Соломея и Кудеяр Александр Дмитриевич Прозоров
        Ожившие предания
        Для Соломеи Сабуровой - дочери корельского воеводы - новость о том, что Государь всея Руси пожелал женить своего сына, молодого князя Василия, оказалась впечатляющей, но еще большей неожиданностью стало решение отца отправить ее в Москву на смотрины невест. Конечно, в сопровождении пожилой тетки Евдокии да двух слуг. Компания верная, но не особливо занятная. Встретившийся же им в пути веселый и бойкий юноша Кудеяр, который взялся оберегать Соломею в дороге, сразу покорил ее сердце. Боярин полюбил девушку всей душой, питая надежду вскорости стать ее мужем. Ведь ясно как день, что среди множества знатных красавиц, прибывших ко двору, затеряться просто, а шанс хотя бы попасть на глаза Великому князю ох как мал! Однако дерзкий поступок Соломеи в присутствии Василия и его свиты враз перевернул всю ее жизнь, оказавшись судьбоносным не только для нее…
        Александр Прозоров
        Соломея и Кудеяр
        Часть первая
        Дочь корельского воеводы
        Глава первая
        11 июня 1505 года
        Окрестности крепости Корела
        Нынешняя весна выдалась ранней и теплой, незаметно перейдя в жаркое лето, и потому уже в конце мая кое-где на южных склонах холмов и каменистых россыпей неприхотливая лесная земляника стала показывать красные бока. К середине же июня многие поляны и опушки буквально зарумянились от обилия сладких ягод, маня жителей редких приладожских селений небывало щедрым урожаем. На одной такой полянке, между весело журчащим где-то под кустами ручьем и просторным озером Вуокса, сидели на корточках неподалеку друг от друга пять совсем юных девочек, не спеша заполняя берестяные лукошки.
        Раскрасневшиеся от жары, розовощекие, с длинными косами за спиной, выглядели они почти одинаково: серые сарафаны из грубого домотканого полотна, надетые поверх таких же серых, но ситцевых рубах, от которых наружу выглядывали только длинные рукава; белые платки на головах, из-под которых опускались на спину русые и черные косы, у некоторых из-под подола выглядывали кончики кожаной обувки. Однако же пояса девочек ясно доказывали, что они отнюдь не ровня. В двух ягодницах простолюдинок выдавали толстые, сплетенные из матерчатых обрезков кушаки, с которых свисали замшевые мешочки и короткие, с ладонь, ножи с засаленными рукоятками; другие три девочки были опоясаны настоящими ремнями в три пальца шириной - украшение куда более дорогое. Ножи и ножны у них были новые, вместо мешочков - аккуратно сшитые замшевые с тиснением поясные сумки, а у одной нож оказался не с простой деревянной рукоятью, а с костяной, и ножны украшали белые, костяные же, резные накладки. Не каждый боярин или купец подобное баловство мог себе позволить - юной дочери дорогое украшение на пояс повесить.
        С ясного неба, голубизну которого лишь слегка разбавляли редкие кучевые облака, светило солнце, счастливо пели в кустарнике птицы, журчал ручей. Со стороны озера слабый ветерок тянул влажной прохладой, смешивая ее с ароматами луговых цветов, стрекотали тут и там кузнечики - и быстро мелькали белые тонкие пальцы, переправляя алую сладость то в лукошко, а то и в рот, увлажняя красные девичьи губы.
        - Соломея, а чего ты ленту себе в косу не вплетешь? - неожиданно спросила ягодница с самым богатым поясом. - Тебе ведь вроде уже пятнадцать? Стало быть, женихов привечать впору!
        - Токмо весной исполнилось, - подняла голову девочка постарше, опоясанная ремнем. Круглолицая, курносая, с пронзительно-голубыми глазами. - Ты сама-то, Купава, вон тоже не торопишься!
        - Мне матушка ноне повелела до осени потерпеть, как молодой боярин Саженев из ополчения вернется, - широко улыбнулась кареглазая Купава. - Это который Федор, Дерванов сын. Батюшки ужо обговорили. Как переплетусь, так сразу сватов и зашлют. Вот и жду. Коли потороплюсь, другой кто может появиться. Отказывать придется, а сие обида. Вражда ненужная появится. А уж когда листва пожелтеет…
        Девочка пригладила свою толстую косу и забавно фыркнула носом. Похоже, именно ради этого хвастовства перед подругами она и затеяла весь разговор.
        - А я, как вырасту, обязательно за князя замуж выйду! - клятвенно заверила вторая опоясанная ремнем девочка, лет одиннадцати на вид. - За самого молодого и красивого!
        - Ох, Мария, Мария, - засмеялись старшие подруги. - У князей для замужества княжон в достатке найдется, до детей боярских не снизойдут!
        И Купава степенно уточнила:
        - Так уж исстари заведено, что князья на княжнах женятся, бояре на боярках, купцы на купчихах, смерды на смердках, мастеровые на мастеровичках. И дети боярские тоже на ровне своей женятся, а не на знати родовой. Куда уж нам к князьям в родичи набиваться!
        - А я все равно за князя выйду! - упрямо насупилась девочка.
        - А меня бы за Тришку замуж выдали, боярышня, - внезапно подала голос одна из простолюдинок. - Он холоп, я девка дворовая. Нечто мы не ровня?
        Тоже голубоглазая и круглолицая, внешне она чем-то напоминала сестер, однако смотрелась уже достаточно взрослой - лет восемнадцати, если не более.
        - Да сколько тебе уж сказывали, Заряна, нельзя Тришке жениться! - укоризненно вздохнула Соломея. - Холоп он, на службу с батюшкой али братом моим выходит, в порубежье со схизматиками и басурманами рубится, татей ловит, в походы ратные выступает. А ну, убьют его в сече, что тогда? Вдовой с сиротами останешься, кто кормить вас, растить и одевать станет?
        - Батюшка твой, Соломония Юрьевна, тоже в походы исполчается, и ничего, - буркнула себе под нос девка. - Троих детишек завел.
        - Мы, Заряна, дети боярские, мы с земли и службы кормимся, - наставительно ответила пятнадцатилетняя девочка. - Коли чего с батюшкой случится, надел останется, по миру не пойдем. Брат мой ныне аккурат там, за хозяйством приглядывает, пока батюшка здесь, в Кореле воеводой служит.
        - Так и нас с Тришкой в насельники переведите! - встрепенулась девка. - Землица-то у вас есть, боярышня, сама сказываешь. Нечто пахарь новый лишним вам скажется?
        - А Тришка-то твой согласится за сохой ходить, Заряна?! - весело поинтересовалась Купава. - Чай, не для того он в холопы закупался, чтобы землю копать и хвосты коровам крутить. Жить парень пожелал страшно, но весело. А ты его в хомут запрячь норовишь!
        - О, легок на помине! - Девушка выпрямилась, прикрывая ладонью глаза от солнца. - Скачет…
        И правда - звонко цокая подковами по часто выпирающим из тропинки камням, через луг промчался всадник, осадил скакуна неподалеку от девочек, резко поклонился с седла:
        - Возвертайтесь в крепость, боярышни, батюшка кличет!
        Разгоряченный конь хрипел и крутился на месте, не в силах понять, отчего его так внезапно остановили, но холоп уверенно держался в седле: широкоплечий, высокий, в синей атласной рубахе и красных суконных шароварах, заправленных в бордовые сапоги, опоясанный длинной кривой саблей. Бородой и усами Тришка еще не обзавелся - так, пушок слабый курчавился на верхней губе и на подбородке, - однако голову уже брил, закрывая макушку мягкой, вышитой шелковой нитью, войлочной тафьей, как именовали на Руси свои, местные, тюбетейки.
        Заряна чуть не застонала при виде красавца, насмерть разбившего ей сердце, но остальные девочки только встревожились:
        - Что случилось? Свеи?! - Первой мыслью у жительниц порубежья была, понятно, о войне или набеге соседей.
        - Не, - мотнул головой Тришка. - Вестник с Новгорода приплыл. Грамоты привез, указы княжеские. Юрий Константинович как глянул, аж в лице изменился. Меня сразу в седло и за вами послал.
        Девочки переглянулись. Мысль о возможной опале показалась им куда более страшной, нежели возможный набег немногочисленных и плохо вооруженных соседей-схизматиков.
        Боярский сын Сабуров получил место корельского воеводы «в кормление» как награду за перепись земель Онежской пятины - работу трудную, долгую и кропотливую. И если вдруг его труд показался дьякам Поместного приказа нерадивым - расплачиваться за незаслуженную оплату придется многократно. И службой, и лишениями.
        - Поспешайте, боярышни! - кивнул еще раз холоп и пнул пятками чалого скакуна, снова пуская в галоп, кинул через плечо: - Сообщу, что упредил!
        Соломея, с грустью глянув в лукошко, полное едва на треть, вздохнула:
        - Ладно, Мария, пойдем, коли надобность такая. Заряна, догоняй.

* * *
        Крепость Корела, срубленная из толстенных, в полтора обхвата, северных сосен, возвышалась на каменистом острове у самого истока Вуоксы, вытекающей из озера в суровую Ладогу, и надежно перекрывала схизматикам путь на Русь жерлами десяти пушек, способных стрелять каждая каменным ядром размером в человеческую голову. Однако, при всей своей неприступности, она имела серьезный недостаток - малые размеры, всего сто на полтораста шагов. Во время войны, при осаде, здесь могли худо-бедно вместиться все жители города и окрестных деревень - но для обычной жизни она была, конечно же, слишком тесной. Посему в мирные годы твердыня использовалась скорее как большой амбар, в башнях и стенах которой, под надежной охраной караульных, у людей хранились съестные припасы, оружие и ценные вещи, сами же корельцы жили на южном берегу реки, в просторных избах, возле бань, хлевов и огородов. Здесь же находились и базар, и ремесленные мастерские, и купеческие путевые сараи. Возле южного берега тянулись также причалы для торговых кораблей. Здесь, конечно же, стояла и воеводская изба, в которой платилась пошлина, собирались
подати и в которой именем Великого князя вершился суд по случающимся между жителями спорам.
        В знойный летний полдень город стоял почти пустым. Весь скот жители выгнали на пастбища еще на рассвете, сами разошлись по делам и работам. Шум, стуки и перекрикивания доносились только со стороны причалов, где перед новыми дальними походами ремонтировались потрепанные штормовой Ладогой или побитые о скалы камнистой Вуоксы корабли - корельским плотникам работа всегда находилась, только тес успевай подвозить.
        Девочки быстро пробежали по пыльным улицам, нырнули на огороженный тыном воеводский двор, через заднюю дверь вошли в избу, оставив лукошки на кухне, перешли на чистую сторону дома и постучались в дверь воеводской горницы:
        - Звал, батюшка?
        - Заходите, заходите! - Воевода Сабуров одет был по-домашнему: длинная красная рубаха выпущена поверх штанов и опоясана кушаком, на бритой голове - только любимая выцветшая тафья, когда-то вышитая покойной супругой. Длинная седая борода, расчесанная, мирно покоилась на груди. Юрий Константинович сидел за столом, усыпанным свитками, три из которых были развернуты и прижаты, чтобы не скручивались, один - чернильницей и ножом, два других - просто окатанными камушками. - Наконец-то! Заждался уж совсем!
        - Случилось что, батюшка? - опасливо прокрались в комнату девочки.
        - Еще как! - несильно стукнул кулаком по столу воевода. - Гонцы наши, вестимо, на улитках по дорогам скачут, по три месяца от Москвы до нас добираясь! Еще в марте указ великокняжеский подписан, ан сюда его токмо сегодня доставили! Теперича тебе, милая, надлежит всего через две недели в Твери перед повитухами предстать. Путь долгий, часа лишнего на сборы не остается. Иначе не поспеть.
        - Куда, батюшка? - все еще не понимали сестры.
        - Разве я не сказал? - удивился воевода, поднял со стола один из свитков и взял его между ладонями: - Государь наш, Великий князь Иван Васильевич, сына женить намерен. Ради счастия чада своего желает он самую красивую деву со всей Руси для него сыскать. Ради того повелел своим указом во всех городах и всех землях самых первых красавиц определить и ко двору на смотр представить. Из тех красавиц самую прекрасную его сын выберет и с нею обвенчается, дабы потомки рода великокняжеского не токмо знатностью всех превосходили, но и обликом своим. Вот так, Соломеюшка моя. Краше тебя никто из девиц мне неведом, посему и выбирать нечего. Ты от Корелы ко двору и поедешь.
        - Куда? - охнула девочка, ощутив в животе острый едкий холодок.
        - А я?! - возмущенно воскликнула Мария.
        - Милая, ты же еще маленькая, - улыбнулся младшей дочери отец.
        - Сами вы маленькие! - выкрикнула Мария и, еле сдерживая слезы, выскочила из горницы.
        - Хорошо, Зубарь в городе был, выручить согласился, - бросил свиток обратно на стол воевода. - Обещается уже завтра к крепости Ладожской тебя доставить. Дальше самим придется, его шитик токмо в обузу выйдет. Срок совсем малый, дабы до Твери поспеть. Тетка вещи твои уж уложила, по разумению своему, сундук холопы к причалу понесли.
        - Почему в Тверь-то, батюшка? - только и нашлась что спросить Соломея.
        - Повитухи… Осмотреть должны, чтобы здорова была, изъянов никаких… Все же невеста государева. Идеальна быть должна и обликом, и состоянием своим… - Юрий Константинович опять разворошил свитки, нашел под ними отделанную резной костью небольшую шкатулку, обошел с нею стол, встал перед дочкой. - Вот… Это мамино, матушки твоей. Серьги, кольца, ожерелья, браслеты… Украшения… Пусть удачу тебе принесут, Соломеюшка.
        Воевода передал шкатулку девочке, отступил на шаг и широко ее перекрестил:
        - Ну, с богом! В светелку к себе поднимись, посмотри, может, еще чего взять захочется? Переоденься в дорогу, там тебе приготовлено. Я покамест тоже оденусь, проводить… - Не удержавшись, он обнял дочку еще раз и решительно приказал: - Все, ступай!
        Меньше чем через час они уже подошли к причалам, вытянувшимся вдоль берега Вуоксы: боярский сын Юрий Константинович, переодевшийся в подбитый горностаем красный суконный кафтан и соболью шапку - теплые не по погоде, но по воеводскому месту положенные, - и юная Соломея, Соломония Юрьевна, теперь уже не в полотняном сарафане, а в ситцевом, обильно вышитом красной и синей нитью, в украшенном бисером голубом кокошнике и со спрятанными под полупрозрачным шелковым платком волосами.
        Вслед за девочкой Заряна несла небольшой мешочек с вещицами, каковые показались нужными в пути самой Соломее, да гордо вышагивал Тришка, составлявший собою единственным всю воеводскую свиту.
        Все четверо остановились на причале возле одномачтового шитика - сшитого из досок кораблика шагов пятнадцати в длину и четырех в ширину, по темно-синим бортам которого вились сарацинской вязью причудливые зеленые травы с алыми цветами.
        - Здрав будь, боярин! Доброго тебе дня, Юрий Константинович! Здравия желаем, - завидев воеводу, стали торопливо кланяться корабельщики. А один из них, тощий и высокий, с длинной и узкой, похожей на селедку, рыжей бородой, добавил: - Уложили уже вещи-то, батюшка! Евдокия Ивановна прибирается.
        - С богом, доченька, - повернув к себе, обнял девочку боярский сын Сабуров. - Жаль с тобой расставаться, да грех такую возможность отнимать. Коли не попытаешься, всю жизнь корить себя станешь. Ну, а не получится, то и ладно. Стало быть, не судьба. Вот, держи грамоту к воеводе тверскому. Отписал, как положено, что краше тебя на ладожских берегах не сыщешь.
        Воевода чуть отступил, передал дочери туго скрученный свиток и размашисто ее перекрестил.
        - Что же я… - растерянно оглянулась на кораблик девочка. - Одна?
        - Почему одна? - удивился Сабуров. - Тетка Евдокия с тобой… Хотя…
        Боярин заколебался. Он, похоже, сообразил, что пожилая приживалка ни расторопной служанкой, ни подружкой для бесед, ни защитницей в долгом пути быть не способна. Приглядеть, позаботиться, опытом своим в делах рассудительных подсобить - это да. Но чтобы в нынешнем переменчивом мире со всеми хлопотами управиться, степенности и рассудительности зачастую слишком мало. И Юрий Константинович решительно махнул рукой:
        - Тришка, Заряна, на борт! С Соломеей поедете. Головой за нее отвечаете, смотрите у меня! - Он внушительно сжал кулак, погрозив им холопу.
        - А-а-а… - растерянно раскрыл рот паренек, но перечить не рискнул, решительно махнул рукой, поправил на боку саблю и поднялся по сходням. Следом забежала на шитик девка.
        Воевода последний раз поцеловал девочку в щеку и помог ей подняться по сбитому из жердей помосту. Корабельщики засуетились, сдергивая с причальных быков канатные петли, поднимая весла, отталкиваясь ими от причала.
        Судно медленно, с некоторой степенностью, откатилось от берега и, подхваченное течением, покатилось на восток, к Ладожскому озеру. Юрий Константинович прошел до конца причала и долго смотрел шитику вслед, на стоящую на корме щуплую фигурку. Смотрел до тех пор, пока корабль не скрылся за излучиной. Только после этого он перекрестился и честно признался самому себе:
        - Лучше бы ты под отцову руку, доченька, вернулась. Ровно сердца кусочек оторвался…

* * *
        Юная Соломония, столь внезапно выброшенная из дома в огромный мир, тоже не испытывала большой радости от выпавшего на ее долю шанса. Она стояла и смотрела на корму до тех пор, пока не ощутила, как кто-то принялся распускать ее косу.
        - Ты чего? - обернулась девочка на служанку.
        - Пора, боярышня. - Заряна показала Соломее атласную синюю ленту, взятую из походного мешочка. - Ты отныне на выданье. Посему косу с лентой положено носить. А то как же скажут: в невесты собралась, а себя за девочку малую держит? Невместно оно получится. Смешно.
        - Когда еще спросят, Заряна? Токмо до Твери - и то еще плыть и плыть.
        - Да кто же его знает, боярышня, когда взгляд нужный на тебя падет? - Пальцы служанки продолжали споро перебирать ее волосы. - Лучше уж заблаговременно переплестись, нежели в нужный миг неготовой оказаться. А ну, нам навстречу уже струги с гонцами высланы? Подплывут, спросят: «Где невеста великокняжеская?!» А ты простоволоса!
        - Скажешь тоже, Заряна… - улыбнулась девочка и наконец-то отвернулась от уходящего назад берега. - Пойдем вперед, я хоть сяду. А то качает уже вовсю.
        Шитик же тем временем по коричневым водам Вуоксы вытек на простор Ладоги и с шелестом развернул оба огромных треугольных паруса, плавно поворачивая на юг, поперек крутых белопенных волн.

* * *
        Зубарь, сын Кулыча, происходил из семьи олонецких купцов - однако в торговле ему никогда не везло. Хорошо, коли продавал себе в убыток, хоть не так обидно. Но чаще купленные в далеких краях дорогие ткани плесневели, посуда серела или бурела, вино кисло, еду портили мыши или жучки… Ну, не любили боги Зубаря, не помогали!
        Зато корабельщиком он был знатным; ветра и течения чуял нутром, мели замечал издалеча, суда свои любил - и ушкуи, струги, ладьи и шитики отвечали ему взаимной любовью, слушаясь руля, не трескаясь и не протекая, и никогда при Зубаре не портилась оснастка и не рвались паруса.
        И быть бы разорившемуся купцу кормчим у более удачливого конкурента - однако судьба свела мужчину со слугой Великого князя, получившего указ составить опись северных земель. Несколько лет Зубарь провел на службе у боярского сына Сабурова, плавая по заливам и протокам Онежского озера, помогая вымерять расстояния между мысами и селениями, переписывать ловы и пашни, рисовать леса и наволоки. Платила казна скупо, но постоянно, и потому очень скоро бывший купец расплатился с долгами и остепенился, начав даже подумывать о женитьбе. С делами же торговыми порвал окончательно, переделав трюмы своего шитика в удобное жилье, разделенное на три светелки - для себя, боярина и команды. Теперича сходить на берег им требовалось разве только для бани да припасами дорожными запастись. В остальном же - якорь бросай, где темнота застигла, да и спи. И сказки свои для Поместного приказа Юрий Константинович тоже мог прямо на борту в светелке своей составлять.
        Понятно, что для боярского сына Сабурова Зубарь готов был на все - и совершил настоящее чудо, уйдя на простор Ладожского озера так далеко, что и берега не различить, и не спустив паруса, не встав на отдых даже в ночной темноте. В то время как юная Соломея спала в отцовской каюте, корабль, мерно раскачиваясь, храбро резал невидимые черные волны - и с первыми лучами солнца вошел в устье Волхова, уверенно пробиваясь против течения под косым ветром, едва не опрокидывающим судно.
        По счастью, рисковать, черпая левым бортом воду, пришлось всего несколько часов. Незадолго до полудня шитик домчался наконец до устья реки Ладожки. Пролетев на всех парусах мимо длинной череды причалов, Зубарь приказал свернуть полотнища только под стенами крепости, резко переложил руля и, быстро теряя скорость, выскочил носом на отмель перед самым Ладожским перекатом.
        Несколько корабельщиков спрыгнули за борт. Стоя по колено в воде, приняли сундук, несколько дорожных узлов, поймали на руки и перенесли на берег путниц - Тришка, сняв сапоги и засучив шаровары, гордо выбрался сам.
        - Удачи тебе, Соломония Юрьевна! - пожелал девочке Зубарь.
        Корабельщики навалились на борта, приподнимая нос и сталкивая шитик на воду, поймали сброшенные им канаты и ловко вскарабкались наверх, в то время как течение уже уносило судно обратно на север.
        - Спасибо! - помахала им рукой дочь воеводы.
        - Послезавтра уж в Кореле будут, - не без зависти вздохнула тетка, оглаживая свой коричневый одноцветный сарафан. - Нам же еще ехать и ехать… Вы, боярышня, покамест здесь посидите. Я схожу, возок какой найду али хоть телегу.
        Дородная Евдокия, тяжело дыша, стала забираться по тропинке, огибающей крепостную стену.
        Здешняя твердыня была не в пример Корельской - каменная, каждая из двух возвышающихся над путниками башен размерами в половину всей Корелы, а в высоту - сажен пятнадцать, не менее. Причем сия огромная стена уходила вдоль берега вдаль на добрых две сотни сажен - не из всякого лука от одного края до другого стрелу добросишь.
        Впрочем, главной защитой Господина Великого Новгорода как от иноземных ворогов, так и торговых конкурентов, желающих просочиться в русскую глубинку, была не сама крепость, а череда бурных и мелководных волховских порогов, проходимых только в весеннее половодье. Ведь крепость, как бы сильна и неприступна ни была, можно захватить, одолеть. Людей можно подкупить, обмануть, запугать. Пороги же ни победить, ни перехитрить невозможно. Хочешь не хочешь, победитель ты али проситель, ан все едино: к берегу приставай, выгружайся. А тут уже и перекупщики дожидаются. И куда деваться, коли своим ходом пути дальше нет?
        Однако для Соломеи эта трудность оказалась лишь на пользу - ибо тракт меж Ладогой и Новгородом был оживленный, извозом изрядное число людей занималось. Оглянуться не успела - а по тропинке уже спустился вслед за теткой усатый мужик, бодро ухватил сундук за боковую петлю, перекинул на спину, свободной рукой взял крупный узел, утробно гукнул:
        - И-и-эх… За мной пошли, гости дорогие! В целости доставим!
        Прочие мешки подобрали Заряна и Тришка, потрусили за мужиком. Все вместе они обогнули башни, на утоптанной площади перед воротами погрузили в кибитку, крытую рогожей поверх каркаса из прутьев. Женщины забрались внутрь, холоп же пошел следом, дабы паре лошадей было хоть немного легче. Мужик тоже садиться на козлы не стал - взял в руки вожжи, тряхнул:
        - Н-но, родимые! - и широко зашагал возле переднего колеса.
        - Зело торопимся мы, сердешный, - обосновавшись на сундуке, обратилась к возничему Евдокия. - Можно как-то побыстрее до Новгорода добраться?
        - Коли серебро есть, красавица, то все можно, - пожал плечами мужик. - Если лошадей на свежих поутру перепрягать, то запряженных без отдыха днем гнать получится. Тогда до темноты не десять верст, а все двадцать можно проходить. Через пять ден уже в Новгороде будете!
        - Устроишь сие?
        - Отчего и нет? - Возничий тряхнул вожжами, заставляя лошадей ускорить шаг. - Дворы по пути все знакомые. Знают, что коней не испорчу. Полушка же лишняя никому не помешает. Куда же вы так торопитесь, гости дорогие? На свадьбу али на похороны?
        - В Тверь, - лаконично ответила тетка.
        - В Тверь лодка надобна, туда телегой не добраться, - задумчиво сказал мужик. - Коли не стругом, а челноком плыть, то и вовсе любого верхового опередить можно.
        - Полагаю, мил человек, у тебя и средь лодочников знакомые имеются?
        - Который год на дороге сей кормлюсь, - пожал плечами возничий. - Путников повидал без счета, и у каждого нужда своя. Иные каженный день на постоялом дворе отдыхают да в баньке парятся, а иные последнюю рубаху снять готовы, лишь бы несколько дней в пути дальнем выручить. Есть средь знакомцев моих и те, кто для торопыг сих старается. Недалече отсель, в Грузино. На челне легком возят. Быстро, ровно у Сирин-птицы на спине. Коли пары монет не пожалеете, гости дорогие, могу свести.
        - Тетушка, зачем? - не выдержала Соломея.
        - Отец твой повелел серебра не жалеть, но прочих девок новгородских нагнать, - ответила Евдокия, поправляя платок, обрамляющий круглое, с оспинками лицо, и высунулась из-под качающегося края рогожи наружу: - Будут тебе монеты, милок. Вези!
        Бригадир гребцов запросил с путников аж три рубля серебром. Деньги совершенно лихие, за таковые на торгу пять коров-двухлеток купить можно, да еще на козу останется - однако приживалка, следуя воеводской воле, торговаться особо не пыталась, и на рассвете боярская дочка и ее спутники погрузились в легкий, длинный и узкий берестяной челнок, связанный из ивовых прутьев и сосновых корней.
        Ватажники и сами напоминали обликом прочные, как сталь, сосновые корни - худущие и жилистые. Все пятеро, как на подбор, с рыжими бородами, примерно одного роста и возраста. То ли друзья-погодки, то ли и вовсе братья. Работали они молча и слаженно - видать, притерлись за долгие годы. Длинные широкие лопасти мелькали с частотой по гребку на два удара сердца, входя в воду совершенно без брызг и выскальзывая с тихим шипением, а челнок шелестел по поверхности, словно раздвигая прелую прошлогоднюю листву.
        Возничий не обманул - легкая лодочка даже против течения мчалась так быстро, что могла бы обогнать бегущего человека. Ватажники почти не отдыхали - еще бы, за такие-то деньги! - и к концу второго дня уже добрались до Новгорода. Задерживаться не стали - пока светло, сразу повернули во Мсту и до темноты успели подняться по ней на несколько верст.
        Новым днем рыжие бородачи преподнесли новый сюрприз. Когда лодка домчалась до нижнего переката, гребцы не стали пристраиваться в хвост череде стругов, ношв и ушкуев, ждущих своей очереди к волоку, дабы одолеть препятствие по смазанным салом дубовым полозьям. Мужчины приткнулись к берегу под самым порогом, споро выгрузили немногочисленные пожитки, легко подняли челнок на руки, перенесли по берегу на полтораста саженей, за торчащие из русла камни, второй ходкой отнесли вещи и снова вышли на воду.
        Невелика хитрость - а полдня пути всяко спасла.
        Порогов же на Мсте, известное дело, целых пять!
        На седьмой день пути путники добрались аж до Вышнего Волочка. Здесь, уже знакомым способом, ватажники опять обогнули волок, пронеся лодку вдоль двухпутного деревянного настила по самой обычной тропинке, опустили челнок в воды пока еще совсем узенькой Тверцы - и уж вниз по течению даже не понеслись, а буквально полетели. И к полудню нового дня впереди засверкали золотом многочисленные церковные купола.
        Всего за десять дней юная Соломония Сабурова одолела путь, который обычно занимает никак не меньше двух месяцев, и двадцать первого июня гордо прошествовала через Торопецкие ворота богатой купеческой Твери.
        21 июня 1505 года
        Тверской детинец
        Тверской воевода князь Сумароков был тучен, седобород, морщинист и страдал одышкой. Однако же гостей встретил в тяжелой бобровой шубе и бобровой же высокой шапке, шумно пыхтя от жары. А как иначе? Знатному человеку в шубе на людях появляться надобно, а не в рубахе и штанах, ровно смерд нищий шастать. А уж тем паче - в казенных палатах сидеть, на кресле судейском. Сиречь - при должности.
        Прочитав грамоту Юрия Константиновича, он поднял голову, негромко кашлянул:
        - Славно, славно. Хоть корельский воевода распорядителен оказался, и то добро. Мои-то тверские-то красавицы еще неделю тому в Москву отъехали, а с севера доселе ни единой весточки. Не иначе, брезгуют новгородцы Великим князем, норов свой опять показывают.
        - Как брезгуют? - изумленно вскинула голову Соломея.
        - Нешто так ни единой и не явилось, батюшка? - куда более размеренно переспросила ее тетушка.
        - Четверо приплыли, - вскинул пальцы князь. - С Тихвина да с Олонца. Да и из тех половину повитухи завернули. Одну больной сочли, другую - бедрами узкой. Тяжело такой рожать-то, как ей род великокняжеский продлевать? Князь Чаломеев аж запил от позора. Полагал ко двору не меньше полусотни красавиц отборных доставить, ан в руках всего две оказалось. Ты третьей станешь. Исполнил, называется, поручение государево. В Москву хоть не возвертайся, засмеют.
        - Не огневается Великий князь на Новгород-то за обиду? - забеспокоилась Евдокия, но тверской воевода не ответил, отмахнулся:
        - Подворники вас к Полковой башне проводят, там располагайтесь. Баня протоплена. Как рухлядь уложите, сразу парьтесь идите. Устали верно, с дороги-то?
        - Как не устать, батюшка? - поспешила пожаловаться тетка. - Ночевали-то на земле голой, где тьма застанет. Подстилку кинем и спим. И кушали на ходу токмо рыбу вяленую али соленую да пироги, коли у берега купить удавалось, водой речной запивая…
        Но воевода, тяжело пыхтя, лишь отмахнулся. Он, похоже, задал вопрос разве что из вежливости, в душе мечтая побыстрее избавиться от посетительниц и скинуть наконец жаркую тяжелую шубу… Соломония поняла это первой, поклонилась, дернула Евдокию за рукав:
        - Пошли, тетя. У князя, верно, дел важных в достатке.
        - За мной, за мной ступайте, - подсуетилась стоявшая у дверей женщина в простом белом сарафане и сине-красном платке. - Вы, верно, твердыни нашей и не знаете вовсе? Ну, тогда и до бани тоже провожу.
        Полковая башня стояла примерно посередине восточной крепостной стены, аккурат напротив воеводских покоев, отделенная от них огромным пятикупольным храмом, каменным, с выбеленными стенами, золотыми шатрами и высокими узкими окнами, забранными слюдой. Бревенчатая башня на фоне богатой церкви выглядела скромно: высотой ниже чуть не вдвое, а шириной - так и вчетверо. Между тем пять ярусов рубленого укрепления могли вместить сотни две воинов, если не более. Судя по тому, что внутри под стенами лежали грудами тюфяки из травы, она для того и предназначалась, ополчение в случае войны принимать.
        - Вот, укладывайтесь, где душе угодно, - щедро предложила их провожатая. - Ваши землячки на третьем жилье поселились. Можете к ним подняться, а можете другое выбрать.
        - Лучше здесь, боярышня! - взмолилась Заряна, что вместе с холопом несла сундук да еще и узел через плечо.
        - А хотите, потом куда лучше переберетесь, - предложила женщина. - Вы пока рухлядь с мальчиком оставьте, я вас до бани провожу. Может статься, разбирать и не понадобится.
        Евдокия и Соломея переглянулись, и тетка сказала:
        - Обожди чуток, милая. Я токмо исподнее чистое достану.
        Баня стояла, понятно, на берегу Тверцы - и женщинам пришлось еще раз пересечь мощенный дубовыми плашками двор. Зато внутри низкой широкой избы их ждало настоящее блаженство: горячий влажный воздух, полные котлы горячей воды и бочки с холодной да ароматный щелок, белый, черный и зеленый на выбор.
        Похоже, тут совсем недавно кто-то мылся: полки были еще влажными, тут и там на стенах и полу прилипли березовые листья, и воздух еще хранил травянисто-можжевеловый аромат ошпаренных веников. Но путниц это не смущало - для того ведь бани и рубят, чтобы не простаивали. Воды кто-то натаскал, шайки-ковшики приготовил - за то работнику низкий поклон и благодарность. Женщины торопливо скинули в предбаннике одежду, плеснули на раскаленные камни воды, с наслаждением вытянулись под самым потолком, пропитываясь жаром и покоем, сбрасывая усталость.
        Они успели пару раз натереться здешним щелоком, разведенным каким-то травяным настоем, и ополоснуться, постегать друг друга вениками и снова ополоснуться - когда в дверь постучали, и женский голос громко позвал:
        - Какую из вас Соломонией кличут? Выходь сюда!
        В предбаннике оказались три пожилые, уже одетые вразнобой тетки: кто в сарафане, кто в безрукавке с юбками; одна в кокошнике - остальные в платках. Они без смущения стали ощупывать девочку пухлыми мягкими пальцами - ровно скотину на рынке.
        - Тоща больно девка-то! - заметила одна. - Кожа да кости! Груди малы совсем, токмо соски и торчат.
        - Чего же вы хотите от малой девы?! Пятнадцать лет всего! - вступилась за воспитанницу выскочившая следом Евдокия. - Грудь настоящая у бабы появляется, когда первый раз понесет!
        - Без тебя знаем, не маленькие, - грубовато ответила повитуха. - Бедра да, широкие, рожать легко будет. А мясо… Мясо нарастет. Коли кость крепка, то и тело будет. Рот открой, дай на зубы глянуть…
        Соломея послушалась, и тетка удовлетворенно кивнула:
        - Крепки, хоть орехи коли! Ровно жемчуг сверкают.
        - С лица гладкая, тело без оспин, - добавила вторая. - Родинок тоже немного, не портят.
        - Без изъянов, в общем, - подвела итог третья и положила ладонь Соломее на плечо: - Ступай, девочка, парься.
        Облегченно вздохнувшая красавица послушно вернулась в парную, еще раз ополоснулась из шайки - но настроение париться прошло. Девочка вышла, переоделась в чистую рубаху, зачерпнула ковшом из бочонка заботливо принесенный кем-то квас, попила.
        - Тебе бы не квасу, а медку хорошо ноне пить, - присоветовала тетка. - От хмельного пития, известное дело, щеки румянятся и тело рыхлее становится. Девка пухлая да румяная завсегда краше кажется, тебе сие ныне на пользу. И спать хорошо бы поболее. Вот, душегрейку мою накинь, дабы не простыть, да в башню пошли. Ты ляжешь, а я на базар обернусь. Гляну, чем Тверь нынче богата.
        Тверь оказалась богата копчеными судаками, каковых Евдокия принесла целых три себе и воспитаннице, да еще два для слуг. Наевшись и напившись досыта, да после баньки, да оказавшись на мягкой постели после полутора недель скудости и жесткой подстилки, Соломея не просто заснула - провалилась в беспамятство, вовсе не заметив ночи. Показалось - токмо-токмо веки сомкнула, ан чуть не над самой головой звонкий юношеский голос прокричал:
        - Петушок пропел давно! Всем насыпано пшено! Сколько можно спать, девицы-красавицы?! Паруса ужо слежались, весла усохли, ушкуй застоялся. Пора в дорогу!
        - Чего орешь как оглашенный? - услышала девочка недовольный шепот воспитательницы. - Не видишь, что ли, почивают все!
        - Это ты, что ли, невеста великокняжеская из Корелы? - удивился голос. - Коли ты там первая красавица, я туда точно носа ни в жисть не покажу!
        - Тебе-то что за дело, окаянный?
        - Мне по повелению государеву велено невест из двери к престолу доставлять. Так что, какая ты ни есть, ан сбирайся!
        - Не морочь мне голову, трепло базарное. Ни в жисть не поверю, что ты и есть князь Чаломеев!
        - А я и нет! - весело согласился голос. - Али ты полагала, знатный муж самолично станет лодки гонять да кибитки пересчитывать? Не-ет, княже с воеводой здешним пирует да указания великомудрые отдает. Хлопоты же на нас, боярских детях. Так чего, матушка, поедешь в Москву, пред очи государевы казаться али передумала ужо? Невеста с возу, кобыле легче!
        Соломея наконец-то открыла глаза и повернулась на спину. Теперь шумный гость стал ей хорошо виден: зеленые глаза, широкая улыбка на веснушчатом лице, сдвинутая вперед, почти к самым бровям коричневая тафья, синий расстегнутый кафтан, из-под которого проглядывала золотистая атласная косоворотка, красные полотняные штаны. Пояс добротный - тисненый, с украшенным шелковыми кисточками подсумком, замшевые ножны и чехол для ложки. Без сабли, правда, - ну да в мирное время оружие на Руси мало кто с собою носит. Усы и борода еле различимы. Похоже, и второго десятка парень еще не разменял.
        «Симпатичный, не нищий, званием ровня, - подтягивая шерстяное одеяло выше к подбородку, машинально отметила девица достоинства незнакомца. - Тафья без вышивки… Нечто даже сестры нет, головной убор украсить? А уж невеста нареченная точно без подобного подарка не отпустила бы! Значит…»
        Соломония спохватилась - и мотнула головой, отгоняя ненужные мысли.
        Что ей за разница, обручен боярский сын али нет? Она ведь к княжичу государеву в невесты едет!
        - Ну вот, разбудил! - вздохнула Евдокия. - Уйди, охальник, снаружи подожди! Дай девице подняться спокойно!
        - Я-то подожду, - отступил паренек. - Да токмо недолго. Ибо чтобы в Клин затемно поспеть, нам поскорее отвалить надобно. А уж вы сами решайте, куда вам нужнее: в Москву со мною сейчас прямо али обратно в Корелу без поспешания?
        - Да иди же, не понукай! - отмахнулась тетка. - Скоро мы, скоро!
        Боярский сын вышел, и девочка, вздохнув, откинула одеяло.
        Собралась Соломея споро. Да и чего сбирать, коли вчера токмо прибыли и разложиться не успели? Однако же вышла все едино последней. Ее соперницы были уже здесь - румяные, статные. Обе заметно более высокие и в теле, обе на пару лет старше, обе в бархатных платьях и кокошниках с жемчугами. Обеих сопровождали хорошо одетые бояре - вестимо, отцы или братья - и по паре служанок. Девочка же нарядилась в льняные рубаху и сарафан, хоть и с вышивкой, да голову платком повязала.
        Однако веселый парень, окинув ее взглядом, одобрительно хмыкнул:
        - Ан, пожалуй, и в Корелу заверну по случаю, - и крутанулся: - Пошли!
        - Пешком?! - возмутилась одна из девиц.
        - Уж прощения просим у княжьей милости, ан за сто саженей ехать возка не заложили, - развел руками боярский сын. - Не отвалятся, мыслю, руки у слуг ваших сундуки через калитку пронести?
        Идти и вправду пришлось совсем недалеко. Сразу за соседней башней наружу, к реке, вела тайницкая калитка. А под ней у причала - покачивался вместительный одномачтовый ушкуй.
        От корельского шитика московский ушкуй отличался лишь тем, что жилье у него размещалось не на носу, а на корме и был заметно меньше в размерах. Зато пар весел у ушкуя имелось целых четыре супротив двух.
        Соломея в тесную каморку к соперницам и их родичам не полезла - встала у борта на носу, вдыхая прохладный речной воздух и следя за проплывающими мимо перелесками и распаханными полями, провожая взглядом проносящихся над головой ласточек.
        - Не простудишься, красавица? - бесшумно подобрался рядом боярский сын.
        - На небо посмотри, добрый молодец, - посоветовала девочка. - Зной такой стоит, что угореть впору.
        - Не напечет, красавица? - поправился парень.
        - Ты чего к деве юной лезешь, охальник? - забеспокоилась сидящая неподалеку на сундуке Евдокия. - Ну-ка, прочь ступай! Не про твой роток ягодка сия созрела!
        - Я не лезу, мамаша! Я о красавице берегусь, - весело возразил боярский сын. - По государеву, заметь, повелению!
        - Откуда ты такой взялся, оберегальщик, на нашу голову?! - тяжко вздохнула тетка.
        - Кудеяр из Тишенкова я, мамаша, по отцу Семеныч, - с готовностью ответил парень. - А вы из каковых будете?
        - Соломония я, Юрия Константиновича дочь, - ответила девочка. - Внука Сабурова.
        - Сабур - это который Четам двоюродный брат? - встрепенулся Кудеяр. - Да мы же родственники! Мой прадед за Чета сестру свою отдал, у них детей трое родилось. Имение неподалеку от Костромы родовое.
        - Какие же это родственники? - улыбнулась Соломея. - Седьмая вода на киселе.
        - То смотря для чего, красавица, - живо возразил боярский сын. - Коли в Москве при дворе обитать, то одна семья, кровные родичи и помогать должны друг другу. Тянуть, возвышать, прикрывать. Родичи - они ведь завсегда лучшая опора! Ну, а коли свататься, то да, верно сказываешь. Какие мы родственники? Да никакие! Самое время породниться!
        Девочка снова улыбнулась. Мысль о том, что Кудеяр Тишенков имеет полное право к ней свататься, показалась ей неожиданно приятной.
        - У тебя хоть надел-то свой имеется, жених? - вроде как с насмешкой спросила она. - Куда жену молодую приведешь? Али весь твой дом седло да сабля?
        - В новики в книгу Разрядную записан, значит, на службе. А коли служивый, земля полагается. Поместный приказ пару лет потянет, а опосля отрежет где-нибудь на Двине али в Каргополье. Куда они денутся? - резонно ответил паренек. - Все мы седлом и саблей начинаем, как же иначе?
        - Иным новикам отцовская земля остается.
        - Это коли един али двое. А коли четверо? На четверых самый богатый удел подели - и все нищими смердами вместо бояр окажутся…
        Веселье Кудеяра заметно пригасло, и девочка поняла, что попала ему по больному месту. Видать, паренек как раз таким четвертым, младшим-безземельным, и оказался. Но пока она раздумывала, как утешить боярского сына, тот подался вперед, прищурился:
        - Да это же Перунов дуб! Быстро сегодня добрались. Или за беседой так показалось? Рядом с тобой, красавица, вся жизнь как миг единый проскочит, только зазевайся! - опять взбодрился паренек, подмигнул Соломонии и побежал на корму.
        Водный путь обманчив. Бывает - с порогами да перекатами, да супротив течения десять верст неделю одолевать будешь. А бывает как сейчас: вниз по быстрой Волге, да подгоняемый веслами ушкуй еще до полудня одолел почти тридцать верст. Коли пешему человеку - то, почитай, два полных дня пути.
        Но от Перунова дуба Волга резко отворачивала на восток, даже к северу, и потому здесь великокняжеские невесты пересели на дожидавшиеся их возки.
        Кибитки показались Соломее роскошными, богатыми: выстелены кошмой, крыты кожей, изнутри подшиты сукном. Однако ее спутницы, усаживаясь, презрительно фыркали носом. А их свита - и вовсе задержалась. Токмо служанки к госпожам забрались да часть вещей забрали.
        - По-ошел! - не обращая внимания на недовольство путниц, махнул рукой Кудеяр, и повозки закачались, стуча обитыми железом колесами по камням.
        Девочке из Корелы здесь было непривычным и странным все - поражала даже дорога, столь широкая, что по ней легко могли бы ехать бок о бок сразу четыре телеги. Дабы не допустить грязи в распутицу, тракт был отсыпан мелкой речной галькой, перемешанной с песком, через ручейки, даже совсем мелкие, каковые возок и так легко бы переехал, были перекинуты бревенчатые мостки шириной со всю дорогу, каждая верста отмечалась столбом с сарацинскими цифрами.
        А уж сколько тут было путников! И верховые, и пешие, несчитаное количество кибиток, роспусков, шарабанов, бестарок, подвод и одноколок - люди ехали и попутно, и навстречу, кто-то обгонял их возки, кого-то опережали они… Соломея даже не представляла, что столько народу может оказаться вдруг разом в одном и том же месте! Пожалуй, в пределах ее видимости сейчас было больше повозок, нежели имелось во всей Кореле и окрестностях.
        - Не укачало, красавица? - Кудеяр нагнал их верхом на чалой кобылке, поравнялся с сабуровской кибиткой. - Знамо, по камням трястись радости немного, да токмо водой добираться - это поперва Волгой до Нижнего Новгорода, а потом обратно Окой и Москвой-рекой чуть не до этих самых мест. Два месяца пути выйдет, не менее! А посуху за два перехода доберемся.
        - Опять ты здесь, оглашенный! - вместо девочки ответила Евдокия. - Все пялишься и пялишься, пялишься и пялишься. Дырку скоро протрешь!
        - Так то на пользу токмо при нынешней жаре, мамаша! - осклабился Кудеяр. - Чутка проветриться получится.
        - У справной хозяйки дырок не бывает, - наставительно ответила тетка.
        - Где же ее в наше время найдешь, справную-то? - притворно вздохнул боярский сын.
        - Я одну знаю, - не удержалась Соломея. - Да не про твою честь таковая, добрый молодец!
        - Ты ей передай, красавица, врут все про меня злые люди! - попросил Кудеяр. - Со мной знакомая твоя завсегда будет в холе и нежности, в тепле и заботе. Пусть токмо откликнется! Какова она собой? На тебя, надеюсь, похожа?
        У девочки по спине от таких слов пробежал пугающий холодок. Вроде как и шутили они с пареньком, ан получалось как-то уж больно по-настоящему.
        - Не болтай с мужчиной посторонним, боярышня, - попыталась осадить воспитанницу Евдокия. - Невместно сие.
        - Какой же он посторонний? - возразила девочка. - Человек служивый, при деле. Поручение государево сполняет.
        - Верно-верно! - обрадовался заступничеству Кудеяр. - Да еще и родич к тому же!
        - Зубоскал ты пустой, а не родственник, - сплюнула в сердцах тетка. - Упаси господь от такой родни!
        - А родню не выбирают, матушка. Уж какая есть, - развел руками паренек.
        - Четыре брата и ни одной сестры? - поинтересовалась Соломея.
        - А ты откуда знаешь? - изумился боярский сын.
        - Да у тебя это на лбу написано! - ответила девочка.
        - Вот проклятье! - Кудеяр толкнул тафью к затылку и потер лоб ладонью: - А теперь?
        Соломея расхохоталась, Евдокия опять сплюнула и отвернулась. Заряна покосилась на сидящего на сундуке Тришку и придвинулась ближе к нему. Но холоп молчал, думая о чем-то своем, и девке оставалось только слушать щебет своей хозяйки и веселые прибаутки боярского сына.
        За болтовней время летело быстро. В вечерних сумерках небольшой обоз великокняжеских невест въехал в Клин - точнее, в обширные слободы вокруг города - и закатился на один из постоялых дворов.
        Здесь их, как оказалось, ждали. И комната для красавиц имелась, и места в обширной людской для челяди, и овес для лошадей, и даже ужин горячий.
        Правда - платить за еду гостям пришлось из своего кармана.
        Впрочем, никого из путников это не удивило. Ведь по издревле заведенному обычаю, князь награждал своих слуг землей, защитой и справедливым судом. Они же за то выходили на службу со своим оружием, лошадьми и припасами. И коли Великий князь призвал к себе невест - почему к ним должен относиться иначе?
        Крышу над головой устроил, да еще и возки для дороги дал - и за то поклон низкий. Мог бы и не беспокоиться.
        С рассветом девицы снова тронулись в путь. И опять, убедившись, что никто не отстал, вещи не забыты, телеги в исправности, боярский сын Кудеяр, к неудовольствию Евдокии и радости Соломеи, занял место возле задней кибитки, везущей корельскую красавицу.
        И чем дальше, тем сильнее девочка ощущала, что с таким мужчиной рядом хоть всю жизнь не расставайся - не загрустишь и без внимания не останешься. Что и сам не обидит, и другим в обиду не даст.

* * *
        Москва началась издалека, чуть не за полдня пути. Поперва все чаще и чаще встречались деревни, которые постепенно слились в единый просторный поселок, смыкающийся полями и огородами, а верст за пять до самой крепости - сошлись в единую череду и заборы. Тут и там тянулись к небу дымы, звенели наковальни, стучали молоты, на каждой встречной протоке и ручейке крутилось пусть маленькое, но мельничное колесо, приводя в движение маслобойные и трепальные механизмы, качая меха, вращая чистящие барабаны и вздымая кузнечные молоты.
        Столица старательно трудилась, строилась, мастерила - и пахла соответствующе: углем и смолою, дымом и кислятиной, опилками и дегтем. Соломея ужаснулась тому, как можно жить в таком чаду - но, по счастью, ремесленные слободы были вынесены достаточно далеко по сторонам, и незадолго до вечера воздух сделался почти чистым. Вместо фабрик и мастерских теперь вдоль дороги тянулись постоялые дворы, конюшни, птичники и амбары, содержимое которых нередко выдавало себя то ароматом пряностей, то запахом копченостей, терпким благоуханием заморского вина, а то и густым духом благовоний.
        Внезапно эти строения оборвались - и перед путниками открылись белокаменные стены за широкой, в две сотни саженей, луговиной. По подвесному мосту кибитки прогрохотали через речку - и великокняжеские невесты наконец-то оказались в Кремле.
        Главная твердыня Руси размерами не сильно отличалась от других крепостей. Белозерская, новгородская, псковская, смоленская - были, пожалуй что, и больше. Но уж богатством и роскошью - этим с великокняжеской обителью не смог бы соперничать никто. Если в ней стояли храмы - то не просто церкви, а огромные и каменные, да еще и несколько. Если колокольня - то под небеса, в пятнадцать ростов взрослого мужчины. Если хоромы - то три ряда слюдяных окон, да с резными ставнями, да все в разные цвета раскрашены, и даже чешуйчатый тес на крыше - и тот расписной, сине-желто-зеленый. Коли крыльцо - то вычурное, с тремя изгибами широкой крытой лестницы, коли двор мощен - то не каким-то булыжником, а плашками из крепкого, как железо, мореного дуба.
        Двор был широк, просторен и застроен самое большее на треть.
        Впрочем, это тоже было обычно. Коли война - на свободном месте располагались исполченные для обороны города рати. Да и самим горожанам, под защиту стен спрятавшимся, - также место требовалось.
        - Сюда поворачивайте! - Спешившийся еще в воротах Кудеяр повернул налево, между стеной и дворцом, привел обоз к еще одному, менее богатому крыльцу. - Все, выгружайте сундуки. Пошли, горницы покажу.
        Не обращая внимание на злобное шипение тетки Евдокии, оберегающей честь своей воспитанницы, боярский сын подал Соломее руку, помогая спуститься.
        Девочка колебалась ровно миг - а потом опустила свои пальцы на подставленную ладонь. И словно зябкие, колючие мурашки побежали от кончиков ногтей по всему телу.
        Впервые в жизни к Соломонии Юрьевне Сабуровой прикоснулся посторонний мужчина. Ни отец, ни брат, ни родственник. Совершенно чужой мужчина, вполне способный стать ее мужем, ее любимым, отцом ее детей.
        Боярышня сошла на плашки - и Кудеяр тут же отступил, сжав кулак. Он словно надеялся сохранить в своей ладони украденное прикосновение. Чуток поколебался и решительно тряхнул головой:
        - Туфельки свои не растеряли, красавицы северные? Разминайте ножки застоявшиеся, ныне им потрудиться надлежит! Под самую кровлю пойдем, на третье жилье.
        Предназначенные великокняжеским невестам горницы оказались просторны на диво - пожалуй, что двадцать на двадцать шагов размером, да с большим светлым окном и обитыми синим сукном стенами. Однако же Кудеяр очень быстро остудил девичий восторг:
        - Мыслилось постельничей, не менее полусотни гостий сюда вселится. Однако же ныне лишь вас трое добралось. Посему располагайтесь, красавицы, но о возможных соседках будущих не забывайте. Княжнам с девами худородными жить невместно, посему одна горница княжеская, другая боярская, ан крайняя для детей боярских. Сиречь, для дочерей их. Мужам любым, отцам, братьям, холопам тут пребывать воспрещено. Здесь палаты княгини, женская половина. Днем, коли нужда возникнет, пустят. А на ночь в большой дворец отправляйтесь, в людскую тамошнюю. Время позднее, так что прощайтесь, и я путь туда укажу.
        - Поутру явишься, поручение будет! - тут же упредила Тришку тетка Евдокия.
        Кудеяр, разведя руками, улыбнулся Соломее, кивнул на прощание и скрылся за дверьми.

* * *
        В тиши московского Кремля, под защитой толстых бревенчатых стен, девочка наконец-то всласть выспалась - провалявшись на войлочной подстилке аж до полудня. А когда проснулась - ее ждали копченая курица и большой кувшин хмельного меда.
        - Ты лежи, спи, да поболее, - заботливо присоветовала тетка, наполняя резной ковш пенным пахучим напитком. - Ешь, пей, меньше двигайся. Тогда и щеки зарумянятся, и ликом шире да круглее станешь. Кудеяр, коли получится, вина заморского купит, от него девки еще краше лоснятся… От вина, сиречь, а не от баламута.
        Однако залеживаться великокняжеским невестам не дали - во второй половине дня призвали в баню. И, само собой, в ней оказалось несколько пожилых женщин, внимательно осмотревших гостий. Вот токмо, в отличие от Твери, вслух повитухи ничего не сказали, молчком отпустили.
        Соломония сперва побеспокоилась - но потом решила, что кабы негодной сочли, то погнали бы сразу, долго не выжидая. Раз оставили - все хорошо, бояться нечего.
        На второй день, несмотря на увещевания тетки, она поднялась вскоре после рассвета и, сопровождаемая Евдокией, холопом и девкой, отправилась смотреть Москву. Как же можно - побывать в столице и не погулять?
        Огромный город сразу обрушился на корельскую гостью шумом и многолюдством. Если в белокаменной твердыне было тихо и пустынно, мостовые пахли ладаном, а тут и там устремлялись к небу выбеленные храмы с золотыми куполами - то сразу за подъемным мостом через ров, отделяющий Кремль от Китай-города, в небеса тянулись качели и гигантские шаги, хохотали кружащиеся на каруселях девицы, пели скоморохи, рычали медведи, гуляющие на задних лапах, да еще в шароварах, кричали зазывалы, пытаясь утянуть прохожих в свои лавки. Коробейники норовили всучить кто пирожки, кто платки, кто свистульки; персы в ватных халатах звали покататься на слоне, а бессермены - на верблюде. На одном и том же прилавке смуглые старцы пытались продать и книги, и ковры, и благовония, напротив юную боярышню заманивали торговцы кошмой и складными креслами, под локоток пытались ухватить чеканщики и ювелиры, чуть не под ноги бросались люди, называющие себя портными и обещающие сшить лучшие в мире шубы и сарафаны…
        Уже через полчаса привыкшей к тихим деревням и малым крепостям Соломее стало просто страшно. Ей быстро перехотелось искать продавцов тканей, бисера и катурлина - ярких толстых нитей для вышивания. Шарахнувшись от очередного мальчишки, что кинулся чуть не под ноги с туфлями из серой с тиснением замши, - боярышня развернулась, поспешила обратно через ров и с облегчением вздохнула, только оказавшись под стенами гигантской бревенчатой колокольни при храме Иоанна Лествичника. Перекрестилась, охнула:
        - Евдокия, мы же уж две недели как в церкви не были! К обедне надо бы сходить да причаститься.
        - Лежать тебе надобно да вино с салом кушать, - ворчливо ответила воспитательница. - Вона, кожа да кости одни! Кто на таковую позарится? А ты заместо как бока наживать, то на базар, то в церковь убечь норовишь!
        - Надо, Евдокия, - упрямо покачала головой девочка. - Не то грех…
        Соломея тут же свернула к ближайшему храму, выбрав не большие и торжественные, красующиеся на площади перед дворцом, а скромную церковь в проулке в углу за дворцом, вошла в прохладный дымный полумрак, у входа купила три свечи, зажгла огонь Параскеве за себя, Георгию за отца да у распятия, за милость Всевышнего. Затем направилась к священнику и сказала, что хотела бы покаяться в грехах.
        Благообразный старец в вышитой золотой нитью рясе удивленно вскинул брови - однако же исповедь принял и даже епитимьи не наложил, сказав, что пропускать службы во время спешного пути простительно. Однако впредь советовал заутрени не прогуливать.
        Соломония так и поступила: каждое утро теперь она отправлялась к службе, остальное же время проводила в светелке. Перебрала собранное в сундуке приданое, после чего села у окна вышивать праздничный сарафан, благо слюда пропускала достаточно света - ровно на крыльце сидишь, а не в доме. Нахрапистый Тришка, коего московский шум ничуть не смущал, все же нашел нужные лотки и купил бисера: яркого - малинового, золотого, синего, зеленого, пурпурного, голубого, огненного. Да еще и недорого - за блеклый, привозимый коробейниками в Сабуровскую усадьбу или предлагаемый свейскими купцами в Кореле, просили вдвое дороже. Посему девочка еще и кокошник свой смогла заметно улучшить, и понизь, волоса укрывающую, сделать новую, красивую.
        В таком покое, молитвах и трудолюбии прошла неделя - после чего в верхнем жилье женской половины дворца в один из вечеров внезапно стало шумно и тесно. В горнице, что Соломея уже привыкла считать своей, появились сразу четыре молодые румяные девы, да еще со служанками, а две - и с престарелыми тетками, бдящими честь и воспитание юных боярышень.
        - Прощенья просим, краса корельская! - перекрыл общую болтовню веселый голос боярского сына. - Однако же в Новагороде еще девицы юные нашлись. Вот, принимай соседок.
        - Умчался, даже не попрощался… - вырвалось у Соломеи.
        - Это потому, что в сердце с собою увез, - подойдя ближе, улыбнулся Кудеяр. - Мысленно завсегда рядом видел, вроде как и не было потому разлуки. Вот, посмотри… - Он достал из поясной сумки черненый серебряный браслет, по которому вились во множестве синие эмалевые капельки. Словно дождь летний на него пролился, да и застыл, сохранив в себе небесную синеву. - Вот увидел безделушку сию, ан к глазам твоим она так подходит, что не утерпел, взял для подарка. Прими, сделай милость!
        Девочку бросило в жар. Ей не просто впервые в жизни дарили настоящее дорогое украшение. Это делал юноша, пробудивший у Соломеи симпатию и подарком ясно дающий понять, что и она сама вызывает у него ответные чувства. Это было объяснение в любви, отлитое в серебре и покрытое эмалью. И потому для корельской красавицы исчезли посторонние голоса, исчезли теснота и запахи утомившихся в пути великокняжеских невест. У Соломеи застучало испуганно сердце - словно у трепетной дичи в руках охотника, - налились краской лицо и уши. Она потупила взор и произнесла одно только короткое, но заветное слово:
        - Да…
        Боярский сын вложил браслет избраннице в руку, и от прикосновения пробежали колко мурашки вверх по руке, вырвались на плечо, растекаясь по спине, по груди, тут же напрягшейся, по шее вверх, на лицо - и жар спал. Соломею словно наоборот - в зимний холод бросило. Она надела браслет на левое запястье, вскинула глаза на счастливо улыбающегося молодца, прошептала:
        - Я каждый день к заутрене в церковь Ризоположения хожу. Проводишь?
        - На рассвете на женскую половину не пустят, - так же тихо ответил Кудеяр. - У крыльца встречу.
        Он слегка поклонился, отступил к двери, позвав за собой гостей мужского полу, скрылся с глаз - и только после этого Соломея услышала горестное причитание тетки:
        - Да как же ж-ж можно подарки-то у мужей чужих принимать! Ты же ж-ж уже и обязана ему выходишь, то на обещание похоже, и люди что подумают…
        - Это просто браслет, Евдокия, - тихо ответила девочка. - Безделушка, и ничего более.
        - Мужи бабам чужим безделушки не дарят! То либо женам, то ли и вовсе срамота! И не думай даже, одну тебя к заутрене не отпущ-щу! Глаза с тебя не спущ-щу с сегодняшнего дня!
        - Не отпускай, - безмятежно согласилась Соломея. Она была совершенно, безнадежно счастлива. И все прочее в этот миг было ей безразлично.

* * *
        Храм Ризоположения от входа в женскую половину великокняжеского дворца находился совсем недалеко, саженей триста, не более. Однако же молодые люди никуда не спешили, и путь у них получился долгий, заметно больше часа.
        - Вовремя вы отъехать успели, - щурясь на солнце, сказывал Кудеяр, одетый лишь в алую косоворотку и синие полотняные штаны, заправленные в красные сафьяновые сапоги. Бритую макушку боярского сына прикрывала все та же простенькая коричневая тафья, в каковой он появился еще в первый раз, в Твери. - Почитай, тем же вечером туда сразу два каравана добралось, из Новагорода да со Пскова. Князь Чаломеев возрадовался всемерно, однако же братчину свою с воеводой не бросил. Токмо повод у побратимов поменялся. До того с горя да позора вино заморское переводили, теперь же от радости. Через день же еще и из Смоленска красавицы добрались да от Себежа. Всего ровно пять сотен числом. С одного Новагорода четыре ладьи! Сказывали, чуть не на неделю раньше вас из города отбыли. Как вы их опередили, уму непостижимо!
        - Поспешали на совесть! - не стерпев, втиснулась в разговор тетка Евдокия.
        Воспитательница семенила позади парочки, следя за безопасностью и непорочностью боярышни. Она постоянно норовила втиснуться между молодыми людьми. Получалось это плохо, однако же взяться при ней за руки Кудеяр и Соломея все же не рисковали. Даже просто плечами соприкоснуться - и то не получалось. Оставалось только разговаривать. Да и то набравшийся впечатлений великокняжеский слуга больше сказывал, а девочка - слушала.
        - Вот уж все на девах сих припоздавших отыгрались вдосталь! - покачал головой Кудеяр. - Ох, сквитались за волнения предыдущие. И повитухи сквитались, и подьячие, и князья тоже повеселились. Одних восвояси отправляли за родинки на плечах али шее. Про лицо уж и не сказываю. Иных за то, что волос жидкий, коса с волосом чужим вплетенным али короткая просто. Кому из повитух бедра не нравились, кому зубы неровными казались, кому глаза малыми. Подьячим то возраст больно малым али великим казался, то родовитость сомнительна, родители в малом числе по коленам расписаны…
        - Какая родовитость? - забеспокоилась Соломония Сабурова, что сама была из детей боярских. Ниже из людей свободных - токмо крестьяне.
        - Да-да, - согласился Кудеяр, - князья наши, Сумароков да Чаломеев, многих завернули лишь потому, что недостаточно родовитыми сочли, дабы перед государем предстать. Вишь, дочерей боярских к тебе токмо четыре добавилось. Вестимо, родичи как-то побратимов умаслили. А писари в избе земской на то лишь смотрели, как родословная составлена. Коли что не нравилось, то прогоняли, и все. Чего им старания прикладывать, коли из десяти дев девять отослать надобно? Только к полусотне придирок ни у кого не нашлось. Их и доставил.
        - Здесь тоже больше пяти сотен собралось, болтун костромской! - опять втиснулась в беседу тетка. - Голубке нашей, дабы средь них пред князем не потеряться, кушать хорошо надобно да отдыхать, а не по церквям темным, душным да дымным стоять али ноженьки свои в ходьбе пустой стаптывать. Обедать давно пора! А вы все ходите да ходите, ходите да ходите! К дому поворачивай, Соломеюшка. Хватит уже попусту время тратить.
        Молодые люди послушались, свернули к дворцу. У крыльца, поднявшись на пару ступеней, девочка обернулась:
        - Тафья твоя скучна больно, Кудеяр. Давай хоть крестиками вышью. Али коловратом могу. Или вязью сарацинской. Хочешь?
        - О пущей радости и мечтать не мог! - сдернув свою тюбетейку, боярский сын протянул ее корельской красавице.
        Соломея приняла головной убор, и опять касание мужских пальцев заставило ее вздрогнуть и зардеться.
        - Что же тебе вышить, добрый молодец? - шепотом спросила она.
        - Имя! - моментально ответил Кудеяр. - Имя главное, заветное, кое до часа своего последнего в сердце стану носить.
        - А вдруг ошибусь? - посмотрела ему в глаза Соломея.
        - Значит, судьба моя такая, - еле заметно пожал плечами Кудеяр. Однако его горящие глаза ясно доказывали, что ошибиться невозможно. - Завтра перед заутреней я тебя встречу. Да?
        - Эк ты быстр, добрый молодец, - рассмеялась девочка. - За день вышить не успею. Хорошо постараться, и недели будет мало.
        - Так ведь я не про тафью спрашиваю. Я про первую красавицу земли русской.
        - Хватит уже проход загораживать, боярышня. Пойдем! - не выдержав, перебила Евдокия. - Вы так до утра прощаться станете. Завтра опять день будет, утром и договорите.
        - Доброй тебе ночи, Соломея! - вскинул руку, прощаясь, Кудеяр.
        - До завтра, боярин! - улыбнулась в ответ девочка и стала подниматься по лестнице.
        Едва за ними закрылась тяжелая дверь, как пожилая женщина тяжело вздохнула:
        - Что же ты делаешь, деточка? Забыла, зачем столь долгий и тяжкий путь мы с тобой одолели? Государыней ты стать можешь, государыней всех земель русских, половины мира! Ты же глазки мальчишке дворовому строишь, в любовь играешь. А ну, выберут тебя в княгини великие, что тогда делать станете?
        - Слугой его близким сделаю! - с легкостью ответила боярышня. - Нешто у государыни преданного слуги быть не может?
        - За такого слугу и государыню в монастырь быстро постригут, - тяжело поднимаясь по лестнице, сказала Евдокия. - Негоже допускать подобного бабе замужней. Грех то большой, завсегда проклинаемый. И служители христианские тоже сказывают. Нельзя никого любить, кроме мужа свого. И помыслить о том недопустимо!
        - Князья на княжнах женятся, тетушка, - после малой запинки посетовала Соломония. - Бояре на боярышнях. Я же из детей… Кто меня во дворец великокняжеский возьмет? Пустое. А Кудеяр мне по душе. Веселый он и любит. Я прямо чувствую, как тепло ко мне из него льется.
        - Хочешь стать государыней земли русской? - остановилась на середине пролета лестницы Евдокия. - Правительницей мира великого, всевластной княгиней! Желаешь сего, чадо мое любимое, али нет?
        - Хочу, - после небольшого колебания честно ответила девочка. - Кто же не хочет? Это же какая сказка наяву получится - из корельского леса да на трон!
        - Так судьбой тебе сия сказка подарена, Соломея! Пусть шанс малой, чудесный, но есть он все же! - наклонилась к самому ее лицу воспитательница. - Крохотный, знамо, да к чему и его отталкивать, коли появился? Ты хочешь стать государыней?!
        Соломония попыталась представить себе, как это: повелевать всеми князьями и боярами, самой же никому не подчиняясь. Делать все, что пожелаешь, и весь мир будет исполнять любые твои прихоти. Вся казна - твоя, все земли - твои, все рати, города, реки, озера - все принадлежит тебе. Ты властна надо всем, над тобой же - никто и ничто.
        Попыталась - и не смогла. Вся ее прежняя жизнь была слишком далека от любых подобных даже не возможностей - от подобных мечтаний. Никакие сказки не могли поведать о том, каково это - быть великой княгиней. Равно как невозможно понять смертному, как живут и о чем помышляют небесные богини.
        Все это пронеслось в голове девочки, и она, сглотнув, кивнула:
        - Да, я хочу.
        - Ну, так старание к тому хоть какое прояви! В строгости себя чти, веди достойно, о красоте заботься да на молодцев пригожих и краем глаза не косись! Кудеяр твой, знамо, красивый да ласковый, однако же баловству сему предаться завсегда успеешь. Коли отворот дадут от порога великокняжеского, тогда ему в ворот и поплачешься, пусть пожалеет. До того же часа веди себя так, ровно ты ужо государыня и есть! Дабы ни сомнений, ни подозрений не возникало! За две-три недели ближние судьба твоя решится. Будущее твое между величием и серостью вечной на волосинке висит. Нешто ради этого всего несколько дней с глупостями девичьими чутка не потерпеть?
        Евдокия опять тяжело вздохнула и пошла далее.
        - Я потерплю, тетушка, - кинувшись следом, пообещала Соломея. - Все, что скажешь, сделаю! Коли любит - не забудет, не пропадет. А государыней стать я и вправду хочу! Честное слово, тетушка, хочу!
        Однако все обещания юной красавицы пошли прахом, едва наутро она увидела Кудеяра, стоящего возле крыльца в кафтане с желтыми шелковыми петлями, в горностаевой шапке и с саблей на поясе. Девочка широко улыбнулась, стремглав сбежала по ступеням, и желание у нее внезапно осталось только одно: прикоснуться к руке паренька, ощутив блаженную колко-горячую волну, услышать его голос, поймать улыбку.
        - Ты чего это ныне такой грозный, баламут? - удивилась Евдокия, спускаясь следом без особой спешки.
        - При службе сегодня, матушка, - пригладил рукоять сабли Кудеяр. - Дни ближние будут хлопотливыми.
        - Так и служил бы, боярин! Чего пришел?
        - Упредить хочу без ушей лишних. Весточка тайная, и о ней более никому, - понизил голос паренек.
        - Что же у тебя за тайны такие важные оказаться могут? - не без презрения хмыкнула женщина.
        - По службе моей, по службе, - понизил голос боярский сын и властно накрыл ладонью оказавшиеся на перилах пальцы Соломеи, перешел на шепот: - Завтра к заутрене оденьтесь в лучшее и украшения не забудьте. Дев прибывших повитухи да боярыни еще вчера осмотрели, в размышлениях ныне пребывают, кого гнать, кого для смотрин оставить. Княжич же желает лично на гостий глянуть, как бы невзначай, дабы и самому мнение иметь. Для сего он к службе и придет. Сей миг лучшим и будет красотой его поразить. На пирах да на торжествах прочих по родовитости гостей сажают. Там потеряешься, и не увидит!
        - Верно ли сие? - усомнилась тетка.
        - Я в карауле усиленном на три дня, - объяснил парень. - Князь Чаломеев за наследника беспокоится, каковой без свиты придет. От того и ведаю. Прости, красавица, надобно бежать.
        Кудеяр отпустил руку девочки и быстрым шагом пошел вдоль стены.
        - Вот он, день твой, деточка, - прошептала Евдокия. - Упустить нельзя, не воротишь. Прихорошить тебя надобно со всем тщанием да освежить и прирумянить.
        - Зачем он это рассказал, тетушка? - совсем о другом спросила погасшая лицом Соломея. - Я ему не по нраву? Хочет отдать меня наследнику?
        - Понравиться Кудеяр тебе хочет, вот и старается, - успокоила ее Евдокия. - А наследнику понравиться еще суметь нужно. Просто на глаза попасться, и то удача… Да не о том ты мыслишь, чадо! Ну-ка, скажи: ты желаешь стать государыней? Желаешь? Желаешь?! Тогда прочие мысли из головы выбрось! Токмо об одном думай: место твое на троне! На троне, а не в толпе!

* * *
        К этой заутрене Соломея готовилась еще с предыдущего полудня. Заряна вплела в косу боярышни запасенный в узлах Евдокии пучок конских волос, отчего главное украшение любой женщины чуть не на треть прибавило в толщине, обновила атласную ленту на яркую малиновую. В обед и ввечеру кушала девица только телячью печень и жирный свиной окорок; нарядные сарафан, кокошник и понизь были тщательно просмотрены и поправлены в местах, где бисер и вышивка держались не очень прочно; височные кольца, браслеты, серьги и ожерелье были начищены до зеркального блеска. Красавицу уложили спать задолго до темноты, а поутру тетка заставила ее выпить целый ковш красного немецкого вина с приторно-вишневым запахом - дабы кожа зарумянилась и голос умягчился.
        Вместе со служанками девочка отправилась к храму - и едва ступив на площадь, поняла, что тайна боярского сына Кудеяра Тишенкова оказалась не такой уж и великой. О появлении Василия, наследника престола великокняжеского, знали если не все невесты, то большая часть девушек точно. И потому все пространство между главными московскими храмами было тесно заполнено нарядными красавицами, стоящими вдоль пути от крыльца дворцового до крыльца в белоснежный Благовещенский собор где в два, а где и в три ряда.
        Сарафаны из бархата и шелка, из парчи и атласа, из индийского сукна тончайшей выделки и нежнейшей персидской шерсти. Понизи княжон и боярышень светились отборным жемчугом, на кокошниках переливались самоцветы, пускали радужные блики бусы из драгоценных камней, яхонтовые вошвы на плечах и рукавах, золотые браслеты, серьги и кольца… И Соломея с острым разочарованием поняла, что нет и не может быть у нее никаких шансов привлечь взгляд Василия Ивановича, что средь прочих дев в своем бисерном кокошнике да чистеньком льняном сарафане с вышивкой простым катурлином выглядит она, словно бледная моль на сиреневой татарской кошме.
        - Идет, идет… - пробежал по рядам шепоток.
        Девушки - и невесты, и служанки красавиц - качнулись вперед, вскинули подбородки, перебросили через плечо толстые косы с роговыми и золотыми гребнями и заколками, затолкались плечами. Даже Заряна и Евдокия втиснулись в общую толпу, дабы увидеть собственными глазами будущего государя. И только Соломея осталась чуть позади, в гордом одиночестве, в полной мере осознавая наивную безнадежность совсем еще недавних, буквально утренних мечтаний.
        Никогда не бывать даже самой красивой малиновке женой кречета, не бывать нежной лани женой могучему лосю, не бывать дочери боярского сына женой князю Великому. Так уж устроен сей мир, что будь ты хоть лучшей из лучших - ан не бывать. Не судьба.
        Сын Великого князя неспешно шел по мостовой между рядами девушек - высокий, статный, широкоплечий, в округлой бобровой шапке, в бордовой ферязи без рукавов, густо вышитой золотой нитью, опоясанный широким ремнем с солнечно-янтарными накладками. Вроде как никого не рассматривал, голову держал прямо, однако глаза его скользили по сторонам, то вправо, то влево. Позади семенили несколько князей, вышагивали рынды - телохранители в белых кафтанах с короткими бердышами.
        Десяток шагов - и корельская красавица осталась за его спиной.
        Трудно сказать, что толкнуло в этот миг Соломонию на безумство: то ли обида из-за украденной мечты, то ли отчаяние безнадежности, то ли растекшийся по жилам полный ковш крепкого вишневого вина - но девочка вдруг подняла голову и громко крикнула:
        - Куда же ты пошел, княже?! Краше меня все едино никого не сыщешь!
        Василий обернулся на возглас, и они встретились глазами. Карий взор молодца с пушистой еще бородкой пронзил девушку, и Соломония вдруг ощутила, как сердце ее остановилось и как внезапно что-то едкое защипало в животе.
        Она сглотнула.
        Сердце спохватилось и застучало часто-часто, наверстывая упущенное. Едкость в животе превратилась в тепло, и только легкая слабость разлилась по телу.
        Княжич обернулся к свите, что-то сказал. Князья засмеялись, все вместе бояре ускорили шаг. Толпа же девок и женщин заколыхалась, зашипела:
        - Бесстыдница! Никакой скромности! Бессовестная! Нахалка! - и это были еще самые безобидные из эпитетов, что пришлось услышать Соломее.
        Резко крутанувшись, она убежала к великокняжеским хоромам, взметнулась наверх, упала лицом на свою постель.
        Девочка не рыдала, нет. Она испугалась. Поразилась тому, как дрогнула ее девичья душа под взглядом княжича. Почти как от подарков, как от слов и прикосновений Кудеяра.
        Это что же получается - она влюбилась сразу в двоих?!
        Что же делать теперь? Как поступить, как выбрать?
        - Да какая разница? - буркнула Соломея, натягивая одеяло и накрываясь им с головой. - Василия мне все едино боле не видать. Погонят ныне же за бесстыжесть…
        Права корельская красавица оказалась только наполовину. С сего дня Соломонию Сабурову более никуда не звали - ни на пиры, ни на праздники, ни просто в палаты дворцовые. Ее гордые соседки, что ни день наряжаясь то туда, то сюда, поглядывали на бесстыдницу с пренебрежением, даже не заговаривали с опозорившейся гостьей, однако… Однако на дверь девочке тоже никто не показывал. Ни словом, ни намеком о ненужности не сказывали, караульные у ворот и крыльца пропускали с поклоном. Вестимо - узнавали.
        Съезжать сама она тоже не спешила. Ходила на службы - обратно в тихую церквушку Ризоположения, занималась вышиванием и старалась не завидовать своим более знатным и удачливым соперницам. Тем паче что на третий день Кудеяр избавился-таки от излишней службы и снова стал встречать девочку у крыльца. Тетка супротив сих свиданий более не протестовала - хотя наедине молодых и не оставляла, - и потому путь с церковной службы получался долгим и приятным, да и само богослужение казалось радостнее и душевнее.
        - Пожалуй, завтра будем прощаться, - в один из дней сказала Соломея.
        - Почему? - удивился боярский сын. - Нечто случилось что?
        - Да, Кудеяр, - кивнула девочка, которую он держал за руку. - Ты думал, отчего я здесь засиделась, домой не еду? Зарок свой просто исполняю. Обещала ведь тафью вышить? Вот ныне и закончила. Утром отдам.
        - Только не завтра! - взмолился паренек. - Смилуйся, хоть два дня мне подари!
        - Да что они изменят, Кудеяр? - пожала плечами Соломея. - Ясна судьба моя, как Карачунова ночь. Обратно под родительский кров возвертаться.
        - От службы отпрошусь, провожу, - сжал ее пальцы паренек. - Надобно хоть за день-другой князя упредить!
        - Зачем меня провожать? - смущенно улыбнулась девочка, в то время как сердечко ее сладко заныло. - Сюда же доехала, и ничего.
        - А хорошо ли это, краса северная? - покачал головой боярский сын. - При каждой деве должен находиться тот, кто живота своего не пожалеет ради чести ее, покоя и счастия. Провожу до порога родного, с отцом твоим познакомлюсь. Может статься, он мне и на будущее в доверии таковом не откажет.
        - Не знаю, прямо… - совсем зарделась Соломея. - Но коли с батюшкой моим так свидеться желаешь, то так и быть. Два дня пережду.
        13 августа 1505 года
        Московский Кремль
        Для переезда до Волги Кудеяр нанял бричку - легкий возок с плетеным верхом над сиденьями возле задних колес. Соломее большего и не требовалось: сундук и несколько узлов помещались позади, сама она с теткой Евдокией на сиденьях, Заряна напротив. Кудеяр же и оба холопа - ее и боярского сына - скакали верхом.
        Сразу после заутрени путники выкатились из крепости через Боровицкие ворота, прогрохотали колесами и подковами по мосту через Неглинку, выехали на широкую улицу, огражденную амбарами и тынами постоялых дворов.
        - Ныне быстро доберемся, - пообещал Кудеяр. - Лето к исходу повернуло. Многие купцы, в Персиях, Сарае и сарацинских краях затоварясь, на север груженые идут. Так что попутный корабль найдем с легкостью. До Вышнего Волочка доползем, а там на Мсту, и вниз по течению, токмо деревья замелькают.
        - Четверо сыновей, сказываешь, и ни одной сестры? - Взгляд Соломеи задержался на тафье паренька, по краю которой изящной сарацинской вязью тянулось ее имя, вышитое красной и желтой нитью, на макушке же блестело бисером восьмиспицевое колесо коловрата, символа солнца и вечности. - Каким же ты оказался?
        - Третьим, - признался боярский сын. - Уделу, понятно, столько воинов не прокормить, посему старших отец решил при земле оставить, с нее исполчаться. Мне же серебром долю отсыпал. Невелико наследство, зато сразу. В новики же я еще от отцовского удела записан. А из разрядной книги, известное дело, токмо в монастырь али в могилу выписаться можно. Федька-Последыш, кстати, и от того отказался. В Холмогоры подался, торговать. О злате, вишь, мечтает. Чтобы несчитано, немерено, и все в его сундуках.
        - А ты о чем мечтаешь?
        - Так со службой вроде как наладилось, - пожал плечами боярский сын. - К делу приставляют, на прилежание не жалуются. Коли служивый, обязаны земли нарезать. Иначе к каковому ополчению приписывать? Мыслю, вот-вот дадут. Тогда и дом нормальный появится, усадьба…
        Всадники скакали широким походным шагом, покачивалась бричка на пологих дорожных ямах. За беседой показались впереди уже и ремесленные слободы - как вдруг позади послышался конский топот, улюлюканье, и вскорости, нагнав бричку, закружились возле нее полтора десятка всадников: уздечки с колокольчиками серебряными да золотыми клепками, седла резные, попоны вышитые. И не простой нитью - а серебром да золотом. Каждая упряжь - что деревня целая стоит. Седоки тоже под стать: шапки собольи, пояса наборные, ферязи золотом блестят, рукава рубах шелком отливаются, на перстах самоцветы блестят, на плечах цепи золотые…
        - Куда же это ты направилась, красавица заозерная? - задорно спросил один из всадников, и опять от взгляда карих глаз словно споткнулось сердце Соломеи.
        - Да вот, княже, заскучала, - все же взяла себя в руки девочка и ответила тоже весело, с улыбкой: - Батюшку навестить собралась. А ты тут какими судьбами, Василий Иванович?
        - Да вот… - Княжич натянул поводья, вынуждая коня встать на дыбы. - Обещала ты, что краше тебя не найти, и ведь не получается! Смотрины последние на понедельник назначены, а ты вдруг отъезжать собралась! Нехорошо так поступать, обман сплошной выходит. Возвертайся давай. Токмо не в матушкины хоромы, а в терем Большого дворца вселяйся. Там ныне твое место.
        - Коли так по нраву пришлась, - чуть не зло ответил Кудеяр, - отчего на пиры не звал, на праздники дворцовые?
        - Ты еще кто такой, вопросы мне задавать? - хищно прищурился на него княжич, и конь, почувствовав недовольство седока, оскалился, захрипел.
        - Родственник! - кратко бросил боярский сын.
        Василий оглянулся на какого-то пожилого мужчину из свиты. Тот недоуменно пожал плечами.
        - Соломонию я и без того разглядел, - решил-таки ответить княжич, - посему покамест с прочими знакомился. Ее же через неделю призовут…
        Девочка сглотнула, невольно сжав кулачки.
        Василий знал ее имя!!!
        Такого случайно не происходит. Раз знал - испросил особо.
        - Коли родич, вертай коней, в Кремль сестру вези, - уверенно распорядился княжич. - Где терем, ведаешь?
        - Знаю, - хмуро кивнул Кудеяр.
        - Вот и хорошо… - Василий дал шпоры коню, и кавалькада унеслась к центру Москвы.
        - Что же теперь будет? - неуверенно спросила Соломея, когда затих дробный стук копыт. Она старалась не смотреть в глаза своего почти уже состоявшегося жениха. Девочка не знала, что сказать, и не понимала, что чувствует. Она была совершенно уверена, что любит Кудеяра, любит сильно и искренне. Но так же честно она могла поклясться и в том, что любит юного княжича.
        Как могло одно маленькое девичье сердце вобрать в себя сразу два столь сильных чувства - ни одна сказка никогда не сказывала, ни одна подруга подобным не делилась, да и тетка Евдокия ни разу не помянула, как поступать при подобной напасти?
        - С минуты сей ни к чему незнакомому не прикасайся, людей чужих обходи, сама никогда не пей, еду же принимай токмо из моих рук али из рук тетки своей, - чужим голосом сказал боярский сын. - А ты, Евдокия, никогда более дважды в одной лавке ничего не покупай! И вас, холопы, это тоже касается!
        - Это почему?! - возмутился Тришка.
        - Потому, что Соломея супругой государя будущего вот-вот стать может, - холодно сообщил Кудеяр. - За таких женихов соперницам не глазки выцарапывают, как на торгу новгородском. В Москве сопернице и яду легко подсыпать могут, и убийцу подослать, и порчу смертную навести. О том ныне постоянно помните и ничего чужого, случайного даже близко к себе не подпускайте!
        - И ты поможешь? - неуверенно переспросила девочка.
        - Помогу…
        На душе боярского сына было пусто и черно, словно душу выжгло убийственным лесным палом. Но все же… Но все же ему было легче принять Соломею чужой, нежели мертвой. Успев покрутиться при дворе, Кудеяр понимал, что наивную девочку с северной окраины здешние князья истребят моментально, едва почувствуют в ней соперницу. Спасти невесту могут только изгнание или венец. Поднять руку на жену наследника - это уже совсем другое, нежели уморить худородную девицу. Но до того…
        А еще оставалась надежда, что Василий почудкует, да и передумает. Князья на худородных девках не женятся. Такового с сотворения мира отродясь не случалось! Авось - и теперь шуткой обойдется…

* * *
        Теремом Большого дворца было отнюдь не помещение над воротами, как могло показаться из названия, а отдельные хоромы, выстроенные прямо на крыше, заместо обычной кровли. Небольшая уютная избушка - токмо на высоте. И смотрелась она, ровно из сказки принеслась: гульбище округ дома с резными перилами, стены канатами конопляными проконопачены, ставни узорчатые, окна большие, да еще и мозаикой разноцветной собраны. Внутри же и вовсе чудо: потолки расписные, стены шелками цветастыми украшены, на полах ковры пушистые, скамьи кошмою толстой обиты, заместо сундуков - шкафы высокие, от пола и до потолка, постель же - ровно жилье особое, уютное. Край высокий, внутрь токмо с приступки попасть можно, размерами с сажень в ширину и полторы в длину - вчетвером вместиться впору, и тесно не станет. И все ложе - сплошная перина! Ложишься - и как в прудике теплом в воду погружаешься…
        - Сие место для детей великокняжеских делалось, - открыл секрет сказки Кудеяр. - Семь светелок, семь спаленок. Не все, знамо, заняты оказались, ныне же и вовсе некому играться. Посему, мыслю, красавиц лучших сюда и вселили. Сколько комнат, столько дев для смотрин последних и отобрали.
        - Красота-то какая! - восхищенно обошла светелку девочка. - Счастливы малыши, кому в чуде сем расписном расти доведется.
        - Тришка, у двери отныне сиди и к боярышне никого не допускай, - хмуро и решительно распоряжался тем временем боярский сын, - будь то хоть девки, хоть князья или княгини, бояре али священники, да хоть богиня Табити собственным обличьем! Никого. Духаню, холопа своего, я тебе в смену оставлю, на случай, коли отлучиться понадобится. Сами тоже ни к кому не ходите. Коли встретите, в дверях и проходах раскланивайтесь, в комнаты же ни ногой! Невесте больной прикинуться несложно, вас же тут же в колдовстве али отравлении обвинят. Кушать и пить токмо свое! Да и то лучше то, что я принесу. Вам и подбросить могут, здешние злодеи твари зело ушлые…
        Его речь оборвала решительно распахнувшаяся дверь, в светелку вошел Василий, одетый в этот раз по-домашнему: в сиреневые шаровары и алую шелковую рубаху, опоясанную ремнем с янтарными бляшками. Следом молчаливо протиснулись рынды - двое бояр в жарких кафтанах.
        - Добралась-таки, Соломея? - обыденно спросил юноша. - Как устроилась?
        - Благодарствую, - зарумянившись, низко поклонилась девочка. - В диво дивное попала, прям не знаю, пугаться али радоваться.
        - Чего же тут пугаться, милая?
        - А вдруг проснусь?
        Василий рассмеялся, оглядываясь, но тут заметил Кудеяра и сразу нахмурился:
        - Ты здесь, оказывается, родственник? Что-то в грамоте, с Соломонией присланной, ни о каких родичах Сабуровских не упоминается!
        - В пути познакомились, княже, - слегка, с достоинством, склонил голову перед наследником боярский сын. - Так вышло, предки наши в третьем колене через брак породнились.
        - Так ведь таковых родичей у нее половина Руси будет!
        - Какой есть, - невозмутимо пожал плечами Кудеяр. - Нехорошо, коли девицу ни один мужчина из семьи не бережет. Тетка Евдокия, знамо, день и ночь при Соломее пребывает, в целомудрии содержит. Однако же, коли за честь девичью саблей вступиться понадобится, что за прок выйдет от бабьих причитаний?
        - Кого же ты так во дворце моем боишься?
        - Так ты и сам, княже, в доме своем со стражей ходишь, - указал на рынд за спиной Василия Кудеяр.
        Княжич оглянулся на бояр, дернул подбородком:
        - За дверью обождите.
        - Девка и тетка, что рядом с боярышней при госте находятся, это хорошо, княже. Однако и за дверью у порога крепкий воин не помешает.
        - А ты воин крепкий? - медленно произнес Василий.
        - Бояре сказывают, неплох, - зловеще улыбнулся Кудеяр.
        Василий, похоже, отлично понимал, что не из родства своего призрачного старается паренек, и очень хотел раз и навсегда избавиться от неожиданного соперника. Но наследнику русского престола уже успели объяснить, чем отличается власть от самодурства. Указывать свободной боярышне, чужой дочери, ему даже не родственнице, с кем ей встречаться можно, а с кем нет - было не в его праве княжича, пусть даже и будущего государя.
        - Я зашел сказать, красавица заозерская, - Василий повернул голову к Соломее, - что раз уж ты так по батюшке своему соскучилась, велел я гонца к нему послать. Мыслю так, на перекладных вестник дня за три до Корелы долетит. Отец твой, коли поспешит, недели за три доберется. Тогда и обниметесь.
        - Благодарствую, княже, - склонила голову девочка.
        - Сторожи хорошо сию красавицу, боярин, - прямо посмотрел на Кудеяра наследник. - Я тебе доверяю.
        - Да, государь, - скрипнув зубами, склонил голову боярский сын.
        Последнее слово все-таки осталось за княжичем.

* * *
        Княжны Милославские и Салтыковы, Горчаковы и Хлебниковы, Шаховские и Галицкие… Нет, не было у боярской дочери ни единой возможности сравниться с ними ни в богатстве, ни в кудесниках, с ловкостями завидными красоту наводящих, ни в снадобьях, облик улучшающих, ни в драгоценностях, ни в дороговизне платьев, девичий стан облегающих, ни в мехах, сие великолепие поддерживающих. Почти ни в чем не могла сравниться с соперницами Соломея - и потому даже пытаться отказалась. Облачилась на смотрины в один лишь льняной сарафан со скромной синей вышивкой по подолу и вороту, одетый поверх тонкой выбеленной сорочки. Невысокий роговый кокошник украшали лишь единый камушек солнечного янтаря в центре да немного бисера по краю, волосы покрывал простой платок с синими набивными цветами, косу же из чисто своих волос украшала лишь атласная ленточка. Ни вина пить, ни бока отлеживать, ни салом отъедаться, ни даже просто глаза зачернить девочка теперича наотрез отказалась - все едино и в этом княжны сильнее окажутся.
        - Какова есть, ту пусть и видят, - сказала она тетке, пока Заряна старательно вычесывала ей волосы, избавляя от конских прядей. - Не то после первой же бани муж в монастырь пострижется, лишь бы жены, с таким тщанием выбранной, более не видать. Что есть, то и есть. Любуйтесь!
        В этот раз смотрины были открытыми и торжественными. Не проверка повитухами в бане, не поглядывание на девиц в церкви и на пиру, не разговоры, якобы случайные, на праздниках. В этот раз объявлено было во всеуслышанье: Василий, сын Великого князя Ивана Васильевича, получившего прозвище Грозный за внушаемый ворогам страх, решил остепениться и ныне в посольской зале Грановитой палаты жену себе выбирает! А на те смотрины явиться соизволили от всех родов и сословий земли русской шесть княжон и одна дщерь боярская из служилых людей Сабуровых…
        Природа смилостивилась над московской знатью и к середине августа пролила на столицу земель русских обильные дожди, перемежая мелкое накрапывание буйными грозами. Жара спала, и потому гости, явившиеся на торжество в тяжелых дорогих шубах, доказывающих боярскую и княжескую родовитость, высокую должность, али просто приличное богатство - не истекали потом и не млели от духоты. Хотя, понятно, мучились все равно изрядно.
        Отделанная золотом, расписанная картинами из Нового Завета, высокая посольская зала дворца шуршала мехами и сукном, перестукивалась посохами, гудела множеством голосов. Ныне сюда собралось столько людей, что при своих изрядных размерах палата все равно казалась маленькой. Снаружи, за каменными стенами, запели куранты башенных часов, возвещая полдень, и вместе с сими звуками распахнулась внутренняя дверь. В зал твердой походкой вошел Великий князь - с гладким еще, вовсе не старческим лицом, украшенным седой, коротко стриженной бородой, и с гладко бритой головой, прикрытой тафьей из вышитой золотом замши, в кашемировой, тяжелой от золота ферязи, поверх которой лежал легкий плащ - подбитая соболем епанча. Величие правителя державы доказывала не шуба, а широкое оплечье - ворот в локоть шириной, плотно усыпанный драгоценными самоцветами, лежащими поверх сплошного золотого шитья.
        За государем, опираясь на серый, с рубином наверху, посох, степенно ступал митрополит, который мог позволить себе надеть лишь легкую серую рясу, спешила дворня - конюший, постельничий, кравчий, и лишь самым последним, с преувеличенной скромностью, ступал Василий - в одном лишь коричневом кафтане, из-под которого выглядывали замшевые сапоги, в однотонной тафье и с чистым, без украшений, поясе. Он скромно опустил голову, как и полагалось сыну, готовому принять отцовскую волю.
        Иван Васильевич поднялся на возвышение, сделанное возле восточной стены, сел на резной трон слоновой кости. Свита пристроилась справа, митрополит остановился слева, Василий встал перед троном, лицом к отцу.
        Зал притих.
        - Понял я ныне, бояре, что сын мой, чадо, кое так долго считал я дитем малым и неразумным, вырос и возмужал, - с легкой хрипотцой провозгласил государь. - Помощником стал в делах державных, советы дает разумные, тревоги мои разделяет, в походы ратные просится. Сим доказал Василий, что пора ему покидать гнездо родительское. Мужем истинным становиться, продолжателем рода великокняжеского, отцом семьи и хозяином дома своего. Слышишь меня, сынок? Пора!
        - Воля твоя, батюшка, - еще ниже склонил голову княжич.
        - Посему, Василий, повелел я собрать со всей Руси дев самых красивых, душой и телом чистых, достойных разделить с тобой судьбу твою, ложе твое и заботы семейные, матерями стать будущих правителей священной земли русской. Посмотри на них и выбери ту, с коей разделишь жизнь свою отныне и до последнего смертного часа… - Великий князь откинулся на спинку трона и хлопнул в ладони.
        Снова отворилась внутренняя дверь, но на этот раз в нее буквально вплыли легкой семенящей походкой семь девушек. Не поднимая глаз от пола, они бесшумно скользнули через зал и широкой полудугой остановились перед троном: чарующие красотой и статью, одетые все, кроме одной, в шелка и бархат, осыпанные драгоценностями. Все с толстыми, перекинутыми вперед через плечо косами с вплетенными в них лентами - знаком своей зрелости. Но еще немного - и кто-то из них разделит свою косу надвое, как положено замужней женщине, матери семейства, и начнет взрослую, самостоятельную жизнь.
        - Да благословит тебя Господь, да направит он верно твою руку, - перекрестил княжича митрополит и передал ему в руку две темно-бордовые шелковые ленты: - Иди, избери себе достойную жену, а нам государыню, матушку земель православных.
        Василий наконец-то развернулся, немного постоял в задумчивости, затем двинулся к краснеющим на глазах невестам. Остановился возле первой:
        - Доброго тебе дня, красавица.
        - И тебе доброго дня, всех благ и мудрости, Василий Иванович, - мелодичным, как журчание ручейка, голосом ответила девушка.
        Княжич сделал шаг дальше и опять поздоровался…
        Так он обошел всех гостий, после чего вернулся к единственной, одетой лишь в скромное белое платье и повязанной белым платком, и протянул ей шелковые ленточки:
        - Вот, прими подарок мой скромный, неведомая красавица. Желаю, чтобы вплела ты эти ленты в косы свои, а судьбу свою с моею навеки переплела.
        - Благодарствую за подарок сердечный, княже. - Девочка крепко сжала ленточки в правом кулачке, а княжич взял ее за левую руку и вывел вперед:
        - Вот, батюшка мой Иван Васильевич, сию красавицу выбираю!
        - Скажи нам, кто ты, дитя мое? - наклонился вперед Великий князь.
        - Соломонией отец с матушкой нарекли, государь, - чуть приподняла голову девочка. - Дочь боярского сына Юрия Константиновича, внука Сабура.
        Посольская зала ахнула, от стены к стене побежал шепоток:
        - Худородная, худородная, худородная…
        - Дщерь боярская Соломея в хоромах супруги моей покойной показала себя скромной, трудолюбивой и набожной! - громко и уверенно объявил Великий князь. - На увеселения и игрища московские не бегала, на торгу серебро не прогуливала. Приехав, делом первым к причастию подошла и заутрени посещала ежедневно, а все часы свободные рукоделию посвящала. Разве не таковой должна быть достойная жена и великая княгиня?
        Соломея ощутила, как полыхнули у нее кончики ушей. Оказывается - за ней следили, и очень внимательно! А она-то думала - привезли и бросили, забыли в горнице далекой… Девушка лихорадочно вспоминала - не сотворила ли чего позорного? Но кроме прикосновения к руке Кудеяра - ничего на ум не приходило.
        - Что же до худородства ее, - продолжил государь, - то нет ныне в обитаемых землях никого, кто знатностью с Великими князьями московскими сравниться способен! Коли нет девы равной, то пусть будет та, что сердцу мила, дабы на других никого и смотреть не хотелось! Не по надобности державной брак сей заключаю, а токмо ради счастия сына своего. Пусть живет с супругой своей в любви и радости, в добре и согласии! Ответь мне, Василий, любишь ли ты Соломонию, дщерь боярскую, так, что готов от прелестей прочих навеки отречься и токмо ей одной себя посвятить?
        - Да, отец, люблю! - ответил княжич, уверенным своим ответом вызвав в душе девочки холодок безумного восторга.
        - Сим объявляю Соломонию, дочь боярского сына Юрия, невестой сына своего Василия! - поднявшись с трона, объявил Великий князь. - Готовьте свадьбу!
        И опять Посольская палата загудела от множества голосов, теперь обрадованных. Среди обрывков фраз легко различалось довольное: «…а Милославские-то с носом опять остались…», «Горчаковы напрасно рот разевали!», «Салтыковы пусть место знают…». Кто-то даже крикнул:
        - Долгие лета молодым! - но его не поддержали. Все же пока не свадьба.
        Великий князь опустил свой взгляд и неожиданно обыденным тоном сказал:
        - Ты, Вась, деву-то покуда отпусти. Глянь, у нее аж персты побелели, так стиснул! Не твоя она покамест. Вот как женой станет, тогда и володей.
        Княжич с видимой неохотой отпустил Соломею, тихонько, только для нее, произнес:
        - Потом… - и вышел из палаты вслед за отцом. Свита на этот раз семенила позади.
        Отвергнутые красавицы, бросая на худородную девку не самые добрые взгляды, разошлись в стороны, к отцам и родственникам. Избранная невеста поспешила наружу - и тут же попала в горячие объятия тетушки и Заряны:
        - Тебя выбрали, выбрали!!! - Евдокия на радостях даже расцеловала воспитанницу.
        - Государыня! - с жалобным придыханием вторила Заряна.
        Все вместе они отправились в Большой дворец и наверх, в терем. И там, у входа в пустое теперь строение, встретили боярского сына Кудеяра - коего, понятно, в Грановитые палаты никто не приглашал. Соломея увидела тоскливые глаза юноши, и радость разом погасла в ее душе, уступив место пустоте. Она поняла, что навсегда потеряла веселого паренька, которого уже почти видела в мечтах своим мужем, прикосновений которого так желала, встречам с которым так радовалась. И губы ее словни само по себе прошептали:
        - Прости…
        - Я понимаю, - совершенно чужим голосом сказал Кудеяр. - Кто он и кто я.
        - Прости… - повторила Соломея.
        - Государыней хотят стать все, - глядя ей через плечо, ответил боярский сын. - Место же одно. Коли твое оно, то иным токмо через смерть твою получить его возможно. Ранее опасности стереглись, теперь вдесятеро надобно.
        - Прости…
        - Василий стражу даст… Сим сторожам не верь, - наконец посмотрел ей в глаза боярский сын. - Он, может статься, тебя и выбрал, да свита его из родов знатных, и каждый свою дщерь на твоем месте видеть мечтает.
        - Кабы две судьбы имела, вторую тебе бы отдала, - клятвенно произнесла Соломея. - Но одна у меня жизнь, и сердце одно. Прости.
        - Служанок ни на шаг не отпускай и берегись чужаков, - продолжил Кудеяр.
        - Ты опять здесь, родственник? - появился на ступенях лестницы радостный княжич. - Ни на миг не отлучен?
        - По воле твоей Соломею от опасностей оберегаю. - Если боярский сын и поклонился Василию, это было совершенно незаметно.
        - Молодец, хорошо стараешься! Тогда посмотри, чтобы меня с невестой не тревожили, желаю наедине с ней переговорить.
        - Невозможно сие, княжич, - хмуро ответил Кудеяр. - Пока она тебе не жена, одним вам оставаться невместно.
        - Хорошо, пусть тетка будет.
        - Баба она, коли что - устоять не сможет. Я же единственный здесь Соломее мужской родственник. Вас наедине не оставлю.
        - Экий ты старательный… чрезмерно, - слегка опешил княжич. - Ты бы для усердия сего иное место лучше поискал!
        - Всегда готов служить тебе, государь! - зло отчеканил боярский сын. - Коли в ином каком месте желаешь видеть, прикажи туда отправиться! Уеду не медля!
        - Пока не государь, - прищурился княжич. - Но коли сего так хочешь, просьбу твою уважу.
        - Надеюсь, место сие достойно будет великокняжеского родича, каковым я вот-вот стану? - от сдерживаемого гнева у Кудеяра зашевелились крылья носа.
        - Можешь на меня положиться, родственник, - кивнул Василий. - Единственный мужской…
        Он посмотрел на испуганную невесту, что стояла в шаге за спиной боярского сына, выдохнул и усмехнулся:
        - Прямо как Змей-Горыныч невесту от витязя стережешь! Желаешь битвы у пещеры?
        - До свадьбы ближе пяти шагов к Соломее никто не подойдет! - Боярский сын провел ладонями по поясу. Правда, сабли на нем сейчас не имелось.
        - Да будет так, родственник полу мужского, - с легкой усмешкой согласился княжич. - Сторожи со всей своей рьяностью. Мы ведь сказки читали, знаем, чем все кончится. Кончится же история сия четвертого сентября, желанная моя. - Василий перевел взгляд на невесту. - Отец назначил день свадьбы. Еще две недели. Раньше с торжеством не поспевают. Да и батюшку твоего дождаться надобно.
        - Дольше ждали, - тихо ответила корельская красавица.
        - Это верно, - улыбнулся наследник престола. - Подождем.
        Василий спустился вниз. Соломея облегченно вздохнула, позвала:
        - Пошли, Кудеяр.
        - Не пойду, - покачал тот головой, усаживаясь на верхнюю ступеньку. - Здесь караулить стану! В тереме пусть Евдокия заправляет. Нельзя к тебе в дом мужчинам входить. Невместно.
        - Ты же родственник!
        Боярский сын поднял на нее угрюмый взгляд, и девочка поняла, что шутка умерла. В душе Кудеяра она стала отрезанным ломтем. Он еще был готов ее охранять. Но прикасаться к ней - больше уже нет.

* * *
        Сын Великого князя сдержал свое слово. В конце августа он самолично привел к невесте наконец-то добравшегося до столицы отца, а пока Соломея и Юрий Константинович обнимались, протянул стоящему у входа в теремный дворец пареньку тугой свиток:
        - Вот, держи, боярский сын Кудеяр из села Тишенкова, грамоту Разрядного приказа. К князю Петру Оболенскому в Серпухов отправишься, на Оку, порубежье наше южное стеречь. В письме указано, что в родстве с Великим князем ты состоишь и потому тебе место воеводы полагается, не менее. После свадьбы можешь отправляться.
        - Служба государю не терпит отлагательств, княже, - принял приказ юный воин. - Здесь я более не надобен, Юрий Константинович сам о дочери позаботится. Отправлюсь с рассветом!
        Он чуть дернул подбородком, но в сторону Соломеи голову все же не повернул. Поклонился только княжичу и бегом умчался по лестнице вниз.
        4 сентября 1505 года
        Москва
        Москва гуляла и веселилась, как это умела делать только она. Звенели во всех храмах колокола, кричали скоморохи, рычали медведи, хохотали, раскачиваясь на качелях, девицы в легких летних сарафанах. Купцы выставили столы прямо на улицы, угощая всех желающих пивом и брагой, куличами да расстегаями. В домах боярских и княжеских наливали уже вино, да не дешевую петерсемену, а немецкое да гишпанское, кормили бужениной и белорыбицей. На улице знатные рода столов не накрывали - зато в дом пускали с охотою, был бы прохожий опрятен да не сарацин.
        Знамо, пустили бы и сарацина - но токмо при условии, что за здоровье молодых хоть ковш, да выпьет!
        А как иначе? Сын князя Великого женится! В такой день скупиться, скромничать, трезвым да грустным ходить - грех великий. Получится свадьба веселой, сытой и богатой - такова и жизнь у молодых окажется. А коли государь зажиточен да весел - стало быть, и в стране изобилие! Ведь не бывает богатых правителей в нищей державе. Станет семья государева детьми обильной - то покой и уверенность на многие века. Коли есть прямой законный наследник у правителя - ни смут, ни споров за власть, ни усобицы ужо не затеять. Ведь каждому понятно, кто по закону и обычаю на трон садится, а кто обман затеял.
        Так что гуляй и веселись, Москва, - старший сын Великого князя мужчиной становится! Крепка семья государева - крепка и Русь Святая!
        Таинство венчания началось после полудня - после того как боярский сын Юрий Константинович привел к алтарю Благовещенского собора свою дочь. Одета она была почти как на смотрины - в сарафане скромном, чисто-белом, без вышивок и украшений. Только на голове девочки лежала белая полупрозрачная кисея, скрывая от посторонних взоров не только волосы, но и лицо.
        Соломея не слышала службы. Она просто не верила в происходящее. С того самого мгновения, как ее подняли из постели, боярской дочери казалось, что она все еще находится во сне, что все это происходит не с ней, что все это есть странное невероятное наваждение: она, небогатая худородная девочка из окраинной крепости, еще недавно собиравшая землянику в берестяное лукошко, - и вдруг венчается с сыном Великого князя! Соломония очень старалась проснуться, чтобы рассказать о чудесном сне отцу и сестре - но у нее никак не получалось.
        А потом вдруг наступила тишина. Соломея поняла, что все вокруг, многие сотни людей, смотрят на нее и, затаив дыхание, ждут ответа. Она облизнула враз пересохшие губы и легонько кивнула:
        - Да…
        Княжич Василий в кафтане с высоким воротом поднял ее руку, надел ей на палец кольцо.
        Соломея зачарованно повторила его поступок.
        Тогда молодой человек поднял кисею невесты, решительно отталкивая куда-то назад, наклонился и крепко поцеловал в губы.
        И наваждение спало - ибо подобного поцелуя присниться уж никак не может.
        В тот же миг Благовещенский собор зазвенел колоколами, и его радостную весть перехватили прочие церкви и звонницы.
        Василий Иванович взял супругу за руку и вывел ее из храма.
        Праздник продолжился пиром… Для всех, кроме княжича и Соломеи. Они, по издревле заведенному обычаю, сидели во главе стола, не притрагиваясь ни к питью, ни к яствам.
        По счастью - не очень долго. Уже часа через три родители отвели молодых в одну из просторных горниц Грановитой палаты, в центре которой были накрыты простынями толстые хлебные снопы. Так уж на Руси заведено - молодым первую ночь проводить на снопах, дабы брак был таким же урожайным, как бесчисленные пшеничные колосья.
        - Наконец-то, - облегченно перевел дух княжич, когда за ними закрылись двери, и повернул Соломею лицом к себе. Снял кисею с ее волос, отбросил в сторону, не отрывая глаз от лица.
        - Ты чего? - забеспокоилась девочка.
        - С того самого мига, как ты меня окликнула, губы твои из головы не идут, - признался Василий. - Так поцеловать их хочется, прям мурашки по спине.
        - Когда ты на смотринах прошел мимо меня, я решила, что все, больше не увижу. Аж сердце замерло, - ответила признанием на признание Соломея.
        - К каждой, кто пришла, прилюдно уважение проявить следовало… - сказал княжич, не отрывая глаз от ее лица. - А ужо потом избранницу указывать. Иначе обиду причинить можно.
        - Твой отец знал, что ты выведешь меня?
        - Ты моей стала с того мига, как я губы твои увидел. Не знаю чем, заворожили… Ай, - княжич вдруг тряхнул головой, отступил, покрутился. - Горчак сказывал, где-то тут курица запеченная спрятана и мед. Дабы мы не оголодали.
        Соломее стало обидно, что ее променяли на курицу - однако княжич уже опять смотрел на нее.
        - Так ты меня поцелуешь? - спросила она. - Теперь можно.
        Василий медленно приблизился и, глядя девушке в глаза, развязал пояс сарафана. Юная жена подчинилась его желанию и вскоре оказалась пред мужем совершенно обнаженной. Княжич сделал шаг назад, любуясь совершенной красотой, потом подхватил на руки и отнес на бугристое шуршащее ложе. Его ладони скользнули по телу девушки, лаская и познавая, порождая новые, странные и приятные чувства. Глаза же продолжали смотреть в самые зрачки, пока наконец Василий не наклонился к столь желанным губам и не впился в них поцелуем. Не тем целомудренным прикосновением, каковое случилось в церкви, а жадным, долгим и страстным, увлекая юную Соломею в сладкую бездну новой жизни.

* * *
        Утром хлопотливая Заряна, наряженная в новый сарафан из синей бумазеи, старательно расплела хозяйке косу и превратила ее в две, вплетя подаренные ленты.
        - Ну, и как оно, боярыня, - осторожно спросила она. - В женах-то?
        Соломея посмотрела на нее через серебряное зеркало и слабо улыбнулась:
        - Ах, Заряна… Какая же я счастливая!

* * *
        К счастью боярского сына Кудеяра, он этих слов не слышал. В этот самый час он стоял перед сонным князем Оболенским, ожидая, пока престарелый воевода дочитает полученный приказ.
        - Ишь ты, великокняжеский родич, - хмыкнул тот. - Воеводой его ставь! Боярский сын, да еще и третий в роду… Кто же под тебя пойдет, такого? Меня с таковым воеводой сварами местническими загрызут! Третий в роду… Младше тебя, Кудеяр, токмо пескари в реке оказаться могут!
        Воевода подумал, рассеянно накручивая на палец сплетенную в бороде седую косицу, потом решил:
        - К Тарусе поедешь. Застава там есть у заброшенного брода. Три казака при ней да два татарина. Эти за место рядиться не станут, послушаются. Коли выйдет, то детей боярских опосля подошлю, столь же худородных. А там видно будет. Место невелико, да воеводское, как наказано. Скачи, служивый. Принимай твердыню.

* * *
        Спустя месяц Великий князь Иван III Васильевич нежданно преставился. На трон вступил Великий князь Василий III Иванович.
        Вместе с ним Великой княгиней, всевластной государыней всея Руси стала пятнадцатилетняя Соломония, худородная девочка из маленькой крепости Корела.
        Глава вторая
        21 августа 1510 года
        Застава на берегу Тарусы
        - Тата-а-ары! - влетел во двор на взмыленном неоседланном жеребенке вихрастый русый мальчишка. Босой и без штанов, в одной лишь рубахе из серого домотканого полотна, лет семи на вид. Он был тощим, большеглазым и скуластым… под стать годовалому чалому жеребенку, сквозь шкуру которого проступали ребра. - Спасайте, татар-ры-ы!!!
        Ребенок скатился со спины своего скакуна и упал на колени возле коновязи, размазывая слезы по щекам.
        Однако порубежники отреагировали на тревожную весть на удивление спокойно. Караульный у ворот лишь вышел на середину проезда, посматривая вдоль реки, словно убеждаясь, что за вестником никто не гонится, другой ратник, скучавший на крыльце, вошел в дом.
        Застава была небольшой: крытая тесом изба с двумя трубами, двадцати шагов в длину и чуть меньше в ширину, пара небольших сараев с жердяными стенами да длинный навес с яслями, пригодный разве лошадям непогоду перестоять. Место, где можно отдохнуть мелкому отряду, выспаться в тепле, сложить скромные припасы, - и ничего более. Случись серьезная беда - так тут даже оборонять нечего, а потому заместо тына двор окружала банальная деревенская изгородь из поставленных наискось слег.
        Здесь было тихо и пусто - мальчишка даже выть стал вполголоса, словно осознавая бесполезность своих стараний.
        - Сказывай! - вдруг громко потребовал стремительно вышедший на крыльцо боярин.
        В этом воине трудно было признать недавнего боярского сына Кудеяра, юного и смешливого. За минувшие годы молодой воин успел обзавестись русой курчавой бородкой и густыми усами, чуть раздался в плечах, взглядом стал суров и даже, пожалуй, мрачен. Одет же он был ныне и вовсе по-крестьянски: шапка суконная, рубаха полотняная, коричневые полотняные же штаны и короткие, того же цвета сапоги.
        Впрочем, мрачность сия могла статься лишь беспокойством из-за тревожного известия.
        - Татары Жуковку грабю-ю-ю-ю-т!!! - опять завыл в голос малец. - Числом несметные, налетели, ако саранча-а-а! Дядьку Парку зарубили-и-и-и! Баб иных прям у колодца повязали-и! Спасайте, родненькие-е-е-е!!!
        - Откуда налетели? Заметил? - спокойно, но сурово вопросил Кудеяр.
        - Дык с верховья шли, - всхлипнул мальчик. - От Телепневки.
        - Если дальше вниз по реке двинутся, воевода, - вышел из избы еще один молодой воин, но с черной бородкой и в войлочном поддоспешнике, - то наверняка от старицы к югу отвернут. Ночевать в деревнях не станут, забоятся. Поймаем ведь. Им еще засветло надобно с путей торных отойти.
        - В Жуковке они, служивые, в Жуковке! - опять взвыл малец. - Выручайте!
        - Да нет их уже там, пацан, - поморщился второй воин. - Пока ты скакал, разорили ужо и дальше двинулись. Перехватывать их надобно, а не по следам, ровно псы гончие, носиться.
        - Коли с добычей, быстро идти не смогут, - задумчиво покачал головой Кудеяр. - В набег налегке помчатся, обозы же с добром награбленным и полон сразу в степь попытаются увести. А для сего самый путь удобный не через старицу, а вдоль Любки и к Серому броду. Оку перейдут, расслабятся. Решат, что обошлось… Зови лошадей с выпаса, Дербыш. Одвуконь пойдем, налегке. Броню и припас навьючивайте, сами в седла. Давай!
        Молодой воевода похлопал помощника по плечу и ушел обратно в избу. Дербыш же сунул пальцы в рот и несколько раз протяжно, залихватски свистнул. Вскорости ему ответил двойной свист со стороны заливных лугов. Порубежник удовлетворенно кивнул и тоже отправился в дом.
        Вскоре двор заставы наполнился суетой. На пригнанных с выпаса лошадей легко одетые воины набрасывали потники, клали седла; на иных навьючивали скатки и мешки, набрасывали чересседельные сумки.
        Почти все порубежники были молоды, не более тридцати годов. Половина - и вовсе еще безусые юнцы. Однако трудились все быстро и слаженно, занимаясь явно привычным, повседневным делом. Вроде как и не спешил никто - но уже через час после известия о татарском набеге порубежная рать из трех десятков боярских детей и холопов уже выехала из ворот к ближнему броду. Все они скакали налегке, лишь опоясанные саблями. И потому отдохнувшие лошади шли ходко, на рысях, словно вовсе не замечая всадников на своих спинах.
        Южный берег Оки на первый взгляд мало чем отличался от северного - те же леса, перемежающиеся обширными полянами, те же овраги и болотины, те же птицы в небе и тот же горьковато-пряный запах, словно от недавнего пала. Однако отличие имелось. Если на северной стороне реки стоял лес, местами разрываемый лугами, то на юге - уже луга разделялись пусть еще обширными, но не сплошными борами и перелесками. И потому между собой порубежники эту сторону называли чуждым русскому уху названием: «степь».
        Именно отсюда, из степных глубин, то и дело возникали тати и душегубы, приходящие грабить русские земли, и именно туда они увозили украденное добро и туда угоняли взятый в деревнях полон… Если, конечно, мимо порубежной стражи просочиться получалось.
        Получалось же сие отнюдь не часто.
        Здешняя лесистая степь только казалась свободной для пути в любом направлении. Коли не знать дороги, то запросто можно забрести на луговину, с двух-трех сторон окруженную болотом, или наскочить на овраг, в котором и пешему, перебираясь, недолго ноги переломать али оказаться на пути, вдоль которого на много верст ни реки, ни родника не встретишь, - а без воды ведь ни зверю, ни человеку далеко не уйти. Есть же, наоборот, места удобные, где и водопои чистые каждые десять верст встречаются, и боры по пути есть сухие, валежником богатые, и дорога ровная - иди да иди.
        Вот на таких путях обозы или рати ловить и надобно…
        Кудеяр за несколько лет окрестные земли успел изучить чуть не до каждого кустика и потому скакал уверенно, без колебаний направляя гнедую кобылку на, казалось бы, непролазные заросли, - и те расступались, открывая воинам узкие тропинки, либо сворачивал в овраг - и там обнаруживался пологий склон, либо уверенно пересекал топкие вязи - и под подковами обнаруживалась не трясина, а мелко дрожащая гать.
        Через три часа воевода спешился на поросшей васильками поляне, вытянувшейся вдоль ивовых зарослей, и громко скомандовал:
        - Привал! Духаня, возьми двух холопов и к протоке в дозор. Разъезд татарский появится, сойкой крикните и сразу таитесь. Нам раньше времени выдать себя нельзя. Алай, коней на выпас на левую сторону отгони, тамошний луг от протоки не видно. Костров не разводить! Так отдыхайте. Татары с обозом идут, им сюда за день не добраться. Разве к полудню завтра прибредут. Да и то вряд ли…
        Воины сняли с лошадей седла и груз, расстелили на траве кошмы, попоны или шкуры - кто с чем в исполчение пришел. Кто-то достал себе из припасов краюху хлеба, кто-то - кусок копченого мяса, несколько порубежников взялись править клинки, но большинство просто растянулись во весь рост, греясь на солнышке.
        Даже в ратной службе имелись свои маленькие радости. Ты спишь, а жалованье казна начисляет.
        Вечер и ночь прошли спокойно, а с первыми лучами солнца воины облачились в толстые стеганые или войлочные поддоспешники - это уж кому как больше нравится, поверх них надели броню - кто сверкающие, начищенные песком кольчуги, кто колонтари, набранные из маленьких железных пластинок и потому похожие на рыбью чешую, кто юшманы - в каковых пластины были очень большими, всего шесть штук на всю грудь помещалось. Головы молодых мужчин украсили остроконечные шлемы, пояса оттянули сабли, топорики и шестоперы. Некоторые из них тихо молились, другие откровенно скучали. Но молчали все - таков был строгий воеводский приказ. Отдохнувшие за ночь боевые кони перебирали копытами, стоя под седлом, - тоже дожидались своего часа. И, словно понимая всю важность скрытности, тоже молчали.
        Опытный Кудеяр оказался прав - сойки раскричались и тут же затихли, едва солнце перевалило зенит.
        - По коням… - тихо распорядился воевода, самолично затянул обе подпруги своего седла и взметнулся кобыле на спину. Перехватил удобнее рогатину, украшенную под наконечником тремя лисьими хвостами.
        Порубежники последовали его примеру.
        Еще немного ожидания - ивовые ветки затряслись, на поляну выбрались дозорные.
        - Прошел разъезд, боярин! - выдохнул Духаня, отирая пот со лба. - Уже и обоз слышно, эвон как колеса скрипят. Вестимо, до упора возки нагрузили, ступицы трещат.
        - В седло! - приказал ему воевода и тронул пятками бока кобылки.
        Лошадь двинулась вперед, раздвигая грудью ветви. Две сотни шагов, всего полста саженей - и Кудеяр выехал на край еще одного луга, пахнущего тиной и пылью - обычный запах пересохшего к осени мелкого болотца. В ста саженях впереди так же неспешно, даже устало, ползли вдоль самого речного берега темные татарские всадники: стеганые ватные халаты, меховые шапки, обветрившиеся древки пик. Последние два-три дня, понятно, случились у разбойников насыщенными, и даже выносливые степные скакуны сейчас еле переставляли ноги.
        Воевода резко выдохнул, послал гнедую в разгон и стал медленно опускать рогатину, готовясь к сшибке.
        - Неверные!!! - Степняки, понятно, опасность заметили, повернули навстречу, тоже попытались разогнать лошадей во весь опор. - Ал-ла, ал-ла! Рус, сдавайся!
        Две сотни саженей скакуны пролетели в считаные мгновенья. Кудеяр выбрал было своей целью остроносого татарина с тонкими усиками, окаймляющими верхнюю губу и уходящими вниз, с округлой железной мисюркой вместо шапки и нашитыми на халат позолоченными пластинами - явно не простой тать, из ханов. Но внезапно, всего в десятке шагов, лошадь под басурманином оступилась - и тот с громкой руганью кувыркнулся воеводе под копыта.
        Кобыла взметнулась в прыжке. Опускаясь, порубежник резко толкнул вперед рогатину, метясь в голову другого татарина, но степняк успел прикрыться щитом, наконечник скользнул по дереву, оставляя глубокую борозду, - и они разминулись.
        Кудеяр заметил блеск стали слева, тоже закрылся, сам опять ударил рогатиной вперед, чуть выше плеча совсем юного татарчонка. Мальчишка пригнулся, радуясь своей ловкости, - и широкий наконечник вошел глубоко в грудь скачущего за ним морщинистого басурманина в крытом атласом халате - тот подобной шутки не ожидал и даже не попытался спастись.
        Воевода отпустил древко копья - все равно не выдернуть, - откинулся назад, уклоняясь от пики, ударил ее владельца окантовкой щита по колену, промчался мимо, выхватил саблю, рубанул очередного врага - но попал по клинку, высекая искры, проскакал дальше, резко наклонился, подставляя спину под вскинутую саблю, сам уколол татарина под ребра.
        Добротная суздальская кольчуга удар выдержала, не расползлась - а вот стеганый халат его острия остановить не смог, и степняк стал заваливаться из седла.
        - Ал-ла!!! - Очередной басурманин попытался насадить воеводу на копье. Кудеяр вскинул щит, и от сильнейшего удара тот сразу улетел в сторону. Зато порубежник успел быстро и хлестко, с оттягом, рубануть проносящегося врага поперек спины, и халат на том расползся так глубоко, что стали видны осколки кости.
        Все! Впереди были лишь склонившиеся над протокой березки. Воевода потянул левый повод, разворачиваясь.
        Недавно зеленая лужайка, поросшая сочной осокой, ныне была вытоптана, залита кровью, усыпана стонущими, еще шевелящимися телами и омерзительно воняла парным молоком. Из полусотни татар в седлах не осталось ни одного - против слитного удара одетой в железо русской кованой рати у легконогих степняков шансов нет. Однако и из порубежников верховыми осталось всего два десятка витязей.
        - За мной! - взмахнул саблей Кудеяр, устремляясь к длинному обозу, извивающемуся у самой реки.
        Возничие, понимая, чем для них все это кончится, попрыгали с облучков и кинулись кто куда - кто в ближние кусты, а кто и вовсе в воду, по грудь в ряске перебираясь на другой берег протоки. Их пленники, привязанные к задкам телег на длинные веревки, наоборот - радостно закричали, благословляя небеса.
        Победители не спешили ни собирать своих раненых, ни освобождать татарский полон, ни добивать покалеченных разбойников, ни преследовать беглых. Они отлично понимали, что схватка еще только начинается.
        - Дербыш, как всегда! - махнул рукой в сторону выступающего на луг кустарника воевода. - Рогатины разбирайте, други!
        Пятеро порубежников, отделившись от и без того крохотной рати, поскакали к зарослям бузины, остальные закрутились по полю брани, выдергивая из татарских тел застрявшие в них копья.
        - Троих наших токмо спешили, - подъехав к воеводе, холоп протянул ему рогатину с тремя лисьими хвостами и треснутый сбоку круглый татарский щит. - Так целы, подсобят, коли смогут.
        От хвоста обоза послышались гиканье, посвист, громкие выкрики. Замыкающий отряд разбойников, что должен был оберегать добычу от преследователей, мчался вперед, на помощь попавшим в засаду товарищам. Не было у басурман возможности ни обойти врага, ни окружить и выматывать долгими часами, издалека забрасывая стрелами. Им нужно было как можно быстрее опрокинуть нежданное препятствие - и уйти, раствориться в степи, пока в помощь заслону не подошла более сильная рать. И потому степняки сразу пошли на сшибку, надеясь опрокинуть порубежников числом, благо было их чуть не впятеро супротив полутора десятка врагов.
        - Плотнее держись!!! - только и успел крикнуть Кудеяр, и опустивших копья ратников захлестнул татарский поток.
        В этот раз сразу несколько первых степняков оказались жилистые, морщинистые, в драных засаленных халатах и мохнатых шапках, отороченных простым заячьим мехом. То ли самые опытные из татей, то ли самые никчемные. Впрочем, что молодой, что старый - пики у татар одинаково острые.
        - Ал-ла!!! - Налетевший старикан приметился Кудеяру копьем в грудь. Воевода закрылся щитом, толкнул его вверх, отводя удар в небо, сам же любимой уловкой толкнул рогатину над плечом врага, метясь не в ближнего разбойника, а в того, что сзади. И опять удачно, попав неготовому к отпору ворогу точно в горло.
        Лошадь старика врезалась в скакуна Духани, жалобно заржала, поворачиваясь боком, татарин от толчка качнулся вперед, опустив щит, - и Кудеяр, не упустив столь удачной возможности, с размаху ударил его в основание затылка окантовкой своего, заметил краем глаза движение, вскинул щит. Тот жалобно хрустнул и развалился. Брошенную пику, впрочем, остановил.
        Воевода бросил бесполезную уже деревяшку, потянул из петли топорик, попытался уколоть татарина в ответ - но наконечник рогатины бессильно ударил в медный умбон.
        Смертельная схватка неожиданно угасла. Передовые всадники кто погиб, кто согнулся от боли, не в силах продолжать боя - и скакуны с опустевшими седлами разделили врагов, зажатые меж двумя отрядами. В краткой тишине стали слышны вскрики, стоны, пение тетивы. Это пятерка боярского сына Дербыша, пропустив мимо себя татарскую лаву, теперь торопливо расстреливала из луков спины увлекшихся сечей врагов.
        Пять лучников да по тридцать стрел в уже наполовину опустевших колчанах…
        - Бей их!!! - зло закричал кто-то из басурман. Татары стали разворачиваться, напор ослаб, скакуны без всадников облегченно прянули в стороны, Кудеяр тут же послал гнедую вперед, что есть силы метнул рогатину в повернувшего голову татарина. Наконечник ударил разбойника под ухо, карая смертью за потерю внимания, воевода же выхватил саблю.
        - Пес неверный! Умри! - попытался кинуться на воеводу непривычно узкоглазый паренек, но оказался слишком медлительным и неопытным для победы. Его пику Кудеяр отклонил топориком, вскинул оружие, а когда степняк закрылся щитом, рубанул его по открывшемуся колену. Разбойник заорал от боли, запоздало прикрывая ногу, и тут же получил удар топориком в открывшийся лоб.
        - Сдохни! - вместо него на порубежника налетел другой степняк, несколько раз быстро уколол в грудь - Кудеяр насилу успевал отбивать выпады клинком, - потом рубанул под ребра. Последний удар воевода парировать не стал и быстро подрезал врагу руку под локоть. Кольчуга на боку выдержала, татарская рука - нет. Разбойник взвыл от боли, и опустившийся ему на голову топорик стал не убийством, а актом милосердия.
        Битва из столкновения рати против рати рассыпалась на несколько мелких стычек. Возле зарослей бузины отмахивался от степняков боярский сын Дербыш с холопами, Духаня и Ежан прикрывали воеводу справа и слева, еще несколько ратников по двое рубились ближе к протоке. И хотя татар оставалось все еще вдвое больше, воевода в исходе схватки не сомневался.
        Чтобы свалить одетого в юшман или колонтарь воина, нужен удар точный и сильный, иначе брони не пробить. Да и по шлему просто попасть саблей или копьем - мало. Голова же в шапке разваливается от легкого прикосновения шестопера, стеганый халат рассекается одним достаточно хлестким попаданием. Вот и получается, что каждый второй удар порубежника смертельным для степняка выходит, у татар же таковым бывает лишь один из десяти. И двойного превосходства для победы им слишком мало.
        Похоже, степняки понимали это ничуть не хуже воеводы, поскольку внезапно над лугом послышался протяжный свист с двойным переливом - и разбойники резко отпрянули от своих врагов, дали шпоры лошадям, уносясь вдоль протоки.
        - Держи!!! - Кудеяр указал на татарина в халате, шитом поверху цветастым шелком, и с железными наплечниками. - Лови свистуна!
        - Иншалла… - Степняк привстал на стременах, опустил голову к самой шее скакуна. - Н-на, Ингул, н-на, н-на!
        Жеребец татарина был хорош - даром что несколько дней под седлом, однако же мчал куда быстрее отдохнувших русских коней, спасая хозяина от воеводы и его холопов.
        - Уйдет! - спрятал саблю Духаня, выхватил топорик и с резким выдохом метнул во врага. Тяжелое оружие мелькнуло в воздухе и уже на излете упало татарскому скакуну на круп. Тот сбился с галопа, жалобно всхрапнул, шарахнулся в сторону, врезавшись в молодой березняк.
        - Иншалла! - громко ругнулся татарин, торопливо выворачивая обратно на открытое место. Но его сородичи уже пронеслись мимо, а до воеводы и Духани с Ежаном оставалось всего с полсотни саженей. Причем порубежники уже неслись во весь опор, а степняк еще стоял на месте, и пока его скакун снова разгонится…
        В воздухе сверкнули клинки.
        - Все! - вскинул руки татарин. - Поймал, поймал! Молодец!
        Он опустил руки, расстегнул пояс с оружием, бросил на землю и опять растопырил пустые ладони:
        - Поймал!
        - Что же ты не дерешься, басурманин? - Осадив гнедую рядом, Кудеяр вскинул клинок к его горлу.
        - Так убьете же, бояре! - широко и добродушно ухмыльнулся татарин. - А мы сюда не помирать, мы сюда грабить ходим. Вчера мы пограбили, мы молодцы. Брюхо в шелках, юрта в коврах, амбары в мешках. Сегодня ты победил, ты молодец. Выкуп получишь, богатым будешь, жене подарок купишь, детям одежу справишь, пол коврами застелешь. Тебе хорошо, мне хорошо. Зачем нам с тобой умирать?
        Разбойник был румяным и холеным: щекастый, остроносый и большеглазый. Подбородок, шея, щеки тщательно выбриты, но по верхней губе, округ уголков губ и вниз, и далее по скуле к ушам шла тонкая полоска усов. Видать, мода такая новая в степи появилась. На вид пленнику было лет двадцать пять или чуть более, а железные пластины, что шли от макушки шапки к краям, прочные наплечники и дорогой шелк, прикрывающий халат от намокания, наглядно доказывали, что он отнюдь не нищий нукер из захудалого кочевья.
        - Я из рода мурзы Бек-Салтана, у нас соляной прииск на Сиваше и пастбища перед Перекопом, десять тысяч голов в табунах, - поспешил подтвердить выводы воеводы татарин. - По вашему счету, боярин знатный. Наречен Рустамом. Знамо, пятый в роду. Но хоть и младший, но полста рублей с отца попросить сможешь. И коня не продавайте, я за него, как за воина, выкуп заплачу.
        - Пятый в роду, - опустил саблю воевода, - это, почитай, голодранец нищий. Ни титула, ни наследства. Откуда у тебя деньги для выкупа?
        - На колым копил, боярин, - пожал плечами степняк. - Да токмо добрый конь куда лучше самой красивой жены будет. Как полагаешь?
        - Вяжи его, Духаня. - Воевода отер клинок о потник и спрятал в ножны.
        - А сам кем будешь, боярин? - опустил руки Рустам.
        - Кудеяр, боярский сын на службе князя Великого.
        - Атаман Кудеяр, каковой смерти ищет? - изумленно вскинул голову татарин. - Вот, стало быть, отчего ты с малым дозором супротив двух сотен рубиться кинулся… Ну, такому ворогу проиграть не позорно. Отец простит.
        - Руки давай! - потребовал, подъезжая ближе, холоп.
        Степняк послушно завел руки за спину и спросил:
        - А правду сказывают, атаман, что ты из потомков мурзы Чета будешь?
        - Нет, - покачал головой Кудеяр.
        - Кто же у тебя в роду основателем почитается?
        - Боярин Зерно, сокольничий князя Звенигородского, - на такой вопрос, понятно, ни один боярин не ответить не мог. Помнить свой род от самого корня дело святое.
        - Бояре Зерновы, сказывают, при Василии с царем крымским на Сарай ходили?
        - Дед не ходил, - кратко ответил воевода, наблюдая, как пленнику увязывают ноги под брюхом коня.
        - А на Мстислав о позапрошлом годе?
        - Нет…
        - А на Пахру супротив Саид-Ахмеда?
        - Нет… - улыбнулся Кудеяр.
        Старания татарина Рустама лежали на поверхности: он отчаянно пытался найти общих со своим пленителем знакомых, а лучше родственников. Ведь взяли степняка, как ни крути, на разбое. И потому вполне могли и повесить, наплевав на сомнительный выкуп, если в битве погиб кто-то из друзей или родичей воеводы, если слишком много крови пролилось али заступник у полонян знатный найдется, если разозлятся порубежники, дело рук татарских увидев…
        Но одно дело татя безымянного казнить, и совсем иное - кровного родича али знакомца общего.
        Старания Рустама были отнюдь не наивны. Крымчаки воевали в русских ратях много и часто. Воевали вместе с покойным Великим князем Иваном против Сарайской орды, и пока Великий князь стоял с ратью на Угре, именно крымский царь Девлет взял и разорил вражескую столицу, воевали против новгородцев, и в битве на Шелони под рукой князя Холмского разгромили многократно превосходящего врага, понеся при том столь большие потери, что были отпущены из похода восвояси. Воевали татары в русских полках против литвы и казанцев, против Новгорода и Орды, против Ордена и Польши. И каждый раз после таких победных походов кто-то из храбрецов получал в награду землю в тех или иных краях бескрайней Руси, кто-то задерживался на службе, кто-то просто оседал, найдя доходное место, - обживался, заводил друзей-знакомых, женился, рожал детей. И токмо рассказы отцов и дедов подсказывали новым русским ратникам, что древние корни их родов находятся где-то в далеких степных ковылях…
        - …дядька мой с ополчением нижегородским ушкуйников возле Суры, сказывал, заловил. А у тех половина струга вина награблено было. Веришь, боярин, так они увеселились возле стругов тамошних, что о свадьбе меж детьми уговориться схитрились! И ведь честь по чести, договор сполнили. Одну дочь за Годуна-сына он выдал, другую за сына Турика, третью за Бычкаря, - покачиваясь в седле, продолжал повествовать татарин. - У меня теперича вся сторона костромская в родичах, в каждой семье либо муж, либо жена от корня нашего счет ведет. Опять же у деда младший брат имелся, Черем-бей именем, у того падеж в табунах вышел. Он к Великому князю всем кочевьем и подрядился на вятичей сходить. Смута там какая-то вышла. Рубка возле Квакшиной запруды случилась нежданная и знатная, чуть не все полегли, а деду двоюродному руку посекли крепко. Так князь его за победу тогдашнюю и твердость этой самой запрудой и наградил. Места же глухие, дикие. Ни полей окрест, ни путей торговых. Так дед мельницу на запруде поставил да валяльню при ней. Войлок бить, кошму из шерсти всякой. Лучше нас, крымчаков, знамо, войлока никто делать не
умеет. Местные и повадились, что настригут…
        - Черемша-Сухорук? - навострил уши Кудеяр. - У которого три дочери и сын кривоглазый?
        - Зато дочери красавицами выдались на заглядение! - вроде как обиделся татарин. - И сыну от службы не отказали…
        - У меня брат двоюродный на дочери Черемши-Сухорука женат… - покачал головой воевода.
        - Так мы, выходит, братья! - радостно завопил степняк. Кабы не путы, явно кинулся б обниматься.
        - Да какие братья, басурманин? - поморщился Кудеяр. - Двоюродный брат женат на дочке твоего двоюродного деда… У меня половина Руси таких родичей!
        - Дед - это два колена, по брату еще колено, дочка колено, брат колено, отца еще колено. В шестом колене всего родичи, брат Кудеяр! - быстро подсчитал Рустам. - Почитай, одной семье принадлежим. Коли я султана прогневаю, до седьмого колена родичей резать полагается. Ты в шестом.
        - Коли прогневаешь султана, сразу говори про меня, - посоветовал боярский сын. - Пусть приходит. На Оке места много, найдем, где прикопать.
        - Знамо, поведаю, брат! - немедленно согласился пленник. - Может, хоть руки развяжете, раз уж мы родственники?
        - Может, тебя еще и без выкупа отпустить? - поднял брови воевода.
        - Я бы отпустил, брат! - с такой великой искренностью соврал татарин, что рассмеялись даже холопы.
        - Когда вам надо, все вы родичи! - не выдержав, высказался Духаня. - А чуть зазевайся, нож в спину норовите всадить. Полонянам вон про семью свою расскажи!
        - Нешто у вас князья смердов друг у друга не сгоняют? - не моргнув глазом парировал степняк. - Вы же их за то не проклинаете! Нам на прииске тоже работники нужны. Знаешь, каково это, соль добывать? Больше пяти лет никто не выдерживает. Постоянно новые смерды надобны.
        - Можно я его все же зарежу, воевода? - попросил Ежан. - С выкупом хлопот больше, нежели прибытка выйдет.
        - Многие невольники ислам принимают. - Рустам сообразил, что сболтнул лишнего, и попытался исправить впечатление. - Мусульманина в рабстве держать нельзя, отпускаем сразу. Иных слабых в сад отправляем работать. Что толку от больного с киркой?
        - Знаю я, как вы слабых отпускаете. Ножом по горлу и в яму, - угрюмо ответил Ежан.
        - Мой отец не таков… - вздохнул степняк.
        Но откуда взяться доверию к словам пойманного с поличным разбойника?
        Возвращаясь спокойным шагом, воины подъехали к месту недавней схватки. Порубежники и освобожденный полон уже успели навести здесь порядок: раненые и убитые ратники исчезли, видимо отправленные к Оке на возках. Сам обоз тоже уже уходил к северу. Мертвые разбойники, раздетые догола, лежали кучей и ждали погребения.
        - Пленные были? - натянул поводья возле одного из ратников Кудеяр.
        - Вроде двух оглушенных подобрали… Больше раненых не нашлось… - Порубежник красноречиво кивнул в сторону роющих яму мужчин. Почти все работники были в окровавленных, а то и рваных рубахах, многие с синяками и кровоподтеками на лицах. В полоне этим людям, надо думать, не понравилось. И если раненых собирали они, то вполне понятно, отчего в поле обнаружились только убитые.
        - Заканчивайте и догоняйте, - кивнул воевода и направил гнедую по следам уходящего обоза.

* * *
        Длинный, тяжело груженный обоз, понятно, полз куда как медленнее идущих на рысях всадников и до сумерек только-только перевалил Оку. Там путники встали на ночлег, чтобы с рассветом двинуться вдоль берега дальше на юг. И только сильно после полудня передовые возки добрались до заставы порубежников.
        - Ого! - привстал на стременах шедший рядом с воеводой примерно в середине колонны Духаня. - Боярин, ан у нас, вестимо, гости! Глянь, шатры с вымпелами окрест избы нашей стоят…
        - Нешто поход затеяли? - Кудеяр снял с луки седла шлем, надел на голову, затянул ремень. Оправил пояс. - Куда же это, осень на носу! Распутица скоро.
        - Может, наших татар ловить собрались?
        - Вымпел княжеский, Духаня. Воеводы Оболенского. Князь за парой разбойничьих сотен гоняться не станет.
        - А может…
        Но порубежный воевода уже сорвался вперед, и холопам оставалось токмо пускать скакунов в галоп и нагонять хозяина.
        Шатров было три. Два малых, размером с юрту степных кочевников, и один большой - с просторным центральным залом из белой парусины, растянутой на пяти высоких шестах, с двумя синими крыльями, примыкающими справа и слева, и еще одним пологом, из красного атласа, прикрывающим от непогоды вход во все это матерчато-веревочное великолепие, вдвое превышающее размерами избу порубежников.
        Остальной луг был пуст, и это означало, что никакого похода не намечается. Князь прибыл со свитой, и ничего более.
        Сам воевода князь Петр Васильевич Оболенский, крупнотелый, морщинистый и тяжело дышащий, сидел под пологом в раскладном кресле возле небольшого, складного же столика, накрытого лишь миской с яблоками, двумя серебряными, с самоцветами, кубками и покрытым тонкой арабской вязью кувшином с тонким высоким горлышком. Выглядел воевода не особо богато, но достойно: малиновая атласная рубаха, опоясанная ремнем с золотыми клепками, темные суконные штаны и сандалии на босу ногу. Седая княжеская борода тщательно расчесана, и по левой ее стороне красовались две тонкие косицы, с синей и зеленой атласными ленточками.
        По другую сторону стола восседал худощавый мальчонка лет тринадцати. Голова его еще не знала бритвы, русые волосы были перехвачены шнурком с золотыми прядями. Атласная рубаха, атласные штаны, наборный пояс из серебряных пластин с яхонтами и янтарем. Судя по всему, знатностью и положением своим он ничуть не уступал именитому спутнику.
        - Здрав будь, княже! - Кудеяр спешился всего в нескольких саженях перед пологом, небрежно бросил поводья стражнику, прошел вперед, коротко кивнул, положа ладонь на рукоять сабли.
        - Вижу, ты опять перехватил татарских татей, - прищурился на подступающий обоз воевода. - Ко мне же даже весточки об их появлении не доходило.
        - Прости, княже, на нашем берегу застигли, - чуть вскинул бородатый подбородок порубежник. - Не до писем ужо вышло, токмо ловить!
        - И много их оказалось?
        - Две сотни, княже. Или около того.
        - И ты с тремя десятками кинулся на две сотни?! - наклонился вперед князь Оболенский. - Ты воистину ищешь смерти, боярин! Недаром никто не желает служить под твоей рукой… Многих потерял?
        - Шестерых убитыми, семерых ранеными, - отчитался Кудеяр.
        - Много побил?
        - Семь десятков, да троих в плен взял. Прочие разбежались. Полон, знамо, освободил, добро тоже отобрал.
        - Зачем вы этих душегубов в плен вяжете? - не выдержал мальчишка. - Резать их надобно на месте, дабы прочим неповадно было!
        - Надо бы, боярин, - согласился с ним Кудеяр. - Да паршивец сей, как назло, родичем моим оказался. Родню же, хоть и столь никудышную, резать как-то не с руки. Я лучше иное наказание для него и холопов басурманских сочиню.
        - Ты, верно, не знаком с племянником моим, Кудеяр, - спохватился воевода. - Князь Иван Федорович Овчина-Телепнев, прошу любить и жаловать!
        - Князь? - удивился боярский сын.
        - Мой брат и его отец, князь Федор Васильевич, два года тому сложил голову под Малоярославцем на службе государевой, - степенно ответил воевода и размашисто перекрестился.
        - Мне очень жаль, княже, мои соболезнования. - Кудеяр склонил голову и тоже осенил себя знамением. - Да примет господь с милостью душу храброго воина.
        - Все там будем… - кивнул князь Оболенский и вдруг спохватился: - Прости, боярин, ты ведь с дороги. Устал, притомился. Испей хоть вина, дабы жажду первую утолить…
        Воевода хлопнул в ладоши. Таящийся неподалеку слуга подбежал, поднес кубок. Князь собственноручно наполнил его из кувшина, и слуга поднес угощение гостю.
        - Твое здоровье, княже! - Кудеяр осушил кубок и перевернул, доказывая, что внутри не осталось ни капли.
        - У тебя ныне много хлопот, боярин. Не стану мешать. - Воевода тоже прихлебнул из своего кубка.
        - Дело обычное, княже, - покачал головой Кудеяр. - Без меня ратники управятся. Коли поручение ко мне имеется, то сказывай сразу, быстрее исполню.
        - Я приехал службу твою проверить перед распутицей. Наказать али похвалить, коли понадобится. - Воевода покрутил кубок в пальцах. - Ты себя показать умеешь на удивление, прямо не знаю, что тут молвить… В общем, заканчивай с делами здешними, в Москву с нами поедешь, перед государем тебя похвалю. Татар в это лето все едино более не будет. В сентябре они уже на зимовку уходят, в родовые кочевья. А пленникам освобожденным передай, что, коли кому возвращаться некуда, кто без семей али без хозяйства остался, то таковых я в землях своих принять готов, подъемных дать, кров, хлеб на первое время…
        Князь не был бы настоящим хозяином, кабы упустил случай еще немного оживить свои поместья.
        - За зиму я хотел заставу еще достроить, Петр Васильевич, - немного поколебавшись, сказал порубежник.
        - О службе радеешь, сие ужо ведаю, - кивнул воевода. - Однако не можешь же ты всю жизнь на месте одном сиднем просидеть? Давно наград и повышения заслужил, пора. Сбирайся, лично о сем позаботиться желаю. Не пропадет застава твоя, найдем для нее крепкие руки.
        - Воля твоя, княже, - пожал плечами Кудеяр, поклонился и отправился к обозу.
        - Посмотри на этого воина, племянник, - тихо сказал ему в спину князь, пригубил вино и продолжил: - Пять лет назад он пришел в малую сторожку к дозору из нескольких бездельников безвестным юнцом. Теперь к нему на заставу просятся, принося подарки и передавая поклоны именитых родичей, а слава о шальном Кудеяре, коего ни мечи, ни пули не берут, гуляет по степи от Волги до Крыма.
        - Ты же сказывал, бояре отказываются идти к нему, дядюшка! - удивился мальчик.
        - Одни боятся, другие просятся, - пожал плечами воевода. - Это кому чего хочется. Ты видишь обоз? Изрядная часть добра окажется бесхозным и останется порубежникам. Побили они две сотни татар, стало быть, хоть пару сотен лошадей, но взяли точно. Да клинков, да пик и ножей с луками, да упряжи всякой. Три рубля конь, рубль снаряжение, два оружие. А застава всего три десятка ратных. На всех поделить, рублей пятнадцать на нос выйдет. А сие есть служилое жалованье за пять лет. В любой деревне на пятнадцать рублей двор с хозяйством купить можно с легкостью. Разбойников же порубежник сей уж третий раз за сей год ловит. Вот и выходит, Ваня, что если беден ты, но храбр, то иди к Кудеяру. Коли до осени не погибнешь, то разбогатеешь. Ну, а коли живот тебе дороже прибытка, то беги от него, как черт от ладана! Не то через день под клинком басурманским ходить придется.
        - Мне саблей копейки добывать без надобности, дядюшка. - Юный князь наконец взял свой кубок, понюхал его содержимое. - Мне батюшка удел оставил в половину всех степей крымских.
        - Тебе не рубли и дворы нужны, Ваня, а слава ратная, - пригладил бороду воевода. - Кудеяр наш худороден. Сколь бы ни был он умен и храбр, сколь великой славы он ни добьется, но не бывать ему никогда ни воеводой большим, ни дьяком в приказе, ни боярином думным. В грязи рожден, ни един князь или боярин приказа от него не примет, за стол близко не сядет, воли не признает. И нет никому дела, что много раз он малым кулаком силу великую бивал и без царапины единой, вестимо, ходит после стольких-то сшибок… Ты же, племянник мой, родовитый князь. Через полгода четырнадцать тебе исполнится и настанет час на службу ратную идти. Не стрельцом простым, не десятником, а воеводой большим, знатным. Будешь полком немалым, в сотни сабель, командовать.
        - Все командуют, дядюшка. И я смогу!
        - Все командуют, Ваня… - вздохнул князь. - Не все живы после того остаются. И потому тебе рядом сотоварищ надобен, каковой укажет, как победу и славу сим полком добыть, а не просто вымпел свой перед сшибкой поднять. Не слуга, что приказы слепо исполнять станет, а сотоварищ умный и опытный, на коего ты положиться сможешь. Тот, кто даже малой силой ворога сломить способен. Чтобы побеждал именем твоим, слава же за успехи сии тебе доставалась.
        - Кто же согласится по воле доброй на несправедливость подобную, дядя? - мотнул головой мальчик.
        - По приказу али росписи никто не согласится, - пригладив бороду, повернул к нему морщинистое лицо воевода Петр Васильевич Оболенский. - Слуга, даже самый лучший, завсегда о себе лишь помышляет, делах и прибытках своих. Но коли помощник искренне себя за друга твоего полагать станет, то к славе не приревнует. Особливо место свое понимая. Боярский сын Кудеяр не глуп, и даже родичем великокняжеским в росписи названный, возвышения над боярами знатными не искал. Добейся кудеяровой дружбы, княже, и его меч сделает тебя лучшим воеводой обитаемого мира.
        - Худородный… - чуть скривив губу, произнес мальчик.
        - Твой отец ныне в мире лучшем, Ваня, я же стар ужо и скоро вовсе немочен стану, - поставил кубок на стол Петр Васильевич. - Посему запомни крепко, что я тебе сейчас поведаю, ибо, может статься, повторить тебе сие будет уже некому. Ты по рождению своему князь, Иван Федорович. Повелитель земель многих, глава рода древнего и знатного. Но главная сила твоя не в знатности, не в золоте и даже не в мече твоем. Главная сила князя любого - в слугах, что волю, планы и желания его в жизнь претворяют. Князья иные, ровня твоя, ни в чем и никогда помогать тебе не станут, как бы крепко ты с ними ни сблизился. У них свои родичи, свои предки и потомки имеются, каковых им завсегда хотеться будет над тобою вознести. И лишь худородные слуги твои с тобою вместе возносятся, с тобою погибают. Сможешь таковую свиту собрать, что каждый за тебя хоть на пики татарские, хоть на плаху, хоть на дыбу пойти готов будет, - быть тебе в силе. Не сможешь… - Старик неопределенно пожал плечами. - Запомни, племянник, накрепко. Нет позора слугу верного другом своим назвать, хлеб с ним преломить, обнять и кровом поделиться, коли
достоин. Позор - это коли слуги твои предавать тебя начнут.
        - И кто тогда чьим слугой окажется, дядя, коли мне о худородных с таким тщанием хлопотать потребно? - развел руками мальчишка.
        - Хочешь иметь доброго коня, Ваня, не ленись чистить его, кормить, поить да ласкать порою, - снова потянулся за кубком старый воевода. - Хочешь иметь добычливого сокола, то лови дикаря, корми, пои, к руке приручай. Добьешься дружбы, из любой беды тебя конь вывезет, сил не жалея, а сокол станет самым добычливым из всех прочих. Нет? Тогда, считай, нет у тебя ни коня, ни птицы. Даже со скотом глупым и то без трудов собственных доброй службы не добиться, что уж о людях говорить? Родовитостью рядиться токмо с равными стоит. От них все едино пользы не бывает, так что пусть просто подчиняются. С теми же, от кого жизнь и судьба зависит, плетью и окриком говорить нельзя. Их терпеливо приручать надобно, как храбрых могучих кречетов. Я не могу подарить тебе верного друга, племянник. Дружбы ты должен добиться сам. Я могу лишь сказать, что этот порубежник в сечах своих всех прочих куда успешнее.
        - Я должен искать дружбы худородного? - все еще не верил своим ушам мальчик, глядя на боярского сына, раздающего у заставы быстрые краткие распоряжения.
        - Путь в Москву долгий, племянник. Присмотрись к нему, приблизь, познакомься. Коли притретесь, я в Разрядном приказе договорюсь и дядькой его к тебе припишу, вместе на воеводство встанете. А нет… - Воевода пожал плечами. - Нет, так другого найдем. Через себя переступать тоже ни к чему. Но сей меч, княже, стал бы тебе зело на пользу!
        - Я знаю, дядя, - кивнул юный Иван Федорович, - ты ищешь мне добра.

* * *
        Закон степей делит год на два времени - время жизни и время смерти. Время жизни приходит в мае, окрашивая мир в алый цвет, укрывая всю землю ковром тюльпанов от края и до края. Это время, когда сочная трава идет в рост с такой стремительностью, что сколько ни ешь - ее все равно только больше становится. Это время, когда степняку открыты пути во все края света, ибо везде его скакун найдет себе водопой и богатое пастбище, а родные табуны и отары останутся тучными даже под присмотром малых детей и немощных стариков.
        Однако проходит лето, и первый снег знаменует приход времени смерти - и горе тому, кого этот час застанет в дальнем походе. Зима - это время, когда сильные худеют, а слабые умирают, ибо каждую травинку и лошади, и овце приходится выкапывать из-под сугробов, и эту травинку еще нужно найти, и она должна оказаться достаточно большой, чтобы хоть как-то наполнить брюхо. Зимой у лошадей нет времени для переходов, ибо тот, кто не роет снег днем и ночью, обречен на гибель. И потому все время от первого до последнего снега кочевники проводят на зимних кочевьях, моля богов, чтобы холода не задержались, чтобы дров хватило до тепла, а волки, голодные ничуть не менее людей, не согнали табуны и отары с уже разрытых пастбищ, еще с осени оставленных для тебеневки, на нищую глубокую целину.
        Но что есть смерть для степных разбойников - то радость и покой для всех их соседей. И в то время, как лихие татарские сотни, рассыпаясь на рода и семьи, уходят к зимним кочевьям, дабы приготовиться к холодам, - боярское ополчение возвращается домой, к родным усадьбам и семьям, ибо до весны стеречь южное порубежье нет никакой нужды. Не от кого.
        В сентябре у татар еще оставалось время вернуться из набега домой до распутицы - но уж никак не затевать новые грабежи, и потому приказ воеводы о роспуске порубежного ополчения боярского сына Кудеяра ничуть не удивил. Равно как не удивило и желание князя Оболенского возвысить его за службу. Так уж заведено на Руси, что честь и прилежание завсегда награждены бывают. Посему спорить с Петром Васильевичем порубежник не стал. Хотя в столицу его не тянуло, скорее наоборот. Как вспоминал про Москву Кудеяр - сразу душу щемить начинало, и мысли бродили самые нехорошие…
        Порубежник покачивался в седле, погруженный в себя, и не радовало его ни ясное и теплое пока еще солнышко, ни пение птиц в густых зарослях по сторонам, ни богатство поскрипывающего по узкой серой дороге обоза, добрая половина которого принадлежала ему и замыкающим колонну боярским детям, в несколько голосов тянущих бесконечную походную песню-загадку:
        - Я-а на слу-ужбе был… Сено там косил… Ох, ты ж боже мой… Я-а на слу-ужбе был, там грибы варил. Ох, ты ж боже мой… Я-а на слу-ужбе был, там… Сапоги сносил! - додумал один из бояр, и остальные со смехом закончили: - Ох, ты ж боже мой! Я-а на слу-ужбе был… Лошадь там кормил…
        Именно в выдумывании и добавлении все новых и новых строчек о службе и заключалась вся эта песенная игра.
        - Придержите коней, с боярским сыном перемолвиться желаю…
        Кудеяр вздрогнул от прозвучавшего рядом голоса - он и не заметил, как с ним поравнялся юный князь. Порубежник оглянулся на своих холопов - Духаня и Ежан послушно отстали, - приложил ладонь к груди, слегка склонил голову:
        - Доброго тебе дня, князь Иван Федорович.
        - И тебе того же, храбрый Кудеяр. - Мальчишка тоже оглянулся на холопов и тихо спросил: - А правду ли сказывают, что ты колдун умелый?
        - Кто-о?! - От услышанного вопроса все прочие мысли разом вылетели у боярского сына из головы.
        - Слухи бродят, служивый, что не берет тебя ни пуля, ни стрела, ни копье, ни меч вострый. Что оттого ты и храбр безмерно, и един супротив сотни бросаешься.
        - Кабы так, княже, я бы не отказался, - со слабой улыбкой покачал головой молодой воин. - Да токмо нет на мне никакого заклятия, а коли и есть, то не особо и помогает. Две дырки от стрел ныне уже заросли, пика дыру в плече о прошлый год оставила, рана сия еще беспокоит, ныне же поперек спины след от сабли сизый идет, и нижнее ребро тако ноет, словно сломано.
        - Так дозволь, тебя лекарь мой осмотрит, - предложил мальчишка. - Батюшка еще три года тому из Самарканда выписал. Араб зело ученый, всего Авиценну наизусть помнит, Абдул-Латифа и аль Салаха через день цитирует, сам трактат о нутряных болезнях сочинил. Коли не врет, конечно.
        - Таковой мудрец мне явно не по кошелю, - покачал головой Кудеяр.
        - Ничто, - отмахнулся князь. - Все едино с нами ездит, хлеб дармовой ест да строчит свитки один за другим, бересты на него не напастись. Пусть хоть иногда, да потрудится.
        - Благодарствую, коли так, Иван Федорович.
        - Коли не колдун ты, боярин, то каковой такой хитростью татей раз за разом бить исхитряешься, на число ворога не глядя?
        - Хитрость невелика, княже, - с легкостью поведал Кудеяр. - Несколько правил главных соблюдать надобно. Никогда не нападать там, где ждет тебя степняк и ко встрече готовится. Коли уходит татарин и силой главной обоз прикрывает, то надобно заслон не тревожить, колонну обходить и в голову али в середину удар свой наносить. А коли наступает, то пропускать и в спину разить. Не ждать, пока воедино басурмане сберутся. Едва заметил - всей силой дозор сбивать, в землю втаптывая, а опосля прикрытие, затем подмогу, а там и заслоны последние… Раз за разом всем своим кулаком единым малые кусочки чужой рати истребляя.
        - У тебя три десятка всего порубежников имелось, татар же две сотни шло… - недоверчиво припомнил мальчишка. - Мыслится мне, каждый кусочек маленький от рати басурманской куда как больше всего воинства твоего получается!
        - Татары не умирать, они грабить сюда приходят, - повторил недавно услышанные слова Кудеяр. - Коли видят, что насмерть биться придется, бегут сразу, до последнего вздоха не дерутся. Броня крепкая, мастерство ратное да храбрость русская - вот главное колдовство наше, каковое силу сразу втрое увеличивает. И выходит, что не тридцать порубежников у меня под рукой, а почти что сто! С сотней же боярской и супротив двух басурманских сотен выйти не страшно. Пусть господь рассудит, кто после сечи такой последним в седле останется.
        - Тридцатью против двухсот? Я бы не рискнул… - покачал головой княжич. - Вестимо, ты и вправду смерти ищешь, как все о тебе сказывают.
        - Может, и ищу, - пожал плечами боярский сын.
        - Ну и как?
        - Как видишь, княже, - развел руками Кудеяр. - Не везет.
        Мальчик расхохотался:
        - Ты ровно на судьбу свою сетуешь, что от меча басурманского хранит!
        - Не сетую, княже, - тоже улыбнулся боярский сын. - Коли боги не награждают меня смертью, вестимо, иной какой замысел имеют. Я подожду.
        - Значит, нет никакого колдовства, Кудеяр?
        - Крепкий доспех от умелого кузнеца, Иван Федорович, в сече надежнее любого заклинания будет, - провел ладонью по груди порубежник. - И зерцала зело полезны на местах мягких, на животе да боках. Ну, и с сабелькой да рогатиной, знамо, дружить надобно.
        - Научишь? - кратко спросил мальчик.
        В этот раз Кудеяр посмотрел на юного князя с искренним удивлением:
        - Нешто для тебя, Иван Федорович, самых лучших учителей не отбирали?
        - Отбирали, - согласно кивнул мальчик. - Дядька Кучук со шрамом через все лицо, сколько его помню, хромает, а дядька Лузга без руки мается. Они смерти не искали, в свите всегда пребывали, всего несколько раз в сече оказались и честно в ней кровь свою пролили. Пара схваток всего, и сразу увечье тяжелое на всю жизнь. Ты же пятый год через день рубишься, в самую гущу забираясь, ан все еще цел. Кому веры больше?
        - Не через день, - покачал головой Кудеяр, хотя восхищение юного князя и было ему приятно. - В две недели раз, а то и менее.
        - Все едино по несколько схваток за месяц, а не за год выходит! - привстав на стременах, повел плечами мальчик. - Так ты согласен?
        - Почту за честь, княже, - после мимолетного колебания кивнул боярский сын.
        - Славно! - явственно обрадовался тот. - В Москве твое подворье на каком конце?
        - Пока не обзавелся, Иван Федорович.
        - Оно и лучше! На моем поселишься, гостем приглашаю. Свита при тебе большая?
        - Два холопа да три полонянина.
        - Две горницы велю отвести, тебе и заместо людской!
        - Благодарю за заботу, княже, - поклонился Кудеяр. - Учение же хоть ныне вечером начать можем, пока холопы ночлег готовят.
        - Вечером? - Юный князь зачем-то оглянулся на обоз и согласно кивнул: - Быть по сему!
        5 сентября 1510 года
        Москва, Великокняжеский дворец
        - Жемчужный кокошник, государыня…
        - Платок ситцевый, набивной, государыня…
        - Ворот соболий, государыня…
        Пять лет миновало с того часа, как корельская девочка обрела звание Великой княгини земель русских, но Соломея все еще не привыкла к тому, как ее наряжают к выходу. Она стояла, ровно истукан в капище языческом, а многочисленные служанки подносили ей один наряд за другим и старательно облачали госпожу, приглаживая каждую тряпицу, расправляя малейшую складочку, приговаривая о том, что делают.
        И не просто служанки, девки дворовые - все женщины сплошь княгини да боярыни. Иные в матери, а то и в бабки ей годятся, однако же кланяются и смотрят подобострастно, ровно щенок, подачку выпрашивающий. И от того юной правительнице постоянно было не по себе. Не человеком живым себя ощущала - образом надвратным.
        Распахнулась стрельчатая дверь, в светелку вошел государь в светлой шубе, расшитой зелеными листьями из шелка, украшенной изумрудами и подбитой бобровым мехом. Карие глаза юного правителя смотрели бодро и весело, русая борода завивалась мелкими колечками.
        - Васенька, любый мой! - с облегчением метнулась к мужу молодая женщина, обняла и прижалась к груди.
        - Ты так ровно месяц меня не видела, милая, - с улыбкой обнял ее Василий, потом взял лицо в ладони, поцеловал один глаз, другой, в губы и тихо спросил: - Идем?
        Соломея кивнула, взяла мужа под локоть, вышла вместе с ним. Следом, привычно разбираясь по знатности, потянулись женщины из свиты…
        Это была самая обычная заутреня. Великокняжеская чета в сопровождении свиты вышла из дворца, пересекла площадь, вошла в почти полный Успенский собор по оставленному от ворот к алтарю широкому проходу, одновременно перекрестилась на возвышающееся резное распятие, склонилась под благословение митрополита Симона. Началась служба.
        Все как всегда… Но Соломея внезапно ощутила, что слева от нее что-то происходит. Не услышала, не заметила - а именно ощутила; плечом, щекой, боком… нечто непонятное и щекочуще-теплое. Женщина не выдержала, быстро повернула голову - и успела поймать взгляд из толпы, тут же спрятанный, опущенный вниз.
        Соломея снова склонилась перед алтарем - однако ее не покидало ощущение, что она упустила что-то важное, самое ценное. И потому Великая княгиня повернула голову снова.
        В тот же миг сердце ее гулко стукнуло, сбиваясь с ритма, снова застучало, разгоняя кровь, и лицо молодой женщины залила краска.
        Тафья! Даже в полумраке и на удалении она не могла не узнать тафьи, вышитой собственной ее рукой!
        - Господи, спаси, помилуй и сохрани грешную рабу твою Соломею…
        Василий покосился на супругу, но ничего не сказал.
        Они в храме, женщина молится. Немного неожиданно, раньше такого не случалось. Но последние молебны о чадородии, что заказывала великокняжеская чета, сделали Соломонию куда более истовой в вере, нежели ранее…
        Муж и жена расстались на крыльце, троекратно поцеловавшись. Великого князя ждали гонцы из Новгорода, в коем опять зрела какая-то смута, Великой княгине надлежало заниматься делами хозяйственными. Однако, пройдя на свою половину, она внезапно отмахнулась от свиты:
        - Оставьте меня! Притомилась что-то, желаю немного полежать…
        Соломея вошла в опочивальню, откинулась на край перины, которую как раз взбивала девка, закрыла глаза:
        - Заряна, выйди. Одна хочу побыть.
        Холопка не перечила - и вскоре Великая княгиня услышала стук притворяемой двери.
        Еще немного полежав, женщина поднялась, прошла в угол к накрытому мягким персидским ковром сундуку, подняла крышку.
        Здесь лежало ее приданое. Вышитые наволочки, пододеяльники, сарафан, украшения - серьги, височные кольца, перстенек. Великое сокровище наивной девочки, каковое, понятно, так и не понадобилось. Даже «драгоценности» оказались не столь ценны, чтобы храниться в княжеской казне.
        Ногтем Соломея приоткрыла шкатулку, достала черненый браслет с синими эмалевыми капельками, надела на запястье - и серебро словно обняло кожу, прильнуло к ней, навевая сладкие мечты-воспоминания.
        - Да что же я, господи?! - встряхнулась женщина, быстро сдернула браслет, бросила его обратно в шкатулку и с громким щелчком захлопнула крышку. - Я замужняя женщина, я люблю своего супруга! Я Великая княгиня! Я ничего не потеряла, мне не о чем жалеть!
        С торопливой испуганностью, словно противного паука, Соломея бросила шкатулку в сундук, тут же закрыла, перевела дух. Потом ощупала себя, поправила сарафан, решительно вышла из опочивальни к томящейся в безделии свите:
        - Идемте в мастерскую! Желаю закончить покров до Покрова!

* * *
        В Кореле Соломея много раз занималась вышивкой в компании подруг, соседок и дворовых девок. Они шутили, рассказывали новости и небылицы, сплетничали, делились мечтами, гадали. Здесь, в кремлевской мастерской, ее окружали знатные княгини и боярыни, многие зело великовозрастные - однако же и нравы здесь были те же, и разговоры, и побасенки шли точно такие же… Разве только обращаться все стремились к Соломее, словно испрашивали ее разрешения на беседу.
        - Сказывали тебе, княгиня Соломония, како намедни слон огурцы в Неглинной замочил? - разбирая бисер по оттенкам синего цвета, поинтересовалась престарелая и дородная княгиня Шеховская. - Нет? Тако, сказывают, персиянин бояр хмельных на слоне округ твердыни нашей катал. Те мало что сидели на спине у зверя сего, тако и вино немецкое с собой взяли и его разливали. А тут смерды ростовские аккурат огурцы на торг привезли. Бояре увидели и кричать стали, оные себе требуя. Вино-то они взяли, а закуску не сподобились…
        Женщины подняли головы и остановили работу, с интересом ожидая продолжения.
        - Смерд спугался, что слона на его огурцы напускают, и к персу кинулся, дабы тот зверюгу отогнал. Перс же от нападения сего шестом своим, коим зверем управляет, слона под ухо уколол, да больно, видать, ибо тот с места сорвался да по дороге помчался, все на пути своем сворачивая. Сказывают, пять возков с огурцами в реку опрокинул, Неглинная оными, ако ряской в жару, вся покрылась, бояр хмельных в Москву сбросил, да сам через реку переплыл и токмо по ту сторону успокоился. Ан перс-то здесь! И то ли плавать не умеет, то ли вода холодная… Пока лодочника искал, слон за сад княжеский ушел, токмо его и видели.
        - Ох, набредет на деревню каку-нибудь, знатно там смерды перепугаются, - предположила юная княгиня Агриппина Ногтева, и все рассмеялись.
        Светловолосой Агриппине было всего восемнадцать, полгода назад она вышла за князя Петра Ногтева и почти сразу заняла в свите место Евдокии, тетки князя. Соломее Агриппина нравилась. Она была светлой и ничуть еще не запуганной, часто оказывалась в свите на чужих местах и говорила невпопад. Но всегда - так радостно, что Великая княгиня прощала ей неуклюжесть и спасала от скандалов при местнических сварах.
        - На Котловом конце позавчера чародей самаркандский объявился… - Худощавая княгиня Шереметьева в бархатном сарафане и прячущем волосы шелковом платке заговорила негромко, не поднимая глаз от стола. Сорока полных лет, мать трех сыновей, она была уверена в себе и всегда вела себя так, словно является самой знатной, но ленится спорить из-за места: спокойно, уверенно, с некоторым безразличием. - В воздухе оный повис возле колодца уличного. Рядом же зазывала объявился и мастеров тамошних стал убеждать мелочью для чародея скинуться, дабы тот прибытки большие в делах и торговле им наколдовал…
        Шереметьева замерла, разглядывая розовую бисеринку, как бы размышляя - бросить ее к сильно-розовым или средне-таковым.
        - Да сказывай же, Тома, не томи! - первой не выдержала Анастасия Шуйская, одетая в богатый сарафан из бежевого кашемира. Из-под платка молодой еще, лет тридцати, женщины опускалась на спину толстая черная коса с синей лентой. Княгиней назвать ее было нельзя, ибо замужем Анастасия не была, в старых девах отчего-то оказалась. Но - происходила из рода Шуйских и потому по праву происхождения занимала пост постельничей.
        - Из монастыря Симонова игумен явился с тремя монахами, и за колдовство попытались было чародея к себе в поруб забрать. Тот спужался и подставку железную показал, на каковой сидел заместо воспарения… - Тома Шереметьева подняла голову. - Монахи ушли. А вот мастеровые местные, что серебром скинуться успели, так чародея с помощником поломали, что братия монастырская заместо наказания кудесников сих их теперича выхаживает.
        - Ужас какой! - не выдержала Соломея.
        - Есть и добрые вести, Великая княгиня, - подняла иголку Агриппина Ногтева. - Отец мой сказал, князь Овчина-Телепнев на службу по весне выходит.
        - Ему же всего двенадцать! - удивилась княжна Шуйская.
        - Весной будет четырнадцать, - поправила ее Агриппина. - А вы знаете, кого князь Петр Оболенский в дядьки племяннику в приказе испросил? Шального Кудеяра!
        Великая княгиня вздрогнула. Наклонилась ближе к рукоделию, осторожно нанизала кончиком иголки зеленое бисерное колечко. Встряхнула, пропуская на нить.
        - А кто это? - спросил высокий, почти детский голос.
        - Нечто не слыхала, боярыня?! - радостно встрепенулась княгиня Ногтева. - Пять лет тому боярин сей на порубежье у Оки появился. Сказывают люди, любовь у него была страстная к девице холодной. Отвергла его оная красотка ради богатого жениха, и с тех пор Кудеяр сей смерти в битвах ищет, но не берут его ни пики…
        Княгиня Шереметьева, отложив свою коробочку, подошла к юной женщине, что-то прошептала на ухо. Агриппина осеклась, ее глаза округлились, она стремительно повернулась к Великой княгине, вскинула ладонь к губам.
        Соломея поняла, что дурной слух, ползущий по ее стопам, нужно немедленно пресечь, и вскинула подбородок.
        - Княгиня Ногтева! - срывающимся голосом произнесла она. - Хочу поведать, что родич мой близкий по отцу, боярский сын Кудеяр, меня сюда, в Москву, доставил, во время смотрин оберегал, советами помогал всячески и чуть не за руку к мужу моему возлюбленному привел, за Василия выдав!
        - Да, государыня, - вскочив, склонилась в поклоне княгиня. - Что делать прикажешь?
        - Людей к Телепневым пошли! - вырвалось у Соломеи прежде, чем она успела толком обмыслить, что говорит. - Коли тот это Кудеяр, сюда приведи. Желаю увидеть родственника свого. Узнать, чем живет, как семья, что изменилось? Все же пять лет ничего о нем не слышала, - уже совсем спокойным голосом закончила Великая княгиня. - Когда еще свидеться получится? Пусть заглянет… Ступай!
        - Слушаю, государыня, - еще ниже поклонилась Агриппина Ногтева и вышла из мастерской.
        - Темно-зеленый бисер подайте! - громко потребовала Соломея, возвертая свиту к мыслям о работе. - Покрову Богородицы кайма темнее нужна, дабы лик святой Ефросинии оттенить.
        Княгини и вправду притихли, чуя возможный гнев повелительницы, и до самого полудня в мастерской царила напряженная тишина.
        Обедала Великая княгиня в одиночестве. Вестимо, на мужа хлопот слишком много обрушилось, вырваться не смог. Откушав, Соломония опять сослалась на усталость, прилегла в опочивальне отдохнуть и даже ненадолго задремала. Заснуть крепче мешала близость потайного сокровища, забыть о каковом она никак не могла при всем своем желании.
        Примерно через час Великая княгиня поднялась, открыла сундук, шкатулку и надела на левое запястье серебряный черненый браслет с синими эмалевыми капельками. Полюбовалась им и широко улыбнулась, словно окунаясь в яркое и тревожное приключение своего детства.
        Остаток дня прошел в привычных хлопотах: хозяйке огромного царствия пришлось выслушивать отчет управляющего ее ткацкой фабрики в Угличе, принимать подарки от османских купцов, желающих получить разрешения на торг во Владимире, Ростове, Твери и - словно мимоходом - еще и в Вологде, на Славянском волоке. Затем она обсуждала с подьячим Дворцового приказа боярином Тропаревым, какой кошмой лучше обивать палаты нового дома, выстроенного из красного кирпича возле Благовещенской церкви взамен обветшавшего бревенчатого крыла, смотрела наброски новой росписи для Терема, терпеливо ждущего новых княжичей, и только поздним вечером наконец-то окунулась в сладкие объятия своего могучего супруга, пахнущего дегтем и лавандой. Не иначе, тоже в мастерских каких-то побывал, а опосля мылом, на травах настоянным, отмывался.
        И хотя вороненый браслет все это время находился на руке Соломеи, женщина про него и не вспомнила - ибо искренняя любовь к мужу затмевала для нее все.

* * *
        Покров для иконы Суздальского монастыря с ликом святой Ефросинии Московской, прабабушки Великого князя Василия, очень важно было закончить до Покрова - веселого русского праздника, что затевался в честь первого снега, упавшего на землю. День этот издревле считался лучшим для зачатия детей, «…и так бы муж супружницу свою покрыл, ако Карачун всю землю снегом укрывает».
        Верить в языческого бога холода Соломея, понятно, не верила. Митрополит Симон не разрешал. Но ведь Покров как был праздником, так и остался! Посему Великая княгиня надеялась, что, если обратит на себя внимание мужниных предков красивым подарком, небеса в ответ наградят ее здоровым чадом. Праздник Покрова для сего чуда стал бы лучшим днем… Или, вернее - ночью.
        Платок округ лика святой она сделала из белого бисера, с тонкой темно-коричневой окантовкой, далее полагала фон с древесными кронами, для каковой княгини из свиты ныне как раз подбирали разные оттенки зелени. Соломея, сложив ладони - пальчики к пальчикам, с сомнением склонила набок голову:
        - Коли по краям темнее делась, к середке высветляя, лучше видны деревья станут. А коли наоборот, то правдивее. Кроны, они ведь завсегда в гуще чернеют.
        - С одного края засветлить, а с другого темные, - подсказала княгиня Шереметьева. - Выйдет так, словно солнцем роща залита. Ан край при сем выйдет темный и ясный.
        - Токмо един.
        - А тот, что к середке…
        Дверь раскрылась, в мастерскую твердой походкой вошел молодой витязь - плечистый и статный, в шапке горлатной, кафтане малиновом, кушаком опоясан бирюзовым. Опрятная русая бородка почти спрятала под собой задорные веснушки - сразу и не узнать. Но яркие зеленые глаза заставили Великую княгиню тихонько охнуть, уронив иглу на стопку выбеленного полотна.
        Гость повернул голову на голос и сглотнул:
        - Соломея?! - Он сделал три быстрых шага вперед, но спохватился, резко замер, молча пожирая глазами Великую княгиню.
        Хозяйка мастерской тоже молчала, и только грудь ее часто вздымалась и опадала в такт тяжелому дыханию.
        Долгую тишину разорвал злой шепот княгини Шеховской:
        - Кланяйся государыне, смерд!
        Молодой воин спохватился, слегка склонил голову и отступил на шаг назад:
        - Долгих лет тебе, Великая княгиня.
        - Сие есть Кудеяр, потомок Чета, дядька юного князя Телепнева, - наконец подала голос стоящая в дверях Агриппина Ногтева. - Твой родственник, государыня. Прощения прошу, Великая княгиня, я так спешила исполнить волю твою, что не успела упредить боярского сына, куда веду его. Во дворец холоп мой его срочно призвал, а зачем, и сам не ведал…
        Юная княгиня низко поклонилась, пряча шкодливую усмешку.
        - Давно не виделись, Кудеяр, - полушепотом поздоровалась Соломея. - Ты изменился, мой верный страж…
        Рука ее невольно скользнула к запястью, и глаза гостя жарко блеснули от увиденных там синих капелек на черном браслете.
        - Я твой навсегда, государыня… - негромко ответил он, не отрывая взгляда от молодой женщины.
        - Верю, Кудеяр. - Великая княгиня очень медленно подступила к нему, протянула руку, осторожно коснулась кончиками пальцев упругой бороды - и вновь, как когда-то давно, под кожей побежали к плечу и по телу холодные колючие мурашки.
        Боярский сын чуть склонил голову, словно пытаясь прижаться щекой к ладони…
        И это было все, что они могли себе позволить.
        - Ты возмужал, - опустила руку Соломея.
        - Ты стала еще прекраснее, государыня.
        - Что же не слышно было о тебе столько лет, Кудеяр?
        - Служба, государыня.
        Великая княгиня боролась с искушением еще раз прикоснуться к зеленоглазому лицу и почти проиграла сама себе - как дверь вдруг резко распахнулась, и в мастерскую ворвался разгоряченный Великий князь в сопровождении двух молодых бояр.
        - Ты опять здесь, родственник?! - зло выдохнул он.
        - Воевода порубежный ополчение распустил, государь. - Кудеяр поклонился слегка, одной лишь головой. - До весны степь упокоилась.
        - С супругой наедине меня оставьте! - вскинул руку Великий князь. - Все!
        Бояре и княжеская свита торопливо поструились за дверь, закрыли за собой толстые тесовые створки.
        - Опять Кудеяр?! - зашевелились у правителя крылья носа.
        - Ты, Вася, ровно в опочивальне меня с ним застал! - повысила голос Соломея. - Здесь дворцовая мастерская, государь. Кудеяр мой родич! И я желала с ним повидаться. При всех! Полтора десятка глаз с нами было. В чем ты меня подозреваешь? Пять лет я с родственником не встречалась! Нешто за работой нудной, да при бабках и няньках с ним и словом не перемолвиться?
        - Половина ополчения сказывает, Соломония, что Кудеяр твой смерти из-за любви безответной ищет! А половина Москвы помнит, как он на смотринах округ тебя терся и даже мне дорогу нагло заступал!
        - Васенька, - с неожиданной ласковостью улыбнулась Великая княгиня. - Из-за безответной любви, - и она по слогам произнесла: - Без-от-вет-ной… И он себе смерти ищет, себе, а не еще кому, себе! О бесчестии мне али тебе не помышляет. Под твоим стягом кровь проливает, за твою державу. За такое награждать надобно, а ты гневаешься.
        - Эк ты его защищаешь!
        - Он мой родственник, - немедленно напомнила Соломея.
        - Токмо отец твой о таковом и не ведает!
        - Василий, - взяла мужа за ладонь Великая княгиня. - Я полюбила тебя с того самого мига, как увидела в первый раз. Всем сердцем, навсегда. Я выбрала тебя, отринув весь прочий мир. Тебя, и только тебя. И что бы там Кудеяр ни помыслил, никогда в жизни не коснуться его рукам моего тела, не ощутить моих губ, не согреться моим дыханием. Я твоя… И коли веришь ты, что сей витязь горит от страсти, то пожалеть его должен, а не карать. Ты победитель в споре сем, любовь моя. Ты, а не он. Кудеяр же просто слуга твой честный. Обиду перетерпел, в Крым али Литву, как иные недовольные, не убежал. Так похвали его и награди! Жалости твоей он достоин, а не кары.
        - Ты опять об этом родиче?
        - Но ведь в моей власти награждать только тебя. - Соломея коснулась губами губ мужа. - Тебя одного. Любимого. Ты любишь меня, Василий?
        - Да.
        - Ты любишь меня? - осталась недовольна столь кратким ответом государыня.
        Великий князь обнял ее и поцеловал. Может, и не очень страстно - но как жену, родную и любимую.
        - Наконец-то, - прижалась к его бороде щекой Соломея.
        - А твоего Кудеяра я все-таки… награжу, - не удержавшись, добавил государь.
        - Вася? - чуть отстранилась супруга.
        - Награжу, истинно награжу, не опасайся, - пообещал Великий князь.
        - Спасибо, любый мой. - Государыня снова поцеловала мужа.
        Тот разжал объятия, направился к дверям. Остановился на полпути, развернулся:
        - Соломония! Я ведь приходил упредить тебя, что в Новгород отъезжаю. Смута там опять, псковичи наместника моего признавать не желают, угрожают Литве крест поцеловать.
        - Но ведь мы полагали на богомолье в Суздальский монастырь отправиться!
        - Прости, милая, бунтари завсегда время плохое выбирают. Придется отложить… - И Великий князь вышел за дверь.
        Соломея с минуту стояла, глядя мужу вслед. На ее щеку выкатилась слеза, и женщина вдруг в бессильном гневе кинулась к раме с растянутым покровом и обрушилась на него с кулаками, опрокинула на пол, смахнула со стола коробку с нитками.
        - Государыня! - В мастерскую ворвались женщины, кинулись к Великой княгине, к раме с работой. - Государыня, помилуй!
        - Не нужно ничего этого! Ни к чему! Пустое! - в отчаянии ударила кулаками по столу Соломея.
        - Что, что случилось, Соломония Юрьевна? - вскинув ладони, подступили к ней несколько самых старших женщин.
        - Государь в Новгород отъезжает! - выдохнула Соломея. - Не будет никакого паломничества… Никакого Суздаля, никаких служений и молебнов, никакого Покрова. И вышивка эта проклятая не нужна, пустые старания!
        - Так ты из-за отъезда княжеского так убиваешься, государыня? - удивилась Агриппина Ногтева.
        - А вы что подумали? - обвела свиту взглядом Соломея. - Дуры! Родич мне Кудеяр, и ничего более! Одну меня оставьте… И девку мою пришлите, пусть приберет.
        - Да, государыня… Слушаем, государыня…
        Мастерская опустела, затихла. Великая княгиня - в своем богатом, украшенном самоцветами и золотым шитьем бархатном сарафане - села прямо на пол, обняла колени, поставила подбородок на них. Ею овладела тоска, ощущение полной пустоты и безнадежности. Тут сложилось все: и бессмысленность трудов старательных в последние два с лишним месяца, и беспричинная ревность мужа - каковую, по счастью, удалось быстро погасить, и глупая выходка Агриппины - не верила Соломея, ох не верила, что просто смеха ради она без упреждения Кудеяра так ловко и быстро привела!
        И Кудеяр, ох Кудеяр - рядом с которым пела душа и становился сладким каждый вздох, от прикосновения к которому по коже бежали острые иголочки, а сердце начинало биться не в такт, а трепетно-испуганно… Что же такое с ней рядом с Кудеяром происходит? Ведь мужа она любит, мужа, а не его! В чем пред алтарем поклялась и крест на то поцеловала!
        Мужу же безразлично все. Вот уже который год тишина стоит в Теремном дворце, для детишек расписанном, - а Василий и пальцем не шевельнет, дабы изменить хоть что-то. Раз токмо на паломничество смогла его уговорить, да два молебна о чадородии отстоял. И все! Делами пустыми отговаривается, что ни год, на месяцы от постели супружеской отъезжает. То Казань воевать ему надобно, то к Смоленску поход. Теперича вон в Новгород умчался. И это вместо богомолия столь важного!
        Нечто воевод-князей у него недостает, дабы за себя в походы ратные или к послам заморским отослать?!
        Отговорки все, пустые отговорки… Видать, не так уж сильно Василий сына желает получить, коли хлопоты мелкие для него важнее дел семейных становятся!
        Негромко стукнула дверь. Заряна, ныне тоже одетая не в полотно, а в сукно и атлас, с серебряными сережками и жемчужными бусами, остановилась перед госпожой. Потом села рядом, тоже обняла колени.
        - Беда какая вышла, боярыня? - тихо спросила она.
        - Чужой город, чужой дом, чужие люди, - прошептала Соломея. - Кланяются низко, говорят ласково, смотрят зло. Никому верить нельзя, зараз все выворачивают, дабы в беду обратить, дурой худородной меня выставить. Муж в хлопотах, отец на службе, митрополит токмо и способен, что схизматиков да язычников ругать.
        - Ты государыня половины мира, боярыня. А хнычешь, ровно кутенок, - удивилась Заряна.
        - Бесплодная государыня! - тяжко вздохнула женщина. - Пять лет замужем, ни разу не понесла. Смоковница сухая, вот я кто. Знахарка мне нужна, Заряна. Умелая, до женской части знающая.
        - За ведьму митрополит нас обеих посохом побьет! - шепотом предупредила девка.
        - От его молитв проку никакого, и от стояний церковных тоже. С паломничеством и вовсе ничего не складывается… На знахарок одна надежда. Вспомни, сколько раз наша Квалыга баб пустобрюхих исцеляла!
        - Квалыга старая совсем, преставилась уже, верно, - почесала за ухом Заряна.
        - Кроме как тебе, мне довериться некому, - покачала головой Великая княгиня. - Найди мне знахарку. Настоящую, ведающую. Коли от бесплодия исцелит, серебра не пожалею. Но чтобы ни едина душа о сем поручении не знала, Заряна! Поняла?
        - Я постараюсь, боярыня, - пообещала девка.
        - Токмо смотри, чтобы не обманули… - предупредила Соломония. - До серебра чужого охотников много. И не попадись!

* * *
        Кудеяр угодил в дворцовую мастерскую, как кур в ощип. Когда явившийся на подворье князей Оболенских хорошо одетый холоп сказал привратнику, что боярского сына Кудеяра во дворец кличут - никого это особо не удивило. Все же из земель великокняжеских порубежник по росписи числился, и потому спрос за службу с него в приказе Разрядном вполне испросить могли. А могли и жалованье накопившееся выдать - таковое тоже случалось.
        Однако в Кремле холоп повел служивого к заднему крыльцу Большого дворца, на женскую половину. Кудеяр забеспокоился, но холоп отвечал кратко:
        - Найти велено! А почто - не спрашивал.
        И чего со слуги возьмешь?
        В сенях, за дверьми, вышла небольшая заминка, но очень скоро пред гостем явилась юная знатная дева - щеки румяны, глаза черны, в ушах изумруды, на голове кокошник с самоцветами, и платье все из дорогого бархата с шелковыми вставками.
        - Знаешь ли ты меня, боярин? - ласково улыбнулась ему красавица.
        - Прости, княгиня, в Москве много лет не показывался, - виновато поклонился Кудеяр. - Верю, именита ты и знатна. Но, прости, по роду и имени назвать не в силах.
        В голове боярского сына всплыли лотошные рассказки, в коих многие красны девицы, заметив молодца в храме али на пиру, а то и на улице, и страстью воспылав, через посыльных оного к себе зазывали. Догадка сия заставила молодого воина улыбнуться и расслабиться.
        - А и ни к чему тебе имени моего знать, добрый молодец. За мной следуй, чего покажу… - словно подтверждая мысли Кудеяра, поманила за собой княгиня.
        Порубежник послушался, миновал несколько коридоров, пытаясь угадать, куда его ведут. Но не успел. Провожатая остановилась перед двустворчатой дверью, толкнула ее и посторонилась:
        - Проходи…
        Кудеяр шагнул из полумрака на свет - и его словно обухом по голове ударило:
        - Соломея?!
        Порубежника бросило в жар, в холод, снова в жар - и дальше все происходило, как в тумане…
        Появление государя даже обрадовало боярского сына, даровав избавление от нежданной пытки, счастье которой делало ее только невыносимей. Соломея, его смешливая голубоглазая Соломея, была здесь, рядом - но столь же недоступная, как в сотнях верст, за высокими стенами, за крепкими запорами. И почти забытая было горечь утраты обрушилась на Кудеяра с новой силой.
        Василий изгнал всех из мастерской - и молодой воин, не ожидая дальше ничего хорошего, вовсе ушел из дворца, из Кремля, стремительным шагом почти добежав до подворья своего юного покровителя. Нахлынувшие на него боль разлуки, ярость бессилия, бессмысленная ненависть к судьбе требовали выхода, и едва оказавшись на мощенном лиственными плашками дворе, Кудеяр рявкнул на обоих своих холопов, вычесывающих скакунов, и на помогающих им пленников:
        - Почто бездельничаете, смерды?! Дворня вы трусливая али воины русские? - Он скинул кафтан и шапку, бросил на поленницу у амбара, подхватил слегу из сваленной там же высокой груды жердей, приготовленных то ли для изготовления ратовищ, то ли оглоблей, то ли еще для какой надобности, и скомандовал: - Ну-ка, копейный бой начинайте! Разбирайте палки и на меня нападайте разом! И вы, басурмане, тоже!
        - Ай, как интересно! - обнаружился бездельничавший в копне сена Рустам. - А мне можно?
        - Давай!
        Татары ринулись вперед первыми, разом, тыча вперед тупыми концами разобранных жердей, - посему Кудеяр без особого труда, держа слегу горизонтально, подбросил их вверх, тут же взмахнул краем понизу, саданув по боку одного из пленников, резко крутанулся, широким взмахом отгоняя более опытных Духаню и Ежана, что пытались подкрасться сзади, сразу внезапно ударил за спину, сильным толчком попав зазевавшемуся татарину в живот, поднырнул под жердину Духани, неудачно пнул Ежана, получил по спине от Рустама, резко крутанулся, подбросил слегу вверх, отводя два тычка, присел, подбил под ноги татарина, отпрянул, поднырнул под оружие Духани, ударил Ежана, отскочил, поднырнул, подбил под ноги поднявшегося было басурманина, пропустил тычок Духани - но сам опрокинул Рустама, опять подсек татарина, встретил жердь Ежана…
        - Все-все, хватит! - спустя четверть часа откинул свою оглоблю Рустам. - Ты, стало быть, смерти ищешь, а нам в синяках ходить? Об стену лбом убейся, мой неверный брат!
        Духаня и еще один татарин тоже отступили, а Ежан и второй полонянин и без того лежали на земле, постанывая и ругаясь.
        Кудеяр кивнул и положил свое оружие в общую груду. Он тяжело дышал, получил семь или восемь крепких ударов и слишком устал, чтобы страдать от оставшейся после свидания с Соломеей тоски. Боль телесная наконец-то притупила боль душевную.
        С крыльца послышались редкие одобрительные хлопки. Оказывается, за схваткой наблюдали. Князь Оболенский встал со скамьи, оперся на перила:
        - Теперь я понимаю, Кудеяр, како ты на ворога впятеро большего без страха кидаешься. Ты, вестимо, завсегда такой!
        - Здорово, Кудеяр! - добавил князь Овчина-Телепнев. Глаза мальчишки горели. - Я тоже так хочу!
        - Так иди сюда, княже, - перевел дух боярский сын. - С самого главного начнем. Ведомо мне, мастера всякие великомудрые учат удары вражьи ловить и парировать, клинком встречать али уклоняться… Сей бред безумный забудь раз и навсегда, княже, сие есть прямой путь к смерти! Для судебного поединка али схватки с татем одиноким мастерство таковое, может, и полезно, в свалке же боевой ничего ни заметить, ни парировать воин не успеет никогда и ни за что. И потому, в сечу ступив, не клинки парируй, а воздух пред собой очищай. Клинок али копье вертикально вскинул и резко им взмахнул, все, что есть токмо впереди, на сторону сметая. Тут у тебя миг малый возникнет, дабы в получившуюся пустоту укол свой разящий нанести, и тут же с места, с места уходи, ибо тебя самого убивать станут…
        Кудеяр передал князю свою слегу, показал основные движения, предложил холопам напасть.
        - Не жди! Не парируй! Не успеешь! - еще раз наставительно сказал он. - Чисти место, рази, ускользай. Чисти, рази, ускользай. Рустам, давай тоже подходи. Меньше трех врагов, оно не интересно.
        - Рустам подойди, Рустам нападай… - недовольно буркнул татарин. - Я ведь полонянин, забыл? Мне вообще в веревках сидеть полагается! Поставишь синяков, цена выкупа упадет, так и знай! Зачем отцу сын весь побитый надобен? Лечи меня потом!
        Однако жердину взял и нападать стал. Причем без особой резвости, позволяя мальчишке победить и обрести веру в свои способности.
        Урок длился часа полтора и наверняка протянулся бы до сумерек, но в калитку постучали, и почти сразу въехал всадник, спешившись уже во дворе.
        От обычного боярина такой поступок сочли бы за оскорбление - но гонец лишь демонстрировал свою торопливость:
        - Боярский сын Кудеяр здесь? Грамота от государя!
        - Лично снизошел? - удивился запыхавшийся порубежник. - Что же, узнаем его волю…
        Приняв свиток, он сломал печать, развернул бумагу. Вскинул брови:
        - В награду за службу честную и храбрую… Жалую… Поместье в собственность… От реки до реки и озеро, три деревни… Может, ошиблись?
        - Дозволь гляну, - спустился по ступеням князь Оболенский, забрал дарственную, пробежал глазами. - Турчаховский стан, Возгоры, Нименьга, Уна и Хайноозеро в придачу… Собирайся, боярский сын Кудеяр, и поезжай володения принимать, - отдал грамоту обратно Петр Васильевич. - Таковая дарственная означает, что коли завтра тебя в Москве застанут, то уже не с уделом, а с палачом и плахой познакомишься. Не из рук государевых, а через гонца, не с торжеством, а тайно. Да еще и земля у самого Ледяного окияна! «С глаз долой убирайся!» - вот чего награда сия означает. Беги, боярин, не испытывай гнева великокняжьего.
        - Князь Оболенский, Петр Васильевич?! - ворвался на двор еще один гонец. - Государь наш Василий Иванович видеть тебя желает немедля!
        - Сей час буду, передай, - ответил престарелый воевода.
        - Это из-за меня? - полушепотом спросил Кудеяр.
        - Скоро узнаем, - болезненно поморщился князь. - Но коли Василий Иванович сегодня на всех поместьями гневается, я его недовольство как-нибудь перетерплю.
        Князь вернулся уже к сумеркам. Степенно поднялся на крыльцо, кивнул ожидающим здесь Кудеяру и Ивану:
        - Увы, не повезло. Землей не наградили. Однако же в наместники московские возвели. Править столицей остаюсь, покуда государь в отъезде. Завтра в Новгород Василий Иванович направляется. Промеж прочего тебя помянул, Кудеяр.
        - Сказывай, Петр Васильевич, не томи, - попросил боярский сын. - Кару какую изобрел?
        - Не особенную, - покачал головой князь Оболенский, теперь уже московский наместник. - Великий князь желает увериться, что ты покинешь столицу раньше него. Посему не обессудь, боярин, но на рассвете, едва откроются Рыбные ворота, ты должен выехать из них самым первым. Холопы мои о том проследят.
        29 сентября 1510 года
        Река Онега
        - Инш-ш-шалла… - прошипел татарин, - Что ты забыл в преисподней, мой суровый брат?! Разве там есть место для живых? Или тебе наскучило искать обычной смерти?
        Лодка опять уходила в ночь, полную падающего с небес мокрого снега, встречного ветра, холодных брызг, вылетающих из-под режущего пологие волны носа.
        - Нужно успеть до ледостава, Рустам, - уже в который раз объяснял боярский сын. - Коли на реке вмерзнем, это все, конец. До весны к людям не выберемся.
        - А если налетим в темноте на скалы?! Тогда мы не выберемся к людям вообще!
        - Какие скалы, Рустам, это же не море! Разве топляк какой в воде окажется… Так ведь ему борта не пробить. Опять же, вдоль берега камыши. Коли приближаемся, шуршат, и можно отвернуть обратно на стремнину.
        - Инш-шалла! - попытался еще глубже закутаться в халат басурманин. - Признайся, Кудеяр, ты сговорился с моим отцом и желаешь сохранить ему полста рублей выкупа, заморозив меня в этом черном ужасе!
        - Шестьдесят пять! - поправил его боярский сын. - Полста за тебя, по пять за пленников и еще пять за коня, что остался на княжеском подворье. В письме, что торгаш повез в Крым, было указано шестьдесят пять.
        - Шестьдесят пять, - согласился степняк. - И еще ты оставишь себе моего славного коня, моего верного, стремительного, выносливого Ингула! Люби его, мой коварный брат, как любил его я, и он никогда не подведет тебя ни в походе, ни в сече. Как хорошо, что я догадался не брать его с собой в царство ледяной смерти!
        На самом деле оставить скакуна ему приказал Кудеяр, куда лучше знающий, какой окажется дорога.
        От Москвы путники в три дня доехали до Волги на одолженных князем Оболенским повозках, а в Кимрах сели на попутную ладью. Уже через день Кудеяр с холопами и полоном сошел в Усть-Шексне. Ладья ушла на юг, в Кострому, а он на целых три дня застрял на постоялом дворе у Рыбной слободы. Но в конце концов терпение боярского сына оказалось вознаграждено - он нашел крупный струг, идущий до самого Белого моря.
        Проторговавшийся купец с почти пустым трюмом охотно взял пассажиров - и путешествие продолжилось: по Шексне до Белого озера, через Красный волок на озеро Воже - а там уже вниз по течению, через Свирь, озеро Лача и по полноводной Онеге под всеми парусами!
        Затяжные осенние дожди застали Кудеяра и его спутников уже на Лаче - но распутица, превращающая русские дороги в вязкую кашу, водный путь ничуть не портила. Люди, спасаясь от непогоды, спустились в трюм, на мешки и бочонки, а струг ничуть не замедлил скорости, не останавливаясь ни днем, ни ночью.
        - Я тут всю жизнь хожу, - развеял опасения путников пожилой кормчий, одетый в стеганый кожаный кафтан с толстой суконной подкладкой и кожаную непромокаемую шапчонку вроде тафьи. - Иной год по два раза за сезон. С завязанными глазами по Онеге проведу! Зима же сюда, бывает, внезапно падает. Токмо вроде по чистой воде шел, а наутро встаешь, ан лодка ужо и вмерзла, да лед в ладонь толщиной! Не-е, боярин, я лучше недосплю, но зимовать на родной печи залягу…
        На третий день пути, словно желая подтвердить слова кормчего, дождь превратился в мокрый снег, к рассвету слипающийся на поверхности реки в единую плотную шугу. Теперь уже и Кудеяр перестал возражать против спуска наперегонки с погодой, когда купец стоял у руля днем, а более опытный кормчий - ночью. И только постоянно мерзнущий Рустам то и дело принимался сетовать на судьбу.
        Кормчий не обманул по поводу своего мастерства и способности ходить по Онеге с завязанными глазами - сухой стук борта о что-то твердое послышался среди ночи, в темноте. Испугавшись несчастья, путники высунулись из трюма - но бывалый кормчий сохранял спокойствие.
        - Нименьга! - громко сообщил он. - У местных тут даже причальчик имеется, боярин, так что высадитесь с удобством!
        Пока холопы с полонянами выгружали сундуки и мешки с походным добром, Кудеяр расплатился с капитаном и последним сошел на скользкие жерди стоящего на сваях помоста. Струг сразу отвалил, боярский сын, щурясь в темноту, пошел на голоса слуг, и вскоре под его сапогами захрустел снег. От неожиданности воин даже остановился, притопнул ногой - пятка врезалась, словно в камень.
        Оказывается, по берегам Онеги уже наступила зима, земля успела замерзнуть и укрыться первым, пока еще тонким, снежным покровом. И только текучая вода еще оставалась жить в поздней осени. Но явно - ненадолго.
        - Старик был прав, - пробормотал Кудеяр. - Еще несколько дней, и река тоже схватится. Аккурат к сроку поспели.
        - Куда поспели, мой неверный родич?! - безнадежно вопросил Рустам. - Ты заживо подверг меня азад ал-кабру, могильному наказанию! Посмотри, здесь нет даже солнца!
        - Ночью нет солнца даже в Крыму, басурманин, - усмехнулся боярский сын.
        - Иншалла, Кудеяр, ты не ведаешь, что молвишь! - невидимый в темноте, степняк всплеснул руками. - В эти дни в нашем Крыму собирают виноград и наслаждаются персиками! В эти дни в нашем Крыму вынимают из спелых абрикосов косточки, рассыпают их на циновки, и к вечеру они превращаются в прозрачную курагу, сладкую, как нектар, и ароматную, как мед! В эти дни в нашем Крыму дыни раздают по драхме за арбу, а арбузы можно забирать и вовсе даром!
        - Насчет «даром» ты явно заврался, Рустам, - покачал головой боярский сын.
        - Ай, как можно не верить собственному брату?! - возмутился татарин. - Когда ты попадешь ко мне в плен, то сам увидишь. Наши арбузы дешевле вашего сена, а наши абрикосы растут на улицах только для тени: срывай да ешь, сколько влезет! Но прохожим просто лень поднимать за ними руку. Ай, когда ты попадешь ко мне в плен, я буду сажать тебя за стол от себя по правую руку, я буду поить тебя днем горячим чаем, а ночью холодным вином, я буду угощать тебя жареной бараниной и усаживать в тени густой виноградной лозы и никогда не потащу тебя через половину мира к мертвому ишаку в мерзлую темную задницу!
        Кудеяр рассмеялся:
        - Знаю-знаю. У вас там, в Крыму, даже дохлые ишаки всегда потные из-за жары. Так что в плен сдаваться я не стану, братик. Уж лучше здесь плащ потеплее накину.
        За разговором вокруг стало потихоньку светлеть, и вскоре путники смогли увидеть довольно широкую тропу, идущую от причала вверх по берегу. Там, наверху, возле опушки соснового бора, лежали кверху брюхом два сшитых из толстого теса крутобоких баркаса.
        - Местные, видать, от воды кормятся, - вслух подумал Духаня. - Обычному смерду такая лодка ни к чему.
        - Рухлядь берите, - распорядился боярский сын и пошел вперед.
        Пока он поднимался - лодки заслоняли весь вид впереди, но когда Кудеяр с ними поравнялся, то невольно присвистнул и замедлил шаг.
        Он и сам был из мест лесистых, костромских и к большим домам привык. Но здесь…
        Впереди возвышалась бревенчатая махина высотой саженей восемь до конька, полных два этажа с чердаком сверху. В ширину в ней было шагов пятнадцать - тоже, считай, восемь саженей. В длину - шагов шестьдесят, не менее. Крыша - крыта пропитанным дегтем до черноты тесом, крыльцо - с лестницей в два пролета, и тоже крытое, окон - шесть по первому жилью и шесть по второму. И плюс к тому гульбище - длинный балкон вдоль окон второго этажа.
        - Это местная крепость? - неуверенно спросил татарин.
        - Изба крестьянская, - бросил в ответ Кудеяр и двинулся дальше.
        В светлом утреннем небе было хорошо видно, как из трубы струится дымок, и потому боярский сын уверенно поднялся по ступеням, Ежан постучал в дверь.
        - Кому там не спится в такую рань? - вскоре поинтересовались из-за двери, и тесовая створка открылась.
        На пороге стоял сонный бородатый мужик лет сорока, босой, в полотняной рубахе и штанах. Одной рукой он лениво чесал подбородок, другой постукивал по колену обухом топора.
        - Ты хозяин будешь? - спросил Ежан.
        - Батя, это к тебе! - крикнул в глубину избы мужик.
        Еще пара минут ожидания, и из сеней показался вполне еще крепкий, но невысокий мужчина. Его можно было бы принять за брата первого - кабы не совершенно седая борода и волосы.
        - Хорошего дня, люди добрые, - остановился он с косой рядом с сыном. - Какими судьбами в наших краях?
        - Это Нименьга? - вступил в разговор Духаня.
        - Угадал, - кивнул старший мужик.
        - Кто у вас за старосту будет?
        - А на что нам староста, мил человек? - удивился хозяин. - В нашей деревне три дома всего. Коли чего надобно, сбираемся да решаем. А мытари государевы приезжают, так они по трубам счет ведут, а не по старостам.
        Кудеяр вздохнул и протянул ему грамоту.
        Старик развернул ее, пробежал глазами, поднял голову. Подумал, вернул свиток и поклонился, прижав руку к груди:
        - Прощения просим, боярин, сразу не признал. В дом прошу, раздевайтесь, грейтесь… Гридя, иди баню затопи, раз такое дело. Токмо поперва вели жене на стол накрыть и меда хмельного из погреба принести. Гости, вижу, с самой Москвы нормально не жрамши.
        Стол хозяин накрыл не особо разнообразный, но обильный: рыба печеная, рыба копченая, пироги с грибами, расстегаи с капустой и с яблоками. И, само собой, пенный, с горечью крепкий мед. Потом была жаркая баня, еще одна пирушка - и долгий, долгий сон, каковой валит людей, попавших после долгого холода в тепло и сытость, не хуже, чем обух топора, упавший на голое темечко.
        В доме старого Курдяпа и его жены Медохи обитало, помимо стариков, трое их сыновей с женами и детьми и еще две приживалки - то ли вдовы бездетные, то ли старые девы. Так что изнутри он оказался не столь уж и просторным, как думалось снаружи. Тем паче что две трети бревенчатой махины занимал крытый двор, в котором обитала скотина, хранилось сено, большая часть зимних припасов и изрядное количество всякого потребного в деревне добра, от саней и челноков до вил и граблей. Дабы выделить две светелки нежданным гостям, хозяевам пришлось даже потесниться.
        С лошадьми в обширном хозяйстве было тоже не богато - всего три кобылы да пара жеребят, так что в объезд по своему нежданному уделу Кудеяру пришлось отправиться вдвоем со старым Курдяпом, ибо без проводника гостю было никак, а оставить хозяйство вовсе без лошади было нельзя.
        На третий день по приезде недовольно бурчащий Гридя, отогнав холопов от отцовских кобыл и упряжи, самолично оседлал двух пегих скакунов и передал поводья отцу, кажущемуся в огромном овчинном тулупе и меховой ушанке натуральным колобком, да боярскому сыну, тоже накинувшему поверх рубахи, войлочного поддоспешника и ферязи подбитую белкой, меховую епанчу.
        Мальчишки распахнули ворота - и путники выехали в искрящийся изморозью и свежим настом, ослепительно-белый мир.
        - Далеко от тебя до Уны, Курдяп? - поинтересовался Кудеяр, когда они с селянином углубились в густой бор из многоохватных сосен.
        - До вечера там будем, боярин, - пообещал старик. - Ближе дня пути в краях наших не строятся. К чему локтями толкаться-то? Коли выселки, так выселки. День-два верхом али на лодке.
        - Много там пашни в деревне? Али как у вас, огород в загородке?
        - Какая у нас пашня, боярин? - тяжко вздохнул Курдяп. - Лето-то - с гулькин клюв всего. Огородик мы, понятно, распахиваем, да токмо окромя репы, капусты да моркови у нас ничего сажать не стоит. Хлеб - он ведь как? Созрел - ты с урожаем. Мороз ударил не ко времени - ты с голоду пухнешь. А капуста: какой кочан до холодов нарос, тот и уберешь. Плохое лето - маленькие кочажки, хорошее - так и в полпуда весом иной раз вызревают. И с репой то же самое. Она в земле и заморозок пересидеть умеет, и собираешь, сколько наудачу наросло, а не ко сроку урочному.
        - Я смотрю, куриц у тебя тоже всего пять штук при десяти коровах?
        - Травы мы, боярин, на полянах и наволоках при любом лете всяко накосим, ан при малом снеге еще и на выпас скотину выгоним, - объяснил хозяин. - Куры же, известное дело, зернышко клюют. А где его у нас взять, зерно-то? Пять несушек при одном петухе объедками со стола всякими прокормить можно. Больше же заводить - уже хлопоты.
        - Пашни нет, птицы нет, сено на неудобьях… - покачал головой боярский сын. - Курдяп, а хоть чем-нибудь земля здешняя богата?
        - Леса вдосталь, боярин! - развел руки, указывая по сторонам, старик. - Сколько хошь, несчитано. Вот токмо у всех окрест его в достатке, и потому продать некому. Надобно бревно али дрова - вышел за околицу да срубил. Грибов тоже запасаем изрядно. И тоже у всех в округе оных от пуза завсегда набрано, до весны никому собственных припасов не скушать, так что на торгу не ищут. Рыбы в реках полно. Но ведь сие тоже у всех. Вершу в ручье-другом поставил - на семью завсегда хватит. Нет, боярин, ты не сумневайся, обоз с оброком мы тебе завсегда соберем! Полную десятину, как исстари заведено. Вот токмо отсель до Москвы полтыщ-щи верст набирается, не менее. Санями четыре месяца в один конец вынь да положь! А еще обратно… Почитай, на год работники от дела отпадут, что возничими выбрать. А рук у нас тут, сам видишь, раз-два и обчелся. Прям не знаю, как с сим уроком справиться…
        Боярский сын Кудеяр промолчал. Он ничуть не удивлялся бедности огромного, коли по грамоте судить, надела. Земля большая, награда достойная, тут не поспоришь. Вот только взять с земли-то сей и нечего. Некой подобной хитрости Кудеяр и ожидал. Не наградить его Василий желал, а спровадить в самую дальнюю, дикую глухомань своего государства, от Москвы, Кремля и Соломеи как можно дальше, дабы не видно и не слышно было, дабы на несколько лет сгинул.
        И мысли сии опять воскресили в памяти молодого воина образ голубоглазой круглолицей девчонки, что однажды в Твери подняла на него свои голубые глаза, да и лишила разума своим звонким голосом и чистой, беззаботной улыбкой. Светлое и радостное воспоминание смешалось в душе с черной тоской безнадежности, безвозвратности утраты, и Кудеяр аж зубами скрипнул от желания дать шпоры коню и разогнать его во весь опор, дабы налететь грудью на острые басурманские пики…
        Но не было в прионежских лесах ни татарских копий, ни литовских топоров. Только снег, лес и долгий путь по щедрой великокняжеской награде.
        Как ни странно, в эти самые мгновения Великая княгиня Соломония тоже вспоминала смешливого юного Кудеяра, однажды в Твери ранним утром поднявшего ее с постели.
        Государыня находилась в бане, пахнущая после щелока горькой полынью, розовая от жара, пышноволосая и распаренная, и старательно, медленными круговыми движениями втирала в живот «заячью воду» - творенную из шерсти новорожденных заяйчат, настоянную на свинороевом корне и заговоренную на плодородие за семь ночей на растущей луне. Заряна наблюдала за этим, сторожа входную дверь, а косоглазая бабка Юрина, одетая в грубую полотняную рубаху, стояла у Великой княгини за спиной и негромко нашептывала в ухо:
        - Встану не помолясь, выйду не перекрестясь, не через дверь, а норою мышиною, не чрез ворота, а окладным бревном. Пойду через гору высокую, через лес густой, через реку полноводную, лягу в черный полдень средь густой травы, на сырой земле, под полной Луной. Так бы мне, рабе божьей Соломонии, животом прирасти, как Луна от пустоты к полноте прирастает. Так бы мне, рабе божией Соломонии, плодовитой стать, как зайчихи лесные бывают. Так бы густо потомство мое стояло, како трава на лугу наволочном стоит. Войди в живот мой, вода речная, с луга принесенная, под Луной заговоренная, из заячьего помета сотворенная. Стань, лоно мое, ровно река - полным, ровно трава - густым, ровно Луна - великим, ровно зайчиха - плодовитым… Нешто нет у тебя, девонька, на примете, молодца красивого да ласкового? Может статься, понапрасну мы тебя пытаем-мучаем, и нет в тебе ни порчи, ни хворобы, ни сглазу на лоне твоем молодом да красивом? Позволь себе слабость малую, близость шальную… Коли понесешь, тут тебе и ответ, а мужу радость выйдет. А нет, иные зелья опробуем…
        - Ты мне что нашептываешь, карга старая?! - Государыня не сразу сообразила, что именно советует ей приведенная девкой знахарка. Но как поняла - отскочила, отшвырнула миску с колдовской водой в сторону, повернулась к ведьме, крепко сжав кулаки: - Мужа обесчестить советуешь?! Шалавой гулящей стать?! Ложе семейное оскорбить?! Вон пошла отсюда! Прочь, и чтобы духу в Москве твоего больше не было!
        - Ай, зря горячишься, девонька. - Юрина спокойно сходила за миской, сунула под рубаху. - Знала бы ты, сколь великое число баб бесплодных я сим советом простым исцелила, не перечесть. Ты злиться злись, чадо юное, однако слово мое запомни… Мир дому сему!
        Косоглазая знахарка низко поклонилась, взмахнув рукой над самым полом, и вышла из бани.
        Соломония смотрела ей вслед, тяжело дыша. Даже самой себе она боялась признаться, что при словах о «красном молодце» перед ней возник облик вовсе не супруга венчанного, Великого князя и горячо любимого мужа, а задорная улыбка Кудеяра, его зеленые глаза и сдвинутая на лоб тафья, вышитая ее собственной рукой…

* * *
        Свои владения боярский сын объехал за неделю. Три деревни по три дома в каждой. Вроде как и почти ничего. Однако в каждом доме - по несколько взрослых обитателей и паре десятков детей, не меньше двадцати коров, несколько лошадей да овец. Уже не так плохо получается. Если забыть, что пашни, почитай, вообще никакой, барщина тоже невозможна, оброк же надобно в такую даль везти, что… Что проще на месте то же самое купить, понапрасну людей от работы не отрывая и копыта лошадям не стаптывая.
        Еще озеро имелось размером в две Москвы. Красивое, в окружении звенящего бора, опушенное по берегам камышовыми зарослями.
        Вот только проку от него в Москве еще меньше, чем от здешних огородов.
        - До Холмогор отсюда далеко? - поинтересовался Кудеяр, когда они с Курдяпом уже подъезжали к Нименьге. - Торный путь имеется али как-то по льду через море ехать придется?
        - Почто тебе на Двину понадобилось, боярин? Прости, конечно, коли вопросом обидел, но без него не ответить.
        - Брат у меня в Холмогорах обитает, Курдяп, - не стал скрывать боярский сын. - Навестить хочу, коли уж занесло в здешние края.
        - А-а, ну, коли так, по нужде обыденной, так с обозом торговым проще всего отправиться. Он от порта онежского к холмогоровскому каждые две-три недели сбирается. В хлопотах купеческих постоянно то в одном, то в другом нужда возникает. Так ведь море - оно соленое, токмо через месяц схватится. Да и то лед еще до-олго слабым будет, лучше не соваться. Онега-река тоже с промоинами до Карачунова дня бывает. С Двиной та же беда. Лесные же ручейки и протоки ленивые ужо схватились, по ним путь есть. Но средь тропинок лесных и местные плутают, самому тебе не пройти. С обозом же без труда доберетесь.
        - Как узнать, когда он будет?
        - То не беспокойся, боярин, я договорюсь. Коли помочь купцам не побрезгуешь, то могу даже задаром пристроить.
        - Чем помочь?
        - От нурманов диких на нашу сторону шайки разбойничьи порой пробираются да на путях таких лесных малохоженых в засадах таятся. Коли ты, боярин, с дружиной своей малой от татей обоз оборонять пообещаешь, купцы тебя с охоткой без оплаты всякой возьмут, да еще и на кошт свой примут. Сиречь, кормить со своего котла станут.
        - Да уж понятно, не побегу, коли татей увижу, - брезгливо поморщился Кудеяр.
        - Ну, так я обозникам и передам, - кивнул старый Курдяп. - А с оброком и барщиной ты чего-нибудь решил, боярин? Каким тяглом обложишь, как брать его полагаешь?
        - Не знаю пока, - пожал плечами Кудеяр. - Далеко, пусто… Хлопот, судя по всему, выйдет больше, нежели прибытка. Брата спрошу, может, что присоветует? Он тут ближе, авось что и надумает.
        Курдяп нахмурился и замолчал.
        По возвращении старик отдохнул всего пару дней, после чего отправился в Онегу, вернувшись на четвертый вечер несказанно довольный, на санях, и ведя в поводу шестерых коней.
        - В субботу обоз выступает, боярин! - сообщил он. - Я сговорился, тебе и людям твоим еще и лошадей дали, и возок для поклажи. И все забесплатно! И охрану всю на волю твою купцы порешили доверить. Вот, сам посмотри!
        - Благодарствую, Курдяп, я твоих стараний не забуду, - пообещал боярский сын.
        - Хорошему человеку помочь завсегда токмо в радость, - ответил старик. - Надеюсь, твой путь выйдет легким и недолгим.

* * *
        Уже собираясь к выезду, когда холопы начали увязывать вещи, Кудеяр подозвал Духаню и распорядился:
        - Из припасов наших ратных три сабли достань и наконечники копейные. Татарам отдай, дабы до выезда на ратовища насадить успели.
        - Как же это, боярин?! - удивился холоп. - А вдруг они нас… того… И утекут!
        - За ворота выгляни, Духаня, - посоветовал боярский сын. - Куда там степнякам утекать? К Карачуну в мерзлый лес? Так чтобы умереть, можно найти способ проще, нежели голодному в сугробе замерзнуть.
        Холоп вздохнул, но перечить больше не стал. Сделал, что приказано.
        - Ты хочешь, чтобы мы за тебя сражались, Кудеяр? - удивился Рустам, принимая из рук холопа оружие.
        - Можете не сражаться и позволить татям себя зарезать, - невозмутимо пожал плечами боярский сын.
        - Ай, мой неверный брат, крымчанин никогда не откажется от сабли и битвы! - затянул пояс Рустам. - Но я ведь должен сказать своим нукерам, ради чего они прольют свою кровь?
        - Скажи: ради того, чтобы вернуться домой, - ответил Кудеяр. - Нурманам не нужен полон, этим нищим голодранцам самим всегда жрать нечего. Так что один полон на другой поменять не получится. Токмо жизнь на смерть.
        - Я скажу, что в конце пути их ждет сладкое вино и теплая постель, братец. - Степняк проверил, насколько легко выходит клинок из ножен, и вогнал его обратно. - Это получится не столь мрачно!
        - Пойдешь старшим в головном дозоре, - распорядился Кудеяр. - Коли нападут, кричи и отступай. В сечу не лезь, из засады живым выйти трудно. А коли услышишь шум позади, поворачивай и мчись на выручку. Я пойду замыкающим, дабы видеть весь обоз.
        - Рад, что ты беспокоишься о моей жизни, неверный брат!
        - Шестьдесят пять рублей выкупа, Рустам. Ты нужен мне целым и невредимым. А теперь по коням! Пора!
        Однако все старания и приготовления воинов оказались напрасны. Прокравшись через густые леса, по мерзлым узким протокам и неглубокому пока снежному насту, торговый обоз из полутора сотен саней всего за неделю дополз до Холмогор без единого неприятного происшествия.

* * *
        Самый северный, самый большой и самый оживленный порт бескрайней Руси открылся перед путниками аккурат в полдень двадцать второго октября. Длинная-длинная череда причалов, вытянувшихся от берега, над ними - целых три ряда огромных амбаров, и только уже за складами и навесами для товара и грузов начинался сам город - плотно стоящие одно к другому подворья, огороженные тынами из бревен в голову человека толщиной и в полтора роста высотой. Сами дома здешних жителей заметно уступали размерами крестьянским - коли за таковые считать Курдяповскую «избушку». Вестимо - содержание скотины их особо не заботило, а для прочего добра хватало и амбаров.
        Найти жилище купца Тишенкова никакого труда не составило - в обозе для него шло трое саней с сундуками и бочонками. Боярский сын со спутниками просто проводили груз до ворот и, спешившись, вслед за возками вошли на подворье.
        - Ну, наконец-то! - С высокого крыльца за происходящим наблюдал солидный муж в накинутой на плечи, поверх рубахи, горностаевой шубе. Широко расставленными руками и весьма заметным брюшком он упирался в резные перила, ноги берегли от холода расшитые валенки. На голове ерошились короткие русые волосы, подбородок украшала сплетенная в три косицы борода, зеленые глаза сверкали зло и весело. - Сгружайте все на помост в углу да распрягайтесь! Как закончите, на кухню ступайте, отогреетесь да кулеша похлебаете. После бани за труды праведные по две чарки петерсемены дозволяю!
        - Последыш, не наглей, - покачал головой воин, на которого хозяин никак не обращал внимания.
        - Это еще кто такой грозный… - прищурился, вглядываясь, купец, и уже через мгновение глаза его округлились: - Кудеяр, ты ли?!
        - Зазнался ты, Федька, - покачал головой боярский сын, - ох, зазнался.
        - Кудеяр!!! - Купец стремглав промчался по лестнице и заключил гостя в крепкие объятия: - Кудеяр, братишка! Брат! Вот так радость!
        - Заматерел, Последыш, раздался, - похлопал его ладонью по спине воин. - Прямо не узнать!
        - Ты тоже возмужал, братик! Кабы не голос, мимо бы прошел и не оглянулся. Сие с тобою кто? - Купец глянул гостю через плечо.
        - Холопы да полон, выкупа ожидающий, - обернулся через плечо Кудеяр. - А этот вот тощеусый, Рустам именем… Ты не поверишь, Федька, но сей басурманин наш шестиюродный брат!
        - Гость в дом, радость в дом… - Купец обнял и гордо вскинувшего подбородок татарина. - Где ж ты его сыскал, Кудеяр?
        - Знамо, где! На разбое словил.
        - Какой разбой, братья?! - немедленно возмутился степняк. - Так, баловство! Удаль молодецкая.
        - Ладно, потом. - Купец повернулся и хлопнул в ладони: - Слушайте меня все! Радость у меня великая, брат в гости приехал! Ради радости таковой в обед два бочонка меда хмельного выставляю. Праздник ныне в доме моем! Веселитесь!
        - Ура Федору Семеновичу! - немедленно отозвались несколько работников. - Долгие лета! И брату его здоровия!
        Потом, знамо, были пирушка, баня, много немецкого вина, печеных голубей, соленой и копченой рыбы, и снова - жаркая парилка и долгие рассказы о переменах в судьбе, перемежаемые детскими воспоминаниями. Пять сотен верст и разные хлопоты разделили братьев, словно стена каменная, и Кудеяр ведать не ведал, что его младший брат уже давно женат и успел обзавестись двумя сыновьями с дочкой. Последыш знал и того менее: ушел однажды брат в новики по разряду - и сгинул начисто, ровно бездна морская поглотила.
        - Как же тебя к окияну нашему Ледяному ныне занесло, Кудеяр? - уже за полночь наконец полюбопытствовал Федор. - Откуда мне такое счастье?
        - Великий князь наделом возле порта Онежского наградил. Три деревни, одно озеро… - Кудеяр зачерпнул ковшом терпкого заморского вина, сделал несколько больших глотков и посетовал: - Ни пашни в той земле, ни ремесла никакого. Спровадил, в общем, государь от двора куда подалее. Сослал к Карачуну в задницу со всем своим уважением.
        - Удел у побережья Белого моря? - резко наклонился вперед купец. - И кто же тебе о нищете тамошней побасенки наплел?
        - Так смерды тамошние кланялись…
        - Вот ведь лесовики хитропопые! - хлопнул ладонью о ладонь Последыш. - И ты им поверил, Кудеяр?! Эх, узнаю братца своего наивного, никогда ты выгоды своей нигде не видел!
        - Мыслишь, обманули смерды? - усомнился Кудеяр. - Я ведь лично объехал все, нет у них там пашни, токмо огороды малые да скотина.
        - Да какая пашня, брат! - схватился за голову Федор. - Да кому она здесь нужна?! Здешнее золото живое - это семга! Семга! Рыба столь знатная и вкусная, что даже нурманы, у коих и своей рыбы хватает, за сим лакомством к нам на торг ходят! Обычной рыбы добрый возок не больше алтына продать можно, семгу же даже здесь по три рубля телега берут, а во Владимире, Муроме али Москве она уже по пять рублей пуд продается! При том что на реках здешних каждая тоня за сезон пять-шесть возов семги приносит. Озеро, сказываешь? Коли озеро - сток с него имеется. Считай, пятнадцать рублей дохода за год принесет. А то и двадцать, полноводная если. Коли еще реки в наделе текут, каждую на пятнадцать умножай. И сие без прочих доходов. Порт онежский рядом - тамошним кораблям после переходов дальних завсегда строевой лес для ремонта надобен; сорная рыба здешняя, каковой собак кормят, в землях тверских и тульских по три рубля воз стоит, воз грибов сушеных тут пятерка, на юге - полста, тут соль полтора рубля пуд, на юге - пятнадцать. А еще поташ, смола, деготь, скипидар, канифоль… Кудеяр, о чем ты тут сказываешь? Ты
теперь богат!
        Боярский сын изумленно промолчал.
        - Так, понятно… - тяжело вздохнул купец. - Давай, брат, признавайся, ты им какой оброк назначил?
        - Пока ничего. Сказал, подумать надобно.
        - Ну, слава богам! - размашисто перекрестился Федор. - Напортачить не успел. Завтра нарты найму, помчимся с лесовиками твоими ушлыми беседовать. Покажешь им меня, управляющим назовешь, дабы впредь не артачились. А прочее все… Прочее по месту посмотрим. На собаках два дня туда выйдет, два обратно. Три, положим, там… Да-а, времени в обрез, поспешать надобно.
        - Куда поспешать?
        - Ныне Двина схватилась, брат, через пару недель насмерть лед встанет, - выпил вина Последыш. - А как встанет, караван купцы здешние сбирают, да вверх по реке, к Вологде, Костроме да Казани он без спешки идет, в каждой деревне прибрежной и на притоках всех для торга большого останавливается. Зима, Кудеяр. Ни рыба, ни мясо, ни жир с салом в пути не портятся. Дорого - продавай, дешево - покупай и за сохранность не беспокойся. Опять же, сани не ладья, товар в трюме искать не нужно. Для торга сие зело удобно. К апрелю, аккурат перед ледоходом, караван сей в верховья приходит. А после распутицы оттуда можно или назад с товаром возвертаться, или далее в земли басурманские плыть.
        - Удобно… - кивнул все еще не пришедший в себя Кудеяр.
        - Просьба у меня к тебе, брат. Сам понимаешь, богатство таковое без охраны отпускать боязно. У тебя под рукой пятеро воинов бывалых, сам ты тоже опытен… Возьмешься?
        - И сколько за спокойствие свое купцы здешние кладут? - живо поинтересовался татарин.
        - Ты же брат наш, Рустам! - вскинул ковш Федор. - Какие могут быть счеты между родичами?
        - Иншала! - разочарованно откинулся на стену степняк. - Опять за просто так голову под саблю подставляй! Русские хитры, завсегда нас обманывают…
        - Не грусти, брат, - рассмеялся купец, - и тебя выручим, раз такое дело. Письмо отцу напиши да за слово мое поручись. И еще грамоту составь особую, с указанием, к кому я путь держу, Магомеда в ней прославь да родовитость свою расхвали сильнее, дабы басурмане ваши на таможнях и дорогах не придирались. Дойдем до Костромы, соберу пару лодок с товаром. Хлеб, железо, мед, меха красивые, чай копорский. Вы ведь любите чаю попить, Рустам? Коли успею, шапку средь купцов пущу на выкуп душ православных из полона сарацинского… Сплаваю летом к отцу твоему на Сиваш, сговорюсь о свободе твоей, коли ты ему надобен.
        - Я в семье пятый, - как-то сразу загрустил хмельной татарин. - Полста может и не дать. Тяжко ныне с торгом, совсем мало за соль платят…
        Он тяжко вздохнул, тоже зачерпнул вина, осушил разом полковша.
        - Хватит пить, братья! - поднялся Последыш. - Зимний день короток. Времени у нас мало, а хлопот, так выходит, много. С рассветом в дорогу.
        Глава третья
        8 мая 1511 года
        Москва, подворье князей Оболенских
        Ярыга долго рассматривал постучавших в калитку путников через небольшое окошко, однако засов в конце концов отодвинул, низко поклонился вошедшему на мощеный двор Кудеяру:
        - Прощения просим, боярин, сразу не признал. Чего же вы пешие-то все? Усомнился в пеших, непривычно как-то.
        - Под парусом потому что пришли, дружище, под парусом! - ответил ему Ежан. - Ныне на Москва-реке простор и раздолье. Прямо море разливанное! Куда хочешь, туда и плыви…
        - Как Ингул мой у вас? - первым делом поинтересовался степняк. - Чистили? Накормлен?
        - Жрет, как не в себя, - недовольно ответил подворник, запирая калитку. - А покои твои нетронутыми стоят, боярин. Князь сказывал, до особого приказа тебе отведены.
        - Что-то тихо больно тут у вас, - обвел взглядом пустынный двор Кудеяр. - Где все?
        - Князь Иван Федорович на службе, боярин, а князь Петр Васильевич уж два месяца как преставился, да поможет ему сладкий мед великой Мары в походе чрез острый Калинов мост. - Ярыга сопроводил языческое поминание низким поклоном и размашисто перекрестился.
        - Как преставился? - крутанулся Кудеяр. - Когда, почему? Здоров же был и крепок!
        - Как вернулся государь наш Василий Иванович из Новгорода с честью и колоколами вечевыми, вернул ему наш батюшка милостивый Москву в целости, порядке и сохранности, вернулся домой да прилег отдохнуть после трудов тяжких и праведных. Утром глядь, а он и не дышит. Отмучился…
        - Обидно, не застал. - Боярский сын тоже перекрестился. - Славный был воевода князь Оболенский. Надеялся увидеть.
        - Да как бы ты его увидел, боярин? - попытался утешить хозяина Духаня. - Два месяца тому мы еще по льду костромскому шли!
        С огромным торговым обозом, в котором Последышу принадлежала от силы десятая часть саней и товаров, к началу марта Кудеяр дошел до верховьев Двины, где караван начал рассыпаться: часть возков отвернула на Сухону к Вологде, часть на Вычегду - к Печоре, часть к Усть-югу и на реку Юг - в Казанское ханство. До Костромы, через короткий зимник, дошла всего пара сотен саней, треть которых были тишенковскими.
        Здесь братья надолго застряли на подворье кого-то из торговых сотоварищей Последыша - ждали ледохода. После первых оттепелей ступать на лед Волги никто не рисковал - он стал уже рыхлым, ноздреватым и грозил провалиться даже под весом одинокого путника.
        Это была она, весенняя распутица, когда нет пути ни конному, ни пешему, ни даже стругу простому - ибо оттаявшие дороги частью превращались в глинистую грязь, частью заливались талыми водами. А где не заливались - все едино далеко не уйдешь, ибо дороги любые на Руси завсегда частыми реками пересекаются, а на лед речной ныне лучше не выходить. Провалишься в промоину или проталину, утянет течение под лед - и все, поминай как звали.
        Кудеяр скучал, Последыш с Рустамом закупались товарами. Татарин советовал - Федор платил. Крымчанину ведь виднее, чего в отчем крае завсегда не хватает, ради чего сородичи с серебром расстаться готовы. Сговаривались купец с басурманином и о том, как и где солью лучше торговать. Крымчаки с Сиваша и варяги с Белого моря соль свою ведь на одни торги везли - в Персию да на Русь. Коли не сбивать друг другу цену в соседних лавках, а в одной общую поставить - оно и одним, и другим только выгода получится…
        В середине апреля наконец-то лопнул оглушительно волжский лед - и пошел, пошел вниз по течению большими серыми полянами. А еще через неделю стала подниматься вода, закрывая луга и наволоки, затапливая причалы и прибрежные бани, стремительно превращая узкие ручейки в широкие озера, а озера - в настоящие моря, поднимая и вынося на простор заранее груженные рачительными хозяевами ладьи и струги, выводя на торный путь гигантские беляны, сшитые из добротного строевого леса прямо на лесных полянах, меж елок и осин - и вдруг оказавшиеся на глубокой воде.
        Водные просторы наполнились шитиками и ушкуями, ладьями и ношвами, баржами и баркасами, торопливо открывающими навигацию, - и среди множества кораблей, судов и лодок быстро затерялись три струга, что уходили на юг под рукой Федора Семеновича Тишенкова.
        Кудеяр отплыл в тот же день, наняв рыбацкую одномачтовую плоскодонку. Смерды, ставни которых ныне оказались глубоко под водой, из-за вынужденного простоя согласились прокатить путников всего за полцены.
        Волга, Ока, Клязьма, Москва-река - уже через неделю путники высадились на берег прямо возле Кремля. И вот - Кудеяр здесь.
        - Прикажешь баню затопить, боярин? - поинтересовался ярыга. - Нас тут ныне всего семеро осталось за хозяйством доглядывать, так токмо по субботам топим. Чего зря дрова переводить?
        - Топи! - кратко согласился Кудеяр.
        Дальше возвращения в столицу желания боярского сына не простирались - все же планы некие имелись с князем Оболенским, уговоры. Оказавшись на пустом подворье неприкаянным бездельником, уже наутро молодой воин решил отправиться в Разрядный приказ, дабы подьячие хоть знали, где его искать, коли рати исполчаться будут. Но когда Кудеяр вошел в Московскую твердыню, ноги как-то сами собой понесли его к крыльцу женской половины дворца. Он вдруг подумал, что будет правильно поблагодарить княгиню Ноздреву за то, что помогла встретиться с… С родственницей.
        Само собой, он не надеялся на еще одно такое свидание - ни боже мой. Он даже и не помышлял о Соломонии, старательно изгоняя из головы облик горячо дышащей Великой княгини с черненым браслетом на запястье. Просто желал поблагодарить.
        - Боярский сын Кудеяр Тишенков!
        Кудеяр вздрогнул, повернулся, так и не успев поставить ноги на нижнюю ступеньку крыльца. В нескольких шагах от него стоял рында: пышнобородый боярин с донельзя рябым лицом. Вестимо - оспой довелось переболеть. Без бердыша, с одной только саблей на поясе - однако отороченный песцом белый кафтан выдавал принадлежность воина к личным телохранителям государя.
        - Я это, боярин, не обознался, - кивнул порубежник.
        - Василий Иванович видеть тебя желает!
        - Я же токмо вчера приплыл! - не сдержал изумления Кудеяр. - Откуда он знает?
        - Государь знает все! - усмехнулся бородач. - Однако… Однако же зря ты тут появился, боярский сын Кудеяр. Невместно поступаешь. Пойдем!
        Великий князь встретил его в одной из светелок дворца - обычной проходной комнате с единственным слюдяным окошком, обитой кошмой и даже никак не расписанной. Он даже одет был по-домашнему - в расшитый бухарский халат, крытый гладким атласом.
        Василий встал напротив, покачал головой:
        - Быстро, однако, ты обернулся, родич. Зима едва миновала, а ты уже у дворца моего вертишься.
        - Я воин, а не рыбак, государь, - склонил голову боярский сын. - Чего мне в поместье делать? Приказчика оставил, да и обратно. Благодарность мою прими, Василий Иванович, за дар богатый. Служить тебе, столь щедро за труды награждающему, великая честь.
        - Славному воину - славная награда, - пригладил бородку Великий князь. - Твой меч дорогого стоит и не должен ржаветь без дела. Посему завтра на рассвете отправляйся в Тулу. Покойный Петр Васильевич, царство ему небесное, желал видеть тебя дядькой при племяннике своем, Иване. Сим волю его исполняю. Боярин Просо проводит тебя до Разрядного приказа, где ты получишь жалованье и приказ по службе. Утром ты должен покинуть Москву. Сказать чего-нибудь желаешь?
        - Рад служить тебе, государь Василий Иванович! - склонил голову боярский сын.
        - Я тоже рад иметь таких витязей, Кудеяр. Ступай!
        Воин поклонился, вышел из светелки.
        - Лучше тебе не задерживаться здесь, парень, - негромко сказал в спину идущий позади рында. - Москва город тесный, везде глаза. Каждый рад государю весточку интересную принести, коли тот любопытство к человеку проявляет. Коли с рассветом не исчезнешь, к полудню Василий о том в подробностях все знать будет.
        - Спасибо на добром слове, боярин, - кивнул в ответ порубежник. - Я уже догадался.
        - Ну вот и хорошо, - облегченно вздохнул рында. - По добру оно завсегда проще…
        12 мая 1511 года
        Ратный лагерь под Тулой
        По вымпелам на шестах Кудеяр без труда нашел нужный шатер, раскинувший два разноцветных крыла, подал скрученный свиток скучающим у входа караульным:
        - Передайте князю, Разрядный приказ еще одного служивого под его руку прислал.
        Боярин принял грамоту, кивнул, откинул полог, скрываясь внутри, - и почти сразу наружу выскочил радостный мальчуган:
        - Кудеяр, ты вернулся?!
        - Назначен на службу, Иван Федорович, - поклонился юному князю боярский сын.
        Одет тот был скромно и удобно: стеганый поддоспешник с кожаными наплечниками, плотные суконные штаны, яловые сапоги. И только ножны и рукоять сабли сверкали серебряной отделкой и самоцветами. Походный костюм воина, а не бездельника.
        - Рад видеть, Кудеяр! - порывисто обнял гостя мальчик. - Входи, я как раз обедаю. Буду рад хлеб с тобой преломить!
        Удивленный такой честью, боярский сын вскинул брови, но отказываться не стал, вслед за князем прошел под центральный навес. Здесь, на походном столе, дворня споро добавляла кубки и посуду.
        - Горча, налей! - распорядился мальчик, и один из холопов наполнил кубки.
        - Так что, Кудеяр, станешь меня и дальше сече и бою копейному учить? - смотря на слугу, спросил князь Овчина-Телепнев, а теперь еще и Оболенский.
        - Да, княже, стану, - согласно кивнул воин.
        - Здорово! - Мальчик взял один из кубков, указал гостю на другой. - Ты про дядюшку моего, понятно, ужо ведаешь?
        - Мне очень жаль, Иван Федорович, - опустил голову Кудеяр.
        - Я его любил… - Мальчик вздохнул. - За дядюшку!
        Оба выпили.
        Слуги, закончив хлопотать, вышли, и юный князь поставил кубок на стол.
        - Дядюшка почил, а я, видишь, отныне воевода головного полка в рати порубежной, - сказал юнец. - Новик, мой первый поход.
        - Петр Васильевич порадовался бы за тебя, княже. А отец гордился бы.
        - Они были бы со мной, кабы могли, - прикусил губу мальчик, указал на стол: - Ты, верно, голоден с дороги?
        - Раньше тебя не сяду, княже, - покачал головой Кудеяр. - Невместно.
        - Да, конечно… - Иван Федорович опустился в кресло. - Я воевода без опыта, а ты опытный воин без рати, Кудеяр. Скажи, что бы ты ныне делал на моем месте?
        - Первым делом с дозором места окрестные объехал. Дабы знать, где какие препятствия имеются, где торные места, откуда опасности ждать надобно, а где от ворога укрыться можно. Случится нужда какая, всегда знать будешь, как проще полк свой провести и где заслоны крепкие надобны.
        Княжич немного помедлил, глядя на боярского сына, потом поднял ладони и громко хлопнул:
        - Горча! Передай Ухтому, завтра с рассветом я намерен выехать в дозор! Посмотрю, что за земли окрест полка моего лежат. Пусть полусотню для охраны назначит и лошадей приготовит.
        - Будет исполнено, княже! - высунулся слуга и тут же исчез.
        - Ты поедешь со мной, Кудеяр.
        Это был уже не вопрос. Это был приказ уверенного в себе воеводы.

* * *
        Майское солнышко грело покачивающихся в седлах воинов ласково, овевая лица и руки, но не заставляя потеть под толстыми поддоспешниками, ярко сверкая на начищенных пластинах юшманов и кольцах мелко плетенных панцирей, но не слепя глаза. Четырнадцатилетний князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, воевода головного полка порубежной рати, и боярский сын Кудеяр - просто воин, просто худородный человечишко - стремя в стремя ехали впереди, в десятке шагов перед кованой полусотней, сплошь состоящей из родовитых бояр… И никто не протестовал, никто из-за своего законного, положенного по знатности места рядом с князем не спорил.
        Таково оно, волшебное слово - дядька.
        Воспитатель, мужской нянька, первый учитель. Дядька вполне может быть и худородным, и иноземцем, и даже смердом. Это ведь, по обычаю, просто слуга считается. А когда слуга ближе к князю, нежели боярин родовитый, то не позор.
        Отряд миновал перелесок, выехал на протяженную луговину. Кудеяр привстал на стременах, глядя вдаль.
        - Выход удобный здесь из степи открывается, княже, - заметил он. - Татарам есть место, где развернуться да разогнаться. Здесь же для них удобно рожны поставить. Коли трава высокая останется, они и мяукнуть не успеют, как на колья напорются.
        - Боярин Ухтома! - оглянулся на свиту князь. - Вели проследить, чтобы смерды тут не косили! Коли вести о татарах появятся, мы на сей луговине рожны для степняков спрячем!
        - Сделаю, княже! - согласно кивнул одетый в позолоченный бахтерец воин.
        Дозор поскакал далее, заворачивая все дальше и дальше к югу, поднялся на пологий взгорок.
        - Тоже неплохое место, - указал вперед Кудеяр. - Большая поляна, за ней кусты, а ближе к нам овражек. Если басурман сюда подманить, а когда на поляну покажутся, вдоль оврага ударить, то удрать им будет некуда, в заросли загоним да порубим всех до последнего. В лещине у них резвости никакой, ровно в болоте завязнут. Надо токмо с другой стороны глянуть, вдруг за оврагом путь имеется? Коли так, заслону место наметить.
        - А как же подманить их в ловушку-то?
        - Дозор неподалеку пусть маячит да через поляну от погони спасается. Еще можно костры запалить, вроде как путники отдыхают. Мимо людей беззащитных татары всяко не пройдут, обязательно ограбить захотят, снасильничать и в полон угнать.
        - Угу, - кивнул мальчишка, оглянулся на скачущую в десятке шагов позади свиту и негромко спросил: - А правду сказывают, Кудеяр, что Великая княгиня чуть не перед венцом с тобою из дворца убежать пыталась?
        Боярский сын полуприкрыл глаза и прикусил губу.
        Вот так оно выходит… Пытаешься, пытаешься забыть, и вроде даже получилось. Ан нет, вдруг или напомнит кто, а то и вовсе в гости внезапно проведет. И как тут изгнать из мыслей облик голубоглазой девчушки с длинной темной косой?
        - Молчишь? Значит, правда?
        - Откуда ты прознал о сем, княже? - вздохнул Кудеяр.
        - Коли государь особо для тебя за день награду находит, каковая на край света сошлет, да специальным гонцом грамоту доставляет, тут у кого угодно любопытство взыграет! - улыбнулся юный воевода. - Я дядюшку спросил, он поведал.
        - Так князь Оболенский о сем тоже знал?
        - Двор государев - таковое место, где даже стены глаза и уши имеют. Дядюшка Петр Васильевич много раз предупреждал, что в одном углу там чихнешь, в другом о сем уже Великому князю докладывают. И потому даже в глухой подклети и в полном одиночестве все едино лишнего лучше не болтать. В Большом дворце никаких тайн ни у кого нет. Там не спрячешься. А Москва есть большой двор государев. Чуть позднее донесут, вот и вся разница.
        - Ну да, - согласился боярский сын. - За пять лет в порубежье я о сем успел подзабыть.
        - Так Соломея вправду с тобой сбегала? - слегка наклонившись к Кудеяру, перешел на шепот безусый Иван Федорович.
        - Великая княгиня тоже женщина, - с силой провел ладонью по лицу боярский сын. - У нее тоже сердце есть, и она тоже любить умеет.
        - И что было? - горячо спросил мальчишка.
        - Василий со свитой нагнал в слободе за Неглинной, - негромко признался Кудеяр.
        - И?! - истребовал подробностей князь.
        - Пообещал руку и сердце, трон и звание государыни всея Руси, - повернул к нему голову боярский сын.
        - А ты?
        - У меня, княже, своей Руси и своего трона нет.
        - Нешто отступился?! - ударил кулаком в ладонь юный воевода.
        - Кто я, княже, а кто он, - напомнил Кудеяр.
        - Но ведь вы друг друга любили!
        - Она стала Великой княгиней.
        - А любовь?
        - Я помог ей возвыситься.
        - Ты отступился!
        - Я сделал это ради нее.
        Юный князь замолчал, мелко покусывая губу, а потом выдохнул с мальчишеским максимализмом:
        - Если бы я любил государыню, я бы не отступился! Ни за что и никогда!
        - Ты, Иван Федорович, конечно, князь, - покачал головой Кудеяр. - Вот токмо такого лучше никому не говори. Крамола.
        - Кабы любил, все едино своего бы добился! Пусть бы казнил лучше Василий, но я бы не отступил! - решительно рубанул ладонью воздух четырнадцатилетний воевода и дал шпоры коню, стремительно уносясь вперед, словно и вправду погнался за своею любовью. Мгновением спустя вся полусотня тоже перешла на галоп, нагоняя господина.
        12 сентября 1511 года
        Успенский собор Московского Кремля
        Чувство это было пугающе знакомым - как легкое прикосновение к плечу. Соломония сглотнула, облизнула мгновенно пересохшие губы. Выдержала еще несколько мгновений - и все-таки не устояла, повернула голову. Вздрогнула, столкнувшись взглядом с зелеными глазами, торопливо отвернулась, и по телу побежал колючий холодок.
        - Я люблю своего мужа, Господи, - перекрестилась Великая княгиня. - Его одного, небом сужденного, тобой данного, пред людьми венчанного. Спасибо тебе, Всемогущий, что наградил меня супругом таким достойным, великим, ненаглядным. Я люблю своего мужа, Господи, и никто, кроме Василия, не надобен мне ни в жизни, ни в помыслах!
        Возможно, она молилась недостаточно тихо, поскольку государь покосился на жену, еле заметно улыбнулся.
        И тут, как назло, Соломея опять не стерпела и чуть повернула голову, стрельнув взглядом в полумрак храма…

* * *
        В этот раз Кудеяр шел в церковь, хорошо зная, что увидит там свою единственную и неповторимую корельскую красавицу, и даже желал этого, ибо имя Великой княгини то и дело всплывало в его разговорах с юным князем, а ее облик не шел из головы воина. Боярский сын надеялся увидеть свою недоступную воочию - и смог вдосталь насладиться прекрасным обликом.
        Соломея ощутила его взгляд - и трижды оглянулась. Первый раз - вроде бы с испугом, а еще дважды - со слабой смущенной улыбкой.
        Большего от встречи Кудеяр не ждал, и потому желания рвать и метать, драться и искать смерти у него не возникло. Наоборот - облик любимой породил в душе ощущение теплоты, словно от лучей весеннего солнца.
        - Она красива, - признал князь Овчина-Телепнев-Оболенский, задержавшись на ступенях собора так, чтобы отставший - худородный ведь, в конце свиты идет - Кудеяр оказался рядом. И явно для чужих ушей громко и отчетливо произнес: - Государыня наша, Великая княгиня, воистину прекрасна! - Мальчик получил правильное воспитание и умел следить за языком. Он понизил тон и посетовал: - Вот только стара уже, понятно. Сколько ей ныне? Двадцать пять?
        - Если двадцать пять старость, то я тогда кто? Мафусаил? - ответил седобородый боярин Басарга, и княжеская свита расхохоталась.
        Басарге было сильно за пятьдесят, однако он оставался крепок и в схватке иного двадцатилетнего легко одолевал.
        Кудеяр предпочел промолчать. К чему привлекать к себе лишнее внимание? И без того никому не нужные слухи по Москве ползают. И потому мнение пятнадцатилетнего господина о двадцатипятилетней «старухе» осталось предметом обсуждения свиты. Князь Иван Федорович тоже отвернулся и в его сторону более не смотрел. Мальчишка был умницей и все схватывал на лету. И умение держать рогатину, и умение держать язык за зубами. Во всяком случае, о Соломее он вспоминал лишь тогда, когда они с дядькой оставались наедине.
        Крамольных разговоров ни разу не слышала даже дворня.
        До московских хором князь со свитой добрался всего за час - и прямо за воротами воины замерли в изумлении. По деревянным плашкам там вышагивал на длинной узде великолепный снежно-белый красавец: тонкие длинные ноги, большие глаза, коротко стриженная грива, широкая грудь и крепкий покатый круп.
        - Откуда?! - только и выдохнул мальчишка. - Чей?!
        - Туркестанский жеребец, княже! - со стороны бани громко похвалил коня зеленоглазый купец в расстегнутом на груди кафтане. - Но арабских кровей. В Самарканде отец его для породы куплен, пару табунов ногайских покрыл. Сие есть один из лучших скакунов, на травах черноморских выкормленных.
        - Сколько хочешь?!
        - Прости, княже. Не продается жеребец.
        - Как, почему?! - сорвался на крик юный князь.
        - Это выкуп, Иван Федорович! - подал голос краснощекий почему-то Рустам, стоящий рядом с купцом. - Отец за меня заместо серебра прислал. Как скажешь, княже, стоит он шестидесяти пяти рублей?
        - Беру!
        - То не мой товар, княже, - развел руками степняк, - то брата и пленителя моего, боярского сына Кудеяра!
        - Он твой, князь, - не стал дожидаться вопроса Кудеяр.
        - Спасибо, друже! - Мальчишка порывисто обнял дядьку и щелкнул пальцами, вытянул палец: - Седлать! Седлать немедля!
        Боярский сын наконец-то смог обнять своего брата, рассмотреть еще раз:
        - Загорел! И вроде как округлился ты за лето, Последыш?
        - Это просто косички распустил, - пригладил пальцами бородку купец. - Веришь, нет, Кудеяр, без них сразу толще кажусь!
        - Зачем же тогда заплетаешь?
        - Чтобы кудрявилась!
        Кудеяр еще раз обнял брата, спросил:
        - Как съездил?
        - Ты знаешь, удачно, - развел руками Федор. - Товар, спасибо Рустаму за советы, ушел за неделю, и сами струги тоже у Перекопа продал. Мурза Бек-Салтан оказался беем мудрым и гостеприимным, посидели с ним хорошо, о многом сговорились, во многом помог. Теперича он мой товар на передержку брать станет, а наше товарищество - его добро, что на Русь везут. А не в сезон, сам понимаешь, все завсегда дороже. На серебро, по кругу средь купцов холмогорских и костромских собранное, я ровным счетом три сотни душ православных из неволи выкупил, тоже богоугодное дело. Что до денег, то не было так много у мурзы, сговорились на лошадей. Табун я пригнал в пять сотен голов, да еще трех породистых красавцев мурза под слово мое честное отдал. Что сверх выкупа, то сыну его для закупок причитается.
        - Долго за пятого ребенка торговался? - усмехнулся Кудеяр.
        - А я уже второй, - сказал Рустам.
        - Как?! - перевел взгляд на него боярский сын.
        - Смута какая-то в Латакии вышла, султан крымчаков для подавления крамольников басурманских исполчил, - ответил Последыш. - Все братья, кроме Рустама, у тебя сидящего, ушли.
        - Погибли?
        - Баржа перевернулась, когда через Босфор переправлялись. Один выплыл, остальные утонули.
        - Мне жаль твоих братьев, Рустам. - Кудеяр перекрестился. - Уверен, они были достойными воинами, храбрыми и честными.
        - Глупая смерть, мой неверный брат, - печально покивал татарин. - Но теперь я наследник!
        На дворе возмущенно захрипел жеребец, кружась и вставая на дыбы под юным наездником, но князь держался в седле крепко, и братья снова вернулись к разговору.
        - Забыл сказать, братишка, из полона освобожденного многим возвертаться некуда, - вскинул палец купец. - Многие согласились в удел твой поехать, ты ведь не против? Тебе - руки рабочие, им - подъемные, кусок хлеба и крыша над головой. Все лучше, чем в неизвестность уходить.
        - Не против, - покачал головою Кудеяр. - А ты как теперь поступишь, вольный степняк? Выкуп приехал, держать тебя и нукеров я больше не могу. Но коли хочешь, можешь гостем до весны остаться. Сентябрь на дворе, через степь пути уже нет.
        - По реке вниз до ледостава успею, - ответил татарин. - У нас ведь все не так, как в твоем уделе Карачуновом. Реки токмо в ноябре стынуть начнут, Азов же и вовсе не каждую зиму замерзает.
        Ворота распахнулись, опять отвлекая внимание собеседников, на двор заскочил гонец, сбил шапку, поклонился:
        - Государь князя Ивана Федоровича к себе кличет!
        - Еду!!! - Юный князь послал туркестанца вперед и стрелой вылетел за ворота.
        Бояре, ругаясь, кинулись к лошадям, часть которых слуги уже успели расседлать, один за другим стали выезжать следом.
        Когда на дворе наконец снова стало тихо, степняк вздохнул:
        - Ну что, мой непоседливый неверный брат? Обнимемся, что ли, на прощанье? Я рад, что судьба захотела нас познакомить! Из тебя получился неплохой пленитель.
        - Что, уже уезжаешь? - удивился Кудеяр. - Так сразу?
        - Сам сказываешь, сентябрь. Поспешать надобно. Закупаться, отплывать. У меня на ногайской слободе знакомцы нашлись, амбар недорого выделили. Но товар сторожить надобно, там спать стану.
        - Жаль расставаться, Рустам, - покачал головой боярский сын. - Привык я к тебе. Будет тебя не хватать…
        Воины крепко обнялись.
        - О винограде, чае и вине я не шутил! - сказал татарин. - Мой дом - твой дом! Попадешь в полон, имя мое называй, перекуплю! Мирно приедешь - заворачивай, всегда гостем дорогим будешь. Делами торговыми займешься, мои амбары всегда для тебя свободны, моя соль всегда для тебя со скидкой!
        - Ты тоже, Рустам, всегда гостем желанным будешь, - положил ему руку на плечо Кудеяр. - Захочешь на Русь, лучше на службу государю наймись, набегом не ходи. По одну сторону брани нам будет лучше.
        - И пусть донесутся твои мудрые слова, о храбрый воин, до ушей премудрого султана! - вскинул руки к небу степняк. - Мы желаем одного, государи приказывают другое… Но как по одну сторону бранного поля, так и по разные, мы ведь всегда останемся друзьями. Ведь так, брат мой Кудеяр?
        - Так, брат мой Рустам!
        - Увидимся, брат!
        - Бог даст, свидимся!
        Воины обнялись еще раз.
        - А я примерно через неделю появлюсь! - пообещал Последыш. - Табун токмо сбуду, потом спокойно и поболтаем.
        Он тоже обнял боярского сына, и купец с татарином поспешили к воротам. Двое простых нукеров, стоя возле сундука, дожидались их у калитки. Кому принадлежало сие добро, степняку или Федору, Кудеяр спрашивать не стал. Какая ему теперь разница? Ведь Рустам снова стал вольным человеком, оправдываться ни в чем не обязан…
        Князь Иван Федорович вернулся часа через два, верхом на уже почти послушном туркестанце сделал круг по двору, подняв над головой свиток с великокняжеской печатью:
        - Слушайте все! Государь сказывал, зело службой моей у Тулы доволен, и когда в церкви сегодня меня увидел, сразу об успехах моих вспомнил. И потому отныне ставит меня Василий Иванович полноправным воеводой в город Стародуб! Завтра с рассветом велено выезжать! Бросайте пустые хлопоты, бояре, и снаряжайте походный обоз. Утром отправляемся в путь!
        7 сентября 1512 года
        Успенский собор Московского Кремля
        - Го-о-о-о-споду помо-о-о-олимся! Господу помо-о-о-олимся! Пресвятую Деву Марию, заступницу нашу и дароносицу, возбрагодари-и-и-им! - речитативом пропел епископ Феофан, и Соломея на несколько мгновений повернула голову влево.
        Так и есть, предчувствие не обмануло Великую княгиню и в этот раз. Кудеяр был здесь, стоял в свите князя Овчины-Телепнева-Оболенского в тафье, вышитой ее рукой, и смотрел прямо на нее.
        Целый год ни единой весточки - и вот появился все же!
        Она коротко оглянулась снова.
        Цел, жив-здоров. Все, вестимо, у него хорошо.
        Да и какие могут быть вести от простого воина государыне всея Руси? Почему, зачем?
        Ей вообще нет до Кудеяра никакого дела!!!
        Соломония украдкой глянула на боярского сына еще раз и склонила голову в молитве.

* * *
        Тем же вечером юный князь Иван Федорович, пригласив Кудеяра в свои покои, протянул ему грамоту:
        - Восхищение государя моими навыками ратными столь велико, что ставит он меня воеводой в Козельске и настоятельно желает, чтобы я отъехал туда с рассветом.
        - Козельск после Стародуба? - Кудеяр покачал головой: - Никакого в том возвышения, княже.
        - Зато какие слова я услышал от князя Ногтева, передавшего мне сей указ! - ухмыльнулся князь. - «Чем чаще государь будет видеть свиту твою в соборе московском, тем чаще и дальше ты в походы ратные отправляться станешь».
        Князь рассмеялся, наклонился вперед и понизил голос:
        - Похоже, ничего еще не кончено, дядька, признайся? У вас с Великой княгиней еще ничего не закончилось?
        - Я сделаю все возможное, дабы составить счастье государыни нашей Соломонии Юрьевны, - аккуратно подбирая слова, ответил боярский сын.
        - Не старайся, Кудеяр, здесь нас никто не слышит, - выпрямился новоназначенный воевода Козельска. - Токмо бревна округ.
        - И что ты ответил князю Ногтеву, княже?
        - А чего может быть плохого в ратных походах во славу Великого князя? - опять рассмеялся Иван Федорович. - Послужу с радостью! - Он ненадолго прикусил губу и уже в который раз сказал: - Я бы не отступился, дядька! Не отступился…
        Шестнадцатилетний мальчик, на верхней губе которого только-только начал пробиваться темный пушок, никак не мог смириться с тем, что рядом с ним служит боярин, добровольно отказавшийся от любви.
        И какой любви!
        Кудеяр предпочел промолчать.
        - Грузи обозы, дядька, - пожал плечами юный князь Иван Федорович. - Утром выступаем.
        15 декабря 1513 года
        Мастерская Великой княгини в Московском Кремле
        Соломония еще не успела приступить к работе, стоя перед рамой с натянутым на нее полотном, когда дверь раскрылась и в горницу вошел Великий князь - в собольей шапке, в красной с золотым шитьем ферязи и алых же сапогах.
        - Государь, государь, - вскочили и склонились в поклонах княгини.
        - Какая неожиданность, милый, - улыбнулась мужу Соломея. - Ты так рано…
        - А ты уже в трудах, ненаглядная моя… - Василий подошел к станку, но ничего интересного не увидел, кашлянул и повернулся к супруге: - В жизни сей не токмо труду место быть должно, но и отдыху. Сбирайся, прокатимся. Обоз ужо собран, сани твои заложены, токмо тебя дожидаемся. Одевайся!
        - Как скажешь, дорогой, - не стала перечить супруга, отложила иглу и распорядилась: - Княгини, одеваться!
        Через полчаса она вышла к саням - не деревенским розвальням, понятно, а к большому возку размером с небольшую торговую лавку, поставленную на полозья и запряженную восьмеркой лошадей. Внутри был настоящий дом - обитые сукном скамьи, стол, сундуки, слюдяные окна и даже печурка, сложенная из кирпича и окованная для прочности железом. Только все - очень маленькое, почти игрушечное.
        Щелкнули кнуты, закричали возничие - сани тронулись. «Великокняжеская прогулка» началась. И совершенно неожиданно для Соломонии продлилась полных три дня, закончившись к полудню четвертого. Василий, войдя в возок, подал жене руку и вывел ее на хрустящий под расшитыми сапожками искристый снег.
        - Смотри!
        Они находились на взгорке, что поднимался среди ослепительно белых полей и перелесков - усыпанных снегом, окутанных инеем, залитых светом. Среди этой невероятной бескрайней чистоты, примерно в версте впереди, возвышалась крепость. А чуть дальше за черными бревенчатыми стенами переливались всеми цветами радуги расписные хоромы, крытые разноцветной деревянной черепицей, возносились к небесам золотые купола с православными крестами, скакали алые вздыбленные кони, венчающие скаты многочисленных кровель.
        - Что это? - не поняла Великая княгиня.
        - Александровская слобода, - взял ее сзади за плечи государь. - Помнишь, с первой встречи нашей сетовала ты, что тяготит тебя Москва, что шумна она и разгульна, дымна, душна, тяжела для дыхания? Посему повелел я построить в трех днях пути от столицы, в местах чистых, красивых и здоровых, новый дворец. Это он, моя любимая, его наконец-то закончили. Это мой тебе подарок. Наш новый дом, Соломея. Только твой и мой.
        - Васенька, милый!!! - Женщина ахнула и кинулась мужу на шею, целуя глаза, лицо, губы. - Любимый мой, родной! Вот это да! Вот это нежданно! Идем же, идем! Покажи мне его скорее!
        Александровская слобода дышала девственностью, новизной. Сверкала белизной полов, красками свежей росписи, пахла смолой недавно пиленных деревьев, манила теплом изразцовых печей, толстой ногайской кошмы, персидских ковров, рыхлостью пышных перин. Столь глубоких, что, однажды войдя в опочивальню, супруги смогли выбраться из нее только поздним, поздним утром следующего дня, вместо завтрака отправившись в баню - наконец-то попариться после долгой дороги.
        В одном из переходов, оказавшись по случаю наедине со своей девкой, Соломея неожиданно крепко схватила служанку за косу, притянула к себе и спросила в самое ухо:
        - Ты нашла знахарку, Заряна? Честную умелую ведьму?
        - Дык… Это… - судорожно пробормотала девка.
        - Так ищи! - прошипела государыня. - Я должна родить Василию сына… За любые деньги, любым способом, любой ворожбой, но я должна понести! Ты поняла?! Ищи! Чтобы нашла! Не то…
        За поворотом послышались шаги. Соломония отпустила служанку и степенно пошла далее.
        - Ищи, ищи… - пощупала косу Заряна. - А где ее возьмешь, ведьму-то?
        11 июля 1514 года
        Одоев, воеводская изба
        - Собрал я вас, бояре, - объявил воевода порубежной стражи, - потому как дозоры о приближении ворога сегодня на рассвете донесли! Разъезды татары рассылают справные, по полсотни числом и на полдня пути от своих полков, пылят изрядно, обоз ратный наособицу идет с прикрытием своим. По всему видно, не ватага из татей, воедино сбившихся, набег затеяла, а хан какой-то рать спаянную ведет, порядок походный умело соблюдая, под рукой своей крепко нукеров держит. Близко к колонне лазутчики подобраться не смогли, но по приметам разным около десяти тысяч степняков в сем набеге будет.
        - А у нас всего три тысячи ополченцев! - всплеснул руками брюхатый боярин Мерзлин, седобородый и одноглазый. - Ой, беда, беда… Не угадал ныне Разрядный приказ с призывом, совсем мало людишек ратных прислал.
        - Что делать полагаете, други? - обвел взглядом собравшихся князь.
        К восемнадцати годам Иван Федорович, супротив первого призыва, набрал еще полголовы роста и еще столько же раздался в плечах. Ежедневные двухчасовые бои супротив трех-четырех холопов или охотников из бояр - на копьях, на топорах и саблях, да еще час рубки с седла лозы, подброшенных яблок и уклонение от метаемых слугами шапок набрать мальчишке вес не давали - он весь состоял из мяса и костей. Хотя иные бояре Кудеяра за такое воспитание и ругали. Многие воины полагали, что хорошая прослойка жира под кожей не хуже поддоспешника в схватке оберегает. Пусть вражий клинок, коли не повезло, лучше в сале завязнет, нежели мышцы рассечет.
        Что оставалось в князе Овчине-Телепневе-Оболенском прежним - так это неистребимо детское лицо. Не росли у него усы и борода, и все тут! Только пушок вокруг губ темнел - и не более.
        - Коли втрое больше басурман, за Оку отступать надобно, - хлопнул ладонью князь Федулин, тоже воин опытный и в летах, однако сединой в бороду еще не обзаведшийся. - На переправах заслоны ставить да держаться, не пускать разбойников.
        - К бродам отступать, - согласился боярин Лукин, - и держать их накрепко.
        - Сила солому ломит, - вздохнул боярин Ческикин. - За Оку надобно отходить, тут уж ничего не попишешь.
        - Князь Одоевский? - спросил зрелого воина с бритым не по обычаю подбородком юный воевода.
        Тот молча покачал головой. Владетель здешних земель понимал, что порубежники предлагают отдать его удел на разорение татарам, однако же у него язык не поворачивался предложить боярам выйти навстречу бесчисленным разбойникам и полечь под трехперыми стрелами.
        - Надо отходить, воевода, - закивал боярин Мерзлин. - Рекой обороняться, раз уж числом супротив степняков не вышли.
        Мальчишка покосился на стоящего у стены Кудеяра - худородному боярскому сыну места за воеводским столом не полагалось. Княжий дядька промолчал. Все, что хотел, он сказал воспитаннику еще утром, услышав донесения дозорных.
        - Бродов удобных нам ведомо три, да еще несколько глубоких, но проходимых, - размеренно сказал юный воевода. - Откель нам знать, через какой степняки ринутся? А коли рать по всем переправам размазать - всего пять сотен защитников на каждой окажется. Десятитысячная орда такой заслон сметет с легкостью, пятью сотнями ее не удержать.
        - Назад медленно ужо поползут, - ответил князь Федулин. - Сберемся вместе и перехватим. Глядишь, и подмога от других ратей порубежных подоспеет!
        - Назад они поползут, русскую землю уже разорив, а мы здесь поставлены, дабы сего не допускать! - твердо поставил кулаки на стол воевода. - Да и княжество Одоевское на растерзание басурманам бросать нам не по чести! Посему повелеваю всем полкам порубежным для сечи снарядиться и одвуконь, с припасом чересседельным на пять дней похода, через час выступить. Полагаю завтра возле реки Нережды ворога встретить и крепким ударом встречным начисто разбить!
        - Не примут боя татары, Иван Федорович, - покачал головой боярин Мерзлин, - никогда не принимают. Уходить станут из-под удара, разбегаться да стрелами издалече изводить. Людей многих положим понапрасну, татей же ни единого не споймаем.
        - Их же втрое больше, боярин! - возразил юный воевода. - Нешто силой таковой не попытаются они нас разметать да полон дорогой для выкупа собрать? За каждого из вас три сотни рублей испросить можно запросто! Обязательно попытаются…
        - А если нет?
        - Вот завтра и узнаем, - отрезал князь. - По коням, бояре! Желаю сегодня до места дойти, дабы ночью ратники наши отдохнули хорошенько и со свежей силой супротив усталых походников дрались. По коням!
        Воевода Иван Федорович встал лагерем не на пути из степи к Одоеву, а в трех верстах к западу, возле неглубокой, с заболоченными берегами, Нережды. И караулы повелел не выставлять - дабы воинов не утомлять попусту.
        - Нехорошо это, княже, - не утерпев, посетовал исполнительный и преданный боярин Ухтома, оставшийся при мальчишке еще от отца. - Татары не дураки, вояки опытные, дозорами ходить умеют. О лагере нашем обязательно проведают!
        - Ну и что? - пожал плечами паренек. - Пусть смотрят. Все едино сотни татарские токмо завтра сюда доберутся. Доложат лазутчики мурзе своему, что русские обленились и без обережения спят. Толку-то от этого басурманам? Пусть думают, что в этот раз дурная рать у них на пути оказалась да с воеводой бестолковым. Нам же проще.
        С рассветом русские ратники облачились в броню, повесили на пояса и луки седла оружие, взяли в руки рогатины - все лишнее оставив в лагере. Стали потихоньку выезжать в поле, собираясь в отряды по родам и землячествам.
        - Князь Одоевский! - Восемнадцатилетний воевода встретил владетеля здешних земель, облачаясь в вороненый бахтерец - доспех из небольших пластинок, что наползали одна на другую, образуя трехслойную броню. Прочностью такой панцирь превосходил сплошную кованую пластину и выдерживал даже попадание пули - притом совершенно не стесняя движений. - Ты, Василий Петрович, удел свой обороняешь, и потому на отвагу твою и честь превыше всего полагаюсь. Треть рати своей себе оставляю, тысячу бояр. Стой здесь, у лагеря, в готовности, а когда меня с полками бегущего увидишь, в седла служивых поднимай и прямо в лоб меня атакуй! Я, знамо, отверну… С богом!
        Князь Иван Федорович стремительно вышел из шатра, легко, словно и не висело на нем полтора пуда брони, запрыгнул в седло белоснежного туркестанца, принял от холопа рогатину, щит, тронул пятками коня.
        - За мной, други! - привстал мальчишка на стременах, обращаясь ко всему боярскому ополчению. - Напоим сабельки свои кровушкой басурманской! Москва!!!
        - Москва, Москва! - отозвалось воинство, и тяжелая кованая рать двинулась вперед.
        Спустя две версты и примерно полчаса времени, стоптав копытами несколько сенокосов и неудачно поднявшуюся поросль бузины, двадцать сотен порубежников выбрались на торный путь, огибающий вязкие истоки Нережды. Войско замедлило шаг, разворачиваясь поперек поля от болота до густых тополиных зарослей. Замерло, всматриваясь в поднимающиеся на юге клубы пыли.
        Вскоре на дороге появились и они - извечный бич христианский, безжалостные степные разбойники, кровожадные тати, рекомые независимо от рода и племени одни общим именем: татары!!!
        Бояре забеспокоились: темная лава лошадей, халатов, круглых щитов и хищно сверкающих копейных наконечников катилась на них, занимая все пространство открытого поля - от болотных зарослей до лесной опушки, - и не было, казалось, этой массе конца и края.
        Разумеется, татарский воевода получил донесения о небольшой русской рати, что появилась на пути разбойничьей орды, равно как и о том, что порубежники беспечны, не выпустили дозоров и не выставили караулов. Посему степняк поступил именно так, как и полагалось в таких случаях: перестроил сотни для битвы и пустил вперед, дабы смять застигнутого врасплох врага одним мощным ударом.
        Юный воевода князь Овчина, в свою очередь, поступил так, как ведут себя все попавшие в беду простофили, - попытался удрать.
        - За мной, бояре! - крикнул он. - Уходим, уходим! Строй держать! Плотнее, плотнее! Уходим!
        Русские сотни покатились к западу, открывая врагу путь на Русь…
        Вот только оставлять в тылу, между собой и обозом, да и просто за спиной несколько тысяч вражеских воинов не может позволить себе ни один воевода. Простофили не простофили, но постоянно кусать сзади, убивать отставших, нападать на обозы, перекрыть пути домой - догадаются.
        Да и просто уничтожить малочисленного ворога, взять полон для выкупа, разжиться оружием убитых - тоже приятно.
        И потому могучая татарская орда не пошла по тракту далее, а повернула вслед отступающим порубежникам, с веселым улюлюканьем пустившись в смертоносную погоню.
        Боярские сотни перешли на рысь, потом в галоп - татары тоже пустили лошадей вскачь, нахлестывая тугие крупы, отпустив поводья, громко гикая скакунам в уши.
        - Гони, гони, гони! Лови, как зайцев! - Самые быстрые и легкие, на лучших конях вырывались вперед, неудачники отставали, земля тряслась от топота сотен и сотен копыт.
        Откормленные овсом, ухоженные, породистые боярские кони тоже шли ходко - но на спину каждого из них, помимо всадника, давило по два пуда брони, и потому медленно, но верно легконогие степняки сокращали расстояние до врага.
        Пять сотен саженей… Три сотни… Сто!!!
        - Гей-гей! Гони, гони! Стой русский! Сдавайся! От меня не уйдешь!
        Две версты промелькнули на одном дыхании - боярские сотни вслед за воеводой резко прянули вправо, и самые быстрые и лихие из степняков внезапно увидели чуть ли не вплотную несущуюся в лоб стену сверкающей брони - хрипящие в галопе лошади, низко опущенные, отточенные до блеска рогатины, круглые щиты, островерхие шлемы, железные личины и под ними - злые, холодные глаза безжалостных убийц.
        - А-а-а-а!!! - Плотный строй одетых в железо опытных бойцов врезался в рыхлую массу растянувшихся в погоне степняков, нанизывая их на копья, сбивая с седел окантовками щитов, рубя саблями и топориками, опрокидывая грудью коней и стаптывая подковами; накатывая, словно тележное колесо на хрусткую траву, - и не было тем куда спрятаться или отвернуть, ибо слева тянулся болотистый речной берег, справа скакали русские, а позади напирали все еще разгоряченные погоней сотоварищи…
        - За мной, за мной! - Юный воевода по широкой дуге развернул следующие по пятам сотни и пнул пятками и без того несущегося во весь опор белоснежного туркестанца. - В копья!!!
        После разворота удар порубежной рати пришелся не в голову, а в самый хвост разбойничьей армии - тоже рыхлой, но состоящей из самых слабых, отставших от товарищей татар.
        - Москва-а-а!!! - Князь опустил рогатину, первым врезаясь в толпу халатов, кожаных и войлочных панцирей. Первым ему достался совсем уже пожилой степняк; пика старика треснула от удара в щит мальчишки, а рогатина воеводы вошла в тело врага до самой перекладины, выдернув татя из седла. Ратовище ушло вниз, выворачиваясь из руки юного воина, Иван Федорович быстро прикрылся щитом от другого копья, дернул саблю.
        Кудеяр, увидев налетающего справа ворога, буквально распластался в седле и достал-таки его кончиком копья, не позволив сразить князя, - за что получил удар по спине саблей, выпрямился, ударил в повторно вскинутую руку окантовкой щита, ломая кости, снова толкнул вперед рогатину, мешая очередному престарелому татарину приблизиться к воеводе.
        Мальчишка, как назло, азартно прорубался вперед, взмахивая саблей направо и налево, и дядька никак не поспевал пробиться за ним, дабы прикрыть правый бок подопечного. Пришлось опять пожертвовать ребрами, позволить раненому татю ударить себя ножом - но наколоть на рогатину вислоусого чубатого басурманина, что нацелился топором князю в спину, метнуть копье в другого, чуть далее поднявшего пику.
        Татарин справа захрипел, ушел вниз - его сразил кто-то из приотставших бояр. Кудеяр яростно пнул кобылу пятками, вынуждая протискиваться дальше, добрался до стремени воеводы, выхватил из поясной петли топорик, вскинул щит, спасая князя от брошенной издалека сулицы, себя защитил топориком, приняв на него саблю, тут же отомстил ударом в колено, протиснулся еще чуть дальше, опять толкнул вперед щит, теперь принимая на него нацеленную на мальчишку саблю, - и опять пропустил укол, надеясь только на прочность нагрудных пластин. Отмахнулся - стремительный боевой топорик легко пронзил войлок татарского доспеха, погрузившись глубоко в плоть. Выдернуть его многоопытный Кудеяр даже не попытался - засел насмерть. Сразу отпустил рукоять, выхватил саблю, отмахнулся от вражеского клинка, ударил под вскинутую руку окантовкой, ломая ребра, принял топор на щит, уколол встречь. Оба татарина провалились вниз, под лошадиные копыта, вместо них кинулся в схватку молодой тонкоусый смельчак, уколол. Кудеяр качнулся в сторону, пропуская его клинок над плечом, подбил снизу вверх щитом, рубанул поперек, отсекая руку, тут же
вонзил саблю снизу вверх под подбородок - чего бедолаге калекой мучиться? Оттолкнул мертвого врага и… Впереди открылась река!
        - Победа-а-а!!! - вскинул щит и саблю юный воевода. - Мы порубили их, порубили! Победа!
        Глаза восемнадцатилетнего воина горели восторгом, щеки алели, он горячо дышал и смеялся от счастья.
        На самом деле до победы было еще далеко. Тысяча князя Одоевского, стоптав первые татарские сотни, завязла в массе степняков и теперь рубилась насмерть, стоя на месте; правый край главного полка тоже накрепко завяз в сече, оказавшись за спиной татарского войска. К реке пробились только головной отряд воеводы и левое крыло его отряда.
        Но юного князя можно было простить. Это была его первая сеча, первая кровь, первая настоящая схватка. Он впервые в своей жизни так близко заглянул в глаза смерти, ощутил ее парное дыхание, вступил с ней в бой - и победил! За что Кудеяр заплатил порванной в трех местах кольчугой и струящейся по правому боку кровью.
        Впрочем, положение татар действительно было безнадежным. Хвост и голову их армии порубежники срубили первыми ударами, почти треть разбойников копейный удар буквально затолкал в болотину, а чудом оказавшиеся в стороне степняки при виде такого зрелища предпочли развернуться и удрать. Оставшиеся сотни были окружены, прижаты к реке и теперь терпеливо вырезались, как сорняк умелым садовником.
        - Ты видел, как я их колол, Кудеяр?! - крикнул дядьке князь. - Одного за другим, одного за другим. Они и пиками, и мечами, а я щит вверх - и саблей, саблей!
        - Отличная схватка, Иван Федорович, - согласно кивнул боярский сын, отирая клинок и глядя по сторонам. Наконец он заметил одного из сотников, окликнул: - Боярин Прорух! Воевода повелевает тебе бояр свободных собрать! Не медля лошадей на свежих поменяйте и на тракт мчитесь! Обоз татарский захватить надобно, пока степняки развернуться не успели! Отвернут с путей торных - ищи потом, свищи.
        - Слушаю, Иван Федорович! - поклонился князю боярин.
        От волшебного слова «обоз» уставшие было ратники разом взбодрились, поскакали к лагерю переседлываться. Грабить побежденных русские витязи любили ничуть не меньше, нежели степные соседи.
        - Духаня! - Кудеяр подозвал залитого кровью, но веселого, а значит, не раненого холопа. - Тоже кобылу поменяй и в Одоев скачи. Передай приказ князя Ивана Федоровича: телеги, волокуши, возки любые - все что есть - быстро собрать и сюда за ранеными ехать. Город рядом, так проще выйдет, чем самим что-то придумывать. Боярин Басарга! Воевода наш приказывает гонцов в полки Старгорода и Белева отправить с пожеланием дозоры усиленные в нашу сторону выслать. Пусть татар разбежавшихся ловят. У нас после сечи сил для дозоров таковых нет.
        - Иван Федорович? - Престарелый воин оказался первым, кто усомнился в праве Кудеяра отдавать приказы именем воеводы.
        - Да! - кивнул юный князь, и Басарга тоже поворотил окровавленного коня к лагерю. Юный победитель снова горячо выдохнул, потихоньку расставаясь с азартом битвы, убрал клинок. Спохватился: - Так это… Государю тоже отписаться надобно.
        - Ну, это недолго, - ответил, болезненно кривясь, боярин Ухтома. Он врезался в битву по левую руку от мальчишки и, вестимо, тоже принял на себя несколько предназначенных князю ударов. - Пяти слов хватит. «Встретил тьму басурман. Вырезал».
        - Это четыре слова, - поправил его князь.
        - Значит, ты встретил «великую тьму басурман», Иван Федорович, - ответил воин, и воевода рассмеялся.
        Ухтома и Кудеяр предпочли просто улыбнуться, боясь разбередить раны.
        От реки все еще доносились крики и звон стали. Попавшихся в ловушку разбойников становилось все меньше и меньше…
        29 сентября 1514 года
        Москва, Успенский собор
        Пусто было Кудеяру и в Москве, и в Кремле, и в церкви. Соломея исчезла, украл ее Великий князь Василий, увез, спрятал от чужих глаз. Не приходила она более в Успенский собор молиться, не оглядывалась на него голубым взглядом, не дарила своей улыбки. И что тогда за смысл время здесь попусту убивать?
        Но князь Иван Федорович предпочитал посещать именно сей храм - главный в стране, для самой знати отведенный. Ведь простого смерда в Кремле дальше ворот не пропустят - повернут осторожненько да пинка отвесят. Юноше нравилась слава, нравились восторженные взгляды княжон и боярынь, нравились поклоны знатных уважаемых мужей. Он прямо-таки купался в своей известности и почете.
        Молва успела изрядно приукрасить его победу, сократив порубежную рать всего до тысячи сабель, а татарскую орду преувеличив до пятидесяти тысяч. И потому отвага и успех начинающего воеводы выглядели вовсе оглушающими - впору образ с него писать.
        С такой славой князь Овчина-Телепнев-Оболенский уже давно бы с новым назначением где-нибудь на литовской границе сидел или степь ногайскую топтал. Однако же не было в Москве ни князя Великого, ни жены его прекрасной - и некому, оказалось, оглянуться на княжескую свиту, некому назначить награду быструю да поход дальний и опасный. К новой славе и уважению.
        Митрополит Варлаам окончил службу. Прихожане, крестясь и кланяясь иконостасу, начали расходиться. Иван Федорович поспешил к выходу и тут же оказался в окружении десятка юных дев, якобы случайно поспешивших на воздух одновременно с воеводой. Родители сему бесстыдству ничуть не препятствовали. Брак со знатным князем - всему роду удача. Так почему и не попробовать? Вдруг любовь с первого взгляда полыхнет - и ага! Ты уже не захудалый шенкурский помещик, а зять самого Несокрушимого Овчины!
        О чем спрашивали боярышни его воспитанника, Кудеяр не слышал. Как худородный, он плелся в самом конце свиты. И совсем уже заскучав, стал стороною, стороною выбираться на площадь.
        - Кудеяр Тишенков? - послышался ему негромкий оклик.
        Воин оглянулся на голос и увидел неприметного служивого в недорогом синем кафтане и с пороховым рогом на поясе. Видно, пищальщик - кто-то из стрельцов московских.
        Пока боярский сын думал, как обратиться к простолюдину, что по роду своему ниже даже него, стрелец указал большим пальцем в сторону Москва-реки:
        - Федор Тишенков, купец холмогорский, тебе не родичем приходится? У рыбных рядов сегодня разгружался. Струг его у пятого причала под торгом.
        - Благодарствую! - обрадовался Кудеяр. Оказывается, брат его здесь, в Москве! А он и не слышал. - Пятый причал?
        Он протиснулся ближе к князю, крикнул:
        - Иван Федорович, дозволь отлучиться?!
        Юноша оторвался от очередной красавицы, кивнул, снова вернулся к беседе.
        Боярский сын поправил шапку, быстрым шагом направился к Боровицким воротам.
        - Ну, Последыш! Токмо серебро на уме! Приплыл, и ни слуху ни духу о нем нет. Ровно и не ведает, где меня искать…
        Он пересек Неглинную, вдоль берега прошел до рыбных рядов, спустился ниже, под амбары, к причалам.
        - Боярин, о подвигах князя Овчины Непобедимого почитать не желаешь?! - Из зарослей полыни поднялся просто одетый малец, показал ему лубочную раскладуху. - Всего две копейки, и всю жизнь сказание читать можно! И детям еще, и внукам останется!
        Книжное баловство Кудеяр любил не очень. Однако это сказание не могло не вызвать у него любопытства.
        - Что, уже и лубок о сем нарисовали? - опустил глаза к первой картинке воин и…
        Что-то малиново полыхнуло в голове - и боярский сын погрузился в темноту.

* * *
        Кудеяр очнулся от холода и боли в исколотой коже. Он лежал носом в соломе, пахнущей мышами, совершенно голый, на животе и со связанными за спиной руками.
        «Татары! - первым делом мелькнуло в голове бывалого порубежника. - Как же я попался?!»
        Однако сознание постепенно прояснилось. Боярский сын вспомнил, находится в Москве - а какие в столице татары? Вспомнил и про мальчишку с лубочной раскладушкой, и про стрельца, сказавшего о приезде брата и направившего к рыбным рядам.
        Нет, похоже, что охотились именно на него, худородного порубежника Кудеяра, именно его заманили в место тихое, безлюдное, оглушили и где-то спрятали…
        Вот только кому он нужен, вояка обычный, дабы хитрости таковые затевать? Ни поста, ни богатства, ни знатности. Разве токмо Василий счеты за Соломею свести захотел…
        Кудеяр, стараясь не шуметь, приподнял голову, чуть повернулся.
        Стал виден сводчатый кирпичный потолок с несколькими вмурованными в кладку крюками. На центральном, на вывернутых за спину руках, висел худой тощебородый мужик с небритой головой. Его старательно охаживал кнутом полуобнаженный крепыш. Еще один рыжебородый кат, одетый в рыжий же и простецкий, вовсе без меховой опушки кафтан, сидел на столе и лениво наблюдал за пыткой.
        Кирпичных домов в Москве было наперечет, причем стоящий в Китай-городе Разбойный приказ к их числу не относился. В подвалах же великокняжеских хором допросами никто и никогда не занимался. Разве на Руси хоть кто-то дом свой кровью марать согласится? В Кремль и то палачи с катами не допускались, приказ Разбойный за его стены на самую окраину старого города вынесли.
        Значит, Великий князь в случившемся не виновен.
        Тогда кто?
        - Ну, говори! - Уставший кат опустил кнут, взял мужика за щеки. - Где шкатулка?
        - Не… Знаю… - прохрипел несчастный. - Милость… Милость Мары взываю… Убейте же меня… Ничего не ведаю…
        Крепыш поднял взгляд на рыжебородого. Тот почесал подбородок, вскинул четыре пальца и сказал:
        - Двадцать!
        Кат отступил, размахнулся кнутом. От хлесткого удара в стороны полетели брызги крови. Снова и снова…
        Мужик заплакал. Его губы шевелились, еле слышно призывая, как избавление, богиню смерти.
        - Да говори же!!! - Одновременно с четвертым ударом рыжебородый спрыгнул со стола и присел перед несчастным. - Говори, или сдохнешь тут на дыбе!
        - Скорее бы… - слабо выдохнул мужик.
        - Не знает, - разочарованно распрямился рыжебородый.
        - Выходит, напраслину на него Кривонос возвел? - цыкнул зубом крепыш. - Или сам украл, или покрывает кого.
        - Ну, стало быть, тогда Кривоноса вечерком на крюк вздернем, - решил рыжебородый. - Посмотрим, что он под кнутом запоет. Опускай бедолагу.
        Крепыш отпустил веревку, его начальник отошел за стол, наклонился.
        - Салтырь, а где порошок кровезатворный с мятой?
        - Дык еще позавчера кончился!
        - А чего не купил?
        - Дык даром не дают, Труфон! Серебро на то надобно.
        - Ладно, посыпь пока этим, - рыжебородый протянул помощнику большую крынку. - Главное, чтобы раны не загноились. А боль как-нибудь потерпит… - Труфон присел перед несчастным и сказал: - Ты подумай хорошенько, пока отлеживаешься, Пьянко. Коли иного татя не найдем, опять ведь на дыбе повиснешь. Коли виновен, лучше сразу признайся.
        - Не брал я… Громом Перуновым клянусь, не брал!
        - Это мы еще проверим. - Рыжебородый распрямился. - Давай того на дыбу, а этого уводи. Ноги-то держат, Пьянко? По ним не пороли.
        Кудеяр ощутил, как его подхватили под плечи, выволокли на середину поруба. Руки пошли вверх, и вскоре он повис, едва касаясь пола пальцами ног, в неестественно вывернутом положении.
        Крепыш увел болезненно стонущего мужика, Труфон же взялся за кнут, громко щелкнул им в воздухе:
        - Хватит жмуриться, боярский сын, я беспамятного от обманщика по одному токмо дыханию легко отличаю. Давай сказывай, как на духу, была у тебя любовь с Соломеей Сабуровой?
        Кнут прошелестел возле самого лица.
        Рыжебородый чуть выждал, почесал подбородок:
        - Чего молчишь? Нешто так плетей хочется? Изувечу ведь, на всю жизнь уродом останешься! Говори! - Кат снова взмахнул кнутом. Боярский сын напрягся, ожидая боли, - но она не настала. А рыжебородый снова спросил: - Так была? Молчим? Ну, как знаешь…
        Кнут просвистел в воздухе - и опять не причинил боли напрягшемуся Кудеяру.
        - Старым я стал, ленивым, - признался, зевнув, кат. - Надоело тяжестью махать. Зачем, коли огонь за меня всю работу потребную запросто сделает?
        Труфон подволок к пленнику жаровню с насыпанной на блюдо щепой, отошел куда-то в сторону, вернулся с факелом, провел им под самым лицом Кудеяра. От жара затрещали и стали закручиваться волосы на бороде, опалились ресницы.
        - Так была у тебя любовь с Соломеей Сабуровой, боярин? - опустил факел к жаровне палач. - Пока не поздно, признавай!
        - Нет! - не выдержал предчувствия лютой боли Кудеяр.
        - Ну, как знаешь… - Факел ткнулся в щепу. Та затрещала, разгораясь, в жаровне завыло пламя, приплясывая почти вплотную с телом пленника. Боярский сын закричал, замотал головой.
        - Признавайся!
        - Нет!
        - Признавайся!
        - Не-е-ет!
        - Признавайся!
        Щепа прогорает быстро - и вскоре пламя осело, обратившись в россыпь маленьких угольков. Кудеяр облегченно перевел дух. Однако кат, отлучившись куда-то, показал пленнику полную горсть новой щепы:
        - Покаешься али сыпать?
        - Не было ничего!
        - Бросаю.
        - Не было ничего!!! Не-е-е-т!!!
        После трех горстей щепы рыжебородый неожиданно смирился с упрямством пленника, безразлично пожал плечами:
        - Чего, собственно, я на сию безделицу время трачу? Про связь твою с княгиней Великой и без того вся Москва знает. Кричи не кричи, а она была. Посему сразу к делу нужному приступлю. Надобно князьям знатным, чтобы кто-то Соломонии напиток отравленный поднес. Тебе она верит, из твоих рук яд примет. Сделаешь - получишь тысячу рублей. Откажешься - запытаю тут до смерти. Что скажешь?
        - Гореть тебе в смоле, подлая тварь! - бессильно дернулся на веревке Кудеяр.
        - Я рад твоему упрямству, боярин, - ухмыльнулся Труфон и бросил на жаровню новую охапку щепы. - Сделаю из тебя перепелку на вертеле!
        Боярский сын взвыл от боли, а рыжебородый присел на краешек стола и невозмутимо зевнул:
        - Тысяча рублей - большие деньги. Дворец отстроить можно али город купить. Зачем отказываться? Не понимаю… Тебе не холодно, боярин? Давай еще дров подброшу… Али все же согласен?!
        Кудеяр метался и выл от боли, кат же смотрел на него, склонив голову набок, и время от времени уточнял:
        - Так что, уговорил я тебя али продолжим беседу нашу?
        - Убей же меня наконец, тварь поганая, убей! - наконец сломался боярский сын. - Не могу больше, убей!
        - На что мне твоя смерть, боярин? - Рыжебородый с интересом рассматривал свои ногти. - Мне надобно твое согласие.
        Прошла еще, казалось, целая вечность, прежде чем Труфон с недовольством сообщил:
        - Твоя взяла, боярин, пустой ящик. Щепы больше нет. Однако, сам понимаешь, после беседы таковой отпускать тебя нельзя. Так что не обессудь…
        Он поставил рядом с Кудеяром скамейку, потом потянул веревку дыбы, выкручивая руки выше и выше, и боярский сын, спасая плечи от вывиха, поневоле забрался на нее. Кат деловито набросил на шею петлю, подтянул. Отвязал веревку дыбы, позволяя пленнику выпрямиться, до упора натянул удавку.
        - Последняя возможность, боярин! Или соглашайся, или сдохнешь.
        - У Калинова моста встретимся, ублюдок.
        - Уверен? - Труфон уперся ногой в скамью.
        - Будь проклят ты и хозяева твои поганые.
        - Тогда прощай… - Кат помедлил еще чуть, а потом с силой толкнул скамейку.
        Опора ушла у Кудеяра из-под ног, удавка натянулась и… И тут же ослабла, а боярский сын упал на пол из-за лопнувшей веревки.
        - Даже повесить нормально не можешь, скотина! - ругнулся он.
        Рыжебородый поднял его за плечо, поволок из пыточной, провел через каменный узкий коридор, втолкнул в какую-то келью, вскинул над головой факел:
        - Рассказывай! Все рассказывай, в подробностях!
        В красном прыгающем свете зашевелилась куча тряпья на соломе, поднялась голова безобразной женщины с покрытым струпьями лицом и спутанными в колтун волосами. Торопливо и плаксиво запричитала:
        - В помрачении безумном на сие согласилася, злато глаза мои затмило. Полтораста рублей в кошеле, в доме-то нищем. Дура я, дура, баба темная! За полтораста рублей согласилась Соломонии-княгине отвар веха ядовитый заместо зелья чадородного принести…
        - Ах ты!.. - Забыв о боли, пытке и связанных руках, Кудеяр кинулся на ведьму, чтобы убить, задушить отравительницу, но смог только сильно ударить головой в подбородок.
        Тетка завыла. Кат оттащил боярского сына, захлопнул дверь, задвинул засов. Опять подхватил пленника под плечо, поволок далее - до лестницы, потом на несколько пролетов вверх, опять по коридорам, освещенным масляными светильниками, и, наконец, в просторную горницу с обитыми кошмой стенами, застеленным персидскими коврами полом, с резными шкафами красного дерева и сундуками, несколькими скамьями и парой кресел. За слюдяными окнами царила тьма, в горнице - полумрак, развеиваемый лишь трехсвечником над высокой подставкой для письма.
        За подставкой стоял зрелый уже мужчина - темная борода с проседью, на остроносом лице только проступили слабые морщинки, маленькие глаза горели огнем. Разумеется - не адовым. Просто в них отражалось пламя свечей. На плечах мужчины лежал крытый шелком бежевый халат, расписанный пляшущими журавлями, снизу выглядывали острые кончики коричневых войлочных тапок.
        Труфон бросил пленника в центре комнаты.
        Мужчина посмотрел на боярского сына, потом перевел взгляд на ката.
        - Ни в чем не признался, княже, ни на что не согласился, - отчитался тот. - Кости целы, суставы не вывернуты, волдырей от ожогов нет. Шкуру, знамо, маненько припекло, при пытке огнем без сего не обойтись. Но парень крепкий. Пару недель почешется, да заживет.
        Мужчина опять опустил взгляд на Кудеяра и кротко спросил:
        - Ты меня узнаешь?
        - Кто же тебя не знает, князь Василий Шуйский, ненавистник извечный государя!!! - в бессилии скрипнул зубами боярский сын. - Вор, изменник! Негодяй! Отравитель, заговорщик! Вот, стало быть, кто государю нашему гадит и жену его изжить пытается!
        - Дозволь, княже? - спросил Труфон.
        - Не нужно, - покачал головой князь. - Наказание за слова поганые боярский сын задатком на много лет вперед получил. Пусть ругается, дозволяю. Ты же, Кудеяр, меня тоже пойми. Как иначе я мог убедиться в умении твоем язык за зубами держать и в преданности твоей государыне нашей, кроме как не попытавшись ее тайны через тебя проведать и к измене тебя жестоко склонить? Ты не поддался, молодец. Посему ныне жив и о попытке отравить Великую княгиню ведаешь.
        - Это ты ее извести пытался, Василий Васильевич? - уже не столь уверенно спросил пленник, пытаясь собраться с мыслями.
        - Ты известен как прекрасный воин, Кудеяр, - покачал головой хозяин дома. - Стало быть, человеком должен быть умным. Так посмотри на меня еще раз и ответь, что тебе ведомо про род князей Шуйских?
        Историю рода Шуйских на Руси знали все, от государей до деревенских несмышленышей. Началась она больше двух веков тому назад, когда в начале века тринадцатого неведомо как нашли общий язык два не самых значительных человека: мало кому известный третий сын из двенадцати детей Всеволода Большое Гнездо князь Ярослав и вовсе никому не ведомый вождь из племени нижних булгар, сын незаконнорожденного кочевника Чингиза безродный Батый.
        И заработали меха в горнах по всему Верхнему Поволжью, заработали черпаками копари, выгребая из вязей болотную руду, застучали тяжелые молоты по наковальням, превращая рыхлые криницы в сверкающие клинки и прочные панцири. Скатились вниз по реке тяжело груженные ладьи - и многочисленные отважные, но нищие и почти безоружные поволжские степняки внезапно обратились в могучую рать, закованную в броню и держащую в руках лучшие на свете мечи.
        Взметнулись над Ойкуменой кривые харалужные клинки, полыхнула жестокая война - и всего за четыре года битв и походов сгинули во мраке небытия все древние правящие династии, словно их никогда и не было. И остались во всем обитаемом мире только два великих правителя: царь Батый и князь Ярослав.
        В этот час рождения новой династии и возникло проклятие рода, осужденного навсегда остаться всего на одном шаге от верховной власти, неодолимое проклятие вечно вторых. Вторым родился Андрей у князя Ярослава - и потому власть над половиной мира полагалось унаследовать Александру.
        Уже основатель рода не устоял от соблазна и после смерти отца попытался провозгласить себя Великим князем и сесть во Владимире - но старший брат оказался сильнее, и пришлось Андрею Ярославовичу бежать в дикие свейские земли и пять лет отсиживаться там у дальних родственников.
        Отойдя от гнева, Александр Ярославович в конце концов простил брата, вернул домой, дал в кормление удел Нижегородский, потом Суздальский, дети Андрея от детей Александра получили Шую, став князьями Шуйскими, служили Руси и престолу - но зависть к старшей, более везучей ветви Ярославичей, желание сменить их у власти навсегда остались их родовой чертой.
        И князь Василий Васильевич Шуйский, за немногословность прозванный Немым, несомненно унаследовал общее желание Андреевичей.
        - Ты хочешь сесть Великим князем вместо Василия, - утвердительно сказал Кудеяр.
        - Правильнее молвить: после Василия, - поправил его Немой. - Зачем мне его свергать, коли потомки мои и без того законными наследниками трона ныне являются? Зачем нам на Руси смута и усобица? Достаточно просто положение дел нынешнее сохранить и Соломонию от смерти спасти.
        - О чем ты сказываешь, Василий Васильевич? - Последняя фраза заставила Кудеяра подавить гнев и прислушаться.
        - Так оно вышло, служивый, - тяжко вздохнув, заговорил Немой, - что десять лет тому Великий князь Василий женился на прекрасной Соломонии. Сей брак должен был принести ему и державе нашей здоровых и красивых наследников. И дабы сыновья братьев не оказались случайно старше сих наследников и по старшинству на стол великокняжеский претендовать не смогли, запретил Василий своим братьям жениться, пока у него у самого дети не появятся. Десять лет прошло. Соломония бездетна. Все прочие ныне живущие потомки Александра Святого холосты, а потому тоже бездетны. Между тем, князей Шуйских сей запрет отнюдь не коснулся… Ух…
        После столь долгой речи Василий Васильевич замолчал.
        - Ты надеешься, что Соломея останется бездетна, - понял Кудеяр, - братья государя холосты и ветвь Александровичей прервется сама собой. Чем дольше она останется женой Василия, тем больше надежды, что престол перейдет к князьям Шуйским!
        - Так уж вышло, что в державе нашей смерти Великой княгини желают почти все, - произнес из сумрака женский голос. - Все хотят, чтобы бесплодная государыня уступила место кому-нибудь другому. Государыне, которая «понесет». Четверо братьев Василия - потому, что все же надеются завести семьи. Народ русский - потому, что законный наследник избавит Русь от смуты после смерти Василия. Свита государыни желает ей смерти потому, что, случись беда с Великим князем, на трон сядет кто-то из братьев, а у них у всех есть своя свита, и нынешняя дворня будет разослана по своим уделам или на ратную службу. К тому же Соломея худородна, прислуживают же ей рода знатные. За одно это ее с самого первого дня собственная свита изжить готова.
        - Так уж вышло, Кудеяр, - эхом отозвался Немой, - что на всем белом свете токмо трое людей желают видеть Соломею живой и здоровой. Это я, ты и она сама.
        После недолгой паузы женский голос из темноты предложил:
        - Одели бы вы все же боярина-то. Срамота!
        Палач за спиной боярского сына кашлянул, и через несколько мгновений Кудеяр ощутил, как с его запястий опали путы.
        - Рухлядь сейчас принесу, - пообещал Труфон и вышел из горницы.
        - Чего ты от меня ищешь, Василий Васильевич? - спросил князя Шуйского Кудеяр.
        - Беда наша в том, служивый, - постучал пальцами по подставке Немой, - что козней может быть много, очень много. Я же участвую лишь в трех.
        - Это все же ты?! - задохнулся боярский сын.
        - Экий ты тугодум, Кудеяр, - покачал головой князь. - Кабы не был я средь смутьянов, как бы узнал, что Юрий и Дмитрий Ивановичи задумали девке Заряне знахарку ложную подвести, дабы под видом зелья лечебного Соломонию Юрьевну отравить? И слава моя недруга государева тому порукой, что заговорщики верят мне и недобрыми задумками делятся. Плохо то, что ведал я про одну токмо отравительницу и поймал одну. Однако же быть их может несколько. От других братьев, от князей с девками на выданье, от доброхотов, о благополучии державы заботящихся. Кто этих душегубов остановит?
        - Государю все рассказать надобно!
        - Василий Соломею любит, души не чает, - сказала темнота. - Поберечь пожелает обязательно! Но токмо кому сие дело поручит? Уж не кому ли из крамольников?
        Рыжебородый вернулся с одеждой пленника. Боярский сын торопливо облачился и спросил:
        - Что же тогда делать?
        - Стеречь!
        - Но меня к ней даже близко не подпускают! Не то что охранять, даже увидеть издалече не в силах!
        - А она тебя не забыла. При случае любопытствует, узнав про рану - встревожилась… - Из темноты в свет свечей выступила женщина лет сорока, чуть смугловатая, но гладкокожая, с маленьким вздернутым носом. Через плечо ее свисала толстая черная коса, а тело облегал сарафан из синего бархата с атласными вставками на боках и плечах. - Ты меня помнишь, боярский сын Кудеяр?
        - Прощения прошу, - виновато склонил голову Кудеяр и тут же поморщился от боли в пропеченной огнем груди.
        - Еще бы! При встрече нашей ты глаз от Соломонии оторвать не мог, ничего округ не замечал, - снисходительно улыбнулась женщина. - Анастасия Петровна я, княжна Шуйская, постельничая Великой княгини.
        Кудеяр снова поклонился, но в этот раз более осторожно и… полого, без сильных изгибов. Ему чудилось, что все его тело покрыто румяной корочкой, как у зажаренного на углях барашка.
        - Наибольшая опасность не в знахарках и ведьмах таится, что Заряна к государыне водит, - остановилась перед порубежником женщина. - А в том, что даже кравчая наша любви к государыне не имеет. Кравчей же отравить госпожу и вовсе пустяк.
        - Как?! - не поверил Кудеяр. - Она ведь любую пищу пробовать должна, прежде чем Великой княгине подать!
        - Тебе интересно? - вскинула брови княжна. - Ну, к примеру, так… Вытачиваешь из кости крохотный флакончик и вшиваешь его сюда, в рукав, - она указала на правое запястье. - Чтобы отверстие вверх смотрело, когда правильно что-то держишь. Наливаешь в него крепкий настой багульника, белены али красавки. В нужный час, за обедом, пробку из флакона вынимаешь и ждешь. Желает государыня вина? Наливаешь из кувшина в кубок несколько глотков, ставишь чашу обратно и спохватываешься: «Ах прости, княгиня, соринка!» Подхватываешь салфетку или полотенце и край бокала протираешь… - Постельничая сделала круговое движение рукой, словно протерла невидимый бокал, и стало видно, что запястье при этом повернется и содержимое флакончика неминуемо выльется в кубок. - Затем добавляешь вино почти до краев и с низким поклоном вручаешь… Спустя пару часов голова у повелительницы закружится, во рту сухость появится, в теле слабость. Вскорости сердце тихо остановится… И все.
        Кудеяр сглотнул.
        - Не опасайся, служивый, коли я стану кравчей, то скорее сама сгину, чем Соломонию отравить позволю, - пообещала Анастасия Петровна. - Глаз не спущу, пуще души своей стеречь стану. Надо будет, сама на охоту или в огород побегу, но еды подозрительной до уст ее не допущу! Вся честь рода князей Шуйских за то тебе порукой. Если какая беда с государыней и случится, то токмо не из-за яда. От тебя лишь одно надобно: убеди Великую княгиню дать мне это место!
        - В Александровскую слободу меня не впустят, - покачал головой боярский сын. - Не для того Василий Иванович жену из Москвы увозил, чтобы опосля так легко к сокровищу своему подпустить.
        - Ты забываешь, что я из свиты великокняжеской, Кудеяр, - обошла вокруг воина женщина. - Встречаться тайно при дворе есть великое искусство. Трудно сие, но возможно. И коли согласишься ты помогать нам в обережении Великой княгини от недругов и душегубов, Кудеяр, то могу я поручиться, что видеться с любимой своей ты сможешь куда чаще и ближе, нежели раз в год на заутрене.
        - Что нужно делать? - Мягкие, вкрадчивые речи Анастасии Петровны так заворожили воина, что он даже не возразил против слова «любимой».
        - Ты поедешь с моим приказчиком, надев поверх роскошной ферязи своей простой овчинный тулуп. Возничим на одной из телег. Вести себя будешь скромно, понуро, со стражей и ключниками не болтать и пугаться, к приказчику всех отсылая. Как разгружаться станут, смердам во всем помогать, но, когда сундук с платьями сменными ко мне в покои понесешь, там останешься. Опосля я улучу момент и Великую княгиню к себе приглашу, придумаю повод. Уйдешь так же скромно с приказчиком, каковой перед отъездом ко мне за платьями старыми зайдет. Сундук с ним унесете. Когда же заходить, знамо, я по своей воле завсегда решаю. Как увидишься, так и покличу. Припасы, рухлядь, письма ко мне отсель каждый месяц возят. Так что хоть каждый месяц можете встречаться, беседовать и даже за ручку друг друга держать.
        - Соломея не согласится, - покачал головой Кудеяр. - Бесчестья убоится.
        - Какое же бесчестье с родичем увидеться? - памятливо ответила княжна. - Дело обычное… Опять же я при встречах ваших находиться буду, как залог и свидетель верности супружеской. Ты токмо убеди ее кравчей меня сделать. О прочем я уж позабочусь, не сумневайся.
        - А вдруг она мне не поверит?
        - Поверит, - кивнула княжна Шуйская. - Я видела, какими глазами Соломея смотрела на тебя при встрече. Она поверит тебе, даже если ты посоветуешь ей войти в огонь.
        9 октября 1514 года
        Александровская слобода, женская половина великокняжеского дворца
        - Сим маслом каждую полночь натираться надобно, молитву Пресвятой Деве читая с нечистого дня и весь месяц, милая, да по пять поклонов на образ на рассвете класть. В конце месяца в баню сходить - и уйдет порча, смоется… И не была бы ты столь строга с отроками юными…
        - Вон пошла! - тихо прошипела сквозь зубы Соломея.
        Знахарка, нутром почуяв неладное, моментально прыснула за дверь, о награде даже и не заикнувшись.
        Этот совет за минувшие годы государыня слышала уже раз двадцать - одни колдуньи прошептывали его как бы ненароком, иные знахарки говорили прямо в лицо. Предлагали пробы ради обесчестить мужа, запятнать ложе супружеское.
        «И будет тебе на том исцеление…»
        Соломония перестала даже злиться и поносить Заряну, что опять привела шарлатанку. Что за сила может быть у колдуньи, каковая без подлости ничего дельного сотворить не способна?
        Великая княгиня посмотрела на принесенное ведьмой зелье, подумала и опрокинула заплетенную в циновку бутыль на пол.
        Пустое, все пустое. Как она полагает замужней женщине в полночь из постели супружеской уходить куда-то да промасленной к мужу возвращаться? Чушь и дурь, глупость пустая. Еще один вечер пропал зря.
        Между тем, сии вечера свободные давались Великой княгине не так-то просто. Надобно было и от свиты избавиться, и чтобы Василий в отъезде пребывал. Просто так Соломония ополоснуться не могла - ее княгини омывали. Прогуляться в раздумьях не могла - женщины недалече трусили. Лечь - раздевали, у окна посидеть - скамейку застилали и подоконник полотенцем обмахивали. Хотела в одиночестве побыть - неподалеку кружком стояли, ожидая, пока тоска отпустит.
        Из всех хитростей удавалось только на усталость в опочивальне своей сослаться да всех, окромя девки, отпустить. А потом, выждав, пока разойдутся да успокоятся, собой займутся, возжелать через Заряну освежиться. Тогда токмо одной выскользнуть до бани и удавалось. Да и то нередко чуяла - подсматривают!
        Хитрила Великая княгиня, старалась, серебро сыпала без счета - а все зря. Не помогали ни зелья знахарские, ни молитвы христианские, ни долгие ночи сладкие с хитростями восточными. Не несла она. Не несла!
        - Добрый вечер, государыня!
        «Ну вот, теперь еще и княгиня Шуйская вне опочивальни застала, - мысленно посетовала Соломония. - Отговорку какую придумать али промолчать просто? Что за дело постельничей, куда госпожа вышла? Может, по нужде!»
        - Ты не заглянешь ко мне в горницу, государыня? Сатина отрезы пробные из столицы мне привезли и атлас. Не посмотришь, каковой лучше для простыней и наволочек твоих выбрать?
        - Так поздно ткани смотреть, Анастасия Петровна? - удивилась Великая княгиня.
        - Ты же все едино не почиваешь, Соломония Юрьевна? - невинно вскинула брови княжна Шуйская. - Так отчего бы и нет?
        Великая княгиня оглянулась. Заряны за спиной, конечно, не было. Девка осталась в мыльне прибирать. Посторонним слугам следы знахарских обрядов видеть ни к чему.
        Впрочем, чего ей бояться?! Госпожа она в доме сем, а не холопка бесправная, на воровстве объедков пойманная! Что пожелает - то и делает!
        - Хорошо! - вскинула подбородок государыня. - Пойдем!
        Постельничая почтительно поклонилась, устремилась вперед, распахнула перед Соломонией дверь в свои покои, предупредила:
        - Помощнику сейчас велю расстелить…
        Государыня вошла в просторную светелку - но, разумеется, куда более скромную, нежели у нее, с обитыми, а не расписными стенами и всего двумя окнами, скользнула взглядом по сторонам и… Сердце ее ухнуло вниз, в душе сладко защемило, по телу побежали щекотливые мурашки:
        - Кудеяр?! Откуда ты здесь?!
        - Прости, не смог устоять, как возможность увидеть тебя появилась, - повинился тот, пожирая женщину глазами. - Не вели казнить, Соломея, вели миловать. Не гони!
        - Кудеяр… - Голос Великой княгини наполнился теплом. Но первый порыв, первая радость миновали, в душу прокрались подозрения. Соломония напряглась, посмотрела на боярского сына, на постельничую: - Вы сговорились?!
        - Десять лет служу тебе, государыня, - приложив ладонь к груди, поклонилась ей Анастасия Петровна. - Разве хоть раз дала я тебе повод в честности и преданности своей усомниться?
        - Да! - Соломония, незаметно для себя оказавшаяся почти рядом с Кудеяром, сделала шаг назад. - Сейчас! Что вы задумали? Я позову стражу!
        Пообещала - и тут же поняла, что ни за что этого не сделает. Быть застигнутой поздно вечером наедине с мужчиной - вот уж позор так позор! От такого не отмоешься.
        И она сделала еще шаг к двери. Более опасливый и осторожный.
        - Князь Немой заговор раскрыл о твоем убийстве, Соломея! - торопливо сказал Кудеяр. - Отравительницу споймал!
        - Шуйские? Извечные ненавистники государевы и заговор супротив меня раскрывают? - Великая княгиня презрительно хмыкнула: - Не смеши меня, Кудеяр!
        - А они не по доброте и преданности о тебе заботятся, Соломея. Они со зла и ненависти сие творят!
        От таких слов княжна Шуйская аж крякнула - но сдержалась.
        - Это как? - Государыня, заинтересовавшись, остановилась.
        - Пока ты бездетна, всем братьям государя тоже детей не видать. Андреевичи надеются, что род Александровичей прервется, и трон им покойно, без смут и крамол, перейдет. И потому весь род Шуйских всячески желает тебе здоровья, благополучия и долгих-долгих лет. Братья же Василия Ивановича и многие княгини из свиты твоей прямо противоположного ищут. Смерти твоей хотят и иной госпожи. Плодовитой и знатной.
        - Врешь! - выдохнула Соломония, хотя и поняла сразу, что все сказанное - сущая правда.
        Бесплодная, худородная, чужая… Да уж, любви и поддержки ей ни в Москве, ни в слободе Александровской не сыскать. Кабы не искренняя страсть к ней Василия - давно бы сожрали, как псы дворовые заблудившуюся кошку.
        Тело женщины медленно наполнил холодный страх. Соломея не хотела умирать.
        - Это правда, государыня, - перекрестился боярский сын. - Я с этой ведьмой самолично разговаривал и допросить мог в подробностях. Вехом отравить тебя хотели, за зелье детородное его выдав.
        - Шуйские боятся, что знахарки меня вылечат! - схватилась за спасительную мысль Соломония.
        - Пусть лечат, на все милость божья, - смиренно перекрестилась Анастасия Петровна. - Мы государю не враги и, как все, искренне ему наследника законного желаем. Но токмо прежде чем зелье любое пригубить, ведьм заставляй самих несколько глотков больших сделать. Прежде чем мазью тереться, приказывай самим обмазаться, обереги же завсегда на девке несколько дней проверяй. Багульник, он ведь даже запахом одним убивать умеет, хотя и не сразу. Коли за три дня девке не поплохеет, тогда токмо вещь незнакомую к телу прикладывай. Но покойнее всего, так это меня с собою брать. Лечению мешать не стану, но яд от лекарства отличу. Нянька за жизнь мою опасалась и многому в юности научила.
        - Хороша союзница, что токмо из ненависти помогает! - сложила перед собой ладони, словно молясь, Великая княгиня.
        - Любовь и ненависть правят миром, государыня. Все прочие желания продаются. Я не предам тебя за все золото мира, равно как это отказался сделать Кудеяр. На нас ты сможешь положиться всегда и во всем. Нам не нужны от тебя ни награды, ни похвалы, ни должности, а токмо твой покой и благополучие. Для нас без тебя жизни нет. У прочих же есть свои семьи и хозяйства, свои любимые и дети. Прочим есть на что тебя променять.
        - Ты помнишь, что я сказал тебе, когда Василий вернул нас во дворец? - тихо произнес боярский сын. - Я смирюсь с тем, что ты достанешься другому, лишь бы ты осталась жива. Сейчас я прошу тебя о том же. Не умирай!
        Соломея подошла к воину, провела пальцем по его щеке, шее, сквозь густую бороду.
        - Иногда я жалею, что Василий смог нас догнать, Кудеяр. Хотя… Хотя тебе ведь тогда повезло. Бесплодная смоковница досталась другому. Можешь выбрать себе в саду другой цветок. Сочнее и краше.
        - Иных цветов для меня не существует, краса Корелы.
        - Я принадлежу другому, Кудеяр. - Палец коснулся его губ. - Судьба…
        - Хотя бы любоваться красой твоей, Соломея… Живи!
        Великая княгиня помолчала, обреченно вздохнула:
        - Так что же вы задумали, родственник? Говори.
        - Испроси как-нибудь от княжны Шеховской испить, государыня, потом сделай вид, что дурно тебе стало, от меня воды попроси, - поведала из-за ее спины Анастасия Шуйская. - Попьешь, оправишься и скажешь, что отныне токмо из моих рук питье и пищу принимать станешь. И покуда я останусь кравчей твоей, за яды сможешь более не беспокоиться. Не пропущу!
        - Разве токмо я вдруг рожу сына, - не оборачиваясь, сказала Соломея.
        - Если ты понесешь, госпожа, можешь отставить меня в тот же день! В час твоего торжества моя ненависть иссякнет. А соблазны появятся.
        И тут Великая княгиня вдруг шарахнулась от воина назад, едва не сбив постельничую с ног.
        - Что с тобой, государыня? - хором воскликнули Кудеяр и Анастасия Петровна.
        - Меня могут хватиться! - Соломония развернулась и выбежала из покоев знатной служанки.
        - Я сказал что-то не то? - развел руками Кудеяр. - Что-то сделал?
        - Сдается мне, дело тут куда глубже… - пробормотала княжна Шуйская. - Пойду, в дверях постою. Коли глаза лишние есть, пусть знают, что со мной Великая княгиня беседовала, а не с молодцем каким целовалась…
        Государыня же, вбежав в свою опочивальню, с размаху упала на постель и прикусила край одеяла. Ей было страшно признать, что постепенно зародившееся в ее груди и лоне томление едва не взяло верх над достоинством, и она лишь в последний миг удержалась от того, чтобы поцеловать нежданного гостя…
        11 октября 1514 года
        Александровская слобода, женская половина великокняжеского дворца
        В просторной светлой горнице, назначенной строителями для мастерской княгини, но все еще недоделанной, Великая княгиня шла вдоль стола, перебирая разложенные на нем отрезы тканей, некоторые пропуская, некоторые рассматривая и трогая руками.
        - Рисунок красивый, - остановилась она возле глянцевого шелка, словно проросшего тюльпанами, неотличимыми красотой от настоящих. - Вот такой бы прелестью стены обшивать, а не кошмой одноцветной!
        - Красивая ткань, да токмо тонкая и холодная, - возразила княгиня Ногтева, наряженная в теплый темно-синий сарафан из заморского вельвета, украшенного рядами самоцветов, бегущих сверху вниз по груди от алого цвета к совершенно прозрачным камушкам. - А поверх обшивать, испортится рисунок. Что за цветы на стеганке?
        - Ширму такую хочу! - вдруг заявила Соломония. - Постель от двери прикрыть. А то неуютно. И от девки отгородиться, коли для услуг оставлю.
        - Сие пожелание исполню, государыня, - подошла ближе постельничая, посмотрела на стол: - Каковой шелк тебе по сердцу пришелся, повелительница?
        - Этот, - указала пальцем Великая княгиня. Помолчала, посмотрела на рассевшихся в горнице женщин: - Что-то тихие все сегодня. Нешто вестей никаких ниоткуда нет?
        - Сказывают, схизматики, что на самом западном краю земли обитают, - тут же поведала неугомонная княгиня Ногтева, - от безделья и скуки корабли за окиян послали, обитаемый мир окружающий. И там еще один обитаемый мир нашли! Не остров, право слово, а огроменную землю без конца и края!
        Женщины рассмеялись забавной небылице. Боярыня Дикулина, отсмеявшись, пошевелила полными плечами, резко произнесла:
        - В Перыни Новгородской, паломники донесли, икона Пресвятой Богоматери замироточила!
        - Перун бог воинов. Как бы не к войне большой кровавой, - опасливо перекрестилась дородная княгиня Шеховская.
        - Великий князь повелел брату моему двоюродному рать великую собрать для похода решительного на Литву, - подтвердила постельничая. - Головным полком, кстати, юный князь Овчина, басурман сокрушитель, командовать выбран. Вскорости выступают.
        От этого известия Великая княгиня вздрогнула, вскинула руку:
        - Что-то в горле пересохло. Попить налейте мне.
        - У меня вот по случаю настой облепиховый с собой приключился, - сняла с пояса небольшой бурдючок княжна Шуйская. - Испей, государыня!
        - Не прикасайся, Соломония Юрьевна! - от подобного покушения на свои права княгиня Шеховская буквально подпрыгнула со своего места. - Мало ли что? Я кравчая, я токмо за этот морс поручусь!
        Она поспешила к лакированному столику, на котором стояли вазы с курагой, изюмом и инжиром, с пастилой и цукатами, два кувшина и кубки, налила в один из них розоватого напитка, в несколько глотков осушила, наполнила снова и поднесла правительнице всея Руси:
        - Вот, государыня, испей из моих рук, - последние слова она произнесла с нажимом и торжествующе посмотрела на постельничую, числящуюся по месту на пять ступеней ниже кравчей.
        Соломония попила, вернула золотой бокал, пошла дальше вдоль стола, перебирая ткани, и вдруг захрипела, закашлялась, вскинув руки к горлу. Скривила лицо, с видимым трудом произнесла:
        - Что ты мне дала, изменщица?!
        - Вот же, государыня, доброго настоя испей! - подсуетилась княжна Шуйская, подавая ей бурдючок.
        Великая княгиня схватила кожаную флягу, вскинула надо ртом, сделала несколько больших глотков, с облегчением перевела дух:
        - Благодарствую, Анастасия Петровна. Вкусные ты напитки имеешь. Желаю, чтобы таковые средь кушаний моих завсегда стояли.
        - Сегодня же о том распоряжусь, государыня, - почтительно склонила голову постельничая.
        - Невместно сие! - возмутилась княгиня Шеховская. - Токмо кравчая о пище и напитках великокняжеских завсегда заботится!
        - Отныне княжна Анастасия Шуйская о сем заботиться станет, ей верю, - ответила Соломония. И твердо отрезала: - Такова моя воля!
        Княгиня Шеховская налилась краской, несколько раз яро вдохнула и выдохнула, развернулась и выскочила из горницы, громко хлопнув за собой дверью.
        Дворцовый переворот, навсегда обезопасивший Великую княгиню от отравителей, свершился.
        Часть вторая
        Дщерь солнца
        Глава первая
        14 февраля 1525 года
        Город Дмитров, княжеские хоромы
        В просторной палате дворцовой трапезной, во главе ее огромного, изогнутого буквой «П» стола, сидели двое очень похожих друг на друга знатных, судя по собольим шубам и бобровым шапкам, мужчин - оба были русобороды, большеносы, голубоглазы, имели одинаковый рост и телосложение. Будь это портреты - можно было бы решить, что речь идет об одном человеке, запечатленном сперва в тридцать лет, потом в пятьдесят. Но люди негромко разговаривали между собой и кушали, выбирая кусочки убоины с деревянного блюда, прихватывая щепотью квашеную капусту или накалывая на нож маленькие, крепенькие соленые огурцы.
        Стол был накрыт очень скромно для огромных палат - блюдо нарезанного вареного мяса, блюдо буженины, блюдо жареных хрустящих пескарей да несколько мисок с соленьями. И, разумеется, покрытые тонкой сарацинской чеканкой серебряные кубки с вином.
        Однако собеседников скромность застолья не смущала. Они явно встретились ради разговора, а не ради торжества.
        Тот, что старше, в очередной раз наполнил кубки, приподнял свой:
        - Сегодня, кстати, третья годовщина будет, как Дима преставился. Давай выпьем, Андрей, за упокой души брата нашего Дмитрия, князя Углицкого, да будет ему земля пухом!
        - Царствие небесное брату нашему Дмитрию, - согласился второй.
        Оба выпили до дна, закусили.
        - Дмитрий умер тому уже три года, - снова потянулся к вину тот, что моложе, - Семен умер шесть лет назад, мы с тобою, брат, тоже стареем, ан ведьма корельская, к Ваське присосавшаяся, как сидела на престоле, так и сидит, и ничего ей не деется! И ведь даже не понесла ни разу! Ладно бы слабых родила, ладно бы даже мертвых. Но ведь ничего у нее нет, ровно статуя она каменная, а не баба живая!
        - Одно слово, ведьма, - отпил вина старший. - Мне уже сорок пять. Коли так и дальше пойдет, тоже холостым да бездетным за реку Смородину уйду.
        - Да, Юра, ни яд ее не берет, ни нож острый, - вздохнул Андрей. - Я так чую, она и меня переживет, и Василия, так бездетной и бессмертной на столе московском одна и останется… - И он зло согласился: - Ведьма!
        - Нож тоже? - живо заинтересовался Юрий Иванович, князь Дмитровский, ибо сидел за столом, понятно, именно он.
        - Уезжал в слободу Александровскую один охотник, пять сотен рублей желавший заработать, - осторожно предположил Андрей Иванович, князь Старицкий, и благоразумно уточнил: - Я, понятно, тут ни при чем. Просто слух краем уха слышал.
        - И?
        - Соломея жива, про татя не ведаю, - развел руками князь Старицкий. - За наградой ему приходить, понятно, не с чего.
        - Делать что-то надобно, Андрей, без промедления с бедой сей справляться! - Дмитрий Иванович решительно опрокинул в себя кубок. - Годы уходят, мы не молодеем. Еще немного, и лично мне и вовсе жена без надобности окажется.
        - Я пытаюсь. А ты?
        - Есть у меня, брат, одна мысль, - придвинулся ближе к гостю старший брат. - Коли нам с Соломеей управиться не удается, может, на Василия внимание обратить?
        - Отравить Великого князя?
        - Окстись, окстись, - замахал руками Дмитровский князь. - Нешто мы басурмане дикие али схизматики поганые, чтобы братьев собственных изводить?! Нет, Андрей, тут иначе поступить надобно. Коли Соломею не извести, нужно таковую хитрость сотворить, чтобы Василий от нее просто отказался.
        - На измене поймать!
        - Не выйдет, - покачал головой Дмитрий Иванович. - Государю она верна, зараза этакая, и ни единого подозрения никогда не случалось. Хотя знахарки подосланные не раз ее на блуд склоняли.
        - Тогда что?
        - Пусть другую государь возжелает.
        - Околдовала она брата, - вздохнул князь Старицкий. - Не смотрит ни на кого… присушила, ведьма.
        - Надобно отсушить. - Хозяин дворца наполнил кубки снова.
        - Не томи, брат, - попросил гость. - Коли придумал чего, говори. Коли совет понадобится, дам, коли помощь нужна, помогу. Поперек горла ужо эта ведьма всей Руси стоит! Выход укажи, без сотоварищей не останешься.
        - Есть у меня друзей немало в Литве, как ты знаешь…
        Андрей Иванович согласно кивнул.
        Дмитровский князь не просто имел друзей среди схизматиков, он и сам как-то пытался отъехать в Литву, недовольный наложенными братом запретами, - однако был пойман, водворен обратно в удел и ныне находился под приглядом многих десятков явных и тайных соглядатаев.
        - Так вот, Андрей… От одного из друзей моих внезапно девица юная на поруки мои попала. Сиротка, каковой для выживания в года детские и юные покрутиться немало пришлось. Папа умер, дядя в застенке, над прочими родичами обвинение в измене висит. Вельми красива малышка, что у баб, понятно, бывает… Умна не по годам, что случается уже реже, но судьбой битая, так что разума набраться пришлось. Зело страстна и в мечтаниях о принце великом пребывает, каковой царствия земные к ногам ее бросит. И ради покорения принца того полагает любые старания приложить. И стараниями сими разум выбить она ох как умеет! Вестимо, стала бы она княгиней Дмитровской с легкостью прямо дня через три по приезде… Токмо запрет великокняжеский на мой брак ее и остановил. А меня закружила, даже дыхнуть не смог, все к ногам ее положить был готов. Однако же детка соглашалась токмо на открытое церковное венчание! Хотела единственного, на что у меня права своего нет… Поняла ошибку и холодна тут же стала, ровно лед крещенский. Ой-ей-ей, кремень, а не сердце у нее. - Хозяин дворца порывисто выпил, выдохнул, мотнул головой и закончил: -
Но что самое главное, Андрей, девочка при том еще и знатна!
        - Ай, Юра, ты так интересно начал и так скучно закончил, - разочарованно покачал головой князь Старицкий. - Откель средь диких племен литовских родам знатным взяться?
        - Например, от Мамая, - покрутил в пальцах кубок Дмитровский князь. - Куда его сын мурза Мансур из Крыма утек, когда наш прадед его папу на Куличках разгромил и по миру голого пустил врагам на поругание?
        - В Литву, - задумчиво подергал себя за мочку уха Андрей Иванович. - Постой… Так она чингизидка?!
        - Если брат наш старший Василий, Великий князь всея Руси, женится на сей деве, - согласно кивнул Юрий Иванович, - то сыновья его от брака подобного законные права на все владения Батыевы обретут. На Казань, Сарай, Астрахань, Хорезм и Черный Китай в придачу! Разве это не разумный довод для правителя державы, чтобы избавиться от жены престарелой и худородной и завести юную и знатную?
        - Соблазн, понятно, велик… - неуверенно ответил гость, - но…
        - Но Соломония бесплодна, - перебил его брат, - а молодая жена здорова и наверняка родит крепких малышей. Разве это не разумный довод для правителя державы, чтобы избавиться от жены престарелой и пустобрюхой и завести юную и способную принести наследника?
        - Довод разумный… - огладил бороду князь Старицкий.
        - А еще, как я сказывал, она красива и деятельна. Вася, понятно, не юный принц. Но, полагаю, девочка достаточно разумна, чтобы простить сорокашестилетний возраст правителю половины обитаемого мира. Если она сможет пробудить его чувства… - Юрий Иванович покачал головой. - Каждый из трех доводов в отдельности достаточно весом для перемен в мыслях брата нашего. Но все три вместе: любовь, знатность и плодовитость - вполне смогут одолеть колдовство корельской ведьмы.
        - Твой план даже крамолой не назовешь, брат! - рассмеялся Андрей Иванович. - От участия в нем и скрываться незачем. Получится, мы свободу наконец обретем. А нет, так для нас ничего не изменится. Я с тобой, Юра. Что тебе для успеха надобно?
        - Надобно хоть на время Ваську из-под чар ведьмы корельской увести. Выманить куда-то на два-три месяца, - начал перечислять Дмитровский князь. - Надобно свести его с чингизидкой осторожненько, дабы брат ничего не заподозрил. А опосля надобно, чтобы все люди знатные, разумные да уважаемые дружно в уши Великого князя шептать начали, сколь важно для династии нашей ветви московскую и чингизидову породнить и наследника оставить! Пять-шесть князей сие скажут, он задумается. Десять-двадцать - согласится. Полста бояр с сей просьбой поклонятся - действовать начнет.
        - Ничего сложного, брат! - рассмеялся гость. - Бесплодную худородную ведьму никто не любит, нашептать о ее изгнании вся Москва согласится, а иные ради сего и из уделов приедут. Пригласить брата, а опосля отговорки для задержки его придумать тоже легко. Лишь бы красотка твоя не подвела.
        - Она девочка умная, своего не упустит.
        - Тогда… Тогда твое здоровье, брат! - поднял кубок Старицкий князь.
        8 марта 1525 года
        Александровская слобода, женская половина великокняжеского дворца
        Ткань в тюках, разложенных в мастерской, Великая княгиня проверяла со всем тщанием: насколько плотно плетение сатина, ровна ли нитка, нет ли неровностей и узелков? Возле одного задержалась надолго, теребя полотно между пальцами. Наконец подозвала худощавую и большеглазую боярыню Прилудину, появившуюся в свите всего месяц назад, и распорядилась:
        - Щупай!
        Та присела, честно потерла ткань, подняла на государыню испуганные глаза.
        - Что? - спросила Соломония.
        Молодая женщина пожала плечами.
        - Ткань с фабрики великокняжеской должна быть безупречна! Иначе что люди про меня подумают?
        - Гладкая… - выдавила из себя боярыня Прилудина.
        - Ладно, грузите! - махнула рукой Соломония.
        - Не пора ли отдохнуть, государыня? - предложила княгиня Шуйская. - По саду прогуляться, настоечки выпить, в нарды египетские поиграть?
        - Нарды? - заинтересовалась хозяйка русских земель. - Давно мы с тобою сему развлечению не предавались. Пожалуй, что и да! Вели подать ужин, а опосля него к тебе пойдем.
        - Слушаюсь, государыня, - склонила голову Анастасия Петровна.
        - Остальные могут идти отдыхать, - взмахнула рукой Соломония. - Покушать я и сама умею, кравчая моя тому порукой. Тесниться же всем у нее в покоях ни к чему, от духоты вскорости умрем. Ступайте, княгини, до завтра ваша служба более не нужна! Ко сну меня Заряна разденет.
        Женщины, низко кланяясь повелительнице, потянулись к двери.
        За время ужина княгини из свиты должны были разойтись, найдя себе новое занятие, и забыть про службу, а не крутиться рядом, путаясь под ногами. Откушав, Великая княгиня и ее кравчая прошли в покои княжны Шуйской.
        За минувшие десять лет здесь мало что изменилось. Немного обветрилась и скаталась кошма, чуть вытерся ковер, и потемнели доски пола. Мало изменилась и обитательница комнаты - ее коса оставалась толстой и черной, глаза смотрели осторожно-вкрадчиво, румяна и пудра надежно прятали морщины. Почти не постарела и корельская красавица, оставаясь все той же бодрой, статной и белокожей.
        Впрочем, обновка в покоях таки имелась. Здесь появились две новые скамьи и сундук, на крышке которого было размечено клетками вытянутое узкое поле с двумя перекрестьями - египетские нарды. Игра, к которой вот уж лет десять как искренне пристрастилась государыня.
        Сундук тяжелый - выносить его в княжескую горницу было неудобно. Покои главной из служанок тесны - стоять здесь толпой всей свите, пока кравчая и государыня переставляют фишки, получалось очень уж тяжело. И потому никто не удивился, что вскоре после первых развлечений Великая княгиня стала отпускать свиту на время игры.
        Невинная хитрость, придуманная княжной Шуйской, успешно удалась.
        - Итак, Анастасия Петровна, чей ход будет первым сегодня? - спросила Соломония, принимая фишки.
        - На все твоя воля, государыня. - Кравчая положила на поле расколотые вдоль палочки, заменяющие в игре кубик. - Чей ход?
        - Нужно подумать, - улыбнулась государыня, ощущая взгляд на своем плече. - Может, посадить сюда кого-то еще?
        - Здравствуй, Соломея… - отодвинув занавеску, вышел к сундуку боярский сын, одетый в малиновую ферязь, прошитую по швам желтым шнурком и подбитую горностаем.
        - Давно не слышала твоего голоса, Кудеяр… - Государыня повернула левую ладонь вверх, и Кудеяр взял ее руку в свою.
        За минувшие десять лет они научились прикасаться друг к другу.
        Впрочем, что такое десять лет? Всего два десятка свиданий.
        Храбрый, умелый, опытный, покрытый славой воевода князь Овчина-Телепнев-Оболенский нужен был на службе постоянно и что ни год водил походы: на Литву и на татар, в Тартус и Стародуб, воевал Полоцк, Могилев и Казань, рубился на Суре и Свияге. И, разумеется, рядом с ним во всех переходах и сечах неизменно находился его дядька, боярский сын Кудеяр.
        Семь-восемь, иногда десять месяцев в году - военная служба. А из оставшихся - далеко не в каждый удавалось попасть в Александровскую слободу. Иногда в отъезде была сама Великая княгиня, иногда не складывалась поездка с приказчиком Шуйских. Вот и получалось, что при всем желании и Кудеяра, и Соломеи, и Анастасии Петровны - но больше двух встреч в год у родственников не выходило.
        - У меня для тебя подарок, государыня… - после рукопожатия сказал Кудеяр. - Мыслю, должен тебе понравиться.
        - Вот как? - В голосе Великой княгини мелькнуло беспокойство.
        Что за подарок? Украшение, одеяние, шкатулка? Если спрятать - боярский сын обидится. Надеть - у мужа вопрос возникнет.
        - Батюшка твой покойный, ведаю, Обонежскую пятину несколько лет по указу государеву на бумагу списывал. В году нынешнем, на списки все прежние опираясь, служивый человек Дмитрий Герасимов «Писцовую карту всей Руси» составил и на государевом Печатном дворе два месяца тому назад многие оттиски для приказа Разрядного и охотников до мудростей ученых сделал… - Гость отступил за занавеску и тут же вернулся с огромным, в рост человека, свитком. - Проведав о сем, я один из оттисков первых приобрел. Вот, прими, государыня. В труде сем и батюшки твоего немалая заслуга.
        Кудеяр с поклоном протянул рулон Великой княгине.
        - Вот уж подарок так подарок… Удивил! - Соломония развязала скрепляющие бумагу шнурки, мотнула головой кравчей: - В другой раз в шашки сыграем, Анастасия Петровна! Подсоби!
        Они развернули огромный лист беленой бумаги, испещренной тонкими черными линиями и раскрашенной цветными медовыми красками, прямо на полу, на ковре, опустились по краям на колени.
        - Это выходит, вся земля наша такая? - восхищенно выдохнула государыня. - Это таковой ее птица с небес высоких видит?
        - Здесь пятина Обонежская, каковую Юрий Константинович записал, - указал на голубое пятно Кудеяр. - А вот Свирь, и Ладога, и Корела твоя, Соломея…
        Он провел рукой к верхнему углу рисунка.
        - А мы где ныне? - спросила государыня. Боярский сын и кравчая вытянули шеи, пытаясь разобраться в знаках, линиях и рисунках, так что дочь картографа смогла ответить первой: - Москва, Углич… Выходит, мы где-то здесь… Ага, а вот и Александровская слобода. Похоже нарисована, служивый не со слов делал.
        - А Шуя где? - задала вопрос княжна Шуйская, и три головы опять склонились над рисунком…
        Изучение подробной карты оказалось занятием куда как более увлекательным, нежели переставление шашек, и государыня спохватилась, лишь когда задрожали и зачадили огоньки сразу в двух масляных светильниках:
        - Ох, засиделась я! Как бы любопытства никто не проявил… - Женщина поднялась. - А ты порадовал, друг мой, спасибо. И о батюшке память, и любопытно сие все безмерно… - Соломония, подойдя к гостю, коснулась ладонью его щеки. - Ты меня прямо чувствуешь, что по сердцу ляжет, а что баловство пустое.
        - Ты душа моя, государыня…
        - В подарке твоем сразу и не разберешься. - Ладонь соскользнула, кончики пальцев оказались на губах воина. - Завтра подробнее разъяснишь, хорошо?
        - Всегда к твоим услугам, государыня!
        - Я знаю, Кудеяр, - улыбнулась Соломея. - Василия все равно ныне нет, его князь Старицкий на охоту позвал. Вроде как помириться братья желают. Так что завтра после обеда я снова к Анастасии Петровне на шашки приду. Уж очень сия игра увлекательна. Не устоять!
        Она рассмеялась, чуть сильнее нажала ему на губы и поспешила к двери. Кравчая поспешила проводить госпожу - распахнула перед ней створку, выпустила, в коридоре обогнала, раскрыла дверь в опочивальню Великой княгини.
        - До завтра, Анастасия Петровна! - кивнула ей государыня.
        - Спокойной ночи, Соломония Юрьевна, - поклонилась кравчая.
        Створка закрылась, княгиня Шуйская вздохнула:
        - Ох, голубки вы мои, голубки… У вас, выходит, любовь неразделенная, а у меня на ночь мужчина в опочивальне остается! Да еще и целомудренный, что греческий епископ. - Она перекрестилась. - Болит за вас душа, милые мои. Будь моя воля, давно бы вас наедине оставила… да токмо род свой предать не могу. Запретны Василию дети, не нужны!
        Последние слова она произнесла, уже подходя к своим покоям.
        19 марта 1525 года
        Поле на берегу реки Кержач
        Мужчины разделились на два отряда.
        Один состоял из двух сотен одетых в белые кафтаны бояр, должных сторожить Великого князя, - они не спускали с повелителя глаз с удаления почти в полверсты, пустив лошадей спокойным шагом по краю заснеженного поля с редкими темными проплешинами. Это весеннее солнце успело подтопить толстый зимний наст, сделав луга и перелески проходимыми, но еще только добираясь до промерзшей за долгие месяцы земли.
        Другой отряд состоял всего из пяти всадников - двух одетых в бобровые шубы князей, несущих на руках по соколу в кожаном колпачке, двух сокольничих в легких коротких зипунах, подбитых горностаем, и лесничего в овчинном тулупе, под которым скрывалась вышитая белой шелковой нитью черная ферязь из дорогого индийского сукна.
        В княжеской свите даже простые лесники имели боярское звание и богатый удел для кормления.
        Андрей и Василий Ивановичи были братьями. Однако, известное дело, Каин с Авелем тоже от одного отца и из одного лона вышли. Одного из них это не спасло от смерти, а другого - от тяжкого греха, и потому рынды постоянно находились настороже, полагаясь лишь на то, что оружия ни у князя Старицкого, ни у слуг его при себе не имелось. Великий же князь саблей дорогой, по персидскому обычаю кованной, опоясался.
        Но несмотря на опасность, приблизиться телохранители права не имели. Ибо разговор меж князьями предполагался семейный, для чужих ушей не предназначенный. И хочешь не хочешь - скачи в стороне, держа глаза открытыми и уши на макушке, тискай потной ладонью ратовище рогатины да уповай на милость богов, что беды с государем не попустят.
        Лесник привстал на стременах, вскинул руку, оглянулся.
        - Давай, брат, - снисходительно кивнул Василий Иванович.
        Князь Старицкий снял колпачок с головы своего бело-черного сокола, подбросил его в воздух. Птица с готовностью раскинула крылья, стала набирать высоту. Лесник послал лошадь вперед, наезжая ее грудью на прибрежный кустарник, вокруг которого виднелся пух и изрядно мелкого помета. Из переплетения ветвей вверх взметнулись стаей белые куропатки. Сокол сложил крылья, рухнул на спину одной из них. Когтистые когти впились в жертву - и огромные крылья тут же распахнулись. Удар клюва, плавное приземление - и птица принялась терзать добычу.
        Охотники подъехали ближе - сокольничий спешился, осторожно забрал куропатку, надел соколу колпак и передал его князю. Братья поехали дальше.
        Лесник обернулся.
        Василий Иванович снял колпачок со своего крупного темно-коричневого кречета, подбросил вверх.
        Крылатый хищник взмыл в высоту, поравнялся с макушкой березы, сделал над ней круг.
        - Х-х-ха! - пришпоренный скакун лесника сделал скачок вперед, и из-под копыт его вырвался заяц-беляк, молниеносно устремился к реке.
        Кречет заложил вираж, заскользил к нему, выставил лапы…
        Косой метнулся в сторону - и кречет, цапанув когтями воздух, снова начал подниматься, тяжело рубя крыльями воздух.
        - Промахнулся! - разочарованно выдохнули все, но тут вдруг птица довернула, цапнула жертву за спину, резко приподнялась, отпустила. Заяц, грохнувшись с двухсаженной высоты, закувыркался по снегу, а кречет поджал крылья, спикировал, ударил клювом… - Взял!
        Охотники перешли на рысь, дабы победитель не успел очень уж растерзать тушку. Косой переместился в сумку для добычи, кречет - на руку Великому князю.
        - Ты писал, Андрей, вы с Юрой перемолвиться о покое и согласии желаете, - зевнул государь. - И где же он?
        - Не серчай, брат, - пригладил бороду князь Старицкий. - Тайных умыслов у нас нет. Ну, опаздывает он. Сие в жизни бывает. Отдохни, брат, от дел и помыслов государевых. Воздухом подыши, зверя возьми, вина со мною выпей. Забудем распри, брат! Давай вернем годы наши детские, когда друг за друга горой стояли!
        Лесник поднял руку. Андрей Иванович снял с сокола колпачок - и вскоре сумка птичника пополнилась еще на одну куропатку. Великий князь вздохнул. Князь Старицкий, поглаживая своего сокола по спине, поморщился:
        - Да, не задалась сегодня охота… А хочешь, кабана завтра загоним?
        Скачущие в стороне телохранители шумно спустились в пологую низину, затрещал под копытами подмытый весенний лед. Как вдруг - из низины, часто хлопая крыльями, устремилась в синеву большущая птица.
        - Цапля!!! - воскликнул Андрей Иванович, а его брат в этот самый миг уже подбрасывал вверх тяжелого кречета, освобожденного от колпачка. Князь Старицкий ругнулся, освободил своего сокола и тоже толкнул в сторону добычи.
        Три птицы стремительно набирали высоту, медленно сближаясь. Кречет, конечно, оказался возле добычи первым, метнулся к цапле, выставив перед собой когти, - но та вдруг резко и быстро ударила в его сторону клювом. Хищник увернулся, пошел в новую атаку - и опять вынужденно шарахнулся от острого и быстрого, как татарская пика, клюва.
        Сокол за это время благополучно набрал высоту, сложил крылья, рухнул на жертву…
        Цапля еле заметно качнулась, быстро поджала и снова распрямила крыло - и черно-белый стремительный комок провалился почти на десять саженей под нее.
        - Промахнулся! - ругнулся Андрей Иванович.
        Кречет, тоже слегка поднявшийся над дичью, устремился к ней - и в этот раз стремительный клюв выбил у него у основания крыла не меньше горсти пуха и перьев. Цапля отвернула, взмахнула длинными лапами - и ее темно-коричневый враг закувыркался в воздухе.
        - Проклятье! - громко ругнулся Великий князь.
        Охотники во весь опор неслись за схватившимися в небе птицами, не отрывая от них взгляда, не разбирая дороги, перемахивая ямы и кусты, поваленные деревья, разбрызгивая лед в лужах, - только великое мастерство их охотничьих скакунов не позволяло всадникам переломать ноги и свернуть шею.
        В атаку пошел сокол - но слишком низко, и в его сторону ударила струя помета, вынудив отвернуть в сторону. Кречет же, неровно взмахивая крыльями, набирал и набирал высоту. Поднялся, поджал крылья, скользнул к цели.
        - Да-а-а!!! - вскинул кнут Великий князь.
        Птицы сцепились, закрутились роняющим перья клубком и… разошлись в стороны.
        Обе остались целы.
        - Бей ее! - подбодрил сокола Андрей Иванович.
        Тот устремился в атаку - но цапля резко, словно оттолкнувшись от чего-то твердого, повернула в сторону, и черно-белый хищник опять бесполезно ухнулся вниз, а вслед ему полетела еще одна издевательская струя помета.
        - Уйдет!!!
        Пятерка охотников перемахнула крестьянскую загородку, понеслась по покрытой проталинами прошлогодней пашне. Спустя несколько мгновений над препятствием взметнулись плотные сотни телохранителей.
        Хруст, ругань - загородки не стало, а трое бояр закувыркались по грязи.
        Кречет и сокол набирали высоту справа и слева от опасной добычи - и разом, словно сговорившись, ринулись на нее. Даже внизу охотники услышали свист воздуха, разрезаемого стремительными телами, - цапля вдруг ловко крутанулась, оказавшись на спине, взмахнула лапами. Сокол от удара отлетел, но вот заметно более тяжелого кречета жертве остановить не удалось, они вместе закувыркались в воздухе, падая с высоты. Цапля, с ее длинной гибкой шеей, несколько раз ударила врага, тот же просто впился в плоть добычи когтями.
        - Убьются!!! - простонал Василий Иванович, взмывая над журчащим надо льдом ручьем.
        За его спиной послышался громкий треск провалившегося наста - охотники лишились лесничего.
        Над самой землей, всего в трех саженях, кречет вдруг широко раскрыл крылья и отпустил цаплю. Та тоже попыталась выправить полет, скользнуть над снегом - но размаха ее крыльев не хватило, и она ударилась, подпрыгнула - сверху упал кречет, и сильный удар клюва завершил долгий воздушный поединок.
        - Взял!!! Взял, красавец! - восторженно закричал Великий князь. - Ай, мой любимый, справился! Пять рублей сокольничьему! Цаплю на вертел! Надо же, взял!
        В этот раз возле добычи спешились все. Сокольничий, дав победителю оторвать себе несколько кусков горячего парного мяса, осторожно забрал его, накрыл колпачком, обнял. На теле кречета были хорошо различимы несколько ран, и потому возвращать его князю слуга и не подумал.
        - Ты глянь, какая боевая оказалась! - встал над добычей Василий Иванович. - Еще чуток, и ушла бы, вымотала птиц.
        Князь Старицкий поднял руку. Вскоре рядом с ним осадили скакунов двое слуг, спешились. Один подал князю большой золотой ковш, покрытый тонкой чеканкой изнутри, усыпанный самоцветами и залитый эмалью снаружи, тут же наполнил его темно-красным, сочно пахнущим травами вином. Андрей Иванович подступил к Великому князю:
        - Давай, брат, братчину за удачную охоту! Не подвела меня заветная луговина и в этот раз! - Он сделал из ковша несколько больших глотков, протянул государю.
        Тот тоже отпил, вернул:
        - Да уж, порадовали соколы наши зрелищем красивым.
        - Порадовали. - Старицкий отпил еще, отдал чашу брату. - Но выдохлись. Сегодня больше не летуны. Давай тоже приляжем, пока кони после галопа выхаживаются.
        Слуги уже успели расстелить на снег кошму, сверху бросить ковер, несколько подушек и как раз сейчас расставляли на нем блюда.
        Великий князь приглашению внял, опустился на подстилку, подсунул подушку под локоть. Его брат, поджав ноги под себя, вновь наполнил до краев драгоценный ковш, изрядно от него отпил, наглядно доказывая, что яду в угощении нет, протянул гостю. Василий тоже отпил, отер бороду и указал:
        - Цаплю вели сегодня же вечером на пир подать!
        - Ты меня обижаешь, брат! - возмутился князь Старицкий. - Цапли токмо дерутся в небе хорошо, есть же в птице сей вовсе нечего. У нее же не мясо, а подошва пересохшая! Нешто для тебя у меня нежных рябчиков, семги да потрошков зайчатьих не найдется?
        - Нет, Андрей! - погрозил ему пальцем Василий и отпил еще вина. - Эта птица честно отвоевала право свое на пиру княжеском место почетное занять!
        - Воля твоя, государь! - Устроитель охоты развел руками. Он понял, что гость пребывает в отличном настроении, зачерпнул из вазы горсть засахаренных в меду орешков, налил еще вина.
        Василий Иванович ни орехов, ни кураги, ни разноцветной пастилы не тронул - такое уж это угощение, что лишь знающий человек цукатинку или ягоду по особым приметам чистую от ядовитой отличить способен. Но вот вина выпил - его безопасность хозяин доказывал часто и с легкостью.
        - Славно, что так мы встретились, брат, - вдохнул полной грудью Великий князь, подставил лицо теплому весеннему солнцу. - Лепо! Давно таково душу не отводил. Все годы последние что казанцы, что литвины, ровно сговорились, каждое лето покою не давали. То на восток поход, то на запад, то на восход, то на запад…
        - За тебя, брат мой, и победы ратные твои! - опять наполнил ковш вином князь Старицкий. - Смоленск у схизматиков поганых отобрать - сие есть деяние славное!
        - Да, сие было непросто, - согласился Василий и гордо выпил за самого себя, отер губы рукавом: - Самолично к осаде выезжать доводилось…
        Послышался топот копыт. Великий князь в тревоге приподнялся на локте - но это была всего лишь хрупкая одинокая всадница на сером тонконогом скакуне. Осадив лошадь возле ковра, она легко спрыгнула на землю - от резкого движения тяжелые юбки чуть поднялись, показав ножки до колен, но тут же опали, и гостья за узду подтянула морду коня к своему плечу:
        - Вот и я, Андрей! Сказывай!
        Она была ярко, ослепительно рыжей! И ослепительно молода. Легкая вуаль почти не скрывала пышной шапки длинных кудрей. Тонкие алые губы, большие голубые глаза, точеный носик и такие же изящные уши с рубиновыми серьгами, чистая белая кожа. Сарафан из серого бархата украшали полоски песцового меха на плечах, а от высокой груди к поясу, резко сужаясь, шла парчовая вставка - отчего и без того тонкая талия казалась и вовсе осиной.
        - Хочу представить тебе, брат, княжну Глинскую, Елену Васильевну, - приподнялся с ковра князь Старицкий.
        - Да, это я! - с усмешкой подтвердила девушка, чуть вскинув точеный подбородок, и повела им в сторону. На лебединой шее зазолотился под солнцем тонкий пушок.
        - Это брат мой, Василий Иванович, государь всея Руси.
        - Владыка величайший, вельми польщена встречей. - Девушка кивнула, повернулась к Великому князю спиной и легко взметнулась обратно в седло.
        - Ты куда?! - растерялся князь Старицкий.
        - Туда! - звонко рассмеявшись, махнула рукой вперед княжна.
        - Нешто на охоте не желаешь развлечься?
        - Нешто это охота?! - свысока фыркнула девушка. - Охота с собаками должна быть, с трубами, лаем, погоней, и чтобы дичь рукою своею ощущать, как на рогатину насаживаешь! Это же у вас баловство пустое, птички-невелички. Ха!
        Серая лошадь сорвалась с места в карьер, выбивая копытами из мерзлой земли белые осколки.
        - Это что еще за смутьянка? - поднялся на ноги Великий князь, глядя гостье вслед.
        Еще никогда в жизни от него, повелителя половины мира, всесильного государя, не отмахивались с такой легкостью! Да и внешность девицы была таковой, что так сразу не забудешь.
        - Литвинка. Сирота, - пояснил Андрей Иванович. - Отец ее еще пятнадцать лет тому преставился, дядя пять лет у тебя в застенках томится, мать вовсе невесть где. Так что ныне старшая в роду. Вот и буянит. Никакого мне с ней сладу! - Князь Старицкий повернулся к гостю: - Но ведь хороша, брат! Согласись, диво как хороша. Она ведь еще и чингизидка по отцу! Видел, глаза какие большие? Кожа белая, волосы рыжие. Издалече породу видать, не ошибешься!
        - Сирота, стало быть, неприкаянная, - согласно кивнул Великий князь. - Нищая, как церковная мышь, княгиня из рода изгнанников. Но, похоже, при твоем дворе неплохо прижилась и по имени тебя называет!
        - Брат мой… - Князь Старицкий облизнул отчего-то пересохшие губы. - Не так я полагал разговор сей начать, но раз уж ты спросил… Ты токмо выслушай, перебивать и гневаться не спеши… В общем… - Андрей Иванович широко перекрестился и поклонился государю: - Что хочешь, проси, брат! Клятву любую принесу, от рода-племени отрекусь али из земель твоих съеду… Все, что токмо пожелаешь! Но только жениться дозволь…
        - Ах во-о-от оно что… - сообразил Великий князь и решительно отрезал: - Нет!
        - Вон пошли!!! - что есть мочи рявкнул на слуг и свиту Андрей Иванович, встал перед братом и взмолился: - Василий, о милости прошу! Не вернутся ведь годы, откатится для нас с тобой время, и Елена ждать перемены уж не станет! Уйдет, ускачет, навеки упущу…
        - Нет!
        - Да постой же, Василий, дай вымолвиться! - рубанул воздух ладонью князь Старицкий. - Договорить позволь, опосля поносить и карать начинай! Договорить позволь, хорошо? Не как к брату, как к государю всех земель русских к тебе обращаюсь! Ради матери, ради отца нашего молю!
        - Ладно, Андрей, - глянул куда-то через плечо брата Василий, - ради родителей наших покойных потерплю речи твои, о сути каковых и без того догадываюсь. Говори!
        - Токмо дослушай, молю! - опять облизнулся Андрей Иванович. - Не о себе пекусь, о роде нашем и державе отчей, тебе оставленной. Я на одиннадцать лет тебя младше, брат. Но тоже давно не мальчик. Тебе сорок шесть, мне тридцать пять. Двое братьев наших уж преставились, Юрий в будущем своем отчаялся. Лишь во мне надежда осталась. Дай бог тебе лета долгие, брат, но даже ты не вечен. Что потом? В мире лучшем отца увидишь - как сотворенное тобою оправдаешь? Я по старшинству трон твой, понятно, займу, да ведь стариком уже сухим стану. Ты вон здоров и еще лет тридцать править продолжишь с легкостью! А потом? У тебя детей нет и не станет уже, сухая твоя Соломония… И нечего зубами от гнева скрипеть! Окромя меня, брата твоего, правды тебе сказать некому! Коли за двадцать лет чада не принесла, то, стало быть, и не будет! И потом что? Я для детородства тоже староват буду, как запреты твои кончатся. Что тогда?! Трон Шуйским подаришь?! Готов ты отцу нашему на небе рассказать, как руками своими державу ненавистникам извечным подарил?
        - Все в руках божьих! - ледяным тоном ответил государь. - Но воля моя прежней остается! Покуда наследник у меня не родится, вам тоже детей не иметь! Старшинство в роду нашем за моей семьей навсегда останется!
        - Ты не понимаешь, брат! - схватился за виски Андрей Иванович. - Боги небесные возможность нам редкостную даруют не половиной, всем миром овладеть! Ты у астролога собственного, Васьки Немчина, спроси! По просьбе моей он гороскоп на Елену составлял, гадал, кости бросал, через тень ее волю лил, книги Сивилиные листал. Твой, брат, прорицатель, не мой вовсе! К нему, как к лучшему, обратился! И сказывал мне сей Немчин, что по всему выходит, два сына у Елены, княжны Глинской, родятся. Один слаб душой и телом, другой волей и силой двоих будет стоить, а славой своей и деяниями даже прапрапрадеда, царя Чингиса, зело превзойдет! Ты понимаешь, брат? Чрево девы сей наш род, твой и мой, возвысят! Державу отчую! Нельзя упускать ее, никак нельзя. Умчится бесовка литовская, иного мужа найдет. И сын ее не правителем, а ворогом земли русской станет! Дозволь мне жениться на ней, брат, и дело великое сотворишь! На твою власть, твое правление покушаться у меня даже в потаенных мыслях нет! Дождусь часа свого в служении честном твоему величию. А как час придет, так, глядишь, хоть и старцем дряхлым стану, да не без
потомка. Не о себе, о роде нашем с тобой, о семье нашей, державе нашей беспокоюсь!
        - Складно сказываешь, брат, - ответил Великий князь. - Да токмо первыми ни тебе, ни детям твоим не бывать! Только от семени моего сыновьям! В усадьбу поехали, Андрей. Наскучила мне охота.
        - Как прикажешь, государь, - склонил голову младший из семьи. - Дозволь вперед поскакать, дабы убедиться, что к приезду твоему все готово.
        Не дожидаясь ответа, князь Старицкий махнул рукой сокольничему, выхаживающему уставших от бешеной скачки скакунов, поднялся в седло и умчался вдоль реки.
        Попытка примирения закончилась у братьев новой размолвкой.

* * *
        Княжеские хоромы в Старице мало чем отличались от сотен дворцов, что стояли чуть не во всех крупных русских городах: высокая каменная подклеть, два бревенчатых этажа над нею и ведущее прямо ко второму жилью высокое крытое крыльцо. Как это часто бывало, две стены княжеского дома одновременно являлись и внешней стеной крепости - но убранству или повседневной жизни это ничуть не мешало. Ведь войны накатываются, по счастью, раз в поколение, а то и реже, и в таковые дни комнаты можно расчистить, скатать ковры, запереть сундуки, поднять кровати, сдернуть занавески, убрать слюдяные рамы - и станет светелка девичья али горница боярская боевой площадкой с бойницами, надежным укрытием и кровом сразу для многих стрельцов.
        Разумеется, для дорогого гостя отводились не такие комнаты, а куда более светлые и просторные, с большими, выходящими во двор окнами, с гульбищем вдоль внутренней стены, тянущимся над небольшим прудиком с лилиями в центре. В мирные годы - красота, в военные - тоже припас ценный, коней ратных пригодится поить.
        Во дворце, уже подремонтированном, вычищенном и нарядном, с замененными на новые коврами в коридорах и горницах да новой кошмой на стенах, все еще хлопотала дворня, наводя последний глянец, оправляя складочки и конопатя выщипанные птицами щели. Среди этой суеты идущий быстрым шагом хозяин дома никого не удивил - видать, тоже тревожится, чего уж?
        Между тем Андрея Ивановича внешняя красота дома интересовала меньше всего.
        Пройдя по коридору, он толкнул одну из дверей, вошел в обитую серым сукном горницу, остановился в дверях.
        Княжна Глинская сидела в кресле, обитом тем же сукном, положа руки на подлокотники и водя ступнями в вышитых войлочных тапках по густому персидскому ковру. На князя она всего лишь подняла взгляд, вопросительно приподняла брови.
        - Ты обратила на себя внимание, - кивнул Андрей Иванович. - Теперь надобно заинтересовать. Василий не любит клуш, ему по нраву девицы с характером. Как та цапля, что не просто под ударом покорно падает, а поперва битву дает. Он должен тебя завоевать, а не получить. Токмо не переиграй. Между любопытством и гневом грань то-онкая…
        Девица согласно опустила веки.
        - Когда он войдет, я громко на слугу рявкну. Будь готова.
        Князь Старицкий кивнул, проверил пальцами наборный, но пустой пояс и отправился на крыльцо.
        Государь уже въезжал во двор. Хмурый, он самолично спешился, кинул поводья сокольничему, тяжело поднялся по ступеням.
        - Рад видеть тебя в доме своем, брат мой, - поклонился Андрей Иванович.
        - Юра приехал? - сурово спросил Великий князь.
        - Полагаю, до сумерек вести придут, - посторонился хозяин города.
        - Хорошо! - Василий Иванович вошел в дом, скинул с плеч шубу, нимало не заботясь, поймают ее или нет, двинулся дальше.
        - Вон пошел! - громко рявкнул князь Старицкий на стоящего чуть в стороне подворника в нарядной атласной рубахе и суконных шароварах. - Сам брату его покои покажу! Налево поворачивай, Василий Иванович…
        Великий князь вышел в коридор - и увидел дальше, почти в его конце, девичью фигуру. Они с княжной встретились взглядами и… Елена вдруг стремительно отпрянула на пару шагов и скрылась из виду. Государь чуть усмехнулся, шагая вперед, и, возможно, уже через миг забыл бы про странное поведение юной девы, но… Но она осторожно выглянула из-за дальнего косяка, словно таясь, и снова скрылась. Василий Иванович замедлил шаг, хмыкнул.
        - Сюда, брат, - указал на дверь лучших покоев князь Старицкий, но его гость прошествовал мимо, пока не оказался напротив распахнутой створки в явно девичью, судя по отделке, светелку. В проеме стояла девушка, уже переодевшаяся для дома в более легкое платье.
        - Ты чего-то ждешь, красавица? - осведомился Великий князь.
        - Жду, пока ты к себе не уйдешь, Василий Иванович, дабы в дальний конец сходить.
        - Нешто я чудище какое, девица, что при мне по дому пройти невмочно?
        - Ты государь здешний, тебе никто и ни в чем перечить не смеет, - спокойно разъяснила девушка. - Я же знатна и красива, но кроме красоты и родовитости ничем не владею. Оттого и стерегусь. Вдруг ты меня возжелаешь? Тебя ведь ни одна сила остановить не в силах.
        - Полагаешь, я дикарь какой, что по зову плоти первому все обычаи и законы презреет?
        - А я, по-твоему, недостаточно красива, чтобы преграды все ради меня отбросить? - гневно сверкнула глазами княжна. - Каждый день таких видишь, государь?
        Внезапно девушка пробежала пальцами по плечу, с легким бегущим треском расстегивая крючки, легким рывком приопустила платье и повела обнаженными плечами:
        - Что, государь, найдешь ли ты еще где красу такую в своем царствии?! - Мужчины охнули, а княжна так же быстро и ловко вскинула платье обратно, сомкнув его округ шеи, и дохнула в самое лицо Василия: - Самоцвет такой редкостный в обережении нуждается, дабы раньше времени не украли. Ныне же прости, но мне и вправду очень-очень отлучиться надобно…
        Девушка протиснулась меж князьями и чуть не бегом умчалась по коридору прочь.
        - Прости, княже, - сглотнув, попытался оправдаться князь Старицкий. - Литвинка она. Сиречь, кровь чингизидова, а воспитание дикарское. Средь схизматиков бесстыжих выросла. Но ты не думай, даже пальцем к себе прикоснуться никому не дозволяет. Шалит просто по юности. Так что браком сим я род наш не опозорю.
        - Не бойся, не опозоришь, - многозначительно согласился Великий князь и медленно направился к себе.
        Он и не хотел - но не мог не сравнить мысленно дряблую уже кожу любимой своей Соломеи и рыхлые ее плечи с безупречной белизной и гладкостью юности. И голос, и взгляд, и щеки корельской красавицы ныне были уже не те. Совсем не те…
        А уж рыжие волосы бесовки!!!
        - Юрий появится, упреди! - в своих уже покоях сказал брату государь.
        - Пир к вечеру готовится, ныне можешь в баню сходить, Василий. Попариться, отдохнуть. О цапле я распорядился.
        - Благодарствую, брат, - кивнул Великий князь, расстегивая пояс. - Баня - это хорошо. Помоюсь, переоденусь к пиру. Постельничий мой где? Пусть поможет! И кравчего моего пришли!
        - Да, Василий, - откланялся князь Старицкий, оставляя гостя с личной дворней.
        Он очень надеялся, что в эти мгновения государь гадает о том, появится княжна Елена Глинская на пиру или нет? Андрей Иванович про себя улыбнулся:
        - Но вот забыть ее, братец, ты уж точно теперь не забудешь…

* * *
        В полдень нового дня двор княжьего дома наполнился вдруг шумом, лошадиным ржанием, голосами. Великий князь распахнул окно, выглянул наружу, сразу узнал облачение митрополита, удивленно хмыкнул. Впрочем, рядом со священником шел, азартно размахивая руками, мужчина в соболиной шапке. Такое поведение мог позволить себе только очень знатный князь.
        - Похоже, братик все-таки приехал, - решил Василий Иванович. - Наконец-то!
        Его взгляд скользнул дальше по гульбищу, и он увидел стоящую почти у самого угла девушку в плаще с песцовой подбивкой. Из-под большого треуха бунтарски выбивались наружу рыжие волосы. Княжна государя не замечала, медленно перебирая по перилам тонкими пальчиками, украшенными парой перстней.
        Великий князь ощутил желание окликнуть красавицу… И отступил, ибо столь яркая юность и вправду могла вызвать куда более греховные мысли.
        Не могла не вызвать.
        Синие глаза, алые губы, рыжие волосы… Немудрено, что братец совсем потерял голову.
        Великий князь развернулся, пересек горницу, меряя персидский ковер широкими шагами.
        Что же скажет ему Юрий? Что побудило брата запросить примирения? Неужели семейные разногласия и вправду закончатся? Или это просто хитрость?
        Василий Иванович очень надеялся на первое. Кровный брат - опора надежная. В Смоленск бы воеводу такого, заместо князя Немого Шуйского! Да токмо Юра годы все последние на Литву с куда большей охотой смотрел, нежели на слободу Александровскую.
        В дверь постучали.
        - Уже? - невольно вырвалось у государя. Он полагал, что князь Дмитровский встретится с ним хорошо если вечером. С дороги ведь в баньку надобно, перекусить, отдохнуть… - Да, кто там?!
        Дверь распахнулась, внутрь вошел рында, поклонился и объявил:
        - Митрополит Московский и всея Руси Даниил! - Отступил, и в горницу величаво прошествовал, отпираясь на посох, худощавый старец, в малиновой, расшитой золотом рясе и с короткой бородой, расправленной на два острых, смотрящих в разные стороны, рога.
        - Рад видеть тебя, отче, - склонил государь голову перед божьим слугой. - Как добрался, спокойно ли? Не развезло ли еще дороги?
        - Лучше бы развезло, - буркнул старец. - По Волге куда удобнее и быстрее плыть выходит, нежели в возках этих по кочкам трястись!
        - Что же заставило тебя в путь сей тяжкий отправиться, отче?
        - Заветы божьи, Василий Иванович. Очень уж хочется братьев семьи одной меж собой примирить… - Митрополит тяжело опустился в ближнее кресло, перевел дух и попросил: - Попить бы с дорожки!
        Великий князь, опускаясь в кресло рядом, хлопнул в ладони и распорядился:
        - Вина гостю налейте! И кравчего кликните, я тоже испить желаю.
        Священник утолил жажду, отдышался, махнул на набежавших слуг посохом:
        - Ступайте отсель, слово пастырское государю сказать надобно!
        Горница быстро опустела. Василий откинулся на спинку кресла, понимая, что как раз сейчас узнает, что именно подвигло старца на тяжелое путешествие.
        - Злится брат твой, Юрий, - наконец выдохнул негромко митрополит. - И есть почему! И осудить его я за гнев не в силах! Ибо холост он по воле твоей, ан годы уж немалые. И вот теперь, так судьба повернула, силу мужскую теряет Юрий и рода своего продолжить не сможет. И ты тоже пуст! - с внезапным гневом ударил посохом об пол священник. - С братом у вас всего год разницы! Род оборванный Юрия - то беда его, личная. Коли твой род прервется, сие ужо беда державная! Сие уже смута и за стол московский война!
        - Я и сам в тревоге, отче. Молюсь, вклады делаю, на богомолье хожу, - ответил Великий князь.
        - Горжусь я преданностью твоей ложу супружескому, сын мой, - продолжил митрополит. - Ведаю о любви твоей искренней к супруге, к очагу домашнему. Но государь ты, а не муж простой! - Священник снова притопнул посохом. - Идут годы, Русь наследника увидеть жаждет! Лоно же половины твоей сухо и пусто. Настало и для тебя время собою для державы отчей пожертвовать, чрез любовь и желания переступить, поступить, как должно, а не как хочется! Во имя державы нашей, во имя земли русской, во имя народа нашего готов я именем Господа от клятвы супружеской тебя освободить, дабы смог ты иную жену себе избрать, пусть нелюбую, но здоровую! Преступи любовь во имя долга, Василий-государь, таково тебе мое слово пастырское! Настал час об обязанностях своих пред миром и людьми подумать. Смири желания и не по сердцу поступи, а как должно! Вот… И встать мне помоги… Долг свой я сполнил. Теперича пойду, отдохну…
        Великий князь остался один - и различил во дворе звонкий девичий смех. Он подошел к окну, выглянул. Там, внизу, часто и высоко взмывая над прудом, развлекалась на качелях княжна. Служанка подталкивала ее, девушка смеялась, а каждый взлет высоко подкидывал подол платья, до колен открывая обутые в вышитые валенки ножки.
        - Воистину, бесовское развлечение, - прошептал князь. - Правильно митрополит его в проповедях хает…
        В его душе опять появилось нехорошее, неправильное желание - и Великий князь поспешно затворил створку.
        - А с Юрием замириться, вестимо, не получится, - вздохнул государь, усилием воли направляя мысли в положенное русло. - Коли с ним беда таковая, вряд ли он с добром приехал. Токмо ругаться и горевать сможет. Что же, вечером к пиру выйдет, там посмотрим.

* * *
        Василий Иванович оказался прав только отчасти. К пиру его брат Юрий вышел - но ни плохого, ни хорошего разговора не получилось. Пил брат хмуро и молча, ни на что более не отвлекаясь. Утром же, чуть не сразу после рассвета, явился к старшему в семье, изрядно припахивая сладким хмельным медом. Упал в кресло и сразу спросил:
        - Что, уже знаешь?
        Великий князь пожал плечами, сел чуть в отдалении.
        Нехорошо все же, когда при стоящем господине сидит кто-то. Вот если оба сидят - еще простительно.
        - Вот так вот выходит, брат, видишь, - развел руками Юрий. - Я ныне сучок сухой на древе семейном, и ты сухой. Я холост твоею волей, тебе супруга бесплодная выпала. Тебе жены, понятно, не поменять, а мне ужо и не надобно. Ты вот что, брат… Ты Андрюху от обета-то дурного освободи. Пусть в семье нашей хоть у него кто-то родится! Останется ниточка рода Иванова… У него и невеста, знаю, на примете зело славная. И красива, и родовита. Чингизидка! Такой подарок роду когда еще выпадет?.. Сыновей по всем звездам с пророчествами уродит точно. Ей бы токмо под венец с князем нашей семьи попасть, а не Шуйскому какому-нибудь! Не то и вовсе уж все потеряем. В общем, бог прощал и нам велел… Сиречь, не держу я зла на тебя, смирился! Но и ты тоже не дури. Дай Андрюшке семью нашу продолжить. А то ведь того… Прервемся. На него одного надежда осталася…
        Юрий Иванович поднялся и, пьяно пошатываясь, покинул горницу, оставив государя в мрачных размышлениях.
        - Вот и помирились, - спустя четверть часа наконец-то подвел черту Василий. - Мы сучки, Андрей веточка. И надобно цветочек на нее посадить.
        В окно постучали.
        Немного удивленный, Великий князь откинул крючки, толкнул набранную из слюдяных пластинок створку.
        - Здравствуй, государь, - чуть поклонилась стоящая на гульбище рыжая княжна. - Ты обиделся или оскорбился?
        - На что? - не понял Василий.
        - Вот и я не понимаю. - Девушка улыбнулась, отступила, оперлась о перила. - А Андрей хочет, чтобы я извинилась. Боится тебя, верно. Или, мыслит, откажешь.
        Княжна пахла мятой и жасмином, а ее сиреневое платье слегка просвечивало из-за бьющего в спину солнца. Не то чтобы неприлично - но различить силуэт было можно.
        - Я честь свою берегу, почему же за сие извиняться надобно? - пожала плечами девушка. - Ибо честь есть главное мое сокровище, и токмо мужу будущему я с рук на руки ее передам. Может статься, излишне опасаюсь иногда, перестраховываюсь. Но разве это грех?
        - Нет, - любуясь ею, покачал головой Великий князь.
        - Ага! - обрадовалась девушка, оттолкнулась от перил, подошла ближе: - Зачем ты носишь эту бороду, государь? Она с проседью и как у всех. Ты же витязь, могуч и статен! Право слово, борода сия тебя лет на двадцать старит! Без нее куда моложе Андрея смотрелся бы! Истинно принц!
        - Что за мужчина без бороды?
        - А что за девушка без ног? - усмехнулась княжна, чуть отступила: - Вот юбки мои, ничего интересного. Но если чуть приподнять, приподнять… - Край подола приподнялся выше щиколотки и тут же упал назад. - Уже интересно всем сразу, да? Вот и с бородой так же. Смотришь на нее и видишь токмо, какая колючая она, коли тронуть. А если сбрить, то уже и губы открыты, и подбородок гладкий. И не боязно уже колючек, а прикоснуться для поцелуя хочется. Видишь кожу открытую, и чудится, как подбородком гладким сим тебе по телу скользят, теплым и шелковистым… - Она резко выдохнула, передернула плечами, крутанулась.
        И Великий князь тоже ярко ощутил, как скользнул бы его подбородок по нежным плечам юной красавицы, как касаются губы алых горячих губ, как сжимают ладони тугие бедра…
        - Государь, а можно скажу я князю Старицкому, что извинилась, а? - качнулась вперед рыжая княжна, почти коснувшись лицом лица государя, глядя ему глаза в глаза. - Ты ведь на меня не сердишься?
        Ее дыхание повеяло теплым липовым медом. Оно грело, как солнце на лугу, сладко растекаясь по телу… И Василий кивнул:
        - Скажи…
        - Ура! - Она опять качнулась - губы оказались совсем рядом, - отпрянула и побежала по гульбищу. Крутанулась, махнув рукой: - Я твоя должница, великий государь!
        Великий князь отступил в глубину горницы, в задумчивости сложил ладони перед лицом. Потом хлопнул в них и громко распорядился:
        - Перо и бумагу!
        Начертание записки в четыре строки заняло всего ничего. Государь скрутил ее в тугой свиток, передал подьячему:
        - С самым быстрым гонцом в Москву отправь, боярин, астрологу ученому Василию Немчину! Пусть ответа дождется и с ним стремглав обратно!
        - Будет исполнено, государь! - поклонился тот и метнулся к двери.
        - А ты, боярин, - встал перед рындой Великий князь, - ступай к Андрею Ивановичу да передай, дескать, государь о кабане обещанном интересуется. Он на охоту меня звал али в четырех стенах держать?
        Посыльный вернулся уже через пять дней, честно заслужив за скорость серебряный рубль и благодарность. Василий торопливо развернул свиток, быстро прокрутил расчерченные линиями поверх зодиакальных знаков круги, в которых все равно ничего не понимал, уведомления и отсылки к ученым книгам, добравшись до самых последних строк.
        «…а родит она во браке своем токмо двух мальчиков. Единого слабого духом и телом, другого же за двоих и того и иного имеющего. И достигнет то чадо в деяниях ратных и державных высот таковых, что затмит всех предков славных обоих своих родителей…»
        Государь опустил грамоту, прикусил губу. Качнул головой и прошептал:
        - Нет, Андрюша. Не бывать тебе первому в роду. Не бывать…
        - Ты что-то сказал, государь? - не разобрал его шепота слуга.
        - Боярина Нищина позови! - громко ответил Великий князь. - С тазом и бритвою! Желаю перед пиром вечерним голову побрить, ибо ощетинилась изрядно. И бороду постылую мою тоже пускай снесет. Надоела!
        Глава вторая
        20 июня 1525 года
        Город Вязьма, воеводская изба
        Если в сечах и ратных походах дядька Кудеяр всегда был рядом с воспитанником, ездя стремя в стремя по правую руку, то в делах строительных советов давать и не пытался. Не понимал он ничего в крепостных хитростях, не его стезей бойницы, валы и ворота являлись. Вот чисто поле - это да! А взаперти под стрелами сидеть, корзины с мясом вяленым пересчитывать - ну разве это война?
        Однако за пятнадцать лет службы повседневной рядом с Иваном Федоровичем Кудеяр уже и не задумывался как-то - надобен он при деле али нет? Дело дядьки - учить в дни мирные, прикрывать в сечах кровавых да советы, коли надобно, давать, за спиной неприметно стоя. И то, что чадо, ему когда-то порученное, уж давно на полголовы выше ростом вымахало, бороду курчавую опустило и тридцать лет вскорости отметит - что сие меняло?
        Князь тоже не представлял себя без постоянно скачущего рядом, бывалого боярского сына, готового прикрыть собой в бою, намять бока в учебном поединке, шепнуть хорошую мысль, а то и отдать приказ важный от его имени. Так что в Вязьму, которую надобно было укреплять перед неизбежными войнами с Литвой, он Кудеяра призвал без колебаний. По уму, так и не нужен - все едино правильно стены для огненного боя ровнять он не умел, ан все едино без дядьки Иван Федорович ощущал себя - как без пальца на руке. Вроде как обойтись и можно - да не хватает.
        Вот и сейчас - воевода в одной лишь полотняной рубахе и тафье на бритой голове сидел за столом и просматривал сказки с отчетами о расходах на возведение стен и доставку камня под засыпку, а Кудеяр в синей атласной косоворотке маялся у окна, тщательно правя клинок любимого топорика. Но ни князь боярского сына никуда не отпускал, ни сам тот к делам насущным не отпрашивался.
        - Все воруют, все воруют… - положил два свитка рядом друг с другом князь. - Груз один, место одно, а цену пишут разную!
        - Одного повесить, прочим неповадно будет, - предложил дядька.
        - Одного повесить, прочие разбегутся, - ответил Иван Федорович. - Твердыню же надобно до сухих дорог на ворота крепкие запереть.
        - Выпороть? - умерил кровожадность боярский сын.
        - Оштрафовать, - решил воевода. - Сие купцам страшнее виселицы.
        - Отрубить мошну, - взвесил в руке топорик Кудеяр.
        - Именно… - отложил свитки князь и потянулся, встал. - Айда, дядька, подеремся? Обрыдло!
        Годы сделали его крупнее, наградили русыми усами и бородой - однако тело наследника трех княжеских ветвей оставалось все столь же мускулистым, поджарым в животе и широким в плечах. Жизнь в седле, отдых с саблей али рогатиной в руке, частые встречи со смертью превратили костлявого мальчишку в ловкого, сильного и волевого хищника, и этот волчий нрав постоянно горел в его взоре.
        Волку же, дело известное, бумажки перебирать тоскливо.
        - Айда! - с готовностью согласился Кудеяр, но тут дверь открылась, в светелку вошел боярин в запылившемся кафтане, поклонился, раскрыл висящую через плечо сумку, выложил на стол с десяток свитков, снова поклонился:
        - Послезавтра обратно поскачу, княже. Ныне, прошу прощения, прочие письма передать должен.
        - Да, я отпишусь, - согласно кивнул Иван Федорович. Быстро перебрал грамоты. При виде одной удивленно вскинул брови, глянул на печать, сломал, развернул, просмотрел. Поднял расширившиеся глаза на дядьку.
        - Что? - почуял неладное боярский сын.
        - Упреждают меня из Дворцового приказа, дядька, что через полгода, зимой после Рождества Христова, в Москве мне быть надлежит, ибо место мне за столом свадебным назначено, как князю родовитому и воеводе достойному…
        - А свадьба чья?
        - Великого князя Василия Ивановича… - понизил голос князь Овчина-Телепнев-Оболенский.
        - Как?! - резко шагнул к нему Кудеяр.
        - Да жива твоя Соломея! - отпрянул от неожиданности воевода. - О вдовстве государя не поминается ничего! И вестей таковых не случалось!
        - Но тогда как?!
        Князь показал ему грамоту и развел руками, давая понять, что знает не больше дядьки.
        - Прости, Иван Федорович! - метнулся к двери боярский сын, всем телом выбив тяжелую тесовую створку и выскочив наружу.
        - А сказывал, нет ничего с Соломонией! - добродушно усмехнулся возмужавший воспитанник Кудеяра. - Да знаем мы, куда ты каждую зиму пропадаешь. Не слепые, чай. И не дураки.
        26 июня 1525 года
        Александровская слобода
        Боярский сын и два его холопа, скача с заводными, поспели к великокняжеской крепости задолго до сумерек, и ворота были еще распахнуты. Хотя, понятно, не без охраны, и на пути всадников встал молодой совсем еще ратник в нарядном зипуне с вышивкой и синими шнурами по малиновому сукну. Но - опоясанный саблей, да плюс к тому имеющий при себе добротный косарь и топорик.
        - Тебе чего, боярин? - сурово спросил он.
        - Письмо княжне Шуйской, Анастасии Петровне! - Кудеяр спешился, бросил поводья Духане, распорядился: - Найдите двор постоялый в городе, светелку снимите. Лошадей во первую голову выходите и напоите! Головой отвечаешь! Как княжна отпустит, я вас найду. В ночь, мыслю, обратно не погонит.
        - Сделаем, боярин, - послушно кивнул холоп, одетый ничуть не хуже стражника. Разве токмо кафтан имел без вышивки. Кудеяр уже давным-давно перестал быть нищим бездомным служакой, а каков господин, таковы и его воины.
        - А может, и нет ее здесь, боярин! - приосанился караульный.
        - Как же нет? - вздохнул уставший от долгой скачки лжегонец. - Кравчая она при государыне. Куда она от Соломонии Юрьевны денется?
        - Дык, боярин, как известие о разводе скором пришло, почти все княгини и боярыни из свиты ее отъехали. Ныне она почти уж и не Великая княгиня!
        Кудеяр, что до сего старательно отводил лицо, впервые посмотрел на привратника прямо и мрачно - тяжелым взглядом разогнавшегося для копейного удара всадника.
        Случись сие лет десять назад, его бы уже вязали, волокли к Василию, мечтая о награде за бдительность. Но сменилось уж то поколение, что шепталось о побеге прекрасной Соломонии, рассказывало об ищущем смерти влюбленном порубежнике и смеялось над ревностью государя, не имеющего повода для кары, а потому придумывающего награды, за которыми приходилось ездить куда-то Карачуну под бороду…
        Молодой стражник гостя банально не узнал - и воспринял взгляд по-своему.
        - Да не гневайся, боярин! Сейчас проверим. - Он повернулся, крикнул столь же юному сотоварищу: - Ты за старшего, Алатырь! Я гонца московского на женскую сторону провожу, дабы не заблудился! Ты ведь первый раз здесь, верно? - обратился он к Кудеяру. - Что-то лица твоего вовсе не помню.
        - Первый, - благоразумно подтвердил боярский сын.
        - Не отставай! - махнул стражник и направился в глубину двора.
        Александровская слобода и вправду заметно опустела. У навесов со стойлами на сотни лошадей стояли десятки скакунов, перед Троицким собором вместо десятков бояр и прихожанок маячили лишь одинокие воины, амбары же стояли и вовсе запертыми - исчезли многие десятки подвод, что выгружали припасы, товары, дрова, солому и прочее насущное для спокойной жизни добро.
        - Здесь! - свернул на крытое крыльцо стражник, кивнул скучающим на перилах караульным с бердышами: - Как тут?
        - Как обычно, - зевнул один из ратников.
        Стражник толкнул дверь, быстро прошествовал по коридорам, свернул в просторную горницу с гладким расписным потолком, поклонился с порога:
        - Гонец к княжне Анастасии Петровне!
        И здесь тоже было пусто и безлюдно. Если обычно округ государыни толпилось никак не менее двух десятков прислужниц, то теперь осталось всего несколько. Да и средь тех Кудеяр узнал Заряну - а днем дворовых девок к Великой княгине отродясь не подпускали.
        Соломония тоже была здесь, зачем-то распуская на тонкие ленточки старую юбку. Увидев стоящего за стражником Кудеяра, она охнула и вскочила. Княжна Шуйская тоже резко поднялась, махнула рукой:
        - В покои мои его проводи, опосля подойду! Не видишь, государыню к свету проводить надобно?
        - Слушаю, княжна, - поклонился боярин, отступил в коридор, пошел вдоль дверей, удивленно качая головой: - Надо же, осталась! Преданная… Вот здесь, кажется. - Он приоткрыл створку, сунул нос. - Да, тепло. И маслом припахивает. Значит, живут. Удачи, боярин! И да, коли до темноты не обернешься, не выпустим. Будешь по хоромам лавку свободную искать.
        - Похоже, не успею, - тяжело вздохнул боярский сын. - Вишь, сразу не пошла? Когда еще освободится?
        - Коли задержит, пусть греет, - подмигнул ему воин и помахал на прощание рукой.
        Кудеяр вошел в горницу кравчей, отломил у одного из сложенных у печи поленьев щепку, макнул в масляный светильник. У окна высек своим кресалом огонь, запалил щепу, от нее зажег лампы, потушил…
        Распахнулась дверь, внутрь влетела Соломония, обхватила Кудеяра за шею, ткнулась носом в шею и… Заплакала!
        Следом, с небольшим опозданием, забежала княжна, широко перекрестилась:
        - Слава богу, не видал, кажись, никто! - Она хищно огляделась, тут же задула две лампы из четырех, остальные унесла в опочивальню, вернулась и туда же затолкала родственничков: - Там сидите! Упаси господь, в дверь кто заглянет, там хоть не заметят. Я, государыня, в твои покои пойду. У опочивальни сидеть стану и не пускать. Сказывать, что горюешь ты и видеть никого не желаешь. А то ведь мало ли что… Все следят, донести о важном желают. Похвалу снискать…
        Кравчая вышла, Великая княгиня подняла заплаканное лицо:
        - За что он меня так, Кудеяр? Почему? Всю жизнь ему отдала… Ни разу на сторону не глянула. Преданной была, честной и ласковой. Душу загубила, с ведьмами и знахарками знаясь, снадобьями и зельями пользуясь… А он?! Молодуху смазливую встретил да тут же всю жизнь нашу прахом под юбку ей пустил! Отписки бесстыжие шлет, интересом державным прикрывается. В лицо даже сказать о подлости своей не посмел, за Даниила - митрополита - прячется!
        Что мог ответить на сие боярский сын? Только молча гладить любимую женщину по волосам. Любимую, впервые в жизни оказавшуюся в его объятиях, ищущую его защиты, спасения. Оказавшуюся так близко, как он уже очень, очень давно даже и не мечтал. Сердце мужчины колотилось, грозя переломать ребра и разгоняя по жилам не кровь, а кипяток, лицо горело, во рту пересохло. И то ли желая утешить, то ли осушить, то ли просто не устояв перед таким невероятным соблазном - он наклонился и поцеловал влажные, соленые глаза Великой княгини.
        Соломея не протестовала - не отталкивала, не крутила головой, не говорила ничего против, лишь зажмурилась, и боярский сын, смелея, стал целовать ее лицо, шею…
        Трудно сказать, чего в этом было больше - желания спрятаться от обрушившейся беды в чьих-то сильных руках, тоски по мужской ласке, обиды и желания отомстить или променянной на власть и титул действительной, настоящей любви, что так долго таилась в ее сердце, - но женщина буквально тонула в этих поцелуях, ласковых прикосновениях, в этой нежности, и ей хотелось погрузиться в подобную негу целиком, всем телом до самого последнего уголка.
        - Крючки… Сзади… - прошептала она.
        Пальцы Кудеяра пробежали от ее затылка вниз, по вороту и бархату сарафана, ткань ослабла, горячие губы добрались до обнаженных плеч Соломеи, опустились ниже ключицы, еще ниже - и государыня наконец-то избавилась от мыслей о подлости супруга. Хотя бы на время, на то время, когда ее душа утонула в забытом огне девичьей страсти, сминающей все правила и законы…
        Спустя пару часов задрожал, пуская копоть, огонек на одном из светильников. Наверное, только в этот миг, возвращающий боярского сына из мечты в реальность, он и осознал, что лежит в постели с обнаженной государыней всея Руси, лаская ее грудь и целуя плечи, отдыхая после сладкого урагана любви.
        - Давай убежим, Соломея? - предложил он. - Поехали со мной!
        - Как, Кудеяр? - покачала головой женщина. - Или ты мыслишь, что из свиты, караулов дворцовых, стражи крепостной сего никто не заметит? Так ведь они не токмо охранять меня поставлены, но и сторожить крепко-накрепко! Даже Анастасия Шуйская, и та лишь до того предела предана, пока я на троне и бесплодна. Бережет, чтобы Ваське путь к свободе через яд не облегчился.
        - Тайно скроемся, любая моя. Черной лестницей, тайницкой калиткой. Никто и не заметит!
        - Куда? К тебе на север али к родичам моим в Кострому? Так ведь холопов беглых, и то ловят! А тут княгиня, государыня… В Литву дикую али Крым сарацинский? Так уживемся ли там? Да и доберемся ли? На том пути многих бояр ловят…
        - Я проведу! Порубежником столько лет отслужил, от недобрых глаз таиться умею.
        - Не спеши, Кудеяр, - погладила его голову Соломея. - Поперва посмотрим, как тут сложится. Плаха мне не грозит, к прочему можно приспособиться. А может статься, не дадут Василию развода патриархи греческие! Тогда и вовсе не ведаю, каково все выйдет…
        Закоптила вторая лампа. Мужчина торопливо поднялся, снял светильники, вышел в соседнюю комнату, вскорости вернулся с двумя другими, горящими ровным ярким огнем. Повесил их на кованые подставки, вернулся в постель и стал целовать ступни Соломеи, щиколотки, лодыжки, подбираясь все выше и выше. Женщина закрыла глаза и застонала, млея в долгожданных ласках…
        25 августа 1525 года
        Москва, подворье князей Оболенских
        Кудеяр вошел в ворота, ведя лошадей в поводу. Ни о чем не спрашивал, ничего не просил, ничем не хвастался. Просто передал поводья так же тихо вошедшим холопам, дабы отвели скакунов на конюшню, взял на плечо чересседельную сумку и отправился в свои покои.
        Однако же, несмотря на скромность боярского сына, хозяина дома о нем известили не медля. А любопытство воспитанника оказалось столь велико, что он не утерпел и самолично появился в комнатах воина.
        - Рад видеть тебя, дядька! - широко улыбнулся Иван Федорович. - Дай я тебя обниму! Как-то ты выскочил на минутку, и бац! Два месяца ни слуху, ни духу. Я уж беспокоиться начал, заскучал.
        - Что от меня проку на стройке, княже? Как крепость под огненный бой переделать и куда пушки поставить, нижегородские розмыслы получше меня знают. Я же даже луком пользоваться не люблю. Коли на соблазн такой поддашься, татары обязательно стрелами забросают. У них сие куда лучше выходит. А воевать надобно так, чтобы имеющейся силой давить, а ворогу своей пользоваться не попускать…
        - И как Соломония Юрьевна себя чувствует? - не поддался на попытку увести разговор в сторону хозяин дома. - Здорова ли, где пребывает?
        Кудеяр подумал, оценивающе глядя на воспитанника, потом вздохнул и откинул верхний клапан на сумке, собираясь ее разбирать. Тихо ответил:
        - Жива-здорова. Бодра, хоть и в обиде. Ныне в Москву ее перевезли, можешь сходить, поклониться. Сочувствие в предательстве мужнином выразить.
        - Ты не отступился, дядька! - восторженно выдохнул князь, вскинул и сжал кулаки: - Ты все же не отступился! Я так и знал! Ты молодец, боярин, настоящий русский витязь! В любом деле до конца идти надобно! Победить или умереть, и никаких отступлений!
        - Ты так и рвешься что-нибудь для опалы государевой себе наговорить, Иван Федорович, - укоризненно покачал головой Кудеяр.
        - Теперь сие более не крамола! - широко ухмыльнулся князь Овчина-Телепнев-Оболенский. - Ведь Соломония Юрьевна больше не государыня, верно? Можно любить, можно ругать, можно на санях по Яузе катать. Или как оно там? Зачем ее в Москву привезли? Привезли или сама приехала?
        - Не знаю, княже, - вздохнул Кудеяр. - Никогда сего на Руси не случалось, чтобы муж с живой женой расходился. И как оно там будет, не ведаю.

* * *
        В эти самые минуты и тоже в Москве, через пять улиц от Кудеяра и князя Ивана Федоровича, на подворье князей Шуйских, в богато отделанной горнице - выстеленной коврами, обитой расшитым сукном, заставленной резной мебелью - почти о том же самом беседовали два человека. В кресле за столом сидел в атласном халате Василий Васильевич по прозвищу Немой, а за спиной его стояла великокняжеская кравчая, мягко оглаживая щеки хозяина дворца.
        - Зачем же ее привезли, Настя? - пригубил вино князь Немой.
        - Я так слышала, патриархи греческие согласия своего на развод Василию не дали, - негромко сообщила Анастасия Петровна. - И теперь он затевает суд и следствие по поводу колдовства, в коем Соломея замешана. А сему свидетелей тьма-тьмущая. Таиться деваха деревенская совершенно не умела.
        - Да, Великий князь всегда своего добьется, - согласно кивнул Василий Васильевич. - Не мытьем, так катаньем, ан волю свою утвердит! Похоже, не удался наш план, Настя. Появится у государя новая жена, будут и наследники.
        - Ну, отчего же? - вкрадчиво прошептала ему в ухо кравчая. - Коли жена за двадцать лет брака не понесла ни разу, а после расставания в первый же месяц забеременела, так, может статься, не в жене дело, а в муже?
        - Что-о? - Князь так содрогнулся в кресле, что даже разлил вино. - Соломея беременна?!
        Женщина торопливо наложила ладонь ему на рот. Немой несколько раз вдохнул и выдохнул, сдвинул руку с губ вниз:
        - Как же ты это допустила?!
        - Десять лет на моих глазах голубки страдали. Прямо сердце кровью обливалось, на них глядючи. Подумала я: «Какая теперь разница?» Да и отвернулась.
        - Теперь у Василия будет наследник! - ударил кулаком по столу князь Шуйский. - А мы опять останемся вечно вторыми, у Александровичей на побегушках. И все это, Настя, по твоей вине!
        - О тяжести ее никто не знает, братик мой, - все так же вкрадчиво шепнула кравчая. - Она признаться боится, не желает, чтобы в измене уличили. Заряна догадалась, потому как признаков обычных нет в срок положенный. И мне, не стерпев, сболтнула, как соучастнице свиданий тайных. Ты четвертым человеком стал, кто о сем ведает. Государь же, как ты сам сказываешь, упрям и девкой новой увлечен. Гололицым ходит, ровно срамной схизматик, охоту собачью завел. Свадьба уж два месяца как назначена. И пусть первосвященники греческие против, он разведется! Потом женится.
        - А потом родится ребенок, законный наследник по первой жене, сам же государь уже будет венчан на другой! - Князь Шуйский потер виски. - Двоеженство… Чистое неприкрытое двоеженство! Да еще вопреки воле патриархов… Его проклянут со всех амвонов, бояре откажутся от службы такому охальнику, князья отвернутся… Василия можно будет легко принудить к отречению! За двоеженца не вступится никто! Умница, Настенька, ты чудо!
        Князь притянул княжну ближе, поцеловал ее в шею.
        - Мы получим трон не как-нибудь потом, в наследие от Василия, а очень и очень скоро, при живом государе! - пообещал он.
        - Ты забываешь о его братьях, Юрии и Андрее, мой милый, - ответно чмокнула Немого в щеку кравчая. - Они наследники первой руки и поперва должны тихонько сгинуть. К тому же ребенок может оказаться не мальчиком, не наследником… Но будем надеяться на лучшее. То, что дитя внебрачное, знаем пока только мы. Но, по счастью, мы можем это доказать. В любой удобный миг. Так что не будем спешить, братец. Пусть ребенок сперва родится, пусть не умрет во младенчестве. Пусть у Василия не появится других потомков. Еще очень, очень многое может сильно перемениться, мой милый. Подождем.
        28 ноября 1525 года
        Москва, Кремль
        Как это всегда и бывает, важнейшее, судьбоносное событие в истории случилось тихо и незаметно, в стороне от человеческих глаз. Просто пришел вскоре после завтрака в покои Великой княгини ключник Василия Ивановича, раздобревший на дворцовой службе боярин Шигона, да сказал:
        - Пойдем со мною, Соломония Юрьевна, государь тебя кличет.
        И не было ни возков, ни стражи, не считая двух рынд обыденных, ни толп людских, ни приговоров громких. Просто обогнули боярин и женщина Большой дворец, миновали площадь, вошли в двери монастыря Богородицкого, в часовню в притворе - и закрылись за ними высокие лаковые створки.
        Увидев вместо мужа игумена Давида, Великая княгиня поняла все.
        - Непотребство творите беззаконное, бояре, - сказала она. - Блуду плотскому потворствуете, божьи заветы нарушая. Одумайтесь!
        - Не перечь воле государя нашего, женщина! - грозно воскликнул ключник. - Не место тебе на троне, ведьма худородная! Сгинь из жизни и памяти нашей!
        - Будь ты проклят, Иуда! - от души пожелала ему Соломея. - Да пропади ты сам, и да иссохнет твой корень позорный, боярин!
        Женщина выплеснула на государева слугу свою ненависть, тем успокоилась и сама шагнула к алтарю, чтобы обратиться под ножницами настоятеля в послушницу Софию.

* * *
        Спустя два месяца в закрытом возке скромная послушница София в свободной монашеской рясе отправилась в дальний путь - в древний город Суздаль, в Покровский монастырь. По иронии судьбы, в тот же день отправился в опалу в свое поместье государев ключник боярин Иван Шигона, ненароком сболтнувший, что чингизидовой крови в княжне Глинской не больше, чем в церковных попрошайках. Он еще не знал, что станет последним в роду бояр Шигоновых, ибо, кроме уже родившейся дочери, детей его семье боги более не дадут.
        Москва к этому времени уже начала прихорашиваться. Горожане обновляли покраску ворот и тынов, латали подгнившие деревянные мостовые и белили церкви, подвозили из деревень продукты и сколачивали столы, закупались у купцов лентами, свистками и колотушками, тканями для новых сарафанов и ферязей, катурлином для вышивки.
        В конце января зазвенели в столице всех земель русских колокола, ударили со стен пушки, помчались во все стороны гонцы с радостным известием - ибо в главном храме православной державы, соборе Успенском, Великий князь повел под венец молодую, дивную красотой невесту. И браком тем соединялись в одну семью потомки двух смертных врагов - прапраправнучка Мамая и праправнук Дмитрия Донского, тем браком роднились спустя два века перевернувшие бытие Ойкумены друзья-союзники: чингизиды и ярославичи. И браком тем даровалось московскому престолу право законное на все земли обитаемого мира.
        Так как же тут было не веселиться, не радоваться? Как было не выставить на улицы столы, не выкатить на них содержимое погребов и амбаров, не выпить по полному ковшу хмельного меда с каждым встречным, кровью не кичась, как не поцеловать и не обнять любого, что радость всеобщую разделяет?
        Веселись, Москва, радуйся, Русь! Государь твой от жены бесплодной избавился и молодуху крепкую заместо нее выбрал! Не прервется теперь род великокняжеский! Родятся вскорости у Василия Ивановича дети - и не бывать по смерти его смутам, вражде междоусобной, войнам меж родичами на землях отчих. Веселись, народ русский, а потом трудись спокойно. Не пойдет твой труд прахом, не останутся дети без крова, не узнают жены неволи тяжкой.
        Могуч и счастлив твой государь! А коли повелитель счастлив - то и народу своему того же возжелает!
        Наверное, по всей Руси токмо един человек был обойден радостью на сем торжестве. И это была мать невесты - Анна Якшич, жена покойного князя Василия Глинского. Усомнившись в знатности сей гостьи, писари Разрядного приказа вовсе не допустили ее на свадебный пир, дозволив посидеть за столом только с дворней, холопами и прочими слугами из простолюдинов, - и вступиться за нее оказалось некому.
        Однако беженка предпочла промолчать и никаких скандалов не устраивать.

* * *
        Еще через два с половиной месяца великая радость пришла и к монахине Софье.
        Просторные и бесформенные рясы послушницы позволяли ей до самого конца скрывать свое положение от посторонних - и 17 апреля 1526 года она вполне благополучно разродилась крепким и здоровым, крикливым мальчишкой с тонкими русыми кудряшками.
        Особого удивления среди сестер это событие не вызвало. В монашки женщины попадали по-разному. И вдовые, и сирые, и опозоренные - так что дети в стенах обители рождались нередко. И хотя мальчик, нареченный в крещении Георгием, по всем канонам являлся законным наследником русского престола - в Москву об этом никто сообщать не спешил.
        Великая княгиня Соломония Юрьевна десять последних лет покровительствовала сему монастырю, делая богатые вклады, помогая в строительстве, обретении образов и их украшении, много и по-доброму общаясь с игуменьей и сестрами, - и потому преданных сторонниц в обители у нее было куда как больше, нежели в собственной свите.
        А кто не сторонница - тому и знать ни к чему. Монастырь - место тихое, богу и уединению посвященное, а не пустой болтовне. Здесь не каждому дано догадаться, что прямо за стеной, в соседней келье, происходит.
        Лишь одному постороннему человеку показала младенца послушница - часто навещающему ее зеленоглазому боярскому сыну. София сказала - родственнику.
        Большего никто и не спрашивал…
        Глава третья
        20 июня 1526 года
        Березовые посадки близ села Никольского
        Стоящие по всему Верхнему Поволжью тысячи кузнечных горнов и многие тысячи плавильных печей пожирали возы с углем без счета, только подвозить успевай - и потому с незапамятных времен сложился на русских землях постоянный лесооборот. Срубил версту леса - посади на том же месте новый. Пережег рощу - взамен такую же расти. Поколение за поколением бояре и купцы владели лесами здешними, и поколение за поколением счет ровный вели. Тридцать лет - ольха да черемуха на дрова растут. Потом руби, продавай и нового урожая жди. Сорок лет - береза на дрова оборачивается. Восемьдесят - сосна на строительство домашнее да корабельное. Сто лет - дубравы для дел особо ценных и важных.
        Пяти лет березняку аккурат хватает всаднику до плеча подняться. Проку от такого леса хозяевам никакого нет - не грибы же с лукошком собирать! А вот охотнику - полный восторг. Зверь тут селится молодой, сильный и игривый, да еще после давнишнего лесоповала непуганый. Чего человеку среди пеньков догнивающих да поросли молодой делать?
        Но через пять лет сюда наведаться - самое то!
        Прискакав к месту будущей охоты, великокняжеская чета и свита спешились для небольшого отдыха. Слуги расстелили ковры, разбросали подушки, расставили вазы с угощением, наполнили кубки.
        - Долгие лета Великому князю Василию Ивановичу! - торопливо провозгласил князь Шеин. - Князю и государыне нашей, Елене Васильевне!
        Юная правительница довольно улыбнулась, благодарно кивнула и приподняла свой кубок.
        Став Великой княгиней, литовская беженка стала одеваться немного солиднее. Рыжие волосы не выбивались упрямо из-под легкой вуали, а прятались за кокошник и под цветастый платок. Сарафан уже не подчеркивал так броско высокую грудь, а талию укрывала широкая полоса песцового меха. Но глаза ее горели столь же дерзко, как и прежде, черты лица оставались изящными, словно вырезанными лучшим мастером из слоновой кости, а губы по-прежнему алели, привлекая к себе внимание каждого мужчины.
        - За тебя, радость моя! - поддержал подхалима гололицый Василий Иванович. Единственный бритый мужчина из всех охотников. - Долгие лета!
        Государыня осушила кубок. Кравчая, княжна Шуйская, немедленно наполнила его снова и отстранилась.
        - А ты чего не пьешь, Анастасия Петровна? - поинтересовалась Великая княгиня.
        - Прости, государыня. Вино пролить опасаюсь… - Кравчая забрала у нее кубок, сделала пару глотков и вернула.
        Елена расхохоталась: вот поди разбери - то ли грубость, то ли преданность. С одной стороны - у госпожи угощение отбирает. С другой - доказывает, что оное не отравлено. В кабаках за такое в лицо бьют, а при дворе - награждают.
        - Что такое, радость моя? - тут же вскинулся Великий князь.
        - Я люблю тебя, Василий, - положила ладонь ему на пальцы супруга. - Я так счастлива, что мы вместе! И что мы здесь!
        Со стороны Никольского послышался истошный лай.
        - Кажется, псари со сворой наконец-то догоняют, - сказал кто-то из бояр.
        Но еще прежде, чем появились гончие, по дороге промчалась еще одна кавалькада молодых, богато одетых бояр, осадила лошадей возле великокняжеского привала. Предводитель отряда на белоснежном туркестанце - уже не юноша, но молодой и веселый, с короткой курчавой бородкой, вздернутым носом, яркими голубыми глазами - спешился, бросил поводья тоже спешившемуся спутнику. Был он высок и статен, а плечи столь широки, что, казалось, вот-вот ферязь порвется. На груди - золотая цепь. На запястьях - браслеты из скани с самоцветами, на поясе - золотые клепки, ножны с накладками из резной кости и изумрудными вставками, шитая серебряной нитью бархатная сумка. Весь внешний вид гостя говорил о том, что он силен, богат и знатен.
        «И красив!» - не могла не отметить юная государыня.
        Василий же, как ни странно, в первую очередь обратил внимание на его худородного спутника:
        - Ты ли это, родственник? Опять здесь крутишься?
        - Всегда готов служить тебе, государь! - приложил ладонь к груди зеленоглазый слуга.
        - М-м-м… - Василий оглянулся на новую супругу и усмехнулся: - Рад видеть тебя в добром здравии, родственник!
        - И тебе долгие лета, государь!
        - Там какие-то собачники дурные дорогу загородили, Василий Иванович! - перебил дядьку Иван Федорович. - Как бы всю охоту нам не изгадили! Гнать их надо в три шеи!
        - Нет охоты без собак! - не выдержав, приподнялась Елена Васильевна. - Только с ними зверя достойного взять можно, коли охотник не трус и кабана али волка не спужается!
        - Коли не трус, пусть с басурманами и литвинами дерется, а не кабанов по кустам щиплет! - отрезал гость. - Мужи же настоящие на охоту ездят душу потешить да красотой схватки небесной полюбоваться!
        - И много ты литвинов навоевал? - зарозовели щеки женщины.
        - Сколько наловил, все мои! И без собак, кстати говоря, обошелся!
        - Кто этот грубиян, Василий?! - обратилась к мужу за поддержкой Великая княгиня.
        - Князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, милая. Воевода именитый, много побед за годы прошедшие одержал, - наконец-то смог представить гостя государь.
        - Это который Могилев воевал? - проявила осведомленность литовская беженка.
        - Виноват, государыня, - широко улыбнувшись, поклонился князь.
        - Так Сигизмунду подлому и надо! - вскинула подбородок Великая княгиня.
        - Всегда рад услужить моей прекрасной госпоже! - еще раз поклонился воевода. - Я виноват, государыня! Если столь красивая женщина хвалит псовую охоту, только безумец посмеет ей перечить! Я постараюсь вам не помешать!
        - Я не сержусь… - милостиво кивнула Елена Васильевна.
        - Жаль. Мне так хотелось искупить… - нахально подмигнул ей князь и повернулся к свите: - По коням! По краю поросли пойдем, дабы веселью великокняжескому не помешать!
        - Надеюсь, он не сильно распугал моих псарей, милый? - Государыня снова накрыла рукой ладонь мужа. - Все вояки такие грубияны!
        - К охоте все готово, князь? - обратился к князю Шеину Василий Иванович.
        - Все готово, государь! - немедленно выступил вперед конюший. - Вон вдоль того перелеска изгоном пойдем и на луг за березняком дичь выгоним. Там сподручнее всего брать будем.
        - По коням! - поднялся Великий князь. - Подать нам с государыней свежих лошадей, и спускай своры!
        Самый восторг псовой охоты - это нестись вскачь, не разбирая дороги, за стремительными гончими, взмывая над поваленными бревнами, перескакивая ямы и овраги, огибая толстые стволы и кучи валежника. Правда, на ухоженном лесовладельцами отрезе больших ям и препятствий не имелось - и потому даже сидящей в седле боком Елене Васильевне удавалось держаться наравне с мужчинами, весело покрикивая и погоняя чалую кобылку хлыстом.
        Собаки, легко пронзая тощими телами молодую поросль, вспугивали со своих мест где зайцев, где оленя, где кабаний выводок и гнали вперед. Среди прочего выпугивали они и тетеревов, и куропаток - и Великая княгиня не могла не видеть, как с левого края поля взмывают по очереди два сокола, чтобы сбить добычу и опрокинуть ее с небес в руки своего владельца…
        Спустя несколько часов, взяв с березняка пять косуль, двух кабанов, одну лису и целую горку зайцев, охотники опять расположились на отдых, попивая вино, закусывая сластями и орешками. И опять к месту привала прискакал веселый князь Овчина-Телепнев-Оболенский. Правда, теперь - в сопровождении одного лишь зеленоглазого слуги. Спешился возле края ковра, снял чересседельную сумку, чинно поклонился:
        - Твое здоровье, государь! Твое здоровье, государыня! - Он подошел ближе и положил сумку к ногам Великой княгини: - Вот, Елена Васильевна! Сих птиц ты спугнула, мои же соколы токмо взяли. По совести, половина добычи твоя. Отпробуй дичи небесной, прекраснейшая из женщин. Может статься, после того тебе и разонравится жилы кабаньи пережевывать?
        На бритых щеках повелителя всея Руси заиграли желваки, и он посмотрел на терпеливо удерживающего коней зеленоглазого дядьку князя.
        - Похоже, Кудеяр у нас заразен, - пробормотал он себе под нос. - Молодцы другие, а нравы прежние… Ну что же, лекарство надежное да проверенное тоже известно.
        - Что ты говоришь, милый? - окликнула его юная супруга. - Князь Иван у нас на пир останется али нет?
        - Воеводе Овчине-Телепневу-Оболенскому сие служба не дозволяет, - ответил Великий князь. - Донесли мне купцы, с Крыма вернувшиеся, что царь тамошний Ислам-Гирей сорок тысяч нукеров в войско великое собрал, дабы ограбить пределы русские и тем обогатиться для ссор со своим султаном. Ныне рать сия, понятно, ужо выступила и вскорости в порубежье нашем будет. Дабы остановить басурман, князь Лопата по повелению моему полки в Серпухове сбирает. Семь тысяч конницы кованой там есть, а кроме того, две тысячи пищальщиков и тридцать тюфяков на колесах я повелел от арсенала московского в помощь ему направить. Ты мой лучший воевода, Иван Федорович! Тебе сих сил хватит, дабы басурман через Оку не пропустить. Скачи, сбирайся! Желаю, чтобы завтра на рассвете ты из Москвы выехал, силы все под руку свою принял и сдерживал басурман до холодов, покуда в Крым свой греться не сбегут. Приказ с назначением тебе доставят еще до заката. Ступай!
        - Слушаю, Великий князь, - поклонился воевода, отступив на пару шагов, а потом повернулся к лошадям: - По коням, Кудеяр! Государь сказывает, заскучали по нам степняки! Надобно развеселить.
        Елена Васильевна с грустью проводила лихого молодца взглядом, поманила ближе кравчую и шепнула, кивнув на оставленную сумку:
        - Прибери…
        8 июля 1526 года
        Ратный лагерь возле Серпухова
        Воевода Иван Федорович медленно ехал вдоль рядов палаток, юрт и простых полотняных навесов, мимо костров, расстеленных на земле попон и ковров. Взгляд бывалого воина легко и быстро оценивал состояние собранной для обороны порубежья армии. Оружие не разбросано, ухожено, клинки совен и рогатин поблескивают салом, топорики наточены, броня заботливо прикрыта рогожами. У каждого кострища - небольшая стопка дров. Нормальных, колотых, а не случайного валежника. Котлы полны, люди трезвы и веселы, грязи нигде не видно.
        За несколько месяцев похода подобная красота обычно исчезает. Люди устают, выматываются. Падают спать где попало, наскоро бросив подстилку, перестают следить за одеждой. Топят костры чем попало, недоваривая еду, да и едят нередко чуть не лебеду, истратив взятые в поход припасы, снимают усталость и голод хмельными бражками. Затем начинают ржаветь клинки, люди плохо держат строй, перестают слушать приказы, не желают покидать удобных ночлегов и… И все - ополчение нужно распускать, пока оно не стало расползаться само. Ибо к войне такая толпа уже не способна.
        Но до подобного состояния нынешним полкам оставалось еще много-много месяцев тяжелой службы. Ныне же собранные князем Лопатой тысячи больше всего напоминали волчонка, наконец-то вырвавшегося на свободу из тесной и душной норы. Зубы блестят, силы через край, страх перед опасностями еще не проявился.
        Не меньше года исполченные на порубежье бояре по усадьбам отдыхали - было время в порядок себя привести, дела поправить, с детьми наиграться, по сечам кровавым и добыче богатой соскучиться. Сейчас их не нужно было гнать в битву. Сегодня они желали сражения сами.
        Князь Овчина-Телепнев-Оболенский доехал до самого края лагеря, придержал коня, с интересом глядя на составленные шалашиком бердыши. Затем поманил пальцем одного из пищальщиков:
        - Кто у вас тут за главного, служивый?
        - Андрей Городня, боярин, - подошел ближе длинный и худой парень в длинном суконном кафтане и суконной же шапке-колпаке. - Позвать?
        - Не нужно, опосля сам найдет, - покачал головой князь. - Скажи, как вы сотней своей воюете?
        - Знамо как, - пожал плечами тот. - В пищаль жребия десяток пуль закатываем, фитиль зажигаем да ждем. Как ворог на две сотни шагов приблизится, залп по нему даем, стволы бросаем и прочих, выживших, на бердыши принимаем. Оружие доброе, и рубить, и колоть умеет. Из крепости или из-за тына, знамо, спокойнее. Но и в поле тоже ничего… Держимся.
        - Славно… - кивнул воевода и привстал на стременах. Тюфяки тоже были здесь: уложенные на возки пушки в человеческую ногу толщиной. И длиной примерно такие же. - А этим как? Ими же обычно токмо из башен крепостных стреляют!
        - А что за разница? - пожал плечами пищальщик. - В башне у бойницы кладут, к колоде ободами приматывают. На поле ту же колоду в землю прикопать можно. Зато в каждый ствол по полведра дроба влазит! Зело добре ряды вражьи прочищает, коли с нужной стороны подойдут.
        - Славно, - еще раз кивнул воевода и повернул коня. Негромко спросил едущего рядом боярского сына: - Значит, дядька, сказываешь, нельзя драться там, где ворог этого ждет, и так, как он готовится? И кулаком лупить со всей мощи, силу по всему порубежью не размазывая?
        Кудеяр не стал отвечать. Его воспитанник и так хорошо знал ответ на все вопросы.
        - Татары после долгого перехода через степь усталые, лошади об отдыхе мечтают, нукеры тоже от привала не откажутся. Отпора же от нас они ожидают токмо на Оке, и до того, перед битвой решительной, в порядок себя приведут, - продолжал думать вслух воевода. - У меня же силы свежие… По уму, надобно вперед выйти и еще до отдыха басурман подловить. Что скажешь, дядька?
        - Помню я здешние места, княже, - ответил бывший порубежник. - Несколько излучин, удобных для загона, могу показать.
        Наутро исполченные тысячи получили вдруг приказ нежданный, непривычный - вместо того чтобы вставать на выстроенные по переправам через Оку надежные укрепления, воевода новый приказал всем переходить реку и выступать вперед, «в степь», пока еще испещренную в здешних местах рощами и перелесками. Не ждать басурман, а встречать их прямо на долгом переходе.
        Разумеется, татары были не дураки. И, разумеется, они рассылали конные разъезды, направляли во все стороны тихих лазутчиков, внимательно изучали, слушали и проверяли все, что ожидало на трудном пути главные разбойничьи силы. Но супротив географии ничего не могла сделать даже сорокатысячная орда. И даже зная, что за текущей с востока на запад рекой Упкой стоит сильная русская рать, - ничего иного сделать они не могли, кроме как обходить протоку перед обширной рощей, подставляя ворогу левый бок. Других путей просто не существовало: обойти опасное место не позволяли реки с заболоченными берегами. Велика степь - а с Изюмского шляха не свернешь.
        Куда денешься, коли маневра не дано? В лоб через вязкую реку порубежников атаковать - только хуже выйдет. Так что выбор перед степняками был невелик: либо назад повернуть, либо к битве приготовиться - и прорываться.
        Но Ислам-Гирей не для того ушел в такую даль из родных степей, чтобы отказаться от грабежа всего в двух переходах от желанной цели.
        - Идут! Идут, идут! - пронеслось по русскому лагерю, и воины, поднимаясь с подстилок, разминаясь и проверяя оружие, стали затягивать скакунам подпруги и забираться в седла.
        Темная татарская масса, отчаянно пыля, катилась по Изюмскому шляху, диктующему единственный возможный ход, и уже начала огибать обширный пруд, с которого и начиналась река Упка.
        Сборы не заняли и четверти часа, и в тот момент, когда уже большая часть татар зашла за реку, русская кованая рать начала свой тяжелый разгон. Сверкающие доспехи, остроконечные шлемы, мертвые личины на лицах, широкие лезвия рогатин - против халатов, луков и пик. От ударов тысяч кованых копыт тяжелой конницы земля мелко задрожала на несколько верст окрест, покрылась рябью вода в пруде и реке, испуганно замолкли птицы.
        Степняки сбились плотнее, и когда расстояние сократилось до четырех сотен шагов - вскинули луки. Низко запели тетивы - загудели, взмывая в небеса, стрелы, и от многих тысяч поднявшихся в высоту черных черточек на землю легла самая настоящая тень.
        - Стрелы-ы-ы!!! - закричали бояре, словно этой напасти кто-то мог не заметить, подняли щиты, прикрывая не себя - лошадей, их беззащитные головы. Кольчугам, панцирям, юшманам от стрел все едино вреда никакого. Соскользнет да в седло воткнется. У лошадей же шеломов и бармиц нет.
        Стрелы застучали дождем - по щитам, по седлам, по шлемам и спрятанным под железо плечам, выискивая щелочки, дыры, неприкрытые места. И стрел было так много, что многие достигали своей цели - и то тут, то там стали кувыркаться лошади, вскрикивать от боли всадники. Кованая рать заметно редела - но и до врага оставались всего лишь считаные шаги.
        - Москва-а-а!!! - закричал князь Овчина, опуская для сшибки рогатину.
        - Москва-а-а!!! - подхватили его клич остальные.
        - Москва… - Кудеяр нацелился рогатиной в наряженного в атлас толстяка, и… вдруг его ногу дернуло вниз, потом в теле наступил миг невесомости, снова рывок по ногам.
        Боярский сын кувыркнулся - понял, что вылетел из седла, кувыркнулся еще раз и замер, поджав ноги, втянув голову и накрывшись щитом. Тут же по круглой деревяшке ударили так мощно, что отнялось плечо, потом еще и еще раз. Тополиные доски затрещали, раскалываясь вдоль, от сильного удара в голове пошли круги, на миг наступила темнота, а потом все кончилось.
        - Жив! - облегченно перевел дух Кудеяр и поднялся. Отбросил обломки щита, по которому проскакало не меньше трех лошадей. Подобрал рогатину, покрутился на месте.
        Его кобыла исчезла. Вестимо - оступилась, раненная, но тут же вскочила и куда-то унеслась, страдая от боли. Тут и там на поле виднелись такие же, как он, неудачники - ошалело бродили, не зная, что делать. Битва же тем временем быстро откатывалась на восток. Татары, понятно, насаживаться на копья не захотели, удара не приняли и откатились к роще, продолжая стрелять из луков. А там…
        Земля дрогнула, уши заложило от оглушительного грохота, который тут же повторился еще несколько раз, а потом перешел в частую дробь - громкую, но уже не столь ужасающую.
        Даже зная, что в роще басурман ждали пищальщики с тюфяками, Кудеяр все равно аж присел от неожиданности. Каково же было степнякам, нежданно налетевшим на лавину железной дроби, - трудно даже представить.
        А затем в эту изрядно поредевшую толпу врежется кованая рать, стаптывая, коля, рубя и заталкивая на бердыши.
        - Только бы князя не ранили… - с тревогой посмотрел в сторону пушечных раскатов Кудеяр. - Как он там без меня? И как меня самого так глупо угораздило?!
        По счастью, Иван Федорович оказался уже достаточно взрослым мальчиком. За время битвы трижды плотно сцепился в клинки - но его ни разу даже не поцарапало.

* * *
        Москва не раз видела под стенами своими дикие татарские орды, теряла людей, фабрики, товары - все, что не успевали спасти, спрятать в крепость до разбойничьего набега, и потому известие о том, что огромную армию крымского царя воевода Овчина-Телепнев-Оболенский разгромил вдребезги где-то под Тулой, вызвало в столице необычайный восторг и воодушевление. Во многих церквях были заказаны в его честь молебны «за здравие», о нем рассказывали друг другу купцы на рынках, бабы в храмах, соседи в банях - что не личные, а общественные, - а ушлые торгаши даже напечатали листки с похвальными виршами, каковые зело охотно раскупались на лотках и улицах. Возвращения князя Ивана Федоровича ждали с нетерпением, и когда победитель в сопровождении свиты и нескольких сотников въехал в Москву - его забрасывали цветами, кричали здравицы, вязали на сбрую и стремена цветные ленты, да и просто пытались прикоснуться. А кто не мог протиснуться - махал руками, свистел или просто хлопал в ладони.
        С шумом таким и гамом воевода целых два часа добирался до своего подворья, а когда ворота закрылись - толпа москвичей еще долго не расходилась, через тын выкрикивая свои благодарности и пожелания…
        Разумеется, вернувшийся из похода воевода с сотоварищи первым делом приняли баньку, отоспались, попировали, попарились еще разок, окончательно избавляясь от дорожной грязи, - и лишь на третий день скинувший поддоспешник и толстые юфтевые сапоги князь Иван Федорович нарядился в красную, расшитую золотом ферязь с вошвами из шелка да с самоцветами, застегнулся не широким ратным поясом с саблей, двумя ножами, тяжелым подсумком и петлей с топориком - а ремнем с наклепанными серебряными пластинками, да в центре каждой - яхонт али янтарь с глазком кошачьим, сапожки надел мягкие, войлочные, с носочками серебряными да шитьем богатым, бороду расчесал да две косички тонкие повелел по стороне правой заплести. И этаким щеголем вместе со свитой ближней в Кремль поскакал - к государю с отчетом.
        Разумеется, бурная встреча, устроенная жителями столицы победителю басурманского воинства, не осталась незамеченной при дворе, и потому Великий князь принял воеводу с подобающей случаю пышностью. Не в горнице своей и не в думной зале - а в сверкающей золотом Посольской палате, при собравшихся боярах многих, дьяках и гостях иноземных, сидя на троне в наряде чинном. Рядом и чуть ниже сидела его молодая супруга в плотном окружении своей, женской, свиты.
        Пахнущий березовой чистотой, сверкающий золотом, драгоценными каменьями и лучащийся весельем воевода в сопровождении ближних бояр прошел через распахнутые специально для него парадные двустворчатые двери и перед нижними ступенями трона порывисто поклонился Василию, прижав ладонь к груди:
        - По воле твоей, Великий князь, поскакал я ныне в степь Дикую ворогов твоих искать, да всех по случаю и стоптал! Вот, прими мечи крымские, каковыми державу твою басурмане покорить желали!
        Иван Федорович хлопнул в ладони - и бояре из свиты высыпали к ногам государя изрядную груду татарских сабель. Пудов на пять, не менее. Василий Иванович вытянул ноги, поставил их на вражеское оружие. Довольно улыбнулся:
        - Ты славный воин, князь! Гордость державы моей и всей земли русской! За победу твою великую жалую тебе шубу соболью с моего плеча и ряды соляные торговые в Нижнем Новгороде в кормление.
        Из-за трона вышли подьячие из Дворцового приказа в белых кафтанах, накинули на воеводу тяжелое одеяние, вручили скрепленную печатью грамоту.
        - Благодарствую за милость, государь, - в этот раз куда ниже поклонился воевода, передал тугой свиток Кудеяру. - Однако же в победе сей не токмо моя, но и супруги твоей великая заслуга! Когда я рать басурманскую повстречал, сразу про Елену Васильевну вспомнил и про любимую ею охоту псовую вспомнил. И како она зверя дикого под стрелы и копья сворами гончими выпугивает, тако и я полками коваными разбойные толпы под залп стрелецкий и пушечный изгоном спугнул. За мысль сию тебе, государыня, великая благодарность… - Князь поклонился уже Великой княгине.
        По Посольской зале пробежал шепоток - вот умеет же льстить воевода хитрый! Похвалил так похвалил, пустому славословию не сравниться.
        Однако похвала требовала ответа. Елена Васильевна пару мгновений подумала, кратко распорядилась, отведя руку:
        - Анастасия Петровна, вина!
        Свита засуетилась - к подобному повороту никто готов не был. Однако слуги сработали быстро: с ближней светелки кто-то принес медный кубок, на поясе княжны Шуйской нашлась фляга с ее любимым настоем, и не прошло минуты, как в ладонь повелительницы лег полный бокал. Государыня поднялась, спустилась по ступеням:
        - Ведомо мне, на Руси хозяйка на пороге гостя дорогого встречает и сбитеня испить ему с дороги дает. Я, вестимо, не на пороге стою, однако же и дорога у тебя была долгая, княже. Вот, утоли жажду из моих рук!
        Посольская палата замерла. Разве только иноземцы, в тонкостях обычаев не сведущие, не затаили дыхание.
        Князь Овчина-Телепнев-Оболенский взял кубок прямо поверх тонких белых пальцев государыни. Несколько мгновений они ощущали тепло друг друга - Елена Васильевна чуть улыбнулась, вопросительно вскинула брови. Воевода ослабил хватку, и юная женщина смогла высвободить пальцы. Иван Федорович поднес кубок к губам, стремительно осушил, перевернул, демонстрируя всем, что внутри не осталось ни капли, затем привлек к себе государыню и троекратно крепко поцеловал.
        Зал охнул.
        Юная женщина испуганно отскочила, оглянулась на супруга:
        - Это по обычаю?!
        Василий Иванович мрачно кивнул, играя желваками.
        Само собой, расцеловать поднесшую угощение хозяйку обычай позволял.
        Но только позволял, а не требовал!
        Подобная вольность воеводы была отнюдь не обязательной…
        Великий князь поднялся с трона.
        - Ты лучший меч державы, Иван Федорович! - торжественно провозгласил он. - А мечу не надлежит ржаветь в ножнах. Повелеваю тебе завтра же с рассветом отправиться в Ростиславль! Сию твердыню к обороне возможной подготовь. А буде надобно - и защити!
        - Слушаю и повинуюсь, государь!!! - весело хлопнул по груди ладонью воевода, поклонился и чуть не бегом помчался к выходу, увлекая свиту за собой.

* * *
        - Какая женщина, Кудеяр, какая женщина! - замотал головой князь Иван Федорович. - Что за глаза! Омут, а не глаза! А губы? Ровно малина спелая цветом! И на вкус слаще меда гречишного! Я как ее пальцев коснулся, так меня просто огнем обожгло!
        Князь и его дядька ехали стремя в стремя по влажной после недавнего дождя дороге. Прочая свита отстала на десяток шагов, не мешая беседе господина со своим любимчиком.
        - Ну, и чего ты добился, княже? - пожал плечами боярский сын. - И недели не отдохнули, снова в походе дальнем.
        - Оно того стоило, Кудеяр! - горячо ответил воевода. - Я бы и на плаху ради удовольствия такого пошел!
        - Оно верно вспоминаешь, княже, о плахе-то! - усмехнулся дядька. - Отступись, княже. Не ищи беды на свою голову.
        - И кто мне о сем сказывает? - покачал головой воевода. - Боярин, каковой сам будущую Великую княгиню чуть из-под самого венца не увез!
        - Но ведь не увез, отступился…
        Князь Овчина помолчал, потом покачал головой, пригладил бородку и усмехнулся, припомнив:
        - А ведь я тебе еще тогда сказывал, дядька… Случись мне на твоем месте быть, я не отступлюсь. Глянь, как шутят с нами боги небесные. Пятнадцати лет не прошло, а я уж на твоем месте и есть. И нешто не хозяин я слову своему?
        - Сие есть беда, княже, а не радость.
        - Пустое… - отмахнулся воевода. - Ты мне о другом поведай. Со времени некого ты вдруг исчезать стал временами. Возвертался счастливый весь, расцветший, ровно тюльпан в степи весенней. Соломонию Юрьевну при том поминал часто с теплом и радостью. Перед исчезновениями же сими подарки искал редкостные. Ценные, да неброские.
        - Да? - нахмурился Кудеяр.
        - Перестань, дядька, ты меня обижаешь! - поморщился Иван Федорович. - Не дураки ведь округ тебя живут! Может, не с первого года, но замечать стали. К кому ты страстью болен, тоже ведомо, и другой зазнобы ты себе по сей день так и не сыскал. Замечали, да помалкивали. Ибо нам-то что за дело? Сложилось как-то счастье у тебя, и слава богу! Живи, радуйся. Почто крамолу на подозрениях пустых дворне раздувать и смертной ссоры с покровителем твоим верным искать?
        Под покровителем, понятно, князь Овчина-Телепнев-Оболенский имел в виду самого себя. Доносить на дядьку собственного князя, рискуя нарваться на гнев господина, и закончить комфортную жизнь подвальной дыбой никто из дворни, само собой, не желал.
        - Государыня Соломония Юрьевна пред мужем, богами и людьми чиста! - твердо ответил боярский сын.
        - Сие и славно, - кивнул воевода. - Ты токмо поведай мне, дядька, как тебе встречаться с нею удавалось.
        Кудеяр промолчал.
        Иван Федорович, не дождавшись ответа, вздохнул:
        - Я ведь все равно не отступлюсь, дядька. С Еленой прекрасной встречусь, и пусть хоть мир весь на дыбы встанет от гнева! Вот токмо, не зная ходов тайных, могу ведь и попасться с желаниями сими. Тогда уж точно плахи не миновать, тут измена за три версты видна будет! Вина же за кровь мою на тебя ляжет, Кудеяр. Что воспитаннику, коему отца и дядюшку заменил, совета малого пожалел.
        Воевода, сделав обиженное лицо, отвернулся. Ну, ни дать ни взять - мальчишка малой!
        - Не ищи путей к государыне, пропадешь, - вздохнул боярский сын. - Глаз окрест нее много, завсегда на виду. В свите ее союзницу ищи. За швеями-тряпичницами дозор иной совсем, к ним в светелки попасть несложно. А там до Великой княгини всего шаг един останется. Коли союзница твоя момент удачный выберет, коли свой взгляд отведет, прочих княгинь заморочит, а государыня сама не откажется… Тогда, может статься, встретиться и выйдет.
        - А ты через кого до Соломонии добрался? - живо поймал дядьку за язык воевода.
        Кудеяр снова замолк. Выдавать своих союзников он, понятно, не собирался.
        - Помоги мне, дядька, - попросил князь. - Сердце болит, в душе кошки скребут, мысли в смятении… Дурак я такой, в государыню нашу влюбился! Уж кто-кто, а ты меня понять должен! С прочими со всеми и заикаться о таком глупо. И о любви настоящей, и уж тем паче о том, по кому напасть сия случилась. Помоги встретиться с ней, дядька. Хоть на минуточку, хоть на миг един!
        Боярский сын не ответил.
        - Дядька, в делах строительных от тебя проку большого нет, - сказал воевода, - в делах укрепления Ростиславля ты токмо скучать будешь. Посему до весны я тебя отпускаю. Но ты, Кудеяр, о просьбе моей не забудь, хорошо? Попытайся хотя бы… Во имя любви своей, дядька, помоги!
        Боярский сын проехал рядом с воспитанником стремя в стремя еще с полсотни саженей, а потом потянул правый повод, отворачивая в сторону. Он пропустил княжескую свиту, махнул рукой холопам и поскакал обратно к Москве.
        3 декабря 1526 года
        Москва, подворье князей Шуйских
        Василий Васильевич кушал. Один - а потому скромно. Самовар с обжигающим сбитнем, несколько ломтей ветчины и пара кусков убоины в миске с гречей да отдельная миска с хрусткой капустой, квашенной с брусникой и яблоками. Единственной богатой вещью на столе была свеча. Скрученная из разноцветного воска, с широким фитилем, она горела ярко, бесшумно и без запаха - в отличие от сальных свечей разного вида и сорта. Да и масляные лампы тоже воняли изрядно. Причем - даже не запаленные.
        Открылась дверь, в горницу бесшумно вплыла княжна Анастасия Петровна. Увидев гостью, хозяин торопливо поднялся, улыбнулся, тепло обнял, прижал к себе, поцеловал:
        - Вот уж радость так радость! Не ожидал.
        - Слава светлоликой Ладе, хотя бы в постели великим князьям удается обойтись без помощи своей свиты, - тихо рассмеялась женщина. - Так что до рассвета я совершенно свободна.
        - Ты голодна?
        - Я кравчая, братик, ты забыл? Должна пробовать все блюда, предназначенные государыне. Не говори мне о еде, дай отдохнуть хотя бы один вечер!
        - Вина? Меда? Настоек?
        - Ты ешь, Васенька, - села на скамью княжна Шуйская. - Я токмо сбитенем погреюсь. Больно морозно ныне на улице.
        - Какие новости при дворе? - вернулся к ужину князь Немой.
        - Кудеяра нашего встретила ненароком, - налила она в деревянную мисочку горячего ароматного напитка. - И сей боярский сын с осторожностью вспугнутого из берлоги медведя спросил, не соглашусь ли я устроить Великой княгине свидание с князем Овчиной?
        - Ого! - забыв о еде, дернул себя за бороду Василий Васильевич.
        - И я вроде как не отказала, - так же невозмутимо и нежно ответила княжна.
        - Ого! - икнул Немой. - А если понесет?!
        - Беда в том, друг мой милый, - отхлебнула сбитень гостья, - что не токмо воевода Иван Федорович по молодухе нашей сохнет, но и она глаз на молодца явно положила. Сам понимаешь, коли двое одного сильно жаждут, то рано или поздно, но своего добьются. По нашей ли воле, супротив, но таковую возможность найдут. Наша Елена отнюдь не простолюдинка прежняя, у нее своих людей при дворе в достатке. Она, как в хоромы великокняжеские въехала, сразу литвинов многих на службу взяла, с коими от Сигизмунда драпала. У них здесь иной опоры, кроме государыни, нет. Посему преданы ей насмерть. Захочет, в тот же день молодца приглянувшегося доставят. Вот я и помыслила, что лучше уж тогда под присмотром своим все это держать и о свидетелях позаботиться, каковые при нужде таковой связь небрачную подтвердят и права ребенка на стол московский оспорят.
        - Больно сложно у тебя все, Настенька. Как бы тебе самой в хитростях своих не запутаться.
        - Да чего тут хитрого, братик? Нет у Василия детей, хорошо. Появятся - нужно его отцовство под сомнение поставить. Вот и вся задумка.
        - Ладно, - после некоторого колебания вернулся к еде князь Немой. - Воевода Овчина ныне в почете общем. Коли в должниках твоих окажется, сие нашему роду на пользу. А что Кудеяр? Про сына своего не вспоминал?
        - Навещает он Соломею, чаще прежнего. Насколько близко утешает, не ведаю. Сам не сказывает, а глаз своих в обители не имею.
        - Она государю про дитя отписала?
        - Экий ты наивный бываешь, Васенька, прямо диво, - покачала головой княжна. - Как же ей признаваться, коли малому и года еще нет? Любая повитуха, на него глянув, возраст до месяца определит сразу! Между тем, коли мальчику ныне год, он наследник, в начале марта зачат, когда князь с супругой перед отъездом к братьям прощался. И весь двор, обе свиты тому поручители. А коли девять месяцев, сие уже блуд, позор и срамота. Так что верно она затаилась и праведничает. До весны ей лучше просто молчать, а опосля ребенка как можно дольше никому не показывать. Коли повезет, лет до двух. А лучше до трех. В пять же и вовсе никто сказать не сможет, каков у княжонка возраст. И будет он по отцу и матери законный наследник… Коли мы с тобой этого захотим. А не захотим - не будет.
        Глава четвертая
        18 марта 1527 года
        Москва, подворье князей Оболенских
        - Она опять была там! - Князь Иван Федорович с силой, если не с ненавистью вогнал нож в лежащий перед ним телячий окорок, быстрым движением откроил ломоть, переложил на кусок хлеба, разрезал на куски помельче, один из которых наколол на кончик и отправил в рот. - Сидела на троне и, пока самаркандские послы расхваливали нового падишаха, рассматривала роспись за моей спиной! Я клянусь, она делала это специально, она смеялась надо мной своею недоступностью! Палаты были полны бояр, но смотрела она токмо за меня!
        Он кинул в рот еще кусок мяса и откинулся в кресле:
        - Но великая Лада, как же она хороша! Бела, чиста, пригожа! А соболя на поясе? Так и хочется запустить пальцы в этот мех! Какой взгляд! Небеса таковыми никогда не бывали. Черты тонкие, резные, голос медовый, губы алые. Душу продам, лишь бы губы сии поцеловать, Кудеяр!
        - Завтра поутру, княже, ты оденешься в рубаху простую и чистую, - ответил сидящий напротив боярский сын, - штаны полотняные да походные сапоги и отправишься на торг, к рядам немецким, что вином заморским торгуют. Есть там лавка приметная с бочонком на крыше.
        - Чего?! - не понял дядьку князь Овчина-Телепнев-Оболенский.
        - Сказываю, оденешься завтра чисто и бедно, ровно подмастерье с кожевенной слободы, - терпеливо повторил Кудеяр…

* * *
        Торг, что находился в Китай-городе, через ров напротив Кремля, просыпался с первыми лучами солнца. Едва только на улице можно было отличить свой сапог от метлы ярыги - обитатели тесно стоящих лавок поднимали навесы, раскрывали двери, раскладывали товары. А когда появлялись первые прохожие - наружу выпускались зазывалы, хватающие этих самых прохожих за рукава и тянущие к товару, громко причитая:
        - Скоба псковская, как булат прочная, первому покупателю за полцены наудачу, не упусти дешевизны сказочной! А вот курага, как мед прозрачна, как дыня сладка, даром почти отдаю, токмо порадовать хочу! Шелк китайский, ковер персидский, сукно индийское, все что хочешь в одном месте разом!
        Здесь, на главном торгу в столице величайшей и богатейшей державы, можно было купить все - от рыбьего зуба до слонового бивня, от французских кружев до шелковых платков, от речных жемчугов до индийских самоцветов, от испанского пурпура до чернильных орешков.
        Вот только цены такие назывались - что держись! Ведь рядом с двором великокняжеским бедняки не гуляют. Разве на подработку придут - поднести чего, разгрузить, подмести, подремонтировать… Так и то не всякого к торгу близко купцы подпускали. Иного за три улицы служки погонят, дабы лохмотьями своими и вонью покупателей знатных не отпугивал.
        Разумеется, здесь имелся и проулок, в котором торговали немецкими винами - из Гишпании и Франции, с Рейна и Тибра, из Валахии и Сербии. Больше же всего бочонков привозили голландцы - но знающие люди у них не отоваривались. Бродили слухи, что перекупным добром купцы тамошние промышляют, и цены самые низкие держат, потому как хлебным вином заморские напитки разбавляют.
        Кравчую Великой княгини здесь знали - за ценой она никогда не стояла, товар брала бочонками, незнакомых напитков пробовать не брезговала. Вот только в качестве была зело как разборчива. И запах искала нежный, и вкус тонкий, и послевкусие долгое и приятное. Угодить трудно - зато какой прибыток! И потому зазывалы чуть не костьми ложились, пытаясь завернуть женщину к своему прилавку:
        - Солнечной Наварии токмо два бочонка красного о прошлом годе удались! К твоим услугам, княгиня! Один глоток, умоляю… - самолично выскочил купец из-за прилавка.
        - Пошел вон! - брезгливо поморщилась Анастасия Петровна. - Два года тому ты мне кислятину перестоявшую налил.
        - То был такой сорт, княгиня! Хороший сорт рейнского вина…
        Но бедолагу уже оттирали другие торговцы:
        - Нет вина лучше фряжского, княгиня! Много солнца, много воздуха, никаких улиток! - стукнул себя кулаками в грудь смуглый купец с густой черной курчавой бородой и такими же густыми курчавыми бровями. - Оливки и виноград токмо наши упоминания достойны.
        Княжна Шуйская остановилась. Радостный купец тут же нацедил по полмиски вина из трех разных бочек, выставил на прилавок. Кравчая понюхала по очереди каждую, но пригубила только одну, почмокала языком.
        Купец замер…
        - Непонятно… Но что-то есть… Одну на пробу! - вскинула палец женщина.
        Фряг радостно тряхнул кулаками, а кравчая двинулась дальше. Отпробовала напитки у одной лавки, у другой. В третьей только понюхала, в четвертой взяла сразу два бочонка. Вскоре Анастасия Петровна добралась до приметной лавки с бочонком на крыше. Уже зная товар, она все же проверила на вкус вишневую наливку, потребовала бочонок… И тут случился казус: оба ее холопа уже ушли с тяжелыми покупками.
        - Эй, смерд! - окликнула кравчая плечистого опрятного простолюдина. - Деньгу получить хочешь? Бери бочонок и ступай за мной.
        Смерд стремглав кинулся выполнять пожелание Анастасии Петровны, легко забросил бочонок на плечо, пошагал за женщиной.
        Выйдя из проулка, кравчая громко посетовала:
        - Что-то жарко стало, - скинула с головы платок, оставшись в кокошнике, набросила на шею нанятого грузчика. Подумала, негромко посетовала: - Мало… Лицо уж больно известное… - Она огляделась, махнула рукой: - Эй, малой!
        Через минуту на шее грузчика висела гирлянда бубликов, болтаясь на уровне подбородка. Выглядел мужчина при этом глупо, но обыденно - и половина лица долой.
        Впрочем, особо к смерду во Фроловских воротах не приглядывались. Кравчую знали, вино она покупала нередко, слуги несли бочонки каждый раз - все как всегда. Стражники поклонились княжне и пропустили.
        Так же запросто они вошли на женскую половину, поднялись к палатам свиты. Анастасия Петровна завела грузчика к себе, кивнула:
        - Ставь у двери, опосля холопы унесут. Бублики можешь съесть, мне они не любы. Теперь слушай. Я уйду на службу, ты же жди истопника, дрова принесет. Дашь ему рубль, заберешь кафтан и вязанку. Да токмо не мою, а государыни, каковую он второй ходкой принесет! Печь там между опочивальней и горницей, в опочивальню не суйся. Сиди перед топкой да поленья с места на место перекладывай. Передумаешь - беги. Нет - кого жаждешь, дождешься.

* * *
        Государыня Елена Васильевна провела вечер на псарне, беседуя с выжлятниками и доезжачими. Ведь гончие при дворе появились совсем недавно, и хороших свор, спарок завести не удалось. Надобно было докупать собак хорошей породы - и тут с выбором ошибиться никак нельзя, коли охоту желаешь проводить в удовольствие.
        После псарни она отужинала, оценив новое фряжское вино, и пожелала отдохнуть.
        В дверях в покои за ее спиной случилась давка - кравчая возмутилась, что кто-то невместно попытался пройти вперед нее, остановилась, начала скандалить. Великая княгиня ненадолго осталась одна, снисходительно глянула на возящегося у печной дверцы истопника. Тот поднял голову и…
        - Ч-черт! - Великая княгиня отпрянула к двери, рявкнула в нее: - Как вы со сварами своими надоели! Одна хочу побыть! - захлопнула створку и прижалась к ней спиной.
        Сердце бешено колотилось, лицо залило краской, в ушах зазвенело.
        Он был здесь! Тот самый дерзкий красавец-воевода, что никак не желал исчезнуть из памяти.
        - Я позову стражу! - выдохнула она.
        - Зачем тебе стража, краса невероятная? - выпрямился могучий воин. - Поцелуй меня, и я просто умру от счастья.
        Великая княгиня сделала шаг вперед, взяла его за бороду, притянула и прильнула в долгом жарком поцелуе, сжигающем рассудок и осторожность.
        Спустя вечность она отступила, отчаянно борясь с охватившим тело томлением, выдохнула в лицо остолбеневшему то ли от счастья, то ли от неожиданности князю:
        - Ты жив? Лжец! Пошел вон отсюда!
        Лжеистопник, по счастью, послушался, метнулся к двери, согнулся ниже пояса и, часто бормоча:
        - Прощения просим, прощения просим… - пробрался через свиту.
        Князя Овчину-Телепнева-Оболенского никто из женщин просто не заметил. Мало ли слуг в хоромах великокняжеских? Нешто на каждого внимание обращать!
        Елена Васильевна осталась одна. Лоно ее горело, тело предательски ослабло, на губах все еще ощущался горьковатый вкус воеводского поцелуя. Государыня упала на постель, и прошло не меньше получаса, прежде чем она вернулась в рассудок и впервые задала себе вопрос:
        - А как же он сюда попал?
        Великая княгиня поднялась, прошла из опочивальни в горницу, потерла виски, вспоминая еще раз череду событий.
        Она вошла… Возникла заминка в дверях, и у нее появилось время увидеть истопника и как-то отреагировать. Миг неожиданности случился без лишних глаз.
        Заминку же устроила кравчая…
        - Ах, княжна! - улыбнулась государыня. - Вот уж не ожидала…
        Она толкнула дверь, громко объявила:
        - Анастасия Петровна, желаю еще вина фряжского испить! Остальные свободны. Ко сну девки разденут.
        Свита разошлась, радуясь тому, что гнев госпожи так быстро утих. Княжна Шуйская отлучилась за кувшином и кубком, вскоре вернулась в покои Великой княгини. Налила, отпробовала, протянула правительнице.
        - Ничего не желаешь мне поведать, Анастасия Петровна? - ласково поинтересовалась государыня.
        - Так ведь не знаю я ничего, - столь же елейным тоном отозвалась кравчая.
        - И ведь хоть бы кто предупредил… - вздохнула Елена Васильевна.
        Женщины встретились глазами и улыбнулись. Они друг друга поняли. Одна - что правильно угадала интриганку. Другая - что ее поступок заслужил одобрение. Так что можно и повторить.
        А слова… Зачем нужны слова? Тем более во дворце, где даже стены имеют уши. Слова - это уже заговор…
        Впрочем - уже через неделю после столь оглушительного поцелуя воевода Овчина-Телепнев-Оболенский был отправлен великокняжеским наместником в Калугу.
        15 апреля 1527 года
        Суздаль, Покровский монастырь
        Покровский собор был полутемным, пах дымом, маслом и ладаном. Его освещали только тлеющие перед образами лампады и свечи, вырывающие из сумрака лики святых, и потому иногда казалось, что свет дают именно они - апостолы и великомученики, застывшие на образах.
        Прихожанка, одетая в короткий кафтан, из-под которого расходились пышные полотняные юбки, закончила молитву и уже шла к вратам храма, когда ее путь заступила немолодая монашка, скромно сложившая перед собой руки:
        - Часом, не Беленой Масютьевной тебя зовут, милая женщина? - спросила послушница. - Чудится мне, что знаю я тебя и ты супруга боярина Мазура, постельничего государева.
        - Да, это я, - удивленно остановилась прихожанка.
        - Просьба у меня к тебе нижайшая, боярыня. Пусть муж твой сие письмо Великому князю передаст… - Монашка передала женщине свиток, перекрестилась и отступила в сторону.
        Уже за пределами монастыря к боярыне Мазуровой подошла еще одна женщина - боярыня Малая, жена государева казнохранителя. Подруги вместе ездили на богомолье.
        - Чего она от тебя хотела? - спросила Малая, видевшая короткую встречу издалека.
        - Письмо Великому князю передала… Вот, размышляю, отдать али нет? Мало ли, крамола какая? Или просто глупость пустая.
        - А знакомой тебе эта монашка не показалась? Это часом не Соломония Юрьевна, государыня прежняя?
        - Да ты что-о-о?! - охнула Белена Масютьевна, сунула руку за пазуху, достала письмо. - Смотри, печатей нет… Прочитаем?
        - Спрячь от греха, - оглянулась на монастырь ее подруга. - Иных вещей простым смертным лучше и не знать.
        Но терпения женщин хватило ровно до постоялого двора, в котором они сняли себе светелку на двоих. Сняв платки и расстегнув душегрейку, Белена Масютьевна посмотрела на письмо, осторожно стянула со свитка тесемочку, развернула бумагу и…
        Постоялый двор сотрясся от громкого крика. Боярыня трясущимися руками протянула грамотку подруге:
        - Читай!
        Та приняла послание, пробежала глазами, охнула, сев на сундук, и прочитала еще раз, но теперь вслух:
        - Любимый мой супруг Василий Иванович! Соглядатаи, верно, поведали тебе, что сразу по постригу я разрешилась от бремени мальчиком, каковой ныне возле меня и подрастает. Удивлена зело, что не интересуешься ты благополучием сына свого, Георгием нареченного, и спешу сообщить, что здоров он, бодр и весел и уже своими ножками бегает…

* * *
        Почти так же отреагировал на письмо и Великий князь - прочитав, сперва вскочил, а затем, побледнев, рухнул обратно в кресло.
        - Кто знает? - поднял он взгляд на своего постельничего.
        - Жена моя да подруга ее, боярыня Малая…
        - Баб обеих в поруб, да мужей их туда же! - жестко приказал государь, бросив взгляд на стоящего у двери рынду. - Дьяка Разрядного приказа сюда!

* * *
        Спустя два месяца в маленькой горнице перед покоями Великого князя стояли понурые бояре - дьяк Федор Рака да подьячий Меньшой Потата. Государь же вышагивал перед ними, вытаптывая войлок ногайского набивного ковра:
        - Как это не пустила?!
        - Хаяла словами нехорошими, сказывала, что заколоть дитятю желаем, дабы потомкам от брака второго права наследные расчистить, и прочие непотребства сказывала… - повинился боярин Рака. - Даже издалече не показала.
        - И все?! - грозно вопросил, остановившись перед ними, Василий Иванович. - С тем и вернулись?
        - Сестер обители Покровской мы испросили, - кашлянув, поведал боярин Потата. - Иные ничего не ведают, но многие клянутся, что видели мальчика. Игуменья же и еще несколько монахинь Божьим именем и распятием поклялись, что на их глазах родила Соломония Юрьевна мальчика, ее ребенок.
        - Проклятие! - покрылся испариной государь. - Женат на одной бабе, законный сын от другой… И что теперь делать?!
        Бояре молчали и тоже изрядно потели.
        - Федор… - Великий князь запнулся, подумал: - Федор, новое посольство снаряжай. Князей знатных, епископов, бояр думных. Пусть едут. Может, хоть им покажет? Здесь же… Ныне… - Василий Иванович в безнадежном отчаянии рубанул воздух ладонью. Он совершенно не представлял, как теперь выбираться из западни, в которую угодил: - В общем, поезжайте!
        22 августа 1527 года
        Суздаль, Покровский монастырь
        В этот дождливый день прибывшие в обитель паломники, равно как и местные прихожане, оказались свидетелями необычайного зрелища. Перед новеньким еще, белым как снег келейным корпусом, выстроенным под покровительством государыни Соломонии Юрьевны, стояло широким полукругом больше полусотни иерархов с резными посохами и в вышитых рясах и знатных князей, одетых в тяжелые московские шубы - не для тепла надобных, а для почета и гонору. Перед ними, на ступенях невысокого крыльца, плотной кучкой замерли сестры в черных одеяниях, одна же из монашек яро обличала знатных просителей:
        - Вы, бесстыжие, блуд Василия покрывали, поруганию ложа супружеского потворствовали, в измене и крамоле с ним стакнулись! А теперича княжича желаете руками своими погаными лапать?! Не бывать таковому! Нет у меня вам веры! Сгубите его по гнусности своей нутряной и глазом не моргнете!
        - Христом Богом тебя заклинаю, сестра София! - поднял в одной руке большой нагрудный крест, а в другой свой пастырский посох епископ Пафнутий. - Не твое токмо это чадо, но и отца, и Церкви нашей, всей земли святой…
        - Где твое слово было, пастырь, когда иерархи московские божье таинство разрушали похоти пустой в угоду, Пафнутий?! Где твое слово было, когда в Успенском соборе двоеженца венчали?! Нет тебе веры, опозорил ты одеяние свое! Все вы, все опозорили!
        - Одумайся, Соломония Юрьевна! - вспомнил было имя женщины князь Салтыков. - Ребенок твой наследником державы русской стать может, ты же первым слугам его даже издалече узреть не позволяешь! Как тебе не стыдно, княгиня?!
        - Узреете, когда возмужает и придет к вам с боярами верными спрос за крамолу учиненную творить! Ныне же прочь пошли! Единожды предавшие, нет вам веры! Близко к дитю не подпущу и глянуть не позволю. Сглазите, поганые. Проклятие на вас на всех!
        Князь Салтыков скрипнул в бессилии зубами. Больше всего ему сейчас хотелось взять свой посох покрепче да и разогнать баб сих по сторонам, дур бестолковых! Войти в жилище монахинь, отыскать ребенка да и забрать с собою, отцу властительному отвезти.
        Вот только как посмотрят прихожане с паломниками на то, как гости московские монахинь палками лупят? Могут ведь и вступиться, чего доброго… А средь посланников великокняжеских больше половины - давно старцы немощные, в схватке не помощники. Если же в набат кто ударить успеет и суздальцы набегут… Порвут горожане разорителей обители. Как есть порвут!
        - Может, и нет ребенка никакого! - зло выкрикнул он. - Может, морочишь ты головы государю нашему и Думе боярской!
        - Есть ребенок! В том тебе перед крестом божьим и образами тебе клянусь! - перекрестилась сестра Софья. - Все мы клянемся!
        И прочие насельницы обители, обратившись кто к крестам над куполами, а кто к образу Богоматери над дверью, торжественно осенили себя крестным знамением.

* * *
        Спустя месяц, играя желваками и стуча кулаками по подлокотникам, над той же бедой размышлял Великий князь Василий Иванович, до крови кусая губу. Не брей он волос и бороды - верно, вдвое больше седины стало бы на них за минувшее лето!
        То ли есть у него сын - то ли нет. То ли одна жена - то ли две… Монашка же, почти забытая, прилюдно прочь послов его гонит, ровно псов шелудивых. И он, владыка половины мира, ничего с бабой скандальной сделать не в силах!
        Не мог, никак не мог государь московский, защитник веры православной, покоя и порядка на землях русских, послать бояр своих в обитель святую дитя у матери силой отбирать! Не поймут сего богохульства ни слуги собственные, ни люди суздальские, ни народ русский. Чего доброго - приказа подобного просто исполнять не станут. А сие для правителя - куда хуже двоеженства выйдет. Власть любая - она не сама по себе власть, а токмо когда твое право приказывать, карать и миловать слуги твои признают. Откажутся - и все! Ты более не князь…
        Святое место державы русской бояре разорять не согласятся. Нет, не согласятся. И бунтовщиков он наказать не сможет, ибо их прочие слуги поймут, а государя своего - нет. Руки на бунтовщиков никто не поднимет - и все! Пошло-поехало, покатилось, как снежный ком. Слово Василия не более ветра полевого стоить станет. Любой из братьев о себе напомнит и власть потерянную с земли подберет…
        - Ох, Соломея, Соломея, зачем же ты так со мной? - пробормотал он.
        - Я не расслышал воли твоей, государь, - сделал шаг ближе князь Салтыков.
        Василий Иванович помолчал, все еще колеблясь, - и решил не рисковать.
        - На все воля божья! - хлопнул он ладонями по подлокотникам трона. - Коли не отдает ребенка, так тому и быть. Пусть небеса судьбу его направят, мы же смирение христианское проявим. Передай дьяку Федору Раку, чтобы лучших соглядатаев к обители направил и за сестрой Софьей и чадом ее следил, глаз не спуская. Каждый месяц отчет подробный пусть составляет, но не вмешивается. Лет через пять видно будет, нужно тревожиться по поводу сему али нет. Глядишь, и баба успокоится. Буйна больно ныне. В обиде Соломея, оно понятно…
        15 октября 1529 года
        Москва, Грановитая палата
        В отношении дерзкого князя Овчины-Телепнева-Оболенского государь придерживался избранного плана - и тот не задерживался в столице дольше нежели на неделю. Самое большее - на две, видя Великую княгиню только при докладах своих, с удаления и недолго. Да и то не каждый раз. Несколько взглядов и поклонов - сим все их отношения за пару лет и ограничились.
        Из Калуги воевода тем же месяцем отправился в Коломну, из Коломны - в Ростиславль, из Ростиславля обратно в Коломну, из Коломны - в поход супротив Казани…
        И вот тут князь Иван Федорович вдруг сотворил ловкую, прехитрейшую каверзу! Во главе нескольких сотен боярских, едва высадившись, внезапно штурм Казани начал, залпом пушек нескольких пролом в Булаковском остроге учинив и тут же туда с преданными сторонниками вломившись. После злой сечи кровавой, на два дня растянувшейся, укрепление воевода Иван Федорович занял и тем путь к захвату Казани открыл…
        Трюк сей ловкий усугублялся тем, что твердыню басурманскую войско великокняжеское не заняло лишь потому, что князья Бельский и Глинский местнический спор затеяли, кому из них победой сей руководить… Покуда воеводы главные спорили - оправились татары от ужаса первого, подступы оголенные укрепили да и сами вылазку учинили, многих воинов православных побив, да среди них пять воевод знатных…
        Так и вышло, что из-под стен казанских воевода полка головного на коне со славой возвертался, командиры же его - в кандалах, в возке Разбойного приказа.
        И опять гудела Москва, имя Ивана Федоровича выкрикивая, опять листки со стихами в его честь по торгу и дворам гуляли, опять история подвига его из уст в уста передавалась, опять цветы ему девки кидали и ленточки на упряжь конскую вязали. И опять не мог государь Василий Иванович отваги сей не заметить и с почестями достойными Ивана Федоровича не принять. Опять собрались многие десятки князей, бояр и иноземцев, дабы увидеть, как награждать победителя великого Великий князь станет.
        Во главе сверкающей золотом и самоцветами, слепящей нарядными ферязями свиты статный воевода решительно прошагал через Посольскую залу, перед троном замер, развернул плечи и резко поклонился:
        - Гневайся, государь мой, виноват я пред тобой тяжко! Ныне не могу клинков басурманских к ногам твоим бросить, достойных не добыл. Казни меня, государь. Милости твоей не достоин!
        - Не тебя казнить за дурь будут, Иван Федорович, - покачал головой Василий Иванович, - а князя Бельского, паскудника этакого! Ты же вновь достойным витязем себя показал. Впредь наука мне, грешному, тебя не над полком головным воеводой ставить, а главным над всеми ратями! Ты же по праву доходы с ярмарки нижегородской заслужил. Тамошние люди зело тебя наместником к себе испрашивают…
        - Дозволь о милости тебя попросить, Великий князь? Тебя и супругу твою прекрасную, Елену Васильевну, - нижайше поклонился победитель.
        - Сказывай… - насторожился правитель.
        - В Булаковском остроге оплечье красивое я взял на меч свой. Вестимо, скрали его где-то басурмане, да попортить не успели, спас вовремя… - Иван Федорович выпрямился, облизнул пересохшие губы. - Дозволь кравчей жены твоей его подарить, Анастасии Петровне?
        - Кравчей?! - гневно сверкнув глазами, качнулась вперед государыня, и крылья ее точеного носика заиграли. Василий же, напротив, откинулся, облегченно прошептав:
        - Ну, слава богу, образумился!
        По залу пробежал веселый шепоток.
        Елена Васильевна быстро пришла в себя, растянула губы в бледном подобии улыбки:
        - Конечно же, княже, какие могут быть сомнения? Анастасия Петровна кравчая справная, знатная, красивая и во всем достойная. Ради дня такого сегодня от службы ее освобождаю… - Она поворотила голову и милостиво кивнула княжне Шуйской.
        Та, залившись краской, тоже кивнула, отошла от трона в сторону.
        - Отдыхай от службы ратной, храбрый витязь, - улыбнулся Василий Иванович. - Отныне токмо в главных воеводах твое место будет, Иван Федорович! Отдыхай, жди походов новых…
        Князь Овчина-Телепнев-Оболенский поклонился, шагнул от трона вправо, к думным боярам. Вслед за господином рассеялась и свита, влившись в общую толпу гостей. Под общими взглядами воевода и кравчая почти вплотную подобрались друг к другу, еле слышно заворковали…
        - Ты обезумел вовсе, княже?! - с нежной улыбкой зашипела княжна Шуйская. - Прилюдно внимания моего ищешь. Опозорить хочешь на старости лет?
        - Мочи моей нет вовсе, Анастасия Петровна! - с искренней страстностью прошептал воевода. - Видеть, слышать, даже запах ощущать - и не прикоснуться! Облик ее постоянно в мыслях моих, взгляд, губы, голос… Умру, коли снова встретиться не смогу! Как бурьян осенний высохну…
        - Ты сохнешь, а я на посмешище должна выставляться?
        - Не знаю пути иного к тебе, Анастасия Петровна, ты уж не сердись. Послал бы дядьку Кудеяра, да токмо он в сече той безумной со мною рядом в крови по колено шел и пикой удар над сердцем получил… Три дня кровью кашлял, жаром полыхал… Причастился даже. Но Перун милостив к нему оказался, обошлось. Однако же ходить пока не может. В обитель Покровскую повезли, там сестры у смерти отмолят.
        - Бедный Кудеяр, - перекрестила одно только лицо кравчая. - Но я-то в чем виновата? Как я после внимания твоего такого родичам в глаза смотреть стану? Что люди подумают? Ты же, почитай, избранницей своей прилюдно меня огласил! Жениться же не можешь. Блуд?
        - Не придумал пути иного подступиться, княжна, - опять покаялся мужчина. - Прости!
        - Вот ведь удружил на старости лет!
        - Да никакая ты не старая!
        - А то я лет своих не знаю!
        - Сделай милость такую, Анастасия Петровна, спиной ко мне повернись.
        - Это еще зачем?
        - Нешто трудно?
        Кравчая вздохнула, послушалась.
        Иван Федорович взмахнул руками, щелкнул застежкой - и на плечи женщины опустилось трофейное украшение. Красные и синие самоцветы, окруженные белыми жемчужинами, янтарная зернь между ними, изумрудные подвески по краю. И вся эта роскошь - на ширину в две ладони.
        Стоящие округ бояре восхищенно охнули, в свите Великой княгини кто-то завистливо фыркнул, еще кто-то одобрительно защелкал языком.
        Княжна Шуйская опустила глаза, провела по оплечью ладонью - и лицо ее расправилось, смягчилось.
        - Ох, погубишь ты меня, добрый молодец! Век от позора не отмыться. - Она опустила ладонь, крепко взяла князя за руку. - Ну пойдем, коли первый начал…

* * *
        Чем развлекались весь день княжна Шуйская и лучший русский воевода - так и осталось неведомо, однако же вечером Анастасия Петровна ко службе все-таки вышла и даже ухаживала за Великой княгиней на ужине, накладывая и пробуя копченую белорыбицу и тушеные щечки судака, сыто и сладкое вино. Государыня кушала без настроения, и потому кравчая заподозрила:
        - Уже не серчаешь ли ты на меня, Елена Васильевна, что отвлеклась ненадолго на мысли иные, не служебные? - Княжна чуть помедлила, ожидая ответа, не дождалась, но все равно продолжила: - Однако же поверь, государыня, даже в отдыхе о долге своем я не забываю. Так вина нового фряжского, что тебе так понравилось, мне еще бочонок доставили, а также специально для отдыха твоего книгу заказала я еще месяц тому. Чудеснейшая «Повесть об Акире Премудром», с приключениями, мудростями и картинками, о персах и египтянах повествующая. Коли пожелаешь, Елена Васильевна, слуге я велю в покои твои сии предметы принести. Кубок вина и книга интересная перед постелью зело душу утешают и сну крепкому благоприятствуют.
        Елена Васильевна презрительно хмыкнула, неспешно накалывая щечки судака на острие ножа. Однако спустя несколько мгновений вдруг с интересом приподняла голову:
        - Слугу пришлешь?
        - То не из лености моей, государыня, - поспешила оправдаться кравчая. - Книга тяжела, да стол для нее надобен, и вино еще. Тяжелое оно все. Для работ таких я холопа крепкого подле себя держу.
        Великая княгиня промокнула губы и с любопытством глянула на Анастасию Петровну.
        - А желаешь, я сама тебе перед сном почитаю? - предложила княжна.
        - Приключения персов и египтян?
        - Персов в Египте, - уточнила кравчая.
        - Интересная, должно быть, история, - заколебалась государыня и махнула рукой: - А ладно, побалуюсь! Распорядись, пусть слуги все потребное в опочивальню доставят. Перед сном сказку послушать забавно получится.
        Княжна согласно поклонилась.
        Остаток дня государыня посвятила выслушиванию жалобщиков, сетующих на Кирилло-Белозерскую обитель, что отнимала у крестьян ловы на Шексне, присылая целые бригады насельников, не пускающих местных жителей к собственным сетям.
        - На тебя одна надежа, матушка, - кланялся седой курчавый коротышка в сереньком кафтанчике. Говорил он один, однако же пробились ко двору больше десятка обиженных. - Государю не поклониться, занят больно. Воеводы, знамо, приезжают, уезжают. Не ведают они, чья отчина по берегам значится. В приказе же Поместном у игумена везде родичи…
        - Я поговорю с мужем своим, крестьянин, - пообещала Великая княгиня. - Княгиня Гончарова по просьбе моей росписи поднимет, кто тягло в годы прежние за места эти платил. Коли вы, то на обитель штраф наложен будет.
        - Благодарю, матушка, век за тебя бога будем молить, - попятились просители.
        Юная государыня милостиво улыбнулась…
        Вот она, власть настоящая! От нее, Елены, зависело, вернется ли достаток в дома этих жалких смердов или по миру они с сумой отправятся. Их судьба, их жизнь. От мановения ее тонкого белого пальчика…
        - На обитель Белозерскую часто жалуются, - поведала упитанная и рябая пошехонская княгиня, даже ко двору приходящая в сарафане из домотканого полотна и в набивных платках. - Ей на пару дней лов кто из бояр пожалует за-ради поминок али крестин, они же зараз навечно сесть норовят! Между тем с обители тягла нет никакого, смерды же по возку в месяц с каждого лова оброк привозят. Казне убыток от самовольства монашеского, боярам убыток…
        Похоже, убыток главный причинялся все же не казне, а небогатому поместью Гончаровых. Потому-то княгиня и смогла просителей аж в самый Кремль провести, к ногам государыни.
        - Пусть подьячий приказа Поместного выписку по ловам сим сделает, - распорядилась Елена Васильевна. - И за каждый захват незаконный по рублю штрафа на обитель наложит. Дабы впредь неповадно было казну разорять.
        Ей нравилось решать, судить, приказывать. Нравилось ощущать, как каждое слово ее приводит в движение десятки, сотни людей, направляет их планы, помыслы. Нравилось чувствовать себя правительницей. Жаль, не так часто сие удавалось. На Руси во первую голову с бедами всеми обращались к мужчинам. И токмо если к Великому князю и свите его достучаться не удавалось, иногда вспоминали, что есть еще и государыня…
        - Хватит на сегодня! - поднялась со своего кресла Елена. - Притомилась я! В опочивальню ведите…
        Свита засуетилась, выстраиваясь по сторонам от госпожи, семеня от нее справа и слева. Кто-то забежал вперед, распахнул перед ней двери в покои, затем в опочивальню. Тут же склонились в поклоне находящаяся здесь кравчая и здоровенный детина в серой полотняной рубахе, с красной веревкой на поясе вместо ремня.
        Государыня посмотрела на свою просторную, две на две сажени, постель, над которой на толстых столбах возвышался балдахин, на обитые сатином стены, плотный пол из мореного дуба, застеленный мягкими войлочными дорожками, стол с кувшином, толстой книгой и кубком и недовольно поморщилась:
        - Эй, смерд! Отставь стол дальше, под светильник. Мешать будет перед постелью.
        Полусогнутый детина, боясь поднять голову, торопливо подбежал к столу - отставил, как указано, отступил.
        Елена Васильевна раскинула руки, позволяя княгиням снять с себя парчовый кушак, тяжелый бархатный сарафан, кокошник, развязать платок, опять нахмурилась:
        - Эй, смерд! Возьми от стенки скамью и принеси к столу! Анастасия Петровна сидеть на ней станет, как читать начнет.
        Детина потрусил куда приказано. Поставил, отступил.
        - Нет, не туда! С другой стороны! - капризно потребовала государыня. - Хотя стой, верни обратно.
        Смерд опять переставил тяжелую, обитую коричневым сукном скамейку.
        - Хорошо, ступай… - Елена Васильевна опять развела руки, а детина поплелся к двери. И тут Великая княгиня снова закапризничала: - Смерд, стой! Анастасия Петровна, тебе так хорошо или дальше к свечам подвинуть?
        - Хорошо, государыня.
        - Ладно, смерд, ступай… Нет, стой! В углу пока побудь. Мало ли переставить все же придется… - Государыня позволила снять с себя дневную плотную рубаху и облачить в легкую ночную, сатиновую, уложить на перину. - Анастасия Петровна, признайся, читала книгу или нет?
        - Не посмела без тебя, Великая княгиня.
        - Хорошо… Налей себе вина, промочи горло, прежде чем начинать. Потом мне нальешь. А вы, княгини, ступайте, отдыхайте.
        Свита потянулась к двери. На застывшего в углу слугу женщины особого внимания не обращали, равно как на прочую мебель. Это ведь как бы не мужчина, а просто холоп, смерд. Живой инструмент, нужный на тот случай, если придется снова переставлять столы и скамейки. И к тому же государыня остается не одна, а с кравчей.
        Вскоре в покоях стало тихо. Княжна Шуйская села на скамью, сделала несколько глотков из кубка и открыла первую страницу:
        - В стародавние седые времена, в землях южных, персидских, жил да был царь именем Синагрип, что правил землями Андорскими и Наливскими. И был у того царя советник мудрый, отцом с матерью Акиром нареченный…
        Внезапно государыня приподнялась, села на постели.
        - Скажи, Анастасия Петровна, а смерд твой читать умеет?
        - Вот уж не ведаю, Елена Васильевна, - развела руками княжна.
        - А дай-ка я спрошу… - Юная правительница пересекла опочивальню, ухватила детину за курчавую бороду и подняла его лицо к себе.
        У женщины имелось изрядно задумок, как вести разговор, как укорить князя за леность и безрукость, из-за каковых он за два года не смог даже простого письма передать, как посмеяться над заигрываниями с кравчей, как подколоть за простецкий холопий наряд - но едва она увидела перед собой так близко лицо князя, его улыбку, его широко открытые глаза, как все мысли моментально вылетели из головы. Воевода тоже не нашел что сказать - они просто молча соприкоснулись губами, слились в поцелуе, столь горячем и долгом, словно пытались за один раз наверстать упущенные годы и месяцы.
        - А-а-а? - в некоторой растерянности поднялась со скамьи Анастасия Петровна.
        Елена и Иван оторвались друг от друга, но лишь для того, чтобы мужчина смог поцеловать шею ее и подбородок, плечи, руки, подхватить, закружить, опустить счастливо смеющуюся женщину на постель и опять целовать - теперь уже ноги и бедра, потом снова лицо, плечи, грудь… Они были настолько поглощены друг другом, словно унеслись совсем в другой мир - мир света, тепла, мир любви и ласки. Их руки скользили по телам друг друга, их губы то соприкасались, то начинали путешествие по лицам, по волосам, вискам, глазам…
        Кравчая в испуге попятилась, выскочила в горницу перед опочивальней и перевела дух, спешно перекрестилась:
        - Эва оно как… Сложилось-то разом… Соломея-то супротив Елены нашей просто ангел наивный и чистый была. Воистину непорочная…

* * *
        В это самое время монахиня Софья укладывала в постельку своего розовощекого сытенького крепыша. Утонувший в перине, укрытый пуховым одеялом, княжонок сладко посапывал, чуть откинув назад голову с еле заметными кудряшками. Рядом стоял зеленоглазый боярин, одетый просто - полотняная рубаха, шаровары, войлочные туфли. Его левая рука все еще висела на повязке, но в целом он выглядел вполне бодрым и крепким.
        - Тревожно мне, Кудеяр, - подоткнув края одеяла, повернулась к мужчине монахиня. - Может, зря мы все это… С письмом Василию? Как бы беды не случилось от гнева-то его…
        - Ты же хотела от обвинений напрасных в бесплодии оправдаться? - обнял ее здоровой рукой дальний родственник. - Теперь весь мир ведает, что напраслина на тебя возводилась. Ты же хотела за предательство его наказать? Так ныне Великий князь места себе не находит, можешь не сомневаться. Опять же, о рождении дитяти рано или поздно известно стало бы. Так надежнее будет не скрывать оного, а на отца пальцем прямо показать. Нечего врагов своих радовать, в любви настоящей признаваясь. Им ведь сего не понять. - Кудеяр наклонился и поцеловал глаза долгожданной своей корельской красавицы.
        София улыбнулась, счастливо вздохнула, прижалась к нему крепче.
        - Все же тревожно… Мы ведь Юру наследником всея Руси назвали. Звание же сие зело опасное. Избавиться от мальчика захотят. Как есть захотят.
        - Пустое, любая моя, - погладил ее по спине боярский сын. - Василий смирился, за ребенка тебя селом богатым наградил, церковь в честь Георгия нашего у Фроловской башни отстроил. Признал, почитай, за сына законного. Великий князь малыша трогать не станет. Он ведь не басурманин какой и не схизматик поганый детей собственных убивать. Вот если Елена Васильевна до власти дорвется, тогда да, жди беды. Она литвинка, в католичестве воспитывалась. А тамошние племена собственных братьев и сестер, отцов и детей не моргнув глазом вырезают. Чужих же так и вовсе за людей не считают. По счастью, Василий Иванович здоров и крепок, и да продлят небеса его правление еще лет на двадцать. А даже коли и случится что, так стол не к ней перейдет, а к брату его, старшему из оставшихся. Либо…
        Кудеяр многозначительно улыбнулся спящему в постели мальчику.
        Шанс на великую власть способен отравить вожделением самые светлые и чистые души. Ради того, чтобы увидеть своего сына государем, боярский сын был готов скрыть свое отцовство даже от ребенка.

* * *
        Поутру свите Великой княгини пришлось очень долго ждать пробуждения госпожи. Женщины даже забеспокоились, что Елена Васильевна занемогла, - однако незадолго до полудня ее девка из литовок впустила русскую знать в опочивальню:
        - Госпожа одеваться желает!
        Княгини застали государыню благодушной, безмятежной и вполне бодрой.
        - Убаюкала меня вечор Анастасия Петровна, - сладко потянулась Елена Васильевна. - Вино, сказки, постель… Как убитая спала.
        - Ее саму, вестимо, тоже неплохо баюкают, - хихикнула молодая боярыня Лыжова. - Сказывают, князь Овчина-то по сей час из Кремля не выходил…
        - А ну, цыц! - внезапно вскинулась государыня. - Княжна Шуйская женщина честная и достойная, всю себя службе отдает, на себя лишнего часа не имея, половину жизни тут провела, и поносить имя Анастасии Петровны я не позволю! А коли попадется кто, что следит за ней али за покоями ее подглядывает, так в тот же час на псарню служить отправится из свиты моей, щенят молоком своим откармливать!
        - А может, и выходил, - побледнев, прошептала испуганная боярыня. - Ворот много. В одни вошел, в другие вышел. Вот и не заметили…
        - Чтобы слова плохого про кравчую свою не слышала! - еще раз предупредила Великая княгиня и протянула руки: - Можете поднимать меня и облачать.

* * *
        С легкой руки своей кравчей государыня Елена Васильевна пристрастилась к чтению, посвящая книгам чуть ли не все вечера, в которые ее не навещал Великий князь, занятый державными делами. «Сказание о Петре и Февронии», «Сказание о Соломоне и Китоврасе», «Повесть о Дракуле», «Хождение за три моря», «Менандр», «Сказание о земле Индийской», «Хождение Зосимы к рахманам», «Поучения Агапита» и даже популярный в московских домах сборник «Пчела» - она с охотой читала все. Обученный грамоте слуга Анастасии Петровны чуть не каждую неделю приходил из книжной лавки, склоняясь под тяжестью сундука с очередными забавными сочинениями.
        Чтение книг, спокойные вечера в мягкой теплой постели и крепкий долгий сон укрепили здоровье государыни. И нежданно свершилось чудо, надежду на которое уже почти потеряли все князья, бояре, народ русский и сам Василий Иванович - Великая княгиня Елена Васильевна зачала!!!
        Вскоре после этого государыня вдруг лишила княжну Шуйскую покровительства, и в качестве чтиц у нее перебывала по очереди половина свиты. Но прочие женщины правительнице не угодили, и к весне она снова стала проводить вечера в обществе Анастасии Петровны.
        Злые языки говаривали, что это была маленькая месть молодой правительницы своей великовозрастной, но удачливой в любви кравчей. Ведь княжна получила свободное время именно тогда, когда оно ей особо и не требовалось - воевода Иван Федорович как раз зимой был отправлен к Козельску, на который ожидалось нападение басурман. Но великого нашествия не случилось, в начале марта князь Овчина-Телепнев-Оболенский вернулся и… И государыня тут же стала запирать кравчую у себя чуть не на половину ночи!
        Чем еще это можно объяснить, как не мелкой изящной вредностью?
        Осенью, третьего сентября, Великая княгиня Елена Васильевна благополучно разрешилась от бремени крепким, здоровым мальчиком.
        Чуть не месяц после того пугливые повитухи удерживали ее в постели, еще месяц государыню во всех прогулках чуть ли не против воли ее поддерживали под локти. Но все с молодой женщиной было хорошо, и опытные бабки решили, что ей даже дозволительно снова воссоединиться телесно с мужем.
        К празднику Крещения Христова, доверяя младенца кормилицам, государыня вернулась к любимому развлечению - книгочтейству. И так уж благотворно подействовала на нее сия премудрость, что вскорости Елена Васильевна понесла снова…
        Глава пятая
        28 ноября 1533 года
        Река Городня близ Волоколамска
        Лед был крепким, звенящим, зеленоватым и почти прозрачным, позволяя увидеть сквозь себя речное дно, колышущиеся от течения водоросли и ленивых, полусонных рыб, медлительно перемещающихся над желтыми песчаными проплешинами. Снега к началу зимы выпало всего ничего, и с ровного льда его просто сдувало, превращая Городню в идеально гладкую дорогу. И по этой дороге неслись во весь опор, выбивая шипастыми подковами белое крошево, полтора десятка всадников, в числе которых было и четыре женщины. В лицо дул свежий морозный ветер, развевались за плечами меховые плащи, блестело золото шейных и поясных украшений, сверкали наконечники тонких длинных пик, доносился слева, со стороны ивовых зарослей, громкий собачий лай.
        Очередная излучина - всадники перемахнули мельничную запруду, взлетев на полсажени, развернулись на просторном пруду в цепь. И почти сразу из зарослей на лед стали выскакивать спугнутые из зарослей звери - зайцы, косули, лисы. С треском проломил стену ветвей крупный матерый секач.
        - Вепрь мой! - крикнул Василий Иванович, опустил пику, пришпоривая и без того уставшего коня.
        Крупный кабан, выше стремени в холке, тоже развернулся, звериным чутьем определив главного врага, и решительно ринулся на охотника, опустив вооруженную длинными клыками морду.
        Бояре разъехались в стороны, пиками и луками выбивая самых крупных косых и оленей, - лис, не закончивших линьку, трогать не стали. Великий князь налетел на зверя, нацелив копье ему в голову, но… Но промахнулся всего на вершок - и наконечник не вонзился в тушу, а скользнул вдоль тела, по сросшимся в прочный панцирь ребрам, оставляя за собой глубокую кровавую борозду. Вепрь промчался под брюхо скакуна, тяжелой тушей снося тонкие лошадиные ноги, - конь рухнул вперед через голову, всадник покатился по льду. Кабан развернулся, ринулся вперед.
        - Государя спасайте!!! - послышалось сразу несколько голосов, но было уже поздно. Секач налетел, ударил - Великий князь, привстав, левой рукой ухватился прямо за клык, закручивая мимо себя, правой выхватил косарь и с короткого замаха вонзил зверю в бок на всю длину клинка, до рукояти!
        Кабан, еще не понимая, что он уже мертв, еще два раза крутанул охотника по льду и завалился к его сапогам.
        Василий Иванович выдернул длинный нож, поцеловал лезвие:
        - Третий раз клинок выручает! Помнится, у Рогачева точно так же литвина я на него насадил. Панцирь, ровно масло теплое, проколол…
        - Вася!!! - спорхнув с седла, кинулась ему на шею раскрасневшаяся жена. - Ты великан! Ты храбрец! Ты мой витязь! - Елена Васильевна крепко расцеловала мужа. - Как ты его! Ножом! У меня прямо сердце замерло!
        - Будет у нас сегодня окорок на ужин, любая моя, - обнял ее государь. - Славен зверь в лесах Волоколамских! Не бежит, насмерть бьется! Кравчий, вина! За храбрость прямо сейчас выпить желаю!
        Сразившийся с государем кабан стал главным героем и главным блюдом на случившемся вечером в Волоколамской крепости пиру, с которого Елена Васильевна утянула мужа задолго до его окончания. Жадно прильнула к губам, едва они вошли в опочивальню.
        - Как ты был красив! - зашептала она, торопливо распуская завязки. - Просто великолепен! Во мне все загорелось прямо, как я такого мужа себе, в себя захотела!
        - Я и так твой муж, Елена! - рассмеялся Великий князь.
        - Докажи! - Женщина наконец справилась с утягивающими сарафан шнурками, стряхнула одежду и переступила, чистая, как морозное небо, белая, как снег, и горячая, как солнце. Расстегнула мужу пояс, швырнула в сторону.
        Василий стал целовать столь близкие и доступные плечи, а жена скинула с него кафтан, развязала шаровары, стянула рубаху…
        - Ой, что это?! - На левом боку мужчины темнело продолговатое пятно с большой палец размером, от которого тянулась вниз тонкая кровавая струйка.
        - Задел, похоже, кабан-то, - пожал плечами Великий князь. - А я думал, синяк.
        Он взял рубаху, стер кровь:
        - Все едино теперь испорчена… - отшвырнул и привлек к себе прекрасную, как весна, супругу.
        Ночь была сказочной - страстной, долгой, сладкой. Вот только в утреннем свете Елена Васильевна обнаружила, что и постель, и она сама - все покрыто кровавыми пятнами. Оставленная кабаном рана к утру так и не закрылась.
        - Знахарь нужен, - с тревогой сказала она. - Так быть не должно.
        - Нельзя знахаря, митрополит Даниил ругаться станет. Епитимью наложит. Сто поклонов на две недели… Ну его, так зарастет, - отмахнулся государь. - Первая рана моя, что ли? На охоту лучше поскакали!
        Новый день оказался столь же удачным, как и предыдущий: Великий князь взял на пику крупного лося и еще одного кабанчика. Вот только вечером оказалось, что рана все еще открыта, крови стало течь больше, да еще и с гноем.
        Утром государь уже был горячим, рана же почернела, и чернота эта, подобно паутине, расползалась в стороны.
        - Пиши в Москву. - Василий был в сознании и распоряжался спокойно, словно все это происходило не с ним, а с кем-то другим. - Дьяков всех и Думу боярскую, кого гонцы застанут, сюда немедля! И митрополита.
        - Зачем? Не пугай меня, любый! - сжала его руку Великая княгиня.
        - Это Антонов огонь, - покачал головой государь. - Через несколько дней я умру, а сделать надобно много. Торопись! Отсылай гонцов, сюда же писаря пришли. Духовную надобно составить.
        - В Москве лекари есть! Персидские, самаркандские, басурманские. Они тебя исцелят!
        - Елена, Антонов огонь не лечится, - улыбнулся ей муж. - Смирись.
        Однако Великая княгиня все же настояла на своем - Василия повезли в столицу.
        Не добрался государь до дома совсем немного. В селе Воробьево, всего в нескольких верстах от Кремля, нанесенная волоколамским кабаном маленькая ранка победила правителя самой великой и могучей державы обитаемого мира - Великий князь Василий Иванович навсегда закрыл глаза.
        Последние дни земного существования он был занят не оплакиванием своей судьбы и не попытками урвать от жизни еще хоть день - а делами державными. Написал духовную, составил опекунский совет для своего сына и слишком молодой для обрушившейся на нее тяжести вдовы, отдал последние распоряжения о переговорах с Литвой и принял схиму, покинув грешный мир под именем инока Варлаама.

* * *
        Князь Овчина-Телепнев-Оболенский в эти дни тоже мчался в загонной охоте. Вот только гнала его сотня вовсе не лесного зверя, а степного, жадного и хищного. Пришли в Стародуб, в котором Иван Федорович порубежным воеводой сидел, известия, что татары деревни вдоль Титвы грабят. Странно, что зимой сие случилось - но всякое бывает. Тут не думать надобно, а бить сразу, дабы вперед неповадно было. Знамо, князь тут же поднял в седло бояр, что ближе были, - и помчался ворогов ловить.
        Рассыпавшись по дорогам дозорами по два десятка воинов, сотня прочесывала луга и перелески, на рысях двигаясь на юго-запад.
        Повезло воеводе - вскоре после полудня его небольшой отряд заметил обоз, помчался к нему. Татары, заметив порубежников, добычу тут же бросили, прыгнули все в седла и бросились тикать. Бояре с веселым посвистом погнались следом, очень надеясь на то, что степные лошади устанут раньше застоявшихся русских скакунов.
        Примерно с три версты расстояние держалось примерно одним и тем же - потом стало потихоньку сокращаться.
        - Попались, тати! - довольно захохотал князь Овчина, удобнее перехватывая рогатину. - Хватит землю топтать, набегались!
        Степняки, опасливо оглядываясь, погоняли и погоняли своих тощих кобылок, и до них оставалось не больше сотни саженей, как вдруг… Драпающие разбойники обогнули небольшую рощу - и два десятка русских воинов чуть не врезались в длиннющий литовский ратный обоз!
        Схизматики двигались куда-то в сторону Суражичей; два тесных ряда груженных припасами телег и длинная колонна пешцов - тысячи полторы, не менее, - в тощих кафтанах, с топорами и ножами на поясах. Доспехов и копий у вояк при себе не было. Кто же этакую тяжесть за сотню верст на горбу тащить станет? На телеги, понятно, все сложено, чтобы перед делом ратным разобрать.
        Заметив внезапно появившегося врага, навстречу боярам быстро повернули одетые в латы конные литвины, что скакали во главе и в хвосте обоза. Не меньше полутысячи неплохо снаряженных воинов на свежих лошадях. На изрядно измотанных скакунах от них не уйти - ни единого шанса…
        - Ну что, други, не посрамим имени русского?! - громко спросил воевода, подтягивая поводья и пуская своего белоснежного туркестанца шагом.
        Бояре, зловеще оскалясь, перекинули щиты с задних лук седел в руки, проверили оружие, перехватили удобнее рогатины. Схизматики справа и слева стремительно приближались, громко вопя, словно от предсмертного ужаса. На пиках полоскались тряпичные разноцветные флажки, натужно хрипели лошади, сверкали наведенной медью кирасы и шлемы. Пехотинцы остановились, сбились поближе в толпу, в ожидании красочного зрелища: вот-вот рыцари нанижут на копья бестолковых русских порубежников.
        - За мной, бояре!!! - громко крикнул Иван Федорович, пришпоривая жеребца. - Москва-а-а!!!
        Маленький отряд даже не помышлял о бегстве. Он пошел в атаку! Но не на тяжелую разогнавшуюся конницу - на пешую толпу!
        - Руби нехристей!!!
        Без копий и строя пехота, там паче бездоспешная, супротив конницы - просто мясо на бойне. Литвины с воем кинулись врассыпную. Но получилось плохо - в плотной толпе особо не разбегаешься. И кованый кулак сочно вошел в темную массу…
        - Москва-а-а!!! - Кудеяр, держась от князя справа, толкнул рогатину вперед, наваливаясь на нее всем весом, добавляя свою силу к скорости разогнавшейся кобылы. Широкий наконечник рогатины буквально порвал ближнего схизматика и продолжил движение, вонзившись в следующего, пригвоздив его к третьему. Боярский сын выдернул оружие, ударил снова, пиная пятками бока лошади, заставляя ее прыгать вперед, скакать прямо по плечам и головам врагов. Опытный взгляд бывалого воина заметил замахнувшегося топором литвина, целящегося в князя. Кудеяр метнул рогатину - не попал, но отпугнул, выхватил саблю, несколько раз хлестнул клинком толпящееся впереди обезумевшее воинство…
        Бояре легко прорубили себе дорогу, оставив позади кровавую полосу, стремительно промчались между возками, сеча постромки и коля лошадей, заставляя их шарахаться и вставать на дыбы, опрокидывая и сталкивая повозки, - и погнали скакунов через открывшееся чистое поле к ближней роще.
        Литовским рыцарям осталось только сыпать им вслед немецкие проклятия - они-то собственное войско топтать копытами не могли! И через щели, через которые два десятка всадников промчалось, нескольким сотням просто не протиснуться. Чтобы продолжить погоню, схизматикам нужно было огибать свой обоз кругом - и большинство просто махнули на это рукой. Хотя кучка упрямцев, не больше полусотни, все же попыталась поскакать за ловкими порубежниками.
        Когда бояре скрылись за перелеском, князь снова перешел с галопа на неспешную рысь - и без того уставших лошадей следовало поберечь.
        - Идеи есть? - оглянулся на уставших, но веселых спутников воевода.
        - Что хочешь сказывай, княже, но двадцатью саблями нам с двумя тысячами не управиться, - сказал молодой паренек в татарской мисюрке. - Надо бы еще хоть сотню из Стародуба в подмогу позвать!
        Бояре рассмеялись, и еще кто-то предложил:
        - К югу давайте повернем. Перелесками до ручья Снов дойдем и по нему у литвы за спиной к крепости доскачем.
        Отряд широким спокойным шагом отправился к ручью, по большой дуге, за густыми зарослями, огибая вражескую рать.
        Бояре не ускорили скачки, даже когда в поле появились скачущие рыхлой массой упрямцы, что не бросили погони. Лошади - это святое. Скакунам нужен отдых… Воины лишь повернулись лицом к врагу.
        - А-а-а!!! - У литвинов были копья, так что удар их действительно мог оказаться опасен, и Кудеяр выехал вперед, стремясь хоть как-то прикрыть князя собой. Прищурился на высокую фигуру в похожем на ведро с прорезью шлеме - подставил под копье щит и откинулся в седле, пропуская острие над собой, ударил топориком, и рыцарь помчался дальше, унося в груди засевшее в ребрах по самый обух оружие. Порубежник выхватил саблю, выставил щит под следующее копье, попытался откинуться - но удар оказался столь силен, что он вылетел из седла, зело неприятно грохнувшись на спину.
        Впрочем, главного дядька добился - копье было повернуто в его сторону, и потому князь легко смог вонзить свою саблю схизматику в прорезь шлема, затем сцепиться с кем-то справа. А на Кудеяра налетал новый нехристь в белом полотняном плаще. Выстояв до последнего мгновения, до самого касания наконечника к щиту, порубежник присел, пропуская смерть мимо, сам же рубанул ворога по колену, выпрямился, вдарил окантовкой щита по еще одной лошадиной морде, вынуждая подняться на дыбы, метнулся вперед, вогнал саблю глубоко под латную юбку, прикрылся от удара меча справа, поднырнул под лошадиное брюхо, походя разрубив подпругу, встретил на клинок падающего рыцаря, развернулся к другому - но на шлем-ведро уже опустился княжеский топорик… И все было кончено. Литовская полусотня прекратила свое существование.
        - Собираем трофеи, братья, и уходим, - приказал залитый кровью воевода. - Теперь не стыдно. Раненых и павших на спины лошадей привяжите. Схизматиков пусть волки хоронят.
        В Стародуб маленький отряд вернулся только ночью, благо полная луна и заснеженные поля давали достаточно света, чтобы видеть дорогу. И уже с первыми лучами солнца Иван Федорович разослал приказы, созывая с разных застав отряды, дабы достойно встретить литовское войско, пока оно не успело натворить особых бед.
        А еще через два дня высланные дозоры стали возвращаться с известиями о том, что литвины повернули на запад, восвояси. Похоже, они куда больше рассчитывали на внезапность набега, нежели на ратную силу. Короткая стычка показала, что хитрость раскрыта. И значит…
        - Похоже, этой зимой литовского наступления уже не будет, - сделал вывод воевода, выслушав порубежника из очередного дозора. - Хотели бы всерьез воевать, после первой стычки не сбежали бы. Как мыслишь, дядька?
        - Глупо туда-сюда попусту топтаться, - согласился Кудеяр. - Пожалуй, что больше и не придут.
        И тем не менее порубежные полки, исполняя приказ трехдневной давности, подходили и подходили к Стародубу.
        Седьмого декабря крайне хмурый Иван Федорович собрал воевод и раздал приказы:
        - Воевода Свиридов! Тебе, княже, поручаю к Рославлю выдвигаться с ополчением своим и оборону там держать, коли схизматики подступят. Воевода Трубин! Тебе, княже, подступы к Смоленску прикрыть доверяю. Воевода Микулин! Курск к обороне подготовь, княже…
        На первый взгляд порубежный воевода разворачивал силы для обороны западных границ. Однако скучающий у окна Кудеяр вскоре заметил странную деталь: его воспитанник рассылал с важными поручениями на достойные места знатных князей, почти не придавая им войск. Князья уходили либо с собственными, исполченными на своих землях полками, либо вовсе без ополчения. Ведь «готовить к обороне» означало принять под свою руку крепость и тамошний гарнизон. В Стародубе же оставались полки, собранные по местам Разрядным приказом, и воеводы худородные, из служивого люда. Все те, кто никогда не имел с князем Овчиной-Телепневым-Оболенским или родом его местнических споров, кто побеждал под его рукою и предан был знаменитому воеводе до конца и без колебаний.
        Когда совещание закончилось, он подошел к воспитаннику, тихо спросил:
        - Ни о чем перемолвиться не желаешь, княже?
        - Ничего от тебя не скрыть, дядька, - криво усмехнулся Иван Федорович. - Но коли сказывать, то сразу всем. После обеда сотников ко мне созови. Но не раньше! Пусть поперва князья из лагеря ратного уйдут.
        Похоже, кроме Кудеяра сей странности не заметил никто, и когда бояре - воеводы сотен, дозоров, стрелецкого ополчения собрались в воеводской избе, были они веселы и беззаботны и открыто обсуждали, как было бы неплохо сейчас по порубежью литовскому прогуляться, дабы домой не токмо с жалованьем, но и с добычей приехать.
        - Я собрал вас, други, по поводу ужасному, и горько мне, что весть сию вы, бояре, от меня услышите… - поднялся из-за своего стола воевода. - Государь наш мудрый и храбрый, защитник православия и священных земель русских, пять дней тому схиму принял и покинул мир наш грешный, ныне с чертогов небесных на нас взирая. Однако беда не приходит одна. Пользуясь малолетством государя Ивана Васильевича и юностью Великой княгини, матушки его, князья Бельские, князья Шуйский, Воротынский и Ляцкий измену учинили, правителя нашего взаперти держат, сами же власть захватили и казну, земли государевы, доходы и места меж собой делят! Дабы смуты в державе нашей не допустить и изменников к суду правому привлечь, намерен я ныне же в Москву направиться, предателей под стражу взять, а сам в верности государю законному присягнуть и вас, бояре, к присяге сей привести. Кто верит мне - седлайте коней, выступаем немедля. Кто сомневается - может здесь, в порубежье, остаться. Я сомнения пойму и обиды держать не стану.
        - Царствие небесное Василию Ивановичу… - Воины, скинув шапки и шлемы, кто перекрестился, кто поцеловал нагрудные змеевики. После чего бояре потянулись к выходу.
        Спустя всего час, бросив в лагере все пожитки, взяв лишь заводных лошадей, оружие и еду, трехтысячная армия поднялась в седло и вышла на московскую дорогу.
        Через неделю сверкающая железом лента усталых и злых людей затекла в столицу сразу через Тульские и Калужские ворота. Стража им не препятствовала, тревоги не поднимала - свои ведь. И потому появление сразу сотен одетых в броню воинов застало князей опекунского совета и их дворню врасплох. Никто даже не попытался схватиться за оружие - изменников быстро повязали и повезли в Кремль.
        Ворота главной твердыни державы тоже широко распахнулись перед нежданными гостями - кто же не знает знаменитого воеводу Овчину-Телепнева-Оболенского, многократного победителя басурман и схизматиков, любимца государя Василия Ивановича? Кому на Руси в голову придет ворота от него запирать и оборону выстраивать?!
        Вслед за Иваном Федоровичем в Кремль затекли и его храбрые боярские сотни. В этот раз, вопреки обычаю, никто из них не спешился, и обширная крепость наполнилась гулом стучащих по деревянным плашкам подков. Рать подтянулась к Грановитой палате, замерла в ожидании - совсем недолгом. Почти сразу, держа в руках мальчика, одетого в бобровую шубчонку и нарядные сапожки с самоцветами, к ним вышла Великая княгиня Елена Васильевна - в платке на голове и в скромном овчинном тулупе.
        Воевода, спрыгнув с туркестанца, взбежал по ступеням, преклонил колено, опустил голову и широко перекрестился. Выпрямился, принял из рук женщины мальчишку и повернулся к войску, вскинул его высоко над головой:
        - Государь наш, Иван Васильевич!!! - громко крикнул он. - Долгие лета Великому князю!
        - Долгие лета! - взревели тысячи глоток, и в воздух взметнулись тысячи сверкающих сабель. - Слава государю Ивану Васильевичу!!! Слава!
        - Клянемся служить государю нашему верно! Не изменять ему ни в делах, ни в мыслях наших! Не жалеть ни сил, ни живота своего во славу государя нашего Ивана Васильевича, державы русской и веры православной!
        - Клянемся! Клянемся! Клянемся!
        - А изменников на псарню, - тихо посоветовала Елена Васильевна, глядя на брошенных внизу лестницы связанных князей.
        - На псарню изменников! - распорядился Иван Федорович, опустил мальчика, посадив на полусогнутую руку. Государь немедленно запустил цепкие пальчики в его густую бороду.
        Кудеяр, держащий под уздцы туркестанца и свою кобылу, прищурился, поманил пальцем холопа:
        - Ну-ка, подержи, - и пошел по ступеням вверх.
        Поведение дядьки, воспитателя князя и верного его телохранителя, никого не насторожило. Видеть Кудеяра рядом с воеводой было делом привычным - как нитку с иголкой.
        - Праздник у нас сегодня! - объявила Елена Васильевна. - Конец изменам, конец смутам! Вам же, бояре, поклон низкий. В палаты трапезные всех вас прошу! Жажду утолить после пути долгого и силы свои подкрепить.
        - Долгие лета! Долгие лета государю!!! - отозвались воины.
        Воевода и Великая княгиня вошли во дворец. Кудеяр скользнул следом.
        Скрывшись от посторонних глаз, Иван Федорович и Елена Васильевна сомкнули губы в долгом, страстном, горячем поцелуе.
        Кудеяр замер… А потом попятился назад, на крыльцо - и со всех ног помчался вниз по ступеням.
        - Что же вы творите, касатики?! - прервала поцелуй влюбленных княжна Шуйская. - Не совестно вам?!
        - А кто нас теперь остановит, Анастасия Петровна?! - Счастливая Великая княгиня даже не разгневалась на грубость кравчей. - Все, милая моя. Прятаться больше ни к чему!
        - Столько лет я заботилась о вас, за лепоту, за любовь вашу радовалась, - мотнула головой Анастасия Шуйская. - А вы, едва вместе оказались, первым делом брата моего в кандалы заковали!
        - Ах, вот ты о чем, княжна, - засмеялась правительница. - Не сердись, погорячились в суете. Сегодня же главой Думы боярской князя Немого сделаю, коли тебе так хочется! Слова одного только твоего хватит. Ты за верность брата своего двоюродного ручаешься?
        - Ручаюсь!
        - Тогда решено! - Елена Васильевна крепко прижалась к плечу воеводы, и через миг они снова страстно целовались.
        Анастасия Петровна укоризненно покачала головой и забрала у влюбленных ребенка.

* * *
        Личной власти у Великой княгини было не так уж много - по большей части, коли повелеть али утвердить что-то требовалось, ей к мужу приходилось с просьбой таковой обращаться. И уж тем более не было у нее никаких личных воинов, катов, застенков. Однако имелся в Кремле уголок, где власть Елены Васильевны была безграничной и неоспоримой.
        Псарня!
        Развлечение, заведенное Василием Ивановичем токмо ради жены и прежде не нужное, находилось под полным покровительством государыни, здешними делами не интересовался более никто. Только Елена Васильевна решала, каких собак и сколько надобно держать, как кормить, что пристраивать или переделывать в этом не самом маленьком хозяйстве, кого нанимать для ухода за гончими, сколько платить…
        Немудрено, что почти все здешние слуги оказались литовцами, многие из которых бежали от Сигизмунда вместе с девочкой Леной, никому не известной бездомной сиротой. Некоторые из них когда-то делились с ней куском хлеба, краем подстилки и плаща темными холодными ночами, защищали от посягательств похотливых чужаков. Теперь же она возвращала свой долг, став изгнанникам надеждой и опорой, - литовцы же не признавали иных приказов, кроме как от юной княгини, и ради нее готовы были пойти хоть на смерть, хоть на любое преступление.
        Однако в последнее время умная девочка предпочитала творить свои дела тихо и незаметно. Зачем объяснять народу русскому, отчего знатные князья на плаху посланы? Измену доказывать, суд учинять, казнь прилюдную устраивать. Куда проще, если лишние головы просто исчезнут…
        В каменную подклеть, что поддерживала сруб амбара, Елена Васильевна вошла в сопровождении двух просто одетых псарей - рослого чернобородого Гедвика с бледными, почти бесцветными глазами и пожилого, кривоглазого и прихрамывающего Ахмата, отчего-то лишенного волос на голове. Вот не росли у него, и все! Оба в рубахах, шароварах и беличьих душегрейках.
        - Ты чего творишь, дура малолетняя?! - увидев племянницу, попытался подняться на ноги князь Глинский. - Забыла, из какого дерьма мы тебя вытащили?! Хочешь, чтобы тебя поганой метлой из дворца погнали, в лесу на осине сдохнуть?! Я ведь расскажу, все расскажу! Отпусти нас немедленно, пока я не прогневался!
        - Ах, дядюшка, ты никогда меня не понимал, не любил, доброты к сироте не проявлял. Торговал, как щенком породистым, - тяжко вздохнула молодая правительница. - Бунтовать обожаешь, дважды крамолы затевал, да еще и язык как помело.
        Она многозначительно посмотрела на Гедвика. Тот развязал поясную веревку, накинул Михаилу Львовичу на шею, потянул концы. Князь Глинский задергал ногами, выгнулся, выпучил глаза - и наконец обмяк.
        Литовский псарь немного выждал, после чего отпустил жертву и опоясался.
        Елена Васильевна прошла чуть дальше, осматривая своих опекунов, остановилась возле князя Шуйского. Улыбнулась:
        - Василий Васильевич?
        Князь Немой, двигая плечами и упираясь ногами, кое-как выпрямился, спокойно посмотрел женщине в глаза.
        - Анастасия Петровна уверила меня, княже, что честен ты и предан сыну моему и мне лично. Посему прошу тебя отныне заботу о Думе боярской на себя принять. По высокому родству своему ты более всех для места сего подходишь. Обиды за случившееся не держи. Бояре, мне и государю всей душой преданные, с похода вернулись. Усталые, злые… Где им в мелочах разбираться, кто сильно мне предан, а кто так… без искренности? - Правительница подступила ближе: - Ты ведь предан, Василий Васильевич?
        - Да, - согласно кивнул пожилой воевода.
        - Ах, Василий Васильевич, вечно из тебя слова не вытянешь, - вздохнула женщина. - Потому и понимают тебя не все и не сразу.
        Она повернула голову к кривому псарю. Тот торопливо выхватил нож, срезал с пленника веревки.
        - Теперь осталось узнать мнение остальных достойных бояр, - повернулась к прочим пленникам Елена Васильевна. - Поведай мне, князь Воротынский Иван Михайлович, ты согласен с моим безвременно почившим дядюшкой, царствие ему небесное, и считаешь меня малолетней дурой или согласен с князем Шуйским и поклянешься мне в вечной преданности?
        - Судя по тому, что ты с ратью и на троне, а я в подвале рядом с мертвецом, ты кто угодно, только не дура, - покачал густой седой бородой пленник. - Отпусти, я поцелую тебе крест.
        - Ты поцеловал крест моему сыну, - напомнила Великая княгиня. - Посему мне хватит твоей клятвы. Но прямо здесь и сейчас. Клянешься ли своей честью, что будешь мне предан и никогда не станешь злоумышлять против моего правления? Что скажешь?
        - Клянусь честью, Елена Васильевна. Если отпустишь, против тебя никогда не выступлю.
        Женщина кивнула кривому псарю и сделала шаг дальше:
        - Князь Ляцкий Иван Васильевич… Что скажешь мне, княже? Ты с дядюшкой моим али с князьями Шуйским и Воротынским?
        - Клянусь честью быть преданным и никогда не затевать супротив тебя крамол, Елена Васильевна, - не стал тянуть самый молодой из пленников. Князю Ляцкому еще не исполнилось и сорока.
        - Братья Бельские? - обольстительно улыбнулась Великая княгиня.
        - Твоя взяла, литвинка, - ответил старший, Иван Федорович. - Правь!
        Дворцовый переворот успешно завершился.
        Вернувшись во дворец, Елена Васильевна зашла в детскую. Там, как оказалось, помимо трех нянек находился воевода Иван Федорович и играл с государем в жмурки. Великий князь хохотал и бегал за хлопающими в ладони подданными.
        Посмотрев на это с улыбкой, правительница мешать не стала - отправилась в свои покои и взялась за перо, со всем тщанием выводя на листе бумаги крупные буквы, повторяя вслух начертанные слова:
        - Дорогой Юрий Иванович! Спешу сообщить, что план наш давнишний удался более чем полностью, и ныне я осталась единовластной правительницей земель русских! Надеюсь, княже, ты скорейше приедешь в Москву и поможешь мне в тяготах правления, ибо большая у меня нужда в верных людях, на каковых опереться можно…
        Закончив одно, тут же написала второе с таким же примерно содержанием и, вздохнув, отправилась на псарню.
        Увы, но в эти самые важные для нее часы и дни у новой правительницы державы совершенно не было слуг. Бояре любимого подчинялись ему. Дворцовые слуги все еще помнили об опекунском совете и о перевороте пока даже не догадывались.
        Пока все поймут, кто тут главный, пройдет еще не меньше недели. Пока она разберется, кому можно верить, а кто повинность отбывает, тут вовсе на месяцы растянется. Вершить же дела державные требовалось прямо сейчас!
        Правительница специально заглянула в подклеть - и не нашла никаких следов недавно случившегося. Тело исчезло, веревки тоже. И только собаки гавкали истошнее обычного. А может - показалось.
        - Ты меня ищешь, госпожа? - следом за ней вошел в подклеть Гедвик.
        - Да, - кивнула Елена Васильевна. - Всех людей верных собери. Выдели двоих. Один пусть вот эту грамоту князю Старицкому доставит, а другой вот эту - князю Дмитровскому. С остальными же скачи в Суздаль…

* * *
        Кудеяр влетел в келью нежданно и стремительно, засыпанный снегом, морозный, пахнущий дымом и потом. Обхватил Софью, крепко поцеловал в губы, выдохнул:
        - Собирайся, уезжаем! - подхватил под мышки кинувшегося к нему мальчика и тоже поцеловал: - И ты сбирайся!
        - Куда, почему?! - не поняла бывшая Великая княгиня.
        - Елена Глинская власть взяла!
        - Ох, господи! - испуганно перекрестилась монахиня.
        - Скорее! Я, может статься, всего на пару часов их опережаю! Собирай ребенка, сама сбирайся. Каждый миг на счету!
        - Она не выпустит нас, Кудеяр, - покачала головой женщина.
        - Пустое, следы заметать умею, - мотнул головой боярский сын. - Порубежник я али нет? Главное, чтобы тут не застали. На пару часов оторваться, и ищи ветра в поле!
        - Ты не понимаешь, любимый, - погладила ладонью его бородатую щеку монахиня. - Нас найдут. Глинская всю землю перевернет, но ребенка нашего сыщет. Наш сын на голову больше прав на престол московский имеет, нежели ее Ванька. Таких соперников живыми не оставляют. Хоть в пределах русских, хоть в басурманских, хоть в Китае али Индии, но она нас обязательно сыщет. Всех лазутчиков, всех купцов на ноги поставит, всю казну потратит, но найдет. Дитя свое от нашего обезопасит.
        - Значит, в Египет скроемся, - пообещал боярский сын. - Собирайся же!
        - Я знаю, что делать, - покачала головой монашка. - Давно уже придумала. Увези Юру, я же так поверну, что искать не станут.
        - Я без тебя не поеду!
        - Поедешь! - твердо ответила женщина, наклонилась к нему, уткнулась лбом в подбородок. - Я люблю тебя, Кудеяр. Всю жизнь любила, через все это пронесла. Пойми, любый мой… Наша любовь - это Юрочка, он ее воплощением стал. Сохрани его. Сохрани любовь нашу. Другой не будет… Половинка в нем от меня, половинка от тебя. Пока он с тобой, то и я с тобою.
        - Без тебя для меня жизни нет, Соломея! - взял ее лицо в ладони боярский сын.
        - Инокиня Софья, любый, - поправила его монашка. - Сердце мое с тобой, душа с тобой, дитя мое с тобой. Нет времени спорить. Поезжайте, я же погоню остановлю.
        Женщина и ее девка проводили гостя и гордо сидящего в седле мальчика до самой Каменки, по льду которой тянулся зимник. Обняла Кудеяра, Георгия, махнула рукой на холопов - и маленький отряд умчался в сгущающиеся сумерки.
        Монахиня Софья долго смотрела им вслед, потом попросила:
        - Заряна, сходи травы мерзлой вдоль берега нарежь. Надобно к утру куклу большую сделать. С ребенка размером.
        - Зачем, Соломея? - Девка так и не научилась называть хозяйку новым именем.
        - И гробик небольшой закажи. Столяру скажи, алтын сверху дам, коли к утру поспеет.
        - Свят-свят… - испуганно перекрестилась Заряна и отправилась выполнять поручение.
        Через час, принеся траву в келью, монашки Софьи она там не обнаружила - кинулась к речке и застала там хозяйку у проруби, задумчиво смотрящую на текучую воду.
        - Ты чего, Соломея? - испуганно схватила ее за руку девка.
        - Вот и кончилась моя жизнь, Заряна, - задумчиво ответила женщина. - Никогда я более не увижу ни сына своего, ни Кудеяра любимого, ни мужа законного. Царствие мое прахом пошло, имя в забытьи растворилось. С полянки пустой каменистой судьба началась, в пустой келье каменной закончилась. И жила я али нет? Неведомо…
        Она сняла с руки черненый браслет с синими эмалевыми капельками и бросила его в прорубь.

* * *
        Псарь Гедвик с десятью преданными литвинами домчался до Суздальского Покровского монастыря только к полудню. Оставив запаренных скакунов у коновязи, мужчины вошли внутрь, тут же спросили у привратника:
        - Инокиня Софья, бывшая княгиня Великая, как ее найти?
        - Так вон же она, у собора, - махнул рукой ветхий старик в таком же ветхом тулупе. - Сыночка свого хоронит.
        Гедвик быстрым шагом помчался в указанном направлении, протиснулся через небольшую толпу монахинь и прихожанок, вытянул шею, заглядывая в стоящий перед плачущей женщиной гробик. Внутри лежал ребенок в суконных штанишках и дорогой расшитой распашонке, лицо малыша закрывал платок.
        - А чего лицо закрыто? - тихо спросил он у стоящей рядом послушницы.
        - Так ведь оспа, - перекрестилась та.
        Псарь тоже перекрестился и предпочел перебраться в задние ряды. Там он дождался, пока гробик опустят в яму, забросают мерзлой землей, и только после этого отправился к своим спутникам.
        - Нам и делать ничего не понадобилось, - обмахнулся он небрежным крестом. - Сам помер, без греха обошлось. Возвращаемся.
        28 марта 1534 года
        Москва, Великокняжеский дворец
        Уже в феврале Елена Васильевна получила ультиматум от короля польского и литовского Сигизмунда с требованием отдать ему, вместе с прилегающими землями, Смоленск, Брянск, Гомель, Чернигов… Всего девятнадцать городов, двадцать две крепости, тринадцать сел и семьдесят волостей. Вестимо, известия о смерти крепкого и храброго государя и воцарении вместо него юной женщины донеслись до соседей со стремительностью почтового голубя, и теперь умудренный опытом король по прозвищу Старый спешил использовать выпавшую возможность обобрать ослабевшего соседа.
        Князя Ивана Федоровича ультиматум обрадовал несказанно.
        - Бояре, что на стол нас возвели, на жалованье одном ныне сидят, - чмокнул он любимую в щеку. - А их наградить достойно надо бы, - чмокнул в другую. - Добыча во как нужна! - Воевода провел пальцем по горлу, поцеловал в губы и помчался в Разрядный приказ.
        Неделю спустя князь Овчина-Телепнев-Оболенский выступил в поход на запад, забрав с собой буквально всех бояр, способных носить оружие, - вплоть до престарелого князя Немого-Шуйского и братьев Бельских, преданность которых была весьма и весьма сомнительна…
        Посему, когда на двор просторной московской твердыни въехал князь Дмитровский Юрий Иванович со свитой - в Кремле было совсем немноголюдно.
        Пятидесятипятилетнего брата почившего государя заброшенный вид столицы явно порадовал. Спешившись у Грановитой палаты, он сбросил меховой плащ на плечи холопов, быстро поднялся по ступеням. Наверху его встретила Елена Васильевна, порывисто обняла, с облегчением вздохнула:
        - Ну наконец-то, друг мой старший! Как одной тяжко, как мне тебя не хватает, ты даже не представляешь.
        - Да, пустовато тут у вас. - Гость окинул двор быстрым взглядом. - Что так?
        - Разбегаются, все разбегаются! Прямо не знаю, что и делать! Мне нужен твой совет, княже. Очень нужен. Идем со мной, в покоях моих с дороги выпьешь и подкрепишься. Разговор наш не для чужих ушей будет и отлагательства не терпит. Анастасия Петровна! - оглянулась на кравчую правительница. - Прошу тебя, княжна, позаботься о свите друга моего верного! Пусть накормлены будут, напоены, в бане попарены, спать в тепле уложены.
        - Слушаю, Елена Васильевна, - с некоторым удивлением поклонилась княжна Шуйская.
        Ей показалось очень странным, что правительница намерена кушать с кем-то в ее отсутствие и не из ее рук. Но… Но спорить кравчая не стала, спустилась ниже.
        - Велите холопам к коновязи у нижней стены коней отвести, - распорядилась она. - Я вас в трапезную отведу, а опосля холопов в людскую. Баней, знамо, уж ключник займется…
        Елена Васильевна тем временем провела гостя через несколько комнат, остановилась в обитой кошмой горнице с двумя стрельчатыми слюдяными окнами, плотно сбитым полом из мореного дуба и единственным столом в центре, возле которого стояло всего два кресла.
        - Прошу, - указала князю на левое правительница, сама же села напротив и еще раз повторила: - Как же я рада видеть тебя, князь Юрий Иванович!
        Дверь распахнулась, в светелку вошел рослый слуга в атласной косоворотке, чернобородый и бледноглазый, быстро выставил на стол блюда с цукатами, нарезанной бужениной и печеной белорыбицей, кувшин, кубки, разлил вино, отступил в сторону. Елена Васильевна отпила первой, опять широко и радостно улыбнулась. Заговорила:
        - Такой у меня вопрос, Юрий Иванович. На Руси зело популярно лествичное право, по которому трон наследует не сын государя, а самый старший в роду мужчина. И хотя сын мой уже провозглашен Великим князем и присягу ему многие принесли, твердым его трон станет лишь тогда, когда других возможных претендентов не останется. У Ванечки же моего мало того, что старший брат имеется, так еще и двое дядьев старших! Вот и посоветуй, как в положении таковом поступать надобно?
        По мере ее речи улыбка потихоньку сползала и сползала с лица гостя, а с последними словами он и вовсе побледнел, попытался вскочить - но Гедвик, уже успевший развязать свой простенький пояс, одним быстрым движением накинул шнур мужчине на шею и что есть силы потянул в разные стороны.
        Елена Васильевна, медленными глотками попивая любимое фряжское вино, терпеливо дождалась, пока в теле престарелого союзника не затихнет последняя судорога, поставила кубок на стол и распорядилась:
        - Свите гостя нашего завтра скажешь, что за разговором князь меня оскорбил и за то под арест в приказе Разбойном посажен. Я во гневе великом и потому всем им велено обратно в Дмитров убираться, не то рядом с ним сидеть будут.
        - Да, госпожа, - кивнул Гедвик.
        - Значит, старше моего сына из рода Александровичей всего трое мужчин было, - задумчиво погладила подбородок Великая княгиня. - Одного оспа забрала, другой… Как бы под арестом. Третий… - Она вопросительно вскинула брови.
        - Князь Старицкий письмо получил, госпожа. Однако же не едет, - ответил псарь.
        - Плохо. Надо пригласить настойчивей… - Правительница поднялась, вышла из горницы, но в дверях обернулась: - Гедвик, ты уверен, что Георгий, сын Соломонии Сабуровой, мертв?
        - Да, госпожа, - кивнул литвин.
        - Хорошо. - И правительница сама прикрыла за собой дверь.

* * *
        Мартовская приморская степь была прекрасна - алый ковер тюльпанов от горизонта до горизонта и пряный, как сбитень, воздух; голубое небо и торопливо носящиеся, как стрелы, шмели, жуки и стрекозы. Посреди этой красоты возвышались пять коричневых куполов - юрты покинувших зимнее кочевье степняков. Сюда и подъехали неспешным шагом четверо всадников - трое мужчин и один ребенок. Путники вели с собой в поводу восемь хорошо груженных заводных лошадей, что означало - в путь они собирались всерьез и надолго.
        На ровной степи гостей видно издалека - и потому на краю стоянки гостей встречали несколько молодых нукеров и воин в возрасте, наряженный в толстый стеганый халат, крытый сверху цветастым китайским шелком, - весьма недешевое удовольствие.
        Путники спешились в десятке шагов от хозяев. Первый из них, зеленоглазый и русобородый, прищурился, вглядываясь в узкоусого кочевника. И тот вдруг восторженно хлопнул себя по коленям, потом в ладони и быстро пошел вперед:
        - Иншалла!!! Я не верю своим глазам! Мой пропавший неверный брат! Кудеяр! Неужели ты меня не узнаешь?!
        - Рустам! - облегченно засмеялся гость и раскрыл свои объятия.
        Потоптавшись и похлопав друг друга по плечам, они чуть расступились.
        - Входи, входи смелее! - указал на стоянку степняк. - Мой дом - твой дом! Мой ковер - твой ковер! Мой кумыс - твой кумыс! Мой табун - всегда мой табун! Ты как в наших краях оказался, друг мой? Пленным, купцом али гостем?
        - Гостем, Рустам. Долгим, долгим гостем, - сразу признался боярский сын. - Надобно мне на несколько лет хотя бы так поселиться, чтобы внимания ничьего не привлекать. Пожить тихой, спокойной и скучной жизнью. Домик купить, коли получится, а лучше надел небольшой. На своей земле как-то привычнее.
        - У нас это нетрудно, друг мой, - пожал плечами крымчак. - Коли золото есть, то хоть надел, хоть кочевье покупай, хоть прииск соляной, хоть сад персиковый. Надо - помогу с радостью! Продавца найду, с покупателем сведу. Один пустяк только нужен…
        - Какой? - насторожился боярский сын.
        - Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его, - ответил Рустам.
        - Что это значит? - не понял гость.
        - Неверному нельзя покупать мусульманскую землю, друг мой, - развел руками степняк. - Тебе придется принять ислам.
        - Проклятье! - зло сплюнул Кудеяр.
        - Посмотри на это иначе, мой неверный брат, - улыбнулся никогда не унывающий Рустам. - Ты хочешь спрятаться? Спрятаться - или светиться на каждом углу белой вороной? Спрятаться в сарацинском мире, оставаясь открытым христианином? Скажи мне это еще раз, друг мой Кудеяр!
        Боярский сын помолчал. Однако правота степняка была настолько очевидна, что ответить можно было только одно:
        - Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его… - печально вздохнул Кудеяр, присел рядом с мальчишкой, обнял его за плечо: - Видишь этого дяденьку, Юра? Ты не поверишь, но это твой семиюродный дядя.
        - Родственник!!! - радостно оскалился Рустам и присел перед мальчишкой, раскрыл руки: - Иди к дядюшке, мой розовощекий малыш! Как, говоришь, его зовут?
        - Георгий… - Кудеяр запнулся и тихо выругался: - Вот проклятье! Лишний риск на пустом месте… Имя, наверное, тоже лучше поменять… На всякий случай.
        - Я буду звать тебя Булатом, племянник, - с ходу предложил Рустам. - Смотри, какой ты крепыш! Настоящий булат!
        24 февраля 1535 года
        Москва, Великокняжеский дворец
        Воевода Иван Федорович не был бы самим собой, кабы не вернулся с литовского похода очередным триумфатором, в честь которого слагались вирши и били в колокола, которого осыпали пшеном и украшали ленточками. Ведь в ответ на ультиматум Старого Сигизмунда он не просто разбил пару порубежных ратей - он устроил долгий, глубокий поход по литовским землям, пройдя от Смоленска через Витебск и до самого Вильно, по глубоким, коренным литовским землям, не потеряв при том в боях ни одного боярского сына и набрав столь несметное количество добычи, что даже самый последний холоп ощутил себя зажиточным князем!
        Может быть, поэтому москвичи достаточно спокойно приняли то, что Великая княгиня наградила героя высшей мерой, на какую только способна, и практически открыто жила с ним, как с законным супругом, в любви, радости и полном согласии, и не чая души в сыновьях своих, один из которых уже стал законным государем. Победителю, защитнику земли от католической и басурманской нечисти простительно многое - и даже митрополит Даниил не осудил правящую пару за блуд ни в одной своей проповеди.
        Одно только отравляло покой прекрасной и мудрой Елены Васильевны - князь Старицкий никак не желал приезжать в Москву. То больным сказывался, то на мор ссылался, то со свенами у него нелады, то смута в землях. И так - целых четыре года!
        Отчаявшись, правительница начала искать иные способы избавиться от опасности - попыталась навести порчу через колдунов московских и чухонских, подослать верного человека с ножом или ядом. Андрей Иванович то ли почуял неладное, то ли донесли - но князь собрался сбежать в Литву. Елена Васильевна послала людей на перехват - и тут дядюшка государя наконец-то совершил ошибку: разослал боярам письма с призывом идти к нему на службу, приказы московские не признавая.
        Это был уже бунт, крамола - и князя Старицкого стало возможно брать силой.
        Правительница послала Ивана Федоровича с московским ополчением, и возле Новгорода рати встретились на поле - несколько сотен бунтовщиков против тысячи московских бояр под командой лучшего воеводы державы.
        Все было настолько безнадежно, что Андрей Иванович сдался без боя - в обмен на прощение откликнувшихся на его письма ополченцев.
        Одиннадцатого декабря тысяча пятьсот тридцать седьмого года Великая княгиня и дядюшка ее сына наконец-то встретились - в тихой горнице Большого Великокняжеского дворца.
        - Неужели ты забыла, как сюда попала, прекрасная Елена? - вымученно улыбнулся знатный пленник садящейся на кресло перед ним правительнице всея Руси. - Кто все это придумал, подстроил, организовал? Теперь ты хочешь убить меня за то, что я сделал тебя государыней?
        - Ты умен, Андрей, - вздохнула женщина. - Красив, находчив, остроумен. Когда я жила в твоем дворце, я в тебя почти влюбилась. Ты достоин многого. Наград, мест, уделов, восхищения. И ты получишь все это, Андрей, если выполнишь одну мою маленькую просьбу.
        - Какую?
        - Стань младше!
        - Это как? - опешил князь Старицкий.
        - Моему сыну ныне исполняется семь лет, Андрей. А тебе сорок семь. Ты имеешь больше прав на престол, нежели мой ребенок. Стань младше его, и я сделаю тебя первым из князей, ближайшим советником, правой своею рукой.
        - Но это невозможно, Елена!
        Правительница помолчала, тяжело размышляя, потом вздохнула и мотнула головой:
        - Ну, почему же, Андрей? Я знаю один очень надежный способ…
        Она посмотрела пленнику за спину - Гедвик сделал шаг вперед и накинул шнур князю Старицкому на шею…
        5 февраля 1538 года
        Москва, подворье князей Шуйских
        Комната в княжеских хоромах была все той же, как и при появлении здесь боярского сына Кудеяра: просторной, но теплой и уютной, достаточно светлой для чтения - но имеющей изрядно темных уголков, чтобы вечером совершенно раствориться в сумерках. Анастасия Петровна предпочитала таиться во мраке, Василий Васильевич Немой - находиться под подсвечниками, на свету. И потому зачастую казалось, что он разговаривает сам с собой. Или хуже того - с самим мраком.
        - Неужели нам это удалось, Настенька? - негромко сказал князь, крутя в пальцах гусиное перо.
        - Каждый раз, одевая князя Овчину в простолюдинские рубахи и душегрейки, я заставляла его платить слугам, эти вещи снимающим. Ныне во дворце есть никак не меньше полусотни холопов, что подтвердят его хождения к Елене Глинской при живом муже. Небольшое следствие, проведенное боярской Думой, - и Ваньку признают ублюдком, незаконнорожденным, внебрачным. И трон будет свободен.
        - Так что у нас осталось? - спросил Немой.
        - Ничего, - ответила темнота. - Елена задушила старшего Александровича, затем задушила младшего. Старшего сына Василия сожрала оспа.
        - Георгий жив, - поправил мрак Василий Васильевич. - Разрядный приказ постоянно следит за Софьей, и соглядатаи видели, как она отправила сына из обители. Я думный боярин, мне позволительно читать все тайные документы. Его увезли ночью, проследить не получилось. Похитители оторвались.
        - Не важно, - после недолгого сомнения ответила темнота. - У нас есть могила и свидетели. Он мертв. Так что, братец, все Александровичи мертвы, и никто не сможет обвинить нас в их смерти. Пред богом и людьми мы чисты. И ты - законный наследник русского трона.
        - Еще не совсем, - покачал головой князь.
        - Да, остался последний шаг, - согласилась темнота. - Елена Васильевна расчистила нам путь. Осталось убрать ее саму.
        - Дай мне месяц. Нужно отобрать верных людей и пронести в Кремль оружие. Мне, конечно, доверяют… Но лучше проявить осторожность.
        - Хорошо, милый брат. Когда будешь готов, сообщи.
        4 апреля 1538 года
        Москва, Кремль, Великокняжеский дворец
        Елена Васильевна кушала, естественно, вместе с князем Овчиной. Стол был не самый обильный - всего десяток блюд, - но правящая пара все равно смотрела только друг на друга.
        - Я купила нового вина, - сообщила кравчая, придвигая кувшин. - Не желаешь отпробовать, государыня?
        - Налей! - согласилась правительница.
        Анастасия Петровна налила из кувшина в кубок несколько глотков, выпила, поставила бокал обратно на стол, чтобы наполнить, и вдруг спохватилась:
        - Ах, прости, княгиня, соринка! - Она подхватила салфетку, отерла ею край кубка, после чего наполнила его почти до краев и с низким поклоном передала Елене Васильевне.
        Та попробовала, кивнула:
        - У тебя отличный вкус, княжна! - и допила до конца.
        - Ты куда сейчас? - взял ее за руку Иван Федорович.
        - К бумагам. А ты?
        - Тогда я к сыну. Он наконец-то пристрастился к мечу. Нужно учить.
        Влюбленные разошлись.
        Правительница всея Руси предпочитала просматривать письма Посольского приказа в одиночестве, и потому ей некому оказалось пожаловаться на то, что закружилась голова, некому приказать открыть от духоты окно. И налить морса, чтобы избавиться от сухости во рту. Просто во всем теле наступила слабость. Елена Васильевна попыталась встать - но не смогла и уткнулась лбом в стол, прикрыла глаза, стремительно засыпая. Сердце колыхнулось в груди еще пару раз - и тихо остановилось.
        Примерно в это время к Ивану Васильевичу, государю всея Руси, пришли учителя грамоты, и князь Овчина-Телепнев-Оболенский вышел из детской горницы в коридор. Удивленно обвел взглядом стоящих здесь бояр, не к месту одетых в поддоспешники и с саблями на поясах.
        - Что вы здесь делаете? - Он заметил князя Шуйского, шагнул к нему: - Что-то случилось, Василий Васильевич?
        - Да, - кивнул Немой. - Ленка Глинская померла.
        Бояре выхватили сабли.
        Воевода, ругнувшись, расстегнул пояс, прикрылся им от первого сабельного удара, пнул врага ногой, отпрянул от второго, ударил врага пряжкой в лицо, перехватил оружие, поднырнул под очередной клинок, одновременно рубя нападающему нижние ребра, прикрылся ремнем и широким взмахом, как учил когда-то исчезнувший дядька, отвел сразу три направленные в грудь сабли, ответным взмахом начисто срубил бородатую голову и…
        В спину воеводы глубоко вонзилась сабля, останавливая горячее сердце воина, а еще два укола закончили схватку раз и навсегда.
        Василий Васильевич одобрительно кивнул, развернулся и пошел прочь.
        Спустя несколько минут он вошел в Посольскую залу Грановитой палаты, медленно и торжественно поднялся по ступеням и опустился на жесткое сиденье с прямой спинкой. Положил руки по сторонам, крепко взявшись за подлокотники. Довольно улыбнулся, выпрямился и мечтательно опустил веки.
        - Ну вот и все! Теперь ты мой…

* * *
        В таком виде его и нашли - со спокойной улыбкой восседающим на великокняжеском троне. Проклятье вечно вторых в очередной раз не упустило своей добычи. Князь Василий Васильевич Шуйский по прозвищу Немой, многократный победитель схизматиков и басурман, основатель Васильсурска и главный думный боярин, скончался именно в тот день и час, когда до высшей власти в величайшей державе мира ему оставалось сделать всего лишь один, последний, совсем маленький шажок…
        Правление государя Ивана IV Васильевича благополучно продолжалось. Великий князь как раз начал учить свои первые письменные буквы - еще не зная, что остался полным сиротой в самом логове хищной московской знати, и ничего пока еще не ведая о своем брате, своем происхождении, равно как и о том, что впереди его ждет настоящая, великая и нежная любовь…