Колея к ржавому солнцу Денис Воронин
        Февральский Петербург встречает непогодой мечтавшего о переезде тринадцатилетнего Тима. Именно здесь ему предстоит жить, отчаиваться, влюбляться и ненавидеть.
        В попытках «свалить» за границу медработник пускается в аферу за аферой - лишь бы выбраться из старой коммуналки.
        Тем временем, сотрудники коллекторского агентства вместе с наемным убийцей разыскивают автомобиль, угнанный вернувшимся из Амстердама Жекой Онегиным.
        Их кривые дорожки пересекутся в заснеженном лесу. Спрашивается: и при чем здесь сбитый в войну и рухнувший в озеро советский транспортный самолет?
        КНИГА СОДЕРЖИТ НЕЦЕНЗУРНУЮ БРАНЬ.
        Денис Воронин
        Колея к ржавому солнцу
        
* * *
        Собака дожидается утра.
        Она знает, что утром придут люди и во всем разберутся.
        Другие люди. Не такие, как человек, что был здесь совсем недавно. И уж точно не такие, как тот, что прямо сейчас находится здесь. Наверное, его теперь трудно и человеком-то назвать. Это уже просто кусок мяса.
        Мяса, которое нельзя есть.
        Собака ложится на пол, грязный, в темных разводах сначала растаявшего, а потом высохшего от тепла двух масляных радиаторов снега. Печки держат оборону от кусачего мороза, пытающегося пробраться сюда с улицы из-за стен из сэндвич-панелей. Улегшись, она перебирает передними лапами, словно подходит к стоящей за дверью пластмассовой миске. Туда рабочие по утрам кидают принесенные из дома кости, а днем выскребают остатки своих обедов. Собаке помнится, что в миске еще что-то оставалось, но сейчас это никак не проверить. Человек, что недавно ушел отсюда, плотно захлопнул дверь, отрезав выход на улицу. Собаке остается лишь ждать.
        Она терпеливая, ей не привыкать. Сколько часов провела она в своей будке и возле нее, карауля дом хозяина. Дом был небольшой, деревянный, покосившийся от старости. Как и все остальные дома вокруг. Потом хозяина не стало. Он продал дом и куда-то уехал. Далеко - так, что даже если собака и захотела бы его найти, не смогла бы. Она осталась при доме с заколоченными окнами, будто пес-поводырь при слепом. Жизнь без хозяина стала голоднее, но ведь ко всему можно привыкнуть. Собака привыкла. Научилась искать еду возле помоек, с рычанием и драками отбирать ее у других сородичей. Охотилась на наглых черных ворон. Пила из луж. Она отощала, ее шерсть завалялась. Но каждый вечер собака возвращалась в конуру - сторожила дом, пока однажды ночью, в сильный ветер, на него споткнувшимся великаном не рухнуло дерево. Оно с грохотом проломило крышу, куски шифера и осколки стекол разлетелись вокруг, а испуганная собака увидела, что дом вдруг стал похож на человека, который, устав, привалился к стене да так и замер. Стал мясом. Собака заволновалась, поняв, что сторожить больше нечего. Она ушла со двора и несколько дней
прожила под крыльцом соседнего, тоже опустевшего дома, не понимая, что же ей делать.
        А потом появились незнакомые люди. Много людей. Они пригнали грозно рычащие механизмы и стали ломать дома. Когда очередь дошла до того, под крыльцом которого жила собака, она выползла оттуда.
        - Смотри, и на собаку-то не похожа! Панда какая-то! - засмеялся один из людей. - Только худая.
        Собака и правда больше напоминала какую-то специально выведенную породу. Будто уменьшенного в несколько раз бамбукового медведя скрестили с сибирским хаски, в чей геном пару поколений назад затесалась лиса - настолько хаотичный был у нее окрас. Рыжие подпалины на боках и на хвосте, черные несимметричные круги почти под глазами на фоне белой морды.
        - Вроде бы сообразительная. Башка вон здоровая какая. Что она тут делает?
        - В караул ее надо взять, вот что! - предложил человек в белой каске и спросил собаку. - Панда, пойдешь к нам?
        И собака пошла.
        Стала Пандой.
        Вместо сломанных домов люди привезли новые, прямоугольные, поставили вокруг них бетонный забор с воротами, вырыли большую яму, стали в ней что-то делать. Собака осталась жить в одном из домиков вместе с тремя по графику сменяющими друг друга охранниками.
        И сейчас один из этих охранников, молодой, больше всех возившийся с Пандой, когда та однажды заболела, неподвижно лежит на полу. Из-под него вытекает остро пахнущая жидкость, от резкого железного запаха которой у собаки дыбом становится шерсть на загривке. Собака поскуливает, снова перебирает лапами. Она хочет сбежать на улицу. Пускай там жгучий холод, а яркие прожектора, освещающие стройплощадку, похожи на злые взбесившиеся луны, но нет этого страшного запаха сырого мяса.
        Собака дожидается утра.

* * *
        Утром придут рабочие, недоуменно столпятся у закрытых ворот, а потом один из них, подсобник из молодых, матерясь, перелезет через забор и впустит всех остальных. С возгласами: «Да что он, уснул там?» - они бросятся к бытовке охраны, в которой исходила на лай собака.
        И увидят на полу труп.
        Со скрюченными пальцами он лежит у столика, на котором стоят чайник и ноутбук. Рядом брошена тяжелая, с длинной отполированной ручкой кувалда. Ее железный набалдашник в крови, вытекшей из проломленной головы охранника. На лице убитого застыла жуткая гримаса, будто ему до сих пор больно. Правый глаз охранника вывалился из глазницы и лежит на полу. Бело-красный, как промытые куриные потроха, нерв кажется червём, пытающимся заползти в голову через окровавленную глазницу.
        - Ё-мое, - произнесет лезший через забор подсобник. - А что это у него за перчатка такая?
        Левый рукав черной униформы убитого охранника задран по локоть, обнажая руку. Подсобник принимает за перчатку темную запекшуюся кровь с лохмотьями кожи в тех местах, где ее не смог содрать неизвестный мясник.
        1. Вой собаки пророчит беду
        В жизни каждого нормального мальчика наступает пора, когда он испытывает безумное желание пойти куда-нибудь и порыться в земле, чтобы выкопать спрятанный клад. Это желание в один прекрасный день охватило и Тима.
        Впрочем, день не был прекрасным. Говоря по правде, был он… Был он тягостным, невозможно бесконечным днем похорон старшего брата.

* * *
        Собака завыла, когда только что вернувшийся из школы Тим обедал, сидя с самого края большого, как корабль, стола. Стол из оструганных, а затем тщательно ошкуренных и покрытых прозрачным лаком сосновых досок сделал еще дедушка. Ножками служили две дубовые плахи, каждая - толще Тима. Мальчика всегда интересовало, сколько же годовых колец скрыто столешницей на дубовых срезах. Штук сто, уж никак не меньше. А может - и все двести.
        - Ох ты, господи, - проворчала возившаяся на кухне бабушка. - Житья от этого волчары не стало. Все воет и воет, подлец. Пристрелил бы его Николаич, что ли? Как самому-то не надоело слушать каждый день эту музыку?
        Полина Ивановна преувеличивала. Велосипед, как смешно звали соседскую собаку, был молчаливым, под стать своему хозяину, неразговорчивому старику, попусту никогда не лаял, а выл редко, только когда на небо выползала полная луна. Тут уже давали о себе знать волчьи гены, до поры до времени таившиеся в каждой собаке. И уж тем более в Севке, выглядящем так, что забредшие на их улицу незнакомцы пугались лобастой, пепельного окраса лайки с будто бы злым оскалом сахарно-белых зубов.
        Тим наклонился, выглянул в окно, до середины стекла заросшее морозным узором. Так и есть, в ясном февральском небе поблескивала тусклая монетка ранней луны, на которую и голосил Севка.
        - Не вертись! Ешь уже давай, пока не простыло!
        Тима всегда удивляло, как это бабушка, стоящая к нему спиной или, прямо как сейчас, возившаяся у газовой плиты на огороженной занавеской кухне, может видеть, что он делает. Очки, висевшие у нее на груди, были ей совсем не нужны. С таким же успехом она могла бы глядеть и сквозь покрышки, сваленные за боксом шиномонтажа на выезде из поселка.
        Тим склонился к тарелке, поковырял в ней вилкой. Никто не спорит, сваренная с вечера, а теперь разжаренная на сковородке картошка, присыпанная молотым черным перцем, квашеная капуста и соленые огурцы со своего огорода - еда полезная, да только порядком надоевшая. Бабушка готовила вкусно, однако разнообразием блюд себя и внука не баловала. Много ли накупишь деликатесов и вкусняшек на пенсию, четверть которой сжирают хищные коммунальные платежи за свой же собственный дом, построенный дедушкой еще на финском фундаменте? У дома была летняя терраса и неотапливаемый чердак, где хранились старые вещи, которые было жалко выкинуть; по осени, до самых холодов, сушился рассыпанный бесконечным множеством простых чисел (проходили недавно на алгебре) репчатый лук и было припрятано… Кое-что еще, о чем Полина Ивановна даже не догадывалась. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала?.. Еще при доме были погреб и сарай, где раньше, когда дедушка был жив, а бабушка - моложе, держали поросенка и козу. Ну и сразу за огородом баня с потемневшими стенами и потолком. Целое хозяйство.
        Доев картошку, Тим заварил себе чай из уже один раз использованного пакетика. Он пил несладкий чай с куском засохшего колючего батона, политым «комариным», как его называла Полина Ивановна, черничным вареньем, и поглядывал, как бабушка одевается.
        На улице стоял мороз, и ее сборы казались Тиму манипуляциями космонавта со скафандром перед выходом в открытый космос. Повязанный на груди пуховый платок. Второй такой же - вокруг поясницы. На голову - кем-то привезенная из Финляндии вязаная шапка с ушами. На ноги - уже дважды клеенные Тимом дутые сапоги-«луноходы». И коричневое пальто с воротником из искусственного меха, которое бабушка носила, сколько Тим себя помнил. Одежда, пережившая разом страну, для граждан которой ее придумывали, и фабрики, на которых ее шили. Но, как оказалось, не моду. Сейчас в этих пальто - не прямо в таких, но чем-то похожих - ходили девушки, которых показывали по телевизору и чьи фотографии печатали в девчоночьих журналах. Называлось это непонятным, но вкусным, как эклер (сейчас бы один такой к чаю!), словом «винтаж». На девушках эти нелепо, в общем-то, скроенные вещи смотрелись эффектно и броско. Модно. А вот бабушку ее пальто старило еще больше и словно притягивало к земле. Заставляло выглядеть жалкой и социально (Тим только этой осенью на уроках истории узнал, что означает это слово) незащищенной пенсионеркой, едва
сводящей концы с концами, каковой она, собственно, и являлась. В такие моменты у мальчика начинало щекотать в горле, а сам он чувствовал себя Буратино, мечтающим выучиться и подарить Папе Карло тысячу новых курток. Впрочем, он знал бабушку не хуже, чем она его. Не купила бы она себе ни новую куртку, ни пальто. Усмехнулась бы и сказала: «К чему мне наряды? Отнар?дилась уже. Помирать скоро».
        - Тима, я на рынок и до «Карусели» дойду. На свинину скидки там, говорят. Посмотрю, может, мяса куплю, а то вон, совсем отощал ты у меня, - произнесла Полина Ивановна, наконец собравшись и встав перед дверью в сени. - А ты баллон с газом поменяй, хорошо? Этот почти кончился. И за уроки принимайся, нечего ночи ждать…
        После ее ухода Тим включил чихающую колонку, чтобы вымыть за собой посуду, но закончить не успел. Видимо, баллон опустел окончательно. Синий огонек газа в колонке затрепетал и сник, ополаскивать тарелку и кружку пришлось в ледяной воде, от которой в одну секунду заломило руки.
        Накинув старый, на два размера больше, чем нужно, и поэтому слишком длинный военный бушлат, Тим выскочил на улицу. Ключом отвинтил гайку и подключил шланг с редуктором к запасному, полному баллону. Потом запер их оба на замок в давно некрашеном металлическом ящике, приткнувшемся к стене сбоку дома. Разогревшись, не чувствуя холода, встал посреди двора, оглядывая покосившийся забор, заваленный снегом огород с чахлыми яблонями и бледную толстуху-луну, висевшую над крышей дома старика соседа по прозвищу Николаич-Нидвораич.
        Тим тихо свистнул и позвал:
        - Севка!
        Лайка, предусмотрительно переставшая выть и убравшаяся с глаз долой, как только из дома вышла бабушка, теперь снова появилась в поле зрения и, перепрыгнув через невысокий забор, подбежала к мальчику. Виляя хвостом, обнюхала его руки без варежек, присела рядом, широко зевнула и клацнула компостером челюстей. Тим улыбнулся, вспомнив, как прошлым летом Севка так же угрожающе щелкал зубами, догоняя двух отбившихся от экскурсии и заблудившихся в их поселке подвыпивших финнов. Финны убегали и смешно орали друг другу:
        - Суси! Суси! (Волк! Волк!)
        А Тим бежал за ними и, хихикая, подзуживал:
        - Суси! Карху! (Медведь!) Ленин!
        В свои тринадцать он неплохо знал английский (уроки в школе и скаченные через торренты нерусифицированные компьютерные программы, в которых приходилось самостоятельно разбираться), поэтому, догнав финнов, крикнул им:
        - Донт вори! Итс э дог! Нот волф, нот крокодайл! (Не бойтесь! Это собака! А не волк и не крокодил!)
        Финны остановились и засмеялись друг над другом. Тим с ними разговорился. Оказалось, что у одного из них, Ярри, когда эта территория еще принадлежала Финляндии, жил здесь отец. Болтая о том о сем, они втроем пошли искать место, на котором раньше, до войны, стоял дом отца Ярри. Заросший крапивой фундамент нашли на берегу залива. Ярри сокрушенно покачал головой, сфотографировал это место на телефон, потом угостил Тима едкими лакричными конфетами. Написал на листке бумаги свой адрес в Финляндии, пригласив приезжать в гости к нему и двум его сыновьям, одного из которых звали, кстати, Тиимо. Тим проводил новых знакомых до центра города, где их поджидал туристический автобус, но в гости так и не собрался, хоть Ярри с сыновьями жил всего в сорока километрах от границы. У них с бабушкой, тянувших на одну ее пенсию, денег на заграничные поездки не было.
        - Ну что, Лисапед? - потрепал Тим лайку по большой голове.
        Та задрала морду, посмотрела умными блестящими глазами и вдруг, отступив на три шага от мальчика, громко завыла, на этот раз не на луну, а прямо на него. «Что с ней такое?» Тим легонько шуганул рукой уставившуюся на него собаку:
        - Дурак! А ну, давай домой!
        Севка понял свою оплошность и, виновато оглядываясь на мальчика, выбежал со двора через приоткрытую калитку.
        Тим немного постоял, размышляя, чем заняться. Уроки подождут.
        А вот баню в конце недели никто не отменит, дров мало, надо наколоть еще. Так почему не сейчас? Тем более что все семнадцать градусов ниже нуля вражескими лазутчиками прокрались ему под одежду, и надо было как-то согреться.
        Он отпер темный сарай, выкатил из него десяток толстых поленьев, прямо в дверях, чтобы не таскать далеко, установил плаху и, кряхтя, водрузил на нее первого деревянного здоровяка.
        Тим поднимал тяжелый колун, аккуратно тюкал его лезвием в середину полена. Потом брался за еще более тяжелую кувалду с ржавым набалдашником и с размаха бил ею по обуху. Отзываясь лагерным звоном в зимнем студеном воздухе, лезвие колуна с каждым ударом уходило все глубже и глубже в сухое дерево, пока полено наконец не раскалывалось пополам. С получившимися половинами все повторялось, а вот уже четвертинки Тим мог колоть без всяких ухищрений, если, конечно, не попадалось какого-нибудь подлого сучка.
        В любом случае, это было нелегкое занятие для мальчишки среднего школьного возраста и ничуть не мощной комплекции.
        Пару раз Тим брал тайм-аут. Отдыхал, привалившись к косяку сарая, чувствуя, как испаряется с разгоряченного лица пот. Сделав рот буквой «О», курил невидимую сигару, поджигая ее такой же невидимой зажигалкой. Зажав сигару между большим и указательным пальцами, отводил их в сторону и выдыхал изо рта в морозный воздух клубы пара. Сигара была кубинской, вроде тех, что постоянно курил генерал из фильма про уехавших на охоту пьяниц. И Тим мог бы ее курить весь день - не то что другие ребята. Наверняка бы свалились от двух затяжек.
        Быстро темнело. Луна, колобком укатившаяся в сторону залива, стала резче в своих очертаниях.
        Забитые молочной кислотой мышцы предплечий, плеч и спины словно скидывали усталость в мелкую моторику забывших про сигару пальцев правой руки, вертевших из стороны в сторону нижнюю пуговицу на бушлате. Бушлат был поношенным, с застиранным камуфляжным рисунком и наверняка краденным. Полина Ивановна по случаю купила его у двух опасливо озирающихся по сторонам «срочников», болтавшихся на подходах к городскому рынку. Тим повел ноющими плечами, оторвался от мерзлого дверного косяка, взгромоздил одно из двух оставшихся поленьев на плаху и снова взялся за колун.
        Тут он и увидел Дядю Степу.
        Настоящее его имя было Юрий Владимирович, но за высокий рост и должность участкового поселка называли Дядей Степой. Некоторые поселковые, по каким-либо причинам обиженные на Дядю Степу, предпочитали звать его Полицаем (из-за немецкой фамилии Шейфер) или Иудой (эти считали, что фамилия еврейская). Дядя Степа был, впрочем, нормальным русским мужиком - справедливым, не злым и заявлявшим, что правильных милиционеров за все времена было только два, да и то в кино: капитан Жеглов и капитан Глухарев. Выпивал он, если верить его словам, только в свои законные выходные. И получалось, что плавающих выходных в весьма гибком графике Дяди Степы гораздо больше, чем рабочих дней. Прямо какой-то календарь майя.
        Но сейчас, кажется, Дядя Степа был трезвым. Он вошел во двор, посмотрел на неосвещенные окна дома, пожал плечами.
        - Никого нет, что ли? - спросил сам у себя низким прокуренным голосом.
        Тима, стоявшего в темном дверном проеме сарая метрах в семи от него, участковый не увидел. Неудивительно.
        И дело тут даже не в сумерках. Незаметка - он и есть незаметка.
        Дядя Степа, видимо, разглядел, что навесного замка на дверях дома нет, прокашлялся и шагнул вверх по лестнице из трех ступенек. Гулко постучал в дверь и громко произнес:
        - Хозяев?!
        Подождал немного, прислушиваясь, постучал снова. Потянул на себя скрипнувшую дверь, не входя в дом, сказал в его темное нутро:
        - Эй! Есть кто дома?
        - Я здесь, Дядя Степа! - от сарая подал голос Тим.
        Участковый вздрогнул, обернулся. Увидел мальчишку и проговорил:
        - Тимоха? А я тебя и не заметил!
        Он спустился с крыльца, подошел. По тому, что он старательно дышал через нос, Тим заключил, что Дядя Степа появился здесь все-таки в свой «выходной».
        - А Ивановна где?
        Говорил он немного в сторону и вниз, будто в чем-то провинился перед Тимом. Мальчику от этого стало смешно. Он пожал плечами и ответил:
        - В магазин ушла. Скоро вернется.
        Дядя Степа помолчал, нависая над мальчишкой, засопел. Его следующие слова показались Тиму ледяными рыбинами, грузно шлепнувшимися на лед.
        - Тут это… Брата твоего нашли, Тимоха… В больничку отвезли. Но врачи говорят, что… - он покачал головой и через короткую паузу сказал: - Кончится он скоро… Вот так вот бывает…
        И обернулся, услышав, как за спиной коротко вскрикнула Полина Ивановна.

* * *
        Пока они с бабушкой добрались до больницы, стемнело окончательно. Приземистое здание ЦРБ напомнило Тиму школу, какой пустынной и заброшенной та бывает в июле, в середине летних каникул. Изнутри больница выглядела все-таки больницей с той лишь поправкой, что это - последнее медучреждение на планете, где свирепствует смертоносный вирус. Все в ней было тусклым и будто запыленным, даже персонал.
        Молодой уставшей девушке за стойкой приемного покоя, по мнению Тима, больше хотелось разгуливать по глянцевым страницам в винтажных одеяниях, чем сидеть на круглосуточном посту в голубой медицинской спецодежде, поэтому она выбрала третий, компромиссный вариант - увлеченно тыкала пальцами в экран смартфона.
        - Здравствуйте. Мы - родственники Пильщикова, - тихо произнесла бабушка.
        - А? - оторвалась медсестра от смартфона.
        - Родственники Пильщикова, - повторила бабушка. - Его к вам сегодня доставили.
        - Часы посещений закончились, - пожала плечами медсестра, косясь на квакнувший сообщением телефон.
        Полина Ивановна растерянно оглянулась на внука, потом - на двух ко всему безразличных больных, сидящих на кушетках вдоль стены, как увядшие цветы в горшках на подоконнике, куда редко заглядывает солнце.
        - Да мы знаем, - пришел на помощь бабушке Тим.
        У медсестры сделался такой вид, будто она только что его заметила (ну конечно).
        - Мы не собираемся к нему. Он, кажется, в реанимации, да? Мы просто хотели узнать его состояние. Поговорить с врачом.
        - В реанимации? Пильщиков? - медсестра недоуменно пожала плечами. - Нет. Он здесь, на отделении… - она посмотрела на Тима и бабушку, странно мигнула и произнесла: - Ну, пройдите к нему, если хотите. Я пока доктора позову… На второй этаж, восьмая палата… Только бахилы… А, вы надели уже. Хорошо…
        Тим с бабушкой нерешительно двинулись к лестнице.
        - Здесь? - неуверенно спросила Полина Ивановна, останавливаясь у двери с цифрой восемь.
        Тиму тоже показалось, что за этой дверью с облупившейся краской вряд ли находится палата интенсивной терапии. Но ведь медсестра сказала… Он толкнул дверь и убедился, что или они с бабушкой, или девушка в приемном покое ошиблись. В палате интенсивной терапии всегда был бы включен хоть какой-то ночник. В помещении за дверью свет не горел.
        Тим поискал на стене выключатель. Вот он, нашел. Щелчок - и загорелся тусклый, желтоватый, как моча, свет.
        Они с бабушкой будто стояли на пороге карантинного барака, куда вот-вот начнут свозить тяжелобольных. Почти квадратная палата метров пять на пять. Облупившиеся стены. Четыре койки с пружинными панцирями, поверх которых - полосатые матрасы и подушки без постельного белья. На самой дальней койке, у окна без штор лежал Макс. Лежал на спине, запрокинутая голова - на покрытой бурыми пятнами подушке без наволочки.
        Тим бросился к брату, оставив за спиной бабушку.
        Первое, что бросилось ему в глаза, - заостренное желтое лицо Макса. Его кожа, как загаром, была покрыта желтизной насыщенного оттенка, словно Макс - рисованный персонаж мультика про Симпсонов. Тим сморгнул этот образ, сглотнул пересохшим от страха ртом. У живого человека не может быть лица такого цвета… Но брат же не умер. Тим слышал его прерывистое дыхание. Наверное, виновато больничное освещение. Сейчас Тим подойдет к Максу еще на пару шагов и увидит, как вблизи лицо брата изменит цвет, порозовеет, станет таким, как раньше…
        Нет, так и осталось желтым. Желтизна просвечивала сквозь щетину на подбородке, соревнующуюся в длине с короткими волосами на угловатом черепе. Худая кадыкастая шея брата тоже была желтой. Лишь выглядывающие из футболки с длинными рукавами кисти рук были бледными и чуть ли не просвечивали, как промасленная бумага. Сухие запекшиеся губы Макса окончательно испугали Тима своим синюшным оттенком.
        Тим обернулся. Сзади Полина Ивановна, по-рыбьи широко открыв рот, глотала воздух и держалась за сердце. Медсестра из приемного покоя вместе с молодым врачом в темно-зеленом, как листья петрушки, хоть в салат его, комбинезоне подхватили ее под локти и вывели из палаты, чтобы в коридоре усадить на кушетку и сунуть под язык спешно найденную таблетку нитроглицерина.
        На пару минут Тим остался один на один со старшим братом. Он подошел вплотную к его койке. Почувствовал неприятный запах давно немытого тела. Вспомнил, когда видел Макса в последний раз.
        Давно, еще до Нового года. Старший брат появился в бабушкином доме после очередной долгой отлучки в первых числах декабря. Такой же заросший и худой, как сейчас (они с Тимом всегда были худыми, сколько их ни корми), но энергичный, деловитый и веселый. На вопрос бабушки: «Ты где пропадал?» - невпопад ответил, что ездил к родителям, и достал привезенный от них гостинец - пару замороженных судаков. Услышав про родителей, Полина Ивановна беззвучно зашевелила губами, но судаков взяла. Унесла на кухню, где вскоре зашипело на сковороде масло. Принюхиваясь к запаху жареной рыбы, Макс с Тимом принялись обсуждать планы похода на рыбалку - позже, когда лед станет чуть крепче. «Съездим. Обязательно», - пообещал тогда Макс и, подмигнув, сунул Тиму сильно мятую, немало повидавшую на своем веку пятисотрублевую купюру: «Держи, брательник». Тима это немного насторожило, потому что денег у брата не водилось никогда. Но, может быть, времена менялись, потому что Макс, улучив момент, дал бабушке еще две тысячи, а на ее резонный вопрос: «Откуда?» - засмеялся: «Слон передал от верблюда… Да заработал, ба». В тот вечер
они ели сочных, почти бескостных судаков, пожаренных бабушкой, и много смеялись. После ужина сели смотреть на стареньком, собранном из добытых чуть ли не на свалке запчастей компьютере Тима комедию. На следующий день Макс устроился на работу грузчиком («антигравитатором», так он называл свою новую специальность) в «Карусель» в пяти минутах ходьбы от дома. Работал по двенадцать часов, два через два, иногда брал чужие смены, в свободное время что-то делал по дому и гулял с Севкой вдоль замерзшего залива. Готовил снасти к обещанной рыбалке.
        Через несколько дней он перестал улыбаться, сделался хмурым, неразговорчивым, постоянно огрызался на бабушку. Пропустил смену на работе, а потом исчез из дома. Тим догадывался о причине. Баловавшийся наркотиками еще до тюрьмы, но вроде бы излечившийся от этого недуга, после заключения Макс вновь плотно подсел на героин. Регулярно пытался завязать, переламывался, на время возвращался к нормальной жизни, но так же регулярно срывался, уходил из дома, не желая, чтобы брат и бабушка видели его в таком состоянии. Через день, ни на что не надеясь, Тим зашел узнать о брате в «Карусель». Вызванный кассиршей управляющий наорал на него и швырнул трудовую книжку Макса. Весь декабрь Тим подолгу бродил по городу, вглядывался в лица прохожих, спешащих по предновогодним делам, надеясь случайно увидеть Макса, чтобы схватить и, не расцепляя рук, увести домой. Но старший брат на глаза не попадался: либо зависал в притонах, уходя в дебри наркотических грез, либо вовсе убрался из города к кому-то из приятелей, которых Тим не знал. Наступил январь, потом февраль. Повседневные заботы притупили тревогу Тима и бабушки за
Макса, но ждать его возвращения они не переставали.
        Дождались.
        Тим протянул свою руку к брату, взял его за бледную ладонь, услышал:
        - Осторожно! У него руки обморожены.
        Тим оглянулся на вернувшегося в палату доктора. Тот несколько секунд удивленно моргал - ясно, что не сразу заметил Тима - и пояснил:
        - Его нашли в заброшенном доме. Ночевал там, это зимой-то. Удивительно еще, что не замерз.
        Тим вспомнил уличный холод, пар изо рта при дыхании. На мгновение ему показалось, что его самого с ног до головы обдали ледяной водой из брандспойта. Как генерала - не из кино про охоту, а другого - настоящего, военного инженера, попавшего в плен и погибшего в немецком концлагере. Он вздрогнул, спросил:
        - А почему Максим здесь? Почему его не лечат?
        Врач потер лицо и произнес:
        - Нечего уже лечить. Цирроз, печень отказала… Умирает… Он кто тебе?
        - Брат, - шепнул Тим так тихо, что сам не понял, расслышал его доктор или нет. - А если печень пересадить? - спросил он чуть громче.
        Врач хмыкнул, покачал головой, произнес негромко:
        - Будто у нас тут десять штук в холодильнике лежат, дожидаются.
        - Мою возьмите, - не раздумывая, предложил Тим. - Половину. Так ведь можно? Я в журнале читал…
        Ладонь доктора легла ему на плечо.
        - Можно. Только не у нас. Да и все равно не успели бы. Это же не так быстро.
        - Сделайте хоть что-нибудь, - глухо сказал Тим и посмотрел на врача.
        Отчаяние мальчика скрутилось в один узел с больничной атмосферой и на несколько секунд передалось доктору. Тот посмотрел в темное окно, собственное отражение в котором напомнило ему, что он не только человек, но и медработник, у которого не должно быть чувств к пациентам. Доктор произнес:
        - Уже сделали. Укол обезболивающий…
        Тим опустил голову, разглядывая линолеум такого оттенка, что, будучи чистым, он все равно казался грязным, и спросил с надеждой.
        - Можно, я останусь здесь? С ним. До утра. Тут ведь, - он мотнул головой и вдруг всхлипнул, - все равно никого нет.
        Врач прищурился в раздумье, потом решился и кивнул:
        - Хорошо, но только до шести, пока моя смена. Позже персонал начнет подходить… И как ты доберешься домой потом?
        - А я рядом живу, - быстро, боясь, что врач передумает, ответил Тим. - В Петровском… Тут пешком недалеко.
        - Хорошо, - повторил врач. - Но в сознание твой брат вряд ли придет. Если бы знать, мы бы не кололи ему морфин.
        - Да нет, пусть, - потряс головой Тим. - Я так посижу. Рядом…
        - Ладно, - вздохнул врач. - Пойдем, надо твою бабулю домой отправить… И халат надень, пожалуйста. У Кати попроси.
        Чуть оклемавшаяся Полина Ивановна была похожа на изваяние. Медсестра Катя вызвала такси и, когда оно подъехало, помогла Тиму посадить в него несопротивляющуюся пожилую женщину. Узнав, что везти пассажирку совсем недалеко, водитель заругался:
        - Пешком бы дошла… И дверью не хлопайте!
        Тим посмотрел вслед машине, чувствуя себя рывком повзрослевшим, и вернулся в отделение. Медсестра протянула ему белый мятый халат и показала:
        - Там туалет. Руки помой, прежде чем пойдешь в палату. И зови меня, если что…
        Тим молча пошел к туалету. Маленькая раковина, изогнутый кран, откуда тонкой струйкой текла коричневая вода. Микробов в ней, наверное, столько, что их можно резать скальпелем.

* * *
        Сидя у постели умирающего брата, Тим вернулся мыслями в позапрошлогоднее жгучее лето, когда дым от горящих вокруг города лесов полз по улицам, а подошвы китайских кроссовок прилипали к мягкому разогретому асфальту.
        Но это асфальт, а площадь перед вокзалом была вымощена казавшейся прохладной брусчаткой, к которой хотелось прижаться лбом. Они с Максом тогда посадили бабушку на поезд, отправив ее со своей астмой на две недели к белорусским родственникам, подальше от пожаров и дыма. Привыкая к свободе, постояли на привокзальной площади у «могилы „вольксвагена“», как Макс называл стоящий на постаменте символ города, букву «W» под короной, и вправду чем-то похожую на символ немецкого автопроизводителя. Потом вернулись в Петровский, заперли дом, бросив раскрытые настежь парники с огурцами и помидорами (все равно не выживут по такой жаре), и вместе со школьным приятелем Макса отправились в трехдневное плавание на его старенькой тесной яхте. Подгоняемый легким ветерком, швертбот скользил по выпуклому от коротких волн панцирю залива от острова к острову. Дальше, по фарватеру, шли большие длинные корабли - не то танкеры, не то сухогрузы, казавшиеся с этого расстояния игрушками. Заночевали на мысе Южное Копье на полуострове Лиханиеми. Поставили палатку, разожгли маленький костер, чтобы сварить уху из пойманных полосатых
окуней. Макс с приятелем выпили на двоих бутылку красного марочного вина, а потом все купались в теплой воде и по очереди ныряли с большого камня, похожего на голову гигантского коня. В несмелых июльских сумерках пили чай с брошенными в котелок листьями брусники и малины и вели неспешные разговоры, к которым прислушивались подкравшиеся созвездия. С утра, пока еще было нежарко, не завтракая, свернули лагерь и двинулись дальше.
        Сейчас Тим вспоминал тот поход как самое счастливое и беззаботное время в своей жизни. А всего через три недели Макса арестовали.
        Что тогда случилось с братом, Тим так и не понял. Может, его мозги расплавились от жары? Или какая-то неизвестная болезнь вызвала у него кратковременное помешательство? Макс прямо среди белого дня из-за пустяка повздорил на улице со случайным прохожим и при свидетелях ударил его своим швейцарским ножом. Попал в руку. Рана оказалась неопасной. Прохожий бросился бежать, а Макса скрутил оперативно подоспевший наряд. На следствии он ничего не отрицал. На суде дважды попросил у потерпевшего прощения. Из тюрьмы его выпустили досрочно, но вернулся он другим человеком, внутренности которого были изъедены героином.
        Сидя теперь на краю койки, Тим держал лежавшего прямо на голом матрасе брата за прохладную руку. Почувствовав, как задрожали пальцы Макса, посмотрел тому в лицо и встретился с ним взглядом. Глаза брата были тусклые и мутные, как засвеченная фотопленка, а слабая улыбка с отсутствующими передними зубами зияла открытой раной.
        - Привет, Тим, - еле слышно проговорил Макс, и его младший брат непроизвольно нагнулся к нему.
        Тим легонько сжал ладонь брата, больше для того, чтобы тактильные ощущения подсказали ему, сон это или нет. Вдруг он уснул?
        Не сон. Пальцы брата слабо откликнулись на его рукопожатие.
        - Привет, - шепотом произнес Тим. - Как ты?..
        Макс сказал совсем про другое.
        - Вот и всё, малой. Отбегался я.
        - Макс!.. - слезы подступили к горлу Тима.
        - Ты теперь за старшего. Бабушку береги. И давай учись и…
        Тим ощутил толчки пульса, беспорядочно бьющегося в запястье брата.
        - Деньги… - произнес вдруг Макс.
        - Что? - не понимая, переспросил Тим.
        - Деньги спрятаны… На лодке… Не ходи здесь… Вали отсюда… Работа… Есть работа… - Пальцы старшего брата зашевелились, будто он пытался ими что-то нарисовать на засаленной поверхности полосатого матраса. Или показать, где именно не ходить.
        - Что? - переспросил Тим, но Макс уже закрыл глаза, безвольным насекомым погружаясь в смолу морфинового забытья.
        Больше не произнеся ни одного слова и не приходя в сознание, в половине третьего ночи он беззвучно умер на руках дежурного врача в темно-зеленом петрушечном комбинезоне.

* * *
        Из Скандинавии пришел циклон, потеплело, и в день похорон Макса из лениво распластавшихся по небу туч сеяла морось.
        Повисшие в воздухе капли воды облепили четверых рабочих, опускающих в вырытую в самом углу кладбища могилу недорогой гроб. Рабочие поглядывали на Тима и бабушку, стоявших чуть поодаль. На похороны пришли только они, родители не приехали. Позвонили и сообщили, что не могут. «Твари проклятые! - сказала про них бабушка, мать Тиминого отца. - У них сын умер, а они сидят, грехи замаливают. В рай хотят попасть!.. Попадете, как же! Поскачете у чертей на сковородках!» Сосед Николаич-Нидвораич приболел. Двое или трое бывших знакомых брата, которых сумел найти Тим, услышав про похороны, сказали, что не могут пойти из-за работы или срочных дел. Еще один честно заявил:
        - Да что я пойду? Я и не общался с ним пару лет. С тех пор как он у меня в долг взял…
        Тим, съежившись, стал спускаться по лестнице, когда бывший товарищ Макса окликнул:
        - Эй, парень! Я тебя помню. Ты ведь брат его, да?.. Может, деньгами помочь?
        Сглотнув ком в горле, Тим, не оборачиваясь, покачал головой и просипел сквозь душившие слезы:
        - Спасибо.
        Деньги бы, конечно, не помешали. Полина Ивановна почти до копейки сняла свои сбережения, хранившиеся, как она говорила, «в книжке». Этого хватило на похороны по эконом-классу. «По деревянному тарифу», - словно не замечая стоящего рядом Тима, прошептал менеджер конторы ритуальных услуг коллеге. Памятник, который должны были поставить только через полгода, заказали самый простой. На граните выбьют имя, фамилию и годы жизни «1989 - 2013». Никаких «Мы помним…», так дороже. И зачем писать «Мы помним…» на камне? Достаточно просто помнить. Один венок. И всё.
        Дождь усилился, словно хотел, чтобы его закопали в землю вместе с Максом.
        - Бабушка, ты как? - Тим посмотрел снизу вверх на пожилую женщину.
        - Да ничего. Сердце только болит немного… Пройдет, надо было таблетку взять… Ты-то держись, парень.
        На ее пергаментных щеках влага с неба смешалась со слезами. Не поймешь, чего больше.
        Гроб наконец опустили в могилу, словно в чей-то ненасытный рот. Рот, как слюной, чмокнул скопившейся на дне водой. Один из рабочих вполголоса чертыхнулся. Тим стоял, закусив губу, но, услышав тихое беззлобное ругательство, не выдержал и разрыдался, уткнувшись в коричневое пальто и обхватив бабушку, последнего близкого ему человека в этом угрюмом, безразличном ко всему закутке Вселенной.
        2. Суки и ведьмы
        Что ему нужно? Зачем он ее догоняет? Может, маньяк? Вот никакой веры в людей… Может, она просто оставила что-то в баре, и он пытается вернуть ей забытое? Инга похлопала себя по карманам. Телефон, кошелек… Ключи в руке… Вроде всё при ней. Или он всего лишь так энергично хочет с ней познакомиться, этот хмурый парень, будто спрыгнувший с черно-белых фоток Антона Корбайна?
        Усталая зимняя улица с моросящим дождем. Мертвое серое небо, от одного взгляда на которое хочется с головой забиться под одеяло. Влажный воздух, перенасыщенный выхлопными газами. Каша подтаявших, рассыпающихся на пиксели сугробов с черными штрихами брызг вдоль проезжей части и курагой собачьих экскрементов со стороны тротуаров. Налипшая на автомобили городская грязь, скрадывающая их заводские цвета.
        Февральский Петербург в объятиях проституирующей погоды.
        И на размытом фоне города - парень в черной куртке и накинутом на глаза капюшоне. Едва ли не бегом приближавшийся к Инге, он на секунду показался ей молодым рок-стар, вроде «депешей» или «роллингов», какими их навсегда запечатлел на пленке Корбайн.

* * *
        Несколько лет назад, когда она хотела стать известным - ладно, пусть хотя бы не известным, а просто профессиональным - фотографом, Инга так часто и подолгу сидела над работами знаменитого голландца, что многие выучила наизусть. Поза, угол поворота головы, взгляд мимо камеры, пейзаж на заднике… Что это за волшебство? Какой такой магический проявитель был у него, что получались такие снимки? А может, все дело в его двухметровом росте?
        Из-за Антона Корбайна она начала фотографировать.
        И не в последнюю очередь из-за него же и забросила свой «Nikon», поняв, какими жалкими и натужными были ее попытки скопировать стиль нидерландского фотографа рок-звезд, прикоснуться к настоящему искусству, хоть на пару шагов отойдя от селфи и снимков в стиле: «Я красивая сбоку от пальмы». Последним ее опытом оказалась фотосессия на свадьбе подруги, первой из их компашки «Bitches and Witches», как они сами себя называли, выскочившей замуж. Инга не заставляла жениха, упитанного м?лодца в костюме с дурацкой гвоздикой в петлице, и невесту, миловидную шатенку в кремовом платье и с обязательной корзинкой подвядших роз, позировать, а снимала их в стиле папарацци: со спины, сбоку, поправляющими прически или принимающими поздравления по мобильнику. В общем, пыталась делать небанальные снимки. Позже, просматривая получившийся материал, Инга поняла, что кто-то на небесах - тот, кто заведует фотоделом, - посмеялся над ней. Кадры, все до одного, вышли на редкость неудачными, только подчеркивающими недостатки моделей. Подруге Инга соврала, что в процессе съемок у камеры накрылся объектив, и поэтому снимки
оказались испорчены. Теперь ее «зеркалка» пылилась на шкафу. Продать камеру у Инги не поднялась рука. Все равно что котенка утопить. Так она и не стала фотографом, угрохав на попытку им сделаться почти год по окончании института.
        Родители тогда ничего ей не сказали. Потомственные интеллигенты, до какого-то момента они старались не лезть в дела дочери. Мама - врач, папа - ведущий инженер в НИИ. Детство Инги прошло в благоустроенном трехкомнатном храме дома сто двадцать первой серии. В храме, потому что родители были богами. Мама - всепрощающим Христом, ругающим только за редкие пропуски занятий в музыкальной школе, где Инга училась по классу фортепьяно. По молодости хипповавший, веривший в карму и перерождение, слушавший «Аквариум» и читавший Керуака отец - Буддой. Была еще бабушка, олицетворявшая собой гремучую смесь богоборчества и военного коммунизма. Жить в таком пантеоне было нескучно, но так эмоционально сложно, что иногда девочке Инге казалось, что еще немного - и она сойдет с ума. Не сошла. Потому что первыми с ума сошли сами боги.
        В начале перестройки отца позвали в компьютерный бизнес, представлявший собой в те годы перепродажу оргтехники «желтой» сборки. Дела сразу пошли в гору. Со временем родители стали обеспеченными, но всё так же любили книги, музыку, театр и дважды в год - в день знакомства и в день свадьбы - ездили в Таллин, где когда-то повстречались впервые. Единственным минусом оказалось, что по непонятной причине деньги превратили их из спокойных, уравновешенных, пускай и со своими странностями, людей в оголтелых психопатов вроде гангстеров из «Бешеных псов». Они орали по пустякам друг на друга, на коллег, соседей и родственников, били посуду, ломали вещи. Однажды отец с пеной у рта выкинул из окна восьмого этажа новенький «бумбокс», потому что Инга, тогда еще школьница, обманула его, сказав, что выучила уроки. Всего лишь обманула, но отцу этого оказалось достаточно.
        - Будь ты моя жена, а не дочь, улетела бы в окно следом! - крикнул он тогда.
        В другой раз ее мама до хрипоты спорила с телевизором, показывавшим передачу «Здоровье», с тезисами которой она была не согласна. Или на чем свет стоит кляла прическу Жанны Агузаровой и саму певицу, концерт которой показывали по ТВ. Попытавшийся пошутить над ней отец Инги получал свою порцию женского возмущения. Потом родители успокаивались, мирились, извинялись, раскрывали Ремарка или Гранина, включали Баха или Гребенщикова, но назавтра или в крайнем случае послезавтра все повторялось. Так что Инга как-то вдруг оказалась в камере пыток нервной семьи представителей среднего класса. Впрочем, пытки были только моральными, рук ее родители никогда не распускали. Наоборот, с годами у них появились по отношению к ней сентиментальные чувства. Единственная дочь. Красивая, умная. Когда сразу после защиты диплома Инга объявила родителям, что не хочет искать работу по специальности («Управление технологическими инновациями»), а собирается стать фотографом, они сказали: «Хорошо, давай вперед!» Только отец добавил: «Раз уж не собираешься работать, думаю, с твоей внешностью тебе лучше было бы попробовать в
модельном бизнесе». В ответ на его слова Инга поморщилась. Подобное ее не интересовало.
        Она записалась на курсы, купила пару дорогих книжек по фоторемеслу и распоследнюю на тот момент модель «Nikon». Потом сделала шенгенскую визу и умотала на полгода на Средиземное море фотографировать «натуру», мама с папой проспонсировали. Инга снимала африканцев, втюхивающих на римских холмах туристам поддельные сумочки «Gucci» и «Prada»; местных жителей, сидящих рядом со своими скутерами в баре возле базилики Санта-Мария-ин-Трастевере; увешенных фенечками испанских старушек за столиками кафешек Барселонеты; молодых басков в «рибоках», пьющих на набережной пиво; сицилийских чаек на линии прибоя и мальчишек - будущих тореадоров, сражающихся с муляжом быка на арене в Малаге. А еще в ярких платьях и на шпильках танцевала в клубах Баррио Готико, а ночами в тесной, как шкаф, квартирке в районе Клод давала себя раздеть ненасытному до секса смешливому загорелому каталонцу по имени Хесус Антонио.
        Они познакомились в маленьком баре на пересечении кайе Де Провенца и кайе Де Пау Кларис. В тот вечер «Барса» билась с мадридским «Атлетико», бар переполнили мужчины всех возрастов, азартно болевшие за свой любимый клуб. Инга сидела за столиком на улице, потягивала ледяной лагер и прямо через витрину бара фотографировала эмоции болельщиков. Один из них, растатуированный высокий каталонец в модной розовой футболке с надписью «No shoes, no money, no problem», в перерыве вышел на улицу с сигаретой. Закурив, он заулыбался Инге, шагнул к ней и, сделав упреждающий жест лысоватому бармену за стойкой, подсел за ее столик. Смеясь, заговорил по-каталонски. Инга ответила по-английски. «Йес!» - кивнул парень. Бармен принес и поставил перед ними на столик два бокала кавы. Второй тайм каталонец смотрел с улицы через стекло, сжимая руку Инги в моменты, когда «блауграна», сине-гранатовые, шли в атаку. Столичные «матрасники» выиграли, Месси в дополнительное время попал в перекладину, а судья не назначил очевидный пенальти. Сокрушенно качая головой, Хесус смешно расстраивался. Словно корову проиграл. Чтобы
подбодрить парня, Инга погладила его по руке и кокетливо похлопала ресницами. И сразу стало ясно, что от этих похлопываний по телу Хесуса, как пузырьки в новом бокале с кавой, побежали мурашки, чтобы потом превратиться в бабочек внизу живота. Или кто там водится в животах испанских мачо? Ящерицы? Лангустины? Маленькие дорадо? Расплатившись, они рванули на Пласа Реаль - в клубы, набитые людьми так, что все плотно и жарко прижимались друг к другу, а руки ниже локтей и пальцы жили своей секретной жизнью. Сначала Инга смеялась и делала вид, что не замечает прикосновения Хесуса, а когда они стали более настойчивыми, заулыбалась одними глазами и закусила нижнюю губу, приглашая к чему-то большему - твердому, влажному и высокооктановому.
        Просыпались к обеду. Инга тянулась за фотокамерой и снимала на кровати, занимающей полкомнаты, заспанного Хесуса. Они включали на кухне кофеварку. Потом по очереди шли в душ, завтракали, затем выбирались в город или на пляж, если Ингиному приятелю, сплошь покрытому несуразными татуировками, не нужно было на службу. Работал он в трех кварталах от дома стюардом в Саграда Фамилия. Смеясь, говорил, что с его именем только в монастырь или сюда - в собор Святого Семейства. «В богадельню» - так называла его место работы Инга.
        Пользуясь служебным положением, он раз десять бесплатно проводил Ингу в Саграда Фамилия. Фотографировать собор она прекратила после второго визита, но регулярные посещения уже век как недостроенного храма стали для Инги чем-то вроде поездки на «американских горках». Всякий раз у нее захватывало дух от взгляда на Рождество, прямо как Безумное чаепитие, никогда не кончавшееся на фасаде Саграда Фамилия, на распятого кубического Иисуса и на колонны, похожие на нити тянущейся слизи ксеноморфов Ридли Скотта. И от неслышного никому другому шепота внутри храма. И от туристов, бездумно щелкавших весь этот страх божий (вот откуда взялось это выражение, думала Инга) своими телефонами или «зеркалками». В этом городе Инга фотографировала совсем другое - расстроенных или счастливых фанатов «Барсы», стариков, сидящих с бренди за стойками, дома, казавшиеся вывернутыми наизнанку, потому что украшавшее их сграффито больше всего походило на узор обоев… От ремня, на котором Инга носила камеру, на плече появились мозоли, но толку от этого было мало. Количество никак не перерастало в качество. Точно такими же снимками
была засыпана вся инста - красиво, но ничего нового или выдающегося. Фотки, чтобы показать друзьям, не более.
        Завершилось все, когда кончилась виза. Инга вернулась домой. Провожая ее в аэропорту, опечаленный Хесус держался молодцом, не плакал, обещал скоро приехать в гости.
        Так и не приехал.
        Затем случилась та свадебная фотосессия, и Инга поняла, что не получилось из нее того вора, который, фотографируя людей, крадет их души.
        Отец осторожно предложил дни напролет слоняющейся по квартире Инге пойти работать к нему в фирму. Для начала менеджером. У Инги случился нехарактерный для нее приступ ответственности, а может, ей просто захотелось самостоятельности или надоело сидеть в четырех стенах, и она согласилась. А через полтора месяца уволилась, когда окончательно достало каждый день видеть в офисе отца, орущего из-за остывшего кофе или внезапно кончившихся в принтере чернил. Не говоря уже про ушедший к конкурентам заказ. Это точно не было тем зрелищем, ради которого каждое утро стоило открывать глаза.
        Она свинтила в Киев к Махе, одной из экс-«Bitches and Witches». Жила у подруги больше трех месяцев - гуляла по городу, тусовалась, смотрела, как на Днепре встает лед, прочитала всего грустного Чехова и почти всего веселого, сделала стрижку андеркат с выбритыми висками, бросила курить, встретила Новый год. У Махи была «вертушка» и целая куча пластинок из каталога «Ninja Tune», и Инга подсела на приджазованную электронику. На звонки родителей, предупреждающих о новом переводе, она отвечала неохотно и коротко.
        А потом пришла эсэмэска от мамы - отец в больнице с обширным инфарктом, врачи ничего не обещают. Инга купила билет на завтрашний ранний рейс из Борисполя, собрала вещи и торопливо попрощалась с подругой. Пулково встретил ее такой вьюгой, что было странно, как это еще самолет не отправили на запасной аэродром. Из маршрутки она позвонила матери, та сухим голосом попросила ее ехать домой. Холодея от плохого предчувствия, Инга на ватных ногах подошла к домофону и набрала номер квартиры. В дверях ее встретили родители - оба. Отец выглядел усталым, немного постаревшим, но вполне здоровым. Ингу, недоуменно хлопающую слезящимися глазами, мама усадила на пуфик и прямо в коридоре покаялась. Оказалось, что она придумала иезуитский план по возвращению дочери в лоно семьи - обмануть, сказав, что отец болен. Инга, так и не сняв куртку, сидела, привалившись к стене, чувствуя одновременно дурную влажную слабость, боль внизу живота, как при месячных, и раздражение, какое у нее бывало, когда она забывала налепить новый никотиновый пластырь. Хотелось прямо сейчас встать и улететь обратно в Киев. Позже, на кухне, где
мать пыталась привести ее в чувство, сварив крепкий кофе, перед Ингой открылись сразу две бездны. Бездна цинизма ее родителей и бездна их любви к ней. Совершенно неправдоподобным образом оба этих космоса сплелись в полученном ею в Киеве эсэмэс-сообщении. Инга вдруг увидела мать и отца другими глазами - неподобающе суетливыми, слабыми, чем-то похожими на два засыхающих комнатных растения, которые забыли вовремя полить. Пожилыми. Накатывающая на них старость будто добавила к возрасту самой Инги десяток лет. Ненадолго, на пять минут, но за это время фантомные годы материализовались в мудрость, которой она никогда не отличалась. Инга решила остаться дома.
        Отец сказал, что поможет ей найти работу, - и слово свое сдержал. Он был коротко знаком с совладельцем частного банка, где обслуживалась его фирма. Пара звонков - и Ингу ждали там на собеседование. Светлый просторный кабинет на первом этаже здания недалеко от метро, пожилой, похожий на писателя Михаила Веллера фешенебельный киногеничный еврей в дорогом костюме в качестве потенциального босса, неплохая зарплата для человека без опыта - у Инги, по сути, не оставалось выбора. Даже когда она узнала, что работать будет не в самом банке, а в его «дочке».
        - Они занимаются кредитами, - сладко улыбнулся Веллер. - Помогают физлицам осуществлять свои мечты…
        Включив ответную улыбку, Инга кивнула, в том смысле, что да, осуществлять мечты физлиц - благая миссия. На следующий день с ней оформили трудовой договор.
        Понимание, где она трудится, пришло чуть позже, через неделю, когда от «бумажной» стажировки (новые коллеги-«старослужащие» просто скинули на нее часть своих рутинных обязанностей) Инга перешла к работе с клиентами. То, что ее босс при первой встрече назвал «дочкой», оказалось небольшой самостоятельной фирмой. Босс (он же - глава кредитного отдела банка) являлся ее соучредителем. Сферой деятельности конторы являлось оказание коллекторских услуг банку. Фирма брала у банка кредит на льготных условиях, на него выкупала портфель просроченных на шестьдесят и больше дней потребительских и бизнес-кредитов. В результате цессии банк избавлялся от части объема непогашенных кредитов, а коллекторское агентство получало фронт работ в виде очередного «расстрельного списка». Операторы колл-центра, три молодых стрессоустойчивых, как железобетон, выпускника психологических факультетов, обзванивали нерадивых клиентов банка и неживыми голосами предлагали в срочном порядке рассчитаться по кредиту. После третьего-четвертого звонка за неделю многие «зерна», как их тут называли, нервно бросали трубку, не дослушав до
конца первую фразу, и выплачивали долг, обычно сильно выросший за счет штрафов и пеней. Если числящиеся в должниках люди тянули время или меняли номер телефона, к ним отправляли одну из «выездных групп» - мобильную бригаду, состоящую из пары человек. Эти двое были крепкими, брутального вида мужиками в возрасте около сорока, то ли отставными военными, повоевавшими в «горячих точках», то ли бывшими уголовниками, отмотавшими не по одному сроку в колониях строгого режима. Инга подозревала, что были там и те и другие.
        Вот ты выходишь вечером с работы, думая о том, что купить к ужину в «Перекрестке», или в какое место закатиться в ближайшую пятницу с друзьями, или о том, что жена просила новые туфли взамен тех, у которых лопнула подошва, а тебя вдруг останавливают двое коротко стриженных мужиков в черных кожаных куртках. Высверливая в тебе дыры стальными взглядами, они интересуются, когда ты собираешься заплатить долг. Ты нервно сглатываешь и чужим голосом начинаешь что-то лопотать про кризис и просевшие продажи, про то, что перестали выплачивать премии, про «я обязательно отдам».
        «Кожаные куртки» кивают:
        - Знаем, что отдашь. Вопрос - когда? Потому что чем раньше, тем лучше, даже тебе. Меньше придется платить. Счетчик-то тикает, деньги капают - и не в твой карман, а из него, просто ты об этом не думаешь. Что ты как октябренок?
        Ты судорожно вздыхаешь, безуспешно пытаешься набрать полные легкие воздуха. У тебя начинается паническая атака. Ты расстегиваешь ворот рубашки, словно это впустит в легкие дополнительный кислород. «Кожаным курткам» твое состояние неинтересно. Их занимает только один вопрос:
        - Когда?
        Непослушными руками ты достаешь из кармана кошелек, открываешь его, дрожащими пальцами достаешь из него купюры.
        - Все, что есть. На карте еще три тысячи. Я их сниму сейчас в банкомате, тут у метро есть…
        «Куртки» презрительно щерятся на смятые разноцветные бумажки, говорят сквозь зубы:
        - Не по частям. Нужны все деньги сразу. По частям надо было раньше отдавать.
        Все? Там ведь сумма раз в двадцать больше, чем у тебя сейчас за душой.
        - У меня нет столько! - взвизгиваешь ты. - Где мне их взять?..
        - Найдешь, - пожимают плечами «куртки», - если не хочешь, чтобы мы завтра твою дочку забрали из садика.
        Тебе становится страшно. Так страшно, что ты едва стоишь на ногах. Бледнея, ты вдруг чувствуешь себя коктейлем в шейкере у бармена в том заведении, где ты с коллегами отмечал покупку нового «кашкай», взятого по программе автокредитования. Внутренности смешаны и взболтаны - сердце ушло под колено, печень всплыла на место сердца, а почки ты сейчас, кажется, выблюешь одну за другой.
        - На следующей неделе, - сипишь ты в ответ на очередное «когда?» «кожаных курток». - После выходных.
        Ты даже сам себе не веришь, просто хочешь, чтобы «куртки» исчезли, дали тебе отдышаться, собраться с мыслями. И коллекторы вдруг уходят, удовлетворенно кивнув. Провожая их взглядом до дорогого черного «немца», будто заехавшего сюда прямо из девяностых, ты думаешь, скольких таких же, как ты, бедолаг пришлось им выпотрошить, чтобы иметь возможность ездить на этой машине. Плывя в метро через густой человеческий суп, ты проклинаешь день, когда уступил жене и взял в кредит тот злоебучий «ниссан», всего лишь через три месяца разбитый этой дурой вдребезги. Хорошо, не убилась сама. Или наоборот - плохо. И что теперь делать? Обратиться в полицию с жалобой на незаконные методы досудебного взыскания, на то, что на тебя оказывается психологическое воздействие путем угроз твоему ребенку? Копы будут заодно с коллекторами всего лишь за обещание процента от твоего долга. Лихорадочно вспоминаешь всех знакомых, нет ли у кого родственников в ФСБ или других силовых ведомствах? Банкротство физического лица? Потом ты осознаешь, что платить все равно придется. И лучше сделать это быстрее. Где только взять деньги? Занять
в долг? Ограбить банк? Продать чуть было не выблеванную почку? Найти вторую работу? Что угодно, только больше не видеть этих страшных, будто из другого времени, людей и их скучающие лица… Перекредитоваться в другом банке? А что? Наверное, это выход. Пусть в этот раз жена берет, у тебя теперь неважная кредитная история, а вы ведь еще собирались к лету дачу покупать…
        Недели три Инга занималась отчетами и бухгалтерскими выкладками, понимая, что ее взяли по блату на место, которого попросту нет в отлаженной цепочке рабочих звеньев и корпоративных пищевых цепей в фирме. В другое время она бы подошла к боссу, Михаилу Веллеру, которого звали Аб? Арнольдович, и уволилась по собственному желанию, но не сейчас. Каждый раз, когда у нее свербило так поступить, Инга думала, какими глазами на нее посмотрят мать с отцом.
        Семья - методично повторяющееся молчаливое неодобрение твоих поступков.
        А потом Аба Арнольдович, носивший «здравствуйте-я-ваша-тетя-покровско-воротную» фамилию Козаков, заехав в офис во время обеденного перерыва в банке, вызвал ее в свой кабинет и сказал:
        - Здравствуй, Инга. Садись… Хорошо выглядишь… Времени у меня мало, давай сразу к делу… В общем так. Я к тебе пригляделся. Мне понравилось, как ты работаешь… Будем считать, что твой испытательный срок благополучно завершился. Пора тебе приступать к обязанностям, для выполнения которых тебя сюда и взяли.
        Оказалось, что у его фирмы были второе дно и двойная бухгалтерия. Агентство кредитовало частные и юридические лица, которым отказывали банки, - высокие риски под высокие же процентные ставки. Выступало в роли Алёны Ивановны, старухи-процентщицы. И проблемы невыплат и просрочек здесь решались жестче.
        - Для начала конфискуем ценное имущество должника, которое можно быстро реализовать, - без обиняков поведал Аба Арнольдович. - Все, что можно, ну а дальше смотрим по ситуации…
        Инге предназначалась роль частного судебного пристава, и даже на словах, звучащих в спокойной обстановке кабинета босса, это выглядело стремно и не слишком вдохновляюще.
        - Улыбаешься, вежливо оглашаешь сумму долга и находишь в контакте с должником способы погашения кредита… Будешь исполнять функции менеджера по работе с клиентами, как-то так, а то наши ребята… - улыбнулся Аба Арнольдович. - Есть среди них тупые как мешок с молотками, им проще стены головами прошибать - и не всегда только чужими… Да и пара лишних рук иногда полезна…
        Вот уж, подумала Инга, выходя из кабинета, работенка для гоя. И что босс имел в виду, говоря про лишние руки?
        Назавтра она выехала на встречу с клиентом.
        - Новенькая, что ли? - спросил у нее небритый мужчина, ожидавший возле стоявшего на офисной парковке под разведенными парами «глазастого» «мерина».
        - Да, - кивнула Инга. - Добрый день. Куда мне садиться? Вперед? Назад?
        - Куда хочешь. Хоть в багажник… Чего скалишься?..
        - А… твой напарник? - погасив улыбку, Инга решила проигнорировать реплику про багажник. - Вы ведь ездите по двое? Он не будет против? Где его место?
        - Он задержится, подъедет позже, сразу к клиенту… Да садись уже.
        Инга уселась в кресло рядом с водительским, положила портфель с документами на колени.
        - Инга, - прочитал коллектор на ее бэйдже. - Красивое имя… Только табличку лучше сними, - посоветовал он, - у нас сегодня что-то вроде выездной сессии товарищеского суда. Хотя ты, наверное, и не знаешь, что такое «товарищеский» суд.
        - Почему? Знаю. На таком судили Афоню из кино.
        - Ого! - мужчина глянул на Ингу с неподдельным интересом. - Новое поколение, оказывается, смотрит не только «Сумерки».
        - Я «Сумерки» вообще не смотрю, - взглянула она в глаза собеседника. - Не верю я в романтичных вампиров.
        Мужчина усмехнулся, потом кинул взгляд на ее прическу.
        - Это сейчас мода такая или ты после какой-то болезни? Вроде сыпняка?
        Инга решила не отвечать на насмешку. Что он понимает вообще?
        - Хочешь, включи музыку, - предложил коллектор, стартуя с парковки.
        - Спасибо, я лучше тишину послушаю, - сказала Инга, опасаясь, что магнитола исторгнет из колонок русский шансон.
        - Тишину в открытом космосе послушаешь. Или на Луне, там звук не распространяется. А здесь город, так что лучше музыку включить, и погромче, чтобы не разговаривать и не думать, - проговорил мужчина и нажал кнопку на магнитоле.
        К удивлению Инги, заиграл не шансон, а то, что она сумела распознать как «Nine Inch Nails», которых слушал один из ее друзей. Скосив взгляд на водителя, Инга стала внимательно изучать его, пока он не отрываясь смотрел на дорогу. Чем-то он походил на писателя Илью Стогова. Плотный, хотя в офисе его называли почему-то Худым, с выбритым угловатым черепом и с темной щетиной на впалых щеках и квадратном подбородке. Кожа обтягивала будто скрученные из арматуры скулы. Корявый шрам с палец длиной тянулся с правой стороны шеи. Куртка-«бомбер», не очень-то подходящая для его возраста. Хотя сколько ему лет? Тридцать пять? Сорок? Еще больше? Не совсем понятно. В любом случае, по ее меркам, совсем старик. Но Антон Корбайн, Инга даже не сомневалась, нашел бы, с какого ракурса и при каком освещении запечатлеть этого сурового чувака, чтобы одним кадром показать всю его суть. Честно говоря, Худой того стоил.
        - Твою мать! - ругнулся Худой на внезапно, без поворотников, влезшую на их полосу женщину в годах на желтом «матизе» в ромашку. - Я худею с них! Понаберут машин в кредит, понакупят, на хер, прав, летают, не глядя, как «метеоры» в Кронштадт, а ты уворачивайся от них!.. - он резко посигналил подрезавшей его машине и повернулся к Инге. - У тебя как с этим? Водить умеешь?
        - Права есть, - уклончиво ответила девушка, не став упоминать, что она получила их года три назад и с тех пор сидела за рулем пару раз.
        - Права есть или нет, не важно. А вести машину сможешь?
        - Какую? - не поняла Инга.
        - Да хоть эту.
        - Так ведь ты… Вы за рулем.
        - Это пока ноге капкан не мешает… А вдруг меня подранят? Или завалят? Что будешь делать?
        - Кто завалит? Какой капкан? - спросила Инга, которой было никак не взять в толк, шутит так Худой или нет.
        Она почувствовала, как по спине неприятной толпой побежали мурашки, а в животе резко похолодело.
        - Ладно, расслабься, - сказал вдруг коллектор и добавил чуть слышно: - Я худею…
        Инга подумала, что лучше уж пусть «Nine Inch Nails» продолжают своей жуткой музыкой забивать ей в голову эти самые девятидюймовые гвозди, чем они будут вести такие малоприятные разговоры.
        «Мерс» выскочил на проспект Энгельса, с каждой минутой приближаясь к месту назначения - поселку Парголово. Мелькнул парк - дореволюционные владения графов Шуваловых, в глубине которого находились искусственные пруды, из-за их формы названные Рубаха Наполеона и Шапка Наполеона. Потянулись коттеджные поселки, выстроенные на выкупленных у бывших собственников советских дачных участков. В одном из таких коттеджей жил… Инга достала из портфеля документы и взглянула на имя должника. Ну да, Олег Федорович Крюков.
        Коммерсант, генеральный директор и владелец небольшого торгового дома, пытавшийся с помощью взятого у Козакова и его компаньонов кредита поправить дела. Не вышло. По данным разведки, его бизнес, пуская пузыри, пошел ко дну, что не мешало Крюкову этим будним днем устанавливать жаровню для барбекю недалеко от крыльца своего двухэтажного дома из красного кирпича. Делал он это энергично, с азартом. Зашел в пристроенный к дому гараж, вернулся с жидкостью для розжига. Запалил высыпанные в жаровню угли. Вынутым из красивого футляра штопором открыл бутылку красного вина. Рядом с громким смехом гонялись друг за другом молодая женщина в красно-белом спортивном костюме с патриотической символикой и мальчик лет пяти в вязаной шапочке и ярко-желтой куртке. Держа бутылку в руках, Крюков окликнул жену, что-то спросил. Та согласно махнула рукой. Бизнесмен плеснул вино в бокалы. Добродушное апрельское солнце радовало отдыхающее семейство теплом.
        Сидевшие в припаркованной у дома напротив машине, Инга с Худым наблюдали за идиллией через огораживающий территорию решетчатый забор.
        - Смотрю, он не парится, - с внезапной злобой прошипел сквозь зубы Худой. - В долгах как в шелках, а сам… Я худею с таких…
        - Мне кажется, лучше смотреть на это с другой стороны. Благодаря таким у нас есть работа.
        - Вот это ты прямо в цель ракету выпустила. Будет сейчас нам работа…
        В кармане Худого затренькал дешевый мобильник.
        - Да?.. Видишь их? Совсем нет совести у человека, как считаешь?.. Ага, калитка лоховская. Мы с новенькой заходим первыми. Ты - за нами… Не спеши, давай подождем, пускай он там первую порцию мяса жарнет. Пожрем хоть малец… Я худею, чего долго? Недолго! Куда торопиться?.. Ждем, я сказал!
        Инга повертела головой, пытаясь увидеть, с кем разговаривает ее спутник. По всему выходило, что коллега Худого сидел в ржаво-белом, сильно поюзанном «транзите», приткнувшемся за два дома от них. Или это просто кто-то переезжает?
        - Что ему сказать, помнишь? - посмотрел Худой на Ингу.
        Та кивнула.
        - Хорошо, что помнишь. Только этому ухарю говори, не говори - без толку. Третий месяц виляет, сука. Менты у него знакомые какие-то… Ну все, довилялся. Сейчас прижмем так, что брызнет из него, как из помидора. Небо с овчинку покажется.
        От этих слов Инга обмерла, обеими руками вцепившись в портфель. Ощутила, как леденеют пальцы. Почувствовала, что захотелось в туалет. Устроилась клерком, а угодила, кажется, в разборки из-за чужих денег. Может, просто не выходить из «мерса»?
        Прошло минут десять. Сменившая грохочущий из колонок индастриал тишина казалась зловещей и удушливой, усугубляя дискомфорт, что испытывала Инга.
        Перед домом мама, разойдясь с сыном метров на пять, неумело пинали друг другу мяч с нарисованными на нем цветными утятами. Крюков, подставляя солнцу лицо, жмурился, попивал вино и раскладывал на решетке жаровни тонко порезанные куски мяса. Инга почувствовала, что не в силах больше ждать.
        - Пойдемте сейчас. На обратном пути заедем в «МакАвто», я возьму вам, что вы захотите… Пойдемте, пожалуйста, - предложила она коллектору и услышала в ответ:
        - Я худею… Знаешь, из чего в «МакАвто» еду делают? Даже голодные коты это не едят. Назовешь дерьмом их «макнаггетс» - и то комплимент сделаешь… Да чего ты паришься, сиди себе спокойно…
        Еще минут семь спустя Худой опустил стекло со своей стороны и потянул носом, принюхиваясь.
        - Пошли, - резко кинул он Инге. - Не то мясо у них подгорит.
        Он выскочил из машины и, не дожидаясь замешкавшуюся с портфелем девушку, двинулся к забору, до которого оставалось с полтора десятка шагов. Подошел к запертой калитке, сваренной из узорчатых кованых прутьев, ухватился за них и легко, как в «Сумерках» (Инга соврала Худому, на первую часть ее затащили в кино), бросил свое тело вверх и вперед. Приземлился по ту сторону дверцы чуть ниже человеческого роста и, открыв ее перед Ингой, повернулся к спешащему навстречу хозяину дома.
        - Что вам надо? Вы кто такие?
        - Расскажи ему, кто мы такие, раз он не догоняет, - кивнул Худой Инге, сближаясь с бизнесменом.
        - Э-э-э… - Инга поняла, что снова забыла имя неудачливого предпринимателя. Черт, как же глупо. Это все стресс. Обычное такое… - Извините, - придушенным голосом произнесла она, обращаясь неизвестно к кому, и, расстегнув блестящий замок на портфеле, полезла в него за документами.
        - Я худею… Т? бабки Арнольдычу торчишь? - Худой вплотную приблизился к генеральному директору. - Торчишь, правильно. Значит, не ошиблись домом. А отдавать когда собираешься?
        - Я с ним этот вопрос уладил, - шагнув назад, проговорил должник.
        - С ним? Уладил? - Худой прищурился, будто услышал оскорбление в свой адрес. - А теперь с нами давай уладь… Сколько ты там должен, а? Небось и сам не знаешь? Сколько? - он ухватил бизнесмена за воротник песочного цвета куртки, рывком потянул на себя.
        Треск рвущейся ткани заглушил невнятный возглас неудачливого бизнесмена. Инга мельком глянула на женщину и ребенка у дома. Неправильно у них на глазах прессовать главу семьи. Сказать бы об этом…
        - Нет, это три месяца назад столько было! Новенькая, озвучь ему, сколько он торчит!
        - Пять… Пять миллионов триста семнадцать тысяч, - нетвердым голосом прочитала Инга в предписании, которое только сейчас достала из портфеля.
        - Сколько?.. - просипел бизнесмен, будто спущенный мячик выпустил остатки воздуха. - Да не может быть! Откуда?..
        - Догадайся! Ты бы еще дольше гасился по норам, сука! - Худой толкнул Крюкова, и тот, не удержавшись на ногах, полетел на дорожку, засыпанную отсевом. - Опять за мусоров думаешь спрятаться? Не выйдет, козлина! За такие деньги не то что убивают - убивают дважды.
        Мимо Инги шагнул похожий на Худого его напарник из ржавого «транзита» с поводком вокруг запястья, на другом конце которого с бешеным лаем и капающей из пасти слюной рвался из ошейника английский мастиф. Не обратив внимания на девушку, пес проскочил мимо нее. На секунду вся их троица замерла. Худой смотрел на Крюкова, а тот вместе с Ингой провожали глазами коллектора с рычащей собакой на поводке.
        У дома завизжали, перебивая лай мастифа. Сначала ребенок, потом - его мать. Ужас в их воплях взметнулся ледяным жгутом, обвиваясь вокруг Инги. Она неловко переступила, будто стояла не на ногах, а на ходулях. Чуть было не выронила из затрясшихся рук документы. Чего-то подобного она и ожидала.
        Визг стих, когда мать поймала ребенка в объятия, но оглушительный собачий лай не прекратился.
        - Нет! - крикнул хозяин семейства в спину коллектору. - Дом! - посмотрел он на жену. - Запритесь в доме!
        Та не услышала. Безумными, вылезающими из орбит глазами она смотрела на агрессивно настроенного бойцовского пса, приближавшегося к ним с сыном. Лай мастифа в клочья рвал весенний день. Инге захотелось пальцами заткнуть уши и зажмуриться.
        - Нет! - закричала жена Крюкова. - Нет! Уйдите! Убери собаку!
        - Маккартни! - скомандовал коллектор мастифу, и тот, словно взбесившись от звука его хриплого тяжелого голоса, прыгнул вперед.
        Отчаянный визг женщины ушел куда-то в частоты ультразвука. С неистовым лаем собака бесновалась в паре метров от жертв. Упираясь короткими ногами, из-под которых летел песок, она пыталась добраться до застывших соляными столбами матери и сына. Коллектор с усилием удерживал струной натянувшийся поводок. «Если он порвется…» - пришла в голову Инге ужасная мысль. У нее тряслись поджилки. А потом она почувствовала, что может обмочиться прямо здесь.
        - Нет! Уберите собаку! - вновь крикнул ошалевший от дикого зрелища должник. - А-а-а! - закричал он вдруг, когда, нагнувшись к нему, Худой взмахнул рукой.
        Неизвестно откуда оказавшаяся в ней крестовая отвертка пробила левую ладонь Крюкова и с мерзким хрустом воткнулась в утоптанный отсев дорожки. Сидящий на земле бизнесмен выгнулся дугой, ухватился здоровой рукой за черно-красную ребристую рукоять отвертки и попытался вытащить ее из раны. Худой мгновенно пресек эту попытку, наступив на руку Крюкову ботинком с тяжелым протектором.
        - Ум-м-м, - будто с заклеенным ртом замычал бизнесмен, когда прижатая ногой рукоятка отвертки впечаталась в его ладонь, пришпиленную к земле огромной бледной, с алыми пятнами на крыльях бабочкой.
        В разные стороны полетели брызги, будто уронили на пол бутылку кетчупа. Крюков заорал неожиданным для его комплекции басом. У дома яростно щелкал зубами мечущийся на поводке мастиф. Мальчик в руках бледной как смерть матери громко ревел, отвернувшись от пса и время от времени на него оглядываясь. Его заплаканное лицо покраснело от натуги. От опрокинутой жаровни пахло горелым мясом. Пролившееся вино напоминало кровь. Инга с застывшим как маска лицом неподвижно стояла внутри этого разверзшегося ада и пыталась понять замороженными мозгами, что ей делать. К запахам крови и подгоревшего мяса добавилась вонь мочи, темным пятном проступившей на джинсах корчащегося от боли коммерсанта. Вечером, видимо от пережитого стресса, у Инги на несколько дней раньше срока начнутся, как она их называла, «счастливые часы суши».
        - Так что с долгом? Не слышу! Отдашь? - спросил у Крюкова Худой. - Когда?
        Крепко зажмурившись и не открывая глаз, гендиректор еле слышно попросил:
        - Уберите собаку, пожалуйста… Я все сделаю, все заплач?… Пожалуйста…
        Худой поднял голову и свистнул напарнику.
        - Готов!
        - Фу, Маккартни!.. Фу, я сказал!..
        - Убрали собаку. Пока… Рассказывай, как будешь платить. Мы тебя слушаем.
        - Я… Я не знаю…
        - Блядь, - с руганью ударил Худой бизнесмена в живот ногой. - Что, вторая серия начинается?
        Крюков скривился от боли, затараторил сбиваясь:
        - Нет, погодите! «Гелендваген» стоит в гараже, двухгодовалый. Можно продать за…
        - Продадим, - кивнул Худой. - Еще что?
        - На счете в банке еще… Тысяч триста, может быть… На зарплату людям…
        - Так, все понятно. Дом застрахован?
        - Нет, - Крюков помотал головой, всхлипнул и повторил еще раз. - Нет.
        - Тогда страхуй. Сожжем, получишь деньги, отдашь нам. Молись, чтобы страховки хватило… Вставай, - Худой с усилием выдернул отвертку из отсева, а потом из руки.
        Бизнесмен коротко вскрикнул и уставился на отвратительного вида рану в ладони.
        - Что ты как девочка? - поморщился коллектор. - Идем, напишешь доверку на «гелек», генеральную потом у нотариуса оформим, техпаспорт с ключами сейчас отдашь… Тачка пока у нас постоит. Если со страховкой срастется, вернем. Будешь в нем жить, пока заново не отстроишься… Долго собрался сидеть?.. И ты тоже, новенькая. Двигай.
        Стены в доме Крюкова были увешаны головами диких зверей. Лось и кабан оценивающе разглядывали незваных гостей стеклянными глазами, пока присевший к низкому столику в гостиной Крюков пытался подрагивающей рукой написать доверенность на управление транспортным средством.
        - Вот, - протянул он документ Худому.
        - И кому я ее покажу? Всю в крови измазал. Ты бы еще написал на ней: «Помогите!» Я худею… Переписывай!.. Смотрю, ты охотник, да? И оружие, наверное, есть?.. Тоже конфискуем, чтобы в спину сдуру не шмальнул…
        Потом они втроем спустились в гараж, откуда уже не был слышен плач мальчика, спрятанного перепуганной матерью где-то наверху. Антрацитового цвета «гелендваген» напоминал броневик.
        - Держи ключи, - Худой протянул Инге брелок.
        - Что это? Зачем?
        - Поедешь на нем за мной.
        - Я? - растерялась Инга.
        - Ну не я же. Говорила же, что водишь машину. Сашок с Маккартни на «транзите» поедут, я - на нашем «мерсе». Так что «гелек» тебе достается.
        - Но он же… И прав у меня нет, - испугалась Инга. - А если остановят…
        - Я худею… Да не ссы ты. Доверка же есть, хоть и кривая. Пэтээска тоже. Права, скажешь, дома забыла, извините, гражданин начальник, улыбнешься. Я рядом буду, отмажу деньгами, если что. Не возьмет денег, покажу вот это, - Худой поправил висящий у него на плече хозяйский охотничий карабин, выглядевший как ближайший родственник АК. - Открывай ворота, не стой! - кивнул он генеральному директору.
        - Я не могу, не хочу! - помотала головой Инга. - Я на такое не подписывалась. Не собираюсь я ездить на угнанной машине!
        - Да почему угнанная, я худею… Ты же не будешь заявлять? - повернулся Худой к Крюкову. - А хочешь, пусть он ведет «гелек», а ты сзади будешь сидеть, «сайгу» у его головы держать. Выбирай…
        Обратную дорогу Инга помнила смутно. В памяти остались только ее вцепившиеся в руль скрюченные пальцы и «стопы» «мерса», на котором перед ней ехал Худой.
        - Молодец! Нормально водишь, не по-бабски, - похвалил ее коллектор, когда она загнала «гелендваген» в огромный полукруглый ангар из серого рифленого металла.
        Ангар находился на территории какого-то полудохлого автопредприятия в Обухово и был, как автосалон, на треть заставлен дорогими иномарками, тускло отражающими свет висящих под потолком прожекторов.
        - Ключи в машине, - сказала девушка пожилому охраннику, отпершему ангар.
        Тот показал Инге место, куда ставить машину, и вышел на улицу.
        - Всё в порядке, я уже сфотографировал на телефон, «сдал-принял», - заулыбался он, когда девушка присоединилась к нему. - Новенькая?
        - Хозяин говорил, два года ей, кажется, - ответила Инга, которую до сих пор потряхивало.
        - Да нет, ты - новенькая?
        - Извините, не поняла сразу. Да, скоро месяц будет.
        - Я и вижу, бледная вся… А зовут-то как?
        Она промолчала, быстрым шагом отошла за угол ангара и стала громко блевать, пытаясь исторгнуть из себя вместе с переваренной едой и остро пахнущей желчью страх и вину. Когда спазмы утихли, Инга вытерла рот найденной в кармане бумажной салфеткой и подошла к стоявшему у «мерседеса» Худому.
        - Нам надо здесь находиться?
        - Больше нет, мы свою работу сделали. Поехали.
        - В офис? - спросила Инга, усаживаясь в салон.
        - На сегодня рабочий день кончился, - покачал головой Худой.
        - Тогда подбрось меня до дома, - попросила она и подумала, что там что-то нужно будет говорить родителям, а завтра с утра снова идти на эту работу.
        - Без проблем, - кивнул Худой.
        Но обманул ее, потому что привез не домой, а в угрюмого вида кабак в центре.
        - Что это? - испугалась Инга, разглядывая из машины вывеску и закопченные от выхлопных газов окна.
        - Пойдем. Тебе выпить надо. И чем больше, тем лучше.
        - Я в такие не хожу, - покачала головой девушка, - здесь, наверное, только бандиты бухают.
        - А мы с тобой кто? Учителя? Или пожарники? Как раз самые настоящие бандиты. Рэкетиры. Шучу… Мохито тут, конечно, не делают, но водка у них настоящая. Так что идем, слушай меня и радио.
        Внутри было торжественно и малолюдно (ранний вечер). Дальние столы (громоздкий дизайн не позволял назвать их «столиками») терялись в полумраке, который безуспешно пытался разогнать красно-коричневый свет висящих по стенам вычурных, в восточном стиле, ламп. Инга с Худым сели за стол, за которым свободно могла бы поместиться компания из восьми человек. Официант в белой рубашке, меню в переплете из кожи царя, графин холодной водки, салат «Столичный», соленые огурцы, селедка, антрекот с картофелем по-деревенски.
        - Я есть не буду, - помотала головой Инга.
        - А ты не ешь, ты закусывай, - Худой наполнил рюмки. - Давай выпьем.
        - Я так и не знаю, как тебя зовут, - произнесла она, взяв рюмку в руку.
        - Павел. За знакомство.
        Инга опрокинула в себя алкоголь, поморщилась. Водку она не любила и пила лишь от случая к случаю.
        - Лекарство сладким не бывает, - прокомментировал ее гримасу Павел. - И закусывай, чтоб не развезло через двадцать минут.
        - Угу… Павел… Ничего, что я с набитым ртом?.. Ты мне скажи, ты этим каждый день занимаешься?
        - Фрики у «зерен» выбиваю? Не каждый. Выходные никто не отменял, - ответил коллектор.
        - Фрики? - переспросила девушка.
        - Деньги. Бабки. Лавэ. Финики. Фрики. Как хочешь, так и называй.
        - И что, постоянно возите с собой мастифа?
        Худой налил еще по одной, выпили.
        - Нет, просто упертый тип попался тебе для первого раза. Наглый как танк. Я же говорил, менты у него подвязаны там. Родственники какие-то. Вот мы и пугнули его псом. Теперь будет по струнке ходить, за сына дрожать. Глядишь, дом и вправду спалит…
        - Так спокойно об этом говоришь… - сощурилась Инга.
        - А что мне делать? У меня работа такая. И у тебя, кстати, тоже. Привыкай. Нет-нет да и случаются жмоты, которые пытаются зажать фрики. Бизнесмены, в основном. Как этот вот… Ты не вздумай его жалеть или еще что. Если бы врасплох его не застали, еще неизвестно, как бы все обернулось. Ты же видела, он охотник. Саданул бы картечью тебе в живот из «сайги», и не сидела бы ты сейчас здесь. Сразу бы поняла, что жизнь состоит не из трех половин. Я худею…
        Инга представила эту ситуацию, и ее замутило. Павел сказал, не замечая ее состояния:
        - Давай поедим, что ли…
        Через полчаса Инга почувствовала, что поплыла от сытости и недавнего стресса. И еще от пяти рюмок водки.
        - Ты, Павел, прямо как Железный человек, - предположила она, продолжая на некоторое время затихший разговор. - Всё нипочем.
        - Железный? - пожал он плечами. - Тогда бы печень по утрам не болела… Вряд ли. Думаю, я просто обычный хер, всего-то чуть посмелее других. Знаешь, я в третий класс пошел, когда отец у меня погиб в автокатастрофе. Мать стала пить горькую. Через год повесилась в ванной. Нас с братом забрала к себе двоюродная бабка по материнской линии. Она жила в деревне Глухое в Вологодской области. Настоящий медвежий угол, я худею. Пять раскиданных по опушке леса домов, соседей видишь два раза в неделю, если только не пойдешь к ним специально. Дороги из Глухого все через болота. Зимники, летом по ним и пройти-то трудно. Вокруг леса, озёра и несколько таких же деревень. Две пустые законсервированные «зоны», где валили лес еще военнопленные - финны, гансы. Они же построили узкоколейку на конной тяге, чтобы вывозить лес к реке, по которой его потом сплавляли. Узкоколейку разобрали лет за десять до того, как мы с братом там появились. До райцентра доехать - проще туда-обратно на Марс слетать, честное слово… Знаешь, как время там проверяли? В два часа над деревней пролетал «кукурузник» в Рыбинск, по нему и подводили
часы. Я худею… Конечно, ягоды, грибы, рыбалка - с этим там все в порядке, но жизнь как на другой планете. Настоящий Русский Север. И это еще при советской власти. Что там сейчас, вообще страшно представить. Я же там с детства не был. Вымерло, наверное, все… Так я к чему? Два года мы там прожили, а потом бабка по осени заболела и умерла. Быстро так, за неделю. Врачей, сама понимаешь, там отродясь не бывало. Сами все лечились. Травами всякими. И больше родных у нас не осталось. Мы с братом подумали, что нас теперь в детдом отправят. В общем, мы бабку тайком похоронили. Закопали ночью в лесу. И еще полгода потом ходили через две деревни на почту, получали за бабку пенсию и на нее жили. Ухаживали за скотиной. По хозяйству всякое. Брат поросенка зарезал. Тот визжал - я худею! Эти, из Парголова сегодня - так, цветочки. Я тогда уши себе затыкал, чтобы не слышать порося… Может, жили бы и дальше, но соседка заподозрила неладное, в милицию заяву накатала. Решила, что мы с братом бабку сами порешили. Приехал участковый, потом следствие, эксгумация, ничего не доказали, нас отправили в колонию для
несовершеннолетних… Как сейчас прямо помню, как поросенку кишки выпускали. Он еще брата за руку цапнул. И как мертвую бабку на волокуше в ночной лес вдоль Студенки тащили… Ты, Инга, только одно запомни. Тут, не в коллекторах, а вообще, - Худой сделал руками всеобъемлющий жест, - либо ты зарплату получаешь, либо они кредит не возвращают. По мне лучше все-таки первое…
        Инге, внимательно слушавшей историю, вдруг захотелось рассказать Худому что-нибудь такое, чтобы он понял, что она тоже вылеплена не из слоеного теста.
        - Ты прямо как нечисть какая на меня смотришь, - сказал ей Худой.
        - Точно… Мы с подругами несколько лет назад, я еще училась, прямо посреди недели пошли повеселиться в одно место. Ну, вроде клуба… Выпить, потанцевать. «Мишка с куклой бойко топают, бойко топают, посмотри»… Давай, кстати, еще выпьем… Ага, ну будь… На входе там пара охранников стояла. Такие, знаешь, дядечки. Вроде тебя. Извини, если что…
        - Нормально. Я же и вправду дядечка.
        - Это потом мы поняли, что они под спид?ми были, чтобы спать не хотелось. А сначала казались такими приличными: вежливые, улыбаются, «липтон» с молоком из пивных бокалов дуют. Мы им поулыбались в ответ и вышли на улицу. Подышать после танцпола, мальчиков обсудить, все такое… Обратно в клуб - а охрана нас не пускает. Морды кирпичом: «Закрытая вечеринка». Видать, спиды им сознание расширили и перекосили заодно. Да и хрен бы с ними и с их клубом, но у Аськи, одной нашей, внутри осталась куртка. Дорогая, да и вообще жалко. Аська просит, чтобы хотя бы ее пропустили куртку забрать. Охранники только смеются. Мол, вас тут и не было. Аська распсиховалась, отталкивает их, чтобы войти. Бесполезно, все равно что гору толкать или дом. Охранники ее держат за руки, за плечи, она бесится, орет. А рядом со входом скутер стоит, на нем ди-джей в клуб приехал. И шлем висит на руле. «Реплэевский», цветов итальянского флага. Тут у меня в голове будто щелкнуло. Пока охрана с Аськой воюет, я хватаю шлем, подскакиваю и ударяю им с размаха в голову одному из дядек. Он шалеет, стоит, соображая, что да как. Я - тоже. Не
понимаю, что сделала. Девчонки сказали потом, что у меня в тот момент было выражение лица как у куклы. Я охранника второй раз треснула. И даже третий успела. Шлем раскалывается, охранник на ступеньки - брык, его напарник - к нему. У того кровь из головы течет. Мы - тут уж не до куртки, хорошо, никаких документов в ней не осталось - бегом через подворотню. А этот нам вслед орет: «Суки! Ведьмы!» А мы бежали так, что какой-нибудь рекорд уж наверняка поставили… Вот и отдохнули, я худею!
        Худой захохотал и потянулся к графину.
        «Интересно, куда мы едем? - думала позже Инга, растекшись по сиденью летящего через ночной город „мерса“. - Ко мне или к нему? Я, наверное, не против, если к нему… Только сколько же ему все-таки лет?»
        Привез ее Худой к маме с папой.
        И передал, удивленную, с рук на руки таким же удивленным родителям.

* * *
        Неожиданно для себя она осталась в фирме. К новой работе привыкла гораздо быстрее, чем думала. Помогли слова Худого про зарплату и кредит. Ну, может быть, еще и то, что «дог-шоу» больше не повторялось. Когда они приезжали к должникам, те подавленно молчали, прятали глаза или, наоборот, просяще ловили их взгляды, хмуро кивали, когда Инга заканчивала читать предписание, отпечатанное на потихоньку накрывающемся медным тазом офисном принтере, и оглашала сумму долга. По всему выходило, что коллекторы проводили с «зернами» предварительную работу, а Инга принимала участие лишь в заключительном этапе. И ни разу ей не приходилось приезжать к кому-то дважды.
        Чаще всего должниками оказывались небедные люди, предприниматели, которым для выплаты кредита и штрафов требовалось лишь уступить свой бизнес по цене гораздо ниже рыночной. Или сменить жилье или личный автотранспорт на менее престижные. Часть выплачиваемых ими денег (по правде говоря, не такая уж и большая) оседала в карманах Инги в виде регулярных бонусов и премий «по итогам».
        В начале осени у нее случился роман с Захаром, за время которого Инга съехала от родителей, по знакомству незадорого сняв «двушку» в соседнем доме. Бойфренд до самого их разрыва охотно пользовался благами ее отдельной жилплощади, но ни переехать к Инге, ни позвать ее к себе так и не собрался. Все завершилось той зимней фотосессией в «Копах», от которой Инга не могла отойти несколько недель. Оставшись без приятеля, она вдруг поняла, что жить одной ей нравится больше, чем с родителями, даже если для этого приходилось ежемесячно отдавать приличную часть своей зарплаты. Инга забегала к родителям «на огонек» пару раз в неделю, и всем этого хватало. Следующей осенью, в октябре, она снова влюбилась, но на этот раз не звала молодого человека переехать к ней. И снова роман оказался скоротечным, ближе к декабрю угаснув то ли от нехватки времени, то ли от недостатка тепла.
        С Худым Павлом Инга подружилась. Они больше не выпивали вместе, соблюдая дистанцию между наставником и ученицей, кем, собственно, они друг другу и приходились, но в их рабочих отношениях появились доверительные нотки. Инга могла рассказать Худому, что у нее возникло недопонимание с подругой или парнем, и выслушать от него неглупый совет. Саша, на редкость молчаливый коллега Худого, в таких случаях даже не хмыкал. Казалось, что его нет в салоне машины, мчащейся на очередную «выездную сессию товарищеского суда». А еще Инга чувствовала, что Худой, по мере своих возможностей, оберегает ее от конфликтов и стресса, и была благодарна этому плотному скуластому сорокатрехлетнему (узнала его возраст у менеджера по персоналу) любителю альтернативы вроде «Nine Inch Nails» или «Rollins Band».
        Как назло, именно в это позднее утро Инге не удалось избежать столь редкой для нее стрессовой ситуации на работе. И дело было даже не в том, что очередное «зерно» сопротивлялось перемалывающим ее жерновам агентства. Скорее наоборот.
        Артем Сергеевич Зарайский проживал в Пушкине в прячущемся за деревьями двухэтажном таунхаусе и был врачом. Но врачом амбициозным, потому что несколько лет назад открыл в районе новостроек на юге города частный медицинский центр. Все виды анализов и исследований, консультации специалистов, «домашний доктор». Часть средств на свое дело заработал в девяностые, подпольно латая подстреленных «братков», часть - взял в банке. Всё как у всех. Дела у центра пошли хорошо. Денег у жильцов новостроек было предостаточно, потому что они много работали, а вот здоровья им не хватало, примерно по той же причине, плюс экология. Так что доходы Зарайского росли.
        - Тут, главное, не быть лудоманом и не проигрывать все фрики букам, - добавил Худой к своему рассказу по дороге в Пушкин.
        По его словам получалось, что Зарайский всегда любил спорт, но возможности заниматься им самому у него не было. Какие-то последствия родовой травмы, проблемы с позвоночником.
        - Разве только играть в шашки-шахматы, - цинично заметил Худой.
        В салоне «мерседеса» гремели старички «Faith No More», и сидящая сзади Инга вдруг подумала, что Павел похож на их песни. Такой же нервный, угловатый и кажущийся настоящим произведением искусства.
        Заниматься спортом Зарайский не мог, зато мог смотреть, как это делают другие. Он был активным участником фанатских движений «Зенита» и СКА, а зимы прожигал в спортбарах за просмотром трансляций английской Премьер-лиги и итальянской «Серии А». С этих трансляций и началось «нисхождение» Нехворайкина, как его назвал Худой. В какой-то момент бывший врач принялся делать ставки. Сначала просто для интереса. Играл, как и большинство, с переменным успехом, чуть больше проигрывая. Первые по-настоящему крупные проигрыши случились с ним в 2010 году на мундиале в сгорающей от СПИДа Южной Африке. Неожиданные поражения сборных Сербии, Франции и Испании, на победу которых он ставил по-крупному, вытянули из его карманов все свободные деньги. Наверное, во всем был виноват крой нового мяча «джабулани», делавший его полет абсолютно непредсказуемым. В надежде отыграться Зарайский задержал зарплату работникам клиники, сделал серьезную ставку уже наверняка, но обидный проигрыш итальянцев словакам со счетом 3: 2 разбил все его надежды. Чтобы отдать долг по зарплате, Зарайскому пришлось обращаться в банки, потому что
особых сбережений он не сделал, вкладывая все свободные средства в медицинский центр. В одном из банков у него до сих пор оставался непогашенный кредит, взятый на закупку оборудования еще при открытии, второй и третий отказали, кредитный отдел четвертого тянул с решением… Зарайский взял деньги в фирме Козакова, выплатил зарплату сотрудникам и стал гасить кредит. Делать это оказалось непросто, учитывая беспорядочную игру эскулапа на тотализаторе и новую, более современную клинику-конкурента, открывшуюся неподалеку и переманившую к себе часть его клиентов и персонала. У Зарайского пошли просрочки платежей. Потом платежи и вовсе прекратились, что вылилось в сегодняшний визит коллекторов из агентства.
        Внешность Зарайского выдавала в нем бодрого шестидесятилетнего интеллигента. Седые волосы, резкие, но благородные клинтиствудовские морщины. Обращаясь к ним на «вы», он смело пустил визитеров на кухню - около тридцати квадратных метров, обставленных итальянской мебелью, немецкой встроенной техникой и шведскими дизайнерскими штучками вроде миниатюрных деревянных подставок под крышки кастрюль. Предложил сесть. Нахмуренно стоя в прямоугольнике пасмурного света, изливающегося из больших скандинавских окон в пол, слушал Ингу. Извинившись, перебил ее:
        - Перейдите сразу к сумме, пожалуйста.
        Услышав, изменился цветом лица и на несколько секунд прикрыл глаза. Инге показалось, что ему сейчас станет плохо, но Зарайский открыл глаза, посмотрел на девушку и кивнул, невесело усмехнувшись.
        - Я сам говорил на днях с Аба Арнольдовичем, он эти же цифры называл. А сейчас все равно слышу как в первый раз.
        Он помолчал. За это время Инга успела периферийным зрением заметить на столе крошки и нож с испачканным маслом лезвием, горшки с засохшими цветами на полу у окна и грязную посуду, устроившую лежбище в раковине. Как-то не вяжется это с прочей обстановкой на кухне, подумала девушка.
        - Я так понимаю, ваш визит - больше формальность, - Зарайский поочередно оглядел всех троих гостей. - Мы же с Аба Арнольдовичем все обсудили, провели, так сказать, реструктуризацию долга, - он опять коротко, не разжимая губ, усмехнулся. - Я закрыл клинику, распродал оборудование. Завтра как раз должны приехать люди, привезти на подпись договор, а то мне теперь отсюда и не выбраться. На автобусе разве…
        - Нам сказали, что мы должны забрать… - начал Худой.
        - Да-да, - поспешно закивал Зарайский, - прошу за мной. Всё в гараже.
        Сам он, чуть прихрамывая на правую ногу, но держа спину по-военному прямо, пошел впереди, показывая им дорогу. Ингу, двинувшуюся было за ним следом, Худой попридержал рукой и шепнул:
        - Я первый пойду.
        Инга поняла, что он, несмотря на прием и обстановку, не расслабляется, опасаясь подвоха. Но в по-медицински чистом гараже на две машины они увидели только черный гоночный мотоцикл с задранным брызговиком и красный кабриолет BMW с заляпанными грязью боками. Откидной верх кабриолета был опущен.
        - Милая штучка, - погладил капот автомобиля Худой. - Тут с одних дисков можно долг выплатить… Наверняка теперь проходит по статье «не по карману», да?
        - Вы правы, - кивнул Зарайский. - Но его все равно у меня бы не было. Покупал машину для жены, она забрала ее, когда мы развелись, - еще одна грустная улыбка. - А потом я попросил ее вернуть кабриолет в обмен на мой «инфинити». Вчера она пригнала его. Так что забирайте…
        Саша, напарник Худого, в это время любовно, как женщину, оглаживал мотоцикл.
        - «Кавасаки нинзя», - прокомментировал он, поймав взгляд Инги. - Вроде бы не для вашего возраста, - обернулся он к Зарайскому.
        - Хотел подарить сыну на юбилей, - ответил тот, - он любит такие игрушки с детства. Но не сложилось. Мы с ним вдрызг рассорились из-за… не важно, из-за чего. Перестали общаться. Мотоцикл новый, просто два года простоял здесь, в гараже.
        - Жена, сын… Я смотрю, вы неуживчивый человек, - заметил Худой.
        - Да так, - пожал плечами Зарайский, - вопрос больше философский.
        - В смысле?
        - Знаете, я стал все чаще и чаще замечать, что люди похожи на маленькие стеклянные баночки. Стоят на полке в супермаркете, на каждой - красивая наклейка, внутри - детское питание или фруктовое пюре. Яблочное, грушевое, сливовое… А на самом деле в этих баночках только мочу на анализ носить. И это - их настоящее содержимое. Уж простите старика за профессиональное сравнение.
        - Значит, забираем «кавасаки» и «бэху», я правильно понимаю? - спросил Худой.
        Тот виновато развел руками.
        - Чем могу… Про остальное Аба Арнольдовичу известно. Вы меня извините, но эта тема мне неприятна, лишний раз ее касаться не хочу…
        - Да, конечно, - кивнула Инга, - всё в порядке.
        - Не расстраивайтесь сильно, - усмехнулся Саша. - В Китае опять грипп новый нашли. Глядишь, начнется эпидемия, новую клинику откроете.
        - Молодой человек, я врач-хирург высшей категории, кандидат медицинских наук. Не надо со мной так вот… Про грипп…
        Саша хмыкнул.
        - Извините нас, Артем Сергеевич, - сказала Инга и повернулась к Худому. - Как мы заберем это все? Я сразу не подумала. Может, вызовем эвакуатор? Мотоцикл-то новый.
        - Эвакуатор? - протянул Худой, раздумывая. - Ну, Аба имеет свое мнение на этот счет. Типа перерасход бюджета…
        - Паша, подожди, - тронул напарника за плечо Саша. - Давай я доеду на байке до гаража сам. Ничего с ним не случится, немного грязью забрызгаю, так Саныч на месте ототрет… Вроде как тест-драйв, и все такое. Может, потом себе его и возьму. Давно мечтал о таком… Да, Паша?
        Тот пожал плечами.
        - Рехнулся? Зима ведь, дороги…
        - Ты гляди, на нем всесезонка стоит. И бензин есть, - Саша постучал по баку, - до заправки доехать хватит. Я осторожно.
        - Я худею… И шлема нет. Ты как мальчик прямо… Документы где на него?
        - Вот, пожалуйста, и на машину, и на мотоцикл… А это генеральные доверенности с правом продажи…
        - Я же не дурак гнать по зиме без шлема. Аккуратно поведу. От инспекторов откуплюсь, если что. Да они и не догонят меня!.. Шучу-шучу!.. Так что, договорились?
        - Я худею… Если погонять захотелось, давай лучше рванем на выходных на рыбалку, возьмем на базе напрокат снегоход… Да хрен с тобой. Не разбейся только. В больницу тебе апельсины не понесу.
        - Все в порядке, тут до Обухова езды-то… Я вас там подожду.
        - Я худею… Жди, только мне сперва к одному «зерну» на Московском надо заехать. Не знаю, сколько времени уйдет на опрессовку… Инга, а ты садись в «бэху». Перегонишь ее. Права не забыла, как в прошлый раз?
        - Не забыла.
        - Смотри только, тут резина летняя стоит… Ну, как-нибудь…
        - Жена на нем по зиме не ездила, - пояснил Зарайский. - Поэтому и резина летняя.
        Он нажал кнопку на пульте на стене. Дверь гаража стала подниматься вверх, в помещение ворвался холод, а свет насупленного дня смешался с электрическим.
        - Я погнал!
        - Аккуратнее только, Саша! Не звезданись там где-нибудь!
        - Ты покаркай!
        Взревел на высоких оборотах двигатель «кавасаки», но выехал Саша действительно осторожно.
        - Лицо он себе все поморозит… Извините, а как здесь крышу поднять?
        - Вы завели двигатель?.. Вот этими клавишами вверх-вниз.
        - Что-то не получается…
        - Подождите, дайте я сам… Разрешите, я сяду на ваше место, чтобы ненароком шею не прищемило винилом.
        Инга пустила теперь уже бывшего хозяина за руль кабриолета.
        - Да, правда… Заклинило ее, что ли? Когда Анна, жена, на нем приехала сюда, крыша у машины, конечно, была поднята… Нет, не поднимается. Что такое?.. Ну, думаю, в автосервисе эту проблему быстро уладят.
        - В автосервисе? - повернулась Инга к старшему коллеге. - А как я на нем сейчас поеду?
        - Как Любовь Успенская, - усмехнулся Худой. - «А я сяду в кабриолет…»
        - А если серьезно? На эвакуаторе?
        - Я худею, зачем повторять одно и то же два раза, а, Инга? Т? со своих денег оплатишь эвакуатор?
        - И что теперь, я поеду в феврале месяце на машине без крыши? С ума сойти! Может, ты ее тогда и поведешь, раз такой умный? Или Аба?
        Худой покачал головой. Ухмыльнулся.
        - У меня еще дело. Мотаться по городу на кабриолете - только подрывать авторитет, свой и агентства. Меня же «зерно» засмеет, если я в такой тачке заявлюсь. И ее по-любому надо переобувать… Хочешь, садись в «мерин» и езжай сама кошмарь этого коммерса, без проблем.
        - Твою мать!..
        - Или позвони самому Аба. Пусть одобряет эвакуатор.
        - Да уж позвоню!.. Фак! У него трубка выключена…
        - Он сейчас в бассейне плавает, - сказал Худой, взглянув на часы. - Или на совещании каком-нибудь в банке.
        - Извините, что вмешиваюсь, - сказал уставший слушать их пререкания Зарайский, - но не могли бы вы уже покинуть мой гараж, с машиной или без? Я не одет, чтобы стоять тут на холоде. И вообще, повторюсь, ситуация не самая для меня приятная…
        - Да, конечно. Одну минутку.
        Делать нечего.
        Идиотская история. Просто идиотская.
        Намотав вокруг шеи в несколько слоев теплый вязаный шарф так, чтобы закрывал нижнюю часть лица, Инга села за руль «BMW». Кто теперь глупее будет выглядеть, Саша на байке или она в кабриолете с опущенной крышей? Пожалуй, что она.
        Натуральный фрик, всклокоченного парика зеленого цвета не хватает.
        Хорошо, что с утра надела пуховик. Он черный, не жалко будет, когда на него полетит грязь от машин. Инга представила, как будут сигналить ей встречные водители и крутить пальцами у виска. Жаль, что она не взяла с собой шапку.
        И как, скажите на милость, держаться за руль руками в варежках?

* * *
        Все получилось проще, чем она ожидала. Ну да, куртку придется стирать. И на голове образовалась неизвестная в хайр-индустрии прическа, созданная встречным ветром, брызгами с дороги и каплями моросящего дождя. Обнаженные кисти рук скоро занемели от холода. Пара невоспитанных «газелистов» посигналили ей, на что Инга с удовольствием показала им средний палец. На светофорах она ловила на себе удивленные взгляды из машин на соседних полосах, кто-то снял ее на телефон, но большинство участников движения не обращали на нее внимания и продолжали с выпученными глазами шарахаться по городу, как по полкам холодильника в поисках еды.
        Инга престарелой черепахой плелась со скоростью сорок километров в час. Из окон обгонявших ее по полосе общественного транспорта автобусов на нее ухмылялись пассажиры. В кои-то веки они оказались в более выигрышном положении, чем эта забравшаяся в кабриолет богатая ведьма с загаром из солярия. Ну и плевать. Торопиться ей все равно некуда. Льда на засыпанном солью асфальте не было, но разгоняться на скользкой от влаги дороге Инга все же боялась. Подозревала, что совсем немного надо, чтобы машину на летней резине раскрутило на шоссе, как винт взлетающего вертолета.
        По КАДу, где гоняют на скорости сто пятьдесят всякие самоубийцы, она ехать не решилась, потихоньку докатилась до Дунайского и свернула направо, в сторону Обухова. Оказалось, зря. На перекрестке с Московским проспектом опрокинулся и заблокировал движение тащивший пухто металлолома «КамАЗ». К счастью, Инга хорошо знала этот район. Через неприметный «карман» она нырнула во дворы новостроек. Плутая по нечищеным проездам, почувствовала, что беспокойство, застрявшее у нее в груди с момента, как она отъехала от таунхауса Зарайского, иррациональным образом материализовалось в желание выпить большую чашку горячего кофе с молоком.
        Утром Инга проспала и, опаздывая, позавтракала прямо как в научно-фантастических романах - одной таблеткой. Маалокс. В последние дни она испытывала дискомфорт от сезонного обострения гастрита. Так что кофе сейчас совсем бы не помешал, чтобы согреться и немного прийти в себя. Инга вспомнила одно местечко, куда можно было заехать по пути, чтобы потом, с новыми силами, по Типанова, проспекту Славы и Бухарестской объехать пробку.
        Место, где Инга нацелилась выпить кофе, находилось на продуваемой всеми ветрами площади Победы, в цоколе одного из двух грязно-серых семидесятиметровых домов-«пластин», южных ворот города. Заведение называлось «Departure/Arrival» и представляло собой тесный диджей-бар с круглогодичной террасой, рамкой неработающего металлоискателя на входе, большими ЖК-панелями, дублирующими онлайн-табло прилетов-вылетов в Пулково, и деревянным полом такого цвета, будто на него кого-то вытошнило овсянкой. По ночам здесь заигрывали с хаусом и фанком, а по ЖК-панелям нон-стопом крутили эпизоды единственного сезона «Pan Am», клона-неудачника «Mad Men», про ретро-стюардесс.
        Этим летом Инга влюбилась в «Departure/Arrival», благо жила рядом. Ей нравилось прийти сюда к полуночи, пропустить пару шотов «егермайстера», наплясаться и потом приткнуться с последним «ягером» в уголке на террасе или просто на улице, на ограничивающих парковку бетонных блоках. Медленно остывать, глядя на круговерть машин на площади, на обелиск «Городу-герою Ленинграду», на взлетающие вдалеке внеурочные самолеты. Отдохнув, уйти к подсвеченным фонтанам и «танцующему» возле них памятнику вождю мирового пролетариата.
        Сдав на кабриолете назад, Инга осторожно припарковалась на импровизированной стоянке справа от круглосуточно работающего в режиме «просто бар» «Departure/Arrival». Чуть поодаль стоял отживающий свой век «Опель-Астра» хетчбэк без крышки люка на бензобаке. Инга заглушила двигатель, вытащила ключи из замка зажигания. Повертела в руках брелок, усмехнулась, но все-таки нажала на кнопку, включив сигнализацию. Эта штука работает с кабриолетом, ведь правда?
        На всякий случай она решила, что не станет выпускать дорогой, принадлежащий не ей автомобиль из поля зрения. На террасе, укрытой от ветра и обставленной тепловыми пушками, было не так и холодно, а уж в сравнении с ездой на машине с опущенной крышей - просто жара. В качестве резерва на спинках стульев висели разноцветные клетчатые пледы, ждущие, чтобы в них кто-то закутался.
        На минутку Инга скользнула в темное помещение бара, тепло улыбнулась полузнакомому - молодому, но уже с сединой - бармену.
        - Добрый день. Один американо, пожалуйста. Я подожду на террасе, хорошо?.. Да, молоко подогрейте, пожалуйста… Вот, сдачи не надо…
        Кофе подоспел быстро. Завернувшись в плед, Инга обеими руками обхватила кружку и потягивала американо маленькими глотками. К нему бы еще шавермуху, приготовленную сирийцем из безымянного ларька на Лиговском, расписанного не то политическими лозунгами на арабском, не то аятами… Обжигалась, шмыгала оттаявшим носом, слушала льющийся из аудиосистемы лаунж. За неимением других развлечений пыталась разглядеть сидевшего в самом углу террасы парня с темной щетиной на симпатичном лице. Тот даже не дотронулся до пледа. Анитфриз добавлен в его кровь, что ли? Так и сидел в своей черной куртке, из-под которой торчал замятый капюшон худи. Тыкал пальцем в экран мобильника. Уже тогда ей показалось, что парень на кого-то похож.
        На рок-звезду со снимка Корбайна, поняла она, когда пятнадцать минут спустя парень догнал ее на улице.
        - Девушка! - окликнул он ее в тот момент, когда «BMW» квакнул выключенной сигнализацией.
        Инга развернулась, дожидаясь парня. Он приближался быстро. Его губы шевелились, словно он разговаривал по телефону через невидимую гарнитуру.
        - …Поздно вечером он говорит подруге, что зимой лучше всего на юге; она, пристегивая чулок, глядит в потолок…
        Его слова звучали глухо и будто бы в ломаном ритме. И вроде как в рифму. Это что, стихи? У него такая дурацкая манера знакомиться? Даже не смешно.
        - …В этом году в феврале собачий холод. Птицы чернорабочей крик сужает Литейный мост. Туча вверху как отдельный мозг…
        Беззвучно взорвалась брошенная в лицо Инге граната. Лязгнули зубы, и вспыхнувшую болью скулу своротило набок. Ингу бросило на землю, задницей прямо в кашу из подмерзшей воды и подтаявшего снега.
        Ничего не соображая, она схватилась за скулу. Как же больно… Но будто бы всё на месте… А кровь? Инга в испуге взглянула на ладонь. Крови нет. Что же это взорвалось?.. Ее ударили, поняла вдруг она.
        А через пару секунд сквозь окутавший сознание туман Инга услышала, как взвыл двигателем дорогой, принадлежащий не ей кабриолет.
        3. Вперед, бодхисаттва!
        От прочитанной эсэмэски его тряхануло, что хоть замеряй по шкале Рихтера.
        «Это как сунуть в рот пистолет, спустить курок и остаться при этом живой».
        И вот как можно ответить на такие стихи в прозе? Жека, во всяком случае, не знал. Разве что занести ее номер в черный список.
        Тот случай, когда молчание - лучший ответ.

* * *
        Сработал рефлекс прямо как у гребаной собаки Павлова. Или у ребенка, увидевшего в витрине магазина сверкающую игрушку.
        Стоило Жеке взглянуть на эту тачку - красный кабриолет «биммер» по-пижонски или по-идиотски не по сезону с опущенной виниловой крышей - и захотелось ощутить под руками его эргономичный руль, дорогую кожу салона, поймать ощущение скорости. «Ветер в харю, а я шпарю!» - с подложкой в сто семьдесят ударов в минуту - и уже все равно, что центр города, белый день, люди кругом, а авто приметное. И наплевать, что говорили те монахи про ответственность за свои действия. Проще, конечно, подойти к хозяйке и попросить прокатиться - как в детстве на велосипеде, «один кружочек, ну, пожалуйста» - так ведь не даст.
        А ведь раньше он думал, что клептомания - это выдумка, нехитрая уловка воров, чтобы легко отделаться, если заловят на магазинной краже, и психотерапевтов, чтобы было на чем деньги зарабатывать. И вот теперь сам туда же.
        Занесло его в «Departure/Arrival».
        Вязкое, как трясина, утро высасывало все силы, навалившись на грудь, не давало подняться. Спи дальше, чувак, выдувая изо рта звуки вроде «х-хру-псщ-щ». Жека раз за разом выключал будильник на все том же купленном у Хариуса поддельном, регулярно подвисающем, как торчок в абстяге, айфоне, и снова проваливался в бездонную яму сна, чтобы через десять минут снова вздрогнуть от поставленной на звонок «Smells Like Teen Spirit». Что и говорить, всю лучшую музыку написали те, кто уже лежит в могиле, думал Жека, разлегшись под одеялом. Наверное, каждая песня, которую люди будут слушать, пока есть на свете FM-диапазон, mp3 и винил, забирает у ее автора год-другой жизни. Записал «Nevermind», еще через пару лет «In Utero» - и всё… Тик-так, тик-так, время вышло, пиши записку, хватай дробовик и ковыляй в гараж…
        Полчаса спустя он наконец кое-как пришел в полубодрствующее состояние после ночного шестисерийного марафона «Подпольной империи». Невозможно оторваться, конец сезона.
        Взглянув на часы, Жека подскочил на тахте, как ужаленный в задницу. Как так получилось, что он опаздывает?
        Жека натянул купленные на голландских распродажах синие, с потертостями, чуть мешковатые джинсы и оттенка выстиранного черного кенгуруху с черепом в шлеме авиатора на груди, на ноги - «гриндерсы» из как бы поколупанной от старости черной кожи. Осенняя обувка, которой вполне хватает, чтобы пережить зиму в салоне личного автотранспорта, проверено. Черная гортексовая куртка с капюшоном и подкладкой, окрашенной в цвет «коммерческого» камуфляжа, эшеровский узор составлен из перекрывающих друг друга силуэтов белых, серых, черных и красных боксеров, замерших в разных стойках. Можно вывернуть куртец наизнанку и так и носить. Жека пригладил рукой короткие волосы. Почистит зубы и побреется потом, когда вернется.
        Он вспомнил, что еще на выходных собирался поменять постельное белье, да так и не собрался. Ладно, успеет… Сгреб с тумбочки ключи от квартиры и машины, проверил в кармане бумажник, права с техпаспортом, захлопнул за собой дверь и бегом бросился вниз, будто спикировал на бомбардировщике.
        На улице было так мерзко, словно это была не Земля, а другая планета, где прилетевшие колонисты только-только начали процесс терроформирования, но, как стало хватать кислорода для дыхания, всё забросили. Надоело. Или лень одолела. И теперь здесь всегда тучи, дождь, превращающийся в снег, снег, превращающийся в дождь, и соляная каша-малаша под ногами. Прямо все пятьдесят оттенков серого, только без миллионеров, на всю голову прибитых на почве БДСМ. И даже не радует, что февраль - самый короткий месяц в году. Самый короткий и оттого, наверное, - самый лютый.
        Во дворе оказалось, что какой-то залетный урод запер Жекин «опель» своим черным «паджериком» такого мрачного вида, будто его салон обит человеческой кожей, а под задним стеклом лежали высушенные детские скальпы. Пришлось выезжать через газон. Жаль, не оказалось с собой гвоздя, чтобы, процарапав тачку, объяснить залетному всю его неправоту.
        Как шахматист, у которого из фигур остался только конь, перестраиваясь из ряда в ряд, Жека пытался гнать по улицам с плотным движением. Тут на айфон упала эсэмэска. Не отрываясь от дороги, он краем глаза глянул на экран.
        От нее.
        Писала, что рейс по погодным условиям задерживается. У них там снегопад.
        Вот и все, встречать ему пока некого. В аэропорт можно не торопиться. Жека сбросил скорость. Но не возвращаться же домой. К незаправленной кровати, к немытым тарелкам и чашкам в раковине, к рассыпанным на полу кухни сухим макаронам-ракушкам, на которые он сегодня болезненно наступил босой ногой. К раскиданным без коробок дискам от «плэйстейшн» и к мусорному ведру, содержимое которого стоило выкинуть хотя бы пару дней назад. Жека давно заметил, что, где бы он ни жил, свалка всякий раз переезжает за ним.
        Куда податься в четверг поздним утром, когда все знакомые, ведущие антисоциальный образ жизни, еще отсыпаются, а те, кто выполняет функцию благопристойных граждан, уже на работе? Приткнуться где-нибудь да похрючить прямо в машине? Или, наоборот, заехать в кафе и влить в себя серьезную порцию кофеина? Силы ему понадобятся, день обещает быть длинным.
        Тут Жекина память и выдала ему «Departure/Arrival». Как оказалось, совершенно зря. Ну и что теперь, носить с собой хрустальный шар и каждый раз в него зырить?
        Фью привел его в это заведение совсем недавно, когда Жека в начале января вернулся из Европы. Они пошли туда, чтобы отметить Старый Новый год. Настроение что-либо праздновать у Жеки отсутствовало, денег тоже было кот наплакал, но от Фью, если он вдруг докопался, не отвяжешься. Внутри они познакомились с двумя девчонками в униформе бортпроводниц авиакомпании «Россия».
        - Нет, это не для ролевых игр… Мы и в самом деле стюардессы, только работу закончили, - с улыбкой, потягивая из бокала оранжевую смесь апельсинового сока и водки, ответила на невысказанный вопрос Фью одна из них, Алёна.
        - Ага, как прилетели, сразу сюда и рванули, - подхватила ее подруга. - Стресс снимать.
        - А что такое? - тут же соорудил заинтересованное лицо Фью.
        - Из Амстердама возвращались, так швыряло из стороны в сторону. Постоянно на пассажиров падали. Я такую турбулентность еще никогда не видела, а уже семь лет стюардессой летаю.
        Услышав про Амстердам, Жека помрачнел.
        - А что, твой друг летать боится? - спросила Алёна у Фью вроде бы на ухо, но так, что Жека ее услышал.
        - Нет, - так же громко ответил Фью. - Просто ему в Амстере недавно сердце разбили, до сих пор кровоточит.
        - Ой, а у меня дома есть зеленка с бинтом, - сказала Алена. - Может, мне позвать твоего друга к себе?
        - Да я был бы только рад. Раньше такой веселый парень был, а теперь сидит как сыч…
        Жека не стал дослушивать их разговор. Сбежал к стойке бара, где планомерно напился, кивая головой в такт игравшей музыке…
        До «Departure/Arrival» было недалеко, днем там обычно спокойно, есть вайфай. Бонусом - онлайн-версия пулковского табло прилетов-вылетов. Сиди хоть весь день и жди, когда загорится на экране строчка, что приземлился рейс FV4165. Пока пассажиры пройдут паспортный контроль, пока получат багаж, он уже будет в аэропорту, ехать тут всего минут десять.
        А прямо сейчас - вкусный итальянский кофе, примодненный лаунж из колонок, прохладная пустая терраса. Каждый день проводите какое-то время в одиночестве, советует Далай-лама.
        Все бы, наверное, и получилось, как Жека планировал, если бы в бар не занесло эту белобрысую на красном баварском моторе.
        Он увидел ее, выходящую из тачки, еще на улице. Высокая, стройная, лицо не разглядеть из-за намотанного вокруг шеи в несколько слоев шарфа. Джинсы, черный, явно мажорный пуховик, как и всякие теперешние дорогие шмотки успешно притворяющийся копеечной, с засаленными рукавами курткой из тех, что охапками висят в «Спортмастере». Потом, когда девушка оказалась на террасе, Жекины глаза будто включили зуммирование и перенастроили резкость. И сразу стало видно, что девушка симпатичная, несмотря на детали: худые ноги, кажущиеся многочисленными углы локтей-коленок и платиновые волосы, чересчур короткие по вискам. Вспомнилось, как дед Стас говорил про таких: «Ну и фрукта».
        В режиме «макро» Жека разглядел девушку уже возле машины, когда она обернулась на его оклик. Неровная асимметричная челка, спадающая на голубые глаза, прямой нос, мелкие темные точки засохших на лице брызг дорожной грязи. При определенных обстоятельствах и с целым и невредимым, а не разодранным в клочья, как у него, сердцем с такой не грех попрактиковаться в искусстве поцелуев.
        А потом, в качестве неявного извинения глухо декламируя «Просыпаюсь по телефону, бреюсь…» Бродского, он ударил обладательницу «BMW Z4 M» в скулу.
        Не всегда то, что мы хотим, действительно нам нужно.
        Подхватил выпавший из рук девушки брелок с ключами, открыл дверцу, уселся. Вот черт! Поверхность сиденья была сырой от дождя, как в городском автобусе с протекающей крышей. Джинсы, а за ними и трусы почти мгновенно впитали ледяную влагу, что не добавило ни уюта, ни хорошего настроения. Не иначе, знак, что он в очередной раз подпортил себе карму…
        В тот декабрьский вечер, разбив клюв этому Лукасу и уйдя, вздрагивая от ярости и злости, он познакомился в кофешопе «Free Adam» в Красных Фонарях с двумя буддистскими монахами. Расслабленные молодые бритоголовые парни походили бы на скинхедов, если бы не их азиатские физиономии и красные тоги, и достигали просветления, используя допинг. Сначала это насмешило Жеку, но после стафа он подсел к азиатам и завел разговор в надежде, что хоть малая часть благодати, снисходящей на монахов, коснется и его. По-английски монахи говорили с ужасным акцентом и вообще херово, но спустя пару часов и пару кофешопов они шли по улицам, хлопали Жеку по плечам и громко повторяли: «Гуд экшен - гуд карма, мэн! Бэд экшен - бэд карма!» Жека время от времени убегал вперед и орал двум этим просветленным челам в тогах, «конверсах» с Бэтменом и вязаных шапках с ушами, помпонами и с надписью «Amsterdam»: «Вперед, Бодхисаттва! Вперед! Нам с тобою пора в ресторан!..» Потом один из монахов, с подсвеченным красными витринами лицом, пытался безуспешно договориться с украинской проституткой, косящей под чешку: «Гуд блоуджоб - гуд
карма, герл!»
        Как там говорил их начальник, Далай-лама? «Проживите достойную жизнь, чтобы потом, в старости, вам было что вспомнить».
        Еще чуть позже, стоя напротив магазина женского белья, в окнах которого светилась искусственная елка, украшенная гирляндой и гламурными розовыми стрингами из последней коллекции, они раскурили очередной джойнт, оказавшийся, без сомнения, самой крутой штукой во всех этих грязных райских садах. Выдыхая сладковатый дым, монахи продолжали твердить про «гуд карма». Когда Жека проснулся утром в своем номере, сидя на унитазе, в голове его продолжало крутиться это заклинание: «Гуд экшен - гуд карма!» Действительно, без хорошей кармы он бы никогда не вполз вчера ночью на третий этаж отеля.
        Как сильно он подпортил свою карму теперь, ударив эту девушку и забрав ее тачку? И когда ему это аукнется? И чего это ему вдруг в голову такие мысли лезут?
        Жека вырулил на проезжую часть. Некорректно, с рассерженными сигналами сзади, вклинившись в круговое движение на площади, проскочил Московский и, вопреки центробежной силе и основному потоку транспорта, оказался на Галстяна, а потом на Костюшко, где воткнул педаль газа в пол. Через пятнадцать секунд, когда его опасно повело на нерастаявшем куске льда, Жека понял, что та чокнутая из бара ездила на своем «биммере» на летней резине. Откуда такие идиотки берутся? Правильно он у нее машину отжал.
        Вторым неприятным сюрпризом оказалась незакрывающаяся, сколько бы он ни жал на нужные клавиши, крыша. Вот это хорошо, вот это здорово - зимой на кабриолете. Подвох за подвохом.
        Жека хмыкнул, вспомнив прошлую осень. Может, в багажнике угнанной машины ко всему еще труп? Он сбросил скорость и обернулся назад взглянуть на багажник, будто обладал рентгеновским зрением и мог что-то увидеть сквозь металл. Нет, в такой багажник труп точно не влезет. Разве только порубленный на куски. Или детский. Но это уж совсем извергиней надо быть…
        Машину тряхнуло на выбоине. Жека глянул вперед и едва успел надавить на педаль тормоза. В десяти метрах от него переходил улицу неспешной такой пенсовской походочкой какой-то узкоглазый. Китаец или кореец, а может - казах, из-за своей задрипанной бороденки похожий на тех амстердамских монахов, которые вдруг притворились Виктором Цоем.
        Да куда же ты прешь, дятел? Пешеходный переход ведь совсем рядом… Заскрипели скользящие по сырому, прихваченному морозом асфальту летние покрышки «BMW». Толку в них… Разинув рот и выкатив глаза при виде летящего на него автомобиля, китаец застыл воином терракотовой армии. Но даже застыв, он неумолимо приближался к Жеке… Можно успеть крутануть руль влево, на вроде бы пустую встречку, но, чего доброго, перевернешься или еще похуже… Или попробовать… Или…
        Глухой жестяной удар - и Жека укладывает узкоглазого растяпу на капот угнанной тачки.
        Мама дорогая!
        Сука!
        Всё блядские монахи со своей кармой устроили.
        4. 3D
        Угрем его звали еще со школы. Был у него талант. Не к учебе, конечно, а к тому, чтобы набедокурить, напакостить, нахулиганить - и выйти сухим из воды. Проскользнуть мимо, казалось бы, уже гарантированных неприятностей. «Ты, Красавцев, я смотрю, скользкий как угорь», - высказался как-то при всем классе историк Наполеон. Класс грохнул от смеха. Наполеон неодобрительно покачал головой, а к нему, до тех пор носившему прозвище Красава, так и прилип Угорь.
        Нельзя сказать, что кличка обрадовала, но Угрем быть все же лучше, чем Падлой или Говяжим, как звали его одноклассников. Окончив школу, он надеялся, что с прозвищем покончено, но раз за разом кличка регулярно всплывала в компаниях, вызывая у новых знакомых смех, шуточки про суши с копченым угрем и надоевший вопрос «А почему?..» Со временем он научился правильно отвечать на него. «Просто у меня кое-что размером с угря, - говорил он возникшим на горизонте новым подругам, подмигивал и деланно смущался. - Ну, ты понимаешь…» Запускал в их мозги троян. Некоторые девушки велись, ненадолго улучшая качество его жизни. В этом был весь он - извернуться, чтобы извлечь выгоду из сомнительных обстоятельств. И плевать, кто и как там тебя называет.
        Вот и сейчас, когда заведующий хирургическим отделением, натолкнувшись на него в людном коридоре и отведя в сторону от никогда не иссякающего потока пациентов, выговаривал, невежливо тыча ему пальцем в грудь, Угорь кивал и подыскивал вескую причину для оправдания.
        - Если все так будут относиться к своим обязанностям, Красавцев, что у нас тут будет, как думаешь?
        Угорь повел плечами, словно хотел ими пожать, но вовремя счел этот жест неуместным и кое-как успел сгладить моторику проштрафившегося человека. Он опустил глаза к полу, затем снова поднял их на собеседника. Посмотрел в открытый рот заведующего. Во рту была чернота, и чернота эта расширялась.
        - Так что молчишь?
        Что тебе сказать? Что ты хочешь услышать? Что ты один у нас правильный? Не берешь с больных денег? Не садишься по пятницам за руль в нетрезвом виде? Не мутишь с той новой молоденькой медсестренкой с кардиологии?.. Вот оно. Попробуем…
        - Глеб Глебович, - как бы нерешительно проговорил он. - Тут это… В общем…
        Заведующий провел ладонью по ярко-синей ткани импортного полиэстерового блузона, стряхивая ворсинку. Опять уставился на подчиненного.
        - Красавцев, у меня что, других дел нет, мямли твои тут слушать?.. Сразу видно, в армии не служил. Говори быстрее.
        Конечно, не служил. С хера ли? Не так уж и сложно получить военный билет, с восемнадцати лет работая в медицинских учреждениях и обрастая в них полезными знакомствами.
        - Глеб Глебович, - он посмотрел в глаза заведующего, блеснувшие как сталь скальпеля на операции. - Так получилось, что и смех, и грех… Товарищ у меня есть один. Валёк. Хороший парень - всегда выручит, всегда выслушает, всегда поздравит. Настоящий друг. Но ходок, - Угорь сделал неопределенный жест рукой, - ну, по бабцам… А у самого жена, ребенок маленький. Он ее даже любит, но говорит, что сейчас она ему внимания мало уделяет, забросила совсем. Вся в ребенка погружена, молодая мать, тыры-пыры, а муж как бы сам по себе… Ну, понимаете, да? Так он себе девочку на работе завел. Знаете, ничего серьезного, для поддержания либидо. Гуляет ее время от времени на «левые» деньги, чтобы из семейного бюджета не тащить. Я же говорю, хороший чувак. Так вот, в ту ночь, когда я со смены ушел, не отпросившись, он у нее дома отжигал. Чем они там занимались, я уж не знаю, но только произошел у него ушиб детородного органа, - он увидел, как Глеб Глебович заухмылялся и слабо, будто робея, улыбнулся сам. - Звонит мне в панике, чуть не плачет. Писюн болит, весь посинел, раздулся. Размером прямо с тромбон. Страшно же,
согласитесь. Да и как он к жене с таким орудием? Палевно. «Скорую» не вызывает по той же причине, да и стыдоба, понятно же. И что тут мне делать прикажете? Ночь спокойная, больных нет, дежурный врач в соцсетях сидит. Выскочил я в одном халате. Тут по ночам у «травмы» таксидермисты - ну, таксисты - караулят, сел в первое попавшееся авто и рванул через полгорода флюгер-горн дружбана спасать. И, представляете, оказалось, что ничего серьезного нет. Простой ушиб. Обложили ему с девочкой член льдом, прописал покой, анальгетики из тех, что дома были, наказал выпить. Хорошо, мочеиспускательный канал оказался не поврежден. В общем, дел на десять минут. А тут дежурик звонит: «Ты где?» Как назло, привезли этих пострадавших в аварии на Московском… Я же не знал, Глеб Глебович, что так получится. Извините. Больше не повторится.
        Заведующий потер подбородок, отливавший графитовой щетиной.
        - Что, дежурного предупредить не мог?
        Угорь развел руками:
        - Так он бы не отпустил.
        - И правильно бы сделал! Потому что есть инструкции, которые ты нарушил! Всех мог бы под монастырь подвести!.. Ты в курсе, что Антонов просит, чтобы я тебя уволил?
        Уволил? Даже смешно. А кто работать тогда будет? За такие-то деньги? Бабушку Антонов свою приведет, что ли?
        - Нет, не в курсе…
        Премии бы не лишили, это они могут.
        - Или чтобы я не ставил вас в одни смены… В общем, иди работай, Красавцев. Извинись перед Антоновым…
        - Да я хотел уже. Но его сейчас нет на работе. Отсыпается после смены.
        - Извинишься, когда появится… Я пока подумаю, что делать с тобой, таким отзывчивым…
        - Глеб Глебович, простите меня, пожалуйста. Больше такого… Я же к другу… Свои деньги на такси потратил. Теперь до зарплаты не дотянуть…
        Заведующий отвел глаза, проводя безразличным взглядом больного с закатанной в гипс рукой.
        - Ты ведь квартиру вроде снимаешь, да?
        - Комнату у бабки одной… На квартиру денег не хватает… Еще зуб тут ноет, надо на прием записываться…
        - Ладно, иди работай… И давай там без косяков.
        - Спасибо, Глеб Глебович. Спасибо вам большое.
        И ухмыльнулся, когда повернулся к заведующему спиной. А ведь рассказал почти правду. Умолчал только, что содрал с Валька, который не друг, а так - сразу не разберешь - тысячу и на такси. Потому что нефиг палицей своей размахивать, новую ведь никто не даст. «Иди работай», ага… Обедать за него дядя будет?
        По узкому подвальному коридору он перешел в поликлинику, поднялся на первый этаж, приблизился к двери, возле которой сидела очередь из нескольких человек, все как один со страдальческими гримасами на лицах.
        - У них там кварцевание! - сообщила ему полная женщина из очереди, когда он взялся за ручку двери.
        Угорь ничего не ответил и вошел.
        Из-за закрытых дверей помещения, в котором находилось само оборудование, действительно тянуло озоном. А Катюха, она же - Катэ, и страшненькая, из-за своего плоского лица похожая не то на Будду, не то на хунвэйбина врач-рентгенолог Соколова сидели в светлом кабинете, где оформляли больных, и молча пили растворимый кофе с дешевыми желейными конфетами. Он такими подъедался прямо в гипермаркетах - набрал в кулек, взвесил, отъел, сколько хочется, пока среди полок бродил, потом полупустой кулек бросил.
        - Кофе-тайм?
        - Ага, - кивнула Соколова. - Присоединишься?
        - Нет, спасибо. Я на минутку.
        - Что тебе сказал Хлеб Хлебыч? - спросила Катэ.
        - Да нормально. Объяснил ему все, он вроде как понял… Ты готова?
        - Сейчас буду, - ответила Катя. - Иди пока.
        - Хорошо.
        - И осторожнее.
        Угорь махнул рукой и вышел из кабинета.
        - Скоро они там? - услышал голос полной женщины у себя за спиной и ответил, не оборачиваясь:
        - Ага. Скоро.
        Он вернулся на отделение, снял халат, переобулся в теплые ботинки и натянул куртку. Незамеченный никем из коллег (а если бы заметили, сказал бы, что идет в магазин купить чего-нибудь к обеду, не надо ли чего?), спустился вниз и вышел на улицу.

* * *
        За те часы, что он торчал на отделении, на улице похолодало. «Морозы возвращаются», - подумал Угорь и вдохнул полной грудью казавшийся свежим после больничных запахов воздух. В лицо впились ледяные арктические иглы. До весны - до настоящей весны - еще далеко.
        Шагая через дворы «хрущевок», засыпанные серым, с желтыми подтеками собачьих дел снегом, он старался отвлечься от мыслей о том, что произойдет через десять - пятнадцать минут. Вот бы в отпуск, на море… Но отпуск, три короткие недели, будет нескоро, во второй половине сентября. Еще целую вечность ждать. У Катэ отпуск начнется раньше, и на совместный отдых у них остается всего неделя. Семь дней, офигительно много. И никак ни с кем не поменяться - график.
        Их с Катэ мечта - уехать жить на море. Только не в Таиланд или Малайзию, где жуки ростом с человека, люди ростом с жуков и через день то землетрясения, то цунами. Поселиться в маленьком испанском городке в горах или у моря (а лучше, чтобы сразу было то и то), лечить людей или коз, как придется, смотреть хороший футбол, нырять с аквалангом (одно время он специально занимался в секции дайвинга) и не носить шерстяных вещей даже зимой. Ради этой мечты он готов на многое.
        Наверное, ради этого он уже целых восемь лет подъедается в медицине. Надоело, но, с другой стороны, вроде как привык. Да и что он еще умеет делать? Куда ему со своим образованием фельдшера ветеринарной службы? Во время учебы он начал работать санитаром в «психухе» Скворцова-Степанова на Уделке. Что-то вроде практики. Ухаживал в геронтологии за выжившими из ума стариками, вместе с другими санитарами «пеленал» буйных, приторговывал седативными препаратами и рецептами. Потом ушел работать в скорую психиатрическую помощь. Здесь нравилось больше. Каждый день что-то новое, каждый день искренний драйв. То перепившийся до белой горячки мужик с топором гоняется за соседями по коммуналке. То сумеречный эпилептик бьется в припадке на полу магазина: губы в алой пене из-за прокушенного языка, лицо перепачкано кетчупом и кровью из ран от осколков попадавших бутылок. То дворник в школе, на которого накатило вдруг гебефренное возбуждение, кривляется перед напуганными учениками младших классов, а с завучем и приехавшим врачом разговаривает по-королевски чопорно. Помимо зарплаты в скорой, всегда можно разжиться то
чьим-то мобильником, то еще чем-нибудь. Мелочь, а приятно. Жизнь складывается из мелочей.
        В это же самое время Угорь замутил свою базу данных из года в год сдающихся комнат в коммуналках. Снимал их как можно дешевле, потом пересдавал от своего имени другим людям, разницу клал себе в карман. С одной комнаты получалось немного, но комнат в работе всегда имелось несколько. Иногда хозяева сдаваемой в аренду жилплощади узнавали о его бизнесе, все заканчивалось локальным скандалом, но потом находилась следующая комната и следующие жильцы, готовые ее срочно занять.
        Закончив учебу, он некоторое время поработал в ветеринарной клинике. Лечил кошек, собак, хорьков и прочих, порой самых невообразимых домашних тварей. Вспомнив, как однажды его вызвали к прихворнувшему в бассейне загородного особняка крокодилу, Угорь заулыбался и неожиданно обнаружил, что почти на месте.
        По замусоренному проходу между двумя пятиэтажками он вышел на Костюшко. Впереди показался ехавший в сторону конечной пустой автобус. В этом месте водитель сбрасывал скорость, медленно преодолевая выбоины в асфальте. Зимой они были засыпаны утрамбованным снегом, но после вчерашних оттепели и дождя снег растаял, и ямы превратились в глубокие лужи, требующие пристального внимания автомобилистов.
        На это все у него и было рассчитано.
        О возможности такой подработки (чтобы свалить в Испанию, денег, хотя бы на первое время, нужно было до черта) Угорь задумался несколько месяцев назад. Тогда к ним в больничную «травму» перепуганный водитель «шкоды» привез беззвучно плачущую бабку. Пока Угорь, снулый после бессонной ночи за баранкой такси (все ради мечты), помогал выгружать старуху из салона, водитель, благообразный армянин в летах, говорящий по-русски почти без акцента, рассказывал, в поисках сочувствия у медперсонала:
        - Я даже не заметил, как она на дороге появилась. Там кусты все загораживают, а бабушка такой резвой оказалась. Оп - и уже перед машиной. Хорошо, там выбоины были, скорость маленькая, успел затормозить. Чуть-чуть совсем задел ее, а ведь мог и убить… Как думаешь, что с ней? - взглянул он на кривившуюся от боли женщину, обеими руками вцепившуюся в свою ногу, словно боящуюся, что она в любой момент отвалится.
        - Сейчас рентген сделаем, увидим… Давайте, бабуля, на каталку…
        У старухи оказалась трещина голени. Пока врач накладывал гипс, Угорь вышел в коридор, где маялся в ожидании водитель.
        - Ох, беда! - покачал он головой, услышав о результатах рентгена. - Вот ведь угораздило бабушку. У стариков кости долго срастаются.
        - Сейчас витамины есть специальные, - сказал Угорь, - с кальцием.
        - Точно! Я ей денег оставлю! - просиял вдруг армянин. - На витамины, на лечение. И телефон свой. Позвонит, когда еще понадобятся деньги, правильно? Я пройду к ней? - не ожидая ответа, армянин шагнул в кабинет.
        - Вы куда в одежде! И без бахил! - закричали оттуда, а Угорь отошел в сторонку, лихорадочно соображая.
        В голове всплыло «Удушье», роман Паланика в мягкой оранжевой обложке, прочитанный под землей в мясорубке поездок в час пик… Конечно, водитель попался порядочный. И опасно вообще-то… Но ведь все можно усовершенствовать, попытаться свести риск травмы к минимуму. А лишних денег, как известно, не бывает.
        - А где вы ее сбили? - повернулся он к выгнанному из кабинета армянину.
        - Да рядом тут, - откликнулся тот, - на Костюшко. Сразу посадил в машину и повез сюда, да видишь ты, как получилось…

* * *
        В первый раз было страшно. Очень. Страшнее, чем впервые сесть за руль.
        Впрочем, он и потом не смог окончательно привыкнуть, не сумел избавиться от понятного и очень рационального ужаса, выходя на дорогу и подставляясь под набирающий скорость автомобиль. Одно неверное движение - и ты, сказать по правде, можешь умереть. Достаточно лишь неловко упасть и удариться головой. Рассказывай потом, что в детстве, по настоянию мамы, занимался гимнастикой, а решившись на эту аферу, долго тренировался на пустыре незаметно подставлять руки под приближающийся автометалл и, подлетая в воздухе, обрушиваться на капот всем телом, с жутким грохотом, но с минимальными потерями. Прямо Джеки Чан.
        Зато водители, ставшие невольными участниками его трюка, обычно впадали в ступор. Некоторые, побелев как простыня, начинали орать, но он убедительно корчился, свалившись на землю с капота уже неопасной машины. Изгибался чуть ли не мостиком, будто одержимый бесами на сеансе экзорцизма, пугая водителя, и натурально хрипел:
        - Травмпункт… Тут рядом… Я знаю, покажу… Быстрее…
        Психологически верный ход. Водители спешили воспользоваться предлогом убраться с места происшествия до приезда инспекторов, вызванных случайными доброхотами. Присутствия свидетелей Угорь, кстати, старательно избегал. Зачем лишние сложности? А уж в глазах водителя состоявшийся наезд на пешехода даже вне зоны пешеходного перехода ничего хорошего не сулил. Один только ворох проблем: разбирательства, суды, оплата возможного лечения пострадавшего.
        Перед приемным покоем круглосуточно работающей травматологии водителя и хромающего Угря будто бы случайно встречала Катэ в белом халате.
        - Что у вас? - спрашивала она.
        Угорь в ответ морщился, кивал на водителя, а тот, бледнея, начинал сбивчиво рассказывать, что совершенно случайно чуть-чуть сбил человека. Вроде бы несильно. Эти самые «несильно» или «чуть-чуть» забавляли Угря.
        Катэ кивала, поправляла свою белую шапочку и говорила.
        - Сделаем снимок, посмотрим. Вы не уходите пока, ждите здесь, - и уводила Угря за дверь.
        Все дальнейшее было делом техники. Различались лишь суммы, которые водители жертвовали на кальций, витамины и на покупку якобы необходимых ортопедических изделий.
        Увеличить сумму «пожертвования» можно было выбором правильного автомобиля. Оптимальный вариант - машины представительского класса. Сидящие за их рулем успешные люди мгновенно покрывались потом, попав в подстроенную Угрем ловушку, и без слов были готовы платить за возвращение в сытое русло, далекое от проблем, связанных с этим происшествием. Один банкир однажды отсчитал Угрю четыре новенькие, словно только что напечатанные, пятитысячные купюры, потом протянул свою визитку.
        - Надо будет еще - звони. И извини еще раз, как-то не заметил тебя.
        - Спасибо, - кивнул тогда Угорь.
        Визитку он сразу же выкинул. Он никогда не перезванивал своим жертвам. Одно дело - отыграть человека в горячке только что совершенного им наезда, и совсем другое - звонить и просить денег у уже успокоившегося водителя, который к тому моменту мог, сопоставив и проанализировав факты, понять, что его подставили.
        Идеальными жертвами были молодые женщины за рулем дорогих иномарок. Эти сразу паниковали, истерили, выключали голову, «ой, что теперь мне будет?». Легкая добыча. Стоило надавить, упомянув суд или тюрьму, и они, писаясь от страха, бежали к банкомату.
        Приближавшаяся машина подходила Угрю по всем параметрам. Красный кабриолет с открытым верхом, за рулем которого наверняка небедная пафосная барышня, явно желающая внимания окружающих. Ну, будет тебе внимание…
        Угорь шагнул на проезжую часть. Где-то внутри себя он снова превратился в астронавта, примеряющегося к поверхности враждебной планеты. Нервы натянуты, мышцы напряжены, испуганно колотится сердце.
        Не поворачивая головы, периферийным зрением Угорь пристально следил за кабриолетом. Еще два шага - и назад пути не будет. Еще шаг. Он почувствовал свою уязвимость и, как всегда, ощутил глупость своей затеи. Так рисковать жизнью и здоровьем из-за нескольких цветных бумажек с водяными знаками. Но обратной дороги уже не было. Даже при желании ему не успеть вернуться на тротуар… Не успеть… Забыв, что смотреть на машину нельзя, Угорь уставился на несущийся кабриолет.
        Почему курица за рулем не тормозит? Не жалко подвески? Не видит ям? Увлеклась пением на два голоса вместе с радио?
        Раздался грохот, когда машина влетела в яму. И только после этого заскрипели тормоза. Но скорость автомобиля превышала необходимую для безопасного выполнения его акробатического трюка. Что теперь?.. Угорь попытался сгруппироваться, понимая, что не успевает сделать и этого. Под противный, режущий уши визг тормозов его личное пространство во Вселенной сжалось до размеров, не совместимых с жизнью. Прошлое вдруг развалилось на отдельные фрагменты, которые перетасованными картами из колоды зашелестели перед глазами одновременно с ледяными мурашками по спине. Бесконечный дурацкий калейдоскоп.
        Вот он в школьном походе, под ливнем пытается разжечь костер. Вот его «дебют» здесь, на Костюшко, - белый «пыжик», серый от страха матерящийся водитель помогает Угрю подняться. Вот детское падение с качелей, когда он крутил «солнышко» и не удержался, свалился на землю. Догнавшие его качели молчаливо и неотвратимо ударили почему-то под ребра и только затем огрели по затылку с такой силой, что все вокруг померкло.

* * *
        И стало вдруг плоским, как мультик «Южный Парк». Жека тоже.
        Двухмерный Жека выскочил из уткнувшегося в нарисованный сугроб плоского «биммера». С не помещающимся в двухмерной груди сердцем он шагнул на подкашивающихся ногах к слабо ворочающемуся, словно внезапно вырванный из объятий зимней спячки медведь, парню. Удар автомобиля отбросил его на несколько метров вперед и в сторону. Он лежал лицом вниз, и в сером свете дня казалось, что он пытается слиться с мокрым асфальтом.
        Мертв?
        Другие мысли в Жекиной плоской голове отсутствовали.
        Сбитый вдруг дернулся, как потянутая за нитки марионетка, и тонко взвизгнул.
        Жив?
        Жека остановился. Было невозможно подойти к человеку, которого он в одну секунду превратил в инвалида. Оставить этот едва шевелящийся комок плоти на месте, не трогать, чтобы не сделать еще хуже, пока не приедет скорая?.. Вот же прилип… Зря он забрался в «Departure/Arrival».
        «Как по мобильнику вызвать скорую?» - подумал кто-то чужой в пустой башке. Жека потянулся за телефоном, как вдруг лежащий на дороге человек со стоном перевернулся на спину и сел. Потряс головой, словно выгоняя залетевшее в ухо насекомое. Узкие глаза с похожей на ягоды черной смородины радужкой уставились на Жеку, а руки ощупывали ногу и правый бок.
        - С-сука, да ты мне ребро сломал, - простонал парень, похожий не то на казаха, не то на корейца.
        - Могу еще пару добавить, - на автомате ответил Жека. - Чтобы в следующий раз на дорогу смотрел, а не пастью щелкал.
        Он почувствовал, как окружавший его мир набрал объем, будто надули цветной воздушный шарик. Кажется, никого он все-таки не угробил.
        - Там же знак был «Осторожно, дети!». Ай-й… - парень попытался подняться. - С ногой что-то…
        Жека не помнил никакого знака. Это карма - сбить человека на угнанной машине… Нужно быстрей сваливать. Что только делать с этим Виктором Цоем? Услышав, как за спиной затормозила машина, он в испуге обернулся. Экипаж ДПС? Или погоня за угнанным им «биммером»? По мышцам пробежал заряд электричества… Можно во дворы дернуть… Нет, вместо ДПС оказался какой-то кепчатый мужик на «калине».
        - Что у вас тут? - спросил он. - Тебя сбили? - обратился он к Цою.
        - Всё нормально! - махнув рукой, ответил тот и повторил: - Нормально! Сам виноват!.. Тут до больницы недалеко, - понизив голос, сказал он Жеке. - Отвези меня туда, в «травму», пока народ не набежал… Встать помоги…
        Жека ухватил парня за влажную, с крошками песка ладонь. Хорошая идея. Почему он сам не додумался? Загружая стонущего и охающего Цоя в кабриолет под пристальным взглядом владельца «калины», Жека вдруг подумал, что есть в этом происшествии одна странность. То, с какой легкостью этот Брюс Ли готов покинуть место происшествия. И еще заявил, что сам виноват.
        - Помощь нужна? - приблизился к кабриолету водитель «калины».
        - Нет, спасибо. Он сейчас меня отвезет в больницу.
        - Могу свой телефон оставить, если вдруг свидетель понадобится… А ты всегда на летней резине зимой ездишь? - с плохо скрываемым презрением спросил водитель у Жеки.
        - Только когда оттепель, - ответил Жека и завел баварский мотор.
        - Мудак, - покачал головой мужик, отходя от кабриолета. - Сколько вас таких на дорогах жизнь нормальным людям портит…
        Жека ожесточенно сдал назад, выбираясь из сугроба. Забуксовал, потом машину повело… Жеку пробил пот. Вот зачем он трогал тачку? Сидел бы сейчас и пил на террасе кофе, поглядывая на табло прилетов…
        - Где больница? - спросил Жека у сидящего рядом парня. - Прямо по улице, кажется?
        - Прямо, - кивнул тот и поморщился от боли. - А чего без крыши-то ездишь?
        - Печка сломалась, не выключается. Жарит, что невмоготу, - бросил Жека.

* * *
        Катэ в накинутой поверх медицинского халата парке, с упаковкой лапши быстрого приготовления, будто бегала в ближайший магазин взять что-нибудь к обеду, встречает его у входа. Его и этого нервничающего взъерошенного придурка. Как еще назвать человека, разъезжающего в феврале на кабриолете с опущенным верхом? Придурок помогает Угрю выбраться из машины, поддерживает за плечо, пока тот, приволакивая ногу, ковыляет вперед. Его хромота притворная, а вот боль в боку - настоящая, даже дышать трудно. Здорово его приложил на капот этот щегол.
        - Что случилось? - Катэ делает несколько шагов им навстречу.
        Она хмурится, замечая выражение на лице Угря. Испуг, разлившийся по его телу пять минут назад, похож на постпломбировочную боль, когда зуб уже вылечен, но продолжает ныть, и сделать ничего нельзя, остается только ждать.
        - Перебегал улицу в неположенном месте, «мой зайчик, мой мальчик попал под трамвай», - объясняет щегол Катэ, - вроде бы ничего серьезного нет. Нарисуйте ему йодную сетку и отпустите.
        Не так уж он и нервничает, думает Угорь. Больше флиртует.
        - Шутки потом шутить будете, - ледяным тоном отрезает Катэ. - Если захочется. Ведите его сюда, - она заходит в здание, придерживая перед ними дверь. - Направо…
        Потом они оба сидят на кушетке перед рентгенкабинетом. Сквозь щелочки в полуприкрытых веках Угорь наблюдает за щеглом. Тот сидит как на ветке - переминается, ерзает и вертит головой, иногда останавливая взгляд на Угре. Все-таки боится, удовлетворенно думает Угорь, шевелит затекшей в неудобной позе ногой и издает громкий, рассчитанный на публику и щегла, стон. Психологическое давление. Люди в очереди перед кабинетом смотрят на него без особого сочувствия, но с нескрываемым любопытством. Козлы. Дверь раскрывается, появляется Катэ. В ее руках старый, специально предназначенный для усиления эффекта происходящего снимок. Катэ останавливается перед щеглом.
        - Оскольчатый перелом бедренной кости со смещением осколков, - с вызовом произносит она и оборачивается к Угрю. - А на вашем месте я бы вызвала госавтоинспекцию. Потому что нужны будут деньги на лечение, хотя, сами понимаете, медицина у нас бесплатная. Но если правильно оформить, платить за все будет водитель…
        Сидящий на кушетке перед разгневанной медсестрой Жека в этот момент вспоминает одного из музыкантов «Massive Attack» - Роберта Дель Найя по прозвищу 3D. Тот случай, когда он, имея определенный вес в английском обществе, активно выступал против участия Великобритании в войне в Персидском заливе, а спецслужбы, чтобы заставить Роберта заткнуться, подкинули на его компьютер детское порно.
        И на ум Жеке приходит одно слово.
        «Подстава».
        5. Все короли дрянь
        Казалось, серая вязкая хмурь лилась не только из окон, но и из занавешенного простыней большого зеркала. Не зажигая света, Тим прошел в сумрачную комнату, где увидел бабушку, с потерянным видом неподвижно сидевшую на старом диване. Ее руки были сложены на груди. Тим с удивлением подумал, что бабушка, бывшая в свое время спортсменкой и комсомолкой, с гордостью носившая значок «Ударник коммунистического труда» и знавшая, что строит светлое будущее для потомков, сейчас молится. Просит защиты и помощи у Бога, в которого никогда не верила. Тим даже испугался. Но подойдя ближе, он разглядел, что бабушка держится за левую часть груди.
        Тогда он испугался по-настоящему.
        - Бабушка!.. Бабуль, тебе плохо? - подскочил он к Полине Ивановне.
        Бабушка улыбнулась через силу, оторвала руку от сердца и погладила внука по голове.
        - Да ничего. Прихватило, сейчас отпустит.
        - Давай скорую вызовем.
        - Не надо. Я валидол рассосала. Пройдет… Есть будешь?
        - Нет, - помотал головой Тим.
        - Ну, скажешь, когда захочешь…
        Поминки они не устраивали. Для кого? И на какие деньги? Бабушка просто зажарила в духовке с вечера курицу с тремя твердыми зелеными яблоками, сварила в глубокой сковороде рис. Зашел сосед Николаич, с которым бабушка на кухне, не чокаясь, выпила по рюмке водки. Вот и помянули Макса.
        Тихим паучком Тим притаился в углу комнаты, усевшись прямо на крашеный деревянный пол. Исподтишка наблюдал за бабушкой, готовый в любую секунду сорваться к соседям звонить в скорую. У них самих ни городского, ни мобильного телефона не было.
        - В школу завтра пойдешь? - спросила вдруг бабушка.
        Тим пожал плечами. Ответ он знал, но озвучивать бабушке сразу не стал. Завтра пятница, у его класса по расписанию всего четыре урока, учителя его отсутствия, как обычно, не заметят.
        - А чего туда ходить? - проговорил он. - И так таблицу умножения выучил наизусть до шестью семь тридцать пять, а дальше, так думаю, мне нипочем не одолеть, хоть до ста лет учись.
        Полина Ивановна криво усмехнулась одной половиной лица. Поднялась с пронзительно вскрикнувшего пружинами дивана и вышла. Отпустило. Сейчас пойдет делать дела, расходится…
        Вместо отступившей тревоги вернулась тоска, сжавшая сердце. Снова подступили слезы, казалось, досуха выплаканные на кладбище. Тим заморгал. Хорошо, хоть бабушка не видит. Опять встала перед глазами картина, как рабочие, торопясь, закидывают сырую яму тяжелой землей, а мерзлые комья стучат, разбиваясь о крышку гроба.
        Тим шмыгнул носом, вскочил с пола. Снял с вешалки черно-желтый «школьный» (чтобы ходить на учебу) пуховик, купленный бабушкиной знакомой в финском секонд-хэнде - «кирпушнике». Натянул, застегнул пластиковую «молнию», нагнулся, чтобы надеть поддельные «найки», которые таскал зимой и летом, пока не порвутся. Нашел закопанную среди бабушкиных платков черную шапку крупной вязки. Прислушался к шуму посуды на кухне и громко произнес:
        - Ба, я пойду на улицу, воздухом подышу.
        - Куда? Я рис разогре…
        Хлопнула дверь, отрезая его от бабушкиного голоса и запахов ужина. На ощупь преодолев темные сени, Тим очутился во дворе. Задрал лицо к небу, откуда все так же продолжал сыпаться дождь. Ничего страшного, не растает. Выйдя со двора, Тим негромко свистнул, но Севка не появился и даже не отозвался. Бродяжит где-то. Ну, может, так и лучше. Обойдется без попутчиков, подумает.
        Тим двинулся по укатанной скользкой поселковой улице между деревянными и кирпичными домами, отступившими от хлипких штакетников. Пару раз ему попались малознакомые люди, не обращавшие на него никакого внимания. На перекрестке, словно постовой, стоял Дядя Степа. Из раздувшегося кармана его серого форменного бушлата торчало горлышко пивной бутылки. Незамеченный полицейским, Тим было прошел у него прямо под носом, но потом передумал и вернулся к участковому.
        - Здрасьте, Дядя Степа! - и осекся. - Ой!..
        - Я сейчас задам тебе «дядю Степу», хулиганье! - мгновенно откликнулся участковый, протянул руку, чтобы схватить мальчишку за куртку, но потом разглядел Тима. - Это ты, что ли, Тимоха? Ну, как дела?
        Тим пожал плечами. Глупый вопрос. Как у него дела? Старшего брата сегодня в землю закопали. Промолчать, пусть Дядя Степа сам догадается? Или сказать что-нибудь язвительное? Что Макс взял и воскрес. Пришел домой и сидит теперь, ужинает рисом с курицей, телевизор смотрит. Промолчал, еще обидится Дядя Степа. И перед Максом как будто неудобно. Тим на секунду зажмурился, не давая закапать слезам, и спросил:
        - Дядя Степа, а кто Макса нашел?
        - Да бомжи забрались в дом один… - дыхнул Дядя Степа пивным духом. - Такой большой, расселенный. Знаешь, наверное?.. Возле Часовой башни. А там брат твой лежит. Почти замерз. Они побежали, наткнулись на туристов, попросили их вызвать полицию, дождались, всё показали. Их допросили, все честь по чести, но они точно ни при чем. Ты ведь про них думаешь?
        - Нет, я так, - Тим мотнул головой. - Пойду я, Дядя Степа.
        - А ты куда собрался?
        - Прогуляюсь немного.
        - Ну, давай. И не балуй там.
        - Не, не буду. До свидания.
        Тим дошел до конца поселка, остановился возле бокса шиномонтажа, за которым чернели тотемные столбы из старых покрышек. Дождь здесь мешался с вонью бензина с расположенной чуть дальше заправки. Тим постоял, прикидывая, куда идти: направо, в центр города, или в противоположную сторону, к коттеджам Северного поселка. Пошел в город, потому что на самом деле направление значения не имело.
        По мосту пересек замерзший залив. Слева, на небольшом острове, темнела громада Выборгского замка. Над з?мком высился подсвеченный прожекторами пятидесятиметровый великан башни Святого Олафа. Тим вспомнил вид с открытой площадки восьмигранного донжона на Старый город, будто разлегшийся на круглом панцире гигантской черепахи. За ним торчали изогнутые, похожие на железных морских коньков, портовые краны. А раньше… Можно было представить себя одним из стоящих на страже защитников крепости, вглядывающихся во тьму, где были раскиданы враждебные костры, возле которых отдыхали воины, наполненные решимостью завтра утром пойти на приступ.
        Справа от моста, по которому шел Тим, почти неразличимые в вечернем сумраке, заползали друг на друга, как в течке, торосы. Спала засыпанная снегом марина, к которой в теплое время года швартовались местные яхтсмены. Отсюда они с Максом и его товарищем уходили в тот летний парусный поход.
        Пройдя мост, Тим оказался возле памятника основателю города, шведскому маршалу Торвальду Кнутссону. Глянув на казненного впоследствии королем военачальника, Тим затолкал руки в карманы уже начавшего подмокать пуховика и зашагал в гору. Крепостная улица робко освещалась фонарями, рассеивающими свой свет в вечерней мороси. Впереди зажженным маяком горела вывеска кафе.
        Тим остановился на другой стороне узкой улочки, разглядывая через большие окна людей за столиками. Привлекшие его внимание мужчина со своей спутницей лихо разделывались с огненно-рыжим содержимым больших квадратных тарелок. Тим пригляделся внимательней. Похоже на больших креветок, запутавшихся в спагетти, как в рыбацких сетях. Посетители ели, запивали еду вином из бокалов на высоких тонких ножках, над чем-то смеялись.
        Глядя на них, Тим почувствовал, что хочет есть. Голод накинулся на него, словно соскочил с вилки, поднесенной ко рту женщины из кафе. Будто был неубывающей древней субстанцией, не исчезающей, а просто перетекающей от одного человека к другому. Надо было послушаться бабушку, подумал мальчик, и остаться поужинать…
        Он сглотнул слюну, отвернулся от окна кафе и едва не наткнулся на спешащую куда-то парочку. Парень с девушкой, не посмотрев на него, машинально расступились, разорвав сцепленные руки. Девушка прижалась к стене, а парню пришлось шагнуть на край проезжей части. Тим обернулся на них. Продолжая разговаривать, парочка сблизилась и снова взялась за руки.
        Тим вздохнул. Незаметка - так он называл себя иногда.
        Эту свою необычную особенность Тим впервые обнаружил в детском саду, когда воспитательницы забывали его на площадке, уводив всех на обед и «тихий час», предоставляя ему, пятилетнему карандашу, четыре часа свободы, или, наоборот, в группе, если ему не хотелось идти на прогулку. Делавшая всем нестерпимо болючие прививки медсестра регулярно пропускала его. А в подготовительной группе Тим устроил настоящий переполох, сразу после полдника незаметно уйдя из садика и отправившись бродить по городскому пляжу. Пришедшая вечером забрать его бабушка строго смотрела на изумленную воспитательницу. Потом раскудахталась прибежавшая заведующая. Одногруппники Тима тоже не смогли вспомнить, когда тот пропал, да и вообще, видели ли они его сегодня, и с любопытством разглядывали вызванных милиционеров. Тим в это время уже сидел дома. Ему тогда здорово влетело и от бабушки, и от заведующей, и даже от мужа перепуганной воспитательницы, который пообещал в следующий раз надрать ему задницу, а заодно оторвать уши. Оставшееся время, которое Тим провел в детсаду, за ним неотрывно следили то нянечка, то дворник.
        Потом началась школа. Учительница, присматривавшая за «камчаткой» своим, как она говорила, «третьим глазом», умудрялась упускать усаженного за заднюю парту Тима из вида. Если бы он не хотел учиться, то у него это бы получилось. Но ему в общем-то нравилось «грызть гранит наук»: учить правила русского языка и математики, заполнять дневник наблюдений за погодой, мастерить на уроках труда. Другое дело, что можно было не бояться неожиданного вызова к доске или замечания в дневник за то, что на уроке играл в морской бой с соседом по парте Ромкой. Ромка Финн (его отец был обрусевшим финном, фамилия у Ромки была смешная - Пюкко), кстати, постоянно обижался за то, что на него таинственная аура Тима не распространялась.
        - Ты прямо как Фродо с кольцом, - говорил он с завистью.
        Тим пожимал плечами. Он не считал это каким-то волшебством. Скорее, его организм просто обладал странным свойством вроде красного, а не коричневого, как у всех, Ромкиного загара или идеального слуха, на который не могла нарадоваться учительница музыки, у отличницы Нины Аносовой. Ну, может, еще кое-что, что обозначают малопонятным взрослым словом «психология».
        Тим по натуре был скромным и немного застенчивым мальчиком, предпочитающим читать книжки и ковыряться в компьютерных программах, вместо того чтобы беситься и хулиганить с товарищами. «Под лестницу» он тоже никогда не ходил, хотя вряд ли бы его там заметили старшеклассники, «хозяева» этого места. «Под лестницей» называлась настоящая лестница, спускающаяся в запертый подвал, где раньше располагался школьный тир, а теперь хранились заросшие пылью сломанные парты, знамя бывшей пионерской дружины и сумки с просроченными противогазами, резко пахнущими резиной. «Под лестницей» был идеальный наблюдательный пункт, откуда можно было, затаившись, заглядывать под юбки поднимавшимся на второй этаж девчонкам. Старшеклассники регулярно устраивали там засады, пытались снимать что-то на телефоны, а среди младших классов про это место и его возможности расползались сильно преувеличенные легенды.
        Девочки из его и параллельных классов тоже не замечали Тима, предпочитая общаться с другими мальчиками. С ними, с девочками, незаметность Тима достигала своего максимума, потому что одноклассницы не отвечали даже на его заявки в друзья ВКонтакте. А если они все же начинали с Тимом разговор (чаще всего об учебе), то быстро теряли интерес и, не прощаясь, отходили.
        То же самое происходило на улице. На него не обращали внимания ни сверстники, ни взрослые. Были в этом свои минусы - приходилось особо тщательно соблюдать правила дорожного движения, думая сразу за себя и за водителей. Но были и плюсы - например, получалось бесплатно попадать в кино, пристроившись за какой-нибудь большой шумной компанией. Если не попадалась особо дотошная контролерша.
        С родными, кстати, это тоже не проходило. Бабушка так вообще видела его спиной и угадывала наперед все его маленькие хитрости и редкие шалости…
        Тим свернул на улицу Водной Заставы. Тоска, жевавшая его сердце, не растворилась в пропитанной влагой атмосфере нешироких улочек, а, наоборот, стала более осязаемой. Но от этого ему почему-то сделалось легче. Тим снова вспомнил о том, что услышал в больнице от умирающего Макса. Что-то про спрятанные деньги. Про то, что нужно… Или не нужно? Не ходить здесь. И делать ноги. Где это «здесь»? И почему? Что за деньги, про которые говорил брат? И, главное, где они спрятаны? Макс сказал: «На лодке». На какой? И что за работа?
        Тим был еще мальчиком, но уже достаточно взрослым, чтобы понимать: все эти слова Макса больше походили не на правду, а на предсмертный морфиновый бред. Лишних денег, чтобы куда-то их еще прятать, у Макса никогда не водилось. Деньги у брата вообще бывали редко и никогда не задерживались, он тратил их либо на бабушку с Тимом, либо на наркотики. Но здесь, на безлюдной старинной улице, где темнота скрадывала приметы настоящего, хотелось поверить в чудо, в зарытые или просто спрятанные в укромном месте дензнаки. В реальный клад, который, может быть, лежит где-то в сундуке с прогнившей крышкой.
        Да уж, найти клад, даже хоть самый небольшой, им с бабушкой не повредило бы. И так приходится жить на одну пенсию, а теперь у них почти не осталось сбережений. А если что случится с бабушкой? Полина Ивановна не жалуется, но Тим видит, что она все чаще и чаще держится за сердце.
        Сырость просочилась под куртку, обвив худое тело холодным шарфом. Пора возвращаться домой. Сейчас он дойдет до перекрестка с Подгорной и повернет налево, к дому.
        На перекрестке под мутным светом расплывающегося фонаря виднелись какие-то фигуры. Они напоминали одновременно и средневековый ночной дозор, только без шляп, ботфортов и мушкетов, и людей на остановке общественного транспорта. Только никакой остановки там отродясь не было. Тим прибавил шаг, непроизвольно втянув шею в плечи. Ладно…
        Их было трое. Двое мокли под дождем, накинув на головы капюшоны, а еще один укрылся в стоящем за углом массивном, занимающем почти половину улицы, будто отъевшемся на блинах с икрой японском кроссовере. Дверь «самурая» была открыта, и водитель сидел в кресле боком, поставив ноги на каменную брусчатку. Из салона доносились негромкие, бьющиеся как стекло, звенящие биты музыки, которая, Тим знал, называется хип-хоп.
        - Эй! - окликнули Тима.
        На них не подействовало его обычное волшебство? Как это? Ну, такое бывает, конечно, но редко…
        Тим сделал вид, что не услышал, но ему наперерез, преграждая дорогу, шагнул кто-то высокий.
        - Я и смотрю, на ловца зверь бежит! - услышал Тим, и в следующий момент чужая рука крепко ухватила его за плечо.
        Мальчик вздрогнул, увидев Повешенного.
        - Пойдем-ка, - простуженным голосом сказал тот и потянул испуганного Тима за собой.
        Повешенный вытащил мальчика из сумрака улицы под свет фонаря, как пойманную рыбу из воды. Его компаньон, напротив, отступил в темноту, к иномарке.
        Тим на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, лицо присевшего на корточки Повешенного тускло маячило перед ним, заполнив собой вселенную. Даже тоска по умершему брату стала вдруг менее резкой, будто перестав фокусироваться.
        - Ну, что да как? Как жизнь молодая? - прохрипел Повешенный.
        Тим мотнул головой, словно отгоняя назойливую муху. Повешенный казался не самым подходящим собеседником. Тим знал его через Макса. Повешенный был звеном в цепочке местной наркоторговли - барыгой, у которого покупал отраву его старший брат. Однажды, когда Макс задолжал деньги, драгдилер приехал к ним в Петровский. Один, и от этой его показной уверенности в своих силах было еще неприятнее. Макс тогда выгнал Тима с кухни и, поговорив с опасным гостем наедине, уладил проблему.
        - Макс умер, - сказал Тим, глядя прямо в глаза Повешенного.
        У того было гротескное лицо. Словно человек с головой ящерицы пришел к пластическому хирургу и попросил скроить из него киноактера, снимающегося в романтических комедиях.
        - Я знаю, слышал, - кивнул Повешенный.
        Зловещий хриплый голос не сулил никаких благ, но глаза на бледном лице вроде как наполнились грустью, и Тим чуть успокоился, решив, что все обойдется. Повешенный сейчас посочувствует его потере, может быть, довезет до дома. Наркоторговцы ведь тоже люди. По крайней мере кажутся таковыми в сериале «Во все тяжкие».
        Рука Повешенного легла Тиму на плечо. Дружеский успокаивающий жест. Тим на секунду скосил взгляд. Подумал, что рука с обломаными квадратными ногтями и со сбитыми костяшками фаланг хорошо сочетается с острым носом, скошенным лбом и асимметричными скулами дилера.
        - За братом твоим должок остался! - вдруг резко произнес Повешенный и, так же резко выпрямившись, скалой вырос над мальчиком. - Заплатишь за него?
        Тим посмотрел на дилера снизу вверх. Голова того была немного наклонена к правому плечу, отсюда и прозвище. Макс рассказывал, что однажды Повешенного поймали друзья одной его клиентки, под кайфом выбросившейся с девятого этажа. Друзей было трое, один из них занимался классической борьбой. Они избили наркоторговца, отвезли в багажнике машины в лес и сунули в петлю перекинутого через толстый сук гибкого провода. Двое, намотав проволоку на руки, потянули ее, третий повис на брыкающихся ногах барыги. Тот захрипел, кажется, обгадился, а потом его шейный позвонок и сук дерева одновременно треснули. Повешенный рухнул на землю и остался лежать неподвижно с неестественно выгнутой шеей. Эта поза спасла его. Решив, что все кончено, убийцы-дилетанты ушли. Но Повешенный как-то выжил. Пока он отлеживался у знакомого, те, кто пытался его прикончить, в одночасье куда-то пропали, и больше их никто не видел.
        А Повешенный вскоре вернулся на улицы и, как сказал тогда Макс, в свои тридцать лет стал их некоронованным королем. Он не был боссом, но ведь современные боссы - это, по большому счету, офисные работники, менеджеры и бухгалтеры, сводящие дебет с кредитом, составляющие отчеты и старающиеся не соваться на улицы. А на улицах тем временем идет своя жизнь. На них скипетром и державой Повешенного стали свернутая набок шея, которую дилер наотрез отказывался заковывать в жесткий воротник, хриплый из-за поврежденных связок голос, и красный, как от ожога, незаживающий след странгуляционной борозды, оставленной желто-зеленым, предназначенным по ГОСТу для заземления, проводом. Падение с шеей внутри петли заставило его поверить в свою неуязвимость, и тем, кто хотел проверить это самостоятельно, такая ошибка стоила дорого.
        - Ты что, язык сожрал? - спросил Повешенный у Тима. - Только что ведь говорил.
        - А… - мальчик пошевелил непослушными не то от холода, не то от страха губами. Все-таки от страха, потому что его мозг перестал работать, и Тим задал глупый вопрос: - А за что он должен?
        - За гречу, за что еще? - ответил Повешенный. - Твой брат ведь герондосом жалился, или ты не знал?
        - Знал, - ответил Тим. - А… Сколько он тебе был должен?
        Повешенный, коротко усмехнувшись, назвал сумму. Тим даже не понял сначала. Потом удивился. Подумал, что дилер обманывает его. Тот, словно радар, уловил мысли мальчика, кивнул.
        - Верно. До хрена. Прямо охуллиард. Этот пырь мне уже с год торчал. Вел себя, надо признать, - Повешенный пошевелил пальцами, как паук лапками, - правильно. Не шкерился, не сквозил, старался расплачиваться. Регулярно что-то отдавал, так что я его не трогал, - Повешенный хмыкнул. - Мы с ним почти сроднились. Но новые «чеки» - только за наличку… В последний раз обещал, что вот-вот раздобудет денег и заплатит. Сразу и за все. Тема у него какая-то вроде была. Не в курсе, в чем там дело?..
        Тим слушал и не понимал слов. Сумма, названная Повешенным и мурашками прокатившаяся вдоль позвоночника мальчика, казалась немыслимой.
        Но дилер молчал, ожидая ответа, и он решил попытаться.
        - Я понял. Летом каникулы будут, - проговорил Тим, стараясь, чтобы его слова звучали убедительно. - Я работать устроюсь. И буду отдавать тебе зарплату.
        Повешенный хрипло рассмеялся. Что показалось ему смешным? Тим был всего лишь тринадцатилетним мальчиком, похоронившим брата, а теперь обсуждающим с барыгой реструктуризацию полученного в наследство долга.
        Его взрослая жизнь только-только начиналась.
        - Посчитай, сколько времени ты будешь выплачивать долг с зарплаты? Которую тебе пока еще никто и не платит. А я ждать не могу. Тем более до лета. Это ведь не мои деньги.
        - Но у нас с бабушкой нет столько, - проговорил Тим. - У нас вообще ничего нет. Одна ее пенсия.
        - Прямо уравнение с двумя неизвестными, да? Знаешь, не мои это проблемы, - пожал плечами Повешенный, и его голова дернулась. - Сам думай, что да как. Бабке расскажи… Пенсам в Сбербанке кредиты охотно дают…
        Вот же падаль, с отчаянием подумал Тим. Он с отвращением взглянул на Повешенного как на человека, посадившего в чашу кухонного комбайна попугаев-неразлучников и нажавшего кнопку «On».
        - Или дом продайте, - продолжал барыга, даже не глядя на Тима, будто разговаривал с невидимым собеседником по мобильнику. - А сами к родителям твоим уезжайте… Мне же Макс рассказывал… Хороший вариант, кстати, потому что, если не расплатишься, все равно сожжем вашу хибару. Вместе с бабкой твоей.
        Тим со свистом вытолкнул воздух из легких и, не успев подумать, сжал кулаки и бросился на Повешенного. Хлесткий встречный удар в подбородок откинул его назад. Тим упал, опрокинулся на спину, головой ударившись о гулкую водосточную трубу, а локтями - о наросшую под ней наледь. На запрокинутое к небу лицо сеялась влага.
        - Неделя! - услышал Тим сквозь боль. - У тебя есть неделя!
        Он задохнулся, когда страх ударил его ногой в живот. Внутри Тима что-то булькнуло, перекатилось по внутренностям, натянулось спазмом. Повешенный посмотрел на мальчика и сказал:
        - Долго лежать собрался? Я же тебя не убил. Так что шевели поршнями.
        И отступил из-под фонаря в темноту, к компаньонам.
        - Дай сигарету, - услышал Тим хриплый голос, а через несколько секунд чиркнула зажигалка.
        Морщась от боли в ушибленных локтях и бедре, мальчик поднялся на ноги. Его взгляд уперся в ту часть стены, которую до этого закрывал собой Повешенный.
        Висевшее, как заплатка, на фасаде старинного здания объявление выглядело насмешкой. На полуотклеившемся листе бумаги чернели отпечатанные на принтере, уже немного потекшие чернилами буквы: «Помощь при наркозависимости». И номер телефона.
        6. Остров пр?клятых
        Пропущенный от Остров Пр?клятых.
        Костас Троцкий на ходу разглядывал экран телефона, словно пытаясь понять, перезванивать ему или нет. Его мобила - настоящий звероящер с монохромным дисплеем. Производитель уже несколько лет как перестал изготавливать телефоны, не выдержав конкуренции, перешел на выпуск другой продукции, а трубка все еще работает как новенькая. Даже батарея живая, тянет почти неделю.
        - Эй! - каркнули вдруг впереди скрипучим голосом, напомнившим звук, с которым отдирают приколоченную доску. - Зенки разуй! Смотри, куда идешь!
        Он моментально поднял глаза и едва успел притормозить, чуть не врезавшись в бездомного, раскорячившегося посреди тротуара в инвалидной коляске. Хромированные, как элементы прокаченного автомобиля, детали коляски резко контрастировали с грязными обносками, натянутыми на подобие человека.
        - Машину так же водишь? - продребезжал бродяга, когда Костас встретился с его наглым взглядом. - Ни на кого не смотришь?
        Страшное, переходящее от красного к синему цвету лицо бездомного покрывали крупные бордовые пятна. Немытые волосы на непокрытой голове походили на спутанную морскую капусту с вкраплениями то ли мусора, то ли крупной перхоти. Неопрятная борода росла клочками. Одна из рук колясочника пряталась под заляпанным краской шерстяным солдатским одеялом, укутывающим ноги или что там от них осталось. Другая, из-за недостающих мизинца и безымянного пальца больше похожая на птичью лапу, вцепилась в пузырек с настойкой боярышника, на дне которого что-то едко плескалось. Зубов, если судить по расколовшей лицо бездомного ухмылке, у него было еще меньше, чем пальцев. И запах как из помойного бака.
        - Мелочью не выручишь, земеля? - взгляд инвалида мгновенно стал цинично-заискивающим.
        Из похожих на плевки водянистых глаз с засохшими желтыми выделениями в уголках будто выплескивалась душевная муть. Троцкий успел разглядеть провод наушников, тянувшийся из-под одеяла, и молча обошел коляску по дуге, выйдя на самый край тротуара.
        - Зажал денюжку? - громко выкрикнул бродяга. - Члену паралимпийской сборной зажал? Всего немного, на лекарства! Не на допинг! Страна запомнит своих гер-р-роев!.. - он пронзительно закашлялся, а потом стал материться в спину уходящему Троцкому.
        Ругань бродяги ржавым саморезом ввинтилась в нездоровое состояние Костаса, помноженное на сто граммов «коскенкорвы», едва ли не насильно влитых в него Олегычем. Захотелось развернуться, схватить коляску, закатить в ближайшую подворотню и там, опрокинув на землю, в кровь избить «паралимпийца». Ногами, чтобы в следующий раз думал перед тем, как выступать. Впрочем, таким пассажирам все побои побоку.
        Усилием воли заставил себя не оборачиваться, идти дальше, не обращать внимания. В конце концов, это же он сам обещал, произнося присягу: «Клянусь уважать и защищать права и свободы человека и гражданина». Вот и уважай теперь, несмотря ни на что…
        Даже на то, что в данный момент Костас находится не при исполнении, а на больничном.
        Грипп объявил населению города войну. Все вокруг температурили, кашляли и истекали соплями, в коридорах районных поликлиник закручивались змеи километровых очередей, на каждого отстоявшего в них пациента у участковых терапевтов по графику было выделено чуть больше шести с половиной минут - и за это время надо было еще заполнить карточку. Выручка в аптеках увеличилась в разы. Несколько человек, стариков и маленьких детей, умерло. На войне как на войне.
        Троцкого прихватило неделю назад. В четверг на работе он почувствовал озноб и тяжесть в голове. К концу дня голова превратилась в наполненный пульсирующей болью ватный ком. Вечером, добравшись до дома, он выпил три рюмки водки, с октября настаивавшейся в темноте кладовки на меде и перце. С ощущением легкого опьянения и надеждой, что дотянет до выходных, уснул, до подбородка натянув на себя жаркое одеяло. Проверенный дедовский метод не помог. С утра Троцкий проснулся в таком состоянии, что лучше бы и не просыпаться. Штамм A/H3N2 питоном сжал его организм в кольцах вырабатываемого вирусами гемагглютинина и нейраминидазы, выкручивал кости и сухим кашлем выворачивал наизнанку легкие. Костас позвонил начальнику отдела, чтобы предупредить о своей болезни. Тот, бросив завал на работе, сам приехал к «безлошадному» Троцкому и отвез его в ведомственную поликлинику на Малой Морской. Пожилая, вымотанная врач-терапевт с чернотой под глазами, мельком глянув на него, расспросила про симптомы, прописала постельный режим, циклоферон, колдрекс и чай с малиновым вареньем. Явиться на прием велела через неделю. Все
выходные Троцкий сражался с болезнью, не вылезая из своей холостяцкой берлоги. Валялся в кровати, гонял древние советские комедии, казахский рэп Скриптонита и отлично вваливающий в теперешнее состояние драм британца Etherwood. К понедельнику инфлюэнца стала понемногу сдавать позиции. Пошатываясь от слабости, он добрел до ближайшего продуктового мини-маркета, где под пристальными взглядами охранника-кавказца и кассирши-узбечки, помимо пельменей, макарон и замороженных мясных полуфабрикатов, взял бутылку серебряной «олмеки» и несколько лаймов для укрепления и витаминизации организма.
        А сегодня утром Троцкий отправился на повторный прием, где все та же врач краем уха выслушала о его успехах, что-то буркнула про возможные осложнения и продлила больничный лист до понедельника. На работу во вторник. Разбогатев на несколько свободных дней и стараясь не думать о зашивающихся в отделе коллегах, Костас вышел из поликлиники. Домой возвращаться не хотелось, было желание пройтись и продышаться. Воткнув в уши пиратскую копию «Громче воды, выше травы» (что-то модно, а что-то вечно), он отправился побродить по скользким улицам, удивляясь встречным туристам, сошедшим с ума настолько, чтобы приехать смотреть его город в феврале. Старательно избегая продуваемые навылет набережные, Троцкий в какой-то момент понял, что оказался на Литейном проспекте, откуда дорога была одна - в «Копы».
        Цифры на телефоне показывали почти двенадцать. Бар работал с одиннадцати. Сейчас там малолюдно, как в метро за пять минут до закрытия. Костас решил зайти. Высушить слякоть на «тимбах», согреться, перекинуться парой слов с барменшей, попросить ее налить в пивной бокал крепкого чая с лимоном, покивать головой в такт легкой атмосферной электронике, которую обычно крутили тут днем.
        Вышло все по-другому.
        На несколько секунд сбитый с толку нуаровым полумраком «Копов», он увидел сидящего за стойкой Артемьева, знакомого опера из Угрозыска. Это был похожий не то на древнего святого, не то на великого грешника мужик в годах. Волосы, присыпанные солью седины, резкие, словно вырезанные из потемневшего дерева, черты лица, пламя в желтовато-серых глазах, даже если Артемьев просто рассказывал анекдот. Впрочем, анекдотов от Артемьева Троцкий никогда не слышал. Говорил Олегыч только о делах. Вот и сейчас, орудуя вилкой в «шлемке» из нержавейки с разжаренной картошкой по-деревенски и свиной отбивной, он потчевал Костаса историей об обрушившемся на него свежем трупе, найденном в сторожке на стройке.
        - …Кувалдометром ударили в затылок так, что у того глаза из глазниц повыскакивали. Висели на нервах, как елочные игрушки. И кожу содрали…
        Мрачноватое общество, чтобы просто выпить горячего чая, подумал Троцкий, но все равно присел рядом за стойку. До чая, впрочем, дело не дошло. Артемьев сразу предложил выпить спиртного.
        - По «соточке», а, Костас? Давай составь старику компанию.
        - Ты же на работе.
        - И что? Кому это когда мешало? Я почти пенсионер, ценный сотрудник. Руководство не трогает… Главное, завтра не продолжить. Все-таки убийство, нужно найти и покарать виновных… Так ты как?..
        Обижать Артемьева, с которым Троцкий работал до перехода в отдел угонов, не хотелось, и он кивнул.
        - Молодец!.. Только ты угощаешь, лады? В следующий раз выпивка за мной, а сейчас я на мели. Жене все деньги отдал на новую челюсть. Стоматологи, мать их! Вот кем надо было идти работать!.. Люся, нам еще по сто… Этой, что в первый раз была…
        Троцкий стащил с головы «пидорку», снял куртку, расстегнул «адиковскую» кофту, бросив их на соседний стул. Взъерошил волосы, облепившие под шапкой голову. Артемьев покосился на его футболку, по темно-коричневой ткани которой порхали разноцветные бабочки.
        - Ты в этой майке как баба, вырядившаяся на Восьмое марта. Не рановато?
        Костас не успел ответить на провокационное замечание. Барменша поставила перед ними графинчик и рюмки. В графинчике вязко плескалось что-то похожее на нефть. «Эта, что в первый раз была», оказалась не водкой, а финским ликером «коскенкорва салмиакки», тридцатидвухградусной жидкостью со сладко-соленым вкусом «фазеровских» конфет, в которые добавляют нашатырь. Напиток очень на любителя.
        - Ты, конечно, парень симпатичный, но уж больно худой, - заметил Артемьев. - Жениться тебе надо, отъесться.
        - Жениться? - усмехнулся Троцкий. - Зачем мне это? На каждом столбе объявления с «женой на час».
        - «Жена на час»? - переспросил опер. - Ты с ней за час только пососаки устроишь. Кастрюлю борща сварить уже не успеет. А горячее питание - залог здоровья.
        - Да наливай уже…
        - Ага… Ну, за Эру Милосердия, которая все никак не наступит, - провозгласил Артемьев, держа в руках наполненную рюмку. - Вроде все сидят за компьютерами, жмут на какие-то сердечки, сексом занимаются… этим… виртуальным… И все равно трупы через день. Не успеваем «глухари» оформлять… У вас ведь так же, Костас?.. У каждого студента-первачка теперь по машине…
        Внезапно поняв, что Артемьев хорошо поддал до его прихода, Троцкий опрокинул внутрь себя содержимое рюмки, почувствовал, как алкоголь растекается по языку, дразня необычным вкусом рецепторы, а затем проваливается в пустой желудок. Сразу вспомнилось, как точно так же пил этот напиток в пропахшей пивом рякяля в Хаканиеми. Только компания тогда была другая.
        Тут будто кто-то уловил его мысли и зарядил мелодию, которую он не слышал вот уже пару месяцев, но все равно узнал с первых нот сыгранного на ксилофоне проигрыша. Еще недавно он почти не разбирался в такой музыке, а теперь - пожалуйста. «Jaga Jazzist» - солнечный сплав джаза и электроники, звучащий так бодро и энергично, как мог бы звучать витамин С теплым майским днем. Но Троцкого музыка скандинавских джазменов-экспериментаторов телепортировала в другое время. В прошлогоднюю осень.
        Лучшие дни в его жизни, которые, как часто бывает, сменились самыми плохими.
        Он махнул Артемьеву, чтобы тот наливал, и прошел в туалет, где не было слышно музыку жизнелюбивых норвежцев. Заперся в кабинке и постоял, ухватившись рукой за стену, стараясь отогнать разрушительные воспоминания. Если им поддаться, запланированной «соточкой» обойтись не получится.
        Выждав несколько минут, чтобы композиция наверняка кончилась, вернулся в бар, к Олегычу и налитым рюмкам.
        - И где ты ходишь? У тебя трубка звонила.
        Присаживаясь, Троцкий достал из кармана куртки мобильник.
        Что это? Финал «Битвы экстрасенсов»? Телепатия? Совпадение?
        Пропущенный звонок был от нее.
        Сколько времени они не общались? И вдруг Инга звонит ему прямо сейчас, когда он про нее вспомнил. Мысль и вправду материальна?
        Не зная, как поступить, Троцкий повертел телефон в руке. В «Копах» вдруг стало душно и тесно, будто бар уменьшился в размерах. Молча прихлопнув свою рюмку, спросил у барменши:
        - Люся, сколько с меня?
        Расплатился, оставив немного чаевых.
        - Уже пошел? - спросил пожилой опер. - Я думал, повторим.
        - Олегыч, извини, пора мне…
        Он хотел придумать причину своего бегства, но Артемьева это не интересовало. Он устало уронил взгляд на дно рюмки и так и просидел, пока Троцкий одевался.
        - Бывай, Олегыч, - тронул его Костас за плечо и кивнул барменше.
        Промозглая улица обрадовалась еще одной жертве, которой можно швырнуть в лицо ледяной моросью. Натянув шапку по самые брови, он свернул к метро и шел, рассматривая дисплей трубки, пока не наткнулся на «паралимпийца» со скрипучим голосом.
        Уже у самой «Чернышевской» Костас остановился на красном сигнале светофора. С раздражением нащупал убранный в карман телефон, потрогал пальцами выпуклые кнопки.
        Не надо этого делать сейчас, когда вроде бы все зажило. Точно не надо. Будет больно. Из-под сорванных струпьев начнет сочиться теплая кровь.
        Поток машин, разбрызгивающих грязную жижу, несся мимо отступившего от края тротуара Троцкого. Сидящим в этих автомобилях людям было плевать на него самого и на то, что сейчас творилось у него внутри.
        Тогда ему тоже наплевать.
        Он вытащил трубку, разблокировал клавиатуру, выбрал нужную строчку на экране. Больше не раздумывая, нажал кнопку вызова. Когда на том конце ответили, услышал:
        - Алло.
        И спросил:
        - Привет, звонила?
        - Да. Привет, Костя. Решила, не берешь трубку, потому что не хочешь со мной разговаривать…
        - Это ты ерунду решила… Как ты? Что-то случилось?
        На другом конце связи вроде как усмехнулись. Костас зажмурился, представляя ее лицо в этот момент. Ее глаза. В груди заныло.
        - Сразу видно, что ты сыщик… Случилось. Нужна твоя помощь.
        - Что такое?
        Она несколько секунд поколебалась, потом спросила:
        - Можешь подъехать, Костя? Тут… В общем, не телефонный разговор…
        В голосе звучали просительная интонация и тревога, что он вдруг откажет. А он не мог отказать.
        Так Костас и очутился во всем этом дерьме. Всего-то перезвонил и задал вопрос:
        - Где ты?

* * *
        Впервые он увидел ее на свадьбе, которую играли, согласно обычаям рудиментарного в двадцать первом веке крестьянского уклада, во второй половине сентября.
        Женился его товарищ, детская дружба с которым со временем эволюционировала в приятельские отношения без обязательств, но не забылась совсем. Было все как обычно: красивая оттюнингованная невеста в белом платье, в фате, со «свадебной» прической и не просто так намечающимся животом; катание по городу на лимузине; гости, следовавшие за новобрачными на арендованных микроавтобусах; шампанское на траве у Медного всадника; чоканье опущенной на леске рюмкой с клювом Чижика-Пыжика; пожилые родственники из провинции и нарядные друзья-подруги, оценивающе поглядывающие друг на друга.
        На общем фоне выделялась свидетельница в алом платье чуть ниже колен, высокая, стройная и смешливая. Ее симпатичному лицу смутно, как-то очень неявно недоставало симметрии, а идущая врукопашную с вечерним дресс-кодом альтернативная стрижка платиновых волос с выбритыми висками казалась просто данью все тем же вековым традициям, согласно которым первой красавицей на свадьбе полагалось быть невесте. Троцкому так не казалось, о чем он чуть было не сообщил свидетельнице, оказавшись рядом с ней, пока наемный фотограф устраивал молодым сессию на Троемостье. Фоном к снимкам служил храм Спас-на-Крови, построенный на том месте, где народоволец Гриневицкий смертельно ранил императора Александра Второго. Костас, издалека наблюдавший за работой фотографа, подумал вслух:
        - Все равно что в Париже фоткаться на фоне гильотины…
        - Точно, - услышал он приятный женский голос. - Тоже вспомнила эту историю с бомбой.
        Повернув голову, Костас увидел свидетельницу.
        - Привет, - солнечно улыбнулась ему девушка.
        - Привет, - Троцкий протянул ей руку. - Костас… Ну, то есть Костя.
        Свидетельница перехватила пластиковый бокал с шампанским в левую руку, освободившейся правой церемонно ответила на рукопожатие.
        - Инга, - представилась она.
        Ее рука была мягкой и горячей, а средний палец украшал перстень с белым коровьим черепом из серебристого металла. Перехватив взгляд Троцкого, девушка пояснила:
        - Я не сатанистка, не бойся. Просто украшение такое, в свое время в Киеве купила. «Macabre Gadgets», они очень любят использовать инфернальные мотивы.
        - Ага… - Троцкий сделал вид, будто что-то понял в последней фразе. - Ты только им, - он кивнул на жениха с невестой, - не говори про гильотину.
        - Конечно, - снова улыбнулась Инга. - А ты почему не пьешь?
        Испытывая вполне понятное, но обычно несвойственное ему смущение при разговоре с красивой девушкой, он пожал плечами.
        - Если не пить на свадьбе, умрешь от скуки, - сказала Инга, протягивая ему свой бокал с искрящимися в лучах осеннего солнца пузырьками. - Угощайся, я не заразная.
        - А если я?.. - спросил Костас, принимая бокал.
        - Значит, вместе будем лечиться, - засмеялась девушка.
        Морщась от ударивших в нос пузырьков, он подумал над тем, что могло означать или не означать это «вместе». Тут с моста закричала невеста, призывая свидетелей:
        - Инга! Юра! Идите к нам! Будем фотографироваться!
        - Зовут, - улыбнулась Инга, принимая обратно пустой бокал и поправляя ленту с надписью: «Свидетель». - Черт! С недавних пор совершенно не люблю фотографироваться… Но надо исполнять долг подружки невесты, раз назначили. Я пошла!
        - Еще увидимся, - сказал Троцкий.
        - Конечно! - и добавила, кажется, по-испански: - Адьос!
        По дороге на Стрелку Васильевского Костас принялся выспрашивать у приятеля, оказавшегося с ним в одном микроавтобусе, знает ли он свидетельницу.
        - Ставрогину? Да так, пару раз сидели в одной компании, - ответил тот. - Ты лучше у Захара спроси. Он вроде как ее бывший.
        С Захаром Троцкий немного был знаком по работе. Он тоже служил в органах, потом со скандалом уволился и, как рассказали Костасу, открыл где-то в центре тематический бар или что-то такое. Сейчас он устроился на заднем сиденье этого же «транзита» с початой бутылкой водки в руках. Дружелюбно взглянув на подсевшего к нему Троцкого, он спросил:
        - Налить? Давай. Где твой стакан?
        - Да нет, - покачал головой Костас, - я по другому делу. Сказали, что ты вроде бы знаешь Ингу. Ну, которая свидетельница…
        - Сказали? - кучерявый Захар нахмурился, его взгляд потяжелел. - Есть такое, знаю… А что? Шары хочешь подкатить?.. Да ладно, чего там… Ты лучше не суйся к ней. Нет, ты не понял. Мне-то все равно. Просто ничего хорошего от отношений с ней не жди, если хочешь по-серьезному замутить.
        - А если «по лайту»?
        - «По лайту»? - Захар пожал плечами. - С ней «по лайту» не получится, выпьет тебя до дна. Сам же видишь, роковая красотка, хоть и стрижется как чучело. Не поверишь, на рояле играет всякие пьески, а сама - ходячий секс. Как клеем тебя к себе приклеит, потом с кровью будешь отдирать… Знаю, что говорю. Мы с ней жили несколько месяцев. А теперь я ее Остров Пр?клятых зову.
        - Остров Пр?клятых? - переспросил Костас. - Она что, Скорсезе любит? Или Ди Каприо?
        - Мозги она ебать любит, - выдохнул перегаром Захар. - Давай-ка накатим… За молодых! - они неловко чокнулись одноразовыми стаканчиками с водкой, выпили. - Просто жить с ней - все равно что тусоваться на Острове Пр?клятых. Как в дурдоме из этого кино. Думаешь, что у вас так, - он сделал неопределенный жест рукой, - а потом выясняется, что ты ни хера не угадал. Всё по-другому. Сплошные неожиданные сюжетные повороты. И как в фильме, чем все закончится - непонятно… Ну, тебе непонятно, а я-то уже все знаю…
        - Я, кажется, понял, - кивнул Троцкий. - Спасибо.
        - Не-а, - пьяно протянул Захар, - ничего ты не понял, брателло… Это как эти дезодоранты, «олд спайс» там всякий… Слышал, что в их состав входят соли алюминия? Сужают протоки потовых желез, уменьшают процесс потоотделения. И все хорошо, все довольны, люди спокойны за свои подмышки. Только мало кто знает, что алюминий - универсальный канцероген. И чистые, приятно пахнущие ромашкой или Килиманджаро подмышки означают только одно - повышенный риск онкозаболеваний. Вот Инга как этот самый алюминий. Свяжешься с ней - и все будет пахнуть лавандой, а потом жизнь твоя наебнется…
        «Транзит» остановился, ближайший к двери пассажир схватился за ручку, отодвинул дверь, впуская в салон свежий воздух с Невы.
        - Приехали! - оповестил гостей водитель.
        - Пойдем! - сказал Захар и добавил громким голосом, пугая двух накрашенных тетушек: - Возопим пару госпелов в честь новобрачных!..
        Гуляли свадьбу ближе к дому, в Озерках. Ресторанчик в спальном районе, длинный стол, заставленный приготовленными без души блюдами, тамада с надоевшими всем конкурсами, «подарки» в конвертах, бесконечное «горько!» и песни Лепса, сменяющиеся песнями Меладзе. Шабаш, по мнению Костаса. А Ингу обхаживал свидетель. После одаривания Троцкий незаметно слился с праздника.
        Три недели спустя после свадьбы, в октябре, он вместе с коллегой собрался на выходных сплавать в Хельсинки на пароме. Паром отправлялся вечером в пятницу, плыл всю ночь, субботним утром приходил в Хельсинки и на следующее утро, в воскресенье, возвращался в Петербург. В самый последний момент перед путешествием у коллеги заболел маленький ребенок, он отказался от поездки, и забронированная двухместная каюта, где вместо иллюминатора посреди стены висела картина с фотореалистичным береговым пейзажем, оказалась в полном распоряжении Троцкого. Когда паром неуклюжим бегемотом отчалил от берега, Костас вышел на палубу, но холодный ветер очень скоро заставил его укрыться в одном из баров на променаде. Немного выпив, он спустился к стойке информации, купил обзорную экскурсию по Хельсинки и ушел в каюту отсыпаться. Засыпая на узкой койке, он слышал смешную ругань на финском заблудившегося в лабиринте палубных коридоров пассажира.
        Столица Финляндии негостеприимно встретила их ветром и косым дождем. Расположившись в кресле у окна туристического автобуса, Троцкий лениво, не стараясь что-то запомнить, слушал рассказ гида и разглядывал мокнущий Хельсинки. Аккуратные дома с большими окнами и щетками для обуви у дверей подъездов, голые деревья с облетевшей листвой, раскачивающиеся на волнах в гавани у Кауппатори катера, с которых рыбаки продавали свежую рыбу, позеленевший памятник Маннергейму и двадцать четыре тонны нержавеющей стали - монумент композитору Сибелиусу в виде органных труб в парке, дорожки которого усыпали ягоды рябины.
        Из парка автобус повез их к Темппелиаукио, Церкви в Скале, чье название было гораздо грандиознее внешнего вида. Обычная для этих мест гранитная скала на окраине немолодого и чинного жилого квартала, в которой вырубили нужных размеров нишу, а сверху водрузили малоприметный стеклянный купол. Пока туристы упоенно фотографировали церковь, себя на ее фоне и шарили по сувенирным магазинам на первых этажах близлежащих зданий, Костас решил пройтись и размять ноги, рассудив, что без него не уедут. А если и уедут, дорогу к паромному терминалу он как-нибудь найдет. В крайнем случае поймает такси и скажет водителю: «Михаил Светлов, цигель-цигель».
        Натянув на голову капюшон, он зашагал по бегущей с горы мощеной Фредрекинкату и скоро оказался перед расходящимся в стороны трапецией кирпичным домом. В витринах цокольного этажа висели выгоревшие постеры «HIM» и «Rasmus», по которым Троцкий опознал музыкальный магазин. Из его дверей вышла покупательница с плоским, квадратной формы полиэтиленовым пакетом с логотипом магазина в форме значка радиоактивной опасности. Костас посторонился, пропуская покупательницу, и вдруг с удивлением узнал лицо под выпущенным из-под воротника куртки капюшоном кенгурухи. Сделав шаг навстречу, он сказал неожиданно охрипшим голосом:
        - Инга, привет.
        Она остановилась, быстро стрельнула на него насмешливыми глазами и улыбнулась, узнав. Подошла ближе, и он почувствовал цитрусовый аромат ее парфюма.
        - Костя? Печальный демон со свадьбы? Какими судьбами?
        Лицо Инги было умиротворенным, словно она все утро занималась йогой.
        - На пароме приплыл. А ты?
        - Я тоже с парома! С «Принцессы Марии»! - засмеялась Инга. - Мир тесен! Ты чего хрипишь? Простыл?
        - Нет, просто все утро молчал, горло заржавело… Это у тебя пластинки? - кивнул Троцкий на пакет в ее руках.
        - Да, заказала через интернет две недели назад, сейчас заскочила выкупить. Жизнь была бы приятнее, если бы все, за что надо платить деньги, было бы таким же офигенным, как этот винил… У нас в Петербурге совсем с джаз-дилерами плохо. Те, что остались, ломят такие ценники…
        - Слушаешь джаз?
        - Не только, - пожала плечами Инга. - Я много чего слушаю… Да это и не джаз. «Jaga Jazzist» называются. Современные норвежские ребята, никакой архаики вроде Армстронга, прости, если святотатствую.
        - Все нормально, я джаз слушаю, только когда сосед «Эрмитаж» включает. У нас в «панельке» такая слышимость… Все боюсь, что он своего сына учиться играть на трубе отдаст.
        Инга провела ладонью по лицу, вытирая со лба и щек капли дождя.
        - Прекрасная погодка, не правда ли?
        - Ну да. Хотя нас везде на автобусе возят, - ответил Костас, - так что мне не страшно.
        - Ты на этой экскурсии? - девушка прищурилась и показала рукой за спину Троцкого. - Которая у церкви? - она засмеялась, одновременно прикусывая нижнюю губу.
        Троцкий, с трудом вырвавшись из капканов ее голубых глаз, поежился от показавшегося ему обидным смеха:
        - Да. А что, не надо было?
        - Как тебе сказать?.. - она пожала плечами и вдруг предложила. - Хочешь, я сама покажу тебе город? Была уже тут, наверное, тысячу раз. Здесь есть интересные места, но не из тех, что для туристов. И атмосферу из автобуса не почувствуешь.
        - Ты сейчас даешь мне понять, что я лох?
        - Ну… - смеясь, протянула Инга и дотронулась рукой до его руки. - Во всяком случае, у тебя еще есть шанс все исправить. Так что?.. Если у меня не будет причины гулять под дождем, весь день проведу в магазинах, а у меня денег мало… Спасай меня и мой кошелек! Тебе что-то нужно из автобуса забрать?
        - Нет, я налегке, документы с собой.
        - Тогда идем мокнуть, да?
        Посеревший от затяжного дождя Хельсинки оживал лишь от ярких курток афрофиннов на привокзальной площади и у торговых центров, и в парке, где стволы деревьев были обмотаны разноцветными связанными из шерсти муфтами, застегивающимися на гигантские, с ладонь, пуговицы. Инга назвала это непонятным словом «ярнбомбинг». Спрятавшись на время в газетном киоске у парка, они обсыхали и пили из картонных стаканов купленный тут же вкусный кофе.
        - Куда теперь? - спросил Троцкий.
        - Я думала сделать кружок мимо Эроттая по Эспланаде - и в Хаканиеми. Там отдохнуть.
        - Эроттая - это что? Звучит, во всяком случае, эротично…
        Инга хитро улыбнулась.
        - Ничего такого, о чем ты подумал. Просто небольшая площадь, «нулевой километр» Хельсинки.
        Неся пакет с пластинками по очереди, они, окончательно промокнув и замерзнув, догуляли до Хаканиеми, района на отшибе без особых достопримечательностей. Безлюдными улочками Инга вывела их к небольшому бару, спрятавшемуся в полуподвале жилого дома.
        Они спустились по ступенькам, в дверях им в нос ударил плотный пивной запах, но внутри было чисто и тепло. Публика, в час дня уже заседавшая с пивом или вином, выглядела немного потрепанной, но приличной. Молодой бармен с «тоннелями» в обоих ушах дружелюбным «хэй!» поприветствовал новых посетителей из-за стойки и одобрительно кивнул, разглядев в руках Инги пакет с пластинками.
        - Еще кофе? С молоком? - спросила девушка у Троцкого. - Я возьму, пока присаживайся.
        Троцкий сел за столик в самом углу слабо освещенного бара. Повесив мокрую куртку на без всяких затей прибитый к стене крючок, он наблюдал, как Инга о чем-то договаривается с барменом. К столику она подошла с рюмкой напитка черного цвета и большой домашней чашкой кофе с молоком.
        - Это что у тебя?
        - «Коскенкорва», салмиачный ликер, чтобы согреться.
        - А мне всего лишь кофе?
        - Ты же сам захотел. Его здесь наливают бесплатно. Такие порядки в этой рякяля заведены.
        - Рякяля?
        - Ага, по-фински «сопля». Не знал? Так финны называют кабаки, в которых пьяные клиенты сидят до самого закрытия, роняя сопли в пивную кружку.
        - Когда кофе допью, возьмешь мне тоже этого ликера? - спросил Костас. - Гляжу, ты хорошо финский знаешь.
        - Без проблем. И себе повторю… Только не финский, а английский. Его тут все понимают.
        - Не все, - помотал головой Костас. - Я в школе немецкий учил.
        Через два столика от них, с шумом отодвинув домашние стулья, поднялась компания из трех человек и, прихватив с собой бокалы и сигареты, но не накидывая верхнюю одежду, вышла на улицу, где дождь только усилился. «Викинги», - подумал Троцкий, допивая свой кофе.
        Инга принесла еще две рюмки ликера. Чокнулись. Костас попробовал, скривился.
        - Это пока рецепторы не привыкли. Третью уже сам побежишь по-немецки просить, - засмеялась Инга.

* * *
        Попав из вестибюля сразу в полутемный и сырой как погреб подземный переход станции «Московская», Троцкий почувствовал, как теплый воздух метрополитена с каждым шагом превращается в холодную уличную атмосферу февраля. Поднявшись на поверхность, он увидел небрежно брошенный у тротуара, чуть дальше остановки, немолодой черный «мерседес», мигающий аварийкой. Под колесами автомобиля растеклась жидкая солевая грязь, будто под лежащим животным от тепла его тела оттаяла мерзлая земля. Разглядев, что спереди в салоне машины сидят двое, Костас потянул ручку задней двери и, постучав друг о друга подошвами ботинок, забрался в иномарку. Инга и расположившийся за рулем не то певец в жанре «русский шансон», не то запорожский казак с обритым чубом обернулись к нему. Он улыбнулся Инге и кивнул «шансонье».
        - Привет, Костя.
        - Привет.
        - Сотрудник отдела угонов - и без машины? Я худею…
        Троцкий решил, что не стоит объяснять «шансонье» свою позицию в отношении личного автомобиля, цен на бензин, дорогих запчастей и сервиса, прочих скрытых затрат, про которые умалчивают продавцы в автосалонах, тромбозного городского трафика и более предсказуемого расписания движения поездов метрополитена. Он просто сказал:
        - У пехоты здоровье здоровее, и жопа не растет.
        «Шансонье» хмыкнул и отвернулся.
        - Костас предпочитает общественный транспорт, - пояснила ему Инга. - Он нервничает, стоя в пробках.
        - Хорошо бы все так нервничали, - заметил «шансонье». - Тогда и пробок бы не было.
        Инга молча, не говоря ни слова, вышла из машины, а потом задняя дверь «мерседеса» открылась, и девушка села рядом с отодвинувшимся Троцким. Он посмотрел на нее, надеясь, что за время, пока они не общались, Инга подурнела, потолстела или даже состарилась. Но нет, она была в порядке, только немного на взводе, да левая скула чуть припухла и была окрашена в желтый цвет недозревшего синяка, ну и лицо покрывали мелкие темные точки, будто Инга долго не могла перейти улицу, стоя перед потоком несущихся автомобилей.
        - Что случилось? - спросил Костас.
        - Машину у меня угнали, - ответила Инга. - Полтора часа назад.
        Теперь настала его очередь хмыкать.
        - И что? В полицию обратились?
        - Нет, - покачала головой Инга.
        - А чего время зря теряете? - пожал плечами Троцкий.
        - Не могу заявить об угоне. Машина не моя.
        - А чья?.. Да пофиг. В любом случае пусть хозяин заявляет.
        - Тут долгая история… Один клиент задолжал нашему боссу и отписал свой кабриолет в оплату долга. Мы… Я должна была перегнать ее в гараж, но машину угнали. Ударили в мордас, - Инга повернулась так, чтобы Костасу была лучше видна желтизна на ее лице, но он смотрел мимо ее губ и скул, - забрали ключи и… - она замолчала.
        - И? - поинтересовался Троцкий.
        - Лично я боюсь, что босс захочет повесить машину на нас, - вмешался «шансонье». - Очень такой нехороший вариант. Ситуация вроде как подпадает под нашу материальную ответственность. Зная Абу, я бы сказал, вариант очень реалистичный. Так что нам надо найти тачку, пока ее не разобрали, или что там с ними делают…
        - Даже если бы я не был на больничном, то в одиночку не смог бы объявить план «Перехват». Я всего лишь клерк, а вам нужна Система. Лучше звоните в «ноль-два», - сказал Троцкий.
        Вернее, хотел сказать, но не успел, вздрогнув от длинного гудка. Ожесточенно сигналил водитель вставшего за «мерседесом» автобуса. Иномарка с мигающей аварийкой мешала ему выехать с остановки. Водитель автобуса нажал на гудок еще раз-другой и, отчаявшись, стал неуклюже, как вылезает из-за стола объевшийся человек, выползать на соседнюю полосу. Мимо проплыла занимавшая весь бок автобуса реклама производителя молочных продуктов.
        - Дойду до «Первой полосы», возьму «Спорт Экспресс», - проговорил «шансонье».
        Глянув в зеркало, он вылез из «мерса» и направился к подземному переходу.
        На заднем сиденье Инга взяла руки Костаса в свои. Он почувствовал прикосновение гладкой кожи и длинных тонких пальцев. Как тогда, осенью, на мосту у Спаса-на-Крови.
        Ее глаза в двадцати сантиметрах от его глаз смотрели прямо на него. Голубые, но все равно теплые, будто в них горели свечи. Глаза медленно закрылись, потом вновь открылись. Губы, осторожно тронувшие его губы. Парн?е такое прикосновение. Живое, как из-под коровы. Это реклама с автобуса на него действует?
        Сердце колотилось в его груди оцинкованной гайкой в пустой пластиковой канистре, отлетевшей на десяток метров от пинка ногой.
        - Костя, - прошептала Инга, касаясь губами его губ, - ну, пожалуйста, помоги мне.
        7. План «Б»
        - Промудоватое задрочиво!
        Неожиданно услышать такие слова пусть и от бывшего, но священника. Жека так и сказал, а в ответ получил:
        - За меня не беспокойся, сам выберу, в каком аду гореть, черт ты веревочный! Какие еще слова для тебя можно найти, баламошка?
        Кто такой баламошка, Жека не знал, но по тону сказанного почувствовал, что слово обидное. Еще и черт веревочный…
        - Ты бы сюда еще «бентли» пригнал! - с досадой произнес отец Василий, разглядывая увязший в сугробе кабриолет.
        Спорить Жека не собирался. Чего уж, дурака свалял с этим «биммером». Да только снявши голову, по волосам не плачут. Надо вытаскивать тачку из снега.
        - Дурак ты, Евгений! - покачал головой отец Василий. - Младоумень сущий! Приметная машина, а ты ее посреди бела дня погнал! Еще и застрял! Может, нас СОБР уже окружает, а?
        Жека оглянулся. Вокруг стояло совсем негородское, почти джеклондоновское белое безмолвие занесенных пустырей, а оттаявшие березово-осиновые рощи вдалеке напоминали чьи-то ресницы. Кто-то внимательно наблюдал за происходящим здесь, возле разграбленной с десяток лет назад бетонной коробки бывшей распределительной подстанции. Жека поежился - и совсем не от холода.
        - Да вряд ли. Я все аккуратно сделал. Убрался прежде, чем стали показывать титры. - Он и сам подумал, как неубедительно это звучит.
        - А если не СОБР?.. Вдруг девица - пассия какого-нибудь наркобарона? Кто еще на таких машинах зимой разъезжает? Подставить всех хочешь? - Отец Василий вытащил из багажника своего «патриота» трос. - Цепляй! Сейчас дернем! Только не знаю, что получится!
        Получилось как надо. Всхрапнув всеми ста шестнадцатью лошадьми под капотом, «патриот» выдернул кабриолет из сугроба и протащил те пятьдесят метров, которые Жека не доехал до бокса с надписью «Toll the Hounds» на ржавых воротах из некрашеного железа.
        Возле гаража ошивался пес, запримеченный Жекой еще в октябре. Пес был серым, с некрасивыми рыжими подпалинами, а его породу отец Василий называл «Бобик в гостях у Барбоса».
        - Его Стерлядью зовут, - сказал бывший поп в первый день их знакомства. - Потому что стерлядь любит. Особенно холодного копчения.
        Жека удивился, но решил промолчать. Появившись в середине января на пороге гаража, он сам был вроде этого приблудного пса. Только что вернувшийся из Европы, он был практически без денег. Получалось, что надо было на время вернуться к прежнему занятию - угону тачек на отрыв. Вопрос только в том, кому их сдавать? Темир, с которым Жека работал до этого, больше на «Треугольнике» не появлялся. Тогда Жека вспомнил о гараже у «Броневой», куда они заезжали с Гази, чтобы загрузить «тойоту» газовыми баллонами.
        - Я понимаю, ты один оттуда выбрался? - спросил в тот раз отец Василий. - Потому что от Гази весточек нет.
        Жека смотрел мимо него, вспоминая, как беззвучно шевелились губы читавшего молитву чеченца. Старше Жеки лет на пятнадцать, с костистым лицом и печальными глазами, отец Василий помолчал и произнес:
        - Выводов, смотрю, ты для себя не сделал… Ну, милости просим, если будет что…
        Отобранный на площади Победы кабриолет был четвертым по счету автомобилем, который Жека загонял в его гараж.
        Они отвязали трос. Проскальзывая летней резиной, по присыпанным снегом балкам Жека заехал под крышу, в три слоя крытую ржавым железом, чтобы экранировать сигнал возможного GPS-трекера. Отец Василий закрыл за ним ворота. Жека передал ему ключи от машины.
        Хозяин гаража щелкнул по кнопке стоящего на верстаке электрочайника, жестом пригласил Жеку взять кружку с паутиной трещинки и банку растворимого кофе. Сам обошел вокруг кабриолета, придирчиво разглядывая машину. Провел пальцем по забрызганному крылу.
        - Крыша у него не закрывается, - сказал Жека. - Чинить надо. А так все в порядке.
        - Голову тебе чинить надо. - Отец Василий достал из кармана камуфляжных штанов телефон и вышел на улицу, оставив дверь в гараж приоткрытой.
        Слушая шум закипающей в чайнике воды, Жека наблюдал за отцом Василием. В расстегнутой горнолыжной парке тот расхаживал по утоптанному снегу и энергично, помогая себе рукой, разговаривал по мобильнику. Жека оглянулся на угнанный кабриолет. Красивый. Расчленять тебя не будут, попытался он мысленно успокоить тачку. Продадут в горы, починят, будут ухаживать. Увидишь, все будет в порядке…
        Щелкнул вскипевший чайник. Жека сыпанул кофе, наполнил кружку водой до половины - знал, что выше трещина в кружке протекает. Темно-коричневые гранулы кофе растворились в кипятке, запахло жженым. Размешав сахар, Жека взял кружку в левую руку, чтобы трещина при наклоне оказалась сверху. Сделал глоток, поморщился. Молока бы…
        Он огляделся, словно надеясь увидеть среди струбцин и лотков с крепежом коробку молока. По стенам потрескивали лампы дневного света, исходили теплом трамвайные печки. Стояли верстаки, заваленные запчастями, инструментом и книгами в мягких обложках. В углу расположился старый советский проигрыватель «Арктур», подключенный к английским колонкам, родная головка звукоснимателя заменена на японскую. В картонной коробке рядом выстроились пластинки играющего на похоронах цивилизации «A Silver Mount Zion Memorial Orchestra». Конверты из-под пластинок прямо как модные джинсы были специально потерты еще на лейбле. К верстаку прислонился моргенштерн - зловещее средневековое холодное оружие. Металлический шипастый набалдашник, похожий, по мнению придумавших его швейцарских пехотинцев, на утреннюю звезду.
        - Настоящий? - поинтересовался как-то Жека у отца Василия.
        - Пятнадцатого века, это имеешь в виду? Нет, конечно. Новодел. Но грудную клетку пробивает ничуть не хуже, - ответил хозяин гаража, оглаживая черную с сединой бороду. - А уж психологический эффект оказывает - будь здоров.
        Не согласиться с последним утверждением было сложно, выглядело оружие исключительно пугающим. Если подумать, этот моргенштерн наглядно иллюстрировал суть отца Василия.
        С ранних лет тот увлекался книжками и историей Средних веков. Меровинги, крестовые походы, гуситские войны, Ганзейский союз - других развлечений в захолустном карельском городке его детства у него не было. Разве что летом получалось погонять мяч во дворе. В старших классах он прочитал только вышедшую тогда «Плаху» Айтматова, как выяснилось позже, определившую его судьбу. Он перечитал роман несколько раз, после чего раздобыл у старушки соседки Библию, стал украдкой ходить в церковь. Закончив школу и выдержав натиск родителей, поступил в Духовную семинарию, после которой ему поручили захиревший малолюдный приход в Псковской области, заменив им прежнего священника, вчистую проигравшего борьбу с зеленым змием.
        Через несколько лет приход изменился до неузнаваемости. Мужская часть населения стала меньше пить, прихожане повалили в отреставрированную церковь, а молодой батюшка стал настоящим пастырем - авторитетным, мудрым и справедливым. Его единственной слабостью оставался футбол, который он смотрел с местными мужиками, стараясь не обращать внимания, когда кто-то из них чертыхался в болельщицком запале. Приехавшая за отцом Василием из города жена носила удивительное для попадьи имя Милла, во всем его поддерживала и помогала. У них родился сын, а следом - еще один. Младшему было всего пять, когда отец Василий со всем семейством отправился в гости к родне в Карелию. На обратном пути на трассе «Кола» старенькую «девятку», восстановленную отцом Василием вместе с парой умельцев из его прихода, нашел выскочивший на встречку МАЗ с развесистым иконостасом в кабине. Словно Зидан боднул Матерацци. Смятую «девятку» отбросило в кювет как бабочку с оторванными крыльями. В раскуроченной легковушке выжил один только отец Василий, с переломанным телом и клокочущей пустотой внутри.
        Происходившее с ним после аварии хорошо описывает множество произведений мирового кинематографа и литературы. Бог уехал по делам. Наверное, рванул в гости к какой-нибудь счастливой семье. Для потерявшего веру священника ужас, ярость, ненависть и отвращение из эмоций превратились в мясо жизни. Оставив службу в приходе, он перебрался в Петербург, в надежде спрятаться в большом городе от преследовавшей его боли. Как человек, у которого кто-то близкий умер от рака, идет помогать в хоспис, он устроился работать слесарем в автосервис. Не сразу понял, что оказался втянутым в криминальную деятельность, а когда понял, только пожал плечами. Ему было все равно. В самом деле, что такое тюрьма? Всего лишь недостаток пространства, вполне заменяемый избытком времени. А добытые неправедным путем деньги отец Василий переводил на расчетные счета детских домов.
        Разбирая угнанные автомобили, он делал удивительные находки. Однажды нашел пропущенный угонщиком кошелек, туго набитый деньгами. Деньги он пожертвовал больнице в своем бывшем приходе. В другой раз в магнитоле обнаружился диск канадских пост-рокеров, с первых аккордов которых понял, что это его музыка. Песни сломленных людей на грани. Пластинки канадских прихиппованных евреев помогли пережить ему первую после ДТП зиму, не повеситься на стальной балке, поддерживающей крышу гаража, или не задохнуться выхлопными газами в машине. Пластинки и требующий ухода подобранный на улице пес с перебитой лапой.
        А потом в бардачке одного из автомобилей отец Василий нашел киндловскую читалку. В наполовину разряженном букридере оказалась «Малазанская Книга Павших» - написанная еще одним канадцем Стивеном Эриксоном сумбурная нескончаемая фэнтэзийная эпопея о стоящей на перепутье древней Малазанской империи. Наемники, армейские маги, пророки и бессмертные завоеватели причудливо срифмовались в голове отца Василия с его утратой, и - пути Господни неисповедимы - он вновь нашел бога. Словно ему сделали перепрошивку как навороченному амазоновскому гаджету. Только в этот раз его богом стало прибывшее тысячи лет назад из далекого космоса существо, в схватках с другими сущностями потерявшее правую руку и глаза. Искалеченный бог. Искалеченный, как и сам отец Василий.
        Услышав эту историю, Жека сказал тогда бывшему священнику.
        - Я ничего не понял. Ересь какая-то… Так ты ролевик? Ну, вроде толкиниста?.. Реконструктор?.. А много вас таких?.. И вы собираетесь вместе и дубасите друг друга этими хреновинами? - он кивнул на моргенштерн. - Отец Василий, ты ведь не серьезно? Так и садо-мазо можно увлечься. У них тоже есть штуки вроде этих. Страпоны называю… Все, молчу!..
        Отец Василий, чуть не отвесив Жеке затрещину, сменил тему разговора.
        - Нашли покупателя. Повезло тебе. Берут машину. - Отец Василий вернулся в гараж. - Но торгуются… Твой процент, как обычно… Холодает там…
        Жека кивнул, водружая кружку на верстак.
        - Пора мне, отец Василий. В аэропорт. Тут еще пешком час до людей добираться. Не подбросишь?

* * *
        Температура опустилась с «блин, как же холодно!» в три часа дня, когда Жека, оглядываясь по сторонам, украдкой забрал свой брошенный у «Departure/Arrival» «опель», до «у меня щас хер отвалится!» теперь, когда он стоял возле больницы на Костюшко, куда утром отвез сбитого Цоя. Сбитого? Или все-таки нет?
        Бывали этой зимой дни и похолоднее, но высокая влажность и резкий обжигающий ветер превращали сегодняшние пятнадцать градусов ниже нуля во все двадцать пять. Фью говорил, на стадионе «Санкт-Петербург» вечером играет «Зенит».
        - Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой там, где нога продолжает начатое головой. Изо всех законов, изданных Хаммурапи, самые главные - пенальти и угловой, - пробормотал Жека.
        Футбол в феврале? Куда катится мир?
        Жека сделал еще один кружок вокруг машины и забрался в салон. Протянул руки к печке, жалея, что нельзя забраться в нее целиком. Плохо, когда приходится выбирать между задницей, отсиженной до колючих мурашек, и задницей, замерзшей до хрустального звона.
        Он взглянул на электронные часы, горящие на приборной панели. Высоко - там, где над беременными снегопадами тучами светит вечернее, красное, как на флаге японцев, зимнее солнце, - летит она. А в небе - радиоволны и два больших серебряных крыла, изогнутые на концах… Сообщение, что ее рейс наконец отправляют, упало на его айфон полчаса назад. Скоро стартовать в Пулково. Успеть дождаться бы этого разводилу.
        Было во всем происходящем утром что-то ненатуральное, наигранное, хотя Цой очень убедительно стонал и морщил физиономию по дороге в рентгенкабинет и потом, когда молоденькая медсеструха повела его к хирургу. Быстро у них все случилось, без очередей - символа бесплатной медицины. И три с половиной тысячи рублей, последние Жекины деньги, уплыли из его карманов. Глядя вслед хромающему Цою, Жека почувствовал, будто вдоль его позвоночника провели сильным магнитом.
        Глаза. Вот в чем дело. У Цоя они были неправильными, чересчур спокойными. В них не отражалось никакой растерянности сбитого автомобилем человека, ничего такого.
        Вернувшись к поликлинике на «опеле», Жека решил проверить свои крепнущие вместе с морозом подозрения. Вспомнил, как поддерживаемый с обеих сторон Жекой и врачом Цой уверенно преодолевал развилки и повороты на пути к рентгенкабинету. Будто знал дорогу. И как, сидя на кушетке у самого кабинета, отворачивался к стене, пряча от окружающих лицо.
        Работает он здесь, решил вдруг Жека. А медсеструха с ним заодно. Вот аферюги…
        Он зашел в поликлинику, натянул мерзко шуршащие голубые бахилы, двинулся по коридору, вспоминая путь до рентгенкабинета. Очередь возле его дверей рассосалась. Сам кабинет, если верить обозначенным часам приема, скоро заканчивал работу.
        Ладно, он подождет. Хотя бы медсеструху выцепит. Шуганет ее, узнает, где найти ее дружка, вернет свои деньги плюс компенсацию, а там посмотрит…
        Никого шугать не пришлось. Из поликлиники медсестричка вышла вместе с «пострадавшим». Шли рядом, держась за руки. Парень слегка прихрамывал, но при этом он и его подруга смеялись. Не над тем ли, как ловко провели Жеку? Продолжая ржать, будто отхватили пару мешков смеха на распродаже, парочка прошла мимо «опеля» и свернула в сторону Московского проспекта. Жека подождал, пока они отойдут от поликлиники к дворам, где уже начинали сгущаться зимние сумерки, выбрался из машины и быстрым шагом бросился вдогонку.
        Приближаясь, он заметил у Цоя зажатую под мышкой папку для документов - тощую, из коричневой кожи, с виду недешевую.
        В самый последний момент Цой обернулся, округлил глаза и, не успев убрать улыбку с лица, получил в репу. Кожаная папка улетела в сторону, а разводила, которому Жека зарядил в торец кинетической энергии, поскользнулся и упал на снег. Томатным соком из его левой ноздри заструилась кровь. Цой вскинул руку, прижав ее к разбитому носу.
        - Вылечил перелом? - спросил у него Жека и повернулся к медсеструхе. - Как ты сказала? Смещение осколков? Уверена в своем диагнозе? Ничего не перепутала?
        - Слушай, успокойся! - гнусавым голосом попросил снизу Цой.
        - Я тебе сейчас все ребра переломаю! - пообещал Жека.
        Говоря по правде, злился он несильно и сейчас больше играл роль. После Амстердама у него не осталось эмоций. Если попался на уловку этого типка, это его личные проблемы. Сам виноват, если дал себя одурачить. Цой просто зарабатывает деньги, как получается. Не особо вредным, кстати, для окружающих способом. Жеке с его угонами такая жизненная позиция ясна. Но напугать Цоя, чтобы вернуть свои деньги, необходимо. Иначе он заскулит, будто разбитый нос - сломанный позвоночник, не меньше, начнет выкручиваться и юлить, лишь бы не отдавать деньги.
        По его бегающим глазам видно, что уже об этом думает.
        - Бабки гони обратно! - с угрозой в голосе произнес Жека.
        Цой полез в карман, протянул смятые купюры.
        - Вот, всё что есть.
        - Это что, всё? - в руке у Жеки было полторы тысячи.
        - Остальное потратил, - шмыгнул окровавленным носом типок.
        - Где? - Жека с удивлением почувствовал, что начал злиться. - Только с работы идешь. В больничной аптеке аскорбинок и гондонов на две тысячи закупил? И где они тогда?
        - Я долги раздал, - спокойно ответил Цой, глядя ему в глаза честным взглядом.
        - Я тебя сейчас урою! - пообещал Жека.
        Подруга Цоя тронула его за плечо.
        - Сколько не хватает? - спросила она.
        - Я же сказал, две тысячи, - ответил Жека.
        - Я отдам! - она полезла в сумку.
        - Катэ! - подал голос Цой. - Чем бабке за жилье платить будем?
        - Завали совок! - велел Жека. - Всем лучше будет!
        - Лучше? - переспросил чувак, прикладывая к разбитому носу новую порцию снега. - Да мне и так нормально.
        - Ты откуда такой дерзкий?
        Цой явно напрашивался, чтобы ему настучали по щам, но лежачих Жека бить не привык. Да и злость опять куда-то делась. Главное, что справедливость восторжествовала.
        - Вот деньги, - сказала девушка. - Извини нас, пожалуйста, - она улыбнулась.
        Все свои проблемы они привыкли решать такими вот улыбочками, подумал Жека.

* * *
        Яркий фонарь луны сквозь прорехи в разогнанных жгучим ветром тучах освещал взлетное поле с прикорнувшими до утра самолетами. У терминала, как стая мальков в воде, суетились таксисты. На улицу вывалилась компания трех в дымину пьяных толстопузых мужиков в кофтах, шортах и кроссовках. Мороз приласкал их покрытые свежим тайским загаром телеса, и они, на пару минут протрезвев, бросились к такси. Жека усмехнулся и еще раз глянул в айфон, перечитав полученный от нее новый стишок в прозе, начинающийся словами: «Жаль, что ты увидел мою темную сторону». Чего Настя все-таки хочет от Жеки?..
        Из здания аэровокзала опять вышли люди. И она среди них. Завертела головой. Жека помигал фарами и вышел из машины ей навстречу.
        На нее оглядывались, провожали взглядами всю такую взъерошенную с выкрашенными в черный цвет волосами, замотанную по самые уши в шарф и тянущую за собой темно-синий чемодан на колесиках. Приблизившись, она спустила вязаный шарф к подбородку и широко улыбнулась. Лицо молодой Скарлетт Йоханссон, отредактированное до стандартов рекламных плакатов «Lumene».
        - Привет!
        - Хэй, Джеко! - ответила Анникки и прижалась губами к его губам. - Файнелли! Факин-факин сноу! (Наконец-то! Свехперегребанный снег!)
        Растворяясь в ее горящих глазах табачного цвета, Жека вспомнил, что так и не удосужился сегодня почистить зубы. Он ответил на поцелуй девушки и почувствовал вкус лакричных конфет у нее во рту. С трудом (просторный дафлкот в синюю клетку добавлял хрупкой финке пару размеров) обнял ее, как какого-то медвежонка.
        Как ни крути, она - Жекин план «Б».
        8. Хуракан
        Август, двадцать девять месяцев назад
        Дым от лесных пожаров стелется серым туманом, в котором вянут яркие летние цвета. Ближе к земле плотность дыма повышается. Нагнись заново затянуть развязавшиеся шнурки - и жаркий день превратится в пахнущие костром сумерки. Солнце кажется мутным закопченным светильником, а окружающие звуки теряют объем, и непроизвольно хочется вытрясти из ушей невидимую пробку.
        С неба предвестником наступающего апокалипсиса беззвучно сыплется пепел, мягко оседая на всех поверхностях. В том числе на капоте, лобовом стекле, крыше и багажнике их машины, оставленной на краю заправки. Макс думает о том, чем мог быть этот черный снег. Или кем. Совсем ведь необязательно, что деревьями. В охваченных огнем лесах гибнут животные. Что если пепел, засыпающий эту заправку, - останки какого-нибудь нерасторопного заячьего или лисьего семейства?
        По дороге сюда, в километрах двадцати севернее, они видели, как на трассу выскакивает лось и застывает на их полосе грандиозным памятником, олицетворяющим страх живого существа перед огнем. Солдаткин с руганью ударяет по засипевшим тормозам, и его дважды битый, взятый по мутной схеме с переплатой «фокус» останавливается в пятнадцати метрах от лося. Лесной великан даже не смотрит на них. Нервно трясет головой, уставившись в никуда большими влажными глазами. На правом боку зверя Макс видит ожог. Будто в сковородку с пережаренными шкварками плеснули томатный сок, только это все еще и дышит.
        - Зацени, какой у него елдак! - произносит вдруг Солдаткин.
        Макс непроизвольно опускает взгляд ниже. Конечно, думает он, лось по уши накачан адреналином.
        - Хотел бы себе такой же? - спрашивает Солдаткин.
        Водитель встречной фуры дает упреждающий сигнал. Лось, мотнув головой, тяжело срывается с места и, спотыкаясь, ныряет в лес, который начинается в пяти метрах от обочины трассы. Клубы дыма смыкаются там, где только что стоял зверь. «Фокус» трогается с места и медленно крадется, безуспешно пытаясь улучшить видимость включенными противотуманными фарами.
        Половину оставшейся дороги Солдаткин разглагольствует про гениталии животных особо крупных размеров.
        - Как считаешь, - обращается он к Максу, - вот у кого больше - у бегемота или у слона?.. Или вот динозавры… У бронтозавра, который с такой шеей длиннющей, - или у цератопса?
        Макс не понимает, откуда у Солдаткина такой интерес. Он вспоминает, как однажды они вместе ходили в баню, и он видел, что у его компаньона по этой части все в порядке. Наверное, Солдаткин из тех людей, кто интересуется вопросами, на которые нельзя дать однозначного ответа. Есть ли Бог? Правда ли, что за нами, как за аквариумными рыбками, наблюдают инопланетяне? Сбежал ли Гитлер в Антарктиду?
        Тем временем Солдаткин от представителей фауны переходит к обсуждению анатомии сказочных персонажей.
        - Помнишь, в мифах Древней Греции были такие кони, из половинок сделанные? Кентавры назывались. Так у них сколько было, интересно? Два? Или один? И какой, если один? Лошадиный или человечий? Или Змей Горыныч? У него один на троих? Или все-таки три, по одному на голову?
        Макс смаргивает вставший перед его глазами босхианский кошмар, решительной рукой тянется к магнитоле. Попутно произносит:
        - Лазарь, заткнись ты уже!
        Солдаткин, который недолюбливает свое библейское имя и злится, когда его так называют, умолкает хотя бы на время.
        Конец света, грозящий вот-вот произойти в реальном мире, кажется, уже наступил в FM-диапазоне. Макс нажимает кнопку поиска на магнитоле. С первой частоты, где обычно передают дорожные новости, на них обрушивается белый шум. Следующую радиостанцию, похоже, захватили зороастрийцы. Вместо привычного для этой волны развесело-бессмысленного сегмента поп-музыки ди-джей суровым голосом вещает про вселенский пожар. Огонь, стискивающий драконом Ажи-Дахакой населенные пункты в горячие кольца, как и нежелание властей перекрывать федеральную трассу, ди-джей называет происками сил зла во главе Ангро-Манью, кем бы он там ни был. После чего неожиданно прерывается и ставит «Там, де нас нема». Макс хочет остаться на этой частоте, чтобы услышать, что там будет дальше, но Солдаткин морщится и просит переключить. Он парень простой, для него тут слишком мрачно.
        На следующей волне творится и вовсе уж что-то странное. Они слышат голос Левитана, сообщающий о том, что советские войска Второго и Третьего Украинских фронтов после упорных боев взяли Вену, и удивленно переглядываются. Макс задумывается, каким таким антинаучным способом радиопередача семидесятилетней давности могла попасть в несуществовавший тогда FM-эфир. Приходит к выводу, что чудеса и колдовство тут ни при чем, просто кто-то оцифровал сводки Совинформбюро и выдал в эфир пиратской волны, заблудившейся в дыму пожаров. Внезапно Левитана на полуслове обрывает заползший поверх него «Atlas Air», суровые звуковые ландшафты которого наполнены астральным шепотом Дель Найя, пульсирующей в висках параноидальной атмосферой и барабанами, звучащими так, будто в них со всей мочи колотят туземцы Марракеша.
        «Фокус» сворачивает с трассы на заправку. Они обсудили эту остановку пять минут назад. У них еще есть время, чтобы выпить по кофе.
        - Что там у нас с бензином? - на всякий случай спрашивает Макс.
        - Да хватит, - говорит Солдаткин. - Все равно машину потом бросать, зачем тогда заливать лишнее?
        Фраза, в которой помещается весь, без остатка, Лазарь - расчетливый и прижимистый сукин сын. Отца родного снесет в ломбард, если понадобится.
        Макс вспоминает, как впервые повстречал Солдаткина месяца полтора назад на стремной разбомбленной квартире, где в окнах без занавесок отражались лампы-стриптизерши, бесстыдно сбросившие абажуры и отплясывающие голыми под «Розовые розы». Народ собрался неказистый, но разбитной. Макс и Солдаткин попали туда с разными компаниями, перекинулись парой фраз, а потом пришло время посылать гонца. Спиртное в квартире еще было, но грозило закончиться ближе к часу Икс, после которого вступал в силу запрет на его продажу. Гости насобирали денег на продолжение шумного банкета. Гонцом выбрали Макса. Солдаткин вызвался помочь. Они дошли до ближайшего супермаркета, но брать, что собирались, не стали. Солдаткин, по дороге плотно присевший Максу на уши, предложил не возвращаться в квартиру, а закончить праздник где-нибудь в другом месте. Вдвоем. Такой поступок был совершенно не в стиле Макса, но люди в квартире остались незнакомые. В лучшем случае - малознакомые. А еще он изрядно набрался, поэтому и согласился. Они с Солдаткиным купили сигарет и угнездились в баре на окраине микрорайона. Главными
достопримечательностями бара являлись недорогой алкоголь и покрытая «серебрянкой» туя в керамическом горшке, вмонтированном в стойку. Они взяли водки с соком, и после ста граммов, очень быстро догнавших ранее выпитое, Солдаткин, наклонив к собутыльнику узкое крысиное лицо, перешел на громкий шепот и рассказал Максу свой план.
        План быстрого обогащения.
        И вот теперь они паркуются на краю заправки возле железного бака с надписью: «Для промасленных обтирочных материалов». Выходят под жаркие лучи пепельного солнца. Вдыхая горячий, вязкий (еще и с парами бензина) воздух, Макс понимает, как хорошо все-таки было ехать в машине с «климат-контролем». Остается надеяться, что в павильоне будет работать кондиционер.
        Перед дверями павильона навалены аккуратно запакованные охапки дров и большие мешки с углем. Торговать ими сейчас все равно что в тридцатиградусный мороз на каком-нибудь открытом катке продавать с лотка эскимо. Да, очутиться бы сейчас хоть на пять минут в зиме. Конечно, тридцатиградусный мороз - перебор, размышляет Макс. Хотя в детстве при таком можно было не ходить в школу. Сидишь дома, пьешь чай с вареньем, слушаешь пластинку «По следам бременских музыкантов» или смотришь телевизор.
        В павильоне, конечно, не минус тридцать, но градусов восемнадцать. Якобы японская сплит-система старается отдуваясь, пашет на полную. Приятные прохладные струйки забираются под цветастую рубашку-поло Макса, и он улыбается. Кроме кондиционера, на заправке никто больше не работает. Ну, может быть, еще радио, по которому как раз передают, что упавшие на дорогу горящие деревья заблокировали поселок с удивительным названием Греция в километрах пятнадцати отсюда. Туда на вертолете вылетели спасатели, а полиция готова перекрыть «Скандинавию» и ждет только указания властей. В прохладном помещении, где пахнет смесью полистирола, полиамида, поливинилхлорида, полипропилена, поликарбоната и полиэтилена, это все похоже на новости из Венесуэлы, Танзании или откуда-то еще - происходит не с нами, далеко и сюда точно не доберется; что там дальше в программе?
        Симпатичная девушка оператор заправки, видимо, считает так же. Она расслаблена и спокойна, будто находится на тропическом острове, а не перед фронтом подступающего огня. На ее темно-синей униформе с логотипом висит бейдж. «Алла», - читает на нем Макс. Вот бы все девушки носили такие бейджики с именами и номерами телефонов.
        - Здравствуйте, - говорит ей Макс. - Вы тут одна?
        - Ага, - пожимает плечами девушка. - Менеджер и охранник сбежали. Побоялись пожара.
        - Да, - кивает Макс. - У вас тут как на пороховой бочке.
        - И вы туда же, - в шутку хмурится Алла и решительно говорит, будто успокаивает себя: - Ничего не будет! Сюда огню не дойти!
        Макс думает, что на ее месте не был бы так уверен. Просеки заросли. А противопожарные траншеи рыли, наверное, еще при СССР. В каком они сейчас состоянии? Если ветер подует в эту сторону… Но говорит Макс другое:
        - Да, я тоже так считаю. Скоро все потушат. Тем более синоптики дожди обещают.
        - Дожди… - хмыкает Алла. - Я дождей с весны не видела…
        - Ну, должны же они когда-нибудь пойти… - пожимает плечами Макс.
        Отставший было где-то Солдаткин протягивает из-за плеча Макса руку с бутылкой пепси из холодильника и ставит лимонад на прилавок. Моментально покрывшаяся каплями влаги бутылка похожа на купальщика, только что вышедшего из моря.
        - Пробейте, - просит Солдаткин. - И кофе одно.
        - Два, - поправляет Макс. - Со сливками.
        - Хорошо, - Алла пробивает на кассе чек и отходит от стойки - туда, где стоит кофемашина.
        Девушка ставит чашку под трубку, нажимает кнопку, ждет, пока урчащий аппарат истечет кофе, возвращается и устанавливает чашку на стойке, потом повторяет процедуру. За те секунды, пока она стоит к ним спиной, Макс успевает изучить ее ноги, задерживаясь взглядом на том месте, где заканчивается не слишком длинная форменная юбка. Ноги у Аллы красивые. Загорелые. Впрочем, кто не загорелый в это безумно жаркое лето? Говорят, такого не было сто лет. И еще столько же не будет…
        Алла добавляет в кофе сливок из картонной коробки. Ложки и длинные пакетики с сахаром Макс с Солдаткиным берут сами. Они расплачиваются с девушкой, берут кофе и лимонад и проходят к самому дальнему от стойки столику у окна, из которого видны подъезжающие машины. Дым снаружи немного рассеивается. Или это только кажется?
        Фыркает открытая бутылка пепси. Солдаткин делает жадный глоток, не предлагая Максу, прикручивает крышку и ставит бутылку на стол. Берет один пакетик с сахаром, трясет его, потом отрывает уголок и высыпает сахар в кофе. Затем делает то же самое со вторым пакетиком. Третий просыпается мимо. Крупинки сахара покрывают стол вокруг Солдаткина, попадают на его мятые штаны. Солдаткин, злясь, стряхивает сахар на пол. Макс невозмутимо берет пакетик и пальцами одной руки разламывает его пополам над чашкой. Солдаткин молча таращится на него, будто Макс показывает ему замысловатый фокус. Впрочем, так и есть, думает Макс. Какой процент людей в мире знает, как правильно вскрывать эти сахарные пакетики? Он даже где-то читал, что придумавший их нью-йоркский бизнесмен, увидев, как посетители кафе по незнанию издеваются над его идеей, впал в депрессию и покончил жизнь самоубийством. Наверняка относился ко всему слишком серьезно.
        Его бы сейчас сюда, на место Макса. Сразу побежал бы в ближайшую аптеку за новопасситом. А Макс - ничего. Такое дело сейчас предстоит, а он даже не мандражирует. Солдаткин тоже спокоен как удав. Словно они находятся в эпицентре урагана, где тихая погода и ясное небо. Через полчаса-час поднимутся волны, и тогда - держись… Это у индейцев майя был такой бог ветра Хуракан, в передаче «Вокруг света» показывали. Майя - это ведь в Мексике. Съездить бы туда, посмотреть. И на бразильский карнавал. И на Кубу. Ну, после того как вернется в город, он зайдет в турфирму, узнает, сколько это стоит. А можно и не спрашивать. Денег точно хватит. И Тима с собой взять, пока у него каникулы не кончились. Пусть братишка мир повидает. Впрочем, немного остывает Макс, деньги за работу они получат не сразу. Может быть, через пару месяцев. Ну, тогда уж на Новый год точно…
        - Лазарь, - говорит Солдаткину Макс, - ты скажи вот что. А то я всю дорогу думаю. Почему этот Левша тебе доверяет, а?
        Солдаткин снова морщится, услышав обращение «Лазарь», смотрит на Макса и отвечает:
        - Так чего ему мне не доверять? Он же вроде мой родственник. С детства дружим. А ты не знал? Я не говорил тебе?.. Он мне как-то раз велик починил, так я его Левшой и прозвал.
        Макс смотрит в бесцветные оловянные глаза Солдаткина, чувствует бегущие по спине мурашки и думает, с кем же его угораздило связаться.
        9. В берлоге индейца Джо
        Вчерашние переживания на похоронах и встреча с Повешенным дали о себе знать. Тим полночи ворочался без сна, слушая, как старый дом поскрипывает под напором мороза, внезапно сменившего оттепель. Ближе к утру мальчик все-таки заснул, да так, что хоть из пушки стреляй. Попытавшаяся разбудить его в школу в половине восьмого Полина Ивановна услышала только сонное:
        - Бабушка, не пойду в школу. Сегодня же пятница… А еще, кажется, у меня на пальце гангрена выскочила…
        Полина Ивановна махнула рукой и вышла из комнаты. В самом деле, чего уж тут? Не останется же он глупым неучем из-за одного прогулянного дня?
        Когда Тим проснулся, за окном рассвело. Февральское утро стремительно превращалось в день, который скоротечно обернется вечерними сумерками. Неяркое низкое солнце дышало холодом, его лучи подрагивали в редких вытянутых облаках, сбившихся на горизонте в темную гематому. Сугробы, прибитые к земле гвоздями вчерашнего дождя, покрылись ледяной коркой, выдерживающей вес Тима. Он проверил это, полураздетым, в одной наброшенной на плечи куртке на минуту выскочив из теплого дома на улицу. Узнавать так погоду нравилось ему больше, чем просто смотреть на градусник. В конце концов, минус пятнадцать по Цельсию бывают разные.
        Не включая колонку, мальчик помочил руки и кусок мыла в ледяной воде, повозил влажной рукой по лицу и со всей тщательностью, компенсирующей остальное умывание, почистил зубы.
        Завтракал Тим один, за едой размышляя о своем. Ночью, расстроенный ситуацией с неожиданным «наследством» в виде долгов Макса, он пытался решить, что ему теперь делать. А кому же? В самом деле, не бабушку же в это втягивать. Будет хорошо, если она ничего не узнает. Пусть Тим упадет и сдохнет, если проболтается.
        Дилер дал ему всего неделю. Что можно сделать за это время? Уж точно не отработать долг Макса. Лежащее на поверхности решение рассказать обо всем Дяде Степе на самом деле решением не было. Дядя Степа - кто он такой? Простой участковый, склонный к пьянству. Даже если не побоится связаться с наркоторговцем, угрожающим Тиму (тут мальчик был уверен, что не побоится), сумеет он справиться с Повешенным? Времена сейчас такие, что в полиции у наркоторговцев наверняка сыщутся прикормленные «друзья». И они найдут, что сказать рядовому участковому, если тот полезет не в свое дело.
        Нет, решать проблему следовало своими силами. Только какие у него силы? Тим, вздохнув, принялся размешивать сахар в кружке чая.
        Ночью, в темноте, уткнувшись в подушку, он вновь и вновь возвращался к последним словам Макса. «Деньги спрятаны… На лодке… Не ходи здесь… Вали отсюда… Работа… Есть работа». В какой-то момент его измученному мозгу стало казаться…
        Что ему стало казаться?
        Что слова брата не были бредом, порожденным дозой сильного обезболивающего и приближающейся смертью? Что они могли хоть отчасти оказаться правдой? Что у Макса имелись какие-то деньги, которые он не стал отдавать Повешенному, а спрятал… «На лодке». На какой лодке? Единственной лодкой, про которую знал Тим, был тот швертбот, на котором они ходили в поход. Но хозяин яхты, школьный приятель Макса, продал ее почти задаром. Швертбот требовал серьезного ремонта, на который одноклассник не имел средств. И где она сейчас, эта яхта?
        Глотая горячий чай, Тим подумал, что он накручивает вокруг сбивчивых слов Макса целый «Остров Сокровищ» или «Бронзовую птицу» - клад, яхта… Вчера ночью, когда голова шла кругом от бессонницы и тяжелых мыслей, все это стало казаться мальчику вполне реальным, чем-то осязаемым. Он принялся прикидывать, как ему найти приятеля Макса, а через него - нового владельца лодки. И вроде даже что-то придумал, проваливаясь в полудрему. Только теперь не помнил что…
        Да и ладно!
        Разве он это все серьезно?
        Но другой вариант решения проблемы у него никто не отнимет. Тим помнил, как еще в первом классе читал взятую в библиотеке растрепанную книжку с вываливающимися пожелтевшими страницами. Запах старой бумаги казался Тиму запахом прошлых времен. Времен, когда молодые дедушка с бабушкой бегали на танцы и в кино на «Летят журавли», которые крутили, бабушка говорила Тиму, в неотапливаемом деревянном кинотеатре. Прочитанная Тимом книжка была как раз про это или даже более раннее время. Судя по ней, в те суровые годы детям приходилось совершать подвиги наравне со взрослыми. «Выпрямляйся, барабанщик! Встань и не гнись! Пришла пора!» Тим вздрогнул, представив спрятанный в углу чердака предмет. Руки словно ощутили холод промороженного металла… Мальчик на секунду прикрыл глаза и подумал, что, если через неделю придет его время, он так же, как герой книжки, выпрямится и будет стоять не пригибаясь.
        Что бы там ни случилось.
        Только бабушку жалко. Сначала один внук, потом - другой…
        Решение, выкристаллизовавшееся у него в груди мутным куском льда, охладило его, заморозив все эмоции. Почувствовав озноб, Тим принес посуду на кухню, где ее забрала бабушка. Отойдя в сторону, он смотрел, как пожилая женщина ловко моет посуду - намыливает губку, круговыми движениями трет тарелку, запускает руку внутрь кружки, оставляя снаружи только большой палец. Мальчик вглядывался в лицо бабушки, пытаясь увидеть спрятавшуюся в ее морщинах скорбь. Но либо морщины были глубокими, либо что-то еще, потому что будничное лицо бабушки не несло на себе отпечатка траура. Неужели он один горюет по Максу, подумал Тим. Или Полина Ивановна наглоталась настоя пустырника, стоявшего у нее на верхней полке в кухонном шкафчике? Потому в помещении и витал едва уловимый запах лекарства?
        Неслышно ступая по половицам, Тим вышел из кухни. Он надел высохший за ночь в тепле пуховик и постоял, размышляя. От чего предостерегал Макс своими этими: «Не ходи здесь… Вали отсюда»? Лучше бы рассказал про Повешенного. Или он его и имел в виду? И работа еще какая-то…
        Где-то тут, на верхней полке гардеробной стойки, должен валяться фонарик. В ноябре в их поселке регулярно выключали свет, и фонарик со свечами, лежавшими в том же шкафчике, где и пузырьки с бабушкиными лекарствами, были предметами первой необходимости. Да вот он. Ребристый пластиковый корпус с резиновыми вставками удобно лег в руку. Тим пощелкал кнопкой, проверяя батарейки. Живы. Сунув фонарик в карман, он натянул «найки» и сказал:
        - Бабушка, я прогуляюсь немного.
        Полина Ивановна выглянула из кухни. Увидев одетого внука, сказала:
        - Прогуляйся-прогуляйся. Раз уж все равно прогульщик. Будешь теперь лодырничать до самого вечера… Хлеб на обратном пути купи. Половинку черного и батон. Деньги-то есть?..

* * *
        На хлеб деньги у Тима оставались, а вот на то, чтобы расплатиться с Повешенным… Эти мысли, как и не дававшие покоя слова Макса, заставили мальчика, щурясь от солнца, решительно перейти через продуваемый ледяным ветром с залива Крепостной мост. Оказавшись на другом берегу, Тим свернул направо и по скользкой улице Южный Вал дошел до улицы Сторожевой Башни. Пройдя мимо развалин кафедрального собора, разрушенного еще в войну, Тим увидел дом, по состоянию немногим отличающийся от руин.
        Осыпающийся фасад трехэтажного здания, над которым, как скелет кита, торчали шпангоуты чердачных перекрытий. Местами отсутствующая крыша. Окна и дверь единственного подъезда, забитые листами блестящего металла, покрывали грубо сделанные граффити. Призрачную надежду на скорую реставрацию вселяла правая часть фасада, забранная в зеленую строительную сетку. Или это был знак того, что дом собираются сносить? Тим не знал.
        Старые здания, даже самые обычные, всегда казались мальчику коробками, доверху набитыми смешными или печальными историями. Этот дом не был исключением. Чего только не происходило тут за сто или даже больше лет с момента его постройки. И одна из этих историй теперь - про найденного в нем умирающего наркомана.
        Странное, неестественное, спокойное отчаяние подталкивало Тима на поиски денег, про которые он услышал от Макса. Денег мифических и нереальных, как древние человеческие племена, обратившиеся в прах. Отправной точкой поисков Тим сделал этот дом. Почему-то ему показалось правильным начать отсюда. Будто двигаться по жизни Макса в обратном направлении, от самого конца к началу, учитывая, что в больнице он уже был.
        Как только попасть внутрь?
        Тим с минуту потоптался, приглядываясь, а потом справа заметил тропинку в наметенном за зиму снеге. Раньше там стоял еще один разрушающийся дом, потом его снесли, затеяли стройку, за забором которой теперь отсутствовало всякое движение. Оглянувшись, мальчик зашагал по тропинке между сугробами, там и сям помеченными желтым. Никто не крикнул ему вслед чего-нибудь вроде: «Эй! Ты куда полез?» Проход между брандмауэром дома и забором стройки быстро кончился, и Тим вышел на захламленный двор. Снега тут было меньше, большую часть его смело ветром к заброшенному длинному деревянному сараю, почерневшему от времени.
        В самом углу двора, в ржавой, кое-где насквозь прогоревшей бочке трое бродяг развели костер и грели на нем алюминиевый чайник с закопченными боками. Красные не то от мороза, не то от алкоголя лица всех троих обросли нечесаными бородами, а их резкие голоса словно кто-то заточил на абразивном круге. Закутавшись в драные куртки, бездомные, как кроманьонцы в пещере, жались к пылающему в бочке огню. Тим, не таясь, прошел в нескольких метрах от них. Бродяги даже бровью не повели, продолжая медитировать на огонь. Подвешенный на куске арматуры чайник, увидел Тим, был старым электрическим, какие делали раньше, со спиралью встроенного внутрь кипятильника. Бездомные просто обрезали провод с вилкой, словно купировали хвост щенку терьера. Когда бочка осталась за спиной Тима, в ней оглушительно выстрелила деревяшка. Мальчик вздрогнул и обернулся, но загипнотизированные огненным цветком бродяги все так же неподвижно сидели в ожидании горячей воды.
        Дверь черного входа оказалась заколоченной и, будто для надежности, еще и заваленной строительным мусором. Тим двинулся вдоль дома, выискивая окно, через которое можно попасть внутрь. Как и с улицы, окна первого этажа забили листами кровельного железа, но, в отличие от фасадных, забитых сплошняком, окна второго этажа были забраны металлом не все, парочку почти по центру здания пропустили. Или просто кто-то отодрал металлические листы? Теперь дом, распахнув эти окна как пустые глаза, наблюдал за мальчиком. В отличие от бродяг, он узрел Тима-незаметку. От его пронзительного взгляда мальчику стало жутко и захотелось убежать. Он оглянулся на бездомных. Те наконец сняли с огня дымящийся чайник и оживленно двигались вокруг него, размахивая руками, будто плясали.
        Как забраться в окно второго этажа? Потолки здесь высокие. И никаких пожарных лестниц или водосточных труб, чтобы залезть по ним. Выступы на стенах малы для опоры, ногу на них не поставить. Но как-то же попадали сюда его брат и эти, с чайником. И никто из них, кстати, не был альпинистом. Так что наверняка есть другой вход.
        Осторожно ступая по кускам штукатурки, битым кирпичам, торчащим из-под снега осколкам стекла, Тим дошел до самого угла дома и тут понял, что люди заходили туда через трещину в стене, эволюционировавшую до размеров узкой двери. Толстые стены здания будто разошлись от произнесенного кем-то заклинания, раскрывая проход внутрь. Тим попытался разглядеть что-нибудь через трещину, но с тем же успехом можно было заглянуть в чернильницу, какую Тим видел у соседа Николаича. Плотная непроницаемая тьма с солнечной улицы выглядела пугающе. А еще внутренности мертвого дома отвратительно пахли. Затхлый и сырой тревожный запах, от которого у Тима под шапкой зашевелились волосы. Словно дом говорил ему: «Не вздумай сюда ходить».
        «Не ходи здесь… Вали отсюда…»
        Тим снова обернулся на чаевничающих бродяг. Безмятежный вид этих людей, греющихся у огня, снова придал ему решимости. Он вытащил из-под пуховика фонарик, включил и осторожно посветил в трещину. Луч света сначала уперся в темноту, затем нехотя, с усилием, отодвинул ее. Мелькнула облупившаяся стена непонятного при таком освещении цвета. Мальчик выдохнул, потом глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду, и шагнул вперед, придерживая края трещины, словно готовые сомкнуться створки дверей лифта. Трещина была как раз в размер его плеч. Любому взрослому пришлось бы протискиваться боком. Сверху на Тима посыпалась струйка красноватой, словно марсианской, пыли. Мальчик с неудовольствием подумал, что нужно было надеть «камуфляж». Если испачкает единственную хорошую куртку, достанется ему от бабушки.
        Внутри луч фонарика, испуганный, что не может раскроить плотную тьму, лихорадочно заметался. Тиму тоже стало страшно. И назад уже не оглянешься. Казалось, привидения прятались тут в каждом углу. Маленькими осторожными шажками Тим двинулся почти наугад. Ему повезло, и он увидел широкую лестницу, ведущую наверх. Вниз она, впрочем, тоже шла. Наверное, куда-то в подвал. Но там Тиму точно нечего было делать. Вдруг в подвале лежит какой-нибудь стародавний покойник, с тех еще пор, когда город был финским и назывался Виипури? Неохота ворошить его. Как высунет свой череп и скажет: «Хювяа пяйвяа!» («Добрый день!»). И что ему тогда отвечать? «Хэллоу, мистер!» А если он не знает английский?
        Эта мысль немного развеселила Тима, и он стал подниматься по лестнице, аккуратно ступая по неровным, искрошенным временем и истертым ногами жильцов ступенькам. Идти было неудобно - перила у лестницы срезали «болгаркой», только из пола торчали маленькие, неодинакового размера металлические штыри. Эхо пустого дома вторило каждому шагу. Или это кто-то ходил наверху, в кромешной темноте? От этой мысли мальчик поежился. Ему захотелось крикнуть во весь голос, чтобы разбить тишину, поджидавшую его на верхних этажах и прячущуюся в темноте нижних. В последний момент подавив это желание, Тим продолжил подъем.
        Второй этаж. Воздух здесь более свежий. Из-за не закрытых железными листами окон-«глаз»? Или Тим привык к запаху? Он остановился на лестничной площадке. Здание, по которому он бродил, было большим. Многоквартирный дом, по несколько многокомнатных коммуналок на этаже. Где Тиму искать место ночлега Макса? И было ли такое место, или брат, вколов купленный у Повешенного героин, спал где придется, каждый раз, например, в новой комнате?
        Задумавшись, Тим выключил фонарик. Батарейки в нем старые, неизвестно, на сколько их еще хватит. Надо поберечь. Навалившаяся темнота больше не пугала Тима. Он уже почти освоился в ней за те несколько долгих отчаянных минут, когда, как в компьютерной игре, бродил по первому этажу. Да и саму тьму на лестнице уже нельзя было назвать непроглядной. Откуда-то сверху к ней примешивался слабый, будто тлеющий дневной свет. Наверное, на третьем этаже еще больше открытых окон.
        Тим попытался поставить себя на место брата. Где бы он ночевал? Наверное, это зависело от того, принимал наркотики Макс здесь или уже приходил сюда под кайфом? А если здесь, добирался ли сперва до места ночевки или, будучи не в силах совладать с героиновой жаждой, вкалывал дозу, едва оказавшись в убежище? Нормальный человек наверняка бы оборудовал себе какое-нибудь место для ночлега. Холодно же, зима. Но, если говорить по правде, нормальный человек вернулся бы в теплый дом, где его ждали бабушка и младший брат. Тим потряс головой, поняв, что гадать бессмысленно. Проще начинать искать. Сверху. Там, во всяком случае, светлее.
        Он снова включил фонарь, дошел до лестницы и стал подниматься на оказавшийся последним этаж, выше которого - только чердак с полуразобранной крышей. Тут было еще холоднее, но и посветлее от солнечных лучей, проникающих на лестницу из незаколоченных окон комнат. Три квартиры на площадке, дверные проемы без дверей. Один - прямо, более темный. Окна в этой квартире выходили на фасад, и их, как и прочие, забили железными листами. Тим повернул в правую квартиру, одну из двух светлых. Под ногами со звуком, заставившим мальчика вздрогнуть, хрустнула пивная банка, потом он несильно ударился носком ноги о пустую бутылку.
        Квартира большая: комнат восемь или около того. Лишенные дверей помещения выглядели обнаженными и стыдливо прятались в милосердном полумраке. Тим свернул в первую комнату с открытым окном. Дневной свет, вместе с ветром яростно врывавшийся в помещение, заставил Тима опустить фонарик. Он разглядел поломанный, завалившийся на пол шкаф, похожий на боксера, получившего нокаут на ринге. Слой пыли, осколки стекла, неприятно свисающие со стен обои, пузыри облупившейся штукатурки. Тим подошел к окну (стекла разбиты, из рамы торчат осколки, но деревянные створки, между которыми намерз снег, заперты), встал сбоку от него и выглянул. Снизу было видно, как двор в беспорядке покрывали кучи строительного мусора и глубокие рытвины, будто кто-то и выкопал из них весь мусор.
        Сзади раздался шум, искаженный эхом темного пустого пространства. Тим резко обернулся, почему-то решив, что к нему подобрался один из бездомных, чтобы вытолкнуть его из окна. Никого. Странно. Шум больше не повторялся. Тим постоял, напрягшись, готовой задать стрекача кошкой, и только потом понял, что услышал бой отбившего очередные полчаса механизма на Часовой Башне. Сердце, заколотившееся от всплеска адреналина, стало успокаиваться. Тим подумал, что пора заканчивать с этим делом.
        Он вышел из комнаты, повернул во вторую, но входить не стал, потому что оттуда воняло экскрементами.
        А потом увидел то, что искал.
        Дверной проем комнаты, выходившей окном на фасад, занавешивал полусорванный кусок продранного в нескольких местах полиэтилена. Уже подходя к нему, Тим знал, что его брат ночевал здесь. Иначе, если бы эта комната «принадлежала» троице с чайником, пыльный полиэтилен висел бы ровно, по мере возможности сохраняя в помещении тепло. Хотя какое здесь тепло? Выстуженное, насквозь промороженное, как тушка хека в морозилке, здание. По коридорам гуляют ледяные сквозняки, изо рта идет пар.
        Тим отодвинул рукой полиэтилен, посветил фонариком в темное прямоугольное пространство, внезапно поплывшее оттого, что глаза мальчика сами собой наполнились слезами. Тим сморгнул. Здесь в одиночестве проводил студеные зимние ночи его родной брат? Когда он сам спал в теплом доме на пусть скрипучем, но мягком диване? Как такое возможно? Почему он ничего не почувствовал, когда дрых на диване? Пытаясь проглотить слезы, Тим разглядывал детали интерьера, которые луч фонаря выкусывал из темноты. Солнечные лучи, бьющие под потолок из щели в забитом окне. Деревянная паллета, покрытая несколькими сломанными листами похожей на плотный пенопласт грязно-оранжевой термоизоляции. Сверху Макс набросал тряпья. Рядом, на полу, - несколько тонких одноразовых шприцев. В паре метров от паллеты - старая, где-то найденная или украденная жаровня для барбекю на треноге. Неужели Макс отапливал ею помещение? Наверное, поэтому в комнате так пахло костром. Под жаровней для растопки лежал толстый каталог из строительного магазина. Старый разрушенный камин в противоположном углу - и всё, больше ничего. Тим ощутил внутри себя ту
же гулкую пустоту.
        Не замечая, как слезы катятся по щекам, он подошел к брошенному лежбищу. Тряпье оказалось драным спальным мешком с широкой биркой, на которой что-то было написано то ли по-немецки, то ли по-шведски. Эта бирка словно предлагала шпионскую версию обстановки этой комнаты. Будто бы здесь находился схрон диверсанта-парашютиста, каталог предназначался для шифровки-дешифровки, а шприцы на полу - от сделанных внутривенных витаминных инъекций.
        Тим зажмурился, громко всхлипнул.
        Логово наркомана - вот что это на самом деле. Тут обитал больной опустившийся человек, умиравший от героина. «В каких-то случаях такие, как я, думают, что это - возвышение. В моем - всего лишь опора», - непонятно сказал однажды Макс Тиму, когда тот завел с ним разговор про героин. Вот к чему это привело… Какие яхты? Какой клад? Что Тим придумал?
        Он вдруг встрепенулся. Ему показалось, что за висящим куском полиэтилена кто-то прошел. Тим прислушался. Нет, тишина. Просто сквозняк, играющий в прятки.
        Пора уходить. Тим в последний раз осветил лучом фонаря стены, на которых сохранились обои с узором в виде переплетенных цветов.
        А это что такое? Какой-то рисунок? Или надпись? Нет, все-таки рисунок… Прямо у изголовья импровизированного спального места, на уровне пятидесяти сантиметров от пола. Мальчик присел на корточки, разглядывая перекрещенные линии, нарисованные чем-то черным. Провел по ним пальцем, почувствовал, как линии смазываются от прикосновения. Пачкаются.
        Рисовали углем, вынутым из жаровни? Кто? Неужели Макс? Или кто-то до него? Зачем? Что это обозначало? Неровный круг с выходящей из него стрелкой. Будто уложенный набок знак мужского начала. Символ Марса, наклонивший свое копье.
        Машинально Тим проследил взглядом в направлении, куда указывала стрелка, и уперся в камин, топку которого намертво заделали скрепленными цементом кирпичами. На секунду к Тиму, помимо его воли, вернулось кладоискательское настроение. Ну а вдруг?..
        Он подошел, потрогал холодные камни - один, другой. Кирпичи были вмонтированы намертво. Тим посмотрел на испачканные сажей и кирпичной пылью пальцы и подумал, что, пожалуй, хватит цепляться к рисункам на стенах (не факт еще, что его нарисовал Макс) и словам, произнесенным в предсмертном бреду. Нет тут ни тайника, ни денег. Пора выбираться отсюда.
        Больше не разглядывая последнее пристанище брата, Тим развернулся, отогнул криво висящий полиэтилен и вышел.

* * *
        Не снимая, чтобы не продуло, испачканную куртку, Тим прямо на себе попытался отряхнуть ее ладонями, и тем же путем, что и зашел во двор дома, выбрался на улицу.
        На улице все было по-прежнему: малолюдно, ветрено, солнечно и музейно. Но - кажется, так назывался старый фильм? - улица полна неожиданностей. Перед мальчиком вырос Повешенный и ухватил за руку. Произнес хриплым голосом удавленного человека:
        - Привет, Тим.
        Драгдилер был одет в полупальто из черного сукна, покроем и цветом напоминающее бушлат военного моряка. Частая цепочка металлических пуговиц, от которых отражались ложные солнца сегодняшнего яркого дня. Черные мешковатые брюки со множеством карманов. Только вместо бескозырки на скошенной к плечу голове - капюшон надетой под полупальто кенгурухи. «Как же так?» - подумал Тим с тоской. Почему наркоторговец не прошел мимо? Почему у Повешенного иммунитет против волшебства Тима? Или он, повзрослев со смертью брата, вдруг потерял свои способности? Но ведь бездомные его не заметили.
        - А я ждал тебя, когда ты выйдешь обратно, - сказал Повешенный. - Увидел, как ты шел по тропинке. Думал, тебе отлить захотелось, а тебя все нет и нет. Полпачки скурил, пока ждал… Что там делал, а?
        Тим посмотрел в глаза наркоторговцу и со смущением ответил:
        - Прижало по-крупному.
        - А-а… Ну, бывает, конечно, - кивнул Повешенный. Его голова мотнулась из стороны в сторону, и Тиму показалось, что она сейчас отвалится. Он бы точно не возражал. - Я один раз несколько часов не мог с горшка встать. Думал, весь на дерьмо изойду. А всего-то выпил на заправке кофе да кусок торта забулдыжного съел…
        Тим вежливо улыбнулся, стараясь не обращать внимания, что Повешенный продолжает держать его за руку. Может, тому просто нравится поддерживать тактильный контакт с собеседником.
        - Не поверишь, вчера полночи кубатурил над тем, что у нас с тобой… - сам себя перебил вдруг Повешенный.
        Я тоже, подумал Тим, но не успел об этом сказать.
        - Думаю, не сможешь ты найти такие деньги за неделю, верно?
        Хочет дать ему новый срок? Быть того не может. Или…
        - Даже кредит за это время твоей бабке не успеют одобрить.
        Кредита не будет, подумал Тим. Что бы и как там ни вышло. Не будет - и точка.
        - Прав ведь я?
        Мальчик кивнул. Повешенный повторил свое неприятное движение головой.
        - Конечно. Но деньги отдать надо. Так чего время терять? Я подумал… Есть одна… Ну, работенка, что ли, на примете. Или вроде того.
        «Работа… Есть работа».
        - Вроде того? - осторожно спросил Тим.
        Он уже не ждал ничего хорошего от слов, которые услышит сейчас. Но он даже не мог и предположить, в чем заключается «работенка».
        - Есть у меня пара человек знакомых. Мажорчики, время от времени берут у меня. Ломка - не тетка, - усмехнулся Повешенный. - Взрослые мужики, солидные. Одна у них только… страстишка - мальчишек любят… Предпочитают помладше, но и ты, думаю, сойдешь. Да еще свежачок…
        Задохнувшись, Тим стоял с распахнутыми, слезящимися от ветра глазами и смотрел на Повешенного. Тот серьезно? Услышав про «свежачок», Тим почувствовал, как его рот наполняется противной слюной. Мальчика затошнило.
        Тим потянул руку, пытаясь освободиться. Краем глаза заметил, как мимо прошел, разговаривая по телефону, молодой парень. Не захотел вмешиваться? Или не заметил их? Осклабившись, Повешенный ухватил его за предплечье второй рукой.
        - Что дергаешься? Как собираешься долг отдавать?
        - Точно не так! - вырываясь, крикнул Тим.
        - А почему? Может, еще и понравится, - мерзко усмехнулся дилер, продолжая держать руку Тима.
        - Отпусти! - Тим ударил наклонившегося Повешенного в грудь.
        Его несильный удар заставил наркоторговца отступить на шаг, но при этом Повешенный не разжал рук, сцапавших Тима в злой капкан. Капюшон сполз с головы дилера, открывая бритый угловатый череп ящерицы. Хищник мезозойской эры глянул в лицо Тиму. В глазах наркоторговца полыхнула острая, будто заточка, злоба.
        - Да блядь… - сказал он, будто бы удивившись.
        Тим брыкнулся, попытался ударить державшего еще раз, терять ему уже было нечего. Повешенный успел перехватить его руку. На мгновение они застыли в таком положении с занятыми руками, без возможности маневра. Изловчившись, Тим пнул Повешенного под колено. Тот поморщился и, подтащив мальчика к себе, зашипел, будто плеснул ему в лицо кипятком:
        - Ну, сука!..
        Тим застыл, в испуге глядя широко распахнутыми глазами в лицо угрожавшего ему хищника. Затем что-то мелькнуло, что-то хрустнуло, будто в бабушкину ручную мясорубку попал хрящ. Голова Повешенного снова дернулась, и он, выпустив Тима, неловко завалился прямо на покрытый утоптанным снегом тротуар. Головой, с которой слетел капюшон, дилер с деревянным стуком приложился к поребрику и затих без движения. А насмерть перепуганный Тим смотрел, как к его поверженному врагу быстро нагнулась девушка в тонкой кожаной куртке и без шапки, несмотря на мороз и жгучие порывы ветра.
        Без шапки, наверное, потому, что носить головной убор ей все равно помешали бы стянутые на затылке в узел заплетенные в африканские косички светлые волосы. Но вот почему такая куртка? Холодно же…
        Девушка деловито перевернула Повешенного. Тим увидел у основания черепа отключившегося наркоторговца черные готические буквы татуировки «Forever Young».
        - Вечно молодой? - засмеялась девушка, поднимая на мальчика веселые глаза. - В самом деле? Я и смотрю, что упырь, - ткнула пальцем в угловатую голову Повешенного. - Тут у вас, в Выборге, так готично, что всего можно ожидать… Хочешь, поищем для него осиновый кол?
        После секундной паузы оторопевший Тим решил, что девушка все-таки шутит.
        10. Сомали в башке
        Он достал из холодильника коробку с остатками пастеризованного молока, масло, порционный плавленый сыр и пакет с парой «фазеровских» хлебцев, усыпанных семечками подсолнуха. Как бы не объесться - но это все, что нашлось в холодильнике. Жека вытащил из шкафа две разномастные (одинаковых у него все равно не водилось) чашки. Налить кофе - и завтрак готов.
        Из ванной вышла завернутая в банное полотенце Анникки, спросила:
        - Джеко, вэр из э хэйердрайер? (Жека, где у тебя фен?)
        Он покачал головой и провел рукой по коротким волосам, поясняя свой жест:
        - Ай хэвнт. (У меня его нет.)
        - Шит! (Вот же блин!) - произнесла финка и вернулась в ванную что-то там мутить со своей мокрой головой.
        Кажется, она даже не расстроилась и не разозлилась, потому что, производя невидимые Жеке манипуляции с волосами, полотенцем и привезенным лаком для волос, напевала себе под нос.
        Вот это в ней нравилось Жеке больше всего. Анникки была несложной в эмоциональном плане девушкой, не запоминающей негатив и старающейся не концентрироваться на отрицательном. Нет фена - и ладно, черт с ним, организует себе прическу с помощью подручных средств. Наступила вчера, расхаживая босиком по Жекиной квартире, на сухую макаронную «бабочку» - втянула в себя сквозь сжатые зубы воздух, прискакала прихрамывая жаловаться Жеке, но тут же начисто забыла обо всем, кроме того, что она называла «хардбол факинг».
        Этот процесс получался у них хорошо с самого начала.

* * *
        Планета Земля маленькая, а город Амстердам - и того меньше. Жека, встретив Настю в обнимку с Лукасом, свалил из ДеПайп с разбитым сердцем. По дороге в голове включился Парфён Рогожин. Жека с удивлением поймал себя на мысли, что всерьез обдумывает, как ему убить этих двоих. Не ножом же для бумаг… Прогнав из головы дурацкую достоевщину, Жека завернул в первую попавшуюся шмалевую кафешку привести в порядок мозги. В «Free Adam» он и увидел тех монахов-буддистов…
        Следующий день он начал на открытой террасе другого кофешопа. Вдыхал сладковатый дым и смотрел, как несколько жилистых подростков скотчем приклеивали к брусчатке Лендсплейн разрезанные картонные коробки, готовя себе арену для стрит-данса. Когда из принесенного парнями бумбокса заиграл громкий французский рэп, Жека встал и направился в сторону Рейсхмузеума, за которым прятался музей Ван Гога. Ему показалось, что, может быть, у этих сумасшедших картин он почувствует хоть какое-то облегчение от боли, найдет выход, примет решение. Но разглядывая уродливых «Едоков картофеля», Жека понял, что испытывает только безразличие, будто смотрит на рекламный плакат не интересующего его нового автомобиля. Он удрал из музея и бесцельно слонялся по улицам чужого города в ожидании вечера, словно в сумерках, освещенных яркими вывесками, что-то могло измениться. Чтобы дотянуть до еще нескорых сумерек, за Ратушей на площади Дам Жека зашел взять пива в центровой голландский супермаркет. Там и встретил финку, с которой прилетел из Хельсинки. Анникки брала в магазине чернику в прозрачной перфорированной упаковке, сыр и
вино. Он встал в очередь за ней и лишь тогда узнал ее.
        - Хэй! - тронул он ее рукав.
        Анникки оглянулась и улыбнулась его хмурой физиономии.
        - Джеко! Хэй!
        Нося сложенные в один пакет ее и свои покупки, он составил финке компанию в походе по обувным магазинам на Кальверстраат. Потом они сидели на скамеечке на набережной, украдкой попивая из картонных стаканов вино. Проезжавшие мимо трамваи громко звенели - то ли осуждая, то ли завидуя. Отель, где остановился Жека, находился ближе, чем квартира голландских знакомых, у которых поселилась Анникки. Замерзнув, они оставили новые ботинки финки в его номере и рванули в Красные Фонари поглазеть на девушек в витринах. Устав от обилия тел, которые можно ненадолго купить, они засели в шумном кафе на Аудезайдс-Форбугвал. В багровых отсветах затемненных окон порнотеатра «CasaRosso» в соседнем здании скулы курившей Анникки казались Жеке произведением искусства, которое может заменить ему утренние картины Ван Гога. Девушка поймала на себе его взгляд и сказала что-то, что он толком не расслышал. И тут он предложил Анникки не тащиться к друзьям, а переночевать у него. Финка улыбнулась и просто сказала:
        - О’кей.
        И оказалось, что не так они и устали, когда сплелись в объятиях на широкой гостиничной кровати. Экстаз и агония превратили их первое же нетрезвое соитие в эксперимент, сталкивающий целые миры.
        - Хау мач тайм воз пассед синс ю факед, Джеко? (Сколько же времени ты не трахался, Жека?) - спросила чуть позже Анникки и засопела у него на плече, не дождавшись ответа, что он хотел вытрахать из себя.
        Все пять дней своего пребывания в Амстере Анникки провела с Жекой. И все пять ночей. Когда пришло время ей улетать обратно в Финляндию, Жека проводил девушку до Схипхола [1 - Схипхол - аэропорт в Амстердаме.], а сам…
        Так уж получилось, что сам он залип в Амстердаме еще почти на две недели.
        В Россию возвращался через Финляндию. Перед вылетом из Амстердама написал Анникки. Та встретила его на выходе из терминала и на такси повезла к себе домой в Эспоо. В машине у русского таксиста играли «киношные» «Красно-желтые дни». Вконец измученный тем, что случилось в Амстердаме после отъезда Анникки, Жека сидел, трупом навалившись на дверь автомобиля, и едва реагировал на ее реплики. Девушка, почувствовав его настроение, стала задавать осторожные вопросы. Что Жека мог ей ответить?
        Что-то в его голове раскалывалось и рвало обратные связи… Прямо как африканское Сомали, рассыпавшееся на несколько государств, про которые он читал статью в англоязычной газете, выданной стюардессой в самолете. Все эти враждующие друг с другом Джубаленды, Пунтленды, Азании, Маахиры, Авдаленды и Хатумо. А Жекины мысли - вооруженные мачете и «калашами» чернокожие партизаны, шныряющие в джунглях Африканского Рога. И не поймешь, на чьей стороне и за кого они воюют.
        Он потянулся к Анникки и прервал ее на полуслове, залепив рот как скотчем долгим поцелуем. Таксист, так и не распознавший в Жеке соотечественника, глянув в зеркало заднего вида, с горечью прокомментировал вполголоса:
        - Любовь у людей…
        Анникки жила одна в большой квартире с минимумом вещей, оставляя все пространство для света и воздуха. Жеке так понравилось, что в пяти минутах от ее дома начинался лес с накатанной снегоходом лыжней, что он чуть не купил себе лыжи.
        На Новый год Анникки пригласила несколько друзей и подруг, Жека приготовил им салат оливье. В начале января, когда Жекино положение с финансами приняло характер катастрофы, он уехал в Санкт-Петербург добывать деньги, не собираясь жить альфонсом. Расстроенная Анникки пообещала скоро к нему приехать, но сперва что-то у нее там не вышло с визой, потом навалилась работа, затем она простудилась и целую неделю сипела, разговаривая с Жекой по скайпу.
        И вот только теперь, в феврале, она, забравшись с ногами на стул, сидела у Жеки на кухне. Смешная в его древней, оставшейся чуть ли не со школы, растянутой футболке попивала кофе и не спускала с Жеки светящихся, как яблоки на крышках включенных макбуков, влюбленных глаз. Не обращая внимания на бардак в квартире, на сквозняк из окон, на отстающие в паре мест от стен обои и прочие мелочи жизни.
        Вчера вечером Жека сварил им на ужин найденные в холодильнике остатки пельменей.
        - Ум-м-м, - сказала тогда Анникки. - Равиоли. Кучина итальяна… Граци миле! (Итальянская кухня… Большое спасибо!)
        Жеке осталось только сделать гордое лицо:
        - Прего! (Пожалуйста!)
        За ужином они пытались обмениваться новостями и разговаривать. Через десять минут, перестав притворяться, бросили равиоли остывать и перебрались на тахту.
        Жекины руки разведчиками ползли по гладкой упругой коже девушки, трогали ее во влажных местах, передавали эстафету губам. Анникки замурлыкала кошкой, когда он скользнул между ее ног… «А-а-ах», - вырвалось у финки, когда она оказалась сверху, сжав его голову между своих бедер почти борцовским захватом. Откинувшись на выставленные назад руки, девушка стала двигаться сама. Жеке вдруг показалось, что у них с Анникки тут настоящая сексуальная Зимняя война с той лишь разницей, что теперь первыми напали финны, а у него не было никакой линии Маннергейма. Жекины соседи сначала застучали в стену, а потом просто добавили децибелов своему телевизору, по которому дебильными голосами трындели Хрюша и Степашка.
        - Что они там, - услышал Жека через розетку голос соседа, - ананасы друг в друга суют?
        По-настоящему круто было то, что Жека, услышав это, не засмеялся во весь голос.
        Почти так же круто, как зарабатывать деньги по способу Анникки.
        Она вела видеоблог под странным названием «Микромафия».
        Загадочное, непостижимое для Жеки занятие. Он не понимал, что можно такое говорить, сидя дома перед вебкой в обвисших зуавах, в кенгурухе с надписью «Nikita» и в шарфе, своей расцветкой отсылающем к тяжелой судьбе амурских тигров, чтобы за это еще платили спонсоры. Ладно бы просто платили, дураков везде хватает, но дикий и нелогичный мэш-ап из видео, снятого на улицах разных городов, и разговоров в импровизированной домашней студии, набирал на ютюбе серьезные количества просмотров.
        Самого Жеку хватило лишь, чтобы пропялить только одно получасовое видео, снятое сразу после того, как двинул коней Стив Джобс. Тогда в гости к Анникки пришел чувак, занятый в своей Финляндии разработкой новых сезонов «Angry Birds», достал из кармана айфон и кинул его в кипящую на плите кастрюлю. Увидев это, Жека почувствовал себя карасем, заглотившим крючок. Он удивленно заморгал и принялся ждать, чем все закончится. После пятнадцати минут разговоров, из которых Жека мало что понял, потому что Анникки и ее гость, перебивая друг друга, все время перескакивали с пятого на десятое и с английского на финский, попутно играя на воображаемых гитарах, энгрибердсный чувак слил из кастрюли воду, снял заднюю панель айфона щипцами, какими в ресторанах вскрывают устриц или омаров, и попытался сожрать микросхему, но через минуту выплюнул.
        Отсмеявшись, Жека спросил у Анникки:
        - Вот зе фак? (Что это за херня?)
        Ответ у девушки получился настолько путанный, что Жека, не дослушав, махнул рукой.
        Подверстывая в блог спонсорскую рекламу и выиграв грант крейзанутого скандинавского фонда, продвигающего современное искусство, на полученные деньги Анникки путешествовала по миру. Выискивала новые локации, новые темы и новых спонсоров. Такой вот круговорот херни в природе. И все только ради того, чтобы каждое утро не вставать и не идти на работу. В Россию финка еще не приезжала, хотя ведь ясно, что здесь - золотое дно для ее безумного блога.
        Так что сейчас, спокойно попивая утренний кофе у него на кухне, Анникки находилась в командировке. И это точно было выше Жекиного понимания.

* * *
        На старых фотообоях в коридоре под бризом гнулись пальмы. Погода - огонь. В противовес той, что лютовала на улице.
        Околевшая всего за пять минут, пока они шли от машины, Анникки через голову стаскивала кофту с эмблемой СКА на пару размеров больше, чем нужно, и запуталась в рукавах. Пытаясь выбраться из шерстяной ловушки, тихонько чертыхалась по-фински.
        - Да помоги ты девушке своей раздеться, кавалер, - сказала Евдокия Дементьевна Жеке. - Пока в лоб тебе не дала…
        - Ну и манеры у вас, - пожал плечами тот. - А раздеться… Она при вас стесняться будет ходить голой…
        - Я вот…
        Иногда Жека думал, что соседка его деда могла встречаться с Юрием Гагариным. В смысле, быть его подружкой. До последнего времени выглядела она сильно моложе своего возраста. Сказывалось многолетнее увлечение моржеванием, пешими прогулками и парилкой. Но после недавней смерти Жекиного деда и исчезновения внука Марка Евдокия Дементьевна сдала. Резко, прямо чемпионским рывком одряхлела, стала жаловаться на давление и мигрени, и теперь никто бы не рискнул дать ей шестьдесят вместо ее почти восьмидесяти лет. Отставшие по жизни годы нагнали старуху.
        Жека, видевший Марка перед той огненной вспышкой в ангаре на территории бывшего завода, молчал об этом намертво, позволяя соседке питать призрачную надежду, что внук и его бывший коллега Костров рано или поздно объявятся. Надежда, застрявшая в ее выцветших глазах, смущала Жеку всякий раз, когда он встречался с Евдокией Дементьевной. С другой стороны, разве лучше рассказать ей правду, загнав тем самым старуху в могилу? Да и какую правду? Жека не видел Марка мертвым.
        Несчастья, состарившие женщину внешне, не смогли сломить ее. По характеру Евдокия Дементьевна изменилась мало. Во всяком случае, окружающие ничего такого не замечали. Продолжая бодриться, она таскалась по театрам и подругам, с которыми могла распить бутылочку вина или ликера, а то чего и покрепче. Она и сейчас предложила Жеке и Анникки выпить по рюмке черносмородинного бальзама, «с холода и за знакомство».
        Из ванной, куда он завернул после туалета, Жека вышел на кухню. Подойдя к плите, выключил газ под парящим чайником. Посмотрел сбоку на покрытое паутиной морщин лицо Евдокии Дементьевны, за кухонным столом нарезавшей на огромной разделочной доске твердый сыр, сказал:
        - Чайник вскипел.
        - Заварка в шкафу, - сказала старуха. - Френч-пресс в сушилке. Заваривай сам, не строй из себя гостя.
        - Построишь тут… Сколько ложек?
        - Давай пять. Чтобы девочке твоей не показалось слабо, - ответила соседка, не переставая орудовать ножом.
        Когда сама собой возникла идея выпить чайку, Анникки извинилась и спросила, нельзя ли ей кофе.
        - У меня нет, не держу. От кофе зубы желтеют, - ответила Евдокия Дементьевна. - А кофеина в чае даже больше. Илиада подарила мне специальный купаж, «для бизнесменов», чтобы у тех силы были круглые сутки нефтью и лесом торговать. Илиада же теперь у нас сама бизнесом занялась на старости лет… Думаю, чай тебе понравится… Жека, переведи ей…
        Залив заварку кипятком, Жека спросил:
        - Что еще?
        - Молоко достань, вдруг кто захочет… Так, чашки… Сахар… Варенье сливовое… Как бы его Аня с кофе ела, а?.. Ну, пойдем. Тащи чай.
        Держа в одной руке горяченный френч-пресс, а в другой - банку с вареньем, Жека первым вышел с коммунальной кухни. Евдокия Дементьевна с подносом шла следом за ним. Раньше она так не шаркала, подумал Жека и осторожно толкнул дверь в комнату, где на правах гостей оставались Анникки и приятельница Евдокии Дементьевны, такая же страстная театралка, Илиада Михайловна.
        Долго, с бесконечными добавками, пили чай в жаркой комнате. Женщины общались между собой, используя Жеку в качестве переводчика.
        - А она неглупая, - заметила Илиада Михайловна, сухонькая пожилая бабуля, прической крашеных волос напоминавшая молодого Макаревича. - Да еще красивая. И лицо симпатичное, и жопа…
        - Фу, Илиада! - поморщилась Евдокия Дементьевна. - Какие выражения подзаборные!..
        - Ну, ты будто этого слова не слышала… - пожала плечами ее подруга. - Считай, что это у меня профессиональное. Начнешь делами ворочать, еще не так запоешь… А ты молодец, Жека. Одобряю. Только что финка…
        - А чем финка плоха? - полюбопытствовал Жека, отхлебывая из чашки и разглядывая стрекозу - брошь на лацкане черного, с вплетенными в него алюминиевого цвета нитями, пиджака Илиады Михайловны.
        - Дядя мой, мамин брат, погиб в Зимнюю войну. «Кукушка», их вот снайпер, - она кивнула на Анникки, - застрелил. А ему только девятнадцать тогда было…
        - Иди ты в жопу, Илиада, - возмутилась Евдокия Дементьевна. - Девочка-то при чем здесь?
        - Ни при чем, - смутилась Илиада Михайловна. - У меня, Жека, знаешь, как сестру звали?.. Я - Илиада, а она - Калевала, как эпос финский… Отец у нас филолог был, в Универе преподавал. Вот и решил нас назвать…
        Жека перевел это Анникки, которая то пила чай с вареньем, то, с разрешения хозяйки, фотографировала интерьер комнаты: покрытый пылью, кроме пары-тройки рюмок, хрустальный гарнитур в шкафу, черно-белый портрет, на котором навсегда застыл Сталин, раскрытую на середине книгу воспоминаний современников о Станиславском. Жека помнил наполненную воздухом квартиру Анникки в Эспоо и не удивлялся. Комната Евдокии Дементьевны с толстыми, как в тюрьме, стенами и лепниной позапрошлого века на высоком потолке наверняка казалась финке филиалом Русского музея.
        В дверь настойчиво поскреблись. Евдокия Дементьевна открыла. В комнату, беззвучно ступая мягкими лапами, по-хозяйски скользнула кошка - черная, с наглыми зелеными глазами. Принюхалась, подошла к Анникки и вдруг запрыгнула к ней на колени. Девушка заулыбалась, погладила заурчавшую кошку по голове, почесала ее за ухом.
        - Тетя Оля кошку завела? - поинтересовался Жека.
        - Ольга здесь сейчас не живет, - ответила Евдокия Дементьевна. - Переехала к своему приятелю. Который Марка зашивал… А это зверь ребят, которые комнату деда Стаса снимают. Зовут, не поверишь - Марла. В честь Марлы Сингер [2 - Марла Сингер - героиня романа Чака Паланика «Бойцовский клуб» и одноименного кинофильма.].
        - Я скорее не поверю, что вы знаете, кто такая Марла Сингер, - засмеялся Жека.
        - И нравится тебе быть таким умником? Ты хоть нас совсем за старых дур-то не держи, - строго сказала Илиада Михайловна.
        - Марла у ребят все утро в комнате сидела, - сказала Евдокия Дементьевна, - а теперь Игорь, значит, проснулся, раз выпустил кошку в квартиру. Пойдем, Жека, сходим к нему. Он как раз сегодня обещал заплатить за комнату, заодно познакомитесь. Как-никак, комната-то твоя. Ну-ка, иди сюда, голубушка, - старуха протянула руки и взяла кошку. - Покормить тебя надо… Девочки, мы с Жекой вас ненадолго оставим. Идем…
        - Давайте мы пока с Аней Жеку обсудим…
        - Вы только полегче, Илиада Михайловна…
        - Иди-иди, не беспокойся…
        Они вышли в коридор, подошли к двери комнаты, в которой раньше жил дед Стас, постучались.
        - Да-да, сейчас, - раздался из комнаты молодой голос.
        Через несколько секунд дверь открылась, и в проеме возник парень - коротко постриженный, в одних шортах, с голым худым торсом с торчащими ребрами.
        - Здравствуйте, Евдокия Дементьевна, - сказал он, - а я только встал. Отсыпался перед сменой. Подольше бы подрых, да котяра размяукалась… Я ведь деньги обещал вам заплатить, да? - и заторопился. - Сейчас-сейчас…
        - Игорь, познакомься, - произнесла Евдокия Дементьевна, - это Евгений, хозяин комнаты, а я так, посредник. Да я тебе говорила…
        - Ага, помню, - кивнул Игорь и замолчал, глядя на выдвинувшегося из-за спины соседки Жеку. - Это… Привет…
        - Привет, - сказал Жека, с первого взгляда узнавший в жильце типка, вчера бросившегося ему под колеса.
        Угорь оглянулся назад, потом почесал затылок и произнес:
        - Ну… Это… Зайти не хочешь, посмотреть?
        - Давай, - Жека пожал плечами. Что он там не видел?
        - Жека, только недолго, - предупредила Евдокия Дементьевна. - А я пока еще чайник поставлю… И, Игорек, где у тебя корм? Марле надо дать поесть.
        - На кухне есть какой-то «вискас» наркотический. Пакет внизу на полке, кажется. Если не найдете, Катэ позвоню, узнаю…
        Угорь сделал шаг назад и в сторону, пропуская Жеку в «трамвай», как называл свою длинную узкую комнату дед Стас. Занавешенное окно, из которого, как помнил Жека, был виден маленький кусок двора-колодца и крыша противоположного корпуса с антеннами. Диван, шкаф, стол с включенным ноутбуком и колонками на нем. Проводов вдоль крашеного плинтуса при деде Стасе не было, как и темно-синего кинопостера на стене. «Военный ныряльщик» с Де Ниро.
        - Аккуратненько тут у тебя, - сказал Жека. - Но прохладно.
        - Катэ… Катюха, то есть, убирается, - ответил Угорь. - Да мы же оба - медработники. У нас все стерильно как в автоклаве, привычка. Насчет этого не беспокойся… А что прохладно, так я только что форточку закрыл, проветривал.
        Он отвернулся, взял со стола лежащую на нем коричневую кожаную папку, с которой Жека видел его вчера. Подошел к шкафу. Раскрыв его, сунул папку внутрь, потом закопался на полке. Бросив взгляд, Жека заметил на правой голени Игоря татуировку размером с ладонь. Какое-то кривоватое сердце, пронзенное стрелой… Тоже такую, что ли, сделать?
        Угорь повернулся к Жеке и протянул ему сильно смятые, но старательно расправленные тысячные.
        - Вот, за комнату.
        Жека взял деньги и хмыкнул:
        - Ты же говорил вчера, что у тебя больше нет… Еще дал себя сбить?
        - Ну… Это другие. Пришлось занимать… Как бы вроде того…
        Жека усмехнулся и сказал правду:
        - А мне все равно, что там да как. Право на частную жизнь, и все такое…
        - Игоряха! - позвала с кухни Евдокия Дементьевна. - На какой полке, говоришь, «вискас»?
        - Зовут котову жраку искать. Я пошел?
        - До свидания, друг мой, до свидания, - кивнул Жека, выходя из комнаты.

* * *
        - «…Милый мой, ты у меня в груди. Предназначенное расставанье обещает встречу впереди», - с выражением продекламировал он и потом, как смог, перевел финке смысл последнего есенинского стихотворения.
        Стоя возле фасада восстановленного «Англетера», в одном из номеров которого повесился поэт, они смотрели на вечерний подсвеченный Исаакиевский. На другой стороне Вознесенского две смуглые женщины в хиджабах поверх длинных пуховиков снимали на телефоны золотое яйцо купола собора. Анникки в свою очередь сфотографировала эту сцену, прокомментировав:
        - Клэш оф релиджионс. (Столкновение религий.)
        Убрав смартфон, девушка, перед тем как натянуть рукавицы, подышала на руки и пожаловалась:
        - Джеко, винди. Айм колд. Энд ю? (Жека, ветер такой. Я замерзла. А ты?)
        Ветер задувал с Мойки, будто пулемет косил пехоту. Надо идти, пока они не превратились в ледяные скульптуры. Мест, где можно отогреться, тут предостаточно. Деньги есть. Половину полученных за комнату денег он с настоящим боем вручил Евдокии Дементьевне, как делал постоянно. Завуалированная под плату за услуги помощь старухе, чтоб не тянула на одну пенсию. Другая половина в его полном распоряжении. А уже завтра отец Василий обещал отдать часть денег за угнанный «биммер». Живем…
        - Итс колд, - кивнул Жека подруге. - Летс гоу! Тен минетс ту хит! (Холодно. Пойдем! Через десять минут согреемся!)
        Оставив его «опель» на Старо-Петергофском, они дошагали сюда пешком. Сил на это потребовалось, как на настоящую арктическую экспедицию. Илиада Михайловна предлагала вызвать им такси, но они отказались, невзирая на обещанную грандиозную скидку.
        «Императорские кареты» - так называлась фирма Илиады Михайловны и ее мужа, бывшего главного инженера завода «Арсенал». Благодаря грамотной рекламе, связям, откатам администрации разных заведений, «кареты» чаще всего заказывали в театры к окончанию спектаклей. Постоянным местом их дислокации были стоянки у дорогих отелей, где проживали интуристы.
        Жека и Анникки шли по Малой Морской, а где-то сбоку и вверху в быстро темнеющем небе отскакивал от крыш теннисный шарик луны. Пока стояли на перекрестке, пропуская машины, у Жеки в кармане звякнул пришедшим сообщением его почти айфон. Он достал мобильник и прочитал эсэмэску. О том, от кого она может быть, он догадался еще до того, как рука скользнула в карман куртки. Так и есть.
        - Вот? (Что?) - спросила Анникки, пытаясь уловить эмоции на его лице.
        - Спам, - покачал головой Жека и убрал айфон в карман.
        Прочитанное сообщение, как брошенный в воду камень, снова взметнуло мысли, похожие на муть придонного ила. Все эти Джубаленды, Галмудуги и Химаны и Хебы в его голове.
        Не глядя, Жека шагнул вперед, словно пытаясь уйти от этого дерьма. Заскрипели тормоза, загудел клаксон. С испуганным окриком Анникки втащила Жеку обратно на тротуар. Ничего не соображая, он стоял рядом с финкой и смотрел на замерший на месте автомобиль. Его водитель, уничтожив Жеку взглядом, в сердцах посигналил и медленно тронулся с места.
        Жеку как кипятком обдало запоздалым страхом. Из-за того, что его чуть не сбили, спасла реакция Анникки. А еще из-за того, что он узнал сидевшую за рулем девушку, с волосами, заплетенными в многочисленные афрокосички.
        Однажды он видел ее в том сгоревшем цеху, когда она не дала Гази взорвать спрятанные в машине газовые баллоны.
        И тачка знакомая - черный «ягуар». Черный, прямо сомалийский пират из его башки.
        11. Грэнджерфорды берут меня к себе
        Взгляд девушки показался ему одновременно шкодливым и… Тим не мог описать его точно. Может, он был блестящий и острый… Нет, стальной. О него можно порезаться, как о лезвие ножа. Такими, наверное, были глаза у подозревающих, что в их отряде действует предатель, партизан в повести «Обратной дороги нет». Эту взятую в библиотеке книжку он проглотил на зимних каникулах за вечер.
        Человек с таким взглядом наверняка движется в жизни по правильному вектору (по векторам недавно писали контрольную), решил Тим, и, когда девушка вдруг позвала его: «Пойдем», - Тим без слов пошел за ней.
        Во-первых, побоялся сердить человека с глазами, в которых высветились такие эмоции. Во-вторых, лучше всего сейчас убраться подальше от застонавшего и зашевелившегося на земле недодавленным насекомым Повешенного. А еще Тиму захотелось узнать, почему на девушку тоже не подействовала его магия незаметки?
        Девушка шагала легко, не оглядываясь, чтобы проверить, идет ли за ней Тим. Словно чувствовала его присутствие спиной. Ее африканские косички подрагивали при ходьбе, как змеи Медузы Горгоны. По тому, как его спутница несколько секунд постояла на первом же перекрестке, раздумывая, куда сворачивать, Тим решил, что вряд ли она хорошо знает эти средневековые кварталы. Неместная? Он повернул за девушкой направо и по улице Новой Заставы дошел с ней до Крепостной.
        Удивительно, как она запросто вырубила Повешенного, подумал Тим. Конечно, фактор неожиданности сыграл свою роль, но с одного удара послать в нокаут хищника, напоминающего осколок Юрской эпохи… Факт, говоривший о знании джиу-джитсу или еще каких-нибудь хитрых восточных единоборств.
        «Куда мы идем?» - задал себе самому вопрос Тим, и в ту же секунду девушка остановилась, развернувшись на сто восемьдесят градусов. Тим заскользил кроссовками по ледяной поверхности, которую не то забыли, не то не успели посыпать песком, и чуть не врезался в девушку.
        - Не холодно тебе? - спросила та, кивнув на его всесезонные «найки». - Обувка твоя не по сезону.
        «На себя лучше посмотри», - мысленно огрызнулся Тим.
        Она была без шапки, в короткой, едва прикрывающей поясницу кожаной куртке. Тонкая черная кожа сильно потерлась, отчего куртка выглядела, словно ее не купили в магазине, а с кого-то сняли. С убитого, например. А тот, убитый, в свою очередь, тоже снял ее с трупа. И еще раз, как матрешка… Такой вот предмет гардероба. Под своей курткой девушка носила что угодно, но точно не шерстяной свитер. А еще на ней были широкие джинсы, порванные не от старости или по неосторожности, а оттого, что сейчас так модно. На ногах у спутницы Тима были ботинки на толстой подошве, но, похоже, не зимние, а демисезонные. «Интересно, а в дырки на джинсах ей не задувает?» - подумал Тим и только потом увидел, что под широкими джинсами у девушки надеты вторые, узкие, которые выдавал более насыщенный, чем у верхних штанов, голубой цвет. Ну, блин!.. Тим подумал, что ни за какие коврижки не оделся бы так. А девушка - ничего. Вполне довольна тем, как выглядит.
        - У меня «кроссы» со встроенным подогревом, - немного запоздало ответил Тим на ее вопрос про «найки».
        Девушка никак не отреагировала на его попытку пошутить, а спросила вновь, уже про другое:
        - Что у тебя за дела с этим упырем? У вас ведь разные весовая и возрастная категории. Откуда проблемы?
        Тим призадумался, стоит ли вот так, сходу, вываливать всю подноготную отношений с Повешенным. Удивительно, но ему захотелось это сделать. Новая знакомая, кажется, заслуживала доверия, несмотря на то что знал он ее всего лишь несколько минут. Странно, конечно, но, может, бывает и так? Пока Тим решал, говорить ему или нет, по Крепостной с залива налетела ледяная конница ветра, заставившая девушку поежиться. «Холодно?» - ехидно подумал мальчик. Девушка повела плечами и произнесла:
        - Ледниковый период у вас тут. Давай-ка пойдем, где тепло и кофе наливают. Там и поговорим.
        Тим пожал плечами, соглашаясь. Девушка заинтриговала его. Вдобавок, хоть ей и было раза в два больше лет, чем Тиму, выглядела она молодой, свежей и красивой. Только ее красота другая, не такая, как у девушек, одевающихся в розовое и говорящих всякие глупости. В ней пряталось что-то опасное и захватывающее, одновременно от акулы и от героини аниме, персонажа в коротком платьице и с пистолетом. А еще Тиму показалось, что внешность его спутницы под стать ее глазам, такая же разная. Будто жаркая, бьющая в тамтамы Африка спуталась с меланхоличным северным островом вроде Исландии.
        А еще - Тиму было неловко, что он это заметил, - наглухо застегнутая куртка девушки обтягивала ее грудь, как… Нет уж, лучше не надо об этом думать… Или груди? Как правильно?.. Даже сейчас, шагая позади девушки, Тим помнил об этих мячиках. Если девушка прочитает сейчас его мысли, подумал он, придется ему сгореть со стыда.
        По идущей вниз Крепостной они спустились на заснеженное пространство Рыночной площади, на краю которой стояла Круглая башня - приземистое средневековое укрепление из скрепленных цементом камней с тремя этажами бойниц и конусообразной крышей. В толстых стенах виднелись вмятины от старинных ядер.
        - Того и гляди клином выйдут немецкие рыцари, - обернулась девушка к Тиму.
        Мальчик хотел сказать, что Выборг основали шведы, а немцев тут не было и в помине, но застеснялся и промолчал. Они ведь не на экскурсии.
        За Круглой башней, возле одного из расположенных по периметру Рыночной площади зданий Тим увидел припаркованный на отскобленной от снега брусчатке новенький, будто только с конвейера, черный «ягуар». Даже грязью не забрызганный. «Прокатиться бы на таком», - подумал Тим, огибая автомобиль и вслед за спутницей подходя к дверям заведения, называвшегося «Совы». Тим слышал в школе про это место разное. Что туда любят ходить финские туристы, что за чашку кофе там придется отдать целую зарплату простого работяги, что по вечерам показывают стриптиз, а уж по ночам…
        Спутница Тима потянула на себя дверь в кафе и, втолкнув внутрь застрявшего на входе мальчика, будто боялась зайти первой, вошла следом. В теплом помещении вкусно пахло кофе, к аромату которого примешивался едва уловимый запах пряностей. От массивной, как корпус танка, стойки бара на вошедших посмотрели бармен и официантка. Десяток столиков, три из которых были заняты. Интерьер, включая униформу официантки и рубашку бармена, был выдержан в черном и белом цветах. Тим подумал, что впервые в жизни оказался в таком дорогом месте. Пиццерия, в которую они пару раз заходили с Максом, где тот к куску не особо вкусной резиновой пиццы брал себе пиво, - совершенно другая лига. И даже, если быть честным до конца, другой вид спорта.
        Девушка сняла свою куртку, бросила ее на соседний стул, ответила на приветствие подошедшей официантки и попросила:
        - Пожалуйста, американо, большой, со сливками.
        Официантка кивнула и собралась отойти от столика, но будто спохватилась, вопросительно посмотрела на Тима, так и сидевшего в застегнутом пуховике, и обратилась к его спутнице:
        - А ваш брат что будет?
        Тим почувствовал, что краснеет, замялся и произнес:
        - Э… Ну… У меня… Денег нет, в общем… Сейчас… Я просто так посижу…
        - Я угощаю, - сказала девушка, весело взглянув на него.
        Час от часу не легче.
        - Спасибо. Тогда… Э-э… Я… - замямлил мальчик.
        Что такое американо? Название какой-то выпивки. Но ведь его новая знакомая заказала его со сливками. А если это коктейль? Наверное, дорогой. Попробовать, конечно, интересно, но вряд ли ему, не достигшему шестнадцатилетнего возраста, продадут алкоголь. А если продадут, вдруг он опьянеет? Или ему станет плохо?
        - Один кофе, пожалуйста… - выдавил из себя Тим, но его мучения на этом не закончились.
        - Какой? - спросила официантка.
        Тима бросило в жар. Он понял, что покраснел еще сильней. Что значит «какой»? Официантка смеется над ним? Думает, он совсем маленький и ничего не знает?
        - Черный, - с хмурой уверенностью бухнул он, изучая надпись на столике. - Ну, бразильский, да?..
        - Еще один американо, будьте добры, - пришла Тиму на выручку его спутница. - Как и мне, большой, со сливками.
        - Два больших американо со сливками, - резюмировала официантка их заказ.
        Американо - это кофе, понял Тим. Ему стало неловко, что он такой недотепа, и поэтому он минуту-другую не смотрел на улыбающуюся девушку, а с преувеличенным интересом разглядывал окружавшую обстановку.
        - Как тебя зовут? - спросила вдруг спутница Тима.
        Мальчик коротко посмотрел ей в глаза, потом осторожно, будто вынул заточенный карандаш из точилки, отвел взгляд и снова уставился в стол.
        - Тим, - ответил он.
        Подумал, что глупо вот так сидеть, да и с его именем не все понятно… Он вновь посмотрел на девушку, уже поняв, что встречаться с ней взглядом было не слишком приятно. Словно пальцем проверяешь остроту лезвия.
        - Только это не тот Тим, как актер, - пояснил мальчик. - Ну, Тим Рот… Сокращенно от Тимофея. Такое вот имя, многим кажется странным, - добавил он.
        Девушка хмыкнула.
        - Мне не кажется, - произнесла она. - Меня, например, зовут Сталинграда.
        - Как? - искренне удивившись, переспросил Тим. - Сталинграда?
        - Отец рассчитывал, что родится мальчик, хотел назвать его в честь деда, своего отца. Но родилась девочка, - пожала плечами новая знакомая Тима. - Родители подумали и назвали меня Сталинградой. В честь города, где сражался дедушка. Там его тяжело ранили, и он встретился с бабушкой, когда приехал туда после войны, в мае сорок седьмого.
        Мальчик подумал, что никак не может понять, довольна ли девушка доставшимся ей именем или нет.
        - Каждый раз, когда в Германию приезжаю, немецкие пограничники в ступор впадают, - усмехнулась девушка. - И на ресепшенах отелей, ты бы видел…
        Подошла официантка и одну за другой поставила перед ними две большие керамические кружки с кофе. Отдельно, на блюдцах, лежали ложки и упаковки с порционными сливками. Маленькие кусочки сахара в блестящей сахарнице испорчены, решил Тим, глядя на сахар коричневого цвета. Могли бы новый положить. Обхватив ладонями горячую кружку со стрекозами, он смотрел, как Сталинграда кидает в кофе этот испорченный сахар, вскрывает и выливает сливки, размешивает все ложкой.
        - Почему не пьешь? - спросила девушка.
        Тим промолчал, не стал говорить, что следит за тем, как все делает Сталинграда, и ждет, когда она отопьет из кружки. Вдруг с этим американо есть неизвестный ему ритуал. И так он дураком выглядит.
        - Просто сластишь, добавляешь сливки и пьешь, как дома бы пил, - проницательно заметила девушка. - А куртку, если хочешь, можешь снять и положить на стул.
        - Ага, - посопел Тим, расстегивая молнию и скидывая пуховик. - А почему такой сахар?
        - Тростниковый, - коротко пояснила Сталинграда. - Не бойся, бери. Только размешивай его лучше.
        Тим принялся за дело. Получилось горячо и вкусно. Тим отпивал кофе маленькими глоточками и молчал, стараясь не обращать внимания на то, что Сталинграда рассматривает его. В ответ, пытаясь, чтобы это выглядело незаметно, кидал над кружкой осторожные взгляды на ее грудь (или все-таки груди?) под свободной черной хлопковой футболкой с длинными рукавами.
        - Нравится? - неожиданно спросила Сталинграда.
        Тим закашлялся, поперхнувшись. Это она про кофе или про то, куда он смотрит? Он покраснел как вареный рак. Надо что-то придумать. Прямо сейчас, срочно, ну же…
        - Все-таки что это было на улице? - спросила Сталинграда.
        Что подействовало на Тима в ту секунду? Что девушка не прошла мимо него, схваченного Повешенным? Или что угостила кофе? Или что первой впустила его в личное пространство, назвав свое необычное имя и рассказав историю про своего деда? Или ему просто захотелось, чтобы вся неловкость растворилась в его истории?
        В любом случае, какова бы ни была причина, Тим заговорил. Сталинграда слушала, не перебивая, и это заставило его рассказывать подробно, но немного путано. При этом рассказ получился недлинным. Тим с удивлением обнаружил, что история его жизни и описание недавних событий (он выпустил последние слова Макса и свои поиски в выселенном доме) заняли меньше десяти минут.
        - Ясно, - кивнула Сталинграда, когда мальчик замолчал. - Предлагаю найти этого Повешенного и переговорить с ним.
        - О чем?
        - Что если он еще тебя тронет, его потом будут собирать в ведра.
        Тим хихикнул. «Собирать в ведра». Это выражение насмешило его, хотя ничего смешного в нем не было.
        - Он, наверное, и не понял, что с ним произошло. Меня даже не успел увидеть, - продолжала девушка. - Решил, что его грузовик сбил.
        Со всем этим Тим готов был согласиться, но его не вполне устраивало предложенное решение проблемы. Это могло спровоцировать наркоторговца на ответные действия. В конце концов, Сталинграда не всегда будет рядом, и это подхлестнет Повешенного вновь взяться за Тима уже более серьезно. Тех троих, кто пытался вздернуть его на суку, так никто и не нашел. Пытаясь придумать какой-то компромисс, мальчик спросил:
        - А можно его просто попросить, чтобы он подождал до осени? Летом пойду работать и отдам долг. Или б?льшую его часть.
        - Кто тебя возьмет на работу в твоем возрасте? - пожала плечами Сталинграда. - И что ты будешь делать?
        - Что-нибудь связанное с компьютерами, - промямлил тот.
        - С компьютерами? - хмыкнула Сталинграда. - Разве что перепрошивать процессоры на игровых автоматах в левых «точках». Занижать процент выигрыша. Один мой знакомый такими делами занимался… Хлопот не оберешься с хозяевами. Да еще клиентура захочет отследить… хорошего мало. Не думал об этом?
        Тим не думал. Он уставился в свою пустую кружку. Смотрел, как стекают по внутренней стенке последние капли сладкого кофе. Можно ли поднять кружку, задрать голову и подождать, пока вкусные капли упадут ему в рот?
        - Ты специалист в этом? - поинтересовалась Сталинграда.
        - В перепрошивке автоматов? - не сразу понял Тим.
        Девушка тряхнула афрокосичками.
        - В компьютерах, балда, - пояснила она. - Очередной гений?..
        Тим повозил кружкой по столу. Быстро взглянул исподлобья на собеседницу. А что, если это его шанс?
        - Не гений, конечно, - осторожно сказал он. - Но…
        - Я поняла, - произнесла Сталинграда. - Посиди.
        Она подошла к стойке, чтобы расплатиться за кофе, одновременно достала из рваных джинсов с черным треугольником на заднем кармане телефон. Мельком глянула в протянутый барменом чек, кивнула. Плечом прижав трубку к уху, вытащила кредитку. Коснулась ею маленького терминала. Еще раз кивнула бармену и, разговаривая по телефону, направилась к дверям, украшенным табличкой «WC».
        К столику, за которым остался Тим, приблизилась официантка и, не обращая внимания на мальчика, забрала посуду.
        - Спасибо, - сказал ей Тим. - Кофе очень вкусный.
        Официантка ничего не ответила, будто и не услышала. Унеся кружки с блюдцами на кухню, она вернулась в зал, чтобы рассчитать закончивших обед двух немолодых мужчин в костюмах. «Банкиры», - почему-то решил Тим. Отделение банка располагалось в соседнем с «Совами» здании.
        Появилась Сталинграда. Села за столик, посмотрела на Тима. Тот замер в ожидании… Чего? Может быть, чуда?
        - Мой теперешний работодатель, - сказала девушка, тщательно подбирая слова, - он… Как бы тебе сказать… Немного сдвинут на экологии. Йога, дом в пригороде, штаб-квартира на… на побережье, здоровый образ жизни, мюсли с кефиром, недосоленная мраморная говядина…
        Тим кивнул, ничего не понимая.
        - Это по его поручению, кстати, я оказалась здесь, в Выборге. Разговаривала, утрясала вопросы с парой фирмочек, у которых экологически грязное производство - стоки, выбросы в атмосферу. Мой работодатель всем этим серьезно озабочен. Как по мне, это все равно что вычерпывать ложкой море, но он - целеустремленный мужчина…
        - И что с этими бизнесменами? - помимо своей воли спросил Тим. - Их теперь собирают в ведра?
        Сталинграда засмеялась, показывая ровные белые зубы, начисто игнорировавшие вред, наносимый им кофе и сахаром.
        - Нарисовала им такую перспективу. Этого хватило. Обещали исправить все через месяц… Так вот, мой работодатель сейчас увлечен идеей создания интерактивной экологической карты Северо-Запада. Радиация, промышленные свалки, классы опасности отходов, суммарный канцерогенный риск, индекс загрязнения атмосферы, влияние розы ветров на выбросы - многофункциональность в таком духе. Частично вкладывает свои деньги, другую часть дают скандинавские «зеленые», у которых вся наша помойка вместе с ЛАЭС прямо под боком. Все это, конечно, странно, но не нашего с тобой ума дело… Не исключено, кстати, что это просто хитрая схема отмывки денег или уклонения от налогов. Честно говоря, я не вникала.
        Потом Тим услышал еще одно экзотическое имя.
        - Драган, - сказала его собеседница, - так его зовут. В этот эко-стартап ему требуется человек, или пара, или больше, не знаю. Люди, которые могут решить задачу с… Обработать все эти материалы и сделать по ним сайт и приложение. Нюансов я не знаю, если честно. Он сам тебе расскажет…
        - Как сам расскажет? - удивился Тим.
        Сталинграда кивнула:
        - Я ему только что звонила, обрисовала твою ситуацию. Он готов дать работу, если она тебе интересна. И если ты ее сможешь выполнить.
        - Построить сайт?
        Он никогда не создавал сайты. И очень смутно знал, как это делается. Что теперь делать? Выкинуть белый флаг? Или играть на грани фола? Превратить все в шутку, показать себя очень важным?
        - Подумаешь, бином Ньютона, - он надул щеки, увидел, как Сталинграда улыбнулась, и добавил, чтобы она ничего не подумала: - Это из книжки…
        - Тут только одна загвоздка, - кивнув, сказала девушка. - Работа в Петербурге. Поедешь?
        «В Петербург?» - подумал Тим и тут же, не размышляя ни секунды, понял, что он готов. Только бы взяли. Что ему теперь делать в Выборге? Дальше учиться? Школы везде есть. Или, если подумать, можно вообще не ходить в нее…
        Вот только бабушка… Она его никуда не отпустит. Может быть, если бы она знала, для чего он должен заработать денег (интересно, а сколько этот Драган будет ему платить?), отпустила бы на недельку. А так - точно нет. Тим давно уже понял для себя, что семья - единственное, что имеет настоящую ценность. Даже такие ее измельченные осколки, как они вдвоем с бабушкой. Так что без ее разрешения он точно не уедет. Иначе растопчет что-то хрупкое у себя внутри… Что делать? Попросить Сталинграду, чтобы пошла вместе с ним к бабушке? Полина Ивановна разбирается в людях, но сможет ли она поверить Сталинграде так же, как поверил он? Понять, что она подлинная, с внутренним стержнем?.. А как, кстати, понял это он, спустя час после их знакомства?..
        А еще бабушка спросит про школу. Третья четверть в разгаре, а он ненароком нахватал троек по географии. Блин, знать бы заранее…
        И еще она спросит, где там, в Петербурге, Тим будет жить?
        Все очень сложно, почти невозможно, но мальчик помнил, что Полина Ивановна брала в библиотеке и регулярно читала и перечитывала Чарльза Буковски, про которого Макс говорил: «Парень знал про жизнь все». И теперь у Тима оставалась крохотная надежда на то, что этот Буковски поделился с его бабушкой хотя бы маленькой толикой своих знаний, главное из которых то, что не всегда в жизни надо все делать правильно.

* * *
        Все бы желания исполнялись так же легко, как это, подумал Тим и заерзал, удобнее устраиваясь в кожаном кресле. Потрогал двухстрочный шов, чувствуя подушечкой указательного пальца едва приметные бугорки стежков. Втянул носом приятный запах кожи.
        Всего несколько часов назад ему захотелось прокатиться на стоявшем возле «Сов» черном «ягуаре» - и вот он мчится в нем по трассе «Скандинавия» в направлении большого города, где его ждет работа. Если все сложится…
        Сталинграда повела рулем влево, и подвластный этому преобразованному гидроусилителем легкому движению «ягуар» выскочил на встречную полосу. От перегрузки, вдавливающей его в кресло, Тим ощутил себя космонавтом. Плавно, словно не ехал, а летел над землей на воздушной подушке, собранный в Англии автомобиль рванулся вперед, обгоняя караван из четырех фур. Когда они обошли замыкающего караван дальнобойщика, впереди показался идущий навстречу автобус. У Тима резко перехватило дыхание, когда Сталинграда вместо того, чтобы затормозить и уйти, спрятаться за караваном, дала по газам. Расстояние между автобусом и «ягуаром» стремительно… Неестественно стремительно… Смертельно-стремительно сокращалось… Грузовики справа тянулись и тянулись, тянулись и тянулись… Водитель автобуса испуганно замигал фарами, прижимаясь к обочине. Глаза Тима непроизвольно расширились. Но Сталинграда уже обогнала последнего (первого) дальнобойщика и, успев даже поморгать поворотниками, вернулась на свою полосу. Бешено сигналя, автобус просвистел мимо. Тим громко выдохнул, переводя дух.
        - Не бойся, - весело проговорила девушка, взглянув на него. - Или пересаживайся назад, там безопаснее. И айпэды встроены в спинки передних сидений.
        - Да я не испугался, - пожал плечами Тим. - Почти…
        Ему еще предстоял разговор с потенциальным работодателем, и вот это мальчику казалось пострашнее.
        На некоторое время он отвлекся от дороги, погрузившись в свои мысли, а потом вдруг обнаружил, что тихая музыка из колонок, призвав на помощь подвеску «ягуара», решила его убаюкать. В его сонном мозгу китайскими фейерверками вспыхивали образы - отпечатки событий первой половины этого длинного дня…
        Вот они со Сталинградой подходят к Повешенному. Тот, ошалелый с виду, все еще стоит на улице Сторожевой Башни, почти на том же самом месте, где девушка его вырубила. Будто только-только успел принять вертикальное положение.
        - Может, вам помочь? - спрашивает у него проходившая мимо женщина в возрасте.
        Обернувшись к приближающимся Тиму и Сталинграде, она громко объясняет им:
        - Молодой человек поскользнулся, упал неудачно, головой ударился и сознание потерял. Иду, а он тут лежит…
        Повешенный смотрит на мальчика, потом переводит взгляд на его спутницу и больше не отводит от нее злых испуганных глаз, даже когда Тим заговаривает с ним.
        - Я выплачу тебе долг Макса, - без предисловий обещает Тим, - но хочу получить отсрочку… - Он замолкает и повторяет срок, названный ему Сталинградой. - Один месяц, если получится, то меньше…
        У него нет уверенности, что они правильно делают, подходя вот так запросто к Повешенному. В конце концов, подобравшись со спины, можно, наверное, вырубить и боксера-тяжеловеса. А встать лицом к лицу с наркоторговцем, чтобы выдвинуть ему свои условия… Тиму страшно, и дилер, как хищный зверь, мгновенно улавливает это шевелящимися ноздрями.
        - Отвали на хрен! - говорит Повешенный доброй самаритянке, все еще теребящей его руку и настойчиво предлагающей срочно отправиться в травмпункт. - Не оборачивайся, чтобы я твое лицо не запомнил!
        Тим выдерживает паузу, пока обескураженная женщина отходит, и говорит подрагивающим голосом:
        - Я нашел работу. Мне надо, чтобы этот месяц ты не трогал ни бабушку, ни наш дом…
        - Твой дом - яма на кладбище… Что скажешь, если мне все это неинтересно? - продолжая смотреть на Сталинграду, интересуется у мальчика наркоторговец.
        Тим не успевает ответить, потому что Сталинграда произносит из-за его спины:
        - Ты лучше заинтересуйся, потому что если нет… Для начала зашвырну тебя за тот вон забор.
        Повешенный недоуменно моргает, потом спрашивает:
        - За какой забор?
        - Строительный. На другой улице, - спокойно говорит Сталинграда. - Увидишь, когда полетишь за него.
        Тим не оборачивается к девушке, но, судя по голосу, та даже не улыбается. Ее бронебойная серьезность передается Повешенному, мутирует на его лице в неловкую, новую для него эмоцию. В мозаику, сложенную из кусочков растерянности и осознания своего поражения.
        - А если без шуток, - продолжает девушка, - то прикрою левой рукой мальчику глаза, а правой - выстрелю в твою кривую башку. Прямо сейчас. И больше, чтобы врубился, я с тобой разговаривать не буду.
        Тим смотрит, как и без того белое лицо Повешенного наливается прямо-таки смертельной бледностью. Вот так бледнели повстречавшие привидение герои мультика про Каспера.
        Горячая ладонь девушки вдруг ложится на лицо мальчика, и сложенные вместе пальцы прикрывают ему глаза. Тим, конечно, может следить за происходящим сквозь щелочки между пальцами, но предпочитает не смотреть, так он напуган. С закрытыми глазами он чувствует, как Сталинграда делает невидимое ему движение, которое заполняет клейкую паузу, и обращается к тому, кто стоит напротив нее:
        - Даже не думай!
        Если можно услышать выстрелы в человеческом голосе, то Тим слышит их прямо сейчас в голосе Сталинграды.
        Проходит еще несколько тягучих секунд. Сталинграда и Повешенный кажутся Тиму ковбоями из старого фильма. Стоящие друг против друга, высверливающие взглядами друг в друге дыры, руки тянутся к кольтам… Но на самом деле они на центральной улице залитого солнцем Старого города. Тим слышит, как где-то включается автомобильная сигнализация, кто-то, приволакивая ногу, проходит мимо.
        - Месяц, - говорит наркоторговец и повторяет, словно сам пытается это запомнить. - Один месяц.
        - Звучит, будто извиняешься, - в голосе Сталинграды чувствуется насмешка.
        И только тогда Тим начинает догадываться, насколько опасна девушка, стоящая за его спиной. Как острозаточенный нож и бьющее прямой наводкой корабельное орудие, вместе взятые.
        Опасная и крутая…
        Но насколько крутая, он понимает, когда Сталинграда, оставив его в «ягуаре», припаркованном у их дома в Петровском, в одиночку идет разговаривать с Полиной Ивановной. И это после того, как Тим предупреждает, что бабушка вряд ли одобрит ее рваные джинсы.
        Сталинграда хмыкает:
        - Что ж, мне в магазин за новыми бежать?
        Предварительно они заезжают в салон сотовой связи, где Сталинграда покупает два недорогих смартфона и регистрирует на себя две сим-карты к ним. В машине она вставляет «симки» в телефоны, один из которых отдает Тиму. По такому, наверное, можно выйти в интернет. Дожидаясь в машине ушедшую к бабушке Сталинграду, мальчик вертит телефон в руках все те двадцать минут, пока трубка не начинает вдруг звонить дребезжащей мелодией. Тим смотрит на смартфон. Странно, конечно, но по мобильнику ему звонят впервые в жизни. Кажется, отвечая на звонок, говорят это дурацкое слово «алло».
        - Слушаю, - произносит Тим, отвечая на вызов.
        - Иди домой, - слышит он из динамика голос Сталинграды.
        Он выбирается из «ягуара», оглядывается, не видит ли кто из соседей его выходящим из дорогой иномарки. Но поселковая улица пустынна, если не считать проехавшего минуту назад явно заблудившегося белого «Рендж-Ровера» с аэрографическим изображением длинноволосой девушки с мечом на боку.
        В доме бабушка и Сталинграда сидят за столом и пьют чай с клубничным вареньем и сухарями, которые Полина Ивановна делает сама из посыпанных сахаром кусочков белого хлеба, купленного в ларьке при пекарне воинской части.
        - Чай будешь? - спрашивает бабушка.
        Тим мотает головой. В таком состоянии у него кусок в горле застрянет, а еще ему хочется подольше сохранить во рту не исчезнувшие до конца крохотные, почти неуловимые уже молекулы вкуса американо, выпитого в «Совах».
        - Полина Ивановна отпускает тебя, - произносит Сталинграда, - под мою ответственность. И чтобы каждый день весь этот месяц звонил ей по телефону. Без напоминаний.
        Тим на несколько мгновений забывает дышать. Какие слова нашла Сталинграда для бабушки? Все еще не веря своим ушам, он быстро кивает.
        - Сейчас помогу тебе собраться, - говорит бабушка, отодвигая чашку.
        - Полина Ивановна, - мягко обращается к ней Сталинграда. - Мы же решили, что он вполне самостоятельный мальчик. Неужели не соберет себе нужные вещи?.. Только нужные, Тим!
        - Ага! - говорит Тим и идет в комнату.
        По дороге задумывается. Ну, ладно, зубную щетку он возьмет. Но надо ли брать зубную пасту? И шампунь? И… И то, что спрятано у него на чердаке?

* * *
        На въезде в город Тим увидел пытающиеся дотянуться до быстро темнеющего неба новостройки.
        - Красивые дома, - сказал он, на что Сталинграда поморщилась и отреагировала непонятным словом:
        - Фавелы.
        Она была чем-то не то недовольна, не то огорчена. Отрицательные эмоции с полчаса назад влились в Сталинграду через зазвонившую трубку. Девушка взяла телефон, коротко переговорила с невидимым собеседником, нахмурилась. Убрав мобильник в карман, замолчала.
        «Ягуар» тем временем летел по набережной мимо бесчисленных мостов, перекинутых через Неву. Немного не доехав до горящей разноцветными огнями телевышки, он выехал на мост и воткнулся в пробку прямо над вколоченной в гранит замерзшей рекой. Пробка еле шевелилась, неспешно, как гусеница, подтягивая свое тело. Тим подумал, что он быстрее прошел бы мост пешком.
        Пару раз мальчик бывал в Петербурге с классом, когда их возили в Зоологический музей и в цирк, где натужно шутили по-дурацки раскрашенные клоуны, но город тогда Тим видел мельком, из окна автобуса. Поэтому сейчас, когда они с черепашьей скоростью преодолели мост и продолжали еле-еле двигаться по забитому транспортом широкому проспекту, он с жадным любопытством разглядывал грязные старые здания, выглядевшие так, будто кто-то посрывал объявления с ближайших столбов, сжег их и пеплом вымазал все фасады домов. Ярко горели лишь витрины магазинов, приманивая мотыльков с банковскими картами. А арки по соседству щерились раззявленными ртами, словно пытались урвать свой кусок.
        Еще один мост, гораздо длиннее предыдущего.
        Украшенное колоннами огромное светло-зеленое здание с лепниной, с которой будто украли позолоту, и, заметая следы, покрасили простой желтой краской - вдруг никто не заметит? Выглядел дом как одетое с иголочки пугало.
        - Эрмитаж, - сумрачно ответила Сталинграда на невысказанный вопрос Тима. - Сокровищница, мы храним тут награбленную добычу.
        Проскочив большой темный пустырь совершенно нестоличного вида, «ягуар» нырнул в переплетение узеньких улочек и каналов.
        На одном из перекрестков они чуть не сбили нерасторопного пешехода. Сталинграда успела затормозить, а потом посигналила и молча, не говоря ни слова, через стекло наградила растяпу, которого вернула на тротуар подруга, убийственным взглядом.
        Еще до этого происшествия Тим потерял всякую ориентацию среди набережных с односторонним движением, небольших мостов и знаков «Объезд», но карта города, видимо, была вмонтирована в ДНК Сталинграды, потому что они очень скоро и без особых хлопот выехали на очередной проспект, который вывел их на круглую площадь. В центре площади громоздилась подсвеченная зеленоватая арка с колесницей, запряженной шестью, как успел сосчитать Тим, медными конями. Позже он узнает, что это родные братья коней Клодта на Аничковом мосту.
        За загруженным автотранспортом проспектом Стачек наблюдали большие, построенные вдоль него еще до войны здания. Со своими колоннами, арками и кованными балконными решетками они показались Тиму нелепыми багами компьютерной программы. Потом потянулся длинный забор, за которым отдыхали после дневной смены громады производственных цехов, ничем другим это быть не могло. Мелькнула вывеска «Кировский завод», будто сделанная почерком старательного второклассника.
        Через проходную, зажатую между двух столбов с буквами «К» внутри шестеренок и охраняемую парой людей в черных комбинезонах, автомобиль завез Сталинграду и Тима на территорию предприятия.
        Мальчик даже не предполагал, что бывают такие огромные заводы. Судостроительный - «десятка», как его называли в Выборге, - конечно, тоже большой, но тут целый город с настоящей центральной улицей, до влажного асфальта и очищенной от снега белой разметки. Отремонтированные и свежеокрашенные административные корпуса, возле которых росли елочки. Доска почета с напряженно улыбающимися лицами работников. Многочисленные цеха, по железной дороге между которыми нехотя полз тепловоз.
        Дальше, в глубине заводской территории, скрывались от посторонних глаз полуразрушенные здания, таращившиеся на проезжающий мимо них «ягуар» слепыми окнами. Увитые рваными трубами ржавые эстакады прятались в сумерках, как в другом измерении. Мимо сбросившего скорость на извилистой дороге автомобиля проплыли присыпанные снегом монстры - свежепокрашенные трактора «Кировец» с колесами выше Тима.
        Сталинграда свернула направо, налево, снова направо, проехала между двумя точечными корпусами-небоскребами. Темные, неосвещенные и оттого страшные монолиты уходили в подсвеченную медовой луной стратосферу, будто заброшенные космические лифты. Мелькнул состав из пяти или шести железнодорожных цистерн, каждая из которых была промаркирована надписью:
        «В металлолом». Рядом щетинилась огромная, в два этажа, гора железной стружки, из которой торчала рука так и не побежденного памятника. Тиму стало жутко.
        - Куда мы едем? - спросил он у девушки.
        - На Северную верфь, - ответила Сталинграда, будто это что-то объясняло Тиму.
        «Ягуар» медленно вполз в еще одно «ущелье» между цеховыми корпусами, а потом строения неожиданно кончились. Внезапный яркий-яркий свет лезвием резанул по сетчатке Тима. Пока он жмурился, автомобиль выехал на открытое пространство, огороженное сетчатым забором с колючей проволокой и освещенное мощными галогенными прожекторами. За забором высились портовые краны, виднелись какие-то сооружения, за которыми темнело густое масло воды с медленно дрейфующими по ней льдинами.
        На берегу залива была своя охрана, расположившаяся в аккуратной будочке перед воротами. Сталинграда вышла из машины, подождала, пока охранник переговорит с кем-то по рации, и открыла для досмотра багажник «ягуара».
        - Проезжайте, - охранник нажал кнопку пульта.
        Натужно загудел замерзший электродвигатель, ворота отъехали в сторону. Девушка села за руль, машина тронулась.
        Сооружения, которые Тим увидел из-за забора, оказались плавучими доками. «Ягуар» обогнул их, и Тим увидел гигантскую креветку. Или?.. Не Ктулху же решил всплыть из ледяной пучины…
        Туша неподвижно застывшего судна была выкрашена в неприятный розоватый цвет вареной плоти. Над водой горбился корпус, за которым торчал самолетный хвост. В корпусе на носу корабля располагалось большое, похожее на панорамное, затемненное окно, частично уходящее под воду.
        Открыв от удивления рот, Тим понял, что смотрит на прибитую к берегу неведомо какими морскими течениями и финансовыми потоками туристическую подводную лодку. Если это, конечно, не галлюцинация.
        Припарковавшись прямо на берегу рядом с тремя стоящими в ряд автомобилями, Сталинграда заглушила мотор. Вслед за ней Тим вылез из машины на утоптанный, отражающий яркий свет прожекторов снег. Глубоко вдохнул морозный воздух залива. Подумал, что с ветром тут, наверное, совсем неприятно.
        Странное место - демаркационная линия между природной и городской стихиями. И подводная лодка как средоточие этих двух энергетик.
        Потом Тим услышал, как девушка сказала ему совершенно будничным голосом:
        - Добро пожаловать на борт. Клаустрофобии у тебя, надеюсь, нет?
        12. Ритмо спортиво, руссо туристо
        Безжалостное лицо нового февральского дня.
        Костас снова просыпается в квартире, где комнатные растения - всякие там клеродендрумы, хлорофитумы и драцены - не растут, а лишь выживают, потому что их регулярно забывают поливать, а постоянно задирающийся уголок светлого, с гипнотическим узором ковра в спальне прижат толстым кирпичом в темно-синем переплете с надписью на обложке: «Stor rysk-svensk ordbok». «Большой русско-шведский словарь», оставшийся от хозяев, уехавших работать по контракту в Гетеборг.
        Разбудившая Костаса музыка играла в гостиной. Он поднялся с кровати, натянул джинсы. Вырулив из спальни, почувствовал запахи еды и свежего кофе с кухни, но устоял и двинулся на звуки музыки. В гостиной увидел Ингу в очень странной позиции - в бриджах до колена и в свободной майке она стояла на одной ноге как цапля, вторую ногу отвернув вбок и, поджав под себя и вытянув вверх сцепленные руки. Закрыв глаза, она дышала размеренно и ровно. По лицу девушки разливались умиротворение и спокойствие под стать хрупким битам рожденного недоношенным инструментального хип-хопа, играющего с ноута. Невесомая и в то же время энергичная музыка в самый раз с утра для таких девочек, как Инга. Лично он по утрам предпочитал заряжаться новинками с ютюбовского канала «UKF Drum & Bass».
        Костас хотел было свалить из комнаты, чтобы не мешать, но не успел. Почувствовав кожей его присутствие, Инга открыла глаза, улыбнулась и сказала: «Я скоро», - и опять закрыла глаза.
        Костас на цыпочках вышел на кухню, наполненную запахами, пробуждающими зверский голод, невзирая даже на его опустошенное дегенеративное состояние. Это из-за болезни. Не зря пожилая докторша продлила ему больничный. Что бы, интересно, сказала она, узнав, что вчера он сломя голову до позднего вечера мотался по вымороженным улицам? Троцкий присел на табурет у пустого стола, выглянул в окно, выходившее, судя по расплывчатому, начиненному инеем пейзажу, сразу на Северный полюс.
        - Доброе утро, - через несколько минут зашла на кухню Инга.
        Из-под подмышек по ее футболке расплывались темные влажные пятна, а «чучельная», как назвал ее тогда на свадьбе бывший парень Инги, стрижка оставалась взъерошенной после сна.
        - Доброе утро, - кивнул Троцкий.
        - Как себя чувствуешь?
        - Нормально, спасибо. Ты прямо «док-тор мо-е-го те-ла», - пропел он, безуспешно пытаясь вспомнить, чья это песня.
        - Подождешь, пока я в душ схожу? - спросила Инга. - И тогда позавтракаем вместе. Или начинай без меня.
        - Подожду, конечно, - отозвался Троцкий и спросил. - А что это было, в комнате?
        Инга на секунду наморщила лоб, потом ответила:
        - А, это… Ритмо спортиво…
        - Понял, - усмехнулся Костас, тоже переходя на ломаный итальянский. - Руссо туристо, облико морале…
        Инга засмеялась:
        - Нет. Я думала, ты про музыку. Кроме своего рэпчика, ничего не знаешь, ничего не слушаешь. «Ritmo Sportivo» - наш отечественный лейбл, издающий такую… Утреннюю, что ли, электронику. Ну, ты слышал. Это их сборничек играл… Йогой снова стала заниматься. Ты меня застал в врикшасане, позе дерева… Все, я в душ…
        - Давай, жду тебя.
        Прислушиваясь к звукам льющейся воды, Троцкий подумал, что утренняя Инга мало похожа на вчерашнюю, с которой он сидел на заднем сиденье «мерседеса» у Московской. Которая в каком-то кромешном отчаянии поцеловала его. Будто это два разных человека, даже незнакомых друг с другом.
        Если уж совсем честно, не похожа она и на ту Ингу, которая встретила его вечером, когда он заехал к ней домой рассказать, есть ли сдвиги по ее вопросу.
        Остров Пр?клятых.
        Словно он не знал, что она - человек настроения, да еще с паршивым характером. Знал и даже пытался какое-то время к этому привыкнуть.
        И ведь почти привык.

* * *
        В ту ненастную осеннюю субботу в Хельсинки, когда они, покончив с салмиачной «коскенкорвой», вышли из рякяля, оказалось, что ветер сделал свою работу. Дождь кончился. Обнаженное и оттого унылое октябрьское солнце тщетно пыталось натянуть на себя лохмотья разодранных в клочья туч. Зажмурившись от его лучей, девушка засмеялась и, чертыхнувшись, вернулась в бар. Оказалось, за забытыми пластинками.
        Подсыхающие под резкими порывами пронизывающего до самого сердца ветра улицы вывели их на рыночную площадь Кауппатори, а десять минут спустя они оказались на морском трамвае, который, неуклюже переваливаясь с волны на волну, плыл к Свеаборгу.
        По словам Инги, перекрикивающей встречный ветер, построенная на семи гранитных островах бывшая шведская крепость теперь превратилась одновременно в музей под открытым небом и удаленный от центра малонаселенный городской район.
        - Отсюда лучший вид на город, - сказала девушка, когда они уже сошли на землю и карабкались на скользкий холм на берегу.
        - Лучший вид? - переспросил Троцкий. - Может быть, конечно. Самый холодный - это точно. Хочется завернуться в пару масляных радиаторов.
        Девушка улыбнулась внезапным солнцем из-за туч и на короткое, почти неуловимое мгновение прижалась плечом к его плечу.
        Холод холодом, но пейзажи отсюда, с островов Сусисаари, завораживали. Плещущийся под ногами залив засосал Костаса, как беззубый старик, пьющий чай из блюдца. Они долго гуляли, трогая руками нацеленные в море старинные пушки береговой артиллерии. На пушках стояли клейма Пермского сталепушечного завода. Помогая Инге спрыгнуть с грубо обтесанного валуна, Троцкий подал ей руку и больше не отпускал девушку. Потом они грелись в пустом кафе, где пожилой бармен разгадывал сканворд, потягивая кофеек и задумчиво кивая головой в такт негромко играющему по радио тяжелому року.
        На эту же самую радиоволну оказалась настроена магнитола у флегматичного водителя такси, которое везло их, опаздывающих на паром, к терминалу. Смеясь на бегу, Инга и Троцкий, проштамповали паспорта у пограничников, дружелюбных в ожидании скорого окончания смены. Потом со всех ног неслись по длинному-длинному, с прозрачными стенами трапу над территорией терминала. Стюард при входе на паром просканировал их посадочные талоны и задал риторический вопрос:
        - Загулялись?
        - Ага, - кивнула Инга и одарила его королевской улыбкой. - Спасибо, что не уплыли без нас.
        Они с Костасом разошлись по своим каютам, договорившись через полчаса встретиться в баре на променаде. Троцкий пошел бы туда сразу, но Инга покачала головой и сказала, что ей надо передохнуть после прогулки, привести в порядок себя и прическу. Костас сильно удивился, услышав, что ее прическу еще можно «привести в порядок», и сказал:
        - Тогда до встречи.
        В баре Инга появилась не одна, а с рыжеволосой, чуть полноватой девушкой примерно ее возраста. Увидев подругу Инги, Троцкий расстроился. Стало ясно, что вечер потечет не так, как мог бы, приди Инга одна. Подружка взяла себе недорогого игристого, а Инга и Троцкий - по виски со льдом. Пока бармен у стойки отвешивал суровые нордические комплименты смеющейся подруге, Инга шепнула Костасу:
        - Извини, она сама напросилась. Не смогла отказать ей. Но, думаю, она ненадолго… Хорошо, что еще не пришли две другие наши соседки. Покупки примеряют. Мы же вчетвером в каюте путешествуем.
        - Во всяком случае, нескучно, - сказал Троцкий.
        - Это уж точно, - улыбнулась Инга.
        - А вот и я, - объявила рыжеволосая подруга, присаживаясь за их столик с бокалом шампанского.
        Они тогда напились, будто участвовали в чемпионате по употреблению алкоголя. В какой-то момент Троцкий сказал, что неплохо бы устроить такой. После трех бокалов «Льва Голицына» подруга откололась, сказав, что ей хватит, потому что завтра, по возвращении в Петербург, она должна выйти на работу. И получилось, что Костас с Ингой прошли в финал.
        Взяв еще по «баллантайнсу», они с бокалами пробрались мимо игровых автоматов, где ухоженные финские бабульки играли в покер по минимальным ставкам, и очутились рядом с разгоряченными финнами, столпившимися у «Guitar Hero». Пока они стояли в очереди, договорились, что у них будет состязание. В качестве приза - желание, потому что они уже достаточно выпили для этого.
        - Только, чур, не юлить потом, - сказала Инга. - Кто проиграл, тот выполняет, да? Ты первый играешь, хорошо?
        - Выпьем за это! - согласился Троцкий.
        В очереди они осушили бокалы и пристроили их на ближайшую горизонтальную поверхность. Кажется, это оказался подлокотник платного массажного кресла.
        Финн перед Костасом, уже серьезно прибитый алкоголем, угнездил недопитый стакан с пивом на полу между ног и тут же опрокинул, сбацав гремевший году в восьмидесятом хит группы «Motorhead». Вышло у него не очень, но финн, нисколько не опечалившись, подобрал пустой стакан и побрел в сторону бара, подбадриваемый возгласами соотечественников.
        Выбирая песню для себя, Троцкий почувствовал, как у него вспотели ладони. Все потому, что он знал желание, которое загадает в случае своей победы. Нескромное, но, кажется, единственно правильное в сложившейся обстановке, если он верно интерпретировал взгляды Инги, ее улыбки и жесты. Их общее желание, как ему казалось. Костас загрузил группу «Nirvana», но волнение и виски сказали свое веское слово. С самого начала пошло все не так, и он едва наиграл на три звезды. Компьютерные зрители погудели, настоящие жидко поаплодировали. Троцкий ощутил разочарование, будто продул финал Кубка Гагарина и Столетнюю войну одновременно.
        - В следующий раз получится, - засмеялась Инга, похлопав его по плечу. - Не расстраивайся, Костя.
        Но он расстроился. Ни на что не надеясь, уступил девушке пластиковую гитару. И та выдала.
        Это было эпичное исполнение «Plug In Baby». Наверное, у самих «Muse» так сыграть получалось не каждый раз. Инге хлопали. Финны в клетчатых рубашках лесорубов шумно орали, жали девушке руку и предлагали сыграть на бис, оплатив за нее игру. Инга заулыбалась, ища взгляд своего спутника. Не нашла и рубанула «Seven Nation Army», во время которой у «Guitar Hero» едва не случился финский слэм.
        Потом она, смеясь, отошла к стоявшему в сторонке с кислым видом проигравшему Костасу.
        - Поздравляю! - без энтузиазма сказал тот.
        - Просто я ходила в музыкалку… - пояснила Инга и спросила: - Чего не радуешься за меня?
        - Это твое желание? - поинтересовался Костас. - Порадоваться?
        - Не-а, - ответила девушка.
        Они помолчали несколько секунд, смотря друг на друга, потом Инга сказала:
        - Закрой глаза.
        - Это твое…
        - Да. Считай, что это - мое желание.
        Ничего не понимая, Троцкий сделал, как она сказала. И через пару секунд почувствовал губы девушки, дотронувшиеся до его губ. Сначала аккуратно и легко, а потом, когда он стал отвечать на поцелуй, с напором, решительно. Костас открыл глаза и сразу пожалел. Инга, будто испугавшись, отпрянула. Они стояли, глядя друг другу в глаза, и пытались осознать, что только что произошло.
        - Ты говорил, что один в каюте, - проговорила Инга. - Может, пойдем к тебе?
        Он сглотнул и произнес почти невпопад:
        - Думаю, да.
        Костас так и не понял, проиграл желание или все-таки выиграл. Он взял девушку за руку и повел в каюту. Шел быстро, не оглядываясь на нее, когда они оказались на каютной палубе. Почему-то боялся, что она передумает. Шаги утопали в мягких коврах, застилающих полы. У каюты Троцкий выронил картонный ключ, открывающий электронный замок. Потом ключ не с первого раза открыл дверь. Пришлось совать его в прорезь замка второй раз, третий. Эти движения - вставил-вынул - были похожи на… Хватит тебе уже дрочить, подумал Костас про замок. Наконец моргнул зеленый огонек, замок щелкнул, впустив их в каюту. Костас, стараясь не встречаться с девушкой взглядом, пропустил Ингу и зашел следом. Девушка остановилась, словно разглядывала обстановку (а чего там разглядывать?), потом развернулась к нему. Дрожа от желания, он обхватил ее за плечи, подтянул к себе и стал целовать, придерживая ладонью ее затылок и второй рукой расстегивая на ней кофту. Инга помогала. Под худи у девушки оказалась обтягивающая напряженные соски футболка из микрофибры. Оторвавшись от губ девушки, Троцкий потянул футболку вверх. Испытал настоящее
удивление, потому что после альтернативных, не девчачьих, имиджа и прически Инги ожидал увидеть тело, расписанное цветными татуировками револьверов, звезд, театральных масок, роз или еще чего-нибудь в таком духе. Но увидел только чайный загар худых птичьих плеч. Он стащил со все еще стоящей девушки джинсы и трусики. На мгновение ему показалось, что она застеснялась, но он ошибся. Потому что Инга, присев перед ним, расстегнула его ремень и… Он тогда чуть не взорвался, но умудрился сдержаться, каким-то чудом переключив свое внимание с происходящего внизу на картину, висевшую на месте иллюминатора. Презервативы у Инги были. Сначала они не хотели раскручиваться, потом сползали, «баловались». Когда Костас целовал девушку в шею и входил в нее, стонущую, сзади, прижимая ее тело к запертой входной двери со схемой плана эвакуации, он снова приблизился к своему пику. И вдруг, едва сдерживаясь, чтобы не расплескаться, услышал:
        - О-хо! Я даже напугался. Думал, зверь какой-то в вентиляции застрял.
        Голос подвыпившего мужика раздался в полуметре от них, прямо за дверью каюты. Второй ответил:
        - Тише ты, не мешай людям, Гера. Пошли водоса лучше жахнем…
        Уцепившись за ручку двери, Инга застонала, потом обмякла в руках Костаса и вдруг затряслась в беззвучном смехе. Он тоже, выскользнув из нее и уткнувшись ей в плечо. Потом она обернулась к нему, обняла одной ногой.
        - Ты как?
        Он приподнял девушку, подхватив за бедра, и уложил на узкую корабельную койку. Склонился к ней.
        - Ты прямо марафонец, Костя, - прошептала она позже.
        В отличие от «Guitar Hero», здесь он показал себя молодцом.
        Да и вчера тоже.

* * *
        Инга рассказала, что кабриолет угнал парень, которого она видела в баре «Departure/Arrival».
        - Здесь это было?.. Пойдем пообщаемся с персоналом, - сказал Костас Инге, так и ехавшей с ним на заднем сиденье. - Может, кто чего знает…
        - Я вам там нужен? - спросил «шансонье», коллега девушки по имени Павел.
        - Нет, спасибо. Справимся, - ответил Троцкий и первым выбрался из машины.
        Инга покинула салон «мерса» неохотно, вышла на улицу с застывшим лицом, будто ступила в ледяную воду и теперь прислушивалась к своим ощущениям.
        «Departure/Arrival» напомнил Троцкому «Копов», только выхолощенных, начисто лишенных корпоративной атмосферы и того особого чувства локтя, возникающего, когда знаешь, что кругом все свои. По-настоящему свои, а не просто какие-то, тоже знающие это место.
        Ничего конкретного про угонщика у персонала они не выяснили. Никаких постоянных посетителей во время угона в баре не присутствовало. По сбивчивому Ингиному описанию никого не опознали.
        - Да разве тут всех упомнишь? - развел руками бармен. - Народу много, лица у всех одинаковые. Вот если бы вы Еву Грин искали, ее сиськи я точно помню…
        - А видеонаблюдение? - кивнул Троцкий на объектив над стойкой.
        - Камера? - бармен провел ладонью по седеющим волосам, из-за которых он выглядел значительно старше своих лет, и ухмыльнулся. - Ее поставили, чтобы мы за стойкой не мухлевали. А она возьми и сломайся. И ремонту не подлежит. Китай, о чем тут говорить… Поставили вторую, тоже накрылась. И тоже не отремонтировать. Так что хозяева рукой махнули. Так поломанная теперь и висит. А что за тачку-то угнали?..
        - Ну что? - спросил в машине Павел, когда они вернулись. - Пора к экстрасенсу обращаться?
        - Рано еще, - ответил Костас, доставая из кармана телефон.
        Он набрал номер Вагона, Виталика Выгонова, самого молодого сотрудника отдела, вчерашнего стажера. Костас знал, что Вагон был не на работе, его отправили в отпуск в начале февраля. «Ну а что, все по закону, - сказали ему, растерянно мигающему глазами. - Первый отпуск через одиннадцать месяцев, ты же в марте пришел?.. Да какая разница, когда отдыхать?.. Про весну-лето забудь, их уже «старики» между собой расписали… А до осени сдохнешь без отдыха».
        - Виталь, - сказал Троцкий, услышав голос Вагона, - привет. Как отдыхается?.. Да уж… Дело тут срочное, угон, нужна помощь… Да зашились, без тебя не обойтись… Конечно, официально. Потом отпуск продлят, делов-то…
        Инга сказала, что угонщик рванул по кольцу площади Победы. На какую улицу он с нее ушел? Вряд ли на Пулковское или Московское шоссе, где регулярно ловят превышающих скорость нарушителей инспектора ГИБДД. На Орджоникидзе? Это надо сделать почти полный круг по площади, и еще раз проехать мимо жертвы угона, увеличивая риск. Самый безопасный и быстрый вариант - Краснопутиловская или Галстяна. И скорее всего, Галстяна, где много развилок и перекрестков со всеми этими Предпортовыми. В случае необходимости можно уйти во дворы. Во всяком случае, начать поиски стоило оттуда.
        Камера над барной стойкой натолкнула Троцкого на мысль, что можно проехать по улице и посмотреть, где стоят видеокамеры охранных систем, проглядеть на них нужный интервал времени. Машину они ищут приметную. Раз нельзя объявить план «Перехват», надо хотя бы воспользоваться шансом понять, в каком направлении скрылся злоумышленник на угнанном кабриолете. Разбирать такую машину не станут, выставлять на продажу в салоне или на рынке - тоже, слишком велик риск. Значит, перегонят на юг. Или повторно продадут старому владельцу. Так что «BMW» сейчас отдыхает где-нибудь в отстойнике. Можно, конечно, спрятать машину и в подворотне, под большим сугробом снега, в практике Костаса такое встречалось. Но с кабриолетом с незакрывающейся крышей так точно никто не поступит. Если повезет с камерами, это сузит круг поиска. Но работа муторная и долгая, одному ее быстро не провернуть, нужен помощник.
        - Я позвоню, - пообещал Троцкий девушке, когда рядом припарковался синий «Сузуки-Свифт» Вагона.
        - Спасибо тебе, - сказала Инга, потерянно молчавшая все это время.
        В «сузуки» Вагон выслушал Костаса, потом хмуро произнес:
        - До ночи проковыряемся. И хорошо, если до ночи.
        - Слушай, только не начинай ныть.
        - Мне можно. Не забывай, что я в отпуске.
        Чувствуя ломоту в костях, Троцкий подумал, что так и не выпил в «Копах» горячего чая с лимоном.
        - А что за спешка, Костас? Что так подорвался с этой тачкой?
        - Хозяин премию пообещал.
        - Сколько?
        - Нормально, нам хватит. Ты найди сначала, - с раздражением ответил Троцкий.
        - Найди… - хмыкнул Вагон. - Тут район такой, специально для тараканов, щелей забиться - до жопы. Если вообще не загнали тачку в контейнер или в фуру и по-быстрому не вывезли из города. Повесил пломбы - и привет. Никто их вскрывать не будет, на фиг это надо. Хотя времени прошло мало, может, тут она еще… Думаешь, если GPS нет, сможем по камерам проследить до отстойника?.. Он где-то недалеко должен быть. Не погонишь же угнанный красный кабрик через весь город!. Только на деле хрен мы что найдем. Пустышка. Тут только высаживать десант и все прочесывать. Брать курсантов - и вперед. Но тогда премии на всех не хватит. Да и кто курсантов даст? Утопия. Не у Президента же или губера тачку угнали. Пустышка. Легче предложить хозяину подождать, глядишь, попросят выкуп за его «бэху»…
        - Ладно, - оборвал его Костас. - Думаешь, я этого сам не знаю? Но нужно что-то делать… Поехали!
        Они медленно поползли по улице, выглядывая места, где могли быть установлены видеокамеры. Новые жилые дома, магазины, складские корпуса. Камер было мало, и те, что имелись, редко смотрели на дорогу.
        - Смотри, - указал Вагон на сбербанковский банкомат, вмонтированный в жилой дом. - Камера весь перекресток простреливает. Если он тут проезжал, увидим.
        - Голяк. Неделю будем у них разрешения на просмотр добиваться. Да и место такое… Я бы сюда поехал в последнюю очередь.
        - Тогда чего мы сюда зарулили? - возмутился Виталик.
        След остывал. И не только от падающей температуры на улице.
        Безо всякой надежды они покрутились по дворам. А потом им повезло, если это можно так назвать.
        На удачу, завернув на Костюшко, они, уставшие, голодные и злые, увидели в быстро наступавших сумерках платную автостоянку для жителей окрестных домов, оборудованную по периметру камерами.
        - Проверим? - предложил Виталик и остановил «Сузуки-Свифт».
        Охранником оказался немолодой, но крепкий, вроде профессионального рыбака мужик в неизменном камуфляже. Покивав показанным удостоверениям, он сказал.
        - Да, конечно. Смотрите, парни, - и показал, как и что делать на ноутбуке, чтобы выбрать любую из шести камер и перемотать запись на нужное время.
        - Есть! Вот он, - показал Троцкий на рывками движущийся кабриолет.
        Вагон наклонился к монитору.
        - Похоже, - сказал он. - Больше-то некому. Лица, конечно, не разглядеть.
        - Ну, разрешение слабенькое, - развел руками охранник. - Чтобы файлы места на диске не жрали. Мы их храним по месяцу. Так что тут ничего не сделать.
        - Ясно, спасибо, - сказал Костас, и они вышли на улицу.
        - Холодрыга… - поежился Виталик. - Получается, он на Кубинку выскочил. Только в какую сторону? Места для разборок там подходящие… Сука, кишки от голода сводит. Время срать, а мы не жрали… Что делать будем, Костас?
        Троцкий представил, как они сейчас отправятся на сумрачную загазованную транзитными фурами Кубинскую, начнут колесить по ней, стучаться в темноте в запертые ворота - и не всюду поймешь, закончили там люди работу или просто не хотят открывать…
        - Давай по домам, - сказал Костас. - До метро подбросишь?.. Заводись. Я сейчас.
        Он отошел в сторону, достал мерзлый, как кусок льда, мобильник. Что ему сказать? Что все безрезультатно? Он поморщился. Подумал, что проблемы этой девушки уже пару месяцев как не его проблемы. Что она сегодня сделала? Поцеловала его неискренним, он ведь почувствовал это, поцелуем Снежной королевы, пускай даже в губы? Улыбнулась, похлопала ресницами? И что он должен теперь ей за это?.. Быстро поговорить по телефону и скорее рвануть к себе на Калину, на Непокоренных.
        - Да, Костя, - услышал он ее голос в трубке.
        - Инга. В общем, если кратко… - он на секунду замялся. - В общем, похвастаться пока нечем…
        - Ясно, - услышал он. - Приедешь?
        - К тебе? - не ожидая такого поворота, Троцкий не сразу нашелся, что ответить. - Слушай, давай по телефону все решим.
        - Конечно. Просто я хотела увидеть тебя.
        Он принужденно помолчал, слыша такое же молчание в телефоне.
        - Ладно, скоро буду, - сказал он и подумал: «Зачем?»
        От места, где он находился, до дома, где снимала квартиру Инга, пешком было минут двадцать. И столько же, если не больше, по вечерним пробкам на машине, поэтому он попрощался с Виталиком, сказал, что позвонит, сунул руки в холодные карманы и направился через плохо освещенные дворы к Ленинскому.
        Пустой желудок, остатки гриппа в организме и морозный воздух делали окружающий мир зыбким, словно дрожащим в пару, поднимающемся от незамерзшей вдоль теплотрассы земли.
        С неудовольствием Троцкий подумал, что их с Ингой отношения, вырезанные, казалось, с корнем пару месяцев назад, запустили в его тело метастазы, о существовании которых он узнал только сегодня. Скверная новость. Отвлекаясь от этих мыслей, он посмотрел на быстро шагающих ему навстречу трех зажмурившихся от холода узбеков. Торопливое племя. Вечно они попадались Костасу куда-то спешащими, будто хотели побыстрее переделать всю работу, какая есть в этом городе, и уехать обратно к себе в Среднюю Азию.
        Шум автотранспорта впереди вспорола пронзительная сирена скорой, словно разлегшийся перед телевизором Ленинский перещелкнул канал на «Дежурную часть».
        Оказавшись у Инги в квартире, Троцкий больше не вспоминал про метастазы. Девушка, одетая в домашние джинсы и кофту, но остававшаяся при макияже, поприветствовала его, провела на кухню. Теперь она не казалась Костасу такой подавленной, как днем. Грустная, молчаливая - это да, наверное, но не подавленная.
        - Есть тушеная картошка с мясом, сейчас разогрею, - сказала Инга, отвернувшись к газовой плите. - Может, хочешь выпить? - обернулась она к Троцкому.
        - Да, - кивнул тот. - Выпить обязательно. Горячего чая. Если есть, с лимоном. И таблетку аспирина, а то голова как чужая.
        - Что такое? - девушка подошла почти вплотную. - Ты заболел?
        Троцкий махнул рукой. Он говорил Инге, что на больничном, но она этого не помнила.
        - Уже выздоравливаю, но сейчас немного поприжало… - и замолчал, чтобы не получилось, что он жалуется. - С машиной пока ничего.
        Теперь уже махнула рукой Инга.
        - Плевать. Как будет… Температура у тебя есть? - она смотрела на Троцкого озабоченно, как любящая жена на прихворнувшего мужа.
        - Нет, не думаю.
        - Точно? Градусник искать не надо?.. - она положила ему на лоб свою теплую ладонь. - Нормально все… Сейчас ужинаешь, пьешь чай и - в кровать.
        Девушка включила чайник, достала из холодильника лимон и корень имбиря на пластиковой подложке. Только Костас смотрел не на имбирь. С внезапно пересохшим ртом он наблюдал, как двигаются ягодицы девушки под тканью порванных на коленях, немного растянутых, но при этом все еще не потерявших вид домашних джинсов.
        Пока он ел чуть пересоленную картошку и пил заваренный из пакетика чай, мутный и щиплющий язык от добавленных в него кусочков имбиря, Инга постелила ему в комнате постель. Как оказалось, свою. Сделала это настолько просто и обыденно, что он решил, будто она сама ляжет на диване в соседней комнате.
        - Укладывайся, - велела она и, приглушив свет, ушла на кухню, где включила воду и осторожно зазвякала посудой, составляя ее в раковину.
        Он улегся, опустил тяжелую голову на подушку и провалился в болезненную полудрему.
        Пришел в себя, когда Инга, влажная после душа, вдруг скользнула к нему под одеяло. Поцеловала, а потом выбралась из его сонных объятий, опускаясь губами по его телу ниже и ниже. И то, что было потом, оказалось таким же жгучим, как имбирь, и, несомненно, тоже обладало лечебными свойствами.

* * *
        - Не знаю, что делать, - покачала головой Инга, подцепив вилкой картошку.
        - Почему? - пожал плечами Троцкий. - Тебе на работу к какому часу? Не опаздываешь еще?.. Вот и иди, дорабатывай неделю. Последний день перед выходными. Я займусь пока машиной.
        - Да? И как? Что делать будешь?
        Убедительного ответа на этот вопрос у него не было. Звонить Вагону, ехать на Кубинку и продолжать поиски оттуда? Или…
        - Столько вопросов… Нужно съездить к хозяину «BMW», врачу, пообщаться с ним, чтобы не удивлялся, если ему позвонят и попросят выкуп за машину. И чтобы сразу же дал нам знать.
        - А что, могут позвонить?
        - Шансы есть, - кивнул Троцкий и пояснил: - Тачка слишком приметная. А угон явно не под заказ, а больше случай.
        - Случай? - удивилась Инга. - Кто-то просто взял и случайно угнал кабриолет?
        - Может, он там караулил какую-нибудь тачку, как хищник на водопое, а тут ты появилась… Хотя… - Костас покачал головой. - Не особо подходящее место. И время суток. Они, которые на отрыв работают, предпочитают вечер. Так что это просто случайность.
        - Да уж, клевая случайность, - Инга потерла пожелтевшую скулу.
        Припухлость на ее лице за ночь вроде бы спала.
        - Болит? - спросил Троцкий.
        - Немного. Да нормально. Сотрясения нет - уже хорошо. Но приложил он меня знатно.
        - Ну, если найдем его… - покачал головой Троцкий. - Сможешь дать сдачи. Нужно попробовать поговорить с этим врачом, чтобы он позвонил вашему боссу, вроде как не может сейчас машину отдать, просит пару дней подождать.
        - Это вряд ли, - сказала девушка, вспомнив Зарайского. - Зачем ему это нужно? Он машину отдал, теперь это наши проблемы…
        - Рискованная у тебя работа, - заметил Костас. - Не пробовала другую поискать?
        - Теперь стоит об этом задуматься, - кивнула Инга. - Могу Павлу позвонить, чтобы он с тобой съездил к хозяину «бэхи». Он знает, где тот живет, и вдвоем вы… Убедительней будете, что ли. Звонить?
        - Давай.
        - Только, Костя, - через паузу сказала Инга. - Ничего, что я попрошу, чтобы он тебя возле метро подобрал? Не хочу, чтобы он знал… Ну, про нас… Сейчас…
        - Да без проблем, - ответил Троцкий, удивившись, как легко далась ему ложь. - Согласен, нечего тут афишировать.
        - Спасибо, - улыбнулась Инга и встала из-за стола. - Слушай, куда я сунула телефон? Ты не видел?

* * *
        Пушкин, бывшее Царское Село. Самый зеленый и экологически чистый район Петербурга, заваленный сугробами, частично растаявшими в последнюю, только вчера закончившуюся оттепель.
        - Он здесь живет, - сказал Павел, заезжая на вычищенную от снега дорожку, ведущую вдоль двухэтажных таунхаусов на пару семей каждый.
        Яркие, жизнерадостные, как набор цветных детских мелков, фасады, скрывающие каркасы из материалов, запрещенных в Евросоюзе для строительства жилых зданий.
        Павел выключил музыку, и гитары с ударными, мучившие барабанные перепонки и мозг Костаса на протяжении всего пути, смолкли. Появилась наконец возможность сказать то, что он хотел:
        - Не понимаю, почему вы не хотите рассказать обо всем своему боссу. В конце концов, что такого? Всем было бы проще…
        - Я худею… Это как посмотреть, - произнес Павел, не отрывая взгляда от дороги. - Проще было бы боссу. Поделил бы миллион или полтора, что можно было взять за кабриолет, на нас троих. На каждого, включая Сашку, который и не при делах вовсе, повесили бы по пятьсот тысяч. И что, самому к себе приходить и себя самого стращать, гони, мол, должок? Прямо деление на ноль.
        Троцкий помолчал и проговорил:
        - Я что-то не понял про деление на ноль. Вроде бы ноль и получается.
        Павел хмыкнул:
        - Я худею… У вас все в органах такие математики?
        - От математики зрение портится, - ответил Троцкий. - А в очках неудобно, когда участвуешь в облавах на членов ОПГ вроде тебя. Оттуда ведь, да?
        Павел хмыкнул снова.
        - Много хочешь знать… С Ингой мутишь? - спросил он вдруг без всяких обиняков.
        - Было дело, - ответил Костас, глядя вперед. - Еще осенью.
        - А сейчас?
        - А сейчас зима, - пожал плечами Троцкий.
        Он бы не смог ответить Павлу, даже если бы и хотел, потому что и сам не знал, что у них с Ингой сейчас. Они провели эту ночь в одной постели, но что-то говорило ему, что вряд ли стоит считать это новым витком отношений. Просто все имеет свою цену, и Инга это прекрасно понимала.
        - Вот его дом, - показал Павел Троцкому. - Он говорил, что никуда не уедет… Это к нему кто-то приехал… Охренеть, впервые вижу инвалида на «яге», смотри, вон значок. Нормальная такая инвалидная коляска, лошадей на четыреста, а то и все пятьсот… О, сегодня врач даже не боится простыть, выскочил на улицу почти без одежды. Я худею…
        - Если к нему и вправду инвалид приехал, то это простая вежливость. Ему-то выйти проще из дома, чем гостю зайти.
        - Это-то понятно, - сказал Павел, паркуясь на обочине напротив таунхауса. - Только что это за инвалид такой, интересно. Наверняка поздоровее нас обоих. Пойдем-ка!
        Они вышли и остановились возле своего «мерседеса», наблюдая, как Зарайский, одетый не для улицы, стоял возле «ягуара» белого цвета, что-то объясняя его водителю через опущенное стекло. Вид у бывшего хозяина медицинского центра был как у провинившегося школьника. Он поднял глаза, посмотрел на них, будто только сейчас заметил, и вдруг изменился в лице. Сделал водителю «ягуара» жест, означавший что-то вроде «извините, я на минуточку», и бросился к Павлу и Троцкому через дорогу, скользя в мягких домашних туфлях.
        - Молодые люди, здравствуйте! - он энергично потряс протянутую руку Павла, затем Троцкого. - Хорошо, что вы приехали. Накладка одна вышла. Во вчерашнем кабриолете, на котором уехала ваша девушка, была папка. Из коричневой кожи, с документами, выписками, результатами анализов. Я веду одну пациентку, - Зарайский махнул рукой в сторону «ягуара». - Она получила травму позвоночника при… При одних обстоятельствах. Пуля в нее попала. Теперь не может ходить, но надежда на восстановление остается. Провели кучу исследований, все результаты анализов находились вместе с медицинской картой больного. Карту я забрал домой, думал, поработаю, но за всеми своими горестями - вы знаете, о чем я, - забыл в своем «инфинити». Когда его забирала жена, она - понимаете же, наше общение происходит теперь с трудом - заходила в гараж без меня. Сказала, что папку бросила в пригнанный ею «BMW». Бросила и бросила, я и забыл об этом. А потом вы «BMW» забрали. И где-то в нем должна быть эта папка. Думаю, завалилась на пол… Не могли бы вы позвонить тому, у кого сейчас машина, и попросить поискать документы?.. Это последняя
пациентка в моей практике. Собираемся отправлять ее в Германию на операцию, надо проконсультироваться еще с парой специалистов, а тут такой казус… Не хочется заканчивать дела на такой ноте, молодые люди, вы уж поверьте! Да и пациентка, - Зарайский обернулся на «ягуар», - не сильно всем этим довольна…
        - Ну что, говорить, что «бэху» его угнали? - посмотрел Павел на Костаса.
        - Как угнали? - замер Зарайский. - О чем вы?
        - Вместе с картой больного, думаю, - пожал плечами коллектор. - А она очень нужна?
        - Э-э-э… - Зарайский растерялся. - Нужна. Очень. Без нее, прямо сказать, никуда. Столько времени потеряем. Да и нет его…
        - А вам никто не звонил по поводу машины? Никто не предлагал выкупить ее? - поинтересовался Троцкий.
        - Да с какой стати! - взвился Зарайский.
        - Тихо, - предостерегающе поднял руку Павел и снова взглянул на Троцкого. - Я вот что думаю: та, чьи записи этот Нехворайкин профачил, баба же? - ездит на «яге», стреляли в нее… Прямо авторитет какой-то криминальный. Тони Сопрано в юбке. Может, захочет нам помочь?.. В ее интересах, как бы. Подожди-ка меня тут.
        Сунув руки в карманы, он широкими шагами направился к белому «ягуару» с наклеенным на стекло схематичным изображением человека в инвалидной коляске.
        13. Благовоспитанный Гек вступает в разбойничью шайку
        Держась за руку идущей впереди Сталинграды, Тим поднимался на подлодку по металлическим сходням. От замерзшей влаги сходни были скользкими, что вкупе с отсутствующими перилами и со стоптанными протекторами кроссовок мальчика делало подъем по наклонной плоскости по-настоящему сложным и опасным. Почти как в фильме про альпинистов. Сталинграда взбежала на раскрашенный в цвет креветки корабль, втащив за собой Тима, старавшегося не глядеть в темную, маслянистую от усиливающегося мороза воду внизу. Уже на палубе Тим услышал, как сзади хлопнул дверью вернувшийся в машину Вяткин.
        Он неожиданно появился из черного внедорожника, возле которого Сталинграда припарковала свой «ягуар». Старый, как показалось Тиму, массивный, с сильно заросшей эспаньолкой на угловатом, будто собранном из игрушечной змейки-головоломки лице. В ярко-красной «аляске» с надписью: «Didrikson 1913», под которой сбоку пряталось что-то сильно выпирающее.
        - Здоров, Сталинграда! - шаляпинским баском поприветствовал охранник девушку. - Ты что-то припозднилась сегодня.
        - Так получилось, Вяткин, - ответила та. - Привет. Как дела идут?
        - Медленно, когда под медленными, быстро, когда под быстрыми…
        Сталинграда прищурилась, спросила:
        - А сейчас как?.. Ладно, Драган на месте?
        - Как обычно… Что за шкет с тобой?
        - Новый работник.
        Вяткин покачал головой:
        - Детский сад, штаны на лямках… И чем он будет заниматься?
        - Да уж не из твоего «калаша», - Сталинграда кивком указала на выпирающее из-под «аляски» Вяткина, - громыхать по прохожим.
        Тиму показалось, что Вяткин смутился.
        - Слышала уже?.. Да ладно, - махнул он рукой. - С кем не бывает? Я был нетрезвым, они - бухими и борзыми, ну и зацепились языками… Слушай, сходим в тир пострелять? Вместе? Давай?
        - Вместе? - усмехнулась Сталинграда. - Ты на свидание приглашаешь, что ли? В тир? Может, лучше тогда в ресторан?
        - Я в рестораны только с Драганом хожу, сама знаешь. Сижу за соседним столиком, чтобы никто не подобрался, и минералку хлещу.
        - Тогда давай на аквабайках погоняем?
        - На аквабайках? - Вяткин осторожно, словно боясь, что отклеится, потрогал эспаньолку. - Так зима же…
        - Я думала, ты меня на Бали ради этого дела отвезешь.
        - Бля, на Бали?.. Еще и Евку твою с собой тащить?.. Могу вас взять на зимнюю рыбалку.
        - Все ясно с тобой, Вяткин.
        Сталинграда махнула охраннику рукой, потом указала Тиму на сходни:
        - Идем.
        Стоя на флайбридже, горизонтальном металлическом пространстве шириной метров семь или восемь, мальчик разглядывал корабль. Он показался Тиму большим, метров пятьдесят или около того в длину. Почти посреди флайбриджа ощетинилась антеннами надстройка, за люком которой прятались внутренности подводной лодки. Сталинграда подошла к люку и нажала невидимую Тиму кнопку. Крышка гидролюка съехала в сторону, как дверца шкафа-купе, открывая проход в лодку.
        - Давай за мной, - не оборачиваясь, сказала Сталинграда.
        Мальчик, робея, шагнул вперед. Они что, собираются погружаться под воду? Конечно, интересно, но как он тогда позвонит бабушке? Будет ли сеть ловиться под водой? Тим услышал, как за ними закрывается люк, - и они остались в полумраке, тускло освещенном красными огнями вдоль стены. Мальчик вдруг вспомнил фильм «Секретный фарватер», который пару раз смотрел по телевизору. В нем сбитого над морем советского летчика подобрала фашистская подлодка, по тесным отсекам и каютам которой, как глисты, ползали немецкие моряки.
        Сходство с телефильмом закончилось очень быстро, через несколько шагов, когда Сталинграда открыла новый люк. Тот с шипением потревоженной гидравлики отъехал в сторону. Из растущего проема полился яркий свет. Тим сделал за девушкой шаг-другой и очутился в просторной, метров пять шириной и раза в полтора длиннее, кают-компании. После улицы тут было тепло, почти жарко, но при этом свежо и не душно.
        Тим снова подумал, что почти все в его жизни сегодня происходит впервые. Он в первый раз в жизни очутился на подводной лодке. А еще впервые - не в фильмах и не на картинках, а в реальности - видел такой интерьер, как в этой каюте.
        Почти естественный дневной свет от невидимых светодиодных ламп сражался в кают-компании с темнотой, попадающей сюда из четырех, по два в каждой стене, круглых иллюминаторов диаметром в полтора метра каждый. Был еще один, панорамный, иллюминатор. Перед ним, спинкой к остальной каюте, стоял длинный широкий «капитанский» диван, обитый толстой оранжевой кожей, будто кожурой гигантского апельсина. Под круглыми иллюминаторами располагались четыре таких же «апельсиновых» кресла. Наверное, такой будет мебель будущего - эргономично принимающей форму человека и, как позже узнал Тим, обхватывающей усталое тело в расслабляющий массажный кокон, стоит нажать кнопку на подлокотнике. Между правой парой кресел стоял стеклянный столик, между левой - подсвеченный аквариум литров на четыреста, где плавали цветастые, как трусы детсадовцев, рыбки. Стены каюты были обиты (или оклеены?) странным материалом, с расстояния похожим на тот, из которого делают антистрессовые игрушки-«лицемеры», пол покрывала коротко постриженная, как на футбольном стадионе, трава. Тиму захотелось прикоснуться к ней, чтобы понять, настоящая она
или нет. Воздух в каюте, во всяком случае, пах лесом. По траве, как зверек, бесшумно ползал какой-то механизм - ярко-белая, похожая на черепаху полусфера размером с небольшую кастрюлю, но чуть меньше по высоте. «Робот-пылесос?» - подумал Тим, стараясь не удивляться еще сильнее. Не получилось. Ему до дрожи в руках захотелось схватить робота и разобрать. Посмотреть, что там у него внутри.
        Потом внимание Тима переключилось на девочку.
        Она была старше него, лет пятнадцати. В узких джинсах и в тунике с изображением черепа в обрамлении перьев, как у индейца. Босиком. Поджав под себя ногу, она сидела возле одного из кресел на шкуре тигра, наверняка занесенного в Красную книгу. Тонкие рассыпающиеся русые волосы девочки, чуть не достающие до плеч, удерживала дуга надетых на голову наушников. Худенькие руки сжимали джойстик, а зеленые глаза, не отрываясь, смотрели поверх голов вошедших. Тим обернулся и увидел ЖК-панель, диагональю готовой поспорить с размахом крыльев орла в каких-нибудь Андах или Кордильерах. На ЖК-панели герой компьютерной игры куда-то мчался на машине, потом на перекрестке наехал на пешехода. Двигаясь как пьяный, вышел из автомобиля и открыл бесшумный автоматический огонь по преследовавшим его полицейским. В сторону с неслышным звоном полетели гильзы.
        Девочка вдруг оторвала глаза от экрана и посмотрела на Тима, потом на Сталинграду. Потом снова на Тима. Мальчик улыбнулся ей, но девочка уже не глядела на него, вновь погрузившись в свои кровавые разборки на ярких компьютерных улицах, залитых цифровым солнечным светом.
        Сталинграда обогнула застывшего Тима, подошла к одному из кресел, пинком отбросив в сторону робот-пылесос, и плюхнулась в оранжевые высокотехнологичные объятия. Отлетев на полметра, робот обиженно загудел, после чего пополз к Сталинграде посмотреть, не притащила ли она с улицы грязь на ботинках.
        - Садись, чего ждешь? - сказала девушка Тиму. - Рюкзак свой вон туда кинь…
        В этот момент «капитанский» диван тихонько выдохнул оранжевой кожей, и мальчик увидел принявшего на нем вертикальное положение мужчину. До этого он лежал и был невидим из-за спинки.
        Шестым чувством Тим понял, что это его потенциальный работодатель.
        И он сразу не понравился Тиму.
        Было непонятно, сколько ему лет. Может быть, сорок, а может, тридцать пять или тридцать. Однозначно Тим мог сказать только, что он точно был младше его бабушки, но старше Сталинграды. Короткие темные волосы, татуированная шея, блестящие, как будто в них стояли слезы, глаза, одного цвета с кругами под глазами щетина на подбородке. И сигарета между пальцами. Он посмотрел на Сталинграду, кивнул Тиму, словно узнал его, поднес сигарету ко рту и затянулся странно пахнущим дымом.
        На мужчине была мешковатая футболка с Сикстинской мадонной в классических красно-сине-желто-белых цветах. Только что-то с этой мадонной было не так. Тим пригляделся и оторопел, увидев, что, вместо того чтобы держать в руках младенца, маленького Иисуса, Дева Мария… ублажает (так ведь это называется?) сразу двух ангелов с белыми крыльями и накачанными, как у телевизионных рестлеров, телами.
        И было совсем не похоже, что обладателя футболки сколько-нибудь смущало творившееся у него на груди святотатство.
        - Проходи-проходи, - сказал он вконец оробевшему мальчику. - Присаживайся. Как тебя зовут?
        - Драган, его зовут Тим, - произнесла со своего места Сталинграда.
        Снимать или не снимать обувь? Сталинграда прошла прямо так, в ботинках, но девочка сидит босиком. Ноги Драгана Тим не видел. Ладно… Боясь наступать на шкуру, он неуклюже обошел девочку с джойстиком и примостился на краешек кресла. Висевший на плече рюкзак положил себе на колени. В этот момент пол несильно качнуло, словно накатила волна.
        - Что за имя - Тим? - спросил мужчина с дивана. - Тимур?
        - Нет, Тимофей. Это греческое имя, - от смущения решил пояснить Тим. - Означает «почитающий бога».
        - Почитающий бога? - переспросил Драган, разглядывая Тима прищуренными глазами-оливками. - Если все так серьезно, надеюсь, тебя не оскорбляет эта картинка? - с отсутствующим выражением лица он постучал пальцем себя по груди и опять затянулся сигаретой.
        Тим пожал плечами.
        - Я не знаю… Наверное, нет, - он набрался смелости и вдруг спросил: - А вам обязательно носить такую одежду?
        На лице Драгана появилось удивленное выражение. Он моргнул похожими на обсосанные лакричные леденцы глазами, снова затянулся сигаретным дымом. На его глаза наползла поволока, и на миг они стали похожи на аквариум с рыбками, у которого выключили подсветку. Тим отвел взгляд и услышал, как Драган проговорил:
        - Если вселенский менеджер не против, чтобы такие шмотки шили и продавали, думаю, он и не возражает, чтобы их носили, как считаешь?
        Вступать в спор - не лучший способ знакомства с человеком, на которого собираешься работать. Но молчать, когда тебе задали вопрос, еще хуже.
        - Я не верю в Бога, - ответил Тим, пересекаясь взглядами с мужчиной. - Так что мне все равно… Но если бы верил, я бы сказал… Как это?.. Что пути Господни неисповедимы…
        Драган хмыкнул.
        - Знаешь, Тим, я могу рассказать тебе одну историю про то, что ты называешь путями Господними, и как они бывают неисповедимы. Хочешь послушать?
        Внутри Тима что-то оборвалось. В пустой заледеневший желудок, похоже, затолкали принесенный с улицы сугроб. Тим не слышал в голосе этого человека в богохульной футболке угрозу, но теперь ему казалось, что перед ним хищник, который не рычит, а сразу бесшумно бросается на добычу. Тут и Сталинграда, даже если захочет, не поможет. Зачем Тим ввязался в этот разговор? Но теперь надо было что-то отвечать. Драган смотрел на него со своего дивана, и Тим сказал, обмирая изнутри:
        - Да, хочу.
        Почему-то именно в этот момент он почувствовал, что ему надо в туалет.
        Робот-пылесос подкатил к Тиму и стал деловито ползать рядом. Не зная, как поступить, Тим поднял ноги, как делал, когда бабушка подметала или мыла пол. Вспомнился запах только что вымытых, еще влажных некрашеных половиц в сенях. На секунду ему вдруг захотелось домой.
        Драган сделал затяжку, поднял левую руку и уткнулся пальцем себе в шею, с которой под богохульную футболку сбегала татуировка кельтского узора. Внимательно глядя Тиму в глаза, он заговорил.
        - Однажды очень давно моя мама сказала, что если я хочу достичь в жизни чего-то существенного, то не должен делать себе татуировки. Я был уже не мальчик, чтобы мама говорила мне, как я должен поступать, но меня так воспитали, что, хочу этого или нет, я должен был ее слушаться. Мама - самое святое в жизни, - Драган убрал палец от шеи, в последний раз затянулся сигаретой и затушил ее в невидимой Тиму пепельнице, потом выдохнул в воздух сладковатый дым, который тотчас засосало к потолку кают-компании. - Самое святое, - повторил он. - Тогда я подумал-подумал и сделал тату с маминым портретом. Объяснил ей, что это вместо нательного крестика. Она поняла. Это стало… Я даже не знаю… Чем-то вроде инцеста между ее сердцем и моим… Знаешь, что такое инцест?.. Ну, узнаешь еще… А потом случилось так, что двое людей привезли меня под «плеткой» в расселенный дом, древний флигель, раньше стоявший во дворе давным-давно снесенного дома. Его вроде как собирались реставрировать, делать жилье для богатых или бизнес-центр. В нем они хотели спрятать мой труп. В машине меня вырубили и бесчувственного затащили в подвал. В
какой-то момент я пришел в себя, стал сопротивляться… На мне была одна рубашка, потому что пиджак и куртка остались в ресторане, где я ужинал. Там готовили из экологических продуктов и уже тогда запрещали курить в помещении. Я вышел с пачкой сигарет на улицу, где меня поджидала эта парочка с одним на двоих стволом… В общем, во флигеле, пока я пытался сопротивляться, с руками, стянутыми за спиной пластиковыми хомутами, мне разорвали рубашку. И увидели на груди татуировку с изображением мамы. Тот, что держал пистолет, захотел рассмотреть, что у меня там. У него самого все руки были забиты. Фанател он от этого дела, и ему стало интересно взглянуть на мое тату вроде как в качестве обмена опытом. А освещение - подвал расселенного дома, помнишь? - было, мягко говоря, неидеальным. Он наклонился ближе, и я ударил его лбом в переносицу. Хрустнуло как орех, - от воспоминаний Драган как-то нехорошо, одной половиной рта, улыбнулся. - Мужик заорал, схватился за лицо и случайно спустил курок пистолета. Пуля попала в грудь его приятелю, убила на месте. А любителя татуировок я умудрился повалить на землю и потом
доработал ногами, затоптал до смерти… Ты уже, наверное, понял, что не на детский утренник приехал?.. И получилось как в «Криминальном чтиве», когда тот негритос уверовал в Бога. С той лишь разницей, что я поверил не в Бога, а в себя. В то, что нужно всегда стоять на своем. Если бы я не сделал по глупой молодости тату, давно бы сгнил в том подвале… А Бог… Я не знаю про Него ничего, кроме того, что написано в книгах…
        Драган чем-то пошуршал, достал и прикурил новую сигарету.
        - А… А можно посмотреть эту татуировку? - спросил вдруг Тим.
        Мужчина с сигаретой кивнул, выпрямился и задрал футболку к подбородку. На левой части его загорелой, покрытой густыми темными волосами груди («И у меня, что ли, будет так?» - с содроганием подумал Тим) он увидел синее изображение размером в полторы ладони. Настоящая картина. Улыбающаяся женщина с прической, как на старых черно-белых фотографиях, и в платье, от которого виднелся один лишь воротник.
        - Это со снимка, на котором маме тридцать лет или около того. Она была тогда комсоргом городской больницы. Ее фотография висела на «Доске почета».
        - Она красивая.
        - Да, только давненько это было. - Драган опустил подол футболки и посмотрел на Сталинграду, с интересом слушающую их странную беседу. - Он вроде бы ничего.
        - Тоже так думаю, - кивнула та. - Несмотря на возраст.
        Драган пожал плечами:
        - Возраст - это не две цифры, а то, как ты себя ощущаешь. И какие функции выполняешь в мире… Я вот говорю с Тимом, и мне не кажется, что он ребенок…
        - У него старший брат недавно умер, - сказала Сталинграда. - После такого обычно взрослеют… Тим, ты хочешь есть? - неожиданно спросила она у мальчика.
        - Да, наверное, - неуверенно ответил тот, внезапно почувствовав голод, на который раньше, скорее всего, просто не обращал внимания.
        Драган засмеялся, показывая свои крупные, будто драконьи, зубы:
        - Где же мое гостеприимство? Надо вас покормить.
        - Спасибо, - мотнула головой девушка, - я не хочу.
        - Уверена? У нас сегодня было… Черт, я уже забыл, но что-то вкусное… Юля! - позвал Драган девочку, продолжавшую играть, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг. - Юля!..
        В своих больших наушниках девочка не слышала, что ее звали. Кто она, кстати? Дочь Драгана? Вроде бы не похожа на него… Или просто в мать пошла?
        Сталинграда наклонилась к девочке и помахала рукой у нее перед лицом. Когда Юля взглянула на нее, та кивнула в сторону «капитанского» дивана. Юля выронила джойстик на тигриную шкуру и повернулась к Драгану, поспешно стаскивая наушники с головы.
        - Что у нас сегодня было на ужин? - спросил у нее, снова затягиваясь сигаретой, Драган.
        - Лисички с жареной картошкой, - ответила Юля.
        - А, ну да!.. Тут у нас все по-простому. Без фаршированных перепелов, устриц и лобстеров. Но вкусно, что пальчики оближешь!.. Сходи к Кефиру, пусть выйдет на камбуз и разогреет еду.
        Юля быстро закивала.
        - И еще пускай пару сэндвичей сделает, как я люблю. Опять аппетит от расты прорезался.
        Девочка поднялась на ноги, поправила рукой рассыпавшиеся волосы.
        - А где здесь туалет? - смущаясь, спросил Тим, больше обращаясь к Сталинграде, но на правах хозяина ему ответил Драган:
        - Не туалет. На корабле это называется гальюн… Юля, покажи, пожалуйста… Куртку-то свою оставь. Смотри только, чтобы Пылесос ее вместе с рюкзаком не сжевал.
        Девочка взглянула на Тима, стаскивающего с себя куртку:
        - Идем?
        Держась в двух шагах позади Юли, мальчик двигался за ней. Они вышли из каюты. По узкому коридору, тускло освещенному красными лампами, похожими на забрызганные грязью стоп-огни стоящих бок о бок автомобилей, добрались до узкого корабельного трапа, ведущего вниз. У Тима создалось впечатление, что вся разница между гражданской и военной подводными лодками осталась в кают-компании. А здесь только сумрак, теснота, трубы и жгуты кабелей вдоль бортовых переборок. Они стали спускаться по металлическим, ребристым для лучшего сцепления ступенькам. Тим вдруг обратил внимание, что шаги девочки почти бесшумные в отличие от его, гулко звучащих по трапу. И только тогда понял, что Юля идет по лодке, как была в каюте, босиком. И даже босиком она выше Тима, обутого в кроссовки. На пару сантиметров, но выше.
        - «Аппетит прорезался»… «Сходи к Кефиру»… - недовольно бормотала девочка по дороге. - Вот дверь, - указала Тиму Юля, когда они спустились. - Направо. Чтобы знал, тут есть одно правило. Все делается сидя, даже если тебе по-маленькому надо.
        - Я понял, - сказал Тим. - Ладно.
        - Обратно дорогу найдешь?
        Он кивнул.
        - Тогда давай…
        Не оглядываясь, Юля направилась по коридору в глубь подводной лодки. Тим, уже не в силах больше терпеть, потянул на себя дверь в туалет. В гальюн, поправил он себя. За дверью оказалось крохотное помещение с обычным, только металлическим, унитазом, накрытым крышкой, и с подслеповатой лампой у потолка. Вместо раковины был алюминиевый поддон такого вида, что создавалось ощущение, будто до этого его использовали в мясных рядах для сбора капающей с туш крови. Смеситель отсутствовал, лишь два торчащих из переборки крана, красный и синий. Тим слышал, что так принято в Англии. От унитаза отходили трубы с мощными, одной рукой не повернешь, вентилями. Тим боязливо приподнял крышку и заглянул в унитаз, ожидая там увидеть что-то необычное. Все-таки подводная лодка. Ничего - ни рыбок, ни колыхающихся водорослей, ни хитрых приспособлений. Он закрыл дверь, присел на прохладный и непривычный стульчак и наткнулся взглядом на табличку на двери, висевшую на уровне глаз сидящего на его месте взрослого человека. «Инструкция пользования гальюном». Что еще за инструкция? Читая (хорошо еще, что буквы были крупными), он
стал покрываться мурашками. Что-что, а пугался он сегодня предостаточно, даже надоело как-то. Несколько пунктов (с подпунктами) написанной на двух языках (английском и русском) инструкции давали понять, что, не кончив недельный курс обучения, к гальюну не стоило приближаться. Какие-то продувания, сбросы давления, необходимость для чего-то крутить какие-то краны. Все так сложно и непонятно. На всякий случай он прочитал английскую версию. Оказалось менее путано, но понимание, на что нажимать и что крутить, все равно не пришло. Тим прирос к унитазу, будто тот мог взорваться, если с него встать. Ему вспомнились байки, которые рассказывали друг другу Макс и его приятель в том августовском походе на яхте. Одна из них была про молодого подводника. Что-то он не там повернул, не так нажал - и все содержимое унитаза под давлением выстрелило ему в лицо. И все это - в подводном положении в автономке, где вымыться было весьма проблематично. Пришлось обтираться бумагой и собирать одеколон по всему экипажу. Тима вдруг осенило. Как он не подумал?.. Он еще раз пробежал глазами английскую инструкцию. Вот, точно -
«submergence». Все из-за разности давлений в лодке и за бортом. А в надводном положении надо просто жать кнопку. Тим встал, на всякий случай отодвинулся подальше и, дотянувшись до кнопки, нажал. В унитазе рявкнуло, потом зашумело в трубах. Тим понял, что победил.
        Когда он вернулся в кают-компанию, Юля сидела на прежнем месте в прежней позе и по-прежнему с джойстиком, а Драган и вставшая с кресла напружиненная Сталинграда заканчивали какой-то разговор.
        - А Ева сидит внутри, держит ее на прицеле… Блин, и не могла раньше позвонить, тихушница…
        - Хочешь, Вяткина возьми с собой, - предложил Драган.
        - Автоматчика твоего? Чтобы он там точно войну устроил? Спасибо, обойдусь… - Сталинграда махнула рукой Тиму. - Всем пока. Я помчалась!..
        - До свидания, - произнес мальчик, взглядом провожая девушку до дверей.
        Почти сразу после ухода Сталинграды в каюту зашел мужчина в фартуке и с подносом в руках - невысокий, коренастый, смуглый, похожий не то на кавказца, не то на корейца, не то на индейца.
        - Кефир! - приветственно махнул рукой Драган.
        - Здравствуйте, - сказал Тим.
        Кефир кивнул ему. Тим подумал, что внешний вид кока никак не вязался с его прозвищем. Кефир - это необъятный, огромных размеров незагорелый мужик с рыхлой кожей, с пузом-дирижаблем и с мясницким ножом за поясом. Интересно, почему все-таки Кефир?
        - Нет, мне только сэндвичи. Картошку с грибами ему, - Драган показал на Тима.
        Кефир, перешагнув через робота, опустил блестящий металлический поднос и подождал, пока Тим заберет с него тарелку с вилкой. Вилка лежала отдельно в кармашке полотняного чехла, в нем же были и свернутые салфетки.
        - Спасибо, - немного смущенно пробормотал Тим.
        - На здоровье, - ответил Кефир, потом повернулся к Драгану. - Я больше не нужен?
        - Пожалуй. На сегодня все.
        От жареной картошки, в которую были щедро накиданы темно-желтые лисички (где их взяли в феврале?), поднимался пар и шел сводящий с ума аромат. Сверху картошка была присыпана укропом, а на краю тарелки стояла маленькая плошечка со сметаной и лежали два куска ржаного хлеба. Рот Тима наполнился слюной.
        - Ты ешь, - сказал Драган Тиму. - Не смотри ни на кого. Вижу, что голодный.
        Тим кивнул и погрузился глазами, обонянием и вилкой в тарелку. На периферии восприятия он слышал, как Драган снова щелкнул зажигалкой, а потом сам захрустел принесенными сэндвичами. Потом он что-то сказал Юле. Потом у него зазвонил телефон, и Драган стал разговаривать с невидимым собеседником. О чем, Тим не прислушивался.
        Кефир был мастером своего дела. Приготовленная им еда была даже вкуснее бабушкиной…
        Не забыть ей позвонить. Мобильная связь тут есть. И когда они будут разговаривать про работу? Скорей бы уже…
        - Что-то меня совсем прибило, - вдруг покачал головой хозяин каюты, отложив телефон. - Обдолбался, что хватит обосраться шестерым гиппопотамам. Спать пора, уснул бычок… Юля! - громко позвал он.
        На этот раз девочка услышала сразу же. Наушники с джойстиком вновь упали на шкуру. Робот-пылесос на две или три секунды замер и осторожно пополз к гаджетам, как разведчик ползет через линию фронта.
        - Слушай, я в постель, - сказал Драган. - Перекрывает меня…
        Юля откинула рукой волосы с глаз, поднялась на ноги, молча дожидаясь, пока мужчина не самой твердой походкой подойдет к ней. Драган остановился возле Тима:
        - Ты ужинай, парень, отдыхай пока, о работе поговорим завтра. Я попрошу, чтобы тебе показали каюту.
        - Хорошо, - проговорил Тим. - Спасибо.
        Значит, неприятный разговор откладывается. Это хорошо или плохо?
        Драган оперся на девочку, как раненый на санитарку. Юля, и так худенькая, по контрасту с ним казалась совсем хрупкой, как хрустальный бокал на тонкой ножке.
        Тим доел картошку, наколол на вилку последние кусочки грибов и только тогда понял, что объелся. А еще ему захотелось пить. Мальчик принялся оглядываться, но не увидел ничего, чем можно было бы утолить жажду. Ну не пить же из аквариума, как мультяшные братья Пилоты…
        После того как Юля с Драганом ушли, в кают-компании стало тихо, как на воздушном шаре или как… Тим хмыкнул. Как на подводной лодке. Стараясь не греметь посудой, чтобы не вспугнуть тишину, он примостил тарелку на стеклянный столик, потянулся за пуховиком, достал из кармана телефон, несколько мгновений смотрел на горящий экран, а потом набрал бабушку. Она ответила почти сразу. Наверное, сидела рядом с телефоном и ждала, когда же внук соизволит позвонить.
        - Алло…
        - Бабушка, это я. Привет.
        - Наконец-то. Как там у тебя дела, Тима?
        - Да все нормально. Я… Я тут в городе. Только что поужинал.
        - Поужинал? Ладно. Тебя берут на работу?
        - Д-да, берут… Кажется… Не знаю, бабушка, - честно вздохнул Тим. - Мы будем завтра про это разговаривать.
        - Завтра?.. А спать где будешь до завтра?
        - Тут у них комната есть свободная. Мне там постелили. На диване… - вдохновенно соврал мальчик. - Всё в порядке. Не беспокойся.
        - А я и не беспокоюсь. Боялась бы за тебя, ни в жизнь бы не отпустила. Скажи спасибо Сталинграде.
        - Да, она хорошая.
        - Человек с таким именем не может быть плохим, сразу понятно. Другое дело, что некоторые поступки бывают правильными, но плохими… Ты держись Сталинграды. Она правильная девка…
        - Ага, бабуль…
        - И веди себя там, чтобы ни мне, ни тебе краснеть не пришлось.
        - Ага. Не придется, бабушка. Спокойной ночи.
        - Спокойной ночи, Тима.
        Мальчик посидел, задумавшись. Почувствовал, как его потихоньку стало клонить в сон. Наверное, потому, что объелся. Да и день сегодня бесконечный. Еще утром он ходил в тот расселенный дом, а теперь… Выскользнувший из руки телефон с глухим стуком упал на травяной пол каюты. Тим вздрогнул от угасшего звука падения, очнулся от дремы. Потрогал траву. Похожа на настоящую. Увидел, как к телефону подполз робот-пылесос. Нагнувшись, мальчик замер, как охотящаяся за мышью кошка, и, когда робот приблизился, двумя руками цапнул его и поднял над полом. Он ожидал, что робот заверещит какой-нибудь аудиосистемой или еще как-то выкажет свое недовольство, но тот молчал, тяжелый, каким, наверное, и должен быть мусороперерабатывающий завод, даже с приставкой «мини». Тим перевернул робота, будто черепаху, панцирем вниз. Колеса, какие-то щетки, какая-то прикрытая пластиком щель шириной сантиметра полтора. Фотодатчик за небольшим стеклянным окошком. Еще один датчик на боку. Что-то, похожее на встроенные колонки. А что будет, если покормить его? Тим потянул с тарелки кусочек гриба. Куда, интересно, нужно его кидать? На
щель?
        - Не мучай животное! - услышал он и от неожиданности чуть не выронил робота.
        Тим поднял глаза.
        - Пусти его, - сказала неслышно вернувшаяся в каюту Юля. - Пусть работает.
        Девочка хмуро посмотрела на Тима и, все так же бесшумно ступая по шкуре и траве (мальчик подумал, что это, наверное, очень приятно - зимой босиком ходить по траве), прошла к дивану, заглянула за него, потянулась, нагнувшись. Когда она обернулась, мальчик увидел в ее руке необычной формы трехгранную бутылку из толстого стекла, в которой плескалась янтарного цвета жидкость. Этикетка на бутылке была коричневой.
        - Хочешь выпить? - спросила Юля.
        Выпить? Точно, сегодня звезды так сошлись… До этого Тим пробовал алкоголь лишь однажды, в десять лет. Бабушка, хоть и неверующая, исправно отмечала Пасху и сама предложила ему кагор. Сказала, в такой день можно. Тиму тогда стало интересно, он кивнул, соглашаясь. Бабушка, отвернувшись к кухонному столу, налила ему полрюмки. Тим осторожно понюхал, сделал глоточек и скривился. Как может взрослым вроде Дяди Степы нравиться такая гадость? Допивать не стал… Через год Макс, посмеиваясь, рассказал ему, что бабушка, пока Тим не видел, смешала кагор с уксусом. Такой у нее был предупреждающий радикальный метод, чтобы надолго отвадить внука от алкоголя. Тим тогда немного удивился, но не обиделся. А метод сработал. Мальчику не хотелось даже из любопытства попробовать пива или чего-то другого. До сегодняшнего дня.
        - Выпить? - переспросил он, чтобы потянуть время. - А что это? Ведь не водка, да?
        - Виски, - бесцветным, в отличие от содержимого бутылки голосом ответила Юля. - «Гленфиддич». Пятнадцатилетний как капитан. Наверное, постарше тебя, да? Сколько тебе лет?
        - Сколько надо, - ответил Тим, надеясь, что его ответ прозвучал не слишком грубо, а полыхнувшие внезапным пожаром уши его не выдали. И повторил услышанное от Драгана. - Возраст - это не только две цифры…
        Юля коротко усмехнулась и сказала:
        - Жестко круто! Хорошо, что цифр две, а не одна… Так что, налить тебе?
        - Немного, - пожар охватил и щеки.
        - А его много и не пьют, - пожала плечами Юля. - Во всяком случае, нормальные люди.
        Поставив бутылку на стол, она вернулась за диван, присела, позвенела там стеклом и принесла два невысоких, но широких бокала с толстым дном. Протянула оба Тиму. Сказала:
        - Держи.
        Бокалы были теплыми и не очень удобными. Виски забулькал, переливаясь из бутылки в бокалы.
        - Тебя Димоном зовут?
        - Нет, не Димоном. Тимом.
        - Что это за имя?
        Мальчик вспомнил, что Юля сидела, нацепив на голову наушники, когда он рассказывал Драгану про свое имя.
        - Тимофей, - сказал он.
        - А-а, ну понятно… Тимон, а зачем тебя Сталинграда сюда притащила?
        - Работать буду, - ответил Тим. - Твоему отцу нужно сайт сделать…
        Юля фыркнула.
        - Он не отец мне, - и уселась на шкуру, скрестив ноги по-турецки и прихватив с собой бутылку. - А ты… - она уставилась на мальчика и усмехнулась. - Я сразу поняла, когда ты вошел, что ты задрот и ботаник.
        - Ничего подобного! - искренне возмутился Тим из кресла, глядя на девочку сверху вниз. - В классе меня так никто не называл!
        Может быть, конечно, его так не называли, потому что не обращали на него внимания. Кажется, Юля - первая девочка, которая с ним так долго разговаривает.
        - Значит, у вас весь класс - ботаники, - ядовито заметила Юля, - раз тебя не дразнили. С математическим уклоном. Или язык китайский изучаете, да?
        Вот ведь язва.
        - Нет, обычный класс! - с вызовом произнес Тим и, чтобы она поняла, с кем имеет дело, одним махом осушил налитый на полтора пальца виски.
        Глоток вышел большим и долгим, и все равно его не хватило. Алкоголь уже успел обжечь горло, но еще не кончился. Проглотив наконец в два дополнительных глотка невкусную жидкость, Тим закашлялся и вытер выступившие слезы.
        - Силен! - покачала головой Юля. - Только, чтоб ты знал, пятнадцатилетний виски никто так не пьет. Его потягивают потихоньку, смакуют, - и немного отпила из своего бокала, посидела, будто прислушиваясь. - Там сэндвич остался, - кивнула Юля на диван. - Закусывай.
        - Ага, - сказал Тим и встал, боясь, что упадет от внезапного опьянения.
        Нет, вроде бы все нормально. Он прислушался к себе.
        - Еще налить? - спросила у него за спиной девочка.
        На диване стояла тарелка с двумя сэндвичами. Один был нетронутый, а другой - надкусанный Драганом. Девочка говорит, что он не ее отец. Кто же он тогда? Тим взял нетронутый сэндвич и обернулся к Юле:
        - Да, налей, пожалуйста.
        Надо же попробовать виски по-настоящему, как его пьют. Вдруг это будет не так отвратительно, как в первый раз. Хотя бы потому, что вкусовые рецепторы языка уже привыкли.
        - Давай стакан.
        Тим протянул Юле стакан и, держа в руке сэндвич из обжаренного хлеба, между кусками которого торчали листья салата, сыр и ломтик рыбы, опустился напротив девочки на шкуру большой кошки.
        - Будешь половину? - предложил он девочке.
        - Не хочу, ешь сам.
        Тим откусил небольшой кусок и захрустел им. Робот-пылесос, издав пару негромких щелчков, стал подбираться к упавшим на шкуру крошкам. Прожевав, Тим посмотрел на Юлю и сделал маленький аккуратный глоточек из бокала. Язык немного - меньше, чем в первый раз, - обожгло, а потом рот наполнился странным вкусом. В нем была скрытая сладость и ощущение сухофруктов, постепенно превращающееся в слабый аромат спелых яблок, которыми его осенью угощал Николаич-Нидвораич. Удивительно. И интересно. И даже почти приятно.
        - Ты правду говоришь, что этому виски пятнадцать лет? - спросил Тим у Юли.
        Девочка снова пригубила из бокала и развернула бутылку этикеткой к Тиму. Он разглядел на ней число «15».
        - Пятнадцать лет в бочке, - прокомментировала Юля. - И еще неизвестно сколько в бутылке, но это не считается.
        - Как будто виски убил кого-то, - тихо, почти про себя, сказал мальчик. - И ему дали пятнадцатилетний срок.
        Девочка вдруг прыснула. Тим тоже засмеялся, обрадовавшись ее реакции, и сделал глоток. Поверх бокала внимательно посмотрел на Юлю. Заметил ее выступающие под футболкой ключицы и черный синяк на бледной шее, делающий ее беззащитной. Хотя Тим подозревал, что, скажи он об этом Юле, та сразу ответит ему что-то вроде: «Заткнись». Мальчик вновь глотнул виски и закусил сэндвичем.
        Девочка допила, что было в ее бокале, вздохнула и еще плеснула себе из бутылки.
        - Кажется, я решила напиться, - сказала она, прикладываясь к бокалу. - Ты со мной, Тимон?
        - Э-э-э… М-м-м…
        - Или ты все-таки задрот, рисующий китайские иероглифы?
        - Нет, - помотал головой Тим, сейчас это было страшнее всего - оказаться задротом в глазах этой девочки, славной, если не обращать внимания на ее грубоватые манеры, и симпатичной, невзирая на синяк на худой шее.
        - Тогда не отставай.
        - Не… Не отстаю… Ох…
        - Нравится?
        - Не знаю, наверное. Да, нравится.
        Ему было все равно, что пить в ее компании. Хоть виски, хоть теплое молоко со скользкими морщинистыми пенками. Хорошо, что бабушка его не видит. И как здорово, что он уже ей позвонил.
        - Юля, - он впервые обратился к ней по имени, пробуя его на вкус, мягкое и сладкое, как ирис, и в то же время строгое, как лицо учительницы, ставящей двойку в дневник. Ему захотелось снова назвать ее: - Юля.
        - Чего тебе?
        - Тут есть что-нибудь попить?
        - Воды за бортом сколько угодно, - рассмеялась девочка. - Хоть всю вылакай.
        - Я не про…
        - На камбуз надо идти, к Кефиру.
        - Почему его зовут Кефиром?
        - Не знаю. Может, из-за того, что фамилия у него Керимов.
        - Может… А где камбуз? Я пить хочу как… Как соленая селедка… Сильно, в общем…
        - Сиди лучше здесь. Нечего тебе шляться по лодке пьяному. Я принесу.
        - А я не пьяный.
        Девочка внимательно посмотрела на Тима:
        - Пока еще нет, но вот-вот будешь.
        Юля легко поднялась, буднично запнула робота под оранжевый «капитанский» диван, кивнула Тиму и вышла. Мальчик остался смотреть, как робот выбирается на волю.
        - Цып-цып-цып, - покрошил он на пол перед собой остатки сэндвича. - Гуля-гуля-гуля… - и стал гладить подползший пылесос по пластиковому «панцирю».
        Робот, не обращая внимания на его прикосновения, занимался своим делом. А Тиму было хорошо и спокойно, как давно уже не было. Будто сегодня первый день летних каникул.
        Юля вернулась, держа в руках коробку с соком и полуторалитровую бутылку минеральной воды.
        - С газом! - предупредила девочка Тима.
        Тим с усилием открыл минералку, и его обдало брызгами из-под свернутой крышки. Капли минералки мгновенно впитались в траву и в шкуру мертвого хищника. Тиму почему-то стало смешно.
        - Тигр пьет!
        - Ты прикольный, - сказала вдруг Юля, и у мальчика опять заполыхали уши в ответ на этот комплимент. - И похож на этого актера… Как его зовут? Он еще играл водителя в «Драйве»… Такой же симпатичный. Только ты, кажется, уже напился.
        - Я? - искренне удивился Тим. - Не бывать такому!
        - Тогда еще по чуть-чуть?
        У нее были хитрые, но такие красивые глаза, что…
        - Еще?.. Конечно!

* * *
        - Прямо буря!.. Ик! - сказал Тим, которого Юля поддерживала сбоку. - Неужели на улице шторм разыгрался?
        Они медленно двигались по коридору лодки, который норовил уйти, выскользнуть из-под ног.
        - Нет, конечно, я пьяный, - признал Тим. - Но не до такой же степени, чтобы шататься! Это все шторм!
        - Ага. Пятнадцатилетний… Давай-давай! - произнесла Юля, подталкивая его вперед. - Хватит рас… рагл… разглагольствовать! Вот каюта. Будет твоей, пока будешь здесь жить. Ты надолго к нам пожаловал?
        - А я не знаю еще, - ответил Тим и честно добавил: - Но я бы хотел на подольше. Потому что… - он замолчал, стесняясь сказать, что это желание не в последнюю очередь возникло благодаря ей, Юле. Ему хотелось, чтобы она была где-то рядом.
        Девочка помогла Тиму открыть дверь, за которой пряталось небольшое, меньше купе в поезде, помещение, освещенное глазами таких же, как и в коридоре, красных ламп. Скудный интерьер каюты терялся в полумраке, хорошо видно было только койку - узкое, как топчан, лежбище, застеленное бельем. Единственное, что сейчас требуется, подумал Тим, самочувствие которого вдруг стало резко ухудшаться. Во рту у него снова пересохло и противно затошнило.
        - Ты пока не ложись, - девочка направила его к постели. - Просто посиди.
        У Тима подкосились ноги, и он рухнул на койку. Кое-как сел, привалившись спиной к переборке.
        - Хорошо, - произнес он, чувствуя, как его лицо расплывается в глупой улыбке.
        Лицо Юли тоже расплывалось.
        - Хорошо, - повторил Тим. - Еще бы шторм кончился.
        - Кончится, - пообещала девочка со знанием дела. - К утру. Надеюсь, морская болезнь тебя не скрутит.
        - Меня? Морская болезнь? - возмутился Тим, а потом прислушался к ощущениям в желудке и честно признался: - Слушай, теперь не знаю даже…
        14. Сказочные единороги
        Этим вечером улицы города оказались во власти генерала Мороза. Воротники индевели от дыхания, слипались ресницы, открытые участки тела жгло, будто их терли наждачной бумагой. Передвигаться получалось только короткими перебежками от заведения к заведению. В первом, уютном подвальчике с постерами джазовых музыкантов, которых Жека знать не знал, они поужинали пастой с помидорами из шляп, глубоких тарелок с силуэтом «итальянского сапога» на дне. Сейчас, два бара спустя, Жека и Анникки сидели за хай-тековской стойкой третьего, расположенного на набережной Грибканала [3 - Грибканал - набережная канала Грибоедова.], прямо под боком у Казанского. До места встречи оставалось совсем ничего.
        Бар показался Жеке странным, а почему, он бы и сам не сказал. Вечер пятницы, а народу кот наплакал при адекватных ценах. Может, они недавно открылись, и никто про них пока не знает? А может, тутошняя музыка всех распугала? Треклист составляли сменяющие друг друга афро-фанк и соул вперемешку с козырными фразочками из тарантиновских фильмов.
        Они пили шоты под названием «Липучка для мух». Шоты согревали, но имели отвратительный привкус зубной пасты без фтора. После первого Анникки поморщилась, но от второго отказываться не стала. Бармен выставил перед ними по второй порции «липучки». Жека с размаха опрокинул в себя шот, пытаясь отравить им того, спрятавшегося у него внутри, долбаного ежа, который ощетинился колючками при залетной мысли о…
        Не помогло. Может, пора проветриться на мороз? Жека подождал, пока Анникки выпьет свою «липучку», и заявил:
        - Летс гоу! (Пошли!)

* * *
        Они торчали тут уже почти двадцать минут. Задубевшие в «гриндерсах» ноги превратились в деревяшки. Когда Жека затопал ими, чтобы согреться, ему показалось, что полая земля под ним вот-вот провалится, не выдержав его веса.
        - Джеко! - услышал он голос Анникки и обернулся.
        Выскочившая из темноты финка, разогнавшись, скользила по накатанной ледяной полосе. Жека не успел увернуться, когда она врезалась в него, чуть не повалив на снег. Облапила руками и закричала:
        - Хиа кул! Ю кул! Ай лав ю! (Тут прикольно! Ты крутой! Я тебя люблю!)
        В ее глазах, будто у Снежной Королевы, искрились льдинки.
        Все то время, пока Жека превращался в ледяную скульптуру, она бегала по Дворцовой, выискивая ракурсы для снимков подсвеченного Зимнего, Александровской колонны и непривычно отливающей зеленоватым луны, висящей где-то в районе грузового порта, как выкатившийся из отстойника для контрабанды испорченный сыр.
        Зазвонил телефон. Жека взял трубку.
        - Вы где? - услышал он голос Матроскина.
        - Это вы где? Мы на Дворцовой, возле Миллионной.
        - А чего вы там делаете, на Дворцовой? Туристы, что ли? Вы еще на шпиль Петропавловки заберитесь. Договорились же встретиться на месте, ты чем вообще слушал? Дуйте сюда! Мы заходим, а то замерзли как снежные бабы! Внутри нас найдете! - и закончил. - Давайте только по-рыхлому!
        По-рыхлому не получилось. У Зимней канавки Анникки застряла, чтобы сделать несколько снимков. Мечтая о горячем чае, Жека сбивал намерзающие на носу сосульки.
        Нужное здание на Миллионной походило на половину всех домов в центре - четыре этажа, фасад в семь окон, полуосыпавшиеся барельефы с изображением хрен уже знает кого. За два с половиной века оно пережило эволюцию от дома фельдшера Семеновского полка, затем перестроенного зодчим Штакеншнейдером, в салоне которого тусовались тогдашние непримиримые враги Достоевский и Тургенев, до кластера, забитого крохотными, на берлинский манер барами и мини-клубами, незаметно перетекающими друг в друга. А во внутреннем дворе, куда раньше заезжали кареты, влажными летними ночами теперь танцевала молодежь.
        И не только летними. Оказавшись во дворе, Жека и Анникки увидели сразу несколько дверей, возле которых толпились люди, собравшиеся начать выходные с танцев. Громкий веселый смех, летавший от одной компании к другой, не мог заглушить даже хаус, как из рукава сыплющийся из раскрытых дверей одного из клубов. Кто-то, не снимая зимних курток, приплясывал в надежде согреться. Пока Анникки документировала на видео происходящее, Жека набрал Андрюху:
        - Ну и где вы?
        - Сажайте свои зады в лифт и поднимайтесь на самый верх. Потом топайте по коридору.
        - Матрос, что ты там мяучишь? Какой еще лифт? - успел спросить Жека и сразу увидел, как в одном из углов двора, в пристроенной, старинного вида шахте бесшумно скользит вниз новенький подъемный механизм, прозрачно-мутный, как рыбий пузырь.
        Безуспешно пытаясь представить себе рыбу с таким прямоугольным пузырем, Жека кивнул Анникки. Они подошли к лифту. В нем, как в лифте из какого-нибудь «Великого Гэтсби», торчал оператор, не первой свежести мужик, закутанный в дубленку и шарф, но все равно вдребезги замерзший.
        - Какой? - трясущимися и посиневшими от холода губами спросил лифтер.
        - Нам на самый верх, - ответил Жека.
        - А нам - в «Кризис», - сказала одна из трех девушек в куртках нараспашку, заскочивших в кабину следом за улыбающейся финкой. - Кажется, третий. Да, девчонки? - обернулась она к подругам.
        - Вы же были там, - с неудовольствием заметил лифтер, нажимая кнопку на панели управления. - В следующий раз идите пешком, что ли. Всех вас не накатаешь…
        Лифт рванул как ракета, стартующая на другую планету. Освещенное пространство внутреннего двора уплыло вниз. Анникки уцепилась за Жекину куртку, потом ракета вздрогнула, останавливаясь. Двери разошлись в стороны, и девушки, прокричав лифтеру-космонавту «спасибо большое!», вывалились в коридор. Пыльные кирпичные стены, которые стоило почистить перед тем, как звать гостей, неяркое освещение и глухо доносящееся издалека, будто из пещеры людоеда, пятничное техно.
        Створки закрылись, лифт снова помчался таким же бешеным манером, будто в прошлой жизни был кабинкой адреналинового аттракциона в «Диво Острове» или в парке Тиволи… В Тиволи в Копенгагене, городе, откуда был тот велосипедный вор - Лукас, откликавшийся на прозвище Эйнжел. А «Диво Остров» был виден из окна Настиной квартиры на Крестовском…
        Их вновь тряхнуло. Жека и Анникки вышли, за ними неуклюжей походкой космонавта выбрался лифтер. Отойдя от кабины на несколько шагов, он достал из-за мусорной урны початую бутылку водки.
        - Дозаправиться надо, - пробормотал он.
        - Итс скэри хиа! (Здесь страшно!) - покачала головой Анникки. - Йес, Джеко?
        Они прошли метров пять и в нерешительности остановились на развилке. Оба ободранных и тускло освещенных коридора из красного кирпича выглядели, будто в них прямо сейчас снимали фильм ужасов. Вот-вот из-за угла выскочат монстры. Финка испуганно ухватила Жеку за руку.
        - Если к долбанутым марсианам, то направо, - сказал им сзади лифтер, успевший глотнуть огненной воды.
        - А налево? - обернулся Жека, не уверенный, что им надо к марсианам, да еще и к долбанутым.
        - А хрен его знает, - пожал плечами лифтер и то ли случайно, то ли нарочно процитировал Юрского: - В этом доме есть места, где еще не ступала нога человека.
        - Немыслимая архитектура, - согласился Жека, увлекая Анникки за собой к марсианам.
        Девушка и вправду была немного напугана, даже ничего не снимала на смартфон. Наверное, у нее в голове всплыли передаваемые финнами из уст в уста байки про русских маньяков.
        - Джеко, ю вонт ту килл ми? (Жека, ты хочешь меня убить?) - спросила она, посмотрев на него безо всякой улыбки.
        - Йес, - отрешенно кивнул он. - Джаст вэйт э бит. (Подожди немного.)
        Впереди послышалась музыка. Коридор закончился поворотом на девяносто градусов, и они шагнули под тяжелое красное небо, усеянное мерцающими точками приклеенных звезд, которым странным образом добавлял динамики вращающийся шар-дискобол. На секунду задравшему голову к потолку Жеке показалось, что они все-таки долетели на лифте до другой планеты. До Марса, к примеру. Эффект усугубляла невесомая, с рахитичным ритмическим рисунком, музыка. Ее исторгал из своего лэптопа, подключенного к усилителям, мониторам и колонкам, молодой коротко постриженный парень в футболке с принтом «Porno is the new black». На стене за спиной музыканта Жека увидел изображение бородатого мужика, составленное из темно-зеленых печатных плат. Через секунду понял, что узнал его. Мать вашу!.. Филип Дик, чей портрет в виде граффити на стене амстердамского дома промозолил ему все глаза.
        Перед музыкантом, внимая его музыке, стояло с десяток человек, еще столько же расположилось вдоль длинной барной стойки, по углам которой горели газовые лампы. От них веяло теплом.
        - Джексон! Хрущец небывалый! - услышал он Гришин голос, а потом, увидев и самого Гришу, засевшего в углу вместе с Матросом, помахал им рукой.
        Фраза «Небывалый хрущец» в лексиконе Гриши Святые Угодники заменяла стандартную реплику: «Старина! Сколько лет, сколько зим!»
        - Давай, Джексон! - заглушая музыку, заорал Гриша. - Иди к нам!
        Это был невысокий жилистый парень, плотно сидящий на таких сегментах культуры, как сериалы НТВ и русский шансон. Из категории людей, на которых особенно пристально смотрит охрана в супермаркетах. Главное достижение Гришиной жизни, по его собственному признанию, заключалось в том, что он на ходу помочился с велосипеда. В свои тридцать Гриша успел поторчать как на «черном», так и на «белом», в конечном счете остановившись на «синем».
        - Здорово, ребя!
        - Здоровее видали - и тем люлей дали!
        - Хай, гайз! (Привет, ребята!)
        - Джексон, чего это она? За геев нас приняла?
        - Учи английский, Гриша!
        - Хай!.. Жека, познакомь с девушкой.
        - Это Анникки… Анникки, итс Гриша энд Эндрю Матроскин.
        - Йес. Грис-ша. Эндрю Матроскинен. Гуд ивнинг!
        - Джексон, это девушке твоей, только уж сам объясняй ей, - Святые Угодники протянул Анникки букет больших алых роз, изрядно поскучневших на морозе.
        - Дис из фор ю, Анникки. (Это тебе, Анникки.)
        - О! Сэнкью, Грис-ша!
        - Ты лучше расскажи Жеке, где их взял.
        - Так это, нечего продавщице в ларьке клювом щелкать, ага! Она отвернулась, кто-то у нее плюшку мишевого покупал, а мы как раз погреться зашли, ну и зацепил клешней цветочки ее. Хы-ы-ы…
        - А ты чего уже синий, как изолента?
        - Дак Зевс-громовержец! От гусара должно пахнуть конем! Вечер выходного, что еще объяснить надо?
        Жека засмеялся, поинтересовался у Анникки, что она будет пить. Подошел к стойке, протянул бармену деньги:
        - «Джеймсон» и «джеймсон», пожалуйста.
        - С вас триста и триста.
        Они вчетвером чокнулись бокалами и рюмкой, из которой Святые Угодники пил водку. Анникки, оставив дафлкот и цветы, извинилась и отошла послушать музыку и поснимать фото и видео.
        - Ничего у тебя девочка. А как Настена? Так и шлет крутые эсэмэски?
        Жека усмехнулся.
        - Греюсь ими в морозы… - и съехал с темы. - А что это за заведение?
        - Я подумал, твоей финке интересно будет… Владельцы бара, по ходу дела, фанаты Филипа Дика. Знаешь, как называется? «Martian Time-Slip», «Сдвиг во времени по-марсиански». Как один безбашенный роман Дика…
        - Музон только млявый, - влез Святые Угодники. - Хоть бы наркоту какую к нему выдавали бесплатно, прикольней было бы… Матрос, кроме этого шелкопряда, кто-то будет еще шпилить?
        - Не знаю, - пожал плечами Матроскин. - Да какая разница? Шансона про несчастную любовь все равно не будет.
        - Чего докопался? А про несчастную любовь - это к Джексону.
        - Точняк, - с горечью кивнул Жека, внутри которого вдруг все оборвалось и полетело в тартарары.
        Как здешний лифт, с самого верха и еще на сто этажей вниз, под землю.
        Жека махом допил виски. Повернулся к бармену и сказал:
        - «Джеймсон», «джеймсон» и «джеймсон». И давай все в один стакан, чтоб посуду не переводить.

* * *
        Тогда они пили апельсиновый сок из одного стакана.
        Жека поймал себя на мысли, что взял бы чего покрепче, но в кофешопах спиртное не наливали. Только чай, кофе, сок, кола. И два десятка сортов шмали. Они с Анникки сидели за столиком прямо на улице. Расслабленно наблюдали за опускающимися в пустые чашки из-под эспрессо первыми и оттого совсем еще хрупкими снежинками. По замусоренному каналу дрейфовала парочка лебедей, спрятавших головы под крылья и ставших похожими на заколки для волос, оброненные обкуренным великаном.
        Тут их и заметили Настя и Лукас.
        Оживленно разговаривая и жестикулируя, они шли мимо по Хьюденстраат. Жека увидел их первыми, и через секунду встретился взглядом с Настей, ощутив себя беспомощным спеленутым младенцем. Как правильно поступить в такой ситуации? И как распознать, не поступаешь ли ты глупо, пытаясь поступить правильно?
        Настя притормозила, тронула Лукаса, указывая на Жеку. Пропустив несущегося сломя голову велосипедиста, они подошли к их столику.
        - Привет, - улыбаясь, сказала Настя.
        Жека пожал плечами и ответил:
        - Привет.
        Что ему еще оставалось делать?
        - Хэй! - со своего места произнесла Анникки, тоже улыбнулась и помахала высунутой из-под пледа рукой.
        - Хэллоу! - заулыбался ей в ответ Лукас.
        Прямо Международный фестиваль молодежи и студентов, подумал Жека.
        - Как дела? - спросила Настя, поправляя на голове шапку, и, не дожидаясь ответа, полюбопытствовала: - Это твоя подруга? Иностранка?
        - Да - подруга, и да - иностранка, - кивнул Жека.
        Разговаривать ему не хотелось.
        - Ясно. А я решила, что ты улетел, - сказала Настя.
        Говорила она, обращаясь к Жеке, но смотрела на Анникки. Та, перестав улыбаться, выдержала ее взгляд. Жека почувствовал, что между девушками в этот момент, вот прямо сейчас, бурля, происходит опасная химическая реакция, возникающая при незапланированных встречах «бывшей» и «нынешней». Повисшее напряжение передалось даже компании шумных итальянцев, сидевшей от них в двух столиках. Итальянцы примолкли, оглянулись на них. Жека внезапно разозлился.
        - Гуляете? - спросил он у Насти. - Или ведешь его показать место, где тебя в канал скинули?
        - Крутая реплика! - девушка посмотрела на него мгновенно сузившимися глазами. - В любом случае, рада за тебя. В смысле этой… Лукас, кстати, не обижается. Я ему все объяснила.
        - Хорошо, - произнес Жека, - а то я ночами не сплю, все думаю, не обиделся ли твой Лукас.
        - Думаю, ночами ты не спишь по другой причине. Если у тебя с ней так же, как было у нас с тобой.
        - Даже получше, - не сумел удержаться Жека. - Вот честно.
        Наверное, он даже не преувеличивал. Анникки под легкими драгсами была ой-ой-ой какой штучкой… Настя усмехнулась:
        - Ладно. Не будем вам мешать… Бай-бай!.. Лэтс гоу, Лукас! (Пошли, Лукас!)
        Когда они отошли, Анникки спросила из-под пледа:
        - Джеко, дис из ё экс-герлфренд? (Жека, это твоя бывшая?)
        - Йес, ит воз э лонг тайм эгоу (да, только это было давно), - ответил Жека.
        - О’кей, ноу проблем, - кивнула Анникки. - Ю’э гоин ту финиш дринкинг джус? (Будешь допивать сок?)
        «Получше? Тогда надо встретиться и кое-что обсудить», - прочитал Жека в сообщении, пять минут спустя пришедшем от этой суки. Тут, наверное, стоило, размахнувшись, зашвырнуть телефон в канал, распугав притворявшихся заколками лебедей, но он не стал этого делать. В груди что-то заболело, заныло, заставило поморщиться.
        Пока девушка-бармен варила кофе, Жека подошел к стойке с хмурым небритым вачмайстером. Какая-то неуловимая смесь ретро и крутизны в облике барыги отсылала прямиком к Роберту Де Ниро из «Мыса страха». Если уж и походить на кинонегодяя, то на такого, а не как Жека, напоминающий сам себе того нелепого бесхарактерного типка из «Осеннего марафона» (он никак не мог запомнить грузинскую фамилию актера). Одной рукой протягивая вачмайстеру купюры, второй он набирал эсэмэску Насте.
        Тем же вечером, пока Анникки встречалась с голландцами, у которых изначально собиралась жить по линии каучсерфинга, Жека вошел в разукрашенное к Рождеству старинное здание, где находился торговый комплекс. Для чего он выбрал место, где полно посетителей? Потому что боялся, что наедине с Настей он… Что?..
        Настя разглядывала витрину обувного магазина. Обернулась, когда Жека подошел к ней.
        - Привет.
        Еще пару дней назад он видел ее блондинкой. Теперь ее волосы были перекрашены в оттенок, напоминающий по цвету насыщенный кофе. Может, от этого Жека и чувствовал неловкость, Великой Китайской стеной отгородившую его от девушки. Очень странное чувство. Раньше она кричала, когда он был внутри нее, а теперь была ему чужой.
        - Давай где-нибудь присядем, - предложила Настя, прерывая молчание.
        - Если хочешь, - пожал плечами Жека. - Ненадолго.
        Они засели в баре в квартале от площади Дам. В баре шумели азиатские туристы, но в уголке нашлось местечко как раз для двоих. Столик был крохотным, и Жека с Настей то и дело касались друг друга коленками. Вынужденные прикосновения смогли растворить изначальную неловкость. Или ее видимую часть. Улыбчивая официантка принесла им два «егермайстера» со льдом. Выпили, не чокаясь, как на похоронах.
        - Как ты сюда перебралась? - спросил Жека, чтобы хоть что-то спросить.
        - Ой, лучше не надо про это, - покачала головой девушка.
        - Тогда про что разговаривать?
        Настя помолчала, рассматривая туристов, потом взглянула на него, сказала:
        - Ты меня сегодня еще ни разу по имени не назвал.
        - Не назвал по имени? - Жека шумно выдохнул и глотнул алкоголь. - Настя, хорош уже яйца мне выкручивать… Скажи, что мы тут делаем?
        Девушка посмотрела на него долгим взглядом блестящих глаз, казавшихся из-за нового кофейного цвета волос не такими уж и темными, и произнесла.
        - Просто я теперь ни в чем не уверена… - она помолчала, потом заговорила: - Мы раньше жили в квартире в девятиэтажке на Авангардной. Давно, еще мама была жива… Не знаю, о чем думал архитектор, но прямо за домом, в двадцати метрах от него, стоял забор пятнадцатой городской больницы. И рядом корпус отделения челюстно-лицевой хирургии. Я иногда с балкона видела, как они там выходили на улицу подышать воздухом - люди, лечившиеся в больнице после аварий с лобовыми столкновениями. Лица у всех замотаны бинтами, как у Человека-невидимки, а у кого не замотаны, лучше бы замотали, такие все покореженные, поломанные, страшные… Вот я сейчас сижу тут с тобой, а сама будто там гуляю вокруг корпуса. Разбитая после аварии, вся в бинтах… Не пойму, что мне нужно… Потому что Лукас… Блин… А ты… Жека, ты другой, и…
        - У меня девушка есть, - покачал головой он и сам почувствовал, как фальшиво это прозвучало. - И мне теперь ничего от тебя не надо.
        - Зачем тогда сейчас пришел?
        Он вдруг нашелся:
        - Думал, ты деньгами хочешь поделиться.
        - Деньгами… - Настина коленка вновь дотронулась до него. - Я же говорила, для чего мне деньги нужны. Я хочу родить.
        - Ага… Но теперь ты ни в чем не уверена, - состроив ироничную гримасу, кивнул Жека. - Потому что, сама говоришь, я другой.
        - Сука ты, - грустно сказала девушка и махом допила второй «ягер».
        - Да. Только ты - тоже, - заметил Жека.
        - Я тоже, - согласилась Настя. - Увидела сегодня твою подружку и чуть не выдала «черного лебедя» от ревности. Захотелось схватить этот ваш стакан с джусом, разбить его о край стола и изрезать ей все лицо. Отправить в челюстно-лицевую хирургию. Еле сдержалась…
        - Это чувство собственности… Я тоже хотел убить вас с Лукасом. Позавчера…
        Настя засмеялась, он - следом за ней.
        Когда они вышли из бара, на улице потеплело и с неба что-то сеялось. Дождь-убийца, затеявший всех замочить.
        - Ты куда сейчас? - спросил Жека, пряча в карман телефон.
        Сам он собирался идти навстречу вышедшей из гостей Анникки.
        Настя пожала плечами и вдруг порывисто, будто сорвавшаяся с цепи собака, кинулась на него и поцеловала. И скверно, что Жека оказался готов к этому ненужному поцелую. Их языки переплелись. Губы склеились с губами как разноименные полюса магнита. Шапка, которую Настя держала в руках, упала на мокрый асфальт, а они продолжали, не в силах остановиться. Жека почувствовал резкое напряжение в паху и только тогда отпрянул от девушки. Они смотрели друг на друга, с трудом различая черты лиц в свете барной вывески, и тяжело, как после бега, дышали.
        - Я позвоню тебе, - сказала Настя.

* * *
        «Шелкопряд», как назвал его Гриша, разошелся, и немногочисленная публика без всяких скидок отплясывала под его накрученную музыку. Даже Святые Угодники, изменив шансону, жег, танцуя локтями и трясясь телом, как в припадке эпилепсии.
        К стойке подскочила Анникки, отпила виски из Жекиного стакана.
        - Джеко, вай а ю нот дэнсинг? (Жека, ты чего не танцуешь?)
        Жека пожал плечами.
        - Ай донт вонт (не хочу).
        - Ай лав ю, Джеко! (Я люблю тебя, Жека!) - чмокнула его финка и вернулась к воинам танцпола.

* * *
        Они стояли в очереди к пункту досмотра в Схипхоле. Анникки держала Жеку за локоть и время от времени поглядывала на него. Наверное, она бы не улетела, но на завтра у нее была назначена встреча с ценным гостем, имеющим отношение к экологии и согласившимся поучаствовать в ее видеоблоге. Жека соврал, что останется на несколько дней, потому что хочет дождаться друзей из Москвы, которых якобы сто лет не видел. А потом уже прилетит в Хельсинки.
        Тогда девушка и сказала ему впервые: «Ай лав ю, Джеко!» - и поцеловала долгим лакричным поцелуем, смутив стоявших за ними пожилых индийцев в костюмах и чалмах.
        Пройдя контроль, она помахала ему рукой и, больше не оглядываясь, направилась в сторону нужных ворот, покатив за собой чемодан.
        Настя ждала Жеку в полутемном баре возле его отеля. По вечерам многолюдный и шумный, сейчас, едва открывшись, пустой бар казался ошалелым, как после долгих праздников. Когда Жека вошел, Настя улыбнулась даже не столько ему, сколько себе. Взяв кофе, он приземлился рядом с ней. Несколько минут они молча сидели, смотрели друг на друга, разглядывали прохожих через витрину, на которой белые, растянутые в ширину буквы складывались в название: «LUX».
        - Что теперь думаешь делать? - спросила Настя.
        Бармен обходил столики, зажигая стоявшие на них свечки в подсвечниках из толстого стекла. Свечу на их столике он зажег только со второго раза, извинившись, направился к соседнему столику, а пламя их свечки вдруг мелко задрожало, дернулось и погасло. Свеча испустила струйку дыма, словно душу, и Жека почувствовал, как окончательно разваливается его жизнь.
        Он допил кофе и, не произнося ни слова, взял Настю за руку и повел к себе в номер с вполне ясными им обоим намерениями. После быстрого незащищенного секса, который, если уж честно, мог бы оказаться и получше, они лежали в постели, не прикасаясь друг к другу, холодные, как пластиковые Кен и Барби. Размышляя о том, стоило ли ради этого все затевать, Жека скользнул взглядом по телу девушки.
        - Отвык я уже от тебя, - признался он.
        - Просто это не я, не Настя, - попыталась отшутиться она. - Я сейчас - Ленка Габарова, чешка. Я же рассказывала, что у меня визовый карантин. Так что в Голландии я по фальшивым документам.
        - Не боишься?
        Вместо ответа Настя провела ногтем по его руке вверх, к плечу. От этого прикосновения у Жеки встопорщились волоски на шее. Он перехватил ладонь девушки и поднес к губам. Произнес:
        - Надо искать новое жилье.
        - Не останешься в отеле? - спросила Настя.
        - Дорого, - ответил Жека. - Поищу какой-нибудь хостел, что ли.
        - Слушай, - Настя приподнялась на локте, - а переезжай к нам с Лукасом в Пайп. У нас же две комнаты. Маленькие, но две. Поселим тебя в одной. Раскладное кресло свободно.
        - В этом есть известное изящество, - сказал Жека. - Вы - в ЗАГС, Хоботов - в монастырь… И дешевле, чем помочь мне деньгами на отель. А что Лукас? Он что скажет?
        - «Хэллоу, Жека!», наверное.
        - Высокие отношения…
        - Нормальные! Для духовных людей… Я позвоню ему. Обрадую.
        - Ты скажи, что живут не для радости, а для совести… Настя, да подожди… - Жека сел на кровати, потер колючий подбородок. Подумал, что Анникки, наверное, еще где-то в воздухе над Европой. - Ты это сейчас серьезно? Я решил, ты шутишь… Думаешь, я поеду? Буду спать на кресле-кровати, пока вы в соседней комнате делаете детей?
        - Я вчера опять у врача на приеме была. Мне снова сказали… - девушка поднялась с постели, прошла, ступая по скрипучим паркетным доскам, достала из холодильника и с коротким шипением открыла банку лимонада. - Уже третий по счету врач… Своих детей у меня не будет. Это к вопросу о том, чтобы их делать.
        - Извини. Не знаю, как и реагировать. Ты ведь хотела…
        - Помолчи лучше.
        - Лучше давай спустимся в этот «Lux».
        Через три часа, хорошо поднабравшись, они ехали на трамвае в ДеПайп. Глазели на подсвеченный в декабрьской темноте Рейксмузеум, в безлюдных залах которого скучали картины Рембрандта и да Винчи.
        - Провожу тебя и поеду в отель, - говорил Жека, видимо пытаясь убедить в этом себя самого.
        Он поднялся с девушкой до дверей ее квартиры. Целомудренно подержал за локоть.
        - Все, мне пора! А то увидит еще этот твой профессор из Дании. Хиппи лохматый!
        В квартире у Насти было тепло и сумрачно, потому что горели только бра в комнатах. Лукас с косяком сидел на стуле, через подключенные к ноутбуку колонки играла классическая музыка.
        - Хэй! - дружелюбно помахал он рукой Жеке.
        Тот кивнул.
        - Проходи на кухню, - сказала Настя. - Я сейчас.
        Ему стало интересно, как у них там на кухне. Крохотная, почти «хрущевская», кухня была чистой, функциональной и небогатой. Никаких японских гаджетов, блестящей немецкой посуды и итальянской встроенной техники. Жека опустился на табуретку рядом с холодильником, открыл его и вытащил из упаковки банку «Хейникен». С брызгами пены открыл ее и сделал глоток.
        На кой черт он заявился сюда?
        На кухне появилась Настя. Улыбка белобрысого датчанина маячила сзади. Жека, скосив на него глаза, снова приложился к банке с пивом.
        - Лукас не против, если ты поживешь с нами, - проговорила Настя. - И еще я рассказала ему, что у нас сегодня был секс.
        Жека поперхнулся от неожиданности, закашлялся, и потекшее носом пиво закапало ему на джинсы.
        Даже супергерои иногда сдаются без боя, а Жека ни разу не был супергероем. Будто его поставили в таз, залили ноги цементом и столкнули в воду…
        Очнулся поздно утром и с минуту не мог понять, где это он. Потом вспомнил, и ему стало плохо. Хорошо еще, что проснулся в трусах. Значит, ничего непристойного ночью не произошло. Висевшие на стене часы в форме гитары показывали почти одиннадцать. Надо вставать и идти в отель выписываться. И… И что-то делать. Что?
        Голова была пустой и гулкой.
        Превратиться в дельфина. Чтобы поселили в оцинкованном баке в уголке «НЕМО» [4 - «НЕМО» - расположенный в Амстердаме крупнейший научный музей Нидерландов.] и приходящие с экскурсиями дети смеялись бы и показывали на тебя пальцами, а тебе было бы все равно, потому что по специальным хитрым трубкам в твой бак безостановочно капал бы, растворяясь в воде, какой-нибудь витаминизированный крэк, у голландцев с этим все хорошо. Так бы и плавал по периметру бака и радостно щебетал, увидев в руках смотрителя дохлую рыбину.
        Или купить билет и свинтить обратно в Петербург? Там, говорят, снега навалило… Если подыскать что-то недорогое, денег хватит.
        Дверь в комнату открылась. В одних трусиках и майке зашла Настя.
        - Доброе утро, - улыбнулась она. - Проснулся? У тебя чек-аут в отеле, помнишь? Надо собираться. Я пойду с тобой, а то ведь сбежишь… Кофе?..
        Они полдня болтались по центру Амстердама. Что им еще было делать? Пообедали кебабами, покурили. Жекин чемодан пришлось таскать за собой. Он сильно мешался и делал их похожими на туристов, которым сегодня улетать. Разговаривали о чем угодно, только не о том, что придется вернуться в квартирку в Пайпе и ночевать под одной крышей. Ближе к вечеру Настя набрала Лукаса, переговорила с ним и сказала:
        - Зайдем в магазин по дороге.
        В супермаркете, куда они завернули, сделав небольшой крюк, Настя купила зелени и две бутылки красного сухого вина из ЮАР. На лестнице перед квартирой их встретил аромат жареного мяса, а в самой квартире - радушно улыбающийся Лукас.
        - Ты уверена в том, что приготовил этот кулинар? - поинтересовался Жека. - Не отравит меня?
        - Хоботов, это мелко! - поморщилась девушка.
        Ужинали на кухне, где от стены местами отставали коричневые обои. За неимением другого места запеченную в духовке сильно проперченную свинину с черносливом выставили на подоконник. Жека оказался на раздаче, а датчанин разливал по бокалам вино. Он долго рассказывал, как выбирал эту свинину на рынке, как натирал ее красным перцем чили, а потом, забывшись, потер глаза и долго-долго их промывал («Жалко, что в штанах себе ничего не почесал», - малодушно подумал Жека).
        Настя весь вечер много пила.
        Потом она пошла в душ, Лукас полез порубиться в онлайн-покер, а Жека ушел к «себе», завалился на разобранное еще со вчерашнего дня кресло-кровать и попытался хоть что-то понять в происходящем. Ничего понять не получилось, потому что в голове крутилась только одна мысль: «А к кому придет она после душа?»
        Настя пришла к нему, свежая, с влажными волосами, обмотанная полотенцем. Зашла в комнату, улыбнулась и пожелала спокойной ночи.
        Минут через десять он услышал из соседней комнаты ее приглушенные стоны и, ощущая свою бесполезную эрекцию, вполголоса произнес:
        - Офигительно.
        В пустой комнате его голос прозвучал глухо как в могиле.
        На следующее утро завтракали втроем, и Жека подумал, что очутился одновременно в «Доме-2» и в том старом советском фильме. Немного рассеянная Настя постоянно улыбалась, обращаясь то к Лукасу, то к Жеке. Лучше всех, видимо, было датчанину, не смотревшему «Покровских ворот». Он больше всех ел и больше всех смеялся, лез к Жеке с расспросами и чувствовал себя совершенно в своей тарелке. Черт его знает, какие нравы ему привили его родители, безработные укуренные хиппари, живущие на пособие в общине в Кристиании?
        После завтрака они по настоянию Насти пошли на Альберт Маркет за елкой. Потому что Рождество уже на носу, а они еще совсем не готовы… На огромном рынке, кроме елки, купили овощей, фруктов и свежевыпеченных мафинов с фетой и помидорами. Прошвырнувшись по лоткам старьевщиков, Настя набрала елочных игрушек. Колючее дерево Лукас и Жека тащили по очереди. Они же и установили его в спальне, где сразу стало тесно. Глядя, как Настя украшает пахнущую лесом елку и вешает на окна кометы, Жека подумал, что гореть им всем в аду.
        - А мне Профессору тоже подарок на Рождество покупать? - спросил он.
        - Пожалуйста, не называй его Профессором, - попросила Настя, не оборачиваясь к нему. - И да, если хочешь, то купи. Думаю, он тебе что-нибудь купит. Если, конечно, не проиграет все деньги.
        - Ты их ему даешь? - поинтересовался Жека.
        - У него ведь только пособие и угон велов, которым он сейчас не занимается, потому что я попросила. Так что да, даю.
        - А можно мне тоже немного? Сниму что-нибудь отдельное. Все-таки маловато среди нас шведов для создания шведской семьи, не находишь?
        - Я не знаю. Я вся такая внезапная, такая противоречивая вся…
        - Настя, я серьезно!
        - Серьезно? Не получишь денег. Хочешь, иди и живи на улице…
        Вечером Лукас нацепил наушники, в которых по кругу звучали вальсы, и засел перед ноутбуком в покер-руме.
        - Теперь это на полночи, - сказала Настя и, посмотрев на Жеку, протянула ему руку. - Пойдем?
        Они пошли к нему в комнату, где сделали это. И Настя осталась спать с ним, в тесном одноместном кресле-кровати. Он лежал и слушал ее сонное дыхание.
        На Рождество их позвали соседи, знавшие Лукаса и Настю еще по их первому визиту в Амстердам. Прямо Орловичи какие-то, подумал Жека, собираясь к ним в гости.
        «Орловичи» встретили их радушно и ни капли не удивились, что они пришли втроем. Может, потому, что сами были геями. Вот умора, видел бы меня Фью, подумал Жека, сидя за праздничным столом между Настей и молодым и, надо признать, винрарным голландцем по имени Корнелиус.
        Но получилось все весело. Пили шампанское, курили, хохотали над Корнелиусом, который под «минуса» Канье Уэста читал собственного сочинения рэпчик с гомосексуальным уклоном, танцевали. Потом Настя и Лукас куда-то делись, а Жека вдруг понял, что остался один в квартире с двумя прожженными гомосеками. Не на шутку перетрухав, с косяком и банкой пива он заперся в ванной и сидел, пока не услышал, как Настя вернулась и позвала его.
        На следующий день они втроем рванули развлечься в Роттердам, до которого было чуть больше часа езды. Засели на втором этаже в вагоне электрички, ехавшей быстро, бесшумно и плавно, никакого тебе «железнодорожного массажа» задницы. Поселились в недорогом отеле в семейном номере на троих (портье даже глазом не моргнул) с двуспальной кроватью кинг сайз и раскладывающимся диваном.
        Бросив вещи, они отправились гулять по городу. После обеда забрались на телебашню «Евромаст» и с высоты сто восемьдесят пять метров смотрели на вантовый мост Эразма, современные небоскребы, будто целиком выращенные из стекла, и сухогрузы, неспешно заползающие в порт. В музее Бойманса ван Бенингена разглядывали картины Дали. В довершение культурной программы вечером решили двинуть в клуб потанцевать.
        И тогда Жека понял, что Лукас прихватил с собой из дома настоящую артиллерию… Прямо на столике в номере тот раскатал длинную желтоватую дорогу и приглашающе обернулся на Жеку и Настю, после чего склонился над треком.
        - Это что? - спросил Жека у девушки. - Первый?
        - Скорость, - пожала та плечами. - Будешь?
        - А ты?
        - У меня всегда была склонность к дурным привычкам… Ну и праздник все-таки…
        - Тогда давай…
        Их накрыло минут через двадцать, когда они на такси подъехали к «Vie», где проходила вечеринка. Нетерпеливо отстояли очередь на вход. Темнота внутри клуба подмигивала цветными огнями, а на большом танцполе потели толпы разгоряченных людей. В них осязаемыми волнами лился томный арэнби, которым рулил запирсингованный, как Ксеркс из «300 спартанцев», чернокожий диджей. Под его сет хотелось не танцевать, а лечь в постель и умереть в ней, занимаясь сексом. Или, подумал Жека, это накатил амфетаминовый приход? Скорее последнее, потому что испытываемому им вожделению стало вдруг ощутимо тесно в его джинсах. Яйца словно начинили динамитом. Захотелось наклониться к уху Насти и сказать ей об этом, но чертов Лукас увлек ее к стойке, возле которой тусовщики, набившись в три ряда, как на пит-стопе, заправлялись горячительными напитками. Бармен, с бровями, пробитыми чем-то, напоминающим сделанные из черного стекла фрагменты рыбьего хребта, намешал им по небрежному лонгу на голландском джине женевьере.
        - Угощайся, - протянула Настя стакан Жеке.
        Тот не хотел пить, но для вида прикоснулся губами к коктейльной трубочке. Только чтобы стереть расстояние между собой и девушкой. Он положил руку ей на бедро и стал подниматься вверх, пока не почувствовал, как его ладонь оказалась под Настиным платьем. Рядом кто-то что-то, кажется, заметил. Плевать. Резинка чулка. Гладкая кожа. Завораживающая на ощупь ткань трусиков. Глаза Насти с расширенными зрачками, откровенный взгляд и податливые губы. Прикосновение ее волос к его щеке. Ее разведенные чуть в стороны бедра. Отпотевший стакан с лонгом в левой руке. Влага на кончиках пальцев правой - той, что хозяйничала под платьем.
        И Лукас, зашедший к Насте со спины.
        - Черт, - жарко прошептала девушка на ухо Жеке. - Мы же вроде пришли потанцевать… Так давайте… М-м-м… Ну, давайте, мальчики…
        Она лихо отплясывала, прижимаясь горячим телом то к Жеке, то к Лукасу. На танцполе стало тесно и жарко. Кругом белозубо улыбались и сверкали глазами, но Жека видел перед собой только Настю. Ее то плавные, то ломаные движения. Ее закушенную, будто в экстазе, нижнюю губу. Ее взлохмаченные волосы. Ее поднятые вверх руки так, что задравшийся подол платья не доставал, Жека чувствовал это пальцами, до края чулок. А когда девушка ловила взгляд Жеки, тому казалось, что в него попадают торпеды, заряженные сексом.
        В голове плыло от огней и битов. Жеку словно окутало облако афродизиака.
        В какой-то момент стало еще теснее, потому что к их троице присоединилась высокая смуглая девушка, похожая на кубинскую волейболистку. Танцуя под монументальную басовую линию, она встряхивала головой, и ее длинные вьющиеся волосы рассыпались по плечам. И тогда «кубинка» поправляла их сразу двумя руками, этим движением выпуская перед собой трейлером к взрывному блокбастеру груди четвертого размера, лишь наполовину прикрытые декольте. Настя, принимая вызов, врубилась в танец на полную катушку, и Жеке стало казаться, что у него сейчас ненароком оторвется или поломается вздыбленный член.
        И, наверное, не было ничего удивительного в том, что произошло потом.
        Куда-то их понесло со штихелями…
        До отеля домчались на такси. Сидевшая между ними на заднем сиденье Настя без всякого стеснения целовалась то с одним, то с другим. Их химическая страсть тревожила уснувшие улицы, которые просыпались и смотрели на происходящее в салоне безобразие красными воспаленными глазами светофоров. Расплатившись с невозмутимым таксистом, они выбрались из машины на влажную промозглую улицу. Позвонили в уже запертую дверь отеля. Кивнули ночному портье, пожелавшему им:
        - Гуд найт! (Доброй ночи!)
        Оступаясь, взбежали по ступенькам на свой этаж. Едва попав в номер, девушка произнесла: «Я сейчас» и закрылась от них в ванной комнате. Послышался шум воды из душа. Жека с Лукасом остались тяжело дышать, будто пускающие пар паровозы. Датчанин присел перед столиком на стул, раскатывая дорожки из остатков спидов. Жека, поймав в зеркале мутный загнанный взгляд своего отражения, больше туда не смотрел. Зачем?
        Настя вышла из ванной через пару минут и остановилась на пороге, будто на пляже зашла по колено в прохладную воду и не решалась идти дальше.
        - Повторишь? - прорываясь сквозь аритмию мыслей, кивнул на полоски порошка Жека.
        Настя склонилась над дорожкой, потом повернулась к ним, потирая рукой нос. Попросила:
        - Свич оф зе лайт, плиз. Энд свич офф ми. Фастер. (Выключите свет, пожалуйста. И полижите меня оба. Только быстрее.)
        Они зажали девушку между своих раскаленных тел. Жека, не глядя, скидывал с ног «гриндерсы» («Ох и ловок ты, Савва, сверхъестественно!»), целовал Настю во влажные губы, трогал руками ее лицо, грудь, гладил бедра, задирая платье. Пару раз наткнулся на ладони Лукаса, вновь обнимавшего девушку со спины и целовавшего ее в шею, но под допингом это ничуть не обломало. Вкус ее неподслащенных скул, на которых будто мелькали отблески от дискобола, вращающегося в Жекиной одурманенной голове. Сердце, выросшее до размеров дирижабля, выламывало изнутри грудную клетку и отбойным молотком стучало в висках. Звук расстегиваемой молнии, слишком длинный для чего-то, кроме зиппера на Настином платье. Жека потянул его вверх по поднятым Настиным рукам. Трусиков на ней уже не было. Жека опустился на колени. Ощутил подушечками пальцев напряжение в ее ногах, словно она была готова в любой миг сбежать. Потом Настя схватила его за волосы на затылке, прижала к себе.
        - Блин, ну давай же… - выдохнула она, и он почувствовал, как ее ногти впиваются ему в кожу головы, внутри которой выгорали синаптические связи.
        Он тронул Настю напряженным языком, и через каких-то тридцать секунд она громко кончила. Оставшуюся в одних телесного цвета чулках обмякшую девушку подтолкнули к широкой кровати. Аккуратно уронили на нее. Сами раздевались по очереди - пока один стаскивал с себя одежду, другой оставался с Настей. Последней Жека уронил на пол свою черную футболку с надписью: «Bad Obsession». Он взглянул на постель. Полное безумие. До этого такое он видел только в порно. Вид Лукаса, занявшего позицию между бедер лежащей на спине девушки, будто обжег электрическим кнутом Жекино тело. Словно дотронулся до оголенного провода. Жека нагнулся к Настиному рту, поцеловал его, снова почувствовал аромат женевьера, а потом выпрямился и ощутил на себе ее пальцы, а потом - губы и язык. Занятый рот не помешал Насте застонать, когда в нее вошел датчанин. Они двигались, заполняя девушку собой, и бесстыдно сновали глазами по точкам проникновения, хорошо видным в свете, попадающем в комнату из приоткрытой ванной. Сжимая ладонями груди, Настя по-кошачьи выгибала спину. Потом Лукас потянул девушку за руку, поставил в «доги стайл» лицом
к себе. Они делали это, постоянно меняясь, пока девушка не прошептала, борясь с асфиксией:
        - Парни, ну хватит лялькаться уже. Трахните меня наконец вдвоем. Пока я не испугалась… Ди пи ми, плис…
        Оказалось, что в роликах с «RealityKings.com» это происходит проще, чем в жизни. Здесь Лукас долго не мог попасть в Настю, оседлавшую Жеку. Когда тому надоела возня датчанина, он ссадил Настю с себя. Сказал:
        - Да подожди ты. Сейчас я вам покажу, где здесь хунд беграбен.
        Он уложил смеющуюся Настю на бок, сам встал перед ней на колени. Медленно преодолевая упругое сопротивление, краем глаза он видел, как Лукас водит своим прибором по останкам наркодорог, собирая остатки спидов.
        - Ай!
        Настя вздрогнула и глубоко задышала, когда Жека сказочным единорогом проник в нее и начал аккуратно двигаться. Приоткрыв рот, она потянулась к датчанину, застонала, облизывая его языком. Отстранившись, прошептала:
        - Кам он! (Иди сюда!)
        Подалась навстречу, закинув ногу ему на плечо. Обернулась к Жеке:
        - Только не торопись, пожалуйста…
        Пытаясь не взорваться, Жека прикрыл глаза. Ощутил выступившие на спине капли пота. Став на порядок более чувствительным, он продолжал двигаться. Где-то на другом краю Галактики и в то же время совсем рядом двигался Лукас. В какой-то момент Жека почувствовал, как датчанин тронул его за руку.
        - Чэйнж, гай (давай поменяемся, чувак), - попросил он. - Плиз.
        - Йес, - за Жеку ответила Настя. - Йес, чэйнж.
        Они остались стоять на месте и только помогли ей перевернуться на другой бок. Жека вошел в Настю, глядя в ее распахнутые затуманенные глаза. Она обхватила его ногой, гладила его плечи, а потом дернулась и задрожала, когда за ее спиной стал двигаться Лукас. Зашептала, сбиваясь с языка на язык:
        - Йес… Ох, йес… Да, пожалуйста, фак ми, гайс…
        Руки Лукаса и Жеки, блуждая по ее телу, встречались то на ее груди, то на ягодицах, словно дружеские рукопожатия.
        - Ох, фак май эсс… Пожалуйста, донт стоп, мальчики… Я уже сейчас… Да, еще… - продолжала шептать Настя в наполненном эндорфинами полумраке номера, пока ее шепот наконец не растворился в глубоком, как море, стоне.

* * *
        Он не ожидал увидеть тут других знакомых, кроме Матроскина и Святых Угодников. Но увидел.
        Жуткий момент узнавания произошел, когда Жека, пробравшись через зрителей, застывших то ли в янтаре, то ли в клее разлитого эмбиента, двинулся в сторону, где прятался местный туалет. Хотелось не столько отлить, сколько, наклонившись над унитазом, выблевать из себя все эти больные флэшбеки.
        Тут он и заметил их.
        Две девушки расположились в углу зала, как можно дальше от зрителей. Посетители «Martian Time-Slip» инстинктивно огибали их, как огибают заросли крапивы, растущей вдоль тропинки.
        Одна своими афрокосичками напомнила инопланетянина-растамана из фильма «Хищник». Жека уже видел ее сегодня за рулем едва не сбившего его черного «ягуара». А до этого - во взорвавшемся ангаре.
        А вторая… Вторая должна быть мертва, потому что это в нее попали две пули, выпущенные Марком на стройке. И это она тогда лежала на пыльном бетонном полу, раскинув руки-ноги, словно морская звезда. Сейчас она сидела в инвалидной коляске.
        Это что, снова за ним? Стоят у самого выхода, так что не выскочишь незамеченным… Из-за вчерашнего «биммера»? Но девушки вроде бы никого не искали. Они просто смотрели в сторону сцены. Та, что в коляске, даже прикрыла глаза.
        Жека нырнул в малоподвижную толпу, в которую вещало свободное радио Альбемута. Его обдало волной ледяного страха. И он сразу вспомнил, как зовут этих двух.
        Стальные Симпатии, вот как.
        15. Барсуки
        Восьмибалльные пробки наглухо закупорили Центр. Машины еле двигались в плотном железном потоке, постоянно застревали, судорожно подергиваясь, как в агонии, а над ними бушевал невидимый шторм человеческих эмоций.
        - Я худею от такой борзой борзости… - прокомментировал Павел, когда прямо перед ними из соседней полосы вырулил затюнингованный, кофейного цвета (в документах такой называется «каштановый металлик») «Порш-Кайен». - Наглый… И номера у него, смотри, какие красивые… Ну куда ты прешь?..
        Павел посигналил, отпугивая пристроившуюся за «кайеном» дамочку на «тойоте».
        - Что им вообще тут надо?
        - Вторая половина пятницы, - пожал плечами Троцкий.
        - И что?
        - У всех есть какие-нибудь дела, которые не хочется оставлять до понедельника, чтобы висели над душой все выходные.
        - Висели над душой? - Павел мельком глянул на Костаса. - Они что, бухать будут этой душой? Или трахаться в нее? И что, у всех дела здесь, на Кирочной?
        - Не у всех, - пожал плечами Троцкий. - Кто-то на Таврическую пробирается или на Литейный…
        - Шутишь, что ли?.. И где этот чертов инвалид?..
        Костас приподнялся в своем кресле. Белый «ягуар», от которого они отстали на последнем светофоре, мелькнул впереди.
        - Вон он.
        - Да вижу… Ну и город, - покачал головой Павел. - Народу - хоть жиром «язвенника» намазывайся, чтобы пролезть…
        - Чьим жиром? «Язвенника»? - переспросил у коллектора Троцкий.
        - Барсучьим, - ответил Павел, перестраиваясь. - Раньше в деревнях так барсука называли, потому что его жиром язвы лечили. У бабки моей язва двенадцатиперстной кишки была, так она у соседа-охотника этого жира выменяла - и ничего, залечила. Только все равно от инфаркта померла потом. Ну да все там будем…
        Сзади вдруг надавили на заливистые клаксоны, притормозили. Белый внедорожник, украшенный похабной аэрографией, помигал фарами. Павел не обратил на него никакого внимания.
        Костас вспомнил, как в детстве читал фантастическую повесть про подземную лодку - изобретенный учеными механизм, способный перемещаться в толще земли. Он не любил читать, но удивительная идея подземной лодки захватила его и заставила перелистывать страницы взятой у одноклассника книжки. То, как Павел вел сейчас «мерседес», вклиниваясь, вворачиваясь, ввинчиваясь в почти монолитный поток автомобилей, напомнило Костасу эту повесть. Так, наверное, вгрызалась в каменную породу та книжная субмарина… Кругом железо - чужое, безразличное, подчас враждебное. Обступало их, грозило смять в лепешку, покорежить… Одна из причин, по которой Троцкий не покупал машину.
        Павел вдруг успокоился, произнес:
        - Я худею… Я тебе сейчас так покажу палец, костей не соберешь.
        Тот, к кому он обращался, будто услышал через два стекла его тихий голос и сразу отстал.
        «Ягуар» впереди свернул направо, потом - еще раз, уже налево. Улицы сузились, но на них стало заметно свободнее. «Мерседес» с Павлом и Троцким догнал белую машину и пристроился сзади. «Ягуар» замигал правым поворотником, притормозил и стал аккуратно вползать на всего пару минут как свободное место между припаркованными у тротуара автомобилями.
        - Повезло ей! - проговорил Павел. - А нам где втиснуться?.. Посмотри, туда не воткнемся?
        - Точно нет, - ответил Костас.
        - Сам вижу! - с раздражением произнес коллектор. - Куда же тут податься?
        - Бросай «мерин» так, - предложил Троцкий. - Я покараулю - если что, своей «коркой» посвечу.
        - Нет уж, - ответил Павел, проезжая мимо замершего, как спящий хищник, «ягуара». - Пойдем вместе! Две головы лучше. Если что, хоть сразу обе не отрежут. Да и этой… - он кивнул назад, в сторону удаляющегося «ягуара», - нужно помочь. Один я заколебаюсь ее мощи ворочать… Как она, интересно, выбирается из тачки, когда никого рядом нет?
        Пришлось проехать почти квартал, прежде чем они увидели перед второсортным салоном красоты с грязными окнами пятачок для парковки.
        - Выходи давай, - сказал Павел Костасу. - Иначе потом дверь не откроешь.
        Стоя на засыпанном песком тротуаре, он смотрел, как Павел загоняет «мерседес» словно пробку в бутылочное горлышко. Владелица красного «Ниссана-Джук» (туфелька в треугольнике на заднем стекле), засевшая в салоне красоты перед маникюрным столом или в кресле парикмахера, теперь сможет сесть в свою машину только через пассажирскую дверь.
        В небе висела бледная, умирающая луна, а с крыш свисали наросшие в оттепель сосульки, похожие на хрустальные люстры, которые все равно не помогут отодвинуть сгущающиеся сумерки.
        - Пойдем, - проговорил коллектор, оказавшись рядом с Костасом, и, не оглядываясь на свою машину, зашагал к месту парковки «ягуара».
        Идти рядом не хватало ширины тротуара, и Троцкий шел сзади, уткнувшись взглядом в широкую спину Павла, затянутую в черную куртку с желтой надписью «Ferrari».
        Девушка, приехавшая на «ягуаре», к его удивлению, уже ждала их в коляске снаружи автомобиля. Впрочем, кто знает, какая у нее степень обездвиженности? Руками она владеет, может, и ноги лишь частично парализованы? Хотя как могут быть частично парализованы ноги? Инвалидная коляска, в которой сидела девушка, не выглядела инвалидной коляской. Скорее, экологичным и эргономичным средством передвижения из далекого будущего. Те инженеры и конструкторы, что не смогли устроиться в фирму, выпускающую эти коляски, теперь занимались более простыми и дешевыми вещами. Самолетами, к примеру.
        - Вы куда пропали? - спросила девушка, когда Троцкий и Павел остановились в полутора метрах от нее.
        Голос звонкий, совсем неинвалидный.
        - Искали, где припарковаться, - хмуро ответил Павел, бесцеремонно разглядывая девушку. - Думали тебе помочь, а ты уже сама выбралась.
        - Сама? Еще нет, не выбралась, если ты про это дерьмо с моими потерянными документами. А если про машину, то да, я взрослая девочка. Хоть и в коляске.
        Пока она говорила, Костас смог как следует разглядеть девушку, которую до этого видел только с улицы сидящей в салоне «ягуара».
        Красивое лицо, которое не портили ни полное отсутствие косметики, ни выражение суровой решительности. Светлые волосы, зачесанные вверх и назад, как иглы встревоженного дикобраза. Руки в перчатках без пальцев, короткое и тонкое черное прямое пальто, неподвижные ноги в синих с потертостями джинсах и в армейских ботинках. Непроизвольно Троцкий подумал о том, как она ходит в туалет. Они знакомы с ней, если это можно назвать знакомством, несколько часов, за которые Костас сам дважды сбегал по нужде, на заправке и в «МакАвто» у КАДа, а девушка только сейчас первый раз за все время выбралась из «ягуара». Памперсы они, колясочники, что ли, носят? Или есть какие-то хитрые и высокотехнологичные, под стать ее коляске, катетеры? Думать о том, что где-то у этой девушки спрятан пластиковый мочеприемник, было так же неприятно, как размышлять о том, что рано или поздно умрешь. «Все там будем…» - сказал Худой. И, судя по общему настрою, скоро могла дойти очередь до человека, угнавшего у Инги кабриолет.
        Ну, может, он и не умрет (это как крикнуть: «Мать твою, ты - труп!» человеку, въехавшему в зад твоей новой иномарки), но свое получит - это точно, сомневаться в этом не приходилось.
        Троцкий вспомнил, как в Пушкине, на подъездной дорожке перед таунхаусом Зарайского, Павел, наклонившись к «ягуару», минут пять о чем-то разговаривал через опущенное водительское стекло. Потом обернулся к Костасу, кивнул ему, что бы это ни означало, и, обойдя дорогую машину, сел на переднее сиденье. Там он проговорил еще с четверть часа. Костас вернулся в «мерседес» и смотрел из теплого кожаного салона на стоящего в дверях своего дома Зарайского. Тот замерз, но уходить боялся. Наконец Павел вышел из «ягуара» и махнул рукой, подзывая бывшего директора медцентра. Тот поспешно бросился к нему. Они с коллектором перекинулись несколькими фразами, Зарайский часто-часто закивал, а Павел развернулся и направился к «мерседесу». Пропустил проплывший мимо «ягуар», сел в машину, затащив с улицы в салон шлейф холода.
        - Что там? - спросил Троцкий, подождав, пока Павел заведет двигатель.
        - Двигаем за ней… Она согласна, что обе наши проблемы имеют один способ решения - найти угонщика. Чем быстрее, тем лучше. Сказала, у нее есть вариант, который можно попробовать, но подготовка займет время. Так что нет смысла тут отсвечивать… Перед самым Пушкином есть «лукойловская» заправка. Там и подождем.
        - Ясно, - пожал плечами Троцкий, понимая, что не очень-то ему и ясно.
        На АЗС, спрятанной между засыпанных снегом елок, уже стоял белый «ягуар» с незаглушенным двигателем.
        - Звонит кому-то, - вглядевшись, произнес Павел.
        - Я в туалет тогда…
        - Кофе возьми мне, - попросил коллектор. - Черный, три сахара.
        Когда Костас вернулся, Павел кивнул, принимая из его рук картонный стаканчик с кофе.
        - Горячо… - угнездил он его на специальной подставке и заметил: - Она все еще треплется.
        - Ну, может, ей мама позвонила или подруга.
        - Да не похоже, чтобы у таких, как она, были мамы… Ладно, пусть разговаривает, пока кофе попьем, музыку послушаем…
        - Мне понравится твоя музыка?
        - Я худею… - сказал Павел, выбирая папку на воткнутой в магнитолу флэшке. - Не понравится - пойдешь погуляешь. Места кругом много. Лес…

* * *
        - Нам сюда, - притормозив напротив зеркальных витрин, сказала девушка.
        - «Барсуки», - вслух прочитал Троцкий подсвеченную вывеску на недавно выкрашенном фасаде здания, бывшем доходном доме девятнадцатого или какого там века.
        - Ударение на второй слог, - поправила его девушка. - И читается в два слова.
        - Э… - протянул Костас. - «Бар суки», что ли?
        Девушка кивнула.
        - Владелица - некая Гулай Серкебаева. Говорят, она действительно еще та сука, но, судя по вывеске, отсутствием самоиронии не страдает. Ее отец, серьезный казахский бизнесмен, ведет дела в Питере и успешно, потому что выкупил весь этот дом…
        - Я худею…
        Четыре этажа, задрав голову, сосчитал Троцкий. И длинный-предлинный фасад, перед которым стоял «бентли». Это ж какие и с кем надо вести дела?
        - Послушай, как тебя зовут? - спросил вдруг Павел у их спутницы.
        - Пусть будет Ева, если это важно… Первые два этажа Гулай отжала у папы под свой клуб. Она в детстве занималась танцами, у нее получалось, папа решил, что пойдет и в смежной области, поэтому не отказал дочери… К тому же это хорошая прачечная, чтобы бабки отмывать. А еще - наркоту здешней публике вбанчивать.
        - Мы зачем здесь? - перебил Еву Троцкий. - Наркотики я не употребляю, а дэнсить еще рановато…
        Прищурив правый глаз, девушка разглядывала свое отражение в витрине. Костас почувствовал неловкость. Молодая симпатичная девчонка - и не может ходить. А он еще, придурок, пошутил про танцы…
        Отражение молодой симпатичной девчонки встретилось взглядом с Троцким. Потом Ева резко развернулась в коляске на месте, подняла голову на спутников. Спокойно сказала:
        - Знаешь, я все это место и еще десять таких по кирпичикам раскрошу, чтобы только опять начать ходить…
        - Извини, - сглотнул Троцкий. - Дурака свалял.
        - Ладно, проехали… У папы Гулай, мне шепнули, связи с криминалом. Один из его партнеров когда-то по уши был замазан с автомафией, той, что контролирует угоны. Старые связи у него должны остаться… Серкебаев-старший во второй половине дня обычно тут зависает, даже деловые переговоры иногда проводит. У него вроде офиса в «барсучьем» ви-ай-пи. Тут его и достанем, попросим о помощи.
        - А если он не захочет помогать? - спросил Костас, думая о том, что Ева подразумевала под словом «достанем».
        Девушка не обратила внимания на его вопрос, а просто сказала:
        - Слушайте, как поступим…

* * *
        С серьезным напряжением они втащили коляску по ступенькам. Троцкий придержал железную дверь, тяжелую как смертные грехи, и Ева первая вкатилась в «Барсуки».
        - Добрый день, - сказала она уставившейся на нее в изумлении троице, дежурившей у входа.
        Двое мужчин выглядели диким коллажем различных культур: славянские лица из сказок Роу, телосложение практикующих сумоистов и блестящая униформа, похожая на костюм Бэтмена без маски, но с привешенными эполетами адмирала Нельсона. Старшей в троице оказалась девушка - высокая, стройная белоснежка в накинутом на плечи пальто и с электронной сигаретой во рту. Прервав ленивый треп с коллегами, она легко соскочила с барного стула и выдвинулась вперед для того, чтобы произнести: «Извините, сегодня закрытая вечеринка, вход только по приглашениям». Не успела, потому что спутница Павла и Костаса ее опередила.
        - Я договаривалась о встрече с Гулай, меня ждут. Что-то вроде кастинга, я так понимаю… А это, - она обернулась к вошедшим за ней, - со мной.
        - Да? Э… - протянула белоснежка-хостес, переглянулась с охранниками, потом улыбнулась, показав чуть кривоватые зубы. - Одну минутку, пожалуйста.
        Сделав знак бэтменам-сумоистам, она ушла за стеклянную дверь, ведущую внутрь клуба. Вырвавшиеся оттуда на секунду биты качнули воздух в тесном «предбаннике». Один из охранников, держа в руках металлоискатель, шагнул к посетителям.
        - Извините, нам придется проверить ваших друзей.
        - Да, конечно, делайте, что должны.
        Травмат, который им отдал Павел, не дожидаясь, пока его найдут, удивления не вызвал. Охранник убрал его в сейф, перед дверцей которого стоял барный стул.
        - Скажете на выходе, отдадим, - небрежно произнес бэтмен. - Только не забудьте, а то их у нас и так скопилось. Хоть оружейный магазин открывай.
        Сухие трескучие биты снова ворвались в «предбанник».
        - Всё в порядке. Вас ждут, - сказала девушка с электронной сигаретой и выдохнула изо рта пар. - Ваши друзья смогут подождать вас в баре. Андрей, проводи… И покажи, где у нас гардероб…
        Про гардероб они не подумали. Позже это могло стать проблемой. Раздеваться не стоило, но, кажется, сейчас другого выхода не было. Пришлось сдать одежду и дождаться от молодого гардеробщика номерков - стильных черных прямоугольников из пластика, неровные цифры на которых будто вручную выцарапали раскаленным гвоздем, а потом залили белой краской.
        Само заведение напоминало декорации к съемкам фильма, если бы Ридли Скотт затеял вдруг снять высокобюджетное порно. На эту мысль наталкивала находящаяся на втором этаже танцплощадка со стеклянным полом, как раз над барной стойкой из авиационной дельта-древесины, куда бэтмен Андрей усадил Павла и Троцкого. Можно сидеть, выпивать и, задрав голову, любоваться открывающимися видами. Сейчас, впрочем, любоваться было нечем. Танцпол был мертв. Видеть ночной клуб в такое время все равно что разглядывать Мисс Вселенную без макияжа. Но легко можно представить, как в три часа ночи это место забито людьми, похожими на персонажей с картин Терри Роджерса, - золотоволосыми стройняшками в полупрозрачных туниках, загорелыми блондинками с коллагеновыми «утиными» губами и в обтягивающих джинсах, кудрявыми мачо с «кубиками» пресса, виднеющимися из-под полурасстегнутых рубашек, и будто бесполыми, андрогинными существами с непонятно чем между ног.
        - Что за музыка такая? - прислушался Павел к звукам, играющим из развешенных по углам колонок задумчивым, будто натянутым на поломанный каркас. - Рак мозга в два счета можно заработать.
        - Иди погуляй, - отомстил Костас, вспомнив заправку и альтернативные гитары, мучившие его в «мерседесе». - Места много… Это ликвид-фанк, драм для девочек, лейбл «Shogun Audio» или вроде того.
        Павел покачал головой.
        - Ты что сейчас такое сказал? На каком языке?.. И как эти девочки под такое вообще танцуют?
        Троцкий засмеялся:
        - Ты не ухватываешь суть. Какие танцы? Хапаешь стимуляторы и отрываешься!.. Думаю, наркобароны могли бы отстегивать всем этим продюсерам от драма процент своей прибыли. Премию за повышение продаж.
        Над головой скользнула тень. Костас бросил туда взгляд и попытался сначала не испугаться, а потом - не удивляться, увидев в террариуме из дымчатого стекла над барной стойкой пятнистую рептилию. Он проследил, как толстая, с руку атлета, змея, неслышно шурша по камешкам, уползла в другой конец террариума, и пожалел животное, вспомнив, что пресмыкающиеся, от природы глухие, чувствительны к вибрации. Здешние басы и барабаны, наверное, уже свели эту тварь с ума.
        - Ну конечно, - кивнул коллектор, продолжая разговор. - И заметь, это говоришь ты, коп, который, по идее, должен бороться с наркоторговлей.
        - Я борюсь с угонами. А с наркоторговлей другой отдел борется. Но там у них тоже есть жены и дети, машины и дачи в кредит.
        - Кофе, пожалуйста. Один. Черный, - попросил Павел у приблизившегося к ним бармена. - Будешь что-нибудь?
        - Не хочу, спасибо.
        Когда бармен, симпатичный парень с небольшим шрамом на подбородке, отошел, Троцкий спросил:
        - Как думаешь, где он? Казах этот…
        - Наверное, на втором этаже. Обычно там VIP-зона, чтобы симпатичных телочек с танцпола по «лексусам» и «кайеннам» растаскивать.
        Мимо них прошел массивный охранник, пять минут назад закативший коляску с Евой в светящийся «OTIS» в углу, поднявший их - прямо инопланетяне по лучу света в «тарелку» заволокли - на третий этаж.
        - Всё в порядке? - окликнул охранника Павел.
        - В полном. Проводил вашу подругу, - кивнул бэтмен-сумоист, направляясь к своему рабочему месту.
        Ему бы вместо ног гусеницы, а то ведь тяжело бедняге, глядя вслед человеку-горе, подумал Костас.
        - Пройдусь посмотрю, что да как, - поднялся он со своего места.
        И легко взбежал на второй этаж.
        Темный танцпол. Флегматично замерший в ожидании праздника дискошар. Вдоль стен - низкие диваны со столиками. Специальные. Сядешь на такой, и видно, как танцующие девушки светят из-под мини-юбок трусиками. Усадишь девушку, и у той с тем же эффектом задерется платье.
        Пустынная, с неярким и уютным освещением зона VIP за стеклом - большой террариум, только для людей. У входа скучал еще один огромный секьюрити, которому бы тоже не повредило наличие гусеничного хода. Как туда пробиться без поддержки авиации и артиллерии, если Серкебаев-старший действительно там? Похоже, план Евы далек от реальности. Конечно, вдвоем с Павлом они с этим бэтменом справятся, но налетят другие, поднимется шум, и заварушка начнется раньше времени. Пристукнут весь наш отряд, подумал Костас, чувствуя внезапный озноб. Боится он, что ли? Или это все недолеченный грипп?
        - Девушка, извините, - остановил он пробегавшую мимо официантку, - где у вас здесь туалет?
        Следуя полученным указаниям, он нашел дверь с табличкой «WC. Man», вошел в оглушающее после ликвид-фанка безмолвие белого кафеля и внезапно увидел того, кого искал.
        Кем еще мог быть этот моющий руки пожилой жилистый казах в дорогом костюме? Он мельком глянул на вошедшего Костаса и переместился на пару шагов в сторону, к электросушилке для рук. Соображать пришлось на ходу. Момент идеальный - выцепить бизнесмена, пока он в туалете. И плевать на позывы мочевого пузыря. Но не рано ли? Как там Ева?
        И тут зазвонил телефон. Троцкий взглянул на экран.
        Цифры, номер не занесен в память. Она?
        - Алло? - отрывисто произнес он, перекрикивая работающую сушилку.
        - Начинайте, - услышал он голос Евы.
        Нажав отбой, Троцкий обернулся и громко окликнул выходящего из туалета казаха.
        - Булкирбет Ансарович, - он надеялся, что произнес правильно.
        - Да? - посмотрел на него Серкебаев-старший.
        - Прошу прощения, одну минуточку, - Костас говорил, не думая, как будут звучать его извинения в контексте того, что он скажет дальше. - Вы должны выслушать меня и помочь мне и моим товарищам.
        Автоматическая сушилка выключилась, словно возмущенная наглостью Костаса, и пространство туалета погрузилось в тишину. Отражение Троцкого с удивлением глянуло на Костаса из зеркала.
        Серкебаев-старший поморщился, словно его нос уловил запах тухлятины.
        - Помочь? Вы кто, молодой человек? Мне вызвать охрану, чтобы она помогла вам? - он скользнул взглядом по адидасовской кофте Костаса.
        - Вызывайте, если хотите, - пожал плечами Троцкий. - Но тогда вашей дочери, с которой сейчас наверху моя знакомая, прострелят обе коленные чашечки.
        - Что? - глаза казаха чуть расширились, потом он часто-часто заморгал, будто ему в лицо угодили шоколадным тортом. - Ты что тут плетешь?
        Он опустил руку, которой собирался толкнуть дверь туалета, и сделал шаг в сторону Троцкого. Потом еще один.
        - Помните, как танцевала ваша дочь, - глядя на неожиданно заблестевший испуг в глазах собеседника, произнес Костас. Он достал свое удостоверение, раскрыл и сунул в лицо казаху для большего психологического эффекта. - А это, чтобы вы знали, кто я. Никакой анонимности. Телефон доверия сможете найти в интернете.
        Дал Серкебаеву-старшему разглядеть фотографию, закрыл и убрал в карман.
        - Позвоните дочери. Она вам подтвердит, что сидит у себя, - Троцкий кивнул вверх, на потолок, - под прицелом пистолета… Да соображайте вы быстрее!
        - У меня телефон за столиком остался, - растерянным голосом произнес Серкебаев-старший. - На входе охрана, твоя знакомая не смогла бы пронести оружие.
        - Она приехала в инвалидной коляске, сказала, что ее ждет ваша дочь, ее не стали обыскивать… Я же говорю, позвоните…
        - Пойдем, - казахский бизнесмен вдруг принял деловой вид и распахнул дверь туалета, обернулся на Троцкого. - Ну, чего стоишь?
        Они вышли из туалета.
        - Он со мной, - показал Троцкий на подоспевшего Павла.
        - Хорошо, - без всяких эмоций кивнул Серкебаев-старший и быстрым шагом, словно они поменялись ролями и теперь он диктовал условия, направился к террариуму VIP-зоны. - Пропусти их, - бросил он охраннику.
        Во вкрадчиво освещаемом «випе» звучал сонный саксофон, еле уловимо пахло кофе и цитрусовыми. На столике возле чуть примятого задом бизнесмена углового дивана, обитого светло-коричневой кожей, лежали айфон, блокнот с дорогой с виду авторучкой, пара раскрытых журналов. Один, наполненный диаграммами и графиками, по бизнесу, второй - с рекламой автомобилей и девушками. Тут же стоял пузатый бокал с недопитым коньяком. Присев на прежнее место, Серкебаев-старший схватил айфон, нашел нужный номер, нажал вызов.
        - Алло, Гуля, - говоря, он сверлил глазами усевшихся напротив него Троцкого и Павла. - Это папа… Тихо!.. Успокойся, все будет в порядке… Да тихо ты!.. Пожалуйста, не плачь… Я все сейчас сделаю… Держись. Перезвоню… Мэн сэни жаратам…
        Он бросил трубку на диван рядом с собой и посмотрел на Павла. Потом перевел презрительный взгляд на Троцкого.
        - Твари вы… Людей берете в заложники? Думаете, так разбогатеете? Сколько вам нужно? - спросил он, глядя на него в упор.
        - Нам не нужны деньги, - ответил Костас, стараясь не думать о переполненном мочевом пузыре, - он так и не сходил в туалет. - Я же сказал, мы нуждаемся в вашей помощи… Мы хотим, чтобы вы связались со своим компаньоном, с Замалаевым. Пусть поднимает все свои старые связи. Нам нужна информация о том, кто вчера мог угнать у моей коллеги машину, красный кабриолет «BMW», и где нам ее теперь искать.
        - Я что-то не понял… - прищурился Серкебаев-старший.
        - Мы сейчас сделаем звонок, и в колено вашей дочери влепят пулю, - подключился Павел. - Маленький кусочек свинца, который сделает ее хромой на всю жизнь. Тогда поймете. Меньше вопросов задавайте, все равно никто на них отвечать не собирается.
        Павел потянулся к блокноту, раскрыл его и размашисто написал ручкой несколько букв и цифр.
        - Это госномер угнанной машины. Можете начинать.
        Было видно, что Серкебаев-старший, ожидавший совсем другого, растерялся окончательно.
        - Да я не знаю, Замалаева сейчас даже нет в стране, он за границей где-то… На Бали. Или в Гоа. Зима ведь…
        - Понимаю, разница во времени, но верю, вы найдете слова, которые убедят его, что, решив вам помочь, он выберет верный путь. Делайте, что хотите: расскажите правду обо всей ситуации, пообещайте отдать часть своей доли в бизнесе, угрожайте… Да как угодно поступайте.
        - Не понимаю, какое все это имеет отношение ко мне… Разве это не ваши проблемы? Так и улаживайте сами.
        - Я думал, мы как раз их и улаживаем. Или теряем время?.. Подумайте лучше про дочь…
        Серкебаев-старший резким движением ухватил бокал, махнул залпом недопитый коньяк, снова взялся за телефон.
        - Я отойду, при вас разговаривать не буду, - предупредил он.
        - В полицию только не вздумайте звонить, потому что полиция здесь, рядом с вами… - Павел кивнул на Троцкого.
        - Я в полицию не звоню никогда, - веско уронил казах и стал тыкать пальцем в сенсорный экран айфона. Палец дрожал. - Катя! - посмотрел он над головами сидящих Троцкого и Павла. - Принеси нам еще выпить. Того же, всем троим… И предупреди, чтобы сюда пока никого не пускали.
        - Хорошо, Булкирбет Ансарович, - раздался женский голос.
        - Вы представляете, сколько это займет времени? - спросил Серкебаев-старший. - Если Замалаев все-таки согласится…
        Павел кивнул:
        - Будем ждать. Нам ничего другого не остается.
        Серкебаев-старший отошел. Появилась официантка с подносом, поставила на столик три бокала с коньяком, а пустой бокал забрала. Официантка была бы красивой, если бы не крупная, сантиметров пять в диаметре, родинка справа на шее. Костас вспомнил кривые зубы девушки на охране и шрам на подбородке бармена. Что за дресс-код тут у персонала? Никого не берут на работу без маленького дефекта во внешности?
        Он посмотрел на бокалы, будто олицетворяющие собой восточное гостеприимство хозяина.
        - Выпью. Нервы успокоить, - сказал он Павлу. - Наверное, попробую такой раз в жизни. Вряд ли это «Старый Кенигсберг».
        - Главное, чтобы без клофелина.
        - А я его бокал возьму…
        Растекаясь по языку, коньяк менял вкус с виноградного на сухофрукты и обратно, потом рецепторы накрыла волна медового послевкусия. Троцкий сделал еще глоток, думая о том, что чуть больше суток назад он был почти счастлив: ему продлили больничный, он собирался вернуться домой, послушать выкинутый в сеть свежий трек «Касты», может быть, немного выпить, позвонить кому-нибудь из парней… А теперь он сидит в странном месте и, чтобы помочь своей бывшей, шантажирует человека, взяв в заложницы его дочь. Благими намерениями устлана дорога в ад.
        Он взглянул на Павла. Тот, не отрываясь, смотрел на расхаживающего по дальней части VIP-террариума Серкебаева-старшего. Казахский бизнесмен с ожесточением говорил в трубку.
        Костас пригубил еще коньяку. Им оставалось только ждать. И совсем не факт, что все окажется не зря. Может, встать и уйти?
        Он поднялся с места.
        - Ты куда? - спросил Павел.
        - В туалет, - ответил ему Троцкий.
        - Смотри там осторожнее. Непонятно, кому этот Тамерлан звонит.

* * *
        - Как говорил товарищ Христос: ищите и обрящете, - услышал Костас над ухом голос Павла.
        Фраза показалась ему знакомой, вроде «Федя, дичь!», но он никак не мог вспомнить, откуда должен ее знать. Сейчас не до этого. Первые посетители заведения расступались перед Костасом, катящим коляску с девушкой. На коленях у Евы матово блестела «беретта». Павел прикрывал их отступление с тыла, насколько это возможно сделать голыми руками.
        Но обошлось. Сначала они притормозили у гардероба, потом Павел получил у нервничающей охраны на выходе свой травмат. Он помог Троцкому, чуть не загремевшему по ступенькам вместе с инвалидным креслом. Две подъехавшие на такси парочки безмолвно взирали с тротуара на их манипуляции. Один из парней не самым трезвым голосом поинтересовался:
        - Помощь нужна?
        - Нет, - ответил Костас. - Спасибо.
        - Антоша, у нее оружие… - одернула спутника девушка, взглядом указывая на «беретту».
        - Да это так, китайская зажигалка, - мгновенно среагировал Павел. - В любом ларьке…
        Они откатили коляску от входа, остановились перед «ягуаром».
        - Не верю, что нас выпустили, - признался Костас.
        - А что им, пальбу в клубе устраивать? При гостях? Валить копа? - пожала плечами Ева. - Тем более что сделано, то сделано… Ущерба никакого, только моральный. А за то, что я со стволом прошла, начальника охраны уволят, делов-то…
        Когда они заходили в «Барсуки», опускались ранние серые сумерки, а теперь на улице стояла тьма, разбавленная мазками городских огней. Они проторчали внутри больше трех часов, но получили кое-какой результат.
        - Холодно, - произнес Троцкий, натягивая шапку. - Давай помогу с пальто, - сказал он Еве.
        - Помоги, - Ева поморщилась и потерла кисть левой руки. - Вот уж точно сука…
        - Что такое?
        - Укусила меня…
        - Кто?
        - Казашка.
        - Как это укусила?
        Ева подняла руку, показывая укус, но в потемках Костас ничего не увидел.
        - Когда я к ней зашла и пистолет достала, она как раз дорогу раскатывала, но не успела… Потом под стволом ее держала, не давала притронуться к «ореху». На фига она мне там была бы нужна вшмыганная? Пару часов она терпела, но под конец не выдержала, набросилась на меня. Даже пистолета не испугалась, так ее без «первого» ломало… Кое-как отбилась от этой суки, вырубила рукояткой «беретты». Так что последние полчаса она на полу в своей крови провела… Я уже думала, что не выберемся. На всякий случай тяжелую артиллерию подтянула, ждут вон… Ладно, обойдется. Очухается, юзанет… Там у нее «чумы» гора, грамм десять, не меньше.
        - Она на кокаине? - спросил у Евы Троцкий.
        - Нет, на сахарной пудре… - та спрятала под пальто пистолет. - Как, думаешь, я к ней попала? Мне, когда инфу про нее сливали, сказали, что она буч, да еще повернутая на доминации. Сука. Девушкам платит, чтобы издеваться над ними. Раньше по специальным заведениям ездила, а теперь надоело, прямо сюда стала девчонок таскать. Объебошится, наручниками прикует, кляп в рот затолкает и давай арапником и страпоном работать… Я ей позвонила, сказала, что в инвалидной коляске, и скинула свое фото, она чуть на меня по телефону не кончила… Непонятно, что у нее там в голове творится. Смотришь, молодая вроде баба, красивая, а на самом деле - животное. - Ева, морщась, снова потерла укушенную руку. - Теперь хоть в травму езжай. Хрен знает, что за зараза у нее в слюне может быть… Что вам сказал ее отец?
        - Проходил у них наш «биммер», - сказал Павел. - Должен быть в городе. Было предложение по нему… Отстойник, куда его отогнали, на Юго-Западе, возле «Броневой»… Ты про него не слышал, служивый? - обратился он к Троцкому. Тот помотал головой. - Видишь, как органы у нас работают…
        - Уже что-то, - слушая, Ева застегивала свое пальто. - Сейчас едем?
        - Не найдем. Мне же всё на словах объяснили, будем в темноте по пустырям да по гаражам тыркаться как котята слепые. Никуда они не денутся. И эти, - Павел кивнул на витрины «Барсука», - пообещали, что не будут предупреждать угонщиков, потому как мы в этой ситуации правые. Завтра с утра по светлому нагрянем, расставим точки над «i». Будет возможность снова помахать стволом… Кого надо, запрячем за гаражи, привалим снегом.
        - Завтра? - посмотрела Ева на Павла. - То есть вечер пятницы у нас свободен?.. Ну, пусть так. А то я не ела с самого утра… Где, во сколько встречаемся?
        - В десять, пересечение Кубинки и Благодатной. Оттуда вроде совсем близко.
        - Хорошо. Тогда, парни, пока. И спасибо вам.
        - Тебе помочь? - Павел придержал инвалидную коляску Евы.
        - Справлюсь, не надо. Счастливо, - махнув им рукой, девушка осторожно покатила к своему «ягуару».
        - Идем? - позвал Костас Павла.
        - Идем.
        Они двинулись в сторону «мерседеса», когда с другой стороны улицы вдруг помигал фарами припаркованный автомобиль. Открылась водительская дверь.
        - Кто это ещё? - насторожился притормозивший Павел. - Тоже «ягуар», только черный. Ухажер ее, что ли?
        Девушка в кожаной куртке и со светлыми волосами, заплетенными в африканские косички, поглядев по сторонам, двинулась через дорогу к ожидающей ее Еве.
        - Тебе повезло, - хмыкнул Троцкий. - Точно не ухажер…
        Павел пожал плечами.
        - Я в твою сторону. Могу подбросить.
        - До метро.
        - Как скажешь… Ты к Инге?
        - Еще не знаю, - честно сказал Троцкий. - Буду ей звонить.
        - Угу… - кивнул Павел и с досадой произнес: - А ведь завтра суббота. Собирались с мужиками на рыбалку рвануть…
        16. Кессонка
        На покоцанной, будто ее долго и упорно ковыряли тупым ножом, двери висела медная буква «С». Если бы Жека не знал, ни в жизнь не догадался бы, что эта «С» означает «Caballero», «кавалер» по-кастильски. Матроскин, уже бывавший в «Martian Time-Slip», рассказал им с Анникки и Гришей, что дверь здешнего туалета якобы привезена из Испании, из уборной для посетителей королевской ложи закрывшегося еще во времена Франко мадридского театра. Наверное, добавил Матроскин от себя, по замыслу хозяев открывающий эту дверь должен ощущать благоговение, схожее с тем, какое он бы испытывал, лакая коньяк, поднятый с затонувшего наполеоновского фрегата. «Как бы не так, - подумал Жека, входя в туалет. - Какое там благоговение, когда приспичило?»
        Во всяком случае, ничего такого он сейчас не почувствовал. Или все благоговение заглушила резко возникшая боль, прострелившая тело, кажется, до самого костного мозга. Будто нервы намотали на раскаленный стальной прут. Каждое движение стало невыносимым. Жека с усилием потянул на себя испанскую дверь, чувствуя, как боль добралась до живота и принялась драть его грязными нестрижеными когтями. Его прошиб ледяной пот, в ушах зашумело, а к горлу подступила тошнота. Стало трудно дышать. Жека вспомнил, как дед Стас рассказал о своем знакомом, долгое время работавшем в кессонах, закладывая под водой фундаменты мостов. Тот называл кессоны - рабочие камеры, устроенные в воде или водонасыщенных грунтах путем нагнетания давления, - холодными железными гробами. Приятель деда, оттрубивший в этих казематах полтора десятка лет, заработал «заломай» - кессонную болезнь, симптомы которой, вызванные эмболией пузырьков азота, были схожи с панической атакой, обрушившейся сейчас на Жеку. Словно увидев Стальных Симпатий, он резко, без ступенчатой декомпрессии, покинул кессон, в котором хоть как-то пытался устроить себе
нормальную человеческую жизнь, и вновь очутился в среде опасного для жизни криминала.
        На подгибающихся ногах Жека буквально заполз в пустой туалет. Тошнота и паранойя скрутили его желудок, заставив в ближайшей кабинке склониться над не так чтобы очень уж чистым унитазом. Краем уха он услышал, как открылась и закрылась дверь. Кто-то вошел в туалет. «Одна из этих Симпатий? Заметили?» - подумал Жека и изверг из себя эту мысль с новой струей рвоты.
        - Джексон, кочка брусничная! - резкий, как из громкоговорителя, голос. - Брекфаст делаешь? Совсем сноровку потерял? Вроде и выпили немного… А финке такой муж не нужен. Они же там бухают…
        Святые Угодники, понял Жека, держась за стену кабинки.
        - Гриша, иди на хер со своими советами, - он вытер рот куском дешевой туалетной бумаги и вышел из кабинки. - Помощь нужна.
        - Помощь? Да легче легкого! А что делать-то? Волосы тебе вроде бы держать не надо, - посмотрел на него зависший над писсуаром Святые Угодники.
        - Ты закончи сначала свое… Там, у входа, стоят две такие, увидишь - поймешь… Мне мимо них пройти надо. Чтобы не заметили.
        - Не заметили? - переспросил Гриша. - Что, бывшие крали какие-то? Сразу обе? - он ухмыльнулся. - Ну, Джексон, ты мастак. Прямо Индиана Джонс. Или как там звали этого старинного спеца по бабцам? Дон Жуан?.. Не хочешь их с Анькой знакомить, типа?
        Жека прислонился спиной к стене, чувствуя слабость, занявшую место боли, которая исчезла так же внезапно, как и появилась.
        - Гриша, достал со своими версиями, - сказал он. - Лучше думай, что можно сделать?
        - А чего тут думать, Джексон? - Святые Угодники развернулся и застегнул брюки. - Все придумано до нас.
        - В смысле?
        - Знаешь, какое у меня главное правило для создания новых шрифтов?
        - Блин, Гриша, только не грузи своей работой, - поморщившись, попросил Жека. - Нашел время.
        Вопреки своему образу жизни, а также отсутствию какого-нибудь мало-мальски законченного образования, Гриша Святые Угодники работал дизайнером по шрифтам. Зарабатывал на жизнь в занимающейся неймингом небольшой «фирмешке» («Два с половиной компьютера, полтора стула, полкулера и пять начальников», - рассказывал про нее Святые Угодники), раз за разом изобретая требующиеся заказчикам шрифты, легко сопрягая египетский стиль с модерном. Никто, включая его самого, не знал, откуда он их берет. Точно не из головы, потому что даже на работе Гришина голова была занята чем угодно, кроме работы. Наверное, он тащил свои шрифты прямиком из космоса.
        - Так вот, - Святые Угодники ткнул пальцем в сторону Жеки. - Главное правило - всегда смотри по сторонам. Все кругом обвешано баннерами, рекламой, объявлениями и табличками: «Не ходите по газонам! Убьет!» На каждой - свой шрифт. Можно много интересного подметить. Даже на рукописных объявлениях встречаются такие закорюки, до которых сам никогда не додумаешься…
        - Гриха, давай покороче…
        - Если идешь от лифта, в коридоре электрощит висит. На нем еще написано: «ЩУ-3 - 1». Рубленый такой шрифт, а что означает это «ЩУ», хрен его знает. Думаю, если рубильник в нем повернуть, можно свет на всем этаже выключить. И ты в темноте по-быстроляну смоешься от своих бывших клав… Вот тебе покороче!
        - Щиток ведь, наверное, закрыт. Чем откроешь?
        Гриша хмыкнул с видом бывалого медвежатника.
        - Разберемся со щитком.
        - А этот как же? - Жека кивнул на дверь, из-за которой доносился вгоняющий в тоску эмбиент. - Он ведь не на гуслях играет. Сорвешь выступление?
        - Да знаешь, что-то не нравится мне такой музон. Потом, когда свет включат, продолжат. Если компьютер не сгорит, хы-ы… Так чего, гасим?
        Жека помедлил с ответом, потом произнес:
        - Ладно. Только выведи сначала Анникки оттуда.
        - Аньку?
        - Да. Скажи, чтобы ждала внизу на улице. Я буду через пять минут, ну или через сколько ты там электричество вырубишь.
        - Зевс-громовержец, Джексон! Как я ей скажу? Я ж по-английски знаю только «Гутен морген!».
        - Матроса попроси. И дай немного времени. Надо позвонить.
        Испанская дверь в туалет открылась, Жека от неожиданности вздрогнул, но вошел молодой парень в футболке, на которой красовался язык с обложки пластинки «Rolling Stones». Пластинка была древней, старше парня лет на двадцать, что навело Жеку на мысль о том, что вряд ли он на самом деле слушает стариков «роллингов». Просто прикупил в магазине футболку с понравившимся принтом.
        «Языкастый» притормозил на входе, разглядывая их со Святыми Угодниками. В его взгляде читалось беспокойство. Что делают, стоя друг напротив друга, эти двое парней? Выясняют отношения? Не отоварили бы и его случайно.
        Святые Угодники взглянул на вошедшего и посторонился.
        - Проходи. Не ссы, аминь кокосовый… А, ну да. Ты ж за этим сюда и пришел… Джексон, обратный отсчет пошел, - посмотрел он на приятеля и проскользнул к двери мимо все еще робеющего «языкастого».
        Тот, в свою очередь разминувшись в узком помещении с Жекой, заскочил в кабинку.
        Жека глянул в свой паленый айфон. Половина двенадцатого. Поздновато для звонков, но делать нечего. Может, еще не спит.
        Она не спала, но свое неудовольствие внеурочным звонком высказала без обиняков.
        - Да, извините, я понимаю, просто тут такая ситуация… Мне домой нельзя… Теть-Оль, можно я в вашей комнате переночую? Одну ночь, а то я свою… То есть деда Стаса комнату сдаю, ну вы знаете… А в квартире своей… Не могу сегодня в квартире, в общем… Да, один. Ну почти… Подруга со мной… Аккуратная! Очень аккуратная!.. Нет, мы осторожно. Диван ломать не будем… Ага, ключи у Евдокии Дементьевны… Спасибо большое, теть-Оль. Буду должен… Понял. Спокойной ночи…
        Дав отбой, Жека запустил приложение «Taxify», чтобы вызвать к «Марсианам» одну из «императорских карет». Получив сообщение, что «мерседес» с номером «к 364 нк» подъедет через семь минут, убрал айфон в карман, подождал пару минут, толкнул дверь и, все еще испытывая слабость после панической атаки, оказался в зале с людьми, как мухи в паутине барахтающимися в липком эмбиенте.
        Он занял диспозицию с самого края малоподвижной толпы зрителей. Так, чтобы было несложно в темноте добраться до выхода и чтобы не увидели Стальные Симпатии. Повертев головой, он не заметил ни Анникки, ни Матроскина и счел это хорошим знаком.
        Тут погас свет, неожиданно даже для Жеки. Одновременно со светом выключилась и музыка.
        Полная тишина и кромешная темнота длились несколько коротких мгновений. Потом кто-то что-то громко произнес, кто-то засмеялся. Загорелись экраны смартфонов.
        - А я темноты боюсь! - глупо заорал кто-то у Жеки над ухом.
        Что ответили шутнику, выскочивший в коридор Жека не услышал. Выставив перед собой руки, пошел, как ему показалось, в сторону лифта. Оставалось рассчитывать, что он не заблудится в здешних коридорах.

* * *
        Он медленно поднимался из глубин своего, будто вылинявшего состояния и думал, что все развалилось окончательно.
        Сел, откинувшись на локти, поморгал, привыкая к полумраку номера. Девушка спала рядом, разметавшись почти поперек постели. Ее темные растрепанные волосы выделялись на фоне белой наволочки, а само тело - те фрагменты, что не были укрыты одеялом, - напротив, растворялось в сумраке.
        Другой край кровати, справа от Насти, оказался пустым. Жека прикрыл глаза, подумал, что было бы здорово, если бы вся ночная акробатика втроем оказалась сном…
        В стороне от кровати кто-то пошевелился и с ожесточением почесался. Жека закрыл глаза, услышал, как с хрустальным звоном бьются его надежды, и открыл глаза снова.
        Увидел Лукаса. Тот сидел в кресле в углу номера. На коленях он держал взятый с собой из Амстердама ноутбук и время от времени щелкал тачпадом. Голубоватый свет от монитора падал ему на лицо и на поросшую неприятного вида кустистыми волосами впалую грудь, будто накладывал мертвецкого оттенка грим. Глаза датчанина шарили по экрану. От ноута, перекручиваясь, шел провод воткнутых в уши наушников. А сам Лукас был голым. И Жека точно не хотел знать, что там секунду назад чесал у себя этот тип.
        Полежать бы, приласкать, как свернувшегося кота, свое овощное после спидов состояние. Но нет никаких сил находиться тут, в пропахшем сексом номере.
        Жека встал. Лукас оторвался от монитора, выдернул из уха один микрофон наушника и бросил:
        - Хэй.
        Говорил он тихо, боясь разбудить Настю.
        - Хот найт, изнт ит? (Жаркая ночка, да?) - сказал он, заулыбался и посмотрел на Жеку таким взглядом, что тому, и без того не привыкшему размахивать гениталиями перед другими мужиками, срочно захотелось надеть трусы. Только где их найдешь в этой темноте?
        - Иф ви тук хе зэт кьюбен виз аз (надо было ту кубинку еще с собой прихватить), - проговорил датчанин, наблюдая, как Жека, наклонившись, лихорадочно и без всякого успеха шарит рукой по полу в поисках трусов. - Имэджин, вот ит вуд би? (Представляешь, что было бы?)
        «Хер бы у тебя не отсох от натуги? - подумал Жека, натягивая свои наконец обнаруженные боксеры. - Отвалился бы и пошел гулять, как нос майора Ковалева».
        Что же это было вчера такое?
        В ванной комнате он ополоснул лицо водой, пытаясь смыть наркотическое похмелье. Вытерся трехцветным, стилизованным под флаг Нидерландов полотенцем. Подумал, что почистит зубы и побреется потом, когда будет не стыдно смотреть в глаза своему отражению в зеркале. Вышел из ванной примерно так же, как этой ночью вышла из нее Настя, все еще спавшая без задних ног. Потянулся в шкаф за курткой.
        - Вэр аю гоин? (Ты куда?) - спросил Лукас.
        Жека, не оборачиваясь, пожал плечами:
        - Джаст тэйк э уок. Ту гет сам фреш эйр. (Скоро вернусь. Пройдусь, подышу воздухом.)
        Проверил кошелек, паспорт. Услышал:
        - Ай кэнт гоу виз ю нау, мэн. Хиа’з олмост ту хандрид еуроз эт стейк, ай вонт ту трай ту гет… Тэйк кофи фор ми вэн ю гоу бэк. (Не могу с тобой сейчас пойти, чел. Тут в банке почти две сотни евро, надо попробовать взять… Кофе прихвати на обратном пути.)
        Жека взглянул на спящую Настю. Свет из ванной комнаты, отражаясь от большого настенного зеркала, падал ей на подбородок и руку.
        Он спустился, в холле поприветствовал сменившегося за стойкой портье поднятой ладонью. Вышел на улицу, где из-за пасмурной, серой, непроглядной взвеси было влажно, морозно и совершенно неясно, какой час. Через дорогу напротив тускло, как маяк в тумане, светились витрина и вывеска ювелирной лавки «Blood Diamonds». Жека шагнул на тротуар и, только когда рядом остановилось такси, понял, что так и не опустил поднятую в холле для приветствия руку.

* * *
        Такси «Императорские кареты» стояло, выбрасывая в холодный воздух дым из выхлопной трубы.
        Название фирмы написали на дверях «мерседеса» такими витиеватыми, под рукописные, нечитаемыми буквами с кучей завитушек, что Жека даже не удивился, когда Гриша сказал, что этот шрифт придумал он.
        - Игумен Пафнутий руку приложил, хы-ы… В черновиках у Пушкина увидел, ну, где он себя вечно корябал с бакенбардами своими…
        - Остаетесь? - спросил Жека у Матроскина.
        - Конечно, рано еще. Фью скоро подтянется. Так что весь кураж впереди.
        Они обменялись рукопожатиями. Припаркованный в десяти метрах от них черный «ягуар» Стальных Симпатий, которые могли появиться с минуты на минуту, не располагал к долгим проводам. Жека протянул руку Святым Угодникам, тот энергично тряхнул ее, пока Матроскин галантно, чуть ли не с поцелуями ручек, прощался с Анникки.
        Финка села на заднее сиденье такси, Жека устроился рядом.
        - На Старо-Петергофский? - уточнил водитель.
        Голос знакомый.
        Жека пригляделся и в уютной полутьме салона рассмотрел одетого в униформу парня, который вчера бросался под колеса угнанной «бэхи», а сегодня расплачивался с ним за комнату.
        - Что-то нас прямо друг к другу тянет, - пробормотал Жека. - Тебя и не узнать в таком прикиде…
        - Ага, прямо военный летчик. Добрый вечер. Домой?
        - Домой.
        «Мерседес» медленно тронулся с места, Угорь повернул ручку магнитолы:
        - Я джазку подброшу, по инструкции положено.
        Заиграл «Эрмитаж». Не вслушиваясь в музыку, Жека смотрел в окно на плывшую мимо анимешного вида фигуристую девицу с мечом, намалеванную на боку грязно-белого внедорожника. Люди внутри тачки, украшенной аэрографией, были похожи на затаившихся хищников.

* * *
        За окном мелькали стеклянные фасады небоскребов Сити. Они казались модницами, выгуливающими по улицам странных домашних питомцев в виде деревьев с выстриженными в одной вертикальной плоскости ветвями.
        Жека так и не понял, почему из отеля поехал не к «Евромасту», чтобы броситься вниз головой со 185-метровой высоты, а на Роттердам Централ Стейшн. На вокзале он несколько минут втыкал перед расписанием. Уехать можно было куда угодно - в Париж, в Антверпен, в Брюгге, - чтобы там залечь на дно. Расплатившись в автомате заканчивающейся наличкой, он купил билет. Второй класс, пятнадцать евро. В привокзальной кафешке взял американо с молоком в картонном стакане, накрытом пластиковой крышкой, и вышел на платформу. Достал наушники. Отхлебнул, вспомнив умиротворенную улыбку молодой смуглокожей азиатки, индонезийки или бирманки, наливавшей кофе и принявшей у него мелочь.
        Что он такого нашел в этой Насте?
        А она тоже не понимает, чего хочет. Какие шестеренки вертятся внутри нее? Что они тут, на хер, натворили?
        Хотел бы он родиться драконом. Не для того, чтобы заточить красавицу в высокую башню, а только чтобы сожрать ее и преспокойно завалиться спать на груде золота. Нет человека - нет проблемы. А сейчас Настя как пробка на автостраде, зовущейся его затраханской жизнью…
        Стоит тут как герой стихов: «Пьешь кофе, думаешь про фак…» Или других? «Зайку бросила хозяйка…»
        К перрону бесшумно подкатила электричка. Он кинул пустой стакан из-под кофе в урну и, пропустив немногочисленных пассажиров вперед, последним вошел в вагон. Поднялся на второй этаж и сел у окна в свободном купе.
        Электричка тронулась. Жеку подташнивало. Пошли бы сейчас по вагону продавцы мороженого и всякой ерунды, хоть какое-то было бы развлечение.
        17. Кто-то лапку сломал…
        Август, двадцать девять месяцев назад
        Разогретая для выпечки мяса духовка - первое, что приходит в голову Максу, когда они с Солдаткиным из прохладного павильона АЗС выходят в одуряющую жару. Дело близится к трем часам дня, и температура снаружи повышается. Макс с Солдаткиным будто окунаются в теплое молоко и спешат к оставленному «форду». С неба на плавящийся асфальт насыпалось столько пепла, что в нем остаются следы.
        На краю заправки возле «форда» вхолостую тарахтит незаглушенным двигателем пять минут назад подъехавший бензовоз. Его водитель прямо сейчас в павильоне ругается с оператором Аллой. Крепкого вида, как и большинство представителей этой профессии, мужик лет пятидесяти не хочет сливать бензин в резервуар, боится, что его застанет пожар.
        - Я с дороги видел, как лес горит! - кричит он Алле, когда Макс проходит мимо них к выходу. - С дороги! И это при том, что в дыму ни черта же не видно! Ты что, хочешь, чтобы мы тут все взорвались?.. Жить надоело, Алка?..
        Макс так и не узнает, что ответит своему собеседнику Алла, потому что выходит наружу, на пышущую жаром улицу.
        В салоне солдаткинского «форда» под пятьдесят по Цельсию - настоящая душегубка, пахнущая разогретой кожей. Пока Солдаткин включает кондиционер, рубашка Макса успевает взмокнуть от пота. Наконец струи свежего, как море, воздуха врываются в салон. Буквально за пару минут температура падает до приемлемой.
        - Уф! - с чувством произносит Солдаткин. - Жарко, как у негра в заднице!
        - Темно, - поправляет его Макс.
        - Что? - не понимает Солдаткин. - Где темно?
        - Темно как у негра в заднице, так говорят. А не жарко.
        - Если ты такой умный, - огрызается Солдаткин, - то сам возьми и проверь. И вот тогда поймешь, что в ней точно не холодно!.. Да уж, я бы сейчас вставил свой термометр в задницу какой-нибудь Уитни Хьюстон.
        - Она ведь умерла, Лазарь!
        - Лично мне это не мешает пофантазировать, - говорит Солдаткин, но, к счастью, перестает развивать эту тему.
        «Форд» трогается, медленно выкатывается с заправки. Последнее, что остается от этой АЗС в памяти Макса, - появившийся из павильона водитель бензовоза. Он почти бегом направляется к кабине тягача, и Максу становится интересно, до чего они договорились с Аллой.
        По задымленной трассе «форд» ползет вперед с почти черепашьей скоростью. Солдаткина это раздражает, он начинает нервно барабанить пальцами по рулю, но осторожность берет в нем верх. В конце концов, они никуда не торопятся. Попадающиеся навстречу машины тоже не гонят и шарят перед собой фарами, как слепые - руками. Поджаренные радиоволны кружатся вокруг «форда» в немыслимом хороводе, перебивая друг друга в старой магнитоле.
        Пятнадцать медленных километров спустя Макс с Солдаткиным замечают приметный даже в висящем над дорогой смоге билборд, обещающий долгую счастливую жизнь в коттеджном поселке на берегу ближайшего водоема. Они проезжают еще с полкилометра, потом в дыму вырастает громада развязки, похожая на многоногое реликтовое животное, надумавшее вдруг перейти здесь дорогу. Солдаткин съезжает со «Скандинавии». Как только развязка кончается, асфальтовое полотно становится значительно хуже. Максу кажется, что они попадают в выбоины каждые десять метров. Все те километры, что они ползут по этой дороге, Солдаткин безостановочно матерится, жалея подвеску. Потом возникает еще один билборд, под которым прячется съезд с шоссе. Солдаткин притормаживает и соскакивает на грунтовку, ведущую в задымленный лес. Меньше всего Максу хочется сейчас ехать навстречу пожару, но он успокаивает себя мыслями о том, что, возможно, огонь сосредоточился по другую сторону «Скандинавии», а здесь - только принесенный ветром дым.
        Грунтовка разбита, «форд» крабом перебирается с ухаба на ухаб, а Солдаткин, ругаясь сквозь зубы, крутит руль вправо-влево, стараясь объехать максимальное количество сухих колдобин. По обочинам накидан мусор, а метров через сто они видят ржавый кузов брошенной «четверки». У «жигулей» нет дверей, по капоту и крыше кто-то, похоже, долго прыгал, спутав машину с батутом. Выпотрошенный, будто освежеванная коровья туша, салон довершает картину. Сразу за «четверкой» Солдаткин съезжает с дороги, прячется за автохламом, едва не уткнувшись бампером в высокую сосну, с противоположной стороны которой высится муравейник. Он глушит двигатель и говорит:
        - Приехали!
        Они выходят, хлопая дверями. Этот звук мгновенно тает в лесу. Их снова окутывает дымная ватная жара. Максу кажется, что запах гари здесь резче и сильнее, чем возле АЗС. Дыма в лесу, наверное, столько же, сколько и на трассе, но из-за того, что кроны деревьев загораживают солнце, сумерки здесь гуще. Деревья защищают и от пепла, который, по большей части, оседает где-то вверху, на листьях. Макс скользит взглядом по сосне, плачущей каплями густой смолы. Замечает мошек, неосторожно попавших в липкую субстанцию. Думает, не похож ли он на них, и отворачивается.
        По прямой от того места, где они встали, до дороги метров тридцать или сорок. Издалека доносится шум приближающегося к федеральной трассе автомобиля. Он проезжает, провожаемый их взглядами. Макс успевает заметить только то, что цвет машины - красный. Думает, что спрятанный «форд» Солдаткина, как по заказу, тусклого стального окраса и с дороги не виден, даже если знать, куда смотреть. Все-таки есть, пожалуй, польза от этого плывущего между стволами деревьев дыма, от которого уже начинает пощипывать глаза.
        - Сколько времени? - спрашивает Макс у Солдаткина.
        Тот смотрит на свои «командирские», которые никогда не снимает, и отвечает:
        - Да пора бы им уже…
        Следующие четверть часа они стоят за почившей «четверкой» и в дыму. Ждут.
        Задымленная дорога старается жить своей жизнью. Каждый редкий легковой автомобиль, который едет в нужном направлении, заставляет Макса с Солдаткиным напрячься, но всякий раз - отбой, ложная тревога. Товарищи молчат, не разговаривают, только с каждой минутой опоздания Солдаткин все больше и больше нервничает. Он переминается с ноги на ногу, трет лицо, непроизвольно ломает в руках подобранную с земли сухую ветку. Чтобы не видеть этого и самому не начать нервничать, Макс отходит чуть в сторону и назад. Сразу понимает, что сделал это зря, потому что Солдаткин принимается вдобавок постоянно оглядываться на Макса. Пытаясь справиться с раздражением, тот заходит за дерево и садится на корточки перед муравейником. В голове будто включают заезженную магнитофонную запись: «Муравейник живет…» Крупные, рыжего окраса насекомые, не обращая внимания на жару и смог, продолжают свою извечную беготню. Тот вон тащит сосновую иголку, ухватив ее челюстями. Эти цепочкой побежали куда-то прочь от своего дома. Макс вспоминает вкус муравьиной кислоты на языке, когда в детстве, бывало, лизнешь черную «попку» осторожно
зажатого между пальцами шевелящегося насекомого.
        - Где же они? - доносится до него напряженный голос Солдаткина. - Может, «Скандинавию» уже перекрыли, а по радио не говорят, потому что не знают.
        И тут до Макса доходит, в чем дело. Вот что значит пару минут помедитировать над муравейником.
        - Дым, - произносит он, поднимаясь на ноги.
        - Что - дым?
        - Вспомни, сколько мы сюда добирались. Приехали вовремя только потому, что у нас был целый вагон времени. А если они выехали без всякого запаса, то опоздают - сто процентов.
        Солдаткин не мигая смотрит на него, потом кивает:
        - Точняк. Как это мы раньше не догадались?
        Стрессовая ситуация, думает про себя Макс, подходит к «форду» и, усаживаясь в него, просит:
        - Включи кондей, пожалуйста. Неизвестно, сколько еще тут ждать их.
        Солдаткин размышляет. Включенный кондиционер - это работающий двигатель, а значит - расход бензина. Лишняя трата денег. То, что никак не в стиле Лазаря.
        После двадцати секунд ожесточенной внутренней борьбы, отражающейся на его лице, Солдаткин сдается. Открывает дверь в машину со стороны водителя, садится и вставляет ключ в замок зажигания. Машина будто нехотя заводится. Солдаткин включает кондиционер, но потом до него вдруг доходит, что они с Максом оба сидят спиной к шоссе. Следить за машинами некому. Он змеей шипит сквозь зубы, выползает из «форда» и с досады громко захлопывает за собой дверь. Макс невольно улыбается, тянет руку к магнитоле, чтобы включить шибанутое от жары радио.
        Его рука застывает на полпути, когда в голове внезапно возникает вопрос, который, кажется, сидит там давно, но успешно маскировался до поры до времени.
        Что он тут делает? Нет, понятно. Ждет. Для чего ждет? Чтобы разбогатеть? Это, кстати, еще бабушка надвое сказала. Ему, молодому, здоровому, но невезучему парню, так сильно нужны деньги, что он готов принять участие в преступлении и не только переступить закон, но и перейти дорогу очень серьезным людям? Солдаткин, впрочем, утверждает, что серьезные люди не настолько серьезны, но у Макса свое мнение на этот счет… Да, деньги нужны, отвечает Макс самому себе. Надоело смотреть на свою нищую семью. На младшего брата, донашивающего финские обноски. На бабулю, не покупающую нужные лекарства только потому, что дорого. На дешевые соевые котлеты и бумажные сосиски на ужин. На жареную курицу по праздникам и иногда по выходным. На фиг!.. Он не боится работы, готов пахать как вол, но у него нет ни образования, ни связей, чтобы устроиться на приличное место. Все, что остается, - вкалывать на низкооплачиваемых работах, где постоянно обманывают по зарплате, норовят забесплатно оставить на сверхурочные и навесить штрафы. Он устал. Так что нечего удивляться, что он согласился на предложение Солдаткина сразу, как
услышал о его плане. Получается, что главное в жизни - оказаться в нужном месте в нужное время.
        Откуда-то сверху раздается неожиданный громкий звук. Вздрогнув, Макс видит, что стоящий снаружи Солдаткин стучит рукой по крыше «форда» и отчаянно гримасничает. Макс сразу обо всем догадывается и вываливается из машины в кажущийся прокуренным лес.
        - Тише, - предупреждает его Солдаткин.
        Макс смотрит на прижавшийся к обочине дороги черный джип. Хлопает дверь, водитель внедорожника спереди обходит автомобиль. Невысокий, жилистый, он одет в свободное светлое поло, на голове - нелепая ковбойская шляпа с полями, свернувшимися как опавшие сухие листья. Глаза спрятаны под солнцезащитными «авиаторскими» очками. Сигарета в зубах. Теперь внедорожник, на фоне которого «ковбой-авиатор» кажется совсем худым, закрывает его от шоссе. Водитель останавливается, широко расставив ноги, расстегивает штаны и начинает мочиться. Затаившись, Макс и Солдаткин ждут. «Ковбой-авиатор» что-то произносит. Макс не слышит что. Боковое стекло внедорожника опускается до половины. Пассажир на переднем сиденье переспрашивает водителя, и тот, чуть обернувшись, повторяет только что произнесенную фразу, не прекращая своего занятия. Пассажир мотает головой.
        Макс видит, как «ковбой» делает несколько энергичных, будто танцевальные па, подергиваний руками, потом до него доносится звук застегиваемой молнии. Водитель выплевывает сигарету, оборачивается к внедорожнику. И вдруг задирает подол рубашки, под которым у него припрятано что-то темное и даже отсюда, с тридцати или сорока метров, выглядящее опасным. Это резкое движение мгновенно на несколько порядков повышает энтропию окружающего мира. А личная вселенная Макса превращается в муравейник, в который ткнули горящей веткой. Кто-то лапку сломал - не в счет…
        В левой руке «ковбоя-авиатора» пистолет, нацеленный в перекосившееся от страха лицо пассажира, не успевшего ничего осознать. Слышится громкий, будто взорвалась петарда, хлопок, одновременно с которым Макс и Солдаткин срываются с места и прямиком через лес устремляются к внедорожнику.
        Со стороны развязки тем временем доносится шум приближающегося автомобиля.
        18. Лагерь счастливых пиратов
        Вот, оказывается, какое жуткое состояние называют этим смешным словом «похмелье». Раньше Тим думал, что оно, это слово, обозначает название профессии. Ну, вроде тех людей, сомелье, которые знают толк в винах. Только тот, у кого похмелье, разбирается не только в винах, но и в алкоголе вообще. Во всем, что горит, вспомнил он, как Макс говорил про участкового Дядю Степу Шейфера: «Пьет все, что горит, а что не горит - поджигает и пьет». У Дяди Степы тоже бывает похмелье? Если так, Тим его зауважал еще больше. Надо иметь стальной внутренний стержень, чтобы каждое утро начинать с внутренностей, разодранных щеткой, которой скребут шерсть у кошек и собак, и с больной головы, в которой за ночь оборудовали кузницу с грохочущими молотками.
        Тим включил воду, звонко (голова немедленно отозвалась болью) ударившуюся об алюминиевый поддон, заменявший здесь раковину. Потрогал рукой струю - ледяная. А горячая вода бежит из другого крана. И как их смешать? Тим сложил ладони лодочкой, подставил ее под струю холодной воды. Набрав чуть больше половины, разбавил горячей и плеснул образовавшуюся смесь более-менее комфортной температуры себе в лицо. Повторил процедуру, добавив горячей воды чуть больше, чем в первый раз. В третью «лодочку» просто погрузил лицо в надежде на больший эффект. Поморгал глазами в утекающей между пальцами воде. Хорошо бы почистить зубы, подумал Тим, ощущая во рту мерзкий вкус. Наверное, это оттого, что вчера его все-таки стошнило. Едва успел сюда добежать. И теперь даже неприятно вспоминать пятнадцатилетний виски, что он пил в кают-компании с той симпатичной девочкой Юлей, у которой такая красивая улыбка и страшный синяк на шее. Как там, интересно, она? Спит еще, наверное.
        Ему бы тоже дрыхнуть и дрыхнуть, но вот ведь приспичило в туалет (в гальюн, поправил Тим себя). Пока он со сна пытался понять, где он (темнота, узкая койка под мутным взглядом дежурных красных ламп), пока вспоминал, как дойти до туалета змеиными переходами, пока боролся с внезапным головокружением и подступившей слабостью, успел проснуться.
        Можно, конечно, снова лечь на жесткую матросскую койку и попытаться уснуть, но Тим хотел пить. Все, что нужно ему сейчас, - сделать несколько глотков живительной влаги. Пить воду из-под крана он поостерегся. Неизвестно, может, она техническая. Хотя он, наверное, и рискнул бы, но тут вспомнил, что в кают-компании осталась недопитая минералка. Бутылка из прозрачного пластика с выдохшейся жидкостью внутри показалась Тиму в этот момент чашкой Грааля, или как ее там называют… Оставалось только найти дорогу в кают-компанию.
        Он завернул оба крана, вытер руки о джинсы, в которых спал этой ночью, и вышел из… из гальюна. Постоял в сумрачном коридоре, где горели красные лампы. Дотронулся до мертвой на ощупь металлической переборки. Ну надо же, он на подводной лодке! Прямо как в «20 000 лье под водой»! Пускай она и в надводном положении, но зато это настоящая субмарина. Интересно бы взглянуть, что и как у нее на мостике. А почему за все время пребывания на лодке он еще не видел ни одного матроса, кроме кока Кефира? Кто-то же должен нести якорную вахту? И у кого теперь спросить, как найти дорогу в кают-компанию? Тим задумался… Вспомнилась лестница, гулко грохотавшая под его шагами, когда они шли с Юлей… Если Драган не ее отец, то кто? Дядя? Старший брат? Дальний родственник?.. Вот лестница… Тим, аккуратно держась рукой за перила, поднялся. Хорошо, он сейчас босиком, в одних носках. В кроссовках опять бы расшумелся на всю подлодку… Ну да, вон люк в кают-компанию. Где-то тут должна быть кнопка, которой он открывается… Ага, вот она…
        Люк с шипением отъехал в сторону, и Тим вошел в кают-компанию, где с его появлением стал разгораться, словно вот только-только сам проснулся, свет. Тим обвел взглядом пустое помещение, отметив, что вчера, уложив его спать как маленького, Юля на пару с Пылесосом (а где он прячется, интересно?) успела убрать все следы их посиделок. Минералки тоже не было видно. Тим ступил на травяное покрытие, ощущая ногами приятные, массирующие ступни бугорки. Наверное, специальные… Безо всякой надежды заглянул за диван. Вот она!..
        На дне бутылки оставалось глотка три чуть солоноватой жидкости, но, кажется, никогда Тим не пил такой вкусной воды. Теперь хоть от жажды не умрет.
        А где Пылесос? Он нагнулся, чтобы заглянуть под диван, и услышал шипение открывающегося люка в кают-компанию. Вздрогнув от неожиданности, Тим резко, будто его застали за чем-то нехорошим, выпрямился и обернулся. На пороге каюты стоял тот вчерашний широкий, как шкаф, мужик в ярко-красной «аляске». Тим даже вспомнил, как его называла Сталинграда. Вяткин.
        Вместо приветствия Вяткин спросил Тима:
        - Ты откуда тут нарисовался? Как из-под земли вырос. Везде тебя ищу… Потерял что-то?
        Тим помотал головой.
        - Тогда пойдем.
        - Куда?
        - На собеседование. Ты же вроде как на работу хочешь сюда устроиться? Вот надо и узнать, будет ли от тебя хоть немного пользы.
        Тим испытал короткий испуг. Собеседование? Что, прямо сейчас? Он вообще забыл про него. И Сталинграды нет. Тим подумал, что при ней у него все получилось бы. А теперь…
        - А куда мы? - спросил мальчик у Вяткина, шагая за ним по коридору вдоль красных ламп.
        - Он на улице нас ждет, - не оборачиваясь, ответил Вяткин. - Подъехал специальный человек. Не с Драганом же ты собрался тереть за компьютерные дела? Он, если ты не понял, в этом ни хера не шарит.
        - На улице? - удивился Тим и осознал, что ступает по полу в одних носках. - А можно мне вернуться в свой… Как он называется?.. Кубрик, да?.. У меня там кроссы… Кроссовки, то есть.
        Вяткин, остановившись, оглянулся и кинул взгляд на ноги Тима.
        - Я тебя возле лодки подожду… Найдешь дорогу?
        - Нет, - уверенно покачал головой Тим и пояснил: - Тут все так запутано.
        - У меня тоже с бодуна топографический кретинизм наступает, без навигатора никуда. Ладно, бывает… Дуй бегом, у меня смена скоро заканчивается. Жду тебя в кают-компании… И пошевеливайся! - крикнул вслед мальчику Вяткин.
        Тим пошевеливался. Натянул кроссовки, влез в пуховик, про который вспомнил, лишь когда увидел его. Как тот оказался в каюте? Юля принесла? Шапку найти он так и не сумел. Не сжевал бы ее Пылесос.
        Когда они с Вяткиным вышли на флайбридж субмарины, Тим понял, что с вечера, когда он в последний раз был на улице, мороз только усилился. Было темно, и Тим подумал, что не знает даже, сколько сейчас времени. Над головой, примерзнув к кажущемуся твердым небу, висели неподвижные звезды. От воды, вязкой, как топленое сало, поднимался туман, похожий на дым недавно потухшего костра. Будто залив горел всю ночь и только-только погас. Непокрытую голову мальчика, словно тисками, неприятно сжал холод. Тим накинул капюшон пуховика и осторожно втянул в легкие пустой воздух со странным запахом нераскуренного табака.
        - Осторожней! - громко произнес Вяткин, уже с земли наблюдая, как Тим неуклюже спускается по скользким сходням.
        Он подхватил мальчика, едва не съехавшего по мороженному железу на заднице, хохотнул и сказал:
        - Это чтобы враги до нас не добрались.
        - Враги? Какие?
        - Всякие… Садись в машину.
        Тим, потянув на себя пластиковую ручку, открыл дверь черного внедорожника, в салоне которого на разные голоса тихо спорило само с собой радио. Уселся в кресле, где мог поместиться еще один Тим.
        - А как пристегиваться?
        - Да не надо, тут три минуты ехать…
        Вяткин завел двигатель, включил ближний свет. Внедорожник тронулся с места, выехал за ворота, которые им открыл человек, с головой, как черепаха в панцирь, спрятавшийся в черную куртку с длинными полами.
        Внедорожник ехал, как смог разобрать мальчик, той же дорогой, что вчера его привезла сюда Сталинграда. Тим оглянулся назад (вдруг собеседование пройдет неудачно, и он больше сюда не вернется?), но из-за света прожекторов не смог ясно разглядеть субмарину, только какую-то тень.
        Полуразрушенные производственные корпуса, торчащая из горы металлической стружки рука, присыпанные снегом трактора. Вяткин притормозил перед проходной, вышел навстречу охраннику, перекинулся с ним несколькими фразами и открыл для досмотра багажник автомобиля. Все это время Тим сидел, уставившись на застывшие зеленые цифры часов на приборной панели: «07:12». Гипнотизировал их немигающим взглядом и думал о собеседовании.
        - Я сразу обратно, - сказал охраннику Вяткин, перед тем как снова сесть в машину.
        Тот кивнул и махнул рукой коллеге, засевшему в будке из белого кирпича:
        - Поднимай!
        Шлагбаум медленно поднялся, и внедорожник проехал под ним.
        Сразу за проходной, через проспект Стачек, замер город. Морозный утренний полумрак, разбавляемый уличными фонарями и светом, который испускали редко горящие окна, был неподвижен и похож на загустевший в сенях бабушкиного дома холодец. Редкие автомобили безуспешно пытались растормошить спящие улицы.
        Тим посмотрел на Вяткина:
        - А чего пусто так?
        - Суббота, - пожал тот плечами. - Никто не работает, кроме таких вот бедолаг вроде меня.
        Тим подумал, что не очень-то Вяткин похож на бедолагу, но вслух говорить об этом не стал.
        - Вон та машина, - кивнул Вяткин на припаркованную в пяти метрах от внедорожника иномарку с притушенным огоньком такси на крыше. - Он еще таксует по ночам, халтурит. Будто мало ему Драган платит… Хочет, наверное, все деньги на свете заработать… Иди к нему, я тебя тут подожду.
        На внезапно ставших ватными ногах Тим медленно направился к такси с какой-то витиеватой надписью на капоте и дверях. В салоне включился свет. Человек, сидевший в машине, сначала посмотрел мимо Тима, потом заметил мальчика и махнул рукой. Тим сглотнул пересохшим ртом, провел по нёбу наждачным языком и остановился в нерешительности. Таксист коротко посигналил. Его явно не устраивала скорость перемещения Тима из пункта «А» в пункт «Б». Тим вздохнул и шагнул как на эшафот, а ожидавший его человек сам открыл дверь изнутри.
        - Залезай, - сказал он мальчику неожиданно молодым голосом. - И не спи - замерзнешь.
        Таксист, который почему-то должен был проводить с Тимом собеседование, оказался молодым, младше Сталинграды, парнем. Из-за узких глаз у водителя был скользкий вид, как у только что вытащенной из воды рыбы.
        - Это ты собираешься с драгановским порносайтом работать? - спросил водитель, тоже не без удивления разглядывая Тима. - Лет тебе сколько?
        - Возраст - это не только две цифры… - глядя перед собой, уже во второй раз повторил слова Драгана Тим. - И мне никто не говорил, что это порносайт…
        - Да лучше бы это был порносайт, меньше проблем… - отмахнулся парень. - Это я так… Слушай, мне скоро выручку с тачкой в контору сдавать, потом - на смену в больничку, так что давай по существу, без бла-бла… Рефакторингом приходилось заниматься? И с какими фреймворками работал?
        Тим оторопело молчал, не зная, что и ответить на всю эту абракадабру.

* * *
        Когда дела идут хуже некуда, надо просто верить, ждать и не унывать - и все будет хорошо. Как сейчас, когда Тим, сидя в углу камбуза, наворачивал поджаренный хлеб (Кефир назвал его тостом) с тонким слоем намазанного масла и запивал это соком, только что выжатым в высокий стеклянный бокал из трех марокканских апельсинов. Невысокий, чем-то похожий на Стивена Сигала из фильма «Захват», который показывал ему Макс, энергичный кок в фартуке и в белой блузе с закатанными рукавами, повернувшись к Тиму спиной, готовил ему омлет из двух яиц и нескольких тонко нарезанных ломтиков бекона. Помешивая деревянной лопаткой, жарил его не на сковороде, а на варочной (или все-таки жарочной?) поверхности, плоской, металлической и такой огромной, что на нее можно было спокойно уложить всего Тима и еще хватило бы места на яблоки, чтобы придать его вкусу кисленький оттенок. Тим хихикнул и сглотнул слюну, наполнившую его рот от стоящих на камбузе запахов.
        - Через две минуты, - Кефир будто услышал мысли Тима и, оглянувшись на него, кивнул на кухонный стол. - Бери табуретку, присаживайся.
        Тим с некоторым усилием подвинул к столу высокую табуретку, взгромоздился на нее, как пластилиновая ворона на верхушку ели (или пальмы?).
        - Большому куску и рот радуется, - поставил перед ним квадратную тарелку Кефир. - Приятного аппетита.
        - Спасибо огромное.
        Присыпанный петрушкой дымящийся омлет с беконом выглядел скоропортящимся произведением искусства. Даже не хотелось нарушать его гармонию выданной коком блестящей, как хирургический инструмент, вилкой.
        - Ты кушай, - похлопал мальчика по плечу Кефир, - набирайся сил… Чай или кофе будешь?
        - Кофе, если вам нетрудно. Да я могу и сам…
        - А чего трудного - кнопку нажать? - усмехнулся Кефир. - Машина сама сварит. Какой кофе будешь?
        - Можно американо? С молоком. Если, конечно…
        - Да без проблем.
        Кефир достал из высокого холодильника початую коробку молока и переместился к кофемашине, загородив ее от взгляда Тима. Через полминуты кофемашина зашумела.
        - Значит, ты теперь наш компьютерный юнга? - с интересом посмотрел кок на мальчика.
        - Ага, можно сказать и так, - кивнул головой Тим и только по расплывшейся улыбке Кефира сообразил, что опять не понял шутку кока.
        - Ладно, мой ноутбук как-нибудь посмотришь, Тим? Раз уж ты у нас компьютерный червь. А то глючит постоянно.
        - Конечно, когда скажете, - произнес мальчик. - Хоть сейчас.
        - Сейчас не болтай, ешь, пока горячее.
        Тим подцепил вилкой кусок рассыпчатого омлета. Смешно все-таки Кефир назвал его - компьютерный червь.
        Полчаса назад, в салоне такси, под пристальным взглядом узкоглазого водителя, представившегося Игорем, Тим не чувствовал себя компьютерным червем. Первая же фраза собеседника про асинхронные джаваскрипт-запросы словно выбросила мальчика за пределы территории, где действует земное тяготение. Задыхаясь, он болтался в безвоздушном пространстве, а вокруг, со слышным только ему грохотом отталкиваясь друг от друга, вращались все эти «эмуляции интерфейсов», «статические методы» и «контроллеры ролей безопасности». Услышав наконец что-то полузнакомое про «куки», Тим попытался ухватиться за них, как за ракетный ранец джетпак, но наткнулся на подернутые ленцой глаза Игоря.
        - И на фига я сюда приехал? - спросил он у самого себя, но продолжая при этом смотреть на Тима. - Мне сказали, отыскался программист, которого я, кстати, и без них могу найти, а тут - ламер… Напел этим, - Игорь кивнул в сторону привезшего Тима внедорожника, - что ты крутой спец? Или по блату сюда пихнули? Или ты на самом деле считаешь себя лютым программером?
        Что тут ответишь?
        - Не считаю, но хочу попробовать, - сказал Тим, глядя перед собой. - Мне кажется, у меня может получиться. Мне очень нужно…
        Игорь пожал плечами:
        - Стать быдлокодером особого таланта не надо, конечно. Только тут не школа и не курсы повышения квалификации. Нужно работать, для того и нанимают…
        В повисшей паузе Тим подумал о том, куда ему теперь? Возвращаться в Выборг? Денег на электричку хватит. Только надо рюкзак и шапку забрать с лодки.
        - Знаешь что, - прервал невыносимо затянувшееся молчание Игорь. - Есть вариант. Побудешь кем-то вроде подмастерья, ну, как поросенок у повара… Посуду там помыть, крапиву для салата голыми руками нарвать… Архитектуру банки хоть знаешь?
        Банки? Какой? Тим знал, что банками называются отмели в заливе, где лучше всего ловить рыбу. Он удивленно посмотрел на Игоря. Тот разглядывал его колючим оценивающим взглядом.
        - Как компьютер пашет, сечешь? - нетерпеливо спросил Игорь. - Или только кнопку питания умеешь нажимать?
        - Знаю, конечно! - почему-то испугался Тим. - Я же свой компьютер сам собирал. И чинил еще…
        - Хоть что-то… - Игорь задумался, побарабанил пальцами по рулю. - У меня такая идея. Говорю им, - он снова кивнул на внедорожник, - что ты мне нужен. Для чего - это уже моя проблема. В качестве рабсилы и пушечного мяса. Каштаны из огня таскать. Будешь надрачиваться потихоньку в этом деле. Там строчку кода подглядишь, тут чего-нибудь сам придумаешь, если ты такой способный парень. Выбьем тебе оклад. Не золотые горы, но на хлеб и огненную воду хватит. И ты мне отдаешь, скажем… треть. За содействие. Все равно будешь на лодке этой жить на всем готовом, даже посуду мыть не надо… Идет? А программер у нас другой будет. У меня есть на примете. Скажу - нужен, и все тут. Один хрен, у этих бабла полно…
        Тим сидел и думал, что должен вернуть долг Повешенному. Получится это сделать, если треть денег отдавать этому ушлому Игорю? С другой стороны, две трети - лучше, чем ничего. И сколько это будет?
        - Долго раздумываешь, - заметил Игорь. - Так я и сам передумаю.
        - Хорошо, - сказал Тим.
        Игорь хмыкнул и протянул ему руку, мальчик пожал ее, надеясь, что не заключает сделку с дьяволом.
        Дальше все пошло колесом.
        Они договорились с Игорем, что тот позвонит, когда Тим ему понадобится. Возможно, ближе к вечеру или когда получится порешать организационные вопросы. Игорь кивнул Тиму и уехал, как только тот вышел из машины. Потом Вяткин отвез мальчика, вдруг почувствовавшего себя победителем важнейших соревнований, обратно на подводную лодку, вокруг которой все так же висели сумерки.
        - Спасибо, - поблагодарил Тим, на что Вяткин, разговаривавший по телефону, даже не обернулся.
        Мальчик постоял на поднявшемся ветру, поразглядывал с флайбриджа нехотя заволновавшийся, словно он был под успокоительными, залив и прошел в раскрывшийся перед ним люк. Шагая по темному коридору, Тим подумал, что, может быть, пока еще все спят, ему стоит попробовать добраться до капитанского мостика. Но тут он столкнулся нос к носу с Кефиром, спросившим, не хочет ли Тим завтракать…
        - Кто рано встает, тому Кефир кефира нальет, да, Тимон?
        Тим поморгал, отвлекаясь от воспоминаний, и увидел рядом с собой Юлю, которая, отыскав вторую вилку, уцепила кусок его омлета.
        - Не кефира, а сока, - пробормотал Тим и спохватился. - Привет.
        - Ага, привет, - кивнула Юля и отправила в рот нацепленный на вилку омлет.
        - Юла, не воруй чужой завтрак. Я тебе тоже пожарю омлета, хочешь? - предложил наблюдавший за ними Кефир.
        - Не-а, - помотала головой девочка, отбросив с лица рассыпавшиеся волосы. - Я чуть-чуть. Тимону же не жалко. Да?
        - Не жалко, - согласился Тим и подвинул тарелку к ней. - Угощайся. Я уже наелся… А почему Юла?
        - Да это Кефир называет меня так. Говорит, что у меня юла в заднице, точно? - девочка глянула на кока веселыми зелеными глазами. - На меня кофе сварил?
        - Сварил. Доедай теперь, раз отобрала у парня.
        - Так он наелся, - пожала худенькими плечами Юля, в два счета прикончив остатки конкурсного омлета. - Поднабрались мы вчера с тобой, Тимон, правда? - посмотрела она на мальчика и вдруг, к его смущению, подмигнула.
        Тим почувствовал, что заливается краской, и, чтобы отвлечься, стал методично накладывать чайной ложкой маленькие кусочки сахара в кружку с горячим кофе. Потом размешал и осторожно, чтобы не пролить, плеснул в кофе молока из коробки.
        - Мне тоже добавь, - попросила Юля, на которую Тим боялся поднять глаза. - Растяпа, смотри куда льешь!
        - Все нормально, я вытру, - подскочил Кефир с тряпкой из голубой микрофибры.
        - Пускай сам вытирает, нечего!
        - Юла, ты пей свой кофе…
        Минуту или две все молчали, занимаясь каждый своим делом. Кефир возился с непонятным кухонным гаджетом, Юля пила кофе, а Тим не столько пил, сколько прятал взгляд в кружке.
        - Что думаешь делать? - произнесла вдруг девочка, и Тим даже не сразу понял, что она обращается к нему. - После завтрака?
        - Не знаю, - поднимая голову, но продолжая глядеть мимо Юли, ответил Тим. - Я… Я Кефиру обещал посмотреть его ноутбук.
        - Ага, - кивнула Юля. - Чего там смотреть его барахло старинное? Если сломался, пусть Кефир себе новый покупает… Он тут рассказывал, что машину собрался брать. Сегодня пригонят, да?.. На машину деньги, значит, есть, а на ноутбук нет?
        - Так бывает, Юла, - пожал плечами Кефир, - сплошь и рядом… У тебя, гляжу, есть планы на Тима?
        - Да какие там планы? - усмехнулась Юля. - Свозить приодеть его надо. Посмотри, в чем он ходит.
        - А в чем? - одновременно спросили Тим и Кефир.
        Тим попытался взглянуть на себя со стороны. Свитер с черно-золотистыми узорами немного растянут, ну и что ж теперь, новый покупать? Зато он теплый. Черные, в одном месте аккуратно зашитые джинсы, в которые заправлен свитер, тоже немного велики, но не сваливаются же, а других у него все равно нет. Конечно, Юля в своей тунике с черепом и в узких джинсиках выглядела красивее, но на то она и девчонка. Ей положено.
        - Тоже ничего не видишь? - спросила Юля у Кефира.
        Кок помотал головой.
        Юля состроила гримасу, вздохнула и сделала глоток кофе. Тим тоже. Удивительно, но кофе, сваренный Кефиром, был даже вкуснее, чем американо в «Совах».

* * *
        Если бы он умер раньше, то до конца дней жалел бы, что не увидел этого.
        Громадное вогнутое здание с колоннами, двумя античными скульптурами, узкими высокими окнами и фасадом, украшенным почти невидимыми при дневном свете электрическими снежинками. Торгово-развлекательный центр с большими буквами «GALERIA» над входом мимикрировал своим серым цветом под сталинские дома. Его затолкали между залитым растопленной грязью Лиговским проспектом, расходящимися от перронов Московского вокзала железнодорожными путями, где то и дело покрикивали поезда, и хмурым небом неестественного цвета от впитавшейся в него соли, которой засыпали улицы. Вдали, у горизонта, где тучи расходились, небо приобретало ало-серый, как просвечивающееся брюшко насосавшегося крови комара, оттенок, обещавший назавтра ветреную погоду.
        Выйдя из метро, Юля рассказала Тиму, что «Галерею» выстроили на месте титанического котлована замороженной стройки вокзала скоростных поездов.
        - А вокзал почему не сделали? - поинтересовался Тим.
        Девочка пожала плечами, ответила:
        - Зачем? «Сапсаны» сейчас на Московский приходят… Пойдем, Тимон.
        Мальчик кивнул, и они направились к входу, едва касаясь друг друга плечами. Будучи не самым маленьким в своем классе, Тим никак не мог привыкнуть, что девочка одного с ним роста. А сейчас, одетая в модные ботинки из желтой кожи на толстом протекторе, она была на несколько сантиметров повыше Тима. Ходила она в длинной, с отороченным мехом капюшоном оранжевой куртке «Canada Goose», в которой, по словам Юли, можно было покорить и при этом не замерзнуть Северный и Южный полюс разом. На голову Юля по самые брови натянула смешную вязаную шапку с торчащими, как у лисы, ушами. В общем, по мнению Тима, по городу и под ним, в душных, заполненных людьми вагонах, он путешествовал с настоящей красавицей. Которая нисколько не игнорировала его, а развлекала всякими интересными разговорами, постоянно выдавала понятные Тиму шутки и весело смеялась над его собственными, показывая белые ровные зубы. Мальчик ехал, не обращая больше ни на что внимания, но в какой-то момент умудрился поймать Юлю, не удержавшуюся на ногах из-за резкого торможения и полетевшую прямо на него. В тот коротенький миг он вдруг ощутил внутри
себя странное тепло, которое раньше, в лучшие дни, чувствовал только в обществе Макса.
        Из дверей «Галереи», как из-под ватного одеяла, веяло искусственной оттепелью. А внутри было царство стеклянных витрин, вывесок, столов, за которыми женщинам на глазах у всех красили ногти, и денег, переходивших из рук в руки. Денежный вопрос они с Юлей решили еще на подлодке. Голосом, не терпящим возражений, девочка сказала, что она пока заплатит за новую одежду Тима, а потом они разберутся.
        - Заткнись, Тимон! - сказала она попробовавшему спорить с ней мальчику. - Так и собираешься ходить всю дорогу в своих обносках-обсосках?
        Потом они долго блуждали по магазинам. За всю свою жизнь до этого Тим ходил по ним меньше, а в таких и не бывал никогда. Даже если бы у него были деньги, он бы побоялся сюда зайти. Но Юля буквально за руку тащила его через строй улыбающихся девушек-продавцов, через горы разнообразной одежды, развешанной на вешалках, через очереди в примерочные и кассы, на которых расплачивалась кредитной карточкой «Visa». В одном месте у Юли спросили паспорт, и она полезла за ним во внутренний карман своего «гуся». Тим подглядел, что фамилия его спутницы Романова. Отчество разобрать не успел, но точно не Драговна. Алексеевна, кажется.
        Они накупили ему целый ворох шмоток, едва поместившихся у мальчика в руках, а потом Юля погнала Тима в туалет.
        - Переоденься, - сказала она ему. - Старое положи рядом с мусоркой, только не складывай в пакет, а то еще подумают, что ты бомбу оставил.
        - Рядом с мусоркой? Одежду? - изумился Тим. - Выкинуть?
        - Не рассусоливай сусоли, Тимон, - стальным голосом приказала Юля. - Делай, что тебе старшие говорят.
        В тесной, но чистой кабинке туалета он опустил крышку унитаза, расставил пакеты с покупками и стал облачаться в купленные, приятно пахнущие вещи. По контрасту с новой старая одежда показалась Тиму действительно достойной только мусорного ведра.
        Он натянул на себя узкие цвета хаки штаны с многочисленными карманами по бокам (Юля назвала эти штаны «карго»), черную, прямо-таки математическую футболку с расфокусированной буквой «пи» на груди, джинсового цвета кофту с начесом с коричневыми заплатками на локтях и капюшоном. Капюшон накинул на голову, после чего надел черное полупальто из магазина «H&M», а капюшон оставил снаружи, как ходили тут многие. Даже Повешенный, вспомнил Тим и поспешно отогнал от себя неприятные мысли об ожидающем выплату долга наркодилере. Покрытые белесыми разводами кроссовки он сменил на датские зимние ботинки из, как объяснила продавщица, кожи яка. Ботинки стоили чуть меньше бабушкиной пенсии, хотя вряд ли яку было от этого приятнее.
        Немного смущаясь, Тим вышел из кабинки. Оглянувшись, он положил старые вещи, как учила Юля, возле ведра, набитого смятыми бумажными салфетками для рук. Посмотрел в зеркало и не сразу себя узнал. Оттуда, из зеркала, на него таращился какой-то взъерошенный, но вполне симпатичный паренек. Оденься в красивое - и станешь красавчиком. Тим безуспешно попытался пригладить волосы ладонью и, почему-то немного волнуясь, вышел из туалета.
        - Наконец-то, - Юля оглядела его с ног до головы. - А ты ничего такой… Не то чтобы жестко круто, но вполне…
        Тим смотрел себе под ноги, продолжая ощущать неловкость перед яком, чья кожа пошла на его новые ботинки. Юля хмыкнула:
        - Есть хочешь?
        Он набрался решимости и посмотрел улыбающейся девочке в глаза.
        - Не откажусь.
        - Сейчас поедим.
        - Наверху? - кивнул Тим, вспомнив, что видел столики, за которыми в одиночку, парочками, компаниями и семьями ели люди.
        Юля поморщилась, сказала:
        - Не здесь. Надо выйти на улицу.
        Казалось, что Лиговский, заболев гриппом, слег посреди города с высокой температурой. На улице мороз, а на тротуарах, на проезжей части проспекта - жидкая грязь.
        - Куда мы? - спросил Тим у Юли, шагая за ней вдоль «Галереи».
        - Сейчас уже придем.
        За неприглядного вида большим зданием, задернутым зеленой строительной сеткой, напротив широкого проезда то ли в промзону, то ли в складской комплекс, Тим увидел будто забрызганный арабской вязью ларек с шавермой. Под большим брезентовым зонтиком с выцветшей рекламой сигарет «Ротманс» торчала пара высоких столиков для еды стоя.
        - Нам сюда? - удивился Тим, увидев, как Юля направилась к приоткрытому окошку ларька.
        - Здесь самая лучшая шаверма в городе, - обернулась девочка. - Потому что ее делает настоящий сириец. Они-то знают в этом толк… Привет, Хатум, - улыбнулась она, склонившись к окошку, за которым маячило лицо пожилого мужчины.
        Тот широко улыбнулся в ответ:
        - Джю-уля, - протяжно произнес он, - давненько тебя не видел. Как де-ела?
        - Спасибо, хорошо, Хатум. А у тебя как?
        - О-о’кей. Все-о о-о’кей. Стакан напо-оло-овину по-олон. Покушать пришла?
        - Ага. Нам с другом две двойных, хорошо? И две «колы».
        Приканчивая гаргантюэлевских размеров шаверму, обильно залитую соусом, Тим старался капать на остатки грязного снега, а не на новую одежду. Он смотрел то на Юлю, следовавшую золотому правилу «когда я ем - я глух и нем», то на проезжую часть Лиговского, по которому несся нескончаемый поток транспорта - и это в выходные. Еще с утра на Стачек город показался Тиму вымершим, а теперь… Что же тут творится в будни? Юля съела свою шаверму быстрее - может, оттого, что головой не вертела, а может, она сильнее проголодалась. Запила еду остатками кока-колы, негромко, не акцентируя на этом внимание, рыгнула.
        - Куда теперь? - прожевав последний кусок нескончаемой и, как и было обещано, очень вкусной шавермы, спросил Тим.
        Юля на секунду задумалась, потом взглянула на свои часы. Тим уже успел им поудивляться. У стильно выглядящих квадратных Юлиных часов не было ни цифр, ни засечек на циферблате. Только пара стрелок. Захочешь узнать по таким точное время - и ошибешься на пару недель, не меньше.
        - Зайдем в одно место, если не против.
        - Давай, - откликнулся Тим. - А что за место? Далеко?
        - Тут рядом, - Юля махнула в сторону промзоны, прячущейся за домами. - В Красных дворах.

* * *
        В кирпичных корпусах бывших железнодорожных складов - в Красных дворах, как назвала их Юля, - текла странная жизнь.
        С самодельного пандуса, сваренного из ржавого швеллера и листовой «чечевичной» стали, пара перекликающихся на своем наречии веселых таджиков загружала в рассыпающуюся «газель» белые пятилитровые канистры с какой-то жидкостью. По мнению Юли, которое та не преминула высказать вслух, это был спирт для производящего контрафактный алкоголь цеха.
        Потом Тим увидел вывеску с изображением прибалтийского актера, снимавшегося в роли Председателя в «Приключениях принца Флоризеля». Надпись на вывеске гласила: «Солярий „Солярис“». Рядом, будто в качестве рекламы, курил высокий негр в пуховике и шапке-ушанке.
        - Постоянный клиент, - тихонько прокомментировал Тим.
        Юля прыснула.
        За деревянным забором во дворике, засыпанном смерзшимся песком пополам со снегом, стояли брошенные лежаки и пляжный зонтик, висел мерзлый гамак.
        - «Дюны», - поймала удивленный взгляд мальчика Юля. - Тут летом жестко круто. Как на пляже.
        Какой может быть пляж в центре города - без водоема, в окружении осыпающихся зданий, - Тим не понял, но поверил спутнице на слово. Сразу после «Дюн» Юля свернула в заканчивающийся тупиком переулок между двумя угрюмыми двухэтажными пакгаузами. Они прошли метров пятьдесят, и Тим увидел желтую металлическую дверь с глазком, а рядом с дверью - обледеневшую, как качели на пустынной детской площадке, парковку для велосипедов. К парковке кто-то пристегнул ярко-синий байк на толстых рифленых шинах, выглядевший как папуас в набедренной повязке на льду Ладоги. На самой двери Тим прочитал надпись, сделанную по трафарету черной краской из баллончика: «Don’t Stop Bike».
        Хитрым партизанским кодом (длинный, короткий, длинный, два коротких) Юля позвонила в висящий сбоку от двери пронзительный звонок. За дверью раздались шаги, и им открыл парень лет двадцати или чуть старше в темно-синей футболке с надписью: «Smoke rises, ashes fall» вокруг пылающего, как на пионерском значке, костра и с волосами, осветленными, как у Скутера.
        - Юля Парк? - спросил парень, прищуриваясь. - Тыщу лет тебя не видел. Привет. Какими судьбами?
        - Привет, Кир, - ответила девочка. - Проходила мимо. Пустишь нас ненадолго?
        - Ну, мы еще вроде как закрыты, - пожал плечами Кир, а потом улыбнулся. - Но тебя пущу в любое время.
        - Спасибо, - улыбнулась в ответ Юля.
        - А кто это с тобой?
        - Друг мой. Тимон.
        - Друзья - это хорошо, - кивнул Кир. - Просто друг всегда поможет перевезти вещи при переезде, а настоящий друг поможет спрятать труп.
        Он высунулся за дверь, мельком глянул на велосипед, потом посторонился, пропуская Юлю и Тима, и загрохотал за их спинами накладным замком.
        Оказалось, они пришли в бар. Половину длинного и узкого полутемного пространства занимала стойка, за ней стояли на полках бутылки и светился холодильник с прозрачной дверцей, наполненный банками с пивом, как аквариум рыбками. Стены были залиты монтажной пеной, при неверном освещении выглядевшей разросшейся колонией агрессивной плесени. На стенах висели с десяток оранжевых, синих и зеленых виниловых пластинок, черно-белый портрет велосипедиста на навороченном горном байке, но при этом в пиджаке и котелке (Тим с изумлением узнал в велосипедисте Ленина) и распятый, по-другому и не скажешь, велик без заднего колеса. В самом дальнем углу Тим заметил диджейский пульт и удивился, как в такой тесноте можно устраивать танцы.
        Юля, а за ней и Тим взобрались на барные стулья. Положили снятые пальто с курткой на свободные места. Несколько толстых незажженных свеч, расставленных на стойке, несли караул, вроде пограничников, стерегущих царство бутылок. Чуть правее скучала шахматная доска с расставленными на ней фигурами. Недоигранная партия, в которой явное преимущество было у черных.
        - Что будете? - поинтересовался зашедший за стойку Кир.
        У него был острый, но при этом будто подтаявший взгляд, на шее болтался шнурок с бусами, сделанными из свернутых ворсом наружу продолговатых кусочков меха. Судя по рыжему цвету и длинному ворсу, это могла быть или лиса, или белка.
        - Можно мне водку с «рэд буллом»? - спросила Юля.
        - Не вопрос. А твоему другу?
        - Я бы кофе выпил, - сказал Тим.
        Кир покачал головой.
        - Кофе нет. Только «композитор».
        - «Композитор»? - не понял Тим.
        - Чайковский. Отличный. Лапсанг сушонг. Как раз по зиме.
        - Да, ладно. Если нетрудно.
        Кир кивнул, щелкнул по кнопке, включая спрятавшийся под стойкой чайник, а потом отвернулся, достал с полки початую бутылку «Столичной», плеснул грамм сорок в высокий стакан, кинул туда же кусочек вялого лимона и доверху долил «ред буллом» из холодильника.
        - За счет заведения, - улыбнулся Кир Юле и стал возиться с чаем.
        Лапсанг сушонг не понравился Тиму. Он вонял жженой резиной. И на вкус тоже был как резина, сколько ни сласти. При этом внутри от него стало так жарко, что мальчику пришлось расстегнуть свою новую кофту, чтобы не вспотеть.
        Юля и Кир обсуждали между собой новости про общих знакомых, при этом Тим обратил внимание, что говорил больше Кир, а Юля все помалкивала в тряпочку и тянула через трубочку коктейль. Как понял Тим, их знакомые по большей части были велосипедистами, и новости про них были соответствующими. Кто-то уехал на пару недель на покатушки в Копенгаген, кто-то вообще - в Индию, выложив за перевоз своего байка кругленькую сумму, кто-то выставил свой вел на раздербан. Главной же новостью, по словам Кира, стала покупка у хозяев «Don’t Stop Bike» половины доли.
        - Не знаю, кто купил, - пожал он плечами. - Говорят, какая-то голландка вложилась. Странно, конечно, но, по крайней мере, она из нашей темы, раз из Нидерландов. Так что грядут перемены. Жаль, что легалайз на территории бара нельзя объявить… А новая хозяйка вроде как сегодня должна заявиться…
        Кое-как справившись с «резиновым» чаем, Тим отставил от себя кружку, наотрез отказался от предложенной добавки, утер вспотевший лоб и поинтересовался у Кира, где здесь туалет. Дойти до него не успел.
        - У тебя телефон поговорить хочет, - сказал бармен Тиму.
        Мальчик прислушался. В глубине его пальто что-то пищало. «Бабушка», - подумал Тим, суетливо выискивая трубку в новых и оттого непривычных карманах.
        Оказалось, что не бабушка. Неизвестный номер. Кто еще знает его телефон? Сталинграда?
        - Слушаю.
        - Привет, не занят? - услышал он на другом конце линии голос Игоря.
        - Это… - Тим снова взглянул на Юлю. - Я тут гуляю, город смотрю…
        - Ты мне нужен тут, - перебил Игорь. - И прямо сейчас. Давай подъезжай.
        19. Личный блэкаут
        Он все время забывал, что доводчик на двери Ингиного подъезда давным-давно сломан, а вместо него стоит тугая пружина. И что закрывающуюся дверь надо придерживать, чтобы не хлопала. Забыл и сейчас. С грохотом столкнувшихся автомобилей дверь за его спиной встала на свое привычное место. Костас обернулся на нее и досадливо поморщился.
        - Чего глядишь-то? - услышал он голос пожилой женщины. - Поддержать, чтобы не грюкала, ума не хватает, так теперь глядишь?
        Прямо перед Костасом в утреннем зимнем мороке стояла крохотная бабулька с сумкой на колесиках, наполненной продуктами то ли из ближайшей «Пятерочки», то ли из «Народного» на другом конце города. Тележка была чуть меньше закутанной в платок женщины.
        - Живешь-живешь тут, - принялась отчитывать Троцкого старуха, - а за дверью не следишь. Что за люди? Помирать будешь - и то ведь не научишься держать ее, остолоп…
        Костас молча обошел ругающуюся бабку и быстрым шагом двинулся прочь, на ходу втыкая в уши Словетского. Нажал «плэй», но за своими мыслями музыки почти не услышал.
        Что у них происходит с Ингой? Да в общем-то ничего нового. Он второй раз наступил на всё те же грабли. Снова подплыл к туманному берегу и высадился на Острове Проклятых.
        Осенью, после возвращения из Хельсинки, Костас в тот же вечер позвонил девушке. Инга была приветливой и смешливой. Они мило потрепались. Троцкий предложил встретиться, куда-нибудь сходить. Инга на несколько секунд задумалась, словно прислушиваясь к своим желаниям, и сказала, что сегодня идти никуда не хочет. «Лучше приезжай ко мне», - сказала она и продиктовала Троцкому свой адрес. Костас приехал, и в тот вечер они сначала пили чай «эрл грей», а потом вместе умирали в постели. Ее нежность. Влажные тела. Прикрытые глаза. Шепот сонных губ, касающихся его уха, как сигнал, что все будет хорошо.
        Он ошибся.
        Уже в ноябре, с наступлением первых морозов, в их отношениях появилась прохлада. Что-то невидимое и хрупкое поломалось в них без всяких на то причин. Или просто исчезло. А может, его никогда и не было, просто поначалу новизна отношений не давала это понять. Они встречались реже, Инга не звала его к себе, а если и звала, то говорила мало, просто слушала его, и чаще в такие дни Костас быстро уезжал. Непонятно, как посреди этого все больше и больше сгущающегося мрака вдруг наступали мимолетные просветления, словно редкие солнечные дни. Инга сама звонила ему, шутила, смеялась над ответными шутками, звала в кафе, знакомила с подругами, тащила его к себе домой или ехала к нему, ложилась с ним в одну постель. А наутро он просыпался и снова видел перед собой женщину, напоминающую лед. И не оплавленные кусочки льда в сладком коктейле, а мутную острую глыбу вроде тех, что в оттепель срываются с крыш и пробивают головы случайным прохожим. Уезжая от нее (или, наоборот, провожая Ингу до дверей своей квартиры на Непокоренных), Троцкий все чаще и чаще вспоминал слова Захара, ее бывшего бойфренда: «Жить с ней -
все равно что жить на Острове Проклятых. Как будто в дурдоме из этого кино». В самом начале декабря он просто перестал ей звонить. Она тоже не звонила. Троцкий работал до ночи, вымотанный приезжал домой и валился спать, с утра вставал, принимал душ, пил кофе и ехал в отдел, в метро гоняя свежую музыку. Потом наступил Новый год, который он в компании друзей встречал за городом на даче. Познакомился там с девушкой по имени Руслана. Позже оказалось, что они с Троцким совершенно разные люди, но тогда, в первую новогоднюю неделю, это было то, что надо.
        И вот теперь, два дня назад, Инга позвонила ему. А он уже подзабыл про психбольницу на Острове Проклятых, поэтому легко откликнулся на ее просьбу. Притом, что правильнее всего было послать ее куда подальше. Потому что все началось снова.
        Когда он приехал вчера к ней после разборок в «Барсуке», первым, что он услышал, было:
        - Паршиво выглядишь.
        - Ну, зато ты выглядишь на двадцать три, - через силу улыбнулся уставший Костас. - Не знала?.. Что случилось?
        - Да ничего, - ответила Инга. - Просто не ожидала, что ты вдруг приедешь… Проходи, не смотри так…
        Тут бы развернуться и уехать к себе, но сил уже не оставалось. Костас не подал виду, скинул ботинки в угол и прошел в ванную комнату. Покрутил краны смесителя, настраивая воду.
        - Ужинать будешь? - из коридора спросила Инга.
        - Не отказался бы, - умывая лицо, сказал Троцкий.
        На кухне уехавших в Гетеборг инженеров он ел разогретые недожаренные овощи и рассказывал о подвижках в деле, умалчивая о пугающих даже его самого подробностях.
        - Завтра поедем пробивать «точку», - закончил он.
        Инга все это время стояла у окна спиной к нему. С безучастным, словно это ее и не касалось, лицом, отражение которого он видел в темном стекле, смотрела на улицу. Там, как костры в степи, горели прожекторы стройки по соседству. Потом она обернулась и, мельком взглянув на Троцкого, сказала:
        - Хорошо. Ты ложись, а я себе постелю на диване. У меня месячные начались.
        Он понял, что его обманывают. И даже если месячные, им теперь нельзя просто спать в одной постели?
        Проснувшись утром, он уже знал, что будет делать.
        Искать угнанный кабриолет он поедет только потому, что обещал Павлу. Никакого желания участвовать в криминальных замесах, вроде вчерашнего, у него не осталось. Нарываться на неприятности, так хоть знать, из-за чего… Костас не стал завтракать, отказался от предложенного Ингой кофе, чтобы не продлевать совместные утренние минуты, затупившимися ножами отрезавшие от него куски.
        Уже на пороге, помимо своей воли, вдруг сказал:
        - Сегодня вечером в «DaDa» будет концерт, Басдрайвер приезжает…
        - На рэпчик хочешь затащить?.. - покачала головой Инга. - Уж лучше вы к нам… В «Гильотину». Собрались потанцевать с Леркой. Так что позвони, если надумаешь…
        - У меня уже билет взят…
        - Вся ночь впереди. Успеешь к нам со своего концерта.
        Костас внимательно посмотрел на девушку. Сказал с плохо скрываемой досадой:
        - Мне кажется или тебе действительно все равно, найдем мы эту тачку или нет?
        Провожающая Троцкого Инга, стоя в коридоре в одной пижаме, беспечно пожала плечами:
        - А что такого, обязательно найдете. Ты и Худой, да еще эта, которая в коляске, - и не найдете? - она, чуть отвернувшись в сторону, подавила зевок.
        Ей явно хотелось обратно, в еще не до конца остывшую постель.
        - Понятно, - кивнул Костас.
        Не прощаясь, он открыл замок и, ругая себя за малодушие, вышел на лестничную площадку. Наука и жизнь дают сто из ста, что Инга вот-вот соскочит. А ему снова останется одиночество, сжирающее всего его без остатка.
        Через полчаса, без пяти десять, подходя к пересечению Благодатной и Кубинской, он четко понимал, как поступит. Поедет с Павлом, которого Инга почему-то назвала Худым, будет искать «точку», через которую мог пройти кабриолет. Найдет или нет - все равно. Это проблема Павла и Инги. В пять часов, как по звонку, он стартует к себе домой, на Калину. Помыться, побриться, переодеться, закинуть на Гугл Диск электронный билет, взятый на «Радарио», хлопнуть чего-нибудь из алкоголя на ход ноги - и на концерт, раскачиваться с толпой под биты скорострельного андерграундного американца.
        Увидев на другой стороне стоявший под парами «мерс» Павла, Костас перешел улицу в неположенном месте. Ему посигналил вынужденный притормозить водитель белого, заляпанного черными соляными брызгами внедорожника.

* * *
        - Знаешь, война все равно не принесет мира, - сказал Павел, не отрываясь от заснеженной колеи и безостановочно вращая руль вправо-влево. - Может, ты правильно поступаешь. Какой смысл с ней ссориться?
        - И что тогда делать?
        Павел на секунду бросил на Троцкого взгляд покрасневших то ли от недосыпа, то ли от выпитого накануне спиртного глаз, снова уставился на дорогу и пожал плечами.
        - Я не знаю. Уходи от нее. Или… - задумался и повторил: - Я не знаю. Об этом вроде как в книжках пишут, а я последний раз книжку в школе открывал… Один мой знакомый, кстати, с женой книжки вслух читает. Всякие «Анны Каренины» и «Преступления и наказания». Говорит, что это как заниматься сексом, только интеллектуально.
        Вот черт, подумал Троцкий. О чем это он? Прекращая неприятный разговор, самим же им и начатый, Костас произнес:
        - Я и так хорош. В грязном сексе.
        Павел снова мельком глянул на него и сказал, то ли не уловив иронии, то ли, наоборот, прекрасно все поняв:
        - Вот я и говорю. А ей, может, романтика нужна.
        - Да какая романтика?..
        «Мерседес» забуксовал, потом с натугой выбрался из ямы, чтобы через двадцать метров забуксовать снова. Павел посмотрел назад, где за ним ехал черный «ягуар», и включил аварийку.
        - Кажется, всё. Приехали, - сказал коллектор Костасу. - Выходим.
        Они вышли, тут же провалившись по щиколотку в свежий снег. Выдергиваешь одну ногу - и второй проваливаешься еще глубже. Кругом, если не считать их самих и девушки из «ягуара», ни души. Режущее сетчатку ледяное белое пространство, роща вбитых в землю мерзлых деревьев, за которыми брошенное здание, ранее имевшее отношение к Ленэнерго, снежные вихри, как призраки, кравшиеся за спинами, - декорация для раз и навсегда наступившей ядерной зимы. Словно первым симптомом надвигающегося апокалипсиса стало исчезновение всех цветов, кроме черного, белого и серого. Даже небо - вроде безоблачное, но мутное и по консистенции похожее на свернувшееся молоко.
        Девушка, вышедшая из остановившегося рядом с «мерсом» Павла «ягуара», направилась к ним. Евы сегодня не было, вместо нее - на таком же «яге», только не белого, а черного цвета - подъехала ее… Кто? Коллега? Подруга? Может, сестра?.. Представилась Сталинградой. Троцкий подумал, что она шутит, но, произнося свое имя, девушка была серьезной как химиотерапия. Если верить всем этим астрологам и эзотерикам, утверждающим, что имя откладывает отпечаток на человека, эта серьезность становилась понятна. Девушка, которую зовут Сталинградой, не может быть попрыгуньей-стрекозой с аккаунтами в Твиттере и Инстаграме и абонементами на фитнес и в солярий. Да и не нужны ей, по мнению Костаса, фитнес и салоны красоты, все у нее с этим в порядке.
        Там, на перекрестке Благодатной и Кубинки, когда они сошлись втроем в одной точке, Сталинграда объяснила свое появление:
        - Я Еве выходной назначила, сама за нее буду. Она умаялась вчера. После всех ваших движений поехали еще в клуб поддержать ее брата, у которого было первое выступление. Он у нее вроде как музыкант. Концерт еще из-за электричества прерывали, так что вернулись домой поздно…
        Костас с Павлом кивнули, и они коротко обсудили план действий.
        - Увязли? - спросила теперь, поравнявшись с ними, Сталинграда.
        - Еще не до конца, - ответил Павел. - Но, если поедем дальше, точно застрянем.
        - Ну да, - кивнула девушка. - Нам туда? - показала она на здание. - Тогда идем. Чего стоять?
        И шагнула вперед.
        Павел с Троцким двинулись за ней. Шли по бокам, как телохранители.
        Кажется, в мире больше не осталось других цветов. Костас вспомнил про сегодняшний клуб, о котором говорила Инга. Девушки в ярких нарядах, цветные огни, невообразимых оттенков коктейли. Он помотал головой. Что же это такое? Вроде бы все решил, а теперь опять… Будто надел только постиранные джинсы и тут же угваздал их сзади брызгами грязи.
        Пытаясь спрыгнуть с карусели этих мыслей, он посмотрел на Сталинграду как на девушку, а не как на персонаж из преступного мира. Как ей не холодно, подумал он, глядя на непокрытую голову Сталинграды (вряд ли ее афрокосички грели так же, как шерстяная шапка) и кожаную, совсем тонкую, без всякого меха, куртку. Интересно, они с Евой любовницы?
        Свежих следов на дороге ни люди, ни машины не оставили. Была только колея, присыпанная выпавшим ночью снегом.
        Бесшумная вспышка прострелила бесцветное пространство. Троцкий вздрогнул, но понял, что это Павел переложил в карман куртки блестящий «травмат». Движение напарника заставило Костаса вспомнить, зачем они сюда приехали.
        По мере приближения к зданию походка их с Павлом спутницы становилась упругой и настороженной, как у охотящейся кошки. Чувство опасности передалось и Костасу. Он напрягся, ощущая себя неуютно.
        До здания оставалось метров сорок или около того. Бывшая подстанция, подкопченные давним пожаром серо-белые бетонные блоки, закрытые некрашеные металлические ворота на петлях, прибитых к кирпичам стальными скарпелями. На воротах надпись: «Toll the Hounds».
        Одна из створок ворот приоткрылась. Они увидели, как изнутри выскользнула серая с рыжим, будто измазалась в ржавчине, дворняга. Собака внимательно посмотрела на пришельцев, потом шмыгнула обратно. Дверь приоткрылась шире, и на пороге бокса появился мужчина. Немолодой, коротко постриженный, с бородкой. Троцкому показалось, что он похож на священника, хотя откуда тут взяться священнику? Без головного убора, в накинутой на плечи грязноватой парке, из-под которой виднелся свалявшийся свитер с советским узором. «Священник» встал на одной из двух ведущих в гараж утопленных в мерзлом грунте балок. Одну руку он спрятал в кармане камуфляжных штанов.
        Сталинграда, а следом за ней Павел с Костасом приблизились к мужчине. Девушка остановилась метрах в четырех от него. Мужчина смотрел на гостей, а они - на него.
        Есть такие люди, после пяти минут общения с которыми хочется немедленно сбежать прочь и остаток жизни провести на необитаемом острове. Мужчина показался Троцкому как раз из таких. Что-то в нем было… Вернее - не было. Из глаз человека, похожего на изображаемых на иконах святых, веяло тревожной пустотой. И она в любой момент могла чем-то заполниться. Чем-то, что Костасу совершенно не понравится.
        - Вы меня ищете, - произнес мужчина. - Уже звонили, предупреждали. Проходите, - он кивнул головой, приглашая за собой, и вернулся в бокс.
        Не раздумывая, ни секунды не сомневаясь, Сталинграда шагнула следом. Павел и Троцкий продолжали держаться рядом.
        Слабо потрескивающие лампы обливали дневным светом стоявший посреди помещения наполовину разобранный белый «фокус» со снятыми номерами. Пахло металлом, раскочегаренными обогревателями, резиной, инструментом, смазкой. Собака, встречавшая гостей, вопросительно выглядывала из-за машины.
        Место они нашли, подумал Троцкий, обходя «форд». Получается, не зря вчера побеспределили в «Барсуке». Нажили себе врага, конечно. Костас вспомнил взгляд того казахского бизнесмена.
        Павел и Сталинграда, оглядываясь по сторонам, передвигались с другой стороны находящейся в боксе иномарки.
        У стены на верстаке шумела закипающая в чайнике вода. Рядом с чайником стояли кружка, банка с растворимым «нескафе».
        - Кофе? - предложил Троцкому хозяин бокса.
        «Священник» вел себя странно. Будто к нему зашли соседи решить давнее и нехлопотное дело, а не люди, разыскивающие дорогой угнанный автомобиль. Троцкий вспомнил, что у Инги он так и не пил кофе, и теперь ему не хватало утренних вибраций, придаваемых клеткам тела кофеином. Но растворимый порошок, конечно, совсем не то. Костас ответил:
        - Спасибо, не надо.
        - Машина. Красный кабриолет «BMW», - произнесла девушка. - Была здесь. С гарантией. Можешь не отпираться. Где она теперь?
        - Ее забрали, - пожимая плечами, ответил «священник».
        - Где ее искать? - спросила Сталинграда.
        Хозяин гаража посмотрел на нее своими пустыми глазами, вдруг усмехнулся и произнес:
        - Не могу сказать, это вроде врачебной тайны, если вы понимаете. Или тайны исповеди.
        Троцкий замер, напрягся, предвидя ответ Сталинграды.
        - Не скажешь, застрелю твою собаку. Для начала, - пообещала девушка, приближаясь к хозяину.
        Человек с глазами святого не отреагировал на эту угрозу, лишь вздохнул, отвернулся и нагнулся, выискивая что-то за верстаком.
        - Ты что там ищешь? - спросила Сталинграда.
        Костас, следивший за «священником», вздрогнул, услышав щелкнувший выключатель чайника. Он бросил взгляд на электроприбор и увидел… Увидел боковым зрением, как сверкнуло что-то быстрое. Молниеносное.
        Среагировать не успел. Только сердце скакнуло белкой в хворосте ребер. Он почувствовал вспышку боли, когда стальной блестящий шар с торчащими из него шипами врезался в лицо, разрывая кожу, плоть, круша кости, унося с собой воспоминания об Инге, о работе, о вечернем выступлении Басдрайвера, о…
        Вкрученные в шар шипы добрались до клеток мозга, и боль, причиняемая острой сталью, на миг стала невыносимо-ослепительной. Превратилась во вспышку. Будто взорвался питающий его силовой трансформатор. А потом все погасло. Накатила темнота.
        Личный блэкаут Костаса Троцкого.
        20. Радиожираф
        Фак!..
        А он и вправду как карась. Только карась, у которого не надо даже спрашивать, как дела. Потому что какие могут быть дела у карася, жаренного под сметаной? Ешь его, жирненького, обсасывай да сплевывай косточки.
        Твою мать!.. Нога в «гриндерсе» со сношенным протектором поехала на спрятавшемся под снегом льду, и Жека, поскользнувшись, неуклюже завалился на бок и ушиб колено. Поднимаясь, втянул в себя сквозь зубы морозный воздух. Больно. Первые несколько шагов дались с трудом, хоть садись и плачь. Ладно, если болит, значит, мы еще не сдохли. Потом боль будто притухла. Жека попытался ускориться. Получилось.
        - Стой! - закричали сзади. - Стой, стрелять буду!
        Только этого не хватало. Успеть бы добежать, не словив пулю в задницу.

* * *
        Настоящая Сонная Лощина. Все спят. Темно и тихо, только капает из подтекающего крана вода, да негромко в ответ на Жекины поглаживания мурлычет Марла. Где-то на улице хлопнула дверь машины. Жекина рука замерла в воздухе, и кошка жильцов, еле слышно мявкнув, сама потерлась, найдя шерстяной уютной башкой его ладонь. Вдруг насторожилась, мягко спрыгнула с подоконника и устремилась навстречу зашедшей на кухню Евдокии Дементьевне.
        Щелкнул выключатель. Жека зажмурился от ворвавшегося в зрачки электрического света.
        - Ох, Жека! Напугал!.. Доброе утро! Ты чего это тут в субботу спозаранничаешь?
        - Доброе!.. Не спится, Евдокия Дементьевна, - ответил Жека, наблюдая, как соседка ставит чайник на выросшую из конфорки бледно-синюю хризантему.
        - Сейчас тогда чайку попьем, - сказала старуха и прошаркала к холодильнику. - Рассказывай пока.
        - Да что рассказывать? - пожал плечами Жека. - «Как живете, караси? - Ничего себе, мерси».
        Он вспомнил, как в детстве читал эти стихи, сидя в комнате Евдокии Дементьевны. Тоненькая ветхая книжица в красной обложке с нарисованным жирафом, к рогам которого примотали провода. Будто животное впало в депрессию от тоски по Африке, и его затеяли лечить электросудорожной терапией. Называлась книжка «Радиожираф». Маленького Жеку тогда очень смешило, что в изданных до войны стишатах было полно, как ему казалось, ошибок. Например, слово «жираф» было написано с двумя буквами «ф» на конце - «жирафф». Евдокия Дементьевна попыталась рассказать ему про изменения в правилах орфографии, но Жека тогда ничего из этих объяснений не понял.
        Как вчера вряд ли что-то поняла Анникки, увидев, что он привез ее не в свою квартиру, а сюда, в комнату на Старо-Петергофском. А что ему оставалось после двух красоток-головорезов в клубе? Что они делали в таком месте? Не исключено, что пришли послушать эмбиент, но Жека знал, что они явились по его душу. Таких совпадений не бывает. Он накосячил, забрав ту «бэху». Теперь его ищут… Или все-таки не его? Может, он просто параноит? Такая вероятность тоже есть, хотя бы теоретически. Но лучше поостеречься. Красотки-головорезы знают, где живет Жека. В прошлый раз его выцепили прямо в подъезде собственного дома на Ленинском. А с коммуналкой, в которой комната умершего в ноябре деда официально еще не оформлена на него, Жеку вряд ли сумеют связать. Во всяком случае, когда они вчера заявились сюда с Анникки, обошлось без происшествий. Чуть удивленная Евдокия Дементьевна выдала им запасной ключ от комнаты Ольги и предупредила, подмигнув выцветшим глазом:
        - Сильно не шумите там, Жека. А то знаю вас, молодых, начнете охать-вздохать, не дадите спать старухе.
        - Не, мы не будем, - заверил он.
        Не обманул, кстати. Оказавшись у «теть-Оль», как называл хозяйку комнаты Жека, они даже не выпили чаю. Намерзшись вечером на ледяных улицах, натанцевавшись и поднабравшись в барах и в клубе, устав от новых знакомств и впечатлений, Анникки разделась и уснула, едва добравшись до кровати. Даже в душ не пошла. Уткнулась в Жеку носом и превратилась в тихо сопящий теплый комочек. Сам Жека не мог заснуть еще с полчаса, крутя в будто примятой голове всю ситуацию, а когда все-таки заснул, спал некрепко, постоянно ворочаясь.
        Проснулся, когда не было и шести. Чтобы не беспокоить спящую финку, вышел на кухню, где выпил стакан ледяной воды из-под крана и насыпал корма бодрствующей Марле. Потом, сидя на широком облупившемся подоконнике и наблюдая за пытающимся ожить субботним Старо-Петергофским, продумывал план действий. Как будто нельзя просто жить, ничего не придумывая, ничего не опасаясь. Когда это было в последний раз? Наверное, летом. Или в начале сентября… Найти бы наконец другой способ зарабатывать деньги. Какой?.. Вот у Анникки же получается с ее видеоблогом. Когда она проснется, Жека повезет ее встречаться с сумасшедшим бизнесменом, подзавернутым на экологии. Девушка рассказывала, что узнала о нем на недавнем скандинавском эко-форуме, а перед прилетом в Санкт-Петербург списалась с ним и договорилась о встрече. Собирает материал для своего блога. Ехать, кстати, недалеко. Если Жека правильно понял, офис бизнесмена находится на Стачек, возле метро «Кировский завод». А затем он позвонит отцу Василию, обещавшему выплатить аванс за угнанную машину, заберет у него деньги и… Что потом? Надо будет понять, что там с его
квартирой. Заслать туда на разведку Святых Угодников, кочку брусничную, что ли?.. Искали ли его Стальные Симпатии, или он загоняется? Если нет, то можно успокоиться и дышать размеренно. Сходить с Анникки в Русский музей, приготовить спагетти, раздражать соседей, громко упражняясь в постели. А вот если за ним все же приходили…
        Так как вы там живете, караси?

* * *
        Он высадил Анникки у проходной, под вывеской «Кировский завод». Не глуша двигатель «опеля», постоял рядом с девушкой, ожидая представителя того экологически чистого, всего на органике и без глютена и ГМО, нэпмана-кровососа, с которым затевалась встреча. Дождался. Представитель выехал из-за ворот на черном «Ниссане-Кашкай». Корявая физиономия вышедшего из кроссовера мужика в ярко-красной «аляске», кажется, предназначалась для билбордов, начинающихся с надписи «Разыскивается». Впрочем, какой бизнес не повязан на криминале, подумал Жека, пожимая протянутую клешню. Именно клешню, язык не поворачивался назвать «ладонями» крепкие, сильные и шершавые грабли мужика. После приветствия тот смерил взглядом Жеку, потом с интересом посмотрел на его спутницу и сказал, обращаясь к ней:
        - Залезай в машину.
        Анникки заулыбалась и помотала головой под капюшоном. Произнесла:
        - Ай донт андестенд. (Я не понимаю.)
        - Она финка, не говорит по-русски, - пояснил Жека.
        - Что финка, знаю, а что не говорит… Ты ей переведи… - Водитель «кашкай» потрогал себя за эспаньолку. - Тут, кстати, режимное предприятие. Как прикажешь провозить на него иностранку?.. Ладно, скажу, что карелка… Документы у нее хотя бы есть?.. Пойдем! Драган уже ждет.
        Жека приобнял Анникки. Она потянулась и поцеловала его холодными губами и горячим языком.
        - Что вы порнографию разводите? - спросил сбоку водитель «кашкай». - Будто она на год на Северный полюс уезжает.
        - Гоу виз хим (иди с ним), - сказал Жека девушке. - Колл лэйте. (Потом позвони.)
        Он подождал, пока «ниссан» проедет под шлагбаумом, поднятым охранником, и вернулся в «астру». Думая о том, что их отношения с Анникки состоят из одних встреч и расставаний, набрал номер отца Василия. Вне зоны. Жека подождал, набрал еще раз. То же самое. Ясно, бывший священник работает в своем боксе, непроницаемом для радиоволн. Придется ехать наудачу.
        Жека завел тачку и включил радио, обдавшее его рекламной пыльцой. Поморщился, настроился на другую станцию. Свернул на улицу Возрождения, после неохраняемого железнодорожного переезда ставшую неисповедимой, как и пути Господни. Покрытые матерными граффити гаражи, проржавевшие ангары, прятавшие от глаз посторонних невесть что. Брошенные административные здания советской эпохи сменились пустырями, на которых по весне, так казалось, оттают трупы и осколки разбившихся НЛО. Весь пейзаж накрывала крышка матово-алюминиевого неба.
        Жекин «опель» стал пробуксовывать в глубоких снежных колеях.
        Впереди неспешно перебежали дорогу две бродячие собаки. Тощие, задрипанные, с унылыми детдомовскими физиономиями, они пересекли засыпанную снегом дорогу и остановились, провожая машину тоскливыми взглядами. По радио Линда раскачивала вполне подходящую по атмосфере песню. На душе у Жеки было паршиво, как у этих бездомных псов.
        - Я не буду больше плакать… Тихо плакать… - то ли шепотом, то ли просто про себя подпевал он. - Не поможет это… Ма-ма-ма-марихуана…

* * *
        На полпути между Роттердамом и Амстером небо вдруг расчистилось, и над уходящими вдаль, до самого горизонта, теплицами, где росли клубника и конопля, как бензин, вспыхнул алый закат. Потом бесшумно упали, сомкнулись североевропейские зимние сумерки. Что там происходило, в их толще, было не видно, но, когда Жека вышел с Централ Стейшн, стало ясно, что через город придется топать под библейским ливнем.
        Накинув на голову капюшон, он добрел до ближайшей сувенирной лавки и встал под маркизой с надписью: «I Amsterdam», надеясь переждать особо яростный приступ безжалостного дождя. Рвущийся с цепи ветер набрасывался на раскрытые зонты, выворачивая их потрохами наружу. Выло море внутри. Свет от витрины, превращая Жекино лицо в подобие витража, шифровал проступавшие на нем эмоции. Он смотрел, как французские туристы выбирают себе сувениры, и ощущал удары сердца, слетающего с катушек то ли от амфетаминового отходняка, то ли еще от чего…
        Слева над домами торчал готический шпиль Ауде Керк - церкви, расположенной прямо в Красных Фонарях. Странное соседство, что ни говори. Он вдруг вспомнил финскую девушку, которая слала ему эсэмэски из Хельсинки. Чувствует он к ней что-нибудь, кроме симпатии? Как он умудрился застрять в этой пищевой цепочке между Настей, Лукасом и Анникки? Прямо какой-то гребаный интернационал.
        Французские туристы, набравшие разноцветных деревянных тюльпанов и солонок и перечниц в форме членов, столпились у входа в лавку, не решаясь выйти под дождь. Загомонили по-своему. Один из них, пожилой дядечка с проседью, посмотрел на Жеку и спросил:
        - Месье, коман тале ву? (Как ваши дела?)
        Жека на секунду прикрыл глаза, попытался вспомнить что-нибудь по-французски и ответил:
        - Комси-комса. (Так себе.) Я дерусь просто потому, что дерусь…
        И шагнул из-под маркизы под дождь, весь такой джедай.
        С площади Дам свернул на разукрашенную новогодними огнями Кальверстраат, яркие витрины которой заманивали скидками. Вода капала с капюшона на лицо. Только что с того, если сердце нарезано кусочками, как строганина. Куда он идет? Глупый вопрос. Будто у него есть другой вариант? Жека потрогал лежащие в кармане ключи от квартиры в ДеПайп. Что теперь ему делать?.. Кажется, гордость или смерть - это не про него.
        Перейдя по мосту через Принсенграхт, он свернул налево и, пройдя метров сорок вдоль канала, остановился перед вывеской знакомого кофешопа «Easy Times».
        «Легкие времена»? Хотелось бы.
        Жека постоял секунд десять и решительно вошел внутрь. Сладкий запах легалайза, витавший в полумраке. Сидящие за низенькими столиками посетители мастерили самокрутки, попивали из высоких прозрачных бокалов колу и заваренные в кипятке листья конопли - беспонтовый «каннабис энерджи». По экрану большой ЖК-панели, настроенной на «Нэшнл Географик», беззвучно скакали казавшиеся объебошенными сурикаты, а из колонок, спрятанных по углам, играл вкрадчивый даунтемпо. Жека заказал у барменши американо, расплатился. Пока девушка варила кофе, отошел к вачмайстеру, немолодому худощавому дядечке в очках с круглыми линзами, которые порой придают интеллигентам вид матерых убийц и наоборот. Когда драгдилер взглянул на Жеку через свои стекла, тот подумал, что голландец сейчас отмочет что-нибудь эдакое, что-то вроде: «Захоти сатана поставить род человеческий на колени, то, верно, придумал бы наркотики».
        С чашкой кофе, с бесплатными печеньками (каждая завернута в свой фантик) и с граммом шмали Жека присел за свободный столик. Взять и убиться ганжей так, чтобы не успела доехать неотложка. Грамма, конечно, не хватит, но всегда можно повторить. Вачмайстер на месте до… Ага, до часу ночи. Времени хватит. И немного денег еще есть. Жека отпил горячий кофе из чашки и потянулся за папиросной бумагой.

* * *
        К кому-то скорая точно опоздает. Он разглядывал застрявшую в сугробе «газель», возле которой неторопливо расхаживал мужик в лыжной куртке, надетой поверх голубого халата. Красный крест на выкрашенном в белый цвет борту машины, казалось, взывал о помощи. «Гуд джоб - гуд карма!», - вспомнил Жека амстердамских буддистов в «конверсах» с Бэтменом. Да и все равно не проехать, «газель» загораживала дорогу. Жека оставил «опель» метрах в десяти от неотложки, на небольшой ледяной площадке, слегка припорошенной снегом. Тут они, если что, смогут разъехаться.
        - Парень, помоги вытолкать машину! - увидев приближающегося к «газели» Жеку, высунул из кабины голову немолодой патлатый водитель с темными кругами под глазами и с зажатой в зубах сигаретой. - Встряли тут…
        - Вижу, - кивнул Жека, переводя взгляд с водителя на высокого небритого санитара, топтавшегося рядом. - Сильно засели?
        - Да не особо, - махнул рукой водитель.
        - Сейчас еще народ подойдет, помогут, - добавил санитар, похожий на отставного спивающегося баскетболиста.
        - Ага, - снова кивнул Жека. - Лопата есть? - и почему-то подумал: «А где у них врач?»
        - Есть, - выплюнул сигарету водитель. - В фургоне, сзади надо открыть.
        - Только осторожнее, - произнес санитар.
        - Володя, так ты покажи ему! - сказал санитару водитель. - А то стоишь, смотришь…
        Вдвоем с Володей они обошли застрявшую «газель» без окон в фургоне. И только тогда Жека разглядел невидимый до этого из-за перекрывшей обзор «газели» гараж отца Василия и суматоху вокруг него. Две машины и темные фигурки людей, суетящихся рядом. Еще одна машина, полицейский «уазик», медленно направлялась к скорой помощи. Жека почувствовал, как страх потек по его спине. «Что они тут все делают?» - успел он подумать, прежде чем санитар открыл задние двери. Жека механически отступил на шаг и заглянул внутрь салона. Увидел стоящие в два яруса носилки, на которых находились застегивающиеся на «молнию» черные мешки. В мешках, судя по их габаритам и очертаниям, лежали люди, недавно бывшие живыми.
        Санитар поймал удивленно взметнувшийся Жекин взгляд и пояснил:
        - Не бойся. Это мы валежников везем.
        - Кого? - не понял Жека.
        Голова ничего не соображала от страха.
        - Трупы. Да не бзди. - До Жеки долетел запах «допинга» в дыхании санитара. - Мы из ТУПГ, транспортировка умерших и погибших граждан. Почти что заграничная служба коронеров, только зарплату платят рублевичами. Туда вон, - не оборачиваясь, санитар кивнул на гараж отца Василия, - на мокруху приезжали. Двое убитых. Парняге молодому, говорят, что коп, только не при исполнении, голову проломили елдой такой шипастой, рыцарской. И какого-то хрена бородатого, на священника похож, застрелили. Нас менты и вызвали. Еще пса шмальнули, но тот не по нашей части. Куда нам его? Свои родственники и растащат по желудкам. Или воронье оприходует, попирует… Гляди, вон лопата-то…
        Жека смотрел не на лопату, лежащую внутри катафалка, а на приближающийся «уазик» с людьми в сером. А потом неожиданно нейрохимия схватила его за горло, развернула и потащила прочь, к «опелю».
        - Эй, парень, ты куда? - услышал он за спиной голос водителя. - Да они же не кусаются!..
        Вслед беглецу раздался раздраженный гудок «газели». «Дурак!» - усаживаясь в машину, подумал Жека про самого себя. Зачем побежал, привлекая к себе внимание полиции? Дождался бы копов, помог им вытолкать застрявший катафалк, полюбопытствовал бы в процессе, что случилось. А на их вопрос, что он тут делает, нашел бы, что ответить. Что ему посоветовали СТО с хорошим слесарем («движок вот-вот застучит»). Ее он тут и ищет, да кажется, не туда заехал. А теперь…
        Что теперь?
        Заведя машину, он увидел, как один из окруживших катафалк полисменов о чем-то перекинулся несколькими фразами с санитаром, после чего решительным шагом двинулся в сторону стоящей под парами «астры». Все-таки он нарвался…
        Времени на раздумья не оставалось. Действуя на автомате, Жека врубил заднюю передачу, одновременно надавил на газ и выжал ручник. С ревом двигателя и визгом прокручивающихся шин, из-под которых полетели снежные хлопья, «опель» почти на одном месте развернулся на сто восемьдесят градусов. Жека сдернул машину с ручника, нажал на сцепление и включил первую передачу, почти сразу же вторую и третью. В зеркало заднего вида увидел, как отстал бросившийся за автомобилем коп.
        - Вот хер вам! - пожелал Жека, наблюдая, как полицейские и санитар, облепив удаляющийся катафалк сзади и сбоку, пытаются враскачку вытолкать его.
        Черт, у них все же получилось.
        Труповозка сдвинулась с места и нехотя заехала на ледяной пятачок, где минуту назад Жека продемонстрировал полицейский разворот. Копы суматошно попрыгали в «уазик», и тот, скача в колее, начал набирать ход. Жека прибавил скорости, чувствуя, как «опель» заносит, когда пропадает сцепление с дорогой. В висках молотком стучал бушевавший в крови адреналин.
        Где они там? Отстают?
        Сзади взвыла полицейская сирена. Зачем она нужна на этих пустырях? Или решили использовать как психологическое оружие?
        Впереди показались какие-то выстроившиеся в ряд капитальные гаражи, за которыми провода ЛЭП расчерчивали мутное небо, словно нотную тетрадь. За линией электропередачи торчала потушенная сигара невысокой кирпичной трубы. Перед гаражами на укатанном пространстве с кое-где проступавшей из-под снега черной мерзлой землей колея кончилась.
        Выскочив на опасных восьмидесяти в час из колеи, Жека увидел, что в начале гаражей дорога поворачивает почти под прямым углом. Пытаясь войти в поворот, он дал по тормозам. «Опель» занесло. Жека, стараясь удержать во влажных ладонях руль, принялся накручивать его из стороны в сторону, но машина уже потеряла управление. «Опель» пошел юзом и на остатках скорости с громом и скрежетом воткнулся правым крылом в угол гаража.
        Лязгнули зубы. Сила инерции швырнула непристегнутого Жеку вперед. Ударившись грудью о руль, он задохнулся от боли. Рот наполнился кровью из прокушенного языка. Сплюнув розовую слюну на соседнее сиденье, Жека, подстегиваемый приближающейся сиреной, дернул за ручку. Дверь открылась. Хорошо, что не заклинило. Он вывалился из автомобиля на снег.
        Жека отскочил от «опеля», обернулся на настигнувший его «уазик» и, превозмогая боль в ушибленной грудной клетке, бросился вперед. Одной ногой - на гулко прогнувшийся капот «астры», другой - на крышу автомобиля. Слыша за спиной: «Куда, бля?», подпрыгнул, помог себе руками, закинул ногу на бордюр из кирпича. Захрипел от боли в груди. Очутившись на крыше гаража, вскочил на ноги и, ломая смерзшийся наст, побежал на противоположную сторону. Не раздумывая, оттолкнулся ногой от края. Пролетев в воздухе метра четыре, приземлился в снег. На ногах удержаться не удалось. Упал, лицом угодив в колючий сугроб. Подскочил. Кинулся в сторону ЛЭП, за которой над постройками с выбитыми стеклами вздыбилась метров на десять труба. Снега было почти по колено, и он мешал бежать. Утешало только, что так же неудобно будет Жекиным преследователям. Он оглянулся на ходу и увидел, что на крыше гаража неловко топчется полицейский, явно не рискуя прыгать вниз.
        - А ну стой! - крикнул коп.
        Мельком подивившись его просьбе, Жека молча продолжил бег. Сзади раздалась забористая полицейская ругань, после короткой паузы что-то тяжелое обрушилось вниз. Жека предпочел не оборачиваться.
        Над ним загудели провода ЛЭП.
        Высоко поднимая ноги, стараясь не сбивать дыхание, Жека что есть сил мчался к трубе и заброшенным строениям. Словно там что-то спасло бы его от гнавшихся за ним копов. Или копа? Сколько их там? Жека кинул взгляд назад. Преследователь один - и заметно отстал. Плохая физическая форма, наверное. Жека тоже далеко не каждое утро бегом занимался, но, видимо, мотивация у него сильнее. Где только остальные полисмены? Не ждут ли они уже там, под трубой, обогнав бегунов на «уазике»?
        Жека глянул налево, где в паре сотен метров горбились два полукруглых ангара из рифленого железа, а за ними, чуть расплывающиеся в морозной хмари, выстроились, как на демонстрации, жилые многоэтажки. Сплюнув кровь, Жека повернул в ту сторону.
        «Давай… Еще немного… Ну же, терпи… Терпи…»
        В бок кололо блестящими спицами. Воздух не помещался в тяжело вздымающейся груди. Деревенеющие мышцы бедер жгло от непривычных нагрузок. По спине текли потоки пота. Но надо продолжать бежать… Как там коп? Вдруг где-нибудь упал в сугроб и не может подняться? Жека повертел головой.
        Охренеть!.. У преследующего его полицейского, видимо, открылось пятое дыхание, потому что он медленно, но неумолимо нагонял Жеку. Конечно, первому по снежной целине бежать труднее. Жека прибавил из последних сил, уже не чувствуя ног.
        Ангары приближались, осталось метров сто. Ну давай… Жеке показалось, что он слышит за спиной прерывистое дыхание копа. В панике он обернулся. Нет, все те же метров двадцать между ними. И тут он поскользнулся. Нога поехала на замерзшей луже, спрятавшейся под снегом. С разбега Жека рухнул на бок, крякнув от боли в ушибленном колене. Кое-как поднялся и, хромая, бросился вперед, к спасительным ангарам.
        - Стой! - крикнул коп. - Стой, стрелять буду! Стоять, падла!
        Хуже всего была даже не угроза открыть стрельбу, а то, что полицейский совсем рядом, метрах в пяти. Догонит… Страшно даже представить, что будет, когда это случится. Жуть жуткая. Для начала его как следует отмудохают в благодарность за весь этот снежный марафон. А потом с разбитым в кровь лицом и хорошо, если с целыми, непереломанными, ребрами отвезут в отделение, где добавят, отдубасив еще… Отдубасив…
        Жека чуть сбавил скорость.
        Ангары, до которых оставалось метров десять, заслоняли все пространство ржавым, кое-где отошедшим от шпангоутов деревянного каркаса железом. У запертых на старый замок дверей одного из них стоял остов грязно-оранжевого болгарского электропогрузчика.
        Услышав хрип копа за спиной, Жека развернулся и кинулся ему навстречу. Тот явно не ожидал контратаки. Жека увидел его удивленные темные глаза, горящие азартом погони, круглое красное лицо, покрытое испариной, родинку под правым крылом носа, суточную щетину на подбородке. «Младший Тэдди-октябренок, замечательный слоненок», - невесть откуда всплыли у Жеки в голове строчки из «Радиожирафа».
        Поднять руки полицейский не успел, вряд ли вообще заметив траекторию свинга левой Жеки. Смачный удар прошел и угодил копу в нижнюю челюсть. Голова полицейского дернулась, и, сблизившись с ошеломленным блюстителем закона на полшага, Жека обрушил на него хук правой. Вот тебе… Победа нокаутом. Коп щелкнул ботами и, закатив глаза, завалился на снег… Как живешь, карась?..
        Не теряя больше ни секунды, Жека бросился в проход между ангарами, царапая ладони, продрался сквозь кусты, впавшие до весны в анабиоз. Потом ухнул по колено в снег в канаве перед занесенной «железкой». Размахивая для равновесия руками, выбрался на дорогу и, прихрамывая, направился к ближайшим пятиэтажным хрущевкам, увешанным бусами спутниковых антенн.

* * *
        От Автовской до Стачек - дворами.
        С четверть часа он отсиживался в парадняке, куда зашел, придержав дверь молодой мамашке, выкатывающей на улицу детскую коляску. Жека присел на подоконник между третьим и четвертым этажами и только тогда осознал, как серьезно влип. И главное - из-за ерунды. Из-за того, что бросился в бега там, у катафалка. Вот теперь и бегай как карась на курьих ножках. Номера с его «опеля» уже пробили, копы знают его адрес на Ленинском. Может, стукнули ориентировку транспортникам в метро. Ведь у них это так работает, да? На станцию «Кировский завод» соваться не стоит. Старо-Петергофский тоже лучше забыть. А куда тогда?..
        Жека вынул из кармана поддельный айфон, выключил. Повозившись, вынул сим-карту. Интересно, батарею надо отсоединять? Парни в первом «Бумере» так и делали. Как только тут снимается аккумулятор? А никак. Ладно… Жека вспомнил, что, поднимаясь по лестнице, видел на подоконнике этажом ниже кусок мятой фольги. Шоколадку кто-то точил? Прислушавшись к глухо доносящимся из-за стены звукам идущего по телевизору ток-шоу, спрыгнул с подоконника и спустился по лестнице на ватных ногах.
        Подобранную фольгу в нескольких местах покрывали подпалины от зажигалки. Вот вам и шоколадка. Жека усмехнулся, с хрустом расправил ее, все еще пахнущую дурманом, и аккуратно завернул в нее айфон. А если Анникки позвонит?.. Снял куртку. Потянув за рукава, вывернул наизнанку камуфляжным рисунком из белых, красных, серых и черных боксеров наружу. Очухался, интересно, коп?.. Надев куртку, застегнул молнию и натянул на голову капюшон. Постоял перед входной дверью, нажал на кнопку запиликавшего домофона и вышел.
        Стараясь не привлекать к себе внимание, Жека спокойным шагом двинулся вдоль дома, затем свернул направо, в сторону Новостроек и Краснопутиловской. Во дворах бывшего пролетарского гетто бегали малышня и собаки на разматывающихся поводках, гуляли мамы и бабушки с колясками, бородатый геолог в лыжной шапке, подняв капот, перебирал внутренности старой «пятерки». Пара укутанных по самые уши молодых угреватых таджиков попивали «Охоту» возле круглосуточного магазина.
        Адреналиновое возбуждение отпустило, ему на смену заявилось послестрессовое состояние. Еле передвигая ногами, Жека продолжал идти вперед, зная, что, если сейчас ему навстречу выскочит знакомый полицейский «уазик», он даже не дернется, чтобы бежать.
        Проспект Стачек он пересек, дождавшись зеленого сигнала светофора. Дошел до Кронштадтской. Кое-где в окнах домов горел свет. Там отдыхали, жарили напичканную стероидами свинину, выпивали и щелкали пультами, листая яркие картинки телеканалов. По контрасту с жилыми домами, молчаливая субботняя поликлиника со своими темными окнами казалась отошедшим в сторонку от веселой толпы угрюмым социопатом. Жека вдруг подумал, что не помнит, когда в последний раз делал флюорографию. Рядом с поликлиникой, как стерегущие храм крестоносцы в белых одеждах, стояла пара машин скорой помощи. Обходя их, Жека сделал большой крюк. Хватит с него на сегодня неотложек и катафалков.
        Сразу за поликлиникой потянулся серый забор из потрескавшегося бетона. Жека сбавил ход. Забор, обвитый сверху «колючкой», выглядел неприступным. Но, как Жеке помнилось, с противоположной стороны находились ворота.

* * *
        Место, где умирают трамваи.
        Грузовой трамвайный парк, лет пятнадцать как закрытый. Находился он в коммерчески непривлекательном месте, на отшибе, рядом - задворки поликлиники. Наверное, поэтому ни один девелопер не позарился на занимаемую им территорию. Долгое время он стоял законсервированный, если можно законсервировать ржавые рельсы, зарастающий бурьяном пустырь, несколько обветшалых одноэтажных зданий и пару выгоревших от пожаров составов. Потом кому-то в голову пришла идея, и на пустующей территории открыли площадку для резки списанных вагонов. Старые трамваи пригоняли сюда на прицепе, приходившие рабочие расчленяли их и сдавали в металлолом. Кто-то с этого что-то имел.
        Теперь в парке круглосуточно дежурили сторожа-пенсионеры, вполглаза следящие за оставшимся хозяйством. Они обитали в сторожке, отапливаемой снятыми с трамваев электрическими печками, кипятили воду в дешевом китайском чайнике из вонючего пластика и раз в два часа, а то и реже совершали обход территории по внутреннему периметру, больше надеясь на «колючку» и прикормленного пса, здоровенного бродягу по кличке Шар.
        «На балансе» у сторожей «числилось» маленькое, на пару вагонов, бывшее ремонтное депо - здание с заколоченными окнами, но с электричеством. Как раз там и распиливали трамваи. А еще оно служило подпольным автосалоном. Неизвестно, каким образом Крекин, автодилер отца Василия, договорился с местным народом, но сторожа, получая небольшую мзду, помалкивали, когда Крекин пригонял на продажу или на отстой свежие машины. Сюда же, не особо осторожничая, он возил и покупателей. Жека однажды побывал тут вместе с отцом Василием. Тогда они пригнали «мондео» с перебитыми номерами, который Крекин, немолодой тучный мужикан, прямо с колес продал хитроватому и прижимистому ухарю из Торжка.
        Не то чтобы это было последнее место в городе, где Жека мог какое-то время отсидеться, просто оно оказалось ближе всего. Тут можно погонять горячего чайку с кем-то из сторожей, потрещать за жизнь, подышать зимним воздухом, глядя на пущенные под нож трамваи и размышляя над тем, что теперь делать. Там, глядишь, что-то придумается… По-любому лучше, чем зависать в парадняках.
        Отца Василия (что все-таки произошло в его боксе?) тут знали, так что должны были пустить на территорию и Жеку, если сторож вдруг оказался бы незнакомым.
        Повезло. У металлической калитки стоял, дымя «примой» без фильтра, дедок, который был тут, когда Жека пригонял памятный «мондео». Крекин называл его Колей Аватаром. На Жекин вопрос: «Почему Аватар?» - Крекин ощерился и ответил: «Ты на рожу его посмотри. Он бухает все время, когда не в смене. По жизни синий».
        - Здравствуй, Николай, - сказал Жека, подходя к сторожу.
        - А, привет… Это ты, что ли?.. - прищурился Аватар и сквозь ранние сумерки бросил окурок в снег. Жека понял, что сторож узнал его, но не может вспомнить имени.
        - Да, я. Жека.
        - Ну, проходи… Ты к Крекину? Он там черному лайбу показывает. Ох и машина, Жека! Кабриолет! Красивее красивой бабы! И такая же бесполезная. По нашим-то погодам. Вот у них, на Кавказе, теплее, так и… - Аватар махнул рукой и поленился заканчивать мысль.
        - Крекин тут? - посмотрел Жека на закрытые ворота, через которые в парк, как на бойню, втаскивали трамваи.
        Через них же обычно заезжал с покупателями барыга.
        - А ты разве не к нему? - удивился Коля Аватар. - Зачем тогда приехал?
        - Слушай, долгая история, - не стал врать Жека.
        - Ну-ну… Заходи… Фу, Шар! Свои! Фу, говорят тебе!..
        Пожалуй, даже к лучшему, что Крекин сейчас здесь. Можно попробовать договориться с ним о деньгах… Знает он, что отец Василий погиб? Из-за чего? Этот вопрос только сейчас пришел Жеке в голову. Санитар сказал, что второй убитый - полицейский не при исполнении. Что это за коп? Что там у них с отцом Василием произошло? И… Жека запнулся ногой о рельс и посмотрел под ноги. Если они (кто эти «они»?) узнали про бокс, может, они знают и про трамвайный парк? Догадался бы об этом раньше, точно бы сюда не заявился. Ну а теперь все равно, раз уже здесь.
        Возле вытянутого здания из чумазого красного кирпича стоял серый «Киа-Спортэдж». «Спартага», как называл свой автомобиль Крекин. Тяжелые, из потемневшего дерева ворота в ремонтное депо стояли приоткрытыми. Жека шагнул внутрь освещенного четырьмя мощными прожекторами депо. На фоне стоящего у дальней стены недопиленного трамвая Жека увидел угнанный им кабриолет. Рядом с ним спорили двое - Крекин и невысокий, похожий на индейца «кедр» в коричневой дубленке. Они о чем-то не могли договориться. Стоящий к «бэхе» спиной Крекин вдруг заметил Жеку. На его широком лице проступило удивление. Через мгновение индеец тоже обернулся. Он показался Жеке уменьшенной копией Стивена Сигала.
        - Я сейчас, - сказал Крекин «Сигалу» и шагнул к Жеке.
        На улице залаял Шар. Потом коротко взвизгнул, будто Аватар пнул его ногой, и смолк.
        - Ты чего лезешь сюда, мудила? - громким шепотом произнес Крекин, подойдя к Жеке ближе. - Хули тебе здесь надо, а? Откуда нарисовался?
        Жеке вспомнились баннеры, развешанные в вагонах поездов метрополитена. «Давайте говорить как петербуржцы». Ну да, Крекин под землю же не спускается, гоняет на своей «спартаге».
        - Извини, что помешал, - сказал он Крекину.
        - Именно, бля, помешал… Меня черный разводит на ценник, а ты…
        - Хорошо, - кивнул Жека. - Подожду снаружи, когда освободишься.
        - Я че-то не врубился, чего тебе надо, но давай жди…
        Жека кивнул снова и повернулся, чтобы выйти.
        Не успел.
        «Ищут пожарные, ищет милиция…» - это, кажется, уже не из «Радиожирафа». Жека и забыл, совсем выпустил из виду, что кроме копов его могут искать и они.
        Стальные Симпатии.
        Одна из тех, кого он видел на концерте в клубе - в кожаной куртке, в драных джинсах и с афрокосичками, - проскользнула с улицы в депо. Переступив через рельсы, она сдвинулась вправо и чуть вперед, освобождая себе пространство. Будто собралась махать топором из стороны в сторону. Симпатия кинула быстрый взгляд на Крекина, чуть задержалась глазами на Жеке. И вдруг сказала странное, обращаясь к «Стивену Сигалу»:
        - Кефир…
        21. Кот и «болеутолитель»
        - Почему Кир назвал тебя Юлей Парк? - спросил Тим у девочки.
        Он шагал по тротуару справа от нее, не глядя по сторонам, не разбирая дороги, не задумываясь о том, куда они идут.
        Юля кинула на него быстрый взгляд.
        - Потому что я и есть Юля Парк, - пожала она плечами. - Это мое прозвище, вроде партийного псевдонима… Как у Ленина, который на стене в баре висел. У него же настоящая фамилия Ульянов, знаешь ведь об этом? И получается, что Ленинград, целый огромный город, назвали по кличке вождя. Забавно, да?
        Тим кивнул. И огляделся вокруг. Такие улицы Петербурга (бывшего Ленинграда), как и Красные дворы возле Лиговского, не увидишь на сувенирных открытках и коробках с шоколадными конфетами. Там все больше золотые купола, Медный всадник и Нева с разведенным над ней Дворцовым мостом. А здесь… Некрасивый замерзший канал (Обводный, если верить редким табличкам на домах) с набросанным на лед мусором. Облезлые заводские кирпичные корпуса, пугающие прохожих, высовываясь из-за высоких заборов. Поток замызганных грузовиков. И похожее на давно нестиранное постельное белье небо.
        - А почему Парк? - поинтересовался Тим.
        - Я одно время тусовала с ребятами, которые потом открыли «Don’t Stop Bike», со всеми этими байкерами и бээмиксерами. Шальные времена. Своего вела у меня, конечно, не было. Да мне и не хотелось, если честно. Но вся эта туса… Ребята в ней были прикольные, что-то вроде семьи. Семья - это же не обязательно люди, связанные кровными узами. Особенно если настоящей семьи у тебя нет и не предвидится… В общем, мы много общались, постоянно тусовали по городу и на своих площадках. Вдвоем, втроем, большими компаниями. А когда им куда-то надо было зайти, в магазин там или еще куда, они оставляли меня сторожить их велики. Называли Королевой Парковки. Как в старом кино «Королева бензоколонки». Потом сократили до Юли Парк.
        Они свернули направо и стали удаляться от канала. «Старо-Петергофский проспект», - прочитал Тим на адресной табличке и спросил у девочки:
        - Скоро придем?
        - Уже почти.
        - Юля, - сказал Тим, вновь пробуя на вкус сладкое имя девочки. - А почему ты говоришь, что у тебя нет настоящей семьи?
        - А откуда ей взяться? Я же детдомовская. Родителей никогда не знала. Может, они меня бросили, может, умерли. Никто не говорит. Да я особо и не спрашивала. Вместо мамы-папы - воспиталки… Смотри, вон тот дом. Раньше тут была Республика ШКИД, настоящая. Про которую кино и книжка есть.
        Книгу Тим не читал, но черно-белый фильм ему нравился. «По приютам я с детства скитался, не имея родного угла…» Кино напоминало жизнь, было веселым и грустным одновременно. А здание показалось Тиму обычным, никак не похожим на тот фактурный дом из фильма. Впрочем, ведь так оно и бывает. Кино всегда красивее жизни.
        - Откуда ты знаешь, что это Республика? - снова спросил Тим.
        - Мне про нее один бомж рассказывал, Матвей Сергеевич. Он тут неподалеку в подвале жил. Я туда залезла, когда снова из детдома сбежала. Сам он бывший профессор или ученый. Квартиру свою в автоматы проиграл, представляешь? Так он очень много интересного про город знал. Вот и рассказывал мне… Умер перед Новым годом, потому что болел какой-то болезнью…
        - А сейчас… Сейчас ты не в детдоме живешь?
        - Сейчас - нет, - ответила Юля. - Я сейчас на подводной лодке тусуюсь, сам видел.
        Тим помолчал и спросил:
        - А Драган - он тебе кто?
        Юля поморщилась:
        - Слушай, Тимон, ты завязывай со своим допросом. Драган - он мне никто… Какой тебе адрес говорили?.. Пришли уже. Вон он, дом. Через дорогу только перейти… Стой ты! Куда прямо под машину лезешь?..

* * *
        Игорь завел их в мрачноватую узкую и тесную комнатку. Тим подумал, что она вполне могла бы находиться на подводной лодке, где он сегодня ночевал. Даже синие обои на стенах пестрели оранжевыми морскими звездами и якорями.
        - Обувь сняли? - спросил у Тима и Юли в дверях комнаты ее хозяин. - А то я тут два часа назад убирался, а уже срач. Катэ на сутках, самому приходится полы мести…
        Тим кивнул и прошел за Игорем, он по привычке стащил свои новые ботинки из кожи яка сразу после того, как оказался в квартире. А девочка, чертыхнувшись, сказала:
        - Я сейчас… - и отступила в коридор.
        В комнате, освещенной одной только настольной лампой, кроме Игоря находились угольно-черная кошка, в настороженной позе разлегшаяся на кровати, и толстоватый парень, сидевший перед ноутбуком спиной к вошедшим. На гостей он, в отличие от кошки, даже не взглянул, только отхлебнул из стоящей перед ним кружки.
        По экрану компьютера плыл вид со спутника какой-то сильно пересеченной местности. Лес с редкими скрюченными дорогами сменился водной гладью озера, потом снова лесом. Изображение замерло. Парень за ноутом отложил мышку.
        - Игорян, ну понемногу становится понятно, - повернулся он к хозяину.
        У парня было широкое лицо, выглядевшее недожаренным блином на фоне висящего на стене постера к фильму «Военный ныряльщик». Тим шагнул к кровати и осторожно присел на ее край. Кошка, напряженно подобравшись, смотрела на него во все глаза.
        - Прилепить комплексный индекс загрязнения атмосферы, проставить классы опасности отходов - ну это в промышленных зонах - ладно… - продолжал парень. - А вот класс качества воды. Где взять все эти микробиологические и гидробиологические показатели? Думаешь, у нас каждое озеро исследовано? Тут же Карельский перешеек, страна тысячи озер…
        - Это Финляндия - страна тысячи озер, - вмешалась появившаяся в комнате Юля. - А здесь чуть больше, чем ничего… И нет таких, которые не засраны. Так и запиши.
        - Самая умная, да? - посмотрел на нее парень, потом перевел взгляд на Игоря. - Это что, с ней я должен работать?
        - Все нормально, Матрос, не парься. Это так, за компанию девочка. Вроде эскорта. Она на подводной лодке живет. С Драганом.
        Толстоватый, которого Игорь назвал Матросом, хмыкнул. Юля стрельнула в Игоря быстрыми глазами и сказала:
        - Ты сильно не выступай, если все еще хочешь делать то, что собираешься делать.
        - Нет проблем, - нахмурился тот и кивнул, выставив перед собой руки ладонями вперед. - Понял… Только ты тоже пойми. Это бизнес. И ты сейчас как бы немного мешаешь его делать… Там, на кухне, бабки вроде опять решили чаи погонять. Попросись к ним, они тебя примут в свою компанию. Расскажут что-нибудь про Куликовскую битву, они ее сами, кажется, видели…
        Юля усмехнулась. Смерила долгим взглядом сначала Игоря, потом Матроса в его зеленых джинсах и оранжевой кофте на молнии. Усмехнувшись еще раз, потянулась мимо Тима, чтобы сгрести кошку, но не успела. Та, мгновенно вскочив, удрала под кровать. Юля глянула на мальчика и произнесла слова, показавшиеся тому обидными.
        - Друга моего не вздумайте обдурить, - и вышла.
        - Гребаная барби… - еле слышно проговорил Матрос, когда за Юлей закрылась дверь.
        - Да брось ты, Андрюха! Тоже нашел барби! - засмеялся Игорь. - Пацанка она детдомовская. Потому и борзая такая.
        - Все они для меня барби, - заявил в ответ Матрос. - И даже не спорь. Мешают жить котанам вроде меня. Только деньги им да потрахаться подавай, даже лучшим… Ладно. Значит, все вы тут зашибись устроились. Этот… как его… Драккар, да?.. Командир счастливой «щуки», блин. И ты с ним на пару… Все получают деньги, ни хрена не работая. А впахиваю, значит, я.
        - Главное - организовать дело так, чтобы у других появлялись идеи. А то сам всех дел не перелопатишь… И ты же не бесплатно будешь работать.
        За спиной у Матроса на стол вскочила кошка и сунулась мордой в кружку.
        - Ну да, - пожал плечами тот. - Пожалуй. Вот опять ты выкрутился, Угорь… - и сказал то, что снова не понравилось сидящему в уголке Тиму. - Ну, а где обещанный ламер, который мне кофе будет варить и пятки чесать? Как ты его вычислил, сам же не рубишь в этой теме?
        «Незаметка», - вспомнил мальчик.
        - Да я просто наговорил каких-то терминов, - хмыкнул Игорь и обернулся на Тима. - Боялся, что сам спалюсь. Смотрю, а он и поплыл…
        Кошка за спиной Матроса бросила вынюхивать содержимое его кружки и шагнула по клавиатуре ноутбука к краю стола. Изображение, попавшее на монитор со спутника, поплыло, потеряло резкость, увеличиваясь.
        - Марла! Кыш отсюда! - подался вперед Игорь. - А ну давай!..
        Кошка мягко спрыгнула на пол и шмыгнула за стол.
        - Хм… - протянул Матрос, развернувшись в кресле к ноутбуку. - Это что такое, интересно?.. В деревне-то…
        Игорь подошел к компьютеру ближе, тоже разглядывая появившийся почти по центру экрана небольшой значок.
        - Граффити, что ли? Какой-то сперматозоид с двумя членами, - засмеялся Матрос. - Чтобы мутить сразу «дабл пенетрэйшн»… Только где это он нарисован, а? Не пойму… На крышу не больно похоже…
        - Наверное, кто-то из этого поселка, - Игорь ткнул пальцем в экран, - гараж решил замутить да бросил. Или не успел, убили, как в девяностых… Слушай, а может, это финский ДОТ? Тут где-то линия Маннергейма проходила…
        - Думаешь? - с сомнением оглянулся на Игоря Матрос и безуспешно попытался увеличить изображение. - Вообще, похоже… Слышишь, в дверь звонят?
        - Один звонок, не ко мне. Бабка откроет… И это не сперматозоид, - покачал вдруг головой Игорь. - Ни фига. Это знак хобо. Называется «Срочно делай ноги».
        - Кого хобота знак? - прищурился Матрос.
        - Хобо. Это такие винтажные американские бомжи. Типа работяг, слонялись по Америке в начале двадцатого века - то тут поработают недельку на ферме, то там чего спиздят… Ну, и у них вроде тайного алфавита были всякие знаки. Как раз типа этого. На заборах их корябали, на деревьях вырезали, если совсем делать было нехер. Корпоративная символика, вроде того. Почти все неграмотными были, так фиг ли… А этот сперматозоид двухпенисный обозначает «срочно делай ноги». В том смысле, что другим хобо надо уебывать, пока хозяин фермы, злой как черт, из дробовика в них не пальнул…
        - Так ты говоришь, это было в Америке и давно, - заметил Матрос. - Типа ретро, великий Гэтсби, и все дела… А сперматозоид-то свежий. Кому он понадобился тут? У нас и хобо никаких нет. Одни узбеки вместо них работу хуярят. И чего им отсюда ноги делать, а?
        - Да просто так нарисовал кто-нибудь…
        - А ты откуда это все знаешь?
        - Да я ведь торчу на всей этой фигне, - засмеялся Игорь. - Портаки себе бью, типа самовыражаюсь. К Каталонии готовлюсь, чтобы сойти за своего. И не иероглифы всякие шляпные китайские, а поинтереснее… Лаубури баскский… У меня на спине половина «алфавита ангелов» набита, руны Гонория. Тоже не слышал?
        Матрос помотал головой.
        - Про гонорею только слышал.
        - Да иди ты… А эту хрень хобовскую я у одного чела увидел, когда ветеринаром работал. Он собаку свою приводил лечить, она у него лептоспирозом болела… Или не своя собака была, а рабочая… Точно! Чел и говорил, что они коллеги. Типа охранники. Да не важно, в общем… У этого охранника на левой руке такая татуха была. Забавная, сам видишь. Я запомнил, потом погуглил, что там да как. Ну и набил себе. Мне смешным показалось сделать на ноге портак «Срочно делай ноги». Вот, смотри…
        Игорь задрал правую штанину джинсов, и Тим, обмерший на краю кровати от понимания всего, когда услышал в первый раз про «Срочно делай ноги», разглядел татуировку. Как он только сразу не догадался? Всё так и есть - круг с выходящими из него двумя параллельными стрелками. «Не ходи здесь… Вали отсюда…», - вспомнил Тим слова Макса. Умирающий брат хотел сказать «Срочно делай ноги», но то ли забыл, как эта фраза звучит дословно, то ли еще что… И произнес: «Вали отсюда». Смысл тот же, но Тим не сумел сопоставить ее с… «Работа… Есть работа…» Одни узбеки работают, сказал этот Матрос. Азиат, который тогда, на стройке в лесу, прогнал их с Ромкой Финном… «Тим, а давай здесь знак хобо нарисуем… Вдруг космонавты тут захотят приземлиться, а на них узбек этот накинется - чего вы тут, мол, забыли?»…
        - А это кто?
        Тим увидел, что Матрос ошалело уставился на него, поморгал округлившимися глазами, потом взглянул на Игоря.
        - Я даже не знаю… Ты бы свет совсем не включал, так еще бы виднее было… - он обвел взглядом комнату. - И тогда еще пару-тройку негров можно было бы тут спрятать. А еще… - он вдруг замолчал.
        Тим понял, что теперь Матрос смотрит мимо него, в сторону приоткрытой двери комнаты. Он обернулся.
        В дверном проеме стояла Сталинграда.
        22. Занят войной и любовью
        - Аккуратней, не обварись ты, ради бога, - сказала пожилая соседка Игоря Тиму.
        - Все хорошо, Евдокия Дементьевна, - ответил тот и, держа обеими руками чайник, стал ловко наливать кипяток в штуку под названием френч-пресс. - Я же смотрю.
        То, что старуха беспокоилась о нем как о маленьком, забавляло.
        Чаинки взметнулись к поверхности горячей воды, окрашивая ее в золотисто-коричневый цвет. Тим накрыл френч-пресс крышкой и победителем взглянул на хозяйку, но та уже отвернулась, что-то отыскивая в раскрытом холодильнике.
        Евдокия Дементьевна напоминала Тиму персонаж давным-давно прочитанного стихотворения: «Жила-была веселая старушка, затейница, спортсменка, хохотушка. Она любила слушать анекдоты и хохотать над ними до икоты…» Тим вдруг вспомнил про свою бабушку, Полину Ивановну. С удивлением подумал, что ничуть не соскучился по ней. Хотя, если разобраться, времени, чтобы скучать, у него тут нет. И живется ему ничего себе - ни тебе книг, ни ученья.
        - А молоко у вас есть? - спросил у хозяйки Матрос (как его называл Игорь), орудуя ножом над куском твердого сыра.
        - А как же, Андрей? Есть, конечно, - ответила та. - Но ты ведь не говорил про кофе. Молоко будешь с чаем?
        - Э-э, ну да, с чаем, типа того, - неуверенно произнес Андрей-Матрос. - И без чая тоже буду, если можно. Просто так. Я молоко люблю, потому что в прошлой жизни котаном был… Все, настрогал вам сырок…
        - Вот, - Евдокия Дементьевна достала из холодильника картонную коробку с молоком и передала Матросу, - неси в комнату, Котан Усатыч… Тим, варенье захвати… Да, это, сливовое… А я покурю и принесу чашки-ложки.
        Тим увидел, как пожилая женщина вынула из кармана яркого и цветастого, как у цыганки, халата пачку тонких сигарет и зажигалку, прикурила.
        - Идите-идите. Нечего смотреть, как бабка себя травит. Вторая дверь по коридору направо. Я сейчас.
        Неожиданно появившаяся в узкой темной комнате Сталинграда выгнала их обоих, оставшись с Игорем наедине. Тим с Матросом, недоуменно постояв в коридоре, зашли на общую кухню, где увидели бабулю, зажигающую под чайником газ. Через три минуты после знакомства их пригласили на чаепитие. И теперь они вдвоем тащили в комнату подносы с едой и напитками. А Юля, по словам старухи, уже сидела у нее в комнате.
        Стоя под дверями комнаты Игоря, из которой их выгнали, Тим услышал, как Сталинграда спросила Игоря про какие-то документы. Документы? Что у них там за дела?.. Впрочем, Тима сейчас интересовало не то, что за дела у Игоря со Сталинградой, а другое…
        - Пожрем хоть, - заметил Матрос, останавливаясь перед нужной дверью. - Это никогда не повредит… Открывай!.. Ого, ни фига себе, Сталин! - вытаращился он на черно-белый портрет на стене комнаты, потом запоздало сказал: - Ой, здрасьте!
        Тим тоже поздоровался с сидевшей в кресле хорошо одетой сухопарой старухой с прической молодого Макаревича и водрузил поднос на столик. Напротив старухи, подвернув под себя ноги, сидела и что-то ей рассказывала Юля.
        - Погоди, Юляш, - прервала вдруг ее рассказ старуха и уставилась на Тима, будто увидела привидение, стерегущее в глухом месте зарытое золото.
        Может, так оно и было, потому что в голове Тима, пока он заваривал чай, крутилась только одна мысль. Про знак хобо «Срочно делай ноги» на картинке, пришедшей на монитор ноутбука со спутника. И про полусгнивший сундук, полный бриллиантов.
        А старуха с прической Макаревича продолжала какое-то время внимательно смотреть на мальчика, затем тряхнула кудрями и с чувством произнесла:
        - Мать твою, господи!.. Прямо Бенджамин Баттон…

* * *
        Оказалось, что есть такая книжка. Тим ее не читал, только видел фильм про странного человека по имени Бенджамин Баттон, для которого время текло в обратную сторону. Родившись глубоким стариком, он умер крохотным младенцем. Грустное, но интересное кино, в котором играл Брэд Питт.
        В первый момент Тим подумал, что его сравнили с известным актером. Сравнение ему польстило, и Тиму пришлось сделать над собой усилие, чтобы не раздуться от гордости. И правильно сделал, потому что сразу выяснилось, что Илиада Михайловна имела в виду другое.
        - Представляешь, Доня, - три минуты спустя говорила она своей подруге, - мы уже встречались. Только я тогда была девчонкой, а он взрослым. Теперь все наоборот - я старуха, а он мальчик… Тебе сколько лет, Тим?
        - Тринадцать, - хмуро ответил тот, вспомнив попытку скрыть от Юли свой юный возраст во время вчерашней попойки в кают-компании.
        Юля хихикнула со своего места, и Тим, разозлившись, произнес тихим шепотом:
        - Ничего смешного, Юляш-Беляш.
        - Маленький мальчик сел на диванчик, ножку поднял… - услышал он в ответ от девочки.
        - Юля! Тим! - оборвала их препирания Евдокия Дементьевна. - Почти взрослые, а ведете себя!..
        - Ага, точно. Тринадцать лет - а силушки и ума кот наплакал, - поддела Тима Юля так, чтобы услышал он один.
        Тим промолчал и подумал, захочет ли теперь Юля с ним дружить. Все-таки ей пятнадцать…
        - Доня, я тебе рассказывала эту историю, - с деланным возмущением сказала Илиада Михайловна подруге, - несколько раз, а ты не помнишь…
        - Ну, склероз, наверное, - пожала плечами Евдокия Дементьевна, накладывая в хрустальную розетку сливовое варенье, вкусное даже на вид. - Ты начинай рассказывать снова, я и вспомню. Да и ребята не слышали, им тоже интересно. Да, Андрей?
        - Ага… Это… интересно… А можно еще молока?.. Так бы под коровкой и лежал все время…
        - Коровка бы на тебя своих лепешек выдавила, - вставила Юля.
        - Ой, помолчи-ка лучше… Ты откуда такая умная, а?..
        - Лучше? Лучше ответь, девушка-то у тебя есть?..
        - А ну, заткнитесь оба! И слушайте все! - громогласно возвестила Илиада Михайловна. - Пейте свой чай, а я пока вам понадоедаю… Случилось это в сорок первом году, в самом начале войны. Мне тогда десять лет было, меньше, чем Тиму сейчас…
        В первых числах июня, сразу после окончания четвертого класса, Илиаду Михайловну, тогда - просто школьницу Илиаду, вместе со старшей сестрой Калевалой родители вывезли к тетке в Ленинградскую область. Деревенька на Карельском перешейке называлась Йокикюля, по-фински - «Деревня на реке». После войны ее назовут Стрельцово. Йокикюля и вправду находилась на небольшой речке, впадавшей в озеро Муолаанъярви. Места хорошие - грибной лес, большое озеро, где водилось много рыбы, река. Финские жители, уходя зимой сорокового вместе с войсками, не стали разрушать деревню, оставив ее в идеальном состоянии. Надеялись вернуться. А на территориях, отошедших Советскому Союзу после Зимней войны, была образована Карело-Финская ССР, и ее стали заселять выходцами из братских республик. Соседями тетки Илиады стали две татарские семьи и еще несколько уроженцев Костромской области. Сама тетка родилась под Гатчиной, но перебралась поближе к братской могиле, где похоронили ее мужа, убитого в декабре тридцать девятого финским снайпером.
        Родители Илиады, погостив выходные в Йокикюля, вернулись в Ленинград, откуда еще через несколько дней на поезде выехали в Казахстан, повидать родственников отца. Илиада и Калевала остались с теткой. Лето выдалось нежарким, и вода в Муолаанъярви оставалась холодной, но развлечений девчонкам хватало и помимо купания. Лес, рыбалка, до которой Илиада была всегда охоча, соседские дети, никого не напрягающая помощь тетке по огороду и по дому. Калевале за лето еще требовалось подтянуть немецкий, отношения с которым у нее складывались очень…
        - Я же древняя как ихтиозавр, - сказала Илиада Михайловна, размешивая сахар в чашке. - Жизнь у меня была длинной, одних только мужей - пять штук, но воспоминания о том июне - самые лучшие… Лето, каникулы, белые ночи. Сплошная «Голубая чашка» Гайдара…
        О том, что началась война, в Йокикюля узнали только вечером двадцать второго июня. Тетка переполошилась, но всех успокоил председатель совхоза, твердо заявивший, что врага отобьют. Скоро и малой кровью отбить не получилось, новости с фронтов становились тревожней, нескольким мужчинам из деревни пришли повестки с указанием явиться в райвоенкомат, но жизнь в Йокикюля продолжалась и была размеренной, как в обычные дни. Ни сестры, ни их тетка тогда не знали, что родители пытаются всеми правдами и неправдами выехать из Казахстана по перегруженной железной дороге, чтобы добраться до Ленинграда.
        - Девятого июля, по сводкам Совинформбюро, немцы вышли к Пскову. А через день финны начали, как они потом ее назвали, «войну-продолжение». Боевые действия велись пока только в Карелии, но тут стало не до шуток. Все понимали, что враг у самых ворот…
        Официально эвакуацию не начинали, а бежать в Ленинград по своему почину татарам и костромчанам было не к кому. Глядя на соседей, осталась и тетка с двумя племянницами. Отступавшая Красная Армия ожесточенно сражалась в Карелии, неся серьезные потери, но это происходило далеко. Война пряталась от жителей Йокикюля, только лица у всех стали хмурыми и осунувшимися от тревоги. У всех, кроме детей, которые как ни в чем не бывало занимались летними делами и играми, к которым добавился теперь еще «бой с фашистами».
        И настоящую войну они тоже увидели первыми.
        - …В субботу, двенадцатого июля, как сейчас помню, мы с Калькой и с другими ребятами с утра двинули на рыбалку. Место, где рыбачили, называлось Ламмаслахти, Овечий залив по-нашему. От остального озера его огораживало несколько маленьких островков, на которые мы в хорошую погоду плавали на лодке. Ближе к обеду, когда успели наловить по полтора десятка окушков, клев прекратился. Мы побросали удочки, сбились в ватагу и сидели, лениво решая, стоит ли лезть в воду, или сегодня слишком холодно и пасмурно для купания. И тут услышали гул в небе. Это был самолет. Обычно они пролетали над Йокикюля высоко, но в тот день шум двигателей был отчетливым, почти осязаемым и сбивчивым, будто старый дед раскашлялся. Мы завертели головами, а потом наш семилетний сосед, татарин Рафик, закричал пронзительно-пронзительно: «Смотрите! Смотрите! Вон они!» И мы увидели их над противоположным берегом озера. Большой и громоздкий даже с земли самолет со звездами на фюзеляже, и над ним - маленький, почему-то раскрашенный под тигра истребитель с голубой свастикой в белом круге. Советский самолет летел на высоте, может быть,
пятнадцатиэтажного дома, продолжая кашлять одним из двигателей. А финн, обогнав его сверху, развернулся и дал по нему длинную пулеметную очередь. Несмотря на красные кресты…
        - Санитарный? - спросил Тим.
        - Санитарный, - кивнула Илиада Михайловна. - Наш самолет резко накренился, завалился набок и стал падать прямо в озеро. «Летчика убили!» - закричал Рафик. Мы потом узнали, что действительно в этой атаке погиб пилот…
        - Их там два должно быть, - оторвался от молока Матрос. - Я в самолетах немного секу. Это, наверное, был военно-транспортный Ли-2. По сути дела, сделанный по лицензии американский «Дуглас»…
        - Если честно, не знаю, - пожала плечами Илиада Михайловна. - Тебе виднее. Может, второй летчик погиб еще раньше… А мы тогда очень испугались. Сидели и смотрели, как самолет падает в озеро, и даже не думали о том, что нас тоже может накрыть взрывом или обломками. Самолет перелетел островки и рухнул в воду залива в метрах ста от нашего берега, финн сделал над ним круг, словно ждал, что сбитый самолет попробует подняться снова, и улетел за лес. А мы, сколько нас было, бросились в озеро, и никто уже не думал, что вода в нем холодная. Кто лучше, кто - похуже, но плавали все. Первой к месту падения самолета доплыла Калька, которая занималась плаванием в спортивной секции, вторым - Рафик, а потом и остальные. Там в масляных пятнах барахтался летчик, которому удалось выбраться из самолета. Увидев нас, он закричал: «Помогите, чертенята!» - и ушел под воду. Оказалось, он нырнул, чтобы достать из самолета кого-то из товарищей. Там и глубина всего-то метров пять, но дно илистое, воду взбаламутило падением, и ничего не было видно. В общем, не получилось больше никого спасти. Когда летчик вынырнул, он был
почти без сознания. Чуть не задохнулся под водой. Мы ухватили его за одежду и стали грести к берегу. Держали сбитого летчика по очереди. На берегу он немного оклемался. Потом сидел, весь мокрый, у разожженного кем-то из нас костра и плакал. Помню, что все называл финнов чухонскими суками, потому что они расстреляли санитарный самолет, доставлявший на фронт медикаменты. А еще вспоминал их стюардессу - только почему-то называл ее буфетчицей - по имени Весна. Влюблен в нее, наверное, был. Сам он был радистом, а всего на самолете летело пятеро…
        - Все правильно, - сказал Матрос, прикончив все молоко. - Два пилота, радист, бортмеханик и буфетчица.
        - Четверо из экипажа погибли, а он остался. Все говорил, что уйдет в истребительную авиацию, чтобы отомстить за своих ребят. Потом Рафик за взрослыми сбегал, летчика увели в деревню, а часа через полтора за ним машина с офицером пришла. А когда летчик уходил в Йокикюля, он встал у костра, выпрямился по стойке «смирно», отдал нам, детям, честь и сказал: «Спасибо, ребятки! Старший сержант Алексей Затонов никогда не забудет вашей помощи и будет сражаться за вас тоже!» И улыбнулся, когда Рафик тоже отдал ему честь. Потом ушел… Так вот, - Илиада Михайловна отставила в сторону чашку и указала подбородком на слушавшего ее мальчика, - Тим похож на него как две капли воды. Только Затонову тогда лет двадцать пять или тридцать было.
        Все повернулись и посмотрели на Тима.
        - Поэтому я и говорю про Бенджамина Баттона.
        - Ну… - смущаясь оттого, что встретился взглядом с Юлей, произнес Тим и осторожно спросил: - А что дальше было?
        - Дальше? - на лице пожилой женщины появилась улыбка. - Дальше была война. Когда и немецкие, и финские войска стали приближаться, тетка все-таки взяла нас и уехала в Ленинград, в квартиру родителей. Через три дня вернулись и родители. В сентябре город окружили, началась блокада. Мама и тетя Галя умерли, а нас с отцом весной эвакуировали на «большую землю», но Калька всю жизнь потом с сердцем мучилась, надорвала в ту зиму… - Илиада Михайловна тряхнула своими кудрями и закончила, снова улыбнувшись: - А дальше ты знаешь. Мы их победили, Тим!
        Все помолчали, а потом Евдокия Дементьевна спросила:
        - Ребята, кому еще чайку?

* * *
        Тим аккуратно прикрыл за собой дверь и двинулся по коридору в поисках туалета, следуя полученным от Евдокии Дементьевны указаниям. Туалет находился где-то рядом с кухней. В комнате по второму кругу затевалось чаепитие, и Тиму хотелось освободить место для новой порции чая… Вот кухня. Наверное, здесь. Тим протянул руку и замер, услышав из-за двери туалета негромкий голос Сталинграды:
        - Где? В туалете на горшке сижу, Евка. Да, девочки тоже писают… Бумаги нашла, тряхнула легонько одного, другого… Ты сомневалась?.. Сейчас повезу их Зарайскому в Пушкин, пусть просмотрит еще раз… Слушай, становится жарковато. Так что прямо сейчас бери билет на ближайший самолет, паспорт - в зубы, собирай вещи и уматывай из города. Все равно в клинику лететь. Прилетишь раньше, поживешь в отеле, а все медицинские документы «DHL» перешлю… Я тут еще одних топтунов срисовала… Да хрен их знает, черные… О деньгах не думай. Решаю вопрос… Ты не поверишь. Увидела татуировку, как у того, со стройки. Да у этого, с папкой. Прессанула его по-быстрому, он раскололся… Знак американских бичей, но не в этом дело. Я поняла, где искать. Как и говорил тот, со стройки, только теперь я точное место знаю. Они прямо на трупах дележ и устроили… Завтра утром буду там… А с Драганом всё, как и собирались. По бороде пустим. Чтобы хоть не зря подозревал и надсмотрщиков приставлял… Ладно. Я тебя тоже, Евка… Целую…
        Послышался шум унитаза, дверь открылась.
        - Привет, - сказал Сталинграде оробевший Тим.
        Та, прищурившись, посмотрела на него, поудобнее перехватывая коричневую кожаную папку, зажатую под мышкой:
        - Ты что здесь делаешь?
        - В очереди стою, в туалет, - пожал Тим плечами и задал себе самому вопрос, какое такое отношение Сталинграда имеет к знаку хобо.
        - В очереди - это понятно, а что делал в той комнате?
        Тим снова пожал плечами, боясь посмотреть Сталинграде в глаза.
        - Надо было, по той работе, - и пояснил, - для Драгана которая…
        Интересно, Сталинграда догадалась, что он ее сейчас подслушал? Или самому сказать и извиниться?
        - Тимон, ты где застрял? - услышал он Юлин голос.
        - Я здесь, - отозвался Тим.
        - Победители!.. - с неожиданной злостью произнесла Юля, подходя к нему. - Бабка эта говорит, что они победили, а сама мне до этого вещала, что у нее своя фирма, такси. Догадайся, что у нее там за машины. «Мерседесы», Тим! Немецкие! А тебе эта блокадница втирает, что мы тут победители…
        Увидев Сталинграду, Юля замолкла от неожиданности. Тим подумал, что девочка даже не подозревала о ее присутствии в коммуналке.
        Коротким движением Сталинграда наотмашь ударила Юлю. Щелкнули костяшки пальцев, клацнули зубы, и Юля отлетела к стене. Тим попытался перехватить руку Сталинграды:
        - Не трогай ее, пожалуйста!
        Сталинграда посмотрела на него, потом на Юлю, сжавшуюся в комочек у стены.
        - Да больно надо… Эта блокадница, как ты говоришь, уж точно победительница, - проговорила она. - И все равно, какие машины у нее теперь под задницей… А вот кто ты, чтобы так говорить?..
        Она помолчала, развернулась и вышла в коридор, потом за ней хлопнула входная дверь.
        Юля прижала ладонь к разбитой губе. Оторвав руку ото рта, поморщилась, взглянув на кровавый отпечаток. Сказала с досадой:
        - Вот блин!..
        Сейчас в коридоре коммунальной квартиры строптивая девочка показалась Тиму такой красивой, что он, не зная, как у него это вырвалось, вдруг спросил.
        - Можно я тебя поцелую? - и сам же испугался.
        Юля взглянула на мальчика с раздражением:
        - Тимон, ты не видишь, что у меня губа разбита?
        - Извини, пожалуйста, - пробормотал мальчик и добавил совсем уж глупость: - Может, потом…
        Девочка искристо улыбнулась, обсосала разбитую губу, посмотрела на него и сказала:
        - Можно…
        - Что? - не понял Тим.
        - Поцеловать. Или боишься, что я в тебя влюблюсь, дурачок?
        Тим постоял, пытаясь набраться храбрости под Юлиным насмешливым взглядом. Обманывает она его? Подумал, что вот-вот в пустом коридоре кто-нибудь обязательно появится. И тогда…
        И тогда он неловко приблизился к девочке, взял ее за руки и, вытянув губы и чувствуя ее дыхание, неумело прижался к ее прохладным и в одном месте липким от крови губам. Юля ответила на поцелуй, и ее ответ выкинул Тима в космос - за окно, в пролившуюся чернилами темноту, к невидимым в городском небе звездам.
        И ослепший и оглохший, он вдруг понял, что прямо сейчас сгорит со стыда, потому что ему срочно-срочно, не теряя больше ни секунды, нужно было в туалет.
        23. Амфетаминовые баллады
        Много?.. Ну, наверное, много…
        Кругом темнота. И он сам - ее часть. Смотрит сквозь нее. Сквозь себя. Зрачки у него сейчас точно во всю радужку. Взглянуть бы на себя в зеркало, чтобы испугаться…
        Странно, но от этой мысли Жеке становится смешно. Его жгучий смех отскакивает от смутно чернеющих стен, рикошетит от грязных, покрытых копотью кирпичей и летучей мышью затихает под потолком. Там, где в виде какого-нибудь статического электричества скопились души умерших здесь трамваев.
        Жека чувствует, как у него по спине, щекоча кожу, бегут мурашки. Они лезут вверх, толпой пробегают по нижней челюсти, по щеке, снова по шее и прячутся в волосах на затылке. Сидят там, затаившись. Свободной рукой Жека пытается найти их в своей голове. Оказывается, это очень приятно - гладить себя самого по волосам. Настоящий, ни с чем не сравнимый искренний кайф.
        Где-то в его голове молекулы фена, бульдожьей хваткой вцепившись в нейроны, продолжают насыщать их густым концентратом дофамина и серотонина. Жека улыбается, ощущая свой выросший, как ему кажется, до неприличных размеров болт. Расскажи, никто не поверит. Сколько же он юзанул скорости?.. Левой рукой Жека трогает член сквозь плотную ткань джинсов. Он думает, что не замерзает, хотя пальцы на руках и ногах коченеют, а губы становятся ледяными. Когда замерзаешь, тебе неприятно, а сейчас ему хорошо. Очень хорошо. Так хорошо, что сейчас бы взял, сорвался с привязи и начал бегать, будто пятилетний ребенок. Но он не может. Жека подпрыгивает к крыше трамвая, будто участвует в слэме на концерте, и начинает не то петь, не то орать:
        - Пристегнись, наверное, крепче. Я свою превышу скорость. Нас с тобой твой друг не увидит вместе. Мы-ы ляжем по разные стороны полос…
        Сам он пристегнут крепче некуда. Одно кольцо наручников обхватывает его правое запястье, другое застегнуто вокруг горизонтального, под самым потолком, поручня недорезанного ленинградского трамвая-ветерана. Поручень держится что надо, не выломать. Он уже пробовал.
        Но ему в кайф. Серотонин выплескивается, течет через край, заставляя кровь бурлить сладкой радостью, искусственной, как аспартам. Сколько он все-таки сторчал амфетамина? Ему было не видно, потому что закидывался на ощупь, в темноте. Но тяга знатная… Ладно, сколько ни есть. Уже все равно. Можно еще попрыгать и покричать что-нибудь актуальное:
        - Может быть, сесть на трамвай? Может, лечь под трамвай? Может, просто поспать? Небо дождями тошнит. Я летел бы сто лет, если мог бы летать…
        Плевать на то, что он вот-вот оторвет себе руку. И на то, что хрен знает что делать теперь со своей жизнью.
        И даже на то, что тут, в темноте, кругом одни трупы.

* * *
        - Кефир… - повторила Стальная Симпатия. - Ты что тут делаешь?
        Жека видел, что «Стивен Сигал» удивлен не меньше нее.
        - Сталинграда, - произнес он, прищуривая свои и без того узкие глаза. - Ты откуда?
        Кефир, Сталинграда… Это у них имена такие? Куда он попал? Что за шоу фриков? Жека сделал шаг в сторону, держа в уме, что может оказаться на линии внезапно открытого огня. Потому что ничем другим это не закончится. Знает он эту подругу, ей лишь бы пострелять…
        - Стой на месте! - велела ему Сталинграда и вновь посмотрела на Кефира.
        - Собираюсь машину взять, вот эту. Перегоню ее домой, на родину, - ответил тот девушке.
        - Ты в курсе, что тачка угнанная?
        «Стивен Сигал» - Кефир улыбнулся тонкими губами.
        - Я не дурак, Сталинграда. Посмотри, - он сделал жест руками. - Не в салоне беру. Цена соответствующая. Еще и скинуть обещают…
        Услышав про скидку, внезапно включился Крекин. Он сделал шаг вперед и заговорил со Стальной Симпатией, повышая голос.
        - Ты, бля, что за цыпа такая? Хера тебе здесь надо?.. - он обернулся на «Стивена Сигала». - Это, бля, схема у вас такая, чтобы ценник сбить?
        - Заглохни, - ответила Сталинграда. - Я искала эту машину.
        Жека уже понимает, что проблем не миновать.
        А Крекин никак не заглохнет, не в его это характере. Он продолжает напирать.
        - Искусственный дефицит создаете?.. Так дела не делаются. Нужна машина - записывайся в очередь. А эту твой кореш вроде как берет. Или уже нет? - он посмотрел на Кефира.
        Тот не успел ничего сказать.
        - Мне нужна не машина, а то, что было в ней, когда ее угоняли, - проговорила Сталинграда.
        Крекин растерялся.
        - Когда угоняли? - переспросил он. - Запаска была, наверное… А что еще?.. Домкрат, может быть… Аптечка с гондонами… Вот у него спроси, - неожиданно сказал он, показывая толстым пальцем на Жеку. - Он угонял тачку.
        «Ну, спасибо, сукин ты козел», - подумал Жека, вдруг оказавшись в центре внимания.
        - Правда? - посмотрела Стальная Симпатия на Жеку.
        - Угу, - произнес Жека охрипшим голосом. - А что ты ищешь?
        - Документы, - ответила Сталинграда, - которые были в машине.
        Жека пожал плечами. «Стивен Сигал» и Крекин смотрели на него.
        - Что за документы? Техпаспорт, что ли?.. Не видел там ничего другого. И отец Василий… - «не говорил», хотел добавить он, но промолчал.
        - Они были в сумке такой специальной, из коричневой кожи, - терпеливо пояснила девушка.
        Из коричневой кожи?
        - Деловая такая сумка? На папку похожа? - спросил Жека, уже догадываясь, что ему ответит Стальная Симпатия. - Кажется, знаю, где она…
        - Смотри-ка, все в сборе! - услышал Жека голос со стороны приоткрытых ворот в депо.
        Они обернулись одновременно со Сталинградой. Только он просто повернул голову, а Сталинграда успела выдернуть из-под куртки блеснувший в свете прожекторов пистолет. «Беретта». Знакомая штучка. Из такой целила в него в подъезде другая красотка-головорез, которую потом рубанул своим мечом-кладенцом шедший на свиданку Горец. Из точно такого же ствола поймал пулю на стройке Марк, внук Евдокии Дементьевны.
        Да только какие аргументы у «беретты» против двух короткоствольных автоматов-уродцев, имеющих неоспоримое сходство с АК?
        Автоматы держали в руках двое появившихся в депо мужиков, одного из которых Жека узнал. Тот сурового вида кекс в ярко-красной «аляске», приехавший за Анникки на «кашкай», чтобы отвезти к ее бизнесчелу… Как там она, кстати?
        - Вяткин? - нахмурившись, спросила Сталинграда у ярко-красного. - Какого хрена ты-то здесь?
        Ярко-красный помолчал пару секунд, потом совершенно некстати улыбнулся и ответил:
        - Достали Драгана ваши игры, Сталинграда. Вопросы у него к вам появились…
        - Вопросы… Вы бы тачку брали понеприметнее, когда следили, Вяткин. Без аэрографии.
        - Да без разницы, вы и ее бы срисовали. Вы же с Евой у нас профи. А что не парите Драгана, так это молодцы. Сама сейчас ему обо всем расскажешь. Поехали к нему. Если он не занят… - Вяткин повернул свое корявое лицо к Жеке, смерил его шальным взглядом, улыбнулся снова. - Он там сейчас твою фефочку карельскую раскуривает. Вставить ей, наверное, хочет… Ревновать-то не будешь, если что?..
        Жека заскрипел сжатыми зубами и сказал про себя все, что думает об этом типе. Стараясь успокоиться, медленно выдохнул из себя воздух. Пар изо рта вырвался, как из паровозной трубы.
        - Парни! - подал сзади голос Крекин. - Вы, может быть, свои дела не здесь решать будете, а? У нас тут свои темы.
        По голосу чувствовалось, что автодилер напуган, ну а кто тут не напуган, кроме Сталинграды и этого Вяткина? Жеку, во всяком случае, уже подташнивало от страха. Странно, что еще по-большому в туалет не хотелось. Попасть в такой лютый замес…
        - Да без проблем, мужик, - ухмыльнулся Вяткин. - Уже уходим… Кефир, что у тебя за дела с этим бегемотом?..
        - Бля, думаешь, если с «калашом» сюда заявился, то и выступать как Ленин с броневика можешь? Так отсосешь…
        Повинуясь интуиции и инстинкту, Жека сделал шаг вправо, к стене. Одновременно увидел, как в ответ на «отсосешь» безмятежность сползла с улыбчивого лица Вяткина. Жека вспомнил детскую головоломку под названием «змейка». После слов Крекина корявую физиономию автоматчика в «аляске» будто заново собрали, прицепив к ней совершенно другие эмоции.
        В голове у Жеки заморгала красная лампочка. Он чуть пригнулся, сделал еще пару шагов вправо и вперед - к воротам из депо. Молчавший напарник Вяткина повел коротким стволом автомата в его сторону, когда что-то мелькнуло, и странная серебристая птица рассекла своим блеском наэлектризованный воздух. Напарник Вяткина выпустил из шеи багровый в желтом электрическом свете росток, и ему стало не до Жеки. С изумленным лицом он выронил оружие и попытался схватить, поймать бьющую струю крови и, если получится, затолкать обратно под кожу.
        На Жеку брызнуло несколько горячих капель, а потом он все-таки сумел выскочить из депо. За его спиной в замкнутом пространстве загромыхали выстрелы, одиночные вплелись в короткую автоматную очередь, раздались крики, но все прекратилось нереально быстро. Жека не успел отбежать от депо и на пять метров.
        После ярко освещенного прожекторами помещения он почти ослеп в сгустившихся на улице сумерках. Споткнувшись ногой обо что-то мягкое, загремел на покрытую снегом мерзлую землю. В панике попытался встать. При свете, вырвавшемся из ворот, увидел, что споткнулся о собачий труп. Из затылка мертвого Шара торчал воткнутый почти по самую рукоятку нож. Кажется, его попытались вытащить, но не смогли и бросили.
        Раздались шаги. Жека, обернувшись, увидел приближающуюся к нему Сталинграду.
        - Поднимайся, - сказала она.
        Жека медленно встал и спросил, кивнув на мертвую собаку:
        - Колю Аватара, его хозяина, тоже грохнула?
        - Зачем? - пожала плечами Сталинграда. - Он деру дал… Может, уже копов вызвал. Времени нет… Что с документами? Теми, что из машины?
        Жека посмотрел на девушку, уже спрятавшую пистолет, но от этого не менее опасную (а где, мать ее, все остальные, что были в депо?), и понял, что шутки шутить с ней ему не хочется. Лучше все рассказать.
        Он и рассказал. Сначала пытался тщательно проговаривать слова, чтобы это не казалось словесным поносом обделавшегося от страха человека. Но потом обнаружил, что безудержно тараторит. Про то, как спонтанно угнал кабриолет со стоянки на площади Победы, как якобы сбил парня, оказавшегося на самом деле разводилой, как заметил на следующий день у него в комнате коричневую папку.
        - Документов я не видел, но это ничего не значит, - сказал Жека, заканчивая свой постыдный монолог.
        - Уже горячо, - произнесла Сталинграда.
        Жека кивнул:
        - Ну да… Остается надеяться, что он их никуда не выбросил.
        - Тогда он выкинул в мусор и свою жизнь. Где его искать?
        Жека назвал адрес и попросил:
        - Только шороха там не наводи. Это коммуналка, в ней еще другие люди живут. Они-то не при делах.
        Ему вдруг показалось, что он попросил голодного тигра не бросаться на… Бородавочника? Обезьяну? Кого там жрут тигры? Но Сталинграда согласно кивнула.
        - Думаю, нужды поднимать шум не будет… - и добавила: - Если он не дурак.
        - Пожалуй, не дурак, - подумав, сказал Жека. - Наоборот, хитрожопый.
        Он переминался с ноги на ногу, глядя на девушку. В темноте он не видел ее лица, только силуэт на фоне открытых ворот в ярко освещенные внутренности депо, где несколько минут назад разговаривали, спорили и ругались люди, а теперь стояла тишина. Мертвая, кромешная тишина, сочащаяся из здания как невидимая субстанция. Словно эфир, гасящий звуки города, живущего своей жизнью там, за забором трамвайного парка. Жека хотел туда, к шуму, к людям, его производящим, - и плевать, что его ищет полиция. Только бы не оставаться здесь, рядом с…
        - Пойдем, - произнесла Сталинграда.
        - Куда? - не понял Жека.
        - За мной, - не отвечая на вопрос, повторила Стальная Симпатия, развернулась и вернулась в депо.
        Жека лихорадочно подумал, а не ударить ли ее чем-нибудь тяжелым по затылку? Он не хотел, боялся заходить за убийцей в здание, превращенное ею же в братскую могилу. Зачем она ведет его туда?.. Чем ударить?.. А ноги шли сами собой…
        Внутри резко и отвратительно пахло убоиной. Нечеловеческий, звериный запах… Первым Жеке в глаза бросился прошитый пулями кабриолет. Переднее крыло, дверь, заднее крыло. Равномерно, с одним лишь пропуском в том месте, где выпущенные из автомата пули нашли крупное тело Крекина и, расковыряв его до крови, отбросили в сторону.
        Если не приглядываться, то трупы людей - всех четверых - казались кучами кинутой на грязный замусоленный пол заношенной, испачканной красной краской спецодежды.
        - Телефон свой давай, - повернулась к Жеке Сталинграда.
        В ее глазах отражались горящие прожектора.
        - Зачем?
        - Затем, - ответила девушка, протягивая руку.
        Она удивилась, когда Жека вложил ей в ладонь завернутый в фольгу фэйковый айфон, но спрашивать ничего не стала. Просто кинула его на сиденье расстрелянного кабриолета. Пояснила:
        - Потом заберешь.
        - Потом - это когда?
        - Когда выпущу тебя. Или когда копы вас тут всех найдут, если тот дед по «ноль-два» позвонил.
        - В смысле?.. Ничего не понял.
        Но Сталинграда не собиралась ему что-то объяснять. Из-за спины достала звякнувшие наручники. Жеку вдруг затрясло (от холода?), но он собрался с силами и произнес, стараясь, чтобы голос прозвучал серьезно:
        - Давай лучше без всякого садо-мазо…
        Девушка схватила его за плечо, не дав закончить, и защелкнула один стальной браслет на правом запястье.
        - Эй, да какого…
        - Помолчи, - произнесла Сталинграда. - Всем лучше будет, если заткнешься.
        Она потащила его за болезненно впившийся в руку наручник, как животное на бойню. Обогнула прошитый пулями «BMW» и двинулась к истерзанному остову трамвая. Одиночный вагон. Стекла в окнах отсутствовали, электрооборудование и большинство сидений были сняты, над задней площадкой уже начали срезать крышу, фрагменты которой лежали тут же, как оторванные крылья неизвестного науке гигантского насекомого.
        Сталинграда вошла в вагон через переднюю площадку. Поднимаясь за ней, Жека оступился на ступеньке и чуть не упал.
        - Послушай, - произнес он, только сейчас начиная о чем-то догадываться, - мне нельзя, чтобы меня нашли здесь копы. Я в розыске, - преувеличил он, чтобы произвести впечатление.
        Или не преувеличил?
        - Нельзя, значит, не найдут, - ответила девушка.
        Что она хотела этим сказать?
        Сталинграда подергала свободной рукой один поручень, проверяя, крепко ли он держится, затем - другой. Вдруг резко вздернула вверх руку, в которой держала кольцо наручника, накинула его на горизонтальный поручень, застегнула. Жека остался стоять с поднятой кверху рукой, как боксер, одержавший победу в поединке. Ну, так ведь и есть, подумал он, вспомнив отправленного в нокаут полицейского.
        - Зачем я тебе тут нужен? - спросил он.
        - Как страховка, что не обманываешь. Или на случай, если этот Игорь куда-нибудь задевается. Поможешь его найти, если что.
        - Да как я помогу?.. - подался вперед Жека, кольцо наручника звякнуло о поручень. - Слушай, давай так. Возьми меня в этих вот наручниках с собой. Никаких проблем не будет, обещаю… Думаю, я смогу ехать в багажнике… Только не оставляй меня здесь.
        Сталинграда помотала головой:
        - Ты еще поплачь… Если патруль остановит, а ты у меня в салоне в браслетах сидишь, уже будет проблема. Мне сейчас это не нужно. Проще будет вернуться сюда и отцепить тебя, снять с крючка, чем катать по городу упакованным… Черт, мне нужны эти гребаные документы и выписки! Так что давай подумай, чем займешься пока…
        - Эй, мне в туалет надо!
        - Одна рука-то у тебя свободна, справишься?
        Сталинграда сделала пару шагов к дверям.
        - А если ты не придешь? Если что-то случится? Я же замерзну здесь на хрен.
        - Тебе что, чай в термосе оставить? - оглянулась на него девушка.
        - Не помешало бы…
        Сталинграда на секунду задумалась, потом вышла из трамвая, оставив Жеку ошалело таращиться на облезлое сиденье с надписью: «Место кондуктора». Прочитав эти два слова раз тридцать, он перевел взгляд на Сталинграду, нагнувшуюся к завалившемуся на спину автоматчику в ярко-красной «аляске». Раздался звук расстегиваемой молнии на куртке. Трупы она обирает, что ли?
        Девушка выпрямилась, направилась обратно к трамваю. Заходить в него не стала, просто подошла к окну, напротив которого, как на дыбе, зависал на поручне Жека. Сказала:
        - Держи, - и протянула небольшой сверток из плотной бумаги.
        Жека потянулся за ним, взял пальцами и, уже догадываясь, что там может быть, спросил:
        - Что это?
        - Порох. Вяткин плотно торчал на всем подряд, но шмыга - из его любимых тем… Не говори, что не пробовал… Вдуешь - и на движняк пробьет. Никакой холод будет не страшен. Так как, дернешь?
        - Не знаю. Не сейчас, наверное…
        - Ладно, сам решишь, когда присоседиться, - пожала плечами Сталинграда и пошла к выходу из депо.
        - Подожди! - окликнул ее Жека, но безрезультатно, так можно окликать ветер.
        Проходя мимо висящего на стене железного ящика, из которого извивающимися блестящими миногами тянулись провода в новенькой черной изоляции, Сталинграда приоткрыла ржавую дверцу со следами невнятного цвета краски. Несколько секунд смотрела внутрь щитка, потом дернула какой-то рубильник. Депо погрузилось во тьму.
        - Ты что, свет решила экономить? - закричал в темноту Жека, но Стальная Симпатия уже выскользнула на улицу, а потом по очереди прикрыла створки ворот, оставив Жеку наедине с холодом выстуженного помещения, остывающими трупами людей и чеком амфетамина.

* * *
        Лакшери. По-другому не назвать охватившее его состояние.
        Это не эйфория, не счастье - куда там. Никаких сильных эмоций. Просто всеобъемлющее вселенское спокойствие, накрывшее его, как океанский прилив. Ни жарко, ни холодно. Не хочется ни есть, ни пить. Желание секса затаилось где-то на периферии чувств. Появится партнерша, значит, произойдет соитие, от которого сорвет с орбит планеты. Не появится - ну и ладно, будет все позже. Когда-нибудь точно будет…
        После ухода Сталинграды Жеке хватило четверть часа темноты, чтобы понять, что не нужно отказываться от того, от чего не нужно отказываться. Какой толк просто так стоять, прикованным наручниками к поручню, замерзать и прислушиваться, не начинает ли вдруг ворочаться кто-то из мертвецов, лежащих в десятке метров от него? Страшно, холодно. Страшно холодно. Он попробовал вытащить из гнезд трамвайный поручень. Не получилось. Все равно, что голой рукой вырвать самому себе здоровый зуб. Выбора у него не остается…
        Дубеющими пальцами Жека развернул чек. Не просыпать бы… Аккуратно переложил его над головой из свободной руки в ту, что была пристегнута к поручню. Поднес указательный палец освободившейся руки и на ощупь попытался зачерпнуть им порошок. Проблема заключалась в том, что черпать надо было так, чтобы порох оказался на пальце. Неудобно. Можно, конечно, облизать мизинец, ткнуть его в порошок и облизать снова, но это сколько придется ждать прихода? И слабее будет… Наконец Жека поднес палец к правой ноздре, зажмурился и вдохнул. Задержал дыхание, думая, что, наверное, такого количества стафа мало. Или хватит? Сколько он там смог зачерпнуть? Во второй раз он сначала попытался разглядеть «нагруженный» на указательный палец порошок и оценить количество, но не смог этого сделать в кромешной темноте, хотя глаза вроде и попривыкли. Закинулся еще. Почувствовал, как обожгло слизистую, потом в носоглотку спустилась горечь. Сглотнул ее и принялся ждать тяги…
        Холодно.
        Оказаться бы сейчас посреди бескрайних вод на заброшенной нефтяной платформе, только не в Норвежском море, а где-нибудь на широте Канарских островов. Чтобы можно было шлепать по палубе босиком, в одних шортах, и смотреть, как в теплом океане резвятся дельфины в обнимку с загорелыми девочками в бикини. И чтобы можно было залипать в «Assassin’s Creed», прихлебывая из высокого бокала черный ромеро со льдом. И чтобы играл музон, что-нибудь вроде…
        Убойным амфом он разжился. Прет, как поезд братьев Люмьер… Сколько же он долбанул?..
        Жаль только, что вся эта наркота - настоящая машина времени.

* * *
        Где он?
        Часы в форме гитары. Кресло-кровать, от которого ноет спина. Ясно, он в этой долбаной квартирке в ДеПайп. Значит, вчера ему удалось добраться до дома. До их дома, поправил Жека себя. А куда еще ему было идти без денег? Правильно, с ноги эту никчемную гордость…
        Он приподнялся, сел. После вчерашних дудок подташнивало. Или после позавчерашних спидов? Оказалось, что заснул он в джинсах, которые вчера насквозь промокли от дождя и даже теперь оставались чуть влажными. Жеку передернуло от мысли, что джинсы всю ночь сохли прямо на нем. Стащив их по пути в ванную, он встал под душ, понемногу делая воду горячее и горячее. В какой-то момент боль от обжигающих тело струй затмила ту, что была внутри него.
        Выйдя из ванной, Жека натянул найденные свежие джинсы и футболку с надписью: «After Dark». Для чего-то зашел в комнату, где ночевал Лукас (и иногда Настя, если в этот момент не спала с Жекой). Там стоял бардак, пахло ароматическими палочками, купленными в магазине местной эко-косметики «Rituals». Согревающая смесь запахов пряностей и кедра. На столике рядом с Настиными помадами и тенями лежало несколько монет по одному евро. Пять или шесть штук. Жека подумал-подумал и сгреб их в карман.
        За окном кухни растекался не предвещавший ничего хорошего серый амстердамский день. Жека соорудил яичницу из трех яиц и соли, совершенно опустошив холодильник. Ел, смотрел за окно, разглядывал кухонную утварь на полках. Покончив с едой, встал, взял с полки заинтересовавшие его ступку и пестик из гладкого фарфора. Повертел в руках. Тяжелые. Где бы найти такие же, но побольше? Чтобы бросить на дно ступки свои чувства и растолочь их в порошок увесистым пестиком. И тут вдруг до Жеки дошло, что он запросто может сдохнуть. Будто злое невидимое существо прибило его к Насте ржавыми гвоздями, и он теперь либо истечет кровью, либо умрет от заражения. А может, это злое существо и было Настей? Он подождал, словно привыкая к этой мысли, и вернул ступку и пестик на место. Понял, что не знает, как провести этот бесцветный день. Забиться в какой-нибудь угол, зажмуриться и перестать думать?
        Прервав его размышления, позвонили в дверь. А еще через секунду на телефоне заиграла мелодия, поставленная на звонки от Насти.
        Жека заметался, не зная, открыть ли сначала дверь или ответить на звонок. Наконец с айфоном в руках прошел через маленькую прихожую и щелкнул дверным замком.
        - Хэй!
        За дверью стоял один из «Орловичей», тот винрарный чел по имени Корнелиус. Жека натянул на лицо улыбку и сделал знак, чтобы сосед заходил. Сам отступил в сторону и ответил на так и не прекращающийся вызов.
        - Привет, - услышал он голос девушки, которую любил до скрипа в венах, и ответил:
        - Привет.
        А что он еще мог сделать?
        - Ты куда вчера сбежал? - поинтересовалась Настя.
        - Сбежал?.. Я дома.
        - Дома?
        - В Амстердаме. В Пайпе.
        - Я так и подумала. Чем занимаешься? - ее голос показался ему спокойным и будничным.
        Чем он занимается? Жека и сам не знал. Сражается с отчаянием и тоской как вконец спятивший рыцарь.
        - А мы в Брюгге, - сказала, так и не дождавшись его ответа, Настя. - Вчера сорвались туда. Интересный город, круче, чем в кино. Жаль, что тебя с нами не было. Мы сегодня возвращаемся, ближе к вечеру. Поезд через час. Пока в кебабе у вокзала засели. Лукас тебе привет передает.
        - Ему тоже, - ответил Жека и добавил: - Слушай, не могу сейчас говорить. Ко мне Корнелиус зашел.
        - Смотри, поосторожнее там с ним, воздержись от экспериментов… - засмеялась Настя, потом сказала: - Вечером приедем! Пока!
        Жека положил телефон и посмотрел на Корнелиуса, продолжавшего топтаться в коридоре у дверей.
        - Кам он! Хау а ю? (Проходи! Как сам?)
        Сосед заулыбался и сообщил, что все хорошо, но есть проблемка. Сегодня вечером на «Хайнекен Арене» играют шотландские рокеры «Franz Ferdinand». Приятель, с которым Корнелиус собирался на концерт, уехал к неожиданно заболевшему отцу, и теперь пропадает билет.
        - Летс кам виз ми? (Пойдешь со мной?)
        Жека посмотрел в честные светло-зеленые глаза голландца и кивнул. Не то чтобы ему так уж сильно хотелось на «Фердинандов», но это был единственный шанс хорошо провести надвигающийся тоскливый вечер, пусть даже в компании гомосека. Они поднялись к Корнелиусу, где взорвали из его запасов на ход ноги.
        Они выбрались на улицу и перекусили в «KFC» недалеко от дома. Из фастфуда двинули на метро к «Хайнекен Арене», куда постепенно стягивался народ. На пять монет достоинством по одному евро Жека забронировал ячейку в камере хранения, куда они с Корнелиусом запихали свои куртки и свитера.
        На разогреве у «Фердинандов» выступали их земляки, «Amazing Snakeheads», недавно выпустившие дебютную пластинку «Amphetamine Ballads». Разогрев понравился Жеке даже больше. Три чувака плюс очкастый саксофонист жарили жирный гаражный панк вперемешку со взвинченным рокабилли в стиле «Гонщиков» Роберта Родригеса. Хриплый сексуальный вокал, брызги слюны в микрофон и кипящие гитары - то, что надо. Жека устал слэмиться уже на «Змеях», разгоряченный, прошел на сидячие места и оттуда, попивая из пластикового стакана «хайникен», досмотрел выступление «Фердинандов». За время концерта дважды звонила Настя. Он не отвечал. Потом она прислала сообщение, что в холодильнике нет ни крошки съестного, и они с Лукасом ужинают в «Стариках» в паре кварталов от дома. Ждут, что Жека присоединится к ним. С концерта Жека и Корнелиус, напевающий одну и ту же бесконечную тему, возвращались на трамвае. У дома Жека позвал с собой в «Старики» голландца, но тот вежливо отказался, сославшись на завтрашний ранний подъем. Они тепло попрощались, и Жека хохмы ради шлепнул Корнелиуса по тощей заднице.
        Под подошвами «гриндерсов» дурами-улитками трещали льдинки, к вечеру затянувшие лужи. Воздух был прохладным, а в чистом небе висела луна, похожая на монетку, будто напоминала Жеке, что на дне его карманов, помимо нелепой надежды непонятно на что, оставалось меньше десяти евро.
        В «No Country For Old Men» они пару раз ходили втроем. Двухэтажное bruin cafe, классическое амстердамское «коричневое кафе» на углу, с маленькими зальчиками, огромными барменами и атмосферой, вопреки названию, подлаживающейся под старческие посиделки. С понатыканными везде одинаковыми, размером с ладонь, фигурками ангелов, у которых, у всех до единого, кто-то обломал крылья. С висящими по стенам фотографиями пустынных пейзажей. И с цитатами из «Старикам тут не место» Маккарти, неровно выжженными на потемневших и поцарапанных крышках столов, на каждом - разные.
        Этим поздним вечером большинство стариков уже разошлись по домам. За стойкой в полупустом баре оставался только один дедуля. Отдуваясь и пыхтя как паровой двигатель, он приканчивал крохотную, словно малолетка, бутылку «Amstel», поглядывая в висевший под потолком телевизор, по которому шли замьютенные новости спорта. Будто репортаж из другого, странного мира, в котором не было атмосферы и не распространялся звук. Дедуля оглянулся на вошедшего и прищурился, пристально вглядываясь в него. Жека отвел взгляд, чтобы не состоялся диалог вроде: «Видать, не лучшие времена, сынок?» - «У меня хороших и не было никогда». Кивнув полузнакомому бармену, Жека огляделся и поднялся по очень крутой и очень амстердамской лестнице на второй этаж. Там было совсем пусто, только Лукас и похожий на студента волосатый парень через столик от него. Студент не торопясь попивал пиво и увлеченно тыкал пальцем в смартфоне.
        На столе перед датчанином стояли две пустые глубокие тарелки, в которых тут подавали тушеные овощи с мясом, корзинка с недоеденным хлебом и чашки с недопитым кофе.
        - Хэй, Профессор! - сказал Жека, присаживаясь напротив него. - Вэа из Настя? (Где Настя?)
        - Я тут, - ответила она, подходя сзади. - Расплачивалась за ужин. Потом в туалет завернула.
        - Я на твое место сел? - спросил Жека.
        - Да все нормально, сиди, - она положила на стол кожаный мужской бумажник, подаренный ей на Рождество Корнелиусом и, улыбаясь, села рядом.
        Жека посмотрел в ее холодно блестевшие глаза. Увидел в них отражение картинок, больше суток беспрерывно крутившихся у него в голове. И нельзя было сказать, что эти картинки ему не нравились. Он опустил взгляд. Прочитал черные буквы, вкривь и вкось выжженные на столе: «Satan explains a lot of things that otherwise don’t have no explanation. Or not to me they don’t» («Существование Сатаны объясняет многие вещи, которые в ином случае необъяснимы. По крайней мере, для меня»).
        - Я скучала по тебе, - сказала Настя и накрыла его руку своей теплой ладонью. - Тебя не хватало.
        Для чего его не хватало? Для еще одной такой роттердамской ночи, похожей на «антверпенский коктейль», смесь быстрого и медленного? Чувствуя ее гладкую кожу, Жека сказал:
        - Я решил уехать. Домой.
        - Нет, - произнесла Настя, будто ждала этой его фразы. - Не надо, не уезжай. Пожалуйста, - ее лицо дрогнуло. - Я не хочу.
        Жека вдруг вспомнил, какая она изнутри узкая и горячая. Везде. Время - плохой доктор, когда помнишь об этом. В какой момент ему показалось, что дела у них пошли на лад? Он освободил свою руку из Настиной и повторил:
        - Я уеду. Только у меня денег нет.
        Настя покачала головой.
        - Значит, не уедешь. Не дам тебе денег. Ни цента, - она продолжала смотреть в глаза Жеке. - Пока не пообещаешь, что останешься. А потом, попозже, вернемся вместе. Что тебе там делать одному?
        Он оказался не готов к таким словам. Его затрясло от ненависти. Он схватил лежащий на столе бумажник, резко отодвинулся и, оказавшись вне досягаемости Настиных рук, раскрыл его, вытащив пластиковую карту нидерландского Рабобанка.
        - Эй, ты что делаешь? - воскликнула девушка.
        - Стоп, мэн! (Остановись, чел!) - произнес Лукас и потянулся к нему.
        Откуда ты-то вылез? Успев привстать, свободной правой рукой Жека засветил ему в подбородок. Датчанин вместе с табуретом загремел на пол. Подпрыгнув, зазвенели чашки-ложки на столе. Жека увидел, как студент оторвался от смартфона и вытаращился на них.
        - Ты чего вытворяешь? - крикнула ему Настя, вскакивая со своего места. - Совсем крыша поехала?
        Может быть, подумалось Жеке. Он снова как наяву увидел ее, облизывающую амфетаминовый член Лукаса. И, тоже вскочив, пробил пенальти в живот пытающегося подняться датчанина.
        - Даже не подходи ко мне, - сказал он девушке.
        Она не послушалась. Обойдя согнувшегося Лукаса, приблизилась к Жеке. Глядя в его суженные от злости глаза, сказала тоном учительницы:
        - Успокойся, пожалуйста!.. Ну что с тобой?.. Что не так?..
        Шея. У Насти ведь есть шея. Схватить за нее и начать душить…
        И тогда, пытаясь оборвать все нити, связывающие их, он с размаха врезал ей в скулу.
        Ее голова дернулась, и стало видно, что на несколько крошечных мгновений Настя поплыла, как боксер после нокдауна. Она ухватилась за край стола, медленно опустилась на табурет. Бескрылые ангелы нервно смотрели на все эти дела из-под потолка.
        - Айл колл зе копс! (Я сейчас полицию вызову!) - громко произнес студент, когда Жека шагнул к нему.
        Жека помотал головой:
        - Сорри, мэн.
        Он уселся за стол, достал свой айфон. Запустил приложение KLM. Утренний рейс до Хельсинки. Триста пять евро в одну сторону. Да хоть тысяча триста пять… Он набрал свои имя и фамилию по-английски, как они были написаны в загранпаспорте, потом ввел номер Настиной кредитки.
        Потом проверил почту. Билет уже пришел. Вылет без четверти десять. Времени, чтобы собраться, ему хватит. Интересно, ходят ли ночью электрички до аэропорта? Жека встал. Его мутило от всего происходящего. Он кинул кредитную карту на стол перед Настей, которая сидела, вцепившись скрюченными пальцами в крышку стола. По ее даже сейчас красивому лицу текли слезы. Жека представил ее фигуркой, вырезанной из бумаги, и мысленно смял в комок.
        Выдирая из внутренностей застрявшие рыболовные крючки, спустился на первый этаж. Над дверью висела табличка с фразой, игравшей роль невнятного предостережения: «Neighbors were alerted when a man run from the premises wearin only a dogcollar» («Соседи забили тревогу, когда из дома выбежал голый человек в собачьем ошейнике»). Прочитал и вышел из «Стариков».

* * *
        Амфетаминовый приход волоком тащил его через улицы январского Амстердама и февральского Петербурга. Через площадь Победы с круговым движением, через набитый людьми зальчик «Martian Time-Slip», через снежное поле с ангарами вдалеке, через замерзшее трамвайное депо. Через невидимую в темноте лужу мочи, в которую он сначала старался не наступать, а потом забыл про нее, не находя себе места, и все-таки вступил - и не раз… Где-то там его ищут копы. Придурки! А он здесь спрятался - и так хорошо, что немногим отличается от мертвого.
        Или совсем не отличается?
        Жеке казалось одновременно странным и смешным, что он не чувствовал холода, не ощущал, как шевелятся губы, когда он начинал вспоминать вслух: «Я неподвижен. Два бедра холодны как лед. Венозная синева мрамором отдает… Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса. Смерть придет, у нее будут твои глаза».
        Когда вдруг ярко-ярко вспыхнуло перед глазами, Жека зажмурился и подумал, что вот он - свет в конце тоннеля, о котором говорят эзотерики. Свет настырно проникал сквозь закрытые веки. Неужели эзотерики правы? Если так, он здорово влип. Ему всегда казалось, что религия - одна нескончаемая долбаная подмена понятий. А теперь, оказывается, он всего лишь приштырок, перегревшийся порохом, и пришло время собирать камни, или как там еще?.. На лбу выступил холодный пот. Сердце забилось в ритме стреляющего пулемета. Жека с всхлипом втянул в себя ледяной воздух и подумал…
        Сердцебиение? Его-то он точно не должен чувствовать. И шаги. Кто-то подошел и легко заскочил в… Точно, он в пущенном под нож трамвае. Все так же стоит, пристегнутый наручниками к поручню.
        Жека открыл глаза в момент, когда Сталинграда протянула руки, чтобы расстегнуть наручники. Проморгавшись, Жека ошалелым взглядом уставился на девушку.
        Заметил свежую кровоточащую царапину вдоль ее лба и порванную на рукаве тонкую кожаную куртку. Что за заварушка произошла в коммуналке? Неужели там теперь тоже остывают трупы?..
        - Это не из-за документов, - перехватила эту мысль Сталинграда, освобождая его от оков. - Ребятки одни по другому вопросу подъехали…
        - А там всё в порядке?
        - Абсолютно, - кивнула девушка. - Документы были у него… Пошли отсюда скорее. Ширинку только застегни… И телефон не забудь…
        Она переступила через замерзающую лужу мочи, спрыгнула с подножки трамвая и пошла к выходу из депо. Жека семенил за ней на непослушных ногах, напоминающих по ощущениям два полена, и, не останавливаясь ни на секунду, нес и нес какую-то околесицу.
        Уже оказавшись за территорией трамвайного парка, Сталинграда повернулась к Жеке, вгляделась в него при свете уличного фонаря и кивнула:
        - Поднакрыло тебя.
        - Да не, чего там… - шмыгнул Жека и почувствовал, как из носа обжигающей струйкой потекла кровь.
        Они остановились возле двух перекрывших въезд в парк автомобилей. Бледный «Рендж-Ровер» с аэрографией грудастой девицы в доспехах и при мече - на нем приехали на встречу со своей смертью автоматчики. И черный «ягуар», похоже обладающий ментальной связью с хозяйкой, - царапина и порванная куртка девушки превратились в сильно примятое заднее крыло автомобиля.
        Жека нагнулся, отломал прямо из-под ног кусок смерзшегося наста и приложил к переносице. Кристаллы снега кололи кожу.
        - Ты ведь не все сдолбил? - спросила Сталинграда, глядя, как он свободной рукой не то вытирает, не то размазывает по лицу кровь.
        - Нет, - ответил Жека. - Будешь?..
        - Обойдусь… Знаешь что? Забирай машину. Потихоньку отъезжай на ней куда-нибудь во дворы и пережди, пока не отпустит. И потом вали к себе или куда там собираешься… Тачку бросишь, когда будет не нужна. Я ее в розыск подам. Она непростая, найдут быстро… Это лучше, чем сейчас пешком идти. Далеко все равно не уйдешь.
        Жека автоматически взял протянутый ему брелок с ключом от машины. Нажал на кнопку. К его удивлению, квакнул сигналкой не «Рендж-Ровер», а побывавший в аварии «ягуар». Он посмотрел на девушку.
        - Мне сейчас нужнее внедорожник, - сказала та. - Заводи машину и выпусти меня.
        Жека, не думая больше ни о чем, кивнул. Еще не остывший люксовый салон «ягуара», в котором приятно пахло, принял его в свои радушные объятия. Он завел машину, поставив двигатель на прогрев.
        Сталинграда постучала пальцем по стеклу.
        - Сейчас-сейчас, - как болванчик закивал головой Жека и опустил стекло.
        Девушка наклонилась и произнесла в образовавшуюся щель:
        - Не вздумай ничего с машиной сделать! Иначе найду - и пожалеешь! Головой отвечаешь!
        Жека снова закивал так, что вот-вот голова оторвется. Сдал назад и в сторону, выпуская севшую в «Рендж-Ровер» Сталинграду. Потом долго сидел, включив печку на самый максимум. Смотрел на мутное пятно на небе в том месте, где за облаками плыла луна. Одновременно барабанил пальцами обеих рук по подлокотнику и колену.
        Дико хотелось с кем-нибудь потрещать, обсудить все. Как так вышло, что он уже думал, что не соберет костей, а теперь сидит за рулем безбашенно крутой тачки?
        Жека развернул фольгу, вытащил из нее айфон. Рылся по карманам, пока не нашел симку. Вставить ее удалось не с первого раза. Он включил трубу. Задумался, кого бы набрать.
        Но оказалось, что размышления излишни.
        Потому что айфон зазвонил сразу же, как загрузился и нашел сеть.
        24. Мадридский «Реал»
        Ближе к половине первого они перебрались из «Гильотины» в «Де Ниро», где получили свои пятнадцать минут славы.
        «Гильотина» находилась на ярко освещенной Конюшне. «Де Ниро» - через дом от нее, но в темном сегменте площади, в самом мрачном ее углу, откуда купола сияющего храма Спаса-на-Крови казались эскадрой украшенных мозаикой православных космолетов, приземлившихся на погрязшей в пороке планете. Сейчас оттуда выйдут одетые в скафандры ангелы и святые отцы и каленым железом примутся выжигать грехи. И надо признать, место, откуда они решили начать свой крестовый поход, выбрано удачно.
        Ту же «Гильотину», над входом в которую подвешен блестящий косой нож из китайской хромированной стали («Голова здесь вам не понадобится» - неофициальный девиз клуба), а охрана встречает посетителей фразой «Бон суа, мадемуазель! Бон суа, месье!», переполняют тщеславие, гордыня, алчность и похоть. Сюда, как в охотничьи угодья, приезжают сытые мужчины на дорогих иномарках. Плотоядными взглядами хищников выискивают на танцполе или у стойки бара новую пассию на одну ночь, поят просекко и везут к себе. Именно за этим, а не потанцевать под латино и хаус заявляются на выставку мяса большинство здешних девиц.
        Но только не Инга с Леркой.
        Лерка, одна из «Bitches and Witches», опытная «динамщица» с косой челкой иссиня-черного цвета и полными светло-коралловыми губами, носила узкие платья-футляры и эффектно смотрелась рядом с Ингой, добавляя гламура и повышая их парочке среднеарифметический размер бюста. Вдвоем с Ингой, как шерочка с машерочкой, они лихо отплясывали на танцполе, охотно заводя знакомства с мужчинами, чтобы потом, угостившись коктейлями, скрыться от ухажеров. «Приключения духа, а не тела», - смеялась Лерка.
        В этот вечер их попытались подснять двое в серых костюмах с одинаковыми стальными взглядами и свинцового оттенка впавшими щеками. «Утомленные фээсбэшники, ставящиеся виагрой» - так их охарактеризовала Лерка. Девушки поболтали за столиком с новыми знакомыми, выпили по «московскому мулу», съели по дорогому модельному (сливочно-фисташковому и кофейному с кусочками шоколада) мороженому, нарочито сексуально угощая друг друга с ложечек и заразительно смеясь при этом.
        - Мне кажется, у тебя богатый внутренний мир, - в какой-то момент сказал Инге один из «фээсбэшников» (она уже не помнила, как его зовут).
        - Правда? - заулыбалась девушка, наклонилась к собеседнику и как бы случайно коснулась его колена. - С чего ты так решил?
        - Ну… Он в глазах отражается…
        - Ладно, не парься. Никому не интересно, что находится внутри у красивой девушки. Только то, что под одеждой.
        Вытащив «фээсбэшников» на танцпол и оттанцевав с ними минут десять, они по очереди сбежали в туалет. Оттуда - на улицу. Заподозрившие неладное «фээсбэшники» успели перехватить их на выходе.
        - Девчонки, вы куда? Оставьте хоть номера телефонов, - попросил один из них.
        Инга засмеялась и сказала:
        - Мы лучше оставим возможность для новой случайной встречи с вами.
        - Случайной встречи? - наморщили лбы «фээсбэшники», а один из них шагнул, перекрывая им проход. - Девушки, вы что, «динамо»?
        Обернувшись, Инга окликнула наблюдавшего за ситуацией и готового вмешаться секьюрити:
        - Месье, эдэ муа!
        - Молодые люди мешают вам отдыхать? - неожиданно для «фээсбэшников» появился за их спинами накаченный охранник.
        - Да, усовестите их, пожалуйста, - кивнула Инга и тепло улыбнулась заступнику. - Гран мерси! Пти шабли!
        Хохоча, они с Леркой выскочили наружу.
        - Красавицы! - окликнул их вылезающий из только что припарковавшегося «лексуса» низкорослый лысеющий крепыш. - Можно с вами познакомиться?
        - Ой, мы торопимся! - смеясь, произнесла Лерка. - А там, внутри, гораздо красивее нас девушки остались, так что вы проходите, не стесняйтесь.
        - Пока всех не разобрали! - тоже смеясь, добавила Инга.
        Что и говорить, суки и ведьмы.
        Не задерживаясь на февральском холоде, продолжая смеяться, подруги двинули в «Де Ниро».
        Там было демократичнее, чем в «Гильотине», но и эпатажнее. По краям каждой из двух барных стоек сменяли друг друга гоу-гоу-танцовщицы. Бармены в рубашках с бабочками готовили авторские коктейли «Бешеный бык» и «Схватка», а вместо стандартного фотографа, снимающего вечеринки, здесь за посетителями ходил оператор с динамической HD-камерой. Изображение с камеры в режиме реального времени поступало на видеоэкран, нависающий за «вертушками» ди-джея. Побывав в «Де Ниро» впервые, Инга не просекла фишки. Позже ей объяснили, что это отсылка к фильму «15 минут славы» с двукратным обладателем Оскара Робертом Де Ниро, на творчестве которого торчали владельцы клуба. Саундтрек ко всему происходящему составляли вкусные незаезженные хаус-темы.
        Ингу с Леркой оператор выцепил еще у гардероба.
        - Девчонки, добрый вечер! - воскликнул он, глядя на них через объектив. - Помашите ручками! Передайте привет маме и папе!
        - При-ве-ет! - хором сказали Инга с Леркой и шагнули в подсвечиваемый отблесками диско-шаров зал, куда людей набилось, как в общественный транспорт в час пик.
        Оператор, не отводя бесстрастного объектива, проследовал за ними. Девушки увидели себя на сегментном видеоэкране. Инга мельком подумала, что в таком освещении выглядит загорелой, будто только что вернулась с югов.
        - А хорошая у него работа, да? - перекрикивая гремевший трек, проговорила ей на ухо Лерка.
        Инга увидела, что сделавший «зум» оператор выхватил Леркины губы, коснувшиеся ее уха.
        - Уау! - громко выкрикнул рядом кто-то, засмотревшись на экран.
        - Я пройдусь, - смеясь, сообщила Инга подруге. - До туалета и обратно. Не хулигань без меня.
        - Давай. Я пока осмотрюсь. Пригляжу нам… - окончание фразы Инга не расслышала.
        Оператор запаниковал, заметался, теряя фокус. Остаться снимать соблазнительную брюнетку-конфетку или броситься за эффектной блондинкой со стрижкой андеркат? Выбрал брюнетку. Пробираясь с краю разгоряченного танцпола, Инга увидела на экране, как Лерка уже кому-то строит глазки. Не исключено, что тому, кто выдал громкое «уау!».
        - Приветики! Поздравь меня, я отчет сдал начальству! Познакомимся?
        Инга посмотрела на нарисовавшегося рядом с ней парня. Крашеные волосы, белая футболка, обтягивающая прокаченный торс, часы размером с кремлевские куранты, темные очки.
        - Нет, извините. У меня муж злой. Самбист.
        - Муж злой? - искренне удивился пассажир. - И сильно он самбист? А если он ничего не узнает?
        Но Инга уже развернулась к нему спиной, не желая вступать в бесперспективный диалог.
        Вдруг вспомнилось утреннее прощание с Костей. Как он ушел из ее квартиры и больше не звонил. Конечно, а кто тут не разозлится или не обидится? Сама попросила помочь, Костя землю носом роет, а она себя так ведет. Зачем она морозится? Дело ведь не в Косте, а в ней самой. Она и с Хесусом постоянно ругалась. По-другому у нее не получается. Кидает из стороны в сторону, как тварь двуличную.
        Костя ей нравится. Неплохой ведь парень. Правда, с мотивацией у него проблемы, но он податливый, на него можно повлиять. А вот что делать, когда ей, как сегодня, становится на все, и на него в том числе, плевать? И хочется пожить другой жизнью? И это у Инги не единственный вопрос.
        Даже не самый актуальный.
        Что с угнанным кабриолетом? Нашли или нет? Кто-нибудь скажет ей?.. Она набирала Павла днем, он не взял трубку. Потом перезвонил, сказал, что вечером им надо увидеться. Инга сказала, что будет в клубах на Конюшне. Павел помолчал, потом сказал, что неплохо она устроилась, и отключился.
        Вот Павел, он…
        А что там, интересно, поделывает Лерка? Инга обернулась на экран и увидела, что оператор, оставив ее подругу за кадром, увлеченно снимал заварушку на входе. Настоящий боевик. Охранники, сгрудившиеся как игроки в американский футбол, пытались не пустить в клуб гостя, не прошедшего фейсконтроль. Инга вгляделась в подрагивающее изображение. И тут же забыла про Лерку.
        В «Де Ниро» ломился Худой.

* * *
        - …Все так неожиданно случилось. Раз - и этот тип ему голову булавой проломил. Я даже не понял сначала, что произошло. Просто кровь с мозгами во все стороны полетела, мать его!..
        Снаружи бурлила ночная жизнь, а в салоне «Глазастого мерина» висела тишина, словно затянувшаяся минута молчания. Павел обеими руками держался за руль. Смотрел пустыми глазами перед собой и говорил ничего не выражающим голосом. Таким его Инга еще не видела.
        И такого ей еще никто не рассказывал.
        - Был человек - и нет его, умер. Всё как обычно. Только страшно становится, когда подумаешь, что молодой парень зажмурился в каком-то гараже из-за…
        Павел замолчал.
        Инга подумала, что ничего не чувствует, словно ее накрыло анестезией. Кости больше нет. Она попыталась представить его мертвым, но у нее ничего не получилось. А уж таким мертвым…
        - Это он из-за меня умер, - зачем-то произнесла она.
        Худой повернул лицо, встретился с ней взглядом, кивнул:
        - Можно сказать и так. Если бы ты ему не позвонила…
        - А что дальше было? - перебила его Инга.
        - Дальше?.. - Худой снова посмотрел перед собой, продолжая не замечать, что держится за руль. - Дальше та баба-смерть-мужьям, что была с нами, грохнула этого с его булавой. Потом собака взбесилась, ухватила меня за ногу. Ее тоже пристрелила. Серьезная деваха, - покачал головой Худой. - Если бы не она, мне бы тоже тот чудак мог вышибить душу… Сам я от мокрухи уже отвык, давно это все было, а тут - сразу два трупа. Я потому и дернул оттуда. А баба, подруга той, что в инвалидном кресле была, осталась. Сказала, что осмотрится, постарается понять, куда могли перегнать «бэху», а уже потом копам позвонит, сообщит об убийстве…
        Инга слушала, чувствуя странное спокойствие. Словно она сидела в сторонке и наблюдала, как Худой кому-то другому, а не ей рассказывает про смерть Кости.
        - Ты не разговаривал больше с ней? - спросила Инга.
        - Нет, - мотнул Худой головой. - Я по-другому решил. Позвонил Абе, сказал ему, что беру несколько дней за свой счет. По семейным обстоятельствам. Про то, что «бэху» угнали, Аба, кстати, ничего еще не знает. Но после выходных, думаю, все всплывет. Я пока уеду за город, на турбазу. Пережду эту историю. Поживу в лесу, погоняю на снегоходе, схожу на рыбалку, кислородом подышу… А дальше видно будет.
        - А «бэха» как же?
        - Я худею… - Худой внимательно посмотрел на Ингу. - Гляжу, социальная психология на тебе отдыхает. У тебя любовника завалили, а ты - ни слезинки. Про тачку типа переживаешь, а сама по клубам шаришься, на звонки не отвечаешь… Хорошо еще, что увидел тебя с подругой. Правда, эти, на охране, не пустили за тобой…
        Инга разозлилась. Он хочет, чтобы она завыла, словно ее зажевало капканом?
        - Мне прямо сейчас тушь по лицу начать размазывать? Или сначала пойти кредит взять, чтобы за чужую машину расплатиться? Пока ты тут, «я купил мотыля и пошел на реку, я люблю рыбалку…»
        Худой, продолжая смотреть прямо перед собой, сказал:
        - С машиной решим. Переговорим с Абой, объясним ему все.
        - Объясним?
        - Ты не ори. Если повесит долг, выплатим, отработаем…
        - У меня таких денег нет. Так что давай сразу банк ограбим.
        - Что ты от меня хочешь?
        Инга вдруг успокоилась. Будто одним махом отсекло все эмоции. Глубоко вдохнула, выдохнула. Что делать, если Железный человек вдруг сломался? Уж точно - не чинить его. Она не умеет.
        Но есть и другие. Герои нуара. Плохие парни, которые, следуя законам жанра, не бросят в беде роковую красавицу.
        - Что я хочу? - переспросила Инга. - Прямо сейчас? Отвези меня, пожалуйста, на Захарьевскую. И езжай лови свою рыбу.
        - А что на Захарьевской?
        - Лучше не спрашивай… - Инга помолчала, а потом добавила почти против воли, пусть удивится: - Старые связи подниму…
        - Ты уже одни подняла, - сказал Худой, заводя двигатель.
        - Включи радио, пожалуйста. Сидим тут как в могиле.

* * *
        Простой черный шрифт по белому полю: «Cops International». Машины не из дешевых на парковке для клиентов. Внутри - «Улицы разбитых фонарей», озвученные джазом и воздушной электроникой. Слуги Большого Брата тоже должны отдыхать.
        - Спасибо. Удачи тебе. И хорошего клева, - пожелала Инга и вышла из «мерседеса», оставив Худого наедине с хриплым голосом Высоцкого.
        «Если друг оказался вдруг…» - это про нее. Инга только сейчас это поняла.
        Это оказалось для нее сюрпризом.
        Худой.
        Павел - вот кто был ей нужен по жизни. Не мальчик, не парень, а суровый брутальный мужик, так похожий на музыку, которую он слушал. Тот, кто умел держать удар и оставаться ей интересным. Кто соблюдал бы ее личное пространство. Кто смог бы укротить и вытравить из ее головы плохих тараканов, оставив хороших. И она бы согласилась на это. Может быть, не сразу. Поломало бы ее. Попили бы, конечно, крови друг другу. Но ведь все могло бы и получиться. И она была бы рядом с ним. Была бы на нем сверху, и под ним, и в «доги стайл». Держала бы его за руку, обнимала, кусала бы его за плечи и за решительный подбородок.
        Если бы он не сдал сейчас назад. Сам того не зная, не поменял бы ее на свою долбаную рыбалку… Несколько человек, куривших возле стеклянных дверей «Копов», откровенно разглядывали Ингу. Затрахали уже.
        - Здравствуйте, - поприветствовал ее охранник. - К сожалению, у нас закрытая вечеринка.
        - Добрый вечер. Я знаю, - кивнула девушка. - Меня Захар пригласил.
        Охранник невозмутимо кивнул и открыл перед ней дверь:
        - Добро пожаловать.
        Спускаясь по ступенькам, Инга вспомнила, как убегала отсюда год назад… Убежать хотелось и сейчас, но выбора у нее не было.
        «Закрытой вечеринкой» назывался обычный субботний разгул отмечающих выходные силовиков. Деловые костюмы смешались с униформой и вытянутыми футболками, дорогой парфюм - с запахом пота, виски и коньяк - с водочкой и пивком, желание попеть караоке - с идеей поехать в сауну. Общим знаменателем ко всему - духота и «Мумий Тролль».
        Пошатываясь, Инге загородили дорогу. Дыхнули в лицо алкоголем:
        - О!.. Милая барышня!.. Вы - как цветные мелки, которые могут раскрасить мою серую жизнь! Разрешите с вами немного ознакомиться… Тьфу ты, бля!.. Огромный как паровоз пар-р-рдон, мамзель! Просто познакомиться!..
        - Ву за ви уп шамизе интересант… Ме ву неми интересант па… (Мне нравится ваша рубашка… А вот сами вы - нет…), - ответила Инга, вспомнив французский, подученный, как ни странно, за время пребывания в Каталонии.
        - О!.. Ланфрен-ланфра-ла-та-ти-та! Лети в мой сад, голубка!.. Констанция, куда вы все время исчезаете?..
        Инга пробилась к стойке и спросила у пропирсингованной барменши-анорексички:
        - Захар здесь?
        - Ставрогина? Инга? - узнала барменша, и Инге на мгновение стало неловко, что она не помнит, как зовут девушку. - Привет! Да, здесь. У себя. Как дела? Херово, как я погляжу?
        - С чего так решила?
        - А на фига бы тебе иначе видеть этого придурка? Проходи…
        Подсобка, в которой днем временами сидела наезжавшая бухгалтер-фрилансер, по вечерам превращалась в логово хозяина «Копов». Кирпичные стены этой узкой комнатенки были оклеены постерами с футболистами в сине-бело-голубой форме. Лампы дневного света под потолком, стол с ноутом и крохотным кактусом в разрезанной пополам пивной банке, пара офисных стульев. Встроенный сейф, в котором вместе с выручкой лежал вечно теряющийся, если оставить его на виду, пульт от кондиционера.
        Когда Инга без стука вошла в комнату, сидевший перед ноутбуком Захар не сразу поднял голову. А когда поднял и увидел девушку, глаза его округлились.
        - Привет, - произнесла Инга, чувствуя несвойственное ей смущение. Может, дело в том, что за вечер потратила она весь запас непринужденности, а может, в том, что с Захаром они расстались не так чтобы прямо друзьями.
        Хозяин «Копов» посмотрел на нее долгим взглядом, молча поднялся и вышел из-за стола, присел на его краешек. Серая в розовых цветах футболка, узкие потертые джинсы, тату на правой руке «No hesitation, no delay». В голове у нее крутилась та самая мелодия «Dale Cooper Quartet». «Не забыть, - мысленно сказала себе Инга, - что за людоед прячется за этими шмотками».
        - Я и думал, - сказал Захар, - что не ограничится все тем, что «Зенит» в Лиге первый матч проиграл. Прямо чувствовал, будет на неделе что-то еще. Вот только никак не ожидал, что заявишься ты мозги мне кувалдой вышибать… Привет, если не шутишь.
        - Ты будто боишься меня, а это мне надо бояться, - заметила Инга, останавливаясь в полутора метрах от Захара. Аромат парфюма с этого расстояния еще не чувствовался, а вот запах алкоголя - вполне. - Бухаешь? Или просто вечер субботы?
        - Ни то ни другое, - покачал головой Захар. - Товарищ у нас сегодня погиб…
        - Извини, что не вовремя…
        - Ты же не знала, - пожал плечами хозяин. - Что хотела, Ставрогина? Не просто же так приехала, верно? Соскучилась бы по мне, так позвонила бы, фотки ВКонтакте лайкнула, да?
        - Я по делу, - кивнула девушка и обернулась на звук открывшейся двери.
        В комнату вошел еще один человек - одетый в пиджак («серый в елочку, из Мосторга») невысокий мужчина с заостренными от прожитых лет чертами лица. Инге он показался похожим на уставшего Роберта Де Ниро в роли старого грешника, напоследок затеявшего замолить грехи. «Грешник» был изрядно пьян - и это при том, что в руках он держал початую бутылку «Зеленой марки».
        - Вот! - произнес «грешник». - У Люси взял… Выпьем за упокой души новопреставленного раба божьего Константина. По последней, а, Захар?
        - Давай, Олегыч. По последней… Дело у меня тут, кажется, нарисовалось…
        - Раб божий Константин? - переспросила Инга у «грешника», смотревшего на нее тяжелым пьяным взглядом. - Троцкий?..

* * *
        - Паскудный же вы народ, бабы! - покачал головой Артемьев. - Циничные существа…
        - Лучше перемотай все, что хочешь сейчас выдать на эту тему, - поморщилась Инга. - По делу есть что сказать?
        Она и пьяный опер сидели на стульях друг против друга, как шахматисты. Захар нависал над ними, устроившись на краешке стола.
        - По делу? - удивился Артемьев и нацелил на Ингу палец, будто собирался из него выстрелить. - А если по делу, то получается, ты просто хочешь найти свою машину, а не убийцу. И ни хера мне не нравится, что ты не знаешь, с кем работал Костас. Их сейчас брать всех надо, ведь кто-то из них и убил этого священника. Может, и тачка твоя всплывет. Поможешь следственным органам?
        - Я же сказала, ничего не знаю, - ответила Инга, ощущая вкус желчи во рту. - Костя не рассказывал…
        - А я тебе не верю, - безапелляционно сказал Артемьев. - Даже не пытайся мне это впарить…
        - Кто убил Костю, ты мне сказал. Бывший священник. Все понятно. А вот кто убил священника, мне неинтересно. Мне, ты точно заметил, надо вернуть чужую машину…
        - Да если бы не Захар, взял бы сейчас тебя и законопатил на трое суток. Без телефонных звонков.
        - Олегыч, не заводись, - поднял раскрытые ладони Захар. - Не знает она ничего. А если знает… Если знает, то не скажет…
        - Сейчас поссать схожу, а там посмотрим… - «грешник» с трудом поднялся со стула и, не глядя на Ингу, неверной походкой вышел из комнаты.
        Когда за ним закрылась дверь, Инга бросила взгляд на Захара:
        - Ощущение, что я теряю время с этим «синяком»…
        - У этого, как ты говоришь, «синяка» лучшая раскрываемость в городе. Он вроде мадридского «Реала» по раскрытию тяжких. Просто набрался, вот так себя и ведет. Да и машина твоя - не его профиль, если разобраться…
        - Не его профиль? Так зачем ты его мне подсунул?.. И насчет «Реала»… Я больше за «Барсу»…
        - Я в курсе про эту твою «Барсу»… Сказал же, что он дело ведет…
        Инга посмотрела на бутылку водки и две рюмки рядом с ноутбуком. Подняла взгляд на Захара. Тот смотрел на нее, не отрываясь.
        - Что-то он долго там… - произнесла девушка.
        В комнату ворвался шум пьяной вечеринки, потом стих, и она услышала от двери голос «грешника»:
        - Ну что? Собирайся, едем! Ребята только что звонили. Нашли твой драндулет!
        25. Том жертвует собой ради Бекки
        Оказывается, и так бывает. День святого Валентина был почти неделю назад, а Тим только сейчас получает подарок. И какой!.. Всамделишный!..
        У него в классе все словно с ума сошли с этим Днем влюбленных. Уже за полмесяца до праздника только и было разговоров, кто и кому будет дарить свою валентинку. Ромка Финн, решивший вдруг для себя, что до скончания веков любит Нину Васильеву, выклянчил деньги у родителей на открытку и лохматого плюшевого медведя. Медведь, по мнению Тима, был уродливым, но говорить об этом другу он не стал. Оставался шанс, что у Нины медведь пройдет по неясной для нее самой категории, которую лет через пять-семь она бы обозначила как «брутальный». Четырнадцатого февраля, прямо перед первым уроком Ромка, краснея как помидор, вручил подарок своей избраннице - невысокой улыбчивой девочке с веселыми глазами и короткими толстыми косичками. Та от неожиданности зарделась в ответ и потом весь день внимательно поглядывала на Ромку, словно что-то оценивая. А сделанную своими руками тряпичную валентинку она подарила спортсмену Коле Фетисову, с которым и отправилась гулять после уроков. Тиму пришлось утешать расстроенного друга: «Да брось ты! Дуры они все!»
        Сам он никому валентинок не дарил. Кому? Конечно, Тиму, как и многим его одноклассникам, нравилась Аня Баранова, первая красавица в классе, но он подозревал, что там и без него будет толпа восторженных поклонников. Кто в этой свите разглядит его, незаметку? Тут без шансов. Если только подарить девочке настоящий автомобиль. Только где взять на него деньги? И что с ним будет делать Аня, у которой, конечно же, еще нет прав? Подаренную Тимом машину (ну, можно же пофантазировать) сразу прихапает старший брат Ани, десятиклассник Егор, который однажды в столовке дал Ромке болезненного пенделя, сопроводив свой поступок весьма сомнительным объяснением: «Нечего тут крутиться под ногами». Наглый, будто купил всю школьную столовую.
        А тут… Юля. Она сразу ему понравилась. И она замечала его. И смеялась над его неуклюжими шутками. А потом разрешила себя поцеловать…
        Такой вот получился отложенный День святого Валентина.

* * *
        Похожий на Скутера Кир стоял у железной двери «Don’t Stop Bike» и курил, поглядывая на приближающуюся к нему парочку.
        - Юля Парк? И ее настоящий друг? Ну, снова привет, - усмехнулся он. - Прямо тыщу лет вас не видел, ребятишки. Какими судьбами на этот раз?
        - Кир, - посмотрела снизу вверх на него Юля, - нам с Тимоном переночевать негде. Можем мы на одну ночь остаться здесь, в «ящике»?
        - Негде переночевать? - переспросил Кир. - Эй, ты что, опять сбежала?
        - Нет, - мотнула головой девочка. - Тут другое…
        - Другое… - Кир затянулся сигаретой, словно ожидая объяснений, но девочка смотрела то на него, то на кирпичную стену, ничего при этом не говоря.
        - Юль, может, все-таки вернемся на лодку? - сбоку спросил Тим. - А то неудобно…
        Юля едва взглянула на него:
        - Тимон, ну ты совсем дурачок, что ли? На лодку…
        - А чего?.. - не понял мальчик.
        - Боженьки ты мои…
        - Да без проблем, - сказал Кир. - Мне не жалко. Ночуйте. Я договорюсь. Тут, правда, новая совладелица позвонила, вроде должна скоро заявиться. Инспекция у нее, что ли, или инвентаризация… Ну, я ее, если что, в «ящик» не пущу. Сидите только там тихо… А если все-таки застукают, скажем, что вы… Я не знаю… Каких-нибудь жучков-древоточцев вытравливаете. Или вроде того, да?.. Пойдем.
        Кир кинул в снег под ноги сигарету, затоптал ее, потянул на себя дверь за ручку и зашел в бар. На спине его куртки Тим прочитал надпись: «Royal Opera House Covent Garden». Интересно, откуда такая у Кира?
        - Слушай, Кир. А можно нам две водки с «рэд буллом»? - спросила Юля.
        Кир, не оборачиваясь, кивнул:
        - Конечно. Только сама, пожалуйста, мути.
        Пока Юля «мутила» - звякала бокалами, льдом, бутылкой «Столичной» и открывала банки с шипучим энергетиком, - Кир тут же занимался разбором груды каких-то документов.
        - Спасибо, - сказала ему девочка, ловко смешав два нехитрых коктейля. - Мы пошли?
        - Давайте, - кивнул Кир, не отрываясь от бумаг, как самый настоящий бухгалтер. - Только тихо там!
        - Спасибо, - неловко произнес Тим, подхватывая со стойки второй коктейль, на который ему указала Юля.
        Они прошли мимо стойки в сторону диджейского пульта и завернули за угол в коридор, который, не успев толком начаться, закончился тупиком-«аппендиксом» с несколькими дверями. На одной из них висела табличка «WC», на другой синим маркером кто-то вывел кривоватые буквы: «Staff Only» и улыбку в виде троекратных скобок. Еще одна дверь была вовсе без опознавательных знаков.
        «Ящик» прятался за дверью «Staff Only». Совсем крохотное, без окон, помещение метра два с половиной на три, освещенное лампой дневного света, изнутри действительно напоминало ящик. Стены небрежно, с щелями, были обиты неструганными досками, покрытыми не то темным лаком, не то морилкой. Пахло деревом и кожей. Обстановку «ящика» составляли включенный в розетку масляный обогреватель в углу, «икеевский» столик белого цвета и два не то полуразобранных, не то наполовину собранных велосипеда, прислоненных к дальней стене коричневого цвета. На ней розовой заплатой, как двухдневная царапина на загорелой коже, висел постер фильма «127 часов». Из всего спартанского интерьера вываливался стоящий напротив стены с наклеенным постером черный кожаный диван строгих геометрических форм.
        Юля сняла свой оранжевый пуховик и повесила его на руль одного из байков. Потом присела на диван, через трубочку отхлебнула водку с «рэд буллом» и приглашающе похлопала рукой рядом с собой.
        - Иди сюда, Тимон.
        Поставив свой бокал на столик, Тим устроил пальто на «рога» второго велосипеда. Подумал, что в «ящике» тепло и можно снять жаркую кофту с начесом, но почему-то постеснялся и только расстегнул на ней молнию.
        - Ты что там застрял? - спросила у него Юля.
        - Ага, я уже…
        Тим шагнул к дивану и аккуратно присел на него сантиметрах в пятидесяти от девочки. От все возрастающего чувства неловкости поерзал по черной коже дивана.
        - Как будто прямо из магазина, - не глядя на Юлю, сказал Тим про диван. - Совсем новый, что ли?
        - Почти угадал, из салона итальянской мебели, - хмыкнула Юля и сделала глоток. - Перед Новым годом раздобыли. Один мужик купил со скидкой, погрузил к себе на багажник на крышу машины и повез домой. Повез, да не довез. Зазевался и сбил одного нашего на веле. У того ничего страшного - ушибы, ссадины, но все это при свидетелях. Народ собрался, снимают на телефоны. Водитель перепугался, что придется отмечать Новый год в тюрьме, предложил Барсику деньги, только нала с собой почти не оказалось. А Барсик пошутил, что готов взять диваном. Водитель скинул диван на землю и уехал. Барсик поймал «газельку», затолкал ей в кузов диван вместе с байком и привез сюда. Теперь у него в «Don’t Stop Bike» неограниченный кредит, а у хозяев бара - кожаный диван из Милана. Правда, жестко круто?
        - Ну да, жестко круто! - подтвердил Тим и подумал вдруг, как это они собрались ночевать в «ящике» на одном узком диване.
        И зачем им вообще ночевать здесь?
        И тут Юля взяла его руку в свою, ледяную от стакана с коктейлем. Тим посмотрел на переплетенные пальцы их рук. Тонкие Юлины пальцы трогали его ладонь. Очень странно и очень… Тим поднес к губам коктейльную трубочку и потянул через нее холодную жидкость из бокала. Вкусно! И прикосновения к руке Юли - приятные, как… Как… Голова вдруг стала совершенно пустой. Тим сделал новый глоток и, набравшись смелости, посмотрел в глаза девочки.
        Зеленые-презеленые. Теплые, в отличие от рук. Насмешливые. И…
        - Дай сюда, - сказала Юля и, выдернув свою ладонь из его, взяла коктейль Тима.
        Повернувшись, она потянулась и поставила оба бокала на столик.
        - Для храбрости немного выпил - и хватит. А то ведь опять налакаешься…
        - Я?..
        Юля, снова взяв Тима за руки, приблизила свое лицо к его. Ее смеющиеся глаза были прямо перед ним. У Тима зашлось сердце.
        - Ну же… - прошептала девочка, и мальчик, чуть наклонив голову вбок, чтобы не стукнуться лбами, дотронулся вмиг пересохшими губами до ее губ.
        Они были мягкими и влажными. Через несколько длинных восхитительных секунд, хоть ему и не хотелось этого делать, Тим оторвался от губ девочки. Он едва дышал. Но Юля посмотрела на него и, покачав головой, уже сама прижалась к его губам. И это было уже совсем нереально. Как во сне. Тим ощутил, будто сквозь него хлынул теплый поток.
        - Никогда не целовался с девочкой, да? - прошептала Юля. - Совсем ведь не умеешь… Смотри, как надо… Приоткрой губы…
        Это было чудесно - прикосновение ее губ к его губам, ее запах, язык, так неожиданно и так негигиенично очутившийся у него во рту. Льющийся сквозь Тима поток становился сильнее и теплее. Задыхаясь и сходя с ума от подаренного ему волшебного поцелуя, Тим сам вдруг обнял Юлю за худые плечи и почувствовал под ладонями ее хрупкие, как у птицы, косточки. И их губы продолжали нежно касаться друг друга.
        А потом будто кончился прекрасный сон. Внезапно девочка отстранилась от него. Не желая верить происходящему, Тим потянулся к ней, но Юля легонько оттолкнула его и сказала:
        - Подожди, пожалуйста.
        И вдруг сняла через голову свою цветастую тунику с индейским черепом.
        Тогда Тим понял, что все страхи его жизни - ничто по сравнению с тем, что он испытал прямо сейчас. Впервые в жизни он смотрел (и наверняка - квадратными глазами) на грудь настоящей девочки (взрослые интернет-красотки, до которых Тим никогда особо не был охоч, - не в счет). Два полушария размером с половинку теннисного мяча (интересно, они еще вырастут и будут такими же большими, как у тех красоток?). Маленькие розовые соски. Подрагивающая кожа. Выступающие ключицы. Сердце Тима колотилось, как у воробья, пойманного кошкой. Жгучий вихрь мыслей в голове. Болезненное напряжение в джинсах.
        Юля прижалась к Тиму и снова поцеловала его. Потом взяла его руки и положила их на свои груди. Попросила:
        - Сожми.
        Он, целуя ее, нежно сжал эти теплые упругие полумячики. Космически приятные прикосновения, задевающие его естество, царапающие что-то глубоко внутри мальчика.
        Юля шумно задышала, прикрывая глаза. Тим сжал ее грудь снова. Ему захотелось что-то сказать девочке. Только что? Он не знал. «Кам он, бэби»? Вот еще глупости… «Я люблю тебя»? Но…
        - Молчи ты, ради бога… - с закрытыми глазами прошептала девочка и потянула мальчика на себя. - Иди ко мне…
        И стало горячо-горячо-горячо, будто его обожгло сбежавшим молоком.

* * *
        - Она не хотела тебя обидеть, - произнес Тим, с преувеличенным вниманием разглядывая Джеймса Франко с плаката «127 часов».
        После всего, что было, после спавшей с глаз пелены, после собственного фиаско, он поспешно натянул джинсы, непослушными пальцами застегнул их на «болты» и отвернулся, смущаясь встречаться взглядами с девочкой. Скорострел позорный, вот он кто…
        - Кто это «она»? - за его спиной спросила Юля.
        - Сталинграда.
        - А-а-а… - протянула Юля. - Да все нормально. Я сама же нарвалась. Вот и огребла…
        Тим повернулся и, кажется, покраснел, поймав Юлин взгляд.
        Юля, еще и не думавшая одеваться, лежала на миланском диване на животе, подставив кулаки согнутых в локтях рук под подбородок. Взгляд Тима прилип к ее глазам как муха к липучке. Юля по-дружески улыбнулась мальчику, поправила свои рассыпавшиеся волосы.
        - Хотя я все равно думаю, что права, - добавила она. - Ну, про победителей…
        - Не знаю, - протянул Тим и скользнул взглядом по обнаженной спине Юли к ее попе и ногам, выглядевшим совсем по-детски на фоне массивного, будто разожравшегося на фастфуде, дивана.
        - Куда смотришь?.. - усмехнулась девочка, вдруг садясь по-турецки.
        Подобрав ноги под себя и не пытаясь даже прикрыть груди, она снова убрала за ухо прядь волос. Улыбнулась Тиму не то чтобы по-дружески. Ромка Финн так ему не улыбался. У мальчика по спине пробежали мурашки. Его взгляд стал весить тонну. Тим с трудом сдерживался, чтобы не посмотреть вниз - туда, где у Юли темнели короткие волоски.
        - Может, ты и прав, - пожала плечами Юля. - А может, я просто злюсь.
        - Злишься? На кого?
        - На всех. На бабку эту умную… На тебя, потому что у тебя есть своя семья… На Сталинграду…
        - А на нее из-за чего? - удивился Тим.
        - Не из-за чего, - пожала плечами Юля. - Всегда хотела стать такой, как она, - и еще до того, как с ней познакомилась. А стала тем, кто я сейчас.
        Тим непонимающе посмотрел на девочку. Подумал и очень осторожно спросил:
        - А кто ты сейчас? Я что-то не очень понимаю…
        - Я смотрю, ты точно какой-то Иванушка-дурачок… Еще в детдоме, пока все девчонки учились трахаться, я пыталась научиться убивать людей канцелярскими принадлежностями, - Юля усмехнулась. - Мне очень нравился фильм «Леон» и героиня Натали Портман. Раз сто смотрела это кино. Жестко крутое. И я прямо видела себя такой девочкой-убийцей… Потому что многовато несправедливости было в детдоме и в моей жизни… Нет, конечно, кое-кому я разрешала себя трахать. Потому что жила в реальной жизни. Потом все равно пригодилось…
        - Это когда потом? - против своей воли спросил Тим.
        - Когда к Драгану попала, - пожала плечами Юля.
        - К Драгану? И что? - снова не понял Тим, вцепившись взглядом в черный синяк сверху ключицы Юли.
        Откуда он все-таки у нее?
        - Драган - педофил, Тимон, - отчетливо произнесла Юля и потянулась за своей туникой с черепом.
        Глядя, как вздрогнули ее груди, когда девочка задрала руки вверх, чтобы через голову надеть тунику, Тим спросил, шевеля непослушными губами:
        - Педофил? Это который с детьми… спит?
        - Это который детей трахает, - беспощадно ответила девочка, беря в руки голубые трусики и джинсы.
        - А… А зачем? - выдавил из себя Тим.
        - Я не знаю, - покачала головой Юля. - Отвернись, пожалуйста, я оденусь… Приятно ему, наверное. Может, еще что-то. Не знаю, - повторила она и нагнулась, натягивая ботинки из желтой кожи.
        - А… Он тебя заставил? - спросил мальчик. - Ну, это делать…
        - Нет, хрен бы он заставил, - нагнувшись, Юля возилась со шнурками ботинок. - Я же понимала, что это шанс. Единственный реальный шанс выбраться из той жизни, которой жила я. Что, ты думаешь, светит таким, как я, после детдома? Институт, а после него - работа в «Газпроме»? А Драган… Ну в общем-то он ведет себя благородно…
        - Благородно? - переспросил Тим, ощущая, как кто-то скребет его изнутри. - Этот синяк у тебя на шее - это он сделал?
        Юля не ответила. Она села на диван рядом с мальчиком. Протянула к нему руку и взяла его ладонь в свою, как делала совсем недавно, только теперь это вызвало у Тима совершенно другую реакцию.
        - Ты чего распсиховался, Тимон? - спросила девочка, внимательно вглядываясь в его лицо.
        - Характер у меня такой, - буркнул Тим и спросил: - Но ведь никто не знает? Да?
        - Все знают, - пожала плечами Юля. - Как тут спрячешь?
        - Все?.. - изумился Тим. - И что, Сталинграда тоже?.. И никто ничего не говорит? Ничего не делает?
        - Ну а что они должны делать? - усмехнулась Юля.
        - Я не знаю. Но это же неправильно, что вот так… - Тим замолчал, не находя слов. - Почему ты не прекратишь сама?
        - Прекращу - и что потом? - разозлилась Юля. - Снова на улицу? Да, Тим? Там полно таких, как Драган, и даже хуже. Лучше уж с Драганом, чем так… И это же не на всю жизнь. Я подрасту, ему надоест - и он меня отпустит, даст выходное пособие, с жильем поможет… Я говорю, что он ведет себя по-человечески…
        - А ты ему скажешь «спасибки»? - чувствуя подступающий к горлу ком, спросил Тим.
        - Не знаю. Может, и скажу. Он очень крутой человек, Тимон. Жестко крутой. И когда ты находишься рядом с таким человеком, ты сам становишься круче - это точно.
        - Это точно, - повторил за ней Тим. - Юля, только тебе это не нужно. Ты сама жестко крутая.
        - С чего ты так решил? - улыбнулась девочка.
        - Потому что я с тобой становлюсь круче, - ответил Тим и добавил: - И сильнее.
        Можно было больше не говорить. К чему все эти разговоры?
        Он знал, что надо делать.
        Сначала он крепко обнимет Юлю, поцелует ее и повторит, что они делали до этого разговора. И, может быть, у него получится все не так по-позорному быстро, как в первый раз.
        А потом… Что потом?..
        «Выпрямляйся, барабанщик! Встань и не гнись! Пришла пора!»
        Потом он убьет Драгана, вот что.
        26. Мертвый свинец
        Август, двадцать девять месяцев назад
        Кривая горячечная колея уводит их в глубь леса. Из колонок неожиданно заработавшего радио Макса и Солдаткина обливает белым шумом, похожим на издаваемый горящими деревьями треск. Солдаткин выплевывает изо рта нечленораздельное ругательство. Макс тянет руку, чтобы выключить магнитолу, но Солдаткин опережает его.
        - Забодало уже голову пилить! - рассерженно шипит он.
        А Макс снова думает о мертвеце, лежащем в багажнике черного «Субару-Аутбэк», который, переваливаясь с кочки на кочку, едет за ними следом.
        Пока «субарик» стоит на обочине, убийца, двоюродный брат Лазаря по прозвищу Левша, «ковбой-авиатор», переждав проехавший встречный автомобиль, помогает Максу и Солдаткину вытащить тело убитого им человека из салона и переложить в багажник. Потом он с невозмутимым видом возвращается за руль. Максу кажется, что при этом Левша играет роль Крутого Уокера. Или он просто убахан? Поэтому глаза и прячет?
        - Поехали? - не снимая «авиаторских» солнцезащитных очков, спрашивает он у своего кузена.
        Тот кивает на лес, откуда они только что выбрались:
        - Давай за нами.
        Подсвечивая себе фарами, они медленно продвигаются по дороге через задымленное пространство. В тишине вымершего леса слышен только натужный шум двигателей.
        - Бензина, кажись, все-таки маловато, - вдруг замечает Солдаткин. - На обратную дорогу, правда, должно хватить… - и выключает кондиционер.
        Макс вспоминает свое недавнее предложение заправиться на АЗС, но решает промолчать. Какой прок говорить об этом сейчас? Солдаткин только начнет собачиться. И так он весь на нервах. «А я?» - думает Макс и со странным удовлетворением обнаруживает, что нет, он не дергается. Он спокоен как танк. Даже скупость Солдаткина, не ставшего заливать «лишний» бензин, не раздражает. Будто холодные струи кондиционированного воздуха заморозили эмоции Макса, превратив его в ходячий манекен.
        Впереди из дымной мути вырастает опущенный красно-белый шлагбаум, перегораживающий дорогу. Выглядит он в этой тусклой глуши, насквозь пропитанной гарью, сюрреалистично. Словно это последнее, что осталось от человеческой цивилизации, сгоревшей в пламени Вселенского Пожара зороастрийцев из умолкнувшего радио. Солдаткин притормаживает и говорит Максу:
        - Монтировка в багажнике.
        Макс выходит, попадая из прохладного салона в сумеречный, как в деревенской бане, жар, смыкающийся вокруг машин. Ступая по придорожному черничнику и цепляясь штанами за ветки, он пробирается вдоль «форда» к багажнику и замечает, что за ним наблюдают. Светящийся похожими на огромные глаза фарами «субарик» и человек в шляпе и в «авиаторских» очках за рулем «японца». От их взглядов Максу становится не по себе. Он поспешно достает монтировку и возвращается к шлагбауму.
        Тут все точно так же, как и было. Ничего не изменилось с тех пор, когда они с Солдаткиным приезжали сюда на разведку. Хлипкий, заросший ржой замок, стягивающий дужкой звено тонкой цепи «от честных людей», и металлическое ушко, приваренное к концу стрелы шлагбаума. Макс примеряется, в два движения срывает замок. Потом поднимает шлагбаум и смотрит, как «форд» и «субарик» проезжают мимо него и останавливаются чуть дальше. Бросив красно-белую стрелу, тут же начавшую медленно опускаться, Макс догоняет замершие в ожидании машины, садится на свое место рядом с Солдаткиным, кидает монтировку под ноги. В пустой голове неожиданно возникает мысль о том, что ему все равно, кем был убитый на обочине спутник Левши. Ждет ли его кто-то дома? Не важно. Главное - ни о чем не думать и остаться спокойным в тот миг, когда это понадобится больше всего.
        - В нужный момент нельзя дергаться, - говорил ему Солдаткин несколько дней назад. - За себя я уверен, а вот ты сможешь, Макс?..
        Время, похоже, изменило свои свойства в этом, будто подгоревшем на гигантской сковородке, лесу. Стало медленным и тягучим, как горячая карамель. Запуталось между стволами деревьев, сбилось с дороги в дыму. Наконец четыре километра после шлагбаума заканчиваются вместе с лесом. Машины выбираются на край большой вырубки, где стоит поселок.
        Поселком, впрочем, это можно назвать с натяжкой.
        Около десятка недостроенных двухэтажных домов из газобетона. Степень готовности у всех домов разная. Некоторые здания выглядят так, словно в них уже можно жить, предварительно вставив окна и двери и сделав облицовку фасада. Другие - просто коробки без крыши. К ним тянутся прокопанные, кое-где уже обвалившиеся траншеи для подводки коммуникаций. Чуть в стороне затих, чего-то ожидая, неизвестный ржавый механизм.
        Недостроенный, брошенный строителями поселок нераскупленных таунхаусов. Что случилось с незадачливым застройщиком и с теми, кто успел купить это жилье?
        Место предложил Макс. Из всех троих оно было известно лишь ему одному.
        Он вспоминает, как год назад сюда приезжали (не теми лесными колеями, по которым добирались они с Солдаткиным и Левшой, а по другой, более благоустроенной дороге от Роуску) серьезные люди, готовые вложить свои деньги в таунхаусы. Они смотрели на стройку, слушали менеджеров по продажам или агентов по недвижимости, интересовались сроками окончания строительства и возможностью рассрочки. Менеджеры ездили клиентам по ушам, убалтывали, рассказывая про озеро в паре километров от поселка, про залив. Про то, что это место с историей. За историю отвечали находящиеся на опушке чуть в стороне живописные развалины финских ДОТов, почти век назад составлявших часть линии Маннергейма. Историческая преемственность позволяла покупателям считать, что они вкладывают деньги в свое будущее. Теперь их будущее превратилось в затянутый смогом Сайлент Хилл, заросший выгоревшей на солнце за эти адские недели травой.
        Было бы здорово, думает Макс, выходя из «форда», если бы все тут и вправду выгорело. Только не на солнце, а от лесного пожара. Правда, неизвестно, дойдет ли сюда огонь, поэтому они с Солдаткиным и остановились на краю поселка, чтобы не оставлять следов. На всякий случай.
        Левша объезжает их на своем «субарике» и тормозит возле фасада одного из домов. Хлопает дверью внедорожника и машет рукой, подзывая подельников. Не дожидаясь их, открывает багажник. Подошедшие Макс и Солдаткин смотрят на лежащий поверх «запаски» кусок местами продранного брезентового тента. На тенте лежит скрюченный мертвец. Тело изогнуто, будто сама смерть попыталась завязать его узлом. Из раны натекла кровь. Хорошо, думает Макс, что тело лежит на правом боку и ему не видно место, куда вошла пуля. Только окровавленная голова, разорванный безмолвным криком рот и открытый высохший глаз. Глаз похож на стекляшку, на осколок бутылки, ради шутки вставленный убитому между век. Не похоже, что еще час назад это был глаз живого человека. Что он мог прищуриться, заслезиться или заморгать, пытаясь вытолкать угодившую в него мошку или ресницу.
        - Давай! - говорит Солдаткин, без всяких раздумий хватая убитого за ноги.
        Макс берется за доставшиеся ему руки, и они с усилием вытаскивают труп из багажника. Макс снова не испытывает никаких эмоций. Как если они бы тащили свернутый ковер или столешницу от разобранного стола. Даже особой тяжести, если поделить ее на двоих, в этом мертвом человеке нет… Они переносят тело убитого на три метра от машины и укладывают в траву, больно колющую руки при касании.
        «Ковбой-авиатор» в это время ныряет в освободившийся багажник, отодвигает окровавленный брезент и запаску, освобождая доступ к тайнику. В его руках отвертка с ярко-желтой ребристой эргономичной рукояткой. Не снимая ни очков, ни ковбойской шляпы, Левша начинает откручивать саморезы - один, второй, третий… Подцепив концом отвертки пластиковую панель, снимает ее. Извлекает из тайника три завернутые в черный полиэтилен бруска - толстые, но вроде как не слишком тяжелые. Пухлые пачки денег.
        Все, что сейчас происходит и произойдет дальше, - только из-за них.
        Левша небрежным движением передает, почти кидает Максу бруски, и тот стоит, молча разглядывая их, пока не подходит Солдаткин с черной спортивной сумкой, до этого лежавшей на заднем сиденье «форда». На сумке полустертая надпись «Barracuda». Макс осторожно опускает в нее свое будущее, упакованное в черный полиэтилен. Думает, что есть, наверное, какой-то символизм в том, что его будущее затянуто в полиэтилен. Он совершенно его не видит, не представляет, чем займется, когда все закончится. Ясно только, что жизнь должна измениться. Но как? Когда он пытается думать об этом, в ватной голове начинают мигать разноцветные огоньки, словно включается самодельная цветомузыка. Так и сейчас.
        Макс держит в руках сумку, отданную ему Солдаткиным, и смотрит, как вооруженный отверткой Левша возится в салоне. Потом тот поворачивается к Максу, произносит:
        - Держи!
        Одну за другой передает Максу еще четыре пачки. Отдавая последнюю, лениво оглядывается и спрашивает:
        - А где Лазарь?
        - Отлить отошел, наверное, - внезапно онемевшими губами отвечает Макс, видя свое отражение в темных стеклах «авиаторских» очков.
        - Зассыха! - кривит губы в равнодушной усмешке Левша, поворачивается к Максу спиной и начинает вновь шуровать отверткой в недрах салона.
        Это последнее сказанное им слово.
        Он продолжает вскрывать третий тайник, когда Макс чувствует прикосновение к своему локтю. Бесшумно подошедший Солдаткин отодвигает его в сторону. Макс отступает влево и назад. У него перехватывает дыхание, когда он видит расположенные один над другим стволы обреза, нацеленные в спину Левше. Заранее спрятанное в недостроенном таунхаусе гладкоствольное охотничье ружье со спиленными стволами и прикладом, всего за вечер превращенное в орудие бандитского промысла. Патроны заряжены картечью - «шестеркой». Свинцовые, с добавлением мышьяка и сурьмы шарики диаметром чуть больше шести миллиметров, по словам Солдаткина, способны уложить кабана с расстояния в тридцать метров.
        Тридцати метров здесь нет. От силы полтора. И нет никаких шансов у Левши, когда он, держа в руках новые пачки денег, поворачивается к Максу и видит двоюродного брата с обрезом в руках. Лицо Левши внезапно теряет бесстрастность, а спрятанные за «авиаторскими» очками глаза наверняка вылезают из орбит. Он не успевает сказать ничего из того, что наверняка проносится в его мозгах, потому что грохочет гром. Из живота «ковбоя-авиатора» прямо через рубашку расцветает багровый цветок - с такой силой, что Левшу отбрасывает назад, в «субарик». Испуганной бабочкой взлетает и сразу валится на землю ковбойская шляпа. Со стуком падают на пол салона солнцезащитные «авиаторские» очки, открывая удивленное лицо, а потом Солдаткин стреляет во второй раз. Несущие смерть шарики свинца раздирают в кровавые ошметки пах Левши и заставляют снова вздрогнуть его тело. Из окон автомобиля сыплются разбитые стекла, зацепленные картечью. И все затихает. Только сквозь дым пожара пробиваются незнакомые запахи. Через секунду Макс понимает, что это пахнет сгоревшим порохом и развороченными внутренностями.
        Солдаткин движется, словно заводная игрушка, все быстрее и быстрее, пока не ослабла пружина и не кончился завод. Максу кажется, что он сам находится под водой, и движения его соответствующие. Солдаткин пытается всучить ему в деревянные руки разряженный обрез. Макс тупым бараном таращится на оружие, потом перехватывает сумку с деньгами в одну руку, обрез берет в другую. Лазарь бросается к только что убитому им человеку. Подхватывает выпавшие из рук Левши пачки денег, кидает Максу, но тот не успевает их поймать. Пачки падают ему под ноги.
        - Поднимай! - орет Солдаткин и лезет в салон прямо по окровавленному телу двоюродного брата.
        Макс наклоняется, ставит сумку «Barracuda» на траву и своими «подводными» движениями неловко подбирает пачки. Сначала одну, потом - другую. Полиэтилен, в которую завернута последняя пачка, в двух местах разодран. Макс смотрит на торчащие желтые купюры - это и в самом деле цвет его будущего? - и кидает пачку в сумку к остальным.
        - Бля, да очнись! - толкает Макса Солдаткин.
        Он только что выбрался из салона и, стоя перед Максом в испачканной кровью одежде, ссыпает в «денежную» сумку еще несколько пачек.
        - Все! - говорит он, подхватывает сумку и смотрит на товарища. - Уходим!
        Не дожидаясь реакции Макса, он быстрым шагом, едва не переходя на бег, шагает к их «форду». Макс смотрит ему в спину и говорит:
        - Я подумал… Давай сожжем тут все! Чтобы улик не было.
        - Хочешь - жги! - не оборачиваясь, говорит Солдаткин.
        Несколько тупых мгновений спустя Макс осознает, что у него нет ни спичек, ни зажигалки. Но он вспоминает сигарету в зубах у Левши, перед тем как тот застрелил своего спутника. Он приближается к «субарику». Стараясь не смотреть ни на превратившийся в кровавое месиво пах Левши, ни на его мертвое лицо с застывшим на нем выражением удивления, Макс трогает карманы его джинсов. Морщится от вони мочи и крови. Сквозь ткань нащупывает зажигалку, залезает в карман и вытаскивает ее на свет - зеленый кусок пластика. Все, что Макс делает дальше, он неоднократно видел в фильмах, но при этом у него нет уверенности, что это сработает. Он достает из багажника «аутбэка» грязную, в масляных пятнах тряпку, бывшую майку, сует в бензобак так, чтобы ее край торчал наружу, и поджигает. Неловко бежит вслед за Солдаткиным.
        Тот уже в машине. Пытается завести «форд».
        Пытается, потому что автомобиль не заводится.
        Солдаткин с обиженным лицом раз за разом поворачивает ключ зажигания, на что стартер под капотом сначала медленно прокручивается, а потом затихает. Ответом на последний поворот ключа становятся сухие щелчки. Не закрывая за собой дверь, Макс садится в салон, когда Солдаткин пытается включить фары. Фары не загораются.
        - Сука! - Солдаткин обеими руками ударяет по рулю. - Акум сдох! Нет, ну надо же!..
        Тихо, новогодние петарды хлопают громче, взрывается бензин в баке «субарика». Внедорожник охватывает апатичное пламя. Макс представляет, как горят русые волосы на голове Левши, и перестает смотреть в ту сторону. В зеркале заднего вида он замечает на сиденье за собой «денежную» сумку.
        Солдаткин выскакивает из машины и, подняв капот, будто прячется за ним.
        - Бля! Давно его надо было поменять! - доносится до Макса. - Все денег не было!..
        Это не денег не было, думает Макс, отрешенно продолжая разглядывать сумку «Barracuda» в зеркале. Просто жалел ты их, жмот сволочной!
        Он внезапно чувствует, как его до краев заполняет молчаливая ярость, заставляя заскрипеть стиснутыми зубами, давно требующими визита к стоматологу. Из-за жадности Солдаткина летит в тартарары их план. Сминается нарисованная картинка его будущего.
        Что им делать теперь, когда из-за жары или неисправности генератора аккумулятор превратился в пятнадцать килограммов мертвого свинца? Идти по лесу пешком? Макс перебирает ногами, будто примеривается к долгому переходу. Чувствует что-то подошвами, наклоняется и смотрит, что там.
        - Ты зачем машину сжег, урод? - вдруг подбегает к Максу Солдаткин. - Что мы теперь делать будем, а? Могли бы их аккумулятор переставить! Или «прикурить»! - он брызжет слюной в лицо Максу, отступая, когда тот вылезает из машины. - Думать надо было!
        Думать?
        Ярость выплескивается из Макса резким ударом правой. Его кулак попадает Солдаткину в челюсть, и от неожиданности тот валится навзничь.
        - Ах ты, сука! - кричит Солдаткин, поднимаясь и готовясь броситься на Макса, но у того уже в руках монтировка.
        Ее изогнутый и заостренный конец с противным хрустом встречается с головой Солдаткина и на пару мгновений застревает в теменной кости. Затем Солдаткин с тихим всхлипом, будто из него выпустили воздух, оседает на выгоревшую траву. Из раны раздавленными ягодами брусники брызжет кровь.
        Макс чувствует тяжесть монтировки в дрожащей руке.
        И в этот момент в горящем внедорожнике неожиданно взрывается что-то еще.
        27. Чаколи
        За окном - зима, ночь, ветер, снег, трихомудия.
        За спиной Матроскин, пристроившись на краешке коммунального кухонного стола, стучал по клавиатуре ноутбука, клацал тачпадом. Отражение в темном стекле почесало бородку и отвернулось.
        Угорь посмотрел на Матроскина, спросил:
        - Чай будешь?
        - Нет. Воды я и у Евдокии Дементьевны обпился. Вот молока бы.
        - Блин, я же сказал, что Катэ не купила молока.
        - А я видел, как она кефир из сумки выкладывала…
        - Слушай, Матрос, это ей на утро. Совесть имей…
        - Имею изо всех сил, - проговорил Матроскин и снова воткнулся в монитор.
        - Могу котовой жраки дать вместо молока. Не один ли тебе фиг, раз ты в прошлой жизни котом был?
        - Сам жри котову жраку… Воет как, да? - не отрывая взгляда от монитора, Матроскин кивнул в сторону окна.
        - В Страну Басков бы сейчас… - мечтательно произнес Угорь.
        Он вспомнил высокие волны прохладного Бискайского залива в последнем сентябре. Торчащего на вышке зазябшего бедолагу-спасателя, закутавшегося в непродуваемую ветровку. Белые океанские лайнеры вдалеке. Развалины форта на высоком обрывистом берегу. Оттуда либо спускаешься по каменным ступенькам к песчаному пляжу, либо лезешь вверх по тропинке мимо общественных тренажеров, мельницы и сосен к маяку и теннисным кортам. А после прогулки можно выпить местного вина чаколи или бренди с тапасами за стойкой бара…
        - Ты что там притих? Порнуху смотришь? - спросил Угорь, глянув на сосредоточенное лицо Матроса. - Или работаешь?
        - Дурак, что ли? Суббота же, выходной, - ухмыльнулся тот. - Какая работа?.. По архивам шарю, хочу нарыть про самолет, о котором бабка рассказывала. Тот, что над озером сбили. Или про сержанта Затонова.
        - Зачем?
        - Да просто, - пожал плечами Матроскин. - Интересно же. Люблю все, что связано с самолетами.
        - Стюардесс, например, - усмехнулся Угорь.
        - Все детство мечтал быть летчиком. Как-то в школе с друганом самолетиков бумажных понаделали, потом поджигали их и с балкона пускали. Вечером, в темноте - красота! Никакой пиротехники не надо! Круче всяких фейерверков!
        - А друг у тебя мечтал стать пожарником?
        - Тогда уж следаком… Знаешь, один самолетик упал на стоящий во дворе мотоцикл с коляской. Прожег брезент, которым хозяин накрыл коляску. Мотик чуть не сгорел. Хозяин потом бегал по квартирам, выспрашивал, кто поджег или, может, кто чего видел. И Жека, кореш мой, сначала обосрался, что нас вычислят, потом включил сыщика и ходил вместе с соседом по пацанам. Орал больше всех, алиби выспрашивал. Чуть усы, как у Пуаро, не отрастил. Так и отвертелись… - Матроскин заулыбался.
        В дверь позвонили. Один раз, потом сразу второй.
        - Ко мне, - недоуменно пожал плечами Угорь.
        - Ты если знал, что к тебе гости, чего не попросил их молока купить?
        - Да я что-то не понял, кого это несет. Может, шкет этот малолетний вернулся? Сколько времени?
        - Почти час ночи…
        - Сейчас посмотрим, - произнес Угорь, выходя в коридор. - Да иду!.. - с досадой сказал он, потому что в дверь позвонили во второй раз.
        За дверью стояла вечерняя посетительница - не по сезону одетая в кожу и драные джинсы блондинка с афрокосичками. Угорь отшатнулся.
        - Я, кроме папки, ничего не брал, я же сказал… - сдавленно пробормотал он.
        - Не брал, - согласно кивнула блондинка. - Я по другому делу. Войду?
        - Ну… Это… Да… Только я не знаю… - Угорь обернулся на дверь в свою комнату. - У меня там подруга со смены пришла. Устала. Сейчас спит.
        - На кухне поговорим, - сказала блондинка.
        - Тогда проходи, - чуть успокаиваясь, посторонился Угорь. - Дам вроде как вперед пропускают…
        - Мы не в театре, - хмыкнула блондинка. - Иди первый.
        Когда Сталинграда появилась на кухне следом за Угрем, лицо Матроса сделалось удивленным:
        - Ого!
        - Хотел, чтобы гости за молочком тебе сгоняли? - усмехнулся Угорь.
        Матроскин стрельнул в него глазами и поежился под пронзительным взглядом Сталинграды. Та прошла по кухне и встала спиной к окну, опершись о подоконник. Ее отражение в темном стекле замерло, словно затаилось перед прыжком. Угорь на всякий случай встал поближе к Матросу. Так ему казалось безопаснее. Несколько часов назад Сталинграда, когда он начал валять дурака, говоря, что не видел никакой папки, без всяких слов достала электрошокер. Этого оказалось достаточно, чтобы Угорь сразу «выключил мыло» и прекратил юлить.
        - Есть дело, - Сталинграда посмотрела ему прямо в глаза. - Нужны координаты того места, где ты увидел знак, как на своей татухе.
        - Двухпенисовый сперматозоид, что ли? - вспомнил Матрос и опустил взгляд на правую голень товарища, так и расхаживавшего по дому в шортах.
        - Координаты? - Угорь глянул на Матроса. - Где там это место, Андрюха?
        - Сейчас найдем, - с готовностью потянулся тот к тачпаду.
        - И кто-то из вас должен поехать со мной! - сказала Сталинграда.
        - Кто-то из нас… С тобой?.. - уставился на девушку Угорь. - Куда?
        - Эй! - подал голос Матроскин. - Игорян, я никуда не поеду!
        - На то место, где…
        - Где развалины эти? - изумился Угорь. - Так это же в лесу!
        - И что?
        - Зима ведь, а у меня и лыж нет… А зачем?
        - Возможно, физическая помощь нужна будет… И вообще, одной зимой по лесу лазить опасно. Лучше, чтобы рядом кто-то был для подстраховки…
        - Помощь? Физическая? А что делать?
        - Пока не знаю, - ответила Сталинграда. - Просто будем искать одну… вещь.
        - Искать? Как ключи в квартире? Под диван заглядывать? Там же снега по уши!
        - Я точно никуда не поеду! - объявил Матроскин. - Вот как хотите!.. Мне в танки-то стало лениво шпилить, а вы хотите в оффлайне по сугробам ползать. Еще чего! Хрен там!
        - Поэтому и жиртрест такой… - усмехнулась Сталинграда.
        - У меня кость широкая, - обиделся Матроскин.
        - Тогда ты, - посмотрела Сталинграда на Угря.
        - Не-а, - покачал головой тот. - Нет ни времени, ни желания… И не заставишь даже своим шокером…
        - А если я денег дам? - неожиданный вопрос Сталинграды прервал его возражения.
        - А сколько? - на всякий случай поинтересовался Угорь и, услышав цифру, прищурился и переспросил: - Сколько-сколько?.. Что это за вещь, что ты готова отвалить такие деньжищи?
        - Не важно, - пожала плечами Сталинграда.
        - Как не важно? - ответил Угорь. - Может, там под камнем труп лежит?
        - Труп лежит в другом месте, - ответила Сталинграда таким тоном, что стало непонятно, шутит она или нет.
        - Вот! Нашел это место, - сказал Матроскин. - Недалеко от трассы «Скандинавия», под Выборгом. Поселок какой-то.
        - Аванс заплатишь за помощь? - встрял Угорь, внимательно наблюдая за девушкой.
        - Сначала дело делаем, - покачала головой та. - Потом - оплата, вся сумма целиком. Не обсуждается.
        Она оторвалась от широкого подоконника и, подойдя к опасливо отодвинувшемуся от нее Матросу, заглянула в экран ноутбука. Внимательно посмотрела, словно запоминая.
        Угорь стоял рядом и думал о том, что ведь из такой поездки можно и не вернуться. Что-то здесь нечисто. Но деньги, которые она предложила… Снять сбережения, купить билеты и поехать зимовать в Страну Басков можно будет сразу после возвращения. И больше не видеть февраля, не чувствовать, как он давит. На коммунальной кухне пахнуло морским бризом, а за темным окном словно закричали чайки. И прохладная бутылка чаколи, на внутренних стенках которой висели пузырьки воздуха…
        - Почему не одеваешься? - вдруг услышал Угорь. - Собрался ехать в одних шортах?
        - В шортах? - округлил он глаза. - Я не понял, мы прямо сейчас едем?
        Сталинграда пожала плечами.
        - Время не ждет.
        - Так поздно же, - произнес Угорь, понимая, что ничто уже не поможет ему задержаться в тепле коммунальной квартиры хотя бы до утра.
        - Не поздно, а рано, - пожала плечами Сталинграда. - Кто рано встает, тому Бог подает.
        28. Серотонин и гребаные эндорфины
        - Зе дэй ис май энеми, зе найт май френд! - перекрикивает Жека айфон. - Зе дэй ис май энеми…
        Офигенная песня. И тачка офигенная. Породистая. Жека вдавливает педаль. Пришпоренный черный «яга», размашисто выпиливающий километры, рвет со светофора. Жека делает музыку громче. Жалко, не побомбить с колонок… Чуть притормозив, он сворачивает голову-крышку негазированному «архызу», купленному по дороге в замухрыжном круглосуточном. Делает глоток, морщится. Минералка теплая и оттого противная на вкус.
        Он почти на месте. Красные дворы, струпья на теле города. Рядом поджидают клиентов бомбилы. Мимо них Жека сворачивает с Лиговского в широкий проезд между двумя зданиями, одно из которых поймано в зеленую строительную сетку. Останавливается перед опущенным шлагбаумом, наудачу моргает фарами. Сбоку, из невидимой ему будки, выбирается охранник и, не подходя к «ягуару», что-то произносит. Жека не слышит, что он там говорит, - брошенный на соседнее кресло айфон рубится не по-детски.
        Интересно, как там интервью Анникки с экологическим бизнесменом? Когда Жека ей звонил, финка ответила, что еще не освободилась. Жека решил не думать о том, что говорил про своего босса и девушку теперь уже мертвый Вяткин. Может, ее тоже приковали наручниками? «Ноу, ол ис велл» (Нет, всё в порядке), - произнесла Анникки. Жека сказал, что едет в место под названием «Don’t Stop Bike», откуда и позвонит ей… На всякий случай он снова мигает охраннику фарами. Тот вдруг кивает, будто получает отзыв на пароль, и поднимает шлагбаум вверх. Смахнув «дворниками» прямо-таки новогодние снежинки, Жека проезжает во дворы, вдумчиво освещенные редкими фонарями. Из-за медленно падающего снега и наркотиков в крови все это кажется ему декорацией к сказкам Андерсена.
        Куда теперь? В стороне от «ягуара» обжимается парочка влюбленных в пуховиках и смешных шапках. Жека опускает стекло и спрашивает у них, где здесь «Don’t Stop Bike». Ему молча, не прерывая поцелуя, показывают направление. В одном месте «ягуар» буксует в раскатанной до ледяной корки колее. Приходится повыеживаться. Через пару минут Жека заезжает в угрюмый и совсем несказочного вида тупик. Свет здесь горит лишь над металлической дверью, рядом с которой как жертва БДСМ-игрищ, не хватает только кожаной маски, прикован велосипед.
        Жеке точно сюда?
        Он заглушает двигатель, выключает музыку на айфоне и выбирается на улицу. Делает несколько шагов к железной двери, когда та вдруг распахивается и навстречу Жеке выходит человек.
        Сердце Жеки начинает пропускать удар за ударом. Он внезапно ощущает себя тем, кто он есть на самом деле - под завязку накаченным спидами клоуном в вывернутой наизнанку куртке, в голландских джинсах, забрызганных мочой, и в носках, один из которых дырявый.
        Потому что человек, вышедший из «Don’t Stop Bike», - девушка.
        Сука…
        Настя.

* * *
        Натуральная сволочь этот Матрос. Друг называется. Намутить такую гадскую подставу… Ведь говорил ему Жека в «Долбанутых марсианах», что собирается внести Настин номер в черный список. Внес, вот она и не смогла дозвониться. А из всех Жекиных знакомых Настя знает одного Андрюху. И тот, рад стараться, вызвонил Жеку, сказал, что есть срочное дело, назначил встречу в этом то ли клубе, то ли баре. И он, как гончая под амфетаминами, рванул через полгорода…
        А она красивая. Выглядит совершенно… совершенно нецензурно. Без шапки, в темно-синей парке полярного пилота из того же амстердамского магазина на Лейдсестраат, что и джинсы, которые сейчас на нем. Парка мужская, но на Насте сидит, будто на нее и шили. Жека помнит, как они покупали ее за три дня до Рождества. Лукас не пошел с ними, остался в их квартирке позависать в покер-румах. Они отправились на прогулку вдвоем. Купив парку, запивали пивом стейки в аргентинском ресторанчике на Лэнж-Лейдсдварсстраат и смотрели в большие окна на туристов, понимая, что сами ни фига не туристы в жизни друг друга. Просто все запуталось…
        Ночь, снег, странная, совершенно негородская тишина.
        Девушка стоит, смотрит, как он приближается к ней. Улыбается. Лирические снежинки бесшумно оседают ей на плечи, на взъерошенные, темные, с красными «перьями» волосы.
        Свет вдруг становится ярче, будто внутри Насти зажгли лампу. Или она освещена амфовспышкой в Жекиных мозгах, пока он сам сгорает от любви и ненависти к ней? Как же эта ведьма тут очутилась?
        Все острее. Все больнее. Все ярче и ярче…
        Так ярко, что Настя прикрывает глаза ладонью. Жека оборачивается в поисках источника света.
        Фары. Шум двигателей. Два подъехавших темных автомобиля перекрывают выезд из тупика. Из них молча высаживаются люди. Все в черном. В руках - световые мечи. Прямо джедаи.

* * *
        Он подходит к Насте, а джедаи останавливаются возле «ягуара». Один из них несильно бьет по машине световым мечом. Оглянувшись на гулкий звук, Жека понимает, что это не меч, а бейсбольная бита со встроенным в нее фонарем.
        Ему все равно. «Не откликайся на „Эй, паря“. Будь глух и нем…»
        Он в полутора метрах от Насти. Свет фар, бьющих в Настино лицо, искажает его черты, стирает эмоции. Но Жека чувствует искрящее между ними электричество. Химия, которая вот-вот заставит их вцепиться друг в друга.
        - Привет, - говорит девушка своим обычным голосом.
        Жека сглатывает пересохшим, как пустыня, ртом и отвечает:
        - Привет. Давно не виделись.
        Настя смотрит на него (до конца ли он отмылся от засохшей крови в туалете «Макдональдса» на Стачек?) и спрашивает:
        - Как ты?
        Как он? Как каменная статуя на грани нервного срыва.
        Говорит первое, что приходит в голову:
        - Выпотрошенный весь. Без сердца. Больной.
        Настя делает к нему шаг, берет его руки в свои. У нее теплые пальцы. Жека чувствует, как трясутся все его поджилки. Он вспыхивает, подожженный ее взглядом.
        - У меня от тебя едет крыша, - шепчет Настя и смотрит мимо него.
        Один из джедаев, чтобы привлечь их внимание, разбивает битой заднее стекло «ягуара». Слева, над примятым крылом машины. Осколки сыплются внутрь. Жека вспоминает слова Сталинграды, что отвечает за машину головой. Всего лишь проблемой больше, думает он. И то, что джедаи, кажется, хотят переломать ему кости, пугает его - человека, с которого уже содрали кожу, - меньше всего.
        Хлопает дверь ближайшего из джедаевских автомобилей, «Ауди-А8», откуда выходит девушка в пятнистой рысьей шубе и сапогах вроде ковбойских. Она накидывает на голову капюшон. Джедаи расступаются. Двигаясь с грациозностью этой самой рыси, девушка проходит мимо покалеченного «ягуара» и останавливается на том месте, где Жека увидел Настю. Двое из джедаев, опустив биты, держатся по бокам от девушки как телохранители. Трое остальных, стерегущих тыл, выглядят застывшими терракотовыми воинами, готовыми ожить в любой момент.
        У девушки и у джедаев смуглые восточные лица, высокие скулы и раскосые глаза. Казахи, решает Жека и, помимо воли, широко улыбается, вспоминая, как звучит казахский язык. Пару раз, сидя в туалете, он пробовал читать вслух надписи по-казахски на баллончике с освежителем воздуха. Умора.
        - Кто это? - шепчет Настя, вставая сбоку от него.
        Жека не успевает ответить, потому что казашка спрашивает, глядя на Настю:
        - Это ты?
        Ее голос, без акцента, молодой и глубокий, но хрипловатый и оттого сексуальный, неуместно звучит в данной обстановке.
        - А кто вам нужен? - не понимая, что происходит, интересуется Настя.
        - Почему ты на ее автомобиле? - казашка переключает свое внимание на Жеку. - Тоже с ней работаешь? Вас же вроде как двое…
        - Нас двое и есть, - хмыкает Жека и считает, показывая на себя: - Один, - потом на Настю: - два… Погодите, сейчас еще раз пересчитаю…
        Казашка стремительной кошкой приближается к нему. Джедаи-охранники не отстают как приклеенные. Казашка яростно раздувает ноздри.
        - Дошутишься, что закопают прямо здесь, - говорит она.
        Жека моргает и думает, будь он сейчас трезвым, наверняка бы обделался от одного только вида расширенных зрачков казашки. Черные дыры, пробуравленные серьезной дозой священного кокаина. В ее состоянии недолго поддаться эмоциям и спустить своих псов-джедаев со светящимися битами. Но Жека как одеялом накрыт волной амфетамина и желания. Несется навстречу всем опасностям, стоя на крыле взлетающего самолета.
        Казашка втыкает свой бешеный взгляд в Настю. Жека замечает, что даже на высоких каблуках она на пару сантиметров ниже его подруги.
        - Срисовали с камер у «Барсуков» номера белого «ягуара» той, что была в инвалидной каталке. Пробили их, - объясняет казашка Насте. - А рядом засветился такой же «ягуар», только черный. Вот этот самый… Выяснили, кто на них ездит и что за репутация у этих подруг. Но недооценили их, - казашка говорит торопливо, будто куда-то опаздывает. - Ту, что ходить не может, так и не нашли. Только ее машину. На платной стоянке в Пулково. Удрала. Пара людей отца взяла в оборот ее напарницу. Ребята, жесткие и строгие, вцепились ей в загривок на Московском. Оба теперь в реанимации, врачи над ними с бубнами пляшут. Последняя зацепка - черный «ягуар». Нашли его на улицах. Отследили. Приехали. И кого я тут вижу?.. Ты - не она, ты не при делах. А вот что с ним? - казашка вновь поворачивается к Жеке.
        Они обе смотрят на него.
        - Ничего не понимаю, что за бред? - одними губами спрашивает у Жеки Настя.
        - Откуда у тебя эта машина? И где та сука с дредами? - одновременно с Настей задает ему вопрос казашка.
        Жека улыбается, словно Будда, медленно качает головой. Наверное, лучше всего послать джедаев и их рысью принцессу Лею на хер. Но он не успевает этого сделать. Не успевает ничего сделать, только упасть, когда один из джедаев резким колющим движением бьет его концом биты, как штыком, прямо в низ живота. Удар профессиональный. Хоть джедай не попадает, куда целил, Жеке все равно кажется, что у него внутри что-то порвалось или лопнуло. Вырвавшаяся из амфетаминовой блокады боль заставляет его забыть, что он может дышать. Задыхаясь и хрипя, Жека корчится в свежевыпавшем снегу под ногами казахов и Насти. На его глазах выступают слезы, и свет от фар рассыпается на радужные спектры.
        - Все равно придется сказать, - слышит он откуда-то сверху голос казашки и видит резко приближающийся к его лицу острый носок ковбойского сапога.
        Жека успевает зажмуриться и отвести голову, поэтому сапог попадает ему в плечо.
        - Зачем вы сами-то, Гулай Булкирбетовна? - с сильным акцентом говорит один из джедаев. - Мы здесь на что?..
        Обиделся, думает Жека и, опираясь на локти, пытается хотя бы сесть. Настя наклоняется к нему, но ее за руку перехватывает один из джедаев.
        - Подожди… - говорит казашка. - Так что, рассказываешь или нет? Та, с дредами, тебя попросила перегнать машину?.. Где она сама?..
        - Не знаю, - хрипит Жека, чувствуя, как подмокает задница, пока он сидит на снегу. - Кто «она»?
        Казашка смотрит, как он морщится, держась за живот.
        - Ладно. Забирайте его, кидайте в багажник. Разберемся!..
        Несколько рук хватают Жеку за плечи, поднимают, ставят на ноги. От всех движений комок боли в животе разваливается, расползается по телу, заглушая его любовные терзания. Ошарашенный происходящим, Жека моргает глазами. Казашка наблюдает за ним с непонятным ему удовлетворением.
        - Постойте!.. - произносит Настя.
        - Я угнал эту машину, - перебивая ее, говорит Жека.
        Наступает пауза. Казашка недоверчиво щурит взгляд.
        - Угнал? - переспрашивает она.
        - Да, - Жека чувствует, как его отпускают чужие руки, и делает усилие, чтобы удержаться на ногах. Оказывается, это сложно, когда боль заполняет каждую клеточку твоего тела. - Близко бы к ней не подошел, если бы знал…
        Внутри него боль продолжает раскручиваться спиралью. Жека испытывает потребность задрать куртку и худи и посмотреть, все ли там у него в порядке. Может, уже что-то почернело, чтобы назавтра отвалиться?
        - Он правду говорит? - спрашивает казашка у Насти.
        - Правду. Мы бы ее спрятали, тут есть для этого места, - с ходу врубается и подыгрывает девушка Жеке. - Пробили бы по базе хозяина. И договорились о выкупе.
        - О выкупе? Она бы вас настрогала на кусочки - вот и весь выкуп, - не разжимая губ, усмехается казашка и становится похожей на змею.
        Продолжая смотреть на Настю, она спрашивает у Жеки:
        - Откуда угнал?
        Жека молниеносно выдает:
        - От «О’Кея» на Маршала Жукова.
        - Ясно, - казашка раздумывает. - Это вариант. Парни, - резко поворачивается она к джедаям, - забираем «ягуар». Сами позвоним, сами попросим выкуп, сами встретим…
        - С этим что, Гулай Булкирбетовна? - кивает на Жеку один из джедаев.
        Казашка пожимает плечами.
        - В багажник бросьте, с собой заберем. Пригодится еще.
        Жеку грубо хватают за плечи. Всего несколько часов назад он готов был прокатиться в багажнике автомобиля, но не теперь. Дрыгая ногами, Жека пытается вырваться, но держат его крепко.
        - Ключи, - говорит ему джедай.
        - Стойте! - вдруг произносит Настя. - Да стойте же!.. Гулай Булкирбетовна, послушайте!..
        По знаку казашки все, даже Жека, безуспешно пытающийся вырваться, замирают. Казашка смотрит на Настю.
        - Оставьте его, пожалуйста, - говорит Настя. - Зачем он вам? Мы же не при делах. Если что, никуда не денемся. Всегда сможете нас тут, - она машет рукой на железную дверь у себя за спиной, - найти. Да мы вам и не понадобимся. Для чего?
        Холодный и безучастный взгляд скользит по Жеке.
        - Ты кто ему? - спрашивает казашка у Насти.
        - Я люблю его, - отвечает девушка. - Он - мои печаль и радость. И я хочу, чтобы у него все было хорошо.
        В костер внутри Жеки подливают горючего. Оно вспыхивает неприкрытой яростью, и Жека чувствует, как у него подскакивает температура. Ему хочется рассказать их с Настей лав-стори этой казашке. Ну и ладно, что она ударила его. Зато она тоже на стимуляторах, поэтому легко сможет понять…
        Казашка вдруг спрашивает у Насти, и в ее голосе звучит недоумение:
        - Что ты в нем нашла?
        Жеке становится интересно, что ответит Настя. Хорошо бы она сказала, что у него член с хобот слона. Чтобы все эти джедаи со своими светящимися палками засохли саксаулами.
        - Просто не могу без него, - говорит Настя. - Если забираете его, то и меня берите вместе с ним.
        - Сука любовь, да? - вскидывает брови казашка. - Ты романтик? Только за романтику надо платить, сама знаешь…
        - Я заплачу, - говорит Настя. - Сколько?
        Казашка оценивающе смотрит на девушку и кивает в сторону машин, на которых приехали она и джедаи.
        - Садись, сейчас все порешаем… Ты тут оставайся! - говорит она Жеке. - Ключи от «яги» у него заберите! - напоминает она джедаям.
        Она возвращается к своей машине. Настя, обернувшись на Жеку, идет следом за казашкой.
        - Сюда, - говорит та.
        Один из очнувшихся терракотовых воинов распахивает перед казашкой дверь. Та забирается в автомобиль, дверь за ней захлопывают. Настя обходит «ауди», усаживается с другой стороны.
        Жека находит в кармане джинсов ключи от чужого «ягуара», за который он отвечает головой, и опускает их в протянутую смуглую ладонь. Джедай отходит к «ягуару», разглядывает выбитое им самим стекло. Двое из терракотовой троицы подходят к нему. Все вместе они начинают обсуждать, как быть с травмой, нанесенной автомобилю. Звучит это так, будто они и вправду читают написанное на баллончике с освежителем воздуха.
        Под суровым взглядом еще одного джедая Жека пятится назад. Джедай не идет за ним, просто смотрит. Отступив на десяток шагов, Жека утыкается спиной в кирпичную стену и, привалившись к ней, садится на корточки. Нужно хоть что-то, чем можно заглушить раздирающую его живот боль. Прямо на глазах у присматривающего за ним джедая Жека достает и юзает с пальца порцию. Потом сцепляет руки перед собой в замок и смотрит на лениво падающий снег, нянча чуть притупившуюся боль внутри.
        Он не замечает, сколько проходит времени, когда вдруг обнаруживает, что «ягуар» и оба «ауди» задним ходом выруливают из тупика. Вместо казахского джедая за ним наблюдает Настя. Жека поднимается ей навстречу. Внутренности реагируют потускневшей, как бывшая в долгом обращении монета, болью. Он морщится, но с такой уже можно жить.
        - Всё в порядке? - спрашивает Жека, потому что выражение, застывшее на лице девушки, ему совсем не нравится. - О чем ты с ней договорилась? И за сколько?
        - Недешево, так скажем. Потому что дешево - это все, что можно уладить с помощью денег. Но не всегда это получается, да? Во всяком случае, счастье нельзя купить.
        - Можно, - пожимает плечами Жека. - А уж если не получилось, всегда найдется отличная замена этому счастью - какое-нибудь другое.
        - Что случилось с Питером, пока меня тут не было? Почему теперь здесь все ходят обдолбанные? Будто сам город торчит на дури…
        - Про всех не знаю, а я… Я подсел на тебя…
        Что за пургу он несет? Но Настя смотрит на него, несколько секунд молчит и говорит:
        - Я тоже… - и сразу, без переходов: - Кто эта тварь? С какой, на хрен, планеты прилетела?.. Смотри…
        Она распахивает парку, под которой рубашка, расстегнутая на три верхние пуговицы. Дрожащими пальцами девушка отгибает воротник, и Жека видит справа под выступающей ключицей отвратительного вида свежий засос, напоминающий начинающуюся гангрену.
        - То, чем я заплатила, - поясняет Настя. - Эта сука же абсолютно ненормальная…
        Ничего не понимая, Жека запахивает на ней парку, обнимает. С него самого содрали кожу. Он чувствует на своей щеке ее дыхание и влагу. Чувствует, как ему в затылок медленно и соблазнительно вкручивается болт похоти.
        - Тихо-тихо, - гладит он девушку по волосам, пытаясь успокоить. - Пожалуйста, не плачь… Что она с тобой сделала?
        - А что я сделала с тобой?.. - шепчет Настя. - Мне даже не хватает мужества вспомнить, что тогда было в Роттердаме…
        - Да брось, - отвечает ей Жека. - Всего лишь мозги мне оттрахала…
        Он чувствует, как она улыбается у него на груди. Поднимает ее лицо к своему. Смотрит в ее глаза-хрусталь. Находит сухие прохладные губы и целует их.
        Не сразу, но она отвечает ему.

* * *
        В «Don’t Stop Bike» Жека разглядывает висящую на стене черно-белую фотографию Ленина-велосипедиста с горным байком, потом присаживается за стойку и изучает неоконченную партию на шахматной доске, пока Настя улаживает срочные вопросы с чуваком с кислотно-ньюэйджевой внешностью, не то управляющим, не то барменом.
        - Спасибо, Кир, - слышит Жека голос девушки. - Можешь идти, я сама тут все закрою.
        - Лады, - отвечает Кир, потом, помолчав, говорит: - Извини, что сразу тебе не сказал. У нас тут сегодня ребята остались переночевать в «стафф онли». Они свои, просто им некуда было пойти. Не гони их, хорошо? Если что, под мою ответственность.
        - Договорились… В «стафф онли»? У нас тут есть спальные места?
        - У нас тут всё есть, - ухмыляется Кир. - Кроме кофе.
        - А чай?
        Кир показывает Насте чайник в самом углу стойки и уходит, махнув рукой Жеке. Настя запирает за ним тяжелую дверь и возвращается. Гасит весь свет, кроме двух маленьких ламп, подсвечивающих бутылки на полках.
        - Я не очень-то понял, - говорит Жека. - Ты работаешь тут?
        - Можно и так сказать, - пожимает плечами Настя. - Выкупила у хозяев половину доли на те самые деньги, буду теперь совладельцем и исполнительным директором. Думаем к весне, когда народ на велы присядет, сделать перезагрузку…
        - Офигеть… Слушай, - говорит Жека, - давай лучше устроим перезагрузку прямо сейчас.
        - То есть?
        - Все обнулим и начнем заново, - произносит он.
        Настя улыбается:
        - Будто мы на первом свидании?
        Жека берет ее за руку.
        - Лучше на втором. Или когда там отношения дорастают до секса?
        И они взрываются.

* * *
        «Влажный блеск наших глаз…» Откуда это?
        Он пьет Настю и никак не может напиться. Трогает ладонью ее лицо, чувствуя прикосновение к гладкой коже. Расстегивает до конца ее рубашку. Ему кажется, что даже их ресницы дрожат в такт. Ее глаза прячутся в переплетении теней, но Жека видит, как она улыбается. Все это странно, словно чувствовать уют в кабине реактивного истребителя, пикирующего над горным хребтом.
        Они возятся на барной стойке, будто пытаются ее сломать своим весом. Теплое дерево жалобно скрипит под их полуобнаженными телами, когда Жека входит в девушку. Как обычно с Настей, ему горячо и узко. Ее пальцы сжимают его плечи, притягивая к себе. И у него мурашки от ее стонов и прикосновений. Она что-то говорит жарким шепотом. Он хватает ее за загривок, за волосы оттягивает назад, чтобы увидеть ее лицо. Они встречаются взглядами, на секунду замирают. Жеку будто расстреливают пулями. Он обхватывает ладонями спину Насти. Та начинает громко кричать, насаживаясь на него. Со стойки падают свечи и шахматные фигуры. Настя стремительно кончает, потом целует, прикусывая ему и себе губы, и начинает скользить на нем снова. В общем, все как обычно. Эта девушка - «The Prodigy» секса.
        Одежда, что они успели наспех стянуть друг с друга, лежит на соседнем стуле и на полу - тающие в темноте трехмерные модели неисследованных материков. Там же, на полу, на этих материках остаются все Жекины мысли и непроизнесенные слова.
        Как и раньше, они творят историю. Потом наступает мимолетная вселенная гармонии. Жека обнимает девушку и говорит:
        - Трахаешься, как суккуб.
        - Просто ты спидами обсажен, - отвечает Настя, и они смеются.
        И вдруг слышат из темноты шепот девочки-подростка:
        - Теперь понял, как это делают взрослые?.. Тренируйся - и когда-нибудь у тебя получится…

* * *
        Они с Настей сидят за стойкой друг против друга, Жека - со стороны бармена. Сбоку от девушки устроились запалившие их подростки из «стаф онли». Подростки - это сильно сказано. Тимофею-Тиму, как кажется Жеке, нет и четырнадцати. Юля вроде бы чуть старше, но у этих женщин никогда не поймешь, сколько им лет.
        Жека смотрит, как они втроем с Настей «изучают ихтиологию» на роллах, заказанных в суши-баре «Господи и суси» на Невском. Бокс с заказом привез низкорослый улыбчивый курьер, похожий не то на якудза, не то на недавних казахских джедаев. Тим, которого пришлось учить есть палочками, впервые пробует маринованный имбирь, васаби и роллы «унаги хару маки». Но обалдевший вид у него не только от вкусов японской кухни. Жека готов в этом поклясться.
        Еду запивают чаем лапсанг сушонг, который в Китае сушат, сжигая под ним сосновые дрова. Чай воняет жжеными покрышками, горелой проводкой или советской лыжной мазью - на выбор. Наливают его, за неимением такого количества кружек, в квадратные бокалы для виски.
        Жека не ест, амфетамин напрочь угробил его аппетит, а про лапсанг сушонг говорит:
        - Лучше перейти сразу к алкоголю, раз уж такой выдался вечерок.
        Но и спиртное, стоящее в бутылках на полках за его спиной, не прельщает Жеку. Ему хорошо и без него. Будто тело, начиненное высвобожденным наркотиком серотонином и добытыми с помощью оргазма эндорфинами, плавает в теплой ванне размером с океан. Что-то в облике Тима и Юли убеждает Жеку в том, что у них тоже не обошлось без секса. Причем, судя по рассеянному взгляду и глупому выражению на лице Тима, в «стаф онли» он лишился девственности. Научился пользоваться еще одной палочкой.
        По Настиному лицу блуждает тусклая улыбка. Поставив локти на стойку, она аккуратно отправляет в рот кусочки суши, время от времени кидая на Жеку взгляды. Она - все те же «The Prodigy», только взрывная агрессия «Smack My Bitch Up» сменилась качающими битами «Diesel Power». Почти незаметно постукивая пальцами в такт играющим в его голове битам, Жека смотрит на девушку и думает, есть ли хоть немного правды в том, что было полчаса назад? Или то, что он сейчас чувствует, - всего лишь действие амфетаминов? Ему хочется верить, что все по-настоящему… Жека встречается взглядом с улыбающейся Настей и понимает, что ему не нравятся эти мысли. То, как они превращаются в один сплошной ком, из которого потом ничего не выцарапать. В какой-то момент Жека вдруг ощущает чье-то присутствие. Этот кто-то забрался внутрь него и, затаившись в области грудной клетки, наблюдает за всем происходящим с подначивающей ухмылкой. Ну-ну, посмотрим, что пойдет дальше, говорит он Жеке. Когда закончится твой трип. Сам знаешь, что почувствуешь к ней на трезвую голову. Этот нашептывающий голос внутри не для слабонервных. Жеке
становится стрёмно.
        С этим надо что-то делать, думает он.
        Больше сладкого наркоза…
        Он встает и идет в туалет. Достает из бокового кармана джинсов сверток из плотной бумаги, разворачивает. Слизистая носа сожжена, поэтому разнюхиваться он больше не собирается. Намочив слюной указательный палец, Жека макает его в остатки порошка. Сует в рот, облизывает, ждет. Сглатывает образовавшуюся горечь. Смотрит на свое отражение в несвежем зеркале и - вперед! - возвращается к остальным.
        Остальные уже покончили с суши. Настя с Юлей разговаривают. О чем, Жека не слушает. Не важно. Главное, подружились. Он вспоминает сцену, разыгравшуюся тут, когда они заметили неумышленных вуайеристов.
        Случилось так, что засевшие в «стаф онли» подростки захотели в туалет. Выйдя из комнаты, они услышали звуки их с Настей секса, на секундочку заглянули из любопытства и в итоге наблюдали минут пять, шепотом обсуждая увиденное, пока Жека с Настей их не обнаружили. Теперь Жека смотрит на задумчиво сидящего над остывшим чаем Тима. У того вид человека, обдумывающего убийство. Досталось парню в тот момент. «Да какого хера? Кто вас звал? - спросила тогда Настя. - Валите к себе!» Она стояла перед подростками босиком. Воспламеняющая взглядом непристойность - с обнаженной грудью (лифчик задран кверху), в трусиках, сдвинутых набок, и с лицом, на котором бушует ураган. И куда было смотреть напуганному Тиму? Когда подростки ретировались в панике, Настя повернулась к Жеке, и они громко рассмеялись. Потом оделись. Настя сказала, что хочет есть. Кухни в «Don’t Stop Bike» не было, но в углу над стойкой висело несколько флаеров заведений общепита с доставкой еды. Настя предложила «узникам» из «стаф онли» присоединиться. Вдвоем с Юлей они выбрали флаер «Господи и суси».
        Словно струя ледяной воды вливается в теплую ванну, где в невесомости болтается Жекина оболочка. У него сводит сразу обе ноги. Жека вдруг вспоминает про свой брошенный у гаражей «опель». Про то, что сам находится в розыске. Странно, оказывается, что произошло это днем. Чего только не было после этого. «Спрятаться от копов, пересидеть какое-то время», - думает Жека и оглядывается по сторонам. Словно пытается найти угол, где можно отсидеться. Но «Don’t Stop Bike» не подходит для этих целей никак. Оптимальный вариант - какое-то жилье или дача за городом. Жалко, дедовскую дачу в Солнечном продали. Или сделаться чехом, вроде Насти. Каким-нибудь Иржи Шейбой. По поддельным документам умотать в Европу, в ту же Финляндию. Ищи-свищи его. Только денег нет… Настя, Юля и Тим смотрят на Жеку. Замечая это, он вдруг осознает, что думает вслух.
        - Можешь в моей студии на Крестовском пожить, - через паузу, не глядя на него, предлагает Настя.
        Там, где на стене висит то огромное пророческое фото с ней и двумя членами? И почему Настя прячет глаза? Она приехала сюда с Лукасом? Лучше и не спрашивать, с нее же станется…
        Мурашки мечутся по его щекам и шее. Забираются в самый мозг. Эскадрон Жекиных мыслей - ни решеток ему, ни преград - аллюром летит куда-то вдаль, пока их на полном ходу вдруг не осаживает Тим. Жека слушает его сначала невнимательно, потом недоверчиво.
        Тим сбивчиво рассказывает мутную и непонятную историю. Татуировки. Слова, расслышанные в предсмертных хрипах. Знаки, нарисованные на старых развалинах. Заныканные деньги… «Остров сокровищ». Не хватает только карты с крестиком, моряка на одной ноге и попугая, хрипло кричащего: «Пиастры! Пиастры!»
        - Много денег? - спрашивает Жека.
        Тим пожимает плечами. Он не знает. Точно не сто рублей. Жека думает, что это все хорошо хотя бы как повод свалить из города, где его ищут.
        - А само место? Знаешь, где оно?
        Мальчик смотрит на Жеку. Уверенно кивает и говорит:
        - Я несколько раз бывал рядом. Правда, летом… И еще нужна машина. У тебя есть?
        Жека снова ловит на себе Настин взгляд. Вспоминает о брошенном у гаражей «опеле». Пожалуй, раздобыть машину - не проблема. Ночь с субботы на воскресенье, на улицах полно «бомбил». Он так и объясняет Тиму. Настя через стойку вдруг берет его за руку и произносит:
        - Пойдем-ка.
        Они на улице. Пока они зависали в «Don’t Stop Bike», снег усилился. Это уже похоже на метель.
        - Остановись, пожалуйста, - говорит Настя снегу.
        Она смотрит на Жеку, и он неожиданно понимает, что это «остановись» сказано не снегу, а ему. Его разбирает смех. Девушка продолжает что-то говорить. Он не слышит, потому что не может прекратить смеяться. Захлебывается смехом. Выплевывает его. Мороз обжигает легкие.
        Какая у него роль в этом «Острове сокровищ»? Раздобыть шхуну, чтобы отправиться на поиски клада? Орудовать лопатой? Вырезать из Библии «черную метку»?
        Вместе со смехом возникает странное, невыносимое ощущение, что у него чешутся зубы. Жека сжимает их, проводит по ним прикушенным (и не больно ведь) языком изнутри. Потом, приоткрыв рот, несколько раз - с наружной стороны. Приятно. Раздобыть электрическую зубную щетку - вот был бы кайф. Не в том смысле, что вставить ее куда-нибудь себе, а…
        - Слушай, заканчивай, - просит Настя. - Хорошо?
        - Заканчивать с чем? - спрашивает Жека, переминаясь с ноги на ногу, потому что так ему гораздо удобнее, чем просто стоять.
        Языком он продолжает скрести по зубам. Перед глазами метет пурга из черных точек.
        - С шустрым, - отвечает Настя. - Я же вижу. Заправляешься снова и снова. С таким марафоном ты через пару часов начнешь читать заклинания и колдовать.
        - Да не, - улыбаясь, качает головой Жека. - Просто не каждый день находишь сумку с ништяками…
        - Тебе сняться надо… - произносит Настя, подходит к металлической двери в бар, стучит в нее ногой.
        Дверь открывается. На пороге появляется мальчик.
        - Тим, - говорит ему Настя, - сбегай в аптеку, пожалуйста. Найдешь тут где-нибудь рядом, на Лиговском. Возьми у них что-нибудь успокоительное.
        - И зубную щетку, электрическую, - добавляет Жека.
        - Не слушай его. Щетку не надо.
        - Хорошо, - кивает Тим. - Сейчас, только пальто надену.
        Не закрывая дверь, он исчезает за ней.
        - Я люблю тебя, - говорит Жека, глядя на Настю.
        Он верит в то, что говорит. Она кивает. Наверное, тоже верит, потому что ее лицо в буквальном смысле начинает сиять. Или это какой-то новый источник света?
        Из бара выходит Юля, застегивающая молнию на своей оранжевой куртке.
        - Я с Тимом схожу, - сообщает она.
        Тим (Жека и не замечает, как он появился на улице) спрашивает:
        - А это кто?
        В тупик, заливая замкнутое пространство слепящим ксеноновым светом, впихивается громоздкий автомобиль размера XXXL, не меньше. Выросшие тени Жеки, Насти и Тима ползут по кирпичной стене, вытягиваются, меняют форму и ломаются, словно тот, кто в машине, наводит на стоящих в тупике порчу. Хлопья враз обезумевшего снега мечутся перед лицом потревоженными мотыльками, запертыми в шкафу. Яркий свет раздирает Жекины расширенные зрачки.
        Прищурившись, он разглядывает машину. Похоже, «Шевроле-Тахо».
        «Тахо» останавливается. Ксеноновые фары плавно гаснут, и на несколько мгновений, пока он не проморгался, Жека слепнет. Сквозь цветные круги в глазах он различает двоих, вышедших из машины.
        Одна из них - Анникки в своем дафлкоте в крупную синюю клетку. Его спутника Жека не знает. Выглядит он как робот по добыче полезных ископаемых на морском дне, которого какой-то упоротый маг превратил в человека с южными корнями. Смуглый, как итальянец, с темными глазами, он выглядит надежным и многофункциональным. Жека внезапно начинает понимать, что это - тот самый бизнесмен, на встречу с которым он провожал финскую подругу.
        Нашли его. Он же сказал, что едет в «Don’t Stop Bike». Только почему между бизнесменом и Анникки расстояние, стирающее всякое личное пространство? И выражение на ее лице почти как у Тима - смесь эмоций, возникающих при попадании в кровь гребаных эндорфинов, и вины. И удивления, когда она видит Настю.
        Жека улыбается во весь рот. Как так получается, что здесь, у дверей небольшого бара для велосипедистов, собирается шестеро человек, у которых недавно был кукен-квакен? Общество анонимных… Кого?..
        - Драган? - в свою очередь изумляется Юля.
        «Краулинг» машет девочке рукой, в которой зажата тлеющая сигарета.
        Жека вдруг думает, что Юля напугана.
        Как и Анникки.
        - Драган, - произносит вдруг откуда-то сбоку Тим. - То, что ищет для тебя Сталинграда, - я знаю, где это. Только надо спешить.
        29. Дзэн и искусство ухода за автомобилем
        Инга смотрит на часы и видит, что уже почти три утра. Часы - советские, с надписями «Амфибия» и «Водонепроницаемые 200 м» на циферблате, на широком кожаном ремешке, истертом до того, что невозможно разобрать его первоначальный цвет, - висят на руке Де Ниро. Опер выпивает за один глоток половину кофе и опускает крохотную чашку на стойку. Поворачивает голову и смотрит на Ингу вроде как протрезвевшим взглядом.
        - Заплатишь? - спрашивает он.
        Инга удивленно хмыкает, но кивает.
        - Финансы поют романсы, - без всякого смущения поясняет опер бармену.
        Инга почему-то думает, что ему не впервой оправдываться в собственной неплатежеспособности.
        Артемьев за второй глоток приканчивает кофе, потом рукой с часами проводит по серебристой щетине на щеках и подбородке. Словно проверяет, не пора ли ему побриться.
        - Война началась, что ли? - спрашивает он сам себя и качает головой.
        Инга уже знает, что угнанный у нее «BMW» найден в заброшенном трамвайном парке на Юго-Западе. Рядом с «BMW» - четыре трупа с огнестрельными ранениями. Полицию вызвал чудом уцелевший сторож. Пока там работает дежурная опергруппа, но всем ясно, что это преступление связано с двойным убийством в гараже. Не завтра, так послезавтра все трупы оптом достанутся Артемьеву. Но это завтра. Или послезавтра. А сейчас можно отсидеться, выпить еще водки, чтобы на утро проснуться с головной болью. А можно поехать в трамвайный парк и помочь в поиске убийц по горячим следам, что и собирается сделать Артемьев. «Или путаться под ногами», - думает Инга, разглядывая ветхозаветный профиль спутника.
        Они ждут зятя Артемьева в баре «Dead Editors».
        Артемьев вместе со всем своим большим семейством живет где-то рядом, на Фонтанке. У зятя есть автомобиль, на котором он может отвезти их с Ингой на Юго-Запад. Прямо из «Копов» Артемьев звонит родственнику, будит его посреди ночи и, коротко объяснив ситуацию, говорит, чтобы собирался. Видимо, приученный не перечить тестю зять соглашается. Говорит, что будет минут через двадцать.
        Встречное предложение Инги взять такси «грешник» в исполнении Де Ниро отметает с ходу:
        - Лучше своим ходом. А пока подождем.
        Но Инга не хочет ждать в «Копах». Ни в зале, где стоит дым коромыслом. Ни тем более в подсобке Захара, где на нее наваливаются воспоминания об их совместном походе на концерт «Dale Cooper Quartet», как это было и чем все закончилось. К ее удивлению, Артемьев соглашается перебраться в другое место, где потише и можно выпить кофе, чтобы попытаться протрезветь. Или он просто хочет успеть выкурить сигарету между двумя заведениями. Они выходят на зимнюю улицу. С люминесцентного неба осыпается снег. В витринах на Захарьевской сплошная темень, всё, кроме «Копов», закрыто.
        Звонит зять Артемьева и говорит, что машина не заводится.
        - Ну и что ты предлагаешь, пешком мне идти? - спрашивает у него опер и завершает вызов. Он говорит Инге: - Чего в нем Нинка, дочка, нашла, не понимаю. Вялый как беженец. Все в компьютере сидит… Сейчас заведется и подъедет… Пойдем пока, прогуляемся. Может, кафе какое и вправду найдется…
        Инга думает, что правильно сделала вечером, надев в клуб джинсы и ботинки на толстой подошве, а не платье и сапоги на высоком каблуке, как Лерка. Далеко бы она сейчас уковыляла по морозу и по обледеневшему тротуару.
        Единственный плюс от этой полуночной прогулки в том, что с каждым шагом она все дальше и дальше от Захара. Сто лет бы еще его не видеть. Это хоть как-то примиряет Ингу с холодом и пьяным спутником. Хорошо, не пристает. Артемьев, будто прочитав мысли девушки, разражается монологом, смысл которого, что «за пятьдесят три года процесс ебли давно осточертел». Вот и славненько, решает Инга. Но ситуация все равно удивительная, и Инга старается отнестись к ней философски.
        В итоге они умудряются догулять до Жуковского и сесть в «Редакторах». Основная часть субботнего контингента схлынула, и весь вечер отлетавший торпедами персонал нехотя улыбается новым посетителям. Бородато-усатый бармен варит две чашки эспрессо. Пока он возится с кофемашиной, Инга разглядывает принт у него на спине - две большие перекрещенные спички, пылающие как факелы. Поставив перед ней с Артемьевым кофе, бармен отходит в сторону и осторожно изучает их. Инга будто видит себя со стороны. Парочка они, что ни говори, странная. Красивая, но почти безобразно, с точки зрения простого обывателя, постриженная девушка в норке и видавший лучшие времена пьяный дядечка в линялом, как из «секонда», анораке. Дуют кофе, уткнувшись в чашки. Почти не разговаривают. Расплачивается девушка.
        - Все хотел спросить, - произносит вдруг Артемьев, обращаясь к Инге: - У твоего парикмахера прямо в процессе поломалась машинка для стрижки волос?
        Инга отвечает, как он, наверное, не ждет:
        - А ты смешной. Честно.
        «Грешник» умолкает. Проходит еще четверть часа, прежде чем у него звонит телефон.
        - Да?.. Хорошо, сейчас, - опер убирает трубку в карман и говорит Инге: - Подъехал.

* * *
        Артемьевский зять, какой-то совершенно бесплотный очкарик, высадил их возле составленных в кучу автомобилей, некоторые из них подсвечивали темноту собственными фарами. В лучах фар косо летел усилившийся снег, то и дело мелькали силуэты людей.
        - Обратно такси заказывайте, - проговорил зять на прощание и, дождавшись, пока Инга выберется с заднего сиденья, с металлическим скрежетом стал разворачиваться на «логане».
        - Обратно метро будет работать, тупила горемычный, - пробормотал Артемьев, наблюдая за маневром. - Ушатал свой «лохан», а кредит за него еще год выплачивать…
        Он сделал Инге знак следовать за ним и двинулся на свет, пробивающийся поверх бетонного забора. Проходя мимо выводка автомобилей, два из которых - кареты скорой помощи.
        - Стой! Сюда нельзя! - шагнул наперерез Артемьеву кто-то в форме, но его остановили окликом сзади:
        - Свои! Пропусти!
        За забором, из распахнутых ворот низкорослого ангара в снежную тьму бил свет, и на секунду Инге показалось, что она по узкой темной улочке вышла к краю центральной площади Старого города где-нибудь в Таллине, где по периметру стоят подсвеченные дворцы, а в центре - рождественская елка. Но минуту спустя, в здании, оказавшемся чем-то вроде трамвайного депо, это ощущение пропало. Ему на смену пришло понимание, что Инга внутри абсолютно другой жизни. Жизни, которую она, любительница путешествий и танцев, знала лишь понаслышке и по телевизионной картинке, транслируемой по НТВ. А другие люди живут этой жизнью, знают ее со всех сторон, она для них - рутина и обыденность.
        Прямо сейчас эти люди что-то фотографировали, осматривали и обыскивали убитых, обводили трупы мелом. Другие, похожие на первых, но в одежде, приближенной к медицинской униформе, деловито упаковывали тела в черные мешки, перекладывали их на носилки и уносили.
        - Следов и улик - выбирай на вкус, - вместо приветствия сказал подошедший к ним коллега Артемьева.
        В рыжей дубленке с грязно-белыми отворотами и в «рибоках», сравнительно молодой, он при этом выглядел сильно потрепанным, будто служба в полиции забирала год жизни за два. Когда он приблизился ближе и невзначай дыхнул на Ингу перегаром, та поняла главную причину нетоварного вида опера.
        - Подарочек нам к Двадцать третьему февраля, да, Олегыч? - спросил опер у старшего товарища.
        - А что ты хотел, Леня? Чтобы они рядом со жмурами оставили тебе дезодорант или гель для душа?
        - Да хотя бы бутылку клюквенной «Финляндии», - ухмыльнулся Леня.
        - Ты и без того хороший, какая тебе клюквенная?
        - Так выходные. Не дадут, злодеи, отдохнуть по-человечески… Да ты и сам-то, Олегыч…
        - Это тебя в отделе научили старперов критиковать?.. Ладно, что тут нарисовалось?
        - Четыре «единички». Огнестрелы. У двоих - оружие, автоматы. Бандосы. Похоже на разборку. Умерли сразу, без церемоний, как жаб колесом раздавило… Девушка, что с вами? Собираетесь проблеваться? Только, пожалуйста, не на эти трупы…

* * *
        Инга успела выскочить на улицу, где ее шумно вывернуло наизнанку. Согнувшись пополам в своем норковом полушубке, она стояла на трясущихся ногах, чувствуя запах собственной рвоты. Что она там сегодня ела? Яичница с гренками и два яблока дома, морковный торт в «Кофе Хаус», пока ждала Лерку, мороженое в «Гильотине». Девчоночье питание, несуразное и нездоровое. «Завтра наварю куриного бульона», - подумала Инга и почувствовала, как вроде бы только что опустошенный желудок вновь сжался в спазмах. Второй раз ее вывернуло чистой желчью, оставившей едкую горечь во рту. Девушка выпрямилась, поискала в сумочке упаковку бумажных платков, развернула один, промокнула слезящиеся глаза, вытерла губы. Фу… Интересно, тушь не потекла?
        Казалось, что вернуться обратно в депо, где мерзко пахнет человеческими кровью и испражнениями, выше ее сил, но Инга должна была это сделать. Собрать волю в кулак, забыть про желудок и войти, чтобы все узнать… Краем глаза, пока ее внимание было отвлечено жуткими манипуляциями над телами погибших, Инга увидела угнанный у нее кабриолет. Тускло поблескивая, как подарок под таллинской новогодней елкой, он стоял в глубине депо, ближе к полуразобранному трамваю. Нереальный в этой обстановке - ярко-красный тюльпан, вдруг выросший на стройплощадке. Когда можно будет забрать машину? И вообще, отдадут ли ее копы по генеральной доверенности? Или придется привозить сюда Зарайского? Или не сюда, а на какую-нибудь стоянку для улик? Вряд ли тогда получится все сделать так, чтобы не дошло да Абы… Ладно, нечего готовиться к тому, что еще не произошло. Будем думать об этом, когда придет время. А пока… Живи прямо сейчас.
        Пропустив двоих с носилками, на которых лежал черный мешок, содержимое которого еще вчера дышало, разговаривало и имело какие-то планы на будущее, Инга вошла внутрь.
        - С возвращением, - улыбнулся ей Леня и, повернувшись обратно к Артемьеву, прочитал из раскрытого блокнота: - Вяткин Иван Валерьевич, Филатов Артем Юрьевич. Это автоматчики. Третий, который жиртрест, - Крекин Владимир Парисович. У всех троих нашли права, сейчас пробиваем по базам, - молодой коллега Артемьева опустил блокнот. - Четвертый без документов. Знаем только, что чебурек…
        Сознание Инги внезапно заскользило мимо разговора оперов, задевая его лишь по касательной. На подкашивающихся ногах девушка обогнула Артемьева и Леню.
        - …А как твой Пушкин?
        - Какой Пушкин? - не сразу понял коллегу Артемьев. - А, этот… Который тачку свою у гаражей бросил? Онегин Евгений Васильевич? Подали в розыск. Пока дома не появлялся.
        - Как думаешь, он при делах?
        - Был бы не при делах, чего сбегать ему? Ладно, придумаем, за что арестовать, когда возьмем…
        Постепенно Инга перестала слышать их диалог. Ее голова наполнилась музыкой. Французские музыканты «Dale Cooper Quartet and The Dictaphones». Дарк-джаз. Нуар, неоновые витрины, тоска и понимание того, что хэппи-энда не произойдет.
        Хэппи-энда не будет…
        Она оказалась в трех метрах от кабриолета. Ее взгляд скользил по обтекаемому кузову машины. Начищенный, как в автосалоне, он призывно блестел. Откуда-то из глубин памяти или из космоса в голове девушки возникли имена Джулианы Блази и Нади Арноут. Женщин, придумавших дизайн автомобиля, собранного педантичными немцами на заводе в Регенсбурге. Теперь пули доработали этот, казалось бы, безупречный дизайн. И сколько из трехсот шести лошадей погибло, когда пара пуль, пробив переднее крыло, замесила баварский шестицилиндровый двигатель?
        Главное, что теперь делать Инге? Что скажет Аба Арнольдович? Что надо было лучше следить за машиной?
        Дарк-джазмены в ее голове разошлись на полную катушку. Саксофон, мягкие ударные и дождливые сэмплы. Блики, играющие на капоте «BMW». Почти незаметная царапина на хромированной ручке двери. Снег, забивший протектор летних покрышек. Логотип - пропеллер в голубом небе. Дыры от пуль, расползшиеся по кузову замысловатой инфекцией…
        - Инга, - услышала вдруг она голос Артемьева. - Ты жива? Полчаса стоишь тут, медитируешь… Ну да, досталось твоей машинке, так что ж теперь? Страховка на что?
        Она вздрогнула, переступила на затекших ногах. Взглянула на опера и произнесла, с трудом шевеля замерзшими губами:
        - Это не моя машина.
        - Хорошо, не твоя, - соглашаясь, кивнул Артемьев, и сказал без предысторий: - Нужна помощь.
        Инга недоуменно сощурилась:
        - Помощь?
        - Да. Услуга за услугу. У тебя же есть права?.. Леня мне тачку свою дает. В одно место надо съездить, кое-что проверить. А тут все бухие, кто не занят. Воскресенье, «гайцы» на охоту вышли. Садиться пьяным за руль - не вариант, даже с корочками. Зятя, говно это, больше трогать не хочется. Развоняется до лета. Только ты и остаешься. Отвезешь меня…
        Девушка подумала, что ей совсем не хочется везти куда-то пьяного опера. Сказать ему, что все его россказни не прокатят, потому что она тоже пила вечером?
        Инга представила, как будет добираться домой: одна, разбитая, наедине со своими мыслями. Подавленная случившимся с Костей. Тем, как поступил Павел. И тем, во что превратился кабриолет. И дома что потом делать? Ложиться спать?..
        Инга посмотрела в глаза Артемьеву. Честно подумала, что, наверное, промилле после «московского мула» уже разошлись. Сказала:
        - Поехали.
        Оставалось только надеяться, что когда-нибудь эта ночь закончится.
        30. Призрачные пулеметчики
        Август, двадцать девять месяцев назад
        Вечерняя летняя луна, досрочно выкатившаяся на запеленутое в серый дым небо, просвечивает багровым. Как комета из финской сказки про муми-троллей. Словно кровь, брызнувшая из проломленного черепа Солдаткина, запачкала блюдце луны. Или это отблески ржавого агонизирующего заката, которому пики темных елей пропороли брюшину?
        Сочащаяся сквозь дым от пожаров сукровица клюквенного оттенка превращает пейзаж в инопланетный. Макс, во всяком случае, чувствует себя космонавтом, которому предстоит делать первые шаги по поверхности незнакомого мира, до которого он летел много-много лет.
        Ярость и гнев схлынули, оставив одну только давящую как гидравлический пресс усталость. Ноги как ватные. Макс без сил опускается на траву в паре метров от мертвого Солдаткина и брошенной монтировки. Он совсем не хотел этого. Макс видит, как по залитому кровью лицу мертвеца неспешно разгуливает крупная муха. Она путешествует по щеке Солдаткина и, замерев на несколько мгновений, словно раздумывая, надо ли ей это, переползает через верхнюю губу, исчезая в приоткрытом рте. Где-то внутри Макса начинает толкаться тошнота. Спина покрывается липким потом. От греха подальше он отворачивается.
        Он пытается осознать все произошедшие события, но в его голове, как в детской погремушке, бьется горошина одинокой мысли. Оказывается, это не так и сложно - убить человека. Что бы там ни говорил Солдаткин, требовавший себе за убийство Левши три четверти призового фонда. А тут… Надо только размахнуться, предварительно сжав в руке что-нибудь тяжелое. Почти как прихлопнуть комара. Или эту самую муху. Все очень просто. Поднял руку и… Макс понимает, что совсем не время думать об этом. Что надо прекратить. Собраться с силами и что-то сделать. Но мысль будто заперлась в его голове и никуда не хочет уходить. Макс прячет лицо в ладонях, закрывает глаза. Все просто. Один, хрустящий как горсть чипсов, удар тяжелым предметом в темя, и человек перестает дышать…
        Может быть, если врезать монтировкой самому себе прямо в лоб, это закончится?
        Что теперь делать ему - преступнику, сидящему рядом с трупом убитого им человека? Достать из кармана телефон и вызвать полицию?.. Вот интересно, ему сразу поверят, что он убил Солдаткина? И что только одного его? Или захотят провести, как это показывают в телепередачах, следственный эксперимент?.. Что скажут, узнав обо всем, родители? Бабушка? Тим?..
        Взгляд Макса вдруг останавливается на лежащей на заднем сиденье «форда» сумке «Barracuda». Неожиданно в голове проявляется другая мысль. Потом еще одна, потом еще и еще… Их целый поток, и текут они в совершенно другом направлении.
        Для чего он все это сделал? Только для того, чтобы принести горе своим близким? Нет, конечно. Чтобы помочь им. Помочь… Значит, надо вставать, вешать сумку с деньгами через плечо и брать ноги в руки, пока его никто тут не увидел. Пытаться воплотить в жизнь задуманный план. Только теперь придется это делать одному, без Солдаткина.
        К уже привычному запаху гари примешивается резкая вонь горелой резины. Макс, щурясь, смотрит на огонь, лениво перекинувшийся на траву возле взорвавшегося «аутбэка». Над горящей травой дрожит и плавится воздух. Макс думает, что, если место преступления выгорит дотла, ему это будет только на руку.
        Он пристально, словно молящийся язычник, вглядывается в луну-клюкву и поднимается на ноги. Мысленно прокручивает в голове весь путь, который он проделал, чтобы оказаться здесь, возле заброшенного поселка. Километры кочковатой лесной дороги, потом - еще больше километров по асфальту до «Скандинавии». Там поймает попутку. Далеко, но дойти пешком до трассы - не проблема. Если выйти прямо сейчас, из леса можно выбраться до темноты.
        Сумка. Макс снова изучает лежащую в автомобиле сумку. Мало того что она будет ему мешать и замедлит скорость, с ней могут возникнуть проблемы. Причем когда совсем не ждешь. Как случилось с разряженным аккумулятором «форда». Скажем, остановится, заинтересовавшись ее содержимым, проезжающий мимо случайный патруль. Или еще что… Макс думает, что хорошо бы спрятать сумку, переждать бурю, а потом вернуться за ней. Все равно, в ближайшее время он не сможет воспользоваться тем, что в ней.
        Идея нравится Максу все больше и больше. Спрятать сумку и валить отсюда. Только куда спрятать?
        Макс оглядывается вокруг. «Аутбэк», охваченный пламенем. Недостроенные таунхаусы. Устоят ли они, если тут начнется Вселенский Пожар? Макс вспоминает, что один его приятель, работающий на стройке, рассказывал, что газобетон не горит. Получается, что это надежное укрытие от огня. А вот от людей? Найдется ли в недостроенных домах укромное место, чтобы устроить схрон? Макс сомневается. Он не доверяет таунхаусам. Если найдут трупы, дома обязательно осмотрят. Развернувшись к ним спиной, он смотрит на развалины стоящего на опушке ДОТа.
        Не такие уж это и развалины, думает он, разглядывая укрепление, когда-то построенное финскими саперами. Поросшие травой, оплывшие от времени темно-серые железобетонные блоки внушают Максу чувство абсолютной уверенности. Уверенности в том, что они выстоят, если сюда все-таки докатится волна лесного пожара. Макс пытается представить, как там - внутри ДОТа. И вдруг понимает, что, наверное, внутри него темно.
        То, что ему надо.
        Он решительно подходит к «форду» и забирает с заднего сиденья сумку с деньгами. Она не тяжелая. Скорее, увесистая. Макс старается не думать о том, что деньги, лежащие в этой поддельной сумке «Barracuda», отобрали жизни трех человек.
        На полдороге к ДОТу он оглядывается, внезапно ощущая на себе чей-то взгляд. Его кожа покрывается ледяными мурашками. Замерев на несколько мгновений, Макс пытается что-то высмотреть, но почти сразу понимает, что смотреть ему в спину тут некому. Разве только таунхаусы обиженно таращатся на него глазницами пустых окон. И Всевидящее Око кровавой луны над ними. Но никого живого, кроме него самого, здесь нет.
        Стебли прибитой жарой к земле пересушенной травы с шелестом проминаются, ломаются под его ногами, когда Макс приближается к ДОТу. Его крыша вспухла от давнего взрыва, над ней торчит скрюченная ржавая трубка наблюдательного перископа. Макс останавливается и смотрит в зрачок темного отверстия посреди блоков. Ему снова становится не по себе. Отсюда, через эту амбразуру, много лет назад очередями бил вражеский пулемет. Макс пытается представить себе, как это - встать в полный рост и идти в атаку на выкашивающее людей скорострельное орудие смерти. Ему жутко даже сейчас, много лет спустя. Это абсолютно иррациональный страх. Как будто в разбитом капонире засели призраки финских пулеметчиков и держат его на прицеле, ждут, когда он подойдет ближе. Чтобы уж наверняка… Не отрывая взгляда от амбразуры, Макс делает еще несколько шагов и едва не натыкается на растущий из земли проржавевший штырь крепления для проволочного заграждения.
        Подойдя к ДОТу, Макс видит на железной окантовке пулеметной амбразуры и узкой щели для ведения огня из ручного оружия следы от пуль, похожие на африканские племенные шрамы. Наверняка эту стрельбу вел советский снайпер. Кончиками пальцев Макс трогает шероховатое железо, чувствует на нем вмятины. Потом обходит укрепление и сбоку на блоках, из которых сложен ДОТ, видит короткую полустершуюся надпись. С трудом, но ее можно разобрать. Две буквы и цифра, нанесенные белой краской по трафарету: «Le3». Каждый элемент надписи размером с ладонь. Рядом - размашисто нарисован белый символ. На фоне серого бетона - яркий, как свет приближающихся ночных фар.
        Кривоватый замкнутый круг, из которого выходят две параллельные стрелы.
        Макс помнит, как узнал значение этого символа от приехавшего к Лодочникам вместе с Тимом Ромахи-Росомахи. Тот рассказывал про секретный хобо-код американских странствующих рабочих времен Великой депрессии. Потомок наскальной живописи пещерных людей. Прадедушка граффити Бэнкси. Многие из хобо были неграмотны, поэтому для выживания пользовались придуманным алфавитом, символы которого были своего рода тэгами: «Есть возможность подзаработать», «Готовься защищаться», «Еда за работу»… Макс думает о том, кто первым изобрел этот примитивный язык? Как ему пришло это в голову?
        Знак на боковой стене ДОТа означает «Срочно делай ноги». Прошлым летом его брат с приятелем постарались. Как в воду глядели. Максу надо срочно делать ноги.
        Он огибает стену укрепленной огневой точки. Одинаковые знаки «Срочно делай ноги» покрывают ее всю - как щетина подбородок.
        В двух метрах от входа в ДОТ - уползающая в лес траншея, присыпанная самим временем. В стене капонира - еще одна узкая щель для того, чтобы можно было изнутри прикрыть вход огнем. Кусок рельса, усиливающий бетон, наполовину вырван из раскрошившегося блока взрывом, который повредил крышу. Рельс заклинил тяжелую металлическую дверь в приоткрытом положении. ДОТ будто заманивает Макса в свое темное нутро, из которого даже в этот аномально жаркий август веет влагой. Как из погреба, думает Макс и вспоминает муху, заползшую в приоткрытый рот мертвого Солдаткина. Что там скрывается в темноте? Он протискивается мимо двери, за которой видит несколько приунывших папоротников и заросшие травой ступени лестницы. Аккуратно, шаг за шагом, Макс спускается вниз. Бетон смыкается над его головой темнотой и страхами, в основе которых лежит клаустрофобия. Воздух внутри спертый. Пахнет сырой землей. Могилой. Спустившись на несколько ступеней вниз, Макс останавливается в каком-то тамбуре, не решаясь двигаться дальше. И дело даже не в пулеметчиках-призраках и не в каких-нибудь здоровых, как из «Приключений Буратино»
пауках, рассевшихся по углам. Он боится оступиться в темноте, разбить голову о провисшие трубы довоенной системы вентиляции или напороться на арматуру.
        Внезапно Макс вспоминает про фонарик на мобильнике, достает из кармана старенький телефон, включает на нем фонарь и оглядывается вокруг. Он стоит на пороге маленького помещения. Стена с узким проходом, завалившиеся двухъярусные нары, осыпавшаяся кирпичная печь, которой солдаты отапливали ДОТ. За проходом, если судить по брызгам льющегося оттуда мутного света, - пулеметный каземат с амбразурами. Макс решает туда не ходить. Он приближается к наполовину обвалившейся печи, наклоняется и трогает кирпичи. Место кажется ему подходящим. Макс укладывает телефон на переплетение погнутых уголков, из которых сделаны нары. Луч фонарика утыкается в стену за печью. Пачкая руки в густой кирпичной пыли, Макс один за одним вынимает с полтора десятка кирпичей, укладывает в образовавшуюся нишу сумку «Barracuda», приминает ее руками и снова закладывает кирпичами. Верхние накидывает в беспорядке.
        Некоторое время потом он стоит и оценивающе смотрит, заметно ли, что кирпичи совсем недавно тревожили. Незаметно. «Да и кто сюда полезет?» - спрашивает у себя Макс, пожимая плечами. Подсвечивая дорогу фонариком, он медленно выбирается из подземелья ДОТа. Что, интересно, стало с его гарнизоном? Впрочем, сейчас уже не осталось в живых никого - ни тех, кто защищал ДОТ, ни тех, кто атаковал.
        Наверху - жара и запах гари, особенно заметный теперь, после пребывания под землей. Или это признак приближающегося лесного пожара? Последняя мысль совсем не нравится Максу. Пока он прятал сумку, подкрались сизые сумерки. Будто Макс смотрит на происходящее глазами больного глаукомой. Побронзовевшая луна не то приблизилась к земле, не то просто чего-то обожралась, и ее раздуло. Макс оглядывается на приоткрытую дверь в капонир и перепрыгивает через заросший окоп. Выходит из-за ДОТа, смотрит на горящую возле «аутбэка» траву и думает, что скоро тут заполыхает до небес.
        Вдоль окопа он направляется в сторону леса. До ближайших елей не больше десятка метров.
        В сухом, без подлеска, лесу еще темнее. Макс, пытаясь немного срезать расстояние, движется параллельно дороге, которая идет чуть правее и в этом месте, как он помнит, делает крюк. В стороне он видит еще один ДОТ. В отличие от Le3, он в плачевном состоянии. Просто поросшая деревьями груда покореженного взрывами железобетона. По диагонали от ДОТа - надолбы противотанкового заграждения. В кольцах стелящегося вдоль земли дыма они похожи на погибельный сад камней, устроенный тут самой смертью. Макс перебирается еще через один давний окоп, на дне которого растет семейство уродливых грибов на тонких ножках, и меняет направление своего движения.
        Он приближается к дороге, а за его спиной над деревьями набирает злую силу закутанная в дым луна.
        31. Ром, свиная грудинка и яичница
        - Человек я простой. Ром, свиная грудинка и яичница - вот и все, что мне нужно.
        Ответом ему послужило гробовое молчание. То ли девушка-оператор не читала в детстве «Остров сокровищ», то ли у нее напрочь отсутствовало чувство юмора. А может, дело в том, что половина пятого утра - не самое подходящее время для дурацких шуточек-прибауточек. Скорее всего, так и было. Во всяком случае, не похоже, что снулый взгляд девушки, на блузке которой висел бейдж с именем «Алла», принадлежал бодрствующему человеку.
        - Ладно, захлопнулся, - понимающе кивнул Угорь и попросил: - Два кофе, бутылку пепси и… - он принялся внимательно изучать заламинированный лист меню. - Есть что-нибудь, кроме хот-догов?
        - Френч-доги, - пожала плечами Алла.
        Угорь хмыкнул и обернулся к окну, за которым в темноте на краю АЗС белел призрак «Рендж-Ровера».
        - Пусть будет два хот-дога, что ли… - он осторожно тронул языком разболевшийся по дороге, но сейчас затихший зуб. - И нет ли у вас обезболивающих таблеток?
        Алла виновато улыбнулась и покачала головой:
        - Только леденцы от горла и презервативы… Придется немного подождать, пока хот-доги жарятся.
        - Без проблем. Пока в туалет заскочу.
        Когда он вернулся, аромат свежего кофе уже победил, пусть и на короткое время, стоявший в павильоне запах автохимии. На стойке рядом с картонными стаканчиками с кофе, на картонной же тарелке лежал хот-дог. Получив вторую сосиску и бутылку «пепси», Угорь расплатился.
        - Это ваш автомобиль такой расписной? - отсчитывая сдачу, Алла кивнула на покрытый аэрографией внедорожник, маячивший за окном.
        - Да.
        - И что означает эта девушка с мечом?
        - Ничего, наверное. Для красоты. Как татуировка на заднице.
        - Я подумала, что вам нравятся сильные женщины.
        - Сильные женщины всем нравятся. Чтобы сами деньги зарабатывали и разрешали дома перед телевизором с пивом сидеть.
        - Вы с моим бывшим общий язык моментально бы нашли.
        Угорь щедро покапал на тарелки кетчупом и горчицей. Сунул лимонад в карман куртки, удобнее перехватил кофе с сосисками. Сказал:
        - Спасибо. И хорошей смены.
        - Удачи на дороге.
        Угорь прошел через ярко освещенный зал, толкнул стеклянную дверь и оказался на улице. Резкий порыв ветра с размаха пнул его в спину. В лицо вцепились ледяные крючья и принялись заживо сдирать кожу. Хорошо, что борода отросла - хоть какая-то защита от всей этой мерзости. Ночь темна, как старик Морган Фримен, и, похоже, что еще и обсажена - устроить такую снежно-ветреную круговерть.
        Сталинграда открыла перед ним дверь машины, приняла кофе и хот-доги.
        - Не люблю морозы и зиму, - произнес Угорь, устраиваясь на сиденье рядом с ней.
        - Я точно ненавижу их больше, - Сталинграда сделала глоток кофе.
        Голодным псом вгрызаясь в сосиску, он слушал солнечный реггей, поставленный смешно квакающим по-фински ди-джеем, и думал про Испанию.
        - Я разобралась с навигатором. Мы уехали дальше, чем нужно, - произнесла Сталинграда, обрывая его улетевшие в Страну басков мысли.
        С набитым ртом Угорь пожал плечами. Очень возможно, в такой-то снежной буре да в темноте.
        - Вернемся, - сказала девушка. - Главное - не пропустить нужный поворот.
        - Может, поспим немного? - прожевав, предложил Угорь. - Прямо тут. Все равно в темноте в лес не полезем.
        - Не полезем, - согласилась Сталинграда. - Но поспим уже там. Как отыщем съезд с трассы.
        Угорь снова пожал плечами. За время совместной поездки он успел приспособиться к своей спутнице, казавшейся вполне адекватной и уравновешенной для этой ситуации. Основное правило - вести себя так, как хочет Сталинграда. Не перечить, не возражать. Пускай. Он не будет возражать и на этот раз. Все равно поспать вряд ли получится - ни здесь, ни там. Крепко спишь, когда ничего не знаешь. А он теперь знал предостаточно, чтобы потерять всякий сон.
        Еще на выезде из города ему окончательно стала мешать жить и просто дышать фраза Сталинграды, оброненная ею на коммунальной кухне. Слова про лежащий в другом месте труп. Угорь поерзал в удобном кресле «Рендж-Ровера», а потом набрался смелости и спросил.
        - Ты это про что? - не поняла его девушка.
        - Ты сказала… - Угорь замолчал, пытаясь вспомнить, а потом воспроизвел ее фразу. - «Труп лежит в другом месте». Или как-то так.
        - Меньше к словам цепляйся, - пожала плечами девушка. - Тот труп давно обнаружили. Сейчас ищут убийцу. А убийца, - она усмехнулась, - сидит за рулем машины, в которой ты прямо сейчас едешь…
        Угря волной окатил озноб. Даже закололо кожу на затылке. Вот надо было лезть и спрашивать?.. И это с ней он едет в ночной лес? Выпрыгнуть, что ли, из машины на ходу?.. Сталинграда коротко взглянула на него, испуганного, и произнесла:
        - Тебе-то чего бояться? Никого просто так не убивают. И там тоже было за дело…
        Их было несколько. Целая небольшая бригада. Наемники. Женский батальон смерти на фрилансе. Санитары криминального мира. Своего рода - независимые эксперты. Почти что третейские судьи. Коротко, двумя словами - Стальные Симпатии.
        - Чем занимались? - переспросила Сталинграда. - Разным… Меньше знаешь - дольше протянешь…
        В последнем деле, когда раскололась на две части группировка наркоторговцев и Стальные Симпатии неожиданно оказались между молотом и наковальней, они потеряли ровно половину состава. Одна из девушек погибла. Вторую, Еву, подстрелили. Пуля задела позвоночник, обездвижив девушку ниже пояса. Врачи хмурились, бились без особых результатов, но не теряли надежду. Подыскали специализирующуюся на подобных случаях клинику в Германии. Предложили продолжить лечение в ней.
        Примерно в этот момент Сталинграда узнала, что Драган, очень серьезный персонаж, по уши завязанный с преступностью, ищет человека, сыгравшего неблаговидную роль в одном давнем происшествии - ограблении и убийстве двух курьеров, перевозивших приличную сумму криминального кэша. Курьеров остановили на трассе и застрелили в горящих тем летом, как порох, лесах на Карельском перешейке. Деньги исчезли и больше не всплыли. Подробности дела и выкупленные папки с официальным расследованием Драган получил как проценты по старому долгу со словами: «Найдешь - заберешь себе».
        Про остывший след двухлетней давности Сталинграда узнала от Вяткина, одного из людей Драгана, принимавшего участие в поисках. Тот пытался ухаживать за Сталинградой и однажды разговорился под алкоголь, люто замешанный с химией. «Тухляк, трата времени, - сказал тогда Вяткин, - мы фактически бросили им заниматься. Денег этот Староев сумел поднять…»
        Сумма, которую назвал Вяткин, и послужила для Сталинграды поводом на свой страх и риск начать «независимое» расследование. Деньги были нужны. После разгрома Стальных Симпатий их доходы упали, а расходы выросли - лечение, физиотерапия, иглоукалывания, дорогие лекарства. Одно только переоборудование «ягуара» под обездвиженного водителя вылетело в круглую сумму. Пришлось перегонять машину в Финляндию, где были специализирующиеся на таких работах СТО. А впереди еще маячило недешевое лечение в Германии.
        Решение провести «независимое» расследование далось Стальным Симпатиям нелегко. По сути дела, надо было обставить Драгана, играть с которым в такие игры не хотелось. Их заставили ввязаться в эту историю обстоятельства и приз, с помощью которого можно было навсегда завязать с криминалом.
        Сталинграда и Ева превратились в Ниро Вульфа и Арчи Гудвина. Было понятно, что произошла утечка информации. Кто-то знал маршрут курьеров. И этот «кто-то» наверняка был одним из курьеров. Мелкая сошка, которую обуяла жадность. Предатель, придумавший план и взявший в качестве исполнителя кого-то со стороны. Человек, не ожидавший, что все пойдет не так, что его ложь будет иметь последствия в виде летального исхода. Не сумевший предвидеть, что их два наполовину обгоревших трупа обнаружат лишь несколько дней спустя после убийства.
        Никаких официальных данных, сосредоточенных в руках Драгана, у Стальных Симпатий не было. Им приходилось действовать на ощупь, осторожно, стараясь ни у кого не вызвать подозрений своими вопросами.
        Проработали связи курьеров. На роль ренегата больше всего подходил тридцатитрехлетний Княжицкий. Неженатый, мало общавшийся с родственниками и малочисленными друзьями, он жил один. Второй, тридцатилетний Бусилов, был женат и даже счастлив в браке, имел двоих детей. Случайно попав в мир криминала, пешкой проходил по самому его краю. Был автослесарем, в ОПГ занимался машинами и имел при этом определенный уровень доступа, позволявший от случая к случаю задействовать его в несерьезных операциях. По ложному следу всех пустил тот факт, что один из немногочисленных товарищей Княжицкого, некто Староев, без вести пропал за пару недель до двойного убийства. Человек вышел со станции метро «Ломоносовская», но до дома в Уткиной Заводи не добрался. Как в воду канул. И официальное следствие, и неофициальное расследование, проводимое ОПГ, пришли к выводу, что Староев и был убийцей, пустившимся в бега после совершения преступления. Брошенный на месте убийства «Форд-Фокус» был оформлен на давно умершего пенсионера. Видимо, Староев ездил на нем по доверенности. Куда только он делся потом, уже завладев деньгами?
Стальные Симпатии, как и люди Драгана, рыли землю носом, но ничего не смогли обнаружить. Все ниточки здесь обрывались.
        Тогда Стальные Симпатии прошерстили все обширные связи и контакты бывшего до этого вне подозрений Бусилова. С пристрастием перетряхивая четвертый или пятый круг его знакомых, Сталинграда впервые услышала про Солдаткина, родственника Бусилова из разряда «седьмая вода на киселе». Солдаткин проживал под Выборгом, до этого вместе с родителями жил в Ленинграде. В обычной жизни среднестатистический человек таких родственников - какой-то троюродный брат первого мужа сестры или что-то вроде того - не знает. Но в детстве Бусилов и Солдаткин дружили между собой и много общались, а такие связи никогда бесследно не исчезают.
        В доме под Выборгом Солдаткина не нашли, да и сам дом был продан другим людям. Куда делся прежний хозяин, новые жильцы не знали. «Говорил, что собирается то ли в Сыктывкар, то ли в Петрозаводск. Вроде там у него родня…» Стальные Симпатии занялись изучением связей Солдаткина. Выяснили, что он уехал из-под Выборга в сентябре, через месяц после совершения убийства. Деревянный дом в поселке Таммисуо продали сильно позднее, после Нового года. Продавал лично Солдаткин, решивший сэкономить на услугах агента по недвижимости. Куда мог уехать человек, время от времени возвращавшийся на старое место жительства, чтобы показать дом потенциальным покупателям? Куда-то недалеко. Например, в Петербург, где провел все свое детство. То, что УФСРКК, Управление Федеральной службы регистрации, кадастра и картографии Санкт-Петербурга, никаких сделок с недвижимостью, совершенных Солдаткиным, не зарегистрировало, ни о чем еще не говорило. Возможно, Солдаткин боялся пускать в оборот криминальные деньги и снимал жилье, если в тех лесах все-таки был он. Или после продажи дома он запрятался глубже, уехав в Сыктывкар или
Петрозаводск? В этот момент поиски Солдаткина зашли в тупик.
        В какой-то момент Стальные Симпатии ощутили за собой слежку. Видимо, до Драгана дошли какие-то слухи…
        И тут всплыл Солдаткин. Как это и бывает, совершенно случайно. Сотрудники одного охранного предприятия оказались замешаны в кражах из торгового комплекса. Тотальная сторонняя проверка агентства вдруг выяснила, что один из охранников, не имеющих отношения к кражам, все это время работает по поддельным документам. Его настоящее имя - Лазарь Солдаткин. По прочным канатам связей Стальных Симпатий эта информация дошла до них быстрее, чем отдел внутренней безопасности успел вызвать Солдаткина в офис для дачи объяснений.
        Он как раз дежурил этой ночью, и Сталинграда незамедлительно наведалась к нему. Солдаткин, по заветам подпольного миллионера Корейко, работал два через два на малоприбыльной работе, охраняя незавершенные строительные объекты. Узнав цель визита полуночной гостьи, Солдаткин даже как-то расслабился.
        - Было дело, - спокойно сказал он, отодвинув в сторону ноутбук, и посмотрел на Сталинграду. - Левша предложил грабануть воров. А чего нет? Они же воры… Нужно было убрать его напарника, который ехал вместе с ним, но это Левша взял на себя. И восемьдесят процентов «прибыли». Нам с Максом оставил по десять. Жадная сволочь! Вот я и решил проучить его. Чего уж теперь запираться, да? Тем более не для протокола… Грохнул его. Ну а Макс, сука, меня по голове монтировкой ошарашил… Думал, я загнулся. Да я и сам так думал. Еле выполз из горящего леса. Хрен знает, как не сгорел там. Врачи мне потом металлическую пластину в голову поставили…
        Факт неожиданного появления еще одного участника преступления изумил Сталинграду, но она не подала виду.
        - Деньги?.. - мигнув как филин, усмехнулся в ответ на ее вопрос Солдаткин. - Ты посмотри внимательно, если еще не поняла. Торчал бы я тут по ночам, если бы они у меня были?.. Их Макс забрал, сука. Видел я, как он спрятал их в блиндаже финском или что там было? ДОТ с войны? Такой вот рисунок на нем еще был…
        Солдаткин закатал рукав, показывая татуировку на левой руке - круг, из которого выходили две стрелы.
        - Я даже набил себе татуху с ним, чтобы не забыть. Котелок-то после монтировки так себе варит. И вообще, вроде тотема, чтобы была постоянно перед глазами… Да разве забудешь, как он заходит в развалины с сумкой, а выходит уже без нее? Я потом по осени, когда немного оклемался, из больнички выписался, там все сто раз обшарил. Ничего. Пусто. Ни сумки, ни денег. Сгорело, что ли? Там ведь пожар сразу после наших дел прошел. Может, и сгорело. Или закопал он их. Не нашел я ни хрена… Думаю, он просто запрятал их хитро. Самого его я так больше и не встретил, чтобы поинтересоваться. Он же в тот же день копам попался в Выборге. Ножом перочинным порезать кого-то хотел или просто собирался на зоне от меня спрятаться. Ну, раз так, то получилось у него. Пацаны говорили, что присел. На три года. Еще не вышел, вроде бы. Надо узнать у ребят… И денег при нем, когда его брали, не было, точно. Все-таки в лесу спрятал? Дождусь его с зоны да спрошу по всей строгости. Так что я даже не знаю, чем могу еще помочь… А ты тут каким боком, подружайка?..
        Сталинграда посмотрела на свое отражение на пыльном стекле, за которым в темноте молчаливо тулилась стройплощадка.
        - Тоже хабар ищешь?.. - проницательно усмехнулся Солдаткин. - Откуда узнала-то?
        - Люди наняли его найти, - ответила Сталинграда.
        Лицо Солдаткина, и без того бледное, побелело еще больше.
        - Что за люди? - спросил он, не замечая, как вцепился в край ноутбука.
        - Которых ты ограбил, - ответила девушка и решительным движением пресекла попытку Солдаткина оторвать задницу от стула. - Сидеть!..
        Держа охранника за плечо, она еще не знала, что с ним делать, и тут Солдаткин сам решил свою судьбу.
        - Фас! Фас ее! - крикнул он пятнистой собаке, все это время от дверей настороженно смотревшей на полуночную гостью.
        Собака храбро рванулась к Сталинграде, но та отбросила животное пинком ноги в живот и под пронзительный скулеж уронила на пол пытавшегося сопротивляться Солдаткина.
        - Сука, бля! Убью! - захрипел прижатый к грязному полу охранник, внезапно ударив Сталинграду в висок отцепленной от пояса резиновой дубинкой.
        Обшарпанные, оклеенные голозадыми постерами стены сторожки поплыли в глазах. Второй упругий каучуковый удар, от которого Сталинграда не смогла увернуться, почти отправил ее в нокдаун, но резкая боль в правой ноге, в которую как репейник вцепилась собака, заставила прийти в себя. Девушка перехватила дубинку, занесенную для нового удара, другой рукой врезала Солдаткину. Неслышно из-за собачьего рычания хрустнула челюсть. Солдаткин взвыл. Сталинграда поднялась на ноги. Яростно молотя собаку по спине и голове, заставила ее отцепиться. Под руку попала оставленная строителями в углу кувалда. Сталинграда размахнулась. Собака отскочила на безопасное расстояние. Внизу замычал Солдаткин. Он успел сесть и схватил девушку за кровоточащую рану на ноге. Вспышка боли заставила Сталинграду почти рефлекторно резко опустить руки. Кувалда обрушилась на затылок охранника. Сминая лопающиеся кости черепа, покрытый ржавчиной боек кувалды сделал то, что не удалось монтировке в августовском лесу два года назад. Солдаткин молча завалился, по инерции воткнувшись лицом в пол. Затих, как и его собака, испуганно забившаяся в
угол сторожки.
        Уронив кувалду, Сталинграда огляделась. Взятой со стола тряпкой протерла ручку орудия убийства. Посмотрела на плохого качества татуировку на левом предплечье Солдаткина. Вспомнила про слежку, установленную Драганом. Решила, что нет никакого смысла подкидывать ему лишнюю пищу для размышлений. Береженого бог бережет. От татуировки стоило избавиться.
        Девушка присела над трупом. Щелкнул итальянский выкидной стилет. Задрав форменный рукав повыше, Сталинграда в нескольких местах надрезала кожу вдоль руки убитого. Через порезы выступила кровь. Придерживая руку Солдаткина на весу, девушка сделала полукруговые надрезы возле локтя и запястья. Помогая себе стилетом, ухватилась за кожу, похожую на ощупь на плотный и теплый высокотехнологичный материал. Приложила усилие, потянув лоскут с частью татуировки. Со звуком рвущейся бумаги кожа нехотя отделялась от плоти, оставляя за собой кровавую полосу. Собака, осознавая, что происходит, отчаянно заскулила в своем углу. Сталинграда глянула на нее и потянула второй лоскут кожи с оставшейся частью татуировки. Потом выпустила наполовину освежеванную мертвую руку, и та стукнула об пол, как кусок мяса. Вывалившиеся из темных глазниц от удара кувалды глаза Солдаткина висели, касаясь щек, на грязно-белых с кровавыми прожилками нервах.
        Подобрав с пола оба куска снятой кожи (их она чуть позже, через несколько кварталов, выбросит в контейнер для строительного мусора), Сталинграда вышла из жарко натопленной сторожки, внутри которой густо пахло смертью, плотно закрыла за собой дверь и вдохнула морозный воздух ночи.
        У нее была новая информация.
        Про тот ДОТ, в котором, возможно, были спрятаны деньги, хотя она и не знала, где именно произошло давнее преступление. Ни с милицией, ни с представителями ограбленной ОПГ выходить на контакт она не могла.
        А еще она узнала про подельника Солдаткина по имени Макс Пильщиков. Она узнала, что он давно освободился и живет в Выборге. Начав его поиски, Сталинграда поняла, что немного опоздала. Макс умер, но у него оставался младший брат. Сталинграда будто случайно познакомилась с ним. При знакомстве ей удалось выяснить, что Тим, сам о том не догадываясь, что-то знает о спрятанных деньгах (да, деньги все еще были спрятаны). Следовало держать его под рукой, устроив в окружение Драгана.
        И вчера, во время поисков папки с медицинскими документами, все кусочки паззла неожиданно сошлись в маленькой комнате в коммунальной квартире на Старо-Петергофском.
        - Тот охранник, которого ты… - Угорь помолчал, подбирая нужное слово, - которого ты оприходовала. Он говорил, что сто раз обыскал этот ДОТ, но ничего не нашел. Зачем мы тогда туда едем?
        Сталинграда пожала плечами:
        - Мне Солдаткин не показался человеком с фантазией. Думаю, он просто не нашел деньги. Если они все еще спрятаны, то где? По всему, только в этом ДОТе.
        Угорь незаметно поморщился. Он не хотел в таких делах доверять чужой интуиции.
        Надо бы выяснить, его гонорар за участие в этой экспедиции Сталинграда ему заплатит в любом случае?

* * *
        Выбравшись на улицу, Угорь округлил показания температурных датчиков «Рендж-Ровера» до «ох ты, бля!». Точно не минус одиннадцать. И уж совсем не Бильбао. Заметенные елки пытались не то разрезать, не то проткнуть простыню серого неба. Уходящую между деревьями дорогу накрывало толстое одеяло сугробов. Ветер и снег, как взбесившаяся ракета, постоянно меняли пеленг. Синоптики не обманули, объявив по радио штормовое предупреждение. Угорь опустил балаклаву и поправил прорези для глаз, превратившись в настоящего террориста с торчащей из-под маски бородой.
        Остановившийся на заснеженной обочине «Рендж-Ровер» чуть раскачивался. В его салоне Сталинграда переодевалась в парку и горнолыжные штаны, более актуальные на данный момент, чем ее джинсы и кожаная куртка. Одежду из гусиного пуха и гортекса она купила несколько часов назад в круглосуточном супермаркете спортивного снаряжения. Угорь, который еще дома надел термобелье под теплый комбинезон и пуховик, ограничился тем, что приобрел (он выбрал, а Сталинграда заплатила) шапку и перчатки.
        Потом они вдвоем выгрузили из багажника «Рендж-Ровера» два комплекта широких охотничьих лыж и лыжных палок. Норвежские крепления, сделанные из кожи и материала, напоминающего брезент, каким он, наверное, будет лет через сто. Надели одинаковые ярко-красные, не слишком легкие рюкзаки.
        Спрятавшись от Сталинграды за внедорожник, Угорь помочился, чуть не отморозив, так ему показалось, член. Вернувшись, спросил у девушки, уже стоявшей наготове:
        - Как думаешь, до обеда дойдем?
        - Дойдем, - успокоила его Сталинграда. - Если ночью будем обедать…
        Она спрятала лицо под раскатанной балаклавой кислотно-зеленого цвета. Из-за выпирающих афрокосичек балаклава на Сталинграде смотрелась, по мнению Угря, по-идиотски. Поверх шапки, прикрывая глаза, девушка надела горнолыжную защитную маску.
        - Не отставай! - сказала она спутнику и, развернувшись, шагнула на снег.
        Угорь неуклюже двинулся за ней, почти сразу оступился и чуть не упал. От этого движения что-то там в его рюкзаке больно воткнулось в спину.

* * *
        Оказывается, зимний лес - это не павловские белочки, весело скачущие под заснеженными деревьями в поисках запрятанных орехов, а настоящий адский ад.
        Все заметено. К сугробам, в которые проваливаешься по пояс, добавились сугробы, падающие с елок на голову. Несколько раз, заваливаясь в снег, он чуть не сломал лыжи. Раз или два - почти выколол внезапными сучками глаза. От второго сучка под правым глазом, видимо, осталась ссадина. Жжет, будто ее присыпали перцем чили. Хорошо, кровь еще не пошла.
        Очень странные ощущения - холодно и жарко одновременно. Ветер за деревьями поутих, и Угорь закатал вверх ткань балаклавы. Разгоряченную кожу лица, как наждаком, шкрябал мороз. Волоски в носу слипались при дыхании. Снежинки, цепляясь за ресницы, то таяли, то замерзали, образуя миниатюрную наледь. Вязкие тягучие слюни висели на бороде, и не было уже сил их смахивать. Натруженные мышцы, забитые молочной кислотой, нещадно ныли. Трудно даже представить, как они будут болеть завтра.
        После двадцатиминутного привала, устроенного Сталинградой возле огромной елки, Угорь едва поднялся. На отдыхе он, пышущий паром, сидел прямо в снегу и пил горячий чай из термоса, вынутого из рюкзака девушки. Последний раз ему доводилось пить чай из термоса лет в двенадцать, когда они вместе с отцом ходили на рыбалку. Только вкус у теперешнего чая был другой, необычный. Сталинграда объяснила, что заварила в термосе улун. На привале она не стала присаживаться. Осталась стоять на ногах, опираясь на палки. Только задрала на лоб свою горнолыжную маску. Быстро попила улун из пластиковой чашки, накручивающейся на термос, и отдала ее спутнику.
        - Не пойму, ты совсем не устала? - поинтересовался Угорь, пытаясь разглядеть глаза девушки сквозь прорези зеленой балаклавы.
        - Есть немного, - кивнула Сталинграда. - Но уже вошла в ритм. Сейчас еще улун взбодрит.
        - Гвоздей бы из тебя понаделать, - пробормотал Угорь, допивая чай. - Можно мне еще немного, раз он бодрит?..
        Рукой в перчатке он разгреб снег рядом с собой. Под снегом обнаружился кустик не то черники, не то брусники. Угорь сорвал пару продолговатых замороженных листочков, сунул их в рот и задумчиво похрустел. Потом выплюнул и поднялся, чувствуя, как каждая мышца рук, ног и спины орет от боли. Постоял, будто пытаясь влезть в свое несвежее, требующее отдыха мясо. Сесть бы обратно в снег, и сидеть так до весны, но надо было продолжать дальше издеваться над своим организмом. Издеваться, наверное, до тех самых пор, пока не станешь собственным изобретением, каким-нибудь сверхчеловеком, не знающим усталости. Со стоном и почти деревянным скрипом суставов нагнувшись, Угорь закрепил облепленные снегом ботинки в креплениях и выехал из-за укрывавшего их дерева. Ветер швырнул в лицо горсть ледяных иголок. Сталинграда уже отъехала на несколько метров вперед. Обернувшись, крикнула ему из-под маски:
        - Давай! Не спи! Кто последний, тот…
        До конца ее фразу Угорь не расслышал, потому что с потревоженных еловых веток на него обрушилась лавина снега.

* * *
        Как же это здорово - сидеть на полу, привалившись к стене из газобетона и смотреть на подрагивающее пламя. И будто нет этой метели. Больше ничего не надо. Только сидеть и смотреть на огонь. И даже не вставать, чтобы подкинуть в него новые ветки-палки. И не думать о том, что еще придется возвращаться назад. О том, что, ввязавшись в этот поход со Сталинградой, он перешел дорогу какому-то криминальному авторитету. Не думать, не думать…
        Сюда они добирались больше пяти часов. Обессилевшему Угрю казалось, что у него вот-вот отвалятся ноги, когда заснеженная дорога вывела их к занесенному снегом полю, на котором утопал в снегу заброшенный поселок.
        - Наконец-то, - простонал он и задубевшим рукавом пуховика попытался утереть слюни и сопли, наросшие на бородке. Сбреет ее к черту, когда вернется. - Я уже думал, кончусь.
        Сталинграда, воткнув палки в снег, разглядывала поселок. В своей кислотно-зеленой балаклаве и в громадных защитных очках она походила на гигантского кузнечика, непонятно откуда выпрыгнувшего в дебри заснеженного леса.
        - Наверное, вон он, - показала она рукой в толстой перчатке на заметенные сугробами развалины чуть в стороне от недостроенных домов. - Похоже ведь на ДОТ?
        Угорь пожал плечами и согласился:
        - При определенной доле фантазии. Летом, наверное, было бы понятней… Слушай, давай заберемся в один из домов, там хоть ветра нет. Отдохнем немного.
        - Давай, - кивнула Сталинграда. - Только гляну, это ли место мы ищем. Есть там знак? Который хобо нарисовали.
        - Глянь, - согласился Угорь. - Разведай… Россия, вперед! Только я - пас. Дождусь тебя в доме.
        Девушка умчалась. В какой-то момент Угрю пришлось свернуть с лыжни, прокладываемой Сталинградой, к недостроенным таунхаусам, и тогда он понял, какой это каторжный труд - самостоятельно торить путь по снежной целине. Он бы сдох где-нибудь в лесу, но никогда не дошел сюда. А Сталинграда, она что, работающий от урановых батареек Бьерндален?
        Он остановился у первого же таунхауса, выглядевшего более или менее законченным. Открывая лицо ветру, закатал вверх шапку. Подъехав к дверному проему без двери, снял лыжи, прислонил к стене палки. Одна палка упала. Наклоняться и поднимать ее Угорь не стал. Не было сил.
        Вошел в дом. Выдохнул изо рта пар. Гулким эхом разнеслись по пустому пространству его шаги. На бетонном полу комнат - строительный мусор, пакеты, пластиковые бутылки, картон. У проемов больших, в скандинавском стиле, окон наметен снег. Но никаких наваленных в углу экскрементов или изрисованных стен, никаких следов, что тут ночевали бездомные, он не увидел. Слишком далеко от города для бомжей или вандалов. Комаров тут летом навалом, подумалось вдруг.
        Только сейчас, озираясь по сторонам, Угорь вдруг понял, как жестоко замерз в лесу. Не спасла никакая езда на лыжах, тем более что в последний час она превратилась в мучительное монотонное переставление одеревеневших ног.
        Угорь вспомнил, что видел у входа в таунхаус похожую на скрюченного от холода старика, которого не пускают в дом, паллету. Разломать ее - вот и топливо для костра. В кармане есть зажигалка. Из комнаты на Старо-Петергофском (казавшейся отсюда, из коробки недостроенного дома посреди заснеженного леса, совершенно нереальной) он взял ее почти по наитию. Все-таки - поход, костер, песни под гитару, все дела… Было что-то аморальное в том, что он собрался разводить костер прямо на полу какого-никакого жилища, но Угорь прогнал несвоевременную мысль. Он теперь как первобытный человек, перед которым стоит всего две задачи: согреться и выжить.
        Скинув рюкзак, Угорь вышел на улицу. Из последних сил отодрал от паллеты несколько тонких досок и занес их в помещение. Ни в одну из комнат, где гулял ветер, он не вернулся, решив остаться в квадратной полутемной прихожей. Здесь хотя бы не было окон. С нечеловеческим усилием он разломал доски пополам и соорудил из них подобие шалаша, внутрь которого напихал подобранные с пола газеты. Чиркнул зажигалкой. Потом, мешком свалившись на пол, сидел и смотрел, как, подрагивая от порывов ветра, нехотя занимается огонь.
        От понемногу разгоревшегося костра накатывали волны тепла. Время от времени, как похолодание в середине июля, их перебивал ледяной сквозняк, но это было не страшно. Сняв перчатки и вытянув на весу перед собой руки, Угорь сидел и блаженно жмурился, представляя, как они с Катэ станут лежать на песке диких испанских пляжей, смотреть на по-зимнему неприветливые морские волны и трепаться о ерунде, пока прибой будет пытаться откашляться и взять слово. Он в сотый раз расскажет, как мужественно, не скуля и не ноя, брел через выстуженный лес, чтобы заработать деньги на эту южную зимовку. А потом они выпьют вина и закусят его маринованными маслинами, сладким сочным инжиром и тающим во рту хамоном… Сейчас бы яичницу с салом пожарить. И от чего-нибудь горячительного, от того же пиратского рома он бы не отказался. Но все взятые с собой в качестве припасов багеты, внутрь которых были наложены зелень и тонко нарезанные колбаса и сыр, они съели на втором привале. У Сталинграды в рюкзаке еще оставался термос с остатками улуна, но им ведь не наешься.
        А теперь и зуб снова заныл. Постпломбировочная боль, объяснил ему врач.
        На секунду стало темнее, будто кто-то загородил свет, потом раздались шаги. Угорь нехотя оторвал взгляд от огня и вопросительно посмотрел на вошедшую в помещение Сталинграду. Попытался прочитать хоть что-нибудь на ее невозмутимом лице.
        - Ну как? - поинтересовался он. - То, что надо?
        Сталинграда, глядя на огонь, бодро кивнула:
        - Знак на крыше есть. И это действительно ДОТ.
        - И?..
        - Там снега намело с мой рост. Придется откапываться. Твоя помощь понадобится.
        - Конечно, - сказал Угорь. Для этого его в общем-то сюда и брали. - Сейчас. Передохну только, немного согреюсь. Ты тоже присаживайся. Только подбрось палок в огонь, раз стоишь…
        Пламя затрещало, без особого аппетита пожирая новую порцию дерева, в котором замерзла влага.
        - Давай, - сказала Сталинграда, не приближаясь к огню. - Пятнадцать минут - и начинаем. Согреешься, когда будешь копать.

* * *
        Еще бы он не согрелся. Даже жарко стало, так размахался одной из двух складных саперных лопаток, оказавшихся в рюкзаке Сталинграды. Снег, наметенный под самую крышу ДОТа, плотный, слежавшийся, копался плохо. Попадались заледенелые пласты. Это не снеговика скатать во дворе. Схрючить бы сейчас ту морковку, которая у него вместо носа…
        - Уф! - Угорь выдохнул и воткнул лопатку на весь штык. - Перекур!
        - Закуривай, - предложила Сталинграда. - А кто не курит, у того перекура нет.
        Работая саперной лопаткой рядом, она выкапывала в снегу настоящую траншею. Дышала ровно. Не запыхалась и не вспотела, в отличие от взмокшего как мышь Угря. Он посмотрел на Сталинграду, немного отдышался и снова взялся за лопатку.
        Постепенно они закапывались все глубже и глубже. Откидывали снег по краям сужающегося окопа, какую-то часть утаптывали, что-то Сталинграда закидывала наверх. В качестве сдачи метель бросала им на головы горсти снежной крупы. Одно хорошо было в этой траншее - полное безветрие. Особенно если присесть на корточки. Он так и сделал, когда спустя годы каторжной работы они наконец смогли докопаться до железной двери в ДОТ, оказавшейся приоткрытой. Кто-то тут побывал до них?
        Сталинграда, оглянувшись на Угря, сказала: «Жди здесь», - и, включив фонарик, протиснулась в дверной проем.
        Угорь опустился в снег. Подумал, что в таунхаусе, наверное, не до конца прогорели угли костра. Их еще можно раздуть. Едва прекратив рыть снег, он сразу почувствовал холод и стал замерзать.
        - А-а-а-ар-р! - грянуло над ухом так, что Угорь подскочил, чуть не выпрыгнув из штанов.
        Вверху на краю снежного бруствера сидела здоровая взъерошенная ворона и криво косилась на него блестящим глазом. Не любил Угорь этих птиц - ни пера, ни пуха, одно только «к черту!». Он взмахнул рукой. Ворона мгновенно растопырила крылья, и порыв ветра подхватил ее и унес как планер. Интересно, в Бильбао вороны есть? Как-то он их там не видел. Вот что у них есть, так это паэлья… Угорь представил ее на сковородке, только с плиты, исступленно пахнущую и источающую какую-то почти похотливую яростную истому… Мидии в своих створках плывут через горячее рисовое море с краснеющими в нем лангустинами… Ум-м-м…
        Сглотнув слюну, он явственно услышал, как скворчит паэлья. И это шкворчание становилось громче, постепенно заглушая шум пурги и превращаясь в механический гул.
        Двигатель, понял вдруг Угорь. Кто-то заехал сюда на вездеходе или на танке? Интересно, Сталинграда услышала шум?
        Услышала. Иначе бы не выскочила из ДОТа и не бросилась мимо него к выходу из их снежного окопа.
        32. Шайка пиратов поднимает паруса
        Дремлющие светофоры якобы регулировали движение, отсутствующее на пустынных проспектах. Замедленный городской метаболизм раннего воскресного утра, когда все или уже, или еще спят, а по улицам шныряют только редкие злые и жадные до денег такси и полусонные троллейбусы. Да еще погода как в «Иронии судьбы». Санкт-Петербург упоенно заносило снегом.
        «Шевроле-Тахо» остановился на очередном красном светофоре, и Тим стал рассматривать в окно светящуюся вывеску заведения под названием «Пивозаправочная станция». Все эти вывески, объявления и просто надписи на стенах, попадавшиеся мальчику на глаза, казались ему не то материализовавшимися скомканными обрывками всеохватывающего городского сна, не то разъеденными водой записками, найденными в выловленных в море бутылках. «Магазин вредных продуктов» - чем там, интересно, торгуют? А что за «Диета 18»? Есть еще семнадцать и девятнадцать? Абсолютно неподдающееся дешифровке «Кафе-склад». Загадочная «Любовь без шторок» - и номер телефона на прикрученном проволокой к столбу куске картона. «Приглашаю в гости. Маша» - и еще один телефон. Что, прямо так можно заявиться в гости к незнакомой Маше? Сделанная краской из баллончика размашистая надпись «Улыбнись, таджик!», заставившая Тима, хоть он и не был таджиком, беззвучно рассмеяться.
        Впрочем, можно было смеяться во весь голос, все равно никто бы ничего не заметил. С момента, как «тахо» выехал из Красных дворов, в салоне автомобиля стоял негромкий, но нескончаемый гвалт. Говорил то один, то другой. То по-фински или по-английски пару фраз произносила девушка, сидевшая впереди рядом с Драганом. То вдруг начинал, глотая окончания и целые слова, путая английский уже с русским, тараторить Жека, расположившийся у другой задней двери автомобиля, через Настю от Тима. Настя еле заметно морщилась и просила Драгана прибавить звук на магнитоле, настроенной на волну джазовой радиостанции, где английский мешался с французским. Прямо вавилонское столпотворение.
        А скажи кому, что они такой компанией едут искать сокровища, никто бы не поверил. Да и что за сокровища? Только Драган знал, что это за деньги и сколько именно их спрятано в оставшемся с войны ДОТе под знаком «Срочно делай ноги». Посвящать в детали остальных он не собирался. Лишь озвучил долю, которую готов был выплатить в качестве гонорара Тиму и Жеке. Каждому - по десять тысяч евро. Ошеломившая Тима сумма. Настоящее богатство. Сделал Драган это таким непринужденным тоном, что Тим подумал, что хотел бы, когда вырастет, относиться к деньгам так же легко, как этот человек. Хотя, наверное, можно не пожалеть двадцати тысяч евро, если являешься владельцем в числе прочего подводной лодки.
        - Зачем ты ему сказал? - прошептал Жека там, у «Don’t Stop Bike», когда они с Тимом оказались одни на улице. Все остальные, коротко обсудив дела здесь, стоя под снегом, наконец зашли в поисках тепла в бар. - Да ну и что, что это его деньги?.. Машину я бы тебе нашел…
        Тим сделал растерянное лицо, потом нахмурился и мрачно произнес:
        - Блин, я не подумал…
        - А надо было! Он даст нам по десятке килоевро! Представляешь, сколько там, в этих графских развалинах в лесу, денег заныкано? Я - нет.
        - Думаю, много, - нерешительно произнес Тим, пытаясь понять, почему его собеседник не стоит на месте, а все переминается с ноги на ногу, будто замерз, а сам при этом куртку не застегивает.
        - Много… - передразнил его Жека. - Наделал дел…
        По Жекиному виду было понятно, что дай ему волю он много чего наговорит. Но тут из бара вышла его девушка, Настя, и буквально за руку оттащила Жеку от Тима. Мальчик облегченно вздохнул и поднял разгоряченное лицо к небу, ловя открытым ртом снежинки, сверкающие в свете фонаря, как крохотные стеклянные осколки.
        А что бы сказал Жека, узнав, что Драган не заплатит им тех денег, которые только что пообещал? Потому что не сможет этого сделать.
        Тим, во всяком случае, на это надеялся.
        Несколько месяцев назад в одной статье он наткнулся на неизвестный ему термин «аутсорсинг», обозначающий передачу производственных функций или бизнес-процессов сторонним организациям, как сумел в этом разобраться Тим. И тогда у «Don’t Stop Bike», вдруг почувствовав себя умнее всех на целую морскую милю, он решил, что Драгана - этого педофила, недочеловека, спящего с несовершеннолетними девочками, - убьет не он. Ему не справиться. Если не с убийством взрослого человека, то уж точно с его последствиями. За него это сделает настоящий профессионал. Сталинграда. Достаточно будет свести их в одно время и в одном месте - под знаком хобо «Срочно делай ноги». А время ему известно. «Завтра утром буду там», - сказала по телефону Сталинграда. Завтра - это уже сегодня…
        Решение натравить Сталинграду на Драгана мгновенной вспышкой родилось в голове мальчика в ту короткую секунду, когда тот подъехал к «Don’t Stop Bike» на своем «тахо». И Тим, очутившись под удивленными перекрещенными взглядами всех присутствующих, прямо на морозе рассказал владельцу подлодки о том, что Сталинграда охотится за деньгами и теперь знает, где они спрятаны. Драган, дымя сигаретой и почти не моргая влажными глазами, похожими на выловленные из банки черные оливки, выслушал Тима. Спросил только: «Ты сможешь их найти?» Кивнул в ответ на то, что Тим и Жека претендуют на долю за участие в поисках. Мальчик рассказал, что ему нужны деньги, чтобы расплатиться за долг брата, а Жеке - чтобы укрыться от полиции. Тогда-то Драган и пообещал по десять тысяч евро каждому.
        Немного позже, когда Тим вслед за Жекой и Настей вошел в полутемный бар, он встретился глазами с Юлей, сидящей в стороне от Драгана и его спутницы, финки по имени Анникки. Девочка успела снять свою оранжевую куртку, положить ее рядом с собой на стойку и теперь прямо из банки пила взятый в холодильнике энергетик. Одного взгляда Тиму хватило, чтобы понять, что Юля боится. Боится, что ее… кто?.. покровитель?.. что Драган вдруг как-то узнает, что тут происходило между ними, Тимом и Юлей, всего лишь пару часов назад. Мальчик поежился, будто эта мысль прикоснулась к нему холодными пальцами. К счастью, Драган почти не смотрел на Юлю, больше внимания уделяя финке, которую привез с собой в «тахо», а еще больше - очередной сладко пахнущей закуренной сигарете.
        - Ничего, что я тут курю? - спросил он, повернувшись к Насте, которая, как оказалось, была совладелицей бара.
        Та кивнула, что, мол, ничего.
        - Я только что из Амстердама. Уже привыкла.
        Глядя на Юлю, Тим вдруг ощутил, как у него в груди разливается странное тепло - нежность, испытываемая к этой девочке, с которой познакомился только вчера. Или - уже позавчера? Как будто она лежала в постели с высокой температурой, а он сидел с ней рядом, поправлял одеяло и поил колдрексом и чаем с малиной… У нее такие красивые волосы. И глаза… Они с Юлей снова встретились взглядами, и Тим покраснел, вспомнив, как в «ящике» неумело гладил хрупкие плечи девочки и трогал ее за груди и там. Ему показалось, что Юля думает о том же самом, потому что она как-то хитро улыбалась Тиму. Такая вредная вредина…
        Разве бывает так? Они ведь совсем не знают друг друга… Наверное, бывает. Хочется в это верить. Говорят, есть любовь с первого взгляда. Мальчик перевел глаза на Драгана. Он тоже скинул свою куртку и остался в одной футболке, в той самой, в которой Тим видел его на подлодке - с Сикстинской Мадонной и двумя ангелами. Внутри Тима мгновенно закипел котел, в котором бурлили, едва не выплескиваясь через край, злость и ненависть к этому человеку. И какое-то незнакомое чувство, будто покалывавшее Тима при мысли о том, что Драган, как и он, прикасался к Юле… Ревность, вдруг понял Тим, до этого никогда ее не испытывавший. Боясь, что Драган, только мельком глянув на него, прочитает все его мысли, Тим отвернулся. Стал разглядывать присевших за стойку со стороны бармена и полок с бутылками Жеку и Настю.
        Еще одна красивая девушка, которую он видел без одежды. Да уж, сегодняшняя ночка хоть куда, подумал Тим. Даже круче той ясной ноябрьской ночи, когда они с Максом стояли, забравшись на гору, и смотрели, как с неба в стылую воду залива падают Леониды. Но, по правде говоря, Настю он не видел совсем раздетой. В тот отчаянный миг, когда их застукали и когда Тим, надо признаться, изрядно перетрусил, она была в белье, в трусиках и лифчике. Только ни один из предметов гардероба не скрывал то, что должен был скрывать. Так что… Тим почувствовал какое-то шевеление, переросшее в неожиданную эрекцию, когда вспомнил выбритый (интересно, зачем они это делают?) лобок девушки и то, что было ниже. Смутившись самого себя, Тим посмотрел на Жеку. Если Настя выглядела уставшей, с бледной кожей лица и кругами под глазами, то ее друг был бодр и весел для такого позднего (или раннего?) часа. И он, и Настя смотрели на приехавшую с Драганом и сидевшую возле него финку, попивавшую из высокого стакана апельсиновый сок со льдом. Время от времени Анникки кидала ответные напряженные взгляды то на Жеку, то на Настю.
        Один лишь Драган не играл в гляделки, а, глубоко затягиваясь сигаретой, говорил глуховатым голосом.
        - Стальные Симпатии вышли из берегов. Сталинграда положила всех парней, которых я за ней отправил. Да еще Кефира с ними заодно. Будто не знала, что уж он-то ни при чем. Вот и остался я без повара, - Драган покачал головой. - Теперь, если пасты карбонара захочется, нового искать нужно… Да и солдат жалко, у них близкие остались… Кухня в вашем заведении, я так понимаю, не работает? - посмотрел Драган на Настю.
        - Да и само заведение сейчас не работает, если кому незаметно, - с интонацией нарывающегося на неприятности человека подал голос Жека.
        Тим подумал, что эту интонацию заметили все, кроме того, кому она предназначалась. Драган и бровью не повел, а просто спросил:
        - Может, что-нибудь закажем с доставкой?
        - После шести есть вредно, - заметил Жека.
        - Это уже не «после шести», а «до», - невозмутимо пожал плечами Драган.
        В общем, они сделали повторный заказ в «Господи и суси». Тим, который есть вроде бы и не хотел, в последний момент подумал, что глупо отказываться, и попросил роллы «филадельфия кунсей». Юля сказала ему, что «это - просто палочки оближешь, жестко круто!» Она тоже что-то заказала. Настя взяла себе лапшу удон с креветками. Один только Жека отказался, сказав, что совсем не голоден.
        - Как хочешь, - кивнула девушка.
        Пока ждали курьера, все слушали или делали вид, что слушают не умолкавшего ни на минуту Драгана. Он говорил мало, но слова произносил медленно, поэтому его реплики получались долгими и весомыми. Выходило, что после завтрака (ужина?) они все на его «тахо» рванут за спрятанными деньгами. Тима это устраивало.
        Изможденный, словно между двумя появлениями в «Don’t Stop Bike» он разгрузил вагон лосося и вагон имбиря, все тот же японско-казахский курьер привез боксы с заказами из «Господи и суси». На крышках картонных коробок был изображен Иисус, палочками поедающий сет суши. Каждое из суши окружал нимб, какие рисуют на иконах вокруг голов святых. Тим подумал, глядя то на эту почти карикатуру, то на святотатственную футболку Драгана, что в этом городе почтение к Богу и религии оказывают только специальные люди. Те, кому за это платят деньги. И еще старушки у церквей. Мысль о старушках напомнила ему о бабушке. Она сейчас спит, улыбнулся Тим, и не знает, где он, с кем и что делает. Вот и ладно, не придется ее обманывать.
        - Звоните, если снова добавки захотите, - сощурился в улыбке курьер, получив от Драгана на чай.
        Почти не роняя еду по пути ко рту, Тим уплетал «филадельфию кунсей». Юля не обманула, это действительно было вкусно. Странное сочетание - соленый огурец и сливочный сыр, завернутые в кусочки подкопченного лосося.
        Драган, затушив очередную сигарету, ел удон с креветками. Стараясь делать это незаметно, мальчик бросал на него осторожные взгляды и думал: вот сидит человек, которого он, Тим, если повезет, всего через несколько часов приведет к смерти. В том, что Драган, каким бы он ни был жестко крутым, не справится со Сталинградой, Тим почему-то даже не сомневался. Может быть, потому, что видел, как играючи девушка с африканскими косичками разобралась с Повешенным.
        Тим прислушался к своим ощущениям. Что должно происходить внутри него, когда он знает, что Драган скоро умрет, и даже желает его гибели? Вряд ли можно чувствовать пустоту, заталкивая в мясорубку живого котенка. А тут не котенок, тут - человек. Перестань, подумал Тим. Разве это человек? Это педофил. Больное животное, кромсающее не только тела нормальных людей, но и их психику. Что там сказала Юля? «Лучше уж с Драганом»? Но это ведь неправильно. Нельзя так. Надо бороться. Он же отреагировал на предложение Повешенного так, как надо… Думай лучше об этом.
        Тим последовал своему совету, старательно прицеливаясь палочками к последнему вкуснейшему роллу.

* * *
        Когда за окном начались пригороды, Тим подумал, что уже проезжал здесь меньше двух суток назад. Правда, ехал в другом направлении, и за рулем автомобиля была Сталинграда, а не человек, которого, по плану Тима, ей предстояло убить. Кое-где в окнах почти невидимых новостроек-«фавел» редко-редко горел свет. Обитатели этих квартир или еще не ложились, или уже встали и собирались на работу.
        Сразу за кольцевой, будто ее не пускали в город и она дожидалась тут, навалилась пурга. Завыл, забился в припадках ветер. Заметался взъерошенный снег. Снежные хлопья сыпались на лобовое стекло, видимость резко упала, и Драган сбросил скорость. Тиму показалось, что «тахо» попал в гигантский включенный пылесос или в котел, где кто-то огроменный, выше все еще темного неба, варил, непрерывно помешивая, рисовую кашу. Только откуда в рисовой каше огоньки фар встречных машин?
        Тим вспомнил момент, когда в «Don’t Stop Bike» Драган, прикончив свои суши, сказал вдруг:
        - Все мы в машину не влезем. У меня задний ряд сидений снят. Кто-то один останется. Думайте…
        А что там было думать? Тим обвел глазами их наевшуюся японской еды компанию. Мужчины - Драган, Жека и он сам - без вариантов, они вроде как компаньоны, и у каждого свои функции. Но вот девушки…
        - Анька едет с нами, это точно, - сказал Драган и подмигнул финке. - Она ведь материал собирает, а тут такая бомба намечается… Евро, спрятанные на Линии Маннергейма. Криминал. Русская зима. Глядишь, в лесу еще медведя с балалайкой повстречаем… Да и приятней в ее обществе, - последнюю фразу Драган добавил будто специально, внимательно рассматривая Жеку сквозь плывущий в воздухе сигаретный дым.
        В ответ тот, словно заточенный нож, бросил в него свой взгляд. Настя, сидевшая рядом, осторожно, как бабочку, накрыла руку Жеки своей ладонью.
        - Черта с два я тебя отпущу одного с ними, - произнесла она так тихо, что Тим едва услышал. - И с ней тоже…
        Про кого это она? Про Анникки?
        - Юля, я тебе такси закажу, - посмотрел на девочку Драган. - Поедешь на подводную лодку, - и усмехнулся. - Будешь за хозяйку, пока не вернусь.
        - А если совсем не вернешься? - довольно дерзко, как показалось Тиму, спросила Юля.
        - Вот тогда и поговорим, - с кроткой улыбкой ответил Драган и достал из кармана смартфон. - Какой тут адрес?..
        Пока ехало вызванное такси, Юля, встав из-за стойки, помогла Насте прибраться после завтрака (ужина?). Потом незаметно для Тима исчезла. Мальчик, у которого стало нехорошо на душе, пошел ее искать. Нашел в «ящике». Привалившись спиной к стене, девочка стояла напротив итальянского дивана, на который Тиму теперь было странно и удивительно смотреть. Юлины глаза были закрыты. А из-за ее плеча на Тима взирал Джеймс Франко с постера «127 часов», подавая мальчику пример решимости.
        - Что с тобой? - растерянно спросил Тим у распахнувшихся Юлиных глаз.
        - Все хорошо, - ответила она так, что он в это не поверил.
        - Это же ненадолго, - сказал Тим.
        - Ага, ненадолго.
        - Но я уже скучаю, - проговорил он и взял Юлю за руку, боясь, что та вырвется.
        Девочка промолчала. Но ладонь не отняла.
        - Юля… - прошептал он.
        - Что?
        - Ничего, - помотал он головой, улыбаясь. - Просто пробую твое имя на вкус.
        - Да? И как оно? - улыбнулась и Юля.
        - Сладкое, - прошептал Тим снова и потянулся к ней, чтобы поцеловать.
        Юля одним легким и каким-то естественным движением отвернула голову. Совсем немного, но Тим ткнулся куда-то между ее губами и левой щекой.
        - Извини, - сказал он, отступая на шаг назад.
        - Все хорошо, - повторила она, улыбаясь, и теперь он ей поверил. - Ты иди уже. Делай, что задумал. И осторожней, пожалуйста, Тимка.
        - Я тебе позвоню, - окрыленный тем, что девочка впервые назвала его не «Тимоном», пообещал он.
        - Если в лесу связь будет… Иди, пока Драган не…
        На негнущихся ногах Тим вышел из «ящика». Она будто о чем-то догадывалась.
        И вдруг Тим представил девочку голой. Только не возбуждающей и соблазнительной, какой она была недавно на диване в «ящике», а худенькой и беззащитной. А рядом - Драган с этой своей татуировкой… Тим вспомнил висящий при входе в бар стенд, сколоченный из досок, залитых подтеками алой краски. На него были прикреплены топор и смешное, будто кто-то раньше носил его на голове вместо шлема, конусообразное ведро. И топор, и ведро были выкрашены в красный цвет другого оттенка. Крови будет не видно, решил Тим, если снять со стенда топор и, пробившись через плотную, почти осязаемую ауру Драгана, пустить его в дело.
        Не терять ни секунды. Ударить топором хотя бы и в спину. Разом покончить с этой тварью.

* * *
        - Ты говорил в городе, что сможешь найти это место, - сказал Драган, глядя на Тима, и он кожей ощутил неведомое ему до того момента прикосновение биополя этой гадины.
        Очень неприятное чувство. Будто тебя пытаются загипнотизировать, чтобы потом проглотить целиком, без остатка.
        - Говорил… - пробормотал Тим, стараясь не встречаться с Драганом взглядом. - Говорил, что знаю, как добраться до ДОТа из Роуску, а по какой дороге ехать туда - это не мое дело. Я же не за рулем… И еще я заснул, пока мы ехали…
        С переднего сиденья к нему повернулась Анникки, выставив перед собой смартфон. Всю дорогу, пока они не остановились посреди леса, финка время от времени снимала на видео их поездку. Открылась дверь, и с улицы вместе со снегом, холодным воздухом и казавшимся переваренным светом ввалился Жека. Анникки навела камеру телефона на него.
        - Ну и ну, - сказал Жека, с хлопком закрывая дверь. - Даже не верится, что в этих местах бывает лето… Время года - зима. На границах спокойствие. Сны переполнены чем-то замужним, как вязким вареньем… - он помахал рукой в камеру финки.
        - Ты закончил свои дела? - не оборачиваясь, спросил у него Драган.
        - Закончил, - кивнул Жека. - Можем ехать дальше.
        - Сейчас поедем, - сказал Драган. - Сначала только поймем куда.
        Тим почувствовал в его голосе неясную и смутную угрозу.
        «Тушенка, - осторожно подумал он про Драгана, не поднимая взгляда. - Я взял тебя с собой в качестве тушенки. Тебя вскроют и сожрут».
        - Ты про Роуску говорил? - спросила Настя у Тима.
        - Ага, про Роуску.
        - А оттуда как, знаешь?
        - Конечно.
        - Ну, вот твой Роуску. Поворот на него мы проехали, но чуть дальше, отсюда - второй по счету, будет еще один. Там дорога поизвилистей и, наверное, похуже, но она есть. До самого залива. Главное, в снегу там не застрять. Иначе такой танк не вытолкаем.
        - Сама сказала, что это танк, - подал голос Драган. - Он везде проедет.
        - Надеюсь… - сказала Настя. - Почему ты без навигатора ездишь?
        - Зачем он мне, когда водитель был, пока его не убили, - ответил Драган. - Теперь будешь штурманом.
        - Я не понял! Ты их всех себе забрать решил? - спросил вдруг Жека.
        - Блин, заткнись ты ненадолго, - произнесла Настя усталым голосом. - Пожалуйста. Ни на минуту ведь не замолкаешь. Уши уже закладывает от тебя.
        «Тахо» тронулся с места. Одновременно с этим Жека ответил:
        - Мы же тут не в театре, чтобы сидеть молча. У нас стенд ап…
        - Да помолчи ты, Петросян обдолбанный. Видел бы себя сейчас. Цирк…
        - Потом увижу. Нас же снимают для потомков… Анникки, ты от кого хочешь детей? От меня или от этого типа?
        - Твою мать, Жека…
        - С выражениями поаккуратней. У нас «бэби он борд».
        - Вот? (Что?)
        - Ду ю ноу, зет хи ис май хасбенд? (Ты знаешь, что это мой муж?)
        - Хасбенд? (Муж?)
        - Муж? Вот это да! Свадебный альбом можно полистать, а, Настя? А то я так обдулся «Нейтронной бомбы» тогда в «Олдбое», что и не помню свадьбы…
        «Что это они? Неужели у всех взрослых так сложно с отношениями?» - подумал Тим, вспоминая, как ругались родители, когда он жил с ними. Но Юля…
        Девочка, на которой он женится, ругаться и драться не станет. Потом Тим случайно увидел, как Настя взяла Жеку за руку, и, боясь как-то им помешать, прикрыл глаза, которые жгло с такой силой, будто в них насыпали молотого перца.

* * *
        Им повезло дважды.
        В первый раз, когда они, свернув с трассы, проехали всего несколько километров, а потом «тахо», забуксовав, застрял на нечищеной дороге. Жека вызвался сходить в ближайший населенный пункт за ездовыми собаками, ездовыми котами и ездовыми почтальонами.
        - Потому что одни ездовые финки нас не вытащат…
        Но как раз в этот момент со стороны «Скандинавии» в тусклый снежный пейзаж вплыло оранжевое пятно, будто откуда-то выкатился гигантский апельсин. Пятно приблизилось, и стало ясно, что это не апельсин, а снегоуборочный автомобиль. Выкрашенный в оранжевый цвет новенький «Урал», выставив перед собой могучий снегоуборочный отвал с двумя шнеками, шел по центру дороги, сгребая снег на обочину. Не доехав до «тахо» с десяток метров, «Урал» остановился. Из кабины, не глуша двигатель, с лихим хеканьем выпрыгнул худощавый дедок и направился к увязшему внедорожнику. На дедке поверх теплой куртки был надет жилет со светоотражающими элементами. Закурив на ветру от первой же спички, дедок с минуту разглядывал своими выцветшими глазами вышедших ему навстречу водителя и пассажиров «шевроле», а уже потом и сообщил, как им повезло.
        - Да вы бы не проехали здесь и на трех таких джипах. Тут же как у Высоцкого: «Кругом пятьсот, и кто кого переживет, тот и докажет, кто был прав, когда припрут». Вы ведь в Роуску?.. Ваше счастье, что моя смена. Я-то встаю рано, свой участок «Скандинавии» уже почистил, вот сюда и завернул. А если бы молодой был, сменщик мой, вы бы тут до вечера куковали. Он работает медленно, будто спит на ходу… Сейчас вас выдерну, да езжайте за мной потихоньку. Трос есть?.. А что вам там надо, в Роуску-то?.. Землю какую решили присмотреть?.. Ну, места там есть подходящие. Только это не зимой надо делать, ребятки…
        Голос дедка, хриплый, но бодрый, заряжающий энтузиазмом, был похож на советские марши, грохочущие солнечным весенним утром из динамика однопрограммного радиоприемника. Тиму сразу захотелось повозиться с тросом или просто поскрести дорогу пластиковой лопатой из багажника внедорожника. Но с тросом дедку помог Жека, у которого хватало и своего неподдельного химического энтузиазма.
        И тут им повезло во второй раз. После того как «тахо» вытащили из сугроба, Жека сказал, что поедет с дедком в кабине снегоуборочника.
        - Всю жизнь мечтал на машине «Спецтранса» прокатиться, - пожал он плечами, отвечая на вопрос Насти, зачем ему это надо. - С самого детства.
        - Ну и катись, - махнула та рукой, кажется разозлившись. - Отдохнем от тебя.
        Дедок не возражал.
        - А и давай, паря. С хорошим попутчиком и дорога в два раза короче.
        - Это когда с хорошим, - хмыкнула Настя.
        Жека и водитель забрались в кабину. «Урал» взревел мотором и пошел вперед. «Тахо», словно в кильватере, пристроился за ним в очищенной от снега полосе.
        В воцарившейся тишине Тим снова задремал на ставшем более свободном заднем сиденье, а когда открыл глаза, понял, что они подъезжают к Роуску. Сотню раз виденный силуэт заброшенной поселковой водокачки в снежной круговерти показался Тиму малознакомым. Как будто он пришел в гости к старому другу, а тот его встретил, нацепив ватную бороду Деда Мороза.
        Впереди зажглись стопы «Урала». Драган тоже затормозил, повернулся к Тиму и спросил:
        - Нам куда теперь?
        - Тут… Ну, пока прямо. А потом, на перекрестке - направо, к лесу. Там дорога…
        - Дорога… - кивнул Драган. - Мы же, я так понимаю, не проедем там?
        - Наверное, нет, - пожал плечами Тим. - Вряд ли…
        - Ладно, попробую договориться… Давай за мной, - и Драган вышел из машины.
        Это было хорошо - размять ноги и вдохнуть морозного воздуха. Дыша полной грудью, Тим подошел к Драгану, разговаривающему с пожилым водителем снегоуборочника.
        - Сейчас тебе объяснят, куда мы едем, - произнес Драган и посмотрел на Тима. - Куда?
        - Тут недалеко поселок недостроенный есть… - начал мальчик.
        - А-а-а, - протянул дедок. Его морщинистое лицо оттенка красного дерева прорезала щербатая улыбка. - Ну, я понял. Вон вы куда хотите забраться. Недалеко, конечно, только туда через лес грунтовка. Мне там, по инструкциям, делать нехер. У нас на машинах датчики стоят, чтобы за нами следить по спутнику.
        - Я хорошо заплачу, - пообещал Драган, - поделишься с тем, кто там следит за тобой.
        - Уж хер ей, перебьется на солонине! - заявил дедок. - А сколько заплатишь? Тебе до самого поселка ведь?..
        Тима тронули за плечо. Он обернулся и увидел топтавшегося на месте Жеку.
        - Как там эти? - он кивнул на «тахо». - Не поцапались как кошки?
        - Да нет вроде бы, - неуверенно протянул Тим. - Но я спал, не видел.
        - Ясно, - усмехнулся Жека. - Значит, все тихо… - и поинтересовался, оглядываясь по сторонам: - Где это мы вообще? Тут люди живут?
        - Живут, - ответил мальчик.
        - Всё, поехали! - проходя мимо них, обронил Драган.
        Их странная колонна двинулась вперед по центральной улице заметенного сугробами поселка. Кругом все будто вымерло. Ни людей, ни их следов в снегу, ни электричества в темных окнах длинных деревянных бараков. Только возле одного дома, покосившегося и с заколоченными окнами, на замерших качелях сидел слепленный кем-то уродливый, с ржавым болтом вместо носа снеговик размером с ребенка-дошкольника. Тима внезапно посетило жуткое ощущение, что внутрь обледенелого уродца запрятан мертвый котенок. Или часть детского тела. Спину Тима обдало ознобом. Он моргнул, а когда вновь открыл глаза, снеговик уже скрылся из вида.
        Так и не встретив ни единой живой души, они свернули на перекрестке, а потом выехали из Роуску, словно затаившегося в ожидании прихода чего-то страшного.
        Нужная им дорога вползала в лес. Следов, оставленных на ней Сталинградой, Тим не заметил, но это ничего не значило, потому что в недостроенный поселок вели две дороги. Сталинграда могла добраться туда по второй.
        «Урал» впереди не сбавил скорость, а, наоборот, взревел выплевывающим клубы дыма дизелем и ринулся покорять заснеженную дорогу. От его отвала в разные стороны полетел снег. Это было похоже на безумные соревнования вроде боев уборочных комбайнов. Тим подумал, что, наверное, это очень интересно: сидеть сейчас в кабине «Урала», подскакивать до потолка на пружинящих креслах и искренне радоваться жизни во всех ее проявлениях. Везет Жеке…
        «Тахо» приотстал, чтобы Анникки могла снять гонку общим планом, потом вновь приблизился. Вереща от восторга, финка выставила телефон в раскрытое окно. Хлопья потревоженного «Уралом» снега залетали в салон внедорожника.
        Так они ехали, пока не кончился лес и машины не оказались на краю заметенного снегом небольшого поля. Посреди него стояли дома разной степени готовности, а чуть поодаль виднелись развалины ДОТа, запечатанные, как конверт, нападавшим за зиму снегом. Снова полузнакомые места, которые Тим видел только летом.
        Он сглотнул пересохшим ртом, чувствуя внезапно нахлынувшее волнение, и ослабевшей рукой указал над плечом Драгана:
        - Нам туда.
        Возле ДОТа появилась темная на сметанном фоне фигурка. Понять с такого расстояния, кто это, было невозможно. Хотя кому тут еще быть?..
        Снегоуборочник притормозил, потом замер, вынуждая остановиться и «тахо». Драган выскочил из внедорожника и мимо «Урала» двинулся к ДОТу и фигуре возле него. Затем из «шевроле» вышли все остальные пассажиры. Анникки шагнула вслед за Драганом, запечатлевая все происходящее на камеру. Стоявшая с непокрытой головой Настя, уставшая и явно расстроенная, осталась возле «тахо», сквозь пургу разглядывая, кажется, навек занесенный снегом поселок. Она выглядела как курящий человек, который давно не курил, потому что закончились сигареты. Что будет с ними? Ничего, ответил себе Тим. Никто не пострадает. Сталинграда - не из тех людей, кто захочет устроить резню только для того, чтобы избавиться от свидетелей. Но Драган говорил другое про Кефира…
        Тим, высадившийся в снег с левой стороны от «тахо», посмотрел вслед Драгану. Вот и конец тебе, сволочь, подумал он, чувствуя, как из его груди выпрыгивает сердце. Сейчас тебя сожрут. Он вспомнил Юлю. Мальчик натянул на голову торчащий из-под пальто капюшон кофты и сделал шаг назад. Потом еще один… Развернувшись спиной к снегоуборочнику и внедорожнику, пошел в ту сторону, откуда они все приехали.
        В сторону Роуску. Сначала осторожно, словно ступая по тонкому льду. Ожидая окрика. Потом - все более уверенно, перейдя на свою обычную быструю ходьбу. Будто опаздывая, торопился на уроки в школу.
        Отойдя метров на тридцать от машин, Тим позволил себе улыбнуться.
        Незаметка.
        Прямо жестко крутой трюк из цирка Дю Солей.
        33. Старый ствол, ногу - в пол
        - Как зовут-то? - переспросил водитель снегоуборочника. - Владимиром Алексеевичем покуда называли. Волька ибн Алеша. А фамилия - Дворянчиков.
        Он резко выкрутил руль, не сбрасывая скорости, входя в крутой поворот, и Жеку больно швырнуло на металлическую дверь «Урала».
        - Интересная фамилия, - отскребая себя с двери, высказался Жека.
        - Ты бы пристегнулся, что ли, паря… Да чего в ней интересного? - пожал плечами Дворянчиков. - Фамилия как фамилия. Вот у товарища моего была фамилия! Знаменитая! Пушкинская! Угадай какая?
        Машина подпрыгнула в яме. Жека лязгнул зубами, ударившись головой о потолок. Дворянчиков беззлобно засмеялся и спросил:
        - Так что?
        - Даже не знаю, - ответил Жека, обеими руками хватаясь за металлическую ручку перед собой.
        - Я же говорю - пушкинская!.. Ай, что тут скажешь, - с досадой покачал головой дед. - Вы, молодежь, книжек сейчас не читаете! Ты, наверное, паря, и кто такой Евгений Онегин-то не знаешь… Дубровский была фамилия у товарища моего! Дубровский Степан Федорович. Схоронили пару лет как… - и Дворянчиков не то произнес, не то пропел: - «Но нам предложат деревянные костюмы…»
        Кое-как пристегнувшись ремнем безопасности, Жека перестал смотреть вперед, потому что так было еще страшнее. Казалось, прямо сейчас они опрокинутся на полном ходу. Разглядывать в спартанской кабине «Урала» было нечего, поэтому Жека повернулся к водителю. На изрезанном глубокими морщинами лице Дворянчикова цвета красного дерева выделялись прозрачные глаза, некрасивые до того, что их хотелось прикрыть солнцезащитными очками. Дед походил на престарелую и угомонившуюся было рок-звезду вроде Кита Ричардса, в которую вдруг вселился дух Дыбенко, Правобережного рынка, на котором в девяностые бабушки, по полгода не получавшие пенсию, банчили героином. Может, подогреть дедка остатками спидов? А если не откажется и снюхачит? Они же тогда все деревья в этом лесу пересчитают.
        «Урал» опять тряхнуло. Ремень безопасности удержал Жеку, но внутри у него все взболталось, будто в шейкере.
        - Куда так гоните? На пожар, что ли? - спросил Жека, морщась и сглатывая противную липкую слюну.
        Дворянчиков, не отрывая взгляда от дороги, усмехнулся.
        - Дристун! - и пояснил: - У меня на машине передатчик стоит, чтобы можно было отследить, где я да что. Поэтому надо быстрее доехать, и - сразу назад. Иначе оштрафуют, крысы кабинетные! Так что держись, паря! Уже почти на месте! Старый ствол, ногу - в пол! И-эх!..
        Еще один резкий поворот. От отвала красивым таким фонтаном взметнулся снег.

* * *
        Они внезапно вынырнули из леса. Впереди, на открытом пространстве, перемотанном бинтами разошедшейся метели, как кубики в комнате ребенка, были раскиданы недостроенные двухэтажные таунхаусы.
        - Вот и добрались, - сообщил Дворянчиков, сбрасывая скорость.
        «Урал» проехал с десяток метров и остановился.
        - Не пошло у них дело, - кивнул дед в направлении домов. - Не раскупили их халупени. Но места тут хорошие, знатные, не сомневайся.
        - Да мне-то что, - пожал плечами Жека.
        - Дом строить - самое оно. Никаких соседей кругом… А это еще кто? - дед прищурился, вглядываясь в темную фигуру, появившуюся из-за засыпанных снегом развалин ДОТа. - Бичи, что ли, на зимовку устроились тут?.. Слышь, куда это он?
        Дворянчиков кривым подрагивающим пальцем с желтым от никотина ногтем показал Жеке на прошедшего мимо «Урала» Драгана. Пройдя несколько метров по снежной целине, тот остановился по колено в сугробе и, обернувшись на снегоуборочник, сделал его водителю жест, означавший: «Проезжай вперед!» Дворянчиков потянулся к рычагу передач. Жека кивнул ему:
        - Подождите секунду, я сейчас выйду.
        - Давай, паря!
        Жека открыл дверь «Урала» и, проигнорировав ступеньки, как десантник прыгнул в снег. Прикусив язык, по-змеиному прошипел: «С-с-с-сука». Отскочил на несколько вязких метров от заворочавшегося автомобиля и посмотрел назад.
        «Куда это он?» - мысленно повторил Жека вопрос Дворянчикова, только имея в виду не Драгана, а Тима, который, почему-то никем не замеченный, быстрой походкой удалялся от «тахо» в сторону, откуда они только что приехали.
        А зарытые пиастры? А по десять тысяч евро на брата?
        - Эй! Ты куда собрался? - поймала Жеку за руку Настя, когда он, не спуская взгляда с Тима, проходил мимо «тахо».
        - Смотри! - показал Жека на спину мальчика. - Почему он уходит? Куда?
        - Кто? Тим? Господи, в туалет парню захотелось! За елки пошел! Не садиться же посреди поля!
        - В туалет захотелось, бумагу бы взял!.. Пошли за ним!
        Переполненный непонятным предчувствием, Жека вцепился взглядом в спину мальчика, словно боялся, что тот растворится в лесу, отсюда казавшемся в несколько слоев завешанным марлей.
        - Да зачем? - возмутилась Настя.
        - Тоже в туалет сходим! - ответил Жека. - Пошли, не рассуждай. Ты мне должна…
        - Должна? Кто тебе сказал? - выдернула Настя ладонь из его руки.
        - Никто. Я сам решил. Должна - и всё! Пойдем! Быстрее!
        Сзади грохнул выстрел. Попытавшееся разлететься эхо накрыла пурга. Второй выстрел почти заглушил взревевший дизель «Урала».
        - Что это? - обернулась Настя.
        - Да не верти ты башкой! Бежим за Тимом! - крикнул Жека и, больно ухватив Настю за плечо, поволок ее по расчищенной дороге в заснеженный лес.
        Словно серенький волчок.
        34. Сделай себе ковчег из дерева гофер
        Для бешеной собаки семь верст - не крюк. А для упертого непротрезвевшего копа - не расстояние и все сто. «В одно место надо съездить, кое-что проверить», - сказал ей Артемьев. Что это за место, Инга, заподозрив неладное, попыталась выяснить только на Приморском шоссе. К этому моменту они проскочили Лисий Нос. Впереди в усиливающейся метели утонувшими в молоке светлячками мерцали редкие огни Сестрорецка. Инга затормозила на пустынной автобусной остановке и повернулась к оперу.
        - Может, все-таки расскажешь, куда собрался?
        Артемьев посмотрел на нее, подышал, облизнув пересохшие губы. Инга демонстративно поморщилась.
        - А чего ты хотела? - пожал плечами опер. - Я же полночи водку лакал… Голова раскалывается… Едем в Роуску.
        - Куда? - недоверчиво переспросила Инга. - Это где такое?
        - За Зеленогорском по Нижне-Выборгскому шоссе.
        - И сильно «за»? - не веря своим ушам, спросила девушка.
        - Ну, нормально. Чего уж теперь?..
        - «Чего уж теперь…» - Инга подумала, что вот же она влипла. - А в трамвайном парке не мог об этом сказать?
        - Будто бы ты тогда поехала?
        - Мусорские у тебя прокладки…
        - Фу, принцесса! Какой слог! Ты еще цыкни через дырку от зуба… Тем более я и есть мусор… Рулить дальше будешь? Или выйдешь и на автобусе обратно рванешь?
        Инга посмотрела вперед. Туда, где будто долго трясли, а потом вылили бутылку кефира. Машина эта еще… Лёнин «лифан», в загаженном салоне которого пахло дешевым пластиком, кожзамом и сигаретами, дергался как припадочный при переключении скоростей и плохо держал дорогу. И погода… Не привыкшая к вождению в таких метеоусловиях, Инга тащилась со скоростью семьдесят кэмэ в час. Сколько ей понадобится времени, чтобы добраться до этого… Как там сказал Артемьев? Роуску? Да еще после бессонной ночи. Но выйти из теплой машины на этом буранном полустанке, чтобы, замерзая, ловить попутку до города?.. Инга поежилась, потом взглянула на Артемьева. Недовольно покачала головой и заявила:
        - Обратно сам поведешь.
        - Это уж как пойдет, - пожал он плечами. - Вдруг у Лодочников похмелиться кто предложит… Интересно, у Лени в аптечке нет чего от головы? Шкалика какого-нибудь, что ли?..
        Подождав, пока мимо пронесется небедный самоубийца (жать под двести при таком снегопаде!) на серебристом «инфинити», Инга тронулась с места. Заметила, глянув на приборную панель:
        - Нам до этого Роуску заправляться придется.
        Артемьев покивал:
        - Леня предупреждал. Но денег, если помнишь, у меня нет…
        - Совести у тебя нет… Хотя чего я ждала?
        - Вот именно, - через силу ухмыльнулся Артемьев. - Я и жене говорю, что завышенные ожидания - суть большинства претензий. А она все никак не поймет.
        Инга промолчала, сбивая пыл опера. Позже, когда промелькнул облепленный снегом знак начала населенного пункта, на котором едва читалось «Сестрорецк», спросила:
        - А что мы будем искать в… Забыла уже, как называется.
        - Роуску. Финское название. И искать не что, а кого… И даже не в самом Роуску. У Лодочников.
        - Где?
        Артемьев вдруг нетрезво усмехнулся и произнес каким-то монументальным тоном:
        - И сказал Бог Ною: «Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге и осмоли его смолою внутри и снаружи»… В кино про этого Ноя недавно показывали. Видела, наверное? Зятьку моему понравилось…
        Фары встречного автомобиля даже сквозь снег ослепили Ингу. Сетчатку будто обожгло фотовспышкой той злосчастной окровавленной камеры «Pentax». Девушка сбросила скорость. Встречный автомобиль проехал мимо, но в голове Инги снова начали раскручиваться обрывки вроде бы поутихнувших дарк-джазовых мелодий, прятавшихся под темно-серой, с нарисованными на ней оленьими рогами обложкой пластинки «Parole De Navarre».
        И то, о чем прямо сейчас рассказывал ей Артемьев, органично накладывалось на этот незатихающий фантомный саундтрек к фильмам Дэвида Линча.

* * *
        Они тогда чуть не пропустили этот привоз.
        Может, лучше было, если бы все-таки это случилось?
        О том, что в суетливый предновогодний Петербург привозят сумрачных французов «Dale Cooper Quartet and The Dictaphones», Инга узнала за три дня до концерта. В общем-то тогда же она впервые и услышала о существовании этой группы из бретонского Бреста.
        Случилось это в самом начале недели. Инга только позавчера прилетела с Захаром из Англии. Оставив бойфренда заниматься совершенно ей неинтересными, но необходимыми делами «Копов», она встречалась с подружками, выпивала, хвасталась шарфом, купленным на Пикадилли, и раздаривала сувениры. Алкоголь в компании друзей помогал в акклиматизации, кажется, к несовместимой с жизнью после Англии питерской зиме.
        С Веткой они пересеклись в маленьком безымянном баре для своих на Рубинштейна. Сидя на широком деревянном подоконнике, они пили «май тай», адаптированный барменом специально для девочек, смотрели на улицу, где торопливо бежали прохожие и неспешно сыпался снег, разговаривали. Инга рассказывала, как они угодили в Сохо на стриптиз трансов.
        - Что, прямо и с членами, и с сиськанами? - недоверчиво переспросила Ветка.
        - Конечно, - кивнула Инга. - Какие же это иначе трансы?
        - Вообще самолет, - покачала головой Ветка. - Что твой на это сказал? Как у тебя, кстати, с ним?
        - Да так, - пожала плечами Инга. - То бой, то снова битва. Ссоримся на людях, миримся в постели. Забодало… В четверг у него день рождения. Надо придумывать какой-то подарок, а даже не хочется… Может, просто бросить его?..
        - Слушай… - сказала Ветка, приканчивая свой «май тай». - Я знаю, что вам надо. Ты же рассказывала, что он там в своем ментовском баре упарывается джазом?
        - Есть такое… А что?..
        Так она и узнала, грызя выловленный из коктейля кубик льда, про «Dale Cooper Quartet and The Dictaphones» и про то, что они будут играть в этот четверг в клубешнике под названием «The Place». Поздно вечером Инга послушала их в Интернете. Капризные баллады бретонцев привели ее в восторг, и Инга взяла два билета на их выступление.
        Захар заехал перед концертом, они поехали ужинать. Инга была сегодня в образе нуаровой красотки: черное короткое платье с открытыми плечами, чулки, прическа, серебряные колье и браслет. Ее спутник был в джинсах, мятом пиджаке и футболке с надписью: «Laid Back», но на то это и мужчины. Ногти подстриг - уже красавец.
        Перед входом в «The Place» собралась небольшая очередь. Пока стояли на улице, Инга замерзла. В клубе бармен намешал ей согревающе-брутальное с имбирем и островным виски, назвав эту болтушку «пенициллином». Инга поплыла с первых жгучих глотков.
        Зрителей в клубе было много, но не битком. Между людьми, снимая их на навороченный «Pentax», перемещался фотограф - молодящийся небритый дядечка в футболке с енотом и в имиджевых очках. Что, интересно, за снимки получались у него в этом полутемном пространстве, наполненном густым синим светом? Заприметив Ингу, которая, облокотившись о стойку, потягивала «пенициллин», он защелкал камерой, фотографируя ее. Захара проигнорировал, и тот, немного обидевшись, потянулся и приобнял Ингу, чтобы попасть в кадр.
        Почти без задержки на сцену вышли четыре человека, разобрали инструменты и заиграли свои таинственные мелодии. Это было похоже на сюрреалистический сон. Отчеканенные семплером гипнотические ритмы спиритического сеанса. Стекающую в зал атмосферу сериала «Твин Пикс» пронизывали иглами вспышки аккредитованных японских фотоаппаратов.
        В какой-то момент Инга обнаружила, что околдованный музыкой Захар оказался чуть в стороне. Рядом с девушкой вновь возник фотограф в футболке с енотом и нацелился на нее объективом. Инга улыбнулась в камеру.
        После концерта они решили остаться еще немного выпить в пустеющем «The Place». Пока Инга обсуждала выступление с барменом, Захар куда-то незаметно исчез. Вернулся он минут через пять. Не один. В компании фотографа-енота. Тот чуть смущенно улыбнулся Инге, церемонно протянул руку и представился:
        - Сергей.
        Попросив у бармена бутылку минералки, он присел за стойку справа от Инги. Захар в это время объяснял девушке свою идею. Позвонить в «Копов», предупредить персонал, чтобы закрывались, а самим приехать туда и устроить в пустом баре фотосессию для Инги. Сергей согласился поучаствовать за относительно невысокий гонорар.
        - Ничего такого, о чем ты могла бы подумать, - сказал Захар и подмигнул подруге. - Ну, разве что совсем чуть-чуть полуобнаженки в подарок мне на день рождения. Если сама захочешь…
        Инга, не слишком трезвая после второго «пенициллина», внимательно посмотрела в спокойные глаза Сергея.
        - А вы хорошо фотографируете?
        - Вашу красоту ничем не испортишь, - ответил Сергей. - Так что результат гарантирую.
        Идея Захара нравилась Инге. Она представила, как устраивается на стойке в «Копах», принимает нужную позу и, прищурившись, смотрит в объектив камеры, а ее платье, чуть задравшись, открывает постороннему взгляду резинку чулок. И что будет в этот момент твориться в ее голове и в штанах наемного фотографа? Решено!.. Макияж она подправит на месте, а про то, что в «Копах» не будет постановочного света, Инга даже не подумала.
        - Хорошо. Тогда допиваем и вызываем такси, да? - спросила девушка.
        В машине Инга сидела сзади рядом с Захаром и разглядывала темные опустевшие улицы.
        - Да, вот здесь, - сказал водителю Захар.
        Они вышли на тротуар у неброской вывески «Cop International». Захар вошел в свой бар первым, а Сергей, придерживая дверь, галантно пропустил нервничающую Ингу вперед себя. Оказавшись в знакомых интерьерах, та чуть успокоилась.
        - Готовьтесь, - стрельнула она глазами в своих спутников. - Я пока приведу себя в порядок.
        - Давай, - кивнул Захар.
        А Сергей даже не ответил, внимательно изучая обстановку и попутно вынимая из сумки камеру.
        Прихорашиваясь перед большим зеркалом в туалете, Инга вдруг услышала знакомые звуки. Будто выступавшая в «The Place» группа приехала следом за ними на афтепати, где решила сыграть снова. Оказалось, что это Захар включил на проигрывателе купленную пластинку. Виниловое звучание дарк-джаза плотно окутало вышедшую из туалета девушку. Она приблизилась к стойке, на которой выстроились зажженные хозяином «Копов» свечи в стеклянных плошках. Это от них Ингу бросило в жар?
        Сергей в углу возился с камерой. Сильная рука Захара приобняла ее сзади, под звуки плачущего саксофона осторожно скользнула вниз - по спине, от открытых плеч к бедрам. Девушка резко повернула голову к приятелю и поцеловала его. Страстный поцелуй, сделавший все влажным. Краем глаза Инга заметила, как на нее внимательно смотрел Сергей. Это неожиданно смутило ее.
        - Налей мне, пожалуйста, выпить, - шепотом попросила она Захара.
        Тот зашел за стойку, завозился с бутылками, смешивая Инге «грязный мартини» - единственное, что умел делать.
        - Споить меня хочешь? - поинтересовалась у приятеля. - Чтобы потом наделать компрометирующих снимков?..
        Тот хмыкнул.
        Рядом за стойкой приземлился Сергей, направив на нее объектив. Инга поняла, что фотосессия началась. Пытаясь быть естественной и раскованной, она, не глядя в камеру, пила медленными глотками «грязный мартини», зажимала зубами кусочки подтаявшего льда, улыбалась или хмурилась своим нескромным мыслям. Что в этот момент чувствует Сергей? Продолжает оставаться профессионалом, зарабатывающим деньги, или?..
        Сергей отошел от стойки и принялся снимать Ингу с другого ракурса. Она прикусила губу и задумчиво улыбнулась еноту на футболке Сергея.
        - А если двумя коленями стать на табуретку? - откуда-то сбоку предложил Захар.
        - То, что надо, - кивнул Сергей.
        - О’кей, давайте, - согласилась Инга.
        Она попыталась грациозно слезть с высокого барного стула, но выпитое за вечер дало о себе знать. Она покачнулась и, может быть, даже упала бы, если бы Сергей не успел подхватить ее. Он придержал Ингу под руку, пока она с глупым выражением на лице ловила равновесие. И тут почти случайно она задела своей ладонью бедро фотографа. Тот замер, будто перед его лицом внезапно закружилась рассерженная оса. Инга на несколько судорожных мгновений сцепилась с Сергеем взглядом. Потом убрала ладонь и сделала шаг назад, давая понять, что прикосновение было случайностью, но наткнулась спиной на Захара. Сильные руки приятеля взяли ее под бедра, чуть потянув вверх подол платья, и как-то ненавязчиво подтолкнули обратно к Сергею. Оказавшись вплотную к фотографу, Инга вспомнила недавнюю прогулку по лондонскому «Boxpark» - сделанному из морских контейнеров торговому моллу. Ворочавшиеся с оглушительным грохотом тяжелые неповоротливые мысли в ее голове были как эти самые контейнеры. Она с недоумением смотрела в спокойные глаза Сергея, пока вдруг не почувствовала, как мужские руки легли на ее плечи и скользнули вниз. И
это не были руки Захара, которые, продолжая оставаться на бедрах Инги, еще выше, уже совсем нескромно задирали подол ее платья. Она порывисто выдохнула, ощущая собственную тревогу, входящую в резонанс с музыкой французских джазменов.
        - Что?.. - обернувшись к Захару, попыталась спросить Инга, но бойфренд, прижав к ее губам два пальца, заставил ее замолчать.
        Ощутив прикосновение чужих сухих губ и небритого подбородка к своей шее, Инга развернулась и увидела волосы на голове чуть склонившегося Сергея. «Когда они успели сговориться?» - в панике подумала она.
        - Мы же говорили про подарок на мой день рождения, - шепнул ей на ухо Захар. - Это он и есть. Если ты не против…
        Если она не против такого подарка?..
        Придурок!
        У Инги перехватило дыхание от возмущения и одновременно - от чужих настойчивых прикосновений. И, надо сказать, прикосновения были первоклассными. Мужики знали свое дело. Она непроизвольно подалась им навстречу, чувствуя, как ее зажимают в живые, источающие тестостерон тиски. Черт, черт, черт… Ее рука вцепилась в теплое дерево барной стойки. Заскользила по ней, как скользили по ее телу горячие ладони… Черт… Захлебываясь в возбуждении, она нащупала… Что это?.. Трезвея, Инга скосила взгляд. Отложенная Сергеем ненужная сейчас камера. Чувствуя, как сзади расстегивают на платье молнию, а спереди чужие руки подбираются к ее трусикам, Инга поудобнее взяла камеру в руку и неожиданно даже для самой себя (лучше сделать и пожалеть…) с размаху ударила ею в висок распаленного фотографа.
        Удар получился несильным, но Инге удалось отвлечь внимание Сергея от ее тела. Еще ничего не соображая, он повернул голову в сторону, откуда пришла опасность, и девушка снова ударила его фотоаппаратом, на этот раз прямо в лицо. Сергей закричал от ярости и боли, отскочил от Инги и ухватился за разбитый нос, из которого ручьем хлынула кровь, заливая жизнерадостного енота. Камера выскользнула у Инги из рук и с грохотом упала на пол. Раздался звук чего-то безвозвратно бьющегося. Сергей вскрикнул раненой птицей, нагнувшись к фотоаппарату. Взял его на руки как заболевшего ребенка и, не разгибаясь, посмотрел на Ингу. Произнес:
        - Ах ты, сука!
        «И ведьма», - подумала Инга.
        Сергей в этот момент валился на пол, получив удар в лицо от Захара, неожиданно затеявшего защищать подругу от оскорблений. Не будучи робкого десятка, Сергей вскочил на ноги, пропустил еще один удар от хозяина «Копов», ударил в ответ сам и, сократив расстояние, вошел в клинч.
        Дальнейшего Инга не видела. Подхватив свой небрежно брошенный на пустовавшее место охранника норковый полушубок, бросилась к входной двери.
        Сзади слышалось сопение и придушенные ругательства, потом что-то опрокинулось, что-то со звоном полетело на пол. Дверь оказалась закрытой. С двойным щелчком открыв равнодушный ко всему происходящему замок, Инга выскочила на морозную улицу. Набрасывая на плечи норку, сбивчиво подумала, что пусть кто-нибудь из двух этих уродов сунется к ней здесь. Она завизжит так, что перебудит всех в этом городе!

* * *
        Огромная даже отсюда, выкрашенная в черный цвет лодка выплывала из затянувшего горизонт снегопада. «Что, если снег будет идти сорок дней и ночей, до самого апреля?» - подумалось Инге. Мысль показалась ей невыносимой. К ковчегу, до которого было с километр, вела неширокая тропа, которую лихорадочно, как прячущий улики убийца, засыпал снег.
        - Можно мне с тобой? - спросила Инга у Артемьева.
        Тот покачал головой.
        - А я к нему не пойду. Много чести. У меня есть его телефон, позвоню - сам прибежит. Подождем в кафе. Только ты отдельно сядешь. Кто знает, как там пойдет разговор…
        Инга кивнула, вспомнив, как Артемьев достал из бардачка «лифана» по-стоматологически блестящий кастет, примерился к нему и спрятал в карман своего линялого анорака. Она обернулась к ярко-синему щитовому домику. «Кафе «Пляжное». Горы еды, море алкоголя, децибелы караоке», - заманивала вывеска. На расчищенной от снега площадке возле кафе стоял престарелый угловатый «субарик». Покрытый скорлупой смерзшегося снега и льда мыс уходил в заледеневший залив. У берега вскрытой веной чернела промоина. Правее кафе, на противоположном берегу заваленной снегом бухты, расположились коттеджи и хозяйственные постройки турбазы для любителей рыбной ловли. Возле коттеджей наблюдалось вялое движение, в отличие от смурного застывшего безмолвия за спиной девушки, где плыл ковчег.
        Кравец - так звали человека, из которого собирался вытрясти информацию опер. «Трахнуть прямо в душу» - так назвал этот процесс Артемьев.
        Еще во времена перестройки Кравец вместе с приятелями открыл сеть магазинчиков. Потом что-то не заладилось, и из бизнеса его выкинули. Кравец занялся аферами с недвижимостью, попал в поле зрения милиции, почти сел, но откупился взяткой. Оставшись на свободе, на год уехал в Финляндию, где работал агентом по недвижимости, продавая соотечественникам дачи у границы. Попутно посещал семинары, проводимые в Котке священником Евангелическо-лютеранской церкви. Изучив на семинарах и в беседах со священником азы христианства, Кравец вернулся в Россию, где без особых юридических хлопот организовал Храм Светлых Рыцарей Водолея.
        В свою общину Кравец вербовал деклассированных элементов, потерявших надежду людей из социальных низов - тех, кого можно легко обработать. Кто после часовой проповеди начинал искренне верить, что мир, в котором воцарилась Тьма, скоро смоет Потоп, какой уже был во времена Ноя, и спасутся лишь избранные. Те, кто обратил лицо к Богу, когда остальные отвернулись от него. Те, кто живет трудом и лишениями. Те, кто готов вести войну с Тьмой. Те, кто построил новый ковчег, который поможет спастись Светлым Рыцарям Водолея, чтобы они возродили человечество.
        Артемьев рассказал, что Храм Светлых Рыцарей Водолея финансировался не только за счет продаваемых квартир прихожан, переселявшихся жить в общину. Определенные суммы перечислял погибший в депо трамвайного парка занимающийся угнанными автомобилями дилер Крекин. Иногда Кравец, зная о роде занятий Крекина, направлял к нему своих знакомых, готовых купить угнанный автомобиль.
        - Кравец может знать убитого в трамвайном парке индейца. По отпечаткам тот нигде не проходит. Выясним его личность - сможем продвинуть расследование.
        - А позвонить этому Кравцу нельзя было? - разозлилась Инга.
        - Светлые Рыцари Водолея не пользуются мобильной связью, - ответил ей Артемьев, закрывая тему.
        Теперь Инга сидела в сомнительной кафешке «Пляжное», пила обжигающий «гринфилд цейлон» и пыталась не прислушиваться к утренней поп-музыке по радио. Ей хотелось спать. Малоподвижные мысли со скрипом налезали друг на друга, образовывали спрессованные в одну кучу образы погибшего Костаса и расстрелянного кабриолета.
        Бармен, крепкого вида мужчина лет сорока в свитере крупной вязки, вразвалочку подошел к столику Инги, забрал тарелку из-под яичницы.
        - Спасибо, - сказала ему девушка.
        - На здоровье. Мы с товарищем на рыбалку собираемся. На судачка капканы ставить. Через полчаса моя смена закончится - и рванем. Без улова не останемся. Заглядывай вечером на рыбку. Ты ведь с турбазы? Подруги есть?..
        - Не с турбазы, - покачала головой Инга. - И, знаете, предпочитаю дорадо.
        - Как знаешь, - пожал плечами бармен. - Если что - заглядывай на огонек…
        Он унес тарелку и приборы на кухню, потом вернулся за стойку, за которой за остывшим кофе ссутулился Артемьев, и продолжил занятие, от которого оторвало его появление в кафе клиентов. Что-то он там настраивал, налаживал, подтачивал и подтягивал, тренькая металлом о металл. Готовился к рыбалке, заранее обреченной на улов. Бедняжки-судачки, подумала Инга, плавают себе и не знают.
        Девушка допила чай. Попросить еще одну чашку? Или пускай лучше тренькает себе, а не лезет со своими идиотскими предложениями. Слишком уж простые тут нравы. Или расплатиться и ненадолго прикорнуть в «лифане» перед обратной дорогой. А то глаза слипаются… Завтра уже понедельник. Придется идти на работу и что-то рассказывать про расстрелянный автомобиль. Инга представила взгляд Козакова. И Худого, который мог помочь, - нет. Еще один рыболов, мать его!..
        Инга услышала снаружи кафе шаги и голоса. Кто-то что-то сказал, ему ответили, потом дверь открылась. В «Пляжное», оглядываясь, словно были тут в первый раз, зашла небольшая компания. Три человека в облепленной снегом городской одежде.
        Мальчик в полупальто, из-под которого торчал капюшон кофты, девушка в темно-синей, будто мужской парке и… Инга отвернулась в сторону, чтобы ее не узнал похожий на молодую рок-звезду парень в черной куртке, отобравший у нее возле «Departure/Arrival» чужой кабриолет.
        35. Место, где надежда потеряна
        Август, двадцать девять месяцев назад
        Свою ошибку Макс осознает, когда видит в ночном лесу огненный крест.
        В пахнущей гарью темноте это вполне может сойти за зловещее знамение. Даже не будучи суеверным, Макс застывает в оцепенении, но через несколько секунд понимает, что это полыхает дерево. Вертикальную перекладину горящего креста обозначает повалившийся ствол соседнего дерева. Или нет… Макс проходит по дороге еще и опознает в кресте… столб. Старая просмоленная мачта линии электропередачи, настоящий деликатес для огня. Правее столба полыхают деревья. Макс видит, как оранжевые языки пламени перекидываются на все новые и новые ели, занимающиеся с громким треском, как гигантские бенгальские свечи. Пожар разгорается по обе стороны от дороги. Откуда-то Максу в голову приходит диалог: «Ты не туда зашел, кусок мяса». - «С этим даже не поспоришь».
        - Не поспоришь… - повторяет Макс следом за своими мыслями.
        Лесной пожар отсюда не выглядит оголодавшей стихией, каким Макс видел его в передаче «Вокруг света»: ураганный ветер, будто вопящие в агонии деревья с пламенеющими шевелюрами, стада взмыленных антилоп, чем-то похожих на моделей с канала «Fashion». С такого расстояния пожар больше похож на сбежавший по невнимательности костер для шашлыка - если поспешить, то можно потушить, помочившись на пламя. Обманчивое впечатление. Макс нисколько не сомневается, что вблизи это будет смертельная адская печка, Макс вспоминает бродяжий знак, нарисованный на ДОТе. Срочно делай ноги.
        Как великий комбинатор из старого фильма, сдавший на почту свой миллион, а потом передумавший, Макс резко разворачивается и… Нет, не бежит. Делать это в темноте не стоит, только ноги переломаешь. Быстрым шагом Макс идет обратно, в ту сторону, откуда пришел. Но даже идти неудобно - ничего не видно. Макс достает телефон и подсвечивает себе фонариком. Становится чуть лучше. Главное, чтобы зарядки хватило на возвращение к полуразрушенному ДОТу и на то, чтобы забраться в его влажные внутренности и забрать сумку.
        Почему он не подумал об этом раньше? Он же знал. Еще когда они с Солдаткиным выбрали место, Макс отметил, что отсюда недалеко до Роуску, рядом с которым Лодочники устроили свое поселение. «Место, где человечья надежда потеряна, - так однажды высказалась про них бабушка Полина Ивановна. - Сидят, молятся и ждут, когда всем придет крышка, а они поплывут под белыми парусами, выживут и хорошо устроятся. Тьфу! Нежить!»
        Дорога туда есть, но они с Солдаткиным не рассматривали ее в качестве обратного пути - на ней резко повышался риск нарваться на случайных свидетелей. Хоть в Роуску почти не осталось местных жителей, здесь все же могут встретиться люди - Лодочники или отдыхающие с турбазы. Или еще вдруг кого занесет. Но выбора у него нет.
        И сейчас, в темном ночном лесу, Макс уже знает, куда спрячет сумку с деньгами.
        - Не ходите здесь! - сказал тогда Кравец им с Тимом. - Нечего вам тут делать!
        Вот там он и устроит схрон.
        «Не ходите здесь». Прямо как еще один бродяжий знак, шагая, думает Макс. Интересно, а есть такой? «Не ходите здесь».
        А еще он знает, что сделает потом, когда деньги окажутся в безопасности. Макс уже видел такое в кино. Ни мафия, ни полиция не будет искать убийцу и грабителя в тюрьме. Значит, ему нужно сесть. Ненадолго, пока все не уляжется. Не вопрос. Если надо, если он этим поможет Тиму и бабушке, он сядет. Сначала разобьет им сердца, но ведь после они заживут… Что только для этого сделать? Расколотить витрину? Украсть в магазине, скажем, наушники? За такое в тюрьму не посадят, а дадут штраф и накостыляют по шее в отделении. Ладно, у Макса еще будет время разобраться с этим вопросом…
        Слабенький луч телефонного фонарика старательно рассеивает темноту под его ногами, помогает выглядывающей из-за деревьев заблудившейся луне. В какой-то момент Макс все равно оступается, чуть было не упав. Он едва-едва удерживает равновесие, потом шепотом ругается. Только сейчас он вспоминает о вспыхнувшей после взрыва внедорожника траве. Не получится ли, что он выйдет из леса прямо на стену огня? Он непроизвольно ускоряет шаг. Продолжая идти в каком-то синкопированном ритме, Макс до боли в глазах вглядывается в даль, пытаясь разглядеть то, чего так боится. Нет, не видно. Все погасло? Или просто расстояние слишком велико? Во всей этой дымной кутерьме он совершенно потерялся во времени и километраже. Сколько еще до поселка нераскупленных таунхаусов?
        Словно в ответ на свой вопрос, он умудряется заметить впереди мутные неясные оранжевые сполохи у самой земли. Будто лежит огнедышащий дракон, которого тошнит с похмелья. Огонь нехотя расползается по траве, в одном месте подкрадывается к таунхаусам, но это никак не непроходимая стена пламени. Макс чувствует облегчение и пытается прибавить шагу. Сразу же снова спотыкается.
        Несколько минут спустя лес расступается. Макс останавливается, смотрит на силуэт сгоревшего «аутбэка», похожего на гигантского черного кота, который присел на фоне разожженного камина. Уютную картинку в голове Макса вспугивает треск веток, внезапно раздавшийся за спиной. Он оборачивается, выставив перед собой узкий, как острие ножа, луч фонарика. Никого? Никого. Чувствуя, как сердце бьется где-то в горле, он пытается высветить, что же там в лесу, но фонарик не достает до деревьев, за которыми слышался треск. А самому Максу не настолько интересна природа этих звуков, чтобы идти и смотреть. Немного постояв, прислушиваясь, он делает несколько шагов спиной вперед, потом разворачивается и идет к ДОТу. Думает, что, наверное, на опушке прячется какой-то испуганный лесной зверь.
        Чуть не свалившись в полузасыпанную траншею, он приближается к укреплению. ДОТ будет стоять тут, кажется, вечно, как египетская пирамида. От мысли, что сейчас придется спускаться, становится не по себе. Не важно, что он уже был там. Темнота раздувает страх изнутри Макса. Страх давит на диафрагму. Странно устроен человек. Макса ведь ни капли не волнует, не пугает, что где-то рядом лежат три полуобгоревших мертвых тела, но при этом ему страшно спуститься в ДОТ, освещенный всполохами так и не разгоревшегося пожара. «Погреб, - успокаивает себя Макс. - Это всего лишь погреб». У них ведь был почти такой, когда они с родителями и Тимом жили в Петровском через несколько домов от бабушки. Построенный, как и этот ДОТ, еще финнами. Родители держали там зимой свежие и консервированные овощи с огорода. Отец с Максом понаделали из неструганого занозистого горбыля полок и ящиков для хранения. Отец…
        Он всю жизнь работал плотником в ЖЭКе, устанавливал жильцам дверные коробки и менял оконные рамы. Некоторые, особо благодарные, давали на чай четвертинку или поллитру. Отец никогда не стеснялся выпивать, хотя делал это по поводам и знал меру, но с развалом Советского Союза начал уходить в запои. Будто вместе с распадом страны, в которой он жил, развалились на куски его ответственность и воля. Пил по неделе. Мать пыталась привести его в чувство, просила и угрожала, он внимал, соглашался, но через пару недель, после какой-нибудь «халтуры», снова уходил «на глубину». Наверное, для того, чтобы ее мужику доставалось меньше, мать стала поддавать вместе с ним. Оказалось, что ей нельзя было пить категорически. Пьяная, она вела себя безобразно. Ругалась с отцом, ругалась с соседями, ругалась с учителями своих детей, ругалась с самими детьми. Макс тогда брал напуганного Тима и уводил к бабушке. Видя творившееся безобразие, за дело взялась Полина Ивановна, для начала поколотив пьяных сына и невестку палкой-«батогом». На месяц или полтора это помогло, но потом наступил Новый год, который родители, не
просыхая, праздновали до конца января. Тим, стесняясь соседей, тайком выносил из дома и выкидывал на дальнюю помойку пустые бутылки. Иногда мать с отцом на несколько дней пропадали из дома, и тогда за старшего оставался Макс. В конце концов бабушка, почти ни на что не надеясь, чуть ли не за руки отвела родителей на собрание, как она их назвала, «пробующих алкашей». В смысле, пробующих вылечиться. Что-то вроде анонимных алкоголиков. Там их и подцепил на крючок Кравец.
        Сначала бабушка обрадовалась, что родители Тима и Макса перестали пить, взялись за ум, принялись усердно работать и не менее усердно продолжили посещать собрания - только уже не «пробующих алкашей», а те, которые проводил Кравец, вербуя свою паству. «Впереди Война, - говорил он, - и нужны божьи Воины Светлых Дней - мытари, которые знают, что такое страдания». Родители стали приносить домой брошюрки дорогой финской полиграфии, пытались что-то рассказать детям и бабушке. «Из огня да в полымя, - ворчала Полина Ивановна и прогоняла сына. - Иди лучше парням денег на ботинки новые принеси».
        Дома семейство продолжало жить впроголодь. Деньги уходили теперь не на водку, а в секту. Полина Ивановна подкармливала внуков, а потом вдруг сказала им: «Живите-ка у меня, пока родители головы обратно на плечи не пристроят. И мне помощь будет. Старая я уже». Тим с Максом подумали-подумали и остались. Забрали вещи из ставшего неродным дома и переселились к бабушке. Мать с отцом даже не пытались их вернуть. Они готовились к грядущей Войне.
        Скоро они продали дом. У Кравца были знакомства, позволившие ему в обход законов выписать с продаваемой жилплощади детей. Вырученные деньги родители передали Кравцу, а сами поселились в организованной им коммуне на брошенных бесплодных землях рядом с Роуску. Там и пригодилось то, что отец был плотником, - когда они стали строить и смолить Лодки…
        Макс спускается, держась одной рукой за стену. Луч фонарика высвечивает нары, кирпичную печь. Не выпуская телефона, Макс берет по одному кирпичу и откидывает их в сторону. При падении большинство кирпичей крошатся или раскалываются на куски. Вот она, сумка.
        Макс хватает ее, испачканную кирпичной пылью, поворачивается и как пробка от шампанского, поскальзываясь на влажных ступенях, выскакивает из ДОТа. Ему кажется, что сейчас стены укрепления сожмутся, сомкнутся над его головой, раздавят вместе с деньгами в этой могиле…
        Но ДОТ выпускает его. После глухой концентрированной черноты снаружи не так и темно. Луна, полыхающая трава… Отблески пожара играют на острых скулах Макса, когда он стоит, высматривая дорогу, ведущую в Роуску. Это она?.. Он шагает по сгоревшей траве, оставляя невидимые следы в пепле.
        Интересно, нет ли среди Лодочников паники из-за того, что они готовились к совершенно другому, более мокрому, Концу Света?
        36. «Микромафия»
        Обманчивое мартовское солнце играло бликами на зеркалах проезжающих мимо машин. Пускало зайчиков в глаза Анникки, уютно устроившейся под клетчатым пледом за столиком кафе на Эспланаде. Попивая горячий кофе из большой кружки, девушка жмурилась, дышала прохладным воздухом с залива, разглядывала прохожих и далекие красно-белые трубы парома «Viking Line», до шести вечера, пока не выйдет в море, притворявшегося комфортабельным кусочком финской столицы.
        Краем глаза Анникки заметила движение справа. Глянув туда, увидела присевшего за соседний столик мужчину. Тот повозился, удобнее устраиваясь на плетеном стуле, спросил у официантки кофе, сок и салат и в ожидании заказа уткнулся в айфон. Молодой, но старше Анникки. Не то загорелый, не то от природы смугловатый. Одетый в джинсы и неопределенного цвета велюровый пиджак, поверх которого он намотал на шею длинный шарф.
        Мужчина, почувствовав, что его рассматривают, отодрал глаза от айфона и встретился взглядом с Анникки. Глаза его были темными. Одетый сейчас, в начале весны, чуть ли не по-летнему, он заулыбался укутанной в плед соседке. Улыбнувшись в ответ, Анникки Ринне, недавно закончившая Хельсинкский университет с дипломом специалиста по теологии, уже знала, с кем проведет эту мартовскую ночь.
        Ну а что? Девушка должна быть юной, а кофе - горячим. Она всегда была слаба на передок. Секс, книги, музыка и немного вкусной еды - что еще нужно от жизни? В своих желаниях Анникки всегда была искренней, а в многочисленных связях - разборчивой и легкой.
        Этим она и зацепила своего нового любовника Звонко Виртанена. Потомок сербских эмигрантов в третьем поколении, он был взрывной смесью отчаянно-веселой разухабистой балканщины и скандинавской флегмы. Прямо Эмир Кустурица, угодивший в Валгаллу. Звонко увлекался йогой и рыбалкой, фанател от японского денима и группы «Beogradski Sindikat». Он работал менеджером по закупкам в торгующем электроникой магазине «Микромафия» и попутно имел связи с каталонским кибер-ворьем. Мутил с ними темные делишки, попахивающие воровством и контрабандой, о которых, впрочем, не рассказывал. Анникки с расспросами не лезла.
        Ее вполне устраивало то, что она устраивала его.
        Неглупая, яркая и бесшабашная, она торчала на уличном искусстве и любила собирать чернику в лесу и клубнику у родителей. Иногда слушала пластинки Сибелиуса, не пропуская при этом выступлений хард-рокеров. Предпочитая кофе, могла напиться лонг-дринком или водкой. Имея высшее образование, сидела на пособии по безработице.
        Они со Звонко быстро привыкли друг к другу. Стали жить как ниточка с иголочкой. Разглядывая потертости, оставленные айфоном Звонко на карманах его японских джинсов, Анникки иногда меланхолично думала, что это они и есть. Она - часто трезвонящий по ночам айфон, который Звонко таскает в своем кармане, а он сам - деним от «Kamikaze Attack», в нужных местах протирающийся от корпуса смартфона.
        Звонко и подал ей идею видеоблога, пытавшегося иронизировать над духом времени. Он же пробил спонсорскую помощь от «Микромафии».
        А потом улетел в Барселону по своим мутным темам и разбился в такси по дороге из аэропорта. Тело любовника Анникки так и не увидела. Его забрали родственники Звонко, отношений с которыми у нее не было. На похороны ее не позвали. Впрочем, Анникки как отставному теологу ни к чему было смотреть на тот предмет, которым стал ее любимый человек.
        Храня глубоко в душе свои чувства, Анникки продолжила жить. У нее получалось. Несколько любовников (и несколько пар джинсов) спустя, она встретилась в Амстердаме с русским по имени Джеко. Этот был скорее не японским селвидж-денимом, а моделью из свежей коллекции «Replay». Из грубоватой ткани, специально окрашенной сзади в цвет грязи, имеющей свою историю и поэтому потертой изначально. Узкой настолько, что айфон не влезал в боковые карманы, только в задние, откуда его легко можно было выронить.
        Джеко позвал ее в Россию, в засыпанный солью Петербург, где она встретилась с Драганом, с которым раньше общалась только по сети. Посреди интервью ее будто ударило электрическим током. Что тут сыграло свою роль? То, что он, как и Звонко, был потомком сербов? Или его темные глаза? Или что она была просто влюбчивой кошкой? Или что Драган оказался сумасшедшим миксом личных подводных лодок, криминала, финансирования Фонда по спасению тигров, афганской марихуаны, исландского пост-рока и крутого секса? И это только то, что Анникки узнала о нем в первые полдня.
        Айфон выпал из заднего кармана джинсов «Replay».
        Но душевная чистоплотность и искренность не позволяли Анникки оставить вопрос с Джеко неулаженным. Так они с Драганом и попали в бар под названием «Don’t Stop Bike».
        Джеко встретил их со своей бывшей подружкой. Той, которую Анникки видела в Амстердаме с каким-то датчанином. Или подружка уже не являлась бывшей? Видно невооруженным взглядом, что между ними что-то произошло. Кажется, они с Драганом только помешали. Поговорить с Джеко она так и не успела, все закрутилось - завертелось, и его подружка по имени Настя всю ночь косилась на Анникки, как и сам Джеко - на Драгана. Глядя на это, Анникки думала о том, как все-таки иногда может запутаться жизнь…

* * *
        Зато теперь все было просто и ясно.
        Ясно, что Драган умирает.
        Подстреленный первым же выстрелом в плечо, он успел подняться, вытащить свое оружие и несколько раз выстрелить в ответ. Потом его нашла еще одна пуля. Быстрая, злая, беспощадная и неожиданно горячая в этом ледяном пространстве, она снова сбила его с ног. Драган молча завалился на спину в снег и больше не попытался встать. Анникки кинулась к нему.
        Драган лежал, подставив мертвое лицо колючим снежным иглам. Рядом кто-то словно разбрызгал кетчуп. Анникки присела, потормошив Драгана за руку, будто тот заснул, и она могла его разбудить. Не получилось. Анникки захотелось начать орать на весь этот гребаный русский лес. Почему они все умирают?
        Бледное неживое лицо, по которому стекал подтаявший снег. Закрытые глаза. Тяжелое дыхание загнанного животного. Кровь, пузырящаяся в левой части груди. Вид Драгана не подразумевал долгой и счастливой жизни.
        - Хелп ми! - отчаянно крикнула девушка в пургу и обернулась назад. - Хелп ми, плис!
        Оранжевого снегоуборочника, успевшего развернуться за время перестрелки, простыл и след. Даже не слышно было шума его двигателя. И не было никого, с кем Анникки забралась в эти заснеженные леса: ни Джеко, ни его подруги, ни мальчика. Куда они делись? Они же выходили из внедорожника. Анникки вгляделась, пытаясь разобрать, есть ли кто в салоне. Никого?
        - Хелп ми! - крикнула она на всякий случай снова и помахала рукой.
        Точно никого.
        Никого, кроме мужчины, умирающего у нее на руках от огнестрельного ранения в грудь. Драган захрипел. Его правое веко вдруг поднялось, обнажив жуткую белизну закатившегося глаза. Анникки схватила Драгана за ледяную руку, пытаясь удержать в мире живых.
        Что делать? Дотащить его до машины? И потом везти… Куда? Она не могла вспомнить, чтобы видела по дороге сюда хоть одну больницу. Анникки с отчаянием огляделась и вдруг увидела приближающегося к ней человека с ярко-зеленой головой странной формы.
        - Хелп! - прошептала Анникки одними губами, понимая, что смотрит на убийцу.
        Убийца медленно приблизилась к ней, замерла в двух метрах. Из-за натянутой на лицо балаклавы было непонятно, какие чувства испытывает женщина, разглядывая их обоих - раненого мужчину и напуганную девушку.
        - Донт кил ас (не убивай нас), - попросила Анникки, безуспешно пытаясь поймать взгляд.
        Потом она опустила взгляд на ее руки в толстых перчатках. Никакого оружия в них не было.
        - Кейс! (Ключи от машины!) - внезапно произнесла убийца.
        Анникки вздрогнула, услышав ее голос, и не сразу поняла, что от нее хотят. Ключи? А как ей с Драганом выбираться? Она помотала головой, уже не пытаясь встретиться взглядом с женщиной, чье лицо прятала балаклава. Мелькнула мысль, что в ней, наверное, не так обжигает холодом. У Анникки уже замерзли уши и щеки. Убийца резко наклонилась к Драгану и очень быстро зашарила по его карманам. Выудила ключи от «тахо», выпрямилась и, не оглядываясь, направилась к внедорожнику. Анникки смотрела ей вслед, борясь с желанием окликнуть, и в конце концов не стала этого делать.
        Она повернулась к Драгану и услышала, как сзади глухо завелся «тахо». По спине Анникки пробежал холодок. Это тревожился инстинкт самосохранения, противившийся тому, что за спиной остался смертельно опасный человек. Не придет ли этой женщине сейчас в голову переехать их с Драганом на «тахо»? Почему нет? Но, судя по звукам, автомобиль развернулся, а потом начал удаляться.
        Кто лезет во все щели - застрянет в заднице. Это про нее. Чувствуя, как на ее лице замерзают слезы, Анникки подняла голову, оторвав взгляд от кровавых пузырей на груди Драгана. И увидела еще одного человека, торопливо шагающего в их сторону.
        Это был молодой парень с дурацкой смерзшейся бородкой на симпатичном лице. Анникки вскочила на ноги и бросилась к нему:
        - Хелп ми, плис! (Помогите мне, пожалуйста!)
        37. «Турецкий перец»
        Не задалось у него воскресенье. А ведь можно было выспаться, поваляться в постели. Потом встать, лениво почесывая живот, позавтракать, уютно помедитировать на снегопад за окном. Вызвонить кого-нибудь из знакомых и выбраться попить пива. Или даже взять ночную смену в «Императорских каретах» - машин на улицах мало, крутишь баранку, слушаешь «Эрмитаж» или треплешься с клиентами. Точно лучше, чем пытаться остановить кровотечение и предотвратить пневмоторакс, накладывая на рану воздухонепроницаемую повязку из шарфа и полиэтиленового пакета из-под фазеровских конфет «Турецкий перец», обнаружившихся в кармане у финки. И все это - в лесу, посреди зимней версии Всемирного потопа.
        Повязка на ране держалась плохо. Липкий от крови полиэтилен норовил съехать. Угрю приходилось придерживать его пальцами, пока, вставив ветку, он туго скручивал концы шерстяного шарфа над раной.
        Выпущенная Сталинградой пуля угодила прямо в лоб вытатуированной под сердцем Драгана женщины. Кто это, интересно?
        Драган всхрипнул от боли, когда Угорь сделал последний оборот веткой, затягивая шарф так, что, кажется, еще чуть-чуть - и сломаются ребра. Держащая раненого за руку финка вздрогнула, будто боль передалась ей. Ничего, если стонет, значит жив. Угорь встретился взглядом с девушкой. Перепуганная какая-то… В попытке приободрить ее, он отрывисто произнес:
        - Имя? Звание? Где расположена твоя часть? Если хочешь жить, приведи нас к ракетной установке!
        Та вытаращилась, пытаясь понять, что он ей сказал. Помотала головой:
        - Ай донт андестент. (Я не понимаю.)
        Угорь опустил взгляд вниз. Наружное кровотечение, кажется, прекратилось. Знать бы еще, что там внутри… Перехватывая ветку руками, Угорь опустил задранный свитер Драгана. Взяв снова вздрогнувшую финку за ладонь, показал, как надо держать ветку через свитер, чтобы вновь не потекла кровь. С усилием приподнял торс Драгана. Удерживая его в полусидячем положении, привалил к плечу девушки.
        Что делать теперь? Мобильник не берет, да если бы и брал, то что? Куда бы он вызвал скорую? Можно, конечно, оставить финку с Драганом, а самому утрехать по дороге, почищенной снегоуборочником. Куда-нибудь она да выведет. К людям. Там уже можно будет просить о помощи. А то, что за это время Драган либо зажмурится от потери крови, либо замерзнет вместе с этой финской туристкой (как она здесь очутилась?), уже не его проблемы. Простите, он сделал все, что смог.
        Угорь взглянул на лицо своего работодателя. Бледность постепенно уходила с него, уступая место землистому оттенку. Неизвестно, хорошо это или плохо. Опыта ветеринара маловато в такой ситуации. Характер дыхания, кажется, не изменился. Финка, на лице которой замерзали размазанные слезы и сопли, посмотрела на него с надеждой и что-то произнесла по-фински, потом продублировала по-английски. Угорь все равно не понял и помотал головой. Подумал о том, что Страна Басков и беззаботные месяцы в Бильбао далеки от него как никогда. Денег, которые обещала ему Сталинграда, он не получит, потому что та не нашла, что искала. Он видел, как она уходила с пустыми руками. И Драган теперь не жилец, так что плакали денежки, обещанные за его экологический стартап.
        - Фак! - произнес Угорь и тут же поймал обеспокоенный взгляд девушки.
        - Вот? (Что?)
        Угорь помотал головой, отгоняя свои мысли.
        И зуб опять разнылся.
        Вряд ли у него получится…
        Но попытаться-то стоит.
        Он же перестанет уважать себя, если не сделает попытку спасти свои планы. А для этого надо вытащить к людям дойную корову, что лежит перед ним. Чем черт не шутит? Попытаться стоит. Ну а если получится? Если все-таки получится?.. Драган отвалит неслабый бонус за свое спасение. И тогда…
        Рассыпанные вокруг него лакричные конфеты «Турецкий перец» чернели как глаза снежных бесов, ухмыляющихся его затее. «Ну-ну. Давай, что еще придумаешь?»
        - Пидор ты! - сказал Угорь ближнему бесу, а потом потянулся и окровавленной рукой выковырял из снега бесовский глаз.
        Сунул в рот и задвигал челюстью, морщась от мерзкого вкуса. Лишенный глаза бес взвыл и плюнул в лицо Угрю снегом. Тот обрадованно засмеялся, натянул балаклаву и встал на ноги.
        - Я сейчас, - кивнул он тревожно смотревшей на него финке.
        Развернулся и рванул к ДОТу за брошенной саперной лопаткой.
        38. Сидя на вершине снегопада
        Как закончившихся детских каникул, было по-детски жалко ускользающего, буквально вытекающего сквозь пальцы состояния. Качавшие его всю эту бесконечную ночь амфетаминовые волны затихали, надвигался мертвый штиль отходняка. И это при том, что снаружи, за скафандром тела, бушевала пурга.
        Затрахал этот летящий в лицо снег. И ветер…
        Хорошо, что у них были капюшоны, иначе вымерзли бы без шапок. Всех троих облепило снежной мукой, как живую начинку сорвавшейся с катушек метели. И Жекины подмокшие «гриндерсы» явно не по погоде. Хотя все это только цветочки.
        Нетрудно представить, что с ним будет после такого наркотрипа. Непонятно лишь, во что он превратится: в баклажан или в кабачок? И как это произойдет? Наверное, прямо на ходу возьмет и опустится в середину сугроба, как на грядку, мечтая, чтобы его полили из выгоревшей на солнце лейки… И нечем продлить приход. Последние остатки спидов, выбитые Настей у него прямо из рук, разметало ветром. И нечем сняться. Никаких седативных. Ни пузырька корвалола. Вообще ничего… Жека вспомнил амстердамские кофешопы и всю эту продаваемую в них шмаль. Вот бы сейчас хоть пару тяжек…
        По-настоящему его беспокоил даже не подкрадывающийся овощной анабиоз, а вновь нарисовавшийся внутри него черт, нашептывающий вполне разумные вещи. Что скоро придется трезво оценивать реальность и обрушившееся цунами новых обстоятельств вроде Настиного возвращения. Что ему говорить девушке? Как смотреть в глаза? И, главное, что при этом испытывать? Он не понимал.
        Куда их занесло?
        Жека поднял взгляд от засыпанной колеи, по которой сегодня кто-то проезжал. Не снимая капюшона, покрутил головой. Понял, что окружающий пейзаж не изменился. Все те же потерявшие под снегопадом свой цвет заброшенные дома с заколоченными окнами, покосившиеся, как пьяные, навалившиеся на соседские заборы, похожие на раковых больных после химиотерапии голые уродливые деревья, столбы-виселицы с оборванными проводами. И ветер чем-то визжит, словно циркулярная пила.
        Самой жути нагоняло то, что в трупе этого поселка кто-то еще умудрялся жить. Какие-то жуткие снеговики, какие-то тропинки, мятая, будто по ней долго молотили кувалдой, спутниковая тарелка «Триколор», еле уловимый запах дыма. Где-то что-то готовят? И всхлипнет старушка в избушке на курьих ножках и сварит всмятку себе яйцо…
        Вернуться бы в город, где весь этот шум и визуальное загрязнение, создаваемое рекламными щитами и плакатами. Зайти в первый же попавшийся подъезд и там прижаться к батарее. Предел мечтаний - горячий душ. Стоять под ласковыми струями воды, чувствовать, как они нежно стекают по шее, плечам и спине. А потом насухо вытереться свежим махровым полотенцем, делая все медленно-медленно. Он даже остановился от таких мыслей.
        - Жека! Чего замер? - обернулась к нему Настя. Разглядев что-то на его лице, она подошла, взяла за холодную ладонь и озабоченно спросила, наклонившись к его капюшону: - Плохо, да?
        Он пожал плечами:
        - Помнишь книжку про Урфина Джюса? Когда у него закончился волшебный порошок для оживления деревянных солдат? Там последний взвод солдат, которым порошка не хватило, полтора часа кондыбал по столярке до дверей на улицу. Я сейчас как те дуболомы… Не вовремя ты решила объявить войну наркотикам, Настя… Порошка бы мне сейчас волшебного хапнуть…
        - Хватит, всю ночь убахивался… Тим сказал, недалеко осталось. Скоро дойдем.
        - Вы, может, и дойдете…
        Жека посмотрел в спину шкета, из-за которого они оказались здесь. Тот продолжал шагать, не оборачиваясь на спутников. Не заметил, что они отстали? Или опять решил свинтить, как там, в лесу, возле недостроенных таунхаусов и финского ДОТа?
        Жека вспомнил, какой ошалелый и напуганный вид был у пацана, когда, почти насильно таща за собой Настю, он догнал его и гаркнул:
        - Куда это ты намылился, а?
        Тим обернулся, но ответил не сразу. Замигал глазами не то от удивления, не то оттого, что там, у ДОТа, раздавались хлопки выстрелов, похожие в пурге на взрывы петард. Потом произнес, глядя чуть в сторону:
        - Нет там денег, которые все ищут…
        - Почему так думаешь?
        Тим посмотрел на Жеку и упрямо сказал:
        - Знаю - и все. И еще знаю, где они на самом деле.
        - Где? - вырвалось у Насти.
        - Не здесь, - ответил мальчик. - Я покажу. Идем?
        - Тут, кажется, надо уже бежать, - сказал Жека.
        Выстрелы смолкли. Или их заглушил шум двигателя оранжевого снегоуборочника, прущего прямо на них?
        Инстинктивно они отпрянули с дороги, но «Урал» ушел чуть в сторону, а потом остановился в пяти метрах от троицы. Водительская дверь открылась, и Дворянчиков, высунувшись из кабины, призывно замахал им рукой.
        - Едем с ним? - спросил Тим у Жеки и Насти. - Нам как раз в Роуску!
        - Чего стоим тогда? Давайте!
        Они подбежали к машине. Тим первым забрался в кабину снегоуборочника. Жека помог девушке вскарабкаться по ступенькам и залез последним.
        - Что за стрельба, браток? Прямо как на фронте! - поприветствовал его репликой Фокса из «Места встречи» Дворянчиков в кабине, сразу ставшей тесной. - Уносим ноги? - и, не дожидаясь ответа, он вдавил педаль газа.
        Взревел рассерженный движок «Урала». Машина дернулась, и пассажиры, не успев устроиться в кабине, повалились друг на друга. Жеке прилетело от Насти локтем прямо в ухо.
        - Ой! Извини! Я не специально!
        Не заметив никакого раскаяния в ее словах, Жека поерзал, прижался к двери машины. Так будет, пожалуй, безопаснее. Настя кое-как вклинилась между ним и Тимом, устроившимся у самого рычага переключения скоростей.
        - В тесноте, да не в обиде, - глянув на них, прокомментировал ситуацию Дворянчиков.
        Он лихо вращал руль «Урала», поднимавшего столбы потревоженного снега навстречу тому снегу, что сыпался с прохудившегося неба. Держась одной рукой за скобу перед собой, Тим нагнулся вперед и посмотрел на Жеку.
        - А кто заметил, что я к лесу пошел? - спросил мальчик.
        Жека удивился вопросу. Какая ему разница? Пожав плечами, он сказал.
        - Я заметил. У меня сейчас вроде как все чувства обострены. Прямо слышу, как трава собирается в мае расти. А тут еще, - он ткнул пальцем за окно, - зеркало заднего вида.
        - Ты ведь от нас сбежать хотел? - проницательно поинтересовалась Настя.
        Тим, которому стало стыдно, смутился и отвернулся.
        - Не парься, ты не один тут такой, кто решил деньги прижучить, - сказал Жека и скривился, довольно болезненно получив от девушки все тем же локтем под ребра.
        - А кто еще? - мальчик посмотрел на Настю.
        - На твоем месте я бы заткнулась и помалкивала бы в тряпочку, - произнесла девушка, глядя через лобовое стекло на снегопад сверху и снежные буруны с боков.
        Сказано это было Жеке, но замолчали все четверо, включая Дворянчикова. Только один «ураловский» мотор не прекращал злобно взрыкивать, волоча машину с людьми сквозь лес.

* * *
        Дворянчиков высадил их в поселке, прямо посреди улицы, где они проезжали около часа назад.
        - Я обратно, на трассу, - сказал он. - А вам, если к Лодочникам, то это туда, - дед кивнул в сторону зажатого бесцветными домами глухонемого зимнего пространства.
        - Знаю, - произнес Тим.
        - Так, может, домчите нас? - спросил Жека у водителя. - Дел на десять минут.
        Дворянчиков покачал головой.
        - Не могу, паря. Пора и поработать. Да тут не так, чтобы далеко идти. Снег только. Но вы держитесь колеи, проще будет. Ее рыбаки, что на базу приезжают, накатали. Сейчас занесло, конечно, но все равно - не по целине топать…
        Когда они выбрались из кабины «Урала», тот с обиженным рычанием обдал их запахом солярки и покатился прочь, через пару минут исчезнув из вида, растворившись в пурге. Они остались одни на самой вершине снегопада - в месте, где плотность косо летящего снега била, наверное, все мировые рекорды. Удрученный этим обстоятельством и предстоящей дорогой, Жека полез в карман джинсов за допингом, но всего два решительных движения Насти, развернувшей его лицом к себе и ударившей по рукам, лишили его шансов добраться до…
        А куда они хотели добраться?
        Тим прямо на ходу, перекрикивая ветер и отплевываясь от снега, пытался им что-то объяснить, и Настя вроде бы слушала, но вот Жека сразу утратил нить повествования. Ему было все равно. Потом он отстал и просто брел сквозь нескончаемый снежный белый шум. Вспомнилось, как они с Анникки намыливались в Финляндии поехать на ферму хаски, чтобы покататься на собачьих упряжках. Так и не собрались. Вот бы сейчас… Но нет, никаких веселых гонок на заливисто лающих псах не предвидится. Только утомительный процесс поочередного выдергивания ног из сугробов с одной лишь целью - поставить их в сугроб на шаг дальше.
        Его швырнуло в жар, потом в холод. Внутри происходили какие-то необратимые трансформации, казалось, меняющие саму природу его тела. Такая сингулярность в одно жало. А вдруг окажется, что это - решение всех проблем? Он возвратится в город сверхчеловеком, которому будет все равно, где остался Лукас и что испытывает к нему Настя. Главное, чтобы это «все равно» было не потому, что у него отмерз член и его ампутировали из-за начавшейся гангрены. Как же холодно…
        И когда же кончится этот поселок? Когда завершится их ледяной поход?
        - Ну ты как? - повернувшись к нему, спросила Настя. - Живой?
        У Жеки не оставалось даже сил ответить.
        - Их называют здесь Лодочниками. Вон их ковчег, - Настя обернулась и протянула руку в сторону расплывающегося у горизонта темного пятна. - Тим сказал, это там. Совсем немного осталось.
        - Не дойду, - обреченно сказал Жека, чувствуя, как неприятно колотится какая-то невидимая жилка в левом бедре. - И чайник сказал утюгу: «Я больше идти не могу», - и задрал голову к небу, словно хотел завыть.
        Снег почти не таял на его лице.
        - Давайте я вас здесь подожду. Пересижу в сарае каком-нибудь…
        Настя покачала головой и окликнула мальчика, снова ушедшего вперед:
        - Тим! Тим!..
        Они о чем-то коротко переговорили. Жека смотрел на них будто сквозь веки. Тим помотал головой, потом махнул рукой, указывая вперед. Девушка кивнула. Тим что-то сказал ей и вновь двинулся по снегу. Настя подошла обратно к Жеке.
        - Говорит, мы почти прошли поселок, а сразу за ним будет кафе для отдыхающих с турбазы. Передохнем там. Выпьем кофе, отогреемся…
        - Кофе… Да… Сразу две большие кружки… С молоком… Только принеси мне их сюда… С места больше не сдвинусь…
        - Жека, надо идти, - твердо сказала девушка. - Не сможешь идти, поползешь у меня, как Мересьев, даже не сомневайся, - и взяла его за безжизненно висящую вдоль тела руку.
        Потянула за собой. Сделав первый шаг следом за Настей, он чуть не завалился лицом прямо в казавшийся таким желанным сугроб. Настя поймала его, сильно тряхнув за руку. Как показалось Жеке, чуть не выдернула ему плечо из сустава. А может, жаль, что не выдернула? Тогда его бы оставили в покое, бросили болтаться в лимбе отходняка.
        Многое бы он отдал сейчас, чтобы подлечиться какой-нибудь быстрой темой. Всего разок. Чтобы добраться до города. И больше он в жизни не притронется к этому дерьму…
        Да куда же Настя его тащит?..

* * *
        Стоя на огороженном перилами крыльце кафе «Пляжное», он подумал, что все-таки сумел пройти самый долгий путь в своей жизни. По Насте, кстати, видно, что она тоже находится не в лучшей своей форме: под глазами залегли круги, обожженная ветром и влажная от растаявшего снега кожа туго обтягивала скулы. Но глаза у нее все равно как разлетающаяся шрапнель…
        - Устала? - спросил Жека и тронул Настю за руку.
        - Не без этого. Кофе уж точно не повредит. Надеюсь, у них есть что-то получше растворимого «нескафе».
        Жека промолчал, разглядывая громадную, даже отсюда черную, словно ее хотели сжечь, но не смогли, лодку.
        - Какая же она вблизи? - произнесла вслух его мысль Настя.
        - Авианосец какой-то они тут выстругали, а не ковчег, - с трудом, как после анестезии у стоматолога, ворочая языком, произнес Жека. - И пилить до него еще…
        - Лучше представь, сколько времени они на нем по морям, по волнам плавать собираются. Сразу легче станет. Если подумаешь, что вообще творится в голове у этих людей…
        - Они нормальные, - вмешался в их разговор Тим. - Просто их обманывают…
        - Мне все равно, - пожала плечами Настя. - Хоть фокусы им там пусть показывают… Так что, кофе-брейк?
        Она потянула на себя дверь, и все трое по очереди зашли в «Пляжное».
        Это надо же, рассеянно подумал Жека. Оказывается, весь его мозг, вся нервная система скукожилась до единственной клетки только для того, чтобы в этот одинокий нейрон ржавой иглой воткнулась казавшаяся прокуренной мелодия «Младший лейтенант, мальчик молодой, все хотят потанцевать с тобой…». Не глядя по сторонам, он прошел прямиком к стойке, за которой восседал пожилой мужик, по виду - подлинный Ной с настоящего ветхозаветного ковчега. Может, он тут экскурсовод или аниматор?
        «Ной» пил чай с лимоном, но тянуло от него перегаром. Он внимательно посмотрел, как Жека устраивается через один стул справа от него, но ничего не сказал, отвернулся.
        - Три кофе, пожалуйста, - попросила у бармена Настя, чуть прижимаясь к плечу опустившегося на стойку локтями Жеки.
        - Сахар? Сливки? - встав к ним задом, к кофемашине передом, поинтересовался бармен.
        - Ага, - сказал Жека.
        - Что «ага»? - не оборачиваясь, спросил бармен.
        Жека почувствовал, что сил на долгие объяснения у него нет. Его сил уже не хватит ни на что. Только сидеть за этой деревянной стойкой в дурацком кафе, слушать сменившего «Младшего лейтенанта» «Красавчик-обманщик» «Стрелок» (он уже и забыл, что такие когда-то были) и видеть в барном зеркале свои мутные глаза, похожие на растворяющиеся таблетки шипучего аспирина, на которые наклеили вырезанные из черной изоленты кружки блестящих, расширенных во всю радужку зрачков.
        Одну за другой бармен выставил на стойку три чашки дымящегося кофе. Добавил к ним сахарницу и несколько упаковок порционных сливок.
        - Спасибо, - сказала Настя и позвала мальчика, присевшего за свободный столик. - Тим, помоги.
        Они забрали кофе и сливки. Жеке осталась сахарница. Она показалась ему неподъемной, словно сделанной из свинца. В дрожащих руках дотащив ее до столика, Жека как подкошенный рухнул на стул. Опустил глаза на стоящий перед ним кофе. Увидел, как стремительно приближается чашка к его лицу, и только в последний момент успел увернуться, задев ее рукой. Опрокинув стул, попытался вскочить. Горячий кофе полился ему на штаны. И только тогда он понял, что, пока сидел и тупил над чашкой, кто-то сильно, но очень-очень неумело отоварил его по затылку.
        Этим кем-то оказалась… Где-то он ее видел, подумал Жека. Через секунду вместе со скорее смешной, чем болезненной попыткой удара в скулу в женском исполнении, на него обрушилось понимание того, кто эта сердитая, но красивая девушка.
        Когда он видел ее в первый раз, она до подбородка была замотана в шарф, а на ее лице засохли крохотные точки брызг дорожной грязи. И у нее была все та же прическа… Девчушка из угнанного им «биммера».
        Мысли в его голове плыли медленно, и у платиновой блондинки легко получалось опережать их. Снова отхватив от нее звонкую и обидную оплеуху, Жека дернул головой, а в следующий миг ему показалось, что на него напрыгнула разъяренная кошка. Ее когти впились ему в шею, до крови разодрали щеку. Искривленный в злобе рот прошипел Жеке в лицо:
        - Ты знаешь, что стало с этой машиной?
        Еще бы он не знал. Жека вспомнил, как еще вчера вечером болтался прикованный к поручням трамвая.
        - Я сейчас разорву тебя тут…
        Могла и разорвать, если ее глаза не лгали. А он даже никаких денег за эту тачку не получил. Жека запаниковал, попытался оттолкнуть злую блондинку от себя, но вместо этого неуклюже завалился на пол сам.
        - Это же не я расстрелял твой дурацкий кабриолет, - в отчаянии произнес он.
        - Не ты? - блондинка прижала Жеку коленом к полу и безуспешно попыталась схватить его за короткие волосы. - Не ты? Ну а кто тогда? Откуда ты тогда знаешь, что его расстреляли?
        Хорошо, что пока не додумалась бить в пах.
        Настя, схватив блондинку за плечи, попробовала оттащить ее от усохшего, как сорванный цветок, Жеки, пытающегося защитить лицо.
        - Отвали от него! - крикнула она.
        Жека, аморфно вытянувшись на полу, подумал, что сейчас ему перепадет зрелище женской драки.
        - Эй, вы там! Прекращайте! - громко сказал из-за стойки бармен.
        Да не лезь ты, подумал Жека.
        - Кто? - яростно крикнула удерживаемая Настей блондинка. - Кто тогда изуродовал машину?
        Жека удивленно захлопал глазами и попытался приподняться на локте.
        - Кто? - переспросил он. - А вот… - и рукой показал на появившуюся в дверях кафе Сталинграду.

* * *
        Теперь их уже двое - тех, кому в зале этого захолустного рыбацкого кафе он торчит по автомобилю. «Бэху» - взбешенной блондинке. «Ягуар», который отжали у него казахские джедаи, - Сталинграде. Как она вообще здесь оказалась? Трындец…
        Но, кажется, Сталинграде неинтересно, что там с «ягуаром». Она подходит к их столику, мельком смотрит на Жеку, на блондинку, которую сзади за плечи держит Настя, и говорит, обращаясь к Тиму:
        - Так что с этими деньгами? Где они? И чтобы ты ничего не придумывал - я ведь знаю, что их спрятал твой брат. Мы вычислили его. Я специально приехала в Выборг, но не застала его живым. Вы его как раз хоронили. Решила понаблюдать за тобой на случай, если тебе что-то известно. Выдернула тебя в Питер, чтобы ты был на виду. И - да, ты знаешь, где тайник…
        Мальчишка за столом, по которому растекся пролитый кофе, исподлобья смотрит на Сталинграду. Он бледен как смерть. Его губы вздрагивают и кривятся, словно он вот-вот заплачет или выругается.
        - Рассказывай, - приказывает Сталинграда, одетая, против своего обыкновения, не в кожаную куртку, а в горнолыжную парку.
        Тим смотрит на нее как загипнотизированный. Открывает рот, но сказать ничего не успевает, потому что подает голос блондинка.
        - А что там за тема с машиной? - спрашивает она, стоя на одном колене в паре метров от лежащего на полу Жеки.
        Настя больше не удерживает ее за плечи. И она одна из всех смотрит на Жеку.
        - С какой машиной? - непонимающе поворачивает голову к блондинке Сталинграда.
        - Кабриолет в трамвайном парке. Это ты расстреляла его?
        Сталинграда молчит, потом решает не продолжать беседу и снова смотрит на Тима.
        - Ты охренела? - спрашивает у ее профиля блондинка.
        Жека думает о том, как здорово это похоже на бабскую разборку из-за мужика на ретродискотеке в «Папанине». Может, он все-таки увидит женские бои? Впрочем, силы у соперниц неравны. Жека вспоминает наполненное трупами депо и Шара с пробитым ножом черепом.
        - Лучше не лезь, - предостерегает он блондинку. - Кто, ты думаешь, людей в том депо покромсал? Всех четверых?
        Сука блондинка разглядывает Жеку как насекомое, прищуривается и говорит Сталинграде:
        - Ты тут на какие-то деньги собралась подняться? Ущерб мне возместишь?
        В глазах Стальной Симпатии Жека читает изумление. Еще бы, думает он. И удивляется сам, когда… Когда вроде бы сидевший за стойкой «Ной» оказывается рядом с их столиком и надетым на руку блестящим кастетом тяжело бьет Сталинграду в висок.
        Та теряет равновесие и валится с ног. Разлетевшиеся брызги крови смешиваются с пролитым кофе.

* * *
        По версии «Ноя», вдруг оказавшегося опером, все было просто.
        Блондинку он попросил подогнать к входу в «Пляжное» «лифан», Жеку - помочь затолкать в салон «китайца» оглушенную и едва стоящую на ногах Стальную Симпатию. Кто бы самому ему помог удержаться в вертикальном положении, подумал Жека, но сил спорить у него не нашлось. Он просто молча побрел позади опера, который вывел Сталинграду на улицу.
        Выяснилось, что пурга внезапно утихла. Тучи продолжали куда-то спешить над их головами, но снег в них закончился. Ветер убрался подальше, наверх, запрятался на небесные антресоли. На том берегу высыпали на снег засидевшиеся в коттеджах турбазы люди, похожие на… На людей на экологически чистом снегу, только что доставленном прямо из Скандинавии или даже с Северного полюса. Кто-то особо резвый и нетерпеливый, хлестко разрывая свежую тишину треском двигателя, спешил к кафе, насквозь пронзая бухту на ярко-красном снегоходе. Похмелиться, что ли, захотелось в «Пляжном»?
        Инга завозилась с зажиганием «лифана», а Жека и придерживающий будто впадающую в летаргический сон Сталинграду «Ной» притормозили возле дверей кафе, наблюдая за приближающимся снегоходом.
        Снегоход лихо выскочил на берег. Сбросив скорость, подрулил к кафе. Приткнув свою «ямаху» возле «субарика», водитель заглушил двигатель и снял защитные очки с синими стеклами. Повернув к ним обветренный сухарь нестарого лица, пристально изучил троицу и с кривой усмешкой поздравил копа:
        - С уловом!
        - Ага, - кивнул опер. - На живца брали, если что… Идем!.. - добавил он, увидев, как «китаец» с Ингой за рулем наконец тронулся с места.
        Он потянул Сталинграду за руки, скованные наручниками у нее за спиной. Девушка как пьяная мотнула головой, словно не понимая, с какой ноги пойти, и стала падать в снег.
        - Держи ее! - крикнул «Ной» Жеке, но того хватило лишь на несмелую ватную попытку ухватить Сталинграду за рукав.
        Девушка неуклюже рухнула под ноги оперу. Шевелясь раздавленной гусеницей, перевернулась на бок. Подтянув колени к груди, скрючилась в позе эмбриона. С лица, наполовину залитого кровью, жутко моргнул глаз.
        - Мужики! - подался вперед рыбак. - Я все понимаю, но что вы с девкой-то делаете?
        - Стой, где стоишь, - бросил ему коп. - Не мешай работать органам, своим и внутренних дел. А спрашивать, что с ней делаем, будешь у тех, кого эта гадина загасила. Четверых вчера вечером угандошила.
        - Четверых? - рыбак недоверчиво опустил взгляд на замершую в снеге Сталинграду. - Как-то не верится…
        - Тебе фамилии их назвать, чтобы ты поверил? - опер потянулся к девушке. - Так я забыл, как их звали. Одного только помню, потому что сам из Вятки. Вяткин Иван Валерьевич… - опер выпрямился навстречу резко шагнувшему в его сторону рыбаку. - Я же говорю тебе, стой, где стоишь!
        Рыбак будто не услышал его. Остановившись в полутора метрах от «Ноя», он переспросил:
        - Как ты сказал? Вяткин Иван?..
        - Валерьевич, - прищурившись, закончил за него опер. - Знакомый твой?
        - Брат, - потерянно произнес рыбак. - То-то и думаю, что собрались на рыбалку, он обещал подъехать позже, а теперь трубку не берет…
        Он посмотрел на Сталинграду.
        - Худой? - услышал Жека голос платиновой блондинки, подогнавшей наконец «лифан», куда ей приказал «Ной», и теперь выбравшейся из него.
        - Инга? - удивился рыбак. - Ты что тут делаешь?
        Блондинка по имени Инга не успела ответить, потому что Сталинграда обеими ногами ударила опера в область паха. Тот дурно и протяжно взвыл, будто ему там что-то порвали, и завалился в снег. Рыбак шагнул к Сталинграде, но та, вдруг оказавшись на ногах, двинула его лбом в лицо. Непонятно каким образом среагировав, рыбак успел уклониться от удара, нацеленного сломать ему переносицу. Сзади кто-то открыл дверь, и Сталинграда со скованными за спиной руками бросилась мимо оторопевшего Жеки и вышедшей на улицу Насти внутрь кафе.
        - За ней давай! - захрипел рыбаку откуда-то снизу подбитый опер.
        Рыбак и без его приказов рванулся за Стальной Симпатией.
        - А ты чего смотришь, упорыш? Нашел себе цирк с конями! Давай тоже туда! - пытаясь подняться на ноги и морщась при этом от боли, крикнул Жеке «Ной».
        Тот пожал плечами и, не особо торопясь, направился к дверям кафе. Вроде бы выполняя приказ копа, а на самом деле - просто подальше от этого сердитого мужика. И так-то Жеке не зашибись, а тут еще такие главнокомандующие…
        - Подожди, - сказала Жеке Настя и первая вошла в кафе.
        - Они туда побежали, - показал за стойку Тим.
        - Оставайся с ним, пока он опять не вздумал свинтить куда-нибудь, - сказал Жека девушке, а сам неспешно обошел барную стойку и толкнул дверь с табличкой «Для персонала».
        Смолкло за закрывшейся дверью радио. Запах кухни. Посуда на полках. Широкий стол. Напуганная работница кухни, женщина лет сорока пяти, пыталась вжаться в угол. Посреди прохода лежал стул. Висел на стене листок с расписанием каких-то дежурств на стене, а на залитом кровью полу валялось несколько разбитых тарелок и тяжелая на вид разделочная доска. Над бледнеющим с каждой секундой рыбаком, из широкой раны между шеей и ключицей которого густо сочилась кровь, склонился бармен.
        - Чем она вообще держала этот нож? - проговорил он, судорожно зажимая ладонью рану рыбака.
        - Зубами схватила, - тихо ответил рыбак. - Как в кино…
        - Ты молчи! - сказал бармен. - И так кровью сейчас истечешь…
        - Я худею…
        Жека обогнул двух людей, один из которых вот-вот должен был стать пользованной человеческой фурнитурой, и через черный вход вышел на улицу.
        Там снова разогнался ветер и сыпался снег, словно пытаясь растворить, спрятать фигуру удаляющейся девушки. Помочь ей сбежать. Только вот помогает ли хоть сколько-то колючая кокосовая стружка, летящая в глаза человеку, бегущему со скованными за спиной руками?
        Сталинграда, временами оступаясь и делая неловкие движения, направлялась через бухту к турбазе. Жека вспомнил, как сам бежал через снежную целину, и почти ощутил боль и напряжение в забитых мышцах Стальной Симпатии. Это добило его окончательно. Он опустился сначала на корточки, а потом, не удовлетворенный такой позицией, прямо в сугроб. На несколько коротких мгновений стало по-настоящему хорошо. Так бы и сидеть, только ноги некуда свесить…
        Из дверей черного входа выбрался опер. Бешеным взглядом воткнулся в спину беглянки.
        - Не уйдешь же! - прохрипел он.
        Все вокруг словно дожидалось этих слов.
        Сталинграда, оторвавшаяся метров на сто, вдруг споткнулась и упала в снег. Тут же поднялась, но почему-то не в свой полный рост. Или в полный, только он уменьшился. Будто кто-то тянул ее за ноги. А потом она резким рывком исчезла, оставив после себя черное на фоне снега пятно промоины.
        39. Балабанов
        - Уже выбрасывать собрались? Рановато, - сказал куривший у входа парень. - Двадцать третье февраля только на носу. Я новогоднюю елку к Восьмому марта из дома выношу. Жена так рада, что и подарок покупать не нужно.
        - Вижу, - кивнул Угорь на окно, украшенное мигающими разноцветными огоньками.
        Парень обернулся:
        - А гирлянду вообще никогда не снимаем. Она на «момент» присобачена. Чего ее, каждый раз отдирать, что ли?
        Угорь тяжело выдохнул и взглянул на елку, которую срубил в лесу саперной лопаткой и потом использовал в качестве волокуши, чтобы дотащить Драгана до мест, где хоть кто-то живет. Финка, придерживая раненого в полусидячем положении, по-собачьи посмотрела на Угря снизу вверх.
        Допер, подумал Угорь. Все-таки допер. И никто не подох - ни Драган, ни он сам. Даже зуб перестал болеть.
        Когда к сумеркам они чуть ли не ползком выбрались из леса к поселку и Угорь неожиданно понял, что людей там нет, ему захотелось с головой зарыться в сугроб и уснуть, как медведь в берлоге. Куда идти теперь, оказавшись в необитаемом населенном пункте? Но тут вдруг раздалась пальба, и чуть в стороне, над темным заливом, взметнулись яркие огни фейерверка. Будто приветствовали их. Знатный такой салют, не из дешевых. Взлетающие огни с треском рвались, расцветали пионами, раскрашивали небо сполохами северного сияния. Угорь подумал, что кто-то отмечает свой день рождения. Или какой-нибудь Новый год по китайскому календарю? Ладно, не важно. По крайней мере там были люди. Он на мгновение представил, как вваливается на чужой праздник, в толпу пьяных гостей, волоча за собой на ободранной елочке окровавленного умирающего человека. Желаю здоровья и всего, чего сами себе желаете, вот вам презентик…
        Он прикинул расстояние до места, где запускали фейерверк. Пару километров, около того. Не так чтобы далеко, но сколько он сегодня прошел… Как бы эти последние километры его не добили. Он со стоном наклонился и, вцепившись в пахнущий смолой ствол елки, посмотрел назад, где на обглоданной верхушке, головой по ходу движения, лежал Драган. Только попробуй у меня теперь сдохнуть, с ненавистью подумал Угорь и, пошатываясь на ватных ногах, двинулся туда, где пару минут назад взрывался салют. Финка шла сзади, рядом с Драганом, неловко придерживая, чтобы он не сваливался с еловых ветвей.
        Они с полкилометра пробрели мимо опустевших домов через яростно метущий снег, когда вдруг увидели чуть справа весело мигающие разноцветные огоньки. Повернули туда и через сто метров обнаружили магазин, сделанный в лучших образцах карготектуры. Двадцатифутовый контейнер для морских перевозок, в котором «болгаркой» вырезали дверь и два окна, был магазином с вывеской «Мишка на Севере. Продукты 24 часа». Приближаясь к переоборудованному контейнеру, Угорь задрал вверх балаклаву, чтобы никто не подумал, что затевается ограбление, и не шмальнул в него из ружья. Неизвестно, какие нравы в этих местах. Может, они тут идолищам поганым молятся.
        Обрадованный снег полетел в открытое лицо.
        Когда они доковыляли до «Мишки», из магазина вышел покурить на улицу молодой упитанный продавец. Уставившись на процессию, он спросил, что случилось. На вопрос, берет ли тут связь, ответил, что по-разному.
        - Сейчас погляжу, - ушел он внутрь тускло освещенного контейнера.
        Через полминуты вернулся с телефоном и сообщил:
        - Повезло. Две палки есть. Может, ветром нагнало… Куда звонить?
        - В скорую, - ответил Угорь, удивляясь про себя глупому вопросу.
        - Не-е… - протянул продавец. - Скорая сюда не поедет… Я Михея лучше наберу, Николку. Он тут рядом живет. У него «четыре на четыре». То и дело халтурит по зиме, народ с турбика вытаскивает. Пускай он довезет вас до больнички в Зелеке. Да и как по мобиле скорую вызвать, я не знаю… Заплатить Михееву будет чем?
        - Найдется, - кивнул Угорь, понемногу остывая на морозе и мечтая о мягком диване в теплом помещении и нескольких глотках прохладной воды. И еще бы чего-нибудь пожрать. И еще…
        Продавец отошел на несколько шагов, коротко переговорил и, вернувшись, сказал:
        - Минут через пятнадцать.
        - Хорошо, - кивнул Угорь. - Слушай, давай затащим его пока к тебе, в тепло.
        Продавец посмотрел на лежащего на еловых лапах Драгана и с сомнением произнес:
        - В кровище весь… СПИДа у него нет, не знаешь? А то у меня там продукты… Крупы всякие на развес…
        - Не знаю, - честно ответил Угорь. - Думаю, нет. Крупу свою, конечно, на всякий случай тряпочкой прикрой…
        - Ну ладно, давай, - сказал продавец.
        Они втащили Драгана в узкие двери. Угрю показалось, что это похоже на фильм «Брат». Или «Груз 200». Было что-то в этом балабановское. Они посадили раненого на пол у самого входа, прислонив спиной к прилавку под представленными в ассортименте сухариками, пивом и презервативами.
        В обитом грязно-белым несвежим гипроком контейнере было душно от двух масляных радиаторов. Пространство магазина неярко освещала пара голых стоваттных ламп. На стенах висел календарь и новодел в стиле советских ретроплакатов: «Нефтяники, больше нефти Родине!» Над кассой в потоках теплого воздуха безвольно висели несколько сморщенных, как чернослив, воздушных шаров, призванных, видимо, олицетворять радость от совершения покупки. Выстроенную за кассой батарею черно-бело-синих банок энергетика «Bullit» украшал ровно обрезанный кусок гофрокартона с надписью, сделанной черным маркером: «Цена черного рынка. Три штуки по цене двух банок».
        Хорошая идея, подумал Угорь, сглотнул пересохшим ртом и спросил у продавца, возвратившегося за прилавок:
        - Можно «буллита»?
        - Один? Или три по цене двух?
        Угорь пожал плечами, вытаскивая деньги. Ответил:
        - Давай три.
        Пока продавец выставлял на прилавок теплые банки и отсчитывал сдачу, Угорь смотрел на финку, хлопочущую возле не то сидящего, не то лежащего без сознания Драгана. Девушка расстегнула его куртку и задрала пропитавшийся темно-красным свитер. Повязка из шарфа пережила это казавшееся бесконечным путешествие, не съехала, не ослабла, но из раны, как разглядел Угорь, продолжала сочиться кровь. Девушка поймала взгляд Угря, но тот отвел его в сторону, не желая вступать с ней ни в какие драматические диалоги.
        - И кто у тебя тут покупает? - спросил Угорь у продавца, закончившего возиться со сдачей. - Во всех домах окна темные. Живет тут кто?
        - Живет… - неопределенно ответил продавец. - Да еще Лодочники. И туристы с базы приезжают, когда у них водяра кончается. Там сегодня, рассказывали, страсть что было. Одного рыбачка ножом ткнули. Михеев помогал его грузить. Говорит, вроде коней двинул…
        Не слушая, Угорь с шипением открыл банку энергетика, приложился к ней губами и глотнул приятной на вкус кисло-сладкой газированной жидкости. Подумал, что две остальные банки надо кинуть охладиться в сугроб. Сгреб их и на негнущихся ногах, провожаемый встревоженным взглядом финки, вышел на улицу.
        Неужели? Пурга кончилась! Невидимые тучи размазали, растерли по черному небу светлое пятно луны.
        Угорь вдохнул морозный, вкусный после духоты контейнера воздух. Повернул одну из невскрытых банок вверх дном и в неверном свете гирлянды с трудом разобрал дату изготовления. 2011 год. Потому и цена черного рынка. «Ладно, где наша не пропадала?» - подумал он, в три глотка опустошив открытую банку и опустив две остальные в свежий сугроб вдоль стены контейнера.
        В кармане неожиданно затрезвонил телефон. Угорь достал трубку и ответил:
        - Слушаю.
        - Игорян, ты где там пропал? - услышал он голос Матроскина. - Весь день до тебя дозвониться пытаюсь… Чего там у тебя? Как дела?
        «Как дела?» - подумал Угорь и, будто со стороны, увидел себя бредущим за Сталинградой на лыжах, сидящим у костра в промерзшем недостроенном доме, откапывающим саперной лопаткой занесенный финский ДОТ, оказывающим помощь подстреленному Драгану и волокущим через вьюгу эту адски колючую елку… Как же он теперь ненавидит деревья с иголками вместо листьев! На следующий Новый год он поставит дома пальму! Вообще, что за дерево принято ставить на Новый год в Бильбао?
        - Ну чего там? Заплатили тебе, что обещали? - нетерпеливо спросил Матроскин.
        Ага, заплатили. Держи карман шире.
        - Пока нет… - ответил Угорь.
        От этих слов на него внезапно навалились апатия и усталость, словно просроченный «Bullit» превратился в высасывающий силы антиэнергетик.
        - А чего так?
        - Матрос, давай завтра поговорим…
        - Нет. Ты тогда слушай, Игорян, а говорить буду я. Тут мутка… Самолет этот, про который старуха рассказывала. Ну, что в озеро упал в начале войны…
        - И чего? - без всякого интереса спросил Угорь, поглядывая на банки, охлаждающиеся в сугробе.
        - Я же авиацией интересуюсь. Мне стало любопытно, я и пошарил по всяким архивам да сайтам поисковиков. Там же зацепка была - имя летчика. Старший сержант Алексей Затонов…
        - Покороче можешь?
        - Если покороче, то самолет был санитарным. С фронта должен был вывезти раненых, а на фронт доставлял медикаменты. Всякие. И морфин - в том числе.
        - Что?
        - Ты кино Балабанова про врача дореволюционного смотрел?.. Морфин, Игорян. Его на фронте использовали как обезболивающее и наркоз. А теперь ширяются им наркоты всякие. В самолете было немерено этого морфина. А самолет так и не нашли. Да его, наверное, и не искали. Кому надо?.. Ты не слышал, за сколько тут продали на аукционе бутылки с «кониной», которые подняли с затонувшего наполеоновского фрегата? Я погуглил. У меня даже язык не поворачивается произнести цифру, заплачешь. А тут - морфин. Советский, довоенный, качественный. С легендой. Считай, подгон от самого товарища Сталина. Торчки, конечно, не та публика, которая будет переплачивать за легенду, но, даже если просто так его толкнуть, по цене черного рынка, мы нормально поднимем бабла, Игорян! Думаю, тебе хватит, чтобы насовсем переселиться в эту свою Бильбау…
        - Херня какая-то. Ты уверен?.. И как мы его достанем?
        - Как? - Матроскин на том конце фыркнул. - Ну, ты же у нас дайвер. Потеплее станет - и нырнешь в озеро…
        В голове Угря расцвела радуга зубной боли. Морщась, он вдруг подумал, что до лета ведь всего ничего. Пару месяцев подождать, а там - почти май.
        40. Сундучок с золотом похищен настоящими разбойниками
        Тим вдруг понял, что может исчезнуть. Не в глобальном смысле, как редкое животное с лица планеты, а из «Пляжного». Вот прямо сейчас, посреди этой суматохи.
        Легко.
        Достаточно только выскользнуть из кафе, в зале которого бармен и так зло накинувшаяся вначале на Жеку красивая блондинка с очень странной прической колдовали над раненным в шею мужчиной. Тиму оставалось всего-то прошмыгнуть мимо них, выйти в двери и сделать полтора десятка шагов в сторону темнеющего за поселком ковчега.
        И никто не заметит его отсутствия.
        Бармен, только что вернувшийся с улицы после лихорадочной, но безуспешной попытки оживить засыпанный снегом «субару», теперь помогал пожилой женщине с кухни и блондинке, пытавшейся остановить кровотечение у рыбака. Приложив к его ране на шее похожую на тесто светло-серую липкую субстанцию, они заматывали ее бинтом, принесенным барменом из аптечки «субару». На белой марле медленно, но верно проступали темно-красные пятна, означавшие, что из человека вытекает жизнь.
        Жека, застукавший побег Тима там, в лесу, прямо в эту секунду сидел за стойкой, уткнувшись в нее погасшим взглядом. Его подруга Настя тоже оказалась вне игры, непрестанно набирая на смартфоне номера, которые выкрикивал ей перепачканный чужой кровью бармен. Все ее лихорадочные усилия были тщетны. Сеть в этих местах еле дышала, и у девушки не получалось дозвониться ни до одного из абонентов. Безумным саундтреком к плещущейся в замкнутом пространстве панике звучала идиотская «Попытка номер пять», занесенная беспечной воскресной радиоволной.
        Еще одного участника происходящего, пожилого полицейского, Тим несколько минут назад оставил стоящим на льду метрах в тридцати от места, где ухнула в ледяную воду Сталинграда.
        Мальчику казалось невозможным, что он больше не увидит эту жестко крутую девушку с волосами, заплетенными в афрокосички. От этого становилось очень грустно. Если бы Сталинграда не отпросила его у Полины Ивановны, Тим бы тут не оказался. Никогда бы не побывал на подводной лодке, не познакомился с Юлей. И не было бы тех чудесных и обжигающих сознание минут в «ящике» - комнате за дверью с надписью: «Staff Only». Обжигающих до сих пор.
        Интересно, что с Драганом? Убила его Сталинграда? Тим на это очень рассчитывал. Потому что тогда он знал, что ему делать. Он отыщет деньги, спрятанные Максом у Лодочников, ненадолго заедет в Выборг, где отдаст долг Повешенному и расскажет бабушке, что ей нужно знать, а после этого вернется в Петербург. Найдет там Юлю Парк и… все время будет с ней, чтобы через несколько лет, когда ему исполнится шестнадцать, пожениться. Ведь так делают взрослые?
        Что это за деньги, за которыми охотилась Сталинграда? Откуда взялись? Как попали к Максу? Почему он их не потратил, а спрятал там, где спрятал? И сколько их всего? Хватит ли на троих? Должен ли Тим вообще делиться деньгами не только с Жекой, но и с его девушкой?.. Конечно, он может забрать все себе. Взять, растворившись сахаром в стакане горячего чая. Попробуй найди его.
        Вот только не станет он так поступать.
        Хватит того раза, когда он чуть не сгорел со стыда в кабине снегоуборочника, где Настя раскусила его намерения. И дело не только в стыде.
        Еще до того, как его родители стали выпивать, они вдруг завели привычку ругаться друг с другом с утра до вечера. Для ругани была одна-единственная причина - в их доме совсем не водились деньги. Иногда, когда они вдруг изредка появлялись, родители жили спокойно - до следующего финансового кризиса, постепенно размазывающегося на недели и месяцы…
        То, что Тим видел между Жекой и его подругой ночью и утром, те злость и раздражение, которые эти симпатичные ему люди почти не пытались скрыть, были версией истории гибели его собственной семьи. Настя с Жекой напоминали сейчас выброшенные на берег обломки кораблекрушения. А какие отношения могут быть между обломками? Но если есть правило, что отсутствие денег ломает взаимопонимание между людьми, нет ли другого, обратного первому? Что деньги могут создавать отношения, как это произошло с сестрой Ромки Финна, вышедшей замуж за бизнесмена.
        - Весь толстый, - рассказывал Ромка другу, - противный и занятой. Но денег у него много. Почти пятнадцать миллионов на пластиковой карточке, я сам видел. Представляешь, Тим? Надька его скользкую плешь за эти миллионы и любит.
        Может, если Тим поделится с Жекой и Настей деньгами, он станет для них кем-то вроде розового упитанного амура с луком и стрелами?..
        Кажется, он уже делит шкуру неубитого медведя. Сначала надо найти деньги. А перед этим попасть к Лодочникам, не вызывая у них подозрений. Как только это сделать? Пока они шли через Роуску, утопая в снегах, Тим об этом не думал. Тогда главным было дойти, оставив решение прочих проблем на потом. Теперь «потом» наступило.
        - Ну что там? - обернувшись, спросил бармен у Насти.
        - Не дозвониться. Сеть все время пропадает…
        - Так выйди на улицу! - нервно выкрикнула блондинка. - Может, там зацепит…
        Настя прошла мимо мальчика, открыла дверь и оказалась на улице. Ее уход будто сорвал внутри Тима пружину. Хватит ему уже стоять просто так.
        Он оглянулся на продолжающего оставаться безучастным ко всему происходящему Жеку и вышел следом за Настей. Та стояла посреди снегопада и сбивающимся голосом что-то объясняла в трубку. Значит, сработало. Чтобы не мешать девушке, Тим остановился на крыльце кафе.
        - Да послушай ты! - услышал он, как сказала Настя невидимому собеседнику. - Какая разница, откуда я знаю твой номер? Тут человек умирает, придурок!..
        Тим ухватился голыми руками за деревянные перила, словно мог этим взволнованным прикосновением как-то помочь девушке. А та опустила руку с телефоном и, не пряча его в карман, замерла, стоя спиной к мальчику. На фоне падающего снега она показалась Тиму похожей на обгоревший черный фитиль затушенной сквозняком свечи. Нехорошее сравнение, подумал мальчик и шагнул к Насте, обернувшейся на его шаги. Она произнесла, глядя мимо него.
        - Сейчас приедет. Как раз заводился… Не знаю, что с ним будет… - и Тим не понял, кого из оставшихся внутри «Пляжного» она имеет в виду: истекающего кровью раненого или своего друга.
        - А… А что с Жекой? - спросил он. - Он какой-то странный.
        - Странный? - Настя коротко взглянула на мальчика. - Просто под наркотой.
        Тим удивился. Он хорошо помнил Макса, сидящего на героине. Поведение брата, в такие моменты походящего на ищущую укрытие сонную муху, разительно отличалось от того, что происходило с Настиным другом. Когда он осторожно поделился своими сомнениями с девушкой, та поморщилась и отмахнулась:
        - Жека на «быстром». Только у него уже отходняки начались…
        Тим не стал говорить, что не понял ее слов. Внезапно ему стало не до того. В голове встревоженным дозиметром неслышно защелкали нейроны, перепрограммирующие его мозг, чтобы смогла выстроиться неожиданная цепочка: Макс - наркотики - Лодочники - Жека.
        - Едет, - сказала вдруг Настя.
        Тим обернулся и посмотрел в ту сторону, куда, прищурившись как снайпер, глядела девушка. Из меловой пелены метели к «Прибрежному» выкатывался джип.
        И еще один - следом за первым.

* * *
        Христосмобиль.
        Так обозвала Настя машину, в которой они ехали в сторону ковчега. Тим и чадящий Жека - на заднем сиденье, Настя - впереди. За рулем - Кравец, плотный, но не толстый мужчина с редеющей шевелюрой, под расстегнутой черной дубленкой которого виднелся бледно-голубой свитер с вырезом и густые темные волосы, лезущие из-под дорогого кашемира. Тим заметил, как Кравец глянул на него в зеркало заднего вида. Снова не узнал, и мальчик успокоился. В конце концов, магистр Светлых Рыцарей Водолея видел его лишь однажды, когда Тим приезжал навестить Макса.
        «Деньги спрятаны… На лодке…» Почему он сразу не подумал?
        Первым к кафе подрулил вызванный Настей местный на старенькой, облезлой, в пятнах грунтовки, как в псориазе, «тойоте тундре».
        - Это ты, Михеев? - спросила Настя у выбравшегося из кабины водителя в пуховике с белесой паутиной торчащих вдоль швов перьев. - Я тебе звонила?
        - Мне. У вас тут правда кто-то коней задвигает? Или просто похмельем мучается?
        Вторая причина для него, видимо, была не менее важной. Физиономия водителя, похожая на хищную зверюгу «тундры», выдавала в нем сильно пьющего человека, в данный момент случайно оказавшегося трезвым.
        - Он внутри, - кивнула Настя, рукой указав на кафе. - Тот, кто умирает… Посигналь, что ты подъехал.
        Водитель нырнул в кабину своего внедорожника и послушно надавил на пронзительный гудок. Один раз, потом другой. Вновь оказавшись рядом с Настей, озадаченно произнес:
        - Им там помочь, наверное, надо…
        - Что за христосмобиль? - спросила девушка, разглядывая замерший возле «тойоты» «Ниссан-Террано».
        «Японца», прямо как татуировки тело настоящего якудза, украшали цветные аэрографические картинки, иллюстрирующие библейские сюжеты. Какие-то длинноволосые, похожие на Гэндальфа старцы, горящие деревья, смуглые люди с крючковатыми носами, с копьями и мечами, ангелы… Иисуса среди всей этой мифической толпы Тим не заметил. Почему же тогда «христосмобиль»?
        - Да это Кравец, - скривился Михеев, - который у Лодочников за главного. И вообще, - то ли хмыкнул, то ли булькнул он, - у всех за главного. Это он сам так думает. Типа: видишь, там, на горе, возвышается крест, повиси-ка на нем…
        - Эй! - крикнул от дверей кафе бармен. - Михей, ты сюда лясы поточить, бля, зарулил?.. Давай сюда!..
        - Бегу! - ответил Михеев и вправду побежал, размашисто переступая кривоватыми ногами.
        Вслед за перепачканным кровью барменом он скрылся в доме. А Настя и Тим смотрели, как навстречу к вышедшему из «ниссана» человеку в блестящей дубленке направился пожилой полицейский, виртуозно владеющий кастетом.
        Ну и в компанию Тим попал. Хорошо, что бабушка даже не догадывается…
        Он подошел к Насте и проговорил.
        - Я знаю, что ему нужно сказать, - мальчик посмотрел в спину Кравца, которого узнал сразу, как увидел. - Чтобы он поверил…

* * *
        И она сказала такое, что Кравцу ничего не оставалось сделать, как поверить.
        А эта девушка, Настя, - еще та хитрющая лиса, заметил про себя Тим. Обвести вокруг пальца с самым что ни на есть невинным лицом прожженного обманщика, да еще в такой ситуации - высший пилотаж. А что Кравец обманщик, Тим даже не сомневался. Не в самом же деле он какой-то там апостол.
        Сначала Кравец, после короткого разговора отпущенный пожилым копом уже за ненадобностью, слушал Настину речь нехотя. Но когда та вроде как мимоходом обмолвилась про трехкомнатную квартиру в «сталинке» на Московском, доставшуюся Жеке в наследство от деда, вдруг стал проявлять живой интерес к судьбе отбившейся от стада овцы.
        - …Я о вашем Храме в городе услышала. Подумала, это как раз то место, где он сможет побороть свой недуг… Вы ведь поможете ему, да? - Настя тронула Кравца за руку, с надеждой вглядываясь в его глаза.
        - Долог путь избавления от напасти, - напустил тумана Кравец, - особенно если в сердце твоем Тьма… Ему придется остаться в общине. Может быть, надолго. Может быть…
        Настя как болванчик закивала головой, а Тим мысленно закончил за Кравца фразу: «…Навсегда».
        В памяти всплыло лицо Макса, когда Тим приехал к Лодочникам навестить старшего брата. Сюда несколько недель назад Макса сосватала бабушка, Полина Михайловна. Распознав наконец в старшем внуке наркомана, она вспомнила, как пили родители Тима до обращения в свою новую веру Водолея.
        - Яблоко от яблони недалеко падает, - сказала она тогда Тиму.
        Тот не совсем понял, что имеет в виду бабушка. А через несколько дней, впервые за долгое время, до Петровского с оказией добрался отец. Смурной, он хмуро поздоровался с вышедшим навстречу Тимом, будто с соседским ребенком, и спросил у бабушки, своей матери:
        - Ну, чего звала-то?
        Полина Михайловна увела его на улицу и там минут десять о чем-то с ним жарко спорила. Потом отец вернулся, позвал отсиживающегося в комнате Макса и сказал ему:
        - Собирайся, поедешь со мной.
        - Куда? - спросил Макс.
        - Куда надо.
        Оказалось, что Полина Михайловна отдала Макса в общину, рассчитывая, что там он избавится от героиновой зависимости.
        Это было в июле, а в конце августа истосковавшийся по брату Тим собрался навестить его. С ним напросился болтавшийся без дела на заканчивающихся каникулах Ромка Финн. Тим обрадовался его компании. Вдвоем они доехали на рейсовом автобусе до Приморска, откуда до Роуску их подбросил молчаливый старик-дачник на раздолбанной «шестерке».
        Родственников прихожан в качестве гостей в Храме Светлых Рыцарей Водолея хоть и не слишком охотно, но принимали. Возможно, делали это в надежде переманить их на свою сторону. Или чтобы родственники не поднимали шум. Селили посетителей в специально построенном гостевом доме, над которым, угрюмый, как грехи всего человечества, нависал ковчег из просмоленной древесины - огромная, высотой с четырехэтажный дом лодка без руля и ветрил. Отсутствующие мачты придавали ковчегу зловещий вид, превращая солнечный августовский день в пасмурный октябрьский. Руководить строительством ковчега, как рассказал потом Макс, привозили непрестанно удивляющегося происходящему специалиста по парусным судам из Гибралтара. Мощное плавсредство, которому предстояло сгнить на суше, накрывало плотной тенью крохотный поселок сектантов, постоянно напоминая, что скоро разверзнутся хляби небесные. Будто задавленные этим знанием, немногочисленные обитатели общины в своих одинаковых серых одеждах выглядели бесплотными призраками.
        - Его как расплющило чем-то тяжелым, - прошептал Ромка, разглядывая в узкое окошко спину сутулого мужика, проводившего их до гостевого дома, небольшого каркасного строения, обшитого имитацией бруса. - Это он грядку надумал копать в конце лета? Может, что-то на зиму посадить решил? Чеснок там…
        - Рано для чеснока, - покачал головой Тим. - Он будто сторожит нас, а без дела сидеть нельзя…
        - А может, он для нас могилу копает, а?
        Спина Тима покрылась мурашками. Он еще раз посмотрел на облаченного в серую робу землекопа. Могилу? Прямо тут? Но ведь никто их не запирал в доме. И саму общину не ограждали от остального мира забор или крепостная стена со рвом. Из нее всегда можно уйти. Да и Макс с родителями где-то здесь…
        - Ты дурак, что ли? - спросил Тим у Ромки. - Совсем уже «ку-ку»?
        - А что?.. - не понял Финн.
        - А то… - Тим насмешкой попытался скрыть, что и ему стало жутковато от Ромкиной идеи.
        - Ну а вдруг… - тронул его за руку Ромка. - Только представь…
        Тим вздрогнул от неожиданного прикосновения, отпрянул от окна. Оглядел единственную комнату гостевого дома. Собранные раскладушки в углу. Некрашеный пол, застеленный цветастыми домоткаными ковриками (его бабушка умела делать точно такие же). Аккуратный самодельный стол посреди. Занавески с вышитыми узорами. Строгие иконы по стенам - не старинные, а ламинированные репродукции. Обстановка, конечно, далекая от уютной, но уж точно не зловещая. Никто их тут не прибьет, нечего выдумывать…
        - Ты куда? - забеспокоился Финн, когда Тим шагнул мимо него.
        Он вышел на улицу и громко захлопнул за собой сколоченную из толстых досок дверь. Копавший землю мужичок даже ухом не повел, но, когда следом за Тимом на пороге появился Ромка, оторвал взгляд от раскопанной земли и спросил у мальчишек сиплым голосом:
        - Это… Вы куда, а?.. Нельзя тут… Это…
        - А где Макс, мой брат? - спросил Тим, удивляясь собственной смелости. - Я к нему приехал, а не в доме вашем сидеть.
        «А ну как сейчас подойдет и даст по голове лопатой?»
        Но землекоп воткнул лопату в грядку (или в их будущую могилу?) и сказал, неумело улыбнувшись ртом, зубы в котором были вроде полезных ископаемых, еще поискать надо:
        - Это… Ну понятно же, что к брату… Это… - он воровато оглянулся. - Макс в лесу сейчас, дрова заготавливает с артелью… Так я могу проводить вас, пока начальнички наши в город подались… Пойдете?
        - Конечно, - обрадованно кивнул Тим. - А далеко?
        - Да прилично… Это… Я вас до Роуску провожу, а там объясню, как дойти до места… Вы по шуму услышите… Они там лес валят… И стройка рядом еще… Только это… Денег мне нужно, в Роуску в ларек зайти, а то мочи нет никакой…
        - Я дам, - сказал Тим, поколебавшись, - но немного. У нас у самих мало. Когда пойдем?
        - Это… Да сейчас надо… Только лопату уберу…
        Они осторожно пошли за землекопом мимо строений, размерами порой даже уступавших гостевому дому. Или это они казались такими крохотными на фоне ковчега, похожего на выброшенного на берег кита?
        Никто не встретился им по дороге. Землекоп подвел ребят к приземистому домику под самым ковчегом. Тим разобрал доносившийся из внутренностей ковчега мерный гул.
        - Генератор у нас тут, - пояснил удивленным Тиму с Ромкой их спутник.
        Мальчишки только сейчас разглядели провода в черной изоляции, тянущиеся из ковчега к избушкам, будто выпущенные громадным пауком липкие нити, в которых запутались несчастные мухи.
        - А это, рядом - инструменталка. И слесарка, если вдруг что починить…
        Он отворил соседнюю дверь, без всяких замков запертую на одну лишь деревянную вертушку, осторожно шагнул в темное пространство, заставленное лопатами, тяпками и еще каким-то инвентарем. Присмотревшись, Тим увидел в тесном сумраке уснувшую бензокосилку, водруженную на широкий ящик вроде пожарного, в каких хранят песок. В другом углу блеснул недоеденный ржавчиной хромированный руль полуразобранного мотоцикла.
        - Ого! - восхитился Ромка и подался вперед. - «Иж-Юпитер»! На нем, наверное, еще Адам с Евой яблоки воровать гоняли.
        Мужичок, напросившийся ребятам в провожатые, приставил свою лопату к другим, закрыл дверь, оттеснив мальчишек, и повернулся к ним:
        - Это… Идем?
        Они прошли тем же путем, каким подошли к ковчегу - мимо пригнувшихся домишек сектантов и гостевого дома, - и по накатанной грунтовке направились к поселку. Походка их спутника приобрела деловитость. Он то и дело поглядывал на отстающих Тима и Ромку:
        - Давайте-давайте, пацаны. Поторапливайтесь…
        Но до Роуску они в тот день так и не дошли, потому что перед самым поселком повстречали Макса. Издалека заметив старшего брата, Тим со всех ног рванул к нему. Подбежал и облапил Макса, такого горячего и живого.
        - Здорово, Тимка, - со смехом ответил тот, выбираясь из его объятий. - А я иду и смотрю, ты или не ты? Как сюда попал-то? Дома набедокурил, и бабушка тебя выслала?.. Да осторожнее ты, не поранься, - сказал он, отводя в сторону руку, в которой держал оранжевую бензопилу с надписью: «Partner». - Здорово, Ромаха-Росомаха. Тоже проведать приехал?
        - Это… А ты что так рано, Макс? - спросил, поравнявшись с ними, землекоп.
        - Да пила глохнет, пилить невозможно. Заводишь, пять секунд работает - и привет. Савельев меня отправил обратно. Сейчас разберу, посмотрю. Починить попробую… А ты что тут?
        - Это… Так я… Это… Брательнику твоему обещал показать дорогу к вашей делянке…
        - Дорогу показать к делянке? - усмехнулся Макс. - Спасибо, конечно. Только сам видишь, уже не надо.
        - Это… Мне пацаны денег обещали…
        - Денег? Хочешь, чтобы «правильные» Кравцу настучали, что ты бухаешь?.. Выгонят из общины, что делать-то будешь? Опять из помоек жрать примешься? Зима же скоро… Тебе лучше уж трезвым да в тепле…
        - Дак это… - с тоской проскрипел мужик.
        - Как знаешь. Хозяин - барин. Только в этом я не участвую… Пойдемте, парни, домой.
        - Домой? - удивленно переспросил Ромка.
        - Ну, на лодку, Ромаха-Росомаха. У меня теперь дом вроде как там…
        Они оставили провожатого бороться со своими демонами в одиночку, а сами, разговаривая о всяких пустяках, словно расстались только утром, втроем двинулись к ковчегу.
        Теперь он не пугал мальчишек. А чего бояться, если где-то тут живет Макс? Просто большая лодка. Тим шагал, бросая на веселого, явно посвежевшего брата незаметные взгляды, а его сердце словно превратилось в скворечник, где чирикали птицы. Все хорошо. И так теперь и будет…
        Они не то поужинали, не то пообедали макаронами по-флотски в пустом тесном пищеблоке, где гремела посудой молчаливая женщина с будто навсегда замершим скорбным лицом. Потом Макс повел их в слесарку, где принялся колдовать над пилой. Тим и Ромка вертелись рядом, трогая инструменты, туда-сюда сдвигая-раздвигая массивные тиски.
        - Ромка, сунь палец!..
        - Сам суй! Или лучше - писюн свой…
        Лампочка под потолком слесарки вдруг замерцала, затрещала, но потом снова разгорелась.
        - Что это? - обернулся Тим к Максу, ковырявшемуся в разложенных на верстаке запчастях бензопилы.
        Тот, не отрываясь от работы, пожал плечами:
        - Генератор барахлит. Тоже смотреть надо, тэ-о делать… Электриков тут своих нет. Так что ждем, когда совсем накроется. Тогда, наверное, новый и купят…
        Через полчаса, собрав заново пилу и заведя ее пару раз для проверки, Макс объявил:
        - Все, парни! Справился. До завтра отдыхаем, пока труд не сделал из обезьяны уставшую лошадь.
        Они вышли из слесарки. Постояли, разглядывая борт нависавшего ковчега.
        - Тут несколько дней назад пожарный инспектор приезжал, - сказал Макс. - Смех, да и только. Сказал, что, по технике безопасности, на генераторную надо повесить табличку «Не влезай! Убьет!». А Кравец ему отвечает, что, мол, нельзя им вешать такую табличку, потому что она с черепом, как у пиратов. Да и как быть, когда Потоп их начнется? Люди побоятся садиться в ковчег - убьет же… Пришлось Кравцу откупаться…
        - Ему надо было нарисовать на двери знак «Не ходи здесь», - сказал Ромка.
        - «Не ходи здесь»? Что за знак? - заинтересовался Макс.
        - Я передачу по «Хистори» смотрел про американских безработных старинных. Они такие знаки оставляли, чтобы предупреждать друг друга. Читать-писать не умели, поэтому на стенах рисовали, на деревьях. Нарисуют лопату - значит, рядом можно найти работу, за которую заплатят или накормят. Так и назывался знак: «Есть работа».
        - «Есть работа», - повторил Макс.
        - А «Не ходи здесь»? - спросил Тим. - Как рисуется?
        - Вот такой, - Ромка присел на корточки и поводил пальцем по утоптанной земле. - На сперматозоид похож, - хихикнул он.
        - Точно.
        - Я думаю, Кравцу что сперматозоид, что череп нельзя рисовать на ковчеге, - пожав плечами, усмехнулся Макс и предупредил: - И сами туда не суйтесь. Нельзя. А то знаю я вас.
        На следующее утро после скромного завтрака из сваренной на воде овсянки Макс взял их с собой в лес. Вместе с несколькими «лесорубами» Тим и Ромка погрузились в рассыпающуюся пассажирскую «газель» и робко уселись на заднее сиденье позади угрюмого вида богомольцев. Сидевший за рулем дочерна загорелый бригадир повернулся к Максу и хмуро спросил у него:
        - А это еще кто?
        - Брат мой с другом своим, - ответил Макс. - Помогать будут.
        - Помогать? - сощурился бригадир и пожевал нижнюю губу. - Смотри, чтобы хоть не мешали… Ну ладно.
        Он завел «газель» и выжал сцепление. Доехали быстро. Сначала - до Роуску, а оттуда по лесной дороге, испещренной оспинами выбоин, - до строящегося коттеджного поселка, где кипела работа. Ворочал стрелой надрывающийся пожилой автокран, задиристо грохотал бульдозер, суетились смуглые люди в оранжевых жилетках.
        Микроавтобус оставили возле каких-то развалин.
        - Финский ДОТ, - пояснил Макс ребятам.
        - А не угонят «газель»? - поинтересовался дотошный Ромка.
        - Кому нужна эта консервная банка? Да и связываться с ними, с Лодочниками, - себе дороже.
        Тим подумал, что ему нравится, как Макс отделяет себя от сектантов. И вдруг понял, что за все время пребывания в поселке даже не вспомнил про родителей. Хорошо это или плохо?
        Лес валили в паре километров от ДОТа. Тим с Ромкой сначала и вправду пытались помогать, но чем поможешь, когда тебе не доверят ни пилу, ни топор? Стоять в сторонке, отмахиваясь от комаров, и дуэтом петь неразговорчивым лесорубам псалмы? Так псалмов они не знали, только смешные песни группы «Ленинград». Взять и спеть: «Вот будет лето, поедем на дачу. В руках лопаты…»?
        Чтобы не мешаться, ушли с вырубки.
        Собирать первую, еще недозревшую бруснику быстро надоело, потому что чего в ней хорошего? Не арбуз и не банан. Ориентируясь на доносившийся шум, решили вернуться к «газели». Там должно быть интересно. Один только ДОТ чего стоил. А еще ведь есть стройка, где можно чем-нибудь поживиться…
        Но со стройки их прогнал высокий нескладный узбек.
        - Нечего вам тут делать, иди отсюда! Опасно, да! - закричал он на мальчишек.
        - Ты сюда не ходи, ты туда ходи! - отбежав на безопасное расстояние, передразнил азиата Ромка. - А то снег в башка попадет!..
        Полазили по финскому ДОТу, неохотно и несмело заглянули в его темные внутренности. Заскучали.
        - Тим, а давай здесь знак хобо нарисуем, - вдруг предложил Ромка. - Ну, что я вчера рассказывал… Чтобы все знали, что тут узбек злой, который только орет…
        Тим засмеялся. Идея дурацкая, но она ему понравилась.
        - А чем рисовать? - спросил он.
        - Краска на стройке же есть. Стырим. Пусть у этого из зарплаты вычтут, ага? Тебя ведь они не поймают…
        Оставив Ромку прятаться за ДОТом, Тим устроил из похищения целое приключение. Поминутно связывался с «прикрытием» по воображаемой рации и зловещим шепотом обещал, если «враг» только шевельнется, «всадить ему нож по самую рукоятку», потому что «мертвый не выдаст». Тим отлично знал, что никто его не заметит, но все равно чувствовал себя настоящим разведчиком, который ушел за «языком» за линию фронта. Взятым в плен «языком» оказалась увесистая банка серой краски, одна из многих, стоявших внутри ближайшего к опушке дома. Там же Тим нашел новую широкую кисть с желтой пластиковой рукояткой, после чего устроил воображаемый - и оттого невидимый и неслышный никому - взрыв оставшейся краски и пустился в обратный путь, метко отстреливаясь от преследователей.
        - Молоток! - обрадованно приветствовал его Ромка.
        - Какой знак рисовать? - спросил его Тим, потирая затекшую руку, в которой тащил поживу. - «Не ходи здесь»?
        - Нет, я подумал, другой надо. «Срочно делай ноги» называется…
        - А как?
        - Давай покажу.
        Они повозились, открывая краску, затем Ромка вывел на обращенной к лесу стене ДОТа круг, из которого выходили две параллельные стрелки.
        - Вот так…
        - Дай лучше я, - отобрал Тим кисть у товарища и неспешно принялся покрывать стены ДОТа кривоватыми кругами с торчащими из них стрелками.
        Ромка ходил за ним и канючил, что это он придумал, а не Тим, и что… Наконец Тим отдал ему кисть, выменяв у приятеля за право рисовать на финском ДОТе знаки американских бродяг найденный неподалеку помятый (но при этом целый!) автомобильный огнетушитель. Вот интересно, что будет, если кинуть его в костер? Взорвется? А если взорвется, потушит костер? Ведь огнетушитель же. Надо проверить…
        А обрадованный Ромка живо забрался на крышу ДОТа, как на вершину гималайской горы-убийцы, и стал рисовать большой знак «Срочно делай ноги» прямо там, чтобы его можно было увидеть аж из космоса.
        - Вдруг космонавты захотят приземлиться, а на них узбек этот накинется: «Чего вы тут забыли? Опасно, да! Улетайте живо!»
        Он едва успел дорисовать начатое, когда появился Макс и спросил с придурковатой интонацией паренька с номером тринадцать - героя фильма «Добро пожаловать!»:
        - А что это вы тут делаете, а?
        Они наперебой объяснили. Макс выслушал, хмыкнул и сказал:
        - Пойдемте лучше обедать, парни. Надо только забрать из машины газовую плитку…

* * *
        Тим отчетливо помнил вкус той гречневой каши с волокнами тушенки, сваренной на подключенной к пятилитровому баллону с пропаном переносной плитке.
        Помнил и теперь, пуская слюни за одним из двух длинных пустых столов в пищеблоке Лодочников в обществе Насти и Жеки.
        Здесь Кравец высадил их из своего христосмобиля, кивнул Насте и сказал:
        - Проходите внутрь, ждите. К вам придут.
        Пищеблок и полтора года назад, в августе, показался Тиму сумрачным, словно окна в нем плотно затянула паутина, а уж сейчас… Они сидели в потемках, принюхиваясь к запахам, какие бывают в больничных столовых, а с висящих на стенах репродукций на них с неясными мыслями поглядывали святые.
        Кормить их никто не собирался, потому что, когда Настя спросила про кофе у все той же скорбной работницы, та отшатнулась и спряталась на кухне. Сидела там, боясь пошевелиться.
        И хорошо, подумал Тим. Нет никакой надобности в лишних глазах и ушах, когда он полезет в генераторную.
        «Не ходи здесь», - сказал Макс. Возможно, вспомнил их с Ромкой разговор на пороге здешней слесарки тем уже давним (три года назад) летом, когда они приезжали навестить Макса. Макс, около трех месяцев проработавший в общине на лесозаготовках, ушел от Лодочников в середине осени. Вернулся в Петровский к Тиму с бабушкой, устроился работать на железную дорогу - грузчиком на товарную станцию. А год спустя, когда запылало то безумно-жаркое дымное лето, с ножом накинулся на человека и угодил в колонию.
        Что-то тогда произошло. И всему причиной были деньги.
        Спрятанные Максом на лодке.
        «Не ходи здесь». Он помнил, как Ромка, стоя в дверях слесарки, рассказывал им с Максом про «алфавит» хобо. Теперь Тим не сомневался, что старший брат спрятал деньги на ковчеге. В помещении, где стоял генератор. Оставалось только надеяться, что никто их там не нашел. Вдруг, не обнаружив их, Тим тогда сойдет с ума, как тот неприятный старичок из фильма про бриллианты в стульях?
        Не сойдет, твердо решил Тим. Потому что он все отыщет.
        Он двинулся к дверям.
        - Куда собрался? - спросила Настя.
        Тим многозначительно оглянулся на перегородку, за которой пряталась женщина со скорбным лицом, и произнес, понизив голос:
        - Я отойду… по делу.
        - В туалет? - подняла брови девушка. - Знаешь, я бы тоже сходила…
        - Нет, - помотал Тим головой. - По… нашему делу.
        - Один?
        - Так будет лучше, - ответил Тим.
        - И вернешься сюда с наволочкой, полной денег? - поинтересовался вдруг засевший в углу Жека. - Нет уж, не выйдет. Хватит мне одного раза…
        - Просто меня никто не заметит. А вдвоем мы… Тут ведь не любят, когда чужие ходят по улице.
        Жека покачал головой, разглядывая пол у своих ног.
        - Думаю, что мне сейчас можно что угодно. Я ведь обдолбан по самые уши.
        - А мне что делать, если за тобой придут? - спросила Настя. - Что говорить?
        - Придумаешь, пока тут на кухне «малиновку», как в «Олдбое», ищешь… - непонятно ответил Жека.
        Что еще за «малиновка»? Тим так и не понял. Может, потому что не услышал ответ Насти. Незаметно мальчик выпал из ее и Жекиного поля зрения. Оказался за дверью пищеблока. Словно ушел под лед, как Сталинграда…
        После сумрачного помещения дневной свет, отражавшийся от свежего снега, больно резанул глаза. Тим зажмурился, привыкая. Поморгал, сделал несколько шагов. Повернул к громаде ковчега - черной, но кое-где покрытой снегом, будто плесенью. Стараясь не думать, что его могут заметить Лодочники или догнать Жека с Настей, неспешным шагом направился к гигантской лодке, заслонившей собой полнеба.
        А потом, когда ковчег загородил все небо, Тим вдруг растерялся, неожиданно поняв, что ошибся в своих предположениях. От начала до самого конца.

* * *
        Потому что человек, захоти он добраться до наружного люка генераторной, должен обладать трехметровым ростом.
        Люк, из которого тянулись провода, находился на высоте трех с половиной метров от земли. И как бы Макс попал туда, чтобы спрятать деньги? Вскарабкался по плотно пригнанным друг к другу деталям обшивки? Проще тогда было решить, что он сумел взлететь. «А изнутри? - подумал Тим. - Есть же туда нормальный вход?» Двери или ворота, через которые на ковчег в нужный момент поднимутся Светлые Рыцари Водолея.
        Тим завертел головой, пытаясь разглядеть, где эти ворота могут находиться. Сделал несколько шагов вдоль ковчега, обметенного по периметру свежими сугробами. Резко затормозил, развернулся и двинулся в обратном направлении. Не выдержал и перешел на бег.
        Проход к двустворчатым воротам был очищен от снега. Похоже, их использовали по назначению. «Ну а как же?» - подумал Тим. Ведь генератор нужно заправлять топливом. Размышляя об этом, он обреченно разглядывал большой замок, висящий на стянутых цепью из нержавейки воротах. Для чего-то потрогал ледяной металл пальцем. Просто так не сковырнешь. Зачем Лодочники запирают ковчег? Чтобы заранее не пробрались безбилетники?
        Но брат сказал, что деньги на лодке. Тим громко шмыгнул замерзшим носом.
        Как же Макс сумел туда попасть?
        Конечно, брат мог знать, где или у кого спрятан ключ. Или тогда ковчег еще не закрывали на замок? Непонятно… Каким образом Тиму теперь туда залезть?
        Попробовать все-таки добраться до люка? Как?
        Лестница, неожиданно сообразил мальчик. Ведь есть же у этих Светлых Рыцарей лестница. Где только ее искать? В сарае с инструментами, решил Тим. Где же еще? Там, среди всяких косилок, молотилок и лопат…
        Лопат…
        И Тим вдруг понял, что он все-таки сошел с ума, как дедуля из «Двенадцати стульев». Сошел, но решил эту систему уравнений.

* * *
        «Работа… Есть работа…» - последние слова умирающего Макса. Тогда Тим решил, что брат имел в виду, что придется поработать, чтобы найти спрятанные на какой-то лодке деньги.
        Не исключено, конечно, что и так.
        Но сейчас Тим вспомнил, как Ромка, рассказывая им про знаки хобо, упомянул один - изображение лопаты. И назвал его - «Есть работа».
        Слова, которые затем повторил Макс.
        Работы в этом поселке много, но место, так или иначе связанное с лопатами, всего одно. Сарай, в углу которого, будто наказанные дети в тщетной попытке согреться, прижались друг к другу промерзшие инструменты. Не лодка. Но имеет ли смысл цепляться к словам, произнесенным умирающим человеком? Кто знает, с какой силой закоротило в его мозгу напуганные приближающейся смертью нейроны? И если разобраться, инструменталку все же можно отнести к «на лодке».
        Тим думал, не замечая, что его ноги сами по себе куда-то идут. Внезапно он обнаружил себя перед сараем, где тем давним летом у Лодочников хранился инвентарь. Дверь, как и несколько лет назад, все так же беззаботно запиралась на грубо выструганную вертушку. Тим повернул ее вертикально и с усилием потянул дверь из потемневших досок.
        С прошлого раза, когда мечтающий о выпивке мужичок убирал сюда лопату, в сарае будто ничего не изменилось. Только исчезли останки мотоцикла, да сейчас на первом плане маячили не штыковые лопаты, а снегоуборочные. Несколько штук образовали плотный строй, обратив к Тиму, словно рыцарские щиты, свои полотна из черного пластика с местами налипшим на них снегом.
        «Есть работа…»
        Тим шагнул в сумрачное помещение, промороженное, как пакет с пельменями. Когда его глаза адаптировались к темноте, он попытался разглядеть что-то сквозь лес ручек разнообразного инструмента. Где тут можно спрятать… Деньги… А сколько их вообще? Может, это несколько свернутых в трубочку бумажек, запрятанных в щель между половицами? И что, ему весь сарай тогда по досочкам разбирать? Он, конечно, незаметка, но…
        Как блесной, Тим зацепился взглядом за…
        За газонокосилку, стоявшую в самом углу.
        Впавшая в летаргический сон до весны, она молчаливо возвышалась над прочим инвентарем. Возвышалась, потому что стояла на широком ящике, как Тим вспомнил, красного цвета.
        В груди мальчишки нехорошо екнуло. На секунду ему стало страшно.
        Кажется, вот он, сундук мертвеца!..
        Добраться бы теперь до него.
        Тим лихорадочно отодвинул ближайшие лопаты, стоявшие на его пути к пожарному ящику. Они начали расползаться, потом с глухим грохотом обрушились на пол. Тим шагнул, споткнулся о ручку одной из упавших лопат. Пытаясь удержать равновесие, ухватился за попавшуюся под руку тяпку. Уронил и ее.
        Внезапно в сарае потемнело. Ожили, заплясали тени, отбрасываемые тусклым дневным светом, затянутым сюда с улицы.
        Сзади кто-то вошел. Тим испуганно обернулся.
        - Ну, конечно, - произнес Жека. - А кто же еще?..

* * *
        А затем Настя подсвечивала темноту экраном смартфона, а Тим вместе с еле шевелящимся Жекой разгребал инвентарь и барахло вроде ржавых резьбовых штанг, пытаясь добраться до «сундука мертвеца». Поднатужившись, они спихнули газонокосилку, освобождая пожарный ящик. Тим за ручку потянул крышку вверх. Закряхтел от усилий, но сделал это сам, без посторонней помощи. Откинувшись на петлях, крышка ударилась в деревянную стену, заставив сарайчик содрогнуться.
        Ощущая, как его внутри до краев заполняет иррациональный страх, Тим заглянул в распахнутый ящик как в пасть дикого зверя.
        - Настя! - позвал подругу Жека. - Подсвети нам!
        Девушка пробралась через инструментальный бурелом. Голубоватое, как огонек газовой конфорки, сияние осветило внутренности пожарного ящика.
        Он не поверил своим глазам. Потом Тим потрогал то, что увидел.
        Так и есть.
        Смерзшийся в единый монолит песок, тронутый сединой измороси, наполнявший ящик почти до краев.
        Тим обернулся к Насте и потерянно прошептал, не видя ее лица:
        - Извините. Я же думал…
        - Держи, - Настя протянула мальчику свой телефон, а сама нагнулась и решительно выудила из «бурелома» тяпку с заостренным краем.
        Перехватилась поудобнее за ручку, подняла и обрушила тяпку в наполнявший ящик песок. Тим едва успел зажмуриться, когда ему в лицо полетели смерзшиеся колючие комки.
        - Отойди, - сказала ему Настя и снова ударила в ящик тяпкой.
        На поверхности песка появилась трещина.
        Еще несколько ударов - и смерзшийся песочный монолит покрылся сетью крупных трещин. Из него вывалилось несколько крупных комьев. Тим опасливо отвернулся от разлетающегося песка, а Жека стоял рядом безучастным истуканом.
        Продолжали раздаваться удары.
        - Твою мать! - негромко сказала вдруг Настя за спиной Тима и с увесистым стуком опустила тяпку на пол.
        Мальчик повернулся к «сундуку мертвеца». Увидел, что Настя пробила в песке похожую на нору с неровными краями дыру, в которой…
        В неверном свете подсветки смартфона Тим разглядел… Что это? Какая-то материя? Будто край порванной спортивной сумки. А что в ней?
        Жека сунул руку в нору, что-то там ухватил и потянул. С бумажным шелестом вытащил затянутый в наполовину разодранный черный полиэтиленовый пакет толстый кирпич. Свободной рукой до конца разорвал блестящую обертку.
        Деньги, понял Тим. Целая пачка. И, если он правильно разобрал, иностранные деньги. Мамочки…
        - Ничего себе! - сказала Настя и посмотрела на Жеку. - Еще есть?
        Жека оторвал глаза от пухлой пачки, с трудом помещавшейся в его руке.
        - Посмотрим, - сказал он. - Держи, - протянул он деньги Насте.
        - Не боишься отдавать? - хмыкнула девушка, передавая в обмен на пачку купюр тяпку.
        - Страшнее, если эта железная хрень останется у тебя, - пояснил Жека. - Ведь голову ей проломишь - и глазом не моргнешь…
        - Не бойся, кто-то ведь нужен, чтобы эти деньги утащить… Их там много?
        - На всех уже хватит…
        Загипнотизированный видом денежной пачки, Тим перестал вдруг слышать их разговор.
        Страха больше не было, вместо него накатила жуткая слабость. Он вдруг весь взмок, как при высокой температуре. Мамочки, я богат… Его затрясло в лихорадке. Тим отвернулся от «сундука мертвеца» и тяжело шагнул к дверям, думая о том, как бы не зацепиться ногой за раскиданные по полу лопаты. Упадет ведь…
        Набрать по телефону Юлю и сказать ей… Что он ей скажет? Что он богат? Что он… Блин! У него же нет ее номера…
        Тим прислонился спиной к косяку и совершенно без сил опустился на корточки. Новые пальто и штаны карго были все измазаны в грязи, в песке и в ржавчине, а сам он устал как собака.
        41. Девчоночье царство
        - Я испугалась, что все кончится, так и не начавшись…
        - Ты еще и идиотка? Я худею. Ну и досталась же мне… Не могло все так некрасиво кончиться…
        - Некрасиво? Знаешь, ты лучше оставь свои личные оценки происходящего при себе. Это было бы охренительно некрасиво. Так поступают только настоящие свиньи… Что мне было бы делать с тобой неживым? Приставить к стеночке, как Ленина в Мавзолее?
        - Да заткнись же ты…
        И почти сразу после этого Инга умирает.

* * *
        Бармен, с которым Павел-Худой собирался на судаков, сумел справиться с кровотечением. Он заставил побледневшую как полотно Ингу зажать рану, а сам высыпал на широкий стол горку муки, залил ее водой и в две секунды замесил тесто. Наверное, самое отвратительное в мире - без яиц и без соли. Но именно это липкое тесто, приложенное к ране Худого, позволило тому продержаться до больнички. Какой-то доброхот на «тойоте тундре» отвез Павла в Зеленогорск, где ему вкололи обезболивающее, и молодой хирург по живому зашил рану.
        - Явно попали не туда, куда целились, - сказал он потом приехавшей вместе с Худым Инге. - Но сосуды задели. Мог умереть от кровопотери. Хорошо, быстро кровь остановили…
        От госпитализации Худой отказался:
        - Еще не хватало… Из-за царапины…
        В город они вернулись на такси. Когда Инга назвала водителю свой адрес, Худой ничего не сказал. Может, просто не услышал. Почти всю дорогу он проспал, развалившись на заднем сиденье. Им же самим отосланная на переднее место Инга время от времени оборачивалась, кидая на него беспокойные взгляды. Прибитый сразу ранением, обезболивающими и известием о гибели брата, спящий Худой вдруг показался девушке старым.
        Дома, пока она жарила найденные в холодильнике замороженные овощи с порезанным на кусочки полукольцом краковской колбасы, ее гость обошел квартиру, похмыкал над засыхающими цветами, не перекинутой с января картинкой на календаре, «Большим русско-шведским словарем», припечатывающим к полу задирающийся угол ковра, и перегоревшими лампочками в люстре.
        - Девчоночье царство, - прокомментировал он увиденное.
        За ужином они затеяли несерьезную перепалку, а потом оказались в одной постели. И там он перестал быть для нее Худым.
        Легко касаясь кончиками пальцев его обнаженной спины, Инга прошептала:
        - Пашка, я испугалась, что все кончится, так и не начавшись…
        А дальше был оргазм, чудесная маленькая смерть.
        Потом они долго лежали рядом, притянутые друг к другу невидимыми ремнями. Привыкали к запаху и дыханию друг друга. Уже проваливаясь в полусон, Павел погладил девушку по щеке и попросил:
        - Инга, роди мне сына. Ваньку…
        - Ваньку? Хорошо. А если будет девочка? - прошептала она, касаясь губами его ладони.
        - Тогда назовем Иванкой… И постригись ты, в конце концов, по-человечески, ладно?..
        42. Козлы
        - Почему не ешь ничего?
        - Вкусняшку хочешь присоветовать? Уже успела обо всем договориться с тутошним поваром?
        - О чем «обо всем»?.. Послушай, сколько времени ты еще собираешься параноить?
        - Пока не поделим деньги, и я не потрачу свою часть.
        На что он потратит эти деньги? Может, выкупить «Пляжное»? Первое, что он сделает после такой покупки, - зайдет сюда с кувалдой и вдребезги разнесет музыкальный центр, настроенный на волну, прямо сейчас транслирующую ему в сердце: «А ты не летчик, а я была так рада…» Фак! Он готов сию минуту встать и вытащить пачку денег из примостившегося на пустом стуле возле их столика бело-зеленого замызганного пакета. Только чтобы больше не слышать этого. Какие уроды придумывают такие песни?
        - Что будем делать? - спросила Настя, орудуя вилкой в тарелке с яичницей.
        Жека встретился с девушкой взглядом. Что они будут делать? Поделят деньги на три части (куда, кстати, опять задевался шкет?), а потом… Потом, видимо, все будет сложно. Потому что тут мало что решают пачки евро, лежащие в пакете с надписью: «Центр Крепежных Изделий», который они обнаружили в том же сарае, где и деньги.
        Но оказалось, что Настин вопрос относится лишь к тому, как они теперь будут выбираться из Роуску.
        - Надо было попросить, чтобы нас копы с собой забрали, - сказала девушка.
        - Мне и просить не пришлось бы, я же в розыске, - напомнил Жека.
        Настя кивнула:
        - Точно, я и забыла. Значит, когда вернемся в город, ты едешь к нам.
        - К нам? - переспросил Жека, холодея. - К кому это «к нам»? Или лучше не говори…
        - Я прилетела в Питер с Лукасом. Извини, что не сказала сразу… Не могла его оставить в Амстердаме совсем без денег. А дай ему хоть немного - сразу в покер спустит. Для этого принца датского нет дилеммы «ставить или не ставить». Лудоман гребаный!..
        Оцепеневший Жека почти ее не слушал. А те слова, что он слышал, не вызывали у него никаких эмоций.
        - Не вздумай сказать ему про деньги, - Настя кивнула на пакет. - Угораздило же меня с вами запутаться. Прямо Тангриснир и Тангниостр.
        - Кто? - не понял Жека.
        - Тангриснир и Тангниостр, - повторила девушка. - Скрежещущий Зубами и Скрипящий Зубами. Звери, возившие колесницу Тора.
        - Что еще за звери?
        - Козлы. Блин, ну а как вас еще назвать?..
        Значит, козлы…
        Дверь в кафе отворилась, и с морозной темени улицы в «Пляжное», пошатываясь, вошел, буквально вполз, Тим. Подойдя к столику, за которым сидели Настя и Жека, он вытер влажное не то от пота, не то от растаявшего снега лицо и произнес осипшим голосом:
        - Пожалуйста, помогите… Я вам там ору-ору, а вы песни слушаете… Помогите ее дотащить…
        43. Внизу страницы, мелким шрифтом
        Июнь, тридцать один месяц назад
        - Вот и всё, - шепотом заговорщика заканчивает Солдаткин. - А мы - все такие в белых перчатках не при делах. Зато при бабле. Немного отсиживаемся, потом делим и - можно тратить. Хочешь - лети в Крым, хочешь - на Канары. Кесарю - кесарево, Лазарю - Лазарево… Кредиты, сука, погашу. Тачилу точно возьму… - Солдаткин наклоняется над липким столом, обдает собеседника свежим перегаром и говорит, целя ему в грудь пальцем: - Да тут на все хватит, Максимка! Только представь, полжизни можно не работать…
        Макс отводит глаза от плывущего лица Солдаткина. Оглядывает пустую забегаловку, где они засели, смотрит в окно. За пыльным стеклом будто кто-то разбодяжил сухое молоко. Середина июня, самый сок белых ночей. Не тех, что в Петербурге, туристических, а настоящих, когда не темнеет всю ночь.
        Макс не знает, что впереди у него колея, ведущая горящим лесом к ржавому солнцу, три трупа на поляне, год отсидки в тюрьме и ледяные ночевки в выселенном доме. Не знает, что через несколько дней после его похорон Тим вернется домой, достанет с чердака однажды найденный в заросшем окопе под Выборгом «лахти Л-35», финский пистолет времен войны, поцелует бабушку и уедет, чтобы позже с оружием в руках спуститься в отсеки подводной лодки, когда та взорвется, обжигая небо других белых ночей. Ничего он не знает…
        - Простой у тебя план, - Макс поворачивается к Солдаткину. - Это хорошо ведь, когда все просто, да?
        Солдаткин неожиданно обижается.
        - Простой? - чуть ли не кричит он, потом оборачивается, секунду смотрит на уставшую луноликую женщину за стойкой и резко переходит на шепот: - А ты попробуй-ка грохни человека! До смерти! Тогда и будешь говорить, что простой! А то… - Солдаткин залпом допивает водку, оглядывает пустое заведение и спрашивает: - Добавим еще?
        - Давай, - примирительно кивает Макс. - По одной… Я только вот что не пойму. Зачем они везут налик в Финку, а?
        - Так еб ты… - пьяно ухмыляется Солдаткин. - Не догоняешь ни хера, а лезешь… Европа. Понял? Из Чухляшки - в Дойчланд на пароме… Расширяют рынок сбыта.
        - В каком смысле?
        - «В каком смысле?» - передразнивает Макса Солдаткин с таким лицом, будто не жуя проглатывает еще шевелящее лапками насекомое. - Почему я и хочу в дело встрять. Никто эти деньги искать не будет. Им же проще новые напечатать… Понял теперь, дурья твоя башка? Это будто мелким шрифтом внизу страницы договора, когда кредит берешь… Врубился? Бабки эти - фальшивые…
        notes
        Примечания
        1
        Схипхол - аэропорт в Амстердаме.
        2
        Марла Сингер - героиня романа Чака Паланика «Бойцовский клуб» и одноименного кинофильма.
        3
        Грибканал - набережная канала Грибоедова.
        4
        «НЕМО» - расположенный в Амстердаме крупнейший научный музей Нидерландов.