Полет и капризы гения Валентин Саввич Пикуль
        Через тернии - к звездам #10
        «…Иван Трофимович Дурнов был художник маленький, но человек добросовестный. Он понимал, что нельзя править и дописывать начатое гением. Портрет остался незавершенным шедевром…
        В таких портретах таится особая прелесть. Как много надо было сказать! И как много еще не сказано! В таких случаях мы додумаем портрет сами…»
        Валентин Пикуль
        Полет и капризы гения
        Историческая миниатюра
        Москва 1836 года… Жаркое летнее лето.
        Елизавета Ивановна открыла двери и всплеснула пухлыми руками, такими плавными, и на каждой ладони - розовая ямочка.
        - Ваня, - певуче позвала она мужа, - смотри-ка, гость у нас севодни акой приятной.
        Из комнат выбежал Иван Дурнов, весь в радости: сам великий маэстро навестил жилище скромного московского живописца.
        - Карл Палыч! - воскликнул он. - Дорогой вы наш…
        Да, это был он. Короткое сильное туловище с животиком, выпиравшим из-под белого жилета, а руки маленькие и нежные, как у избалованной женщины. Но в пожатии они сильные, эти руки.
        - Не ждал, Ванюшка? А я запросто… Не разбудил?
        - Да нет, что вы! Мы рано встаем…
        Брюллов снял шляпу, волосы золотым венцом распались над его массивною, но прекрасною головой. Он поцеловал руку хозяйке, и юная Елизавета Ивановна, кутаясь в старенький платок, невольно смутилась:
        - Карл Палыч, что вы… Я по утрам такая некрасивая бываю, сама себе не нравлюсь.
        - Синьора, - ответил Брюллов, - все мы, как правило, всегда некрасивы по утрам. Но вы… Вы даже не знаете, как вы божественны сегодня. Ванюшка, почему ты не напишешь портрета жены?
        И этим он окончательно смутил женщину… Дурнов забегал перед создателем “Последнего дня Помпеи”, услужливо отворял двери.
        - Ваня, - сказала ему жена, - пойду приберу себя малость.
        - Нет, нет! - властно удержал ее Брюллов. - Этот платок, поверьте, вам к лицу. Он украшает вашу прелесть.
        - Еще бабушкин.
        - Это ничего не значит…
        Брюллов прошел в гостиную. Сел плотно, как хозяин.
        - Ну что, Ванюшка, стоишь? Давай хвастай…
        Дурнов, краснея, предъявлял свои последние работы:
        - Мазочек вот тут не удался. А так-то ничего вроде…
        Брюллов недовольно взмахивал короткой рукой:
        - Дрянь! Мусор! Выбрось!
        Солнечный луч замер на лице юной хозяйки.
        Брюллов засопел, будто его обидели.
        - Карл Палыч, - снова заробела женщина, - уж вы так на меня севодни смотрите. Право, и неудобно даже… Ведь неприбрана я!
        Брюллов молчал, сосредоточенный. Неожиданно крикнул:
        - Ванька! Палитру волоки. Ставь холст.
        Дурнов одеревенело застыл - в растерянности:
        - Зачем?
        - Тебя не спрашивают зачем. Ставь, коли велю.
        - Мигом… есть холсток. Для вас… мигом!
        Перед мольбертом Карл Павлович Брюллов не спеша, со вкусом выбрал для себя кисть и стал отбивать ее ворс на ладони.
        - Так и сидите, - сказал хозяйке, пронизывая ее взглядом…
        Собрались домочадцы, пришли знакомцы из соседних домов по Никитской улице. Стояли в дверях, недвижимые, наблюдали. Имя Брюллова гремело тогда не только в России, но и во всем мире. Как же не повидать великого человека?
        - Господи, - переживала, вертясь на стуле, Елизавета Ивановна, - да некрасивая я севодни. Дозвольте хоть приодеться мне!
        - Синьора, уже некогда, - отвечал ей Брюллов,
        - Лиза, - вступился муж наставительным тоном, - ты гению не перечь. Карл Палыч без тебя лучше все знает…
        Стало тихо. Проснулась и зажужжала муха.
        - Коли меня не уважаешь, - бубнил Дурнов, - так хоть гения уважь. Или не слыхала, что такое вдохновение?
        - Слыхала… застращал ты меня словом этим.
        - Помолчи хоть ты, Ванька, - строго потребовал Брюллов.
        В общей тишине щелкала кисть по ладони живописца.
        - Вообще-то… дрянь! - неожиданно произнес маэстро.
        - Что, что? - спросил хозяин. - Какая дрянь?
        - Дрянь, говорю… вдохновение - дрянь! Порыв к работе важнее. На одном вдохновении далеко не ускачешь. Гений - это лишь талант, который работает, работает… пока не сдохнет. Разве не так, Ванюшка? Корпеть надо - тогда получится.
        Дурнов вдруг подумал, что гость его, столь знаменитый, берет за погрудный портрет с бар иногда по 10 000 рублей, да еще кривится при этом. Ивану Трофимовичу стало не по себе…
        - Между прочим, - пожаловался в потолок, - нуждишка у нас, с хлеба на квас перебиваемся…
        Брюллов пасмурно и недовольно глянул на него:
        - И я, брат, нуждаюсь… сильно задолжал на Москве!
        Величавым жестом он взялся за палитру.
        Дурнов предложил ему уголек для разметки холста:
        - Уголек-то… держите. Вот он.
        Брюллов молчал, нацелясь глазом на рдеющую от смущения Елизавету Ивановну. Боясь, что угодил не так, как нужно, Дурнов отбросил уголь и протянул взамен кусок мелу:
        - Может, мелком фигуру очертите, как и водится?
        - Зачем? - спросил Брюллов отвлеченно.
        - Все живописцы так-то мудро поступают.
        - А я, прости, не мудрец, - отвечал Брюллов.
        И вдруг… о ужас! Кисть его полезла прямо в раствор красного масла. Рука выбросила кисть вперед - и в самом центре девственного холста бутоном пышным расцвела ярчайшая точка.
        Никто ничего не понимал, в дверях зашушукались.
        - Эй, вы! Потише там… - крикнул хозяин.
        Брюллов утомленно, словно проделан адский труд, откинулся на спинку стула. Минуты три он с удовольствием любовался этой красивой точкой, возникшей посреди холста по его желанию.
        - А что же это? - осторожно спросил Дурнов.
        - Губы.
        - Впервые вижу.
        - Дурак! Или губ никогда не видел?
        - Да нет, кто ж так делает, чтобы с губ начинать?
        - Я так делаю. Могу и с уха начать… Чем плохо?
        Елизавета Ивановна чуть привстала со стула:
        - Можно и мне посмотреть?
        - Сиди уж, - придержал ее муж.
        Брюллов, огранича себя написанием губ, резко отшвырнул кисть. При этом он брезгливо сказал хозяину:
        - М а ж ь…
        Дурнов с робостью перенял кисть:
        - Карл Палыч, а что мазать-то мне?
        - Платок мажь!
        - Как мазать?
        - Как хочешь, так и мажь. Что ты меня спрашиваешь?
        Хозяин начал “мазать”. Иногда спрашивал: так ли?
        - Мне все равно, - отвечал Брюллов, даже не глядя…
        Когда платок был закончен, Карл Павлович от чайного стола всем корпусом, порывисто и живо, обратился к мольберту:
        - Ванька, ты - гений… Теперь дай кисть.
        Уверенно стал выписывать вокруг губ овал женского лица.
        - Чуть-чуть глаза… вот так, - велел он.
        Елизавета Ивановна, малость кокетничая, подняла взор. В этот момент она напомнила Брюллову одну из тех римлянок, которых он изображал в картине разрушения Помпеи.
        - Так, так! - обрадовался он. - Благодарю, синьора…
        И замолчал. Работал рьяно. Потом стал зевать:
        - Не выспался… Пойду-ка я.
        - Карл Палыч, - взмолился Дурнов, - не бросайте, закончите!
        - Ах, брат! Дальше как-то неинтересно.
        - Христом-Богом прошу… все просим. Закончите!
        - Бери и заканчивай сам, - сказал Брюллов, поднимаясь.
        - Да не могу я так, как вы это можете.
        Брюллов пошел к двери, явно недовольный собой; издали глянул на портрет и звонко выкрикнул:
        - Дрянь! Мусор! Выбрось!
        И его тут же не стало… Великий человек удалился.
        Иван Трофимович Дурнов был художник маленький, но человек добросовестный. Он понимал, что нельзя править и дописывать начатое гением. Портрет остался незавершенным шедевром…
        В таких портретах таится особая прелесть. Как много надо было сказать! И как много еще не сказано! В таких случаях мы додумаем портрет сами…