Библиотека / История / Агалаков Дмитрий : " Аквитанская Львица " - читать онлайн

Сохранить .
Аквитанская львица Дмитрий Валентинович Агалаков
        Новый исторический роман Дмитрия Агалакова посвящен самой известной и блистательной королеве западноевропейского Средневековья - Алиеноре Аквитанской. Вся жизнь этой королевы - одно большое приключение. Благодаря пылкому нраву и двум замужествам она умудрилась дать наследников и французской, и английской короне. Ее сыном был легендарный король Англии Ричард Львиное Сердце, а правнуком - самый почитаемый король Франции, Людовик Святой.
        Роман охватывает ранний и самый яркий период жизни Алиеноры, когда она была женой короля Франции Людовика Седьмого. Именно этой супружеской паре принадлежит инициатива Второго крестового похода, в котором Алиенора принимала участие вместе с мужем. Политические авантюры, посещение крестоносцами столицы мира Константинополя, поход в Святую землю за Гробом Господним, битвы с сарацинами и самый скандальный любовный роман, взволновавший Средневековье, раскроют для читателя образ «аквитанской львицы» на фоне великих событий XII века, разворачивающихся на обширной территории от Англии до Палестины.
        Дмитрий Агалаков
        Аквитанская львица
        Вы, угнетатели сирот и вдов, убийцы, осквернители храмов, грабители чужого достояния, вы, которых нанимают для того, чтобы проливать христианскую кровь, вы, которых так же, как коршунов, влечет к себе запах поля битвы,  - спешите, если вам только дорого спасение души вашей, стать под начало Христа на защиту Иерусалима! Восстаньте же и обратите свое оружие, обагренное кровью ваших братьев, против врагов христианской веры! Повинные в преступлениях, лишающих вас Царствия Небесного, искупите их: этою ценою, потому что такова воля Господа! Идите в Иерусалим и добудьте Гроб Господень! Так хочет Бог!
    Из речи папы римского Урбана Второго, инициатора Первого крестового похода, прочитанной на Клермонском соборе перед европейским рыцарством. 18 ноября 1095 года.
        Пролог
        Несокрушимой грозой Европа двигалась на восток. Ощетинившись копьями, вооружившись мечами, она вновь шла ко Гробу Господню. Ее целью были Иерусалим, Эдесса, Антиохия, Яффа, Дамаск, Триполи, Акра и другие города Святой земли. К одним она спешила на помощь, дабы укрепить их в борьбе с магометанами, за других хотела жестоко отомстить и восстановить справедливость, третьих - бесцеремонно разграбить и установить в них владычество христианского Запада.
        Начинался Второй крестовый поход…
        Но он совсем не походил на предыдущий. Каким необычным он был! По пышности с ним не сравнился бы ни один самый роскошный карнавал! Точно Жар-птица летела на восток. Десятки тысяч рыцарей, оруженосцев и сержантов, вооруженных с головы до ног, казались всего лишь свитой. Да-да, свитой! Потому что они сопровождали великую процессию из армии тысяч разнаряженных женщин - аристократок, фрейлин и служанок. А заодно и сотен музыкантов, которые услаждали слух требовательных дам, охочих до всего изысканного и веселого. А прекрасные дамы, разодетые в цветные одежды, привезенные из Византии и Венеции, Флоренции и Милана, амазонками сидели на парадных скакунах своих любовников и мужей. Могучим потоком двигались дорогие повозки, каждая из которых представляла собой будуар сиятельной герцогини, купальню маркизы или спальню баронессы. Днем огнями расцветали на дорогах молодой Европы дорогие ткани - парча и муар, газ и атлас, узорчатые шелка. И молниями носились через ряды гордых дворян, закованных в кольчужный доспех, хохочущие женщины. Каждая желала преуспеть в главном предназначении своего пола - быть
прекрасной, ослепительной, неотразимой! С какой неосмотрительной легкостью искушали они своим обществом мужественных героев, чьи плащи украшали суровые кроваво-алые кресты пилигримов!
        А только спускалась ночь и разбивались лагеря, растягиваясь на многие лье, вот когда начиналась жизнь! Разгорались костры, и под аккомпанемент виол, флейт и тамбуринов запевали песни менестрели. Они пели о героях былых столетий и прекрасных дамах, ради которых те совершали подвиги. Жонглеры, эти фавны Средних веков, давали импровизированные спектакли. Рекой разливались южные французские вина. А потом лагерь клонился ко сну. И вот тут было не до покоя! Каждого ожидала награда: сеньора - прекрасная дама, оруженосца - ее фрейлина, сержантов и солдат - камеристки и прачки. Приглушенный смех и шепот будоражили ночь. Тысячи теней скользили от шатра к шатру - распахивались и закрывались пологи. И звезды смотрели вниз, и луна покрывала ярким серебром ожившие пестрые шатры. Только священники, сопровождавшие воинов, пытались заснуть. Они закрывали уши, чтобы не слышать один волнующий и трепетный гул любви - голос жизни.
        Воистину это было великое путешествие!
        А затем разноцветный и шумный поток покинул земли Франции и Венгрии, миновал Болгарию, пересек Босфор с великим Константинополем и вышел на равнины Малой Азии.
        Цель казалась близка!
        И вот уже с первыми фрейлинами королевского двора неслась королева Алиенора впереди войска. Мчалась по равнинам долгожданной, Азии, под ее палящим солнцем. Эти женщины были молоды и бесстыдны. Им принадлежал мир! Они пренебрегли дорогими платьями - обнажили плечи и грудь и с луками наперевес устроили скачки. Огненно хрипел под Алиенорой белый жеребец, и она, вырвавшись вперед, смеялась, оглядываясь на подруг. Она всегда и во всем была первой. Самой сильной, самой упрямой. Алиенора ничего не боялась - она любила жизнь со страстью юной львицы, для которой не существовало никаких преград.
        Ей было двадцать пять лет…
        С присущим молодости и власти безрассудством, это она затеяла невиданный ранее карнавал. Страстью и легкомысленностью вдохновила своих подданных на великое и пышное действо. Это ее уговорам поддался до отчаяния влюбленный муж, король Франции Людовик Седьмой, благодаривший Создателя за то, что Он дал ему в жены богиню, и боявшийся этого дара…
        Часть первая
        Блистательная и опасная
        Глава первая
        Месть черного кабана

1
        Герцог Аквитании весь горел - шелковое белье под зеленым кафтаном взмокло от часовой скачки по весенним полям и предчувствия неминуемой битвы. Вдалеке трубили охотничьи рога, острый запах гниющей прошлогодней листвы шел из оврага…
        На герцога наступал огромный черный кабан - гора мускулов, пучок тупой силы и ярости. Животное хрипело так, словно только что вырвалось из преисподней. От горячего рыла шел пар. Два желтых клыка, как ножи, торчали вперед. Но и сам охотник был не промах - в руках он держал широкое древко с отточенной стальной рогатиной.
        Разойтись на узкой лесной тропе они уже не могли…
        А потом, вырывая копытами клубки земли, вепрь бросился на него со всей стремительной и смертоносной силой. Герцог не сумел сдержать этот штормовой порыв. Сухой треск и звериный крик оглушили его. Ударом охотника отбросило назад, но он быстро вскочил на ноги. В руках герцог держал обломок рогатины - сталь разорвала кабану грудь и осталась там. Но сердце его билось, и теперь удар был за черным хозяином здешнего леса. Герцог едва успел вырвать из ножен охотничий кинжал и выставить его вперед. Хрупкая защита! В новом рывке раненый кабан подмял его под себя - и в нос охотнику ударил запах горячей звериной шкуры, свежей крови и зловонного дыхания зверя. Черные глаза сверкнули над ним, а два клыка уже целились ему в грудь. И когда боль обожгла его, он закричал - громко и страшно…
        Гильом Аквитанский рывком сел на постели - его богатырская грудь, покрытая волосами, вздымалась. По лицу катился пот - в неярком свете каминного огня капли сверкали в бровях и короткой светлой бороде. Он дышал тяжело, тупо глядя на угли, жарко тлевшие в гигантском камине. Две обнаженные молодые женщины, еще минуту назад тесно оплетавшие ногами и руками герцога, теперь сидели по обе стороны большой постели, над которой нависал тяжелый балдахин. Глядя на хозяина, они испуганно хлопали глазами.
        -  Что с вами, сир Гильом?  - спросила одна из них.
        Другая осторожно коснулась руки гиганта:
        -  Сир Гильом…
        Но он лишь отер рукой пот с лица и взглянул на ладонь - она была мокрой. Рыло черного кабана все еще нависало над ним - и он чувствовал зловоние его пасти.
        В дверь забарабанили.
        -  Ваше высочество!  - закричали там.  - Что с вами, ваше высочество?!
        Женщины посмотрели на дверь, с тревогой взглянули на хозяина. Движение за дверью только нарастало.
        -  Все хорошо, Жан!  - хриплым голосом отозвался гигант.  - Все хорошо. Ко мне во сне приходил дьявол, но я протаранил его рогатиной! Ступай же, ступай…
        Прислуга за дверью успокоилась: раз хозяин шутит, значит, все в порядке.
        -  Принесите вина,  - приказал герцог.
        Одна из женщин вперед другой соскочила с постели; у стола, где были остатки ужина - хлеб и распотрошенные перепела, наполнила кубок темным вином и поднесла хозяину. Он принял его и выпил до дна. Хлопнул широкой ладонью по голой женской ляжке.
        -  А теперь уходите к себе,  - сказал Гильом служанкам.  - Обе. Живее.
        Стараясь быть расторопной, вторая тоже сбросила ноги с постели. Прихватив платья, женщины ушли через заднюю дверь.
        Этот сон повторился, и когда? За несколько часов до самой долгожданной охоты в его жизни! Герцог лег на подушки и еще долго смотрел в потолок - черный вепрь никак не желал таять в его воображении и все стоял на той лесной тропе, нацелив на противника клыки и ожидая битвы…

2
        Долгожданная охота начиналась ранним весенним утром. Солнце еще пряталось за холмами, и вся округа была окутана прозрачной голубоватой дымкой. Мрачный провинциальный замок в предместьях Бордо, давший приют охотникам, серой скалой с темными башнями поднимался в окружении еще голых олив и виноградников, дремлющих кипарисов. Было прохладно. Ветер обрывками долетал сюда со стороны Гаронны.
        Мост опустился над крепостным рвом, отворились ворота. И около полусотни дворян, под завязку экипированные для охоты, пришпорили лошадей. Кавалькада дружно выкатилась на пропитанные влагой луга. За сеньорами следовали егеря и прислуга. Трубили рога, армия охотников собиралась у ближнего леса, и полчища собак, предвкушая кровавую забаву, оглушали всю округу пронзительным лаем. Одетые в пестрые кафтаны, в шапочках с перьями, дворяне всех возрастов радостно гудели - им предстоял настоящий бой!
        И противник у них был что надо!
        Процессию возглавлял великолепный Гильом, тридцативосьмилетний гигант, десятый герцог Аквитании и девятый граф Пуатье, один из самых богатых сюзеренов Европы. Сдерживая коня, он оглядывал спутников и приглаживал коротко стриженую бороду. В глазах герцога блестел звериный огонек. Помимо лука, дротиков и ножа у его седла крепко держалась прихваченная кожаным ремнем устрашающая рогатина - раздвоенная стальная пика на тяжелом древке. Еще с вечера егеря донесли герцогу, что наконец-таки выследили кабана-трехлетку - настоящего вепря из легенды. Этот будет биться не хуже самого отважного сарацина - чистый дьявол! Гильом Аквитанский, сын знаменитого Гильома Трубадура - короля поэтов[1 - Гильом IX по прозвищу Трубадур (1071 - 1127), девятый герцог Аквитании, восьмой граф Пуатье, отважный и безрассудный рыцарь, Часто ссорившийся с церковью. Один из вождей стихийного крестового похода 1101 года. Родоначальник куртуазной поэзии трубадуров Южной Франции.], радовался предстоящей схватке как ребенок. В охоте принимали участие вассалы герцога из ближних провинций. Каждому хотелось поскорее броситься в бой - стать
правой рукой герцога в этой битве.
        А еще - заслужить внимание прекрасной юной особы…
        Рядом с отцом, в коротком изумрудном кафтане и плаще, подбитом мехом, в шоссах в обтяжку и черных кожаных сапожках, ехала девушка, совсем юная, но гордо и по-хозяйски глядевшая перед собой. Алиенора привлекала внимание всех мужчин: белая кожа, сияющие синие глаза, крутой излом бровей, по-девичьи алые губы. Золотисто-каштановые волосы ее были заправлены под малиновый берет с тремя страусовыми перьями. Осиную талию юной герцогини охватывал широкий кожаный ремень с длинным охотничьим кинжалом у правого бедра. На груди, как и у всех охотников, висел рог, за спиной был лук, у седла - колчан со стрелами. Девушке едва исполнилось пятнадцать лет, но в седле она сидела не хуже самого бравого оруженосца.
        Гильом поднял руку, и зычный вой охотничьих рогов выстрелил в чистое весеннее небо. Вспорхнули с голых деревьев редкие птицы. Все ждали этого сигнала и были готовы к нему. Целая армия псов хрипела, предчувствуя драку, не находила себе места. Борзым хотелось поскорее пересечь поле. Враг ждал их там - за далеким перелеском.
        -  Милая герцогиня,  - обратился отец к дочери,  - надеюсь, вы уяснили, как себя вести? Только смотреть и не приближаться! Это не куропаток бить!
        -  Да, отец,  - кивнула девушка.
        Юной герцогине позволялось многое: на то была причина, и не из веселых. Шесть лет назад Гильом потерял единственного сына Эгре, и теперь Алиенора, старшая из дочерей, стала наследницей великих земель. Девушке разрешались мальчишеские забавы - поединки и охоты. Она росла маленькой южанкой-Артемидой.
        -  А вы, де Ранкон, отвечаете за нее головой!  - обратился Гильом к молодому человеку в изумрудном кафтане.  - Ясно?
        -  Жизнь отдам за вашу дочь, сир Гильом,  - поклонился тот.
        Девушка и молодой человек переглянулись. Алиенора прятала улыбку. Было видно, что их связывает давняя дружба.
        Сурово оглядев армию охотников, герцог с азартом выкрикнул:
        -  Вперед!
        Охотники двинулись. Черный кабан, крупный трехлеток, еще ничего не ведал о приближении своих врагов - животное пряталось в маленьком лесочке, который через несколько минут должна была взять в кольцо вооруженная кавалькада. Кони поспешали рысцой, но, с каждой секундой набирая темп, готовы были по команде сорваться в галоп. Утренняя свежесть наполняла легкие, сладко ранила их. А предчувствие погони, боя и крови заставляло всех дышать глубже, наслаждаться каждым мгновением.
        -  Вы будете послушной, моя герцогиня?  - набирая темп, на скаку выкрикнул в сторону девушки Жоффруа де Ранкон, получивший от дам Аквитании прозвище «красавчик».
        -  Как бы не так!  - весело ответила она.
        Замок остался позади, на холме. Легкий туман еще окутывал его подножие. Подвесной мост был опущен. А вокруг девушки уже шла настоящая скачка. Все колыхалось, опережало друг друга, пестрило. Храпящие лошади, взлетающие копыта; зеленые кафтаны, низкие шапочки, задорно украшенные перьями, устремленные вперед лица. Улюлюканье охотников заводило, заставляло закипать кровь, и Алиенора тоже закричала в полный голос, бросая вызов грозному зверю.
        Охотники стремительно неслись по полю - кони давно перешли в отчаянный галоп.
        И вот, ломая сучья деревьев, кавалькада атаковала лес. Белыми, пегими, рыжими молниями собаки метнулись через первые голые кусты, опережая всадников. Пустой лес зазвенел от собачьего лая и голосов охотников, которые выглядывали долгожданную добычу.
        -  Он у старого оврага, ваша светлость! Там его логово!  - крикнул справа от герцога один из его егерей.
        -  Трубите!  - прокричал Гильом.  - Что есть силы трубите!
        Лавина охотников - знатных баронов и простых рыцарей, оруженосцев, пажей, егерей - стремительно катилась вперед. Деревья уже редели на глазах, а впереди открывалась низина, где черной глубокой морщиной пролегал заросший голым кустарником овраг, тянувшийся на добрых четверть лье…
        Тогда, в этой морщине, все охотники и увидели движение - бурелом и черные кусты заходили волнами, точно там, в глубине, в пучине, ожило неведомое чудовище и вот-вот поднимется, покажет себя. Охотники, точно завороженные, еще следили за движением в овраге, а борзые уже сорвались, опережая друг друга, вниз. А следом из кустов, ломая ветви, вылетел огромный кабан - черный, хрипящий - и, загребая копытами, помчался от своих преследователей.
        Собаки бросились напролом, но для охотников это был рискованный путь. Зато чуть левее открывался проход через овраг - в него и устремились герцог и вся его рать.
        Вырвавшись из леса, охотники сразу увидели далеко впереди стаю псов и улепетывающего вепря. Одна из борзых догоняла его, пыталась ухватить за бок, как могла, яростно кусала зверя. Вот кабан развернулся, метнулся в сторону - удар. Борзая подлетела в воздух, точно перышко, и рухнула с разорванным брюхом на землю.
        Ей оставалось истекать кровью…
        Летя во весь опор, охотники догоняли последних собак. А первые из них, опережая друг друга, вновь цепляли своего врага. Неожиданно кабан сменил направление - он что есть мочи побежал влево.
        -  Разрази меня гром,  - рявкнул своим егерям герцог,  - он бежит к реке!
        Кавалькада замешкалась. Охотники, придерживая лошадей, еще срезали свой путь, расходились веером, а борзые, мгновенно распознав ход кабана, ровной лавиной устремились за ним.
        Две из них, самые выносливые, атаковали вепря. Одна в прыжке разорвала ему ухо, другая вырвала с мясом клок шерсти из лопатки. Они жалили его, точно слепни. В какой-то момент, вырвав кусок земли копытами, кабан врос в землю. Первая собака сразу налетела на его клыки, взметнулась вверх, брызнув кровью, замертво рухнула на землю. Вторую немедленно постигла та же участь.
        Но смерть первых преследователей только разбередила охотничий дух борзых. И грозный кабан видел это. С разодранными в кровь боками и оттяпанным правым ухом он летел прямо к реке - небольшому притоку Гаронны.
        Еще один пес, желавший впиться кабану в ляжку, получил задними копытами точный удар по морде и с визгом отлетел назад.
        От стремительного бега взмыленного коня земля прыгала у Алиеноры перед глазами. Жоффруа де Ранкон, едва поспевая за ней, то и дело поглядывал на принцессу. Никто не ожидал, что кабан окажется таким прытким, а сама охота превратится в бешеную скачку, в которой любой из преследователей, окажись он неловким, мог запросто сломать себе шею.
        Раз, попав в поле зрения, лента реки больше не исчезала. Стесненная двумя пологими берегами, синяя полоса приближалась, становилась шире. Уже были видны рябь от пробегавшего по ее поверхности легкого ветерка, прибрежные кусты. Теперь вся надежда была на собак, что они нырнут вместе с кабаном в холодную речную синь и там остановят его.
        Так и случилось: кабан, всей массой взорвав прибрежную гладь, взволновав всю реку, устремился к противоположному берегу. Но на животном, которое никак не желало сдаваться, к тому времени сидел один из псов. Оседлав чудовище, борзая успела вцепиться ему в загривок. Кабан не знал, плыть ему или драться. И только преодолев треть расстояния с ездоком на спине, что нагло брал его крепость штурмом, кабан яростно забился. А к тому времени добрая половина борзых, наиболее резвых, уже окружала их в воде, и каждая пыталась дотянуться до взбешенного чудовища.
        Охотники почти одновременно оказались на пологом берегу.
        -  Вода еще холодна, ваше высочество!  - крикнул один из дворян.  - Он того не стоит!
        Но герцог только гневно оглянулся на осторожного спутника:
        -  Будь я проклят, если это остановит меня!
        Никто не осмелился остаться на этом берегу. Вода закипела под копытами лошадей, разгоряченных, залетевших в холодную весеннюю воду.
        -  Я не пущу вас туда!  - изо всех сил завопил Жоффруа де Ранкон, пытаясь перехватить уздечку Алиеноры.  - К черту кабана - это опасно!
        -  Куда вы денетесь!  - яростно бросила девушка, пришпоривая лошадь и опережая его.
        -  Вы простудитесь, заболеете и умрете!  - зло выкрикнул он.  - И мне придется умереть вместе с вами - и вы знаете почему!
        Ей ли было не знать! Все молодые дворяне Аквитании были влюблены в принцессу!
        Алиенора обернулась.
        -  Конечно, умрете!  - выпалила она с издевкой.  - Иначе мой отец вызовет вас на поединок и прикончит!
        К тому времени кабан успел избавиться от непрошеного ездока, сбросив борзую, разорвав зубами шею норовистой собаке и оставив ее тонуть. Отбиваясь, он плыл к тому берегу. Но сражение в воде было хорошей форой для охотников. Эти минуты вновь вдохнули в их сердца надежду на скорую победу.
        -  Рвите его, черти!  - орал во всю глотку своим верным псам Гильом Аквитанский.  - На части рвите!
        Бароны и егеря, поторапливая лошадей в холодной воде, были на середине реки, когда кабан выскочил из воды на том берегу. Но он и не подумал бежать, поджав хвост. У него тоже была фора. Первых двух собак он поднял на клыки и раскидал в стороны. Несмотря на раны, мгновенно прикончил еще двух. И только потом, выбрасывая из-под задних копыт песок, бросился по крутому склону наверх. Две стрелы, пущенные охотниками, угодили в его следы.
        Через минуту погоня вновь продолжалась на суше. Но ряды преследователей поредели. Лошади многих охотников подустали, да и половина собак выбилась из сил. Никто не предполагал, что битва перенесется на другой берег реки.
        Кабан мчался к лесу, но тот был далек. Всю местность покрывали пологие холмы и перелески. Опасному, но уже утомленному беглецу хватило сообразительности воспользоваться причудами ландшафта. Он петлял среди холмов и деревьев, путал следы. Охотники быстро терялись на этом берегу. Только самым неутомимым борзым еще удавалось преследовать зверя.
        Алиенора видела, как ее отец, а вместе с ним один из молодых оруженосцев, Жервэ, неожиданно срезав путь, устремились вправо по опушке леса и, повернув, скоро исчезли за деревьями.
        Не раздумывая, девушка помчалась за отцом. Жоффруа де Ранкон уже потерял ее. Крики охотников и лай собак остались слева. Алиенора проскакала еще футов пятьсот и разом остановила коня…
        Впереди, на пространстве, частично укрытом деревьями, открывался длинный, в форме полумесяца, овраг. Но эта гигантская морщина была глубокой и обрывистой - настоящая западня. Алиенора увидела черного вепря с высоты холма. Две истекавшие кровью собаки лежали рядом с ним. У кабана, обложенного со всех сторон, был выбор: броситься в овраг и дожидаться, когда его забьют в этой яме, или метнуться резко вправо. Ослепленное яростью и страхом животное так и поступило - грозным рывком повернуло на охотников.
        Жервэ первым вылетел на него из-за холма. От неожиданности лошадь его встала на дыбы и, перед тем как быть сбитой кабаном, сбросила седока, а потом всей тяжестью привалила хозяина. Клыки разъяренного чудовища, решившего добить врага, угодили в брюхо лошади, вырвав у нее кишки, распотрошив ее, но кабану этого показалось мало. Рядом был еще кто-то, возившийся, неистово пытающийся освободиться. Второй удар кабана пришелся на человека. Как ножи - кожаный доспех, клыки животного прошили спину молодого человека, который пытался увернуться от удара, выдернули его из-под лошади и отбросили в сторону.
        Все произошло в считанные мгновения. Свидетелем трагедии стали одновременно двое - герцог Гильом Аквитанский и его дочь Алиенора. Конь принцессы врос в землю, она не могла даже пошевелиться. Трагедия ошеломила ее. Спрыгнув с лошади и сбросив плащ, ее отец уже вытягивал рогатину, пристегнутую ремнями к седлу.
        -  Прочь!  - крикнул герцог своей лошади. Он больно ударил ее рогатиной по крупу.  - Прочь!
        Алиенора очнулась. Пришпорив коня, помчавшись наперерез кабану, она спешно доставала из-за спины лук.
        -  Алиенора, нет!  - Рука герцога издалека остановила ее.  - Нет, не приближайся! Если он пойдет на тебя, я не смогу помочь!
        Стальная рогатина, нанизанная на толстое древко, смотрела вперед. Ярость зверя граничила с исступлением. Кажется, он понял, что исхода ему не будет, пока хотя бы один из врагов останется жив. И теперь нужно не защищаться, а нападать. Рвать всех и каждого, кто встретится на пути.
        Кабан сорвался с места и полетел на герцога, готового к поединку. Недавний сон одной вспышкой вернулся к охотнику - рыло и клыки вепря над его грудью, черные глаза беглеца из ада, зловоние…
        -  О господи…  - прошептал он.
        Измученное погоней и борьбой животное уже не имело сил маневрировать, как прежде. И кабан пошел в лобовую атаку - всей массой он налетел на врага, но герцог успел шагнуть в сторону. Когда стальная рогатина вошла в короткую шею вепря, древко сломалось. От удара Гильома Аквитанского отбросило. Но вскочил он почти мгновенно, выхватив из ножен кинжал, и уже дожидался повторной атаки. Пот катил по лицу герцога, застилал глаза. Стремительно утершись рукавом кафтана, он следил за каждым движением раненого животного.
        Хрипя, с рогатиной в шее, кабан шагнул в сторону герцога. Тот отступил. Вновь холодом потянуло на Гильома - холодом недавнего сна. Кабан сделал еще один шаг и стал собираться в смертоносную пружину.
        Неожиданно прозвенела стрела - и пружина разом ослабла. Герцог обернулся. На холме стояла его дочь, держа в руках лук. Бледная, собранная. Гильом взглянул на кабана - вепрь покачнулся, сделал еще один шаг и грузно повалился на тропинку.
        Стрела поразила его точно в сердце.
        Держа коня под уздцы, Алиенора двинулась к отцу.
        -  Ты смелая девочка, я горжусь тобой,  - благодарно сказал Гильом. Он прижал дочь к себе, поцеловал в лоб. Ее губы дрожали; пальцы руки, сжимавшей лук, побелели и не слушались.  - Спасибо.  - В который раз герцог утер рукавом камзола разгоряченное лицо.  - Клянусь Богом, никогда не терял на охоте столько собак!
        Но взгляд Алиеноры с глазами, полными слез, так и тянулся в сторону. Туда же посмотрел и герцог, печально кивнул:
        -  Бедный Жервэ…
        Растерзанное тело оруженосца Гильом сам укрыл плащом, прочитал короткую молитву. А по холмам уже аукалось разноголосое эхо охотничьих рогов…
        Часа через два собравшиеся охотники отогревались у костров и пили горячее вино. По ходу были подбиты три оленя и много птицы. Оставалось послать за лодками в ближние селения. Нечего было понапрасну лезть в ледяную воду - искушать судьбу.
        Но сам герцог не стал дожидаться переправы - с горсткой оруженосцев и егерей, забрав добычу, он вновь на лошадях переплыл речку. Горячая кадушка, жар камина и вино быстро отогреют его! Тем более он намеревался лично проследить за тем, как готовится маленький пир.
        К вечеру, по дороге к замку, красавчик Жоффруа де Ранкон несколько раз пытался заговорить с девушкой, но она только загадочно улыбалась ему в ответ. Он уже получил взбучку от ее отца - взять и отстать от драгоценной сеньоры!
        -  Вы считаете, что я недостоин вас?  - уже у самого замка спросил он.  - Ответьте мне, герцогиня, прошу вас…
        Молодой рыцарь, хозяин замка Тайбур, был одним из самых благородных аристократов Аквитании и мог, хотя бы в помыслах, надеяться на взаимность.
        -  Мой отец решит, кто достоин его дочери,  - как ни в чем не бывало ответила она.  - Но об этом, я полагаю, мне думать еще рано.
        Она ошибалась…
        Вечером в замке шел пир горой. После трех оленей под перечным соусом, жареных каплунов и куропаток на огромном серебряном блюде внесли долгожданного кабана. Румяный и сочный, приправленный перцем и чесноком, он совсем не походил на того свирепого монстра, что расправлялся с опытными борзыми, как с цыплятами.
        Гильом Аквитанский сам отсек поварским ножом кабанью голову, взял ее, сочащуюся жиром, в обе руки, повернул к себе подпаленным рылом.
        -  Вот она, голова дьявола, что навещал меня этой ночью!  - весело рассмеялся он.  - Нынче она выглядит куда аппетитнее!  - Гильом взглянул на слипшиеся, зарумяненные веки кабана, на его срезанное собачьими клыками правое ухо.  - Я сам разберу ее по косточкам - толики мяса псам не оставлю!
        Уже во время ужина гости заметили нездоровый румянец на щеках их сюзерена, но приписали это влиянию вина, меда и специй. А когда Гильом Аквитанский, известный чревоугодник и гурман, помимо кабаньей головы съел еще и ляжку вепря, то опасения отпали. Герцог славился воистину гигантским аппетитом! Но уже в конце вечера ему стало плохо. Герцога насилу уложили в постель. Ночью у него был жар. Послали за докторами в Бордо. Сутки Гильом Аквитанский бредил, через день ему полегчало.
        -  Я грешен и должен искупить свои грехи,  - еще в холодном поту хрипло сказал он.  - Даю слово, Господи, как только ноги поднимут меня, я отправлюсь на покаяние в Сантьяго-де-Компостеллу[2 - Сантьяго-де-Компостелла - святилище, излюбленное место паломничества европейских государей, где был похоронен апостол Иаков.].
        Такова уж была порода герцогов Аквитанских. Истые южане, они славились буйным и веселым темпераментом, но страх Божий порой одолевал их. Они от души грешили и не менее искренне каялись.
        Когда вернулись первые силы, не слушая предостережения врачей, Гильом Аквитанский вышел с посохом из Бордо в окружении своих подданных. Но до места назначения герцог добраться не смог. Он умер от воспаления легких 9 апреля 1137 года, в Страстную пятницу, на тридцать девятом году жизни. Охота и купание в весенней реке оказались роковыми. Черный вепрь все же отомстил ему за свою смерть. Владетель огромных земель, один из богатейших людей Европы, всесильный герцог ушел в мир иной паломником, в одежде странника, идущего на покаяние.
        Осознав, что конец близок, Гильом собрал своих вассалов, едва ли веривших в происходящее, и сообщил им последнюю волю. Скрыв до времени, смерть своего сюзерена, они должны были, не откладывая, скакать в Париж. Устному завещанию Гильома Аквитанского суждено было определить европейскую политику на четыре столетия вперед…
        Глава вторая
        Север и юг

1
        Весенние облака плыли над бенедиктинским аббатством Сен-Дени - родовой усыпальницей французских королей.
        Светловолосый юноша в строгом черном котте стоял на коленях перед алтарем. Над его головой уходили ввысь своды монастырской церкви. Через витражи проникали сюда лучи весеннего солнца, выстилая полы, алтарь и статуи святых радужными цветами. Юноша был худощав и бледен лицом. Закрыв глаза, сцепив руки, он горячо шептал молитву.
        Через храм к нему шел невысокий пожилой священник в груботканой рясе. Он остановился за спиной юноши и когда молитва была окончена, негромко окликнул его:
        -  Ваше высочество, Людовик…
        Вздрогнув, юноша оглянулся. Его одухотворенное лицо ожило, осветилось радушной улыбкой.
        -  Да, Сугерий?
        -  Отец просит вас срочно приехать к нему - он должен вам сообщить что-то очень важное, и немедленно. Я поеду с вами.
        Юношей был шестнадцатилетний Людовик - скромный и благочестивый сын короля Франции Людовика Шестого Толстого. А священником - настоятель монастыря Сен-Дени и первый советник короля аббат Сугерий.
        С небольшим отрядом рыцарей и оруженосцев они покинули предместья и через несколько часов въехали в парижские ворота Сен-Дени. Вот за спиной остался широкий мост через Сену, обросший домами горожан. Священник и юный принц торопливо входили в старый королевский дворец на острове Сите.
        -  Подойди ко мне, сын мой,  - негромко проговорил король, когда молодой Людовик в сопровождении Сугерия вошел в его опочивальню.
        Людовик Шестой, еще смолоду за тучность прозванный Толстым, полулежал на высокой кровати, обложенный со всех сторон подушками. Жарко дышал большой камин у одной из стен, отогревая государя, которого то и дело бил озноб. Уставшее дряблое лицо Людовика Шестого было бледным, под глазами пролегли тени. Король умирал. Хроническая дизентерия выворачивала наизнанку его организм и на этот раз собиралась прикончить венценосного потомка Гуго Капета[3 - Гуго Капет (около 940 - 996)  - король Франции с 987 г., основатель династии Капетингов. До этого был герцогом Иль-де-Франса. Избран баронами королем как первый среди равных, после смерти последнего Каролинга Людовика Пятого Ленивого. Власть Гуго Капета распространялась на земли его родового домена Иль-де-Франс с городами Париж и Орлеан. Первоначальной столицей первых Капетингов был Орлеан.].
        -  Мы оба знаем, что жизнь королей не принадлежит только им самим,  - тяжело сказал Людовик Шестой.  - Когда-то ты хотел надеть монашеские одежды и, возможно, стал бы истинным святым человеком, как Бернар Клервоский, которого все мы чтим. Но Господь распорядился иначе: тебе выпал жребий стать королем франков.  - Взгляд измученного болезнью государя и аббата Сугерия пересеклись.  - А теперь еще и мужем той, которую мы нашли для тебя.
        -  Мужем?  - нахмурился Людовик.  - Казалось, он не верил своим ушам.  - О чем вы, отец?  - Юноша метнул взгляд на Сугерия, но тот не повел и бровью - сейчас было время говорить королю.  - Я не хочу жениться…
        -  Королей-монахов не бывает. Любой государь должен оставить потомков, которые унаследуют его трон и не дадут засохнуть и упасть древу своего рода.
        Восемь лет назад жизнерадостный принц Филипп, которого Людовик Шестой готовил к трону, погиб, упав с лошади, и с тех пор над юным и богобоязненным принцем Людовиком дамокловым мечом нависло ненавистное ему будущее - быть королем. А теперь еще и мужем. Тем более девушки, которую он никогда не видел!
        -  Но кто она?  - обреченно спросил юноша.
        -  Южанка,  - слабо улыбнулся король.  - Принцесса Аквитании Алиенора. Она недавно осиротела, и мы обязаны устроить ее судьбу. Ведь теперь до нее найдется много охочих сеньоров! Говорят, она красива, как ангел. Сегодня утром я говорил с аквитанскими послами: последней волей ее отца, Гильома Десятого, было желание, чтобы его старшая дочь вышла замуж за принца - будущего короля Франции. Для нас это удача, сын. Мы сможем раздвинуть границы королевства так, как и не мечтали прежде!  - Король и аббат Сен-Дени вновь переглянулись.  - Готовься в путь, сын мой. Скоро вы с Сугерием отправляетесь в Аквитанию.

2
        18 июня 1137 года из Парижа, столицы Иль-де-Франса, выехало посольство Людовика Шестого. Зрелище было торжественным и грандиозным. Посольство скорее походило на собравшееся в поход войско, готовое занимать крепости и города, чем на свадебную процессию. Пятьсот рыцарей стали костяком этого войска сватов, не считая сотен оруженосцев, пажей, сержантов и прислуги. Свиту юного принца возглавляли первые сеньоры королевства.
        Путь предстоял долгий - к устью Гаронны, до самого Бордо. Конечно, свадьбу могли бы устроить и в Пуатье, любимом городе герцогов Аквитанских, но хитрые южане решили поразить французского принца - половина дороги на юг проходила по землям наследницы Гильома Десятого. И потом, девушку боялись вывозить из Бордо, а вдруг кто-нибудь из владетельных сеньоров Европы отобьет ее и силой возьмет замуж? Алиенора сказочно богата!
        -  Сколько будет у меня времени, чтобы поговорить с герцогиней, понять ее, стать ближе?  - пересаживаясь из седла в закрытую повозку Сугерия, спрашивал наследник.
        -  Думаю, одного дня будет достаточно,  - честно отвечал ему Сугерий.
        -  Но ведь этого мало!  - Людовик был на грани отчаяния.  - Очень мало! И потом, вдруг мы не полюбим друг друга?!
        -  Вы оба молоды,  - с улыбкой ободрял его священник,  - и ваши сердца открыты весне, дружбе, любви и всему благому, что сполна дает Господь человеку. Бог даст, вы будете счастливы. Уповайте на милость Создателя, ваше высочество!
        Пейзажи юга радовали глаз северян. Путь рыцарей Людовика Шестого лежал через густые леса, оливковые рощи и обширные виноградники - гордость аквитанцев. Реки здесь были куда приветливее и теплее, солнце жарче. Чужая страна радушно встречала гостей.
        Спустя месяц с небольшим французы увидели древний город Бордо, окруженный мощными стенами и высокими башнями. В тридцати лье на западе бушевал Атлантический океан, бросая сюда обрывки соленого ветра, а далеко за холмами мерно текла тихая и широкая Гаронна.
        Встречное посольство поспешило выйти из города, и 24 июля 1137 года в нескольких лье от Бордо север и юг с радостью простерли друг другу руки.
        Юный принц по настоянию Сугерия предстал перед аквитанцами в расшитом золотом кафтане, при длинном мече, в золотой короне наследника престола.
        День переправы на плотах, и принц в окружении армии въехал в Бордо. Колокола кафедрального собора Святого Андрея и девяти бордоских церквей звонко и радостно встречали жениха их прекрасной и юной принцессы…
        …Еще издалека они жадно ловили друг друга взглядом. Людовик страшно волновался: мирская жизнь только вносила смуту и неуверенность в его сердце. Худощавый, бледный, он робел. Понравится ли ей? Алиеноре было легче. Воспетая трубадурами, в свои пятнадцать лет обладавшая мужественным сердцем и ослепительной красотой, она знала наверняка, что осчастливит любого мужчину!
        Он первым увидел ее - в седле скакуна, укрытого парчовой попоной, среди многочисленной аквитанской свиты, одетой не в пример северянам ярко и пышно; увидел ее - тонкую, хрупкую, белокожую, в пунцовом платье, с причудливой прической на голове, сверкающей золотыми нитями и яркими лентами, с легкой вуалью на волосах…
        Конечно, он не только пел псалмы в любимом аббатстве Сен-Дени, не только размышлял о Господе и мечтал служить Ему. Он был молодым человеком во плоти и крови и время от времени его посещали видения, которых он боялся и которые так жадно манили за собой. Юный Людовик понял все разом. В этих видениях он видел ее - прекрасную, нежную, чувственную; с блестящими синими глазами и лукавой улыбкой, с гордо поднятой головой и осанкой богини из античных сказок.
        А когда взгляды их пересеклись, он вспыхнул и опустил глаза. Людовик не видел, как загорелись щеки у девушки,  - она оказалась взволнована не меньше. Сидя бочком в женском седле белоснежного скакуна, среди сотен придворных, герцогиня приближалась к нему - судьба, загадка, возможно, его счастье…
        У ворот собора Святого Андрея две свиты, принца и герцогини, сошлись вплотную. И два юных существа, оказавшись лицом к лицу, поклонились друг другу.
        -  Я рада нашей встрече, принц,  - опуская глаза, почтительно проговорила Алиенора.  - И да ниспошлет Господь вам счастье и удачу.
        -  И я бесконечно рад нашей встрече, герцогиня,  - проговорил он. Голос, полный трепета, выдал его.  - Вы прекрасны…
        -  Охотно верю вам, ваше высочество,  - неожиданно смело улыбнулась она.  - Мне об этом говорят так часто!  - Гордо подняв голову, она огляделась по сторонам: придворные на коленях просили ее быть скромнее с наследником французского престола.  - Разве нет, мои добрые вассалы?
        Людовик смутился еще сильнее, хотя взглядом пожирал лицо девушки, ее шею, плечи, стиснутые ярко-красной парчой, пока небольшую, но высокую грудь. Видение, да и только! Юная герцогиня взволновала всех аристократов, прибывших с ним.
        Первый разговор будущих супругов оказался коротким: за женихом и невестой следили, отмечали каждое движение, каждый взгляд. Их развели очень скоро - будет еще время наговориться! Вся жизнь впереди!

3
        Еще с утра кафедральный собор Святого Андрея обступила многотысячная толпа, она же запрудила улицы. Потом приехала многочисленная стража, растолкала горожан, разбив их на два лагеря и создав крепкое оцепление. По этой дорожке и проехала к воротам собора свадебная процессия, где жениха и невесту торжественно окружали первые аристократы Франции и Аквитании, а за ними ехали рыцари, оруженосцы и пажи.
        Людовик был горд за невесту, и румянец не сходил с его худощавых щек. Потом они вошли в храм, где на укрытом красным бархатом возвышении, у алтаря, их поджидал епископ Бордо Жоффруа дю Лору. Здесь, под высокими сводами, смело гуляло эхо и причудливо преломлялись лучи солнца, проникая через разноцветные витражи.
        Два юных создания в тишине торжественно замершего собора поклялись любить друг друга вечно - и тотчас их, на радость подданным, обвенчали. А когда под колокольный звон они вышли из ворот собора под яркое южное солнце, наступая в цветы, народ заревел тысячами голосов - отныне север и юг Франции становились единым королевством, чья мощь обещала быть незыблемой, а будущее - воистину державным.
        Прямиком из собора молодых проводили в пиршественную залу дворца Омбриер, усадили во главу стола. Сотни аристократов расселись следом соответственно древности рода и приближенности к венценосцам.
        Щедрый пир ожидал гостей. И все глотали слюни, с жадностью разглядывая жареных оленей и кабанов, каплунов и фазанов, форель, сыры, вина, соусы, хлеба, фрукты и сладости.
        Вошли сотни слуг, держа миски с водой, с полотенцами через плечо, аристократы омыли руки и нетерпеливо устремили взгляды на великого сенешаля Аквитании - главного распорядителя любого торжества. На крутах и тамбуринах заиграли менестрели, спрятавшиеся на галереях, и сенешаль дал добро поднять первый тост за молодых.
        Долгожданный пир начался…
        …Молчаливому Людовику кусок в горло не лез - присутствие рядом юной женщины, неожиданно ставшей его женой, бесконечно смущало принца, заставляло сердце его трепетно сжиматься. Голова кружилась. Людовик только и думал: «Отныне она - моя жена. Отныне она - моя…»
        -  Почему вы не едите, мой любезный господин?  - спрашивала его Алиенора.  - Вы не голодны?
        От слов «мой любезный господин» его бросало в жар, затем в холод и вновь в жар.
        -  Это все долгая дорога, моя любезная госпожа,  - отвечал Людовик.  - Она всех нас измотала порядком…
        Алиенора ловила его взгляд и обворожительно улыбалась:
        -  Судя по вашим рыцарям, этого не скажешь. Вон как они уплетают блюдо за блюдом. Съешьте хотя бы цыпленка, вон того!
        Она щелкала пальцами, на которых переливались дорогие перстни, и через несколько мгновений паж укладывал на край тарелки принца еще и запеченного цыпленка - поверх оленины и ножки каплуна.
        -  Благодарю вас,  - отвечал Людовик заботливой супруге.
        -  И не пренебрегайте нашими соусами - они лучшие во Франции. Все специи нам доставляют из Испании и Марселя. Уверена, в Париже такого вы не пробовали!  - Все это она говорила, высоко подняв голову и глядя на пирующих, лишь мельком бросая взгляды на безжизненные руки и профиль стеснительного супруга.  - А еще лучше начните с красного вина с медом и корицей. Оно разбудит ваш аппетит и сделает вас решительнее!
        Молодые люди еще не успели привыкнуть к лицам друг друга, и потому при первой возможности каждый старался посмотреть на своего суженого. Нечаянно ловя взгляд девушки, Людовик вспыхивал до корней волос, рдел, как мак, и быстро опускал глаза.
        «Да он уже влюблен,  - с улыбкой размышляла Алиенора.  - Будущий король без ума от меня…»
        Она вздыхала и тоже опускала ресницы. Смотрел на принца и Сугерий, но с тревогой. Он словно уже ощущал скорую опасность, грозившую его воспитаннику. Опасность, которую представляла для него эта совсем еще юная девочка…
        Герцоги Аквитании страстно любили не только войну и охоту, но поэзию и музыку. И с радостью привечали под сводами своих дворцов сладкоголосых поэтов - избранных трубадуров.
        -  Маркабрюн! Маркабрюн!  - когда распорядитель объявил гостям, что стоит внять голосу искусства, захлопала в ладоши Алиенора.  - Госпожа просит, нет - требует ваших волшебных песен!
        Прославленный гасконец Маркабрюн, любимчик покойного Гильома Аквитанского, слагал стихи о запретной любви. Он вышел в красном парчовом кафтане и синей квадратной шапочке, низко поклонился госпоже, подчеркнуто-уважительно - новому господину и только потом - всем гостям. И все это проделал он под оглушительные аплодисменты аквитанцев. Разрумянившаяся, едва сдерживая самую радушную улыбку, Алиенора своевременно ответила трубадуру легким поклоном. Ее чувства не укрылись от Людовика, и сердце сжалось у наследника французского престола. В груди его уже что-то томительно горело и рвалось наружу. Никогда раньше он еще не испытывал подобного чувства!
        Это была самая обыкновенная ревность…
        Людовик с негодованием наблюдал, как певцу расторопные слуги уже подносили, точно скипетр - царю, виолу; ставили табурет на возвышенности в глубине залы, точно приглашали на трон; под левую ногу подкладывали приступку - разве что сапоги ему не целовали!
        Заняв место, Маркабрюн провел пальцами по струнам. О, как звучал его инструмент! Воистину его виола одурманивала и соблазняла, сердце отравляла сладким ядом! Людовик, неискушенный юноша, любой музыке предпочитавший церковные псалмы, взывающие к миру высокому и строгому, никогда и не думал, что струны мирского инструмента могут быть так коварны, беспощадно пленительны и опасны!
        И едва они зазвучали, еще ярче вспыхнули глаза его жены - юной принцессы Аквитанской… Поймав этот блеск, Людовик дотянулся до серебряного кубка и залпом выпил его.
        -  Он прекрасен, правда?!  - слушая музыканта, искренне спросила она, даже не глядя на мужа.
        Но ответа не дождалась. Впрочем, он был ей и не нужен. Людовик гневно обернулся на пажа, который был немногим младше его,  - тот испуганно побледнел и немедленно наполнил серебряный сосуд. И Людовик осушил второй кубок. А за ним - третий. Но Алиенора, до того так заботившаяся об аппетите новоиспеченного мужа, даже не заметила его неожиданно вспыхнувшей жажды…
        …Солнце давно зашло. Шумную залу освещали чадящие факела, масляные лампы в нишах и люстры на цепях. Первый день пира шел на убыль. Гости были пьяны и веселы. Все еще весело звенели виолы и тамбурины. Собаки зевали и закрывали глаза, подставляя лапы забегавшимся слугам.
        -  Он больше похож на монаха, чем на счастливого мужа, не так ли?  - сидя в кругу захмелевших аквитанских сеньоров, в ярком кафтане с золотой цепью на груди, усмехнулся Жоффруа де Ранкон.  - Этот юнец, наш будущий король…
        Гуго де Лузиньян и Сельдебрейль, друзья детства его и Алиеноры, улыбались. Рыцари знали: их приятель де Ранкон сразу невзлюбил Людовика Французского!
        Впрочем, как и большинство молодых южан…
        А сердце Людовика тем временем больно сжалось. Он увидел, как к аббату Сугерию подошел воин в походном кафтане, при мече, и что-то зашептал ему на ухо. Аббат Сен-Дени немедленно поднялся из-за стола и направился к своему господину.
        Еще через пять минут, отведя дрожавшего принца в покои, Сугерий сказал:
        -  Крепитесь, Людовик, и будьте мужественны. Случилось великое горе - ваш батюшка, Людовик Шестой, скончался.
        Губы юноши дрогнули, задрожал подбородок, глаза точно ослепли. Целиком занятый мыслями о юной Алиеноре, он совсем забыл, что в далеком Париже умирает его отец - дорогой ему человек!
        -  А теперь слушайте меня внимательно,  - строго проговорил Сугерий.  - Великая забота с этого дня лежит на ваших плечах. Отныне вы - король и повелитель самой большой в Европе страны.  - Сугерий вытащил из складок своей рясы платок и промокнул глаза юноше.  - От вашей слабости или силы будет зависеть благополучие Франции. Слезы на вашем лице могут появиться только во время молитвы. Рыцарский меч в руке, справедливость в сердце и мудрое слово в устах - отныне единственный ваш закон. Так жил ваш отец, Людовик Шестой, храни Господь его душу, и так завещал жить вам. Мы должны как можно скорее покинуть Аквитанию и вернуться домой. А теперь ступайте к своей королеве, и да благословит вас Господь!
        Людовик вошел в пиршественную залу на ватных ногах. Так неуместен был сейчас этот праздник, так беспощаден к его чувствам!
        Но он справился с собой - нашел силы.
        -  Вы не откроете мне тайну, зачем вас вызывал этот серьезный человек?  - игриво спросила Алиенора, когда ее муж сел в свое богатое кресло и пажи вновь захлопотали вокруг него.  - Он был так хмур, да и вас расстроил, мой любезный принц…
        Ком горечи утраты стоял в горле юноши, но он никогда бы не посмел проявить слабость перед своей избранницей!
        -  Отныне вас будут именовать «ваше величество», моя драгоценная госпожа. Такова открытая мне только что тайна. Вы - королева Франции, а я - ее король.
        Он заглянул в изумленные глаза жены, и первый раз в жизни не пожалел о том, что этот жребий выпал на его долю. Такого подарка ей не смог бы сделать ни один Маркабрюн или другой выскочка, каким бы сладкоголосым он ни был!

4
        Юношу и девушку, заботливо переодев в домашнее, проводили в дальние покои дворца. Целая процессия с факелами сопровождала их. Людовик и Алиенора трепетали, но не подавали виду. Спальничий строго оглядел комнаты. Служанки, взбивавшие перину и подушки в спальне, опустив глаза, не смея взглянуть в лицо господам, бочком выскочили в коридор. Сюда же избранные пажи доставили на серебряных подносах яства - жареных перепелов, оленину, хлеб и овощи, сладости, а также вина. Не исключено, что молодожены решат подкрепиться среди ночи, в промежутках между любовными утехами.
        Наконец их оставили вдвоем.
        Людовик огляделся. В обеих комнатах все сплошь покрывали ковры. Горели дрова в камине, свечи в медных подсвечниках и в люстрах. Здесь, в первой комнате, поднимались нехитрые буфеты с дорогой посудой, по углам стояли сундуки, вокруг крепконогого стола - резные кресла, а во второй… Там, через дверной проем, была видна высокая, в половину человеческого роста, кровать. У кровати возвышалась лесенка. Под кроватью мутно поблескивали медью два ночных горшка. Над ложем нависал грозовой тучей тяжелый балдахин. Одеяла, отвернутые наполовину, приглашали юных хозяев возлечь.
        Сердце юноши стучало, как молот.
        -  Выпьете вина?  - спросил он.
        -  Глоток, может быть…
        -  А меня мучает жажда,  - стараясь казаться смелым, сказал Людовик.
        -  Хотите стать похожим на тех наших сеньоров, что во время каждого пира валяются под столами и целуются с борзыми?  - пошутила Алиенора.
        Ее глаза сейчас горели ярче прежнего. Она не позволила ему утолить жажду - взяла мужа за руку.
        -  Идемте же,  - сказала она.
        Ее прикосновение было горячим, обжигающим.
        Они вошли во вторую комнату, где тоже был растоплен камин, но поменьше. Людовик сам не успел заметить, как оказался лицом к лицу со своей юной и такой желанной супругой.
        -  У вас когда-нибудь это было раньше?  - спросила она.  - Я о любви…
        -  Нет,  - честно признался он.
        В ее взгляде читалось недоверие:
        -  Но мне говорили, что юношей-принцев перед браком учат опытные женщины двора…
        -  Я готовил себя к другой жизни,  - опустив глаза, пробормотал он,  - все случилось так скоро…
        -  Но теперь все изменилось, правда?
        -  Да,  - кивнул он.  - И я рад этому, моя госпожа.
        Алиенора обняла его и поцеловала в губы. Ее дыхание было горячим и сладким. Никогда он не испытывал ничего подобного. Жар и пламя уже охватывали его тело. Девушка положила руки юноши на свои плечи - это был призыв. И Людовик, сам не ожидая от себя, потянул вниз парчу с ее плеч. Круглые и чистые, они золотились в неярком свете огня. Она помогла ему, и платье упало к ее ногам. Людовик боялся взглянуть на нее - всю…
        -  Посмотрите же на меня…
        Это было сложно, но он преодолел волнение. Грудь, живот, бедра - все светилось золотым сиянием. И столько тепла тянулось к нему от нее…
        Они уснули глубоким сном только на рассвете - уснули мужчиной и женщиной. И проснулись к полудню счастливыми молодыми людьми.
        Королем и королевой.
        Именно такими за пиршественным столом их и встретили придворные на следующий день. Именно таким увидел соперника Жоффруа де Ранкон. И каждый вельможа заметил, как изменился скромный юнец, которого они увидели накануне. Как гордо он держал голову, каким взглядом одаривал свою жену. И как она смотрела на него. Не было больше в ее глазах обычного легкого кокетства. Она смотрела соблазнительно по-женски, истинной хозяйкой, госпожой. Теперь им, их слугам, пришлось опустить глаза.
        Вот когда Людовик, смело оглядев присутствующих за столом, лихо выпил до дна свой кубок.
        -  Теперь этот мир принадлежит нам,  - негромко, но с достоинством сказал он, с чувством сжав пальцы юной женщины,  - вам, прекрасная Алиенора, и мне.

5
        Через три дня они выехали из Бордо, по дороге короновались в Пуатье - любимом городе герцогов Аквитании и уже полноправными государями устремились к Иль-де-Франсу…
        Приказав не следовать за ними по пятам, молодожены верхом на лошадях вырывались вперед своего грозного войска. Армия вассалов с улыбками следила за милующейся парочкой. Надо же, как распорядилась судьба, думали они, случай оказался воистину счастливым!
        А молодые супруги все дальше уносились по зеленым полям в сторону Луары. Людовик оделся в аквитанские тона, яркие и светлые, чтобы не отставать от Алиеноры. Она, ловкая наездница, в пышном алом платье и пунцовом берете со страусовыми перьями, сидевшая бочком в седле, была самой грацией!
        -  Я люблю песни трубадуров, как мой дед и отец, а что занимает вас, мой милый Людовик?  - на скаку спрашивала она мужа.
        -  Вы, Алиенора!  - смело отвечал он.
        -  А если серьезно?  - разрумянившаяся, вновь интересовалась юная королева.
        -  Серьезнее не бывает!
        Они сбавляли темп, и лошади их, черная и белая, шли ноздря в ноздрю. Людовик и Алиенора познали друг друга как мужчина и женщина, но сколько им теперь нужно было обсудить, отыскать общего, чтобы стать воистину близкими людьми!
        -  Я немало потратил времени на изучение семи свободных искусств,  - деловито сообщал Людовик.  - Я изучал арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Церковную,  - добавлял он.  - Но не менее наук естественных я любил и науки духовные: грамматику, риторику и диалектику.  - Людовик был серьезным, когда объяснял все это Алиеноре, и ей нравилась его серьезность - умный муж, да еще желанный, всегда вызывает уважение.  - А еще с отцом Сугерием мы много занимались теологией. Вот что превосходит все остальное!
        -  Но вы же и меня научите всему, чему научились сами, не так ли, мой благородный Людовик?
        -  Конечно!  - с радостью отвечал он.
        «Господи,  - думал юноша, глядя на свою наездницу, пытаясь поймать взгляд ее сияющих синих глаз,  - добрый Сугерий был прав, тысячу раз прав! У нас теперь вся жизнь, чтобы говорить друг с другом! Вся жизнь…»
        Супруги то разъезжались, пересекая пестрые от цветов луга, то вновь сближались.
        -  О чем вы думаете, Людовик?  - улыбаясь, громко спрашивала она.
        -  О вас, сердце мое!
        Что тут скажешь, эти двое просто не могли надышаться обществом друг друга. Несколько дней, и тем паче ночей, перевернув всю жизнь молодых людей, отныне с избытком переполняли их.
        -  Я люблю вас, Алиенора, и я счастлив!
        И белоснежная лошадь уносила ее вперед, а он, вторя супруге, пришпоривал гнедого коня и во весь опор пускал его следом.
        Выглядывая из окошка повозки, Сугерий вздыхал и улыбался, наблюдая за этой картиной. Лишь иногда забота и ведомые только ему думы тенью проходили по лицу настоятеля аббата Сен-Дени. Королевство, о котором он так заботился, оказалось в руках детей!
        Одно радовало - влюбленных в жизнь…
        В конце августа супруги въехали в Париж. Земля Франции с нетерпением дожидалась ту, которой много будет дозволено судьбой! Людовик и Алиенора остановили двух своих коней, вороного и белоснежного, у ступеней дворца на острове Сите. Юный король спешился первым. Ординарцы поднесли ствол оливы к коню ее величества. То был древний ритуал Капетингов, да и дереву был не один десяток лет! Протянув руки, Людовик осторожно поймал свою жену за талию - и ее сапожки коснулись древа священной оливы[4 - По преданию, этой оливы касалась и нога прабабушки Людовика Седьмого - княгини Анны Ярославны, дочери киевского князя Ярослава Мудрого.].
        Глава третья
        Игры юности

1
        Осенней ночью 1143 года, в Шампани, войско короля смотрело с высот Фурш на мирно спавший городок Витри. Луна и звезды скрылись в облаках. Всадники и пешие, стоявшие плотной стеной, были готовы к бою. Гулко аукнув, шумно хлопая крыльями, над войском пролетела ночная птица и скрылась в лесу. Отделившись от рядов всадников, вперед выехал рыцарь - кольчуга укрывала его голову и плечи, сам он был закутан в плащ. Рыцарь вытащил меч, звонко полоснувший изнутри ножны, и указал на город:
        -  День расплаты пришел! Возьмите его! Он ваш!
        Пошла перекличка капитанов, ведущих свои боевые отряды. И вот уже, дрогнув, черная стена двинулась, бряцая оружием, вниз. Она катилась как снежный ком, набирая силу. Всадники вырывались вперед, пешие тащили лестницы, катили с холмов стенобитные машины. Обвал черной лавины уже гудел тысячами голосов, гремел сталью, раскатистой дробью звучали копыта боевых лошадей…
        Рыцарем, отдавшим приказание штурмовать Витри, был король Франции Людовик Седьмой. Если бы сторонний наблюдатель, когда-то побывавший на свадьбе застенчивого юноши в далеком от Шампани Бордо, сейчас увидел бы этого человека, то не узнал бы его. Хрупкий юноша с бледными щеками, красневший от одного взгляда своей юной невесты, испарился. Над ним более не пели ангелы, и в его ушах не звучали священные хоры. Теперь это был решительный молодой мужчина двадцати двух лет, предпочитавший молитве дерзкое слово и рыцарский меч. Лязг оружия, гром стенобитных машин и крики умирающих людей стали отныне привычной и желанной музыкой для него.
        Сейчас там, внизу, просыпался город. Уже колокола его церквей оповещали о нападении. А черная лавина, скатившаяся с холмов Фурш, рассыпалась перед стенами всполошенного города. Лестницы, точно деревья в лесу, вырастали вверх и цеплялись за стены. И по ним уже взбирались рубаки с мечами и топорами наперевес. В других местах требюше, точно разгневанные великаны, забрасывали камнями город, и стены дрожали от гулких ударов исполинских снарядов. Но не только камни летели через стены города, чтобы проламывать дома еще спавших жителей, хороня их под обломками. Летели горшки с горящей смолой - огненными кометами перелетали они и разбивались о крыши, сразу охватывая пламенем целые кварталы.
        У жителей Витри не было шанса - слишком большое и грозное войско привел под их стены Людовик Седьмой. Гарнизон крепости таял, отбиваясь от противника, а с ним таяло и городское ополчение. В тесное и тугое кольцо был взят Витри. А потом королевские солдаты ворвались в бреши, пробитые в стенах, смертоносными ручейками быстро потекли по улицам города, не щадя никого. А вскоре уже и ворота города были открыты, и резвая конница, одурманенная запахом близкой крови, поспешила взять свое.
        Жители Витри оказались парализованы, лишены воли и сил…
        На высоты Фурш, в ставку короля, с факелами в руках быстро поднимался конный отряд.
        -  Город взят, ваше величество!  - отрапортовал укрытый с головы до ног кольчугой, в рваном плаще офицер - он только что вынырнул из боя.  - Гарнизон истреблен, убитых много, мы не жалели никого. Но большинство горожан не сдаются. Они заперлись в главном соборе. Что нам делать?
        -  Сколько их там?  - спросил молодой король.
        -  Около полутора тысяч!
        Людовик цепко смотрел на языки пламени, пожирающие город, на черную гарь, уходящую в ночное небо над Витри.
        -  Как нам быть, ваше величество?  - вновь спросил офицер.
        Рыцари его отряда и королевская свита - все не сводили сейчас с Людовика глаз. От его воли зависели жизни многих людей.
        -  Подожгите собор,  - сдерживая захрапевшего коня, сказал король.
        Это был приговор. Он поразил не только многочисленных людей свиты. Но даже офицер и окружавшие его рыцари, чьи плащи были перепачканы кровью горожан и на чьих мечах, вложенных сейчас в ножны, запеклась их кровь, озадаченно хмурились. Ведь одно дело - устроить резню на улицах города, когда в пылу боя становится все равно, кто перед тобой, и другое дело - хладнокровно уничтожить дом Господа…
        -  Но… ваше величество,  - пытаясь найти ответ на лицах безмолвной свиты, пробормотал офицер.  - Там одни женщины и дети…
        -  Я же сказал - поджечь его!  - молодой король ткнул пальцем в сторону погибающего города.  - Обложить дровами и поджечь со всех сторон! И не забудьте подпереть двери и окна бревнами!  - Его рука непроизвольно потянулась к эфесу меча.  - Или… вы оглохли?
        Офицер с опаской поднял глаза на Людовика Седьмого.
        -  Нет, мой государь…
        -  Хорошо. И побольше серы и смолы, капитан!
        Свита молчаливо опустила глаза, уставившись в изрытую конскими копытами землю. Слово короля - закон. Он венчан на царствование именем Господа, и в его воле - жизнь и смерть простых людей. Королю, а не солдатам, представ перед Создателем на Страшном суде, отвечать за кровь и страдания невинных.
        -  Будет исполнено, государь,  - кивнул капитан.
        Он повернул коня и, бросив своим рыцарям: «За мной!» - понесся с холмов Фурш вниз - в сторону растерзанного и полыхающего Витри.
        С молодым королем боялись заговорить: его гнев был сейчас подобен молнии - он мог поразить любого. Последние шесть лет, которые он пребывал на троне, Людовик Седьмой словно летел в пропасть и тащил за собой все королевство. Эти годы правления были подобны десяти казням египетским, которые обрушились на головы французов. Людовик объявил войну всем, кто был ему не по нраву. Он воевал с Южной и Восточной Францией, с крупными феодалами и городскими коммунами, но в первую очередь - с церковью, с Римом. И такое противостояние вышло ему боком. Не так давно разгневанный понтифик подверг его королевство интердикту - колокола умолкли по всем землям, которыми управлял Людовик, церковь отказала французам в небесном покровительстве. Мудрый Сугерий находился в опале - теперь его обязанности ограничивались пастырским служением в аббатстве Сен-Дени. Политик и администратор, друг прежнего короля, столько сделавший для блага государства, забыл дорогу во дворец на остров Сите.
        А в довершение всего - поступок истинного палача…
        И вот уже над городом стало расти пламя, оно взбиралось все выше и выше - к ночному небу. Точно ярко горела щепка! Это занимался главный городской собор, забитый горожанами Витри. Каждому из свиты короля было сейчас ясно где-то совсем рядом разверзается ад. И никто бы не рискнул заглянуть в глаза Людовика Седьмого. Непостижимо страшны были они сейчас, точно горели изнутри! Словно в эти минуты сгорало сердце молодого короля! Но на самом деле в его глазах, лишенных в эти мгновения разума, полыхали отблески пламени, пожирающего город и собор,  - последнее убежище до смерти напуганных, взывавших к Господу горожан…
        Королева-мать Аделаида Савойская первая забила тревогу. Если Сугерий еще только мучился предчувствием будущих катастроф, то уже немолодая королева, опираясь на женскую интуицию, поняла все почти сразу. Она отпустила в далекий город Бордо послушного, миролюбивого и набожного сына, а спустя два месяца получила неприступного, хоть и счастливого, гордеца.
        Людовик Шестой вел деятельную внешнюю политику, а всю администрацию государства возложил на плечи своего друга и советника Сугерия. Аделаида решила: пусть ее мальчик с женой-ребенком, о красоте которой она столько слышала, тешатся на брачном ложе, охотятся и устраивают пиры. Ей пора заняться делом - постоять у государственного руля. Но не тут-то было. Уже первого взгляда, брошенного на «ребенка» из Аквитании, хватило, чтобы понять: перед ней - опасная соперница. Взгляд этой девочки был подобен удару меча. Королева-мать надеялась, что теперь все взоры будут обращены на нее, ее будут слушать и ей же повиноваться. Но в спальне, во время любовных утех, юная жена вкрадчиво сказала мужу: «Выбирай, мой Людовик, кто твоя королева: я или она». И Людовик, не задумываясь, в той же спальне сделал свой выбор. Его позиция оказалась так категорична, что сразу после разговора королевы-матери и ее венценосного сына первая собрала багаж и навсегда уехала в свои родовые угодья. Более Аделаида Савойская в Париж не приезжала, сама себе, заказав в столицу французского королевства путь.
        Едва успела пятнадцатилетняя Алиенора разделаться со своей соперницей, как из Пуатье пришло ужасающее известие.
        В тронном зале король и королева выслушивали доклад сенешаля о переустройстве дворца - это была инициатива юной государыни: ей хотелось побольше света, гобеленов, цветов. Законное желание! Тем более что дворец Омбриер, по которому она втайне тосковала, всегда был для нее образцом. Неожиданно венценосной чете доложили: гонец из Пуатье. Дело государственной важности!
        -  Пусть войдет!  - приказал к тому времени уже семнадцатилетний Людовик, входящий во вкус быть повелителем королевства и любвеобильным мужем прекрасной юной женщины.
        Гонец выглядел плохо: было видно, что он мчался не одни сутки, едва успевая менять лошадей.
        -  Мятеж!  - выговорил посланец.  - Мятеж, государь… Горожане Пуатье выгнали ваших бальи и теперь создают коммуну. Они связали себя взаимной клятвой и больше не желают признавать власть графа и короля.
        Худшее, что предполагал умирающий Людовик Шестой, случилось: увидев, что на престоле сидят дети, до времени покладистые вассалы стали потихоньку бунтовать.
        -  Да как они посмели?  - тихо проговорила юная королева.  - Пуатье - любимый город моего отца и деда.  - Она была так бледна, что Людовик даже испугался за нее.  - Это мои земли,  - она не отпускала взгляд мужа,  - наши земли! Ты должен покарать их, ты должен…
        Кажется, она не находила слов, чтобы выразить свои чувства. И впрямь, для нее это был шок. Юная королева просто не верила своим ушам. Кто бы осмелился на такой шаг, будь жив ее отец, Гильом Аквитанский, девятый граф Пуатье? А если бы и случилось подобное, он в порошок бы стер этих горожан, наглецов, грязных свиней!
        Людовику не надо было пояснять ее взгляд. Юный король все понял сразу. Он должен проявить себя теперь же - мужчиной, рыцарем, королем.
        -  Мы накажем этих наглецов,  - совершенно спокойно проговорил он.  - И скорее, чем они думают. Уверяю тебя, черни не покажется мало.
        Через несколько дней из Парижа выдвинулось войско, которым командовал лично король Людовик Седьмой. Войско было небольшим. Несколько сотен конных рыцарей для непосредственной охраны его величества, около тысячи испытанных пехотинцев - лучников, копейщиков, меченосцев. На случай штурма. Главной ударной силой этого войска были десятки мощных стенобитных машин, требюше всех модификаций, с которыми к месту назначения продвигались лучшие инженеры Иль-де-Франса.
        Спали мало, зато ели с избытком, и потому через две недели войско оказалось под стенами Пуатье. Никто из пуатевинцев не ждал подобной прыти от семнадцатилетнего юноши. А когда стены города дрогнули от ударов камней, ворота открылись. Не сарацины ведь атаковали Пуатье, а тот, кому город принадлежал по праву.
        Бунтовщики надеялись на милость короля…
        Но Людовик Седьмой, в окружении рыцарской конницы въехав в открытые ворота, вовсе не был так уж подкуплен быстрой развязкой дела. В те дни он впервые облачился в рыцарский наряд - в кольчугу по всему телу, включая голову, кирасу в пурпурный плащ цвета крови. Он подпоясался широким кожаным ремнем, и длинный меч в ножнах легонько сек его левое бедро. Когда старейшины вышли к нему с обнаженными головами, он грозно спросил их:
        -  Что вы скажете в свое оправдание?
        Но что они могли сказать: не хотим горбатиться на вас, ваше величество, а хотим быть себе хозяевами? Как горожане итальянских городов? Одним словом, старейшины молчали…
        И тогда юный король произнес во всеуслышание:
        -  За ваше предательство вы понесете суровое наказание. Я, волею Божьей король Франции Людовик Седьмой и граф Пуатье, приказываю: во-первых, распустить городскую коммуну,  - тяжело вздохнули старейшины: это было жестоко.  - Освободить друг друга от взаимной клятвы, скрепившей ваш договор, по которому вы решили лишить меня моих земель. Это, во-вторых.  - Старейшины вздохнули еще раз.  - И отдать мне в заложники сыновей и дочерей всех старейшин и самых знатных горожан Пуатье. Это, в-третьих! Срок вам - неделя.
        Наказание в случае мирного решения вопроса было придумано заранее - еще в Париже, в спальне венценосцев, главном военном штабе королевства. Самые мудрые горожане Пуатье это поняли тотчас. Алиенора Аквитанская, на коронации которой они присутствовали всего год назад, объявила им войну. В сложившейся ситуации у них был единственный защитник - настоятель аббатства Сен-Дени, миролюбец и праведник Сугерий. И потому пуатевинские послы в обход короля немедленно понеслись в Париж. Через два дня после указа короля они были в столице Иль-де-Франса, и в этот же день отец Сугерий забрался в крытую повозку, обложенную для удобства шубами, и та понесла его на юго-запад. Дорога заняла еще пять дней. В кибитке аббат ел, в кибитке спал, пока менялись пейзажи, а солнце уступало место луне и наоборот.
        Пуатье насторожило настоятеля Сен-Дени. Особенно когда он проходил мимо рыцарских рядов, охранявших королевский дворец. Что тут скажешь, военное положение!
        Аббат Сугерий вошел в покои своего короля ровно в полночь, когда до истечения срока оставалось не более шести часов. За парижского священника молились в эти дни все наиболее состоятельные семьи Пуатье. У Людовика не было сна - он в мрачной задумчивости пил вино. Но, увидев своего наставника, король даже привстал за трапезным столом.
        -  Святой отец?  - пробормотал он, держа в руке только что наполненный кубок.
        В покоях дворца, где разместился Людовик, трещал дровами камин и горели в бронзовых канделябрах свечи. Сугерий, точно по воле Господа, перенесшийся за сто лье, разделявшие Париж и столицу графства Пуату, поклонился своему воспитаннику.
        -  Господь подсказал мне, что я нужен вам, государь, сегодня и здесь.
        -  Так уж и Господь?  - не выпуская кубка из рук, нахмурился юный король.
        -  Да, Людовик,  - кивнул Сугерий.  - Господь сказал мне, что вы готовы совершить тот опасный шаг, за который можете позже расплачиваться всю жизнь.
        -  Вот как?  - Людовик наконец-таки поставил свой кубок.  - Теперь мне ясно, это пуатевинские мерзавцы осмелились вытащить вас из Парижа и заставили сюда приехать, не так ли?
        -  Мой милый Людовик, мой дорогой мальчик,  - покачал головой настоятель аббатства Сен-Дени.  - Разве могут какие-то «пуатевинские мерзавцы» заставить меня ехать куда-то? Конечно, нет. Все, что меня беспокоит,  - это ваша чистая душа. Я никогда себе не прощу, если позволю дьяволу-искусителю наложить на нее тень. А вы, как я полагаю, уже близки к этому.
        -  Чтобы вы ни говорили, я распущу эту банду и возьму заложников!  - отвернувшись к темному окну, бросил юный король.  - Они поплатятся за свое предательство!
        -  Конечно, за предательство надо платить. На какой ценой? Стены Пуатье дрогнули от ударов ваших машин, и ворота открылись. Это хорошо. Банду заговорщиков и впрямь стоит распустить - на будущее будет наука. Но при чем тут дети этих людей? Ведь мы же не варвары, Людовик. И вы, король Франции, не хищный император Древнего Рима, где человеческие жизни ничего не стоили. Где людей бросали львам на корм. И христиан - в первую очередь. А ведь вы хотите сделать то же самое с юными и ни в чем не повинными христианами. Так справедливо ли это? А если кто-то из них умрет в заточении, подумайте, на кого ляжет этот грех?
        -  На их отцов,  - в голосе юного короля уже не было первоначальной твердости и бескомпромиссности. Он всегда прислушивался к аббату Сугерию и целиком уважал его мнение.  - Нечего было злоумышлять против своего короля.
        -  Хотите карать отцов - так карайте их. Но не детей. Этот грех ляжет на вас. Но готовы ли вы взвалить его на свои плечи? Но даже если вам безразлична чужая жизнь, подумайте о другом. Погибнет заложник, что скажут о вас? До самых последних дней, Людовик, вас будут называть убийцей. И с этим пятном вы сойдете в могилу. Стоит ли это того?
        -  Но я уже так повелел, Сугерий…
        -  Мы не варвары, государь,  - голос священника зазвучал тверже.  - Мы христиане! Как вы думаете, во время Страшного суда что будет тяжелее на весах Господа, ваше высокомерие или человеческие жизни? Ответьте сами на этот вопрос! Прислушайтесь к своему сердцу! Отмените последнее наказание, и они, ваши нынешние враги, запомнят этот королевский дар на всю оставшуюся жизнь. И ваше сердце будет спокойно, поверьте мне, мой государь.
        Людовик обернулся к Сугерию - в глазах юноши, в неярком освещении жаркого каминного огня едва заметно блестели слезы. Аббат улыбнулся: мальчик, которого он знал прежде, возвращался в этот мир…
        Утром, когда срок исполнения королевского указа истек, в дворцовое окно выглянул не Людовик, а аббат Сугерий.
        -  Горожане Пуатье!  - откашлявшись, громко выкрикнул он.  - Людовик Седьмой, король Франции милостью Божьей, был так снисходителен и добр, что пересмотрел свой указ. С условием, что подобного проступка с вашей стороны никогда более не повторится, он велел передать вам, что не будет отрывать сына от матери и дочь от отца. Людовик Седьмой не станет брать в заложники городскую молодежь и милостиво прощает жителей Пуатье!
        Дворцовая площадь разразилась ликованием. Все только и делали, что восхваляли Людовика Французского. Воистину Сугерий вновь оказался прав. И впрямь, что такое установление коммуны в сравнении с потерей любимых детей? Гнев юного короля заставил трепетать перед ним, милость растопила сердца горожан.
        Облегченно вздохнув, пуатевинцы призвали каменщиков латать стены, а грозное войско юного короля, оказавшегося бойким малым, двинулось по дорогам на северо-восток.
        Дорога до Парижа заняла не многим больше времени, чем от Парижа до Пуатье. Во-первых, Людовик соскучился по любимой жене, а во-вторых, он спешил похвастаться перед Алиенорой молниеносной победой. Но, оказавшись дома, понял, что триумфа не будет.
        -  Ты не взял в заложники сыновей и дочерей этих мерзавцев?  - казалось, она ушам своим не верила. Алиенора встречала мужа во дворце, на острове Сите.  - Но ведь мы все обсудили заранее?!
        Выставив прислугу, он сбрасывал походный плащ, снимал кожаные перчатки и швырял их в сторону, вон бросал квадратную изумрудную шапочку с тугими перьями.
        -  Милая, я подумал, что надо быть милосердным…
        Шагая к любимой супруге, юный король быстро расстегивал короткий, на южный манер, синий парчовый кафтан, расшитый золотом. На обратной дороге Людовик решил пренебречь кольчугой. Он уже протягивал к желанной юной женщине, по которой истосковался, жадные руки…
        -  Милосердным?! С кем - с предателями?  - Она остановила его, уперев ему ладони в грудь.  - Но разве тебя не учили, что предавший однажды предаст вторично! И только силой можно доказать свою правоту?!
        -  Я хотел дать им шанс,  - напирая, оправдывался Людовик.  - Все мы - христиане…
        -  По-твоему, быть мягкотелым - значит, быть христианином?!
        -  Я не мягкотелый!  - неожиданное обвинение возмутило его.  - Я выполнил свой долг перед короной и перед тобой - Пуатье лежит у наших ног. Но быть жестоким - это скверно. И потом, милая моя, мой наставник Сугерий…
        -  Опять Сугерий!  - сжав кулачки, воскликнула она.  - «Мой наставник Сугерий»!  - Неожиданно ее лицо озарилось.  - То-то мне говорили, что он сел в телегу и с отрядом рыцарей умчался куда-то!  - Людовик вновь попытался привлечь ее, обнять, но она сбросила его руки со своих плеч.  - Значит, он был в Пуатье? И это он отговорил тебя брать заложников?  - Она мгновенно остыла.  - Тогда мне все ясно, и я зря ругаю тебя. Простите, ваше величество. Куда мне тягаться с аббатом Сугерием, который вынянчил и воспитал вас,  - она развела руками.  - Еще раз простите меня…
        -  Алиенора,  - его глаза умоляли.  - Зачем ты так?
        Юная королева приложила унизанные перстнями пальцы ко лбу:
        -  У меня болит голова, мой милый Людовик. Так болит, что, кажется, тысяча маленьких кузнецов кует в ней дьявольски острые мечи!
        И она ушла к себе, а Людовик так и остался стоять в середине залы с неутоленной любовью, недоумевающий и печальный. Ему хотелось плакать - и он бы расплакался, если бы не был королем.
        В ближайшие месяцы настоятеля аббатства Сен-Дени, отца Сугерия, на Королевский совет не приглашали. А он, будучи человеком мудрым, хорошо понимал причину этой немилости.
        Имя ей было - Алиенора Аквитанская.
        -  Не сокрушайтесь так, ваше преподобие,  - успокаивал его приор аббатства, когда настоятель отходил от молитвы и готовился вкусить скромную трапезу святого человека - немного бобов, хлеба и сушеных фруктов.
        -  Что вы, Эрве,  - отвечал ему Сугерий.  - Если я и сокрушаюсь, то не о себе. Я боюсь, что некому будет предостеречь моего короля от ошибки, подсказать в нужный час, как быть и что делать. Боюсь, чтобы свет он не назвал тьмой и наоборот. И чтобы не подошел к краю бездны, потому что, увы, есть кому подтолкнуть его к этому рубежу.
        Победа в Пуатье вдохнула новые силы и надежды в молодую королевскую чету. Их сердца жаждали новых подвигов. Случай еще раз проверить себя подвернулся очень скоро. По наводке юной государыни Людовик Седьмой вспомнил о непокорном сеньоре Гильоме де Лезе. Этот сеньор при восшествии на престол Людовика, уже прозванного в народе Молодым, не хотел приносить ему оммаж. На Гильома де Лезе надавили - тут был и Сугерий, и граф Шампани Тибо, и многие другие вельможи, священники и вассалы короля. И вот этот Гильом де Лезе вновь отличился. Наравне с герцогами Аквитании он управлял землями в Тальмоне. Однажды Алиеноре сообщили, что дерзкий сеньор де Лезе похитил у герцогов Аквитании белых охотничьих соколов.
        -  Мы должны проучить его!  - немедленно обратилась королева к мужу.  - Эти соколы принадлежат нам, герцогам Аквитании. Сегодня он взял соколов, а завтра потребует и часть наших земель в Тальмоне. Накажи его!
        Вор был отвратителен королю еще и тем, что Гильома де Лезе два раза отлучали от веры Христовой за расхождения во взглядах на догматы церкви. Ну как не проучить такого прохвоста?
        Конный отряд рыцарей двинулся в сторону Тальмона, и сеньор де Лезе получил письмо, в котором ему в прямой форме было высказано от имени короля, что это его последняя безрассудная выходка. Соколы должны быть возвращены немедленно, на этот раз королю Франции, а сам сеньор де Лезе отныне должен быть незаметен, как тень в безлунную ночь. Иначе его ожидает плохой конец - не получив чужого, он лишится и своего. История с Пуатье уже облетела все королевство, и сеньор де Лезе, проклиная двух молокососов, отдал белых охотничьих соколов и пообещал более не тревожить венценосных особ своими выходками.
        Еще один успех, хоть и небольшой, вдвойне окрылил шестнадцатилетнюю Алиенору. Она только и думала, какую бы новую кампанию устроить им с мужем. Но никто больше не создавал коммун в пику королевской воле и не воровал у королевы белых соколов. И деятельная, воинственная и честолюбивая натура юной аквитанки страдала. Правда, в мирное время Алиенора тоже не сидела на месте - под разными предлогами она потихонечку переправляла в Париж своих подруг, южных дворяночек, пажей, менестрелей, костюмеров и художников. Она хотела превратить мрачный дворец Капетингов на острове Сите хотя бы в скромное подобие дворца Омбриер, где выросла и научилась ценить прекрасное. Благодаря ее энтузиазму двор быстро обретал новое лицо. Во дворце Сите появлялись новая мебель, ковры и гобелены. Южный колорит привносили товары с Ближнего Востока, которые так уважали в Аквитании. Мускус и сандаловое дерево наполняли благоуханием сумрачные залы королевского дворца. В моду быстро входило очищение дыхания вареньем из лепестков роз и имбиря. Людовик даже стал привыкать к постоянному звучанию виол, звону тамбуринов и высоким голоскам
солистов, распевающих о сластолюбивых рыцарях и податливых пастушках.
        Наконец, король глазом не моргнул, когда к его двору пожаловал любимчик жены - трубадур Маркабрюн. Только молча, поскрежетал зубами. Он слушал гасконца, безродного выскочку, за глаза еще в Аквитании прозванного менее талантливыми собратьями по перу Пустожором, и натянуто улыбался. За красоту, живой ум и темперамент его милой Алиеноры приходилось платить сдержанностью. В одном Людовик не принимал участия - в дворцовых куртуазных пикировках, поэтических играх, дерзкой игре слов. А ведь такое времяпрепровождение так обожала юная королева! Но словесный блуд был не для сдержанного северянина.
        А еще Алиеноре нравилось петь самой. И коварный Маркабрюн, как никто другой, хорошо знал это! Под бурные аплодисменты гостей из Аквитании он элегантно усаживался на стул с высокой резной спинкой, принимал из рук слуг виолу, укладывал инструмент на колено и дразнил короля - испытывал его воистину ангельское терпение!
        -  Феи так щедро успели вас одарить с колыбели,  - глядя на королеву, звонким голосом выводил коварный Маркабрюн.  - О, разрешите, девица, рядышком мне приютиться!
        Их взгляды пересекались, и Алиенора вспыхивала. Королева вставала и, пока звучал проигрыш, легко подплывала, расплескивая широкие рукава, к придворному певцу. Эта юная женщина была отчаянно смела и отважна - ни одна северная аристократка не позволила бы себе стать трубадуршей! Но ведь она родилась внучкой Гильома Трубадура, и кровь великого куртуазного поэта, воспевавшего буйство плоти и похоти, пульсировала в ее жилах.
        -  Дон, говорите вы льстиво, как я мила и красива,  - кладя руки на спинку его стула, подхватывала она вовремя пасторель Маркабрюна.  - Но я останусь девицей, чтобы стыдом не покрыться!
        Людовик по-прежнему скрежетал зубами и сопел - тем более что пустая песенка про сеньора, возжелавшего молоденькую пастушку, была ой какой длинной! Алиенору, быстро входившую в роль, с каждой строфой соблазняли все более откровенно, а она оказывала все меньше сопротивления.
        А потом, получив львиную долю оваций, подходила к мужу и, укладывая руки ему на плечи, как недавно - на спинку стула сладкоголосого певуна, с улыбкой спрашивала короля:
        -  Вам понравился наш дуэт, мой любезный господин?  - и, не дождавшись ответа, усаживалась рядом с мужем.
        И Людовик, бледный от негодования, бормотал:
        -  Да, неплохо, неплохо… Пожалуй…
        Несмотря на ярость и раздражение, которое в нем вызывали менестрели, юный король понимал: подарок Господа в лице обольстительной супруги ему очень дорог. Очень! И, если он хочет угодить своей прекрасной жене, нежной и веселой, свалившейся на него из райских кущей, ему необходимо будет мириться со многим - в том числе и с Маркабрюном, которого он с удовольствием отлупил бы хлыстом…
        Так прошло пару лет. И вдруг - свершилось чудо. Так думала Алиенора. Но тут была подсказка скорее не Господа Бога, а самого князя тьмы.
        В один из декабрьских вечеров, когда король и королева уединились после славного ужина в покоях королевского дворца, сердце Алиеноры учащенно забилось. Да что там учащенно - оно просто грозилось вырваться наружу! Девятнадцатилетняя королева вспомнила о своем разлюбезном двоюродном дядюшке Альфонсе-Иордане, племяннике Гильома Трубадура, с которым оба славных мужа в давние времена вместе правили в Тулузе.
        -  Милый,  - как всегда, вкрадчиво сказала Алиенора своему мужу, полулежа под балдахином брачного ложа.  - Как ты думаешь, а не стоит ли нам преумножить земли королевства?  - Ее прекрасные руки ласкали немного щупловатые, по-юношески, плечи мужа.  - Она села на него верхом, потянулась к Людовику, поцеловала его в губы.  - У меня есть превосходный план!
        -  И что же это за план?  - спросил он, привлекая ее к себе.  - На этот раз ты хочешь заполучить Англию?
        -  Не смейтесь, ваше величество,  - нарочито серьезно сказала она.  - Все дело в моей бабке, Филиппе, жене моего прославленного деда Гильома Трубадура…
        Суть истории, которую Алиенора рассказала мужу, была в том, что ее дед Гильом Трубадур и Альфонс-Иордан имели равные права на Тулузу. Но после смерти Гильома Альфонс-Иордан осмеливался править в богатом южном графстве один, даже не думая делиться с потомками Трубадура.
        -  Мы могли бы раздвинуть границы нашего государства,  - вновь сказала Алиенора мужу.  - Тебе стоит подумать об этом, милый.
        На следующий день они охотились в лесах Иль-де-Франса. Людовик не любил охот, но их обожала его супруга. Она была прирожденной наездницей, а соревноваться с ней в стрельбе из лука он бы и не взялся! Зато, с каким восхищением наблюдал Людовик, как Алиенора впереди всех несется через леса в пышном платье и шубке, в меховой шапке, с кинжалом у пояса и луком наперевес. Как она, смело управляя конем, настигает молодого оленя и бьет его одним выстрелом!
        И с каким победоносным видом, спрыгивая с коня, она смотрит на бедное животное, истекающее кровью на первом снегу. И как повелительно говорит оруженосцу: «Добей его, Жак!»
        Артемида-охотница, по-другому и не скажешь!
        На привале оруженосцы и пажи готовили обед на всю королевскую компанию - на одних вертелах зажаривали оленей, на других - глухарей и перепелов. Ветер срезал дым и разносил его по окрестностям. Столы уже полнились закусками и винами, сладостями. Кругом рыскали собаки, охотясь за потрохами, устраивали друг с другом грызню.
        -  Что решил мой король - мы идем на Тулузу?  - спросила Алиенора у мужа, точно вчерашний разговор прервался минуту назад.
        Король и королева сидели в креслах, под крышей расписного шатра, укрытые шубами, и пили горячее вино. Людовик уже и позабыл о ее выдумке.
        -  Но прежде надо написать ему послание,  - нахмурился он.  - И устно потребовать часть твоего… нашего графства. Как ты думаешь?
        -  За это время он соберет войска и встретит нас во всеоружии,  - с усмешкой обронила королева. Ее глаза вспыхнули.  - Тут нужна стремительность! Чтобы он глазом не успел моргнуть, а наше войско уже стояло у стен Тулузы! Пусть возвращает положенное герцогам Аквитании!
        Юный король сомневался, но выражение лица его супруги говорило, что она не примет отказа. Людовик обещал подумать.
        -  Графы Тулузы - могущественные сеньоры, государь,  - выслушав своего сюзерена, вскорости высказался Рауль де Вермандуа. Вельможа королевской крови, хозяин большой провинции, сорокалетний Рауль был верным советником еще при Людовике Шестом, а недавно молодой король назначил его великим сенешалем своего двора.  - Это не коммуна, наспех созданная в Пуатье, не чернь, вооруженная чем попало. И не скромный сеньор де Лезе. Право, не стоит, государь…
        Но Людовик, лишь по-мальчишески нахмурившись, гордо поднял голову:
        -  Но и ему не тягаться с королями Франции. Или не так, граф?
        -  Альфонс-Иордан не отдаст вам свои земли,  - убежденно вздохнул Рауль де Вермандуа.  - Он только посмеется над этими притязаниями. Крепости юга очень сильны. Он запрет их ворота и выставит против нас войска.
        Юный Людовик понимал правоту слов великого сенешаля и осознавал, что притязания Алиеноры чересчур велики. Он был не глуп, этот преобразившийся мальчик. Но в юном короле боролись два чувства: желание укротить воинственный пыл возлюбленной и безрассудная страсть к ней. И страсть победила.
        -  Ну и пусть,  - с горячностью ответил молодой король.  - Мы посмотрим, кто кого! Во имя Господа и Франции мы двинем нашу армию на Тулузу!
        Переждав очередную зиму, во время которой воинственный пыл всех рыцарей Европы улетучивался, весной 1141 года Людовик стал собирать войско. Задача, поставленная перед феодальной армией, обескураживала аристократов, но слово короля есть слово короля. Они приносили ему оммаж, давали клятву верности. И весной уже двадцатилетний Людовик Седьмой вместе со своей женой выступил в поход на юг Франции. Ради этого Алиенора, привыкшая носить мужское платье, подпоясалась даже широким кожаным поясом воина с мечом у левого бедра. Она смотрелась очень воинственно, и муж вновь гордился ею.
        Но похвастаться этим походом они не смогли. Граф Рауль де Вермандуа оказался прав. Каждая южная крепость, а они росли на скалах, точно орлиные гнезда, превратилась практически в неприступную твердыню. Король так и не получил генерального сражения, его войска, с трудом пробиравшиеся по южным дорогам, теребили отряды Альфонса-Иордана. Жгли катапульты, под покровом ночи жалили со всех сторон. Да и непопулярен был этот поход ни среди королевской аристократии, ни среди солдат в армии Людовика, не говоря уже о всей Франции в целом. Все это воспринимали как выходку взбалмошного мальчишки и безрассудной девчонки. Не дойдя до Тулузы, армия Людовика повернула назад. Для короля это была катастрофа, для Алиеноры - жестокое оскорбление.
        -  Не надо было мне слушаться тебя,  - в один из горестных дней сказал он.  - Какой я глупец!
        Это был крик души, и Алиеноре хватило рассудка не перечить мужу. Она наконец-то поняла, что изначально была не права. Что не все, ею вожделенное, дается ей в руки. И во время отступления муж не услышал от жены ни одного грубого словечка. Аквитанка утешала своего Людовика всеми возможными средствами, а этими средствами юная королева располагала в полной мере. И он наконец-то растаял. Что стоит неудачный поход в сравнении с искренней любовью самого близкого на земле существа? Тем более, самого нежного и обольстительного…
        Но главные беды были только впереди…
        Алиенора уговорила мужа сделать крюк - коль они на юге, так почему бы не побывать в родной Аквитании? И потом, есть повод показать всей Франции, что не ради одной Тулузы они собрались в дальнюю дорогу. Так королевская чета и поступила. Часть армии, обремененная артиллерией и обозом, пошла на север, к дорогам, ведущим на Париж, а другая, мобильная, в рыцарских седлах, поспешила на запад…
        Короля и королеву встречали в Бордо сердечно. Тут искренне любили подобную молнии дочку Гильома Десятого. Она полностью соответствовала темпераменту страны, ее вскормившей. И, конечно, отвечала своим землякам любовью на любовь.
        Пиры следовали один за другим, трубадуры посвящали сбежавшей от них Донне все новые канцоны. Людовику Седьмому, которому подобного добра хватало и в Париже, радушный прием быстро надоел, и он приказал собираться. И тут его супруга не стала перечить, только попросила взять с собой родную сестренку Петрониллу. К тому времени это уже был совсем не ребенок, но девушка шестнадцати лет. К тому же, беря пример со старшей сестры, искавшая приключений - и не важно, на чью голову. Лишь бы жизнь была веселой и увлекательной.
        Вскоре Петрониллу в компании менестрелей привезли в Париж. Она была горда: ее сестра - королева! Девушка мечтала о выгодном замужестве и большой любви. И в мечтах представляла себе прекрасного юного принца-северянина, например, одного из подрастающих братьев короля. А их, как она слышала, было четверо! Как и старшая сестра, Петронилла была очень красива и уверена в себе.
        Но планам ее относительно принца-ровесника не суждено было сбыться. Ее увидел мужественный рыцарь - сорокалетний Рауль де Вермандуа, великий сенешаль двора.
        А она увидела его…
        Эта встреча оказалась роковой. Роковой уже потому, что Рауль был женат, и не на ком-нибудь - на родной племяннице могущественного Тибо, графа Шампани и Блуа. Юная Петронилла сама не помнила, как после одного из пиров оказалась в объятиях опытного и привлекательного мужчины. Несколько встреч, и они оба решили, что принадлежат друг другу.
        Людовик, едва оправившийся после чудовищного позора, все еще приходил в себя. Заботливая жена дарила ему не только свою любовь - по приезде она преподнесла мужу в качестве искупления своих грехов хрустальную чашу на золотой ножке и с резным золотым ободком, в который были вправлены жемчуг и драгоценные камни. Эту чашу, фамильную реликвию, она специально, тайком, везла из Бордо, чтобы подарить ее здесь, в Париже. Людовик был растроган до глубины души.
        Но его сердечному спокойствию, возвращавшемуся с таким трудом, продолжаться суждено было недолго…
        Петронилла, влюбившись по уши в Рауля де Вермандуа, бросилась в ноги к сестре.
        -  Алиенора,  - отчаянно рыдала она у нее на коленях,  - я люблю его! Люблю! Что мне делать? Я утоплюсь, если мы не будем вместе! Сброшусь с моста в вашу холодную и гадкую Сену!  - Она поднимала прекрасные зареванные глаза на свою сестру и в кровь кусала губы.  - Или выброшусь из башни!  - И опять с глухими рыданиями утыкалась ей в колени.
        Алиенора тоже кусала губы - ей искренне хотелось помочь сестре. Ведь у нее совсем не осталось родных. Был еще их дядя на Святой земле, князь Антиохии, Раймунд, дорогой для Алиеноры человек, но он казался почти мифическим героем. И она уже была неуверенна, существует ли он на самом деле. А милая Петронилла, ее кровиночка, находилась под боком.
        Но что она могла для нее сделать?
        А Рауль де Вермандуа, потерявший покой в том возрасте, когда его следует потихонечку приобретать, кусал ногти и не мог дать королю ни одного толкового совета по внешнему управлению государством. И это при том, что мудрого Сугерия по-прежнему не приглашали на Королевский совет. Людовик только хмурился, по своему обыкновению, и недоумевал: не заболел ли его советник?
        В один из этих трагических дней, когда разбивались сердца и страдали души сиятельных особ, Алиенора напрямую сообщила о романе великого сенешаля и ее сестры. Что им делать?  - спросила она у мужа. Любовь подняла их на своих крыльях, но если это чувство будет убито, то падение любого из них может закончиться смертью.
        По крайней мере, теперь Людовик знал, почему его вельможа ходил все это время как в воду опущенный.
        -  Но у него есть жена, племянница Тибо Шампанского,  - сказал он, стоя в ночной рубашке на медвежьей шкуре, грея руки у камина.  - Церковь благословила их брак. Что ты хочешь от меня?
        -  Разорви брак Рауля Вермандуа с нелюбимой женой,  - сидя на кровати, поджав ноги, просто ответила Алиенора.
        -  Разорвать брак?!  - Людовик не верил своим ушам.  - Я что, папа римский?  - Он даже рассмеялся ее просьбе, как остроумной шутке.  - Разорвать брак!
        -  У меня одна-единственная сестра, и я не хочу потерять ее!  - грозно откликнулась с постели Алиенора.
        -  Милая, но это не в моей власти…
        -  Ты - король! А значит, тебе решать, с кем жить твоим вассалам, кем бы они ни были! Графами Шампани, Вермандуа или Аквитании! Это если мы с тобой, не приведи Господи, решим развестись,  - при этих словах Людовик заметно побледнел,  - нам придется обращаться к папе. Но развести Рауля Вермандуа и племянницу графа Шампани сможет и пара епископов. Разве не так?
        -  А повод?
        -  Повод всегда можно найти. Спроси у своего старого лиса Сугерия, он умен - вмиг подскажет, что делать.
        -  Я так и поступлю,  - холодно откликнулся Людовик.
        На следующий день, избегая встречаться с великим сенешалем, Людовик приказал седлать лошадей и вскоре с небольшим отрядом выехал в Сен-Дени.
        В аббатстве вовсю шло строительство нового храма. Сугерий, которого отодвинули от политической и административной деятельности, решил заняться переустройством монастыря. К чему тратить впустую время? Когда он будет нужен - его пригласят. А пока он устремил сердце Господу, а очи, опыт и мастерство - архитектуре родного аббатства. Тем более что Людовик, чувствуя неизгладимую вину перед учителем, за ничем не обоснованную отставку, делал огромные пожертвования некогда любимому аббатству.
        Давно избегавший проезжать мимо Сен-Дени, где он провел столько лет в служении Господу, Людовик был бесконечно удивлен. Впервые во Франции появились стрельчатые арки - они дарили легкость и полет всему сооружению. Было в этом что-то новое, великое, открытое миру. Пронзительно-точное. К небу возносилось необыкновенное и восхитительное здание - все его каменное естество словно устремлялось к вершинам неба, к Богу…
        Короля под серым февральским небом смиренно встретил Сугерий. Поклонился своему государю. Людовик ловко спрыгнул с лошади. Когда-то он побаивался седла - причина смерти старшего брата навсегда осталась в памяти. Но последние годы сделали из него заправского наездника - куда тут денешься: походы, войны, марши и демарши. Он давно уже обзавелся огромной конюшней отменных скакунов.
        Людовик тепло обнял наставника, и тот сразу понял: пришло время, и он понадобился. Сердце аббата Сен-Дени радостно забилось.
        -  Прекрасный храм, Сугерий,  - тепло сказал молодой король.  - Ты всегда был на десять шагов впереди других…
        -  Рад, что вам нравится, государь,  - скромно проговорил священник.  - Я пригласил самых талантливых мастеров, в сердцах которых почувствовал движение к великому. Мне сразу понравилась их задумка. Да и вам будет приятно знать, что деньги казны идут не в пустую. Все во славу Господа и для душ наших прихожан.
        Король кивал. Вместе они вошли под своды старого храма. Сугерий понимал: это присказка, скоро будет сказка. Людовик перекрестился, пламенно прочитал молитву и, не теряя времени даром, стал рассказывать настоятелю монастыря о новой своей заботе. По мере продолжения его рассказа настоятель аббатства Сен-Дени становился все мрачнее.
        И когда от него потребовался ответ, Сугерий не стал юлить.
        -  Вы даже не понимаете, государь, на что толкает вас супруга, юная королева,  - он был очень серьезен, этот полуопальный советник.  - Сколько я приложил усилий еще при вашем отце, да хранит Господь его душу, чтобы помирить графов Шампани и Вермандуа. Их распря длилась десятилетиями, поймите это! Граф Шампани - один из самых влиятельных ваших вассалов! У него огромные земли, за ним - большая сила. Если вы своей волей устроите этот развод, он немедленно повлечет за собой разрыв между вами и Тибо Шампанским. И церковь, Людовик, церковь будет целиком на стороне графа.
        -  Значит, святой отец, вы не видите выхода из этой ситуации?
        -  Выход только один - убедить королеву не ходатайствовать за сестру и усмирить пыл влюбленных. А еще лучше - отдайте юную Петрониллу за одного из ваших братьев. И вразумите великого сенешаля. Не дайте сделать себя жертвой его похоти. Это было бы неразумно, Людовик.  - Он немного помолчал.  - Ваш отец одним ударом разрубил бы этот узел.
        -  Мой отец!  - горько усмехнулся молодой король.  - Я - не он. И я смотрю на мир своими глазами. А если они и впрямь влюблены? И не могут жить друг без друга? Если Раулю опостылела его жена? Разве не для того у меня королевская власть, чтобы делать людей счастливыми? Близких мне людей. И почему бы Тибо Шампанскому не принять мою волю?
        Взглянув на своего воспитанника, Сугерий тяжело вздохнул. Людовик, при добром сердце, был упрям с младых ногтей. И если что-то было не по-его, он превращался в маленького ослика. Да-да. В упрямого маленького осла.
        -  Поступайте, как знаете, сын мой,  - сказал Сугерий.  - И да благословит вас Господь.
        На том они и расстались. Вернувшись в Париж, во дворец на остров Сите, Людовик призвал к себе великого сенешаля двора и, когда они остались наедине, спросил:
        -  Рауль, ответьте мне честно, вы любите Петрониллу?
        -  Безумно, мой государь,  - опустив голову, ответил граф.
        -  Это страсть… или?
        -  Или, государь. А вернее, и то и другое. Я думаю, вам известно подобное чувство.
        Да, он наступил на больное место своему королю! Кому как не Людовику была ведома эта мука. Молодой король россыпью перебирал пальцами по подлокотнику своего золоченого трона. Если бы ему кто-нибудь приказал, чтобы он бросил Алиенору ради политических игр, он вытащил меч и с удовольствием заколол бы наглеца.
        Людовик испытующе взглянул на великого сенешаля. И тот опустился перед ним на одно колено:
        -  Умоляю вас, государь…
        В Людовике говорили разные чувства: гордость за победу в Пуатье и унижение за Тулузу. Он видел триумф и ощутил на своей шкуре падение. И то и другое только подогревало тщеславие молодого короля - он должен доказать себе и другим, что его власть на земле велика. Почти безгранична - по крайней мере, на вверенных ему Господом землях.
        В ближайшие дни Людовик послал за тремя епископами своего домена - Ланским, Санлисским и Нуайонским. Он объяснил им причину вызова и пообещал хорошо наградить их, если они найдут причину для развода Рауля де Вермандуа с племянницей Тибо Шампанского. Кстати, тоже Алиенорой.
        Епископы покачали головами, переглянулись, обещали подумать за трапезой. Им не мешали. Епископы трапезничали долго, с расстановкой. И впрямь, куда им было торопиться, когда на столе каплуны и перепела, рыба и сыры, пироги и вина? В середине трапезы трое священников высокого ранга попросили принести им генеалогические древа супругов - Рауля и его жены. Великий сенешаль, который покусывал ногти, меря шагами покои дворца, немедленно послал своего пажа с необходимыми бумагами к трем мудрецам.
        К концу трапезы приговор браку великого сенешаля и Алиеноры Шампанской был вынесен.
        -  Супруги состоят в такой степени родства, государь,  - утирая губы после жирной пищи, сказал старший из прелатов, епископ Санлисский,  - какую канонические законы считают недопустимой.
        Король удовлетворенно кивнул. Недолго думая, трое епископов тут же письменно расторгли брак и в этот же день - а что терять понапрасну время?  - обвенчали влюбленных. Рауль де Вермандуа не верил своему счастью, Петронилла была на седьмом небе. Во время венчания в дворцовой часовне королева Алиенора с благодарностью смотрела на мужа, а король с чувством выполненного долга слушал мессу. И поглядывал по сторонам, наслаждаясь ощущением собственного превосходства над другими смертными. Победа оказалась легкой, как перо, случайно упавшее с неба в протянутую ладонь.
        Ничто не укололо сердце молодого короля, ничто не напомнило ему предостерегающих слов Сугерия. Лишь голос алчной гордыни, на время пресытившейся, пел ему свою убаюкивающую песню.
        Вызов Тибо Шампанскому, одному из крупнейших землевладельцев Франции, был брошен. Звонкая и обидная вышла пощечина! Граф Шампани от ярости задохнулся, когда дорогая его сердцу племянница, упав ему в ноги, рассказала о кознях мужа, которого всецело поддерживали король, а главное - королева.
        -  Она - ведьма, дядюшка, ведьма!  - в голос ревела в объятиях Тибо Шампанского взрослая племянница.  - Они околдовали его! Как теперь мне жить?!  - Алиенора Шампанская и впрямь была в отчаянии.  - Я уйду в монастырь!
        Трудно было поверить в услышанное графу Тибо. Незадолго до смерти Людовик Шестой и его Сугерий мирили Шампань и Вермандуа словно для того, чтобы несколько лет спустя юнец не просто рассорил их, а оскорбил одну из сторон - и оскорбил смертельно.
        -  Что ж,  - решил граф,  - я выгоню бесов из этой женщины, которая называет себя нашей королевой. Одному мне это сделать не под силу, но я знаю того, кто поможет мне!
        Тибо Шампанский взял пару сотен лучших рыцарей и оруженосцев и отправился в Рим.
        Через две недели он предстал перед понтификом и кардиналами-епископами в дорожной пыли, злой и жаждущий справедливости. Склонив голову, владетельный сеньор горячо поцеловал милостиво протянутую руку первосвященника и отошел на несколько шагов.
        -  Ваше святейшество,  - встав на правое колено перед Иннокентием Вторым, восседавшим на троне в золотой митре и таких же одеждах, проговорил Тибо.  - Взываю к суду Божьему и прошу вас о заступничестве!  - Его голос гулко отдавался в парадной зале папского дворца, и каменные лики святых смотрели из ниш и молчаливо внимали оскорбленному графу Шампани.  - Идя на поводу у похоти великого сенешаля Рауля де Вермандуа и юной Петрониллы Аквитанской, которой он в отцы годится, король Франции с помощью трех епископов - Ланьи, Санлиса и Нуайона - расторг законный церковный брак между моей племянницей Алиенорой и названным Раулем, выдумав причину близкого родства. Курам на смех такая причина!  - с каждым новым словом становясь все более пунцовым, не сдержался он.  - И за всем этим стоит Алиенора Аквитанская, старшая сестра Петрониллы, это она, презрев власть церкви, распоряжается по своему усмотрению душами и судьбами людей честных и богобоязненных!
        Горячо и в подробностях он рассказал историю этой связи.
        -  Помогите нам, ваше святейшество,  - закончил он сердечной просьбой.  - Восстановите справедливость!
        Как и скульптуры святых, старый понтифик внимал графу молча. Затем попросил его подойти.
        -  Мы выслушали вас, граф,  - он вновь протянул руку для поцелуя.  - Теперь нам стоит посовещаться…
        В своем кабинете при жарко пылающем камине пожилой первосвященник опустился в свое кресло. Кардиналы выжидали. Папа посмотрел в окно - над древним городом плыли серые облака.
        -  Рим вопиет от безобразия, чинимого этим юношей,  - наконец проговорил Иннокентий Второй.
        -  Да-да-да,  - закивали головами кардиналы.
        Только дело было не в одном графе Шампани. Нет! Если бы король Франции захотел переженить одного из своих приближенных и испросил на это позволения Рима, церковь пошла бы у него на поводу. Тем более, у государя Франции - ведь именно короли франков во все века были заступниками Рима.
        Но для папы это был не единственный грех молодого короля. Все выходило куда сложнее. Не так давно понтифик столкнулся с преступным упрямством Людовика, и оно до глубины души оскорбило его. Папским престолом на пост архиепископа Буржского был избран Петр де ла Шартр. Прелат приехал на место назначения, где должен был нести службу перед Господом и людьми, но ворота Буржа оказались закрыты! Оказывается, король Людовик Седьмой вбил себе в голову, что он сам должен назначать священников на высокие должности,  - и поставил архиепископом своего канцлера, некоего Кадюрка. Ну не наглость ли это, не кощунство ли - вот так взять и плюнуть в сторону Рима?
        -  Что касается этой девочки, Алиеноры, то она пошла в своего богохульника-деда,  - вздохнув, проговорил Иннокентий Второй.  - По образу и подобию…
        -  Да, да,  - заключили кардиналы.
        Так живо перед глазами понтифика открывались картины последних лет правления Гильома Девятого. Ведь это Трубадур против него, Иннокентия Второго, принимал сторону антипапы Анаклета. Папе уже доносили (по святой части), что молодая королева подбивает мужа к суверенитету от церкви. Как и ее дед, она хочет, чтобы они с мужем сами распределяли епископские места - раздавали их наиболее верным вассалам. Мало римскому престолу германских императоров, которые более века открыто воевали с церковью, желая подавить ее светской властью. Устраивали охоту на пап. Теперь король Франции - туда же!
        Воистину это было уже слишком.
        -  Молодой Людовик поднял чашу, которую не в силах испить,  - покачал головой наместник Бога на земле.  - Жаль, что он совсем не похож на своего благоразумного и набожного отца. Очень жаль,  - понтифик поднял указательный палец.  - Позовите ко мне графа Тибо…
        Граф Шампани возвращался в свои владения не один - с ним был легат папы римского Ив, кардинал церкви Святого Лаврентия. Легат был наделен самыми высокими полномочиями. При появлении подобных посланников папы все грешники трепещут - потому что, как правило, их судьба уже решена. В апреле, в епископстве Ланьи, на землях Шампани, состоялся церковный собор. На нем легат Ив от имени первосвященника, занимающего престол Святого Петра, расторг церковный брак Рауля де Вермандуа и Петрониллы Аквитанской и отлучил их от церкви. Также от церкви были отлучены все три епископа - Ланьи, Санлиса и Нуайона, совершившие подлог, а Французское королевство оказалось подвергнуто интердикту. Это означало, что отныне на его территории умолкают колокола, а священники лишаются права вести службу. Для мирян солнце отныне скрывалось за облаками, а на Францию, лишенную милости церкви Христовой, опускался мрак.
        Выход был только один - королю необходимо обратить взор к Риму и покаяться в своих грехах.
        Вести распространялись хоть и не со скоростью ветра, но шли плотной и ровной волной. Каждому французу, оказавшемуся в беде, хотелось узнать, кто и что является причиной наступившего хаоса. И скоро уже все проклинали красотку-южанку, сбившую их короля с верной дороги и обратившую его на сторону дьявола.
        -  И ты пойдешь на поводу у папы?!  - спрашивала Алиенора во дворце на острове Сите.  - Ты позволишь кардиналам управлять собой? Вершить суд на твоих землях? Подчинять себе твоих вассалов? Потакать им в неповиновении своему королю?  - Она бросилась на его трон, свернулась на нем калачиком.  - Но как после этого ты сможешь называть себя королем?  - Алиенора уткнулась лицом в широкие рукава богатого платья.  - Скажи, как?!
        Молодая королева шла напролом, а куда ей было деваться? Любимая сестра и ее возлюбленный приравнивались к еретикам. Если кому-то из них станет плохо, то несчастному даже откажут в причастии. Поддержавшие их епископы низложены и низвергнуты в прах. И в довершение всего королевство ненавидит ее. Так что же, взять и сдаться? Нет, эта песня была не про нее. Да и поздно было отступать - слишком далеко они зашли…
        -  Я не знаю, что мне делать,  - пробормотал бледный король.
        -  Ты должен сражаться с ними!  - прекратив плакать, твердо сказала она.
        Людовик изумленно уставился на супругу:
        -  С кем - с Римом?!
        -  Нет, с Тибо Шампанским! Это он воспротивился твоей воле, а ведь во время коронации он присягал повиноваться тебе! Вкладывал свои руки в твои, клялся в верности! Значит, это он - клятвопреступник! Он - причина всех наших бед! И его ты должен наказать!
        -  Это опасный шаг,  - очень серьезно проговорил Людовик.  - Я должен услышать совет моих ближайших вассалов и друзей…
        -  Аббата Сугерия?  - усмехнулась королева.
        Король опустил глаза.
        -  Возможно…
        Алиенора устремила на него уничтожающий взгляд:
        -  Иногда мне кажется, что я замужем не за королем Франции, а за священником!
        Он гневно взглянул на нее, но она не струсила, не отвела глаз.
        -  Ты правильно меня понял,  - кивнула Алиенора.  - За аббатом Сен-Дени! Если ты хочешь доказать мне, что ты - мужчина и король, так поступай так, как поступают мужчины и короли!
        Людовик понимал, что падает в пропасть. Но верить этому не хотел - и потому упрямство становилось его главной стратегией. Он собрал войска и двинулся на Шампань. Но граф Тибо, куда более опытный полководец, оказал ожесточенное и успешное сопротивление. Это взбесило молодого короля, и он поклялся, что огнем и мечом пройдется по его землям. Именно так, ночью, его войска оказались на холмах Фурш, над спящим городком Витри…
        …Он смотрел, как вдалеке языки пламени лижут черное небо над городом, пожирая его. А потом возникла эта горящая щепка - городской собор. Сейчас там задыхались от гари более тысячи человек, большинство из которых были женщины и дети. Король знал: они пытаются вырваться наружу, но бревна мешают открыть двери и окна. Они - в ловушке. Их голоса сливаются в один вопль, и он звенящим потоком уходит в черное небо! Людовик хотел закричать, но голоса не было. Он был проклят - Господь отнял у него речь. Но он еще мог смотреть на эту полыхавшую ярким пламенем щепу. И вот уже она разваливалась на части, рушилась, пропадала из виду…
        Сейчас там, в пол-лье от холмов Фурш, городской собор не выдержал накала пламени и рухнул, погребая под собой последних горожан, которых не успели вырезать солдаты короля. Останки тысячи трехсот человек были похоронены под раскаленными кирпичами и полыхающими балками…
        Уже около часа король сидел в седле боевого коня неподвижно. Конь тряс головой, нетерпеливо бил копытом, но Людовик словно превратился в камень. Вельможи, наконец, решились окликнуть его. Но он по-прежнему молчал. Тогда они направили коней к своему сюзерену…
        Король был не только безмолвен - его глаза ослепли. Или просто были безумны?
        -  Ваше величество,  - дотронувшись до его локтя, тихо проговорил Рауль де Вермандуа.  - Государь…
        Но и теперь Людовик не откликнулся. Его сняли с лошади и понесли в походную палатку. Глаза короля были пусты, губы дрожали - его бил озноб. С короля сняли доспехи, уложили на шубы, укрыли теплыми плащами. С ним пытались заговорить, но он не откликался. Ординарцам удалось влить ему в рот немного горячего вина. Только после этого он едва слышно прошептал:
        -  Прошу вас, оставьте меня… Все.
        А тем временем город Витри выгорал дотла…
        Трое суток Людовик Седьмой лежал в походной палатке - он не вставал, не шевелился, никого не звал. Вокруг палатки разожгли костры, чтобы королю было теплее. Иногда к нему заходили, но только для того, чтобы справиться, в сознании ли он.
        По истечении трех суток в палатку короля вошел его младший брат Роберт, только что прибывший из своего лагеря. Людовика трудно было узнать - он выглядел смертельно бледным. Под глазами пролегли глубокие тени - всем обликом он походил на человека, уходящего из этого мира. Тем не менее, в больных глазах его появился разум и затеплилась жизнь. Не сразу, но он встретился взглядом с младшим братом.
        -  Где наши войска?  - спросил король.
        -  Они ждут твоего приказа, Людовик,  - брат опустился перед ним на колени.  - Поправляйся, мы любим тебя.
        В этот день король попросил принести ему немного мяса, смоченного в вине, и хлеба. Со следующего дня он медленно, но верно пошел на поправку. Война в Шампани продолжалась, но уже без той неистовости, которая была вначале. Вскоре молодой король занял Шалон, за ним Реймс. Здесь, в древнем городе святого Хлодвига, где по обычаю короновали французских королей, он решил сделать передышку…

2
        Писарь обмакнул гусиное перо в чернильницу - он был готов в любое мгновение продолжить начатое письмо. Но пауза оказалась долгой. Затаив дыхание, обратившись в слух, писарь с трепетом взглянул на того, под чью диктовку скорописью выводил латинские буквы… В монастырской келье, спиной к писцу, стоял высокий статный мужчина в грубой рясе. Стоял, скрестив руки на груди. Широкоплечий, с короткой стрижкой, мужчина скорее был похож на воина, чем на монаха. Но тем сильнее звучала его внутренняя сила. Перед ним было распахнуто узкое слюдяное окошко, за которым вступала в свои права весна. Там пробивались почки на деревьях и ярко светило солнце…
        Тридцать лет назад этот человек, происходивший из бургундской знати, начал свой великий путь подвижника и пастыря - в груботканой шерстяной рясе, подпоясанной простой бечевой, в сандалиях на босу ногу. Он во всем хотел походить на тех двенадцать человек, что следовали за Спасителем по дорогам Святой земли. За эти годы он сделал так много для духовной жизни своего времени, что все заслуги его перечислить казалось просто невозможно. Он основал монастырь цистерцианцев в Клерво, где служили Господу более пятисот монахов, и более ста его филиалов по всей Европе. Он писал книги и ездил с проповедями - укреплять веру там, где это было необходимо. Он стал глаголом своего полуварварского времени. Его приглашали улаживать политические конфликты первые феодалы Европы, императоры и короли. Его слову верили безоговорочно. Все, сказанное им, становилось законом. Он был автором строгого и целомудренного устава тамплиеров, первых защитников христиан на Востоке, а его дядя был одним из первых девяти рыцарей, основавших орден Храма. Рим нарадоваться не мог на такого помощника, хотя иногда и ревновал к нему свою
многочисленную паству.
        В келье настоятеля Клерво стояли только стол и стул, где сейчас и приготовился продолжать работу писец. Не было даже постели - худой соломенный топчан лежал вдоль одной из стен.
        -  Продолжай,  - не оборачиваясь, наконец проговорил священник.  - Видя, Людовик, что вы не перестаете свирепствовать, я начинаю сожалеть о том, что прежде всегда приписывал ваши поступки неопытности, связанной с вашей юностью. Теперь же я решился, в меру своих слабых сил, сказать вам всю правду. Я заявляю во всеуслышание: вы множите убийства, разжигаете пожары, разрушаете церкви! Вы изгоняете бедняков из их жилищ! А значит, перед лицом всего мира вы уподобляетесь грабителю и разбойнику!..[5 - Здесь и далее приведены подлинные строки из обличительного письма Бернара Клервоского - Людовику Седьмому. Письмо датируется 1143 годом. Публикуемые в романе отрывки из папской буллы, речи святого Бернара, канцоны трубадуров и другие литературно-исторические документы за небольшим исключением являются подлинными средневековыми текстами, адаптированными для современного художественного произведения.] Ты успеваешь, послушник?
        -  Да, ваше преподобие.
        -  Хорошо,  - настоятель Клерво глубоко потянул носом свежий весенний ветер, прянувший в узкое монашеское окошко, наполнив им широкую грудь князя церкви.  - Пиши далее…
        В занятом королевскими войсками Реймсе, во дворце, Людовик неверной рукой принял свиток, скрепленный сургучом и печатью знаменитого аббатства. Он встал с кресла и прошелся по кабинету. Дерзкая мысль посетила его: не распечатывая, бросить свиток в огонь! Но еще недавно пылающая гордыня молодого короля ныне обернулась остывающими углями. Как раз тем, во что превратился городок Витри. Упав с обрыва и пролетев через бездну, Людовик сейчас лежал на дне холодной пропасти - разбитый, поломанный, один-одинешенек.
        Он прошелся со свитком по убранным покоям, сорвал печать и развернул письмо. Строки быстро пролетали перед глазами, сеча их…
        «Грабитель и разбойник!» Вот наконец-то и назвали его тем именем, которое он заслужил по праву. И с которым спустится в ад…
        «Знайте же, Людовик,  - дочитывал он письмо,  - что вам недолго оставаться безнаказанным. Я говорю с вами сурово, потому что боюсь, как бы вас не постигла еще более суровая кара.  - И далее стояла подпись, которую так хотелось избежать взгляду венценосца.  - Бернар Клервоский».
        Руки молодого короля безжизненно опустились вниз. Это был последний и самый сильный голос, повергающий виновного наземь. Ему наступили на грудь и пригвоздили к тверди копьем, точно змея. Рим заботился о выгоде: ставить своих епископов, женить и разводить по своей прихоти, значит, управлять сердцами и волей людей. Но Бернару ничего не было нужно от него, Людовика. Кроме истины и раскаяния. Аббат Клерво просто служил Богу, и служил беззаветно.
        Богу, о котором он, король Франции, давно забыл.
        На следующий день Людовик Седьмой объявил, что покидает армию. Препоручив войска своему брату Роберту, наказав как можно скорее закончить войну, Людовик с небольшим отрядом рыцарей и ординарцев отбыл в Париж.

3
        Во дворце на острове Сите полководца встретила любящая жена. Она была тише воды, ниже травы. Ей уже донесли о духовном срыве мужа, о том, что он едва не скончался в этом походе. Королева даже собиралась ехать к нему, но не решилась. Сердце щемило от собственной вины - не из камня же оно было, наконец! Алиеноре стало ясно: капризы ее больше не пройдут. Но она и сама устала от них. Петронилла лишилась любимого мужа? Что ж, ее старшая сестра сделала для младшей все, что могла. Поставила на карту свое благополучие. Рассорила с мужем Церковь. Да что там с мужем - со всем королевством! Разве этого мало? Пора было думать о себе, о своем будущем…
        В тот день король спрыгнул с коня, сбросил плащ на руки ординарцам и долго смотрел на нее. Алиенору насторожил его пронзительный взгляд - было в нем что-то новое, незнакомое ей. Людовик изменился. Он сильно похудел. Щеки его впали. Остались одни глаза. Людовик напомнил ей того юношу, которого она впервые увидела шесть лет назад в Бордо у храма Святого Андрея, в окружении пышной процессии. И все-таки что-то чужое появилось в нем, недоступное ей.
        -  Здравствуй, милая моя королева,  - хрипловатым голосом сказал он.  - Я скучал по тебе…
        Под прицельным взглядом вельмож и рыцарей она поклонилась:
        -  Добро пожаловать, мой король.
        Людовик обнял ее, но не было пламени в этом объятии, как прежде.
        Они простили друг другу это затмение сроком в шесть лет. Этот черный сумрак, охвативший их души. Она вела себя так, точно политика - нечто чуждое и враждебное ей. Алиенора слова не сказала, когда на Королевском совете, к всеобщей радости, вновь появился Сугерий. И промолчала, когда для нее случилась воистину катастрофа.
        В один из вечеров Людовик вышел на галерею, проходившую над большой залой дворца. Внизу лопотали фрейлины королевы, теребили струны виол и крут менестрели и пел одну из своих песенок трубадур Маркабрюн. Алиенора полулежала на топчане, ярко одетая, сверкая дорогими камнями на пальцах, ожерельями на скрытой парчой высокой груди и золотыми нитями в ярких волосах.
        -  Я хочу, чтобы вы замолчали!  - громко проговорил Людовик с галереи.  - Замолчали все! Вы, вы и вы,  - он по очереди ткнул пальцем в несколько групп музыкантов.  - А вы,  - король указал на гасконца,  - в первую очередь!
        Маркабрюн побледнел, отложил виолу и встал. А Людовик уже быстро спускался с галереи вниз - в замершую залу. Привстав, Алиенора с тревогой смотрела на приближающегося мужа. После истории с городком Витри, молва о которой пролетела по всей Европе, она стала опасаться супруга. За маской робкого мужа где-то очень глубоко крылся свирепый и жестокий зверь. И не обузданная свирепость его готова была превратиться в неистовство, если не в безумие.
        -  Мы - грешники, и нам надобно пребывать в смирении и страхе перед Господом!  - Людовик уже стоял в середине залы.  - Вы живете так, точно будете пребывать на этой земле вечно! За приятной болтовней и аккордами ваших сладкозвучных инструментов! Но этому не бывать, и вы - слепцы, если не понимаете этого! Что вы скажете Господу, когда он призовет вас, покажете эти струны?! Пролопочете несколько ваших дешевых канцон?! Или попытаетесь отболтаться вашими пустыми куртуазными словечками?! Не выйдет!
        Он подошел к одному из онемевших менестрелей, выхватил у него из рук виолу и с чрезмерной силой рванул струны - и тотчас схватился за окровавленные пальцы. Менестрель от страха едва не свалился без чувств. Но, хотя Людовику и было больно, он, сжимая руку в кулак, все же уловил язвительную улыбку на губах Маркабрюна.
        -  А вы, певец рыцарей и пастушек, отправляйтесь обратно в Бордо, там ваши песни более уместны!
        Алиенора поспешно встала с топчана, шагнула к мужу:
        -  Людовик, ваше величество…
        Но он даже не услышал ее. Шуту хватило наглости смеяться над королем? Но разве шуту неизвестно, что короли смеются последними?
        -  И я надеюсь, что никогда более не увижу вас в Париже,  - все еще сжимая руку в кулак, он сделал несколько шагов прочь и тотчас обернулся.  - Чтобы завтра же духу вашего не было во дворце! В Париже!
        Людовик ушел, а в зале еще долго стояла мертвая тишина, пока один из менестрелей не уронил по неловкости тамбурин и тот не зазвенел отчаянно и печально.
        Маркабрюн уехал. Алиенора плакала. Но суровая жизнь была только впереди. Людовик Седьмой, мрачнеющий день ото дня, запретил пиры, музыку и танцы. Теперь только молитвы о спасении души должны были звучать под дворцовыми сводами на острове Сите.
        Но это было не самое худшее, что могло приключиться с Алиенорой. Уже давно она слышала шепот, преследовавший ее везде - во дворце, на охотах, во время путешествий.
        «Господь не дает им ребенка за их грехи!» - клубком змей расползался шепот по коридорам дворца Сите.
        «Господь не любит и отвергает их!» - зло неслось по кварталам Парижа.
        «Господь карает их за гордыню!» - грозно аукалось эхо по всем провинциям Франции.
        Раньше она была слишком увлечена государственными делами, чтобы думать об этом. И потом - какими были ее годы! Их поженили совсем еще детьми. Но теперь, угомонившись, Алиенора все чаще приходила к заключению: если у них с Людовиком не будет детей, их брак обречен. Они могут прожить еще несколько лет, но однажды вассалы короля скажут ему: «Нам нужен наследник! Приведите в дом женщину, государь, которая подарит вам сына, а королевству - будущего государя! Или хотя бы наследницу-дочь. Мы должны знать, что королева способна породить новую жизнь!» И они будут правы - таков закон королевского правления. Даже папа римский, глазом не моргнув, разведет пару, обреченную на бездетность: королевский брак, лишенный потомства, по законам Церкви неугоден Богу!
        После одного из заседаний Королевского совета Алиенора, отразив на лице все смирение, на которое только было способно ее гордое сердце, подошла к настоятелю Сен-Дени.
        -  Отец Сугерий,  - она склонила голову перед человеком, которого не любила и прежде осыпала насмешками.  - У меня есть к вам просьба, которую можете выполнить только вы…
        -  Я внимательно слушаю вас, ваше величество,  - поклонившись молодой женщине, своей госпоже, откликнулся аббат.
        -  Все то страшное, что произошло за последние годы, разбивает мое сердце…
        Сугерий поднял на королеву глаза - он не был расположен верить ее словам. Слишком хорошо он знал им цену!
        -  Так вот,  - продолжала она,  - я прошу вас устроить мне встречу с тем, чья божественная миссия на земле выше всяких похвал… Я говорю о вашем учителе Бернаре Клервоском. От этого зависит моя жизнь, жизнь моего мужа и наше с ним счастье…
        Только тут аббат Сугерий ощутил, что, возможно, он ошибался. И некий порыв, светлое движение все же случилось в душе юной разрушительницы.

4
        На 11 июня 1144 года было назначено открытие хоров новой монастырской церкви, той самой, строительству которой отец Сугерий отдал все свое сердце. Празднества должны были продлиться трое суток. По этому случаю весь Париж двинулся по северной дороге в сторону Сен-Дени. И не только Париж - из многих областей Иль-де-Франса сюда шли люди. Дорога была запружена, в предместьях Сен-Дени люд попроще, кому были заказаны места в монастырской церкви, расставлял палатки. Все надеялись услышать пение ангелов и вкусить дармовой пищи.
        За день до начала сюда двинулся и король Франции. Зрелище, которое он представлял собой, было не из легких - он шел в сером рубище и сандалиях странника. Каждому было ясно, что король кается в содеянных грехах и желает скорейшего искупления. Его сопровождали епископы в золотых митрах, пышная рыцарская свита, разодетая, как всегда, ярко, и супруга в платье из голубой парчи и жемчужном венце. Она хоть и тоже каялась, но не могла позволить себе одеться подобно мужу.
        В новом соборе Сен-Дени хлопотал Сугерий - он был инициатором действа, его хозяином и распорядителем одновременно. Он сам рассаживал именитых гостей, аристократов и князей церкви, прибывавших в окружении своих подданных. На открытие хоров из-за Ла-Манша приехал епископ Кентерберийский, с юга Франции, из Бордо - Жоффруа дю Лору, семь лет назад венчавший Людовика и Алиенору.
        Гостей поразили огромные витражные окна, пропускавшие и преломлявшие свет в соборе; золотой крест шестиметровой высоты над алтарем, сверкавший драгоценными камнями и жемчугом, и, конечно, хор из нескольких сот священников. Поистине сердца гостей открывались навстречу Господу.
        Когда священники отправились за ковчегом с мощами святого Дионисия, Людовик вызвался сам нести останки покровителя короны Франции и ее народа. А перед этим вместе с простыми сержантами сам расчищал путь для процессии.
        Сугерий, стоя рядом с Жоффруа дю Лору, прослезился:
        -  Никогда я не видел более волнующей и торжественной процессии, чем эта! Посмотрите на людей, ваше преосвященство! Какая высокая радость охватывает их при виде короля, которого коснулась десница Божья! Воистину свершилось великое благо!
        Король в рубище, измотанный постами, вцепившийся в ковчег с мощами святого, тронул сердца многих. Половина гостей из простых сословий тоже плакала. Одним словом, три дня прошли под Божественным покровительством, и все остались довольны.
        Но Алиенору в эти дни занимало вовсе не роскошное убранство церкви, не ангельское пение и тем более не блаженный муж, а предстоящая встреча, которую ей пообещал Сугерий.
        И когда праздник закончился, аббат Сен-Дени лично вызвался проводить ее к своему наставнику, который приехал по его просьбе.
        Встреча состоялась в келье аббата Сен-Дени. Сугерий негромко постучал и осторожно открыл дверь. Алиенора увидела стоявшего у окна, к ним спиной, высокого широкоплечего мужчину. Серая ряса, бечева вместо пояса, простые сандалии. Рыжие, наполовину седые волосы были коротко подстрижены. Не таким она представляла себе этого грозного князя церкви, но именно таким, вопреки ее фантазиям, он и должен был оказаться.
        -  Ваше преподобие,  - совсем тихо окликнул его маленький Сугерий. Аббат Сен-Дени не просто преклонялся перед своим учителем, который был на десять лет моложе его. Когда-то, осененный святым словом Бернара Клервоского, он простился с прошлой своей жизнью - отказался от мало-мальски возможной роскоши и доброй пищи. Как и его учитель, он жил в келье, спал на соломенном топчане, ел только для того, чтобы сохранять жизненные силы. Но именно это превращение и вдохнуло в Сугерия необыкновенную силу воли, мужество и всеми признанную мудрость.  - Ваше преподобие!  - чуть громче, все тем же шепотом, повторил он.
        Бернар Клервоский обернулся - и Алиенора оторопела. Она еще ни разу не видела такого вдохновенного и озаренного внутренним светом лица. В молодости Бернар слыл писаным красавцем. И о нем говорили, что, останься он в миру, то стал бы опасен для него куда больше, чем мир для него. Но Господь призвал его стать избранным - и Бернар стал им. Он сохранил внешнюю красоту, но отныне она стала иной. Такими бывают ангелы, милостивые и карающие, что иногда приходят на землю. Его глаза пылали - он еще не произносил ни слова, а оторопь уже брала людей, приходивших к нему. Современники говорили о нем: «Он - воплощенный Глас!»
        -  Вы просили со мной встречи, королева,  - сказал Бернар Клервоский и взглянул на Сугерия.
        Тот понимающе кивнул и, легонько подтолкнув Алиенору, боявшуюся и шага сделать, выскользнул из собственной кельи и тихонько прикрыл за собой дверь. Алиенора, у которой кружилась голова, сделала скромный реверанс. Опустив глаза, она подошла к цистерцианцу и поцеловала протянутую ей тонкую и сильную руку.
        -  Да, ваше преподобие,  - тихо сказала она.  - Я искала встречи с вами…
        -  Тогда я слушаю вас.
        Когда-то ему уже предстояло столкнуться с семьей герцогов Аквитанских. В одном их храмов Партене Бернар обвинял отца Алиеноры за распутство и грозил отлучить его от церкви. Гильом Десятый, находясь в полном вооружении, вытащил из ножен меч и пошел на прелата. А тот, глазом не моргнув, двинулся на него, но его оружием была дароносица и облатка в руках. А еще - огненный взгляд. И тогда герцог, замедлив шаг, не в силах отвести взгляда от глаз Бернара Клервоского, выронил меч, рухнул к ногам монаха и зарыдал. Свидетели этой сцены были поражены до глубины души. А теперь перед святым отцом предстала дочь Гильома Аквитанского, дурными слухами о которой давно полнилась вся Европа.
        -  Говорите же, королева,  - требовательно сказал он.
        Она подняла на него глаза и выдержала этот пронзительный и выжидающий взгляд.
        -  Я грешна, ваше преподобие,  - твердо сказала она.  - Я очень грешна. Семь лет я уже королева Франции, но не могу иметь детей. А я так хочу быть матерью! Но одно меня гложет - Господь отвернулся от меня. Это Его наказание. Я прошу вашего заступничества, прошу всеми силами своей души…
        Она опустила голову. Их разговор продолжался недолго. И в конце его Бернар Клервоский, немного смягчившись, сказал:
        -  Все в ваших руках, Алиенора. Стремитесь к миру в вашем королевстве, и обещаю вам, что Господь в своем милосердии даст вам то, о чем вы просите.
        Обладая даром пророчества, Бернар Клервоский сумел заглянуть в будущее. Первый шаг был сделан: Людовик публично раскаялся и отыскал в своей душе мир и покой; королева наступила на горло собственной песне и вытравила, хотя бы на время, спесь и гордыню из юного сердца.
        И судьба их страны стала меняться на глазах…
        Бернар и Сугерий вновь помирили Людовика Седьмого с Тибо Шампанским. И королю, и владетельному графу был выгоден этот мир, поэтому оба сеньора пошли на него с охотой. Также прелаты помирили Людовика и с хозяином Тулузы Альфонсом-Иорданом. В начале 1145 года на престол святого апостола Петра сел новый папа - Евгений Третий, всем на удивление выбранный из простых аббатов, ученик все того же Бернара Клервоского.
        К нему Людовик и направил свои королевские стопы.
        -  Прошу вас заступиться за меня перед Господом,  - встав на одно колено перед понтификом, бедно одетый и бледный лицом, проговорил король.
        Это уже был совсем другой молодой человек - гордыня, точно злой дух, покинула его. Преображение молодого Капетинга казалось налицо.
        -  С возвращением в лоно церкви, сын мой,  - миролюбиво сказал Евгений Третий.  - Да пребудет с вами Господь.
        Положение понтифика на апостольском троне было шатким. Подогреваемый германской политикой, Рим бунтовал против пап, желая лишить первосвященников светской власти, и потому возможное заступничество короля Франции Римской Курии было просто необходимо. Интердикт с Франции был снят, вновь забили колокола в Иль-де-Франсе и других провинциях, подчинявшихся Людовику Седьмому.
        Но главной радостью короля было то, что счастливая королева уже ходила с огромным животом и в скором времени надеялась разрешиться от бремени маленьким наследником престола. Одним словом, король усердно собирал камни, которые еще так недавно отчаянно разбрасывал вместе со своей супругой. Вся Франция видела это и радовалась за образумившихся молодых венценосцев. Больше других радовался Сугерий, вознося в новом храме Сен-Дени молитвы за своего ученика: наконец-то Господь повернулся лицом к неразумному своему чаду.
        На фоне светлой полосы, в которую вступала Франция, печальное известие, пришедшее со Святой земли, поначалу оказалось второстепенной важности. Говорили, что на Востоке появился новый предводитель мусульман - злой и опасный Зенги из рода Атабеков, эмир Алеппо и Мосула. О его ненависти к христианам по Святой земле уже давно ходили легенды. А что самое печальное, 24 декабря 1144 года этот Зенги занял графство Эдессу и безжалостно вырезал все христианское население.
        Но для Людовика Седьмого и его королевства это известие, дошедшее эхом, было пока что ложкой дегтя в бочке с медом.
        Часть вторая
        Манящая звезда Востока
        Глава первая
        Папская булла

1
        Город-крепость Витербо, окруженный мощными стенами и башнями, находился в предместьях Рима и слыл излюбленной резиденцией многих пап. Витербо поднимался в живописнейшем месте - под ясным и теплым небом Италии в долине Арниона, среди лугов, оливковых рощ и минеральных источников, у подножия древнего потухшего вулкана Монте-Чино.
        Тут папы скрывались от мятежей или войн. Именно так поступил и Евгений Третий, сбежав от греха подальше из неспокойного Рима.
        Сюда в ноябре 1145 года, лишь через год после взятия Эдессы, приехали послы от двух христианских государей Святой земли - от короля Иерусалима Фулька Анжуйского и князя Раймунда Антиохийского, любимого дяди королевы Алиеноры.
        Послы в подробностях рассказали о бедствиях, обрушившихся на Святую землю. Осада Эдессы продолжалась 28 дней, затем войска Зенги ворвались в город, и началась резня. Она шла с утра до трех часов дня. Воины полководца, прозванного Кровавым, устраивали охоту за людьми - они резали защитников крепости, как животных. Погибали все - епископы и монахи в первую очередь, потому что Зенги первый из мусульманских правителей объявил священную войну, джихад, всему христианскому миру. Воины Зенги оставили только часть молодых женщин, что были особенно хороши собой. А вечером они устроили пир, который превратился в оргию. В эту ночь священные сосуды из храмов Эдессы послужили для испражнений ненасытных воинов Зенги. Уцелевших женщин после страшной ночи утром распродали на главной площади города.
        Евгений Третий, ученик Бернара Клервоского, со скорбью выслушал трагическую весть. Тем более Зенги продолжал свирепствовать, и трем небольшим христианским государствам - Иерусалиму, Триполи и Антиохии, оторванным от религиозной митрополии, было не под силу справиться с ним.
        -  Мы просим вас, ваше святейшество,  - смиренно проговорил епископ Джабалы, возглавлявший посольство,  - принять все меры к тому, чтобы победоносная храбрость франков защитила восточные владения графов и виконтов от новых напастей!
        Под смиренными взглядами послов из Палестины понтифик, в тяжелой золотой митре, опираясь на золоченый в каменьях посох, встал со своего трона.
        -  Христианский мир не оставит без защиты своих верных детей,  - уверенно сказал он.  - Поезжайте к вашим государям и сообщите о моей воле. Да пребудет с вами Господь!
        Трагедия в Эдессе подвинула понтифика на самый решительный шаг. Пятьдесят лет назад папа Урбан Второй призвал христианское сообщество освободить Гроб Господень. Он же, Евгений Третий, закрепит волю церкви буллой - документом, который заставит каждого христианина, способного держать в руке меч, идти в Иерусалим.
        Послы отбыли, и папа сел за работу. Но еще раньше у него созрел воистину гениальный план. Ему нужно было найти двух людей для святого дела. Того, кто устремился бы по дорогам Европы, проповедуя крестовый поход; и другого, кто объединил и возглавил бы могучее войско. Первый должен обладать великой духовной властью, второй - не менее значимой властью светской. Папа не сомневался: Бернар Клервоский с радостью выполнит Божью волю и свое предназначение проповедника. Но кто будет вторым и возглавит князей светских?
        Ответ пришел быстрее, чем думал Евгений Третий.
        Шкодливый мальчишка Людовик возмужал и встал на путь истинный: как и до женитьбы, он стал ревностным поборником веры Христовой. Настоятель Клерво отец Бернар писал в Рим, что Людовик Французский чувствует за собой вину за сожженный город Витри и другие проступки и от всей души хочет искупить ее. К тому же Людовик стал отцом и справедливо видит в этом милость и расположение к нему Господа. «Он чувствует себя должником?  - думал папа.  - Прекрасно. Это значит, что сердце молодого короля готово к подвигу».
        1 декабря 1145 года понтифик подписал первую в истории буллу, в которой не призывал, а повелевал идти войной на свирепый мусульманский мир. Тотчас исторический документ был размножен, и папские легаты отплыли на юг Франции, откуда далее поспешили в Париж и Клерво.

2
        В предместьях Парижа двор французского короля охотился на оленей. Копыта быстрых коней вырывали мокрый снег вместе с жухлыми листьями и землей, трубили рога охотников. Весело заливались лаем псы, рыская по округе. Алиенора, прирожденная охотница, в меховой шапке и горностаевой шубке, стянутой на талии широким ремнем, с кинжалом у пояса, как всегда, была первой из первых. Она била из лука похлеще иных стрелков-мужчин! Одного из оленей, крупного самца, она подстрелила сама и, как всегда,  - одной-единственной стрелой!
        На нее смотрели с восхищением. А иные, и таких было большинство,  - с явным обожанием…
        К полудню король и королева разделились. Попросту разлетелись, потерялись во время погони. И теперь по голым лесам округи то и дело непрерывно разносилось эхо охотничьих рогов. Одни стреляли в небо зовущими медными голосами очень далеко, другие - совсем рядом. Алиенора с отрядом своих придворных ждала клича егерей, что должны были подсказать, где же новая добыча, когда к королеве подлетел паж.
        -  Ваше величество!  - осаживая коня, выкрикнул он.  - Вас разыскивают послы из Святой земли!
        -  Что?  - обернулась молодая женщина, раскрасневшаяся, румяная. Она то и дело выдувала ртом тонкие струйки пара. Крепко держа уздечку, королева нахмурилась.  - Говори же толком!
        -  Послы из Святой земли - от князя Раймунда Антиохийского!  - торопливо пояснил паж.
        У лошади Алиеноры бесилось десятка полтора борзых, то и дело рисковавших залететь под копыта. Они так и рвались броситься в бой - только покажи направление! Но она уже забыла о них - забыла обо всей охоте.
        -  Да где же они?  - конь закрутился под королевой.  - Где?!
        -  Там, за лесом! Я пообещал найти вас - и тотчас обратно!
        -  К ним!  - выкрикнула Алиенора.  - Быстро!
        Она пришпорила коня и вместе с пажем понеслась по перелеску. За ней последовало с десяток рыцарей и оруженосцев свиты - все как один в ярких охотничьих костюмах, в подбитых мехом плащах и теплых беретах.
        Уже издалека она увидела трех всадников, что оглядывали окрестности, и еще сильнее ударила шпорами по конским бокам - ветром ее скакун долетел до гонцов.
        -  Что с Раймундом?!  - выкрикнула она.  - Что с ним?!
        Дурные вести со Святой земли уже давно держали в напряжении европейцев - Кровавым Зенги покорена Эдесса. Под ударом Антиохия. Все спрашивали друг друга: что же дальше? Помилует Господь христиан Палестины, накажет неверных или позволит им истребить осевшее на Востоке воинство Христово?
        Гонцы поклонились:
        -  Доброго вам здоровья, ваше величество!
        -  Да говорите же! Он… жив?
        Только тут они поняли, что напугали королеву Франции. А ее уже окружали рыцари свиты.
        -  Слава богу, конечно, жив!  - спохватился предводитель отряда.  - Князь жив, ваше величество, и шлет вам поклон!
        От сердца Алиеноры отлегло. А предводитель уже доставал из кожаной сумки запечатанный сургучом свиток и протягивал его королеве. Она сорвала печать и тут же развернула послание.
        «Милая Алиенора!  - чувствуя, как сердце ее рвется наружу, прочитала она.  - Когда ты получишь это письмо, посольство из Святой земли уже прибудет в Рим и понтифик прочтет нашу смиренную просьбу о помощи. Гроб Господень в опасности - и это не пустые слова! Кровожадным Зенги разрушена Эдесса, захвачена часть земель княжества Антиохийского. Если падет Антиохия, под ударом окажутся Триполи и сам Иерусалим. Но даже если понтифик не сумеет поднять весь христианский мир, прошу тебя: собери войско и направь его в Святую землю. Прошу тебя во имя Господа, наших близких, которых уже нет с нами, нашей общей крови.
        Я помню ту ночь в Бордо - я не забыл ничего…
        Твой любящий дядюшка. Раймунд, князь Антиохии».
        Алиенора закрыла глаза. Воспоминания нахлынули разом - вот они несутся по ночной дороге. Ее безудержные слезы. Невыносимая горечь. И его глаза - в них отчаяние. Растерянный, он не знает, как ему поступить. Она - тем более. А затем цокот копыт на дороге. Поспевающая охрана.
        -  Ваше величество,  - отрезвил ее голос за спиной.
        Кто-то из вельмож. Она даже не осознала кто. Алиенора огляделась - и глаза ее сейчас показались многим странными. Затуманенными.
        -  Пошла!  - она дернула лошадь вперед. Жестко ударила ее шпорами.  - Пошла!
        И полетела вперед. Она оглянулась на стук копыт позади - как в ту ночь, в Бордо.
        -  Оставьте меня!  - выкрикнула она.  - Оставьте!
        Удары копыт смолкли за ее спиной. Отряд остановился: слово королевы - закон. В замешательстве все смотрели ей вслед - и люди свиты, и гонцы со Святой земли. Это же надо, какую бурю чувств вызвало в молодой королеве письмо ее дяди, князя Антиохии!

3
        А спустя еще две недели, в самом конце декабря, во дворце на острове Сите состоялось собрание. Королевский двор внимал булле понтифика, которую громко и с выражением читал римский легат.
        -  «Папа Евгений Третий, слуга слуг Божьих, премного любимому во Христе сыну моему Людовику Седьмому, славному королю франков, и другим верным слугам Божьим, возлюбленным принцам Галлии! Вам мое приветствие и апостольское благословение!»
        Людовик, щеки которого пылали, с трепетом слушал послание Евгения Третьего. А как же иначе? Еще недавно Рим презирал его, называл вероотступником, а теперь - такой поворот. Воистину это начало новой жизни!
        -  «Сколь много предшественники наши, Римские Понтифики, трудились ради освобождения восточной Церкви!  - продолжал папский легат.  - Будто бы в трубу небесную вострубил папа Урбан Второй, призывая на избавление Иерусалима сынов святой Римской церкви с разных концов земли. По гласу его сильнейшие воины Французского королевства, а также обитатели Италии, воспламененные жаром любви к Богу, собрали великое войско, которому суждено было пролить немало своей крови. С Божьей помощью они освободили от языческой мерзости Град, где Спаситель страдал за нас и где оставил Он Свой славный гроб в память нам о Своих Страстях, и освободили другие города! Те города благодатью Божьей и ревностью отцов ваших христиане сохраняют до сего дня. Но ныне за грехи наши случилось то, о чем не можем мы поведать без великого горя: град Эдесса был взят, и многие из замков христианских захвачены. Более того: архиепископ Эдессы вместе с клиром и многими прочими христианами был убит, а мощи святых выданы на попрание ногами неверных и уничтожены. Отныне великая опасность грозит Церкви Божьей и всему христианству!»
        А в это же время в Шампани, в кафедральном соборе Труа, лично читал папскую буллу Бернар Клервоский, и у каждого кровь стыла в жилах от его голоса.
        -  «Посему мы призываем вас именем Господа, просим и повелеваем, и ради отпущения грехов предписываем,  - читал он священный документ,  - пусть лучшие мужи и дворяне препояшутся и с отвагой приложат усилия, дабы противостоять легиону неверных, ликующих в этот час. Мы требуем защитить нашу Церковь на Востоке, освобожденную от их тиранства отцами вашими, безоглядно проливавшими свою кровь. Мы призываем вырвать из рук язычников тысячи пленных ваших братьев, дабы достоинство имени христианского во дни ваши возвысилось, и дабы доблесть, по всему миру славимая, осталась нетронутой и неколебимой!»
        Но папскую буллу читали не только в Париже и Шампани - строки ее разносились по всей Франции. В каждом городе, большом и малом, с церковных кафедр прелаты вербовали рыцарей будущего похода. «Мы постановляем, что жены и сыновья воинов-крестоносцев, а также их собственность и владения останутся под защитой христианской церкви!» - обещали они. Понтифик позаботился, чтобы, уходя в поход, крестоносцы оставляли позади себя надежный тыл.
        Папский легат в парижском дворце, на острове Сите, цепляя взглядом строки понтифика, хмурился.
        -  «Но предостерегаю,  - читал он далее наставления папы,  - кто сражается ради Господа, не должны облачать себя в дорогие одежды или окружать себя роскошью, брать гончих или соколов, или что-либо еще, предвещающее блуд…»
        -  А вот это мне уже не нравится,  - тихонько говорила Алиенора своей сестре Петронилле, что сейчас стояла за ее троном.
        И та, конечно же, хихикала, а Людовик метал взглядом грозу в сторону обеих сестер - этих ветреных южанок!
        -  «Пусть все, кто предпримет столь святой труд, всю ревность и усердие отдаст сражению с неверными»,  - заканчивал мысль папы римский прелат.
        И молодой король с горячностью кивал головой:
        -  Понтифик прав! Только забыв об искушениях этого мира, мы сможем победить! Только так!
        А его супруга едва заметно пожимала плечиками и кривила губки. Но главным для дворян были даже не папские льготы крестоносцам - главным было будущее приключение! Посмотреть полмира, участвовать в битвах, коснуться Гроба Господня. У всех молодых аристократов, слушавших папского легата, уже горели глаза. Путешествие - великое путешествие! Идти дорогами Готфрида Бульонского[6 - Готфрид Бульонский (около 1060 - 1100)  - герцог Нижней Лотарингии, вождь Первого крестового похода. Был выбран первым правителем учрежденного Римом Иерусалимского королевства с титулом «Защитник гроба Господня» (1099).], вот она - истинная награда! А то, что, получив удовольствие, можно было еще и сказочно разбогатеть, так разве это плохо?
        И при всем при этом понтифик даровал еще и великую благодать каждому воину Христову. Лучше Бернара Клервоского, завершавшего чтение буллы перед Тибо Шампанским и другими дворянами, никто бы этого не передал:
        -  «Во имя Бога всемогущего и святого Петра,  - громовым голосом читал он, извергая взглядом святое пламя,  - главы апостолов, властью, возложенной на нас Господом, мы даруем прощение и отпущение грехов всем, кто отправится в священное странствие и завершит его или же умрет во время оного. Каждый получит плод вечного воздаяния от Того, Кем все исчислены!»
        Папа римский Евгений Третий рассчитал все точно. И Бернар, и Людовик были горды выпавшей на их долю миссии. Настоятель аббатства Клерво всегда мечтал воспламенить в сердцах христиан священный огонь веры и раз и навсегда покорить мир язычников. Что до Людовика, то он просто был на седьмом небе от счастья. Всю юность он мечтал служить Богу, но сошел с прямой дороги и окунулся в черный лес, где ветви хлестали по его лицу и демоны рвали его плоть и душу на части! Но теперь Господь воистину обратил на него внимание и ждал от него подвига.
        Единственным человеком, кто попытался отговорить Людовика от крестового похода, был отец Сугерий.
        -  Ваше величество,  - сказал он королю с глазу на глаз,  - вы больше угодите Богу, если займетесь делами в своем государстве. Франция нуждается в вас куда больше, чем Восток. Заботясь о своих подданных, вы куда праведнее и значительнее искупите прошлые заблуждения.
        Но Людовик только вспыхнул:
        -  Я выполню волю понтифика! И мне странно, что вы, первый из Божьих слуг, противитесь этому!  - но король тут же смягчился.  - Вы, Сугерий, в мое отсутствие и займетесь делами в государстве.  - Его воодушевлению не было границ.  - У вас на любой труд во благо Франции набита рука!
        Но молодой король помнил и другое, как загорелись глаза Алиеноры, когда она услышала о грядущем великом путешествии! Ненадолго утихнув, его прошлая страсть к горячо любимой жене разгоралась с новой силой. Алиенора готова была всем сердцем поддержать мужа - и вместе с ним идти покорять Восток. Воистину сам Господь Бог объединял их сердца в этом стремлении!
        Глава вторая
        Крестоносцы

1
        31 марта 1146 года в Бургундии, в небольшом городке Везеле, на его холмах, состоялось историческое событие. На самой крупной возвышенности, под древним раскидистым дубом, были возведены подмостки и поставлен огромный шатер. Он был обращен к северному склону холма, где чуть подальше освещенные весенним солнцем ярко читались стены и крыши старинного аббатства Везлэ. Под гигантским шатром, то и дело хлопающим на ветру ярко-голубой холстиной, на помосте стояли два трона - король и королева Франции восседали на них. Людовик был одет в синий кафтан, расшитый серебром, и медвежью шубу. На плечах Алиеноры, в богатом пурпурном платье из парчи, густо подбитом мехами, была наброшена песцовая шубка. Королева то и дело топила носик в пушистом воротнике и грела руки в муфте. Венценосную чету окружали пышно одетые первые аристократы королевства. Пар шел изо ртов сиятельных особ. А впереди, с кафедры, перед десятками тысяч стянувшихся из разных городов дворян и горожан, тесно расположившихся на северном склоне, произносил свою пламенную речь Бернар Клервоский - в простой грубой рясе с капюшоном. Он не хотел
замечать богатых нарядов вельмож - это была их слабость, но он прощал ее им.
        Главное - зажечь их сердца!
        Вначале он наизусть прочитал папскую буллу, которая уже отскакивала от его зубов как «Отче Наш», а затем начал свою речь словами:
        -  Гроб Господа нашего Иисуса Христа в опасности!
        Он говорил долго, и все, затаив дыхание, слушали первого мыслителя и оратора своей эпохи. Только флаги баронов хлопали над головами жаждавших святого слова христиан. Для всех людей, собравшихся тут, монах из Клерво был совестью мира, его горячей кровью и страдающей плотью. Бернар говорил о том, что время пришло и Господь призывает всех своих чад выполнить Его волю - теперь или никогда!
        И вот уже первый крик полоснул тишину: «Крест! Святой отец, дайте мне крест!» Через минуту десятки голосов требовали: «Крест! Крест!»
        Но неожиданно голоса стали стихать. Взгляды тысяч людей были прикованы к королевским креслам. Крепко сжав руку жены, Людовик Седьмой Французский порывисто встал с трона и опустился на одно колено перед Бернаром Клервоским.
        -  Я беру крест!  - громко выкрикнул он.  - Я возглавлю этот поход, как повелел нам понтифик и Господь наш Иисус Христос!
        А за ним то же самое проделала и его прекрасная жена, подобрав платье и тоже встав на колено перед торжествующим монахом:
        -  Крест, ваше преподобие! Я вместе с мужем моим, королем Франции, беру крест!  - Ее горячности мог позавидовать любой полководец.  - Мы идем вместе выполнить волю Господа нашего!
        И Бернар вложил в руки супругов по красному кресту, а за ними и вельможам короля. Вот тогда холмы Везеле и загудели тысячами голосов: «Крест! Дайте нам крест! Мы тоже идем в Иерусалим! Крест!»
        И маленькие птахи от испуга рванули в небо из пустых крон деревьев, и вороны с отчаянными криками, бросив гнезда, закружили над холмами…
        Все было решено в считанные минуты. Цистерцианские монахи уже резали красные полотнища, приготовленные заранее, на кресты и раздавали их завербованному воинству, теснившемуся у подножия кафедры. А когда кресты закончились, но руки все еще тянулись к святому человеку, Бернар Клервоский снял с себя грубую рясу и, оставшись в одной рубахе, стал собственноручно рвать одежду на лоскуты, из которых его монахи тут же сшивали кресты.
        Этот мартовский день закончился полным триумфом для всех трех лидеров Европы - короля Франции, папы римского Евгения Третьего и громовержца-монаха Бернара Клервоского.
        Но этот триумф был только началом. В маленьком бургундском городке Везеле только ярко загорелся святой огонь. Теперь его нужно было пронести по всей Франции, достичь с ним Британии, преодолев Альпы, бросить искры в Италию и рассыпать их по воинственным землям Германии.
        Весь 1146 год аббат Клерво и его ученики без устали проповедовали крест, по-хозяйски входили в города и призывали франков, как писал им папа римский в булле: «Препоясаться и с отвагой приложить усилия, дабы противостоять легиону неверных, ликующих в этот час».
        Юг Франции для агитационной работы Бернар Клервоский милостиво отдал королеве Алиеноре. Что тут скрывать, ее порыв на холмах Везеле вызвал в нем восторг. Монах сообразил, что в Аквитании и других соседних ей землях, где молитве предпочитали богомерзкие песни бездельников-трубадуров, Алиенора справится не хуже него, а то и лучше. И как хозяйка этих земель, тем более искренне воодушевленная будущим походом, королева Франции соберет великое войско.
        Оставив Людовика готовиться к войне, Алиенора взяла сестру Петрониллу и с отрядом рыцарей выехала в Бордо. Уж здесь она сможет собрать аквитанцев на помощь общему их любимцу - Раймунду Пуатьерскому, князю Антиохийскому! К тому же ей хотелось похвастаться перед земляками дочерью - годовалой Марией, названной в честь Богоматери.
        Пиры и приемы во дворце Омбриер следовали один за другим. Как она соскучилась по легкой куртуазной беседе с милыми ее сердцу людьми! Тут, под южным небом Аквитании, вдыхая ее ветра, плывущие с океана, она вновь чувствовала себя озорной девочкой - принцессой, которая привыкла купаться в нежной привязанности и любви своих подданных.
        Но Алиенора не забывала о цели своей поездки ни на минуту. Ей хотелось показать мужу, что она стоит многого, и не одни лишь пустые капризы суть ее натуры; а также доказать понтифику Евгению Третьему и отцу Бернару, что и южанка способна быть истинной слугой церкви.
        Она говорила красавчику Жоффруа де Ранкону, изумленному тем, как расцвела его госпожа: «Вы мне понадобитесь, когда мы будем гнать по пескам Палестины злых сарацин». Сердце ее друга детства все еще полнилось горечью неутоленной любви. Гуго де Лузиньяну она доверительно сообщала: «Ваш меч всегда будет для меня подмогой». И откровенничала с Сельдебрейлем: «Без вас на Святой земле мне окажется неуютно». Одним словом, аквитанцы и пуатевинцы вооружались - каждому хотелось драться бок о бок со своей королевой и, если надо, отдать за нее жизнь.
        Маркабрюн не отходил от королевы ни на шаг и находил музыку к любому ее настроению. Он даже упрашивал взять его с собой в поход, обещал, что упадет в ноги королю, но в ответ Алиенора со смехом заметила:
        -  Я бы рада, милый Маркабрюн, но мой муж хоть и не любит трубадуров, но человек образованный и умный. Читать и слушать умеет. Если до него дойдет ваше колкое сочинение, что тогда мне прикажете с вами делать?
        -  Какое из моих сочинений?  - нахмурившись, спросил поэт и певец.
        Алиенора лукаво улыбнулась:
        -  «О, злое, жестокое древо, что так ненавидит весну, ты юную милую деву, не зная стыда и пределов, томишь в своем душном плену!»
        Щеки Маркабрюна запылали, он опустил глаза.
        -  Ах, это…
        -  Да, Маркабрюн, это. Могу поспорить, что вы написали свою канцону, когда уносили ноги из Парижа, дрожа от досады и гнева. Если хотя бы вы не упомянули, что это древо - Франция, а юная и милая дева живет в Пуатье…
        Трубадур горько усмехнулся:
        -  Кто же вам напел эти строки?  - он упрямо взглянул на нее.  - Кто посмел?
        -  Так, сорока на ухо нашептала.
        Королева переглянулась с Петрониллой. Это через свою младшую сестренку, невзлюбившую короля за то, что он отступился от их союза с графом Вермандуа, Алиенора получила весточку из родного дома.
        -  Написанного пером, Маркабрюн, топором не вырубишь,  - вынесла приговор его стремлениям королева.  - Поэтому лучше оставайтесь в Бордо, куда до вас не дотянется рука моего грозного мужа. Голова целее будет!
        Пока Алиенора соблазняла аквитанскую знать принять участие в новом крестовом походе, Бернар Клервоский добрался до Германии. В это самое время там свирепствовал некий монах Рудольф, занимая умы жителей княжеств, тянувшихся вдоль берегов Рейна, одной навязчивой идеей. Монах проповедовал массовое избиение евреев и, надо сказать, находил живой отклик в сердцах германцев. Трепетавшим от страха евреям надо было молиться своему Богу за то, что Он послал им христианского проповедника. Понадобился весь авторитет аббата Клерво, включая его красноречие, чтобы отвлечь воинственных жителей Рейна от грядущих погромов.
        -  Король направляется в Шпейер,  - в одном из немецких аббатств, во время ночлега, сказал Бернар своим ученикам и спутникам,  - значит, и нам туда дорога. Да благословит нас Господь.
        Пятидесятилетний Конрад Третий и впрямь направлялся в Шпейер - он созвал большой сейм, где хотел обсудить со своими баронами частные вопросы Священной Римской империи.
        И тут как из-под земли возник Бернар Клервоский. Разумеется, великого человека немедленно позвали провести службу в кафедральном соборе Шпейера. Ради такого дела в этот день в соборе присутствовали король Конрад и его многочисленные вассалы. Неожиданно размеренная речь Бернара Клервоского оборвалась - он прервал службу и со всем пламенем, которое было в его сердце, заговорил о грядущем крестовом походе. Такого поступка от аббата Клерво не ожидал никто - да и никто не посмел бы позволить себе подобное. Он заговорил о Страшном суде, о том, что с каждого германского барона, включая самого короля, в день оный Господь спросит, где он был, когда французы шли в Святую землю на защиту христиан от злых сарацин.
        Но еще большая неожиданность поджидала свидетелей этой сцены - у короля Конрада задрожал подбородок, и по его лицу потекли слезы.
        -  Я беру крест!  - выкрикнул он, и голос его еще долго гулял под сводами храма.  - Мой меч принадлежит Господу! Я иду с вами, святой отец!
        Примеру короля немедленно последовали все его вассалы. Бернар решил закрепить успех и прошел по другим городам Германии. Воистину он нес с собой факел, которым стоило коснуться любой территории, и там тотчас вспыхивал пожар. Несколько раз, разбрасывая его учеников и стражу, с Бернара срывали одежду, чтобы сохранить хотя бы лоскуток с плеч святого человека. К чести Бернара надо сказать, что он стойко выдерживал подобную популярность.
        Во Францию Бернар Клервоский вернулся абсолютным победителем. Мечта его юности - поднять весь христианский мир против неверных - сбывалась…

2
        Но прошел без малого еще один год после проповеди на холмах Везеле, пока наконец крестовый поход не стал реальностью…
        16 февраля 1147 года в городе Этампе по зову короля Людовика Седьмого собрались первые бароны Франции - будущие соратники своего сюзерена. Добрая весточка со Святой земли лишний раз сулила им удачу - Кровавый Зенги, палач Эдессы, пал от руки убийц, и его место занял Нуреддин, старший сын Зенги.
        Баронам необходимо было выбрать маршрут, по которому крестовому воинству предстояло добраться до Святой земли. Варианта было два - идти морем или сушей. Первый предполагал сесть на корабли на юге Франции и отбыть к месту назначения. Но загвоздка состояла в том, что флотилии пока еще не было. Второй путь выходил длиннее. Надо было идти дорогой Готфрида Бульонского - через Венгрию и Болгарию в Византию. И уже там просить императора об услуге - переправить крестоносцев через Босфор в Малую Азию.
        Еще до собрания в Этампе король Франции отправил послов к разным европейским государям, которым так или иначе предстояло столкнуться с крестоносцами. Получили письма и главные адресаты: император Византии Мануил Комнин и король Сицилии - норманн Рожер Второй. Эти двое ненавидели друг друга и уже давно воевали между собой. И византийцы, и сицилийцы слыли хитрецами. Короли франков никогда не доверяли грекам, не верили и норманнам, еще полтора века назад беспощадными набегами наводившим ужас на всю Европу.
        Тем не менее, распря Константинополя и Сицилии сыграла на руку крестоносцам. Каждый из владык не просто предлагал, но навязывал свои услуги. Выгода была налицо: у кого окажется такой грозный союзник, как Людовик Седьмой Французский, тому нечего опасаться своих врагов.
        Большинство баронов оказались на стороне Рожера. Во-первых, это был более легкий и короткий путь, а во-вторых, норманн являлся католиком. Но тут слово взяла Алиенора - и слово она взяла не в парадной зале дворца Сите, на Королевском совете, а в супружеской постели.
        -  Ах, милый,  - сказала прекрасная Алиенора,  - а мне сдается, что лучше нам идти через Константинополь.
        -  Но почему?  - спросил удивленный Людовик.
        Она пожала плечиками, с которых то и дело сползала шелковая рубашка.
        -  Видишь ли, император и король Рожер - враги. Сицилия не так сильна, чтобы в случае неприятностей помогать нам. Но, связавшись с Рожером, мы оставим у себя в тылу могущественного врага - Византию. А стоит ли это делать? И не лучше ли, чуть задержавшись в пути, приобрести сильного союзника?
        Зерно истины в словах королевы было. Тем более что император Византии умело манипулировал эмирами и султанами Святой земли - несмотря на молодость, Мануил Комнин слыл мудрейшим политиком своего времени. На таких императорах и держался Константинополь - иначе бы не прожить великой державе столько веков! Но суть истины крылась в другом. Алиеноре очень хотелось увидеть своего родного дядюшку Раймунда, как все говорили, копию покойного Гильома Десятого. Он был всего лишь на восемь лет старше Алиеноры. О его бурной жизни, полной авантюр, ходили легенды. Чего только стоило его восхождение на трон Антиохии - такая история ни одному сочинителю в голову не придет! А ведь когда-то, в Бордо и Пуатье, они вместе играли в благородных крестоносцев и злых сарацин. И это он, Раймунд, первый, кто учил ее драться на деревянных мечах и стрелять из лука. Воспользовавшись услугами норманна Рожера Второго Сицилийского, шанс встретиться с дорогим дядей заметно сокращался - на то была веская причина.
        Алиенора вздохнула:
        -  И потом…
        -  Да, моя королева?
        -  Князь Антиохии - подданный Византии. Эдессы пока нет - она у проклятого Зенги. Антиохия - одно из трех государств, которое мы собираемся защищать. Связавшись с Рожером, мы станем и неприятелями Антиохии. Так благородно ли это? Я уже совсем не говорю о выгоде - Рожер вряд ли сможет помочь нам продовольствием на Святой земле.
        Людовик задумался. Неожиданно лицо его просветлело.
        -  Ты - умница,  - обнимая красавицу-жену, закивал он.  - Почему мне первому не пришла эта мысль? Странно!
        Совет длился с 16 по 18 февраля. В эти дни послам Рожера Второго Сицилийского был дан от ворот поворот. Они уезжали не просто раздосадованными, но обиженными до глубины души.
        Светловолосый норманн с грубым шрамом на левой щеке, старший среди послов, почтительно остановил аббата Сугерия, когда тот выходил из дворца. Гости были наслышаны о влиянии аббата Сен-Дени на французского короля. Норманн запахнул подбитый мехом плащ, перехваченный золотой пряжкой на правом плече.
        -  Вашему государю, да хранит его Господь, еще предстоит узнать, что стоит лживое слово греков,  - сказал представитель дипломатической миссии отцу Сугерию.  - Греки мягко стелют, да спать жестко. Придет время, и Людовик Седьмой вспомнит о благородном короле Рожере Втором!
        Но Сугерий только пожал плечами и вздохнул: ему что император Византии, что король Сицилии был один черт. Меньше всего аббату Сен-Дени хотелось видеть своего наставника-венценосца игрушкой в руках государей чужеземных стран, которые умело пользовались набожностью единоверцев, чтобы решать свои политические задачи.
        Что до велеречивых греческих послов, то они повезли в Константинополь добрую весть - король Франции встал на сторону Византии.

3
        Вихрь приготовлений к великому путешествию закружил и увлек Алиенору с головой. Воистину, это занятие оказалось ей по душе. Она была женщиной - красивой и сказочно богатой, да к тому же еще королевой - и потому хотела обустроить свою жизнь именно так, как полагается ее красоте и статусу. Крестовый поход, который она называла исключительно «путешествием», мог продлиться год и более. А значит, ее гардероб должен был сгодиться на все случаи жизни. Легкие шелковые платья - для лета, шубы и меха - на случай холодов. Воздушные покрывала должны уберечь от загара, десяткам пар обуви предстоит сохранить ножки королевы в любое время года.
        И вот уже тащили слуги из углов дворца тяжеленные кованые сундуки, и камеристки паковали громоздкий гардероб, которого бы хватило на целую армию амазонок, а главный конюший и его помощники подсчитывали, сколько подвод понадобится для драгоценных тряпок королевы.
        Алиенора была великолепной наездницей, может быть, лучшей в своем огромном королевстве, и жизни себе не представляла без седла.
        -  Я не Петр Пустынник[7 - Петр Амьенский по прозвищу Пустынник (1050 - 1115)  - вдохновенный оратор и экзальтированный фанатик, проповедник печально закончившегося «Похода бедноты», предшествовавшего Первому крестовому походу; как нищенствующий монах, одевался в рубище и странствовал на осле. Именно так он и въехал в ворота Константинополя в 1096 году, чтобы предстать перед басилевсом Алексеем Комниным.] и не хочу предстать перед императором Византии на осле,  - говорила она все тому же королевскому конюшему.  - И не святой отец Сугерий, чтобы странствовать в деревянной клетушке на скрипучих колесах, глядя, точно арестант, в окошко. У меня будет своя конюшня, я хочу рысаков гнедых и белых, по десятку. И хочу, чтобы попоны у лошадей были богатыми, как и положено государыни, сменных седел побольше, и чтобы сбруя была золоченой!
        -  Да, ваше величество,  - говорил первый конюший Франции.
        Весна вступала в свои права - светлела вода в Сене, все больше лазури разливалось по небу над мрачноватыми башнями и крышами Парижа. И солнце золотом расцвечивало реку, взявшую в кольцо остров Сите и дворец короля.
        -  Ах, походная жизнь,  - со вздохом делилась Алиенора с Петрониллой,  - каждый божий день в дороге, мне придется завтракать, обедать и ужинать, как и во дворце. Но я привыкла, чтобы посуды было много. Я не монашенка из Фонтевро и не могу есть из одной лишь тарелки! А если мне захочется устроить пир? Даже самый небольшой. Только подумай! Сколько же посуды мне теперь нужно вести с собой!
        И вот уже сенешаль королевского двора отдавал распоряжение за распоряжением:
        -  Кубков золотых и серебряных для ее величества королевы Франции - по тридцать штук, серебряных блюд - полсотни, соусниц серебряных - полтора десятка, тарелок из того же серебра - полторы сотни…
        В год свадьбы Людовика и Алиеноры в Париже было образовано командорство тамплиеров[8 - Тамплиеры, духовно-рыцарский орден, занимался охраной паломников на территории Святой земли. Официальное название: орден Бедных рыцарей Христа. Король Иерусалима отдал им часть дворца храма Соломона. Французское слово le temple - означает «храм». Отсюда в просторечии и название «тамплиеры», в русской транскрипции - «храмовники». Давали обет безбрачия. По уставу Бернара Клервоского не стригли бороды и жили в вызывающей бедности. Что им не помешало благодаря огромным пожертвованиям королей и баронов Европы сделать свой орден мощнейшей и богатейшей общеевропейской организацией.]. Их услугами пользовался еще Людовик Шестой Толстый. Памятуя о расположении к ним отца, Людовик отдал тамплиерам целый квартал в столице. Эврара де Бара, великого сенешаля ордена, король назначил своим военным советником. Как-никак, а в будущем походе тамплиеры должны были стать одной из опор христианского войска. Приезжая во дворец на остров Сите, Эврар де Бар уже давно с подозрением косился на прирастающий обоз, пухнущий как на дрожжах.
Бородатый храмовник, рыцарь-монах, он и так относился скептически к женщинам, а в лице королевы безрассудный род их становился великой опасностью для мужчин, идущих исполнять священный обет.
        -  Ваше величество, чем меньше обоз, тем скорее мы доберемся до Святой земли!  - однажды заметил сенешаль ордена королю, когда они остались наедине в дворцовой оружейной, где Людовик любовно осматривал мечи для своей экипировки.
        -  Разумеется, де Бар,  - откликнулся ничего не замечающий государь, укладывая на ладонь очередной клинок и прицельно меря взглядом его прямую линию,  - вы же знаете, как я ценю ваши советы!
        Эврару де Бару оставалось только молчать и хмуриться. Напрямую выступить против чрезмерных «хлопот» королевы не решился бы даже он.
        Все знали: король влюблен, и его чувство слепо!
        Тамплиер косился на гигантский багаж королевы, а та, в свою очередь, сталкиваясь с мрачным храмовником, готова была прожечь язвительными взглядами дырки в его белом плаще с алым крестом. Люди, добровольно отказавшиеся от плотских увеселений, были ей непонятны и даже враждебны!
        -  И вот что,  - говорила она спальничему двора,  - не забудьте о пуховых перинах, одеялах, шелковых простынях и покрывалах. Помните, мало ни того, ни другого не бывает. И пусть будут поярче! Я не Бедный рыцарь Христа, слава богу, и не собираюсь спать на соломенном тюфяке, накрываясь серой дерюгой!
        -  Будет исполнено, ваше величество!  - отвечал первый Спальничий королевства и уходил отдавать распоряжения многочисленной прислуге.
        Приготовления шли полным ходом, когда Людовик, посвящавший дни фехтованию, обратил наконец-таки внимание на аппетиты супруги. Он и без того диву давался ее энтузиазму, но тут осмелился возразить.
        -  Вспомни, о чем говорил отец Бернар,  - пробормотал он, разглядывая, как прибывают и прибывают со всех закутков дворца Сите новые сундуки и тотчас наполняются добром.  - Ведь это ненужная и порочная роскошь…
        -  Скажите мне, ваше величество, кого вы видите перед собой?  - подбоченившись, спросила у него супруга.
        Оруженосцы, пажи и прислуга затаились при этих ее словах. Король оглядел своих подданных, так активно занятых его женой по хозяйству, и пробормотал:
        -  Королеву Франции, я так думаю.
        -  Ну, слава богу,  - облегченно вздохнула она.  - Ато я уже было подумала, что на мне ряса, на голове моей выстрижен круг, а в руках четки!
        Людовик вспыхнул:
        -  Отец Бернар - святой человек!
        -  Кто же в этом сомневается, ваше величество?  - недоуменно парировала Алиенора.  - Говорят, он спит на соломе, а питается одним хлебом и бобами. А как он одевается, вы и сами знаете не хуже меня. Только захотите ли вы спать со мной, если и я буду вести такой же образ жизни?
        Челядь, из приближенных к королю, тайком скалилась.
        -  Может быть, вы и дворец захватите с собой?  - меняя тон, уже с насмешкой решил обороняться Людовик.  - Заберите крышу в таком случае, снимите полы.
        Алиенора задумалась, неожиданно лицо ее просветлело.
        -  Господи, хорошо, что вы напомнили мне,  - ковры! Я же забыла про ковры из Бордо! Те самые, из моего приданого. Вы помните, мой государь. Их еще дед мой привозил из Персии. А то чем я буду выстилать полы своих шатров? Спасибо, ваше величество.  - И она, с нежностью коснувшись губами его уха, прошептала: - Вы так заботливы!
        Челядь давилась от смеха, но под быстрым и разгневанным взглядом короля лица их тотчас становились каменными - кому хочется получить затрещину?
        Так продолжалась неделя за неделей. И вот уже по королевству стали расползаться слухи: несравненная супруга Людовика Седьмого готовится к путешествию, точно собирается провести в нем остаток своей жизни. Но кто из жен владетельных сеньоров позволил бы себе отстать от Алиеноры Аквитанской? Любая герцогиня и графиня, тем более северянка, знала, как изысканна и утонченна королева Франции. Ее вкус и любовь ко всему яркому, сверкающему и дорогому были известны всем. На пиру, где все наряжались как павлины, она любую соперницу могла заткнуть за пояс! И вот уже первые дамы королевства поднажали на своих воинственных мужей. Уж если они, женщины, не желая отпускать мужчин в одиночку и последовав примеру королевы Франции, взяли крест, то и поедут с помпой. Сивилла Анжуйская, графиня де Блуа, графиня Фламандская, Флорина Бургундская, Фетида Тулузская и еще десятки знатных женщин выпросили, да нет - потребовали у сильной половины отдельную статью расходов на «путешествие». Их лозунгом было: если не превзойти Алиенору, так хотя бы не отстать от нее!
        Первые дни мая 1147 года Людовик и Алиенора провели в аббатстве Сен-Дени. В окружении рыцарей, готовых выступить в поход, они усердно молились в новом соборе, выстроенном Сугерием в годы опалы. Конечно, Людовик проявлял в молитве усердия больше, Алиенора меньше, но этому священному ритуалу необходимо было подчиниться беспрекословно. Их душам предстояло очиститься перед тем, как они выступят в поход. Ведь только с чистым сердцем можно было обнажить меч во имя Господа!
        Ради такого случая в парижское предместье пожаловали Бернар Клервоский и папа римский Евгений Третий.
        Людовик, которого ближайшие рыцари едва спасали от напиравшей толпы вояк, поклонился мощам святого Дионисия, покровителя Франции, а затем взял с алтаря орифламму - королевское знамя, штандарт краснозолотых цветов.
        -  Сын мой,  - выступив вперед, под сводами собора сказал ему понтифик, и все разом умолкли,  - вручаю тебе суму и посох паломника,  - и папа протянул Людовику бедную холщовую сумку и добротно сработанную палку с загогулиной для кисти руки.  - Пусть смирение и молитва будут главными твоими спутниками в этом походе, и тогда Святая земля встретит тебя и твоих братьев и сестер с распростертыми объятиями. Да пребудет с тобой и воинством христовым Господь!
        Понтифик был прав, вручая королю суму и посох. Ведь любой крестовый поход являлся в первую очередь паломничеством. А то, что пилигримы были вооружены до зубов, так это только для того, чтобы обезопасить себя на дорогах Европы и Азии.
        В этот знаменательный день аббатство Сен-Дени оказалось так переполнено народом, что королю и королеве пришлось покинуть святую обитель через дортуар монахов. Алиенора печально вздохнула, когда увидела соломенные топчаны и грубые покрывала братьев.
        Нет, эту жизнь она никогда не понимала…
        В день отъезда Сугерий, на которого возложили управление всей страной, поцеловал ученика в лоб и перекрестил.
        -  Да хранит вас Господь, мой возлюбленный государь,  - заплакав, сказал аббат.
        Едва сдерживая слезы, Людовик обнял наставника.
        -  Я вернусь с победой,  - сказал он.  - Жди меня.
        12 мая войско короля Франции Людовика Седьмого вышло из Парижа. Горожане диву давались, наблюдая за медленно ползущей гусеницей обоза. Сотни телег выплывали за ворота столицы, и не было им конца. Если бы никто не знал, что речь идет о крестовом походе, то можно было подумать, что король решил поменять столицу.
        Папа римский Евгений Третий, аббат Сугерий и Бернар Клервоский лично провожали войско. Неистовый Бернар хмурился, когда наблюдал за телегами с сундуками,  - ему уже рассказали о капризах королевы. Но, наконец, лишние тряпки не самое страшное. Что поразило настоятеля Клерво куда больше, так это сотни женщин, сопровождавших обоз. Если бы это были только прачки! Нет. Тут ехали в седлах разодетые наездницы-фрейлины королевы, на повозках сидели ее камеристки и служанки всех мастей. Верхом разъезжали и другие знатные дамы, которые тоже отправились в путешествие в привычном окружении своих помощниц. А еще целая армия менестрелей - они уже настроили свои виолы и круты, чтобы ублажать слух королевы и ее свиты. А потом появилась и сама Алиенора, разодетая в шелка и парчу, вырвалась на белом жеребце вперед, пришпорила коня и в сопровождении нескольких наездниц понеслась вперед - молодая, ослепительная…
        -  Блуд окутает войско христово своими сетями и захватит в плен,  - сказал Бернар пожилому Сугерию, немного сникшему от вида шумной и пестрой процессии.  - Грех поглотит их…
        Аббат Сен-Дени вздохнул:
        -  Что тут поделать, они молоды и жаждут приключений. Будем надеяться, что Господь убережет их от ошибок. Может быть, на время битв все эти женщины и музыканты осядут в Константинополе?  - Сугерий еще раз вздохнул.  - Может быть, им хватит ума не лезть в пекло и не вертеть хвостом перед носом отважных мужей в самое неподходящее время? Будем надеяться.
        Но по голосу его чувствовалось, что он мало верит своим словам. И все же, размышлял Бернар, потягивая носом теплый весенний воздух, главным было то, что он сдвинул с места этот камень. Он вдохнул в сердце христианских рыцарей желание покорить, а если можно, то и раздавить враждебный мусульманский мир.
        На прощание, по просьбе понтифика, с одной из телег он произнес перед христовым воинством напутственную речь. Как всегда, она была зажигательной и проникновенной.
        В конце он сказал:
        -  Язычникам можно было бы сохранять жизнь, если бы нашелся способ удержать их от немыслимой вражды и угнетения христиан. Нынче же, в дни великих потрясений, когда истинные верующие гонимы и побиваемы, нехристей стоит истреблять без сожаления. Не бойтесь обагрить свой меч в их крови - Господь простит и вознаградит вас!
        -  Сохранив эти слова в сердце, армия Людовика Седьмого, этот великий караван, двинулась под ярким весенним небом по юго-восточной парижской дороге. Сейчас со всех провинций королевства текли такие же гусеницы, полные добра. Это следовали к Рейну феодалы со своими женами, поделив поровну сундуки,  - в одних томились аккуратно сложенные оруженосцами рыцарские доспехи, мечи и кинжалы, щиты, в других - не менее опасное и прочное оружие: узорчатые шелка из Византии и Венеции, парча и муар, газ и атлас из Флоренции и Милана, серебряная посуда. А еще много золотых украшений и дорогих благоуханных бальзамов, чтобы обольщать и соблазнять воинственных и жаждавших славы мужчин.
        -  На восточной границе королевства все эти потоки разнаряженных людей пересеклись и вошли в одно течение. Запад вновь шел покорять Восток. Молодая, полувар-варская Европа, заточив мечи и настроив музыкальные инструменты, искала великое приключение. Всю страсть она вложила в этот порыв - найти для себя Землю обетованную, всю ненасытность души и ума отдала она походу, всю жестокость и всю нежность. Небольшой опыт и много простоты вели ее к великой авантюре. Сердце стремилось к неиспытанным ранее чувствам, разум - к новым знаниям. Тысячи красивых женщин и рыцарей под неумолкаемый звон тамбуринов двигались вперед - они хотели жить полно и не могли надышаться этой жизнью. Остаться дома значило бы упустить что-то главное. На карте мира было столько белых пятен! Да что там пятен! Весь этот мир был одним сплошным белым пятном, доселе неизведанным, державшимся то ли на слонах или на черепахах, то ли в ладонях Господа. Только зеленая весенняя Европа и была на этой карте, и вот она растекалась, одетая в сталь и парчу, чтобы как можно скорее заполнить собой весь этот мир.
        Часть третья
        Амазонка
        Глава первая
        Великий град Константинополь

1
        Страшные дороги на землях Венгрии, Болгарии и Византии открывались французским крестоносцам - сотни и сотни разлагающихся трупов солдат. Перерезанные глотки, раскроенные черепа. Сердце стыло у благородных дам, наблюдавших из шатров-кибиток кладбища по обочинам. Волки и вороны, как могли, уже поработали тут. Даже благовониями трудно было перебить смрад. Рыцари, многое повидавшие, и те кривились от этих картин.
        Перед франками были трупы германцев…
        Разноплеменным крестоносцам, идущим полвека назад в Святую землю под предводительством Готфрида Бульонского, хватило ума двигаться по разным дорогам - этим они избежали столкновений друг с другом и тотального опустошения чужих земель.
        Увы, предводители Второго крестового похода - Людовик Седьмой Французский и Конрад Третий Немецкий - об этом не подумали.
        Конрад, всполошенный Бернаром Клервоским, выступил со своим войском на месяц раньше Людовика. Известные своей грубостью, жестокостью и пьянством, головорезы из Швабии, Баварии, Саксонии, Франконии и других германских земель в открытую обирали венгров и болгар, то и дело вступали в стычки с войсками тех областей, где проходили, и, в конце концов, вызвали всеобщую ненависть. Венгры, болгары и византийцы стали охотиться за германскими крестоносцами-душегубами и безжалостно вырезали отбивающиеся от армии Конрада отряды.
        Дорого вставало Людовику бесчинство немцев - теперь и на французов смотрели, как на диких зверей! Местные жители требовали за фураж десятикратные цены, и король Франции то и дело посылал к Сугерию за деньгами. Великий сенешаль тамплиеров Эврар де Бар предложил Людовику занять денег у ордена, и король с благодарностью согласился.
        Совсем не прогулкой начиналось великое движение Европы на Восток. Но поговаривали, что император Мануил Комнин в долгу перед немцами не остался. Выпустил фальшивую золотую монету, которой византийцы расплачивались с немецкими крестоносцами, но не брали ее обратно. А также в муку, из которой изготавливался хлеб для германцев, примешивали известь, отчего многие из воинов Христа навсегда оставались на земле Византии - под придорожными крестами.
        Авангард сборной армии франков вышел из придунайских лесов 4 октября 1147 года. Пять долгих месяцев добиралось сюда стотысячное войско короля Франции! Слава богу, забияки-немцы уже переправились через Босфор и сейчас были на пути к Палестине.
        Устало потянулись французы к легендарному краю Европы. Но, что скрывать, вид Константинополя принес облегчение крестоносцам Людовика Седьмого.
        Королева соскучилась по морскому ветру, его было так много в Бордо и на побережье Атлантики, куда они часто выезжали верхом с ее отцом. И вот теперь соленый ветер, заставляя дышать глубоко и счастливо, пел свою знакомую песню. В конце последнего перехода она сменила костюм амазонки на королевский. Сидя бочком в глубоком женском седле, в голубом парчовом платье и меховой накидке, с золотыми нитями и яркими лентами в волосах, Алиенора с восторгом смотрела вперед - там на фоне синего пролива Босфор и гористого азиатского берега вырастал перед ней сказочный город, ослепительный мираж, грандиозное видение. Над далекой крепостной стеной золотом сверкали купола храмов и высились крыши дворцов. Широкая стрела залива Золотой Рог, сверкавшая на солнце, была заполнена сотнями кораблей. Алиенора думала, что нет ничего прекраснее ее бордоского дворца Омбриер, но теперь понимала, что ошибалась. И мир куда более многогранен, чем она предполагала!
        К французам выслали императорских послов - встречную процессию, пышную и пеструю. И вот уже византийцы, холенные и велеречивые, так непохожие на франков, указывали путь королевской чете к одним из семи ворот столицы мира.
        Конная процессия переехала по мосту через речку Ликус и взяла курс на Харисиевы ворота. Людовик сделал каменное лицо и никак не хотел оживать. Он дал себе слово ни под каким предлогом не выказывать удивления: он - король франков и не станет благоговеть перед императором! Алиенора даже прыснула, когда украдкой взглянула на его лицо, чем тотчас привлекла к себе внимание все подмечающих греков.
        -  Да тебя точно в ледяную реку окунули,  - держа золоченую уздечку, проговорила она мужу.
        -  Ты смеешься - это уже хорошо,  - только и сказал он.  - Вам, южанам, все нипочем!
        -  Что верно, то верно!  - с вызовом, но весело откликнулась королева.  - Мы такие!
        -  Окруженные пышной процессией, король и королева Франции на парадных скакунах торжественно въехали в город…
        -  Выросший над Босфором Константинополь представлял собой гигантскую треугольную крепость, в которой уместился бы десяток крупных европейских городов. Многоступенчатые крепостные стены, названные «стенами Феодосия», соединяли четыреста мощных башен Константинополя. Правая стена великой крепости выходила на Пропонтиду - Мраморное море, тупой угол упирался в Босфор, левая стена простиралась вдоль бухты Золотой Рог, основание треугольника пересекало сушу и было ограждено широким рвом с водой. Но сама крепость, в чем убедились король и королева франков, являлась всего лишь прочной гигантской шкатулкой, в которой, подобно золотым слиткам и россыпям алмазов, под открытым небом хранились великие сокровища - невиданные дворцы и храмы. И каждый был гимном богатству, могуществу и помпезной роскоши.
        -  Путешественники, прибывающие по суше с севера, как сейчас - крестоносцы, видели только верхушки константинопольских зданий. Город, весь как на ладони, открывался лишь мореплавателям - тем, кто подходил к столице на кораблях со стороны Пропонтиды. Берег Мраморного моря был пологим - в противоположность другому, обрывчатому, что нависал над заливом Золотой Рог. Именно с торговых и военных судов представала чужеземцам фантастическая картина: за укрепленными гаванями и высокими крепостными стенами Константинополя, точно алмазные самородки, гроздьями росли прилепленные друг к другу дворцы: Буколеон, Большой дворец, дворцы Халка и Магнавра, Дафны, Порфиры, наконец, Священный дворец. Все они были переплетены друг с другом террасами и галереями, и десятки внутренних двориков прятались внутри - там покойно шумели круглые многоступенчатые фонтаны и зеленели сады. Здесь семья басилевса, придворные и гости империи могли отдохнуть в знойный день и насладиться пением прирученных птиц. Лишь дворец Влахерны стоял особняком на северо-восточной стороне Константинополя.
        Тем не менее, центральным местом владыки мира была Золотая палата в Священном дворце. Именно сюда и должны были доставить византийские вельможи короля и королеву Франции - Людовика и Алиенору. Но прежде им предстояло торжественно проехать через весь город по улице Меса - мимо храмов, акведуков, богатых домов и, конечно, форумов, без которых не могли обойтись, всегда готовые почесать языки греки.

2
        По коридорам дворца Дафны, вплотную примыкавшего к Священному дворцу, торопливо шел круглый человек в богатой тунике и расшитом золотом таларе. Его сопровождали два воина. Двери открывались перед ним, как открываются незапертые окна под внезапным порывом ветра.
        И уже скоро он вошел в императорские покои и низко склонил голову.
        -  Говори, Нарцисс,  - промолвил темноволосый молодой мужчина, вытянувшийся вдоль греческой лежанки, на шелковом покрывале, среди подушек.
        Широкоплечий, с массивным торсом и узкой талией, он был сложен, как античный герой. Его приветливое лицо казалось озабоченным. Впрочем, он был занят. Стопы молодого мужчины массировала хорошенькая юная женщина в белом хитоне, ногти на пальцах правой руки обрабатывала пилкой другая юная женщина в такой же просторной скромной одежде.
        -  Варвары в городе, о величайший,  - с поклоном сказал царедворец.
        Служанки и бровью не повели - политические новости их не касались.
        -  Не скрою, мне будет интересно взглянуть на этого галла,  - словно, между прочим, заметил император Мануил Комнин.
        Басилевс со дня на день ожидал этого известия. Оно было подобно тому, как если бы сказали, что у стен Великого града стоит злой и голодный великан. Никто не мог подумать, что воодушевленные новым походом франки соберут стотысячное войско! Но еще хуже было подружить этого великана с норманном Рожером Вторым. Мануил выбрал меньшее из зол.
        -  Надеюсь, этот галл окажется лучше моего шурина Конрада. Тот показал себя истинным животным,  - император мечтательно улыбнулся.  - И особенно интересно будет посмотреть на жену Людовика - столько разговоров ходит о ее красоте!
        -  О, да, мой басилевс, наши послы говорили о ней не умолкая.
        Но мечтательность быстро слетела с лица молодого императора. Он нахмурился:
        -  Галльская саранча, конечно, уже набросилась на предместья Константинополя?
        -  Да, о величайший,  - печально вздохнул Нарцисс.  - Тотчас, как им был дан приказ расквартироваться.
        -  Господи Боже, за что нам такое наказание?  - он покачал головой.  - Не иначе как за грехи. Бедные мои подданные, да защитит их Господь и даст им терпения вынести этот ад!
        Немцы Конрада Третьего, которых не пустили в Константинополь, отличились своим варварским поведением - напиваясь каждый день до безобразия, они разграбили один из императорских дворцов за стенами столицы и сожгли ряд предместий. Греки других византийских городов, напуганные дикими ордами западных христиан, продавали крестоносцам пропитание, но как - они спускали его с крепостных стен в корзинах! Мануил Комнин постарался как можно скорее спровадить германцев за Босфор. Соединись орды Конрада с ордами Людовика, для Византии это могло бы оказаться смерти подобно. Но эта забота была не единственной, угнетавшей выдающегося правителя в эти дни. Рожер Второй Сицилийский тоже начал свой «крестовый поход» и напал на земли Византии, завоевывая средиземноморские острова, побережья и города. Более того, он заключил союз с магометанским Египтом. Мануилу Комнину ничего не оставалось, как искать поддержки у Иконийского султаната, который, в свою очередь, враждовал с единоверцами Египта. Таким образом, часть христианских держав, обязавшихся помогать Святой земле, уже в самом начале великого похода вступили в
сговор с лютыми врагами своей веры.
        -  Праздничный стол для наших гостей из Франции готов?  - спросил император у Нарцисса.
        -  Все готово, о величайший,  - поклонился царедворец.
        -  Надеюсь, галлы не будут напиваться до такой же степени, как эта подлая немчура?  - задал риторический вопрос император.  - Воистину племя скотов.  - Мануил, которым старательно занимались две девушки, с улыбкой взглянул на вельможу.  - Что думаешь, советник?
        Нарцисс ответил ему низким поклоном и улыбкой: мол, поживем - увидим, о басилевс!

3
        За день до того, когда великий император Византии Мануил Комнин держал беседу со своим вельможей, основное войско другого императора, Конрада Третьего Гогенштауфена, уже двенадцатые сутки продвигалось по горным тропам в сторону Иконии. Довести немецких крестоносцев взялись проводники-греки, которых германские рыцари наняли в Никее - первом крупном греческом городе на азиатском берегу.
        В Святую землю с берегов Босфора вели две основные дороги.
        Левая была короткой, но очень опасной. Кручи и горные дороги поджидали на ней путешественников, возможные засады. Вначале за две недели следовало добраться до Икония - на юге Малой Азии, а затем еще неделю идти в Антиохию.
        Правая дорога, ведущая вдоль побережья Средиземного моря, была куда более легкой. Единственная опасность таилась в половодьях. Но по этой дороге до Антиохии следовала идти два, а то и три месяца!
        Конраду Гогенштауфену хотелось поскорее добраться до Святой земли и заняться-таки богоугодным делом - бить турок. И потому он решил действовать следующим образом: с главными силами в пятьдесят тысяч Конрад отправился по левой дороге, а своего вассала маркграфа Одоакра Штирийского с двадцатью тысячами направил вдоль побережья Средиземного моря.
        И вот пятидесятитысячное войско Конрада шло уже двенадцать суток по горным тропам, под солнцем, днем изнемогая от жары, а ночью дрожа от холода. На ночлег они останавливались в ущельях или на небольших плато. А днем вновь балансировали на горной дороге, как канатоходцы, и не было видно конца и края этому испытанию.
        -  Куда эти черти ведут нас?  - спрашивали друг друга немецкие бароны.  - Где обещанный Иконий?
        Король, до времени терпеливо сносивший тяготы перехода, велел позвать к себе проводников. Облаченный в кольчугу, он сидел в седле боевого коня и смотрел вдаль, но там были только голые скалы, солнце и снег на вершинах. И даже призрака города не вставало перед глазами.
        -  Сколько нам еще идти, греки?  - через переводчика спросил он у двух никейцев.
        Опустив глаза, греки мялись. Еще в Никее проводники сказали, что большой поклажи брать не стоит и продовольствия будет достаточно на десять дней. Но срок уже прошел, и провиант закончился. Прокормить пятьдесят тысяч человек даже самым необходимым - хлебом и водой - не представлялось в этих условиях никакой возможности. Войско роптало, а бароны становились все более мрачными. Дорога с каждым часом превращалась в ловушку из скал.
        -  Говорите же и не злите меня,  - повторил император.
        -  Мы думали, что войско совершит переход быстрее,  - признались греки.  - Обоз - большая обуза. И потом, ваши воины идут в броне, это тоже замедляет путь.
        -  Мои воины идут в броне, потому что они солдаты на земле неверных и должны каждую минуту быть готовы к бою. Плохо, что вы, изнеженные греки, не подумали об этом раньше,  - Конрад едва сдерживал свой гнев.  - Так сколько же?
        Проводники переглянулись.
        -  Завтра мы увидим Иконию, о величайший император,  - с поклоном сказали они.
        -  Завтра?  - переспросил он.
        -  Да, император,  - еще ниже поклонились они.  - Но сегодня нужно пройти как можно больше.
        -  Мы так и поступим,  - хмуро сказал Конрад.
        Они шли долго и продолжали путь даже тогда, когда зашло солнце и ярко заблестела луна. Армия Конрада продвигалась по высеребренной лунным светом каменистой дороге до тех пор, пока чья-то лошадь не сорвалась со скалы. Только тогда был дан приказ: отбой. Крестоносцы спали плохо - их желудки ныли от голода, а ветер и холод пронизывали до костей. Это была не Венгрия и не Болгария, где они успели покуролесить еще летом! Рыцари дремали в кольчугах, укрывшись плащами. Хорошо, у кого были плащи, подбитые добротным мехом, и шубы. Но такая одежда спасала только самых богатых баронов. Те, кто был победнее, не брезговали укрыться и попонами лошадей. Сон для всех без исключения являлся сейчас единственным лекарством и защитой. Нужны были силы для последнего перехода. Тут же изнывали голодные боевые кони, мечтавшие в полудреме о зеленых летних лугах благословенной Европы.
        Смертью веяло от скал неприветливой Малой Азии…
        Сон Конрада Гогенштауфена, почивавшего в походном шатре, был неровным, хоть прислуга и тепло укрыла его одеялами. Ему снилось воронье - он стоял один на горной дороге, среди круч, а над его головой тучей кружились вороны. Черные птицы неистово кричали, оглушали его. Сердце цепенело от этих криков. И вот одна из черных птиц, сделав над ним круг, нацелилась и рванула вниз - от удара в плечо Конрада повело в сторону, он отчаянно взмахнул руками, а внизу уже открывалась бездна…
        Конрад проснулся оттого, что его трясли за плечо. Это был его оруженосец.
        -  Ваше величество, ваше величество,  - с отчаянием в голосе повторял он.  - Проснитесь!
        Конрад отбросил покрывала, сел.
        -  Что случилось?!  - Сон еще продолжал мучить его, воронье хлопало крыльями над головой. Но кошмар стремительно улетучивался.  - Говори…
        -  Плохие новости, ваше величество,  - вымолвил оруженосец.  - Катастрофа. Проводники ночью сбежали.
        Кажется, до короля не сразу дошел смысл этих слов. Он подскочил, откинув полог, вырвался наружу. У его палатки стояли облаченные в кольчуги бароны - их лица были заспаны и свирепы.
        -  Греки предали нас,  - выступив вперед, сказал один из баронов.  - Что будем делать, государь?
        Конрад Гогенштауфен огляделся - пятидесятитысячная армия, растянувшаяся по ущелью и небольшому плато, медленно просыпалась. Солнце едва забрезжило над горами, укрытыми снегом. Горы Малой Азии превратились для них в капкан. Не хватало только воронья над головой…

4
        Все, что она слышала об этом городе, не тянуло и на десятую часть открывавшейся перед ней картины! Широкая улица Меса текла и текла вперед, в глубь полуострова, а дворцы знати, цеха ремесленников, храмы и форумы, где ежедневно бурлила жизнь, все не кончались. А главные красоты были еще только впереди - там разливали золото окрест купола собора Святой Софии, о котором столько говорила молва, и крыши дворцов в сиянии полуденного солнца громоздились друг на друге.
        -  Понятно, почему наши деды с таким восторгом и завистью рассказывали о великом городе!  - язвительно усмехнулся Людовик.  - Городе-светоче!  - он убавил тон.  - Им хотелось дотянуться до его богатств! Трудно винить их за это!
        -  Да тише ты!  - улыбаясь, зашипела королева.  - Несносный! Это ты не знаешь греческого языка, а они уж наверняка знают язык франков!
        -  Конечно, ведь они все как один ученые мужи! И особенно эти, брюхатые, похожие на старых парижских блудниц!
        -  Несносный! Несносный!  - вновь зашипела Алиенора, пуская на мужа взгляды-стрелы, но никак не в силах согнать улыбку с цветущих губ.  - Правильно они говорят о французах - грубияны, да и только!
        -  Зато мы твердо умеем держать меч в руке!  - с гордостью ответил Людовик.
        -  Ах ты мой вояка,  - пробормотала она и тотчас закусила губу - ее так и распирало от смеха.
        На них поглядывали и греки, и свои - уж не поссорилась ли венценосная пара? Они проехали всего ничего, когда Людовик не выдержал и горделиво обернулся к жене, величаво державшейся в седле своего скакуна.
        -  А их Ликус и в подметки не годится Сене!  - одним порывом выдохнул он.  - Речка-гадючка, да и только!
        Алиенора не выдержала - она засмеялась звонко, горячо. Даже ее парадный белый жеребец, и тот повел ухом. Она просто заливалась этим ярким и открытым смехом. «Ах, галльская непосредственность!» - думали греки. «Слава богу!» - облегченно вздохнули свои: король и королева не бранились, а лишь дразнили друг друга.
        Людовик был слишком занят своей персоной - он не хотел ударить лицом в грязь, а вот Алиеноре сразу бросилось в глаза недоверие и враждебность, с которыми наблюдали за их процессией горожане Константинополя.
        Все это было эхом немецкого марша Конрада Третьего Гогенштауфена.
        Проезжая мимо Святой Софии, Людовик не удержался и долго, едва не свернув голову влево, провожал взглядом величественный собор, десятками золоченых куполов отражавший солнце.
        -  Как непохож он на наши церкви!  - искренне восхищенный, воскликнул король.  - Эти золотые купола…
        -  Да,  - заворожено и тихо проговорила Алиенора.  - Здесь все непохоже на наше…
        Но это было и впрямь так - разная архитектура, разный язык, разный уклад жизни. Да и более жесткими чертами лица отличался франко-галл от грека. В молодой нации чувствовалась бойцовская порода - с самого начала им предстояло самим, своими руками бороться за жизнь, не боясь обагрить меч кровью врага и не страшась погибнуть. Византийские греки уже много веков вершили судьбы других народов с помощью наемников - фракийцев, славян, половцев. А когда самому не стоит браться за оружие, а можно отдаться изучению наук и богословия, литературы и астрологии, то и черты становятся мягче, отблеск силы ума, а не звериной физической силы освещает твое лицо. Этого и не могли простить многочисленные западные народы просвещенной и оттого заносчивой Византии.
        Наконец, соцветье дворцов на фоне синих вод Пропонтиды и ясного неба предстал перед Людовиком и Алиенорой, они спешились и были проведены в Медные ворота Священного дворца. Сказать, что они не волновались, было бы ложью. Несмотря на знатную кровь и огромную власть, Алиенора трепетала. Какой насыщенной и полнокровной оказалась ее жизнь! Сколько она успела к неполным двадцати пяти годам! Ребенком вышла замуж, сумела взбаламутить всю Францию, навоеваться, едва не быть отлученной от церкви и, наконец, вместе с мужем возглавить крестовый поход ко Гробу Господню! А теперь еще и предстать во всей своей галльской красе перед очами самого богатого и влиятельного человека на земле! Людовик казался скованным, но от его скованности веяло агрессией молодого бойца.
        Они поднимались по лестнице. Все вокруг сверкало золотом - стены, устремлявшиеся к расписному потолку, ступени, по которым они поднимались и поднимались вверх. В мраморе колонн также сверкали золотые жилки. Обилие золота ослепляло и поражало воображение. А на площадках стояли сановники и вельможи в туниках и мантиях и, кланяясь, одаривали улыбками короля и королеву франков.
        -  Никому не улыбайся, кроме императора, и держи подбородок вверх!  - прошептал Людовик супруге.  - А не то эти зазнайки подумают, что мы заискиваем перед ними!
        -  Будет исполнено, ваше величество,  - придерживая на бедрах платье, едва заметно улыбнулась Алиенора.  - Мы им покажем, мой несравненный король!
        Король и королева гордо поднимались по той самой лестнице, ведущей в Золотую залу, по которой византийские вельможи и разношерстные гости империи шли, склонив голову и не смея взглянуть вперед. Но за Людовиком и его великолепной супругой была сила: семьдесят тысяч дворян - рыцарей и оруженосцев, не считая солдат попроще. Там, за воротами Константинополя, они жаждали как можно скорее вступить в битву.
        Надежный щит и гарантия, ничего не скажешь!
        Лестница закончилась, и Людовик и Алиенора ступили в малую залу. Перед ними оказались гигантские серебряные двери: на правой створке был изображен Спаситель, на левой - Богоматерь. И только когда они приблизились к этим дверям на десять шагов, те неожиданно открылись, и королевская чета увидела императора в тесном окружении двора. Далеко впереди, на возвышенности, в сиянии золота, он восседал на золотом троне, и два золотых льва, лежа у трона, сторожили хозяина…
        Комнины славились своим демократизмом и отменили наиболее помпезные и театральные церемониалы прошлых веков. А ведь когда-то эти золотые львы, шедевр греческой инженерной мысли, рычали при приближении к императору посла-чужеземца, а следом на золотом дереве позади трона запевали десятки золотых птиц! Чего только не выдумывали басилевсы, чтобы поразить воображение гостей Константинополя и наполнить восторженной молвой о себе весь обозримый мир!
        Мануил Комнин поражал воображение современников иными достоинствами. Двадцатидевятилетний император, воплощение мужественной красоты, обладал бычьей силой и любил кровопролитные битвы. Его магнетический взгляд приводил женщин в трепет - император слыл большим ловеласом! Получив самое лучшее образование, светское и духовное, он участвовал в богословских диспутах, занимался медициной и сам любил врачевать, а также страстно увлекался астрологией. Мануил был первым из басилевсов, кто тяготел к западным забавам. Он даже учредил проведение рыцарских турниров в Константинополе, но франко-германские потехи плохо приживались на греческой земле, где предпочитали во все века турниры словесные. Правление Мануила, как и правление всех Комнинов, обещало вознести древнюю Византию на тот уровень, который был у нее при первых императорах - от Константина Великого до Юстиниана.
        Людовик и Алиенора приближались к императору, который сидел в апсиде - подобной тем, какие бывают в храмах и где стоит алтарь. В золотом облачении и диадеме на высоком челе, держа руки на широких подлокотниках трона, он безмолвно взирал на королевскую чету. Изображение Спасителя возносилось за его троном, словно охраняя басилевса. И два льва, точно подражая хозяину, так же безмолвно смотрели на подходивших гостей сверкающими сапфирами глазами. В эти мгновения королева Франции поняла, каким должен быть владыка мира и наместник Бога на земле: именно таким - мужественным красавцем в ослепительном золотом сиянии!
        Но, когда они приблизились, Алиенора - трепеща, Людовик - став натянутой до предела струной, случилось то, чего совсем не ожидали король и королева франков. Император, сверкая всем своим великолепием, поднялся с трона, оказавшись исполином, и с улыбкой протянул гостям руки:
        -  Добро пожаловать в столицу мира Константинополь, благородные король и королева Франции, мои желанные гости и друзья!
        Королевская чета вздохнула свободно и с благодарностью - Мануил Комнин сразил обоих воистину божественной простотой. Да, именно так и мог встретить их наместник Господа на земле!
        …В этот самый час, когда император Византии простирал руки к своим гостям, войско Конрада Гогенштауфена оказалось похоже на ослепленного великана, у которого была гигантская сила, но не было зрения. Медленно и обреченно оно продвигалось вперед по горной дороге. До полудня Конрад и его бароны решали, как им поступить. Проводники удрали ночью, и догнать их не было никакой возможности.
        -  Они решили, что я прикончу их, если мы в указанное время на увидим Икония!  - сжимая кулаки, хрипло - повторял Конрад, не находя себе места.  - Но, клянусь Богом, я бы так и поступил!
        -  Никто не знал здешних мест. Армия не могла вернуться назад - провиант закончился, и еще двенадцать суток без еды вряд ли бы кто протянул. Оставаться на месте было просто бессмысленно. Пришлось идти вперед, надеясь на удачу. Наконец, они выловят здешних горцев и заставят их привести армию в Иконий.
        -  Император Священной Римской империи был похож на затравленного зверя. Никогда еще судьба не ставила его в такое глупое и опасное положение. Да что там - катастрофическое! Громада его войска, непобедимая на равнине, в этих ущельях, без провианта и воды, смотрелась жалко.
        -  Но насколько жалко, император пока еще не знал сам…
        -  Пронзительное улюлюканье громко и яростно взорвало тишину и эхом заносилось по скалам. А затем тысячи голосов слились в один воинственный вопль. Опешив, рыцари смотрели вверх, но видели только скалы и небо. В последующие минуты Конрад сразу не поверил в то, что произошло, а потом понял разом: перед ними разверзся ад. Армия остановилась, дрогнула и попятилась, но отступать было некуда. Они оказались в каменном мешке - открытые и беззащитные, как новорожденные дети, едва увидевшие свет. Освещенные солнцем скалы потемнели от подступающих со всех сторон турок. И тысячи стрел смертоносным дождем полетели вниз - они разили плечи воинов, головы, ступни ног. Нельзя было поднять вверх лицо, чтобы не получить в него стрелу. Все, что могли сделать германские воины,  - это прятаться за своими длинными щитами и молиться или давиться проклятиями.
        -  Конрад, под которым бесился конь, что-то кричал воинам, призывал их подняться, но какой толк был в геройстве? Они не знали этих мест - их завели в ловушку. А хозяевам этой земли был ведом каждый уступ, каждая гористая и опасная тропинка. Сила рыцарского войска проявлялась на равнине, где можно было столкнуться с врагом лицом к лицу, но что мог сделать меч или копье против врага, который засел высоко над твоей головой и спокойно, вытягивая из колчана одну стрелу за другой, выбирает себе мишень? Арбалетчики еще пытались выбить отдельных турецких стрелков, но их скоро сразили мусульманские стрелы. «Вот оно - воронье! Вот оно!  - стучало в голове германского императора, пока он носился по ущелью среди своих рыцарей и солдат.  - Вот оно, его ночное проклятие!» А потом он задохнулся от боли - стрела пробила его кольчугу и вошла в плечо.
        -  Фридрих! Фридрих!  - хрипло закричал он, оглядываясь по сторонам.  - Выведи наших людей! Фридрих!..
        Следующая турецкая стрела поразила грудь германского короля. Имя племянника оборвалось на выдохе. Двадцатидвухлетний Фридрих Швабский[9 - Фридрих Швабский (1125 - 1190)  - в будущем император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса (Рыжебородый) из династии Штауфенов. Один из трех вождей уже Третьего крестового похода (1187 - 1189) наравне с королем Англии Ричардом Львиное Сердце, сыном Алиеноры Аквитанской и Генриха Второго Плантагенета, и королем Франции Филиппом Августом, сыном Людовика Седьмого и Констанции Кастильской.], исполинского роста, с огненно-рыжими волосами и бородой, метался тут же - среди погибающих соотечественников. Несмотря на шум, подобный разверзшемуся аду, он услышал своего дядю, одной рукой еще державшего уздечку, а другой вцепившегося в стрелу, торчавшую из его груди.
        -  Король ранен!  - закричал Фридрих.  - Король ранен!
        А следом королевского скакуна, старого боевого товарища Конрада Гогенштауфена, ужалили сразу несколько стрел. Конь встал в последний раз на дыбы и замертво рухнул наземь, придавив истекающего кровью, потерявшего сознание седока.
        Германской кровью в те часы обильно обагрились скалы, мертвые тела животных и людей все плотнее укрывали дно ущелья. И наконец, храбрые германцы дрогнули - не имея возможности отбиваться, получая стрелы в спину, они бросились кто куда по длинному, почти бесконечному ущелью в горах Дорилеи…

5
        Пир закатили вскоре по прибытии гостей. Во главе стола восседал Мануил Комнин в пурпурном кафтане и его супруга Берта Зульцбах, грубоватая лицом немка, в золотом платье. Женившись на кузине императора Конрада Третьего Гогенштауфена, Мануил Комнин скрепил союз Германии и Византии. По одеждам хозяев и гостей было заметно, что консерваторы-греки, как и столетия назад, тяготели к золоту и пурпуру, тогда как европейцы предпочитали багрянец, лазурь и входящие в моду изумрудные тона. Но и те и другие обильно расшивали свои одежды драгоценными камнями и золотыми пряжками. Людовика и Алиенору посадили напротив друг друга: короля Франции - рядом с императрицей, королеву - рядом с императором. Стемнело по-осеннему рано, но тысячи масляных светильников превратили ночь во дворце в день. Пол гигантской трапезной залы, где собралось около двух сотен гостей, покрывали лепестки роз. За высокими расписными ширмами играли музыканты. Яства одно за другим прибывали на стол. Тут был не Париж и даже не Бордо, где все вкусности - сладкие, соленые и перченые - подавались одновременно. В Константинополе для каждого кушанья
выделялось строго определенное время. Впервые французы отведали икры - черной и красной. Они даже не предполагали, что она может быть так вкусна! Что для «галлов», как их упрямо именовали греки, стало истинным открытием,  - так это прибор, которого не существовало на пиршественных столах Парижа и Лиона, Пуатье и Бордо. За столом французы обходились ложкой и ножом. А это был удивительно удобный серебряный предмет, именуемый «вилкой» - два зубца так легко подхватывали любое кушанье, будь то артишок, паштет или кусочек жареного мяса. Руки гостей тотчас привыкли к византийским вилкам и уже не хотели с ними расставаться!
        -  Вы мне подарите пару таких приборов?  - кокетливо спросила у императора Алиенора.
        Ее широкие рукава открывали удивительно изящные запястья, стянутые тончайшим шелком. Это было весьма чувственное зрелище для мужских глаз! На пальцах королевы сверкали перстни, синие и алые ленты и широкие золотые нити переплетались с косами. Чувственная и яркая, она вся переливалась и сама походила на бриллиант.
        -  Я вам подарю все, что вы захотите, очаровательная королева,  - не сводя с нее глаз, ответил Мануил.
        О, она заметила, с каким восхищением он смотрел на нее! Император, как о нем упрямо говорила молва, умел ценить истинную женскую красоту! Людовик чувствовал себя скованно за императорским столом: ему все время казалось, что он сейчас сделает что-нибудь не так, и лукавые греки, щедро расточавшие улыбки и комплименты, втайне будут смеяться над ним и его товарищами. А еще ему не нравилось, какими взглядами одаривает его жену император, и тем паче, как смотрит Алиенора на красавца Мануила Комнина.
        -  А вот попробуйте это кушанье,  - Мануил взглядом указал на одно из блюд, и тотчас на тарелке королевы оказались жареные ломтики мяса в белом соусе.
        Алиенора даже закрыла глаза от удовольствия, так вкусно это было. Королева смаковала яство долго и с упоением.
        -  Тает во рту! Что же это, если не секрет? Позвольте, я угадаю. Это запеченные соловьи из ваших очаровательных садиков с фонтанами?
        -  Это лягушки из императорских прудов - нежнейшее мясо!  - как ни в чем не бывало ответил Мануил, сам угощаясь тем же.
        Алиенора сделала большие глаза, перестала жевать, но все же нашла в себе силы проглотить изысканное яство.
        -  Я обязательно привезу этот рецепт во Францию, ваше императорское величество,  - не сразу проговорила она.  - Все французы будут вспоминать вас добрым словом!
        Ужин длился долго. И как приторно лилась льстивая речь греков - они то и дело высокопарно воспевали красоту французской королевы, что немало злило Людовика. Вся эта помпезность, насквозь пронизанная незнакомым ему этикетом, начинала действовать на нервы молодому королю франков. Особенно заливались толстопузые и луноликие вельможи с холодными глазами.
        -  Почему некоторые из ваших подданных так отличаются от других?  - осторожно спросила королева у императора.
        -  Кто именно?  - удивленно спросил Мануил Комнин.
        -  Вон те, пухлые…
        -  А, вот о чем вы!  - улыбнулся владыка Византии.  - Это мои несравненные евнухи. Да-да. Многие из них - мудрые политики и хорошие слуги. Взять хотя бы моего Нарцисса. А потом, их неопасно запускать на женскую половину! Ну, разве это не плюс?  - рассмеялся император.
        Алиенора даже покраснела. В Европе оскопленный мужчина спрятался бы за монастырскими стенами, а эти еще отвешивали ей комплименты! Нет, француженке непонятен был странный греческий уклад…
        Но вот уже пир шел на убыль, быстро угасал. Лень и усталость одолевали гостей императора - особенно уставших с дороги франков. Но неспокойно было на душе у королевы. Одной мысли испугалась Алиенора за трапезным столом. Ее бросило в жар, и она долго сидела в оцепенении. Еще в разгар пира Алиенора неожиданно представила себя рядом с Мануилом Комниным. Она отдалась этому видению всем сердцем, и ей стало страшно. Королева Франции всегда ощущала, а в последние годы особенно, что ей тесновато рядом с Людовиком, что он слишком бесцветен для нее. Точь-в-точь как немка Берта Зульцбах для императора. А вот рядом с красавцем Мануилом она бы воистину смотрелась владычицей мира! И в объятиях друг друга они были бы тоже равны…
        -  Тебя что-то смущает?  - спросил ее муж, когда они по примеру императора и его жены вставали из-за стола.
        Краска густо залила лицо Алиеноры, но в полумраке позднего вечера, при свете масляных лампад, осталась незаметной. Тем более что греческое вино давно и обильно зажгло румянец на щеках всех многочисленных гостей императора.
        Держа королеву за плечо, Людовик прижал жену к себе.
        -  Я люблю тебя.
        Она улыбнулась ему и тут же опустила глаза:
        -  И я люблю тебя, милый.
        В ближайшие дни королевская чета наслаждалась праздным времяпрепровождением. Но вначале они посетили Святую Софию - главный храм всего православного мира, истинный бриллиант Константинополя. Под куполом, откуда на чужеземцев взирал Творец всего сущего, под удивительные хоры Алиенора спросила у Мануила Комнина, чем отличаются их религии.
        Император улыбнулся непосредственности королевы:
        -  Главное отличие в том, что ваш римский понтифик считает себя наместником Бога на земле, а православные - императора Византии: то есть меня.
        Алиенора мечтательно вздохнула: этот великолепный красавец, надо сказать, давал серьезную фору старенькому папе, который то и дело скрывался по крепостям от своих римлян, не желающих мириться с претензиями церкви на светскую власть.
        Для Алиеноры устраивались охоты - леса императора кишели дичью, специально разводимой для забав. Сидя в императорской ложе, Людовик и Алиенора смотрели на колесницы, обгоняющие друг друга на ипподроме. Мануил Комнин даже устроил рыцарский турнир, на котором с переменным успехом бились франки и греки.
        А Людовик все мрачнел: пока блистательная светская жизнь константинопольского двора увлекала жадных до развлечений француженок в свой водоворот, великая армия объедала окрестности и конфликтовала с греческим населением по поводу непомерно вздутых цен. Назревал конфликт. Уже говорили о стычках между крестоносцами и жителями империи. Но три события неожиданно положили конец затянувшемуся празднику.
        Во-первых, один из кузенов Мануила стал слишком напористо добиваться расположения одной из фрейлин Алиеноры. За девушку заступился брат короля Роберт, граф Першский,  - вышла неприятная история. Во-вторых, на улице Меса, в ювелирных лавках, фламандский солдат спятил от вида обилия драгоценного металла и с криком: «Золото! Золото!» - бросился сгребать побрякушки и едва не прирезал мастера со всеми его подмастерьями. Людовик приказал повесить фламандца, но крестоносцы всем сердцем сочувствовали товарищу. Жадные греки, взвинтив цены на самое необходимое, давно опорожнили их кошельки. А в-третьих, королю Франции донесли, что есть все основания считать, будто императора Византии посещают эмиссары турков. Но только вот зачем, оставалось гадать. Спросить об этом Мануила Комнина в открытую Людовик, понятно, не мог. Но тем меньше ему хотелось пользоваться гостеприимством лукавого византийца.
        На следующий день Людовик дал приказ по армии готовиться к переправе через Босфор. Алиеноре пришлось смириться. Когда большая часть войска и паломников была доставлена на другой берег и сам король Франции уже готов был взойти на корабль, к Мануилу Комнину, провожавшему гостей, подошел евнух Нарцисс. Царедворец что-то быстро зашептал на ухо императору, и тот просиял.
        -  Ваше величество,  - сказал он Людовику,  - у нас радостные вести для вас и всего христианского мира. Как мне донесли, император Конрад одержал в Анатолии блестящую победу над турками. Враг потерял более двадцати тысяч только убитыми.
        -  Воистину - великая победа,  - искренне обрадовался Людовик.
        Он входил на корабль в добром расположении духа. Попутный ветер дул из Европы в Азию, ободряя французских крестоносцев. Что до новостей от германского императора, то они вселяли надежду в счастливое «путешествие».
        Поход обещал быть славным. Главное, не отстать от германцев! А то перебьют они всех турков, что тогда останется французам?
        «Может быть, я многое напридумал себе?  - размышлял король Франции, когда, обнимая за талию грустную Алиенору, так не желавшую расставаться с восточной сказкой, с отплывающего корабля махал рукой императору Византии. Тот стоял в окружении свиты, большую часть которой составляли вислопузые евнухи с холодными глазами, и улыбался «королю галлов».  - И на самом деле все расцвечено куда более ясными красками?»
        Глава вторая
        Испытания кровью

1
        Северный берег Азии встретил крестоносцев радушно. Едва переправившись через Босфор, армия двинулась на юг по дорогам Анатолии. Впереди была Никея. Но в тот самый день и час, когда армия Людовика Седьмого вступила в Вифинию и стала лагерем на берегу Аскалонского озера, случилось страшное.
        Был полдень. Неожиданно повеяло непогодой - небо стало быстро темнеть. Но никто не обнаружил ни облаков на небе, ни дождя, ни грозы и молнии. С ужасом сто тысяч европейцев наблюдали, как среди ясного полдня наступают сумерки.
        -  Солнце!  - неожиданно закричал один из французских солдат.  - Смотрите, солнце!
        И тогда все увидели, что нечто черное и ужасное наползает на светило и гасит его.
        -  Господи,  - прошептала Алиенора и вцепилась в руку мужа.  - Господи…
        Щурясь, Людовик спокойно взирал на небо. То, что являлось его очам, было невиданно. Тьма подступала со всех сторон, окутывая землю. Она пожирала светило, а значит, могла поглотить и души человеческие. Но он - король, и если ему суждено погибнуть, то он погибнет, как подобает королю,  - с именем Господа на устах! А черное ядро уже заслонило половину солнца, превратив его в лунный серп…
        -  Око дьявола!  - неистово закричали многие французы.  - Черное око дьявола!
        -  Господи, помилуй нас!  - вопили вторые, бухаясь на колени.
        -  Конец света близится!  - громче других завывал епископ Лангрский, главный прелат Рима в этом походе.  - Покайтесь! Не медлите! Покайтесь, грешники!
        И тогда ночь спустилась на землю - погасло небо, потемнели леса и горы Вифинии, померкли воды далекой Пропонтиды. Ничего не было, кроме мглы. Умолкли французы. Каждый ждал, что сейчас разверзнется ночное небо и голос Господа призовет своих рабов на Страшный суд.
        -  На колени, грешники!  - кричал что было силы епископ Лангра.  - Молите о пощаде!
        И все сто тысяч рыцарей и паломников, знатные господа и простые солдаты, исполнили требование духовника. Опустился на колени и Людовик с супругой.
        -  Господи,  - повторяла Алиенора, вцепившись в руку мужа.  - Господи, помилуй нас!
        Наступившая темнота была мучительной и страшной. Умолкли птицы оазиса Вифинии. Молчали лошади. Затаили дыхание люди. Только шепот время от времени перетекал по лагерю крестоносцев - это европейцы молились о своих грешных душах.
        Пять минут показались крестоносцам вечностью…
        А потом яркий свет золотым лезвием рассек темноту и легонько озарил азиатский берег. Он становился все шире и ослепительнее - тьма отступала.
        -  Солнце! Солнце!  - кричали французские рыцари и солдаты.  - Слава Господу!
        Епископ Лангрский встал и воздел руки к небу:
        -  Господь услышал наши молитвы! Благодарю Тебя, о Господи! Вы, грешники, все благодарите Создателя за его милость!
        Это было солнечное затмение 1147 года - и оно поразило европейцев. Тем не менее, французы вздохнули спокойно. Конца света не случилось - моря не вышли из берегов и не затопили землю, мертвецы не встали из могил, небеса не разверзлись и Господь до времени терпел и молчал. Жизнь продолжалась. Но если продолжалась жизнь и Апокалипсис лишь маячил в перспективе у человечества, то что же тогда значила темнота, наступившая средь бела дня? В сердце каждого европейца, остановившегося в Вифинии, закралось подозрение: а не предостерегает ли Господь воинов Христа, что им придется испытать страшные невзгоды и поражения в этом походе? Не является ли затмение плохим предзнаменованием?
        Но темнота средь бела дня оказалась только началом больших неприятностей…
        -  Смотрите! Смотрите!  - закричали французы, указывая пальцами на юг.
        Солнце быстро бежало, возвращая земле свет, но на южных холмах Вифинии оно вырвало из темноты многочисленный отряд всадников. Точно мрак, уходящий восвояси, оставил этот отряд после себя - напоминанием, тенью. В доспехах, всадники приближались к лагерю крестоносцев. Многие французы даже обнажили мечи и замерли в ожидании. Людовик Седьмой в окружении своей свиты выехал вперед. К ним направлялись не турки. Это были европейцы - в кольчужных рубашках и шапочках, с шишаками на головах, завернутые в рваные плащи. Всадники казались черными, но… из-за крови, запекшейся на их одежде.
        Незнакомцев было около трехсот. Отряд медленно приблизился к армии Людовика. Предводитель с лицом изможденным и обгоревшим на солнце показался королю Франции знакомым.
        -  Конрад?  - едва ли веря своим глазам, воскликнул Людовик.  - Император?!
        -  Это я,  - ответил предводитель отряда и покрепче вцепился в уздечку - он едва держался в седле.
        Оруженосцы и пажи Людовика Седьмого тотчас же помогли спешиться Конраду Гогенштауфену.
        -  Император ранен, ваше величество,  - сказал оруженосец Конрада королю Франции.  - Двумя стрелами: одна пробила ему плечо, другая - грудь. Он едва выжил…
        -  Врача к императору!  - громко выкрикнул Людовик, спрыгивая с коня.  - Вина, немедленно! Вина и воды - побольше!
        Французские рыцари понемногу обступали союзников-германцев. Вид их был плачевен. Неторопливо спешивались и германские рыцари - многие едва могли стоять на ногах. Паж уже подносил Конраду вино. Тот жадно выпил содержимое серебряного кубка. Вино с водой подавали уже другим германским рыцарям.
        -  Но… что случилось?  - поддерживая за руку Конрада, изумленный, вымолвил Людовик.  - Мануил сказал мне, что вы разбили турков в горах Анатолии? Что их погибло двадцать тысяч!
        Германскому императору хватило сил улыбнуться:
        -  Вам об этом сказал мой свояк?
        -  Да, пять дней назад…
        -  Греки из Никеи продали нас туркам - продали с потрохами! Я не знаю, кто задумал это злодеяние, но оно свершилось! Греки обманули нас, сказав, что провианта будет достаточно на десять дней. Мы шли дольше. Но настоящая беда случилась две недели тому назад. Проводники ночью сбежали из лагеря, а на следующий день мы попали в засаду. Турки окружили нас и превратили в мишени для своих стрел. Это был ад, ваше величество. Поверьте мне на слово…
        Конрад не соврал: это был ад. В тот день под стрелами турок полегло двадцать тысяч немецких рыцарей. И еще столько же погибло от ран, голода и жажды в горах Анатолии на обратном пути. От пятидесятитысячной армии Конрада Третьего, с которой он отправился в Иконий, осталось не более десяти, но все они, ударившись в бегство от смертоносного огня турецких стрел, израненные, добирались отдельными отрядами. С одним из таких отрядов и выехал к Никее случайно спасшийся немецкий король Конрад Гогенштауфен.
        -  Цвет моего рыцарства остался добычей для стервятников на голых скалах этой проклятой страны!  - прохрипел германец.  - Они погибли, как погибает овечье стадо, когда в него врывается стая волков. Их просто вырезали. А я был тем нерадивым пастухом, который ничего не сумел сделать!
        -  Господи Боже,  - осознав, наконец, всю катастрофу произошедшего, только и сумел пробормотать Людовик.  - А ведь у меня было предчувствие.  - Он покачал головой.  - Неужели Мануил стоял за этим?
        Вперед выступил епископ Лангрский - оплот Римской церкви на берегах Азии. Прелат поклонился королю Франции, затем императору. Брови его уже были устремлены к переносице, негодование исказило черты лица.
        -  Греки - слабый и лживый народ, ваше величество,  - металлическим голосом обратился он к своему королю, но так громко, чтобы его слышали и другие бароны.  - Они привыкли жить за счет соседних народов и обирали в пути благородных франков и германцев, точно мы - жители их отдаленных провинций. Ловушки и засады византийцев поджидали крестоносцев на нашем богоугодном пути! Константинополь - ни что иное, как губительная преграда между европейскими латинянами и их братьями на Востоке! Это греки по своей изнеженности и нелюбви к ратному труду допустили, чтобы мусульмане захватили Гроб Господень и все христианские города на Востоке! А ведь когда-то, при Константине Великом и Феодосии, христианский мир процветал!
        Его речь вызывала живой отклик в сердцах как французских рыцарей, готовых к битвам, так и немецких, уже вволю потрудившихся и более похожих на теней. И те, и другие кивали: французы - оживленно, немцы - с ожесточением.
        -  Когда-нибудь позорная слабость греков откроет неверным путь в Европу!  - горячо продолжал епископ Лангрский.  - Так, может быть, сам Бог призвал нас на берега Босфора покончить с жалкой и злой нацией и утвердиться христианским оплотом на этой земле?
        Среди влиятельных крестоносцев воцарилось молчание - богатство великого города все еще алмазными искрами ослепляло глаза и настойчиво манило к себе…
        А в эти самые часы - там, за проливом Босфор,  - Константинополь наконец-таки вздохнул спокойно. Франки, которых император называл галлами, были выпровожены. Отныне их ожидали поля сражений - и далеко не с мирными греками, предпочитавшими войне - торговлю, риторику и искусство. В маленьком садике между дворцом Буколеона и Дафны у одного из фонтанчиков сидел Мануил Комнин, обернувшись в тогу, и размышлял над судьбой вверенной ему отцом и дедом империи. Секретарь читал сводки новостей из провинций, Нарцисс дожидался своей минуты - сообщить о том, что галльское войско задержалось в Вифинии, а Мануил черпал прозрачную воду в широкую ладонь, выливал ее и черпал снова. Был он напрямую причастен к избиению немцев в горах Дорилеи или нет, история так и сохранила в тайне. Конрад показал себя неосмотрительным полководцем и готов был свалить вину на любого. Ведь немцу еще предстояло с позором возвращаться в Европу и смотреть в глаза сыновьям и матерям тех баронов, которые ни за что полегли в ущелье и на гористых тропах Анатолии. Правда Мануила Комнина содержалась в другом: ему дела не было ни до германцев,
ни до франков. Он не любил их точно так же, как не любил и турок. Но опасался гораздо больше. Эти жадные варвары веками смотрели с ненавистью и завистью в сторону сказочно богатой Византии. Им было невдомек, что человек может вести иную жизнь - без мечей и копий. Жизнь, где книга и разговор - на первом месте. Где свободную торговлю защищают незыблемые законы империи. И где варварское мужество - лишь проявление звериной природы человека и ничего более. Мануилу Комнину, талантливому воину и образованному императору, познавшему разные стороны жизни, были слишком хорошо ясны эти истины. Секретарь все говорил, а он черпал воду сильной рукой, все пальцы которой украшали перстни, и выливал ее обратно в фонтан. Черпал и выливал. Для него было бы лучше, чтобы французы и немцы, вступив в битву с мусульманами, перебили друг друга, истребили под корень. Его интересовало только процветание своей христианской державы. Он был патриотом горячо любимой родины, ее идеалов и считал, что для благополучия Византии и ее целостности все цели хороши. Он был греком и готов был погибнуть за свой народ.
        А в оазисе Вифинии тем временем епископ Лангрский своим красноречием разыгрывал византийскую карту:
        -  Еще прелаты великого Готфрида Бульонского советовали ему взять Константинополь и утвердиться на берегах Босфора! Воинство Христово имеет нынче такую великую силу, что ему ничего не будет стоить сокрушить Константинополь! Что же нам ответит благородный король Франции, его величество Людовик Седьмой?
        Рыцари не сводили глаз с Людовика. Королю франков не был симпатичен хитрец Мануил Комнин, но и прелат из Лангра своим нахальством и сумасбродством раздражал его не менее.
        -  Вы упомянули имя Готфрида Бульонского, а посему и я отвечу вам так, как ответил герцог наиболее резвым своим соратникам,  - холодно начал король Франции.  - Мы идем в Азию, чтобы искупить свои прегрешения, а не для того, чтобы наказывать греков.  - Людовик взвешивал каждое слово, прежде чем бросить его толпе возбужденных рыцарей.  - Мы вооружены Господом для защиты Иерусалима, а не для мести и разрушения Константинополя. Мы приняли крест, но Бог не вручал нам меча Своего правосудия, чтобы казнить других христиан!
        Он обводил взглядом своих подданных, и те опускали глаза. Отступил и епископ Лангрский, также потупив взор. Из толпы рыцарей вышел и встал рядом с королем великий сенешаль тамплиеров - бородатый Эврар де Бар.
        -  Для турок не будет большего счастья, как наблюдать за двумя христианскими державами, решившими перегрызть друг другу глотки,  - сказал тамплиер.  - Мануила Комнина стоило бы проучить, но лишь убедившись в его вине. И только после того, как мы освободим Святую землю от сарацин.
        Король уверенно кивнул:
        -  Мы идем на Иерусалим, и выступаем сегодня же! Ваши мечи застоялись в ножнах, рыцари, но соскучились они не по греческой крови, а по крови мусульманской!
        В этот день в оазисе Вифинии судьба Константинополя висела на волоске.
        На военном совете, который король Франции устроил тут же, решили идти в Антиохию по правой дороге - вдоль Средиземного моря. И речи не было о том, чтобы с таким количеством женщин и шатрами на колесах пробираться по горным перевалам, тем более усеянным десятками тысяч погибших германцев, которых сейчас по кускам растаскивали хищные птицы.
        Французы стали собираться в дорогу, а император Конрад направился в Никею зализывать раны и молиться о душах своих погибших товарищей. Он пообещал, что дождется в Никее выживших соратников и продолжит крестовый поход.

2
        И вот уже великий караван французского войска медленно полз вдоль берега Мраморного моря, устремляясь к Геллеспонту. Тысячи повозок скрипели на каменистых азиатских дорогах, и морской ветер бил по этим пестрым шатрам на колесах. То и дело вперед выезжали рыцарские разъезды, контролируя путь. А позади не умолкали сотни виол и крут, прекрасные дамы требовали новых и новых песен у своих менестрелей, звонко и четко выбивали походный ритм тамбурины, и звенели, радостно встречая закаты, цитры - их серебристый перезвон был повсюду. Трещали тысячи походных костров. И птице, в сумраке пролетавшей над этим караваном, казалось, что все перевернулось в мире, и ночь превратилась в день.
        А сколько тут разливалось вина! Оно могло бы превратиться в ароматную реку, надумай кто-нибудь вывести его в одно русло! Французское, итальянское, греческое. Император Византии подарил королю франков сотни бочонков, чтобы не скучали в пути его благородные рыцари и не менее благородные дамы.
        Голоса и музыка умолкали только глубокой ночью. И тогда царствовал над равнинами и горами Азии лунный свет. Он выстилал Мраморное море и его берега, где засыпал великий караван, растянувшийся на многие лье. Путешественница Европа отходила ко сну, чтобы с зарей возобновить свой путь к Святой земле. И далекие звезды, сплетясь в созвездия, смотрели вниз. Смотрели с печалью и скорбью, как взирает любой, кому уготована вечность, на иных, срок которых - мгновения. Звездам были ведомы судьбы путешественников, и они могли бы рассказать о многом! О быстрой смерти, уготованной для одних - от турецких стрел и палашей, и мучительной для других - от голода и жажды на чужой земле.
        И о возвращении домой - для третьих…
        Но звезды молчали: тем, кому даны лишь мгновения, должны были успеть насладиться жизнью, не оглядываясь назад, вдохнуть ее полной грудью, надышаться ею, не думая о грядущих испытаниях и бедах.
        Французы прошли мимо Геллеспонта и, оставив справа Эгейское море, берегом повернули на юг. Там впереди их ждали древнейшие города - Пергам, Смирна, Эфес.
        Тут их и нагнали немцы под предводительством ожесточенного Конрада Гогенштауфена, но жалкими смотрелись остатки великой армии германского императора. Не более пяти тысяч дееспособных воинов сохранил он от прежних пятидесяти!
        Но и для французов карнавал, начинавшийся так весело, постепенно шел на убыль. Запасы продовольствия таяли с каждым днем, и добывать провиант становилось все сложнее. Слишком большая была армия у Людовика, слишком много паломников шло за ней. Снег побелил вершины гор. Горные реки, большие и малые, устремлявшие свое течение к Средиземному морю, то и дело прерывали путь крестоносцев. Но самым страшным наказанием становились дожди - они вздували эти реки, и те смывали повозки и людей, уносили вперед, и редко кого можно было спасти.
        Греческие селения, через которые шла армия Людовика Седьмого, пустели при одном приближении крестоносцев. Но пропадали не только перепуганные греки - с людьми исчезал скот и запасы хлеба.
        В Пергаме и Смирне армия французского короля немного подъелась. Но франки, которых не пустили за стены этих городов, проклинали греков - продукты здесь стоили на вес золота. Даже дворянам со средним достатком пришлось подтянуть ремни, что тут говорить о простых паломниках? Хлебная лепешка и немного вина уже стали роскошной трапезой!
        Когда Смирна осталась позади, к Людовику прибыли послы из Константинополя.
        -  Великий император ромеев получил сведения, что впереди крестоносной армии турки собирают большие силы,  - сообщил византийский вельможа.  - Мануил предлагает остановиться армии в окрестностях Эфеса, а ваше величество приглашает вернуться в Константинополь на зимние квартиры.
        Людовик, принимавший послов в походном шатре, только улыбнулся:
        -  Передайте императору нашу благодарность за это предложение, но… франков ждет Святая земля, и мы пойдем дальше.
        Послы поклонились и уехали в Константинополь. Людовик более не доверял Мануилу Комнину и теперь намеревался пробить лбом любую стену, только бы скорее добраться до Антиохии. За послами ушли немцы - французы посмеивались над неудачниками, доходило до стычек. После мучительных раздумий Конрад Гогенштауфен решил воспользоваться предложением коварного свояка.
        В Эфесе франки набрались сил - тут их ждал более радушный прием, чем в Пергаме и Смирне. Как видно, это был приказ Мануила Комнина - басилевс не хотел, чтобы франки окончательно изголодались и ослабли перед встречей с турками.

3
        С первыми дамами французского королевства, пришпоривая коня, неслась Алиенора по каменистым равнинам Азии, под ее горячим солнцем. Растянувшееся на многие лье войско осталось позади. Охрана была отправлена назад. Эти женщины были молоды и бесстыдны. Им принадлежал мир! Они пренебрегли дорогими платьями - обнажили плечи и грудь, и с луками наперевес устроили скачки. Не все сразу осмелились последовать примеру Алиеноры, но вскоре и самых застенчивых молодых женщин окрылил пример королевы. Богатые попоны лошадей, золотая упряжь, дорогие платья дам цветными пятнами пестрели под горячим солнцем.
        -  Вперед, мои верные амазонки!  - голос королевы Франции звонко разносился по всей округе.  - Мы непобедимы! Мы - ветер!
        -  Огненно хрипел под Алиенорой белый жеребец, и она, вырвавшись вперед, смеялась, оглядываясь на подруг. Она всегда и во всем была первой. Самой сильной, самой упрямой. Алиенора ничего не боялась - она любила жизнь со страстью юной львицы, для которой не существовало никаких преград. Это Людовик и его бароны совершали подвиг веры на земле Азии, спеша в Иерусалим. Для нее, как и для других женщин, это и впрямь было путешествие - великое путешествие! Ведь только под надежной охраной своих мужчин и целой армии они могли увидеть, каков этот мир, созданный Господом Богом на радость и горе людям. Сколько в нем разнообразия, как он удивителен и прекрасен…
        -  Эврар де Бар, как всегда, сопровождавший Людовика Седьмого, вместе с королем издалека смотрел на скачку женщин. Тамплиер понимал, что неукротимый нрав королевы опасен для общего дела. Если бы она и другие дамы не потащили за собой дворцы на колесах, рыцари давно бы уже были в Иерусалиме. И не сушей тащились бы они, а переплыли бы Средиземное море на кораблях Рожера Второго. Но, увы, мужчины, вышедшие в поход на выручку Святой земле, оказались заложниками заносчивых и легкомысленных женщин, которых они искренне любили. Монах и рыцарь, Эврар де Бар, уже давно хотел набраться мужества и предложить королю отправить всех этих роскошных женщин, легион камеристок и музыкантов назад - в Константинополь, пусть отдав им в охрану треть армии. Но он знал, что Алиенора, не терпевшая тамплиеров, имеет на мужа слишком большое влияние. И что Людовик, попрежнему страстно и слепо влюбленный в эту женщину, все еще не мог надышаться ею. Да и разве отпустил бы он Алиенору к обольстителю и красавцу Мануилу?
        Лучше бы умер!
        Женская кавалькада рвалась вперед - и король уже забеспокоился, ведь они опередили даже рыцарский авангард. Алиенора натянула тетиву и выпустила стрелу вперед - та молнией ушла за холмы. Впереди, за этими холмами, находилось, как видно, большое пространство - там поднималась легкая синева, за которой далеко высились Тральские горы. Следуя за полетом стрелы, кавалькада выскочила на эти холмы и вросла в землю. Руки всех женщин без исключения натянули поводья, многие лошади встали на дыбы…
        Перед ними, в четверти лье, простиралась равнина и текла река Меандр. А за этой рекой, видная как на ладони, грозно растянулась армия турков. Десятки тысяч сарацин, в седлах и пеших, смотрели на конный отряд на холмах, а тот, в свою очередь, не смел двинуться с места. Дамы потеряли дар речи.
        -  О господи,  - только и прошептала Алиенора, когда первый испуг стал проходить.  - Да их тут - легион…
        Руки женщин, то и дело смотревших назад - на какое расстояние они оторвались от своих,  - торопливо приводили в порядок свой туалет. Тем временем на узком участке Меандра, где был брод, реку пересек отряд мусульманских всадников человек в пятьдесят и что есть силы устремился к холмам. Их разноцветные чалмы и кафтаны все ярче наливались красками, сверкали на солнце стремительными бликами серповидные палаши. Несомненно, турки разглядели, что перед ними были женщины.
        О, легкая и сладкая добыча!
        -  Назад!  - выкрикнула Алиенора.  - Всем назад!
        Женщины повернули коней и помчались к своим.
        Но французы из авангарда уже догадались: что-то не так за холмами. Иначе бы, зачем своевольной королеве и другим, ни в чем не желавшим отставать от нее аристократкам, так быстро врастать в землю? Женская кавалькада со всей прытью рвалась назад - к войску Христову, а оттуда им на выручку уже мчалось с полсотни рыцарей, сплошной чешуей, от макушки до пят, покрытых кольчужным панцирем. Плащи их хлестко хлопали за спинами, в руках уже были длинные франкские мечи.
        -  Турки!  - только и успела выкрикнуть Алиенора, когда две кавалькады пронзили друг друга.  - Они близко!
        Мужчины в броне и разнаряженные женщины, кое-как успевшие скрыть свои прелести, стремительно разлетелись прочь. Едва Алиенора и ее дамы оказались под защитой, они остановились и повернули коней - каждой хотелось увидеть битву.
        На холмах и турки, и французы оказались одновременно. Но что такое легкий турецкий воин в сравнении с европейским рыцарем в ближнем бою? Тактика сарацин была известна всем - они дразнили на полях сражений гордых европейцев, затем удирали на быстрых конях, заманивая противника в ловушку, где его поджидали тысячи стрел или превосходившее многократно конное войско.
        А вот так - лоб в лоб, да еще равным числом…
        Турки хотели нагнать женщин, но вместо того нарвались на французские мечи. Тем более сарацины готовились к погоне, а рыцари были готовы к скорой битве. Они сшиблись на холмах, и половина турок в первую же минуту была срезана французскими мечами. Головы их легко и быстро, точно мячики, покатились вниз. Обезглавленные всадники, выпуская вверх фонтаны крови, все еще летели вперед, а под мечами воинов Христовых уже погибали их товарищи. Спастись удалось десятку сарацин - и то лишь благодаря легкому вооружению, быстрым, как ветер, лошадям и собственному страху.
        Рыцари не стали преследовать беглецов - гордо восседая на боевых конях, щурясь, они с волнением взирали на турецкое войско по ту сторону реки. Сомнений не оставалось - впереди их ожидала большая и кровопролитная битва.
        Первая битва французов и сарацин во Втором крестовом походе…
        В компании Эврара де Бара устремился к холмам и Людовик. Проезжая мимо жены и других дам, король гневно бросил:
        -  Не смей больше поступать так!
        -  Слушаюсь, ваше величество,  - с улыбкой, говорившей, что ей дела нет до его воли, обронила Алиенора.
        Людовик еще сильнее побледнел от гнева:
        -  И поправь платье!  - Ему было стыдно за жену, особенно перед тамплиером де Баром.  - Амазонка!
        Алиенора вспыхнула и только гордо подняла голову.
        Король, мрачный как туча, и суровый тамплиер проследовали вперед. И вот теперь на холмах, рядом с героями-французами, первыми обагрившими мечи кровью мусульман, Людовик взирал на противника, вытянувшегося вдоль реки и ожидавшего сражения.
        -  Где их самая сильная часть, сенешаль?  - спросил Людовик у Эврара де Бара.
        -  Думаю, вон там, ваше величество,  - тамплиер указал рукой вперед.  - Где самая узкая часть реки. Это, несомненно, брод. Только тут мы сможем перейти реку - в других местах течение снесет нас. И здесь нас будут поджидать турецкие стрелы - много стрел…
        -  Ничего, сеньор де Бар, Господь поможет нам,  - уверенно кивнул Людовик.
        В ближайшие часы большая часть крестоносного воинства пересекла холмы и стала выстраиваться для битвы в долине Меандра по правому берегу. Ударную часть в десять тысяч рыцарей и простых бойцов нацелили на брод - на случай, если турки первые перейдут реку, фланги прикрывали центр. Рыцарские жены и мирные пилигримы остались под защитой арьергарда из южан за холмами.
        Лишь Алиенора и несколько приближенных аристократок въехали на холм, откуда совсем недавно давали деру, и стали зачарованно наблюдать за двумя армиями.
        -  Ах,  - проговорила Алиенора своим приятельницам,  - почему я не мужчина! Как бы мне хотелось самой взять меч! Ведь брала же в руки меч Ида Австрийская![10 - Ида Австрийская, маркграфиня. Как и Гильом Трубадур, одна из вождей стихийного крестового похода 1101 года, последовавшего сразу за Первым крестовым походом. Попала в плен к мусульманским правителям и, став наложницей в гареме, канула в Лету. По преданию, Кровавый Атабек Зенги был ее сыном.]
        -  И досталась султану Мосула на завтрак,  - с улыбкой откликнулась Сивилла Анжуйская.
        А графиня де Блуа так и прыснула:
        -  А также на обед и на ужин!
        Пошутив, женщины вновь обратили свои взоры к долине Меандра.
        На скором военном совете, предвкушая битву, совещались первые сеньоры Франции. Совет возглавлял вождь крестоносцев - Людовик Седьмой Французский. На нем присутствовал родной браг короля Роберт, граф Першский; тут были графы Жоффруа Анжуйский по прозвищу Красивый, Анри Шампанский и Тьерри Фландрский; герцог Аршамбо Бурбонский; аквитанские графы Гуго де Лузиньян и Жоффруа де Ранкон; другие важные вельможи. Каждому хотелось под стрелами турок первым перейти Меандр вброд и броситься на противника. Почти год они шли к этой битве! Сколько было пройдено дорог Европы и Азии - и теперь никому не хотелось отстать от других. Мечи давно залежались в ножнах и требовали ратного труда!
        -  Я буду лично командовать авангардом,  - сказал Людовик.
        -  Не стоит этого делать, ваше величество,  - возразил ему Эврар де Бар.  - Если мы потеряем вас, это будет невосполнимая утрата для всех крестоносцев.
        Феодалы закивали: лишиться короля в начале похода - плохая примета. Поддержал великого сенешаля тамплиеров и Роберт Першский.
        -  Я всего лишь брат короля,  - усмехнулся он,  - и смогу стать острием его меча в первом ряду. Что скажете, ваше величество?
        Но Людовик только хмурился и молчал - ему не хотелось прятаться за спинами своих рыцарей.
        -  Позвольте мне предложить вам план, государь,  - поймав взгляд короля, вновь заговорил бородач Эврар де Бар. Людовик кивнул, и великий сенешаль тамплиеров продолжал.  - Стоит всем присутствующим здесь сеньорам назвать имена лучших и опытнейших своих рыцарей. Со своей стороны я назову имена лучших рыцарей ордена Храма. И, если вы позволите, я лично возглавлю первые ряды авангарда вместе с вашим благородным братом Робертом,  - Сенешаль оглядел баронов.  - Тамплиеры немало бились с сарацинами в Испании и знают все повадки неверных. Этим тараном мы постараемся разрушить живую стену из турок и проложить остальным путь. Если в первых рядах погибнут те, кто ведет свои отряды, это я говорю о вас, благородные сеньоры, кто далее возглавит поход?  - Он вновь требовательно посмотрел на Людовика.  - Ведь это всего лишь первая битва, государь. А сколько будет их еще впереди! Мы пока даже не на Святой земле! Только хладнокровие и разум позволят нам дойти до Иерусалима, сохранив силы и вождей великого похода. А вам, ваше величество, в ближайший час тоже найдется работа. Вы возглавите первых сеньоров Франции,
которым не терпится вступить в бой, но во втором эшелоне атакующих. У противника людей не меньше, чем у нас, и каждому рыцарю-христианину сегодня найдется дело. И родовитому сеньору, и простому ратнику.
        Предложение было дельным, и его приняли единодушно. Бароны отобрали по пятьдесят лучших своих рыцарей, отличавшихся прежде как мужеством и умением драться, так и хорошей экипировкой. Около сотни рыцарей Храма вывел вперед и Эврар де Бар. Авангард был настоящим колоссом из покрытых кольчужной чешуей воинов. Полторы тысячи рыцарей! Их копья - наказание для сарацин в ближнем бою - были длинны и остры, широкую грудь коней и головы покрывали стальные пластины. Длинные мечи в ножнах держались на широких поясах из грубой кожи, молоты и цены были прикреплены к седлам.
        В три часа пополудни все рыцарское войско, пешее и конное, включая авангард, нацеленный на брод через Меандр, стало подходить к реке. Друг за другом волнами двигались вперед французские штандарты над головами воинов. Но даже отсюда, с правого берега Меандра, было видно, что делается на левом берегу. Сарацины волновались. Может быть, первая стычка на холмах и победа европейского оружия смутила турок; может быть, они не ожидали такого количества французов, вторгшихся на азиатскую территорию, но было видно, что мусульмане не уверены в себе.
        Быстрая река отчаянно сверкала, ловя солнце. Шумела. А там, на юге, поднимались Тральские горы - защита и дом сарацин.
        Когда французы подошли ближе, вперед выступили турецкие лучники. Вверх взметнулось гигантское черное облако и заволокло небо - это тысячи стрел были выпущены навесом в сторону крестоносцев. Но только часть из них задела французов - первый залп был преждевременным. Длинные щиты поднялись над головами пеших и конных. Пехотинцы закрывали себя с головой, всадники старались прикрыть и лошадиные головы. Но луки турков были не очень большими, а потому короткими и легкими выходили стрелы. Первый крестовый поход случился всего пятьдесят лет назад. Армии веками воевавших друг с другом сарацин в первую очередь были рассчитаны, чтобы поразить подобных себе - легковооруженных воинов с маленькими круглыми щитами, а не закованных в стальные кольчуги с пластинами на груди европейцев, прикрывавшихся целыми стальными корытами. Турецкая стрела, выпущенная в упор с двадцати шагов, конечно, могла пробить кольчугу немца или француза, но только не щит. А выпущенная навесом не пробивала и добротную кольчугу - разве что кожаный доспех бедного наемника-пехотинца.
        В первом ряду были раненые, но убитых не было. Стрелы поразили ступни отдельных пехотинцев и плохо прикрытые крупы лошадей. Второй залп, последовавший за первым, нанес такой же незначительный урон. Но далее подставляться под стрелы было делом нежелательным - стоило как можно скорее вступить в бой.
        И тогда из рядов пеших воинов вперед вышли арбалетчики. Арбалет был грозным и беспощадным оружием! Тем более в сравнении с турецкими луками. Настолько беспощадным и убийственным, что папы римские запретили его использовать на полях Европы в распрях между феодалами, назвав арбалет «бесчеловечным орудием»! Но только не с турками! С сарацинами арбалет был доброй инженерной находкой. А как далеко била его железная стрела - в три раза дальше, чем стрела турецкого лука! И в пять раз, а то и в десять сильнее его. Арбалетчики, хоть их было куда меньше турецких лучников, сразу выбили пару сотен сарацин, и те попятились назад, наступая на своих товарищей, упираясь спинами в конников. Защитники узкого брода в чалмах поредели на глазах. И пока первые арбалетчики принялись заряжать свое смертоносное оружие, а занятием это было долгим, второй ряд арбалетчиков выбил еще сотни полторы сарацин.
        И тогда Эврар де Бар, подняв копье, выкрикнул:
        -  Вперед, храбрые французы! Господь с нами! За Спасителя нашего Иисуса Христа!
        Пехотинцы разошлись двумя скорыми волнами, и полторы тысячи отборных рыцарей, нацелившись копьями, рысью пошли вперед.
        -  Под знамя Сен-Дени!  - горячо и страстно выкрикивали они.
        Копыта коней вспенили воду и та забурлила точно кипяток. Лавина рыцарей быстро прорвалась через брод на другой берег и врезалась в пятившееся назад войско турков. В таком тесном бою, где не было возможности обхитрить противника ложным маневром или прицелиться из лука, чтобы поразить врага в лицо, где меч шел на сарацинский ятаган, один закованный в кольчугу рыцарь был равен пяти, а то и десяти легковооруженным мусульманским всадникам, у которых из всей брони были лишь железные пластины, закрывавшие грудь, да легкие шишаки, обмотанные чалмой. Французы быстро превратили свои мечи в вертела для мяса - только вместо кабанчиков или каплунов они нанизали на них турок. Страстный голос Бернара Клервоского: «Убей сарацина!» - звучал в ушах каждого рыцаря.
        Наконец, и Людовику досталась добыча - и он длинным мечом, выкованным в Милане лучшими оружейниками, смахнул голову улепетывающему турку, бросившему свой лук и пытавшемуся избежать удара меча. Это рыцарю попробуй сруби голову на скаку - можно подрубить шею, сломать ударом меча хребет, но не срезать вот так легко. Плотная кольчуга облегает шею европейского воина. А тут - только дотянись! Обмотает сарацин свою шею льном, чтобы не жалило солнце,  - и в бой налегке. Фонтан крови выстрелил вверх, один из многих в этот день на левом берегу Меандра, и угодил Людовику в лицо - обрызгал шишак, одетый поверх кольчуги, ослепил глаза, соленый вкус чужой крови - крови врага!  - жег язык и небо королю, но какой же сладкой был вкус этой крови!
        За одну такую битву можно было отдать всю жизнь!
        Конные сарацины еще пытались держать удар, а пешие удирали со всех ног. И вот уже Людовик тянулся за новой жертвой и, прежде чем ударить, кричал в спину врага: «Обернись, трус! Я хочу видеть твое лицо! За Господа Бога нашего Иисуса Христа!» И в полете своего боевого коня, сам летя вместе с ним, погружал длинный франкский меч в человеческую плоть и вырывал его вместе с фонтанчиками алых брызг!
        Врезавшись клином, теперь французы веером расходились вдоль левого берега Меандра и в глубь прибрежной территории. Они высекали ряды за рядами в турецкой армии. Длинные конусообразные щиты рыцарей легко и надежно закрывали их от ятаганов.
        И турки наконец дрогнули. Полчаса битвы решили ее исход. Все сарацины до одного обратились в бегство - горные дороги и лазейки теперь были их надеждой на спасение. Авангард из лучших рыцарей под командованием Эврара де Бара потерял лишь несколько человек - они превратили битву в бойню; тем, кто следовал за ними, оставалось лишь сносить головы в тюрбанах обратившихся в бегство турок. О, как негодовали первые аристократы Франции, что поддались на уговоры Эврара де Бара и предоставили ему снести голову чудовищу, а себе оставили всего лишь участь мясников!
        Все левое побережье Меандра было покрыто трупами сарацин, и кровь смешалась с прозрачной горной водой древней реки, бравшей исток в горах Анатолии…
        Но бойня еще не окончилась - сарацинам надо было добраться до спасительных гор. И, как они ни торопились, бросив свою пехоту на растерзание тысячам французских рыцарей, которые не жалели никого, еще несколько лье крестоносцы преследовали отступающих. И если турки и сохранили большую часть армии, то лишь потому, что скакуны их были быстрее и ловчее европейских боевых коней. Они-то и уносили своих хозяев в укрытие, но дороги до Тральских гор были усеяны трупами мусульман.
        Людовик был одним из тех, кто преследовал турок до последнего, пока на пути его отряда не выросли каменистые дороги, на которых исчезали последние сарацины.
        -  Ваше величество, вы ранены?!  - когда они вернулись к Меандру, взволнованно спросил у него один из пажей.
        На разгоряченных лошадях вассалы уже окружали молодого короля. Но тот лишь улыбнулся в ответ:
        -  Нет, мой друг, это кровь тех, кто не признает Спасителя нашим единственным Богом. Это кровь мерзких язычников. Передайте другим, чтобы не волновались за меня,  - сегодня я счастлив!
        Людовик Шестой Толстый мог бы гордиться своим сыном. Тот, кто желал стать монахом и петь до последних своих дней псалмы, на деле оказался воином. Упрямым, ловким, бесстрашным. А почему бы и нет?  - Ведь в Людовике текла кровь настоящих бойцов, которые столетиями доказывали, что по праву существуют на этой земле. Его плащ был пропитан кровью так, точно его полоскали в ней, кровь врагов запеклась на шлеме и сапогах, кольчуге грозило заржаветь от такого обилия крови. С лезвия королевского меча стекала кровь десятков убитых им в этой схватке врагов.
        И лицо его было покрыто кроваво-алыми подтеками и пятнами - счастливое, улыбающееся, молодое лицо…
        Победа была абсолютной - даже сами французы не ожидали такого исхода дела. Восторг европейских рыцарей не знал границ. Тем более на фоне страшного поражения, нанесенного немецким крестоносцам.
        Алиенора с восхищением смотрела на мужа, когда он, едва умыв лицо, предстал перед ней во главе своих рыцарей.
        -  Ты - неповторим,  - тихо сказала она ему.  - Ты - мой герой!
        О лучшей похвале он и не мечтал. Несмотря на ее дерзость и независимость, он любил эту женщину и рассчитывал на ее любовь. Без которой жизнь на белом свете ему показалась бы неполной, унылой.
        К вечеру, собрав оружие врагов, французы перешли через брод, сослуживший им добрую службу, на правый берег реки. Тут же, в долине Меандра, выставив сторожевые отряды, крестоносцы отметили свой триумф. На радостях они не жалели ни провианта, ни остатков греческого вина. В этот день победа казалась им решающей, главной, к которой они шли почти год, преодолев полмира.

4
        Скоро стало известно, что большая часть турок, избежавших смерти, укрылась в городе Антиохетте. Штурмовать ее французы никогда бы не решились - горная крепость отныне обладала огромным гарнизоном. Атакующих встретили бы тысячи стрел и кипящая смола. Брать ее измором тоже было неприемлемо - наверняка провианта у мусульман было предостаточно.
        Антиохетту обошли стороной. Великий караван франков, ощетинившихся мечами и копьями, отныне в любую минуту готовый к войне, вторгся в пределы Лаодикеи, но обнаружил пустынную, брошенную страну. Сам город тоже был пуст. Победа над турками принесла французам уверенность в собственных силах, но, увы, никак не способствовала пополнению армейского провианта. Все жители Лаодикеи, приведенные в ужас рассказами о кровавой бойне на берегу Меандра, не просто ушли в горы - они увели с собой скот и опустошили амбары. Принцип будет день - будет пища, не действовал. Людовику и его советникам становилось ясно: все мусульманские города, мимо которых поведут их дороги, встретят крестоносцев тем же - опустошением, голодом. Не говоря уже о неприветливых скалах и опасностях за каждым поворотом.
        Выход был только один - как можно скорее, экономя провиант, пересечь скалистые горы и идти в греческую Анталию, откуда можно будет переправиться морем в Антиохию.
        Греческие проводники из Эфеса сообщили, что караван крестоносцев и дружественную Анталию разделяет короткое расстояние, но главную опасность для такой массы всадников и обоза представляют Кадмские горы, где существуют узкие горные тропы над бездонными пропастями. Попасть на такой тропе в засаду означало бы погибнуть. Тем более что французские крестоносцы узнали недобрую весть. Ее принес маркграф Одоакр Штирийский, сподвижник императора Конрада. Одоакр был отправлен своим сюзереном другой дорогой, вдоль берега моря, по которой чуть позже двинулся и Людовик, и это помогло сохранить немцу небольшое войско. С одной армией сарацин, что полегла на берегах Меандра под мечами франков, Одоакр разминулся, но удача была недолгой. Узнав о катастрофе на берегах Меандра, иконийский султан спешно собрал новую армию и двинул ее навстречу христианам. И вот эта вторая армия султана и потрепала германца - многих соратников оставил Одоакр в этом голодном и враждебном краю.
        -  Эти чертовы горы - их верное логово!  - допивая из кубка греческое вино, утирая бороду и усы, в палатке Людовика гневно проговорил Одоакр Штирийский.  - Они знают здесь каждое ущелье, каждую расселину, любой уступ! Они умеют прятаться почище полевой мыши! Если бы они достались мне в открытом поле, я бы вырезал их всех до одного! Но они нападают исподтишка. Вам повезло, государь, что вы встретились с ними лицом к лицу. Но берегитесь этих подлых тварей, когда окажетесь на горной тропе!
        -  Благодарю вас, герцог,  - разглядывая через открытый полог шатра, бурлящий лагерь, ответил Людовик.  - Приму ваш совет к сведению.
        Он думал, что франки расправились с турками,  - оказалось, нет. Маркграф Одоакр Штирийский вскоре отбыл со своим войском в обратном направлении: узнав о поражении Конрада, ему не терпелось увидеться со своим королем и объединить оставшиеся силы для нового похода в Святую землю.
        Людовик же немедленно собрал военный совет.
        -  Султан более не будет так опрометчив,  - на совете проговорил великий сенешаль тамплиеров Эврар де Бар.  - Он понял, что в открытом бою нас ему не победить. Ясно и другое: султан приложит все усилия к тому, чтобы не пустить нас в Анталию. Объединившись с рыцарями Святой земли, мы будем непобедимы. Он попытается устроить нам засаду, какую устроили турки королю германцев Конраду, а теперь еще и маркграфу Штирийскому.
        -  Мы должны идти медленно и быть предельно осторожными,  - согласился с ним тридцатипятилетний Жоффруа Анжуйский, прозванный Красивым, один из самых могущественных феодалов Людовика Седьмого.  - Мы должны знать каждую тропу, знать, куда она ведет…
        -  Что же нам теперь, ползти по-черепашьи?  - перебив его, воскликнул брат короля Роберт, граф Першский.  - Это не годится! Тем более мы все передохнем с голоду!
        После атаки на Меандре кровь триумфатора все еще бурлила в жилах. Ему не хотелось медлить - только стремительно и победоносно рваться вперед.
        Брата короля поддержал и аквитанец Жоффруа де Ранкон, давний ухажер Алиеноры:
        -  Нам осталось сделать один шаг - и мы на побережье!  - В битве на Меандре он шел вторым эшелоном и теперь ему хотелось быть в первом ряду.  - Давайте же не будем медлить! Я готов идти первым несколько дней кряду, не вкладывая меча в ножны, лишь бы идти быстро!
        На военном совете, у подножия Кадмских гор, постановили разделить караван на три части. В авангарде, где преобладали аквитанцы, шла ударная часть войска - и тут командиром вызвался быть Жоффруа де Ранкон. Король поддержал его рвение. На берегах Меандра южанам не удалось отличиться, как следует, большая их часть охраняла прекрасных дам, и тут они вызвались в случае надобности первыми броситься в бой. Среднюю часть, куда входил весь караван женщин с их дворцами на колесах, а также простые паломники, взял под свою опеку Людовик. «Я не хочу полагаться ни на кого, когда речь зайдет о твоей жизни»,  - накануне сказал он Алиеноре, когда она, в походном шатре, ночью, с охотой отвечала на его ласки. С этой частью армии шли лучшие рыцари королевства и пехота. Арьергард возглавлял Эврар де Бар. За ним следовали его немногословные бородатые тамплиеры с алыми крестами на белых плащах и головами, плотно покрытыми тесными кольчужными капюшонами, а также другие опытные рыцари, полностью подчиненные великому сенешалю ордена. Больше всего Людовик опасался удара со спины и потому поручил защиту тыла самым надежным и
выдержанным воинам.
        И вот караван двинулся вверх по каменистой дороге. Где-то она была широка, а где-то узка. Скалы нависали над крестоносцами, то заслоняя солнце, то вновь открывая путь его лучам. Несмело звучали виолы менестрелей - слишком устрашающими были скалистые кручи. Даже знатные женщины присмирели, разглядывая из окошек своих дорогих кибиток рваный край пропасти, который то уходил, а то становился невыносимо близок и страшен.
        На одном из участков очередной скалы, остановившись на небольшом плато, Людовик взглянул на растянувшийся по горному серпантину караван и оцепенел. Да, он остался доволен решением совета. Расстановка казалась разумной: сильный авангард, у которого чесались руки порвать врага на части; мощная середина, охраняющая паломников, и опытный арьергард, который обернется стеной, но не допустит врага до мирных паломников.
        Но то, что он увидел, было чудовищно!
        Там, на далеких равнинах, где дорога была как угодно широка и безопасна, его стотысячная армия растягивалась на многие лье. Тут же, на узкой горной дороге, она превратилась в тонкую ползущую ленту, которой не было ни конца, ни края. С небольшого плато он увидел картину, подобную той, что показывали жонглеры, на потеху публике становясь на туго натянутый канат и отправляясь от одного столба до другого. Но жонглер, потеряв равновесие, может спрыгнуть с каната в любую минуту. С этого каната спрыгнуть было нельзя. Его можно было только, умело балансируя, пройти от начала и до конца. Иначе - смерть. В который раз сегодня Людовик подумал о том, почему же они отказались от предложения Рожера Второго Сицилийского плыть на кораблях и предпочли этот долгий, изнурительный путь? И одно только имя он сумел прошептать: «Алиенора!» Дорогое имя любимой им женщины. Но ярость и негодование прорывались теперь сквозь любовь и желание, когда он произносил его. Как он мог позволить ей так бесцеремонно руководить собой? И главное, как мог позволить себе быть таким беспомощным перед любой ее прихотью?
        -  Даже чистое утреннее небо кажется грозным в этих местах, не так ли, брат мой?  - спросил подъехавший к нему Роберт.
        Людовик поднял голову вверх и прищурился от солнца.
        -  Ты чем-то озабочен, Людовик?  - спросил граф Першский.
        -  А ты - нет?  - нахмурился король.
        -  После нашей победы я вздохнул свободнее,  - сказал Роберт.  - Тем боле, надо видеть де Ранкона, этого южанина. Он похож на борзую, которая только и делает, что ищет долгожданную добычу, обливаясь слюной.  - Он улыбнулся.  - Если есть впереди дорога, то мы пройдем ее. Но ведь она есть, не так ли?
        -  Дорога, имя которой - неизвестность,  - прошептал Людовик.
        Прозрение все ярче озаряло его разум. И сердце окатывал холод от этого чувства. Ведь это было безумием с самого начала - брать с собой всех этих женщин, ставших обузой, камнем на ногах того, кто решился переплыть реку! Армию их камеристок и служанок всех мастей. Еще больше его злили музыканты, эти бесполезные и никчемные люди, якобы услаждающие слух, но на самом деле подобные сиренам, что увлекают сладкими голосами отважных мореплавателей в свои смертоносные воды, где на глазах вырастают скалы из пучины и топят корабли!
        -  Господи,  - проговорил он.
        -  Что?  - обернулся к нему Роберт, который уже намеревался выехать с плато и присоединиться к своему отряду.
        -  Храни нас Бог,  - взглянув в глаза брату, сказал Людовик.  - Храни нас Бог!
        Переход продолжался. То и дело возникали небольшие плато, на которых лошадям давали передохнуть. Полземли открывалось крестоносцам с этих вершин - внизу, синими океанами, окутанными дымкой, разверзалось пространство, и дух захватывало у любого, кто смотрел вдаль,  - мужчины и женщины, аристократа и простолюдина.
        -  Завтра начнется самый опасный участок этих гор, государь,  - склонив перед Людовиком голову, сказал проводник-грек.  - Надо быть особенно осторожным.
        Король едва заметно кивнул. Подозвал двух своих ординарцев.
        -  Передайте графу де Ранкону, чтобы не упускал из виду середину каравана,  - сказал Людовик.  - Мы должны видеть друг друга. И передайте, чтобы хвост его войска оставался у нас на виду,  - уже вслед ординарцам выкрикнул король.  - Идите же!
        И вот черное небо над Азией открыло бездну, полную звезд. Благоговение вызывало бездонное небо над тонким карнизом, где растянулись вооруженные путешественники. Все спешно готовились к ночевке. Холод тихонько жалил крестоносцев. Простые солдаты кутались в плащи, дремля на камнях. Знатные дамы укрывали себя шубами в своих кибитках. Место выбрали такое, чтобы повозки всех знатных дам и их камеристок оказались на широких участках дороги или плато. Последнее выбрали и для королевы. Под колеса положили камни. Нервно потряхивали головами полуспящие лошади. Рыцари спешились, но мало кто мог сомкнуть глаз. Сон превратился в пытку. Сейчас главным было одно - пройти, миновать эти скалы. Отоспаться можно и в Анталии. Главное - добраться живыми.
        -  Милый,  - выглядывая из королевского дворца на колесах, оглядываясь на стражу, прошептала мужу Алиенора.  - Идем же ко мне - я согрею тебя…
        Неожиданное раздражение подкатило и взорвалось внутри Людовика. В кольчуге и кирасе, кутаясь в медвежью шубу, сидя тут же рядом, на камне, он думал только о том, как пережить эти часы. Сохранить жизнь всем тем людям, которые понадеялись на его благоразумие, талант стратега. Но его жена словно бы всего этого и не видела. Не понимала! Ее не могло научить ничего - ни прошлые «подвиги», ни нынешнее положение. Ей все было нипочем - пропасть, возможные засады, кара небесная. Все кроме собственных желаний!
        -  Спи,  - только и сказал он.
        -  Ты обижаешь меня,  - капризным тоном проговорила она.
        -  Я же сказал - спи,  - повторил он, и голос его дрогнул.
        Нотки гнева прозвучали в нем - и Алиенора поняла: мужа лучше сейчас не беспокоить. В нем просыпался неукротимый зверь, которого она побаивалась и не любила.
        -  Как знаешь,  - с легкой обидой в голосе проговорила королева.
        Полог закрылся. Людовик поднял голову - как много было сейчас звезд! И голоса людей - они рассыпались по одной-единственной каменистой дороге, ставшей сейчас домом для десятков тысяч европейцев. Через огонь и смерть, голод и холод идущих за своей звездой…
        Людовик сам не заметил, как привалил голову, укрытую кольчужным капюшоном, к скале и закрыл глаза. Он уже не видел, как двое оруженосцев, заметив, что король засыпает, немедленно поспешили к нему, чтобы укрыть его еще одной шубой.
        …Король открыл глаза и в первое мгновение не понял, где находится. Потом пришло все разом - Кадмские горы, дорога-серпантин, армия на узком горном карнизе - под азиатским небом, над бездонной пропастью. Но было светло. Он думал, что забылся сном на минуту, но за горами уже брезжила заря. Дорога и нервное напряжение измотали его. Людовик присмотрелся - постовые сменились. Король отбросил сползшую на колени шубу, поднялся, разминая задеревеневшие члены.
        С края небольшого плато, где остановился двор короля, а вернее, королевы, потому что с десяток шатров на колесах принадлежало именно Алиеноре, Людовик осмотрелся. Сзади, на петляющей дороге, он разглядел арьергард. Но авангарда впереди не было.
        -  Жан!  - подозвал он своего ординарца.  - Где де Ранкон?
        Протирая заспанные глаза, оруженосец щурился, выглядывая голову каравана. Затем пожал плечами:
        -  Верно, они ушли за перевал, ваше величество!
        -  За перевал?!  - Людовик сжал кулаки.  - Что значит, за перевал?! Немедленно к нему! Сейчас же!
        Оруженосец встряхнул своего коня, запрыгнул в седло.
        -  Но!  - грозно воскликнул он.  - Пошла!
        -  За перевал,  - хмуро повторил Людовик Седьмой.  - Что он себе позволяет?
        Его оруженосец был прав - Жоффруа де Ранкон с боевым авангардом решил переночевать за перевалом, значительно оторвавшись от основной части каравана. Причина, о которой ничего не знал Людовик, была проста: та часть дороги, на которой должен был остановиться де Ранкон, чтобы не упустить из виду весь караван, была слишком узка и неудобна для ночевки. Жоффруа де Ранкон, оторвавшись на пол-лье, перешел на более удобный участок пути, где сонному воину, решившему справить нужду, не грозило упасть в бездну.
        Сердце Людовика заколотилось так сильно, что, казалось, готово было выпрыгнуть наружу. Он топтался на месте и все смотрел и смотрел на вершины гор по обе стороны дороги, встречавшие рассвет, заснеженные на самых пиках, по которым уже разливалось золотистое утреннее солнце. Грозная стена самой высокой из Кадмских гор поднималась над ним, и просыпавшийся караван с надеждой прижимался к ней, голой и холодной, как замерзший путник - к спасительному очагу.
        Людовик следил взглядом за ординарцем Жаном - вот юноша, петляя по дороге, обогнул сотню повозок впереди, вот он проехал мимо сгрудившихся воинов, которых было на этой дороге не счесть, вот он вырвался вперед на тот участок пути, который оказался свободен и где должен был находиться хвост авангарда Жоффруа де Ранкона.
        Ординарец Жан уже превратился в крошечного всадника там, впереди, на голой дороге, когда конь его попятился вправо, к краю пропасти… Людовик шагнул вперед и что есть силы прищурил глаза - всадник брошенным камешком летел в синеву пропасти…
        В ту же минуту король поднял голову и оглядел скалы. Если бы хоть на одно мгновение Людовик Седьмой Французский мог увидеть мир глазами Конрада Гогенштауфена, то он смело сказал бы: «Я уже видел это!»
        И сердце бы его сжалось, и рука потянулась к мечу…
        Впрочем, последнее так и случилось, когда взгляду молодого короля предстала обширная, устремлявшаяся к небу вершина, у которой дремал караван. Спокойная и величавая, гора в одно мгновение стала враждебной и страшной, потому что тысячи турок уже подняли головы и натягивали свои луки, выбирая мишень…
        Поспешив оторваться, Жоффруа де Ранкон не подумал о том, что оставляет между собой и основной частью каравана, возглавляемой королем, лазейку. Да и откуда он мог знать о ней? Об этой лазейке ничего не слышали даже проводники-греки, которые и носа не казали в эти места,  - ведь это была вотчина Иконийского султаната.
        -  Турки!!  - едва успел зареветь Людовик, привлекая внимание постовых, указывая вверх, как тысячи стрел одновременно ударили по едва проснувшемуся каравану.
        И тотчас вопль раненых и убитых разорвал утреннюю тишину. Трубачи ухватили рога и, с ужасом глядя наверх, раздувая щеки, затрубили что есть мочи. Пронзительным воем наполнилось все пространство вокруг. Эхо страстно заметалось по скалам. Но меткие стрелы турок выбивали трубачей одного за другим, и, хватаясь за пронзенные лица и шеи, те падали на каменистой дороге или пятились и летели вниз. Рыцари, вскочив на коней и прикрываясь длинными щитами, живой стеной сгрудились у повозок с дамами - женами их хозяев. Стрелы турок пронзали им ноги, редко - плечи, но рыцарь выбывал из строя только тогда, когда стрела находила его шею или поражала коня, и тогда его место занимал другой рыцарь или оруженосец.
        Стрелы пронзали шатры повозок, где только что спали камеристки сиятельных аристократок. Смертоносные стрелы превращали расписные суконные крыши в решето. На несчастных женщинах не было кольчуг, и они погибали первыми, скопом, едва успев испугаться, закричать,  - погибали, подчас получив сразу по десятку стрел. Та же участь постигала и музыкантов. Стрелы в щепы разбивали их виолы, еще совсем недавно так чудесно звучавшие на дорогах Венгрии, на берегах Босфора или Геллеспонта.
        Вой медных труб и человеческих голосов смешался и звенел над горами одной страшной и протяжной нотой…
        Раненые лошади, ошалелые от страха и боли, пятились, рвали повозки вперед, и те, ломая колеса о камни, а то и выбрасывая их, летели вместе с ранеными животными и мертвыми телами под куполами шатров в пропасть.
        Оруженосцы не давали упасть повозкам знатных дам - ничем не прикрываясь, они держали раненых лошадей под уздцы. Стрелы легко выбивали их, но погибших дворян тут же заменяли новые ординарцы.
        Самым непоправимым было то, что турки оказались сверху и жалили точно слепни несчастного быка, который был способен лишь отчаянно отмахиваться хвостом и крутить мощной, но бесполезной в таком деле головой.
        Обстрел был подобен штормовым волнам, не желающим утихать! Арбалетчиков оказалось слишком мало, чтобы справиться с лучниками, и потом их оружие заряжалось утомительно долго. Тех, кого не подбили стрелами, сами выпустив по болту в противника, прижимались к скале с «козьими ногами» и отчаянно, торопливо натягивали железную тетиву. А потом выныривали из-под скалы, но… прицеливаться не успевали. Тысячи вооруженных стрелами турок перебили арбалетчиков почти сразу - по два десятка стрел на один болт.
        В первые минуты Людовик растерялся. Его доблестные рыцари, готовые отдать жизнь за короля, сейчас отдавали жизнь за королеву. Почти все кибитки двора королевы были изрешечены стрелами, но повозку Алиеноры рыцари, оруженосцы и пажи окружили плотным кольцом. Но тем больше она притягивала турецкие стрелы. Тот, считали турки, кого охраняют с таким упорством, не жалея жизни, лучшие европейские воины, как пить дать стоит дорого! Ой, как дорого! А таких повозок было немало! Сарацины уже знали, что первые бароны Франции везут с собой своих жен. Вот бы добраться до них! Дорогая пожива!
        Так сарацины и поступили, но Людовик об этом еще ничего не знал. Он метался вокруг повозки, где сейчас пряталась или уже погибла его жена, и кричал:
        -  Алиенора, ты жива?! Ответь, Алиенора!  - Вытащив меч из ножен, сейчас бесполезный, похожий на игрушку, не слушая окриков ординарцев: «В укрытие, ваше величество! Вас убьют!» - Людовик звал жену.
        Целиком закрыть повозку было невозможно, и стрелы, несмотря на живую стену из телохранителей, достигали и пронзали любой из шатров. Повезло тем дамам или их камеристкам, которые успели выскочить из кибиток и тут же нырнуть под них. Это было единственным и верным убежищем.
        Но до срока.
        Сверху покатились камни - как видно, за ночь турки успели натащить их как можно больше, и теперь эти глыбы с грохотом катились и подпрыгивали, а в последнем прыжке обрушивались на дорогу, ломая закованных в железо людей, унося в пропасть сразу десятки рыцарей на боевых конях и пехотинцев, державшихся скученно, подальше от края; камни разбивали повозки, под которыми прятались женщины, мирные пилигримы и музыканты, и всю эту кашу из дерева, костей и крови увлекали с карниза туда же - в бездну.
        В эти минуты, когда караван крестоносцев охватила паника и до агонии было всего ничего, туркам показалось мало стремительного и рокового для их противника нападения. Они решили атаковать французов не только стрелами, но и с ятаганами в руках. Один из таких отрядов оказался как раз над головой короля. Людовик увидел осторожно спускающихся сарацин в ту минуту, когда после очередного оклика жены его слуха коснулся приглушенный голос: «Я жива! Людовик, жива!»
        Отряд турок пробирался вниз, к их плато, лавируя между камней. Сама природа создала там, среди голого кустарника, узкую тропинку. Людовик взглядом смерил высоту. Сверху, к началу этой нехоженой тропки, опускался густой высохший терновник. Спрятав меч в ножны, повесив щит на локоть, Людовик побежал к скале.
        -  Куда вы, ваше величество?  - ординарцы не знали, догонять короля или оставаться у повозки с королевой.
        Но он не ответил. Стрелы врезались в камни под его ногами, сбили двух оруженосцев, что бросились за ним, и те рухнули тут же, но ни одна не взяла короля. Людовик ухватился за сухой терновник и, упершись ногами в скалу, стал взбираться наверх, к тропинке. Несколько рыцарей последовали за ним. Турки уже заметили, что им идут наперерез, и теперь торопились. Один из них оступился и, всплеснув руками, полетел вниз. Едва он упал, его, покалеченного, тут же заколол ножом раненый арбалетчик. Взобравшись по терновнику, Людовик успел первым выйти на тропинку и занять удобную позицию - это был твердый уступ, к тому же закрытый от турецких стрел скалой. Он вырвал из ножен длинный меч и закрылся щитом как раз в ту минуту, когда первый турок набросился на него с ятаганом. Людовик легко отбил удар кривого палаша и со всей яростью, какая только могла родиться в его сердце, ударил турка мечом в живот - небольшой круглый щит не спас сарацина. Людовик выдернул меч из врага, чей кафтан тотчас набух кровью, и столкнул щитом завывавшего турка вниз. Враги не могли обойти его со всех сторон и были вынуждены нападать
поодиночке. Но и рыцари не имели возможности присоединиться к своему королю - тут было место лишь для одного. Пользуясь хорошо выбранной позицией, второго турка, отбив его удар, король просто сбил щитом с тропинки - там было кому добить нехристя! Третьего он поразил в открытое горло, но это едва не стоило ему жизни - фонтан крови ударил Людовику в глаза и вновь, как и на берегу Меандра, на мгновения ослепил его. Зажмурившись, хлопая глазами, Людовик отбил щитом первый удар нападавшего, затем второй. Лезвие ятагана скользнуло по его плечу, но не ранило - миланская кольчуга была сработана на славу. Смахнув капли крови яростным рывком головы, он ударил мечом в лицо четвертому врагу, и тот, роняя палаш, хватаясь за глаза, полетел за остальными.
        Столько в эти минуты было в Людовике силы и ярости, что он легко расправился еще с тремя врагами, не получив ни одного ранения. Турки, а их было не меньше двух десятков, видели, что пригорок неприступен. Воин, охранявший его, дерется как лев и не уступит и пяди земли. Слава богу, Людовик был одет как обычный рыцарь, и враг не признал в нем короля! Просто - одного из французских дворян. Им нужен был лучник, чтобы прикончить отважного героя. Но это были меченосцы. Очередной сарацин боялся двигаться вперед - ему не хотелось разделить участь своих товарищей, тем более, упади он живой или раненый вниз, там его ожидала мгновенная смерть.
        Двое турок попытались обойти его, вскарабкавшись по стене, но едва рука первого сарацина ухватилась за камень рядом с королем, он, отвлекшись от нападавшего на него сарацина на тропинке, отсек кисть врага, и тот, заревев, полетел вниз, сбив еще двух нападавших единоплеменников. По времени эта битва происходила не больше пяти минут, но те из французских рыцарей, кто видел ее снизу, уже никогда бы не смогли ее забыть. Их король был героем! Настоящим христианским государем, вставшим на защиту бедных паломников, идущих в Святую землю.
        Но от полного избиения крестоносцев в Кадмских горах караван спасли тамплиеры и те рыцари, кто встал под их знамя. Защитников возглавил великий сенешаль Эврар де Бар. Ветераны Пиренеев, Бедные рыцари Христа лучше других умели противостоять сарацинам в горах. Тамплиеры знали, как можно снасти лошадей от турецких стрел, как укрыться самим и дать отпор. Турки нападали только на одном участке, где растянулась самая большая и самая уязвимая часть каравана - средняя. Им нужно было успеть разметать французов, пока не спохватился мощный авангард крестоносцев, который они с такой радостью пропустили далеко вперед. Но на арьергард турки внимания не обратили. Эта их опрометчивость и переломила ход сражения. Карабкаясь по скалам, тамплиеры обошли сарацин стороной и ударили с тыла по их правому флангу. Не ожидая нападения, турки дали сигнал к отступлению.
        Они и так насытились кровью врага!
        Сарацин в этот день погибло немного - сотни три, и то лишь благодаря расторопности Эврара де Бара и его людей. Потери французов оказались катастрофическими, невосполнимыми, страшными.
        Сарацины сторицей отплатили за поражение на берегах Меандра. За бессилие на поле брани отплатили коварством и хитростью. Более двадцати тысяч крестоносцев и паломников погибло всего за один час этого кошмара. Печальный опыт императора Священной Римской империи Конрада Гогенштауфена не стал примером для французов, оказавшихся не менее легкомысленными. Весь цвет рыцарства Иль-де-Франса, Шампани, Анжу, Фландрии и других провинций был выкошен в этот день - храбрые дворяне с золотыми шпорами, укрывая герцогинь, графинь и баронесс своей грудью, легли на узком карнизе и на дне пропасти. Большая часть камеристок, служанок, прачек и музыкантов оказалась перебита стрелами и раздавлена камнями. Та же участь постигла и треть бедных паломников, которых защищали во вторую очередь - после аристократок. Тысячи разбитых тел остались лежать на дне пропасти без погребения - на радость хищным птицам и зверям. Живым оставалось только оплакивать своих родных и близких.
        Их великое путешествие закончилось под Кадмскими горами - острые уступы стали их братской могилой.
        Когда Людовик, оказавшийся на своем плато, обозревал эту картину, вдалеке на дороге показались первые отряды Жоффруа де Ранкона, наконец-то пришедшие на помощь своим.
        Красавчик де Ранкон, бледный и молчаливый, подъехал к королю, спешился, встал на одно колено и опустил голову. Спешились и его рыцари. Среди них были и друзья Алиеноры - Гуго де Лузиньян и Сельдебрейль.
        -  Где вы были, де Ранкон?  - спросил король.
        Граф поднял глаза:
        -  Мы… оторвались… случайно…
        -  Где вы были, когда турки избивали этих людей, де Ранкон?  - повторил вопрос король.
        Владетелю Тайбура нечего было сказать. Людовик вытащил меч, от острия до рукояти покрытый сарацинской кровью, и приставил лезвие к горлу де Ранкона. Лицо его было искажено звериным гневом - никто и никогда не видел короля таким. Все наблюдавшие эту картину притихли. И французы, стоявшие за королем, и аквитанцы.
        -  Я последний раз спрашиваю вас, де Ранкон… Отвечайте.
        -  Людовик, прошу тебя!  - Алиенора, свидетельница этой сцены, выступила вперед.
        Король обернулся:
        -  Ты просишь меня? Ты просишь - за кого?! За этого негодяя?!
        Жоффруа де Ранкон, все еще стоя перед королем на одном колене, побледнел еще сильнее:
        -  Вы не смеете так говорить со мной, ваше величество. Хотите убить - убейте. Но вы не смеете так говорить со мной.
        -  Не смею?!  - Людовик оторвал меч от его шеи и обвел им по кругу.  - Погибли лучшие рыцари Франции! Лучшие - не в пример вам, де Ранкон! Погибли простые люди, которые доверились нам! Доверились мне!
        Подбородок Жоффруа де Ранкона потянулся вверх:
        -  И все же - не смеете.
        -  Гореть вам в аду, де Ранкон!  - выдохнул Людовик.  - Вам и вашим людям!
        -  Южане предали нас!  - шагнул вперед один из шампанских рыцарей, потерявший в этой бойне почти всех своих товарищей.  - Вы способны только болтать и бренчать на своих виолах! Вы больше ни на что не годитесь!
        «Южане предали нас!  - разносилось за спиной короля.  - Гореть им в аду!»
        Несколько аквитанцев уже тянули мечи из своих ножен, Лузиньян и Сельдебрейль первыми. Другие переглядывались. Схватка была близка. Неожиданно вперед выступил бородатый Эврар де Бар с алым крестом на белом плаще, тоже ставшим алым, но от крови. Сенешаль ордена только что подоспел с отрядом своих тамплиеров узнать, жив ли король, и услышал последние брошенные с обидой и гневом слова.
        -  Стойте!  - воскликнул великий сенешаль ордена.  - Нет разницы, кто южанин, кто северянин.  - Он положил руку на плечу королю.  - Виновник беды только один человек - тот, кто нарушил приказ короля: держаться всем вместе; кто отвел авангард на недопустимое расстояние. Это граф Жоффруа де Ранкон. Но дело короля, как поступить с преступником. Нельзя обвинять всех!
        -  Вздернуть его!  - завопили французы, охранявшие караван.
        Жоффруа де Ранкон все еще стоял, преклонив колено. Он понимал: имя его запятнано навеки и готов был принять любой суд. Может быть, мгновенная смерть была бы лучшим исходом в сложившейся ситуации. Но его земляки, которых уже незаслуженно оскорбили, вытащив мечи, выступили вперед. Аквитанцы готовы были драться за своего предводителя.
        -  Мы не отдадим его!  - выкрикивали они.  - Не посмеете!
        Французы тоже вытащили мечи - с южанами их разделял только король, все еще державший в правой руке меч в кровавых подтеках, и великий сенешаль тамплиеров.
        -  Что вы, как псы?!  - оглядывая обе стороны, с напором заговорил Эврар де Бар.  - Турки - рядом! Если вы сейчас наброситесь друг на друга, вся им будет забота - добить нас! Ваше величество,  - обратился он к королю.  - Рассудите, но без гнева в сердце, заклинаю вас Господом Богом нашим Иисусом Христом!  - Уже немолодой тамплиер тоже встал на одно колено.  - Без гнева в сердце,  - повторил он как заклинание.
        Людовик кивнул:
        -  Благородный сенешаль, сир де Бар, и вы, де Ранкон, поднимитесь…
        Оба рыцаря поднялись. Жоффруа де Ранкон все еще не знал, какая судьба ждет его. В случае приговора он готов был смириться с судьбой и принять смерть.
        -  Нет правых и нет виноватых в том, что случилось,  - сказал Людовик Седьмой.  - Господь наказал нас за грехи - и де Ранкон стал лишь орудием этого наказания. Солнце, которое поглотила тьма, было предупреждением этому! Мы шли на святую работу с душами и сердцами, полными сладострастья и жажды подвигов для своей славы, а не для славы Господа. И вот теперь мы пожинаем плоды наших деяний,  - он обернулся на Алиенору, стоявшую неподалеку, и взоры всех устремились в ту же сторону.  - Мы превратили великий поход, на который призвал нас Господь устами первосвященника и Бернара Клервоского, в позорную оргию!  - Теперь он смотрел только на свою жену, забрызганную кровью убитой камеристки, и обращался только к ней.  - Слышите, ваше величество, в позорную оргию!  - Алиенора отступила: худшее, что сейчас могло пробудиться в ее муже, вновь поднимало голову. Все тот же зверь, поселившийся в его сердце после пожара в Витри. Но теперь этот зверь разрастался в размерах и одним ударом лапы готов был убить ее.  - Где сейчас ваши блудницы, королева Алиенора, которые так были необходимы вам в дороге, скажите?! Не
можете, так я вам скажу: на дне этой пропасти!  - Он ткнул мечом вниз.  - На самом ее дне! И те, кто пользовался ими, там же.
        Страшен был Людовик в эти минуты - страшен, как никогда. Замерли все - и аквитанцы, и французы. Справедливый гнев короля, обращенный на королеву, примирил их. Алиенора поймала взгляд своего ухажера Жоффруа де Ранкона, но тот лишь потупил взор. Подмоги ей ждать было неоткуда - правота короля казалась неоспорима. В эти минуты, на горном карнизе, среди гор исковерканных трупов, над пропастью, где их было еще больше, королеву никто не хотел поддержать.
        Она гордо подняла голову:
        -  В вашей власти было запретить мне ехать с вами! И во власти других сеньоров было оставить своих дам во Франции!  - Алиенора усмехнулась.  - Но вы этого не сделали, ваше величество.
        Что ж, она тоже была права - и возразить ей было нечем. Усмехнулся и Людовик:
        -  Вот именно - в моей власти. И потому отныне я намерен, поступать так, как будет угодно мне.  - Он обвел взглядом своих подданных.  - Отныне я запрещаю всякий блуд среди крестоносного войска. Отныне я запрещаю пьянство и брань. Я объявляю священный пост, который должен был объявить еще вначале! Если вы не хотите, благородные сеньоры, чтобы Господь всех нас оставил в этих горах, исполняйте мою волю.  - Он отер обрывком полотна окровавленный меч и вложил его в ножны.  - И примиритесь друг с другом.  - Это единственный путь спасти наши тела и души. Единственный путь послужить Господу, терпение которого небезгранично. И который, я уверен, все еще любит нас. Аминь!
        На короля смотрели с почтением - и молодые рыцари, и те, кто, как Эврар де Бар, были значительно старше его. Недавно он показал себя блестящим воином, настоящим героем, а теперь еще - истинным государем.
        Укрыть тысячи трупов, оставшихся лежать на дороге, камней не нашлось. Тела накрывали рваной холстиной. Оставшиеся в живых священники на скорую руку отпевали убитых в бесславном бою. Надо было торопиться: провианта оставалось мало - часть обоза также сорвалась в пропасть.
        Всего пятнадцать лье отделяли роковую вершину Кадмской гряды и берега Анталии, но по этой горной дороге крестоносцы шли целых пятнадцать суток. Турки нападали ежедневно - и почти весь путь проходил под их стрелами. Перед смертью все оказались равны, как перед Господом Богом. Сословия примирились друг с другом - и знатные, и бедные, все шли рука об руку. Только так оставалась возможность сохранить дисциплину и строй. Охрану каравана с позволения короля взяли на себя Эврар де Бар и его тамплиеры. Аквитанцы пуще других рвались в бой - они желали кровью смыть нечаянный позор. И Жоффруа де Ранкон был среди них одним из первых. В этом переходе погибло много южан, так что досталось всем.
        Север и юг уравнялись на весах жизни и смерти.
        За эти пятнадцать суток французы потеряли еще десять тысяч убитыми, погибшими от голода и ран. Но все же армия, хоть и наполовину поредевшая, оказалась сохранена. И выжила часть паломников, путь которых ко Гробу Господню оказался так труден и страшен.
        Когда изголодавшиеся, лишенные сил крестоносцы с дороги, обвивавшей последнюю из преодолеваемых ими вершин, увидели далекий краешек Средиземного моря, им показалось, что они увидели краешек рая.
        Но как горько они ошибались!
        Греки были верны себе - Анталия открыла ворота только Людовику и его свите. Двадцатишестилетний король был уже совсем иным человеком, чем тот, который въезжал пятью месяцами раньше в Константинополь. Из мальчика Людовик Седьмой превратился в мужа еще под Витри, теперь это был государь, осознавший свою силу, грозный и властный. Даже, несмотря на изможденный вид, гроза читалась и в его взгляде, и в жестах, и в голосе.
        -  Пошлите гонцов к императору Мануилу с просьбой прислать нам корабли,  - раздраженный осторожностью греков, сказал он правителю Анталии, пышнотелому ромею в богатой тоге.  - Сегодня же.
        -  Сколько же вам надобно кораблей, государь?  - спросил грек.
        -  Ровно столько, сколько необходимо для переправы всех паломников, которых я веду в Святую землю. И еще я прошу накормить всех крестоносцев и бедных людей. Я хочу, чтобы они были сытыми каждый день, пока не придут корабли императора.
        -  Но ваших людей очень много, государь,  - заметил правитель Анталии.
        -  И, тем не менее - накормите их. Вы, кажется, тоже христианин?
        Ромей поклонился и пообещал выполнить все просьбы короля франков.
        Все эти дни Людовик ходил по берегу моря и смотрел вдаль, точно так он заклинал судьбу: как можно скорее призвать к берегам Анталии корабли басилевса. С Алиенорой они почти не говорили. Королева ожила от того потрясения, которое испытала во время бойни в Кадмских горах, когда обнаружила рядом с собой тело камеристки, убитой турецкой стрелой. И тот ужас двухнедельного пути, когда стрелы то и дело выбивали рыцарей и солдат, защищавших ее своей грудью и спинами.
        Она тоже часами сидела на берегу, и оставшиеся в живых менестрели перебирали струны своих виол и пели грустные песни - и эту музыку подхватывали волны и несли далеко на запад. Может быть, к берегам родной Аквитании?
        Две трети дворцов на колесах осталось на горных дорогах Анатолийских гор. Окружение благородных дам поредело - многие лишились большей части своих фрейлин, камеристок и прочих служанок. А иные аристократки и сами почили в пределах злосчастной горы и на дне ее пропасти.
        Великое приключение обернулось страшной бедой, и теперь все эти женщины лечили свои души легким шумом анатолийского прибоя и видом далекого синего горизонта. Никому не хотелось оборачиваться назад, где были горы. Слишком много горя, связанного с вершинами, уже неизбывно поселилось в их сердцах. И если бы сейчас им предложили выбор: отправиться домой в благословенную Францию или продолжать путь, большинство выбрало бы возвращение домой. Но они сами увязались за своими мужчинами, и теперь им предстояло идти дальше - к Святой земле.
        Вот уж верно, что крест, то крест.
        Через месяц в Анталию прибыла флотилия из Константинополя. Дождались-таки! Но, разглядывая ее с берега, Людовик еще издалека удивился малочисленности выделенного ему флота. И когда корабли встали на якорь и капитан головного судна сошел на берег, первым вопросом короля было:
        -  Почему так мало кораблей? Мы и половины не посадим на них!
        Но капитан-грек, препоясанный широким кожаным ремнем с кривой саблей на левом боку, только пожал плечами:
        -  Надо спросить у офицера, которого посылал наш правитель, ваше величество.
        Людовик спросил у офицера, но тот переадресовал его самому правителю Анталии. А последний, в своем дворце, только пожал плечами, что означало: все вопросы к императору. Понятно, спросить у самого Мануила Комнина, как и почему вышла накладка, не представлялось никакой возможности. Первый раз Людовик пожалел, что не послушался епископа Лангрского и не осадил Константинополь.
        Но выбирать не приходилось - и от королевского гнева количество кораблей увеличиться вряд ли могло.
        -  Мы пойдем сушей,  - сказал Людовик на военном совете, в скромном дворце, выделенном ему правителем Анталии.
        И тут знать взбунтовалась. Первый раз Людовик почувствовал, что он не император Византии, слово которого равно слову Бога, а всего лишь король франков - первый из первых.
        Вперед выступил граф Шампани.
        -  Ваше величество,  - сказал он,  - мы больше не пойдем через горы. Я больше не пойду. И не пойдут мои люди - из них не осталось и трети! Хватит с нас бед и лишений. И бесславной смерти. Это мое последнее слово.
        -  И я не пойду, государь,  - поддержал его граф Фландрии, тоже потерявший немало своих людей. -  И мои рыцари не пойдут - пример есть. Принять смерть в бою - одно дело, а получить стрелу в спину или сорваться в пропасть, подобно нерадивой овце,  - совсем другое!
        -  Лучше сразу возвратиться домой и признаться папе, что наш поход был неудачен, чем вновь карабкаться по вершинам этих чертовых гор,  - сказал самый влиятельный аристократ Франции после Людовика Седьмого - граф Жоффруа Анжуйский, прозванный Красивым. Он поправил засохшую веточку дрока на своем берете - за эту веточку, которую он неизменно носил на любом головном уборе, даже на шишаке, его и прозвали Плантагенетом.  - А еще лучше поплыву-ка я сразу в Иерусалим, на могилу моего отца Фулька. И потом, я давал обет поклониться Гробу Господню. А бродяжничая по этим скалам,  - усмехнулся он, оглядывая других баронов,  - можно и не сдержать свой обет.  - Сын короля Иерусалима неожиданно стал предельно серьезен.  - Я не иду через горы. Это и мое последнее слово, государь.
        Три самых влиятельных аристократа Франции выразили общее мнение - все первые бароны королевства, выжившие после засады в Кадмских горах, отказались идти побережьем через турецкие земли. Впрочем, было ясно и другое - решение этого вопроса не обошлось без участия их женщин. Ни под каким предлогом аристократки, еще год назад надеявшиеся весело провести время, не хотели более путешествовать под градом турецких стрел, ежечасно ожидая засады и обвала камней. Хватит горных карнизов! Да здравствует море!
        Но и сам Людовик понимал их правоту. И вновь думал: прими они предложение Рожера Сицилийского, уже давно и без потерь добрались бы все до Святой земли. На военном совете решили посадить на корабли самую родовитую часть армии, включая благородных дам с их потрепанными дворами, и отплыть в Антиохию, А в Анталии оставить самых бедных рыцарей, не могущих похвастаться своим древним родом, простых воинов, всех без исключения паломников, так жаждавших поскорее увидеть Землю обетованную, больных и раненых.
        Треть пышного каравана полегла под стрелами в горах, половина из выживших оставалась на анатолийском берегу. Людовик лично назначил старших и пообещал, что византийский император пришлет корабли и за ними.
        Сердце его больно сжималось, когда он, отплывая на головном корабле, видел берег, где его провожали тысячи людей - они плакали и махали ему руками.
        Не ведал он другого, что правитель Анталии не пошлет гонцов к Мануилу Комнину за новыми кораблями, а если бы и послал, то императору вряд ли было бы до них дело. Правитель города запрет ворота и, едва паруса кораблей с королем Франции и его ватагой скроются за горизонтом, отменит указ кормить пилигримов. В лагере, где останутся несколько десятков тысяч человек, скоро начнется мор. Бедные рыцари, воины и все, кто был способен проделать еще несколько переходов, отправятся сами пешком в Святую землю, но ни один из них не дойдет до нее. Они попадут в лапы поджидавших их на горных дорогах турков, и те паломники, кто не будет убит, попадут в рабство Иконийскому султану. А те пилигримы, что останутся под стенами Анталии, умрут голодной смертью.
        Ничего этого Людовик, надеявшийся на лучший исход своего похода, пока еще не знал. Его ждала впереди Святая земля и подвиги. Так он думал, хватая ртом соленый морской ветер.
        Ожиданием была полна и его супруга. Но думала она не о великих деяниях на земле Палестины и не о Гробе Господнем, а об одном-единственном человеке - о том, кто никогда и никому не дал бы ее в обиду! Что бы она не натворила! Кто простил бы ей все. Алиенора думала о своем родном дядюшке и друге детства Раймунде Пуатьерском.
        Вот кто ждал ее, вот кто ее любил!
        Волны разбивались о борта корабля, заливая палубу брызгами, подол платья королевы, ее истоптанные сапожки. А она улыбалась. Никогда еще мир не был так враждебен к ней! Ее считали виновницей многих бед. В первую очередь - собственный муж и ненавистные ей тамплиеры во главе с Эвраром де Баром. Но даже свои, южане, порой недобро косились на нее. И первые баронессы королевства, глядя, как переменился к жене Людовик, тоже сторонились своей государыни - они также понимали: поплыви крестоносцы на кораблях Рожера Сицилийского, все бы обошлось, все бы уцелели, и не понадобилось бы им терпеть весь этот ужас. Правда, один раз Людовик хотел было помириться со своей женой. Дело было под вечер, над Средиземным морем светила полная луна - ее серебра хватало на всю черную зыбь, что простиралась во все стороны света. Король взял ее руку в свою и хотел было обнять, она не сопротивлялась, да и могла ли? Но право говорить у нее никто не отнимал.
        -  Вы решили прервать ваш пост, ваше величество?  - не глядя на мужа, с усмешкой бросила она.
        Людовик выпустил ее руку и, ни слова не говоря, ушел в свою каюту. Но ей уже было наплевать на его чувства. Она бы никогда не смогла простить ему того оскорбления, брошенного при всех на карнизе Кадмских гор. Зря ее муж забыл - забыл главное!  - что она согревала его постель все эти десять месяцев пути, давала ему все, что могла дать женщина мужчине! И он принимал эти дары с великой радостью! И не помышлял поститься! А едва пришла беда, едва он проморгал ее, оказалось очень просто превратиться в неблагодарного и черствого истукана!
        День сменяла ночь, и византийские корабли плыли в сторону Святой земли. И королева Алиенора ждала. Она улыбалась, зажмуривая глаза, когда ветер напористо бил ей в лицо и пытался растрепать убранные в косы и хитро заплетенные волосы. Смерть, испытания и снова смерть. Пусть! Еще дома, во Франции, все было задумано и сделано ради одного человека - великолепного Раймунда Пуатьерского, а ныне - князя Антиохийского.
        Наконец, сама она жива, размышляла Алиенора, и готова жить дальше. И любить. А рыцари - на то они и рыцари, чтобы храбро отдавать жизнь за свою госпожу. И если бы сейчас ее спросили: стоило ли всех этих жертв хотя бы одно ее свидание с князем Антиохии, она по-королевски смело ответила бы: «Да».
        Глава третья
        Раймунд Великолепный

1
        В Винчестерском замке было холодно и неуютно. И не только потому, что в слюдяные окна, через щели, то и дело вонзался холодный мартовский ветер. Весь замок затаился в эти дни, когда Англия оказалась на пороге гражданской войны.
        В одной из башен, у окна, стоял молодой высокий светловолосый рыцарь и смотрел вниз. Туман поднимался над двором замка, он проникал повсюду - вяз на зубах промерзшей во дворе стражи, разводившей костры, глотавшей эль и бранившейся что есть силы, лип к гривам лошадей и шерсти собак, грызшихся из-за обглоданной солдатами кости.
        -  Чертова сырость,  - проговорил молодой человек.  - Чертов Винчестер, чертова страна…
        В теплом пурпуэне и штанах, кутаясь в теплый плащ, молодой человек думал о своей судьбе. Он был уверен, что достоин большего, чем получает сейчас,  - и по своему рождению, и по талантам. И на большее он рассчитывал, оставляя родину.
        Но начинающийся 1136 год не сулил ему ничего хорошего…
        Звали двадцатидвухлетнего рыцаря Раймунд Пуатьерский. Молодой человек был сыном Гильома Трубадура, но рассчитывать на земли своего отца он не мог. Хозяином Аквитании, Пуату и других южных провинций по закону наследования стал его старший брат Гильом Десятый. Когда внезапно умер их отец, младшему брату было всего двенадцать лет, и Гильом выполнял роль его опекуна. А Раймунд, в свою очередь, взрослея, учил рыцарским забавам старшую из дочерей Гильома - Алиенору. Трудно было найти более близких друзей, чем этот юноша и девочка-подросток.
        Возмужав, Раймунду оставалось самому позаботиться о себе - например, отправиться на службу за море. Так он и поступил: тем более такому знатному аристократу, по крови равному королям, открывались все дороги. В возрасте двадцати лет Раймунд предстал перед Генрихом Первым Английским по прозвищу Грамотей - сыном легендарного норманна Вильгельма Завоевателя[11 - Вильгельм Завоеватель, герцог Нормандии (1027 - 1087). В 1066 году пересек Ла-Манш, в битве при Гастингсе разбил англосаксонского короля Гарольда Второго и провозгласил себя королем Англии, тем самым положив начало нормандской династии.].
        За несколько месяцев до своей смерти, в начале 1135 года, Генрих Первый посвятил в рыцари молодого аквитанца. А едва старый король умер, объевшись миногами в родной Нормандии, его объединенное королевство стало разваливаться на глазах. И всему виной стала распря из-за наследства между дочерью Грамотея - Матильдой, женой Жоффруа Красивого Анжуйского, и родным племянником короля - влиятельным графом Стефаном де Блуа.
        Остаться в стороне от династической распри было невозможно, но Раймунду де Пуатье повезло. В самом начале весны 1136 года в Англию пожаловал рыцарь Жерар де Жеберрон, маршал ордена госпитальеров[12 - Госпитальеры, духовно-рыцарский орден. Полное название - Рыцари Иерусалимского госпиталя Св. Иоанна Крестителя. Отсюда второе название - иоанниты. Занимались врачеванием паломников. Как и тамплиеры, имели общеевропейскую сеть командорств. Позже, когда крестоносцы покинут Святую землю, орден будет называться Родосским, а позже Мальтийским (но названию островов, где будет обретаться орден). Существует по сей день.]. У него был вид заговорщика.
        -  Плохие времена грозят Англии,  - сказал рыцарь-монах, которого провели к Раймунду оруженосцы.
        -  Это верно, кавалер де Жеберрон,  - откликнулся молодой граф.  - Отогрейтесь и выпейте вина.
        -  Благодарю,  - снимая перчатки, поклонился рыцарь.
        Он сбросил на руки своего слуги плащ и оказался в черном суконном жилете, одетом поверх кольчужного панцыря. В середине жилета, на груди рыцаря, читался белый лапчатый крест. Март выдался промозглым, за слюдяными окнами одной из башен Винчестерского замка гулял ветер. Только и спасал жарко растопленный камин - большой пылающий грот в одной из стен. Гость подошел к камину и протянул озябшие руки к огню.
        -  В такую ночь пламя - единственный спаситель!  - принимая кубок с подогретым вином, проговорил госпитальер и сделал пару глотков.  - Да еще доброе французское вино!  - улыбнулся он.
        -  Что же привело вас ко мне?  - спросил Раймунд, когда госпитальер осушил кубок.
        Жерар де Жеберрон кивнул на слуг молодого графа.
        -  Прикажите оставить нас наедине.
        -  Ступайте,  - сказал тот своим оруженосцам.  - Но прежде принесите нам кувшин вина и мяса с хлебом. Уверен, наш гость желает подкрепиться с дороги.
        После того как приказание было выполнено, оруженосцы графа и госпитальера вышли. Раймунд де Пуатье указал рукой на кресло с высокой спинкой:
        -  Прошу вас, маршал.
        -  Я прибыл к вам по поручению короля Иерусалима Фулька Анжуйского и магистра ордена госпитальеров Раймона де Пюи,  - усаживаясь и вновь беря кубок с вином, произнес тот.  - Моя миссия в высшей степени тайная, о ней знают только три человека, включая меня. Вы можете дать мне слово рыцаря, что ничего, о чем вы услышите сейчас, не выйдет за пределы этих стен? Независимо от того, что вы ответите мне.
        -  Я даю вам слово, маршал де Жеберрон,  - с улыбкой ответил Раймунд.
        -  Прекрасно. Тогда позвольте задать вам еще один вопрос, граф. Вы слышали о правительнице Антиохии княгине Алисе?
        -  Еще бы, кажется, она вдова норманна Боэмунда Второго?
        -  Именно так,  - подтвердил госпитальер.  - И дочь покойного короля Иерусалима Балдуина Второго. Так вот, нынешний король Иерусалима Фульк Анжуйский имеет все основания считать, что княжна Алиса - ненадежный правитель,  - решительно сказал госпитальер.  - Чтобы сохранить власть в Антиохии, она вступила в диалог с самим Зенги Кровавым, султаном Алеппо и Мосула, этим исчадием ада. А ведь он угрожает Эдессе и всему христианскому Востоку. Но она неполноправный правитель Антиохии.
        -  Для Святой земли это счастье,  - беззаботно улыбнулся Раймунд.
        -  Вы даже сами не представляете, насколько вы правы, граф. У Алисы есть дочь - Констанция. Сама Алиса правит от ее имени, но никому неизвестно, как вдовствующая княгиня надумает поступить завтра. Она непредсказуема. Даже собственный муж, князь Боэмун Второй, не доверял ей, оставив Антиохию в наследство дочери и ее будущему супругу. От надежности Антиохии, нашего северного форпоста в Сирии, многое зависит. Падет Антиохия, под ударом окажется графство Эдесса, Триполи и сам Иерусалим. Король Иерусалима Фульк Анжуйский женат на Мелисинде, родной сестре Алисы, и только он и сдерживает преступный пыл своячки. Так вот Фульк и первые бароны Палестины хотят найти Констанции, девушке юной и прекрасной собой, мужа, отважного воина, который смог бы стать надежным князем Святой земли.
        -  Что же вы хотите от меня, кавалер де Жеберрон?  - нахмурился Раймунд.  - Уж не думаете ли вы предложить мне ее руку и сердце? Что… я угадал?!
        -  Именно так, граф де Пуатье. Король Фульк Анжуйский остановил свой выбор на вашей персоне и попросил наш орден связаться с вами. Ваш род - один из самых знатных родов Европы, вы молоды, сильны, не женаты. К тому же хороши собой и умеете притягивать к себе женщин,  - предупреждая изумление графа, госпитальер поспешил добавить: - Именно таким нарисовал ваш портрет Гильом Десятый, ваш родной брат.
        -  Мы все пошли в нашего бесподобного отца,  - с насмешкой откликнулся Раймунд,  - Что вам еще сказал мой любезный старший брат, которому так хочется устроить мои дела?
        -  Еще он сказал, что у вас нрав искателя приключений и настоящего бойца.
        -  А какой же мне еще иметь нрав?  - не сводя с гостя светло-синих глаз, в которых мелькали отсветы каминного огня, почти зло усмехнулся Раймунд.  - Ведь все земли достались Гильому!
        -  Сейчас у вас появилась счастливая возможность получить свои земли. Поймать удачу. Поверьте, она так близка, как вы даже себе не представляете! Констанция не сможет устоять перед вами. А там дело покажет. Но ответить вы должны очень скоро.
        -  Насколько скоро?
        -  Мы дадим вам подумать до завтрашнего дня. Орден госпитальеров не собирается вмешиваться в дела Англии - и завтра на рассвете я отплываю в Святую землю. У вас есть ночь, чтобы подумать над предложением короля Иерусалима. Антиохия должна получить знатного князя - и она получит его.
        Совсем неожиданно Раймунд де Пуатье весело рассмеялся. И впрямь, что его ожидало в Англии? Тяжелейший выбор - на чьей стороне выступить в будущей сваре, которая стремительно назревала, как зудящий прыщ. Можно было податься в Европу, под крыло старшего брата, и стать нахлебником. Или же взять судьбу под уздцы и сказать ей: «Но!»?
        Раймунд встал, прошелся по комнате. Вернувшись к столу, залпом осушил свой кубок. Встретился взглядом с госпитальером.
        -  А вы знаете, я, пожалуй, соглашусь на предложение короля Иерусалима.
        -  Не дожидаясь утра?
        -  Чего тянуть?  - улыбнулся молодой рыцарь.
        -  Вы именно такой, каким вас описывал старший брат,  - кивнул госпитальер.  - Я был бы не против поспать несколько часов. За это время отберите нескольких самых верных вам людей и не забудьте самые ценные для вас вещи - вы уже вряд ли вернетесь на берега Альбиона!

2
        На заре, скрывая лицо капюшоном, Раймунд де Пуатье в сопровождении маршала госпитальеров и своих оруженосцев покинул Винчестерский замок. Аквитанец не стал предупреждать никого о своем отъезде. Кони понесли всадников в сторону Дувра. Две остановки, и они достигли порта, сели на корабль ордена святого Иоанна Иерусалимского и отплыли на юго-запад.
        Ветер выдался попутный, и уже через пару дней они увидели далеко по левому борту окутанный туманом берег Нормандии с крепостями Гарфлер и Шербур, еще через день - Нормандские острова и берега Бретани. Они обогнули мыс и пошли строго на юг. Еще неделя понадобилась, чтобы пройти мимо берегов Франции до Бискайского залива.
        -  Огибать Пиренейский полуостров и проплывать мимо Геркулесовых столпов было бы неразумно,  - еще в начале пути сказал госпитальер графу,  - мавры легко могут перехватить наш корабль. А потому приготовьтесь ко встрече с родными.
        И вот теперь, впереди, было долгожданное устье Гаронны и Бордо - родина Раймунда. Им предстояло проплыть вверх по Гаронне до Тулузы, там выйти на берег, верхом добраться до Нарбонна или Марселя и уже оттуда на другом корабле госпитальеров отплыть в Палестину.
        Но прежде графу де Пуатье предстояла трогательная встреча.
        -  Я счастлив, что вновь увижу моего брата и его дочерей! Особенно старшую,  - улыбнулся граф.  - Если бы вы знали, какая чудная у меня племянница Алиенора! Цветок оливы! Хотел у вас спросить, маршал, у меня будет время поохотиться в родных местах?
        -  Нет, граф,  - сурово ответил госпитальер.  - Наша миссия не предусматривает задержек в пути. Мы только засвидетельствуем почтение герцогу Аквитании. Одна ночь, не более.
        Светловолосый граф де Пуатье разочарованно вздохнул. Впрочем, дело - в первую очередь. Пусть, одна ночь…
        Корабль ордена госпитальеров, подняв флаг с лапчатым крестом, вплывал в эстуарий Гаронны на рассвете. Из-за плохого ветра только к вечеру они достигли устья реки.
        -  Наймем быструю галеру, граф,  - сказал госпитальер.  - Кораблю будет трудно идти против течения.
        -  Нет, маршал!  - усмехнулся Раймунд.  - Мы возьмем самых быстрых коней! Эти десять лье по дороге, которую я знаю, как свои пять пальцев, промелькнут за два часа! Нет, за час!
        Жерар де Жеберрон одобрительно улыбнулся спутнику:
        -  Полностью вверяю нашу судьбу в ваши руки.
        Они взяли лошадей в окрестностях одного из замков, принадлежащих Гильому Десятому, и с небольшим отрядом, вооружившись факелами, понеслись по дороге вдоль Гаронны в глубь материка.
        Через час, как и сказал граф Пуатьерский, всадники увидели огни Бордо. Путники пришпорили лошадей, и темные стены и башни города надвинулись на них стремительно. Раймунд сам забарабанил рукоятью меча в ворота сторожевой башни.
        -  Встречайте дорогого гостя!  - весело рявкнул он охране, разглядывающей со стены путников с факелами.  - Граф де Пуатье желает засвидетельствовать почтение своему дорогому брату Гильому Аквитанскому! Живее, черти! Живее!
        Сдержанный маршал госпитальеров, хоть и не любил, когда при нем чертыхаются, с удовольствием наблюдал за живостью двадцатидвухлетнего графа. В этой живости был залог успеха их предприятия.
        Раймунд как ветер ворвался в Бордо, в сопровождении свиты долетел до дворца Омбриер. Но мажордом, вышедший ему навстречу, тут же охладил его пыл.
        -  Как мы рады! Но, граф, ваш брат, наш хозяин, сейчас в Пуатье, он поехал охотиться две недели тому назад,  - мажордом развёл руками.  - А когда вернется, мы и знать не знаем!  - Он вновь просиял.  - Как же мы рады вас видеть!
        -  Я тоже рад. Но обрадуюсь еще больше, когда услышу про добрый ужин и кадушку с горячей водой! Для меня и для моих друзей, рыцарей ордена святого Иоанна!
        -  Все будет исполнено, сир Раймунд,  - поклонился мажордом.
        Граф огляделся - в родном южном дворце было куда уютнее, чем в Винчестерском замке, на перекрестке вечных сквозняков.
        -  Придется мне побыть вашим хозяином в отсутствие брата!  - весело заметил он.
        -  Вот тут вряд ли,  - многозначительно улыбнулся мажордом.  - Нынче наша хозяйка - принцесса Алиенора.
        Втроем - Раймунд, мажордом и де Жеберрон - они уже шли по коридорам дворца. Перед ними распахивались все новые двери. Вытягивалась вооруженная охрана.
        -  Маленькая Алиенора?  - нахмурился Раймунд.
        -  О, да. Но она уже не совсем такая маленькая, как вы думаете.
        -  Неужели подросла?
        -  Не то слово. В отсутствие его светлости она устраивает вечера для своих друзей и слышать ничего не хочет про сон! Сладу с ней просто нет. Мы засыпаем под струны виол и звон тамбуринов. Голова идет кругом! Боюсь, ваш брат на одних свечах разорится! Если не вспыхнет весь Бордо!
        -  Как интересно!  - весело рассмеялся граф.  - И где же эта негодница?
        -  В парадной зале, конечно. Принцесса любит танцы, а для танцев, как известно, надобно много места. Да и наши трубадуры, Серкамон и его ученик Маркабрюн, предпочитают петь и слушать собственное эхо. Вернее сказать, сир Раймунд, это юной принцессе нравится, чтобы эхо их голосов было повсюду. Как, впрочем, и всех других менестрелей. А их здесь вокруг нее крутится, что мошкары вокруг свечи.
        Раймунд взглянул на услужливого мажордома - кажется, несмотря на задорный тон, последнему ночная жизнь крошки Алиеноры была совсем не по вкусу.
        Еще несколько коридоров и лестниц, и слуха Раймунда Пуатьерского достиг знакомый голос - совсем рядом лилась песня. А слуги уже открывали перед ними двери в парадную залу дворца Омбриер - именно здесь устраивал пиры Гильом Десятый Аквитанский.
        Они вошли нарочито громко - тон задавал Раймунд Пуатьерский. Он едва успел оттолкнуть слуг и прошептать мажордому:
        -  Встаньте за моей спиной, я разыграю эту стрекозу!
        Тот с радостью подчинился. Группа юных аристократов расположилась на большом пятачке, освещенном доброй сотней свечей. Часть молодых людей немедленно обернулась на вошедших. По зале витал голос учителя Маркабрюна - гасконского трубадура Серкамона. Иные из молодежи оскорбленно присматривались к незваным гостям, подозрительно застывшим на пороге, в темноте залы. Всех интересовало: чья грубая душа посмела потревожить идиллию, которую создавал любимец Гильома Аквитанского и его дочери?
        -  Затмила мне весь женский род та, что в душе моей царит,  - несмотря на бесцеремонное вторжение, продолжал петь мужчина лет тридцати пяти в коротком кафтане и квадратной шапочке с пером.  - При ней и слово с уст нейдет, меня смущенье цепенит.
        Ему аккомпанировало на крутах несколько менестрелей в ярких кафтанах, двое, ударяя тамбуринами о ладони, строили ритм песни. Один звенел цитрами. Серкамон сидел на стуле с высокой спинкой, положив виолу на левое колено.
        -  А без нее на сердце мгла,  - заканчивал трубадур строфу.  - Безумец я, ни дать ни взять!
        -  Это же сир Гильом!  - воскликнул один из молодых людей.
        Юных аристократов тут собралось десятка три. А еще были сладкоголосые певуны и слуги, что тихо скользили с подносами и вазочками к трапезному столу, заваленному сладостями, и так же тихо исчезали в обратном направлении. При слове «сир Гильом» они застыли и низко поклонились. Немедленно прервал пение и Серкамон.
        -  Нет, это не герцог,  - зашептались другие.
        Что и говорить, младший брат здорово походил на старшего. Та же стать, исполинский рост. Разве что у Гильома волосы были каштаново-золотистые, а у Раймунда - просто золотые. Да и помладше он был на добрых четырнадцать лет! И бороды не носил. Но о графе Пуатьерском никто не мог подумать: в Бордо в этот час его никто не ждал…
        И вот с лежанки, окруженной молодежью, поднялась девушка и, придерживая платье, громко сказала:
        -  Кто вы, господа?
        Многие юноши с горячностью положили руки на рукояти кинжалов, спрятанных в дорогих ножнах. А Раймунд смотрел на это видение и не верил своим глазам. Уезжая более двух лет назад, он оставлял на родной стороне хрупкую девочку, которой едва исполнилось двенадцать. Очаровательную щупловатую девчонку с пронзительно-сияющими веселыми глазами. Синими, как васильки. Она заливалась горючими слезами, едва узнав о его отъезде. И так и не простила ему этот отъезд. Но эти два года оказались преображением. Перед ним была юная женщина - она успела вытянуться на полголовы, оформиться. Ее стать и красота изумляли…
        -  Отвечайте же или я позову стражу,  - еще выше подняв голову, бросила она.
        -  Не надо звать стражу,  - откликнулся из темноты Раймунд и тотчас увидел, как изменилось лицо девушки.  - Идемте, де Жеберрон, я вас познакомлю с моей племянницей.
        Он входил в светлые отблески камина, свечей, факелов… Никому и никогда он не протягивал руки с такой радостью. И ни у кого и никогда не видел столько восторга и радости в глазах при его появлении.
        -  Раймунд!  - только и выкрикнула она.
        Он сам не успел понять, как она оказалась в его объятиях, а он крепко прижимал ее к себе.
        «Граф де Пуатье!  - шепталась зала.  - Он вернулся…»
        -  Здравствуй, здравствуй, Раймунд,  - твердила она и целовала его в щеки, в глаза. Целовала и плакала…
        Он даже не смел, ожидать такой встречи, такого всплеска чувств. Раймунд поклонился всем, ловя на себе восхищенные взгляды молодых девушек из свиты племянницы.
        -  А вы, Серкамон, по-прежнему лучше любого соловья,  - заметил он.
        Трубадур не замедлил поклониться высокородному сеньору, которого знал не один год. Пришло время представить грозного рыцаря с крестом на груди хозяйке дворца.
        -  Маршал ордена госпитальеров Жерар же Жеберрон,  - указал он рукой на спутника.  - Принцесса Алиенора, дочь моего брата Гильома Десятого Аквитанского.
        Рыцарь и девушка поклонились друг другу.
        -  Вы прибыли к ужину, милый граф,  - не сводя глаз с дяди, счастливо утерев со щек слезы, сказала принцесса.  - И вы, сир де Жеберрон. Уверяю вас, под крышей этого дома вы найдете уют и покой.
        Ужин тянулся до середины ночи. Затем гостям дали понять, что племянница и дядя хотят побыть наедине. Но они выбрали лучший способ уединиться - одевшись потеплее, набросив на плечи подбитые мехом плащи, сели на коней и в сопровождении нескольких вооруженных слуг выехали из города в ночь.
        И уже скоро, оставив сопровождение позади, медленно ехали по дороге от Бордо.
        -  Значит, ты уезжаешь завтра?  - едва слышно проговорила она.
        -  Да, моя милая.
        -  Я думала, это лучший день в моей жизни, оказалось - худший,  - так же тихо сказала Алиенора.
        -  Не говори так, прошу тебя.
        -  Куда же ты едешь? Мне ты можешь сказать?
        -  В Палестину.
        -  В Святую землю?!
        -  Да. По стопам моего отца и твоего деда, песнопевца Гильома.
        -  А зачем? Секрет?
        -  Мне предложили стать богатым и могущественным сеньором. Но пока не спрашивай, каким образом.
        -  Для тебя так важны власть и деньги?  - в ее голосе он услышал упрек и обиду.
        -  Видишь ли, кроме громкого титула мой отец, твой великолепный дед, мне ничего не оставил. Все досталось старшему брату - твоему отцу. Но я уважаю закон предков. А коли так, мне придется искать счастья за морями. Не за Ла-Маншем, так за Средиземным морем.
        Она поняла правоту его слов.
        -  Это опасно?
        Раймунд утвердительно кивнул:
        -  Дорога из Англии была долгой, но та дорога, которая предстоит мне, будет совсем непростой. Но я не боюсь опасности - я предпочту их мирной жизни.
        -  Я умру от горя, если больше не увижу тебя,  - честно сказала она.
        -  Не надо, прошу тебя…
        -  Правда - умру.
        Они ехали по знакомой дороге, то попадая в свет луны, то окунаясь в черные тени леса.
        -  Жалею об одном, что ты - моя племянница,  - неожиданно для самого себя вырвалось у него.  - Господи, что я говорю…
        Он взглянул на девушку - буря чувств пронеслась по ее лицу. В глазах Алиеноры блестели слезы. Она плакала молчком, как горько обиженный ребенок, у которого даже нет сил на крик. Девушка протянула к нему руку, сгребла его пальцы в свой кулачок.
        -  Поцелуй меня,  - очень тихо сказала она.
        -  Что?
        -  Ты слышал. А вдруг и впрямь мы больше не увидимся. Все равно, что я - твоя племянница. Поцелуй меня. Люди умирают не только стариками и не только от меча. Многие умирают молодыми - просто так…
        Раймунд оглянулся. Они съехали с холма в темноту дороги и сейчас не были видны. Охрана отстала. Он притянул ее к себе и крепко поцеловал в губы. Раймунд чувствовал, что она тает в обхвате его руки. Он хотел оторваться, но она не позволяла ему. На его губах и языке были ее слезы. А еще от нее пахло свежестью и сладким миндалем. Сердце его заколотилось что есть мочи. Отчаянная мысль потеряться вдвоем, вспыхнуть этой же ночью одним пламенем неожиданно увлекла его, заслонила разум.
        Но он пересилил себя. Оторвался от ее руки, отвернулся, спрятал глаза.
        -  Что с тобой?  - ее голос дрогнул.
        Он был совсем не девичьим, но по-женски растревоженным, полным чувства. Она повзрослела слишком рано. Слишком рано! Раймунд взглянул в ее глаза. Черными они были сейчас, огромными и черными. И отчаянно блестели. Неужели она думала о том же самом? Неожиданно луна вырвала их из темноты. Он что есть силы пришпорил коня и помчался наугад - по лунному следу, выстелившему лесную дорожку.
        -  Раймунд!  - закричала она ему вслед.  - Куда ты? Раймунд?!
        Она нагнала его через минуту. Сзади их послышался топот копыт - встревоженная окриком Алиеноры это следовала за ними по пятам охрана. Он больше не решался заглянуть в лицо девушки. Скоро лошади вынесли их на равнину, откуда хорошо был виден Бордо - черный город с устрашающими грозными башнями на фоне предрассветного синего неба.
        Его корабль отошел от порта Бордо рано утром. Солнце только брезжило далеко за землями Аквитании. Дворец еще спал. Только крестьяне тянулись из предместий в сторону крепости с возами.
        -  У вас была неспокойная ночь?  - едва они взошли на корабль, спросил у Раймунда маршал госпитальеров.
        -  Пожалуй,  - кутаясь в подбитый мехом куницы плащ, тесно застегнутый у правой ключицы, хмуро откликнулся тот.
        Жерар де Жеберрон не стал приставать к молодому графу с расспросами - это дело его не касалось. А сам Раймунд все смотрел на стены и башни древнего Бордо, родного города, за которыми сейчас едва ли спала Алиенора, так неожиданно ворвавшаяся в его жизнь по-иному, совсем не малышкой-племянницей, в одночасье перевернув его душу.

3
        На корабле герцогов Аквитанских они плыли вверх по течению пару дней, миновали Базас и Ажен и высадились в шумном порту Тулузы. В этом большом южном городе было приорство госпитальеров, куда они и прибыли без промедления. Там получили самых быстрых коней и понеслись в Нарбонн. Грамота магистра ордена Раймона де Пюи открывала им все двери и расчищала любые дороги в христианском мире. Из Нарбонна путешественники отплыли в Марсель на зафрахтованном судне и уже в Марселе пересели на большой орденский корабль, готовый переправить их в Святую землю.
        Под широкими парусами, полными ветра, Раймунд Пуатьерский смотрел вдаль - перед ним открывалась новая жизнь. Чтобы не нарваться на пиратов, которых не остановил бы и флаг госпитальеров, вначале они двигались вдоль побережья Южной Франции и Италии.
        Но больше всего им следовало опасаться даже не пиратов, а короля Сицилии Рожера Второго. В тот самый момент, когда корабль госпитальеров с Раймундом Пуатьерским приближался к Сицилии, Рожер Второй намеревался объявить себя главным претендентом на престол Антиохии и лишь выжидал момента.
        -  Мой соперник - Рожер Второй?!  - узнав об этой новости, изумился Раймунд де Пуатье.
        -  Главное, чтобы он не узнал этого,  - успокоил его хитрый госпитальер.  - Я же вам говорил: о нашей миссии знают только три человека. Вы с недавнего времени - четвертый.
        Оказывается, Рожер уже посылал сватов к юной Констанции, но в обход ее матери Алисы. Ведь последняя лишалась власти, выйди дочь замуж. Но ни король Иерусалима Фульк Анжуйский, ни другие христианские князья Палестины не хотели допустить жадного и коварного соседа к антиохийскому престолу. Княгине доложили о коварстве Рожера, и она на правах матери запретила дочери даже думать о норманне. Но неспокоен был король Иерусалима - он ждал нового и скорого выпада сицилийца. И потому торопился найти для девушки молодого и, желательно, покладистого мужа. А еще лучше - знатного и бедного одновременно.
        Только издалека Раймунд де Пуатье и Жерар де Жеберрон наблюдали за дрейфующими пограничными кораблями грозного Рожера Второго. Узнай норманн, что на борту корабля везут его конкурента, всеми правдами и неправдами потопил бы он орденское судно!
        Корабль госпитальеров без приключений обогнул Пелопоннес, прошел мимо Крита.
        Жаркие страны давно растопили еще окутанное северными ветрами сердце Раймунда. Справа был Египет, впереди - Кипр. А где-то за островом, на который когда-то из пенных валов вышла Афродита, раскинулась долгожданная Палестина. Воспоминания об Англии и Франции отступали, становились зыбкими. Впереди его ожидало удивительное приключение, и Раймунд готов был нырнуть в него с головой, независимо от того, какие опасности оно ему сулило.
        -  И запомните, граф,  - стоя на носу корабля, который то и дело штурмовали волны, вцепившись в борт, говорил госпитальер Раймунду де Пуатье,  - второй человек после княгини Алисы в Антиохии - патриарх Рауль де Домфрон, нормандец. Это очень проницательный человек. И к тому же суровый - копье, меч и шпоры ему подошли бы куда больше, чем тиара высокого служителя церкви. Если вы не найдете с ним общего языка, можете сразу садиться на первый корабль до Европы.
        -  И что я должен пообещать ему?
        -  Скоро вы все узнаете, граф.
        -  Вы готовите мне все новые блюда, де Жеберрон,  - усмехнулся Раймунд.  - И одно острее другого. Чего стоит один соперник Рожер Второй! Теперь еще этот воинственный патриарх. Давайте начистоту. Вы не рассказали мне всего сразу, потому что побоялись, что я откажусь от вашего предприятия?
        Но маршал госпитальеров Жерар де Жеберрон вежливо промолчал.
        Еще через день на горизонте путешественники разглядели берег Святой земли.
        -  Ну, слава богу!  - вырвалось у молодого графа, который уже притомился от качки, а еще больше от ожидания приключений.  - И слава Деве Марии!
        -  Ваш временный наряд уже приготовлен,  - договорил госпитальер.
        -  Мой наряд?  - удивился Раймунд.
        -  Рыцарские шпоры ваши слуги до поры до времени спрячут в сундук. И прошу вас, не возражайте.
        15 мая 1136 года корабль под флагом госпитальеров с Раймундом Пуатьерским на борту входил в антиохийский порт Святого Симеона. В сопровождении нескольких госпитальеров на берег вышел молодой человек в расшитом кафтане венецианского купца. У Раймунда было хорошее чувство юмора, как и у всех герцогов Аквитании, потому этот балаган только смешил его и ничуть не ущемлял достоинство высокородного аристократа.
        Древний восточный город, зеленый и солнечный, похожий на шумный базар, волнами белых домов, дворцов и храмов поднимался от берега Средиземноморской бухты. Впадавшая в море река Оронт, питаемая пресноводными горными источниками, и создала из города благословенный оазис. Антиохия радушно встречала молодого купца…
        Его поселили на отдаленном постоялом дворе вместе со слугами, у которых под пышной купеческой одеждой были мечи и кинжалы на все случаи жизни. Да и сам Раймунд не желал расставаться со столь любезным ему оружием.
        Через неделю, когда Раймунд уже начинал зевать от безделья и выпитого со своими подручными вина, к нему явился Жерар де Жеберрон и сказал:
        -  Орден договорился о вашей встрече с патриархом. Завтра в два часа пополуночи в церкви Святого Петра его святейшество Рауль де Домфрон будет говорить с вами.
        -  Вы будете присутствовать при этом?  - спросил Раймунд.
        В одной руке он держал кубок, в другой - гроздь винограда.
        -  Безусловно,  - ответил маршал.  - Король Иерусалима Фульк Анжуйский и магистр ордена Раймон де Пюи, которых я представляю, являются гарантами удачного исхода этой встречи.
        В длинных плащах с капюшонами, чтобы остаться незамеченными, при мечах, они шли по ночной Антиохии. Лунный свет густо растекся по широким улицам и кривым улочкам, ведущим вверх, и застыл на них холодным серебром. Фиолетовые тени преследовали полуночников за их спинами, точно коварные ассасины[13 - Ассасины - государство наемных убийц-фанатиков в Сирии под предводительством Старца Горы, граничило с графством Триполи и княжеством Антиохийским. В современном английском языке «ассасин» до сих пор означает «наемный убийца».], вооруженные неизменными ножами.
        Затем показался сумрачный и тяжеловесный собор Святого Петра. Он был восстановлен еще первыми крестоносцами в начале века. Ведь когда-то, до нашествия сарацин, Антиохия была культурнейшим христианским центром, и лишь потом ее святыни подверглись поруганию арабами.
        Перед маршалом госпитальеров и Раймундом открылись тяжелые ворота. Оставив спутников за спиной, на карауле, они вошли в храм.
        Двое рыцарей шагали к алтарю, и звук их шагов гулко отдавался под сводами собора. Горели свечи. У алтаря стоял высокий коренастый мужчина, широкоплечий, с лицом сурового воина.
        «Ему и впрямь куда больше подошли бы меч и шпоры, чем сутана»,  - улыбнулся про себя Раймунд.
        -  Его преосвященство патриарх Антиохии Рауль де Домфрон. Граф Раймунд де Пуатье,  - представил друг другу - священника и мирянина маршал госпитальеров. Он облегченно выдохнул.  - Долгожданная встреча, да благословит ее Господь, состоялась.
        Патриарх молча протянул руку вошедшим, и каждый с почтением поцеловал ее.
        -  У вас и впрямь королевская внешность,  - разглядывая лицо молодого человека, суровым голосом произнес Рауль де Домфрон.  - А потому хочется верить, что в этой груди бьется благороднейшее сердце.
        -  Никогда не сомневался в этом,  - откликнулся молодой аквитанец.
        Формальная беседа завершилась быстро. Время воспользоваться советом короля Иерусалима настало еще скорее, чем думал Раймунд Пуатьерский.
        На заданный вопрос, в полумраке, под тяжелым взглядом патриарха, он сказал:
        -  При маршале госпитальеров рыцаре Жераре де Жеберроне и перед Богом клянусь вам, ваше преосвященство, что в случае успеха я обещаю вам равное положение с князем Антиохии. Даю вам слово рыцаря. В это звание меня посвятил покойный король Англии Генрих Первый, прозванный Грамотеем.
        -  Целуйте распятие, рыцарь,  - патриарх протянул ему массивный серебряный крест.
        Раймунд выполнил и эту формальность, походившую на тайный ритуал. Все это было для него тем удивительнее, что происходило на Святой земле, спустя всего два месяца после его затянувшейся зимней спячки на берегах Альбиона.
        -  Вы исполнили то, что должны были исполнить,  - сказал патриарх.  - Теперь дело за мной. Уже завтра княжна Алиса узнает, что в Антиохию прибыл знатный рыцарь, благородный аристократ, молодой красавец. Она узнает, что он проделал этот путь из-за нее с намерением жениться на ней.
        -  На княжне Алисе?!  - Раймунд даже отступил.  - Но, позвольте, ваше преосвященство, мы так не договаривались.  - Он обернулся на госпитальера.  - Это еще одно ваше блюдо?! Вы говорили мне о дочери княжны - о юной принцессе Констанции! Жениться на ее мамаше я не обещал! Как вас понимать, де Жеберрон? Я ведь только что дал слово…
        Патриарх Антиохии и маршал госпитальеров со знанием дела переглянулись.
        -  Вы горячи, это хорошо,  - улыбнулся Рауль де Домфрон.  - Но не будьте горячи излишне, когда вскоре познакомитесь с юной принцессой Констанцией,  - она еще слишком юна и невинна для такой прыти. Вы можете напугать ее, а этого делать не стоит.
        Раймунд Пуатьерский нетерпеливо развел руками:
        -  Скажите же мне, уважаемые сеньоры, в чем все-таки дело? Ваши тайны так же темны, как и углы в этом храме,  - он обвел рукой вокруг себя.  - Я хочу знать все, и немедленно.
        Патриарх вздохнул и, с улыбкой взяв один из подсвечников, прошел к дальнему углу. Там он поднял руку, и Раймунд сразу разглядел в нише статую Богоматери со сложенными на груди руками и полусклоненной головой.
        -  Так вам видно, граф?  - спросил Рауль де Домфрон.
        -  Если так, то, пожалуй, да,  - откликнулся молодой аквитанец.
        -  Ну и слава Вседержителю,  - кивнул патриарх. Он вернулся к двум собеседникам.  - Если вы не будете торопиться, граф, я освещу для вас не только ниши, но и самые крохотные щелки меж кирпичей, из которых мы трудолюбиво и смиренно уже очень скоро сложим наше дело.

4
        В Антиохийском дворце было много солнца. Когда-то хозяином тут был Боэмунд Второй - сын Боэмунда Первого, занявшего город во время Первого крестового похода и превратившего древнюю Антиохию в грозное княжество, оплот христианства в Северной Сирии. Отныне иной правитель - правительница!  - хозяйничала во дворце и самом небольшом государстве. Ее трон был украшен дорогими каменьями, кругом было много золота - она не желала отказываться от восточной роскоши.
        -  Его святейшество патриарх Антиохийский Рауль де Домфрон!  - представил слуга гостя, просившего аудиенции.
        И княжна Алиса, привлекательная женщина лет сорока пяти, одетая в тонкий шелк и державшая себя так, точно она как минимум царица Савская, махнула рукой:
        -  Просите!
        Дело шло к полудню, настроение у Алисы было хорошее и даже романтическое. Конечно, ей не больно хотелось видеть сейчас грозную физиономию нормандца де Домфрона, но по многим вопросам он был ее советником, и весьма мудрым, так что приходилось мириться с его визитами.
        Патриарх вошел в своем праздничном облачении, что удивило Алису. И уже после первых слов приветствия он открыл ей причину своего визита. В Антиохию прибыл молодой рыцарь Раймунд Пуатьерский, сын покойного герцога Аквитании, легендарного Гильома Трубадура. И он хочет жениться на ней.
        -  Жениться на мне?  - воскликнула она и тут же залилась краской.
        -  Именно так, княжна,  - ответил патриарх.  - Он просил у меня, как у духовного лица, сообщить вам свое желание.
        Княжна Алиса как раз подумывала о том, что могла бы соединить с кем-нибудь свою жизнь перед Богом. И вдруг - такое…
        -  Но ведь мы с ним не знакомы?
        Патриарх был настойчив:
        -  Он просит вас принять его как можно скорее, ваше высочество.
        Алиса даже встала с трона и, придерживая шелковые складки платья, прошлась по богато убранной зале. Обернулась на де Домфрона, потупила глаза, посмотрела в окно - на лазурное небо Антиохии, томно вздохнула. «Как в сказке,  - подумала она,  - как в сказке…»
        -  Завтра я жду вас с этим молодым человеком,  - нежным голосом проговорила она.
        На следующий день Раймунд Пуатьерский предстал перед княжной Антиохии во всей своей красе. Широкоплечий, в коротком пурпурном кафтане, стянутом на узкой талии кожаным поясом, с мечом в богатых ножнах и кинжалом; в ушитых шоссах, подчеркивающих его мускулистые ноги, в щегольских сапожках. А когда он, красивый и молодой, сорвал с головы берет с длинным шелковым хвостом, открыв золотокудрую голову, Алиса едва не потеряла сознание. Видение из рыцарских легенд предстало перед ней - Роланд, Ланселот…
        -  Доброго вам дня, княгиня!  - поклонившись, сказал молодой рыцарь.  - Вы еще прекраснее, чем о вас говорит молва!
        -  И вам доброго дня, сир Раймунд,  - зачарованно пролепетала она.
        Ей уже хотелось назвать его «господином». Назвать и упасть в его объятия…
        -  Садитесь,  - она указала рукой на одно из кресел подле ее трона,  - и расскажите нам о себе…
        «С удовольствием, матушка»,  - усаживаясь, промурлыкал про себя Раймунд и сказал:
        -  Я расскажу вам о том, как добрался из далекой Англии на Святую землю. Как рисковал жизнью, проплывая мимо берегов Сицилии. Потому что плыл к вам, княжна…
        «Верно, как в сказке!» - дрожа и трепеща, точно юная лань при виде охотника, еще раз про себя вымолвила она. Раймунд Пуатьерский был ответом на все ее желания. Ответом, посланным небесами. Знатный, красивый, молодой! Само желание, сама жизнь…
        Патриарх с удовольствием наблюдал за этой сценой. Представление начиналось - и начиналось успешно…
        Итогом беседы стало разрешение княжны Алисы присутствовать Раймунду на всех светских раутах и вечеринках Антиохии. Она сама вызвалась представить графа Раймунда Пуатьерского первым баронам княжества. Но они договорились пока не разглашать причину приезда аквитанского графа. Весть о свадьбе должна была стать неожиданностью для всех. Главное, что об этом знал первосвященник Антиохии,  - и не только знал, но заочно благословил их будущий брак.
        Кровь герцогов Аквитанских внушала уважение и почтение всем антиохийским аристократам до единого. Иначе и быть не могло! А Раймунд уже влюблялся в этот благословенный край. Где-то совсем рядом, за близкой границей, высились каменистые горы и простирались безводные пустыни, а тут зеленели апельсиновые и лимонные рощи, в которых пели райские птицы, разрастались пальмы, поднимались ввысь кипарисы и били чудесные родники. Их свежая влага под непривычно знойным солнцем могла оживить любого, уже готового отдать концы, путника: только доберись до Антиохии, северной границы Святой земли, дотяни, сделай еще шаг…
        Под руководством опытной свахи, патриарха Рауля де Домфрона, граф Пуатьерский времени не терял. И уже на одном из первых пиров патриарх, до того избегавший подобных сборищ, сообщил молодому рыцарю:
        -  Мать редко выпускает дочь ко двору, но нынче у княжны Алисы разболелась голова, и девушка здесь!
        -  Принцесса Констанция?!
        -  Она самая, граф.
        Они переглянулись - и Раймунд улыбнулся патриарху:
        -  Ну, так покажите мне ее, ваше преосвященство. Я дал слово искать ее любви и хочу как можно скорее увидеть мою принцессу!
        Но последние слова он уже произносил в замешательстве и глядя мимо патриарха. На Раймунда смотрела девушка, которую обступили молодые аристократы. Смотрела через их плечи, тянула голову. Но едва граф поймал ее взгляд, как она, смутившись, скрылась за молодыми людьми. Точно две волны сомкнулись за испуганной дриадой.
        -  Неужели… это она? Там?!
        -  Она самая,  - ответил де Домфрон.  - Хороша?
        -  Да она - само солнце…
        -  А теперь идемте, я вас представлю друг другу.
        -  Я даже робею,  - признался Раймунд.
        -  Подумайте об Антиохии, которая может оказаться призом, и вам полегчает. И не забывайте о том, что богоугодным делом мы заняты с вами нынче. Мы пытаемся обезопасить христианский мир от власти ветреной и властолюбивой женщины, которую опасался даже собственный муж! Дочь, кстати, тоже боится ее…
        Перед патриархом расступались. За ним, похожий на молодого леопарда, гордого, но осторожного, мягко шагал Раймунд Пуатьерский… И вот уже перед ним стояла темноокая серна в синем, расшитом золотом платье, с бирюзовым лоскутком материи на черных волосах, украшенных золотыми нитями.
        -  Принцесса, хочу вам представить графа Раймунда де Пуатье, он прибыл в Антиохию всего неделю назад, но уже снискал уважение церкви и расположение двора княжны Алисы.
        Девушка, подобно матери, залилась краской. Но эта краска была полна свежести и нежной истомы. Вот кого хотелось поцеловать Раймунду! И сказать ей: «Моя госпожа!» И тотчас выполнить любую ее волю, самую непредсказуемую.
        -  Я наслышана о вас,  - опуская глаза, сказала девушка.  - Добро пожаловать на Святую землю, граф.
        Они перебросились парой неловких слов, но свершилось главное - состоялось долгожданное знакомство!
        -  Вижу, наша Констанция приглянулась вам, когда они отошли, сказал Раймунду проницательный патриарх.  - А вы, безусловно, ей. Я заметил, как она смотрела на вас!  - Он усмехнулся.  - По-другому и быть не могло… Времени терять нельзя, граф. В ближайшие дни вы должны объясниться.
        -  Вот так сразу?! И что я скажу: я обманул вашу мать, простите, но мне нравитесь вы, а не она. Это в вас я влюблен и только из-за вас, о милая Констанция, я приплыл сюда из далекой Англии. Да? И только ради вас я рисковал жизнью, огибая берега Сицилии, где меня ждала верная смерть от руки вашего поклонника Рожера Второго. Так?
        Рауль де Домфрон с изумлением посмотрел на молодого человека:
        -  Великолепно! Я бы не смог придумать лучше…
        -  Вы смеетесь надо мной, ваше преосвященство?
        -  Ничуть, граф. Вы все скажете именно так, но прежде я поговорю с ней. Ваша речь навела меня на одну счастливую мысль. Я вспомнил, что у меня есть к Констанции потайной ключик.
        -  И что же это за ключик, можно спросить?
        -  Пока нельзя, граф,  - ответил патриарх.  - Помните главное: мы совершаем богоугодное дело. Мы защищаем весь христианский мир. А потому можем быть немного хитрыми и даже коварными по отношению к тем, кто вредит делу Господа. Через пару дней здесь же, во дворце, назначен званый ужин. Бароны, как всегда, соберутся утешать свою плоть. Я не одобряю такого беспечного образа жизни, но это их дело. Будут музыка, танцы. При дворе княгини Алисы всегда шумно, менестрели и жонглеры липнут сюда точно мухи на мед. Вы пригласите принцессу на танец, а потом уведете ее в сад. Как вы успели убедиться, вокруг дворца много садов. Главное - подальше от посторонних ушей.
        -  Но она может не пойти со мной!
        -  Она пойдет с вами, обязательно пойдет.
        -  А вдруг увидит Алиса?  - не сдавался Раймунд.
        Патриарх устало покачал головой:
        -  Ее не будет. Поверьте мне на слово, граф. Главное,  - он потряс пальцем у носа молодого француза,  - не забудьте все то, что вы мне только что сказали. Про ваш путь из Англии, про коварного Рожера. Про опасность и смерть из-за любви. Все это слово в слово вы перескажете Констанции, как только окажетесь с ней в саду.
        И помните, в эту же ночь у дворца вас будут ждать мои слуги с лошадьми. Хоть до рассвета, но будут ждать!
        Раймунд был ошеломлен, но он уже понял, что Рауль де Домфрон полон сюрпризов, и потому готов был верить ему на слово.
        Все случилось, как и сказал патриарх, в ближайшие дни. Княжна Алиса готовилась объявить о скорой свадьбе с Раймундом Пуатьерским, и по этому случаю патриарх Антиохии призвал ее к трехдневному посту - она должна была подумать о прожитой жизни, очистить душу и сердце, а самое главное, не посещать в это время никаких пиров, которые уже немолодая Алиса обожала.
        В зале антиохийского дворца, где устраивались пиры, играли менестрели и устраивали представления жонглеры. Близилась ночь. Кругом горели свечи и факела. Время от времени под звуки виол и тамбуринов танцевали пары аристократов. Раймунд выполнил все, как сказал ему Рауль де, Домфрон. Во время разгара пира он пригласил прекрасную Констанцию, и она, лишь опустив глаза, взяла его руку. Они танцевали, а он все боялся заговорить с ней о судьбоносном для нее и всего княжества Антиохийского деле.
        И лишь в самом конце танца, когда прощально зазвенели цитры, сказал:
        -  Вы согласитесь прогуляться со мной по саду, принцесса?
        -  Да, граф,  - смиренно ответила она.
        «Невероятно!» - подумал Раймунд и повел девушку в сад, где под звездным небом Азии цвела посеребренная светом лупы акация и журчали круглые фонтаны.
        -  Говорите же,  - едва слышно произнесла девушка.
        -  Вам, вероятно, уже рассказали о том, что при встрече с вашей матерью я сказал…  - Он путался в словах.  - Что я влюблен в вашу мать.  - Он замотал головой.  - Господи, нет, не так!
        Терявшегося Раймунда уже охватывало отчаяние, когда девушка цепко ухватила кисть его руки и горячо сжала.
        -  Я все знаю, граф! Я все знаю…
        -  Вы знаете все?  - нахмурился он и огляделся - не подслушивают ли их слуги.  - Что - все?
        -  Его преосвященство обо всем рассказал мне. Он нарушил тайну исповеди, но лишь для того, чтобы не совершился куда более ужасный и непоправимый грех!
        -  Исповеди - чьей исповеди?
        -  Вашей, граф! Не отпирайтесь! Вашей!  - она почти умоляла его быть смелее.  - Он сказал мне, что вы прибыли сюда ради меня, а не ради моей матери, но не смогли открыться, зная, что она не хочет отдавать меня замуж. А теперь, решили вы, уже поздно. Слово сказано - и время исполнять его.  - В глазах серны блестели слезы.  - Но я умоляю вас, граф, откажитесь! Слушайтесь своего сердца! Я готова венчаться с вами против воли моей матери. Тем более из-за отцовского завещания она готова сделать из меня старую деву! Если вы и впрямь любите меня - везите сейчас же в храм Святого Петра, Рауль де Домфрон ждет нас там!
        Раймунд Пуатьерский едва проглотил слюну. Все, что хотел сказать он, сказали ему. И как это сделали - волшебно! Он еще раз огляделся, обнял девушку и поцеловал в губы. И она обмякла в его объятиях, а когда он их разомкнул, мокрые глаза Констанции помутнели - она готова была потерять сознание от его порыва и силы.
        -  Едемте же, граф, и будь что будет,  - тихо сказала она. Голос ее дрожал.  - Патриарх велел своим людям ждать нас у дворца. Едем же… Вы согласны?
        -  Согласен, принцесса,  - твердо сказал Раймунд.
        Констанция выдернула из складок платья дымчатую вуаль, несомненно, приготовленную заранее, накинула ее на голову. Стража не должна была знать, кто спутница графа де Пуатье. Оглядываясь на освещенные окна дворца, они поспешили по аллеям вниз, к воротам.
        За воротами дворца их и впрямь ожидали слуги патриарха Рауля де Домфрона. Две свободные лошади готовы были принять седоков.
        -  Мы проводим вас, граф,  - сказал ему старший из отряда.
        Раймунд подхватил, как перо, невесту и посадил ее бочком на лошадь. Ловко вскочил сам в седло, и отряд легким галопом, пугая редких прохожих, поспешил по ночным улицам в сторону собора Святого Петра - воистину собора заговорщиков!
        Уже через четверть часа они входили под своды храма. У алтаря горели свечи. Молодых людей ждали. Патриарх облегченно вздохнул при виде жениха и невесты. По всему было видно, что его чувства разделяют с десяток священников самого высокого сана, несколько аристократов, с которыми Раймунда знакомили в предыдущие дни, а также Жерар де Жеберрон со своими госпитальерами, вооруженными до зубов.
        Держа принцессу за руку, Раймунд подошел к алтарю. Взгляды графа и маршала пересеклись. Хитрый госпитальер улыбался - не зря он путешествовал в Англию!
        -  Нам отрадно видеть вас вместе,  - сказал Рауль де Домфрон.
        -  Воистину так!  - эхом прозвучал голос маршала Жерара де Жеберрона.
        Все, что происходило с ними дальше, было вихрем, который подхватил и беспощадно закружил принцессу и графа. Раймунд Пуатьерский сам того не заметил, как на вопрос: «Берете ли вы в жены принцессу Констанцию»,  - ответил: «Беру». А потом, на сходный вопрос, услышал ее утвердительное: «Да». Несмелый и взволнованный голосок, в котором было столько желания вырваться из той клетки, в которую посадила юную птичку злая мать! Впрочем, дверца клетки уже была распахнула настежь. И вот над их головой вознеслась корона, а следом на безымянном пальце левой руки Раймунда блеснуло обручальное кольцо.
        -  Отныне милостью Божьей и волей покойного Боэмунда Второго вы, граф де Пуатье, являетесь князем Антиохии!  - высокопарно произнес патриарх, и свечи дрогнули от его зычного голоса.
        -  Дело сделано,  - выдохнул маршал госпитальеров.  - Отныне сердца короля Фулька Анжуйского и магистра Раймона де Пюи могут быть спокойны.
        И впрямь - дело было сделано. Авантюра, в которую так легко ввязался бесшабашный Раймунд Пуатьерский, удалась. Внешность античного бога, предприимчивость Одиссея и храбрость Ясона решили все в его пользу.
        -  Отныне вы именуетесь Раймундом Антиохийским!  - сказал в заключение патриарх, и голос его аукнулся под сводами собора Святого Петра.  - Завтра утром все жители княжества узнают, что у них появился новый правитель! Эту же ночь я предлагаю провести молодоженам в моем доме.
        Глядя на Раймунда Антиохийского, Жерар де Жеберрон кивнул:
        -  Его преосвященство прав - так будет спокойнее. Мы еще не знаем, что предпримет княгиня Алиса,  - от нее всего можно ожидать!
        Княжна Алиса проснулась утром в своей роскошной кровати и сладко потянулась. Ее спальня была убрана на восточный манер - от пола до потолка просторную комнату укрывали ковры, кругом лежали большие и маленькие подушки. Наконец-то пост, назначенный ей этим несносным Раулем де Домфроном, окончен. Три изнурительных дня истекли. Сегодня она объявит своему двору о свадьбе, и скоро на этой кровати рядом с ней возляжет красавец Раймунд Пуатьерский, влюбленный в нее юноша, и заключит ее в объятия. Сердце замирало у сорокапятилетней княжны от одной этой мысли! О, что он будет с ней делать! Она еще долго потягивалась, а потом дернула за шнурок - и рядом тихонько звякнул колокольчик. Но на его звон никто не явился. Тогда она дернула шнурок еще раз, и вновь - молчок. Такого раньше не случалось. Она отбросила покрывала. Княгиня была обнажена, но никто не спешил подавать ей платье и нести теплую воду для омовения. Тогда княгиня сбросила ноги с ложа и встала. Она обмоталась покрывалом и вышла в другую комнату, но там оказалось пусто. Она прошла в третью, но и там никого не было. Алиса уже решала, как ей наказать
нерадивых слуг, когда услышала шаги.
        В ее покои из четвертой комнаты вошел мажордом - в расписном халате, подпоясанный широким поясом, в шальварах и тюрбане. Ей нравилось наряжать слуг на восточный манер. Увидев княжну в таком одеянии, он оторопел. Но его замешательство длилось недолго - он поспешно закрыл за собой двери.
        -  Ваше высочество,  - пробормотал он.  - Это невероятно…
        Княгиня даже побледнела от негодования.
        -  Конечно, невероятно! Все умерли, как я понимаю?
        Мажордом покачал головой:
        -  Господи, ваше высочество, если бы вы только знали…
        -  Так что мне с вами сделать?  - подбоченясь, спросила княжна.  - Может быть, поменять всех слуг разом?  - Неожиданно краска гнева бросилась ей в лицо. Она просто не находила слов для своих праведных чувств.  - Нет, я лучше пошлю всех вас в пустыню - собирать верблюжьи колючки! Все до единой!
        -  Выслушайте меня, ваше высочество,  - уже куда тверже проговорил мажордом.  - Случилось непоправимое. Этой ночью ваша дочь Констанция была обвенчана с Раймундом де Пуатье в соборе Святого Петра.
        -  Что?  - Ей показалось, она ослышалась.  - Что вы сказали?!
        -  Их венчал патриарх Антиохии Рауль де Домфрон в присутствии первых иерархов церкви,  - как приговор выдохнул мажордом.  - Об этом знает уже весь город.  - Неожиданно он стянул с головы тюрбан.  - Я просто не хотел будить вас раньше…
        -  Скажите, что это неправда,  - неверным голосом потребовала она.
        -  Клянусь Богом, я подумал, пускай княгиня Алиса поспит лишних несколько часов нашей государыней,  - он опустил голову.  - Это правда, сеньора. Все кончено.
        Алиса отступила, а затем побледнела еще сильнее, но теперь уже от страха.
        -  Стража,  - тихо проговорила она.  - Прикажите собрать моих людей. Мою армию.
        -  У вас более нет армии,  - покачал головой мажордом.  - Ничего нет. Даже слуг. Все ушли…
        Глаза княгини на мгновение стали пустыми. Страшная мысль - бежать в Алеппо к Зенги, ворваться с ним в Антиохию и поквитаться с предателями - пронеслась у нее в голове. Но отрезвил княгиню Алису нарастающий топот. Там, впереди, откуда появился мажордом, уже гулко разносились шаги - их было много. Они приближались, и от них можно было оглохнуть. Двери открылись, и в покои Алисы, бряцая оружием, вошел хорошо экипированный воинский отряд. Кольчужные капюшоны плотно прикрывали головы воинов. Длинные мечи и кинжалы держали кожаные пояса. Они вошли точно палачи. Отряд возглавлял рыцарь с суровым и спокойным лицом, в плаще, перехваченном у правой ключицы. Из-под плаща, на груди, виднелся край белого лапчатого креста.
        -  Мне, Жерару де Жеберрону, маршалу ордена госпитальеров, поручено передать вам, княжна Алиса: вы более не государыня Антиохии. По завещанию вашего покойного мужа Боэмунда Второго, да хранит его Господь, в день замужества вашей дочери принцесса Констанция и ее супруг становятся законными князем и княжной Антиохии, а вы отправляетесь на покой. Сопротивление бесполезно - ваша охрана отказалась от вас.
        Княгиня Алиса, придерживая шелковое покрывало, опоясавшее ее голое тело, гордо подняла голову:
        -  Я могу поговорить с графом Раймундом де Пуатье?
        -  Нет, княгиня,  - твердо ответил госпитальер.
        -  Что ж, маршал, тогда передайте князю: однажды расплата придет к нему за содеянное,  - она улыбнулась.  - И он пожалеет о своем вероломстве.
        -  Я передам его высочеству ваши слова. А теперь вам стоит одеться. Мне поручено препроводить вас в те владения, которые вам назначат государь и государыня.  - Улыбка промелькнула на суровом лице госпитальера.  - И не рассчитывайте на помощь Зенги, весточка от вас вряд ли дойдет до него.
        В этот же день опальная княгиня под надежной охраной покинула благословенный город, чудесный оазис, где она думала властвовать еще долго, любить и быть любимой. Ее увезли в Иерусалим под домашний арест и опеку сестры Мелисинды. Теперь свояк Алисы король Фульк Анжуйский, равно как и другие бароны Святой земли, и впрямь могли вздохнуть спокойно.

5
        Княжна Алиса была навсегда удалена с политической арены. Но заполучить власть для Раймунда Пуатьерского оказалось куда проще, чем удержать ее. Лишь год тихой семейной жизни с юной Констанцией, без памяти любившей мужа, был подарен ему. Из юного авантюриста Раймунд стремительно превращался в государственного мужа - ловкого политика и подающего надежды полководца.
        К стенам Антиохии подводил свои войска грозный басилевс Иоанн Комнин, требуя отдать город, принадлежавший Византии по праву. И тогда Раймунду приходилось соревноваться в лукавстве с греками, чтобы спасти столицу, а с ромеями в этом деле трудно было справиться!
        Но он выходил победителем!
        А потом сам нападал на Византию, обуреваемый гордыней, но, в конце концов, ему приходилось плыть в Константинополь на поклон уже новому басилевсу - Мануилу Комнину.
        Так он и жил - в битвах на полях Малой Азии и Сирии и в дипломатических сражениях с могущественными правителями Константинополя.
        Вспоминал ли Раймунд Антиохийский в это неспокойное время о своей племяннице Алиеноре? Конечно, вспоминал. Но все реже. И не потому, что так страстно влюбился в Констанцию. Она была красивой юной женщиной, хорошей женой, но и только. Ее покорность и обожание супруга было под стать чересчур приторному джему, от которого язык прилипает к небу.
        Но лучше сахар, чем горечь.
        Глядя на спящую жену, лежавшую обнаженной на их брачном ложе, Раймунд думал, что она быстро взрослеет. Год от года ее грудь наливается, округляются бедра. И тогда он представлял, что сейчас где-то взрослеет в объятиях своего супруга, короля Франции, милая Алиенора. Она также расцветает, и тело девочки становится телом прекрасной женщины.
        До Раймунда то и дело доходили слухи о королеве Франции. Вот она идет походом на Пуатье - их родной город, поддать простолюдинам жару. Не было там его - ох и отбил бы он палками охоту черни бунтовать, а то и повесил бы кого-нибудь для острастки! А как он смеялся, прослышав, что Алиенора решила раздвинуть свои владения на юге!
        -  Что с тобой?  - захваченного воспоминаниями, счастливого и грустного, спрашивала его Констанция.  - Случилось что-то?
        -  Моя племянница объявила войну Тулузе - только и всего!
        И впрямь, взять и двинуться в поход против Альфонса-Иордана. Он узнавал ее воинственный и непримиримый нрав - воистину: дочь своего отца и внучка деда!
        -  Она красива?  - интересовалась жена.
        -  Да,  - задумчиво отвечал он.  - Очень.
        Затем пришли слухи о том, что Людовик и Алиенора разгневали папу и тот подверг Францию Капетингов интердикту. Это уже были не шутки! Раймунду хотелось посмотреть на мальчишку Людовика: говорили, что он готовился стать монахом, да герцогиня Аквитании помешала. Не стоило труда догадаться, что все безумства, будоражившие страну, исходили от милой Алиеноры. Потом привезли весточку, что Людовик, подогреваемый гневом жены, двинулся на Шампань и сжег дотла город Витри. Раймунду оставалось лишь недоумевать. Племянница развернулась не на шутку - его собственные похождения в Антиохии бледнели на фоне ее подвигов!
        Гильом Трубадур, этот лев, живший страстями, в раю или в аду мог гордиться своими львятами. Последним известием стала весточка о рождении дочери Алиеноры - Марии. У него появилась внучатая племянница! И от кого - от милой крошки Алиеноры.
        Подумать только - уже взрослой женщины…
        И все же думать об Алиеноре и прощальном их вечере в предместьях Бордо ему приходилось все реже. Слишком много государственных забот легло на плечи молодого князя.
        Но обидное поражение, полученное от Мануила Комнина, данником которого неожиданно стал Раймунд, в 1144 году разом отошло на десятый план. Кровавый Зенги, султан Алеппо и Мосула, захватил Эдессу и вторгся в Антиохию.
        Иерусалим помог отбиться княжеству от Зенги, и Антиохия потеряла лишь часть своих восточных провинций. Но было понятно, что Кровавый Атабек, объявивший джихад всем христианам Палестины, лишь разминается перед настоящей «священной» войной.
        Летом 1145 года Раймунд Антиохийский прибыл в Иерусалим к Фульку Анжуйскому. Уже немолодой король Святого града, когда-то посадивший Раймунда на княжеский престол, решил поделиться с молодым государем своими думами.
        -  Наше положение становится все более незавидным,  - сказал Фульк.  - Ваше, князь, в первую очередь. Ведь Антиохия первая окажется под угрозой расправы, надумай мусульмане нанести решающий удар. Мы должны просить папу Евгения Третьего провозгласить новый крестовый поход. Во что бы то ни стало мы должны убедить его, что Гроб Господа нашего Иисуса Христа в опасности. Пусть вся Европа поднимется на его призыв - от этого зависит, кто будет хозяином на Востоке.
        Потерять эти земли мы не имеем права. Господь не простит нам поражения!  - Фульк Анжуйский, старый вояка, прошелся по кабинету.  - Я обращусь за помощью к своему сыну Жоффруа, а вам, князь, стоит обратиться за тем же к королеве Франции. Я слышал, Рим простил их с мужем за вольности, отпустил им грехи. Нам надо воспользоваться тем, что короли Франции, как и все ее рыцарство, всегда больше других заботились о Святой земле. Упустить такого случая нельзя!
        -  Именно так я и поступлю, ваше величество,  - ответил Раймунд.  - Алиенора - отважная и сильная женщина.  - Правда, ему хотелось сказать: «девушка». Перед глазами все еще стояла юная наездница с полными слез глазами, какой он ее последний раз видел в предместьях Бордо, хоть и все более зыбким в его памяти становился этот образ.  - Она настоящая амазонка и не оставит нас в беде,  - добавил он.
        -  Дай-то бог,  - кивнул Фульк Анжуйский.
        Посольство решили отправить как можно скорее.
        Возглавить его должен был епископ Джабалы. Пока в Антиохии готовили суда для отправки посольства, сразу по возвращении Раймунд сел за письмо.
        «Милая Алиенора! - отказавшись от услуг секретарей, написал он.  - Когда ты получишь это письмо, посольство Святой земли уже прибудет в Рим, и понтифик прочтет нашу смиренную просьбу о помощи…» Раймунд был уверен, что Алиенора не откажет ему. Она пройдет сквозь огонь и протянет ему руку. «Даже если понтифик не сумеет поднять весь христианский мир,  - продолжал он скрипеть гусиным пером,  - прошу тебя, собери войско и направь его в Святую землю. Прошу тебя во имя Господа, наших близких, которых уже нет с нами, нашей общей крови».
        Но разве только просьба Фулька Анжуйского заставляла его сочинять это послание? Только ли неясная судьба Антиохии, а в будущем и всей Святой земли подталкивали его к этому? Нет! И потому князю хотелось написать еще одну строчку. «Но стоит ли?  - думал он.  - Это было бы слишком откровенно, дерзко». Но ведь он, Раймунд де Пуатье, и был - сама дерзость! И князь решился - и последняя строка сама вырвалась на волю, легла на лист:
        «Я помню ту ночь в Бордо - я не забыл ничего…»
        И только после этого он поставил подпись:
        «Твой любящий дядюшка Раймунд, князь Антиохии».
        Скрепляя письмо печатью, он не сомневался, что Алиенора откликнется, даст о себе знать. Только бы дошел свиток, попал в руки племянницы! Он даже просчитал маршрут для своих гонцов. Корабль высадит послов с епископом Джабалы в Италии, а затем пойдет на Марсель. И уже оттуда его гонцы помчатся в Аквитанию - в Бордо, затем - в Пуатье и потом - в Париж.
        В начале осени 1145 года три корабля отплыли из антиохийского порта святого Симеона, вышли в Средиземное море и взяли курс на Европу.
        Часть четвертая
        Птица с подбитым крылом
        Глава первая
        Распря

1
        Средиземное море было неспокойно. Три дня назад караван византийских кораблей, перевозивших крестоносцев, проплыл мимо Кипра, и теперь, мартовским утром 1148 года, вот-вот должен был показаться далекий берег Святой земли. Хлопали на ветру паруса. Управляли снастями, выполняя приказания капитана, расторопные матросы.
        Сердце Алиеноры забилось часто, когда на далеком горизонте показалась полоска земли. Затем стали видны очертания берега. Час за часом он приближался, выплывал из-за горизонта, неторопливо разрастаясь в размерах.
        -  Это Антиохия?  - спросила она у оказавшегося рядом старшего матроса - загорелого грека в грубой тунике, с повязкой на голове, препоясанного широким ремнем, с кривым ножом у бедра.
        -  Да, ваше величество,  - оторвавшись от раздачи команд, низко поклонился тот.
        И еще чаще заколотилось ее сердце. Прошли часы, и вот уже белокаменный город, даже ранней весной утопающий в зелени, окруженный суровой крепостной стеной, вырастал у нее на глазах.
        Город ее надежды.
        Потому что, если она и верила еще в существование пятачка земли, где ее примут с любовью, так это была Антиохия. Ведь даже родная Аквитания, потерявшая тысячи рыцарей по ее прихоти - идти через Константинополь, взглянула бы на свою безрассудную дочь враждебно.
        А незнакомый сирийский город на реке Оронт разрастался впереди, и порт святого Симеона открывал мореплавателям свои ворота. И еще - в церквях по всему городу звенели колокола, встречая единоверцев, избавителей, друзей…
        «Святая земля! Святая земля!» - твердили сгрудившиеся на борту корабля крестоносцы. Было ясно, то же происходило сейчас на всех грузовых судах, входящих в гавань Антиохии. Рыцари были счастливы - сколько претерпели они ради этого часа! Не зря! Счастливчики, кому удалось увидеть священный берег! Божьи избранники! И потому: «Святая земля!» - неслось из уст в уста.
        «Раймунд, где же ты,  - твердила Алиенора,  - когда их головной корабль ткнулся носом в деревянный настил причала.  - Милый Раймунд…»
        А потом, за домами, она увидела пышную процессию, что спускалась по центральной улице, ведущей с высот Джебел Акры. Она разглядела рыцарей и священников - целый крестный ход. Их ждали. Но она хотела верить и в другое, что ждали ее. И потому слезы текли по щекам молодой государыни, гордо поднявшей подбородок и смотревшей вперед. Ее взор давно затуманился - она не видела ничего. Но свите, подступавшей сзади, могло показаться, что их безрассудная королева сейчас пытливо всматривается вдаль…
        За пару дней до прибытия каравана крестоносцев в порт святого Симеона быстроходная триера доставила в Антиохию весть о том, что король и королева Франции, Людовик и Алиенора, уже на пути в Сирию.
        Князь успел подготовиться - и, едва корабли показались на горизонте, он организовал торжественный прием для племянницы и свояка. Ведь именно они должны были стать избавителями христиан Востока от злых и кровожадных магометан. Под звон колоколов и хоры священников, певших неизменный гимн Те Deum, он во главе процессии из высших сановников княжества вышел встречать будущих освободителей Эдессы и защитников Антиохии, сторожей Триполи и Иерусалима.
        …Они не виделись одиннадцать лет. За это время мелкие штрихи портрета дядюшки и преданного друга размылись. Остался лишь образ - четкий и ясный, насколько четким и ясным бывает образ, раз и навсегда поселившийся в нашем воображении. Для королевы Франции это был образ романтичного красавца-героя, ее «милого Раймунда». И не важно, что оставался он не столько реальным, сколько придуманным самой Алиенорой.
        Главное, он был прекрасным.
        Но самым удивительным оказалось то, что Алиенора увидела Раймунда, некогда звавшегося Пуатьерским, именно таким, каким видела все эти годы в своих фантазиях. Но теперь он явился в сиянии необыкновенной стати и царственности.
        Придерживаемая за руки двумя пажами, склонившимися в поклоне, королева гордо сошла с корабля на пристань Антиохии. Она смотрела вперед. Пересекая порт, княжеская процессия уже надвигалась на них. Князь шел впереди - высокий, широкоплечий, светловолосый. В роскошном алом кафтане и синих шоссах, в щегольских сапожках, а главное - с царственной диадемой на челе. Раймунд чередовал корону с восточными знаками царского отличия.
        На небольшой площади рыцарство Франции, возглавляемое королевской четой, и княжеская чета Антиохии, в окружении вассалов, предстали друг перед другом. Но Алиенора видела только глаза восточного государя. Светло-синие глаза ее любезного Раймунда, как она иногда, в тайных грезах, называла его про себя. Ей нетрудно было заметить, что и он, повзрослевший, с лицом куда более суровым, чем прежде, смотрит на нее одну.
        Лишь мельком Алиенора увидела его миловидную темноокую жену - до Алиеноры доходили слухи, что они ровесницы…
        И все же - Раймунд.
        -  Приветствую на земле Антиохии благородного короля Франции Людовика Седьмого и королеву Алиенору,  - поклонился Раймунд Антиохийский.  - Доброго вам здоровья и да пребудет с вами Господь!
        -  И мы приветствуем вас, князь,  - ответил поклоном Людовик.  - И да пребудет Господь с вами!
        Нет, она не бросилась ему на шею - хотя могла бы, и никто бы не осудил ее за проявление чувств. Несмотря на эти одиннадцать лет, стояло между ними что-то, мешавшее ей выказать чувства племянницы - дяде. Раймунд понял это, сам шагнул к ней и по-отечески обнял Алиенору, прижал ее к широкой груди. Людовик снисходительно опустил глаза. Констанция последовала его примеру. Многие улыбались. Но все без исключения были рады этой трогательной сцене - она лишний раз говорила о том, что отныне дружба Франции и Антиохии нерушима.
        -  Мой цветок оливы,  - Раймунд заглянул в глаза Алиеноры, которую в эти минуты душили слезы радости, а она только сжимала и сжимала губы.  - Как счастлив был бы мой брат и твой отец Гильом увидеть нас вместе,  - он нарочито говорил громко, чтобы их слышали все.  - Увидеть вместе после стольких лет!
        «Как он изменился»,  - думала она. Статус владетельного князя сделал его актером - он умел играть на публику, внушать ей именно то, что было необходимо ему. Достойный сын Гильома Трубадура! И она решила в очередной раз стать достойной внучкой рыцаря-поэта.
        -  Дядюшка,  - горячо проговорила она,  - мой любимый дядюшка…
        Все еще стараясь сдерживать дрожь на губах, она держала голову гордо поднятой вверх. Но слезы отпустила - они были сообразны моменту. Искренние, они катились по ее щекам - на виду у жителей Востока и рыцарей Запада, заполонивших и окруживших антиохийскую портовую площадь.
        После представления королевской четы чете княжеской Алиенора услышала обрывок фразы, сказанной шепотом Констанцией мужу: «Ты говорил, что она красива, но она еще прекраснее, чем я думала. Я слышала, королева Алиенора еще и охотница?» - «Красота и воинственность - второй девиз герцогов Аквитанских»,  - тихонько откликнулся на реплику жены Раймунд. Алиеноре оставалось только улыбнуться этому короткому диалогу.
        -  Для вас, ваше величество, приготовлена лучшая повозка,  - сказал Раймунд Антиохийский королю Франции.  - Там вы сможете утолить жажду, наслаждаясь видами расцветающей Антиохии!
        -  А я бы предпочла ехать верхом,  - смело сказала Алиенора.  - Целую неделю меня укачивало на византийском корыте, а теперь еще качаться в твоей телеге! Надеюсь, добрый конь у вас найдется для королевы Франции, князь?
        Людовик метнул на нее недобрый взгляд - и тут она выпячивала свое «я». Король Франции и Раймунд Антиохийский переглянулись. Князь вздохнул, что означало: я знаю свою племянницу не хуже вас, ваше величество. Решили: король и княжна поедут в повозке, князь и королева - верхом. Все равно бы Людовик не за какие коврижки не стал бы потакать жене и не последовал бы ее примеру. Впрочем, на это Алиенора и рассчитывала.
        Тысячам рыцарей, возглавляемых своими сеньорами, еще предстояло ступить на берег Святой земли, а две четы, королевская и княжеская, в сопровождении вельмож и духовенства двинулись вверх - к городу, утопающему в ранней зелени.
        Март на Святой земле то же самое, что май в Аквитании! Пору расцвета всему другому предпочитал Гильом Трубадур и его сын Гильом Десятый. Весна была любимым временем года Раймунда и Алиеноры, закадычных друзей детства. Это было время охот, веселых игр, рыцарских забав на полянах Пуатье и Бордо.
        Процессия следовала мимо зеленых садов Антиохии вверх по дороге, ведущей к холмам Джебел Акры, во дворец князя. По дороге, в повозке, уставший Людовик беседовал с княжной, но того требовал этикет, а гостья оказалась предоставлена хозяину княжества, что она сама и устроила.
        Раймунд тайком поглядывал на Алиенору - он оставлял в Бордо едва оформившуюся девушку, красоте которой уже тогда трубадуры всей Аквитании посвящали свои канцоны, но встретил женщину настолько прекрасную и желанную, что от нее трудно было оторвать взгляд.
        -  Я представлял твоего мужа мальчишкой,  - негромко сказал Раймунд, когда они на лошадях следовали рядом друг с другом.
        -  Он и был мальчишкой, но теперь в нем все чаше просыпается дикий зверь,  - она лукаво усмехнулась.  - Все говорят, в этом моя заслуга.
        Раймунд улыбнулся:
        -  А вот в это я верю.
        -  Ты опять жалеешь, что я - твоя племянница?  - неожиданно спросила Алиенора.
        -  С чего ты взяла?  - голос князя дрогнул.
        -  По взгляду вижу,  - она посмотрела в его глаза.  - По одному твоему взгляду, Раймунд. Скажи, что это не так, и я замолчу.
        Процессию возглавлял отряд рыцарей. За ними ехала повозка с королем Франции и княжной Антиохийской в окружении здешних вельмож. Им было приказано не отставать от Людовика ни на шаг. Далее, на почтительном расстоянии, следовала пышная свита и вновь рыцари, оруженосцы, пажи. Меньше всего Раймунду нужно было вызывать в короле Франции недовольство чересчур теплой привязанностью дядюшки и племянницы друг к другу. У князя были слишком большие планы на Людовика Седьмого и его армию. Но совладать он с собой не мог - один из его очередных взглядов и перехватила Алиенора.
        -  Скажи мне, что это не так,  - почти потребовала она.  - Или скажи другое.
        -  Что же мне сказать? Подскажи, ради бога…
        -  То, что у тебя на сердце, Раймунд.
        Каким взрослым стал ее голос! С каким величием и нежностью она говорила одновременно. Воистину - королева. И все было в ней королевское - осанка, лицо, плечи, руки. То, как вела она коня и сидела бочком в седле. Красивая, дерзкая, опасная.
        -  Зачем ты меня мучаешь?  - спросил он.  - Зачем эти игры?
        Со стороны могло показаться, что дядюшка и племянница, время от времени умолкая, предаются воспоминаниям о родной стороне, о детстве, проведенном вместе, о том, чего уже никогда не вернешь. Слишком серьезными они были.
        -  Я жду, Раймунд,  - потребовала она.  - Говори же…
        Но разве на вселенских весах могли тягаться все эти планы с простым человеческим сердцем? И Раймунд Антиохийский, для которого мир тоже перевернулся в одночасье, сдался.
        -  Я хочу прикоснуться к тебе,  - едва слышно признался он.  - Так хочу, что готов за это прикосновение отдать жизнь, милая моя Алиенора. Повторяю: я все помню. Помню ту ночь в Бордо. Сегодня, сейчас, хватило одного твоего взгляда, чтобы все вернулось. Только одного взгляда. И если я не прикоснусь к тебе, то погибну.
        И вновь она заглянула в его глаза - они были точно такими же, как и тогда, на родине, перед самой зарей, когда они оторвались от охраны и мчались, укрытые тенями деревьев, вперед по дороге, к лунному свету. Который вскоре разъял их, разбросал в разные стороны, разлучил на целых одиннадцать лет!
        -  Чтобы услышать это, я прошла полмира, Раймунд.  - Теперь она смотрела вперед.  - Чтобы я могла это услышать, погибли десятки тысяч людей - нечестивых сарацин и самых благородных рыцарей Европы. И несчастных паломников, имен которых я не знаю и знать не хочу. Все ради этого, милый мой Раймунд.
        Вечером в соборе Святого Петра шла служба в честь приезда короля и королевы Франции. Воистину этот собор был судьбоносным для Антиохии. Именно тут хранились мощи того самого епископа Адемара, которому полвека назад явился святой Андрей и указал на священное место, которое надобно было защищать до последней капли крови. И павшие духом крестоносцы первого похода вышли и дали сарацинам бой - сто тысяч нехристей полегло в том сражении! Здесь же тайно венчался Раймунд Пуатьерский на княжне Констанции. И теперь под сводами этого собора шла литургия, предвещавшая великое отвоевание Святой земли у магометан.
        Служба не касалась сердца Алиеноры - оно было занято иными страстями. Стоя рядом с мужем, она то и дело смотрела в сторону Раймунда - на его чеканный профиль и густые, коротко стриженные волосы, сейчас, в полумраке собора, при свете сотен свечей, охристо-золотые. «Как он красив»,  - думала она. Теперь она понимала, что так притягивало ее в Мануиле Комнине. У этих двух мужчин был один образ - героя из древних эллинских легенд. Мануил напоминал ей Раймунда. Только образ дяди был бесконечно родным и теплым, сердечным. Родная кровь, близкая душа. И необыкновенная мужская сила, которая притягивала ее - всю, от макушки головы до пяток, притягивала до мурашек по телу…
        Во время этой литургии и поселилось в сердце Алиеноры великое смятение. И дыхание ее то и дело прерывалось, губы дрожали.
        -  Вы так переживаете очищение вашей души?  - с чувством спросил ее король, у которого в глазах блестели слезы.
        -  Да, Людовик,  - тихо ответила она.
        -  Я счастлив за вас, королева.
        Она едва скрыла улыбку, но горечь была в ней. Как ей хотелось сказать: «И я рада за себя, ваше величество»,  - но промолчала. Она не радовалась - ее чувства грозили бедой всем. Людовику, Раймунду, крестоносцам, Земле обетованной, всем паломникам Запада и Востока. Но в первую очередь ей самой - Алиеноре Аквитанской.
        По окончании службы Людовик, Алиенора и первые бароны Франции со своими женами получили благословение от патриарха Антиохии на освобождение Святой земли от неверных. Простых рыцарей благословляли рядовые священники.
        Ночью, после пира, устроенного в честь королевской четы, Алиенора сама пришла к мужу. Она видела, как Людовик трепетал, когда дотронулся до нее. Как его стремительно охватило желание. Он долго не касался жены, это сказывалось, но не только в этом было дело. Она все еще была желанна для него - и, возможно, желанна во много раз больше, чем прежде. Алиенора понимала, что с ней он испытывает то наслаждение, которое вряд ли мог испытать с другой женщиной.
        Она сняла шелковую рубашку и осталась нагишом. Жар камина подступал к ее телу, вино горячило кровь. Отсветы огня ползали по ее груди и бедрам. Людовик, в белой рубахе и полотняных нижних штанах, босиком стоял на львиных шкурах. Он долго смотрел на нее, не в силах оторваться. Алиенора легла на огромную кровать под балдахином и сказала:
        -  Идем же ко мне…
        И когда он, сбросив одежду, сжимал ее в объятиях, она увидела его глаза - не было еще более счастливых и несчастных глаз у мужчины. Счастливых, потому что она принадлежала ему, несчастных - оттого что в мире этом ничто не вечно. И однажды объятия разомкнутся, чтобы никогда больше не подарить тепло одного человека другому.
        Даже если он тебя любит больше жизни…

2
        Два всадника неслись по предместьям Антиохии, под весенним небом Святой земли - мимо оливковых рощ и лимонных садов, через виноградники и яркие поля, уже зеленевшие всходами пшеницы.
        Всадник и всадница…
        Никого не было вокруг на несколько лье - они отпустили охрану. На этот раз они не захотели повторять прежней ошибки - и Раймунд приказал не показываться своим оруженосцам даже на горизонте. Друзья Раймунда Антиохийского, первые рыцари его окружения - Карл де Мозе и Пайян де Фе, служившие еще Гильому Десятому, взяли на себя обязанность близко не подпускать никого к дядюшке и племяннице, решившим вдоволь насладиться верховой ездой.
        Как и все герцоги Аквитанские, Раймунд и Алиенора оба были заядлыми наездниками. Подавай им бешеную скачку, и все тут. Они нарядились по-охотничьи, взяли с собой луки.
        -  Будь осторожна,  - когда Алиеноре готовили коня, сказал ей утром Людовик.  - Я волнуюсь за тебя.
        -  Спасибо,  - ответила она мужу.  - Но ты же знаешь - я справлюсь с любым жеребцом.
        -  Знаю,  - кивнул он.  - Надеюсь, вам есть о чем поговорить с князем, твоим дядюшкой, наедине. Во время пира ты держалась скованно. И потому не стану вам мешать…
        -  Да, у нас много общих воспоминаний!  - когда служанки надевали на нее короткий охотничий кафтан, сказала она. Алиенора оделась по-мужски - крепко сидя в седле, обхватив скакуна ногами и заправив сапожки со шпорами в стремена, можно с большим пылом отдаться скачке. На ее плечи уже набрасывали легкий изумрудный плащ, застегивали его через массивную золотую пряжку у ключицы.  - Когда я приеду, мы выпьем с тобой вина, и ты мне расскажешь, какой план вы придумали с баронами, чтобы отбить у сарацин охоту воевать с христианами.  - Она поцеловала его в губы.  - Так, милый?
        Алиенора была взволнованна - и он это почувствовал.
        -  Вижу, эта езда будоражит тебя,  - привлекая ее к себе и целуя еще и еще,  - сказал он.  - Подите вон!  - бросил Людовик служанкам. За эту ночь король простил ей все выходки - и переправу через Кадмские горы в том числе.  - И все же будь осторожнее, милая.
        -  Буду,  - ответив на его последний поцелуй, уже выпархивая из его рук, улыбнулась она.
        Людовик проводил ее взглядом. Он подошел к окну, проследил, как она легко запрыгнула на скакуна, натянула уздечку, и тот послушно встал на дыбы. Что и говорить - наездница!
        Глядя на жену, выезжавшую за ворота небольшого дворца, предоставленного венценосцам князем Антиохии, король вспомнил вчерашний пир. От песен менестрелей и бесконечных танцев жонглеров и акробатов у него сразу же загудела голова. Да еще вино лилось рекой! Он быстро захмелел, оглох еще быстрее. Странные люди, эти аквитанцы. Там, где они появляются, сразу тянется за ними шлейф всякого сброда с виолами и тамбуринами. Всюду чувственная музыка и слова - эти неизменные спутники трубадуров. Лукавые персонажи: донны, рыцари, пастушки. Куртуазные речи. Миражи сладострастия. Тени порока. Людовик недоумевал, как можно одновременно думать об освобождении Святой земли от сарацин и слушать весь этот вздор, несомненно, богопротивный. А если задуматься о том, что он оставил в Анталии больше половины своих людей, выживших после бойни в Кадмских горах, так и совсем хотелось порвать все струны на сладкозвучных инструментах, что однажды он уже сделал в далеком от Востока Париже, в своем дворце Сите.
        Но счастья ему тот гнев не принес.
        Впрочем, нежность и страсть, с которой Алиенора отдалась ему, быстро заживила все его раны. Заставила смириться с музыкой менестрелей и даже, в фантазиях, поддаться ее течению. Алиенора вновь околдовала его - легко, без затей. Стоило ей только хлопнуть в ладоши. Ну и пусть, размышлял он. Эта ночь, хоть и на время, но заставила его забыть даже о паломниках, брошенных в Анталии.
        Выезжая из дворика, Алиенора оглянулась. Разглядев мужа в одном из окон, она махнула ему рукой, но ответа не дождалась…
        …И вот теперь они терялись с Раймундом в предместьях Антиохии - двумя стрелами пронзая пространство, путая следы, оставляя за собой только легкий, сравнимый с дымкой на ветру цокот копыт.
        -  Ты прогнал всех - никого не пощадил?  - на скаку, оборачиваясь к Раймунду, выкрикнула она.
        -  Если было бы нужно, я бы переселил жителей в горы! Только бы нас оставили вдвоем! Только бы угодить тебе, моя королева!
        Она пришпорила коня, и они полетели еще быстрее. Алиенора наслаждалась - наслаждалась скачкой, этой прекрасной мартовской землей, так похожей на Аквитанию в мае, зеленой и пахнущей пряно, с бесконечными оливами; наслаждалась близостью этого мужчины и тем, что сейчас они были вдвоем - одни на белом свете.
        -  Раймунд, я счастлива!  - выкрикнула она.  - Слышишь меня?
        -  Да, моя королева!  - откликнулся он, нагоняя ее и обходя в маневре.  - И я счастлив!
        Он был дорог ей всегда, сколько она себя помнила; в ту ночь, в Бордо, особенно. И когда он уехал, а она, обиженная, не вышла попрощаться, Алиенора думала, что жизнь ее закончилась и теперь она умрет. Долгие годы Раймунд казался ей призраком, лишь воспоминанием. Иногда она думала, что его и нет вовсе. Как и нет той части света, за морями, о которой столько говорили, но которую она никогда не видела и могла уже не увидеть. Но мир перевернулся, и, минуя кровь и смерть многих, она оказалась на другой части земли. Долгожданной земли, обетованной. И теперь Раймунд был единственной реальностью, которая существовала в этом мире и была значима для нее.
        За кипарисовым лесом неожиданно вырос крохотный дворец из розового мрамора в греко-мавританском стиле - с арочными террасами и колоннами.
        -  Господи, что это?  - воскликнула она.
        -  Мой маленький домик, где нас ждет вино, хлеб и немного дичи!  - ответил он.
        Через пять минут они спешились у этого роскошного произведения архитектуры, Раймунд привязал коней к лимонному деревцу и взял Алиенору за руку:
        -  Идем?
        Королева с улыбкой пожала плечами:
        -  Идем.
        Они поднялись по мраморным ступеням. Раймунд смело распахнул двери, подтолкнул племянницу вперед. Над головой Алиеноры открылся расписной купол, стены украшали мозаичные картины. И какие! Кудлатые фавны с гигантскими фаллосами догоняли на картинах голых вакханок, чтобы повалить их в траву и совокупляться с ними до изнеможения. А где-то за лесом пил вино Пан, окруженный своей свитой…
        -  Ты себе позволяешь много,  - лицо Алиеноры против воли залил румянец.  - Ой, как много!  - Она обернулась к нему с улыбкой.  - Бернара Клервоского на тебя не хватает! Он быстренько бы заставил тебя собственноручно сколоть эти картинки!
        -  Обойдемся без него на этот раз, моя королева,  - сказал Раймунд, нежно беря ее сзади за плечи.
        -  И то правда,  - вновь улыбнулась она.
        В арочные окна ярко вливался полуденный свет и горел на мраморных плитах. Они пересекли круглую центральную залу и вошли еще в одни двери. В этой комнате горели дрова в камине, точно растопленном невидимыми призраками; шкуры, покрывала и подушки были наложены на таком расстоянии от него, чтобы искры не подпалили их. Низкие окна были занавешены прозрачными шелковыми шторами, и ветер то и дело шевелил их, вдувал в комнату. Тут стоял низкий столик, накрытый для легкой трапезы. Немного дичи на серебряных блюдах, сладости - фундук в сахаре и миндаль, финики и мед. Немного фруктов - виноград, яблоки и сливы. Вино в серебряных кувшинах и два кубка.
        -  Да это сказка,  - тихо проговорила Алиенора.
        -  Восточная сказка,  - поправил ее Раймунд.  - Уголок рая.
        -  И что за волшебник устроил для нас этот привал?  - спросила Алиенора.  - Он точно… для двух влюбленных.
        -  Этот волшебник - я,  - честно признался Раймунд.  - Я твой Мерлин, твой Артур.  - Когда они играли в детстве, то часто давали себе имена легендарных героев.  - Твой Ланселот и Роланд.
        Алиенора расстегнула пряжку и сбросила плащ.
        -  Мой Раймунд,  - в пику другим названным именам негромко сказала она, подошла к окну и отдернула шелковую занавесь.  - Как в сказке,  - повторила Алиенора, глядя на зеленеющую округу. Королева присела на раму окна.  - У меня устали ноги - сапожки жмут,  - тихо сказала она и вытянула правую ногу вперед.
        Князь встал перед ней на одно колено и стал стягивать с венценосной племянницы сапожки.
        -  Прислуги здесь нет, поэтому нам придется все делать самим.
        -  Я не против,  - глядя на него сверху вниз, откликнулась Алиенора.
        Что-то тяготило Раймунда, несмотря на всю нежность, которой он был пронизан, и это бросалось в глаза.
        -  Ты думаешь о Людовике?  - очень просто спросила она.
        -  Да, о твоем муже,  - подчеркнул он последние два слова.  - Мне говорили, что вы в ссоре?
        Алиенора расстегнула несколько застежек на груди.
        -  Мы рассорились еще в горах, не дойдя до Анталии. Но вчера я взяла его сердце в ладони, и оно оттаяло - теперь он счастлив.
        -  Ты была вчера с ним?  - Раймунд распрямился, вырос перед ней одной скалой. Такую не обойти.  - Впрочем, что я спрашиваю,  - ты его жена…
        -  Да, я была с ним,  - глядя ему в глаза, ответила Алиенора.  - И я была такой, какой умею быть. Но только затем, чтобы его голова и сердце сегодня были заняты войной. Чтобы он не думал о нас…
        Раймунд взял ее руку, обнял королеву за талию, притянул к себе.
        -  Я все еще не верю, что мы приехали сюда ради этого,  - сказал он.
        Алиенора подняла на него глаза:
        -  Но ведь именно за этим ты вез меня сюда - в свой уголок рая. Для этого твои слуги разложили фрукты и растопили камин. И все исчезли. Разве не так?
        -  И все же - не верю…
        -  А ты поверь, Раймунд, поверь так же, как поверила в это я,  - всем сердцем.
        Он заглянул в глаза молодой женщины. Но ее взгляд сейчас был упрямым и жестким.
        -  Да, мы - грешники,  - сказала она.  - Мой отец, твой брат, первым бы проклял нас. Я знаю: за это нам гореть в аду. Ты можешь отказаться, если боишься. Но я уже не боюсь. В сравнении с тем, что я делала прежде, сколько посеяла бед и принесла несчастий, это не самый худший поступок. Тем более что я… люблю тебя.
        -  Я тоже люблю тебя,  - прижимая ее к себе, тихо проговорил он.  - Всегда любил.
        -  И я всегда - всегда любила тебя,  - откликнулась она.  - Хорошо, что мы признались друг другу. Теперь мне уже ничего не страшно…
        Капля пота, набухшая на его светлой брови, упала на губы Алиеноры. Она, с пылавшим лицом, не сразу подхватила ее языком, устало закрыла глаза.
        -  Господи, у меня никогда не было такого с ним,  - легко и счастливо проговорила она.  - Никогда…
        Раймунд, только что отдавший женщине всю свою нежность и силу, лег рядом, но, не желая отпускать ее, сгреб рукой, горячо прижал к себе.
        -  Налей мне вина,  - чуть позже сказала королева.
        Раймунд выполнил ее просьбу - разлил вино по кубкам, и они утолили жажду.
        -  У тебя много было женщин за эти годы?  - спросила она.
        -  Тебе сказать честно или соврать?  - ответил он вопросом на вопрос.
        Обнаженный светлокудрый гигант, нутром похожий на тех фавнов с бесстыдных фресок, он точно смеялся над ней.
        -  Скажи честно,  - попросила она.
        -  Очень много,  - улыбнулся он.
        -  А что же Констанция?
        -  Она искренне любит меня и делает вид, что не замечает измен.
        Алиенора завораживала любовника красотой линий - кошкой она тонула в этих шкурах, покрывалах и подушках, одну из них зацепив коленями.
        -  Ты возишь их сюда - в этот дворец?
        -  И сюда тоже, он - лучший. Для избранных.
        Она рассмеялась:
        -  Наглец!  - Алиенора дотянулась и шлепнула его по голой икре.  - Какой же ты наглец!
        -  Больше я никого не приведу сюда,  - глядя в ее глаза, сказал он.  - Никого и никогда, кроме тебя. А когда ты уедешь, а рано или поздно ты уедешь, здесь будет твоя тень. Твоя светлая тень. И я, загрустив навсегда, стану приезжать сюда один. В этом я могу поклясться тебе сейчас.
        -  Поцелуй меня,  - попросила она.
        Он обнял с той нежностью, на которую только был способен. В его сильных руках, привыкших к двуручному мечу и топору, копью и молоту, она чувствовала себя в безопасности. Они целовались до тех пор, пока желание не охватило обоих, и уже не могли разорвать объятий.
        -  Да, милый, да, мой любимый,  - шептала она ему на ухо и оплетала его ногами, льня к нему, врастая в него, еще раз и еще впиваясь губами в его губы…
        …Далекий рог протрубил три раза. Раймунд оторвал голову от подушек - это трубил Карл де Мозе. Он давал понять, что хозяину и его гостье пора собираться в обратный путь. Как видно, Пайян де Фе привез какую-то весть из города. Но как не хотелось оставлять ту частичку рая, которую они так неожиданно обрели! Раймунд даже боялся пошевелиться. На его мускулистой загорелой руке лежала голова Алиеноры - ее золотисто-каштановые волосы были убраны в аккуратную прическу, пронизанную золотыми и серебряными нитями. Но эта аккуратная прическа, маленький шедевр, созданный для повседневного появления королевы перед своими подданными, так не шла сейчас к обнаженному телу молодой женщины, утомленному и прекрасному. Из всей одежды - золотая цепочка, перетекавшая по ключице, с распятием, да приглушенно горевшие малиновым и васильковым светом перстни на пальцах неподвижных рук, крепко обхвативших его, чтобы не отпускать подольше, оставить рядом. Как родное древо, крепость, надежду. Так соблазнительна и открыта была она сейчас! И конечно, ей куда больше пошли бы теперь распущенные волосы, но кто их будет заплетать?
Этого толком не умела ни сама Алиенора, ни тем более Раймунд Антиохийский. Для такого искусства нужна была целая армия камеристок! Им, любовникам, точно двум ворам, нагрянувшим в дом в отсутствие хозяина, приходилось торопиться. И все для этих вот минут - перед тревожным воем охотничьего рога. Для минут счастья - долгожданного, упоительного, безмерного. Она спала, перебросив правую ногу через него, и по круглому колену и широкому округлому бедру сейчас перетекала полоска уже вечернего света, падавшего в окно комнаты.
        Раймунд коснулся ее плеча, тихонько проговорил:
        -  «В тебе - весь этот мир - отныне и вовек…» - неслышно прошепчу, когда случится утро, и мрак, оставив нас, от губ твоих и век бесшумно поплывет на лодке утлой…
        -  Чья это канцона?  - тихо спросила она.
        -  Одного трубадура, Артюра Дюмона, он оставил мой двор и уехал искать счастья дальше. Да вот нашел ли, не знаю…
        Алиенора сладко потянулась. Ее рука повернулась к нему ладошкой - теперь пальцы Алиеноры тесно обнимали золотые ободки перстней.
        -  Нам пора возвращаться?  - спросила она.
        -  Пора, милая,  - признался он.
        Она уткнулась лицом в его плечо - сколько грусти было в этом движении. Время шло - и они были невластны над ним.
        -  Почему все так?  - спросила она.  - Если бы не одна кровь, мы могли быть вместе. И хотя ты старше меня на восемь лет, я готова была бы умереть с тобой в один день. И умерла бы.
        Он нежно поднял ее голову - глаза Алиеноры блестели. Это были слезы великого счастья и неизбывного горя. Раймунд потянулся к ней, поцеловал ее в губы. Они были влажными и дрожали.
        -  Ты еще любишь своего Людовика?  - спросил Раймунд.
        -  Нет,  - она покачала головой.  - И сейчас мне кажется, что не любила никогда…
        Три сигнала, выпущенные из охотничьего рога, повторились. На этот раз они прозвучали чуть громче, а значит - и ближе. Любовников торопили.
        -  Вот теперь точно пора,  - сказал Раймунд.  - Поторопись, твой туалет куда более сложен, чем мой. А слуг и след простыл…
        Алиенора с неохотой поднялась, а он, завороженный статью племянницы, глаз не мог оторвать от ее полной груди, круглых бедер…
        -  Ты поможешь мне одеться?  - с улыбкой спросила она.
        -  Помогу ли я тебе?  - легко встав, откликнулся он.  - С наслаждением, моя королева.
        Несмотря на то что Алиенора была высокой и сильной женщиной, рядом с ним, светловолосым античным героем, она казался пушинкой. Забыв о ее туалете, он вновь обнял Алиенору и почувствовал, что она готова остаться дольше - всем бедам назло, только бы он держал ее в руках, не отпускал.
        -  Скажи мне,  - положив руки ему на грудь, попросила она,  - тот, кто сейчас трубит зорю, посвящен в наши с тобой дела?
        -  Эти люди скорее умрут, чем выдадут нас.
        …Они вернулись в Антиохию вечером. Дядя и племянница, мирно ехавшие рядом друг с другом, о чем-то говорили. У королевы через седло была переброшена туша оленя, у князя - целый веер перепелок. Охотники, да и только! Все это на обратном пути они подобрали в условленном месте.
        Людовик хмурился, встречая хозяина княжества и свою жену. Он весь день голову ломал над тем, как ему лучше прославить христианское оружие в борьбе с мусульманами, а князь Антиохийский развлекается, стреляя по перепелам! Ладно, его жена, женщина сколь прекрасная, столь и легкомысленная.
        Алиенора первая спрыгнула с коня, подпорхнула к мужу, нежно поцеловала его:
        -  У нас была славная охота, Людовик! Смотри, какого оленя я подстрелила! Можешь гордиться мной!
        «Ах, лиса!  - тоже спешиваясь, наблюдая за венценосной парочкой, думал про себя Раймунд.  - Эта проведет кого угодно…»
        Ему было бы горько и стыдно, если бы великий дух авантюризма не бушевал тайфуном в его душе. И потом - он был влюблен. А это чувство перевешивало все остальные. Карл де Мозе, преданный друг и опытный охотник, уложивший привезенного ими оленя, трубил не зря. Пайян де Фе приехал из города с вестью, что Людовик уже не один раз интересовался, где его жена и князь Раймунд, который должен был лично посвятить крестоносцев в положение, сложившееся за пределами Антиохии.
        -  Я думал, князь,  - сказал Людовик,  - что первым делом мы должны обсудить военную кампанию и только потом предаваться удовольствиям? Охотам, скачкам и пирам…
        Раймунд пожал плечами:
        -  Как скажете, ваше величество, но я, в свою очередь, предполагал, что вы захотите отдохнуть с дороги. Или я был не прав?
        Он-то как раз был прав. Все бароны, приплывшие с Людовиком на Святую землю, хотели несколько дней передохнуть. За их плечами был двухнедельный переход через Кадмские горы, равный походу Одиссея в подземный Аид, а то и переплюнувший его, затем томительное ожидание в Анталии, где все, горюя, зализывали раны, и недельная качка на кораблях в Средиземном море. Всем владетельным герцогам и графам без исключения хотелось передышки.
        И только Людовик, к их общему неудовольствию, рвался в бой. Но короля Франции можно было понять - не на его баронах, а на нем и королеве лежала ответственность за все тяжелейшие страдания, выпавшие на долю крестоносцев.
        Закончилось все тем, что Людовика отговорили торопить события. Было решено подождать несколько дней. Так хотелось знатным французским сеньорам мягкой постели, веселых охот, доброго вина и пищи. И конечно, любви: как с теми женщинами, которые выжили после перехода через анатолийские горы, так и с пламенными антиохийками, в которых перемешалось много восточных кровей - и сирийская, и армянская, и греческая.
        Людовик поддался общим уговорам и решил отложить военный совет на несколько дней. Но эти дни, начиная с первого, грозили превратиться для короля в пытку. При дворе Раймунда говорили на французском языке, но это был окситанский язык. Язык Аквитании, Прованса, Лангедока, Тулузы. Раймунд и Алиенора, которые купались в родном наречии, так и сыпали провансальскими словечками и шуточками, от которых Людовику становилось плохо. Во-первых, он совсем не понимал, о чем они говорят, и это выводило его из себя, а во-вторых, не составляло великого труда понять, насколько ближе королеве ее дядя Раймунд, чем законный супруг.
        Алиенора была просто на седьмом небе от счастья - все то, чего лишили ее в Париже, здесь было предоставлено королеве в полной мере. И Людовик, будучи гостем, никак не мог помешать ее поверхностному счастью. При дворе князя Антиохийского обреталась целая армия трубадуров, менестрелей и жонглеров, выписанных из Аквитании: они бренчали и бренчали на своих виолах и крутах, били в тамбурины, звенели цитрами, кувыркались и смешили народ.
        Раймунд и сам оказался неплохим музыкантом и певцом - он то и дело услаждал слух королевы Франции песенками из репертуара своего отца и ее деда, Гильома Трубадура, которые, к восторгу Алиеноры, знал все наизусть. Как и песенки других трубадуров, с которыми Людовику, к его великому неудовольствию, выпадала возможность познакомиться лично.
        Людовик готов был заткнуть уши и убежать прочь от этого балагана. Что, впрочем, он неоднократно и проделывал.
        -  Милый, куда же ты?  - взволнованно спрашивала его жена.  - Раймунд обещал нам спеть одну из песенок Серкамона. Она так хороша!
        Алиенора даже обижалась, когда он под разными предлогами исчезал с их представления, которому не было ни конца ни края. Но, что хуже того, они и на охоту брали с собой виолу и тамбурин. Чтобы где-нибудь на опушке, рядом с подбитым оленем, под сенью молодой оливы и чистыми небесами Антиохии, наполнить кубки аквитанским вином и лишний раз побренчать по струнам.
        «Южане!  - с гневом думал про себя Людовик.  - Неугомонное племя!»
        Они и его то и дело зазывали принять участие в охоте-балагане, но, один раз прогулявшись с ними, Людовик более не желал подобных развлечений. Будет с него! Тем более что недобрые вести приходили с греческого берега. Из Анталии прибыл корабль, и королю сообщили, что оставшиеся крестоносцы обеспокоены своим будущим, их почти не кормят, а когда пришлют за ними суда, никто не знает. Но и эта новость никак не повлияла на настроения «переводящих дух» баронов, на королеву Франции, внимавшую песням трубадуров, и на князя Антиохийского, просто растворившегося в своей племяннице, нежданно-негаданно нагрянувшей в Святую землю.
        Прошла неделя, как крестоносцы прибыли в Антиохию. Близился день военного совета, на котором должна была решиться судьба христианского и мусульманского Востока…
        Накануне совета, вечером, к Людовику подошла княжна Констанция Антиохийская. Ее синее платье, расшитое золотом, было цвета ночи и далеких звезд.
        -  Вы чем-то озабочены, государь?  - спросила она у короля.
        Людовик, застигнутый врасплох, резко обернулся.
        -  Простите, княжна, я задумался. Озабочен - чем?
        Их разговор происходил в одном из садиков антиохийского дворца, где не было никого, даже прислуги, которую король отослал от себя. Тут, среди апельсинов и акации, горели несколько факелов и негромко журчал фонтан. Именно в этом садике и сговорились одиннадцать лет назад Раймунд и Констанция - провести ее мать и устроить свою судьбу. Именно в этом садике Констанция часто размышляла о прожитых годах с красавцем-мужем.
        -  Вы правы, озабочен,  - честно признался он.  - Треть людей я потерял в горах Анатолии. Еще треть оставил на милость Божью в порту Анталии. Мы не выполнили еще ни один из обетов - не преклонили колен у Гроба Господня, не отвоевали Эдессу, а все ведут себя так, точно мусульманская угроза отступила навеки. Моя жена веселится без устали, да и ваш муж тоже хорош - потакает ей во всем. Мои бароны точно забыли о цели похода и беспечно наслаждаются жизнью,  - Людовик кивнул.  - Да, я озабочен, княжна. Охоты, пиры, танцы - голова от них идет кругом.
        -  А вы не задумывались о том, государь, почему Раймунд не берет меня на охоту?  - неожиданно спросила она.
        Людовик нахмурился. Тень едва различимой горечи лежала на красивом по-восточному лице его собеседницы. Кажется, княжна ждала ответа на свой вопрос.
        -  И почему вас не берут на охоту?  - в свою очередь, спросил он.
        Констанция улыбнулась:
        -  Потому что я там не нужна.
        -  Не нужны - кому?
        -  Догадайтесь, ваше величество,  - но Людовик только хмурился, и она не выдержала.  - Моему мужу Раймунду и вашей супруге - королеве Алиеноре.
        -  Что вы хотите этим сказать, княжна?
        -  Только то, что уже сказала.
        -  Но… я не понимаю вас,  - он и впрямь недоумевал.  - Не понимаю…
        -  А вы поймите,  - тон молодой женщины изменился, стал жестче.  - А еще лучше, сядьте завтра утром на коня и поезжайте на северо-восток. В десяти лье от города, за лимонными и кипарисовыми рощами, вы найдете небольшой дворец с колоннами. Он зовется Розовым дворцом, потому что сложен из розового мрамора. Походите вокруг, зайдите внутрь, оглядитесь… Я, пожалуй, пойду. Оставлю вас наедине с вашими заботами - и хотела бы помочь вам, да не могу.
        Она собралась уходить, но Людовик остановил ее, придержав за руку.
        -  Прошу вас, княжна, договорите,  - чувствуя, как недобро прыгает сердце в его груди, почти потребовал он.  - Прошу вас…
        -  Возьмите самых верных людей, покиньте город на заре, пока все спят, и съездите туда, куда я вас направила. Мой муж возит туда самых дорогих его сердцу женщин. Не сомневаюсь, его племянница, ваша жена, из их числа. Но не вздумайте сказать, что это я надоумила вас, если не хотите мне беды.
        Так и оставила она Людовика у фонтана - слушать тихое журчание родниковой воды. Спустя минут пять король поднялся и пошел на музыку, которая сейчас волнами шла с террасы, этакой пиршественной залы на свежем воздухе, под высокой крышей; там, за вечерней трапезой, гулял княжеский двор и сеньоры-крестоносцы.
        Он остановился в тени акации и тупо уставился на лица двух людей - Алиеноры и ее дядюшки князя Раймунда. Играли на виолах менестрели, пели песни о странствиях и любви. А он смотрел, как улыбается Алиенора, возлежавшая на подушках, сколько истомы в ее взгляде, сколько чувства под бархатными ресницами…
        И взгляд этот был устремлен на одного человека - на властелина здешних мест, красавца Раймунда Антиохийского, полулежавшего на греческий манер и то и дело подносящего кубок с вином к губам…
        Он дождался ночи, когда Алиенора, вдоволь наслушавшись музыки и песен, раздетая служанками, легла в свою постель. Он вошел и долго смотрел на нее, держась за косяки двери.
        -  Что же ты, милый?  - спросила она.  - Идем же ко мне…
        Теперь он вспоминал, что все эти дни только и слышал, как его бароны говорили: «Поглядите на нашу королеву и князя Раймунда - что за нежные чувства питают друг к другу дядюшка и племянница!» Но иногда в тоне, которым произносили подобные речи, читалась легкая, но явная насмешка. Что-то недоброе звучало в этом. И он всякий раз пропускал это недоброе мимо ушей - отгонял прочь.
        Он подошел к постели, разделся и под взглядом королевы стянул с нее шелковые покрывала. Алиенора лежала обнаженная и открытая, бесстыдная в своей вызывающей красоте, чувственности…
        -  Что с тобой?  - спросила она.
        -  А что со мной?  - ответил он вопросом на вопрос.
        -  Ты - другой, не такой, как всегда.
        -  А каким я был всегда?
        -  Послушай,  - ее насторожило поведение мужа,  - может быть, хватит?
        -  Куда вы ездите каждый день с дядюшкой Раймундом?  - спросил он. Слово «дядюшка» в его устах прозвучало чересчур язвительно.  - Скажи…
        -  Княжество Антиохийское - большое,  - внутренне собираясь, ответила Алиенора.
        Что за вопросы задает он? Она подтянула одну ногу, прикрылась ею. Но он отвел ее колено.
        -  Я хочу знать,  - улыбнулся Людовик.  - Знать все… о том, как и где, проводит время моя жена.
        Она осторожно села, поджав ноги.
        -  Господи, да мы просто путешествуем, ты же был с нами. Путешествуем, как путешествовали раньше, когда были совсем юными, по родной Аквитании. Где угодно можно совершить привал, выпить вина и отдохнуть… Да что с тобой, Людовик? Ты измучен, я вижу, ты устал,  - она прикоснулась щекой к его бедру. Мы все устали - этот поход отнял у нас много сил, и душевных, и физических. Но я помогу тебе…
        Он все еще стоял над ней - смотрел сверху вниз. Следил за выражением ее лица, за глазами. Лукавыми глазами…
        -  Это верно, я устал,  - сказал он.  - Но ты непохожа на уставшего человека, лишенного сил. Ты расцвела за последние дни. Ты похожа на цветок, что раскрылся в первых лучах солнца и радуется жизни.
        -  У меня просто много сил,  - все еще обнимая его ногу, проговорила она.  - Очень много.  - Она закрыла глаза. Где-то они с Раймундом хватили лишка. Переусердствовали в изъявлении симпатий дяди к племяннице, и наоборот. Или злые языки помогли? Алиенора крепче и нежнее обняла его.  - Скажи, что ты хочешь?  - Она уже целовала его.  - Я исполню любую твою прихоть, Людовик, только скажи…
        Он оторвался от нее, спрыгнул с кровати.
        -  Я ничего не хочу. Только спать…
        Все еще сидя в постели, она слабо улыбнулась:
        -  Хорошо. И ты… хочешь спать один?
        -  Да,  - кивнул он.
        Набросив халат, завернувшись в него, король быстро ушел к себе. Шли часы, но он не спал. Ни на минуту Людовик не сомкнул глаз. Бури и шторма проходили в эти часы через его сердце. Потом наступил рассвет - время сна для всех, кто беспечно пирует ночью. Шикнув на слуг, прогнав их, он залез в штаны, одел на голое тело кафтан. И только потом прошел в покои жены. Отворил дверь. Алиенора спала, разметавшись на постели. Она сбросила покрывала. Людовик бесшумно обошел кровать. Линии ее тела приковывали, ослепляли…
        Он вновь вернулся в свои комнаты, препоясался мечом и поспешил во двор.
        -  Коня, быстро!  - крикнул он двум пажам.  - Самого быстрого! И арбалет! Зарядите его!
        Через пять минут к нему подвели скакуна. Людовик запрыгнул в седло и ударил шпорами по конским бокам.
        -  Ваше величество, куда вы?  - сразу воскликнуло несколько голосов.
        Оруженосцы и пажи хотели следовать за ним, но он рявкнул на них:
        -  Стерегите свою королеву, бездельники! Берегите ее сон! Если она пожалуется, что вы разбудили ее, прогоню всех! Никого не пожалею!
        -  Но зачем вам арбалет, государь?  - спросил тот, кто принес королю грозное оружие с уже натянутой стальной тетивой.
        -  Пристрелить первого, кто последует за мной!
        Он не взял охраны - и вскоре вылетел из городских ворот на дорогу, ведущую на северо-восток от Антиохии.

3
        Было за полдень, когда бароны собрались в тронной зале антиохийского дворца, чтобы выработать план похода. Впрочем, в общих чертах он уже был намечен. Падение Эдессы вызвало Второй крестовый поход - скорейшее отвоевание графства Эдесского и стояло на повестке дня. Все были готовы рассмотреть и одобрить уже заранее продуманную Раймундом Антиохийским военную кампанию.
        Вождь крестоносцев, Людовик Седьмой, вышел к баронам в кроваво-алом кафтане, расшитом золотом, вышел немного бледным и заметно собранным. Точно немедленно намеревался отдать приказ выдвинуть войска на восток.
        Первым взял слово князь Антиохии. Раймунд предложил самый оптимальный и полезный для общего дела план: франки и антиохийцы наносят прямой удар по двум главным крепостям Нуреддина - по Алеппо и Хаму. Завладев ими, франки лишают турков главного форпоста в Восточной Сирии и сами укрепляются на ее границах.
        -  Молниеносным ударом мы отбросим сарацин на восток, возьмем в осаду ряд их крепостей и тем самым создадим свой плацдарм для отвоевания графства Эдесского,  - закончил он свою мысль.
        Часть баронов, все еще горевших битвами, одобрительно закивала. Другая часть выжидала. Она ожидала слова короля франков - молодого Людовика Капетинга.
        И тот сказал свое слово.
        -  Мы пришли с вами на Святую землю как паломники - и первым нашим желанием было преклонить колена у Гроба Господа нашего Иисуса Христа. Я предлагаю первым делом идти в Иерусалим и исполнить священный обет, данный нами еще во Франции. И только потом предлагаю вступить в битву с сарацинами.
        На него смотрели с изумлением - и в первую очередь Алиенора и Раймунд. То, что они услышали, было невероятно! Но король сказал свое слово…
        Раймунд Антиохийский вновь поднялся со своего места.
        -  Но, ваше величество, укреплять Иерусалим надобно здесь, в Антиохии, разве это не очевидно?  - Он все еще не верил своим ушам.  - Падет Антиохия, как четыре года назад пала Эдесса, именно Священный Град окажется под ударом.  - Князь растерянно огляделся, ища поддержки.  - Военная стратегия состоит в укреплении границ, а не в том, чтобы скучиться в центре и бросить окраины на произвол судьбы…
        Истина в словах Раймунда Антиохийского была очевидна, но Людовик только улыбался, слушая его.
        Несколько часов назад, путаясь среди лимонных садов и оливковых рощ, он вылетел на миниатюрный дворец из розового мрамора, о котором ему говорила княжна Констанция. Людовик почему-то понял сразу - это именно то, что он искал. Король объехал его, остановился напротив ступеней, ведущих к дверям, и спешился. Держа в левой руке заряженный арбалет, поднимаясь по ступеням, он слышал, как бешено колотится его сердце. Король потянул двери на себя - и они распахнулись. Миниатюрный дворец, встречавший рассвет, был открыт путникам. Оказавшись под высоким куполом, Людовик огляделся. Оторопь брала его, устремлявшего взгляд на мозаику. Тут не существовало ликов святых, только греческие картины - бесстыдные оргии. Фавны на копытах с всклокоченными волосами и устрашающими фаллосами. Полулюди, полубесы, они тянули к вакханкам свои жадные руки, желая только одного - совокупиться с пьяными женщинами: тупо, жарко и страшно, как это делают животные. Перекрестившись, Людовик отступил. Он лихорадочно огляделся и прошел дальше - открыл другие двери и… увидел остывший камин и ложе перед ним. Просто наваленные шкуры,
покрывала и подушки. Пиршественный низкий столик рядом - для тех, кто вкушает яства и пьет вино, разделяя трапезу с любовником. Вкушает и пьет, чтобы вновь предаться любви. Извиваться в пламени греховного соития, подражая тем существам, что изображены на стенах… А рядом, в тех же львиных шкурах и покрывалах, он разглядел два инструмента - виолу и тамбурин. Людовик покачнулся: неожиданный жар, огонь прозрения, охватил все его тело, обжег сердце, мозг - и долго не отпускал…
        Когда темнота отступила, он, яростно зарычав, вытянул руку с арбалетом вперед - и стрела, пружинисто зазвенев, ударила в виолу и в щепы расколола инструмент.
        Вернувшись во дворец, Людовик быстро поднялся по ступеням и, цыкнув на служанок, вошел в покои жены. Все еще было утро - и после ночного пира Алиенора сладко спала. Он остановился у ее кровати. Как видно, на заре она подтянула на себя шелковое покрывало, и теперь оно перепоясывало ее по бедрам. Золотисто-каштановые волосы ее рассыпались по подушкам. Полуоткрытым был рот спавшей женщины, счастливо закрыты глаза. Во рту Людовика пересохло - он с трудом проглотил слюну. О ком она думала? Кто ей грезился в этом сне? Он смотрел и смотрел, не отрываясь. Белые плечи и грудь с темнеющими сосками, живот. Шелк простыни открывал ее ноги. Ступни с розовыми пятками казались такими нежными, как у той девочки, на которую - открытую и прекрасную - он в первый раз глядел утром в бордоском дворце Омбриер и все еще не верил, что это чудо происходит с ним.
        Он потянул из ножен меч - и тот вышел с тонким и сухим звуком. Людовик сжимал в руке оружие и не мог оторвать взгляда от лица женщины, которую любил и ненавидел. Любил всем сердцем и ненавидел лютой ненавистью. Если бы он знал наверняка, что его подозрения верны, он бы, не задумываясь, пронзил бы мечом ее тело, и уже через мгновение кровь волнами стала бы наплывать на шелк ее полупрозрачных покрывал, а сама она, в корчах, металась бы на этой постели, пригвожденная к дереву.
        Но уверенности не было - страшно было даже признаться себе в ее измене… И он выбрал другой путь - покинуть ставшее ненавистным ему княжество.
        -  Отвоюем Эдессу и спасем Антиохию - обезопасим на десятилетия Иерусалим,  - все еще пораженный изменением планов короля Франции, повторил Раймунд.
        Но только части баронов позиция Людовика Седьмого показалась самодурством. Стоя с мечом в руках у постели спящей Алиеноры, он оставил жизнь супруге. Но вынес приговор Антиохии.
        Переодевшись после скачки, Людовик призвал к себе первых своих баронов - графов Жоффруа Анжуйского, Тьерри Фландрского, Анри Шампанского, Аршамбо Бурбонского. Был тут и великий сенешаль тамплиеров Эврар де Бар. Забыл он пригласить только аквитанцев - вассалов своей супруги Алиеноры.
        -  Сеньоры, я хотел до военного совета обсудить с вами изменения в плане военных действий. Наши силы были значительно подточены труднейшим переходом. Половина выживших оставлена в Анталии. Средств у нас тоже поубавилось. Еще в Европе я ополовинил казну, посылая за деньгами к Сугерию. Немало я занял и у наших братьев-тамплиеров,  - Король признательно поклонился сенешалю.  - Да и вы тоже поиздержались, сеньоры. Битвы с турками на территории Алеппо и осада крепостей Нуреддина сулят еще большие потери - и людские, и денежные. Сдюжим ли мы их?
        Бароны внимательно следили за ходом мысли своего государя, пока еще не подозревая, куда он клонит.
        -  Я предлагаю покинуть Антиохию и идти в Иерусалим. Там мы соединимся с Конрадом Гогенштауфеном, который на пути к Святому граду, и выберем первую цель для нападения. Может быть, это будет египетский Каир? Он и пополнит нашу казну. Есть и другие города сарацинов. А позже мы вернем христианскому миру графство Эдесское.
        Людовику пришлось собрать все коварство в своем сердце, чтобы сделать этот шаг. Бароны переглянулись: а их молодой король оказался не промах. В любую минуту Людовик, ревностный христианин и враг магометанства, готов был отказаться от своего вероломного по отношению ко всему крестовому походу плана, но картина, представшая в загородном дворце, укрепляла его в решении бросить Антиохию - и бросить как можно скорее. Как наваждение, как проклятие.
        С одобрением встретили бароны новый план своего короля. Жоффруа Анжуйский, прозванный Красивым, мрачно усмехнулся:
        -  Не устану повторять: я давно горю желанием как можно скорее преклонить колени у Гроба Господа нашего и помолиться на могиле моего благородного отца Фулька. А заодно познакомиться со сводным братом - юным Балдуином. Что за птица?
        Кажется, Людовик выразил общую мысль. Никому не хотелось лезть из огня да в полымя.
        И теперь, перед франками, на военном совете, Раймунд Антиохийский чувствовал себя преданным, как и предано было дело всего христианского мира на Востоке.
        -  Что вы говорите, ваше величество?  - вставая со своего кресла, грозно спросила Алиенора.  - Мой благородный Людовик?
        Все взгляды были прикованы к королеве. Каждый знал, что ее роль в королевстве велика, но сейчас она намеревалась заслонить своего короля. Поставить его на место. Воззвать к его разуму, а если не получится, то унизить.
        -  Все уже решено, ваше величество,  - ответил Людовик.
        -  Что значит, решено?  - она метнула на мужа гневный взгляд.  - Решено было отнять у Нуреддина Эдессу! Решено было оградить Антиохию от нового удара! Вот что было решено еще в Европе! Во Франции! И к этому призывали нас папа римский и Бернар Клервосский!
        Аквитанцы хмурились и недоумевали - по лицам северных баронов было видно, что они приготовились к подобному решению короля заранее. Но почему не предупредили их? Впрочем, ответ был прост. Потому что не захотели поставить в известность королеву, их южанку-Алиенору, и ее дядюшку аквитанца Раймунда Антиохийского. Этот великолепный сюрприз был предназначен Людовиком для любимой жены и многоуважаемого свояка.
        -  Мы идем в Иерусалим,  - твердо сказал Людовик.  - Это мое последнее слово - слово вашего короля и сюзерена,  - он обвел взглядом всех собравшихся в этой зале баронов.  - Мы выполним священный обет и преклоним колена перед Гробом Господа нашего. И только потом решим, когда и с кем нам воевать.
        Бароны горячо шептались. Но Алиенора и тут поразила всех мужчин разом.
        -  Я не пойду с тобой в Иерусалим и не пущу своих вассалов с тобой!  - громко, чтобы слышали все, сказала она.  - Они останутся со мной - защищать Антиохию! Слышишь, Людовик, они останутся здесь!
        Это был скандал - ситуация была подобна предвестию грозы, когда меркнет небо и от подступающей тишины сжимается сердце. Даже первые бароны королевства, не говоря об антиохийцах, не решались встрять между мужем и женой. Как стратеги, Раймунд и Алиенора были правы, но на стороне короля была иная правда - государя. Каждый из северных и южных феодалов давал клятву верности своему сюзерену, а потому должен был идти за Людовиком Седьмым хоть на край света.
        -  У вас нет права так поступать, ваше величество,  - побледнев, проговорил оскорбленный на глазах у всех Людовик. Только губы выдавали его - они дрожали от гнева.  - Я ваш король и ваш законный супруг. И ваши вассалы, пока мы в браке, являются моими вассалами. И мне распоряжаться, куда им идти - в Эдессу или в Иерусалим. И мне указывать, куда идти вам. А если вы не пожелаете идти добром, ваше величество, то по праву церковному и людскому я силой возьму вас и повезу за собой! Помните это! И берегитесь, если попытаетесь ослушаться меня!
        Алиенора огляделась - ее аквитанцы опускали один за другим глаза. Тем самым они признавали власть короля над собой, а не королевы. И потом, это Людовик, а вовсе не она предлагал им на время спрятать мечи в ножны и скромными паломниками пуститься к городу Господа. Одним словом, идти не на смерть, а продолжать «переводить дух».
        Уже через четверть часа, в королевских покоях, Алиенора готова была броситься на мужа, как львица.
        -  Ты что творишь, Людовик?  - спросила она.  - Что ты творишь?!
        Но он только пожал плечами:
        -  Вы хотели опозорить меня, ваше величество, но опозорили себя. И своего дядю Раймунда, так страстно отстаивая его правоту.
        -  Ах, вот оно что,  - отступила королева.  - Уж не ревность ли причиной твоему безумству и глупости?
        -  Будьте осторожнее в словах,  - предупредил он ее.
        -  Нет уж!  - воскликнула она.  - Я буду называть вещи своими именами! И если вы глупец, то я вас и назову глупцом!
        -  Берегитесь, Алиенора!  - он шагнул к ней.
        -  А что вы мне сделаете, государь, убьете меня? Но я не простая безземельная принцесса, десятая дочь своего отца, которую вы были бы способны тиранить или упечь в случае надобности в монастырь! Мои владения больше ваших и в десятки раз богаче! И я сделала одолжение, выйдя за вас замуж!
        Конечно, ради красного словца была брошена эта фраза - и все же она вышла похлеще иной пощечины!
        -  Что вы сказали?!  - лицо короля исказилось гневом.  - Одолжение?!  - Сопя, он погрозил ей пальцем.  - Запомните, Алиенора, в случае преступления с вашей стороны я властен судить вас, как ваш законный супруг!
        -  Законный супруг?  - усмехнулась она.  - Надо еще проверить ваши супружеские права, Людовик…
        -  Что вы хотите этим сказать?  - не сразу спросил он.
        -  Только то, что мы с вами находимся в близком родстве, и, если разобраться толком, наш брак может быть и недействителен. Вот о каких правах я говорю. Нас женили детьми: меня - чтобы укрепить Аквитанию королевской властью, вас - чтобы раздвинуть границы скромного государства Капетингов. Но теперь мы повзрослели и можем серьезно рассмотреть этот вопрос. А в качестве третейского судьи выбрать папу римского Евгения Третьего. Он, думается мне, не откажет нам в этой просьбе. По крайней мере - мне!
        Людовик неожиданно остыл.
        -  Откуда у тебя такие познания в родстве и праве?  - спросил он. Все выходило куда сложнее, чем думал молодой король. Выходила не простая семейная ссора, которую спровоцировал он, а его жена вынесла на общий суд. Это был заговор против их любви, если таковая еще оставалась, и политического союза.  - Кто тебя посвятил в эти премудрости? Не твой ли хитроумный дядюшка Раймунд? Ответь мне…
        Но она лишь отрицательно покачала головой:
        -  Я это знала всегда, но берегла для тебя, как подарок.
        -  Ты вновь угрожаешь мне, но я найду, у кого испросить совета и помимо Рима,  - сказал Людовик.
        -  У своего евнуха Эврара де Бара?  - усмехнулась она.  - Вперед, мой король! Повелитель, испрошающий советы у скопца!
        Растерянный, король проводил ее взглядом.
        Алиенора вошла в свои покои и, подойдя к окну, уперев руки в раму окна, стала упрямо смотреть на зеленый дворик внизу, где из круглой мраморной чаши бил фонтан.
        Алиенора солгала мужу. Она сказала Раймунду, что, будь на то воля Божья, она бы освободилась от брака с Людовиком. Дядя и племянница размечтались не на шутку - и зашли далеко в своих фантазиях! Было бы счастьем обоим возвратиться в родную Аквитанию - возвратиться свободными. Она бы ушла от Людовика, он - от Констанции. Родных земель от Пуатье до Бойонны им хватило бы для счастья на всю оставшуюся жизнь. Они бы жили в грехе, ну и пусть, зато счастливыми! Именно Раймунд, справившись у своих придворных мудрецов, восстановил переплетение ветвей на родовых древах своей племянницы и Людовика Французского. Прабабка Алиеноры Одеарда Бургундская была внучкой Роберта Благочестивого, прямого предка Людовика. Когда подобный брак необходим для укрепления государства, никто не обратит на него внимания. Но если одному из супругов захочется развестись, он имеет все шансы на успешный исход своего дела.
        Выговорившись, стоя у окна, Алиенора томительно ожидала ответного хода со стороны мужа. И Людовик не заставил себя ждать долго. Он и впрямь призвал Эврара де Бара. Тамплиер, монах и рыцарь в одном лице, немедленно предстал перед ним, понимая, что в эти часы оскорбленный король готов на любой опрометчивый поступок.
        -  Если вы хотите оставаться перед своими подданными истинным королем, государь, немедленно выполните свое обещание,  - без обиняков сказал Эврар де Бар.  - Даже если это и не лучший шаг. И отстраните королеву от военного совета, если не хотите погубить остатки воинства Христова.
        -  Вы мне хотели сказать об этом и раньше?  - спросил король.
        -  Да, ваше величество,  - ответил тамплиер.
        -  Так почему не сказали?
        -  Вы не были готовы…
        Людовик печально усмехнулся.
        -  Вы, как всегда, правы, де Бар. До перехода через Кадмские горы я бы прогнал любого, кто сказал бы мне то, что вы сказали сейчас. Теперь же я готов послушать первого взятого наемника из моей армии, чем ее. Разошлите по армии мой приказ - завтра мы покидаем Антиохию.
        Утром следующего дня отряды крестоносцев потянулись из Антиохии. Но не нашлось ни одного человека, который бы горевал об этом. Ведь приказ был идти в Иерусалим! Предстоящая дорога говорила о ближайших неделях мирного житья. Тем более что сеньоры заверили самых пылких своих рыцарей, что графство Эдесское никуда от них не денется.
        Королева Алиенора потерпела поражение. Но была в этом поражении еще иная подоплека, нежели вызывающая кривотолки дружба с князем Антиохийским. Прекрасная Алиенора жила в мире мужчин. Рыцари правили на земле - они могли сколь угодно преклоняться перед своими дамами и отдавать за них без оглядки жизнь, но приказывать и управлять собой женщинам никогда бы не позволили. Даже аквитанцы, обожавшие свою госпожу, воспевавшие ее, признали правоту своего сюзерена и мужчины - короля Франции.
        Для Алиеноры это была катастрофа - ее везли в Иерусалим почти как пленницу. Пленницу мужчин. И князь Антиохийский, ее возлюбленный, ничего не мог с этим поделать. Ему тоже пришлось смириться с законом, который был написан задолго до его рождения.
        Более того, этот день и ночь, пока армия собиралась в поход, Людовик приказал Алиеноре быть при ней. Он не разделил с ней постель - не стал брать ее силой, хотя мог бы настоять на своих правах. Обида хоть и на время, но в клочки разнесла его чувства к супруге. Тем не менее, королеве вменили в обязанность всюду быть при Людовике. И Алиенора была при нем, чувствуя, что грань, за которой она превратится в настоящую пленницу, а то и преступницу в глазах всех баронов Франции, уже совсем рядом.
        Больше всего терзала ее сердце разлука с возлюбленным, связь с которым так и не была доказана Людовиком,  - обвинение прозвучало в его устах лишь между строк.
        И на следующий день, когда франки уходили из Антиохии, у Алиеноры оказалось всего несколько минут, чтобы проститься с Раймундом.
        -  Помни,  - тихо сказал он ей на виду у всего общества, беззаботно улыбаясь, точно речь шла о чем-то незначительном.  - Наша судьба в наших руках. Найди повод вернуться в Европу, поезжай прямиком к папе римскому и проси его расторгнуть брак. Скажи, что родство тяготит тебя, что ты не можешь так жить, что возьмешь грех на душу и лишишь себя жизни. Но не торопись. Пусть буря уляжется, и твой нерадивый муж успокоится и уснет. И только тогда действуй. Ты умная девочка - и у тебя все получится. Я люблю тебя, Алиенора. Люблю. Мы обязательно будем вместе…
        -  И я люблю тебя, Раймунд,  - откликнулась она.
        К ним шел Людовик с видом триумфатора и не менее величественная Констанция.
        Королева поклонилась владетелю Антиохии и громко добавила:
        -  Я благодарю вас за гостеприимство, князь. Мы никогда его не забудем. Да хранит вас Господь… И вас, княжна…
        Взгляды двух женщин пересеклись - и Констанция победоносно улыбнулась. Это пришло как озарение. Алиенора догадалась, кто был причиной всех ее бед, и вспыхнула до корней волос. Укол в самое сердце, не иначе! Но для мести уже не было ни времени, ни возможности - ее обезоружили, связали по рукам…
        -  Счастливого пути, ваше величество,  - проговорила Констанция, глядя в глаза королеве.
        -  Я постараюсь, чтобы он был счастливым,  - откликнулась она.
        Людовик раскланялся с Раймундом Антиохийским. Они оба выходили из этой истории униженными и оплеванными, но по-разному.
        -  Да пребудет с вами Господь, князь,  - милостиво сказал король Франции.
        В сущности, он хладнокровно бросал северный форпост крестоносцев на произвол судьбы, предавая общее дело.
        -  Прощайте, ваше величество,  - глаза Раймунда смеялись. Он с удовольствием отлупил бы рогатого свояка, да руки были коротки. Зато язык, как и у всех герцогов Аквитанских, оказался остер.  - И берегите супругу, нашу прекрасную Алиенору, она дорогого стоит! Думаю, вам, как мужу, и мне, как ее родному дяде, это известно лучше других!
        Лицо Людовика мгновенно зарделось, как спелый помидор, но он проглотил пилюлю. Что же это было - насмешка, пощечина, вызов? Он с удовольствием заколол бы этого наглеца, да кто бы ему позволил? Взяв жену под руку, с пылающим лицом король двинулся к выходу, и вся французская знать потянулась за венценосной четой.
        Глава вторая
        Злые ветры

1
        В зеленом весеннем Иерусалиме Алиенора оказалась в клетке. Не такую роль она себе отводила, грезя о путешествии в Священный город! Всю дорогу она ехала верхом под начинавшим налить солнцем, с гордо поднятой головой, точно шла на заклание. Караван крестоносцев прошел через графство Триполи, где их с почетом встретил здешний государь Раймунд Триполийский.
        -  Мы надеемся, ваше величество, что присутствие на Востоке франков пойдет на пользу всему христианскому миру,  - сказал граф.
        И он имел свои виды на поредевшую армию короля Франции.
        -  Затем мы и прибыли на Святую землю,  - ответил ему Людовик.
        Но не было уже той пылкости и желания изменить мир в его тоне. «Антиохийская история» охладила пыл молодого короля, и он скорее шел вперед лишь для того, чтобы идти хоть куда-то, только не стоять на месте. И пока впереди был Иерусалим - пункт назначения для всех паломников Святой земли - в сердце его еще сохранялось немного покоя и надежды.
        Крестоносцы пересекли границу графства и вступили на территорию королевства Иерусалимского, делая остановки в Бейруте, Сидоне, Тире, и наконец вошли в один из главных оплотов христианского Востока - город-крепость Акру.
        Тут их и встретил немецкий король Конрад Третий Гогенштауфен, совсем недавно прибывший на кораблях из Византии. Прослышав о движении французов, он поджидал в Акре сотоварища по крестовому походу - Людовика. Германец, горя мщением, привез с собой совсем небольшое войско. Во чтобы то ни стало, объединившись с французами, Конрад хотел поквитаться с турками за свои предыдущие поражения.
        -  За грехи наши Господь наказывает нас,  - сказал король Франции немецкому королю.  - Увы, но теперь мы почти сравнялись по бедам и потрясениям, выпавшим на нашу общую долю.
        -  С моей долей трудно уравняться,  - усмехнулся немец.  - Только заклятому врагу я пожелал бы такой судьбы.
        Германец был духовно истощен - это читалось по его лицу. Он потерял свою армию, домой возвращаться не смел - там ничего, кроме позора и унижения, его не ожидало. Ему уже два раза приходилось возвращаться в Константинополь и гостить у свояка Мануила Комнина, который, возможно, и был причиной большинства его бед. Но доказать это не представлялось возможным. Тем более что Мануил от всей души сопереживал германскому родственнику. И если еще прошлым летом, подойдя со стотысячной армией к Городу-светочу, император мог осадить и попытаться взять его штурмом, к чему его подбивал огненно-рыжеволосый племянник Фридрих Швабский, то теперь Конрад был способен лишь искать за стенами Феодосия убежища от всех передряг этого мира.
        -  Эдесса и Антиохия более не занимают ваш ум, государь?  - спросил Конрад у Людовика, когда два короля остались наедине, за ужином.
        Конрад Гогенштауфен уже прослышал о размолвке короля и королевы Франции, о том, что Эдесса брошена на произвол судьбы, а Раймунд Антиохийский насмерть рассорился с Людовиком.
        -  В меньшей степени, чем молитва в храме Гроба Господа нашего,  - холодно ответил Людовик.
        -  Где же вы намерены дать туркам бой, государь?
        -  Я дойду до Иерусалима, возьму три покаянных дня во искупление всех своих грехов, а там будет видно,  - король Франции указал своему пажу на опустевший кубок.  - Господь подскажет.
        Более старший, Конрад лучше короля Франции понимал: крестовый поход, еще в Европе ставивший перед собой конкретные цели, неожиданно превратился в стихийный поток, который волей случая устремлялся куда угодно, стремительно теряя по дороге напор и силы.
        -  Боюсь, Господь уже не раз подсказывал нам единственно верный путь, но мы не вняли Его голосу. Какова надежда, что мы услышим Его впредь?
        -  Надо верить, ваше величество,  - высокопарно сказал Людовик.
        Жизнь сделала короля Франции циником.
        Через несколько дней Людовик и Конрад с передовыми отрядами вышли из Акры и, пройдя главный отрезок по дороге пилигримов, вошли в Иерусалим, где были встречены как триумфаторы. Им были несказанно рады, в первую очередь юный Балдуин Третий, который грезил новыми авантюрами, подобными той, в которую он пустился в Египте и едва не лишился жизни. Юный искатель приключений и стяжатель особенно обрадовался Людовику, потому что король Франции еще сохранил часть своей армии. И, конечно, графу Жоффруа Анжуйскому, сводному брату. Что ни говори - родная кровь! Жаль, Фульк не дотянул двух лет до этой встречи. Втайне Балдуин был несказанно рад, что Эдесса и Антиохия оказались брошенными,  - теперь он, король Иерусалима, мог воспользоваться не до конца растраченным пылом французских рыцарей.
        Алиенора грустила и грезила будущим. Вместе с мужем она преклонила колени в церкви Гроба Господня, теперь Людовик в ожидании военного совета, на котором должна была решиться судьба мусульманского Востока, изнурял себя постом. Но это и к лучшему - она видела его редко, а когда встречала его взгляд, то едва могла скрыть насмешку. В пику ему она не брезговала ни мясом, ни вином. И слушала тех своих менестрелей, что еще не сгинули на долгих и опасных дорогах Азии.
        О ее красоте, пылком нраве и любви к приключениям, включая войны, на Западе и Востоке давно ходили легенды. Алиенора сумела обворожить Мелисинду, мать Балдуина, и самого юнца, смотревшего на нее с восхищением. Разве что опальная княжна Алиса, сестра Мелисинды, зло поглядывала в ее сторону: как-никак, а королева Франции была племянницей, и племянницей, как поговаривали, бесконечно любимой, ее заклятого врага и зятя в одном лице - князя Раймунда Антиохийского.
        На военном совете, который состоялся вскоре после прибытия в Иерусалим главных христианских вождей, юный Балдуин Третий неожиданно сказал:
        -  Благородные сеньоры, я предлагаю стремительно напасть на Дамаск, а затем на Аскалон. Взяв столицу Дамасского царства, мы обеспечим себе надежный плацдарм для будущего покорения Мосульского и Алеппского султанатов. А захватив Аскалон, обеспечим себе надежный тыл и не допустим на территорию Святой земли египетских мусульман.
        На совещании присутствовали только избранные вожди: король Иерусалима Балдуин Третий и его мать Мелисинда, которая делила бразды правления с юным сыном, европейские государи - Людовик Французский с супругой, Конрад Гогенштауфен, магистры двух орденов - тамплиер Робер де Краон и госпитальер Раймон де Пюи, бароны Франции, Германии и Иерусалима - только первые из первых, а также высшие духовные чины. На военный совет не приехали князь Раймунд Антиохийский, графы Раймунд Триполийский и Жослен Эдесский, лишенный своих владений, ставший бродягой. Как видно, они посчитали себя лишними на этом празднике будущей войны.
        Едва юный Балдуин закончил, как взял слово Робер де Краон. По лицу магистра тамплиеров было видно, что он изумлен до глубины души.
        -  Дамаск?.. Но, ваше величество, Дамаск всегда был дружественен по отношению к христианскому Востоку. На протяжении десятилетий мы решали все вопросы миром. Более того, угроза над христианами Палестины не так велика потому, что султаны Алеппо и Мосула враждуют с Дамаском. Выступить против халифа означает подтолкнуть его к союзу с обоими султанатами. Не было бы лучшего подарка Нуреддину, чем нападение на могущественный Дамаск…
        Это был голос разума, но что до него бесстрашным авантюристам? Они прошли огонь и воды, но теперь им хотелось еще и медных труб. Они желали триумфа и того, что ему сопутствует. Добычи! Великой добычи! А Дамаск, как и Багдад, самый богатый город Востока, притягивал и манил к себе уже одним своим названием. Где лучшие оружейники мира? В Дамаске. Где самые богатые золотых дел мастера? Тоже в Дамаске.
        Людовик хмурился и хмурился, выслушивая одно предложение за другим, поступающие от французских, немецких и иерусалимских баронов. Идея бросить все силы на Дамаск так увлекла их, что они перекрикивали друг друга. Робера де Краона и поддержавшего его Раймона де Пюи оттерли и забыли о них. Все желали выступить как можно скорее. Но необходимо было выслушать двух главных лиц действа, которое называлось крестовым походом,  - Людовика Седьмого Капетинга и Конрада Третьего Гогенштауфена.
        И тут юный Балдуин не растерялся:
        -  Я предлагаю возглавить иерусалимских баронов и пятидесятитысячное войско моего королевства его величеству благородному Конраду Гогенштауфену!
        Этим предложением юнец сразил пятидесятилетнего германца наповал. Ему давали возможность поквитаться с проклятыми сарацинами и тем самым реабилитировать себя как полководца. Конрад принял предложение, и все взоры обратились на Людовика Седьмого. Его бароны уже глотали слюнки, грезя о богатствах Дамаска, но что скажет их король?
        Иерусалимская цитадель замерла в ожидании - король Франции принимал решение…
        -  Значит, Дамаск?  - с усмешкой спросила мужа Алиенора, когда они ужинали вместе - эта формальная процедура исполнялась скорее для свиты, чем для самих супругов.
        -  А чем плох Дамаск?  - спросил король, поедая бобы с овощной приправой,  - блюдо в высшей степени бедное и аскетичное.
        Король старательно постился и не пропускал ни одной службы, если только его не отвлекали дела будущих баталий.
        -  Да нет, Дамаск всем хорош,  - обгладывая куриную ножку, с обворожительной улыбкой заметила королева.  - Говорят, один из самых богатых городов на земле!
        -  Что ты этим хочешь сказать?
        Она подарила ему еще одну улыбку.
        -  Да только то, что твои бобы и черствый хлеб плохо сочетаются с желанием как можно скорее погрузить руки в кладовые дамасского халифа!
        -  Мы идем воевать против мусульман, и его кладовые тут ни при чем!  - резко отозвался Людовик.  - Это священная война!
        -  Ну конечно!  - с вызовом рассмеялась Алиенора.  - Даже твои тамплиеры, и то сказали тебе, что нападение на Дамаск - ложный ход. Добавлю от себя: еще один твой ложный ход, Людовик. Мальчишка Балдуин желает расширить границы своего королевства и вместе со своей матерью использует вас. Мне, женщине, и то ясно это, как день. А случится неудача - все магометане Азии набросятся на нас.
        -  Ты злишься, что я не стал освобождать Эдессу?  - усмехнулся он.  - Это твое право, Алиенора.
        -  Да, я злюсь, что ты отказался от первоначального плана. Но ненависть к моему дяде Раймунду Антиохийскому ослепила тебя. Заставила совершать глупость за глупостью. Может быть, ты оглох, но я слышала своими ушами, как Робер де Краон предостерег сегодня всех вас, отважных вояк: напади вы на Дамаск, халиф может пойти на крайний шаг и объединиться с султанами Алеппо и Мосула, своими заклятыми врагами, и что вы тогда будете делать?
        -  Он не успеет,  - тоже с усмешкой ответил Людовик.  - Мы раньше возьмем столицу Дамасского царства и сделаем из города новый христианский оплот на Востоке.
        -  И поскорее запустите руки в золотые сундуки дамасского халифа,  - вновь съязвила она.
        Краска гнева ударила в лицо королю.
        -  Если бы я не послушал тебя и воспользовался бы предложением Рожера Сицилийского, не было бы ни жертв, ни затрат. А так благодаря тебе я разорил Францию! И нет ничего позорного в том, что я хочу восстановить свою казну за счет казны неверных, вместо того чтобы по возвращении домой обкладывать свой народ новыми налогами!
        В этом вопросе Людовик был прав, но Алиенору эта правота остановить не могла. Она подняла кубок и сделала глоток вина.
        -  Не верю тебе,  - покачала она головой.  - Поплыл бы ты на кораблях Рожера, так случился бы шторм и половина твоих судов потопла. Или бы напали пираты, или произошло извержение вулкана, или землетрясение. Или корабли Рожера оказались бы худыми!  - Ее так и распирало.  - Со своим мастерством управлять армией ты бы обязательно нашел на свою голову приключения, и все кончилось бы новой неудачей.
        Людовик поднял глаза на жену - его взгляд был тяжелым и непримиримым:
        -  Главное приключение, которое я нашел на свою голову - это ты, Алиенора. Ты - моя главная неудача. Не было бы тебя в моей жизни, мир вокруг меня был бы куда светлее!
        Но тут зарделось и ее лицо. Обтерев руки, она отбросила салфетку прочь.
        -  Не было бы меня в твой жизни, ты, может быть, так и не узнал бы, что такое любовь!
        -  И ненависть в том числе!  - горячо воскликнул он.
        Алиенора встала. Слуг давно и след простыл - никто не хотел в такие минуты подвернуться под руку королю и королеве.
        -  Ненависть - это неизбывная тень, которая тянется за спиной у любви! Берешь одно, бери и другое! А еще лучше - просто не оглядывайся!
        Прихватив платье, она двинулась к дверям. Людовик тоже встал.
        -  Алиенора!  - окликнул он ее.
        Королева остановилась.
        -  Алиенора…
        Она обернулась:
        -  Что еще, ваше величество?
        -  Любви в моем сердце пока что больше, чем ненависти,  - нашел в себе силы проговорить он.
        -  Делай с ней, что знаешь,  - ответила она и вышла.
        Король медленно опустился в полукресло. Сам налил себе в кубок вина из серебряного сосуда. Залпом выпил.
        -  Я-то знаю, что с ней делать,  - усмехнулся он.  - Да никак не могу…
        А его жена, в эту минуту входя в свои покои, твердила как заклинание одно только имя: «Раймунд, Раймунд, Раймунд…» Закрыв двери, Алиенора прислонилась к ним спиной. Она верила, что это имя спасет ее, и знала, что сейчас и любимый ее человек, чтобы спастись в этом мире и не погибнуть, повторяет ее имя.

2
        В мае 1148 года христианские войска франков, германцев и баронов Палестины соединились в Тивериаде, на самой границе Иерусалимского королевства. Войско было впечатляющим - не менее семидесяти тысяч рыцарей, дворян и простых воинов. Оттуда сборная армия двинулась к Панеаде, перевалила через Антиливанский хребет и оказалась на Дамасской равнине.
        Еще с предгорий, когда они спускались с хребта, крестоносцам открылось впереди удивительное зрелище. Вдали, под жарким азиатским небом, разрастался один из самых богатых городов мира, который они собирались разграбить и предать жестокому наказанию, а перед ним - зеленое море. Фруктовые сады! Их оказалось так много, и они были так густы, что и впрямь походили на живое зеленое море. К тому же наверняка полное всевозможных плодов. Этот вид радовал глаз и вызывал слюну у немного притомившихся во время марша христианских воинов. Разве плохо, вытащив из ножен меч, продвигаясь к городу, набитому золотом, поедать яблоки и апельсины, финики и сливы? Только вот была одна странность - все это фруктовое море оказалось изрезанным глиняными стенами чуть выше человеческого роста. Так эти сады были разделены между жителями Дамаска и в то же время представляли собой запутанный лабиринт.
        Авангард рыцарей, первый оказавшийся в долине, весело двинулся к садам. Но, когда крестоносцы вошли в этот душистый, пряно пахнущий лабиринт, он оказался адской мясорубкой. Первые две сотни крестоносцев, ехавшие грудью вперед, позабывшие про щиты, были сражены тысячами стрел, стремительно вылетевших из глиняных стен. В них уже были проделаны маленькие бойницы, до времени укрытые листвой, и через них и били по рыцарям дамасские лучники. Но это было не все - в маленьких проходах, через которые тяжеловооруженному всаднику проехать было не так-то просто, внезапно появлялись копейщики и метали копья и дротики в замешкавшихся рыцарей. Лучникам и копейщикам помогали метатели пращи. Дамасские воины наносили мгновенный удар и тут же прятались за глиняными стенами, ускользая в новых и новых проходах. Часть крестоносного авангарда сразу полегла, лишь войдя в благословенный дамасский сад, другая увязла и сама взяла оборону. Никто не ожидал такой прыти от мусульман, вожди крестоносцев были уверены, что все дамасцы уже спрятались за стенами города, и тем более никто не думал, что фруктовые сады станут братской
могилой воинственным христианам.
        Но, когда подоспели другие рыцари и, полные гнева, обрушились на сады, и тут хитроумные дамасцы не растерялись. Стоило рыцарям потянуться по узким проходам, загородившись щитами, в отверстия стен полезли длинные копья, пронзая рыцарских коней, поражая самих воинов в участки тела, закрытые лишь кольчугой, которую рвали длинные и узкие стальные наконечники.
        И тогда пехота вооружилась бревнами и стала прокладывать себе путь так, как прокладывают себе дорогу те, кто штурмует крепость. Точно ворота замков, они легко пробивали эти стены, а другие христиане входили в проломы и уже там с гневом и злобой кромсали мусульман на части.
        Понадобился целый день, чтобы снести все глиняные стены обширнейших садов Дамаска и выйти к реке Барради, на открытое пространство перед городом. Но тут по крестоносцам, все еще преследующим дамасских лучников и копьеносцев, ударил корпус легкой мусульманской конницы - они подоспели на выручку своим. Теперь уже пришлось в руинах садов как можно быстрее укрыться нападающим. Но, как только проходы стали свободными, тяжелым и несокрушимым потоком на берега Барради вышла тяжелая рыцарская конница и тотчас обратила легкую конницу мусульман в бегство.
        Дамасские конники быстро оторвались от рыцарей, не пожелавших их преследовать. Франки и немцы знали, что такая погоня легко заводит в смертельную ловушку.
        Тогда вперед выехал один из мусульман - он так и гарцевал на своем быстром скакуне.
        -  Эй, христиане, вы любите поединки!  - выкрикнул он на ломаном французском.  - Кто из вас не побоится сразиться с нашим витязем ал Багури?! Отвечайте, если не боитесь, христиане!
        Император Конрад, лично возглавлявший тяжелую конницу, усмехнулся:
        -  Именно этого я ждал уже целый год!
        -  Ваше величество,  - запротестовали рыцари его свиты,  - выберите кого-нибудь из нас! Мы просим вас, государь!
        -  Не рискуйте своей жизнью, ваше величество!  - вторили им заботливые оруженосцы.
        -  А на что мне еще жизнь, как не для того, чтобы рисковать ею!  - рассмеялся Конрад.
        Но тут уже выезжал вперед и подоспевший Людовик Французский - как и Конрад, в стальной чешуе и плаще, с шишаком поверх кольчужного капюшона.
        -  Конрад!  - он во второй раз назвал старшего товарища по имени.  - Эти негодяи выставят простого воина! К тому же неверного, презренного нехристя! Разве он достоин драться с королем всех германцев? Ваши рыцари правы, выберите лучшего из лучших!
        -  Нет, Людовик!  - воскликнул Конрад, наблюдая, как от рядов мусульман уже отделяется один воин.  - Я столько наломал дров в этом походе! Лучшие из лучших остались в горах Дорилеи. Я даже не предал земле их прах! Их сожрали стервятники, а их кости высушил и разнес по ущельям ветер! Если я погибну, у меня больше шансов, что Господь простит мою глупость!
        Это были горькие слова, и, после того как немецкий король выговорился, уже никто не смел перечить ему и отговаривать его от поединка. А мусульманский воин, как и прежде глашатай, уже гарцевал на быстром коне, и огненно посверкивал его ятаган, которым он играл легко, как перышком.
        -  Мой двуручный меч!  - грозно выкрикнул император Конрад одному из оруженосцев.
        Тот немедленно выполнил приказ, вытянув из длинных ножен страшное оружие - широкое лезвие в три локтя длиной, с рукоятью для двух ладоней. Оруженосец протянул меч королю, и Конрад ухватил его одной рукой за ту часть, что была у крестовидной гарды. Лезвие было отточено и девственно - коснись пальцем, лопнет кожа и пойдет кровь.
        -  Отменное жало!  - воскликнул Конрад Гогенштауфен.  - А, Людовик?
        Король Франции с горькой улыбкой кивнул:
        -  Отменное, государь.
        Людовик видел, что император готов победить, но, если надо, и погибнуть. И то, и другое он принял бы с радостью. И еще неизвестно, что бы он предпочел, окажись у него выбор. Боль за то, что он завел лучших дворян своего королевства в ловушку и там погубил, выжив сам, не отпускала его сердце. Но судьба уже приглашала Конрада Третьего Гогенштауфена бросать кости, и тот, вонзив золотые шпоры в брюхо своего коня, помчался на середину выбранного противником поля.
        Король, едва приблизившись, сразу оценил врага - это был ловкий и легкий гигант. Загорелый и подвижный. Смуглость его лица оттеняла белая одежда. Черные глаза дамасца смеялись, белые зубы сверкали.
        -  Да покарает Аллах неверных!  - выкрикнул сарацин на своем языке.
        Его широкий ятаган перелетал из одной руки в другую, и глаза воина даже не следили за этим перелетом. Было видно, что в бою он владеет обеими руками одинаково хорошо, а его ятаган казался хлестким продолжением его собственной руки. Да и лошадь под ним вертелась как волчок! Но вот доспехов у него было немного - стальная пластина на груди да такая же на спине и плечах. Маленький круглый туркменский щит да шишак со шпилем на голове, по мусульманскому обычаю густо обмотанный чалмой.
        -  Восславлю же Господа нашего Иисуса Христа!  - самому себе сказал Конрад. И с вызовом бросил противнику.  - И да покарает Он тебя, чертово отродье! Последовав примеру врага, император подкинул и провернул в руке свой страшный меч, сейчас, в кисти рыцаря, походивший на лопасть мельничного крыла.  - Что б ты сдох, поганый выродок!
        Сарацин не выдержал и первым пустил коня на Конрада Гогенштауфена. Они сшиблись, но каким бы крепким ни был мусульманский воин, он точно мячик отлетел от тяжеловооруженного противника, успев два раза нанести удар ятаганом,  - и каждый из ударов немецкий король отбил щитом, но сам ударить не успел. Не нашел времени даже замахнуться! Во второй раз они пустили своих коней друг на друга одновременно - и вновь сшиблись. Конрад ощутил скользящий удар по плечу, но прочная кольчуга и наплечники спасли его. На этот раз он успел ударить, но мусульманину повезло - он отразил не прямой удар, который мог бы оказаться роковым, но сшиб полет меча своим круглым щитом.
        Витязи вновь разъехались. Они легко могли бы поразить коней друг друга, но это был рыцарский поединок. Пора было рубиться по-настоящему - схватиться и не расцепляться до тех пор, пока один не упадет на землю.
        И они схватились. Молнией летал меч сарацина и бил по противнику, но недаром император Конрад был одним из лучших европейских воинов. И немецкий щит его, не в пример туркменскому, был длинным и мощным. Но нужно было иметь очень сильную руку, чтобы отмахиваться этим щитом, поспевая за ятаганом противника. Но и мусульманин, каким бы ловким он ни был, являлся всего лишь человеком, а не дьяволом, и ему нужно было всякий раз замахнуться, прежде чем ударить. Сарацина злила неуязвимость европейца - и одним из ударов, первоначально нацелившись на голову Конрада и тем, обманув противника, он располосовал немцу бедро. Если бы не кольчуга, прикрывавшая ляжки рыцаря, сделал бы он короля колченогим - это уж точно, а так лишь рассек стальные кольца и пустил кровь. Конраду нужно было одно - улучить момент для точного удара, но этот момент никак не представлялся. Едва немецкий король замахивался страшным оружием, как сарацин на легком коне, которым он управлял так, точно тот был его частью, уходил в сторону. А потом набрасывался вновь - и густыми снопами искры летели из германского щита. Да и кольчуга императора
уже была рассечена в нескольких местах, и жгло рассеченную под стеганым исполосованным пурпуэном кожу.
        А оба войска, затаив дыхание, следили за бойцами. Многие немцы из свиты короля то и дело пытались броситься на помощь своему императору, но не решались. Это был поединок, и король сам вызвался принять в нем участие.
        Вряд ли бы он захотел сейчас помощи!
        И все же Конраду Гогенштауфену удалось улучить момент для удара - сарацин неосмотрительно поднял коня на дыбы рядом с противником, а тот в это мгновение, злой, как покусанный ловким волком медведь, и сам поворачивал коня к своему неуязвимому врагу.
        Для удара Конрада - на пару секунд!  - неожиданно открылась спина виртуоза, мастера ятагана, витязя ал Багури…
        То, что увидели издалека франки и немцы, поразило их. Ловкий противник Конрада неожиданно раздвоился - верхняя часть сарацина отделилась от нижней и упала, как падает со стола кубок с вином.
        А когда христиане поняли, в чем дело, то подняли оружие и страшно завопили - и их восторженный клич мигом ударил по сарацинским конникам, сгруппировавшимся поближе к спасительным городским стенам.
        Конрад ударил плоскостью меча по крупу коня своего врага, и жеребец метнулся в сторону застывших сарацин. Королевский меч, найдя самое незащищенное место - талию противника, только что расчленил надвое славного витязя ал Багури. Это был смертоносный удар палача! Конь с окровавленным обрубком несся в сторону Дамаска, а тяжеловооруженная конница немцев и франков уже приближалась железным потоком к императору-победителю.
        Страшноватая и веселая одновременно картина открылась рыцарям - верхняя часть витязя, распростерши руки, лежала в песке. Сколько же требухи вылезло из нее! Точно в колбасном цеху, где полосуют свиней, расползались кишки, вывалилась краем печень, а с ней и легкие. А сколько крови вышло в горячий песок, который пожирал ее! Ощерился рот расчлененного надвое сарацина. Пустые глаза, еще недавно так зло блестевшие, мертво смотрели в жаркое небо Азии и в редкие, проплывающие над столицей Дамасского царства облака.
        Императора окружили плотным кольцом.
        -  Славная битва!  - вырвалось у подлетевшего на боевом коне Людовика.  - И каков удар, император! Я восхищен!  - Он, как и все другие, с улыбкой рассматривал обрубок человека.  - Скотобойня, да и только!
        -  Славный меч и славная битва!  - согласился Конрад. Он был доволен боем, да и кто бы на его месте остался разочарован?  - Эй!  - бросил он своим оруженосцам,  - поднимите этот ятаган, он достался мне в честном бою!
        С двуручного меча императора Конрада тоже капала кровь и уходила в песок. Только тут заметили, что император ранен, и засуетились вокруг него, но он все еще не хотел покидать место битвы и смотрел в пустое лицо ополовиненного мертвого врага.
        Большинство франков и немцев, потоком пролетевшие мимо императора и обогнувшие его и свиту, пустились преследовать сарацин и быстро загнали их в город.
        Те более не помышляли о битве в открытом поле. Но первый этап битвы за Дамаск оказался куда более сложным, чем предполагали европейские вожди,  - в зеленых пригородных садах полегло немало крестоносцев! И все же победа христианского оружия вдохнула надежду в сердце франков и немцев, и все грезили скорым поражением противника.
        Дамаск был немедленно окружен с одной стороны. Теперь, утолив жажду из реки Барради, наравне с родниками питавшей город, и вдоволь отведав плодов, надо было, не теряя времени, приступать к штурму города.
        Немедленно разбили шатер и, расставив походные табуреты вокруг стола, созвали военный совет. А чтобы он протекал в более приятной атмосфере, принесли вина и фруктов. Полководцы не разоблачились - все оставались в кольчужных панцирях, разве что сняли шлемы, кто-то стянул с головы кольчужный капюшон. Дело-то было на мази! Откинув плащи, государи-рыцари уселись на табуреты, с удовольствием опорожнили кубки и заговорили. Но, заговорив, неожиданно осознали, что между ними нет взаимопонимания. Потому как тут же встал вопрос, который по странной случайности не успели обсудить прежде: а кому, в сущности, будет принадлежать Дамаск?
        -  Я выставил две трети войска, благородные сеньоры, и думаю, что имею право претендовать на город,  - сказал юный король Балдуин.
        Он и прежде не сомневался, что Дамаск раздвинет границы его королевства. Но оказалось так, что благородные сеньоры, почуяв близкую добычу, решили иначе.
        -  Но меня не устраивает только роль полководца,  - возразил Конрад Гогенштауфен.  - Я потерял почти всю армию, но это не значит, что я сражаюсь из-за одной лишь ненависти к мусульманам!
        Людовик тоже развел руками:
        -  И у меня осталось не более четверти рыцарей от тех, которых я привел в Святую землю! За что тогда дерусь я?
        -  Но, государь, и вы, ваше величество,  - обратился юный Балдуин к обоим королям,  - богатств Дамаска хватит на всех!
        -  Что до меня, то я тоже не согласен бросаться в полымя, не зная, что получу, ваше величество,  - сказал юному Балдуину граф Тьерри Фландрский.  - У меня сохранилось солдат больше, чем у других. Положить оставшуюся половину своих рыцарей лишь за то золото, которое ушло на организацию похода, я не согласен! Если мои рыцари будут проливать кровь, то лишь за землю!
        Тут загалдели и другие бароны. Кто обрадовался бы сейчас подобному военному совету, так это князь Раймунд Антиохийский! Он просто хохотал бы до коликов, наблюдая за тем, как, подскочив из-за стола, роняя табуреты, короли, герцоги и графы тыкают друг в друга пальцами и перекрикивают собратьев по оружию, как они доходят до угроз немедленно увести из-под Дамаска свои войска и отправиться восвояси.
        Прошел день, наступил вечер, утекла ночь и утро залило золотисто-розовым светом разгромленные сады и лагерь крестоносцев, а Дамаск так поделен и не был. Военный совет продолжился уже на второй день, и опять крестоносцы не пришли к единому мнению.
        Только к вечеру что-то стало проясняться. Богатства были обещаны Конраду, Людовику и европейским баронам. Опустошенный город (а рыцари его представляли уже именно таким) доставался Тьерри Фландрскому, который решил обзавестись владениями на Востоке. Королю Иерусалима пообещали земли от границ его королевства до Дамаска, которые ему мало были нужны без столицы, а также помощь (что звучало весьма сомнительно) в долгожданном завоевании Египта. Надо сказать, этот спор охладил пыл юного короля Балдуина, который, будучи человеком с аппетитами, как и его заводила-мать, почему-то представлял своих гостей-крестоносцев старателями-бессребрениками.
        И начался штурм Дамаска, который крестоносцы уже считали своим. Но они пришивали застежки к той шубе, которая пока еще была шкурой неубитого медведя. За время, пока они до хрипоты спорили на военном совете, с другой стороны к Дамаску подошло подкрепление и обоз с провиантом. И без того городу хватило бы еды на год, но подтянули еще - на черный день. И уже неслись гонцы от визиря Аюба во все концы мусульманского мира за помощью.
        Слух о разногласиях быстро достиг Дамаска. В мощной крепости, в первый день еще трепетавшей от одного вида многотысячного войска крестоносцев, вздохнули чуть легче.
        -  Однажды ты будешь взрослым, сын мой,  - говорил на крепостной стене, командующий дамасским гарнизоном визирь Аюб,  - и тоже возглавишь армию.  - Он погладил десятилетнего сына по щеке.  - Помни же, Салах ад-Дин[14 - Салах ад-Дин, Саладин (1138 - 1193 гг.)  - будущий бич крестоносцев, главный противник Ричарда Львиное Сердце в Третьем крестовом походе. В 1148 году, десятилетним мальчиком, он был свидетелем штурма Дамаска крестоносцами Второго крестового похода.], ничто так не вредит делу веры, как алчность. Слава Аллаху, неверные жадны и безмерно глупы в своей жадности. Она погубит их рано или поздно…
        Загорелый мальчик в белой одежде и высокой чалме внимательно слушал отца. В проеме бойницы он видел, как тысячи врагов подступают к городу, где служил его отец, как они спешат с лестницами, как подтягивают катапульты.
        Но в городе уже было достаточно и кипятка, и кипящей смолы, и камней в тех же катапультах. Мощный гарнизон, возглавляемый мудрым командиром, и не собирался сдавать крепость.
        Визирь Аюб по поручению халифа уже побеспокоился о том, чтобы связаться с султанами Мосула и Алеппо. Обоим султанатам было обещано многое недавним их врагом, могущественным Дамаском, но куда деваться, когда франки и немцы, эти жадные звери, забывшие о прошлых годах мирного сосуществования, уже у стен города?
        Визирь Аюб ждал помощи от единоверцев…
        Штурм города захлебнулся и охладил пыл крестоносцев. Много было погибших. И напрасно рычали бароны, что вырежут всех горожан, когда войдут в город. Дамаск не пускал их в свои пределы.
        Тогда крестоносцы решили обойти город с другой стороны - поговаривали, что там стены слабее и взять их легче. Армия обошла Дамаск стороной и вышла с другой стороны гигантской крепости. Может быть, и слабее были здесь стены, но тут они сменили речку Барради и зеленые сады, полные фруктов, на каменистую пустошь.
        А тем временем худшее предположение магистра тамплиеров Робера де Краона сбывалось. С покинутой стороны Дамаска в город вошли двадцать тысяч курдов и туркменов, посланных султанами Алеппо и Мосула. Отныне гарнизон столицы мог не только выдержать многомесячную осаду, но и делать сокрушительные боевые вылазки. А сколько еще могло появиться под стенами Дамаска мусульман - из других краев?
        На пятый день осады в шатер Людовика Седьмого пожаловал его могущественный вассал - Жоффруа Анжуйский, прозванный Красивым. Вошел он в простом кафтане, препоясанный мечом, без головного убора. Говорили, что у графа побаливают пальцы ног - из-за этого он носил сапоги с чрезмерно свободными вытянутыми носами, так и стрелявшими вперед. Многие сеньоры графства Анжу подражали своему сюзерену и тоже носили сапоги с вытянутыми носами. Да и за пределами графства нашлись подражатели - в том числе и в Париже. Болезнь графа по иронии судьбы выливалась в моду.
        На губах Жоффруа, изрядно захмелевшего, гуляла мрачная улыбка.
        -  По лагерю бродят недобрые слухи, государь,  - садясь напротив короля, сказал Жоффруа.
        -  Какие именно, граф?  - спросил Людовик.
        -  Недобрые, государь,  - повторил тот. Он подался вперед.  - Поговаривают, что наш юный король Иерусалимский Балдуин Третий, мой сводный братец, получил от дамасского халифа отступного в размере двухсот тысяч динаров. И вассалу его, барону Тивериадскому, досталось еще сто тысяч. И все для того, чтобы он охладил пыл императора Конрада, нашего главнокомандующего, и графа Фландрского, каковых считают главными задирами и забияками. Одним словом, чтобы все мы убрались от Дамаска подальше.
        -  Быть такого не может,  - нахмурился Людовик.  - Это жестокое обвинение.
        -  Я передал вам, государь, только то, что слышал. Но как бы там ни было, Дамаска нам не видать как собственных ушей. Мы все костьми ляжем, прежде чем войдем в город,  - он попросил вина. Королевский паж немедленно поднес ему кубок, Жоффруа Красивый одним залпом опорожнил его.  - Я, собственно, что хотел попросить у вас, государь…
        -  Слушаю вас, граф.
        -  Я прошу вас отпустить меня. Я присягал вам, как своему сюзерену, быть в этом походе с вами и не могу пренебречь словом, но я устал. И устали мои люди. Все давно уже поняли: эту войну мы проиграли. Наша армия растаяла, казна истощена. Надежда обогатиться за счет Дамаска провалилась. Я хочу снять с себя крест паломника и убраться как можно скорее домой.
        Людовик опустил глаза. Упрямиться, убеждать графа, что дела обстоят иначе, но зачем? Жоффруа Красивый сказал ему то, в чем он боялся признаться самому себе. Удерживать графа силой, вернее, его же честным словом, а значит, ссориться с ним еще более глупо. Графство Анжу, соседнее Иль-де-Франсу, по территории было больше королевского домена, да и побогаче был Плантагенет своего сюзерена.
        -  Хорошо, граф, я отпускаю вас. Но прошу вас подождать еще одни сутки. Если завтра не будет предпринят настоящий штурм Дамаска всеми силами, я первый с вами возвращусь в Иерусалим.
        Жоффруа усмехнулся:
        -  Штурма не будет, государь.
        Он ушел, а Людовик, лежа на походной койке, долго еще не мог сомкнуть глаз. Неужели возвращаться в Европу вот таким - поверженным и жалким? Страшно…
        Анжуец оказался прав - штурма и впрямь не было. На очередном военном совете под крышей большого шатра, который час за часом распаляло жаркое солнце Азии, юный король Балдуин говорил о чересчур сильном гарнизоне Дамаска, о необходимости длительной осады и взятии города измором. Конрад неожиданно, хоть и вяло, но поддержал юнца, и Людовик поверил в «недобрые слухи», о которых накануне поведал ему граф.
        -  А не получится ли так, что это дамасцы нас возьмут измором, а не мы их?  - выслушав Балдуина, с усмешкой предположил Людовик Седьмой.
        Он переглянулся с Жоффруа Анжуйским.
        -  Не ровен час, придет время,  - вторя королю, добавил граф,  - и за фруктами, которые поедаются воинами христовыми почище саранчи, крестоносцам придется обгладывать кору с плодовых деревьев!
        Бароны недобро зашептались.
        -  И не стоит ли нам в таком случае возвратиться в Иерусалим?  - предложил Людовик.
        -  А накопив силы, попытаться взять Аскалон?  - с надеждой в голосе спросил Балдуин.
        -  Там будет видно,  - сказал Людовик.  - Но что скажет нам император Конрад?
        Все взгляды обратились на временно выбранного главнокомандующего. Несчастливая звезда привела Конрада Третьего Гогенштауфена на Восток. И та же звезда уже выстилала своим призрачным светом дорогу императора домой. Но каким бы призрачным ни казался этот свет, среди кромешного мрака он был единственно верным.
        Конрад Гогенштауфен тяжело вздохнул. Золотой луч прорезал шатер и пересекал плечи многих собравшихся и предметы - стол и стулья, кувшины и кубки с вином. Это был азиатский луч, которому не было дела до европейских целей, который готов был выжечь все, что попадалось ему на пути. Перекрыть этот луч труда не стоило, но преградить дорогу ополчившемуся мусульманскому миру на мир христианский было ой как сложно! И, к великому облегчению юного Балдуина, немецкий король сказал:
        -  Пожалуй, нам стоит вернуться в королевство Иерусалимское и подумать о том, к чему же призывает всех нас Господь,  - Конрад Гогенштауфен сокрушенно покачал головой.  - Другого пути я не вижу, благородные сеньоры.

3
        К чему призывает крестоносцев Господь, в ближайшие месяцы ни Конраду Третьему, ни Людовику Седьмому угадать не пришлось. Пойти войной на Египет, на что подбивал юный Балдуин своих европейских коллег, крестоносцы так и не решились. Великие армии растаяли, боевой дух сошел на нет. Думы еще год назад пылавшего будущими битвами вождя германцев привели его к тому, что восьмого сентября того же 1148 года Конрад Гогенштауфен погрузил на византийские корабли оставшихся своих рыцарей и отплыл в Константинополь.
        -  Прощайте, Людовик,  - кутаясь в походный плащ, сказал он на берегу Средиземного моря,  - в недобрый час мы приплыли в Святую землю. Злой ветер, как мертвые осенние листья, занес нас сюда. И он же уносит нас обратно поверженными…
        -  Прощайте, император,  - сказал ему король Франции.
        И еще долго смотрел вслед, как уходят к горизонту корабли немецкого короля, прошедшего все круги ада на Востоке, потерявшего почти всех своих соратников и теперь возвращавшегося домой со стыдом и позором в сердце. Судьба оказалась так немилостива к германцу, что даже не дала ему погибнуть - ни от предательской стрелы, ни от коварного сарацинского ятагана.
        Людовик все еще держался за древние камни Иерусалима, Алиенора торопила его, а он все тянул время. Подолгу молился в храме Гроба Господня, обсуждал с Балдуином возможные вылазки в сторону Египта, Но его сеньоры уже давно отправились по домам, и злые ветры готовы были оторвать и короля Франции - и с позором понести за море.
        Чем могли похвастаться вожди Второго крестового похода, который начинался так пышно? Немногим! Победой на берегах Меандра, которая не решила ничего в ходе всей войны, да триумфом личного оружия двух королей: Людовика, в Кадмских горах противостоявшего на скалистой тропе целому отряду мусульман, и Конрада, под Дамаском, поединком с виртуозом, мастером ятагана, ал Багури, которого германец разрубил на две сочные половинки.
        Вот и все победы. Хотя была еще одна, и весьма серьезная, но никак не касавшаяся Конрада и Людовика. Высадившиеся в сентябре 1147 года в Порту английские и шотландские крестоносцы так и не доплыли до Святой земли. По просьбе короля Португалии Альфонса они помогли ему взять Лиссабон, 400 лет находившийся в руках мавров, за серьезную плату - три дня беспрепятственного грабежа. Сказочно обогатившись, эта часть крестоносцев осталась в услужении короля Португалии, и только часть вернулась на родину.
        Но было ли до счастливчиков дело Людовику Седьмому?
        Само возвращение казалось ему ужасным - короля ожидали разоренная поборами страна, гигантские долги тамплиерам, а главное, как и Конрада Гогенштауфена, лютый позор. Они не только не наказали мусульманский мир Палестины и Египта, не поставили его на место, а, напротив, только укрепили своей беспомощностью. Оказалось, что напор франков и германцев, лучших воинов Европы, перед которыми поначалу трепетали магометане, можно было легко сломить. Две великие армии оказались рассеянны и погибли. Это и было самым страшным. На чужой азиатской земле легли костями или оказались в гибельном плену почти двести тысяч христиан!
        Вот о чем думал Людовик, когда, отпраздновав Пасху 1149 года на Святой земле, весной садился на корабль, принадлежавший Рожеру Второму Сицилийскому, несмотря на давнюю обиду, согласившемуся предоставить небольшой флот в распоряжение короля Франции. Рожер был небескорыстен - он уже знал о глубочайшей неприязни, которую испытывал Людовик, как истинный франк, к Мануилу Комнину, и решил сыграть на этом. Беспощадная война между Рожером и Мануилом затянулась, и сицилийский норманн надеялся привлечь на свою сторону Людовика Седьмого для будущего политического противовеса Византии. Тем более что император Конрад Гогенштауфен, женатый с Мануилом Комниным на родных сестрах, несмотря на все передряги, остался в притяжении византийской политики.
        В середине марта флот Рожера подошел к берегам Святой земли, а в апреле французы покинули Иерусалим, оставив князей Палестины один на один с беспощадным Нуреддином, продолжателем дела своего отца - кровавого Атабека Зенги.
        Но Людовик и Алиенора отплыли на разных кораблях…
        Этому предшествовала нарастающая враждебность в их отношениях друг к другу. Алиенора хотела как можно скорее отправиться в Европу, и ее торопливость озадачивала мужа. Точно она скрывала важное дело, в которое до поры до времени не собиралась посвящать его. Королева превратилась в ледяной столб и поначалу не прятала от мужа этот холод, словно предвидя скорый исход, надеясь как можно скорее разорвать все нити, которые их еще связывали. Сказали бы ей, что после неудачи под Дамаском она целый год пробудет на Святой земле, Алиенора приняла бы это известие за дерзкую и злую шутку.
        Людовик же, многое передумав, со своей стороны был настроен мирно. Война оказалась проиграна, но жизнь продолжалась. И больше всего ему хотелось, чтобы все вернулось на круги своя. Чтобы Алиенора стала прежней - милой женой, влюбленной в песни трубадуров, пылкой и страстной любовницей, великолепной охотницей, верной спутницей, пусть и взбалмошной, но которой он всегда гордился. Ведь и по красоте, и по уму, даже неспокойному, она стояла на голову выше всех других знатных сеньор.
        Он первым пошел на сближение - к этому его толкало многое, в том числе и желание физически обладать ею. Людовик мог бы найти много прекрасных дам, но он никогда бы не решился нарушить клятву, данную перед Богом, быть только с этой женщиной. Но самое главное - он желал только ее. Лишь при виде Алиеноры - яркой и ослепительной - его охватывал трепет.
        Именно таким, открытым для любви, король и оказался в один из первых осенних дней в покоях супруги.
        -  Ты хочешь, во что бы то ни стало овладеть мной?  - спросила королева.
        Служанки только что переодели ее ко сну в длинную белую рубашку, расчесали пышные волосы. Алиенора забралась на высокую кровать под громоздким балдахином и легла.
        -  Я вижу, у тебя скулы сводит при одной мысли обо мне?  - улыбнулась она.  - Говори же, это так?
        Но он молчал - только смотрел на нее. Она потянула рубашку - и шелк мягко пополз вверх, открывая голени и колени, бедра…
        Алиенора улыбнулась:
        -  Возьми же меня, Людовик…
        И он взял ее - с прежней страстью, давно неутоленной, с яростью. Она отвечала ему на ласки, но сдержанно. Обожаемая женщина занималась с ним любовью, закрыв глаза, но в те редкие мгновения, когда она смотрела на него, ему становилось страшно. В ее взгляде не было ни прежнего чувства, ни сладострастного огня. Отблески иного пламени читал он в глазах Алиеноры - отблески вероломства и лжи.
        Людовик подозревал ее, но день за днем приходил к ней. И она отдавалась ему, добросовестно исполняя свой супружеский долг. Он понимал: Алиенора затаилась. И ожидал подвоха. Утолив желание плоти, он чувствовал опустошение и с тяжелым сердцем возвращался из ее покоев к себе.
        Его опасения были справедливы. Едва он уходил, как Алиенора утыкалась лицом в подушку и давилась рыданиями. Все ее естество рвалось лишь в одну точку на карте земли - к единственному мужчине, которого она любила.
        «Господи, Раймунд,  - в эти минуты шептала она,  - милый мой Раймунд…» Она была полна решимости выполнить их план и ради его исполнения готова была принимать мужа. Отдаваться ему, терпеливо ждать и отдаваться вновь. Пока не подойдет срок. Но подарить прежнюю нежность и желание уже было неспособно ни сердце Алиеноры, ни ее глаза.
        И однажды, когда Людовик особенно остро почувствовал пустоту рядом с женщиной, которая перед Богом называлась его женой, обожженный ее отчужденностью, он спросил:
        -  Ты думаешь о нем?
        Брови Алиеноры дрогнули:
        -  О ком - о нем?
        -  Ты знаешь, о ком я говорю. Или… я ошибаюсь?  - Он схватил ее, сидевшую на кровати, раздетую, за плечо и повалил на постель.  - Скажи мне, ты думаешь о нем или я просто схожу с ума от ревности?
        -  Пусти,  - негромко сказала она.
        -  Говори…
        Она дернулась, но он еще крепче прижал ее.
        -  Да ты и впрямь спятил!  - прошипела она.
        -  Говори же!  - с яростью выдавил он из себя.
        Алиенору неожиданно разобрала злость - ловким движением она вырвалась из его рук, спрыгнула с постели. Она стояла по другую сторону их супружеского ложа - нагая, разгневанная, неприступная.
        -  Если ты так хочешь, то да, я думаю о нем!
        Людовик закрыл глаза.
        -  Повтори еще раз…
        Она поняла, что не справилась с собой,  - пошла на поводу у чувств и выдала себя. Но ей уже было безразлично - гордость герцогини Аквитании, которая никому ничем не обязана и вольна поступать по своему усмотрению, на секунды взяла верх.
        -  Да, я думаю о нем! Это мое право, Людовик, и тебе его не отнять у меня!  - Она порывисто дышала. Мгновенная вспышка гордыни и ненависти угасала. Ей все же стоило быть благоразумной. Хоть немного. Ради будущего - ее и Раймунда. Она не могла позволить себе, поддавшись чувствам, открыть сердце уже давно нелюбимому мужу. У него должна оставаться надежда, иначе он станет неуправляем.  - Я буду думать о том, о ком захочу,  - уже куда миролюбивее заметила она.  - В том числе и о моем дяде. Буду думать назло тебе, потому что я - не твоя раба. Я - хозяйка себе, как бы тебе ни хотелось убедить нас обоих в обратном.  - Она выдержала паузу.  - Ты придешь завтра, если захочешь. А теперь ступай к себе - я устала и хочу побыть одна…
        Людовик перехватил ее взгляд и усмехнулся - отблески все того же вероломства и лжи были в глазах Алиеноры, ее голосе, во всех повадках, какой бы обольстительной и желанной ни казалась она…
        Он больше не приходил к ней.
        А вскоре к иерусалимскому берегу подошел флот Рожера Второго, и начались приготовления к отплытию. Людовик сам отдавал всевозможные распоряжения - этой работой он пытался отвлечь себя от невеселых мыслей. Злые ветры привели их на эту землю, а теперь гнали прочь - его и Алиенору - врагами друг другу.
        Людовик выдержал строгий пост и сразу после Пасхи, которую два короля отметили весьма скромно, сел на головной корабль и вышел в море. Теперь главным его окружением были исключительно тамплиеры во главе с новым магистром Эвраром де Баром. Робер де Краон, сделавший орден могущественной европейской организацией, охватившей своим влиянием Запад и Восток, умер, и братья единодушно избрали новым своим вождем отважного и мудрого де Бара, спасшего французских крестоносцев в Кадмских горах.
        Алиенора, окружив себя аквитанской знатью, отплыла на другом судне. Южане и северяне, недавние собратья по оружию, видя, что разлад между королем и королевой принимает серьезный оборот, в последнее время заметно размежевались.
        В первую же ночь случился шторм, и всем экипажам пришлось немало потрудиться, чтобы сохранить норманнские суда. Когда же утром следующего дня Людовик поднялся на нос корабля и огляделся, то обнаружил, что судна его жены нет на горизонте.
        Глава третья
        Беглянка

1
        Она проснулась от шума и сразу села в постели. Сухой треск ломающегося дерева, десятки вопящих голосов и отдаленный лязг оружия тотчас и разом обрушились на Алиенору.
        Сбросив ноги с постели, королева встала.
        -  Что это?  - спросила она.
        Ее служанки, бывшие при ней, хлопали глазами.
        -  Мы не знаем, ваше величество,  - пролепетала одна из них.
        -  Так пойдите и узнайте!  - строго сказала королева.  - Или посмотрите в окошко!
        Одна из служанок, отдернув шторку, заглянула в узкое оконце и ойкнула:
        -  Там корабли, много! Господи, на нас напали…
        -  Оденьте меня!  - приказала Алиенора.
        Но дверь в ее каюту распахнулась раньше, чем одна из служанок успела залезть в платье, чтобы выйти, а другие - облачить государыню. В каюту влетел сам Жоффруа де Ранкон с мечом в руке. Увидев свою прекрасную королеву в ночном наряде, почтительно отвел глаза.
        -  Что вы себе позволяете, де Ранкон?  - едва успела спросить королева. А в открытую дверь за де Ранконом уже влетали звуки настоящей битвы.  - Смотрите же мне в глаза, черт вас побери!
        -  Нас атаковали пираты, ваше величество!  - исполнив приказ королевы, поклонился аквитанец.
        -  Пираты?!  - изумилась она.  - Но откуда они?
        Ее служанки затрепетали - всем известно, как в случае победы поступают пираты, особенно турки, с простыми христианками, если их оставят в живых. За сеньору ждут выкупа, а служанок, изрядно попользовав, продают в рабство.
        Алиенору уже одевали, а де Ранкон под аккомпанемент битвы, отвернувшись, объяснял:
        -  Они подошли под норманнским флагом, капитан решил, что это корабли Рожера Сицилийского, оказалось - нет.
        Ночной шторм, настигший флотилию Людовика на широте острова Кипр, разбросал все корабли. Капитаны не получали никаких рекомендаций на случай подобных обстоятельств и, собравшись группами, кто кого заметил на горизонте, на всех парусах направили свои суда к Сицилии. Дрейфовать вблизи турецких берегов и ждать у моря погоды никто не решился. Больше недели странствовала Алиенора в сопровождении еще одного норманнского корабля по Средиземному морю и вот, наконец, оказалась недалеко от берегов Пелопоннеса, у мыса Малея, где их и поджидала беда.
        -  Это турки?  - спросила она.
        -  Вряд ли,  - отозвался Жоффруа де Ранкон.  - Это не их территория - мы у берегов Греции.
        -  Мы способны одолеть этих мерзавцев?
        Аквитанский барон замялся.
        -  Да говорите же, черт бы вас побрал!  - вновь выругалась Алиенора.  - Мы победим?!
        За дверью, получив смертельный удар, кто-то со стоном испустил дух. Был слышен полет стрел - они с легкими ударами вонзались в борта корабля и мачты и совсем легко - в человеческую плоть.
        -  Не думаю. У них пять кораблей, у нас два. Но мы будем драться и умрем за вас, ваше величество,  - заключил де Ранкон.
        Дверь вновь открылась, и в каюту уже одевшейся королевы залетели еще два рыцаря - Гуго де Лузиньян и коннетабль Аквитании Сельдебрейль. Оба держали в руках мечи и щиты.
        -  На корабле пожар!  - выкрикнул Гуго де Лузиньян.  - Надо выходить!
        -  Мы закроем вас грудью, королева!  - выпалил Сельдебрейль.
        Алиенора метнула на них гневный взгляд.
        -  А дальше? Что вы будете делать дальше, сеньоры, когда пираты сделают из вас решето?  - Она огляделась.  - У нас есть белый флаг?  - И, не дождавшись ответа, приказала: - Дайте мне копье, немедленно!
        Сельдебрейль выскочил из каюты и через минуту вернулся с окровавленным древком копья. В плече коннетабля, задев лишь самый верх, пронзив кольчугу, торчала стрела.
        -  Они уже на корабле,  - сказал он.  - Наших осталось совсем немного!
        Алиенора сама сорвала простыню со своей постели и пронзила ее с двух сторон обломанным концом древка.
        -  Прикрывайте меня щитами, сеньоры!  - сказала королева. Рыцари окружили ее, они вынырнули из-под низкого потолка каюты, и Алиенора подняла вверх белый стяг.
        Половину корабля уже затянуло черным дымом. Повсюду был огонь и лежали трупы. Схватка последних аквитанцев с пиратами уже происходила недалеко от каюты королевы.
        Выйдя под защитой своих рыцарей, она подняла древко как можно выше и замахала белым полотнищем.
        -  Я, королева Франции, повелеваю прекратить битву!  - собрав всю силу своего звонкого голоса, выкрикнула она.  - Мы сдаемся!
        Но ей понадобилось повторить эту фразу раз десять, чтобы обе стороны прислушались и опустили клинки. По ее приказу аквитанцы немедленно сложили оружие.
        -  Я, королева Франции Алиенора, сдаюсь на милость победителя!  - громко сказала она предводителю отряда.
        Ее рыцари - Жоффруа де Ранкон, Гуго де Лузиньян и Сельдебрейль - с неохотой расступились и тоже положили перед собой мечи и щиты.
        -  Кто вы и на чью милость я могу положиться?  - спросила Алиенора у предводителя пиратов.
        Тот, загорелый, в шальварах и заляпанной кровью рубашке, с повязкой на голове, изящно поклонился:
        -  Меня зовут капитан Фока из Калабрии, ваше величество.  - В руках он держал сарацинский ятаган и небольшой круглый щит.  - Я польщен подобным знакомством. Вы сдаетесь на мою милость и отныне, как союзник норманна Рожера Второго, принадлежите его противнику.
        -  И кто же его противник?  - гордо спросила Алиенора.
        -  Император Византии наисветлейший Мануил Комнин.
        Королева переглянулась со своими рыцарями:
        -  Час от часу не легче,  - вздохнув, сказала она.
        -  Вам стоит поторопиться, ваше величество,  - заметил пират.  - Соберите самые необходимые вещи - ваш корабль скоро пойдет ко дну.
        -  Мы друзья с вашим императором,  - даже не думая двинуться с места, сказала Алиенора.  - И я требую неприкосновенности для всех моих людей без исключения.
        -  Вам и вашим людям я обещаю полную неприкосновенность, ваше величество,  - улыбнулся пират.  - А лично вам - лучшие апартаменты на моем судне!
        -  Благодарю вас, сеньор Фока из Калабрии,  - в ответ ему тоже улыбнулась, но куда холоднее, королева Франции.  - И куда же вы нас повезете?
        -  В Город-светоч, разумеется!  - жизнерадостно рассмеялся тот.  - В Константинополь, ваше величество!
        Алиенора вновь переглянулась с рыцарями своего дома. И чтобы грек не понял ее, бросила на провансальском языке:
        -  Хороша я буду, представ перед Мануилом Комниным в роли рабыни.
        Греческий пират выполнил требование королевы Франции - ее рыцарям оставили мечи и разрешили охранять свою королеву, тут же были и до смерти перепуганные служанки, которых жадными глазами провожали разбойники-греки. Постель королевы отгородили простыней, чтобы она могла раздеться и отдохнуть по-человечески, все остальные спали одетыми. Вернее, не спали, а пытались немного подремать, чтобы оставались хоть какие-то силы. Как можно было заснуть, зная, что ты пленный и твоя судьба в руках злодеев?
        И все же глубокой ночью королеву и ее приближенных укачало - усталость и треволнения взяли верх.
        Алиенора проснулась все от того же шума - за пределами выделенной ей каюты шла битва: там с треском разлеталось дерево, звенело оружие и вопли погибающих резали слух.
        На этот раз служанка раньше приказа подскочила к оконцу и отдернула шторку.
        -  Опять корабли - и опять много…
        Облаченные в кольчуги де Ранкон, де Лузиньян и Сельдебрейль пытались по очереди выбить дверь, чтобы посмотреть беде в лицо, но это им никак не удавалось.
        -  Они подперли двери снаружи!  - гневно сказал Сельдебрейль.  - Что будем делать?
        Рыцари переглядывались. Алиенора, которую вновь быстро одели служанки, печально взглянула на своих рыцарей.
        -  Что может быть еще худшим, чем наше нынешнее положение?  - спросила она.
        -  Если нас возьмут турки,  - с поклоном ответил Жоффруа де Ранкон.  - Тогда нас отвезут не в Константинополь, ваше величество, где Мануил Комнин, несомненно, отпустил бы вас к мужу, еще и наградив подарками, а, скажем, в Каир - к тамошнему султану или в Иконий, все к тем же мусульманам. Не забывайте о судьбе Иды Австрийской, она так и канула в магометанском плену, став наложницей. А вы куда более красивы, вас точно не отпустят - ни за какой выкуп!
        -  Не каркайте, де Ранкон,  - вяло бросила Алиенора.  - Тоже мне, разобрала вас охота шутить,  - она покачала головой.  - Господи, сколько же еще будут продолжаться наши мытарства?
        А бой на корабле, судя по воплям и лязгу металла, только еще разгорался.
        -  Самый худший вариант - если мы пойдем на дно,  - заметил Гуго де Лузиньян.  - Думаю, стоит разрубить эту дверь. Да мечом не впору. Эх, топор бы сейчас!
        Шум битвы приближался к дверям. Все три рыцаря, вытащив из ножен возвращенные им мечи, встали стеной у двери. Наконец преграда была снесена и двери распахнулись - на фоне утреннего солнечного света и угасающей битвы выросла фигура рыцаря - в кольчуге и кольчужном капюшоне, в плаще.
        -  Кто же здесь у нас?  - спросил он, и у Алиеноры отлегло от сердца, едва она различила жесткий норманнский выговор.  - Кого скрывают подлые греки?
        -  Они скрывают королеву Франции, рыцарь,  - откликнулась она и, щурясь, вслед за своими вассалами, осторожно озиравшимися, вышла на свет.

2
        -  Сколько же выпало на вашу долю мытарств, государыня!  - развел руками Рожер Второй. Жесткие черты лица короля сицилийских и неаполитанских норманнов смягчало приторное сострадание.  - Если бы вы согласились плыть на моих кораблях сразу в Иерусалим! Если бы не пошли этой черной дорогой через Константинополь! Если бы! Я следил за вашим маршрутом, и сердце мое обливалось слезами, когда новые и новые горькие вести доходили до Палермо! Коварные греки, подлые турки! Конечно, вы устали, прекрасная Алиенора, но у меня вы отдохнете не хуже, чем дома,  - король Неаполитанский был в высшей степени предупредителен и встретил королеву франков с почестями.  - Даю слово норманна!
        После всех злоключений на море в середине июня 1149 года Алиенора оказалась на острове Сицилия, в Палермо, во дворце короля Рожера Второго. У греков их отбили на следующий день норманнские рыцари, узнавшие о нападении византийцев. Греческих пиратов повесили. Алиенора с особым удовольствием наблюдала, как закачался на рее наглец, осмелившийся взять ее в плен и приказавший подпереть дверь ее каюты бревном.
        Впрочем, пират принял смерть достойно - он смирился с тем, что это был не его день.
        Затем от Пелопоннеса они целую неделю плыли до Сицилии. То и дело штормило. О том, куда подевался ее муж, не было ни слуха, ни духа. Конечно, Алиенору это тревожило, но еще больше занимал ее тот факт, что она была в Италии. Появится Людовик или нет, это было заботой Бога, она же могла, погостив у Рожера Второго и пообещав своему спасителю все, что он пожелает, отправиться с остатками своей аквитанской свиты прямиком к папе, упасть перед ним на колени и попросить то желанное, о чем она неотступно думала с того самого горького дня, когда Людовик силой увез ее из Антиохии. «Наша судьба в наших руках,  - слышала она голос своего возлюбленного.  - Проси у папы расторгнуть твой брак. Скажи, что родство тяготит тебя, что ты не можешь так жить, что возьмешь грех на душу и лишишь себя жизни. Ты умная девочка - и у тебя все получится. Я люблю тебя, Алиенора. Мы обязательно будем вместе…»
        Каждый божий день она повторяла эти слова и жила ими.
        Чего Алиенора не знала, так это того, что в те самые дни, когда ее болтало по Средиземному морю, пока она со своей прислугой переходила из одних рук в другие, на восточных границах Антиохии собиралась гроза. Нуреддин, сын Зенги Кровавого, окрыленный поражениями христианских армий, решил нанести удар по христианскому княжеству.
        29 июня при Инабе встретились два войска: мусульманским командовал сам Нуреддин, крестоносным - Раймунд Антиохийский.
        Как разумно начинался крестовый поход, нацеленный на отвоевание Эдессы, как прав был князь Антиохии, говоривший, что защищать Иерусалим надобно на границах его княжества! И как бездарны и эгоистичны, оказались вожди крестового похода, бросившие древнюю Антиохию, отнятую с таким трудом у мусульман, на произвол судьбы. Даже остатки армии Людовика могли бы стать на границах Антиохии непреодолимой стеной для мусульманского мира, но вместо этого крестоносцы напали на мирный по отношению к христианам Дамаск, откуда, наказанные за алчность и гордыню, ушли ни с чем.
        И вот теперь Раймунд Антиохийский едва ли не один противостоял Нуреддину. Ему помогали отряд графа Триполийского и наемники союзников-византийцев - числом куда меньшим, чем было обещано.
        За несколько дней до битвы Раймунд приехал в Розовый дворец. Он выполнил обещание, которое дал Алиеноре,  - никого он не привозил больше в этот уголок рая. Здесь жила тень его племянницы и подруги - легкая и светлая тень. Он помнил все до мелочей, что было между ними: и объятия, и слова, Раймунд Антиохийский горевал, что ее нет рядом, но и радость переполняла сердце оттого, что она жила сейчас где-то и думала о нем. А в этом он не сомневался! Он знал наверняка, что как только королева окажется в Европе, то поедет к папе и попросит развода. Она уговорит понтифика, потому что нет на свете сильнее женщины, чем Алиенора, и нет ничего такого, чего бы она не смогла добиться…
        Еще он вспомнил о разбитой стальным арбалетным болтом виоле. Кто был здесь без них? Кто осмелился нарушить их идиллию? Одно предположение насторожило его, но слишком невероятным казалось оно ему. Никто, кроме Констанции, не осмелился бы сказать Людовику, куда он уезжает на прогулки. И, тем не менее, стрела разбила виолу в щепы в тот самый день, когда Людовик отказался помочь Антиохии и тем самым открыл ее пределы Нуреддину…
        В полдень 29 июня две армии столкнулись на равнине Инаба. Рыцарская конница разметала отряды легкой конницы турков и стальным клином врезалась в ряды вражеской пехоты, высекая турецких бойцов сотнями - насаживая на копья, снося головы двуручными мечами, легко дробя черепа кистенями и молотами. Но основная конница Нуреддина, полководца хитрого и дальновидного, напала на пехотинцев Раймунда на флангах, один из которых состоял из наемных византийцев. Греки дрогнули первыми и были тут же смяты. А многочисленная конница сельджуков, курдов и туркмен быстро обошла крестоносцев Антиохии и, замкнув круг, ударила с тыла.
        Рыцарям, которых возглавлял сам князь, пришлось взять оборону и сражаться в круге. Двуручным мечом Раймунд Антиохийский, воин, которому трудно было найти равных, сносил головы туркам, обрубал руки и нещадно убивал под мусульманами лошадей. И тогда они, теряя много убитыми, предприняли тактический ход - всадники неожиданно рассыпались перед натиском рыцарей, а другие конники, вооруженные луками, нападали и пускали сразу сотни стрел по крестоносцам и боевым их коням. И вновь вооруженные ятаганами сельджуки нападали на всполошенных и раненых рыцарей.
        Сразу пять стрел вошли в лошадь князя, и она, жалобно заржав и встав на дыбы, рухнула смертельно раненной на землю - в кашу из трупов мусульман, высеченных двуручным мечом Раймунда.
        Князь выбрался из-под несчастной лошади и, поднявшись, вновь вооружившись своим мечом, успел пропороть брюхо турецкому коню, а затем и разрубить его хозяина - от плеча до живота. Но турецкий ятаган другого всадника, наскочившего сзади, разрубил ему плечо, а кривой меч третьего прорубил шлем. Голова Раймунда осталась нетронутой, но его повело от удара, и он упал. Рыцари, увидев, что полководец ранен, бросились ему на выручку, но десятки новых стрел ослабили их оборону.
        И все же Раймунд вновь нашел в себе силы подняться и крепко встать на ноги. Но меч его потерялся, и первым, что он увидел, было рыцарское копье: им он прошил насквозь еще одного нападавшего - и конскую шею, и самого турка с ятаганом в руке. Но легкая конница вновь разлетелась в стороны, и лучники в седлах, туркмены, вновь нацелились луками на отбивающихся рыцарей.
        На этот раз десяток стрел с близкого расстояния ударили в открытую грудь Раймунда Антиохийского, защищенную только одной кирасой…
        Именно в этот день Алиенора и сказала своему спасителю Рожеру Второму в палермском дворце:
        -  Ваше величество, я как можно скорее хотела бы поехать в Рим и преклонить колена у трона первосвященника. Мне есть в чем покаяться, и я хотела бы видеть в исповеднике только его. Если вы дадите мне надежную охрану, я буду вам только благодарна.
        -  Но я слышал, что король, ваш муж, пропал,  - изумленно сказал Рожер Сицилийский.  - Неужели вы не хотите подождать его здесь, в моем дворце? Или вам уделяют мало внимания мои слуги? Так скажите, я накажу их и назначу новых…
        Рожеру Второму было не резон отпускать королеву одну - он слышал о запутанных отношениях между Алиенорой и Людовиком, но своим норманнским сердцем, черствым и хитрым одновременно, чуял: именно туда, где находится королева Франции, рано или поздно приедет и король. Но упорхнет она в Рим, так и Людовик Седьмой погонится тотчас за ней из любого порта, куда ступит его нога. А ему, Рожеру Второму, нужно было, кровь из носу, заполучить к себе короля Франции. Людовик Капетинг, измотанный дорогой, боями, лукавыми греками и кровожадными турками, должен был заключить с ним военный союз против Мануила Комнина! Во что бы то ни стало должен был! Если, конечно, король был еще жив, а не пошел на корм рыбам во время шторма или не был убит пиратами, которых в Средиземном море кормилось грабежом и душегубством предостаточно. А коли король окажется мертв, так тем паче ему понадобится королева - тогда он приложит все усилия, чтобы заключить союз с венценосной Алиенорой.
        И потому несчастной женщине пришлось считать дни в Палермо, где ее ублажали музыканты и всякое желание королевы исполнялось тотчас же. Она поняла, что стала своего рода пленницей, и решила не торопить события, а подождать, как и пристало верной жене, известий о пропавшем муже.
        Король объявился ровно через месяц. Вернее, известия о короле. 31 июля на Сицилию из Калабрии прибыл гонец, сообщив, что два дня назад Людовик Седьмой высадился на южном берегу Италии, в порту Кротоне. Но он, принося благодарность королю Сицилии, собирается немедленно вернуться во Францию, где его ждут дела государственной важности. Посол был отправлен немедленно обратно с известием для Людовика Французского: король Сицилии и королева Франции встретят его в Потенце.
        Алиенора не знала, радоваться ей возвращению Людовика или нет. В глубине души, в самом темном ее уголке, она уже смирилась с тем, что Людовик может погибнуть. Тогда бы все решилось само собой - маленькая Мария стала бы наследницей престола, а она - регентшей при юной принцессе. Но светлые участки ее необъятной души, конечно же, умеренно радовались за то, что муж вернулся живым и здоровым.
        Вместе с королем Сицилии они прибыли в Потенцу, а на следующий день туда же приехал и Людовик. Еще издалека увидев мужа, Алиенора невольно пожалела его - лицо короля было изможденным, выражение глаз трагическим. Катастрофы, следовавшие одна за другой, надломили его. Он был похож на затравленного зверя. Этому человеку, чтобы прийти в себя, надо было выспаться - как минимум полгода не вставать с постели, а только пить сонное зелье и ни о чем не думать.
        -  Я слышал, ты попадала в плен к греческим пиратам?  - спросил он.  - Они не причинили тебе вреда? Иначе я объявлю Мануилу Комнину войну и через год двину на Константинополь всю Францию…
        -  Нет, они были со мной любезны,  - откликнулась Алиенора.
        Этим он вновь признался ей в любви - просто и ясно, хотя ее и тяготило его признание. Увы, но в сердце Алиеноры остался только холод по отношению к мужу. И немного жалости.
        -  Ты выглядишь слишком хорошо для женщины, прошедшей ад,  - тогда сказал он, и Алиенора почувствовала в его словах упрек.
        -  Я выгляжу так, как должно выглядеть королеве,  - ответила она.
        И на это он уже ничего не смог ей сказать. Впрочем, в отличие от Людовика, которого куда дольше носило по морям и забрасывало на разные берега, она и впрямь выглядела хорошо. Но как же иначе? Месяц в Палермо, ванны с бальзамами, десятки служанок, предоставленные в распоряжение королевы Франции, портнихи и хорошая кухня - все это способствовало ее «выздоровлению». И если камнем, привязанным к шее, Людовик ощущал тысячи крестоносцев и простых паломников, оставленных в Анталии и сгинувших без следа, то Алиенора уже давно забыла о них. Она была женщиной и предоставляла совести мужчины тяготиться всеми неверными поступками, даже если сама приложила к этому руку.
        Людовику хотелось как можно скорее покинуть Италию и вернуться во Францию, поэтому он без колебаний согласился поддержать Рожера Второго в его политических планах противостоять Византии. Греческие пираты, осмелившиеся пленить французскую королеву, сыграли тут решающую роль.
        В тот самый момент, когда источавший дружелюбие Рожер Второй при скоплении итальяно-норманнской и французской знати обнимал уставшего Людовика Седьмого, мечтавшего об одном - как можно скорее сбежать из Потенцы, во дворец явился посол из Святой земли.
        -  Я принес скорбную весть, ваше величество,  - объявил гонец.  - В Антиохии, в битве при Инабе, погиб князь Раймунд Антиохийский.
        Алиенора все это слышала - она даже привстала с полукресла.
        -  Князь Раймунд погиб?  - не веря своим ушам, воскликнул Рожер. Он терпеть не мог аквитанца, потому что тот обошел его с женитьбой на Констанции, и поэтому смерть конкурента вовсе не была для него такой уж трагичной. И все же это была ошеломляющая новость - князь Раймунд казался всем фигурой незыблемой, монументальной, воссевшей править Антиохией на долгие десятилетия.
        -  Именно так, ваше величество,  - поклонился посол.  - Говорят, он сражался, как лев, и зарубил своим мечом не один десяток турок. Атабек Нуреддин так обрадовался его смерти, что велел отсечь голову князя и отослал ее на золотом подносе халифу багдадскому.
        Теперь многие смотрели на Алиенору - французы и аквитанцы, и в том числе Людовик. Смысл слов, наконец-то дошел до нее. Королева Франции смертельно побледнела, вцепилась как можно сильнее в рукояти полукресла. Но следом покачнулась и потеряла сознание - ее едва успели подхватить на руки.
        …Она очнулась в своих покоях - две служанки караулили ее. Но едва Алиенора открыла глаза, как ее резануло ножом по сердцу: «Нуреддин велел отсечь голову князя…» Она уткнулась в подушки. Затем приподняла голову.
        -  Уходите,  - сдавленно проговорила она.  - Уходите!  - Голос ее был страшным, и служанки мгновенно подскочили.  - Пусть никто не беспокоит меня! Никто… Я не верю, не верю,  - когда дверь закрылась, зашептала она,  - не верю…
        Она комкала в кулачках покрывала и все тянула на себя расписной шелк, раздавленной змеей извиваясь на чужой постели, и давилась рыданиями. У нее отняли все, что она любила. Забрали разом. Так она пролежала до самого вечера, и даже Людовик не решился побеспокоить ее - он прекрасно понимал, что нужен ей сейчас меньше всего.
        Когда за окном стемнело и свет луны потянулся к ее постели, она отыскала в сундучке, где хранились ее драгоценности, узкий кинжал в дорогих ножнах, усыпанных каменьями. Она вытащила смертоносное оружие из ножен и взяла его в обе руки, направив острие точно на сердце. Ей было страшно. Столько холода уже было вокруг! Так она могла промахнуться. И тогда Алиенора распустила платье, обнажила плечи и грудь и прижала острие кинжала под левой грудью, к ребрам. Но так сильно стучало ее сердце, точно говорило - не смей! Я еще пригожусь тебе! Не смей!
        Губы ее задрожали, глаза мигом заволокло слезами.
        -  Раймунд, Господи, мой Раймунд,  - прошептала она так, точно это было заклинание.  - Мой Раймунд…
        Руки ее больше не слушались. Она выпустила кинжал - и тот звонко ударился об пол. И Алиенора вновь повалилась на смятую постель и вновь стала комкать покрывала и простыни, не в силах больше сделать ничего другого.

3
        В ту ночь в Потенце Алиенора заболела - это оказался нервный срыв, отразившийся всецело и на физическом ее состоянии. Прежде выносливая, как сильное животное, она разом ослабла. Королева не могла ни есть, ни пить. Ее поили бульоном и разбавленным вином почти насильно - по ложке. Она потеряла ко всему интерес. Пустота ее взгляда и отрешенность пугали окружающих. Болезнь, по мнению лекарей Рожера Второго, угрожала самой жизни королевы. Тем не менее, несмотря на ее состояние, Людовик решил как можно скорее увезти Алиенору во Францию. Рожер получил то, что хотел, и теперь более не препятствовал венценосной чете в их отъезде.
        Но едва они покинули Потенцу, как с ними столкнулись послы папы римского. Евгений Третий приглашал короля и королеву Франции в свою резиденцию в Тускуле. В эти дни в Риме бунтарь Арнольд Брешианский проповедовал борьбу с папизмом, и появляться понтифику в Вечном городе было небезопасно. Евгений Третий передавал, что хочет поговорить с обоими супругами и отказа не примет. Но истинной причины столь великого желания папы римского встретиться с ними Людовик не знал. Еще до того, как приехать в Потенцу, Алиенора послала гонцов к папе с просьбой выслушать ее. В письме она говорила, что это дело жизни и смерти и просила не посвящать ее мужа в содержание послания. Евгений Третий, уже наслышанный о разладе между Людовиком и Алиенорой, конечно же согласился на эту встречу и перед всем миром, чтобы не компрометировать королеву, сам выступил ее инициатором.
        Остановки королевский кортеж делал частые - в любом замке по дороге или в монастыре. Итальянские бароны с великой честью принимали короля и королеву Франции - могущественных европейских владык, столько натерпевшихся на Святой земле. В знаменитом бенедиктинском монастыре Монте-Кассино король и королева пробыли больше двух недель - Алиеноре временно стало хуже. Монахи неустанно молились за молодую государыню, испрашивая у Бога мира и покоя ее душе и прежнего здоровья плоти.
        Может быть, именно их молитвами королеве и стало лучше, когда ее кортеж подъезжал к Тускуле. По крайней мере, Алиенора уже сама ела, коротко отвечала на вопросы, но, главное, прежняя прыть и гордыня, а порой и вылезавшая наружу спесь сошли на нет.
        Перед Евгением Третьим королева Франции Алиенора предстала совсем другим человеком - скромным и тихим. Если бы папе прежде сказали, какой он увидит эту женщину однажды, то понтифик бы не поверил тому известию. Да и Людовик изменился - возмужал, окреп, и тень мирских страстей и страданий, кажется, навсегда впечаталась в его молодое лицо.
        -  Подойдите ко мне, дети мои,  - сидя на троне, в золотой тиаре и золотых одеждах, сказал понтифик.
        Король и королева преклонили колени перед ним, поцеловали его холодную, изрезанную венами руку. «Подумать только, само смирение,  - думал понтифик.  - Вот как жизнь перетирает людей! А ведь были бунтарями, едва ли не богоборцами». Но и огня между ними тоже не существовало - это было видно и тому, на ком лежал обет безбрачия. Понтифик вздохнул: брат с сестренкой, да и только. Кузен и кузина.
        Несомненно, письмо Алиеноры взволновало папу - к чему ведет королева, понять было несложно. Будучи человеком сердечным и мудрым, Евгений Третий заранее дал себе слово: если он сможет сохранить их брак, то все сделает для этого. Если же мирить супругов - дело безнадежное, то лучше выбрать другое решение этого вопроса.
        -  Скажите мне, чем отличаются короли от других смертных?  - спросил понтифик.
        Его взгляд был устремлен в первую очередь на короля. Людовик нахмурился:
        -  Благородством крови, ваше святейшество.
        -  Разумеется, благородством крови, но разве это все? Ваш министр Сугерий - человек простого происхождения, но, я уверен, сердцем он благороднее многих ваших баронов! Разве не так?
        Людовик энергично кивнул:
        -  Это великой души человек, ваше святейшество.
        -  Вот именно. Так чем же? А я вам скажу, дети мои. За что отвечает простой крестьянин? За то, чтобы вовремя подоить корову и отправить ее на пастбище, посеять или собрать урожай. А за что отвечает деревенский староста? Он должен проследить, чтобы крестьяне на землях сеньора работали хорошо, платили десятину церкви, отдавали должное хозяину и сами жили не впроголодь. За что отвечает хозяин маленького замка и владетель нескольких деревень? За то, чтобы его сосед-разбойник не напал на его земли и его людей, не избил их, не обокрал, не увел скот и не вытоптал посевы. За что же отвечает крупный сеньор-феодал, у которого в подчинении много рыцарей, владетелей замков? За то, чтобы они жили в мире друг с другом, взимали подати и верно исполняли свою ленную присягу. А если нужно, чтобы они составили его войско, которое должно быть обуто, одето и накормлено,  - Евгений Третий задержал взгляд на Людовике и его жене, покорно слушавшей понтифика.  - Но за что отвечают короли, скажите мне, дети мои? Они отвечают за то, чтобы каждый его человек, будь то крупный сеньор, рыцарь или крестьянин, исполнял свои
обязанности по мере своих сил и ответственности перед Господом. Чтобы этот круг никогда не размыкался и был вечным. Так вот я сам и отвечаю на свой же вопрос: короли отличаются от других людей великой мерой этой самой ответственности. Они должны быть в высшей степени мудры и благочестивы! Но если в душе королей смута и раздор, если они забывают о том, что они есть перед Богом, все пойдет наперекосяк, круг разомкнется, и начнется хаос,  - под взглядами венценосной пары, опираясь на посох, понтифик встал.  - А теперь я бы хотел исповедать вас. Первым будет Людовик…
        Папа опустился в кресло исповедника, по другую сторону через решетчатую перегородку от него сел король.
        -  Скажи мне, сын мой, ты все еще любишь ее?  - спросил понтифик.
        -  Да, ваше святейшество,  - не раздумывая, проговорил Людовик.
        -  И ты готов простить ей те грехи, в которых ты ее, возможно, винишь?
        Людовик медлил.
        -  Подумай хорошенько, сын мой, нам торопиться некуда.
        -  Готов,  - откликнулся молодой король.
        Пока понтифик беседовал с ее мужем, Алиенора все смотрела и смотрела на изваяние Божьей Матери в нише стены. Ее наказали. И наказали страшно. Господь проклял их связь с родным дядей и отнял у нее Раймунда. Сказки не вышло. Она осталась у разбитого сосуда, в котором был напиток любви, и теперь последняя влага исчезала - уходила в землю. Как уходила кровь из отсеченной головы ее возлюбленного в пожирающий все раскаленный песок Святой земли. Той земли, которую она уже ненавидела.
        Королева встала на колени.
        -  Матерь Божья,  - с отчаянием прошептала Алиенора,  - спаси и помоги, не отступись от меня…
        Скоро она заняла место супруга в личной исповедальне понтифика.
        -  Ты любишь своего мужа, дочь моя?  - задал тот же вопрос Евгений Третий.
        Алиенора молчала.
        -  Так любишь или нет?
        -  Я не знаю…
        -  Отвечай прямо и без сомнения.
        -  Не знаю, ваше святейшество,  - голос ее дрогнул,  - пощадите меня, не знаю…
        -  Когда ты писала мне, Алиенора, о чем ты хотела испросить меня? Я догадался и сам, но желаю услышать это из твоих уст.
        Он ждал.
        -  Если можно, ваше преосвященство, я хотела бы отложить этот разговор,  - нерешительно проговорила королева.
        Сидя в полумраке исповедальни, Евгений Третий вздохнул. А следом кивнул самому себе.
        -  Да будет так, дочь моя. Возможно, вы еще не исчерпали своей любви. И вашим народам, о которых вам никак нельзя забывать, рано впадать в отчаяние.
        Понтифик оставил их в своем дворце и сам указал на ту спальню, где должны были уложить короля и королеву. Никаких тебе отдельных покоев! Одна роскошно убранная, дабы ублажить вкус Алиеноры, и хорошо натопленная комната. И небольшая кровать под балдахином - одна на двоих. И одеяло одно. Протянет руку Людовик - вот тебе и плечо жены, ее рука. Потянется королева - тут тебе и муж под боком.
        -  Будем надеяться, что постель, которую благословил для них сам Господь, помирит короля и королеву,  - еще до вечерней трапезы заглянув в спальню для гостей, заметил понтифик своей прислуге. Он удовлетворенно оглядел «королевское» ложе.  - Дай-то Бог, чтобы, соединившись телами, они слились и душами.
        А на следующее утро Евгений Третий с не меньшим удовлетворением наблюдал за еще больше присмиревшими и притихшими супругами. «Кажется, они помирились,  - думал папа римский,  - гроза прошла стороной, и многочисленным их народам и впрямь можно было вздохнуть с облегчением».
        Покинув Тускулу, чета направилась во Францию, но вскоре разделилась. Людовику сообщили, что ему навстречу едет Сугерий с важными новостями и списком неотложных государственных дел, и король, оставив свиту и взяв небольшой отряд, поспешил в Оксерр, куда должен был вскоре прибыть его первый министр.
        Алиенора возвращалась в Париж одна - большинство ее вассалов, в том числе Жоффруа де Ранкон и Гуго де Лузиньян, отправились в свои земли, а Сельдебрейль поехал в Аквитанию исполнять обязанности сенешаля провинции.
        Королева въезжала в столицу своего государства уже поздней осенью - моросил дождь, и ничего не казалось на свете более унылым, чем вид старого королевского дворца на острове Сите. Она закрывала глаза и видела искрившийся золотом серп - залив Золотой Рог, где отдыхали сотни кораблей; видела величественные и пестрые дворцы Константинополя, близкий берег Азии. А когда она сжимала глаза сильнее, чтобы не дать волю слезам, то различала залитую солнечным светом Антиохию с ее лимонными садами и оливковыми рощами, и вырастал перед ней вдалеке Розовый дворец князя…
        Единственной радостью было то, что она увидела свою дочку Марию живой и здоровой - Алиенора обняла ее, прижала к сердцу, вся утонула в ней. Девочка была уже большой - более двух лет мать не видела Марию, и вот - такая встреча. Но Мария заплакала - мать показалась ей чужой нянькой. Надо было еще потрудиться, чтобы крошка полюбила ее…
        Весной Алиенора родила второго ребенка - дочку Алису. Надежды Людовика и всего двора на мальчика вновь не оправдались. Но сильная и цветущая Алиенора не давала повода сомневаться в том, что она способна принести еще много детей французской короне, среди которых обязательно будет наследник.
        Правда, цветущей и умиротворенной Алиенора все чаще оставалась лишь внешне - внутри же она все больше недоумевала. Людовик, ранее всегда интересовавшийся ее мнением на любую тему, будь то локальная война на границах Иль-де-Франса или новые налоги, теперь даже не смотрел в ее сторону, когда раздумывал над тем, куда ему повернуть руль государственного корабля.
        Сразу по возвращении Людовик провозгласил настоятеля аббатства Сен-Дени «отцом родины во всех владениях французской короны». Надо сказать, Сугерий заслужил это звание по праву - если бы не он, что бы еще стало со старой доброй Францией в отсутствие ее короля!
        Не знала Алиенора другого, как, оказавшись с Сугерием наедине в Оксерре, Людовик бросился в объятия учителя и зарыдал у него на плече.
        -  Ах, святой отец, мне столько надо рассказать вам, стольким поделиться,  - говорил он.  - Я не стыжусь своих слез…
        Сугерий тоже плакал - и от счастья, что видел молодого короля живым и здоровым, и потому, что едва узнал своего воспитанника. И впрямь, тень всех мук адовых отпечаталась на его лице, а значит, сердце его было разбито. Но такое не могло совершить ни одно поражение на ноле боя - только во власти сильной и коварной женщины было так ранить сердце мужчины. Что значило для Марка Антония поражение в морском бою при Акциуме в сравнении с бегством возлюбленной царицы Клеопатры, в котором римский полководец увидел предательство?
        -  Что же она сделала с вами, ваше величество?  - удрученно спросил старик.  - Как же она могла…
        -  Я не стану винить ее,  - отвечал Людовик.  - Буду винить только себя - за то, что все время перечил вам и слушал ее. Вот мой самый большой и неискупимый грех.
        -  Нет неискупимых грехов,  - мудро ответил Сугерий.  - Главное, чтобы очистилось сердце. А чистое сердце не даст повторить ошибок - оно укажет новый, светлый путь.
        Едва оказавшись дома, Людовик надел серую робу и совершил искупительное паломничество в шампанский город Витри, в соборе которого семь лет назад, обезумев от гнева, он заживо спалил около полутора тысяч человек. Теперь этот город называли Витри-Сожженный. Людовик посадил у стен города кедры, привезенные из Святой земли,  - никому не позволил помочь себе: все сделал своими руками. Его раскаяние было так велико, что жители Витри плакали при виде копающегося в земле короля.
        Вернувшись из Шампани в Париж, Людовик призвал свой двор к скромной и неспешной жизни.
        Он удалил менестрелей, сказав:
        -  Больше я не потерплю этого балагана. Отправляйтесь на юг, там давно перепутали райские кущи с пламенем ада.
        Теперь он много времени проводил за молитвами и постами. К этому его подталкивал еще и чудовищный резонанс обернувшегося крахом крестового похода, одним из лидеров которого он был. Многие сеньоры Европы обеднели, десятки тысяч дворянских семей потеряли наследников и защитников.
        Бернар Клервоский переживал эту катастрофу еще сильнее Конрада и Людовика, потому что чувствовал ответственность напрямую перед Господом Богом. Он призвал Европу к новому крестовому походу, но реакция Рима оказалась сокрушительной: папа Евгений Третий публично назвал своего учителя безумцем, а его затею - глупостью.
        Людовик был одним из тех немногих, кто вспыхнул идеей отмщения, но Сугерий быстро привел его в чувство и силой убеждения направил энтузиазм короля на укрепление своего государства. В эти самые месяцы Алиенора решила, что хватит быть наседкой и пора становиться королевой. Она уже не раз проявляла желание участвовать в политической жизни королевства, хозяйкой которого являлась. Но Людовик отвечал уклончиво, говорил, что ей надо заботиться о малышах: а не это ли главная работа женщины? До времени Алиенора считала, что ему просто не до нее,  - Людовику надо было пополнять казну, расплачиваться с долгами, объезжать провинции и лично давать указания вассалам, наконец, вершить королевское правосудие. Но когда тоска смертная при дворе, да еще с двумя ляльками, стала для нее хуже турецких стрел в горах Анатолии, она очень твердо сказала мужу:
        -  Я хочу присутствовать на Королевском совете, Людовик.
        Но тот лишь пожал плечами:
        -  Ты можешь это делать, милая, но твой голос ничего не решит.
        -  Что это значит?  - изумленно спросила она.
        -  Только то, что к твоим советам никто не станет прислушиваться. Все считают тебя виновницей наших неудач, а меня глупцом, потому что я слушал тебя.
        -  Помилуй, Людовик,  - не сразу проговорила она.  - Я согласна, мы многое натворили вместе. И я часто была виновата перед тобой и перед другими. Но время идет, и мы меняемся. В те недели, когда ты вез меня больной из Потенцы в Тускулу и потом дальше, во Францию, я многое поняла для себя, многое осознала. И в том числе свою неправоту. Поверь мне, это так. Ведь я не глупа и смогу помочь тебе.  - Категоричность мужа сбила ее с толку, жестоко обидела.  - Нельзя же вот так взять и отстранить меня, выбросить, точно тряпку.  - В глазах ее неожиданно заблестели слезы.  - Так нельзя, Людовик. Я всю свою жизнь хочу начать заново. Именно теперь, сейчас. Я даже готова вновь полюбить тебя…
        -  Вновь полюбить?  - усмехнулся он.  - Твои слова дорогого стоят!  - В лице Людовика, напротив, сейчас была уверенность и сила. И еще плохо скрываемая злость.  - Надо было думать раньше, Алиенора, а теперь поздно. Отныне, с твоей любовью или без нее, я намерен править один!
        Но брови королевы уже быстро поднимались вверх.
        -  Один?  - переспросила она.
        -  Да, один,  - утвердительно и с вызовом кивнул он.
        Нужно было именно так поступить с ней, чтобы руно ягненка тотчас лопнуло и показалась рыжая шкура львицы и мускулы под ней. И чтобы огонь в глазах большой кошки вновь сверкнул по-прежнему - яростно и жестоко.
        -  Однажды я уже говорила тебе, Людовик, я не безземельная принцесса. За мной Аквитания, Пуату и другие провинции, которые будут побольше твоих уделов. Ты и моими землями собираешься править в одиночку?
        -  Если потребуется, то да,  - тем же тоном смело сказал он.
        Но в ответ она лишь рассмеялась.
        -  Что же тут смешного, Алиенора?
        -  Только то, что, скажи я своим людям, что более не желаю признавать в тебе мужа, как они тотчас выкинут твоих бальи из своих городов! Ты нужен моим вассалам, как телеге пятое колесо!
        Но он пропустил последнюю фразу мимо ушей - его взволновало другое.
        -  Я не ослышался: ты не желаешь признавать меня своим мужем?
        Она с нарочитой дерзостью улыбнулась ему:
        -  Кажется, ты сам решил приблизить это время! А что насчет ошибок, в которых я виновата, так это ты оставил Антиохию без защиты и благодаря тебе погиб князь Раймунд Антиохийский. И мусульмане, против которых ты так ополчался прежде, благодаря твоему самодурству разбили христианское войско. Ты нарушил свой обет и предал общее дело, на которое позвал людей. В первую очередь - ты!  - Гордо подняв голову, она усмехнулась.  - Из-за ревности, Людовик, ты погубил великое дело. Святое дело. Расскажи об этом Бернару Клервосскому - вот ему будет потеха!  - Неожиданно тень горечи коснулась ее глаз и губ. Королева тяжело вздохнула.  - Так не может продолжаться долго, и мне жаль, если ты не понимаешь этого. Когда-то я умела летать, но с тобой я чувствую себя птицей с перебитым крылом,  - Алиенора обреченно покачала головой.  - Ты слепец, Людовик. Слепец…

4
        Неожиданные события августа 1150 года временно отодвинули семейные раздоры в королевской семье на второй план. И на первый вышла ссора между Людовиком Французским и его могущественным вассалом Жоффруа Анжуйским Плантагенетом, прозванным Красивым.
        И распря эта готова была обернуться настоящей войной…
        Жоффруа вернулся почти на год раньше Людовика, и вскоре у него возник конфликт с королевским сенешалем в Пуату, неким Жиро де Берле. Земли Алиеноры Аквитанской, которыми теперь управлял король, граничили с землями графа Анжуйского. Этот самый Жиро де Берле претендовал на небольшой лесок.
        Его считал своим и Жоффруа Анжуйский.
        И лесок-то был крохотный, да пожар разгорелся из-за него что надо. Граф выбил из спорной территории людей Жиро де Берле, а тот заперся в своем пограничном замке Монтрей и стал поносить оттуда грозного анжуйца последними словами. Так продолжалось три месяца. Потерявший терпение и охваченный гневом Жоффруа подошел к замку с небольшим войском и забросал Монтрей из катапульт горшками с кипящей смолой. Замок на славу заполыхал, и уже скоро Жиро де Берле запросил пощады и открыл ворота. Насмешник был схвачен, закован в кандалы и отвезен в Анжер. Все это происходило в те самые месяцы, когда Людовик еще предавался печальным мыслям в Иерусалиме и ждал корабли Рожера Второго. А по папской булле любой феодал, который решится напасть на своего соседа, находящегося в Крестовом походе, немедленно отлучался от церкви. Именно так папа Евгений Третий и поступил с графом Анжуйским, на что тому оказалось ровным счетом наплевать.
        В первые месяцы по возвращении Людовику оказалось не до мелких междоусобных препирательств. К тому же 13 января 1151 года умер отец Сугерий. Это была настоящая трагедия для короля - Людовик плакал, и его слезы воистину были горьки. Он лишился друга, наставника, защитника. В тяжелую годину Второго крестового похода Сугерий умудрялся один тащить целое государство на своих плечах. Теперь же Людовик оказался с жестоким миром один на один. С миром, где было столько неразрешенных вопросов и так мало ответов. А ведь все эти ответы Сугерий знал, но теперь, увы, унес их в могилу.
        -  Людовик, решай дела государства разумом, без сердца,  - только и успел сказать на смертном одре слабеющий Сугерий ученику - королю Франции.  - И никогда не позволяй превращать себя в игрушку в чужих руках - особенно женщине.
        Настоятеля аббатства похоронили под сводами нового собора Сен-Дени, его же творения, рядом с королями, которые на том свете должны были поблагодарить этого человека, вышедшего из простой среды, но столько давшего государству их потомков.
        Рассмотрев наконец-таки ситуацию с Жиро де Берле и поджогом пуатевинского замка Монтрей, Людовик рассвирепел и, собрав войска на северных границах Иль-де-Франса, вошел на территорию Нормандии и взял штурмом крепость Арк. Взаимные удары недавние товарищи по оружию сделали - теперь все решить могла только война или мирные переговоры. Но великий миротворец Сугерий умер, и некому было рассудить короля и графа, между которыми уже прогремела гроза, и молния, ударившая в землю, выжгла черную пропасть.
        Нормандия выступила против короля Франции, но ему тут же подоспела помощь из-за Ла-Манша в лице сына графа Стефана де Блуа - Евстафия.
        Сам того не подозревая, Людовик оказался в центре запутанного клубка англо-нормандско-анжуйской политики, от которой так ретиво сбежал четырнадцать лет назад в Антиохию молодой Раймунд Пуатьерский.
        После смерти Генриха Первого Грамотея дочь его Матильда и племянник Стефан де Блуа начали борьбу за власть, окунув Англию и Нормандию в хаос гражданской войны. Но у Матильды был могущественный супруг на континенте - Жоффруа Красивый Анжуйский, когда-то выбранный ей в мужья дальновидным отцом, и молодой, но уже воинственный сын Генрих. Не так давно анжуйцы прижали Стефана де Блуа и вынудили его признать их условия: сразу после смерти Стефана королем Англии и Нормандии становится Жоффруа Анжуйский, а сыну Стефана Евстафию достается графство Блуа и Булонь.
        Немного, но все же лучше, чем ничего.
        В том самом 1150 году, когда Жоффруа Анжуйский рассорился с сенешалем Пуату Жиро де Берле из-за пограничного лесочка, граф торжественно передал власть над герцогством Нормандия своему старшему сыну - восемнадцатилетнему Генриху.
        И теперь получалось, что Людовику Седьмому грозила война на два фронта: на западе - с Жоффруа Анжуйским, на севере - с его сыном Генрихом. В связи с этим помощь от Евстафия, так и не смирившегося со слабостью, проявленной его отцом Стефаном де Блуа, была очень кстати - она оттягивала силы Генриха Нормандского на север, к Ла-Маншу.
        Все это грозило Европе, и так истощенной Вторым крестовым походом, страшной войной. Нормандия и Анжу набросились бы на Иль-де-Франс, на Нормандию напала бы Англия в лице Евстафия, на Анжу - Пуату и Аквитания. Другие герцогства и графства Франции тоже не остались бы в стороне.
        Перспектива была устрашающая: к чему привел бы этот ад, не открыл бы ни один предсказатель.
        И тогда на политическую арену Европы вновь вышел Бернар Клервоский. Он взялся помирить непримиримых противников - короля Франции Людовика Седьмого и графа Жоффруа Анжуйского Плантагенета.
        По настоянию Бернара в пограничном городе Дрё была созвана ассамблея, на которую пригласили первых баронов королевства. В присутствии доброй сотни свидетелей, высокородных сеньоров и сеньор, решил Бернар, король и граф будут сдержаннее и не дадут разгуляться своим страстям.
        Тем не менее, появление Жоффруа Анжуйского Красивого поразило всех. Его ждали с нетерпением - он опаздывал. И вот церемониймейстер ударил жезлом об пол и зычным голосом произнес:
        -  Граф Анжу и Мэна, Жоффруа Плантагенет!
        Граф вошел по-хозяйски - в черном кафтане, расшитом серебром, в замшевых перчатках, при мече на широком поясе, и кинжале, в черной бархатной шапочке, украшенной веточкой платана, каковой он украшал любой головной убор, даже шлем. Его длинноносые сапоги были сшиты на славу и смотрелись последним криком моды, каковую он сам поневоле и придумал (кто вспомнил бы, что под мягкой кордовской кожей граф скрывал больные пальцы!); звонко позвякивали шпоры анжуйца.
        А вслед за Жоффруа в залу грубо втолкнули несчастного Жиро де Берле, в драном пурпуэне и кандалах, сцепивших его руки и ноги. И вот этот вызывающий вид триумфатора и сразил всех наповал - граф точно нарочно бросал вызов своему королю и говорил: «Я не менее значим пред Господом Богом, чем вы, ваше величество! И никому не спущу оскорблений!»
        Людовик, как монарх и верховный судья, восседавший на троне в красном кафтане и горностаевой мантии, побледнел от такой наглости и сжал рукояти трона. Но Алиенора лишь улыбнулась появлению красавчика Жоффруа, а до сенешаля своей провинции ей в эти минуты и дела не было. Она смотрела за спину графа - там, в окружении анжуйской свиты, появился молодой человек - в таком же, как и граф, черном кафтане; среднего роста, широкоплечий и сильный, с немного вьющимися светло-рыжеватыми волосами.
        Но прежде церемониймейстер объявил и его:
        -  Герцог Нормандии, Генрих Плантагенет!
        «Вот какой он, сын Жоффруа,  - улыбаясь, думала Алиенора.  - Но неужели ему девятнадцать лет? Он выглядит куда старше…» Но что больше всего притягивало ее в нем, это взгляд молодого герцога - упрямый и дерзкий. И этот взгляд, едва Генрих вошел в залу, был направлен на нее - королеву. Оказалась бы она скромницей - оскорбилась бы…
        Молодого герцога, с которым ее муж уже начал войну и к которому, соответственно, испытывал явную неприязнь, представили королевской чете.
        И Алиенора подарила Генриху улыбку - одну из тех, которые еще в Аквитании, когда она была неопытной девочкой, сводили романтичных мужчин с ума. Теперь же это была улыбка львицы - вырывающей сердце выбранной жертвы. Целенаправленно или мимолетом - по прихоти.
        Генрих поклонился. Что же увидел он? Женщину из легенд о короле Артуре. Великая королева, молодая и ослепительная, была еще прекраснее, чем ему говорили. А он был романтичен, этот молодой герцог Нормандский, и, в отличие от Людовика Французского, предпочитавшего общение с Господом на языке псалмов, любил часами слушать песни менестрелей о великих рыцарях и прекрасных дамах. А еще… он хотел увидеть Алиенору, потому что его отец не раз говорил о королеве, которая неслась по равнинам Азии во главе отряда амазонок с луком наперевес. Которая стреляла не хуже заправского охотника и вскружила голову собственному дяде - князю Антиохийскому. Не говоря уж о том, что рыцари-южане табунами ходили за ней. Такой лучше бы и на свет не родиться, добавлял Жоффруа, сколько бы мужчин остались живы! Но она была единственной женщиной, добавлял Жоффруа, ради которой, окажись она безраздельно его, он бы отдал свою жизнь не задумываясь.
        И вот теперь молодой Генрих видел эту женщину перед собой - с царственной осанкой и высокой грудью, синеглазую, с лицом ясным и открытым, в ярко-голубом платье, густо расшитом золотом, с золотыми нитями в светло-каштановых волосах, с легким энненом на голове.
        И эта королева, ставшая легендой, была так близка от него, что, протяни он руку, коснулся бы краешка ее платья…
        Но романтичное настроение, охватившее Генриха, тут же сбил могучий голос Бернара Клервоского, возвращая герцога Нормандии к реальности.
        -  Ваше высокомерие, граф, преступно,  - Бернар, как всегда, был облачен в грубую сутану. Глаза же его горели так, что, казалось, могли запросто поджечь весь маленький дворец города Дрё, где собралась ассамблея.  - Мало того что вы дерзким поступком оскорбили вашего сюзерена, но вы еще и оскорбляете церковь, не замечая ее гнева, направленного на вас!
        -  Меня оскорбили первым, ваше преподобие!  - возмутился Жоффруа Красивый.  - Этот червь,  - он указал пальцем на трепетавшего Жиро де Берле,  - должен радоваться, что я не отрезал ему язык за ту хулу, которой он поливал меня! А не отрезал я ему язык лишь из-за уважения, которое испытываю к своему королю!  - Жоффруа приторно-любезно поклонился Людовику.  - Пока еще испытываю!
        Людовика, стоило начаться перепалке, уже лихорадило от гнева. Что до Алиеноры, она вновь мельком взглянула на молодого герцога и тотчас поймала его взгляд, направленный на нее. Алиенора опустила глаза, но на этот раз улыбнулся Генрих.
        -  Повелеваю вам от имени церкви освободить сеньора де Берле,  - грозно приказал Бернар,  - и тогда я сам сниму с вас отлучение!
        -  Прежде я хочу, чтобы мой король извинился передо мной за своего нерадивого слугу!  - с гневом воскликнул Жоффруа.  - Или пусть сам отрежет ему язык - здесь же, при мне!
        Людовик едва не подскочил с трона, а Жиро де Берле, и без того униженный, вжал голову в плечи.
        Опомнитесь, граф,  - потряс пальцем Бернар Клервоский.  - Это преступление - силой удерживать в плену человека своего короля!  - Монах обвел взглядом всю ассамблею.  - Это великий грех, и об этом знает каждый сеньор! Но вы пленили еще жену несчастного и его детей! Где же мера вашей чести и благоразумия? Призываю вас, не навлекайте на себя еще больший гнев церкви и Господа! Смиритесь, дайте слово отпустить семью де Берле немедленно, и я сейчас же, при всех, сниму с вас отлучение! И прощу вам преступный грех насилия!
        -  Если держать в плену такого мерзавца, как ваш де Берле, это грех, то я не хочу, ваше преподобие, чтобы мне этот грех отпускали!  - зло выдавил из себя Жоффруа Анжуйский.  - А его родные и близкие станут для меня гарантией, что мой король,  - он встретился взглядом с Людовиком, и электрический разряд пронесся в воздухе,  - выполнит мое справедливое требование!
        Все бароны, кто это слышал, зароптали - наглость и самоуверенность графа превосходили все доступные границы. Тем более пред очами самого Бернара Клервоского - чести и совести рыцарского века!
        -  Берегитесь, граф,  - умерив тон, но оттого став еще более грозным, произнес Бернар.  - Какой мерой вы мерите этот мир, такой мерой вас будет мерить Бог.
        -  Как вам будет угодно,  - ответил Жоффруа Анжуйский.  - Я вижу, мы ни до чего не договоримся.  - Граф обернулся к своим рыцарям и сыну Генриху.  - Мы уходим! Ваше преподобие, ваше величество,  - он галантно поклонился всем по очереди.  - И не забудьте этого бездельника!  - сразу став резким, граф указал пальцем на Жиро де Берле.
        Но несчастный сенешаль Пуату, зазвенев цепями, бросился к ногам Бернара Клервоского и вцепился в его рясу.
        -  Ваше преподобие!  - подняв голову, обливаясь слезами, завопил он.  - Не за себя я боюсь, а за своих родных! Граф уже страшил меня, что придушит их, так он исполнит свое обещание! Умоляю вас, защитите меня!
        Бернар положил руку на темя де Берле.
        -  Не бойся,  - сказал он,  - помощь придет к тебе и твоим родным даже раньше, чем ты думаешь.
        После этого люди графа подняли сенешаля, еще хватающего руками воздух в направлении Бернара Клервоского, и вынесли прочь из залы. Уходя за отцом, Генрих обернулся - королева Алиенора провожала его взглядом…

5
        Пересекая границу Иль-де-Франса и Анжу, двадцатилетний Генрих Нормандский переживал не на шутку. Это же надо было - взять и влюбиться!
        И хватило одного взгляда…
        Новый герцог Нормандии должен был принести оммаж королю Франции, которому он номинально подчинялся. Этого Генрих еще сделать не успел, да и прежде не торопился - помешали военные действия. После горячности его отца он должен был стать ни больше, ни меньше, а врагом короля Франции. А значит, и королевы. Но этого Генриху никак не хотелось. Он желал только одного - еще раз увидеть эту женщину. Но не просто увидеть. Он хотел коснуться ее - края платья, если повезет, руки. Заглянуть в ее глаза. Потому что не мог избавиться от одного чувства, что и она хотела того же…
        Но это оказались далеко не все причины для переживаний! Когда отряд графа Анжуйского уже собирался выехать из Дрё, Генрих получил записку.
        «Благородный герцог Нормандии! Хочу попросить вас, как рыцаря, за своего несчастного подданного Жиро де Берле. Конечно, он был не прав, обидев вашего отца, к которому я отношусь с великим уважением, потому что имела честь знать его прежде. В Святой земле мы противостояли сарацинам плечом к плечу. Но ведь потому Господь и доверил нам вершить судьбы народов, что мы на голову выше других - и в благородстве в первую очередь.
        Милый Генрих, если мой муж не хочет решать это дело миром, я, королева Франции Алиенора, прошу вашего отца простить нас обоих, меня и Людовика, за нашего нерадивого слугу. Эта распря не стоит великой войны! А что касается того лесочка на границе Пуату, из-за которого разгорелся весь сырбор, так я в любом случае оставляю его за графом Анжуйским, если этот клочок земли ему так дорог.
        Если вы захотите показать это письмо своему отцу, я не буду против, но никому более.
        С уважением, королева Франции Алиенора».
        Ум этой женщины поразил молодого Генриха - нельзя было написать более емкого и мудрого письма за такое короткое время!
        -  Отец,  - сказал Генрих по дороге,  - а не отпустить ли нам этого несчастного дурня де Берле? Разве он стоит войны между Анжу и Капетингами?
        Они ехали верхом, облачившись в кольчуги и обернувшись плащами. Кто знает, а вдруг люди короля захотят напасть на них и отбить «несчастного дурня»?
        -  Стоит,  - ответил отец,  - если король не принесет мне извинения за выходку этого пройдохи.
        -  А если это извинение принесет королева?  - как ни в чем не бывало спросил Генрих.
        Жоффруа взглянул на сына.
        -  Что ты этим хочешь сказать?
        Молодой герцог Нормандии усмехнулся.
        -  Отъедем в сторону?
        Усмехнулся и его отец - он был заинтригован.
        -  Как скажешь, сын.
        Жоффруа и Генрих выехали из середины отряда.
        -  Эй, воин!  - крикнул молодой герцог одному из оруженосцев, вынимая из-за пазухи свиток.  - Факел сюда!
        Оруженосец выехал вперед и передал герцогу факел. Тот взял его и протянул бумагу отцу.
        -  Прочтите,  - сказал он.
        Генрих приблизил факел так, чтобы отец смог легко прочитать письмо. Граф Анжуйский взял свиток и развернул его. Щурясь, он вчитывался в каждую строку. Пару раз граф поднимал глаза на сына и продолжал читать. А когда закончил, то изумленно покачал головой.
        -  Я узнаю эту женщину! Она великолепна!
        Письмо оказалось и впрямь мудрым. Во-первых, Пуату было территорией Алиеноры, поэтому извинялась за своего слугу именно королева. Во-вторых, она была женщина и просила об одолжении, надеясь на рыцарственность своих адресатов. И, в-третьих, она предлагала герцогу Анжуйскому забрать миром тот лесок, из-за которого все и началось. Понятно, что после такой дарственной граф Анжуйский оказался бы последним мужланом, настаивая на обладании этим лесочком. Теперь он должен был просто отказаться от него - чего бы ему это ни стоило!
        Кортеж замедлял ход - взоры всех вассалов были обращены на хозяев.
        -  И что же ты предлагаешь, мой «милый Генрих»?  - усмехнулся Жоффруа Анжуйский.
        -  Если Людовик туп, то умна его супруга,  - сказал Генрих.  - Упираться, подобно ослам, в старое недостойно нас, отец. Нет сомнений, это не игра и письмо написано втайне от мужа. Сделаем даме приятное - пойдем у нее на поводу. Тем более королева Алиенора этого достойна.
        Жоффруа утвердительно покачал головой:
        -  Это верно, она этого достойна. Да и воевать с женщинами я не привык. Тем более с Алиенорой.  - Мечтательность при свете факела озарила лицо тридцатидевятилетнего графа.  - Она хочет мира, но его хочу и я, и поэтому она победила. Но пусть остальные считают, что победил наш великий святой - Бернар Клервоский. Ему не впервой побеждать,  - он прищурил глаза.  - Да уж не влюбился ли ты в Алиенору?
        Генрих опустил глаза. Жоффруа покачал головой.
        -  Смотри, эта женщина вырвет твое сердце и съест его без приправы - между рябчиком и оленем.  - Он еще более убедительно покачал головой.  - Ох, смотри!
        -  Что вы говорите, отец, она - чужая жена. Тем более моего короля. Нашего с вами короля…
        Граф Анжуйский рассмеялся, протянул Генриху письмо королевы и пришпорил коня.
        -  Она - людоедка, сын мой!  - выкрикнул он, влетая в общий строй их большого отряда.  - Людоедка!
        В одной руке молодой герцог Нормандии держал свиток, в другой факел. А сердце его замирало от двух написанных женской рукой слов: «Милый Генрих…»

6
        Европа была удивлена: через три дня после скандальной ассамблеи Жоффруа Анжуйский передал Жиро де Берле со всем его семейством королю Франции. Злосчастного сенешаля Пуату привез в Париж молодой Генрих Нормандский, заодно изъявив желание принести сюзерену долгожданный оммаж.
        В присутствии королевы и всего двора Генрих встал на одно колено и вложил свои руки в руки Людовика Седьмого, восседавшего на троне. Король Франции торжествовал. Как и все бароны королевства, он приписал это смирение зарвавшегося графа Анжуйского гневному обличению настоятеля Клерво, отца Бернара.
        Впрочем, разве Бернар Клервоский не обещал несчастному Жиро де Берле, что его освободят даже раньше, чем тот надеется? Обещал.
        Так оно и случилось.
        По поводу принесения оммажа король Франции должен был устроить небольшой пир - и он состоялся. Молодой Генрих просто светился радушием. Алиенора выпросила у мужа ради такого торжественного случая пригласить двух-трех музыкантов. Ну что за торжество без музыки и танцев?
        Людовик, нежданно-негаданно избежавший войны, непомерных затрат, тысяч погибших, не стал перечить жене. Музыка так музыка. Пусть будут и танцы…
        И вот зацепили струны своих виол менестрели, еще один ударил в тамбурины, вторя им, зазвенели цитры…
        -  Ваше величество,  - утерев руки полотняной салфеткой, поклонился королю молодой герцог Нормандский.  - Разрешите мне пригласить на танец вашу несравненную супругу!
        Король, настроенный благодушно, пожал плечами:
        -  Будьте так любезны, герцог.
        Генрих подошел к королеве, протянул ей руку и вывел из-за стола… И вот он уже касался ее и пальцы его изредка пересекались с пальцами этой богини, теплыми и нежными. А как пахло от этой женщины - духами и бальзамами! И веяло от нее горячим и ненасытным нутром, желанием, ее нерастраченной страстью и просто жизнью, которая била из этой женщины так, как выплескивается кипяток из доверху наполненного горшка, поставленного на огонь и забытого!
        И голова уже шла кругом у девятнадцатилетнего Генриха, и он готов был забыть фигуры, которые ему преподавал учитель танцев, старый португалец.
        Только два раза он встретился с ней глазами.
        Первый раз, когда понял, что если не скажет сейчас задуманного прежде, то уже не скажет никогда.
        -  Я счастлив, государыня. Счастлив уже потому, что касаюсь вашей руки,  - проговорил он.  - Простите меня.  - Он готов был провалиться сквозь землю.  - О, Господи, простите…
        Опытный молодой мужчина, отец двух бастардов, Генрих покраснел, как вареный рак. И больше уже не посмел сказать ничего. Его смелости хватило только на то, чтобы второй раз встретиться взглядом с королевой, К великой своей радости, которая жаром разлилась по его телу, в ее глазах он прочел желание не отпускать и его подольше.
        В эти же дни случилось событие, разом переставившее все главные фигуры на европейской игровой доске. По крайней мере, на северо-западной ее половине. В жаркий августовский день, когда мало спрятаться в тени платанов, но хочется иной прохлады, Жоффруа Анжуйский Красивый решил искупаться в Луаре неподалеку от замка Шато-дю-Луар. Вода была особенно прохладна, неподалеку били подземные источники, а граф, разгоряченный вином, долго не хотел выходить на берег. В эту же ночь он слег, а еще через трое суток умер в горячке от воспаления легких.
        Девятнадцатилетний Генрих, герцог Нормандии, в одночасье стал графом Анжу и Мэна, а также наследником английской короны. Правда, ее нужно было еще отстоять. Но и без Альбиона только на континенте в его руках оказались земли, впятеро превосходившие королевский домен Капетингов. Теперь, когда с Людовиком заговаривали о молодом Генрихе Плантагенете, король Франции неизменно хмурился.
        Но что ему еще оставалось делать?

7
        Каждый день для Алиеноры при дворе ее мужа становился пыткой. Она просилась в Аквитанию, но он не отпускал ее. Алиенора сказала: «Я хочу показать дочерей на своей родине». Он ответил: «Пусть родина сама приедет и посмотрит на наших дочерей». Недавняя покорность графа Анжуйского, уже покойного, и его сына герцога Нормандского только возвеличили Людовика в собственных глазах. С другой стороны, он не забыл, как смотрела его жена на молодого герцога.
        -  Этот грубиян показался тебе симпатичным?  - однажды не удержался и спросил он.
        -  Он вовсе не грубиян,  - ответила супруга.  - Грубиян тот, кто не замечает красоту, тем более, если она рядом.  - Этот камень был брошен в огород Людовика.  - Но Генрих сразу разглядел то, что должен был разглядеть рыцарь.
        Король пришел в негодование - все передряги сделали его нервозным и чувствительным к чужим выпадам. Особенно к выпадам Алиеноры. Но и он в карман за словом не полез:
        -  Я уже был чересчур восприимчив к красоте - и мне это вышло боком!
        Так они и жили, вечно готовые упрекнуть друг друга. К сожалению, у обоих хватало на то причин. Для Алиеноры в сердце мужа и жизни всего королевства становилось все меньше места. Возможно, Людовику и хотелось открыть свое сердце, как и прежде, сделать так, чтобы жена всюду была рядом и решала с ним все государственные дела, но в ту реку им было уже не войти. С одной стороны, одно имя Алиеноры отныне внушало всему Королевскому совету ужас и неприятие: никто не забыл ни похода через Константинополь, ни Кадмских гор, ни Антиохии. С другой, и сам Людовик, вспоминая слова Сугерия на смертном ложе: «Никогда не позволяй превращать себя в игрушку в чужих руках - особенно женщине», не желал более становиться посмешищем. Да и Антиохию он никогда бы не смог ей простить…
        Алиеноре нужно было перерезать глотку половине советников Людовика, чтобы хоть на четверть отвоевать свои прежние позиции - государыни, властительницы умов и душ.
        А так ее держали за тварь бессловесную.
        Но как долго Алиенора могла мириться с подобной ролью?
        Осенью 1151 года в Париж из Тайбура приехал Жоффруа де Ранкон, засвидетельствовал свое почтение королю и вскоре отбыл. На следующий день Людовику доложили, что аквитанец якобы уехал с пакетом от своей хозяйки, но кому было предназначено письмо, над которым так усердствовала королева, этого соглядатаи-слуги не установили.
        Надо сказать, что Людовик становился все более подозрительным к своей жене. Каждый новый день все дальше отдалял их друг от друга. И эта сила была так велика, что никакая другая уже не могла соревноваться с ней. Ни дети не могли их сблизить, ни то хорошее, что было в прошлом. К тому же каждый спал в своей постели. После нескольких ночей, во время которых Алиенора превращалась в холодную рыбу, он избегал требовать исполнения супружеских обязанностей.
        -  Куда ты послала де Ранкона?  - войдя в покои жены, спросил король, едва узнав о том, что бывший крестоносец стал курьером.
        Недобрый огонек был в глазах Людовика. Как у судьи, что заранее убежден в вине подсудимого. Но супруга лишь мельком взглянула на него. Алиенора сидела в полукресле и перебирала струны виолы, мурлыча себе под нос старую провансальскую песенку, которую часто напевал Гильом Десятый.
        -  Почему ты сам не спросил у него?  - не поднимая глаз на мужа, ответила она вопросом на вопрос, продолжая наигрывать.
        -  Я спросил. Он ответил, что у него дела в родной вотчине.
        -  Тебе этого мало?  - усмехнулась королева.  - У тебя дела в Иль-де-Франсе и Орлеанэ, у него в Тайбуре.  - Она пожала плечами.  - Что тут удивительного?
        -  А если мои люди догонят его и призовут к ответу?
        -  Ты думаешь, он отправился пешком, как пилигрим?  - вновь усмехнулась она.
        -  Не думаю. Я уверен, что он мчится на самых быстрых лошадях. Но куда мчится сейчас де Ранкон?
        -  Людовик, не порть мне этот вечер,  - сказала королева. И тут же вздохнула: - Впрочем, ты его уже испортил.
        Король хотел что-то сказать, но не решался. Музыка раздражала его, сбивала. Он огляделся. Покои королевы были обставлены куда богаче, чем у короля. Тут было много шелка и бархата, серебряной вышивки и золотой тесьмы. Когда-то он попадал сюда, как в сказку, и мгновенно вспыхивал, стоило юной супруге обнять его. Здесь все притягивало Людовика прежде, одурманивало, ослепляло. И теперь - все та же высокая постель. Но сердца людей отныне бьются иначе.
        -  Не в Рим ли едет твой гонец?  - выдавил он наконец-то из себя вопрос, который обжигал как уголь, положенный на ладонь.
        Алиенора перестала играть, взглянула на мужа.
        -  А что ему делать в Риме?  - Она неторопливо отложила инструмент.  - Скажи мне, Людовик, что?
        Она вновь бросала ему вызов. Три страшных слова: «Ты хочешь развода!» - разрывали ему глотку, но так и остались невысказанными.
        -  Я не верю тебе,  - вместо этого тихо сказал он.  - Никогда не верил!
        -  И напрасно, милый,  - ледяным тоном произнесла она.
        -  Напрасно?!  - язвительно усмехнулся он.  - Значит, напрасно…
        Людовик быстрым шагом вышел из покоев королевы, но так выходит тот, кто скоро собирается вернуться. Все так и случилось. Людовик влетел в покои со шкатулкой в руке и поставил ее на ночной столик. Не сводя глаз с королевы, он открыл крышку и вытащил распечатанный свиток. Алиенора прищурила глаза и тотчас вспыхнула - она уже знала, что это.
        -  «Милая Алиенора!» - прочитал король, но следом торопливо нахмурился.  - Все читать нет необходимости.  - Глаза его забегали по строчкам.  - Так-так. «Даже если понтифик не сумеет поднять весь христианский мир, прошу тебя, собери войско и направь его в Святую землю. Прошу тебя во имя Господа, наших близких, которых уже нет с нами, нашей общей крови».  - Людовик усмехнулся.  - А вот и она, сладкозвучная концовка. «Я помню ту ночь в Бордо - я не забыл ничего».  - Последние слова он произнес с особым выражением.  - «Твой любящий дядюшка Раймунд, князь Антиохии».
        -  Так ты обворовал меня?!  - возмущенная до глубины души и уязвленная до боли воскликнула Алиенора.
        -  Нет ничего в пределах Иль-де-Франса, что было бы не мое,  - в ответ холодно усмехнулся король.  - Так что же было в ту ночь в Бордо?
        Она не отвечала ему. И тогда Людовик вытащил из шкатулки еще один хорошо знакомый королеве предмет - тонкий кинжал. А ведь она позже искала его! Это был тот самый кинжал, который Алиенора приставляла к сердцу во дворце Рожера Сицилийского, думая заколоть себя.
        -  Он выпал из твоих рук, когда ты лежала без памяти на постели, в Потенце, узнав о гибели князя Антиохии,  - Людовик в гневе шагнул к ней.  - Племянница так горюет о дядюшке, что едва не кончает жизнь самоубийством?!
        В руке он держал злополучный кинжал, но королева, исполненная презрения к мужу, устроившему обыск в ее вещах, старалась забыть о страхе и не замечать оружия.
        -  Что же было в ту ночь в Бордо?  - повторил он вопрос и рассек лезвием воздух, точно отмахнулся от навязчивого призрака.  - Что?
        -  Ночная прогулка, не более того,  - холодно улыбнулась Алиенора. В ее глазах было все больше упрямства и вызова.  - Ты и впрямь так хочешь узнать, какое место на земле я считала раем?  - Алиенора не отпускала взгляда супруга.  - Так хочешь или нет?
        В гневе королева готова была выложить ему все. Но Людовик только сокрушенно покачал головой.
        -  А ведь однажды я мог убить тебя,  - сказал он.  - В то утро ты лежала в постели, а я стоял над тобой с мечом. Я только что вернулся из Розового дворца - из вашего рая.
        Людовик положил кинжал на стол. Она же, задохнувшись от этого признания, вцепилась в рукоять кресла, но Людовик, занятый своими переживаниями, не заметил ее чувств.
        -  Будь он проклят, этот ваш рай,  - глухо сказал король.  - И твой князь Антиохийский, гори его душа в аду!
        Розовый дворец! Вот почему отъезд из Антиохии был так скор! Но Алиенора быстро справилась с собой и гордо встретила взгляд мужа:
        -  Позаботься лучше о своей душе, Людовик.
        Он больше не произнес ни слова. Скрутил на ее глазах свиток и с ним вышел из покоев королевы.

8
        Этот разговор между супругами состоялся в октябре, а в ноябре весь двор двинулся в путешествие по владениям Людовика и Алиеноры. За венценосной четой следили все без исключения - и южане, и северяне. И те, и другие с недавнего времени держались порознь. Свиту короля составляли ненавистные Алиеноре тамплиеры, свиту королевы - ее отчаянные аквитанцы Гуго де Лузиньян и Сельдебрейль. Отношения короля и королевы походили на плотину, которая должна была вот-вот прорваться. И она прорвалась - сразу после Рождества, которое супруги в окружении двора провели в Лиможе.
        В Божанси, куда они въехали, пожаловал Жоффруа де Ранкон - еще один верный слуга своей королевы - с небольшим, но хорошо вооруженным отрядом аквитанских рыцарей.
        Он привез грамоту от папы римского - судьбоносную для всей Европы. И в тот же день, по требованию понтифика не откладывая дело в долгий ящик, архиепископ Сансский созвал собор, на котором брак короля Франции Людовика Седьмого и герцогини Аквитании Алиеноры был признан недействительным по причине не выявленного ранее близкого родства. У Алиеноры отнимался титул королевы Франции и возвращался титул герцогини Аквитании вместе со всеми ее землями. Дети, разумеется, оставались у отца, но по договоренности с тем же отцом она могла видеть их. Как-никак, Алиенора вновь становилась вассальной подданной бывшего мужа.
        Весь этот день Людовик провел точно в наваждении. У него не было ни воли, ни сил что-то предпринять. Но что он мог сделать? Он ждал этого удара и получил его. Людовик сам подтолкнул ее к этому шагу, отныне закрепленному волей римского первосвященника.
        Приговор их браку обжалованию не подлежал.
        Король Франции и герцогиня Аквитании покидали Божанси одновременно. Алиеноре хотелось как можно скорее вернуться в Пуатье и отдышаться после тяжелых и опасных последних месяцев, когда ее жизнь превратилась в борьбу с теперь уже бывшим мужем. Людовик же отныне ненавидел этот город: здесь он был унижен - и как мужчина, и как государь. Потому что ни для кого не была секретом истинная причина развода - и все чаще в качестве причины официального разрыва короля и королевы называли неверность Алиеноры.
        Выйдя из храма, но еще не спустившись по ступеням, перед всей соборной площадью Божанси король и герцогиня оказались лицом друг к другу. С одной стороны площади скопились французы короля, с другой - аквитанцы герцогини. Южане и северяне, изрядно поднадоев друг другу, расставались легко.
        -  Я больше не твоя жена,  - сказала Алиенора.
        Людовик посмотрел на нее так, что ей даже стало жалко его. Он был похож на побитого и выброшенного вон пса. Герцогиня Аквитанская грустно усмехнулась:
        -  Теперь ты не сможешь и дотронуться до меня, Людовик. Даже если тебе этого очень захочется!
        Но он молчал. Им не мешали - оставили наедине. Они должны были сказать последние слова друг другу. На них смотрели, затаив дыхание. Только сейчас король вновь увидел, как эта женщина прекрасна и желанна для него. И он вновь, не раздумывая, плюнув на всех советников, предложил бы ей руку и сердце, если бы знал, что она не откажет.
        -  Прощай,  - сказала Алиенора и пошла вниз по ступеням собора.
        Она, свободная как ветер, гордо подняв голову и придерживая платье, пересекала площадь, направляясь к своей свите. А там уже выводили для герцогини вперед коня, зная, что она поедет верхом, и шумно готовились в дорогу.
        И тогда, глядя ей вслед, Людовик прошептал:
        -  Господи, я потерял ее…
        Пятнадцать лет жизни и пятнадцать лет любви уходили прочь, как будто их и не было.

9
        Через два дня Алиенора остановилась в блуааском монастыре Сен-Ломере на ночлег. Знаменитую герцогиню приняли с радостью и выделили самые удобные гостиничные покои, в которых останавливались исключительно важные особы - епископы и архиепископы.
        Камин уже был растоплен. Алиенора искупалась в кадушке с горячей водой, служанки расчесали ей волосы, одели в шелк и уложили в постель. Она думала, что долго не уснет, но уснула разом - напряжение и переживания прошлых дней совсем лишили ее сил. Она блуждала по темным переулкам своих снов и уходила по ним все дальше. Вот она въезжала в Константинополь, оказываясь среди дворцовых громад, но великий город почему-то был пуст - ни единого человека! А то попадала под стрелы коварных турок в Кадмских горах - и все стрелы были нацелены на нее одну. Алиенора оглядывалась по сторонам и понимала, что она и есть одна на этой горной дороге, на маленьком плато! Потом из темноты, в седле белого скакуна, она вырывалась на солнечные равнины Антиохии, где за лимонными садами и оливковыми рощами на глазах вырастал Розовой дворец князя. Она звала своего возлюбленного по имени, но он не откликался. Может быть, он ждет ее внутри?  - думала Алиенора. Она спрыгивала на землю и шла к парадным дверям. Но они открывались, и на пороге стоял Людовик с тонким кинжалом в руке - тем самым, которым она так и не смогла
воспользоваться в Потенце. «Будь он проклят, этот ваш рай,  - глухо говорил король, спускаясь к ней по ступеням.  - И твой князь Антиохийский, гори его душа в аду!»
        Того, что могло случиться дальше, она не узнала. Ее что есть силы тормошили - вытягивали за руки и за ноги из тяжелого и навязчивого бреда, твердя: «Ваше высочество! Да просыпайтесь же!»
        -  Господи, что случилось?!  - оторвав голову от подушки, спросила она.
        Алиенора все еще была там - у Розового дворца, рядом с бывшим мужем. Но здесь, над ней, возвышался Жоффруа де Ранкон, и лицо его было в высшей степени озабоченным.
        -  Вы, де Ранкон, когда-нибудь прекратите вламываться ко мне вот так - без вызова, когда я в одном исподнем?  - грозно спросила она.  - Прошлый раз это было в Средиземном море, когда на нас напали пираты, что на этот раз?
        -  Пираты, ваше высочество,  - с торопливой улыбкой сказал Жоффруа де Ранкон.
        Алиенора едва не лопнула от гнева.
        -  Я вам отобью охоту шутить!
        -  И в мыслях не было шутить, ваше высочество. У нас плохие новости. Тибо Шампанский, этот молокосос из Блуа, наследник, решил на заре устроить нам засаду и похитить вас! Говорят, он собрал целую армию ради такого случая.
        -  Похитить меня - зачем?!
        -  Чтобы сделать вас своей женой. Слухи о том, что самая красивая и богатая женщина Европы вновь свободна, летят впереди вас! Собирайтесь немедленно - нам надо выехать сейчас же.
        -  Но откуда такие новости?  - сбрасывая ноги с монашеской постели, спросила Алиенора, пока Жоффруа де Ранкон вежливо отвернулся, наблюдая за хорошенькой полуодетой камеристкой герцогини, торопливо расправлявшей платье хозяйки.
        -  Из Блуа приехал священник - его родственник служит у графа. Торопитесь, лошади уже готовы!
        Через десять минут наспех одетая Алиенора, откланявшись монахам и пообещав им не забыть услуги, села на коня и в окружении свиты, которую возглавляли Жоффруа де Ранкон, Гуго де Лузиньян и Сельдебрейль, покинула монастырь Сен-Ломере.
        Они проехали по лесной дороге за три часа до того, как на нее выкатилась маленькая армия Тибо Шампанского младшего, сына того самого Тибо, который когда-то рассорился с бывшим мужем Алиеноры Людовиком из-за брака графа Вермандуа и Петрониллы Аквитанской.
        Тибо-младший грозно проследовал к монастырю Сен-Ломере и устроил засаду. Только к вечеру, прождав напрасно, он узнал, что Алиенора, эта аквитанская бестия, провела его, как мальчишку. Которым он, в сущности, и являлся.
        А тем временем герцогиня, став осторожнее, приближалась к замку Пор-де-Пиль. Когда они были в одном переходе от Вьенны, за которыми начинались земли Пуату, то обнаружили за спиной погоню. Маленькая армия, обжигая сотней факелов ночь, преследовала их. Их разделяло не более пол-лье.
        -  Неужели вновь Тибо?  - выкрикнул Жоффруа де Ранкон.
        -  Если это Тибо, то он очень настойчив!  - ответил ему Гуго де Лузиньян.
        -  А значит - опасен вдвойне!  - кивнул Сельдебрейль.  - Нам не задержать их даже в том случае, если мы разделимся и встанем у них на пути! Там целая армия - они мигом сомнут нас!
        -  Кто из ваших камеристок самая красивая?  - спросил Жоффруа де Ранкон у герцогини - их лошади рвались галопом вперед ноздря в ноздрю.
        -  Жаннета!  - ответила на скаку Алиенора.  - Зачем вам?
        Де Ранкон остановил процессию, закутал обомлевшую Жаннету в шелка герцогини, набросил на плечи меховой плащ Алиеноры, надел на голову капюшон.
        -  Я останусь с отрядом здесь, ваше высочество, и со своей спутницей встречу неразумного Тибо Шампанского,  - он кивнул на двух своих друзей.  - А вы поезжайте с Лузиньяном и Сельдебрейлем к Вьенне. Сельдебрейль хорошо знает один брод - там вы и перейдете. Главное, милая Алиенора, не оглядывайтесь назад, а не то обратитесь в соляной столб!
        Алиенора кивнула и с двумя рыцарями, друзьями ее детства, во всю прыть устремилась вдоль по дороге. Отряд Жоффруа де Ранкона последовал за ней, но не с такой горячностью. И уже скоро его нагнало и стало окружать войско. Факела так и носились по сторонам, разрывая ночную тьму.
        Остановитесь!  - выкрикнул предводитель грубоватым юношеским голосом.  - Я требую - остановитесь!
        -  Кто вы, сеньоры?  - приказав спутникам остановиться, спросил Жоффруа де Ранкон.  - Если вы разбойники…
        -  Мы не разбойники!  - громко сказал все тот же юный предводитель полуночников.  - Я граф Жоффруа Анжуйский и намерен задержать вас!
        Конечно, это была не тень Жоффруа Анжуйского Красивого. Молодой человек был его младшим сыном, шестнадцатилетним Жоффруа, братом Генриха.
        -  Прекрасная Алиенора,  - подъезжая к спутнице Жоффруа де Ранкона, произнес юный граф.  - Может быть, я поступаю бесчестно, но лишь из-за безумной любви к вам. Что бы вы ни сказали, я намереваюсь проводить вас в замок Пор-де-Пиль. Откройте же ваше прекрасное лицо, прошу вас…
        -  Прекрасная Алиенора?  - переспросил спутник дамы, что была, закутана в шелка и бархат, в наброшенном на плечи дорогом, подбитом мехом куницы плаще с капюшоном.  - Уж не Алиенору ли Аквитанскую вы признали в моей спутнице, уважаемый граф?
        Юный и горячий анжуец уставился на рыцаря.
        -  Но кто эта дама, если не Алиенора Аквитанская? Пусть немедленно откроет лицо! И кто вы?
        -  Жаннета, откройте лицо, прошу вас,  - попросил де Ранкон, и девушка тотчас сбросила капюшон.
        -  Меня зовут граф Жоффруа де Ранкон, рыцарь, владетель Тайбура. Вместе с вашим отцом мы были в крестовом походе, граф.  - Собственное имя обманщика было на слуху, теперь стоило придумать имя спутнице,  - А это моя дама - Жаннета д’Арсак.
        Юный граф взял у одного из слуг факел и приблизил его к лицам новых знакомых. Больше всего его интересовало лицо той дамы, которую он принял за Алиенору Аквитанскую. Юнец, у которого едва пробивалась полоска усов и жидкая бородка, хмурился. Может быть, его дурачат? Девушка была красива, но являлась ли она той, кого он хотел пленить? Он видел Алиенору несколько раз на приемах, но всегда издалека.
        -  И впрямь непохожа,  - разочарованно сказал юноша.  - Я хочу посмотреть на лица остальных женщин.
        Служанки из свиты герцогини при свете факелов показали гонцу свои лица.
        -  Если вы ищите ссоры, граф, так и скажите,  - холодно проговорил Жоффруа де Ранкон - поединок на дороге дал бы еще больше форы его госпоже.  - Я к вашим услугам, но зачем пугать дам?
        -  Я не хотел никого оскорблять,  - огрызнулся юный Жоффруа Анжуйский.  - Я принял вас за других людей. А потому приношу извинения… А куда вы держите путь?  - подозрительно спросил он.
        -  Мы едем в Пуату, чтобы засвидетельствовать почтение герцогине Алиеноре. Мы являемся вассалами ее дома и хотим утешить нашу госпожу в связи с ее недавним разводом.
        Юнец запыхтел - теперь герцогине расскажут о его выходке на ночной дороге.
        -  Передайте от меня привет герцогине Алиеноре,  - сказал юный Жоффруа.  - Если хотите, мои люди проводят вас до Вьенны.
        -  О нет, граф, благодарю вас. Нам хватит собственных сил.
        -  Как знаете, граф,  - юный Жоффруа Анжуйский уже отводил коня в сторону.  - Прощайте!
        По всему было видно, что еще один незадачливый похититель обманут и намеревается дать задний ход.
        -  Прощайте, граф!  - миролюбиво откликнулся де Ранкон и крикнул своим людям: - Вперед!
        Воистину судьба в эти дни благоволила Алиеноре! Она ушла от двух погонь, брод оказался и впрямь на месте, а дорога от Вьенны, в которой серебрился, растекаясь, диск луны, была пустынна и приветлива, когда вела трех наездников по зимним холмам Пуату, меж которыми кое-где лежал снег.
        Еще не наступил рассвет, а они увидели издалека родные для глаз Алиеноры стены города Пуатье. Скоро перед ними опустили мост и открыли ворота. Пуатьерский дворец просыпался - приехала госпожа! Единственная хозяйка, более ни с кем не делившая власть.
        Алиенора хотела было приказать немедленно собрать войско и послать его на выручку Жоффруа де Ранкону, но ей почти тотчас сообщили, что ее хитроумный вассал в эти минуты въезжает во главе отряда в город.
        Все живы, никто не пострадал!
        А еще через полчаса, за горячим вином и жареными перепелами, Жоффруа де Ранкон сам расписывал Алиеноре, де Лузиньяну и Сельдебрейлю эту сцену - безусый мальчишка при мече хочет пленить бывшую королеву Франции и сделать ее своей женой!
        -  У него губа не дура,  - отпивая из кубка, говорил де Ранкон.  - Но куда ему деваться? Все земли Анжуйской династии принадлежат старшему брату - Генриху. У младшего только одна надежда - подороже продать благородную кровь Жоффруа Красивого и внучки самого Вильгельма Завоевателя - королевы Матильды! Вот он и вышел разбойником на большую дорогу, по которой проезжала самая красивая и самая богатая женщина Европы!  - Он поклонился.  - Вы, прекрасная Алиенора!
        Герцогиня улыбалась, слушая болтовню де Ранкона. Их посиделки перед зарей скрашивала музыка двух заспанных менестрелей, которых растолкали подручные все того же сенешаля Жиро де Берле, дабы усладить слух госпожи. Она улыбалась и вспоминала старшего брата ее неудавшегося похитителя - своего соседа Генриха Нормандского, а теперь еще графа Анжу и Мэна, а в будущем, очень возможно, и короля Англии. Вот он берет ее за руку и выводит из-за стола, во время танца шепчет на ухо слова признания…
        -  Вы слушаете меня, милая наша Алиенора?  - поднял брови де Ранкон.  - Ах, простите, я совсем заговорил вас. Вы устали - это бегство, погоня. Вам надо выспаться, герцогиня…
        -  Пожалуй, мой милый Жоффруа, вы правы, нам всем надо выспаться и однажды утром проснуться такими, точно мы родились заново.
        Лучшие из ее рыцарей оставили хозяйку, и она отправилась в покои, где служанки помогли ей раздеться и уложили в постель. Но, слушая, как трещат в камине дрова, на этот раз Алиенора долго не могла заснуть. И, в конце концов, вылезла из постели и, налив в кубок вина, подсела в кресле к большому огню.
        Баталии последних дней не выходили из головы. И не только последних дней - лет…
        Эти годы ее жизни превратились в одно сплошное бегство. Она бежала из Святой земли, бежала от горя по утраченному любимому, от смерти, когда едва не умерла по дороге из Италии во Францию, она бежала от опостылевшего мужа, а теперь еще от двух грубиянов, которые, едва узнав о ее свободе, один за другим пытались силком завладеть ею.
        «Где же предел этому бегству?  - спрашивала она себя, протягивая руки к жарко пылающему камину в родном пуатевинском дворце.  - Когда ей суждено остановиться и отдохнуть? Да и суждено ли? Теперь каждый сеньор будет считать своим долгом перехватить ее на дороге и требовать отдать за него свою руку! Кто же защитит ее, оградит от посягательств? Ее рыцари хоть и отважны, но малы для этой роли…»
        И вновь, на этот раз из жара пламени, к ней выплывало одно только лицо - молодого Генриха Анжуйского…
        Алиенора заснула в кресле и проснулась, когда зимний утренний свет уже застыл на резных буфетах, разобранной кровати, так и не дождавшейся хозяйки, столе и плотно укрывавших стены коврах. От углей в камине шел умеренный жар. Все тело ломило от неудобной позы, в которой она забылась, но предрассветная греза вернулась тотчас же, и Алиенора быстро спорхнула с кресла. Она позвала служанок и потребовала писчий прибор.
        Ей оставалось только записать то, что родилось прежде…

10
        После того как она сама проводила гонца, одного из верных оруженосцев, до ближнего лесочка, подходившего к Пуатье, Алиенора стала ждать. И каждый новый день шел для нее за год.
        Ожидание перемен - не только сладкое томление, но и нелегкая работа!
        Первые дни в окружении небольшой свиты Алиенора разъезжала верхом по окрестностям Пуатье. Вначале ее сопровождали Жоффруа де Ранкон, Гуго де Лузиньян и Сельдебрейль, но вскоре первый спешно выехал в Тайбур - друг юности сделал все, чтобы вырвать свою герцогиню из рук короля Франции, и теперь мог заняться своими делами. Второй, Гуго де Лузиньян, направился в свою вотчину. А Сельдебрейля ждали дела в Бордо. Но сейчас Алиенора была только рада, что осталась одна - без ближнего круга своих рыцарей, которые всегда смотрели на нее куда с большей нежностью, чем смотрят на госпожу.
        Это ожидание предназначалось лишь для нее одной…
        Ветер перемен ударил и распахнул ее окна в последние дни зимы. Легкий снег уже таял на полях теплой Аквитании. Это случилось поздним вечером, когда она, уставшая от неопределенности, уже проклинала свою недавнюю смелость - взять и открыться в письме. Алиенора готовилась ко сну, когда ей доложили, что в Пуатье прибыл важный гость и желает немедленно видеть герцогиню.
        И уже через пять минут двери в ее покои распахнулись, и при неровном свете догорающих в бронзе свечей она увидела его - он стоял на пороге в коротком кафтане, заляпанном грязью, со слипшимися мокрыми волосами, светлоглазый и несчастный. Ей так показалось…
        -  Господи, Генрих, вы точно из преисподней,  - улыбнувшись и теснее запахивая восточный халат, пошутила она.
        Алиенора стрельнула глазами, и прислуга мигом выскочила из ее покоев.
        -  Я из Нормандии, ваше высочество,  - сказал молодой рыцарь.  - Я очень торопился и за пять суток дороги спал не больше пяти часов. Но не об этом речь. «Милый Генрих,  - на память процитировал он,  - я буду бесконечно рада и признательна вам, если вы оставите все дела и будете у меня как можно скорее. Вы - единственный, в ком я сейчас нуждаюсь». И ваша подпись: «Алиенора». Я повторял это как заклинание, герцогиня…
        -  Просто Алиенора,  - поправила она его.
        Ей уже успели распустить волосы. Он лишь мечтал увидеть ее такой - открытой, доступной взгляду…
        -  Скажите же мне, Алиенора, что я должен сделать, и я сделаю это.
        -  Я уже сказала свое слово - теперь дело за вами,  - гордо и с чувством подняв голову, проговорила она. Неожиданно голос ее стал мягким и трепетным.  - Говорите же, Генрих…
        -  Будьте моей женой,  - сказал молодой граф Анжуйский.  - Он подошел к ней, встал на одно колено, взял ее руку в свою и прижался к ней мокрым лицом.  - Я полюбил вас, как только увидел…
        Герцогиня счастливо улыбнулась - она не ошиблась. С каким порывом он схватил ее руку, с какой нежностью прижимается к ней. И как горячо этот юноша тянется лицом к ее бедрам. Сколько искренности в его порыве - этот огонь и желание уже волной передавались и ей.
        Алиенора закрыла глаза - и она уже готова была отдать ту накопившуюся в ней меру любви, которую однажды мечтала отдать одному человеку.
        Но его уже не было на белом свете.
        -  Я буду вашей женой,  - прижав еще теснее его голову к себе, сказала Алиенора.  - С радостью, Генрих…
        Эпилог
        Той же весной Европу потрясла новость - точно подхваченная ветром, она накрывала королевства, герцогства и графства Франции и Англии, Италии и Германии, Испании и Португалии.
        21 марта 1152 года, по прошествии всего шести недель после развода Алиеноры Аквитанской и Людовика Французского, двадцатидевятилетняя герцогиня Аквитанская вышла замуж за девятнадцатилетнего Генриха Анжуйского. Эта новость была оглушительна еще и потому, что огромные земли Европы объединились в целую империю, которую сразу же окрестили «Анжуйской». Территория нового государства оказалась в десять раз больше, чем королевский домен Капетингов. А ведь была еще Англия, на которую по праву наследования претендовал молодой Генрих!
        Более того, все говорили, что это не просто деловая сделка между соседями, но союз, скрепленный истинной любовью. И недвусмысленно добавляли: «И жаркой страстью!»
        Сильнее других мучился от этих новостей Людовик Седьмой. Всегда один уплывает на корабле под белыми парусами, а другой остается на берегу. В первую неделю, когда известие достигло Парижа, Людовик не выходил из своих покоев. Его Алиенора уплыла к новой жизни и новой любви, предоставив ему вытравлять из сердца все еще живое чувство к ней. Но как это сделать, он пока еще не знал. Людовику было ясно, что женщина, сбежавшая от него, счастлива, и оттого каждый новый день становился для покинутого короля Франции мучительной пыткой. Стрела, пущенная в него охотницей Алиенорой, была отравлена самым коварным ядом…
        Свадьба Алиеноры и Генриха состоялась в Пуатье, без шика того первого торжества в Бордо, пятнадцать лет назад. Были приглашены только самые близкие люди. Алиенора щедро одарила подарками всех тех, кто помог ей избежать опасности на дороге из Божанси в Пуату. Никого не забыла, в том числе и монастыри, где она останавливалась. Еще неизвестно как сложилась бы ее судьба, попадись она одному их тех молодчиков, что так усердно подстерегали ее! Понятно, Генрих Анжуйский не стал звать на свадьбу шестнадцатилетнего Жоффруа - да юнец и сам бы не пришел: сгорел бы со стыда, загляни он в глаза своей нынешней госпожи, которую совсем недавно хотел взять силой;
        После свадьбы молодожены пустились в странствия по своим южным вотчинам. Аквитания должна была познакомиться со своим новым хозяином - таковы были правила. Но существовало одно место, куда Алиеноре хотелось попасть особенно.
        Перед отъездом из Пуату она продиктовала секретарю следующие строки:
        «Расставшись по причине близкого родства с моим сеньором Людовиком, прославленным королем Франции, и сочетавшись браком с моим благороднейшим господином Генрихом, графом Анжуйским, я ощутила вдохновение свыше и пожелала посетить святых девственниц из Фонтевро…»
        Монастырь основал для своей жены и дочери ее дед - Гильом Трубадур, а нынешней настоятельницей была тетка Генриха Анжуйского Матильда, дочь покойного Фулька, короля Иерусалима. Алиеноре хотелось навестить Фонтевро, чтобы помолиться там за себя и мужа и испросить у Бога наследника.
        Той же благословенной весной, бороздя дороги расцветающей Аквитании и навещая своих многочисленных вассалов, супружеская чета въехала в ворота монастыря Фонтевро.
        Спешившись, Алиенора немедленно преклонила колени перед встретившей их матерью-настоятельницей - уже немолодой женщиной, абсолютно седой, но с лицом светлым и ясным. Преклонил колени перед родной теткой и Генрих.
        -  Встаньте, дети мои,  - сказала Матильда Анжуйская.  - Как отрадно моему сердцу видеть такую славную пару!
        Нелегкая и трагическая судьба оказалась у этой женщины. С ранних лет она почувствовала тягу к монашеству и в одиннадцать лет приняла постриг. Она уже была взрослой девушкой, когда за ней прислал ее отец Фульк Анжуйский. Он не желал, чтобы такая высокородная принцесса, к тому же красавица, пропадала даром в монастырских стенах. Он отдал ее в жены английскому принцу Вильяму - сыну короля Генриха Первого Грамотея. Дочь смирилась с волей отца. Но юноша вскоре погиб во время шторма. Приняв повторный постриг, Матильда вернулась к монашеской жизни - она поселилась в Фонтевро и спустя десятилетия стала его настоятельницей.
        О ней говорили, как о блаженной, и многие хотели, чтобы она коснулась их легкой рукой и благословила.
        После службы, улучив момент, Алиенора подошла к своей родственнице.
        -  Матушка,  - сказала она.  - Я много грешила в этой жизни. Но всегда либо по недоразумению, либо… по большому чувству. И никогда не старалась делать этого из злобы к кому бы то ни было. Буду ли я прощена? И не станут ли страдать мои дети за меня? Я бы пожертвовала всем, лишь бы этого не случилось…
        И вновь светлой улыбкой озарилось лицо матери-настоятельницы.
        -  Господь милостив и куда добрее, чем думают многие. Я могу сказать вам только одно, милая Алиенора, что отныне каждый день я буду молиться за вас и моего племянника Генриха. И буду просить у Создателя, чтобы он подарил вам как можно больше детей.  - Алиенора преклонила колено, и Матильда, положив руку ей на темя, сказала: - Я благословляю вас на долгую и счастливую жизнь. Помните каждую минуту о Господе, и он никогда не оставит вас.
        Пока их ждал монастырский обед, Алиенора решила в одиночестве прогуляться по аббатству.
        Она поднялась на один из холмов Фонтевро, к каменной часовне. Заросли шиповника окружали святое место. Задумавшись, герцогиня провела рукой по кусту и ойкнула. На указательном ее пальце набухла крохотная бусинка крови. Поморщившись, Алиенора зацепила ее языком. Зажав палец платком, она оглядела окрестности - отсюда открывался хороший вид. Слева стоял их отряд, там разбивали шатры солдаты. Рядом паслись лошади. Прямо раздавалась вширь перспектива зеленых холмов. Справа начинались леса. Их разрезали дороги - они вели на северо-восток. Там был Божанси, где она совсем недавно избавилась от супружеских цепей, и там же был Париж…
        Цветущая и благоуханная весна охватила всю округу Фонтевро…
        Но весна Алиеноры оставалась позади, наступала иная пора ее жизни. Насыщенное лето уже открывалось ей…
        Впереди Алиенору ждали тревожные годы. Король Франции, негодуя, что его вассалы Генрих Анжуйский и герцогиня Аквитанская обвенчались, не испросив разрешения у сюзерена на этот брак, будет направлять им письмо за письмом, требуя явиться вдвоем и дать объяснения. Но не получит ни одного ответа. Эти письма молодожены, любовники перед Богом, будут читать в постели и весело отправлять в камин. И тогда Людовик соберет армию и захватит часть Нормандии. Более того, пока Генрих бросится собирать войско, он подобьет шестнадцатилетнего Жоффруа Анжуйского поднять против старшего брата бунт и захватить Анжу. Что безземельный Жоффруа, жаждавший любыми путями заполучить родные пенаты, частично и проделает.
        Но Людовик Седьмой и Жоффруа Анжуйский младший только разбудят в Генрихе Плантагенете настоящего льва. На беду всем недругам Генриха, и в первую очередь на свою, они только заставят его раньше времени повзрослеть - подтолкнут его к будущей роли дальновидного полководца, лучшего в Европе администратора и законотворца.
        Генрих с армией войдет в Анжу, разобьет младшего брата и осадит замок Монсоро, где будет прятаться Жоффруа. Юнец сдастся на милость победителя - ему вновь, как и с женой Генриха, не улыбнется удача. Затем Плантагенет нанесет несколько ударов по Людовику Седьмому, и тот, захворавший от поражений, отступит и сам заговорит о мире. Король Франции будет унижен вновь. Алиенора лишний раз убедится, что не ошиблась в своем выборе.
        Но война с Людовиком окажется лишь преддверием другой войны - за корону Англии…
        А пока что, стоя у часовни, зажав уколотый палец в кулак, счастливая Алиенора смотрела на окрестности Фонтевро. Всюду пела свою песню любви весна. И герцогиня Аквитанская, дыша полной грудью, наслаждалась этими мгновениями. Она была еще молода, и все мечты ее сбывались. Алиенора знала: открывается новая глава ее жизни и новые приключения ждут ее в этом удивительном весеннем мире.
        notes
        Примечания
        1
        Гильом IX по прозвищу Трубадур (1071 - 1127), девятый герцог Аквитании, восьмой граф Пуатье, отважный и безрассудный рыцарь, Часто ссорившийся с церковью. Один из вождей стихийного крестового похода 1101 года. Родоначальник куртуазной поэзии трубадуров Южной Франции.
        2
        Сантьяго-де-Компостелла - святилище, излюбленное место паломничества европейских государей, где был похоронен апостол Иаков.
        3
        Гуго Капет (около 940 - 996)  - король Франции с 987 г., основатель династии Капетингов. До этого был герцогом Иль-де-Франса. Избран баронами королем как первый среди равных, после смерти последнего Каролинга Людовика Пятого Ленивого. Власть Гуго Капета распространялась на земли его родового домена Иль-де-Франс с городами Париж и Орлеан. Первоначальной столицей первых Капетингов был Орлеан.
        4
        По преданию, этой оливы касалась и нога прабабушки Людовика Седьмого - княгини Анны Ярославны, дочери киевского князя Ярослава Мудрого.
        5
        Здесь и далее приведены подлинные строки из обличительного письма Бернара Клервоского - Людовику Седьмому. Письмо датируется 1143 годом. Публикуемые в романе отрывки из папской буллы, речи святого Бернара, канцоны трубадуров и другие литературно-исторические документы за небольшим исключением являются подлинными средневековыми текстами, адаптированными для современного художественного произведения.
        6
        Готфрид Бульонский (около 1060 - 1100)  - герцог Нижней Лотарингии, вождь Первого крестового похода. Был выбран первым правителем учрежденного Римом Иерусалимского королевства с титулом «Защитник гроба Господня» (1099).
        7
        Петр Амьенский по прозвищу Пустынник (1050 - 1115)  - вдохновенный оратор и экзальтированный фанатик, проповедник печально закончившегося «Похода бедноты», предшествовавшего Первому крестовому походу; как нищенствующий монах, одевался в рубище и странствовал на осле. Именно так он и въехал в ворота Константинополя в 1096 году, чтобы предстать перед басилевсом Алексеем Комниным.
        8
        Тамплиеры, духовно-рыцарский орден, занимался охраной паломников на территории Святой земли. Официальное название: орден Бедных рыцарей Христа. Король Иерусалима отдал им часть дворца храма Соломона. Французское слово le temple - означает «храм». Отсюда в просторечии и название «тамплиеры», в русской транскрипции - «храмовники». Давали обет безбрачия. По уставу Бернара Клервоского не стригли бороды и жили в вызывающей бедности. Что им не помешало благодаря огромным пожертвованиям королей и баронов Европы сделать свой орден мощнейшей и богатейшей общеевропейской организацией.
        9
        Фридрих Швабский (1125 - 1190)  - в будущем император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса (Рыжебородый) из династии Штауфенов. Один из трех вождей уже Третьего крестового похода (1187 - 1189) наравне с королем Англии Ричардом Львиное Сердце, сыном Алиеноры Аквитанской и Генриха Второго Плантагенета, и королем Франции Филиппом Августом, сыном Людовика Седьмого и Констанции Кастильской.
        10
        Ида Австрийская, маркграфиня. Как и Гильом Трубадур, одна из вождей стихийного крестового похода 1101 года, последовавшего сразу за Первым крестовым походом. Попала в плен к мусульманским правителям и, став наложницей в гареме, канула в Лету. По преданию, Кровавый Атабек Зенги был ее сыном.
        11
        Вильгельм Завоеватель, герцог Нормандии (1027 - 1087). В 1066 году пересек Ла-Манш, в битве при Гастингсе разбил англосаксонского короля Гарольда Второго и провозгласил себя королем Англии, тем самым положив начало нормандской династии.
        12
        Госпитальеры, духовно-рыцарский орден. Полное название - Рыцари Иерусалимского госпиталя Св. Иоанна Крестителя. Отсюда второе название - иоанниты. Занимались врачеванием паломников. Как и тамплиеры, имели общеевропейскую сеть командорств. Позже, когда крестоносцы покинут Святую землю, орден будет называться Родосским, а позже Мальтийским (но названию островов, где будет обретаться орден). Существует по сей день.
        13
        Ассасины - государство наемных убийц-фанатиков в Сирии под предводительством Старца Горы, граничило с графством Триполи и княжеством Антиохийским. В современном английском языке «ассасин» до сих пор означает «наемный убийца».
        14
        Салах ад-Дин, Саладин (1138 - 1193 гг.)  - будущий бич крестоносцев, главный противник Ричарда Львиное Сердце в Третьем крестовом походе. В 1148 году, десятилетним мальчиком, он был свидетелем штурма Дамаска крестоносцами Второго крестового похода.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к