Сохранить .
Царь Саул Валентин Александрович Пронин
        Всемирная история в романах
        Царь Саул (1029 -1005 гг. до н. э.) — едва ли не самый почитаемый из древних правителей Израиля. По легенде, он был призван на царство еврейским народом, вопреки воле судей и пророков, руководивших в те времена жизнью страны. Ведя непрерывные войны с агрессивными соседями, Саулу в итоге удалось собрать разрозненные земли колен Израилевых в единое государство. Однако преждевременная гибель Саула и его сыновей помешала основанию его династии…
        Царь Саул
        ОТ АВТОРА
        Личность Саула, первого древнеизраильского царя, привлекла автора своим правдоподобным жизненным положением и трагичностью судьбы, что вполне естественно для судьбы простого земледельца, избранного народом на царство. Создавая литературный образ Саула, человека сильного, простодушного, самоотверженного, одарённого полководца и правителя, автор отказывается от мистической туманности библейского текста и стремится к картинам многообразного земного мира, к предметности, внимательности к деталям, звучности и красочности.
        Избрав сюжетом своей книги отрывок из Библии[1 - Ветхий Завет. Первая книга Царств.], автор счёл необходимым произвести замену некоторых традиционных наименований.
        Дело в том, что при окончательном оформлении (IV -III вв. до н. э.) ветхозаветные тексты претерпели воздействие общегреческого языка «койнэ», распространённого в эпоху эллинизма по всему Средиземноморью. Этот искусственно созданный язык многое преобразил в библейских сказаниях при их переводе с древнееврейского, а затем с греческого на другие языки. Так в русском варианте появились «израильтяне», «филистимляне», «вавилоняне», «хеттяне», «моавитяне» и пр.
        Автор устранил эту навязчивую условность. Вместо «израильтяне» предпочтительно писать «эшраэлиты» или «ибрим»; вместо «филистимляне» — «пеласги» или «пелиштимцы»; вместо «хеттяне» — «хетты»; вместо «моавитяне», «мадианитяне» — «мохабиты», «мадьяниты» и т. д. Такое изменение приближает названия древних народов к их первоначальному произношению.
        Что касается ветхозаветной топонимики и обозначений населённых пунктов, то и здесь автор стремится к наименованиям, естественным для выбранного региона, избегая традиционной искусственности. Например, река Иордан — Ярдон. Здесь автор придерживается версии, подтверждающей индоевропейское название реки. Дальше названия городов: Иерихон — Ярихо; Хеврон — Хебро(н); Иерусалим — Ярусалем или Ершалайм (у эшраэлитов); Вифлеем — Бет-Лехем; Вирсавия — Беер-Шаба и т. п.
        По-другому произносятся традиционные имена. Праотцы Авраам, Исаак, Иаков (Израиль) изменены на Абарагама, Ицхака и Якуба, он же Эшраэль. И наиболее известные персонажи: Моисей-Моше; Аарон-Ахаро; Самсон-Шамшо; Самуил-Шомуэл; Давид-Добид; сын царя Саула Ионафан-Янахан; побеждённый Саулом аммонитский царь Наас-Нахаш; отец Саула Кис-Киш; отец Давида Иессей-Ешше; филистимский (пелиштимский) великан Голиаф-Галат; такие имена, как Иуда-Юда, Симеон-Шимо(н), Манассия-Манаше и пр. Таким же образом изменяются женские имена.
        При написании этой книги в фонетике имён и названий, по возможности, исключались звукосочетания «ио», «иу», «ие», «ии», «оа», «аа»; — сомнительны и окончания имён «он», «ай», «ей» и др. (сравните греческие имена, Агамемнон, Менелай, Одиссей).
        Тем не менее автор оставил неизменным имя главного героя — Саул (а не «Савл» или «Шабел») из чисто эстетических соображений. То же самое допускается в ряде других случаев.
        Думается, указанные замены придадут этому повествованию бoльшую достоверность и вместе с тем обновлённость.
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        СТРАНА ЦАРСКИХ ДОРОГ
        ВСТУПЛЕНИЕ
        Каменистая Синайская пустыня переходит к северу в благодатную страну Ханаан[2 - Ханаан — Палестина-Израиль.]. Здесь с древнейших времён пролегали дороги купцов и воинов Кеме[3 - Кеме или Та-Кем (Чёрная земля) — Египет; семитские народы называли его Мицраим.], царства фараонов, носивших у рей — золотую змею на красно-белой короне. Во многих городах Ханаана не одно столетие размещались египетские гарнизоны, взимавшие поборы с местных князей. А вдоль плещущего пенным прибоем моря мерно шествовали вереницы нагруженных ослов и верблюдов.
        Путь этот вёл к столице огромного царства хеттов, средоточию мощных крепостей и роскошных капищ неведомых богов. В тогдашнем мире говорилось, что хетты самый заносчивый и воинственный народ из всех народов, живущих на земле. От них к берегам Нила доставляли коней чёрной, как ночной мрак, и, подобной пламени, рыжей масти. Из царства хеттов привозили боевые бронзовые колесницы и отточенные до синевы мечи из железа.
        Этот металл был ещё недоступен многим народам. За железный меч отдавали целую деревню с людьми и угодьями. Взамен коней и железа Египет посылал хеттскому царю блистающее на солнце золото, ласкающий глаза лазурит, слоновую кость и эбеновое дерево.
        По пути к Хаттушашу[4 - Хаттушаш — столица хеттов.] караваны обязательно заходили в города людей пелиштим или пеласгов[5 - Пелиштим, пеласги — библейские «филистимляне», народ Эгейского происхождения.], как они себя называли. Пеласги враждовали со многими областями Ханаана и даже с египтянами, от чьего ига они за последние двести лет сумели освободиться. Теперь они сами обкладывали данью города и селения. Пеласги приплыли некогда из-за моря; их верховный бог Дагон изображается в виде безбородого мужчины с веслом, а иногда в виде рыбы. Как и надменные хетты, пеласги имеют железное оружие. Мудрецы рассказывали любопытным, будто «народы моря», близкие пеласгам по расе и языку, завладели множеством чужих земель и вторгались не раз в ослабленный внутренними распрями Египет. Лишь после длительной кровопролитной борьбы одному из фараонов удалось разгромить флот захватчиков и отогнать их от дельты Нила.
        Царская дорога не минует и трёх знаменитых портов у побережья Великой Зелени[6 - Великая Зелень — Средиземное море.]: Тира, Гебала и Сидона. Причём Тир в далёкую старину был построен легендарными пришельцами — потомками богов — и произносился как Цур. «Сынами Анака» называли себя здешние люди, ставшие известными под именем финикийцев.
        Сыны Анака были коренастые, горбоносые, с резкими чертами лица, жёсткими от морской соли бородами, смелым нравом и неутомимой жаждой наживы. Они строили просмолённые крутобокие корабли, бесстрашно плавали по бурным волнам и торговали хлебом, вином, оружием, украшениями, тканями и рабами. В сопредельные государства они доставляли морем огромные кедры Ливанских гор.
        Прибывшие в Ханаан с дальних островов купцы не раз сообщали о том, что сыны Анака нападают на встречные корабли, на прибрежные поселения и занимаются самым отъявленным разбоем. Женщины в их знаменитых портах не отличаются скромностью. Они часто предлагают себя путешественникам за серебряные шекели — овальные монетки с изображением рогатой головы бога Мелькарта, или же бесплатно отдаются на порогах храмов во имя богини Ашторет. Преступников здесь не побивают камнями, не бросают в воду, не привязывают, как у хеттов, к хвосту необъезженной лошади. У финикиян осуждённого прибивают к столбу с перекладиной и устанавливают столб на возвышенности под беспощадным солнцем.
        Люди ибрим[7 - Ибрим (иврим) или хабиру — древние евреи.], пришедшие из Синайской пустыни, военной силой сумели захватить несколько городов Ханаана, истребив в них неё население и даже животных. Некоторые из них, называемые также «дети Эшраэля», более мирно расселились среди ханаанских народов, научившись со временем земледелию и ремёслам, превратившись в жителей городов, в хлеборобов и виноградарей. Часть детей Эшраэля продолжала вести полукочевую жизнь, ночуя в шатрах из козьей шерсти, подобно аморреям с их богом Мильком в виде крылатого быка, мохабитам, поклоняющимся идолу бараноподобного Баал-Тегора, потомкам Амалика, вечным разбойникам, угоняющим чужие отары, аммонеям и прочим прокопчённым у пастушеских костров племенам, чьи кудлатобородые шейхи со временем объявили себя царями.
        Став похожими на оседлых, любящих земледельческий труд хананеев, но невольно оставляя в сердце место для морали необузданных кочевников, люди ибрим поначалу отвергали разноплеменных языческих богов. Они следовали заповеди праотцев Абарагама, Ицхака, Якуба и закону, полученному пророком Моше[8 - Пророк Моше — Моисей, приведший евреев из Египта в Ханаан.] на священной горе Хорив, почитая единого Йахбе (иные говорили Яхве или Ягбе), бога невидимого, всемогущего и беспощадного, избравшего смуглый народ ибрим своим молитвенником и ответчиком.
        Тем не менее время шло, и некоторые дети Эшраэля ослабли в преданности неведомому богу, суровому надзирателю и ревнителю.
        Подобно другим жительницам Ханаана, женщины их легкомысленно носили яркие туники, а голову окутывали пёстрыми шалями. Они чернили волосы отваром ореховой скорлупы, подкрашивали веки малахитом, растёртым в порошок, губы и щёки мазали красной охрой. Они не пренебрегали украшениями: на их руках и ногах блестели браслеты, а на шее — ожерелья из разноцветного бисера. В ушах и мужчины, и женщины носили подвески с сердоликом, ониксом, бирюзой.
        Чем многочисленнее они становились в городах и селениях, тем чаще случалось их совращение к почитанию чужих богов — сластолюбивой Ашторет или юного Таммуза, погибшего, но воскресавшего ежегодно вместе с белыми крокусами, лиловыми цикламенами и степными маками, вместе с зелёными побегами и листьями дерева ситтим (пустынной акации). Забыв о грозном и непрощающем Ягбе, люди ибрим приносили жертвы балам — духам кремнистых гор, огромных скальных дубов или заповедных пещер. Молились даже небольшим рукотворным идолам-террафимам — куколкам из глины, дерева, отшлифованных самоцветов, хотя всякие амулеты были враждебны вере в единого и невидимого.
        Эти божки, духи, баалы казались удобными и пригодными в хозяйстве, житейских передрягах, душевных и телесных, — наконец в укрощении обычных природных явлений. А что уж говорить о страшном демоне, хозяине безводной пустыни, которого звали Баал-Зебуб. Не принеся ему в жертву козлёнка, невозможно было и думать о путешествии через обширные пустые пространства — через сухую степь, где рыскали львы, а в каменных глыбах поджидал добычу чудовищный чешуйчатохвостый скимен[9 - Скимен — возможно, гигантский варан, со временем вымерший. — Прим. авт.] с раздвоенным языком.
        Немало мужчин из колен Эшраэля брали в жёны домовитых, ухоженных, искусных в любви дочерей Ханаана, или светловолосых статных уроженок северной области Митанни[10 - Митанни — север Сирии, где жили индоевропейские племена.], или темнокожих, с синей татуировкой на щеках, гибких и пылких женщин аммореев, женщин Мохаба, Амалика, Амона. Соответствующим образом поступали некоторые вдовы и девственницы из городов Эшраэля, вступая в брак с мужчинами этих народов, с идолопоклонниками, не знающими обрезания (которое соблюдают и красноватые полуобнажённые жители Мицраима-Египта).
        Время шло, люди ибрим погрязли в грехах, и грозный бог Ягбе, видя их предательство, жаждал отмщения.
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        1
        Чахлая смоковница с растрескавшейся корой чудом росла на краю пустыни. Она выжила благодаря скуповатому источнику, издавна поившему её. Смоковница едва дотягивалась корнями до подземной водяной жилы, и часть её сучьев ещё одевалась зеленовато-бурой листвой. Даже в зимний месяц «шебат» солнце к полудню начинало палить нещадно, и широкие пальчатые листья уныло повисали от нестерпимого зноя.
        Тишина не нарушалась ни единым звуком — ни порывом Петра, ни криком птицы, ни визгливым плачем шакала. Пустынная змея вытекала иногда из-под камня маслянисто поблескивавшей струйкой, свиваясь и скользя на песке. Её подвижные иероглифы оживляли на несколько мгновений кладку из нетёсанных булыжников, выбеленные солнцем кости животных и чуть заметные кострища — следы неведомых путников.
        Однако и здесь изредка происходило движение. Слоистым маревом дрожал воздух, осыпался внезапно покат далёкого холмя, нечто отличающееся от каменисто-солончаковой равнины приближалось смутным пятном. В воздухе плыло тонкое пение, печальный и хрупкий звон, и опытное ухо безошибочно определяло бряцание бубенцов.
        Обозначалась презрительно взирающая вокруг голова верблюда с кистями и побрякушками, а высоко над ней коричневое, морщинистое лицо седобородого мадьянита[11 - Мадьяниты — племена бедуинов, обитавших в оазисах Синайской пустыни.] в полупропылённом белом наголовнике с чёрным войлочным кольцом вокруг головы. За первым верблюдом медленно ступали двадцать пять таких же уродливых дромадеров, отягощённых вьюками в зелёнополосых чехлах. После верблюдов длинной вереницей смиренно семенили копытами горок крупных ослов, несущих мешки с товарами, кувшины в соломенных плетёнках, сумы с ячменём и сушёными финиками. На некоторых сидели люди, закутавшиеся в складчато-широкие одежды, так что видны были только чёрные угли глаз.
        Рядом с караваном шагали караванщики в бурнусах и кожаных башмаках. Тут же шли воины охраны: египетские пехотинцы в безрукавных синих рубахах, кожаных передниках, острым углом свисавших до колен, с копьями, щитами, украшенными изображением скарабея[12 - Скарабей — навозный жук, считался в Древнем Египте священным воплощением солнца.], и коротким бронзовым мечом у правого бедра; ливийцы, светлокожие и светлоглазые, в маленьких шапочках, с обнажённым торсом и перекинутым через плечо бурым плащом, — выросшие в пустыне, они утомляются меньше других и, опираясь на дротики, сунув за пояс клювоподобные топоры, беспечно переговариваются между собой. Случались в сопровождении каравана и чёрные воины из страны Куш в красных набедренных повязках — у них деревянные щиты и копья с лезвием шириной в ладонь, луки и колчаны, полные оперённых стрел.
        На десятом по счету верблюде восседал под парасолем, защищавшим его от солнечных лучей, представитель номарха[13 - Номарх — правитель нома (округа), губернатор.] Рехмиу сиятельный господин Нахт. Бритое, костлявое лицо знатного египтянина под оранжевым головным платком выражало брюзгливое спокойствие. Изредка египтянин выпрастывал из-под белых одежд худую руку с ярко вспыхивавшим золотым браслетом и бросал в рот шарик зеленоватого гашиша — «зерно лотоса», который поддерживал бодрость тела и ясность мыслей. Перед Нахтом, скорчившись, цеплялся ногами за верблюжьи бока со свалявшейся рыжей шерстью негритёнок лет двенадцати. Он держал опахало из страусовых перьев и по знаку хозяина старательно овевал капризного чиновника.
        По правую сторону от Нахта ехал на сером муле низкорослый человек с заострённой клином бородой, в выгоревшем лиловом кидаре[14 - Кидар — головной убор, тюрбан.] и полосатом халате с широкими рукавами. К его поясу были привязаны фаянсовые бутылочки, деревянные коробочки, кожаные мешочки, а также (в специальной сумке) принадлежности для письма: вощёные дощечки, тростниковые палочки и чернила из внутренностей каракатицы. Такие чернила употреблялись для посланий номархам, князьям и даже царям. А подверженные порче папирусы хранились свёрнутыми трубкой в медных кувшинах. По всей видимости, клинобородый коротыш в лиловом кидаре являлся врачевателем и одновременно писцом.
        С высоты своего верблюда представитель номарха изредка обращался к сидевшему на муле. Тот услужливо отвечал, изображая при этом чрезвычайное почтение:
        - Я всячески удивляюсь мудрости нашего повелителя господина Рехмиу, а также и твоей проницательности, сиятельный Нахт. Посылать караван с подарками в Хаттушаш сейчас не имеет смысла. Вся великая держава хеттов рухнула в одночасье под напором яростных воинов ахайя[15 - Ахайя — ахейцы, название одной из волн переселений эллинских племён, захвативших Балканский полуостров и вторгшихся в Малую Азию.], захвативших столицу и разогнавших армию, несмотря на её хвалёные колесницы и оружие из железа. Так карают боги за спесь, жестокость и нечестивость. Я был в городах хеттов всего год назад. Достойно изумления, что такая обширная и могучая держава не устояла. Правда, завоеватели тоже имеют железные мечи и хорошие колесницы.
        - Кто эти «ахайя»? Не близки ли они пресловутым «народам моря»?
        - Да, сиятельный, это близкие им люди. Вероятно, их поймут говорящие на похожем языке и живущие здесь неподалёку пеласги. Но мы ведь решили изменить наш обычный путь через их города и пойдём землями Ханаана на восток. Подарки и послание номарха но указанию самого великого фараона — да будет счастливой его жизнь до и после смерти! — мы повезём к звезде Междуречья, в многоликий и многочисленный город Царских ворот[16 - Баб-Иллу, другое значение «Ворота богов» — Вавилон.]. Долог путь к Ваб-Иллу, но ничего нет приятнее, чем увидеть зубчатые стены великой столицы. Мы пойдём через земли Эфраима, Манаше и Лтера — племён Эшраэля. Мы повернём через Хеброн, через Ярусалем, а, перейдя реку Ярдон, сквозь пустынные степи «тоху» достигнем средоточия Эпро и Хиддекеля[17 - Эпро и Хиддекель — Евфрат и Тигр.]. Мы войдём в город путём, где двигаются в праздники шествия многомудрых жрецов и толпы разноплеменного народа. А там нас ждут знаменитые базары предместья Баб-Нар-Куталабири, за которым лежат жилые кварталы, сады, царский дворец и главный храм из возносящихся к небу ступеней и нареченный Эсагила Этеменанки…
        Маленький человечек с узкой бородой даже заёрзал на спине мула от сладостной торжественности своей речи и поклонился до самой гривы господину Нахту.
        - Каким образом ты успел побывать в столицах ныне злосчастных хеттов и благоденствующих вавилонян? И когда боги помогли тебе изучить столько наречий, Гист?
        - Такова воля всемогущих богов, — произнёс в ответ многоречивый Гист, развлекая своими рассуждениями хозяина. — Мой отец, голубоглазый хуррит[18 - Хурриты — народ индоевропейского корня, живший на юге Малой Азии.], служил воином-пятидесятником у князей Митанни; он был высок ростом и очень силён. — Гист развёл руками с шутливым видом, будто противопоставляя собственное незавидное телосложение достоинствам своего отца. — В одном из походов он пленил юную еввусейку[19 - Евуссеи — одно из смешанных семито-митаннийских племён.] и жил с ней несколько лет как с женой. Потом отец погиб в каком-то сражении. Его родственники разрешили моей матери вернуться к своему племени. Так я с детства усвоил язык хурритов — митаннийцев, похожий на язык хеттов. Позже я узнал наречие единоплеменников моей матери и близко живущих племён народа ибрим, научившись произносить в различных случаях звуки «б» и «в», «ш» вместо «с», и наоборот, которые люди двенадцати колен Эшраэля произносят неоднозначно. Через три года мать вышла замуж за почтенного хананея[20 - Хананеи — общее название нееврейского населения Ханаана.], по
имени Элимелех, торговавшего зерном и маслом в городе Сихеме. Он научил меня клиновидным прописям и приличному поведению в обществе благополучных людей. Когда я достиг отроческого возраста, меня отдали попечению купца из благословенной страны Кеме. Я оказался среди подданных великого фараона — да будет возвеличено имя его вечно! — и был пристроен слугой в храм Тота[21 - Бог Тот считался в Египте покровителем письменности и искусств.].
        - И что же дальше?
        - За усердие и понятливость меня сделали учеником храмовой школы. Я закончил её с письменным разрешением врачевать больных и вести переписку по торговым и даже государственным нуждам. Разумеется, я был только помощником опытных писцов. Но мой наставник, многопочтенный Неферкер, усиленно хлопотал, чтобы мои скромные навыки были замечены высокопоставленными людьми. Уже тогда меня прозвали «шестиязыкий Гист». Я знал не только благозвучный язык Черной Земли, но также наречия хеттов и пеласгов, как я упомянул ранее. Помнил я и говор племени моей матери, и язык людей ибрим, а также язык и письменность Ханаана. Вскоре мне пришлось усвоить словесные обороты изысканных вавилонян. Меня стали посылать с посольскими караванами. Как переводчику в далёких варварских странах, мне было разрешено отрастить бороду, чтобы не слишком отличаться от хананеев, митаннийцев или жителей Сидона. Конечно, подданным фараона носить бороду не подобает. Но я больше находился в разъездах по всему миру, чем на берегах священного Нила.
        - Удивительна настойчивость жреца Неферкера для выдвижения юноши-иноземца. — Нахт сделал гримасу недоумения.
        Малорослый Гист захихикал, пропустил свою бороду через горсть худосочного кулака и сказал, позволяя себе в разговоре с вельможей осторожную вольность:
        - Надо признаться, в отрочестве и юности я был весьма изящен, гладкокож и смазлив. Кроме того, опрятность, употребление благоухающих снадобий и уступчивость способствовали приятному впечатлению. Мой учитель и некоторые другие важные лица имели ко мне особую склонность.
        - Это весьма предосудительно, — скрипучим голосом произнёс Нахт. — Наверное, особую склонность к мальчику, похожему на девчонку, имел и муж твоей матери, этот хананейский купец, и купец из Кеме, а затем и жрец Тота. Скверно, скверно… Вот таким способом теперь пополняется состав государственных служащих… — Глава каравана, направлявшегося в Вавилон, не являлся сторонником второго вида любовных отношений. Впрочем, и первого тоже. Как это нередко случалось с египетскими чиновниками высокого ранга, он был скопец.
        2
        Караван приблизился к чахлой смоковнице. Внезапно с дерева снялась большая бурая птица. Толстый сук дрогнул под её тяжестью, занырял в воздухе оторвавшийся желтоватый лист. Птица медленно полетела, плавно взмахивая широкими крыльями. Казалось, с её перьев опадает многолетняя пыль. Люди проводили птицу напряжёнными взглядами. Кто-то из чернокожих нубийцев потянул было стрелу из колчана за спиной. Его хмуро остановили. К чему тратить стрелу на этого столетнего пожирателя падали.
        «Мерзкое чучело, — подумал караванщик, следивший за почётом птицы с первого верблюда. — Как будто не живое существо, а по волшебству колдуна ожившая дохлятина… Не притворился ли птицей сам Азазиэл, демон смерти, который может послать неудачливым путникам чуму, песчаную бурю или разбойников?»
        - Почтенный Кедар, посмотри туда! — закричал мадьянит, идущий поблизости, и указал в направлении морского берега, скрытого за холмами.
        Седобородый Кедар повернул голову, и тут же глаза его ослепили колкие блики солнца, отражённые поверхностью приближавшихся колесниц. «Воины Пелиштим… — встревожился опытный караванщик. — Что-то им от нас нужно?»
        - Доложи сиятельному господину Нахту, — сказал он. — Я останавливаю караван.
        По каменистой поверхности пологого холма мчались запряжённые разномастными лошадьми боевые колесницы пеласгов. На каждой колеснице стояли по три человека: возница, натянувший вожжи, лучник и метатель дротиков. Колесниц было десять. Последняя оказалась полупустой, в ней стоял только воин, правивший лошадьми. Стремительное движение колесниц быстро сокращало расстояние между ними и караваном.
        Воины караванной охраны на всякий случай приготовили ремённые пращи. Один ливиец даже достал из мешка глиняный метательный шар. Однако господин Нахт произнёс что-то скрипучим голосом, и стражники опустили оружие.
        - У нас с князьями пеласгов заключён мир, — пояснил не знающий языка Кеме, узкобородый Гист, слезая со своего мула и выходя вперёд, как и подобает переводчику.
        Пахнуло горячим конским потом. Возницы останавливали лошадей. Воины в панцирях из бронзовых пластин, в коротких юбках, обнажавших загорелые ноги, спрыгнули на землю. На головах пеласгов были медные шлемы с толстым пуком красных крашеных перьев, что придавало им живописный и воинственный вид. Лица с прямыми носами, серые глаза, отсутствие бороды и усов (пеласги, как и египтяне, брились) резко отличало их от других жителей Ханаана, напоминая живших на севере светловолосых хурритов. Волосы у большинства пеласгов тоже белокурые или русые.
        Пеласги свободно общались с соседними народами и принимали в своё войско людей Ханаана, аморреев, сидонцев. Случалось, к ним приходили молодые силачи из колен Эшраэля, несмотря на вспыхивавшую время от времени взаимную вражду и кровопролитные стычки.
        Несколько десятилетий назад произошло крупное противостояние между князьями пеласгов и старейшинами ибрим. Вслед за тем началась война, проходившая с переменным успехом. Однако к описываемому времени победителями стали пеласги. Они требовали дань с городов и селений Эшраэля, отбирая главным образом крупный рогатый скот. Кроме того, отряды белокурых воинов контролировали ввоз на территорию ибрим металлических предметов и оружия, особенно железного. Заниматься кузнечным ремеслом людям ибрим было запрещено.
        С колесницы, украшенной по бортам искусным литьём, спустился немолодой жилистый воин в накинутом поверх панциря красно-синем плаще. Он, видимо, был старшим в отряде. Опираясь на копьё с железным наконечником, воин в плаще спросил Гиста:
        - Откуда караван и куда?
        Гист подробно изложил, куда направляется караван Черной Земли и кто его возглавляет.
        - Вот господин Нахт, посланный номархом Рехмиу и известный самому фараону. Он может поручиться, что во вьюках двадцати пяти верблюдов нет ничего запрещённого. На всех верблюжьих вьюках… полосатые, видишь?.. стоят государственные печати. Что же касается поклажи сорока ослов, то имущество как египетских купцов, так и… других, примкнувших к нам позже. За них господин Нахт ручаться не будет, кроме моего лошака, конечно, который везёт меня, лекарства для сиятельного Нахта, а также папирусы с посланиями номарха к вавилонским вельможам.
        Равнодушно взглянув на красноречивого переводчика, начальник сторожевого отряда сказал:
        - Хорошо, мы не будем проверять верблюжьи вьюки. Мы ощупаем и просмотрим поклажу ослов. Скажи воинам каравана, чтобы они собрались под деревом, сели на землю и положили оружие. Мы сторожевая застава и следим за порядком в этих местах, — продолжал пеласг (Гист заметил узкий шрам, рассёкший щёку и подбородок воина кривой белой полоской). Я знаю, есть договор. Мы не препятствуем караванам из Мицраима в Вавилон или из Вавилона в Мицраим. Но раз вы идёте через земли Эсраэля, мне надлежит проверить: нет ли в мешках оружия и железных изделий. — Воин со шрамом говорил на языке хананеев. В слове «Эсраэль» он подчёркнуто произнёс свистящее «с» вместо шипящего звука. Это «с», такое нарочитое и даже неприятное, словно подтверждало жёсткость его намерений.
        Гист объяснил воинам каравана, как им следует поступить. Египтяне, ливийцы, негры сложили в одном месте свои пращи и колчаны. Они составили шалашом копья и уселись все вместе под смаковницей.
        Воины пелиштим быстро окружили разоружившихся. Некоторые взялись удерживать лошадей, а пятеро начали проверять сумы. С людьми, сидевшими на ослах, они разговаривали грубо и толкали их без всякого уважения.
        - Эй, мохнатые рожи, долго мы будем дожидаться? Или каждому нужно отдельное приглашение? Поторопитесь, не то мы распорем мечом ваши грязные бурдюки!
        Торговцы-мадьяниты послушно слезли с ослов и стали показывать пятёрке досматривавших свой товар. Открытые свету египетские вещи и ткани были хорошего качества, но пеласги не выказывали никакого намерения их отобрать. Они настойчиво искали что-то другое. И наконец, исследовав поклажу предпоследнего осла, нашли ожидаемое.
        - А, попался, — торжествующе произнёс начальник сторожевого отряда, вытряхивая прямо на землю большой мешок с чечевицей. — Кажется, затеяли варить похлёбку, да как бы не обломать зубы…
        Вместе с чечевицей посыпались железные наконечники стрел, ножи и насадки для топоров. Молодые воины рассмеялись, настроение у них сразу улучшилось. Видимо, за обнаружение запрещённых предметов им полагалась награда.
        - Чьё это? Твоё? — обратился начальник к худому, высокому человеку, загоревшему до черноты и непримиримо скалившему зубы в свалявшейся бороде. — Ты забыл про запрет, мошенник? Получишь плетей и отсидишь в яме, пока тебя не выкупят родственники.
        Высокий неожиданно сбросил свой грязноватый бурнус и в одной длинной рубахе без рукавов, перехваченной кожаным поясом, побежал прочь от каравана. Он нелепо размахивал худыми руками и кричал высоким срывающимся голосом.
        - Что вопит этот неудачливый путник? — поморщившись, спросил сиятельный Нахт.
        - Примерно следующее… — Гист вслушался в слова кричавшего. — Вот, мол, пелиштимцы захватили урожайную полосу побережья за горой Кармил… А племена Юды и Дана должны скитаться в пустыне и ковырять для посева каменистую почву… Люди пелиштим выведали у каких-то кизвадан[22 - Кизвадане — одно из племён Малой Азии.] тайну обработки железа, но не разрешают людям ибрим иметь не только железные, но и бронзовые орудия… Кузнецов, мол, нет во всей стране Эшраэль, ибо пеласги опасаются, что они сделают мечи и копья… Все земледельцы Эшраэля должны ходить к пеласгам оттачивать свои сошники и заступы, топоры и мотыги… А когда сделается щербина на острие у сошников и у заступов, и у топоров или если нужно рожон поправить… То надо, мол, идти к их начальникам и платить много серебряных шекелей, отдавать телиц и ослов… Такие слова кричит этот человек.
        - Обыкновенно и скучно, — зевнув, проговорил сиятельный Нахт; ему явно надоела досадная заминка на пути в Вавилон. — Не cмогли победить, отобрать хорошие земли и железные топоры… Нечего теперь и вопить…
        - Совершенно справедливо, сиятельный господин… — с готовностью согласился Гист, потирая маленькие руки с серебряным перстнем-печаткой, где был выбит иероглиф «Истинно».
        - Догоните этого безумного крикуна и приведите ко мне, — приказал начальник пеласгов.
        Трое юношей, сняв шлемы с красными перьями, бросились за разоблачённым нарушителем порядка, который отбежал довольно далеко. Догнав его и после короткой борьбы скрутив ему руки, запыхавшиеся и рассерженные пеласги притащили нарушителя. У него заплыл один глаз, на лице появились синяки, из разбитой губы сочилась кровь.
        - Покрепче связать и в свободную колесницу. Мешок с его вещами будет причислен к имуществу князя Анхуса. Если пленник посмеет сопротивляться, убейте его. А вам путь свободен, — обратился начальник к седобородому караванщику на первом верблюде, по-прежнему не обращая внимания на сиятельного Нахта.
        Забрав с собой пленника и мешок с металлическими изделиями, пеласги поднялись в свои колесницы. Щёлкнули ремённые вожжи. Лошади закинули головы с подстриженными гривами и украшениями на лбу.
        Колесницы помчались в западном направлении и скрылись за холмами.
        Остались следы колёс и копыт да рассыпанные зёрна чечевицы, к которым потянулись ослы. Встревоженные досмотром купцы-мадьяниты, запахивая широкие одежды, усаживались на своих ослов. Многие бормотали проклятия вслед грубым пеласгам, от которых можно было ожидать любых бед.
        Сопровождавшие караван воины разобрали своё оружие и заняли места по обе стороны от верблюдов. Старший караванщик взмахнул рукой. В воздухе опять зазвучал печальный и плавный перезвон бубенцов.
        Вскоре от пустыни не осталось и воспоминания. Караван взошёл на травянистую возвышенность, с которой открывался вид цветущей долины, заросшей деревьями и кустами, с ручьём, серебрившимся среди зелёных лугов. Вдали сквозь дрожащую дымку вырисовывался город, походивший на груду глиняных кубиков, с белой стеной и двумя башнями у ворот. Дальше холмистая равнина, изрезанная узкими просёлочными дорогами, была покрыта рядами масличных деревьев и ровными линиями виноградников. Сразу запахло испарениями возделанной земли, коровьим навозом, горьковатым дымом от очагов. Заметны были окружённые изгородями выгоны для скота, редкие колодцы и водоёмы.
        - В городе стоит гарнизон пеласгов? — спросил Нахт, его лицо смягчилось при виде приятной картины.
        - Вполне возможно, — ответил со спины мула низкорослый Гист. — Они победители в этой стране.
        - Через некоторое время мы сможем отдохнуть, испив чего-нибудь прохладительного. Благодари своего покровителя Носатого и великого Усири[23 - Носатый — так называли в Египте бога Тота, изображаемого в виде ибиса. Усири — Озирис, один из главных богов египетского пантеона.] за то, что путь наш продолжается и пока нет причины его прерывать.
        - По правде говоря, сиятельный, я готов благодарить не только богов благословенной Черной Земли, моей второй родины, — заговорил бойко человечек с клиновидной бородой, наверняка зная о снисходительности вельможного скопца. — Поскольку большую часть своей скромной жизни я путешествовал, то всегда охотно возносил благодарственные славословия сидонскому Мелькару, хеттскому Пируа, ханаанскому Таммузу, вавилонскому Мардуку и ибримскому невидимому Ягбе-Эль-Эльону, и даже всяким баалам, ваалам, белам, демонам и ифритам… Всем духам и чухам, кроме обожествляемых хищных зверей. Этого, сиятельный, я почему-то не переношу.
        - Ну, в твоей вероисповеданнической разбросанности есть, кажется, практический смысл, — с усмешкой произнёс Нахт. — Всякий бог лучше помогает там, где его почитает большинство населения.
        - Конечно, мудрейший, принести жертву хозяину пустыни Азазиэлу или Баал-Тегору лучше в Ханаане, посылателю грозы хурритскому Тешубу — в Митанни. А богу ветра Энлилю предпочтительней угодить в Вавилоне, дабы он не сотворил песчаную бурю на погибель несчастных путников. Только люди ибрим всегда готовы молить о милости своего невидимого и всеведущего Ягбе, хотя им не разрешается приносить ему жертву всесожжения где попало, а только в определённых местах. Впрочем, и угождая богам, человек не уверен в их помощи, продлении своего благоденствия о самой жизни… А потому, как поётся в песне:
        Благу возложи мирру себе на голову и оденься
        в тонкие ткани,
        Умащайся благоухающими мазями и умножай
        свои наслаждения,
        Забудь о смерти, не давай сердцу огорчаться.
        Следуй желанию его и твоему,
        Не печалься, пока не наступит день плача по тебе![24 - Древнеегипетская песня, сохранившаяся на папирусе в одной из гробниц.]
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        1
        Главный судья[25 - Судья (шоффет) не только обеспечивал исполнение законов, но мог быть и главой племени, и даже военачальником в догосударственный период истории Израиля (XIII -XI вв. до н. э.).] Шомуэл был удручён и расстроен.
        Больше тридцати лет, из года в год, он судил народ, выезжая из Рамафаима, где находились его дом и Скиния со скрижалями пророка Моше. Он посещал постоянно Галгал и Машшит и останавливался надолго в Бетэле. А это священные места для принесения жертв богу Ягбе. К этим городам сходились люди ибрим на всех двенадцати колен Эшраэля.
        Они обращались к судье со своими жалобами, раздорами, недоразумениями, просьбами, доносами. За всё это время ни один человек не усомнился в справедливости и законности его решений. Даже когда за злостные преступления и нечестивые нарушения заповедей Шомуэл назначал побиение камнями, никто ни разу не обвинил его в жестокости. Слава о его праведности распространилась во всех землях — от пустынь Шимона и Юды до Манаше, Дана и Ашера на севере, вблизи гор Ливанских.
        И вот теперь, когда он стал стар и немощен, стройное здание управления народом, нерушимо стоявшее, несмотря на беды, невзгоды и поражения, стало разрушаться.
        Если бывший до него главный судья и он же первосвященник Илий полностью потерял доверие народа, то он, Шомуэл, вновь вернул статусу судьи достоинство и величие. Несмотря на заповедь, разрешающую приносить жертвы всесожжения только левитам (потомкам первого священника Леве), Шомуэл, пользуясь почитанием народа, сам стал вершить исполнение священных обрядов. Он отказался от царского венца, который в его молодые годы, после победы над пеласгами, старейшины предложили удачливому судье-полководцу. Не нарушая сути поклонения грозному вседержителю Ягбе, Шомуэл без насилия соединил судейскую и жреческую власть.
        Дом его — хранилище Скинии (священного шатра) и ларца со скрижалями (Ковчег Завета). По правде говоря, скрижали, которые были когда-то плоскими камнями удлинённой формы, давно пропали. То ли во время постоянных перемещений с места на место, то ли после захвата Ковчега врагами-пеласгами и хананеями. Одним словом, каменные скрижали пришлось заменить хорошо отполированными досками с теми же письменными знаками.
        Раньше священный шатёр был из старых кож, с тяжёлым запахом и потёртостями на сгибах. Тут же стоял чёрный высокий камень, на нём (когда его призывал первосвященник, и если он желал явиться) сидел невидимый бог Ягбе.
        Шомуэл приказал заменить кожи шатра на новые, а также обновил длинный сундук-ковчег. На крышке его находилась теперь золотая табличка, покрытая священными знаками, и были помещены два золотых херувима с широко распростёртыми орлиными крыльями. Вход сюда, в святая святых, разрешался только ему самому и священникам-левитам. Выборных и старейшин племён суровый судья принимал в обширном дворе, рядом с помещением, где хранились Скиния и Ковчег. Во дворе стояли бронзовые колонны с серебряными капителями. С поперечных брусьев свисали льняные покрывала у входа, занавешенного узорчатой тканью из голубой и Червленной шерсти. Тут же стоял жертвенник, отлитый из бронзы, и большой серебряный таз. Здесь разрешалось молиться, когда жрец приносил жертву Ягбе.
        Не теряя внешнего спокойствия, Шомуэл в раздумье пересекал вымощенный каменными плитами двор. Только что гонец, примчавшийся к нему на лёгкой, плетёной из ивняка колеснице-люльке, которую буквально по воздуху несли две резвые лошади, покинул его. Гонец сообщил о том, что судьи и другие «адирим» (могущественные), то есть влиятельные люди из всех областей Эшраэля, в скором времени прибудут к нему с каким-то серьёзным предложением.
        Шомуэл знал, что это за предложение, или, вернее, настоятельная просьба. Он, как главный правитель и первосвященник (хотя таковым и не утверждённый), должен был спросить у всеведающего и всесильного Ягбе, кто дальше должен править народом. Это было чрезвычайно досадно для судьи… На священных празднествах и торжественных пирах некоторые из влиятельных людей уже давно задавали ему осторожные, словно бы отвлечённые вопросы.
        Было время, Шомуэл лелеял мысль, которая могла показаться дерзновенной. Он надеялся, что его сыновья, ставшие взрослыми мужами, получат от него место главного судьи и первосвященника. Пусть старший наденет его одеяние и возьмёт его посох, а младший станет ему верным помощником. Потом на их должность смогут рассчитывать внуки и постепенно, без всяких кощунственных изменений, без посягательств на власть единого и всемогущего бога, правление народом Эшраэля будет наследоваться. Он уже утвердил своих сыновей судьями в отдалённом городе Беер-Шабе, чтобы они проявили там нужные качества.
        Однако старший Ёэль оказался ленивым и беспечным, любителем обильно есть и чрезмерно употреблять виноградное вино, пелиштимское пиво, настойку из изюма с добавлением мёда и другие хмельные напитки. То есть Ёэль оказался на своём почётном месте попросту обжорой и пьяницей. А младшего сына Абию, человека пылкого и грубого, слишком увлекали женщины, да к тому же он любил расшитые узорами одежды и изысканные египетские украшения.
        Не ранее чем две седьмицы назад Шомуэл последний раз пытался усовестить сыновей, говорил о своих надеждах на будущее их рода, напоминал о своей былой славе и заслуженном уважении народа. Всё было напрасно: злые духи обуяли их сердца беспросветным невежеством и гнусной распущенностью. Потеряв терпение, судья кричал на нерадивых сыновей:
        - Для чего вы совершаете эти поступки, о злокозненные дети мои? Вы хотите унизить отца своего в глазах народа? В пору молодости я собрал ополчение племён ибрим, совершил жертву перед Ягбе и пошёл на пеласгов. И Ягбе поддержал нас и помог нам! Разразилась гроза такой силы, что деревья вспыхивали, как сухие тростники, камни раскалывались от ударов молнии, и чёрная буря промчалась над лагерем наших врагов, которые пришли в ужас и смятение. Я и мои воины вышли из Машшита и напали на пеласгов. И те отступили и побежали, а мы преследовали их, посылая вслед им стрелы и камни из пращей. После этого я велел поставить гранитную глыбу между Машшитом и Шеном и выбить на ней изображение молнии. Я назвал этот камень Абен-Езер (Камень помощи). Пеласги долго не дерзали приблизиться к областям Эшраэля. А с аморреями я заключил мир, и люди ибрим обрели на длительное время покой и защиту. Я не был воинским вождём, я судья. Но я сделал всё, что мог, с помощью бога. А как вы расходуете свою молодость и нерастраченные силы? Нет, дети мои, нехороша молва о вас среди народа. Вы отбираете жертвенное мясо, приносимое
паломниками к местам жертвоприношений. Вы требуете серебро или одежды за свои неправые решения. Вы спите с женщинами, пришедшими молиться в Скинию собрания, вы принуждаете, их. О, нечестивые, вы развращаете народ! Вы достойны изгнания и побиения камнями у городской стены! Если согрешит человек против человека, о нём помолятся и будет ему прощение. Если же согрешит человек против бога, то кто будет ходатаем за него?
        Шомуэл грозил сыновьям судейским посохом, украшенным слоновой костью. Он побледнел, волнистая седая борода его намокла от слёз. Но разъевшийся, румяный Ёэль стоял, глуповато усмехаясь, и мотал головой, как неразумный дикарь, не понимающий ни слова из того, что говорил отец. Его брат Абия скрипел зубами и смотрел исподлобья колючими чёрными глазами. Оба настолько возгордились и привыкли к удовольствиям, что не находили в себе ничего, кроме упорной вражды.
        Тогда главный судья кликнул стражников, приказав выгнать сыновей из дома. Он велел не пускать их больше к воротам и удалился в своё личное обиталище в мрачном молчании.
        Опустившись на скамью, величественный старец долго приходил в себя. Затем он хлопнул в ладони, позвал управляющего домом хитрого длинноносого Ханоха. Тот явился торопливо и стал напротив с преданным до приторности лицом. Большой нос Ханоха сально поблескивал. Преданность его была фальшива, Шомуэл это знал. Подозревал он и то, что управляющий, кроме положенного за службу вознаграждения, имеет дополнительные доходы, утаивая под разными предлогами часть господского имущества. Соглядатай судьи, курчавый, как молодой баран, Шуни из колена Забулонова, докладывал Шомуэлю про покупку Ханохом земельного надела за горой Берхала. Земля дорогая, давно возделанная и удобренная, с фруктовым садом и виноградником. Доложено было о сотне пёстрых овец, которых пасёт раб-мохабит Гирбаал отдельно от судьи.
        Всё это неприятно. Но Шомуэл пока ни о чём не спрашивал управляющего. Сейчас, после разбирательства бесчинств собственных сыновей, ему не хотелось начинать новые дрязги.
        Да, среди его окружения некоторые воруют. Есть и такие, по прелюбодействуют или ходят в ханаанские капища, пляшут и поют там на праздниках в честь Таммуза и Ашторет. Сейчас не до того, хотя это крайне прискорбно. Но ему нужно теперь сосредоточиться, постараться умолить Ягбе прийти в свою Скинию и дать растерянному старику совет.
        Ханох не стал дожидаться приказаний. Он поклонился и, уродливо изогнувшись набок, стал указывать вывернутыми руками куда-то позади себя.
        - Они уже приехали на своих ослицах и лошаках, мой господин и судья, — сказал Ханох и вытер двумя пальцами свой сальный нос. — Они требуют, чтобы ты вышел к ним. Они хотели вломиться прямо ко входу в Скинию, но стража их не пустила.
        - Они стоят у ворот? Пусть соберутся во дворе, я выйду. Скажи им.
        - Слушаюсь, мой господин и судья.
        С помощью расторопного Шуни Шомуэл расчесал костяным гребнем длинную бороду, надел на голову жёлтую шапку из тонкого войлока с золотыми подвесками, а на плечи накинул полосатый зелёный плащ. По возможности выпрямившись и вскинув голову, опираясь на свой судейский посох, главный судья появился во входном проёме на третьей (верхней) ступени.
        2
        Прибывшие от двенадцати колен Эшраэля «адирим» — самые влиятельные люди городов, старейшины селений, уважаемые «бородачи», сомкнувшись тесной толпой, тяжело дышали, откашливались и переминилась, стоя перед ним. Они были пыльны, потны и усталы с дороги, в мятых дорожных накидках, с всклокоченными бородами и недовольным выражением лиц. Сейчас они виделись Шомуэлу какой-то сплошной дурно пахнущей массой, хотя многих он знал и разговаривал кое-с-кем из них с глазу на глаз. Всего их было человек шестьдесят.
        - Мир вам, братья мои, — произнёс Шомуэл. — Что привело вас в мой дом, составив собрание достойнейших от всех колен Эшраэля?
        - Мир дому твоему и благословение Ягбе над тобой, — отвечали представители народа, и начались жалобы на то, что пеласги притесняют их, заставляют собирать непосильные дани и не разрешают пользоваться ковкой железа и литьём бронзы… Приходится постоянно платить — в сидонских шекелях или в ханаанских кольцах из серебра… Нападают часто аммониты и аморреи, угоняют стада, похищают детей и молодых женщин… А защищаться нечем, потому что запрещено оружие, и даже то, которое есть, приходится прятать… Народ устал, народ впал в отчаянье. Надо изменить правление и спасти угнетённых людей ибрим.
        Старец из-за реки Ярдона[26 - Ярдон — Иордан.], из земли Галаадской медленно приблизился к судье, с усилием потянулся и поцеловал конец его бороды.
        - Вот ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими, — заговорил он проникновенно и жалостливо. — Что поделаешь, всё в руках бога, господин наш и судья. Пришло время. Посмотри вокруг: у всех соседних народов есть цари и есть кому возглавить свой народ в борьбе с врагами. Итак, поставь над нами царя, чтобы он правил нами, как правят цари у прочих народов.
        Но Шомуэл гневно сверкнул взглядом из-под нависших бровей и оттолкнул галаадского старика. Тот вздрогнул, попятился и чуть не упал, опираясь на свой простой суковатый посох.
        Главный судья откинул полосатый плащ и высоко вскинул руку жестом, призывающим к вниманию.
        - Воистину золото мудрости подменили вы медяками вашего упрямства, вашей спешки и своеволия! — с горечью воскликнул он. — Какого царя вы хотите, когда у вас есть вечный царь-бог Абарагама, Ицхака и Якуба, всеведающий и всесотворивший Ягбе? Не меня вы свергаете сейчас с судейского места моего, вы отвергли самого бога. И предки ваши часто поступали таким же образом, когда Ягбе вывел их из рабства Мицраима фараонова. И до сих пор мы оставляете его и служите другим богам: Милькам и Астартам, Мотам и Баалам! Наверное, вы забыли давно про жертвоприношение богу: двух ягнят утром и вечером, и десятую часть ефы[27 - Ефа — мера сыпучих веществ, примерно 24 л.] пшеницы, смешанной с маслом. А в субботу вы должны закласть на алтаре двух однолетних агнцев без порока и высыпать две десятые чисти муки и вылить в два раза больше масла. А в начале каждого месяца и по праздникам каждая община должна сжечь на алтаре двух быков и восемь баранов! И также соразмерно пшеницы и масла и полкувшина вина на тельца и четверть на овна… Может быть, вы забыли, что нужно закласть одного козла во искупление грехов ваших, который
и называется «Козлом отпущения»! — Шомуэл уже не упрекал их, не хлестал их язвительным словом, и прямо-таки кричал на них, как на сброд, как на кучку безмозглых и безнравственных мужланов, не понимающих, в чём их священное счастье. И какие беды призывают они на свои головы, требуя себе царя вместо бога. Но выборные — состоятельные и многоуважаемые вожди родовых колен были недовольны речами, его негодованием и сарказмом. Они хмурились, отворачивали головы от пронзительного укоряющего взгляда судьи и неодобрительно перешёптывались между собой.
        Шомуэл понял, что на этот раз он проиграл. Он не смог переубедить их, повести в русле своих желаний и планов. Тяжесть и скорбь, словно плащ из свинца, внезапно грузно пали на его плечи. Он сгорбился и опустил голову.
        Приходите утром, — вымолвил он застывшими от горя губами. Ночью я буду молить Ягбе вразумить меня и дать ответ на ваше требованье. А теперь ступайте. Надеюсь, вы нашли, где остановиться для отдыха. Приходите, девушки моего дома омоют ваши нош. Я буду служить и пророчествовать, и передам вам ответ бога.
        - Не беспокойся, — раздались заискивающие голоса, — мы устроимся в гостинице и в частных домах. Мы придём завтра.
        Они ушли очень довольные, полагаясь на его связь с богом и нисколько не заботясь о последствиях, простые, доверчивые и, в общем-то, недалёкие люди. Они ушли, слегка подталкивая друг друга, пыхтя и посмеиваясь.
        Ночью Шомуэл поднялся с постели. За сквозившими искусной резьбой деревянными ставнями окна прихотливо менялись тьма и светлые проблески яркой луны, рогатого светила, столь привлекательного, но чуждого ему. Ибо за лунным явлением, передвижением, влиянием светила на судьбы и здоровье многих смертных стоит не просто свет или тьма с их дрожащей обманчивостью, а воплощается враждебное Ягбе божество Син, отнимающее у истинного бога толпы поклонников.
        Сегодня Шомуэл чувствовал в себе не обычную благоговейную уверенность, а некий внутренний надлом. Он старался преодолеть этот надлом, настроить себя полностью на священное общение с Ягбе. Он томил и понуждал своё сердце, своё впечатлительное сознание.
        Шомуэл подошёл к тлеющим углям очага, подул на них, зажёг фитилёк бронзового светильника. И, внезапно содрогнувшись, заметил крысу. Она неторопливо перебежала ему дорогу, глянув на замершего от омерзения старика. Злобно блеснули чёрные бусинки глаз, обнажились на мгновение острые крысиные резцы. Бурая и жирная, крыса с наглым спокойствием миновала середину помещения, волоча голый хвост, и скрылась в тени.
        Шомуэл провёл ладонью по лицу и бороде, прошептал краткое моление. Сама по себе крыса не могла быть знаком беды, если только это не гнусный оборотень какого-нибудь хананейского божка. Однако осложнения или новые хлопоты в управлении вечно недовольными людьми Эшраэля она могла предвещать.
        Судья в полном одиночестве проследовал через три пустых комнаты и спустился на первый этаж, под свод хранилища Скинии и Ковчега со скрижалями пророка Моше. Шомуэл начал с обычного: возжёг по углам семь светильников. Согнувшись, вошёл в шатёр и приступил к бормотанию шёпотом заклинаний и молитв, которые он запомнил с детства, ещё служа мальчиком у первосвященника Илия. Через значительное время, по мере его учащающегося бормотания, он почувствовал, как тело его покрылось потом, а волосы на голове захолодели от священного ужаса. Он уже не шептал, а говорил довольно громко, убыстряя произношение молитвенных слов, и почти выкрикивал иногда отдельные отчётливые призывы «О, Шаддаи!.. о, Элохим!.. о, Адонай!.. о, Аваоф!» и, наконец, «о, Яху! О Ягу! О, Ягбе!». Шомуэл распростёрся на полу, обхватил голову руками и зажмурился. Он ждал пришествия бога.
        Вдруг тёплое, наполненное непреодолимым ароматом преображение воздуха пронеслось по вместилищу Скинии. Светильники погасли. Наступила полная тьма, но распространилось странное золотистое свечение, исходящее неизвестно откуда. Шомуэл поднял голову.
        Бог Ягбе сидел перед ним на своём чёрном камне — невидимый, (им шумный, но ощущаемый всеми пятью чувствами: зрением, которое постигало неземной свет; слухом, до которого должны были доходить божественные назидания; осязанием — ощущение кожей он о самого подвижного, преображённого воздуха; обонянием, тоже воспринявшим не имеющий названия божественный аромат. Во рту же был солоноватый вкус крови. Ягбе разрешил выбрать царя и повелел объявить о царских правах народу Эшраэля.
        3
        Утром, как только край солнца показался над дальними холмами, в доме Шомуэла началась подготовка объявления воли Ягбе.
        Совершив по ритуалу омовение, главный судья (он же верховный жрец) вышел к ожидавшим его на плитах двора. Они стояли пятёрками — от каждого родового колена, переодетые в чистую одежду, принаряженные, умастившие розовым маслом полосы, бороду и усы.
        Два помощника Шомуэла раздвинули вначале покров из бараньих кож, красных и синих. Потом уплыли в стороны узорчатые массы искусной работы с загадочными фигурами херувимов.
        Тут же справа и слева зазвучали жильные струны и струны из серебро-бронзового сплава египетских арф. Забренчали бубенцы но краям бубнов, и молодые руки отчётливо ударили в натянутую тучную кожу. Сухо защёлкали трещётки, ритмично брякнули тимпаны. Двадцать девушек в красных длинных рубашках с венками из белых лилий слева и столько же юношей в более коротких синих рубашках справа запели одновременно гимн Ягбе, играя ни музыкальных инструментах.
        Для служения в святилище Шомуэл надевал великолепные одежды. Он появился в белой до пят рубашке из тончайшего льна; поверх рубашки надевалась фиолетовая туника до колен, а поверх неё голубая верхняя риза, подол которой нежно вызванивал пришитыми золотыми колокольчиками. Из-за этого каждое движение первосвященника сопровождалось тихим звоном. На груди его переливался наперсник из золотого шитья по голубой и червлении ткани и сверкали прикреплённые к наперснику двенадцать драгоценных камней, по числу колен Эшраэля.
        Сопровождаемый пением хоров и звуками музыкальных инструментов, Шомуэл совершил служение богу Ягбе с необычайным рвением и страстью. От его громогласного пения, торжественных возгласов, проникновенных молитв гости испытали чувство восторга, преклонения и радости.
        Юноши и девушки на возвышениях по обеим сторонам от Шомуэла вместе с пением пускались в пляс. А он стоял между ними, потрясая своим посохом и поводя плечами, словно тоже готовый весело плясать. Старик из Галаада и ещё несколько человек опустились на колени и плакали от умиления.
        Потом привели пять белоснежных агнцев. Их распластали, зарезали на бронзовом жертвеннике, а кровь слили в серебряный таз. Положили душистые ветви и отборные дрова. Огонь охватил жертву со всех сторон и лизал её ярко-оранжевыми языками.
        Торжество разогрело и разъярило все сердца. Гости поднимали руки к небу, призывая покровительство Ягбе. Находились и такие, что ударяли себя в грудь кулаком, либо пытались достать ножи и пустить себе кровь. Но помощники Шомуэла следили за теми, кого обуяла столь безумная отвага во имя бога, и помешали им причинить себе вред. «Вот царь наш, — сказал один гость из колена Данова, указывая на вдохновенного Шомуэла в его роскошном облачении, — жалко, стар он».
        Когда пение и музыка прекратились, состоялось принесение жертвы. Люди, находившиеся во дворе, перестали раскачиваться взад-вперёд. Они начали посматривать вокруг другими глазами, трезво оценивавшими происходящее. И тогда некто Ямин Бен Хармах из Эфраима, а эфраимиты, люди кичливые, любящие к своему имени присовокуплять имя отца, а то и деда, если не прадеда… так вот этот Ямин, человек крупный, мясистый, с толстым носом и пухлыми губами, с огромной бурой шерстистой бородищей шире плеч, причём недостаточно свободная одежда подчёркивала, что и бедра его на много обширней груди, как у тучной женщины… итак, этот разъевшийся, неприличный, какой-то слишком уж животастый и задастый Ямин спросил главного судью по-деловому, тоном скучноватым и, пожалуй, требовательным:
        - Так что же, наш господин и судья, тебе объявил сегодня ночью Ягбе, бог Абарагама, Ицкаха и… — тут толстяк Ямин почему-то споткнулся и замялся.
        —…Яакова… — подсказал ему дотошный желтовато-сивый старик из Галаада.
        - Ну да, Якуба, — подтвердил, произнеся по-своему, эфраимит. — Что тебе он объявил в ответ на просьбу людей Эшраэля поставить над ним царя?
        Главный судья Шомуэл молча взглянул налево и сделал знак рукой. Девушки, нечаянно брякая бубнами, шелестя длинными токами, исчезли с приглушённым хихиканьем. Потом Шомуэл посмотрел в правую сторону, кивнул. Юноши в синем тоже быстро ушли, оставив у присутствующих чувство какого-то невнятного сожаления, а также запах молодого пота. Жестом беспрекословного повеления Шомуэл удалил разодетых в пёстрые ткани посторонних. С плоских крыш, обрамлявших двор, пропали женщины, смотревшие сверху на священное торжество.
        - Приблизьтесь, братья мои, — потухшим голосом произнёс главный судья. Он надеялся сегодня на чудо, однако видел теперь, но надежда его теплилась напрасно. Они подошли совсем близко и стали полукругом, поглаживая бороды, переглядываясь, опираясь поудобней на свои посохи.
        Едва преодолевая раздражение, Шомуэл воскликнул:
        - Слушайте же слухом своим и приклоните внимание к последующим словам, ибо они не мои, а божьи. И сказал мне господь: прими голос народа. Не тебя отвергли они, а меня, чтобы я не царствовал над ними. Объяви им права царя, они следующие. Сыновей ваших царь приставит к колесницам своим возничими и копьеносцами и гонцами. Он назначит их у себя тысячниками и пятидесятниками. Тысячники будут отвечать за всё войско, а пятидесятники будут обучать воинов и отвечать за их готовность к войне. Он заставит сыновей ваших возделывать его поля и жать его хлеб, а в свободное время делать оружие и упряжь для колесниц. А дочери ваши будут составлять масти и благовония для его жён, и варить кушанье, и печь хлебы, и доставлять съестное слугам, и стражникам, и управителям, и советникам его — и неизвестно, вернутся ли они чистыми от тех людей. А лучшие поля ваши, и виноградники, и масличные рощи, и сады с плодами он возьмёт и отдаст своим приближённым. Он возьмёт у вас ослов и употребит на свои дела, и поставит к своим перевозкам и работам. От мелкого скота царь возьмёт десятую часть для своих слуг и стражников. И
юношей ваших лучших он поставит на работы и службы, и заберёт, если понадобится ему, рабов и рабынь ваших… И сами вы будете ему рабами! И застонете тогда от притеснений царя, которого вы избрали себе! Но господь не станет внимать вашим жалобам и мольбам, о несчастные мои братья!..
        В конце своей речи Шомуэл довёл тон своего голоса до неслыханной ранее обличительной силы. Он опять кричал на этих вечно недовольных, суетливых и неблагодарных посланцев народа. Он думал испугать их тяготами царских служб, но опять ошибся.
        Представители двенадцати колен Эшраэля стояли полукругом, лицом к Скинии и к нему. Они улыбались, переглядывались, казались вполне довольными. Их не испугали, а ободрили предупреждения Шомуэла о правах царя.
        - В конце концов, пора навести порядок. Для этого придётся немного потерпеть, — сказал Эшром из колена Шимонова, красивый, жизнерадостный человек лет сорока пяти, с ухоженной бородой, в дорогой одежде. — Если царь будет назначать наших сыновей тысяченачальниками и пятидесятниками, то тем самым он сделает их своими приближёнными, потому что начальники воинских отрядов — это правая рука царя. И тех молодых людей, которых приставят к колесницам, тоже ждёт хорошее будущее. Они научатся наконец-то быть отличными воинами, которые не дрогнут ни перед пеласгами, ни перед сворой разбойников Мохаба, Амона и Аморрея. Не побоятся и фараоновых голышей с тонкими копьями и босыми пятками. А возделывать поля и жать хлеб на царских нивах приходится подданным всех властителей. Можно будет распределить эти обязанности, ничего страшного. Зато наши собственные поля будут защищены царскими колесницами от нападения иноплеменников.
        - Ну, десятую часть от мелкого скота и от всякого сельского труда мы и так должны отдавать жрецам-левитам, — присоединился к судье Эшрому бесцеремонный, во всех проявлениях чрезмерный, толстяк Ямин, требовавший, чтобы его обязательно называли с именем отца Хармаха и неплохо бы деда… так вот этот мясистый Ямин бен Хармах высказал даже такую кощунственную мысль: — Если уж отдавать десятую часть от всего хозяйства, то лучше царю, чем левитам. От них всё равно толку мало. Разве что в праздники принести жертву всесожжения во имя Ягбе умеют более сноровисто, чем обычный паломник.
        Слушая его слова, Шомуэл вдруг вспомнил виденную ночью крысу.
        - Я думаю, что царь и его царедворцы вряд ли будут бесчестить наших девушек, они ведь не сумасшедшие. Не хватит им разве сговорчивых хананеек? И разве мало им рыжеволосых рабынь из Митанни? Или белых, статных хеттянок? После падения царства Хатти они очень дёшевы на невольничьих рынках. А при стычках с народами, живущими в шатрах, разве недостаточно им будет пленниц — смуглокожих правнучек Эшмаэля[28 - ^т^ Эшмаэль (Измаил) — сын Абарагама (Авраама) от египтянки Агари; он считался родоначальником бедуинских, арабских племён.]? — вмешался богатый торговец вином из города Габаон.
        - Разумеется, смешно и говорить об этом. Вообще людям следует потрудиться под рукою царя для укрепления городских стен, крепостей, почистить колодцы и поправить отводные камины. Хватит беспечно есть, пить, развлекаться и жаловаться на тяготы жизни да на происки врагов. Нет, без царя не обойтись, — заключил обмен мнениями Ямин бен Хармах.
        - Так тому и быть, о господин наш и судья Шомуэл, — радостно подхватил старец из Галаада. — Вот мы все просим и умоляем тебя: выбери народу царя.
        Шомуэл побледнел от ярости, но сдержался.
        - Хорошо. Идите в дома ваши и возвращайтесь в города ваши. И выберу вам царя, — сказал он.
        Могущественные — «адирим» степенно поклонились ему. Главный из пятёрки представителей от двенадцати колен Эшралевых приближался и целовал его бороду. Потом они попятились, повернулись и вышли со двора. Стражники закрыли за ними ворота.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        1
        День быстро угасал за грядой холмов, поросших колючим терновником. Когда вершины их стали рыжими, путники решили остановиться и разжечь костёр на ночь. Место казалось мрачным, не сводным, не исключавшим скрытой опасности. Путников было двое. Один могучего сложения и очень высокого роста — слишком высокого для обыкновенного человека. Он был в широком сером плаще поверх коричневой одежды наподобие халата с укороченным рукавом. Голову его закрывал серый куколь. Второй путник значительно уступал в росте и массивности, хотя тоже, видимо, не отличался слабостью мышц. Он быстро наломал охапку сухих веток. Достал кремни и, выбив искру, запалил костёр. На кудрявой голове его едва держалась плоская войлочная шапочка.
        Высокий вынул из кожаной сумы полукруг хлеба. Приготовил на лоскуте ткани кусок козьего сыра. Вытащил деревянную затычку из продолговатого сосуда с узким горлом. Сделанный из затвердевшей воловьей шкуры, сосуд звучно отозвался под его рукой. Второй путник поставил рядом с хлебом и сыром две деревянные чаши. Свои толстые дорожные палки оба положили справа от себя.
        - Бецер, приглашаю тебя к вечери, — сказал путник в плаще низким голосом. В свете весело пляшущих язычков огня стали видны его губы, небольшая чёрная борода и часть смуглой щеки.
        - Благодарю тебя, господин мой Саул. Сейчас я ещё натаскаю веток.
        Бецер, свободный слуга и дальний родственник (судя по тому, что ел вместе с хозяином), принёс побольше топлива. Они сели друг против друга, разломили хлеб. Саул налил в деревянные чаши кислого молока. Едва они приступили к ужину, на границе света возникла маленькая боязливая тень.
        - Во имя всех богов, покровительствующих вам, почтенные путники, позвольте мне приблизиться к вашему огню, — негромко произнесла тень и словно стала ещё меньше и боязливей.
        - Подойди, — согласился Саул, хотя он недостаточно хорошо понимал наречие хананеев, на котором объяснялся незнакомец.
        У костра появился приземистый человек, в разорванной одежде и лиловом кидаре, съехавшем на затылок. Его клиновидная борода серебрилась нитями седины. Бецер невольно взялся за палку и тревожно вгляделся в сгустившуюся тьму.
        - Я один, скитаюсь больше десяти дней, — продолжал человек в лиловом кидаре. — Вы из людей ибрим? Тогда я буду говорить, как и вы.
        - Кто ты? — спросил Саул, внимательно разглядывая незнакомца.
        - Мой отец погиб далеко отсюда. Моя мать из племени еввусеев. Многие еввусеи поклоняются всемогущему Ягбе. Я тоже с детства молюсь небесному вседержителю.
        - Если ты наш единоверец, то раздели с нами эту скромную пищу. — Бецер протянул незнакомцу хлеба с сыром и налил кислого молока в свободную чашу. Тот принял еду дрожащими маленькими руками.
        Некоторое время путники ели молча. Закончив, незнакомец произнёс учтивые слова благодарности. Слуга убрал в мешок чаши и пошевелил веткой угли костра.
        - Теперь, когда ты поел и отдохнул, — заговорил Саул низким, чуть глуховатым голосом, — расскажи, почему ты скитаешься. И назови своё имя.
        - Меня зовут Гист, — начал низенький человек с бородой клином. — Имя это дали мне жрецы в стране Мицраим, когда я прислуживал в их храме. — Саул недоумённо покачал головой. — В детстве у меня были другие имена, например мать звала меня Зли, Элиазар. Но я привык к имени Гист и отзываюсь на него почти сорок лет. У египтян я научился врачеванию. Кроме того, я путешествовал с караванами номархов… так называют правителей округов… а иногда с караванами самого фараона. В дороге я исполнял обязанности лекаря и переводчика, потому что знаю несколько наречий и владею тремя способами начертания письменных знаков — египетским, вавилонским и тем, что пользуются сидонцы, сыны Анака.
        - О, ты учёный и многознающий человек, — произнёс Саул с невольным почтением. — Как же ты оказался в столь бедственном состоянии? Где люди, сопровождающие тебя и услужающие тебе? Почему ты один, оборванный и голодный?
        - Больше десяти дней назад, ночью, на караван, шедший из Мицраима в Баб-Иллу, напали разбойники. Я ехал с этим караваном. Охрана защитила начальника и гружёных дорогим товаром верблюдов. Те же, что ехали со своими вьюками на ослах, стали жертвами разбойников. Я немного отстал от своего господина и поплатился за это. Лошака моего увели, а мешок с лекарственными снадобьями отняли, думая найти в нём ценности. Меня связали, приволокли в какой-то лагерь и оставили лежать до утра рядом с палаткой, где головорезы делили награбленное. Но в моём кидаре, в складках материи, был спрятан тонкий… чуть толще конского волоса… остро заточенный предмет. Многое усвоив у жрецов Мицраима, я научился так расслаблять и выкручивать суставы своих рук и ног, что, связанный, умею освободиться от ремней или верёвок. И на этот раз я после долгих усилий выпростал правую руку, добрался до предмета, спрятанного в кидаре, и потихоньку перерезал путы. Потом уполз подальше от палатки, особыми словами и звуками успокоив собак. Мне удалось спрягаться в кустах. Выждав немного, я убежал. Думаю, утром меня не очень-то искали. Ведь за
такого коротышку, да ещё с седой бородой, работорговцы много не дадут.
        - Почему же ты не нагнал свой караван?
        - Я не знаю этой местности. Кроме того, я видел издалека сборища каких-то вооружённых людей, говоривших на языке аморреев, а иногда отряды звенящих доспехами пеласгов. Попадаться им на глаза я боялся — как бы снова не оказаться в плену. Приходилось отсиживаться в какой-нибудь расщелине, рискуя наступить на змею. Дня через три, совсем ослабев от голода, я осмелился подойти к селению и попросить хлеба. Вчера дошёл до города Рамафаима, многолюдного и торгового. Собираясь обратиться к кому-нибудь за помощью, я увидел на площади толпу простого народа и почтенных старейшин, окружающих седобородого, очень величественного с виду человека в белых ризах. «Кто это? — воскликнул я. — И что тут происходит?» Мне ответили: «Это человек божий и имя его означает то же.[29 - Имя Шомуэл — в традиционном произношении Самуил — означает «муж божий».] Он главный судья и первосвященник всего Эшраэля. Он прозорливец и пророчествует перед людьми. Многие задают ему вопросы, касающиеся разных неразрешимых дел. И он многим помог. Спроси и ты, если у тебя случилось нечто чрезвычайное». Я стал протискиваться ближе к
прозорливцу и, когда подошла моя очередь, задал ему свой вопрос. Конечно, я не стал разъяснять все подробности. Сказал только, что волей случая потерял всё и хотел бы знать, как мне быть дальше. «Воли случая не существует, — заметил прозорливец с улыбкой, — есть лишь неизреченная воля бога. Ибо человек предполагает течение своей жизни, а бог ею располагает. Тебе следует продолжить скитания, и ты встретишь того, с кем пробудешь долго». — «Скоро ли я встречу его?» — «Пройдёт совсем немного времени». И вот к началу ночи я увидел в стороне от дороги костёр. А теперь не сочти за дерзость, скажи, кто ты, разделивший со мной хлеб и меня обогревший?
        - Моё имя Саул. А это Бецер. Мы живём в Гибе, в земле Бениаминовой. У моего отца пропали две ослицы. Это дорогие ослицы, высокие, светлой масти. На таких ездят знатные люди. Отец приказал мне искать этих ослиц. Я позвал Бецера. Мы поднялись в горы и долго бродили по горам Эфраима. Потом спустились, прошли земли Шалишу и Шалим, однако на травянистых полянах и в лесах, и на склонах холмов ослиц не видали. Гик мы миновали землю Бениаминову и пришли в Цуф. И вот уже близко город Рамафаим, в котором ты побывал. Хлеб у нас кончился, а ослиц мы так и не нашли. Я думаю, надо возвратиться домой, чтобы отец не стал беспокоиться обо мне.
        - Прости, если я скажу некстати. Но раз уж вы почти дошли до Рамафаима, то не следует ли обратиться к судье и пророку, главному в Эшраэле? Может быть, он укажет тебе, где ослицы ив кто отца.
        Саул призадумался, потёр лоб и спрашивающим взглядом обратился к слуге-товарищу.
        - Этот человек рассудил верно, — высказался, отвечая на взгляд Саула, Бецер. — Надо завтра же пойти к прозорливцу. Но пока мне не нравится, что справа от нас шевелятся кусты. Ты ведь знаешь, господин мой, я вижу в темноте не хуже совы. Если это шакалы или волки, мы их разгоним палками. А если там прячется голодный лев, нам несдобровать.
        - Не похоже, чтобы львы бродили в этих местах, — возразил мрачно Саул. — Я за последние дни ни разу не слыхал львиного рыка. А что касается людей, нападающих на мирных путников, го такое возможно.
        - Мы ведь не взяли с собой ни топора, ни меча. — Бецер встревоженно вглядывался в указанную им сторону. Переглянувшись с Саулом, он медленно нащупал увесистый камень, благо они всегда под рукой в этой каменистой стране. Сжав камень сильными пальцами и наклонившись поудобней, он внезапно бросил его в шевелящуюся тьму. Раздался крик человека. В то же мгновение Саул бросился к этому месту, нанося страшные удары палкой по предполагаемым разбойникам. Бецер последовал за ним, также молотя своей палкой. Слышны были крики, шуршание в кустах, шум убегавших людей.
        Саул и Бецер некоторое время обследовали опасное место. Но злоумышленники исчезли, явно не ожидая такого яростного отпора. Оба бойца вернулись разгорячённые, сверкая глазами и возбуждённо дыша.
        Снова сели к костру, понемногу успокаиваясь. Перепуганный Гист робко молчал. Когда его отважные попутчики начали было подрёмывать, маленький человек с бородой клином нерешительно произнёс:
        - Я внимательно вслушивался в крики тех, кто замышлял нападение. Мне показалось, одно или два слова схожи с наречием мохабитов. Вряд ли они откажутся от намеченной добычи. Они вернутся с луком и стрелами. Или, подкравшись, кинут свинцовый шар из пращи.
        - Этот многознающий старик прав, — сказал Бецер. — Надо отсюда уходить.
        Удостоверившись в согласии Саула, Бецер разбросал и затоптал тлеющие угли костра. Подхватив свои мешки, три силуэта — большой, поменьше и совсем короткий — тихо удалились. До утра они прятались в зарослях, спали по очереди.
        Поднялось солнце, запели птицы. А серая трясогузка, беспечно бегая по тропинке, указала на то, что путь свободен. Трое путников вышли на открытое место. Пройдя между купами тамариска, среди мелколиственных скальных дубов и раскидистых теребинтов, обвитых колючими плетями ежевики, они спустились на равнину.
        За изгородями из дикого камня росли гранатовые деревья, инжир и виноград — то обнимающий лозой ствол тутовника, то свисающий гроздьями вместе с ветвями, осыпающими сладкие ягоды, или подпёртый толстыми жердями. Несмотря на раннее время, селяне, едва прикрытые кусками выцветшей ткани, уже гоняли по пашням высокорогих быков, волокущих соху с бронзовым сошником. Другие взмахивали мотыгой на огородах, сажая лук, чеснок, редьку, чечевицу и коноплю. На открытых площадках вызревали оранжевые тыквы. Кое-где под дымком очага чернели хижины, сложенные из нетёсаных камней. Играли полуголые дети, женщины в выгоревших рубахах толкли зерно в каменных ступах. Наконец посреди сизых холмов, на которых, словно рассыпанная пригоршня белой и коричневой фасоли, паслись овцы, возник город, окружённый стеной.
        Улицы его кривились, изгибались, поднимались на разную высоту, неся, будто ступени, тесные домики с плоскими крышами, громоздившиеся башенками в строениях знати, и особенно заметный обширный дом главного судьи. Там, у ворот, прохаживались бородатые воины со щитами и копьями.
        2
        От городских ворот Рамафаима расходилось несколько дорог. По ним на ослах и мулах, запряжённых в двуколки, везли в город грузы и продовольствие. По этим выщербленным путям брели терпеливые паломники, чтобы принести жертву Ягбе на горе с плоской вершиной и старинным жертвенником.
        И нескольких десятках шагов сбоку от одной из таких дорог находился колодец. Это был обильный источник, обложенный большими камнями, с протоптанной к нему отдельной тропинкой. Это был «внешний» колодец, здесь запрещалось поить скот. Коров и овец подгоняли с другой стороны города к другому колодцу, и там, из-за первенства в желании напоить своё стадо, чисто дрались ражие пастухи.
        Но этот «внешний» колодец всегда отличался чистотой. Сюда, как правило, приходили девушки с медными кувшинами. Они, конечно, тоже иногда препирались и ссорились. Но чаще хихикали, сплетничали и, прежде чем наполнить свои кувшины, сообщали одна за другой множество важных и неважных новостей, и особенно тех, которые имели отношение к сватовству или замужеству какой-нибудь известной всем присутствующим девицы. Ещё охотнее, прикрывшись ладошкой для секретности, они рассуждали о не очень целомудренных поступках некой красотки, замужней или ещё свободной, и тогда их родственникам приходилось долго ждать свежей колодезной воды. Она грелась в медном кувшине на солнце, покуда посланная к колодцу «дщерь рамафаимова» выясняла подробности чьих-то шашней.
        Вот к этому-то колодцу и приблизились трое мужчин. Первый, в сером плаще с откинутым куколем, громадный статный силач, опиравшийся могучей рукой на толстый посох и придерживавший за плечом пустой мешок. Другой, значительно ниже ростом, на вид моложе, но тоже крепкий молодец и тоже с мешком и палкой. Третьим, ковылял обтрёпанный коротыш в выгоревшем лиловом кидаре с седоватой бородой клином.
        Встретившаяся этим трём у колодца жизнерадостная группка молоденьких девушек с кувшинами обратила на пришельцев пристальное внимание. Правда, от сумрачного взгляда высокорослого красавца они явно смутились и даже притенили краешком покрывала нижнюю часть своих смуглых лиц. Зато второй, кудрявый, с плоской войлочной шапочкой на макушке, снискал их доверие.
        Это были простенькие горожанки, ещё не ставшие матерями семейств, большую часть дня проводившие за прялкой, или у ткацкого станка, или помогая старшим женщинам по хозяйству на кухне, в хлеву, на огороде.
        Кроме простой холщовой рубахи и цветного платка, они украшали себя голубыми фаянсовыми браслетами и ожерельями из синего апатита. Волосы у них были довольно коротко острижены, но от висков оставлены две длинные пряди, вольно вьющиеся ниже плеч. Это, конечно, местная, а, может быть, и хананейская мода, потому что в селениях колена Бениаминова девушки волосы не стригли, а заплетали в три косы — две за ушами и одну на затылке.
        Две местные жительницы казались более миловидными, четверо похуже, но все шестеро выглядели стройными и подвижными. Пятеро имели косицы чёрные, будто смоляные. Одна — рыжеватые, зато смотрелась, как самая хорошенькая. Вообще-то они были обитательницами оживлённого города и сразу сообразили, кто здесь главный.
        - Мир вам, — сказал, улыбаясь Бецер, — Мир вам, девушки.
        - Мир и вам. Откуда идёт господин? — Рыжеватая посмотрела на Саула.
        - Из Гибы, — ответил Саул без улыбки, будто в предвестии чего-то весьма важного, к чему он внутренне себя готовил, поэтому его взгляд не согревала даже девичья пригожесть.
        А нам бы узнать про великого прозорливца, — сразу взял быка за рога Бецер. — Нам бы его найти.
        Тут девушки затараторили, перебивая одна другую, потому что путников интересовало благочестивое дело, а в этом уж все они прекрасно разбирались.
        - Прозорливец, господин наш и судья, в городе, — сообщила рыжеватая и почему-то засмеялась.
        - Но вы должны поторопиться. Прозорливец со своими гостями идёт на гору, ибо сегодня у народа жертвоприношение, — подхватила её сообщение девушка Аби, более высокая, более серьёзная, а глаза её чёрные, влажные, немного косили.
        - Идите в город и застаньте его, пока он не совершил жертвоприношение и не начал обед. — Это говорила уже Махла, шустрая, горячая, сухонькая.
        - Народ не начнёт есть, пока прозорливец не благословит жертву. Потом он с гостями вернётся, и тогда приступят к еде званые на торжество, — заключила четвёртая, Мегатабель, а две оставшиеся девушки кивали и показывали на город, уперев для удобства свои кувшины в бедро.
        С поклонами благодарности мужчины оставили девушек у колодца. Прежде чем набрать воды, девушки долго смотрели им вслед. Особенно поразила их внешность и рост Саула. Обсуждая достоинства этого силача и красавца, они прищёлкивали языками, делали большие глаза и растопыривали пальцы свободной руки. Впрочем, кое-кому приглянулся и весёлый, совсем молодой Бецер. А вот злосчастный Гист не удостоился их внимания.
        Пройдя некоторое расстояние от колодца к городу, Саул остановился.
        - Послушай-ка, Бецер, — сказал он, снова нахмурившись, — ведь у нас нет ничего, чем можно отблагодарить прозорливца. Как и буду спрашивать про ослиц, если нет подарка за пророчество. Нет, надо поворачивать домой.
        - К сожалению, я не смогу помочь, — пробормотал Гист, хотя мл его рассказа и так ясно складывалось, что разбойники всё у него выгребли. — Однако прошлый раз он ничего не требовал.
        - У меня припрятана четверть шекеля серебра, — заявил, приосанившись, Бецер. — Этого достаточно для подарка. Прими от меня, господин мой. Лишь бы прозорливец указал, где ослицы. А то ведь сколько сейчас пророчествует разных людей… Но хороших, сильных пророков — поди найди. Только головы морочат простакам. Меня-то им не провести, я платить зря не стану. Другой раз придут такие болтуны: и в засуху урожай предрекают, и бесплодной женщине сына выносить предвещают, и клянутся, что хромые побегут, слепые прозреют, расслабленные встанут с постели от их молитв и заклятий… Поют, пляшут, на свирелях играют, на арфах бряцают… И все пророчествуют именем бога всемогущего Ягбе… Корми их, пои, подарки подавай и медь с серебром из кошеля доставай… Ну а на самом деле все они обманщики, если копнуть глубже. И никакой силы Ягбе им не даёт… Вроде как известному хананейскому колдуну Хаккешу его смрадные баалы…
        - Что за хананейский колдун? — Гист задал свой вопрос неспроста: его всегда увлекали проявления необычайного, какие ему приходилось наблюдать у жрецов Египта и Вавилона, у халдейских магов[30 - Халдеи — жители южного Междуречья; халдейские маги считались хранителями таинственных знаний древних шумеров.] или чревовещателей африканской страны Куш. Правда, ко многим чудесам в храмах, поражающим тысячи паломников, он относился скептически. Иногда с осторожным недоверием. Знал: в большинстве случаев это хитроумные фокусы и красочные представления для одурманивания тёмного народа и невежественных вельмож. Впрочем, с юности занятый изучением таинственных знаков, поисками сокровенного смысла в каменных скрижалях и барельефах древности, где с изображениями царей соседствовали клиновидные письмена, или в папирусах с рисуночными надписями и многозначащими символами, Гист улавливал крупицы действительно непреходящей мудрости. Только редкие посвящённые передавали их из поколения в поколение избранным.
        - Хаккеш жил в Ершалаиме. Он отрастил пышную бороду до колен, и говорят, у него был такой страшный голос, что от его крика шарахались разъярённые быки, а как-то раз подкравшийся к овцам лев испугался и убежал в степь, — стал рассказывать Бецер. — Про Хаккеша говорил купец из Ершалаима, который приезжал к нам за пшеницей. Однажды Хаккеш узнал, что у соседа умерла дочь. Не болела, не падала с высоты, никакого вреда никто ей не делал. А вот легла спать и не проснулась. В доме плач, стоны, скорбь по нечаянно умершей девице. Соседи толпятся, женщины рыдают, бьют себя в грудь, рвут на себе одежду. Тут вошёл Хаккеш, всех растолкал, узнал в чём дело. Спрашивает отца: «Давно умерла?» — «Уже полдня прошло». Хаккеш приблизился к ложу умершей, дотронулся: холодная, окостенела. Тут колдун покраснел весь, будто гранатовым соком умылся, да как завопит громовым голосом, от которого штукатурка осыпалась. Люди ничком попадали и надолго оглохли. Завопил Хаккеш: «Вставай, Юдит, дочь Балака!» Мёртвая открыла глаза. А он опять: «Вставай, я тебе повелеваю!» И девица встала, вышла из комнаты и спрашивает мать: «Что это
столько народа собралось к нам?» Откуда ни возьмись налетели стаей летучие мыши и ну по дому метаться… Вверх-вниз, в окно-из окна и обратно. Хаккеш засмеялся: «Опоздали, лукавые демоны… Не успели утащить душу девицы во владения Намтара[31 - Намтар — ханаанский бог чумы и смерти, считалось, что его преисподняя на западе, куда заходит солнце, луна и звёзды. Светила, как олицетворения богов, в назначенное время выходят из адской бездны, однако смертному, попавшему туда, вернуться на землю ещё не удавалось.], в царство смерти. Там у них солнце чёрного цвета и всё вокруг усыпано пеплом, иссохшим калом, прахом и грязью. А ну, кыш отсюда, уроды вонючие, пока я вас не превратил во вшей и клопов!» Тут летучие мыши мигом улетели и скрылись.
        Гист сделал таинственный вид и произнёс уверенным тоном:
        - Как опытный лекарь, прошедший обучение у жрецов Мицриима, я могу подтвердить: бывают случаи, что человек неожиданно всыпает, делается неподвижен, не дышит и внешне имеет неоспоримые признаки смерти. Но опытный врачеватель или сильный и лесник, владеющий тайными знаниями, может разбудить мнимо умершего. А иногда проходят дни, месяцы, годы, и такой мертвец воскресает сам. Если его, конечно, не закопают в землю.
        Саул с сомнением покачал головой и убеждённо сказал:
        - Я верю только силе всемогущего Ягбе, бога Абарагама, Ицхака и Якуба, который властен воскресить мертвеца. Либо это сделает могучий херувим, крылатый посланец бога невидимого… А человеку, даже учёному лекарю или сильному заклинателю, это не под силу.
        - Да вот что ещё произошло с колдуном Хаккешом в Ершащими, — продолжал Бецер. — Случилась из-за чего-то драка на базарной площади. Что они там не поделили, уж не знаю. Но свалка завязалась яростная. Дошло и до ножей. Городская стража еле разогнала буянов. А самого рьяного один стражник возьми и тресни палкой по голове. Тот упал и умер. Пришёл к этому месту Хаккеш, посмотрел на мертвеца, да как обозлится: «Кто посмел отравить к предкам моего племянника? Где этот собачий сын?» Стражник отвечает Хаккешу: «Сам ты собачий сын и овечий помет. А племянник твой пьяница, вор, драчун. Туда ему и дорога. Умер — хорошо сделал». — «Ах, вот как! — заревел на всю площадь Хаккеш. — Ступай и ты за моим племянником!» Достал колдун из сумки какую-то заговорённую кость и направил её на стражника. И тут же молодой здоровый парень уронил свою палку и схватился за живот. Его вырвало, как отравленного. Перед глазами всех собравшихся повалился он на землю и протянул ноги. Народ в ужасе бросился бежать кто куда. Стоит Хаккеш один победителем, грозно ухмыляясь. Но ему не повезло. На площади появился сборщик податей, а
с ним десяток воинов-пелиштимцев. Все в панцирях, в шлемах с красными перьями, с копьями и мечами. Сборщик податей спрашивает Хаккеша: «Почему тут трупы валяются? Кто убил десятника городской стражи?» А колдун надулся от спеси и отвечает: «Стражника убил я за дело». — «За какое дело?» — «Я сам знаю за какое и не собираюсь перед тобой оправдываться». — «Ах, ты бунтовщик! — рассердился сборщик податей. — На тебя надо надеть цепь, отвести в темницу и провести следствие. Воины, возьмите его». Хаккеш достал опять свою заговорённую кость. «Ваши копья сломаются сейчас, как соломины, — воскликнул он, — а щиты не отразят и полёта пчелы! Умрите все!» — И колдун направил на них кость. Те, кто ещё оставался на площади, думали, что пеласгов постигнет участь стражника. Не тут-то было. Пеласги рассмеялись. Их старший подошёл к Хаккешу, вынул меч и сказал: «Зачем ты приклеил себе целую охапку сена вместо бороды? Надо её укоротить». И он отрубил бороду Хаккеша под самый корень. Затем колдуна схватили, связали ему руки над головой, накинули петлю на шею и поволокли в крепость, где находился пелиштимский гарнизон.
Через день его осудили и приговорили к повешению.
        - Значит, знаменитый колдун закончил жизнь на виселице? — уточнил, усмехаясь Гист.
        - Когда его хотели повесить, он превратился в змею и ускользнул в расщелину каменной плиты. Так рассказал купец, приезжавший покупать нашу пшеницу, — ответил Бецер и пожал плечами.
        ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
        1
        За последнее время судья Шомуэл встречался со многими людьми из двенадцати колен Эшраэля. Среди них были и совсем юные отроки, и полные сил мужчины до тридцати лет, и умудрённые жизнью бородачи почтенного возраста. Одни были сыновьями крупных землевладельцев и судей, преуспевающих торговцев и жрецов-левитов, другие из семей ремесленников, имеющих свои мастерские и двух-трёх рабов, или даже из вовсе малосостоятельных, что живут, трудясь в поле и гоняя на пастбище десяток овец. Шомуэл знал: воля бога неисповедима. Избранник Ягбе может оказаться среди знати, среди пресыщенных богачей, но намеченный небесным жребием возможен и среди пастухов или рядовых воинов. Впрочем, последнее маловероятно; во всяком случае, найти будущего царя среди грубости и невежества ему не хотелось.
        Шомуэл долго и страстно молился в Скинии перед чёрным камнем-седалищем бога, однако определённых указаний пока не получал. Он продолжал вглядываться в людей жадными глазами провидца. Глаза его скользили но смуглым лицам мужчин, не находя заветной приметы. А какой должна быть эта таинственная примета, он не знал. В то же время, десятилетия управляя народом, судья понимал: будущий царь должен вызвать восхищение простых людей и благожелательность «адирим». И прежде всего, тот искомый будущий венценосец обязан соответствовать его собственному представлению — каким должен быть царь.
        Вот и сегодня, в день жертвоприношения, в сопровождении мирных гостей поднимаясь к жертвеннику на священную гору, Шомуэл продолжал примечать среди благоговеющей толпы кого-нибудь, кто отвечал бы его надеждам. Но, увы: перед ним проходили неё те же одинаковые (при своём разнообразии) люди. Мелькали бороды, лбы и не обладающие скрытой божественной силой простоватые взгляды. И всё-таки что-то особым образом тревожило сегодня властного старца, кого-то он собирался найти в этот праздничный день. Не хотелось, очень не хотелось ошибиться…
        Ведь двенадцатиколенные «адирим» выражали недовольство его медлительностью. Доходили до Рамафаима и кощунственные глухи, заключающие в себе их сомнения: а не поручить ли спросить Ягбе о выборе царя другого молитвенника, более удачливого и решительного?.. Конечно, слухи эти были робкие, неопределённые, но со временем могущие стать скандальными. Ягбе, кажется, тоже повелевал действовать смелее.
        Жертвоприношение совершилось. Все — и народ, и знатные гости судьи, и сам он вернулись в город и приготовились к праздничному обеду. Ожидая благословения великого прозорливца, гости и горожане расположились перед накрытыми низкими с юлами. На столах и подносах дымилась баранина, оставленная от священной службы, а к ней приправы, овощи, хлеб и доброе в глиняных кувшинах.
        - Господин мой и судья, — обратился к Шомуэлу его преданный соглядатай Шуни, — там, у ворот, какой-то человек. Он просит милости прозорливца.
        Шомуэл изменился в лице и поднялся, как будто его ушей достигла необычайно важная весть. Опираясь на руку курчавого Шуни, Шомуэл вышел из дома. У ворот два воина поклонились ему. Судья сделал ещё шаг и увидел Саула.
        Перед ним стоял молодой мужчина в коричневой одежде селянина, в накинутом поверх неё сером пропылённом плаще. Могучее сложение и высокий рост производили то самое впечатление, которое судья предполагал для будущего царя. Это впечатление довершало красивое лицо с чёрной бородкой, открытым взглядом и густыми, почти сросшимися бровями.
        Лицо пришельца выражало простодушие и почтительность. Чуть позади стоял молодец в более короткой рубашке с мешком за плечами, в войлочной шапочке на макушке. Ещё дальше склонял выгоревший лиловый кидар маленький человечек с клиновидной седеющей бородой. Шомуэл узнал в нём одного из тех, кто недавно спрашивал на площади его совета.
        - Входи, сын мой, — сказал Саулу судья. — Ты мой гость, как многие, кто пришли ко мне в день священной жертвы.
        - Прости, но я лишь хотел кое-что спросить у тебя.
        - Поговорим об этом позднее. А сейчас, по обычаю, после жертвы всесожжения на алтаре Ягбе, все дети Эшраэля должны приступить к трапезе. Народ ждёт моего благословения. Войди и ты в трапезную комнату и сядь рядом со мной. И твои спутники тоже пусть приступят к обеду.
        Всё так и произошло, как сказал Шомуэл. Впрочем, он шепнул два слова Шуни, и тот задержал чужеземца в лиловом кидаре. Ему тоже предоставлялась возможность совершить трапезу. Но в другом помещении, вместе со слугами и стражниками.
        Саула и Бецера судья провёл в главную комнату, где его ожидало тридцать почётных гостей из Рамафаима и других городов — из Галгала, Машшита, Бетэля. Почтенные гости сидели на пёстрых циновках в цветных и светлых одеждах, с расчёсанными бородами, благоухающими розовым маслом, с золотыми серьгами в правом ухе и золотыми кольцами на указательном пальце.
        Не отпуская от себя Саула, величественный старец благословил трапезу и воссел в середине собрания. Преломил хлеб и Саул. За ним Бецер, скромно приютившийся рядом.
        Тут же разнесли части жертвенного мяса, огурцы, маслины, терпкие соусы из пряных трав, куски утки, тушенной в чесночной подливе, жареную морскую рыбу, привезённую с пелиштимского побережья, отвар из слив и изюма. В сидонские цветные бокалы и в чаши из серебра слуги разливали красное вино знаменитых виноградников Ершалаима, местное золотистое и очень хорошее вино из города Габаона.
        - Позови сюда кухаря Яшуба, пусть принесёт то кушанье, которое я приказал оставить отдельно, — сказал слуге Шомуэл.
        Слуга побежал и скоро вернулся с пухлым замасленным Яшубом, принёсшим на большом подносе отдельные куски — плечо и другие мясистые отборные части жертвенного барана.
        - Я заранее велел сберечь это для тебя, — улыбнулся судья смущённому такой честью Саулу. — Вкушай и знай: здесь не просто угощение, а лучшее угощение для главного гостя. И не заботься об ослицах твоего отца, которых ты ищешь три дня. Они нашлись, — добавил Шомуэл добродушно, как о деле обычном и не стоящем особых хлопот.
        Саул был поражён последними словами великого прозорливца, тем более что он ещё не рассказал ему об ослицах. Правда, до трапезы об этом узнал курчавый соглядатай Шуни от вежливого и красноречивого Гиста, когда повёл его обедать го слугами и стражниками.
        Склоняясь друг к другу, знатные гости шёпотом спрашивали, кто этот могучий молодой красавец в бедной одежде простолюдина. Одни равнодушно пожимали плечами, другие сварливо бормотали себе под нос о непонятных капризах старого Шомуэла. Но самые догадливые, зная о священной задаче великого судьи, начинали что-то соображать. Решение той священной задачи, о которой просили люди ибрим, могло произойти прямо у них на глазах.
        После воззваний к невидимому и всеведающему богу, после совместной здравицы всех присутствующих хозяину, Шомуэл произнёс:
        - А теперь следует призвать благословение Ягбе на этого человека от колена Бениаминова…
        - Пусть молодой бениаминец назовёт себя — предложил седобородый левит из города Бетэля, уставив в сторону Саула хрящеватый нос и любопытствующий хитрый взгляд.
        - Объяви себя людям, — поощрительно сказал Шомуэл и дотронулся до локтя Саула.
        Смуглое лицо Саула потемнело, кровь прилила к щекам — никогда ещё ему не приходилось говорить перед большим собранием столь почтенных людей.
        - Мой дед Абиэль, а отец мой Киш из Гибы, племени Матрия. Я же зовусь Саул. — Он произнёс эти слова с некоторой гордостью, и молодое лицо его сурово окаменело.
        - Я слыхал о Кише из Гибы от колена Бениаминова, — проговорил некто сидевший неподалёку, — он человек почтенный. И пашня у него немалая, и стад достаточно, и род многолюдный. Но про Саула я ещё не знаю…
        - Запомните его имя, ибо оно не останется безвестным, — неожиданно громко сказал Шомуэл. И тут уж все озадаченно уставились на статного бениаминца.
        Когда пиршество закончилось, знатные гости с поклонами удалились.
        Шомуэл повёл Саула на верхний этаж своего дома, а оттуда на плоскую крышу. Здесь кто-то предусмотрительно расстелил толстый войлок и чёрно-жёлтый ковёр, сотканный мохабитками из верблюжьей шерсти. Поверх ковра лежало несколько расшитых подушек.
        Судья предложил Саулу рассказать о себе более подробно. Он интересовался его мнением по поводу мерзости грехопадения и случаях поклонения чужим богам. Задавал вопросы, касавшиеся постоянных стычек с враждебными племенами Заиорданья, а также относительно пелиштимского гнёта, изматывающего и уничтожающего народ. Спрашивал об отце, жене, детях. Похвалил за то, что, несмотря на молодость, у Саула их пятеро: три сына-подростка и две девочки.
        - Владеешь ли ты копьём, мечом, стрельбой из лука? — спросил Шомуэл.
        - Недостаточно хорошо. Мало времени для воинских упражнений.
        - Скоро у тебя будет достаточно времени для этого.
        Саул призадумался; он решил про себя, что судья хочет предложить ему вступить в отряд личной охраны и назначить его десятником.
        Они долго беседовали. Багровое солнце стало опускаться на западе за кромку каменистых холмов. Поблизости от дома судьи из дупла пятисотлетнего теребинта вылетела целая стая летучих мышей. Чёрными перепончатокрылыми молниями они судорожно заметались на фоне заката, как орава взбесившихся демонов.
        Саул вздрогнул, ему стало не по себе из-за плясок беззвучной нечести. Он вдруг подумал, что пора домой, к родному очагу. К родителям, жене, детям. Шомуэл поднялся, удерживая Саула на ковре приветливым жестом.
        - Останься, спи здесь. Завтра с рассветом я провожу тебя. Твоего слугу я пришлю. Пусть привыкает ночевать у твоих ног. — Последняя фраза показалась Саулу странной: он не ханаанский вельможа или аморрейский шейх, чтобы слуги спали у его ног. Но он послушно лёг и положил голову на подушку.
        2
        Шомуэл спустился с ощущением несомненного торжества. Он нашёл того, кого напряжённо искал. Силач и красавец; простоват, но честен; ни тени лукавства или малодушия не обнаружил в его ответах опытный, проницательный старик. Беззаветно преданный Ягбе, непоколебимый сын Эшраэля, — и послушный, следующий малейшим указаниям судьи и первосвященника. Такой царь будет нужен и ему, и всему народу.
        Шомуэл приказал Бецеру подняться на крышу и ночевать родом с Саулом.
        - Где тот, с узкой бородой? — спросил он у Шуни.
        - Я предложил ему спать в пристройке для стражи.
        - Хорошо, я пойду к себе в угловую. Пришли Ханоха. Ещё пришли того, кто живёт в неизвестном месте и не имеет имени. Сам будешь сторожить у входа, чтобы никто не слышал того, что не должно знать.
        Слегка наклонившись, Шомуэл вошёл в низкую комнату, угловую в доме. Здесь стояли ларцы, запертые бронзовыми коваными замками, медные кувшины для надёжного хранения ценных свитков-папирусов. Ореховый шкаф, в котором стопкой лежали обожжённые глиняные плитки с клиновидными знаками, был украшен перламутровой инкрустацией. В середине комнаты находилось кресло, обитое синей тиснёной кожей и покрытое резьбой; в её рисунке сочетались косо положенные один на другой треугольники или ромбы, заполненные начертаниями искусно расположенных, читаемых знаков-сеферов[32 - Сефер (евр.) означает написанное с помощью клиновидных или иероглифических знаков, то есть, вообще любой текст.]. Иге эти предметы озарил огонь медного светильника в виде лодки с фитилём на корме. Шуни поставил светильник на низкий стол.
        Шомуэл сел в широкое кресло и подобрал под себя ноги. Руки он положил на резные подлокотники.
        Шуни поторопился найти Ханоха. Управляющий нырнул в комнату с ореховым шкафом. Вместо двери он задвинул позади себя плотную ширму — сине-золотую, из выделанной телячьей кожи. Шуни остался снаружи. Скоро явился низкий широкий человек в плаще с куколем, надвинутым на лицо.
        Всё, о чём говорили судья, управляющий и человек в плаще, Шуни разобрать не мог. Слышались только отдельные слова или сочетания слов, например: «близ гробницы Рашели[33 - Рашель — Рахиль, вторая жена Иакова.]», «в Целцахе»… «у дубравы Таборской»… «трое в Бетель»… Потом судья поднял голос и произнёс отчётливо:
        - Поторопитесь. У вас только ночь. Вы должны подготовиться.
        - Да, да, конечно, мой господин и судья, — лепетал трусоватый Ханох. А другой, в плаще, что-то буркнул невнятно.
        - Я не знаю, может быть, и нашли, — продолжал Шомуэл. — Но если… (опять глуховато, не понять) ослицы должны быть такими же… И если ты, Ханох, пожалеешь серебра, то гнев Ягбе…
        - Нет, нет! — взвизгнул Ханох. — Всё будет сделано, как ты приказал.
        Управляющий и широкий в плаще с закрытым лицом исчезли. Потом вышел судья, держа лодку-светильник.
        - Ночью я буду молиться и лежать ниц перед богом, — сказал усталый, но, как показалось Шуни, довольный старик. — На рассвете я провожу Саула до миртовой рощи.
        Ослепительный солнечно-синий весенний день сделал розовыми верхушки гор и разогнал между холмами ночные тени. Горлицы нежно тосковали на краю кровель и слетали на городскую площадь. Сменилась стража у ворот судейского дома.
        Шомуэл поднялся на крышу и увидел, что Саул и Бецер проснулись, ожидают его прихода. Старик кратко возблагодарил бога. Он был торжественно-наряден, в белой рубахе из льна, в зелёно-полосатом плаще и жёлтой шапке с золотыми подвесками.
        Они спустились. Вышли из дома, направились к городским воротам. Позади судьи, Саула и Бецера скромно ступал Гист, выспавшийся, почистивший и подправивший свою одежду. Тут находился и курчавый Шуни, бережно державший небольшой кожаный мешок.
        На улицах было пустынно. Но какие-то девушки спешили уже с кувшинами к колодцу. Пастухи выгоняли из городских ворот небольшое стадо. Старуха тащила на верёвке козу. Две собаки, высунув языки, усердно обегали стадо, изредка облаивая овец.
        Шомуэл с Саулом и слугами двигались по ещё не запылённой дороге в сторону земли Бениаминовой. Скоро по правую руку оказалась миртовая рощица с лакированной листвой и белыми благоухающими цветами, наполненная свежестью, не тронутой думами жаркого солнца.
        - Посидите там, у дороги, — распорядился Шомуэл, обращаясь к Бецеру, Шуни и Гисту. — Мне нужно поговорить с Саулом. — Старик взял из рук Шуни кожаный мешок. — Пойдём со мною, Саул бен Киш.
        Саул удивился сказанному судьёй и особенно своему полному наименованию с присовокуплением имени отца. В те времена это употреблялось только по случаю каких-нибудь очень важных событий. Он с готовностью последовал за стариком, недоумевая и слегка волнуясь.
        Они прошли несколько десятков шагов. Удостоверившись, что кроме птиц, их никто не может видеть на травянистой полянке, окружённой цветущими миртовыми деревьями, Шомуэл произнёс:
        - Отверзи слух свой, Саул, и слушай с благоговением. Сейчас я, главный судья и первосвященник Эшраэля, поведаю тебе решение бога. Неоднократно обращались ко мне избранные и могущественные из людей ибрим с просьбой дать народу царя, ибо у всех прочих народов правят цари и стоят во главе войска. Я внял их просьбе. Распростёршись ниц в Скинии я молил бога вразумить меня, слабого и неумного, кого же следует поставить царём. И сказал мне единый и грозный бог Эшраэля: «Я пришлю тебе человека из земли Бениаминовой, помажь его священным маслом в правители народу моему. Он спасёт народ мой от руки людей пелиштимских, ибо я снизошёл к воплям народа моего, а вопль его достиг до меня». Так решил Ягбе и повелел мне, рабу и служителю его.
        Дрожь пробежала по телу Саула, сердце его сильно забилось, он побледнел.
        - О, господин мой и судья! — воскликнул Саул, сжав перед грудью могучие руки. — Разве я не из меньшего колена Эшраэлева, на Бениамина? И разве племя Матриево, из которого мой отец, не малейшее между племенами колена Бениаминова? Я простой землепашец, а не человек совета или одарённый богатством, или обладающий мудростью и доблестями. К чему ты говоришь мне это?
        - Всё во власти бога, всевышнего и единственного. Когда ты исполнишь волю его и избавишь народ от врагов, то сам услышишь голос Ягбе, и он скажет тебе: «Пришёл я и даю тебе силу поразить пределы чужих земель. И вся вселенная зажата будет в горсти твоей». Опустись на колени и склони голову, Саул Бен Киш.
        Судья достал из мешка маленький золотой сосуд с изображением крылатой молнии и таинственных знаков. Откупорив его, Шомуэл воскликнул несколько раз: «Адонай, Шаддаи, Аваоф! О Ягбе!» — и вылил на вьющиеся чёрной копной волосы Саула священное масло. Оно пахло розой, сандалом и кориандром. Густые волосы впитали благоуханное снадобье без следа, только две капельки скатились по вискам и вызвали у помазанного чувство успокоения.
        Он поднялся с колен, улыбаясь счастливо, как ребёнок.
        - Ты царь, Саул сын Киша, по желанию народа и по велению бога Эшраэля! — негромко, но торжественно воскликнул Шомуэл. — Поверь в это всем сердцем своим. Но до времени не говори никому. Я приду и оповещу народ в срок, указанный богом. Теперь выслушай следующее. Чтобы сомнение не закралось в твоё сердце, а любому человеку свойственно недоверие к необычайному, знай: с тобой произойдут некоторые события. Я их заранее предреку. Эти события будут для тебя знамениями божьими. Моими руками помазал тебя бог в правители наследия своего во Эшраэле. Итак, когда мы с тобой расстанемся и ты пойдёшь со своими спутниками к пределам земли Бениаминовой, то вблизи гробницы Рашели, в Целцахе, встретишь двух человек. Они скажут, что нашлись ослицы, которых ты ходил искать. И отец твой беспокоится о тебе, уже не думая об ослицах. Далее. Придя к дубраве Таборской, ты увидишь троих людей, направляющихся в Бетэль для жертвоприношений. Один будет нести трёх козлят, второй три жертвенных хлеба, а третий мех с вином. Они приветствуют тебя и дадут тебе два хлеба из трёх, чтобы ты вкусил за обедом священный кемах[34 - Кемах
— хлеб, употреблявшийся при жертвоприношении.]. Наконец, подойдя к своему селению, ты поймёшь: собралось там много людей и среди них немало ноющих, играющих и пророчествующих. Ты почувствуешь в себе необычайное желание последовать им. Найдёт на тебя дух божий, и ты станешь пророчествовать.
        - Раньше со мной никогда такого не бывало, — возразил Саул, но тут же смиренно опустил глаза перед первосвященником.
        - Ты сам почувствуешь божие предуказание и исполнишь его. Когда все знамения сбудутся, тогда поступай как знаешь, ибо с тобою Ягбе. Лишь молчи о помазании, а на другой день ступай в Галгал и жди меня. Я приеду туда для всесожжения жертвы на алтаре. Жди меня семь дней. После мирных жертв я объявлю срок для схода всего народа в Машите. Там будет торжество. И поставлю тебя перед Эшраэлем и объявлю царём.
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        1
        Оказавшись с Саулом и Бецером в Гибе, Гист нашёл здесь милый приём. Отец Саула, высокий жилистый Киш, его жена и большинство родственников одобряли появление опытного лекаря в их семье. Он постарался их не разочаровывать.
        Найдя в окрестностях кое-какие целебные травы, Гист приготовил простые, но действенные лекарства. Тётку Саула, ещё вполне свежую и представительную женщину, он избавил от так называемого женского увядания, то есть возвратил ей месячные с помощью отвара из листьев ежевики, цветов боярышника, ясменника, пустырника и полыни. Через некоторое время она даже понесла и в сорок пять лет родила здорового мальчика.
        Он улучшил состояние родного брата Киша, очень деловитого и почтенного пятидесятилетнего Нира, страдавшего болезнью почек Гист воздействовал на его недуг с помощью гвоздики, семян кориандра, базилика, вереска и вербены — и не без успеха. Самому Кишу он в течение трёх дней делал массажи при употреблении некой пахучей мази, избавив старого хлебороба от застарелых болей в спине. Были удачные выправления вывихов, устранение наростов и грыжи.
        Поскольку местные умельцы заговаривать кровь и зубную боль восприняли низкорослого Гиста без ревности, он даже составил вместе с ними плодотворное врачебное сообщество. Однако жители Гибы, все пламенные почитатели Ягбе, хоть и принимали полезное действие лекарей, но основное исцеление в серьёзных случаях возлагали на левитов, произносивших молитвы и совершавших жертвоприношения на дымящихся алтарях.
        Кроме его врачебных познаний, Гист был одобряем родственниками Саула ещё и как человек, надоумивший обратиться к великому прозорливцу, который сразу сказал Саулу, что ослицы нашлись. Кстати, нашлись они своевременно, но очень странно. Гист не раз обсуждал это с сообразительным Бецером и с самим Саулом, поражённым провидческим даром первосвященника.
        Конечно, ни Гист, ни Бёдер ничего не знали о божественных знамениях, о которых предупредил Саула Шомуэл.
        Расставшись с величественным стариком и его курчавым слугой, они довольно быстро добрались до Целцаха, где поблизости находилась легендарная гробница Рашели, матери Бениамина, от которого и пошло двенадцатое колено потомков Эшраэля.
        Здесь им встретились два человека — молодой и не очень молодой, с виду обыкновенные селяне. Они объявили, что идут из Гибы, и подтвердили нахождение ослиц, которых искал Саул. Вообще-то ни Бецер, ни сам Саул этих земляков не припомнили. Но всё равно: восхищенный Саул благословлял Шомуэла, хотя Гисту и даже Бецеру это всё показалось довольно забавным.
        Найденные ослицы (их Саул и Бецер внимательно осмотрели, придя домой) были вроде бы те — и рослые, и светлой масти, и накормленные, но подозрительно чистые. Как будто они три дня не бродили по холмам, а находились в хлеву и за ними усердно ухаживали. Да одна из них, как показалось опытному Кишу, выглядела старее, чем пропавшая. А у второй на бедре обнаружилось пятно, похожее на выжженное тавро, что несколько его озадачило. С другой стороны — слава богу и прозорливцу, что ослицы нашлись.
        Возвращаясь к их пути от Рамафаима до Гибы, Гист воспроизвёл в памяти, как им встретились паломники, идущие в Бетэль для жертвоприношения. Их оказалось трое. Первый нёс в перекидных корзинах трёх козлят «только что от сосцов матери», второй имел три круглых кемаха. Наконец третий тащил за спиной небольшой мех с вином. Очень убористый бурдючок. С таким после священных возлияний на алтаре не разгуляешься. Обычно берут мех в два раза больше, чтобы после всесожжения хорошенько оросить трапезу.
        Если пояснить точнее, то трое паломников с поклажей не шли, а сидели в сторонке, рядом со священной Таборской дубравой, и кого-то ждали. Всегда отличишь людей просто отдыхающих или ожидающих чего-либо, это не особенно трудно.
        Паломники приметны были резкой мускулатурой и приточной выправкой воинов. Простецкие, сильно загорелые лица. Горбоносые, крепкие, с жёсткими на взгляд бородами. На вопрос, откуда они, назвали какое-то селеньице в стороне, в области Юды. На вихрастых головах круглые войлочные шапки, что надевают под шлем.
        Увидев Саула, осклабились. И тут один протянул два хлеба, промямлил что-то любезное и в то же время нелогичное: вот вкусите, мол, священного хлебца по поводу праздника. А хлеб ведь ещё и не освящён, если они прямо из дома. Но Саул взял с радостью, весело поблагодарил. Бецер понимал, что в дороге пищу не просят, берут только предложенное добровольно. И всё-таки была в суетливой доброте трёх паломников какая-то непонятность. Они сразу же поднялись и пошли в сторону Рамафаима бодрым, походным шагом.
        Самое же главное и даже невероятное, по мнению Бецера, случилось, когда Саул с Бецером и Гистом приблизились к Гибе.
        На голой горе, где находился город с пелиштимским гарнизоном и сборщиками подати, шумело какое-то местное священнодействие. Ведь всегда полно поводов, чтобы устроить жертвоприношение и пророчество. Последнее занятие необычайно в те времена процветало. Народ считал, что среди пророков множество обманщиков и нечистых на руку проходимцев. Однако в обычае было пользоваться их услугами. Ничего не предпринималось без гаданий. Ни сев, ни жатва, ни женитьба или сватовство, ни торговое предприятие не начиналось без рекомендации прозорливцев. Некоторые (например, первосвященник Шомуэл) пользовались необычайным доверием. Другие внушали лишь суеверный страх.
        Когда с горы скатилась пёстрая орава взлохмаченных, сверкавших безумными глазами, распевающих молитвы пророков, народ нотой окружил их. Музыканты, сопровождавшие пророков, одни и ярких рубахах и наголовниках, другие полуголые, в набедренных повязках и с козьей шкурой на плечах, играли на бубнах, тимпанах, арфах и свирелях. Пророки голосили, перебивая один другого, и плясали, высоко вскидывая ноги, что считалось непристойным. Мелькали волосатые руки с растопыренными пальцами. Пылили по дороге ноги в разбитых сандалиях. Скакали, завывали потные, разнузданные люди. Простые горожане и сельские жители, пришедшие в город, стояли, разинув рты.
        И тут обычно трезво-спокойный сын хозяйственного скопидома Киша, могучий и красивый Саул, будто спятил. Глаза его закатились под лоб. Он протянул к небу смуглые ручищи с буфами мышц, перевитых венами, и заревел, как медведь. Внезапно, оказавшись среди мельтешащей кучи пророков, он тоже заплясал и запел низким угрюмым голосом. Саул был на голову выше остальных. Пророки и музыканты шарахнулись от него как стадо от взбесившегося быка.
        - Саул, господин мой, вернись! Нам пора домой! — напрасно взывал к нему Бецер, стараясь прорваться сквозь толпу воняющих прогорклым потом пророков. Саул рычал, завывал и скрипел зубами. Обалдевших от столь необычного зрелища людей становилось всё больше. А Саул, растолкав толпу, начал пророчествовать. И это было так страшно, что женщины с маленькими детьми припустились бежать от этого места. Другие беспомощно заплакали, а иные слушали внимательно, поражённые.
        - Слушайте меня, судьи и старейшины! — кричал Саул, сверкая огненными глазами, бледный с траурно чёрным обрамлением бороды. — Слушайте, пастыри стад, и землеробы, и мужи, и жёны, и юноши, и девы, ибо я пою и бряцаю богу! Сердце моё открыто вам, начальники и ревнители в народе, ездящие на ослицах белых, сидящие на пёстрых коврах и ходящие по прямым дорогам. Слушайте мою песнь и моё пророчество! Глагольте мне громовым голосом: «Воспрянь, сын Киша! Воспой песнь Ягбе, как пророчица Дебора во времена Явина-хананея, царствовавшего в Харошет-Гохиме. Она пребывала тогда пророчицей сынов Эшраэля и возглавила войско. Ибо тогда были пусты дороги, как и теперь, из-за нашей боязни врагов». Вот что крикните мне вы, — ведь тогда сразились с царями ханаанскими у вод Мегиддонских. Будет и теперь с нами бог наш, — и звёзды будут сражаться за нас, сойдя с путей своих! И будут ломаться копыта конские от побега врагов наших! И да погибнут враги, как в те давние времена!
        - Неужто Саул в пророках? — спрашивали простые люди, знавшие спокойного, трудолюбивого сына Киша. Большинство говорило с удивлением, некоторые с насмешкой. Один плешивый, желтолицый старик, тоже временами пророчествовавший перед народом, сказал злобно:
        - Плохой смертью умрёт Саул. Погибнут сыновья его, и закончится род его… — Он закружился, захлёбываясь воздухом и пронзительно взвизгивая, изображая крики злых духов под ударами мечей серафимов[35 - Серафимы — ангелы, стоящие у трона Ягбе с мечами.].
        2
        Кто-то, невзрачный, с белёсой бородкой, в неприметном одеянии, пошёл в гору к крепости. Там находился гарнизон пеласгов из двухсот копьеносцев с начальником Меригоном.
        Воины у ворот крепости узнали его, кивнули и отодвинули копья с железными наконечниками. Человек прошёл по узкой улочке. Поднялся выщербленными ступенями в гарнизонное помещение. Там тоже стояла пара копейщиков. Человек с белёсой бородкой проследовал мимо них и сказал молодому воину в короткой тунике с красным шитьём на груди, с мечом у пояса и в головной повязке, конец которой лежал на плече:
        - Радости и силы тебе желаю, Герта. Где доблестный Мертон?
        - Играет в кости со своим возничим Лупусом, — засмеялся Герта. — Жалуется, что ему надоело ибримское вино — кислое и падкое. Он скучает по нашему горькому пиву.
        - Не знаю, нужно ли мне беспокоить его. Но обратить внимание не мешает, — произнёс человек с белёсой бородкой.
        - Говори, в чём суть.
        - Там, под горой, опять галдят пророки и толчётся толпа пастухов, пахарей, женщин и детей. Всё это было бы обычным, если бы не одна случайная неприятность. Среди пророков явился здоровенный верзила, который мне не понравился.
        - Кто это? И почему его пророчество тебе не понравилось?
        - Зовут его Саул. Он здешний, из довольно состоятельной семьи. Ничего подозрительного раньше за ним не водилось. Однако меня насторожил в его пророчестве призыв вспомнить далёкую старину, когда под предводительством великой прорицательницы Деборы Эсраэль победил врагов и отомстил за обиды. Пророчествовал Саул рьяно, прямо накатила на него ярость. Даже пена брызгала изо рта, как у ездового верблюда, пробежавшего от Гибы до Ярусалема.
        - И каких же побеждённых врагов поминал Саул? — усмехнулся молодой пеласг с красным шитьём на груди. — Не наших ли почтенных предков?
        - Нет, якобы разгромили тогда люди ибрим какого-то ханаанского царя. Ты ведь знаешь, про свои победы их пророки вопят, приукрашивая и преувеличивая действительные события во много раз.
        - Саул не призывал к сопротивлению сборщикам подати? Пусть вопит сколько угодно. Хотя последить за ним не мешает. Как бы он не собрал шайку разбойников. Ведь какие-то головорезы нападают время от времени на посты и обозы нашего войска…
        Человек кивнул и, сделав прощальный жест, покинул гарнизонное помещение, а затем и саму крепость.
        Внизу, под горой, толпа стала расходиться. А Бецер и Гист под руки вели пришедшего в себя Саула домой. Так Гист оказался среди родных Саула.
        Саул занялся обычными делами семьянина и земледельца. Но что-то напряжённое, выжидающее было в его глазах. Казалось, его ничто не радует в пёстром перечне домашних забот и в привычном повседневном труде. Он двигался как во сне и совершал обычные житейские поступки, не прилагая никаких душевных усилий. Ожидаемое провозглашение его томило, хотя он не сомневался в знамениях, подтверждающих волю Ягбе.
        Через шесть дней приехал в Гибу кто-то из Рамафаима. Объявлено было, что главный судья и первосвященник Шомуэл созывает представителей всех колен Эшраэля, всех племён и родов в Машшит.
        3
        К людному, славному алтарями для жертвенного всесожжения городу Машшиту потянулись гружёные провизией и подарками верблюды, рассыпающие медный звон бубенцов; запряжённые в двухколёсные повозки крепкие мулы в нарядной упряжи с цветными султанами на лбу, спокойные ослицы под узорными чепраками, везущие седобородых «адирим» — могущественных старейшин в белых кидарах и полосатых накидках, сопровождаемых слугами, детьми, родственниками мужского пола и охраной с копьями. Кротко семенили многочисленные серые ослы с седоками в скромной одежде и проносились сияющие медью колесницы с дерзкими вождями, вопреки запретам пеласгов кичившимися лошадьми золотистой масти.
        От самых северных областей Ашера, Неффалаима и Дана, из городов Кедеша, Мегиддо, Езрееля, Самарии, Бет-Хаззана, от Заиорданья, из далёкого, с края пустыни, Рамаофа Галаадского, Соккофа и Маханаима, из Медеба и Баал-Меона, от областей Шимина и Юды на юге, из Хеброна, Адорагама, Беер-Шабе, наконец из иысокостенного Ершалайма и Ярихо[36 - Ярихо — Иерихон.], первого ханаанского города, некогда взятого штурмом вышедшими из Синайской пустыни ко юиасами хабиру-ибрим. Недаром утверждается мудрейшими, будто Ярихо вообще самый древний город на многоцветном плаще Земли.
        У стен Машшита зашумел лагерь съехавшегося со всех сторон Эшраэля. Белые и чёрные шатры из козьей шерсти, наскоро поставленные деревянные балаганы, украшенные пёстрыми тканями; ряды повозок, коновязи и колесницы; привязанные над мешками с кормом лошади, мулы, ослы, верблюды. Дымящиеся котлы над кострами, где варилась еда для воинов и прислуги.
        Менее знатные и рядовые представители племён расположились до времени, как могли. Главный судья с приближёнными и влиятельнейшие в Эшраэле жрецы, судьи, богатейшие торговцы, начальники воинских дружин нашли место в лучших домах Машшита.
        Первый день прошёл в молитвах и жертвоприношениях. На второй день с утра звонкоголосые, как перелётные гуси, глашатаи прокричали в городе и окрестностях о том, что Шомуэл зовёт на площадь всех представителей ибримских колен и племён.
        На возвышении из белого тёсаного камня поставили раскладное кресло багряной кожи для Шомуэла и ещё пять простых кресел для двух судей и трёх стариков-левитов.
        Шомуэл был опять в лучшем праздничном облачении с голубой верхней ризой, вызванивавшей пришитыми по подолу золотыми колокольчиками, и наперсником, на котором сверкали двенадцать драгоценных камней. Позади него с двух сторон выстроились знатные люди Машшита, а также городские стражники с копьями и щитами.
        - Я пригласил вас от всех колен и племён, чтобы из вашего числа выбрать того, который волею бога будет вашим царём. Небе внял моим молениям от лица Эшраэля и назначил этого и поиска. Пройдите здесь передо мной, я назову его.
        Представлявшие народ от всех областей страны медленно двинулись с одного конца площади до другого, останавливаясь перед Шомуэлом и ожидая, что он укажет на кого-то из них.
        Крупные, густобородые, с грубоватыми широкими лицами, прибывшие из-за Мёртвого моря потомки Рубена — старшего из детей Якуба. Живущие частично на севере, частично у границы пелиштимской, подвижные и смелые люди колена Данова, в одежде обнаружившие разные вкусы — от высоких шапок и коричневых халатов аморреев до белых, с красно-синими нашивками, одежд пеласгов. Черноглазые, со сросшимися бровями, похожие на кочевых мохабитов, расселившиеся за Ярдоном потомки Гаддиэля. Гордящиеся более светлой, чем у других, кожей, любящие украшения, склонные к сидонским праздникам и торговле люди Манате, Ишхара и Ашера. Преуспевающие эфраимиты, требующие, чтобы их имена произносили обязательно с именем отца, а то и деда, выстроились напротив Шомуэла — самоуверенные, знающие себе цену, в круглых тиарах, длинных юбках, обшитых пёстрыми шнурами, с изогнутыми кинжалами за поясом, поблескивавшими рукоятью из серебра.
        Судья узнал между ними землевладельца Ямина бен Хармаха, тучного и широкобородого, и богатого торговца Шимона, с которым ему приходилось как-то разбирать трудное судебное дело. Привыкшие к рыболовству на пресном озере Геннишарет люди Забулона и Неффалима, гордые своей относительной независимостью от пеласгов, как эфраимиты, покупающие колесничных лошадей у желтоволосых народов севера и нередко берущие у них жён. Наконец, живущие на самом юге Эшраэля, в Арабийской долине, темнокожие, до шерстистости закурчавленные, с глазами на выкате, люди колена Шимонова, привыкшие к песчаным буранам, носящие наголовники с войлочным кольцом вокруг головы, и горбоносые упрямые, сладострастные потомки Юды; среди них много рыжеволосых (по преданию, сам праотец Юда был рыж, упрям и постоянно терзаем похотливой склонностью из-за козней ханаанской богини Ашторет).
        Колена Эшраэлевы, по двести-триста представителей от каждого, называли ещё и племена, входившие в эти колена и внешне различавшиеся узором на одеждах или головными уборами. Все они прошли перед главным судьёй, с надеждой поднимая глаза на величественного старца в роскошной ризе, блистающей драгоценными камнями.
        Но Шомуэл молчал. И лишь когда пошли люди самого малочисленного и бедного колена Бениаминова, Шомуэл поднялся из своего багряного кресла и сделал знак своим приближённым.
        Вышли двое юношей с огромными рогами горного козла, отделанными серебром. Приблизились воины — по десять с каждой стороны. Одновременно стукнули древками копий, приставленных к правой ступне.
        Судьи и левиты тоже покинули кресла, встали. Услышав, что идут люди из бениаминского племени Матрия, судья Шомуэл произнёс: «Саул». Среди бениаминцев встревоженно зашептались, завертели головами. Стали толкать Киша, его брата Нира, племянника Абенира и других родственников. Площадь недоумённо загудела.
        - Где Саул? — спросил Шомуэл и с беспокойством вгляделся в лица сельских бородачей. — Найдите Саула быстро!
        Шомуэл стал мрачен: организованное им и его людьми важнейшее для Эшраэля торжественное избрание царя внезапно оказалось под угрозой. Сейчас взбеленятся богачи, судьи и шейхи, разочарованные тем, что на них или на их сыновей не обратили внимания, хотя знали: решение главного судьи — это решение Ягбе.
        Племянник Киша, рослый, проворный Абенир, слуга Саула Бецер, ещё какие-то юноши из племени Матрия, расталкивая толпу, бегом бросились в лагерь прибывших отовсюду под стены юрода караванов.
        Там, в самом отдалённом месте, сидел на перевёрнутой корзине задумчивый Саул и, покусывая соломинку, смотрел куда-то ни голубоватые очертания гористого горизонта.
        Рядом с ним мирно жевали сухую траву ослы и заветные, «найденные» ослицы светлой масти. Лежали в тени собаки с острыми ушами, похожие на шакалов. Шныряли мелкие птахи, ковыряясь в навозе. Вздыхали и поднимали уродливые головы нажавшие за повозками верблюды. Кто-то из рабов, переругиваясь с товарищами, тащил вязанку дров. Несли в больших глиняных машинах воду. Ещё кто-то чистил блестевший на солнце медный имел.
        Юноши завопили, запрыгали вокруг Саула, размахивая руками и хватаясь за голову. Когда Саул понял, что его ждёт на площади Машшита «весь Эшраэль», он изменился в лице и побежал вместе с гонцами. Ворвавшись на площадь, почти опрокидывая людей, сопровождаемый криками и лаем собак, Саул прорвался к белокаменному возвышению и предстал перед Шомуэлом.
        Взяв его за руку, судья поставил бениаминца рядом с собой. Воины снова стукнули древками копий. Юноши-трубачи загудели в рога, отделанные серебром. Над площадью, над головами собравшихся раздался вибрирующий протяжный звук, уносивший их странной памятью крови в глубину тысячелетий, когда люди ибрим-хабиру, будучи безвестными кочевыми ордами, бродили по песчаным степям и поклонялись богу-козлу, предводителю стад, покровителю их единственного достояния.
        Площадь замерла. Люди ибрим впились глазами в фигуру высокого статного человека, одетого просто — в светлую домотканую рубаху и шерстяной плащ без узора. Он взволнованно дышал, и его атлетическая грудь вздымалась под грубой тканью.
        - Вы просили у бога даря, — сказал Шомуэл, делая шаг назад, чтобы подчеркнуть этим избранность Саула. — Вы просили, и бог назвал мне имя его и показал, где найти его. Вот Саул бен Киш, человек из племени Магрия, от колена Бениамина. Видите ли, кого избрал господь ваш? Сильный, как лев, и от плеч своих выше остального народа. Подобного ему нет во всём Эшраэле.
        Невнятный ропот был ответом на провозглашение Саула царём. Дальнозоркими глазами Шомуэл выхватил из дальних рядов лица северян, неодобрительно крививших губы и пожимавших плечами. Кто-то из областей Неффалима, Манаше, Ишхара и Ашера даже позволял себе пренебрежительные жесты. Люди других колен, казалось, находились в растерянности и нерешительности.
        И тогда главный судья Шомуэл, взбешённый пренебрежением к его выбору, к выбору всемогущего Ягбе, с силой ударил посохом по каменному возвышению и крикнул яростно:
        - Саул — царь Эшраэля!
        Тотчас раздался торжествующий крик из колена Эфраимова.
        - Да живёт царь! — подняв толстые руки с золотыми перстнями, проорал толстяк Ямин, и его широченная бурая борода закрыла ему лицо.
        - Да живёт наш царь! — вторил ему купец Шимон и его сподвижники.
        Истошно завопили, словно бросаясь в рукопашную схватку, все эфраимиты, люди Заиорданья, Галаада, Гаддиэля, люди Юды и, конечно, ошалевшие от восторга земляки-бениаминцы. «Царь… царь… — слышалось отовсюду. — Царь Саул… Он поведёт нас против врагов наших…»
        - Ему ли вести нас? — возражали другие, которым крайне не понравился такой выбор. — Он больше привык пахать сохой или понырять землю заступом, чем разить врага мечом и повелевать народом. Откуда ему знать царские дела и обязанности?
        - За него Ягбе и судья Шомуэл, который не потерпит противодействия избранному царю, — говорили более умные.
        - Посмотрим ещё, как это всё получится у верзилы Саула, — ворчали недовольные. Некоторые отвернулись и показывали спину, выражая таким способом несогласие с решением судьи. Но большинство народа ликовало и славило бога за Саула.
        Снова раздались заунывные дребезжащие звуки рогов. Воины по обе стороны от судьи и Саула замерли в воинском торжестве.
        - Теперь я напомню о ваших обязанностях и о правах царя… — медленно проговорил Шомуэл.
        Он громко и отчётливо снова объявил, сколько голов скота, мешков зерна, кувшинов с вином, маслом и мёдом потребуется ни прокормления и обихода людей избранного царя. Сколько ослов и верблюдов, рабов и рабынь должны отправиться вместе с Саулом в Гибу.
        - Не забудьте, в случае надобности, вы должны за пять дней собрать ополчение в соответствии с установленными правилами и стать под начало царя. А также судьи, старейшины и вожди племён со своими элефами (отрядами) и колесницами обязаны прибыть вовремя и повиноваться каждому его слову. При отказе или медлительности царь в праве применить военную силу и заставить себе повиноваться. А злокозненных, трусов и предателей он волен казнить. Славьте царя вашего, превозносите ими его и влеките ему ваши дары. — Закончив речь, Шомуэл поклонился народу, царю, судьям и левитам, а затем отбыл к себе и Рамафаим.
        - Прошу, господин, принять от меня двух жеребцов из Харрана, — радушно разводил руками Ямин бен Хармах. — И это не считая тридцати белых овец. Доволен ли ты?
        - Благодарю, рад буду видеть тебя в Гибе, — ответил Саул, чувствуя неловкость, а потому и лёгкое раздражение.
        - И от меня прими, господин, двадцать серебряных чаш. Прими сосуды из зелёного шифера. И пять повозок, нагруженных едой, нужной в походах, и две повозки, полные шерстяных материй и кожаной обуви. — Это перечислял купец Шимон и сладко улыбался.
        - Куда гнать овец-то? — спрашивал юдей из Ярихо, нестарый мужчина, ухмыляясь обрадованно. — А вола с возом ячменя?
        Бецер замешкался, не зная, что сказать. Приступили к хозяйственным делам почтенный Киш, его брат Нир и другие родственники Саула.
        - Сейчас всё учтём и запишем, — вынырнул откуда-то низкорослый Гист с вощёной дощечкой и костяной палочкой.
        Дело тронулось. Киш с другими старшими позвали юношей и рабов. Начали составлять обоз из подаренных повозок, груженных зерном, вином и маслом, повозок с тканями и дорогостоящими вещами. Отдельно охраняли и вели коней, потому что они стоили гораздо дороже, чем обученные ремёслам рабы. И всюду, как горошина по блюду, юрко пробегал-катался низенький Гист со своими вощёными дощечками. Всё замечал, всё учитывал и записывал, давая Кишу весьма полезные советы.
        К Саулу подошли несколько молодых мужчин из семей землевладельцев от колен Юды, Эфраима и заиорданского Галаада. Они назвали себя и объявили, что вместе составят отряд в сто воинов, пойдут в Гибу, поселятся рядом и будут охранять царя. Немного смутившись поначалу, Саул обрадовался и пригласил своих первых приспешников следовать за ним.
        Но многие влиятельные люди из северных областей Эшраэля не скрывали недовольства. Они громко осуждали решение Шомуэла. Никаких даров избранному царю они не поднесли. Когда Саул направился к воротам Машшита, чтобы ехать в Гибу, вслед ему крикнули что-то оскорбительное. Окружавшие Саула молодые воины схватились за ножи.
        Саул остановил их и, не отвечая обидчикам, молча покинул город.
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        САУЛ — ЦАРЬ ЭШРАЭЛЯ
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        1
        Небольшой городок Явиш Галаадский дремал в лучах раскалённого солнца. Ворота из выцветших досок, изъеденных древоточцами, были распахнуты. В них проходили ослы, нагруженные вязанками хвороста, связанными туго копнами зелёной травы и перекидными сумами, в которых возят глиняные сосуды с кислым молоком, оливковым маслом, вином и чистой родниковой водой. Медлительные волы тащили корявые повозки со строительным «мнём для городских нужд. И когда селянин погонял нескольких овец на рынок, или шли охотники, подстрелившие у водопоя робкую газель с изогнутыми рожками. Над городом проносились чёрные ласточки. Бурые коршуны парили высоко в небе, раскинув крылья, издавая жалобные писклявые стоны.
        Однажды посреди этого знойного покоя, среди ослов и волов, среди бедных селян из людей ибрим возникли, приблизившись от дальних холмов, семь беговых верблюдов. На них звенели медные бубенцы, многоцветьем горели кисточки сбруи и пёстрые накидки чернобородых всадников. Подъехавший первым крикнул высунувшемуся из-за стены сторожу, тощему старику в выцветшем кидаре:
        - Эй, старый козел, позови городских старейшин. — Он говорил на языке хананеев. — Скажи, прибыли послы царя аммонитского Нахаша. Да поживей шевелись, иначе я отрежу тебе ни роду, нос и уши!
        Сторож испуганно ахнул, исчез, а спустя немного времени из ворот торопливо вышли двенадцать стариков в белых длинных рубахах и полосатых накидках. За ними толпился народ, тревожно перешёптываясь и разглядывая неведомых людей на верблюдах.
        Один из седобородых старейшин выступил вперёд. Опершись на посох, он поднял взгляд к верблюжьему всаднику, находившемуся ближе других.
        - Что хочет аммонитский царь от нашего города? — спросил глава городского совета. — Мы, кажется, ничего ему не должны.
        - Царь Нахаш приказывает вам, не медля, собрать для него дань в тысячу овец и две сотни коров. Кроме того, он требует двадцать повозок с тканями лучшего качества и двадцать повозок с медными кувшинами, подносами, блюдами и прочей посудой. А также вам следует отдать тридцать упитанных девственниц приятной наружности. Но главное — приготовьте суму, полную серебра, и ящик с украшениями. Эта земля и этот город Явиш принадлежали предкам аммонитов. Справедливо будет взять откуп у людей, когда-то захвативших не принадлежавшее им.
        - Невозможно выполнить желание царя по первому его требованию. Должно обсудить это трудное дело и спросить мнение народа, — ответил седобородый глава совета.
        - Мы сказали, а вы слышали, — зловеще заявили послы царя Нахаша. Они повернули верблюдов, и те побежали к дальним холмам, уродливо вытянув длинные шеи, кряхтя и разбрызгивая вокруг звон бубенцов.
        Через пять дней, едва взошло солнце, жители увидели с городских стен множество шатров на холмах. Вокруг шатров чернели горбатые силуэты верблюдов и запряжённые в повозки ослы. Всюду передвигались воины в ярких одеждах и светлых наголовниках, с маленькими щитами и длинными копьями. Ещё дальше, в тени холмов, раскинулся обоз.
        К вечеру у ворот Явиша выстроилось двойной цепью полсотни верблюдов. На каждом помещалось по два воина с луками, стрелами и метательными копьями.
        В середине первого ряда, на верблюде, покрытом зелёной сеткой, находился один всадник. Это был молодой мужчина с тёмным лицом, прорезанным суровыми морщинами. Поверх его кожаного панциря, обшитого медными бляхами, ниспадал широкими складками синий плащ с бисерной оторочкой. Смоляную бороду всадника, заплетённую в косу, украшал золотой овал с изображением крылатого быка — бога Мелеха. На голове всадника была белая войлочная шапка, из-под неё чернокудрявым потоком достигали поясницы густые космы волос. В ушах круглыми лунами желтели серьги. Это был царь Нахаш. Он презрительно усмехался, поигрывая тяжёлой булавой, кончавшейся шестью медными перьями.
        Аммониты опять вызвали городских старейшин. Не открывая ворот, старейшины вышли на стену. На этот раз с ними говорил сам Нахаш.
        - Я приказал вам готовить откуп, о котором вы знаете. Вы уплатите его, или я прикажу взять город силой, вырезать всё население, а вас повесить на городских воротах, — сказал аммонитский царь.
        - Мы согласны, господин, выполнить твоё требование и заключить с тобой союз, — торопливо проговорил глава городского совета. — Мы будем служить тебе, как подобает подданным и властелина.
        - Хорошо, — продолжая презрительно усмехаться, заявил царь Нахаш, — я заключу с вами союз. А прежде я прикажу выколоть каждому из вас правый глаз. И также всем мужчинам вашего города. Потому что вы не исполнили моё требование с первого раза. Пусть это будет бесчестьем всему народу Эшраэля.
        - Окажи милость, господин, дай нам ещё семь дней, чтобы мы послали в города наших единоплеменников собрать для тебя откуп.
        - Но через семь дней не просите пощады. — Нахаш повернул своего верблюда и медленно двинулся к аммонитскому лагерю. За ним с весёлым смехом и шутками поехали его воины.
        2
        В конце следующего дня к воротам Гибы, вернее, к тому месту, где расположились добровольные охранители Саула, подкатила поим ног В ней тряслись и кренились от резвого бега запряжённых в повозку мулов несколько людей. Лица их выражали горе и отчаянье, одежду покрывал слой дорожной пыли. К ним подошла стража.
        - Откуда вы, почтенные? — спросили воины покрытых пылью людей.
        - Мы из Явиша Галаадского, — ответил один из приехавших. — Нам грозит гибель от лютости царя аммонеев. Мы гнали мулов наших, чтобы просить помощи и защиты у Саула, которого народ избрал царём волей бога.
        Услышав это, трое юношей побежали по дороге, ведущей к полям и масличным насаждениям.
        - Саул в поле со всеми близкими. Закончен сев. Скоро царь будет здесь, а эти молодцы побежали его предупредить, — сказал старший в карауле.
        Галаадским послам поднесли воды и вина. Но они отказались от питья, несмотря на мучившую их жажду. Они стояли посреди дороги, измождённые, почерневшие от солнца и осыпанные пылью. Они ждали Саула.
        Люди выходили из города, узнавали о случившемся и оставались у ворот вместе с послами. Женщины плакали, утирая слёзы краем головных покрывал. Слышалось причитание старух, проклинавших аммонитов и жалевших несчастных жителей Явиша, которых ожидало бесчестье или полное истребление. Постепенно вокруг послов собралась большая толпа. Останавливались и те горожане, которые возвращались от своих полей и садов.
        Показались люди, идущие позади своих волов; те тащили пустые тележки из-под пшеницы и ячменя. Погоняли волов Бецер и раб-аморрей, по имени Рамаган. Рядом шёл Саул, выделяясь ростом среди других. С ним был отец его, жилистый, почти такой же высокий, Киш, и дядя, коренастый, рассудительный Нир, обсуждающий с Кишем то, о чём сообщили прибежавшие стремглав юноши.
        Чуть поодаль размахивал при ходьбе правой рукой Абенир, двоюродный брат Саула. После Саула, как все считали, самый сильный человек в Гибе. У него было весёлое лицо с торчавшей вперёд бородкой и дерзкие глаза забияки. Новости, узнанные только что, ему нравились. Правда, он ещё не говорил об этом с Саулом, но старшему сыну Саула, четырнадцатилетнему крепышу Янахану, он своё мнение уже высказал.
        Увидев приближавшегося Саула с отцом, сыном, родными и слугами, послы из Явиша завопили хриплыми голосами. Они разорвали на себе одежду и упали прямо на дорогу, мешая дальнейшему продвижению людей и животных. Они выкрикивали свои жалобы и умоляли спасти их родителей, жён и детей от свирепых потомков Аммона.
        - Тебя выбрали царём… — рыдали послы, размазывая слёзы с пылью по бороде и лицу. — Защити нас, Саул! Дай тебе силы и смелости сам Эль-Шаддаи всемогущий!.. Баал-Берит необоримый!.. Ягбе невидимый и неумолимый…
        Вместе с послами зарыдали местные женщины, старухи и старики. Прослезились даже некоторые мужчины. Все кругом выли, вопили, стонали и требовали от Саула решительных действий.
        - Веди нас! — кричали юноши из лагеря добровольной охраны Мы перебьём степных крыс!
        Лицо Саула исказил гнев. Он стоял, стиснув зубы и мрачно глядя на валявшихся в пыли послов. Его двоюродному брату Абениру не совсем понятно было — что больше бесит Саула: сообщение о наглом вымогательстве и угрозах аммонитов или поведение посланцев Явиша Галаадского.
        Впрочем, Абенир понимал одно: Саул должен принять решение. Настало первое испытание — быть ему настоящим царём или нет.
        - Что я должен сделать? — спросил Саул, не обращаясь ни к кому, как бы спрашивая самого себя.
        Отец, дядя, двоюродный брат пожимали плечами. Однако из толпы показался местный левит Ашбиэль, добродушный старик, помогавший при жертвах всесожжения, напоминавший о праздниках, постах, днях скорби и радости, произносивший невнятные молитвы при похоронах и свадьбах и совершавший обряд обрезания над младенцами мужского пола.
        - Ты должен убить своих волов, — сказал Ашбиэль.
        - Зачем?! — возмутился Киш. — Волы-то хорошие, выкормленные… Зачем их убивать, Ашбиэль?
        Левит объяснил. Он знал все обычаи и законы.
        - А по-другому нельзя? — всё ещё сомневался Киш.
        - Раз Саул избран царём, это единственное средство.
        Волов выпрягли. Крепкие руки Бецера, Абенира, Янахана, (моррея Рамагана и добровольных помощников повалили обречённых животных у дороги… и перерезали им горла. Когда кровь окончательно впиталась в землю, Саул взял топор. При глубокомысленных указаниях Ашбиэля он разрубил воловьи туши на двенадцать частей — по числу колен Эшраэльских.
        Одиннадцать крепких ослов запрягли в лёгкие двуколки. Тут уже хлопотал низенький клинобородый Гист. На одиннадцати Вощёных дощечках он нацарапал хананейскими письменными тиками: «Царь созывает войско». В двуколки забрались по два человека с посланием и куском воловьей туши, завёрнутой в лоскут шкуры[37 - Этот случай перерос в легенду о невиданной ярости Саула, узнавшего про бесчинства аммонитов и потому изрубившего своих волов. На самом деле но был древний ритуальный обычай оповещения соплеменников.].
        - Так будет с каждым, — продолжал объяснение левит, — кто не выполнит требование Саула, а значит, всего народа.
        Нахлёстывая ослов, посланцы разъехались по разным дорогам. Отдельно от них направился к главному судье Шомуэлу дядя Саула, рассудительный Нир, приодевшийся и напустивший на себя важность.
        Саул остался в Гибе ждать ополчения.
        Через день начали прибывать элефы — воинские отряды. Сначала из близлежащих областей свои, бениаминцы, дальше — люди от колена Юды, Эфраима. И Заиорданье: от Рубена, Гаддиэля и Дана, а с пустынного юга потомки Шимона. Но от северных земель, от колена Ашерова, Забулонова, Манашева ополченцы так и не явились. А из земель Эшшахара, Неффалима, Дана Северного пришло только около тысячи человек.
        Чтобы не привлекать внимание пелиштимского гарнизона, находившегося в крепости Гибы, на горе, Саул уехал собирать ополчение около селения Безех.
        На пятый день собралось всё войско. Однако точно пересчитать прибывших к Гибе или Безеху оказалось невозможным.[38 - Через много веков после царствованья первого царя Израиля, при составлении Книги царств, было литературно красиво записано: к Саулу пришёл «весь Израиль». Далее приведено совершенно фантастическое число бойцов. Вообще, и в Библии, и, например, в написанной несколько столетий спустя книге Иосифа Флавия, и в грядущих через тысячу лет средневековых сражениях, скажем, нашествия Батыя на Русь, или в Куликовской битве, авторы летописей тоже приводят фантастические цифры о количестве воинов, которые, конечно, не следует принимать всерьёз.] Придя по вызову Саула, часть добровольных бойцов в течение дня куда-то исчезала: снова расходились по домам или, объединившись в шайки, разбегались грабить кого попало.
        Конечно, можно было бы ещё подождать. Однако через сутки царь Нахаш начнёт осаду города Явиша, или старейшины, не видя помощи от новоизбранного царя, покорно откроют ворота аммонитам и подставят свой правый глаз под нож палача.
        Направив Абенира с несколькими расторопными юношами к начальникам прибывших элефов, Саул предложил построить воинов рядами. Ему сразу пришло в голову (или он вспомнил осторожные подсказки клинобородого умника Гиста), что ополчение следует разделить на пятидесятки, сотни и тысячи.
        После толкотни, пререканий, даже серьёзных свар между представителями эшраэлевых колен, воины ровными рядами стояли на плоском, усыпанном камнями поле. Поля, вспаханные, засеянные, и травянистые выгоны для скота Саул попросил бережно обойти.
        Итак, в ближайшее время борьбы за выживание среди окрестных племён и народов, люди ибрим впервые собрались воевать под предводительством своего царя.
        Сопровождаемый Абениром, назначенным без предварительных обсуждений его помощником, и двенадцатью областными вождями, Саул стал обходить ополченцев. Возраст их был самым разнообразным. От шестнадцатилетних юнцов, пощипывавших чернявый пух над губой, до сорокапятилетних опытных силачей с седыми вкраплениями в кудлатой, во всю грудь, бородище. Их военное снаряжение заставляло призадуматься, размышляя об успехе предстоящего сражения.
        Только у некоторых, более состоятельных ополченцев оказались кожаные панцири с нашитыми спереди бронзовыми пластинами и медные шлемы конусом. Остальные пришли в повседневной одежде — серых длинных рубахах, перетянутых грубым ремнём, в бурых или серых плащах домотканой шерсти. На голове круглые войлочные шапки. Обувь — либо деревянные сандалии с ремешком, либо (у зажиточных горожан) кожаные башмаки с перекрещёнными под голенью ремнями. Немало оказалось и таких, которые явились босыми.
        Железных мечей и копий с железными наконечниками не оказалось даже у начальников.
        Почти все воины ибрим располагали самодельным копьём с бронзовым наконечником, небольшим медным ножом, пращой из в винного куска кожи и обычной дубинкой, превращённой с помощью обжига над костром в боевую палицу. Прихватили мешки с булыжниками, отобранными для метания из пращи. Многие взяли с собой топоры дровосеков или земледельческие мотыги. Луки и стрелы имели редкие стрелки и охотники.
        Саул заткнул за пояс топор, которым он рубил своих же волов для символического послания во все колена Эшраэля. Был у него широкий отточенный нож и здоровенная палка, отполированная и крепкая как металл.
        Таким же образом вооружился его двоюродный брат Абенир. Он откровенно радовался предстоящему нападению на аммонитов. Ноздри его плосковатого носа торжествующе раздувались, а курчавая бородка на крепкой челюсти вызывающе чернела впереди лица.
        Бецер, как дальний родственник и постоянный слуга Саула, превратился в его оруженосца. У него тоже торчали за поясом небольшой топорик и нож с кривым лезвием. Кроме того, он нёс на плече пять метательных копий для господина — с наконечниками из полированного обсидиана. На другом плече Бецер тащил круглый бронзовый щит, подаренный каким-то эфраимитским доброжелателем царя. Щитов почти ни у кого не было, разве что деревянные, обтянутые бычьей шкурой.
        Рядом с Саулом оказались послы из Явиша Галаадского. Они давно перестали жалобно ныть и рвать на груди одежды. Их движения были деловиты, на скулах играли злобные желваки, а в глазах проблескивало удовлетворение результатом своего посольства. Они пообещали вывести войско к холмам напротив Явиша, под которыми разбил свой лагерь царь Нахаш.
        3
        Времени оставалось мало. За ночь предстояло прийти к указанному месту и напасть на аммонитский лагерь.
        На всякий случай, чтобы из-за случайности не нарушилась тишина, в войско не взяли ни одного осла или мула. Подальше отогнали собак. Успеху нападения могла сопутствовать только внезапность.
        Солнце собиралось зайти и грело почти по-летнему, когда сосредоточенные отряды бойцов выступили из Безеха.
        Саул передал через помощников, чтобы разговоры велись только в полголоса. Лучше же было их исключить. Абенир, передавая его приказ, добавил от себя: каждый, кто помешает внезапности нападения, будет беспощадно убит.
        Шли в тишине. Слышны были только шаги тысяч людей, возбуждённое дыхание воинов, иногда тихие переговоры ведущих. Где-то заливались плачущим воем стаи шакалов. Ещё дальше, за невысоким ребристым горным хребтом, раскатилось рыканье льва. Когда приближались к зарослям терновника и акации, оттуда доносились жуткие крики хищных ночных птиц. Воины вздрагивали и шептали оберегающие заклинания, дотрагиваясь рукой до амулетов-террафим, фигуркам из кости и камня, висевших на шнурке или спрятанных в поясе. Великий, невидимый, непостижимый и неумолимый Ягбе был далеко. А эти божки всегда оказывались под рукой.
        В середине ночи добрались до Ярдона. Выплыла золотой полкой луна, облила сияющим глянцем поросшие кустарником бугристые скаты берега. Под луной резко поблескивала мутная мода реки с небыстрым течением. Собранно, осторожно, помогая друг другу, перешли в наиболее мелком месте Ярдон. Противоположный берег, крутой, раскатистый, мрачно чернел купами тамариска.
        Показался человек в стороне, вгляделся, ужаснулся. Беззвучными прыжками помчался прочь от безмолвного похода вооружённой толпы. Просвистели взмахи пращей. Камни вылетели, настигли ночного незнакомца. Он вскрикнул, упал. К нему устремились, быстро закончили дело. Вернулись в строй. Снова потекли через холмы и долины тысячные колонны, разделённые на сотни и пятидесятки.
        К исходу ночи слегка похолодало. Где-то из распадок холмов, из расщелин гор выползли струйки туманов. Воздух сделался цепким, но был ещё тёмен. Приближалось появление солнца. Это могло испортить задуманную внезапность нападения. Ещё немного, и ополчение вышло к явишским холмам, грядой растянувшимся напротив города. Под холмами спал аммонитский лагерь.
        По предварительному уговору, опытные охотники-юдеи и люди Шимона — пробирались в кустах и зарослях верблюжьих колючек к сотням чёрных шатров. Там дымились, догорая костры. По краям лагеря в нескольких местах виднелись неподвижные фигуры часовых с копьями. Один аммонит, сидя на верблюде, наблюдал а округой с высоты верблюжьего роста. Явно чувствовалось: за семь дней безмятежного ожидания посты дерзких вымогателей слишком привыкли к покою, они подрёмывали.
        К дремлющим сторожам, прижимаясь к земле, поползли гибкие юноши с ножами в зубах. Лучший охотник из колена Бениаминова, отодвинув ветку дикого орешника, натянул лук и долго держал оперённое завершение стрелы у своего уха. Наконец звякнула тетива. Пронзённый стрелой аммонит беззвучно упал с верблюда. Через некоторое время, захрипев, растянулись на земле другие сторожа.
        Саул взял в одну руку дубину, в другую топор и бросился к чёрным шатрам. Также молча, приготовив смертоносные копья и палицы, воины ибрим побежали за ним. Тысячи эшраэльских ополченцев, расположившись живой дугой, обрушились на лагерь царя Нахаша.
        Вначале слышался только нарастающий шум, глухой топот, отдельные вскрики. Закачались и стали то здесь, то там валиться шатры. Шарахнулись, бренча бубенцами, верблюды. И наконец дикий предсмертный вопль сотен глоток взмыл над лагерем аммонитов: «Хебраи!» Так гибнущие потомки Эшмаэла назвали своих врагов их древнейшим, ещё «доегипетским» именем.
        Сопротивление полусонных аммонитов было сломлено, хотя некоторые пытались яростно защищаться. Дорвавшись до пестроцветного царского шатра, Саул не обнаружил там Нахаша. Но на него бросился приближённый аммонитского царя, рослый воин с коротким кривым мечом.
        Саул ударил его дубиной по голове с такой силой, что череп аммонита треснул, обнажив мозг. Глаза выпали из орбит и повисли на жилках, плача кровавыми слезами. Рядом Абенир разрубил топором туловище другого Нахашева силача, так и не успевшего дотянуться до своего копья.
        Жуткие вопли боли и отчаянья, и торжествующий рёв воинов Эшраэля, успешно осуществивших стремительное, как прыжок льва, нападение, подтвердили исход короткого сражения. Большинство аммонитов было не просто убито, но растерзано, — будто тела их бешено рвала стая волков.
        Саул метался в самом центре лагеря, нанося страшные удары дубиной и топором. Около него также свирепо, с наслаждением и сноровкой врождённого бойца, колол и рубил Абенир. Бецер старался находиться рядом, он держал наготове щит, чтобы в любое мгновение прикрыть своего господина, ставшего царём. Сотня добровольных охранников Саула неистово размахивала оружием вблизи него. Они старались не рассеиваться по лагерю, а находиться рядом.
        Разгром аммонитов был страшный. Почти все валялись, поливая кровью каменистую землю. Тот, кто оказался раненным, завидовал убитым. Живым выкалывали глаза, выбивали зубы, вытягивали и отрубали язык.
        - Умерщвляйте всех во имя Ягбе! — рычал Саул, впавший в состояние, близкое тому, что охватило его во время неожиданного пророчества. — Так приказал великий судья Шомуэл! Месть Эшраэля должна быть полной и беспощадной.
        Открылись ворота Явиша, и горожане, вооружённые чем попало, побежали довершать победу ополчения. Всего нескольким десяткам аммонитских воинов удалось вырваться и убежать, скрывшись в колючих кустах дрока или в случайно подвернувшихся в расщелинах. Также с десяток всадников успели умчаться на беговых верблюдах. Вслед им летели камни из пращей и редкие стрелы.
        - Убивайте! — кричал Саул и его окружение. — Жгите их шатры и блошиные ковры! Ничего не нужно воинам Ягбе!
        Торжество победы достигло дикого восторга. Многие бойцы морим пели и плясали на трупах врагов. Некоторые скользили ми окровавленных телах, падали рядом с ними. Поднимались, смешав кровь убитых аммонитов с кровью из собственных ран. Однако кое-кто недовольно ворчал, кто-то переглядывался между собой, когда стали валить верблюдов и перерезать им длинные шеи. Горожане Явиша казались растерянными, видя, как распарывают брюха «вражеских» ослов и «неправильно», то есть не соблюдая правил, разрешающих употреблять мясо в пищу, уничтожают овец.
        Всякий скарб кочевников валили в кучу и тоже поджигали. Саул велел взять только оружие и шлемы из меди, их оказалось немного. В ополчении нашлись люди, несогласные с запрещением Орать что-либо из военной добычи. Среди воинов распространились слухи: главный судья Шомуэл нарочно заставил Саула поступить подобным образом, чтобы новоиспечённый царь не обогатился, да и воины чтобы были им не слишком довольны. Этого мнения придерживались Абенир, Бецер и прибывшие из дальних областей Эшраэля начальники военных элефов.
        Но Саул не хотел и слышать о дележе добычи.
        - Нашими руками совершилась месть бога, — мрачно заявил он, весь покрытый кровью врагов и сам получивший несколько кровавых рубцов и ссадин.
        Огромным костром полыхали сваленные в груду шатры. Воины подтаскивали новые, не забывая всё-таки припрятать за пазуху кто — бронзовый нож, кто — ожерелье из бисера или серебряный браслет знатного аммонита. Начали перевязывать раненых. Горожане везли на повозках большие сосуды с водой и вином. Поражённых в битве наиболее серьёзно понесли осторожно в город. Всего из ополчения погибло около сотни воинов. Их следовало похоронить с соблюдением обрядов и чтением молитв в удалённой от города, тщательно выбранной пещере. Трупы врагов тащили за ноги, с язвительным смехом кидали в жарко пламенеющие костры.
        Солнце давно поднялось в ослепительно-синем небе. Запах запёкшейся крови и быстро разлагающихся трупов становился невыносимым. После ночного похода и недолгой, но яростной резни, даже те воины, кто не получил ранений, чувствовали свинцовую усталость.
        Саул с наслаждением выпил несколько чаш воды и вина, наскоро омыв своё окровавленное и потное лицо. Оставалось свершение личной мести.
        Захваченного живым царя Нахаша подвели к Саулу.
        Суровое лицо Нахаша было рассечено. Красный ручеёк извилистой нитью струился по лицу и капал ему на грудь. Руки Нахаша связали за спиной. Густые, никогда не стриженные, курчавые волосы, как накидкой, покрывали его спину до поясницы. Слегка сощуренные глаза аммонита не выражали страха.
        Сопровождающие Саула воины стали сквозь зубы ругать пленного царя и постепенно окружали его тяжело дышащим от злобы плотным кольцом. Они готовы были разорвать его в клочья.
        - Ты хотел получить дань с этого города и выколоть мужчинам правый глаз? — спросил Саул. — Ты хотел нанести бесчестье всему Эшраэлю?
        Нахаш молча кивнул, выказывая внешнее равнодушие к происходящему.
        - Выколите ему правый глаз, — также равнодушно приказал Саул.
        Бецер вынул из-за пояса узкий нож и старательно выколол аммониту глаз, пока того крепко держали под руки. Нахаш хрипло выговорил на языке ибрим ругательство, содержащее некое указание на алчность народа Эшраэлева.
        Тогда Саул схватил Нахаша за бороду, заплетённую в косу, и сорвал с неё золотой овал с крылатым быком. Вслед за тем в руке Саула оказались золотые серьги, выдранные из ушей аммонита с мясом. Саул бросил украшения на каменистую землю и растоптал их.
        - Ты грозил повесить старейшин этого города, — произнёс он и, немного подождав, закончил: — Повесьте его на дереве.
        Для совершения казни Саул выбрал кряжистый дуб с корявыми сучьями. Отвернувшись, он вместе с оруженосцем Бецером, начальниками элефов и со своими добровольными телохранителями пошёл к воротам Явиша Галаадского, чтобы встретиться со старейшинами и простыми людьми.
        Абенир отстал от сопровождающих Саула. Слегка посвистывая, им приблизился к группе юдеев, тащивших Нахаша к дубу. По дороге он наклонился, подобрал золотые украшения, растоптанные Саулом, и положил их за пазуху.
        - Ты, судя по всему, не боишься смерти, — подойдя к аммонитскому царю, сказал Абенир.
        - Всякий человек рождён, чтобы умереть, — хладнокровно заметил Нахаш и посмотрел на Абенира одним глазом. — Может быть, и тебе недолго вдыхать воздух.
        Ноздри плосковатого носа двоюродного брата Саула напряглись и раздулись от сдержанного бешенства.
        - Я с удовольствием зажарил бы тебя на костре, как барана. Но царь приказал тебя повесить, и я не могу ослушаться. — Абенир повернулся к юдеям, уже разматывавшим длинные ремни, вменявшие верёвку. — Повесьте его за волосы. Пусть хищные птицы выклюют ему оставшийся глаз и полакомятся его мозгом, пика он жив.
        Юдеи собрали в пук густую гриву Нахаша, искусно вплели и полосы тонкий ремень, а в грех местах перехватили ещё и широкой ремённой петлёй.
        Наконец аммонитский царь повис, как спелёнутая кукла, слегка покачиваясь под разлапистой кроной дуба. Из рассечённого лба и опустевшей глазницы продолжала течь кровь. Нахаш понимал, что скоро умрёт от потери крови. Он закрыл единственный глаз, не желая видеть, как горит его лагерь, а враги носят и бросают и огонь трупы его удальцов, его бесстрашных, но несчастливых воинов.
        Абенир повелительным тоном, как помощник Саула, распорядился охранять висевшего на дубе Нахаша.
        - Стойте поодаль, не пугайте птиц, — сказал он. — Но можете меняться.
        Подойдя к городским воротам, Абенир оглянулся. Он отметил про себя, что орлы-стервятники уже слетаются с холмистой гряды. Два стервятника сели на ветви дуба и, вытянув голые морщинистые шеи, передвигаются ближе к повешенному за волосы Нахашу.
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        1
        Возвратившись в Гибу, Саул отпустил воинов по домам. Но ещё до его возвращения слухи о победе над аммонитским царём распространились всюду по областям Эшраэля, по всему Ханаану.
        Саул понимал, что в захваченных пеласгами городах ставленники пелиштимских князей закусили с досады губы, а правители ханаанских городов, сохранивших независимость, призадумались.
        Племена «ночующие в шатрах», наверное, решили отомстить за разгром аммонитов и казнь Нахаша. Пойти его путём, но достигнуть удачи замыслили мохабиты, амаликцы а также многочисленные аморреи.
        Но самое главное — началась распря между его благожелателями и ненавистниками из разных колен Эшраэля.
        Те судьи и «адирим», которые не прислали воинов и надеялись на его поражение, были встревожены. Надменные «северяне» дерзнули не исполнить древний обычай, не подчинились, увидев часть бычьей туши и письменное послание царя.
        - Смерть им! — требовали поддержавшие Саула юдеи, шимонеи, эфраимиты и люди Заиорданья. Поддерживали его, конечно, и земляки-бениаминцы, и прочие дети Эшраэля, не злобствующие из-за избрания царём землепашца.
        К главному судье явились представители общин с требованием наказать отступников, отвергнувших закон и не собравших ополчение. Шомуэл старался их урезонить, хотя был согласен с тем, что нарушение закона (а это не просто закон, это заповедь бога) должно сурово караться верными почитателями Ягбе. Но Шомуэл и сам приуныл, узнав о великолепно осуществлённом нападении на аммонитский лагерь.
        Главный судья расспросил участников сражения, стараясь выведать — не нарушил ли Саул основных правил священной войны: бескорыстия и беспощадности. Однако придраться к чему-либо было невозможно. Помимо выполнения полководческих задач и личной храбрости, Саул и здесь оказался безупречен. Все захваченные в плен враги убиты. Имущество их сожжено и уничтожено. Верблюды и овцы зарезаны и брошены на растерзание птиц и зверей. Царь Эшраэля не покусился ни на скот, ни на рабов, ни на золотые украшения. Взял только несколько медных шлемов и кое-что из оружия. Но это имело оправдание из-за ограничений пеласгов, запрещавших людям ибрим приобретение металлических изделий.
        Толковые и преданные молодому царю юноши, добровольно поселившиеся рядом с Гибой, тоже горели желанием побить камнями негодяев, предавших народ, обуреваемых тщеславием и завистью. Они призывали снова собрать ополчение и идти ни север. Они говорили о странном попущении главного судьи Шомуэла, проявившего необычную мягкость к отщепенцам. «Собираем элефы!» — горячились молодцы, видевшие свою судьбу только в связи с военными удачами Саула.
        - Нет, — сказал на это Саул, — мы не должны затевать смуту. Это только обрадует наших врагов. Мы найдём в себе терпение и добросердечие. Может быть, некоторые противники моего избрания одумаются. Ведь помазать меня приказал Шомуэлу сам великий бог Абарагама, Ицхака и Якуба. Да будет воля его незыблема и да расточатся, как утренний туман, все враги его!
        Слыша эти слова, отец Саула Киш разевал от удивления рот. Дядя Нир, наоборот, прикусывал ноготь на правом большом пальце и качал головой.
        - Опять пророчествовать начинает… — бормотал Бецер, втягивая голову в плечи. Энергичный и смелый Абенир весело подмигивал ему, а низкорослый Гист поглаживал узкую бороду в тонко, по-хитрому, улыбался.
        - Правильно, Саул бен Киш, — шептал про себя опытный лекарь и переводчик. — Всё делаешь правильно, а мы постараемся тебе помочь.
        Неукротимые сторонники Саула продолжали шуметь по всем землям Бениаминовым, Юдиным, Эфраимовым и в городах Заиорданья. Кто говорил: «Саулу ли царствовать над нами?» Дайте нам них людей, и мы умертвим их! — Приходили такие неистовые правдолюбцы к главному судье.
        - Где же закон и правда? — спрашивали они у Шомуэла. — Ты первосвященник, прозорливец и человек божий. Почему ты не скажешь: царь Саул или не царь? — Они возмущались перед лицом Шомуэла, вышедшего после моления из священной Скинии. Ему пришлось согласиться с ними и объявить новое собрание представителей двенадцати колен Эшраэля в Галгале. Но определённый срок он не назначил; сказал, что будет лежать ниц перед Ковчегом Завета и слушать голос Ягбе, снизошедшего к его мольбам и стенаниям.
        2
        Как-то в середине месяца «шибана», близко к началу жатвы, судья Шомуэл оказался в своей угловой комнате, где хранились глиняные таблицы и папирусные свитки — таинственные писания-кегубим. Здесь он встречался со своими гонцами, приехавшими из дальних городов, и людьми в серых неприметных одеждах, прятавших лица под надвинутым куколем.
        Шомуэл позвал расторопного Шуни. Тот выслушал негромкое приказание и скрылся. А Шомуэл занялся чтением каких-то таблиц и делал это очень сосредоточенно.
        Снова появился Шуни. За ним вошёл странный человек в широком светлом одеянии и жёлтых башмаках с загнутыми носками, какими не пользовались жители Рамафаима. Странный человек откинул с лица лоскут ткани: показались горбатый нос, рыжая борода и высокая шапка на гладко обритой, как костяной шар, голове.
        - Вот, заклинатель воды Арада допущен к тебе, мой господин и судья, — представил Шуни вошедшего, пропуская его вперёд.
        - Мир твоему дому и бодрости твоему телу, — сказал Арада с довольно небрежным видом, словно произнося приветствие без особой охоты. — Я всё рассчитал, судья. Надеюсь, ты будешь доволен.
        - Ты свободен, Шуни. Но не уходи далеко, ты будешь мне ещё нужен, — не отвечая рыжебородому, обратился судья к своему верному соглядатаю.
        Шуни быстро поклонился и отступил за сине-золотую ширму, которой заслонил вход.
        - Повторяю, я всё рассчитал. Мне осталось получить плату от тебя, и ты узнаешь подробности, которые я определил с благодатной помощью Баал-Зебуба, моего покровителя. — Арада саркастически усмехнулся.
        - Не произноси в моём доме имени твоего мерзкого демона, — сварливо заговорил Шомуэл. — Мы договаривались с тобой только о дне и часе. Тем более что ты запросил слишком много серебряных колец за своё колдовство.
        - Колдовства здесь нет. Есть особые признаки в цвете неба, направлении ветра, влажности или сухости воздуха в разное время суток. Этими признаками и ещё кое-какими дополнительными пиниями обладает просвещённый и учёный, и не обладает невежественный и суеверный. — Арада опять криво усмехнулся и протянул руку ладонью вверх. — За мои знания надо бы платить золотом, а не серебром.
        Нахмуренный Шомуэл положил на грязноватую ладонь довольно большой, тяжело звякнувший кошель. Арада без всяких церемоний порылся в нём, пересчитывая серебряные кольца, после и го кошель исчез в складках его одежды.
        - Итак, я слушаю тебя. — Судья указал Араде на низкую скамейку около своего кресла.
        Арада сел, достал вощёную дощечку, исцарапанную значками, клинышками и резами. Приблизив лицо к уху Шомуэла, он забормотал что-то, с убедительным видом водя пальцем по вощёной дощечке. Насупленное лицо судьи постепенно разглаживалось, ни к будто он поверил объяснениям рыжебородого и почувствовал облегчающую надежду.
        - Я думаю, надо дождаться конца семидневья и не спешить с утра. Провести жертву всесожжения, потом церемонию с вашим… кхм… царём, доблестным владельцем сохи и заступа…
        - На всё воля бога нашего, — оборвал его речь Шомуэл. — Не себе судить о достоинствах или недостатках избранного царя, презренный поклонник истуканов.
        - Молчу, мне ли спорить с жрецом, почитающим бога бестелесного и невидимого… Так вот, почтеннейший, не торопись. Произноси своё поучение народу, а сам поглядывай на запад. Как только заметишь светлое облачко, можешь приступать… к чуду.
        После ухода хананея первосвященник кликнул Шуни. Тот возник во входном проёме. Шомуэл молча кивнул. Шуни снова убежал и вернулся с тем низким широким человеком, который скрывал лицо, назывался «не имеющий имени» и не раз встречался с судьёй в его угловой комнате.
        - Ты видел, как он вышел отсюда? — спросил Шомуэл скрывавшего лицо. — Знаешь, где он живёт?
        - Это нужно сделать сейчас?
        - Нет, через семь дней. После собрания народа в Галгале. Ты понял? Только через семь дней.
        3
        Гонцы из Рамафаима понесли весть о том, что всем коленам Эшраэля вновь следует собраться и подтвердить согласие Ягбе предоставить народу царя, то есть «обновить» избрание Саула.
        У стен Галгала и поодаль, у масличных рощ и посевов пшеницы, снова раскинулся лагерь, ещё более шумный, тесный и многолюдный, чем был два месяца назад. Снова стояли рядами чёрные и белые шатры, дощатые балаганы с пестроцветной обивкой, плетёные из ветвей домики на повозках и просто растянутые на кольях навесы. Ревели верблюды, икали и вопили ослы, ржали визгливо жеребцы у коновязи, стараясь укусить друг друга. Лаяли псы, острыми ушами похожие на шакалов. И перекликались люди, говорящие на разных наречиях Эшраэля.
        На главной площади города, поверх белокаменного возвышения расстелили толстые ковры и поставили два кресла, крытые багряной кожей. Об этом и многом другом позаботились богатые эфраимиты, старшины Бениамина, Юды, Шимона, Заиорданья и даже некоторых северных областей. После жертвоприношений у алтаря Ягбе люди пришли на площадь Галгала и заполнили её от края до края.
        Вышли на возвышение и сели в кресла главный судья Шомуэл в ризах первосвященника и (в пяти шагах от него) могучий статный Саул. Он был величественно красив в синем одеянии, в багряном плаще с бахромой, в сандалиях из золочёной кожи с пряжкой в виде птичьей лапы. На поясе его висел длинный кинжал в узорчатых ножнах, сиявший рукоятью из белого серебра.
        Музыканты протрубили в огромные рога. Вышли, ударили древками об пол и воскликнули воинским кличем копьеносцы Галгала и юноши, воевавшие с Саулом у Явиша Галаадского. Когда люди на площади стали смолкать и преисполнились внимания, поднялся Шомуэл. Он сделал три шага вперёд и, опираясь на свой посох с навершием из слоновой кости, начал говорить.
        - Вы просили, я послушался голоса вашего и поставил над вами царя, — сказал судья. — Вот он, царь ваш, а я состарился и поседел. Но ходил я перед всем народом и судил, и разбирал, и приносил жертвы всесожжения и мирные жертвы Ягбе. Вот я перед вами от юности моей до сего дня. Свидетельствуйте перед богом и перед помазанником его… У кого взял я вола, у кого осла, кого обидел и кого притеснил? У кого брал подарки во время судебного разбирательства и перед кем закрыл в деле его глаза мои. Отнял ли у кого-нибудь что-то, обманул или присвоил себе? Скажите — и я возвращу вам.
        Седобородые старейшины, богато разодетые владельцы земель и многотысячных стад, купцы, имеющие прибыльную торговлю, усердные ремесленники, пастухи, пахари и услужающие другим Цедилки закачали сокрушённо головами, вздохнули, а некоторые вытерли глаза.
        - Нет, нет, ты никогда не обижал нас, — разноголосо раздалось и толпе. — Ты не притеснял нас и ничего ни у кого не взял.
        - Значит, свидетель бог и свидетель помазанник его, что не нашли за мной ничего беззаконного, корыстного и бесчестного?
        - Свидетель тому бог и помазанник его, — подтвердил один из самых седобородых, а остальные старейшины потупили глаза и землю.
        - Теперь вы предстаньте передо мной, и я буду судиться с вами перед богом о всех благодеяниях, которые он оказал вам и отцам вашим.
        Некоторым знатным и состоятельным людям не очень понравилось такое вступление главного судьи.
        - Что он, этот властный и тщеславный старик, хочет от нас? — тихо переговаривались они. — Для чего он созвал нас, чтобы опять ругать и поносить наших отцов?
        - В конце концов, мы собрались, чтобы подтвердить избрание на царство Саула, могучего воина, победившего аммонита Нахаша и спасшего людей из Явиша Галаадского, — довольно внятно обсуждал с соседями эфраимит Ямин бен Хармах. — А судья Шомуэл явно собрался испортить нам праздник… Сколько можно ми терпеть?!
        Но Шомуэла уже охватило привычное вдохновение. Он поднял руку, чтобы прекратить разговоры, и продолжал, повысив голос:
        - Не стало среди племён Эшраэля милосердных и праведных, которые смиренно-мудренно чтут и поклоняются Ягбе. А ведь он путеводитель праотцев ваших. Он вывел народ ваш из царства фараонова, из нечестивой Черной Земли — Мицраима, окружённой песками. Там сыны Эшраэлевы под бичами египетскими строили капища и гробницы из огромных камней, высеченных в скалах. Бог Ягбе послал вам таинственного вождя, гугнивого, не владеющего и языком человека, пророка Моше, который вывел людей ибрим из царства фараонова. И водил сорок лет по пустыне, и получил закон от Ягбе, представшего перед ним на горе в виде куста горящего и несгораемого, и громом небесным возвестившего о себе. И записал закон свой на скрижалях каменных и положил в Ковчег. Бог ваш избавил отцов ваших от пленения фараонова и притеснения других царств. А вы теперь отвергли бога всевидящего, всезнающего и всемогущего, который спасает вас от всех бедствий и скорбей, ибо вы сказали мне: «Поставь царя над нами». Царь же ваш есть Ягбе — грозный, единый и непостижимый. Слышать его может только священник, павший ниц в мольбе перед богом…
        - Опять он твердит то, что говорил прошлый раз, — шептал на ухо Бецеру низкорослый Гист. — И всё для того, чтобы подкопаться под Саула и повалить его, не дать ему царствовать. Этот старик хочет властвовать сам.
        Абенир, стоявший перед ними, поблизости от Саула, услышал шёпот Гиста и подтверждающее кивнул головой. Он сложил губы трубочкой и сделал движение, будто хотел плюнуть на землю, но передумал. Некоторые приближённые Саула тоже поглядывали на судью неприятно колючими глазами.
        Потрясая посохом, метая молнии укоров из-под нависших бровей, Шомуэл перечислил всех судей, изначально правивших народом и побеждавших врагов.
        - Итак, вот царь, которого вы требовали и которого вы избрали!.. — опять гремел старик, колыхая бородой и блестя двенадцатью драгоценными камнями наперсника.
        - Он же утверждал, будто царя нам выбрал бог, а он только передал его повеление, — громко сказал начальник элефа из области Юды, молодой сероглазый Ард, обращаясь к купцу Шимону из Ершалайма. — А теперь, значит, мы сами его выбрали. Не поймёшь, что и думать.
        - Если будете вы и царь ваш бояться Ягбе и не станете противиться ему… Если будете ходить вслед бога единственного и всемогущего, то и рука его не поднимется против вас, как бывало с отцами вашими… А сила господа всемогущего необычайна! И вы сейчас узнаете о ней, потому что я молил Ягбе обозначить силу его для вас. Вот сейчас месяц жатвы, когда не случается дождя, и небо не несёт на себе облаков. Взгляните же! — Шомуэл снова вскинул бледную старческую руку, указывая на жаркую небесную синеву.
        Тысячи людей задрали бороды и остолбенели. Из-за ближайших лесистых возвышенностей крадучись выбралось светлое облако. С запада вдруг подул ветерок, и облако поплыло к Галгалу, понемногу увеличиваясь, темнея и круглясь дымчатыми клубами. Тотчас явилось ещё одно облако, сизо-чёрное, как перо у скворца. Второе облако быстро догнало первое и на несколько мгновений притушило пламенное солнце. Почти не дыша, вся площадь следила за чудом — за силой Ягбе. Облака в это время оказались над Галгалом. Раздался треск грозового раската, словно разорвали плотное полотно, и на головы потрясённых страхом людей брызнули сверкающие струи дождя.
        Вопль вырвался из тысяч ртов одновременно. Многие повалились на землю и ползли на коленях в сторону торжествующего судьи. Саул был бледен, но оставался в своём кресле.
        Гист подтолкнул украдкой Бецера и подмигнул Абениру. У них ища были перекошены ужасом.
        - Что ты сказал? — прыгающими губами вымолвил Абенир.
        - Я говорю: бывает такое и в это время года, хотя очень редко. Но откуда судья узнал, что это случится именно сейчас? Вот загадка.
        - А бог? А Ягбе? — хрипло спросил Абенир.
        - Ягбе тут ни при чём, — решительно произнёс человечек с породой клином.
        - Как ты можешь такое говорить! — чуть ни плакал Бецер. — Кощунник!
        - Молчу, молчу. Но больше ничего не будет. Облака улетели, небо чистое. Чудо закончилось.
        - Вы видели, что Ягбе может делать и какова сила его? — победоносно улыбаясь, сказал Шомуэл, когда люди стали приходить и себя, поднялись с земли и снова обратили взгляды к нему. — Богу было угодно избрать Эшраэль народом своим. Я по мере сил своих тоже не оставлю вас и не перестану молиться за вас. Я не допущу греха и буду наставлять вас на путь истинный. Бойтесь Ягбе и служите ему от всего сердца. Если же вы пошатнётесь в игре и станете творить зло, то вы и царь ваш погибнете.
        Сказав это непреклонно и грозно, Шомуэл гордо выпрямил сухощавый стан. Он покинул площадь Галгала, сопровождаемый своими слугами, стражниками, трубачами и музыкантами. Уходя, главный судья и первосвященник даже не взглянул на Саула.
        Лицо царя казалось суровым, но подавленности заметно не было. Он нахмурился и смотрел прямо перед собой, а его могучие руки с силой сжимали подлокотники кресла.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        1
        Под требовательным наблюдением Киша семнадцатилетний Янахан занимался воинскими упражнениями. Множество раз, с детских лет, он проделывал это на восходе и закате солнца, с каждым годом усложняя и увеличивая их число.
        Юноша метал в цель копьё и бросал тяжёлые камни, иногда пользуясь пращой, иногда без неё. С мешком песка за плечами он пробегал большие расстояния, перепрыгивая через преграды, карабкаясь по крутым каменистым склонам. Он бился со сверстниками мечом из дуба, прикрываясь круглым щитом, и выкрикивал яростно и победоносно «Хедад!» — древний клич воинов ибрим.
        Киш окинул взглядом высокую фигуру внука, одобрительно посмотрел на широкую выпуклую грудь, на сильные мышцы под гладкой и смуглой кожей. По щекам, подбородку и над верхней губой уже темнела мужественная поросль. Чёрные, прямые волосы, прихваченные вокруг головы ремешком, падали на плечи.
        Юноша был похож лицом на красивого, мрачновато-сурового Саула. Однако мягкая миловидность матери, рассудительной Ахиноам, тоже сказывалась в облике Янахана. Правда, на характер Янахана женственность матери не повлияла. Это был человек смелый и воинственный. Когда внук закончил упражнения, Киш сам полил на него из глиняного кувшина, чтобы смыть пот, и сказал с довольным видом:
        - Ты стал настоящим воином, способным неутомимо носить тяжесть медного панциря. Да и твои молодцы тоже достигли успехов во владении копьём и мечом.
        Неподалёку от Янахана, расположившись небольшими группами, метали камни, размахивали толстыми палицами и боролись несколько десятков молодых людей в одних набедренных повязках. Их загорелые спины блестели на солнце. Всё это воинское ристалище, раскинувшееся рядом с Гибой, производило впечатление жизнерадостности и бодрости.
        Выступая в поход на аммонитского царя Нахаша, Саул не взял с собой сына. Прошло два года, и в жизни многое изменилось.
        После повторного «избрания» Саул продолжал жить в Гибе. Разорительных набегов со стороны кочевых племён не случалось. Мелкие стычки с их небольшими разбойничьими отрядами бывали иногда в разных местах Ханаана (обычно за Ярдоном), но там отбивались сами местные жители. К Саулу они пока не обращались.
        Он по-прежнему занимался делами семьи и устройством войска. По этому поводу он встречался с вождями благожелательных к нему колен Эшраэля, с богатыми влиятельными людьми, которые поддерживали его. Они желали иметь царя, который защищал бы не только народ вообще, но их доходные угодья, огромные стада и торговые караваны — в особенности.
        Богатые влиятельные люди готовы были помочь царю приобрести вооружение. К тому же ему нужно было достаточно хорошо кормить воинов. Согласовав с руководителями колен и отдельных городов свои намерения, Саул решил завести постоянную трёхтысячную дружину. Её вскоре набрали. Это была крепкая, отчаянная молодёжь, которой надоело жить под гнетом пеласгов. Родителям этих молодцов тоже невмоготу было выплачивать и читчикам постоянную дань. Освободительную «священную» войну с пелиштимскими князьями лелеяли в своих мыслях все. И, кажется, пришло время, когда пора было её начинать.
        Саул разделил своё постоянное войско. С двумя тысячами воинов он расположился вблизи городка Михмаса, соорудив креплённый лагерь на горе рядом с Бетэлем. Там тоже проходили учения под началом Абенира, надёжного и преданного своему двоюродному брату. Ещё одну тысячу бойцов (самых молодых) оставили у Гибы. Этот отряд возглавил, по приказу отца, семнадцатилетний Янахан.
        За Янаханом и его сорванцами приглядывал Киш, который иногда посылал к старшему сыну гонца с отчётом о том, как идут дела у молодых.
        2
        Гарнизон пеласгов, находившийся в крепости, в центре Гибы, как обычно, охранял входы в крепость и следил за порядком отправления взимаемой дани.
        Ещё два года назад, после разгрома Саулом аммонитов, пеласги насторожились. Но время шло, Эшраэль не восставал. Князья требовали всё больше податей с людей ибрим, продолжая запрещать провоз металлических изделий в завоёванные города и селения.
        И однажды в Гибе случилось необычайное. Основание каменистой горы, на вершине которой громоздилась крепость, тонуло в густой листве кустов и деревьев. Тяжёлая зелень смоковниц перемежалась с пышными кронами ореховых деревьев; эта лиственная масса сливалась в сплошную тьму, казавшуюся почти чёрной. К старой крепости Гибы вела узкая дорога, то нырявшая в тень, то — после нескольких поворотов — выползавшая к пологому скату виноградников. На востоке, за чёткими контурами гор проявилась бледно-оранжевая полоска.
        Наступила пора осени, небо было в тучах. Ветер шелестел колючими растениями. Сухая и жёсткая трава побелела от пыли.
        Кто-то прятался в придорожных кустах, не выходя на дорогу. Осторожные лёгкие шаги шуршали повсюду. Иногда слышалось сдержанное покашливанье или случайное звяканье металла.
        Крепостные ворота на ночь были закрыты.
        Неясный человеческий силуэт возник из зарослей и, пригибаясь, подобрался к узловатым оливам, росшим возле стены. Через минуту появился ещё один силуэт. Двое босоногих юношей вскарабкались по стволам олив и заглянули за стену. Потом они поманили кого-то, и ещё четверо молодых мужчин с кинжалами у пояса полезли на деревья. Они тихо перебрались на зубчатый верх крепостной стены и пропали.
        Прошло немного времени. Медленно заскрипев, ворота раскрылись. Из придорожных зарослей выскочили вооружённые люди.
        Впереди, коротко произнося слова приказов, бежал Янахан. На голове его поблескивал медный шлем. В правой руке юноша держал короткое метательное копьё, в левой — боевой топор. Его воины не имели шлемов, в их распоряжении были копья, дубины, топоры и кинжалы.
        Тесной толпой тысяча молодцов Янахана стала вливаться в крепость. У ворот, с внутренней стороны, лежали тела только что убитых пеласгов-стражников. Их шлемы, щиты и копья сразу подхватили жадные руки.
        Воины ибрим ворвались в гарнизонное помещение, в прилегающие к нему дома. Многие пеласги так и не успели дотянуться до своих мечей. Однако там, где находился начальник Меригон, дежурили четверо копейщиков. Они услышали на улице странный шум.
        - Тревога! — закричали они и бросились к входу. — Меригон, на нас напали!
        Начальник пеласгов, человек средних лет, выбежал из своих комнат в одной набедренной повязке, схватив меч и щит.
        - Ко мне, Лупус, Герта! — крикнул Меригон.
        Оказавшись на улице, он стал яростно пробиваться к помещению, где находилось тридцать воинов его личной охраны. Некоторые из них успели надеть шлемы и панцири. Однако на узкой улице им негде было развернуть правильный оборонительный строй. Эшраэльские бойцы бросались со всех сторон, молотя своими дубинами и топорами.
        Белокурый, молодой Герта прыгнул с высокой лестницы гарнизонного помещения, чтобы оказаться ближе к своему командиру. Ударом копья в нижнюю часть спины он пронзил воина ибрим насквозь, у того лопнул живот и вывалились внутренности. Несчастный схватил их обеими руками и рухнул с истошным воем.
        На его месте тут же оказался его товарищ, который ударил Герту дубиной по правому плечу. Кость хрустнула, рука Герты конвульсивно дёрнулась, пальцы разжались. Он успел выхватить левой рукой кинжал и ткнуть нападавшего в глаз.
        Сзади его косо рубанул топор Янахана. Голова Герты отлетела, упав на последнюю ступеньку, и шевелила губами, будто хотела что-то сказать.
        Солнце уже вставало. В тёмных переходах крепостных помещений долго раздавались вопли, стоны, воинственные клики. Не слышно было только ни одной мольбы о пощаде: пеласги никогда её не просили.
        Несколько пеласгов всё-таки нашли в середине крепости просторную площадку. Там они стали спиной к спине, держа круговую оборону. Чётко и смертоносно работая мечом, прикрывая щитом пикшу, Меригон прорвался к этому безнадёжно сражающемуся о гряду. Его тело кровоточило от многочисленных рубцов и ушибов, но опытный боец ещё чувствовал в себе силу. Он возглавил синих воинов в последнем бою.
        Возничий Лупус тоже устремился к этому оплоту яростного сопротивления. Сначала он влез на плоскую крышу низкого дома и стрелял из лука, метко поражая восставших. Однако от летевших со свистом камней из пращи, которой юноши ибрим отлично и надели, он вынужден был спрыгнуть на землю. Здесь на него просился целый десяток эшраэлитов. Тело Лупуса превратилось и кровавое месиво под дубинами врагов. Воины Янахана быстро поделили его лук, колчан, кинжал, медный шлем.
        В последних сопротивлявшихся пеласгов непрерывно летели камни. Пеласги падали с разбитыми лицами и раздробленными костями. Железный меч начальника гарнизона продолжал угрожающе сверкать, доставая время от времени кого-нибудь из нападавших. Меригон искусно прикрывался круглым щитом. Наконец острый камень рассёк и его лицо; щит на мгновение опустился, меч прекратил смертоносные выпады. Метнув копьё, Янахан тут же пронзил ему горло. Меригон опрокинулся навзничь, захлёбываясь кровью. Радостно схватив железный меч Меригона, Янахан вспорол умирающему живот и вырезал у него печень.
        Оставшиеся трое пеласгов ещё хрипели, истыканные копьями. Гарнизон крепости был уничтожен. Воины ибрим торжествующими воплями встретили восход солнца, пробившегося сквозь хмурые тучи.
        Жители Гибы с криками восторга дожидались своих бойцов. Старый Киш благословлял внука, размахивавшего железным мечом, надевшего бронзовый пелиштимский панцирь и шлем с красными перьями. Девушки осыпали Янахана цветами. Они плясали вокруг него, распевая нежными голосами восхваления герою-освободителю.
        Почтенная полнотелая Ахиноам обнимала сына и руками вытирала с его лица и панциря кровь врагов. Обнимала она и второго сына, пятнадцатилетнего Аминадаба, тоже принимавшего участие в уничтожении пелиштимского гарнизона.
        Впрочем, кое-где слышались и горестные причитания. На улочках крепости погибло пятьдесят юношей ибрим. Большинство оказались местными, но некоторые и из других колен Эшраэля.
        Решено было похоронить всех своих в одной пещере и завалить каменными глыбами. Трупы пеласгов следовало отвезти подальше в горы, чтобы сбросить их в глубокое ущелье на растерзание шакалам и другим пожирателям падали.
        В тот же день Киш и Янахан послали гонца к Саулу в Михмас. А из Михмаса помчались гонцы во все области Эшраэля. Особенно торжественно ехали в Рамафаим, к дому первосвященника Шомуэла, с просьбой объявить «священную» войну.
        3
        Шомуэл вышел к гонцу в дурном настроении. Он молча выслушал известие о том, что Саул собирает войска и просит благословения Ягбе. Приехавший дядя Саула Нир почтительно ждал ответа первосвященника.
        - Ночью я буду молиться в Скинии всемогущему богу нашему, — произнёс Шомуэл, не меняя выражения нахмуренного лица и не сказав ничего одобрительного по поводу разгрома пелиштимского гарнизона. — Наступает пора войны с вооружёнными железом князьями Гета, Аскалона и Аккарона. Не поспешил ли Саул начать с ними распрю? Не принесёт ли такая неподготовленная война горе и скорбь Эшраэлю? И почему Саул не узнал моего мнения и не просил задать эти трудные вопросы самому Ягбе? Я не знаю, что скажет бог и разрешит ли он объявить священную пойму. Я буду молиться. — Шомуэл помолчал и, отвернувшись от Нира, пошёл в свои покои.
        Нир и ещё двое бениаминцев, посланных Саулом, сиротливо стояли посреди двора. Они глядели растерянно друг на друга. Собрались уж выйти за ворота.
        Неожиданно Шомуэл вернулся, стукнул посохом и сказал властно:
        - Передай Саулу, пусть ждёт меня семь дней. Я прибуду в Галгал и совершу жертву всесожжения. После того лишь бог Ягбе поможет народу своему победить врагов. Ступайте и сообщите моё решение.
        - Слушаюсь, господин мой и судья. — Нир низко кланялся и, не поворачиваясь, пятился вместе с другими к воротам.
        - Я не судья с того дня, как утвердился царём Саул. Но слышать и знать волю бога могу пока ещё только я.
        Нир с другими посланными сели в повозку. Возница дёрнул вожжами, махнул ремённым хлыстом, и рослые лошаки споро побежали из города. Конечно, в пути только и обсуждали ответ Шомуэла. В обсуждении принял участие Гист, ожидавший гонцов и повозке.
        - Неладно получается, — бормотал разумный и практичный Нор, качая седеющей головой. — Саул кликнул клич собираться ополчению. Люди придут и — сиди, дожидайся первосвященника. Как-будто нельзя принести жертвы и помолиться с нашим левитом Ашбиэлем. А вдруг пелиштимцы придут раньше, чем через семь дней. Начнут жечь селения и убивать людей. Что же Саулу со всем ополчением спрятаться в горах? Смотреть на это да слёзы утирать?
        Ещё два пожилых бениаминца замотали неодобрительно головами. Хитроватый Гист усмехнулся и заговорил вкрадчиво:
        - Я, конечно, иноземного рода, но обряд обрезания совершил, чту всемогущего и всеведающего Ягбе, жертвы всесожжения соблюдаю. Потому и дерзну, как никак, посмотреть в суть дела. А суть такова, что препочтеннейший и премудрый Шомуэл, хоть и назначил Саула царём, но это ему очень невыгодно. Стар он стал, а сыновья его, хапуги и развратители, в главные судьи нипочём не годятся. Вот Шомуэл и… сердится на Саула. А как же ему не сердиться! Саул нравится большинству народа и многим могущественным «адирим», потому что платить дани пеласгам, терпеть грабежи и набеги «ночующих в шатрах» всем стало невтерпёж. Шомуэл только и знает: ждать его, жертвы приносить с ним и ни шагу без него. Что же получается? Какой напрашивается сам по себе вывод? А вот какой. Шомуэлу было бы выгоднее и приятнее довести до того, чтобы Саул не победил ни аммонитов, ни тем более пеласгов, а был бы ими разбит. И пусть при этом погибнут тысячи сынов Эшраэля. Пусть горят селения и города, пусть детей и девушек режут, как ягнят, или продадут в рабство вавилонянам. Зато Саула лишат его царского звания и венца. И тогда вся власть в
Эшраэле снова будет, как вожжи у возничего, или как посох у пастуха, в руках Шомуэла.
        - Может быть, и не хорошо так говорить про первосвященника, но Гист, пожалуй, прав, — подтвердил длительное разглагольствование лекаря родственник Нира, по имени Наум. — Гист, ты ведь побывал в дальних краях. Наверно, служения разным местным баалам наблюдал, и скажи… Так ли зависит решение богов от одного человека, или там по-другому?
        - Как бы объяснить это внятно… — Гист поправил лиловый кидар, новый, однако ничем не отличавшийся от того, который он надевал на свою голову раньше. Больше двух лет находился он среди родственников и приближённых Саула. Ему доверяли важные дела в подсчёте и записи царского имущества, с ним о многом советовались, как с человеком учёным. Что же касалось лекарства и избавления от угнетающей власти злых духов, то здесь Гист был незаменим.
        - Должен признать: в Мицраиме, например, столько богов и храмов, столько жреческого войска, что и не сочтёшь и не перескажешь. Между собой они временами враждуют и самим владыкой-энсибью, то есть царём-фараоном управляют, а всё-таки государство держат и законы у них жестокие. Есть старшие жрецы, есть младшие. Верховный жрец иной раз подчиняется царю, иной раз сам правит. Вот и первосвященник Шомуэл хочет властвовать над народом вместо царя. Обряды же в Мицраиме такие непонятные, каверзные, чудодейственные и страшные, что народ их боится хуже смерти и разорения. Но в других странах я видел ещё более странные и нечестивые служения богам.
        - Расскажи, Гист, про такое капище, где ты побывал. От сравнения с чужим лучше понимаешь своё.
        - По дороге вспоминать о прошедшем дело не плохое, в этом есть своя польза. Каждому уготовано знать и видеть то, что пони и ил ему бог. Нам приказывает, нас карает за непослушание Небе. Но люди далёких стран не знают о нём и страшатся своих богов или духов. С детства каждому из нас внушают: прав тот, у кого власть. Непристрастен тот, кто богат, ибо он владыка вещей, не имеющий нужды. Тот же, кто мятежник и не повинуется данному свыше расположению своей судьбы, того бог бьёт за грехи ею кровью его, как говорят жрецы Мицраима…
        - И первосвященник Шомуэл не желает поступиться даже частью власти, — неожиданно вступил, как бы возвращаясь к началу, Наум, внимательно слушавший Гиста. — Мечтает своих непутёвых детей сделать господами Эшраэля, а Саула вернуть ни пашню с сохой и волами. Сам назначил его царём и сам же испугался содеянного.
        Гист подумал, что разговор этот слишком опасен, особенно для него чужеродного человека. Он решил изменить его направление и предался воспоминаниям.
        - Если вспомнить о служениях чужим богам, — снова заговорил он, — то расскажу, как, будучи с фараоновым караваном и целиком царстве хеттов, которое несколько лет как не существует…
        - Отчего же царство пропало?
        - Погибло оно под ударами племён ахайя, а главное, из-за междуусобицы царя и князей. Но обращусь к тому, чему я был свидетелем в мои молодые годы. У хеттов в далёких горах есть древнее святилище, оставшееся от неведомого народа. В том святилище поставлен идол — статуя богини, плодоносной и рожающей. Называли её Роданицей, или Кибелой. Как думают некоторые мудрецы, вначале это было божество мужского пола и звалось оно Кибэлем. Однако потом стали его считать Кибелой, матерью всего сущего.
        - О, балу, багу[39 - Балу (Эр. семит.), багу (Эр. индоевроп.) — господин, отсюда соответственно образовалось «баал» и «бог».]! О, Баал-Берит и Ягбе, до чего же премудро и путано, — взмолился Нир, подняв глаза к небу и схватившись за голову, искренне недоумевающую по поводу сложности всего происходящего на земле.
        Гист продолжал, сам забавляясь своим рассказом:
        - Так вот статуя того древнего хеттского капища изображает богиню, сделанную из светлого и гладкого камня в человеческий рост. Она даже вселяет кощунственную страсть, ибо выглядит обольстительно-пышногрудой и крутобёдрой нагой женщиной спелого возраста — и лоно её раскрыто меж тучных лядвий. Лицо богини выточено приятным и соразмерным, алый рот её волшебно усмехается, широко расставленные глаза из голубых бериллов глядят живым и зовущим взглядом. Обе руки она сидя на царском кресле, держит на головах двух бронзовых рысей-пардусов, а у них глаза из зелёного малахита. Волос над лбом богини не видно, только венец из горного хрусталя, а на нём простые кресты и кресты с чёрточками слева направо[40 - Кресты и свастики часто встречаются на изображениях Древнего Вое тока, как символы солнцеворота.] из чёрного оникса. Но есть ещё заплетённая синей лентой медная коса от затылка до поясницы. Перед этой нагой богиней забивают быков, жеребцов и баранов. После умерщвления им отрезают детородный орган и, нанизав на тонкий шнур, надевают богине на шею, как ожерелье. Таких украшений на шнуре бывает не меньше
сорока, иногда и больше. В не столь давние времена, говорят, вместо животных жертвой становились мужчины-пленники, захваченные после великих побед. Жрецами для службы в том святилище отбираются самые могучие воины. А другие, поющие восхваления и гимны, одеты в женское платье, причёсаны и накрашены, как женщины. Они скопцы — добровольно лишили себя радости совокупления и семьи. Но в особые праздничные радения, когда все беснуются и ликуют в честь чудесного воскрешения возлюбленного Кибелы, привозят ещё и настоящих женщин с детьми. И тогда все жрецы толпой совокупляются с ними. Не брезгуют и сношениями с животными — ослами, ослица ми, козлами и козами, псами и обезьянами. Таким образом в этом безумном капище ублаготворяют свою похотливую богиню…
        - Что может быть мерзостней для нашего бога, справедливого, ревностного и беспощадного! — Наум негодующе плюнул. Затем он прижал ладони ко лбу и груди[41 - Ритуальный жест.].
        Неё последовали его примеру и подули себе на плечи, изгоняя прячущихся за спиной невидимых злых духов.
        Лошак бодро бежал, таща повозку с гонцами. Дорога дымилась желтовато-серой пылью. Все замолчали, раздумывая о нелюбезном приёме Шомуэла и приказе ждать его в Галгале семь дней.
        ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
        1
        Вдали от каменистых гор волны морского прибоя набегали пи песчаный берег длинной пенистой полосой. Рядом с берегом (млели высокие башни, зубчатые стены и двухэтажные дома с минскими крышами, утопающие в зелени платанов и сикомор. Но был главный город пелиштимской страны, крепкостенный Аскалон.
        В центре его возвышался резными колоннами храм, посвящённый богу Дагону — покровителю пеласгов и их кораблей. Корабли чернели просмолёнными боками, прислонившись к каменному молу сложенному из ровно обтёсанного камня.
        Холм, на котором находился храм Дагона и дворец аскалонского князя, был засажен акациями, пальмами и пышными красными цвeтами. Казалось, при ярком солнце холм пылал, будто залитый потоками красного вина, и отсвечивал тёмным пламенем. До дворца доносился рокочущий гул моря, звонкие крики игравших на берегу детей и перекличка моряков, грузивших или разгружавших корабли со спущенными разноцветными парусами.
        Около полудня по дороге, ведущей из Гета, города пеласгов, находившегося на границе с Ханааном, мчалась колесница, запряжённая двумя вспотевшими лошадьми. В колеснице находились возничий и человек, державший чёрную лакированную палку с прикреплённым крылом белого гуся — жезлом гонца. Въезжая в ворота, гонец что-то коротко сказал воинам в медных шлемах, колесница звонко застучала колёсами по каменным плитам, привлекая внимание горожан. Пеласги высовывались в узкие окна, появлялись на лёгких балкончиках с тростниковыми навесами и даже выбегали на плоские крыши. Те, кто находился ни улицах, смотрели вслед гонцу и обсуждали его стремительное появление.
        Колесница достигла центральной части Аскалона, приблизилась к холму с храмом и дворцом правителя. Гонец соскочил на землю и по широкой каменной лестнице побежал вверх к колоннаде дворца.
        У входа воины огромного роста, в панцирях, налокотниках и шлемах с соколиными перьями скрестили копья.
        - Срочное известие князю Полимену от князя Анхуса, — сказал гонец.
        Двое белокурых юношей в красных рубашках без рукавов подхватили гонца под руки и повели в глубину дворца.
        Навстречу им вышли трое: высокий, могучего сложения человек с бритым лицом, в белой рубахе с красными нашивками на груди, седой старик лет семидесяти с длинными волосами, заплетёнными в две косы, с вислыми до груди усами, но бритым подбородком. На старике гармоничными складками струилось длинное красное одеяние, расшитое золотыми лилиями. Он опирался на посох, окованный золотом. Третий был лет тридцати, стройный и мускулистый, с упрямым и смелым лицом воина. Иссиня-чёрные волосы, собранные на затылке в узел и закреплённые ремешком, резко отличали его от других пеласгов. У него был орлиный нос, сизый после бритья подбородок, продолговатые золотисто-карие глаза, высокие, словно начерченные углем брови. Короткая туника открывала загорелые ноги в сандалиях, застёгнутых золотой пряжкой.
        - Кто ты? — спросил черноволосый. — Зачем послан?
        Юноши подвели гонца ближе. Гонец сделал шаг вперёд, наклонил голову, не преклоняя колен, и сказал сиплым от усталости голосом:
        - Я Тимеш, десятник пограничной заставы. Князь Анхус спешит сообщить тебе, твоё благородство, о чрезвычайном. В Гибе позавчера восстали люди Эсраэля. Они напали на гарнизон перед рассветом. Стражи у ворот было недостаточно, это упущение. Эсраэлиты сумели войти незаметно. Почти никто из наших не успел вооружиться. Все двести человек убиты. В их числе начальник гарнизона Меригон и твой племянник Герта.
        - Это плохое известие, десятник Тимеш.
        - Я сказал только половину того, что мне приказано.
        - Говори остальное.
        - В Гибе восставшие захватили крепость. А в Галгале царь Саул собирает ополчение. Он отправил послов во все города Эсраэля. Наш соглядатай Клинох слышал, как народ вопит, что соскучился по священной войне.
        - Пусть так, — вмешался человек в белом с красными нашивками на груди. — Будет им война. Десятника отведите в столовую галерею, накормите, напоите пивом. — Он обращался уже к юношам в красных рубашках: — Мы с князем Полименом и верховным жрецом Долоном останемся совещаться.
        Слуги и десятник ушли. Трое начальников сели на высокие лавки.
        - Хорошо, что ты оказался в Аскалоне, Кратос, а не уплыл с флотом на Алашию[42 - Алашия — ныне остров Кипр.], — сказал человеку с нашивками молодой князь Полимен. — Я не настаиваю, но, может быть, кто-то из твоей молодёжи захочет принять участие в усмирении восставших. Ты слышал? Они вопят о священной войне. Я пошлю против них пятьсот колесниц с нашими лучшими стрелками и копьеметателями. А в Галгале соберутся чванливые эфраимиты, бедные бениаминцы, грубые юдеи, вечно голодные шимониты и запуганные аморреями козопасы из Галаада. Недавно я нанял воинов из колена Данова, пусть повоюют со своими собратьями.
        - Я сомневаюсь в том, что знать северных областей Ханаана пришлёт Саулу ополчение, — произнёс старик с усами, свисавшими до груди, и расправил на коленях своё блистающее и шитом красное одеяние.
        - По сведениям моих соглядатаев, отец Долон, первосвященник Эсраэля, недолюбливает Саула и не прочь его сместить, хотя и добивался его избрания. Хитрый старик надеялся поставить бессловесного и покорного сельского дурня, а сам решил править. Однако Саул пришёлся по вкусу некоторым старейшинам и торговцам южан, они его поддержали. Новоизбранным царь успешно рассеял шакалов пустыни — аммонитов в Заиорданье и повесил их главаря. Так что пастухи, пахари, ремесленники и не имеющие постоянного святилища жрецы-левиты вообразили, будто приобрели полководца, который захватит для них весь Ханаан и освободит от податей нашим князьям. — Полимен засмеялся и положил ладонь на рукоять железного кинжала, висевшего на его лакированном поясе.
        - Я бы предложил нанять две тысячи хананеев из Сихема и Самарии, — проговорил Долон. — Они не могут забыть порабощения своих предков хебраями, пришедшими из пустыни.
        - Хебраями? — слегка удивился мужчина с красными нашивками, которого князь Полимен назвал Кратосом.
        - Это те же племена ибрим, объявившие себя потомками Эсраэля. Имя это означает «боровшийся с богом и получивший благословение», — пояснил старец Долон и обернулся на громкие звуки струн и нежные голоса, доносившиеся издалека.
        2
        Кланяясь, вошёл чернокожий невольник в белой тунике, держа поднос с гранатами, очищенными от кожуры, финиками, инжиром и гроздьями золотистого винограда. Он поставил поднос на столик с изогнутыми ножками. Затем прежние белокурые юноши внесли серебряные кувшины и ковши в виде утицы.
        Тут же явилась дивной красоты женщина: синеглазая, с округлым лицом, с тёмно-рыжими волосами, уложенными в высокую причёску и украшенными нитью жемчуга. На ней были малиново-пурпурное платье и полупрозрачная накидка, застёгнутая на правом плече крупным сапфиром. Её сопровождали служанки, державшие за руки или нёсшие у груди маленьких детей в белых, расшитых красными цветами рубашках.
        У девочек светлые и тёмные волосы заплетены в косы с красными лентами. Мальчикам головы брили, оставляя длинный клок волос ближе к правому уху. Само ухо у каждого мальчика было проткнуто золотым массивным кольцом. Позади всех шли девушки в красных и белых платьях без рукавов. Они играли на трёхструнных лирах, египетских флейтах и дудках из козьих рогов.
        Юноши, принёсшие кувшины, наливали в ковши пенистый напиток. Синеглазая красавица подносила их троим мужчинам по очереди.
        - Жрецу великого бога Дагона мудрому отцу Долону желаю радоваться и прошу благословить, — сказала она и подала ковш старику с вислыми усами. Служанки поклонились. Прервав извлечение звуков, поклонились музыкантши.
        - Благословение да снидет на тебя по милости Дагона и всех богов, — ответил старец, принимая ковш-утицу.
        - Водителю нашего непобедимого флота, славному и могучему Кратосу желаю радоваться и прошу принять это освящённое пиво. — Женщина протянула ковш высокому мощному человеку и белой рубахе с красными нашивками на груди.
        - Процветать тебе, благородная и прекрасная княгиня Алесо. Желаю веселья и многократного деторождения. — Кратос наклонил бычью шею и бритую голову со светло-русым чубом на темени, принял ковш и торжественно выпил.
        - И тебе, доблестный князь Полимен, муж мой, желаю радоваться и принять вместе с освящённым пивом мою преданность и любовь, — улыбаясь, произнесла Алесо.
        И опять вслед за княгиней кланялись служанки с детьми и музыкантши.
        - Благодарю, моя Алесо. Бесценна твоя любовь и преданность. Пусть пребудет милость богов с тобой, подарившей мне пятерых детей, — отвечал князь Полимен.
        Когда ритуал закончился (прежде чем отдать ковш, княгиня отпивала глоток), музыка снова возникла приятно и благозвучно. Раздались голоса. Вошли женщины, одетые в яркие и дорогие одежды. Они смеялись и, видимо, собирались присоединиться к начинающемуся веселью. Это были подруги и родственницы княгини.
        Князь внезапно хлопнул в ладони. Женщины переглянулись и смолкли.
        - Прервите музыку и уведите детей, — сказал князь служанкам. — Алесо, у нас дурные новости.
        - Что случилось? — обеспокоенно, но сдержанно спросила Алесо после ухода служанок с детьми. Остальные пелиштимки приблизились без стеснения. Некоторые сели на скамьи и приготовились услышать новости, о которых сказал Полимен.
        - Восставшие бениаминцы истребили наш гарнизон в Гибе. Убит мой племянник Герта и начальник гарнизона Меригон. Только что сообщил об этом гонец князя Анхуса.
        - Их тени да упокоятся в тихих долинах у бестелесных Навьев[43 - Навьи — духи подземного царства смерти у некоторых древних индоевропейских народов.], — печально произнесла княгиня Алесо, не выражая чрезмерного горя, что было свойственно пеласгам, спокойно относившимся к смерти.
        - Меригон виноват в том, что не предусмотрел ибримское нападение. Они выбрали себе царя, его зовут Саул. Это человек, способный управлять войском. Два года назад он разогнал аммонитов. Затем он собрал постоянный отряд в три тысячи воинов.
        - Настало время, и племена ибрим вспомнили о своих былых победах. Их певцы-машалы распространяют старые небылицы про Шамшо[44 - Шамшо — Самсон.], который будто бы побивал ослиной челюстью тысячи пеласгов. — Жрец Долон негодующе нахмурился. — Будто бы этот Шамшо обладал невиданной силой, данной ему эшраэльским богом. А заключалась сила в его длинных, никогда не стриженных волосах. Но красивая девушка нашего народа заманила, усыпила его и остригла ему волосы. Тогда только и удалось, как поют машалы, схватить Шамшо, ослепить его и заковать в цепи. Но когда волосы отросли до нужной богу Эшраэля длины, силач Шамшо, ослеплённый, разломал колонны в храме Дагона в Газе. Храм рухнул, под обломками погибло много пеласгов и сам ибримский герой.
        Все сидевшие на террасе дворца слышали об этой неприятной для пеласгов легенде. Однако из уважения к старшему жрецу напоминание о Шамшо из уст Долона выслушали с терпеливой вежливостью. Только мореход Кратос спросил, усмехаясь:
        - Эти старинные басни могут отражать действительные события?
        - Ну, ты ведь знаешь, стычки и сражения между пеласгами и пришельцами из пустынь Синая происходили всегда. Иной раз им удавалось одержать верх, особенно если учесть постоянные междоусобицы наших князей. — Долон сделал жест, выражающий осуждение и досаду. — А храм Дагона, и правда был разрушен. Но Шамшо здесь не повинен. Просто опять проснулся под землёй дракон Рахаб. Он начал ворочаться, поднимать в море огромные волны, трясти горы и разрушать жилища. Тут сказители народа ибрим и приписали разрушение храма своему силачу.
        - Почему столь пристрастные сказители оставили для детей и внуков историю о девушке-пелиштимке, укротившей и обманувшей могучего Шамшо? — удивился князь Полемен.
        - Преданиям о Шамшо и красавице Далиль уже пять столетий. Может быть, и больше. Про девушку из города Газы рассказывали, что ни один мужчина не в силах был противиться её прелести и очарованию. Щёки её рдели, как роза, а уста, как степной мак весной. Говорили, будто она носила на шее янтарное ожерелье, на руках золотые браслеты, в ушах подвески с бирюзой. Таким же голубым, а возможно — зелёным, как море, блеском пленительно сияли её глаза в длинных ресницах.
        Впрочем, некоторые знатоки считают, что глаза Далиль были чёрными. И многие юноши в те времена просили при встрече с ней: «Уклони очи твои, не поднимай их при свете дня, потому что голова моя из-за этого кружится, а сердце тоскует». Ноги её были прекрасны, фигура подобна изящному кувшину, сделанному руками мастера.
        Долон засмеялся и добавил весело:
        - Стан её казался стройным, как пальма, а грудь похожа на две половинки спелого граната…
        Это считалось приевшимся сравнением и воспринималось комически. Военачальники и знатные пелиштимки тоже засмеялись, понимая, что старый жрец шутит. Тем более, рассуждения о женской красоте и её восхваление не считалось среди пеласгов чем то непристойным.
        - Моя бабушка как-то говорила мне, — серьёзно сказала одна из молодых женщин, оставшихся с княгиней, — что Далиль из нашего рода. В преданиях говорилось: она была очень привлекательна и белотела. А волосы у неё светились, как бронза с позолотой. Вот такие же у княгини Алесо, нашей дорогой госпожи.
        3
        Настал вечер. Солнце опустилось в потемневшее море. Шум прибоя усилился, белая полоса вскипала вдоль пелиштимского побережья. Чайки бело-розовыми стаями летели на ночлег. Вороны мчались крылатыми табунами к лесистым вершинам гор.
        В этот вечер люди Аскалона медленными вереницами поднимались по широкой каменной лестнице к храму бога Дагона.
        Мужчины шли в безрукавных рубахах, вышитых на груди мним и жёлтым орнаментом. На одно плечо они набрасывали короткий плащ. У всех были бритые мужественные лица с твёрдыми и правильными чертами. Большинство светлоглазы, с длинными русыми волосами до плеч. У некоторых волосы собраны на затылке в пучок или полностью обриты — лишь с клоком волос на темени. Это означало принадлежность к знатному роду.
        Красные платья женщин свободно ниспадали до щиколоток, на которых тихо звенели медные или серебряные ножные браслеты. На руках пелиштимки также носили браслеты с вкраплением сердолика и бирюзы. Украшения богатых были из золота, редкого нефрита, янтаря и топаза. Расшитые цветами накидки застёгивались на плече брошью в виде изогнувшейся ящерицы.
        Замужние женщины предпочитали высокую причёску. Вырез на их платьях низко открывал смуглую грудь. Пелиштимки надевали по несколько ожерелий — из золотых кружков, изображений рыбок и птиц, из белого и розового коралла. Девушки заплетали длинные волосы в две или четыре косы, носили лёгкие сандалии. До замужества они могли свободно завести себе друга и вообще гулять, где вздумается в любое время. Но горе тому мужчине, который попытался бы насильно овладеть пелиштимкой или как-нибудь обидел женщину свободного племени. Такого преступника ждала смерть, кто бы он не был по положению и богатству.
        Итак, пеласги толпой проходили в храм, вскидывая руки ладонями вверх перед статуей Дагона — обнажённого мужчины без бороды, опиравшегося на длинное весло. Оно сияло яркой медью при свете факелов.
        Внутренность храма — огромная галерея из кирпича, подпёртая двумя рядами квадратных колонн. Уходящие в полумрак свода гладкие стены были выкрашены кроваво-алыми полосами. Поперёк них ассиметрично расположились белые ромбы, наполненные крупно начертанными чёрными крестами — символами четырёхсторонности направлений. Рисуночные символы изображали север в виде коня с развевающейся гривой, запад — ладьёй под парусом, юг отождествлял безобразный скимен — сухопутный крокодил, а восток птица: петух или фазан. Над алтарём, отделанным железняком и красноватым гранитом, искусные росписи привлекали внимание видом наполовину взошедшего солнца и серповидной луны, лежавшей рогами вверх.
        У стен святилища дымились бронзовые треножники. Трепетными огнями в них горело благовонное масло. Тени людей бродили по потолку, создавая атмосферу таинственности, а золочёные свастики (символ солнцеворота) и розетки над алтарём торжественно струили брезжущий отсвет.
        На высоких подставках стояли большие глиняные кувшины: раскрашенные человеческие головы. Они наполнялись освящённым жрецами пивом. В обыденной жизни пеласги, как давние жители Ханаана, чаще пили виноградное вино. Но традиционным напитком предков, употребляемым в случаях ритуальных торжеств, считалось ячменное или полбяное пиво. Кроме кувшинов-голов, вдоль широкого алтаря искрились в трепетном свете треножников дорогие египетские сосуды и вазы из порфира, зелёного шифера и желтоватополосого, полусквозящего алебастра.
        Подпорки малых алтарей (по бокам центрального) были выполнены в форме мощных бычьих ног из позолоченной бронзы, а подлокотники золотого кресла, в котором сидел главный жрец Долон, изображали оскаливших пасти львов.
        Вокруг Долона совершали священные действия, пели молебствия и славословия богам младшие жрецы в белых до пят одеждах. Принесение в жертву быков (пеласги не сжигали на алтарях баранов или козлят) происходило во дворе храма. После служения богам зажаренные куски жертвенного мяса обильно раздавали присутствующим и наливали в деревянные ковши-утицы пиво из глиняных кувшинов.
        Князь Аскалона Полимен, его жена, рыжеволосая красавица Алесо, и начальник флота, огромный могучий Кратос, стояли в первом ряду молящихся. Остальные (знатные и простолюдины) толпились вперемежку, задевая друг друга плечами, но не придавая этому значения, и соблюдали все положенные в храме правила поведения, настроенные благоговейно и добродушно.
        Когда служение подошло к концу, старик с вислыми по грудь усами поднялся из золотого кресла и воскликнул сильным, высоким голосом:
        - Да вознесутся наши молитвы и жертвенные курения к лицу великого Дагона, покровителя пеласгов! Да придаст великий Дагон мощи и доблести нашим вождям и воинам, идущим ни битву с враждебными племенами, дерзнувшими ополчиться на нас! Прими, князь Полимен, священную булаву, как начальниц нашего войска, и победи врагов!
        Черноволосый Полимен подступил к алтарю. Принял из рук старшего жреца бронзовую булаву с железным навершием — расходящимися, как лепестки цветка, острыми гранями. Полимен поцеловал полководческий жезл и стал прощаться с женой.
        То же самое происходило и между другими, уходящими на войну мужчинами, их жёнами, матерями, сёстрами и невестами. Женщины не плакали, провожая на смерть родных.
        - Вернись со славой или умри героем, — говорили они, улыбаясь и обнимая воинов.
        Те, кто собирался отправиться к назначенному месту в свой отряд, уходили группами с озабоченным видом. Им предшествовали юноши-факельщики. Не участвовавшие в походе, спокойно расходились по домам с женщинами и стариками. Ремесленники и слуги, как правило, не воевали, оставаясь в городах. Не принимали участия в сухопутных сражениях и моряки. Кратос направлял иногда в помощь князьям жаждущую проявить себя на поле битвы пылкую молодёжь.
        Воины пеласгов в медных шлемах и панцирях, с бронзовыми щитами и налокотниками, владели железными мечами и железными наконечниками на копьях. Они двинулись от Аскалона для соединения с отрядами князя Анхуса из Гета, и князей Касадона и Губоша из Азота. Князь Газы прислать своих бойцов не успел.
        Колесницы, несущие лучников и сикироносцев, звонко поскакали на восток по мощёным дорогам страны Пелиштим.
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        1
        Шестой день Саул ожидал в Галгале приезда первосвященника. Вокруг города и под его стенами собралось многолюдное ополчение. Кроме беньяминцев, юдеев, шимонитов, эфраимитов и людей Заиорданъя, пришли воины из некоторых северных областей.
        Мало кто явился в панцире даже из воловьей шкуры с нашитыми на груди медными бляхами или имел медный шлем. Почти все взяли для войны пращу, обожжённую на костре дубинку, самодельные копья и короткий бронзовый нож. Кое-кто сделал лук и стрелы.
        Полное воинское вооружение — медные доспехи, шлем и железный меч — сияло в ярком утреннем солнце только на самом царе и его старшем сыне. Оно было и у Абенира, которого Саул считал в военном деле своей правой рукой. Неплохо выглядели вожди пришедших с севера элефов, особенно те, кого снабдили всем необходимым богатые горожане. Некоторым молодым воинам, участвовавшим в нападении на пелиштимский гарнизон Гибы, Саул разрешил оставить у себя захваченное оружие. Однако общее состояние ополчения (в сравнении с войском пеласгов) было плачевным.
        Разведчики, посланные Абениром, доносили о приближении пеласгов, о множестве колесниц и строгом воинском порядке в рядах копейщиков, блиставших круглыми бронзовыми щитами с изображением сокола или рыбы. Такие же медные изображения плыли над войском на высоких шестах. А на тонких тростниковых рейках развевались узкие флажки красного или синего цвета. Приближение пеласгов устрашало разведчиков ибрим до такой стeпени, что, сообщая о нём начальникам, они начинали заикаться и губы у них желтели.
        Наконец стало известно: пеласги заняли Михмас к востоку от Бет-Абена. Они расположились двумя огромными лагерями. И отдельно выставили несколько охранительных отрядов на ближних возвышенностях. В лагерях пеласгов слышался звон оружия, весёлые голоса воинов и ржание колесничных лошадей. Тысячи костров горели возле шатров. Раздавался резкий звук военных рогов.
        У местных жителей появление большого войска пеласгов вызвало панику. Люди покидали свои жилища, скрываясь в горных пещерах, в древних крепостных башнях, сложенных из нетёсаных камней. Иные прятались в ущельях и зарослях колючих кустарников. Многие увозили жён и детей, угоняли коров и овец, переправляясь через Ярдон, ища убежища в странах Гаддиэля и Галаада. Таяло войско Саула. Немногие смогли долго сохранить мужество, находясь в бездействии и каждодневно ожидая смертоносного нападения врагов.
        На седьмой день ожидания Шомуэла к Саулу пришли его отец Киш, дядя Нир, рассудительный родственник Наум и ещё несколько старейшин-бениаминцев. Пришли также его двоюродный брат Абенир, старший сын Янахан и начальники поредевших элефов, из которых постепенно сбегали ополченцы.
        Приехали на своих белых ослицах поощрявшие избрание Саула влиятельные «адирим»; среди них эфраимит Ямин бен Хармах и купец Шимон, юдей из Ершалаима, а из Сихема прибыли богатые люди, имеющие масличные угодья и кожевенные мастерские. Звали их Елох, Малхиэль и Махир. Они дали много серебряных колец, чтобы вооружить своих земляков. Они ненавидели пеласгов и надеялись избавиться от непомерного гнёта.
        Саул встретил их, сопровождаемый Бецером и старым левитом Ашбиэлем. Саул был мрачен, его красивое лицо одновременно выражало сдержанный гнев и растерянность.
        - Что будем делать, господин? — без предисловий обратился к нему молодой сероглазый Ард, начальник ершалаимского отряда. — От моего элефа осталось чуть больше половины. Люди говорят: «Мы пришли биться с врагами, а нас держат в неизвестности. У нас скоро кончится еда. Наши копья и ножи затупились, их надо снова точить. Мы не хотим сидеть сложа руки и дожидаться, пока безбородые бросятся на нас и перебьют, как куропаток».
        - Вы видите, какие копья у наших бойцов, — сказал сердито Саул, — и знаете, что за мечи и копья у пелиштимцев. У нас почти нет луков и стрел. А враги готовят к нападению пять сотен колесниц да столько же у них на подходе. И каждая колесница несёт лучника, воина с секирой и воина с метательным дротиком. Я верю, что люди Эшраэля не пожалеют жизни в бою. Но победить мы можем только с помощью Ягбе, с посланным невидимым ангелом бога. Мы должны принести жертву на алтаре Галгала, иначе погибнем. Первосвященник Шомуэл передал, чтобы я ждал его для принесения жертвы. Уже давно готовы козлята и овны без порока. Я жду, а его всё нет и нет.
        - Раз первосвященник по какой-то причине не приезжает, нечего его ждать, — заявил, возмущённо пыхтя, толстый Ямин и схватился обеими руками за свою бурую бородищу. Его мясистое красноватое лицо и маленькие чёрные глазки не скрывали раздражения при произнесении слова «первосвященник». — Наше войско, наш царь, выбранный народом, могут потерпеть поражение из-за того, что некому произвести обряд. Сколько ещё нам терпеть причуды препочтенного Шомуэла! Пора сделать то, что требуют обстоятельства и трезвый рассудок.
        - Нет ли в причудах первосвященника Шомуэла определённой причины? — вмешался и другой доброжелатель Саула благообразно-холёный Шимон. — Ведь ради власти иной человек не пощадит своё собственное дитя, а не только постороннего, посягающего на эту власть…
        - Разве Саул посягает на власть первосвященника? — робко спросил старый Киш и со вздохом посмотрел на сына, на красивого, отважного, могучего, но… незадачливого человека.
        - Кто как считает, — язвительно усмехнулся Шимон.
        - Нечего сомневаться, надо действовать, не дожидаясь никого. Саул наш царь! Его воля для нас закон! — разозлившись, крикнул Ямин и гулко ударил себя кулаком в грудь.
        Саул медленно прошёлся перед родными, сподвижниками и доброжелателями.
        - Что вы сейчас хотите от меня? — хмуро взглянув на Ямина, произнёс он. — Чтобы я заменил вам первосвященника?
        - Да! — дерзко сказал ершалаимец Ард и твёрдо встретил взгляд Саула смелыми серыми глазами. — Проведи обряд всесожжения с помощью левита, присутствующего здесь. Ублаготвори Ягбе, успокой сердца слабых и веди нас на врага. Иначе войско рассыплется и мы будем убиты.
        - Хорошо, я совершу жертву всесожжения и мирную жертву, — сказал Саул решительно. — Приведите ко мне, что назначено для этого. Я исполню желание моего войска.
        Он снял бронзовый доспех Меригона, который надевал после восстания в Гибе. Принесли белую шерстяную накидку, белую шапочку тонкого войлока и воду для омовения.
        Приближённые царя, начальники элефов и простые воины с благоговением наблюдали за принесением жертв всесожжения. Многим это вселило в сердца надежду и уменьшило страх перед гневом могущественного бога Ягбе. При этом большинство воинов поглаживало своих переносных куколок-террафим, пряча их под одеждой. Окончание жертвоприношений сопровождалось радостными криками. Люди веселились, приплясывали, возносили здравицы своему молодому царю, ещё недавно (так же, как они гимн) пахавшего сохой землю.
        Закончив обряд всесожжения, Саул с родственниками и сподвижниками спускался со священной горы в лагерь ополченцев. Несколько юношей бодро бряцали на походных арфах и высвистывали песенки на свирелях. Зажигательно стучали глуховатые бубны. Разноголосый гомон разливался по окрестностям. Воины радовались предстоявшему сражению, не думая о будущих ранах, о крови и смерти. Внезапно всё смолкло и оцепенело.
        Саул со своим сопровождением остановился у подножия священной горы. А навстречу ему, в повозке, запряжённой мулом, стоя приближался разгневанный Шомуэл. Он был в простой запылённой одежде и чёрной, несмотря на жару, накидке. Только жёлтая шапка с золотыми подвесками и посох, украшенный слоновой костью, подтверждали достоинство первосвященника.
        Землисто-бледное лицо Шомуэла словно выдвигалось острым профилем из разметавшейся по груди кипенной бороды. Мрачные глаза из-под нависших бровей горели грозно и беспощадно. Сухие губы тряслись. Узловатые пальцы старика стискивали посох. Казалось, недавний судья и действующий первосвященник сожалел, что вместо посоха он не располагает копьём, которое следовало бы метнуть в ослушника-святотатца.
        С Шомуэлом приехало несколько важных, злобно надувшихся левитов из Машшита и Рамафаима. С ним находился его управляющий Ханох и его личный соглядатай, крутокурчавый Шуни. У них тоже были сердитые, постные лица. В повозках, на ослах и пешком прибыли также слуги, музыканты, стража.
        Саул подошёл и почтительно склонил голову, собираясь, по обычаю, торжественно приветствовать властного старца. Сопровождение царя, слегка оробев при виде первосвященника, поотстало.
        Но Шомуэл не взглянул на Саула. Выпрямившись, опираясь на посох, он окидывал глазами тёмную, безмолвную и неподвижную массу воинов, только что такую шумную и бодрую, готовящуюся к битве.
        Шомуэл простёр руку к ослепительно сиявшему солнцу и воскликнул мощно и вдохновенно:
        - Внимай, небо, и слушай, земля, слова уст моих! Имя бога нашего прославляю! И вы все, верные ему, воздайте славу Ягбе! Ибо сказал он мне — и я слышал в шатре его: «Нет бога, кроме меня. Я умерщвляю и оживляю, поражаю и исцеляю. И никто не избавит от руки моей!» Это говорит бог ваш, бог отцов ваших, бог Абарагама, Ицхака и Якуба, да будет слава их в силе бога их!
        Народ молчал. Многие уткнулись лицом в ладони и стояли, раскачиваясь всем телом. Слуга бога был гневен, а раз так — то и сам непрощающий истребитель нечестивцев Ягбе тоже гневался. Кого он мог счесть нечестивцами и покарать — неизвестно.
        - Сойди с колесницы, господин мой первосвященник, и проследуй по милости твоей в мой шатёр, — пытался смягчить разошедшегося жреца Саул.
        - Что ты сделал? Ты захотел обойтись без меня? — неожиданно повернувшись к нему, прошипел Шомуэл. — Ты посмел заменить меня при жертвоприношениях? О, дерзкий ослушник и безумец! Ты решил вместо меня предстать перед богом?
        Саул был бледен, он приниженно склонился перед Шомуэлом. Его огромные руки, стиснутые на блестящем панцире, дрожали.
        - Я видел: народ разбегается, — тихо сказал он. — А ты не приходишь к назначенному сроку. Наши разведчики узнали, что войско пелиштимцев в Михмасе. Они разбили два лагеря и выдвинули несколько отрядов вокруг. В любое время они могли прийти сюда, и началось бы сражение. А я ещё не просил о помощи бога и потому сам решился принести жертвы.
        - Худо поступил ты, — злобно произнёс Шомуэл, кривя губы. Не я назначал срок всесожжения, его назначил сам Ягбе. Если бы ты дождался моего прибытия, а не своевольничал, бог прочил бы царствованье твоё. Но теперь тебе не устоять. Ягбе найдёт человека по сердцу своему и повелит ему быть вождём народа. Тебя же он отвергнет.
        Шомуэл кивнул возничему. Тот дёрнул вожжами, развернул сытого, в позолоченной сбруе мула и выехал на дорогу в Рамафаим. За ним, несмотря на слёзные просьбы и стоны всего воинства, повернули повозки с левитами, ослицы с «адирим» из Машшита и Рамафаима. Уехали на ослах прочие сопровождающие. Ушли Шомуэловы слуги, музыканты и стражники.
        2
        Некоторые элефы (в основном северяне) последовали за первосвященником, оставив места своего пребывания и бросив даже шатры.
        Постепенно началось бегство других отрядов.
        Саул пытался убеждать начальников. Он обращался и к рядовым бойцам, взывал к их воинскому достоинству, племенной солидарности — ничего не помогало. Уходили в течение дня эфраимиты, юдеи, шимониты и люди дальнего Галаада. Первосвященник безупречно просчитал свою месть.
        Садясь на белых ослиц, разводили руками широкобёдрый Ямин и опечаленно возводящие к небесам томные взоры прочие богачи и старейшины.
        - Что поделаешь, господин мой Саул, — бормотал Ямин бен Фирмах, запахивая на себе дорожный бурнус. — Ты на этот раз проиграл. Мы все проиграли. А куда деваться-то? Против бога не попрёшь… Старый хитрец Шомуэл знает, как заморочить и головы. Пелиштимским волкам опять повезло. Эшраэль дать им но зубам не сумел. Значит, подати возрастут вдвое. Да сколько и голов слетит за восстание! Прячь, господин мой, своего лихого сына, не то ему несдобровать…
        - Если ополчение разбежится, кто защитит простых людей от истребления и разорения? Пелиштимцы отомстят за свой гарнизон. Богатые и знатные отсидятся или откупятся, а остальные… — сетовал старый Киш и бил себя в отчаянии кулаком по седой голове. — Ой, беда, беда… Ой, боги, ваалы-баалы… Уходить надо в Гибу, сын мой, да там и спрятаться в горах где-нибудь…
        - Я остаюсь с тобой, царь, — сказал сероглазый Ард Саулу. — Половина моего ершалаимского элефа тоже останется. Что-нибудь придумаем, пока время есть.
        На другой день Саул и Янахан стали считать оставшихся воинов. Насчитали всего шестьсот человек. Почти все они принадлежали к родному Саулу племени Матрия. И ещё осталось двести воинов с Ардом.
        - Ну, вступать в сражение с безбородыми нечего и думать, произнёс Саул, едва сдерживая ярость. — Вчера ещё я был во главе войска, способного биться даже против колесниц. А теперь могу напасть только на небольшие отряды. Уходим в Гибу, там будем находиться пока.
        Спустя два дня разведчики Абенира явились к командирам, засевшим в Гибе, и сообщили, что пеласги выпустили из первого лагеря три отряда для грабежа. Один отряд направился по дороге к селению Отра, в округ Шуэль. Другой отряд легковооружённых молодых копейщиков видели на Беторонской дороге. Третий, на колесницах, быстро передвигался к долине Цебоим, месту пустынному и гористому.
        3
        Сотня воинов во главе с Абениром ночью прошла к Отре. На рассвете спустились с отлогого холма. Вдали показались грязно-жёлтые стены городка. Каменистые горы окружали долину с рощами масличных деревьев и большими квадратами пшеницы. Поодаль уже дымились подожжённые пеласгами селения. Кое-где валялись трупы бородатых мужчин с запёкшейся кровью на груди. Заметили и убитых женщин в изорванных платьях. Они лежали в позах, свидетельствовавших о насилии. От трупов разбегались пустынные крысы. Взлетали наевшиеся орлы-стервятники.
        Воины-ибрим подкрались к стенам. Пеласги беспечно спали, выставив только двух часовых. Начальники пеласгов имели сведения, что ополчение Саула разбежалось после отъезда разгневанного первосвященника, и не очень заботились о безопасности. В спящем отряде было человек триста. Накануне грабители напились, очевидно, местного вина. Теперь все они храпели.
        Одного часового убрали метко брошенным дротиком. На другого прыгнули со стены и переломили ему шею разбойничьим аммонитским приёмом. Затем, разделившись на тройки, тихо и жадно бросились в дома.
        Резня уже шла быстро и беспощадно, когда пеласги стали просыпаться.
        Начался бой под разноголосый крик врагов, не успевших схватить оружие. Откуда-то появилось десятка четыре селян, сидевших в зарослях дрока. Они размахивали дубинками и топорами, бивали пеласгов с наслаждением, с бешеной радостью.
        Несмотря на внезапность нападения и на невозможность вооружиться, пеласги оказали яростное сопротивление. Однако им но слишком поздно. Абенир метался, разя сонных железным мечом, как смертоносная молния. Двадцать пять пелиштимских грабителей успели запереться в доме старейшины вместе с хозяином и всей его семьёй.
        Эшраэлиты придавили дверь тяжёлыми камнями и кольями, завалили прошлогодней соломой, сушёным навозом и подожгли. Дом запылал, звериные вопли боли и ужаса рвались из оконных проёмов. Каждого, кто пытался высунуть обугленную голову, ждал удар дубины. Догоняли по всей долине тех пеласгов, кто хотел убежать. Над такими издевались: выкалывали глаза, вспарывали животы, отсекали мужской уд и ядра. Некоторые пелиштимские бойцы, успевшие обнажить мечи и добраться до своих страшных секир, бились с воющими от мстительного восторга хебраями до последнего вздоха.
        Поднявшееся солнце залило жарким утренним светом дымящиеся селение, сгоревший дом старейшины и триста убитых врагов в домах и вокруг них. Погибло пятнадцать воинов ибрим и восемь местных селян. Многие оказались тяжело раненными. Таких обмыли водой из овечьего колодца, отнесли в похоронную пещеру и закрыли вход неподъёмными валунами. Легко раненных кое-как перевязали обрывками одежд. Напились воды, собрали оружие и им вехи, которые не пригодились большинству беспечных врагов. С пением древних заклинаний, с невероятной семижильной выносливостью отправились торопливо к Гибе, чтобы порадовать своего царя, дорогого Абенирова братца, ненавидимого первосвященником и управителями северных колен Эшраэля.
        Успешные действия Абенира обрадовали собравшихся в Гибе. К тому же мстители принесли из Отры бронзовые панцири, шлемы и копья. Пришли с ними два десятка селян, участвовавших в бойне. Они просили принять их в войско Саула.
        4
        Юный удалец Янахан не хотел сидеть в Гибе. Однажды Янахан сказал своему оруженосцу Абиро, смуглому до черноты юноше с едва пробивающимися усиками, но рослому, крепкому, неутомимому, как онагр[45 - Онагры — дикие ослы, обитавшие в степях Ближнего Востока.]:
        - Хватит скучать и таращить глаза на девчонок. Надо покарябать пелиштимских волков.
        - Как «покарябать»?
        - Пробраться ночью к лагерю и закидать их камнями. Мы-то будем в темноте, а их у костров хорошо видать. Понятно тебе?
        - Понятно, господин мой Янахан. Кто пойдёт с нами?
        - Отец не разрешит нам повеселиться, чтобы не рисковать. Мы пойдём с тобою одни. Не струсишь?
        - Одни так одни. Я всегда готов.
        Юноши взяли с собой ремённые пращи (камней хватало повсюду). Мечи привязали за спиной, чтобы удобней было ползти, и исчезли в ночной тьме. Оставив настороженную Гибу, где подступы к городу постоянно сторожили не меньше двадцати стражей, Янахан и Абиро направились в сторону лагеря пеласгов.
        Они ушли после полуночи, а на рассвете увидели дорогу, ведущую к Михмасу.
        Дорога шла серединой безлесной долины. Кое-где из-под камней росли высокие пучки жёсткой травы. Солнца ещё не было видно, но правая сторона кремнистой гряды, окаймлявшей долину, начинала освещаться.
        Звенели цикады. Ещё завывал где-то вдали шакалий хор. Раздавались предутренние крики фазанов. Каменная гряда местами темнела порослью колючих кустарников. Из расщелины, позванивая, вытекал ручеёк. Взлетали лесные голуби. Насекомые выползали на серый свет утра.
        - Не успели затемно, — сердился Янахан, показывая сверху, с острого холма, на огромный лагерь пеласгов, где ещё догорали ночные костры. Лагерь окружали обрывистые скалы, которые переходили в серовато-белый горный массив. Корявые деревья с кривыми ветками казались застывшими чёрными пауками. От высоких скал падали лиловые тени.
        Людей в лагере, кроме нескольких часовых, нигде не наблюдалось.
        - Начнём вон с того, — сказал Янахан, раскручивая пращу. — Сегодня шакалы воют, будто предвещают что-то. Всё кругом вроде обычно, а будто не так… Правда?
        - Не знаю, господин мой Янахан. Но мне показалось: земля раза два вздрогнула. О, Ягбе, помоги нам сохранить жизнь, одолеть врага! — Абиро быстро помолился, выбрал камень и тоже наладил свою пращу.
        - Целься лучше. Не то шум поднимем, а толку не будет.
        Два камня одновременно ударили в лицо пелиштимского стража. Он упал замертво. Кругом царила тишина, никто ничего не заметил.
        - Хорошо, подбираемся ближе, — тихо радовался Янахан, карабкаясь по краю скалы на удобную для броска площадку. — Целься, не торопись. Они нас не видят.
        То ли божественное вдохновение снизошло на двух юных воинов, то ли они, постоянно упражняясь, действительно были великолепными метателями из пращи. Ведь кажущееся невероятным в обыденной мирной жизни становится возможным при напряжённых, опасных, до странности внезапных и таинственных обстоятельствах войны. Кроме всего прочего сознание людей ждало помощи бога. И от того, что они беззаветно и страстно верили в эту помощь, она в том или ином виде к ним приходила.
        - Ягбе за нас, — бормотал Янахан, выбирая очередной камень. — Ягбе сильнее их Дагона. Он нам даст удачу.
        Конечно, это представляется поразительным чудом среди той примитивной, древней, почти животной войны. Но два молодых воина, тщательно прицеливаясь, своими неотразимо меткими бросками почти беззвучно превратили в трупы шестерых прекрасно вооружённых охранителей пелиштимского лагеря.
        После этого они быстро спустились и, пользуясь тем, что эту часть лагеря никто уже не охранял, подбросили к шатрам спящих пеласгов несколько охапок сухой соломы и подожгли. Как голодные львы, могучие юноши ворвались в шатры.
        Хриплые крики их жертв огласили предутреннюю тишину. Шесть шатров горело, от них в мерцающих отсветах струями и ила но земле кровь из рассечённых яремных вен. Для убийства Янахану и Абиро требовался только один взмах короткого отточенного меча. Взмах, взмах, взмах… И вот спящий или только что проснувшийся человек корчится, захлёбываясь собственной кровью.
        Янахан и Абиро метались молниеносными тенями из шатра в шатёр. За несколько минут они успели прикончить двадцать пеласгов и тогда только бросились из лагеря прочь, чтобы исчезнуть в зарослях и ущельях.
        Тревожно заколотили барабаны. Затрубили, как перед сражением, боевые рога. Воины Пелиштима, хватая копья, выбегали из шатров. Сплачиваясь привычными группами, пеласги двинулись на другой конец лагеря. Они искали врагов. Вожди пеласгов были убеждены, что на лагерь напало эшраэльское ополчение.
        И когда они увидели между горящими шатрами чёрные фигуры бородатых вооружённых людей, то издали боевой клич и ринулись на них, метнув дротики и размахивая мечами. Бородатые, крикнув по-своему, тоже метнули дротики. Началось сражение, снова полилась кровь. Уже не один десяток убитых и раненых лежали на земле, когда кто-то из пелиштимских начальников сообразил: произошло злосчастное недоразумение.
        - Стойте, стойте! — кричал своим рассвирепевшим меченосцам князь Анхус из Гета. — Перестаньте сражаться! Это наши наёмные хананеи!
        Всполошённые невиданно дерзким набегом Янахана и его напарника, видом горящих шатров и окровавленных собратьев, пеласги приняли за ополчение Саула ханаанских воинов из Самарии и Сихема. Однако хананеи не поняли того, что кричал Анхус пеласгам, думая, что он призывает их биться смело и беспощадно.
        Почти до полного солнечного восхода безбородые в шлемах с красными перьями гонялись за бородатыми в шлемах конусом, стремясь проткнуть их копьями и прикончить мечами.
        Наконец резню удалось остановить. Проклиная свою оплошность, князья Полимен и Анхус ходили между рядами пеласгов и хананеев. Они старались объяснить им досадную ошибку, причиной которой стало столько ненужных жертв. Тут же обнаружены были убитые часовые и заколотые в шатрах.
        Страшное происшествие тяжело воспринималось большинством воинов. «О, это колдовство, — говорили между собой расстроенные и перепуганные хананеи. — Такое мог подстроить только очень сильный колдун, вроде нашего Хаккеша, у которого борода была до колен и который мог убить человека одним взглядом. Или эшраэльский Ягбе, этот невидимый Эль-эльон, оказался посильнее пелиштимского Дагона и сотворил такое. Зря мы ввязались в и распрю. Хотели помочь пеласгам, а они ни за что погубили да изувечили сотню наших молодцов».
        Пеласги тоже злобно поглядывали на хананеев. Они уносили моих раненых и погибших товарищей, подбирали оружие, вздыхая и бормоча проклятия. Пеласгам очень странной показалась случившаяся без видимых причин неожиданная бойня.
        Вокруг происходило что-то необычное для солнечного жаркого дня. Завыли в окрестных селениях собаки. Ржали, рвали узду, бились у коновязей лошади. Икали и рыдали ослы. Птицы лесов и полей, встревоженно пища, галдя и каркая, сбившись в стаи, кружили над горами, которые окутались мраком из неожиданно сгустившихся туч.
        5
        В то самое время оставшийся в Гибе отряд Саула, которому донесли о случившемся в пелиштимском лагере, бросился ускоренным шагом к Михмасу. Посланные царём люди зажгли в горах сигнальные костры. Со всех окрестных селений к Саулу стекались вооружённые селяне. Возбуждённое верой в силу своего бога воинство эшраэлитов догнал Абенир со своим отрядом.
        Присоединились к бойцам Янахан и Абиро, совершившие пино успешную вылазку. Про неё знали все воины и местные селяне. «Только с помощью самого Ягбе возможно такое безумное удальство, — рассуждали они, самодовольно усмехаясь, как будто урон пеласгам нанесли они сами. — Раз Ягбе за нас, беспокоиться нечего. Мы разобьём пелиштимское ополчение, сколько бы их там не собралось. Точите ножи, готовьте копья, крепите на обухе топоры — все идём на безбородых».
        В пыли и поту, тяжело дыша и заранее разгораясь мстительной яростью, эшраэлиты приблизились к лагерю пеласгов. Набралось по пути около двух тысяч бойцов.
        В лагере до сих пор происходило выяснение причин стычки между пелиштимскими воинами и нанятыми аскалонским князем хананеями. Ещё не прошли отчаянье и досада. Плакали о нелепо погибших друзьях люди из Самарии и Сихема. Князья Полимен, Анхус и Касадон ещё не закончили взаимных упрёков с полководцами хананеев, как раздался тысячеголосый вопль эшраэлитов:
        - Хедад! Бог с нами!
        Неудержимым напором, с бешеным рёвом и свирепой злобой воины ибрим ворвались в пелиштимский лагерь. Круша всё на своём пути, Саул в медном шлеме с бронзовым щитом и железным топором врезался в массу пеласгов, не собранных, разбредающихся между шатрами.
        Оцепенение, постигшее пеласгов от непредвиденного вторжения, усилила происшедшая вслед за тем катастрофа.
        Чёрные тучи, сгустившиеся над ближними горами, пронзило остриём небесного пламени. Жуткий грохот раскатился над лагерем, повергая в ужас пеласгов и хананеев. Им послышался в грозовом громе голос невидимого бога Эшраэля. Они решили, что Дагон не осилит сегодня чужого и враждебного Ягбе.
        Усугубляя смертельный страх, задрожала и качнулась земля. От подземных толчков загудели горы, затрещали, падая, большие деревья. Две скалы с обеих сторон от пелиштимского лагеря раскололись и огромными глыбами рухнули вниз, погребая под собой воинов, лошадей, шатры и колесницы.
        Истошный вой гибнущих людей, визг и крик животных пробивал торжествующий клич бойцов Саула. В умах всех людей, оказавшихся в этом месте, было лишь одно: Ягбе в заочной борьбе победил Дагона, обратил свою несокрушимую силу против пеласгов и оказал помощь Саулу. А для пущей необоримости и священного ужаса заставил подземного дракона Рахаба вздыбить и растрясти горы.
        Пелиштимские воины, смелые и несгибаемые в бою, выдержали бы любое сражение и не уступили никому из враждебных племён. Однако обречённость из-за божественного вмешательства Ягбе они перенести не могли. Всё огромное, по тому времени, десятитысячное войско, бросив раздавленных скалами товарищей, войсковое имущество, обозы и лошадей, обратилось в бегство Ещё раньше, после первого удара грома, при появлении воинов ибрим бросились бежать хананеи.
        Да при отступлении через второй лагерь пеласгов им внезапно изменили нанятые воины эшраэльского колена Данова. Они перешли на сторону Саула. Даннеи сообразили, что избранный всеми эшраэлитами царь побеждает сейчас исконных врагов и не простит измены.
        Удара с тыла пеласги не выдержали. Бегство приняло панический характер, увеличивая число бессмысленно гибнущих бойцов. За ним с торжеством победителей мчались обуянные воинственным восторгом воины Саула. Они посылали вслед бегущим пеласгам тучи камней из пращи, стреляли из поднятых с земли вражеских луков.
        Пеласгов гнали до Бет-Абена. Потом Саул остановил своих бойцов. Пришлось отказаться от преследования основной армии пелиштимских князей. Продолжать с ними сражение было слишком рискованно, несмотря на помощь бога.
        Саул приказал искать врагов, разбежавшихся из обоих лагерей и скрывшихся в близлежащих горах. Он видел, что его люди смертельно устали. Есть убитые, много раненых, истекавших кровью.
        Мерным инстинктом природного полководца Саул понимал: надо использовать яростный воинский порыв воинов и их веру и божественную помощь. Следует обязательно уничтожить всех пеласгов, оставшихся на земле Бениамина. А затем снова собирать oбщее ополчение.
        Царь сказал, потрясая окровавленным топором и сверкая глазами:
        - С нами бог. Сейчас он даёт нам силу и доблесть. Распределитесь на небольшие отряды, отыскивайте повсюду пелиштимских собак. Но уповайте на Ягбе. Никому до вечера не вкушать пищи и не отдыхать, иначе всё потеряем. Проклят будет тот, кто вкусит хлеба до вечера, доколе я не отомщу врагам моим.
        Голодные, измотанные до крайней степени люди ибрим подчинились и разошлись по окрестностям, убивая прячущихся пеласгов и хананеев.
        6
        Я пахан не слышал приказа Саула. Он увлёкся преследованьем врагов и с несколькими воинами прочёсывал лес. Солнце палило и полную мощь знойного лета. Головы молодых бойцов кружились от голода и усталости.
        На тёмной лазури неба вырисовывались матовые изгибы гор, поросших кустами и деревьями. Воины внимательно разглядывали на травянистых полянах возможные следы бежавших врагов.
        Небо было ослепительно ясным. Жаркие лучи раскалили воздух. Повсюду гудели и носились насекомые, привлечённые шахом пота и запёкшейся крови. Дойдя до небольшого ручья, мелькавшего в низине сквозь ветви колючего дрока, Янахан решил сделать краткий привал.
        Случайно проводив глазами полёт полосатой осы, юноша обнаружил в лопнувшей коре старого кряжистого дуба дупло. У дупла вились беспокойным роем лесные пчёлы. Янахан сломал длинную палку и, чтобы не быть покусанным, осторожно просунул конец палки в дупло. Пчёлы загудели сильнее. Палка была благополучно вытащена с кусочками сот на конце и изрядно вымазанная мёдом. Янахан с наслаждением съел мёд и запил водой из ручья. Немедленно он почувствовал прилив сил, глаза его просветлели. Счастливо улыбаясь, он пригласил пятерых воинов, бывших с ним, повторить его внезапную трапезу.
        - Царь велел до вечера не вкушать пищи, — пробормотал пришедший последним шимонит, по имени Хагга, прибившийся к бениаминцам. Он испытывал нестерпимый страх перед грозным Саулом. Воины поскребли заскорузлыми пальцами свои нечёсаные, слипшиеся от пота и грязи патлы и побоялись нарушить запрет.
        - Зря смутил мой отец народ, — беспечно, хотя и не умышляя дерзости, сказал Янахан. — Мне стало гораздо легче, и в голове нет звона. Силы мои восстановились, хотя я проглотил совсем немного мёда. — Дальше он рассудил вслух о том, что если бы люди насытились из добычи, которую захватили у безбородых, то можно было бы преследовать врагов и дальше. Тогда поражение пелиштимских войск стало бы окончательным.
        До вечера люди ибрим рыскали в горах и в лесу. Убили четыре сотни пеласгов и хананеев. Подобрали оружие, сняли с трупов доспехи. Голод и изнеможение достигли такой степени, что, не слушая никаких приказов и увещеваний, воины бросились к обозу пеласгом. Позади обоза находилось небольшое стадо телят и овец. Там были и волы, запряжённые в повозки с фруктами и вином.
        Потерявшие разум воины кинулись в стадо, начали валить на землю животных и вспарывать им животы. Никто и не думал дожидаться, пока по священному предписанию из животного выльется вся кровь. Перемазанные кровью, они вырезали и пожирали ещё тёплые куски мяса. Некоторые лакомились сырой печенью или сердцем. Потом вытащили кувшины с вином. Запрокинув головы, обливаясь, лили вино в глотки, веселились и гоготали.
        Левит Ахия, жрец из Рамафаима, сопровождавший Саула, возопил от негодования. Размахивая руками, он требовал от царя, чтобы тот прекратил греховное бесчинство народа. С широко раскрытым ртом, с растерзанной бородой и вздыбившимися волосами он грозил карой Ягбе.
        Воины злобно косились на визгливого ощеренного жреца, который хотел отнять у них пищу. Саул внешне согласился требованьем Ахии, но медлил и отвлекался на посторонние мелочи.
        Убедившись, что люди насытились, он подозвал к себе Абенира, Янахана, Арда и других начальников.
        - Я запрещаю с этого дня есть мясо с кровью и тем возмущать бога! — заявил Саул перед толпой наевшихся и полупьяных бениаминцев. — Каждого, нарушившего закон, ждёт смерть. А ты, жрец (он обернулся и поманил левита), следи за этим, как опытный пёс следит за отарой овец. И облаивай их и подгоняй, если понадобится. А сейчас мы построим жертвенник от плоских камней. Здесь будете резать животных и выпускать кровь их на землю. Сейчас же приступайте к постройке.
        Многие с усердием таскали камни и скоро сложили жертвенник на высоком месте.
        - Я принесу богу жертву всесожжения, — заявил Саул, снимая шлем и панцирь (Бецер подскочил, услужливо помоги). После того я буду молить бога вразумить меня: идти дальше на пелиштимцев или нет.
        Принеся жертву, Саул сложил руки, закрыл глаза и молился. Через некоторое время подозвал надутого, обиженного жреца.
        - Эй, левит, как тебя… Ахия, давай проси Ягбе. Чего ты тут зря топчешься? — грубо говорил Саул. — А вы, начальники, узнайте, не согрешил ли кто-нибудь из народа, когда я принёс обет и запретил есть до вечера. Господин мой и бог мой, ответь мне, ибо я взываю к тебе от всего Эшраэля!
        Но ответ Ягбе не возникал в ушах Саула. Несмотря на мольбы и жертвы, бог молчал. Это страшило и возмущало царя. «К старому Шомуэлу бог является, советует ему и совершает знамения перед народом. Я же стараюсь для народа божьего, не для себя. Мне ничего не нужно, кроме моей семьи, моего дома и поля. Так ничему Ягбе не оповещает меня о своём приходе?»
        Осторожно приблизился Абенир и прошептал что-то на ухо.
        - Кто донёс? — нахмурив брови, спросил Саул.
        Абенир потихоньку указал на стоявшего неподалёку, курчавого, как молодой барашек, лупоглазого шимонита Хаггу. Саул скрипнул зубами.
        - Что будем делать? Как поступим? Чего молчишь, Абенир?
        Двоюродный брат безмолвно пожал плечами.
        «Абенир мой брат и главный помощник в военных трудах. А мой сын уже герой среди народа: он уничтожил пелиштимский гарнизон в Гибе, он сделал смелую вылазку, напав на лагерь врагов и начав сегодняшнее сражение, сегодняшнюю победу… Может быть, Абенир в сердце своём завидует Янахану и не опечалится, если Янахан умрёт? А сам я не испытываю ли опасения, глядя, каким отважным бойцом и любимцем народа становится Янахан? Не будет ли он в ближайшем времени мне соперником? Не захочет ли он занять моё место и возглавить войско, чтобы воевать по своему усмотрению? Если он уже сегодня ослушался моего приказа, то будет ли повиноваться, когда станет старше и сильнее? Бог мой и повелитель, какой грех я совершаю, объясняя себе эти причины моего гнева на своё дитя, на собственного сына и первенца!» — думал Саул, терзаясь в глубине души, боясь за Янахана, надеясь ублажить Ягбе и желая устранить любые будущие препоны своему царствованию.
        Саул повернулся лицом к толпе воинов и горячо сказал:
        - Сердце моё открыто богу Абарагама, Ицхака и Якуба, моему повелителю, и вам, избранникам его. Если есть кто-то, нарушивший запрет не вкушать пищи до вечера и сражаться, если есть кто-нибудь ослушавшийся меня и оскорбивший Ягбе, пусть объявит себя. Да не окажется он уклоняющимся и лукавящим трусом.
        Находившийся среди начальников Янахан сразу подошёл и встал рядом с отцом.
        - Расскажи мне, перед всеми людьми, что ты сделал, мрачно произнёс царь.
        И Янахан рассказал: он не знал об обете царя перед богом и отведал немного мёду из дупла, тем преступив запрет.
        - И вот я должен умереть, — закончил юноша и поднял на воинов, стеной стоявших напротив, смелые глаза.
        - Бог видит, каково мне, отцу, но и знает: царь не изменит закону. Ты должен умереть, Янахан, — печально сказал Саул.
        Ершалаимец, сероглазый Ард, схватился за голову.
        - А что будут делать старики — Нир и Киш? А не разорвётся ли сердце у Ахиноам? А каково будет братьям и сёстрам Янахана? — прошептал Абенир. — Я убью этого подлого шимонита, как шелудивую собаку!
        - Есть бог и есть слово царя, — продолжал Саул. — Только народ, на котором лежит благодать божья, может спасти Янахана.
        Стена воинов заколебалась и загудела. Взмахнули руки, взмыли возмущённые голоса. Задние ряды нажали, толпа подвалила к высокому месту с алтарём.
        - Нет, нет! — кричал пожилой бениаминец с перевязанным кровоточащей тряпкой плечом. — Янахану ли умереть, который принёс спасение от безбородых? Не бывать этому!
        - Жив бог наш, он не оставит людей своих! — ревел могучий рыжебородый юдей в пелиштимском шлеме и потрясал пелиштимским копьём. — Да не будет этого горя и поношения!
        - И волос не упадёт с головы его! — высоким голосом вопил молодец из отряда Янахана, перемазанный кровью врагов и забитых в поле животных. — Не отдадим товарища нашего!
        Воины с криками бросились к Янахану, схватили его и оттащили от высокого места, где стоял царь. Некоторые всем своим видом показывали, что готовы сражаться за жизнь юноши.
        - Перед лицом бога голос народа весомее моего, — произнёс Саул. — Да будет так: Янахан свободен. Веселитесь! Веселитесь, люди ибрим!
        Толпа радостно взвыла и бросилась к захваченному обозу допивать оставшееся вино.
        - Донёсшего на Янахана чтобы не было в моём войске, — бросил через плечо Саул и пошёл по дороге к Гибе вместе с близкими людьми и начальниками.
        Слуга Янахана Абиро и обрадованный исходом тяжёлого дня Бецер быстро нашли ничего не подозревавшего лупоглазого Хаггу. Не объясняя причин, они оттащили бедного шимонита в ближайшие купы и, словно жертвенному ягнёнку, перерезали ему горло.
        Всей этой историей был недоволен только упрямый левит Ахия. Он морщился, качал головой и даже плюнул на землю.
        7
        Для ведения хозяйственных дел в царском доме нужны были пойме люди. Среди следивших за имуществом, за убранством приёмного помещения, за слугами и рабами, особенно полезным оказался клинобородый низенький Гист. Он всюду сновал со своими вощёными дощечками и отчитывался перед Кишем, Ниром, а иногда перед самим Саулом.
        Царь поглядывал на шустрого иноземца, одобрительно усмехаясь, и вспоминал, как коротыш, оборванный и голодный, явился ему и Бецеру из ночной тьмы. С тех пор прошло много времени. Гист ходил скромно и опрятно одетый, в неизменном лиловом кидаре, который он через каждый год обновлял.
        Со дня избрания Саула Гист вызвался учитывать и наблюдать за поступающими для царского обихода ценными предметами чтобы их не разворовали и не испортили. Дорогие одежды, ткани, вазы, резные кресла, посуда из серебра или сидонского цветного стекла — всё это находилось в его ведении. Когда требовалось, он становился лекарем или, в редких случаях, переводчиком — если неожиданно приезжали знатные люди из сказочного Вавилона, торговцы лошадьми из страны Митанни, путешественники из Мицраима с редкими снадобьями и украшениями.
        Съестными припасами царского дома занимался старый Киш, он же распоряжался едой для стражи. Киш наблюдал за выпасом многотысячных стад, выезжая иногда на места их перемещения по травянистым холмам. Войском, оружием, размещением и обучением ведал Абенир с помощью Янахана и Арда. Саул пригласил молодого ершалаимца на постоянную службу и сделал его помощником Абенира.
        Саул послал гонцов по всем землям Эшраэля, чтобы набрать людей в состав постоянного войска. Он понимал: столкновение с пеласгами, при котором его воины одержали победу и изгнали напуганных гневом Ягбе врагов в их пределы, это лишь единичная удача. Прекрасно вооружённые и организованные бойцы с красными перьями на шлемах не уступят своего господства в Ханаане. Нужно было готовиться к будущим сражениям, к большой войне.
        Однако за рекой Ярдоном, за Солёным озером — Ямой, как называли его местные жители, — из степей и горных ущелий по-прежнему угрожали набеги злобных племён.
        Аммониты оправились от разгрома под Явишем Галаадским Повешенного царя Нахаша заменил его старший сын, и свирепые наездники на беговых верблюдах снова стали тревожить восточные города Эшраэля.
        Саул двинул шеститысячное войско сначала против мохабитов. Он взял и сжёг их главный город Ним-Абарим. После чего были перебиты все жившие в городе мохабиты. Тридцать колесниц во главе с Абениром помчались ловить убежавшего на белом верблюде царя Нергала[46 - Нергал — планета Марс.], названного таким именем в честь красновато-мрачной звезды небесного воплощения мохабитского бога войны. Но царь исчез среди пустынных степей, и след его затерялся.
        Имеете с Янаханом, прибывшим с двухтысячным отрядом и отборных юношей-бениаминцев, Саул пошёл против старых пригон-аммонитов. Он победил их в двух сражениях, сжёг столицу Рабат-Аммон и разметал по пустыне аммонитские кочевья. Но древнему обычаю Эшраэля и требованью первосвященника Шомуэла, он не только перебил всех попавших в плен, включая женщин и детей, но также овец, коз и верблюдов.
        Эти ненужные (а по мнению близкого Саулу эфраэмита Ямина бен Хармаха и других «новых» людей) глупые зверства не давали победителям никаких выгод. Истребление всего, что могло бы обогатить царский дом, приближённых царя и его воинов, только ожесточало окрестные племена. Ведь даже разбойники, «шакалы пустыни», как их называли эшраэлиты, совершая свои набеги, не убивали пленных. Через кочующих работорговцев они продавали их в Вавилон, Элам и Мицраим, где тысячелетия приобретают рабов в любом количестве.
        Тем более глупым казалось избиение животных. Их можно присоединить к собственным стадам. Наконец вещи — одежда, украшения, посуда, всякий полезный скарб…
        Но первосвященник Шомуэл неутомимо посылал гонцов с приказом жечь и уничтожать. При неповиновении его приказам, он грозил истребительным гневом Ягбе — голодом, засухой, болезнями, землетрясением и порабощением другими народами. Саул беспрекословно исполнял требованья властного старика.
        ГЛАВА ШЕСТАЯ
        1
        На южной башне Шобы[47 - Шоба (Цоба) — страна в Сирии.], главного города небольшого царства с таким же названием, теснилась группа людей в пёстрых одеждах. Утренние лучи солнца, только что поднявшегося из-за песчаных холмов, заставляли вспыхивать золотые украшения и бронзу воинских доспехов. Стражникам, стоявшим с копьями у правой ступни, богатство расшитых одежд и панцирей не казалось необычайным. Они знали: на башне находится царь Шамтагум и его придворные.
        Царь, высокий, довольно костлявый и немного сутулый молодой человек с завитой бородкой, вглядывался в рассеивающуюся мглу пустынного окоёма. Высвободив из-под плаща смуглую руку, он приставил ладонь к глазам.
        - Где же войско ибрим? — сердито спросил Шамтагум у пожилого, нарумяненного щёголя в длинной фиолетовой рубахе, переливавшейся золотыми чешуйками. — Твои лазутчики, визирь[48 - Визирь — главный советник, министр.] Адонишет, что-то напутали. Если они разбудили меня без веского основания, я прикажу дать каждому из них по сотне ударов плетью.
        - Не думаю, господин мой, что они напутали и обеспокоили твоё величие напрасно. Я знаю их давно и уверен, что они недаром едят свой хлеб.
        - Где же враги? Они должны быть здесь, если исходить из ночного донесения. Эшраэль находится в полуденной стороне. Погонщик волов, ставший царём, должен привести свой сброд оттуда, не так ли?
        Пожилой придворный в фиолетовой рубахе вздохнул. Слегка отступив назад от рассерженного царя, он коснулся холёными пальцами окрашенной охрой бороды. Она держалась на его выбритом лице с помощью крючков, зацепленных за уши. Остальные придворные и военачальники тоже вздохнули. Они встревоженно переглядывались, расправляя ещё не глаженые с утра полосатые накидки.
        Голубоглазый митанниец в бронзовом панцире и шлеме, над которым вздрагивало журавлиное перо, прижал ладонь к груди.
        - Может быть, господин мой, следовало бы взять пятьсот стрелков, тысячу копейщиков, — сказал он, склоняя голову перед Шамтагумом, — и встретить врагов в поле? Хорошо бы сделать засаду и напасть на них, не дожидаясь, когда они подойдут к городу.
        - Верно, Гамитбаал. Возьми эти полторы тысячи воинов, согласился царь. — Проследуй до русла высохшего ручья у Кешах-Зегона и там устрой засаду. Отправь вперёд разведчиком. Если они донесут, что войско ибрим слишком велико, быстро отступи и возвращайся. Но если ты нападёшь на них, шли гонца. И сам с двумя тысячами воинов и пятьюдесятью колесницами посмешу на помощь. Да поддержит тебя твой Тешуб и наш не ми кий Мелех.
        Ухмыльнувшись с довольным видом, митанниец поспешил покинуть башню. Он спустился на площадь перед храмом лунного бога Сина и мысленно помолился ему, не забывая Мелеха и Тешуба. Отдав приказания младшим начальникам, полководец мири Шамтагума подошёл к своей колеснице, поднялся в неё и велел возничему выехать из южных ворот.
        Вскоре царь Шамтагум уже наблюдал, как стремительно выехали в поле пятнадцать колесниц, запряжённых тонконогими горячими лошадьми. На каждой колеснице, кроме возничего, стоял нарядный красавец — знатный юноша с большим луком и двумя колчанами стрел. Рядом находился оруженосец, сияя прямоугольным щитом и секирой с железным лезвием.
        На колесницами знати начали выходить остальные воины по четыре в ряд. Копья их, вскинутые на правое плечо, однообразии и размеренно вздрагивали. Когда шобское воинство отошло от города на значительное расстояние, оно стало походить на огромную змею, сверкавшую, как щетиной, остриями копий и бронзовой чешуёй доспехов.
        В голове этой змеи, образованной копейщиками и стрелками из лука, неторопливо и достойно, опережая прочие колесницы, ехал Гамитбаал. Его колесницу, как невесомую, влекли две чёрные лошади резвой и могучей породы. В своём золочёном шлеме с пером цапли и голубом плаще, расшитом белыми зигзагами — символами Тешуба, бога грозы и войны, суровый Гамитбаал выглядел бесстрашным и могучим полководцем.
        Его прежняя жизнь знала сражения и победы. Ещё молодым мнимом Гамитбаал воевал в числе непобедимых хеттских бойцов. Теперь же, после падения огромной державы и разрушения её столицы Хаттушаша, поседевший в сражениях воин служил царю Шамтагуму.
        Царь не покидал башню, пока войско ни скрылось за холмами.
        - Теперь следовало бы немного успокоиться, господин мой, — почтительно обратился к молодому царю пожилой визирь. — Тебе надо отбыть во дворец, развеяться и отдохнуть.
        - Пожалуй, ты прав, Адонишет. Будем ждать гонца от Гамитбаала или возвращения войска. — Царь собрался покинуть башню.
        Пёстрая свита удовлетворённо зашушукалась. Можно было, не утруждая себя заботами, вернуться домой к мягким постелям и юным наложницам, к жареным уткам, тушёным ягнятам, вину и медовым пирожным. Придворные в этом небольшом, но богатом царстве привыкли к роскоши.
        Несмотря на молодость, царь Шамтагум правил мудро, стараясь не участвовать в распрях воинственных соседей. Он предпочитал откупаться от набегов кочевых племён-аморреев и мохабитов. Пилиштимским князьям из Шобы посылали подарки в виде изделии из местного серебра. А с сынами Анака, приводившими караваны m пристаней своих городов, он поддерживал взаимовыгодные торговые отношения.
        Это не означало слабости царства Шобы.
        Царь Шамтагум содержал немногочисленное, но хорошо вооружённое войско. Он приглашал дорогостоящих полководцев, чтобы в случае неизбежных военных столкновений не стать жертвой врагов.
        Неожиданно ими оказались эшраэлиты, которые до последнего времени не выходили из пределов Ханаана. Однако новый царь этих сварливых и упорных людей перенёс свои притязания на север.
        Лазутчики доносили: после разгрома мохабитов, аммонееи, пелиштимцев, амаликцев, некоторых ханаанских городов и царстм Эдома и Бетора, царь Саул усмирил гордецов, противящихся ему в северных коленах Эшраэля. Теперь он имеет большое войско и собрался идти на Шобу — якобы за то, что Шамтагум дружит с пелиштимскими князьями, продаёт им оружие и коней, то есть косвенно участвует в войнах против Эшраэля.
        Всё это, конечно, не являлось настоящей причиной.
        Окружение Саула прослышало о серебре, добываемом в копях Шобы, о травянистых пастбищах, где разводят лошадей ценной митаннийской породы. Эшраэлиты узнали о торговых успехах сирийской знати, о перепродаже товаров из Цура, Сидона и Гебала, о сокровищнице царя Шамтагума, в которой хранятся редкие украшения из золота и самоцветов.
        Так думали Шамтагум и его сановники.
        Не успел царь сделать и двух шагов, чтобы покинуть башню и возвратиться в свой дворец, как послышался отдалённый шум. Он доносился с противоположной стороны города.
        Придворные заволновались, переговариваясь и предполагая возникновение непредвиденной беды. Царь приготовился сбежать вниз по крутым ступенькам винтовой лестницы. Однако путь ему преградил воин, раболепно распростёршийся перед ним.
        - О, господин мой! — обратился к царю бородатый воин, тяжело дыша. — Большое войско приблизилось к нашему городу. Враги мечут тысячи камней из пращи, пускают в наших воинов стрелы и готовятся к штурму. При этом напавшие люди беспрестанно дуют в медные трубы и рога ориксов[49 - Орикс — крупная антилопа с большими гнутыми рогами.]. Они стучат по коже бубнов и барабанов. Они кричат, воют и вопят. Прикажи начать оборону, иначе будет поздно. Они могут полезть на стены.
        - Кто эти нечестивые? — взволнованно спросил Шамтагум.
        - Эшраэлиты царя Саула обошли город кругом, твоё величие, ответил воин. — Они напали с той стороны, откуда мы их не ждали. Саул выехал из толпы своих горланов на колеснице. Он требует, чтобы мы открыли ворота.
        По приказанию Шамтагума его воины поднялись на крепостную стену, куда горожане уже втаскивали приготовленные для подобного случая тяжёлые глыбы известняка. Стрелки с тугими и хеттскими луками спрятались за укрытиями на стене. Выглядывая, они посылали меткие стрелы в густую толпу галдящих и гудящих в трубы эшраэлитов.
        На безопасном расстоянии от города, куда не долетали стрелы и камни, воины Саула расставляли шатры. Необычайно шумное и разгульное поведение эшраэлитов вызывало удивление осаждённых шобцев.
        Город, как правило ещё безмолвный в столь ранний час, теперь был полон гула встревоженной толпы. Всюду взад и вперёд ходили воины с кувшинами, мешками и бараньими тушами — двухтысячному войску готовили пищу.
        Во дворах пылали костры и озаряли колеблющимся красным светом плоские крыши, куда забрались семьи испуганных жителей. Слышались взволнованные женские голоса. Откуда-то доносились горестные причитания: видимо, по погибшим на стене от эшраэльских стрел. Плакали маленькие дети. Лаяли возбуждённые происходящим собаки. В птичниках скрипели гуси и кудахтали куры.
        С городских стен шобцы наблюдали, как воины Саула вырубают окрестные масличные рощи, акации и орешник. Звуки труб, рогов, бубнов и барабанов не стихали ни на мгновение.
        Казалось, всем осаждавшим Шобу эшраэлитам был отдан приказ беспрестанно кричать, петь, восклицать и стучать. Временами те, кто уставал, замолкали, раскручивая ремни пращей. Тучи камней снова и снова летели в защитников города, нередко находя свою жертву.
        Несколько раз эшраэлиты собирались шумным скопищем, несущим осадные лестницы и тараны — окованные бронзой брёвна. С ритмичным завыванием они раскачивали эти тараны и будто бы приступали к началу штурма. Но затем, создав среди защитников панику и готовность к отчаянному сопротивлению, пятились от стен и отходили к своему лагерю.
        Странное поведение многочисленных и буйных врагов озадачивало придворных и самого Шамтагума.
        - Что с нашими отрядами, направившимися к югу? Почему Гамитбаал не шлёт гонца? — не уходя со смотровой площадки северной башни, раздражённо вопрошал своих соратником царь.
        - Я бы никогда не сказал тех горьких слов, которые рвутся из моего сердца, — обратился к Шамтагуму визирь Адонишет, от тревожного ожидания побледневший и снявший с бритого подбородка бороду на крючках. — Митанниец Гамитбаал либо сам попал в ловушку эшраэлитов и разгромлен ими, либо узнал о том, что Саул обошёл город и напал с севера. Устрашившие), врагов, неверный полководец мог увести войско в сторону от Шобы и ждёт окончания осады.
        - Я полон любви к моему царю и тоже не хотел бы его огорчать, — присоединился к Адонишету другой вельможа, желтолицый длиннобородый Абу-Албон, арабит из пределом халдейских, всегда завидовавший митаннийцу. — Только крайняя необходимость заставляет меня говорить прямо. Мы все любим своего царя и нашу Шобу. Однако неизвестно, выдержим ли мы, когда злобные и многочисленные враги полезут на городские стены. Тем более что Гамитбаал увёл полторы тысячи отборных воинов. Он, конечно, предал тебя, мой господин. Если мы сейчас начнём биться с этим Саулом, Шаблом, Шауэлем или… как там его, немытого землепашца… это будет вернейший путь к погибели. Мы и царство сгубим, и сами будем перебиты. Надо как можно скорее начать переговоры с эшраэльским царём Может быть, он согласится на богатый выкуп и, получив его, оставит пределы нашего царства?
        - Нет, Абу-Албон, переговоры нас не спасут, — с грустью возразил Шамтагум. — Я слышал, эшраэлитов не удовлетворяет ни добыча, ни предложение самого богатого выкупа. Об этом мне рассказали послы из Сидона. Им сообщают про войны Саула усердные соглядатаи. Люди ибрим сулят нам пощаду в случае, если мы откроем перед ними ворота. Но лишь только они войдут в город, обещания и договорённости будут забыты. Мы все станем жертвой их безжалостного закона. Они вырежут население, потому ни никогда не берут пленных. Но где же Гамитбаал? Почему он не даёт о себе знать?
        - Измена! Он предатель! — злобно воскликнул Абу-Албон. — Позволь, мой господин, я всё-таки попробую договориться с Саулом от имени твоего величия…
        - Бесполезно. Возьмите оружие и ступайте на стены отражать врагов. Либо мы отстоим город, либо погибнем в бою, как подобает воинам. К тому же я не хочу видеть, как зарежут моих жён и детей. Если это случится, то лишь тогда, когда сам я буду мёртв.
        Выслушав безнадёжные и мужественные слова Шамтагума, вельможи молча поклонились.
        - Не пойму только одного, — сказал царю визирь Адонишет, — зачем тысячные толпы эшраэлитов продолжают вопить, гудеть и стучать? Неужели они хотят нас запугать таким образом и вынудить подчиниться? Ведь даже ночью у них в лагере и поблизости от стен города не прекращается шум.
        - Это, и правда, весьма странно, — задумчиво произнёс Шамтагум.
        Через двое суток после начала осады, глубокой ночью, караульные на восточной стене услышали внизу тихий свист. Они спустили верёвку с узлами через каждые пол-локтя. По верёвке поднялись два человека. Это были воины, посланные полководцем Гамитбаалом.
        - К царю, скорее, — сказали они.
        Истомлённых жаждой, перевязанных окровавленными тряпками посланцев доставили во дворец.
        Шамтагум быстро вышел. Он спал, не раздеваясь.
        - Дайте им воды и вина, — приказал царь слугам.
        Утолив жажду, израненные воины Гамитбаала рассказали о гибели посланного царём войска.
        - Когда мы приблизились к высохшему ручью, то не обнаружили ничего подозрительного, — вспоминали они. — Гамитбаал решил двигаться дальше на юг, чтобы узнать, не идёт ли к Шобс полчище эшраэлитов. Мы направились к каменистым холмам и вошли в узкое ущелье между скалистых уступов. Тут раздался громовой крик. Мы увидели, как из-за каждого холма выбегают толпы вооружённых людей. Это были притаившиеся в скалах воины Саула. А наш отряд оказался зажатым среди обрывистых стен ущелья. Наши лучники не могли выйти на выгодную для стрельбы позицию. Эшраэлиты обрушили нам на головы тысячи камней из пращи и заперли ущелье своими заставами, где собрали множество сплочённых бойцов. Мы оказались в безвыходном положении. Твой племянник Шаллум-Адар решил сдаться, чтобы сохранить себе жизнь. К нему присоединилась половина воинов.
        - Малодушный негодяй, — пробормотал, стискивая зубы, царь Шамтагум. — Он всегда любил только развлечения и удовольствия. Суровая судьба воина его не прельщала.
        - Все, кто решил сдаться, не смогли удержать души в своём теле, — продолжал старший из посланных Гамитбаалом. — Кап только они положили на землю оружие, эшраэлиты кинулись на них, будто разъярённые волки. Никто не остался живым. Всех перебили на наших глазах. Гамитбаал сказал мне: «Возьми ещё одного человека. Подожди, пока я отвлеку внимание врагов. Когда начнётся сражение, постарайся спрятаться и добраться до Шобы Передай царю о нашей участи, о предательстве Шаллум-Адара Я начинаю последний бой». Он выступил с оставшимися воина ми к эшраэльской заставе у южной стороны ущелья. Эшраэлиты ринулись на них с рёвом и скоро искрошили как беззащитных младенцев, потому что побивали их поочерёдно. Всего несколько наших бойцов могли одновременно сражаться, а прочие ожидали, беспомощно переминаясь позади, и гибли от непрекращающегося обстрела камнями. Я и мой напарник чудом остались незамеченными, спрятавшись в кустах. Бесстрашный Гамитбаал бился в первом ряду. Он получил множество ран и погиб, пронзённым стрелами хебраев.
        - Ты сказал «хебраи»? — хмуро удивился царь.
        - Это то же самое, что «ибрим», мой господин.
        - Сколько их было в этой битве?
        - Думаю, в два раза больше, чем нас.
        - То есть примерно три тысячи воинов.
        - Дa, мой господин. И воинов яростных, умелых, уверенных в себе, познавших радость победы.
        - Мы ошибались, предполагая, что Саул приведёт пастухов и ни чирей. Мы страдаем из-за своего неоправданного самомнения, — высказался младший брат царя Анатэб. — Боги наказывают нас за эту несправедливость. Несправедливым оказалось и обвинение Гамитбаала твоими завистливыми придворными.
        - Ну что ж, придётся защищаться до последнего бойца, — печально заключил Шамтагум. — Слава богам, у нас в городе достаточно оружия: стрел, метательных свинцовых шаров, копий, топоров и мечей. Надолго хватит пищи и воды. Главное, охранять иприта и не позволить эшраэлитам взобраться на стену. Строгий порядок и беспрекословное повиновение установишь ты, Анатэб. Своевременная смена караулов на всех стенах и башнях должна соблюдаться неукоснительно. Любая беспечность, небрежность или нарушение будут караться смертью.
        2
        Прошло семь дней, во время которых не прекращался обстрел защитников Шобы из луков и пращей. В лагере эшраэлитов раздавались крики, звуки труб, грохот барабанов.
        Со смотровых площадок на башнях был виден густой дым горевших кругом селений. Кое-кто из шобцев заранее собрал имущество, животных и бежали с семьёй к ливанским горам. Клубы чёрного дыма поднимались над находившимися неподалёку малыми крепостями. После их взятия, эшраэлиты оставляли только трупы и закоптелые развалины.
        Несколько раз воины Саула начинали штурм Шобы. Однако, будто бы испугавшись валившихся со стен камней, пылающей пакли и кипящей смолы, торопливо отступали. И опять начинались шум, пение, трубные звуки. Продолжались перемещения вокруг Шобы тысячных отрядов с тем же рёвом и стуком.
        Постепенно тревожное напряжение защитников Шобы стало ослабевать.
        Человек не может находиться в страхе и воинственном исступлении на протяжении неопределённого и нескончаемого времени. Впрочем, строгий порядок для охраняющих стены соблюдался по-прежнему. Но тех, кого не назначали в очередное и дежурство, отпускали домой, к жёнам и детям. Царь Шамтагум тоже позволял себе ночевать во дворце. Вместо него за обороной города наблюдал его брат, решительный, хотя и совсем ещё молодой Анатэб.
        Однажды, к концу ночи, большинство защитников и жителей Шобы спали в своих домах. Даже находившиеся на стенах воины дремали. Надоедливый шум и пение осаждавших город врагов уже не вызывали у них особой тревоги. Они привыкли к странному поведению эшраэлитов. Галдящие или поющие толпы пришельцев то приближались к городу, то отходили на значительное расстояние. И снова подходили довольно близко, трубя в окованные бронзой рога.
        Внезапно часть стены (в самом неприступном, надёжном месте) стала рушиться без видимой причины. Огромные тёсаные глыбы, из которых была сложена стена, словно сами по себе раскалывались и падали, проваливаясь под землю.
        - Тревога! — закричала ночная стража на стенах. — Враги начали штурм!
        - Они сделали подкоп и обрушили стену! — догадавшись, воскликнул молодой военачальник. — Мы доверчивые глупцы. Враги обманули нас…
        С отрядом воинов он бросился к образовавшемуся про ходу в город, куда, словно муравьи, с воплями радости лезли эшраэлиты.
        Первым из вождей войска ибрим, ворвавшимся в город, оказался сероглазый ершалаимец Ард.
        Завывая от победного торжества, он метнул копьё в ближайшего защитника Шобы. Им оказался брат Шамтагума смелый Анатэб. Копьё Арда пронзило ему горло. После чего Ард с боевым кличем побежал по узким улицам. Густая масса эшраэлитов следовала за ним. Они уничтожали всех встречавшихся на пути.
        Вместе с царскими элефами за Ардом в город проник Абенир.
        - Всем смерть! — громогласно приказывал он, нанося удары палицей по головам шобцев. — Во имя Ягбе никого не щадить! Кровь врагов священная жертва богу!
        Скоро Саул был в городе. Убив стражу, эшраэлиты распахнули ворота. Нескончаемой, свирепо ревущей, ощетинившейся копьями лавиной войско Саула вливалось в Шобу, обречённую на гибель и разрушение. Пылали сотни факелов. Дикий вопль погибавших взмывал к небу.
        Бегая среди подожжённых домов по лужам крови, эшраэлиты убивали шобских воинов, выскакивавших из своих жилищ и растерянно метавшихся между стен.
        Саул и Абенир с отборными бойцами-бениаминцами приступили к взятию царского дворца.
        Когда упала внутрь резная дверь каменной ограды, эшраэлиты и ломились в сад, изысканный, ухоженный, источающий ароматы редких цветов. Топча клумбы и высадки роз, они продолжали сражаться с отрядом дворцовой стражи. Среди стражников бился и царь Шамтагум.
        Абенир, сопровождающий в бою венценосного брата, сам Саул и юный Янахан устремились в мраморную арку, за которой начинались дворцовые помещения. Бецер и Абиро зорко поглядывали наверх, прикрывая своих повелителей щитами от стрел лучников, засевших на крыше. В хриплой ругани, звоне щитов и доспехов, воплях погибающих было слышно распоряжение Абенира:
        - Взять шобского царя живьём!
        Однако Шамтагум сражался так отчаянно и бесстрашно, что осуществить приказание эшраэльского военачальника оказалось нелегко. Как ни старались бениаминцы накинуть на царя Шобы ремённую петлю или верёвочную сеть, это им не удавалось. Наконец Шамтагума, уже окровавленного от многочисленных ран, оглушили ударом палицы. Он упал на ступени перед входом. Несколько молодцов Абенира кинулись, чтобы взять царя в плен.
        Внезапно Шамтагум бросил меч и поднёс к губам золотой перстень.
        Абенир свирепо закричал:
        - Держите его руку, ослы!
        Но было поздно. Шамтагум умер от яда, заранее приготовленного для себя. Ещё трое шобских начальников торопливо сделали то же, что и Шамтагум, проглотив смертельные пилюли за спиной простых стражников.
        Опасаясь гнева Абенира, эшраэльские воины ринулись на оставшихся во дворце шобцев. Через короткое время все они были перебиты. В обширном зале дворца Саул, Янахан и Абенир с трудом могли пробраться из-за горы трупов, преграждавших проход. Эшраэлитов тоже немало полегло в этой ожесточённой резне.
        Расшвыривая изящные кресла и столики на изогнутых ножках, с хрустом давя подошвами бокалы из цветного стекла, победители оказались в царском гареме. Рой насмерть перепуганных женщин и детей разного возраста заметался перед глазами эшраэлитов.
        Эти изнеженные создания не могли рассчитывать на пощаду. Тем более Ягбе не мог принять осквернённых даров.
        В небольшой комнате Саул увидел совсем юную девушку в расшитых одеждах. Она неподвижно сидела на ложе, застланном узорчатым покрывалом. Саул удивлённо посмотрел на неё.
        Бледное лицо девушки не выражало никакого волнения. Холодно отводя глаза в сторону, она бесстрашно ждала смерти. Её чёрные косы почти достигали пола. Девушка была стройна и красива. Золотые подвески, браслеты и кольца дополняли её гордый и торжественный вид.
        - Ты наложница царя? — мрачно спросил Саул на языке хананеев.
        - Я его родственница, — ответила она, произнося слова со смешным пришёптываньем.
        - Ты уже знала мужчин? — продолжал спрашивать Саул.
        Её маленький рот изобразил презрение. Огромные агатовые глаза гордо блеснули.
        - Я не рабыня. Моим мужчиной может быть только царь.
        - Я беру тебя в стадо Ягбе, куда допускаются непорочные агнцы.
        - Меня отдадут в жертву ибримскому богу?
        - Тебя поселят в отдельном доме. С тобой будут находиться служанки, домоправительница и бдительный сторож. Сколько лет ты прожила после рождения?
        - Пятнадцать.
        - Бецер, возьми воинов из бениаминцев. Ты доставишь эту девушку в обоз и будешь за ней смотреть. Горе тому, кто попробует ей навредить! — Саул снял испятнанный кровавыми брызгами плащ и набросил на юную красавицу.
        Оруженосец Бецер молча взялся за край этого плаща и повлёк девушку за собой. Пятеро ражих бениаминцев с копьями и обнажёнными мечами пошли следом.
        Несколько эшраэлитов приволокли очень полного пожилого мужчину в разорванной тунике. Его щекастое лицо казалось присыпанным известью, так он побелел от страха. Зубы толстяка постукивали из-за нервной дрожи, крашеная охрой борода тряслась.
        - Господин наш и царь, этот старик прятался, навалив на себя груду циновок и ковров. Мы хотели его прирезать, но он сказал, что знает важное, — сообщили воины, держа пойманного за руки.
        - Каким важным делом ты хочешь продлить свою жизнь? — Саул оглядел с головы до ног человека с охряной бородой.
        - Я могу показать, где находится сокровищница царя Шамтагума, доблестный господин, — прерывающимся голосом сказал толстяк в разорванной тунике.
        - Твоё тело тучно, как у быка, откормленного для заклания, продолжал Саул с издёвкой и усмехнулся. — Почему ты подводишь глаза, как женщина?
        - Я всё сотру, если тебе не нравится, доблестный господин, — пообещал, дрожа, человек с охряной бородой. — Но я и правда знаю тайный ход в царскую сокровищницу. Я визирь Шамтагума…
        - Что это означает?
        - Главный советник в государственных делах. Меня зовут Адонишет, милостивый господин.
        - Не хотел бы я иметь таких советников, — опять грубо усмехнулся неотёсанный венценосный пахарь. — Абенир, возьми под свою руку этого полезного Адонишета. Уже не существует царства Шобы, и улетела в подземное узилище Намтара душа шобского царя. А его главный советник с красной бородой покажет тебе, где их сокровищница. Я выйду на площадь, объявлю сбор воинов и попрошу левита Ашбиэля совершить обряд всесожжения на алтаре Ягбе.
        - Потом я этого толстого урода повешу, — тихо произнёс Абенир. — Я уже повесил одного желтолицего старика с длинной бородой и совиными глазами. Он плевался и грозил мне местью своего рогатого бога.
        Саул и Янахан удалились из дворца, залитого кровью и начинающего гореть.
        - Во-первых, сними эту крашенную паклю, жирдяй, — хмуро сказал Абенир, он схватил и смял в кулаке надушенные завитки визирской бороды.
        Адонишет быстро снял её и отдал эшраэлиту с холодными и безжалостными глазами.
        - Во-вторых, прекрати бормотать о своих званиях и чинах. Поживей шевели ногами и веди нас в сокровищницу. Но, если ты попробуешь обмануть, если ты начнёшь ловчить, отговариваться и путать, я прикажу живьём зажарить тебя на медленном огне.
        Два воина-бениаминца (из особо доверенных телохранителей) шли рядом с Адонишетом, не отпуская его вперёд ни на шаг. За ними со свирепо впивающимся в спину визиря взглядом шагал Абенир. Царского брата сопровождал десяток бениаминцев, от усердия шумно сопевших волосатыми ноздрями. Двое из них зажгли смоляные факелы.
        Сначала спустились в глубокое подземелье. Широкие ступени привели визиря, эшраэльского полководца и воинов в помещение, напоминавшее круглую пещеру.
        Вдоль стен стояли чёрные каменные статуи, изображающие странных существ. У них были человеческие тела, но вместо рук раскинутые орлиные крылья. Лица идолов тоже заострялись хищным орлиным клювом. Другие статуи из красноватого порфира выглядели не менее удивительно: неестественно круглые головы с круглыми же выпученными глазами, безносые и безгубые. Из темени круглоголовых торчали тонкие прямые рога с обрубленными концами. Туловища казались неуклюже короткими, будто заключёнными в крупночешуйчатый панцирь. Нога были обуты в плоскостопую обувь, руки без обозначения пальцев. Ещё три статуи представляли собой толстобрюхих уродцев со злобно оскаленной пастью. Причём один стискивал зубами крысу, второй змею, а третий маленького голого человечка с горбатым носом и длинной зауженной бородой.
        - Там шобские бога? — спросил язвительно Абенир.
        - Нет, светлейший господин. Эти изображения находятся здесь не меньше тысячи лет. Может быть, и больше, как считают седобородые мудрецы. Когда наши далёкие предки переселились в эти земли, статуи уже находились здесь, охраняя сокровища прежних владык.
        Абенир с сомнением взглянул на заискивающе улыбавшегося визиря.
        - Хорошо, пошли дальше, — сказал Абенир, презрительно фыркая. — Хотя такие дерзкие упрямцы, как ваш царь, достойны богов безобразных и мерзких.
        Визирь несколько раз поклонился, выразив полное согласие с его уничижительными словами. Он торопливо направился по узкому коридору в конец подземелья. Все спустились ещё на несколько ступеней.
        После коридора возникла небольшая площадка. Она заканчивалась наклонным полустёршимся барельефом, на котором угадывались кроны перистых пальм и фигурки обнажённых девушек, несущих кувшины на головах.
        Визирь остановился. Факелы тихо шипели, освещая угрюмым светом мрачное подземелье.
        - Ну, где сокровища? — подозрительно прищурившись, произнёс Абенир.
        - Нужно нажать кувшин у одной из носильщиц, и последняя дверь откроется, — ответил Адонишет, подходя к барельефу.
        Бывшие рядом с ним конвоиры чуть отстали из-за тесноты. Визирь сделал ещё шаг и положил руку на стену.
        Абенир открыл рот для следующего угрожающего вопроса. Внезапно раздался нарастающий гул. Сверху рухнул каменный блок с широкими зубцами, разможжив кости воинов, находившихся на расстоянии протянутой руки от Адонишета.
        Визирь царя Шобы исчез из глаз поражённых эшраэлитов. В то же мгновение телохранители подхватили Абенира под локти и помчались прочь от страшного коридора.
        Снова грохот, и ещё один каменный блок упал позади… Потом осыпалась лавина булыжников, полностью замуровавшая коридор. Побледневшие от ужаса телохранители и их растерявшийся вождь выскочили в подземелье с гладкими стенами.
        - Сын змеи и шакала! — бешено завопил Абенир, потрясая кулаками. — Он всё-таки перехитрил нас! Что же вы стояли, бараны? Что вылупили глаза на меня, как эти гнусные идолы? Сейчас же разбить на куски изображения дэвов и маридов[50 - Дэвы и мариды — демонические существа древних сказаний.], будь они прокляты на все времена!
        Около месяца силачи с кирками, молотами и зубилами пытались пробраться сквозь завал. Однако ни сокровищницы, ни тайного подземного хода из дворца Шамтагума обнаружить не удалось. Все усилия оказались напрасными. После множества преград они упёрлись в сплошную непроницаемую толщу базальта.
        Рыскавших вокруг Шобы лазутчиков Абенира, тоже постигло разочарование. Коварный Адонишет пропал навсегда.
        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
        1
        Саул быстро опустошил царство Шобу. После чего взял несколько небольших городов, в которых жили хананеи, не желавшие подчиняться царю Эшраэля.
        Расправившись затем с аммонитами, он воевал с аморрейским племенем эдомитов — смелыми воинами в высоких шапках, которые успешно пользовались не только пращами, но и луками. Эдомиты ездили на беговых верблюдах и начинали приучать к верховой езде лошадей. Несколько кровавых столкновений заставили эдомитов и союзное им племя беторцев — частично рассеяться по степи, частично укрыться в горах.
        Но главной заботой были, конечно, столкновения с пеласгами. После нескольких кровопролитных стычек упорствующие и непремиримые соперники отошли в свои земли, ожидая случая для окончательной решающей битвы.
        Воины устали после походов. Многие разбрелись, желая вернуться к семьям и заняться весенним севом.
        Саул прибыл в Гибу. Его встретили как невиданного героя. С Саулом были его сыновья Янахан, Аминадаб и Малхиша. Героями в глазах народа стали не только сам Саул и до безумия смелый Янахан, но и его двоюродный брат Абенир. Показал себя стойким командиром сероглазый евуссей Ард.
        Бениаминцы радостно вопили, угощая воинов вином и кемахом. Звучали жильные струны арф, тростниковые свирели, флейты из дерева ситтим и дребезжащие гудки из козлиного рога. Девушки и венках и украшениях танцевали при встрече царя и трёх тысяч его постоянных бойцов. Они пели, размахивая трещотками и стуча в гулкие бубны. Сцепившись под локти, девушки устроили танцующую, резво прыгающую цепочку. Хороводом кружились и молодые воины. Гортанные крики неслись отовсюду, народ ликовал:
        Грядите, смелые, и невесты ваши скажут: приди!
        Блаженны будьте, бесстрашные, и слышавшие
        О вас скажут: придите к нам!
        Возвеселитесь, неумолимые перед врагом, и любимые
        Ваши скажут: приблизьтесь, как звезда утренняя!
        Воспойте песнь победы, и мудрые скажут: вы есть
        Слава и честь — придите к нам!
        Встречали Саула, его сыновей, Абенира и прочих старый Киш, брат его Нир, жена Саула Ахиноам с дочерьми, её отец Ахимахац.
        Седобородый машал-певец разливался высоким голосом, играя на арфе. Поднимая тон выше и выше, он дёргал себе кожу на горле, чтобы голос вибрировал и блеял, подобно молодому барашку. Старый жрец Ашбиэль поднял руки к небу и вскричал торжественно:
        - Во имя бога, Саул, ты блистаешь доблестью, как раскалённый уголь в ночном мраке!
        Саул стоял на колеснице, закутанный в коричневый плащ с пурпурной полосой по краю, в медном шлеме и бронзовых наручах. При всеобщем радостном ликовании он один выглядел хмуро-озабоченным. В самом рисунке его густых чёрных бровей было страдание, которое окружающие воспринимали, как обычное состояние грозного полководца и повелителя.
        После всех праздненств начался сев. Саул поехал в поля, отведённые его семье, и провёл, нажимая на сошник, первую борозду. Продолжили пахоту рабы под наблюдением Киша. Люди торопились засеять землю, пока в ней сохранилась влага от зимних дождей. Женщины работали в садах и огородах. Юноши подвязывали виноградные лозы и окапывали масличные деревья. Природа расцветала, народ трудился в бодром и слаженном настроении.
        Но первосвященника Шомуэла по-прежнему донимали неутолимая ревность и жажда власти. Он получал сведения о победах Саула, о восторженном мнении народа, прославлявшем царя, и о том, что знать северных областей, раньше пренебрежительно отвергавшая безвестного бениаминца, стала покорно отсылать ему воинов для ополчения. Некоторые попросту боялись расправы.
        Саул доказал, что больше не потерпит ущемления своих царСких прав. Крови он не боялся; впрочем, крови не боялся никто из тех, кого судьба наделила властью.
        Однажды многознающий Гист процитировал Бецеру поучение мудрецов Мицраима: «Держи себя подальше от человека, способного умерщвлять, и ты не будешь вздрагивать по ночам, смущаемый страхом смерти». Низкорослый человечек с клиновидной бородой лукаво подмигнул и продолжил: «Знай, что в упомянутом положении ты словно пробираешься среди сетей или проходишь по зубцам городских стен, а опасность подстерегает».
        Бецер рассмеялся и заявил со свойственной молодости беспечностью:
        - Дураки эти мудрецы Мицраима. Скучные, трусливые дураки Только вблизи высокого человека всегда будешь сыт и одет в тонкие ткани. Да ещё, может быть, и прославишься…
        - Если успеешь, — уклончиво заметил Гист.
        В другой раз Гист отвлечённо заинтересовался, почему царь, такой могучий мужчина, да теперь ставший благополучным и состоятельным в силу многократного увеличения царских доходов, довольствуется единственной женой.
        - Ну, вовсе не единственной… — Царский слуга ухмыльнулся. — Есть в Гибе дом, где живёт пленная девица Рицпе из земли Шоба. Ей шестнадцать лет, она красива, носит сидонские украшения и ершалаимские платья. С ней находятся две служанки и старик-сторож.
        - А госпожа наша Ахиноам не горюет по царю Саулу?
        - Чего ей горевать-то? По закону муж не осуждается, если содержит и четырёх жён. Кроме наложниц, конечно.
        - Но ведь первосвященник требует убивать пленниц? — Лицо Гиста многозначительно и хитро сощурилось. На всякий случай он оглянулся на дверь.
        - Девственницу разрешается посвятить Ягбе. Она делается имуществом самого бога, и правоверный может на ней жениться, — серьёзно объяснил Бецер.
        2
        Не успели отцвести виноградники, гранатовые деревья и дикая повилика в горах, как на дороге от Рамафаима появилась крепкая повозка, запряжённая мулом в зелёной сетке. За возницу был курчавый Шуни, а на удобном седалище расположился первосвященник Шомуэл. Во второй повозке ехали слуги и два стражника с копьями и мечами. В третьем тесно сидели левиты, всегда бывшие при особе первосвященника.
        Вооружённые юноши, охраняющие ворота Гибы, бросились бегом в крепость. Там находилось теперь обиталище царя, его семьи и близких людей. Когда повозка подкатила к царскому дому, Саул вышел навстречу.
        - Мир тебе и счастливого прибытия, господин первосвященник и судья, — приветствовал он старца.
        - Я предупреждал тебя и других, — сварливо произнёс Шомуэл, не ответив на приветствие, — чтобы не называли меня судьёй. Я только служитель и молитвенник Ягбе.
        - Войди в мой дом, отдохни и вкуси от яств моих.
        Шомуэл величественно опёрся на чёрный посох, оправленный в слоновую кость. Он не сошёл с повозки и, взглянув сверху на просто одетого, немного растерянного Саула, медленно сыпал:
        - Бог назначил меня помазать тебя царём над народом его. Ты защитник и управитель людей ибрим. Я молился в Скинии, при Ковчеге Завета, и бог пришёл ко мне. Теперь послушай, я передаю и тебе повеление божие.
        Саул низко наклонил голову. Его жена Ахиноам, две дочери, Янахан, Аминадаб, Малхиша — сыновья царя, военачальник Абенир, все вышедшие из дома слуги и служанки опустились на колени.
        Шомуэл продолжал сердито:
        - «Вспомнил я, — сказал мне бог, — как потомки Амалика[51 - Амалик — сын Исава, старшего брата Якуба (Иакова), которого тот обманом лишил первородства.] противостояли народу моему, когда шёл он из Мицраима, избавившись от казней египетских. Нередко с тех пор нападали они на земли колена Шимонова и Юды, убивали людей, забирали юношей, девиц и детей для рабства в царстве фараоновом. И угоняли стада, и забирали всякое достояние. Презренные сыны Амаликовы сговаривались с князьями пелиштимскими и участвовали в их походах на Эшраэль. Теперь иди, Саул, и порази мечом своим Амалика. Истреби без пощады всё, что есть у него в стране. Предай смерти каждого — от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла». Ты слышал повеление всемогущего и единственного? Так поспеши исполнить его.
        - На глазах и в сердце моём,[52 - Ритуальная фраза, означающая беспрекословное повиновение.] — сказал Саул, прикоснувшись ладонями ко лбу и груди. Он понял, что должен выполнить приказ Шомуэла как можно скорее.
        Первосвященник и его сопровождение удалились в Рамафаим. (аул посмотрел им вслед и угрюмо кивнул Абениру:
        - Шли гонцов во все колена. Пусть присылают ополчение. Я иду на Амалика.
        - На Амалика так на Амалика, — с готовностью согласился воинственный Абенир. Заулыбались сыновья и другие воины, обрадованные новым походом.
        Когда Саул ушёл в дом, Янахан крикнул: «Хедад!» Взявшись за руки с братьями и несколькими молодыми воинами, приплясывая, он весело закружился по двору.
        Вечером того же дня Гист спрашивал потихоньку умного неторопливого Нира, ведающего хозяйством царя, и своего сына Абенира, а потому знающего кое-что из тайных донесений соглядатаев:
        - Почему препочтеннейший Шомуэл так разгневался вдруг на амаликцев, живущих в пустыне Негеб… вернее, в оазисах поблизости от границ Мицраима? То есть, разгневался-то бог, разумеется, а первосвященник передал нашему господину… Но всё-таки, а?
        Нир сообразил, что Гиста интересуют чисто людские причины очередной войны. Поскольку Нир вполне доверял расторопному и полезному чужеземцу, считая его принадлежащим к близким людям Саула, он негромко ответил:
        - Кажется, Шомуэл через своего управляющего Ханоха имеет долю в товарах, которые доставляют караванами из фараонова царства. А разбойники-амаликцы караваны время от времени щиплют. Ну и… что-нибудь особо ценное, ожидаемое Ханохом, захватили. Нет, вообще-то всё правильно: когда наши предки убежали от египтян семь… а, может, шесть веков тому назад, сыны Амалика действительно препятствовали Эшраэлю пройти в Ханаан. Было, говорят, такое, хотя и очень давно. Первосвященнику виднее, он с самим богом разговаривает. А наше дело выполнять божие повеление.
        - Истинно, истинно, — благочестиво согласился Гист.
        3
        После отъезда и возвращения гонцов стали прибывать войска из всех областей Эшраэля.
        Теперь, когда пеласги уже не могли следить за ковкой металла в городах и селениях, воины были вооружены лучше, чем прежде У многих сверкали медными бляхами панцири из воловьей шкуры, окованные бронзой щиты, копья с медными наконечниками и бронзовые короткие мечи. По-прежнему праща являлась основным оружием дальнего нападения, а луков со стрелами оказалось мало. Железными мечами и железными наконечниками копий обладали только знатные — начальники элефов, сыновья судей, старейшин, богатых купцов.
        Большая часть ополчения состояла из пеших отрядов. Но прикатили от эфраимитов и северных областей пятьдесят колёс ниц, напряжённых чёрными и рыжими лошадьми. С тридцатью колесницами, находившимися в Гибе, это получалось грозное и быстрое войско.
        За годы своего царствования Саул полюбил шум и блеск войны, хриплый вой военных рогов, дружные возгласы воинов, ржанье лошадей и дребезжание окованных колёс по каменистым дорогам. Впереди войска шли небольшие группы разведчиков. С ними были юноши — самые быстроногие и сообразительные, связывавшие разведку с начальниками. После ополчения тащились неуклюжие повозки с продовольствием и шатрами, их тащили покорные волы. В обозе среди поваров и лекарей находился Гист, он тоже считался здесь кем-то вроде начальника. С ним ехал старый левит Ашбиэль.
        Войско разделилось на три отряда, по семь тысяч воинов в каждом. Первый отряд вёл Абенир, слегка выдвигаясь и обгоняя остальные. Второй возглавлял Саул с младшими сыновьями. При нём находились все колесницы — на каждой возничий, стрелок из лука и секироносец с большим щитом. Третий отряд вёл Янахан. А четвёртый — из трёх тысяч юдеев — ершалаимец Ард.
        Тридцать тысяч бойцов Саула двигались несколькими колоннами. Шли ночью, чтобы меньше утомляться от жары и слегка опасаясь внезапного нападения пелиштимских колесниц. Однако передвижение войска происходило удачно.
        Пройдя пустыню Негеб, увидели место, где были колодцы, росли финиковые пальмы и зеленела трава. Там обнаружили шатры, людей и верблюдов. Разведчики донесли, что это кочевое племя кинейцев, сделавшее привал в оазисе. Саул пригласил шейхов племени к себе.
        Трое седобородых бедуинов в длинных одеждах и наголовниках с чёрным войлочным кружком вокруг головы явились к шатру царя. Войдя, низко поклонились и стояли молча, в знак покорности сложив руки на животе. Увиденный ими боевой лагерь поразил людей пустыни своим многолюдьем и мощным вооружением.
        Саул тихо совещался с жрецом Ашбиэлем. Шейхи стояли безмолвно. Наконец царь повернулся к ним и сказал:
        - Не уподобляетесь ли вы поклоняющимся Ашиме аббийцам, молящимся также рогатым идолам Нибхаза и Тартака? Не сжигаете ли вы детей своих перед быкоподобным Адрамелехом и Анамелехом, как люди Шепер-Боима?
        Один из шейхов ответил с поклоном:
        - Нет, господин. У нас нет ничего такого. Мы кинейцы, пасём коз и верблюдов.
        - Не приобщились ли вы к разбойничьим обычаям племени Амалика, отличающегося беззаконием и высокомерием?
        - Нет, мы живём сами по себе. А сборище беззаконных и высокомерных — куча пакли, и конец их — пламень огненный.
        - Ты прав, почтительный и разумный человек. В давние времена вы, кинейцы, оказали благосклонность людям Эшраэля, когда они шли из Мицраима фараонова. Пойдите отсюда в сторону, отделитесь от среды Амалика, чтобы мне не погубить вас.
        Кинейцы погрузили свои шатры на верблюдов, угнали стада худых коз и растаяли в желтоватой дали пустыни.
        Войско Саула двинулось дальше у югу, и в скором времени передовые отряды различили у черты окоёма белые постройки (башни, колодцы) в окружении сикомор и пальм. Ночью не зажигали костров, хотя ночью здесь холодно даже в начале лета.
        Едва край солнечной короны показался из-за чёрных холмов, войско устремилось вперёд. Но пятьсот беговых верблюдов уже мчались навстречу отряду Абенира. Сидевшие на верблюдах стрелки из луков и метатели дротиков готовились сразиться с бойцами ибрим.
        Люди Абенира внезапно разошлись в стороны. Навстречу верблюдам с гиканьем, звоном щитов и стрельбой из луков понеслись колесницы.
        Амаликские верблюды испугались. Они стали шарахаться и поворачивать вспять, несмотря на все усилия всадников их удержать. За колесницами бросились пешие бойцы. Абенир и Янахан, разворачивая отряды двумя полудугами, стали замыкать вражеское воинство в огромное кольцо.
        Чёрный вихрь камней, пущенных из пращей, стрелы и метательные копья обрушились на смешавшихся в кучу амаликцев. Стоя на колеснице, царь с холма наблюдал за сражением.
        Амаликские верблюжьи всадники и пешие воины, привыкшие к набегам на мирные селения, не выдержали последовательного и сосредоточенного наступления опытных бойцов Саула. За годы походов его воины привыкли к столкновениям с разными племенами Ханаана. Сейчас они были уверены в себе. Амаликцев теснили всё больше, сжимая их живым кольцом, ощетинившимся копьями.
        В центре сражающихся бился с эшраэлитами широколицый и густобородый, рыжий, будто охра, человек в египетском шлеме и львиной шкуре на плечах. Он ревел, как буйвол, размахивая палицей, окованной медью. Под его ударами гибли многие воины Саула. Камни, посылаемые в голову рыжему силачу, отбивали бронзовыми щитами прикрывавшие его оруженосцы. Однажды рыжий так ударил эшраэлита в ухо, что раздробил черепную кость. Кровь хлестала изо рта сражённого бойца, и он долго бил пятками по земле, пока не умер.
        - Туда правь, — приказал Саул возничему.
        Стоявший рядом Бецер подал царю копьё. Возничий дёрнул вожжами, и кони золотистой масти понеслись в самый опасный круговорот сражения. С другой стороны, в первом ряду эшраэлитов, рубя врагов тяжёлой секирой, к рыжему пробивался Абенир. Стрела вонзилась в левую руку Саула. Бецер прикрыл царя щитом ещё от двух, но сам оказался раненым в бедро.
        Приблизившись к рыжему в львиной шкуре, Саул с силой метнул копьё и сбил с него шлем. Буйные кудри амаликского вождя поднялись дыбом и стали похожи на львиную гриву, будто слившись с той, что была на его плечах.
        В то же мгновение Абенир убил огромного, темнокожего, как нубиец, соратника рыжего бойца.
        - Сдавайся, моли о пощаде! — крикнул Абенир, сцепившись с заменившим убитого.
        - Царь Агаг не просит пощады! — продолжая бешено отбиваться, вопил силач с палицей, похожий на пылающий факел. — Подойдите ближе, двоюродные братцы! Я выбью вам мозги!
        Вместе с жестокой решимостью уничтожить врага в сознании Саула внезапно пронеслась странная мысль о воинской доблести этого Агага, амаликского царя, и о том, что они и правда находятся в дальнем родстве: ведь Амалик сын Ишаба, а Ишаб родной брат Якуба, праотца всех колен Эшраэля.
        Воины Абенира добивали оруженосцев Агага. Саул метнул с колесницы второе копьё. Оно пронзило грудь воина в белой шапке, который рухнул под ноги своего вождя. И тут же Абенир рубанул малицу Агага близко к её рукояти. Агаг оказался обезоруженным. Завизжав от ярости, он попытался выхватить кинжал из-за пояса. Но на него навалились воины Абенира.
        - Не убивать! — раздался низкий голос Саула.
        - Свяжите его, — торжествуя, приказал Абенир и подумал о том, как приятно будет повесить потом Агага вниз головой, а перед этим отрезать ему язык, нос, уши и выколоть глаза.
        - В обоз амаликца. Зорко следить за ним, охранять, — распорядился Саул и добавил: — Остальным — смерть!
        Приказ царя Эшраэля был исполнен. Воины ибрим ворвались в главный город-оазис амаликцев Хабилу. Над оазисом взмыл разноголосый горестный вой, потому что эшраэлиты безжалостно резали население.
        Мужчин и мальчиков убивали сразу, женщин сначала насиловали. Детей поднимали на копья и подбрасывали, затевая жестокую игру. Младенцев разбивали об угол дома или древесный ствол. В лужах человеческой крови, оскальзываясь, валили верблюдов и овец. Верблюды нелепо дёргали длинными уродливыми ногами, когда им перепиливали ножами шею, страдальчески стонали и плевались кровавой пеной. Бараны и козы орали и блеяли от ужаса.
        - Бросьте животных, — сказал Саул Абениру. — Преследуйте остальных амаликцев. Они побежали на запад, к границе Мицраима. Оставь здесь тысячу воинов и — в погоню.
        Из восьмидесяти колесниц только десять оказались сломанными. Лошади валялись, утыканные амаликскими стрелами. Оставшихся невредимыми снова запрягли. Колесницы помчались за убегавшими амаликцами, подпрыгивая на камнях. Некоторые воины ибрим влезли на амаликских верблюдов, растерянно стоявших без всадников. Верблюдов гнали за колесницами, вонзая им в горб ножи.
        Лавина эшраэлитов заливала долину, достигавшую территории, за которой цепью возвышались пограничные крепости египтян. По всей долине тысячи пехотинцев Саула окружали группы отчаянно сопротивлявшихся амаликцев.
        Сын Агата Ярим, подъехав к одной из крепостей, умолял начальника гарнизона пропустить его и нескольких приближённых в царство Кеме. Но начальник покачал головой. «Нет приказа. Сверху объявлено: пусть аму[53 - Аму или амуру (егип.) — общее название семитских племён.] разбираются между собой, как хотят» — насмешливо произнёс он и пожал плечами.
        Вытирая слёзы, прощаясь друг с другом, амаликцы повернули обратно.
        - Может быть, удастся вырваться и уйти в пустыню, — с обессиленной надеждой предположил Ярим. Из клубов пыли с гиканьем и боевыми криками вылетели колесницы. На одной из них находился Саул, наскоро перевязавший левую руку и заменивший раненого Бецера новым оруженосцем. Рассыпавшихся по плоской равнине сынов Амалика преследовали, избивая палицами, рубя топорами, пронзая копьями.
        Скоро к Саулу подвели молодого амаликца с бледным от страха лицом. Что-то удивило царя при взгляде на этого нарядного молодца. Пожалуй, он внешне напоминал Янахана. Только Я пахан бесстрашный удалец, а этот дрожит, как ягнёнок, в ожидании смерти.
        - Кто ты? — спросил Саул.
        - Я старший сын царя Агага. Пощади меня. Я не убивал твоих воинов. Я хотел уйти подальше в пустыню. — Ярим заплакал.
        - Твой отец храбро сражался, и я оставил ему жизнь. Ты не достоин своего отца, ты его позор. — Саул презрительно отвернулся и сделал рубящий жест здоровой рукой.
        Стоявший позади Ярима воин ударил его топором по шее. Голова упала, хлопая ресницами и продолжая плакать. Подошедший в это время Янахан ловко поддел отрубленную голову ногой и покатил её со смехом, как тыкву.
        Саул смотрел на своего великолепного сына, на смелого безжалостного бойца, и внезапно содрогнулся. Лицом и фигурой Янахан был необычайно похож на обезглавленного Ярима.
        Амаликцы умирали на поле битвы, а в оазисах гибли их жёны и дети. Все осёдлые поселения, стоянки с шатрами, встречных караванщиков и пастухов постигла одна участь. От Хабилы до границы Мицраима, страна Амалика обезлюдела. Редким счастливцам удалось бежать вглубь пустыни или, добравшись до горных кряжей, скрыться в пещерах и ущельях. Огромные стаи орлов-стервятников слетались со всех сторон.
        Саул приказал похоронить, возможно достойнее, своих убитых воинов, перевязать и лечить раненых. По сравнению с вражеским войском, его элефы понесли небольшие потери.
        Во время привала к шатру Саула собрались не только его близкие: Абенир, Янахан, Аминадаб, Малхиша, Ард. Пришли и начальники других элефов со своими родственниками и младою ми командирами.
        Впервые воины громко заговорили о том, что пора сохранить хороших амаликских овец, сильных волов, превосходных вьючных и беговых верблюдов. Нашлись и неплохие ослы, и даже редкие ослицы светлой масти. Кроме того, предлагалось не сжигать шатры и одежды, не уничтожать домашнюю утварь. Среди утвари немало оказалось дорогих египетских вещей, купленных у проезжих купцов или выменянных амаликцами в пограничных гарнизонах. Найдены были в доме царя Агага ларцы, полные прекрасных украшений из золота, серебра и меди с самоцветными камнями. Нашлись в домах и шатрах кошели, а в них множество золотых и серебряных колец со знаками фараона, овальные шекели сидонян, серебро и золото, которые ходят, как единицы платы, в Ханаане, у митаннийцев и в Баб-Иллу. Что же, всё это втоптать в песок? Разбросать между солончаками и каменными глыбами Синая?
        Саул мысленно с ними согласился. Но начал ссылаться на своё обещание сделать всё по указанию первосвященника.
        - Непонятно всё-таки, — сказал начальник элефов из колена Рубена, по имени Махир, — почему, выбрав себе царя, мы должны выполнять до самых мелких придирок приказы бывшего судьи Шомуэла? С какой стати этот человек решает за царя и за нас?
        - Он первосвященник, — вяло напомнил Саул. — Он слушает голос бога.
        - Но он ведь не бог, а человек. Тем более, человек старый. Ухо его глуховато, сердце слабо, мышцы дряблы. Он может не точно расслышать сказанное богом и не правильно передать нам, — продолжал настаивать Махир, человек крупный, сильный, ширококостный человек влиятельный у себя на севере и очень упрямый.
        Войско Саула несколькими колоннами двинулось в Ханаан. Погромыхивали колёсами и звенели на ходу колесницы. На этот раз в каждую запрягли по одной лошади. Некоторые лошади погибли, другие были сильно искалечены. Третьи везли повозки с захваченным добром.
        Вереницами шли верблюды. На одних сидели легко раненные воины, другие несли громадные вьюки. Позади тащился обоз, состоявший из волов, тянущих гружёные повозки. Наконец выделенные из отрядов пастухи-бениаминцы гнали стада овец, коров и телят. Достаточно было и ослов, связанных последовательно верёвками за узду и хвосты. На ослах ехали раненые.
        У горы Кармил Саул остановил своё воинство. По предложению начальников он согласился воздвигнуть на границе Ханаана пирамиду из каменных глыб в ознаменование победы над племенем Амалика.
        Войска расположились несколькими лагерями. Задымились над кострами котлы с бараньей мучной похлёбкой. Местные /кители подвозили кувшины с водой, кислым молоком и вином. Доставляли к лагерям уток, голубей, кур. Привозили фрукты, свежеиспечённые лепёшки и даже рыбу с морского побережья.
        Утром должны были начать возводить каменный памятник.
        А ночью в шатёр Абенира вошёл Гист и прихрамывающий из-за раны Бёдер.
        - Господин, мы пришли с важным делом, — вкрадчиво произнёс Гист. — Разреши мне всё объяснить.
        - Говори, — сказал Абенир и приказал присутствующим в шатре младшим командирам и слугам удалиться.
        После ухода посторонних, Гист выглянул из шатра. Убедившись, что никто не может его подслушать, он снова предстал перед Абениром.
        - Господин, я взял на себя смелость собрать ларцы с золотыми украшениями, кошели с серебряными и золотыми кольцами, медные и серебряные сосуды на одну повозку. Правда, одной повозки не хватило. Пришлось снарядить двадцать четыре. — Гист хитро усмехнулся.
        - Я думаю, ты поступил правильно. Что дальше?
        - В эти повозки надо запрячь лошаков, укрыть груз старым войлоком и соломой. Прикажи выделить охрану — надёжных и преданных бениаминцев. Следует сейчас же тайно отправить этот груз в Гибу, в царский дом. Там все эти вещи примут почтенные Киш и Нир.
        - Наверное, надо предупредить Саула… — нерешительно пожал плечами Абенир.
        - Зачем отвлекать царя хозяйственными делами? — слегка смутился Гист и огладил маленькой рукой клиновидную бороду. — У него и так хватит забот. Наши люди доложили, что из Рамафаима сюда едет первосвященник Шомуэл.
        По этому поводу Абенир хмуро пробормотал что-то невнятное. Помолчав, он кивнул Гисту:
        - Делай, как задумал. Кто возглавит этот ценный караван?
        - Бецер и я, потому что ты остаёшься с царём.
        - Хорошо. Бецер, кликни пятидесятника Голана. Он будет сопровождать вас со своим отрядом.
        4
        К концу следующего дня, когда воины уже сложили высокую пирамиду, показались нарядные повозки. В них сидели Шомуэл, левиты, слуги, охрана.
        Саул вышел из своего шатра навстречу первосвященнику. На этот раз он не стал подчёркивать простой одеждой своё смирение и зависимость. Он был в полном воинском снаряжении: медном шлеме с изображением птицы на шишаке, в бронзовом панцире и налокотниках — на правом серебряная змея, на левом рогатая голова быка, в оловянных поножах и башмаках с медными бляхами. Железный пелиштимский меч висел у правого бедра на золочёном ремне. Вокруг шеи появилось редкое ожерелье из львиных клыков. На среднем пальце левой руки сиял огромным сапфиром золотой перстень.
        Справа и слева от царя, тоже в шлемах и доспехах, с железными мечами и изогнутыми амаликскими кинжалами у пояса, стояли Абенир, трое сыновей Саула и ещё семеро начальников элефов. Они стояли в почтительных позах, но на их смуглых лицах с густыми бородами ясно отражалось сознание силы и гордого достоинства.
        Поодаль выстроились длинными рядами воины с копьями и щитами. Многие смотрели с восхищением на Саула и довольно равнодушно, а то и раздражённо на первосвященника. В войске неодобрительно говорили о приказании Шомуэла уничтожить весь скот и всю захваченную у амаликцев добычу.
        Шомуэл повелел вознице провезти его к обозу и стадам. Потом он приблизился к Саулу и сошёл на землю. Саул и другие военачальники склонили головы.
        - Мир тебе, господин наш первосвященник, — произнесли они вместе, невольно чувствуя робость перед этим надменным стариком, часто говорящим с богом.
        - Благословение вам, воины Эшраэля, принёсшие своему народу победу, — отозвался Шомуэл и резко повернулся к Саулу. — А что там за блеянье овец и мычание волов, которое я слышу? И почему столько повозок с одеждами, кувшинами, светильниками, коробами и прочими вещами врага, которые должны быть уничтожены и сожжены?
        Саул побледнел от привычного страха перед гневом Ягбе. Однако он преодолел этот страх и постарался ответить спокойным и мирным тоном:
        - Эти стада и овечьи отары взяты у Амалика. Народ оставил лучших из овец и волов для жертвоприношения богу. Прочее же мы истребили.
        - Подожди, я сейчас скажу тебе о том, что этой ночью слышал от бога Ягбе, — объявил первосвященник и махнул, как слугам, соратникам Саула. — А вы ступайте и ждите в стороне.
        Начальники элефов отошли на значительное расстояние. Саул смущённо сказал:
        - Самое лучшее, находящееся в обозе, и лучшее из стад приготовлено для служителей бога. А уж для тебя, господин мой…
        - Не малым ли ты был в собственных помыслах, когда я помазал тебя царём? — прервал Саула Шомуэл, и его тусклые старческие глаза с красноватыми прожилками в отёчных и набрякших веках злобно сверкнули. — Тебя послал бог воевать против нечестивых детей Амалика, доколе не уничтожишь их. Как же ты дерзнул ослушаться гласа божьего и броситься с жадностью на добычу? Ты совершил зло перед очами Ягбе!
        - Я победил врагов и взял в плен Агага, царя амаликского. Остальных людей его страны я истребил. Народ мой просил оставить для жертвоприношений лучших животных, а лучшее из вещей приготовить левитам. — Саул ещё надеялся задобрить Шомуэла подарками, чувствуя, как это наивно и глупо: ведь человеку, избранному богом, нужны только людская покорность и безграничная власть.
        Пропуская мимо ушей упоминания о подарках, Шомуэл язвительно рассмеялся. Этот ничтожный бениаминец, возвеличенный им, смеет намекать на выделение из добычи даров для него… Для него, избранника Ягбе, лежащего ночами перед чёрным камнем — божьим седалищем у Ковчега Завета!..
        - Послушание господу всемогущему и единственному несравнимо выше жертвы. Повиновение лучше тука овнов. Непокорность такой же грех, как и поклонение идолам, изваянным нечестивцами, такой же, как гнусное волшебство. За этот грех бог отверг тебя. Ты не будешь более царём над Эшраэлем, — отчётливо выговорил первосвященник, отворачиваясь от Саула.
        - Я совершил грех, господин мой. Сними с меня этот грех. Поезжай со мной в Галгал для совершения всесожжений, почти умолял Саул. Он склонил голову перед Шомуэлом так низко, как только позволял его рост.
        - Нет, я не поеду с тобой. Ныне отторг бог от тебя царство Сейчас же я возвращаюсь в Рамафаим.
        Шомуэл сделал несколько шагов и стал подниматься в свою повозку. Саул последовал за ним. Ощущая прилив бессильной ярости, он схватил за край полосатого первосвященнического плаща. Ткань затрещала и разорвалась, клочок плаща остался в руке Саула.
        Шомуэл с негодованием обернулся и вдруг почувствовал страх. Перед ним стоял могучий воин в блистающих доспехах, грозный полководец победившего войска. Его лицо бледно, ноздри напряжены, глаза сузились от сдержанной ярости. «Вот сейчас он ударит меня, и я умру», — подумал старик, сотрясаемый внутренней дрожью.
        - Пусть я согрешил, — тихо произнёс Саул. — Но я выполнил повеление твоего бога и разбил врагов. Мои воины преданы мне и почитают меня. Почти и ты меня перед старейшинами народа, перед всем Эшраэлем. Поезжай со мной в Галгал. Там я совершу поклонение Ягбе.
        - Хорошо, — согласился первосвященник, пряча глаза, и поскорее взобрался на своё место в повозке.
        Войско двинулось к Галгалу. За ним тянулся обоз. Рабы гнали стада. Народ выбегал навстречу из городов и селений с восторженными криками. Стоя в колеснице, Саул улыбался и отвечал на восхваления людей. Рядом с его колесницей катила повозка первосвященника. Шомуэл сидел с непроницаемым лицом. На приветствия людей он не отвечал.
        По приезде в Галгал первосвященник с несколькими левитами, Саул с сыновьями и начальниками элефов, старейшины «адирим» из разных областей и городов поднялись на священную гору, к жертвеннику. Там Шомуэл и левиты совершили обильнейшее жертвоприношение. Саул поклонился Ягбе и просил о прощении своего греха.
        Неожиданно Шомуэл потребовал привести амаликского царя Агага. Саул нахмурился, но подтвердил требование первосвященника.
        Абенир крикнул воинам, и через некоторое время появился Агаг со связанными руками. За ним шли копейщики Абенира.
        Амаликский царь был без панциря, в смятой одежде с бурыми пятнами запёкшейся крови. Его рыжие волосы и борода спутались, будто грива животного. В бороде торчала солома. Однако его, видимо, неплохо кормили. Он казался бодрым и шагал довольно свободно.
        Копейщики подвели его близко к алтарю, на котором ещё дымились жертвоприношения. Увидев Саула, Агаг закивал головой и попытался изобразить подобие вежливой улыбки. Саул понял: прошло несколько дней, и несмотря на все потери и беды, амаликский царь предполагал жить. Потом Агаг посмотрел на первосвященника, и лицо его стало серым.
        Первосвященник вперился в него взглядом холодным и жаждущим, как хищная птица при виде добычи. Большой, нависший над губами нос напоминал острый клюв стервятника. Старческие руки тряслись.
        - Надеюсь, ты сдержишь слово? — обеспокоенно спросил амаликец, обращаясь к Саулу. — Смерть для меня миновала?
        - Твой меч лишал эшраельских жён их детей. Теперь пусть твоя мать лишится сына, — ответил ему Шомуэл. Он шагнул к поившему рядом воину и вынул меч из его ножен.
        - Моя мать мертва, по твоему велению, старик, — тихо проговорил Агаг.
        - Молчи, амаликская собака, — зашипел Шомуэл.
        - Я не просил пощады в бою, — сказал Агаг, повернувшись к Саулу. — Ты сам оставил мне жизнь, а теперь отбираешь её. Недостойно нарушать царское слово.
        - Умолкни, нечестивец, — дребезжащим голосом вскричал Шомуэл и сзади пронзил пленнику поясницу.
        - Саул, где же твоё слово? — завопил Агаг, он попытался бежать от рассвирепевшего первосвященника. — Не будет у тебя царской чести, раз здесь распоряжаются злобные старики!
        Шомуэл стал бить Агага мечом по голове и по шее. Но из-за слабости рук долго не мог его убить. Наконец, перестав истошно выть, амаликский царь упал изрубленный.
        Саул стоял, прикусив нижнюю губу и уперев глаза в землю. Абенир морщился с досады. А сыновья Саула и другие полководцы смотрели в сторону.
        - Совершилась месть господа перед алтарём его, — велеречиво пропел один из левитов, пришедших с первосвященником.
        Шомуэл покосился на Саула. Бросил меч на камни, взял свой посох и, пошатываясь, пошёл к повозке. Торопливо влез в неё, толкнул возницу. Левиты и слуги побежали рысью. Пихаясь локтями, тоже забрались в повозки. Не оглядываясь, поехали в Рамафаим.
        Саул устроил пир после жертвоприношений. Он раздал подарки воинам. Распределил часть овец и волов между пострадавшими в войне людьми ибрим. Затем попрощался с начальниками элефом и, осыпаемый цветами, под радостные клики селян отправился во главе трёх тысяч воинов к себе, в Гибу.
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
        ПАСТУХ ИЗ БЕТ ЛЕХЕМА
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        1
        Неподалёку от городка Бет-Лехема, на холмах, покрытых свежей травой с множеством красных маков, какие бывают в весенний месяц «адар», паслись белые и пёстрые овцы. Поджарая собака с острыми ушами лежала в стороне, высунув язык. Солнце припекало, но воздух был ещё лёгок и прозрачен после прохладной ночи.
        Худой коричневый человек в оборванной по подолу рубахе, с облезлой козьей шкурой на плечах посматривал зорко, опираясь на пастушеский посох с закруглённым концом. Высоко в небе серебристо звенели жаворонки. Бегали трясогузки, ловя в траве кузнечиков.
        Гляди, Шигон, как метко летит мой камень, — похвалился подросток среднего роста, размахивая ремённой пращей и швыряя камни в большой кусок известняка, служивший ему мишенью.
        - Метко-то метко, — засмеялся Шигон, топорща седую курчавую бороду и обнажая во рту беззубые десны. — Да крутишь уж слишком долго. Нужно примериться и резко метнуть. Вложить в бросок всю силу. Тогда получится не просто метко, а неожиданно для врага.
        - Ну-ка, покажи скорей… — Светловолосый с рыжиной, складный и мускулистый подросток бегом приблизился к Шигону, протягивая ему пращу.
        - Нет, я пользуюсь своей, — сказал Шигон нетерпеливому отроку, явно жаждущему стать отличным метателем. И хотя на юнце надета пыла простая туника без рукавов, подпоясанная тонким ремешком, серебряное кольцо в правом ухе и браслет из бисера на левом запястье доказывали, что это дитя господина. А седобородый Шигон с голыми дёснами (зубы-то, конечно, выбиты) был либо наёмный пастух, либо раб, перекупленный давным-давно у какого-нибудь хананея-работорговца. Тем более имя его опытному человеку говорило: это аморрей, сын «ночующих в шатрах». Однако, во всей видимости, Шигон давно уже не ночевал в шатре. На заходе солнца он пригонял отару к Бет-Лехему. Закрывал овец и плетёном загоне, который по очереди охраняли ночью стара им сыновья хозяина. А ночевал Шигон на соломенной подстилке и хлеву, сложенном из крупных камней, как и весь дом состоятельного юдея Ешше.
        - Смотри внимательно, Добид. — Старый пастух положил увесистый камень в пращу. Прищурившись, словно углубив у глаз сетку морщин, измерил взглядом расстояние до мишени. Слегка покачал выпрямленной рукой и вдруг, внезапно крутанув от плеча, послал камень в молниеносном броске… Щёлк! — и камень отскочил от известняка, на котором осталась рубленая отметина.
        - Ух, здорово! Где ты такому научился? Камень летит, как стрела из лука, даже быстрее… — Добид восхищённо смотрел на коричневую жилистую руку пастуха.
        - Да также вот перенял у бывалых людей, — добродушно ухмыльнулся Шигон. — Пригодилось потом в разных стычках Целыми днями упражнялся, пока не добился своего. Ведь и камень для броска надо подобрать, чтобы достаточно тяжёл был, но не слишком. И лучше не круглый, а заострённый с краю. Всё надо учесть, если предстоит не простое дело.
        - Таким броском можно и льву выбить глаз, когда он подойдёт к стаду…
        - В льва камнями лучше не бросать. Почувствовав боль, леи рассвирепеет и тогда наверняка бросится. Льва нужно отгонять шумом. Кричи, размахивай руками, вопи, как безумный… Стучи в бубен… Лев начнёт морщить нос, хлестать себя хвостом от досады. Рыкнет раз-другой и, даже голодный, скорее всего уйдёт. Не потому, что испугался, а потому, что ему противно… Лев не выносит человечьего голоса и шума. — Шигон покачал головой и долгим взглядом заскользил по голубоватым волнам дальних холмов, вспоминая о каком-то давнем приключении, происшедшем в его жизни.
        - Ну, зато волков, шакалов разогнать легко, — заявил Добид и бросил камень тем способом, который показал старый пастух.
        - Волков можно, — подтвердил Шигон, садясь на землю и подстелив бурый плащ. — В наших краях волки собираются но три-четыре, не больше… Про шакалов я и не говорю, шакал труслив. Даже если их целая стая, они вряд ли нападут на отару. А вот отразить или убить рассвирепевшего льва трудно. Надо иметь большой щит из бронзы или из толстого дерева, длинное копьё с крепким древком и остриём шириной в ладонь мужчины. Нужны особая сноровка и сила рук…
        - А я смог бы убить льва? — бросив упражняться с пращой, неожиданно спросил Добид.
        - Тебе рано ещё, молод ты со львом сражаться, — ласково глядя на миловидного отрока, сказал аморрей.
        Оба умолкли и некоторое время думали каждый о своём. Рыжевато-белокурый, сероглазый и стройный Добид с совершенными по соразмерности ногами и руками окидывал рассеянным взглядом траву, испещрённую маками, словно закапанную свежей кровью. Он думал о том, что не такой уж он неопытный и молодой среди старших братьев (а было у почтенного юдея Ешше шестеро сыновей). Хотя во время вечернего водопоя, когда братья ссорились и даже дрались с другими пастухами за место у колодца, он не вмешивался. Однако малышом Добида никто не считал.
        Ещё два года назад он вместе со старым Шигоном крадучись пробирался иногда к ручью, куда приходили купаться и стирать мои платья девицы из юдейских селений. При сидении в кустах и разглядывании нагих девиц Шигон объяснял Добиду: у каких тело красивое, у каких не очень. Беззубый аморрей любил рассуждать по этому поводу. Несмотря на внешнюю простоватость, Шигон говорил пространно и умно.
        «Вообще-то, — говорил он, — красота — это такая прирождённая польза и особенное удобство в человеческом естестве. Брови, например, в меру густые и приятно дугообразные, нужны, чтобы предохранять глаза от пота. Значит, эти брови красивы. А сами глаза должны быть достаточно большими, чтобы лучше смотреть. Маленькие глазки кажутся подслеповатыми. К тому же выражение глаз, яркость и блеск свидетельствуют о хорошем состоянии человека (чаще это бывает в молодости). Так же как белизна и крепость зубов, гладкость и упругость кожи. Волосы считаются красивыми, когда они густы и хороши для сохранности головы от холода либо дождя. Впрочем, от солнца тоже. А у женщин волосы служат как ом природной накидкой, под которой можно упрятать грудного ребёнка. Плохо, если нос слишком велик. Однако некрасиво, когда ни чрезвычайно мал, приплюснут или вздёрнут. Столь целесообразна и складность фигуры, соответствующая каждому полу. Ибо плоскогрудая, широкоплечая, узкобёдрая, с мускулистой спиной и короткой шеей жена — груба и непривлекательна. И, несомненно, тонкошеий, узкоплечий, с широким тазом мужчина отвратителен на
любой взгляд. Тело красивой женщины — это крутобёдрый сосуд для плодоношения и деторождения. Тело мужчины — могучи оснащение воина и самца, как у быка, жеребца и даже осла. Но, откровенно признаться, красота — выдумка развращённых, изнеженных и похотливых египтян, то есть детей Мицраима. Потому прочие народы и считают их задаваками, вечно копающимися в непонятных понятиях, погрязшими в нечестивости и зауми».
        Примерно такое пространное поучение произносил пастух Шигон для подтверждения своих доводов при разглядывании голых девиц.
        Добид коварно усмехнулся про себя, не говоря ни слова. Ему не по возрасту было вслух оценивать достоинства женского тела, Однако он знал, что если уйти подальше в холмистую, покрытую маками степь, то в безветренно-нежный день можно встретить одинокую юную девушку с обезумевшими из-за весны глазами Девушку терзает вожделение, поэтому она убегает из дома в степь Конечно, это случается редко, но бывает. И неважно, дурнушка такая девушка или хорошенькая; её без сопротивления можно повалить на траву.
        - Э-э-эй! — раздался чей-то пронзительный голос.
        Шигон и Добид повернулись в ту сторону, откуда он донёсся. Там, оказавшись на кромке покатого холма, явился человек верхом на осле. Солнце уже выкатилось блестящим шаром в безоблачное небо, поэтому силуэт человека на осле из тёмного стал красным.
        Приблизившись, он обрёл обычные разноцветные краски: смуглый юноша в белой шапочке на чернокудрявой голове, в плаще и синей тунике, а под ним серый осёл. И увидели пастухи, что юноши на осле — это брат Добида, Оцем. Он издали взмахивал тонкой загорелой рукой и делал таким образом приглашающие жесты.
        - Меня зовёт, что ли? Или обоих? — вслух подумал Добид и вопросительно посмотрел на Шигона.
        Аморрей пожал плечами с равнодушным видом, словно предлагая подождать, пока Оцем окажется ближе. Подъезжая к ним, Оцем выразил всем смуглым лицом с тёмным пухом первоначальной растительности откровенную досаду. Он несколько раз ударял пятками осла под войлочным чепраком.
        Наконец, почти добравшись до них, юноша в синей тунике воскликнул:
        - Неужели тебе непонятно, Добид, что зовут тебя? Почему ты не побежал мне навстречу?
        Старый пастух тут же отвернулся и стал копаться в своей кожаной суме, показывая, что не имеет отношения к разговору хозяйских сыновей.
        - А почему ты торопишься? Что такое случилось? — удивился Добид.
        - Зовёт отец. Он велел привезти тебя как можно скорее. А ты стоишь, словно окаменевший, как будто у тебя ноги отнялись. Садись позади меня, поехали.
        Без лишних слов Добид вскочил на осла позади брата. Тот крикнул: «Чо, чо!» — и пятками ударил осла по бокам.
        - Зачем на тебе праздничная одежда? — спрашивал Добид Оцема. — И с чего я вдруг понадобился отцу?
        - А с того понадобился. К нам в дом приехал из Рамафаима сим первосвященник Шомуэл, во как!
        - Ой-бой, ваал-баал! Рассказывай сейчас же! — взволновался необычным известием Добид.
        Пока они ехали до Бет-Лехема, брат подробно рассказал, что сегодня утром, в одной повозке, со слугой и каким-то человеком, имеющим у пояса меч, явился прозорливец божий, первосвященник.
        Одет он был просто, как средний горожанин: никаких дорогих риз, никаких украшений. Сзади повозки привязана за шею верёвкой упитанная телица с лоснящейся вычищенной шкурой. Старейшины Бет-Лехема, зная суровый нрав, гневливость и требовательность бывшего судьи, встретили его у ворот не без трепета. Боялись, найдёт у них первосвященник грехи или недоимки в обеспечении жертвоприношений.
        Однако Шомуэл поговорил с ними благодушно и ни в чём их не упрекнул. Сказал только, что приехал к почтенному бетлехемцу Ешше для освящения дома. Старейшины растерялись от неожиданности. Почему какому-то Ешше такая честь, такое благоволение? Они показали Шомуэлу нужный ему дом и уладились.
        Ешше со всеми домочадцами встретил первосвященника у порога. Проводил старца в главное помещение, усадил на подушки и стоял перед ним, ожидая разъясняющих его приезд слов.
        - Мой приход мирен, — сказал Шомуэл с приветливой улыбкой. — Я прибыл к вам для жертвоприношений богу.
        Освятил Шомуэл самого Ешше, его дом, его сыновей и домочадцев. И пригласил их к жертве. Завели во двор приведённую из Рамафаима телицу, зарезали её, и первосвященник совершил обряд жертвоприношения.
        После чего все вошли в дом, а слуги уже готовили обед, несли кувшины с вином, овощи, хлеб, медовые лепёшки, напиток из чернослива и фиников.
        Шомуэл сел в углу на подушки. Он попросил Ешше подвести к нему поочерёдно всех сыновей. Сначала первосвященник разговаривал с тремя старшими — бородатыми, женатыми мужчинами Элабом, Анидабом и Шаммой. Беседуя с ними, он внимательно вглядывался в их лица, задавал вопросы полные житейского и божественного смысла. Немного смущаясь, они отвечали ему как могли.
        Шомуэл с улыбкой отпустил их и подозвал средних братьев Радду и Оцема. По окончании разговора первосвященник ласково кивнул юношам, но заметно обеспокоился.
        - Разве у тебя больше нет сыновей? — обратился он к Ешше.
        - Есть ещё один, его зовут Добид. Он пасёт овец с нашим рабом неподалёку от города, — сказал Ешше.
        - Скорее пошли за ним, ибо мы не сядем обедать, доколе его не будет с нами, — обрадовался чему-то Шомуэл.
        Ешше сообразил, что дело, которое привело первосвященника в его скромный дом, не совсем обычное. Да и само появление Шомуэла у ворот Бет-Лехема без сопровождения левитов и стражи наводило на разные мысли. «И зачем ему мой младший сын, почти мальчик? — спрашивал себя неглупый расчётливый юдей. — Всё это очень странно». Он послал Оцема на ослике за Добидом.
        Вот так (или близко к тому) объяснил Оцем брату его срочную надобность в отцовском доме. Как только Добит приехал, ему было велено надеть праздничный наряд, умыться и причёсан, волосы.
        Пролетело ещё немного времени. Белокурый подросток в светло-сиреневой тунике предстал перед первосвященником.
        Зрачки усталых старческих глаз Шомуэла расширились. Ом словно увидел не скромного подростка в приличном и чистом, но бедном одеянии. Ему показалось, что туника Добида покрылась золотым шитьём. Тонкую полудетскую шею обвило драгоценное ожерелье. Белая накидка превратилась в пурпуровую мантию из сидонского виссона, у лакированного пояса возник в узорчатых ножнах меч. А на белокурых с рыжиной кудрях засиял золотой венец.
        Что это, его привычное к ярким картинам, пламенное воображение прозорливца? Или явилось предуказание Ягбе? Иногда первосвященник сам сомневался в своих видениях.
        Шомуэл опустил веки, прикрыв выпуклые глазные яблоки. Потом поднял их и встретил взгляд Добида. Красивые серые спокойные глаза. Правильное лицо, совсем лишённое резких и страстных черт смуглого хебрая. Наивное и безмятежное лицо пастушка, чуть обветренное ветром жарких просторов. Однако скрывалось в этой тихой улыбке и спокойных глазах что-то неопределимо значительное, как будто Добид догадывался о внимании божественной воли к его простенькой жизни.
        Снова начал старец свои расспросы, и поначалу они казались такими же, какие задавались старшим братьям.
        - Сколько ты прожил, Добид, по воле бога?
        Добит слегка замешкался, соображая. Число прожитых им лет не особенно его занимало. Он помнил, что детство его сменилось понятием отрочества[54 - У древних евреев, по традиции, отрочество наступало в тринадцать лет.] не так давно. Сколько же он сосчитал прошедших севов и жатв, зим и вёсен, полузапретных встреч воскресающего Таммуза (Думузи) и богоданных праздников исхода Эшраэля из Мицраима? Кажется…
        - Четырнадцать или пятнадцать лет мне, господин, — вежливо улыбнулся Добид.
        - В жатву будет шестнадцать, — уточнил Ешше, находившийся поблизости.
        - Все присутствующие расслабленно усмехнулись ранней юности человека, заинтересовавшего почему-то первосвященника. Тем более расспросы эти происходили после обильного праздничного обеда, когда окончившие трапезу уже ублажили себя сочным мясом жертвенной телицы и другими кушаньями, принесёнными на разостланную по низкому столу скатерть. Воздали должное и хорошему местному вину из синего винограда.
        - Ты пасёшь овец целыми днями? — вопрошал старик, лукаво притеняя тяжёлыми веками острые зрачки.
        - Да, чаще пасу я. Со мной раб Шигон.
        - А что ты ещё умеешь?
        - Я метко кидаю камни пращой.
        - О, это не маловажно для мужчины. А ещё?
        - Я не боюсь ни волка, ни медведя. Я не трушу, когда леи появляется вблизи стада.
        - И как же ты поступаешь в этом случае?
        - Я ору на него во всё горло и размахиваю палкой.
        - А он?
        - Лев не любит человечьего крика, он уходит.
        - У тебя твёрдое сердце. Ты не робок, это хорошо.
        Ешше счёл нужным вмешаться и добавить несколько сведении для умножения достоинств меньшого сына.
        - Целых пять лет Добид ходил к почтенному левиту Ханании, — сказал он. — Жрец объяснял ему божественные заповеди нашей веры. Показал, как наносятся на вощёную дощечку или глиняную таблицу клинышки-письмена, чтобы читать имя владельца на тавре животного, которое продают на рынке. Левит Ханания научил Добида петь и играть на арфе.
        - Тогда спой и сыграй нам, Добид, — оживлённо произнёс Шомуэл.
        Ешше засуетился. Добида он удержал перед лицом первосвященника, а Оцема послал принести арфу. Сыновья хозяина разместились позади Добида полукругом, поджав под себя ноги. Также сделал Оцем, принёсший небольшой деревянный инструмент с восемью натянутыми жильными струнами. Колки на арфе сияли бронзой, а деревянный изгиб украшен был кусочками перламутра.
        Нисколько не смущаясь, Добид взял из рук брата арфу. Немного «поколдовал» над ней, трогая струны, оглаживая и прижимая кончиками пальцев колки. Устроившись поудобней, он опер арфу на колено, причём придерживал её левой рукой с красиво расположенными по деке пальцами.
        Добид поднял глаза к потолку и подумал немного. Припомнил, очевидно, слова, какие хотел спеть. Вздохнул несколько раз и положил правую кисть на струны.
        Звонко прозвучал аккорд струн, словно добавлявших к металлическому призвуку мягкий шорох. Потом прозвенела каждая струна отдельно, напоминая звон дождевых капель. Добид повторил струнный перебор. После чего взял аккорд другого тона и, меняй мерные трезвучия, негромко, с придыханием и вибрацией, запел чистым юношеским голосом:
        Распускает завесы ночь и плывёт в золотой ладье
        Через россыпи звёзд и голубые туманы.
        А я обращаю к богу слова мои,
        и душа моя сильно взволнованна.
        Я взываю: «Услышь меня, бог правды моей!»
        Блажен тот, кто не ждёт совета нечестивых
        И не ходит путём грешных…
        Но в законе божьем воля его и будет он, как дерево,
        Растущее при потоках вод, лист которого не увянет.
        Не так нечестивые. Они, как прах, взметаемый ветром,
        Ибо знает бог мой путь праведных,
        А путь нечестивых погубит.
        2
        Ешше с гордостью слушал сына. Когда пение закончилось, ни приложил ладони ко лбу и груди, благодаря Ягбе за данный Добиду дар. Братья переглянулись и одобрительно покивали головами. Они умилялись от пения Добида, хотя и понимали, что по пустяк в сравнении с настоящими достоинствами мужчины: воина, ремесленника (делателя вещей), пахаря или пастуха, умеющего увеличивать поголовье.
        Впрочем, первосвященник Шомуэл был другого мнения. Он всё пристальней вглядывался в лицо белокурого подростка, шевелил губами, беззвучно повторяя слова его песнопения, и казался взволнованным.
        - Бог послал тебе приятный голос, память и слух, отмечающий высоту звуков, — сказал Добиду Шомуэл. — Блажен левит Ханания, научивший тебя искусству музыки и священным словам. А теперь выслушайте меня, Ешше, почтенный отец Добида, и родные братья! Повелением бога Абарагама, Ицхака и Якуба, долетевшим до ушей моих в Скинии при Ковчеге Завета, я уполномочен возвести человека из колена Юды в достоинство и звание царя Эшраэля… И человек этот Добид бен Ешше из Бет-Лехема.
        - Не осуди меня и не разгневайся, господин мой первосвященник, за то, что дерзаю вмешиваться в твои речи, о прозорливец божий, — проговорил Ешше, обратив изумлённые глаза и даже протянув к Шомуэлу раскрытые ладони. — Каким образом можно возвести в звание царя кого-либо, когда есть избранный богом и народом царь Саул, правящий могущественными «адирим», совершившим завоевания и победы, и возглавляющий войско?
        - Всё во вселенной по воле Бога: избрание и отвержение. Саул греховным непослушанием прогневал Ягбе. Бог не воз желал терпеть на священном месте преступного царя. А теперь встаньте и вознесите хвалу богу отцов ваших, — торжественно заключил Шомуэл и прибавил: — Шуни, принеси мою суму с рогом для помазания.
        Курчавоголовый Шуни, подобно безмолвной и неподвижной тени стоявший у стены, исчез и появился, неся кожаную суму с медной пряжкой в виде головы быка.
        Шомуэл вынул из сумы рог, окованный золотом. Из золотого сосуда с крышкой налил в рог ароматическое масло, благоухающее миррой, кориандром и ладаном. Затем он несколько раз воззвал к всемогущему и единственному властелину мира, перечисляя его сокровенные возвышенные имена, и сказал:
        - Подойди, Добид, и склони голову. Помазываю тебя царём Эшраэля среди братьев твоих. И знай: почиет на тебе теперь дух господень. — Вылил Шомуэл масло на белокурые с рыжиной кудри пастушка-песнопевца и отдал рог, как доказательство помазания, его отцу на хранение. После чего он накинул плат и стал прощаться.
        - Молчите о помазании, — сказал первосвященник взволнованному Ешше и братьям. — А то узнает Саул, убьёт меня, Добида и всех вас. Подождём и увидим, как обернётся решение божие.
        По приезде в Рамафаим, Шомуэл совещался в своей угловой комнате с неизвестными людьми, приходившими к нему в позднее время. Выходя из дома первосвященника, эти люди закрывали лицо куколем или концом материи от кидара.
        Шуни, встречавший и провожавший тайных посетителей иногда слышал обрывки ночных разговоров.
        - Пастушку нет шестнадцати. Он не скоро войдёт в разум. Назначив его царём, можно несколько лет править народом без всяких сомнений и тревог. Главное, следить, чтобы на него не оказывали влияния со стороны.
        Говоривший не смущался щекотливостью темы, но голос был не Шомуэлов. Значит, приходили люди, которым первосвященник особенно доверял.
        - Впоследствии его надо воспитать так, чтобы он ни во что не вмешивался и не применял военную силу. Когда пройдёт достаточное время, то возросшего пастушка и его наследника (если он появится) легко и бесшумно устранят. Тогда и придёт срок провозгласить царём юношу твоей крови. — Это опять не голос первосвященника. — А пока придётся несколько лет удерживать равновесие, как сидонские канатоходцы, танцующие между двух высоких шестов на тонком ремне.
        И, наконец, кто-то бормотал такое, за что полагалось всенародное побиение камнями у стены города. Бормотание было следующего содержания:
        - Да, конечно, Саула нужно убить. И лучше всего руками меднобронных пелиштимцев. Для этого наш посланец направится в Гет к князю Анхусу. Он убедит пелиштимских князей снова вторгнуться в пределы Ханаана. Саулу придётся быстро собирать ополчение и снова воевать. Ну и… может быть, бог услышит твои моления и причитания. — Шомуэл молчал, он не поддерживал вслух предателей, но и не возражал им.
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        1
        После победы Саула над бедуинами Амалика прошло около двух лет.
        За это время не раз были столкновения с небольшими отрядами пелиштимских князей. Однако вскоре ополченцы Саула расходились по своим домам, а пеласги возвращались к морскому побережью. Они постоянно укрепляли стены своих главных городов — Гета, Азота, Аскалона, Аккарона и Газы. Князья набирали в свои полки оставшихся после распада царства, близких им по языку хеттов и воинов других воинственных племён севера митаннийцев, киликийцев, галатов. Последние выделялись даже среди пеласгов своим ростом и могучим сложением. Люди ибрим понимали, что большая война с пеласгами неотвратима, и с тревогой ожидали её.
        Были случаи отражения набегов кочевых шейхов из пустынь Заиорданья.
        Зыбкое горячее марево являло внезапно скопище чернобородых степных бродяг в пыльных наголовниках. Ватаги всадников на беговых верблюдах и пешие полуголые оборванцы с гортанными криками осаждали галаадские городки. Метали камни, засыпали короткими стрелами, грозили издали копьями, дубинками и кривыми кинжалами.
        По первому зову, не дожидаясь ополчения от колен Эшраэля, Саул с тремя тысячами своей дружины приходил на помощь и разгонял дерзких налётчиков. Они убегали в горы и пустыни, оставляя трупы, хромых верблюдов и небогатый скарб в обозных повозках. Не всегда можно было определённо сказать — мохабиты, аммонеи, идумеи или аморреи нападали в этот раз.
        Саул начал укреплять Гибу. Он заставил как подвластные Эшраэлю ханаанские города, так и самих людей ибрим трудиться в каменоломнях, возить и обтёсывать каменные глыбы для строительства новых крепостных стен и башен.
        За два года возвели мощную и совершенно неприступную крепость.
        Её защищали угловые башни и две линии стен из громадных блоков. На башнях Саул приказал соорудить склады, в них находились запасы стрел и глиняных снарядов для пращей. Между стенами устроили потайные переходы и хранилища съестных припасов.
        Но самое замечательное заключалось в том, что Абенир нашёл где-то знатока крепостных хитростей из очень далёкой горной страны Наири. Этот человек, с именем Дато, рассчитал и добился удивительного приспособления. Прямо в стене выдолбили тоннель, который шёл сначала горизонтально, а затем по вертикали. В самом низу сделали колодец, от него поднимался коридор с высеченными в камне ступеньками. Они вели в слабо освещённую низкую пещеру. Оттуда по узкой расщелине можно было выбраться и оказаться за стеной.
        Такое хитроумное и великолепное сооружение, во-первых, обеспечивало бы осаждённую крепость водой; во-вторых, давало тайную возможность выбраться ночью из крепости или, наоборот, — незаметно от врага принять прибывшего снаружи гонца. Когда колодец и тоннель были завершены, всех рядовых участников строительства убили — для сохранности тайны. Человека из страны Наири Саул наградил мешком серебряных шекелей и золотых колец. Вслед за тем Абенир приставил к нему постоянную стражу из двух огромных аморреев, каждый из которых мог в одиночку голыми руками победить быка.
        2
        Несмотря на вполне определённые достижения по части самостоятельности, имущественных приобретений, славных побед и всё возраставшей народной любви, Саул выглядел раздражённым и сумрачным. До него доходила молва о происках первосвященника Шомуэла, некоторых левитов и судей Эшраэля.
        Кое-где и среди простого народа распространялись слухи о том, что Ягбе отвернулся от выбранного царя, который дерзает ослушаться повелений бога. Царь рассорился с великим прозорливцем, мудрым и праведным Шомуэлом и алчно стремится в своих походах завладеть военной добычей.
        Говорили, что строительство неприступной крепости в Гибе уподобило людей ибрим рабам Мицраима на работах фараоновых. Но тогда посланный Ягбе вождь и пророк, безъязыкий, гугнивый Моше вывел, мол, предков наших из тягот и казней египетских в Землю обетованную. А теперь, куда бежать от притеснений царя? И где найти спасительную страну?
        Среди «адирим» обсуждали главное положение: Саул-то, строго говоря, уже не царь. Об этом, по совершении жертвоприношений после разгрома Амалика, ему прямо объявил Шомуэл. И Скинии, при ковчеге Завета, первосвященник узнал решение Ягбе, сидевшего напротив, на каменном седалище. Чего ж ещё толковать! Надо отбирать власть у Саула и назначать, по слову божьему, нового царя Эшраэля.
        Саул скрипел зубами. Кусал себе пальцы, собственную бороду и выпивал за раз большой кувшин крепкого вина. Однако слухи, хоть и разносимые шёпотом, опять достигали его ушей.
        - Не обращай внимания на лгунов и предателей, мой господин и брат! — разозлившись, восклицал Абенир. — Я скоро доберусь до них! До всех этих завшивевших пророков, ворующих у селян кур и ягнят! До заевшихся, отупевших от безделья старейшим, которые сами не знают, чего им нужно. То, видите ли, защищай их от аммонитов и пелиштимцев, то дожидайся, когда тебе раз решит воевать хитрый старик из Рамафаима. Я этих подлых собак, вертящих хвостом перед Шомуэлом, выловлю! Я их подвешу над костром и спрошу: кто им приказывает разносить зловонные сплетни? А потом я их…
        - Хватит, Абенир. Что толку от твоих угроз? А если бог, и верно, отвернулся от меня… Кто меня защитит от врагов моих? К кому обращусь я с молитвой, брат мой?
        - Можно обратиться для начала к Баал-Тегору, он тоже сильный бог. Помогает же он хананеям! И не только хананеям, но и нашим некоторым людям не раз содействовал в важных делах. На севере в Бет-Эле и Дане молятся и Ягбе, и крылатому быку Мильку. Ничего, до сих пор живы, здоровы.
        - Не святотатствуй, Абенир. Мне ещё не хватает приносить жертвы ханаанскому Баалу, чтобы Ягбе на меня совсем разъярился. Ты ведь знаешь ревность и мощь бога Эшраэлева. Видел, как он наказал пелиштимцев и обрушил на них скалы? Иди, займись обучением воинов. Закажи ещё наконечников для копий. Найди и пригласи кузнецов, заплати им щедро.
        И вот, среди забот, сражений, тревожных слухов, семейных дел и воинских учений, первый царь Эшраэля, властный, могучий, смелый человек, тяжко и странно заболел.
        Сначала он бросился в несвойственный ему и недостойны и разгул. Появились наложницы, кроме Рицпо, у которой уже родился сын. Их содержали в тайных местах, где Саул проводил буйные ночи.
        Около царя льстиво суетились какие-то подозрительные хананеи и девчонки, танцевавшие с погремушками и снимавшие перед ним одежды. На эти пиры доставлялись повозки, полные снеди и кувшинов с вином. Взялись откуда-то египетские фокусники и сидонские акробаты, развлекавшие царя и его наложниц. Египтяне предлагали Саулу зеленоватые шарики из конопли или тёмные шарики, приготовленные африканскими колдунами. Эти снадобья должны были отогнать мрачные мысли, создать ощущение беспечного счастья и развеселить получше вина.
        Однако красивые рабыни, вино, пляски, фокусы и колдовские лекарства помогали царю лишь временно.
        Вновь и вновь бессильное бешенство, мысли о проклятии Небе, бессонница и тоска изводили его. Лицо Саула побледнело и приобрело землистый оттенок. В бороде и густой копне смоляных кудрей появились серебристые нити. Скорбные морщины прорезали широкий лоб и расползлись мелкой сеткой от внешних уголков глаз.
        Иногда, после бессонной ночи, царя начинали мучить удушья и беспричинный страх. Он стал носить на поясе изогнутый кинжал, ожидая внезапного нападения злоумышленников.
        Как-то Бецер и молоденький слуга, по имени Хуфам, принесли Саулу воду в медном тазу для омовения, ароматный щёлок и розовое масло. Предстояло принять вавилонских дельцов и составить с ними договор о поставке стрелявших на большие расстояния луков, которых не было в эшраэльском войске.
        Бецер, считавшийся одним из самых близких людей царя, его и доверенным и оруженосцем, пришёл, чтобы помочь ему надеть соответствующий случаю наряд. Перед холёными и богатыми господами из Баб-Иллу нельзя было показаться в повседневной одежде. Тем более, как предупреждали знающие люди, эти торговцы оружием иногда представали и перед самим вавилонским владыкой. А он мог спросить их про неизвестного царя ибримских племён.
        Саул лежал на своём ложе в одной набедренной повязке. Но по широкой, поросшей чёрным волосом, выпуклой груди стекали капельки пота. Мощные мышцы рук и ног, атлетическая шея и мохнатый живот казались напряжёнными в непонятном усилии. Большие глаза с пожелтевшими белками блуждали по сторонам. Царь будто старался увидеть вокруг себя что-то невидимое.
        Когда слуги приблизились с тазом, серебряным кувшином и бутылочкой с маслом, Саул заморгал воспалёнными от бессонницы веками.
        - Мир тебе и благоденствие, о, господин мой и царь, — в точности по утреннему ритуалу произнёс Бецер, кланяясь.
        - Кто ты? Что тебе нужно? — утробным голосом спросил Саул.
        - Я Бецер, господин мой, — смутившись, сказал оруженосец, — Вот принесли тебе воду для омовения. Сегодня ведь ты принимаешь вавилонян…
        - Это кто ещё? — Царь мрачно вперил взгляд в позеленевшего от страха Хуфама.
        - Да это же… — начал было торопливо Бецер и осёкся, втянув голову в плечи.
        Саул медленно поднялся на своём влажном от пота, измятом ложе.
        - Ты опять вылез, хвостатый? — неожиданно закричал он. Опять корчишь мне мерзкие рожи? А я не боюсь тебя, хоть у тебя рога в пол-локтя… Убью! Вот они, хвостатые, прыгают под стеной и дразнят меня длинными красными языками!
        Саул схватил из рук Хуфама кувшин и, проливая ароматическую воду, свирепо замахнулся на слуг. Опытный воин Бецер тут же бросился на пол и откатился в сторону. Вскочив, одним прыжком вылетел из спальни. А остолбеневший с открытым ртом Хуфам получил страшный удар кувшином по голове. Череп его треснул, и несчастный юноша упал возле царского ложа.
        Вбежали воины охраны. Они не посмели прикоснуться к царю Стояли, глядя на него с ужасом, и не знали, что предпринять. Послали за Кишем, Ниром и Абениром. Подоспел и низенький Гист. Он принёс своё лекарство, которым надеялся излечить Саула.
        - Злой дух вселился в царя и не даёт ему покоя, — шептались слуги у порога. — Терзает его изнутри. Отводит глаза от лица близкого человека и показывает всякую безобразную нечисть. О Ягбе, помоги нашему бедному господину! О Шаддаи и Адонай!
        Но когда вошёл Гист с чашей, полной беловатой жидкости, Саул уже пришёл в себя. С печалью и раскаянием он смотрел на убитого Хуфама. Абенир, немного растерянный, старался уговорить брата не огорчаться.
        - Что ж поделаешь! Это не ты ударил мальчишку, а дух зла, случайно овладевший твоим сердцем.
        - Узнай, кто его родители. Расскажи им, что случилось, и попроси не клясть меня, ибо это я сделал не по своей воле. Заплати им столько, сколько полагается, чтобы утолить их горе и восстановить справедливость. Я пойду в город, который предназначен для тех, кто убил, не желая, из-за случайности. И совершу всесожжение перед богом.
        Гист капнул из чаши себе на ладонь, слизал эту каплю и протянул лекарство царю.
        - Выпей травяной отвар, господин мой и царь. Если бог захочет, это принесёт тебе облегчение, — сказал он с глубоким поклоном.
        Саул послушно выпил беловатую жидкость, и скоро ему захотелось спать. Слуги унесли мёртвого Хуфама. Ушёл Абенир, Гист, воины охранения. Задержался старый Киш. Он задёрнул тяжёлым занавесом входной проем и приоткрыл деревянную решётку на окне. Стоял и глядел на бледное лицо сына.
        Дыхание Саула временами становилось похожим на промокшие стоны. Сомкнутые веки подёргивались, запёкшиеся губы кривились. «Да, вот мой старший сын царь… У него войско, у него рабы, служители и соратники… Вся наша семья прославилась и разбогатела… Внуки командуют элефами воинов в доспехах, в шлемах и наборных бронзовых поясах… Стада наши исчисляются тысячами, а дорогие вещи и украшения не помещаются в ларцах… Построили крепость, завели колесницы и лошадей… Сегодня Саул принимает надутых от гордости вавилонян в пёстрых, златотканых одеждах… И сам наденет тяжёлую ризу и плащ из виссона, а на голову золотой обруч, белый кидар с нитью из гиацинта… Но счастлив ли сын мой Саул, если злой дух терзает его и доводит до убийства невинного юноши? Счастливы ли будут мои внуки, если Ягбе отверг его, а первосвященник требует его смещения? Какими ещё войнами, преступлениями, мучениями грозят грядущие дни? Может быть, не стоило соглашаться с избранием? Работали бы и поле, пасли скот да подвязывали лозы на винограднике… Растли бы детей и внуков, не имея богатств, но и не зная больших печалей… Тогда и бог не
отвернулся бы от Саула…»
        К вечеру Саул проснулся. Он вымылся и надел царские одежды. Вавилонян принимал в присутствии Абенира, старшего сына Я пахана и нескольких воинских начальников. Переводил Гист, нарядившийся в полосатый халат. Писец, пришедший с вавилонскими продавцами оружия, чертил клинышки на вощёной табличке. Гист пообещал скопировать эту торговую запись и перенести её на папирус, чтобы царь поставил внизу свою печать.
        В конце приёма, когда вавилоняне собрались откланяться, Саул неожиданно спросил: не знают ли почтенные гости, что делает великий повелитель многобашенного и высокостенного города Баб-Иллу, когда утомляется от военных тревог и царских забот, — только ли обращается к жрецам верховных богов или есть ещё какие-то средства? Вавилоняне переглянулись, позволив себе лукавую усмешку (они ведь не придворные, а только торговцы), и рассказали. Ну почему же только боги и жрецы…
        Кроме охоты в степи на диких ослов, антилоп и львов, кроме весёлых пиршеств с участием красивых танцовщиц, фокусников и акробатов, царь Шеханмардук очень ценит музыку — искусную игру на восьмиструнной арфе или на лютне. Считается, что слушать бег резвых пальцев по звонким струнам чрезвычайно полезно: успокаивает утомлённое сердце и излечивает бессонницу.
        Действительно ли вавилонские гости знали все подробности о жизни своего всесильного владыки или кто-то попросил их предложить эту версию Саулу? Об этом знал лишь тот, кому следовало.
        Саул очень оживился, услышав забавный рассказ продавцом оружия. После ухода гостей, он велел Абениру, Гисту и ершалаимцу Арду разбиться в лепёшку, но найти где-нибудь хорошего музыканта, владеющего арфой, и доставить его в Гибу.
        3
        Через несколько дней Ард узнал от кого-то про мальчика пастушка из городка Бет-Лехема, который, как говорят, прекрасно играет на арфе. Правда, арфа у него простая и досталась пастушку от старого левита, у которого он обучался.
        Насчёт левитов, то есть рода потомственных жрецов, своим праотцем считавших Леба (Левия) и которых вывел из Мицраима сам пророк Моше, толковали разное. Кто-то передавал сведения о том, будто жрецы Ягбе на самом деле вовсе не были людьми ибрим. Они, как и Моше, являлись египтянами и во время исхода Эшраэля из Мицраима оказались вместе с народом, избранным Ягбе.
        Среди кочевников-хебраев витали тёмные, взаимоисключающие легенды.
        Главное было в запрещении левитам воевать и занимать завоёванные у Ханаана земли. Они должны совершать жертвоприношения богу Ягбе. А кормить их должны люди Эшраэля, давая жрецам долю от жертвоприношений, ибо при заклании жертвенного животного следовало отдать левиту плечо, челюсти и желудок. Также и десятую часть от хлеба, масла, вина.
        Левиты лучше других разбирались в обрядах богослужения Они знали письменные знаки, умели играть на музыкальных инструментах и складывать велеречивые гимны, прославляющие Ягбе. Однако не скрытым от внимания народа являлось то обстоятельство, что левиты, тайно собираясь в каких-то отдалённых местах, совершали жертвоприношения и совместные оргии перед неким медным или золотым змеем. При всех лишениях и опасностях сорокалетнего блуждания Эшраэля в пустыне они нашли возможность скрывать своего змеевидного идола и пронести его имеете со Скинией и ковчегом Завета в Землю обетованную.
        Надо думать, шестнадцатилетний Добид мало что понимал в этих сложных, даже кощунственных слухах. А скорее всего, ничего о них не знал. Он просто научился у старика-левита игре на арфе и складыванию (чаще — запоминанию) молитвенных текстов. Поэтому, когда строгий господин из Гибы пришёл к его ищу и объяснил, какое у него повеление от царя, Добид сразу стал собираться.
        Он переоделся в бледно-сиреневую тунику. Завернул арфу и старую шаль, умылся и причесался. К вечеру он уже был в царском доме.
        Но большой комнате мягко колыхался сумрак. Это происходило от дрожащего огня бронзового треножника.
        Саул лежал на низком ложе, покрытом узорчатой тканью. Он пожал, отвернувшись к стене и опираясь на правую руку. В оранжевых отсветах треножника поблескивал его золотой браслет и кубок, стоявший на низком столике. Светлая одежда царя тоже метилась. Она казалась бронзовой и тяжёлой, как треножник.
        Войдя первым, Бецер поклонился:
        - Господин мой и царь, пришёл юноша из Бет-Лехема. Он будет играть для тебя на арфе.
        Не меняя позы, Саул взглянул через плечо и мрачно произнёс:
        - Пусть играет.
        Добид тоже поклонился царской спине. Сел у входа на войлочную подстилку и освободил от шали арфу. В полумраке видно было, как он готовится. Что-то подкручивает и поглаживает. Потом он тронул струны, извлёк первый приятный звук. Остановился и вдруг заиграл стройными аккордами торжественно и красиво.
        - Потише, — шепнул ему на ухо Бецер.
        Музыка продолжилась, сразу став тише и мяте. Полилась в медленных переборах струн простая распевная мелодия, в которой отзывалось нечто о пастушеской жизни самого Добида, о давних бесконечных кочевьях древнего народа ещё до того, как он мечом завоевал новую страну и стал жителем ограниченных с тонами городов. Затем в игре появились чуждые, но изощрённые и завораживающе-странные мелодические узоры. И опять песня без слов: широкая, однообразная, дремотная, как бескрайняя степь мод меркнущим к ночи небесным сводом.
        Кто-то положил руку на плечо юноши, он перестал играть.
        - Пошли, — прошелестел губами Бёдер. — Царь спит.
        Саул уже некоторое время ровно и спокойно дышал, склоним голову на подушку.
        Бёдер повёл Добида через несколько комнат на открытую галерею. Там сидели на толстом ковре четверо молодых людей в синих и коричневых туниках, перед расстеленным полотном Плотно установлено было фаянсовыми и деревянными блюда ми, на которых лежала всякая снедь: козий сыр, лук, редька, два круглых хлеба, огурцы и фрукты.
        Смуглые, с накрашенными веками и лукавыми глазами девушки в пёстрых платьях, в накинутых на голову покрывалах внесли большие миски с горячей чечевицей. Через некоторое время они ушли и принесли плоское медное блюдо, нагруженное кусками баранины, кувшин с изогнутыми ручками по бокам и пять медных чаш.
        Молодые люди что-то им говорили, посмеиваясь. Добид чувствовал себя настолько смущённым, что не понимал смысла произносимых любезных или игривых слов. Девушки смешливо фыркнули, расставили чаши и ушли.
        - А где же господин мой Янахан? — спросил один из молодых людей, загорелый или от рождения смуглый до черноты.
        - Янахан приглашён на трапезу к своему дяде Абениру, ответил Бецер. — Ужинай без него, Абиро.
        - А ты, Бецер, почему уходишь? — в свою очередь спросил темнокожий Абиро.
        - Я царский слуга и оруженосец. Я должен стеречь сон гос подина моего Саула. Слава богу всемогущему, пославшему царю спокойный отдых. Я поем позже. А это Добид из Бет-Лехема. Он так прекрасно играл на арфе, что мятежный дух, беспокоивший царское сердце, убрался куда-то, и господин мой заснул. — Бецер ушёл, а молодые люди посмотрели на Добида приветливо, с любопытством и уважением.
        - Раздели с нами ужин и выпей вина за здоровье царя, сказал Абиро. — Я слуга и оруженосец старшего царевича. Здесь вот и меньшие сыновья господина нашего Саула: Аминадаб и Малхиша. А это мой брат, оруженосец Аминадаба Закур.
        Это были рослые мускулистые молодцы в простых рубашках без поясов, с обветренными и опалёнными солнцем лицами. Зной и сухой ветер пустыни воздействовал на них во время воинских учений и походов, поэтому они почти не отличались от сыновей простых селян. Только у Аминадаба и Малхиши в правом ухе желтело золотое кольцо. У Абиро такого украшения не было. Зато на левой руке он носил бронзовый браслет с чеканом, головой быка, — знаком оруженосца.
        После того как все поели довольно сдержанно (как подорвёт воинам) и выпили по две чаши вина, немного поговорили. Аминадаб, юноша весёлый и добродушный, обратился к Добиду просьбой сыграть что-нибудь для них. Подумав, Добид согласился, хотя и был смущён.
        - Пойдём подальше отсюда, чтобы случайно не потревожить ища. Войдём в дом, где спят неженатые мужчины. Поднимемся на кровлю, и ты будешь играть на своих струнах, — предложил царевич.
        По лестнице все поднялись на крышу, устланную циновками и небольшими ковриками. Абиро принёс светильник, захваченный из трапезной комнаты. Свет подрагивал при движении присутствующих. Тени распластывались, качались и наползали одна на другую.
        Ночь наступила, выпустив луну из серебристого тумана. Она осребрила пространства лежавших внизу полей и масличных рощ. Тусклые огоньки мигали в домиках Гибы. Отсюда, с высоты горной крепости царя Саула, открывался вид не только на город, окружённый стенами, и на поля горожан и селян, но и на покрытые кустарником холмы. А ещё дальше тонули во мраке невысокие скалистые горы.
        Добид заметил на крепостных стенах неподвижных часовых с копьями.
        «Вот я, бедный пастух, которого помазал на царство первосвященник Шомуэл, нахожусь в царском дворце, и рядом со мной сидят два сына царя Саула, — подумал Добид, вздрагивая от волнения, но внешне оставаясь спокойным. — Это тайна и тайна страшная. Если она откроется, царь вряд ли оставит мне жизнь. Да я и не считаю себя достойным надеть золотой венец. Надо сначала стать такими прославленными воинами и полководцами, как Саул и его сыновья. Тогда, может быть, и правда, совершится указание бога. А пока всё это пустые мысли, пустые слова…»
        Добид опер на колено арфу и заиграл. Молодые люди молча слушали, вздыхая от удовольствия. Люди ибрим любили музыку и всегда радовались, когда удавалось послушать искусного арфиста. Бетлехемский пастушок старался играть негромко, чтобы не привлекать внимания других воинов, которые должны были здесь ночевать.
        - А ты не знаешь какие-нибудь песни? — спросил царевич Малхиша, хмуровато-застенчивый, очень похожий на брата, но, видимо, имевший совсем другую склонность души. — Спой нам складные слова, плывущие по волнам напева.
        - Я спою воинское обращение к богу, какое поётся в ожидании сражения с врагами. Только я не буду слишком нарушать тишину.
        Добид взял три звучных аккорда и запел древнюю песнь:
        Доколе, бог мой, нечестивые будут торжествовать?
        Они изрыгают дерзкие речи, попирают народ,
        Убивают вдову, сирот, пришельца умерщвляют
        И говорят: не увидит бог ваш и не поможет вам.
        Образумьтесь, бессмысленные невежды!
        Ибо бог знает мысли человеческие,
        Ибо не отринет бог раба своего и не оставит его.
        Толпою устремятся нечестивые на праведного,
        Умышляя насилие и беззаконие.
        Но бог мой — защита моя и твердыня сердца моего.
        И меч, и щит, и копьё моё — в нём сила моя.
        И обратится бог на беззаконие врагов моих,
        И за злодейство истребит их.
        - Хорошая песня, — довольно произнёс Аминадаб, — жаль я не знал её раньше. Надо бы выучиться у тебя и петь на войне. Ну а теперь давай что-то другое, про любовь к красивой девушке. Знаешь такие песни? А скажи, Добид, приглянулись ли тебе наши малышки, что принесли к ужину еду и вино?
        Все рассмеялись и с интересом взглянули на музыканта.
        - Я не смел пристально рассматривать девушек царского дома. Но, по-моему, они очень красивы.
        - Это моя младшая сестрёнка Мелхола. А вторая — служанка Шер. Какая тебе больше понравилась? Ну, ладно, не скрывай лицо своё рукой. Пой, не бойся.
        Добид решил припомнить песню более пристойную, чем те, которые поются ранней весной в праздник сева или сопровождающие свадебный обряд:
        Что яблоня между лесными деревьями,
        Что лилия между кустами терновника,
        То невеста моя между другими девицами.
        Запертый сад — сестра моя, невеста,
        Заключённый колодец, запечатанный источник.
        Как любезны слова твои, сестра моя, невеста,
        А ласки твои лучше вина. И благовоние цветов
        Похоже на благоухание одежды твоей.
        Поднимется ветер с севера и принесётся с юга,
        Повеют они на сад твой, и прольются ароматы его,
        Так придёшь ты ко мне, сестра моя, невеста.
        Добида уложили спать прямо на крыше, а утром он ел подрумяненные лепёшки, мёд и пил коровье молоко. Затем пришёл низкорослый пожилой мужчина в жёлтом одеянии с широкими рукавами и лиловом кидаре. Он сказал Добиду несколько приветливых слов, добавив к ним рассуждения по поводу благотворного влияния искусной игры музыканта.
        - Я добуду для тебя египетскую арфу, — пообещал низкорослый в лиловом кидаре. — Я казначей и лекарь царя, зовут меня Гист. — Вслед за тем Гист вручил юноше пять серебряных шекелей.
        В Бет-Лехем Добид возвращался на осле, крытом узорным чепраком. Сопровождал его рослый воин с мечом у пояса и тяжёлой дубиной. Он предпочёл идти пешком, ведя осла в поводу. Добид приехал домой торжественно, как знатный человек.
        Через десять дней за ним явился тот же воин. Он предложил Добиду сесть на осла и отправиться в Гибу.
        В комнате с треножником бетлехемский пастух опять играл на арфе. Однако царь так и не заснул. Он долго слушал игру белокурого Добида, тяжело вздыхал и несколько раз произнёс что-то низким угрюмым голосом. Как и прошлый раз, происходило всё и полумраке. Юноше показалось, что по левой щеке царя, которая была лучше ему видна, скатились крупные слёзы.
        Вошёл Бецер, поставил на столик возле царского ложа чашу с каким-то напитком или лекарством. Саул выпил её содержимое и отвернулся к стене. Перед этим он отпустил музыканта движением руки.
        - Пойдём-ка, поедим. — Бецер привёл Добида на галерею с коврами и расстеленным полотном.
        Там было пусто, они сели вдвоём. Добид хотел спросить про царевичей и оруженосцев, но постеснялся. Словно прочитав его мысли, Бецер пояснил:
        - Все в учебном походе. У нас тут Абенир, двоюродный брат господина нашего Саула, житья никому не даёт. Всегда что-нибудь придумает. Да и, надо признать, он прав. Соглядатаи донесли, что пелиштимцы собирают большое войско и в скором времени могут на нас напасть. Царь ещё не оправился после мучений из-за козней злого духа. Со вчерашнего дня Абенир и старший сын царя Янахан начали готовить сбор ополчения.
        Вошла одна из прежних девушек. Поставила миску с творогом, блюдо с холодным мясом, хлеб и вино. Ставя перед Добидом еду, она искоса взглянула на него. Он заметил, как мелькнули в вырезе платья её маленькие нежные груди. Добит опустил глаза и не поднимал их, пока девушка не ушла, спросив Бецера детским голосом:
        - Где братья? Почему они не ужинают?
        - Все с Абениром. Вернутся только завтра к обеду.
        Судя по золотым ушным подвескам, янтарным бусам и золотым кольцам на тонких пальчиках, еду и вино принесла царевна Мелхола. Догадку юноши подтвердил Бецер, сказавший с недоумением:
        - Почему не прислали служанку? Зачем ужин подавала Мелхола? Не пойму.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        1
        По дорогам Ханаана снова шли отряды вооружённых людей, направлявшихся к Гибе.
        Саул отвлёкся от своей странной болезни, стал деловит и бодр. Предупреждая его приказ, Абенир разослал вестников ко всем коленам Эшраэля. На этот раз никто из старейшин северных областей не посмел ослушаться. Воины собирались сотенными и тысячными элефами с начальниками, вооружёнными, как пеласги или приближённые царя.
        Три тысячи постоянной дружины Саула и три десятка колесниц были всегда готовы выступить навстречу врагам. Подвозили на двухколёсных повозках еду: сыры, хлебы, чечевицу и полбу для похлёбки, кувшины с кислым молоком, мехи с вином. Прикатили колесницы, запряжённые сытыми лошадьми. Их прислали эфраимиты и старейшины северных областей.
        Царю доложили, что Шомуэл, узнав о войне с пелиштимцами, сказал: «Укрепите свои сердца, бейтесь мужественно и не щадите врагов. Бог не позволит нечестивым торжествовать». Однако первосвященник не пожелал приехать для жертвоприношений и не передал своего благословения царю. В войске осуждали такое пренебрежение.
        Саул сделал вид, что не замечает явной вражды первосвященника. Он сам совершил обряд жертвоприношения с помощью левита Ахии, давно приставленного к нему Шомуэлом, и старика Ашбиэля из Гибы.
        Закончив обряд всесожжения и мирных жертв, Саул приказал начальникам элефов последовательно двигаться в западном направлении, пока все войска ни взошли на протяжённую возвышенность.
        За возвышенностью расстилалась довольно плоская долина, называвшаяся местными селянами «Долиной дуба». Примерно в середине этой долины одиноко рос огромный, раскидистый и толстый дуб. Под дубом находился алтарь из дикого камня, посвящённый опалу, жившему в этом священном дереве. На нижних ветвях висели яркие лоскуты материй, бубенчики, куколки-амулеты из глины и шлифованных камешков халцедона и кварца. Так селяне-хананеи (и кто-то из эшраэлитов) ублажали баала.
        Не спускаясь в долину, войско Саула поставило шатры. Выпрягли из колесниц лошадей, расселись вокруг костров. Оружие держали под рукой. Старались не смешивать разные элефы, чтобы в случае тревоги не случилось неразберихи. К вечеру прибежали разведчики и взволнованно сообщили о приближении большого поиска пеласгов.
        Саул велел выставить часовых со всех сторон лагеря. Пращники и лучники приготовились к обстрелу вражеских колонн, если бы они сразу начали наступление.
        В шатёр царя вошли Абенир, Янахан, Аминадаб, Малхиша, ершалаимец Ард (будучи молитвенником Ягбе, он принадлежал к племени евуссеев, но мать его была юдейка). Вошли ещё пятеро начальников элефов и их помощники.
        Усмехаясь, Абенир передал Саулу подробности о войск» пеласгов.
        - Безбородые продвинули свои отряды к Сокхоту и остановились станом между Сокхотом и Азеком. Это в Эфеш-Даммине, сказал он.
        - Знаю эти места. Чему ты радуешься? — хмуро спросил царь.
        - Я всегда рад войне. Мы победим, убьём тысячи врагов и захватим в их лагере богатую добычу.
        - Нам предстоит сражаться не с самонадеянными аммонеями, не с разбойничьими шайками Амалика, а с одетыми в бронзу, имеющими железные мечи воинами от юности их. Пелиштимцы сильные бойцы, беспощадные и умелые. Их князья хотят снова покорить Эшраэль и обложить народ данью. А нас, вождей ибримских племён, истребить.
        Саул ещё мрачнее нахмурился и озабоченно выглянул из шатра.
        - Господин мой и царь, — начал настойчиво убеждать его Абенир. — Мы ведь и раньше побеждали безбородых. Разве этого не было? У тебя сейчас такое большое войско, какого не собиралось никогда. После наших последних побед ты возглавляешь войско испытанное, верящее в свои силы, готовое к сражению и жаждущее победы. Конечно, полководцу нужна осторожность так же, как ему нужна смелость и дерзость. Ну, и не будем спешить. Подождём, посмотрим, куда пойдут безбородые. Тогда и станем решать, где начать битву.
        Саул резко повернулся к брату и положил ему руку на плечо.
        - Если князья пелиштимцев нас разобьют, все старейшины Эшраэля, все лицемерные левиты, подвывающие старику Шомуэлу, все сыновья богатых и знатных «адирим» завопят, что виноват Саул. И не нужно было выбирать его царём, скажут они. Всесильный и всемогущий бог Абарагама, Ицхака и Якуба проклял его, лишил его разума, благочестия и воли. Саула надо отослать ходить за волами и пахать землю.
        Мало ли что лают шелудивые псы вокруг нашего лагеря? Мало ли что воют шакалы в зарослях у реки? Зачем думать об ном? Наши люди сегодня вооружены лучше, чем в прошлые годы. Многие теперь имеют панцири и шлемы, луки и стрелы, щиты и мечи. А начальники пользуются железным оружием. У тебя под рукой есть колесницы, которые показали себя в походе на Амалика.
        - У пелиштимских князей воины защищены бронзовыми доспехами. У всех железные наконечники копий. Они владеют железными мечами. Мне сообщили: среди пелиштимцев несколько отрядов из хеттов и галатов. Они сильнее и храбрее самих людей пелиштим. Если бы не чудо, которое прошлый раз послал Ягбе, потрясая землю и обрушив на пелиштимцев скалы…
        - Ягбе и сейчас будет за нас, отец, — вмешался смелый Янахан. — Ты принёс ему жертву всесожжения, и бог принял её. Мы победим, отец, господин мой и царь.
        - Я слышал, когда-то в старые времена, — заговорил седобородый левит Ашбиэль, — ковчег Завета брали с собой в сражение. Ягбе тогда присутствовал среди наших воинов и помогал им.
        Абенир только поморщился и махнул рукой.
        - Первосвященник Шомуэл задохнётся от злобы, если его попросить об этом. Он ни за что не отдаст царю ковчег Завета. Его не радуют наши победы. Лучше он будет платить дань безбородым, — возразил он левиту.
        - Удвой караулы, следи за строгим порядком в войске, — приказал Саул Абениру. — Идите все по местам. Настанет утро, и мы увидим, где появятся пелиштимцы.
        Начальники элефов разошлись к своим воинам. Костры в патере горели всю ночь.
        Среди юдеев, расположивших шатры с левой стороны возвышенности, были и старшие братья Добида. Они пришли к Саулу и составе элефа из Бет-Лехема.
        2
        Добид тем временем пас своё стадо и упражнялся в метании камней. Руководил им опытный раб-аморрей, и ничего сверхъестественного вблизи пастухов не наблюдалось. Солнце собралось скатиться к западу, за волнистую черту дальних холмов. Небо слегка померкло, освобождаясь от дневного зноя. Пора было гнать овец к Бет-Лехему: поить и на ночёвку.
        Поигрывая пращным ремнём, Добид стал обходить отару Ему показалось, что пара овечек отбилась и щиплет траву где-то за бугром, который уже начал отбрасывать синеватую вечернюю тень. Он посмотрел вверх и заметил стаю крупных птиц, медленно летевших на средней высоте.
        Сначала белокурый юноша с пращой и пастушеским посохом не удивился. Ну, птицы и птицы… Пусть себе летят… Хотя непривычно ширококрылый абрис этих птиц и странное положение туловища его заинтересовали. Совершенно случайно. Он не собирался делать для себя каких-либо важных выводов. Мысли его текли спокойно и беспечно, самым обычным путём.
        Однако птицы летят на закат. Туда, где царь Саул расположил своё войско и ждёт приближения меднобронных меченосцев неуёмных и упорных воинов страны Пелиштим. Если эти птицы стервятники, то они летят в правильном направлении. Завтра или в ближайшие дни там произойдёт кровавое сражение, для них будет пожива.
        Добид брёл по склону холма, ища глазами отбившихся овец. Ему внезапно стало казаться, что светоносная стихия вечернего воздуха переливается многокрасочным, огнисто-розовым и лилово дымчатым цветом. Из-за этого привычная картина окружающего ландшафта преобразилась в его глазах и привиделась странной, будто во сне. Он приостановился и потёр веки как бы для того, чтобы обострить утомлённое зрение.
        И тут он определённо и чудесно затосковал, словно ему каким-то волшебным образом было отдано некое повеление.
        - Бог всевышний и всемогущий, вот я. Жду, чтобы исполнить волю твою, — прошептал юноша.
        Тогда одна из крупных птиц, летевших на запад, отделилась от стаи. Медленно, без взмаха крыльев она опустилась неподалёку.
        - Иди туда, — сказал себе Добид.
        Он перевалил через округлую вершину холма и пошёл к предполагаемому месту, где могла опуститься птица. Стали часто встречаться лобастые глыбы сероватых камней.
        Добид вынужден был обходить каменные препятствия, кое-где даже перелезать через них. Придерживаясь рукой, боком карабкаться по щебнистому, обрывистому склону. Миновав очередной щербатый валун, он наконец увидел то существо, что спустилось, отделившись от стаи.
        Существо это сидело спиной к нему и не двигалось. Добид подошёл ближе. Глаза его восприняли человекоподобие сидевшего, но одновременно и определили его необычайность.
        Золотисто-бледные струи волос ниспадали с головы и почти сливались с чем-то похожим на сапфировый плащ, разделённый на мягкие, без блеска, перистые разводы. Эти перистые разводы всё-таки заканчивались, но не определённо острыми, а плавно округлёнными линиями, искрившимися, как слюда на свету. Таковыми в иссякающих красках дня показались Добиду сложенные крылья. Он не заметил ни ступни, выглянувшей из-под неопределённого истекания одежд, ни кисти рук, чтобы понять — это рука мужчины, женщины или ребёнка. Только когда повернулась в его сторону голова и шевельнулись золотисто-бледные струистые пряди, он увидел профиль.
        Добид ахнул от восторга: никогда он не представлял лицо более чистое и свежее, как лепестки розы, светящееся нежной белизной. Впрочем, ему показалось, что это не женский профиль, но и не мужской. Он видел один глаз — не обращённый к нему, а глядевший вдаль, огромный, сиявший то ли синевой, то ли янтарно-изумрудным переливом, глаз ангела. От ангельского существа исходила облачная прохлада. Добид склонил голову, понимая: он не должен любоваться такой мучительной красотой, чтобы не ослепнуть.
        И раздался голос — он напомнил юноше напевно-звонкое рокотание арфы.
        - Ты пойдёшь к войску народа своего и сделаешь то, на что не решатся другие. Не бойся, ты под покровом бога, ты победишь. А сейчас ступай к дому своему и не о чём не рассказывай.
        Долетел до юноши запах сладкий, как запах лилии на рассвете. Он вернулся обратно к стаду. Приблизившись, понял: старый Шигон уже спустился с холма и гнал отару домой.
        Добид поспешил за ним. В Бет-Лехем пастухи загнали овец вдвоём, и ему удалось избежать расспросов отца. А Шигон вопросов не задавал. Он считал себя человеком умным и знал, что в его положении лучше быть нелюбопытным.
        Утром, когда Добид собирался снова идти со стадом, отец сказал:
        - Сынок, сегодня с Шигоном пасёт Оцем. А ты отправляйся-ка в военный лагерь царя. Возьми эти два мешка. В одном мешке ефа сушёных зёрен для каши, в другом десять печёных хлебов для твоих братьев. А в этой корзине десять сыров их начальнику-тысячнику. Пожелай ему здоровья и передай от меня поклон. Найди братьев, спроси — как они там. Узнай об их нуждах, а сам возвращайся. Если пелиштимцы подошли, то может начаться драка. Ты ещё молод в этом участвовать.
        Добид послушно перекинул через плечо два мешка, взял корзину с сырами. Не забыл прихватить с собой пращу и свой пастушеский посох. Подтянул пояс с ножом в деревянных ножнах. Отец объяснил, куда идти, и Добид зашагал к Долине дуба.
        В это утро, при первом проблеске солнца, эшраэлигы с тревогой увидели: возвышенность на противоположной стороне долины засияла медью и зардела от красных перьев на шлемах Пелиштимские князья вывели своё войско для битвы, оставив обоз позади и расположившись лагерем.
        Два войска на возвышенностях смотрели друг на друга через Долину дуба. А долина с огромным деревом, увешанным бубенцами и амулетами, была пуста. Никто не хотел начинать сражения, хотя всякий опытный воин знал: нападающему сопутствует удача. И с одной, и с противоположной стороны стоявшие несколькими плотными рядами бойцы переминались с ноги на ногу и неволь но двигали копьями, издали напоминая колеблющийся от ветра тростник. У людей ибрим щиты разных размеров и форм (овальные, квадратные, трёх- и четырёхугольные). Как правило, щиты были сделаны из грубой воловьей шкуры в два слоя с набитыми по внешней выпуклой части медными бляхами.
        У пеласгов, так же как у находившихся в их войске хеттов и галатов, щиты представляли из себя сплошной бронзовый круг, а в середине его — изображение белой рыбы, чёрной змеи или огня — символические лепестки красного пламени. Знатные пеласги, кроме медных доспехов, имели бронзовые крепкие налокотники и оловянные поножи, прикрывавшие правую ногу.
        Наконец верховный полководец пеласгов князь Полимен вы шёл вперёд. Откинув красный с золотом плащ, он поднял руку Рядом с ним воин начал дуть в большую винтообразную раковину, Раздался сильный протяжный звук. Князь Полимен прокричал что-то на языке хананеев, понятном многим жителям этой страны. Пелиштимские воины засмеялись, начали переговариваться и постукивать древками копий.
        Вышел из шатра Саул, внешне спокойный, но томимы и тревогой. Тут же стояли, положив ладонь на рукоять железных мечей, Абенир, Янахан и остальные приближённые, сыновья и начальники элефов.
        - Что он хочет? — спросил Саул Абенира. — Я плохо его понимаю.
        - Позволь, господин мой и царь, я переведу. — Ершалаимец Ард вслушался в слова, которые громко и чётко выкрикивал пелиштимский полководец. — Это их главный вождь, князь Полимен. Видишь, у него плащ красный с золотом, на шлеме вверху рыба, а позади конский хвост. Рядом один безбородый гудит в раковину. Второй держит тонкую длинную палку с красной тряпкой. Нечестивый князь вызывает от нас воина для единоборства. Он кричит: у нас Дагон, у вас невидимый Ягбе. Кому из единоборцев лучше поможет его бог, тот и победит. И не надо сражаться всему войску. Если их человек падёт, то они на сегодня признают силу Ягбе и уйдут в свои города. Если же пелиштимец победит нашего, мы должны уйти в Гибу. Тогда они заберут Михмас, Галгал и всю землю Эшраэля до Ершалаима.
        - Может быть, принять его условия? Кто выйдет против пелиштимского бойца? — Саул оглянулся на плотные ряды своих воинов.
        - Я выйду. Разреши, отец! — загорелся боевым неистовством Янахан.
        - Тебе ещё рано, сын мой. И надо посмотреть, какого единоборца выставят пелиштимцы. Ответь, Ард. Я согласен принять его условие.
        Ард прокричал в ответ, что царь Саул не возражает против поединка.
        Полимен кивнул, снова поднял руку и отдал своим воинам какое-то приказание. Ряды пеласгов зашевелились и разомкнулись. Предваряемый одобрительным гомоном, из их рядов вышел человек такого огромного роста, что это показалось Саулу невероятным. Он слегка растерялся и от растерянности подумал: наверное два пелиштимца соединились в одно целое — один встал другому на плечи». Конечно, эта мысль сразу была отброшена, как нелепая и смешная.
        Вышедший для поединка поражал ростом и шириной плеч. Он был намного больше высокого и могучего Саула. На голове его сиял начищенный медный шлем с гребнем крашеных красных перьев. Огромное тело воина обтягивали чешуйчатые доспехи, бронзовые налокотники, стянутые ремнями поножи и башмаки из жёлтой кожи украшали узоры: вычеканенные фигуры зверей и птиц. Такие доспехи имели цену, равную боевой колеснице. (Это предположил Абенир и, кажется, не ошибся). На кожаном поясе с бронзовыми розетками и серебряной пряжкой висел в дорогих, украшенных золотом ножнах железный меч с чернёной рукоятью, а с левой стороны — чудовищная палица, окованная медными шипами. Гигант опирался на копьё с железным, наточенным до синевы наконечником. Древко копья напоминало мачту небольшого судна. Не исключено, что сравнение с мачтой являлось всё-таки преувеличением. Однако такое мнение создалось среди ополченцев ибрим, устрашённых нечеловеческими размерами этого воина.
        - Галат! — донеслись до них возгласы пеласгов. — Он создай богами по своему подобию! Галат непобедим!
        Некоторые эшраэлиты сообразили: слово, которым пеласги называли этого быка в обличье воина, не имя, а только обозначение его племени. То, что этот воин из-за его роста и силы был посвящён богу Дагону или хурритскому Тешубу, делало его имя запретным. Даже собратья не знали его настоящего имени а пеласги звали его просто Галат.
        Как это часто случается с чрезмерно высокими людьми, лицо Галата отличалось длинным, преувеличенно тяжёлым подбородком. Он обладал плосковатым носом с широкими ноздрями и небольшими коричневыми глазками, невыразительными и малоподвижными. Галат не очень тщательно соблюдал обычай удаления растительности на лице. Поэтому у него на щеках и конце подбородка пушилась светло-каштановая ворсистая борода, слившаяся с кудреватыми усами. Лоб закрывал узкий козырёк шлема, заметны были толстые, почти сросшиеся в одну линию брови.
        Лицо Галата выглядело довольно благоприятно в обычное время, когда его не обезображивал гнев. Сейчас он старался быть насмешливо-высокомерным, зная, какое впечатление производит его великанья внешность. Сбоку от Галата шёл его оруженосец, рослый воин, нёсший тяжёлый щит, — на щите застыли отлитые в бронзе фигурки сражающихся.
        Спустившись в Долину дуба, Галат стал прохаживаться вдоль стоявших на возвышенности ополченцев Эшраэля. Будучи уверен, что в рядах людей ибрим не найдётся человека, который решился бы на бой с ним, он не скрывал своего превосходства. Не дождавшись в течение длительного времени соперника, великан начал раскатистым голосом выкрикивать оскорбления.
        - Зачем вы пришли воевать? — спрашивал с небрежным смехом Галат. — У вас сердца не бойцов, а робких серн. При появлении льва они бегут в ужасе, не смея сопротивляться. Я свободный воин. А вы рабы царя Саула, который пригнал вас сюда насильно.
        Эшраэлиты стояли наверху и молча слушали оскорбления. Каждый из них понимал, что выйти на поединок с гигантом, значит, обречь себя на верную смерть. Но главное заключалось в символическом и военном значении победы Галата. Это означало бы: Ягбе посрамлён, а идолопоклонники торжествуют; Эшраэль снова попадает под власть пелиштимских князей и будет платить тяжёлые поборы, выносить унижения и лишится права ковать в своих кузницах оружие и орудия труда.
        Саула и других вождей, воевавших с пеласгами, казнят. И напрашивался странный вывод, до которого додумались очень немногие. В результате такого порядка событий выиграют старые враги: знать северных областей и первосвященник Шомуэл. Он давно ненавидит Саула и готов предать собственный народ ради единоличной власти, думали наиболее смышлёные сыны Эшраэля.
        Всё утро Галат издевался над Саулом и его войском. А на противоположной возвышенности смеялись пеласги, указывали пальцами на скованных страхом эшраэлитов и делали непристойные жесты. Саул, почерневший от горя и стыда, ушёл в свой шатёр. Его соратники втихомолку совещались, не зная, как быть дальше.
        3
        К обеду на дороге, идущей от Бет-Лехема, появился белокурый юноша среднего роста, в бедной одежде пастуха. Он вытирал пот с лица, подпираясь пастушеским посохом с закруглённым концом. Через левое плечо юноши были переброшены два мешка, а в правой руке он нёс корзину, прикрытую соломой.
        Добравшись до обоза, юноша с мешками узнал, что воинство стоит над Долиной дуба. Сказали ему и про пелиштимцев, выстроившихся напротив. Он принялся искать знакомых, желая оставить у них свою ношу. Наконец нашёлся пожилой бетлехемец, следивший за порядком в обозе. Юноша передал ему мешки и корзину.
        - Я побегу разыскивать в войске братьев, — сказал он.
        - Торопись, Добид, покуда сражение не началось. Да не вмешивайся в бойню, чтобы не опечалить своего отца. Ведь даже стоя и стороне, легко погибнуть от камня или стрелы, — напутствовал его пожилой бетлехемец.
        Добид поспешил на возвышенность, увидел густые ряды эшраэльских воинов и стал расспрашивать, где стоят люди из Бет-Лехема. В стороне он заметил многочисленные шатры и среди них белый шатёр царя, который охраняли копейщики. Издали он узнал царского слугу и оруженосца Бецера. Тот выглядел озабоченным и расстроенным. Добид не решился к нему подойти. Также издалека пастушок разглядел сыновей царя и ещё каких-то начальником. Они стояли с растерянным видом, о чём-то совещаясь.
        Вдруг один из начальников, рослый, прекрасно вооружённый, с небольшой курчавой бородой, торчавшей вперёд, выкрикнул что-то воинственное. Конусовидный блестящий шлем он держал в руках После выкрика начальник надел шлем и вынул железный меч.
        - Нет, нет, Абенир! — взволнованно заговорили другие начальники. — Мы не пустим тебя! Ты погубишь себя и всё войско, весь Эшраэль!
        - Но кто-то должен выйти против пелиштимского буйвола! снова крикнул полководец Саула. — Я не могу терпеть такой позор, дайте мне умереть!
        - Нет, не ходи! Вся твоя отвага напрасна! — Его схватили за руки, долго уговаривали. Абенир вложил меч в ножны, вырвало! из рук соратников и пошёл к царскому шатру. Добиду показалось, будто смелый соратник Саула плачет.
        Необычайно озадаченный тем, что увидел, юноша поспешил к войску. Среди бойцов он нашёл наконец своих братьев: Элаба, Анидаба и Шамму. Они были мрачны, как и все люди ибрим, собравшиеся на войну с пеласгами.
        - Зачем ты пришёл? — сердито встретил юношу Элаб. — Лучик бы следил за овцами, чтобы их не задрал медведь и не унёс лев.
        - Меня прислал отец. Я принёс вам хлебы и сыр для вашего тысячника, — оправдывался Добид.
        - Не до тебя сейчас, возвращайся домой, — поддержал Элаба Анидаб. — У нас всех такое горе, а тут ещё ты со своими расспросами. Где хлеб и сыр? В обозе? У кого оставил? Ну хорошо, мы найдём. Ступай отсюда, помазанный. — Последнюю фразу Анидаб произнёс шёпотом, хотя было понятно: совершённое в их доме священнодействие его сейчас злило и раздражало.
        - Почему у всех горе? — пытался расспрашивать братьев Добид, Но они не хотели ему отвечать. Зато другие воины начали подробно объяснять происходящее в Долине дуба поношение Эшраэля.
        - Вон он, проклятый великан, ходит перед нами, как башня, и вызывает поединщика, — говорили они. — А кто выйдет на верную смерть? Кто хочет осрамиться перед нашим царём и перед вражеским полчищем? Многие отдали бы жизнь, но тогда безбородые снова будут властвовать над нами. Надо опять идти к ним с заступом, с сошником. Или чтобы выковать топор. Да платить им и собирать для них дань, потому что царь Саул согласился с пелиштимским князем заменить сражение поединком. Но разве можно голыми руками задушить льва?
        - Я бы вышел с ним биться, с этим пелиштимским великаном Добид ясными глазами смотрел на бородатых мужчин с копьями и мечами. Эшраэлиты засмеялись, но тут же сами себе закрыли ладонью рты.
        - У тебя бог забрал разум? — зашипел какой-то мужчина с пятнами седины в бороде. — А ну, убирайся отсюда, не заставляй нас совершать грех веселья! Не время для шуток!
        - Какой шуштрый мальшишка, — язвительно сказал другой воин, молодой, мускулистый, коричневый от загара, произносивший слова с особым говором шимонитов, живущих у пустыни Негеб. — Он, наверно, ужнал, што шарь Шаул шделает твоим нашледником того, кто убьёт Галата, и женит на твоей дошери.
        - Я знаю твоё высокомерие, — вмешался Элаб, тоже не забывавший о тайном помазании Добида, хотя считал это ерундой и просто блажью выжившего из ума Шомуэла. — У тебя стало очень дурное и дерзкое поведение с тех пор, как… Ладно, не буду вспоминать об этом. Хватит, надоело твоё хвастовство. Уходи прочь, не смеши людей.
        - Да я не шучу, — настаивал белокурый юноша с пастушеским посохом, ремённой пращой, заткнутой за пояс, и небольшой сумкой на боку. Ещё у него был нож в кожаных ножнах. Все замолчали. На сумасшедшего юноша не походил. Взгляд его светился спокойной решимостью. Он попросил, чтобы его отвели к царю.
        Элаб разозлился и хотел ударить своего обнаглевшего младшего братца. Но тут кто-то из благочестивых эшраэлитов, серьёзно выслушав просьбу юноши, произнёс:
        - На всё воля бога, не нам судить.
        Юношу отвели к царскому шатру. Бецера в эту минуту здесь не оказалось. Абенир тоже недавно покинул царя.
        Саул сидел один, тяжело задумавшись. Когда охраняющие царя копейщики заглянули и сказали, что привели какого-то юношу, желающего выйти к Галату, царь поднял брови. Некоторое время сидел безмолвно и напряжённо. Потом велел впустить добровольного поединщика.
        Добид смиренно вошёл и низко поклонился. Саул не узнал его. Когда пастушок с арфой приходил лечить его хандру музыкой, царь был невнимателен из-за болезни. Кроме того, в царском доме горел тогда малым огнём треножник. Арфист сидел у входа, а Саул слушал, не поворачиваясь к нему и не желая устранить полумрак.
        «Если бог приходит на помощь, он избирает любое средство и любого человека», — размышлял Саул, глядя на белокурого с рыжиной невысокого юношу, почти отрока. Он не удивился и не позволил себе улыбки.
        - Чем ты занимаешься обычно? — спросил царь.
        - Я пасу овец, — ответил Добид.
        - Ты видел пелиштимского воина?
        - Издали, господин мой и царь.
        - Его рост и сила, его доспехи и оружие не пугают тебя?
        - Бог избавлял меня от льва и медведя. Он избавит меня и от пелиштимского великана, — уверенно ответил Добид.
        - Тебе следует надеть панцирь и шлем, — осторожно предложил Саул, внимательно глядя на странного добровольца.
        - Я не привык к тяжёлому панцирю и шлему. Разреши мне остаться в моей одежде.
        - Приказать, чтобы тебе дали меч, щит и копьё?
        - Нет, я не умею пользоваться ими, как подобает бойцу.
        - Ты будешь сражаться с великаном своим ножом?
        - У меня есть праща. Вот она.
        - А если ты промахнёшься?
        Добид молчал, но на лице его не заметно было признаков сомнения. Саул тоже помолчал. Потом спросил с прежней осторожностью:
        - Когда ты хочешь спуститься в долину?
        - Сейчас, господин мой и царь.
        Саул вышел вместе с юношей из шатра. Они двинулись через ряды воинов, волнующихся и загорающихся надеждой при виде прославленного царя. На миловидного юношу с пастушеским посохом они таращились с изумлением. Но уже нёсся среди тысяч людей поражающий и вдохновляющий слух об этом юноше.
        - Всё в воле бога и всё свершится по силе его, — говорили воины ибрим, прикладывая ладонь ко лбу и груди.
        Полководцы Саула догнали царя с Добидом. Жарко дыша и позвякивая медью доспехов, они топали позади, готовые к любой неожиданности.
        Дойдя до края возвышенности, Добид поклонился царю и стал спускаться по тропинке, протоптанной местными селянами.
        Саул большими шагами удалился в свой шатёр. Могучий воин и опытный, удачливый полководец не мог выдержать предстоящего зрелища. Войдя в шатёр, он повалился на ковёр и обхватил голову, чтобы ничего не слышать.
        Абенир, Янахан, все остальные начальники смотрели вниз, вцепившись в рукояти своих мечей. Замерли тысячи воинов Эшраэля. С ужасом, со страшным напряжением и суеверной надеждой они следили за каждым движением пастушка.
        На противоположной стороне Долины дуба началось заметное движение. Пеласги, которым надоело ждать поединщика для Галата, в чьей победе они были уверены, начали наблюдать за человеком, идущим по тропинке. Человек этот спускался навстречу великану. Своего оруженосца с тяжёлым щитом Галат давно отпустил.
        Услышав позади гул и смех, Галат обернулся и посмотрел на своих соратников. Они махали ему и кричали что-то невразумительное. Наконец великан понял: они показывают на кого-то, кто отделился от войска эшраэлитов и движется к нему, чтобы начать единоборство.
        Галат воззрился в том направлении, куда ему показывали с возвышенности. Тут он разглядел небольшого стройного юношу с посохом, который медленно шёл ему навстречу. Своей внешностью юноша походил больше на пеласга или галата, чем на горбоносого, угольноглазого, чернокудрявого хебрая. Великан даже хотел обратиться к нему по-своему, но передумал. Он громко спросил на и зыке хананеев:
        - Эй, ты! Чего тебе здесь нужно?
        Белокурый юноша продолжал приближаться, опираясь на посох левой рукой. В правой он держал какой-то ремень, пряча его позади себя.
        - Ты хочешь со мной сражаться? — с весёлым интересом снова задал вопрос Галат.
        Не отвечая, юноша молча кивнул. И тогда великан захохотал. Он хохотал, сверкая на солнце крупными, как у лошади, зубами и слегка покачиваясь. Ему вторил тысячеголосый смех всего пелиштимского войска. И правда, трудно было представить себе что-нибудь более уморительное, чем схватка Галата, огромного, будто вставший на задние ноги бык, и хрупкого мальчика с миловидным, почти девичьим лицом.
        Великан смеялся довольно долго. Затем он пошмыгал носом и вытер невольную влагу на глазах. И вдруг разозлился. Он воспринял появление перед ним этого юноши, как насмешку хитрых хебраев. Галат отстегнул пряжку под подбородком и немного сдвинул шлем на затылок. Он стукнул древком копья об землю. Ещё раз окинув взглядом своего комического противника, пришёл в ярость и зарычал:
        - Что ты идёшь ко мне с палкой и камнем? (Добид достал из сумки заострённый кусок базальта.) Разве я собака? Ты собрался прогнать меня как собаку? Сопляк! Дуралей!
        В это мгновение Добид примерился. Слегка покачал заряженной камнем пращой. Крутанув её тем способом, которому научился у старого аморрея, он с силой метнул камень в Галата.
        Великан не успел сообразить, что произошло. Камень со свистом ударил его в лоб, оглушив и пробив череп. Галат упал навзничь, раскинув руки и ноги.
        Вопль поражённого ужасом пелиштимского войска слился с радостным воплем эшраэлитов. Элефы ибрим тучей покатились с возвышенности в долину.
        - Бог мой, слава тебе! — произнёс Добид и последующие поступки совершал, словно подчиняясь вселившейся в него но сторонней силе.
        В несколько прыжков он достиг того места, где лежал Галат. Отшвырнув посох, с трудом вытащил из ножен тяжёлый железный меч великана. Держа рукоять обеими руками, он размахнулся, как дровосек, и отрубил врагу голову.
        Когда первые воины ибрим подбежали к Добиду, он уже стоял, держа за волосы огромную голову Галата. Из обезглавленного тела обильной маслянистой струёй хлестала кровь. Не обращая внимания на продолжение войны с пеласгами, Добид стал быстро взбираться на возвышенность. Мимо него мчались вниз эшраэлиты.
        Добид направился к царскому шатру. Возле шатра левиты Ахни и Ашбиэль от священного восторга нестройно запели молитвы петушиными голосами, благодаря Ягбе за помощь мальчику на Бет-Лехема, а значит — царю Саулу и всему Эшраэлю. Рядом какой-то служка левитов, носатый, всклокоченный, с шерстистой разлохмаченной бородой, в рваной одежде, скакал, как безумный, и колотил в гулкий бубен. Молитвы и завывания левитов резко оборвались.
        Откинув кожаный полог, вышел Саул. Широкогрудый, сильный, блистающий доспехами, он увидел Добида и воскликнул могучим голосом свои любимые слова, произносимые перед битвой:
        - Бог с нами, кто же сильнее нас!
        Добид положил огромную голову к его ногам. А меч Галата помнил рядом в землю. Саул смотрел на юношу широко раскрытыми глазами, и радость сияла в глазах даря. Янахан тоже широко улыбался, глядя на Добида с братской любовью. Добид понял, что его поступок вошёл в сердце старшего царевича. Он скромно опустил голову.
        - Абенир, кто это? — воскликнул Саул, положив руки на плечи Добида.
        - Я не знаю, — ответил Абенир, усмехнувшись. — Наверное, его бог послал.
        - Да это пастушок, который играл для тебя на арфе, мой господин и царь, — напомнил подоспевший Бецер.
        - Войди в мой шатёр, дитя, — так же радостно пригласил юношу Саул. — Теперь ты воин, совершивший подвиг, по воле бога. Ты достоин быть в приближении к царю и водить на войну элефы бойцов. Кто отец твой и есть ли у тебя братья?
        - Мой отец Ешше, твой раб из Бет-Лехема. А трое моих старших братьев здесь, в твоём войске, мой господин и царь.
        - Останься в шатре и подожди меня. А мы устремимся вдогонку за пелиштимцами, ибо это война Ягбе, победившего Дагона и других идолов. Мы будем гнать их, пока не загоним в города их, — продолжал Саул и вместе с Абениром и Янаханом поспешил к своим воинам.
        Мощное, отлично вооружённое войско пеласгов отступало по Шааримской дороге, почти не оказывая сопротивления. Эшраэлиты нападали со всех сторон. Выскакивая то из придорожных зарослей, то из горных расщелин, они уничтожали отставших врагов. Им безжалостно перерезали горло, как баранам на заклании. Тут же обдирали трупы, снимая доспехи и подбирая оружие.
        Пелиштимские князья чувствовали себя удручёнными из-за слабости Дагона перед необоримой мощью Ягбе, который опять доказал своё превосходство: убил самого сильного и храброго воина пеласгов руками отрока, почти безоружного и неумелого.
        Это ужасное событие настолько поразило меднобронных бойцов с красными перьями на шлемах, что они оставили незащищённым обширный лагерь — шатры, повозки, нагруженные вином и снедью, колесницы, коней, а также стадо быков, телят и овец, приготовленное для жертвоприношений. Всё досталось торжествующим эшраэлитам, которые и не думали теперь убивать животных или уничтожать имущество.
        Безумие фанатичной жестокости было отброшено. Убивали только людей, хотя и здесь находились умные, поговаривавшие (пока не очень решительно), что неплохо бы кое-кого из пленных продать вавилонянам или в Мицраим. Или оставить у себя для тяжёлой чёрной работы. Хватит слушаться стариков. Из походов надо привозить добычу: ценности и рабов.
        Элефы ибримского ополчения гнались за пеласгами, пока и ни укрылись за высокими стенами и крепкими башнями Гета и Аккарона. С разбега эшраэлиты попытались их осаждать. Но тут уж пеласги организовали слаженную и стойкую оборону. Они словно опомнились. Меткие лучники, прячась за зубцами стен, осыпали стрелами толпящихся гурьбой, разгорячённых погоней эшраэлитов. Полетели камни, отвечая на броски осаждавших. Пришлось отступить от городских стен, под которыми осталось несколько сотен убитых. Наконец воины ибрим повернули обратно.
        Ожидавший Саула Добид сидел и раздумывал над чудом, которое с ним случилось. Он понимал, что это воля вседержителя, что в итоге только человеческих усилий такое не могло бы произойти. Однако, чем дольше он размышлял, тем чаще всплывала до странности кощунственная, холодная мысль.
        Ведь если посмотреть на его победу проницательно и спокойно, то ничего чудесного в ней не было.
        Туповатый, самоуверенный до спесивости великан ожидал кого угодно со стороны Эшраэля, только не его — невысокого и не отличающегося физической мощью юношу. На нём не сверкали медные доспехи, не красовался перьями шлем, не сияли чеканкой налокотники и поножи. Опирался он не на смертоносное комы а на пастушеский посох. У него не было меча, топора или лука со стрелами. Никакого вреда для себя от этого появившегося откуда-то юнца Галат не ждал, как не может взрослый человек предположить что-либо опасное в приближении шестилетнего ребёнка.
        Белокурые волосы, светлые глаза и мягкие черты лица Добида, наверное, показались великану родственными, похожими на внешние признаки его соплеменников. Это обстоятельство тоже сто смягчило, лишило привычной враждебной бдительности.
        Разве мог Галат предположить, что этот светловолосый пастушок, почти отрок, на самом деле мускулистый, выносливый и резкий, уже несколько лет постоянно упражнялся в метании камней из пращи. И достиг в этом воинском умении большого искусства. Заметив в его руке камень и кожаный ремень, Галат нисколько не встревожился. Он не догадывался об особом приёме, которому научил Добида раб Шигон. По его разумению, пращу следовало как следует раскрутить, а для этого нужно время. Он бы не упустил нападения противника. Он постарался бы увернуться. Он сам предупреждающе метнул бы копьё.
        Но Галат хохотал вместе с войском пеласгов, стоявших на высоте. Он размяк от смеха и сдвинул на затылок шлем, открыв свой неразумный лоб. Потом он стал сердиться, потому что заподозрил насмешку. Он почувствовал злобу и раздражение, начал приходить в ярость и… Но было уже поздно.
        ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
        1
        Саул вернулся к своим шатрам над Долиной дуба. Повозки доставили оружие и доспехи, снятые с убитых пеласгов. Из двух лагерей, покинутых пелиштимскими князьями, вывезли много ценных вещей: одежды, медные и стеклянные сосуды, раскладные стулья, украшенные перламутром и серебром, бронзовые котлы и жаровни, ларцы с редкими лекарствами, вместительные сумы и плетёные из коры корзины с зерном, чечевицей, пшеничной и ячменной мукой, овощами и фруктами, глиняные кувшины с крепким вином.
        Из Гибы прибыл Гист во главе каравана вьючных ослов. Он уже знал о победе над пеласгами и о подвиге смиренного пастушка из Бет-Лехема.
        Добида все хвалили и прославляли. Саул назначил его начальником трёхсот молодых воинов, входивших в состав постоянной дружины. Обычно, в мирное время, три тысячи отборных бойцов несли службу при царе. Они охраняли Гибу, находясь в новой крепости и в посёлке рядом с городом. Добиду Саул тоже объявил, что берёт его от отцовского дома.
        По приказанию царя Добид бросился на поиски отбившихся от основного войска пеласгов. Приказано было всех убить и отрезать у трупов правое ухо[55 - В Ветхом Завете речь идёт о краеобрезании с трупов врагов, им была символическая жертва Ягбе. У многих древних народов такой жертвой считались ещё и ухо, кисть руки или целая голова.].
        Потом воины Добида стали выяснять, кто из ханаанских селений приветствовал пелиштимское войско. Таких вешали на деревьях, разоряли их дома, убивали женщин и детей.
        Досталось и некоторым эшраэлитам из западного колена Данова, заподозренных в содействии пеласгам против собственною ополчения. С ними расправились не менее свирепо. У мужчин тоже отрезали правое ухо для счета.
        Добид предоставил Саулу и Абениру восемьсот ушей.
        Янахан был в восторге от решительных действий нового друга. Царевич подарил бывшему пастушку дорогую одежду светло-серую тунику из тонкой шерсти с рукавами до локтя и бахромой по подолу, пояс с серебряными бляхами и застёжкой в виде головы орла. Обувь нашли у пеласгов — с медными пряжками и золочёными ремешками на голени. Янахан отдал другу щегольскую накидку синего цвета.
        Они сидели вместе на царских пирах, устроенных по поводу одоления богом Ягбе пелиштимского Дагона. Пили захвачен! юг у врагов вино и лакомились свежим мясом, приготовленным и остром соусе из шафрана, гранатового сока, пряных полевых трап чеснока и аравийской кубебы[56 - Кубеба — род перца.].
        Кроме праздничных одежд из тонких дорогих тканей, Добиду подарили золотую изящную цепочку на шею, изогнутый кинжал с рукоятью из слоновой кости и красный кидар. Владел он теперь и полным набором доспехов: панцирем, медным поясом с пластинчатой юбкой, прикрывающей бедра и живот, налокотниками и поножами медным шлемом и железным мечом.
        На пирах без устали обсуждалось чудодейственное поражение великана Галата.
        Добид скромно опускал голову и смущённо улыбался. Он безусловно понимал, что ни к чему опорожнять лишнюю чашу, что самодовольное выражение лица и несколько гордых слов могут только повредить ему. А застенчивость и молчаливость вызывали повторную бурю похвал.
        Неожиданно возникли слухи о появлении идумеев и аммонитов. Прослышав о разгроме и преследовании пеласгов, «шакалы пустыни» небольшими шайками прибежали к Долине дуба и пелиштимской границе в надежде поживиться чем-нибудь у преуспевших эшраэлитов.
        Конечно, разбойников мог бы разогнать любой начальник элефа. Однако Саул, из чрезмерной царской приветливости, поручил дело не Янахану, не другим сыновьям, не достойному молодому Арду, а именно Добиду: чтобы обеспечить герою-поединщику ещё больший успех.
        Юный полководец легко добился этого успеха. Во главе пятисот бойцов он почти полностью перебил отряды бедуинов. Нескольких шейхов он захватил в плен и, связав сыромятными ремнями, приволок к шатру Саула.
        - На кол бы их посадить, — глубокомысленно рассуждал жестокий Абенир. — Вот, говорят, вавилоняне только так казнят разбойников и грабителей.
        Многим хотелось посмотреть на необычное наказание. Но Саул ограничился традиционной казнью. Троих шейхов повесили. Одному, самому бесстрашному, Абенир перерезал горло собственноручно.
        Опытный и сообразительный Гист наблюдал всё это, находясь вблизи, а иногда и внутри царского шатра. Поначалу он сочувствовал общей радости и симпатии к юноше Добиду, в котором он сразу узнал приходившего в Гибу арфиста. Но с течением времени стал сомневаться — полезно ли для Саула такое длительное восхваление чужой доблести?
        Зная, как злобно и ревностно относятся к победам Саула северные «адирим», первосвященник Шомуэл и его окружение, Гист считал правильным перенести слова благодарности с Добида на Саула. Однажды он высказался в этом роде при Абенире.
        - Я тоже так думаю, — заявил Абенир. — Мне не очень нравится, когда положенное царю становится достоянием другого. Я ведь не скрываю: пока Саул царь и мы все на хорошем месте. А если Саул не будет царём, то неизвестно, каково нам придётся.
        Гист тонко улыбнулся.
        - Отдаляйся от врага и будь осмотрителен с другом, — сказал ом, подтверждая свои соображения. — Верный друг — крепкая защита, но кто докажет крепость дружбы во всякий день твой?
        Слухи о подвиге пастушка Добида и очередной победе Саула облетели Эшраэль. Люди ликовали и праздновали избавление от пеласгов, снова покусившихся закабалить их. И когда, приказав разобрать шатры, погрузить добычу и одарить воинов, Саул двинулся к Гибе, города Эшраэля распахнули свои ворота.
        2
        Толпы народа выходили навстречу ополчению. Из всех городов, расположенных на пути войска (а многие люди заранее приезжали из других мест), с пением, плясками и цветами выбегали девушки и молодые женщины, дети и подростки. Звучали переливчатые свирели, свистели флейты, гулко стучали бубны и хрипло завывали отделанные медью рога. Музыканты бодро бренчали струнами арф и лютней.
        Восхвалите бога и воинство его!
        Служите богу с восклицанием:
        «Слава царю и войску!»
        Вся земля, все люди, веселитесь и пойте!
        При звуке труб и рогов торжествуйте!
        Да шумит, как море, слава и наполняет
        Вселенную! Да рукоплещут реки, да ликуют Горы!
        Бог наш царствует, да трепещут
        Иноплеменные! И могущество царя пребудет
        В силе божьей, ибо он утвердил справедливость! —
        раздавались хоры на пути победоносного ополчения.
        Большинство народа смешивалось с прорицателями, впадавшими в неистовство и беснование. Также вопили и восклицали те, кто, не зная удержу и меры, пил взявшееся откуда-то в изобилии вино. Девицы, испившие вина и сильно возбуждённые шествием победивших мужчин, кружились в хороводах и подпрыгивали так высоко, что подолы платьев взлетали выше колен[57 - Обнажать колени считалось недопустимым, крайне непристойным.].
        Малозаметные люди, проталкиваясь в толпе, шептали что-то женщинам и девицам. Все видели грозного Саула с сединой в чёрной бороде с нахмуренным лбом и сдвинутыми бровями. А примечали белокурого, пригожего Добида, стоявшего на отдельной колеснице, которой управлял возничий. Девушки смеялись, откинув головы и хлопая себя по бёдрам. Женщины смотрели, замирая и расширяя ноздри в пылком влечении к молодому герою. Неизвестные люди шептали им, и женщины громко кричали резкими голосами:
        - Саул победил тысячи врагов, а Добид победил десятки тысяч, десятикратно слава ему!
        - Саул победил тысячи, а Добид — десятки тысяч! — подхватывали все кругом.
        Стоя на своей колеснице рядом с Абениром, Саул горько усмехнулся:
        - Ну вот, Добиду дали победить десятки тысяч, а мне всего тысячи. Теперь ему не достаёт только царского венца.
        - Куда ему венец, сосунку, что он разумеет в обучении войска и управлении народом! — возразил Абенир и добавил, прислоняясь плечом к двоюродному брату. — Не огорчайся, ты ведь знаешь, как люди глупы и неблагодарны.
        - Разное может случиться. — Саул был не в силах изменить мрачного выражения лица. — Как бы Добиду всё-таки ни пришёлся впору царский венец. А управлять войском и народом найдётся много желающих.
        - Если тебя это так тревожит, надо позаботиться, чтобы ничего подобного не случилось, — твёрдо сказал ему Абенир.
        В родной Гибе Саула встречали торжественно и радостно. Племя Матрия было гордо славой своего соплеменника. Саула осыпали цветами и зёрнами пшеницы. Мужчины и женщины, приближаясь почтительно, целовали его руку. Даже отец, мать и дядя Нир позволили себе лишь осторожно приложиться к плечу царя. Только добрая жена Ахиноам со слезами обняла его и поцеловала ему бороду, как первосвященнику.
        Затем начались пиры, весёлые песнопения и пляски. Но царь сидел, с трудом преодолевая томление и тоску. Тёмные круги под глазами, сумрачный, иногда лихорадочно ищущий взгляд и бледно-землистое лицо заставляли думать о его возобновившейся болезни.
        - Злой дух возвратился и снова терзает нашего господина, — шептали между собой слуги и служанки. Вспоминая об участи бедного юноши Хуфама, они старались не попадаться на глаза царю. Если же требовалось приблизиться, то делали это с опаской, робко посматривая на него.
        Саул замечал впечатление, производимое его видом на слуг и близких людей. Целительный сон не прилетал к нему, и по утрам он был похож на человека, уставшего от тяжёлого ночного труда.
        Пришёл Гист, низко поклонился и протянул царю чашу с травяным настоем.
        - Почему ты не пробуешь сам? — Саул подозрительно прищурился. — Что ты принёс мне, чужеземец?
        Гист тут же плеснул себе на ладонь, быстро слизал и снова протянул чашу.
        - Прошу тебя, господин мой и царь, выпей безвредное, но успокаивающее лекарство, — проникновенно произнёс он с чрезвычайно сочувствующим и почтительным видом. — Прошлый раз, когда ты пил это снадобье, тебе полегчало. Ты задремал и освежился сном.
        - Я не верю тебе, хитрый льстец и болтун! — зарычал внезапно Саул, и глаза его сверкнули огнём безумия. — Прочь, забери своё пойло! — Выбитая из рук Гиста чаша взлетела к потолку, окропив лиловый кидар. Приземистый врач торопливо засеменил к выходу. Он покачивал головой и растерянно разводил руками.
        - Скорей к Кишу и Абениру, — бормотал он, вытираясь широким рукавом. — Надо что-то делать, как-то лечить Саула. Иначе он зайдёт в своём безумии настолько далеко, что обратно не повернёшь.
        Саул со стоном откинулся на подушки. Один глаз его был закрыт, другой, выкаченный и остекленевший, упёрся в потолок. Потом он открыл зажмуренный, и оба глаза, горя чёрным огнём, высматривали на потолке что-то таинственное и страшное.
        - Эй, стража, ко мне! — неожиданно рявкнул царь, будто разъярённый медведь.
        Вбежали два воина, молодые, статные, проверенные в своей верности и отваге. Оба в лёгких кожаных панцирях, в шлемах конусом, как у хананеев, со щитами и копьями. У пояса каждый носил короткий меч. Они с недоумением уставились на Саула.
        - Дай-ка мне твоё копьё, Тал, — обратился Саул к одному из них, зная воинов поимённо. — А ты, Немуэл, сбегай-ка к начальнику среднего элефа, к бетлехемцу Добиду. Передай ему, чтобы срочно пришёл ко мне и захватил свою арфу. Тал, беги с ним, а назад можешь не возвращаться.
        - На глазах и в сердце своём, — ответили воины и бросились выполнять приказание.
        Саул взял копьё стражника и поставил у своего ложа. Он сидел, раскачиваясь всем туловищем и запустив пальцы в густую нечёсаную гриву. Потом встал, открыл большой ларь, находившийся в углу. Достал расшитый золотыми цветами плащ. Накинул. Застегнул золотую пуговицу на плече. Потом плотно натянул на голову белый кидар с бирюзой и пером зимородка. Нарядившись, царь сел на ложе.
        За оконным проёмом, прикрытым деревянной решёткой, собрал тёмную синеву вечер. Проник сбоку багряный отсвет опечаленного солнца, собиравшегося растаять далеко в море.
        Огонёк в центре бронзового треножника из оранжевого стал красным, как уголь затухающего костра. Чёткая тень ползла по потолку, не отрываясь от большого тела царя.
        - Бецер, — сказал Саул спокойно.
        Сразу вошёл его слуга и оруженосец.
        - Где ты был?
        - Я находился поблизости, господин мой и царь. Но ты не звал меня. — Бецер удивлённо поглядел на плащ с золотом и белый кидар.
        - Где Добид? Почему он не появляется? Ты тоже любишь и почитаешь его, как мой сын Янахан?
        - Люблю и почитаю я моего господина и царя Саула, — произнёс Бецер и от его простого ответа, в котором не слышалось ни намёка на угодливость, стало понятно: он говорит правду.
        - Где же Добид? — опять нетерпеливо спросил царь.
        Тут Добид вошёл, держа в левой руке арфу, а правую прижимая к груди.
        - Я здесь, господин мой и царь. Мне передали твоё веление.
        - Бецер, будь неподалёку. А ты играй, — сказал Саул юноше.
        Как и в прошедшие вечера, когда его призывали к царю, Добид сел на коврик у входа. Настроил арфу, тронул струны, подумал и заиграл. Он играл звучно, красиво и торжественно.
        - Нет, мне не надо такой музыки. Пусть твои пальцы извлекают грустные звуки, — недовольно сказал Саул. — Иначе они покажутся мне крючковатыми когтями горного дэва, у которого рога на лбу, клыки в пасти и шерсть на спине.
        Добид постарался извлечь из своей арфы более тихие и нежные аккорды. Но Саул почему-то не мог успокоиться и раздражённо сопел.
        - Ты упиваешься своей славой после победы над великаном. — Саул подался вперёд, словно стараясь в полумраке лучше разглядеть юношу. — Вот арфа тебе и не подчиняется. Царь твой горюет, а ты радуешься. Я хочу слышать слёзы в твоей музыке, — упрекал Добида царь. Он взял левой рукой прислонённое к стене копьё. Не глядя больше на Добида, Саул бросил копьё в его сторону. Оно упало рядом с юношей, зазвенев железным остриём. Добид испуганно вздрогнул и перестал играть.
        Вбежал Бёдер, изумлённо посмотрел на Добида и копьё.
        - Забери отсюда этого шута! — закричал царь, сбросив с головы белый кидар и разрывая на себе плащ. — От его музыки сердце моё тоскует ещё больше!
        Пришли родные: старый Киш с Ниром и Наум. Они позвали левита Ашбиэля и все вместе вразнобой запели молитвы. Саул подпевал старикам, плача и ударяя себя кулаком в грудь. Снова послали за искусным врачевателем Гистом.
        Саул согласился наконец выпить его лекарство. Постепенно он перестал плакать и жаловаться на гнев Ягбе. Голова его упала на подушки, царь заснул беспокойным сном. Собравшиеся разошлись, вздыхая со скорбным видом. Бецер лёг у дверей охранять сон своего господина.
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        1
        В оживлённом эфраимском городе Шекеме, или Сихеме, в доме состоятельного и известного многим господина Ямина бен Хармаха встречали гостя.
        На втором этаже, в большой комнате с резными стропилами, лестницей, ведущей на кровлю, и окнами, прикрытыми от солнца решетчатыми ставнями, постелили жёлто-коричневые ковры. Белёные стены заслоняли ниспадавшие длинными складками тёмно-зелёные ткани с вышитыми птицами и лотосами. Ткани были из Мицраима. Пахло миррой, мускусом и розовым маслом.
        По коврам разложили подушки в пёстрых чехлах, а на низком столе постелили белую полотняную скатерть. Молодая женщина с томно-ленивыми глазами, подведёнными чёрной краской, распоряжалась подготовкой праздничного стола. Это была жена Ямина, госпожа Магах, белокожая, с тонкими, вразлёт, чёрными бровями. Позванивая золотыми браслетами, она говорила что-то служанкам капризным голосом. Служанки торопливо исполняли её распоряжения. Взгляды их выражали страх и усердие, что свидетельствовало о твёрдости характера госпожи Магах.
        Закончив приготовления в комнате и справившись — всё ли сделано поваром на кухне, расположенной в конце заднего двора, хозяйка высунулась из двери. В переднем дворе стоял её муж. Он беседовал со своим помощником, худощавым человеком, поглядывавшим на Ямина глазами весёлыми и блестящими, похожими на спелые, только что вымытые маслины.
        Наблюдая, белокожая женщина с красивыми бровями проявила странную реакцию на присутствие во дворе двух мужчин. Окинув холодным взглядом тучного и бородастого Ямина (и правда, тучность почтенного эфраимита удивляла чрезмерностью, а борода невиданной шириной), госпожа Магах слегка сморщила изящный носик. Рассматривая же худощавого человека с весёлыми глазами, загадочно усмехнулась. Усмешка её могла вызвать у сообразительного соглядатая нежелательные игривые мысли, так как производила впечатление интереса и скрытого вожделения. Тем временем Ямин отослал помощника.
        - Господин мой муж, — произнесла хозяйка строго, — всё готово. Носить блюда и вино будет Рифабал. Я приказала ему.
        - Хорошо. Иди, жена, пришли девушек омыть ноги моему гостю, — сказал Ямин и распахнул скрипучие ворота во двор, потому что подъехала крытая повозка, запряжённая мулом.
        Ямин раскланялся с кем-то закутанным в широкое дорожное покрывало, пожелтевшее от пыли. Своей грузной фигурой хозяин совсем заслонил невысокого гостя, проводя его в дом. Потом их силуэты слились с полумраком затенённого помещения.
        Пока выпрягали мула, которого слуги отвели под навес, а возницу пригласили в комнату для низшей категории гостей, пока служанка омывала главному гостю ноги, произнося пожелания, соответствующие ритуалу, личность его как бы выпадала из стороннего созерцания. И только когда Ямин с удовольствием уселся перед столом, белевшим чистой скатертью, а разбитной раб Рифабал (вернее, Ритабаал) принёс первое блюдо и серебряный кувшин с красным вином, стороннее внимание установило, что напротив хозяина сидел Гист.
        С какого времени между представителем эфраимитских «адирим» и низеньким чужеземцем, попавшим в близкое окружение Саула, установились доверительные отношения — не столь важно. Однако оба стремились к взаимному общению. Кроме того, их деловые беседы проводились под покровом несомненной таинственности.
        Итак, перед сотрапезниками поставили угощение. В чашах зарделось вино.
        - Необычайно рад видеть тебя в своём доме, почтенный Гист, — радушно начал Ямин, приступая к обеду.
        - Благодарю. Гостеприимство твоё достойно восхищения, любезнейший Ямин бен Хармах, бен…
        - Для удобства сократим перечисление моих предков. Оставим это менее торжественным случаям, — пошутил Ямин.
        Когда яства, доставленные на низкий стол Рифабалом, значительно поубавились, а вина в кувшине осталось не больше половины (первенствовал во всём этом, конечно, Ямин), когда всякие приятные пожелания и лестные эпитеты закончились, собеседники перешли к разговорам другого рода. Причём кладезем «придворных» новостей являлся Гист. Ямин выглядел при этом как весьма заинтересованное лицо. Правление царя сопутствовало его материальному благосостоянию.
        - Позволю себе не лениться умом, а усердно им потрудиться, — не вполне определённо продолжил беседу Ямин. — Ибо ленивый подобен воловьему помету, и всякий человек, протянувший ему руку, скоро отряхнёт её с отвращением. Я хочу сосредоточить твоё внимание, почтенный Гист, на событиях, происшедших за последние месяцы в Гибе, внутри прекрасной крепости нашего царя.
        - Я готов к услугам, и передам всё, что знаю. Хотя сказано мудрыми: «Кто печатью благоразумия запечатает уста мои, чтобы не пасть из-за них в глубокую скорбь и чтобы язык мой не погубил меня?» — возведя глаза к потолку, разливался в цветистых оборотах речистый Гист.
        Однако Ямин тоже не отличался скудоречием и беспамятством.
        - Скрытая мудрость и спрятанные сокровища… какая польза от них? — улыбнулся толстыми губами из бурых зарослей бороды бен Хармах.
        - Сразу опечалю тебя. Наш господин и царь снова заболел. Смотреть на его мучения тяжело. Как опытный лекарь, я полагаю, что причиной заболевания является не телесное расстройство, а удручающие обстоятельства, которые действуют пагубно на его волю и разум. Говоря проще, Саул слишком обеспокоен происками первосвященника. Он сомневается в прочности своего царствования, и эти сомнения сильно его изводят.
        - Мне казалось, после последнего отступления пелиштимцев его положение в Эшраэле укрепилось. Кстати, благодарю тебя за те захваченные товары, которые можно перепродать значительно дороже с помощью моего друга, купца Шимона. Они будут отправлены в Сидон или Гебал к оборотистым сынам Анака. Мы все получим свою долю золотом и серебром. Особенно хороши египетские притирания и ткани с острова Алашии. Металлические изделия тоже пригодятся.
        - Не забудь о доле царского брата Абенира. Мы обязаны своими барышами ему. Он давно заинтересован в продаже добычи захваченной в походах, — напомнил Гист, оглаживая свою клинообразную бороду.
        - Да, да, отбрось малейшую тревогу. Так же, как и ты, доблестный Абенир получит всё сполна, — растопырив для убедительности мясистые пальцы обеих рук, любезно уверял Ямин.
        - Тогда обращусь к другим новостям. Болезнь Саула легко устранима, если помочь ему поверить в надёжность его царского венца. После удачного (прямо скажем — удивительного) единоборства бетлехемского пастуха с великаном из Гета, Саул необычайно возвеличил мальчишку. Сначала он позволил прославлять его на пирах и народных празднествах. Разодели этого Добида не хуже царского сына и носятся с ним, словно с избранником бога. Особенно усердствует Янахан: влюблён в белокурого хитреца почти как в девушку.
        - Я имею об этом кое-какие сведения.
        - Не стану делать нехорошие предположения. Но такое восславление Добида нам совсем ни к чему. Не так давно наш господин призвал бетлехемца играть на арфе, а сам поставил возле себя копьё. И когда тот забренчал, Саул пустил в него копьём, но промахнулся.
        - Жаль. Хотя, конечно, Шомуэл с левитами и северными «адирим» подняли бы жуткий вой. Они объявили бы царя врагом бога и народа.
        - Ничего, можно было бы свалить всё на злого духа, вселившегося в царя. Тем более что он уже разбил голову какому-то слуге. Да и меня как-то раз чуть не огрел, еле я увернулся.
        - Будь осторожен, почтеннейший Гист.
        - Стараюсь по милости бога. Иногда удаётся уговорить царя принять моё лекарство, которое усыпляет его и сдерживает его свирепость. Однако теперь он стал бояться мальчишку бетлехемца. Как и всё простонародье, царь думает, что бог за Добида. Пришёл ко мне вчера Абенир и ругался столь грубо, как не ругаются даже пьяные разбойники хананеи. Оказывается, царь назначил Добида тысяченачальником и направил его к пелиштимской границе упреждать возможное нападение безбородых.
        - Абенир злится напрасно. Господин наш Саул не прочь погубить юного героя руками пелиштимцев. Это неглупо. И первосвященнику не на кого будет валить, — рассмеялся Ямин, наливая вино гостю и себе в чаши сидонского стекла.
        - А сметливый бетлехемец устроил разные учения и упражнения для воинов недалеко от Гибы, — продолжил Гист. — Народ собирался толпами глазеть на военные забавы. Добида опять хвалили, прославляли и благословляли. Вот, мол, какой редкий тысяченачальник. Ему бы возглавлять все войска.
        - Вижу, мнение людей складывается не в пользу Саула, — заметил Ямин, внезапно нахмурившись.
        - Наш царь настолько извёлся от неуверенности и тоски, что предложил Добиду жениться на своей старшей дочери Мероб. Она очень похожа на мать свою, госпожу Ахиноам. Такая же крупная, полнотелая и… скучноватая. Мероб задержалась в девицах, а ей пора увеличивать своей плодовитостью народ Эшраэля. «Женись, — сказал царь, — и поражай успешно врагов наших».
        Ямин бен Хармах перестал хмуриться.
        - Как же поступил наш метатель камней? — спросил он.
        - Прикинулся ягнёнком, отнятым от сосцов матки. «О, господин мой и царь, — захныкал бетлехемец, — кто я такой, чтобы жениться на твоей дочери? Что совершил я в жизни? И разве значит для Эшраэля что-нибудь мой захудалый род из потомков Юды? Меня осудят, если я поведу себя столь дерзко и посмею стать зятем царя». Все старики, все спесивые левиты, все безмозглые дурни умилились и прослезились. «Много на свете высоких и славных, — сказали тупицы, восхищаясь Добидом, — но благость божья открывается смиренным. Ибо могущество бога прославляется смиренными». Ну, Саул и выдал Мероб за другого тысяченачальника Адриэля. А Добид потихоньку улизнул, потому что ему нравится младшая дочь царя, Мелхола.
        - Я не помню, какова младшая. Красивая голубица?
        - Весьма красива и прелестна. Хотя не настолько бела и крупна собой, как Мероб. Скорее, она смугла и миниатюрна, с тонким станом и округлыми формами. Да и по возрасту она гораздо больше подходит Добиду.
        - Отсюда понятно: бетлехемский пастух скулил вовсе не из смирения. Просто ему приглянулась другая дочь царя. А вообще-то он не прочь стать его зятем. Хитёр, ничего не скажешь. Как милостива к нему судьба… то есть, я хотел сказать, как снисходителен к нему грозный и ревнивый Ягбе! Недаром бог надоумил пастуха научиться хорошо метать камни из пращи. Пригодилось.
        - Особенно пригодилось то, что к Добиду обратил свои коварные взоры первосвященник Шомуэл.
        - Что ты говоришь, почтенный Гист! Ведь это ещё больше усложняет дело! — воскликнул Ямин, изменившись в лице и наклоняясь ближе к низкорослому собеседнику. — Какие у тебя сведения?
        - Я бы предложил закончить трапезу. Лучше перейти куда-нибудь, где можно быть уверенным, что нас не подслушают. Там я сообщил бы тебе самые удивительные новости.
        - Нас вряд ли подслушает кто-нибудь и здесь. Но если ты настаиваешь, поднимемся на кровлю. — Ямин хлопнул в ладони. Он приказал Рифабалу отнести подушки и подать охлаждённый напиток.
        2
        Оставшись наедине с хозяином под открытым небом, Гист недолго провожал глазами стрижей, мелькавших высоко в синеве и сверливших криками тишину. Из вежливости некоторое время помолчав и отхлебнув фруктового отвара, Ямин произнёс тихим голосом:
        - Я слушаю тебя с нетерпеливым вниманием.
        Гист почему-то продолжал вглядываться в бледно-пепельное нагромождение невысоких гор Юдеи, потом сказал:
        - Покуда первосвященник Шомуэл стремится присвоить власть в Эшраэле, наше благополучие находится под угрозой.
        - Это мы все давно уже поняли, почтенный Гист.
        - Шомуэл не достиг тех выгод для себя, тех надежд, которые он возлагал на Саула, помазывая его на царство. Саул оказался доблестным полководцем, но человеком упрямым и далеко не простым, чего не ждал Шомуэл. Теперь он возобновил свои происки, желая сбросить Саула с царского места. Его открыто поддерживают могущественные группы влиятельных людей. Это большинство левитов, не желающих подчиняться царю и стремящихся восстановить во главе народа безоговорочно правление судей. Это знать северных областей, которым не нравится усиление бедных колеи Эшраэля — юдеев, шимонитов, бениаминцев, людей Заиорданья Но «южанам» да и некоторым на севере подходит венценосный владыка, даже такой, как буйный Саул.
        - Ты лишь перечислил известное мне. В чём же состоят тревожные и сокровенные новости?
        - В том, что Шомуэл тайно помазал в цари Добида.
        - О, бог мой и все баалы земли! — не удержался от крика вытаращивший глаза Ямин. — Откуда тебе известно?
        - Мне сказал об этом неприятном деле двоюродный брат Саула, наш благожелатель Абенир. Он тоже не сидит сложа руки. Убедившись, что Саул болен, а слава Добида всё растёт, он решил подробней узнать о жизни бетлехемца до его поединка с пелиштимским великаном. Потребовалось заманить в тихое место и сильно напоить старшего брата Добида. Его зовут Элаб, он ходил в ополчение и был на последней войне. Младшему братцу Добиду Элаб завидует и ненавидит его. Редкостный случай глупости и обычный случай родственной вражды. Вместо того чтобы поддержать брата, думая о собственном выдвижении благодаря его успехам, Элаб желает Добида погубить.
        - Надеюсь, он не наврал, прикинувшись пьяным?
        - Опытные соглядатаи Абенира действовали надёжно. Элаб был пьян настолько, что, проснувшись на другой день, не понимал, где находится. Из присутствующих людей никого не узнал. Абенир хотел было его прирезать, но пока передумал. К чему привлекать внимание Добида, а значит, и Шомуэла? Ведь, если мы знаем про действия наших врагов и они об этом не догадываются, мы в выигрыше.
        - Саулу о Шомуэловой возне сказали?
        - Разумеется, нет. Царь то впадает в безумие, то приходит в себя. К чему усугублять его дурное состояние? Как бы он не натворил таких безудержных злодейств, что и нам придётся туго. Конечно, лучше бы царём поставили Абенира, но…
        - Да, такой царь был бы в самый раз, — весело проговорил Ямин, и его лицо приобрело выражение сладкой задумчивости, как у юноши, мечтающего о невесте.
        - Не особенно обольщайся, благородный Ямин бен Хармах, — остановил его мечты клинобородый Гист. — Слишком уж Абенир интересуется вавилонскими способами казней и любит пытки при допросе пленных. Как бы со временем кому-нибудь из нас случайно не попасть на кол…
        - Избави нас Ягбе от такой беды! — Ямин воздел руки к небу, пошевелил толстыми губами, произнося спасительное заклинание, и дотронулся до заговорённой ладанки, которую носил под одеждой.
        Они беседовали почти до вечера. После чего, накинув широкий плащ с глубоким куколем, Ямин отправился проводить гостя за городские ворота. Собеседники не торопились. Повозка, влекомая мулом, медленно ехала за ними. И Ямин, распростившись с умным Гистом, возвратился домой в хорошем настроении.
        Пока он отсутствовал, его жена, госпожа Магах, закутавшись в покрывало, тоже вышла со двора и приблизилась к лавчонке, торгующей женскими притираниями для лица и дешёвыми украшениями. Она положила в руку старухе-хананеянке два серебряных кольца и тихо сказала:
        - Передай кому следует, что мой муж уезжает завтра в Сидон. Вернётся в конце месяца. А я отправлюсь погостить к своей сестре Цилле и пробуду у неё два дня и две ночи. Ты поняла? Не спутай что-нибудь, старая.
        - Что ты, госпожа моя, прельстительная, как сливки с мёдом! Разве бывалая Хаштумаат когда-нибудь путалась в таких важных поручениях? Всё будет сделано. Ты встретишь того, кого задумала, и получишь столько удовольствия, сколько пожелаешь…
        - Тс-с-с… Замолчи, не навлекай на себя мой гнев!..
        - Молчу, молчу, госпожа… Молчу, сладостная, как финики со спелой смоквой…
        ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
        ЗЯТЬ ЦАРЯ
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        1
        Всё обозримое пространство казалось морем холмов, над которым стлалась мглистая дымка. И хотя было зимнее время, солнце сильно нагревало огромные глыбы желтоватого песчаника. Добид поднимался по узкой тропинке на горный кряж, перекрывавший путь от рубежей страны Пелиштим. Его воины шли в лёгких кожаных панцирях. Некоторые в шлемах, другие в наголовниках из куска светлой ткани. Вооружились к этому походу легко — как разведчики, а не бойцы пешего ополчения. Большинство захватило с собой пращи, короткие метательные копья, у пояса — бронзовые мечи. Щиты не взял никто, чтобы не отягощать шага.
        Добид приказал идти за ним всего двум сотням воинов из своей тысячи. Он взял наиболее выносливых и быстроногих. Накануне Янахан пришёл в домик, где Добид находился со своим оруженосцем.
        Старший царевич настолько возлюбил скромного пастуха, победившего Галата, что относился к нему внимательней и добросердечней, чем к родным братьям. Кто-то пытался распустить подобие сплетни, намекая на привязанность Янахана к белокурому бетлехемцу. Однако сплетня была явно несправедливой. Кроме того, откровенный и дерзкий Янахан но этому поводу сказал коротко:
        - Узнаю кто, сразу убью. — Все жители Гибы знали: Янахан бросать слова на ветер не станет.
        Явившись в обиталище нового тысяченачальника, царевич объявил Добиду:
        - Отец подтвердил, что выдаст за тебя Мелхолу. — Помолчав выжидающе, он продолжил: — По-моему, она красивая и добрая девчонка. Будет хорошей женой. А тебе она нравится?
        - Да, очень, — просто ответил Добид. — А скажи, дорогой друг… ты ведь разрешил мне так себя называть… скажи — нравлюсь ли я Мелхоле? Ведь я думаю…
        - И думать нечего, — прервал его Янахан, — она тебя любит.
        - Но… рад ли этому господин наш Саул? Как мне предложить себя в зятья?.. Я человек бедный и незначительный.
        - Перестань этим смущаться. Отец согласился, он к тебе благоволит. Все родные за тебя: и дед Киш, и дед Нир, и мать Ахиноам. Мои братья Аминадаб и Малхиша тоже.
        - Я должен, по обычаю, уплатить вено[58 - Плата родителям невесты всегда считалась обязательной среди народов Востока.] за жену. Царское вено. Где мне взять столько ценных даров?
        - Богатые подарки поднесёшь царю после больших побед. А сейчас отец готов принять вместо платы за Мелхолу сто ушей, отрезанных у пелиштимцев.
        Добид решил попытать счастья и совершить поход в страну пеласгов. Янахан весело подмигнул и хлопнул его по плечу.
        - Мои соглядатаи, наблюдающие за рубежом Пелиштима вблизи Гета, разведали про готовящийся набег безбородых. У нас есть осведомители среди тамошних жителей. Так вот, безбородые завтра к вечеру хотят напасть на юдейский городок Шохо или на Хеброн. Поспеши их перехватить, когда они пойдут узкой долиной через горный хребет Эшхол. Постарайся разобраться на месте. Я бы вошёл с тобой, но это должна быть твоя собственная затея. Да подаст тебе помощь Ягбе, а удачу Баал-Тегор.
        Теперь Добид внимательно оглядывал долину, пересекавшую хребет, где по сыпучим скатам и обрывистым склонам росли узловатые акации. Дорога от страны Пелиштим проходила прямо под высоким обрывом. Вся долина была усыпана острыми кремнями. Казалось, злой дух горной пустыни нарочно разбросал их, чтобы сделать долину непроходимой. Однако люди за многие столетия проторили дорогу, и она как раз тянулась там, где сегодня Добид решил устроить засаду.
        Нужно было выбрать наилучшее место. Здесь вражеский отряд сможет передвигаться только по два человека в ряд. Убежать с дороги невозможно: с одной стороны отвесная каменная стена, с другой — скат, словно оскалившийся острыми кремнями, — ногу поставить негде. Такое гиблое место тянется не слишком долго, примерно триста — триста пятьдесят шагов. Достаточно, чтобы уничтожить небольшой отряд, какие обычно собираются для внезапного набега.
        Поднявшись козьей тропой на большую высоту, воины по указанию Добида начали подтаскивать тяжёлые камни к краю обрыва. Работа эта продлилась не слишком долго. Утирая пот, эшраэлиты пересмеивались и одобрительно поглядывали на своего молодого начальника.
        Добид убедился: приготовленным на краю обрыва известковым глыбам достаточно лёгкого толчка, чтобы рухнуть вниз. Сотню бойцов он отослал к началу пересекавшей хребет дороги, чтобы даже часть пелиштимцев не спаслась, бросившись обратно. Семь десять человек (он пошёл с ними) должны были запереть дорогу с востока. Тридцать воинов спрятались наверху, им предстояло сбросить на врагов заготовленный камнепад.
        Все три группы тщательно укрылись среди скал и колючих кустов. Стали ждать, собираясь действовать каждый в свою очередь.
        Полная тишина дремотно накрыла отогретые солнцем горы Прислушивались чутко. Вот где-то щебень осыпался с крутого склона. Пёстрые птички-чеканки бегали, щебеча, вдоль дороги ловили мух. Слух околдовывал какой-то смутный далёкий гул. Он возник по неизвестной причине и уходил всё дальше, замирал в ущельях и голубоватых, ломко очерченных складках гор. Серая нагая долина долго молчала. Но воины Добида обладали терпением скрадывавших добычу хищных зверей.
        Наконец в начале долины послышались едва различимы! шаги. Постепенно они делались отчётливее, приближались. Пёстрые чеканки взлетели. Добид глянул в щель между камней и пробормотал хвалу богу.
        Пеласги шли по дороге, не растягиваясь и не разговаривая Без металлического звона доспехов. Подобно эшраэлитам, они были в лёгких панцирях и яйцеподобных египетских шлемах, без обычных краснопёрых гребней. Тоже с короткими копьями, с луками, стрелами и мечами. Среди бритых и светловолосых немало замечалось бойцов с чёрными бородами, — скорее всего, наёмников-амаликцев или хананеев. Отряд небольшой, примерно человек двести. Такие быстро передвигавшиеся, но наторелые в набегах удальцы могут с успехом подкрасться к небольшому городку, неожиданно ворваться в открытые ворота и устроить резню.
        Перед тем местом, где дорога суживалась, прижимаясь к отвесной стене, передовой воин сделал знак остановиться. Пеласги перестроились по два человека.
        Когда их отряд зашагал по намеченному Добидом отрезку дороги, он поднялся из-за укрытия и закричал: «Хедад!» Тут же сверху рухнули ребристые глыбы, ломая кости, размозжив черепа, уничтожая и калеча врагов. Вопль отчаянья и боли взбудоражил глухо молчавшую долину.
        Большая часть пелиштимского отряда погибла сразу. Около тридцати человек, оставшихся в живых, бросились по дороге в обратном направлении. Но там появилась, раскручивая ремённые пращи, сотня эшраэлитов, обрушивших на них сотню острых камней. Из пеласгов единицы успели натянуть луки и пустить в нападавших несколько стрел.
        Сам Добид с семьюдесятью воинами добивал два десятка спасшихся врагов. Тридцать его воинов, сбросивших с обрыва валуны, уже мчались по крутой тропе вниз.
        Пеласги сражались с яростью и самоотверженностью обречённых. Даже те, кто не умер под глыбами, а был искалечен, защищались до последней возможности, превозмогая страшную боль. Но участь их не вызывала сомнений, она была решена.
        Скоро шум и разноголосый крик боя затих. Воины Добида торжествовали. Они с восхищением смотрели на своего начальника, сумевшего придумать такую засаду, которая обеспечила им победу малой кровью. Из эшраэлитов было убито пять человек и тридцать ранено. Добид получил в плечо сильный удар мечом. К счастью для него, меч скользнул по медной бляхе, нашитой на кожу панциря. На плече остался только кровоподтёк. И ещё стрела царапнула ему щёку. Кровь полилась обильно, но он унял её целебной мазью. На щеке остался красный рубец.
        Воины отнесли в сторону мёртвых товарищей, прикрыли накидками. Решили захоронить их в какой-нибудь попутной пещере. Раненых перевязали; для тех, кто не мог самостоятельно идти, сделали носилки из копий и плащей.
        В каменистой долине долго слышался скрежет переворачиваемых глыб, звяканье меди и негромкие разговоры. Эшраэлиты раздевали трупы врагов. Прежде всего брали сохранившиеся после камнепада панцири и шлемы, какие-то предметы личного обихода, снимали башмаки, — пеласги носили хорошие сандалии с откидными боками, охватывавшими пятки и щиколотки, имевшие кожаные шнурки или медные пряжки.
        Добид с двумя помощниками обошёл всех убитых врагов. У каждого отрезал правое ухо. Набрав двести ушей, убрал в приготовленную для этого сумку.
        Раздетые, изуродованные трупы врагов бросили под открытым небом, уже подкрашенном широкими мазками кровянистого заката. В небе медленно кружили, снижаясь, многочисленные коршуны и орлы. Птицы знали, что живые люди уйдут, нагруженные добычей, а мёртвые останутся ждать пернатых могильщиков.
        Возвратившись в Гибу, удачливые бойцы рассказали сбежавшимся соплеменникам о своей победе и об удивительной воинской хитрости Добида. Опять молодые и старые, мужчины и женщины без устали превозносили доблесть бетлехемца. Они искренне предполагали, что их славословия в честь нового тысяченачальника приятны царю Саулу.
        Янахан с радостным смехом обнимал друга. Теперь-то он обязательно станет его родственником. Отец отдаст за Добида сестрёнку Мелхолу, и всё в их семье обернётся полным согласием и общим удовольствием. Янахан помчался к отцу, просил разрешения при вести к нему Добида. Саул разрешил.
        После полудня умывшийся и переодевшийся Добид пришёл с Янаханом, Аминадабом и Малхишей к царю.
        В приёмном помещении крепости чувствовалась торжественность обстановки. Саул восседал на раскладном кресле, одетый просто, но во всё белое. На голове его желтел обруч с крупным сердоликом в середине золотого трилистника. На правом указатель ном пальце был тяжёлый перстень, сиявший большим топазом.
        Рядом находились Абенир, муж старшей дочери царя тысяче начальник Адриэль, высокий, костлявый человек с неприятным лицом, ершалаимец Ард и ещё два воинских начальника. Вдоль степ стояли отец и дядя Саула, левиты Ашбиэль и Ахия, родственники, помогавшие в ведении хозяйства при дворе Саула, и приземистый Гист, лекарь и счетовод.
        Войдя и низко поклонившись, Добид в двух словах рассказал об уничтожении отряда пеласгов. Потом он сообщил, что исполнил повеление царя принести отрезанные уши врагов. Добид открыл суму и предъявил свидетельства своей победы.
        - Сколько здесь? — спросил Саул, недоверчиво хмурясь.
        Я велел тебе добыть сотню. И только правые.
        - Здесь двести ушей твоих врагов, мой господин и царь, скромно ответил Добид.
        - Ты даже превзошёл мои ожидания. А почему некоторые с дырками?
        - В них были серебряные или медные кольца. Воины вынули их для себя. Я не стал им препятствовать.
        Саул раздражённо дёрнул щекой и вернул Добиду сумку.
        - Ладно, забирай свои дырявые уши, — сказал он. — Ты принёс назначенное вено за невесту. Я согласен, чтобы ты женился на Мелхоле. Приведите её.
        Бецер, стоявший позади царя, подбежал к двери в дальний покой и отдёрнул занавес.
        Жена Саула Ахиноам и его старшая дочь Мероб ввели, держа за руки, побледневшую Мелхолу. Шелестели их платья из дорогих тканей, сверкали золотые украшения. В дверях толпились молоденькие служанки.
        - Я отдаю Мелхолу Добиду из Бет-Лехема. Что скажет дочь моя Мелхола?
        - На всё твоя воля, мой господин, царь и отец, — тихо проговорила Мелхола, не поднимая глаз.
        - Хорошо, — с суровым видом продолжал Саул. — Почтенные священники, благословите это решение.
        - Да будет благословенно силой и духом бога нашего, — сказал нараспев левит Ахия и воздел руки перед своим лицом.
        - Да будет благословенно, — подтвердил Ашбиэль и тоже воздел руки.
        - Назначаю свадьбу через два дня. Уведите невесту. Остальные тоже идите. Пусть останутся Абенир, Адриэль и Ард.
        Когда царь остался в приёмном помещении с теми, кого он назвал, лицо его стало ещё мрачнее. Он снял золотой обруч и передал Бецеру. Слуга-оруженосец бережно положил царский венец на маленький столик с бронзовыми бычьими головами с каждой стороны. Он накрыл столик большим куском голубой ткани.
        - Пусть Добид женится на Мелхоле. Она будет ему сетью. А я буду рыбаком, закинувшим сеть, или охотником, поймавшим добычу. К чему мне трогать его, если он скоро превратится в мужа моей дочери? Добиду мы предоставим воевать с пелиштимцами. Может быть, от руки их он и умрёт, — сказал царь своим самым доверенным людям.
        2
        В назначенный день в Гибу пришёл местный судья из колена Бениаминова. Царь принял его. Позвали Добида и левитов.
        Судья для всяких спорных дел был, пожалуй, единственным чиновником в пределах трёх южных областей. Был судья ещё в Ершалайме (и очень хороший, как считали деловые люди), но он являлся евуссеем, то есть не принадлежал к народу Эшраэля. Да один из сыновей нынешнего первосвященника Шомуэла судил м шимонитском городе Беер-Шабе. Но, во-первых, ходили слухи, что он взяточник и шалопай, а во-вторых, Саул не желал общаться с Шомуэловым отродьем. Потому и позвали хоть и более мелкого судью, но своего. Звали его «препочтенный господин Хецрош».
        Судья составил договор на двух вощёных табличках, где указывалось: царь, он же Саул бен Киш, отдаёт в жёны тысяче начальнику Добиду младшую свою дочь Мелхолу (Мельхаэль). И вено по договору за упомянутую дочь получил. Отдающим дочь сказал: «Пусть будет так». Получивший жену подтвердил «Согласен». А судья присовокупил: «Быть по сему». Затем судья получил двадцать овальных серебряных шекелей и приглашение на свадебный пир. Подошедший Гист пообещал переписать таблички на дорогой папирус и убрать в ларцы царской канцелярии.
        Потом было жертвоприношение богу Ягбе на большом алтаре Гибы, которое совершили левиты Ахия и Ашбиэль в присутствии царя, жениха его дочери и всей родни. А во дворе у старого Киша принесли жертвы домашнему баалу с непроизносимым именем. Кстати, род Саула и Киша сжигал жертву этому баалу ежемесячно и устраивал по данному поводу застолье для всех членов рода, женщин, домочадцев и даже слуг-невольников и свободных.
        Но по поводу свадьбы устраивалось особенно обильное и многолюдное пиршество.
        Во второй день несколько десятков котлов, объятых пляшущими лепестками цветка-огня, кипели и дымили в самой крепости и вокруг неё.
        Зарезали небольшое стадо телят и целую отару овец. А дли главного стола, где восседали царь, жених и невеста, жена, отец, дядя, братья, сыновья и родственники царя, готовили козлят сосунков, только что отнятых от матки.
        Одновременно пеклось множество хлебов и прочих видов печения: медовых лепёшек, лепёшек с сыром, пирогов с рыбой, с бараньей требухой, с голубятиной и курятиной. Низкие столы были завалены огурцами, ломтями печёной тыквы и сахарной дыни, финиками, инжиром, грушами, яблоками, гранатами, миндалём. И, разумеется, в глиняных, серебряных и медных сосудах слуги разносили красные и светло-золотистые — местные, сирийские и ханаанские вина, фруктовые напитки из тутовника, чернослива и изюма, крепкие молочные напитки, какие умеют делать аммониты, мохабиты, аморреи и другие племена «ночующие в шатрах».
        Кругом валил дым и сытный пар от котлов, стояли лужи крови урезанных животных, хохотали дети и служанки. Старые люди поминали (не слишком громко) баалов свадебного чревоугодия Буллу-Шахака, Милмитами, Удунтамку и каких-то других духов, которым соответствовали имеющиеся почти у каждого эшраэлита маленькие фигурки-террафим.
        На пиру играли приглашённые музыканты, стучавшие в бубны, свистевшие на флейтах, звучно перебиравшие струны лютен и арф.
        Девушки водили хороводы, высоко подпрыгивая и звонко выкрикивая: «Аху-Ягу!» Молодые воины, подхватив друг друга под руки, тоже извивались живой цепью, подняв плечи и одновременно вскидывая ногами.
        Пир и веселье длились весь второй день и до середины ночи, когда при прерывисто пылавших на ночном ветру факелах, в сопровождении хора подруг невесты, пожилых женщин и детей, молодожёнов отвели в скромный одноэтажный домик под деревянной кровлей. Там их оставили одних на коврах с цветными подушками.
        Гости вернулись к большому жилищу царя. Потом, продолжая пировать, переместились в пригородное поселение для дружины. Много раз веселились и пили в доме деда Киша и у других родственников. Свадебное торжество длилось несколько дней.
        3
        По окончании семидневья к царю с утра явились Абенир, Лдриэль, Ард и лекарь Гист в новом кидаре. Бецер встретил их у входа в царскую комнату.
        Саул повернулся к ним с удивлённым видом. Все почтительно склонили головы.
        - Случилось что-нибудь? — спросил царь.
        - Хотели сообщить то, что давно нам известно, — проговорил Абенир решительно и выпятил вперёд свою жёсткую бороду.
        - Почему вы не сделали этого раньше? — Без раздражении, но по-прежнему с удивлённо поднятыми бровями Саул разглядывал приближённых.
        - Не хотели удручать тебя перед свадьбой твоей дочери.
        - Пустяки, свадьба не помешает. Ладно. В чём дело?
        - Добид тайно помазан Шомуэлом на царство, — невольно мрачнея, сказал Абенир.
        - Это проверено? — Саул слегка побледнел, хотя взгляд его был спокоен.
        - Да.
        - Кто сказал?
        - Старший брат Добида. Он был в ополчении, его зовут Элаб.
        - Кто присутствовал при… священнодействии?
        - Кроме Шомуэла и его соглядатая Шуни, были отец Добида и пятеро его братьев. Это произошло ещё до поединка с пелиштимским великаном. — Абенир сделал шаг вперёд и положил руку на рукоять меча. — Ешше и братьев умертвить?
        Саул помолчал, раздумывая, и покачал головой.
        - Они не приглашали первосвященника. Шомуэл сам нашёл их. Наверное, он объяснил, что так ему приказал поступить бог, прилетевший в кожаный шатёр и сидевший на чёрном камне.
        Глаза пришедших, исключая Гиста, не могли скрыть страх. Однако, встряхнувшись, Абенир скептически усмехнулся:
        - Вот насчёт шатра и чёрного камня подтвердить некому. И всё же отец и братья Добида…
        - Они сейчас не вредны, — перебил Саул. — Правда, если рассказал один, то могут проговориться и остальные. Но их умерщвление повлечёт за собой ещё большую злобу Шомуэла, побудит к мести Добида, вызовет осуждение среди народа.
        - Господин наш и царь, подождём развития этих событий, немедленно подтвердил Гист, к которому Саул почему-то обратил взгляд.
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        1
        Прошли долгие месяцы после свадьбы Добида. Янахан, Абенир, Ард и два зятя царя, возглавляя тысячные отряды, проводили в окрестностях Гибы учения и манёвры. Воины Эшраэля всё лучше овладевали новым оружием: бронзовыми мечами, копьями с железными наконечниками, луками и стрелами. Не забывали и ремённой пращи — исконном оружие кочевых племён. Постепенно воины более точно и быстро подчинялись приказам командиров, требовавших внезапных перемещений, разделений или слияний отрядов но обстоятельствам войны.
        Янахан был царевич. Абенир прямой помощник и двоюродный брат царя. Ард принадлежал по рождению к чужой евуссейской знати, а старший зять царя Адриэль отличался грубым и надменным нравом. Может быть, поэтому бойцы Саулова войска больше побили Добида. Он казался им проще, доступнее и добросердечнее других. Он старался не обижать никого из них и не наказывал без серьёзных причин. Считалось, что Добид единственный из тысяченачальников, который лично заботится о пище для своих бойцов, их благоустройстве во время походных стоянок и о лечении раненых.
        Но главным в глазах воинов являлось необычайность судьбы безвестного пастуха, победившего страшного великана, ставшего любимцем царя и назначенного полководцем. Наконец Добид стал царским зятем. Такое в жизни бедного юноши могло произойти только по желанию бога.
        Среди пяти тысяч воинов, постоянно находившихся в Гибе и рядом с ней, возникали слухи о вражде царя и первосвященника Шомуэла. Конечно, все эти бениаминцы, юдеи, эфраимиты, шимониты и галаадцы были целиком на стороне Саула. Царь позволил им оставлять себе часть военной добычи. Он считал возможным не превращать в смрадную падаль, а употреблять в пищу захваченных у врагов коров и овец. Он поручил им священное дело — защищать от меднобронных пеласгов и от набегов «ночующих в шатрах» города и земли ибрим.
        Однако слухи о том, что первосвященник благоволит к Добиду, воспринималось ражими парнями, как должное. Это их почему-то не злило, а умиляло. Возможно, слава великого прозорливца и «собеседника Ягбе» всё-таки имела для всех эшраэлитов решающее значение. Знал об этом и Саул. Ненависть первосвященника когда-то остановившего свой выбор на нём, скромном землепашце чрезвычайно тяжело им переживалась.
        Саул ещё надеялся на улучшение отношений с властным стариком, которого он искренне признавал великим пророком умеющим слышать повеления бога.
        Теперь Саул понимал: Добид не просто отдалённый претендент на золотой венец, каким может в будущем оказаться старший зять, например, или воинственный, холодно-жестокий брат Абенир. Помазание Добида, пусть необъявленное, делало правящего царя незаконным венценосцем. Отстоять своё царствование и передать его потомкам вдруг стало трудно разрешимой но главной задачей.
        Хитрый Гист, приносивший царю целебные отвары, как-то, ведя туманный разговор, произнёс несколько фраз из египетской притчи:
        - «Берегись родственников своих так же, как и чужих людей. Не приближайся к ним вне мер безопасности, не оставайся один в отдалённом покое или на охоте. Не доверяй брату, не знай друга, и да не будет у тебя доверенного, ибо это бессмысленно. Когда ты спишь, то охраняй сам своё сердце, ибо в день несчастья человек не имеет поддержки. Все бывшие соратники, друзья, стоявши! напротив твоего сердца, покинут тебя и отвернутся от твоего горя»[59 - Цитата из египетского папируса времён Позднего царства.]. Не так ли, господин мой и царь?
        - Возможно, ты прав, Гист, — ответил Саул печально, в самом рисунке его густых бровей лекарю почудилось страдание. — Цари Мицраима, наверное, были жертвами многих предательств?
        - Не просто предательства, но и гибель стали уделом некоторых фараонов Черной Земли, — пояснил Гист. — Однако мрачные слова египетских наставлений относятся не только к царям. Всякий, имеющий власть или значительное имущество, должен иметь в виду алчность и бессовестное вероломство людей.
        Саул окончательно укрепился в том, что его тяжкие сомнения и тайные страхи могут быть прекращены только одним способом смыты кровью. Как человек умный, он понимал несовершенство такого решения. Но ничего другого изобрести не мог.
        Впрочем, для осуществления этого решения требовалось время и соответствующие обстоятельства. Брать на себя вину в явном убийстве Добида было нежелательно.
        Дружное осуждение «адирим», священников и народа представлялось бедствием. Оно предопределило бы его падение в глазах всех колен Эшраэля. А это не исключало всеобщую вражду, ополчите колен и смерть его самого, семьи и даже всего рода. Нечто похожее уже случалось с коленом Бениаминовым, когда ополчение остального Эшраэля вторглось и перебило всех бениаминцев-мужчин. А «женщин решением судей и старейшин отдали людям из других племён»[60 - Книга Судей. 20, 21.]. Это всё-таки следовало учитывать.
        2
        Вооружённые столкновения эшраэлитов с пеласгами время от времени возобновлялись. Приходилось биться то с небольшими отрядами лихой молодёжи, то с одержимыми гневом закоренелыми мстителями. И даже со значительным войском пелиштимских князей, желавших удержать под своей властью города и селения западного Эшраэля. Туда, где сражение могло быть особенно ожесточённым, с большим числом убитых, Саул неизменно посылал Добида во главе тысячи упорных юдеев. Иногда к Добиду присоединялся Янахан. Он радовался оказаться в бою товарищем и сподвижником бетлехемца.
        Презирая опасность своей воинской жизни, Добид оставался невредимым. Он удачливо одерживал победы над пелиштимцами, оттесняя их за рубежи сопредельных земель, усыпанных черепками исчезнувших древних царств. Люди ибрим почитали юного вождя, на лице которого только пробивался золотистый пушок. Девушки и молодые женщины пели в его честь гимны, придуманные наспех, но полные восторженных чувств. Рассказы о поединке Добида с огромным Галатом и о его дальнейших успехах на полях сражений передавались из уст в уста с прибавлением разнообразных сказочных подробностей.
        Подавленный мрачной тоской, царь Саул продолжал безжалостно направлять Добида в очередное сражение. Но Добид опять выходил победителем. Народ шумно его приветствовал. В лучах всё ярче разгоравшейся славы Добида недавняя слава Саула заметно потускнела. Добид — «благословенный богом, непобедимый», — толковали между собой воины, пахари, пастухи, старейшины родов, судьи, торговцы, хозяева мастерских и большинство жрецов-левитов, потому что таким провозгласил бетлехемца первосвященник Шомуэл.
        Возвращавшегося из сражений мужа ждала с нетерпением смуглая Мелхола. Они мало времени проводили вместе. Но, если оставались наедине, сбрасывали одежды и предавались своей юной страсти. Обнажение тела воспрещалось строгой моралью левитом Добид и Мелхола запирали дверь спальни деревянной щеколдой а на оконный проем навешивали плотную ткань. Мелхола гладила шрамы на руках и плечах мужа, целовала заживающий на щеке рубец от пелиштимской стрелы.
        Посланный в следующий поход, Добид думал о Мелхоле, о её поцелуях, вздохах и стонах. Вспоминал её песенки и наставления — ведь Мелхола была царской дочерью, её обучали мудрые женщины.
        Когда Добид, возвратившись, обнимал жену, смуглая царевна говорила ему тихо кощунственные слова: «Мирная жертва у меня сегодня, поэтому я вышла навстречу тебе без чужих взоров. Моя любовь к тебе, как служение в Скинии перед камнем бога. Я убрала постель коврами и египетскими тканями, от которых источаются благовонные запахи, ибо я надушила спальню смирной, корицею и алоэм. Кожу свою я напитала розовым маслом, а длинные косы мускусом, чтобы тебе было приятнее, мой золотоволосый. Войди в эту спальню, мы будем упиваться нежностями до утра и насладимся любовью».
        Однажды в редкие дни покоя к Добиду прибежал отрок на слуг царя. Это был тонкий, весёлый четырнадцатилетний внук Нира, по имени Моца. Он числился в прислуге, хотя кровь в нём текла родственная Саулу.
        - Мир тебе, господин, — начал Моца, радостно посвечивая в вечернем сумраке чёрными, как агат, глазами и наивно хлопая стрельчатыми девичьими ресницами.
        - Что тебя привело ко мне? На дворе-то темнеет… — усмехнулся Добид, собираясь подняться на крышу и выпить с женой прохладного напитка.
        - Меня послал Бецер, оруженосец и двоюродный племянник господина нашего и царя, — затрещал подросток, пришёптывая и глотая согласные звуки от чрезмерного усердия. — А Бецеру повелел сам господин наш и царь. А он сказал, чтобы я побежал к тебе, доблестный тысяченачальник и господин, а я побежал и…
        - То, что ты прибежал, я вижу, — засмеялся Добид, но внезапно он стал серьёзным и поднялся с ковра. — Повтори повеление царя.
        - Тебе следует пойти в крепость, взяв с собой твою арфу. Наш господин и царь желает слушать музыку, потому что сон не приходит к нему. Поспеши, доблестный господин тысяченачальник. А я побегу скорее к Бецеру и скажу ему, что передал тебе, чтобы он сказал господину нашему и царю, что я уже прибежал… — Тут Моца, прижав правую руку ко лбу, исчез.
        - Отец опять зовёт тебя играть на арфе, — со вздохом проговорила Мелхола. — Постарайся ему понравиться. Сделай так, чтобы музыка его успокоила.
        - Понравиться царю и успокоить его становится всё труднее. — Добид накинул плащ и надел белую войлочную шапочку. Взял арфу, осмотрел её, кивнул жене. — Жди. Если повезёт, я вернусь живым.
        - Не шути так жестоко, Добид.
        - Всё может случиться, душенька. Недаром говорится: держись подальше от того, кто имеет власть и может умерщвлять.
        Пока Добид с арфой шёл узкими улочками крепости к дому царя, Саул вышел на крышу второго этажа. Ночь постепенно приближалась. Луна явилась из-за холмов и поплыла по чёрному морю низкобокой ладьёй. После жаркого дня глубина ночи казалась прохладной и блаженной.
        На царе не было ничего, кроме набедренной повязки. На плечи он накинул льняную жёсткую простыню. Волосы всклокоченной копной спадали ему на плечи, нечёсаная борода сбилась в шерстистый войлок. Саул смотрел вдаль, тяжело дыша волосатой могучей грудью.
        По углам крепости зажгли смолистые факелы, освещая квадратные башни и часть стены, на которой застыла бессонная фигура с копьём. «Лучше быть простым воином и не думать ни о чём важном и страшном, стараясь только исполнить свой долг», — подумал Саул. Город засыпал. Неподалёку, во тьме, колючей звёздочкой светил огонёк.
        Только что закончилась беседа с Абениром, Ардом, Адриэлем и Янаханом. Беседа эта касалась внезапного нападения одного из идумейских племён на самый южный город колена Шимонова Хацаршубал. Надо было срочно собрать войско и идти к шимонитам, освобождать их от идумеев. Сначала уговорились послать Арда, Адриэля и Янахана. Потом, вспомнив о своём намерении погубить Добида в сражении, царь отменил этот договор. Он кликнул Бецера и велел послать за бетлехемцем.
        - Ард и Янахан, идите спать, — хмуро приказал Саул. — На Хацаршубал пойдут Абенир, Адриэль и… наш красавчик-зять Добид.
        Ард поклонился и вышел из царского дома. Помедлив, покинул отца Янахан. Он немного досадовал, что царь не доверил ему поход против идумеев. Кроме того, он почему-то особенно тревожился о судьбе друга. Последнее время любое упоминание его имени вызывало на лице царя гримасу (почти судорогу) сильного раздражения. Янахан несколько раз вступался за Добида, расхваливая его воинские заслуги. Однако Саул прерывал сына с угрюмым видом и ничего одобрительного в отношении Добида не хотел слышать.
        Отойдя от царского дома, Янахан увидел Добида с арфой под мышкой. Поздоровавшись, Добид спросил:
        - Каково здоровье нашего господина и царя? Он спокоен? Дух сомнения и гнева не терзает его?
        - Отец очень сердит, — сказал Янахан. — Хочет послать тебя к шимонитам, чтобы укротить идумейских шейхов. Они осади ли там один город. Вообще у него опять бессонница. Надо ему поиграть, но будь осторожен и внимателен. Около ложа теперь постоянно стоит копьё.
        - Благодарю, мой друг, за твоё беспокойство обо мне. Но всё в воле бога нашего. Помолись за меня.
        - Я не уйду далеко. Останусь рядом в помещении, где ночует сменная стража. Загляни потом. Расскажешь, как будет принята царём твоя игра.
        - Хорошо, я загляну, — согласился Добид, — если смогу.
        3
        Царь сидел на низком ложе. Рядом стояло прислонённое к стене копьё и курился, мерцая красным угольком, бронзовый треножник. Саул закутался в простыню с головой. Он напоминал в полумраке громоздкое белое привидение, явившееся в дальнем углу.
        Абенир и Адриэль молчали, ожидая прихода бетлехемца. Бецер в прилегающем коридоре вполголоса разговаривал со стражниками.
        Саул с трудом переводил дыхание. Бессонница сторожила его, не давая забыться ни на мгновенье. Тело горело в лихорадке, необъяснимая тревога постоянно сжимала сердце и клубилась болью в мозгу.
        Вошёл Добид с арфой, поклонился царю и произнёс установленную фразу приветствия. Саул зашевелился в своей простыне.
        - Дерзкие идумеи напали на колено Шимоново, осадили город, угнали несколько овечьих отар, — сказал он больным голосом. — В Идумее из-за жары засуха, голод. Они не уймутся, пойдут дальше в пределы Эшраэля. Надо остановить их и рассеять. Ты, Добид, и Адриэль со своими тысячами выступите завтра с утра. Абенир тоже возьмёт две тысячи наших бениаминцев и будет для вас обоих старшим. Его приказ — моя воля. Понятно, нить мой Добид?
        - На глазах и в сердце своём, господин наш и царь. Завтра исполним твою волю, — сказали Абенир и Адриэль. Добид приложил руку ко лбу и груди, но промолчал.
        Царь посмотрел на него пристально и злобно засопел. Выступил Абенир и заговорил:
        - Я уничтожу этих бродяг, заплетающих косу на затылке и стригущих волосы на висках. Я захвачу их шатры и возьму верблюдов. Будут они кричать от отчаянья, ибо ужас станет преследовать их повсюду. Дочери их будут обесчещены. Им останется только рыдать, опоясавшись изорванными лохмотьями, и скитаться по огородам селений, прося горсть зерна и сгнившую редьку для пропитания. А сердце самых храбрых идумеев будет как сердце женщины при родах. Страх овладеет ими, боль и муки испытают они, когда попадут в мои руки. Стада их будут расхищены, дети затоптаны моими воинами. И место главного идумейского селения Ашора станет вечной пустыней и жилищем шакалов.
        - Да, да, так и сделай, Абенир! — прохрипел Саул. — Не щади никого, убей всех, кто не успеет убежать!
        - Я сам отрежу головы идумейским шейхам и принесу тебе, — пообещал Абенир. — Надо будет повесить их над воротами Гибы. Пусть обрадуется наконец первосвященник Шомуэл, ха, ха!
        - Убей всех, мой верный Абенир! — подхватил царь, и красный отблеск от треножника отразился в его глазах. — А сейчас ступай, завтра на рассвете в поход. Идите с Адриэлем спать. Ты же, Добил, останься пока. Ты сыграешь на своих струнах. Пусть музыка размягчит моё сердце и облегчит мою душу. Но играй печальные, тихие, жалостливые песни. Звуки веселья мне тягостны и невыносимы. Горе тебе, если ты не растрогаешь меня, а застывшие в глазах слёзы не прольются по щекам мне на бороду.
        Абенир и Адриэль попятились и ушли. Добид настроил арфу Он хотел, как обычно, сесть на коврик при входе, но передумал. Остался стоять у низковатого входного приёма, хотя так играть было неудобно.
        Заглянул Бецер. Покивал Добиду поощрительно. Юный бетлехемец наконец приспособил свою арфу и заиграл стоя. Он долго перебирал чуткими пальцами струны, стараясь, чтобы звуки складывались в грустные и протяжные мелодии, похожие то на пересвисты пастушеской флейты, то на звон бубенцов идущего каравана. Однако царь не проявлял желания положить голову на подушку. Дремота не приходила к нему, не ласкала вкрадчиво его голову под мягкие вздохи арфы. «Может быть, я слишком мало упражняюсь теперь? Всё время в учениях и походах, не до музыки…» — думал Добид, замечая в полумраке настороженное, угрюмое выражение на лице Саула. — Наверное, я играю не столь печально…»
        Внезапно Саул схватил стоявшее рядом копьё, размахнулся и, напрягая могучие мышцы, с силой метнул его в музыканта. Добид успел прянуть в сторону. Копьё глубоко вонзилось в деревянную притолоку. Древко копья дрожало. Саул застонал и заскрипел зубами.
        Бросив арфу, Добид побежал по короткому переходу и слетел по лестнице на первый этаж.
        - Что такое? Что случилось, Добид? — кричал наверху Бецер.
        Потом Бецер сообразил в чём дело. Воины готовились к тому, что царь прикажет им вернуть Добида. Но Саул молчал. Он лёг на своё ложе лицом вниз, его большое тело сотрясалось от рыданий. Бецер послал одного из стражников за Кишем, Ниром и Гистом.
        Добид пробежал мимо караульного помещения, не заглядывая внутрь. Янахан заметил промелькнувшую на улочке фигуру бетлехемца.
        - Добид, вернись! — позвал царевич, выскакивая из двери. — Скажи, что стряслось? Добид, подожди меня!
        Но юноша уже скрылся в тени домов. Лунный свет позолотил пустоту, отражающую спокойное мерцание ночного неба. Потом послышался стук шагов. Воин из царской охраны спешил выполнить поручение царского оруженосца. Янахан остановил его, узнал о происшедшем, и, горестно восклицая, пошёл к отцу.
        Добид подбежал к двухэтажному дому, где они жили с Мелхолой. Она сидела перед светильником, расставив фигурки домашних божков и ожидая мужа. В соседней комнате спали две служанки.
        Мелхола радостно вскинула голову, когда появился Добид. Но сразу поняла, что случилась беда. Молодая женщина побледнела, рассыпая выточенные из камня и дерева амулеты. Добид прижал малец к губам. Они молча поднялись на второй этаж.
        - Что там, муж и господин мой? — спросила Мелхола, обнимая Добида. — Отец проявил к тебе суровость?
        - Он хотел проткнуть меня копьём. Я успел увернуться, по милости божьей. — Добид говорил взволнованным шёпотом. Он пристегнул к поясу меч в ножнах, обмотал вокруг пояса ремень пращи.
        - О, бог Абарагама, Ицхака и Якуба! — взмолилась женщина, стискивая перед грудью руки. — Подождём. Может быть, отец простит тебя. За что он на тебя разгневался?
        - Я не знаю. За мной скоро придут стражники, я умру. Ты хочешь этого?
        - Я люблю тебя, муж мой. И по закону я должна быть на твоей стороне. Если тебе угрожает смерть, беги. Спрячься где-нибудь. Когда всё изменится и отец забудет свой гнев, дай мне знать. Я поговорю с Янаханом. Он твой друг и любит тебя, как свою душу. Он сделает для тебя всё, что можно. А сейчас возьми эти золотые кольца и уходи, чтобы я не испытала горя при виде твоей казни. Я постараюсь обмануть стражников и задержать их.
        Вместе с Мелхолой Добид скрутил большое покрывало, привязал его к деревянным перильцам. По нему, как по верёвочной лестнице, он спустился с задней стороны дома и пропал в темноте.
        Вытирая слёзы, Мелхола думала. Затем она стала сворачивать большую куклу из войлоков и разной одежды. Кукла, накрытая полосатым покрывалом, была издали похожа на человека, лежащего лицом к стене. Женщина нашла в ларе с зимней одеждой светло-рыжую овчину. Полуприкрытая краем покрывала и особым образом положенная на подушку овчина напоминала Светловолосую голову.
        Мелхола опустилась на ковёр у стены, сжалась в комок, оперлась подбородком на поднятые колени. Она вслушивалась и тишину ночи. Некоторое время ночной покой ничем не нарушался. Однако скоро раздались чёткие шаги. Кто-то приблизился к входной двери, сильно стукнул.
        Служанки проснулись. «Кто там?» — спросил тонкий голосок двенадцатилетней девочки. Служанки испуганно зашептали, не зная, как себя вести.
        - Откройте. — Мелхола узнала голос Бецера.
        Царский слуга вошёл, положив ладонь на рукоять меча. За ним с факелами и копьями переминались два стражника. Мелхола поднялась с пола и спустилась на две лестничные ступени.
        - Царь требует тысяченачальника Добида в свой дом, сдержанно сказан Бецер.
        - Он заболел и лежит на постели, — тихо произнесла молодая женщина, наклоняясь к Бецеру сверху.
        Бецер недоверчиво покачал головой. Сделал несколько шагов по лестнице и заглянул в верхнюю комнату. Он довольно долго рассматривал то, что лежало на войлоках и подушке, накрытое полосатым покрывалом. Убедившись, что Добид находится и верхней комнате и спит, Бецер растерянно пожал плечами.
        - Пойди и объясни, Бецер. Вернувшись, Добид почувствовал себя плохо. Пусть он поспит до утра, а с восходом солнца предстанет перед отцом, — уговаривала Мелхола исполнительного оруженосца.
        - Н-ну… хорошо. Я доложу господину моему. — Бецер поднял брови и сделал на лбу морщины напряжённого размышления. И, хотя Бецер был одним из самых близких людей Саула, он робел и не особенно хотел проявить себя грубияном. «Всё-таки Мелхола дочь царя. Добид его зять. Может, они договорятся между собой в конце-то концов. А если что… я буду виноват» — прикидывал царский слуга. Стражники ещё потоптались немного, поговорили между собой и ушли.
        Снова потянулось ночное время. Луна уплыла на запад. И опять раздался топот и шум. В дверь постучали так сильно, что она затряслась. Служанки вскочили с вытаращенными глазами. Бросились к лестнице, бормотали со сна перепугано: «Госпожа, госпожа…» Мелхола сама открыла дверь и отступила в сторону.
        В дом ворвался Бецер и четверо стражников.
        - Где Добид? — закричал Бецер, широко открывая рот и со звоном обнажая меч. — Царь приказал принести его больного имеете с постелью. Он не может идти? Тогда…
        Мелхола молчала, прижимаясь спиной к стене. Бецер и воины побежали наверх. Вопль разочарования и злобы раздался на всю улочку. Из соседних домов высунулись чьи-то головы.
        - Добид скрылся? — спросил Бецер, таща за собой войлочную куклу и полосатый плащ. — Ты обманула нас! Тебе придётся отвечать перед царём! Возьмите женщину и эти тряпки, — с досадой сказал он и напустился на служанок. — А вы почему покрывали свою хозяйку и молчали про её обман, курицы?
        - Мы ничего не знали, господин… Мы ничего не слышали и не видели… Мы спали… — залились слезами служанки, падая на колени перед Бецером.
        4
        В царском доме пылали факелы. Сверкая воспалёнными глазами, мрачный Саул, одетый в длинную синюю рубаху, ходил по комнате большими шагами. Абенир, Адриэль, Киш, Нир и лекарь Гист стояли с виноватым и опечаленным видом. В переходах воины постукивали копьями об пол. Вошли Ард и другие начальники элефов, взъерошенные, заспанные, сердитые.
        За ними появился Янахан. Он почему-то был в медном панцире, шлеме и полном вооружении: с мечом, щитом и копьём. Недоумённо посматривали кругом Аминадаб и Малхиша. Царевичи привыкли за последний год к сумасбродным выходкам и беспричинному гневу отца. Они боялись его и в глубине души осуждали, не зная о сложных интригах первосвященника, о горьких сомнениях и бессильной ярости царя, которые расстроили его здоровье.
        - Ты надел доспехи, чтобы защитить своего дружка? — неожиданно накинулся Саул на Янахана. — Может быть, ты поднимешь меч на своего отца, царя Эшраэля?
        - Нет, господин мой… Я только хочу от имени войска, от имени сотников и простых воинов просить тебя отвести гнев свой от Добида. Вспомни, что это он вышел против страшного пелиштимца и победил его. А ведь среди твоих людей не нашлось никого, кто бы мог сделать такое. Из-за его победы Ягбе послал спасение всему Эшраэлю. Ты тогда видел это и радовался, а теперь забыл. Зачем грешить на слугу твоего Добида, если он столько раз бился с врагами и сокрушал их и приносил тебе их отрезанные уши? Ведь дела его были полезны для тебя, он ничем против тебя не согрешил. Почему же ты желаешь пролить его кровь и умертвить без причины?
        - Скверный сын! — зарычал Саул, потрясая кулаками. — Для тебя ближе и лучше этот рыжий юдей, злокозненный и лукавый, чем твой собственный отец и царь! Ты готов противиться мне и потому напялил на себя панцирь, приготовил оружие! Но я не посмотрю на то, что ты мой сын и наследник! Я прикажу лишить тебя права наследования и чиноначалия в войске! А если ты не уймёшься, то потеряешь жизнь!
        Тягостное молчание распространилось в доме царя. Все осторожно переводили дыхание и поглядывали кругом искоса, будто не доверяя друг другу. Копейщики в коридоре и во дворе тоже примолкли.
        Послышались торопливые шаги и нарастающий шум. Вошёл Бецер, таща за собой куклу, завёрнутую в плащ и рыжую овчину. Пригнувшись, ступили в запретный чертог четыре стражника и с ними Мелхола.
        - Где Добид, подлый умыслитель на своего царя? Вы не нашли его, глупые бараны? — грозно обратился к вошедшим Саул.
        Бецер прижал одну руку к груди, а второй указал на Мелхолу. В колышущемся свете огней, бледная от страха и горя, молодая женщина склонилась перед взбешённым царём. Лицо её и обнажённые руки (накидка соскользнула на пол) казались голубого цвета. Чёрные косы Мелхолы, потеряв заколки, скрыли её глаза и коснулись пола.
        - Господин мой и царь, — начал взволнованно объяснять Бецер, — когда мы пришли к Добиду в первый раз, госпожа Мелхола сказала, что муж её болен и заснул. Она обещала, что он явится к тебе утром, и указала на его постель. Но она обманула нас. Вместо Добида на постели было это тряпье и шерсть овцы. Мы поверили ей, тьма скрыла от нас истину.
        - У вас надо отнять оружие и послать вас к старухам перебирать чечевицу, — язвительно проговорил царь. — Вы недостойны быть воинами своего царя…
        - Когда же ты послал нас во второй раз, — продолжил Бёдер, горестно хватаясь за голову, — мы обнаружили обман. Но преступник давно сбежал и неизвестно — где искать его. Прости нас, нерадивых и доверчивых. Это случилось потому, что жена Добида твоя дочь.
        - Позор своей матери, мерзкая лгунья! — взревел Саул, он схватил дочь за длинные косы и поволок её по полу, как мешок. — Для тебя важно спасти мужа и оставить в дураках отца! Как ты смела обмануть моих стражников! Я прикажу связать тебя и бросить в яму с мышами!
        - Прости меня, отец мой и царь… — рыдала Мелхола, целуя ноги Саула. — Добид пригрозил убить меня, если я не сделаю, как он скажет. Я боялась…
        - Ах, ты боялась! Нет у тебя совести и благонравия! Недаром сказано: усиль надзор над бесстыдной дочерью, чтобы она не сделала тебя посмешищем для врагов, притчею в городе и упрёком в народе…
        - Оставь её, сын мой Саул, — подходя и поднимая Мелхолу, произнёс старый Киш со страдальческим выражением на морщинистом лице. — Девочку запугали, а сердце её оказалось не столь твёрдо, как бы хотелось. Ты сам выдал Мелхолу за Добида. Такую весёлую и богатую свадьбу устроили… Эх! Чего ж теперь её ругать, бедную. Не надо бы впутывать женщин в дела мужчин. К тому же, по закону, всякая жена должна прежде всего повиноваться своему мужу… Пойдём, внучка, я отведу тебя к бабушке, она тебя пожалеет.
        Янахан поднял и подал сестре её накидку с заметным сочувствием. Киш обнял за плечи всхлипывающую Мелхолу и удалился из царского дома. Саул не стал им препятствовать.
        - Бецер, подай мне венец и скипетр, — неожиданно приказал он и сел на раскладное кресло из красной тиснённой кожи.
        Бецер торопливо принёс золотой обруч с сердоликом в трилистнике. Он помог царю надеть венец на его взлохмаченную седеющую голову. С поклоном подал ему бронзовую булаву с железными лепестками в навершии.
        - Знайте все: с этого дня… — Он указал на оконный проем, где чёрная тьма превращалась в бледно-лиловый фон рассветного неба. — С этого дня тысяченачальник Добид объявляется врагом царя Эшраэля. И каждый из вас, кто встретит Добида, должен его убить.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        1
        Крутокурчавый, с вихрастой бородкой, расторопный Шуни появился на пороге угловой («деловой») комнаты. Первосвященник в простой длинной рубахе и плоской шапочке, прикрывавшей макушку, разговаривал с малоприметным человеком в широком плаще. Человек говорил что-то еле слышно, приближая губы к бледному уху Шомуэла. Шуни слегка поклонился и округлил глаза.
        - Что там? — прерывая человека в плаще, спросил Шомуэл.
        - При входе во двор стоит путник, который просит стражу впустить его.
        - Какой-нибудь деревенский пророк или обворованный горожанин? — хмуря седые брови, уточнил первосвященник.
        - Нет, у твоих ворот стоит… — Шуни недоверчиво глянул на собеседника Шомуэла. — Мм… там стоит… это важно…
        - Ну хорошо. Мы продолжим наши подсчёты сегодня вечером, — сказал первосвященник человеку в плаще, который опустил куколь на глаза, и ушёл.
        - Господин мой первосвященник, — оживлённо заговорил Шуни и даже улыбнулся, предвкушая впечатление от важной новости. — Твоего внимания просит тысяченачальник, победитель пелиштимского великана…
        - Добид! — воскликнул Шомуэл, вставая. — Скорей пропусти его! Беги за ним и прикажи кухарю Яшубу срочно готовить угощение. Да пусть служанка Лие принесёт воды омыть ему ноги…
        Первосвященник поднялся в помещение второго этажа и не садился на подушки, пестревшие на ковре. Он величественно опирался на свой посох, довольно поглаживая седую длинную бороду.
        Когда Добид вошёл в сопровождении Шуни, благообразный старик тронул свободной рукой лоб и торжественно произнёс:
        - Приветствую тебя в моём доме, помазанный царь Эшраэля Добид бен Ешше…
        - Мир тебе, господин мой первосвященник. Прости, что без предупреждения нарушаю твои молитвы, — вежливо ответил юноша; он был бледен, взгляд его отражал грусть и волнение. Служанка уже омыла ему ноги. Он и сам совершил омовение и, по просьбе заботливых слуг, переоделся и накинул плащ с узорчатой полосой по краю. Кроме того, Добид отдал Шуни меч и пращу.
        - Потребность благочестивой беседы или важное дело привели тебя в Рамафаим? — продолжал приветливо Шомуэл, жестом приглашая гостя садиться.
        Они расположились на подушках друг против друга. Желтоватое, со старческими пятнами и морщинами лицо первосвященника слегка порозовело от тайных мыслей, которые давно заставляли его напрасно выстраивать в уме сложные и пространные планы по замещению Саула вторым помазанником, угодным ему и поддерживавшим его «адирим».
        Все эти долгие месяцы Добид преданно служил Саулу, совершил несколько прославивших его воинских побед над пелиштимцами и стал его зятем. Но Шомуэл терпеливо ждал своего часа. Его люди распространяли всевозможные сплетни о злом духе, вселившимся в неправедного, нелюбимого богом царя, о его суровости в отношении неповинных людей ибрим, о его алчности и разврате. Кажется, наконец Добид явился, чтобы стать знаменем в борьбе против Саула.
        Шомуэл ясно сознавал трудность и опасность противостояния действующему венценосцу. За шесть лет царствования Саул приобрёл множество приверженцев и почитателей среди народа. Он построил мощную крепость в Гибе. При нём постоянно находятся пять тысяч отлично выученных бойцов. Когда требуется, он легко собирает ополчение всех колен Эшраэля и не стесняется жестоко расправляться с теми, кто не исполнит его приказ. Он отстаивает права царя и не забывает об увеличении своего богатства. В этом ему умело помогают опытные служители и хозяйственные родственники.
        И всё-таки появляется возможность начать энергичные действия против бывшего пахаря по замене его более удобным для текущего времени бывшим пастухом. Главное, есть, наконец, человек, ради которого могущественные люди северных областей готовы приложить свои силы и не постоять перед затратами. Основная задача — сместить бениаминца. А уж, когда понадобится, исключить из политической игры юного Добида будет гораздо проще. Во всяком случае, первосвященник так себе представлял дальнейшее расположение обстоятельств, до которых нужно дожить. Разумеется, Добид здесь неспроста. Итак…
        - Господин мой, — сказал Добид, вздыхая, — я постучал в дверь твоего дома, чтобы спастись от смерти. Царь хотел меня убить.
        - Как! — вполне искренне изумился первосвященник. — Тебе угрожает смерть от твоего тестя? Я слышал, царь страдает припадками беспричинного гнева, бессонницей, головными болями и потерей сознания. Но я не мог и предполагать исходящей от него смертельной угрозы в отношении близких людей.
        - Царь иногда приглашал меня играть на арфе, чтобы музыка изгнала из него мятежного и злого духа…
        - Да, ты прекрасно играешь. Я сам могу это засвидетельствовать, — подхватил рассказ юноши Шомуэл.
        - Но последнее время царь не обретает покоя, слушая мою игру. Он приходит от неё в ярость. Думаю, причина здесь не в том, что я стал хуже владеть арфой. Царь видит во мне врага Кто-то сообщил ему о помазании, которое ты совершил надо мной по воле бога, господин мой первосвященник. Однако я никогда не считал и в мыслях, что достоин при моём ничтожестве надеть царский венец.
        - Ты не должен так думать и тем противиться в сердце своём велению Ягбе. Великий и единственный Эль-Эльон, Баал-Берит посетил меня и донёс до моих ушей своё повеление. Оттого я и отправился искать тебя, мальчика, пасущего овец вблизи стен Бет-Лехема. Разве ты не понял, что только волей бога ты, слабый и почти безоружный, убил закованного в медные доспехи необрезанного великана?
        - Да, господин мой, конечно, это было по воле бога.
        - Значит, и всё остальное, случившееся с тобой, назначено его волей. Что же сделал безумный царь?
        - Однажды он бросил в меня копьём, но оно не достигло моего тела и упало рядом. Я немного растерялся тогда, хотя и подумал, что царь просто меня пугает. А вчера, в начале ночи, когда я играл, стоя у входа в царёвы покои, копьё из руки его полетело с такой силой…
        - Но ведь Саул — могучий воин и копьём владеет, как немногие.
        - И всё-таки я успел увернуться и убежать.
        - О, это воля Ягбе! Если бы не божественная защита, ты бы погиб. Бог с тобою, а Саул лишён его благой помощи. Это великий знак — Господь не дал ему тебя погубить. Ты должен стать вождём тех, кто выступит против Саула, ибо в этом есть благословение божие.
        Шомуэл воздел руки к потолку, глаза его горели страстной мыслью. Он верил: Добид станет своевременным и нужным орудием в его руках, пока не будет свергнут Саул.
        - Отдыхай, Добид, помазанник божий, вкушай со мной пищу и обрадуй своё сердце, — произнёс Шомуэл и хлопнул в ладони.
        Тотчас появился тучный и румяный повар Яшуб, а с ним ещё двое слуг, расстеливших белую скатерть. Перед Добидом поставили блюдо с горячими лепёшками, политыми маслом, глиняную миску с чечевицей в чесночном соусе, свежий козий сыр, кусок говяжьего окорока, мёд и финики. Слуга налил в бокал из сидонского стекла красное вино для Добида и отвар из изюма и чернослива в серебряную чашу первосвященника.
        - Я ныне пощусь во имя Эль Шаддаи, — сказал первосвященник. — Завтра мы поднимемся на высоту в Набате, посреди Рамафаима, и я принесу жертву богу. А после того буду пророчествовать. Будут пророчествовать другие, одержимые духом божьим. Затем мы приступим к обеду, и ты познакомишься с почтенными и славными людьми, которые желают тебе благоприятствовать.
        2
        На другое утро первосвященник в своей жёлтой шайке с золотыми подвесками, в драгоценном пурпурном нагруднике и полосатом плаще, картинно выкидывая впереди себя посох, поднялся к главному алтарю Рамафаима. Его сопровождали левиты и слуги. Добид, одетый скромно, шёл рядом с Шомуэлом.
        Были и гости, неизвестные Добиду пожилые холёные эшраэлиты в светлых одеждах, с золотыми перстнями на указательном пальце правой руки. Здесь собралось и множество горожан, а среди них пророки из разных мест — в высоких шапках и пёстрых плащах. Некоторые дурно пахли, просвечивая немытым, пропотевшим телом сквозь рубища и лохмотья. Они ещё не начали петь и пророчествовать, но уже размахивали бубнами и кимвалами.
        К концу жертвоприношений около Шомуэла появился озабоченный Шуни и предупредил, что в город вошли пятьдесят воинов из Гибы. Во главе их находится бывший начальник пастухов Саула по имени Доик-идумей, человек сильный и жестокий. Видимо, лазутчики царя донесли о присутствии Добида на богослужении, и он послал своих людей взять его.
        Воины Саула скоро приблизились, расталкивая народ. Они были в кожаных панцирях с медными бляхами, в медных кону сообразных шлемах. Все со щитами и копьями. Первым выступал рослый сутулый полусотник. Хмуря брови, толстые и мохнатые, как шерстистые гусеницы на листьях тутовника, рослый идумей зорко высматривал кого-то среди окружения первосвященника.
        Шомуэл торопливо приказал Шуни накинуть на Добида плащ с куколем и тайком увести в дом. Никто не заметил исчезновения юноши. Все присутствующие следили за окончанием жертвоприношений. Люди ожидали раздачи оставшегося от сожжения мяса. Готовили кувшины и мехи с вином, доставали для освящения хлеб.
        Шуни увёл Добида безлюдной тропинкой от толпы богомольцев, пророков, женщин и слуг. Дома он спрятал юношу в каморке, находившейся позади священной Скинии, куда разрешался вход только левитам.
        Глядя на грозно нахмуренное лицо царского посланца, Шомуэл ускорил ритуал жертвоприношений и сразу приступил к пророчеству.
        - Выслушайте слово божие, дети Эшраэлевы! — громко и властно начал первосвященник. — Выслушайте меня, благовестивые, и растите, как роза, растущая в поле при ручье! Издавайте благоухание, как ладан ливанский! Цветите, как лилия, распространяя благовоние духа божьего! Величайте бога великого и единственного! Благословляйте его во всех делах его, величайте имя его и прославляйте его песнями уст ваших и игрою на струнах!
        Тут запели и заиграли многочисленные бродячие пророки, сошедшиеся в священный город на праздник. Величественный старец с повелительным взглядом и сильным голосом привлёк к пророчеству всю эту шевелящуюся, галдящую, фанатичную толпу.
        Не прошло и получаса, как уже пророчествовали и крутились волчками, раздувая грязные лохмотья, пророки, нищие, богомольцы из дальних городов и селений. Музыканты гремели кимвалами, звенели бубнами, бренчали на струнах.
        Многие из пророков закатили глаза и кричали дико, широко разевая рты. У других пена извергалась из глоток, словно они отравились ядовитым отваром или наглотались гашиша, привезённого египтянами. Визгливо и резко завопили женщины, стоявшие поодаль. Одна нарядно одетая девушка вдруг упала и стала биться в судорогах. Служанки и родственницы бросились к ней с радостными лицами и криком: «Дух снизошёл, дух божий снизошёл! Осчастливил дух божий!»
        - Бог наш снизошёл к вам! — подхватил их крики первосвященник. — Благословение его покрывает, как река, и, как потоп, наполняет сушу! Для добрых он создал добро, а для грешников — зло! И ветры, созданные для лишения, в ярости своей усилят удары свои для тех, кто несёт злонравие! Огонь и град, голод и смерть будут отмщением воспротивившимся служению божию! Зубы зверей, скорпионы и змеи, и меч, гибельно мстящий нечестивым, обрушатся на головы их!
        Толпа пела, плясала и взывала к богу. Воины, пришедшие из Гибы, захваченные общим неистовством, побросали щиты и копья. Некоторые запели известные им молитвы и заклинания. Другие пустились в пляс, тяжело топая в пыли грубыми башмаками. Нашлись и такие, что стали пророчествовать не хуже остервеневших бродяг, выкликая страшные слова.
        - Смерть и убийство, ссора и бедствие, сокрушение и удары, огонь и меч — всё для беззаконных! И потоп от бога был для них! Имения неправедных иссохнут, как песок в пустыне, а славные имена праведных, как гром при проливном дожде, прогремят! — восклицали они ржавыми и хриплыми голосами, привыкшими к проклятиям и воинским командам.
        Доик-идумей стоял среди них, злобно сверкая глазами, и с досады кривил губы. Он ничего не мог поделать, даже когда обнажил меч. «Чтоб вас истерзали львы и косматые чудовища гор, чтоб на вас напал чешуйчатохвостый скимен, шакалья порода…» — бормотал Доик и, увидев спускающегося с возвышения Шомуэла, подошёл к нему.
        - Жрэц, мэне посылал мой царр Шабул взять у тебэ Добид, бэтлэхэмца, — коверкая слова, произнёс идумей. — Гдэ он, жрэц? Я должен его убыть.
        - Моё ведение состоит в божественном служении и приношении жертвы. — Шомуэл с презрением взглянул на насупленное лицо чумазого, словно от грязи, косноязыкого идумея. — Если тебя интересует другое, спроси моего слугу.
        - О, доблестный Доик, — с хитрым видом заворковал гибкий курчавый Шуни, — известность твоя донеслась и до Рамафаима. Однако твои соглядатаи ошиблись. Тысяченачальник господина нашего и царя с именем Добид не появлялся в нашем городе.
        Прости, но не взыщи: его здесь нет. А царь, говорят, послал своего брата Абенира и сына Янахана перебить тысячу-другую идумеев, напавших на шимонитский городок. Не знаешь, чем там всё кончилось?
        С руганью раздавая затрещины воинам, Доик долго приводил их в сознание. Наконец ему удалось собрать всех в тесную группу. Подобрав с земли оружие, они нестройно поплелись к воротам.
        3
        Вернувшись в Гибу, воины стояли посреди крепости на коленях, опустив головы, потому что Саул изрыгал на них угрозы и проклятия. Он сорвал с себя ремень и лупил по их тупым вихрастым затылкам.
        - Где твой лазутчик, Доик? — ревел царь, замахиваясь куда ком и хватая идумея за бороду. — Он не мог отличить Добида от какого-нибудь рамафаимского дурака? Он же болтал, что видел рыжего щенка с Шомуэлом!
        - Он отлычил рыжего, — отворачиваясь от страшного царского кулака, говорил Доик. — Он снова мэне шказал: там Добид. И старык был с ным, проклятый жрэц.
        - Бараны и ослы! Вам надо пастись на лугу, а не ходить в походы. Раз не под силу исполнить приказ царя, убирайтесь. Завтра я сам пойду ловить своего врага. А вас в следующий раз я повешу за такую службу. — Царь плюнул на иссушенную зноем землю и зарычал от неутолённой жажды мщения. — Доик, чтобы собрал завтра две сотни лучших бойцов. Я пойду с ними в Рамафаим.
        На другой день, сопровождаемый копейщиками, с дядей Ниром, Бецером и лекарем Гистом Саул подъехал в колеснице к внешнему колодцу у стены города. Место это служило источником чистой воды для горожан.
        Трое из ехавших в колеснице невольно вспомнили раннее весеннее утро, когда в поисках пропавших ослиц Саул с Бецером и приставшим к ним Гистом остановились здесь, чтобы узнать о великом прозорливце. И тогда стайка резвых девушек с кувшинами показала им, где его найти. Возле колодца и сейчас находились люди, пришедшие за водой, — женщины, слуги, молодёжь из предместья.
        Распахнутые настежь ворота Рамафаима принимали вереницы богомольцев. Люди несли хлебы и мехи с вином, ягнят и козлят.
        Тащили упирающихся баранов к главному алтарю в Набате. Там происходило праздничное жертвоприношение, там пророчествовали десятки своих и пришлых пророков. Именно в Набатее Рамафаимовой можно было увидеть служение первосвященника и услышать его пророчество.
        Лицо Саула внезапно покрылось пятнами, глаза вперились в пустое пространство со страстью, ужасом и мольбой.
        - Туда, — сказал царь, указывая возничему, — скорее.
        В Набатее шло пророчество: восклицали косматые старики, молотя в бубны, плясали и пели сотни людей, падали на землю и бились в судорогах припадочные. Высоко на горе, рядом с алтарём, красным от крови жертвенных животных, пророчествовал Шомуэл. Его голос раскатисто доносился до близких улиц, и богомольцы, давя друг друга, старались оказаться ближе к чудодейственному старцу, к великому прозорливцу.
        Толпы метались по прилегавшим улицам. Безостановочно кланялись, протягивая руки к алтарю, молебщики из всех колен Эшраэлевых со своими жёнами и дочерьми, разодетыми и накрашенными, бренчавшими золотом и медью браслетов; тут же подвывали дикарскими голосами приобщённые к вере, обрезанные мохабиты, аммонеи, аморреи и идумеи с курчавыми патлами, заплетёнными в косы, с кольцами в носу и ушах; тут глазели, ахая и болтая между собой, иноземцы из Тира, Сидона и Гебала, из древнейшего сирийского города Дамашки[61 - Дамашки (Дамашко) — современный Дамаск.], из Митанни, даже из проставленной столицы Баб-Иллу, что находится в межречье Эпрато и Хидеккеля…
        Вдруг всё это остро пахнущее, орущее, галдящее, беспокойно толкущееся месиво народного торжества шарахнулось в стороны, полезло на обрушенные ступени, на корявые суки теребинтов и тутовых деревьев, на плоские крыши низких домиков. Залаяли злобные собаки, зарыдали, икая, ослы, взревели верблюды с вьюками и всадниками на горбах…
        «Царь, царь… — неслось всюду между людьми; выкатились белки чёрных глаз, взмахнули смуглые чумазые руки, сверкали оскаленные белые зубы хебраев… — Царь, царь Саул приехал к великому прозорливцу… Они враждуют… Что же будет! Что будет! О, Ягбе, Эль-Эльон, Баал-Беррит… О, Адонай! О Эль-Шаддаи!!!»
        Двести отборных воинов Саула уже шатались, будто упившиеся крепким вином… Не могло вынести сердце человека зона божьего в пророчествах… Дух божий нисходил на них… А в некоторых, может быть, вселялся злой дух тёмных богов, изуверских, кровожадных, исступлённых и страшных…
        Гист проклинал себя, что не уговорил Киша, Нира, Ахиноам, левита Ашбиэля, кого-нибудь ещё… удержать Саула, чтобы не ехал он в это змеиное гнездо первосвященника, владеющего чарами подчинения своему пророчеству, своему беснованию, своему торжеству… И случилось…
        Саул отбросил расшитый серебром плащ и смахнул с седеющей головы белый кидар. Он бросился в середину вопящей от ужаса толпы и завыл, как волк в зимнюю ночь, зарычал, как разъярённый косматый лев, рявкнул, будто медведь, раненный острым копьём охотника…
        - Господин мой и царь! — кричал Бецер, безуспешно пытавшийся остановить его. — Не делай этого, прошу тебя! Не следуй за этими обманщиками! Не пророчествуй! Не надо!
        Но было поздно, потому что затмение пало на голову царя, и духовный восторг обуял его сердце. Так и не добравшись до прозорливца, Саул скакал, словно — сивый козел, с другими, потерявшими разум стариками и молодыми. Они криком своим перебивали его бестолковые грозные посулы и проклятия. Они вместе с ним плясали и пели, терзая музыкальные инструменты. Они визжали и вопили, словно стая бесстыжих обезьян, которых привозили иногда на рынки Ханаана коварно усмехавшиеся египетские торговцы.
        Саул изрыгал брань и пену, юродствовал и изгалялся. В конце концов, царь сорвал с себя всю одежду. Обнажённый, как раб в каменоломне, потеряв даже набедренную повязку, рухнул в пыль и раскинул посреди площади своё могучее, покрытое шрамами тело, будто пьяный Ной перед сыновьями…
        Лупя кнутом направо и налево, Бецер бросился к царю, чтобы окутать его плащом. За ним последовали Нир и кто-то из воинов, сохранивших разум. С трудом они положили Саула на колесницу.
        - С дороги! — Бецер направил буйно храпящих горячих коней прямо на толпу.
        Колесница понеслась к воротам и умчала из Рамафаима царя, впавшего в беспамятство. Нир и Гист, сожалея о происшедшем, находились с ним. Низкорослый лекарь влил в приоткрытый рот Саула лекарство из своей склянки. Через недолгое время тот заморгал и откашлялся.
        - Где я? — спросил царь.
        - Возвращаемся домой, — коротко ответил Бецер, правя лошадьми.
        - А Добида нашли? — опять спросил царь и сел, однако тут же застонал и обхватил голову руками.
        - Не до того, Саул, — без церемоний сказал ему дядя Нир. — Жив бог наш, ты пришёл в себя. Добида никто не видел, нечего и искать. А вот тебя, когда ты пророчествовал и плясал, могли в толпе ударить ножом. И кто бы это сделал — пойди узнай. Вот так вот. Лучше уж попить лекарства, которые тебе напарит наш Гист, поспать и отдохнуть. А Добид — пусть идёт себе куда хочет.
        ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
        1
        На рассвете того же дня, до жертвоприношений и приезда Саула, Добид тайно вернулся в Гибу. Закутавшись в серую дерюжную ткань, он вошёл в крепость. Приблизился к дому Янахана и вызвал его, послав мальчика с улицы. Ребёнок побежал и сказал Янахану, что его спрашивают.
        Царевич вышел, недоумевая. Но, узнав Добида, обнял его по-братски.
        - Ты вернулся и хорошо сделал. Отец посылал за тобой Доика-идумея. А сегодня сам отправился в Рамафаим, взяв с собой двести воинов. Надо что-то придумать, чтобы царь простил тебя и перестал желать твоей смерти. — Они сели рядом на каменной скамье под оливой. Добид был печален, он скучал по своей нежной Мелхоле. Спросил про неё. Янахан рассказал обо всём, что произошло в позапрошлую ночь. Добид опечалился ещё больше.
        - Твой отец знает, друг мой и господин, — сказал белокурый бетлехемец, — что я нашёл благоволение в твоих очах. Он нарочно не сообщает тебе о своих намерениях. Однако между мною и смертью один шаг.
        - Что можно сделать? Скажи, я исполню любое твоё поручение.
        - Завтра новомесячие. В доме деда твоего Киша будут жертвы родовому баалу. Я вместе с другим зятем должен сидеть на трапезе рядом с царём. Но мне лучше скрыться, иначе этот обед станет для меня последним.
        - Как же быть? — Янахан с жалостью смотрел на своего юного друга.
        - Отпусти меня. Если отец твой спросит обо мне, скажи: «Добид отпросился у меня, как у своего начальника. Он хочет сходить к себе в Бет-Лехем. Там годичное жертвоприношение и праздник всего его рода». Скажет царь «хорошо», значит, есть у меня надежда. Ну а разгневается, злое решение принято им навсегда. — Добид остановился, потёр лоб, словно соображая нечто о дальнейшей своей судьбе.
        Янахан слушал внимательно и ждал от него других предложений.
        - Если я в чём-либо виноват перед твоим отцом и перед всей семьёй, то убей меня сам, — сказал Добид, он сбросил за плечи дорожный плащ и открыл шею для удара мечом.
        - Нет, ты ни в чём не повинен. Кто-то клевещет на тебя, а отец стал раздражительным и буйным. Злой дух терзает его, в этом всё дело. Давай установим договор. Я скажу отцу всё, как ты придумал. Станет он добрее к тебе или продолжит держать в себе злое намерение, я тебя извещу. А сделаем так. Ты уйди-ка подальше от Гибы и спрячься за камнем Азель, на склоне, в лесу. Мы выйдем с братьями (я их раззадорю) стрелять из лука прицельно, как раз в камень, в серёдку. Когда настанет моя очередь, я выстрелю дважды и трижды и пошлю мальчика принести стрелы. Если ты увидишь, что стрелы мои залётано дальше камня, значит дело плохо и отец тебя не простил. А если я попаду точно в цель — наоборот. Можешь выходить смело. Ты всё понял, Добид? Жди меня через два дня.
        Добид с царевичем обнялись и разошлись. Янахан вернулся в город, а Добид пошёл полем, за камень Азель, чтобы спрятаться в лесу.
        2
        Торжественно и обильно справлялось ежемесячное жертвоприношение на домашнем алтаре семейного баала. И хотя первосвященник и левиты ругали паству за это нечестие и самоуправство, но всем Ханаане трудно было найти семью, которая не ублажала бы жертвами семейного баала, покровителя рода.
        Бениаминское племя Матрия (а в нём род Киша — Саула) не считало себя в этом смысле греховнее других.
        Накануне пекли хлебы и плоские пресные лепёшки на раскалённых камнях. Жарили на вертеле телёнка и резали, обагряя кровью алтарь, ягнят и баранов. Варили мучные и рыбные похлёбки, готовили сладости и фрукты. И, разумеется, несли из погребов вино в кувшинах и в мехах и разные фруктовые, ягодные, молочные хмельные напитки. В царских строениях, в домах для воинов и простых жителей также готовились угощения. А особо составленное приношение Киш и Нир (без кого-либо из левитов) несли в потаённое место, закрытое для всех, кроме старейшин рода. Там стоял древний идол-баал этого места, уродливый, замшелый, до того постыдного вида, что видеть его женщинам, девушкам и юношам запрещалось наистрожайше. Это потаённое место запиралось. Кроме двух-трёх стариков никто не знал о его существовании, а произносить имя родового баала считалось смертным грехом.
        После жертв за низкий стол сели, опираясь на вышитые подушки, Саул с отцом своим Кишем, дядей Ниром, с остальными седобородыми и чернокудрявыми родственниками. По левую руку от царя заняли места зять его Адриэль, богато разодетый, некрасивый, с неприятным выражением лица, и двоюродный брат Абенир, недавно перерезавший горла (как он и обещал) идумейским шейхам и повесивший себе на грудь их золотые амулеты. В свою очередь сидели сыновья Саула: Янахан, Аминадаб и Малхиша. Присутствовал даже маленький мальчик Ешабаал, рождённый наложницей Саула Рицпо.
        Женщины в праздничных покрывалах (от госпожи Ахиноам и царевен до жён и дочерей дядей и двоюродных братьев), родственницы и служанки подавали наполненные подносы, блюда и чаши. Рабы в новых рубахах, с фаянсовыми украшениями, с медными бусами на шее разливали вино мужчинам.
        Настроили свои арфы и лютни, приложили к губам флейты, рожки и свирели наёмные музыканты. Затянул высоким голосом древнюю песню о победах вождей Эшраэля слепой и лысый, но обладавший несравненной памятью певец-машал. Праздник начался, как обычно, торжественно, радостно, церемонно.
        Внезапно царь посмотрел слева от себя, вперил взгляд в пустующее рядом с Адриэлем место.
        - Где Добид? Почему его нет на трапезе? — спросил Саул, и лицо его исказилось болезненным раздражением. Сидевшие по обе стороны пиршественного стола родственники, подающие женщины и рабы замерли. Люди молчали, и это тягостное молчание ещё больше раздражало царя.
        - Я спрашиваю: где Добид? Кто-нибудь знает, где находится мой тысяченачальник и зять? — мрачно прозвучал голос Саула.
        - Я знаю, — ответил наконец Янахан и встал, как бы из почтения перед царём.
        - Что же ты скрываешь от нас, где прячется сын Ешше-бетлехемца? Говори, что тебе известно о нём.
        - Добид обратился за разрешением ко мне, как к сыну царя.
        - Для чего ему было твоё разрешение? — Саул в упор смотрел на сына, в его чёрных глазах тёмным пламенем возгоралась злоба.
        - Добид сказал: «Отпусти меня, ибо у нас в городе родственное жертвоприношение. Если есть твоё благоволение, то схожу домой повидаться с отцом и братьями». Я отпустил его.
        Саул изругался словами, которые мог допустить прилюдно только обезумевший пьяница или мерзкий гашишеед, потерявший рассудок. Царь отшвырнул чашу с вином. Скатерть покрылась багровыми пятнами, будто испачканная кровью. Он медленно поднялся. Сидевшие рядом тоже стали вставать, побуждаемые неудобством и страхом.
        - Ты негодный и непокорный сын! — крикнул Саул своему первенцу. — Разве я не знаю, что ты дружишь с сыном Ешше-бетлехемца на срам себе и на горе матери своей! Ты глупец, не понимающий: пока Добид живёт на земле, тебе не устоять! Не быть тебе наследником царствованья над Эшраэлем! Ступай, найди его и приведи сюда, он обречён на смерть.
        - За что его умерщвлять? — повысив голос, воскликнул Янахан; яростный нрав отца начал проявляться и в его поведении. — Где справедливость? Почему воин должен быть убит за доблесть и пользу, принесённую царю и народу? Где его преступления? Я их не вижу!
        Тогда Саул отобрал копьё у стражника, стоявшего позади, и замахнулся на Янахана. Попасть в сына царю помешали бывшие рядом военачальники. Может быть, Саул и сам не очень старался поразить непослушного сына. Копьё упало посреди стола, разбив два дорогих бокала из цветного стекла. Женщины истошно закричали. Вбежала с воплем царица Ахиноам, за нею дочери и жёны тысяченачальников (среди них молодая жена Янахана).
        Расталкивая слуг, поронявших блюда со снедью, разгневанный Янахан бросился прочь. Он ушёл в свой дом и не принял участия в праздновании новомесячия. К нему приходил дед его Киш, увещевая обиженного внука. Почтенная Ахиноам старалась уговорить сына помириться с отцом и уверить его в своей покорности. Однако Янахан лежал на постели, отвернувшись к стене. На все уговоры старших родственников он отвечал невнятным шипением и рычанием, как рассерженный зверь хищной породы.
        К следующему утру Янахан успокоился. Посвистывая беспечно, он зашёл к братьям. Предложил пойти в поле к Азель-камню, пострелять в цель из новых луков. Весёлый Аминадаб и простодушный Малхиша тотчас согласились. Стрелять из дорогих египетских луков было занятие модное для молодых воинов, оно требовало особого искусства.
        - Возьмём с собой Моцу, Нирова внука, — сказал Янахан. — Пусть бегает в поле и носит нам стрелы, те что пролетят мимо цели.
        Взяли колчаны с лёгкими тростниковыми стрелами, натянули тетиву на больших луках, бодро пошли к Азель-камню.
        Поодаль от дороги, на притенённой стороне холма ярко цвели огненные герани. Солнце сияло, трава ещё не выгорела в поле. Выло безветренно. Вершины дальних гор бледно голубели, как тонкий и лёгкий дым. Неподалёку, у лесистого предгорья, верещали мелкие птахи и высоко плавали под куполом небосклона коршуны, высматривая добычу.
        - Ну, начнём, — предложил Янахан. — Давай-ка, стрельни, Малхиша. Целься поверней, не торопись. А ты, Моца, в случае промаха ног не жалей, лети в поле за стрелами. Не то по шее получишь.
        - И глянуть не успеешь, господин мой, троюродный брат и царевич. Мигом принесу, — уверял Моца, перебирая на месте ногами, как резвый конь перед скачкой.
        Малхиша стрелял довольно удачно. Неплохо попадал в цель и Аминадаб. Оба издавали торжествующие вопли и сами мчались за своими стрелами, не утруждая старательного Моцу. А Янахан, несмотря на тщательное прицеливанье, пускал стрелы мимо отмеченного камня. Моце приходилось бегать за ними далеко в поле, почти до поросли гористого леса. Младшие братья посмеивались над Янаханом, покуда порывистый Аминадаб не сказал решительно:
        - Нет, брат, сегодня ты мажешь недопустимо. Мне думается, у тебя заболели глаза после ссоры с отцом. Да, отец так грозен, что всякий почувствует себя ослабевшим.
        - И то верно, — подтвердил старший царевич. — Стыдно опытному воину так стрелять. А вы метко попадали, враги хлебнут горя от ваших стрел. Ладно. Закончим на сегодня. Ступайте и город и захватите с собою Моцу. Он утомился из-за меня. Я сам пойду в поле, поищу две последние стрелы. Не ждите меня, и позже вас догоню.
        Аминадаб и Малхиша пожали плечами. Они ослабили тетиву на луках, закинули за спину колчаны и направились к Гибе, обсуждая по дороге свою стрельбу. Моца хотел всё-таки сбегать за улетевшими в поле стрелами Янахана.
        - Не надо, — твёрдо остановил его царевич. — Догоняй братьев. Я сам пойду за стрелами, прогуляюсь.
        Подождав некоторое время, он отыскал в поле стрелы и при близился к лесу. Тут зашуршали кусты тамариска, посыпались с кремнистого холма камни-окатыши.
        Янахан обернулся, а к нему уже подходил с улыбкой взлохмаченный бледный Добид. Подойдя, он пал на землю перед царевичем. Янахан поднял его. Они расцеловались по-братски. Добид заплакал. Он понимал, что Саул не собирается его помиловать. Обняв его, заплакал и Янахан, чувствовавший со дня победы Добида над Галагом горячее и бескорыстное влечение сердца к этому смелому пастуху.
        - Знай: от царя не будет тебе пощады. Здесь я ничего не могу сделать. Иди с миром и не попадайся его лазутчикам. Укройся подальше от этих мест. — Янахан держал руку на плече Добида, глядя на него с сожалением. — Поклянёмся именем бога, говоря: «Господь да будет между мной и тобой, и между родом моим и твоим». Если суждено мне принять царствование, то ты станешь напротив моего сердца. Если нет, не суди меня и прости.
        Добид трижды поклонился Янахану, поднялся на холм и зашагал к лесу. Сквозь густую листву скальных дубов он видел, как его друг возвратился в город.
        Прошедшая ночь истомила юношу опасной тишиной и тревожным мраком. Надежды на перемену в злобном намерении царя теперь не было. Однако человек всегда надеется на лучшее, на удачу, на чудо. И напрасно. Удача приходит лишь после тяжёлых испытаний. А чудо манит сердце, притупляет ум и нашёптывает о несбыточном до конца.
        Добид выбрался на узкую тропинку, взбегавшую по крутым склонам и петлявшую между жёлто-пепельных глыб. Подрагивая под тяжестью пчёл, берущих нектар, пряно пахли мимозы. Они светились от множества зелёных и жёлтых мух. Сквозь их назойливое жужжание какой-то смутный далёкий звук словно околдовывал слух. Добид почему-то направился в сторону этого звука. Он вышел на поляну и увидел того, кто однажды уже представал ему среди безлюдных просторов.
        Небесное существо стояло, глядя на заходящее солнце. Просвечивающий сквозь бледно-фиолетовое одеяние стан и полураскрытые перисто-малахитовые крылья слегка шевелились в воздухе, как будто ангел не стоял на земле, а парил над ней на расстоянии в пол-локтя. Добид замер в позе покорности, стараясь не смотреть на нечеловечески прекрасное лицо, повёрнутое к нему из потока золотых волос. И раздался голос, напоминавший одновременный, негромкий аккорд нескольких арф.
        - Пережди эту ночь, — сказал ангел. — С рассветом пойди на восход. Увидев впереди город, войди в него. Не бойся. Ты избежишь преждевременной смерти. Жизнь твоя продлится долгие годы.
        Чувствуя, как слёзы застилают глаза, Добид ещё ниже наклонил голову. Так он находился достаточное время, чтобы сосчитать трижды по сто.
        Порыв тёплого ветра овеял его густым запахом диких роз. Когда он решил наконец поднять взгляд, то никого уже не увидел. Впрочем, высоко в меркнущем воздухе плавно удалялась большая светлая птица. И чем дольше юноша провожал её взглядом, гем больше она напоминала плывущую среди пепельного неба звёздочку, которая в какое-то мгновение ободряюще мигнула ему и исчезла.
        Ночь Добид просидел, прислонившись к стволу старого дуба. У правой руки он на всякий случай положил недавно срезанную толстую палку. Левую держал на рукояти меча. Дерюжный плат спасал его от ночной прохлады. Где-то внизу, в ущелье, слышались многоголосый плач и завывание шакалов.
        Однажды изгнаннику показалось, что кто-то безмолвным и крупный медленно к нему приближается. Неясный силуэт остановился неподалёку, вздыхая и неподвижно глядя светящимися испуганными глазами.
        Добид напрягся, приготовив палку и меч. Но приблизившийся во мраке не напал на него. Он удалился так же тихо, как и появился. Светящиеся глаза пропали в густой чаще кустарника Добид сообразил, что это был безобидный олень.
        3
        Лес в ранний утренний час благоухал свежестью и ароматическими смолами. Юноша шёл в указанном ему направлении. На краю горного леса его окружило бесплотное, сумрачно редеющее пространство. Это рассеивался туман перед восходом солнца. Когда оно показалось малиново-золотым краем, он увидел внизу, посреди суровой каменистой равнины, городок: прижавшиеся боками домики с плоскими крышами и башни по углам городской стены.
        Старые, искарябанные и треснувшие ворота уже открыли. Пастухи гнали на травянистые холмы семенящих чёрными копытцами белых и пёстрых овец. Несколько женщин с кувшинами отправились к обложенному плиткой источнику. Двое молодых парней с топорами за ремённым поясом тянули за повод ослов: видимо, дровосеки спешили по прохладе в лес.
        Добид осторожно вошёл в город, неуверенно приглядываясь к нескольким двухэтажным домам, стоявшим отдельно и окружённым булыжной изгородью. Неожиданно калитка в изгороди отворилась. Соблюдая строгий порядок, из неё появились седобородые старцы и мужчины средних лет в светлых одеждах с короткими льняными ефодами поверх одежд. По этим ефодам и наголовникам с зелёными полосками он определил, что это жрецы-левиты.
        Первым достойно выступал человек с выделяющимися скулами и тёмным цветом лица. В квадратной бороде его белела пятнами седина. Он опирался на посох, напоминавший посох первосвященника Шомуэла. Жрецы и служки, следовавшие за ним, пели утробными голосами молитвы, предохраняющие от случайного отравления, от острия стрелы и злого глаза. Этими молитвами они не особенно отличались от жрецов ханаанских богов, но в конце каждого заклинания взывали к единому и всемогущему Ягбе.
        Процессия остановилась, потому что главенствующий левит с удивлением воззрился на юношу в дерюжном плаще. Он вспоминал, где он видел эти серые глаза и некруто вьющиеся белокурые с рыжиной волосы. Овальное лицо с правильными чертами было по-юношески миловидно и слегка золотилось на подбородке пушистой порослью. Путник не отличался высоким ростом и могучим сложением, однако в его стройности и осанке ощущалось нечто значительное. Ногам его в красоте и соразмерности позавидовала бы женщина; кисть смуглой руки невелика, но это была бесспорно рука воина. Путник поклонился, прижав ладонь ко лбу.
        - Мир тебе, почтенный, — произнёс он мягким голосом. — Как называется этот город?
        - Это город Номба, здесь находится левитское братство и постоянный алтарь Ягбе. Я возглавляю братство священников, а имя мне Ахимелех. Тебя же я узнал, не напрягая памяти, потому что присутствовал в войске, когда ты, доблестный юноша, победил огромного пелиштимца. С тех пор, я слышал, царь возвеличил тебя. Ты ведь стал его тысяченачальником.
        - Да, это правда. Я — Добид из Бет-Лехема, зять царя Саула.
        - Но почему ты один? — Ахимелех отступил на шаг, пребывая в некотором смущении. — Где твои сопровождающие, слуги и воины? Почему ты одет, как бедный козопас, а не царский зять?
        - Царь поручил мне особое дело, — сказал Добид тихо. — Он приказал, чтобы никто не знал об этом. Дело касается военных приготовлений в войне с князьями Пелиштима. Своих слуг и воинов я оставил в известном месте.
        - А, понимаю, — округлив глаза и тоже приглушая голос, поторопился заверить Добида Ахимелех. — Я могу быть тебе полезен?
        - Мои люди три дня не ели хлеба. Если у тебя есть, дай мне хлебов пять или что найдётся.
        - Подожди немного. — Ахимелех пошептался с кем-то из процессии бородачей в полосатых наголовниках и обратился к Добиду: — В наших домах из печёной пищи есть только освящённые молитвами хлебы. Но такой освящённый кемах может вкушать человек очистившийся, не имевший близости с женщиной и не совершивший убийства.
        - Мои воины не сражались и не видели женщин ни вчера, ни третьего дня со времени, как я вышел из Гибы, — схитрил Добид.
        Тот, кто заведовал в Левитском братстве выпечкой хлебов, ушёл с послушниками обратно. Скоро он принёс корзину румяных караваев с выдавленной формой священного знака.
        Спрятав свой меч под дерюжным плащом, Добид сказал Ахимелеху:
        - Ещё одна просьба, почтенный. Нет ли в твоём распоряжении оружия, достойного тысяченачальника. Я так торопился исполнить поручение нашего господина и царя, что взял с собой только нож.
        Такое заявление могущественного полководца и тем более царского зятя не показалось пожилому левиту странным. Мало ли что случается там, в Гибе? К чему удивляться и выспрашивать подробности?
        - Ты, наверное, знаешь, — с понимающей улыбкой заговорил скуластый левит, несущий в своём облике нечто от первоначальных потомков Левия (Леба), определённо напоминавших египтян, после твоего незабываемого и немеркнущего подвига, о доблестный бетлехемец, царский сын Янахан передал через жреца Ахию подарок для нашего святилища. А подарок этот меч поражённого тобой нечестивого Галата. Его собственным мечом ты и отсёк ему голову. И, конечно, совершенно справедливо, чтобы меч не висел праздно у алтаря, а принадлежал тому, кто завладел им в бою.
        Простоватый, но хитрый (как он сам о себе думал) Ахимелех решил: царский зять явился сюда наверняка за ценным мечом, который, видно, давно хотел прибрать к рукам.
        Опять были даны распоряжения, и два седобородых левита с поклоном вручили Добиду завёрнутый в кусок серебристой ткани тяжёлый меч.
        Добид даже предположить не мог, что ему выпадет такая удача. Он ещё более уверился: и вторичное явление ангела, и только что испечённые священные кемахи, и пелиштимский меч — это символы одного порядка, свидетельствующего о покровительстве высших сил или, говоря прямо, о божьем благословении.
        Простившись с Ахимелехом, Добид покинул гостеприимный левитский городок Номбу. Он отправился к лесу, таща корзину с хлебами и радостно придерживая у пояса железный меч.
        Левиты продолжили свою процессию с пением молитв, довольные, что оказали содействие царскому зятю. Но один человек, смуглый, с испятнанным тёмными пятнами, будто заляпанном грязью лицом, пришёл к совершенно другому умозаключению. Это был начальник царских пастухов, идумей Доик.
        После того как Саул назначил его командовать отрядом стражей, направленных в Рамафаим для поимки Добида, идумей потихоньку скрылся из Гибы. Он проклинал своих воинов, впавших в безумие из-за колдовского пророчества первосвященника, боясь расправы, Доик прятался в Номбе и ждал дальнейшего развития событий.
        И вдруг — на тебе! — зять царя, которого приказано доставить живым или мёртвым, разгуливает на свободе в полном одиночестве. Конечно, можно было бы изобличить его россказни о якобы тайном поручении царя. Но левит Ахимелех вряд ли поверит идумею, а не царскому зятю. Старик не рискнул бы задержать героя, которого он узнал в лицо. Поэтому Доик благоразумно промолчал. И потом — мало ли… а вдруг бетлехемца и правда поджидают сообщники? Однако лишь только Добид удалился в сторону лесистых предгорий, идумей тоже распрощался с левитами. Он сел на своего осла и, долбя его бока пятками, погнал к Гибе.
        Явившись в крепость, Доик быстро нашёл Абенира. В двух словах он рассказал о происшедшем.
        - Ну да! — не поверил свирепый брат Саула. — Ты не врёшь, идумей? Не то гляди: я прикажу повесить тебя вот на том высоком дереве.
        - Пусть мнэ плохо будэт от Яххбэ и Баал-Тегор! Чтобы мнэ окалеть, я нэ вру! — клялся Доик и умолял допустить его к царю.
        - Хорошо, пошли, — согласился Абенир и, толкая в спину, проводил усердного гонца за город.
        4
        Саул сидел на раскладном кресле, под большим дубом в окружении тысячников и сотников, старейшин колена Бениаминова, ближайших родственников и слуг. Дуб, под которым происходило собрание, считался священным. По поверью местных хананеев, живших здесь задолго до прихода из Мицраима людей ибрим, в тысячелетнем дубе скрывался сильный баал, как и во всей горе, увенчанной теперь мощной крепостью Саула. И, хотя левитами возбранялось поклоняться языческим богам и духам, место ион дубом чтилось горожанами Гибы и окрестными землепашцами. Здесь находился небольшой алтарь из дикого камня. Несмотря на запреты, пастухи по ночам приносили жертвы баалу, дерзая подвешивать к толстым ветвям яркие лоскутки, шелковистые кисточки и медные бубенцы.
        Царь сидел в простой одежде воина, без золотого венца и каких-либо украшений. Однако он опирался правой рукой на копьё, а левую держал на рукояти меча. Ритуально такая поза означала Саул сейчас представительствовал, как главный полководец по имени Матрия, колена Бениаминова и всего Эшраэля, хотя людей из других колен и племён заметно не было. Словом, он как бы собрал военный совет в малом составе.
        Старейшины, полководцы и прочие соплеменники молча еду шали суровую речь Саула.
        - Выслушайте меня, сыны Бениаминовы. Неужели вы надеетесь получить от Добида лучшие воздаяния и льготы, нежели те, которые раздал вам я? Неужели вы так любите сына Ешше — бетлехемца, думая, что он даст вам большие поля и виноградники, нежели мы получили от меня?
        - Нет, господин наш и царь, мы не ждём лучшего от Добида, отвечали старцы племени Матрия. — Мы не любим его больше тебя, ибо мы избрали тебя над собой по воле бога. И это истина.
        - Тогда почему никто из вас не открыл мне, что сын мой Янахан в дружбе с Добидом и готов вместе с ним строить против меня ковы и заговоры? — продолжал спрашивать Саул, его брони, изломав свой обычно грозный рисунок, опять выражали нечто трагическое. Густые чёрные волосы и борода его давно подёрнулись сединой, побледневшее лицо прорезали резкие морщины. Он выглядел постаревшим и утомлённым.
        - Господин мой, царь и отец, — заговорил горячо Янахан, прижимая руки к груди, — никаких ков и заговоров не затевал и с Добидом против тебя, чтимого нами и…
        - Помолчи, Янахан, — прервал его царь, — я не разрешал тебе говорить прежде почтенных и мудрых людей колена Бениаминова Не пробуждай во мне гнева против себя и не стремись переубедим в меня в том, что сын Ешше-бетлехемца враг мой. А вы, могущественные и мудрые, ездящие на ослицах светлой масти и носящие одежды из тонких тканей, почему не делаете ничего, чтобы уничтожить моего врага?
        - Позволь, господин мой и царь! — Внезапно появившийся Абенир, держа за шею Дойка, вытолкал его на пустое место перед царём. — Твой бывший начальник пастухов, усердный идумей принёс важные новости. Можно ли ему рассказать о виденном? Это касается как раз сбежавшего Добида.
        - Говори, идумей! — Саул впился пристальным взглядом в чумазое лицо Дойка. — Постарайся загладить свою вину передо мной, иначе я насажу тебя на это копьё, как баранью тушу.
        Доик опустился на колени. Вылупляя глаза, топорща кудлатую породу и размахивая руками, мохнатыми от чёрной поросли, он рассказал всё, чему был свидетелем в левитском городке Номбе: о пособничестве Добиду старшего священника Ахимелеха, снабдившего заговорщика едой и отдавшего ему железный меч Галата. Доик обвинил всех остальных левитов Номбы в пресмыкательстве перед бетлехемцем. Заключил новости косноязыкий идумей сообщением, что у Добида уже собрана шайка сообщников, с которыми он собирается противодействовать царю.
        - Абенир, возьми пятьсот воинов. Доставь сюда Ахимелеха сына Ахитуба и всех священников его левитского братства. Ахимелеха поставь перед моим лицом. Остальных собери в отдалении, у тех холмов. Окружи их стражей, пусть ждут моего решения.
        Через два дня старший священник города Номбы предстал перед Саулом, который снова сидел на раскладном кресле под древним дубом. Других левитов задержали неподалёку, в лагере, окружённом копейщиками. Собрались бениаминцы — «адирим» и военачальники. Саул начал расследование.
        - Священник Ахимелех бен Ахитуб, — сказал он, — до меня дошло, что ты принимал с благожелательством и почестью сына Ешше-бетлехемца. Известно, что первосвященник Шомуэл хочет признать его царём вместо меня, и это есть преступление. Ты дал Добиду и его людям свежеиспечённые хлебы не только как пищу, но и как знак благословения. Ибо хлебы были освящены молитвами перед Ягбе. Ты взял из святилища принесённый во славу Господа меч пелиштимского великана и отдал Добиду, чтобы вооружить его против меня. Сделал ты всё это по желанию первосвященника, который побуждает Добида восстать против меня. Что ты на это скажешь, Ахимелех?
        Бронзовокожий жрец с широкими скулами искренне удивился и отвечал с достоинством:
        - Господин и царь мой! Если бы мне говорили заведомую ложь, то я бы не поверил. Но я сам видел твоё благоволение к Добиду при всём войске. Я уверен, что из всех рабов твоих никто не был так верен тебе, как Добид. Разве он не зять твой? Разве он не исполнитель твоих повелений? Разве не почтён он в твоём доме твоими родителями и сыновьями? К чему меня вопрошать? И так понятно: к кому склонен сердцем царь, у того и благословение божие. Нет, господин и царь мой, не обвиняй меня в преступном сговоре против тебя. Не обвиняй и весь дом отца моего, ибо о других твоих делах с Добидом-бетлехемцем не знаю я ничего.
        - Доик, ты находился в Номбе до прихода Добида в этот город? — обратился царь к идумею, который внимательно следил за расспросами и ответами под дубом, посвящённом баалу.
        - Гашпадын мой и царр, я там жил тогда, — ответил Доик с поклоном.
        - Рассказывал ли ты старшему левиту Ахимелеху, что я посылал тебя с воинским элефом в Рамафаим?
        - Чтобы умэртвить бэтлэхэмца? Да, я эму гаварыл.
        - Ты хочешь возразить, Ахимелех?
        - Я не обращал своего внимания на то, что бормотал прятавшийся у нас косноязыкий идумей. Я не поверил ему, хотя и не стал возражать. Ибо в споре с мудрецом только выигрываешь, а в споре с невеждой всегда выигрывает он. Я ни в чём не виновен.
        - Ты облагодетельствовал моего врага. Ты должен умереть, Ахимелех, ты и весь дом отца твоего, — решил в заключение царь. Он резко повернулся к стоявшему рядом воину. Указывая на левита, сказал: — Убей этого человека!
        Воин, застывший с непроницаемым лицом, внезапно свирепо ощерился и вонзил копьё в грудь Ахимелеха. Железное острие пробило сердце и вышло из спины под левой лопаткой. Левит упал навзничь. Копьё, торчавшее из его груди, вздрагивало вместе с биением сердца. Потом замерло, а изо рта убитого вытекла струйка мутной слюны.
        - Умер без мучений, — криво усмехнулся Абенир и приказал подчинённым: — Убрать его и сбросить в ущелье.
        - Абенир, возьми воинов и перебей всех находящихся в лагере. — Саул указал на окружённых священников Номбы.
        - Я пригожусь тебе для войны с безбородыми или с элефами северных колен. Я должен защищать твой дом и твоих детей, — уклонился, поморщившись, двоюродный брат царя. — А убивать левитов не моё дело.
        - Тогда ты, Ард, сделай это.
        - Но я ершалаимец. Такая жестокость по отношению к жрецам Ягбе со стороны евуссея вызовет ропот народа. Скажут: он скрытый поклонник идолов, и потому убил священников единого бога.
        - Лицемер! — заскрежетал зубами Саул. — Янахан, докажи хоть сейчас, что ты предан мне, а не своему дружку Добиду.
        - Отец, пошли меня в самое опасное место! — воскликнул Янахан, бледнея от возмущения. — Я готов с малым отрядом идти на города безбородых, на полчища «ночующих в шатрах». И любое мгновение я готов умереть за тебя. Но убивать божьих слуг, священников Ягбе, я не могу.
        - Предатель! Ослушник своего отца и царя! — закричал Саул, приходя в бешенство. — И вы все боязливые старухи, а не бойцы, носящие медные доспехи! — Царь повернулся к младшим сыновьям, зятю Адриэлю и другим начальникам войска. — Будьте вы прокляты! Кто перебьёт коварных левитов, тот будет назначен тысяченачальником вместо сбежавшего Добида. Ну? Кто?
        - Я шоглашен, царр, — заявил идумей Доик, выступая вперёд. — Я убью твоих врагов. Прыкажи бэныамынцам мнэ шлушаться.
        - Повинуйтесь ему, — приказал Саул воинам.
        Вздыхая и ворча, копейщики последовали за Доиком, который ворвался в беззащитный лагерь. Размахивая боевым топором на длинной рукояти, Доик принялся беспощадно истреблять отчаянно вопивших левитов. Постепенно воины тоже остервенели. Началась дикая, необузданная резня.
        Некоторые молодые левиты пытались сопротивляться. Они хватали палки и камни. Выкрикивая священные гимны, бились против одетых в доспехи копейщиков Саула. Четыре смельчака сумели вырвать мечи у воинов. Отражая удары, они ускользнули из окружения и помчались к горам. Меткие стрелы с тонким змеиным свистом поразили троих. Только один юноша добежал до леса и исчез среди зарослей колючего дрока.
        Истребив левитов, позвали хмурого Ашбиэля и ужасающегося содеянным Ахию. Саул велел им прочитать положенные молитвы над окровавленными трупами собратьев. Затем, по существующему правилу, их похоронили в пещерах, куда относили тела мёртвых уроженцев Гибы. Всего было убито восемьдесят пять служителей Ягбе, носивших льняной ефод.
        Во главе тысячи отборных воинов Доик напал на Номбу. В городе оставались простые ремесленники и землепашцы, а также многочисленные семьи плодовитых левитов.
        Бениаминцы ворвались в обитель священников, будто в город самых заклятых врагов. По обычаю древности, исполнять который требовал от Саула первосвященник Шомуэл, были изрублены и растерзаны мужчины, женщины, старики, дети, юноши и девушки, даже грудные младенцы. Мечи Саулова воинства поразили волов, ослов, коз и овец. Их оставили на поживу орлам-стервятникам, грифам, коршунам, волкам и шакалам. Жилища разграбили, забирая самое ценное, а город сожгли.
        Переодевшись паломниками, в Рамафаим отправились лазутчики Абенира. Они косвенными путями довели до сведения Шомуэла подробности казни Ахимелеха и уничтожения левитского города.
        Первосвященник выступил перед большой группой собравшихся с гневным осуждением царских свирепств над священниками божьими. Однако его осуждение и скорбь выражались только во дворе собственного дома. Поносить царя посреди города или на горе жертвоприношений первосвященник всё-таки не решился.
        Позже стало известно, что из всего населения Номбы в живых остался скрывшийся в лесу юноша, сын Ахимелеха, по имени Абитар.
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        1
        Добид шёл через лес остаток дня и всю ночь, которая вставала перед ним непроглядной стеной. Идти было страшно. Нога могла сорваться с тропинки в глубокую расщелину, острые растопыренные ветви грозили выколоть глаза. Невидимый хищник мог внезапно броситься из тьмы, и не исключалась опасность наступить на ядовитого аспида или «рогатую» гадюку.
        Наконец, возникнув изнутри серебристого облака, выплыла бледная луна. Тропинка прихотливо извивалась, обрываясь под тенью скал в бездонную пропасть ночи. Но Добид стремился удалиться как можно дальше от пределов колена Бениаминова, от селений Юды и Дана, где он был легко уязвим для мести царя, мести несправедливой, но понятной. Далеко остались счастье и слава победы над Галатом, над другими врагами. Как в полузабытом сне, брезжило воспоминание о юной страсти смуглой Мелхолы, братская дружба Янахана, приветливые и лестные слова пожилых людей, кокетливые улыбки девушек. Сейчас ему следовало скрываться, точно оленю от безжалостных стрел охотников. Впрочем, теперь у беглеца была в изобилии пища и имелось отличное оружие.
        На рассвете он различил переливчатое бормотание ручья. Узкий, бурный поток делал извилистое русло белым от пены, он шуршал в густой тени кустов, словно млечный змей. Далеко слышался дребезжащий крик козерога. Замолк к восходу солнца назойливый плач шакалов.
        Добид спустился к ручью. Осторожно, чтобы не оступиться, умылся и с наслаждением пил горстью. Сытно позавтракал освящённым хлебом. Снова впрок напился ледяной влаги.
        Ну что ж, следовало продолжить путь в сторону пустынных равнин, в сторону вечно плещущей прибоем Великой Зелени и цветущей страны за горой Кармил — страны высокобашенных городов пелиштимских князей.
        Ближе всех, у края пустыни, стоял крепкостенный Гет. Кажется, его возвели когда-то те же люди, которые создали потом далеко на севере великую державу хеттов (гетов). Но, по слухам, доходившим до бедного Бениамина и захолустной Юдеи, эта держава уже распалась, её захватили пришлые племена. А всё из-за распрей хеттских князей и несогласия среди воинственного народа. Такие же междоусобия часто происходят среди правителей пелиштимских городов. И это счастье для Эшраэля, для других людей Ханаана и Заиорданья. Если бы пеласги были дружны между собой и управлялись единым царём, сопротивляться им не решился бы никто в здешних местах. Хананеи называют их иногда народ «рош», что означает либо «светлые» (среди пелиштимцев много светловолосых), либо «красные» — то есть кровавые, непобедимые бойцы.
        Пробираясь между колючих зарослей, прыгая с камня на камень, карабкаясь по кремнистым откосам и обрывистым скалам, Добид мысленно рассуждал о своей жизни, то по воле бога возвысившей его, то превратившей в бездомного бродягу, бегущего от расправы. Однако мудрецы советуют праведным и богомольным «Будь в этом мире, как странник в пути, не создавай прочно! жилище, не копи богатства и на душе у тебя будет спокойно».
        Несмотря на бескорыстие и послушание, он всё равно обречён стать жертвой обезумевшего царя либо… Вспомни, о чём говорил ширококрылый прекрасный ангел. И вот сердце твоё утратило кротость, оно неистово и отважно. Ты, возможно, достигнешь высот власти и долговечной славы. Это не придумано тобой, а предопределено отцом миров, хозяином всякого существа на земле.
        Приблизительно так рассуждал юный Добид обо всех этих высокоумных, сложных и неверных вещах, держа путь в страну белокурых пеласгов. А почему у него, эшраэлита, хебрая, тоже белокурые волосы? Ведь никто из братьев на него не похож. Сам он не напоминает ни отца своего, остролицего, с синими щеками, крутокурчавого, как чёрный овен, ни на мать, горбоносую, темнокожую дочь Юдеи. Может быть, когда-то в незапамятные времена ворвавшийся в шатры ибрим синеглазый насильник в шлеме с красными перьями овладел девушкой, закатившей в ужасе агатовые очи трепетной газели. Прошли века, и вот юдейский пастушок Добид сияет на солнце червонно-золотой головой.
        Горы стали сужаться, синея узкими ущельями и продолжаясь чередой волнообразных холмов, поросших жёсткой травой. В укромной пещере Добид спрятал большой меч Галата, при сыпал тайник щебнем и сделал опознавательный знак особым расположением трёх белых камней. Он собирался забрать меч в нужное время, надеясь на свою безошибочную память. Впереди виднелась суровая, каменистая страна. Солнце пекло нестерпимо, холмы в этих местах были тысячелетиями истоптаны подошвами прошедших здесь племён и народов.
        Возникла наконец дорога со следами скотьего навоза, а на ней путники, сидевшие на ослах и в повозках, запряжённых мулом. Всё больше оказывалось пеших странников: хананеи, идумеи и арамеи двигались группами и в одиночку. Люди бедные, истощённые голодом. Головы их были обвязаны серыми тряпками, чресла прикрывали грязные и рваные набедренники. Они редко переговаривались и не отвечали на вопросы.
        Случайно Добид нашёл среди этих бедняков какого-то унылого шимонита, который объяснил, что все они идут к городу Гету. Только здесь разрешается войти в страну Пелиштим. А дальше — одни собираются предложить свои руки на строительстве новых крепостных стен. Другие хотят наняться матросами на купеческий корабль. Есть и такие, что могут пойти к богатым пелиштимцам пахарями и стригалями овец. Женщин и детей на дороге не замечалось — только мужчины, готовые на любую работу. В процветающей стране пеласгов требовались рабочие руки. Рабов не хватало. Вся молодёжь, населявшая города и прибрежные посёлки, прежде всего пополняла отряды воинственных и гордых князей.
        Во вспомогательные войска пеласги без боязни брали чужеземцев: хананеев, эшраэлитов, евуссеев и кочевников Заиорданья. Но, конечно, с особым удовольствием — близких по расе и языку хеттов и галатов — укротителей бешеных коней, удивлявших быстротой бега.
        По приближении к Гету воины из этих отрядов вышли к дороге. Они конвоировали пришедших с востока разноплеменных наёмников до самой пограничной заставы. Если кто-нибудь из чужаков пытался войти в страну минуя заставу, его могли убить без предупреждения.
        Вспомогательные пограничники были в безрукавных рубахах травянистого цвета, в разбитых сандалиях и выцветших наголовниках. Они выстроились попарно, вскинув на левое плечо кожаные щиты, держа наперевес длинные копья.
        Пришельцев опрашивал высокий чернобородый хананей в синей накидке. На его кидаре, над самым лбом, блестела медная рыбка, означавшая, что это княжеский служащий. Около него прохаживался пелиштимец лет сорока, с бритым лицом, в белой военной рубахе, перетянутой поясом. На поясе, с левой стороны, висел меч. Пелиштимец опирался на посох с острым концом. У него было золотое кольцо в правом ухе и коралловое ожерелье на шее.
        - Это помощник самого князя Анхуса, — шепнул Добиду худой, немного испуганный шимонит лет семнадцати. Оказалось, он приходил наниматься в пограничный отряд полгода назад. Но у него обнаружили чесотку. Вытолкали из помещения, где осматривают будущих стражников, и пригрозили проткнуть копьём его тощий живот, если он срочно не уберётся. Пришлось возвращаться домой в Беер-Шабию и лечить проклятую чесотку.
        - Ну, теперь-то вылечил? — спросил парня Добид.
        - Да вылечил, — горячо забормотал тот, робко оглядываясь по сторонам. — Лишь бы не придирались. Этот длинный хананей такой змей ядовитый, нарочно не разрешит.
        - Если ты здоров, возьмут, — ободрил его Добид, сам будучи настороже. — Им молодые, крепкие люди, видать, нужны.
        Прибывших в этот день опросили, куда кто собирается поступить. Потом приказали всем раздеться и тщательно осмотрели. Особенно придирчиво проверяли здоровье тех, кто предлагал себя в стражники. Добида одобрительно похлопали по спине. Осматривая дрожащего шимонита, поморщились. Однако высокий хананей в кидаре с рыбкой всё-таки записал его имя на вощёной дощечке. Добид назвался шимонитским именем Яхо.
        К вечеру развели отобранных людей по отдельным помещениям. Тех, кто по какой-либо причине не понравился, прогнали обратно на дорогу, а по ней заставили бегом вернуться на каменистую пустую равнину. Неповиновение каралось смертью незамедлительно.
        Будущим наёмным воинам принесли в обширную хижину, крытую соломой, по миске поджаренного ячменя. Затем доставили глиняные кувшины с водой, подкрашенной кислым вином. Пить дали вволю, указали, где спать ночью. Бритый пелиштимец с мечом на поясе объявил, что завтра князь Анхус лично будет принимать каждого в пограничный отряд.
        Утром пришли копейщики в рубахах травянистого цвета и подняли пришельцев для окончательного отбора. Появились и пеласги в белых рубахах с красной нашивкой на груди, с мечами на поясе. Некоторые в яйцеобразных египетских шлемах, другие с ремённым ремешком вокруг головы, придерживающим длинные волосы. Большинство пеласгов были рослые голубоглазые люди. Их бритые лица загорели на солнце и обветрились морскими ветрами.
        Они стояли, посмеиваясь и переговариваясь между собой. Неожиданно один из них издали сказал что-то, обращаясь по-видимому к Добиду. Может быть, из-за светлых волос принял за своего.
        Юноша сделал вид, что не расслышал или не воспринял обращение пелиштимца на свой счёт. Приметивший его воин пренебрежительно пожал плечами. Он произнёс ещё несколько слов, кивком указав в сторону Добида соседу. Тот слегка сощурил глаза и стал всматриваться, будто что-то припоминая.
        Добид помертвел от леденящего страха. А если эти пеласги были в Долине дуба и наблюдали за его поединком с Галатом? Сейчас они признают в нём убийцу своего любимого великана… И тогда смерть неминуема. Его будут мучить, допрашивать, выставят к всеобщему обозрению на площади Гета и казнят каким-нибудь изощрённым способом. Голову его повесят в храме или над городскими воротами. Стоило ли скрываться и бежать от Саула? Лучше уж быть пронзённым копьём безжалостного Абенира или самого царя.
        Украдкой попятившись за спины ожидавших окончательного отбора, Добид присел у стены. Он быстро взвесил в уме способы и возможности спасения, собрал немного земли и вымазал попричудливей лицо. Волосы взлохматил и тоже испачкал, стараясь изменить их цвет.
        Тем временем раздались звуки большого воинского бубна, по которому ударили деревянными колотушками.
        Из ворот Гета вышел высокий человек в красных одеждах с суровым и хмурым выражением на бритом лице. Его сопровождали: вчерашний чернобородый хананей, державший вощёные дощечки для письменных знаков, помощник князя с посохом, золотым кольцом в ухе и коралловым ожерельем, ещё один пелиштимец, молодой, щеголевато украшенный золотым шитьём на груди, и просто одетый седой старик.
        За знатными следовали воины в медных доспехах, с круглыми бронзовыми щитами. На их шлемах колыхались красные гребни. Копья этих пеласгов имели отточенные до белизны железные наконечники, у пояса висели мечи в узорчатых ножнах. Вернее всего, это красовались лучшие княжеские дружинники. А сам хмурый человек в красном и был гетский князь Анхус.
        По слухам, Анхус являлся самым опытным и влиятельным из пелиштимских вождей. Он прославился отвагой в сражениях. Его воинские отряды, как свирепые хищники, чаще других совершали нападения на области Эшраэля. Делались Эти нападения не только из обычной корысти. В походах и схватках пеласги приучали к войне молодёжь, воспитывали привычку к опасности и равнодушно-презрительное принятие смерти.
        Осматривая и выбирая новых наёмников, Анхус приблизился к тому месту, где находился Добид.
        - Это что ещё? — произнёс князь сердито, увидев сидевшего на земле оборванца с чумазым лицом и всклокоченными грязными волосами. Оборванец не поднялся при его приближении. Он бессмысленно водил руками по шершавой каменной кладке стены.
        На безобразном лице князь различил закаченные под лоб глаза. Сидевший на земле что-то невнятно бубнил и пускал слюни, стекавшие по бороде.
        - Вчера этот парень походил на вполне разумного человека, — с недоумением сказал хананей, учитывающий принятых во вспомогательное войско.
        - Не похоже, — также сердито, но без особенной злобы возразил Анхус. — Он явно сумасшедший. Зачем оставили его? У нас своих слабоумных хватает, чтобы брать со стороны, — добавил князь язвительно и почему-то усмехнулся.
        - Такова воля богов, — вмешался старик с седым клоком волос на темени и достававшими до груди вислыми усами. — Вчера разум принадлежал бедняге, а сегодня покинул его. Он не виноват. Великие боги облагодетельствовали человека по желанию своему, лишив его стремления к выгоде и понимания земного порядка. Он грязен, но сердце его очистилось. Нельзя обидеть этого человека, не пробудив гнева богов.
        - Дайте ему хлеба и несколько смокв. Проводите обратно на дорогу. Пусть возвращается туда, откуда пришёл, — сказал князь Анхус и перевёл взгляд на следующего новичка.
        Добид оказался на дороге с хлебом и узелком со смоквами в руках. Он продолжал прикидываться дурнем: ковылял, раскачиваясь, лопотал что-то несуразное и глупо хлопал глазами. Рядом шагал копейщик-арамей в короткой тунике травянистого цвета. Это был сутулый, кривоногий человек, настолько волосатый, что походил на животное, покрытое шерстью. Своё угрюмое низколобое лицо он брил, подражая белокожим пеласгам. Как часто случается с особенно некрасивыми людьми, арамей любил себя украшать, будучи о своей внешности весьма высокого мнения. У этого стражника был несоразмерно большой нос, толстогубый рот и сросшиеся на переносице брови. На лбу его волнистой полосой краснела татуировка, в ушах болтались фаянсовые подвески, а в левой ноздре кольцо. Когда они отдалились от города, наёмный воин отобрал у Добида хлеб и смоквы. Потом пнул юношу пыльным башмаком, процедив сквозь зубы:
        - Выметайся отсюда прочь, ослиная голова, грязный урод.
        Добид покорно побрёл дальше. Но пройдя шагов двадцать, крикнул вслед уходящему арамею:
        - Эй, алчный и наглый пёс! Ты пожалеешь, что так поступил со мною. Я тебя запомнил. Мы с тобой ещё встретимся.
        Добид прибавил скорости, припустившись почти бегом. Через плечо он видел, как воин сначала стоял с оторопелым видом. Потом яростно заорал и взмахнул копьём. Однако сообразив, что юношу ему не догнать, плюнул злобно и отправился к рубежной заставе.
        2
        И снова шёл Добид серой каменистой долиной. Миновав неподвижное море холмов стал подниматься в горы. Он возвращался в родную страну. Спрятаться от Саула у заклятых врагов-пелиштимцев не пришлось. Значит, надо было искать другой выход, раз ангел пообещал ему долгую жизнь. Добид брёл своим путём и раздумывал, как быть дальше.
        Впереди высилась гора, обрывистая, горбатая, местами с гривой дикого леса. Сивая, с голубыми прожилками, она тонула в синеве небосклона. Где-то неподалёку находился его милый городок, небогатый, уютный Бет-Лехем. Там жила его семья, и Добид очень беспокоился о её участи. Ведь Саул, не догнав зятя, мог перенести свой гнев на его родных.
        Встретил юноша двоих охотников, промышлявших в предгорье с луками и силками. Они уже подстрелили куропатку, вытащили из западни с десяток перепелов и дроздов. Поначалу Добид опасался вступать в откровенный разговор. Однако через час общения с ними убедился в их доброте. Это были люди простодушные и правоверные. Они оказались почти соседями, жителями укреплённого местечка близко от Бет-Лехема. Один даже знал его отца и говорил о нём с большим уважением.
        Тогда бывший тысяченачальник рискнул открыть им своё имя, рассказал о немилости царя и просил сообщить об этом отцу. Узнав, кто стоит перед ними с просьбой о помощи, охотники-земляки пришли в восторг. Они уверили его, что найдут почтенного Ешше и передадут ему привет от сына. В их глазах Добид рисовался гораздо большим героем и защитником народа, чем грозный Саул. Оба были молоды, смелы, жизнерадостны и гордились заслугами бетлехемца, прежде всего, как юдеи.
        - Эх, господин наш Добид, ты такой доблестный боец и радетель своих людей, что ничем не хуже бесноватого бениаминца из Гибы. А по правде говоря, лучше, — заявил один из них, по имени Хамул. — Не унывай. Раз праведный прозорливец Шомуэл полил на тебя освящённым маслом, всё и пойдёт как по маслу. Сегодня царём Саул, а завтра выберут тебя. Давай-ка, Немуэл, разжигай костёр. Зажарим птиц и угостим нашего Добида ужином. А я сбегаю к ручью, зачерпну воды.
        На другой день охотники поспешили в Бет-Лехем. Добид сказал им про труднодоступную Адолламскую пещеру. Там он хотел дождаться родных.
        Через двое суток на гребне холма, где пролегала тропа, показались путники в бурнусах и накидках, белых от пыли. Это прибыл весь род Добида: отец, мать, четверо братьев и прочие родственники — мужчины, женщины, подростки. Они осторожно вели ослов, груженных скарбом, продовольствием, кувшинами с водой и вином, корзинами на перекидных ремнях, в которых везли маленьких детей и ягнят. Гнали небольшое стадо коз и овец. Седобородые старики и женщины окружили Добида, прикасаясь к его одежде, целуя его в плечо и в бороду, хотя она едва пробивалась.
        Таким образом, он без обсуждений был утверждён шейхом и военным вождём. Два старших брата с рабом-аморреем угнали основные отары рода на дальние неприметные пастбища. Из дома в Бет-Лехеме забрали всё ценное, а двери заколотили.
        Разместились частью в пещере, остальные в палатках и шалашах. Женщины шили одежду и готовили пищу. Мужчины сторожили становище, мастерили оружие, охотились неподалёку. Подростки пасли стадо и упражнялись в метании из пращи.
        Постепенно к Адолламской пещере стали сходиться все притеснённые судьями, все разорившиеся от нападения пелиштимцев, все должники и огорчённые душой из-за преследований ставленников Саула. Некоторые бежали в поисках вольной жизни и даже из-за потери возлюбленной. Таких добровольных пришельцев накопилось около четырёхсот человек.
        Пришёл однажды скорбный измождённый юноша. Он назвал себя Абитаром и рассказал Добиду, как Саул приказал убить его отца Ахимелеха и ещё восемьдесят пять священников-левитов. Спустя некоторое время Абитар узнал, что идумей Доик, посланный царём, вырезал всё население города Номбы, где погибли его мать, сёстры, братья и родственники.
        Добид помрачнел. Он сидел перед затухающим костром. Угли в костре рдели, как кровь, и невольно наводили мысли на то, что жестокость Саула может вполне настигнуть и родителей Добида, других домочадцев и близких людей. Надо было принимать решение об их спасении.
        - Да, друг мой, горе твоё понятно и неутешно, — сказал Добид юному левиту Абитару. — Я догадывался в тот день, когда находился в Номбе и разговаривал с твоим отцом, что Доик непременно донесёт Саулу. Мне нужно было предупредить Ахимелеха об этом. Следовало обратить его внимание на опасность. Тогда я сам бежал от смерти из Гибы. Я виновен, друг Абитар, в гибели твоего отца и всех душах дома твоего.
        - Мой отец был человек честный и добрый, но упрямый. Он вряд ли послушал бы тебя, не считая себя виновным перед царём. Он не понимал, что Саулу не нужны доказательства и правдивые основания для удовлетворения своей жестокости. К тому же злой дух терзает царя и требует жертв. Саул стал беззаконным убийцей. Бог не простит ему крови невинных.
        - Садись к костру, — со вздохом предложил юноше Добид опечаленный тяжким известием. — Кто ищет моей души, будет искать и твоей. Не ходи один, останься у меня. Здесь ты в безопасности, пока я и мои люди живы.
        3
        С восходом солнца Добид назначил сборы и выступил походом в пустынные земли за Ярдоном, подальше от Гибы. Он решился сделать рискованный шаг.
        Среди засушливых степей, травянистых холмов и редких поселений дальнего Заиорданья продолжал существование народ мохабитов. В начале своего царствования Саул пресёк дерзкий набег верблюжьих всадников с синей татуировкой на щеках. Он внезапно окружил и уничтожил их лагерь. Мохабиты были частично перебиты, частично рассеяны. Этот подвиг, так же как и другие победы, прославил Саула в глазах всего Эшраэля.
        Впоследствии также случались вооружённые столкновения с мохабитами. Затем основные воинские усилия Саула переместились на защиту от нападений пелиштимских князей, чьи войска были очень хорошо вооружены и обучены. Они представляли для Эшраэля более значимую опасность, чем беспорядочные набеги бедуинских племён.
        После нескольких дней скитаний, перейдя бурую равнину, иссечённую руслами высохших ручьёв, караван бетлехемцев приблизился к крепости, стоявшей на каменистой возвышенности. Неподалёку стадо одногорбых верблюдов жевало пустынные растения. А дальше, на голубоватых холмах, пёстрыми пятнышками ползали овцы. Это был главный город страны Машшит Мохабитский. Добит остановился перед крепостью. Вместе с отцом и несколькими седобородыми родственниками он смиренно приблизился к древним стенам, склонил голову и, сняв поясной ремень, повесил его на шею. Этим жестом он предавал себя и своих людей в полную волю хозяина.
        Окованные потускневшей медью ворота медленно отворились. Появилось пятеро мужчин в ярких полосатых халатах. Белые наголовники держались с помощью войлочных колец, открывая нижнюю часть лица. Из-под наголовников настороженно смотрели чёрные колючие глаза. Позади начальников полукругом выстроились воины с тонкими копьями, луками, сделанными из турьих рогов, и с кривыми кинжалами, заткнутыми за матерчатые пояса.
        - Мир этому городу, владельцу его и всем жителям, — размеренно и негромко произнёс Добид. — Меня зовут Добид из Бет-Лехема. Я бывший тысяченачальник царя Эшраэлева. Сейчас я ищу убежища и защиты.
        - Я слышал о тебе. Ты убил в поединке великана из страны Пелиштим, — сказал один из мужчин в наголовниках. — Если ты спасаешься от Саула, я готов помочь тебе. Саул мой враг. Он приходил сюда и сжёг мои города. Тот, кого преследует Саул, может рассчитывать на моё гостеприимство. Пусть твои родичи ставят палатки. Место для выпаса скота им укажут. А ты войди с отцом и братьями в город. Я приму тебя в своём доме, будь гостем сколько захочешь.
        - Гостеприимство простирается на гостя три дня. После этого оно становится милостыней, а нам нужна только помощь, — вежливо напомнил умный, опытный Ешше.
        - Благодарю тебя за приглашение, — сказал Добид, складывая на груди руки и низко кланяясь. — Пусть отец мой и мать моя побудут здесь, доколе я не узнаю, как бог распорядится мной.
        - Делай, что тебе требуется, — согласился мохабитский царь.
        Через три дня Добид простился с родителями. Во главе шестисот мужчин он вернулся к пещере Адолламской.
        ГЛАВА ШЕСТАЯ
        1
        В стране Ханаан, в областях колен Эшраэля и других землях, настала пора жатвы. Люди убирали пшеницу, складывали зерно на гумнах. Пришло и время охоты. Многие, убрав хлеб, ходили с луками и стрелами в горные леса. Подрос молодняк в стадах диких коз, оленей, серн. Немало попадалось фазанов и куропаток. Однако охотились с новым серым прибытком и волки. Бродили по лесу медведи: наедались терновника, ежевики, диких яблок и залезали в дупла старых дубов, откуда, не помещаясь в сотах, истекал густыми каплями мёд.
        Однажды, после охоты, разгорячённые удачным промыслом — оленихой и парой козлят, люди Добида увидели троих хмурых юдеев, кого-то искавших в этих глухих местах. Охотники спросили, что им нужно. Помявшись опасливо, юдеи признались, что ищут Добида, победителя Галата, убившего десятки тысяч врагов, как поют девушки в Эшраэле.
        - Вам повезло. Мы идём туда, где находится Добид, — объявили обрадованным юдеям охотники.
        На поляне у входа в пещеру было поставлено несколько войлочных шатров. Дымились притушенные костры. Кое-где на угольях жарили, нанизав на палочки, мясо лесной дичи. Расхаживали вооружённые люди, то ли собиравшиеся на охоту, то ли готовившиеся к войне.
        Из пещеры вышел молодой стройный воин. Он привлёк внимание пришельцев светлыми волосами и золотистой бородкой. Поверх рубахи из грубой шерсти на нём сиял медными бляхами кожаный панцирь. На поясе висел большой меч с массивной рукоятью. Светловолосый воин разговаривал с седоватым пожилым человеком, у которого борода достигала пояса, плащ пестрел цветными заплатами, а на плече держалась ремешком небольшая арфа. Другой собеседник светловолосого был юноша, печальный и бледный.
        - Господин наш, надежда и защитник народа! — со слёзным воплем бросились к Добиду пришедшие в лагерь юдеи. — Пелиштимцы снова напали. Они грабят гумна, забирая зерно. Отгоняют к себе овец и волов. Всех, кто сопротивляется, убивают или надевают на шею петлю раба. Над девушками и женщинами совершают насилие, а над их отцами и мужьями смеются. Сейчас они осадили Кехэль и готовятся к взятию города. Мы пробрались с большим трудом из окружения безбородых. Нас послали искать тебя, доблестный господин, потому что царь Саул нас не защищает.
        - Ну, что ж, силачи ибрим, пора вам себя показать, — сказал Добид своим людям, сочувственно слушавшим плачущих юдеев. — Берите копья, топоры, луки, ножи, пращи — у кого что есть. Идём биться с безбородыми. А вы, кехэльцы, показывайте дорогу. И ты, пророк Гаддиэль с левитом Абитаром, будьте с нами. Молитесь. Ягбе услышит вас скорее, чем нас, грубых воинов.
        Юдеи спешили впереди, при спусках переходя на бег. Шестьсот бойцов Добида следовали за ними, разделившись на сотни. Во главе каждой сотни молодой полководец назначил начальника.
        Они подоспели вовремя. Враги уже начали штурм беззащитного городка, ударяя с разбега бревном в ветхие ворота. Пуская стрелы в защитников, появлявшихся на стенах, они весело горланили и размахивали оружием. В основном это были молодые пеласги, посланные для приобретения военного опыта, и наёмный разноплеменный сброд, надеявшийся безнаказанно пограбить. Вели себя осаждавшие чрезвычайно беспечно. Они не предполагали для себя никаких неприятностей.
        Люди Добида подкрались тихо, как охотники, выслеживающие дичь. Также безмолвно они напали на осаждавших, круша дубинами черепа, пронзая сзади копьями, рубя мечами и топорами.
        И только когда захватчики опомнились, сообразив, что их уничтожает неведомый враг, Добид пронзительно закричал высоким голосом:
        - С нами бог наш!
        Трубно завопил пророк Гаддиэль, развевая седую длинную бороду и бренча на арфе. Задыхаясь и прерывисто выкрикивая, пророк Гаддиэль пел древнюю боевую песнь:
        Господь мой, ополчились на меня
        Враги мои! Осуди их, бог мой,
        Восстань и спаси меня от ярости их!
        Восстань во гневе твоём
        И подвигнись против неистовства врагов!
        Взыщи с них кровь павших,
        И не забудь стона угнетённых,
        Дай мне победу во славе твоей!
        Сражение продолжалось жестоко и яростно, но недолго. Первыми дрогнули наёмники пеласгов: евуссеи, арамеи, эшраэлиты из Дана и Шимона. Они начали отступать. А когда ворота открылись и на помощь отряду Добида выбежали вооружённые горожане, враги бросились уносить ноги.
        В пылу и сумятице боя Добид случайно высмотрел того бритого татуированного арамея, который отобрал у него при возвращении из Гета хлеб и смоквы. Арамей довольно умело орудовал копьём, прикрываясь лёгким четырёхугольным щитом. Добид метнул короткий дротик, вонзившийся в щит арамея. Затем, схватившись за древко дротика, юноша рванул его книзу и открыл арамея для поражения.
        - Не узнаешь меня? — спросил он наёмника пеласгов. — Вот мы и встретились…
        Арамей от неожиданности вытаращил глаза. Его уродливое лицо ещё больше обезобразило выражение суеверного ужаса. Арамей решил, что Добиду покровительствует какой-то злой дух. Бросив щит и копьё, он пытался бежать. Но Добид догнал его, ударив по шее своим железным мечом. Голова арамея отделилась от туловища. Когда обезглавленный упал на живот, его голова оказалась рядом, лицом вверх. Вытаращенные глаза продолжали смотреть с выражением прежнего ужаса, пока не остекленели.
        Через несколько мгновений Добиду противостоял другой враг, рослый пелиштимский воин, такой же молодой и белокурый, как он сам. Он направил копьё в грудь Добида. Однако Добид успел уклониться. Подняв с земли щит убитого арамея, он взмахнул мечом. Пелиштимец также выхватил меч. Некоторое время они наносили друг другу сильные удары, сталкивая щиты и примериваясь мечами. От одного из таких ударов щит в руке Добида развалился. Щит был однослойный, кожаный, ненадёжный.
        Добид остался незащищённым и невольно попятился под уверенным напором врага. К счастью для Добида, позади пеласга оказался кто-то из его бойцов, который с маху опустил на яйцевидный египетский шлем увесистую дубинку. Пелиштимец зашатался от удара, теряя равновесие, и упал на одно колено.
        - Проси пощады! Может быть, я оставлю тебе жизнь… — тяжело дыша, хрипло проговорил Добид. Он приставил конец меча к горлу белокурого воина.
        Пеласг не знал языка противника, но понял смысл сказанного. Покачал головой и насильно улыбнулся. Добид вспомнил, что пеласги, умирая, обязательно улыбаются, если находятся в сознании. Его меч легко вошёл между ключицами побеждённого. Тот захлебнулся кровью и повалился на бок. Добид указал своему бойцу на меч в руке убитого. Деревенский юдей радостно схватил дорогое оружие.
        Сопротивление пеласгов иссякло. Они уже не думали одержать верх и заботились только о спасении. Добид со своими людьми не преследовал их. Победители возвратились, обнаружив в стороне большое стадо волов. Очевидно, стадо собрали для угона в страну Пелиштим. Тут же находилось четыре десятка связанных местных жителей. На шеи им были накинуты верёвочные петли, как рабам, приготовленным для продажи. Женщины плакали от радости. Мужчины благословляли освободителей, целовали им руки и бороды.
        Кехэльцы плясали у ворот города под удары бубна, под свист и завывание пастушеских дудок. Они восславляли Добида и кричали в яростном веселье слова, ставшие у народа пословицей: «Саул победил тысячи, а Добид десятки тысяч!»
        Добид с отрядом бойцов вошёл в город, чтобы полечить раненых, отдохнуть и утолить голод. Убитых горожане снесли к пещерам, в которых хоронили своих покойников. Трупы врагов погрузили на повозки, чтобы, увезя в горы, бросить в ущелье. Над окрестностями Кехэля уже парили, медленно кружа, десятки орлов-стервятников. К ночи, перекликаясь, завыли волки, завизжали дружным хором шакалы.
        Поужинав, Добид вышел во двор дома, предоставленного городскими старейшинами.
        - Гаддиэль, — обратился он к длиннобородому пророку, — примени своё умение. Постарайся проникнуть в будущее и узнай, можем ли мы остаться здесь надолго. Не предадут ли меня кехэльцы царю Саулу?
        Гаддиэль взял в руки походную арфу и стал наигрывать, перебирая жильные струны. По мере того как длилась игра, взгляд его делался безумным. Изо рта пророка начали вырываться будто возникшие в глубине чрева неясные слова и страдальческие звуки. Вдруг он отбросил арфу, схватил бубен и, выстукивая беспокойный ритм, медленно закружился, как волчок, по двору. Вращение это становилось всё более стремительным. Седая борода пророка развевалась, плащ в ярких заплатах надулся, как парус. Наконец Гаддиэль издал протяжный крик и упал ничком.
        Добид знал, что трогать его сейчас нельзя. Полежав некоторое время, пророк поднялся. Долго сидел, глядя неподвижно перед собой. Потом он встал, прошёлся, пошатываясь. Подобрал с земли арфу и бубен.
        - Ну что? — шёпотом спросил Добид.
        Не отвечая, Гаддиэль устало опустился на соломенную циновку. Жестом попросил налить ему вина из большого кувшина, принесённого хозяином дома. Абитар налил вина в чашу и подал пророку. Тот выпил одним глотком, попросил повторить.
        После этого Гаддиэль совершенно успокоился. Важно расправил на груди длинную бороду и взглянул на Добида. Отряхивая свой запылившийся плащ, он сказал равнодушно:
        - Надо уходить в горы. Кехэльцы предадут тебя Саулу.
        Добид призадумался. Ему не хотелось верить в неблагодарность эшраэлитов из города Кехэля, ради которых он сражался с пеласгами. Но что-то внутренне убеждало его в том, что пророк прав. Он уже не мог ощущать себя простым человеком. Значит, он должен поступать, как человек избранный, как помазанный и назначенный на царствованье. И руководствоваться при этом не только личной выгодой. Пока же Саул, царь, живёт и властвует, ему не должно противостоять. Пусть бог решит его судьбу, по силе и благоволению своему.
        Когда Гаддиэль ушёл из дома, чтобы заночевать в шатре, Добид всё-таки замыслил проверить его ясновидение.
        - Надень ефод, Абитар, — попросил он молодого левита. — Прочитай молитвы. Может быть, бог даст мне знамение своё.
        Абитар надел поверх обычной одежды синий священнический ефод. Повернувшись к востоку, раскачиваясь всем туловищем, он сложил руки на груди и произнёс молитву. Добид стоял немного позади него, стараясь повторять то, что бормотал левит. Необычайное чувство охватило его. Нет, он не видел и не слышал ничего чудодейственного. Однако нечто пламенное и сильное одушевляло его, и это «нечто» казалось ему присутствием бога.
        - Боже Эшраэля, вразуми помазанного раба твоего, пошли мне знамение, — шептал Добид, преисполненный священного вдохновения.
        Наконец левит кончил читать молитвы и распростёрся на середине двора, охватив голову руками. Добид сделал то же самое. Потом они встали и посмотрели друг на друга.
        - Ты знаешь ответ бога? — спросил Добид.
        - Знаю, — сказал левит. — Но подожди немного, тебе будет знамение.
        - Когда?
        Абитар пожал плечами.
        - Ляжем спать, подождём до завтра, — нерешительно предложил Добид.
        - Я не думаю, что мы будем сегодня здесь спать.
        Абитар снял ефод, уложил его в свой узел. Он сел, подложив узел под спину.
        Заглянул воин, охранявший вход с улицы.
        - Господин, тут какой-то человек хочет тебя видеть, — сказал он. — Мы его обыскали, оружия на нём нет. Впустить?
        Добид кивнул, и перед ним явился бедно одетый селянин средних лет. Подол его длинной одежды побелел от пыли, лицо казалось утомлённым.
        - Я пришёл предупредить тебя, — взволнованно проговорил вошедший. Видно было, что он искренне хочет оказаться полезным. — По дороге из Гибы я встретил посла от старейшин Кехэля. Он признался, что послан к царю с вестью о твоей победе и о том, что ты и твои люди находитесь в городе.
        - Почему старейшины Кехэля платят мне неблагодарностью?
        - Они боятся. Если царь узнает, что ты здесь и никто его не известил, он придёт с войском и уничтожит всё население города.
        - Это правда, — раздумчиво согласился Добид. — Пошли, Абитар, собирать людей. Ночевать будем в лесу.
        С трудом удалось уговорить воинов. Только вполне уяснив опасность, они согласились покинуть город. Поддерживая и неся на носилках покалеченных в бою, шесть сотен вольных бойцов Добида (сократившееся на тридцать человек) двинулись к горному лесу.
        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
        1
        С резким щёлканьем бичей конная охота на семи колесницах мчалась по широкой равнине. Каждую колесницу легко влекла пара митаннийских коней. Из-под колёс, обитых медью, летели мелкие кремни. Кони храпели и в стремительном беге неутомимо поглощали пространство.
        На каждой колеснице находился возничий, оруженосец, приготовивший острое копьё с надёжным древком, и хозяин колесницы, стрелявший из боевого египетского лука. Чтобы растянуть такой лук, требовалась большая сила. На колесницах были Саул с Бецером, Янахан с Абиро, другие царевичи, Абенир, Адриэль и Ард.
        Уже догнали и насквозь пробили стрелой легконогую газель с изогнутыми рожками. Ранили и поймали ремённой петлёй дикого осла-онагра, который бил острыми копытами и кусался, как хищник, пока ему не перерезали горло.
        В небольшой, заросшей тамариском и тростником низине раздалось грозное рыкание льва. Слышно было, что львов там пряталось несколько.
        Когда колесницы приблизились, из густых зарослей выступил могучий силуэт черногривого зверя. Огромный лев, издавая звуки, похожие на раскаты грома, злобно смотрел на охотников жёлто-зелёными мерцающими глазами. На расстоянии от него появились, изгибаясь желтоватыми телами, две львицы, оскалившие клыки и возбуждённо постукивающие о землю упругими хвостами.
        Не сбавляя скорости, колесница Янахана приблизилась к львиной семье. Распалённый жестоким воодушевлением, царевич натянул тетиву лука, и стрела со свистом впилась в бок зверя. С жутким рёвом лев совершил огромный прыжок и упал на круп одной из лошадей Янахана, терзая её когтями. Вторая лошадь встала на дыбы. Упряжь спуталась, колесница повалилась на бок. Люди едва успели с неё соскочить.
        Вытащив меч, Янахан поспешил спасать свою лошадь. Но тут гибкая львица скользнула к нему и нанесла удар когтистой лапой. Царевич кубарем полетел на землю. Смуглый смельчак Абиро с копьём наперевес приступил к львице. Она попятилась, шипя и рыча.
        Тут же стрелы от других колесниц вонзились в её тело. Корчась от страданий, львица взметнулась с земли и напоролась на острие копья в руках Абиро. Тем временем лев дотянулся до возничего и одним ударом сломал ему позвоночник. Несчастный умирал с пронзительным воплем.
        Саул вырвал из рук Бецера копьё. Соскочив на ходу, он побежал к черногривому льву. Зверь высоко подпрыгнул и кинулся на Саула.
        Широко расставив ноги и выставив копьё, царь принял страшный напор зверя. Железное острие глубоко вошло в брюхо. Лев отчаянно бил лапами по воздуху, пытаясь добраться до Саула. Могучие мускулы царя вздулись буграми. Пот струился по лицу, стиснутые зубы скрипели от напряжения.
        На помощь бросились Абенир и Бецер.
        - Нет! — бешеным криком остановил их Саул. — Я сам!
        Ещё несколько исступлённых усилий, и острие копья достигло сердца. Лев повалился, в судорогах царапая землю когтями. Из его широко разинутой пасти хлынула кровавая пена, изверглись предсмертный хрип и зловоние.
        Погибла и львица от копья Абиро. Вторая львица, сделав попытку броситься на лошадей Адриэля, остановилась и попыталась бежать.
        Адриэль пустил ей вслед стрелу, впившуюся в заднюю лапу. Волоча её, львица повернула морду с оскаленной пастью к людям. Сопротивление её было бесполезным. Адриэль и Ард с оруженосцами быстро добили зверя копьями и окованной медью булавой.
        Охотники торжествовали победу над хищниками. Все искренне восхваляли силу и отвагу царя, убившего без посторонней помощи огромного льва.
        - Царская добыча! — воскликнул Адриэль, рассматривая убитое животное. — Слава твоей могучей и верной руке, господин наш! Только неотразимое владение копьём могло свалить такое чудовище…
        - А если бы копьё сломалось? — Нисколько не боясь рассердить Саула, Абенир с неудовольствием глядел на него. — Подвергать риску жизнь ради забавы… Не для этого дана власть. А вы? Почему не подоспели вовремя? — обрушился он на оруженосцев. — Струсили, паршивые овцы?
        - Царь не пожелал нашей помощи, — обиделся Бецер.
        - Не ругай их, — усмехаясь и с трудом переводя дух, сказал Саул. — Должен я был проверить, сильно ли постарел и насколько ослабли мои мышцы…
        - Твоей силы, отец, хватит на троих. Да и мы у тебя удальцы, — не без простодушной хвастливости заявил царевич Аминадаб.
        Младший сын Саула Малхиша радостно улыбался, глядя на отца с любовью. Подошёл прихрамывая Янахан. От удара львицы у него вздулся и посинел бок — к счастью, рёбра оказались целы. Янахан вытирал исцарапанное лицо и с благодарностью кивал своему верному Абиро.
        - Если бы не ты, мне бы конец, — сказал он прямо.
        - Слава Ягбе, я успел тебе помочь… — Абиро хоть и смутился, однако был очень польщён похвалой царевича.
        - Эх, бедняга Хефер, — огорчённо говорил Янахан, жалея погибшего возничего. — Вот не повезло…
        - Ну, Янахан, — вмешался Адриэль, — что грустить о Хефере… Каждому в жизни приготовлено своё… Зато доблесть царя нашего достойна величайшей хвалы!
        Из-за холма показались четыре верблюда. Они бежали, переваливаясь, неторопливой иноходью. На каждом сидел погонщик, а с боков на ремнях висели сумы и корзины. Верблюды везли за колесницами охотников еду, воду и вино в мехах. Опустив верблюдов на колени, слуги стали разбивать палатки, запалили костры из привезённых дров. Начали готовить ужин.
        - Сдерите львиные шкуры, пока они не завоняли, — приказал Абенир оруженосцам.
        Посреди заросшей кустами низины было небольшое озерцо с зеленоватой водой. Здесь и расположились. Плескались, смывая пот и усталость. Перевязали раны и царапины Янахану. Напоили лошадей, подвесили каждой по торбе с ячменём. Отнесли в сторону и накрыли плащом погибшего возничего.
        Одну лошадь пришлось убить, настолько она была истерзана когтями льва. Слуги сняли шкуры с предыдущей добычи. Мясо газели и онагра разрубили и нанизали на острые прутья. Это готовилось для царя с царевичами, царского брата и зятя. Что-то досталось и оруженосцам. Возничие и слуги удовольствовались мясом лошади.
        Из корзин вынули хлеб, финики и чеснок. Серебряные и деревянные чаши наполнили вином из мехов. Начался безудержно-жадный, грубый пир удачливых и сильных мужчин. Привольный пир у красных костров, под золотым от вечерней зари, быстро меркнущим небом.
        Когда насыщение и беседа были в разгаре, послышалось понукание и шум. С холма к низине скатилась запряжённая крепким мулом повозка. В ней сидели два человека.
        - Что-то случилось дома. Эй, что за новости вы принесли? — спросил Абенир, узнав своих соглядатаев.
        - Господин, нас послал твой отец, почтенный Нир, — торопливо заговорили они. — Это важно.
        - Вот наш царь, — сказал Абенир. — Говорите.
        - Нам приказано сообщить, — кланяясь царю и знатному обществу, продолжали приехавшие. — Сегодня прибыл человек из города Кехэля. На них напали пелиштимцы. Дело кончилось бы плохо, если бы не Добид…
        - Добид? — нахмурившись, повторил царь. — Откуда он взялся?
        - Добид пришёл с гор. Он привёл большой отряд и разогнал безбородых. Многих перебил, других преследовал по пятам. Добид вернул угнанные стада и пленных кехэльцев. Они его благодарили и восславляли.
        - Где он сейчас? — Приподнявшись, Саул впился угрюмым взглядом в лица гонцов.
        - Остался со своими воинами в городе.
        - Будь проклят злоумышленник и изменник! — злобно воскликнул царь. Он отбросил чашу, облив вином сидевшего напротив Янахана. — Запрягайте коней. Мы возвращаемся в Гибу. Собираем войско и идём в Кехэль на Добида.
        - Приближается ночь, отец, — неуверенно проговорил Янахан. — В темноте трудно будет возвращаться.
        - Скоро взойдёт луна. Сейчас, в месяц жатвы, яркие луны. А ты, Янахан, по-прежнему заботишься о своём дружке? Я вижу, ты очень опечалился, что я тороплюсь настигнуть его в Кехэле. Не беспокойся, дорогой сынок. Я всё равно поймаю того, кто угрожает моему царствованью. Я убью Добида при первой возможности, клянусь священным именем единого бога.
        - Запрягать лошадей! — крикнул возничим Абенир. — Мы скачем в Гибу. Быстрее, или я выколочу из вас пыль кнутом.
        Возничие и слуги бросились исполнять приказание. Саул встал и, затягивая на себе ремень с мечом, направился к своей колеснице.
        2
        Вернувшись в Гибу, Саул собрался разослать приказ о сборе находящихся поблизости воинских отрядов. Около семи тысяч бойцов, включая три тысячи постоянной дружины, расположенной в крепости Гибы, находились рядом в посёлке. Однако из Кехэля, нахлёстывая мула, прискакал новый посланец. Захлёбываясь воздухом и трясясь от страха, он рассказал, что Добида уже нет в Кехэле, что он неожиданно покинул город и скрылся в горах.
        Саул был раздосадован. Он велел вышвырнуть кехэльского посла за ворота и отменил сбор войска.
        Настроение его снова резко ухудшилось. Он мрачно расхаживал по своему дому, по узким улицам крепости и подолгу стоял на крепостной стене, погруженный в тяжёлую печаль. Внезапно проявлялись приступы беспричинного гнева, когда все близкие царя, не говоря о простых стражниках и слугах, боялись показаться ему на глаза.
        Увидев однажды молоденькую служанку жены, пробегавшую по галерее с каким-то заданием, Саул схватил её, повалил на ковёр и овладел ею грубо и безжалостно. После чего молча удалился к себе. Одна из пожилых родственниц подняла жертву царского вожделения и увела её подальше, жалко стонущую и размазывающую по детскому личику потоки слёз.
        Разумеется, об этом никто не посмел заикнуться. Не сделал этого даже отец царя, благонравный Киш, которого Саул очень уважал. Спустя некоторое время царь сам вспомнил об обиженной девице и, призвав Бецера, передал для неё серебряный браслет с искусной чеканкой. Позже он послал малютке расшитую узорами шаль, чтобы она могла сделать у себя на голове подобие чалмы, а свободные концы опустить за спину. Это было необычайно модно, и многие девушки служанке завидовали.
        Несмотря на указание слугам со стороны управителей царского дома держать язык за зубами, поступки Саула всё-таки становились достоянием молвы. В народе говорили осуждающе, что простого сына Эшраэля за подобное нарушение заповедей пророка побили бы камнями у городской стены.
        Как-то осенним вечером, в месяц, называемый месяцем ветров, царь принимал у себя одного богатого и влиятельного эфраимита, который поддерживал избрание Саула с самого начала. Звали его Талт бен Лахиш и жил он в городе Галлиме. Имел Талт стада, пахотные земли, виноградники и масличные плантации. Кроме того, он посылал вместе с купцом Шимоном и Ямином бен Хар махом, толстым богачом из Шихема, длинные караваны гружёных товарами ослов в Гебал, Тир, Сидон и даже в процветающий сирийский город Дамашки.
        После приёма с принесением Талтом ценных даров, после обильного угощения и возлияния, повеселевший Саул предложил гостю взять себе в жёны его младшую дочь. Правда, сказал Саул, Мелхола уже была замужем за его тысяченачальником Добидом, но недавно стала вдовой. Или станет ею в ближайшее время.
        Талт бен Лахиш водил знакомство не только с Шимоном и Ямином. Он считал себя приятелем самого Абенира, двоюродного брата и первого полководца Саула. Поэтому он знал обо всех важных событиях в царском доме. Талт благоразумно согласился на предложение царя.
        В Гибе и окрестностях поговаривали, будто бы Мелхола горько плакала из-за сватовства эфраимита, лежала в ногах у отца и матери. Но это не помогло. Талт через два семидневья женился на миловидной царевне и увёз её в Галдим.
        Закончив обучение новых воинов, призванных из разных мест Ханаана, Саул приказал выбрать из них полторы тысячи молодцов, преданных, смелых, владеющих всяким оружием. Когда полторы тысячи силачей юного возраста выстроились в поле рядом с крепостью, вышел Саул с Абениром и оруженосцем Бецером.
        - Вот что хочу я сказать вам, сыны мои, ибо каждый из вас также дорог мне и достоин моей любви, как и собственные мои дети. Богом и народом я поставлен водить вас в походы и сражаться с нечестивыми иноплеменниками, побивающими и угнетающими людей ибрим. Мы будем встречать их всюду с копьём и мечом, и в случае победы вы с великим богатством возвратитесь в дома ваши, с множеством скота, с серебром, золотом, медью и железом. И ни один из вас, честно сражавшийся под моей рукой, не будет обделён мною.
        Ряды воинов разом вскрикнули, взмахнули копьями и загудели между собой: «Жив бог наш, да прославится царь Саул».
        - Но может случиться и такое, — продолжал говорить Саул перед войском, — что нужно будет биться не с иноплеменниками, а с людьми одной крови и одной веры. А что поделаешь, если они нарушили закон и стали тем запаршивевшим стадом, про которое сказал сам Ягбе: «Они народ, потерявший рассудок. Они огорчили и раздражили меня. И я этот бессмысленный народ огорчу, ибо огонь адский возгорелся гневом моим. Будет этот огонь жечь их и иссушит их землю и произраставшее на ней. И обнаружатся скалы, и разверзнется основание гор. А эти безумные истощены будут голодом, истреблены горячкою и лютой заразой. От других племён будет губить их меч, а в домах, возгордившихся и жаждущих чиноначалия, воцарится ужас. И от гордыни самолюбия своего погибнут они. А виноград их будет от виноградной лозы Содомской, ибо они к этому склонны. Зерно их будет с полей Гоморрских, а вино получится равное яду драконов и гибельное, как отрава аспидов. И они сделают вид, что не знают, кто я на земле и на небе. Но вы увидите, что бог — это я. И никто не избавит их от руки моей». Вот что сказал бог наш. Поэтому мы должны пойти и
истребить врага моего и тех, кто с ним.
        Побледневшие от страха божьего стояли Абенир и полторы тысячи воинов. Саул надел шлем и пошёл впереди всех. И расстилалась перед ними печальная и дикая степь.
        ЧАСТЬ ПЯТАЯ
        БЕГЛЕЦ И ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        1
        Уходила тревожная тьма ночи. Отроги гор поднимались по сторонам крутыми откосами. Колючие кустарники под скальными дубами и переплетением акаций отступали иногда, и склоны гор превращались в острые скалы, горевшие с первым солнечным лучом, будто отполированные. Из-под ног срывались в узкие пропасти камни-окатыши, долго отзванивая на глубине и вызывая многозвучное эхо.
        Называлась эта местность пустыня Зит.
        Добид думал надолго укрыться здесь от преследования Саула. С ним оставалось всего двести человек, самых верных, самых преступных или, может быть, самых отчаявшихся. Остальные по двое-по трое постепенно уходили от него. Думали найти обжитое пристанище, вернуться в родное гнездо и, нанявшись батраком, пастухом, стражником, как-нибудь приспособиться к обычной жизни.
        Людей в пустыне Зит не встречалось, за исключением полудиких охотников.
        Один из таких лесных бродяг предстал как-то перед Добидом. Подпираясь коротким копьём, он смотрел на молодого изгнанника с добродушной усмешкой.
        - Ты убил и прячешься от мести родственников? — спросил охотник. — Или убежал от господина, которого прогневил?
        - Скорее, второе, — ответил Добид. — А ты, я вижу, хотел бы пристать к моему отряду.
        - Я могу тебе пригодиться. Эти горы и чащи мне хорошо знакомы. И которые лежат вон за теми хребтами тоже. Так что со мной ты не заблудишься. Обещай только какую-нибудь еду, когда у меня случится неудачный день. А ещё подари мне медный нож. Свой я потерял. Уронил в расщелину и не смог достать. Пришлось сделать кремнёвый, но он мне не нравится. Всё-таки я человек, знающий вещам цену. Я из сынов Шимоновых, не какой-нибудь потомок Эшаба, покрытого шерстью. Я человек гладкий, и зовут меня Хиям.
        - Хорошо, Хиям, — сказал Добид, протягивая охотнику один из ножей, взятых после сражения у Кехэля. — Я всегда накормлю тебя, если у меня будет еда. А сейчас ступай к воинам. Они варят в котле чечевицу, поешь с ними. Примите этого мужа из колена Шимонова, — приказал он своим спутникам.
        Уже через десять дней Хиям, исчезавший на сутки-другие и приносивший фазана или козу, явился встревоженный.
        - Вчера я набрёл на жителей горных сел, — рассказал Хиям. — Я знаю кое-кого из них. Один потихоньку шепнул мне, что старейшины их сговорились послать гонцов в Гибу. Гонцы должны предупредить царя о путях твоих на этой земле, чтобы царь пришёл и взял вас.
        - Но как зифеи из горных сел узнали обо мне? Ведь я не видал, кроме тебя, ни одного человека. — Добид опечалился, понимая, что опять наступает пора скитаний, и с подозрением посмотрел на охотника.
        - Только несведущий думает пройти лесом и не оставить следов. Опытный охотник всегда разберёт — где и сколько было в лесу чужих. Я хожу постоянно с горы на гору, и если здесь появятся царские псы, рыскающие в поисках добычи, дам тебе знать.
        Получив известие о нахождении в пустыне Зит своего помазанного соперника, Саул собрал воинов.
        Мрачный, с пожелтевшим лицом, царь не давал покоя ни себе, ни своим людям. Они шли крутыми извилистыми тропами. Высматривали Добида, стоя на скалистых вершинах и залезая на высокие деревья. Выспрашивали у охотников-зифеев, хотя среди них мог оказаться человек, связанный с Добидом.
        Жестокий Абенир свирепо раздувал ноздри и требовал пытать огнём каждого встречного, тем более что они были очень редки в этих проклятых горах. Саул раздражённо дёргал щекой и отменял приказы Абенира. Он считал зифеев правдивыми и в глубине души скрывал от своего соратника мертвящее убеждение: Добиду помогает Ягбе.
        «Да, капризный, ревнивый, мстительный бог, по молитвам первосвященника Шомуэла, пестует и прячет этого бетлехемца, которого я вначале тоже полюбил сильнее родного сына, — думал царь, чувствуя иногда боль в сердце и тщетно ожидая ночами исцеляющий сон. — Моё царствование — ложь, которой больше не хотят верить даже благожелательные ко мне люди. Слухи о помазании Добида ползут и ползут по всему Ханаану. Те, кто были мне благодарны за защиту от бедуинов и пелиштимцев, за приобретение новых земель и объединение Эшраэля, теперь меня осуждают. И ещё этот терзающий душу злой дух, разжигающий во мне приступы безрассудного гнева и безумной жестокости. Зачем я приказал истребить священников-левитов? Они и правда хотели услужить зятю царя и тем угодить мне. К чему было проливать столько невинной крови? Но я уже не могу остановиться. Добид будет убит. Я не пощажу и первосвященника, если не заставлю его мне повиноваться. В Эшраэле должен жить только один человек, помазанный на царство. Я, Саул из Гибы Бениаминовой. И дети мои, и внуки будут надевать на голову царский венец. Я сделаю так, что у бога не
останется выбора. И мой род будет благословен».
        И снова, обливаясь потом, преодолевали воины Саула горные цепи, каменистые холмы и песчаные равнины. Они прочёсывали леса, продираясь сквозь колючий терновник. По узким выступам скал проползали над пропастями. Заглядывали в пещеры, обследовали ущелья и заросшие овраги. А не слишком далеко от царских элефов, упрямо стиснув челюсти и напряжённо оглядываясь, уходили теми же козьими тропами через горы скитальцы Добида. Одни охотники-зифеи оповещали о «разбойничьей шайке» царя, другие предупреждали о настойчивых карателях Добида.
        Находясь в пустыне Магон, равнине безводной и мрачной, Добид услышал, что приближается царь. Торопливо собрав скарб, его люди ускоренным шагом направились прочь, минуя селение Ешимон.
        Однако у Саула были сведения, где искать своего соперника. Он шёл за ним, надеясь вскоре его настигнуть. Но за Ешимоном начинался обрывистый горный массив, перейти через который было невозможно. Не давая отдыха воинам, Саул с радостным нетерпением ринулся за беглецами в обход.
        Люди Добида, а среди них оказались и немолодые, и раненые в бою при Кехэле, изнемогали. Они почти бежали вокруг этой скальной гряды. Многие падали от усталости, от ран и ушибов, от истощения. Товарищи с трудом поднимали их, подставляя плечи, чтобы хоть как-нибудь удержать на ногах.
        Добид понимал: приближается конец царской охоты. Он и его люди станут добычей разъярённых бойцов Саула. Сопротивление бесполезно, а для того, чтобы придумать какой-нибудь хитроумный и неожиданный выход из западни, нет времени. И нет уже сил: голова кружится, глаза застилает мутный туман, мышцы ног отказываются подчиняться.
        Но надо спасти несчастных, собравшихся к нему со всех областей Ханаана, поверивших в его удачу, в его благословенность. Добид решил остаться на пути Саула и добровольно отдать себя в его руки. Он сказал об этом молодому левиту.
        - Если царь схватит меня, он не пойдёт дальше. Ему будет достаточно моей крови. Прощай.
        - И не думай, помазанник божий. Ты ничего не должен делать против воли Единственного, — твёрдо остановил его Абитар. — Вот увидишь сам, кому он благоволит. Держись и не показывай вида, что ты отчаялся. Идём быстрее. Скоро мы избавимся от погони.
        2
        Прошло ещё некоторое время, и к хвосту ползущей вокруг горы вереницы, состоявшей из отборных копейщиков Саула, приблизились три запыхавшихся гонца. Оказалось, эти люди разыскивали царя по приказу двух старейшин племени Матрия: Киша и Нира.
        - Скорее отведите нас к царю, — сказали люди из Гибы.
        - Пропустите к царю гонцов! — закричали начальники.
        Все остановились, пропуская гонцов. Наконец они добрались до первой сотни, в центре которой шёл Саул.
        Один из гонцов споткнулся и упал на колени. Ушибся и закряхтел от боли. Остальные смотрели растерянно на царя в коричневом плаще, седого, всклокоченного, с копьём на плече.
        - Что случилось? — неприветливо спросил царь и концом древка толкнул упавшего. — Ну, вставай…
        - Нас послал твой мудрый отец, господин наш и царь, — взволнованно начал поднявшийся с колен молодой воин, протягивая условный знак — деревянный жезл с тремя медными кольцами. — Мы доехали до Ешимона в повозке, а потом уж пешком. Нам показали преданные тебе зифеи…
        - С чем вас послал мой отец?
        - Опять напали безбородые. Они идут через Дан и Юдею к Бениамину. Если ты не остановишь нечестивых, завтра они приблизятся к Гибе.
        - Проклятье на мою голову! Я в который раз упускаю врага моего! — Саул ожесточённо сжал могучие кулаки со вздувшимися толстыми венами. — Что ты думаешь, Абенир?
        - Нужно идти и требовать подкрепления от северных колен. Пускай соберут ополчение. Если мы не разгоним сынов Дагона, обидчивые эшраэлиты поднимут вой по всему Ханаану. И твоя доблесть окажется под сомнением. — Абенир поскрёб свою жёсткую, торчавшую впереди лица бороду. — А сюда мы вернёмся после победы над пелиштимцами. Никуда паскудник Добид не денется.
        Элефы повернули, и ощетинившаяся копьями змея поползла по узкой горной дороге вспять.
        - Теперь ты видишь, за кого бог? — торжествующе спрашивал Добида Абитар. — Сначала нас с царскими убийцами разделила горная гряда и Саул не мог окружить нас. А теперь Всевышний послал пелиштимцев. Вот твой гонитель и убрался. Но он вернётся. Зато у нас есть время сменить место скитаний и отдохнуть.
        Они взобрались на высокий утёс, с облегчением наблюдая, как удалялось воинство беспощадного царя.
        С тремя тысячами бойцов царь Саул выступил навстречу пеласгам. Однако серьёзного сражения не произошло. В земли людей ибрим опять вторглись разрозненные отряды буйной пелиштимской молодёжи, а больше — сброд из сопредельных племён. Для них это был единственно возможный способ обогащения и попросту способ прокормления. Всегда находится достаточно жестоких бездельников, не способных к постоянному труду — земледелию, скотоводству или ремёслам. Они предпочитают нападать, угонять скот, иногда захватывая пленников для продажи на невольничьих рынках. Чаще же побеждённых хладнокровно убивали без разбора пола и возраста. Вторгшиеся в Эшраэль пеласги были ими только по общему названию. На самом деле они являлись разнородными разбойничьими шайками.
        Пелиштимские князья поддерживали и вооружали эти шайки — во-первых, чтобы отвлечь их жадные помыслы от своей цветущей страны, а во-вторых, для давления на племена Эшраэлевы, с которыми у них уже несколько столетий длилась упорная борьба за плодородные земли, за морской берег и древние ханаанские города. В отдельные периоды пеласгам удавалось побеждать и налагать на людей ибрим тяжёлые дани. С избранием деятельного и воинственного царя (каким явился Саул) даней они лишились.
        Тревожа постоянного неприятеля мелкими набегами, пеласги исподволь готовили решающую войну.
        Саул уничтожил неожиданным ударом несколько сотен пелиштимских грабителей и очистил от врагов западные территории Эшраэля. Не переводя духа, он со своими дружинниками кровожадно устремился в горную пустыню Магон, ещё более суровую и безлюдную, чем скалистые хребты Зита. Через соглядатаев ему стало известно: там прячется Добид.
        Из пустыни Магон отряд Добида срочно бежал в более безопасное место, совершенно непригодное для человеческого проживания. Эти горные пропасти и обрывы назывались Эн-Гадди. Проходить здесь свободно по голым скалам могли только серны. Среди каменных глыб гнездились орлы.
        Саул обезумел: он гнал воинов по таким гибельным кручам, что они начали роптать. Всё чаще происходили случаи, когда, сорвавшись с тропы, кто-нибудь падал и разбивался о скалы. Добывать пищу и находить воду становилось всё труднее. Воины царских элефов, привыкшие к хорошей еде и вину, были на грани бунта. Остервенелое карабканье по горам довело всех до полного изнеможения.
        Даже самые близкие — Абенир и Адриэль скрипели зубами и пытались уговаривать царя прекратить бессмысленную погоню в каменистом лабиринте Эн-Гадди. Но Саул ничего не хотел слушать. «Я остановлюсь, когда своей рукой перережу Добиду глотку», — ревел он, бешено сверкая глазами.
        3
        Добидом овладели какой-то странный восторг и отчаянная вера в себя. Вернее, это была вера в несомненное покровительство Ягбе, которая укрепляла и воодушевляла его.
        Добид разделил свой отряд на две части. Большая часть осталась на высокогорном плато и дожидалась там в относительной безопасности. Сам он с несколькими помощниками рисковал находиться поблизости от растянувшегося по узким тропам воинства Саула, иногда показываясь издалека, и тем, словно нарочно поддерживал их мстительное упорство. Часто Добид видел и царя, угрюмо идущего посреди усталых дружинников. И вот однажды изменилась сухая погода. Лиловые вершины гор казались (рядом клубящихся облаков. Накрапывал дождь, приближаясь издалека. Грозовые тучи повисли серой пеленой. По тучам изломанной стрелой сверкнула молния, прокатился невидимой колесницей гром, потом стихло. Дождь перестал, и небо снова очистилось под порывами ветра.
        Добид вместе с юным левитом Абитаром и охотником Хияном, находясь вблизи от продвижения царского элефа, спрятались в большой пещере, заросшей кустами горного ореха. У этой пещеры было два входа — один широкий, будто чёрная яма, второй наверху, среди нагромождения камней, узкий, как щель. Мимо пещеры в середине элефа шёл Саул.
        Внезапно царь остановился и что-то сказал. Воины расступились. Он вошёл в пещеру, — как понял Добид, видимо, за нуждой. В пещере был никогда не тревожимый солнечными лучами мрак. При сильном ветре вокруг неё разносился скрип ветвей и шелест густой листвы.
        Абитар увидел входящего царя и достал меч.
        - Нет, — шепнул ему в ухо Добид, — не делай этого.
        - Тогда ты сам освободись от врага твоего. Бог посылает его в твои руки, — еле слышно настаивал Абитар, дрожа от жажды мести за отца и других убитых левитов. Они стояли, прижавшись в углу пещеры.
        Саул повернулся к ним спиной, раскинул широкий плащ, поднял рубаху и присел. Пока он сидел, Добид дотянулся до края плаща и беззвучно отрезал мечом небольшой кусок материи.
        Саул вышел. Охотник поглядел на то, что он оставил, усмехнулся и покачал головой.
        Царь опять оказался среди воинских рядов. Тяжело ступая по камням, они продолжили путь. Добид с Абитаром и охотником, не шевелясь, таились в пещере. Постукивая древками копий, элеф прошагал мимо. Когда шаги затихли, мятежники (для Саула они ими и были) вылезли наверх через верхний узкий проход. Наверное, где-то параллельными тропами шли другие сотни, надеясь настичь бывшего царского зятя.
        Дождавшись, пока царский отряд отойдёт достаточно далеко от пещеры и окажется уровнем ниже, Добид забрался на высокий уступ скалы. Он был отлично виден с того места, где находился Саул, но недосягаем для стрел.
        - Э-э! — крикнул Добид. Внизу подняли головы и заметили его. Несколько воинов, наложив стрелу, вскинули луки.
        - Не надо… — снова крикнул Добид. — Не долетит…
        Он ждал. Саул тоже остановился и посмотрел на него.
        - Господин и царь мой! — Добид опустился на колени и пал лицом на землю. Поднимаясь, он продолжил: — Зачем ты слушаешь людей, которые лгут, что я умышляю зло? Вот недавно ты заходил в пещеру. Я находился в ней со своими людьми, а ты этого не заметил. Мне говорили, чтобы я убил тебя, но я никогда не подниму руки на господина моего, ибо он помазанник божий. Поверь, отец мой! Посмотри на край одежды твоей, я отрезал мечом кусок материи. Вот он в моей руке.
        Абенир наклонился и посмотрел: Добид, и верно, отрезал кусок царского плаща.
        - Он правду говорит, — хмыкнул Абенир, соображавший, как бы подкрасться и схватить бетлехемца.
        Добид всё держал в руке трепещущий на ветру клок материи.
        - Господин и царь мой! — снова громко заговорил со скального уступа Добид. — Ты убедился, что во мне нет ни зла, ни коварства. Я не согрешил против тебя, а ты ищешь души моей, чтобы её отнять. Ведь сказано: от беззаконных исходит беззаконие, а это противно богу. Кто я, чтобы тратить на меня столько сил? За кем ты гоняешься, царь Эшраэля? За дохлым псом или блохой с его шкуры? Бог да рассудит нас. Он спасёт меня от руки твоей, господин мой.
        Мрачное лицо царя дрогнуло. Не моргая, он смотрел на бывшего зятя, невольно ставшего его главным врагом.
        - Ты прав, Добид, — сказал Саул и растроганно вытер заслезившиеся глаза. — Сегодня ты доказал, что не хочешь мне зла. Ты не поднял на меня меч, хотя и мог это сделать. Бог воздаст тебе добром, сын мой. Теперь я убедился: ты непременно будешь править Эшраэлем, и царство будет твёрдо в твоей руке.
        - Этого говорить не следовало, — сварливо пробормотал Абенир. — А то бетлехемский щенок слишком о себе возомнит.
        - Поклянись мне именем бога, — не слушая брата, со слезами в голосе говорил Саул. — Поклянись мне, что не пойдёшь против меня. Не искоренишь моё потомство и после меня не уничтожишь имени моего.
        Стоя на уступе скалы, Добид истово клялся, рвал в отчаянье свои белокурые волосы. Царь горестно закрыл лицо ладонями и заплакал.
        - Не будет больше вражды между нами, Добид, сын мой, пообещал он, вытирая глаза и бороду. — Мы возвращаемся и Гибу, Абенир. Пусть трубят отбой.
        Два воина достали из сумы большие турьи рога, отделанные серебром. Над горами разнеслись хриплые дребезжащие звуки, возвещавшие прекращение похода и сбор в селении Ешимон.
        - Послать бы кружным путём десятка три воинов, — негромко сказал Абенир царю, отвернувшись от окружающих и прикрыв рот ладонью. Но когда он снова поднял глаза, Добида на скале уже не было.
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        1
        Посреди укреплённой Гибы сгущались сумерки. За оконным проёмом в доме Абенира ещё не появилась луна. По углам большой комнаты курились треножники, мигая красными угольками.
        Прислонённые к стенам, поблескивали наконечники копий. На крюках висели египетские луки и колчаны, полные боевых стрел. Неожиданно отсвечивали из-за игры углей круглые кованные щиты — хеттские и из дальней страны Урарту[62 - Урарту — государство, находившееся на территории современной Армении.].
        Пол устилали пёстрые ковры, шкуры льва и медведя.
        Абенир сидел, откинувшись на расшитые подушки, набитые шерстью, и поигрывал по привычке серебряной рукоятью кинжала. Мускулистое тело Абенира обтягивала серебристая туника, перетянутая широким кожаным поясом. Из-за шеи спускались на шнурах вырезанные из самоцветов фигурки баалов-оберегов. Левую руку, жилистую и волосатую, украшал золотой браслет.
        Перед хозяином на деревянном подносе лежали сладости: медовые лепёшки, финики и гранаты. Рядом стоял высокий кувшин. Абенир изредка наливал из него понемногу в плоскую чашу, отпивал и прищёлкивал языком. Казалось, двоюродный брат царя беспечно отдыхает, коротая прохладный вечер. Однако на самом деле он был занят важным разговором.
        Напротив Абенира в позе почтительного внимания располагался низкорослый Гист. На нём свободными складками ниспадала одежда из тонкой ткани, голову покрывал лиловый кидар. Перед Гистом тоже стояла чаша. Но вино на дне её не плескалось. Из осторожности Гист не подставлял свою чашу хозяину. Предусмотрительный царедворец предпочитал не переходить черту подобострастного почитания. Он соображал: одно дело — брат царя, другое — полезный, но безродный чужеземец. Абенир же любезностью не отличался.
        - Мне донесли о нескончаемой болтовне Шомуэла, — говорил Абенир, нахмурившись. — Он всё долдонит про то же самое — про убитых левитов. Никак не может забыть. Ну верно: царь погорячился. Но после этого случая он уже дважды спасал Эшраэль. Неужели нельзя придержать язык? Старик последнее время опять занёсся. Я знаю, он посылает своих людей к «адирим» Манате, Забулона, Ашера, Неффалима и Дана северного. Требует собрать сход в Рамафаиме и объявить низложение Саула.
        - Я тоже опрашивал своего человека, который был на праздничной проповеди, — подхватил Гист. — Он утверждает, что усиленно распространяется мнение: Ягбе хочет на царство Добида-бетлехемца. Он, мол, победитель великана и спаситель народа. Думаю, господин, это становится опасным.
        - Я намекал Саулу, что нужно поменять первосвященника. И сделать это срочно. Прежде, чем Шомуэл сам поменяет его на Добида или ещё на кого-нибудь. А он всё медлит, всё ссылается на повеление бога. Давно пора выбрать первосвященником… хотя бы нашего Ахию. Он тоже строптив, но трус. Его всегда можно припугнуть, в случае чего.
        - А если бог не согласится и отвергнет Ахию? — хитро прищурился Гист.
        - Когда Шомуэла не будет, всё пройдёт без помех. Конечно, жертвоприношения на всех главных алтарях следует совершить самые щедрые. Левитов, которые сейчас очень враждебны, улестить и одарить. Главам колен Эшраэля отправить знаки внимания и царской вежливости. Но уж если станут сопротивляться, то покарать и казнить жестоко — как это делается у вавилонян и сынов Анака: посадить на кол или привязать к столбу с перекладиной, выставив на солнце. Родственников и семьи бунтовщиков вырезать до последнего младенца, до паршивой овцы и шелудивой собаки. Пора нам браться за дело, не ожидая согласия Саула. Не то мы окажемся отброшенными в бесславие и бедность. А то ещё и будем побиты камнями у городской стены. — Абенир наклонился вперёд и понизил голос, будто опасаясь постороннего уха. — У меня все готовы. Ты принёс что обещал?
        - Принёс, доблестный господин. Это средство не требует никаких хлопот. Только добавить в любую жидкость — воду, вино, кислое молоко…
        - А если старый пройдоха что-нибудь учует?
        - Но снадобье не имеет цвета, вкуса и запаха. — Гист достал, из-за пазухи матерчатый мешочек, в нём находился закрытый деревянной затычкой флакон зеленоватого стекла Почтительно склонив голову в лиловом кидаре, лекарь передал его Абениру.
        - Употребить нужно всё содержимое? — спросил Абенир, разглядывая дар отравителя. — Действует сразу?
        - Через сутки или чуть раньше. Заподозрить будет некого, — успокоил Абенира Гист и пропустил через горсть свою клиновидную бороду. — Достаточно нескольких капель. Разреши мне удалиться, господин. Да пребудет над тобой милость нашего бога.
        Гист с поклоном растаял в безлунной ночи.
        Абенир разглядывал миниатюрный флакон, держа его перед собой и раздумывая. Потом щёлкнул пальцами. Завеса у входного проёма зашевелилась. При красноватых отблесках треножников возникла женская фигура, закутанная в тёмное покрывало.
        - Ты слышала? — Абенир отдал женщине принесённое Гистом средство.
        - Всё слышала, всё поняла, господин мой, — пробормотала она.
        - Вот тебе кошель с сидонскими шекелями. Это серебро. Расплатишься с кем нужно. И себя не забудь.
        Абенир взял светильник из халцедона и приблизив к треножнику, поджёг фитиль.
        - А золото? — раздался шёпот женщины. — Ты обещал.
        - Золото получишь, когда будет закончено. Отправляйся сейчас же. Езер проводит тебя до Рамафаима. — У входа появился мужчина в одежде селянина, с суковатой палкой в руке.
        2
        На главном алтаре должно было произойти торжественное жертвоприношение Ягбе.
        Первосвященник Шомуэл собирался привлечь к богослужебному действу как можно больше народа. Сегодня он готовился особенно тщательно, потому что жертвоприношение совпадало с хананейскими беснованиями по поводу ежегодного воскрешения Таммуза. К сожалению, многие эшраэлиты принимали участие в этих языческих празднествах.
        Таммуз или Думузи, мифический возлюбленный сладострастной Ашторет, погиб нечаянно на охоте. Но из-за слёзных молений той же Ашторет и других богинь верховный бог Мильк позволил ему воскреснуть. Мильк заставил владыку царства смерти Намтара выпустить юного красавца для любовных ласк нетерпеливо ждущих богинь. Однако выпустить с тем, чтобы к концу месяца жатвы тот возвращался обратно.
        Женщины Ханаана вскапывали в каждом городе и селении длинную грядку в виде надгробия и усаживали её цветами весны — крокусами, ирисами, маками и тюльпанами. С пением поначалу скорбных, а затем радостных песен хананеянки водили вокруг цветущего надгробия хороводы. Для музыкального сопровождения употреблялись нежно звучащие арфы и флейты, а к концу торжества бубны, трещотки, кимвалы.
        Жрицы Таммуза приходили в состояние дикого восторга. Они визжали, скакали и плясали, радуясь возвращению возлюбленного богини Ашторет.
        К этому торжеству хананеянки выпекали сладкие хлебы округлой формы, пропитанные маслом и мёдом, сдобренные изюмом, черносливом, орехами и фисташками. Пир в честь Таммуза сопровождался обильными возлияниями, разнообразными угощениями и разнузданным весельем, переходившим (и ритуально, и случайно) в многочисленные соития. Возможно, именно из-за этого к празднованию воскрешения Таммуза допускались только молодые женщины, девушки и юноши не старше двадцати трёх лет. Вообще же целомудренность хананеями не причислялась к достоинству. Взрослые мужчины и пожилые женщины непосредственно в «воскрешении» не участвовали, но с удовольствием пировали.
        Суровых эшраэлитов всё это приводило в негодование. Священники-левиты запрещали правоверным почитателям Ягбе приближаться к хананейским безобразиям. Они обещали ослушникам беды и скорби. И всё-таки сладкая греховность весенних радений неудержимо влекла простодушных землепашцев и пастухов, особенно молодёжь.
        Шомуэл послал гонцов во многие города Эшраэля, приглашая к жертвоприношению знать и народ. Улицы Рамафаима переполнились многоцветно разодетыми мужчинами в белых кидарах и наголовниках, с умащёнными бородами и перекидными корзинами на плече, откуда выглядывали козлята-сосунки. Женщины накинули на головы покрывала только светлых оттенков. Они обводили глаза синей и чёрной краской, румянились, ярко красили губы, сияли серебром и золотом украшений.
        Толпы людей — эшраэлитов и хананеев — смешивались на узких улочках города среди садов и домиков предместья. Одни, приготовив жертвенных животных, поднимались на гору, к алтарю Ягбе. Другие со сдобными хлебами, цветами, вином и закуской устремлялись к сезонному капищу Таммуза. Были и такие, которым хотелось побывать на двух праздниках и принять участие в обоих священнодействиях.
        Совершив обряд всесожжения и принеся мирные жертвы, Шомуэл проповедовал и пророчествовал. Он метал громы обличений на головы неправедных, прибегающих к баалам и мерзостным духам, ходящих между огнями и прыгающих через костры, слушающих волшебников, ворожей, гадателей и вопрошающих мёртвых.
        - Вот язычники ублажают демонов, совершают грехопадения, прелюбодеяния, извращения и преступления против бога. Не уподобляйся падшим и закоснелым в блуде, — проповедовал старец в зелёнополосом плаще и жёлтой шапке первосвященника. — Не смотри по сторонам на улицах города и не броди по пустым местам. Отвращай око твоё от женщины благообразной. Не засматривайся на чужую красоту, чтобы не поскользнуться на пути твоей жизни. Да не подвергнешься ты мщению из-за своих вожделений.
        Перечислив и заклеймив отступников, первосвященник перешёл к разъяснению законности и незаконности власти в Эшраэле.
        - Вести и судить людей ибрим должны, по закону пророка Моше, судьи — избранники бога. А молиться и совершать принесения жертв обязаны левиты-священники, жизнь которых неприкосновенна. Но вы захотели отменить судью в Эшраэле. Вы пожелали иметь над собою царя, как у других народов, которых единственный и всемогущий Ягбе не избрал и не простирал над ними руку благодати своей. И вот избрали царя и дали ему власть. А царь Саул не пошёл путями господними. Ради прославления своего и стяжания богатства Саул ослушался указаний Ягбе. И бог Эшраэля лишил его своей благодати. Бог отверг неправедного царя и указал на Добида, сына Ешше из Бет-Лехема, победителя страшного великана и освободителя Эшраэля от прочих врагов. Добид помазан на царство моей рукой, рукой первосвященника, слышавшего в Скинии голос бога. Но Саул продолжает противиться и хочет отнять душу Добида, чтобы не было у него соперника. А ещё Саул приказал слугам своим убить священников числом в восемьдесят пять человек, и лишь один из них спасся. Осуди неправедного царя, бог наш, и да падёт он от замыслов своих! Отвергни его, ибо он возмутился
против тебя! Да возрадуются все уповающие на тебя, бог наш! И ты будешь покровительствовать им и благословишь праведника! Как щитом, защитишь его и волей своей его увенчаешь! Сильно потрясена душа моя преступлениями ослушника. Ты же, бог наш, ещё не покарал его рукою своей. Доколе же, о, Адонай?
        От слов Шомуэла люди бледнели. Некоторые в ужасе хватались за голову. Другие рвали на себе одежду. Были и такие, которых пришлось отнести в сторону и отпаивать водой. А ещё находились жестокие безумцы, выхватившие ножи и искавшие кого бы убить во имя Ягбе, за праведного Добида.
        Многие почтенные «адирим», прибывшие с севера, остались очень довольны речью первосвященника. Они собирались отобедать в гостиницах и частных домах, где остановились. Разумеется, всем хотелось обсудить создавшееся в Эшраэле положение, чреватое большими изменениями и, может быть, низложением Саула. Находились среди знати и такие, что в открытую призывали собрать против царя всенародное ополчение.
        Самых известных и влиятельных Шомуэл пригласил к себе в дом на торжественную трапезу с употреблением мяса жертвенных ягнят, с питием выдержанных вин и вкушением изысканных яств. Несмотря на проявления старческой слабости, которая иногда его донимала, Шомуэл продолжал быть ревностным слугой Ягбе. Это признавали все люди ибрим, а простой народ по-прежнему восславлял его как великого прозорливца.
        С утра в доме первосвященника суетились слуги под руководством кухаря Яшуба, хлопотливого, всегда замасленного и вспотевшего толстяка с беспокойными глазами. Он следил за приготовлением праздничного угощения. Выбегал часто на задний двор, куда подвозили овощи и фрукты. Принял лично большой пучок ароматических трав у какой-то невзрачной женщины, осмотрел рыбу, доставленную с Генишаретского озера, и пробовал, выбирая, свежий овечий сыр, посыпанный толчёным миндалём и дольками чеснока.
        Наконец пир состоялся. Почтенные гости просили благословения у первосвященника, желали ему ещё долгих лет служения (по воле бога) и, конечно, живо обсуждали обличительную, но и вдохновляющую проповедь святого старца, истинного народного заступника перед грозным Ягбе. Все отдали должное искусству Яшуба и его помощников. Восхищались редким красным вином, доставленным из Сирии и с богатого острова Алашии.
        Сам седобородый хозяин не прикасался к крепкому вину, предпочитая фруктовый напиток. Серебряный высокий кубок Яшуб поднёс хозяину, несмотря на обслуживанье трапезы десятком усердных слуг.
        Когда гости в радостном и возвышенном настроении покидали дом первосвященника, им показалось, что препочтеннейший Шомуэл выглядит слишком утомлённым. Благодаря за радушие и щедрость, они желали ему божьего покровительства (в котором не сомневались) и просили беречь себя для всего избранного народа.
        Управляющий Ханох и кухарь Яшуб с облегчением отдавали приказания слугам, уносившим блюда, чаши и кувшины. Причём, Ханох подсчитывал в уме расходы после жертвоприношения и трапезы, огорчённо пошмыгивая большим, всегда сально блестевшим носом. Он жалел затраченных средств и съестных припасов, негодуя на тщеславный размах хозяина, как будто достаток в доме первосвященника принадлежал ему, скупому, жуликоватому Ханоху.
        К ночи всё стихло. На переднем дворе, перед входом в помещение Скинии, сменились стражники. Ещё двое всегда прохаживались у ворот. Крутокурчавый помощник Шомуэла Шуни остался на ночь. Он проводил старика в спальный покой. Вместо левита, у которого было прямо-таки египетское имя Намер, Шуни уложил хозяина. Принёс ему чашу чистой воды. Заботливо накрыл тонким одеялом и удалился в каморку для слуг. Ханох и Яшуб отправились к своим семьям, с тем чтобы явиться перед утренней молитвой.
        Ночь опустилась тёплая, сладостная от запаха цветущих акаций. Волна приятных запахов вливалась в оконный проем, может быть, и от той расположенной недалеко от города миртовой рощи, где Шомуэл когда-то вылил освящённое масло на склонённую голову молодого Саула. Белая луна, похожая на шар козьего сыра, светила ярко и чисто. Она тихо перемещалась на небе и будто прислушивалась к звонкому, раскатистому бою многочисленных соловьёв.
        Пламя фаянсового светильника, загороженного небольшой ширмой, иногда колыхалось и пританцовывало из-за внезапных потоков тёплого воздуха. Шомуэл спал в углу на своём ложе. Он очень устал сегодня, уснул сразу, и сон его был спокоен.
        Однако ближе к середине ночи первосвященник проснулся. Сначала он лежал, глядя на пламя светильника за ширмой. Слушал соловьиные коленца и трели, доносившиеся из садов. Подумал — вставать или нет. И вдруг сразу, словно укол в сердце, его пронзил страх. Что с ним? В нижней части груди возник крошечный огонёк острого жжения. Какое-то тошное томление явилось и стало заполнять его тело, затекло в руки и ноги. Только в голове, будто ледяное плескание, продолжалось присутствие страха.
        Шомуэл поднялся, потянулся к столику, взял чашу и допил воду, оставшуюся на дне. Опираясь на посох, стоявший у стены, побрёл в уборную… Что-то зашуршало внизу. Шомуэл присмотрелся. Большая бурая крыса, красноватая из-за огня светильника, медленно переходила ему дорогу. Он вспомнил неожиданно, что видел такую же давно, когда нужно было решить — соглашаться ли с требованьем «адирим» отказаться от судейского правления и выбрать царя…
        Шомуэл замахнулся на крысу посохом. Она повернулась и злобно посмотрела кровавыми глазками. Потом гнусно запищала, поднялась на задние лапы и сделалась величиной с собаку. Ему стало дурно. Он уронил посох. Крыса исчезла, но старик уже понял: это смерть. Он хотел позвать на помощь, крикнул сдавленным голосом. Никто не отозвался, глухая тишина замерла в доме. А за окном умолкли разом все соловьи — так ему показалось.
        На подгибающихся ногах первосвященник направился в помещение Скинии и ковчега Завета. Там он многие годы переживал поразительные чувства, объяснить которые не смог бы бедный человеческий язык. Там перед чёрным камнем — седалищем бога он надеялся узнать окончательное решение своей жизни.
        Шомуэл упал на колени и распростёрся на полу, шепча привычные моления и призывы. Ощущение торжественного трепета, которое он умел в себе вызвать и которое означало присутствие бога, не приходило. Наоборот, что-то тёмное, безысходно-ужасное растекалось перед его внутренним взором, за плотно зажмуренными веками: Когда он кончил взывать к Всевышнему и приоткрыл глаза, то заметил с радостью невидимый золотистый свет. Он успокоился, снова опустил веки, и свет божественного присутствия заполнил всё его существо.
        3
        Утром слуги не обнаружили праведного старца в постели. Побежали к левиту, находившемуся в доме. Левит торопливо провёл обряд очищения, вошёл в помещение Скинии и вынес мёртвого первосвященника. Дом огласили стоны и рыдания.
        Срочно послали гонцов в Беер-Шабию к постаревшим, но по-прежнему непутёвым сыновьям Шомуэла, а также и к другим его родственникам.
        Появился Ханох, взвыл тонким голосом и припал к ложу, на которое возложили омытое и умащённое тело. Началась суета, предшествовавшая похоронам. Явились городские левиты и старейшины. Слуги метались, выполняя приказания управляющего.
        Когда беспорядочная толкотня и стихийные выражения скорби выстроились в традиционную последовательность священных обрядов, Ханох тихо исключился из общей деятельности. Сначала он вышел из большой комнаты, куда поставили ложе с телом покойного. Потом заглянул в разные места и ответил на вопросы нескольких скорбящих родственников. Следом за тем он прошёл тёмным коридором в заднюю часть дома. Юркнул узеньким переходом к угловой комнате и открыл бронзовым ключом дверь.
        Не зажигая светильника, Ханох нашарил ореховый шкаф и открыл нижнюю створку. Там стоял большой ларец, который управляющий, кряхтя, вытащил и поставил на пол. За ларцом последовали тяжёлые глухо позвякивающие кожаные кошели.
        Ханох уже собрался вынести ларец, как кто-то стиснул ему локоть.
        - Что ты здесь делаешь, Ханох? — шёпотом спросил голос из темноты.
        Управляющий хрюкнул от ужаса и хотел вырваться. Но сильная рука сдавила его локоть ещё крепче. В то же мгновение выбили кремнями искру и запалили фитиль маленького светильника.
        - Ух! — немного успокаиваясь, сказал Ханох. — Это ты, Шуни. А я… покойный господин в своё время мне приказал, в случае его смерти…
        - Отравления… — перебил другой голос, и Ханох увидел невысокого, но очень широкого человека в сером плаще с откинутым куколем. У него оказалось плосковатое лицо с подстриженной бородкой и плотно сжатыми губами. — Только что учёный хананей Арада, которого знавал хозяин, взял каплю слизи из носа мертвеца. Арада определил, что он отравлен.
        - Какое подлое преступление! — залепетал управляющий. — Кто мог это сделать?.. Да покарает его гнев бога нашего…
        - Но разве не преступление, Ханох, — прервал его на этот раз Шуни, — едва скончался великий прозорливец, пытаться его ограбить… Ах, сын стяжательства и греха…
        - Я хотел вручить родственникам хозяина… его сыновьям… — снова испугавшись, начал было оправдываться Ханох и подавился словами. Накинутая сзади тонкая ремённая петля захлестнула его горло. В угловой комнате раздалось хрипение… Замелькали, чертя и пятная полумрак, судорожные движения рук и ног… Широкий человек в сером плаще оттолкнул обмякшее тело, и задушенный Ханох повалился на пол.
        - Как мы это вывезем? Скоро на похороны сбежится весь город. — Широкий в плаще хмуро оглядел ларец и груду кожаных кошелей.
        - На заднем дворе есть повозка. Сейчас я запрягу осла, брошу в неё соломы…
        - А как мы пронесём золото через дом?
        Шуни, напрягаясь, отодвинул ореховый шкаф-хранилище «кегубим»: всяких писаний священных текстов и документов. В полу, под куском толстой кожи, обнаружилась дверца с медным кольцом. Шуни молча откинул дверцу, ступил на невидимую ступеньку и стал спускаться. Когда он остался виден по плечи, человек, задушивший Ханоха, передал ему кошели. Осторожно придерживая, отправили в чёрный зев потайного хода ларец с драгоценностями.
        Человек в плаще закрыл дверцу в полу, застелил её куском кожи и поставил на место ореховый шкаф. Постояв над трупом Ханоха, дунул на светильник. Как он вышел из дома, переполненного людьми, неизвестно.
        Однако с заднего (хозяйственного) двора выехала запряжённая ослом двухколёсная повозка. В повозке находились пара охапок соломы и какое-то тряпье. Правил ослом некто в сером плаще с надвинутым на голову куколем.
        Стражники у ворот ничего не сказали по этому поводу. Их предупредил Шуни, который (как все знали) был самым близким человеком покойного первосвященника. Тут стали входить и въезжать на ослицах светлой масти какие-то важные бородачи.
        Собралась толпа плачущих и причитающих горожан. Она всё увеличивалась. Стали просачиваться слухи об отравлении. Многие этому не верили, заочно ругая учёного хананея. Другие достали ножи и закричали, что убьют отравителей и святотатцев. Народ хотел ворваться во двор. Четверо стражников с копьями и мечами сдерживали крикунов. Подошли ещё пятеро стражников. Кого-то из самых неугомонных кольнули копьём. Некоторые получили сильные удары древком и многочисленные пинки.
        Наконец после полудня, когда жара немного спала и подул ветерок, похороны первосвященника Шомуэла стали осуществляться. Покойному хотели оказать достойные его почести влиятельные люди, приехавшие из мест, ближних к Рамафаиму. Ждать дольше было невозможно из-за жары, а также потому, что обычаи этого не предписывали. Кухарь и слуги в доме покойного готовили поминальную вечернюю трапезу. До её начала всем, принимавшим участие в похоронах, следовало соблюдать пост.
        Носилки с телом Шомуэла вынесли, сменяя друг друга, родственники и не слишком престарелые «адирим». За ними с воплями и причитаниями следовала толпа народа. Самые искренне скорбящие разрывали на себе одежды и посыпали головы пеплом. Всё-таки умерший старец был великий судья и первосвященник, прозорливец, человек, разговаривавший с самим Ягбе и хранивший в своём доме ковчег Завета. Носилки обнесли вокруг дома и, войдя обратно во двор, тут же похоронили первосвященника.
        Неожиданная смерть Шомуэла вызвала сумятицу в городах и областях Эшраэля.
        Среди северных колен взволновались те, для кого Шомуэл являлся главой недовольных царствованьем Саула. Потеряв такого союзника, они почувствовали растерянность. Теперь надежды врагов Саула связались с Добидом, помазанным Шомуэлом, и с левитами, особенно ненавидевшими царя.
        Дом Шомуэла достался его старшему сыну Ёэлю, плохому судье и человеку, пристрастному к вину. Младшему сыну отделили часть стад и пахотных земель, остальное распределили между собой родственники.
        К ночи все участники поминальной трапезы разошлись и разъехались. Отправился к себе домой и кухарь Яшуб. На тёмной улице к нему подошёл неизвестный в плаще с куколем.
        - Тут тебя спрашивает человек, — глухим голосом сказал неизвестный в плаще.
        - Что такое? Какой человек? — забеспокоился Яшуб. — Не хочу ни с кем разговаривать, я спешу…
        Неизвестный железной рукой схватил его за шею и толкнул в дверь низкого дома. Там, в совершенной тьме, внезапно вспыхнул светильник.
        - Не трогайте меня, я ничего не сделал… — трясясь от страха, проговорил Яшуб.
        Ещё двое, закутанные в тёмное, отлепились от стены.
        - Ты вчера подавал хозяину вино? — спросил один из них.
        - Благословенный господин не пожелал пить вино, — торопливо заговорил Яшуб. — Я не подавал ему вино. Кувшины с вином разносили слуги Язер, Хебир и Тахан…
        - А что ты приносил в серебряном кубке? — спросил другой в тёмном, и Яшуб узнал соглядатая Шуни.
        - Это ты, Шуни… — ободрился кухарь и сложил ладони умоляюще. — Господин потребовал отвар чернослива с изюмом… Вот я и…
        - Нарочно пришёл из кухни? Это же не твоя работа, — сказал Шуни. — А вот откуда у тебя такая вещь?
        В робком свете глиняного светильника блеснул миниатюрный флакон зеленоватого стекла.
        - Не знаю. Никогда не видел такую бутылку.
        - А кошель с серебряными шекелями кто тебе подарил?
        Лицо Яшуба побелело. Это было заметно даже при скудном освещении. Он обречённо смотрел на соглядатая заплывшими глазками.
        - Вы были в моём доме?
        - Да, мы были в твоём доме.
        - Может быть, спросить у жены? — неуверенно прошептал кухарь, затравленно оглядываясь.
        - Там некого спрашивать, — жёстко отчеканил широкий человек в плаще с куколем. — Твоя жена, дети и родители мертвы.
        - Помогите! Напали разбойники! — завопил Яшуб, бросаясь к выходу. Но там стоял неизвестный в плаще. Он ударил Яшуба кулаком в лицо. Из носа Яшуба хлынула кровь.
        - Говори, кто тебе дал отраву и серебро?
        - Женщина, — захлёбываясь кровью, говорил кухарь. — Она сказала, что господин будет лучше спать и перестанет пророчествовать… что ему пора жить тихо и спокойно…
        - Жирный баран… — скрипнув зубами, сказал Шуни. — Ты сразу согласился, когда увидел серебро… Продажная гадина… Смрадный пёс, сожравший прах своего отца…
        - Она обещала золото, — всхлипывал Яшуб, заливаясь слезами и глотая кровь. — Я не знал, что господин умрёт… Зачем вы убили моих детей? Я их растил и кормил… Пощадите, не отбирайте жизнь… О, мои дети…
        - Догоняй их… — Шуни ткнул кухаря под сердце узким ножом.
        Вскрикнув, Яшуб обхватил обеими руками свой пухлый живот и опустился на пол. Немного повозился, затих. Шуни потушил светильник.
        Трое вышли на улицу. Луна сияла над городской стеной. На выщербленные плиты мостовой от старых маслин падали корявые тени.
        - Я пойду, — сказал Шуни, — скоро увидимся. — Он зашагал вдоль стены дома.
        - Кроме нас, только он знает о золоте Шомуэла, — прошептал один из оставшихся.
        - Это поправимо, — произнёс широкий в сером плаще с куколем.
        Беззвучными прыжками он помчался за Шуни и резко взмахнул рукой. Нож странной формы с искривлённым лезвием блеснул в воздухе. Шуни охнул, сделал ещё шаг и упал. Потом он положил правую руку под щёку, как будто собирался спать. Из спины у него торчала рукоять ножа.
        Человек в плаще с куколем наклонился, взялся за рукоять и вытянул нож. Пошарил у мертвеца за пазухой. Достал кошель, которым совратили кухаря Яшуба, и узкий нож, принадлежавший курчавому соглядатаю.
        Вернувшись к тому, кто дожидался под маслинами, широкий сказал негромко:
        - Ну, вот, теперь всё уладилось.
        - Да, близко время, чтобы отлить статую золотого змея, — торжественно сказал дожидавшийся.
        Они неторопливо пошли рядом. Их тени, наползая одна на другую, плелись сбоку. Хорошо было слышно, как повсюду звонко булькали и разливались трелями соловьи. Луна заливала всё вокруг своим нескончаемым светом. Городская стена и домики казались белыми, будто их выкрасили известью, а небо от изобилия лунного света из чёрного стало тёмно-синим.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        1
        Смерть Шомуэла обрадовала окружение Саула. Но сам царь выглядел удручённым и подавленным. Это казалось странным. Ведь первосвященник был его несомненным врагом. Вряд ли кто-нибудь решился бы так открыто призывать к отторжению царя от власти.
        Теперь ненавистники Саула притихли. Левиты устроили сход в Рамафаиме, где в доме бывшего судьи находились Скиния, ковчег Завета и чёрный камень — седалище невидимого бога.
        Саул не стал вмешиваться в жреческие дела. Он послал сходу левитов богатые дары, словно стараясь загладить свою жестокость при избиении восьмидесяти пяти священников из Номбы.
        Вера Саула в святость и прозорливость Шомуэла говорила ему о невосполнимой потере для Эшраэля. Кто теперь сможет так успешно общаться с Ягбе, как делал это первосвященник? Чувствуя свою ответственность за состояние страны и народа, Саул скорбел об умершем.
        Однако оставался второй враг: Добид. Несмотря на его внешнюю благочестивость и кротость, он был гораздо опасней для царствования Саула, чем престарелый Шомуэл. С тех пор как распространилась молва о помазании бетлехемца, Саул совсем потерял покой. Последний случай во время преследования бывшего зятя, когда тот мог убить его и не сделал этого, немного усовестил Саула. Но временное умиротворение уже покидало его воспалённый мозг. Тем более двоюродный брат Абенир, муж старшей дочери Адриэль, другие начальники воинов — ершалаимец Ард, уродливый идумей Доик, старики Киш, Нир, Наум и велеречивый лекарь Гист — все с утра до вечера напоминали царю о существовании соперника.
        Конечно, постоянное войско и царское право принадлежали Саулу. Для любого другого народа сила и власть человека, носившего золотой венец, были бы непререкаемы. Но не таковыми, к сожалению, являлись знатные эшраэлиты — непостоянные, считающие себя избранниками бога, не привыкшие к подчинению, надеющиеся на поддержку жрецов-левитов. Со знатью колен Эшраэля трудно было прийти к соглашению. Их требовалось заставить и запугать.
        Поэтому родственники и другие приближённые Саула, видевшие свою выгоду в незыблемости его царствования, не скрывали, что есть лишь одно надёжное средство — убийство Добида. Через несколько месяцев после схода левитов в Рамафаиме, где первосвященником избрали какого-то безвольного старика, Саул снова повёл свои преданные элефы искать Добида, скитавшегося в горах.
        2
        Однажды, спустившись к южным рубежам Ханаана, Добид узнал о набеге племени Амалика и разграблении нескольких селений.
        Отряд Добида пошёл в этом направлении. Стали попадаться сожжённые и разрушенные дома, ободранные грабителями трупы селян, убитые животные — козы, коровы, даже собаки. Было понятно: это свидетельства злобного лицемерия. Может быть, амаликцы решили напомнить эшраэлитам о давнем и победоносном походе Саула? Но, скорее всего, эта расправа произошла из-за свары местных «адирим» с кем-то из амаликских шейхов.
        Люди Добида продвигались дальше, вспугивая стаи тяжело взлетавших, объевшихся мертвечины орлов-стервятников. По кустам трусливо разбегались шакалы, волоча отвисшие животы.
        Кто-то из воинов заметил в стороне от дороги нечто похожее на шевелящиеся лохмотья. Когда приблизились, увидели измождённую молодую эшраэлитку, прижимавшую к груди завёрнутый в тряпицу трупик младенца. От неё исходил сладковато-тошнотный смрад. На лице женщины застыл ужас амаликского набега. При виде вооружённых людей она хотела спрятаться, но сил у неё уже не осталось.
        - Не бойся, мы из сынов Эшраэля, — сказали ей. — Идём с нами.
        Женщина продолжала коситься с выражением страха и озлобления, как попавший в силки зверёк. Когда у неё отнимали мёртвого ребёнка, она стала царапаться и пронзительно закричала дрожащим голосом. Потом ей налили в чашу воды из меха. Иссушенная зноем, почти обезумевшая от горя и голода, женщина пыталась заплакать, но слёзы не появлялись: в её глазах не хватало влаги.
        - Дайте ей хлеба, — приказал Добид воинам. — А ты, Эль-Азар, понесёшь её на плече. Она лёгкая, как ребёнок.
        Могучий бениаминец, отец убитого Саулом в приступе безумия мальчика-слуги, согласно кивнул. Он обернул женщину широким плащом и узел с живой ношей легко вскинул за спину.
        Добид посоветовался с седобородым Гаддиэлем, левитом Абитаром, охотником Хиямом и решил не преследовать амаликцев. Тем более ему было неизвестно число мстительных бедуинов. С ним находилось меньше трёхсот воинов. Остальные, раненые или больные, дожидались их в горном лагере. Там же прибывали женщины и дети, потому что некоторые люди бежали к Добиду вместе с семьями. Постепенно бывший пастух, а затем зять царя и тысяченачальник, превращался в вождя маленького преследуемого племени.
        Возвратившись к лагерю, в дикое, щебнистое ущелье, называемое пустыней Фаран, Добид затаился. Он постоянно высылал разведчиков для наблюдения за окрестностями.
        Его люди сторожили у водопоев оленей, ловили в силки и стреляли из самодельных луков куропаток, перепелов и фазанов. Они не обижали местных пастухов, гонявших по скудным пастбищам коз и овец. Наоборот, Добид приказывал хватать и наказывать разбойников, время от времени желавших поживиться чужим достоянием: овцами или плодами земледелия.
        За такую добровольную защиту благодарные пастухи и земледельцы приносили в лагерь овечий сыр, кислое молоко, иногда немного ячменя и пшеницы.
        Молодую женщину, найденную в разорённом амаликцами крае, Добид предложил отвести к жёнам своих сподвижников. Они жили в продымлённых шатрах, скудно питались, изнывали от трудов, тревог и внезапных походов, но не жаловались на судьбу.
        Несчастную, потерявшую мужа и ребёнка, успокоили и приласкали с женской понятливостью. Её отмыли у горного ручья, нашли лишнюю рубаху и покрывало. Когда опытные хозяйки расчесали и заплели ей волосы, переодели и даже подарили бусы из точёного дерева, то все увидели миловидное существо лет семнадцати с печальными глазами и нежным плаксивым ртом.
        После утреннего обхода дальних и ближних наблюдательных постов Добид с тремя воинами вернулся в лагерь. Разговаривая о том, что следует быть особенно бдительными и не прозевать приближение царских элефов, он неопределённо скользил взглядом по живописному разброду коричневых шатров.
        Вот неподалёку догорает костёр, обложенный большими камнями. На камнях булькает глиняный сосуд с варевом, и сытный запах вместе со смолистым дымком приятно щекочет ноздри. Вот вышла немолодая женщина, вынесла корзину и села перебирать её содержимое — зерно или чечевицу. Потом вышла женщина молодая и стройная. Она откинула покрывало и опустилась на колени для помощи пожилой.
        Кудлатый мужчина с чёрной бородой, прошитой белыми нитями, заметил взгляд Добида. Как и многие среди беглецов, он с отеческой теплотой относился к вождю их небольшого становища. Закончив разговор с Добидом, мужчина подошёл к пожилой женщине. Судя по выражению её лица, добродушного и смышлёного, перебиравшая содержимое корзины безоговорочно согласилась с тем, что сказал ей муж.
        И поэтому, едва Добид направился к шатру, в котором он ночевал, пожилая женщина оказалась рядом. Приветливо поклонилась, назвала его «господин наш Добид» и, уходя, оставила молодую, помогавшую ей у костра.
        Добид удивился вначале. Он посмотрел вслед уходившей пожилой женщине и приоткрыл рот, словно хотел сказать о чём-то.
        Переведя взгляд на молодую, Добид встретил чёрные, как безлунная ночь, глаза, бархатно-мягкие, полные благодарности и грусти. Довольно долго он не узнавал это бледное личико. Разглядывал тонкие брови с чёрной пушинкой над переносицей, коротковатый и ровный нос, неуверенно шевелящийся, по-детски очерченный рот.
        - Как тебя зовут? — спросил он наконец.
        - Ахиноам.
        - Откуда ты?
        «Так же зовут жену царя», — подумал Добид невольно.
        - Из города Езрееля, но я…
        - Как же ты оказалась так далеко от дома?
        - Приехала с ребёнком и мужем к его дяде.
        - А муж твой… Да, я понимаю. И дядя?
        - Оба убиты. Я тогда схватила сыночка и побежала прямо через кусты и колючки. Когда люди в синих кидарах стали бросать копья, я споткнулась и упала. А когда очнулась, сыночек мой не дышал. Я подумала сначала: спит. Но он всё не просыпался. Я сидела и ждала: может быть, бог совершит чудо? Так прошло два дня и две ночи. Пока пришли наши мужчины с копьями. Они сказали: «Не бойся», но я всё равно боялась. Потом у меня забрали сыночка, он так и не проснулся. И тогда я услышала, как ты сказал: «Дайте ей хлеба…»
        - Не плачь, Ахиноам. Что совершилось, того не вернёшь. Ты молода. Ты должна жить и родить много детей. Как думаешь, я прав?
        Она помотала головой отрицательно, и длинные, спиралью закрученные смоляные пряди закачались у бледно-смуглых щёк. Однако она сказала:
        - Да, ты прав, господин.
        - В этом шатре, кроме меня, спят ещё три человека. Но если ты войдёшь в него, они сюда не вернутся. Ты останешься здесь?
        - Да, я останусь с тобой, Добид, царь мой.
        - Почему ты сказала «царь»? — вздрогнул Добид.
        - У тебя золотые волосы. Золото на голове бывает у царей, — с наивной лестью прошептала жертва бедуинского набега.
        Так Ахиноам стала женой Добида. И скоро он узнал, что она носит его дитя.
        В месяц бурных ветров, когда стонали в горах деревья, скитальцы жили спокойнее обычного. Они надеялись, что при сильных дождях, прибегавших от Великой Зелени, при камнепадах, осыпях и увеличении горных потоков, Саул воздержится от преследования. Месяц бурных ветров принёс песчаную бурю из Синайской пустыни. А затем наступили месяцы произростания и зрелого колоса.
        Преодолевая невзгоды, нехватку еды и находясь в постоянной тревоге, Добид со своими людьми передвигался по скалистым горам. Он не рассчитывал на милость Саула, на его обещание прекратить охоту за ним. Добид знал: даже если царь решится забыть о нём, его окружение не позволило бы этому случиться.
        3
        По сути дела весь Эшраэль выжидал, чем кончится заочное соперничество двух помазанных на царство избранников бога Ягбе.
        Однажды гонцы от зифеев, эшраэлитского племени, обитавшего вблизи горной гряды, явились в лагерь Саула. Обтрёпанные, в запылённых грубых одеждах, они сказали караульным:
        - Пустите нас к царю, у нас есть что ему сказать.
        Из царского шатра вышел Бецер, возмужавший, отрастивший плотную небольшую бороду, одетый в белый наголовник и коричневую тунику. Он был без панциря, с мечом у правого бедра.
        - О чём вы хотите говорить с царём? — спросил слуга-оруженосец. Он хмуро посматривал на зифеев. Их поведение казалось ему дерзким.
        Один из трёх коренастых, дурно произносящих зифеев (они были из колена Шимонова) требовательно пояснил:
        - Если царь накажет своих воинов, обидевших девушек из Ешимона, мы укажем, где прячется его враг.
        Бецер нахмурился сильнее, произнёс какое-то невнятное ругательство и ушёл в шатёр. Там он передал дерзкие слова зифеев Саулу.
        Царь сидел на раскладном стуле и разговаривал с Абениром, который, услышав сказанное Бецером, свирепо засопел.
        - Может быть, их сразу повесить? — предложил двоюродный брат и главный полководец эшраэльского царя.
        - Они одичали здесь, в пустынных дебрях, и больше похожи на медведей, чем на людей ибрим. Но я хочу спросить, что они знают про место нахождения бетлехемца. — Саул вышел к зифеям, сопровождаемый братом и оруженосцем.
        Увидев грозное лицо и огромную фигуру царя, трое гонцов опустились на колени и наперебой загалдели:
        - Прикажи отлупить их палками, господин… Это что же получается, твои люди ведут себя не лучше амаликцев или необрезанных пелиштимцев… Зачем тогда ставили нам царя, если его войско нас обижает…
        Абенир потемнел от ярости. Он поднял руку и хотел крикнуть: «Взять их!» Но Саул двусмысленно усмехнулся. Ему почему-то нравилось простодушие этих неотёсанных горцев.
        - Говорите толком, что у вас стряслось. А то я ничего не пойму, — проговорил царь и важно насупился. — Встаньте. Давай ты, плосконосый, выкладывай один. Остальным заткнуться.
        - Два грабителя из сотни, у которой копья с железными остриями, сперва забрали из нашей отары барана… — начал самый старший по виду зифей с перебитым носом.
        - Стой-ка, сын греха! А разве люди ибрим не должны кормить воинов царя Эшраэля, когда они выступили в поход? — вмешался Абенир. — Да за такую жалобу на своих лучших копейщиков другой владыка повесил бы вас на ближних деревьях. Только наш господин и царь снисходит выслушивать всякого дурака и грубияна, чтобы не свершилась несправедливость.
        - Я и говорю, — не смущаясь и не выказывая страха, продолжал зифей. — Мы дали для царского войска столько овец, сколько наши старейшины обещали твоим начальникам, господин. А этого барана те два разбойника взяли для себя. Тут же зарезали, разделали и стали жарить на костре.
        - Они плохо поступили, я их накажу, — заметил Саул, хотя Бецер сообразил: царь едва сдерживает смех. — Что ещё они сделали?
        - Наевшись баранины и напившись вина из меха, который они притащили с собой, нечестивцы пошли в Ешимон. Не доходя до ограды, они увидели в поле девушек, собиравших колосья на стерне… Тогда они начали хватать их за груди…
        - Понятно. — Саул случайно вспомнил, как в приступе внезапной похоти он среди собственного дома овладел молоденькой служанкой. Это воспоминание испортило его смешливое настроение. Он грозно сверкнул глазами.
        - Выстроить сотню «железных» копейщиков, — приказал царь. — Сейчас разберёмся, кто из них нарушил закон пророка. Абенир, это твои необузданные злодеи грабят народ. Кто у них сотник? Тинехеш? Позвать его сюда!
        Сотня воинов с железными наконечниками на копьях выстроилась в центре царского становища. Сотник уже знал от Абенира, в чём дело, и злобно косился на ябедников-зифеев.
        Однако зифеи бесцеремонно расхаживали между рядами. Скоро они указали насильников, тыкая заскорузлыми пальцами прямо в грудь Ахимелеху, по прозвищу Хетт, и Абеше, сыну Шаруинову.
        Ахимелех, рослый, рыжеватый, лет двадцати, может быть, и правда сын какого-то хетта, наёмного воина, и эшраэлитки. Поскольку он соблюдал вероположения своей матери, его не считали чужаком и ценили за присущую хеттам силу и упорство в бою. Юдей Абеша относился к знатному роду, а потому не привык ни в чём себя ущемлять. Бениаминцев он признавал вообще людьми второго разряда, делая в душе снисхождение только царю и Абениру. Он был человеком дерзким и своевольным. Зифея, ткнувшего его в грудь, Абеша схватил за руку, явно собравшись расправиться с наглецом. Только услышав ругань сотника, он отпустил горца.
        Оба копейщика сразу сознались в совершении незаконного отнятия барана и в принуждении девушек к удовлетворению своей похоти. Воины не считали себя особенно провинившимися. Товарищи насильников тоже пожимали плечами и удивлялись неудовольствию начальников.
        Увидев Саула, все сообразили, что дело плохо. Царь и его помощник Абенир просто так поднимать шум не будут.
        - Отберите у них оружие, — приказал Саул, имея в виду Ахимелеха и Абешу. Когда его приказание исполнили, он продолжал, стоя перед сотней Тинехеша: — Вы забыли, что находитесь в пределах Эшраэля, а не на земле Амалика или Пелиштима. Отнимать скот у людей да ещё бесчестить девушек — преступление и, по закону Моше, наказуется побиением камнями до смерти. Казнь совершится завтра после восхода солнца. Нечестивцев связать и держать под стражей.
        Насильников связали и увели. Царь мрачно удалился к себе в шатёр.
        На рассвете пришёл расстроенный сотник Тинехеш. Царь уже проснулся (если он вообще спал ночью). Бецер собрался лить в его руки воду из кувшина, чтобы он очистился омовением перед молитвой. Абенир разложил на чистом полотенце хлеб, козий сыр, сушёные смоквы и кислое молоко в небольшом мехе.
        Когда сотник, заикаясь от страха, сообщил о побеге приговорённых, Саул разгневался. Тинехешу он нанёс кулаком такой удар, от которого тот вылетел из шатра и распластался на земле без сознания.
        Сначала разъярённый Саул хотел повесить сотника и воинов, охранявших Ахимелеха и Абешу.
        Прибежали Адриэль, Ард и Доик. Вместе с Абениром соратники царя умолили его отменить своё решение. Они обещали вызвать всех сотников и объявить им, что отныне за такой проступок, который совершили двое копейщиков, будет назначаться казнь, жестокая и позорная. Саул немного остыл и согласился с их просьбой. Было решено: при поимке беглецов повесят. Остальных, вызвавших гнев царя: Тинехеша и стражей пока помилуют. В общем, всем стало понятно, что сотник и охрана небрежно стерегли обвиняемых из-за соответствующего намёка Абенира. Саул это тоже понял.
        Царь расспросил зифеев, где, по их мнению, прячется Добид. Он приказал войску разделиться, прочесать заросли и облазить все горы-ущелья пустыни Зит. Не отрезав ни куска от копчёного воловьего окорока и не преломив хлеба, воины Саула выступили в поход.
        Уходя, Абенир тайком от Саула кликнул сотника Тинехеша.
        - Доносчиков заколоть копьями, — тихо сказал Абенир. — Бросить в расщелину скал и завалить камнями. Чтобы никому неповадно было приходить с жалобами на моих бойцов.
        Царь ни о чём не догадывался, поглощённый неотступным стремлением настигнуть бывшего зятя, который снился ему в золотом венце.
        Но убийство трёх зифеев стало известно на щебнистых холмах Гахила, среди охотников и пастухов окрестных гор. Абенир не предполагал, что его жестокость станет причиной больших неприятностей.
        Теперь зифеи предпочитали прятаться при появлении царских элефов, как от чужеродных захватчиков-амаликцев, гессурцев или меднобронных пеласгов. Если кто-то из людей Саула случайно отдалялся от своего отряда, он бесследно исчезал. Его бесполезно было разыскивать. А если и находили, то с разбитой головой, переломанными рёбрами и хребтом, как у человека, сорвавшегося в пропасть.
        Иногда под ногами с хрустом проваливались ветки, засыпанные песком и щебнем. Воины падали в яму, на дне которой находились ребристые камни, а то и торчал заострённый кол. Расследовать эти случаи, искать виновных не имело смысла. Такие западни охотники привыкли сооружать на оленьих тропах, выслеживая козерога или медведя.
        4
        Тем временем два молодых воина без копья и меча (только с ножом и палкой) пробирались обрывистой стремниной, прячась от зифеев и одновременно от разведчиков Саулова воинства. Измождённые, рваные, покрытые ушибами и царапинами с запёкшейся кровью, они искали того же, кого вынюхивали ищейки Абенира.
        Шатаясь от усталости, они присели в жидкой тени корявого дерева. Внезапно опасный холодок медного острия коснулся их затылков.
        - Кто вы? Что ищете? — услышали они за спиной. — Положите на землю палку и нож, медленно повернитесь. Руки держите на груди.
        Молодые воины повиновались. Повернувшись, увидели приземистого зифея с козьей шкурой на плечах и рослого, могучего мужчину с большой чёрной бородой, пронизанной белыми нитями. Он носил круглую войлочную шапку, которую обычно предпочитают носить юдеи.
        - Нам нужен Добид сын Ешше из Бет-Лехема, — ответил смуглый молодец, сухощавый и горбоносый.
        - Ты юдей? — спросил могучий человек с сединой в бороде.
        - Да, я сын Шаруина, брата Ёхаба из Хеброна.
        - Я слышал о таком человеке. Идите вперёд и не вздумайте убежать, иначе вас придётся убить.
        Через много тысяч шагов посреди каменистой лощины возник лагерь на месте древнего города. Развалины стен ограничивали унылое пространство. В середине его дымили бедные хижины, сложенные из камней и крытые охапками соломы. Кроме хижин стояли бурые шатры кочевников. Кое-где ходили, занимаясь разными делами, вооружённые мужчины, суетились женщины, играли дети. Собак видно не было. Кое-где привязано несколько дойных коз. По поводу привода пленных возникли оживлённые разговоры.
        Двое истомлённых беглецов, доставленных в лагерь зифеем в шкуре и пожилым юдеем, озирались, вжимая голову в плечи, облизывая высохшие губы. Ещё недавно они были в составе царского элефа в сотне «железных» копейщиков. И вот теперь… но возврата к прежней жизни не предполагалось. Зная нрав царя Саула, они были уверены, что он их не простит и казни не отменит.
        Из шатра, находящегося ближе к тропе, вышел молодой белокурый воин с золотистой бородкой. Рядом с ним оказалась красивая женщина, готовая к плодоношению, — это легко было определить по её раздавшейся фигуре. Тут же собрались: молодой левит с косицами на голове[63 - Левиты носили причёску из мелких косичек, напоминавшую египетский парик.], какой-то пророк с бубном у пояса, трясший седыми космами и десятком амулетов, висевших на шее, несколько мужчин разного возраста, у которых за ремённым поясом были кривые амаликские кинжалы или бронзовые мечи.
        - Вот, господин наш Добид, мы привели тебе ещё двоих, — обратился к белокурому вождю пожилой юдей. — А вы, беглецы, становитесь на колени перед господином и просите вас принять.
        - Меня зовут Абеша. А это Ахимелех, хетт. Мы были в элефе Абенира. Но царь приказал побить нас камнями. Абенир сделал так, что сотник и трое копейщиков плохо нас сторожили. Пришлось бежать, пока головы целы. Мы давно не ели и не пили. Прикажи нас накормить.
        - Хорошо. Но когда вы насытитесь, расскажете о причине, разгневавшей царя, и о том, где он сейчас находится, — сказал Добид.
        - На глазах и в сердце своём, — обрадованно произнесли бывшие копейщики Саула.
        Когда они получили пресные лепёшки и вяленую козлятину, наелись и вдоволь напились воды, то признались Добиду в своих бесчинствах.
        - Где сейчас царь и тщательно ли его охраняют? — пристально глядя на новичков, стал задавать вопросы белокурый вождь. Долго ли идти, чтобы оказаться рядом с его лагерем?
        - Идти не так уж далеко. К вечеру можно быть там, — уверил Абеша. — Раз ты принял нас в свой отряд, мы будем верно тебе служить.
        - Надеюсь, озлоблять местных людей вам больше не вздумается?
        - Нет, девушек насильно обнимать мы не будем, — обещали, мотая грешными головами, Абеша и Ахимелех. — Если только случится воевать с нечестивыми народами, то захватим себе рабынь.
        - Кто из вас пойдёт со мной к царскому лагерю? — Добид опоясался поясом с мечом, взял пращу и посох.
        - Я пойду, господин наш Добид, — смело заявил Абеша.
        Я буду предан тебе до конца, тем более что ты сын юдейского колена и почтенного племени бетлехемцев.
        - Зачем ты хочешь подвергнуть себя опасности? — Левит Абитар удивлённо поднял брови, глядя, как Добид затыкает полы длинной одежды за пояс, чтобы удобней было карабкаться по горам.
        - Сейчас подошло время узнать, по-прежнему ли благоволит мне бог Эшраэля или он разлюбил меня. Выстою ли я под жестоким ветром преследований или паду его жертвой. Для этого я должен получить знамение господне. Ты отдохнул, Абеша? Ну, тогда идём.
        Беременная юная женщина, на цветущем лице которой и предположить нельзя было иное лицо — исплаканное, мертвенно-бледное, с застывшим ужасом амаликского набега, — спросила Добида:
        - Не грех ли испытывать бога? Останься. Вдруг Всевышний разгневается на тебя и твой сын родится сиротой. Мне останется только вопить, стенать и рвать волосы на голове своей… И проклинать час своего рождения… Потому что наводнения не могут потушить любви, и реки не зальют её огня, мой возлюбленный муж и господин…
        Добид ласково усмехнулся и пошутил:
        - Ты, возлюбленная моя, молода, мила и красива. Ты, голубица моя, не останешься одна. Многие, может быть, не пожалеют украшений и ценного имущества, чтобы привлечь тебя в свой дом…
        - Если кто-нибудь давал бы все богатства дома своего за любовь, он был бы отвергнут с презрением, — обидчиво сказала Ахиноам и, заплакав, ушла в шатёр.
        Добид и Абеша целый день преодолевали крутизну спусков и подъёмов. Переходя опасные расщелины, они протягивали друг другу посох для удобства и устойчивости. Прислушиваясь к любому шороху и звуку каменных осыпей, старались различить: не прячется ли поблизости сторожевой пост царя, не пробираются ли тайно его разведчики.
        Однако воинство Саула не особенно соблюдало осторожность. Смелые путники издалека услышали невнятный гул и отзвуки разговоров. В промежутках гор, в темнеющих углублениях и на поверхности скал, словно красные маки среди весенней пустыни, цвели огни дальних костров.
        - Это лагерь царя Саула, — произнёс Абеша с ненавистью. — А за той горой, что взгромоздилась, будто бурый медведь, другой лагерь. Там начальником зять царя Адриэль, человек всегда недовольный и раздражённый. А жестокостью славен не меньше Абенира или самого царя.
        - Знаю. — Добид подумал: не выдаст ли его Абеша, чтобы вернуть благоволение царя? Но он отогнал эту мысль и решил полностью положиться на бога. Ведь он пришёл к лагерю Саула и подвергает себя опасности именно для познания божественной воли.
        Конечно, ни Добид, ни его спутник не могли знать происшедшего здесь некоторое время тому назад.
        Кто-то из воинов царского элефа обнаружил неподалёку укреплённое селение. Там среди бедных хижин, сложенных из камней, жила община пастухов и охотников. В этот день, несмотря на приверженность жителей единому богу Ягбе, они праздновали и пировали по поводу ублаготворения какого-то пастушеского баала. К тому же одновременно с общим торжеством отмечалась свадьба сына старейшины селения, называвшегося Нагале-Гахаш.
        Узнав, что близко от их селения находится лагерь царя, зифеи возликовали. Они даже забыли о смерти трёх соплеменников. Но вспомнили о справедливом решении царя наказать своих копейщиков, обидевших девушек. По приказу местного старейшины, в лагерь Саула отвезли на десяти ослах большие бурдюки с хмельным молочным напитком.
        Саул и Абенир отнеслись к зифейскому дару с подозрением. Поразмыслив, Абенир приказал своему рабу Язару выпить чашу молочного напитка, который оказался приятным на вкус и слегка кружил голову. Воины ибрим, привыкшие к виноградному вину, тоже сначала похмыкивали не без сомнения. Впрочем, многие облизывали пересохшие губы и вздыхали. Абенир велел зифеям самим пить из каждого бурдюка. Приведшие ослов пастухи с удовольствием исполнили повеление начальников. Абенир решил подождать до вечера, чтобы удостовериться — умрёт Язар или нет.
        Раб остался живым, зифеи тоже. А Язар попросил ещё одну чашу, чтобы окончательно убедиться в безвредности зифейского пойла.
        Тут уж воины рассердились и закричали, что согласны опорожнить дарёные бурдюки. Стали пробовать. Повеселели, завели шутливые разговоры, начали даже петь. Выпили и сотники. Ну а затем не удержались Ард, Доик, Абенир и царь Саул.
        Бурдюки с ослами и благодарностью отправили обратно в зифейское селение. Саул наградил старейшину, послав ему два бронзовых котла, тридцать топоров и ножей, египетский лук со стрелами да ещё зимнюю накидку с красной полосой по подолу и подбоем из белой шерсти.
        С наступлением ночи воинство царского элефа повалилось и захрапело. Кое-как назначив ночных часовых, улеглись сотники, за ними Ард и Доик. А в своём шатре, посреди лагеря, крепко заснули Абенир, царский оруженосец Бецер и обычно мучимый бессонницей царь Саул.
        Костры догорели. Четверо ночных патрулей, не в силах бодро прохаживаться, сели и задремали. Собак в лагере не было. Их никогда не брали в военные походы, чтобы не нарушать лаем скрытности передвижения войска. На шатры опустилась тьма.
        И тогда две лёгкие тени, неслышно ступая, скользнули между шатров. Они приблизились к шатру царя, осторожно заглянули в него и вошли. Слабый блеск звёзд проникал через приоткрытую завесу у входа.
        Саул лежал на спине, крепко смежив веки и слегка похрапывая. У ног его, подложив под щёку обе руки, сопел Бецер. Спал и Абенир, бдительно положив ладонь на рукоять меча.
        В головах Саула стояло копьё, прислонённое к кожаному боку шатра. Слегка отсвечивал железный наконечник и золотая чеканка у его основания — в виде узорчатого кольца.
        - Враг твой в твоих руках, — еле слышно прошептал Абеша. — Позволь мне пригвоздить его к земле этим копьём. И убежим.
        - Поднявший руку на помазанника божьего не останется неотомщённым. — таким же тихим, как дуновение, шёпотом ответил Добид. — Если захочет, бог накажет царя за его грех. Меня же да не попустит совершить беззаконие. Я заберу копьё, а ты возьми сосуд с водой у изголовья. — Они взяли сосуд, копьё и исчезли из лагеря.
        Поутру, только посветлело небо над фиолетовыми горами и поблекли ночные тени, только показался оранжевый веер лучей от невидимого солнца, как в лагере загрохотали бубны и барабаны. Воины вскакивали и хватали оружие. С обнажёнными мечами прибежали к царскому шатру Ард и Доик.
        Завеса шатра была отброшена могучей рукой царя. Всклокоченный и бледный Саул огромными шагами ворвался на середину лагеря. За ним мчался Абенир с мечом, а Бецер с окованной палицей.
        Царь метался по лагерю, как взбешённый зверь, рыча и пиная всё, что попадалось ему под ноги. Широко распахнутые чёрные глаза Саула смотрели с выражением злобы и ужаса. Воины шарахались в стороны. Соратники, сверкая отточенными мечами, бежали за ним.
        - Где он? — хрипло вопил царь, потрясая тяжёлыми кулаками. — Кто-нибудь его видел?
        - Э-э… — донеслось издалека. Все головы в лагере повернулись в том направлении, откуда слышался голос.
        На большом расстоянии от лагеря, на вершине плешивой горы стоял Добид с копьём Саула и медным сосудом, сиявшим при солнечном свете, как золото. Установилась мёртвая тишина в чистейшем утреннем воздухе. Каждое слово бывшего царского зятя было отчётливо слышно.
        - Эй, Абенир, отвечай мне, сын Нира! — громко воззвал Добид.
        - Чего ты хочешь? — ответил Абенир, глядя на бетлехемца с нестерпимой злобой. — Что ты кричишь и беспокоишь царя, бродяга?
        - Кто после царя, равен тебе в Эшраэле, Абенир? — продолжал взывать Добид. — Ты хорошо знаешь свои права и плохо исполняешь свои обязанности. Ты не бережёшь господина своего. А если приходил кто-то способный погубить царя и мог это сделать? Жив бог наш, но ты, Абенир, и оруженосец Бецер, и тысяченачальники, и сотники достойны смерти за то, что не охраняете помазанника. Посмотри, где копьё царя и сосуд с водой, находившиеся у его изголовья… — Добид высоко поднял указанные вещи.
        Абенир мрачно молчал, кусая губы. Молчали, опустив головы, Ард, Доик и сотники. Тогда спросил Саул своего бывшего любимца и зятя, своего ненавистного врага:
        - Твой ли голос я слышу, сын мой Добид?
        - Да, это мой голос, господин мой и царь. За что ты преследуешь меня, раба своего? Какое зло против тебя я совершил? Ответь, господин мой, при всём народе.
        Саул продолжал смотреть на Добида, который на таком большом расстоянии казался ему прежним златокудрым мальчиком, пришедшим к нему из Бет-Лехема с арфой в руках. Тогда, после долгих мучительных приступов тоски и бессонницы, от тихой игры Добида он впервые заснул. Саул смотрел на Добида, и слёзы застилали его глаза. Он понимал: мальчик Добид, пастушок с арфой, опять оставил ему жизнь. Значит, он не мальчик и не пастух. Он прославленный полководец, известный всему Эшраэлю. Он способен отобрать или милостиво оставить ему жизнь. Как это ни ужасно, ни позорно, но такова воля Ягбе.
        Добид не дождался ответа от царя и продолжил свою речь (а его слушала тысяча вооружённых эшраэлитов):
        - Если бог возбудил твой гнев против меня, то смерть моя будет жертвой перед ним. Но если сыны человеческие побуждают тебя, это беззаконие и грех. Ибо они изгоняют меня из дома Эшраэлева и тем говорят: иди, служи чужим богам. Да воздастся каждому по правде его. Дважды бог предавал тебя в мои руки, но я не захотел убить помазанника божьего. Ибо всем, совершившим святотатство, уготованы кара и проклятие от народа. И будет так во все времена. А моя жизнь ценна для господа, как ты сам видишь. Он скроет меня от рук твоих и избавит от всякой беды.
        - Я больше не стану стремиться убить тебя, Добид, — сказал Саул. — Признаю, что ты поступал со мной милосердно, а я погрешил против тебя.
        В лагере окончательно поняли, за кого Ягбе: и мстительный, полубезумный царь, и его жестокосердые соратники, и свирепые сотники, и толпа привыкших к убийству воинов.
        - Пришли кого-нибудь из слуг, пусть возьмёт копьё. А этот сосуд я оставлю себе в память о сегодняшнем дне, — предложил царю бетлехемец. — Прочие твои люди пусть не двигаются со своих мест.
        - Язар, пойди принеси копьё. Постарайся пырнуть ножом бетлехемца или столкнуть его в пропасть, — произнёс негромко Абенир, играя желваками на скулах. Но увидев, как рядом с Добидом появилась самоуверенная фигура Абеши с мечом на поясе, он отменил намерение повредить бывшему царскому зятю.
        Войско стояло, поглядывая на Добида, пока раб Абенира поднимался на вершину лысой горы.
        Когда царь Саул опёрся на принесённое Язаром копьё, он поднял руку прощальным жестом.
        - Благословен ты, сын мой Добид, — сказал Саул. — Да не оставит тебя бог своей помощью. Снимайте шатры, я ухожу, — добавил он, обращаясь к Абениру.
        Всё так же опираясь на копьё, царь пошёл по дороге, петлявшей между горными склонами.
        Раздались резкие возгласы команд. Воины с привычной сноровкой принялись складывать шатры и походную утварь. Начальники решили поскорей удалиться из этих скудных мест, чтобы где-нибудь в приветливой долине остановиться для общего сбора. Разнеслись над горами звуки военных рогов, извещавшие отдалённые элефы об отступлении.
        Когда все отряды колышащейся вереницей зашагали, догоняя царя, Абенир слегка приотстал. Он глянул по сторонам и подозвал одного из копейщиков.
        - Найди мне сотника Тинехеша, — приказал брат царя.
        Подошёл тысяченачальник Доик. Криво усмехаясь пятнистым лицом, идумей думал: «Абенир ищет способ для утоления своей жестокости и досады оттого, что Добиду опять удалось ускользнуть». Досада скребла и в сердце Дойка тоже.
        - Если бы проклятые зифеи из Нагале-Гахаша не привезли своё пойло, мы бы не спали так беспечно, — злобно сказал Абенир. — Добиду не удалось бы украсть копьё и кувшин. Царь не был бы посрамлён и не отменил бы поход. В конце концов мы схватили бы бетлехемца.
        - А я бы пэрэпылыл ему глотку тупым ножом, — со смехом поддержал Абенира Доик.
        - Так тебе и дали… — ещё больше обозлился брат Саула. — Это сделал бы я сам. И отхватил бы ему детородный уд с мошонкой, чтоб ему сдохнуть.
        - Бох Иахбэ за этого рыжего, нышего не подэлать, — вздохнул сожалеющее идумей.
        - Бог, может быть, за него. Но и самим крепко думать надо. Тебе не кажется удивительным, что зифеи пригнали ослов с бурдюками очень вовремя для Добида? Не его ли затея — напоить, а потом устроить поношение царя и всех нас?
        В этот миг торопливо приблизился Тинехеш. Он склонил голову и прижал руку к груди.
        - Ты звал меня, господин? Вот я, готовый исполнять твой приказ.
        - Возьмёшь две сотни воинов. Разрушишь зифейский клоповник Нагале-Гахаш. Перебить там всех до последнего младенца. Потом нагоните нас у Ешимона. И скажи своим головорезам, чтобы не болтали языками. А то я их укорочу.
        ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
        1
        Рабыни и слуги знатного господина Набала из рода Халеба благословляли бога, когда хозяин куда-нибудь уезжал. На время прекращались придирки, брань и рукоприкладство. Набал чаще всего размахивал кулаками, выкрикивал оскорбления и проклятия без какой-либо причины, просто из-за своего вздорного и вспыльчивого нрава.
        Стоило ему не выспаться или почувствовать головную боль (а Набал склонен был к обильному питью крепких вин и обжорству), начинались злобные крики, хлёсткие удары хозяйской трости, плач избитых служанок. Недаром даже имя его (в шимонском произношении «Нахбаал») означало Возмущённый дух, то есть Безумный.
        Набал был очень богатый для этих мест человек. Его обширный двухэтажный дом с галереей на втором этаже, со многими служебными помещениями и складами окружала каменная белёная стена. За ней располагался сад из гранатовых деревьев, смоковниц и миндаля. А поодаль от дома, на земельном клине, тоже принадлежавшем Набалу, покачивали перистыми кронами финиковые пальмы.
        Дом Набала находился на краю пустыни Магон, там где ещё недавно прятались преследуемые царём люди Добида со своим белокурым вождём.
        Но основное имение Набала представляли собой прекрасные пастбища на склонах горы Кармил. Там у него имелись склады для хранения шерсти, загоны для скота и жилища пастухов. К пастухам Набал меньше придирался, чем к остальным слугам. Они преумножали его богатство. По подсчётам судьи Мешуллама из города Адорагима, у Набала было три тысячи овец и ещё тысяча коз.
        Среди домочадцев не страдала от грубости хозяина только его жена, красавица Абиге. Лысоватому, краснолицему, тучному хозяину стад сравнялось сорок лет — возраст вполне почтенный. Тогда как ореховоглазая и белокожая, будто хеттянка, очаровательная Абиге ещё не достигла двадцати пяти, находясь в расцвете своей изнеженной женственности. При общении с ней Набал себя сдерживал, старался казаться учтивым и даже ласковым.
        Набал не отказывал жене в дорогих одеждах, украшениях и маленьких прихотях. И это несмотря на то, что у них не было детей. Злонравный богач как-то начал упрекать жену в бесплодии. Нисколько не смутившись, Абиге заявила сварливому толстяку: она, мол, обследовалась у одной опытной повитухи. Та долго проверяла женское естество красавицы всевозможными искусными способами и установила, что она совершенно здорова, весьма способна к зачатию и деторождению. «А если ты не беременеешь, госпожа, — сказала повитуха, — то виноват в этом твой муж, чресла которого обделены мужской силой».
        После столь неприятного объяснения Набал больше не задавал Абиге язвительных вопросов.
        - Возьми себе вторую жену и проверь свои сомнения, — беспечно предложила Набалу Абиге. — Я ревновать не буду, — прибавила она насмешливо.
        Брать вторую жену Набал воздержался, зато увеличил число оплеух рабам и служанкам.
        В ответственный период стрижки овец Набал всегда уезжал на пастбища в горы. Лично следил за преумножением своего главного богатства, он нанимал дополнительных стригалей и находился среди тысячных отар до конца стрижки. Потом участвовал в сортировке шерсти, руководил отправкой руна на склады. После чего посылал людей к владельцам ткацких мастерских, которым обычно продавал овечью шерсть — белую и коричневую, чёрную — от больших остророгих коз и особенно ценную — от круторунных золотистых баранов.
        Набал знал о существовании в местных горах вольных вождей. Некоторые обитали недалеко от его владений. Он старался поддерживать с ними благоприятные отношения. Добид без всяких просьб защищал стада Набала и других знатных скотоводов от нападений южных кочевников. Однако он не угнетал владельцев стад постоянными поборами, довольствуясь скромным приношением съестных припасов.
        Охотник Хиям в это самое время встретился с кем-то из местных селян. Придя в лагерь Добида, Хиям сказал ему:
        - Господин, богатый Набал, что живёт на краю Магона, сейчас стрижёт со своими пастухами овец. У него их тысячи на горе Кармил. Ты несколько раз прогонял крадущих овец разбойников. Благодаря тебе и твоим удальцам стада Набала не убавились в своём числе. Пошли к нему десятерых парней. Пусть богач поблагодарит тебя и пришлёт какой-нибудь еды. У нас тут почти не осталось хлеба, не говоря уж про мясо и вино. Дети в наших шатрах плачут и просят есть. Женщины ходят со скорбным видом, а мужчины хмурятся. Я, конечно, найду добычу, но когда это будет…
        - Добро, — согласился Добид. — Возьми десятерых и ступайте к Набалу. Скажите ему так: «Добид, сын Ешше из Бет-Лехема, шлёт тебе приветствие, желает мира дому твоему и продления благосостояния. Твои пастухи встречались с моими людьми. Они не были обижены ни разу, ничего у них не пропало. Наоборот, из-за нашей бдительности овцы твои не убавились в числе. Я слышал, ты сейчас стрижёшь овец на Кармиле. Дай моим людям съестного из твоих прибытков, ибо у нас сейчас тяжёлое положение и бескормилица.
        Прихватив с собой несколько корзин и мешков, сподвижники Добида направились к пастбищам. Они нашли Набала наблюдавшим за стрижкой овец. Среди деловитой суеты, пронзительного блеянья, пыли от овечьей шерсти, снования пастухов и стригалей в помещения для хранения шерсти и обратно в загоны для скота возбуждённый богач размахивал руками и поливал бранью нерадивых (по его мнению) слуг. Когда появились исхудавшие усталые люди, он сначала не обратил на них внимания. Поглощённый подсчётами своего растущего богатства в виде огромных ворохов овечьей шерсти, Набал не мог сосредоточиться ни на чём постороннем.
        Приблизившись, Хиям вежливо поклонился и передал ему слова Добида.
        - Что?! — заорал Набал, подскочив от неожиданности и побагровев. — Кто такой Добид сын Ешше? Я ничего не знаю об этом человеке. Нынче много развелось по округе беглых рабов, прячущихся от своего хозяина. Неужели я должен хлеб, мясо и вино, приготовленные для моих работников, отдать неизвестным бродягам и попрошайкам. Убирайтесь, у меня нет лишней еды!
        Лица у сподвижников Добида потемнели от оскорбления. К счастью для Набала, среди них не оказалось новых воинов: своенравного Абеши и воинственного Хетта. Он мог бы получить за свою грубость молниеносный удар мечом. Некоторые пастухи пытались усовестить своего хозяина. Напоминали о подвигах и славе бывшего царского тысяченачальника. Говорили робко, что Добид и правда сохранял его отары от грабежа разбойников. Набал ничего не желал слушать. Впрочем, возможно, он знал о вражде царя Саула к бывшему зятю. Набал не хотел оказывать помощь опальному полководцу, которого царь преследовал, как врага.
        Так или иначе, люди Добида вернулись в лагерь ни с чем. Обиженно насупившись, они пересказали злобный ответ Набала. Потом они умолкли и слегка попятились.
        Никогда ещё удручённые скитальцы не видели всегда приветливого и учтивого молодого вождя в таком бешенстве.
        - Мерзкая, надутая жаба! Алчный пёс! — Добид чуть ни разорвал на себе одежду. — Неблагодарная скотина! Так он ответил за сохранение его стад, за мою снисходительность и доброту! Да ещё оскорбил и прогнал моих верных слуг… Напрасно я охранял имущество этого дрянного человека. Видит бог деяния врагов моих и знает о многотерпеливости моей. Но да накажет меня Всевышний, если до следующего утра я не уничтожу всех животных, принадлежащих Набалу. Я оставлю ему только подобную ему шелудивую собаку, которая мочится, задрав ногу, на стену его дома. Если же кто-то из его слуг будет мне противиться, они будут убиты без пощады. За мной, мои храбрые воины! Восстановим справедливость, совершив священную месть!
        Радостно раздувая ноздри, к нему бросились Хетт и Абеша. Выбежал с копьём юный левит Абитар.
        Добид препоясался ремнём, к которому прикрепил железный меч побеждённого им великана Галата. Другие мужчины тоже с готовностью вооружились. Все они были люди опытные, смелые, повидавшие всякое и не собиравшиеся прощать оскорблений. К тому же и продовольствие следовало добывать срочно. Отряд мстителей устремился в направлении горы Кармил.
        2
        Пока злосчастный Набал наблюдал за стрижкой овец, его красивая жена села на осла и поехала в город Адорагим. Её сопровождал седой раб с медным ожерельем вокруг жилистой шеи и с увесистой дубиной в руке.
        Белокожая Абиге решила навестить знакомую повитуху и банщицу, содержавшую так называемый женский дом. Здесь жёны состоятельных горожан и землевладельцев могли совершить омовения тёплой ароматической водой, приобрести разглаживающие морщины благовонные мази, а также чёрную тушь для ресниц, синюю для век, румяна, умащения и целительные снадобья, незаменимые при особых женских обстоятельствах. Одна из служанок этого заведения отличалась способностью создавать затейливые причёски.
        Хозяйка бани встретила Абиге на пороге своего прибыльного предприятия. Это была крупная женщина лет около сорока, излишне грудастая, но ещё крепкая и статная.
        - Я всегда с радостью снова и снова любуюсь тобой, госпожа, — мягко мяукала банщица-повитуха, позванивая серебряными браслетами. — Пусть твой раб вместе с ослом ждут под сикоморой, там тень. А ты, услаждающая взгляд, проходи и облагодетельствуй меня своим присутствием. — Она двигалась плавно, поводя налитыми плечами и широкими бёдрами. Внешне она была очень сдержанна. Однако казалось при этом, что ей всегда жарко под лёгкими льняными одеждами, что ей, как бесстыдной сидонской жрице, хочется сбросить их и подставить ветру дышащее страстью тело.
        Смуглые, густобровые и курчавые шимонитки, жёны каких-то пастушеских шейхов, воззрились на вошедшую Абиге — с её тонким лицом, ореховыми глазами, волосами цвета старой бронзы, собранными на затылке в большой пучок. От шимониток исходил резкий запах неухоженных дикарок. Служанки начинали их омывать из небольшого алебастрового бассейна, с тем чтобы приступить потом к умащению и массажу.
        Когда Абиге положила на кресло свою накидку и сняла зелёную тунику, женщины зашептались, воззрившись на её белое тело. Особенно одна смотрела с жадностью, даже оскалила по-обезьяньи широкие, со щербиной, зубы.
        Хозяйка всегда сама занималась с Абиге всеми приёмами сохранения и усугубления женской красоты. При этом они часто беседовали весьма откровенно.
        - Когда здесь находился гарнизон пелиштимцев, — вспоминала, развлекая клиентку, повитуха, — лучше было с ними не сталкиваться. Все они надменные грубияны. Но мне нравилось украдкой ходить к их военному лагерю и, спрятавшись за кустом, смотреть, как воины в одних набедренных повязках метают в цель копья. — Хозяйка «женского дома» признавалась в своём бесстыдстве, криво усмехаясь. — Потом я плохо спала ночью. Я боролась с собой, но иногда не выдерживала. Звала к себе молодую служанку, чтобы хоть как-то утолить желание. Так и живу одинокой вдовой с вечно голодной плотью.
        - Почему же гы не подмигнёшь без свидетелей какому-нибудь крепкому парню и, зайдя на гумно, не устроишься с ним, чтобы облегчить себе жизнь? — посмеиваясь, с интересом спрашивала Абиге. — Ты ведь ещё не стара. У тебя мясистое тело, большие глаза, красивый рот. Разве не найдётся мужчина, способный тебя обнять?
        - Я боюсь судей и левитов, — огорчённо объясняла прелестной жене Набала банщица-повитуха. — Если на меня донесут, они могут обвинить бедную вдову в беззаконии. Объявят блудницей и побьют камнями у городской стены. Была бы я хананеянка или хеттка, меня бы не тронули, заведи я хоть десяток любовников.
        Абиге весело смеялась, прочищая пёрышком свои изящные уши, мочки которых были сильно оттянуты агатовыми серьгами. Зато её холёные пальчики украшали золотые перстни, поблескивавшие бирюзой и кристаллами горного хрусталя. Она с удовольствием отдавала своё тело искусным рукам опытной банщицы.
        - Тогда почему бы тебе снова не выйти замуж? — спросила Абиге хозяйку, очаровательно зевнув и прикрывая рот розовой ладонью.
        - Ах, госпожа, в моём возрасте не просто найти хорошего мужа. Это ты постоянно притягиваешь взгляды желающих взять тебя в свой дом. Кто поможет немолодой вдове, влачащей своё одиночество, как тяжкую ношу? Хорошо ещё, что дети мои умерли в младенчестве. Мне не нужно заботиться о них и беспокоиться, как их вывести в люди.
        - Я тоже бездетна по вине мужа своего Набала. Ты ведь знаешь. Но меня пока не слишком это смущает, — презрительно заявила Абиге, изгибая стройную спину под приятным втиранием розового масла. — Ты сказала, что у нас в Ханаане одинокая женщина лишена помощи… Разве где-то не так?
        - Говорят, у некоторых народов девушек после тринадцати лет принимают с совершением священных обрядов в общество взрослых женщин. Там девушки узнают множество тайных сведений, касающихся только женской жизни. Они обучаются и языку, который не поймёт ни один мужчина. Всё это нужно, чтобы, живя с мужчинами и рожая им детей, незаметно бороться с этим грубым и неряшливым племенем. И ещё для того, чтобы женщины могли оказать помощь друг другу в случае жестокого обращения мужа и даже для спасения жизни.
        - Неужели? Как это странно! — удивилась жена Набала.
        - Знающие люди и пришельцы из дальних мест рассказывают о некой стране, находящейся к северу от царства хеттов. Там живут одни женщины.
        - О, наверное это очень далеко отсюда! И что же рассказывают о женской стране?
        - Все её обитательницы умеют стрелять из лука, метать копьё и биться со щитом и мечом. Они ездят на лошадях, как у нас мужчины ездят на ослах и верблюдах. То есть, охватив ногами бока лошади. В таком положении женщины-воины скачут со скоростью, поражающей воображение. Они вступают в поединки с мужчинами из соседних стран и часто их побеждают.
        - Но как они воспроизводят население, если с ними нет людей другого пола? — недоверчиво спросила Абиге, широко раскрыв большие ореховые глаза.
        - Женщины-воины берут в плен молодых мужчин и совокупляются с ними. Для этого они отбирают из своего состава наиболее пригодных к деторождению. Такие роженицы содержатся в отдельных помещениях, где вынашивают, рожают и кормят младенцев. Если рождается мальчик, его приносят в жертву главной женской богине, если девочка — оставляют жить. Мужчин держат в клетках-загонах, как племенных быков. Спустя время их продают в рабство или убивают, тщательно следя, чтобы между ними и роженицами не возникло любви. Нарушительниц закона удушают на главной площади поселения и сжигают в печи.
        - Всё это мерзко и глупо, — внезапно рассердившись, сказала Абиге. — Я не хочу стрелять из лука, ездить верхом на лошади и, не зная любви, быть только стельной коровой. Впрочем, о любви я мало что знаю, — прибавила она и вздохнула.
        - Зато в женской стране любая может стать полководцем или советницей царицы, — закончила рассказ о воительницах хозяйка «женского дома». — Не лучше обычаи у прочих нечестивых народов. Цари аморреев женят родных братьев и сестёр, чтобы не разбавлять кровь, не портить породу. От таких браков рождаются больные и хилые дети. Или получаются безумные, вроде твоего мужа, прелестная госпожа. Не обижайся, но многие считают его таким. Разве он достоин своей жены? А ещё утверждают, что есть полудикие племена, победившие самих хеттов-владельцев тысячи колесниц. Они совершают ещё более тяжкие святотатства, чем аморреи. Если жена царя этих племён (называемых «ахайя») умирает, то он часто женится на собственной дочери, достигшей четырнадцати лет…
        Закончив притирания и причёсыванье Абиге, банщица-повитуха окунула серебряное зеркало в таз с водой и передала посетительнице. Абиге увидела на полированной поверхности зеркала отражение своего лица, чёлку над белым лбом, состоящую из мелких косичек, и длинные пряди бронзовых волос, отпущенные с висков на грудь и переплетённые голубыми лентами. Она щедро расплатилась с владелицей бани, села на осла и, сопровождаемая рабом, возвратилась домой.
        Тут к Абиге с озабоченным видом подошёл один из её доверенных слуг.
        - Хорошо, что ты уже вернулась, госпожа, — проговорил он. — Нашему дому может угрожать беда по вине господина, который обошёлся грубо с послами Добида, начальника людей из пустыни.
        - Кто этот Добид? И почему хозяин обидел его послов? — забеспокоилась Абиге, зная нестерпимую запальчивость своего мужа.
        - О, госпожа! — Слуга вытаращил ещё больше чёрные выпуклые глаза и захлопал красноватыми веками. — Разве ты не слышала о молодом герое из Бет-Лехема? Он победил в поединке страшного пелиштимского великана и много раз одерживал верх, сражаясь с безбородыми поклонниками Дагона и с буйными сынами Амалика. Это про него женщины по всему Эшраэлю пели песни и кричали: «Саул убил тысячи врагов, а Добид десятки тысяч!» Первосвященник Шомуэл, теперь уже отбывший в царство смерти, успел помазать его, исполняя волю бога Ягбе. За это царь Саул стал преследовать славного юношу и стремился его убить. Добид с тех пор скрывается в близлежащих горах. Он и его люди были всегда добры с пастухами Набала. Стада нашего господина и днём и ночью ограждались ими от посягательств разбойников. И вот Добид послал людей с просьбой дать им какой-нибудь пищи, ибо они у себя в горах голодают. Но господин наш отказал в этой просьбе и ещё оскорбил их. Говорить с господином Набалом невозможно. Он человек злой и не хочет понять, что ему и всему нашему дому из-за этого угрожает беда.
        - Сейчас же собери всё съестное, находящееся под рукой! — закричала Абиге в смятении и тревоге. — Погрузи на ослов и поспешно иди навстречу Добиду. Ты знаешь, откуда он должен появиться?
        - Да, госпожа, знаю. Это между горой Кармил и холмом Гахила, что направо от Ешимона.
        - Ступай туда с другими слугами как можно скорее. А я поеду следом.
        На ослов погрузили двести свежих хлебов в корзинах, а в мешках пять мер сушёных зёрен пшеницы и ячменя. Тут же зарезали, ободрали и приготовили пять жирных овец. К ним присоединили два больших меха с вином, сто связок вяленого винограда и двести связок смокв.
        Когда караван с продовольствием повели в нужном направлении, Абиге посмотрела на своё отражение в тазу, наполненном водой. Она брызнула на себя египетскими духами, поправила причёску и села на осла. Его повёл за повод тот же старый раб с медным ожерельем на шее и увесистой дубиной в руке.
        Абиге ехала на спокойной ослице, свесив ноги с одного бока и закутавшись в светлое покрывало. Кроме страха перед возмездием со стороны вождя вольных скитальцев она испытывала странное и сладкое волнение. Образ молодого героя, помазанного на царство первосвященником, возникал перед ней в воображении. Она мысленно обращалась к нему с подготовленной речью и негодовала на сварливую глупость Набала.
        Ослы, подгоняемые слугами, торопливо семенили копытами. Скоро перевалили через гряду холмов. Близился заход солнца. Жара, будто разогретое масло, стекала с горных отрогов. Одна сторона холмов становилась фиолетовой от глубокой тени, а другая ещё была освещена золотистым светом. Меркнущие лучи создавали странное мерцание: деревья и кустарники словно меняли своё положение до явных смещений и колебаний, хотя в этот вечер не чувствовалось даже лёгкого ветерка.
        Абиге на своей ослице медленно спускалась по изгибам дороги, сползающей с пологой горы. Внезапно маленький караван остановился. Послышались грубые голоса мужчин. Молодая женщина сошла на землю. Она откинула покрывало на плечи и пошла вперёд.
        Посреди узкой дороги Абиге увидела отряд вооружённых людей, преградивший путь каравану с продовольствием. В расширенных от испуга глазах женщины замелькали худые бородатые лица воинов. Лица хмурые, выражающие решительность и угрозу. В руках мужчин были копья, за плечами луки, колчаны со стрелами, за поясом кинжалы, топоры, мечи.
        Первым оказался стройный воин с белокурыми волосами и золотистой бородкой. Он выглядел человеком одного с ней возраста или, может быть, чуть моложе. Одежда на нём не отличалась от бедной одежды окружавших его простолюдинов. Только красивый ремень с серебряной пряжкой стягивал тонкую в поясе и статную в плечах фигуру. К ремню крепились ножны большого меча с железной, кованой рукоятью.
        Движением руки белокурый воин остановил своих людей. Его пристальный взгляд удивлённо встретил появление молодой женщины и потонул в глубине её умоляющих ореховых глаз.
        Абиге поняла: это Добид. Вождь племени беглецов, скитающихся в горах. Герой народа, а может быть, спаситель Эшраэля, помазанный на царство первосвященником. Добид, враг царя Саула и самый привлекательный мужчина, которого она когда-либо встречала.
        Слуга, посланный во главе каравана, что-то говорил ему, указывая на свою госпожу. Но Абиге не различала смысла произносимых слов — так стучало её бедное сердце.
        Медленным движением она отдала покрывало слуге. И предстала во всей своей спелой прелести, не скрываемой зелёной туникой из лёгкой ткани. В угасающих лучах солнца блестели агатовые серьги, перстни с яркими камешками и египетские аметистовые бусы. Несмотря на преодолённый Абиге немалый путь, от неё веяло ароматом духов и свежестью молодости.
        Добид вздрогнул. Ни при царском дворе в Гибе, ни в других городах он не видел такой красавицы. Его отчаянные молодцы не засопели от похоти, не хмыкнули многозначительно. Они стояли молча, разинув рты.
        Абиге сложила руки на груди, опустилась на колени и поклонилась до земли. Приподняв от земли лицо, она сказала:
        - Господин мой, послушай слова рабы твоей, смилостивься открыть слух свой.
        Слуга наклонился к ней и шепнул:
        - Добид велит тебе подняться.
        Абиге встала смиренно, со сжатыми у груди руками, и продолжала говорить:
        - Пусть господин мой не гневается и не обращает внимания на злого и неумного человека. Набал, Нахбаал имя его, и этим сказано, что безумие его с ним. А я, раба твоя, не видела людей господина моего, присланных к Набалу. Бог наш да не допустит тебя до пролития крови и удержит руку твою от мщения, хотя и заслужил безумец суровое наказание. Вот скромные дары, которые я собрала господину моему второпях. Когда предоставится возможность, я соберу большие дары, не спеша и не боясь твоего справедливого недовольства.
        Добид слушал её мелодичный и тихий голос, смотрел на красивое, нежное лицо. Приторно и сладко, будто в изнеможении, истома страсти овладевала им. Как невидимая змея, любовь ужалила его в сердце, и дурманящий яд разлился по всему телу. Ему хотелось приказать своим косматым воинам в драных козлиных шкурах: «Схватите её и отнесите ко мне в шатёр, ибо эта женщина пробудила в душе моей глубокую страсть». Но Добид пересилил и сдержал себя. Он продолжал слушать слова Абиге:
        - Прости вину рабы твоей, господин мой. Скоро бог утвердит тебя и поставит вождём над Эшраэлем. И не будет тебе огорчением, что ты пролил кровь — хоть и злого человека. Облагодетельствует бог господина моего, и вспомнишь тогда рабу твою, предсказавшую это. — На том Абиге смолкла, опустив ресницы, и словно сели на её щёки два бархатных шмеля.
        - Велик бог, пославший тебя мне навстречу, — сказал Добид, не отводя глаз от лица красавицы. — Благословенна ты, что не допустила меня до пролития крови. Если бы ты не поспешила, то к рассвету я не оставил бы твоему мужу даже собаки и уничтожил бы все его стада. Я принимаю твои подношения, а ослов возвращу вскоре обратно. Иди с миром. Я послушался твоего голоса. Мне приятно почтить тебя за добродетель и ум.
        Многие из отряда Добида были разочарованы, особенно Ахимелех, по прозвищу Хетт, и своенравный Абеша. Они уже предвкушали разгул свирепой бойни. Возможно было и мщение самому Набалу. Если бы такое случилось, никто не удержал бы их от грабежа и убийства. В руки пылких молодцов попали бы и служанки Набала.
        Но Добид приказал поворачивать назад в лагерь, и они подчинились без ропота и обиды.
        3
        Подъехав к своему дому, грустная Абиге услышала пьяные песни. Её муж с тремя скупщиками шерсти веселился за пиршественным столом. Набал не вспоминал, конечно, о приходивших к нему людях Добида. Он выпил столько вина, съел столько жареного мяса и прочих яств, сдобренных кардамоном, сельдереем, кориандром и мятой, не считая перца и чеснока, что потерял остатки своего неустойчивого разума. Его гости тоже были пьяны. Они рассказывали скабрёзные истории, безудержно гоготали, опрокидывая в глотки полные чаши неразбавленного вина, хватали служанок за ноги и шлёпали их по бёдрам. Такое поведение правоверных поклонников Ягбе считалось недопустимым и беззаконным. Но эти краснорожие корыстные люди, хоть и считали себя истыми эшраэлитами, своим поведением далеко отошли от заповедей. Им больше присущи были излишества и языческие беснования хананеев, ублажающих на временных алтарях своих бесчисленных баалов.
        Наконец скупщики шерсти, икая, бормоча ругательства и опираясь на слуг, стали выползать из-за стола. Они отправились ночевать в отведённые им помещения.
        Набал тупо уставился на вошедшую Абиге. Он никак не мог вспомнить, где она находилась до его приезда с горы Кармил. Абиге поняла, что разговаривать с ним сейчас бесполезно. Она удалилась к себе в спальню, а мужа, храпевшего и пускавшего толстогубым ртом пузыри, приказала слугам уложить на коврах.
        Когда настало утро и Набал проснулся опухший, багровый, с мутными глазами и потребовал прохладительного напитка из чернослива, к нему вошла Абиге.
        - Горе мне и тебе, безумный человек! — закричала красавица, глядя на него с отвращением. — Что ты натворил, несчастный!
        - А что такое случилось? — прохрипел Набал, он морщился и потирал гудящую после пьянства голову.
        - Ты вчера оскорбил Добида и прогнал его людей, просивших еды. Они вернулись к своему начальнику. Они всё ему рассказали. Добид опоясался мечом и поклялся перерезать твоих овец, убить ослов, разорить сады и угодья. А также схватить тебя и потребовать возмещения за охрану стад и за нанесение бесчестья… — Абиге заплакала от досады, бросила на пол кувшин с напитком и ломала руки, воздев их в безысходной тоске. — Он сказал, что убьёт тебя и каждого смеющего ему противостоять…
        Набал дико вылупил кровавые глаза. Он решил, будто Добид с отрядом воинов идёт его убивать.
        - А-а! — сипло завопил Набал. — Помогите, спасите! Скорей сюда, ко мне!
        Он попытался вскочить со своей постели, но зашатался и упал, ударившись головой о стену. Пена выступила на его губах и стекала по всклокоченной бороде. Набал пополз в угол комнаты, схватил край ковра и потянул на себя, чтобы спрятаться от неминуемой смерти. Внезапно он взвыл утробно, считая, наверное, что Добид уже подходит к нему с обнажённым мечом.
        В испуге Абиге позвала слуг. Пятеро слуг вбежали и подскочили к хозяину, лежавшему на полу. Когда его подняли, положили поверх постели и брызнули в лицо холодной водой, Набал с ужасом посмотрел на них и заплакал. Он всхлипывал, хрипел, а лицо его посинело.
        - Гх… Добб… хш… — сказал Набал, снова заплакав. Язык ему не повиновался. Набала хватил удар, который обездвижил безрассудного богача.
        Абиге послала за местными лекарями. Они тотчас явились, но помочь больному не смогли. Набал пролежал неподвижно десять дней, мочась под себя, и умер. Его похоронили в наследственной погребальной пещере.
        Внезапно овдовевшая Абиге пригласила судью Мешуллама из Адорагима.
        Судья приехал на осле, сопровождаемый помощником. В его кожаной сумке находились обожжённые глиняные плитки с отпечатанными на их поверхности клиновидными знаками. Там же лежали вощёные таблички с письменами, нацарапанными костяной палочкой. Мешшулам вёл учёт имущества владельцев стад и землепользователей. После согласований с родственниками Набала, судья провозгласил следующее.
        Дом умершего господина из рода Халеба со всем содержимым остаётся за его вдовой Абиге. Ей же принадлежат по закону пятеро служанок и двое рабов-мужчин. А также тысяча овец из принадлежавших Набалу стад. Остальные рабы, две тысячи овец с приплодом и тысяча чёрных коз распределяются между родственниками умершего по мужской линии, так как у Набала не оказалось детей ни от Абиге, ни от какой-либо другой женщины.
        Спустя семидневье, о смерти вздорного богача стало известно Добиду.
        Перед Абиге торжественно предстал левит Абитар. С ним были Хетт, Абеша, зифейский охотник Хиям и ещё несколько бойцов с копьями и мечами. Они вежливо поклонились хозяйке дома.
        - Наш господин Добид бен Ешше из Бет-Лехема желает взять тебя в жёны, — сказал левит твёрдо. — Он обещает тебе покровительство и защиту.
        - Я с радостью исполню желание господина моего, — ответила Абиге.
        Она приказала погрузить на ослов имеющееся у неё продовольствие и сложила в сумку ценные вещи. Двух рабов оставила охранять дом и сад. Сама села на осла, покрытого цветистым чепраком, накинула на голову самое дорогое малиновое покрывало и вместе с пятью служанками отправилась в лагерь Добида.
        Так Абиге стала второй женой бетлехемца, без сожаления поменяв привычные для неё праздность и изнеженность на суровую жизнь в пустынных горах.
        Прошло не больше месяца после свадебного веселья, когда разведчики привели к Добиду усталого смуглого до черноты человека. Бывший тысяченачальник узнал его. Это был оруженосец и доверенный царевича Янахана, смелый и преданный Абиро.
        - Приветствую тебя от имени господина моего Янахана, — сказал Абиро. — Я с трудом нашёл. Хорошо, что натолкнулся на твоих людей. Царевич послал меня сообщить о грозящей тебе опасности. Абенир и другие начальники вновь побуждают царя Саула схватить тебя. Он хочет собрать большое войско, оцепить эти горы, перекрыв все дороги и тропы. Тогда ты не сможешь от него ускользнуть. Уходи, пока ещё есть время. Позволь мне немного отдохнуть, а потом я возвращусь в Гибу.
        - Передай Янахану благодарность за его заботу о сохранности жизни ничтожного раба Добида. Любовь к царевичу и почитание его всегда останутся в моём сердце, — растроганно произнёс Добид. — Выпей воды, поешь и отдохни сколько захочешь. Потом опытные охотники проводят тебя ближайшим путём.
        После ухода Абиро Добид приказал складывать шатры, навьючивать на ослов корзины с провизией и мехи с водой. Окружившим его приверженцам белокурый вождь сообщил:
        - Нам опять угрожает смерть. Всё по воле бога, но ждать на одном месте приближения врагов неразумно. Царь вынуждает меня принять новое решение. Я ухожу из Ханаана. Буду искать убежища за рубежом его, у чужих властителей. Кто из вас не согласен с моим решением, пусть поступает, как считает нужным.
        - Мы пойдём с тобой, потому что овцам суждено следовать за своим вожаком, — сказал от лица всех Абитар.
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        1
        Царь Саул приказал изгнать из пределов Ханаана колдунов и пророков. Гонцы поехали к старейшинам всех колен Эшраэля, требуя исполнить его приказ.
        Колдуны попрятались, а пророки собирались толпами во многих городах и кричали истошно, что они следуют примеру великого Моше, приведшего хебраев в Страну обетованную. Они пускались плясать, бить в бубны и привлекать народ, который боязливо на них косился. Многие люди считали Саула правым, называя пророков лжецами и обманщиками. Другие говорили обратное: осуждали царя, лишившего эшраэлитов прорицаний.
        Идумей Доик и евуссей Ард-ершалаимец с отрядами жестоких воинов разгоняли пророков. Они безжалостно пронзали их копьями и раскалывали черепа булавами. Тех, кто после дерзких протестов пытался спастись бегством, настигали меткие стрелы.
        - Лучше бы Саул убивал пелиштимцев и «ночующих в шатрах». Мы что-то давно не слыхали о его подвигах и не видели рвения при защите людей ибрим, — ворчали знатные из северных областей, которые осуждали любые действия царя.
        Саул то впадал в состояние тоски или внезапного гнева, то собирал ближайших соратников, выезжая в степи Заиорданья охотиться на антилоп и онагров. Затем в больших шатрах устраивались пиры. На эти пиры тайно привозили на верблюдах укутанных пёстрыми покрывалами блудниц.
        Будто царь аморреев, прославившийся постоянными поисками красивых рабынь, Саул не жалел золота, падавшего в пригоршни хозяев разъездных гаремов.
        Маслиноокая сириянка Хашиме в ожерелье из синих аметистов, звеня на запястьях и щиколотках серебряными браслетами, кричала в угаре веселья:
        - Господин мой и царь, я нарочно упилась вином и оставила на себе только короткий передник, чтобы развлечь тебя!
        - Ты так раздразнишь нашего господина, что он захочет тебя съесть вместо жареной газели, — сказал блуднице Абенир, обнимая огненно-рыжую танцовщицу из Суз, города, известного растленными нравами.
        - Если царь захочет меня съесть, я протяну ему любую часть тела. «Вот, повелитель, отведай меня!» — крикну я. — Хашиме бросилась на ковёр у ног Саула, соблазнительно изгибая нагое тело, на котором отсвечивало пламя двух светильников.
        - Ты уже не можешь танцевать, дочь греха? — хватая её за волосы и притягивая к себе, смеялся Саул. Полуседой, бледный, с воспалёнными веками, он был ещё привлекателен суровой красотой воина.
        Под звуки песен, переливы флейт и перебор струн в шатёр пробрался Бецер. Хмурясь, осторожно обходя лежавших на коврах женщин и мужчин, он подошёл к царю. Опустился на одно колено и прижал руки к груди.
        - Что тебе, Бецер? — недовольно спросил Саул, отрываясь от поцелуев сириянки, уже освободившейся и от короткого передника.
        Абенир тут же грубо оттолкнул рыжеволосую женщину из Суз. Он насторожился, повернув в сторону Бецера пристальный взгляд и свою всегда торчавшую вперёд бороду. Чтобы лучше слышать, Абенир приложил ладонь к уху.
        - Сейчас приехал на колеснице лазутчик твоего дяди Нира, — сообщил Саулу Бецер. — Он узнал про Добида…
        - Что там Добид? Он ещё жив?
        - Он жив, господин мой и царь. Но он покинул Ханаан. Со всеми своими людьми, скарбом и стадом он ушёл к границе страны Пелиштим.
        - Теперь бетлехемец предаст свой народ, — вмешался Абенир, и глаза его вспыхнули злобой. — Он станет молиться чужому богу и служить пелиштимским князьям. Если безбородые узнают о его помазании, они с удовольствием поддержат бетлехемца против тебя. — Абенир вдруг ударил но лицу сузиянку. — Нечего слушать то, что тебя не касается! Убирайся прочь от меня, грязная подстилка! — Абенира явно расстроило сообщение Бецера.
        - Я понимаю только по-хананейски… — Женщина вытерла лицо тыльной стороной руки и заплакала. — Я не знаю вашего… собачьего языка… — Последние слова рыжеволосой могла разобрать только её подруга Хашиме.
        - Добид ушёл к пелиштимцам? — переспросил царь равнодушно. — Это его дело. А душа его в воле бога. Ну, что же ты не пляшешь и не поёшь? — обратился он к сириянке. — Где твой бубен с серебряными колокольцами?
        - О, господин, я чувствую такую сильную любовь к тебе, что у меня колотится сердце и кружится голова, — льстиво ответила хитрая Хашиме. — Я не могу словами выразить свои чувства, будто немая. Но они очень сильны и горячи. — Она снова склонилась к ногам царя. Длинные волосы сириянки упали на её накрашенное лицо, скрыв его, как пенистый водопад скрывает под собой красную гранитную скалу.
        Саул довольно засмеялся. Абенир махнул музыкантам. Музыка зазвучала громче, и пиршество продолжалось.
        2
        Приблизился зимний месяц тебеф. Нарождающаяся и убывающая луна, изглоданная чумазыми тучами, мрачно всходила по ночам. А утрами хлестали дожди, свирепели ветры с Великой Зелени. Вместе с морскими ветрами опять явились отряды пеласгов, предпочитавшие воевать в прохладное время года.
        Лазутчики доносили: на этот раз пеласгов собралось много. Это не были разноплеменные шайки грабителей. В Ханаан двигались воины главных городов страны Пелиштим — Аккарона и Аскалона. Пеласги даже взяли с собой в поход статую своего бога Дагона — в короне из золота и с длинным веслом вместо копья.
        Саул обеспокоился. Он постоянно слал разведчиков в те местности, где расположился лагерь пеласгов. Затем приказал собрать ополчение против исконных врагов, хотя они медлили и как будто выжидали, не решаясь начать стремительное продвижение в земли Эшраэля.
        Однажды вечером царь, его старший сын Янахан и брат Абенир, укутавшись шерстяными накидками, отправились на трёх колесницах к пелиштимскому лагерю. Тьма ещё не спустилась. Тучи приглушали багровый закат, делаясь от этого освещения окровавленными и мрачными, словно предвещавшими жестокую битву.
        Колесницы въехали на высокий холм. Полководцы долго рассматривали бесконечную россыпь костров, мерцающих вдали между шатрами.
        Абенир пытался считать, но сбился. Если на каждый шатёр приходилось примерно десять-пятнадцать воинов, то… в одних местах костры разгорались так ярко, что заметны были силуэты врагов, блестели медью гривастые шлемы, отсвечивали щиты и доспехи. Иногда ветер приносил запах дыма, шум, ржание лошадей. В других местах костры уже потухали. Шатры сливались с мутью наползающей мглы. Да, разведчики правы: войско пеласгов казалось необычайно многочисленным.
        Саул безмолвно вглядывался в темнеющую даль, понимая, что положение становится угрожающим.
        - С севера пришло ополчение? — спросил Саул Абенира.
        - Пока нет никого. Может быть, подойдут какие-нибудь селяне с самодельными копьями, — с кривой усмешкой ответил двоюродный брат. — Но хорошо вооружённые воины не являются.
        - Если бы все мужчины от шестнадцати до шестидесяти лет собрались под твоим водительством, отец, и ударили на безбородых, я бы не сомневался в нашей победе, — взволнованно сказал Янахан, стоя рядом с царём и сжимая рукоять меча.
        Абенир посмотрел на них сбоку, очень похожих в полумраке: высоких, могучих, с чеканными профилями, — только борода Саула была почти белая, а Янахан прикрыл подбородок густой чёрной порослью не так давно.
        Абенир почему-то вздрогнул и потёр переносицу, чтобы отогнать наваждение: и Саул и его старший сын внезапно показались ему мертвенно бледными и будто бы неживыми.
        - Дело не только в численности войска, — задумчиво произнёс Саул. — Главное в слаженности и выучке воинов, их смелости, доверии своему вождю. А у нас продолжаются междоусобицы и грызня, как в собачьей стае. Мне так и не удалось добиться послушания старейшин северных колен Эшраэля.
        - Надо было повесить хотя бы десятка два этих самодовольных стариков, — заметил сердито Абенир. — А наиболее упрямых посадить на кол.
        - Заповеди Моше не разрешают мне поступать так с избранниками народа, с единоверцами, — тихо сказал Саул. — Я и так виновен в смерти священников из Омбы… Поехали обратно. Жаль убивать своих…
        - Да чего их жалеть, — возразил непримиримый Абенир. — Вон северные племена в Бет-Эле и Дане открыто поклоняются быку. И ничего, Ягбе их не карает.
        Три колесницы, запряжённые сильными лошадьми, скатились с холма. «Цо, цо!» — крикнули возничие, и колесницы помчались к Гибе. «Э-ххо!» — под такие вопли они остановились у Сауловой крепости. Лошади возбуждённо ржали и стучали копытами. Все разошлись, а царь послал Бецера за старым левитом Ашбиэлем.
        Саул нетерпеливо его дожидался. Когда левит пришёл, сонно моргая, он сказал старику:
        - Надень ефод, Ашбиэль. Приготовь курения, и всё, что тебе понадобится. Может, сжечь жертву? Пусть принесут ягнёнка. Я хочу говорить с богом.
        - С богом ты сможешь говорить, если он сам этого захочет, — промолвил старик, не боясь царского гнева. — А насчёт жертвы — остерегись… Ибо сказано: «Не приноси жертву всесожжения на всяком месте, но только там, где указал тебе бог с помощью грозовой молнии. Например, если загорелось дерево на холме или на горе, там можно соорудить алтарь. А если появится кто-нибудь с тёмным ликом и будет превозносить мерзостных духов, какой-то лукавый прорицатель, чародей и воскрешающий мёртвых, то убей его».
        - Хорошо, обойдёмся без всесожжения, — угрюмо согласился Саул. — Пошли на восточную башню, она ближе к небу. А может быть, к Эдему[64 - Эдем — «неувядающий сад» — рай; в нём жили до изгнания Адам и Ева.], где, наверное, живёт бог.
        - Эдем, по мнению мудрецов, находится на север от Ханаана. Он располагается недалеко от Суз, где живут, как говорят, люди развратные и преисполненные пороков. Сказано, райский сад цветёт беспрестанно на высоких, под самый небесный свод, закрытых облаками горах, и место это между истоками великих рек Эпрато и Хидеккеля, а также — менее полноводных рек — Тихоном и Фисоном, — пояснил Ашбиэль.
        По узким ступеням царь и старик-левит поднялись на сторожевую башню крепости. Остановились посреди квадратной площадки под остроконечной крышей.
        Ночь заглядывала в узкие бойницы. Мириадами холодных огней сияли звёзды. Проносившиеся тучи закрывали их временно, погружая башню в полную тьму.
        Слуга постелил толстый войлок и скрылся.
        - Становись на колени, Саул, — сказал Ашбиэль попросту, как говорил в те годы, когда сын Киша ещё не был царём. — Повторяй за мной всё, что сможешь запомнить и повторить. А в сердце своём зови Ягбе, собственными мыслями. Может быть, бог снизойдёт к тебе.
        Саул опустился на колени, прижал к груди ладони и закрыл глаза.
        Левит стал немного поодаль, низенький и нескладный, в коротком ефоде и белой шапочке. Серебряная седина бороды поблескивала при отсветах звёзд.
        - Благословен ты, видящий бездны, восседающий на херувимах и на престоле своего небесного царства, — начал взывать Ашбиэль хрипловатым и слабым голосом. — О, бог наш, бог Абарагама, Ицхака и Якуба, отзовись и снизойди ко мне, ничтожному рабу твоему. Благословен ты и благословенно всё созданное тобой: ангелы и твердь небесная, и воды превыше небес, солнце с луной и звёздами, дождь и роса, ветры, огонь и жар, холод и зной, ночи и дни, свет и тьма, лёд, мороз, иней и снег, молнии и облака, горы и холмы, всякое произростание на земле, источники, реки и моря, рыбы, киты и всё в морях, птицы небесные, звери и скот, и сыны человеческие. Благословенны священники, духи и души праведных, и смиренные сердцем. Благослови, бог мой, раба твоего Саула у ног твоих… — Саул старался повторять то, что довольно быстро, нараспев говорил левит. Постепенно слова слились в монотонную мелодию, от которой холодело сердце и волосы шевелились на голове. Он не понимал уже слов, слышал только возгласы: «О, Эль-Шаддаи! О, Баал-Берит! О, ЙАхбе!»
        Наконец нечто странное и лёгкое объяло его, и перед ним возник город, сияющий позолоченными крышами и башнями. Одна из башен огромными ступенями поднималась ввысь, пронзая белоснежные облака, а там стояли два воина с прекрасными лицами, без шлемов, но в золотых панцирях и светлых одеждах. Один держал в руке копьё, похожее на солнечный луч, другой — меч, напоминающий ослепительный зигзаг молнии; у одного были багряные шестикратные крылья, у другого — такие же, но сапфирно-синии, переходящие в малахитовый оттенок. Они оба смотрели на поднимающегося к ним Саула и качали головами с серебряными — у одного и с золотыми — у другого — кудрями. «Нет, ты не пройдёшь здесь, Саул», — сказал первый (с серебряными кудрями) голосом умершего Шомуэла. «Тебе следует опуститься вниз, — голосом Добида произнёс второй, тот что с золотыми кудрями. — Да, тебе вниз, но забыт ты не будешь, о тебе вспомнят».
        Саул покорно двинулся в обратном направлении, сходя по ступеням вниз.
        А внизу он увидел нечто бескрайнее, сине-зелёное, шумящее и вздымающее белую пену. Саул сообразил: это море, хотя он никогда не достигал в своей жизни морского берега. Тут вода закипела, и вышел из неё огромный лев с густой гривой и орлиными крыльями. Лев выпрямился, поднялся на задних лапах и стал похож на стоящего человека гигантского роста. Потом на берег выбежал медведь с чёрными когтями невероятной длины и зубами, торчавшими из пасти его, как мечи. Третьим появился страшный и ужасный зверь, похожий одновременно на барса и обезьяну. Саулу показалось, что он умрёт сейчас от страха, настолько отвратительны и жутки были закрученные рога этого зверя, острые, как огромные кинжалы, клыки, растопыренные когтистые лапы, хвост с загнутым к спине жалом скорпиона.
        И возникла откуда-то толпа нагих людей, бегущих вдоль берега, спотыкаясь и толкая друг друга. Здесь были и мужчины, и женщины, и старики, и подростки, и маленькие дети, пухлые и глупенькие, с короткими конечностями и ямочками на теле. Они бежали прямо к вышедшим из моря чудовищам и долго не замечали их. Увидев зверей, люди отчаянно закричали, заплакали и хотели броситься прочь.
        Однако три зверя одним прыжком оказались среди людей и стали их пожирать. Дикий вопль тысячи голосов, громовой рёв чудовищ и плеск бурного моря превратились в нестерпимый шум, стон и плач. Кровь алыми пенистыми потоками окрасила море, ставшее темно-бордовым, как вино. «Почему я здесь и зачем мне это страшное видение? — страдая, думал Саул. — Я же хотел спросить бога о дальнейшей своей жизни или смерти, о судьбе своих близких и судьбе Эшраэля… Где же он, бог Ягбе, который столько раз приходил к первосвященнику Шомуэлу?» Тут звери растерзали последнего голого человека на берегу и повернулись к нему.
        «Но у меня нет ни копья, ни меча, мне нечем защитить себя», — изводился Саул, в конвульсиях безумного ужаса он закричал…
        И почувствовал, как кто-то трогает его за плечо.
        Саул приоткрыл глаза, сообразил, что лежит на войлоке лицом вниз, а уставший, серо-бледный Ашбиэль старается его разбудить. За оконным проёмом синело небо и розовела заря. Ласточки мелькали перед окном, и залетал прохладный ветер.
        - Ну что, господин мой и царь, ты видел бога? Ты спросил Ягбе, о чём хотел? — допытывался старый левит.
        - Я не мог ни о чём спросить, потому что не увидел его, — ответил Саул, он приподнялся на локте и удивлённо оглядел внутренность башни.
        - Значит, ему сегодня не до тебя, — сказал Ашбиэль, зевая. — В следующий раз, может быть, снизойдёт, и ты его спросишь.
        Старик отвернулся к лестнице и, прихрамывая, цепляясь рукой за выступавшие из стены неровности кладки, пошёл вниз.
        3
        После неудачной попытки обратиться к богу, Саул сидел в одиночестве и пил крепкое вино. Он старался забыться, но не находил успокоения. Через два дня царь отодвинул очередной кувшин, подумал и приказал позвать лекаря Гиста.
        Низенький чужеземец явился без промедления. Саул смотрел на него, будто вспоминая этого человека, давно находившегося при нём. Он казался таким же деятельным и почтительным, как обычно. Только клинообразная борода его удлинилась, в ней стало заметно много седых волос. Гист поклонился, хитро взглянул на пустые кувшины и вместительную чашу. Не задавая вопросов и не ожидая царского обращения, Гист протянул опухшему, хмурому царю небольшой глиняный сосуд.
        - Выпей это снадобье, господин мой и царь, тебе станет лучше, — произнёс низенький лекарь в лиловом кидаре и полосатом халате.
        Саул, не раздумывая, выпил терпкий солоноватый напиток. Он вполне доверял Гисту, тем более что тот сначала плеснул себе на ладонь несколько капель и слизал их. Спустя некоторое время голова царя перестала гудеть и кружиться. Он поманил Гиста:
        - Подойди-ка ближе. Я хочу кое о чём тебя расспросить.
        Гист на цыпочках подбежал и наклонился к сидевшему на подушках царю, чтобы ухо его оказалось на уровне царского рта. Саул, по всей видимости, хотел придать их беседе характер секретности. Ведь случайно что-нибудь могли услышать воины, дежурившие у входа, или оруженосец, находившийся в соседней комнате. Там Бецер разложил рядом с собой пять наточенных железных мечей и, окуная тряпку в плошку с маслом, тщательно их протирал.
        - Мне говорили, будто ты знавал хананейского колдуна Хаккеша из Ершалаима… — начал царь, настороженно вглядываясь в лицо Гиста, внешне угодливое до крайней степени, как и полагалось при разговоре с владыкой.
        - Господин мой и царь, я всегда интересовался случаями волшебства и чудес, совершение которых находится в возможностях некоторых людей. Правда, по моему мнению, в основе всего этого лежат особые знания и тонкое искусство, а иногда и обман…
        - Так ты видел Хаккеша? Ты говорил с ним? — нетерпеливо прервал лекаря Саул.
        - Да, я нашёл его после того, как ты победил и изгнал из Ханаана пелиштимские гарнизоны.
        - Однако я слышал, безбородые повесили его за какие-то преступления. Так ли это? — снова спросил Саул.
        - Хотели повесить, но он остался жив. Среди простолюдинов пошла молва, будто Хаккеш превратился в змею и ускользнул из темницы, куда его заключили. Впрочем, я думаю, он пообещал стражникам горсть золотых колец. Его отпустили, и Хаккеш скрылся в тайном убежище. Там он находится и теперь, потому что ты (да продляться дни твои вечно!) повелел изгнать гадателей и колдунов. А не желающих исполнять твоё повеление — казнить. И это совершенно справедливо, ибо раб, не покоряющийся господину, достоин смерти. Но я знаю, куда скрылся колдун.
        - Тогда пойди к Хаккешу и спроси, может ли он вызвать тень умершего человека, — грустно, с какой-то странной тоской в голосе, сказал Саул.
        - На глазах и в сердце своём, господин мой и царь. Сегодня же я найду Хаккеша. А завтра предстану перед тобой.
        - Не упоминай моего имени, Гист. Скажи, что это дело нужно одному купцу из Галгала. Обещай ему серебряные шекели или золото — сколько он захочет.
        - Слушаюсь и повинуюсь. О тайности твоего поручения ты мог бы не напоминать мне, усердному твоему слуге.
        На другой день Гист стоял перед Саулом, торжествующе улыбаясь.
        - Я всё узнал, — шёпотом сообщил он. — Правда, сам Хаккеш отказался выполнить твоё желание. Он уверял меня, что оживлением мертвецов и вызыванием теней никогда не занимался. Думаю, старик опасается: как бы за этакие дела ему тоже не оказаться в могиле. Но Хаккеш сказал мне про одну очень сильную волшебницу. Эта колдунья поклоняется великой демонице Лилит — среди всех маридов и джиннов самой сладострастной и кровожадной. Говорят, Лилит была первой женой райского человека Эдома. Она научила праведного и безгрешного Эдома разврату, неисполнимым желаниям и непослушанию хозяину райского сада. Бог изгнал Лилит, швырнув её на горячие скалы созданной только что земной поверхности. А вместо демоницы дал Эдому кроткую Эбу. Однако и с Эбой первый мужчина не удержался в раю. Бог прогнал их тоже. А Лилит мстит с той поры всему человеческому роду. У Лилит есть свои жрицы и поклонники. Им ничего не стоит поднять умершего и заставить его говорить. Живёт колдунья поблизости от Агендора, опасного места среди южных гор. Горы эти слывут жилищем злых духов и оборотней. Люди боятся туда ходить. Мы отправимся ночью.
Переоденься в одежду селянина. Кроме меня возьми с собой Бецера. А волшебнице приготовь дорогую вещь из чистого золота. — Тут Гист глубокомысленно умолк. — Лучше бы выйти сразу после захода солнца. Путь далёк. Хорошо если доберёмся к полуночи, — добавил он, усмехаясь чему-то.
        Накануне над Гибой разбушевалась гроза. Гром сотрясал двери и крыши. Царские покои озарили бледные вспышки далёкой молнии. Через решётки окон комнаты заливало струями дождя. Вода растекалась по каменным плиткам пола. Сильнейший порыв ветра промчался по всем помещениям, чуть не сорвав занавеси во входных проёмах и задув огонь в очаге. Красные угольки бронзовых треножников шипели и угасали.
        К вечеру дождь перестал. Трое в серых плащах с глубоко надвинутыми куколями вышли из крепости. Бецер приоткрыл лицо. Стража у ворот узнала его. Копья раздвинулись, воины отступили. В пригородном домишке лекарь взял у хозяина два мешка, в них находилось по чёрному козлёнку.
        Саул сообразил: кроме золота волшебнице нужна ещё жертва.
        Ночь установилась прохладная, но безветренная. Одного козлёнка в мешке закинул на спину Бецер. Другого понёс сам царь — отобрал у слабосильного Гиста. Зашагали по мокрой каменистой дороге, подпираясь крепкими палками. У царя и Бецера были спрятаны под плащами мечи.
        Предгорьями медленно поднимались к перевалу. Луна явилась тусклая, будто заплаканная после дождя. Свет её неровными пятнами освещал изломы скал и колючие заросли аканта.
        Саул неожиданно вспомнил, как в отдалённые уже времена он с Бецером разыскивал, по поручению отца, пропавших ослиц. Как, решив заночевать, они разожгли костёр и приступили к ужину, а из темноты появился низенький робкий человечек. Саул напомнил о той ночи спутникам. Они смущённо переглянулись. Царь помнит о таком пустяке!
        - С тех пор я и Гист поседели, а у Бецера борода выросла до середины груди, — пошутил Саул.
        Они начинали чувствовать первые признаки усталости. Особенно часто вздыхал и отставал Гист.
        Время от времени луна возникала из непроглядной тьмы и тогда продолжать путь становилось легче. Наконец лунный свет заскользил по скученному нагромождению домиков и по высокой округлой башне, торчавшей среди селения. Из городка не доносилось ни единого звука, будто он вымер: ни блеянья овец, ни скрипа двери, ни собачьего лая.
        - Кажется, это и есть Агендор, — неуверенно проговорил Гист.
        - Что за люди здесь живут? — спросил Бецер. — Сыны Эшраэля или язычники, поклоняющиеся баалам?
        Гист пожал плечами. Заговорил обычно молчаливый царь:
        - Наш старый Ашбиэль как-то давно рассказывал о странном селении среди южных гор. То ли в нём жили люди из племён Ишаба, родственные коленам Эшраэлевым, живущим на Сеире, вблизи Элата и Ецион-Габера. То ли там прежде селились рефаимы, сыны Енака. Дошли сказания о том, что это был великий народ, богатый и многочисленный, а роста подобного великаньему. Но с течением времени они перемешались с пришлыми потомками Лота, чьи родственники из-за божьего гнева погибли в Содоме и Гоморре, где теперь Солёное озеро. И рефаимы постепенно измельчали. Рост их стал обычным, сила иссякла, дух ослаб. Они уже не могли защитить себя. Кочевые племена неустанно нападали на них и требовали откупа. Теперь только в сказаниях упоминается про народ рефаимов. Те, кто остались, подвергаются от соседей гонениями и поборам. Мохабиты называют этих людей эмимы, то есть — ничтожные. От былого величия осталось только ложе царя Ога. Длина ложа из резного ценного камня будто бы достигает девяти локтей[65 - Локоть составляет примерно 45 см; следовательно, ложе мифического царя Ога было больше 4 м. в длину. — Прим. авт.], а ширина
четыре локтя. Может быть, это и есть последнее селение того древнего народа… Ты не знаешь, Гист?
        - О, господин мой и царь! Осенью ветер срывает жухлые листья, — вздыхая, ответил Гист. — А с приходом весны ветки деревьев покрываются новыми. Они набирают силу, зеленеют и разрастаются, пока не наступят холода. У людей одно поколение сменяется другим: одно уходит, другое приходит и процветает. То, что былым поколениям казалось великим и священным, последующими презирается, считается глупым и смешным. Возвеличивается новое, что потом отвергается с осуждением. И так постоянно — столетия и столетия. А нам нужно найти скалу у дороги, откуда заметна только башня посреди селения. Там некто будет нас ждать.
        4
        Они замолчали и молча шли ещё долго. Дорога становилась всё извилистее, превращаясь в тропу. Козлята-сосунки время от времени возились и скулили в мешках, тоненько блея младенческими голосами.
        - Мне думается, вот нужное нам место, — произнёс Бецер, указав палкой между огромных глыб.
        Далеко внизу, среди мрака и прихотливых высветлений лунной игры, белела острая башня. Самого селения видно уже не было, оно потонуло в глубине лощины.
        - Похоже, наша скала нашлась, — подтвердил Саул.
        Скала нависала над дорогой. Около неё склоны казались более пологами. Внезапно сверху посыпался щебень и покатились крупные камни. Раздался жуткий утробный рёв, не похожий ни на рыканье льва, ни на хриплое кашлянье барса, ни на рявканье чёрного медведя. Что-то тупо-бесчувственное и одновременно кровожадное чувствовалось в этом рёве. Путники вздрогнули и подняли глаза. То, что они увидели, повергло их в оцепенение.
        Ребёнок, женщина или одряхлевший старик могли стать добычей хищника. Однако волк, медведь, даже лев были уязвимы перед сильным мужчиной с топором, щитом и копьём. Встретив вооружённого охотника, свирепые звери предпочитали уступить ему путь. Могучий, выносливый, подвижно-упругий воин в расцвете сил не боялся даже дикого быка, несмотря на его монолитную, неудержимую мощь и опасные, как кинжалы, рога. В смертельной схватке чаще побеждала ловкость и увёртливость человека, оснащённого острым металлом, пробивавшим любую шкуру. Только гребнисто-чешуйчатый, когтистый и смрадный скимен вызывал у человека суеверный ужас и омерзение.
        Скимен и находился в десяти локтях над царём и его спутниками. Горбатый силуэт огромного ящера хорошо освещала замершая в небе луна. Под отвратительными, похожими на шипы, панцирными щитками, среди чешуйчатых наростов тяжёлой головы вспыхивали и угасали красноватые зрительные выпуклости. Из пасти выскакивал и снова прятался раздвоенный змеиный язык. Скимен продвинулся на пару локтей вперёд, раскрыл пасть, показав шилообразные зубы, и в ночных горах снова прозвучал низкий утробный рёв.
        Бецер испуганно попятился, доставая из-под плаща меч.
        - Бесполезно, — сказал царь, тоже невольно отступая. — Если бы у нас имелось два копья с толстыми древками…
        - Спастись от скимена нельзя, — послышался сзади глухой голос. — Он может мчаться со скоростью взбесившегося осла, когда ему надо.
        Все трое обернулись и обнаружили человеческую фигуру в чёрной одежде. Даже ночью было понятно, что у него чёрное лицо и чёрные руки.
        - Кто ты? — трясясь от страха, спросил Бецер.
        - Я раб той, к кому вы идёте, — последовал ответ.
        - Ты человек или дэв? — снова спросил Бецер, собираясь закрыть грудью своего царя даже от злобных духов.
        - Я оживлённый моей повелительницей мертвец. А этот скимен не просто страшный и редкий зверь, а воплощение бога горной пустыни Баал-Зебуба. Великий Баал-Зебуб требует жертвы. Отдайте ему одного из козлят, которых вы несёте с собой.
        Бецер протянул чёрному человеку мешок с козлёнком. «Мертвец» вытащил бедного сосунка, жалобно блеющего и брыкающего слабыми ножками. Он поднялся с необычайной ловкостью близко к скимену и почтительно подсунул ему козлёнка под самую морду. Скимен захватил пастью голову малыша и сразу заглотал его почти полностью. Раздался треск косточек пожираемого козлёнка. Чудовище медленно двинулось в густую тьму, откуда и появилось.
        - О, великий и всемогущий Баал-Зебуб, ты принял эту скудную жертву… — молился вслед уползающему скимену чёрный человек в чёрных одеждах. — Конечно, достойнее твоего величия и могущества живой человеческий ребёнок… Но всё же позволь этим ничтожным просителям пройти в глубину твоих владений… О, Баал-Зебуб, смилуйся… Пойдёмте, бог пустынных гор разрешил вам идти со мной.
        Раб волшебницы сошёл с дороги и направился к сооружению из огромных камней, где находился вход в большую пещеру. У входа брызгал огненными искрами смоляной факел.
        Неровные стены пещеры отдавали холодом. Они были заляпаны помётом птиц и летучих мышей. Воздух в пещере казался затхлым, насыщенным сырой пылью. Неожиданно воздух заколебался, пламя факела заплясало, шипя и наклоняясь в разные стороны. С порывом сильного ветра раздался пронзительный плач, будто рядом взвыли шакалы.
        - Нужно принести жертву подземным духам, чтобы они впустили тени умерших на поверхность, — сказал чёрный раб.
        - Где же сама волшебница? — Саул тревожно оглядывался.
        - Я здесь, — услышали вошедшие в пещеру. В дальнем углу полыхнул голубоватый огонь. Осветилась густая завеса, ниспадавшая с потолка. Она раздвинулась. Вышла высокая немолодая женщина в таком же, как завеса, серебристом одеянии. На голове её отсвечивал синими нитями белый головной убор, напоминающий тиару царей и первосвященников. Лицо волшебницы выглядело суровым и неподвижным. Огромные чёрные глаза, подведённые красной краской, были широко распахнуты. На смуглых щеках синели знаки священной татуировки.
        - Принесите жертву подземным духам, — повторила она слова раба.
        Тот вынул из мешка второго козлёнка, быстро зарезал его и выпустил кровь на алтарь, сложенный посреди пещеры.
        И сразу, шелестя перепончатыми крыльями, влетела огромная стая летучих мышей и заметалась под сводами пещеры с омерзительным писком.
        - Тени умерших прилетели, чтобы напиться жертвенной крови, — указывая на метущихся писклявых тварей, сказала волшебница.
        - Мне нужна только одна тень… — Саул угрюмо покосился на женщину. — Вызови недавно умершего первосвященника Шомуэла из Рамафаима… Ты можешь сделать такое?
        - Это трудно. Труднее, чем возвратить человеческий облик простого смертного. Тут требуется золото. Подземные духи, как люди, любят жёлтый металл. — Волшебница пристально воззрилась на Саула. — Ты взял его с собой?
        Саул достал тяжёлое золотое ожерелье из литых треугольников и фестонов, принадлежавшее царю завоёванной им страны Шобы.
        Волшебница хищно схватила ожерелье костлявыми руками.
        - О, какая великолепная вещь! — воскликнула она. — Это золото понравится подземным духам. Вот, встречай своего первосвященника… — Женщина отвернулась и сделала резкое движение рукой. Снова вспыхнул голубоватый свет, сменившийся облачком дыма. Вслед за тем у стены возник человек.
        Трое пришельцев со страхом вглядывались в его обморочно запрокинутое лицо.
        - Спрашивай его, о чём пожелаешь, — обратилась к Саулу волшебница в серебристых одеждах.
        - Но это не Шомуэл… — растерянно произнёс Саул. — Я вижу, что здесь совсем другой… другая тень…
        - Разве? — удивилась волшебница. — Значит, произошла ошибка. Сейчас я исправлю её и постараюсь поднять из земли первосвященника Шомуэла. Идём со мной, а вы останьтесь в пещере.
        Волшебница и Саул вышли в чёрную тьму ночи. Луна уплыла в сторону и, будто украдкой, посматривала из-за горы. Женщина взобралась на невысокую гряду крупных валунов, огораживавших низкое жилище из нетёсаных камней. Она вытащила из-под широких складок одеяния бубен. Ровно и негромко постукивая, волшебница запела грудным голосом.
        Саул не различал слов, но пение завораживало его и нагнетало томящее сердце, тревожное ожидание. Волшебница пела всё громче и громче, повышая мелодический тон своего загробного гимна. Сердце Саула забилось чаще под острый ритм бубна. Волосы встопорщились на его голове, тело покрылось холодным потом. Ночь и горы начали странное движение вокруг него, как будто превращаясь в нечто одушевлённое и увеличиваясь в размерах. Чёрное небо распахнулось с невероятной безграничной ширью, а звёзды светящимся роем начали стекаться над его головой.
        - А-ах! Смотри, смотри! — дико завопила женщина и, скорчившись, приникла к земле.
        За грядой, окружавшей жилище волшебницы, что-то забелело. Потом раздался тяжкий стон, хриплый кашель и над валунами невесомо возник, будто сгусток лунного света, высокий силуэт в белых, полупрозрачных одеждах. Порывистые толчки ветра развевали его одежды и длинную седую бороду, лёгкую, как из расчёсанного козьего пуха. Сквозь белую ткань просвечивало жалкое, бесплотное тело.
        Саул сразу узнал великого провидца Шомуэла, враждебного ему, властного старика.
        Не глядя на него, призрак скорбно всматривался в освящённые луной горы.
        - Ты обманул меня, пришелец, — мрачно сказала женщина. — Ты скрыл от меня своё имя. Теперь я поняла: ты царь Саул. Я бы никогда не взялась за колдовство, если бы знала тебя. Но теперь дело сделано. Вот Шомуэл, спрашивай его. — После этого волшебница воззвала к призраку. — Эй, тень, вызванная на землю волею подземных духов, отвечай царю Саулу! Он здесь, перед тобой.
        Саул встал на колени и пал лицом на землю, поклонившись призраку великого старца.
        - Зачем ты потревожил меня? — недовольно спросил призрак Шомуэла, всё так же не обращая взгляд на коленопреклонённого царя.
        - Мне тяжело и тревожно, — сказал Саул, слёзы текли по его лицу. — Воины Пелиштима собрали сильное войско. Они готовы напасть на Эшраэль. А старейшины и знать многих колен в северных областях медлят присылать ополчение. Они ненавидят меня, а дети мои и близкие мои чуждаются меня. Я обращался к богу. Но ни через священников, ни во сне бог не даёт мне ответа. Поэтому я решился нарушить заповедь о вызывании мёртвых и обратился к тебе. Научи, что мне делать, ибо я не вижу вокруг себя сочувствия, не знаю помощи и не слышу доброго совета. Я хотел лучшего для народа своего, а ввергаю его в войну и нашествие иноплеменных.
        - Никто не поможет раненому льву, потому что все боятся к нему приблизиться. Он всегда одинок и должен молча страдать до конца, — произнёс призрак в белых одеждах. — А меня ты напрасно спрашиваешь. Грозный и непреклонный Ягбе говорил ранее через меня. Ведь ты не исполнил ярости гнева его против нечестивых народов, ты поступил по-своему. За это бог проклял тебя и стал врагом твоим. И за грех твой, за преступления твои бог предаст Эшраэль воинам Пелиштима. Отнимет бог царство из рук твоих и отдаст помазанному мною Добиду. Очень скоро ты и сыны твои погибнете от мечей пелиштимских и будете со мною. — Призрак сердито отвернулся и пропал за грядой валунов.
        Рыдая, царь Саул распростёрся на земле.
        Волшебница подбежала к нему, захлопотала, позвала чёрного раба и ещё одну служанку-хананейку. Она кликнула Бецера с Гистом. Потом женщина плеснула в лицо Саула водой из чаши. Все вместе внесли тяжёлого рослого царя в жилище. Его положили на ковёр, подсунув ему под голову подушку, набитую шерстью. Наконец Саул открыл глаза и обвёл взглядом склонённые над ним головы.
        - Я чувствую слабость, — сказал он, приподнимаясь. — Я не ел два дня до того, как прийти сюда.
        - Сейчас я испеку пресные лепёшки и изжарю мясо, — заговорила женщина. — Мой раб накануне заколол телёнка. Ты поешь, господин мой, и к тебе вернётся крепость.
        - Я не буду есть хлеб в нечестивом капище, где ублажают мерзких баалов, — хмуро промолвил Саул.
        - Хлеб везде хлеб, кому бы в том месте не поклонялись. Поешь, восстанови силы, — уговаривала царя волшебница. — Радость жизни войдёт в тебя, и ты сможешь проделать обратный путь.
        - И правда, — поддержал её Бецер, — идти далеко. Надо бы подкрепиться.
        - Садитесь здесь. Сейчас слуги принесут воду для омовения рук, расстелют скатерть и подадут кушанья, — добродушно ворковала волшебница, легко превратившись из грозной заклинательницы подземных духов в гостеприимную хозяйку.
        Учуяв дразнящий запах жареной телятины и свежих лепёшек, царь согласился принять пищу из рук волшебницы. «Раз уж я проклят богом, ещё один грех не переполнит море моих грехов, — подумал он с горькой усмешкой. — Зато у меня хватит сил добраться до дома». Он поглядывал на чёрного слугу, сменившего траурные одежды на какую-то линялую рубаху, и очень сомневался в том, что это оживший мертвец. А вообще чернокожих Саул раза два видел в услужении у мохабитского и едомского царей, которых он победил и пленил в начале своего царствовянья.
        Поев досыта, трое паломников пошли обратной дорогой к Гибе, в пределы Бениаминовы.
        Когда они скрылись за нависшей скалой, хозяйка-волшебница переодела широкий балахон из серебристой ткани на простую одежду. Головной убор, напоминающий тиару, заменила голубоватым покрывалом.
        - Ну, Хаккеш, — обратилась она к вошедшему худому старику с большой бородой, — всё получилось слаженно и удачно. Ты доволен, как я вызвала тень Шомуэла?
        - Что бы ты делала без меня, слабоумная женщина! — воскликнул Хаккеш с надменным видом. — Морочила головы дуракам? Показывала бы свои фокусы и пугала скименом трусливых растяп?
        - Не задавайся. Всё хорошо, что благополучно кончается. Пора нам отсюда уползать, пока не нагрянуло десятка два царских стражников.
        - Ты думаешь, венценосный простак о чём-нибудь догадался? — презрительно фыркнув, спросил Хаккеш.
        - Царь-то нет, конечно. Куда ему, как и его слуге, — бывшим хлебопашцам. А вот низенький чужеземец с острой бородкой и хитрыми гляделками мне не понравился. Кажется, он сам бывалый обманщик и кое-что сообразил.
        - Он и нашёл меня в Галгале. Мы с ним старые знакомые. Зовут его Гист. Мать его евуссейка, как и моя, а воспитывался он и набирался разных премудростей в проклятом фараоновом царстве.
        - В Мицраиме? О, это опасный соперник! Нам следует поостеречься, как бы он нас не выдал. Помоги нам, Баал-Зебуб!
        - Нет, тут что-то не так. Низенький бродяга сначала всеми силами держался за нынешнего царя. А вот теперь гнёт в другую сторону. Видно, не надеется дальше жировать у своего господина. Да и то верно: Саулу осталось царствовать и жить совсем недолго.
        - Слышала, как ты его запугивал, хананейский пройдоха.
        - Я сказал ему правду. Ты что сравниваешь меня с собой? Я действительно великий колдун и прорицатель. От моего взгляда и слова умирали здоровые молодые люди. Я поднимал мёртвых со смертного ложа. Ты ещё смеешь при мне хихикать! — взъелся на сообщницу сварливый Хаккеш. — Если нужно, я запросто превращусь в змею, крысу или собаку с острыми ушами шакала. Единственное, что я пока не освоил, — это умение делать из меди золото. Не забудь продать царское ожерелье Элиазару-сидонцу. Две трети шекелей от продажи приготовь мне, чтоб у тебя увеличилась печень.
        - Половину получишь. И не думай нагонять на меня беспричинную смерть. Ничего у тебя не выйдет. А тому, что ты можешь превращаться в змею или крысу, я ни за что не поверю.
        На другой день после посещения агендорской волшебницы Гист сидел в доме Абенира и подробно рассказывал полководцу Саула о вызывании тени первосвященника.
        - Баал-Зебуб, превратившийся в скимена, сожрал козлёнка? — переспрашивал нахмурившийся Абенир Гиста. — Летучие мыши? Почерневшие, ожившие мертвецы?
        - Ну, скимен, и верно, отвратителен. Он на моих глазах сожрал козлёнка. Но вот беда: твой слуга, господин, сумел заметить — когда этот сухопутный крокодил повернулся — а в Мицраиме я много раз видел нильских крокодилов, превышающих размерами хананейского оборотня… так вот, я сумел заметить…
        - Что же ты заметил, лекарь?
        - А то, господин, что задняя лапа скимена прикована железной цепью к скале.
        - Железной? Очень дорогое приспособление для обманщиков.
        - Значит, каким-то богатым людям это потребовалось.
        - А тень Шомуэла после колдовства грозила смертью царю и его сыновьям? Я сейчас же посылаю воинов в эту пещеру с летучими мышами. Пусть они схватят и притащат сюда колдунью и ожившего Шомуэла.
        - Я думаю, они не будут дожидаться твоих воинов, господин.
        - Почему ты не рассказал обо всём этом царю, ничтожный?
        - Царь всё равно бы мне не поверил.
        - А теперь?
        - Теперь тем более, господин. Не поверит и тебе тоже.
        ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
        ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        1
        В обширное помещение княжеского дворца торопливо вошёл молодой воин с мечом у пояса. Князь Анхус поднялся навстречу с широкой лавки, покрытой ковром.
        - Какие новости? Что-нибудь непредвиденное? — спросил князь.
        - К пограничной заставе приблизился караван эшраэлитов, спустившихся с Юдейских гор. — Молодой воин сделал пренебрежительную гримасу. — Их около четырёх сотен. Больше всего мужчин разного возраста. Есть женщины и дети. Тридцать ослов несут шатры и утварь бродяг. Возглавляет этих эшраэлитов вождь с железным мечом. Он ещё юн, белокурый и сероглазый, похож на пеласга. Говорит на языке хананеев. Что с ними делать?
        - Пусть они пройдут на нашу землю и разобьют лагерь у городских стен. А их предводителя веди ко мне.
        Молодой воин, позванивая медными колечками по краю короткой юбки из бронзовых пластин и скрипя подошвами военных башмаков, удалился. Высокий жилистый князь в белой рубашке, вышитой на груди красными конями и птицами, кликнул стражу.
        Десять рослых светловолосых пеласгов в доспехах и налокотниках встали полукругом за княжеским креслом из резной кости. Они стукнули древками копий, прислонили к левому колену опущенные на пол круглые щиты и положили ладони на рукояти мечей.
        Князья других пелиштимских городов за глаза, а иногда прямо в глаза осуждали Анхуса, принимавшего в сторожевые отряды кудлатобородых хананеев и арамеев. Но уж совершенно непонятно было, зачем князь Гета вёл переговоры с упорными, неукротимыми врагами, какими для пеласгов несколько столетий являются эшраэлиты. Яростно верующие в своего невидимого бога, они, несмотря на неоднократные поражения, снова и снова собирались с силами и продолжали жаждать господства на всём пространстве Ханаана.
        Князья Аккарона, Аскалона, Азота и Газы сердились на Анхуса, но он лишь загадочно улыбался, выслушивая их вполне обоснованные упрёки.
        Согласен с Анхусом был только один человек, пользующийся всеобщим уважением и известный непререкаемой мудростью: главный жрец бога Дагона. Седоусый Долон поддерживал своим мнением далеко идущие планы гетского князя.
        Анхус считал правильным единственный путь: постоянное стравливание и побуждение к взаимному истреблению чернокудрявых потомков Эшмаэла. Особенно же полезно поощрять междоусобную вражду внутри этих народов. А самое тонкое дело — ворошить злой рой Эшраэля. Для такого дела следует искать союзников среди надменных старейшин, сварливых левитов и жадных начальников элефов. Наконец, после избрания ими отважного и удачливого царя, нужно приветливо встречать и приглашать на службу всех, кто считает себя его врагом.
        Сумев полностью освободиться от поборов фараонового царства и от разгромленных «морскими народами» хеттов, пеласги становились на восточном побережье Великой Зелени самым успешным и хорошо вооружённым войском. Стравливанье сопредельных народов, кровопускание с помощью мелких нападений и наконец окончательная победоносная война — вот что требовалось, к чему всё готовилось. И это относилось к людям ибрим в первую очередь.
        За десять лет царь Саул добился вывода пелиштимских гарнизонов из нескольких эшраэльских городов. Особенно дерзко и жестоко он истребил гарнизон в Гибе. Сделал здесь свой опорный воинский лагерь и возвёл новую крепость. С этим человеком договориться было невозможно, его следовало уничтожить.
        Вот явился с толпой приверженцев какой-то юный шейх из Юдеи. Наверняка у него нелады с суровым и нетерпимым Саулом. Эшраэлиты редко просятся на службу к пеласгам. Очевидно, этого молодца сильно припёрло, раз он явился у стен пограничного Гета. Не исключено — спасается от мести царя.
        Все эти прямые и косвенные соображения возникли в умной голове гетского князя, опытного дипломата и закалённого воина.
        Входя в приёмную залу, эшраэлиты собирались оставить оружие при дверях. Им жестом показали: входите так, как есть.
        - Пеласги не отбирают оружие у пришедших для переговоров. Пеласги никого не боятся. Пеласги презирают смерть, — сказал им могучий копейщик на своём языке.
        Добид ни слова не понял, однако уловил общий смысл сказанного. Он остановился в пяти шагах от сидевшего в кресле князя, сложил руки на груди и смиренно поклонился. Позади него поклонились Абитар, седобородый пророк Гаддиэль, накинувший из-за торжественного случая новый плащ, и бывшие бойцы лучшей сотни Абенира — Хетт и Абеша. Они тоже почистились, приоделись и причесались.
        Анхус благосклонно кивнул в ответ и, сделав приветливый вид, по-хананейски сказал:
        - Кто ты? У тебя ко мне предложение или просьба?
        - Моё имя Добид, я родом из Бет-Лехема. Мне говорили однажды, что ты принимаешь воинов для вспомогательного войска. Я и мои товарищи готовы честно тебе служить.
        - Хорошо, Добид. Оставайся со своими людьми у стен Гета. Отбери мужчин соответствующего возраста. Через несколько дней я приду, и ты покажешь мне в поле, как твои воины метают копьё. Вам нужна пища?
        - Мы пригнали с собой стадо овец, нам хватит этого мяса.
        - Тогда вам принесут зерно, масло и овощи. Вашим женщинам покажут колодец. Обещаю, что никого из твоих людей не обидят. Надеюсь, они тоже будут поступать, как полагается благонравным гостям. У жителей Гета вы можете приобрести корм для скота. Ступай и жди окончательного решения.
        Выходя из приёмного помещения, Добид восхищался в душе спокойным бесстрашием пеласгов. Никто ни в одном городе не позволит приблизиться к царю чужакам, вооружённым мечами. Он долго пребывал в состоянии этого невольного восхищения, пока воин из шимонитов, давно служивший во вспомогательном войске князя и многое здесь разнюхавший, его ни разочаровал.
        - Когда ты разговаривал с князем, у скрытых бойниц под потолком стояли невидимые стрелки с натянутыми луками. Они следили за каждым вашим движением. Стоило кому-нибудь сделать угрожающий жест или взяться за оружие, как его бы тут же пронзила стрела. Не принимай пелиштимцев за дураков или за каких-нибудь ошалелых героев. Они зря рисковать не станут, хотя и приучены не бояться смерти, — сказал Добиду эшраэлит из колена Шимонова.
        Через пять дней после разговора с гетским князем прибежал слуга и сообщил, что Анхус идёт проверять умение его людей в военном деле.
        Неподалёку от лагеря установили мишени на шестах. Князь и два его помощника приехали, стоя в колесницах, запряжённых прекрасными, как радостный сон, белоснежными лошадьми. И сам Анхус и его воины (их было две сотни) сверкали на солнце панцирями и шлемами с красными перьями на высоком гребне.
        - Приступайте, — обратился к Добиду один из помощников князя.
        Люди Добида, запущенные, исхудавшие, многие в изодранных сандалиях и козлиных шкурах на плечах, тем не менее показали неплохую воинскую сноровку. Они точно поражали мишени метательными дротиками с двадцати пяти шагов и более тяжёлыми копьями с пятнадцати шагов. Охотники-зифеи ловко попадали в цель из своих самодельных луков. Юдеи, пастухи и городские ополченцы, а также бениаминцы, привычно раскручивая ремённые пращи, чётко сбивали черепки с указанных возвышений.
        Бой длинными копьями и драка на мечах, показанные опытными Абешей и Хеттом, вызвали у наблюдавших пеласгов одобрительные возгласы.
        - Пусть их предводитель тоже покажет своё умение, — крикнул молодой пеласг в бронзовом панцире, который докладывал Анхусу о появлении ибримского каравана.
        - Что ж, пусть покажет, — усмехнулся князь.
        Под устремлёнными на него взглядами Добид припомнил все искусство метания из пращи, которому научил его раб Шигон. Молниеносно крутанув ремень, он попал со ста шагов точно в цель. Толпа загалдела, захлопала в ладоши, хотя и привыкла к виду упражняющихся пелиштимских бойцов.
        Тогда Добид вынул из ножен тяжёлый железный меч Галата и пригласил молодого пеласга в дорогом панцире с ним сразиться. Тот, удивлённо взглянув на белокурого вождя, согласился. Вынув из ножен тщательно наточенный меч, помощник князя снисходительно заметил:
        - Ты похож на пеласга.
        - Я правоверный сын Эшраэля, — сказал Добид.
        - Вы сражаетесь до первого лёгкого ранения, — вмешался князь Анхус. — Наносить опасные удары запрещаю.
        Молодые люди осторожно сблизились. Прикрывшись щитами, с похвальной смелостью звенели мечами (оба сражались без шлемов), пока Добид не получил глубокую царапину на предплечье. Увидев кровь и заметив, что испытуемый устал, Анхус взмахнул платком.
        - Достаточно, — заявил он. — Оба хорошо бьются мечом. Хотя все понимают: главное в сражении щит и копьё. Да ещё булава и боевой топор. Меч-оружие добивания поверженного врага[66 - В ту эпоху мечи были короткими, недостаточно прочными и не имели того значения, которое приобрели в последующие века. — Прим. авт.]. Возвращайтесь в свой лагерь, вам принесли свежий хлеб и вино. (Это князь сказал людям Добида.) Подойди ко мне, бетлехемец.
        Добид вложил меч в ножны и оказался у колесницы гетского правителя.
        - Если что-нибудь не так, прости нас, господин. Мы почти год скитались в горах, — улыбаясь и кланяясь, признался он.
        - Вас проследовал царь Саул?
        - Это правда. За нами постоянно гналась смерть, хотя я не знаю за собой вины перед царём. Силы мои иссякли от его неправедного гонения. И тогда я решил подойти к Гету и попроситься к тебе в услужение, господин.
        - Я раньше не видел тебя? — внимательно вглядываясь в разгорячённое лицо юноши, спросил Анхус.
        - Такое вряд ли могло быть. Я никогда не приближался к твоему городу. Берёшь ли ты меня и моих людей в услужение?
        - Мне нужны крепкие, опытные люди. Я возьму тебя и твоих людей во вспомогательное войско. Вы получите оружие лучшее, чем то, которым обладаете. Живите в своих шатрах. Но тебе с семьёй и твоими близкими найдётся городское жилище. Ты доволен?
        - Если я приобрёл благоволение в глазах твоих, то пусть мне будет дано место в одном из малых городов. Я со своими людьми поселюсь там. Для чего рабу твоему жить в княжеском городе вместе с тобой? Гет — город многонаселённый и богатый. Мои бойцы немного одичали, позабыли о городских правилах и порядках. В Гете живут красивые женщины и люди, одетые в дорогие одежды. Да не попустит бог, но не произошло бы дурного случая, который может навредить мне перед твоей милостью.
        Князь Анхус подумал и предложил Добиду городок Шекелаг. На другой день Добид с двумя своими жёнами, слугами и всем лагерем переехал в маленький город, тихий и позабытый сильными мира. Здесь можно было отдохнуть от скитаний.
        Однако, едва миновало два семидневья, к Добиду примчался на колеснице гонец. Он сообщил, что несколько пелиштимских селений разграбили разбойничьи ватаги гессурцев, обычно кочующих от горы Гермона до пустыни. Они убили всех сопротивлявшихся мужчин. Увезли столько хлеба и имущества, сколько могли поднять их верблюды. Угнали всех овец и коров. Детей, женщин и нескольких взятых в плен юношей грабители связали и забили в деревянные колодки. Гессурцы, так же как соперничающие с ними племена Амалика, гонят пленников к границе Мицраима, чтобы продать в рабство фараоновым чиновникам.
        - Сюда уже идут двести воинов-арамеев из вспомогательных отрядов. Тебе надлежит догнать отягощённый награбленным караван. Уничтожить врагов, вернуть пленных пелиштимцев, их скот и домашний скарб. Гессурских женщин, детей и юношей можно не убивать. Их продадут на остров Алашию, и ты получишь свою долю от продажи. Главаря гессурцев зовут Гешшурах. Его лучше взять живьём и доставить князю Анхусу. Да поможет тебе твой бог, действуй, — закончил речь гонец и передал Добиду сине-красный треугольный флажок на длинной трости. Это означало признание бывших скитальцев воинским подразделением гетского князя.
        Скоро подошло двести чернобородых арамеев под командой опытного Хефтара, хорошего стрелка из лука и пращи. Он сказал, что ему поручено находиться в подчинении у Добида.
        Не теряя времени, Добид собрал и выстроил в поле воинов — своих и прибывших по приказанию Анхуса.
        - Взять пищи и воды на два дня. Остальное мы найдём в гессурском лагере. Точите топоры, мечи и наконечники копий, — коротко объяснил предстоящее дело Добид. — Как только наступит время второй стражи, мы выступаем.
        Через сутки воинство с сине-красным флажком (его нёс левит Абитар) достигло мест, где недавно зверствовали гессурцы. Повсюду были видны последствия набега. Сгоревшие гумна с остатками необмолоченного урожая. Почерневшие от огня низенькие небелёные домики, обугленные сады. Раздетые трупы, от которых отбегали сытые псы и взлетали, вытягивая голые шеи, грифы. Кое-где краснели черепки битой глиняной посуды или валялись клочья окровавленной одежды. Подошёл случайно оставшийся в живых печальный старик с измождённым лицом, рассказал подробности.
        Добид продолжил поход.
        Зифеи-охотники выдвинулись далеко вперёд несколькими разведывательными группами. К следующему рассвету они узнали: выйдя из пределов страны Пелиштим, гессурцы решили разбить лагерь, разобраться с добычей, устроить празднество и моление перед своими баалами.
        2
        Чёрные шатры из козьей шерсти протянули к чистому небу извилистые дымки. Гессурские женщины готовили пищу после удачного похода и собирались на общее торжество. Повсюду раздавались оживлённые голоса. Суетились мужчины, снимая с верблюдов вьюки. Пробегала стайкой крикливая детвора, весело отнимая друг у друга чужие игрушки. Благословляли смелых и безжалостных молодцов старики. Одобрительно покачивали головами в клетчатых наголовниках. Вспоминали воинственную молодость и свои набеги, приносившие племени скот, невольников, ценные вещи и грозную славу.
        В стороне от шатров, под скрипучими повозками сидели связанные пелиштимские женщины. Некоторые прижимали к груди маленьких детей, плакавших от голода и жажды. Их охраняли подростки гессурцев с короткими копьями и длинными ремёнными кнутами. Иногда кто-нибудь из них вытаскивал из-под повозки светловолосую пелиштимскую девушку в изорванной рубашке и кровоточащими мочками ушей от вырванных с мясом серёг. Гессурец волок упирающуюся девушку в сторону, валил на землю и насиловал её под смех и глумливые шутки. На рыдания пленницы никто не обращал внимания. Все испытывали жестокую радость и гордость победителей.
        На широкую площадку в центре лагеря вынесли медные изваяния, изображавшие мужчину с длинной бородой, женщину с коровьими рогами и барана, у которого было свирепое человеческое лицо, перепончатые крылья и змеиный хвост. Перед изваяниями поставили золотую курильницу. Подожгли ароматные смолы, разложили дары: бирюзовые бусы, золотые украшения, алебастровые сосуды.
        Собралась толпа гессурцев с копьями, луками, короткими кривыми кинжалами. У одних в руках уже сияли полированной медью захваченные у пеласгов щиты и мечи, у других оставались щиты из бычьей кожи, обитые крест-накрест медными полосами. Женщины тоже скопились, будто окаймление площадки, бойко переговариваясь и улыбчиво поглядывая на своих мужей и братьев, героев победоносного набега на безбородых.
        Наконец появился вождь племени, человек с густой широкой бородой, в чёрном кидаре и фиолетово-красно-зелёном полосатом халате. Его мускулистые мохнатые руки, обнажённые до локтей, украшали — по пять на каждой — золотые и серебряные браслеты.
        - О, Гешшурах! О доблестный! Да живёшь ты бесконечно, благословенный баалами Мим, Зим и Аму! — загалдели гессурцы, вскидывая распростёртые руки.
        - О, Гешшурах, о прекрасный и светлый шейх! — взвился над лагерем хор женских голосов. — Да будет счастлива твоя почтенная мать! Да наполнятся плодоносно твои жёны! Да процветут твои дети!
        Гешшурах являлся не только шейхом-повелителем, но и главным жрецом. Он что-то прокричал резким голосом, подняв над чёрным кидаром булаву с железным навершием.
        Тут же рядом с ним оказался гессурец и затрубил в серебряную трубу, изогнутую, как бараний рог. Звук хрипловатый и печальный, словно не предвещал ничего радостного удачливым воинам и их семьям. Второй гессурец и четверо черноволосых девушек в ярких накидках ударили в бубны и протяжно запели, обращаясь к медным баалам. Вся пёстрая толпа мужчин и женщин подхватила заунывное пение. Через некоторое время гессурцы стали приплясывать и кружиться на месте. А их осанистый вождь воскурил перед баалами, натёртыми воском и ладаном, просмолённые палочки.
        Никто из возносящих молитвы гессурцев не подозревал в этот миг, что трое постовых на границе лагеря уже бесшумно зарезаны. Они не догадывались, что неспроста беспокоятся верблюды и шарахаются ослы. Собак, как обычно, в военный лагерь не брали, а потому явление неведомых врагов было для них поражающей до столбняка неожиданностью. Гессурцы полагали, что раз они находятся на земле Эшраэля, враждебные эшраэлитам пелиштимцы не будут преследовать их за жестокий набег.
        Вдруг над головами пронеслись стрелы. Одна пронзила трубившего в серебряную трубу, другая ударявшего в бубен. Девушки взвизгнули и упали на землю. Гешшурах недоумевающее оглянулся. Приходя в себя после молитвенного экстаза, гессурцы хлопали трезвеющими глазами.
        Вокруг площадки, где плотно сбились воины и их семьи, двумя рядами стояли взявшиеся неизвестно откуда вооружённые люди, натянувшие луки и раскачивающие ремни заряженных камнями пращей. Другой ряд неизвестных бойцов вскинул копья, замерев в позе нападения.
        Вопль ужаса одновременно вырвался из гортаней мужчин, женщин и детей гессурского племени. Сначала у них возникло невольное стремление бежать, но бежать было некуда. Тогда мужчины схватились за оружие.
        - Стойте! — Это громко приказал по-хананейски молодой белокурый воин и взмахнул железным мечом. — Вы будете убиты все до единого! Вместе с жёнами и детьми! Гешшурах, прикажи своим людям положить оружие на землю, или я начинаю резню…
        - Что ты хочешь? — осевшим от страха голосом спросил неизвестного шейх гессурцев. — Кто ты?
        - Я Добид из Бет-Лехема, убивший в поединке пелиштимского великана Галата. Я тот, про которого возглашали по всему Эшраэлю: «Саул убил тысячи, а Добид десятки тысяч…» Ты слышал обо мне? Скажи своим людям, чтобы они исполнили приказ. Это моё последнее слово.
        - Положите оружие на землю, — прохрипел Гешшурах, малодушно уступая врагу. Он бросил на землю свою булаву. Глядя на него, стали бросать оружие ещё недавно свирепые и безжалостные гессурские удальцы.
        - Пусть отроки соберут эти копья, мечи, луки и стрелы. Пусть они принесут их к моим ногам, — холодно распорядился бетлехемец. — Подойди ко мне, Гешшурах.
        Трое молодых гессурцев, не желая расставаться с оружием, попытались выскользнуть из толпы и хотели сбежать. Однако опытные стрелки арамея Хефтара наблюдали за ними соколиными глазами. Звякнули тетивы, просвистели меткие стрелы. Трое ослушавшихся приказа упали на затоптанный песок. Дико завыли их жёны и матери.
        - Всем умолкнуть! — высоким голосом бешено закричал Добид.
        И гессурцы повиновались, потому что полудикие, простодушно-жестокие народы понимают в конечном счёте только угрозу неминуемой смерти.
        Гешшурах подошёл, натужно соображая, как бы договориться с противником, застигшим его врасплох.
        - Прости меня, доблестный господин из Бет-Лехема, — хитро начал он, кланяясь и затравленно зыркая вокруг. — Ведь ты был врагом безбородых, а с юдеями я никогда не воевал. Давай разойдёмся мирно. Поделим добычу, взятую мной у жителей Пелиштима, и останемся друзьями. Я бы, конечно…
        - Нет, — спокойно прервал гессурца Добид, поглядывая на груду оружия, сложенную у его ног. — Сейчас я слуга князя Анхуса из Гета. Я выполняю его волю. Забираю то, что ты захватил у пелиштимцев. и присоединяю твоё имущество: стада, шатры, оружие, ослов и верблюдов. Я дам свободу твоим старикам, старухам, части женщин и тем мужчинам, которые оказались ранеными или больными. Остальные будут связаны. С петлёй на шее их отправят в Гет. Ты тоже станешь пленником князя Анхуса. Пусть он решает, как с тобой поступить.
        - Но это гибель всего племени. Прояви великодушие, господин. Дай мне возможность выбора.
        - Какого выбора? — Добид вложил меч в ножны и внимательно посмотрел на сильного бородатого шейха, так беспечно и глупо ввергнувшего своих людей в западню. И, кроме того, гессурцу было, наверное, очень страшно попасть в железные когти гетского князя.
        - Положимся на волю богов, решим дело поединком, — просил Добида Гешшурах. — Если победит наш боец, ты забираешь всё, что мы отняли у пелиштимцев и их самих. Я отдам тебе, как выкуп, половину всего моего имущества, тысячу овец и пятьдесят верблюдов. И я поклянусь перед моими баалами не нападать больше на селения безбородых, раз ты у них служишь. Но ты отпустишь меня и моих людей, хоть и обезоруженных.
        - А если воля моего бога пересилит и победит эшраэлит, служащий у Анхуса?
        - Тогда ты поступишь, как захочешь… — ответил Гешшурах, тяжело вздыхая.
        - Что ж, положиться на бога благочестиво, — усмехнулся Добид. — Ахимелех, — обращаясь к рыжеватому Хетту, сказал он. — Ты согласишься выйти на поединок?
        - С радостью, господин, — весело ответил один из лучших бойцов Саула. — Я готов биться копьём, мечом и в рукопашной борьбе.
        - За своё племя буду сражаться я сам, — ободрившись и злобно сверкнув глазами, заявил Гешшурах. Он снял чёрный кидар и полосатый халат, оставшись в длинной кожаной юбке, зашнурованной на бёдрах, и в панцире с медными пластинами поперёк груди. Свои золотые и серебряные браслеты он добровольно протянул белокурому слуге князя Анхуса.
        Добид приказал дать ему щит, меч и копьё. Так же вооружился Хетт. Шлемы решили не надевать. Добид велел всем воинам-гессурцам сесть на землю, положить правую руку на плечо соседа и так просидеть весь поединок, не двигаясь и не вставая. Его копейщики и лучники расположились за сидевшими пленниками полукругом с оружием наготове. Гессурских женщин и детей загнали в шатры и окружили стражей. Освобождённые пелиштимцы с мстительной радостью смотрели на своих врагов.
        Поединщики вышли на середину освобождённого пространства. Прикрываясь щитом, выставив левую ногу и слегка приседая на правую, они начали сближаться. Копья, поднятые над головой, вздрагивали с намерением в удобный момент поразить соперника. Первым не выдержал Хетт: метнул копьё в гессурца. Оно вонзилось в середину щита. Гешшурах вынужден был опустить щит под тяжестью копья. Не теряя ни мгновения, он послал своё в Хетта.
        Ловкий юноша бросился на землю, и копьё гессурца пролетело над ним, с силой воткнувшись в подставку, на которой стояли медные изваяния. Оскалив желтоватые зубы и развевая пышную бороду, Гешшурах оставил щит и устремился к Хетту с обнажённым мечом. Но мускулистый Хетт уже вскочил на ноги и тоже выхватил меч. Теперь преимущество оказалось на его стороне: он мог защищаться щитом, которого у гессурца не было.
        Хетт быстро пошёл навстречу Гешшураху. Гессурец напряжённо морщил лоб, разочарованный тем, что не успел к сопернику, когда тот лежал на земле. Всё-таки шейху кочевников было за сорок лет. Он стал довольно тяжёл, по сравнению а молодым Хеттом.
        Однако Гешшурах ещё чувствовал силу своих мышц, отвагу и крепость в сердце. Он надеялся победить и, откупившись, спасти своё племя. Яростно вращая мечом, он сблизился с воином Добида.
        Их мечи со звоном сшиблись. Оба меча были из бронзы и небольшой длины. Достать искусно использующего щит Хетта оказалось трудной задачей для гессурца. Скоро он получил первую рану в левое плечо. Хетт стал теснить врага, делая молниеносные выпады мечом. Гессурец бешено отбивался уже с намокающей от крови одеждой. Он пятился к тому месту, где лежал его щит, с торчавшим к небу копьём Хетта.
        Достаточно приблизившись к своему щиту, он неожиданно повернулся и прыгнул, чтобы завладеть копьём. Хетт, догоняя, успел ранить его в бедро. Но ему тут же пришлось отскочить в сторону, потому что Гешшурах завладел копьём и направил его острие против соперника. Теряя много крови, он не терял ярости и стремления победить.
        Прихрамывая, с копьём в правой и мечом в левой руке, Гешшурах снова начал сближаться с Хеттом. Он внезапно воткнул копьё в щит Хетта и рванул на себя. Юноша опустил щит, потом сбросил его с левой руки на землю. Гессурец восторжествовал, вырвав копьё из щита и становясь таким образом с копьём и мечом. Тогда как Хетт теперь не имел защиты, у него оставался только короткий меч.
        Хетт попятился, отпрыгнул назад и, развернувшись, помчался к воткнутому в возвышение под идолами копью гессурца.
        И тут опытный пышнобородый боец совершил ошибку, решившую исход поединка. В исступлении он метнул копьё вслед врагу. Напряжённым вниманием бойца ощутив опасность, Хетт прянул в сторону. Наконечник копья царапнул его руку, кровь брызнула. Но для выносливого молодого воина это была не рана, а просто царапина. Гессурский шейх зарычал с досады. Сидевшие под смертоносной охраной соплеменники шейха издали стон, а некоторые приподнялись с земли.
        - Сидеть, не двигаться! — рявкнули конвоиры, их мечи, топоры, копья и стрелы готовы были искромсать и уничтожить пленников. Гессурцы притихли и мрачно заняли прежнее положение.
        Хетт поднял пролетевшее дальше копьё и с мечом в левой руке повернулся к Гешшураху.
        Шейх истекал кровью. Хетт медленно двинулся с копьём и мечом на державшего один меч бледного от потери крови Гешшураха.
        - Ахимелех, верни ему копьё, — разнёсся над ристалищем голос Добида. — Сам возьми другое. Начните сначала. Пусть воля бога нашего не будет зависеть от случайностей. Бог Ягбе уже выбрал победителя. Все должны видеть это своими глазами.
        Не думая возражать вождю, Хетт бросил копьё под ноги гессурцу. Он взял другое, взвесил в могучей руке и решительно направился к Гешшураху. По жестокому и хмурому выражению его лица всем стало ясно: бой сейчас закончится.
        Гешшурах (тоже с копьём и мечом) собрал последние силы и выругался непонятно и длинно. По-видимому, отважный бедуин вызывал всех чужих богов на свой последний бой. Шатаясь и хромая, он пошёл навстречу пылавшему от ярости Хетту.
        Бывший копейщик Саула, быстро передвигаясь, кружил вокруг гессурского шейха. И внезапно с силой метнул копьё с близкого расстояния. Оно пробило Гешшураху левое плечо. Гешшурах выронил меч. С искажённым от страдания лицом он попытался бросить своё копьё в Хетта, но сил у него уже не осталось. Копьё упало в нескольких шагах от него. Шейх опустился на одно колено, поднял смертельно бледное лицо и поискал глазами сидевших в толпе гессурцев двух своих сыновей.
        Холодно и спокойно Хетт подошёл вплотную и всадил шейху меч в горло. Кровь хлынула фонтаном. Гешшурах захрипел, опрокинулся на спину и умер, судорожно двигая руками и колотя пятками по земле.
        Поединщик Добида неторопливо разрезал шнуры и ремни на вражеских доспехах. Содрал с мёртвого Гешшураха панцирь и кожаную юбку. Затем он отделил голову шейха.
        Добид, его воинство, освобождённые пелиштимские селяне и горестно поникшие гессурцы понимали, что Хетт производит ритуальное уничтожение невидимой сущности, зловредной тени погибшего. Он вскрыл мёртвому грудную клетку и рассадил живот, вырезал печень и достал сердце.
        С радостным смехом Хетт вскинул красную от крови руку. Потом он бросил сердце врага на землю и растоптал его. Воины Добида встретили завершение обряда одобрительным гулом.
        - Благословен бог наш! — воскликнул Добид. — Воля его и гнев его исполнились руками Ахимелеха. Наш договор с гессурским шейхом в силе. Те, о ком я сказал, будут отпущены. Остальных связать и надеть им петли на шеи. Они вместе с жёнами и детьми пленники князя Анхуса. Пелиштимцам вернуть имущество и скот с возмещением потерь. Всё прочее: овцы, верблюды, ослы, шатры, вещи, оружие и эти медные баалы будут доставлены в Гет. Ахимелех, за твою доблесть ты получаешь золотые и серебряные браслеты шейха, его доспехи, щит, меч и копьё.
        Гессурцы покорно подставляли руки, которые связывали толстыми верёвками воины Добида и арамеи. Жёнам пленников тоже накинули петли на шеи. Вместе с детьми они последовали за своими мужьями. Пелиштимские девушки задушили нескольких гессурских подростков, которые раньше их изнасиловали. Воины сочли такую меру наказания справедливой. Большой караван, сопровождаемый воинством бывшего беглеца Добида, направился в сторону пограничного Гета.
        Князь Анхус был доволен службой нового слуги. Добид пригоднее ему голову Гешшураха, медных баалов, золотую курильницу и другие ценности. Гет ликовал. Горожане хвалили бетлехемца, надеясь на его дальнейшие победы. С подарками, отарой овец, пятью верблюдами и захваченными у гессурцев мечами и копьями эшраэлиты возвратились в предоставленный им для жительства Шекелаг.
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        1
        Небольшой, но широкий в плечах человек кутался по утренней прохладе в долгополый плащ. Куколь от плаща наполовину скрывал его лицо. У ворот Шекелага человека в плаще остановила стража. Он сдвинул куколь назад. Старший стражник посмотрел внимательно: плосковатое лицо с узкими серыми глазами, борода короткая, с невьющимся волосом. Человек лет тридцати, пожалуй.
        - Кто ты? К кому идёшь? — спросили пришедшего, проявляя бдительность.
        - Я посыльный. Мне нужен левит Абитар. Он находится при вашем господине Добиде.
        - Проводи его к Абитару, — сказал воину старший стражник.
        Когда левит вышел из своего жилища, человек в плаще показал ему нефритовую пластинку с ладонь. На ней чернел непонятный знак.
        - Ты сын погибшего священника Ахимелеха, сына Ахитуба. Тебя вызывают на собрание левитов в Галгал. Собирайся, пошли.
        - Я должен сказать господину моему Добиду.
        Молодой вождь разрешил юноше идти с посыльным.
        - Осторожней, Абитар, — сказал он озабоченно. — Тебя могут узнать. Тогда смерть твоя будет неизбежна.
        Двое вышли из Шекелага, направляясь в сторону юдейской границы.
        В Галгал они пришли ночью и сразу направились к большому дому за высокой оградой. Подойдя к калитке в ограде, посланец стукнул с ухищрением — несколькими громкими и тихими ударами. Калитка открылась. Путники оказались во дворе, где стояли повозки, фыркали кони, вздыхали верблюды, жевали жвачку волы. К ним приблизился слуга с глиняным светильником. Посветил на их лица, кивнул приветливо.
        - Вам нужно отдохнуть, совершить омовение и переодеться, — произнёс он негромко.
        Когда всё было сделано, за ними пришёл тот же слуга. Одетые в белые одежды Абитар и широкий с плосковатым лицом последовали за ним. Они пересекли тёмный двор, над которым ещё не взошла луна. Мелькали во тьме маленькие светильники. Какие-то люди двигались группами к отдельно стоявшему массивному зданию. Оно казалось глубоко вросшим в землю. Иногда слышалось отдалённое хоровое пение мужских голосов.
        Абитару обстановка ночного священнодействия не показалась странной. Он вырос в левитской общине и нечто похожее знал с раннего детства. Спутник его исчез. Абитар присоединился к неясно различимым фигурам.
        Одна за другой они проскальзывали в тесный дверной проем. Вместе с ними Абитар спустился по каменным ступеням. Слуги предупредительно светили под ноги, иногда поддерживая кого-то под локоть.
        Наконец Абитар увидел обширное помещение без окон, озарённое бездымно горевшими бронзовыми светильниками, напоминавшими изваяния чудовищ с раскрытыми пастями. Огонь горел в этих пастях и придавал и самим чудовищам, и изображениям на стенах жуткий и величественный вид. Убранство и украшение святилища поразили Абитара чуждым и фантастическим видом расписанных стен. Повсюду, между фигурами людей и чудовищ с загнутыми, как у скорпионов, хвостами, были разбросаны пристально глядящие глаза. Огромные глаза нарисованы по обе стороны от алтаря, а россыпь маленьких глаз буквально испятнала поверхность стен. Кроме того, всюду улыбалось лицо чёрной женщины, державшей у груди беленького белокурого младенца.
        В глубине зала выделялось нечто стоявшее вертикально и окутанное блестящей тканью. Собравшиеся левиты приглушённо переговаривались. Юноша никого из них не знал. Те священники, среди которых он вырос и получил знания, погибли под мечами воинов царя Саула. С течением времени полумрак, отдалённое пение, перешёптывание белых фигур стали нагонять на него тревожное волнение, даже благоговейный страх.
        Однако тягостная обстановка неопределённого ожидания прервалась. Раздался звон большого кимвала. Вспыхнули факелы. Зал ярко осветился. Огромная дверь, крепившаяся шарнирно на пороге зала, в середине противоположной стены, открылась.
        Вышли пятеро священников в длинных, белых одеждах с посохами, украшенными бирюзой и слоновой костью. Их бороды были заплетены и стянуты в узкие косы, подобранные и напомаженные таким образом, что вполне походили на бородки египетских фараонов, смотревших с разрисованных стен.
        Человек в центре пятёрки отличался от прочих красной тиарой и золотой цепью на груди. Стоявшие по двое с обеих сторон от него натянули облегающие череп шапки из тонкой кожи, а потому казалось, что головы их обриты. Это придавало совершаемой церемонии впечатление богослужений Мицраима, пресловутого царства Кеме, где египетские жрецы ходят с бритыми головами.
        Три десятка левитов (примерно столько насчитал Абитар) выстроились лицом к пятерым и не шевелясь смотрели перед собой. Кроме них вдоль стен неподвижно застыли люди, накинувшие на голову свободный край белой одежды. Это стояли принявшие обет беспрекословного исполнения служителям высшего эшраэлитского священства.
        - Препочтенные братья! Наконец я собрал вас, чтобы показать и объявить вам нечто необычайное. Ведь всякий левит знает, что он происходит от брата и сподвижника пророка Моше и потомка его Лебе, почему священники Эшраэля и называются левитами. А сокровенное состоит в том, о чём не нужно знать простому народу — ни горожанину, ни селянину, ни воину, ни торговцу, ни пастуху. Ибо и сам пророк божий, и брат его, и другие близкие ему, помогавшие вывести племя хебраев из земли Гошем[67 - Земля Гошем — остров в дельте Нила, где расселили пришедших израильтян, и откуда начался «исход» в Ханаан.] в благодатный, благоухающий садами и пастбищами, точащий из дупел пчелиный мёд, Ханаан, были жрецами египетскими.
        Столь важное и наистрожайшее решение принял высокий совет жрецов Мицраима. А заключалась суть решения ещё и в том, чтобы простодушные козопасы и овчары уверовали в единого бога, невидимого, всемогущего, всесильного, помогающего, но и карающего за непокорность избранный свой народ. Им вменялось уничтожить все народы, населявшие Ханаан, — Землю обетованную. Требовалось это для укрепления Земли обетованной и защиты её от множества народов, проникающих с юга — из пустынь беспредельной страны потомков Шима[68 - Потомки Шима (Сима) — семиты.], с севера — через страну митаннийцев, со стороны заката приплывающих на ладьях, с востока, из пределов Вавилонского царства и царства халдеев.
        Абитар с удивлением заметил: все пятеро главных левитов Эшраэля накрашены, как женщины. Их крючковатые носы залеплены косметической глиной и закрашены гримом, глазам, с помощью чёрной и синей краски, придана более удлинённая форма, клейкой смолой и подмалёвкой расширены и увеличены скулы. Общий тон кожи сделан не просто густо-смуглый, а с характерным для египтян красноватым оттенком.
        Впрочем, и в самом царстве Кеме людей с такой внешностью осталось мало. Очень давно египтяне, по разным причинам, смешивались в Верхнем царстве с коричневыми мелкокурчавыми жителями страны Куш, с желтоватыми большеглазыми эфиопами. А в нижней части нильской долины со светлокожими ливийцами, и полтора столетия находились под игом вероломных, многочисленных кочевников-гиксосов, которые ворвались из азиатской степи на колесницах, запряжённых косматыми лошадьми. И уж последние столетия всё чаще приплывают, раздувая цветные паруса, корабли дерзких, беспредельно жестоких и отважных «народов моря».
        - Пророк Моше не знал языка людей ибрим, — продолжал тот, что был в красной тиаре. — Переводил слова пророка назвавшийся его братом человек, по имени Ахаро, который также был египетский жрец, но наречием хебраев владел. Таким образом они и водили исшедших из земли Гошем. Потом Моше видел на Таборской горе бога, проявившегося перед ним несгорающим кустом в пламени и раскатом грома с ясного неба. Бог дал ему заповеди для народа Эшраэлева, убеждение избранности и повеление расселиться по Земле обетованной. Конечно, за многие столетия жизни среди людей ибрим, левиты перестали походить на уроженцев нильской долины. Однако мы сохранили знание нашего происхождения и сущность данного нам задания.
        Левиты покивали головами и посмотрели значительно на соседей, таких же, как они, особо доверенных священников, представлявших здесь, в Галгале, свои общины из разных городов Эшраэля.
        - Но оставим предания и события старины. В той или иной степени они вам известны, — говорил дальше главный левит. — Для управления людьми ибрим были поставлены судьи, которые соблюдали порядки, следили за исполнением заповедей, ограждали народ от соблазнов языческих богов и строгим напоминанием, иногда угрозами, а в иную пору жестоким принуждением возвращавшие его к поклонению единому богу, имя которого непроизносимо. Более того, оно законно непроизносимо, хотя и облечено в словесное звучание Й'Аху, Й'Ахве или Ягбе. Это само по себе условно, ибо такое имя не может иметь единый, всемогущий и неизреченный Создатель Мира. А чтобы народу легче было обращать моление Всевышнему, принято издавать с помощью гортани, губ и языка звуки, соответствующие названию древнейшего племенного божка хебраев, бывшего в употреблении, когда они ещё не ведали даже о языческих идолах прочих народов, когда они пребывали во младенчестве и кочевали по равнинам песчаных степей.
        Слушатели длинной речи главного левита опять переглянулись, понимая глубинную сложность того, что говорилось ночью в подземном зале главой их тайного братства.
        - Больше десяти лет назад люди ибрим стали просить судью Шомуэла, который присвоил себе ризу первосвященника, поставить над ними царя. Шомуэл спросил бога, потому что Скиния и ковчег Завета находились у него в доме. Будем здравомыслящи и не уподобимся легковерному народу, который считал, будто Шомуэл часто обращается к богу и говорит с ним, хотя его молитвы не достигали и крыши. Ведь судья не был левитом и знал о боге поверхностно. Итак, Шомуэлу пришлось от имени Ягбе назначить царя. Как вы знаете, царь Саул и сейчас правит Эшраэлем. Поначалу наше братство поддерживало Саула в его сопротивлении самозваному первосвященнику. Левиты даже спорили с «адирим» — старейшинами и судьями северных колен, не желавшими ходить в подчинении у Саула. Но Саул совершил великое преступление. Он обвинил левитскую общину города Номбы в помощи Добиду из Бет-Лехема. Призвав их к себе в Гибу, неправедный царь убил главу общины почтенного и доброго Ахимелеха. А потом, обуянный злым духом, приказал прикончить ещё восемьдесят пять наших ни в чём невиновных братьев. Бог помог уцелеть только сыну Ахимелеха, юноше Абитару. Ему
удалось вырваться из рук убийц и бежать в горы, к Добиду, скрывшемуся от царя-безумца. Сейчас Абитар находится среди нас. — Священник в тиаре торжественным жестом указал на юного левита.
        Все тридцать белых фигур медленно повернули головы и обшарили любопытствующими взорами Абитара, стоявшего в последнем ряду со скромным лицом.
        А речь находившегося в центре пятёрки продолжалась ещё долго. И закончилась она полной неожиданностью для Абитара, не понимавшего — считать ли это заявление изменой богу Эшраэля или умственным помрачением главных левитов.
        - И хотя пророк Моше призывал хебраев поклоняться одному невидимому, всемогущему богу, — говорил человек в тиаре, — сам он и его близкие люди сохраняли все сорок лет скитания по пустыне статую медного змея Нехуштана, олицетворявшего божественную мудрость. Эшраэлиты видели эту статую и кадили перед змеем. Правда, они не приносили Нехуштану жертв всесожжения, не резали на алтаре телиц и баранов. Как могло сочетаться отрицание чужих богов в виде статуй с каждением ароматических смол перед медным змеем — трудно постичь и объяснить. И всё же левиты тайно поклонялись Нехуштану, привезённому нашими родоначальниками из Мицраима. Это тайное поклонение стало делом объединяющим левитов. Мы копили в подвалах, о которых не ведали ни судьи, ни старейшины, а теперь не знает и царь, золото и ценные камни, красное дерево и дерево чёрное из страны Куш. Теперь пришло время. Мастера отлили новую статую Великого змея. Только она теперь не медная, как в древние времена, после сорока лет скитаний, а из золота. Вот четыре брата-левита, посвящённые для поклонения Нехуштану: Пинехас, Тур, Гофди и Пасур. Моё же имя не
произносится, ибо такова воля первого священника после Моше и Ахаро — нашего предка Лебе. Братья, снимите покрывало, — сказал священник с непроизносимым именем. — Пусть избранные левитскими общинами увидят нового змея и молятся ему сердцем своим.
        Четверо левитов склонили мнимо обритые головы, схватили с обеих сторон и сдёрнули блестящее покрывало.
        Вздох восхищения и ужаса разнёсся по залу. При ярком освещении факелов перед людьми, одетыми в белое, явился золотой змей. Он изогнулся толстым чешуйчатым туловищем вышиной в два человеческих роста. Хвост его опирался на странную, зигзагообразную подставку из красного и чёрного дерева, олицетворявшую тьму и огонь, дым и пламя преисподнего мира, откуда и вырывался, клубясь золотыми изгибами, Нехуштан — само создание, само понимание и мудрость созданной на земле жизни. Голова змея немного походила на голову человека скуластого, египетского типа. Длинные глаза сияли зелёно-голубыми бериллами. Под шеей человекоподобной головы радужным полукружьем поблескивали драгоценные камни.
        Тут же четыре левита, снявшие покрывало с Нехуштана, запели низкими ревущими голосами гимн золотому змею. Абитар не понял ни слова — скорее всего, это было наречие царства Кеме — могучего и древнего Мицраима. Пятый главный левит, так долго произносивший речь перед собранием, взял подготовленные ароматические смолы в маленьком бронзовом сосуде, прикреплённом к длинной цепочке. Взмахивая цепочкой, левит в красной тиаре кланялся и кадил перед Нехуштаном.
        Некоторые из находившихся в подземном святилище начали подпевать жрецам — они и выглядели так, чтобы быть похожими на египетских жрецов. Очевидно, более искушённые и опытные в познании левитских тайн знали истоки священных текстов.
        Грозное и чуждое пение, ароматический дымок кадила, сияние золота, отблескивавшего от чешуйчатого змеиного тела, стало воздействовать на притупившееся в постоянных скитаниях сознание Абитара. Его захватило это победно-торжественное ликование. Голова его закружилась, необъяснимый восторг проник в его сердце. Ему захотелось петь вместе со всеми, хотя он не знал слов. Слушая рокочущее гудение жрецов и благостные, нежно блеющие восклицания левита в тиаре, юноша тоже что-то мычал. Он раскачивался всем туловищем и невольно притоптывал ногами, пускаясь в пляс.
        Когда служение перед статуей Нехуштана закончилось, дверь на шарнирах вновь открылась. Четверо «лысых» (как их мысленно назвал Абитар) укатили золотого змея на скользких полозьях в гулкую темноту. После чего стена строго замкнулась тяжёлой дверью, скрывая кощунственную тайну левитского братства.
        Главный жрец в тиаре и «лысые» скрылись. Слуги внесли низкие столы и расстелили возле них мягкие войлоки. Люди в белых одеждах, поджав под себя ноги, уселись на войлоках перед столами и приготовились к долгому ожиданию.
        Однако пятеро начальствующих левитов скоро появились откуда-то сбоку. Они были без грима, с обычными волосами и бородами. Тиара, золотая цепь и плиссированные белые одеяния тоже заменились простыми рубахами и накидками. На столы подали хлебы из пшеничной муки тонкого помола, мёд, финики и чаши с разбавленным вином. Трапеза совершалась в молчании.
        После её завершения каждый из левитов подходил к главе братства, целовал его бороду, кланялся, доставая рукой пола, и покидал помещение со смиренным видом. Подошёл и Абитар, собираясь следовать ритуалу. Но ему сказали: «Подожди».
        Юноша скромно отошёл в сторону. Наконец в дверном проёме мелькнула последняя белая фигура. На дворе уже отступали в дальние углы фиолетовые тени. Чёрное небо стало тёмно-синим, подкрашенным на востоке розовой чертой приближающегося утра.
        Абитара пригласили в небольшую комнату. Здесь сидели седобородые левиты, проводившие молитвенную службу перед статуей змея. Были ещё двое незнакомых людей в зелёных плащах. Оба отличались решительностью движений и властными взглядами. В ушах незнакомцев блестели золотые подвески. Всё это указывало на богатство и высокое положение. Говорили они на более живом и легко звучащем наречии северных колен Эшраэля, со свойственными этому наречию звуками «с», «в» и (вместо гортанного) раскатистым «р».
        Абитар случайно припомнил, что среди левитов сохранялись тёмные домыслы о том, что лишь часть народа, верящего в бога Абарагама, Ицхака и Якуба, ушла в давнюю пору к гиксосским фараонам, правившим тогда Мицраимом. Лишь часть хебраев, обитавших в Ханаане, поселилась на зелёных пастбищах земли Гошем, а потом вернулась с пророком Моше. Остальные это время продолжали жить среди хананеев и не особенно радушно встретили родственные племена, ворвавшиеся из пустыни полудикими, свирепыми завоевателями.
        Главный левит обратил к Абитару желтовато-бледное лицо старого человека, уставшего от бессонной ночи. Его сухие губы приветливо улыбались.
        - Сын мой, ты находишься среди приближённых Добида из Бет-Лехема. Каким образом молодой вождь и ведомые им оказались в пелиштимском городе Шекелаге? — Все присутствующие приготовились с вниманием выслушать ответ юноши. Было понятно, что сведения о Добиде важны для них.
        - Добид и скитавшиеся с ним люди почти два года прятались от царя Саула. Он преследовал нас с лучшими элефами своего войска. Но бог помогал Добиду. Мы избежали гибели и ушли из Эшраэля. В Шекелаг нас поселил гетский князь Анхус.
        - Князю понадобилась служба Добида?
        - Да, господин мой и учитель. Под начальством Добида мы разбили гессурцев, напавших на пелиштимские селения. Их шейх Гешшурах убит в поединке. Прочих Добид привёл в Гет со связанными руками и петлями на шее. Он освободил захваченных Гешшурахом пелиштимцев. Вернул им скот и имущество. Князь Анхус остался доволен умом и доблестью нового слуги.
        - Я думаю, мало кто не знает о том, как пастушок из Бет-Лехема сумел одолеть прославленного поединщика страны Пелиштим, — по-прежнему улыбаясь, сказал главный левит. — И потом его победы над врагами побуждали женщин восславлять юного полководца.
        - Это стало причиной ревности Саула. Зарождением его ненависти к бетлехемцу, — вмешался один из людей в зелёных плащах.
        - Саул совершил бессмысленное и кровавое преступление против братства левитов. Участь его предрешена. Знатные и народ не желают иметь над собой преступного царя, одержимого злыми духами, — продолжал старик. — Мы знаем, что Шомуэл помазал на царство Добида. Конечно, первосвященник хотел заменить бениаминца на юдейского послушного пастушка. Знал бы он, лёжа в могиле, каким умным и удачливым военачальником стал этот пастушок.
        - Эшраэлю нужен сильный и смелый царь, способный довершить завоевание Земли Обетованной, — снова вмешался человек в зелёном плаще. — Он должен основать столицу царства и построить храм Ягбе, куда начнут стекаться правоверные всех колен эшраэлевых и где всеми делами станут управлять левиты. Они создадут высший совет священников. И царь будет с почтением поддерживать их.
        - Мы направим к князьям страны Пелиштим тайных послов. Они посоветуют им собрать большое войско и пойти на Саула. Они передадут наши заверения в том, что северные колена племён ибрим не дадут ему подкрепления. Саулу придётся принять бой только со своими элефами. Мы будем молить бога, чтобы он отвратил свою помощь от преступника. Пусть Саул погибнет от рук безбородых, — мрачно произнёс главный левит. Расскажи об этом Добиду. Однако ему не следует оставаться на службе у гетского князя. После смерти Саула и низвержения его рода, «адирим», левиты и народ выберут на царство Добида. Тем более он уже помазан первосвященником. А теперь ступай в Шекелаг. Сопровождать тебя пойдёт наш слуга, человек бдительный и надёжный. Переоденься в простую одежду. Пусть будет благословен твой путь, сын мой.
        2
        Пройдя половину расстояния до рубежа страны Пелиштим, юный левит и его прежний широкоплечий спутник в плаще увидели придорожную харчевню. Маленький небелёный дом, за которым стройными рядами зеленел виноградник, имел подпёртый жердями навес. В тени навеса были поставлены два низких стола и разостланы тростниковые циновки. Чуть в стороне дымила печурка, сложенная из дикого камня.
        Пожилой приветливо-суетливый человек в дерюжной рубахе без рукавов поклонился и пригласил зайти к нему под навес.
        - Могу подать свежий хлеб и, варёную чечевицу. У меня неплохое вино. Вода холодная, моя дочь только что пришла от источника. Барана сосед сегодня не резал, так что мясо вчерашнее. Я его хорошо провялил, сдобрил чесноком и мятой.
        - У нас есть два кольца меди. Ты дашь нам холодной воды, хлеб и чечевицу, — сказал спутник Абитара.
        Они сели на циновки друг против друга. Выглянула из двери длинная худая девушка с жилистой шеей и землистым лицом. Её чёрные глаза с припухшими веками сильно косили. Она передала отцу кувшин, две глиняные плошки и блюдо с чечевицей. От чечевицы исходил дразнящий запах и вился тёплый парок.
        Выпив воды, путники приступили к еде. Они степенно брали коричневые зёрна и ели, чувствуя, как отдыхают ноги, как тело наполняется довольством насыщения. Хлеб, принесённый хозяином, человек с серыми глазами посоветовал убрать за пазуху. Абитар послушался, понимая, что идти ещё очень долго.
        Когда они заканчивали еду, к навесу приблизились двое мужчин в одежде селян и спросили себе вина.
        - Вот в клетке пять жирных голубей, — с угодливым оживлением заговорил хозяин, стараясь улыбаться всеми своими морщинами. — Могу быстро зарезать, ощипать и зажарить…
        - Отстань со своими голубями, — грубо прервал его один из пришедших. — До них очередь дойдёт в другой раз. Скажи косоглазой, чтобы подала нам вина.
        Несмотря на бедную одежду, лица этих селян выражали зловещую уверенность. Положение корпуса и осанка тоже указывали на привычку к быстрым и целеустремлённым действиям. Их поведение больше походило на сноровистость воинов, чем на неторопливую размеренность земледельцев.
        - Мне не нравятся эти люди, — шепнул Абитару сопровождающий. — Будь настороже. Уходим спокойно, не торопясь. Может быть, всё обойдётся мирно. Хотя… я редко ошибаюсь.
        Отдав хозяину два медных кольца, Абитар поднялся. За ним последовал широкоплечий в плаще.
        Они направились к основной дороге, но сопровождающий решил, что им лучше взять правее. Пойти через выгон для скота, потом, сделав дугу, перейти поросшие кустами холмы, а уж тогда (если ничего не случится) выйти вновь на дорогу.
        Прошло некоторое время, и Абитар стал успокаиваться. Однако он рано почувствовал себя в безопасности. Позади захрустел мелкий щебень, послышались шаги и шумное дыхание догонявших.
        - Стойте, — приказал один из прежних селян. — Ты Абитар? — Он обращался к юноше, приближаясь. — Не пытайся бежать, это тебе сейчас не поможет. Я десятник царского элефа. Пойдёшь с нами.
        - А ты кто? — спросил широкоплечего в плаще другой переодетый воин, рослый, с каштановой бородой.
        - Я ничтожный слуга… — приниженно забормотал человек, сопровождавший Абитара. — Наняли проводить, вот я и… Я из селения Гишо, неподалёку от Галгала. Ничего такого не знаю, не ведаю…
        - Ладно, убирайся, — небрежно махнул на него десятник. — Мне нужен Абитар.
        - Слушаюсь, господин, слушаюсь. Прости, если что… — Широкоплечий в плаще заковылял в обратном направлении спотыкливым мелким шажком.
        Двое царских соглядатаев схватили Абитара за руки с двух сторон. Юноша невольно рванулся, решив не сдаваться.
        - Если станешь упираться, — сказал десятник, впившись в его предплечье железными пальцами, — мы тебя свяжем и потащим на верёвке, как упрямого барана. Поэтому советую тебе спо…
        С судорожным всхлипом десятник внезапно закатил помертвевшие глаза и, подогнув колени, рухнул навзничь. Второй соглядатай от неожиданности отпустил Абитара. Юноша прыгнул в сторону, выхватывая из-под одежды кинжал, подаренный Добидом.
        Широкоплечий человек в плаще стоял рядом, блестя обнажённым мечом, и смотрел на соглядатая с каштановой бородой.
        - Теперь нужно посчитаться с тобой, сосредоточенно произнёс он. — Абитар, не подходи. Я сейчас покончу с ним.
        Несмотря на внезапную смерть напарника, второй царский соглядатай нисколько не испугался. Он твёрдо встретил взгляд верного слуги левитов, достал меч и приготовился защищаться. Слуга левитов начал бой.
        Они кружили, то приближаясь, то отдаляясь один от другого и делая яростные выпады. Острые лезвия мечей грозно вспыхивали на солнце. Несколько раз они со звоном столкнулись, но противники отпрянули назад, не успев выбрать удачного положения для решающего удара.
        Абитар овладел собой; глядя на поединок, он сообразил, что требуется его вмешательство. Сопроводителю его достался опытный и сильный противник.
        Юный левит быстро поднял увесистый камень и, примерившись, с силой бросил в голову соглядатая. Тот зарычал от боли, схватившись левой рукой за голову. Между его пальцев красными каплями показалась кровь. Слуга левитов воспользовался мгновением, отвлёкшим раненого врага. Он бросился к посланцу царского брата Абенира.
        Абитар бросил второй камень и опять попал в голову каштановобородого. Скрежеща зубами, соглядатай зашатался. Кровь из рассечённой головы текла по его щекам. Он наконец понял: смерть его неизбежна. Тогда воин Абенира разразился руганью и проклятиями. Он сыпал изощрёнными оскорблениями, упоминая отца и мать Абитара, его дедов и бабок, прадедов и прапрадедов и весь его «гнусный левитский род». Потом каштановобородый закричал широкоплечему в плаще с куколем:
        - Эй, ты, плоскорожий выблядок нечестивого племени! Ты-то как влез в Эшраэль, в левитское осиное гнездо? Если бы не щенок, кидающий камнями сзади, как трусливая баба, я бы выпустил твои кишки и намотал их тебе на шею!
        Абитар бросил третий камень, ударивший соглядатая в ухо. Соглядатай зашатался сильнее и хотел побежать за ним. Споткнулся, упал. Снова поднялся, воя от злобы. Видимо, окрестный мир уже кружился в его глазах. Повернувшись к широкоплечему в плаще, он взмахнул мечом наугад. Но слуга левитов ловко перехватил руку врага у запястья и хладнокровно пронзил ему печень.
        Теперь Саул потерял двух опытных бойцов, которым Абенир поручил поймать юношу-левита.
        Широкоплечий человек с серыми глазами тщательно обыскал десятника. Добыча оказалась невелика: пять медных колец и знак из меди на толстом шнуре. Убитый носил этот знак, как амулет: вкось наложенные треугольники представляли схематическое изображение звездоподобного символа.
        У каштановобородого обнаружилось одно серебряное кольцо и кожаный мешочек, в котором находились маленькие фигурки божков, вырезанные из кости и дерева.
        - Называл меня приблудком, втеревшимся в Эшраэль, а сам молился баалам, таскал с собой идолов с грудями либо со вставшим удом, — усмехнулся широкоплечий. — Ты вовремя помог, Абитар. Если бы не твои камни, мне пришлось бы трудно.
        - Это ты спас меня. Я должен благодарить тебя, — горячо проговорил юноша. — Как твоё имя?
        - Оно тебе не пригодится, — уклончиво заметил широкоплечий. — Это имя слуги, послушного помощника больших людей. Но я должен срочно вернуться в Галгал. Как видишь, среди братства завёлся предатель. Я должен узнать его. Не иди известной всем дорогой, проберись в Шекелаг окольным путём.
        - Мечи убитых возьмём?
        - Возьми серебро, медные кольца и один меч. Второй возьму я. Прощай.
        - Да благословит тебя всемогущий бог, — сказал Абитар человеку в плаще и пошёл навстречу меркнущему закату через пустынные пастбища и холмы.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        1
        В Шекелаге Добид не предавался долгому отдыху. Как только наладилась доставка съестных припасов и закончилось размещение людей, молодой вождь приступил к воинским учениям. Он помнил, насколько хорошо проводил такие учения настойчивый Абенир.
        Занимаясь с неотёсанными сельскими парнями метанием копий, владением пращой и стрельбой из луков, Добид постепенно превращал их в умелых, выносливых бойцов. Придавалось значение и особенностям общего поведения войска в сражениях. Несколько опытных воинов, принимавших участие в его походах, усердно помогали ему.
        Тут выделялись бывшие отборные копейщики из элефов Саула: раздражительно-кичливый юдей Абеша и рыжеватый Ахимелех, по прозвищу Хетт. После победы над шейхом Гешшурахом, он стал пользоваться заслуженным уважением и считался лучшим поединщиком в войске.
        Прослышав о выходе Добида к гетскому князю, некоторые эшраэлиты сочли его действия правильными и решили поискать счастья под единоначалием бетлехемца. За довольно короткий срок у стен Шекелага собралось человек двести недовольных царствованьем Саула, пострадавших от его ставленников, и всякие лихие молодцы, скрывающиеся от побиения камнями за нарушение заповедей. Численность воинов Добида опять увеличилась до шестисот человек.
        Арамеев, ходивших с ним на гессурцев, Добид предусмотрительно отослал в прежнее место их пребывания. По особым соображениям он оставил у себя только бежавших из Ханаана эшраэлитов, надеясь на их безусловную преданность. Эти его особые соображения через некоторое время получили возможность осуществления.
        После захвата гессурцев, разведчики Добида, кружившие в прилегающих областях Ханаана и Пелиштимской земли, принесли донесения о кочевых шайках гирзеев.
        По преимуществу, это были племена, разводившие одногорбых верблюдов в подходящих местах Синайской пустыни. Кроме верблюдов гирзеи гоняли по скудным пастбищам тощих коз и овец. Но самым значительным промыслом для них, как и для всех «голодных народов» — горцев или степняков, — было разбойничье нападение на караваны с недостаточной охраной, на плохо защищённые города и селения. Добыча в виде угнанного скота, всякого незамысловатого скарба, зерна, овощей, изделий из металла и любых предметов даже самой низкой стоимости поддерживали их прозябание среди скал и песков.
        Гирзеев и других кочевников поощряли чиновники царства Кеме. Потеряв господствующее положение в Ханаане, египтяне по-прежнему нуждались в постоянном притоке дешёвых рабов. Бедуины захватывали пленников и доставляли их к границе фараонова царства. Там, в установленных местах, они сбывали живой товар: пелиштимцев, эшраэлитов, хананеев и своих, «ночующих в шатрах» собратьев. Измождённых, с окровавленными ногами, страдающих от жажды и покрытых пылью пленников с петлями на шеях, привязанными к общей верёвке, старались всё-таки дотащить до границы. Совсем обессилевших, больных и старых бросали по пути на растерзание хищным птицам.
        Узнав, где расположилось крупное становище гирзеев, Добид разделил своё войско на два отряда. Ночью, бесшумно приблизившись к лагерю бедуинов, он приказал поставить себе шатёр. Воинам объявили о готовящемся с утра нападении.
        Солнце взошло и красноватым отблеском отразилось от скал, позолотило песчаные откосы, через неплотно задёрнутый полог янтарным пятнышком проскользнуло в шатёр. Добид сел на ящик, обтянутый бычьей кожей, и приготовился. По обе стороны от него встали Абитар, Хетт, Абеша, Гаддиэль и охотник Хиян, все с бронзовыми мечами на поясе. У входа в шатёр опирались на копья суровые воины.
        Приведённые Добидом отряды раскинулись крыльями по гребням холмов. Когда гирзеи увидели, что окружены и неизвестное войско готово ринуться на них с окружающих высот, они обезумели от ужаса. Рыдали женщины, прижимая к себе детей, визжали подростки. Хриплыми голосами тревожно перекликались мужчины. Гирзеи не могли понять, кто эти грозные бойцы, стоит ли им сопротивляться или лучше послать стариков для переговоров.
        В шатре услышали приближавшийся шум, чьи-то настойчивые просьбы и грубые ответы стражи. Наконец один из охранников просунул голову, отодвинув кожаную завесу.
        - К тебе просятся послы от гирзеев, — ухмыляясь, сказал он.
        Добид кивнул. Низко склонившись, вошли три седобородых бедуина в бурнусах и башмаках с загнутыми носами. Они упали на колени.
        - Господин, за что ты хочешь покарать мой бедный народ? — исступлённо вытаращивая глаза, вопросил тот, что был в середине. — Разве гирзеи чем-нибудь виноваты перед тобой? Скажи. Если мы навредили тебе, мы сейчас же исправим свою оплошность.
        Добид смотрел на испуганных стариков, не испытывая раздражения и почти не чувствуя к ним интереса. Гирзеи были ему нужны для осуществления давно задуманного плана. Понятно, что перед ним эти люди ни в чём не виноваты. Впрочем, это всё хищные, вероломные кочевники. Недавно они наверняка совершили набег либо на шимонитскую область Эшраэля, либо на какое-нибудь селение Юдеи или, в конце концов, на людей земли Пелиштим (это он с внутренней усмешкой сказал себе как воинский начальник, находящийся на службе у князя Анхуса). Гирзеи не то чтобы хуже других. Нет, они не хуже и не лучше прочих племён, блуждающих по пустыне. Они грабители и насильники, такова их жизнь была изначально и неизменно.
        Поэтому сетованья старейшин, их доводы и горячие обещания не имели никакого значения. Попавший в западню волк, конечно, будет уверять, что он не трогал овец, и вообще не собирается в дальнейшем питаться мясом, а будет довольствоваться травой. Даже если бы это чудесным образом осуществилось, Добиду до подобных чудес не было бы никакого дела.
        - Почему гирзеи приблизились к юдейскому рубежу? Разве не замышляли ваши воины напасть на… — как бы призабыв название городка, Добид повернул голову к соратникам.
        - На Ешимон, — подсказал начальнику охотник Хиян, приодетый и сытый, не желающий сдерживать иронию, как лев из притчи, объяснивший ягнёнку: «Ты повинен в том, что я хочу есть».
        - Верно, на Эшамон, — с важным видом и нарочно неправильно произнося, подтвердил Добид. Он положил ладонь на рукоять хеттского кинжала, подаренного благосклонным Анхусом.
        - Да поразят меня боги слепотой и проказой! — возопил гирзейский старик, стуча себя кулаком в грудь. Двое других от переизбытка страдательных чувств возвели руки к небу, а затем упёрлись лбами в покрытый ковром пол.
        - Да будет проклята память наших отцов и дедов, — вскричали все трое, — если хотя бы тень столь преступной мысли мелькнула в наших слабых умах! Напасть на Ешимон! Никогда ни один гирзей и во сне не думал об этом!
        - А близко от юдейского рубежа мы оказались лишь потому, что верблюды, овцы и козы привели нас сюда, разыскивая корм, который в этом году уж так скуден… — продолжал оправдываться старик, который был, по-видимому, главным. — Прости нас, ничтожных, доблестный шейх. Мы готовы нести наказание за свою неповоротливость и невежество. Только пощади наших детей и женщин, беззащитных и полуживых от страха. Не поражай могучей рукой своей наших мужчин — мирных пастухов, скитающихся по безводным пескам со своими голодными семьями. Не вели изрубить их мечами или продать в рабство нечестивым торговцам из Мицраима…
        Гирзей плакал, размазывая слёзы по морщинам коричневого лица, и прикидывал в уме, какую дань назначит этот светло-рыжий юдей, если согласится не применять силу. И, может быть, удастся после благополучного (относительно благополучного) окончания переговоров послать на самых быстрых верблюдах гонцов в соседние гирзейские племена и, объединившись, догнать врагов. Отобрать своё имущество, захватить добычу и уничтожить их без пощады. Опытный и повидавший многое в своей жизни седобородый бедуин не сумел на этот раз предвидеть свою судьбу и грядущие беды своего народа.
        - Хорошо, — холодно произнёс Добид, — так и быть, я не подниму оружие против твоих соплеменников. Но вы должны будете заплатить за мою доброту из своего имущества и дать мне часть от мелкого скота и верблюдов.
        - Мы с радостью выполним любое твоё приказание, — заверил его старик, вытирая слёзы и любезно осклабившись.
        - Вы приготовите тридцать ковров, вышитых лучшими мастерицами племени. Кроме этого соберите ларец с серебряными украшениями. Ларец должен быть в полтора локтя длиной, в локоть шириной и высотой в пол-локтя. Качество украшений проверит мой знающий человек. И наконец, вы пригоните к лагерю пятьдесят беговых верблюдов, пятьсот овец и сто дойных коз. Идите и не вздумайте хитрить. Чтобы к вечеру мой приказ был исполнен, иначе гирзеи пожалеют, что родились на свет.
        Старейшины до того обрадовались столь щадящим исходом внезапного бедствия, что главный попытался даже торговаться.
        - Очень трудно, доблестный шейх, найти в нашем нищем народе такое количество серебряных украшений, — вздыхал он, разглаживая бороду.
        - А вы постарайтесь, перетряхните свои сумы и кошели, — язвительно посоветовал молодой бетлехемец. — Я всё сказал.
        После того как послы ушли, Добид поднялся. Соратники окружили его, готовые к боевым действиям.
        - Пусть эти лицемерные старики свободно придут к своим шатрам, — сказал Добид. — Подождём, пока они увлекутся сбором дани и совершенно успокоятся, не сомневаясь в сохранности своей жизни. Когда солнце подойдёт ближе к полудню, начинаем. Сразу обрушить на них сотни камней и выпустить сотни стрел. Не теряя времени, броситься с высот и истребить это племя. Убить всех. Но сохранить скот и добро. Мы отдадим это князю Анхусу. Такова воля бога и моё решение.
        Соратники согласно кивнули, направляясь к выходу.
        - Один отряд возглавит Хетт, другой Абеша, — продолжил полководческие наставления Добид. — Гаддиэль, ты, как человек умудрённый, будешь наблюдать отсюда, с холма. При тебе пусть находятся гонцы. Если ты заметишь гирзеев, сумевших вырваться из становища и пытающихся спастись, тотчас укажи это с помощью гонцов. Ни один человек этого племени не должен избежать смерти. Хиян, ты и твои лучники держитесь на подступах к лагерю. Следите за тем же, что и Гаддиэль. В случае надобности примените свои луки и стрелы. Идите. Абитар махнёт вам отсюда флажком.
        Оставшись в шатре с Абитаром, Добид задумался. Потом достал из мешка арфу, настроил её и сел на ковёр. Гармоничный аккорд прозвучал в кожаном чертоге шатра. Добид перебирал струны, наигрывая привычные пастушеские мелодии. Изредка он прищуривал глаза или возводил свой взгляд к отверстию в центре шатрового конуса. Казалось, он придумывает слова к каким-то новым, а может быть, полузабытым песням.
        - Бог даровал тебе умение извлекать из струн звуки, сладко тревожащие сердце, — сказал ему Абитар. — Обычно такой дар бывает достоянием певцов-машалов, а не начальников войска. Но в этом даре, наверное, есть сокровенное предначертание. Без особого смысла такие совпадения не случаются.
        - Играть на арфе, петь молитвы и простые песни меня научил один старый левит, живший у нас в доме. С детства он заставлял меня заучивать слова сказаний и славословий. Постепенно я крепко их затвердил, — улыбаясь, рассказывал Добид.
        Абитар смотрел на миловидного белокурого юношу, с задумчивой улыбкой щипавшего жильные струны арфы, и внезапно подумал о том, что по его приказу сейчас будут убиты сотни людей: нежные девушки, красивые молодые женщины, ни в чём неповинные маленькие дети. Нет, Абитар не жалел их. Он знал: при противоположных обстоятельствах гирзеи тоже не пощадят никого. Правда, они предпочитают продавать пленников египтянам, что само по себе тоже есть умерщвление. Большинство рабов в стране Мицраим несёт бремя тяжких работ и крайне жестокого обращения. Они долго там не живут, а умирают в муках. Недаром говорят, будто по-египетски «раб» означает «живой убитый». Даже скотину египтяне берегут больше. Но вот что всё-таки показалось Абитару удивительным.
        Прошлый раз, когда Добид захватил в плен гессурцев, он ведь не стал их всех убивать. Молодой вождь был к ним весьма снисходителен. Ну да, погиб в поединке Гешшурах… Причём Добид приказал Хетту не использовать случайный промах шейха, а дать ему возможность и время ещё подержаться в бою. Но все поняли его хитрость: Гешшурах уже дважды серьёзно ранен, потерял много крови и сильно утомлён. Хетт же слегка оцарапан и совсем не устал. Он только сильнее разъярился из-за отдаления своей победы.
        Тогда всем, не только Абитару, в поведении Добида виделось то, что указывало на исполнение им воли бога. Старых и больных гессурцев он велел отпустить. Нескольких юношей, которые посмели не подчиниться, тут же застрелили из луков. Остальных гессурцев связали и торжественно отвели в Гет. Князь Анхус переправил их к побережью Великой Зелени, откуда корабли повезли пленников на невольничий рынок острова Алашии. И позже (Абитар это узнал от самого Добида) новому слуге князя привезли за проданных гессурцев причитающееся ему серебро. Анхус не страдал жадностью. Он знал, как привлекать подчинённых, особенно людей других народов, которые добровольно пришли ему служить.
        Но почему сегодня Добид не берёт гирзеев в плен, а приказывает их уничтожить? Сначала это представлялось Абитару загадкой. Впрочем, смышлёный левит быстро вспомнил, что перед ним сидит не просто начальник случайно собранного войска. Нет, перед ним задумчиво играет на скромной арфе помазанник божий, которого братство левитов Эшраэля прочит в цари вместо слишком своевольного и свирепого невпопад Саула. И Добид знает о мнении и намерениях священнической верхушки по отношению к себе. Всё это Абитар сам ему рассказал. Значит, жестокость Добида имеет определённую причину. В чём она заключалась, Абитар пока не догадывался. Спросить об этом будущего царя (Абитар был уверен в царском венце Добида) он не решился.
        - Пора, — сказал Добид, отложив арфу. — Возьми красно-синий флажок Анхуса, выйди и махни нашим.
        Когда Абитар вернулся, некоторое время стояла полная тишина.
        Внезапно донёсся отдалённый глухой шум. Потом послышался грозный рёв мужских голосов. И вдруг взвился отчаянный многоголосый вопль убиваемых гирзеев. Крики и проклятия мужчин, визг женщин и детей продолжались длительное время. Потом режущие слух истошные вопли стали ослабевать, оставались только одиночные жалобные мольбы и рыдания. Наконец и они затихли.
        Ещё через небольшой срок приблизились вразнобой торжествующие шаги. Охранники откинули занавес у входа, и в шатёр ввалились распалённые убийством, забрызганные кровью, слегка поцарапанные соратники.
        - Сделано, господин, — радостно сообщил сияющий светлыми глазами Хетт.
        - Гирзеи перерезаны все до единого, — продолжил Абеша, криво усмехаясь, — до последнего младенца. Как ты приказал, господин.
        - Ни один не избежал смерти? Вы проверяли? — спросил Добид, приняв надменный и подозрительный вид.
        - Никто, — отвечал Абеша. — Я колол копьём убитых, если хоть сколько-нибудь сомневался.
        Гаддиэль и стрелки-зифеи подтвердили: из становища не ушёл ни один гирзей.
        - Во имя бога, это прекрасно, — сказал Добид. — Теперь скажите, есть ли у нас потери.
        - Четверо убитых. Человек пятьдесят ранено. Семеро ранены опасно, остальные не опасно, — почтительно докладывал Хетт. — Проклятые шакалы пустыни пытались сопротивляться.
        Некоторые успели схватить оружие. Даже женщины вытащили ножи и дрались до последнего. Царапались и кусались, как дикие кошки. Пришлось попотеть. Те наши, которые погибли, сами виноваты. Надо работать осторожней.
        - Раненых перевязать. Для тех, кто ранен опасно, сделать носилки, положить на повозки, — распоряжался Добид. — Пошли смотреть добычу.
        На другой день, под вечер, к воротам Гета из меркнущей пустынной равнины протянулся запылённый, но бодро приближавшийся караван.
        По трое в ряд шагали воины-копьеносцы в панцирях и накидках — своих или снятых с убитых врагов. Впереди, на деревянной повозке, запряжённой верблюдом, стоял Добид в медном шлеме с красными пелиштимскими перьями. В этой же повозке находились Абитар с сине-красным флажком Анхуса и наряженный в дорогую рубаху до пят, седобородый Гаддиэль. Абеша и Хетт, тоже в шлемах и доспехах, важно выступали каждый перед своим трёхсотенным отрядом. Дальше тянулись перегруженные повозки, запряжённые ослами, и вьючные верблюды с тюками, полными добычи. Осторожно везли раненых. Слуги длинными палками гнали коз и овец.
        Князь Анхус радушно приветствовал Добида. Всем его воинам было предоставлено место для отдыха, обильная еда и вино. Между шатрами ходили посланные князем лекари-египтяне с лекарствами и чистым тряпьём для перевязок. Наевшись, выпив вина, воины развалились на подстилках и отдыхали. Они говорили грубые, непристойные слова. Но никто их за это не осуждал. Они шутили и смеялись, показывая проходившим женщинам языки и сверкая на солнце крепкими зубами. Некоторые успели смыть кровь и пыль, другие валялись с запёкшейся кровью на руках и на теле, грязные и всклокоченные. Женщины Гета боялись к ним приближаться, однако улыбались издалека и кокетливо играли глазами. Овец и верблюдов водворили в заранее подготовленные загоны. Приближённые Добида, сотники, пятидесятники и простые воины получили от Анхуса подарки.
        Наконец Добид остался с гетским князем с глазу на глаз.
        - Где ты погулял так добычливо, смелый бетлехемец? — спросил Анхус, поглаживая жилистой рукой золотой диск от свисавшего на грудь ожерелья.
        - Это было в полуденных[69 - Полуденные — южные области.] областях Юдеи, господин.
        - Но там же обитают твои соплеменники… — не без сомнения заметил князь.
        - Они люди царя Саула, а Саул мой враг, — пожимая плечами, объяснил Добид. — Я нанёс ущерб его царству, напав на его людей.
        - А где пленники? Почему я их не вижу?
        - Этот злобный народ оказал моим воинам упорное сопротивление. Ни один не хотел сдаваться. Пришлось всех умертвить, — беспечно сказал Добид.
        - А женщины и дети?
        - Сопротивлявшиеся пришли в такую ярость, что сами убивали своих жён и детей. После того сильно рассердились мои бойцы. Они взялись мстить за погибших товарищей и перебили оставшихся юдеев, включая стариков. — Добид с лёгкой улыбкой развёл руками. — Я так и не сумел их остановить.
        Князь в глубине души чувствовал удовлетворение. Руками Добида осуществился его план: эшраэлиты убивали эшраэлитов.
        - Зато мои слуги собрали все ценные вещи, ничего не утаив. Я приказал доставить их в твой дворец, доблестный князь. — Добид хлопнул в ладони. Два воина внесли свёрнутые в рулоны охапки прекрасно вытканных ковров. Ещё четверо, кряхтя, поставили на стол перед князем два больших ларя, отделанных бронзой.
        Добид откинул крышки ларей, набитых серебряными украшениями: египетскими, ханаанскими и сидонскими. Некоторые с ценными камнями: сердоликом, лазуритом, топазом и бирюзой.
        - Ого, — весело подметил Анхус опытным глазом пограничного владетеля, — эти юдеи, как видно, неплохо пограбили богатые караваны…
        - Вот я и говорю, господин. Чего их жалеть-то, разбойников!
        Часть захваченных украшений Анхус вернул Добиду, как знак своего благоволения. Для его людей была выделена тысяча овец, десять верблюдов и две повозки всевозможных вещей, годных в хозяйстве.
        2
        Добид с войском прибыл в Шекелаг, встреченный радостными приветствиями местных жителей, ликованием семей, у кого они были, и своими красивыми жёнами, ревнующими его до слёз. Бетлехемцу пришлось утешать их, обещая равное внимание и любовь.
        Больше месяца белокурый вождь принимал поздравления жителей из близлежащих селений, пировал, одаривал соратников и переходил из объятий черноокой скромницы Ахиноам в объятия медноволосой и белокожей красавицы Абите, которая поражала шекелагских простолюдинов своими нарядами.
        Затем Добид снова стал серьёзен, задумчив и даже хмур. Он искал способ продолжить осуществление своих замыслов. Начало было совсем не плохое. Князь Анхус расположен к нему, как к сыну. Ценит его военную удачливость, смелость и неразборчивость в выборе тех, на кого он нападал, кого истреблял и грабил. Это гетский властитель оценил в первую очередь.
        Тем временем разведчики сообщили о другом племени гирзеев, вторгшихся на территорию Эшраэля вблизи земли Пелиштим. Это показалось воинственному полководцу достаточным для того, чтобы их покарать.
        Дальнейшие события почти не отличались от истребления первого племени гирзеев.
        Также стремительно и бесшумно войско опального царского тысяченачальника настигло и окружило гирзейский лагерь. Опять явились перепуганные старейшины племени, умоляли пощадить невинных людей и предлагали богатый выкуп. «Богатый» — по мнению бедных кочевников. Кроме ковров, одежд, серебряных и золотых украшений, кроме тысячи овец и сотни верблюдов, они хотели отдать молодому шейху десять самых красивых девушек и к ним семерых невольниц-мохабиток, аммониток и хананеек.
        Поморщившись для видимости, Добид согласился принять довольно умеренную дань, отказавшись от редких белых верблюдов и даже от девушек. Старики, пришедшие просить пощады у внезапного врага, плакали от умиления. Они благословляли Добида, превознося его за снисходительность и доброту. Тем более что, находясь на его месте, они бы ободрали жертву беспощадно и нагло, если бы вообще оставили ему и его людям жизнь. Такие обычаи и нравы царили в эту эпоху, да они не отличались и от сходных жестокостей всей последующей истории[70 - Приблизительно в тот же период времени, о котором идёт речь в начале «Книги царств», происходила осада Трои союзом ахейских царей. Вспомним, что Троя была разрушена, разграблена и сожжена, а население полностью истреблено. И это, несмотря на то что ахейцы и троянцы принадлежали к близким народам, говорили на понятных языках и молились одним богам. — Прим. авт.].
        Отослав старейшин готовить выкуп, Добид выждал некоторый успокоительный срок и внезапно напал на лагерь гирзеев. Произошла, как и прежде, кровавая, свирепая, омерзительная резня, сопровождаемая случаями отчаянного героизма обречённых, душераздирающими сценами убийства целых семей — женщин, стариков и детей, вплоть «до последнего младенца», по словесной формуле того времени.
        Всё прошло удачно для безжалостных воинов Добида. Даже удачней, чем в прошлый раз: убит был только один эшраэлит, а раненых оказалось около тридцати.
        Десятка два гирзеев всё-таки вырвались из гибнущего становища и долго прятались в горах и пещерах. Но Добид послал за ними погоню, которая искала беглецов с остервенением и упорством. Почти сутки ушли, пока гирзеев выловили и прикончили всех до единого. Добид подходил и осматривал каждый труп. Только после этого он отдал приказ лечить своих раненых воинов, грузить добычу и собирать рассыпавшихся по окрестностям коз и овец. На это потратили много времени.
        Впрочем, следовало бы отвлечься от описываемых событий и оказаться за несколько дней до второго похода Добида, в доме главного полководца царя Саула, его двоюродного брата Абенира.
        3
        Накинув на мускулистое тело тонкий халат шафранового цвета и выпятив жёсткую бороду, Абенир расхаживал по своим покоям в крепости Гибы. Под ногами проминались ворсистые ковры, на стенах поблескивали щиты с искусно выбитыми сценами сражений, на крюках висели мечи, луки и колчаны со стрелами. По углам стояли копья и подобия воинских знамён на длинных шестах — грубо отлитые медные изображения орла, льва и зигзага молнии.
        Приземистый Гист в неизменно лиловом кидаре и скромной одежде стоял у стены, почтительно наблюдая за Абениром.
        Полководец и брат Саула был, видимо, сильно раздражён, почти разгневан. Он хмурил густые брови, напрягал смуглые руки, поросшие густым волосом, и крутил в мрачном раздумье золотой браслет на запястье. Гримаса сдержанного бешенства попеременно возникала и пропадала на его лице.
        - Значит, всё? — неожиданно спросил он, останавливаясь перед Гистом. — Считай, бетлехемца мы упустили?
        - Слава всемогущему Ягбе, мы ещё живы, — приторно заулыбался коротыш с клинообразной, седеющей бородкой. — Жив бог наш, жив царь и ты, милостивый господин. И даже я, ничтожный.
        - Что же ты предложишь после того, как левиты признали его законным царём?
        - Добид тоже жив, а живой человек в любое время может стать мёртвым, — хихикнул в кулачок Гист.
        - Однако рыжий пастух теперь на службе у безбородых. Попробуй-ка достать его у Анхуса из высокостенного Гета.
        - Вернее… из низкостенного Шекелага. Я ведь сообщал тебе, господин. Добид со всем своим сбродом, стадами и подачками от Анхуса сидит в Шекелаге.
        - Ну и что? Мы ещё не начали войну с безбородыми. Я пока не могу послать свои элефы за беглым рабом в Пелиштим.
        - Зачем посылать твоих доблестных воинов? Это несвоевременно. К месту, где скрывается Добид, могут внезапно приблизиться другие люди, вооружённые и стремительные. Например, сыны Амалика.
        - Мы перебили амаликцев пять лет тому назад. А злобный старик Шомуэл искромсал тогда мечом их пленного царя. — Припоминая давнюю победу, Абенир повеселел и захохотал скрипучим голосом. — Так старался старый стервятник, чуть сам не свалился рядом…
        Гист тоже издал блеющий смех и развёл руками.
        - Шомуэл теперь устраивает свои свары не то в подземном царстве чумного бога Намтара, не то в эдемском саду у самого великого Ягбе… кто знает? А амаликцы за последние годы умножились, соединились с собратьями, пришедшими с равнин страны Эшмаэла. Они имеют нового царя, жаждут, как всегда, грабить близлежащие города и продавать пленников купцам и чиновникам Мицраима.
        - Я понял тебя, Гист. — Абенир упёр кулаки в бока и принял вид ободрившегося, почти торжествующего человека. — Сделай всё возможное. Я дам серебра и золота, сколько потребуется. Садись в повозку, запряжённую резвым лошаком, бери охрану и езжай куда следует.
        - Я должен встретиться с Ямином Бен Хармахом. У него есть люди, знающие, как договориться с сынами Амалика, — проговорил Гист и вздохнул. — Но ты ведь знаешь скупость толстого эфраимита и алчность диких кочевников.
        - Иди к моему отцу Ниру. Он выдаст тебе нужное для подкупа амаликцев. Скажи и моему старику, и толстому Ямину, что дело это очень важное — пусть не прекословят. Ты ещё здесь? Поспеши.
        - Слушаюсь, милостивый господин, я уже ушёл. Надеюсь, и мудрый Нир, и чванливый Ямин будут благопослушны.
        К вечеру в постоялом дворе, поблизости от города Габаона, Гист дождался приезда Ямина. Они долго совещались в отдельной комнате, которую охраняли слуги с палками и кривыми ножами, заткнутыми за матерчатый пояс. А со стороны двора, где находилось окно, прикрытое деревянной решёткой, ходили два переодетых воина Абенира, приехавшие с Гистом. Они прятали под плащами мечи.
        Потом явился человек, закутанный в бурое дырявое покрывало. Гист и Ямин говорили с ним. Ямин вставал со своего места и шептал неизвестному в ухо самое тайное. Гист достал суму на толстом ремне, передал её неизвестному человеку.
        - Здесь золото для амаликского царя Магахи, — сказал он. — Если оно не дойдёт до него, то жизнь твоя и моя, и даже почтенного господина Ямина бен Хармаха будет стоить дешевле сушёного кузнечика.
        - Вчера у стены Галгала люди побили камнями одного длиннобородого старика, который оказался известным врачевателем и колдуном, — неожиданно сказал закутанный в бурое покрывало и почему-то вопросительно посмотрел на Гиста.
        - За что его казнили? — пыхтя, спросил пухлый, как набитый шерстью мешок, Ямин. — Как его звали?
        - Звали его Хаккеш, хананей-чудотворец. А били его камнями за мерзостный перед богом грех содомии, в который он втянул красивого юношу, заплатив ему серебром. Кто-то донёс судье и левитам. Когда за Хаккешом пришли городские стражники, он прогнал их громким криком и магическими заклинаниями. Многие из них упали, лишившись памяти и разума. Тогда позвали наёмных хеттов, охраняющих дом левитского братства. На хеттов колдовство Хаккеша не подействовало. Они скрутили старика и вывели из ворот Галгала, а народ стал бросать камни, пока колдун и юноша не превратились в кровяные битки.
        - К чему ты это нам рассказал? — Ямин недовольно воззрился на неизвестного. — Мне нет дела до какого-то развратного хананея. Поезжай сейчас же в Герар, а уж затем…
        - Всё это я знаю, господин Ямин…
        —…бен Хармах, — добавил эфраимит и посмотрел на незнакомца сердито. — С тобой я расплачусь, когда ты вернёшься.
        - Я всегда стремлюсь усердно выполнять задания такого рода не только из-за серебряных шекелей. Божие веление подвигло меня для таких дел, хотя я подчас рискую жизнью. Каждому человеку бог даёт своё назначение и применение. Если бы всякий ходил путями божьими, то жил бы в мире сердца своего и не осквернялся бы мёртвыми, ставшими таковыми по его вине. Познай, где находится мудрость, сила и знание. Там же находится долгоденствие, сокровище души и свет очей. Где князья народов, собиравшие серебро и золото, на которые так надеются люди Эшраэля? Где те, что ублажали сердце серебряными изделиями и золотыми цепочками? Они исчезли и сошли в царство мёртвых, а вместо них восстали другие — и в Ханаане, и в Сидоне, и среди сыновей Агари, и баснословы, и исследователи волшебства. Но пути премудрости они не познали и не заметили стезей её. Кто взошёл на небо и среди облаков нашёл её? Кто переплыл моря и обрёл её, мудрость божию, которая лучше чистого золота? Никто, кроме тех немногих, что сияют у бога рядом с ангелами.
        Все держащиеся мудрости и закона, будут жить вовеки, а оставляющие её погибнут. Я поехал, со мной слуга. Ждите моего возвращения.
        Закутанный в бурое покрывало человек взял суму с золотом и сел на осла. Слуга-оборванец шёл за ним, подпираясь палкой и распевая молитвы.
        - Какой благочестивый разведчик, — глядя им вслед, язвительно сказал Гист.
        - Лучше этого чудака нет соглядатая на свете, — заверил его Ямин. — Он сделает всё, как следует, я не сомневаюсь.
        - Подождём немного и увидим, чем это закончится. Во всяком случае, мы делаем ещё одну попытку спасти первого царя Эшраэля, — глубокомысленно произнёс Гист.
        4
        Приграничный пелиштимский Гет встречал победителей с их переполненными добром повозками, с верблюдами, навьюченными оружием и медной посудой. Князь Анхус вышел на главную площадь города, радостно встречая молодого белокурого военачальника, которого он приветствовал и обнял, как сына. На вопрос князя, кого он истребил в этом походе, Добид с простодушным видом ответил:
        - Людей ибрим, детей Эшраэля. Я напал на полуденную область Ярохмеля и на область кенеев. Они упорно сопротивлялись. Пришлось убить всех мужчин, детей и женщин. Может быть, кто-то бежал и скрылся, но я не стал их преследовать. Я твой слуга и выполнял твой приказ.
        Отдав княжеским казначеям добычу (часть добычи Анхус подарил своему любимцу), победители заспешили в Шекелаг, к жёнам, детям, подругам, к своим временным, но спокойным жилищам.
        Дорога слегка дымилась серой пылью под ногами воинов, копытами ослов, колёсами повозок и мозолистыми ступнями важно вышагивающих верблюдов. Несколько пастухов подгоняли овечьи отары, шерстистой волной катившиеся с обеих сторон от каравана победителей.
        Эта южная часть страны Пелиштим была мало населена. Изредка попадались небольшие посадки маслин, не дающих тени, чередуясь с посадками финиковых пальм, с зарослями миртов и тамариска. Начиналась летняя жара. Косматое, ослепляющее солнце всё выше взбиралось на высоту безоблачного неба и торжествующе катилось среди лазоревой пустыни. В этом беспредельном просторе изредка медленно плыл орёл, высматривая зайца или детёныша антилопы. Пара грифов деловито летела в том же направлении, куда двигалось войско Добида.
        Проводив взглядом уверенный полёт птиц-падальщиков, воины невольно хмурились. Скоро было замечено ещё несколько грифов, частыми взмахами крыльев подтверждавших целенаправленность своего полёта.
        - Мне это не нравится, — произнёс Хиян, указывая на грифов.
        - Ну, что такого. Нашли где-то падаль, — беспечно возразил ему весёлый Хетт, мечтающий обнять свою хорошенькую, бойкую, ненасытную в любви подружку, служанку госпожи Абиге.
        - Похоже на то, что неподалёку падали много, — пробормотал зифей.
        Многие воины имели такое же мнение, поэтому с беспокойством убыстряли шаги и понукали вьючных животных. За долгие месяцы скитания в горах жители эшраэльских городов и селений приобрели качества охотников. Широко раздутыми ноздрями они втягивали воздух, стараясь уловить запах беды.
        Разговоры прекратились. Все шли, напряжённо всматриваясь в том направлении, где между холмами должен был появиться спрятавшийся в тени теребинтов, уютный Шекелаг.
        Когда они на последнем повороте вышли из-за невысокой горы, то уже не смотрели на голошеих грифов и бурых орлов. Понимали: их ждёт горе. И оно явилось разрушенной стеной городка, обугленными стенами, проваленными крышами домов, трупами защитников Шекелага, над которыми хищно трудились пожиратели падали, и валяющейся на боку повозкой зеленщика с поломанным колесом, и оперённой стрелой, торчавшей в спине старика…
        Добид первым бежал среди развалин и плакал о своём сыне, маленьком Амноне, о матери его, скромной милой Ахиноам, и о красавице Абиге, о соседях своих в Шекелаге, об эшраэлитах, живших с ним в пустынных горах во времена Саулова гонения. За ним бежали Абитар, Хетт, Абеша, Гаддиэль, Хиян и все воины. Они выли и плакали, рвали волосы на голове и не щадили свои бороды, вырывая из них клочья. Многие валились на землю и бились головой, в отчаянье выкликая имена своих детей, жён и близких.
        - Восстал бог и отнял у народа своего посох поддержки своей! И хлеб милости своей! — вопил седой пророк Гаддиэль, раздирая на себе одежду. — О, дом Якуба! О, бог Абарагама и Ицхака! Ты отринул народ свой за гордость его! И отнял у храброго вождя славу его, и у простого воина силу его! Ты отобрал у пророка прозорливость и у священника мудрость! Ты позволил нечестивым обнажить наготу жён и дочерей наших и схватить детей наших! И будет теперь вместо благовония зловоние, вместо пояса — верёвка, вместо завитых волос — плешь, вместо свободного плаща — вретище, вместо красоты — позорное клеймо…
        - Погибли дети мои и жена моя! — надрывно стонал, заливаясь слезами, пожилой юдей, посылавший некогда к Добиду жену с молоденькой Ахиноам. — Зачем мы пошли служить безбородым и воевали ради гетского князя? Вот Ягбе и наказал нас беспощадно, как предателей, пришедших в город чужих богов… Разве могло быть по-другому? Проклят я теперь, лишившийся детей своих и жены своей из-за того, что пошёл за Добидом!
        - Это Добид во всём виноват! — завизжал внезапно желтолицый, носатый эфраэмит, и прежде всегда недовольный и раздражительный. — Сначала он обозлил царя Саула и таскал нас по дебрям лесным, по пустыням и горам, чтобы спасти свою душу от царской мести. А потом привёл нас к врагам нашим в пелиштимский Гет, чтобы воевать на пользу князя Анхуса. Добид замышляет пойти вместе с войском безбородых против своих братьев, против Эшраэля…
        - Верно! — поддерживал эфраимита один жадный юноша, часто дерзивший начальникам и негодующий по тому, что получает добычи меньше их. — Этот бетлехемец предатель! Он хочет сделать нас слугами безбородых! Он решил увести нас от Ягбе к мерзостному Дагону! Из-за него погибли наши жёны!
        - Судить его! Побить камнями! — взвыли согласные с ними из толпы воинов. — Добид стал предателем! Поэтому бог Эшраэлев отнял у нас жён и детей!
        Постепенно толпа накалялась, ища удовлетворения своей скорби и желающая кровавых жертв. Всё больше голосов требовали судить Добида. Наконец толпа зарычала и развернулась полукругом, надвигаясь на своего вождя.
        Добид вытер слёзы и стоял, положив руки на пояс. Он разглядывал приближавшихся к нему разъярённых эшраэлитов холодными серыми глазами. Его голова в эти мгновения была полна воспоминаний о том, как воины восхваляли его после поединка с Галатом, как народ кричал ему «осанну», сразу забыв все подвиги Саула и отвернувшись от оскорблённого царя.
        - Опомнитесь, люди ибрим! — С таким воплем выбежал вперёд и закрыл собой Добида левит Абитар. — Вы хотите совершить преступление, равного которому ещё не случалось! Остановитесь, пока не поздно!
        Рядом с Абитаром оказались Абеша, Хетт и Хиян с несколькими охотниками-зифеями, молча доставшими из колчана стрелы и натянувшими согнутые, как рождающаяся луна, короткие луки.
        Передний ряд взбунтовавшихся воинов сразу сообразил, что через мгновение их поразят пятнадцать метких стрел, а зифеи успеют тут же положить стрелы на тетиву по второму и третьему разу. Тридцать-сорок смертей заглядывало им в глаза. Они остановились.
        Около Абеши и Хетта встало ещё двадцать бойцов с обнажёнными мечами и поднятыми копьями. Эти понимали: без Добида в их жизнь вряд ли когда-нибудь вернётся удача. Они готовы были умереть за бетлехемца.
        - Когда Добид сказал вам, что уходит в Гет к Анхусу, он никого не принуждал. Вы все согласились пойти с ним добровольно. Когда, благодаря сметливому уму нашего господина, вы победили гессурцев и дважды перерезали гирзеев, вы кичились своей удачей. Вы с удовольствием загребали и княжеские подарки… — продолжал выкрикивать Абитар, надевший синий священнический ефод поверх длинной рубашки. — Что же вы взбеленились, как пьяные хананеи, не знающие закона? Вы должны просить господина нашего о прощении и узнать у него, что вам делать дальше при такой беде…
        - Нет! Добид виноват! — ожесточённо настаивал юноша из завистников и смутьянов.
        - Виноват! Я тоже говорю: побить… — поддержал его носатый эфраимит.
        Дзынь… тихо звякнула тетива зифейского лука. И второй раз звякнула тетива. Два тела со стрелами в сердце повалились к ногам товарищей. Толпа попятилась.
        - А ещё вы должны знать, — успокаиваясь, но говоря громко и с таким же напором, объяснял Абитар. — Пролив кровь своего вождя, вы навлекли бы на себя страшное проклятие Ягбе, а также и на детей, внуков и правнуков ваших до седьмого колена. Ибо перед вами помазанник божий. Великий прозорливец, первосвященник Шомуэл помазал Добида на царство по воле бога, да будет известно вам это с сегодняшнего дня.
        Воины молчали, опустив головы, потирая лбы, не зная, на что решиться.
        - Теперь послушайте меня, — спокойно сказал Добид. — Я прощаю вашу дерзость, потому что скорбь ваша велика. У меня тоже пропали сын, две жены и три служанки. Среди убитых их нет. Ваших детей и жён тоже нет лежащих во прахе среди погибших.
        Значит, враги, напавшие на Шекелаг, взяли их в плен. Перестаньте выть и плакать. Поднимите ваше оружие. Мы выступаем, чтобы настигнуть врагов, умертвить их и освободить своих жён и детей. Мы вернём их и возместим все потери.
        Эшраэлиты вздохнули с облегчением. Теперь им показалось, что беда не так уж безнадёжна и непоправима. Сотники разделили бойцов по элефам. Все с особым рвением подготовили копья, мечи, пращи, луки и стрелы. Добид и шестьсот его воинов оставили обоз, стада овец и верблюдов в разорённом Шекелаге. Они направились к югу по следам ушедших захватчиков, размеренно и быстро шагая.
        ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
        1
        Несмотря на конец весны, поток Бошор шумно нёс бурые пенистые воды. Обычно к началу знойного периода он иссякал. Но сейчас прошедшие в горах сильные дожди переполнили его русло. Поток сдвигал большие камни и гремел мелкими, местами закручивая опасные водовороты. За ним начинались пески и скалы Синая.
        Войско Добида приблизилось к Бошору на следующий день после ухода из Шекелага. Самая длинная и тяжкая часть пути, как он предполагал, пройдена. Теперь нужно осторожно перейти реку, и это будет не очень просто. И тут оказалось, что многие его люди устали до изнеможения.
        Всё наслоилось одно на другое: стремительный поход и поиск гирзейского становища, свирепая резня, в которой нужно было преодолеть сопротивление и самих бедуинов, и их схвативших ножи женщин; погоня за сбежавшими из становища гирзеями; собирание разбредавшихся по окрестным холмам овец и верблюдов; навьючиванье добычи, приход в Гет; торопливое движение к Шекелагу ужас и скорбь при виде его разгрома; бунт, пресечение его и снова поход — без отдыха и без сна.
        Трое смелых зифеев и неутомимый Хетт, подойдя к Бошору, сразу бросились в воду. Однако они потерпели поражение от разъярённой реки. Один из зифеев потерял равновесие. Подхваченный потоком, он стал беспомощно барахтаться и захлебнулся в водовороте. Тело зифея мелькнуло далеко внизу по течению, выброшенное бурлящей водой. Товарищи уныло проводили утопленника глазами. Попытка вытащить его была бы напрасной. Остальные зифеи с проклятьями выползли на четвереньках обратно на берег, потирая ссадины и ушибы.
        Хетт удачно добрался почти до середины Бошора. Но ему пришлось отчаянно бороться с течением, одолевая ревущий поток. Хетт умел плавать, тогда как большинство шимонитов и юдеев боялись воды.
        - Что нам придумать, Ахимелех? — спросил Хетта Добид. Он чувствовал себя в воде неуверенно. Неожиданная преграда вызвала в нём беспокойство, почти страх.
        - Я как-то попал в похожую передрягу, — сказал мокрый, но неунывающий Хетт. — Чтобы преодолеть такое течение, нужны ремни и верёвки. Люди должны привязать их к своему поясу и к поясу напарника, и все остальные так же. Связанные между собой, мы перейдём Бошор.
        Добид приказал искать ремни и верёвки.
        - Нет, господин наш Добид! — закричало несколько воинов, падая на колени. — Мы не пойдём через эту взбесившуюся реку! Позволь нам остаться здесь, на берегу… Мы будем ждать вашего возвращения…
        - У меня кровоточит рана в боку… Я потерял много крови, силы мои кончились… — стонал рослый воин с побледневшим лицом.
        - Я боюсь бога смерти Азазиэла, он являлся мне во сне… — ужасался пожилой шимонит из Беер-Шабии. — Он наверняка не пропустит меня, утопит в этом потоке…
        Эшраэлиты начали переругиваться. Одни обвиняли ослабевших в трусости и коварстве, в желании выжить за счёт других. Обвиняемые плакали, рвали на себе одежду и посыпали песком головы.
        - Хорошо, — остановил Добид ругань и плач. — Я разрешаю остаться на этом берегу всем, кто не может идти дальше. Другие пусть свяжутся за пояса верёвками. Я, Хетт и Абеша войдём в воду первыми. Мы должны торопиться, пока разбойники, захватившие наших жён и детей, не продали их в Мицраим.
        Связавшись верёвками, длинная вереница людей с копьями, доспехами и щитами вошла в бурный поток. Сначала переправа совершалась благополучно. Но, когда первая половина переправлявшихся уже вышла на противоположный берег, у тех, кто был на середине, разорвались верёвки. Они стали захлёбываться и беспомощно колотить по воде руками. Те, кто ещё находился недалеко от начала переправы, бросился обратно к берегу. Там стояли, глядя на тонущих, оставшиеся ждать возвращения товарищей. Они плакали, проклиная свою беспомощность и ужасный Бошор.
        Около пятидесяти человек вернулись, семеро утонули. Остальные выбрались на синайский берег.
        Добид, Хетт, Абеша и Абитар стали выстраивать и пересчитывать их. Кое-кто при переправе выпустил из рук копьё или щит, которые унесло течением. Готовых продолжать преследование врагов оказалось всего четыреста человек. Судя по следам на песке, неизвестных врагов было намного больше.
        - Как же такое полчище перешло Бошор? — недоумённо проговорил Добид, оглядываясь на ревущий поток.
        - Наверно, заранее подготовили полезные приспособления, — предположил Абеша. — Как-то мне приходилось переплывать реку на надутых воздухом мехах с завязанной горловиной. Надутый мех хорошо держится на поверхности воды. Держась за него, легче плыть даже над большой глубиной. Ещё связывают верёвками плоты с тяжёлым камнем, опущенным на дно. За плот можно уцепиться, а на него сложить оружие и припасы.
        - Может быть, несколько дней назад не было такого напора. Нам просто не повезло, — сказал Хетт. Он снял панцирь и выливал из него воду. — Бог Ягбе хочет проверить наше терпение и упорство, — добавил он.
        Воины, перешедшие Бошор, сушили одежду. Проветривали кожаные мешки с хлебом, изюмом и смоквами. Сумели переправить и несколько мехов хорошей воды.
        - Я не знаю, как поступить, — тихо бормотал Добид. — О могучий, всеведающий и вечный, помоги! Дай мне победить, и я спасу Эшраэль во имя твоё! Тебе будут все жертвы мои и восхваления, и воскурения мои! Не карай нас, рабов твоих, ослабевших и уставших… Абитар, надень ефод и молись. Я хочу спросить у бога: сумеем ли мы убить врагов? Суждено ли нам освободить жён и детей?
        Левит надел промокший ефод поверх одежды воина и стал нараспев молиться, раскачиваясь и вскидывая руки к небу. Пел чуть поодаль высоким голосом Добид. Хрипло, неумело старались выдавить из своей гортани слова мольбы мокрые, лохматые, усталые эшраэлиты.
        Внезапно далеко над бурыми холмами из безоблачного неба сверкнула молния — почти незаметная, остро изломанная искра небесного огня. И раздался такой отдалённый и глухой раскат грома, что ухо едва сумело его расслышать.
        - Бог даёт мне знак! — побледнев от восторга, произнёс белокурый вождь. — Но что он означает, Абитар? Да или нет? Идти или вернуться? О чём говорит этот гром среди ясного неба?
        Левит вспоминал что-то, он беззвучно шевелил губами и щурил глаза.
        - Тебе нужно пойти в безлюдное место, — сказал Абитар. — Может быть, ты увидишь посланца бога, если тебе не дано видеть его самого.
        - Ты успокоил моё сердце и отогнал сомнения, — обрадовано проговорил Добид.
        Найдя пристанище в тени растрескавшейся скалы рядом с тамарисковой зарослью, воины расположились на кратковременный отдых. Они с надеждой посматривали на своего удивительного молодого вождя, который успел побывать тысяченачальником и зятем царя, потом его врагом и изгнанником, наконец победителем «ночующих в шатрах». Ещё недавно они готовы были побить его камнями от горя и досады, а теперь узнали, что он помазанник божий, избранник неба.
        Добид произвольно пошёл в сторону. Туда, где громоздились скалы Синайской пустыни. Отойдя на значительное расстояние, он поднял взгляд к тому месту небосклона, где ему привиделся блеск промелькнувшей молнии.
        Небо отливало глубокой синевой, ощущение его бездонности кружило голову. Взгляд Добида привлекло странное пурпурно-бронзовое облако в окаймлении бледных мазков, словно ракушек жемчужного цвета. Это облачное сияние создавало в сердце смешанное чувство радости и печали.
        Добид не мог отвести от него глаз; и, как уже случалось с ним, возникло чувство лёгкости и необъяснимое таинство предвкушения[71 - Похожие ощущения испытывают перед началом припадка больные эпилепсией; примерно так же выражаются иногда сильные религиозно-мистические настроения.]. Он ощутил слабость; опершись на огромный шершавый камень, медленно сполз на колени и наклонил голову. Сияющее облако приближалось. Из сияния проявились очертания крылатого силуэта, и Добид снова увидел ангела.
        На этот раз ангел выглядел по-другому. У него был не просто прекрасный, человекоподобный облик. Шестикратные крылья его не казались драгоценно-сапфирового цвета, переливающегося и неопределённого. И подобие белоснежно-позолоченных одежд с отблеском чего-то просвечивающего, багряного, не покрывали его тела. И неясно было, где формы этого тела начинаются и где кончаются, хотя Добид заметил прошлый прилёт совершенную по красоте, розовато-перламутровую руку. И волосы в виде струй расплавленного золота не ниспадали с головы, сливаясь с отблесками сапфировых крыльев.
        Перед ним стоял посланец бога-воителя. У него было матово-смуглое определённо мужское лицо, хотя и безбородое, и такое же прекрасное, каким было прежде. Чёрные тонкие брови с некоторой хмуростью рисунка, почти сросшиеся над прекрасно вылепленным орлиным носом, огромные чёрные глаза с длинными ресницами, очерченный коричневым тёмный рот и лавина кудрей над высоким лбом, иссиня-чёрными потоками низвергавшаяся на золотой панцирь.
        Таким был его сегодняшний ангел. Он стоял вполоборота к Добиду, и бетлехемец увидел его стройную могучую ногу, полузакрытую золотым поножьем, с алой сандалией на прекрасной стопе. Крылья ангела на этот раз виделись более определёнными: коричневато-белые с рябиной и даже с бурыми отцветами при накрытии перьев одно другим, как у некоторых больших птиц.
        Поскольку образ небесного посланца сейчас больше напоминал человека, Добид счастливыми глазами прямо посмотрел на него.
        Раздался звук, похожий на одновременное звучание множества арф. Ангел заговорил, хотя губы его почти не двигались.
        - Не сомневайся в помощи всевышнего господина твоего, — сказал ангел. — Сражайся с врагами, и ты победишь.
        - Но у меня только четыреста воинов, а там, мне думается, несметное полчище, — посмел всё-таки усомниться Добид.
        - Скоро ты поймёшь, что бог помогает тебе одолеть это полчище. После победы, освобождения своих близких и богатой добычи, ты возвратишься в Шекелаг. Вслед за тем ты вернёшься в Эшраэль и не будешь воевать на стороне Пелиштима.
        - Но царь Саул убьёт меня. Он не потерпит меня в Эшраэле.
        - Когда ты возвратишься, место Саула будет свободно.
        Ангел стал внезапно просвечивать, как древесная листва на полуденном солнце. Множество бликов, золотых звёздочек, бляшек и крапинок рябило в глазах Добида. Чудесное благоухание обдало его свежим и нежным ветром. Наслаждаясь этим благоуханием, Добид закрыл глаза. И открыл. Никто уже не стоял перед ним, а пурпурно-бронзовое облако быстро рассеивалось.
        Когда воины увидели возвращавшегося из пустыни вождя, они без приказания встали и выстроились двумя линиями. Абитар понял, что Добид встретил небесного посланца. Он почувствовал, как сердце его забилось, и слёзы омочили ресницы. Пророк Гаддиэль без слов пал перед Добидом на лицо своё, будто перед владыкой. Абеша и Хетт не воспринимали всех этих неосязаемо-трепетных тонкостей. Они стали молча надевать панцири, готовясь к сражению.
        - Я поведу вас к победе, — коротко сказал Добид.
        2
        Они собрались походными колоннами и двинулись по песчаной равнине.
        Скоро Хиян показал Добиду тёмное пятно на желтоватом склоне холма.
        - Там лежит человек. Он шевелится, — промолвил зифей.
        - Приведи его.
        Хиян с двумя воинами поспешили исполнить приказ. Поддерживая под локти, они притащили костлявого, с проваленным животом, темно-бронзового и коротко стриженного юношу. Он был почти гол. Кроме рваного передника, ничего не прикрывало его тела. Юноша тяжело дышал запёкшимся ртом. Провалившиеся чёрные глаза выражали страдание и мольбу.
        - Кто ты? И почему оказался один в пустыне? — спросил Добид на языке хананеев, рассматривая измождённое лицо найденного юноши.
        - Я из сынов Мицраима, раб знатного амаликца. Он бросил меня, ибо уже три дня, как я заболел, — едва прохрипел тот.
        Добид приказал дать ему воды, хлеба, пригоршню смокв и две связки вяленого винограда. Пока египтянин утолял жажду и голод, он продолжал разглядывать несчастного раба, воздерживаясь от вопросов.
        Почувствовав, что силы к нему возвращаются, египтянин поцеловал песок у ног Добида. Молодость быстро восторжествовала в его изголодавшемся теле. Он невольно улыбнулся и взглянул на белокурого полководца с преданностью накормленной собаки.
        - Кажется, ты обрадовал своё сердце пищей. Душа твоя вернулась на своё место, а разум твой просветлел, — сказал бетлехемец.
        - О да, будь благословен, начальник войска, похожий на царевича благородством и красотой.
        - Ты был слугой амаликца. Значит, здесь прошли сыны Амалика. — сделал заключение Добид. Его помощники и часть воинов окружили темнокожего юношу, не сводя с него глаз.
        - Воины племени Амалика, пешие и на верблюдах, перешли рубеж страны Пелиштим и напали на город Шекелаг. Они убили всех, сопротивляющихся мужчин, всех, кто пытался бежать. Женщин и детей амаликцы поместили в обоз и увезли с собой, а город сожгли.
        - Это мне известно, — мрачно проговорил Добид. — Сколько амаликцев участвовало в набеге? И что ты можешь ещё сообщить? — Сжимая копья и рукояти мечей, эшраэлиты напряжённо слушали рассказ брошенного раба.
        - В войске амаликцев две тысячи воинов. Но царь Магаха после взятия Шекелага велел разделить их на пять отрядов. Они порознь вторглись в пределы Юды, а также в южную часть Халеба и Керети. Они грабят селения, пьют вино и празднуют захват добычи из земли пелиштимской и из земли юдейской…
        Крик радости разнёсся по окрестной равнине. Воины готовы были плясать. Они подкидывали и ловили свои копья, стучали мечами по щитам, били в ладони и хохотали.
        - О, бог наш, ты спасаешь нас волею своей! — вскричал Добид, сияя глазами, которые из серых вдруг стали голубыми и ясными, как утреннее небо над пустыней. — Сын Мицраима, ты можешь указать путь к ближайшему лагерю наших врагов?
        - Поклянись, что не умертвишь меня и не предашь в руки моего господина… — умолял Добида египтянин. — И я отведу тебя к тому месту, где они держат захваченных в Шекелаге.
        - Клянусь богом, ты останешься жив и свободен, если я сам избегну смерти в бою. Можешь не сомневаться в том, что ты не будешь возвращён бросившему тебя амаликцу. А если он будет схвачен, я отдам его в твои руки. Принесите нашему другу пояс и накидку, — приказал Добид. — Вручите ему копьё и прикрепите к поясу меч. Веди нас, если в состоянии идти самостоятельно. Если же здоровье не вернулось к тебе, мы понесём тебя на руках.
        - Благодаря пище, воде и твоему благоволению, господин мой, я снова здоров, — ответил Добиду египтянин. — Пойдёмте сейчас же. К ночи мы приблизимся туда, где разбит амаликский лагерь.
        Река стремительно несла свои взбаламученные воды далеко позади. Солнце золотым диском начало падать за край пустыни, небо над которым окрасилось в густо-красный, кровавый цвет.
        Котловина между пологими холмами радушно кивала верхушками пальмовой рощицы. Вокруг неё чернели шатры амаликцев. В самом центре среди повозок находились женщины и подростки из Шекелага со связанными ногами, и ремёнными петлями, накинутыми на шеи.
        Пошатываясь от выпитого вина, воины Амалика бродили во всех направлениях. Тут же сновали полуголые рабы, тащившие какие-то узлы. Они подгоняли ослов, нагруженных хворостом. Доносился отдалённый гул разговоров, иногда рёв верблюда, блеянье коз, неприятный, терзающий слух крик баранов. Были замечены молодые женщины в цветных платьях и бледно-серых платках. Как объяснил египтянин, это свободно прогуливались жёны и наложницы царя Магахи, которых он брал с собой даже в грабительские набеги.
        - Я знаю, как поступал царь Саул, нападая с рассветом на лагерь кочевников, — тихо говорил Добид Абеше и Хетту. — Убирали караульных и без шума начинали.
        Они сидели в укрытии среди колючего дрока, зоркими глазами осматривая прилегавшую к лагерю местность.
        - Верно, под утро люди крепко и сладко спят, — подтверждал соображения вождя Хетт. — Особенно если они с вечера хорошо выпили.
        - Вон там, рядом с обозом… сейчас там загорелся костёр… видите? Большой шатёр из пёстрой материи… это шатёр самого Магахи… — Раб-египтянин всхлипнул; вспомнил, наверное, свою жизнь среди жестоких амаликцев. — В соседнем шатре его жены и самые красивые пленницы.
        Добид снова представил обугленный Шекелаг, зловонные струйки сточных вод, окрашенных кровью зарезанных защитников города… Он тоже нападал на селения врагов, оставляя трупы мужчин, детей и женщин… Были случаи, когда за упорное сопротивление бетлехемец приказывал перепилить жителей тупыми тесаками и пилами, а иных спалить в печах, где обжигают известь[72 - Книга Царств. Гл. 12, 31.]. Надолго потом в развалинах селений поселялись ядовитые змеи, ушастые ежи и ящерицы…
        Добид случайно отодвинул небольшой плоский камешек. Из-под него вылез золотистый скорпион с загнутым ядовитым хвостиком и пошевелил жалом. Молодой полководец осторожно убрал руку и пересел на шаг в сторону. Он мог бы раздавить ногой опасное насекомое, но не стал этого делать. Пройдёт ночь, и он, как безжалостный скорпион, вонзит жало в сонную плоть беспечно отдыхающего царя Магахи…
        Ночь, как обычно в пустыне, была непроглядно-черная, безмолвная и тревожная. Однако амаликский царь чувствовал себя в безопасности. Здесь бесплодная привычная равнина, до которой никому нет дела. Наибольшее влияние здесь имели его воины, поставлявшие в пограничные крепости царства Кеме пленников из Пелиштима и Ханаана. Он очень мудро разделил своё войско на пять четырёхсотенных отрядов. Один из них находился с ним, остальные грабили сейчас Юдею. За два дня он хотел выгодно продать египтянам пленных из Шекелага и присоединиться к своим победоносным бойцам, ездившим на мчащихся, как вихрь, беговых верблюдах.
        Магаха был сластолюбив. Самых красивых пленниц он решил оставить на последующие два дня, чтобы позабавиться с ними до продажи. Но сегодня он пригласил к себе своих жён-амаликянок.
        Ночь подходила к концу. Тьма дрогнула и посинела, разрывая паутины черноты и безмолвия. А охотники уже бесшумно подползали к задремавшим у костров стражам амаликского лагеря.
        Лишь только побледнел восток, начался приглушённый гул, сопровождаемый сдавленными криками и случайным звяканьем металла. И вдруг страшный вой и грохот обрушились на спящий лагерь… Что за звериный рёв и дикие вопли понеслись над пустыней? Откуда эти метавшиеся между шатрами сотни людей, блестящая медь доспехов и удары копий?
        Из шатра в шатёр бешено метались воины Добида, пронзая тела амаликцев копьями, круша черепа палицами, кромсая человеческое мясо мечами. Добид ворвался в шатёр царя. Навстречу ему, размахивая кривым кинжалом, бросился широкоплечий человек в зелёном халате. Это и был Магаха, такой же рыжебородый, как его двоюродный брат Агаг, убитый пять лет назад у алтаря разгневанным Шомуэлом.
        Большим железным мечом Галата Добид отсёк Магахе правую кисть и пронзил грудь бросившегося на помощь амаликского воина. Схватившись левой рукой за окровавленную культю, Магаха пытался бежать. Эшраэлиты торжествующе повергли его на ковёр, заваленный трупами.
        - Перевяжите ему руку и охраняйте, он мне нужен, — торопливо приказал Добид и кинулся в соседний шатёр. Там визжали и рыдали жёны Магахи. Некоторых наскоро насиловали воины ибрим.
        - Где пленницы из Шекелага? — крикнул Добид, убивая на ходу одну из амаликянок, замахнувшуюся ножом.
        - Они только что выбежали из шатра… Оставь нам жизнь, — плакала красивая девушка с длинными светлыми косами, звеня браслетами и монистом.
        - Кто ты? — на мгновение остановился Добид.
        - Наложница царя, рабыня-пелиштимка…
        - Хетт, я дарю её тебе, — сказал Добид. — А сейчас за мной. Ни один амаликец не должен уйти. Хиян, где твои лучники?
        - Они достают стрелами тех, кто пытается убежать на верблюдах, — ответил зифей и резко повернувшись, звякнул тетивой. Стрела пробила горло амаликцу, уже сидевшему на верблюжьем горбу.
        - Добид, господин мой! — с таким воплем повисла на шее мужа Абиге, похудевшая, чумазая, в разорванном платье.
        - Где Ахиноам и мой сын? — Добид едва вырвался из объятий жены, покрывающей поцелуями его одежду и доспехи.
        - Я покажу… Скорее… — Абиге подняла с пола копьё и, внезапно рассвирепев, нанесла удар в грудь раненому амаликцу, стоявшему на коленях перед Хеттом. Хетт только что оглушил врага дубиной. Но довершила его мщение Абиге, повторно ударившая амаликца копьём. Красивый молодой воин со смолистой бородкой и высокими бровями посмотрел на Абиге молящим взглядом. Внезапно он улыбнулся бледными губами и хотел что-то сказать, но Абиге в третий раз ударила его копьём. Амаликец упал лицом вниз и больше не двигался.
        - Это кто? — спросил Хетт светлокосую пелиштимку, указывая на убитого. Ярость красавицы Абиге показалась ему довольно странной.
        - Старший сын царя Магахи. Он её… — Хетт схватил пелиштимку за косы, вытащил из шатра и убил ударом дубины.
        Резня среди амаликского лагеря и рядом с ним постепенно прекращалась. Две сотни амаликцев были сразу убиты во время сна. Остальные успели проснуться и схватить оружие. Но сопротивление их оказалось разрозненным, хотя отдельные воины бились яростно, с отчаяньем обречённых.
        Добид, Абиге, Хетт и Абеша быстро разыскали шекелагских пленниц. По счастливой случайности, Ахиноам с ребёнком, другие женщины и дети содержались в обозе, в самой середине амаликского лагеря. Когда раздались первые крики о помощи и рёв ворвавшихся эшраэлитов, они забрались под повозки, накрылись кожами и тряпьём.
        Крики радости, слёзы счастливых детей и женщин, освобождённых мужьями, отцами и родственниками, смешивались с последними рыданиями и стонами амаликцев. Добид приказал уничтожить всех. Сейчас не оставалось времени разбираться с пленными. Надо было накормить и создать охрану для своих.
        Неожиданно возглавила лагерь, устроила порядок и обеспечила сохранность имущества, увезённого из Шакелага, прекрасная Абиге. Она успела умыться, сменить одежду и поговорить с Добидом.
        Абиге надела поверх женской туники амаликский кожаный панцирь, алый кидар одной из жён Магахи и, опоясавшись мечом[73 - Опоясаться мечом (библейское выражение) — надеть пояс, с прикреплёнными ножнами для меча.], не выпускала из рук копьё. Ей помогали три её служанки и пятеро легко раненных воинов, которых Добид оставил Абиге в помощь. Кстати, остающихся воинов предупредили.
        - Если кто-нибудь не выполнит приказа госпожи Абиге или посмеет возражать, — сказал надменно Абеша, — то после моего возвращения его ждёт смерть.
        - Я тоже это обещаю, — добавил Хетт, зная нравы эшраэлитов, которые могли счесть за оскорбление подчинённость женщине. Один из них всё-таки попробовал открыть рот, но Абеша прервал его.
        - Ты бы служил усердно жене царя? — спросил строптивца знатный юдей, начиная злиться.
        - Царя?.. Жене царя-то конечно…
        - Считай, жена господина нашего Добида и есть царица. Забыл, что Добид помазан на царство первосвященником Шомуэлом? Не говори лишнего, а то тебе отрежут язык.
        После наведения порядка и перенесения лагеря на новое место, подальше от разлагающихся амаликских трупов, Добид дал воинам короткую передышку. Во время этой передышки к нему привели бледного от потери крови царя Магаху. Царь озирался по сторонам, как зверь, попавший в охотничью западню.
        - Если ты укажешь, где находятся отряды, грабящие Юдею, я оставлю тебе жизнь, клянусь богом, — сказал Добид. — Если откажешься, тебя будут поджаривать на угольях всю ночь. А я всё равно найду амаликские отряды. Выбирай.
        - Раз твой бог победил наших богов, сопротивляться бесполезно, — опустив голову, тяжко вздыхал Магаха. — Амаликцы сейчас осаждают Бет-Эль, гуляют по Рамоте, в Кинане и Рахале, и в городах Кенейских. А может быть, уже дошли и до Хеброна.
        - Понятно, — раздумчиво произнёс Добид, строя в уме планы новых воинских уловок. — Абеша, скажи, чтобы этого злобного негодяя зарыли в песок по шею. Пусть он проживёт ещё, пока голова его испечётся на солнце или её расклюют стервятники.
        - Ты же поклялся богом оставить душу в моём теле, — заплакал Магаха, — а теперь нарушаешь свою клятву…
        - Разве я приказал тебя убить! — сделал удивлённое лицо бетлехемец. — Ты можешь прожить столько, сколько позволят тебе твои боги. Всё равно у тебя осталось мало времени. Рука твоя уже издаёт дурной запах, будто дохлая мышь, а лечить её никто не собирается. Да и, скажи честно, достоин ли долгой жизни начальник войска, предавший своих воинов? А мой бог меня простит, ибо я обманул не единоверца, а нечестивого язычника. Сделайте, как я сказал, — кивнул он Абеше и Хетту, которые с жестокой готовностью потащили закапывать в песок амаликского царя.
        3
        Последующие нападения на четыре лагеря амаликцев осуществились также удачно.
        Разбойники, грабившие юдейские города, разгульно праздновали, объедаясь жареной бараниной, наслаждаясь с пленницами и упиваясь крепким вином. Потом они валились спать в шатрах или в домах, очищенных от хозяев. Небрежно выставив для ночного караула зевающих стражников, усталые от грабежа, пресыщенные амаликцы не ожидали возмездия. У них были благоприятные сведения: царь Саул собрал своё войско в отдалении от мест их набегов и готовится к сражению с многотысячным полчищем меднобронных пеласгов. О том, что есть ещё мститель за убитых детей и опозоренных девушек ибрим, они не предполагали.
        Воины Добида действовали по налаженному распорядку. Они совершали стремительный ночной переход. Подкрадывались во мраке, окружая лагерь. А ранним утром, зарезав часовых, бесшумно врывались в шатры. Все жертвы заранее распределялись: каждому десятку поручался определённый шатёр. Неожиданных помех почти не случалось. Половина беспечных бедуинов умирало в первые же минуты. Другая половина, едва успев проснуться, с мутными от вина головами защищалась, как в тумане, не соображая, откуда наносятся смертельные удары и кто эти неожиданные убийцы.
        Из людей, пришедших мстить амаликцам, погибло всего несколько человек. Ранено было около пятидесяти. Большинство отделались лёгкими порезами и ссадинами. Многие не имели даже царапин. Погибло почти полторы тысячи амаликских воинов. Но четыреста счастливчиков успели сесть на беговых верблюдов и умчаться в пустыню.
        Добид возвращался в Шекелаг, везя на повозках, запряжённых волами и лошаками, на ослах и верблюдах разнообразное имущество, оружие и прочее богатство. Стада коз и овец, верблюдов, вьючных и беговых, и особенно дорогих дромадеров белой масти гнали его пастухи.
        На обратном пути легко перешли угомонившийся, обмелевший и сузившийся Бошор. Испугавшиеся бурной воды, измождённые люди ждали победителей на противоположном берегу. Они издавали крики восхищения и детской радости при виде нагруженного обоза, многочисленных стад и почти не пострадавших в боях товарищей. Скот амаликцев гнали отдельно от животных, которые были забраны ими из Шекелага и областей Юдеи.
        Добид подошёл к остававшимся воинам и сказал:
        - Не огорчайтесь и не стыдитесь. Всё в руках бога. Может быть, он нарочно остановил вас, чтобы нас оставалась горстка. Зато потом он дал нам победу пять раз подряд. Вот мы везём добычу, отнятую у сынов Амалика. Вы получите свою долю, как и те, что воевали эти дни под моим началом.
        Но нашлись среди ходивших за Бошор злые и жадные люди. Особенно негодовали чванливые эфраимиты и диковатые шимониты. В глубине души они всё-таки считали Добида чужим, юдейским вождём.
        - Мы не желаем делиться с трусами и слабаками, — говорили они. — Мы в бою проливали кровь, рисковали жизнью, а они здесь отдыхали. Это несправедливо. Пусть Добид делится со своими юдеями собственной добычей. А то, что принадлежит нам, не трогать.
        Большинство воинов было против таких суждений, но некоторые начинали поддакивать и поддерживать злобных.
        - Не будьте жадинами, — обратился к самым сварливым Хетт. — В следующий раз кто-нибудь из вас не найдёт в себе сил из-за раны или болезни. Поделитесь с товарищами, и они не забудут вашей доброты.
        - Нет! Не хотим делиться! — упорствовал здоровенный косматобородый зифей, надевший на себя две цветные рубахи, женскую вышитую накидку, серебряную цепочку на шею и два браслета на запястья — золотой и серебряный. На поясе у него висело два амаликских меча, а кривой кинжал царя Магахи был заткнут за пояс, белея костяной рукоятью.
        Не участвовавшие в сражениях стояли с мрачным и подавленным видом. Кое-кто заплакал, в горести ударяя себя по голове. Началась ругань между воевавшими и оставшимися, а также и среди воевавших слышались взаимные обвинения в коварстве, злобе, алчности, трусости, нечестивости и других пороках.
        Дошло до того, что блеснули обнажённые мечи, и противники нацелили друг против друга копья.
        - Не делайте этого, братья мои! — закричал Добид, становясь между враждующими. — Бог дал вам богатство. Он послал нам победу над амаликцами, которых было в пять раз больше. По воле бога, сыны Амалика разделились на пять отрядов и разошлись в разные стороны. По воле бога, лагеря их охранялись небрежно, а сами их воины упились вином и спали, не заботясь о безопасности. Если бы случилось по-другому, вряд ли удалось бы их легко победить. Неизвестно, сколько бы из вас осталось в живых. Знайте: это победа Ягбе, которую он одержал вашими руками. Потому и добыча тоже его. Не моя это добыча и не ваша. А раз так, то весь скот, вещи, шатры, оружие и дорогие украшения должны быть разделены поровну. Какова часть ходившим на войну, такова и оставшимся при обозе. И так будет всегда, пока я начальник войска. Молитесь, верьте, и вы опять победите.
        Почитание молодого вождя оказалось настолько высоким, что перебранка и свара скоро закончились. Даже самые жадные перестали ворчать.
        Большой обоз, соединившееся войско, освобождённые женщины и дети, стада, оглашавшие окрестности блеяньем и рёвом, — всё это пёстрое, поднимающее пыль, галдящее, сияющее на солнце медью щитов и доспехов, растянувшееся шествие наконец прибыло в Шекелаг, который начали уже восстанавливать.
        Добид пригласил выборных людей из пострадавших селений и городов Юдеи. Он объявил, что посылает часть добычи старейшинам этих мест с тем, чтобы они распределили её и возместили ущерб пострадавшим от амаликских набегов. «Вот вам подарок из взятого у врагов господних» — такими словами он сопровождал гружёные повозки.
        Принимая подарки бетлехемца, выборные юдеи благословляли его щедрость и праведность.
        Всевозможные ценности, украшенное серебром оружие, а также волов и телиц (Добид знал, что пелиштимцы предпочитают их овцам) направили князю Анхусу. Ближайшими днями молодой вождь собирался приехать в Гет, чтобы обсудить с князем участие вспомогательного войска в походе против царя Саула.
        При последнем свидании Анхус намекнул Добиду о готовящимся нападении пеласгов на Эшраэль и свержении Саула. Тогда же он сказал, что во время совещания пелиштимских князей намеревается отстаивать особое положение, когда для людей ибрим будет назначаться наместник. А лучшего наместника, чем преданный бетлехемец, по его мнению, не нужно и желать.
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        1
        Укрывшийся за мощными стенами Аскалон издавна славился богатыми постройками княжеского дворца, домов знати и величественного храма. Вдоль его узких улиц теснились домики простых горожан. К вечеру город постепенно затихал. Перестали громыхать кузницы. Смолк стук топоров и звонкое пение пилы у причала, где строились корабли. Люди запирали двери мастерских — гон парных, литейных, оружейных, канатных, ткацких.
        На фоне янтарного заката усталое солнце уже коснулось лиловой линии моря. С востока небо начало меркнуть, и в каждом углу дворцовой террасы запылали трепетными огнями бронзовые треножники.
        Терраса выдвигалась к морю двумя ступенями. От анфилады комнат её отделяла деревянная колоннада. На колоннах яркими красками пестрели крупно нарисованные цветы, странные растения, напоминающие водоросли, рыбы, морские звёзды, а также белые и красные луны — полные или вновь родившиеся. Стропила из кипарисовых стволов заканчивались вырезанной в естественную величину головой коня с золочёной гривой.
        Княгиня Алесо сидела за небольшим ткацким станком. Слегка откидывая назад красивую голову, отягощённую на затылке тяжёлым узлом рыжих волос, она ткала материю для священного одеяния — подарок старшему жрецу Долону. Её белые пальцы ловко проводили челнок между натянутыми нитями основы Льняные нити словно светились при этом и чуть посвистывали. Чувствовалось, что занятие этим ремеслом нравится княгине, а не только является ритуальным действием. Она слегка улыбалась и с лукавым видом поглядывала на стоявшего рядом флотоводца пеласгов Кратоса.
        - Конечно, у меня нет причины попусту болтать языком и хвалить жену Полимена, моего побратима, когда её достоинства и красота всем известны, — рокотал низким голосом Кратос, отблёскивая при свете треножников бритой головой с оставленным длинным клоком волос. — Но одарённая красотой, плодородием и благонравием жена есть благословение богов, а жена сварливая и худосочная, бесплодная и чванливая похожа на змею, заползшую на грудь человеку.
        Алесо рассмеялась и сказала, подшучивая над побратимом мужа:
        - Что-то мне удивительны твои сетованья, Кратос… Думается, тебе надоели женщины острова Алании, где ты так часто бываешь. Приелись тебе их короткие платья, оголённые плечи да напомаженные пряди, закрученные у них на висках… Может быть, смелый мореход возьмёт в жёны красавицу из народов, ночующих в шатрах? У них ведь на лице синей краской татуированы звёзды и волнистые линии. Кольца они носят не только на пальцах и в ушах, но и в носу… Такой у тебя ещё не было? Поторопись, отправь сватов к какому-нибудь шейху из потомков Амалика и посватай у него дочь…
        - Не шути со мной, как с неопытным юнцом, прекрасная Алесо. Но в одном ты права: пора мне взять жену, чтобы писк младенцев наконец раздался под кровлей моего дома. Вот князь Азота Стихос предложил мне взять одну из его дочерей. У него их пять…
        - Смотри, не ошибись, Кратос, — продолжала посмеиваться княгиня. — А то погонишься за знатностью рода и богатым приданым, тебе и подсунут втихомолку такую, про которую ты сам рассказывал: худосочную и сварливую.
        - О нет, я уже видел дочерей Стихоса, когда они танцевали с другими девушками на празднике Весеннего равноденствия… Все пятеро хороши: миловидные, синеглазые, косы будто из чистого золота… Все стройные и соразмерные, обученные музыке и пляскам…
        Поодаль от княгини Алесо две служанки в красных платьях также сидели за ткацкими станками и усердно работали. Слушая шутливый разговор своей госпожи с прославленным флотоводцем, девушки позволяли себе переглядываться и хихикать. Впрочем, у пеласгов при общении между знатными и свободными простолюдинами не требовалось соблюдать особенной церемонности, хотя дерзость, конечно, не допускалась. Мужчины не скрывали своих дел, разговаривая при домочадцах на разные темы, кроме военных тайн.
        Приоткрыв у входа занавеску с вышитым изображением дельфинов и птиц, вошёл юноша в белой рубашке без рукавов. Он поклонился, приложив руку к груди.
        - Господин мой, у князя Полимена собрались благородные правители пелистимских городов и главный жрец святилища Дагона, мудрейший Долон. Ждут только тебя, о несравненный вождь мореходов, — сказал юноша, невольно скашивая взгляд в сторону княгини и девушек.
        - Как ты долго шевелил губами, Мелета, — ухмыльнулся Кратос. — Может быть, перечислишь по имени и званиям всех приехавших на совет? Вот, Алесо, скоро пеласги станут вводить в обиход такие же ужимки и напыщенные восхваления, как раболепные египтяне или запуганные своими старшинами люди ибрим. И также будут стучать лбом об пол и целовать пыль у ног, забыв, что они принадлежат к вольному народу, у которого властители только боги четырёх ветров и обладатель волшебного весла Дагон… Хорошо, я иду. Наверно, будет назначено время нападения на Эсраэль. Я со своими бойцами тоже приму участие в решающем сражении.
        - Да покровительствуют вам боги, — отозвалась княгиня, провожая глазами удалившегося Крагоса.
        В одной из комнат дворца на скамьях, покрытых дорогой тканью, расположились князья пеласгов.
        - Благородные друзья, мы собрались здесь, чтобы обсудить главное. Настал срок вернуть наше право владеть землями к востоку до самого Ярдона и Солёной ямы[74 - Яма, или Солёная яма, — Мёртвое море.], — торжественным тоном начал совет аскалонский князь Полимен. — Говорите, князья. Говори и ты, отец Долой.
        - Когда наши далёкие предки высадились с кораблей на этот песчаный берег, никто не мог противостоять им — ни хананеи, давно смешавшиеся с козопасами пустынных степей, ни родственные нам в сороковом поколении хурриты и митаннийцы, ни примчавшиеся в колесницах, запряжённых огненными конями, могучие хетты, ни босоногое войско фараонов Черной Земли, собиравших налоги с местных жителей тысячу лет. — Жрец Долон подумал, поднял на сидевших вождей обесцвеченные старостью глаза и продолжал: — Когда же шесть столетий тому назад из южной пустыни вторглось дикое племя хебраев, называвших себя Эсраэлем или людьми ибрим, они стали захватывать земли Заиорданья, потом другие области Ханаана и наконец столкнулись с пеласгами. Долго мы соперничаем, то заставляя их платить дань, то упуская свою победу из-за нашей собственной несогласованности и междоусобной неуступчивости князей.
        - При скверном вооружении… ведь даже бронзовые наконечники копий и медные ножи были у них редкостью… сражаться с хебраями всегда тяжело, — признал князь Азота Стихос, плотный и ширококостный человек сорока пяти лет, единственный пришедший на совет в бронзовом панцире с выбитыми головами орлов и львов на груди, с пластинчатой юбкой до колен и железным мечом на поясе. — Их свирепое упорство и безумная вера в невидимого бога, избравшего их, как они считают, для господства на этих землях, делают хебраев опасными соперниками.
        - Положение наших гарнизонов в городах Ханаана ухудшилось после избрания эсраэльского царя. Бывший погонщик волов сумел набрать постоянное войско, к которому присоединялось ополчение племён, — перечислил для основательности рассуждений князь Аккарона Радорк. Это был ещё молодой, светловолосый и, как большинство пеласгов, рослый человек с суровым лицом и пристально-жёстким взглядом воина. — Саул истребил гарнизон в Гибе. Пришлось нашим отрядам покинуть и несколько других городов. Остался только Ярусалем, где нам платят дань богатые евуссеи. Саул объединил Эсраэль, победил мохабитов, аммонитов, захватил Едом и Бетор и покорил сирийское царство Шобу. Он разогнал разбойников Амалика. Почти десять лет нас преследовали неудачи даже в мелких стычках. Настало время разбить войско Саула, а самого царя казнить. Я привёл две тысячи бойцов и сто колесниц. Думаю, на этот раз победа неизбежна, я в том уверен.
        - Теперь и у Саула есть колесницы, — вмешался хозяин аскалонского дворца, черноволосый красавец Полимен, который недолюбливал Радорха за строптивость и излишнее самомнение. — А его бениаминцы имеют вооружение, не уступающее нашим воинам. Когда пеласги держали под своей рукой земли людей ибрим, им не разрешалось строить кузницы и ковать оружие. За время правления Саула они научились это делать. Лучшие отряды эсраэлитов приобрели мечи и копья с железными наконечниками. И — как говорил только что Стихос, — если и раньше столкновения с хебраями проходили с ожесточением и немалыми потерями, то теперь решающая битва против Саула наверняка не обойдётся без большой крови.
        2
        Огни медных светильников, колеблемые прохладным ветерком с моря, светлыми пятнами дрожали на лицах пелистимских князей, заставляли вспыхивать острыми искорками огранённые самоцветы на рукоятях кинжалов и золотые застёжки княжеских плащей.
        - Стоило во главе необученного и плохо вооружённого сброда встать требовательному властителю, как Эсраэль усилился и превратился в крепкое государство, которое может отразить нападение чужеземцев, — огорчённо произнёс жрец Долон. — А вы, пресветлые и благородные князья, не всегда способны объединиться для решающего удара по исконному врагу пеласгов. Вот и сегодня на совет перед походом не явился князь Газы Астарак. Зато присутствует надёжный защитник восточной границы князь Анхус и командующий нашими кораблями досточтимый Кратос.
        - Я приму участие в сражении против эсраэлитов, хотя корабли не могут плыть по суше, — заявил Кратос, разводя могучими руками. — Мои моряки оставят свои багры с крючьями и заменят их щитами и копьями. А что касается князя Астарака, го он, видимо, боится связываться с Саулом. У жителей Газы страх перед силачами ибрим, с тех пор как закованный в цепи, слепой Шамшо обрушил храм на их головы, сломав руками колонны… — Кратос произнёс последнюю фразу насмешливо, с интонацией, говорящей о его осуждении князя Газы.
        - Всё это старинные сказки, — ворчливо возразил Долон. — Если храм рухнул, то не из-за пленного эсраэлита, а потому что со временем его привода совпало трясение земли, какое случалось и в другие годы… А позже лукавые сказители ибрим придумали историю про непобедимого героя Шамшо. Но князь Газы не в силах преодолеть своей спеси и самодовольства. Может быть, он слишком сдружился с египетским номархом, правящим рядом с Газой на землях дельты[75 - Имеется в виду дельта Нила, расположенная неподалёку от Газы.]… Или Астарак хочет стать побратимом шейха из сынов Амалика и готов поставлять ему рабов для фараона…
        - Разбойники-амаликцы разгромлены, а царь их казнён, — вступил в беседу молчавший до этого мгновения гетский князь. — Сделал это поступивший под мою руку с шестью сотнями эсраэлитов Добид из Бет-Лехема. Несмотря на молодость… ему немногим больше двадцати лет… он показал себя прекрасным водителем вспомогательного войска, которое я держу в дополнение к пограничным отрядам. Он вполне оправдал моё доверие удачными набегами на шакалов пустыни. Его добыча порой бывает очень значительна, но Добид никогда не утаивал от меня ни одной золотой побрякушки, ни оружия, ни пёстрого шатра, ни овцы или бегового верблюда…
        - Стоит поощрять такое усердие, раз боевые успехи Добида очевидны, — улыбаясь, сказал Полимен и довольно блеснул карими глазами. — Почему же удачливый молодой эсраэлит пришёл под руку гетского князя? Это непохоже на обычную враждебность людей ибрим.
        - У Добида не оставалось выбора, — охотно пояснил Анхус. — Он враг царя Саула и скрывался от него в горах. Саул искал его повсюду, преследуя неотступно. Он перестал гнаться за Добидом, только когда бетлехемец сбежал ко мне. Я думаю присоединить к отряду Добида тысячу арамеев и хананеев, которые тоже служат у меня во вспомогательном войске. После чего предложу вам, князья, употребить этих воинов в предстоящей битве с Саулом.
        Наступило молчание. Совет князей явно не одобрял предложение Анхуса.
        - Юдей из Бет-Лехема станет воевать против своих? — усомнился Стихос. — Такого ещё не бывало.
        - Он нападал на южные области Юдеи и доставлял мне добычу, вырезая своих соплеменников. Добид безжалостно расправлялся с ними. Таким способом он мстил царю Саулу, — продолжал убеждать князей Анхус. — Добид опротивел своему народу. Он никогда не вернётся в Эсраэль.
        - Это надо проверить. Найти свидетелей, опросить через подставных людей воинов бетлехемца, сопоставить все сроки и показания. А у нас нет времени.
        - Я против допуска в наше войско эсраэлитов. Такое безудержное доверие может привести к плачевным последствиям, — поддержал Стихоса Радорк, сердито нахмурившись. — Я не доверяю этому Добиду, как бы за него ни заступался князь Анхус. Может быть, Анхус, ты слишком польстился на добычу, которую хитрый юдей тебе приносил? Как бы много золота не было у человека, он всегда рад приумножить его количество, — намекающе добавил аккаронский князь.
        - Да, я тоже считаю излишнее доверие бетлехемцу рискованным, — после некоторого колебания сказал Полемен. — А если он тайно служит Саулу и нарочно рассказывает о его гонениях и преследованьях? На самом же деле хочет умилостивить господина своего нашими головами. Разве такого не может быть?
        - Не тот ли это Добид, который обманом сразил пять лет тому назад славного поединщика Галата? — спросил Анхуса памятливый, опытный Стихрс.
        - Если это подтвердится, то бетлехемца надо немедленно убить, а не брататься с ним накануне сражения. — Радорк стукнул себя кулаком по колену. — Анхус, твоё слепое доверие может обернуться бедой для пеласгов.
        Обычно поддерживавший сложную политику гетского князя жрец Долон на этот раз принял мнение большинства. Умный Анхус вынужден был согласиться с решением княжеского совета, хотя в душе считал Добида своим верным и надёжным слугой.
        Князья совещались, пока масло в светильниках не выгорело. Они встали и разошлись к своим воинским лагерям, расположившимся вокруг Аскалона. Один Анхус умчался на колеснице в Гет, чтобы подготовить место для сбора войска.
        Проводив гостей, князь Полемен вернулся во дворец.
        Звёзды сияли между колоннами. Выступив из тьмы, поплыла над морем золотая ладья лунной богини Син. А среди звёзд тёмным огоньком горел красноватый Нергал, предвещавший кровопролитную битву.
        В галереях и комнатах дворца скользили иногда торопливые тени: слуги убирали скамьи и кресла. Задумавшись, князь Полемен смотрел туда, где шумело море. Кто-то приблизился к нему еле слышно и дотронулся до плеча.
        - Алесо… — обернулся князь и обнял жену с невольной печалью.
        - Ты озабочен завтрашним походом? — тихо спросила она и положила голову ему на плечо. — Но ведь князья давно не собирались вместе. Разве возможна неудача при таком единении пеласгов?
        - Только боги знают, кому суждено вернуться с победой, кому остаться на поле сражения, а кому потом всю жизнь быть калекой. Многие воины не спят накануне битвы. Их мутит и тошнит от страха смерти, которая может настигнуть их завтра. И всё-таки они заставляют себя надеть панцирь, взять оружие и идти навстречу врагу. Однако пеласгам не свойственны такие страхи. И нынешнюю ночь я проведу с тобой, чтобы не жалеть в стране мёртвых об упущенном наслаждении. Хотя я, конечно, надеюсь с помощью Дагона победить и вернуться живым.
        - Ах, любимый мой, ты не похож на пеласга, потому что волосы у тебя чернее воронова пера, глаза, как редкий тёмный янтарь, а душа твоя многозвучна, как арфа, и, как море, склонна к волнению. Если ты будешь убит вражеским воином, я не стану дожидаться старости, чтобы соединиться с тобой навсегда. При помощи вот этого холодного друга, — Алесо показала мужу маленький кинжал с золотой рукоятью, — я догоню тебя на полпути.
        - А как же дети? Кто будет их воспитывать и защищать? Кто расскажет им об отце и матери? — Полимен качал головой с сомнением. — Ты должна остаться с детьми, жена.
        - Детей дают боги. И они же забирают их, когда захотят. Наших дочек и сыновей воспитают мои сёстры, твои тётушки и друзья. Моё решение никто не отменит, да и стоит ли его отменять…
        3
        Ночь шла своим чередом. Князь Анхус приехал в Гет.
        Когда появилась солнечная корона над далёкими горами Юдеи, стражник постучал и сказал за дверью:
        - Господин, к тебе Добид из Шекелага.
        Белокурый бетлехемец, войдя, поклонился и понял: Анхус огорчён и слегка растерян.
        - Не возымей в душе своей обиды на меня, — начал князь, невесело улыбнувшись и тем выражая сожаление. — Князья пелистимские вознегодовали, что я хочу взять тебя с твоими воинами против Саула. «Отпусти этого человека, — сказали они, — пусть он сидит на том месте, которое ему назначено. Мы подозреваем беду для пеласгов, если он пойдёт с нами. В тот самый миг, когда будет решаться исход битвы, он может стать нашим противником. Эсраэлиты считают правильным соблюдать обещания и быть честными только с единоверцами. А других людей могут обмануть». Я не соглашался с ними, но вынужден был уступить. Вместо твоего отряда я поставлю для охраны обоза арамеев.
        «О, великий Ягбе, ты уже решил за меня и устранил раба твоего от братоубийства…» — подумал радостно Добид, а вслух сказал:
        - В чём я провинился? Разве я хоть раз прогневал тебя непослушанием или обманом? Почему же мне не идти с тобой на войну?
        - Не всё в этом мире зависит от нашего желания. Не говоря о воле богов, мы не всегда в силах преодолеть мнение окружающих нас людей. Ты находишься при мне более года, и со времени твоего прихода я не нахожу ничего дурного в твоих поступках. Наоборот, ты проявил себя наилучшим образом, как воин и слуга своего господина. — Анхус подошёл к Добиду, стоявшему перед ним с расстроенным видом, и положил руку ему на плечо. — Однако совет князей отверг мои объяснения. Поверь, я знаю: ты честен и достоин доверия. Но в глазах князей ты ненадёжен. Возвращайся в Шекелаг. Будь там и жди окончания нашей войны с Саулом.
        - «Когда ты придёшь в Эшраэль, место Саула будет свободно…» — вспомнил Добид гармонично рокочущий звук неземного голоса. Он молча поклонился и вышел из дома гетского князя.
        ГЛАВА ШЕСТАЯ
        1
        Время шло, солнце трижды поднималось и опускалось над страной Ханаан.
        Собрав в Гибе войско, царь Саул устремился на север, чтобы заставить несговорчивых «адирим» северных колен Эшраэля прислать своё ополчение. Лазутчики постоянно ему доносили о продвижении пелиштимцев. Князья Аскалона, Аккарона, Азота и Гета шли в том же направлении, захватывая встречавшиеся на пути, небольшие города. Люди ибрим покидали жилища, беря с собой самое необходимое. Они бежали с семьями за Ярдон в землю Галаадскую, засушливую и пустынную.
        Саул тоже перешёл реку Ярдон и расположился лагерем у городка Афека, дожидаясь пополнения своего войска воинами северных областей. Несколько небольших отрядов из колен Манаше, Неффалима и Ашера явились в его лагерь, поставив рядом свои дырявые шатры. Это были случайно сговорившиеся селяне, плохо вооружённые и неопытные в военном деле.
        Прекрасно вооружённые дружины с лучниками и колесницами северные «адирим» посылать ему не спешили. Некоторые боялись пеласгов. Они думали отсидеться за стенами крепостей, злорадно дожидаясь грядущего сражения. От суровых пеласгов предусмотрительные старейшины надеялись откупиться. На всякий случай они уже готовили дань исконным врагам. Быть данниками пелиштимских князей, а в остальном править самостоятельно, не подчиняясь Саулу, их устраивало до некоторой степени. Хотя бы временно, чтобы поискать претендента на царское кресло из своих родственников. Для самоуспокоения они имели тот довод, что покойный первосвященник Шомуэл объявил о проклятии первого царя и его отторжении от власти. Поэтому определить свои действия, как предательство народа эшраэльского, они не желали.
        Саул несколько раз посылал к ним гонцов. Несмотря на угрозы, ему отвечали уклончивыми обещаниями, жалобами на недостаток оружия и людей. Эти ярые недоброжелатели понимали, что царь вряд ли займётся сейчас осадой их городов.
        Тайно встречаясь, они обсуждали тяжёлое положение Саула и с удовольствием слушали изречения приехавшего из Галгала влиятельного левита говорившего: «Сердце Саула — пепел, и надежда его ничтожнее праха земного, жизнь его презреннее грязи, ибо он не познал воли сотворившего его и вдохнувшего в него дух живой, а воспротивился ему».
        Напрасно прождав два дня, Саул решил идти навстречу пеласгам, стоявшим лагерем у Езрееля. Он знал, что отдельные отряды грабят селения и поджигают дома. Пеласги угоняли захваченные стада и грузили повозки зерном, чтобы накормить своё многотысячное войско.
        Царь позвал Абенира, сыновей Янахана, Аминадаба и Малхишу, зятя Адриэля, ершалаимца Арда, идумея Дойка и троих начальников элефов из Юдеи, Шимона и Эфраима.
        - Надень ефод и молись богу, Ашбиэль. Мы идём на врага, — сказал он старику-левиту. — А вы ступайте к своим бойцам и двигайтесь к Езреелю. Я с тридцатью колесницами последую за вами. Может быть, ополчение северных колен ещё догонит нас. Ну а если нет, будем биться одни. Обоз не берём, завтра всё решится.
        Военачальники удалились. Саул с верным Бецером, поднялся на крышу дома, в котором он ночевал. Внизу мельтешила и шумела вооружённая толпа. Расхваливая товар, торговцы снедью зазывали воинов резкими голосами. Хананеянки, звеня браслетами, танцевали и пели; это были блудницы, старавшиеся при большом скоплении мужчин осуществить свой постыдный промысел. Явившиеся откуда-то левиты ругались и грозили, призывая раскидывать палатки, ставить алтари и приносить жертвы. Будто из-под земли возникли скрипучие повозки с хлебом, плодами и глиняными сосудами, наполненными вином. Пастухи жарили на кострах и тут же раздавали дымящиеся куски баранины. Откуда-то взялся и толстый вавилонец, нарумяненный, с подведёнными краской глазами, с накладной бородой, завитой колечками, — наверное, хозяин всего этого торгового предприятия.
        Ночью царь долго не спал. Но тоска и страх не мучили его. Душа была спокойна. Саул лежал на низком ложе, вдыхая прохладный воздух, струившийся из окна и вспоминал о том, как жизнь его однажды удивительно изменилась.
        Десять лет прошло с тех пор, а он не понимал окончательно, почему всё это произошло столь внезапно и странно. Кому это было нужно — богу Ягбе, Шомуэлу, народу?.. А теперь он должен расплачиваться за то, что согласился надеть на голову золотой венец. Жизнь его вывернулась наизнанку, как шкура, содранная с овцы. Он не может заботиться только о себе и своих близких, как это было, когда он имел судьбу обыкновенного человека. Сейчас он царь и должен думать об участи всего народа, который избрал его своим вождём и защитником. А сколько вокруг врагов, завистников, клеветников и предателей, которые мечтают о его смерти и смерти его сыновей, внуков, соратников…
        Неожиданно он вспомнил о своей жене Ахиноам, вышедшей замуж за сильного парня из состоятельной, но простой семьи, и вдруг ставшей царицей. Она родила ему троих сыновей и двух дочерей. Сделалась ли она счастливей, когда начала носить платья из сидонских тканей и провожать его в военные походы? Вот старший сын его Янахан, прославившийся своими подвигами, неустрашимый воин.
        Усердными упражнениями и воинским трудом Янахан развил свои мышцы, приобретя силу, равной которой трудно найти у кого-либо другого. Он владеет «прыжком льва», когда обрушивается на врага и с ходу ломает ему шейные позвонки. Янахан может в полном вооружении (в панцире, со щитом и копьём) подпрыгнуть почти на высоту собственного роста и, закинув в воздухе ноги за голову, перевернуться и стать снова в позу защиты или нападения. Он так быстр, что часто уклоняется в бою от близко пущенной стрелы или камня. Его удары копьём, дубиной, мечом или кулаком почти всегда смертельны. Мечом он взмахивает так быстро, что можно подумать, будто в воздухе мелькают сразу три меча. Его суставы, сочленения и связки растягивались, а мышцы вздувались с голову ребёнка, если он вступал в яростный бой. От лица, от лба и глаз его исходило «бешенство героя», которого трудно не испугаться. Таков старший сын царя Янахан. И двое других сыновей тоже грозные в сражении, смелые юноши. Есть ещё маленький Ешабаал от наложницы Рицпо, красивой девушки, привезённой Саулом после одного из победоносных походов. И есть внук, грудной
младенец, сынок Янахана.
        Эти мысли заставили Саула испытать чувство досады.
        Зачем он снова думает о детях и внуках, о женском обольщении, о радостях и благополучии семьянина?.. Северные колена не прислали бойцов, не дали ему выставить против пелиштимцев войско объединённого Эшраэля. Но если он не одержит победу, гибель его и всего рода неизбежна. Тогда лучше уж умереть в бою, чем от кинжала наёмного убийцы. Или, по приговору «адирим», упасть в кровавой жиже у стены города, под градом камней.
        Судорога внезапного гнева перекосила лицо царя. Он скрипнул зубами, сдерживая ярость. Что ж, значит, прав Шомуэл, который до и после смерти предрёк ему бесславный конец. Вместо него царём станет Добид. Как ни старался Саул догнать и уничтожить бетлехемца, бог не позволил ему этого сделать.
        Силы человеческие ограничены. Как бы он ни напрягал свою волю и мышцы, участь его предрешена. Кто-то из непокорных пророков (Саул приказал связать его и рассечь мечом) сказал перед смертью: «Сердце царя в руке бога, как потоки вод: куда захочет бог, туда и направит. И не найдётся нигде преград потоку, низвергшемуся с гор, и нет воли, противостоящей воле божественной». Произнося эти слова, обречённый старец смотрел на него без злобы, но и без страха. Пророк не боялся смерти. Царь отказался пощадить вещего бродягу. Старика убили.
        Саул стоял на крыше дома и наблюдал, как воины, построившись, закинув за спину щиты и положив на плечо копья, элеф за элефом двинулись из лагеря в сторону Езрееля. Тяжёлые щиты из бронзы везли отдельно, либо нагрузив на ослов, либо в повозках, запряжённых верблюдами. Пыль поднималась клубами, солнце припекало сильнее. Саул неожиданно подумал, что надо позаботиться о доставке воды для войска.
        Воздух сотрясался от громыхания окованных медью колесниц и повозок с грудами обожжённых глиняных шаров. В жутком гвалте соединились возгласы провожающих, скорбные выкрики женщин и плач детей, гимны левитов, песни уходящих воинов.
        Их покрывал рёв боевых рогов, стук барабанов и бубнов, пронзительный свист флейт.
        Подождав, пока войско удалится от Афека на достаточное расстояние, Саул сошёл с места наблюдения. Внизу растянулись друг за другом тридцать колесниц с тремя воинами на каждой. В одной из них находился Абенир в хеттском шлеме, у которого опускалось забрало с отверстиями для глаз. Кони нервно всхрапывали и ржали, будто догадываясь о предстоящем сражении.
        Саул поднялся на свою колесницу. Бецер стоял рядом, держа, как обычно, несколько метательных копий. Возничий дёрнул вожжами, зычно гаркнул, и кони побежали рысью, фыркая и взмахивая хвостами.
        Чуть в стороне, справа, катила колесница Абенира. Лицо главного полководца эшраэльского царя было мрачно. Такой же мрачной казалась гримаса Абенирова оруженосца Эпрема, славившегося меткостью стрельбы из аморрейского лука. Эпрем носил его у бедра в кожаном футляре, а длинные стрелы за спиной. Но сейчас сдвинутые брови на его воинственном молодом лице говорили о сомнении в успехе битвы. Идти против объединённого войска пелиштимских князей без ополчения всего Эшраэля было слишком рискованно. Но северные «адирим» не прислали своих элефов. Это знало всё войско Саула.
        Войско шло, оставив в стороне Бет-Шан, уже захваченный отрядом пеласгов. Прибегал гонец от Янахана, сообщавший наблюдения разведчиков, выдвинутых вперёд. Янахан делал это, надеясь предупредить отца в случае внезапного нападения безбородых.
        Под вечер войско Саула приблизилось к горам Гелбуйским, синеватыми волнами вздыбившимися неподалёку от Езрееля. Там находился лагерь пеласгов. Слышались какие-то невнятные стоны (может быть, стонали захваченные пеласгами пленники?). Раздавалось ржание лошадей. Изредка прилетали звуки человеческих голосов.
        Конечно, лазутчики пеласгов оповестили пелиштимских князей о приближении эшраэлитов. В лагере возникло движение. Вспыхнули среди густого сумрака факелы. Очевидно, князья приступили к боевому построению воинских частей, чтобы с утра начать наступление.
        Однако Саул не велел сооружать свой лагерь. Во-первых, стала бы слишком заметна скромность его размеров, по сравнению с огромным лагерем пеласгов. Во-вторых, не стоило затрачивать усилия для устройства шатров и распределения повозок.
        Саул созвал тысяченачальников. Его план был прост. Ард со своими юдеями направлялся на левое крыло эшраэльского воинства. Шимониты, которые оказались вооружены похуже остальных, должны были приготовиться справа, на холмистом предгорье. К ним присоединятся те немногочисленные бойцы, что пришли от северных городов. Они тоже не могли похвастать вооружением и обученностью. Но Саул надеялся на их бесстрастное мужество. Эти люди не рассчитывали на успех и добычу. Они пришли умереть за бога Ягбе, чтобы посмертно заслужить его милость. Саул послал к ним старшим бывшего пастуха Доика-идумея. Этот косноязыкий грубиян в бою становился одержимым и не щадил жизни.
        Лучших воинов своего войска он расположил в середине, на всём протяжении сомкнутых рядов. Саул предполагал вместе Абениром и Адриэлем принять здесь основной удар пелиштимского наступления. Тут же было место для царских сыновей.
        - Нет, отец мой и царь, прошу тебя, не приравнивай себя к простому воину, — взмолился Янахан. — Это наше дело биться в первом ряду и подбадривать бойцов своим примером. Если стрела или копьё безбородых нанесёт тебе вред, воины сразу огорчаться и почувствуют растерянность, как стадо коз без круторогого козла, как косяк онагров без сильного жеребца.
        Остальные военачальники поддержали Янахана.
        - Взойди на высокий холм позади войска и смотри на сражение, — сказал ершалаимец Ард. — Во время боя мы будем поглядывать на тебя. Поставь возле своей колесницы шест с золочёной молнией — символом Ягбе. Умирая или побеждая, мы будем видеть, что наш бог и наш царь с нами.
        Они разошлись к своим элефам. Саул поднялся на колеснице до середины возвышенности. Вместе с Бецером и пятью десятками стражи из преданных бениаминцев он взошёл на холм, поросший терновником и колючей травой.
        Царь прилёг на куске войлока, постеленном Бецером, и накрылся плащом. Небо, земля и ветер молчали. Тишина царила во всём расположении эшраэльского войска. Саул не надеялся заснуть перед сражением, но неожиданно провалился в чёрную пропасть сна.
        2
        Солнце встало, и оба войска приготовились к сражению.
        Стоя с Бецером на вершине холма, Саул смотрел на приближение пеласгов, двинувшихся от своего лагеря через пространство неширокой долины. Они шли стройными рядами в красногривых шлемах, выставив длинные копья, и были великолепны. Сияли плотная медь доспехов и круглые солнца ослепляющих щитов. Лезвия секир и мечей из наточенного синеватого железа вспыхивали и рассыпали искры отражённого света.
        Впереди, на обитых медью колесницах, стояли с возничими и оруженосцами пелиштимские князья и начальники в синих и красных плащах поверх доспехов. Возничие сдерживали вожжами горячих коней, чтобы не нарушать строя.
        Вся эта лавина пеших воинов, колесниц и пращников в коротких серых рубашках и яйцевидных египетских шлемах-касках медленно двигалась, приближаясь к растянувшейся ленте колеблющих копья и налаживающих камни для метания, волнующихся эшраэлитов. Среди нападавших не было бородатых арамеев и хананеев, никаких вспомогательных частей Анхуса, — только бритые, светлоглазые, русоволосые бойцы Пелиштима.
        Хрипло взревели боевые рога, загрохотали, застучали тамбурины и бубны. Пеласги запели какую-то грозно-весёлую боевую песню и ускорили шаги. Вот всё ближе и ближе… Казалось, сейчас начнётся непосредственное столкновение. Но внезапно туча камней и обожжённых шаров из глины полетела как со стороны пелиштимцев, так и из рядов эшраэлитов. Все пригнулись и закрыли головы щитами, послышался дробный стук камней, ударяющихся о медные доспехи. Раздались первые стоны и крики боли, появились первые раненые и убитые…
        Визгливо заржали кони, понеслись колесницы. С оттяжкой защёлкали тетивы эшраэльских луков, искривлённых, как бычьи рога, и больших, плавного абриса, луков пелиштимских. Стрелы взвивались молниеносными чёрными стаями. Пеласги побежали вперёд, стараясь не нарушать строй. Навстречу им наклонились острия эшраэльских копий.
        - Хедад! — яростно закричал Янахан, метнув с колесницы три копья подряд, а с четвёртым устремляясь на ближайших противников.
        Звон щитов и доспехов, треск копий, лязг мечей и секир, гулкие удары палиц, дикий вопль ярости, боли, страха, отчаяния и минутного торжества слились в шуме сражения, где сошлись на небольшом пространстве тысячи сильных бойцов.
        Саул с вершины холма наблюдал за началом битвы со стиснутыми зубами и побледневшим лицом.
        На левом крыле его войска первый удар пеласгов стойко выдержали юдеи во главе с Ардом. Они смешали строй врагов и отчаянно сражались не собираясь отступать.
        К Арду пробивался, оставив колесницу, аккаронский князь Родарк. Его молодое лицо с кровоточащей ссадиной от острого камня казалось сосредоточенным и холодным. Тысяча копейщиков Аккарона, сомкнув ряды и прикрывшись щитами, билась с упорными юдеями. Ард тоже покинул колесницу, передав лошадей слугам. Он понял, что воин в синем плаще, наносящий мощные удары копьём и стремящийся ему навстречу, пелиштимский князь.
        Наконец они сблизились достаточно, чтобы достать друг друга. Жестокие светлые глаза пеласга встретили такой же смелый взгляд сероглазого евуссея. Ард метнул копьё в Родарка. Тот пригнулся, и копьё пробило гребень его шлема. Князь торопливо сбросил шлем и тоже метнул копьё. Оно вонзилось в щит Арда, который был вынужден опустить щит под его тяжестью. Тут раздался болезненный крик оруженосца, прикрывавшего Арда со спины. Из правого глаза рослого юдея торчала стрела, пробившая мозг. Оруженосец рухнул под ноги сражавшихся. Ард выхватил меч, освобождая левую руку от щита с вонзившимся копьём пеласга. Ещё немного, и они сошлись бы с одними короткими мечами в смертельной рукопашной схватке. Однако теперь Арда некому было охранять со спины.
        Пелиштимское копьё проткнуло Арду поясницу, мочевой пузырь и проломило лобковую кость. Тысяченачальник Саула, истекая кровью и невыносимо страдая, наотмашь рубанул мечом подвернувшегося близко вражеского бойца. Но колени его уже подгибались. Он хотел повернуться и успеть взглянуть на холм, где в золотом венце стоял царь, которого он самоотверженно любил с первого дня его избрания. И тут же меч другого пеласга рассадил ему сбоку шею. Когда князь Родарк пробился к Саулову соратнику, чтобы нанести решающий удар, то с разочарованием убедился: тот уже мёртв.
        На правой стороне шимониты и селяне из северных областей с дикими воплями посылали камни и дротики в сплошной ряд бронзовых щитов. Выдержать мощный напор отлично вооружённых и обученных воинов Азота они не могли. Бросаясь то в одну, то другую сторону, эшраэлиты старались увлечь врагов подальше в бугристое предгорье. Там пеласгам труднее было соблюдать стройность рядов.
        Идумей Доик метался с окованной медью палицей, как затравленный зверь, между рядами и группами своих взлохмаченных бородатых воинов в разномастных панцирях, кожаных шлемах, без поножей и налокотников. Он исступлённо набрасывался на случайно вытащенных из строя пеласгов. Валил их ударом палицы и кромсал коротким мечом. Его отчаянно бьющиеся воины, даже поверженные на землю, умирая, кусали врагов за лодыжки, грызли их сандалии и в последнем усилии старались вонзить им нож в пах. Долго Доик продержаться не мог.
        Когда солнце повисло над Гелбуйским нагорьем, уже тысяча его шимонитов валялась в пыли, почерневшей от ручьёв запёкшейся крови.
        Доик видел Саула в золотом венце поверх остроконечного шлема. Он надеялся, что царь посмотрит в сторону погибающего элефа. И Саул посмотрел на него, поднял руку и долго не отводил взгляда.
        С теми бойцами, кто не пятился от страшного многотысячного выпада пелиштимских копий, Доик решил сделать невозможное. Они быстро выкатили лежавший на склоне горы огромный камень и столкнули его на поднимавшиеся ряды пеласгов. И Доик сразу побежал в образовавшуюся брешь среди вражеского войска. За ним кинулись четыре сотни добровольных смертников-северян.
        Повинуясь повелительным жестам нахмуренного князя Стихоса, пеласги взяли Дойка и его людей в ощетинившееся копьями кольцо. Из-за спин копейщиков искусные лучники посылали неотразимо меткие стрелы.
        Ругаясь, проклиная и завывая, Доик без устали молотил палицей, метал копья и камни — и наносил ущерб рядам пеласгов. То здесь, то там поражённый остриём или мощным ударом, падал воин в сияющей меди, и доспехи его громко звенели. Скоро стрела пробила левое плечо Дойка. Он ещё заставил себя бросить камень в пожилого пелиштимского князя. Камень не долетел до Стихоса.
        На оставшемся клочке свободного пространства, где лежали его убитые воины, Доик схватился с огромным синеглазым пеласгом. Гигант тоже предпочёл окованную палицу для ближнего боя. Две палицы сшиблись, но оба силача удержали своё оружие. Доик слабел, из пробитого стрелой плеча текла под панцирем кровь. От второго удара огромного пеласга Доик упал на колено и потерял палицу. Он выхватил меч и приподнялся, чтобы кинуться на врага. Третьего удара палицы было достаточно: Доик опрокинулся на каменистую землю. Пена и кровь хлынули из его рта с последним хриплым ругательством. Тут же двое пеласгов пробили его панцирь копьями.
        Эшраэлиты, находившиеся на правой стороне войска, побежали. Они старались укрыться от стрел среди горных уступов. Большая часть воинов, находившихся под началом Дойка, была убита. Остальных охватили паника и отчаянье. Они бежали, не думая ни о чём, кроме спасения своей жизни.
        Пеласги мчались за ними с торжествующими криками, преследовали и поражали по всей Гелбуйской горе, которая покрылась неподвижными телами эшраэлитов.
        Прозвучал дальний рёв военного рога. Князь Стихос призывал бойцов бросить преследованье и вернуться к середине долины, где развёртывалось главное сражение.
        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
        1
        В самом начале боя лучшие элефы Саула, ведомые Абениром и тремя сыновьями царя, задержали наступление пеласгов. При первом столкновении погиб Малхоша, раненный в живот копьём. Скорчившись, он уронил оружие и жалобно застонал. Малхоша упал с колесницы, потому что оруженосец, прикрывавший господина щитом, раньше него получил рану в шею. Окровавленный, он бросил щит и скатился под колеса своей колесницы. Оба оказались на пути бешено мчавшихся колесниц пеласгов. Конские копыта раздробили кости и черепа павших, истолкли мозг с кровавой грязью.
        По знаку Абенира сотня эшраэльских колесниц неожиданно ворвалась из-за склона горы. Пеласги остановились и поначалу не решались продолжать битву, прикрывшись щитами и выставив длинные копья. Затем, выполняя наработанный манёвр, будто двумя руками, охватили массу колесниц тысячами согласованно действующих пеших воинов. Они постепенно стискивали эшраэлитов, не давая им продвигаться вперёд. И опять искусные лучники, прикрытые круглыми щитами копейщиков, выпустили в них множество метких стрел.
        Эшраэльские колесницы сбились в неуправляемую массу мешавших друг другу воинов и коней. Эшраэлиты спрыгивали с колесниц, пытаясь приблизиться к первой линии окружавших их пеласгов. Кони, визжа и грызя всех находящихся вблизи, вставали на дыбы. Бились в постромках, запутывали упряжь. Иной раз убивали копытами собственных наездников. Вторжение эшраэльских колесниц захлебнулось и потонуло в окружении пелиштимского войска.
        Эшраэлиты потеряли согласованность действий и сражались со сплочёнными рядами пеласгов разобщёнными группами или каждый сам по себе. Пеласги теснили и убивали их всё с большим успехом, хотя тоже несли потери.
        Среди лязга и многоголосого крика сражения Янахан заметил красивого молодого вождя пеласгов в великолепном панцире и шлеме с особенно пышным гребнем из красных перьев. Янахан метнул в него камень. Шлем спас пеласга, но перекосился и слетел с его головы. Чёрные волосы прилипли ко лбу и упали до плеч. Пеласг повернул в его сторону грозно нахмуренное лицо со струящейся по щеке кровью.
        Янахан сообразил: сине-красный плащ и такой же узкий флажок, который поднимал позади воин-оруженосец, говорили о том, что это главный полководец, избранный из пелиштимских князей. Он не держался поодаль, как обычно полагается высшему начальнику, а рвался в самую гущу кровавой рубки.
        Янахан обрадовался. Он не знал имени красивого вождя с чёрными волосами. Желание лишить пеласгов их предводителя охватило Янахана. Он всё яростней бился, тщательно прикрываясь щитом, применяя все приёмы опытного бойца. За ним, как привязанный, следовал его верный оруженосец, смуглый весельчак Абиро. С Абиро собрались несколько десятков отборных бениаминских воинов, вооружённых не хуже пеласгов.
        Не отходя один от другого, эшраэлиты втиснулись в гущу пелиштимских воинов. И лишь только в разгаре сражения ряды их чуть поредели, одним броском оказались поблизости от колесницы главного военачальника. Янахан, не раздумывая, мощно метнул в князя копьё. Стоявший рядом с полководцем высокий воин отразил его щитом. Но ещё трое эшраэлитов послали копья, чтобы поразить князя. И копьё Абиро достигло цели. Острие пробило панцирь и вонзилось в грудь знатного пелиштимца. Он зашатался и стал падать назад. Лошади рванулись. Князь и два его соратника, тоже раненные в этот миг, повалились на землю, звеня доспехами и щитами.
        - Полимен, Полимен! — завопили пеласги, подбегая со всех сторон. — Князь Полимен убит!
        Янахан, Абиро и ещё один бениаминец дерзко вскочили на княжескую колесницу и погнали лошадей в обратную сторону к Гелбуйской горе. Отставших эшраэлитов сбежавшиеся пеласги в ярости изрубили на части.
        - Как вы смели подпустить к Полимену врагов, растяпы! — рычал мощный Кратос, нанося эшраэлитам страшные удары палицей, окованной железом.
        - Князь Полимен сам решил броситься в бой, он нас не послушал, — оправдывался кто-то из находившихся рядом воинов.
        - Догнать убийц князя! За мной! — громовым голосом приказал Кратос и устремился на колеснице следом за Янаханом и Абиро.
        Ещё несколько колесниц и толпа пеших воинов помчались с флотоводцем. Они догнали колесницу Янахана у подножья холма, на котором находился Саул.
        - О, великий Дагон! Не дай врагу избежать моего мщения! — ревел Кратос, покидая свою колесницу и огромными прыжками настигая Янахана и Абиро (третий беньяминец был ранен стрелой и упал по пути). Пелиштимцы окружили небольшую группу эшраэлитов, среди которых оказались Янахан и Абиро.
        Саул с холма видел эту часть сражения. Оно происходило близко от него. Царь сразу понял, что положение безнадёжно.
        - Янахан, сын мой, я иду на помощь! — воскликнул Саул, хватая копьё и подходя к колеснице, стоявшей ниже, на более пологом склоне холма.
        Внезапно он увидел колесницу, въехавшую на эту возвышенность, и Абенира без шлема и щита, с кровоточащей раной на лбу.
        - Подожди! — крикнул Саулу двоюродный брат. — Куда ты?
        - Там сражается Янахан, — взволнованно сказал царь. — Я спешу к нему на помощь…
        - Ты уже ничего не исправишь. — Абенир смотрел на него страшными, безжалостными глазами. — Сражение кончается, мы побеждены. Пока можно ускакать по той дороге. — Он указал на узкий лог между склонами. — Ещё немного — безбородые будут здесь и перекроют нам отступление. Мои элефы отходят, скоро они побегут. Уезжаем, скорее.
        - Там мои сыновья… — Из глаз Саула потекли слёзы, он поник головой. — Я виноват, я виноват… — бормотал он и скрюченными пальцами рвал мокрую курчавую бороду.
        - Малхиша и Аминадаб убиты, — холодно и жёстко произнёс Абенир. — Твой зять Адриэль убит. Обречён и Янахан. Конечно, полководец не должен покидать войско до конца битвы. Но мне нужно сохранить наш род в Эшраэле. Я хочу спасти твоих оставшихся сыновей и внуков. Пусть кто-нибудь из них продолжит царствование. Мне всё равно, кто их матери, лишь бы отцом был Саул или Янахан. Нужен племенной бык, чтобы сохранить породу. Пока я жив, буду опекать наследника-венценосца[76 - Несколько лет спустя после смерти Саула Абенир защищал и отстаивал царское право его сыновей. Позже был убит Абешей, приспешником Добида.]. Ты едешь со мной? Нет?
        Абенир вскочил на свою колесницу. Его нетерпеливо ожидал оруженосец Эпрем. Вожжи щёлкнули. Колесница Абенира, скрипя колёсами, укатила под топот и фырканье лошадей.
        - Господин мой и царь… — Бледный и суровый, приблизился Бецер. С ним было пятьдесят царских телохранителей. — Вот мы здесь, приказывай.
        Царь с Бецером поднялись на колесницу и поехали кружным путём к подножью холма. Там ещё вскрикивала и звенела доспехами затихающая битва.
        - Я иду, Янахан! — Оставив колесницу, Саул с копьём в правой и мечом в левой руке бежал к сражающимся эшраэлитам. С ним были Бецер и пятьдесят стражников.
        - Отец, уходи! Не приближайся ко мне! — Янахан, отбиваясь, повернулся к показавшемуся впереди отряда Саулу. Но копьё пеласга пробило ему затылок, вошло через шею в рот и показалось наружу. Янахан умирал, грызя острие пелиштимского копья. Его стекленеющие глаза продолжали глядеть на отца.
        Стрела вонзилась в левое плечо Саула. Сразу же другая стрела впилась ему в бок.
        - Царь! Вон эсраэльский царь! — крикнул кто-то из пеласгов, указывая на Саула. — На нём царский венец, хватайте его! Кратос, господин мой, вон царь… — Тут его сразило эшраэльское копьё. Кратос не расслышал восклицания погибшего. Неудержимым страшным ударом он размозжил голову Абиро.
        - А, это ты убил Полимена, собака! — топча труп Абиро, скрежетал зубами флотоводец. — Месть моя настигла тебя, слава Дагону!
        Эшраэлиты падали один за другим. Подошёл большой отряд пелиштимских лучников. Десятки стрел полетели в последних упорствующих бойцов Эшраэля и в тех, кто карабкался по склону горы. Они валились с крутизны вниз головой. Из их спин торчали оперённые концы пелиштимских стрел.
        - Бецер, уводи царя, — быстро проговорил начальник царских стражников, немолодой суровый Хаммуэль. — Он ранен. Подними его обратно наверх. Мы здесь задержим безбородых.
        Пятьдесят эшраэлитов в отличных панцирях и шлемах, прикрывшись бронзовыми щитами, с копьями наперевес бросились на подходивших к этому месту многочисленных пеласгов, обрушившись на них как сильный кулак на морду свирепого буйвола. Пеласги от неожиданного напора попятились. Потом грозно заревели и кинулись всей массой с занесёнными секирами, копьями и мечами. Началась жуткая по жестокости и ярости, последняя схватка.
        Бецер, подставив плечо, поднимал к вершине холма едва передвигавшего ноги Саула. Они с трудом взошли на крутой горб бокового склона. Смертельно раненный, бледный Саул остановился, отталкивая Бецера.
        - Пока нас не настигли, — тяжело дыша, сказал он, — не начали терзать и глумиться, заколи меня.
        Верный слуга, родственник и оруженосец, трясясь и плача, опустился перед Саулом на колени.
        - Я не могу, господин мой и царь, — рыдал Бецер. — Не принуждай меня к преступлению. Я не могу посягнуть на помазанника божьего.
        - Придётся самому, — пробормотал Саул, он взял меч двумя руками, повернув остриём к себе. — Отстегни мне ремень-то у панциря… ну? Где бы тут упасть…
        Саул примерился и бросился на меч, уперев рукоять в камень.
        Бецер наклонился к мёртвому. Погладил его по плечу, поцеловал бороду. Потом вынул свой меч, приставил себе под рёбра, к солнечному сплетению.
        - Прощай, господин мой и царь… Вот я иду за тобой…
        Когда царь и оруженосец оба были мертвы, из густого терновника вылез худой смуглый человек. Острые шипы изодрали его одежду. Морщась и облизывая царапины на руках, неизвестный прислушался к приближающимся звукам сражения. Он воровато глянул по сторонам и заметил царский венец, свалившийся с головы Саула.
        Смуглый человек схватил золотой обруч с трилистником и спрятал в своих лохмотьях. Снова прислушался к крикам воинов, лязгу мечей и щитов. Пригнувшись, неизвестный побежал между кустами. Мелькнув на противоположном склоне холма, он исчез. А сюда уже поднимались победители-пеласги.
        2
        Оставшиеся в живых воины Саула бежали повсюду, бросая щиты и шлемы. Ужас охватил всех, будто оскаливший кровавые клыки демон смерти Азазиэл преследовал их вместе с полчищем пелиштимцев, занимавших и грабивших брошенные эшраэлитами города.
        На холм, где покончил с собой Саул, поднялись пелиштимские князья. Пожилые, мрачные Анхус и Стихос, раненый, но самодовольно ухмылявшийся аккаронский князь Родарк и флотоводец Кратос. Их окружала торжествующая знать пеласгов, радостно восклицавших и весело потрясавших копьями. А простые воины, уже начали снимать с убитых панцири и шлемы, собирать оружие. Какие-то проворные черномазые мадианиты, которым разрешили купить для сидонских купцов одежду павших бойцов, раздевали трупы.
        - Я потерял друга и побратима, — горевал Кратос. — Погиб Полимен… Но я настиг его убийцу и разнёс ему череп, как куриное яйцо… Теперь я женюсь на вдове Полимена прекрасной Алесо и буду растить его сыновей…
        Князья уважительно поглядывали на могучего Кратоса, слегка завидуя ему. Кратос махнул своим воинам, к нему подвели совсем юного бойца из приближённых Янахана.
        - Спросите, где здесь царь и его старший сын, — приказал флотоводец. — Укажет, получит жизнь и свободу.
        - Говори, не бойся, — подталкивал поникшего головой юношу пеласг, знающий язык эшраэлитов. — Начальник сдержит слово, будешь свободен. А царю и сыну его уже всё равно. Души их в мрачном подземелье тоскуют по солнечному свету.
        Юный эшраэлит указал на Янахана, лежавшего у подножья холма. Затем на Саула, навалившегося грудью на собственный меч.
        - А, вот он, главный враг пеласгов, бывший погонщик волов, — язвительно произнёс Родарк, наступая башмаком на голову мёртвого царя.
        - Стой, князь Родарк, не топчи, — вмешался Кратос. — Голова Саула должна быть выставлена в святилище Дагона. Жрецы набальзамируют её, подкрасят и подрумянят… Пусть все пеласги полюбуются на голову своего врага и обрадуются…
        Покалывая сзади копьями, пригнали ещё троих пленных. Они подтвердили, что это царь Саул.
        Кратос снял с мертвеца шлем. Схватив за полуседую густую гриву, отрубил голову мечом. Потом приказал обезглавить Янахана. Головы эшраэльского царя и его старшего сына положили в кожаные мешки.
        - Скорей везите в Аскалон верховному жрецу Долону. Это подарок ему от всех нас в честь победы, — сказал Кратос.
        Князья одобрительно покивали и посоветовали отвезти в храм мечи Саула и Янахана. Мечи следовало положить у ног главного бога, как знак его победы над Ягбе. К сожалению, изображения бога Эшраэля не существовало, чтобы повергнуть и его к стопам Дагона.
        Голые, обезглавленные тела Саула и Янахана князья велели повесить на стене близлежащего городка Бет-Шана. Везти дальше было нельзя, солнце пекло, и мертвецы начали разлагаться.
        Раненых пеласгов перевязали и отправили на повозках в лагерь, где их ждали искусные лекари. Раненых эшраэлитов добили. Начался сбор и вывоз оружия, доспехов, брошенных колесниц. Отловили лошадей; не сильно покалеченных бережно отвели в ближние селения, чтобы их там лечили, кормили и поили. Лошади стоили дорого, гораздо дороже людей.
        Пленников пеласги обычно не убивали. Работорговцы из Кеме, Сидона и с острова Алашии уже съехались, как слетаются вороны и орлы-стервятники, завидевшие падаль. Сыны Анака и купцы из Суз довольно поглаживали напомаженные бороды. Египтяне, алашиты, минойцы сладко щурили глаза, подсчитывая в уме барыши. Торговцы и знать пеласгов тоже надеялись нажиться на продаже рабов. Впрочем, приток невольников ещё предстоял.
        Отдохнув и подлатав прорехи в воинском составе, князья решили продолжить наступление на Эшраэль. Главным полководцем, после гибели Полемена, избрали опытного и осторожного князя Стихоса из Азота. Особенно настаивали на этом верховный жрец Долон и флотоводец Кратос.
        Аккаронский правитель Родарк был этим крайне разочарован. Он, конечно, считал, что главным полководцем следовало избрать более молодого и лихого воина, то есть его самого. Прислал через гонца выражение своего недовольства и князь Газы. Он прослыл чрезвычайно вздорным и несговорчивым человеком, поддерживавшим предосудительные отношения с египетскими номархами. Выразил недовольство (тоже прислав гонца) князь Герара, которого звали Кирак, или Кириак. Он, хотя и не принимал участия в совете князей и соединённом ополчении, однако тоже рассчитывал на место главного военачальника.
        3
        Добид смиренно сидел со своими людьми в Шекелаге. Он пока следовал указаниям гетского князя Анхуса. Слухи до его захолустья доходили довольно смутные — через каких-то пастухов и бродяг. Но то, что решающая битва пелиштимских князей с Саулом произошла, он знал.
        Добид хотел послать людей к Гелбуйской горе выведать подробности. Внезапно пришёл воин из постоянной охраны.
        Молодой вождь сидел во дворе своего дома, беседуя с приближёнными о дальнейшей судьбе их общины. Среди приближённых присутствовали Абитар, Хетт, Абеша, пророк Гаддиэль и несколько старых сподвижников опального царского зятя.
        - Там человек к тебе, господин, — сказал стражник.
        - Что за человек?
        - Худой и грязный. Говорит, амаликец из обоза царя Саула.
        - А что ему нужно? — осторожно спросил Добид.
        - Он принёс тебе какую-то ценную вещь и важные известия.
        - Пусть войдёт, но следи за ним внимательно.
        - Слушаюсь, господин.
        Стражник впустил костлявого, пропылённого человека в изодранной одежде. Человек выглядел измождённым и испуганным. Опустившись на колени, он лбом коснулся земли. Стражник с копьём стоял позади него.
        - Откуда ты пришёл? — Добид настороженно всматривался в почерневшее лицо. Пришелец голоден, но бодр, хотя прикидывается совсем обессилившим. Глаза его пристальны, временами хитро зыркают по сторонам. Может быть, его подослал Саул или гетский князь Анхус?
        - Я убежал из эшраэльского стана.
        - Битва закончилась победой Пелиштима?
        - Да, войско людей ибрим разбито. Почти все умерли в долине Езреельской и на горе Гелбуйской. Кто остался в живых, спасались бегством и прятались в кустах.
        - Что ещё произошло?
        - Царь Саул умер и сын его Янахан тоже.
        - Ты видел это своими глазами?
        - Да, господин, за ними гнались колесницы. Сначала умер Янахан. А царь Саул, спасаясь, поднялся на гору и пал на своё копьё. Но он сразу не умер, а обернулся, опасаясь безбородых. Царь увидел меня и спросил: «Кто ты?», я сказал: «Амаликец, твой слуга». Тогда он приказал: «Подойди и убей меня, ибо тоска смертная объяла меня, а душа моя ещё во мне». Я подошёл и убил царя его мечом, как он просил.
        - Чем ты можешь это доказать?
        Добид встал. Его глаза горели, а лицо стало белым, как известь. Глядя на него, стали вставать все находившиеся во дворе. Оборванец полез под свои грязные лохмотья. В руках амаликца жёлтым блеском вспыхнуло золото: обруч с трилистником и крупным сердоликом.
        Добид боялся верить своим глазам: это был царский венец Саула.
        - Когда царь умер, я взял эту вещь и принёс сюда моему господину, чтобы обрадовать его и удостоиться награды за усердие, — заискивающе улыбнувшись, объяснил амаликец.
        Дрожащими руками Добид принял царский венец из рук бродяги, поцеловал его и передал левиту Абитару.
        - О, горе мне! Горе мне! — закричал Добид. Слёзы покатились из его глаз. Он разорвал на груди одежду, рухнул на колени и, хватая горстями, стал сыпать пыль на голову.
        Глядя на него, зарыдали, разорвали свои одежды соратники Добида. Некоторые тоже пали на землю и посыпали себе голову пылью.
        Остались стоять только Абитар с золотым венцом Саула в руках, остолбеневший от изумления амаликец и воин с копьём.
        Поднявшись, бледный, заплаканный и растерзанный, Добид печально и тихо сказал амаликцу:
        - Как не побоялся ты поднять руку на помазанника божьего? Это страшное кощунство и преступление, которому нет прощения. Кровь твоя на голове твоей, ибо твои уста свидетельствовали об этом, когда ты говорил: я убил царя. Убей теперь его, — приказал он стражнику.
        Доставивший царский венец оборванец так ничего и не понял. Он-то думал: господин обрадуется золотому обручу и тому, что его могущественный враг погиб. Потому он и приукрасил малость события, приписав окончательное действие, от которого умер царь, себе, удальцу. Где ему было разобраться в сложностях отношений среди Эшраэля… Амаликец захлопал глазами и невольно сделал шаг назад. Острие копья вошло ему под левую лопатку, пробило сердце и показалось из груди. Кровь окрасила рубище амаликца, мечтавшего о награде.
        Когда стражник выдернул копьё, он, уже мёртвый, по-прежнему изумлённо смотрел на белокурого вождя. Потом упал на спину и лежал, похожий на небольшую кучку грязного тряпья с торчавшими худыми ногами.
        Подошёл второй стражник. Вместе с первым они брезгливо взяли убитого за худые ноги и поволокли, оставляя кровавый след на утоптанной земле. Труп оттащили к оврагу близ города и кинули на съедение шакалам.
        Во двор тем временем выбежали жёны и домочадцы Добида. На крики и вопли мужей собрались другие семьи. Некоторые женщины держали на руках кудрявых малышей. Пришли встревоженные воины. На всякий случай они захватили мечи и копья. Они торопливо расспрашивали пришедших раньше. Дождавшись полного сбора своих людей, Добид снова растерзал на себе одежды и, продолжая плакать, воскликнул:
        - Пали сильные от мечей вражеских! О Саул! О Янахан! Краса твоя, Эшраэль, поражена на высотах твоих! Не рассказывайте в Гете, не возвещайте на улицах Аскалона, чтобы не радовались дочери Пелиштима, не торжествовали дочери необрезанных…
        Сбежавшиеся эшраэлиты постепенно узнали, о чём плачет их господин. Они присоединились к воплям и рыданиям, не совсем уяснив, почему так печалится красивый молодой Добид при известии о смерти старого злобного царя, который преследовал его, собираясь казнить. Но раз дело касалось не только Добида непосредственно, а славы Эшраэля, силы ибримского меча и, тем более, самого бога Ягбе, то…
        Их слёзы и причитания скоро стали искренними. В этих причитаниях отражалась вся их горькая жизнь с обидами, страданиями и гонениями, жизнь тяжёлая — от набегов иноплеменных, от поборов богатых и знатных, от жертвенных требований левитов и несправедливости алчных судей, от произвола и насилия царских и чужих воинов, грубых и жестоких, для которых убить любого человека было таким же простым делом, как прихлопнуть муху…
        Красивая нарядная жена Добида Абите, не жалея беленой шерсти, разорвала на себе одежду. Она принесла своему господину арфу.
        Добид настроил арфу. Под стоны и плач собравшихся он почтил память Саула и сына его Янахана плачевной песнью. Струны стройно звучали под его пальцами, сопровождая слова, внушённые богом:
        Горы Гелбуйские! Да не сойдёт на вас ни
        дождь, ни роса…
        Да не будет на склонах ваших цветущих лугов и тучных полей,
        Ибо там повержен щит Саула, будто и не был царь помазан елеем.
        Ни праща, ни лук Янахана не оставались праздными в битвах,
        Не возвращались домой без пролитой крови врагов.
        А меч Саула сеял ужас смерти…
        Саул и Янахан, согласные в жизни своей, не разлучились
        И в погибели — быстрее орлов, сильнее львов они были…
        Добид повернулся к женщинам и девушкам, стоявшим поодаль от мужчин и, продолжая песнь, обратился к ним:
        Дочери Эшраэля! Плачьте о Сауле, одевавшем
        вас после побед.
        В багряницу и дарившем вам золотые уборы…
        О, как ужасно, что пал он на брани…
        Скорблю о тебе, брат мой Янахан! Как дорог ты
        был мне!
        Любовь твоя для меня превыше любви женской…
        О, горе, что пали сильные от мечей вражеских!
        Краса твоя, Эшраэль, поражена на высотах твоих!
        Бетлехемец поник белокурой головой. Мягко ступая, подошёл левит Абитар и надел на светлые кудри венец Саула.
        - Не рано ли мне носить царский венец? — спросил Добид умного друга. — Я ещё слуга князя пелиштимского, как же мне считаться царём?
        - Ты помазан первосвященником Шомуэлом. Никто не имеет больших прав на царство, чем ты. А песнь твою я запомнил и запишу её на вощёную табличку клиновидными знаками.
        - Что же мне делать после гибели Саула и Янахана? Оставаться здесь или идти в какой-нибудь из городов Юдеи? Надень льняной ефод, Абитар, спроси бога… — Добид с надеждой посмотрел на левита, который, несмотря на юность, часто мудро советовал ему при трудных обстоятельствах.
        - Я уже молился и спрашивал Ягбе о тебе.
        - Что он сказал?
        - Он приказал тебе покинуть страну врагов. Иди в Хеброн. Это богатый юдейский город, высокостенный, торговый и многолюдный. Он свободен от нашествия безбородых. Я думаю, «адирим» Хеброна с удовольствием примут к себе помазанного на царство юдея.
        - Ты уверен? А если они не захотят принять меня?
        - Не желая отвлекать тебя от дел, я посылал доверенного человека к левитам Хеброна. Они спросили о тебе старейшин. «Адирим» ждут тебя, господин мой и царь.
        Добид вздохнул с облегчением. Вытерев слёзы, он снял венец и обратился к своим людям, которые поспешили прекратить плач:
        - Мы возвращаемся. Нам никто не угрожает. Для пелиштимцев мы слуги Ацхуса, для юдеев — единоплеменники. Грузите ослов и верблюдов. Запрягайте лошаков в повозки. Снимайте шатры, укладывайте имущество. Пригоните коз, овец и волов. Бог приказал мне прибыть в Хеброн и воссесть там на царство.
        Забыв о скорби по погибшим собратьям, по Саулу и Янахану, вольные бродяги Добида возликовали.
        - Я говорил тебе, Шер, надо не скулить, а держаться нашего господина, — весело укорял жену пожилой юдей, постоянно скитавшийся все последние годы с Добидом. — Вот теперь, глядишь, и мы прибьёмся на постоянное место. Заживём, как благополучные люди. Отладим дом, заведём хозяйство, будем растить внуков. Не забудь положить в хороший ларец наших покровителей «террафим». А то дом не устроится, всё будет кое-как.
        - Не бойся, я уже собрала наших «баальчиков», — отвечала жена, та самая добродушная тётка, что привела в шатёр Добида молоденькую Ахиноам. — Ягбе великий бог, всё в воле его. Ягбе заведует делами всего Эшраэля. Он умудряет судей, левитов, военачальников… теперь вот — царя. А дома-то выпечкой хлеба, урожаем чечевицы, закваской сыра, окотом овец, родами невестки, сбором винограда занимаются наши старые «террафим», наши «баальчики-ваальчики».
        Через сутки после погибельной для эшраэлитов битвы, караван под предводительством Добида тайно покинул Шекелаг. Окольными путями, стараясь не привлекать внимания местных жителей, он двинулся к Хеброну через узкие ущелья в пустынных горах Юдеи.
        Подойдя к Хеброну, караван остановился. В город отправились: левит Абитар, копейщик Абеша, сын известного среди юдеев человека, и седобородый пророк Гаддиэль, в дорогих одеждах выглядевший величественно, умастившийся ароматами и надевший чистый наголовник. Они пробыли в Хеброне довольно долго. Добид начал хмуриться, а жёны его — вздыхать и шептать заклинания-обереги.
        Но вот ворота города распахнулись. Вместе с посланцами молодого бетлехемца появились старейшины города. За ними следовали, распевая славословия богу, юноши и девушки в разноцветных рубашках. Они играли на лютнях, флейтах и кипарисовых «дудуках», извлекая мелодичные звуки. Вышли женщины знатных семейств, накинув на голову расшитые покрывала. А мужчины выкрикивали «шалом»[77 - Шалом — приветствие; дословно: «мир тебе» (древнеевр.).] и взмахивали ветками финиковой пальмы.
        Хебронские «адирим» выехали на высоких ослицах светлой масти, покрытых узорчатыми коврами. Они были в полосатых плащах и жёлтых кидарах, что подразумевало необычайную торжественность происходящего. Каждую ослицу с почтенным седоком вёл за узду мальчик в малиновой рубашке до пят и белой шапочке на макушке.
        Сойдя с ослиц, старейшины приблизились к Добиду. Радушно распростёртыми руками, улыбками и поклонами могущественные бородачи подтверждали, что считают бетлехемца знатной особой и дорогим гостем. Они приблизились к Добиду, который стоял между двумя своими жёнами (причём Ахиноам и Абиге сияли красотой и золотыми украшениями).
        «Адирим» почтительно взяли Добида и его жён за руки с двух сторон. Гостей повели в город, прямо к широкому, застланному коврами двору перед двухэтажным, заново побелённым домом. В нём и предстояло жить молодому гостю с семейством и слугами.
        А ещё через день, когда съехались посланцы из всех городов Юдеи, на широком дворе состоялось второе (после Шомуэла) помазание на царство Добида-бетлехемца. Старый левит, прибывший из Галгала, и близкий Добиду Абитар возложили на белокурую голову вождя бедных скитальцев золотой обруч с трилистником над лбом и большим сердоликом в середине — венец Саула, первого царя Эшраэля.
        На ближней горе совершили всесожжение и мирные жертвы Ягбе. Состоялся пир и принесение даров новому царю. Однако в речи, произнесённой после венчания на царство, Добид особенно убедительно сказал, что хотя он и принял из рук мудрых старейшин царство, но пока ещё он только смиренный правитель родной ему Юдеи. А стать ли ему когда-нибудь царём всего Эшраэля, знает лишь всемогущий и всеведущий бог, ибо есть ещё сыновья Саула Ешабаал и Эбоша, и сын Янахана Мемтибохош[78 - Сыновья Саула и Янахана спустя несколько лет были убиты некими военачальниками, по имени Рихаб и Батана. Добида помазали на царство Эшраэля в тридцатилетием возрасте в Хеброне; затем, взяв с боем Ершалайм (Иерусалим), он сделал этот город своей столицей и царствовал ещё тридцать три года.].
        4
        Победив войско Саула при Гелбуе пеласги двинулись дальше по полям Ханаана.
        Головы Саула и Янахана выставлены были в Аскалоне в храме Дагона. Оружие их отнесли, по свидетельству знающих людей, к алтарю богини Астарты, которой поклонялись по всему пространству от берега Великой Зелени до межречья Эпро и Хидеккеля. Только называли богиню любви по-разному: сыны Анака в своих портах Сидоне, Гебале и Цуре произносили её имя: Ашторет, в богатейшем городе вселенной Баб-Иллу она значилась как Иштар, народы Ханаана говорили Аштар, или Эстер; а митаннийцы и пеласги почитали её как всемогущую Астарту.
        Обезглавленные тела Саула и Янахана повесили на стене города Бет-Шана в честь победы над Эшраэлем.
        Днём проходившие мимо пелиштимские отряды веселились, глядя на почерневшие, тронутые тлением трупы. Случайно оставшиеся в горных селениях люди ибрим приближались, прячась среди кустов, чтобы молиться о погибших героях. Ночью на стене пеласги ставили воина с копьём и смоляным факелом.
        Но на третью ночь, когда факел догорел, а часовой, со свойственной пеласгам беспечностью, отправился спать, в зарослях тамариска кто-то зашевелился. Рослые мужчины осторожно выбрались из них и приблизились к городу. Они облокотили на стену длинные жерди с выступами для опоры ног, взобрались на стену и перерезали верёвки, державшие мёртвые тела. Не обращая внимания на тяжёлый запах и гнилостную слизь трупов, их бесшумно спустили вниз. Оказавшись на земле, неизвестные убрали жерди и верёвки в кусты. Затем они взяли погибших и исчезли в ночном мраке.
        К концу следующего дня в Заиорданье, у ворот города Явиша Галаадского на пыльной дороге показались повозки, запряжённые ослами. В повозках сидели угрюмые мужчины. Они придерживали большие свёртки из плетёных циновок.
        На верхушке сторожевой башни Явиша, красной от лучей заходящего солнца, взмахнул белым платком дозорный.
        Тотчас из города вышла молчаливая толпа горожан и старцев городского совета. И мужчины, и женщины были в тёмных накидках, с дымящимися ветками кипариса в руках. Они приблизились к повозкам. Возглавлял шествие левит, седобородый, почтенный, в полосатом наголовнике с маленькой медной брошью: изображением змея. Несколько музыкантов с тростниковыми свирелями издавали тихие скорбные звуки.
        Вытащив из повозок большие свёртки, жители Явиша вместе с приехавшими мужчинами понесли их на выложенную плоскими камнями площадку напротив города. Там лежали подготовленные дрова, присыпанные кусочками благовонных смол.
        Под тихую мелодию музыкантов левит запел погребальную молитву. Горожане подхватили заунывное пение. Женщины заплакали и с видом нестерпимого отчаянья ударили себя в грудь. «И-хха! Иа-хха! — вопили они в соответствии с обрядом и рвали у себя длинные пряди, отпущенные на висках.
        Закончив пение погребальных молитв, свёртки положили поверх дров. Главный из старейшин вышел вперёд и произнёс:
        - О великий Ягбе! Простри милость над сынами твоими, погибшими от рук нечестивых, защищая алтари твои на высотах Эшраэля. Ведь поколения людей сходны с судьбой древесных листьев: одни рассеиваются по земле, мёртвые и увядшие, другие с весною вновь яркой зеленью одевают ветви. Вот здесь лежа! перед нами тела царя Саула и сына его Янахана. Злодеи из земли Пелиштимской отделили им головы от плеч и выставили без одежды на глумление и поношение. Но мы помним, как много лет тому назад Саул собрал ополчение и освободил наш город от пленения Нахашем, царём аммонитским. Мышцею своею погубил Саул врагов, и с ним были бойцы от всех колен эшраэлевых. Тогда захватил царь Саул лютого зверя Нахаша, собравшегося выколоть глаза всем мужчинам Явиша и обесчестить всех женщин и девушек. Казнил Саул дерзкого Нахаша, будто презренное чудовище, будто когтистого льва и скимена, пожирающих внутренности человеческой плоти и пьющих кровь младенцев. Но пришло время, и в наказание наше от господа погибли славные. А нечестивые повесили на крепостной стене их нагие тела. И пошли наши сильные мужи, и сняли их со стены, и
доставили сюда для достойного погребения. Плачьте же, дочери Явиша, и стенайте по душам Саула и Янахана, ибо их уже не вернёшь. Ничто не сравнить с жизнью. Можно добыть богатство в походах: и белых телиц, и густорунных овец. Можно купить коней рыжей и чёрной масти, золотые треножники и обитые медью звонкие колесницы, и украшения с самоцветами, и одежды из виссона и багряницы. Но невозможно получить назад жизнь. Её не поймаешь — вылетевшую из тела через ограду зубов, ибо воля бога — тетива для стрелы. Стрела улетает, но не возвращается.
        После сказанного главный старейшина Явиша Галаадского взял из рук слуги тлеющую ветвь и поджёг дрова с телами погибших. Сухие поленья занялись жарким пламенем. Каждый горожанин, пришедший с огнём на конце ветви, бросал её в общий костёр, который запылал и казался издали огромным красным цветком. В наползающей тьме отсвет погребального костра долго соперничал с заревом заката над грядою гор.
        Когда костёр потух, взяли обгоревшие кости, сложили в глиняный сосуд и закопали под старым дубом напротив городских ворот, у холма. На том дубе повешен был когда-то царь аммонитский Нахаш, и тело его исклевали орлы-стервятники. А поверх захоронения Саула и Янахана жители Явиша поставили чёрный остроконечный камень. Назвали его Табера, то есть «Горение».
        ГЛАВА ВОСЬМАЯ
        1
        Большой зал во дворце номарха Рехмиу на берегу восточного протока нильской дельты славился великолепием. По всему периметру его окаймляла монументальная колоннада из гладкого известняка, где колонны изображали снопы стеблей папируса, перехваченные широким поясом. На каждой капители под потолком были выбиты либо папирусные метёлки, либо голова богини Хатор — массивное женское лицо с коровьими рогами.
        В верхней части стен чередовались орнаменты из цветной глазури в виде голубых лотосов или розеток, окружённых оранжевыми и жёлтыми бабочками.
        Расписанные яркими красками стены несли исторические сюжеты: охота на бегемотов, моление далёкого предка номарха под финиковой пальмой, отягощённой гроздьями плодов, другой предок высокородного правителя, стреляющий из лука в пролетавшего над ним журавля, и наконец великий фараон Рамсес Второй на колеснице, запряжённой дивной красоты лошадьми с грациозными шеями и золочёными гривами. За колесницей ползут на коленях пленные иноземцы: смуглые, горбоносые азиаты-семиты с всклокоченной бородой и пышной шапкой волос, белокожие хетты или пеласги с прямыми светлыми волосами до плеч, коричневые жители Пунта, полногубые, с чёрной мелкокурчавой головой.
        Пол дворцового зала, сложенный из смальты, передавал образы более обычного содержания: дикая кошка среди прибрежных зарослей, пёстро-рыжий удод с кривым клювом и растопыренным хохолком на ветке дерева, пара гусей с коричневыми грудками, серой спиной, чёрными крыльями и хвостом, и тому подобные приятные картинки окружающей природы.
        Между колоннами красовались на высоких подставках сосуды ритуального назначения из палевого алебастра, красного порфира, золотистой яшмы, зелёного малахита. Чуть ближе к входу во внутренние покои находились тройные ступени. Они завершались квадратной площадкой с креслом эбенового дерева, инкрустированным слоновой костью. На высокой спинке кресла сидел золотой сокол — священное подобие бога Гора. А напротив, у стены, как бы из лиственной рамы возникал пейзаж: навстречу солнцу бегут газели, львы и страусы. Там стояла бронзовая статуя; она изображала божественного владыку Черной Земли, верховного бога Усири[79 - Усири — Озирис, бог подземного царства. Усири, Исет (Исида) и Гор олицетворяли священную тройку среди главных богов египетского пантеона.], погибшего, воскресшего, заведующего вечной жизнью египтян после смерти. Одежды бога походили на царские ризы, а его митра на высокую шапку фараона. Но лицо бога с накладной бородой и слегка улыбающимися губами отдалённо напоминало самого номарха Рехмиу, что можно было понять как его очень далеко зашедшие притязания, допускающие заказать статую бога с его
собственными чертами.
        Среди роскоши и великолепия дворцового зала неуверенно прохаживался низенький человек в лиловом кидаре и полосатом халате. Он поглаживал клиновидную бороду, опасливо поглядывая на двоих неподвижно стоявших у внешнего входа мужчин в туниках воинов. Ни в руках, ни на поясе у них не было оружия.
        Один отличался высоким ростом и темно-бронзовым цветом кожи. Другой был среднего роста, светлокожий, необычайно широкий в плечах.
        С внешней стороны дворец охраняли стражники в зелёных платках поверх чёрного парика, в коротких юбках и кожаных треугольных фартуках до колен. Их вооружение составляли длинные копья, продолговатые щиты и короткий меч у правого бедра.
        Низенький человек не походил на египтянина ни одеждой, ни складом лица. В бороде его виднелась седина, глаза смотрели встревоженно. Разумеется, понятным представлялось волнение неизвестного чужестранца перед выходом правителя.
        Не вполне ясным казалось вообще нахождение этого неприглядного существа посреди дворца и его странное одиночество.
        Однако оно было наконец прервано. Из глубины дворцовых анфилад бодро вышел дородный старик в белой плиссированной накидке поверх туники без рукавов. Вошедший приветливо кивнул ожидающему коротышу в лиловом кидаре, который подобострастно распростёрся на полу и прижался к нему лбом как раз на том месте, где голубой зимородок держал в клюве красную рыбку.
        - Да ладно тебе, Гист, не валяйся, — насмешливо произнёс добрый старик в плиссированной накидке. — Твои услуги и полномочия требуют доверительного разговора, а не исполнения ритуалов. Вот наш дорогой Нахт (он кивнул в сторону вышедшего вместе с ним сухопарого скопца) обожает все эти ужимки и коленопреклонения. Мне они надоели ещё в молодости. Не до того теперь. Время тревожное, страна разваливается на два царства. Каждый номарх мнит из себя неограниченного владыку и мечтает стать фараоном. Кстати, и я тоже. А что в этом кощунственного, если престол может занять не только природный египтянин, а какой-нибудь полудикий ливиец или копчёный эфиоп?
        Нахт вздохнул и выражением лица изобразил сожаление.
        - Скажи, я прав или нет, неукоснительный блюститель поклонов? — шутливо спросил номарх дотошного Нахта. — Вставай, вставай, Гист, хватит вытирать пол. Ничего не останется рабам. За что им тогда давать их похлёбку? — Номарх засмеялся и поманил низенького Гиста, приблизившегося на цыпочках. — Мы должны обсудить положение сложившееся в Ханаане и Пелиштиме. Я пригласил жреца из храма Гора. Мы вместе послушаем твои сообщения о правителях ибрим, их войнах и прочих, интересующих нас делах в бывшей житнице. Ведь столетиями в Кеме ввозили скот, ценности и рабов именно отсюда. А сейчас удалитесь… ты, Гист, и благонравный угрюмец Нахт. Побудьте где-нибудь в боковом помещении. Выпейте фруктового напитка и отдохните. Скоро придёт моя жена с кучей всяких певичек и лютинисток. Она просила её принять.
        Сиятельный господин Нахт и лекарь Гист сложили руки на животе, поклонились и ушли.
        Номарх поднялся по ступеням тронного возвышения. Он сел в кресло и щёлкнул пальцами. Высокий бронзовокожий человек, стоявший у входа, принёс стул из кипарисового дерева и красно-золотой кожи. Затем он вернулся на своё место, окаменев в прежней позе.
        Номарх Рехмиу поправил серебристый парик с овальной золотой брошью над лбом и положил ладони на расставленные колени. Согнав с лица беспричинное веселье, он надменно приподнял брови.
        Послышался шорох множества лёгких ног. Вошла жена номарха госпожа Раннаи. Имя её означало «Любимая богом Ра».
        Её высочество окружали двенадцать юных рабынь в полупрозрачных и совсем прозрачных тканях, державшихся на ленточках через плечо. В их хрупких руках с тонкими пальчиками поблескивали перламутровой инкрустацией лютни, маленькие золочёные арфы и флейты. Некоторые из девушек несли букеты пышных цветов. И хотя оттенок кожи у юных музыкантов был разный — от слегка смугловатого до золотисто-медового и почти коричневого — лица их настолько густо покрывали румяна, белила, всякого рода притирания, что они казались почти неотличимыми одна от другой. На прелестных головках высоко взбитыми локонами громоздились чёрные, голубые и лиловые парики. От них многочисленные косички опускались на спину и полуоткрытую грудь. Глаза девушек были обведены чёрной краской, украшения составляли широкие ожерелья из бисера и модные браслеты на запястьях.
        - Добро пожаловать, моя Раннаи. Иди, садись рядом, — сказал номарх. — Как дела?
        Госпожа Раннаи поднялась по ступеням к мужу и поцеловала его в плечо. Потом уселась на красно-золотой стул и обмахнулась лёгким платочком из кисеи.
        Позади супруги номарха встала чёрная, как уголь, негритянка с кольцами в носу и ушах. На ней пестрела оранжевыми полосками только короткая юбка. Негритянка стала плавно взмахивать над женой номарха опахалом из страусовых перьев.
        Девушки с музыкальными инструментами и цветами упали на колени и коснулись лбом пола. Потом они осторожно подняли головы. Но остались сидеть на полу. Они чего-то ждали, не поднимая ресниц.
        Раннаи произнесла нараспев скучноватую, давно выученную фразу:
        - Мой господин муж, по воле всемогущих богов и благодаря тебе, достойный защитник справедливости, дела мои хороши, а дни благоприятны.
        Она натянуто улыбнулась и снова обмахнулась платочком.
        Номарх добродушно кивнул. Он немного скосил глаза и окинул взглядом свою красивую жену, с которой виделся теперь не чаще одного раза в месяц.
        Госпожа Раннаи выглядела настолько изящной, изнеженной и благоухающей, что определить возраст знатной египтянки значило бы приложить достаточное умственное усилие и незаурядную прозорливость. Безупречно гладкое, бледно-матовое лицо заставляло думать о несомненной молодости. Однако Рехмиу знал, что ей давно сорок.
        - Может быть, драгоценная Раннаи, у тебя есть ко мне просьбы? Может быть, следует увеличить количество золотых колец для содержания твоего обихода? Или ты решила обновить запасы выходных одежд и украшений? Возможно, тебе захотелось приобрести ещё рабынь или рабов для твоего дворца? — Глаза номарха стали весёлыми, какими казались до прихода жены.
        - О нет, я всем довольна, мой господин, — ответила Раннаи и слегка наклонила в сторону номарха свой искусно завитой парик. Среди уложенных гирляндами локонов парика дрожали тонкие заколки — золотые бабочки. Номарх усмехнулся и посмотрел на ожерелье жены из пяти рядов крупных бериллов, сапфиров, аметистов и изумрудов, скрывавших шею госпожи Раннаи и имеющих огромную цену.
        - Значит, твой приход означает соблюдение приличий и является проявлением благородной вежливости. — Господин Рехмиу погладил жену по пропитанной ароматическими маслами коже маленькой руки. — Я благодарен, моя Раннаи, но мне нужно заняться неотложными государственными делами. Что, ещё не всё? Я слушаю, моя драгоценная…
        - Хочу поведать тебе неприятную новость. — Раннаи состроила на бледно-матовом лице капризную гримаску. — Пусть мои девушки сыграют и споют, чтобы их настороженный слух был отвлечён… А тем временем я расскажу. Играйте и пойте гимн богине Исет для весеннего богослужения, — приказала она рабыням.
        - Нет, только не гимн, — запротестовал номарх и даже немного рассердился. — Гимнов мы ещё наслушаемся в храмах. Лучше что-то обыкновенное… о весне и… про любовь…
        - Вы слышали пожелание вашего господина, — пожала плечами Раннаи. — Пойте старательно, трясогузки.
        Девушки переглянулись. Взволнованно пошептавшись, они устроились на полу прудобней. Их пальцы стали пощипывать струны лютен и арф. Засвистели нежными переливами флейты. Девушки начали играть печальную плавную мелодию с повторяющимся припевом.
        - Это старинная песня, её почти не исполняют теперь, — равнодушно сказала госпожа Раннаи.
        Девушки пели:
        Из зарослей папируса доносится
        Голос дикого гуся, попавшего в силки
        На приманку.
        А я не могу вырваться,
        Я не в силах освободиться
        От моих силков,
        Потому что любовь к тебе
        Держит меня и не отпускает…
        Я думаю о тебе.
        Что я скажу моей матери,
        К которой я приходила вечером,
        Нагруженная добычей?
        «Разве ты не ставила силков?» —
        Спросит она меня строго.
        Что мне ответить?
        Дикий гусь летит и спускается,
        Множество птиц порхает вокруг…
        Я не замечаю их.
        Со мною только моя любовь,
        Я не могу забыть о твоей красоте…
        Сердце моё тоскует[80 - Песня найдена в гробнице Менены вблизи столицы Древнего Египта — города Уасет.].
        - Чудесная песенка и девушки хорошо поют, — добродушно заметил Рехмиу. — Чем ты возмущена?
        - О, мой супруг и повелитель, — заговорила негромко Раннаи, вытянув слегка шею и приблизив лицо к его уху. — Всякая девушка, живущая на территории дворцовых помещений, твоя собственность. Тело их принадлежит тебе, а душа богу Усири. Девушки должны блюсти целомудренность для тебя, и любая может оказаться твоей наложницей, если ты пожелаешь. Это право господина.
        - Допустим, — усмехнулся грузный старый номарх. — Хотя мой возраст не очень-то побуждает меня использовать это право. — Он подмигнул жене с двусмысленным видом.
        - Если дворцовая рабыня нарушила предписанную ей чистоту такая мерзавка подлежит самому жестокому наказанию… — продолжала его жена. — Вон та смуглая флейтистка… Она, кажется, из южных номов Черной Земли… с острова у самых порогов…
        - И что же? — с любопытством спросил номарх.
        - Её застали вчера в беседке с воином из белокурых народов моря. Но я приказала не трогать её, пока ты сам не примешь решение. Есть ещё одна нарушительница, которая сидит позади всех и держит букет лотосов. Она отдавалась чернокожему рабу из страны Куш. Что скажешь, господин мой? Какую меру наказания они заслужили? Я пока не говорю о тех юношах, которых они обнимали…
        - Конечно, по старым понятиям и порядкам, обеих рабынь следует отдать в храм Себека[81 - Бог Нила, обожествляемый в виде священного крокодила.]. Там жрецы приковали бы их цепью к стене у пологой плиты на берегу уходящей под воду. Огромный крокодил в тридцать пять локтей длиной всегда приплывает после захода солнца поужинать той жертвой, которая для него приготовлена. Однако…
        - Ты хочешь их простить?
        - Девчонки хорошенькие. Одна играет на флейте. Другая, кажется, неплохо поёт. Их обучали, воспитывали. Они с детства живут у нас. Зачем скармливать их крокодилу или удушать верёвкой из-за таких пустяков? Мальчишки тоже заняты делом. Белый старательно охраняет, негр работает на поливе садов или… что-то такое…
        - Но рабыни позволили себе непокорность… Их уличили в гнусной разнузданности… Они подлежат казни, — настаивала Раннаи.
        - Беда случится, если тебя уличат в том же, — неожиданно разозлившись, прошипел номарх. — Вот тогда и правда пришлось бы принимать жестокие меры. Ступай, жена. Меня ждут почтенные и полезные люди. Можешь своей рукой отхлестать рабынь хлыстом. Думаю, ты получишь от этого удовольствие. И хватит с них. Зато они наверняка родят несколько маленьких рабов, за которых ничего не нужно платить.
        Госпожа Раннаи низко поклонилась мужу и с обиженным видом удалилась. За ней, шелестя прозрачными платьями, упорхнул рой музыкантш и певиц.
        Номарх весело посмотрел им вслед. Затем он сказал стоявшим у входа:
        - Принесите-ка ещё седалища. У меня будет совет. Придёт жрец Гора, учтите.
        Оба человека, к которым обращался Рехмиу, после краткого отсутствия поставили на вторую ступень ещё один стул, обитый красно-золотой кожей. А первая ступень стала опорой для простого стула с коричневой деревянной спинкой.
        2
        Появился жрец в белой одежде. Это был человек средних лет с бритой головой и накинутым на левое плечо куском пятнистой рыжей материи, заменявшей в жаркую погоду шкуру леопарда[82 - Египетские жрецы высокого ранга носили на плечах леопардовую шкуру.]. Рядом шёл, напряжённо сосредотачиваясь костлявым лицом, светлейший господин Нахт. Последним семенил Гист, придерживая сумку, в которой находились вощёные таблички и прочие документы.
        - Приветствую тебя, хранитель священных знаний, — кивнул номарх бритоголовому жрецу, склонившемуся в поклоне. — Садитесь по своим местам.
        Приступим к важному совещанию. Докладывает Гист, возвратившийся после десяти лет отсутствия. — Он сказал это таким обыденным тоном, как будто лекарь отсутствовал не больше месяца.
        Когда все расселись на предназначенные им стулья, Гист хотел встать.
        - Сиди, — сказал номарх, небрежно махнув на него полной рукой, звякнувшей золотым браслетом. — Мне нужно сообщение о событиях в Ханаане, а не изъявления почтительности. Для ритуалов существуют торжественные приёмы. Так вот, предварительно я скажу несколько слов. За последние царствования фараонов Рамсеса Третьего и Сети Второго Египет потерял всё, завоёванное великим Рамсесом Вторым. Разумеется, я говорю об этом не потому, что вы этого не знаете. Просто мне представляется целесообразным обосновать логическую последовательность нашего совещания.
        Рехмиу слегка покашлял и достал из-за пазухи круглую золотую коробочку. Вынув из неё зеленоватый шарик гашиша, отправил его в рот. Снова покашлял и покосился на укоризненно качавшего головой жреца. «Осуждает», — раздражённо подумал номарх.
        Нахт, достав свою коробочку, сделал то же самое. Глаза у номарха и его высокопоставленного чиновника просветлели, в них блеснула искра оживления. Жрец пошмыгал носом. Гист внимательно рассматривал потолок.
        Рассосав шарик гашиша, номарх продолжил:
        - Итак, в итоге утраты земель в Ханаане прекратилось поступление невольников для строительных работ. Из-за этого увеличилось привлечение свободных египтян на постройку храмов, водохранилищ и дамб. Крестьяне и жители городов стали чаще выказывать недовольство и даже выходить из повиновения чиновникам. Произошли волнения и бунты, которые местами удалось подавить военной силой, а местами не удалось. Там бунтовщики захватили дворцы, выпустили кишки своим правителям, забрали себе их жён и наложниц, разграбили ценности и имущество. Пришлось приглашать наёмных ливийцев и воинов «народов моря», с которыми мы лишь недавно вели кровопролитные войны. Восстания низких слоёв египетского населения удалось прекратить путём жестоких мер и даже казней. Я ничего не упустил, не так ли?
        - Да, ты прав, превосходительный господин, — сказал жрец. — Недавно у нас в Танисе строители храма отказались выйти на работу. Отрядами ремесленников были преодолёны стены царского некрополя, где возводились гробницы. Воины-ливийцы и воины-ахайя пригрозили, что расстреляют их из луков. Но недовольные сели на землю. Они сидели целый день, говоря: «Мы делаем это из-за голода и жажды. У нас нет одежды, лекарств, вина. Отсутствует хлеб, отсутствует рыба, отсутствуют овощи…»[83 - Лексика древнеегипетской записи на папирусах.]. Пришлось удовлетворить их жалобы, чтобы не вызвать бунта.
        - Это подтверждение того, что я уже говорил. — Рехмиу сделал жест в сторону Гиста: готовься, я скоро закончу. — В борьбе со знатью номов, которую мы с вами здесь представляем, фараоны потерпели поражение. На юге бывшая столица Уасет провозгласила правителем главного жреца бога Амона. У нас же номарх Баурджед стал, по сути, фараоном и засел в Танисе. Я вполне мог бы занимать его место. Но я скорблю о потере единства великой державы и её развале на два слабых государства. В них междоусобно враждуют дорвавшиеся до власти номархи. Все эти печальные обстоятельства приведут к тому, что Кеме перестанет существовать. Её завоюют и растопчут азиаты из песчаных степей, ливийцы или нефы из страны Куш. Они всё больше расселяются среди жителей Кеме. Их влияние усиливается и в военной верхушке, и среди землевладельцев[84 - Вскоре после описываемого времени фараоном стал представитель ливийской знати Шешонк I. Вслед за тем в VIII веке до н. э. ослабленный Египет покорил нубийский царь Пианхи, а ещё через 200 лет в Египет вторглись ассирийцы под предводительством Синнахериба. — Прим. авт.]. Выход один: провести
стремительный захват Ханаана и Сирии, как это было при Рамзесе Великом. Десятки тысяч рабов, богатая добыча и повсеместно взимаемые подати с этих стран сделают победителя властелином Черной Земли. Только так можно восстановить силу и величие государства. Теперь наш лекарь, переводчик и особо уполномоченный соглядатай обстоятельно расскажет о своих скитаниях по дорогам Ханаана. Слушаем тебя, Гист.
        Низкорослый человек, своим полосатым халатом и клиновидной бородой отличавшийся от знатных египтян, поклонился поочерёдно: номарху, жрецу и Нахту, своему прежнему начальнику.
        - Прошу высоких господ не гневаться и заранее простить мой косный язык. Тем более что свыше десяти лет мне приходилось изъясняться на наречиях ибрим или гортанном лае ночующих в шатрах. Сопровождая господина Нахта на пути в многолюдную столицу Вавилонского царства, я оказался жертвой обстоятельств. Произошло непредвиденное. Ночью напали разбойники, и я, отдалившись от каравана, стал пленником. На рассвете мне удалось высвободиться из пут и бежать. Три дня я бродил, не находя пропитания, пока попал в город Раму, называемый ещё Рамафаим. В этом довольно оживлённом городе эшраэлитов постоянно жил главный судья этих людей, пришедших из славного Кеме в Ханаан шесть столетий тому назад.
        - Позволю себе по примеру превосходительного господина напомнить о том, как шесть… нет, определённо семь столетий прошло с тех пор… о том, как народ ибрим покинул остров среди Дельты[85 - В древнем Египте, а позднее и в Греции весь обширный район многорукавного впадения Нила в Средиземное море назывался (как нечто топонимически определённое) попросту Дельта.], называемый земля Гошем, — заговорил, остановив рассказ Гиста, жрец. — Здесь этот пастушеский народ прожил больше двухсот лет, руководимый своими избранными людьми. Он был всем доволен, гоняя по лугам коз и овец, сажая на грядах лук и овощи. В те уже весьма, хотя и не столь, отдалённые, времена[86 - Течение времени для психологии древних народов не было столь стремительным и сильно изменяющимся, как в нашу эпоху. Поэтому несколько столетий не считались слишком обширным отрезком времени. — Прим, авт.] власти священной державы Кеме очень озаботились положением в стране Ханаан, управляемой нашими наместниками. Несмотря на нахождение во многих городах воинских гарнизонов его величества фараона, там происходили частые междоусобицы подобные тем,
что претерпевает сейчас сама Чёрная Земля. Было решено переселить туда народ ибрим. Он был немногочисленным, но сплочённым. Чтобы подвигнуть к переселению, им навязали принудительные работы, которые показались гошемским пастухам невыносимыми. Жречество Амона и Гора направило возглавить исход из Дельты некого младшего жреца, объявленного их соплеменником. У него «оказался» подготовленный «брат», по имени Ахаро, который лучше владел наречием ибрим, тогда как вождь Моше едва мог произнести несколько слов. Его не понимали, и Ахаро сделался переводчиком. Потом запустили придуманную для Моше легенду. Не буду останавливаться на подробностях. Заранее намеченные места стоянок, водопой и пропитание значительного скопления людей объявляли милостью всемогущего и невидимого бога (потом ему присвоили имя древнего племенного духа ибрим). Моше через Ахаро заявил, будто этот бог уполномочил его дать им строгие правила (позже их провозгласили законом Моше). А всё, мол, потому, что невидимый бог избрал их из всех живущих на земле народов и обещал в будущем обеспечить им всяческое благоденствие и богатство. Разумеется,
это весьма польстило гошемским пастухам. Впрочем, достаточно много оказалось и недовольных. Потомки кочевников не желали выполнять строгие правила, подчиняться подозрительному пророку и постоянно молить о прощении какого-то непонятного им бога. Пришлось всех бунтовщиков вырезать. Для этого Моше с Ахаро обучили карательный отряд, безжалостно пресекавший всякое сопротивление. И всё чаще беглецам напоминалось об их наименовании от какого-то древнего патриарха, прозывавшегося Эшраэль. Это значит «Поборовший бога» или нечто в этом роде.
        - Да, да, мудрейший Хнумхотеп, — улыбаясь, сказал жрецу номарх. — Хорошо, что ты напомнил эти подробности. Я кое-что из них подзабыл, а иного и не знал вовсе. Продолжай. Твои забавные истории подготовят рассказ Гиста о нынешнем положении дел среди ханаанских племён.
        - Я поспешу, — признательно улыбнувшись номарху, проговорил Хнумхотеп, — чтобы не слишком утомлять превосходительного господина Рехмиу. Имеются сведения, будто пророк Моше женился на женщине из бедуинского племени мадианитов и жил в их палатках сорок лет. Поэтому устраивать всякие чудеса по поводу перепёлок, обессилевших при перелёте через пустыню и доставшихся голодным беглецам из Гошема, или «манной небесной» кормить их же — было ему сподручно: жена и тесть научили[87 - Одна из версий про «манну небесную», насытившую израильтян, утверждает, что это частое в тех местах явление: застывшие капли сока тамариска, сладковатые на вкус. Есть версия и о съедобных лишайниках, употребляемых местными бедуинами в пищу до недавнего времени. — Прим, авт.]. Да и водил пророк эшраэлитов по голым пескам тоже лет тридцать. Пока старые не вымерли, а молодые не уверовали в нового бога.
        - Ого, всю жизнь провёл при исполнении плана, — морща нос с весёлым видом, пошутил номарх. — И что же дальше с ними случилось?
        - Моше объяснил людям ибрим, которые столько лет ходили по Синайским пустырям и оазисам, следующее, — продолжал жрец. — Бог якобы ему обещал: «Я пошлю перед вами моего невидимого посланца и прогоню хананеев, аморреев, евуссеев и другие племена Ханаана. И вы придёте в Землю обетованную, где текут молоко и мёд. Там я велю вам жить и господствовать». Ну, они и вторглись из пустыни в миловидную ухоженную страну, как песчаный смерч, истребляя всех на своём пути.
        - Но ведь они, кажется, всех не истребили? — обеспокоено спросил номарх Гиста. — Или там живут одни люди ибрим? А как же пелиштимцы?
        - Нет, милостивый господин, они всех не смогли уничтожить, хотя и частично заняли Ханаан. Но там же находятся другие народы, — почтительно доложил Гист. — Самый древний в Ханаане город Ярихо[88 - Ярихо — Иерихон.] они захватили с помощью хитрости и подкопов под стены. А вот самый большой город Ярусалем, который эшраэлиты зовут Ершалайм, до сих пор им не принадлежит. Там живут сероглазые евуссеи. Моя мать была из этого племени. Ну а пелиштимцы воевали с ними все шесть… прошу прощения, мудрейший Хнумхотеп… все семь столетий. И вот только что разгромили войско царя Саула. Самого царя и его старшего сына убили и обезглавили. Я слышал, их головы набальзамировали, разукрасили и выставили в храме города Аскалона. Затем, когда надоест на них любоваться, кожу соскоблят, хрящи вытащат… Черепа отделают золотом или серебром. И пелиштимские князья будут пить из них по праздникам пиво.
        - Забавно, забавно. — Номарх жизнерадостно потирал мясистые ладони. — А ты почему не поддерживаешь рассказы о Ханаане, Нахт?
        - Я бывал там, — пожал плечами сиятельный Нахт, — но не столь часто, чтобы считать себя знатоком.
        - Однако в горле у меня пересохло, — облизнув губы, неожиданно сказал номарх. — Почему нам не дают вина? Мы выпьем за осуществление наших намерений. За новое завоевание Ханаана.
        Стоявший у входа мужчина в военной одежде исчез. Другой, широкоплечий, остался. Немедленно вошли две девушки в пышных париках и прозрачных платьях, не скрывавших их прелестей. Они внесли на подносах фаянсовые кувшины и четыре чаши — одну золотую, две серебряные и бронзовую. Золотую взял номарх. Серебряные достались жрецу и Нахту, бронзовая Гисту.
        - Какую строгость при распределении посуды для вина соблюдает мой управляющий… — усмехнулся Рехмиу. — Вообще-то я тоже сторонник традиций. Это объединяет людей Кеме. Правильно воспитывает молодёжь, ограничивает своеволие невежд, и удерживает в рамках приличий жизнь простого народа. Н-да, это правильно. Но не до такой же степени, как в нашем случае… Так что управляющий Гур явно перестарался. А какие красивые рабыни принесли вино и чаши… Особенно та… — Номарх указал на хрупкую девушку с бледно-смугловатой, почти голубого оттенка кожей. Наливая вино в чаши господ, юная рабыня чуть сгибала шею, изящную, как стебель, и внимательно наклоняла нежное лицо с приплюснутым носиком, красным ртом и огромными чёрными глазами в длинных ресницах.
        - Как тебя зовут? — довольно ласково спросил номарх, дотрагиваясь до её маленьких грудей.
        - Ноэми, мой господин. — Девушка вздрогнула от прикосновения Рехмиу, её ресницы испуганно задрожали.
        - Ты не дочь Кеме. И ведь родина твоих родителей не Ливия и не Пунт, — продолжал номарх. — Откуда они?
        - Мои родители были из Беер-Шабии, мой господин.
        - Это город у южных рубежей Ханаана, превосходительный, — пояснил Нахт.
        - Значит, ты… юдейка? — Рехмиу фыркнул от лёгкого смешка, потому что происхождение рабыни соотносилось с темой их переговоров: Ханааном — Эшраэлем. — Или хананейка?
        - Мои родители шимониты.
        - Это не одно и то же? — удивлялся номарх, проявляя снисходительное презрение египтянина к большинству народов и стран на земле, кроме хеттов и Вавилона. — Можешь идти. Вино оставь вон там. — Он указал на столик, принесённый вторым человеком, стоявшим у входа.
        Девушки церемонно склонились до самого пола, попятились и исчезли.
        - Очаровательные птички, которых хочется съесть, — сделал заключение Рехмиу и добавил: — Меня удерживает от этого желания утомление жизнью. Хнумхотепа удерживают обеты и мудрое воздержание. А Нахта и Гиста женская прелесть оставляет равнодушными.
        - Отчего же… — почтительно возразил Нахт. — Зрительно я вполне различаю женскую красоту…
        - Ладно, выпьем вина. Это в наших возможностях, — сказал номарх, делая глоток из чаши. — Гист, продолжай рассказывать про свои злоключения.
        - Слушаю и повинуюсь, превосходительный господин. — Гист тоже сделал глоток и заговорил. — После того как я убежал от разбойников и пришёл в Рамафаим, со мной произошло одно важное событие. Кто-то посоветовал мне обратиться к главному судье Шомуэлу, которого эшраэлиты считали не только вождём всех племён, но и первосвященником. А также великим прозорливцем, умеющим общаться с невидимым богом и предрекать людям будущее. Я подошёл к нему на площади, вкратце рассказал о своих печалях. Но сначала я объяснил, что не только говорю на языке ибрим, но и являюсь их единоверцем, поклонником бога Ягбе. Тогда прозорливец указал мне на будущий отрезок моей жизни: он пройдёт вблизи человека, которого я должен сегодня встретить, сказал он.
        - Недурно, — заметил номарх. — И кого же ты встретил?
        - Той же ночью я увидел вблизи Рамафаима костёр. Возле костра коротали время два молодых человека. Они сказали о своём желании спросить прозорливца, где пропавшие ослицы, которых они ищут по приказанию отца. Один из них поразил меня своим ростом, мощью и красотой. Его звали Саул.
        - Уж не он ли стал царём, которому пелиштимцы отрубили голову? — заинтересованно прервал Гиста жрец. — Ты сказал: погиб царь Саул…
        - Да, мудрейший Хнумхотеп, тот молодой силач оказался будущим царём Эшраэля. На другой день, когда мы пришли к дому судьи Шомуэла, он уже ждал Саула.
        - А второй юноша? — вспомнил номарх. — Он-то кто?
        - Просто слуга, дальний родственник Саула, превосходительный господин. Он потом всё время находился при Сауле, уже ставшем царём. Остался с ним и я.
        - Похвально. Ты не упустил благоприятного случая. А почему судья ждал Саула?
        - По принятым у них объяснениям, всё это решил бог. Он будто бы указал Шомуэлу кого следует помазать на царство. И внешне всё правильно: молодой, на редкость сильный, благочестивый эшраэлит. Со временем оказалось, что он доблестный предводитель войска. Обладает решительностью, волей и яростью в битве. Народ его сразу признал. И жречество Эшраэля тоже.
        - Левиты? — почему-то напрягся, наклонившись к Гисту, жрец Хнумхотеп.
        - Да, левиты, мудрейший. Однако странным представлялось одно обстоятельство. Саул принадлежал к простому роду земледельцев из маленького племени и самого незначительного колена Эшраэля.
        - Ну, чего тут странного! — раскатисто засмеялся номарх. — По воле бога передавая народ избранному царю, судье хотелось бы сохранить власть. Зачем ему предлагать царя из знатного рода, влиятельного племени и многочисленного колена? Он собирался сделать Саула только водителем ополчения, вроде пса, охраняющего стадо. А сам бы продолжал управлять всеми делами и доходами. Не надо быть прозорливцем, чтобы всё это распознать.
        - Конечно, превосходительный господин, находясь у власти в великом царстве Кеме, где фараоны, жречество и чиновники тысячи лет совершенствовали своё правление, преодолевая изменения и трудности, но сохраняя основу, — это одно понимание. А эшраэлиты ещё несколько столетий тому назад были кочевым народом. Если бы не план их расселения в Ханаане, осуществлённый таинственным Моше, они, возможно, продолжали бы жить на лугах Гошема или, подобно мадианитам и амаликцам, бродили бы по Синайской пустыне.
        - Продолжай, Гист. Твой рассказ становится увлекательным, — довольно проговорил господин Рехмиу, допивая вино из золотой чаши и жестом приказывая, чтобы ему налили ещё. Высокий служитель при входе быстро подошёл и налил вино номарху.
        Гист тоже отхлебнул из своей чаши, следуя правителю нома, и продолжал:
        - Возвращаясь к сравнительно недалёким событиям, сообщу лишь, что Саула провозгласили царём в присутствии посланцев от всех колен Эшраэля. Однако многие старейшины и богатые землевладельцы из северных областей не желали оказывать царю содействие при сборе ополчения. Также и при выплате положенной дани для содержания войска. Отказывались они и отправлять Саулу подарки, чтобы царский обиход не пополнялся ценным имуществом.
        - Это прямая измена, — возмутился номарх. — За неповиновение избранному правителю следует карать смертью. А Саул?
        - Вначале он терпел. Продолжал погонять волов, распахивая поле, и заниматься воинскими упражнениями с несколькими сотнями добровольцев. Они составили ядро его будущего постоянного элефа. Так называют эшраэлиты отряд воинов в тысячу человек.
        И всё-таки молодого царя поддерживала знать южных областей. Постепенно он сумел собрать три элефа. Ему содействовали левиты. Внешне был за царя первосвященник Шомуэл, тайно надеявшийся на возвращение власти судьям. Как потом выяснилось, он сам хотел бы создать наследственное правление. Но оба его сына оказались бестолковыми, развращёнными пьяницами и откровенными мздоимцами. Народ презирал их.
        - А скажи-ка, Гист, кем ты был при новом царе? — хитро спросил номарх. — Как ты, любезнейший, стал… хм… придворным?
        - С позволения превосходительного господина Рехмиу, мудрого Хнумхотепа и сиятельного Нахта, я не стану похваляться некоторыми из своих знаний и навыков. Вначале я закрепился в семье царя как лекарь. Я удачно вылечил родственников Саула. Впоследствии не раз давал лекарства и царю, когда его мучила бессонница и терзал злой дух, приводя к безумным поступкам и бессмысленной жестокости. Но это было потом, после того как Саул одержал несколько побед над аммонитами, пелиштимцами и амаликцами. Ещё он расправился с несколькими особенно ярыми противниками на севере и построил хорошую крепость в своём родном городе. Затем перебил несколько гарнизонов пелиштимских князей в других городах. Они потеряли господство над Эшраэлсм.
        - Бывший погонщик волов совсем неплохо себя показал, — заметил Рехмиу. — Я был бы рад держать под своей рукой столь успешного полководца. Впрочем, кое-что о войнах ибримского царя я узнал. У меня есть соглядатаи в Пелиштиме.
        - Первосвященник Шомуэл начал проявлять враждебность к Саулу, — продолжил Гист, помолчав. — Он решил вместо Саула поставить другого человека, не столь удачливого и упорного. Первосвященник обвинил царя в нарушении воли бога, который сообщал свои пожелания ему одному, прилетая в священную Скинию.
        - Скиния? — поднял брови номарх.
        - Это переносной храм, — сказал Нахт. — Шатёр для совершения священных ритуалов у племён козопасов.
        - Обычная кожаная палатка, — подтвердил Гист. — В неё разрешено входить только первосвященнику и левитам.
        - Разговаривать с богом в палатке может один первосвященник? — насмешливо произнёс Нахт. — А кто докажет истинность того, что объявляет всем этот человек?
        Жрец Хнумхотеп посмотрел на сиятельного Нахта сурово, как на позволившего себе недопустимую вольность.
        - Вера в богов или вера в повеление бога не требует доказательств, — жёстко сказал он. — Вера либо есть, либо её нет. Тот, кто требует доказательств воли богов, есть сомневающийся преступник. Он подлежит суду жрецов и наказанию, если суд сочтёт таковое решение справедливым.
        - Слова твои истинны, мудрейший Хнумхотеп, — торопливо проговорил чиновник-скопец. — Однако нельзя же сравнивать веру в вечных и всемогущих богов Кеме с измышлениями тёмных племён, у которых храм всего лишь шатёр из козлиной кожи.
        - Я не обсуждаю здесь истинной веры и великих богов. Я не хочу сравнивать с ними колдовские поклонения духам, летающим в кожаные шатры. Хотя для эшраэлитов придумана вера полезная и объединяющая этих бывших кочевников. И создана она мудрыми учителями под сводами египетских храмов. — торжественно подытожил жрец.
        - Не будем вести споры, — снова вступил Рехмиу, искривив лицо брюзгливой гримасой. — Во всякие времена бывали изменения. Например, не забыли ли вы… Впрочем, почти все изображения и надписи фараона-отступника уничтожены[89 - Речь идёт о фараоне Аменхотепе IV (XIV век до н. э.). Он отменил древних богов и ввёл в Египте культ единого бога Атона, олицетворявшего солнечный диск. Себя он переименовал в Эхнатона («Дух Атона»), а столицу назвал Ахетатон. Старые храмы закрыли. Всё это дало повод фараону упразднить власть жрецов. Произошли перемены в письменности, языке и искусстве. После смерти Эхнатона, его начинания были уничтожены. Жрецы вернули старых богов и старые догмы. — Прим. авт.], когда вернулись к старым богам. Случилось это… сейчас уж и не вспомню толком… И как звали этого фараона-злодея тоже забыл… Упоминал кто-то из жрецов, что он приказал всему царству Кеме поклоняться одному богу-Солнцу. Впрочем, я больше ничего не знаю да и не хочу знать. Скажи-ка, Гист, что ты ещё делал при царе Сауле?
        - Кроме врачевания, я исполнял кое-какие казначейские дела, потому что среди окружения царя не оказалось ни одного человека, знающего письменные знаки и искусство счета. Только через несколько лет часть этих обязанностей приняли на себя дядя царя и один сидонец, придумавший удобные значки для записи.
        - Вернёмся к тому, в чём обвинил первосвященник царя Саула, — напомнил Нахт, видимо, сожалея о своих сомнениях по отношению к воле единственного бога эшраэлитов. Раздражение жреца Хнумхотепа его несколько испугало.
        - Как я уже говорил, Шомуэл обвинил Саула в неисполнении приказа, который бог передал ему в Скинии. — Гист выпил своё вино и держал пустую чашу в руках. — Старик-первосвященник, а его устами сам бог, требовал чтобы царь, побеждая врагов, убивал всех людей и животных. И даже сжигал имущество побеждённых не беря — ни ценностей, ни одежды. Разрешалось оставлять только оружие.
        - Но это похоже на безумие, — почти растерянно произнёс номарх. — Даже самые дикие народы не делают такой глупости. А куда Саул должен был девать украшения из золота и серебра? Выбросить в пропасть? Закопать в песок? А дорогие одежды, ковры и всякую утварь… Сжечь? И зачем резать целые стада овец и прочих животных, оставляя их грифам, орлам и шакалам? Наконец люди… Даже желая наказать за сопротивление и верша священную месть, завоеватели всё-таки оставляют красивых девушек, молодых крепких мужчин и здоровых детей. Ведь их можно выгодно продать, получив большую прибыль. Не понимаю. Тут какие-то очень тёмные ритуалы. Но совершенно бессмысленные.
        Гист лукаво усмехнулся.
        - Первосвященник добивался, чтобы царь и его приближённые не богатели от военной добычи, чтобы не поддерживать в ополчении желания служить Саулу, — сказал лекарь. — А среди родственников царя, начальников войска и среди простых воинов зрело недовольство. И однажды, после победы над амаликцами, Саул сохранил часть стад, оставил себе верблюдов и дорогие вещи. Он одарил воинов и полководцев, не забыл и свою семью. Тогда Шомуэл прибыл в военный лагерь и при всех заявил: «Бог проклял Саула за непослушание и хочет отобрать у него царский венец». Саул пришёл в ужас и умолял о прощении. Он, конечно, не отказался от царского венца, но сильно огорчился. Он верил властному старику и боялся бога Ягбе. Первосвященник уехал в ярости, понимая, что его планы срываются.
        - Это нужно было ожидать, — сказал Нахт, покосившись на жреца.
        - Дальше последовали тайные деяния первосвященника. Позже они стали известны, — продолжил Гист. — Шомуэл скрытно приехал в городок Бет-Лехем. Там он помазал на царство юношу, сына некоего Ешше. Юношу звали Добид. Его занятием было пасти отцовских овец. Как оказалось, Добид умел хорошо играть на арфе, знал много песен и молитв. А ещё, гоняя по холмам отару, он постоянно упражнялся в метании камней из пращи.
        - Мне кажется, у юноши присутствовали все нужные качества, чтобы носить венец эшраэльского царя, — тонко пошутил превосходительный господин Рехмиу.
        - Если бог прилетает в кожаный шатёр, то за царя вполне сойдёт и пастух, — поддержал шутку номарха сиятельный Нахт.
        Жрецу Хнумхотепу эти шутки не понравились.
        - Бог способен явить своё присутствие в любом месте и, по желанию своему, вознести избранного человека в любое достоинство, — сказал он.
        Повинуясь поощрительному жесту номарха, Гист не перестал говорить.
        - У царя Саула был двоюродный брат Абенир. Человек смелый, жестокий, весьма неглупый и не желающий упустить ту благоуспешность, какая внезапно выпала ему в жизни. Из землепашца стать правой рукой царя, главным начальником войска… Такое удаётся редким счастливцам. Абенир задумал создать группу соглядатаев, чтобы следить за происками Шомуэла. Здесь, должен сознаться, я всячески помогал Абениру. За Саула были некоторые влиятельные люди из южных областей Эшраэля. Ими владело понимание выгод при царском правлении в противоположность устаревшим требованьям священников. — Гист поперхнулся и опасливо посмотрел на Хнумхотепа.
        Жрец сидел неподвижно. Его выбритое худощавое лицо с выступающими скулами не выразило никакого отношения к сказанному.
        Гист слегка поёрзал на месте. В его глазах мелькнул признак сомнения. Казалось, он решил избежать опасных признаний, хотя говорил он о своей деятельности в Ханаане египетским вельможам и египетскому жрецу, лицам заинтересованным.
        Однако, как только лекарь собрался продолжить повествование, номарх Рехмиу хлопнул в ладони и встал.
        - Сейчас нам принесут жареных голубей, утку, тушёную с финиками и чесноком, фрукты, медовое печенье и вино, охлаждающее тело при сильной жаре. Но мы продолжим не здесь, а в садовой беседке. Надеюсь, мудрейший Хнумхотеп, ты сейчас не соблюдаешь пост… — Жрец усмехнулся и покачал головой. — Значит, мы все усладим своё сердце довольством сытости и лёгкого опьянения.
        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
        1
        Сидя в ажурной беседке, увитой благоухающими глициниями, Гист обгладал стёгнышки жирного голубя и выпил вина, налитого для всех в одинаковые высокие бокалы. Жрец Хнумхотеп ел фрукты, тоже не забывая приложиться к бокалу. И сиятельный Нахт прихлёбывал пронизанную солнцем, живительную влагу, лишь немного повозившись с голубем.
        Зато превосходительный господин Рехмиу бодро закусил двумя голубями да убрал пол-утки с финиками и чесноком. Фрукты, медовое печенье, ещё какие-то сладости не избежали его внимания. Проявление жизнерадостности и прекрасного пищеварения сопровождались не менее обильным употреблением золотистого вина.
        Подавали кушанья красивые мальчики в серебристых париках и набедренных повязках. Губы их были накрашены, ресницы начернены, глаза обведены синей краской. Возраст: лет двенадцать-четырнадцать. От них пахло ароматами и свежестью юности.
        «Отчего вместо рабынь прислуживают эти красавчики, напоминающие меня в мои юные годы? — подумал Гист, оглядываясь на рабов в набедренных повязках. — Может быть, номарх только прикидывается, расхваливая девиц и сетуя на старческую немощь? А на самом-то деле не так уж он ослабел. Просто интерес его теперь устремлён в другую сторону от женской половины дворца».
        Показалось лекарю, что и жрец Хнумхотеп посматривает на стройные тела нежных отроков с каким-то притенённым сладким таяньем в глубине глаз. Хихикнув про себя, Гист попросил разрешения продолжить рассказ о царе Сауле, Шомуэле, Добиде и всём Ханаане.
        - Несмотря на укрепление своего царствованья, Саул тяжело переносил враждебность первосвященника, которое он считал проклятьем бога. Его близкое окружение, особенно Абенир, другие полководцы и часто приезжавшие в Гибу влиятельные люди из южных колен сознавали, что всё это стремление снова захватить власть, прикрытое пророчествами и ссылками на волю бога. Но царь был прост сердцем. Он не умел рассуждать так, как те, кто его поддерживал. Ум его временами мутился. Он страдал от бессонницы и мыслей о мести бога Ягбе. И, хотя он перестал подчиняться Шомуэлу, однако верил его ужасным предсказаниям. Говоря по справедливости, предсказания почти полностью сбылись. Саул убит, убиты его сыновья в возрасте воинов. Погиб муж старшей дочери и самые преданные начальники элефов. Однако остался его главный полководец Абенир, сыновья наложниц, внук от старшего сына Янахана.
        - Вернись к тому времени, когда царь Эшраэля и его старшие дети ещё жили, — вмешался номарх. — О наших днях поговорим позже.
        - Слушаюсь, превосходительный господин. Должен сказать, я старался с помощью целебных снадобий лечить царя Саула. Но лекарства помогали лишь на короткий срок. Затем наступало ухудшение: судороги, отсутствие сна, приступы беспричинного гнева, когда Саул становился опасным для окружающих. Однажды ваш слуга чуть не потерял жизнь при таком приступе. Саул пробовал отвлечься от преследований злого духа, терзающего его душу, с помощью вина, красивых рабынь и охоты. Вместе с Абениром царь гонялся на колесницах по пустыне и поражал стрелами львов. Раненых зверей он добивал коротким мечом, испытывая таким образом терпение своего бога. И вот кто-то посоветовал пригласить хорошего музыканта, владеющего искусством игры на арфе: якобы перебор струн успокаивает мятущийся дух и умиротворяет сердце.
        - У нас в храмах нередко применяют это средство. Оно известно с далёких времён и помогает больным не хуже лекарств, — заметил жрец Хнумхотеп.
        Гист не был согласен с самонадеянным заявлением жреца. Как опытный врач, он имел другое мнение, но промолчал.
        - Стали искать музыканта. Нашли его в городе Бет-Лехеме и пригласили в Гибу, в царский дворец, — продолжил Гист.
        - Между прочим, я хотел узнать, как выглядит дворец Саула. Можно ли его сравнить с моим залом приёмов? Я уж не упоминаю дворцов их величеств фараонов Черной Земли… — сказал номарх, явно желая продлить своё шутливое настроение.
        - О, превосходительный господин! — сразу оценив содержание вопроса, заулыбался Гист. — Разумеется, дом Саула не дворец… Просто большой дом с несколькими обширными помещениями и деревянной галереей на втором этаже. Конечно, ни по красоте зал и покоев, ни по убранству, количеству слуг и служанок дом Саула не может сравниться с твоим дворцом. Как несравнимы с его собственным домом жалкие хижины бедняков. Правда, и у него в представительных местах со временем появились бронзовые треножники, пёстрые ковры, резные кресла, лари с дорогой посудой и одеждой. Но ни росписей, ни цветной глазури, ни смальты и прекрасных колонн в доме эшраэльского царя нет. Такого количества ваз и кувшинов из золота, серебра, порфира, яшмы и малахита тоже нет. Кое-что он получил в виде подарков или взял себе из военной добычи. Однако великолепие твоего дворца, превосходительный господин, несоизмеримо со всем этим и, наверное, не уступает роскоши фараона в Уасете.
        - Продолжай, — сказал Рехмиу, сложив губы со снисходительным выражением нескрываемого самодовольства.
        - Когда пришёл музыкант, я разговаривал с ним. А после игры заплатил ему пять сидонских шекелей. Это был юноша лет шестнадцати с миловидным лицом, серыми глазами и рыжеватым цветом волос. Он больше походил на пелиштимца или хетта, чем на мальчика из юдейского городка. Ростом и сложением он не выделялся. Звали его Добид.
        - Так это мальчик, которого первосвященник тайно помазал на царство, — вспомнил жрец.
        - Совершенно верно, мудрейший Хнумхотеп. Являлось ли то обстоятельство, что вызвали именно Добида, случайным совпадением, или кто-то намеренно послал его к царю, я впоследствии так и не смог установить.
        - Можно думать по-всякому. Однако подозрение о чьих-то заранее продуманных планах не исключается, — глубокомысленно произнёс номарх.
        - Истинно, превосходительный господин, — с готовностью подтвердил лекарь. — Я продолжу, с твоего позволения. Игра на арфе благотворно повлияла на мрачного царя. Добид трапезничал с царскими сыновьями. Потом он получил свою плату и ушёл. В скором времени Саул вынужден был спешно собирать ополчение, чтобы остановить войско объединившихся князей Пелиштима. Собрать ополчение царю удалось. Он пошёл навстречу пелиштимцам и разбил лагерь на возвышенности. Противоположную возвышенность заняли со своими воинами князья из Аскалона, Гета и других вражеских городов. Между противниками находилась небольшая долина. Пелиштимцы предложили выставить бойца для поединка. Они говорили: «Если победит ваш поединщик, значит сильнее бог Ягбе. Мы примем это с честью и вернёмся к себе. Но победа нашего бойца будет победой Дагона над Ягбе. Тогда мы вас всех истребим. Однако согласие царя вернуть наши гарнизоны в города Эшраэля может предотвратить истребление. Выбирайте». Саулу нечего было возразить, и он согласился.
        - Прискорбно, когда борьба людей определяет и судьбу богов, — сказал Хнумхотеп с глубокомысленным видом.
        Гист рассказывал дальше.
        - От князей Пелиштима вышел воин огромного роста и свирепой наружности. Он стал выкликать противника из лагеря людей ибрим. Но они устрашились его вида, и никто не решался выйти против великана. Его называли Галат[90 - В библейской (греческой) традиции — Голиаф.]. Это было не имя, а происхождение воина из племён, живущих среди хеттов. Многие галаты, после падения Хеттского царства, ушли к пелиштимцам, ибо язык и обычаи их похожи. Эшраэлиты боялись сразиться с Галатом. Говорили, будто галаты и люди из Габаона — потомки исполинов. Рост их бывает огромным в сравнении с ростом высокого, но обыкновенного человека. Ещё называли великанов, из которых был тот Галат, потомками рефаимов, произошедших от браков смертных женщин и посланцев неба — бессмертных ангелов.
        Неожиданно заговорил сиятельный Нахт, давно не прерывавший повествования.
        - В дни моей молодости я слышал о чёрных племенах, населяющих степи и леса к югу от нашей благословенной страны, — обратился к номарху скопец. — Некоторые мужчины этих племён настолько велики ростом, что средний человек едва достанет макушкой их пупка. А на одном острове вблизи побережья южных земель встречаются даже женщины, способные легко нести на плечах корову.
        - Не перебивайте Гиста, иначе мы будем слушать его до вечера. А нам ещё предстоит ужин, — озабоченно сказал Рехмиу.
        - Галат несколько дней вызывал поединщика безуспешно, — продолжал Гист. — Саул ушёл в свой шатёр. Там он плакал от унижения, сетуя на то, что бог оставил его. И вдруг к шатру явился Добид-арфист. Он заявил о своём желании выйти к Галату. «Как ты сможешь это сделать? — удивился царь. — Ты ещё отрок и всю жизнь пас овец. А он обладает несоизмеримой силой и воин от юности своей». — «Бог сподобит меня одолеть нечестивого великана», — отвечал Добид. Он спустился в долину, где ходил, смеясь над эшраэлитами, Галат. Надо сказать, пастушок-арфист отказался надеть доспехи. Он шёл навстречу великану в обычной одежде, взяв с собой только пращу и камень.
        - Надо было ему захватить хоть палку какую-нибудь… — противореча собственным указаниям не прерывать Гиста, рассмеялся номарх.
        - Так же, как ты сейчас, превосходительный господин, смеялось многотысячное воинство пелиштимцев, глядя на тщедушного Добида и огромного Галата в медных доспехах и шлеме с гребнем из красных перьев. У великана был бронзовый щит, будто колесо грузовой повозки, и копьё, древко которого равнялось навою[91 - Навой ткацкого станка превышал три, а то и четыре метра в длину.] ткацкого станка. А железный меч в два локтя длиной висел в ножнах на поясе. Видеть рядом с ним юношу среднего роста, бедно одетого да державшего в левой руке пастушеский посох, и правда, казалось смешным. «Разве я собака, что ты вышел ко мне с палкой?» — спросил великан Добида. Вместо ответа хитрый пастух незаметно подготовил пращу и, не раскручивая её, каким-то особым способом метнул камень. Оглушённый Галат упал. Подбежав, Добид вынул из его ножен меч и отрубил великану голову.
        Номарх, жрец и хладнокровный Нахт одновременно издали звук изумления.
        - Это несомненное вмешательство богов, — заявил Хнумхотеп.
        - Вернее, это победа бога Ягбе, — довольно язвительно поправил жреца сиятельный Нахт.
        - Воины Пелиштима с горестным воплем начали отступать, — вспоминал Гист. — А эшраэлиты с криками радости решились их преследовать. Все считали: в споре богов Ягбе победил Дагона, потому и мальчик-пастух убил исполина. Саул обнял Добида, как родного сына. Одарил его дорогими доспехами, богатой одеждой, дал оружие и колесницу с двумя лошадьми. Старший сын Саула Янахан полюбил Добида и стал его другом. А царь назначил бетлехемца тысяченачальником.
        - Случайно убить даже очень сильного человека, это одно. Возглавить же тысячный отряд воинов совсем другое дело, — пожал плечами Нахт.
        - Добид вскоре проявил себя умным и смелым вождём, — пояснил Гист. — Царь одобрил его отвагу, разум и удачу. Ведь он только вышел из отроческого возраста, а уже поразил Галата-великана, разогнал и истребил грабителей пелиштимских и амаликских. «И горы вокруг упились их кровью, равнины наполнились трупами, и не смогла стопа ног их стать против лица Добида, а он пронзил их мечом и прошёл по рёбрам их и крушил их пятою своей». Такими торжественными, но явно преувеличивающими его военные достижения словами восхваляли Добида пророки из народа. Когда он ехал на отдельной колеснице за колесницей царя Саула, то люди с ликованием выходили навстречу из эшраэльских городов. Девушки и молодые женщины кидали цветы под ноги коней, распевая боевые песни и восклицая: «Саул убил тысячи врагов, а Добид десятки тысяч! Божья милость над ним!» Конечно, это было несправедливо, но голос народа не заглушишь и не отменишь. Особенно — у людей ибрим. Впрочем, не исключено, что все эти восторженные хвалы Добиду в ущерб славе Саула кем-то были заранее подготовлены.
        - Я тоже так думаю, — вставил сиятельный Нахт. — Посланные Шомуэлом делали своё дело.
        - Думаю, с того дня в сердце Саула запылала ревность к удачливому пастуху. А со временем он стал его ненавидеть. Однако убить юношу царь поначалу не замышлял. Он решил женить его на своей дочери. Добид становится зятем Саула и усердно исполняет царские задания, как тысяченачальник. Скоро до Саула доходит слух, и о помазании Добида первосвященником Шомуэлом. Царь вновь испытывает страх и отчаянье. Снова его начинает терзать злой дух, вызывая приступы тоски и гнева. Саул вызывает Добида и приказывает ему играть на арфе. На этот раз музыка не успокаивает его. Во время целительного звучания струн царь схватил копьё и хотел пронзить им своего зятя. Добиду удалось отпрянуть, после чего он выбежал от Саула и поспешил домой. Этот случай всех взволновал и удивил. Как бетлехемец мог уклониться от копья, брошенного с близкого расстояния могучей рукой Саула?
        - Вопреки усмешечкам сиятельного Нахта, — раздражённо сказал Хнумхотеп, — такие случаи можно объяснить только волей богов.
        - Я не отрицаю воли богов, мудрейший, — торопливо возразил Нахт. — Однако здесь ясно не только божественное предназначение, но и видны человеческие страсти.
        - Дальше, Гист, — недовольным голосом прервал их пререкание номарх, — приближай к завершению свой рассказ.
        - Саул разгневался. Собрав большой отряд, он устремился на поиски юного соперника. Так Саул встал на путь открытой вражды с Шомуэлом, а, следовательно, и с самим грозным богом Ягбе.
        - К сожалению, царь приравнивал желание первосвященника к воле бога, — пробормотал Нахт.
        Взглядом Гист испросил одобрение номарха на продолжение своего рассказа.
        - С того дня в течение двух лет царь разыскивал Добида. Но Добиду помогала не только дочь Саула. Старший сын царя Янахан любил бетлехемца настолько сильно, что вопреки интересам отца, дважды его спасал. При этом Янахан, как человек неглупый, не мог не сознавать вреда и для своих собственных интересов. Ведь он был первородный наследник. Среди эшраэлитов ходили по этому поводу разные россказни. Доброжелательные утверждали: Янахан любил Добида «как свою душу». В такой доброжелательной наивности слышалось нечто притянутое, с лёгкой примесью лжи. Впрочем, иногда человеческие привязанности бывают совсем нелогичны и бескорыстны.
        - А о чём толковали недоброжелатели? — спросил Рехмиу.
        - Недоброжелательные слухи казались чуть-чуть непристойными. То есть, они явственно намекали на слишком горячую дружбу юношей, — лукаво ответил лекарь и, по привычке, пропустил через кулак свою клиновидную бороду.
        - Ты мог наблюдать отношения царевича и царского зятя с близкого расстояния, — заметил номарх. — Что ты сам-то думаешь по этому поводу?
        - У меня не имелось повода подозревать что-либо подобное, — развёл руками Гист. — Однако двоюродный брат Саула Абенир втихую приказал мне не мешать недоброжелательным россказням. Они вредили Добиду в глазах благочестивого народа. А Добид собрал недовольных властью беглецов. Были среди них и преступники, и заёмщики, не платившие долгов, и даже рабы. Некоторые пришли с семьями. Они верили в удачу своего вождя и вместе с ним прятались от царя. Пещеры, горные хребты и ущелья служили беглецам надёжной защитой. Жители окрестных племён нередко предупреждали Добида о появлении царских элефов. Дважды Саул почти настиг своего бывшего зятя. Ещё немного, и беглецы были бы схвачены. Но получалось так, что людям Добида удавалось избежать верной смерти по той или иной причине. Наконец и воины Саула, и сами преследуемые стали верить в помощь невидимого бога, который оказывал несомненную поддержку Добиду. После столь длительного и опасного существования, Добид со своим отрядом поступил на службу к пелиштимскому князю Анхусу. Князь принял его радушно, как врага Саула. Но со временем он убедился во многих
достоинствах юного полководца. Добид совершил несколько удачных походов против бедуинских племён. Добычу он честно отдавал князю, который хвалил его и не скупился на щедрые подарки.
        - Вести об этом приходили из пелиштимского города Газы. Я послал в этот город немало золотых колец для тамошнего корыстолюбивого князя, — сказал Рехмиу с самодовольным видом.
        - Потеряв след Добида, Саул вынужден был отказаться от преследованья. Продолжалось противостояние колен Эшраэля. Последнее сражение Саула, где он погиб, сложилось в пользу пелиштимских князей потому, что не явилось ополчение из северных областей.
        - Да, да, всё это до нас доходило, — снова важно кивнул номарх. — Пожалуй, заканчивай. Прогуляемся и будем готовиться к ужину.
        - На рассвете я должен лишиться твоего гостеприимства, превосходительный господин, — с нарочито-грустной улыбкой сказал Гист. — Мне придётся покинуть Кеме и возвратиться в Ханаан.
        - Тогда говори дальше. Ничего, потерпим.
        - Наверное царь впоследствии сожалел о бессмысленном убийстве, — почему-то с надеждой в голосе проговорил Хнумхотеп.
        - Первосвященник Шомуэл открыто призывал людей ибрим собрать войско и идти против Саула, — продолжил Гист. — Он требовал уничтожить царя и вырезать весь его род. «Ягбе давно отвернулся от Саула, — пророчествуя на площадях, говорил Шомуэл. — Война против него угодна богу. Каждый верный и благочестивый эшраэлит должен принять участие в освобождении». Саул опять впал в тоску и отчаянье. Нужно было что-то срочно решать. Меня вызвал Абенир, брат Саула. «Я найду людей и возможность умертвить Шомуэла. Но мне нужно средство», — сказал Абенир. Я дал ему редкое и совершенно неотвратимое снадобье.
        - О, ты, конечно, большой искусник в своём деле, — с поощрительной улыбкой сказал Рехмиу.
        Лекарь слегка поклонился, приложив руку к груди.
        - Шомуэл умер через три дня, — продолжал он. — И всё же Саул не мог успокоиться. Дурное настроение его не покидало. Он объявил, что не остановится ни перед чем, если его повелениям будут противиться. Народ стал роптать. Эшраэлиты со слезами вспоминали Шомуэла, собираясь на освящённых высотах. И тут царь Саул вызвал меня. Он спросил, в силах ли я найти колдуна, который может поднять на землю умершего. Зная, что бог Эшраэля жестоко наказывает за колдовство, заклинания и вопрошения мёртвых, я сделал смущённый вид. «Не бойся, мне это необходимо, — сказал царь. — Греховность содеянного я возьму на себя». Тогда я поехал в евуссейский город Ярусалем. В Ярусалеме скрывался прославившийся своими чудесами и преступлениями хананейский чародей Хаккеш. Я нашёл колдуна, объяснил, что от него требуется, и сказал, что он получит за труды большой кошель золотых колец. Хитрый хананей рассказал, как найти в горах селение, в котором живёт женщина, владеющая заклинательной силой. Ночью Саул, его слуга и я пришли пришли в горное селение. Там мы нашли колдунью. А в дороге на нас напал скимен…
        - Кто это? — недоумённо поднял брови номарх. — Разбойник или злой дух?
        - Ни то ни другое, превосходительный господин. Скимен — это редко встречающийся в горах Юдеи чешуйчатый ящер, похожий на крокодила. Мы отдали для него одного их двух заранее приготовленных козлят. Когда скимен уползал в свою пещеру, я заметил на его задней лапе толстую цепь.
        - А, понятно, — проговорил сиятельный Нахт. — Сухопутного крокодила держали в пещере для запугиванья прибывших к колдунье просителей. Такое, мы знаем, случается и в некоторых святилищах Кеме… — Нахт спохватился, и его худое тонкогубое лицо слегка побледнело. На несколько мгновений в дворцовом зале повисла тишина. Жрец Хнумхотеп угрюмо смотрел в сторону.
        - Пустяки, — небрежно произнёс номарх. — Всякое бывает. Среди заклинателей, прорицателей и жрецов встречаются разные люди. Одни обладатели высокой святости, удостоенные божественной силы. Другие обманщики и стяжатели. Хаккеш и его колдунья относятся ко вторым.
        - Да, превосходительный господин. Скорее всего, именно так. И всё же мне было не всё понятно в их обмане. Ведь и я волей-неволей тоже принял участие в надувательстве простодушного царя Саула. Наверное, колдун Хаккеш договорился обо всём с этой коварной женщиной. Они устроили целое представление. Хаккеш в облике умершего Шомуэла предрёк Саулу близкую смерть и табель всего его рода. Саул упал, сражённый ужасным предсказанием. С трудом царя удалось возвратить в обычное состояние. Хлопотала об этом сама колдунья. Она же приготовила еду и уговорила его поесть. Подкрепившись, мы отправились обратно. Я надеялся ещё раз увидеть скимена, но чудовище не показалось при солнце. Саул был чрезвычайно расстроен. Он вытирал слёзы и бормотал проклятия.
        - А как же кошель с золотыми кольцами, который приготовил Саул? — спросил насмешливо жрец Хнумхотеп.
        - Я счёл справедливым, мудрейший, что целого кошеля им слишком много. За столь рискованные хлопоты мне тоже причиталось. Половину золотых колец я оставил себе.
        Жизнерадостный толстяк Рехмиу захохотал, всплеснув полными руками и, как женщина, шлёпнул себя по коленям. Рассмеялись вместе с ним жрец и сиятельный Нахт. Оба человека, в военной одежде стоявшие у дверей, остались с неподвижными лицами. Они словно не понимали, о чём говорили номарх и его гости.
        - Разумеется, превосходительный господин, я сказал это, чтобы тебя повеселить, — льстиво улыбаясь, произнёс Гист.
        - Ну хорошо, Гист. Надеюсь, теперь ты закончил своё служебное сообщение о пребывании в Ханаане.
        - Да, почти, превосходительный господин. Предсказание колдуна Хаккеша или всё-таки призрака Шомуэла полностью осуществилось. Саул погиб от рук пелиштимцев, его сыновья тоже.
        - Уж тут ничего не возразишь. Дело сделано, кто бы его не предрекал, — рассудительно заключил номарх. — Гист, ты едешь в Ханаан? Что ж, езжай. И постоянно отсылай нам донесения. А мы будем думать, как собрать большое войско для захвата нашей прежней житницы.
        - Да пребудут с тобой боги, — благожелательно проводил лекаря в лиловом кидаре жрец Хнумхотеп.
        Гист «пал на лицо своё»[92 - Выражение, часто встречающееся в Ветхом Завете. — Прим. авт.], совершив земной поклон, поднялся и попятился к выходу из беседки.
        2
        Лекарь прошёл через великолепный сад номарха, раскинувшийся на обширной территории. От речной воды террасами поднимались аллеи финиковых пальм, раскидистых сикомор и ряды плодовых деревьев. Повсюду в клумбах и на пёстрых лужайках цвели благоухающие розы с вьющимися стеблями и множество редких растений, привезённых из отдалённых стран. На поверхности водоёмов неподвижно плавали белые лотосы.
        Среди ухоженных садовых пространств располагались, кроме основного дворца, каменные дома жены правителя, госпожи Раннаи, жилища многочисленных наложниц, некоторых родственников и старших детей номарха. Отдельно прятались в тёмно-зелёных кустарниках служебные помещения.
        Гист проследовал по одной из аллей к домику, в котором был приготовлен его ночлег.
        Постепенно слабел дневной свет. Звёзды словно закачались над головой, среди пышных крон пальмовой рощи.
        Покой был настолько полный, что ток времени, казалось, остановился. Издалека звучали струны лютни. Женский голос пел нежную прихотливую песню.
        Гисту хотелось оказаться под крышей дома прежде, чем опустится ночной мрак. На землю уже легли длинные тени, но воздух был неподвижен. Ничто не шевелилось среди садов, кроме пламенно-красного солнца, которое опустилось в густые заросли нильской дельты.
        Гиста встретила пожилая рабыня с алебастровым светильником-черепахой. Поклонившись странному человеку в полосатой одежде, женщина поставила перед ним блюдо с рыбой в кисло-сладком соусе и небольшой кувшин пива. Затем она подлила в светильник масло и неслышно прикрыла за собой дверь.
        Гист ужинал в одиночестве. Долго сидел, сумрачно размышляя и просматривая письмена на табличках, находившихся в его сумке. Наконец он дунул на алебастровую черепаху. Огонёк померк и пропал.
        Низенький человек с клинообразной бородой скинул одежду. На деревянном ложе была постлана мягкая циновка, сплетённая из листьев папируса, там же лежала круглая войлочная подушка.
        Сквозь решётку оконного проёма мигали грустные звёзды. Тесную комнату наполнил мрак душной ночи. Зудели за окном насекомые. Вскрикивала ночная птица. Где-то раздался вопль неведомой жертвы, схваченной крокодилом. А совсем далеко, в приречных зарослях, заливался визгливыми руладами хор шакалов.
        Гисту приснился сон, будто он в Гибе стоит посреди женской половины царского дома.
        Вошла одетая в тёмные ткани жена Саула, царица Ахиноам. Её поддерживали с двух сторон рабыни. Они вытирали слёзы, катившиеся по их щекам крупными каплями. Царица тоже плакала и стонала, время от времени взмахивая рукой, словно призывая кого-то.
        Неожиданно возникли, пройдя сквозь стену, Саул, Янахан и младшие царевичи Аминадаб и Малхиша. Младшие выглядели весёлыми, ухмылялись и подмигивали друг другу. А Саул и его старший сын хоть и сверкали медными доспехами, налокотниками и поножами, но были без шлемов, потому что держали в руках свои отрубленные головы. Удивительным казалось, что их головы шевелили губами и мигали глазами, а звук голосов исходил из отверстия между плеч, где должна находиться шея.
        - О, муж мой Саул! — воскликнула Ахиноам, отстраняя рабынь и горестно ломая руки. — Зачем ты согласился на помазание и стал царём? Лучше бы ты пахал на волах поле и собирал урожай. А мне бы, как в молодости, лучше бы доить с дочками коров да прясть по вечерам пряжу… Зачем ты согласился, Саул? Вот теперь ты остался и без венца, и без головы… И нет никого из моих мальчиков… Горе мне! А-ах и ах!
        - Мужчина всегда может быть пахарем, — замогильным голосом отозвалась голова Саула. Он поправил её руками, чтобы ей удобней было говорить. — Но мужчина часто становится воином и ему приходится погибать в сражении. А стать правителем народа дано только избранному богом. Поэтому не сетуй и не рыдай, жена. Будь благодарна, что по воле Ягбе ты будешь известна далёким потомкам, как супруга первого царя Эшраэля. Много царей ещё проживут свою жизнь на земле. И многие утратят её от рук предателей и преступников, хотя и нет ничего ужасней, чем пролить кровь помазанника. Погибнут у многих дети их, и не будет им утешения. Но я и сыновья мои испытали судьбу воинов, сражавшихся за свой народ. И нет для нас лучшей стези и прекраснее её завершения.
        Гист не слыхал прежде, чтобы Саул говорил столь гладко и торжественно, как отвечала сейчас рыдающей Ахиноам его отрубленная голова.
        - Не надо мне известности среди потомков! — завопила царица в тёмных, разорванных по краям тканях. — Верни мне моих сыновей! Кто виноват, что нечестивые враги напали в превосходящем числе? Почему не прислали тебе свои ополчения северные колена и племена? Кто в этом виноват? Шомуэл?
        - Нет, Шомуэл возглашал перед людьми волю бога. Мне не в чем его винить и упрекать, — сказала царская голова. — Хотя потом могут найтись лжецы, что будут утверждать: прав Шомуэл и не прав Саул. Но мы оба правы оба жертвы человеческих преступлений. Пусть правит в Эшраэле Добид. Я напрасно его преследовал. Он тоже ни в чём не виноват.
        - Если ты не винишь Шомуэла и Добида, то кто причина моего материнского горя? Кто этот человек? — хищно завизжала Ахиноам и выхватила из-под одежды кинжал. — Кто знает его?
        - Я знаю этого человека!.. — раздался заунывный и хриплый голос. В комнату, хромая, вбежал с искажённым лицом Адриэль, зять царя, муж его старшей дочери. — Вот он, хватайте его! Рвите его на части! — Адриэль указал на Гиста. И сейчас же сквозь стену ворвался евуссей Ард, пронзённый копьём через поясницу и мочевой пузырь, а за ним идумей Доик с раздробленным черепом и тремя стрелами, торчавшими из груди.
        - И мы знаем его! Это Гист, лекарь и казначей, а, по-настоящему, египетский лазутчик, обманщик и отравитель! — завыли они дикими голосами. На глазах у всех из пальцев убитых тысяченачальников стали вырастать страшные когти, а из синегубых ртов высунулись огромные кривые клыки. — Грызите его, раздирайте! Вот он!
        В жизни своей Гист не испытывал такого умопомрачающего ужаса, который охватил его тело и душу.
        - Нет! — взмахнув ножом с изогнутым лезвием, перечеркнул решительным голосом вопли призраков широкоплечий человек в плаще и куколе, опущенном на лицо. — Я убью Гиста! — И он откинул куколь с лица.
        Гист заверещал, как ягнёнок джейрана, когда его настигает степной хищник-гепард.
        3
        Он проснулся в липком поту и трясся мелкой дрожью, пока ни разогнал мутные образы ночного видения. Судорожно схватив кувшин и захлёбываясь, он допил вчерашнее пиво. Поскорей натянул свой полосатый халат, нахлобучил на лысоватую голову кидар.
        Очнувшись наконец и бормоча заклинательные слова, Гист посмотрел на окно. Воздух за частой решёткой порозовел. Слышались звонкие трели птиц. За порогом комнаты к Гисту подошла рабыня и участливо сказала:
        - Ты вскрикивал во сне, господин… Наверное, тебе стало очень душно ночью… Если ты торопишься и уже уходишь, то возьми с собой еду. У меня есть финики, свежий хлеб и вяленая рыба. Я соберу тебе узелок. Ты ведь не молод. Тебе требуется вовремя поесть.
        Гист покосился на неё подозрительно. Не доверяя никому, он боялся, что его могут отравить. Он пенял себе за излишнюю доверчивость: вечером так беспечно поужинал. Впрочем, отравить его сразу было бы рискованно для возможных врагов. А сейчас, когда он покидает Кеме, его смерть в дороге вряд ли нашла бы правильное обоснование у попутчиков. Все сочли бы её естественной.
        Лекарь шёл между высокими акациями. Пройдя не больше сотни шагов, он услышал сзади похрустыванье мелких камешков. Гист встревоженно обернулся.
        К нему приближался человек среднего роста с заметно широкими плечами, в плаще с куколем, опущенным на лицо. Гист похолодел. За ним шёл человек, приснившийся ему в жутком сне. А когда он откинул куколь на спину, лекарь понял: это смерть.
        Плосковатое лицо с узкими серыми глазами выражало спокойную ненависть. Человек в плаще не торопился. В аллее никого не было, кроме них.
        Гист ускорил шаги, почти побежал. Но скоро осознал бесполезность этих усилий.
        - Что тебе надо? — обеззвучившимся от страха голосом спросил Гист. Его быстрый ум искал средство спасения. «Я видел его у входа в приёмный зал номарха Рехмиу и в сегодняшнем сне… Где ещё я мог его видеть? Вспоминай, вспоминай… От этого зависит сейчас твоя судьба… Я видел его у дома судьи Шомуэла, когда входил в него десять лет тому назад вместе с Саулом и Бецером, искавшими ослиц. Я видел его там же спустя несколько лет, дожидаясь Нира и ещё одного родственника царя в повозке. Этот плосколиций общался с первосвященником. Но был ли он его лазутчиком? Скорее, он слуга левитов. А здесь, в Кеме, наверное связан с секретными службами жрецов…»
        - Что тебе надо от меня? — снова спросил Гист, поднося правую руку к голове. Там, в складках кидара, был искусно спрятан тонкий, как струна, заострённый металлический предмет.
        - Не пытайся сопротивляться. На этот раз тебе конец, — сказал откинувший куколь человек с серыми глазами. — Ты погубил великого прозорливца Шомуэла. А потом ты обманывал царя Саула. Ты тайно отправлял гонцов к северным «адирим» и князьям Пелиштима, чтобы первые не присылали ополчение, а вторые, наоборот, шли с войском против Эшраэля. Ты занимался подкупом, сталкиваньем одних с другими, отравлением и ложными сведениями… А сейчас ты собрался к Добиду для продолжения своих предательств… Ты ведь обманываешь и здесь, в Мицраиме…
        - Не понимаю, о чём ты говоришь, — едва пробормотал лекарь.
        - Тебе больше не удастся жалить, как аспид, тех, кто хранит и укрепляет Эшраэль… — Широкоплечий в плаще поднял руку, в которой блеснул нож с искривлённым лезвием.
        Гист знал: это метательный нож. Ещё мгновение и он вонзится ему в грудь или горло.
        - Нет! Не делай этого! — тонким голосом закричал Гист, бросаясь к густым акациям. — Я доверенный слуга господина Рехмиу… Пощади! Оставь жизнь! Я дам тебе золота…
        - Я его заберу без твоего разрешения, — с глумливой усмешкой проговорил узкоглазый. Кисть его руки слегка вскинулась, держа нож за конец рукояти. Внезапно лицо убийцы побелело и перекосилось. Беззвучно ахнув широко раскрытым ртом, он зашатался и упал на колени. Некоторое время он пытался повернуться и взглянуть назад. Но смерть лишила его последних сил. Человек в плаще повалился головой вперёд и больше не двигался. Из его спины торчала стрела.
        В десяти шагах от убитого стоял высокий, бронзовокожий мужчина. Он держал в левой руке круто изогнутый лук с блестящей тетивой. Это был напарник сероглазого при входе во дворец.
        - Благодарность моя принесёт тебе счастье благородный избавитель. — Гист внутренне освобождался от смертного ужаса, однако чувствовал ещё дрожь.
        - Сам превосходительный господин повелел приглядывать за тобой, пока ты не покинешь берега Нила. — Бронзовокожий весело оскалил белые зубы. — Пришлось вмешаться в ваш спор. А ведь я даже не знаю его имени… Прислали вот жрецы Гора… А меня номарх взял из пограничных войск…
        - Ещё раз прими мою благодарность, о, великодушный юноша.
        - Мне не очень понятно, в чём тебя обвинял этот молодец, — указывая на труп, сказал стрелок. — Вроде бы он болтал о твоём обмане здесь, в Мицраиме… Что бы это означало? Вы разговаривали на языке хананеев, а я его слабо знаю.
        - Перед тем как убить, негодяй решил потешить себя ложью и клеветой на преданного слугу номарха. — Гист осуждающе, с деланной печалью возвёл глаза к небу, где уже протянулись первые лучи встающего солнца.
        Окружающий дворцовые постройки огромный сад, ограниченный широкими рукавами нильской дельты, при блеске показавшегося светлого диска засиял зеленью деревьев, красками многоцветных клумб.
        - Гист, ты предлагал ему золото, — кивнув в сторону трупа, напомнил спаситель лекарю. — Теперь сердце твоё может забыть о смерти. Следуй благу своему и не печалься. А раз ты остался жив, то золото, по справедливости, должно принадлежать мне.
        - Конечно, конечно, — суетливо проговорил Гист. — Возьми. Здесь сотня золотых колец, отлитых придворным казначейством.
        Лекарь отдал высокому воину тяжёлый кошель из сыромятной кожи. Тот взял его с довольной улыбкой и спрятал за пазуху.
        - У меня просьба, — сказал он Гисту. — Уже два дня меня беспокоит зуб. Боль не сильна. Однако я должен находиться в охране номарха целый день. Только завтра смогу пойти к лекарю. Может быть, ты поможешь каким-нибудь лекарством?
        - Пожалуй, найдётся кое-что. — Гист порылся в сумке, наполненной не только исписанными дощечками, но и множеством небольших свёртков, медных коробочек и бутылочек из зеленоватого стекла. Наконец он нашёл нужное снадобье. Протянув просителю коричневый шарик с полногтя, он посоветовал:
        - Сейчас же положи его на больной зуб и подожди немного. Неприятные ощущения прекратятся, боль пройдёт ровно на сутки. А уж потом опытный лекарь долечит твой зуб или удалит.
        Бронзовокожий воин положил шарик в рот и, немного выждав, удовлетворённо кивнул:
        - Угу, уже лучше. Пришло время и мне тебя благодарить.
        - Даже не думай, эта мелочь не стоит благодарности. — Гист поклонился своему спасителю и направился по аллее в сторону пристани.
        Высокий бодро махнул ему рукой. Убрал в футляр лук и запасную стрелу. Потом поднял нож с изогнутым лезвием. Заткнув его за пояс, он широко зашагал к белевшему между древесных крон дворцу номарха.
        Дойдя до красивого обелиска из полированного известняка с игольно тонким шпилем, горевшим позолотой в голубом небе, высокий воин остановился. Внезапно он, будто истукан, выпрямился и остолбенел. Глаза его выпучились из орбит с выражением боли и ужаса. Изо рта сквозь стиснутые зубы потекла струйками кровь и слюна. Не сгибаясь, как палка, он рухнул в густоту цветущих глициний и орхидей.
        Наблюдавший издалека Гист медленно подошёл. Осторожно глянув по сторонам, он достал из-за пазухи у мертвеца свой кошель.
        Через некоторое время лекарь оказался на берегу широкого протока. У причала покачивалась лодка с приподнятыми и загнутыми, будто клюв фламинго, кормой и носом. В лодке сидели два гребца с длинными вёслами и человек в одежде египетского воина: синей тунике без рукавов и кожаном фартуке до колен. У его пояса висел короткий меч.
        Воин помог ему сойти в лодку. Гребцы заработали вёслами. Разрезая желтоватую нильскую воду, лодка направилась к противоположному берегу.
        Гист сидел на корме, смотрел на удаляющийся сад номарха Рехмиу и думал, что отравил стрелка, спасшего его от лазутчика левитов, не только из-за кошеля с золотыми кольцами. Конечно, и это имело значение. Но главным образом Гист убил его потому, что бронзовокожий заподозрил нечто особенное среди предсмертных обвинений человека в плаще. Случайные подозрения могли всплыть, проявиться и стать причиной доноса.
        Заполонившие прибрежную отмель заросли папируса тихо шелестели, покачивая верхушками. От лёгкого ветерка с просторов Великой Зелени шелест усиливался, и из густых зарослей доносились звуки, похожие на приглушённые голоса людей… Может быть, тех людей, которые умерли от ядовитых снадобий, от кинжала убийцы или в жестоких битвах, развязанных нередко с помощью тайных наветов, посланий и переговоров хитроумного Гиста.
        Противоположный берег был низменный, сырой и пустынный. Лодка, шурша тростниками, пристала к зеленеющему травой мысу. Там стоял бородатый мужчина в широком бурнусе с чёрным войлочным кольцом вокруг головы.
        - Караван ждёт твоего прибытия, господин, — приветствовал он лекаря Гиста.
        Этот бородач с внешностью бедуина знал: перед ним опытный, давний соглядатай номарха Рехмиу в Ханаане, человек доверенный и опасный. Но он не мог предполагать, что Гист ещё и тайный шпион вавилонского царя, постоянный осведомитель совета жрецов в величайшем городе вселенной, названном высокомерно и странно — Ворота богов.
        notes
        1
        Ветхий Завет. Первая книга Царств.
        2
        Ханаан — Палестина-Израиль.
        3
        Кеме или Та-Кем (Чёрная земля) — Египет; семитские народы называли его Мицраим.
        4
        Хаттушаш — столица хеттов.
        5
        Пелиштим, пеласги — библейские «филистимляне», народ Эгейского происхождения.
        6
        Великая Зелень — Средиземное море.
        7
        Ибрим (иврим) или хабиру — древние евреи.
        8
        Пророк Моше — Моисей, приведший евреев из Египта в Ханаан.
        9
        Скимен — возможно, гигантский варан, со временем вымерший. — Прим. авт.
        10
        Митанни — север Сирии, где жили индоевропейские племена.
        11
        Мадьяниты — племена бедуинов, обитавших в оазисах Синайской пустыни.
        12
        Скарабей — навозный жук, считался в Древнем Египте священным воплощением солнца.
        13
        Номарх — правитель нома (округа), губернатор.
        14
        Кидар — головной убор, тюрбан.
        15
        Ахайя — ахейцы, название одной из волн переселений эллинских племён, захвативших Балканский полуостров и вторгшихся в Малую Азию.
        16
        Баб-Иллу, другое значение «Ворота богов» — Вавилон.
        17
        Эпро и Хиддекель — Евфрат и Тигр.
        18
        Хурриты — народ индоевропейского корня, живший на юге Малой Азии.
        19
        Евуссеи — одно из смешанных семито-митаннийских племён.
        20
        Хананеи — общее название нееврейского населения Ханаана.
        21
        Бог Тот считался в Египте покровителем письменности и искусств.
        22
        Кизвадане — одно из племён Малой Азии.
        23
        Носатый — так называли в Египте бога Тота, изображаемого в виде ибиса. Усири — Озирис, один из главных богов египетского пантеона.
        24
        Древнеегипетская песня, сохранившаяся на папирусе в одной из гробниц.
        25
        Судья (шоффет) не только обеспечивал исполнение законов, но мог быть и главой племени, и даже военачальником в догосударственный период истории Израиля (XIII -XI вв. до н. э.).
        26
        Ярдон — Иордан.
        27
        Ефа — мера сыпучих веществ, примерно 24 л.
        28
        ^т^ Эшмаэль (Измаил) — сын Абарагама (Авраама) от египтянки Агари; он считался родоначальником бедуинских, арабских племён.
        29
        Имя Шомуэл — в традиционном произношении Самуил — означает «муж божий».
        30
        Халдеи — жители южного Междуречья; халдейские маги считались хранителями таинственных знаний древних шумеров.
        31
        Намтар — ханаанский бог чумы и смерти, считалось, что его преисподняя на западе, куда заходит солнце, луна и звёзды. Светила, как олицетворения богов, в назначенное время выходят из адской бездны, однако смертному, попавшему туда, вернуться на землю ещё не удавалось.
        32
        Сефер (евр.) означает написанное с помощью клиновидных или иероглифических знаков, то есть, вообще любой текст.
        33
        Рашель — Рахиль, вторая жена Иакова.
        34
        Кемах — хлеб, употреблявшийся при жертвоприношении.
        35
        Серафимы — ангелы, стоящие у трона Ягбе с мечами.
        36
        Ярихо — Иерихон.
        37
        Этот случай перерос в легенду о невиданной ярости Саула, узнавшего про бесчинства аммонитов и потому изрубившего своих волов. На самом деле но был древний ритуальный обычай оповещения соплеменников.
        38
        Через много веков после царствованья первого царя Израиля, при составлении Книги царств, было литературно красиво записано: к Саулу пришёл «весь Израиль». Далее приведено совершенно фантастическое число бойцов. Вообще, и в Библии, и, например, в написанной несколько столетий спустя книге Иосифа Флавия, и в грядущих через тысячу лет средневековых сражениях, скажем, нашествия Батыя на Русь, или в Куликовской битве, авторы летописей тоже приводят фантастические цифры о количестве воинов, которые, конечно, не следует принимать всерьёз.
        39
        Балу (Эр. семит.), багу (Эр. индоевроп.) — господин, отсюда соответственно образовалось «баал» и «бог».
        40
        Кресты и свастики часто встречаются на изображениях Древнего Вое тока, как символы солнцеворота.
        41
        Ритуальный жест.
        42
        Алашия — ныне остров Кипр.
        43
        Навьи — духи подземного царства смерти у некоторых древних индоевропейских народов.
        44
        Шамшо — Самсон.
        45
        Онагры — дикие ослы, обитавшие в степях Ближнего Востока.
        46
        Нергал — планета Марс.
        47
        Шоба (Цоба) — страна в Сирии.
        48
        Визирь — главный советник, министр.
        49
        Орикс — крупная антилопа с большими гнутыми рогами.
        50
        Дэвы и мариды — демонические существа древних сказаний.
        51
        Амалик — сын Исава, старшего брата Якуба (Иакова), которого тот обманом лишил первородства.
        52
        Ритуальная фраза, означающая беспрекословное повиновение.
        53
        Аму или амуру (егип.) — общее название семитских племён.
        54
        У древних евреев, по традиции, отрочество наступало в тринадцать лет.
        55
        В Ветхом Завете речь идёт о краеобрезании с трупов врагов, им была символическая жертва Ягбе. У многих древних народов такой жертвой считались ещё и ухо, кисть руки или целая голова.
        56
        Кубеба — род перца.
        57
        Обнажать колени считалось недопустимым, крайне непристойным.
        58
        Плата родителям невесты всегда считалась обязательной среди народов Востока.
        59
        Цитата из египетского папируса времён Позднего царства.
        60
        Книга Судей. 20, 21.
        61
        Дамашки (Дамашко) — современный Дамаск.
        62
        Урарту — государство, находившееся на территории современной Армении.
        63
        Левиты носили причёску из мелких косичек, напоминавшую египетский парик.
        64
        Эдем — «неувядающий сад» — рай; в нём жили до изгнания Адам и Ева.
        65
        Локоть составляет примерно 45 см; следовательно, ложе мифического царя Ога было больше 4 м. в длину. — Прим. авт.
        66
        В ту эпоху мечи были короткими, недостаточно прочными и не имели того значения, которое приобрели в последующие века. — Прим. авт.
        67
        Земля Гошем — остров в дельте Нила, где расселили пришедших израильтян, и откуда начался «исход» в Ханаан.
        68
        Потомки Шима (Сима) — семиты.
        69
        Полуденные — южные области.
        70
        Приблизительно в тот же период времени, о котором идёт речь в начале «Книги царств», происходила осада Трои союзом ахейских царей. Вспомним, что Троя была разрушена, разграблена и сожжена, а население полностью истреблено. И это, несмотря на то что ахейцы и троянцы принадлежали к близким народам, говорили на понятных языках и молились одним богам. — Прим. авт.
        71
        Похожие ощущения испытывают перед началом припадка больные эпилепсией; примерно так же выражаются иногда сильные религиозно-мистические настроения.
        72
        Книга Царств. Гл. 12, 31.
        73
        Опоясаться мечом (библейское выражение) — надеть пояс, с прикреплёнными ножнами для меча.
        74
        Яма, или Солёная яма, — Мёртвое море.
        75
        Имеется в виду дельта Нила, расположенная неподалёку от Газы.
        76
        Несколько лет спустя после смерти Саула Абенир защищал и отстаивал царское право его сыновей. Позже был убит Абешей, приспешником Добида.
        77
        Шалом — приветствие; дословно: «мир тебе» (древнеевр.).
        78
        Сыновья Саула и Янахана спустя несколько лет были убиты некими военачальниками, по имени Рихаб и Батана. Добида помазали на царство Эшраэля в тридцатилетием возрасте в Хеброне; затем, взяв с боем Ершалайм (Иерусалим), он сделал этот город своей столицей и царствовал ещё тридцать три года.
        79
        Усири — Озирис, бог подземного царства. Усири, Исет (Исида) и Гор олицетворяли священную тройку среди главных богов египетского пантеона.
        80
        Песня найдена в гробнице Менены вблизи столицы Древнего Египта — города Уасет.
        81
        Бог Нила, обожествляемый в виде священного крокодила.
        82
        Египетские жрецы высокого ранга носили на плечах леопардовую шкуру.
        83
        Лексика древнеегипетской записи на папирусах.
        84
        Вскоре после описываемого времени фараоном стал представитель ливийской знати Шешонк I. Вслед за тем в VIII веке до н. э. ослабленный Египет покорил нубийский царь Пианхи, а ещё через 200 лет в Египет вторглись ассирийцы под предводительством Синнахериба. — Прим. авт.
        85
        В древнем Египте, а позднее и в Греции весь обширный район многорукавного впадения Нила в Средиземное море назывался (как нечто топонимически определённое) попросту Дельта.
        86
        Течение времени для психологии древних народов не было столь стремительным и сильно изменяющимся, как в нашу эпоху. Поэтому несколько столетий не считались слишком обширным отрезком времени. — Прим, авт.
        87
        Одна из версий про «манну небесную», насытившую израильтян, утверждает, что это частое в тех местах явление: застывшие капли сока тамариска, сладковатые на вкус. Есть версия и о съедобных лишайниках, употребляемых местными бедуинами в пищу до недавнего времени. — Прим, авт.
        88
        Ярихо — Иерихон.
        89
        Речь идёт о фараоне Аменхотепе IV (XIV век до н. э.). Он отменил древних богов и ввёл в Египте культ единого бога Атона, олицетворявшего солнечный диск. Себя он переименовал в Эхнатона («Дух Атона»), а столицу назвал Ахетатон. Старые храмы закрыли. Всё это дало повод фараону упразднить власть жрецов. Произошли перемены в письменности, языке и искусстве. После смерти Эхнатона, его начинания были уничтожены. Жрецы вернули старых богов и старые догмы. — Прим. авт.
        90
        В библейской (греческой) традиции — Голиаф.
        91
        Навой ткацкого станка превышал три, а то и четыре метра в длину.
        92
        Выражение, часто встречающееся в Ветхом Завете. — Прим. авт.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к