой?
        - Так, Князь! - Тот, в которого он упёрся глазом, вскочил на ноги. - А как иначе?!
        - А не мечтал ты меня схоронить да за Ерёмкой потянуться?
        - Что ты, Князь? Господь с тобой! - Гнилой по возрасту не уступал вожаку, но сейчас скис так, что выглядел убогим старцем. - Мы же с тобой с малолетства, считай, начинали. На кой ляд мне этот плешивый Ерёма? В гробу я его видал! И весь сходняк так считает, кто сюда явился.
        - С малолетства… А что же вы, не успел я отлучиться, ссучились? Под гада этого легли!
        - Кто? Зачем напраслину? - загудело собрание несмело.
        Поднялись коряво сразу двое: смотрящий[20 - Смотрящий - в ОПГ представитель внутренней разведки (контролёр).] Зоря Бессарабский, отважный черноглазый молдаванин, и бригадир[21 - Бригадир - в ОПГ руководитель рядовых бойцов.] Егор Усатый. Смерили друг друга ерепенистыми взглядами, Зоря остался на ногах, Усатый сел лениво. Пропал с глаз, вжался в скамью под шумок и Гнилой.
        - Все мы здесь, Князь! - прямо в единственное око вожаку твердо гаркнул молдаванин и тряхнул лихим чубом, падающим ему на лоб до самых размашистых бровей. - Один Сивый. Так ты знаешь, чёрные его щёлкнули. А с Ерёмой сами разберёмся. Надо, башку его тебе принесём.
        - Не чёрные. Знаю я, - оборвал строптивого молдаванина Князь. - Сидите в столице, а ничего не знаете, лохи!
        - Князь! - вздрогнул, затрепетал чубом от негодования Зоря.
        - Князь на месте! - окрысился на него вожак. - А вы по щелям… И цыц! Без меня ни к одной закавыке не прикасаться! Ерёму сам судить буду…
        Зоря Бессарабский послушно, хотя и не сразу, опустился на скамью.
        - Совет, надеюсь, не сдали? - Князь, не сдерживая гнева, озирал сникшее своё, когда-то послушное стадо.
        Молча поднялись члены совета Тимоха и Зуб.
        - Останетесь после разговора, - посадил их на место глазом вожак, - потолкуем о заботах.
        Те облегчённо встрепенулись и бодрее задвигали грузными плечами. Оба ничем не уступали двум верзилам, маячившим за спиной их вожака всё это время, только поосанистей стали, когда выпрямились от одобрительного тона, появившегося у вожака, когда он им бросил фразу, словно кость собакам. Тимоха и Зуб и до этой минуты выделялись среди собравшихся, а после этого совсем закрасовались, теперь уже голов не опускали, не дёргались от жёстких неприязненных слов, а, наоборот, после каждого нового упрёка вожака, брошенного бывшим подопечным, сами с презрением озирали окружающую братву, сразу отгородившись от остальных волчьей ненавистью, как и Князь.
        Между тем вожак постепенно успокаивался, голос его, потеряв звериную ярость, захрипел натуженно и сипло. Один из верзил за спиной сделал знак Архимеду, дежурившему в углу невидимой тенью, тот застелился по залу с откупоренной бутылкой минеральной воды, услужливо поставил стакан перед вожаком. Медленно осушив его с нескрываемым удовольствием до дна мелкими глоточками, Князь аккуратно поставил стакан на стол, кивнул Архимеду, чтобы тот подлил ещё и, когда банщик, не разворачиваясь, задом отсеменил в прежний свой тёмный угол, продолжил:
        - Открою душу, не стану томить, - совсем, похоже, смирился он, - я ведь сейчас не из каталажки к вам. Встретили меня раньше братки, отогрели, поведали о делах в столице и по окраинам. Худо живём, совсем худо… Не зря на сходняк решились в Дагомысе в своё время, а совсем недавно в Киеве. А заботы одни и те же. Одолевают пиковые. Второй войны не миновать. Слышали небось о разборке в Сокольниках?
        Собрание зло зашепталось, закивало.
        - Быков[22 - Быки - рядовые бойцы в ОПГ.] среди вас нет, могу говорить с вами, сынки мои, открыто, - продолжил Князь. - Двоих чёрных погасили. А какой толк? Даже дружка своего этот, из новых, хвалёный Сильвестр[23 - Сильвестр (С. Тимофеев) - лидер ореховской преступной группировки.] не уберёг. Выбивать обнаглевших диких кавказцев из банков, от каперсов[24 - Каперсы - кооператоры (угол. жарг.).] следует с умом. Не любят они слушать советы наши, старых проверенных волков, сдюживших времена и похуже. Миллиардная ботва в Чечню уплывает.
        Собрание возмущённо загудело.
        - А клал я своих сынков так дёшево под пули? - всмотрелся зорким глазом в сидевших Князь, ощупывая взором каждого. - Слил зазря кровь хотя бы одного?
        Собрание смолкло. Затихло, выжидая.
        - То-то! - Князь резко прихлопнул ладонью по столу. - Поэтому войну поведём по-своему. Сильвестр и другие из молодых нам не помеха. Пусть живут долго. Только и я ещё пожить хочу. Позагорать на морях, океанах. Дыхалку подлечить. Ослабла совсем. Не гонит воздух в кровя. Но это дело поправимое. Так, Гнилой?
        - Так, Князь! - вскочил, ухмыляясь во всю рожу, тот, которого он вспомнил второй раз, и этим была оказана уже нескрываемая честь старому рецидивисту.
        - Мы ещё с тобой и в Китае не были, - совсем не в тему выдал вожак.
        - А чё мы там не видали? - отвисла челюсть у Гнилого. - Я в Дагомыс хочу, раззадорил ты меня, Князь. На хрена мне китайцы?
        - Лекари там от Бога, - с тоской проговорил вожак, единственный глаз его сверкнул и устремился сквозь вора Гнилого, сквозь эту зачуханную баню и всю такую же зачуханную страну в неведомые, изумрудные, зовущие дали.
        И было сказано это так необычно и так трогательно, что многие из бандитов не удержались и тоже повернулись в ту сторону, куда сверлился глаз их вожака.
        - Чует свою смерть Князь, - низко склонившись к приятелю, язвительно шепнул Зуб. - Хрень всякую несёт. Его подыхать отпустили, а не воевать с чернотой.
        - Не зря о китайских лекарях треплется, - согласился Тимоха. - Но кое-что он не брешет.
        - Чего это?
        - Про Ерёмку точно сказал. Переметнулся тот. К Щербатому подался. У них братва крепкая, с чёрными повязана, а эту мразь, хошь не хошь, утюгом не взять. Её, мужики говорят, сам Хасбулат под свою крышу взял. Что до них наша война? Задавят нас.
        - Соображения какие имеешь? - дыхнул в ухо приятелю Зуб.
        - Послухаем, чё нам с тобой Князь скажет, - неопределённо ответил тот.
        И оба замерли, замолчав, под пристальным взглядом вожака, заинтересовавшегося их перешёптыванием.
        - Не терпится, Зуб? - прервался на секунду Князь. - И тебе, Тимоха, задницу жжёт? Я же обещал после сходняка обоих послушать. Интереса нет?
        - По делу разговор, Князь, - вскочил, как ужаленный, не моргнув глазом, Зуб и сверкнул золотой коронкой. - Правильно говоришь, бить чёрных надо.
        - Пока не покраснеют, - добавил, криво ухмыльнувшись, Тимоха.
        - Дождитесь часа, - буркнул вожак и отвернулся, потеряв к ним интерес. - Мы плести планы не будем, покалякаем ещё свои дела, перетрём стратегию…
        И Князь стал по одному подымать бригадиров, тыча в каждого пальцем и устраивая экзамен, выпытывая сокровенное и вникая в незначительные, казалось бы, детали. Те, помня нрав хозяина, путались, сбивались, но до главного, что его интересовало, добирались, потея. О Князе издавна, ещё до последней его основательной отсидки, ходили слухи и легенды, поверить в которые было трудно, а не верить и подтвердить сомнения опасно. Вором в законе его «короновали» в лагере ещё в достаточно молодом возрасте; рецидивист, он большую часть своей сознательной жизни провёл на зоне, совершая дерзкие побеги, в которые, рассказывали, брал по несколько наиболее молодых и крепких «бычков». В долгих мучительных переходах по глухим таёжным местам в студёную пору молодые были не только пищей Князю, но живительным эликсиром. Он пил свежую кровь молодых воров, взятых в побег обречёнными, как овцы, на заклание, и этим спасал свою шкуру, приучил к каннибализму приглянувшихся ему будущих учеников и соратников. Однако не менее беспощадная жизнь вносила жёсткие коррективы в его планы и намерения. Из тех, кого он растил и ценил, кто
боготворил его, к этому дню никто или не дожил, погибнув в воровских разборках и в стычках с милицией, а оставшиеся в живых, которых Князь уже пересчитывал по пальцам, мотали сроки в лагерях. Зуба и Тимоху, эту шпану уголовную, он всерьёз не воспринимал, ворами в законе они стали больше по недоразумению, нежели по достоинству, Зорю Бессарабского подозревал в неверности, ожидая от хитрого красавца молдаванина любого подвоха, а то и подлости, от Гнилого - старого дружка - давно толку меньше, чем песка, который из него сыпался. Опоры не видел вокруг себя Князь, чувствовал, что сам сдаёт позиции каждой клеткой своего слабеющего год от года, а теперь уже и месяц от месяца организма, и поэтому ненавидел всех и всё вокруг. Пугаться начал, чего никогда за собой не замечал. В приметы верить. А главное, просвета не видел. Поэтому никакой оплошности подчинённым не прощал и надеялся только на лютую жестокость своей власти. На любовь и даже симпатии своих братков давно не рассчитывал. Боятся - и этого достаточно. Стадом управляет страх.
        Неявка вылезшего на верха в его отсутствие бригадира Ерёмы его бесила. Он с негодованием и нетерпением жаждал возмездия. Казнь он готовил предателю такую, чтобы содрогнулись все бандиты. Именно к своим надо быть особенно безжалостным. Тогда они такими же станут к его и своим врагам.
        Однако время шло, Князь почувствовал усталость от однообразных вопросов и придирок к собравшимся, от их корявых, односложных, пугливых ответов, ему стали надоедать подобострастные рожи и льстивые заглядывания ему в лицо. Он дал отбой последнему, распустил всех, оставил лишь троих - Тихона, Зуба, да Зорю Бессарабского. Последнего задержал от внезапно охватившего жгучего желания понаблюдать за смотрящим, проверить свои подозрения: всё ли так плохо, как ему показалось, или он со зла напустился на подопечных? Троица держалась с достоинством, с превосходством поглядывая на покидающих зал бандитов. Архимед, испросив согласия, пригнал двух помощников, быстро растащил с ними сооружение посредине зала, оставил один стол, лихо его накрыл праздничной весёлой накидкой, начал над ним колдовать, заставляя различными яствами и невиданными деликатесами, от которых пошёл аппетитно щекочущий ноздри аромат. Стол был готов через несколько мгновений, словно по мановению волшебной палочки, своей изысканностью и убранством он резко выделялся на фоне обшарпанных грязно-зелёных банных стен и тусклых дешёвых зеркал.
Чувствовалось, для Князя здесь старались вовсю.
        Князь обошёл стол кругом несколько раз, высматривая единственным оком особенные диковины. Кое-что не удержался, потрогал, понюхал, а красного, горячего и душистого от укропа и прочего зеленья рака даже вытащил из огромной красивой тарелки и, подержав на весу, налюбовавшись, опустил в услужливо подставленную Архимедом тарелочку, нашёл ей место на столе, пододвинул стул и, усевшись, жадно захрустел разломанной шейкой. Князь не замечал никого, на троицу не обращал внимания, будто их рядом не существовало. Разделавшись с одним, он потянулся с прежней жадностью за другим красноклешнявым, ловко ломая его на части и отделяя шейку. Он явно кого-то ждал, но ни вида, ни нетерпения не подавал. Ему страшно хотелось есть, а тот, кого он ожидал, не начиная разговора с троицей и изощрённо издеваясь над ними, непременно явится в положенное время. Князь не сомневался.
        И действительно, скоро за его спиной послышались осторожные аккуратные шажки, и появился «кепочка», застыв перед столом и единственным глазом хозяина, пригнувшись с покорностью слуги и в ожидании разрешения говорить.
        - Ну, что вынюхал, Сансон? - не отрываясь от трапезы и наливая в бокал белого вина, спросил Князь.
        Тот, которого назвали именем древнего палача[25 - Сансоны - династия знаменитых французских палачей, члены этой семьи казнили Людовика XVI, его жену Марию-Антуанетту, вождя французской революции Ж. Дантона, а один из них написал мемуары «Записки палача».], не отвечая, стрельнул глазами на троицу, но вожак махнул свободной рукой, позволяя говорить:
        - Ничего. Пусть послушают.
        - С Ерёмой не всё просто, Князь, - подал голос Сансон.
        - Говори всё. Не скрывай.
        - Ерёма не только бежать собрался.
        - А что же ещё?
        Сансон делал вид или действительно боялся говорить.
        - Ну! Не молчи, чёрт возьми! - прикрикнул на него Князь.
        - Ему условия поставили.
        - Какие ещё условия? Кто?
        - Они его берут, если он тебя загасит. Недаром из Афгана он к нам переметнулся с наркотой.
        - Что?! Кто они?
        - Об этом особый рассказ, Князь, - сощурился Сансон, натянул покрепче кепочку на глаза и опять метнул недобрый взгляд на троицу.
        - Ладно. Ступай пока, - отпустил его вожак. - Послушаем сынков моих…
        И Князь повернулся наконец к троице, сжавшейся от последних слов доверительного слуги.
        - А вы чего застыли? - сделал удивлённым он лицо, будто впервые их увидел. - Тихон, Зуб, Зоря мой ненаглядный, любезные сынки, давайте ближе к столу. Отметим нашу встречу.
        Подлетел Архимед, ухватился было опять за бутылку белого вина, но Князь остановил его повелительным жестом:
        - Нет. Молодцам моим водочки. А это винцо ты мне, старику, подлей. Чую, кисленькое. В самый раз.
        - Французское, - подольстился Архимед.
        - Знамо дело, - одобрил Князь, - в наших садах давно виноград по корню сничтожен.
        Он поднял свой бокал, полюбовался переливающимся напитком на свет.
        - Выпьем за моё освобождение. За встречу. За старых надёжных моих дружков.
        - Что же за вино-то? - когда все выпили и дружно захрустели клешнями раков, высунулся первым Зоря, как и полагается по чину смотрящему.
        - Бордо, не иначе, - сиял за их спинами Архимед, - из старых запасов.
        - Что мелешь, дед? - схватив тёмную бутылку, завертел её в руках Зоря. - И рядом не лежало. Откуда у вас такая редкость?
        Однако одолеть иностранные надписи на наклейке, как ни пытался, не смог и, подлив вина Князю, набуровил по полным гранёным стаканам водку себе и бригадирам.
        - Скажу слово, Князь? - попросил он у вожака.
        Тот молча кивнул, хотя не скрывал неприязни, возникшей у него от бесцеремонности молдаванина, нахальства, с которым тот подверг сомнению качество вина.
        - Вовремя ты поспел, Князь, - поднялся со стаканом Зоря, - ох вовремя! Зажали нас совсем пиковые, да и сама братва расползается, на окраины даже метит слинять. Ерёма - первая ласточка, которой надо подрезать крылышки. Мы бы тебя не ждали, сами разобрались с ним. Но ты здесь, тебе и карты в руки. Скажешь, - сам его придушу.
        - Зачем же тебе руки марать? - захмурел Князь, Зоря ему всё больше и больше не нравился, зарывался на глазах, выскочка. - У нас что же, и бойцы перевелись?
        - Всё путём, Князь, - забубнили, заторопились оба бригадира, вклиниваясь в разговор и тесня Бессарабского. - Раз решил гасить его, только моргни!
        - Решено, - не раздумывая, сверкнул вожак единственным глазом. - Об этом в Киеве и толковали воры. Дрогнули наши семьи от первых разборок с чеченцами. И начинать велено с дисциплины. Среди самих воров. Чтобы не высовывалась шпана, отморозков на место поставить и не пикнула какая козявка, мнящая из себя авторитет.
        - Да какой Ерёма авторитет? - вылупил уже хмелеющие глазища молдаванин. - Я его под твои очи представлю, Князь, он в штаны наделает сразу.
        - Хватит о падали! - прервал осмелевшую братву вожак. - Докладывай, Зоря, что ещё на душе лежит?
        - Сразу и не сообразить, - начал было, ухмыляясь, молдаванин.
        - А какой же ты, на хрен, смотрящий? - оборвал его вожак. - Мне такие не нужны.
        - Не так понял ты меня, Князь, - смутился тот сразу. - Забот полно. Думаю, с чего начать.
        - Долго думать собираешься? - бесцеремонно засверлил его оком вожак. - Может, память стала подводить, пока я на нарах баланду хлебал? Только не думайте, что я там зря прохлаждался. У меня на вас всех полный расклад. Сансон не дремал, за четыре глаза работал.
        Словно услышав свою кличку, за спиной Князя замаячила тень верного его прислужника в кепочке. Но вожак отмахнулся лениво рукой, и тот пропал опять.
        - Начни-ка ты, Зоря, с тех вестей, которыми меня зацепили наши друзья из-за бугра, - подсказал, помолчав, вожак.
        - Фишбах? - встрепенулся тут же молдаванин.
        - Давай с него, - кивнул вожак, поцеживая уже минеральную водичку.
        - Йозеф Модестович с претензиями фигура…
        - А ты что же думал? - Князь нахмурился. - Он не только проплатил, он меня попросил. А я обещания привык исполнять.
        - Всё сделали, Князь, как велел, - заторопился молдаванин, хмель исчез с его глаз. - Вот Тимоха подтвердит. Бычков мы послали пропавших выручать. Но те сгинули. Сейчас кумекаем, как быть.
        - Ну-ка, давай полный расклад, - не унимался вожак. - Большие деньги обещаны за помощь. Нельзя упускать такой куш.
        - Расклад можно, - залебезил молдаванин. - Фраерки в область на Волгу своих гонцов отправили, насчёт серьёзного вопроса. Вместе с местными каперсами автодело наладить. Продажу иномарок, ремонт, обслуживание. Одним словом, салон и все дела. С гонцами пару машин на пробу. А те как в воду канули.
        - Может, и в воду, - подтвердил Тимоха хмуро. - Мои бычки следом пошли и не нашли ничего. И Волга там быстрая, и море рядом. Ищи-свищи.
        - Тоже сгинули, как и не было, - вставил и Зуб, ощерясь.
        - Беспредел? - сверкнул глазом Князь.
        - Похоже, - затянул Зоря, - только вестей никаких.
        - И давно? - заёрзал на стуле вожак.
        - Наши уже недели две вестей не шлют, - развёл лапища Тимоха. - Всё ждал их сигнала, а теперь думаю самому сгонять.
        - Дела… - протянул Князь нараспев. - А может, с девками там валандаются? Дисциплины-то у вас, вижу, никакой! Сколько посылал?
        - Двоих своим ходом, - напрягся Тимоха, - на «жигулях» укатили и при волынах. По всей форме.
        - Менты по дороге хапнули?
        - Проверял я, - влез ужом Бессарабский, - не брали наших. Последний раз весть сами подавали, что на место прибыли.
        - А концы-то какие нашли?
        - Об этом ни слова.
        - А кто там сидит-правит?
        - Да шелупонь разная. Был Мазут, но его в метро размазало.
        - Как это размазало?
        - На мента замахнулся, да промахнулся, - балагурил смотрящий. - Сам под электричку угодил.
        - Не мент-то был, а прокурор, - поправил молдаванина Зуб.
        - Один хрен, - отмахнулся Бессарабский. - Свою башку положил, раздолбай.
        - Нет, сынок, - осадил Князь расхристанного Зорю так, что тот зацепенел. - С прокурором мента не равняй. Эти вцепятся за своего, всем лихо будет.
        За столом притихли.
        - Понаделали вы без меня делов… Расхлёбывать мне придётся. И про волжскую братву, ты, Зоря, зря так заливаешь. Народ там крепкий. Неорганизованный только. Каждый норовит выскочить. Вот и не прекращаются там разборки. Стрелять начали. А это добром никогда не кончалось. Боюсь, и немцев, и своих нам уже в живых не найти.
        - Я землю рылом вспашу, а докопаюсь! - вскочил на ноги молдаванин.
        - Рылом, говоришь? - поднял на него, не мигая, единственный глаз Князь. - Вот и проверим твоё проворство и умение.
        - Да я!.. - задохнулся тот.
        - Ты и поедешь туда, - оборвал его вожак, кивая на стул. - Разберёшься. Сведёшь концы с концами. Заодно и посмотришь, какой интерес там собирается поиметь этот Фишбах - фигура тёмная. Не вор в законе, не авторитет, а вес большой имеет среди нашей братвы. Только, сдаётся мне, он не немец. Из российских этот мужик. Мне с ним свидеться напрямую не пришлось. Друзья заочно свели. Но, думается, сойдутся наши дорожки, если уже не сошлись. Его двое и наших двое потерялись, разве не повод для близкого знакомства?..
        Князь задумался, погасил свой глаз, словно задремал, затихли и собутыльники в ожидании, не прикасаясь ни к чему на столе.
        - Завтра и отправляйся, - очнувшись, хлопнул вожак по спине Зорю Бессарабского, - возьми с собой пару молодцов. Через два-три дня чтобы был на месте с полной раскладкой.
        - Князь? - вытаращил удивлённые глаза молдаванин. - Да туда катить в одну сторону сутки!
        - Ладно, неделю с дорогой хватит? - поморщился тот.
        - За неделю обернусь, - закивал, обрадовавшись, шустрый Зоря.

* * *
        Уже в салоне поджидавшего их такси, Сансон зашевелился, заёрзал на заднем сиденье, где рядом дремал вожак.
        - Чего тебе? - очнулся потревоженный Князь.
        - Чтобы зазря время не терять, послать мне следом за этим вахлаком стоящих людей?
        - Не справится Зоря?
        - Не о том речь. Не найти ему никого. Поздно спохватились.
        - Думаешь, нет в живых ни тех, ни наших?
        - Уверен. Я справки наводил. Тихон бычков послал добрых. Они волынить не умеют. А значит, налетели на крепкий сук.
        - Дак кто же там правит?
        - И не сказать конкретно. Был когда-то в фаворе Паук. Но слёг на дне… Правильно одно, Князь: братва там разная и вся хваткая. Затея немца Фишбаха не по душе им пришлась. В этом они едины. Сами давно глаз имеют на автодело с иномарками.
        - А чего же сами и не затевали?
        - Местная власть влезла. Фраерки с портфелями враз учуяли лёгкую поживу. Тут же и лапу мохнатую наложили. Но и у них междусобойчик начался, пока «Сам» не вмешался.
        - Это кто же?
        - Это главный их. Очень близок к Белому дому, а когда-то ошивался там, но в немилость попал и загремел в низы.
        - Вот какие дела…
        - Покрывает он кого-то. А кого, пока ещё не ясно. И я не успел разобраться.
        - А чего ж ты сопли глотаешь, старый мерин? Поспешай, а то на молодого поменяю.
        - Меняй. Молодой и подведёт тебя под монастырь. Сейчас, сам видишь, какие они шустрые. Нас, воров в законе, за людей перестали считать.
        - Не ной, старина… Что ты конкретно предлагаешь? - прервал Сансона Князь. - Уж не сам ли лыжи навострил к морю?
        - А что? И я слетаю. По-стариковски быстрей их обернусь. А мысль у меня действительно есть стоящая. Вот послушай… Тут объявился один медиум.
        - Кто?
        - Ясновидящий.
        - Фу ты, чёрт! Нам ещё нечистой силы не хватало.
        - Слушай меня…
        Моня Ясновидящий, его стезя и доля
        Нет, наговаривать зазря, брехать Моня не станет. Он не появился на свет враз самородком или вундеркиндом, как Изя Верный Глаз или Соня Лёгкая Рука. Бешеного успеха не имел поначалу. Приметив, пригрев в себе уникальную божескую способность, Моня прислушался к своему тонкому организму, испробовал хрупкую систему нейронов и синапсов раз-другой и только тогда, уверовав, начал испытывать её на благостной ниве миротворчества и благотворительности.
        И здесь надо правду сказать: народ к нему повалил не сразу. Не слетались, как мухи на мёд его открывшегося таланта. Но и это понятно. На первых порах Моня, как Изя, его сосед, авторитета не имел, поэтому и не имел большой аудитории или, специальным понятием выражаясь, не создал ещё достаточного информационного поля. Потом, когда он творчески доработал явные пробелы и развил ауру, появились успех, а за ним авторитет, признание и слава. Изя от зависти потерял бы дар речи или прошастал в чём мать родила по Ришельевской. Но из Одессы следовало уезжать. Чего-чего, а ясновидящие здесь плодились с нежелательной и совершенно бесконтрольной поспешностью. А с появлением в стране Кашпировского и Чумака, в Одессе их развелось больше, нежели достаточно, поэтому каждый из них стал иметь свои неприятности. Потерял покой и Моня, сунулся к Соне, нашёл её в полном расстройстве и слезах, бросился к Изе, у того забот под горлом не завязаться - им заинтересовались чуткие внутренние органы. Поэтому очереди Моня ждать застеснялся и скоренько поспешил перекочевать в Ленинград.
        Своих в бывшей Северной столице, ставшей за последний десяток лет замшелой провинцией, слава богу, у него плюнуть некуда - в родню угодишь. Поэтому комнату они с Цилей сняли без хлопот, и это избавило его от свидетельства эксцесса Изиного трагического падения. Однако весь поспешный переезд, больше похожий на бегство, подпортил здоровье жены. Циля слегла в больницу и месяц провалялась на койках, пугая Моню кризами и неизвестностью. Жену Моня любил, не чуя души, с первого дня их светлого знакомства, и в ожидании вестей с утра до позднего вечера пропадал под окнами её палаты в больнице. Там, в садике, ненароком он и познакомился с Альфредом Самуиловичем Зигмантовичем. Моня сторонился случайных знакомств, но Альфред Самуилович оказался не тем человеком, мимо которого можно было пройти и не заметить. Зигмантович был из тех, кто запросто брал судьбу под руку. Не задумываясь и не сомневаясь. И тут же ставил ей ногу на поверженную грудь. Так же, внезапно и бесцеремонно, он завладел Моней вместе с его тревогами и мечтами, подсев на скамейку, где тот дожидался Цилю, когда той разрешили выходить из палаты.
Альфред Самуилович не сказал ни слова, а Моня, считавший себя некоммуникабельным и скромным человеком, уже поведал ему всё, что тревожило его мечущуюся душу последние десять лет из сорока прожитых. Особенно заинтересовали нового знакомого незаурядные способности Мони в области психологических опытов, которых после случившихся с соседом Изей трагических событий Моня больше страшился, нежели гордился. Но Альфреда Самуиловича именно эти страницы его биографии привлекали и взволновали. Он легко и решительно поверг обструкции все сомнения и страхи оппонента, убедил в необходимости практического применения его таланта и тут же определил конкретную стезю.
        Одним словом, не успела Циля выписаться из больницы, а Моня с Зигмантовичем уже сидели в купе поезда, отстукивающего рельсы железными колёсами к Байкалу. Их путь лежал в незнакомый и загадочный для Мониного сознания глухой уголок необъятной страны с мычащим, казалось, названием Бурятия. Там талант новоявленного парапсихолога должен был впервые пройти испытания на том поприще, которое ему уготовил Альфред Самуилович. Эммануил Ясновидящий, он же ещё вчера Моня Рихсман, должен был сотворить чудо тёмным аборигенам. И это произошло! Ясновидящий помараковал, поколдовал с неделю, пока вокруг него да местных работников милиции суетился Зигмантович, и отыскал тело без вести пропавшего убитым горем родственникам в морге одной из районных больниц. Как тот угодил туда, при каких обстоятельствах там оказался? Это в компетенции Ясновидящего и Зигмантовича не входило и их не касалось. Этим уже занималась милиция, а друзья вечером того же дня, как свершилось чудо, садились в поезд.
        Блестящий успех на новой стезе стал для Мони первым, но не последним. Во всём доверившись сподвижнику, наставнику и учителю, он ещё несколько раз сверкнул искусством белого мага в отдалённых уголках этого дремучего края, оказывая неоценимую помощь одновременно народной милиции и бедствующим родственникам без вести пропавших. После этого Зигмантович, ни часа не медля, решительно увёз его в Читу. Здесь также нашлась для них работа, за которую, кстати, люди, обретя останки погибших, платили немалые деньги, от которых достаточно доставалось и им обоим, так как Альфред Самуилович не скрывал от Мони расходов, которые уходили на контакты и взаимоотношения с милицией, без участия которой их успех вряд ли был возможен в таких делах.
        Затем были Средний и Северный Урал, Алтай, даже северные области Казахстана, а через полгода, постранствовав по свету, они благополучно возвратились в Ленинград, набравшись известной мудрости и опыта, а главное - с большими, можно сказать, добросовестно заработанными деньгами. Циля не могла нарадоваться, хотя поначалу встретила мужа холодно, несмотря на частые письма и телеграммы, которые Моня ей посылал из разных мест, где они останавливались с Зигмантовичем.
        Что греха таить, возвратившись, Моня почивал на вершине блаженства, если бы не одна мучившая его деталька. Мелочь эта, которой Моня не делился с женой, зная её беспокойную натуру, не давала спать, когда он бывал трезв. Его стал пугать Альфред Самуилович. Больно уж тот любил ходить по самому острию бритвы, коим оказалось их совместное поприще.
        В Москве, Ленинграде и их окрестностях по этой причине они работать и блистать таинственными талантами не пытались. Велик был риск, поэтому Альфред Самуилович не любил промышленные центры и мегаполисы, его привлекала периферия и провинциальные тихие уголки великой и могучей страны. На месте ему не сиделось, поэтому, объявив коллеге кратковременный отпуск, он, как и перед первой их поездкой, ненадолго пропал, приказав без него веселиться и обо всём забыть.
        Возвратившись через две недели, Зигмантович прямиком запылил в столицу, где пробыл ещё несколько дней и вернулся озабоченным, каким Моня его не видел никогда. Ничего не рассказывал, ничем не делился; сказавшись на занятость, потерялся в городе. До Мони доносились вести, что его товарища заинтересовали местные авторитеты и даже откровенные воры. Это было новым. С ворами Альфред Самуилович старался не связываться и вообще держаться от них подальше. Знал, что так спокойней. Однако что-то, видать, изменилось в его расчётах. Моня пугался этих перемен, но виду не подавал, при встречах с приятелем заговаривал на отвлечённые темы, с нетерпением и тайным страхом дожидаясь, когда тот сам созреет и выдаст свои секреты.
        Так и случилось. Однажды, когда Моня с Цилей засобирались на новую оперетку, Альфред Самуилович, внезапно позвонив, составил им компанию и заявился с незнакомой шикарной блондинкой, представив её как приехавшую погостить дальнюю родственницу из Одессы. Таких родственниц он принимал и менял регулярно, но от многих откровенно отдавало Бердянском, а эта в разговорах с Цилей сыпала именами знаменитостей и не испортила настроения их компании. В антракте, когда женщины отправились прогуливаться по залам, Альфред Самуилович потащил приятеля в буфет и за рюмочкой коньячка наконец-то поведал о съедающих его проблемах. Им предстояла очередная творческая поездка, сообщил он. Однако поездка необычная. Во-первых, маршрут лежал в Поволжье, аж к самому Каспийскому морю, где они ещё ни разу не бывали. Во-вторых, как ни боялся этих слов Моня, предложение о поисках исходило от воров. То, чего он опасался пуще смерти, свершилось - Альфред Самуилович связывал их судьбу с криминальным миром! Моня тут же наотрез отказался. Прозвенели все звонки и, как ни уговаривал приятель и наставник, какие аргументы ни приводил,
какие немыслимые суммы гонорара ни сулил, Моня стоял на своём, твёрдо помня заветы покойного родителя и горький опыт соседа Изи: с уголовниками не якшаться! Раздосадованный Зигмантович уехал из театра со своей спутницей, даже не оставшись на второе отделение, не поцеловав, как обычно, Циле ручку, не махнув рукой партнёру. «Совместному бизнесу конец?» - мелькнуло в голове у Мони, но он хорошо знал Альфреда Самуиловича и чуял, что просто так тот не отступится. Так и оказалось. Осада длилась неделю, и крепость пала, но лишь после того, как Моня узнал весь расклад. Зигмантович вынужден был раскрыть ему все карты, и Моня дал согласие на предложение, которое заключалось в следующем.
        Столичный знакомый Альфреда Самуиловича, наслышанный по своим каналам о небывалых способностях Эммануила Ясновидящего, сам оказавшись в весьма затруднительном положении, обратился к Зигмантовичу с нижайшей просьбой. Гонорар посулил немалый и уже отвалил богатый задаток. Просьба пустяковая. Отыскать пропавших без вести двух его товарищей, сгинувших в одном из волжских городков, куда те были посланы с поручением разобраться с местными беспредельщиками. Уголовный авторитет снабдил Альфреда Самуиловича необходимой в таких случаях информацией, дал бесспорные приметы и снарядил другими примочками. Братва была известная в блатном воровском мире, хотя и рядовая, из бойцов, как они её теперь кличут. А очевидным залогом будущего успеха являлось ещё и то, что пропавшие «бычки» отправились в ревизионную поездку на автомобиле, найти который, Зигмантович считал, удастся ему самому без особых напрягов, не привлекая талант Мони.
        - Так в чём же дело? - выдал естественный вопрос почти обалдевший Моня. - Езжай один, и не надо будет делиться гонораром.
        - Вдвоём спокойнее, - приласкал его глазками Альфред Самуилович. - Машину я, конечно, отыщу, на то гаишники местные имеются. Как-никак номера на ней московские, а свернут их злоумышленники, по двигателю и другим приметам автомобиль найдётся. И трупы, скорее всего, дожидаются в морге среди неопознанных, люд-то приезжий, кому нужны чужие покойники? Они в татуировках сплошь, удостовериться не составит труда. Воры и сами могли бы всё это сделать. Но им нельзя зазря рисоваться. Милиция явившихся «родственников» проверять начнёт. А им нужен такой интерес?
        Наверняка воры послали или пошлют следом за ним и Ясновидящим в глухую дыру своих гонцов для разборки. А разборки криминалов известно, чем кончаются. Считай, двоих московских местные завалили, значит, расплата как минимум вдвойне должна быть. Чтобы запомнили провинциальные отморозки, на кого руку подняли…
        Так обрисовал вкратце общую картину Альфред Самуилович, а в конце признался, горько качая головой:
        - Вот плоды нашего успеха, Эммануил. Мне, старому дураку, надо было, конечно, это предвидеть. Но разве всё наперёд учуешь? Да и гонорар хороший! Мы с тобой такого за все наши поездки не наработали. Воры - народ щедрый. Но!..
        Альфред Самуилович очень серьёзно посмотрел на своего ученика.
        - …Отработать придётся по полной программе и с ювелирной чистотой.
        От этих слов Моне стало не по себе, но мосты были сожжены, а задаток уже успел согреть ему карман и приласкать душу. К тому же, будто чуя его нерешительность и страх, Зигмантович, умелый гуру и зрелый знаток психологии даже таких тонких натур, как начинающие экстрасенсы, вовремя сменил тему.
        - Ты знаешь, мой друг, - обратился он к приятелю, - как благодатен тот край, где нам посчастливится побывать?
        - Слышал об их кавунах, - не сразу нашёлся Моня, - да брехали про тараньку. Но этого добра у нас в Одессе… В лиманах такие кавуны!..
        Он не успел договорить.
        - Таких арбузов, какие в том краю, смею заверить, мой друг, видеть тебе никогда не приходилось, раз ты их со своими кавунами сравнил. Они к царскому столу подавались в своё время. Чистый нектар! А какой вкус!.. - Альфред Самуилович воздел вверх руки, задохнувшись от нахлынувших чувств. - И с таранькой заблуждаешься вовсе. Там такой рыбы не было никогда. Вобла! Это да! С пивом эту страсть, с коей жир капает на руки и спинка такая, что светится вся на солнце, словно янтарь!..
        Он остановился и проглотил слюну.
        - С пивом нет ничего вкуснее! Но это ещё не всё. Нас повезут в рестораны, где будут подавать благоухающую уху с тонким зовущим жирком, зелёным лучком и пузатым, с золотым брюхом сазаном! А на столах - варёная белужатина с ароматной разваристой картошкой! И чёрную икру деревянной ложкой мы будем черпать из деревянных бочек!..
        - Откуда такие изыски, Альфред Самуилович? - открыл рот Моня. - По всей стране скарлатина на прилавках, мыла не купить, даже спички в дефиците! Вы фантазёр!
        - Это ты мне говоришь? - ухмыльнулся Зигмантович. - Смотри не ляпни такого у местных, засмеют и перестанут верить в твои чудеса. Их край в военную голодуху всю страну рыбой кормил. Ты что-нибудь слыхал про Мумру?
        - Мумру? - переспросил, сконфузившись, Моня. - Мурку, вы хотели спросить?.. Ну, поют такую песню блатные у нас на Дерибасовской…
        - Мумра, мой друг, это деревня в том крае, куда нам держать путь! - провозгласил тоном апостола Зигмантович. - И она известна даже американцам в Нью-Йорке и французам в Париже, которые испокон веков уплетают мумринскую «кавиар» и их осетровые балыки! Ты хоть прочитай об этом крае какую-нибудь литературку, сбегай по магазинам, пока есть время. А то опозоришь меня своим невежеством, Ясновидящий!

* * *
        Встретивший их на вокзале шустряк в блатной кепочке, молча погрузив в задрипанный «москвич» (чем несказанно поразил Моню - он таких разбитых автомобилей ещё не встречал!), помчал по городу, минуя центральные улицы, какими-то переулками и закутками, где протиснуться можно было с трудом лишь одной его таратайке. Однако как ни страшились гости, встречного транспорта им почему-то не попадалось, за исключением выскакивающих чуть ли не из-под самых колёс ошалевших собак и кошек. Несколько раз им всё же приходилось выскакивать и на шоссе, но тогда встречались мосты, миновать которые другим путём у шофёра не имелось возможности.
        Даже у неискушённого Мони складывалось впечатление, что они от кого-то удирали, отчего он несколько раз открывал рот, но Зигмантович пресекал все его попытки задавать какие-либо вопросы шофёру одним поднятием пальца к своим губам. Он был невозмутим и даже позёвывал время от времени, словно все выходки их гида ему заранее были известны. «Заметаем концы или скрываемся от хвоста?» - напрягая все свои дедуктивные познания, ломал голову Моня, не сводя глаз с сидящего за рулём полудохлого малого с хитрой лисьей физиономией.
        - До моря-то далеко? - всё же не выдержал бесконечного молчания Моня, в очередной раз от лихого тормоза тиснувшись носом в боковое стекло.
        - Рукой подать, - не моргнув, в тон вопроса ответил шустряк, в профессии которого не приходилось сомневаться с первых минут их знакомства. - Купаться будете случаем, осторожнее в воде, мигом туда и снесёт.
        - Да ну? - словил наивняка Моня.
        - Вот тебе крест!
        На вопрос вступившего сразу в их познавательную беседу Альфреда Самуиловича, как его звать-величать, тот опять блудливо усмехнулся и гаркнул, словно глухому, блеснув вставными белыми железками:
        - Зовите меня запросто - Школяр.
        - Ну как же, мой друг… - начал подымать брови Альфред Самуилович, - так затрапезно?
        - Не дворяне, сойдёт, - хмыкнул тот, ощерившись. - Если желаете, Михаил.
        - Почему Школяр? - автоматом всё же вырвалось у Мони.
        - Братва кличкой одарила, - отмахнулся зубастик, - наверное, за стишки.
        - Увлекаетесь поэзией? - повернул голову к шофёру Зигмантович и прикоснулся слегка к полам своей шикарной шляпы, будто приветствуя новоявленного пиита, так как сам был помешан на стишках. - Или пишете сами?
        - Да как сказать? - Школяр усмехнулся улыбочкой искушённого злодея, а из-за металлических клыков, изрядно почерневших и даже замшелых от явного отсутствия внимания хозяина, усмешка получилась ещё зловещей. - Даже люблю. Я, знаете ли, с некоторых пор их собираю.
        - Вот как! - внимательнее глянул на «коллекционера» Альфред Самуилович, эта фраза «знаете ли», несомненно, произвела на него впечатление. - Чем же увлекаетесь?
        - А разное, знаете ли, - не чувствуя подвоха, мечтательно произнёс тот.
        - Серебряный век? - сверкнул глазами Зигмантович.
        - Мне больше золотой, - не моргнув, отвечал Михаил, - классика как-то ближе. - И добавил, подумав: - Наша.
        - Вы мне определённо кого-то напоминаете, - вздохнул без радости Альфред Самуилович.
        - Лицо у меня фотогеничное.
        - Дай Бог память…
        - Постарайтесь. Может, в анфас повернуться. - И Школяр сделал серьёзное умное лицо. - Я в отца пошёл. Первого. Тот смолоду песни любил. А у меня слуха тю-тю. Как не было, так и нет. Зато другая дурь.
        - Не скажите. Стихи - это божья милость.
        - Я на Есенина косил, - помог вспоминать гостю Школяр. - Правда, в молодости.
        - Нет, нет, - напрягся Зигмантович. - Здесь явно заграничная ностальгия. Если бы у вас ещё не было одного глаза…
        Прозвучало это с большим сожалением.
        - Уберёгся, слава Богу! - дёрнулся Школяр, и Моня снова в который раз проехался по стеклу носом.
        - Что-то из ранних французских авангардистов?.. - размышлял Зигмантович задумчиво.
        - Предпочитаю русских, - хмыкнул Школяр.
        - Вспомнил! - осенило наконец Альфреда Самуиловича. - Как же я мог запамятовать? Этот орлиный нос! И поворот головы! Вийон!
        - Кто?
        - Вийон. Не слыхали? - Альфред Самуилович упивался наслаждением. - Послушайте, как очаровательно сказано когда-то! Свыше пятисот лет назад!
        И он процитировал, отставив в сторону руку, насколько позволил салон:
        Я - Франсуа, чему не рад.
        Увы, ждёт смерть злодея.
        И сколько весит этот зад,
        Узнает скоро шея![26 - Четверостишие, сложенное французским поэтом Ф. Вийоном, когда он был приговорён к смертной казни. - Перевод И. Эренбурга.]
        - Мрачновато для знакомства, - нахмурился Школяр, хотя в лице его появился интерес к гостям, которого поначалу явно не наблюдалось. - Мы здесь от Европ далеки. Деревня.
        - Извините покорно, - вернулся на землю Зигмантович.
        - Да что там. Я в свой альбомчик лёгонькое записываю. Народный фольклор, так сказать.
        И он шепеляво пропел, нарочито похабясь:
        Серебрится серенький снежок,
        Тая в голубых лучах заката.
        Песенку доносит ветерок,
        Что пропела милая когда-то…
        - Ну что же, - оценил Зигмантович, - чувствуется душевность. Этакий, я бы сказал, романтизм.
        Школяр проколол гостей уже другим, зырковатым взором - вроде: как я вам? За простачка смотрюсь? И спросил:
        - Ништяк?
        - Искренне, - кивнул Альфред Самуилович, догадавшись, что переборщил с Вийоном, однако не смутился: с ворьём или так, сразу по мордасам и на место ставить, или потом всё время будешь им задницу лизать. Ишь пиит нашёлся с помойки!
        И Школяр усёк, что перед ним не пальцем деланный народ, смолк, внимательней начал присматриваться к приезжим. А Моня открывал для себя новые стороны мудрости учителя: глядя на разыгранную только что перед ним сцену, он впитывал в себя тонкие психологические способности своего гуру вникать в глубину первого встречного, может быть, и совсем не лишнего в их судьбе человечка. Только нутром он чуял: здесь второстепенных персонажей нет и не будет, пока, помоги Господи, они не возвратятся в Москву.
        - Достопримечательностями будешь удивлять, любезный? - заскучав от бестолкового плутания по тёмным закоулкам, обратил свой глубокомысленный взор на негостеприимного гида Альфред Самуилович после некоторого молчания и тряски в автомобиле. - Или враз вникнем в проблемы? Мы с Эммануилом перекусили в поезде, так что с традиционным чествованием за праздничным столом вполне можем повременить…
        - Мне велено вас доставить в одно местечко, - не смутившись, ответил тот.
        - Значит, в гостиницу потом?
        - Ничего не говорили насчёт гостиницы. Сразу туда.
        - Тогда поспешай, любезный, - снял шляпу Альфред Самуилович и обмахнул лицо. - У вас здесь припекает так, что хоть сейчас в море. Как ты там, Эммануил, не растаял?
        Зигмантович обернулся к сидевшему на заднем сиденье Моне:
        - Вечерком отдышимся? Нам время тоже дорого.
        Моня не возражал и только моргал глазами, делая знаки.
        - В туалет? - догадался Зигмантович.
        - Потерпите. Скоро подъедем, - небрежно бросил через плечо Школяр и прибавил газу.
        Городок, маленький и шумный, забавлял узкими улочками, работниками милиции казахской национальности чуть ли не на каждом углу и колокольней, возвышавшейся над всём и видной отовсюду. Глаз цеплялся за порушенную купеческую старину, пыль на улицах и нахальных, лезших под колёса собак.
        - Я перед поездкой сюда, - толкнул водителя локтем Зигмантович, - манускрипты полистал о вашем граде.
        Школяр, не сбавляя скорости и не упуская дорогу из вида, навострил уши так, что, казалось, кепка на них приподнялась. С некоторых пор он понял, что следует ловить каждое слово этого с виду флегматичного пассажира.
        - Император Пётр от вас в Персиду гулять собирался. Здесь флотилию закладывал.
        - Был император, - поддакнул водитель. - Только ничего о себе не оставил.
        - Как не оставил? - строго одёрнул Школяра Альфред Самуилович. - Неправда.
        - Домик его сгорел, лодка сгнила и в музее затерялась. Если только дуб тот? Но это всё брехня!
        - Какой дуб?
        - Да врут в народе, что он здесь будто дуб посадил. О себе. На память.
        - И есть дуб?
        - Дуб-то есть. Но не верится мне. Его бы давно любопытные на щепки растащили. А этот стоит до сих пор, местными властями даже не огорожен.
        - Дубаков у вас и без петровского дерева хватает. Вон, куда ни глянь, с полосатыми палками по углам прячутся. Вашего брата, шоферню, ловят. А про дуб и мне не встречалось. Петровский указ, что и по сей день не чтится, собственными глазами видал.
        - Это что же за указ такой? - не терпелось Школяру, его явно заедало, что заезжий гуляка пытается его ещё раз ткнуть носом.
        Моня внимательно вглядывался в окно, пытаясь там найти ответ на загадки своего учителя. Однако интересного по-прежнему ничего не наблюдалось. Они давно уже выехали за город, но колокольня кремля ещё виднелась и отсюда. Окружающее же было таким, что производило впечатление безысходности и запустения. Вокруг сплошное убожество и рухлядь. Из каждой подворотни ему мерещились воры и шпана, с подозрением оглядывающие их машину, неведомо зачем заехавшую сюда. Мелькнул где-то торчащий из земли стержень металлического водяного крана довоенного образца, вокруг которого суетилась босоногая голытьба с пустыми вёдрами.
        «Пустые вёдра - к провалу дела», - мелькнула у Мони мысль, и он отвернулся от окна. Школяр только крякал и поддавал газу, его патриотизм кончился на злосчастном дубе, и больше он не произносил ни слова.
        Кстати, похоже, они подъезжали туда, куда он и обещался их доставить. Вокруг началось откровенное захолустье. Город, оставшись позади, представил их глазам брехавших и гоняющихся за машиной дворняг, задыхающихся в пыли и лае; среди многочисленных куч мусора и пожухлой редкой растительности, преимущественно жидких кустарников и низкого тутовника, бродили облезлые крупнокопытные. Внезапно свалка кончилась берегом, и глазам открылась неширокая речка. Прямо перед ними, ткнувшись носом в песок, зарос камышом дряхлый баркас.
        Альфред Самуилович переглянулся с Моней, но Школяр успокоил их одним коротким словом «приехали» и, выскочив наружу, забегал на берегу в поисках известного только ему предмета, заглядывая в кусты. Длилось это недолго, но гости успели выйти, размяться, привести себя в порядок и оглядеться. Впрочем, изучать их глазам было нечего, а их спутник уже волочил обнаруженный кусок доски, который он умело пристроил с берега на баркас и ловко забрался по доске на судно. Удивительно, но баркас не развалился и даже не шелохнулся на воде от первого пассажира.
        - Давайте ко мне! - крикнул вниз Школяр. - С вещами вашими ничего не случится. А понадобится что, я сбегаю потом. Принесу.
        - Ну что же, коллега, - взглянул Зигмантович на полинявшего от тоски Моню. - Мне представляется, это временная необходимость. Апартаменты и обещанный царский ужин нас ждут к вечеру. Последуем и мы.
        Они не без труда взобрались на палубу, помогая друг другу. Школяр тоже старался изо всех сил, а когда убедился в их целости и сохранности, уверенно повёл вперёд. Ощущалось, что места эти ему были хорошо знакомы, по баркасу он шагал, как по собственной кухне. Оказавшись на корме, они по трапу спустились вниз, в каюту, где оба не миновали низкого потолка, ударившись головами о что-то деревянное.
        - С приездом, гости дорогие, - встретил их жидкий дребезжащий голосок, явно престарелого человечка, маячившего в полутёмном тесном помещении, где они оказались. - Присаживайтесь!
        Ни повернуться свободно, ни тем более присесть возможности не было. Стиснувшись плечами и согнув головы, Зигмантович и Моня попытались опуститься туда, где стояли, но из этого ничего не получилось. Они оба выпрямились, мучаясь от безысходности, и, забывшись, снова оба ударились головами в потолок. У бедняги Зигмантовича слетела шляпа, Моня лишился солнцезащитных очков, канувших в неизвестность с его вместительного носа. Искать пропажу в темноте было бесполезно.
        - Есть здесь свет или нет? - вместо приветствия, не сдержавшись, громко возгласил Альфред Самуилович. - Хотелось бы увидеть хозяев!
        - Ужель не видать? - зашамкал тот же голосок. - У нас не хоромы, однако глаз зрит. Не привыкли вы с улицы-то. Мишутка, подсоби гостям. Что застыл в проёме, свет белый затворил?
        Школяр, маячивший впереди неясной тенью, что-то отворил, и в кубрик ворвался сноп света. Оказывается, перед ними находилось ещё одно маленькое помещеньице, откуда и раздавался голосок. Сам хозяин виднелся плохо - одни очертания, да тельняшка проступала время от времени, когда лучики света проникали и в его обиталище. Исчез невесть куда Школяр, хотя сделать это, минуя их, ему было нельзя.
        - Как ехали-добирались? - не давая им особенно осматриваться и вникать, задребезжал голосок.
        - С кем имею честь, простите? - сухо спросил Зигмантович вместо ответа.
        - Я понимаю, неудобства… - начал голосок. - Приносим нижайшие извинения гостям дорогим.
        - Позвольте, любезный, - ещё строже оборвал его Зигмантович, - я хотел бы сначала услышать ответ на свой вопрос.
        - Михаил Михайлович, к вашим услугам.
        - Вы что же, все здесь Мишками будете?
        - Отчего же?
        - Да Школяр этот, - махнул раздосадованно и зло рукой Зигмантович. - Целый час головы нам морочил! По городу петли крутил, словно мы дураки какие! Привёз чёрт знает куда! Теперь вы?
        - А что я?
        - В конце концов, я послан самим Сансоном сюда! С серьёзным поручением. И имею право знать, с кем разговариваю.
        - Я тот, кто вам нужен, напрасно гневаетесь. А за Школяра прошу прощеньица, если что не так. Я ему уши отрежу, и он сам их съест.
        - Нет уж, оставьте всё как было.
        - А величать меня Боцманом можно, но для вас это неинтеллигентно. Поэтому зовите лучше Михаилом Михайловичем. Чем не имечко?
        - Сансон уверял, что нас встретит Большой Иван, - не снижал накала Зигмантович.
        - Это я и есть.
        - Как? А что же вы комедию играете? Знаете ли, мы не для этого сюда приехали!
        - Спокойно, спокойно, дорогие гостьюшки… Большим Иваном я был, когда последний раз видался с дружком Сансоном. Это, дай бог память, лет… десять назад было. Сколько воды с тех пор пронеслось! Жизнь перевернулась! А вы, милые мои, хотите, чтобы человек прежним остался. В те годы у меня большой размах был, весь город держал, а теперь что? Шпана мазутинская завелась. Уздечку на неё не найду. Беспредельщики! Для них вор в законе не авторитет! Когда это было?
        - Хорошо, хорошо, - замахал руками Зигмантович, уставший, видимо, от брюзжаний и сетований Боцмана. - Нас это в меньшей мере интересует. В своих проблемах, ради бога, вы разбирайтесь сами. В конце концов, мы не для этого сюда приехали. Сансон нас просил о другом. Надеюсь, вам всё известно?
        - Известно, дружок, известно. Только все закавыки эти, что вас так возмутили и обеспокоили, от вас же и идут. Нам от них никакой радости. А лишних хлопот вот прибавилось. Сами наблюдать изволите.
        - Это какие же хлопоты мы причинили? Встретили нас по-холуйски! Ни гостиниц, ни пожрать, извините! Завезли в какой-то…
        Зигмантович даже запнулся, подбирая словечко поласковее для окружающего.
        - …вертеп!
        После этого отчаянного выкрика в кубрике повисла мрачная и зловещая тишина. Зигмантович уже было хотел найти, добавить какие-то слова извинений, смягчить свой демарш, но всё-таки не счёл нужным это делать. Руки его подрагивали, глаза сверкали. Весь он являл Везувий в разгар извержения. Моня даже присел на ватные ноги. Таким учителя он наблюдал впервые.
        - Это не вертеп, милейший, - выступил из темноты Школяр, загородив собой Боцмана, словно того и не было. - Это теперь ваш дом.
        - Что?! - завопил Зигмантович, ужаснувшись. - Что вы сказали?
        - Жить здесь вам обоим придётся, пока дела своего не сделаете. И жрать, и спать, и совет держать. На улицу нос не высовывать без надобности. А надобность одна - нужда, из-за которой вас сюда привезли.
        - Позвольте!
        - Слушайте меня. - Школяр резко оборвал Зигмантовича, только рукой в грудь не толкнул. - Боцман - это так, шутка. Я здесь всем правлю. И встречать поэтому поехал вас сам, чтобы живыми сюда довезти.
        - Что за игры?..
        - Если бы! Об играх мы здесь давно забыли… - Школяр переменился и лицом, и голосом, сейчас это был лидер, вожак, главарь, не терпящий прекословий и непослушания. - Дело идёт о жизни и смерти. И ваших, и наших. Согласие я Сансону на его просьбу дал, только вот ситуация изменилась. Слишком уж вы, фраера, заметными оказались. Ещё не прибыли, а у Паука на вас весь расклад. Они вас на вокзале взять собирались - и память вечная, а земля, как говорится, пухом.
        - Это кто ещё?..
        - Паук - это и есть тот, кто тех двоих пришил. Которых вам искать велено, он погасил. А на вас самих объявлена большая охота. Слишком высоки ставки!
        Тринадцать человек на сундук мертвеца
        - Юрий Фёдорович, не нравится мне эта затея с понуканием судей, - настаивал на своём Ковшов, не сводя упрямых глаз с прокурора области. - Попахивает здесь беззаконием. Как это любили говорить в старину, политическим авантюризмом.
        - Что? Не понял? - Тараскун или действительно не дослышивал на одно ухо, похоже, на правое, или притворялся, выигрывая время. Он, заёрзав в винтовом кресле, закрутился из стороны в сторону.
        - Дерьмом пахнут все эти наши тычки в спину судей! - не сдерживаясь, резко сказал Ковшов. - Почему мы не позволяем судебной власти самой разобраться со своими хозяйственными проблемами? Это не приговор, не решение суда, чтобы с протестом лезть! В наши прокурорские компетенции не входит.
        - Мне тоже вся эта чертовщина не по душе, Данила Павлович, - после некоторого молчания оставив кресло в покое и уткнувшись в окно, буркнул прокурор. - Проклятущий ГКЧП пережили мы достойно, в области почти не нашлось их сторонников, кроме партийцев, но процесс ещё не завершён. Уверен, недели не пройдёт, начнутся проверки и розыски увильнувших от тех событий, сбежавших в отпуск заранее, махнувших в продуманные командировки. Опять нам, прокуратуре, придётся этим заниматься, а тут от исполняющего обязанности Генпрокурора Васильева[27 - Во время августовских событий Генеральный прокурор Н. Трубин находился с официальным визитом на Кубе. Исполнял обязанности Генпрокурора его заместитель А. Васильев, направивший на места шифровку, текст которой свидетельствовал о поддержке Прокуратурой СССР режима чрезвычайного положения. Впоследствии, когда Трубин возвратился и отстранил Васильева, президент России Б. Ельцин требовал Васильева арестовать и привлечь к уголовной ответственности за поддержку ГКЧП.] звонили, требовали, чтобы разобрались с причиной приостановления рассмотрения дел в наших судах. Из-за этой
вакханалии рядовые судьи бросили работать, митингуют, бегают по райкомам; председатели судов здания и имущество районных комитетов партии желают захватить.
        - Ну и пусть разбираются. У них, говорят, указ Ельцина есть, а у нас чего? Одни телефонные звонки от исполняющего обязанности Генпрокурора?
        - По команде какого-то созданного чрезвычайного комитета… Чёрт подери! И здесь опять чрезвычайный комитет! От одного ещё не отдышимся, а они свой создали! Хотя бы по-иному его назвали…
        - Вот и я говорю!
        - По указанию этого самостийного комитета уголовные и гражданские дела во всей области не рассматриваются уже вторую неделю! Так? - Тараскун обернулся за поддержкой ко второму своему заместителю.
        - Так, Юрий Фёдорович, - подтвердил Бледных и усмехнулся. - Им наплевать, что арестованные в переполненных камерах содержатся. Так и до бунта в тюрьмах докатимся.
        - А может, они этого и добиваются? - подхватил Тараскун. - Это что? Законно?
        - В областном суде местным этим комитетом Стоногин заправляет, - сунулся к прокурору доверительно Бледных. - Смелый мужик. Твёрдый. Такого не свернуть, если что-нибудь в голову свою вбил. Он из Узбекистана к нам переведён. Отчаянный!.. Нахватался там.
        - А что Валерий Петрович? Что он-то думает? - Тараскун сверкнул глазами. - За такие вещи председателя суда по головке не погладят.
        - Кто? - снова усмехнулся Бледных. - Раньше на них обком был. Бюро. Первый секретарь. Они под козырёк на все его пожелания брали. Только моргни. А теперь кумир низвергнут. Вот они его и топчут, грызут, растаскивают по частям, как крысы.
        - Ну ты поосторожнее с выражениями, Юрий Васильевич, - нахмурился Тараскун.
        - А что? Суйков сам в тень спрятался. Делает вид, что ничего не знает, не ведает. И носа из своего кабинета не кажет, телефон не берёт, хотя все знают, что он у себя, в «тихушке» отсиживается.
        - В какой «тихушке»? - заинтересовался прокурор.
        - Комната отдыха есть у него, разгружается там от судебного напряжения, стресс снимает.
        - Это каким же образом?
        - Ну, сейчас некоторые председатели районных судов готовы резиновые чучела себе понаставить, похожие на райкомовских лидеров, и дубасить их почём зря, как на душе заскребёт. А Валерий Петрович нирваной, говорят, спасается. Увлёкся тибетской медициной и асанами.
        - Один?
        - Когда как.
        - Анекдот?
        - Мне брехали.
        - Анекдот, - успокоился Тараскун. - Но я проверю. Забегу как-нибудь к нему в «тихушку».
        - Всё это брёх! - вступился Ковшов. - Юрий Васильевич вас повеселил, чтобы обстановку разрядить.
        - Конечно, - кивнул сразу Бледных. - Сплетни одни. Я для смеха… Но я Суйкову весь телефон оборвал насчёт арестованных… Встревожил, так сказать. А ему хоть бы что! Владимир Николаевич всем крутит.
        - Вот этим и надо заняться, Данила Павлович. - Тараскун опять упёрся жёстким взглядом в Ковшова. - Это правильно, что председатель суда в позе страуса, а зам всеми делами крутит? Кстати, мне Стоногина ещё не представляли. Что за человек?
        - Да звонил я и Суйкову, - поморщился, как от зубной боли, Ковшов. - И со Стоногиным разговаривал. Суйков в курсе всех проблем, и он от действий своего нового зама не открещивается. Считает, что они правы: имущество обкомов партии и райкомов - автомобили и в особенности здания - должны перейти в собственность областного и районных судов. Есть у них якобы такая бумага.
        - Ты видел?
        - Я не видел. Вы сами говорите, что от Васильева одни звонки, а Трубин с Кубы никак не прилетит.
        - Так съезди в облсуд. Погляди эту бумагу. Кстати, нам копию сними. Проверь, одним словом.
        - Юрий Фёдорович, у меня нет оснований не доверять председателю облсуда и его заму…
        - А я разве это сказал?
        В кабинете повисла пауза, которая в обычных пивнушках наступает перед грандиозным скандалом или дракой. Но здесь было иного рода заведение.
        - Может, мне Юрия Васильевича послать в облсуд? Он у нас без комплексов, знакомство, гляжу, завязал с новым замом.
        - А я не возражаю! - вспылил Ковшов.
        - Нет! - замахал обеими руками Бледных, вскочил с кресла и забегал по кабинету. - У меня своих забот выше крыши! Этот авантюрист Стоногин не успел прийти, как уголовное дело взял к своему производству рассматривать и тут же возвратил его нам на доследование вместо приговора.
        - Это что же за дело? - враз навострил уши Тараскун.
        - Да вы знаете, Юрий Фёдорович, убийство то, нашумевшее на всю область…
        - С чего же это он начинает? - покраснел от возмущения прокурор. - Учить нас вздумал?
        - Носом и в дерьмо, - съязвил Бледных. - Как малых щенят. Я сунулся было переговорить, он ни в какую.
        - Учить начинает, - жёстко констатировал прокурор. - Враз желает себя поставить. Знаем мы эти штучки судейские.
        - Даже встретиться со мной не пожелал, - продолжал канючить Бледных. - А сам всё с улыбочкой, вежливо, корректно.
        - Ну матом-то тебе от меня достанется, - не сдержался Тараскун. - Обвинительное заключение ты утвердил?
        - Сам, - качнул маленькой головкой на тонкой шее заместитель.
        - Следующее дело с обвинительным мне принесёшь. Я точки буду ставить, пока не исправитесь.
        - Я только за, Юрий Фёдорович, - заулыбался Бледных без радости. - И у следователей ответственность повысится.
        - Приказ мне приготовьте по этому делу, - буркнул прокурор. - Всех, кто ошибки наделал, не забудьте и про себя… упомяните… Так что же насчёт демарша в облсуде?..
        - Нет, Юрий Фёдорович, мне нельзя. - Бледных стойко занял оборону, надулся. - Тем более после всего происшедшего. К тому же, это не входит в мои компетенции. Это Данилы Павловича поднадзорный участок.
        - Данила Павлович считает наши действия неправильными… - протянул прокурор.
        - Однозначно, - не стерпел Ковшов. - Я и против вмешательства Юрия Васильевича возражаю. Не прокурорское это дело.
        - Да согласен я! - взвился Тараскун. - Но меня из прокуратуры республики задолбили. Видимо, и туда докатилось про наш инцидент.
        - Эта ситуация, Юрий Фёдорович, наблюдается по всей стране, - задумчиво сказал Ковшов. - Отдавать свою собственность за так обкомы и крайкомы без драчки не станут. Не обернулось бы это ещё одним противостоянием, как с восставшими гэкачепистами.
        - Поэтому нам и следует вникнуть в ситуацию, - сразу перехватил инициативу прокурор. - Мы должны отслеживать эти процессы, не допускать лишних эксцессов и докладывать, если что, в Москву.
        - Они и без нас всё знают, - вставил Бледных. - Им суды сами звонят днями и ночами. Там же сейчас осадное положение!
        - Где? - дёрнулся Тараскун.
        - В обкоме партии, - невозмутимо доложил Бледных. - Судьи со Стоногиным, члены этого чрезвычайного комитета, заняли круговую оборону и даже ночуют там по очереди, чтобы обкомовские не прорвались. А милиция их охраняет.
        - Что ты!
        - Да…
        - Ну не совсем так, - вступился Ковшов. - Обстановка там нормальная. Никто не рвётся в обком партии, где действительно уже разместился в нескольких кабинетах облсуд. Бывший первый секретарь обкома дал своим команду, чтобы бесчинств не допускалось. Там спор идёт по конкретному имуществу. Приём-передача, так сказать, оформляется. А вот в районах действительно кое-где первые секретари упёрлись и здания не покидают. Требуют официального указания сверху. А бумаг пока им не представили.
        - И сколько таких районов? - спросил быстро Тараскун. - Где суды здания райкомов не заняли?
        - По моим сведениям, двенадцать, - ответил Ковшов. - Я со Стоногиным час назад проговаривал этот вопрос. Тринадцатым сам областной суд будет.
        - Вот как… - задумался Тараскун. - Да, нелегко брать власть в свои руки…
        - Почта, вокзал, телеграф, - вставил Бледных, - и дело в шляпе.
        - Здесь дело покруче. - Тараскун забарабанил по столу костяшками пальцев. - И чего это Борис Николаевич решил судьям всё отдать? Там народ - ни рыба ни мясо. Они же всегда в рот обкомовским заглядывали. Отдал бы нам, прокуратуре. У нас условия тоже нищенские. В хибарах прокуроры кучумают, я по области проехал, насмотрелся.
        - А суды ещё хлеще, Юрий Фёдорович. - Ковшов покачал головой. - Мы хоть кое-что строим. Вот это здание областной прокуратуры в прошлом году построили. Все условия, так сказать, создали…
        - А в районах что? - не сдавался Тараскун. - Я бы не отказался, если бы президент такой указ подписал. Но это всё уже ностальгия! Давай, Данила Павлович, езжай в облсуд и разбирайся с этим злосчастным комитетом. Если указ есть, у нас возражений не имеется и претензий, конечно. Но дела уголовные, особенно где люди арестованные, пусть немедленно начнут рассматривать. Я бардака не потерплю! Так и передай Суйкову и этому…
        - Стоногину, - подсказал Ковшов.
        - Вот именно. И никаких комитетов!
        - Юрий Фёдорович, - встрял в разговор Бледных, - пока Данила Павлович не уехал, я хотел вместе одну проблему общую проговорить.
        - А чего же молчишь? - встрепенулся Тараскун. - Присаживайтесь за стол.
        - Я хотел бы доложить по делу о покушении на жизнь Данилы Павловича, - раскрыв папку, начал заместитель.
        - Что там нового, только коротко, - поторопил его Тараскун.
        - Я мигом, - успокоил Бледных. - Личность убийцы, то есть преступника, москвичи, как известно, установили, но он погиб под электричкой. Преступник был нашим жителем, в уголовном мире известный под кличкой Мазут. Авторитет. Принадлежал к руководящему составу преступной группировки Паука.
        - Можно по фамилиям, Юрий Васильевич, - попросил прокурор.
        - Да я как-то уже привык, - смутился Бледных. - Боюсь, если фамилии начну вспоминать, совсем запутаюсь.
        - Хорошо, продолжай, - кивнул прокурор.
        - Данила Павлович опознать его по тем фрагментам, что представили эксперты, не смог.
        - Да как там опознаешь? - возмутился Ковшов.
        - И по фотографии тоже, - продолжил Бледных.
        - Я его и увидеть в лицо не успел. - Ковшов покачал головой. - Тень пронеслась, как сейчас помню, врезался кто-то в плечо и был таков. Уже под электричкой. Если бы я в тот миг шаг не сделал в сторону, он бы меня точно туда столкнул. Спас меня от смерти один смельчак.
        - На вас охотились, Данила Павлович. - Тараскун поднял глаза на Ковшова. - Вас спас случай.
        - Это из-за освобождения Самихова, больше причин нет, - высказал свою версию Бледных.
        - Как знать? - возразил Ковшов. - У следователя по особо важным делам Чернова другое мнение. И тому есть веские подтверждения у московских оперативников тоже.
        - Это был несомненный заказ. - Бледных сухо глянул на Ковшова. - И Даниле Павловичу следует проявлять особую осторожность, Мазут оставил крепкие корни в нашем городе.
        - Проявляю осторожность, - улыбнулся Ковшов. - Однако скольких я арестовал после этого случая бандитов, скольким в судах суровое наказание требовал?..
        - Я где-то читал, - подпёр подбородок Тараскун в задумчивости, - что наказание должно быть справедливым, но не суровым или мягким.
        - Кто это определит? Справедливость - понятие субъективное, - заморгал глазами Бледных.
        - Мне тоже встречалось в литературе, - присоединился Ковшов. - Не то Кони, не то Александров писали, что, когда подсудимый согласен с прокурором, то приговор справедлив.
        - Э, друзья, так мы далеко забредём, - засмеялся, замахал руками Бледных. - Некого сажать будет. А уж про расстрельные приговоры я совсем молчу. Как с преступностью бороться?
        - Ну, жестокостью тоже гор не свернуть. - Ковшов отвернулся в сторону.
        - Страх - великая сила! - стоял на своём Бледных. - Особенно вышка!
        - Брек, друзья мои, - развёл спорщиков прокурор, - мы отвлеклись, а времени в обрез. Продолжай, Юрий Васильевич.
        - А что тут продолжать? - Бледных уставился на Тараскуна. - Когда убийца мёртв, заказчика нам не найти.
        - Что? Так и утрёмся? - нахмурился прокурор.
        - Нет. Версии, конечно, все отработаем. Уголовный розыск в полный рост на уши поставим. Наведём шмон в бандитских группировках. Я уже кое о чём побеспокоился. Нашли мне сыщики человечка. Я хочу его туда, в банду Мазута, запустить. Может, что и выгорит.
        - У тебя система должна быть, Юрий Васильевич! - строго осадил зама Тараскун. - Тактика и стратегия. А ты мне тут штучки-дрючки какие-то маракуешь. Выгорит - не выгорит!.. Нужен чёткий продуманный расчёт. Мудрый агент. Тогда и будет результат.
        - Я надеюсь. В городе несколько бандитских группировок. Самые крупные и влиятельные - две. В одной был Мазут. Возглавляет её теперь, как я уже говорил, Паук. Его услугами пользуются, когда стращать врага нужда у кого-нибудь пузатенького возникает.
        - Кто эти заказчики и подстрекатели?
        - Это особый разговор, - доверительно произнёс Бледных, глядя прямо в глаза прокурору области, казалось, он опасался говорить даже при Ковшове.
        - На днях у меня был с докладом полковник Квашнин с интересной информацией по банде Паука, - уловив момент, вступил в разговор Ковшов. - По их оперативным данным, Паук занимается и наркотиками. Полагаю, будет правильным, если уголовный розыск поработает в контакте с нашим следователем по этому направлению.
        - Конечно, усилия всех правоохранительных органов необходимо объединить, - согласился Тараскун и вновь затеребил второго заместителя: - Что же известно о заказчиках Паука? Какая работа проводится вами, Юрий Васильевич?
        - Уж больно люди замешаны великие, - буркнул тот.
        - Докладывай, Юрий Васильевич, не мудри. - Тараскун дал понять, что не желает играть в кошки-мышки.
        - Есть информация о возможной причастности первых лиц областного Совета к покушению на Данилу Павловича.
        - Информация?..
        - Оперативная.
        - Так проверяй!
        - И второе…
        - Что ещё? - поторопил Тараскун.
        - Данила Павлович, как процессуальная фигура, является потерпевшим по делу, - начал Бледных.
        - Ну а как же ещё?
        - А он мне понадобится и как активный помощник при расследовании.
        - А что мешает? - Тараскун развёл руки в стороны. - Потерпевший обладает таким правом.
        - Да, - смутился Бледных. - Но вроде он первый зам?
        - Не понял?
        - Не изобразят потом адвокаты, что он, как старший по должности, оказывал давление на следствие?
        - Глупости! - резко отреагировал Тараскун, но затем задумался. - Впрочем, что-то тут есть для процессуальной головоломки… Посоветуйтесь с прокуратурой республики. Позвоните Бризитской или в следственное управление.
        - Ну вот и всё, - облегчённо вздохнул Бледных, будто решил все мировые проблемы.
        - Я уехал, - поднялся с кресла Тараскун. - А вас, Данила Павлович, результаты визита в облсуд прошу вечером доложить.

* * *
        День этот запомнился Ковшову словно сотканным из разноцветных цыганских кусков холста.
        С утра он провёл совещание и гонял прокуроров уголовно-судебного отдела вместе с их начальницей за тот же облсуд и творившееся там безобразие с остановкой рассмотрения уголовных дел. Накануне, ещё до девяти утра, ему позвонил начальник следственного изолятора и, надрываясь от крика, только что не плача, разрисовал в живописных красках чрезвычайную обстановку в сизо: в камерах переполнение, скоро арестованным придётся спать на нарах по очереди, не дождёмся ли бунта? По камерам побежали «вести» с призывами. Пока ситуация контролируется, но, если такое будет продолжаться, надо готовиться к самому худшему. В концовке он попросил Ковшова приехать самому и, как куратору тюрем и мест отбытия наказаний, пройтись по камерам, поговорить с народом, успокоить. Ковшов пообещал быть к вечеру.
        Затем состоялся этот нервный разговор у Тараскуна, и теперь предстояло самое неприятное - ехать в областной суд, встречаться со Стоногиным, с созданным им нелепым комитетом и неизвестно о чём с ними говорить. Агитировать Стоногина заставить судей рассматривать уголовные дела в пожарном порядке? Они и без него прекрасно всё понимают, но сознательно саботируют. Уговаривать прекратить драчки за собственность ликвидированных партийных органов и дожидаться указа президента, ели таковой имеется?.. «Ладно, на месте разберёмся», - отогнал от себя тягостные мысли Ковшов и крикнул шофёру:
        - Костик! Давай в суд! Одна нога здесь…
        - А вторая уже там дожидается, - весело переделал известный девиз водитель.

* * *
        Судьи, образующие злосчастный комитет, сидели в большом зале бюро бывшего обкома за круглым столом монолитной гранитной стеной. Смотрели на Ковшова отчуждённо, а некоторые - откровенно враждебно. Его здесь хорошо знали - он протесты слал, с обвинительными речами выступал по самым тяжким преступлениям… Догадывались, с чем связан его нежданный визит. Ковшов обратил внимание: ни один из них не надел, как обычно, судейскую мантию. «Комедию ломают, но всё продумали до мелочей, - мелькнула мысль, - представляют весь этот скандал частным прецедентом и сами вроде не при осуществлении служебных полномочий…»
        В центре живой и мрачной стены холодно возвышался Стоногин, соблюдая солидарность, и он был в тонком неприметном свитере.
        «Всё, как по нотам, разыгрывают», - подумал Ковшов и, присев на предложенный Стоногиным стул, стал оглядываться внимательнее, ища знакомые лица - улыбался им и кивал, приветствуя. Вон Светик-семицветик, мачта корабельная, выше самого Стоногина - специалист по запутанным хозяйским делам, Вера Павловна - непререкаемый авторитет по групповым убийствам, Мышкин поднял и, кивнув, так же быстро опустил голову, галантная красавица Шимановская по-царски хлопнула ему тяжёлыми ресницами, а бывалыча, глаза её блестели и с тонкого изящного лица не сходила ласковая улыбка. Теперь улыбкой и не пахло, куда всё девалось. Всех придавил могучий Стоногин, постоянно оглядывающий соратников, словно помогая им не дрогнуть.
        - Чем обязаны, Данила Павлович? - спросил Стоногин после затянувшейся паузы.
        - Ехал мимо, - как можно беспечнее отвечал Ковшов, вытащил платок и аккуратно коснулся лица уголком. - Жара на улице. А у вас прохладно! Как в Большом театре перед представлением.
        - Спектакль уже идёт, - оборвал Стоногин.
        - Что такое?
        - Вы же в курсе, что обкомовские вместе с представителями облисполкома упёрлись, - сверкнув гневно глазами, выдал тираду Стоногин. - Артачиться стали. Автомобили не отдают! У нас здесь бой за каждый кабинет. А в районах вообще к зданиям райкомов бывшие первые секретари судей не подпускают. Как с врагами народа ведут себя с нашими судьями!
        - Так, так…
        - Вот где нужна помощь прокуратуры. Вам вмешаться надо и устранить этот беспредел самозванцев и чиновников! Ведь догадываюсь, на чьей вы стороне и с какой целью прибыли!
        - Я пока молчу.
        - У вас на лице написано. Партийцев будете защищать. Мне известна позиция Васильева.
        - А вы прямо физиогномист, Владимир Николаевич, - грустно улыбнулся Ковшов, ожидавший всего, но только не такого неприязненного напора. - К тому же Васильев в Генпрокуратуре уже мало что решает. Высказал своё мнение по этому поводу Генеральный прокурор Трубин, он вылетел с Кубы в столицу.
        Судьи переглянулись, потеплели их лица; Шимановская, подбадривая Ковшова, как лёгкая бабочка, хлопнула ему несколько раз ресницами.
        - Нет, Владимир Николаевич, мы на страже его величества закона и не разделяем ничьих партийных позиций, - нарочно, как в школе несмышлёнышам, улыбнулся Стоногину Ковшов.
        Тот смешался, смолк, он явно не был готов к такому повороту.
        - Указ президента Ельцина, надеюсь, у вас имеется? Суйков мне о нём говорил… Да и вы упоминали по телефону… Но в руках я его ещё не держал.
        - Есть указ о передаче всей собственности партии судам, - твёрдо отчеканил Стоногин. - Есть!
        - Ну так давайте его вместе изучим, - улыбнулся Ковшов. - Мы готовы помогать. Может быть, следует представителей исполкома пригласить и лидеров бывшего обкома? Российские же люди! Образуется единство мнений. Что же кулаками махать? Я бы на вашем месте, Владимир Николаевич, даже председателя исполкома Жербина пригласил. Он не откажет, вопрос действительно серьёзный. Ему же исполнять указ поручено? Он - исполнительная власть.
        - Жербин в Москве, здесь Аникеев, заместитель, но он старается не вмешиваться.
        - Где указ? Можно посмотреть?
        - Вот указ, - протянул лист бумаги Стоногин. - Это я сам лично записал, мне диктовали из Верховного суда по телефону. Знакомьтесь. Слово в слово.
        Судьи задвигались, заговорили тихо, потом, смелея, стройность их рядов нарушилась. Последняя фраза Стоногина понравилась не всем.
        - Я не претендую на первоисточник, - взял листок Ковшов и, пробежав его глазами, продолжал: - Но они что же, даже по факсу не могли его передать?
        - Кроме телефона, никакой связи нет, - отрезал Стоногин, обхватив голову руками. - Но что нам остаётся делать? Пока мы дождёмся, они всё растащат и со зданиями что-нибудь сообразят сделать. У них юристы тоже кручёные, не приведи господи.
        Ситуация осложнялась на глазах, и явно не в сторону самостийного комитета и сторонников Стоногина. Вот почему здесь, в зале, не было и половины судей. Не все разделяли позицию агрессии. Неслучайно, конечно, не показывался и Суйков. И вся эта игра в гражданских частных лиц…
        - Владимир Николаевич, - сухо сказал Ковшов, - может, обсудим всё наедине. Отпустите людей.
        - Нет! Я им всем доверяю! - запальчиво крикнул Стоногин. - У меня нет тайн от них.
        - Ну что же, - закинул ногу на ногу Ковшов, готовясь к длительной беседе и как-то сразу успокоился. - Мне, Владимир Николаевич, ваша акция какую-то историю напоминает.
        - Аналогов в мире не было, - хмуро не согласился Стоногин.
        - Кажется, было.
        - Тогда вспоминайте. Вам и карты в руки.
        - В двенадцати районах партийцы, как вы их именуете, держат осаду и не собираются передавать здания и имущество?
        - Наш обком, считай, тринадцатый, - буркнул Стоногин.
        - А вы?
        - А мы отберём всё у кровопийц! - хлопнул по столу Стоногин.
        - Ну какие же они кровопийцы?
        - Из нас, судей, кровь пили и нервы мотали! Телефонное право создали! Этого так надо судить, тому столько отвесить!.. Это нас-то, судебную власть - вторую власть в стране!.. А в цивилизованных странах - первую! Мы Америку клянём почём зря, критикуем, а там судья самого президента на четыре точки ставит и суд над ним вершит! А у нас?..
        - А у нас?
        - Ты что же, Данила Павлович, не знаешь, в каких хибарах и развалюхах суды ютятся, а зарплату какую получают? Нищенскую! Да что там зарплата, терпели бы, тут другое одолевает: на конверты, чтобы повестки участникам процессов отправить, денег нет. Спонсоров ищем! Это дело? Зато спрос, как с ямщика. За приговор, если не тот вынесет судья, ему выговор по партийной линии. А следом - жёлтый билет в зубы и тикай на все четыре стороны!
        - Так-то оно так…
        - Ну и что теперь, прокурор? Протест писать будешь или представление?
        - Я историю-то зачем вспомнил… Ту, о которой речь завёл.
        - Интересно.
        - Романчик Стивенсона читал в детстве. Был такой английский писатель.
        - Для детишек? Ты что-то не о том, прокурор.
        - Да-да. О пиратах. «Остров сокровищ» называется.
        - О пиратах? Это ты их с нами, судьями, сравниваешь! - побагровел Стоногин.
        - Ну что вы. Вы все очень симпатичные ребятки, - грустно улыбнулся Ковшов. - Я речь веду о песне, которую они там пели. Вроде как гимн.
        - Ну-ну.
        - Пятнадцать человек на сундук мертвеца, - пропел Ковшов. - Ну и так далее.
        - Я не понял, при чём здесь это?
        - Там пираты смертельную драчку устроили из-за этого сундука мертвеца…
        - И чего?
        - И все полегли на этом сундуке. Там пятнадцать, а у вас тринадцать…
        - Ну и что?
        - Ничего. Совпадение… - Ковшов оглядел приунывших судей. - Не к месту вспомнилась песенка.
        - Тринадцать, значит? - набухало краснотой лицо Стоногина.
        - Так получается.
        - Ты всё путаешь, прокурор, и много на себя берёшь! - Стоногин даже вскочил на ноги. - Там пираты, беспредел!..
        - А здесь советские судьи делят шкуру своего бывшего хозяина, - тоже поднялся Ковшов и прямо глянул в глаза заместителя. - Причём хозяин - мертвец.
        - Тебя послушать…
        - Я к слову. Ассоциации, знаешь ли.
        - Несравнимо! Мы действуем на основании указа президента. Правда, его нет ещё, но, я уверен, завтра придёт почтой!
        - А я что говорю?.. Ассоциации, не более того.
        - Романтик ты, Данила Павлович. А я, выходит, прагматик.
        - А ты ничего не перепутал, Владимир Николаевич?
        - С волками жить - по-волчьи грызть.
        - Интересная судейская стратегия…
        - С партийцами так. Выжигать их калёным железом!
        - Закон подмять?
        - А что? Им можно было?
        - Это уже знакомо. И тебе известно, чем кончилось на днях в столице…
        С этими словами Ковшов и откланялся, а к вечеру «забастовка» судей прекратилась.
        Два творческих жулика
        Ночью Моне не давал спать беспокойный лай собак. Откуда их здесь, на пустыре, у берега рядом с баркасом, собралось в таком количестве, он не мог понять. Его ворчание по поводу приёма, кряхтенье от спанья на жёстком рундуке, где всё жалило бока, горестные вздохи из-за возможных блох, наконец, разбудили и Альфреда Самуиловича, который больше притворялся, нежели дремал, так как сразу поднял голову, аккуратно повязанную батистовым шейным платком, чтобы не сбить причёски.
        - Не спится на новом месте?
        - Какой тут сон? Собаки - черти!
        - Это ты зря. Их сюда, я догадываюсь, Боцман специально нагнал да на цепи к баркасу посадил.
        - Зачем же?
        - Не догадываешься?
        Моня удивлённо качнул тяжёлой больной головой.
        - Их нагнали для нашей безопасности. Чтобы слышно было. Если кто задумает подобраться, они предупредят лаем.
        - Вы меня успокоили, только нам-то как спать? И потом, они всё время брешут, не переставая. Что же получается, бандиты уже рядом?
        - Нет. Это у них простой брёх. На людей они особый голос подают. Не приведи господи!
        Оба надолго замолчали. Моня теперь внимательно изучал лай каждой шавки, но различий особых не отметил и к рассвету, измученный тревогами, всё-таки заснул, но тут же открыл глаза от прикосновения Зигмантовича.
        - Извини, Эммануил, - сказал тот, - я полагал, ты так и не спишь.
        - Да-да… - спросонья не сразу возвращался в действительность Моня, озираясь по сторонам.
        На потолке горела тусклая лампочка, зажжённая Боцманом на всю ночь. Гасить он её не велел, уходя к себе в соседний кубрик.
        - Пока мы одни, - присел к нему на рундук Зигмантович, - надо переговорить по сегодняшнему дню.
        Моня попытался подняться, но был спеленут одеялом и придавлен приятелем.
        - Лежи, лежи, - успокоил его тот. - С учётом чрезвычайной обстановки, которую мы с тобой, милейший друг, здесь неожиданно встретили, тикать нам отсюда следует как можно скорее, риск нам ни к чему. Мы - люди искусства и к уголовным разборкам никакого отношения не имели и не имеем.
        Моня лишь моргал. Что он мог сказать?
        - Раз уж я втянул тебя в эту историю, мне держать ответ. Но! - Альфред Самуилович поднял палец вверх, это был его любимый жест, означающий для собеседника знак повышенного внимания. - Но меня тоже нисколько не привлекает кончить жизнь здесь, на дне какой-нибудь гнилой речушки.
        Моня заворочался, застонал, как всякая тонкая натура.
        - У них здесь до сих пор водятся раки. Страшно представить, что тебя начнут терзать эти твари своими клешнями.
        Моня, уже не сдерживаясь, издал стон.
        - Можно было бы и не ходить никуда, - ободрил его Зигмантович. - Мы и так достаточно знаем, чтобы найти этим лохам трупы бандюганов. Я не сидел на месте, когда ты с любезной Цилей повышал культурный уровень в оперетках. Местные друзья из ментовки мне наводку дали. Но мы же, Эммануил, люди необычного искусства! Чтобы у дерьма уголовного не возникло никаких подозрений, я попрошу свозить меня в один зачуханный магазинчик. Но! - Он опять вздел палец, словно апостол. - Но. Кроме того, что для виду я приобрету там карту этой области, на которой ты своим перстом укажешь место, мне необходимо маленькое свиданьице. Я никогда не рискую, Эммануил! Тот никчёмный человечек мне подтвердит, что к нашему визиту ничего не изменилось и пропавшие покойнички нас ждут.
        - Вы гений, Альфред Самуилович! - только и успел сказать Моня, как дверь в кубрик отворилась и Боцман, их страж и слуга на баркасе, появился на пороге.
        Гости переглянулись, обоих не миновала опасливая догадка, что старик давно уж стоял за дверью, так как никаких шагов они не слышали. Впрочем, тот был босой, и это успокаивало.
        - Склянки пробили! С рассветом вас, гости дорогие! Завтракать ко мне.
        Вот здесь им повезло: на маленьком столике они наконец увидели то, о чём уже перестали мечтать. В центре - банка с зернистой икрой, рядом паюсная, разложенная кусочками на большой тарелке, перемешивалась с жёлтым маслом, и что-то совсем непонятное и любопытное выделялось аппетитным душистым ломтем.
        - Это как же понимать? - завытирал руки подвернувшейся салфеткой Зигмантович, пристально вглядываясь в ломоть икры, будто завёрнутый чьими-то аккуратными руками в жёлтую оболочку. - Неужели?!
        - Угадали, гости дорогие. Эта та самая жировая икра в ястыке. Осётр ещё не застыл.
        - Из живого! - ахнул Моня.
        - А иначе нельзя. Но её только с водочкой. Или вы предпочитаете коньяк? - коснулся Боцман коричневой изящной бутылки.
        - Нет, нет! - остановил его руку Альфред Самуилович. - Я знаю. Только водка. Иначе удар по желудку и мы до Москвы доедем только, извиняюсь, в сортирах. А в вагоне, знаете ли, люди.
        После плотного завтрака, насытившись, гости отправились отдыхать. Лай собак давно прекратился, ещё с приходом к ним Боцмана, однако, не успели они улечься, раскинув блаженно все члены, в каюту вошёл Школяр. Предварительно постучав. Вид у него был тот же - встревоженный и хмурый.
        - Претензии к моей братве есть? - спросил он.
        - Какие могут быть…
        - Тогда за дело, - оборвал Школяр. - Мне хотелось бы знать ваши планы.
        - К чему, милейший? - поднялся с рундука Зигмантович. - От вашего же брата пошла гулять по всему миру пословица: чем меньше знаешь…
        - Тем больше срок, - горько завершил тираду Школяр.
        - Я ещё раз склоняю перед вами голову, - пытливо заглянул в глаза собеседнику Зигмантович. - Вы непредсказуемы и мудры.
        - Вас это пугает?
        - С Великим Эммануилом Ясновидящим, - положил руку на грудь Мони Альфред Самуилович, - я перестал бояться неожиданностей и превратностей судьбы.
        - Тогда какова моя задача? - торопил его Школяр, по-видимому, не любящий блудословий.
        - В город мне надо пока одному, - начал Зигмантович.
        - Тогда поехали, по пути поговорим.
        - Подождите, но мне следует привести себя в порядок, - ткнув в платок на своей голове, запричитал Зигмантович. - И сколько времени? Магазины у вас когда открываются?
        - В гробах и бритому не колется, - успокоил его Школяр, - а магазины у нас с восьми в летнее время. Будут закрыты - подождём, погоняем по городу. Всё лучше, чем здесь загорать.
        И они укатили. Моня скучал - он хотел было подняться на палубу, но бдительный Боцман его не выпустил, значит, действительно, он дежурил возле их каюты тогда, когда пришёл звать на завтрак. Однако вид Боцмана, услужливый и жизнерадостный, не в пример Школяру, всё же успокаивал. Через пятнадцать минут они уже азартно резались в дурака, хлёстко стуча картами по столу в кубрике.
        К обеду возвратились уезжавшие: Альфред Самуилович - довольный, с осветлённым лицом, Школяр - нагруженный сумками со странными приобретениями, которые Зигмантович широким жестом повелел сгружать в каюте, где их с Моней поселили.
        - Ну, друзья мои, - Альфред Самуилович обвёл взглядом всю компанию, - теперь нам надо оставить Эммануила Ясновидящего в уединении. Ему следует потрудиться, и я ничего не имею против, если через два часа у господина Боцмана будет готов обед.
        Школяр и Боцман нехотя покидали каюту, с любопытством разглядывая покупки, которые Моня тут же, не торопясь, начал извлекать из сумок, раскладывать на столе и развешивать по стенам. Предметы были им знакомы, но непонятны по назначению для дела, а поэтому загадочны. Они успели узреть настенную крупномасштабную карту области и несколько карт города поменьше размерами, линейки и циркуль, даже набор увеличительных линз в жёлтой металлической оправе с ручками и немало поразивший их большой школьный глобус на подставке. Вытолкав хозяев за дверь, Зигмантович скинул пиджак и уронил мускулистое тело на лежак, раскинув гудящие от усталости ноги и скрестив руки на груди.
        - Демонстрация этих великолепных научных причиндалов для этих местных дикарей не помешает, - начал негромко рассуждать он. - Пусть проникнутся таинством сверхъестественного. Чем больше им непонятно в наших трудах, тем ярче и грандиознее успех.
        Моня, закончив размещение купленных предметов в каюте, тоже присел на свой рундук.
        - Теперь о главном, - ещё тише начал Зигмантович. - Ты, Эммануил, на всякий случай закрой на время иллюминаторы и проверь, не дежурит ли за дверью Боцман, уж больно он большой пройдоха, так и шныряет глазищами.
        Моня беспрекословно и добросовестно выполнил и эти указания. Боцмана за дверью не оказалось. Наверное, уже занимался своими поварскими делами.
        - Едва удалось вывернуться от этого цепкого Школяра, - пожаловался с достоинством Зигмантович. - Уж не знаю, охранять нас их приставили или следить за нами? Шагу не давал ступить одному!
        - Скорее всего, и то и другое, - глубокомысленно и грустно вставил Моня.
        - Беда с ним! - хлопнул себя по коленкам Зигмантович. - Но я улизнул на полчаса, наговорив ему разной чертовщины насчёт нечистой силы, ну ты знаешь… А сам в магазин. Он у дверей бдительным стражем остался, а там меня мой знакомый уже дожидается. Я ему в двух словах объяснил причину задержания и меры предосторожности, он всё понял. Вот списочек всех почивших, значившихся в розыске на сегодняшний день, передал. - Зигмантович протянул сложенный несколько раз листок Моне. - Аккуратный человек!
        Моня развернул листок, разгладил рукой, вчитался внимательно. Начинались его полномочия, и он напрягся, тщательно изучая каждую строчку.
        - Тут что-то многовато… - закончив, поднял он глаза на приятеля. - Нам, я понимаю, с двоими следует определиться? Один по характерным приметам горбат был при жизни…
        - Он и тут горбат, - легко перекрестившись, хмыкнул Зигмантович. - Обратил внимание на запись: «Покойник под номером сто второй, август»? В скобках - «горб».
        - Это тот самый?
        - А ты как думал? Здесь контора веников не вяжет. Российская милиция - фирма серьёзная. А пословица про горбатых - это для дураков. Горбатый - он и в гробу горбатый. Главная примета. Ни с кем не перепутать. И время совпадает.
        - А у второго отсутствовала правая рука по локоть. Вместо неё протез и чёрная перчатка.
        - И этот имеется. Гляди запись: «Покойник с правой культей, номер сто третий, август». В скобках «авг. сг.».
        - Есть. А как это понимать: «авг. сг.»?
        - Я тоже удивился. Уточнил. Он говорит, что следствие выдвинуло версию, будто автомобиль был подожжён, горбатый и его однорукий товарищ в нём были убиты, а затем автомобиль сброшен с моста в речку в каком-то сельском районе.
        - В каком-то?
        Зигмантович легко вскочил с постели и подлетел к большой карте области.
        - Иди-ка сюда, дорогой экстрасенс, - позвал он Моню, а сам начал разглядывать карту, читая наименования населённых пунктов.
        - Вот. Нашёл, - наконец он упёрся тонким пальцем интеллигента в точку на карте.
        - Деревня, судя по условным указателям, - прочёл название Моня.
        - Зачуханное глухое местечко, - подтвердил Зигмантович. - И какого чёрта туда занесло птенцов Сансона?
        - Что? - не понял Моня.
        - Так я. Для себя. Московских наших заказчиков вспомнил. Не хватает им столицы, в глубинку империи двинулись.
        - Сегодня сеанс? - спросил Моня, когда, закончив, они улеглись по своим рундукам.
        - А чего нам здесь торчать? Тем более Школяр опять меня крутил по городу, будто хвост сбивая, пока к нужному месту доставил. Хорошо, что приятель терпеливым оказался, дождался.
        - Кому мы-то перешли дорогу? - маслиновые глаза Мони блестели от влаги и тревоги. - Мы ж творим добрые дела.
        - Дело не в этом, - задумчиво ответил Зигмантович. - Мы с тобой, любезный Эммануил, играем в другой команде, оказались на другой стороне. Вот в этом и скрыта опасность.
        - Полагаю, уважаемый Альфред Самуилович, - продолжал настаивать чувствительный Моня, - это первый и последний такой наш вояж? У меня всё время раскалывается голова от боли и ноет сердце от тревоги. Если что случится, Циля не перенесёт.
        - Безусловно, мой друг, безусловно, - заверил его Зигмантович. - После обеда здесь же ты демонстрируешь сеанс великого чуда, а вечером на кладбище делаем эксгумацию обоих покойников. И всё! Наша работа завершена.
        - Эксгумацию? - ужаснулся Моня. - Но раньше мы обходились без этого! Нам верили.
        - То был другой народ, Эммануил, - осуждающе покачал головой Зигмантович. - Эти не верят на слово. Даже на великое слово великого экстрасенса! Деньги - товар, вот формула их взаимоотношений! Капитализм и дикие, нищие духом люди…
        - Но это может занять всю ночь! Они не закончат, пока не опознают! - Моня схватился за голову и побледнел. - Боюсь, моя нервная система этого не перенесёт…
        - Всё будет хорошо, мой друг, - погладил участливо его холодную руку Зигмантович. - Не забывайте, сколько мы зарабатываем на этом, и сердце ваше успокоится.
        Тем и завершился вечер, который плавно перешёл в позднюю ночь. Но прежде ярким и впечатляющим был сверхъестественный сеанс суперчеловека Эммануила Ясновидящего, когда он, в блестящие одежды облачившись, со сверкающими глазами, горящими неистовыми огнями в пугающей темноте каюты, при двух свечах, начал творить чудо, то кидаясь в один угол, то в другой, то приседая на пол, то вознося руки вверх, твердя на непонятном языке зловещие заклинания. Прося и приказывая, Моня провозгласил, что тех, кого ищут, в живых нет. И тут же мгновенно погасли обе свечи, словно последнее присутствие живого покинуло каюту. Глазеющая публика обмерла, лишь Зигмантович хранил достоинство. На Боцмана нельзя было смотреть: тот, белый, словно мел, прижался к стене и поэтому ещё удерживался на ногах.
        Но, помолчав немного, Ясновидящий, уставившись в одно место на глобусе, вдруг дико вскрикнул, изобразил озарение, вцепился в голову, и, разрезая темноту, из его глаз протянулся тонкий яркий лучик-игла, который твёрдо упёрся в неведомую никому точку на глобусе.
        - Вижу! - вскричал Ясновидящий Эммануил окрепшим голосом. - Вот их души, слетевшие с этих двух свеч на небеса, но тела - на нашей земле-матушке! Их трупы в могилах!
        И вновь закрутился, засвиристел, даже запрыгал по каюте, пугая присутствующих, пока не замер возле большой карты области на стене, где снова схватился руками за глаза, завопил от боли и усилий, пока тот же луч-игла не выскочил из его глаза и не упёрся в карту. Она даже задымилась в том месте, где упирался зловещий луч. После этого Ясновидящий взмахнул руками, испустил вопль, утёрся и рухнул на пол. Силы оставили его.
        - Что с ними? - вцепился в Зигмантовича Школяр, тыча в лежащего Моню и Боцмана, минутой раньше сваленного той же таинственной силой.
        - Он коснулся того, кого искал. А прикосновение живого к мёртвому заканчивается по-разному.
        - Так что же, он умер? - ужаснулся очнувшийся Боцман.
        - Нам срочно надо его покинуть. Его борьба со злом продолжается, - начал подталкивать к дверям каюты обоих Зигмантович. - Мы вернёмся сюда не раньше чем через полчаса. Тогда всё будет ясно.
        Уговаривать зрителей нужды не было, оба, словно зайцы, выпрыгнули наружу. Зигмантович вышел следом и, прислонившись к двери, встал на страже.
        - И мы ему ничем не поможем? - Глаза у Боцмана слезились.
        - Мы сейчас бессильны, - жёстко отрезал Зигмантович. - Но я думаю, он справится. Если, конечно, тёмные силы, которые унесли жизни тех двоих, не гуляют поблизости. Они, несомненно, препятствую этому.
        - Почему? - подозрительно спросил Школяр: он не был таким впечатлительным, как его старый слезливый товарищ, и относительный порядок в своей психике сумел сохранить.
        - Потому, что они ещё живы! - грозно сказал Зигмантович. - А души остались неотомщёнными и гневно протестуют.
        - И он знает, кто это сделал? - кивнул Школяр на закрытую дверь каюты.
        - Знает и расскажет, если победит!
        - Сколько же вам платят за это? - высунулся любопытный Боцман.
        - О Боже! - воздел в потолок руки Зигмантович. - Вот благодарность чуду! Вот оно - ничтожество и мерзость людей!
        Но, сменив гнев на милость, он наконец снизошёл опустить очи, полные скорби и тоски, на ничтожество:
        - Милейший Боцман, мы никогда не назначаем цену. Это не входит в наши цели. Чудо, дарованное Ясновидящему Господом, неоценимо! И не нам его измерять.
        - Как? - не выдержал даже поражённый Школяр. - Вы бессребреники?
        - Да, - скромно опустил глаза Альфред Самуилович. - Мы довольствуемся тем, чем нас сами наградят люди. Господь учил: дают - бери.
        Когда братва по команде Зигмантовича с опаской и любопытством вошла в каюту, Ясновидящий всё лежал распростёртым на полу. Зигмантович приложил ухо к его груди и произнёс загробным тоном:
        - Великий приходит в себя. Но потребуется ещё не менее часа, чтобы он восстановился полностью. Вас же попрошу готовиться. Нужны крепкие люди, охрана и всё необходимое для рытья и транспортировки двух трупов. Настанет ночь, когда вы управитесь, а вам, я полагаю, надо ещё опознать своих?
        - А как же?.. - удивился Школяр.
        - Я предвидел. Но не сюда же вы их привезёте? - недоумевал Зигмантович. - Здесь место стало святым, сюда запрещено мёртвым грешникам.
        - Найдём, пожалуй, место несчастным, - буркнул Боцман, - можно их пока ко мне домой, Михалыч?
        Школяр, не возражая, кивнул головой и уставился на Зигмантовича:
        - А вы, любезные гости, на эксгумации присутствовать не желаете?
        - Омоете, в церкви отпоёте, только тогда. И то можно лишь мне. Ясновидящему всё это запрещено. Он и так сегодня вошёл в такую нирвану и бился с такой великой чернью с того света, что едва дышит. Лучше помогите мне уложить его на рундук и потеплее накройте. Он весь холодный.
        - Что так? - не унимаясь, любопытствовал Боцман.
        - Тяжек его труд, - скорбно констатировал Зигмантович и с большой любовью склонил голову на грудь безмолвствующего ученика. - Такой божий дар даётся единицам, но сколько сил и здоровья он отбирает! А мой ученик, гляньте на него, тощ и тщедушен. В нём велик только дух.
        Школяр и Боцман прикусили языки и больше ртов не открывали, покинув, как покорные грешники, каюту.
        Зигмантович тут же щёлкнул внутренним замком и, закрыв дверь, грохнулся на рундук напротив возлежавшего Ясновидящего.
        - Ну хватит! - крикнул он тому. - Талант! Всё удалось прекрасно! Эммануил, ты сыграл сегодня одну из лучших своих ролей! Я горжусь тобой. В московские театры тебе пора! Проговорилась твоя Циля о желании твоём перекочевать в оперетку. Ты будешь там выше всех на голову! Но у тебя враз появятся враги. А это нервы, дрязги, интрижки, подсиживание. Ты к этому не готов. У тебя талант другой. Ты - король Тьмы!
        - Тьмы? - удивился и испугался Моня, уже сидящий на кровати и переодевающийся.
        - Вот чёрт! Когда много говоришь умного, обязательно закончишь какой-нибудь дурью. Извини. Ты творец добра! Король Света! Так я хотел сказать.
        И он, не сдерживая эмоций, обнял друга, который сам бросился в его объятия.
        Они помолчали. Пришли в себя. Пришло время холодного рассудка.
        - Аванс у нас в карманах и честно поделён, - произнёс Зигмантович. - Собственно, делать нам здесь нечего. Можно было бы, как обычно, махнуть уже домой. Поезд вечерний имеется. Я навёл справки. Но! - Он поднял перст вверх. - Предстоит ожидание эксгумации и опознания. Лишь после этого они простятся с нами. Следовательно, мы вынуждены бездельничать.
        - Они ещё придут? - вздрогнул Моня.
        - Да, запамятовал, чёрт возьми! - опять подскочил Зигмантович на рундуке. - И это всё от твоего искусства! Как сыграно! Ты прибавляешь с каждым разом! А что ты кричал на иврите?
        - Выучил новые молитвы, - скромно опустил голову Моня.
        - Молодец! Без понуканий работаешь над своим творчеством. Если я и чуть-чуть, - Зигмантович ущипнул тонкими пальцами бок товарища, - сомневался в тебе на первых порах, то это давно растаяло. А сегодня!.. Ты сотворил настоящее чудо!
        - Полноте… - скромно сдержался Моня. - Вы-то всё прекрасно знаете! Какое чудо? Всё практически выполнено вами.
        - А кто спорит, милейший друг? - преобразился враз и посерьёзнел Зигмантович, как ни в чём не бывало. - Всё делаю я. Но сказку создаёшь всё же ты. Я делаю дело, деньги, ты наш общий труд одурманиваешь. Это и есть наш общий маленький грешок. Но из дерьма получается конфетка! Мы творим грех во имя большего добра!
        Он перекрестился несколько раз, умело и красиво:
        - Это совсем не то, что творит пресловутый майор или подполковник Дубягин[28 - Дубякин Ю. П. - доктор юридических наук, полковник милиции, известный специалист в области розыска и отождествления пропавших без вести людей.].
        - Кто?
        - Появился тут в эмвэдэ наш конкурент, на наш хлеб сел. Начальник колледжа ментовского, защитился, автор нескольких публикаций, ездит по областям лекции читает, как разыскивать без вести пропавших. Мы лекций не читаем, блудословием не занимаемся! Мы великие дела для большого люда делаем. А книги о нас напишут, найдутся люди! И мы попадём в историю! Утрём нос самому Кашпировскому!
        - Правда? - восхитился Моня. - Вот была бы Циля счастлива, когда бы я ей книжку о себе подарил!
        - Она и так светится, когда ты ей такие деньги приносишь, - хлопнул его по плечу Зигмантович. - Не сомневайся, мой друг, наше дело войдёт в историю. О нас напишут!
        Ему нравился быстро восстанавливающийся приятель: воскрес, словно феникс, после нескольких его слов. Тонкая натура! Что пташке надо?.. Крылышки и огонёк впереди, чтобы к нему стремиться, а чем всё кончится, разум знать не желает…
        Он вытащил с груди тот листок, над которым они мараковали вечером, сунул Моне:
        - На, напиши своей рукой обнаруженных покойничков, могилки их номерные, приметы и мирно отдыхай, пока чалдоны не возвратились.
        - А что писать? - завертел листок Моня.
        - Я продиктую, если сам не кумекаешь.
        Моня послушно взял чёрный фломастер: Зигмантович во всём соблюдал традицию, чтобы никаких проколов! Не записывают мёртвых цветным! Чёрный фломастер он специально приобрёл в магазине во время встречи с милиционером.
        - Готов, - доложил Моня и сел к маленькому столику.
        - Так… - протянул Альфред Самуилович, морща лоб.
        - Я наизусть их всех пятерых запомнил. - Смекнув, что ему предстоит делать, Моня заулыбался.
        - Ну назови…
        - Девяносто девятый номер тире «беззубый», сотый тире «молот», «кремль», сто первый тире «серп», «кремль», сто второй тире «культя, чёрная перчатка» и сто третий опять тире «горбатый». Ну и клички у них!..
        - Это не клички, это татуировки на трупах. Глуп ты, как пробка, но хороший бухгалтер из тебя бы получился, - похвалил его Зигмантович. - Опять же всегда при деньгах.
        - Бухгалтеры жизнь в тюрьмах кончают, а я только жить начинаю, - выпалил радостный Моня.
        - От сумы да тюрьмы не зарекайся, - сплюнул, поморщившись, как от зубной боли, Зигмантович. - Типун тебе на язык!
        - А я ещё помню одну деталь из записки. А вы не спросили.
        - Какую деталь?
        - Там против первых трёх номеров: девяносто девятый и сто первый приписка есть - «июль», а после последних двух - «август».
        - Это точно. Ты молодец, - похвалил опять ученика Зигмантович. - В нашем творческом деле мелочей нет. Ошибёшься - пропадёшь. А ты растёшь на глазах!
        В дверь постучали, Зигмантович поспешил отворить каюту. На пороге стоял Школяр.
        - Можно ехать, - сказал он.
        - Чтобы везти трупы, необходим закрытый транспорт, - проверил готовность Зигмантович.
        - У нас закрытый.
        - Верёвки и смоляные факелы?
        - Мы фонарики мощные достали. Меньше внимания привлекают.
        - Охрана?
        - Шесть стволов.
        - Куда столько?
        - Дело того требует. Можно было бы и больше, но люди другими делами заняты.
        И Зигмантович, пожав руку Мони, скрылся за дверью.
        Эксцесс исполнителя
        Моня в одиночестве упивался счастьем артиста, с триумфом сыгравшего в грандиозном спектакле. Он знал, что это такое, потому что находился на самой вершине. Вот что значит триумф!
        Впервые так угодить учителю, которого он считал своим гуру! На которого молился денно и нощно, как не молился на своего отца! Ещё бы! Кем он был в Одессе?.. И кого из него сотворил Альфред Самуилович в Ленинграде!
        Там остался, умерев в безвестности, жалкий шулер-медиум, здесь возродился Великий Ясновидящий! Титан!..
        Если они заработают столько, сколько обещано, он, Моня, всё же снова попробует убедить Зигмантовича освободить его, отпустить на вольные хлеба. И тогда хрустальная мечта исполнится. Он совершит великую карьеру артиста в оперетте!
        Циля в него беззаветно верит, а она разбирается в тонком и изящном, его девочка. Мечту до сих пор бережёт. А ночами?.. Что вытворяла она с ним ночами, перед каждым деловым вояжем! Тогда они не спали и чуть ли не до утра, под едва слышимые мелодии пластинок, разучивали всевозможные кульбиты и па у большого, специально приобретённого зеркала во всю стену. Со временем Циля изощрилась и, как ни упирался Моня, оборудовала таким же зеркалом и потолок, создав учебный танцевальный зал в одной из комнатёнок. Это был уголок её мечты. Здесь она проводила всё своё свободное время, а в отсутствие мужа переселялась сюда до самого его возвращения.
        Моня для любимой жены не жалел ничего, баловал её и это её чудачество воспринимал вполне душевно. Музыку он чувствовал, но не увлекался. А у Цили проснулась страсть. Одесса и вся её суета с матушками, тётями и соседками сковывали и нивелировали, в Питере она упала в объятия свободы. А свободу, которой её баловал муж, тем более в таком количестве, необходимо было занять любимым занятием.
        Подружек жена оставила там, а здесь заводить таковых было поздно. Она увлеклась славой великих танцовщиц. Сначала её очаровала американка Айседора Дункан своими «Полётами валькирий», но от трагически погибшей любовницы бесшабашного Есенина осталась лишь туманная память старушек-поклонниц, поэтому Циля быстро осознала, что в этой области ей делать нечего. Она мечтала о новаторстве, облекаясь после посещений Мариинки в длинное изящное прозрачное трико, она требовала этого и от своего мужа, после чего они разучивали необыкновенные танцы, режиссёром которых была, конечно, сама Циля. Комбинируя их, начинала с мотивов парадного па-де-де, затем переходила в плавный падеграс, потом следовал чванливый па д’аксьон, его сменяли нежные темпы падекатра, за которым шелестело шаловливое па-де-труа и выпрыгивал разогревающий падеспань[29 - Па-де-де и другие, вплоть до падеспань, - парные бальные танцы (франц.).], а заканчивались ночные неистовства и безумства безудержным канканом. К этому времени танцоры, отдав все эмоции и силы азартным и эротическим движениям, валились на ковры и с раскрасневшимися лицами и
потными телами сливались воедино, катаясь в безумстве и страсти.
        Моня оставался видным мужчиной даже и на подходе к средним годам, а в юности некоторые студенческие его подружки бегали за ним, считая красавчиком, так что особенного дефицита женского внимания он не ощущал, однако, глядя в такие мгновения на милую жену, умирающую в экстазе, обливался ревностью - страстная Циля натура, не удержать ему её в руках, найдёт она другого в какой-нибудь из длительных его вояжей с Зигмантовичем по необъятным краям отечества. Его одного ей не хватало и в постели. Это изводило его, а в командировках мучили кошмарные сны, полные догадок и неоднозначных видений. Он вскакивал со скрежетом на зубах, видя Цилю в цепких объятиях другого голого танцора.
        Его сегодняшнее величие для неё сейчас уже ничто, она даже перестала интересоваться его делами. Чем он зарабатывает немалые деньги? Они стали для неё манной небесной. Она их не замечает, принимая за должное. Пока её устраивает это. Он ещё достаточно молод, чтобы успевать за ней в её легкомысленных ночных затеях. А главное, он потакает ей во всех проказах и даже приветствует их. Но когда-то его сил и средств может оказаться недостаточно. Она на двадцать лет моложе! Это не шутка…
        Найти ей любовника и разделить с ним её тело и страсть? Нет! На это он не пойдёт. Расстаться, как Зигмантович когда-то со своей кралей, и пользоваться услугами многочисленных поклонниц? Благо детей у них, по-видимому, уже не будет… Убить её и застрелиться самому? Это последнее было уже навязчивым кошмаром, заставлявшим его вскакивать среди ночи и уже не засыпать до утра.
        В частых ночных бдениях вдали от неё Моня, к счастью, нашёл выход. Он станет великим актёром! Последняя удача, искренние похвалы Альфреда Самуиловича укрепили его мечту. После этой, последней командировки в поволжские края он пойдёт на всё. Он встанет на колени перед учителем, покается и попросит отпустить его. Когда тот услышит, что он, Моня, решил заменить великого Мартинсона в оперетте, то не сможет отказать. Конечно, понадобятся ещё и большие деньги для внедрения на подмостки, и друзья-товарищи, без этого не обойтись, но это уже второстепенное. Сейчас случай представился. Похоже, им удастся сорвать великолепный куш с бандитов. Аванс впечатлял, и он уже у них в карманах. Завтра в столице будет получена вторая половина, и дело сделано! А с ним - зелёная улица в театр! И Циля навеки его! Зигмантовичу он представит на своё место чудесную замену. Его бывший сосед Изя. Чем не замена? Нет, конечно, такого таланта предвидения, как у Мони, но в ювелирных руках Альфреда Самуиловича и тот засверкает изумрудом!..
        И Моня не заметил, как впервые за всё это время безмятежно заснул.
        Поздний вечер давно упал на баркас, обречённый из-за ветхости и немощности - ему уже никогда не выйти из последней своей гавани; южная луна повисла над его унылой чёрной трубой, над гладью тихой реки звёзды разбежались, хоть рукой доставай, и только бешено брехали совершенно неромантичные собаки. Однако Моня ничего этого не видел и не слышал.
        Между тем блаженствовать в ласках сморившего его сна Моне довелось недолго. Его разбудили громкие стуки в дверь. Муки в поезде и здесь две ночи без сна сморили Моню, он не сразу разобрался, что происходит, поднялся, пришёл в себя не скоро. Из-за двери явно различались уже тревожные крики Боцмана, пробивался голос Зигмантовича.
        «Возвратились», - осознал наконец Моня без радости. Его мучила головная боль от нежданной побудки, необычная суета за дверью, не сулящая ничего, кроме неприятности, так как протекала она слишком бурно. Он бросился открывать дверь, боясь, что её разнесут вдребезги.
        Кроме взволнованных лиц Альфреда Самуиловича и Боцмана, Моня рассмотрел в полумраке стоявших за ними незнакомых людей, что ему очень не понравилось. Всё время его и Зигмантовича прятали даже от белого света, а тут явились нежданные незнакомые гости! Было отчего встревожиться и насторожиться. Не случилось ли чего?
        - Включи свет, Эммануил, - сухо сказал Зигмантович. - Заспал ты, я вижу.
        В ярком свете, ожёгшем глаза, Моня отчётливее рассмотрел двух незнакомцев. За ними прятался Школяр.
        «Что бы случилось?.. Неудача? Осечка? Не тех откопали? Или нас накрыла банда конкурентов? - Эти короткие пугающие мысли проскочили в его мозгу, но Моня сдерживался, даже нашёл в себе силы кивнуть на приветствия неизвестных людей и подумал: - Значит, не всё уж так плохо…»
        Он отошёл от двери и плюхнулся, не чуя ног, на рундук.
        Между тем Боцман и Школяр услужливо подставили незнакомцам стулья, с почтением рассаживая тех в тесной каюте. Обустроились сами по углам. Смущённый, не похожий на себя Зигмантович не лез наперёд, как обычно, прижался где-то за спиной Боцмана. Моня сообразил, изучая поведение ворвавшихся, что в расстановке сил наступили серьёзные изменения. Незнакомцы, два новых человека, были здесь главными, и все крутились теперь вокруг них. За ними было последнее слово, а пока они оба с интересом рассматривали Моню, словно верующие фанатики - икону великого святого в церкви. Моня распухал от почтительного внимания и восхищения, сверкавших в их глазах, превращаясь сам в некую фигуру идола.
        Один из незнакомцев - молодой, похожий на цыгана, с золотым зубом во рту и кудрявой шевелюрой - сверкал чёрными глазами и всё время цокал языком, словно оценивал жеребца, что не особенно нравилось Моне - его даже начало знобить. Цыган щёлкал зубом, готовый укусить, и всё время плевался на пол от чрезмерного удовольствия.
        Другой, маленький, без возраста (уже лет под сто), но шустрый и в кепочке-шестиклинке, только зыркал из-под маленького козырька на Моню и помалкивал. Лица его Моня так разглядеть и не смог, как ни старался. Оно ускользало змеёй.
        Про Боцмана и Школяра нечего было и говорить: всё было написано на их физиономиях. Они цвели и млели от удовольствия.
        Молчание и всеобщее любование начало смущать Моню.
        - Альфред Самуилович? - сам подал голос он, отыскав Зигмантовича за спинами воров, но замер.
        Старец в кепочке вдруг расцвёл в улыбке и неловко протянул Моне сморщенную ладошку лопаткой, должно быть, желая ближе познакомиться:
        - Благодарствуем вам за помощь, Великий Ясновидящий!
        Он опустился на колени и начал целовать Монины руки, которые тот не знал куда деть.
        - Я нисколько не сомневался в вашем таланте, но только теперь, когда сам стал свидетелем чуда, каюсь в грехах и преклоняю перед вами голову.
        Моня опешил, потерял дар речи, да и если бы язык нашёлся, вряд ли он смог бы вымолвить что-либо путное. Руки старца были холодны, как смерть, но он не находил сил высвободиться.
        - Не думал, что вы так молоды, так красивы! Не носите ни бороды, ни усов!.. А столь величественны! Наделил вас Господь…
        - Я переоделся, - приходя в себя, признался Моня, - моё молельное платье и всё остальное здесь, в чемодане… Если не верите и хотите взглянуть…
        - Хотелось бы, хотелось зреть вас во всём величии, - запищал старец в кепочке и представился: - Меня кличут Сансоном и, прошу прощения, прибыл я сюда, в эту Тмутаракань от Князя с его ещё одним поручением и нижайшей просьбой.
        - Как?! - искренне удивился испугавшийся Моня. - Всё в порядке?
        Зигмантовичу хватило ума, чтобы высунуться, наконец, из-за широких плеч цыгана, протиснуться поближе на помощь ученику-приятелю. Он явно подавал Моне какие-то невразумительные знаки.
        - У нас ещё двое братков в этих краях раньше пропали, - хлопнул весело Моню по плечу цыган, сверкая зубом, и заржал, давясь смехом, - в жмурки решили с нами поиграть, хитрецы… Те, которых ты нашёл, посланы были их отыскать. Разобраться, что случилось. Но пропали и они, сгинули!
        Сансон коротким жёстким взглядом одёрнул весельчака, и тот мигом прикусил язык, будто в стенку влип.
        - Если у вас такой талант, - запищал старец, усмирив цыгана и развернувшись к Моне, - не могли бы вы побеспокоиться ещё раз и сотворить новое чудо? Уж очень интересны нам судьбы ещё двух пропавших. Где они? Откопать бы и их надо… Пусть в гробах, но что поделаешь…
        - И смерть страшную приняли! - не утерпев, взревел цыган. - Это что же в этих тихушных краях таится? Губят людей неповинных да жгут, чтобы пепла не оставлять!
        - Цыц! - поморщился старец. - Тебе, как смотрящему, раньше бы всё знать следовало, когда молодцов посылал. А ты и обстановки не разнюхал! Губы развесил! Вот и висят эти две жизни на тебе.
        - Да я за них землю насквозь разрою, а поганцев найду и счёт с ними сведу! - взревел, подскочив со стула, цыган.
        - За тела отысканные, как ни горько душе, а вам благодарствуем, - даже не посмотрев в сторону цыгана, продолжал старец. - Но постараться вам ещё раз следует. Судьбы ещё двух бедолаг беспокоят нас. И дело тут особое. Нет у меня времени ни минуточки. Завтра утром необходимо возвращаться и быть в столице. Князь результата ждёт. Как сообщил я ему о страшной находке двух наших сгоревших братьев, так потерял он и разум, и покой, и сон. Одно твердит: хочу знать, что с остальными двумя. Чует его сердце, в земле и они. А поэтому совет ему собирать следует. Решение принимать. Отмщения жаждут все наши братья. Медлить нельзя.
        Моня понял, чего от него желают, и начал бледнеть. Вот он, провал! Рядом! То-то всё хорошо развивалось, то-то всё шло гладко да чисто. Удача так и стелилась при каждом шаге. И он сам размяк, размечтался! В великие артисты захотел!.. На сцену!.. До славы Мартинсона дотянуться!.. Только вот он, конец мошенника! Смерть-то рядом! Чувствуется, как подуло из-под её серпа. Вот этот старичок шепелявый моргнёт своему подручному, и цыган, взвизгнув жеребцом, полоснёт бритвой по его тонкой артистичной шее! И глазом не моргнёт… Деньги отберут, плакали их денежки… Им с учителем камни на шеи да на дно речки…
        Моня судорожно закрутил головой, начал искать Зигмантовича, но того, как будто специально, опять оттеснили Боцман и Школяр. Несомненно, делали они это по чьему-то заданию, так как старались на совесть: Зигмантович словно сквозь землю провалился. А ведь он что-то пытался сказать Моне, делал какие-то непонятные знаки, когда старец льстивые пасьянсы перед ним раскладывал. Разбежались тогда глаза у Мони, застлало их баранье величие!
        Молчать было нельзя и опасно, и он заговорил, выигрывая время в надежде, что Зигмантович всё же появится и спасёт.
        - У вас есть их приметы? - начал тянуть время Моня, его подташнивало.
        - А как же без этого? Мы дело знаем! - опять без команды гаркнул цыган и хмыкнул: мол, за кого нас принимаешь?
        За что получил ещё один суровый взгляд Сансона. Старец полез в нагрудный карман серого невзрачного пиджака и подал Моне свёрнутый несколько раз листочек. Прощаясь с жизнью, Моня дрожащими руками его принял.
        - Устали, Ясновидящий? - посочувствовал Сансон. - Ваш приятель, не скрою, убеждал нас, что в один день дважды творить чудо запрещено, что это отнимает большие нервные силы, здоровье. Вон как вы бледны. Мы с понятием, но большая просьба… Сам Князь…
        - Зубами лязгает, словно конь, - поддакнул цыган, оглядывая Моню. - Жеребец так цацкает, когда сотню километров оттянет во всю прыть с наездником в седле. Ослаб.
        И цыган захохотал, не сдерживаясь.
        - Зоря! Погоню отсель к чертям собачьим, коль ещё такую пакость услышу! - прорезался голос у старца. - И Князю доложу. Дело хочешь сорвать идиотскими шутками? Не видишь, Великий не в себе, а ему собраться надо. Внутреннюю силу в кулак сжать! Не прикорнул небось, Ясновидящий?
        Моня покачал головой, скорее автоматически, и прочитал на бумажке, которую сунул ему старец: «Горбатый, на верхней челюсти фикс стальной. Культя, по локоть нет правой руки, чёрная перчатка».
        Другим мелким неразборчивым почерком было дописано: «Горбатый даже сидит согнувшись. Культя иногда перчатку меняет на белую».
        - Это я там дописал, - вставил Сансон, - когда в поезде сюда ехали. Ничего другого вспомнить не мог. Люди как люди, без особых примет.
        - Да уж, - наливаясь всеми красками жизни, бодрея по секундам, сверкнул глазами, будто его подменили, Моня. - Когда пропали, знаете?
        Испуг его невесть куда подевался, кровь побежала по всем капиллярам, всем артериям и другим немыслимым каналам к сердцу, да с такой скоростью, что он враз помолодел лет на двадцать, а лицо приобрело цвет созревшего помидора. Он молил Бога, и тот внял его молитвам, а вняв, сразу послал к нему непорочную его деву-защитницу Цилю, которая примчалась разом и отвела от любимого все напасти, только что на него свалившиеся.
        - В июле, - пропищал Сансон.
        - А точнее?
        - Не знаю. Но точно в июле. Их Парацельз прислал.
        Сансон прикусил язык, но было поздно: Моня уже навострил уши.
        - Нам те люди незнакомы, - отрезал старец.
        - Из-за ваших неточностей могут быть некоторые погрешности… Но я постараюсь с ними справиться, - преобразился совсем в другого человека Моня, теперь он не нуждался даже в своём учителе. - Пока я не остыл совсем, начнём. Но у меня одно условие.
        - Сделаем всё как надо, - заверил цыган.
        - Гонорар, естественно, удваивается, и плюс лично вам, Ясновидящий, премиальные, тридцать процентов от всей суммы гонорара в случае успеха, - шепнул в ухо Моне Сансон.
        - Принимаю, - ответил, едва не вскрикнув от такой радости, Моня. - Итак, пока я обряжусь в рясу, всем следует удалиться. Впрочем, - он ткнул пальцем в Сансона, - вы останьтесь, будете мне помогать.
        Когда Боцман, Школяр и цыган понуро удалились, Моня скомандовал, как опытный сержант единственному бойцу - Сансон стоял перед ним навытяжку, будто в строю, поедая глазами:
        - Откройте все иллюминаторы в каюте. Надо очистить помещение от греха и дыхания греховодников.
        Старец, кряхтя и охая, на удивление скоро и справно исполнил указания, прыгая по рундукам, словно скукоженная мартышка. В каюте повеяло свежестью и удачей.
        - А теперь, любезный Сансон, принесите и набросьте на меня рясу и всё остальное, что покоится вон в том чемодане.
        Облачившись, Моня мигом преобразился и явился съёжившемуся от тихого ужаса старцу Великим Эммануилом Ясновидящим. Свет погас, а из короны на его лбу заструился голубой яркий лучик. Лучик пошарил по бледным физиономиям воров, которые по его команде ввалились толпой в каюту, погулял, попугал их, слепя и ввергая в неведомый трепет, зловеще заскользил по стене, подкрался к макету земного шара… Моня затанцевал и запел. Голос его гремел, обретая неземную силу. Понять его, разобраться в том, что твердил медиум, было невозможно. Невразумительный вой, выкрики, бесовские восклицания состояли из набора фраз народов различных национальностей. Автором всей этой абракадабры был сам Эммануил Ясновидящий, конечно, это помогало ему творить таинство и проникать на небеса и в твердь земную в поисках без вести пропавших.
        Тёмную душу Сансона забирало, он был на грани рассудка и безумства, поэтому не сразу заметил, как вспыхнул свет, а две свечки, одиноко торчащие посредине стола, так и не загорелись.
        - Несчастных нет в живых, - убирая свечи со стола, загробным голосом произнёс Ясновидящий, - но они там, откуда вы сегодня извлекли останки своих друзей.
        - Как? - вырвался вопль у Сансона.
        - Увы, так распорядилась судьба, - развёл руками Ясновидящий. - То же кладбище. Рядом с теми же могилами, которые вы осквернили. Под номерами… верни, Господи, мне память… Под номерами сто второй и сто третий.
        - Чудо! - воздел вверх руки Сансон. - Кто же их туда законопатил? Скажи, Великий!
        - Этот вопрос не по моей части, - грустно отвечал ему Моня, опустив глаза ниц. - Кроме того, любезный мой, я должен вас огорчить ещё одним известием.
        - Что случилось, Великий? - согнулся в поклоне старец, его лицо было безжизненно, словно маска.
        - Эти двое, горбатый и с культей вместо правой руки, перед смертью мучились в огне. Но Господь смилостивился над ними и загасил огонь водой.
        - Злодеи! - взревел Сансон.
        День измен и предательств. Ночь возмездия
        Юрий Тараскун скрипнул зубами, и без того бледное его лицо посерело на поведённых гневом скулах. Не сдерживаясь, он выскочил из-за стола и забегал короткими шажками, прямо-таки заметался по кабинету, низко опустив голову и бормоча проклятия и ругательства под нос:
        - Идиоты! Как так можно?! Практически они своим отказом участвовать срывают нам операцию! И ведь управы на иуд не найти!..
        Маленький, щуплый, вихрастый, сверкая глазами, он походил на загнанного в клетку взбешённого зверька, готового загрызть каждого, кто рискнёт встать перед ним сейчас.
        - Юрий Фёдорович, - попытался успокоить прокурора Ковшов, - да не принимайте вы всё так близко к сердцу. Первый раз комитетчики нас подставляют за последнее время, что ли? Вспомните случай, о котором докладывал Бледных. История - один в один: мы - в лес по грибы, они - на рыбалку. А теперь, когда арестован Крючков, генерал их на снег дуть станет, прежде чем принять какое-либо ответственное решение. И раньше у них не было особого рвения координировать с нами и тем более с милицией, а теперь собственной тени страшатся. Пока следствие над лидерами ГКЧП не завершится, ждать их активности бесполезно.
        - Но ведь решение было обсуждено и принято!
        - На их уровне.
        - Ну?
        - А теперь они его игнорируют.
        - Но это же граничит со служебным предательством! - взвился прокурор. - Прямая подстава! Без их поддержки вся наша операция по ликвидации бандитских группировок срывается. Планы следует менять, силы дробить, перекраивать. А сколько понадобится на это времени, которого и теперь в обрез? Между тем банды ведут себя агрессивно. Лишнее свидетельство тому - взрыв на кооперативном рынке. Они грызутся друг с другом пока за крышевание торговых точек, а скоро, как недавно докладывал генерал Сербицкий, начнут войну за автозаправки и автосервисы. Боевики их сплочены лидерами как никогда и вооружены прилично. Уже не в милицию, ко мне прибегает народ и чуть ли не в ноги падает - молят выселить из многоэтажки кооператора, которому периодически сжигают дорогущие автомобили! Соседи не знают, куда ставить и прятать свои! Куда бежать?..
        Тараскун возвратился к столу, присел, обхватил опущенную голову руками:
        - Я ознакомился с секретной информацией Сербицкого, и, поверьте, Данила Павлович, мне впервые стало не по себе. А в силах ли мы выбраться из ямы, в которую свалились в августе?
        - Всё началось гораздо раньше, Юрий Фёдорович, поздно посыпать голову пеплом.
        Они помолчали.
        - Повторите ещё раз, чем мотивировал Губин невозможность КГБ участвовать в боевой операции.
        - Сослался на начальство в столице, которое не даёт добро.
        - А на кого конкретно он сослался?
        - Ну что вы, Юрий Фёдорович, разве такие вещи доверяют телефонам? Комитетчики есть комитетчики, их кредо - разговор в кулачок.
        Тараскун сверкнул глазами, но, помолчав, хмуро буркнул:
        - Нашей конторе такое правило внедрить тоже не помешало бы.
        - Открытый рот - окоп врага.
        - Не шутите, Данила Павлович.
        - Да какие уж тут шутки? - хмыкнул Ковшов. - Всё это время из головы не выходит одно - как выкручиваться из сложившейся ситуации. Мне ведь бежать надо в Управление внутренних дел. Там у нас штаб по проведению операции. Волнуется уже полковник Квашнин: Сербицкий ему поручил руководить оперативным составом. Я обещал Петру Ивановичу подъехать заранее, ещё раз всё обмозговать. А теперь вот обрадую…
        - Вы докладывали, что время операции обусловлено отъездом уголовных авторитетов, прибывших из столицы?
        - Совершенно верно.
        - А нельзя ли перенести это время на день-два?
        - Как?! - остолбенел Ковшов и усмехнулся: - Любезно попросить их задержаться? Мол, погодите, ребятки, у нас тут внезапно заминочка небольшая выскочила, как прыщ на заднице.
        - Не ёрничайте.
        - Извините…
        - Я имел в виду попытку сорвать их отъезд каким-то образом.
        - Поезд остановить? Но руководство железной дороги пуще нашего КГБ, его не уговоришь.
        - Но должны же быть какие-то варианты! - не сдержавшись, вспылил прокурор. - На то и штаб создан, чтобы учитывать любые промахи и недочёты.
        - Мы постараемся всё учесть, Юрий Фёдорович, - поднялся Ковшов. - А сейчас я вынужден вас покинуть, опаздывать нельзя.
        - Жду регулярной информации, - услышал Данила уже в спину, но промолчал.

* * *
        Полковник Квашнин с тёмными кругами под глазами резво вскинулся и, жестоко скомандовав: «Товарищи офицеры!», поднял на ноги весь оперативный состав, заседавший в просторном кабинете.
        - Что так долго? - шепнул он Ковшову на ухо, пока Данила устраивался рядом. - Ты уж извиняй, но я без тебя потихоньку начал обсуждение.
        - Тараскун задержал.
        - Ясненько. По существу?..
        - Ты продолжай, продолжай, - поморщился Данила, - Только особо не увлекайся. У меня есть замечания, я внесу коррективы.
        - Какие коррективы? План операции утверждён генералом Сербицким.
        - Предварительный план, - буркнул Ковшов, - и в нём имеется положение, что возможно внесение изменений в зависимости от конкретных ситуаций. Но ты продолжай, не волнуй народ, задвигались вон твои.
        Квашнин поднялся:
        - Командиры подразделений, обеспечивающие ход операции, только что ознакомлены мною с поставленными перед каждым задачами. Вопросы, замечания и предложения имеются?
        Общее молчание было ему дружным ответом.
        - Тогда послушаем первого заместителя прокурора области товарища Ковшова Данилу…
        Договорить он не успел: влетев без стука, на пороге застыл старший лейтенант Ковшов-младший.
        - Разрешите, товарищ полковник? - Лицо Владислава, раскрасневшегося от бега, не скрывало сильного волнения.
        - Причины опоздания объясните потом, старший лейтенант. А пока присаживайтесь и включайтесь в работу. - Квашнин насупил брови, окинул нарушителя суровым взором, в котором так и читалось: «Никаких послаблений никому! Я с тобой ещё разберусь!»
        Но нарушитель не шелохнулся, а, закусив губы, наоборот, сделал твёрдый шаг вперёд к полковнику и чётко отрапортовал:
        - Разрешите объяснить причину опоздания. У меня важная информация. Это касается предстоящей операции по ликвидации банд.
        - Вы забываетесь, старший лейтенант! - побагровел Квашнин. - Исполняйте мою команду! После выступления первого заместителя прокурора области я дам вам слово.
        Дёрнулось лицо Владислава, он взглянул на отца, круто развернулся и, щёлкнув каблуками, отправился к пустующему месту.
        - Сговорились оба? - тяжело опустился за стол Квашнин, ткнув в бок Данилу. - Дома что стряслось?..
        Но Ковшов, не отвечая, оглядывал присутствующих напряжённым взглядом.
        - Товарищи офицеры, - скрывая эмоции, ровным голосом начал он. - Сообщение, которое я вынужден огласить, заключается в том, что в предстоящей операции не примут участие сотрудники органов КГБ. Убедительных причин этому руководство прокурору области не представило, сославшись на невразумительное мнение московского начальства. Возможностью отложить операцию мы не располагаем, так как другого случая захватить столичных уголовных авторитетов вместе с местными лидерами банд, собирающихся устроить им проводы на поезд, не представится. Благо у нас есть время проанализировать чрезвычайную ситуацию, внести коррективы, передислоцировав наши силы, и не ударить в грязь лицом.
        Заключительная неформальная фраза Ковшова вызвала улыбки на лицах присутствующих.
        - Справимся! Не впервой!.. - раздались отдельные голоса.
        - Тише, бойцы! - прервал их Квашнин. - Обмозговать всё надо. Шапкозакидательство сейчас вреднее всего. Старший лейтенант Ковшов, жду ваших объяснений.
        - От известного источника, товарищ полковник, - поднялся Владислав, - мне стало известно, что в целях безопасности отъезда гостей Паук забросил нам дезинформацию. Авторитеты будут отправлены из города не поездом, то есть поздно вечером, а… - он вздёрнул рукав и взглянул на циферблат наручных часов, - а теплоходом… через некоторое время.
        - Во сколько отправление теплохода на Москву?! - подскочил Квашнин. - Митрохин! - окликнул он тут же подскочившего к нему капитана милиции. - Срочно к дежурному! Командуйте начальнику речной инспекции, чтобы под любым предлогом задержал на час-два отправление!
        - Ни в коем случае! - решительно остановил его Данила. - Теплоход отправляется около пяти-шести вечера. Время есть, чтобы успеть сосредоточить силы на главном - взять бандитов на теплоходе, когда тот уже будет находиться в плавании, а пассажиры улягутся спать.
        - А с местной братвой как же?
        - Этих отследить после проводов и задерживать по одному. Начинать с главарей. Можно предположить, что большинство их заночует на баркасе у небезызвестного Боцмана.
        - Митрохин! - вновь озадачил капитана Квашнин. - С полной информацией начальника речной инспекции сюда. А вы, орлы, распределяйте ещё раз резервы и учтите всё до мелочей.

* * *
        Боцман витал в облаках эйфории - почётную процедуру проводов столичных гостей Паук поручил ему. С утра он затеял приличный аврал во всех кубриках баркаса, не побеспокоив лишь непроснувшихся Великого Ясновидящего и Зигмантовича. На цыпочках подобрался к известной только ему тайной каюте Музыканта, прислушался и, боясь побеспокоить хозяина, направился по своим делам, но дверь неожиданно отворилась, и Музыкант в халате и с сигаретой в зубах хмуро окинул его подозрительным взглядом:
        - Опять высматриваешь да подслушиваешь, старая крыса?
        - Ни ухом ни рылом, - брякнул первое, что подвернулось на ум, Боцман. - Зачем так возмущаться?
        - А чего ты рыщешь под моей дверью? Сказано тебе было Пауком - носа не совать!
        - Вы же знаете, любезнейший Ерёма…
        - Для всех я Музыкант! Приказ запамятовал, старый хрен? Напомнить Пауку, чтоб тряхнул тебя отсюда?
        - Покорнейше извиняюсь, - отступил на почтительное расстояние побледневший прислужник. - Приказ чту, как зеницу ока, а здесь я по причине приборки кубриков. Провожаем же сегодня Ясновидящего… На камбуз вот поспешаю, готовить завтрак, а затем и обед праздничный.
        - Какой же праздник ты хочешь затеять? Кого собрался поить-кормить?
        - Великого Ясновидящего, конечно. А пожелаете и вы к столу, приготовлю и для вас всё, что душе угодно - стерлядку, осетрину, икорочку в ястычках…
        - Издеваешься, старый пень! - тряхнул курчавой головой Музыкант. - Забылся совсем! Мне - в каюту кофе и что-нибудь зажевать. И немедля. Я уезжаю.
        - Так рано? Вам же охранять гостей в поездке…
        - Заткнись! Я гляжу, у тебя не только крысиная страсть всё знать и видеть, но ещё и длинный язык. - И Музыкант выхватил из халата кривой нож. - Я его укорочу, пожалуй, и выброшу на помойку собакам! За эти дни пребывания в затхлой твоей комнатушке ты мне изрядно надоел.
        - Окстись, сатана! - отскочил Боцман, поняв, что изображать почтение и лебезить перед этим зверем бесполезно, лучше подумать о собственной безопасности. Он выхватил из-за пояса кухонный нож приличных размеров и выставил перед собой. - Зря ты так на меня, Музыкант… Боцман потому и поставлен сюда Пауком, что способен не только себя защитить, а пустить кровушку любому…
        - Хватит брехать! - прервал его тот. - Погорячился я. Может, больше и не увидимся. Не хочу оставлять после себя крови.
        Он спрятал необычный нож в полы халата.
        - Тащи кофе! И побыстрей, старик!
        - А проводы? Сюда приедет Паук, что ему передать?
        - Ничего. Он всё знает. - Почти закрылась дверь, когда Музыкант развернулся и крикнул вслед удаляющемуся Боцману: - У тебя сохранились клыки, старина! Это хорошо. Передай Пауку, я завидую ему, что у него есть такой преданный цепной кобель.
        Боцман не обернулся, лишь смачно и зло сплюнул.
        А через полчаса к баркасу, нещадно тарахтя и коптя глушителем, подрулил москвичонок синего цвета, заляпанный грязью. Музыкант, в изящном тёмном костюме, с большим чемоданом и увесистым портфелем, подмигнув Боцману, сошёл с баркаса, забросил вещи в багажник и, усаживаясь на заднее сиденье, махнул рукой:
        - Я буду ждать Паука с его отъезжающими гостями на теплоходе, в соседней каюте, как условились! Передай это только ему: в соседней!
        - Катись, голубчик, - снова сплюнул Боцман, скрестив руки на груди. - Прятал тебя Паук у меня от чужих глаз, как вещь запретную. Канул ты неведомо куда и зачем… Видом под графа вырядился, а разъезжаешь по-прежнему на таратайке, в которую я постыдился бы сесть.
        Сплюнув в третий раз и развернувшись, он хмыкнул с досадой и заспешил на камбуз.

* * *
        Фирюля - не лопух какой, он усвоил давно: вопросы задавать полезно, но опасно; если варежку зазря разинешь (а «хозяину» непросто угадать в масть), по ушам враз схлопочешь. Поэтому он предпочитал молчать и так привык с годами, что чуть было к своему погонялу добавкой не разжился - Глухонемым начали звать. Зато авторитет у Паука повысил, хозяину нравился народ безъязычный: нашёл - молчит, потерял - молчит.
        Вот и сейчас против его души всё делалось шефом, а Фирюля и глазом не моргнул, не то чтобы с советом высунуться. Сказано ему было: «калашник» под бок и вперёд, - он мигом за пушкой и уже за баранкой. Готов к труду и обороне.
        Впереди его жигулёнок вшивенький помчался, управляемый шустрым Хмырём. Это - разведчик перед головной машиной. Вроде вертится дохленькая с виду машинка впереди, и сама не едет, и другим особенно разбежаться не даёт, как на привязи: разбитое корыто той старухи из сказки напоминает. Но это внешний видон - вся побитая, госномера ржавой проволокой прикручены, еле держатся, стёкла - что переднее, что заднее - все в трещинах, будто камнями посечены, и багажник с глубокой вмятиной десятилетней давности. Зато внутрь глянь, если, конечно, водитель допустит. Охнуть не встать! Там движок, не догадаться какой марки. Если педаль газовую не щадить, Хмырь может такое натворить! На Фирюлином «лексусе» не угонишься.
        Помнится, Паук по пьянке хвастал, что идею эту - о видимом дерьме на колёсах - он в какой-то книжке вычитал. Хмырь рассказывал, как раскручивал лохов на своей тачке. Поймает ночью в городе какого-нибудь азартного долбака и устраивает ему нервные забегаловки до умопомрачения. Некоторых до ставок доводил, а потом кучу баксов загребал. Но делал всё это с оглядкой на Паука. Наутро с тем обязательно делился - вдруг не понравится шефу, без баранки вмиг останешься. И всегда глядел, кому пыль пустить и с кого гроши сгрести. В основном молодых козлов зажигал, зрелых и пиджаков стороной обходил, вдруг на Паука выход имеют, тогда дерьма лопатой не спихнуть…
        Вот так сифонил, рулил Хмырь - впереди Фирюли, беды не ведая. А сзади Фирюли шлифовал асфальт пудовой резиной чёрный внедорожник с Чмоком за баранкой. У того в салоне полный комплект бойцов с соответствующим боевым снаряжением. Мощный джипяра чёрной тенью шпарил за «лексусом», не отставал больше положенного и близко не лез. Держал дистанцию. Чмок - водила опытный, чуть моложе Фирюли и считается среди братвы вторым. Золотой парень, но с недостатком: с пушкой не любит расставаться, только что в зубах её не носит, как голодный бульдог мозговую кость. У него в салоне и братва вся такая огневая, бычок на бычке вместе с командиром по кличке Бешеный. Про того что говорить? Погоняло всё объясняет.
        Вот от этого бешеного Чмока и лихой братвы постоянно дурные предчувствия мучают Фирюлю, когда Паук выскакивает, как сегодня, например, всей командой в город. Кому нужна эта рисовка? Немолодой вроде шеф, уже давно его братва уважительно Фёдором Фёдоровичем называет, а не расстаётся с кошмарными примочками. А чего ментов дразнить лишний раз да скликать беду?.. Среди ментов народ тоже нервный попадается, хотя и своих полно. Когда на каких попадёшь. Но хуже всех молодые! Те, волки поганые, за Софью Васильевну[30 - Софья Васильевна (угол. жаргон) - советская власть.] да за звёздочку на погон так палить начнут, что только удирай, если воздухом дышать хочется… Всякое бывало.
        Фирюля судорожно проглотил слюну, поёжился, отпихнул незаметно «калашник» от себя: весь бок прожёг, зараза! Не нравилась ему эта поездка, да только попробуй заикнись, от Паука враз по зубам схлопочешь. И все концы.
        День-то с утра сразу не заладился. Примет вроде никаких, кроме одной. Сон чудной Фирюле привиделся: винтики какие-то да болтики он собирал… Будто в движке копается, ремонтирует чего-то. И всё болтики, гаечки, прокладки… и резиной горелой прёт так, что тошнит. А ведь если спросить?.. Чего ему в «лексус» лезть? Да ещё ремонтировать? Бред сплошной! Он лет пять назад, как сел в кожу и окочурился от чёрного сверкания своего красавчика, так капот ни разу не задирал. Чего его задирать? Всё равно сам ничего не понимает. Станция техобслуживания для этого имеется. Если что приключится, там оближут, отдраят - год не заглядывай! Но, слава Богу, не случалось ничего с его красавчиком. Масло сменить и так, по мелочам. А тут сон этот чудной! Болтики да шурупчики с гайками… И он их собирает!
        Паук собрался гостей столичных провожать и рванул всей командой, от вчерашней пьянки не отойдя. Надо ему? Этого Фирюля понять не мог. Чего горячку пороть? Ладно бы один. Джипяру с бойцами при пушках зачем за собой потащил? На кой хрен себя и пацанов подставлять? С ума сошёл Паук, не иначе. Сам головой в петлю лезет. Был Школяром Паук, такого себе не позволял, помнит те времена Фирюля. Не было тогда ни машин дорогих, ни груд оружия, грабили по-мелкому. А теперь - ничего не скажешь, размах громадный, но, значит, и осторожности больше надо. Однако распустился до одури хозяин. Весь город залапать решил!.. Фирюля тут же оглянулся за спину, кинул взгляд на заднее сиденье, но успокоился: глаза хозяина закрыты, Паук посапывал.
        Задумавшись, Фирюля проскочил вслед за Хмырём светофор. Чмок пролетел следом. Фирюля сжался, чуял, сейчас получит трёпки от хозяина. Не любил тот таких вещей. Но шеф, к его удивлению, никак не реагировал, даже слова не сказал. Значит, действительно крепко спит - аж помолился водила. Больше он старался оплошностей не допускать и заранее начал притормаживать перед светофорами, которые пошли один за другим - въезжали в центр, «усадьба» далеко осталась, надо быть повнимательней. Это там, на окраине, гуляй - не хочу, гони хоть сто, хоть двести, не один гаишник не сунется.
        По неписаному порядку Хмырь отрываться от «головного» не имел права, поэтому хочешь не хочешь, а башкой назад Хмырь теперь крутил, ориентируясь на Фирюлю. «А куда спешить? - сопел сквозь слипшиеся губы Фирюля. - К покойничкам да больным пусть врачи да менты торопятся. А им не к спеху».
        И Фирюля лениво нажал на тормоза при подъезде к очередному светофору. Остановились они на мосту, до нужного поворота на дорогу к баркасу Боцмана - рукой подать. В салоне тишь да покой. Он ещё раз осторожно обернулся, теперь уже смелее Паука поизучал. Тот, раскинувшись по всему сиденью, даже ноги закинув (одну на подголовник, другую в окно упёр), слегка похрапывал. «Пусть отдохнёт, бедовый, может, не скоро ещё придётся», - подумал ласково и заботливо Фирюля.
        Однако, тяжёлые у него, у Фирюли, и рука, и слово. Вот и теперь, не успел Фирюля отдыха хозяину пожелать, всё и началось… Напротив жигулёнка Хмыриного выскочила шавка на уродливом ревущем мотоцикле. Шавка такая, что Фирюлю враз в холод бросило: мужик, словно обезьяна, весь в чёрном трико, а на голове шапочка с дырками для глаз и рта. Сиганув с седла, обезьянка эта рванула дверь жигулёнка на себя и, бросив внутрь две гранаты, лихо вскочила на свой агрегат и направила его лоб в лоб к джипяре, где в открытые окна башки бойцов от ужаса и удивления повысовывались. Там дверь машины киллер открывать не стал, он с треском вырулил вбок от джипа, успев в последнюю минуту забросить внутрь пару гранат. Дико взревев, пугая встречный транспорт треском и воем, мотоцикл понёсся по улице, сгинув в первом же узком переулке. А вслед ему нёсся фейерверк взрывов, грохота и пламени.
        Тяжёлый джип вскинуло на дыбы вместе со всем содержимым, треща и чадя, завалился он набок на середине моста и застыл, словно пылающее полено в бензине. В стороны ныряли машины, некоторые водители, послабее духом, бросали их среди моста, убегая и спасая свою жизнь…
        Одиноко торчал среди хаоса и пожарища чёрный «лексус». Ошарашенные внезапным нападением и чудовищными последствиями, Паук и Фирюля, выскочив из машины при взрыве джипа, прикрыв головы руками, пластались на асфальте.
        Первым опомнился Паук. Вскочив на ноги, пнул Фирюлю в бок, дико заорал:
        - За руль, скотина! - Прыгнув рядом на сиденье, он судорожно схватил «калашник» и, озираясь по-звериному, гаркнул: - Гони отсюда! Что зенки вылупил?
        - Куда?
        - К Боцману, к Боцману гони!

* * *
        Никто, кому пришлось оказаться поблизости, не смог потом толком рассказать, что же произошло и что творилось на том проклятом мосту. Кроме взорванных, сгорело ещё несколько автомобилей, пока не приехали, не растащили их пожарные. Никто не мог объяснить, что за мотоцикл был там. А через несколько дней пошли бродить слухи, что их на мосту было несколько: два или три. И на каждом сидело по два бандита. И все были в трико и в масках… Некоторые же рассказывали, что собственными глазами видели, как мотоцикл тот вместе с киллером взрывной волной выбросило в речку, но убийца выплыл и скрылся. Были и такие (более скромные), кто заметил, как, проносясь навстречу расступающимся машинам, мотоцикл исчез в переулке.
        В одном очевидцы были едины: госномеров на мотоцикле не было, лица убийцы никто не видел. Тем более никто не смог в узкие щёлки на маске киллера разглядеть жгучие от ярости, чёрные от бешенства глаза Музыканта…

* * *
        Полковник Квашнин метался по кабинету, как лев в запертой клетке. Взорвавшийся звонкой трелью телефон стал тем спасителем, к которому он тут же бросился:
        - Кто?! Что?!
        - Про взрывы на мосту доложили? - Голос Ковшова, ровный и требовательный успокаивал. - Покушение на Паука… Совершенно непредвиденное обстоятельство!
        - А какие здесь меры могут быть? - нервно хмыкнул Квашнин. - Гаишники и без меня разбираются. Я лишь скорректировал начальника службы, чтобы Паука не трогали и никаких погонь за ним не устраивали, чтобы нашу операцию не сорвали ненароком. С них станется.
        - Киллер скрылся?
        - Что спрашиваешь, сам уже всё знаешь. Город закрыть успели, выбраться ему не удастся.
        - Есть информация, будто упал он с моста вместе с мотоциклом.
        - Брехня! Ушёл он спокойненько, да там и не было наших, чтобы его преследовать.
        - Ты что же, снял слежку с Паука?
        - Ни в коем разе. Мои люди ведут его. Но теперь на место взрыва трёх оперативников пришлось отрядить.
        - Достаточно оставшихся? Может, попросить у Сербицкого дополнительные силы?
        - Хватит своих. Теперь Паук пожалует на теплоход с одним шофёром, остальная братва полегла на мосту, но он уверен в себе, мерзавец, даже Боцмана с собой не взял. А гости? Чем не бойцы? Смотрящий Зоря Бессарабский один десятерых заменит. А Сансон?
        - Нельзя сбрасывать со счетов каждого! - оборвал его Данила. - Не расслабляйся, Петро.
        - А чем мне помочь ребятам, сидя в кабинете? - хлопнул ладонью по столу полковник. - Я бы бегом туда пустился, тогда бы была реальная помощь.
        - В твоих руках ход всей операции. Спокойствие и разум - вот твоё оружие.
        - Поучи, поучи старика. Ты лучше послушай, что я тебе сказать хотел.
        - Внимательно слушаю.
        - Твой Владислав несколько минут назад сообщил, что на теплоход собственной персоной прибыл Мельник, он же Ерёма.
        - Объявился, беглец!
        - Объявился. Осмотрел теплоход, каюты, предназначенные для отъезжающих гостей, и устроился рядышком, в соседней.
        - Выходит, сбежав от Князя, он к Пауку в службу безопасности нанялся. Получил почётное поручение охранять гостей в поездке.
        - Получается так…
        - Опасная компания. Подскажи Владу, чтоб глаз с них не спускал, закрепил за каждым отдельного оперативника.
        - Он своё дело знает, Данила. А Мельника этого, то бишь Ерёму, он обещал лично взять живым.
        - Только без этого!.. Без счётов! Остереги его, Петро, от горячки. Бандиты очень опасны, выверты Паука вами изучены, а от Зори и Сансона неизвестно чего ожидать. Сюрпризы возможны любые.
        - Учтём.
        - И всех брать живыми! - В голосе Данилы Квашнину почудились металлические нотки. - Живыми они нам нужны, Петро! Доведи ещё раз этот приказ до сведения и сына, и всех задействованных в операции оперативников.
        - Успокойся, Данила, - кашлянул в ответ Квашнин. - Мои орлы своё дело знают.

* * *
        Боцман не узнал «Лексуса» хозяина, когда автомобиль подкатил к баркасу. Кузов, потеряв прежнюю привлекательность, а местами и былую чёрную окраску, заляпанную рыжими выгоревшими пятнами, был искорёжен кусками дорожного асфальта, булыжниками, разметавшимися частями взорванного джипа; немало вреда стёклам причинил огонь. Ещё более ужаснулся старик, узнав от выскочившего из-за руля Фирюли, из какого ада им удалось унести ноги с Пауком, который всё ещё оставался на сиденье. Сдерживавшийся всю дорогу и даже отдававший команды водителю, лишь заскрипели тормоза, Паук был разбит стрессом и теперь, обмякнув, не подавал признаков жизни. Фирюля и Боцман изрядно помучились, вытаскивая его на воздух и усаживая на лестницу. Однако ватка, смоченная нашатырём, а затем несколько глотков водки возвратили краску на лицо хозяина, вернули блеск в глаза. Выбежавшие к машине Ясновидящий и Альфред Самуилович, запричитавшие над ним, окончательно восстановили ему способность разумно воспринимать происходящее.
        - Воды мне! - рявкнул он Боцману, растолкав всех и сбросив одежду до пояса, разом опрокинул на себя ведро живительной прохлады. - Ещё! Ещё! Ещё!
        Пока хозяин приводил себя в чувство таким варварским способом, Фирюля сбегал в кубрик баркаса и вернулся с костюмом и рубашками. Лишь облачившись в сухое, Паук, пошатываясь, огляделся и, окончательно приходя в себя, помутнел глазами. Взгляд его упал на «калашник», болтавшийся на плече Фирюли, тот не успел и рта раскрыть, как Паук сорвал с его плеча автомат и с диким воплем отчаяния выпустил очередь вверх:
        - Суки! Они все ответят за моих ребят! Пощады не будет!
        Фирюля и Альфред Самуилович бросились его успокаивать, и лишь Великий Ясновидящий, трепеща как лист на ветру, упав на колени, бормотал одному ему известные молитвы.
        - Встаньте, Великий! - опомнившись, схватил его за руку Паук. - И простите мне эту выходку. Я помню своё обещание достойным образом проводить вас в столицу, а все свои проблемы решу, когда исполню долг.
        Он распахнул дверь к заднему сиденью автомобиля и широким жестом пригласил Эммануила Ясновидящего занять место.
        - Позвольте и мне… - юркнул вслед за Моней и Зигмантович, не забыв поручить Фирюле побеспокоиться об их вещах.
        Когда гости расселись в машине, Паук обнял Боцмана и, сдерживая слёзы, скомандовал:
        - Придётся тебе, старина, оставить своё корыто на время и найти нашего человечка в ментовке. Узнай у него всё о поганых псах, поднявших на нас руку. Пусть потревожит начальство насчёт убитых ребят, упросит их не мешать нам устроить царские похороны. А после помин уж погуляют и наши «калашники»!
        Он расцеловал старика и запрыгнул в машину.

* * *
        К мостику на теплоход гости спускались скромной цепочкой вслед за Пауком: Сансон с Зорей, Моня с Зигмантовичем. Фирюля с поклажей замыкал процессию. Груз принадлежал Великому Ясновидящему, свой портфельчик Альфред Самуилович бережно прижимал обеими руками к животу, у Сансона под мышкой торчала неприметная длинноватая коробочка, а Зоря Бессарабский вовсе был налегке. Выделялся и портил общий вид Фирюля - своей бандитской рожей и кепкой, глубоко надвинутой на самые уши. Но что взять с водилы? Шоферюга, грузчик, его не перекроить. Наверное, поэтому его бесцеремонно отпихнула в сторону развесёлая подвыпившая компания вихрастых парней и нахальных девчат, с плясками и песней под гитару провожавших молодую парочку.
        - Пароход плывёт по Волге под названием «Мазут», не испачкайтесь, девчата, не то замуж не возьмут! - усердствовали плясун и гитарист, дравшие глотки, не обращая внимания на дежурившего на набережной милиционера.
        Под шум и гомон попутчиков Паук и провёл гостей (отослав Фирюлю к машине, как только тот разгрузился) в каюту вип-класса на верхней палубе. Нажал кнопку в стене, вызвал официанта из ресторана.
        - Друзья мои! - воскликнул он, выбив пробку и разливая шампанское по бокалам. - Оставим все неприятности за бортом этого теплохода, подымем бокалы и воздадим должное удаче, чтобы она сопутствовала вам в дороге! До новых встреч и крепкое наше содружество!
        Умел говорить Паук, что тут добавить? Все запрокинули бокалы, не заметив, как тихо приоткрылась дверь и так же тихо затворилась за вошедшим - молодым кудрявым человеком с длинноствольными пистолетами в обеих руках.
        - Музыкант? - успел удивиться Паук, и это стало его последним словом.
        Выпущенные в грудь две пули скрутили его тело и без стона свалили наземь.
        Следующей ударилась о ковёр голова Сансона, который только и успел раскинуть тонкие руки, будто пытался схватить убийцу.
        Моня издал нечеловеческий вопль, и это его сгубило. Прерывая крик, Музыкант одним выстрелом уложил его тело к остальным, мельком скользнул взглядом по Зигмантовичу, выронившему бокал, разлетевшийся вдребезги, но этих мгновений хватило Зоре Бессарабскому, чтобы броситься за шкаф, выхватить пистолет и, не целясь, разрядить всю обойму в живот Музыканта. Тот переломился и медленно упал к Зориным ногам.
        - Руки вверх, стволы на пол! - влетел в каюту с пистолетом в руках старший лейтенант Ковшов.
        Зоря послушно отбросил оружие.
        - Всё кончено, начальник, - хмыкнул он. - Взбесившийся зверь отправил бы к праотцам всех, не опереди я его.
        - Ты спас нас! - трясся от ужаса Зигмантович, отыскивая на ковре среди разметавшихся тел свой портфель. - Ты спас нас!..
        - Кого он спас? - опустил пистолет старший лейтенант. - Одного тебя?.. - но, услышав глухой стон и потеряв осторожность, Ковшов наклонился над Музыкантом.
        Жестоким ударом ноги Зоря отбросил его в угол каюты и нырнул в распахнутую дверь.
        - Стой! Стрелять буду! - вскочил на ноги Ковшов и бросился вслед, но гулкие шаги уже далеко грохотали в длинном коридоре.
        Когда Владислав выбежал на палубу, сбежавшиеся пассажиры, облепив перила, невразумительно крича, указывали руками вниз:
        - В воду прыгнул!
        - Утонул!
        - Выплывет, никуда не денется!
        - Головой вниз - не уцелеть!
        Подбежавший опер Матвей Михайлов ткнулся в спину Ковшова:
        - Упустил, старлей?
        - С палубы сиганул! - хмуро кивнул Ковшов. - Матвей, организуй поиски и дежурство на набережной. Я вернусь в каюту. Там один живым остался. Опрошу и присоединюсь.
        - Вызвать полковника Квашнина?
        - Звони, - и добавил громче: - Срочно звони!

* * *
        Забрав останки, которые отдали эксперты после исследований для похорон, уцелевшая братва Паука (в значительном уже меньшинстве) свезла их, упакованных в дорогие деревянные ящики, на свою базу-стоянку «Усадьба». Здесь, на окраине города, в бывшем логове Паука, в гостинице-ресторане должно было состояться отпевание усопших. Для этого никто не приглашался, однако народ начал собираться с утра. Отпевать покойников взялся попик, знакомый братве и самому Пауку с давних пор. Он находился у главаря почти на постоянной службе: работы хватало.
        Там же, рядом с залом, где шла служба, в помещении поболее накрыт был щедрый стол для поминальщиков. Боцман не стал соблюдать традиций, решил не ждать срока, когда хозяина и друганов в землю опустят, велел поставить спиртное на столы и всех желающих не останавливать. Возлияние началось без команд и особых тостов, ограничений никаких, так что многие, если не все, причастившиеся тут же и заночевали бы. Во всяком случае, всё к тому и шло, не запылай вдруг «Усадьба» разом со всех углов. Пьяная братва рванула к дверям и окнам, но те оказались накрепко припёрты снаружи. Так, под пьяный мат, стоны и проклятия задыхающихся, «Усадьба» сгорела полностью, до последней головешки. Пожарные приехали, когда растаскивать баграми уже было нечего. Зеваки, что сбежались на пожар, ничего сказать не могли, так как ничего не видели и не знали. Невдалеке от пожарища остановился ненароком проезжавший «бобик» из какого-то зачуханного колхоза. Ни милиция, ни пожарные, конечно, на него внимания никакого не обратили. А если бы обратили, то заметили б жгучие глаза Зори Бессарабского и его ядовитую, зловещую улыбку…
        Явное и тайное
        Радостный рыжий помощник с весёлыми искорками в глазах и с неисчезающей с полных губ улыбкой докладывал Главе области Жербину обо всех происшествиях, событиях, приезжающих гостях и предстоящих деловых и торжественных встречах-совещаниях. Ласковое, тёплое солнце, проникая в полураскрытое окно, лучиками бегало по подоконнику, по столам, стульям, стенам, лезло в глаза и щекотало Главе нос, быстро отвыкший от московских холодов, туманов и простудных ветров. Родное солнышко грело душу, отчего на сердце у новоиспечённого Главы области было беззаботно и даже легкомысленно.
        Он сидел, вполуха слушая доклад помощника, потягивал приятный горячий чай из любимой розовой фарфоровой чашки. За окном что-то зашумело, зашелестело, оно само собой ещё немного приотворилось, и с подоконника в кабинет неловко свалились два белых голубя. Помощник насторожился поначалу, но, увидев птиц, растерялся, не зная, что предпринять. Голуби между тем огляделись, освоились и без стыда и совести завели любовные перепевы чуть ли не на столе Главы.
        - Оль! - позвал помощник и бросился шугать птиц.
        - Пусть себе, - остановил его Жербин. - В народе говорят, это к счастью. Ангелы, души счастливых с небес на грешную землю спустились. Кроме добра, они ничего не приносят.
        - Веруете, Анатолий Петрович? - удивился помощник.
        Но влетела секретарша, распахнув дверь, птицы, испугавшись, поднялись и вылетели в окно.
        - Долго рассказывать, - отмахнулся Жербин. - Вот будет свободное время, Алексей, выберемся на лодочке, посидим у костерка на бережку. Может, что и расскажу.
        - Дождёшься у нас выходного! - всплеснул руками жизнерадостный помощник и поднял над собой здоровенный блокнот. - Вот! Всё до конца месяца наперёд расписано. Поездки, встречи, совещания…
        - Так есть ещё третья неделя, - хитро сощурив глаза, усмехнулся Жербин.
        - Откуда?
        - А ты подумай. - Глава лукаво отвернулся.
        - Если только ночами…
        - Угадал, Алексей, - усмехнулся Жербин, любуясь голубями за окном. - Накопилось бумаг за время моей поездки в столицу. Я это быстро раскидаю. По работе соскучился, аж мускулы гудят. Вот срочно к корабелам надо да порты на Волге глянуть. Кто, где, чем и как занимается? Гляжу, своих-то растеряли, почти и нет. Всё заезжие бизнесмены-купчики. Им наши интересы побоку. Они только купили, уже ищут, кому перепродать. Вот весь их расчёт. Интересом к развитию производства не пахнет.
        - Москвичи, питерские, другие варяги прут дуром, почти всё скупили, - кивал помощник.
        - А законно?
        Тот неопределённо пожал плечами.
        - Ты пригласи мне по этим вопросам прокурора области. Только пусть подготовится.
        - А Юрий Фёдорович уже звонил сегодня до восьми, напрашивался на экстренную встречу.
        - Что случилось?
        - Что-то неординарное, но не экстренное.
        - Хорошо. Приглашай сейчас же. Пусть подъезжает. А то потом начнётся планёрка и обычная текучка.
        - В коридоре народ сидит, Анатолий Петрович, - поднялся помощник, - все желают попасть к вам до совещания.
        - Дай-ка список. Взгляну. - Жербин пробежал листок глазами. - Зови Тараскуна, а там видно будет. Хватит чаи распивать.
        Помощник кубарем выбежал из кабинета, улыбки как не бывало.
        Немного прошло времени. Недолго был в столице Жербин, а изменился, совсем чужим человеком стал, словно из стали. Не узнать прежнего, весёлого добрячка.
        Тараскун вбежал в кабинет, будто дежурил у дверей, поздоровался коротко, поздравил с назначением.
        - У меня несколько неотложных вопросов, Анатолий Петрович… - залистал он свой блокнот.
        - Я готов, - не спускал с него глаз Жербин.
        - Народ у меня до полуночи по средам в приёмной на стульях спит, дожидается, когда прокурор примет. Накопилось разного в людях, челобитные несут на местное начальство.
        - Это всегда так к новому. Единственное пожелание, чтобы и через месяц-два их поток не иссяк.
        - Я гадаю, когда спадёт напряжение, а вы - наоборот, - изумился Тараскун.
        - Вот этого бойтесь! - Жербин встал из кресла. - К нашему Дьякушеву, когда его назначили, тоже народ толпами валил. Он им реки молочные, берега кисельные сулил! Грозился мясом дешёвым рынки завалить. И завалил. А через год не осталось в области скота. И кормить людей стало нечем… Дело кончилось тем, что погнал его народ. Вот послушайте, что в газете прописано: «В связи с непоследовательностью и нерешительностью в проведении в жизнь решений Верховного Совета и Правительства РСФСР, а также беспринципной позицией во время попытки государственного переворота, выражаем недоверие товарищу Дьякушеву Ивану Даниловичу и предлагаем сложить с себя полномочия»… Это обращение к Ельцину. И оно было удовлетворено.
        - Кстати, Анатолий Петрович, у меня по Дьякушеву информация.
        - Он в Москве, пристроился где-то в Моссовете или в торговле, точно не знаю.
        - Ясное дело. Придётся его приводом оформлять.
        - Это что же? Не арест ли готовите?
        - Да есть за что. Однако за это суд не посадит. Пусть погуляет, пока все материалы соберём.
        - Мне докладывали, он за бесценок дачу обкомовскую скупил и мебель, что там находилась. Но вроде как шум пошёл, сам всё добровольно возвратил в кассу совхоза.
        - Было дело.
        - А что же ещё?
        - Тайна следствия… Я извиняюсь, что всё говорить не могу, да и не хочу, доказать ещё многое надо, но уголовное дело против Дьякушева мною возбуждено. По другим, более серьёзным основаниям. Милиция и мы сейчас этим занимаемся. Вот только доказательства начинают загадочно исчезать.
        - Люди, что ли?
        - Помните об убийствах в банке?
        - Ну как же? Куртлебса тогда арестовали.
        - Скончался Куртлебс в камере.
        - Как? Молодой совсем!
        - Повесился. Врача вызывали. Спасти не удалось. А свидетель был важный.
        - Записку оставил?
        - Нет. И Куртлебс оставался единственным источником информации в той таинственной истории. С ним работали… Оборвалась нить.
        - А вокруг Дьякушева, говорите, туман стелется?
        - Да.
        - Места возле обкомовских дач по дешёвке продавались, - задумчиво произнёс Глава. - А там такая земля! Озеро! В озере живая рыба! Лепота, одним словом! Миллионное состояние в будущем. Однако дохленький тот совхозик был. Вытащить его думали, оздоровить…
        - Вот директор совхоза начал те дачи продавать и землю. Скупило неизвестное лицо за бесценок, но вдруг законсервировалось всё. Как будто напугались жулики.
        - А кто же купец?
        - Есть непроверенная информация, что это водитель Дьякушева.
        - Не может быть!
        - Но он тоже выкрутился. Деньги за дачи вернул. А чтобы всё шито-крыто было, директор совхоза дачи детям предоставил для отдыха. Детдомовским. Те приехали, за одну ночь такой погром устроили, что весь дачный комплекс чуть не спалили. Двери и окна повышибали. Повеселились и отдохнули, одним словом.
        - Дела!.. - Жербин не знал, что сказать.
        - Будем проверять. У меня этим следователь по особо важным делам занимается. Я, извиняюсь, Анатолий Петрович, на нашу милицию не надеюсь, отстранил их работников.
        - Как же так? - продолжал удивляться Жербин. - Слыл-то Иван Данилович бессребреником. В белой рубашонке бегал с чёрным галстучком. Не одну медальку не нацеплял. Народу всеобщее счастье обещал…
        - Я слышал от одного мудрого человека, - буркнул Тараскун, - что не приносит большего горя людям тот, кто лёгкого и быстрого блага обещает.
        - Бывали и такие разбойнички, - попробовал перевести всё на шутку Жербин.
        - Если бы одни разбойнички. - Серьёзные серые глаза Тараскуна стыли льдом. - Политических уродов и дураков хватает на нашу шею.
        - А вы круты, прокурор, - посерьёзнел и Глава.
        - А я насмотрелся.
        - Кличку вам дали, слышали?
        - Не привыкать.
        - Ёжиком назвали.
        - Больно ласковая. На Алтае была покруче.
        - Колючий вы, вот и я почуял, - добро усмехнулся Жербин. - Ничего. Сработаемся. С удочкой вытащу вас на бережок под закат, сердце ляжет на Волгу, а сазана отведаете, уезжать отсюда никогда не пожелаете.
        - Нам прокурорам, заказано. - Тараскун загрустил, не скрывая. - Мы народ особый, ещё царём отверженный. Наша служба сроком ограничена. Оттрубил пять лет - и лети, голубь, в другие края. Чтобы у тебя тут корни не проросли.
        - Так и без друзей, и без семьи недолго остаться.
        - Так и получается. Друзей давно нет, да и семья далече. Власть квартирами нас не балует.
        - Колюч, колюч, - не улыбался уже, но сдерживался ещё Глава.
        - А рыбалкой я никогда не увлекался, Анатолий Петрович.
        - Что так?
        - Скучно. Ни азарта, ни огня.
        - Я бы с вами не согласился.
        - У нас на Алтае мужики на медведя ходят. Вот когда окажешься с ним один на один, тогда почуешь, чего ты стоишь.
        Они помолчали, каждый о своём.
        - А в заключение я хотел поинтересоваться, Анатолий Петрович… - напомнил о себе прокурор.
        - Да-да…
        - Вам Сербицкий сообщал о возне среди бандюганов?
        - Докладывал.
        - Московская братва к нам пожаловала. Первую атаку отбили мы кое-как. Готовятся большие разборки, которые войной обернуться могут между группировками.
        - Ну, войной - это громко сказано, - засомневался Жербин. - Но я Сербицкого предупредил, поручил провести профилактические мероприятия, чтобы народ гражданский не пострадал. Надо - ещё его напрягу.
        - Сделайте милость.
        Эпилог
        С месяц назад Данила с Очаровашкой и Владиславом отдыхали в Кисловодске. Владислав на машине укатил осматривать местную знаменитость - гору Кольцо, а родители решили побродить по городу. Кисловодск не узнать - как после варварского погрома, - но он уже приходил в себя от разрухи, оживал. Разбитые окна клеили бумагой или вставляли новые стёкла, выбитые оконные переплёты и дверные проёмы заделывали кусками древесины, закрашивая их искусно и аккуратно. Голь на выдумки хитра.
        Меньше стали заметны бесчинствующие стайки местного хулиганья, постепенно милиция прибрала их с глаз. Исчезли мародёры, средь белого дня грабящие брошенное жильё. На знаменитой аллее у Больших ванн уже сверкали редкие открывшиеся магазинчики с ширпотребом. Лепили бумажные броские рекламы женской обуви. Даже появился традиционный пузатый азербайджанец или грузин с доброй улыбкой, с фотоаппаратом через плечо и величавым, лениво говорящим американским огромным попугаем. Ковшов тут же вспомнил парк «Аркадия» и неунывающего попугая Шарля с вызывающим картавым криком: «Пар-р-р-рдон! Пар-р-рдон! Пар-р-рдон!» Глянул на Очаровашку… Какими же они стали! А тогда? Песни распевали… Данила наморщил лоб, напряг память…
        - С тобой топтали мы вдвоём траву родных полей, - запел он едва слышно, - и не один крутой подъём мы взяли с юных дней. Переплывали мы не раз с тобой через ручей. Но море разделило нас, товарищ юных дней…
        - Чего ты там бормочешь, Данила? - прислушалась Очаровашка.
        - Так, - неопределённо качнул он плечом, - вспомнилось кое-что.
        - Да, Кисловодск не узнать, - хмурясь, сказала она. - Но я думаю, городу не понадобится много времени, чтобы пережить всё это и отстроиться. На следующий год будет, как прежде, красив и статен. Как ты у меня.
        И Очаровашка, чмокнув Данилу в щёку, развернулась в сторону к весёлому зданию с толпой девушек и женщин.
        - Ты куда это? - успел крикнуть Данила.
        - Займусь собой: причёска, ручки, ножки! А ты погуляй пока. Попей кофе, поскучай без меня.
        Ковшов махнул ей рукой, и она упорхнула. Возле разбитого фонтана Данила остановился, заинтересовавшись умелой работой мастера, старательно восстанавливающего былое чудо. Вдруг мимо прошедшая пожилая интеллигентная пара привлекла его внимание. Они медленно и величаво шествовали по аллее, и встречные уступали им дорогу, а некоторые почтительно кланялись. Несомненно, лицо мужчины было ему знакомо. Ковшов присмотрелся, насколько позволяла вежливость. Конечно, это был Дьякушев! Иван Данилович собственной персоной! Он заметно пополнел и сразу от этого как-то осел к земле, будто она его сильнее стала притягивать. Прогнулись плечи и искривился позвоночник, большая седая голова ближе прилипла к толстой шее, её заменили жирный загривок и отвислый кадык. Заметное брюшко, которое не скрывал длинный великоватый пиджак, перевалился через брючный ремень, ноги казались короче и заметно кривоваты. Но Дьякушев нёс себя с достоинством, бережно придерживая за полный локоть довольно объёмную блондинку в шляпе, при туфлях на низком каблуке. Видимо, и она утратила былую способность скакать козочкой, с трудом справлялась
с излишним весом на тонких ножках, легкомысленно одетых ещё по старинке в белые курортные брючки чуть ниже колен.
        Дьякушев не заметил его, и парочка продефилировала далее по аллее. Ковшов остался стоять, вспоминая последние встречи с Дьякушевым…
        Следствие по его делу до самого конца контролировал тогда Тараскун. Казалось бы, Тараскун и Бледных обложили Дьякушева со всех сторон: и документы в совхозе по продаже обкомовских дач были собраны полностью, и водитель - мнимый покупатель - был уже готов расколоться и заговорить, просидев месяц в предварительном заключении. Но вдруг, как по чьей-то команде, всё рухнуло и затихло. Водитель был выпущен и мигом умчался на родину, откуда уже никуда носа не высовывал. Иван Данилович тоже пропал, дело, естественно, было прекращено.
        Когда парочка уже завершала второй круг, Дьякушев заметил Ковшова у фонтана. Их глаза встретились, не сдержавшись, они кивнули друг другу. Иван что-то сказал своей спутнице и неторопливо мелкими шажками засеменил к Даниле. Улыбнулся, не подавая руки, поздоровался. Данила не отказал в удовольствии ответить тем же. Они стояли и смотрели друг на друга.
        - Не меняетесь, Данила Павлович, - пробурчал Дьякушев. - А мы вот с Элеонорочкой гонимся за молодёжью, а увы! Не угнаться.
        - Наоборот, - ответил тот с оптимизмом. - Выглядите прекрасно, Иван Данилович. Простите, но вашу жену, кажется, звали Светланой?
        - Схоронил я Светлану в этом году…
        - Простите покорно.
        - Все мы под Господом ходим, - как-то поспешно, но боязливо проговорил Дьякушев. - Вы что же, Данила Павлович, так и продолжаете служить Генеральному прокурору?
        - Отечеству, Иван Данилович, - улыбнулся в ответ Данила. - Отечеству.
        - Отменно. И друг ваш?.. Простите?..
        - Квашнин Пётр Иванович?
        - Да, кажется, он.
        - В почётной отставке. Но заглядывает, помогает. Беспокойная у него натура.
        - Да уж. Мне его не забыть…
        - А что такое, Иван Данилович?
        - А вы будто не знаете?
        Ковшов пожал плечами.
        - Ну спросите у него при случае, он расскажет…
        - Спрошу. Непременно спрошу. А вы здесь проживаете, Иван Данилович, или отдохнуть приехали?
        - Отдохнуть. Жить-то негде.
        - Как же? У вас вроде особнячок в Новороссийске имелся.
        - Сгорел особнячок, Данила Павлович, - усмехнулся Дьякушев. - Да вы, думаю, слышали… подзабыли, может, со временем. И ваш дружок, этот Квашнин, в стороне от того пожара не остался.
        - Не понял, Иван Данилович. Вы всерьёз?
        - Нет. Он, конечно, ничего не поджигал. Но уж больно искал какую-то игрушку. Всё думал, у меня она хоронится.
        - Уж не «вельдог»-ли? Револьвер старинный?
        - Он самый. Занятная игрушка. И у меня была такая в коллекции. Жаль. Прознал кто-то. Украли штучку, а для верности и особнячок мой подпалили. Вот без жилья и оставили.
        - Примите мои…
        - Да что уж там, - вяло махнул рукой Дьякушев, - я всё забывать начал, да вот вы напомнили.
        Он зорко и свежо посмотрел на Ковшова: чего, мол, хватит комедию ломать. Данила не отвёл глаз, тоже просигналил: перехитрил тогда ты нас, старый жулик.
        Они без радости улыбнулись друг другу.
        - Замечательное было время, - сказал Дьякушев. - Жаль, жизнь подгоняет, рядом никого не остаётся.
        - Что вы, - не согласился Ковшов. - Мы ещё поживём.
        - Данила! - Очаровашка, светясь стриженой головкой, словно солнышко, стояла на другой стороне аллеи и махала ему рукой, рядом улыбался возвратившийся Влад.
        - Ваша? - залюбовался Дьякушев, он ещё не утратил вкус к эффектным женщинам.
        Данила, не ответив, развернулся и поспешил к своим.
        «Мгновенный взор девичьих глаз мне сердце покорял не раз, но полюбил я лишь сейчас, красавица моя, - лезла ему в голову старая песня, слова которой он невольно напевал едва слышно. - Мою ладонь своей накрой, своей накрой, своей накрой и поклянись своей рукой, что будешь ты моей».
        Он подошёл к Очаровашке и протянул ей ладонь.
        - С кем это ты так долго разговаривал? - вложила она в его холодную ладонь свою горячую ручку. - Дядька больно важный.
        - Тебе показалось. Это дерьмо.
        - Данила! Как ты можешь?
        - Всю свою жизнь пыль в глаза только и умел пускать.
        - Неужели такое бывает, чтобы всю жизнь?
        - Бывает. Ещё как!
        - А что ты бормотал, батя, пока шёл к нам? - поинтересовался сын.
        - А вот это то, что надо, - засмеялся Данила.
        - Скажешь? - спросили они оба, не сговариваясь.
        - Секрет. На сто лет…
        - Столько не живут.
        - А мы постараемся…
        notes
        Примечания
        1
        Итако - японские монахи, шаманы, по преданию обитающие с душами умерших; в наши дни они дважды в год во время особых фестивалей совершают обряды в специальных местах на островах Японии.
        2
        Ctat sua cuique dies (лат.) - каждому назначен его день.
        3
        Неоареопаг (автор.) - от нео (греч.) - новый и ареопаг (греч.) - собрание авторитетных лиц для решения важных социальных и других общественных проблем.
        4
        Дромадер - одногорбый верблюд.
        5
        Modus vivendi (лат.) - образ жизни.
        6
        Песня на стихи Поля Верлена «Я не люблю тебя одетой» из сборника «Песни к ней», 1891 г.
        7
        Стихи Артюра Рембо «Рыдала розово звезда…», сборник «Парижская оргия».
        8
        Мордехай Леви - имя Карла Маркса по рождению.
        9
        А. М. Рекунков - участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
        10
        Бурбухайка (бурум-бухайка) - грузовая афганская машина (фарси).
        11
        Афганка - полевая форма одежды (армейский жаргон).
        12
        Груз 200 - гроб с останками погибшего от ран военнослужащего.
        13
        Дувал - здесь: афганский дом в целом.
        14
        БК (бэка) - бинокль ночного видения (военный жаргон ветеранов Афганской войны 1979 - 1989 гг.).
        15
        А. С. Пушкин. Отрывок из стихотворения. 1829 г.
        16
        Cui prodest? - Кому выгодно? (лат.) - у юристов всего мира издревле принято считать это латинское изречение главным средством для раскрытия преступлений. Найди ответ и отыщешь вора, считают они. Впрочем, принцип этот используют и политики, и философы, и социологи. Он оказался универсален в поисках истины (авт.).
        17
        Snidane (чешск.) - завтрак.
        18
        «Будвар» - марка чешского пива.
        19
        «Пиковые», «чёрные» - чеченские банды.
        20
        Смотрящий - в ОПГ представитель внутренней разведки (контролёр).
        21
        Бригадир - в ОПГ руководитель рядовых бойцов.
        22
        Быки - рядовые бойцы в ОПГ.
        23
        Сильвестр (С. Тимофеев) - лидер ореховской преступной группировки.
        24
        Каперсы - кооператоры (угол. жарг.).
        25
        Сансоны - династия знаменитых французских палачей, члены этой семьи казнили Людовика XVI, его жену Марию-Антуанетту, вождя французской революции Ж. Дантона, а один из них написал мемуары «Записки палача».
        26
        Четверостишие, сложенное французским поэтом Ф. Вийоном, когда он был приговорён к смертной казни. - Перевод И. Эренбурга.
        27
        Во время августовских событий Генеральный прокурор Н. Трубин находился с официальным визитом на Кубе. Исполнял обязанности Генпрокурора его заместитель А. Васильев, направивший на места шифровку, текст которой свидетельствовал о поддержке Прокуратурой СССР режима чрезвычайного положения. Впоследствии, когда Трубин возвратился и отстранил Васильева, президент России Б. Ельцин требовал Васильева арестовать и привлечь к уголовной ответственности за поддержку ГКЧП.
        28
        Дубякин Ю. П. - доктор юридических наук, полковник милиции, известный специалист в области розыска и отождествления пропавших без вести людей.
        29
        Па-де-де и другие, вплоть до падеспань, - парные бальные танцы (франц.).
        30
        Софья Васильевна (угол. жаргон) - советская власть.