Библиотека / История / Фирсов Иван : " Гангутское Сражение Морская Сила " - читать онлайн

Сохранить .
Гангутское сражение. Морская сила Иван Иванович Фирсов
        Новый роман современного писателя-историка И.Фирсова посвящен становлению русского флота на Балтике и событиям Северной войны 1700 -1721гг. Центральное место занимает описание знаменитого Гангутского сражения, результат которого вынудил Швецию признать свое поражение в войне и подписать мирный договор с Россией.
        Иван Фирсов
        МОРСКАЯ СИЛА
        Исторический роман
        ГАНГУТСКОЕ СРАЖЕНИЕ — морское сражение у полуострова Гангут (Ханко) между русским и шведским флотами во время Северной войны 1700 -1721. В 1714 русскому галерному флоту под командованием генерал-адмирала Ф.М.Апраксина (99 галер и скампавей с 15-тысячным десантом) была поставлена задача пройти к Або-Аландским шхерам и высадить десант. Однако вышедшая 9 мая из Кронштадта русская флотилия была вынуждена остановиться у Тверминне, т.к. дальнейший путь был прегражден шведским линейным флотом (15 линейных и 14 более мелких кораблей) вице-адмирала Ватранга. Чтобы обойти шведские корабли, находившиеся у южной оконечности полуострова Гангут, было решено создать переволоку в узкой части перешейка и по ней перетащить галеры в тыл основных сил шведского флота. Шведы направили отряд контр-адмирала Эреншельда (1 фрегат, 6 галер и 3 шхербота) к конечному пункту переволоки, а отряд контр-адмирала Лилье (8 линейных и 3 других корабля) к Тверминне для атаки против русской флотилии. Воспользовавшись разделением шведских сил и штилем, ПетрI решил прорваться вдоль берега. 26 июля русский авангард (35 скам-павей) на
веслах обошел полуостров Гангут и блокировал отряд Эреншельда в Рилакс-фьорде, 27 июля к нему присоединились главные силы. 27 июля авангард атаковал отряд Эреншельда, который после упйрного боя сдался. Шведы потеряли 10 кораблей с 116 орудиями, 361 человека убитыми, 350 ранеными и 237 во главе с Эреншельдом пленных. 28 июля шведский флот ушел к Аландским островам. Гангутское сражение, явившееся первой крупной морской победой русского флота над сильным противником, обеспечило русским войскам овладение всей Финляндией. В память победы была учреждена медаль, а на берегу у Рилакс-фьорда поставлен памятник.
БСЭ. М., 1971г., т. 6
        Введение
        Все наши дела ниспровергнутся,
        Ежели флот истратится.
Петр I
        Кто владеет морем,
        Тот владеет миром.
Контр-адмирал Альфред Мэхэн
        Так определили русский царь ПетрI в начале XVIII и американский моряк Мэхэн на рубеже XIX -XX веков свои взгляды на влияние морской силы — флота — первый — на судьбу державы, второй — на современность.
        Видный американский военно-морской теоретик пришел к этой мысли, скрупулезно исследовав войны европейских держав и Америки XVII -XIX веков. Неспроста возник интерес Мэхэна к этому вопросу. Его родину отделяли от остального мира два океана. Через них тянулись жизненные торговые артерии, питающие ее экономику.
        Рассматривая войны, Мэхэн делает вывод о решающей роли морской силы в схватке между ведущими странами Европы — Испанией, Францией, Англией и их союзниками. В частности, причину поражения Наполеона он трактует исходя из превосходства флота англичан над французами.
        Из шестисот страниц своей книги «Влияние морской силы на историю» Мэхэн лишь одну страничку отводит описанию Северной войны на Балтике, между флотами России и Швеции, причем делает это предвзято.
        Чувствуя неминуемое поражение шведов, на помощь им «Англия послала на Балтику свой флот, — говорит Мэхэн. — Царь в испуге отозвал свой флот. Это случилось в 1719 году».
        Известно, что ПетрI был осторожен, но никак не из пугливых монархов. Как раз в том году русские моряки одержали первую победу в морском сражении со шведами на траверзе острова Эзель. Отряд кораблей капитана 2-го ранга Наума Сенявина пленил шведский линейный корабль, фрегат и бригантину. Более того, ПетраI нисколько не смутило появление на Балтике английской эскадры адмирала Норриса. На шведское побережье высадился 5-тысячный русский десант. В окрестностях Стокгольма, наводя страх на шведов, появились разъезды казаков. В следующую кампанию, невзирая на эскадру англичан, русский флот вновь десантировал войска на побережье Швеции и одержал победу при Гренгаме.
        Однако эти факты не смущают Мэхэна, и он продолжает развивать свою версию:
        «Но Петр, хотя и уступивший, не был еще покорен. В следующем году вмешательство Англии повторилось с большим эффектом, хотя и недостаточно вовремя для спасения шведских берегов от нанесения им серьезного вреда русскими силами; но Петр, поняв настойчивость цели, с которою ему приходилось считаться, и зная из личного наблюдения и практической опытности действительность английской морской силы, окончательно согласился на мир».
        Все поставлено вверх ногами.
        Мэхэну было известно, что еще два десятилетия назад шведский флот — полсотни линейных кораблей и фрегатов — безраздельно господствовал на Балтике. Русские же не имели в водах Балтики ни одной рыбацкой лодки.
        Как случилось, что спустя всего два десятилетия «война между Швецией и Россией, — как вынужден признать Мэхэн, — имела результатом превосходство последней на Балтийском море, низведение Швеции — старой союзницы Франции — на степень второразрядного государства и определительное начало приобщения России к европейской политике».
        Подробно излагая историю вековечного противостояния на море западных держав, столетиями создававших свою морскую силу, американский историк умалчивает о зарождении и становлении русского флота на Балтийском море.
        Видимо, ему не было досконально известно о том, каким образом Россия за весьма короткий для истории срок, всего за два десятилетия, создала на Балтике морскую силу, которая сокрушила гегемона на этом море. Быть может, Мэхэну пришлось бы объяснить, как русский адмирал Петр Романов попросту игнорировал флот англичан, помогавший шведам, и принудил-таки короля Фридриха заключить мир, означавший поражение Швеции. И все это свершилось, как говорил Петр, «при очах английских».
        Но подобные выводы звучали бы диссонансом в концепции Мэхэна, превозносившего Британию как «владычицу морей».
        Примечательно, что прозорливый Петр Великий на полтора столетия опередил Мэхэна в рассуждении о значимости флота в вооруженной борьбе приморских держав. Отсюда и верное стратегическое направление усилий, предпринимаемых Петром Великим. Тяжко, с неимоверными потугами выпало русскому люду выполнять предначертания своего государя. Однако русский народ выдюжил. Подобных примеров история прежде не знала. Каким же манером перед удивленной Европой неожиданно явилась морская сила России? О том речь…
        ГлаваI. Владетели Балтики
        Необычно весело и беззаботно встречали шведы первое Рождество в наступившем восемнадцатом столетии. На всем Балтийском побережье, в городах и поместьях, от Умео на Севере и до Мальме у Датских проливов, непривычно для слуха, празднично трезвонили колокола лютеранских кирх. Пасторы восторженно прославляли недавнюю победу своего юного короля КарлаXII, над «еретиками» русскими под Нарвой.
        Под сводами кафедральных соборов звучали проповеди о попирании «свыше» царя Петра, посмевшего посягнуть на королевские владения в Ингрии.
        - Господь раз и навсегда повелел, чтобы Прибалтика была шведской, а не русской!
        - Царь Петр потерпел поражение потому, что восхотел нарушить волю Божию и поступил вопреки ему!
        - Победа нашего славного короля должна почитаться скорее за проявление воли Божеской, чем человеческой!
        - Московия должна раз и навсегда забыть об исконных шведских землях в Лифляндии и Ливонии!
        Шведские пастыри напрочь «позабыли», а быть может, и не знали, что еще в прошлом веке земли в Прибалтике принадлежали русским. Все эти «вотчины и дедины» именовались издревле Ям и Копорье, Ивангород и Орешек, Ругодив и Юрьев[1 - Юрьев — Дерпт, Ругодив — Нарва, Колывань — Ревель, Орешек — Нотебург — так назывались прежде эти русские города.] и только в Смуту были отторгнуты от Руси.
        Наставлял церковных проповедников из-за моря духовник КарлаXII, Нордберг. Главный капеллан королевского войска не скупился на эпитеты, смешивая с грязью презренных русских «свиней».
        Наслушавшись проповедей, сдобренных псалмами, паства возвращалась к делам мирским, растекаясь по сословиям…
        Королевский сенат по традиции собрался перед Рождеством. С умилением дружно прославляли сенаторы подвиги молодого короля в минувшем году, сравнивая его с Александром Македонским.
        После недавней победы над извечным соперником, Данией, на Балтике вновь безраздельно воцарилась шведская корона. Россия и Речь Посполитая, Пруссия, Померания и Голштиния совсем не имели флота, а датская эскадра весной приниженно капитулировала и уступила без боя проливы шведскому десанту.
        В сенате задавали тон королевские советники Аксель Делагарди, Карл Гилленшерн, Кнут Поссе, Ар-вед Горн.
        Первый напомнил сенаторам о недавних победах:
        - Наш достославный король, едва ступив на Датскую землю, поставил на колени короля датского Фредерика, и отныне Зеландия в проливах будет служить нашим интересам.
        Делагарди вторили остальные советники. Теперь шведская корона властвует над Балтийским морем. Разгром войск царя Петра утвердил монополию Швеции в сборе таможенных пошлин. Наши купцы наконец-то обретут главенство в торговле с Лифляндией, Эстляндией, Курляндией и будут задавать тон всем пришельцам из Европы. Там всегда собирают добрый урожай хлеба — подспорье для Швеции, — черпают корабельный лес британцы и голландцы. Их купечес-кие суда всегда норовили обходить стороной шведских таможенников.
        Теперь казна не оскудеет, хотя король требует новых денег на войну. Сенаторы откровенничали, самодовольно ухмыляясь и поглядывая друг на друга. За их спинами стояли интересы дворян, владельцев железоделательных и медеплавильных заводов, бюргеров и купцов.
        Недавно королевский флот доставил из Нарвы в Стокгольм первую партию пленных. На причалы, подгоняемые пинками, жмурясь и озираясь, выбирались из зловонных трюмов русские увальни. Вокруг толпились с довольными лицами бюргеры, присматриваясь и приценяясь, предвкушая свой прибыток от даровых работников.
        Немало было поводов для ликования сенаторов, но далеко не все из них безудержно радовались первым успехам в начавшейся войне. Натянутые улыбки, а то и полное равнодушие отражались на лицах сенаторов-помещиков. Все больше батраков-кнехтов уходили в армию, почуяв возможность наконец-то обогатиться на войне и изменить свое жалкое существование. Постепенно росли необработанные пашни, сокращались доходы владельцев поместий и зажиточных крестьян.
        Не ускользнули от внимания сенаторов и некоторые хмурые лица высшего, графского, сословия. Косили взглядом на возбужденных ораторов Иоган Стенбок и Бенгст Уксеншерн, а ведь они влиятельнейшие члены Государственного совета…
        Минула Рождественская неделя, наступил Новый, 11701 год, и на первом же заседании Государственного совета выяснилось, что поводов для благодушного настроения у правителей Швеции не так уж много.
        Выступая первым, как обычно, открывая заседание совета, граф Стенбок одновременно восхищался и сокрушался:
        - Их величество, наш покойный король создал бесподобную армию в Европе. — Граф сделал паузу и, повернувшись, отвесил глубокий поклон в сторону Гедвиги-Элеоноры, вдовствующей королевы и регентши, расположившейся в позолоченном кресле на почетном месте подле королевского трона.
        Гедвига-Элеонора поднесла батистовый платок к сухим глазам и слегка дотронулась до плечика сидевшей рядом с ней в таком же кресле младшей сестры короля, двенадцатилетней принцессы Ульрики, которая беззаботно болтала худенькими ножками и вертелась из стороны в сторону. Да, за минувшие годы в памяти Гедвиги не уменьшились ни на йоту воспоминания о свершениях ее покойного мужа, короля Швеции КарлаX. Как женщина, она почти не касалась государственных дел мужа, но постоянно ощущала, с каким рвением отдавался он деятельности по укреплению армии и флота. И как ей было лестно слышать, что он превзошел в этом деле не только своего отца, Густава-Адольфа, но и европейских коронованных особ. Из письма своей тетки, матери курфюрста Саксонии и короля Польши, она знала, что АвгустII почти каждый день твердит всем и воздает хвалу ее сыну, внезапно скончавшемуся недавно, королю Швеции КарлуXI, за его военные реформы и восхищается его неутомимой деятельностью на этом поприще. Потому-то Гедвига после кончины сына, КарлаXI, полностью перенесла свои прежние симпатии к военным делам на пятнадцатилетнего внука,
получившего в наследство могущественную армию. Она с волнением перечитывала письма Карла, когда он двинулся на кораблях королевского флота в поход к берегам Дании. Правда, тогда она тревожилась, что шведские эскадры могут не выдержать схватки с сильным датским флотом. Но граф Пипер, ее верный друг и первый министр короля, заверил Гедвигу, что датские эскадры не посмеют помешать высадке шведов в Зеландии.
        - Мы имеем твердые гарантии короля Вильгельма, флот Британии и Голландии надежно прикроет нас от датчан на морских дорогах к Зеландии и не допустит каких-либо противодействий со стороны датчан.
        Заверения графа оправдались. Шведский флот без помех высадил вблизи Копенгагена двадцатитысячный десант. На горизонте крейсировала англо-голландская эскадра под флагом матерого британского адмирала сэра Георга Рука.
        Эта армада опекала шведов от враждебных наскоков датчан на море, переправу через проливы и высадку войск КарлаXII. Король Англии знал, кому доверить такое дело. Вскоре и сэр Рук обогатит Британию, завоюет ключи от Средиземноморья, скалу Гибралтар…
        - Наш досточтимый король, как вы знаете, — продолжал между тем трескучим фальцетом Стенбок, — успешно приумножает славу своего родителя. Всего две недели понадобилось ему, чтобы поставить на колени Датское королевство. Узнав, что Август начал осаду Риги, его величество без промедления отправился на выручку нашего важного порта. Саксонцы трусливо убрались, но к нашим владениям двинулся извечный соперник с Востока, царь Петр.
        При упоминании о царе граф Уксеншерн опустил веки, погружаясь в воспоминания о недавнем прошлом. Как глава Кане ли — Коллегии, ведавшей иностранными сношениями, — в свое время он внимательно следил за успехами армии царя под Азовом и проницательно заметил королю КарлуXI:
        - Кто может знать, ваше величество, что таит против вас этот молодой честолюбивый царь? Ведь Ингерманландия и Кексгольм колют ему глаза…
        Но, выражая тревогу, Бенгст Уксеншерн тогда не ведал, что вскоре у царя в Англии состоится примечательный диалог с глазу на глаз с королем Вильгельмом,[2 - Это была вторая встреча ПетраI с ВильгельмомIII. Впервые они беседовали наедине в Утрехте 1 сентября 1697г. во время Великого посольства ПетраI в Европу.] или, как называл его Петр, Вильямом. Случилось это во время вояжа царя в Европу, когда шведы присягали новому королю, пятнадцатилетнему КарлуXII…
        …Обычно сдержанный, несколько замкнутый ВильгельмIII старался не показать гостю своего превосходства и даже некоторой снисходительности. «Эта далекая загадочная Московия, где царь спит на медвежьей шкуре рядом со слугой. Однако у него есть войско, и, кажется, он уже одержал кое-какие победы над турками…»
        - Как нравится вам Англия? — был один из первых вопросов к русскому царю.
        - Ваше величество, трудно передать впечатления от всего виденного. Многое для меня пользительно. Но наиболее я восхищен вашими умельцами корабельными.
        - Да, это, пожалуй, наши самые сведущие люди в этом важном для Англии деле. Вы, я знаю, тоже влюблены в море и собираетесь завести свой флот?
        - Имею такую охоту.
        - Позвольте дать добрый совет. Для флота нужен порт, а лучше, чем на Балтийском море, места для Московии не выбрать.
        Вильгельм начинал понемногу проникаться симпатией к царю Московии, но это пожелание он высказал из чисто меркантильных соображений. Швеции надо связать руки на Балтике, чтобы она, не дай Бог, не примкнула к Франции.
        Слушая короля, Петр усмехался: «Он в самом деле провидец, мысли мои читает».
        - Ваше величество, я очень рад, что наши мысли совпадают. Но нынче для того времена не подоспели…
        Также не знали ни Уксеншерн, ни Стенбок, что, когда шведы уже высаживались в Дании, Вильгельм послал приказ адмиралу Руку не трогать датчан и не содействовать высадке десанта шведских войск. Но, увы, адмирал получил этот приказ слишком поздно…
        Откашлявшись, Стенбок продолжал воздавать хвалу королю:
        - Слава Провидению и Господу Богу, что свершилось чудо, что королевские войска растерзали русского медведя под Нарвой.
        Несколько утомившись, Уксеншерн выпрямил спину, продолжая размышлять. Пора начинать разговор о главном, о чем накануне они договорились со Стенбоком и вскользь намекнули об этом Гедвиге-Элеоноре. Дело касалось ее внука.
        Отъезжая на войну, король обязал Гедвигу вместе с принцессой Ульрикой присутствовать на всех заседаниях Государственного совета.
        Сейчас маленькая принцесса, скучая, позевывая, думала только о том, как бы поскорее закончили свои монотонные тирады эти важные люди в пышных, напудренных париках.
        Ульрика, чтобы не обижать брата, не показывала виду, но ей всегда претило высиживать часами среди напыщенных королевских советников, об этом она откровенно сообщала в письмах любимому брату Карлу, но тот сердился и строго внушал ей не пропускать ни одного заседания.
        Услышав слова Стенбока о русском медведе, она ткнула туфелькой лежавшую на полу медвежью шкуру и грустно улыбнулась.
        Казалось, совсем недавно она забавлялась с братом, в шутку пряталась от него со старшей сестрой Софией, а теперь коротает время одна. Брат, король, выдал сестру замуж за герцога Голштейна,[3 - Голштейн (Гольштейн) — Готтороп — немецкое герцогство на границе с Данией.] и та очень довольна выбором брата. Но Ульрике от этого не легче. А братец теперь стал вдруг знаменитым и, кажется, на самом деле увлекся войной и упивается своей славой…
        В голосе Стенбока Ульрика уловила новые, досадные интонации. Граф высказывался о дальнейших планах брата. Оказывается, король не собирается возвращаться домой, а задумал еще раз поколотить царя а главное, заодно и саксонского курфюрста Августа. Стенбок вдруг заговорил о непомерных расходах на войну, непосильных для королевской казны.
        - Граф Пипер сообщает, что его величество настроен решительно, чтобы не только поставить на колени Петра, но и расправиться с Августом. Такие обширные действия не под силу нашей казне. Надобно убедить его величество искать выгодный мир с Августом, а потом только разделаться с русскими. — Отдуваясь, вытирая платком вспотевшее лицо, Стенбок наконец замолчал и опустился в кресло.
        Следом поднялся Бенгст Уксеншерн. Его, пожалуй, больше других присутствующих волновало будущее.
        - Швеция уже влезла в долги, — сетовал он, — в случае войны и против короля Августа, и царя Петра страна не выдержит и попадет в безвыходное положение. Для управления королевством надобно поддерживать крепкую власть, особенно во время войны, а чиновники, опора государства, бедствуют на нищенской зарплате. Страдают земледельцы, сокращается торговля с Польшей и Курляндией. Из провинции в Государственный совет то и дело поступают жалобы на тяжелое положение в уездах. — Уксеншерн высказался за специальное обращение к королю.
        Постепенно трезвели головы советников от недавнего радужного похмелья, от первого успеха в стычке с русской армией. В Стокгольме уже поговаривали, что королевские полки не добились полного разгрома русского войска, а благоразумно уклонились от дальнейшей схватки и отошли на зимние квартиры в Эстляндию. Слушая Уксеншерна, не оставалась равнодушной и Гедвига. Она пожаловалась, что не раз просила в письмах Пиперу посоветовать брату не ввязываться в войну с Августом, а заключить с ним добрый мир.
        - Но граф мне отвечает каждый раз, что переубедить короля невозможно, — грустно поведала Гедвига.
        В конце концов Государственный совет отправил королю послание, в котором предостерегал его от опрометчивых планов.
        «Если продолжить войну как против царя, так и против короля Августа, то ваше величество до такой степени погрузится в долги, что в конце концов невозможно будет добывать деньги для продолжения войны и для управления государством. Мы говорим также от имени бедных чиновников, которые за свою большую работу получают лишь очень малую плату или вовсе ничего не получают и изнуряются со своими женами и детьми, за многих бедняков, которых поддерживает государство. Из чувства подданнической верности и из сострадания к обедневшему народу мы просим ваше величество освободить себя по крайней мере хоть от одного из двух врагов, лучше всего от польского короля, после чего бы Швеция могла снова пользоваться доходами от пошлин в Риге».
        Рассудительные члены Государственного совета ставили свои подписи под посланием и надеялись, что молодой король не будет опрометчив в своих замыслах. Почти все железо и медь идет на нужды войск и флота, заводчики пока терпеливо ожидают выплаты долга от державы, а казна пуста.
        Другое дело, если Швеция навсегда закрепится на берегах Восточной Балтики. Король будет диктовать всей Европе условия торгового мореплавания на Балтийском море, и Швеция обогатится.
        В отличие от сановников Государственного совета, флагманы и адмиралы королевской Адмиралтейств-коллегий были настроены благодушно ивесьма оптимистично. Король не бросил ни одного упрека в их адрес за все время военных действий.
        Без единой задоринки шведский флот погрузил на корабли и купеческие суда двадцать тысяч войск, перевез их благополучно через проливы Зунда к берегам Зеландии и высадил в бухте Гумбилека, в семи милях от Копенгагена. Еще с весны шведские адмиралы оснащали корабли королевского флота к предстоящим схваткам с датчанами. Как-никак, а морские силы королевских флотов Дании и Швеции были примерно равными. Перегруженные же войсками шведские эскадры могли потерпеть поражение от датчан, и тогда вся операция пошла бы насмарку. Но, слава Богу, королевские дипломаты заключили с Вильгельмом секретное соглашение о помощи Швеции в этом деле. Эскадрам англичан и голландцев, адмиралам Руку и фон Алемонде английский король[4 - Английский король ВильгельмIII Оранский (с 1689г.) являлся одновременно и штатгальтером (правителем) Голландии (1674г.).] приказал соединиться со шведским флотом и «поддержать мир» в проливах. Датчанам отводилась роль посторонних «зрителей» в этом спектакле. Превосходство на море предрешило успех и на берегу. КарлXII верно выбрал направление удара. Войска датчан во главе с королем ФредерикомIV
нерешительно копошились далеко на юге у границ Голштинии. Беспрепятственно осадив Копенгаген, под угрозой полного разгрома его величество заставил капитулировать датчан.
        Вспоминая чисто морские эпизоды минувшей кампании, шведские флагманы удовлетворенно посмеивались:
        - Отныне Балтийское море становится нашей вотчиной. — Адмиралы не скрывали своего довольства. — Мы будем править на морских дорогах, и Балтика будет нашим more castrum.[5 - More castrum (лат.) — закрытое море.]
        Расправившись с датчанами, молодой король не мешкая отправился с войсками на помощь осажденной армией АвгустаII Риге. Теперь шведский флот безбоязненно перевез королевскую армию через всю Балтику и высадил ее в Пярну, на берега Эстляндии, Узнав об этом, испуганный АвгустII тут же снял осаду Риги и спешно отошел в Речь Посполитую. Хвалебный тон в адрес короля задавал старший флагман, адмирал-генерал Ганс Вахтмейстер. Ему вторили все адмиралы.
        - Но его величество, наш король, оказался молодцом, — оживленно переговаривались флагманы, — он без промедления двинул полки к Нарве и в пух и прах разделал войска царя Петра. Теперь навсегда отвадили московитян от моря…
        На заседаниях королевской Адмиралтейств-коллегий флагманы выговаривались официальным языком и, как говорится, не отводили при этом душу.
        Покинув резиденцию Адмиралтейств-коллегий, они не спешили расставаться, по сложившейся традиции кучковались по схожести характеров, прежней дружбе и взаимопониманию.
        Барон, адмирал Кристиан Анкерштерн обычно приглашал в свой уютный особняк старинных приятелей — вице-адмиралов Карла Нумерса и Густава Шеблада.
        Расположившись в полутемной, освещенной несколькими свечами гостиной, подле ярко пылающего огня в камине, моряки, смакуя, отпивали ром из пузатых бокалов и не торопясь вспоминали примечательные случаи из морской жизни на подопечных кораблях и фрегатах в минувшей кампании, а кроме того, откровенничали о том, чего не полагалось высказывать вслух в стенах королевской Адмиралтейств-коллегий.
        Собеседники впервые сошлись вместе после долгого перерыва. В минувшую кампанию они находились в разных местах. Анкерштерн и Шеблад поначалу возглавляли эскадру и отряд, обеспечивая переправу шведской армии через Зунд. Нумере верховодил отрядом кораблей далеко на востоке, охраняя морские рубежи королевства в Финском заливе и Ладожском озере.
        Раскуривая трубки, бывалые моряки, улыбаясь в полутьме, собираясь с мыслями, припоминали, чем потешить или удивить своих коллег и, несмотря на дружеские взаимоотношения, не нарушить при этом субординации, в пределах всегда соблюдаемой ими корректности.
        Как и бывало прежде, первым, прерывая тишину, заговорил хозяин дома. На этот раз его грубоватый голос с хрипотцой звучал необычно резко:
        - Как ни странно, коллеги, за последние годы у меня сложилось убеждение, что его величество недооценивает нашу с вами деятельность, как и значимость для королевства нашего морского могущества.
        Младших флагманов не удивила реплика с довольно откровенным выражением недовольства верховной властью. Среди офицеров королевского флота давненько поговаривают, что с кончиной отца короля, КарлаXI, флот все более становится похожим на пасынка его величества…
        Пригубив рома, адмирал не уклонился от взятого им курса:
        - В самом деле, на первый взгляд, в летнюю кампанию его величество не бросил ни одного упрека нашему флоту, но мы и не заслужили ни одной похвалы. Припомните, в какую пушечную перепалку поначалу вступила наша эскадра с неприятелем, который пытался помешать высадке королевских полков. Слава Богу, эскадра англичан и голландцев вовремя подоспела и датчане присмирели. Только несколько странно, что адмирал Рук тут же получил приказ короля Вильяма не вмешиваться в наши распри с датчанами. Хорошо, что курьер с этой депешей прибыл, когда мы закончили высадку наших войск, иначе мы могли бы попасть впросак.
        Анкерштерн запыхтел, раскуривая трубку и продолжал:
        - Не в пример нашему юному сюзерену, король Вильгельм знает цену флоту. Не будь у него в Ганновере отличной эскадры, ему никогда бы не владеть английской короной.
        Гости одобрительно закивали, а Нумере вспомнил прошлые времена — выбрал удачный момент. Английские моряки не любили короля Джемса, и голландцы беспрепятственно пересекли канал и высадились в Британии. Пять сотен транспортов и пять десятков кораблей под флагом Голландии выбросили на берег пятнадцать тысяч войск, и роковой приговор королю Джемсу был произнесен на деле. Флот Вильяма решил судьбу Англии.
        Анкерштерн с довольной миной на лице поднял вверх большой палец левой руки, как бы подтверждая высказывание Нумерса, а Шеблад, улыбаясь, заметил:
        - Нельзя забывать о странной нерешительности в ту пору короля французов. Мне до сих пор непонятно, почему Людовик не воспрепятствовал Вильяму? Ведь его флот, мог с успехом разрушить планы штатгальтера Голландии, но Людовик отправил его в это время в Средиземное море.
        Никто не возразил, и стало ясно, что собеседники согласны с мнением товарища.
        После небольшой паузы Анкерштерн возобновил беседу. Повернувшись к Нумерсу, он спросил:
        - А что новенького на наших остовых румбах, дорогой Карл?
        - В моих акваториях полнейший порядок, — благодушно проговорил Нумере, — в Финском заливе и наших крепостях на Неве моряки скучают. Их покой тревожит лишь крик залетных альбатросов. На Ладожском озере мы полные властители, а московиты забились в устьях рек, точно пескари.
        Нумере глубоко затянулся, закашлялся и, отдышавшись, закончил важно:
        - Но мы не даем им дремать и ради потехи шквальным огоньком подпаливаем их деревеньки на другом берегу. Наши матросики не забывают их пошерстить, при этом не упускают шанса прихватить все, что плохо лежит. Русские как очумелые убегают в лес.
        Адмиралы, довольные шуткой, ухмыльнулись и не сговариваясь пригубили ром.
        - И все же мы еще не отсекли напрочь московитов от моря, — неожиданно, прервав молчание, заговорил Шеблад.
        Анкерштерн и Нумере недоуменно переглянулись, а Шеблад пояснил:
        - Я имею в виду северный порт московитов на Белом море, Святого Архангела. Как-то я слышал сетования Уксеншерна, что там вольготно торгуют англичане, голландцы, французы. Без пошлин они берут там лес, пеньку, смолу, а главное, прекрасные меха зверей, которыми славится Московия…
        Продолжая беседу за обеденным столом, адмиралы, разомлев, вновь заговорили о юном короле, на этот раз восхищаясь его безудержной смелостью. При подходе эскадры к берегу к свисту ветра в судовых снастях прибавился посвист пуль, долетавший от ружейного огня датчан.
        - Что это? — удивился Карл.
        - Сиё поют пульки неприятеля, ваше величество, — поеживаясь, пояснил Вахтмейстер.
        - О, такая музыка мне по душе, — беззаботно рассмеялся король, — я готов ее слушать бесконечно.
        Когда началась высадка десанта, он вскочил в одну из первых шлюпок, направлявшихся к берегу. Солдаты пригибались под ружейным огнем и не решались прыгать за борт. Подавая пример, Карл бесстрашно выпрыгнул из шлюпки и сразу погрузился по шею в воду. Отфыркиваясь, он зашагал к берегу, размахивая поднятой шпагой, и тогда десятки и сотни пристыженных солдат как горох посыпались из шлюпок и, обгоняя короля, ринулись в атаку…
        Обо всем этом вспоминали, дополняя друг друга, Анкерштерн и Шеблад. Глядя на них, несколько флегматичный по натуре Нумере в душе радовался, что ему пока выпало служить подальше от взбалмошного его величества…
        Покидая метрополию, КарлXII неожиданно для окружения объявил, что в его отсутствие впредь всем иностранным послам следует обращаться только в Государственный совет.
        Молодой король, по складу характера довольно замкнутый и молчаливый, почти никогда не делился своими сокровенными мыслями и замыслами даже с близкими из его окружения людьми, такими, как граф Пипер или льстивый фаворит генерал Аксель Спарре. Непомерно гордый и самоуверенный Карл безотчетно уверовал в свой гений, не желал слушать советов, особенно штатских людей в кружевных жабо. Запретив иностранным послам появляться в его ставке, он фактически поставил себя особняком среди европейских монархов и довольствовался докладами из Стокгольма о том, что происходит в Европе. В начале весны, получив одно из первых посланий Государственного совета в Дерптском замке, Карл разгневался.
        - Эти пигмеи ничего не смыслят в стратегии, — горячился он, слушая своего постоянного спутника и советника первого министра, графа Пипера, — два моих заклятых врага, царь Петр и Август, должны быть поставлены на колени. Никаких сделок с Августом я заключать не намерей до тех пор, пока не изгоню его из Речи Посполитои и он не сложит оружие в Саксонии.
        Граф Пипер привык к таким тирадам и заметил:
        - Но, ваше величество, королевская казна почти пуста, а война против Саксонии и Московии требует слишком больших денег. Разумнее было бы искать покорства Августа мирным путем.
        При упоминании Августа король снова разгневался:
        - С этим негодяем я-таки разделаюсь рано или поздно. Деньги в Стокгольме найдут, пускай потрясут кошельки наших бюргеров. В крайнем случае займут у голландцев.
        - Ваше величество, мы и так должны им, год не платим проценты.
        Король остановился у пылающего камина и продолжал разговор, будто и не слышал доводов первого министра.
        - Мне нужны только пушки, ядра, порох и рекруты. Моя армия сама себя прокормит на неприятельской земле. Я не намерен быть жалостливым к иноземцам. Каждый мой солдат стоит дюжины жизней этих русских и польских плебеев.
        Карл подошел к столу, где лежал ворох карт, и жестом пригласил своего министра:
        - Первый удар мы направим на Московию. — Король провел линейкой по карте к Новгороду и Пскову. — Для этого подождем пушки и порох из Стокгольма, потом перебросим два полка драгун из Сконе и пехоту из Голштинии. Я уже дал указание генералу Стюарту готовить план похода. Я намерен пополнить армию и местными рекрутами из Лифляндии.
        Пипера всегда удивляла молниеносность решений, принимаемых королем. Между тем Карл переворошил карты на столе и наконец нашел то, что нужно.
        Несколько минут прошло в молчании. Карл, выпрямившись, усмехнулся.
        - Наши матросы в Стокгольме и Карлскроне наверняка беспробудно пьянствуют в тавернах, а флагманы занимаются пустопорожними беседами. — Король небрежно махнул кружевным платком вдоль карты. — Вы помните, дорогой граф, что Уксеншерн не раз твердил мне, что русские беспошлинно торгуют с англичанами и прочими европейцами через свой порт на Севере. Так вот, я решил заткнуть эту отдушину, заодно и отвлечь внимание царя Петра от наших планов.
        Глядя на несколько опешившего первого министра, Карл повелительно произнес:
        - Итак, граф, берите бумагу, чернила и перья. Мы не откладывая отправим повеление нашему Адмиралтейству.
        Не ожидая, пока Пипер расположится за столом и привычно сочинит предисловие королевского указа, король рублеными фразами излагал наставление о снаряжении весной эскадры с десантом в Белое море для пресечения русской торговли с европейскими странами. Приказ не оставлял никаких сомнений в конечных целях экспедиции.
        - Сжечь город, корабли, верфи и запасы продовольствия, — с каким-то упоением диктовал король, — после того, как высаженный экипаж успеет согласно воинскому обычаю захватить пленных и уничтожить или разрушить все, что может быть приспособлено к обороне, каковая задача, должно надеяться, будет исполнена при помощи Господа Бога…
        В отличие от лютеранских кирх Европы, в православных храмах на Рождество Нового, 1701 года перезвон колоколов звучал по-иному. В Пскове и Новгороде, Смоленске и Твери, да и во многих других городах, весях и монастырях немало звонниц помалкивало. Грустно чернели они пустыми глазницами в окрест на снежных просторах. По царскому указу с колоколен в сугробы летели большие и малые колокола, кололись на части. Осколки медных колоколов грузили на сани, везли на переплавку на Пушечный двор. Под Нарвой полки оставили полторы сотни пушек, почти всю армейскую артиллерию.
        Прихожане испуганно глядели на происходящее, в душах царило смятение, — «никак антихрист вот-вот наведается». Священники в приходах насупленно помалкивали об истинных причинах происходящего, православные в страхе крестились: «Свят, свят, изы-ди, сатана…»
        Ни днем, ни ночью не знал покоя в те дни царь Петр, на счету был каждый день, каждый час. Одного остерегался он, как бы шведское войско не двинулось к Москве.
        Весть о разгроме принес поручик при Шереметеве, Павел Ягужинский.[6 - Павел Иванович Ягужинский — выходец из Польши, будущий генерал-прокурор Сената.] Рядом стоял новгородский воевода Ладыженский.
        - Слыхал?! — с перекосившимся от гнева лицом крикнул ему Петр. — Ступай немедля, поднимай всех на ноги, собирай поголовно мужиков, сыскивай все зелье огневое, рвы копай. Вечером поедем, осмотрим.
        Повернулся к генерал-фельдмаршалу Головину:[7 - Федор Алексеевич Головин — генерал-адмирал, командовал Азовской эскадрой, первый помощник ПетраI по флоту, флагман будущего Балтийского флота, глава Посольского и других приказов. Звание генерал-фельдмаршал получил случайно в Новгороде, по пути к Нарве, во время попойки, назначен главнокомандующим войск под Нарвой, но ПетрI увез его с собой в Новгород.]
        - Езжай, Федя, в Псков, изготовь там оборону.
        Подумал несколько мгновений, позвал Меншикова:
        - Данилыч! Сыщи немедля ко мне капитана Салтыкова.[8 - Федор Степанович Салтыков — сын боярина, Азовского воеводы, успешно обучался за границей в Голландии, талантливый строитель кораблей, сподвижник ПетраI по созданию флота.]
        Быстро, через ступеньки, взбежав в воеводские палаты, Салтыков застал царя за конторкой, он что-то размашисто писал. Кивнул Салтыкову: жди.
        Закончив писать, пробежал глазами, поманил Салтыкова.
        - Ты, я вижу, горазд в политесе. Сей же час скачи в Митаву, разыщешь короля саксонского Августа, брата моего, — Петр криво усмехнулся. — Запоминай, с чего начнешь. Государь так передать велел: мол, он отъехал из Нарвы для встречи с ним, Августом. Получив известие от войска, посылаю тебя доподлинно оповестить его, Августа, дабы клевету отвести. — Петр взял с конторки исписанный лист. — Садись, вчитывайся, все до слова мне молвишь. Потом перескажешь Августу.
        Салтыков взял бумагу, сел на лавку.
        «Дабы от неприятелей общих не внушен был и своей персоне, что противное получил, никогда от его союза и отечественного наследия не отступить, как еще при приходе своем к Нарве писал, так и ныне желает видеться не мешкая на праздник Рождества Христова. Велели войскам генерала Репнина с 12000 человек пехоты быть в Новгороде, а гетману Черкасскому с 8000 конных и 10000 пехотных быть в Пскове, также которые отстали от Нарвы полки к обороне развернули», —
        читал вполголоса Салтыков.
        Когда Салтыков заучил написанное, Петр взял бумагу:
        - Уясни генеральное. Нам Август потребен, дабы шведа отвлекать. Штоб он знал — мы союзу верны и силу имеем. А с братом Карлом, придет срок, сочтемся.
        Салтыков умчался, а царь проверял готовность войск для отпора нашествию КарлаXII.
        Обновлялись, пополнялись пушками, припасами, рекрутами крепости Новгорода, Пскова и Гдова, опоясались они рвами, ощерился пушками Печерский монастырь.
        Первые донесения о сражениях под Нарвой не весьма огорчили Петра. Войска в полном порядке отходили от Нарвы.
        Прибывшим к нему генералам Борису Шереметеву, Петру Апраксину,[9 - Петр Матвеевич Апраксин — сподвижник ПетраI, старший из трех братьев Апраксиных, его сестра Марфа была замужем за царем Федором, сводным братом ПетраI, сенатор, президент Юстиц-коллегии. Средний брат — Федор, сподвижник ПетраI, адмиралтеец, генерал-адмирал, флагман Балтфлота, президент Адмиралтейств-коллегий.] Аниките Репнину сразу выговорился:
        - Все вы в батальях с турками бывали, однако ты, Борис Петров, опытен, а сплошал у Пуртцы, тогдаб с шведами иначе обошлись мы под Нарвой.
        Шереметев виновато развел руками, а сам, грешным делом, подумал: «Ты-то тож хорош, от Нарвы утек неведомо зачем, когда узнал, что швед близко, да кумандиром над нами оставил иноземца».
        За три недели до сражения под Нарвой конница Шереметева сначала успешно атаковала там передовой отряд шведов генерала Велинга, однако, вместо того чтобы закрепиться, Шереметев решил отступить к деревне Пюхайоги в 30 верстах от Нарвы. Царь сделал ему выговор и наказал держаться. И опять граф сплоховал, начал отступать под напором шведов к Нарве…
        - Ну да будет, — примирительно сказал Петр, — авось грехи замолишь делами. Нарва же, одним словом сказать, яко младенческое играние было, а искусства ниже вида.
        Царь шагнул к разложенной на грубо сбитом столе походной карте и поманил прибывших:
        - Ты, Аникита, — начал он с Репнина, — принимай под начало войско у Новгорода, сбирай по всей округе воев, которые от Нарвы отошли. В подмогу тебе приписаны свежие рекруты. Оградишь от шведа с норда, ежели он к Москве вознамерится идти.
        - Борис Петров, — без остановки продолжал царь, — с заглавными полками ополчения московскими и новгородскими оборону Пскова станешь держать. Тебе в подмогу из Малороссии семь тыщ казаков идут. Держи ухо востро, шведа сторожи, не мешкая доноси.
        Петру Апраксину поручалось особое задание, но царь начал издалека.
        - Штоб все вы знали, нынче почнем воевать море с другой стороны, от Ладоги к Неве и далее, к Финикусову[10 - Финикусов залив — прежнее название Финского залива.] заливу. Об этом, окромя вас, никто ведать не должон.
        Царь оживился, глаза его засверкали привычными прежде огоньками, как всегда, когда он был в добром расположении духа.
        - Для того, ты, Петр, сядешь воеводой и на Ладоге. Войск тебе под начало будет тыщ десять, наперво отваживай шведов от наших берегов на Ладоге. Перепиши на Ладоге, Онеге и в реках окрест все струги до единого. Тамошних людей поспрашивай подробно о путях водных между Соловками, Онегой и Ладогой. Далее поглядим, а нынче указ выйдет в Архангельский, Прозоровскому, крепостцу ладить на двинском устье. Брат Карл беспременно навестит те места. — Петр выпрямился, ухмыльнулся, не спуская глаз с Апраксина. — А што, тебе братец Федор весточку не дает из Воронежа? Давненько от него слуху нет.
        - В аккурат, государь, получил от него письмецо на Рождество, похваляется диковинным кораблем, денно и нощно с ним трудится, к спуску готовит.
        Апраксин доподлинно знал, чем порадовать царя. Петр заулыбался:
        - Молодец. Отпиши ему, вскоре буду. Надобно поспеть «Предистинацию»[11 - «Предистинация» — первый 58-пушечный линейный корабль, построенный в Воронеже по чертежам Петра, без помощи иностранцев, исключительно руками русских мастеровых.] самому спровадить со стапелей[12 - Стапель — прибрежное сооружение на верфи, на котором строится судно.] на воду.
        Генералы отъехали, а Петр начал перебирать и просматривать почту. Редкий день теперь не жаловались послы, что при иноземных дворах после Нарвы надсмехаются над ними.
        Обычно донесения докладывал Головин, а сейчас Петр сам вчитывался в слезливые строчки. Сверху лежал распечатанный конверт от Андрея Матвеева из Гааги.
        «Жить мне здесь теперь очень трудно: любовь их только на комплиментах ко мне, а на деле очень холодны. Обращаюсь между ними, как отчужденный; а от нарекания их всегдашнего нестерпимою снедаюсь горестью».
        Царь закашлялся, вспомнил поездку в Голландию, тогда все улыбались и раскланивались…
        Самым горестным тоном выделялись откровения князя Голицына. Он сообщал об издевках венского двора:
        «Главный министр, граф Кауниц, и говорить со мною не хочет, да и на других нельзя полагаться; они только смеются над нами… всякими способами надобно добиваться получить над неприятелем победу. Хотя вечный мир учинить, а вечный стыд чем загладить. Непременно нужна нашему государству хотя малая виктория, которою бы имя его по-прежнему по всей Европе славилось. А теперь войскам нашим и управлению войсковому только смеются».
        Петр тяжело вздохнул, нехотя взял донесение Петра Толстого из Стамбула. Тот сообщал, что турки обнаглели, требуют возврата Азова, уничтожения кораблей флотилии. Крымские татары начали тревожить набегами.
        - Паскуды! — одним словом ожесточился царь и снова перечитал письмо Матвеева. От последних строк повеяло теплом. Оказалось, из Лондона передавали, что Вильгельм при всех чужестранных министрах всенародне заявил, что лифляндские города «были отчиной» ПетраI, сожалея, что поход русских начался «в осеннее, самое жестокое время».
        Ну что ж, Вильям покуда держит слово, а в сию пору наиглавное передохнуть, собраться с силами, для того Карла надобно отвлечь. Так или иначе, для державы нет иного пути, дабы выкарабкаться из невежества, окромя как прикоснуться грудью к морю. Там раздолье для торговли, надобно растормошить Русь. Для того не миновать с Европой столковаться, придется где ловчить, где хитрить. Не зря же почти два года мерил версты по Европе от Лондона до венского двора… Потому сейчас и поскачет в Биржи, на встречу с Августом. Надо уломать его сразиться с Карлом. Нам свою выгоду держать потребно.
        Всего триста верст отделяли местечко Биржи в Ливонии от Дерпта, где зимовал КарлXII с войском. Он и не подозревал, какие сети плетет для него русский царь.
        Долго пришлось Петру «уламывать» своего «союзника» Августа. Тот не без оснований опасался, что русский царь метит обосноваться в Нарве, где мечтал обрести земли сам Август. Пришлось усыпить его волнения, договориться, что Россия уступит Августу и Ливонию, и Лифляндию, и Эстляндию. Весомым, а быть может, и решающим доводом стала подачка — 100 тысяч рублей в год и 100 тысяч нудов пороху. В подчинение Августу пришлось придать и 20 тысяч пехоты для противостояния шведам…
        В Биржи «вдруг» оказались и французы, и послан-цы Пруссии, и поляки. Почуяли легкую добычу от Русских после Нарвы.
        Подканцлер Литвы, Щука, сразу позарился на Левобережную Украину с Киевом, но получил отповедь, Француз Иерон начал заигрывать с польскими противниками Августа, надеясь примирить Польшу с шведами, а потом рассчитывая вместе с турками на-править их против России…
        Петр узнал о происках французов и не погнушался встретиться с Иероном наедине. Прекрасно зная о вражде Франции и Голландии в Европе, царь намеренно выразил недовольство голландцами:
        - Они супротив нас выступили на деле, помогая шведам, а с Францией мы готовы выгодно торговать, ваши купцы желанные гости в Архангельском.
        Иерон несколько смутился. В Париже его наставляли не связываться с Россией.
        А русский царь, зная о намерениях посланника ЛюдовикаXIV, сделал совсем неожиданный ход:
        - Ежели мы договоримся с его величеством королем Франции, то, возможно, и поможем вам возвести на польский престол другого монарха, любого Франции…
        Так или иначе, Петр покинул Биржи, окрыленный поддержкой саксонских войск, которые слыли в Европе крепкими бойцами. Теперь он держал путь на Воронежские верфи, где готовили к спуску его первенца «Предистинацию».
        По пути вновь мучительно размышлял царь о неудачной попытке пробиться к морю. «Там ли верно сделан первый шаг?» — думал он. Не всегда короткая дорога к цели самая верная и надежная. Вспоминал опять северные земли, где бывал после Плещеева озея ра. Там пока единственная тропка к морю, ее оберегать надобно. Давненько зарятся шведы на северные морские ворота России. Добро, царь побывал там прежде.
        От берегов Белого моря думы Петра опять возвращались к Балтике. Здесь придется ломать новую брешь к морю.
        В Воронеже царя ждали. К ему приезду отделали государев дворец в Нагорье и отдельные избы для Меншикова и Головина. Апраксин вместе со Скляе-вым придирчиво осматривали «Предистинацию».
        - Мотри, Федосей, государь сюда первым делом нагрянет. Сам ведаешь, его первый детинец.
        - Ведаю про то, господин адмиралтеец, — ухмыльнулся Скляев. — Петр Лексеич, как ни приглаживай, отыщет зазубрины.
        - Но-но, ты не шуткуй, гляди-ка, на втором деке еще и орудийные порты не прилажены. Попадет нам с тобой, тем паче государь-то, видно, не в духе.
        Всего четыре месяца прошло после нарвской неудачи, и предположения Апраксина были закономерны. Но на этот раз адмиралтеец не угадал.
        Петр приехал солнечным полднем, как раз на равноденствие. Улыбаясь, он жмурился на солнце. Окинув взглядом Апраксина, Крюйса, Реза, Игнатьева,[13 - Крюйс Корнелий — норвежец, служил в Голландии, принят на русскую службу вице-адмиралом в 1698г.; Рез Абрам — голландец, на русской службе, капитан; Игнатьев Петр — стольник, помощник Апраксина.] подозвал стоявшего чуть поодаль, рядом с иноземными мастерами, Скляева:[14 - Федосей Моисеевич Скляев — из потешных ПетраI, учился за границей, первый выдающийся русский конструктор и строитель кораблей, капитан-командор.]
        - Ну-ка, Федосей, похвались, веди на Божий корабль.
        Царь поманил англичан Ная и Козенца, похлопал их по плечу:
        - Обжились на Воронеже? Ну, и слава Богу. Аида с нами на корабль.
        Едва поспевая за размашистым шагом царя, Апраксин в душе радовался: «Петру Алексеичу, стало быть, любо по-прежнему корабельное дело».
        И в самом деле, едва взбежав по трапу на «Предистинацию», царь, казалось, забыл обо всем окружающем. На верхней палубе сразу подошел к фок-мачте. Там как раз плотники устанавливали первую снизу фор-стеньгу. Скинув кафтан, он тянул, подводил к месту оструганное, без единого сучка бревно, командовал, поругиваясь, пока стеньга не встала на место и ее не стали крепить к мачте.
        Все это время сопровождавшие неловко переминались, переглядываясь. Только Скляев, Апраксин и Меншиков последовали примеру царя. Сбросили кафтаны, схватились за оттяжки и тали.
        Довольный Петр вытер рукавом рубахи лоб, кивнул Головину:
        - Федор Алексеич, ступай с Апраксиным и Крюйсом, оглядывай кумпанейские[15 - Кумпанейские корабли — суда, сооруженные в Воронеже не за счет казны, а по постановлению Думы за счет «кумпанств» — объединений помещиков, купцов, духовенства.] корабли, а я тут задержусь.
        В следующие дни поехали в Ступино, Чижовку, Коротояк, оценивали пригодность кумпанейских кораблей. Итоги оказались печальными. Из двадцати пяти кораблей только девять годились к службе, да и то требовали доделок.
        - Остальные суда, которые негодные вовсе, разобрать, другие переделать под провиантские, пускай послужат, — окончательно решил царь.
        Каждый день он теперь пропадал на «Предистина-ции», а Апраксину дал задание:
        - Готовь к спуску «Черепаху», яхту и кумпанейские корабли, которые годные.
        Зима выдалась малоснежная, в половодье река в некоторых местах не дошла до стапелей, корабли так и остались ждать следующей весны.
        - То ли дело на море, — недовольно сопел Крюйс, — всегда ветерок нагонит воду на верфи, нет такого сраму.
        В эту весну спустили только пятидесятипушечную «Черепаху», двенадцатипушечную «Святую Наталью» и два сорокапушечных кумпанейских корабля.
        Как всегда, церемония кончилась праздником. За столом никто не вспоминал о неудаче под Нарвой, но Петр сам начал разговор:
        - Нынче мы против турка готовим силу на море. Пускай видят, мы не таимся. А что Карл нас под Нарвой поколотил, ему спасибо, мы умней стали. Погодим малость да с другого боку к нему зайдем.
        Апраксин сидел рядом с царем. Слова Петра пробудили в нем мысли, которые он давно вынашивал:
        - Петр Лексеич, позволь умишком скудным присоветовать?
        - Валяй, Федор, мы, чай, свои, компанейские.
        Адмирал начал издалека:
        - Ты, Петр Лексеич, прежде баил, тебе Азов морем воевать близко и любо потому.
        - Было дело, што с того? — вскинулся Петр.
        - Слыхал я в Москве, што братец Петруха на Ладоге да на Волхове ладит струги?
        - Есть такая задумка, — запыхтел трубкой Петр.
        - Так я к тому, Петр Лексеич, ежели шведа турнуть с Онеги?
        - Коим же разом туда добраться? — спросил царь, смутно догадываясь, о чем поведает Апраксин.
        Апраксин хитро улыбнулся:
        - В бытность на Соловках сказывали мне монахи, есть такая деревенька Нюхча, напротив Соловков. От нее до Онеги волокут в кою-то пору они свои лодьи да к Ладоге, потом плавают до Канцев швецких подле Невы.
        Петр слушал молча, уткнувшись в тарелку, ковырял вилкой, потом отложил ее, глаза смотрели приветливо:
        - А ты, я погляжу, на Двине-то не зря сидел, спасибо. — Налил бокал Апраксину, рядом сидевшему Головину: — Здравие адмиралтейцу нашему!
        Почти месяц, с перерывами, Петр корпел над чертежами нового, самого крупного, восьмидесятипушечного корабля. Дневал и ночевал царь в своей рабочей избе рядом с верфью вместе со Скляевым. Частенько на ночь отпускал Меншикова. В эти вечера Апраксин обычно зазывал Данилыча в гости, избы стояли рядом. Засиживались за полночь, было что вспомнить, о чем поговорить. Как-то получилось, еще с Плещеева озера, что прониклись они взаимной симпатией, часто без утайки делились сокровенным, давно крепко уверились друг в друге, несмотря на разницу в возрасте и положении. Меншиков не стеснялся затевать запросто и деликатные разговоры, за что знатные бояре его чурались, обходили стороной.
        - Слыхал я, Матвеич, ты до сей поры без баб здесь находишься? Не возьму в толк, как тебе терпится?
        Апраксин потягивал вино из бокала, отшучивался:
        - Наперво к сему не приворожен я, да уж и пятый десяток разменял. Баб лучше сторониться, меня Пелагеюшка в Москве этим зельем до отвала, почитай, на годик насытила. Как Соломон сказывал: «Утешайся женою юности своей». А ты, чаю, все по девкам озоруешь?
        Меншиков заржал:
        - Ты-то откель ведаешь? Умеючи надобно. — Залпом осушил бокал, зачавкал моченым прошлогодним яблоком. — А так-то ты верно сказываешь. — Меншиков оглянулся на дверь, зашептал: — Бабы, они все дрянь. Сам-то вон благоверность к Монсихе питает, а эта курва хвостом виляет.
        Апраксин закашлялся:
        - Знать, верный слушок мне братец нашептал в Москве, насчет саксонца-то?
        Меншиков, нахмурившись, прижал палец к губам, молча кивнул головой, схватил штоф и взахлеб выпил остатки…
        В конце мая заложили на верфи новый корабль по царским чертежам. Петр торжественно объявил:
        - Нарекаем его по имени нашего первенца, «Старым Орлом», а главным етроителем назначаем Федосея.
        Рядом, на соседних стапелях, заложили два семи-десятипушечных корабля, и царь поручил строить их молодому англичанину Козенцу, которого давно звал в Воронеж.
        Спустя две недели, в начале лета, Петр уезжал к войскам. Накануне собрал всех адмиралтейских чинов.
        - Султан во сне видит, как бы ему вернуть Азов, изгнать нас из Рога Таганьего, устья Донского. Потому и флот Азовский крепить будем далее непрестанно новыми судами. Господин адмиралтеец, изволь своих адмиралов прихватить, — царь кивнул на Крюйса и Реза, — и на построенных кораблях отправиться к Азову. В море стражу выставить, обустраивать крепости, оборону держать от крымцев.
        Адмиралтеец Апраксин думал не только о кораблях:
        - На такую махину кораблей сколько людей на добно, матросов, офицеров!
        - Добро мыслишь, Федор Матвеевич, командиров у нас днем с огнем не сыщешь. Токмо иноземных зазываем. Нынче дело это поправим.
        Спустя месяц в Москве Петр подписал указ:
        «Великий государь, царь, ревнуя древле во всяком устроении государствие самодержавия своего и иных в Европе ныне содержащихся и премудро тщательно управляемых государей… указал именным своим указом на славу и пользу… быть математических и навигацких, то есть мореходных, хитростно искусств учению… А тех наук ко учению усмотрел избирать добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением и учинить неимущим во прокормление поденный корм…»
        Подписав указ, вызвал Федора Головина: — Принимай под начало школу сию Навигацкую, учителя засиделись без дела, — чай, знаешь их англицких математиков знатных, Андрей Форварсон со товарищами. Разместишься в Кадашевских палатах в Замоскворечье, на первый случай.
        На Воронежских верфях время для Петра летело стремительно. Там он отдыхал и душой, и телом. С утра до сумерек не покидал верфи. То брался за топор и долото, подгонял по месту шпангоуты, бимсы, пиллерсы,[16 - Шпангоуты — поперечное ребро корпуса корабля; бимсы — поперечные связи, соединяющие правую ветвь шпангоута с левой; пиллерсы — вертикальная стойка для поддержания бимсов.] становился на помосте рядом с конопатчиками, хватал чекмарь — молоток, лебезу — железную пластину, загонял в пазы между досками обшивки просмоленную пеньку.
        На другой день корпел в конторе над чертежами будущих судов Азовской флотилии, делился задумками с Федором Апраксиным:
        - Нам бы годик-другой в затишке побыть, сотворим добрую эскадру, обоснуемся в Таганьем Роге, а потом помаленьку начнем теснить крымского хана, подбираться к морю Черному, на простор…
        Разговаривая с адмиралтейцем, Петр радовался, что не ошибся в выборе, назначая Федора Апраксина главным строителем кораблей в Воронеже вместо проворовавшегося Протасьева. Знал стольника Федора с малолетства, бок о бок строили первые суда на Пле-щеевом озере. В бытность воеводой в Архангельском Апраксин основал там первую судоверфь в Соломбале и сооружал яхты и шхуны. Теперь все добротно налаживал в Воронеже.
        - Мотри, Федя, — как обычно, по-родственному, обращался царь к Апраксину, — эскадру для Азова готовь к весне, однако поимей в виду, и на Севере тебе вскорости не миновать суда ладить.
        Апраксин недоуменно поднял брови, растерянно улыбнулся, теряясь в догадках.
        - Правда твоя, — пояснил царь, — я и сам грешным делом после Нарвы об том думал, как брата Карла пихнуть от моря с другого бока. Вскорости почнем ладить не струги, а морские суда где-либо на Ладоге,
        Тебе и там работа сыщется. Нам без морской силы к Балтике неча соваться…
        Петр мечтал о походе на Константинополь, а в думы назойливо закрадывалось сомнение: «Далече сии места от Европы». Поневоле вновь обращался к берегам Балтики. Там прямая дорога на Запад, рукой подать до Речи Посполитой, Пруссии, Мекленбурга, Дании. За ними Голландия, Франция, Англия. Зримо вставали картины виденного три года назад: «Сие не Османская орда, там для Руси и выгода, и примерность, есть чему поучиться…»
        Переводил дух, озирался, возвращался к обыденному. Ждал вестей от Петра Апраксина из Новгорода о готовности войск, постройке сотен стругов на Свари и Тихвине. Томился ожиданием донесений от Шереметева и Репнина о движении шведских войск. «Поведет ли КарлXII армию к Москве?» Гнал гонцов к Архангельскому, датские и голландские купцы намекали, что шведы вербуют матросов для похода на Север.
        Тусклое светило ненадолго показалось над лесистыми холмами Двинского устья. Отзвенела Масленица, весна только-только начиналась. Реки и озера стояли крепко скованные льдом, и укатанные розвальнями дороги блестели на солнце, в редких селениях над избами высоко тянулись нитяные струйки дыма и таяли в безоблачном небе. В ту пору гонец из Белокаменной привез царский указ.
        «В лето от Рождества Христова 1701 весною Великого Государя указ прислан на Двину, — отметил в Двинской летописи думный дьяк, — Преосвященному Архиепископу, также и к воеводе князю Алексею Петровичу Прозоровскому, чтобы городы Архангельской и на Холмогорах крепить и жить в великом опасе от шведов, для того, что летом будут к городу воинские швец-кие корабли, и в Новой Двине, в корабельном уском проходе, строить вновь для крепости город камен-ной, со всякой крепостью».
        Первым, вроде бы не по чину, в царском указе значился владыка Холмогорский и Архангельский. Дважды побывал в этих краях Петр, и его наметанный глаз заприметил, царь твердо убедился, что пра-вит там не только душами поморов, но всеми мирскими делами, Преосвященный отец Афанасий.
        Такого же мнения о своем владыке держались и братия в двинских храмах и монастырях, и поморские прихожане.
        «Бысть убо пастырь изящный, пи-сания довольный, сказитель громогласен, речист, по премногу остроразсудителен, чина церковного опасный хранитель, ревнитель к вере, на раскол разрушитель, трудолюбив, много зданий каменных со-здатель…»
        Читая царский указ, воевода кичливо топырил губы. «Опять государь привечает Афанасия. Чего он в нем сыскал дивного?» Кряхтя позвал дьяка, велел подавать санки, — так или иначе, архиерея не миновать. Не привык воевода по нраву с кем-либо делить власть, но тут случай был особый. А ну как шведы посунутся да побьют? Тогда вдвоем-то легче оправдываться, а то и всю промашку на владыку переложить.
        Афанасий, как обычно, встретил воеводу почтительно и приветливо. Велел подать чаю.
        - Какая беда случилась? С чем пожаловал, Алексей Петрович?
        Воевода, хмурясь, протянул Афанасию свиток:
        - Поутру, владыка, указ привез гонец, вести от государя. К нам супостат грозится пожаловать.
        Архиерей пригласил воеводу в светелку, сели к столу. Пока подавали чай, надел очки. Неторопливо развернул свиток. Читал про себя без видимого волнения.
        - Вишь, государь о державе печется. — Афанасий положил свиток на стол. — Знать, у него верные люди, да лазутчики о всем проведывают, упреждают государя.
        Глядя вопросительно на воеводу, Афанасий отхлебнул горячий чай из блюдечка, хитро прищуриваясь:
        - Што будешь делать, князь?
        Воевода недовольно засопел, подумал про себя: «Выспрашивает меня, будто я под его рукой хожу».
        - Наперво, пока санный путь, пошлю стрельцов в дальние остроги — Кольский, Пустозерский, Сумской да Мезень.
        Афанасий согласно поддакивал:
        - Так-то оно так, не позабудь про Кемь и Соловецкий монастырь. Туда припасы пушечные надобно пополнить. А где крепостцу надумал соорудить?
        «Лукавит Афанасий, — слушал Прозоровский владыку, — ведь лучше меня знает весь край,». Но ответил в тон владыке:
        - Само собой, в Березовском устье.
        - Хм, устье-то велико, — Афанасий понял, что от воеводы ничего нового толком не услышишь. Он из своей избы дальше Гостиного двора за минувший год после приезда нигде не бывал.
        - На Линском прилуке будем творить крепостцу, — как о деле решенном, твердым голосом проговорил Афанасий. — Там оно само ходкое русло для судов, саженей девять десятков по ширине. Пушки наши ворога там достанут при всяком случае.
        - И то верйо, — сразу согласился Прозоровский, в глаза не видавший того острова и никогда не бывавший в тех местах.
        Афанасий всегда имел правило доводить суждения о мирских делах до полного завершения.
        - Дело это наипоспешное и безотлагательное, боярин. Покуда Двина во льду, надобно на Линский прилук для строения крепостцы камень да деревянные припасы доставить.
        Прозоровскому явно было не по натуре слушать наставительные речи архиерея, но он слушал молча, слегка потупив взор, чтобы-не выдать своего неприязненного расположения духа.
        Чувствуя настроение воеводы, архиерей подсластил сказанное:
        - А коли речь о судьбах отечества зашла, так я безотлагательно распоряжусь, воевода, со всех монастырей свезти на Линский прилук какой ни есть камень.
        Царь, как правило, не ограничивался указующими бумагами. Не прошло и недели, как у воеводы появился стольник Сильвестр Иевлев из Москвы для надзирания за работами.
        - Государь повелел строение крепости возложить на семь городов. — Иевлев протянул воеводе список.
        Там значились Устюг Великий, Вятка, Соль-Выче-годск, Тотьма, Чаронда, Кеврола и Мезень. Оттуда надлежало выделить для работ 1800 человек.
        Вместе с Иевлевым приехал инженер Егор Резан. Он составил чертежи крепости и с жаром взялся за сооружение цитадели. Нельзя было исключать, что шведы могут прорваться мимо крепости. Было очевидно, что главная их цель уничтожение города и порта. Для обороны же собственно Архангельска обращено было внимание, с одной стороны, на вооружение «каменного города», т.е. Гостиных дворов и всего городского берега, местной артиллерией, состоявшею из 100 пищалей, а также и из пушек, позаимствованных на летнюю пору с иностранных торговых кораблей; с другой стороны, был усилен и самый городской гарнизон переводом из Холмогор двух стрелковых полков, составивших с имевшимися тогда в городе стрельцами всю боевую силу в количестве 1821 человека, к которым были присоединены прибывшие из Москвы и малолетние драгуны в числе 534 человек.
        Такою ничтожною силою, неопытною в боевом деле, при тогдашних плохих пушкарях думали оградить город от нарвских победителей. Притом воевода, обязанный защищать все подступы к городу, оказался не только неспособным к распорядительности, но даже и не храбрым, как показали дальнейшие события. Душою обороны в данном случае был архиепископ Афанасий, приставленный Петром к Прозоровскому в качестве советника. Он принимал деятельное участие во всех мероприятиях по обороне и по постройке самой крепости, пожертвовав для последней весь строительный материал монастырей.
        «Относительно безопасности двинских устьев царь повелел засорить Пудожемское русло, на Мурманское послать 300 человек стрельцов с пушками, чтобы в узких местах окопаться шанцами и стеречь накрепко приход неприятеля, не допуская его войти в самое устье. Такие шанцы, или батареи, сооружены и у новостроившейся крепости, в числе четырех, из которых три, вооруженные десятью, тремя и двумя пушками, находились в близком расстоянии от крепости на том же берегу, а четвертая с 15 пушками — на острове Маркове, лежащем по другую сторону Малой Двины. На всех этих батареях имелось 400 солдат под командой солдатского головы полковника Животовского. Лоцмана были переведены с Мудъ-южского острова к этим же батареям и могли высаживаться на приходящие с моря корабли не иначе как по донесению воеводы от поставленного на Мудь-южском острову военного караула, что, мол, пришедшие корабли подлинно торговые, идут туда-то и такой-то нации… Указ царя предупреждал поморских жителей не выходить на промыслы. Все торговые суда по сему случаю были задержаны при порте. В крайнем случае велено приготовить брандеры».
        Так гласит летопись.
        В первые дни мая последние льдинки унеслись, подхваченные половодьем, через устье Двины в Белое море. В Архангельском Гостиный двор, проснувшись от зимней спячки, гудел, как потревоженный улей. Ждали первые купеческие суда с иноземными товарами, готовили свои, завезенные зимой, припасы на продажу. Но при всей, с первого взгляда, беззаботной суете разношерстного люда в самом городке, и особенно в прибрежных улицах, в поведении и настроении людей чувствовалось какое-то напряжение. Оно задавалось и разгуливающими по городку и набережной стрелецкими нарядами, и появившимися на берегу пушками, возле которых дневали и ночевали в палатках пушкари, и вестями с Двинского устья, где уже поднялись с человеческий рост крепостные стены, в проемы которых на весеннем солнцепеке чернели и нагревались пушечные жерла. Потому теперь частенько невольно, с некоторой тревогой поглядывали горожане в сторону Двинского устья…
        Весеннему солнцу всегда рады в северных краях. Вместе с теплом оживает помаленьку природа. Чернеют проталины на наезженных санями зимниках, серпами окольцовываются стволы деревьев вдоль лесистых опушек, кое-где, вдоль крутых берегов рек, вокруг островов на озерах, робко проглядывают иссиня-черные каемки оттаявшего ледяного панциря. Вода, одно из чудес природы, приобретает свое первородное свойство, воскрешая все живое в себе и вокруг.
        В Европе Скандинавию издревле относили к Северным землям. Но если ближе к Нордкапу зима хозяйничала обычно весь отведенный ей календарем срок, то на юге, у Датских проливов, морозы уступали свое место оттепели задолго до этого времени.
        Поэтому шведские эскадры на зиму в основном уходили на юг, отстаиваться в Карлскрону, основную базу флота. Сюда-то и прибыло в разгар весны распоряжение Адмиралтейств-коллегий, готовить согласно королевскому указу эскадру для похода в неблизкий путь — к берегам России.
        После недавнего «чуда» под Нарвой король КарлXII был уверен как в явном превосходстве своих войск, так и в неспособности русской армии противостоять шведам. Перед своими генералами он не раз снисходительно высказывался по этому поводу:
        - Нет никакого удовольствия биться с русскими, потому что они не сопротивляются, как другие, а бегут.
        Отдавая приказ стереть с лица земли Архангельский, король не сомневался в успешном рейде королевской эскадры. Такого же мнения придерживались и флагманы Адмиралтейств-коллегий. Старший среди них адмирал Вахмейстер, ознакомившись с королевским указом, без особых раздумий назначил флагмана похода на Север:
        - Вице-адмирал Шеблад давно грозит проучить русских. Ему и карты в руки.
        Королевский совет не колеблясь утвердил предложение Адмиралтейств-коллегий. Шеблада перед отъездом в Карлскрону наставлял адмирал Вахмейстер:
        - Приказ короля ясен и прост: смести с лица земли Архангельский. Ваша миссия обречена на успех. У русских нет там ни единого военного судна. Я думаю, что для вас это будет легкой прогулкой, и надеюсь, вы прославите еще раз нас и флот его королевского величества. Постарайтесь держать все приготовления в секрете. Для сокрытия запаситесь английским и голландским стягами. Мы постараемся раздобыть вам карты у англичан, ну а лоцманов вам придется поискать самому.
        Перед отъездом Шеблад пригласил отметить назначение прежних друзей-приятелей.
        Анкерштерн поздравил первым:
        - Откровенно, мой друг, я завидую вам. Вторую кампанию я сушу паруса в Стокгольме. Стволы на ших пушек заплесневели, там свили гнезда ласточки и воробышки. Я от души желаю вам удачи и попутного ветра.
        Адмиралы чокнулись бокалами, а Нумере, обращаясь к Шебладу, продолжал начатый разговор:
        - Вам повезло, мой дорогой Густав, ваш поход будет подобен легкой увеселительной прогулке. Хороший ветерок освежит вашу душу и укрепит тело, а мне, — лицо Нумерса покрылось недовольной гримасой, — вновь предстоит скучная работа на этом озере. Откровенно, моим матросам надоело шарить по скудным хуторам русских на Ладоге. Там нет доброй добычи, а без нее матросы предпочитают отлынивать от службы.
        Шеблада интересовало другое:
        - Неужто русские и впрямь, как выражается его величество, наш король, спасаются от наших гренадеров бегством?
        - Да, они бегут без оглядки, едва прозвучит наш первый залп.
        Собеседники пригубили вина, и первым, несколько озабоченно, заговорил Шеблад:
        - Но я никогда не был в тех краях, и говорят, подходы к тому городу весьма неприветливы. Там обычно всегда берут местных лоцманов.
        На помощь пришел бывалый Анкерштерн:
        - Думаю, что в Копенгагене вам следует потолкаться в тавернах. Наверняка в них отыщется какой-нибудь шкипер, голландец, который бывал в тех краях. На худой конец, мне кажется, и среди русских могут быть здравые люди, чтобы сопроводить вас безопасными фарватерами. Звон серебра имеет одинаковую притягательную силу во всех портах. Кроме прочего, на вашей стороне будут сила и превосходство. Кстати, что соизволило выделить вам наше Адмиралтейство?
        - Генерал-адмирал назначил в мою эскадру две шнявы и пять галиотов.[17 - Шнява — 1 -2-мачтовый парусник, 14 -18 пушек; галиот — 2-мачтовый парусник, 16 -18 пушек.]
        - Ну что же, этого будет вполне достаточно, — прикинул Анкерштерн, — почти сотня пушек снесет русские хибарки, а наши мушкетеры довершат дело на берегу.
        Анкерштерн поднял бокал:
        - Семь футов под килем, удачного плавания и возвращения с викторией, наш дорогой Густав…
        В последних числах мая шведская эскадра бросила якоря на Копенгагенском рейде. Шеблад отправил на берег только капитанов:
        - Пройдитесь по всем тавернам, нам требуется два-три сведущих лоцмана для плавания к Архангельскому. За деньгами не стойте, но вербуйте хороших шкиперов.
        Появление шведов в Копенгагенской бухте, целых семь вымпелов, в тот же день заметили не только завсегдатаи таверн по новым посетителям.
        - Ваше степенство, — докладывал вечером дьяк русского посольства своему начальнику, — с прибывших швецких судов капитаны выискивают знающих шкиперов по Архангельскому, кто там бывал.
        Недавно назначенному послу Измайлову такие вести следовало бы без промедления передать в Москву, но быстрее и надежней сделает это многоопытный Андрей Матвеев в соседней Гааге, посол в Голландии.
        - Значит, так, — посол в упор смотрел на дьяка, — поснедай и не мешкая сбирайся в путь. Седлай лошадей и скачи к Матвееву, в Гаагу. Дорога тебе знакомая. Передашь на словах все, что зрел и слыхал про суда неприятельские.
        Измайлов поступил правильно. Истинную цену таким сведениям знал только Андрей Матвеев. В прошлые времена он, не один год сидя воеводой в Архангельском, с давних пор был на лучшем счету у Петра, знал на деле, каким образом переправить такую важную весть царю. Минула еще неделя, и, меняя коней, курьер из Гааги спешил со срочной депешей в Посольский приказ. Он вез канцлеру Головкину тревожную депешу: шведы миновали проливы Зунд и направляются к Архангельскому…
        Не ведал, конечно, Матвеев, что и флагман шведской эскадры пребывал в расстройстве.
        - Все таверны Копенгагена обошли, герр адмирал, — оправдывались с похмелья капитаны, — ни датчане, ни голландцы в тех местах не бывали, а если и хаживали, так то, быть может, утаивают, ни за какие гульдены не соглашаются.
        Глядя на красные физиономии посоловевших капитанов, Шеблад про себя чертыхался, жалея о потерянных двух днях. Остается доверять английским кгфтам, но ни в одной из них не обозначены фарватеры и глубины на подходах с моря к Архангельскому. Видимо, без промеров не обойтись, а быть может, повезет отыскать лоцмана на месте, в Беломорье…
        В низовьях Двина раздваивается на добрый десяток верст, рассыпается на рукава-устья — Никольское, Пудожемское, Мурманское, Двинское, Березов-ское. На сорок верст протянулось Двинское устье.
        В этих местах, богатых рыбой и морским зверем, осели много веков назад русаки, бежавшие от врагов из-под Новгорода, Пскова, Ругодива, Шелони…
        Кормились рыбой: сельдью, навагой, лососем. Запасались впрок. Зимой били на льду тюленей, мясо — в котел, шкура — на одежду. Самые отважные помо-ры ходили на китовый бой к Груманту-Шпицбергену. Со времен Ивана Грозного повадились за добротными русскими товарами иноземные купцы в эти края, к Архангельскому.
        На подходах к острову Мудьюг берут лоцмана, без него не обойтись в коварном, изобилующем подводными камнями и косами Березовском устье на пути к Архангельскому. Спускаясь к южной оконечности Мудьюга, лоцман указывает, где положить якорь, остановиться для таможенного досмотра, предъявить брандвахтенному судну положенные бумаги на купеческое судно и груз. Так было до недавнего времени, пока не поступил царский указ. Нынче с Мудьюга напрочь свезены все службы, не выставляется брандвахта.[18 - Брандвахта — военное судно для наблюдения за входом и выходом из гавани (рейда).] С поморья на воде убраны все вехи и лоцбочки, обозначающие фарватер. Таможня, лоцманы и караулы перевели на Линский прилук, где растут крепостные стены, обозначились редуты.
        А что поморские жители? Испокон веков кормились они рыбкой. Царский указ для них не помеха. Светлыми сумерками пробирались вдоль бережка на дощаниках, выходили подальше к Мудьюгу, закидывали снасти. На берегу их улова ждали женки да малые детки…
        В море в одиночку рыбаки не ходят. Раньше ходили ватагами, теперь шли крадучись по двое-трое, разбредались по знакомым прежде «клевым» местам, в азарте уходили далеко за Мудьюг. Среди них ходили на своих дощаниках — плоскодонных лодках, служка николаевского Корельского монастыря Иван Рябов да его приятель «толмач» Дмитрий Борисов, ходили без боязни, хотя уже весь Архангельский городок полнился слухами о скором приходе сюда «свейских» военных кораблей для насилия.
        В середине июня один за другим пришли два купеческих судна, английское и голландское. Первый шкипер сообщил, «что на море есть корабли незнаемые», а второй уверенно подтвердил «ведомость, что военные корабли, из Шведской земли, неприятельские пришли на устье».
        Архиерей Афанасий сам приехал к Прозоровскому:
        - Чтой-то ты не тревожишься, воевода, взял бы гукор какой да сходил бы на взморье, к Линскому, проведал воинство.
        «Без твоего ума обойдусь, — зло подумал Прозоровский, — неча мне высовываться зазря». И все же, однако, не подавая вида, на рыбацкой лодке — гуко-ре — отправился к острову. Там он не задержался, накричал на Сильвестра Иевлева, что работники ленивы, медленно крепость строят.
        - Не гневись, воевода, — спокойно ответил стольник, — людишки без понуканий круглый день ладят крепость, смотри, стены почти в рост выложили.
        - А ты мне не перечь, — вскипел воевода, — сам вижу. Отряди четыре сотни холопов, они на Мурманское устье пойдут с полковником Ружинским.
        Он поманил полковника Желтовского:
        - Будь здесь в опасении. Чаю, в скорых числах свей пожалуют. Гляди в оба…
        Не задерживаясь, Прозоровский отправился на гу-коре на дальнее Мурманское устье, где на мелководье никогда не ходили суда. Давно скрылся из вида Лин-ский прилук, прошел час-другой, солнце, как обычно, в эту пору не заходило — катилось под горизонт. Вдруг издалека донеслись пушечные залпы.
        Воевода испуганно пригнул голову, перекрестился:
        - Ворочай немедля в обрат, — хрипло крикнул он кормщику, — правь к Архангельскому напрямую!
        Бывалый краснолицый помор с короткой русой бородкой ухмыльнулся, перекладывая кормило: «Однако, ты, брат воевода, нехраброго десятка, никак струсил…»
        За два дня до этого эскадра Шеблада, прижимаясь к скалистому Тарскому берегу, миновала горло Белого моря.
        - На румб зюйд, — скомандовал в полночь Шеблад. В его голосе проскальзывали нервные нотки: что ждет их впереди?
        - Слева, герр адмирал, парусное судно обгоняет нас, — доложил капитан шнявы.
        Шеблад поднял подзорную трубу. «Так и есть, опять англичанин. Спешит небось в Архангельский. Ему-то нипочем, шкипер наверняка здесь не впервые».
        Шеблад вскинул голову. На грот-мачте трепетал на ветру голландский флаг.
        - Определите курс, которым следует англичанин, и склоняйтесь постепенно ему в кильватер, — кивнул Шеблад в сторону капитана.
        Прошел час-другой, и парусник скрылся из глаз. После полудня впереди на горизонте обозначился полоской едва видимый приземистый, холмистый берег, сплошь покрытый лесами.
        Один за другим вслед за флагманом ворочали шведские корабли, вытягиваясь цепочкой параллельно берегу. Оттуда потянуло ласковым ветерком с терпким привкусом молодого ельника, словно чем-то напоминая далекую Скандинавию.
        Шеблад взглянул на карту. Где-то здесь по курсу скоро появится остров.
        - Герр адмирал, впереди слева под берегом две лодки с людьми, — необычно громко проговорил капитан, не отрываясь от окуляра подзорной трубы.
        Шеблад увидел их почти одновременно с капитаном.
        - Капитан, нам наконец-то повезло, они-то Должны знать верную дорогу к Архангельскому. — Повеселев, Шеблад, оторвавшись от окуляра, скомандовал: — Приспустите паруса и держитесь ближе к этим лодкам.
        На этот раз шведский адмирал угадал. Это были лодки архангельских поморов Рябова и Борисова…
        Увлекшись, забрели они далеко, — Мудьюг едва виднелся.
        - Глянь-ка, Вань, никак купцы жалуют.
        Рябов оторвался от уды. Прямо на них под парусами шел морской караван.
        - Один, другой, третий, четвертый… — сбился со счета Борисов. — Кажись, англичане, а вона и голландец.
        Рябов присмотрелся: что-то много пушек для купцов.
        Пока рассуждали, головной корабль подошел на десятка два саженей. На палубе что-то кричали в рупор, махали руками.
        Борисов немного знал голландский, кое-что разобрал.
        - Призывают, Ваня, к себе, токмо на голландский не похоже, да и не аглицкие…
        - Зовут, стало быть, надобны мы им. — Рябов вынул весло, сделал несколько гребков.
        С борта выкинули веревочный шторм-трап, просили подняться.
        - Пойдем, што ли, — неуверенно сказал Борисов.
        Иван закрепил лодку и первым полез по трапу…
        Не успели оба рыбака спрыгнуть на палубу, как их плотным кольцом окружили солдаты с ружьями.
        - Мать честна, — прошептал Борисов, — кажись, шведы.
        Толстый офицер похлопал его по плечу:
        - Ты есть русский, из Архангельского?
        - Положим, так, — угрюмо кивнул Борисов.
        - Становись к штурвал, веди корабль в город.
        Офицер схватил Рябова за плечо, подтолкнул на корму. Переглянувшись с напарником, Иван крутанул плечом, оторвал руку офицера и в тот же миг получил удар прикладом в спину.
        - Иди к штурвал, не противься, показывай рулевому верный путь.
        На юте несколько офицеров о чем-то переговаривались. «А ведь у них, пожалуй, Господи, не менее четырех десятков пушек».
        - Есть ли пушки в устье Двины? — спросил тотлее офицер.
        Рыбаки не сговариваясь покрутили головами, — нет. Офицер крикнул что-то, паруса наполнились свежим ветром, и галиот двинулся вперед. Рядом справа и слева от штурвала стояли настороже по два солдата с мушкетами и палашами.
        - Вань, а Вань, — шепнул Борисов, — в Березовском бы надо посадить их, там меляки, в отлив скоро Двина пойдет.
        Рябов скосил взгляд на солдата, прищурился:
        - Так несподручно, уйдут они. Пойдем к Линскому, там пушечное зелье, сам видел.
        На фалах корабля затрепетали сигналы. Весь караван стал на якоря.
        Шеблад собрал капитанов:
        - Всей эскадре незачем идти вместе, раскрывать карты. Вперед пойдут шнява и два галиота. Разведайте все и нам подадите сигнал тремя пушками.
        Березовское устье встретило настороженной тишиной. Вдали показался Линский прилук… Ветер зашел за корму и стих. На галиоте разобрали весла, двинулись вперед, набирая ход.
        - Держи, Вань, вправо, там меляки, — прошептал Борисов.
        Офицеры на палубе о чем-то быстро заговорили, указывая на остров.
        Там возвышались невысокие каменные стены.
        Вдруг на баке испуганно закричали. Все бросились к борту. Идущая позади шнява уткнулась в мель и накренилась. Еще несколько мгновений — и под днищем зашуршал песок, галиот вздрогнул и замер. Спешно отдал якорь. Порыв ветра кинул его на мель. Подскочивший офицер схватил за штурвал и рванул его влево. Солдаты ругались, сбили с ног Рябова и Борисова, колотили прикладами, вязали руки.
        Поволокли к мачте, мушкетеры дали залп, оба свалились на палубу. Борисов замертво, а Рябов чудом остался жив, затаился, будто мертвый. Когда шведы сбежали в спешке, он с трудом подполз к борту, перевалился, плюхнулся в воду, поплыл к Лин-скому…
        От пристани Линского к севшим на мель кораблям отвалил карбас.
        «За три часа до ночи, — рассказывал потом стольник Иевлев, — пришли два фрегата да яхта с воинскими людьми и, не доходя той крепости сажен за пятьсот, увидели они те фрегаты и яхту; а те воинские люди на тех фрегатах и яхте паруси опустили и пошли к той новой крепости: фрегат, да яхта на веслах, а третий фрегат поостался позади и шел за ними без гребли. И остановились за двести сажен».
        - Не разберу, полковник, оные суда не то аглицкие, однако мало похожие на торговые, а более смахивают на воинские, — вглядываясь в сумеречную пелену, размышлял стольник.
        - Ты, Сильвестр, присматривай за ними, — сказал Иевлеву полковник, — а я с солдатами, пойду досмотр проводить англичанам или голландцам, черт их разберет.
        Полковник крикнул сержанту прихватить для порядка, как положено, знамя и барабан.
        От пристани отошел карбас с пятнадцатью солдатами. Желтовский стоял на носу.
        - Видать, шняву да второй корабль на меляку угораздило. Што-то для купчишек пушек многовато.
        Желтовский поманил сержанта:
        - Пойдешь первым, ежели што, крикни и в карбас сигай.
        По веревочному трапу сержант полез вверх, к нему потянулись руки, приветливо улыбались моряки.
        Сержант добрался до верхних откинутых пушечных портов. В прорезь он вдруг увидел на палубе десятки распластавшихся солдат с мушкетами.
        - Шведы! — крикнул сержант и по трапу скользнул в карбас.
        Едва карбас начал разворачиваться, как с палубы загремели выстрелы. Потом из-под кормы шнявы выскочила шлюпка со шведами.
        - Братцы, навались! — крикнул, отстреливаясь, Желтовский.
        Один из гребцов вскрикнул и повалился замертво.
        С борта изрыгала пушка, но ядро легло далеко в стороне.
        И вдруг с Линского грянул залп. Шлюпка со шведами сразу же поворотила и пустилась наутек. А с Линского раздалась канонада, пушки били прямой наводкой по неподвижным целям.
        На шняве и галиоте забегали шведы, откидывали порты, нацеливали орудия. Успели дать несколько выстрелов по карбасу. Убили еще двух солдат, Желтовского и нескольких солдат ранило.
        «Как в приходе тех воинских кораблей учал быти бой, и в то время работные люди многие испужалисъ, побежали, и он-де, Селивестр, стал на тех работных людей кричать и говорить им, будет кто из них побежит и он-де будет их колоть копьями или он, Селивестр, побежит, чинили б и ему тож; так же и солдатам которые с ним были, он говорил то же и укреплял, чтоб они стояли мужественно, помня свое великое государю крестное целование, не опасаясь ничего. Сильвестр с инженером велели из батарей, в которых они со служилыми людьми были, также и из иных батарей из пушек стрелять, и его, Григория, с солдаты тою стрельбой очистили и воинских людей отбили и фрегат и яхту тою стрельбой разбили, а воинские люди с тех кораблей, пометався в мелкие суды, побежали на третий корабль. И те корабли он, Сильвестр, велел привести наДвинку к новой крепости со всякими припасы, а яхту везть было невозможно для того, что он пшенного боя была разбита; и с той разбитой яхты велел он, Сильвестр, служилым и работным людям пушки, и порох, и ядра и вся-кие припасы выбрать и перенести в новоустроенную батарею, что в башне. Сильвестр,
опасаясь приходу неприятельских людей, тот взятый корабль послал к городу Архангельскому к нему боярину и воеводе, июня 28 числа, а тот его поворотил… И воевода к крепости на Малую Двинку приехал, стал Сильвестра бранить матерны, для чего ты не в свое воин-ское дело вступаешься… Учал его, Сильвестра, бить своими руками шпагою и разбил ему голову…»
        «Хороша благодарность», — утирал с лица кровь Сильвестр Иевлев, а Прозоровский, увидев сидевшего в стороне Ивана Рябова с перевязанной грудью, спросил: «Кто таков?» Узнав, в чем дело, воевода вошел в раж:
        - Как ты, такой-сякой, посмел царский указ порушить — на своей лодье с устья в море плавать?! В остроге твое место отныне.
        Не давая Ивану опомниться, Прозоровский приказал полковнику Желтовскому нарядить двух солдат-отвезти Рябова в архангельскую каталажку.
        По пути в город настроение воеводы поднялось.
        Смекнул князь о главном: «Немедля отписать надобно государю победную реляцию».
        Все успехи и трофеи он изобразил красочно, выставляя напоказ и свои заслуги. Запамятовал только воевода упомянуть о расторопности стольника Сильвестра Иевлева и подвиге поморских жителей Дмитрия Борисова и Ивана Рябова.
        В Москву пошла победная реляция, а Шеблад со своей эскадрой в сильном раздражении спешно убрался с Двинского устья.
        Но что делать дальше? Итоги плачевные. Королевский приказ не исполнен, потеряны два судна, на палубах остались тела убитых — поручика и четырех мушкетеров. Погреба полны ядер, пушечные припасы не израсходованы. Шеблад развернул карту, скользнул взглядом по береговой черте. «Должны же, черт возьми, хоть где-нибудь на берегу быть хутора. Не живут же русские в земле, как кроты».
        - Поднять паруса! — приободрился вице-адмирал. — Курс вест!
        «Уж там-то мы отведем свою душу! Да и будет о чем рапортовать начальству и рассказывать байки Анкерштерну и Нумерсу!»
        В Москву известие о разгроме шведов пришло как раз вовремя. Головин в Преображенском докладывал Петру о Навигацкой школе.
        - На Полотняном дворе школа ни к месту. Тесно там и классов нет.
        - Давай помыслим, дело важное. — Петр задумался. — На Сретенке башня с часовым боем, лучше не сыскать. Торчит, будто машта на корабле, с нее весь горизонт обозришь, с астролябией сподручно управляться. К тому же четыре яруса, надобно все приказы и караулы оттуда убрать.
        - Еще, Петр Лексеич, послы наши доносят, надсмехаются над нами опять голландцы да цесарцы за Нарву, а ответить нечем.
        - Погоди, — нахмурился Петр.
        В дверь постучались, необычно проворно вошел сияющий Виниус с бумагами:
        - Государь, дозволь, пошта из Архангельского.
        - Што там?
        - Виктория над шведом.
        Петр схватил бумаги. По мере чтения лицо его менялось, усики топорщились, и наконец губы растянулись в улыбке.
        - А ты толкуешь, Федор, нечем. Вот тебе и ответ насмешкам. Молодчаги архангелогородцы, первыми утерли нос шведу, к тому же на море. Отвадили от наших морских ворот. Два корабля, тринадцать пушек, две сотни ядер, пять флагов и протчая захватили у шведа.
        Петр внезапно остановился, глаза сверкнули:
        - Слыхал я, брат Карл мнит себя Алесандром Македонским, однако во мне Дария вовек ему не сыскать.
        Вспомнив о чем-то, напомнил Головину:
        - Назавтра призови ко мне Петьку Апраксина, с Федором мы потом потолкуем.
        В Москву Апраксин приехал с докладом по вызову царя. Добирался в сумерки. Аккурат к Рождеству. На заставе в Замоскворечье послышалась пушечная пальба. Апраксин высунулся из возка, крикнул стражнику у рогатки:
        - Пошто пальба-то?
        - Нынче боярин Шереметев шведа поколотил, государь велел празднику быть, — с трудом шевеля языком, объяснил подвыпивший стражник.
        На Красной площади всюду горели плошки, жгли костры, жарили баранов, на длинных столах стояли закуски, ведра с медом, бадьи с пивом, виночерпий ковшом наливал из бочки вино, отталкивая упившихся.
        Родное подворье встретило приятной неожиданностью. Не успел Федор выбраться из тулупа, двери сеней распахнулись, и он оказался в объятиях Петра и Андрея.
        - Братуха, в кои годы свиделись!
        Наверху десницы стояла мать, опершись на палку. Рядом поддерживала ее за руку жена, Пелагея. Федор взбежал, тревожно забилось сердце: «Совсем бабы оплошали».
        - А я, братец, бобылем нынче. Женка в Новом городе пребывает, сынком меня одарила, — похвалился Петр за столом.
        Федор добродушно улыбнулся:
        - Теперь есть кого гостинцами угощать. Ты-то по какому случаю в Москве?
        - Государь велел спешно быть, гонца прислал. Завтра-послезавтра призовет. Ваньке Татищеву тоже наказал быть.
        - Который струги ладил?
        - Он самый. Расторопный, воеводой у меня в Кашине правил исправно. Государь его приметил, когда он пушки хитро торговал у шведа до войны…
        Первым к царю вызвали старшего брата. В светлицу вошли вместе с Иваном Татищевым — так велел царь.
        - Молодец, новгородец, — похвалил царь старшего Апраксина, — не спишь, летось шведу покою не давал, подмогу Шереметеву учинил. В сем лете також будешь в Ингрии с полками. — Петр подвел Апраксина к карте: — Отсюда твои полки отвлечь шведа должны. Сызнова вместе с Шереметевым покою неприятелю не давать, а при случае и побить знатно. — Петр поманил Татищева и продолжал водить пальцем по карте. — Другое дело великое на Новгородский приказ возлагаю. Ты, Иван, нынче же, без мешкоты, поезжай к Ладоге на речку Сясь, пройди от верховья до устья. Сыщи, где поудобней место для верфи корабельной. Тут же с воеводой имайте людишек, плотников да кузнецов по уездам, лес вали, руби верфь. По весне заложим полдюжины кораблей. Указ о том получите днями…
        Федор Апраксин, пока суть да дело, наведался в Приказ воинских морских дел. Как раз застал там своего начальника и старшего товарища. Генерал-ад-. мирал Головин запросто обнял тезку.
        - Замотался я, Федор Матвеевич, — с одышкой, с трудом переводя дыхание, пожаловался начальник Приказов Морского флота, Посольского, Ямского, Монетного двора, Оружейной, Золотой и Серебряной палат, — не знаешь, куда с утра голову приложить. Государю во всех делах помочь надобно, а ты сам знаешь, ворюги всюду водятся, норовят урвать у державы.
        Выслушав Апраксина, вздохнул, проговорил с сожалением:
        - А я-то с той поры, как на «Крепости» побывал, в море и не хаживал. А нет-нет да и похочется на волнах ветра свежего прихлебнуть. — Генерал-адмирал понизил голос: — В нынешнюю кампанию отправлюсь с государем в Архангельский, там на корабликах море-то попытаю.
        - В моих прошлых вотчинах побываешь, Федор Лексеич, кланяйся там архиерею, в дружбе с ним я состоял.
        - Непременно. Я чуть не позабыл. Поедем-ка нынче в Сухареву башню! Проведаем диковинку знатную государеву — школу Навигацкую. Тебе тоже надобно видеть, где нынче куют российских кумандиров флотских да штюрманов…
        Вечером опять сошлись три брата Апраксиных. Старшие братья помалкивали, слушали Андрея. Больше года не были они в родных местах, все их интересовало.
        - Нынче третье Рождество по-иному отмечаем, знатно, весельем прилюдным, с гульбой. По случаю виктории Шереметевой опять же празднество.
        - Знамо, — перебил, насмешливо улыбаясь, Петр, — под Нарвой-то он задницу шведам показал без боя, а теперь оправдался. Данилыч к нему поскакал, государь пожаловал Шереметева фельдмаршалом и Андреем Первозванным.
        - То след, — добродушно порадовался за приятеля Федор, — Борис Петрович основательный воевода, без поспешности, но своего не упустит. А пошто, Андрейка, на площади Красной скоморохи на помостах кривляются?
        - Государь велел киянтер сподобить для увеселения народу, по иноземному обычаю. На Москве с каждым годом иноземцев прибавляется, осмелели, наглеть починают.
        Разговор невольно свернул в сторону.
        - Государь-то к ним благоволит, — заметил Федор.
        Андрей криво улыбнулся:
        - Доверчив он, будто дитя малое. Сам-то все в отъезде, а его зазноба на Кукуе шашни бесстыдно водит. Пол-Москвы об этом толкует, а Петру Алексеичу невдомек…
        Разговор Петра с адмиралтейцем получился обстоятельным. Начали с кораблей. Первым делом Петр спросил о «Предистинации».
        - Малость застопорилось, Петр Лексеич. — Апраксин видел, что царь нахмурился. — Плотников, искусных в отделке, нынче в Воронеже нет, которые были, померли от болезней, иные хворают. Не каждому на твоем корабле работу доверить мочно. Федосейка два месяца хворал, а без него ни один гвоздик на корабле не забьют.
        - Сие правда твоя. Что на «Старом Орле»?
        Петр допытывался о каждом корабле дотошно, как о своем детище, интересовался делами в Азове, Таганроге.
        - С матросами и особо с офицерами на кораблях в Азовском флоте худо, государь. Нынче корабли в море отправить немочно, экипажа нет.
        - Ведаю про то, — нервно оборвал Петр. — Отбери преображенцев сотню-другую, из бывалых, которые в Москве, обучай в Воронеже. А по весне заберу у тебя Крюйса, Памбурга.
        - Ей-ей, государь, в море-то кто поведет корабли?
        - Пришлю тебе офицеров, сам поведешь, мню, нынче султан в море утвердится. А мне эти люди потребны. Сам ведь баил про Нюхчу? То-то, в кампанию туда двинемся.
        - Великое дело замыслил, государь.
        - Слава Богу, уразумел.
        Петр вдруг замолчал, подошел к замерзшему окошку. Вслух делился мыслями с Апраксиным:
        - Ныне шведы в Польшу ушли. В Европе со смертью короля гишпанского сеча великая разгорается, война общей сделалась. Дай Боже, чтоб протянулась. Нам хуже не будет. — Царь обернулся с довольной ухмылкой, продолжал: — На Воронеже спустишь на воду те кораблики, что я указал. Еще поимей в виду, адмиралтеец, вскоре на Севере о море почнешь заботиться. Чаю, тебе братец похвалился?
        - Есть малость, Петр Лексеич, мы друг дружке доверяем.
        - Так ты не откладывай, точи блоки, юнферсы, канаты для такелажа плети. Указ тебе будет. Морскую силу станем ладить и для Балтики.
        Разъезжались Апраксины в разные стороны: Петр на север, Федор на юг. Следом в Новгород пошел царский указ:
        «1702 года января в 22 день. В. Г. указал по своему В. Г. именному указу во оборону и на отпор против свейских войск на Ладожское озеро сделать военных 6 кораблей по 18 пушек на корабль из новгородского приказу, которым быть в полку ближнего окольничего и воеводы Петра Матвеевича Апраксина со товарищи и делать те корабли на реке Сяси, которая впала в Ладожское озеро от Ладоги в 30 верстах, у дела тех кораблей быть из Великого Новгорода Ивану Юрьеву сыну Татищеву».
        Пытливым взором присматривался ПетрI к заварившейся бойне в Европе за испанское наследство. Одну из противоборствующих сторон он воочию наблюдал и в «низах», и в «верхах» во время своего путешествия по Европе в конце прошлого века.
        Голландия и Англия запечатлелись в его памяти как две державы, могущество которых покоилось на морской силе. По сути, эта столетиями взращенная громада на море — флот — приносила обильные доходы от торговли с заморскими странами, расширяла границы метрополий новыми землями в океанах и морях.
        Успел побывать ПетрI и у «сухопутного» союзника Англии и Голландии, в империи Габсбургов. Не успел разглядеть ее изнутри, но зато потешные царя, Скляев и другие, досконально штудировали корабельное строение в имперской вотчине, на верфях и в арсеналах Венеции.
        О стороне противостоящей, Франции и Испании, ПетрI знал понаслышке, но неоспоримо ведал, что эти державы также являли собой примерно равную соперникам морскую мощь своих флотов.
        Поводом для схватки двух коалиций стал спор об испанском престолонаследии после кончины в конце 1700 года бездетного короля КарлаII Габсбурга.
        Каждая из сторон жаждала отхватить лакомый Кусок. А «делить» было что: Миланское герцогство,
        Неаполь и Сицилию в Средиземном море, Фландрию в Европе, богатые колонии в Атлантике и Америке.
        Если на сухопутье после стычки французских и австрийских войск в Северной Италии наступило затишье, то на морских путях к Испании англичане потеснили французов. До больших сражений еще не дошло, но адмирал Рук лихим налетом на порт Виго захватил крупный конвой, только что прибывший из американских колоний. В руки англичан попало весьма много серебра, ценных товаров на большие суммы.
        Пламя войны разгоралось, ее ненасытное горнило требовало хлеба и корабельных припасов. Все это торговали английские и голландские купцы до сих пор только в Архангельском. За событиями в этом крае пристально следил царь ПетрI.
        Так уж привелось, что при царе Алексее Михайловиче в царских покоях без какого-либо покровительства обосновались осиротевшие отпрыски скромного стольника Матвея Апраксина, давно погибшего от татарских лиходеев в Астраханских степях…
        Старшую сестру, Марфу, присмотрел себе в жены царевич Федор Алексеевич. Видимо, пришлись по сердцу царю Алексею Михайловичу ее малолетние братья Петр и Федор. Их царь взял в стольники к своим сыновьям, к старшему Ивану и младшему Петру, будущим самодержцам.
        За долгие годы царевич Петр сроднился со своим стольником Федором.
        «Ты мой дядька», — частенько говаривал он в детстве Федору, который был старше него на одиннадцать лет.
        Третий десяток лет на исходе, рядом с царем оба брата. Старший, Петр, командовал полками еще в Азовских походах. Младший, Федор, воеводствовал в Архангельском. Оставил о себе там добрую память. При нем в Соломбале сошел со стапелей первый парусник…
        Эту вторую, военную, весну встречал в северных краях Петр Апраксин. Он, Ладожский воевода, окольничий, с самого начала войны оборону от шведов в своем крае держал надежно. Правда, досаждала безнаказанная наглость шведского адмирала Нумер-са. Вход в Неву сверху, с Ладоги, и обратно, из Финского залива, сторожили две добротные шведские крепости — Ниеншанц и Нотебург. Нумере свободно ходил с кораблями из Швеции до Кексгольма по Ладожскому озеру. Базируясь со своей флотилией в Выборге, он с наступлением лета обычно заявлялся с десантом бригантин, галиотов и опустошал незащищенные русские деревеньки на восточном берегу озера. Безнаказанность порождает у наглых людей благодушие, тем паче, когда на их стороне сила. Видимо, Шеблад на свой лад делился со своими приятелями и успехами, намеренно похваляясь.
        Покуда Татищев был занят поиском места для верфи, Петр Апраксин, не ожидая царского указа, решил действовать:
        - Будет Нумерсу, отвадим его от нашего бережка.
        В мае, как обычно, шведская флотилия объявилась в Нотебурге, потом без хлопот перешла на север в Кексгольм и по старой привычке начала грабить и жечь русские селения на восточном берегу.
        Апраксин не спускал с них глаз. Узнав от сторожевых постов о разбое шведов, он наказал подполковнику Островскому:
        - Бери сотни четыре солдат, сажай на струги. Нынче объявился Нумере у Вороны. Прихвати с собой, кроме пищалей, фальконеты и дай затравку шведам.
        Островский соскучился по настоящему делу, на стругах его солдаты возили припасы и провизию поредким заставам. Апраксин собрал поручиков и сержантов, всем пояснил, что к чему. Генерал напомнил Азовский поход. Там казаки лихим налетом абордажем на стругах отогнали турецкую эскадру.
        - Подождем, пока стихнет ветер. Без парусов нам шведы не страшны, — сообразил Островский, — тогда мы Нумерса без опаски настигнем. А мои солдатики не подведут.
        Июньские ночи здесь светлые. Батальон двинулся в путь на лодках ближе к полуночи, когда солнце спустилось к горизонту. Пробирались скрытно, вдоль берега.
        После очередного разбойного набега шведы отсыпались на рейде в устье Вороны.
        - Одна, две, три бригантины, — подсчитал Островский, всматриваясь в утреннее марево.
        Солнце не взошло. Легкий ветерок изредка рябил гладь озера.
        - Значит, всего осьм посудин. Заходить будем с двух сторон. Пищалями борта скрозь не порубишь, а людишек пошерстим, бить будем в упор, — передал по цепи подполковник.
        Шведов крушили сонными. Перебили для начала гребцов, спавших вповалку на двух небольших лодках. На бригантинах и галиотах поднялась паника, забегали матросы. Одного за другим их снимали меткими выстрелами. Шведы заполошно тянули канаты якорей, низко пригибаясь к палубе. Потом начали отстреливаться из пушек. Островский приказал отходить. Спросонья шведы, не разобравшись в чем дело, струсили, заспешили убраться восвояси. На флагманской бригантине «Джоя» сияли дыры в парусах, болтались перебитые снасти, в трюме корчились раненые, на палубе лежали убитые. Следом тянулась шнява «Аборес» не в лучшем виде…
        Минуло два месяца. Апраксин послал полковника Тыртова на тридцати стругах в главную базу шведов — Кексгольм. Теперь на стругах установили фальконеты.
        - Перед тем пройдешь вдоль берега шведского, повороши ихние места. Они вовсе пороху не нюхали, — приказал Апраксин Тыртову. — Потом Нумерса вызволи из Кексгольма, старайся подгадать в штиль.
        Все началось по замыслу Апраксина. И шведов на побережье попугали, и флотилию выманили из базы. Как раз заштилело. Паруса у шведов обвисли.
        - Братцы, навались, — крикнул Тыртов, обнажая саблю, — возьмем шведа на абордаж![19 - Абордаж — сцепка (свалка) с судном для рукопашного боя.]
        Шведы открыли огонь из пушек, отстреливались из мушкетов. Но через несколько минут русским удалось сцепиться с пятью шведскими судами.
        Они ринулись на палубу, и завязалась рукопашная. В начале боя картечью сразило полковника Тыртова, однако солдаты не растерялись, а подполковник бросился в гущу схватки. Тогда две шхуны сожгли, две пленили, одну потопили.
        Потеряв триста человек, не испытывая больше судьбу, Нумере покинул озеро и ретировался в Выборг.
        Покидая Ладогу, Нумере бранился и плевался. Никогда он не терпел такого позорного исхода на море. Только теперь он вспомнил намеки Шеблада, что русские увальни не только несмышлены, а в схватках стоят насмерть…
        Пока все ладилось по замыслу ПетраI. Апраксин изгнал к осени с Ладоги флотилию Нумерса, путь к шведским крепостям на Неве был свободен. А в устье Невы плескались воды Финского залива, ветер нагонял балтийскую волну…
        В первых числах августа на рейде Архангельского Развевались тринадцать российских вымпелов. Эскадрой командовал недавно прибывший от Апраксина, из Воронежа, вице-адмирал Крюйс.
        Среди судов красовались два новеньких двенад-цатипушечных фрегата — первенцы баженинской верфи в Вавчуге. Две недели назад царь торжественно принял их в состав российского флота. Один назвал «Святой Дух» и отдал его под команду Памбур-га, второй, «Курьер», принял капитан Ян Варлант. В эскадру включили два трофейных шведских фрегата, захваченных год назад в Березовском устье, да еще арендованные русские и иностранные купеческие суда. На борту судов разместились четыре тысячи преображенцев и семеновцев, пушки и припасы, провизия.
        На флагманском «Святом Духе» Петр собрал генералов, полковников, капитанов. Здесь же сидел принятый на службу французский инженер генерал Ламбер.
        - Нынче отбываем на Соловки. Всем повестить, что идем воевать норвегов. Надобно, штоб неприятель нас не упредил…
        На Соловки флотилия прошла без происшествий. Погода была на славу. Петр не уходил с верхней палубы, посматривал на корму, оценивал действия Крюй-са, капитанов.
        На Соловках флотилия пробыла меньше недели, ждали лишь преображенца, сержанта Щепотьева. По заданию царя он больше месяца прокладывал дорогу от Нюхчи к Онежскому озеру. Тысячи мужиков рубили просеки, стелили гати на болотах, мостили речки.
        - Дорога излажена, государь, — рапортовал сержант в конце августа.
        «Молодец Щепотьев, постарался: почти в месячный срок прорубил он просеку, понастроил мостов, повырыл для стока воды канавы, а на подмогу царскому войску собрал для работ до 5000 человек народа».
        В Нюхче же получил царь радостное известие от Шереметева о втором поражении генерала Шлиппенбаха 18 июля при Гумоловой мызе; после этой победы русские разорили весь Прибалтийский край так, что кроме больших городов — Риги, Ревеля, Дерпта и Нарвы — неприятель нигде не мог найти себе пристанища; «пленных было взято столько, что Шереметев не знал, куда их девать» — так описал историк это событие,
        В Нюхче готовили к переволоке оба фрегата. Когда их подвели к устью небольшой речки, чтобы тащить на берег, случилась беда.
        С первой втречи капитан Памберг и француз Ламбер не сошлись характерами. Капитану претили изысканные манеры генерала Ламбера, его ирония и насмешки, часто не по делу. Схватывались они частенько по мелочам. «Святой Дух» разгружали, чтобы вытащить на сушу. Ламбер все время вмешивался в распоряжения капитана.
        После обеда царь с Крюйсом сошли на берег, а два соперника заспорили, разгоряченные вином. Выскочив на палубу, схватились за шпаги. Ламбер оказался удачливее, заколол Памбурга.
        Запыхавшийся Меншиков отыскал Петра и Головина за сотню саженей от уреза воды и выпалил без остановки:
        - Государь, тово, Памбурга закололи. Ламбер его укокошил на шпагах.
        Петр, без кафтана, в одной распущенной рубахе, только что кончил тянуть с преображенцами карбас. Выругавшись, он размашисто, чуть не бегом, помчался к «Святому Духу». По дороге мелькал у него перед глазами Питер Памбург, бесшабашный отменный капитан. Невольно улыбнулся, вспомнил рассказ Украинцева. Два года назад на рейде Константинополя Памбург, капитан «Крепости», напился вдрызг на берегу с приятелями и, вернувшись среди ночи на корабль, приказал стрелять из пушек. Во дворце султана поднялся страшный переполох, дошло до того, что многие султанские жены, беременные, без времени младенцев выкинули…
        На верхней палубе «Святого Духа», распластавшись, лежал Памбург. Лекарь разорвал окровавленную рубаху, на обнаженной груди слева чернела небольшая рваная дыра.
        - В аккурат, государь, под сердце, — поднимаясь с колен, сказал лекарь.
        Петр перекрестился, мрачно взглянул на стоявшего в стороне мертвенно-бледного, удрученного француза.
        - По делу надо бы покойника за ноги повесить, а тебя за шею. Да Бог простит, иноземцы вы оба. — Царь страшно захрипел от гнева. — Надо же, не в бою с неприятелем, а здесь живота лишиться человеку! На службе оба, поди, государевой, а спесь свою выше долга вознесли. Будь моя власть, обоих бы колесовал.
        Петр подозвал Крюйса:
        - Собирайся с остатними судами, Памбурга, своего земляка, в Архангельском схорони. Тебе отправляться время. Вскорости Двина встанет.
        По пути на Соловки царь озабоченно задумывался, советовался с Головиным:
        - Нужда у нас, Федя, великая в матросах и офицерах, сам ведаешь. Пошлем Крюйса в Голландию сыскивать добрых моряков. Отпиши в Москву и Матвееву в Гаагу. Пускай за деньгами не стоят. Флот вскорости не токмо в Азове, здесь поднимать надобно. Одних матросов на первый случай тыщу потребуется. По весне пошлем своих русаков на выучку в Голландию.
        - В казне, государь, не густо.
        - Пошукай, Федя, накинь по гривеннику какие подати…
        На исходе лета вековую тишину дремучего Заоне-ясья расколол грохот. Через болота, речки, озера, леса по просеке двигалась армада полков. Волочили на своих плечах пушки, припасы, суда. «Тяжелая работа: невывороченные пни порубленных деревьев постоянно мешали движению, суда скатывались со своих катков, мосты были жидки и ломались под тяжестью орудий; приходилось все исправлять, за всем следить. Больше других работал Петр, он одушевлял всех своим примером; и днем и ночью был он на ногах, не сказом, а показом устраняя встречаемые трудности; а в отдых присаживался он к солдатской каше и ел с солдатами из одного котла».
        Вязли ноги в раскисшей от дождей почве. Сырость и непогода несли недуги. На двенадцатый день показался первенец, засверкало Онежское озеро, полутора тысячами могильных крестов обвеховалась «осударева дорога»…
        На Онежском озере дело пошло веселей, пересели на карбасы, фрегаты, струги. Ладога встретила неласково, начались осенние штормы. Но здесь царя порадовал Федор Салтыков. Десятки новых, добротных стругов, построенных на Сясьской верфи, вторую неделю ожидали войска.
        Взобравшись на громадный валун, Петр, сняв шляпу, пристально вглядывался в непроницаемую даль. Глухо шумел прибой, штормовой ветер трепал волосы, каскады брызг холодили лицо.
        - Бурю переждем, — крикнул он стоявшему внизу Головину, — генерально, что Апраксин выдворил Нумерса. К Нотебургу без опаски пойдем. Татищев с Салтыковым молодцы, лодьи изготовили.
        Петр уехал вперед, оставив за себя Головина:
        - Бери команду на себя, фельдмаршал, дожидайся. погоды. Я поскачу к Нотебургу. Там со дня на день Шереметев должен быть.
        Наконец-то засеребрилась долгожданная Нева.
        - В устье Невы Ниеншанц, — докладывал Шереметев, — за ним Финский залив. Нотебург перекрыл путь, у шведов полторы сотни пушек. В Неву на лодках не пройдешь.
        - А мы перехитрим шведа, — ухмыльнулся царь, — возьмем его в мышеловку. Надобно отсечь Нотебург от моря. Прорубим в лесу просеку, переволочем полсотни лодок из Ладоги в Неву. Запрем крепость снизу. Пускай ведают, отступать им некуда.
        Мушкеты солдаты составили в козлы, снимали амуницию, плевали на ладони. Заиграли полковые трубы, зазвенели топоры, солдатам было не привыкать. Через три дня по широкой просеке перетащили пятьдесят лодок в Неву, перевезли тысячу преображенцев на правый берег, захватили шведский редут на правом берегу, соорудили батарею. Напротив крепостных бастионов у входа в Неву выросли редуты, за валами разместились артиллеристы, полсотни мортир и пушек.
        Осмотрев укрепления, Петр распорядился Шереметеву:
        - Поначалу, Петрович, пошли Шлиппенбаху парламента. Нам пролитие крови ни к чему. Предлагай сдаться почетно.
        Шереметев усмехнулся:
        - Знамо, его старшему брату привелось мне малость бока помять. Авось этот будет уступчивей.
        Комендант Нотебурга, полковник Густав Шлиппенбах, оказался поначалу несговорчивым. Надеялся на помощь, да и досадно было шведам капитулировать перед русскими. Парламентеру Шереметева ответил двусмысленно:
        - Передайте фельдмаршалу Шереметеву, мне надобно для принятия решения четыре дня. Я должен испросить своего начальника генерала Горна, а он в крепости Нарва.
        - Хитрость сия Шлиппенбаха нам понятна — протянуть время, — выслушав ответ коменданта, твердо сказал Петр, — начинай бомбардировку, Борис Петрович.
        Загрохотали девяносто орудий и мортир. Все заволокло дымом. А на восточном берегу завязалась стычка. Генерал Кроншорт послал из Финляндии отряд на помощь осажденным. Два часа бились преображенцы и семеновцы. Сломали, сокрушили шведов, половину перебили, другую взяли в плен. Батареи окутались пороховым дымом, а над крепостью поднялись черные клубы пожарищ. На второй день из крепости вышел барабанщик с белым флагом. Огонь на время стих.
        Прочитав письмо парламентера, Петр, не скрывая смеха, передал его Шереметеву:
        - Почитай, каковы женки шведские хитры. Командантша просит отпустить ее со своими дамами, «дабы могли из крепости выпущены быть ради великого беспокойства от огня и дыму и бедственного состояния, в котором они обретаются».
        Петр крикнул писаря, начал диктовать:
        - Пиши дамам. Бомбардирский капитан Петр Михайлов не отваживается передать их просьбу главнокомандующему, «понеже ведает он подлинно, что господин его фельдмаршал тем разлучением с мужьями их опечалить не изволит, а если изволят выехать, изволили бы и любезных супружников своих вывести купно с собой».
        Когда парламентер отъехал, Шереметев, сомневаясь, покачал головой:
        - Изучил я хитрости шведские, время крадут.
        - Подождем час и продолжим пальбу, ежели не ответят.
        Шлиппенбах, как и ожидалось, не внял совету бомбардирского капитана, и целую недели на крепость с обеих берегов сыпались ядра, всюду заполыхали пожары. На военном совете решили штурмовать крепость. Стали отбирать охотников. Петр назначил штурм на 14 октября, командиром определил подполковника Михаила Голицына, семеновца:
        - Ты в атаку ходил и под Азовом, и под Нарвой, не мне тебя поучать. Пойдешь на рассвете, отчаливай на лодках скрытно, сигнал к штурму — троекратный выстрел из мортиры.
        Охотники высадились на узкую прибрежную полоску и бросились на штурм.
        Атакующих встретил залп картечи. Пали первые убитые, раненые. Вторая волна семеновцев бросилась к пролому. Оттуда опять изрыгнулась свинцовая смерть. Шведы на этот раз бились насмерть. Со стен поливали кипятком, горячей смолой, кидали головешки. На беду, штурмовые лестницы оказались короткими. Петру все видно было как на ладони. Семе-новцы явно замешкались, что-то не ладилось. Десять часов с начала атаки, а в крепость еще не проникли. Кое-где солдаты попятились к лодкам.
        Голицын матерно ругался, сам подбежал к берегу, сталкивал лодки в воду:
        - Не хрена вам задницу шведу показывать!
        Петру картина боя до боли напоминала первый штурм Азова. Он уже послал ординарца дать отбой атаки.
        - Рановато, — пробурчал Головин, — Голицыну помочь надобно.
        Меншиков не выдержал. Он уже успел отобрать отряд охотников.
        - Мин херц, дозволь. Сколь можно позорно отходить нынче, подмога нужна свежая, преображенцы рвутся, засиделись…
        Мрачный Петр, не оборачиваясь, махнул рукой.
        - Добро.
        Меншиков и Голицын с обнаженными шпагами первыми ринулись в атаку и переломили ход штурма.
        Лучи заходящего солнца высветили белое полотнище на крепостных стенах. Шведы сникли и капитулировали.
        Радость победы захлестнула царя, сделала милосердным. Оставшихся шведов — восемьдесят человек под ружьем и сто пятьдесят раненых — отпустили на лодках вниз по Неве.
        - Пущай плывут, токмо обуза нам, их ни кормить нечем, ни сторожить некому.
        От шведов достались сто сорок пушек, десять тысяч ядер. Как всегда, штурмующие войска потеряли больше, чем шведы в два раза. Под стенами крепости полегло пятьсот шестьдесят офицеров и солдат. Как ни горьки утраты, но явный успех подбодрил царя. Разогнал сумрак прежних неудач.
        Тут же Петр разделил радость с приятелем, генерал-фельдцейхмейстером Виниусом в далекой Москве: «Таким образом, через помочь Божию отечественная крепость возвращена, которая была в неправедных неприятельских руках 90 лет; правда, что зело жесток этот орех был, однако, слава Богу, счастливо разгрызен…» В первый день отправляли пленных, хоронили убитых, подсчитывали трофеи. Потом началось торжество.
        - Назовем сию крепость по праву Шлиссельбургом, — сказал, открывая застолье, Петр, — ибо она есть ключ к нашему морю Балтийскому. Поручику Меншикову быть начальным комендантом сей крепости. Полковника Голицына прошу любить и жаловать.
        Пировали несколько дней, как всегда, пили до помрачения ума. Не все выдержали непомерную нагрузку. Саксонский посланник Кенигсен перебрал до того, что в темноте, переходя ручей, свалился в воду и захлебнулся. Вытаскивал его Павел Ягужинский, с недавних пор адъютант Петра. Случайно в кармане саксонца он обнаружил любвеобильные письма к посланнику от Анны Монс. В отличие от только что «расколотого» Орешка, для Петра так и остались нераскрытыми тайные мотивы поступков любимой женщины. Ведь он уже подумывал жениться на своей фаворитке… Но протеже Лефорта вела двойную жизнь, оказалась легкомысленной и неверной.
        Заныло где-то под сердцем у Петра. Прежде такого не испытывал. «Баба мне, царю Всея Руси, рога наставила».
        Судьба моряка неразрывно связана с морем. На берегу он гость. Гость, он и есть гость…
        Еще не прошло похмелье первой победы, а Петр устремился на Ладогу с Головиным и Меншиковым.
        Во время осады Орешка все время под рукой был Федор Салтыков. Флотилия малых судов, построенная на Сяси, встретила петровские полки еще на Ладожском озере. На небольшой шняве Салтыков сопровождал караван судов к Нотебургу, сноровисто управлял судном.
        - Пойдем поначалу к тебе на Сясь, — вспрыгнув на шняву, распорядился Петр.
        На Сясьской верфи царя с небольшой свитой встретил Иван Татищев. На крайнем стапеле шпангоуты обозначили головной фрегат. Плотники начали обшивать их досками.
        - Первенец наш на Балтике. — Петр погладил шпангоут.
        Вдруг скинул кафтан, выхватил у растерявшегося плотника топор, согнувшись, полез к корме. Там плотники веревками притягивали к шпангоутам очередкую доску обшивки. Через минуту рядом зазвенел топором неразлучный Меншиков. Весь день не выпускал царь топор из мозолистых рук, посмеивался:
        - Гляди, отвык топориком помахивать, волдыри вскочили.
        Вечером обговаривал с корабельщиками планы:
        - Отсель пойдем на Свирь. Будем глядеть место для новой верфи, поболее вашей. Весной отвоюем Ниеншанц, а там море. Флот зачинать будем Балтийский — силушку закладывать морскую.
        По берегу Свири пробирались на лошадях. Облюбовали большую поляну на берегу.
        - Быть здесь полю лодейному, — утвердил Петр.
        Ни с кем из своих приближенных царь не общался столь часто и душевно в письмах, как со своим «дядькою» Федором Апраксиным. Из Воронежа к царю почта шла месяц, а то и больше. Но в походах по Северу, пробираясь сквозь крепостные заслоны к морю, где все побережье сплошь принадлежало шведской короне, Петр на коротких привалах ждал вестей с южных рубежей. Там под присмотром Апраксина на верфях Воронежа прирастала морская мощь для осуществления державных замыслов о выходе в Черное море. Он же, адмиралтеец, надежно правил всей обороной и на Азовском море, поступал часто по своему разумению, не ждал царского повеления.
        Прибыло два полка Охраны верфей от набегов татар, но в Москве почему-то указали им рубеж обороны чуть ли не под Харьковом. Опять поступил по своему разумению, разместил полки поблизости от верфей. О всех событиях донес царю, который с полками был где-то на пути к Архангельскому.
        «На Воронеже милостию Божей все благополучно, и вода была превеликая, какой давно не бывало, и кораблей выведено на устье 11, да еще ведут два корабля, „Божие предвидение“, трудов твоих государевых, да „Черепаха“ строения Осипа Ноя. Только безмерно жалею, что сей весны не отпустил в Азов, зело, государь, времени и воды жаль.
        Еще милости твоей доношу: по указу твоему велено быть полкам для охранения Украины и стоять им велено в Рыбном, а по моему размышлению, пристойнее им стоять в близости от Воронежа, чтоб верстах в 10, или как воля твоя для охранения флота, дабы злодей, мусульманин какой хитрости не учинил».
        Когда провожал в Архангельский Крюйса и Памбурга, те недоумевали: «Для какой цели?» Апраксин шутя успокаивал офицеров:
        - Там не Воронеж, государь вам скучать не даст, шпагами баловаться времени не будет.
        Вчерашние морские забияки хохотали, не подозревая, что одному из них судьба уготовила смерть от шпаги в тех местах…
        По указу царя Федор Матвеевич Апраксин отправил на Белое море сотню матросов и сам схватился за голову. Настало время самому плыть к Азову, а экипажей кот наплакал.
        «Умилосердись, государь, — слезно просил он царя, — прикажи нанять матросов, ей-ей, смертная нужда и русские в расходе у города Архангельского 120 человек, в Азов послано 150 человек, умерло человеке 150. Об офицерах и писать не смею, сотвори, государь, милость, ей-ей, нужда».
        Покидая верфи, наказал помощнику Игнатьеву:
        - Гляди особо, Петро, за «Предистинацией», Скляеву штоб отказа в работных людях не было.
        Прощаясь с добрым помощником и товарищем, не знал, что видится с ним в последний раз…
        В Черкассах отряд Апраксина встречал капитан Бергман. Тот докладывал:
        - Все исполнено, как ты указал, господин адмиралтеец. На стражу отрядил один корабль, другой на смену держу. Остальные без матросов и канониров, нет вовсе. В Таганрог доставляем припасы, исправляем суда, что в зиму пообветшали.
        - Чинишь-то где, в Азове?
        - Более негде, тут все под рукой.
        - Там как дела?
        - Все в порядке, токмо воевода Ловчиков занемог, свалился, вторую неделю дома лежит. Управляемся без него.
        В Азове первым делом Апраксин поехал к больному дяде. Старик лежал в постели, виновато улыбался, шелестел:
        - Удар меня свалил, Феденька. Невмочь ни рукой правой, ни ноженькой шевельнуть. Нынче-то ножка отходит помаленьку.
        - Не тормошись, Степан Богданович, отлеживайся, я нынче здесь останусь до осени, разберемся.
        В тот же день с помощниками осмотрел крепость, проверил орудия, запасы пороха. Бергману велел готовить галеру:
        - В Таганрог завтра пойдем.
        Но утром со стороны Азовского гирла раздались три пушечных выстрела; спустя час прискакал казак сторожевой заставы:
        - Два турка пришли с моря. Сказывают, товары привезли. Досмотрели те суда, по две пушки на них, более зелья не видать.
        «Доброе начало, — размышлял Апраксин, — стало быть, султан о торге заботится». Распорядился Бергману:
        - Отправь к устью толкового капитана на яхте, пускай турецких гостей проводит к Азову.
        Оказалось, турецкие суда привел грек, капитан Стоматия, привез разные товары, пряности торговать. С Апраксиным греческий капитан откровенничал:
        - Нам торговать с вашим краем выгодно, мы всегда рады. Только хан крымский противится, подбивает Муртозу-пашу в Керчи не пускать нас с товарами.
        - Торг должен к выгоде вам быть и нашим купцам, — выслушав грека, ответил Апраксин, — любо, ежели обе стороны выгодой располагают. — А сам размышлял: «Сей миг невозможно упускать. Через торговлю мир с турками укрепим. Наши гости купеческие выгоду обретут, державе на пользу».
        Не отлагая Федор Матвеевич снарядил два корабля с товарами. Командира «Благого начала» капитана Лоби наставлял:
        - Ты первый наш человек к туркам идешь. В Керчи не скупись на подарки, одаривай Муртозу-пашу. Просись идти в Константинополь, надобно нам через проливы в теплые моря подаваться, торговлю обустраивать…
        «Благое начало» с первым попутным ветром подняло паруса, а галера с Апраксиным, лавируя между отмелями, ушла к Таганрогу. Там день и ночь наращивали крепостные стены, рубили срубы из бревен, опускали на дно, заполняли камнями, сооружали защитный мол для гавани…
        Вернувшись через месяц в Азов, Федор Матвеевич разбирал почту. Первое же известие ошеломило. Скоропостижно скончался в Воронеже верный товарищ по адмиралтейским делам Игнатьев. Получил первую весточку от царя из Архангельского. Сокрушался царь, что не все суда в Воронеже спущены со стапелей, обещал прислать матросов, передавал поклон дяде.
        «Отписать бы надобно, печется Петр Алексеевич о делах».
        Поначалу отписал о Таганроге: «Доношу тебе, государь, в Троицкой милостью Божиею и дела по воле твоей строятся». Теперь и о своих печалях можно: «Болезнь дяди прибавила хлопот излишних. И о себе, государь, доношу, товарищ мой Петр Игнатьев волею Божиею скончался и что ныне на Воронеже делается, Бог весть».
        Апраксин прислушался: в соседней комнате стукнул костыль, дядя пытался встать. Крикнул Козьму:
        - Пойди к воеводе, подмоги в чем надо.
        Распечатав следующий конверт, содрогнулся. Брат Андрей сообщал о кончине Пелагеюшки. Все случилось враз, писал брат, сначала пошла кровь горлом, потом схватило кишки. Ездили за лекарем на Кукуй, тот приехал, развел руками: внутренности, мол, прорвало напрочь, лекарства не помогут. Похоронили ее честь-честью.
        Не дочитав, опустил руки, зарыдал… Потом писал сквозь слезы ответ… Перечитал написанное, присыпал песком. Завтра почта повезет письмо в далекую Москву, потом на Двину. Где-то там в Ингрии старший брат службу правит. Спохватился: «Надобно в церковь пойти завтра, панихиду отслужить по Пелагеюшке…»
        Воронеж накануне Покрова встретил Апраксина дождем с мокрым снегом. Под ногами хлюпало, ступни вязли в стылой жиже. В адмиралтейской избе среди груды бумаг он сразу отличил по упаковке и большой сургучной печати пакет от царя. Письмо пришло из Нюхчи. Царь описывал плавание от Архангельского до Соловков, приход в Нюхчу, высадку.
        Рука вдруг вздрогнула, опустилась. Апраксин перевел взгляд на слюдяное оконце, тоскливо вздохнул.
        Петр сообщал о смерти Памбурга: «Господин Пам-бург на пристани Нюхчи от генерала Ламберта заколот до смерти, которой он сам был виною, о чем, чаю, вам не безызвестно».
        Апраксин грустно усмехнулся: «Ты первым повестил меня, Петр Лексеич, в этот раз не угадал. — Шмыгнул носом. — Вот так-то добрые знакомцы ни за што ни про што живота лишаются».
        Федор Матвеевич снова вздохнул, перекрестился. В дверях появился Козьма с охапкой дров, и Апраксину пришла мысль разделить с кем-нибудь свою унылость.
        - Ты сбегай-ка к Федосею, покличь борзо его да крикни прислугу, собери на стол.
        После отъезда Крюйса он стал чаще общаться с корабельными мастерами. Как-никак, а добрую дюжину лет близко знакомы по общему ремеслу, с которым поневоле они спознались по царской пылкой приверженности к нему, а мало-помалу и сами заразились страстью к корабельному делу. Из преображенцев Петр больше всех почитал Скляева за мастерство и искусство строения судов, смекалку и умение орудовать на стапелях. Федору Апраксину же были созвучны многие свойства его характера: трудолюбие и бессребренничество, скромность, бесхитростность и добропорядочность.
        В Воронеже Скляев обосновался с семьей, с женой и младенцем, жил он через три дома от адмиралтейца. А иногда, по праздникам, тот гостил у него и немного завидовал семейному уюту корабельного мастера.
        Скляев ждать себя не заставил, спустя четверть часа отряхивал в сенях дождевые капли. Узнав о смерти Памбурга, откровенно огорчился:
        - Добрый моряк был, а умер по-дурацки.
        За столом первой чаркой помянули голландского капитана, а потом выпили за упокой Петра Игнатьева. Вспоминали об их добрых делах. Скляев заговорил о Памбурге:
        - Помнится, когда он появился, «Крепость» на воде достраивали. Многое он подсказывал, переделывал по-своему, но с пользой.
        - Матросом он службу-то начинал. Корабли от киля до клотика прошнырял, — согласился Апраксин. — По морям далеким хаживал, по окиянам. Дедевонный адмиралом был, так он от его покровительства отказался. Своим горбом чины добывал.
        Собеседники выпили еще по чарке. Скляев видел неустроенность жизни адмиралтейца, знал о его недавнем горе и потому старался хоть как-то утешить старшего товарища.
        - Всякому свое на этом свете предписано, Федор Матвеевич, Бог нам всем срок определил. Бона, возьми твоего подручного, Петра Матвеевича покойного, царство ему небесное. — Оба вздохнули, перекрестились. — Добрый служака был, взыскивал, но не воровал, жил по совести. К людишкам ласков был, особливо к болезным. С Кикиным или с тем же Данилычем не сравнишь. Те себе на уме. Для них простолюдин ничто. Было бы свое благополучие. — Голубые глаза мастера подернулись грустной поволокой. — А вишь, вон Господь-то к себе добрых людей прибирает до срока, ему бы еще жить да жить…
        Не чокаясь, помянули Игнатьева, и Скляев перевел разговор:
        - Как-то там на Ладоге нынче государю приходится?
        - Господь ему в помощь, одолеет супостата…
        На следующий день почта принесла долгожданную весть из Шлиссельбурга:
        «Объявляю вашей милости, что, помощию победивца Бога, крепость сия по жестоком и чрезвычайно трудном и кровавом приступе (который начался в 4-м часу пополуночи, а кончился в 4-х часах пополудни) задался на окорд, по котором комендант Шлиппенбах со всем гарнизоном выпущен.
        Истинно вашей милости объявляю, что через всякое мнение человеческое сие учинено и только единому Богу в честь и чуду приписать».
        Тут же, не откладывая, Апраксин дописал начатое еще на прошлой неделе письмо о делах в Азовском крае: «В гавани, государь, зимуют десять кораблей, да две галеры, да яхта, а остальные зимуют в Азове, для того, что требуют почины».
        Адмиралтеец прочитал доклад, скрупулезно вспоминая, не забыл ли о чем. Вроде бы все упомянул: и про Таганрог, и Троицкую, про крепости, шанцы и гавань. Государь-то все до мелочи помнит. Теперь о своем безутешном горе. Рука дрожала, нахлынули воспоминания о милой, верной и безропотной супруге.
        В конце письма выплеснулось одно желание; «Зело, государь, скучно на Воронеже, ежели тебе, государю, не во гневе, повели мне быть к тебе, государь, видеть твои государевы очи, не дай нам в продолжительной печали быть».
        Долгожданный ответ пришел из далекого Шлиссельбурга без задержки. Видимо, царь, как всегда, смотрел в корень дела: «Ежели вам нынче не для чего, понеже сего лета не чаем, а опасно в будущее лето… — Но в то же время и хотел утешить своего старшего друга: — Пожалуй, государь, Федор Матвеевич, не сокруши себя в такой своей печали, уповай на Бога, что же делать, и здесь такие печали живут, что жены мрут и стригутся».
        Читая письмо, Апраксин недоумевал и огорчался: «На Азове-то как бы утихомирилось, понапрасну тревожится, а меня-то, вишь, не пускает… А насчет женок-то он, пожалуй, прав, всякое случается».
        Вспомнилась ему почему-то Евдокия Лопухина, когда увозили ее в Суздаль. «Красавица-то была писаная. А вот не пришлась ему по нраву. Чужая душа потемки, особливо в бабьем деле».
        Заснеженная Москва встречала победителей с берегов Невы шумно — колокольным перезвоном, пушечной пальбой, фейерверками.
        На въезде в Москву Петр обронил Меншикову:
        - Забери у Монсихи мою персону с алмазами, более ничего не трогай. Накажи ей со своей челядью из Москвы не съезжать, ежели хочет куда в деревню, пущай едет, под присмотр.
        Обычно он всегда был во главе веселого загула, но в этот раз на людях появлялся редко, большую часть времени проводил в Преображенском. Лефортов дворец теперь опустел, на Кукуе делать было нечего.
        После Крещения царь уехал в Воронеж. Первым делом выслушал Федора Апраксина. Адмиралтеец всю кампанию провел на Азовском море. В Таганьем Роге работы подвигались.
        - Нынче, Петр Лексеич, я оставил на зиму в Таганьем Роге десять кораблей, две галеры и яхту. Другие неисправные суда отправил в Азов.
        - Што татары?
        - Поговаривали, крымский хан собирается на Азовский край. Но там нынче надежно. Донское гирло закупорил сваями, оставил один рукав для прохода, Кривую Кутюрьму. Ее же цепями перегораживаем постоянно.
        - Ты, Федор, за Азовом присматривай крепко, нам он дорого стоит. К весне веди туда новопостроенные корабли. «Предистинацию» сам поведешь. Да и за Воронежем приглядывай. Не то крымский хан подберется неожиданно, все спалит. Пришлю сюда вдобавок батальон преображенцев.
        Несколько дней корпел вместе со Скляевым над чертежами пятидесятипушечного корабля «Ластка». В перерывах у отдельной пристани по привычке работал за плотника, то на «Предистинации», то на «Старом Орле». За год корабельный мастер Петр Михайлов по ведомости получил триста шестьдесят шесть Рублей. Подмастерье Федор Скляев стоял в списке строкой ниже, следом Лукьян Верещагин. В Воронеж нет-нет да и заглядывали любопытствующие заморские гости. Не забывали старые знакомцы из Голландии. В этот раз восхищался «Предистинацией» путешествующий Корнелиус Бруин. «Один из военных кораблей, выстроенных под надзором и по указанию царя, блистал перед остальными всевозможными украшениями, в нем капитанская каюта обита ореховым деревом».
        Вечером, в день приезда, Петр надолго задержал у себя Апраксина. Пили изрядно, но не хмелели. Сначала помянули близких, покинувших этот свет.
        - Што поделаешь, Федя, все под Богом ходим. Один Всевышний ведает наш предел живота. То ли пуля тебя шальная прикончит, то ли в море сгинешь, то ли в постели занедужишь под бабьим крылом. — Петр резко схватил полный бокал, жадно выпил все без остатка. — Бабы из нас, поди, готовы все соки вытянуть, им бы токмо свое удовольствие иметь. Еще не ведому кому более везет, бобылю или женатому.
        Царь примолк, потирая переносицу, о чем-то задумался.
        «Тебе-то ведомо ли было про кралю свою немецкую? Небось никто не повестил, боязно», — подумал Апраксин и, отвлекая царя, заговорил о делах в Азове. Петр слушал внимательно, изредка о чем-то спрашивая, и остался доволен.
        - Гляди-ка, Федя, ныне особо надобно опасаться здесь, в Воронеже. Не токмо турок, а шведы своих шпионов подсылать сюда могут, пакостить станут.
        Апраксин вспомнил о Татищеве:
        - Што, на Сяси-то налаживается верфь?
        Петр решил не откладывать новость, раз пришлось к слову:
        - Дело пошло, Иван Татищев молодец. Однако ево под твою руку отдаем.
        - С чего бы, Петр Лексеич?
        Петр неожиданно повеселел:
        - Дела у нас на Балтике затеваются великие. Станем верфи новые зачинать на Свири и в других местах. Ты-то у нас кто? — Петр ехидно усмехнулся: — Адмиралтеец. Стало быть, в твоих руках все корабельное строение станется. Не токмо на Воронеже, а всюду. И спрос с тебя велик будет. Держись.
        Апраксин, слушая царя, от неожиданности даже вспотел. А царь, продолжая улыбаться, налил вина, подмигнул:
        - Указ получишь днями. Здравие твое, адмиралтеец.
        На следующий день Петр умчался на верфи в Таврово, к своей ненаглядной «Предистинации», а через неделю, не задерживаясь, уехал в Москву.
        Он, верно, еще не доехал до столицы, когда в Воронеж поступил указ:
        «К тому корабельному делу послать из Адмиралтейского же приказу, и о том его В.Г. указ в приказ адмиралтейских дел к тебе, адмиралтейцу, Федору Матвеевичу со товарищи посланы с ним его В.Г. указом».
        В прошлую кампанию 1702 года, пользуясь некоторой распыленностью войск КарлаXII в Лифлян-дии, крупные русские отряды конницы и пехоты нанесли несколько ощутимых ударов неприятелю. Первым потерпел поражение генерал Шлиппенбах, большая часть шведской пехоты была уничтожена, а сам Шлиппенбах с конницей едва успел унести ноги в Пернов. Вслед за ним на речке Ижоре горечь поражения испытал генерал Кроншорт.
        Узнав об этих неудачах, опьяненный недавними Успехами в сражениях с саксонцами АвгустаII, король Швеции особенно не возмущался, но графу Пи-перу с некоторым раздражением заметил:
        - Примите все меры, чтобы в Европе не болтали о наших неудачах в Лифляндии. Заткните рот этим газетным писакам гульденами, денег не жалейте.
        Король Швеции намеревался двинуться пока в Польшу, чтобы окончательно изгнать оттуда АвгустаII и посадить на престол преданного человека.
        Накануне похода он распорядился навести порядок на северных рубежах:
        - Передайте приказ Адмиралтейству загнать русских в их стойло в дремучих лесах.
        Со своей стороны, ПетрI старался как можно крепче пристегнуть основные силы шведов к среде неустойчивой и весьма переменчивой в настроениях шляхты Речи Посполитой. Усыпляя спесь и гонор и прельщая высокомерных панов, царь направил к ним Манифест: «Лифляндия не должна принадлежать никому, кроме Речи Посполитой, а Москва торжественно отрекается от всех прав на эту шведскую провинцию».
        В эту пору отдохнувшие за зиму войска строились в боевые порядки.
        Едва прошел лед на Неве, в конце апреля 1703 года, Шереметев двинул полки вниз по правому берегу к Ниеншанцу, или Канцам, как называли новгородцы эту крепость сто лет назад. Войска впервые шли налегке. Петр на яхте,[20 - Яхта — в период ПетраI парусное грузовое, транспортное судно.] ботах, водой доставил осад-ную артиллерию: шестнадцать мортир, сорок восемь пушек, десять тысяч бомб. По пути из Шлиссельбурга Петр спросил полушутя Головина:
        - Господин адмирал, не желаете ли выйти в море?
        Головин так же в тон ответил:
        - Как пожелаете, господин капитан Петр Михайлов.
        Выгрузив орудия, припасы, осадный инструмент, царь вместе с Шереметевым осмотрел со всех сторон крепость.
        - Сие не Шлиссельбург, господин фельдмаршал, крепостца хлипкая, землей одета. Мню, без меня управитесь с осадными хлопотами. Мортиры надобно поставить там, — протянул руку влево, — пушки напротив, вдоль берега Охты. Я с вашего позволения отлучусь на взморье. Надобно проверить, нет ли там Нумерса.
        - Мотри, капитан Петр Михайлов, крепостца-то земляная, ан пушки у шведов чугунные.
        Погрузив на яхты и боты сотни преображенцев, прижимаясь к левому берегу, флотилия проскользнула мимо крепости. Пальнули шведские пушки, ядра легли с недолетом, и пушки примолкли — берегли огневое зелье.
        Яхта шла головной. Половодье было в разгаре, и разлившаяся Нева сильно притопила левый, низменный берег. Справа потянулись острова, тоже притопленные, с редким сосняком. Правый берег сплошь закрывал сосновый бор. В дельте река делилась на рукава.
        Небо над заливом постепенно распогодилось, кое-где в разрывах серых облаков уже проглядывала голубизна, изредка на воду прорывался скупой солнечный луч. С моря потянуло прохладой. Петр облизнул верхнюю губу, засмеялся:
        - Солоно. Вот оно, нашенское море-то. — Нашел глазами Наума Сенявина. — Суши весла, Наум.
        - Весла суши! — понеслась зычная команда.
        На адмиральскую яхту равнялись другие суда. Небольшая волна, булькая, подбивала к борту.
        - Глянь, господин адмирал, вроде бы горизонт чист, — Петр протянул подзорную трубу Головину, — оглядися.
        Слева на болотистом берегу просматривалось устье небольшой речки, из нее фонтаном выбивалась струя, сливаясь с невской водой. Справа тянулся поросший лесом остров.
        - На море покуда тихо, — опустив трубу, чуть с одышкой проговорил Головин.
        - То-то и оно, что пока.
        Где-то далеко за кормой бабахнула пушка.
        - Начинается еще одна Кутюрьма, — повел плечами Петр. — Наум, весла на воду, правь к берегу.
        На острове, осмотревшись, Петр приказал Меншикову:
        - Сей же час, поручик, отбери десятков пять солдат с сержантами и образуй здесь караул. К вечеру тебе подвезут шатер, припасы. Назавтра пришлю Василия Корчмина с пушками. Передовая застава будет. Оставляй три бота. Чуть что, мигом нам доноси.
        С Канцами оказалось немного проще, чем со Шлиссельбургом. Закончив осадные работы, Шереметев, прежде чем открыть огонь, испросил Петра.
        - Пошли коменданту капитуляцию, — посоветовал царь, — авось он поумней своего собрата из Шлиссельбурга.
        Комендант долго не размышлял, у него большой гарнизон — семьсот человек.
        - Комендант велел передать, — доложил посланец, — что «крепость вручена ему для обороны».
        Вечером заговорили русские пушки, а в пять часов утра 1 мая шведы выбросили белый флаг. Как и прежде, гарнизон отпустили со знаменем и снабдили провиантом до Выборга.
        - Ну вот, слава Богу, и мы окончили поход, стали другой ногой на море Балтийском, — не скрывал радости Петр.
        На следующий день семеновцы и преображенцы втянулись в крепость, а Петр заканчивал письмо Ро-модановскому: «Господь Бог заключительное место сие даровал. Извольте сие торжество отправить хорошенько, и чтоб после соборного молебна из пушек, что на площади, было по обычаю стреляно».
        К обеду вдруг показался бот с низовья Невы. Гребцы, видимо, спешили, усиленно выгребали против ветра и течения.
        В палатке у Шереметева уже приготовились начать празднество, как вошел солдат, посланный Меншиковым:
        - Велено доложить, на взморье появился неприятель с кораблями.
        Не долго думая, Петр распорядился:
        - Поперву поднять над Канцами шведский флаг. Никому не бродить в округе, полки под лесом держать, чтобы неприятель не узрел. Я сей же час пойду на розыск. Ежели швед объявится, сигналить пушками, ответствовать таким же числом.
        …Вице-адмирал Нумере, как и в прежние кампании, едва сошел лед в Финском заливе, повел эскадру из Выборга к Ниеншанцу. Стоя на мостике, он внимательно всматривался в едва видневшуюся на горизонте крепость. Встречный ветер гнал воду в залив, значит, устье реки обмелело.
        «Крепость должна иметь надежную опору с моря. Эти русские просочились уже в Ладожское озеро». Нумере недовольно поморщился, вспомнив о прошлогоднем бегстве в Выборг… Пришлось оправдываться в кругу друзей-приятелей, Анкерштерна и Шеблада: «Русские оказались не такими дурнями, как я предполагал. Они выждали, когда ветер стих совершенно и наступил полный штиль. На своих галерах они подобрались на зорьке, а я ничего не мог поделать, паруса повисли, словно простыни…»
        - Герр адмирал, в Ниеншанце все в порядке, на крепости наши флаги, — доложил капитан.
        Нумере кивнул головой и ответил:
        - Передать на корабли — салютовать крепости и становиться на якоря.
        Едва смолкли корабельные пушки, крепостная артиллерия Ниеншанца в ответ, как положено, двумя выстрелами приветствовала приход шведской эскадры.
        На следующий день Нумере вызвал капитанов де-сятипушечного галиота «Гедан» и восьмипушечной шнявы «Астрильд»:
        - Ваши суда с небольшой осадкой. Завтра снимайтесь с якоря и лавируйте к Ниеншанцу. Комендант крепости уведомит вас о необходимой помощи.
        Два дня лавировали, выбираясь против ветра, галиот и шнява и только вечером б мая вошли в устье Невы и бросили якоря. Капитаны распорядились утомленным офицерам и матросам отдыхать. Сытный; ужин, сдобренный хорошей порцией вина, разморил уставших моряков, и вскоре ничего не подозревавшие шведы беспечно похрапывали в каютах и кубриках… Они и предположить не могли, что этого только и ждут за крепостными стенами Ниеншанца.
        Два дня Петр пытался разгадать намерения шведов. Едва завидев, как два судна направились к устью Невы, он созвал военный совет.
        - Другому случаю не бывать, — начал он, глядя на Шереметева, — надобно этих свейских попытаться полонить.
        - Ваше величество, — начал осторожно Шереметев, — для сего сведущие в морском деле поручики потребны…
        - Адмирал у нас есть, — лукаво ответил Петр, кивнув на Головина, — а понеже иных, море знающих, никого, кроме меня с Меншиковым, нет, нам и быть за тех поручиков…
        Петр развернул карту:
        - Умысел мой таков. Отберем сотни три преображенцев и семеновцев. Посадим их на три десятка ботов. Ночь светлая, ан шведы все равно храпеть будут. Половина ботов со мной пойдет на взморье, вдоль берега. Отрежем пути отхода. Ты, поручик, с остальными ботами насядешь сверху, по течению. Мотри на меня. Раньше чем я не зайду с моря, не высовывайся. Как узришь наши боты, так и начинай атаку. — Петр отодвинул карту. — Шведов будем брать на абордаж, кошки припасти надобно, гранаты. Ты, поручик, сцепляйся с галиотом, а я возьмусь за шняву, которая мористее.
        Едва солнце скрылось за горизонтом, в светлых сумерках 7 мая к устью Невы на лодках направились два отряда — преображенцев и семеновцев. Вооруженные ружьями и гранатами, морские солдаты, как назвал их царь, в предрассветной дымке незаметно подошли к шведам и сцепились с ними на абордаж. Петр первым вскочил на палубу «Астрильда», схватился с услышавшим шум и выбравшимся на палубу офицером. Атаковали шведов с обоих бортов. Прогремели первые выстрелы. Еще несколько мгновений, и десятки русских гренадер рассыпались на палубах. На выстрелы из люков выскакивали заспанные, полуодетые матросы и офицеры. Да где там, разве устоять в рукопашной против русского солдата!
        На верхней палубе завязался жестокий бой, часть шведских моряков бросилась выбирать якоря, другая пыталась поднять паруса…
        На флагманском корабле в бессильной ярости перебегал от борта к борту с развевающимися седыми волосами Нумере. Лицо его от волнения то покрывалось багровыми пятнами, то становилось бледнее мела. Руки его судорожно сжимали подзорную трубу, Которую он то и дело поднимал к налитым кровью глазам.
        При звуках первых выстрелов он прервал завтрак, без шляпы выбежал на палубу и метнулся на нос. Так и есть. Русские опять его провели. Вокруг галиота и шнявы, как пчелы, теснились юркие лодки с русскими солдатами, которые карабкались на борта шведских судов.
        На эскадре давно сыграли тревогу, начали сниматься с якорей, но, как назло, остовый, противный ветер усилился, развел крупную встречную волну. Не прошло часа, как стрельба прекратилась на шняве и галиоте…
        Схватка была короткой, но кровавой. Из семидесяти семи шведов на обоих кораблях погибли шестьдесят четыре человека.
        Убитых предали морю, пленных заперли в трюм. Последовала команда Петра:
        - С якоря сниматься, паруса ставить!
        Первым шел на восьмипушечном «Астрильде» Петр, за ним в кильватер десятипушечный «Гедан» под командой Меншикова.
        Журнал Петра отметил:
        «…а мая 8-го о полуночи привели в лагерь к фельдмаршалу оные взятые суда, борт адмиральский, именуемый „Гедан“, на оном десять пушек 3-фунтовых, да шняву „Астрелъ“, на которой было 14 пушек. Людей на оных было всего 77 человек, из того числа побито: поручиков — 2, штурманов — 1, подштурманов — 1, констапелей — 2, боцманов — 2, боц-манатов — 2, квартирмейстеров — 1, волонтеров, матросов и солдат — 47 человек, в полон взято: штурман — 1, матросов и солдат — 17, кают-юнг — 1».
        Крепостные стены озарились залпами салюта. Русские полки приветствовали первый корабельный трофей на море.
        Военный совет состоялся в тот же день и был единогласен. Капитана Петра Михайлова и поручика Меншикова наградили орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Кроме того, государь получил чин капитана-командора.
        Петр радовался беспредельно.
        - Не припоминаю, Федор Лексеич, — сказал он Головину, — была ли прежде такая виктория российская? Любопытно мне. Отпишука нынче Тихону, пущай в прошлом покопается.
        Долгое время не отзывался ему старый приятель Тихон Стрешнев, упорно искал то, чего не было. Наконец ответил:
        «А за такую, государь, храбрым привотцам преде всего какие милости бывали, и того в Разряде не сыскано, для того, что не бывало взятия кораблей на море никогда; и еще в сундуках станем искать, а, чаю, сыскать нечево, примеров таких нет».
        Вдвое ликовал Петр, повелел выбить медали — офицерам золотые, солдатам серебряные. На них изображение боя со шведскими судами обрамляла надпись: «Небываемое — бывает».
        Радость победы не туманила разум. На горизонте продолжала маячить эскадра вице-адмирала Нумер-са — видимо, чего-то выжидала… Отвоеванное, исконное следовало удержать…
        Придя в себя, Нумере собрал капитанов:
        - Русские и на этот раз оказались проворнее нас. Такого позора шведский флот еще не испытывал на Балтике.
        Нумере обвел взглядом хмурые лица капитанов. Каждый из них должен знать меру своей ответственности.
        - Море есть море, оно не прощает-промахов. — Голос адмирала стал жестким. — Капитаны шнявы и галиота распустили слюни, наверняка все перепились и никакой вахты на верхней палубе не выставили. Полагаю, они ответят по закону, если еще остались живыми. Мы продолжаем блокаду выхода в море из реки, нам не известны замыслы русских. — Нумерс сделал паузу. — Еще не все потеряно. Я послал курьера к генералу Кронгиорту, думаю, он сумеет прогнать русских из устья…
        Целую неделю ходил Петр на яхте по руслу Невы от озера до взморья, высматривал место для новой крепости.
        На военном совете доложил:
        - Прежний Канец нам ни к чему, ни то ни се. Крепость надо основательную, ближе к взморью ладить. Там приступ для неприятеля сделать невозможным. А вкруг крепости места раздольные, селения поставим.
        Шереметев засомневался:
        - Какое раздолье, государь? Лесом берега сплошь заросли.
        - А нам тот лес по нужде — для корабельного строения. Все под рукой, возить не надобно. Готовь, Данилыч, закладку крепости. Пошли на остров, к Василью, призови его, он горазд по инженерному делу.
        В тот же день Василий Корчмин начал изыскания, набросал чертеж крепости.
        - Подсыпать землю не миновать, в большую воду остров притопляет Нева, — сразу предупредил царя Корчмин.
        Пока готовили закладку крепости, Петр опять отправился на яхте проверить верфи. На Олонце осмотрел заложенный фрегат «Штандарт», предупредил Салтыкова и Татищева:
        - В этом году по осени должен быть готов. На взморье выходить пора нашим кораблям. Не позабудьте заготовить мой штандарт для фрегата, как сказывал, о четырех морях нынче.
        До этого на желтом царском штандарте — личном корабельном флаге Петра — двуглавый орел в когтях держал карты трех морей — Белого, Азовского, Каспийского. Теперь добавилась Балтика — четвертое море.
        Настал день закладки крепости. В поденной за-писке Петра появилась новая знаменательная строка:
        «По взятии Конец отправлен воинский совет, тот ли танец крепить или новое место удобное искать (понеже оный мал, далеко от моря и место не гораздо крепкое от натуры), в котором положено искать новое место, и по нескольких днях найдено к тому удобное место, остров, который называется Люст Елант, где в 16 день мая (в неделю пятидесятницы) крепость заложена…».
        С того дня и взяла свое начало северная столица России.
        Для ускорения строительства Петр установил каждому из шести бастионов приписать немедля людей из новгородской земли, согнав окрестных жителей.
        Выбор Петра оказался удачным. С трех сторон окружала остров невская вода, а с четвертой — небольшая протока. Так что неприятелю не подступиться.
        На плане крепости Петр пометил все шесть бастионов именами — Александра Меншикова, стольника Юрия Трубецкого, князя Никиты Зотова, кравчего Кириллы Нарышкина, стольника Гаврилы Головкина. Шестой бастион оставил себе.
        - Пускай каждый из вас, — объявил он сподвижникам, — денно и нощно смотрителем будет за своим бастионом. Спрашивать с вас стану каждый божий день.
        И земляные стены росли не по дням, а по часам, строили-то мужики новгородские, солдаты царские, их женки. Тысячами носили землю в мешках, рогожах, подолах. Лопат не хватало, землю руками копали. А жили-то как: «Бедным людям очень трудно пропитаться, так как они употребляли в пищу больше коренья и капусту, хлеба же почти в глаза не видят». Но как бы то ни было, дело спорилось. Шести недель не прошло, поднялись земляные стены-валы, выдвинулись углами раскаты с пушками. Какая же крепость без церкви! В Петров день, именины царя, закладывал церковь сам Петр, с песнопением и пушечной пальбой. По дню основания она получила название во имя «Святых Апостолов Петра и Павла», само собой и крепость назвали Петропавловской. А городу дали имя Святого Петра — Санкт-Питербурх… Вскоре и вся Россия узнала об этом из первых русских «Ведомостей»: «И тое крепость царь на свое государское наименование прозвали Петербургом обновити указал». А земляные стены крепости увенчал скоро по периметру бревенчатый частокол, внутри появились магазины для пороха, начали рубить избы для офицеров и солдат — зима не за горами.
        Приглянулась царю лужайка напротив крепости, на большом острове к северу.
        - Вели, Данилыч, сюда лес везти, будем избу рубить. Обживаться станем. Теперь мы здесь навсегда.
        Бревна тесали вместе с Меншиковым аккуратными четырехгранниками, тщательно подгоняли друг к другу. Меншиков глянул на эскиз, набросанный Петром, сразу подметил:
        - На голландский манер думаешь рубить избу?
        - Што худого? Надобно все доброе перенимать у иноземцев. Не всю жизнь в курных избах чахнуть людишкам.
        Суета первых радостей обустройства у самого взморья прерывалась тревожными вестями.
        - Чухонцы ведают, государь, на Сестре войско шведское изготавливается, — сообщил Шереметев царю. — Беспременно Кронгиорт силу собирает, не иначе Канцы да Нотебург замыслили отбить у нас. У него тыщ осьм, не менее, поди.
        Направляясь с армией в Польшу, Карл хоть и упивался победой под Нарвой, но значительную часть своих войск все же оставил для прикрытия берегов Балтики. В Эстляндии приморские берега охранял отряд генерала Шлиппенбаха, а в Ингерманландии — отряд под командой престарелого генерала Кронгиорта.
        Если Шлиппенбах обладал талантом полководца, то его сосед на севере был никчемным воякой, сделавшим карьеру на паркете королевских покоев. Среди коллег авторитет его был невысок, но король питал к нему симпатии за его безмерную жестокость и к своим подчиненным, и к гражданскому населению, как у себя на родине и особенно в заморских землях. За всю службу, в свои почти семьдесят лет, Кронгиорт не переставал утолять свою, пожалуй, единственную страсть, которую питала природная жадность, обогащение за счет казны. Не утруждая себя, обычно он отсиживался в Выборге, посылая для отражения наступавших русских отдельные отряды.
        Перед осадой Нотебурга один из таких отрядов наголову разгромил на рубеже Ижоры генерал Петр Апраксин, а Кронгиорт и пальцем не шевельнул, чтобы помочь осажденным.
        Весной генерал рассчитывал на помощь эскадры Нумерса, но в начале мая у него появился посланец Нумерса с настоятельной просьбой изгнать русских из устья Невы, отбросить от моря.
        «Без твоих воззваний это мне известно», — озлобленно размышлял Кронгиорт. Только что он выслушал жалостливый рапорт коменданта Ниеншанца о сдаче крепости.
        - Передайте Нумерсу, что я питал надежды на нашу морскую силу для помощи Ниеншанцу, — скрипучим, недовольным тоном сказал Кронгиорт морскому офицеру, — но, видимо, королевский флот хорош только для парадов и прогулок у Стокгольма.
        Генерал помолчал и надменно закончил:
        - Исполняя волю его королевского величества, мои славные полки выполнят свой долг и сомнут русских, как это было под Нарвой.
        Узнав ответ Кронгиорта, Нумере приободрился: «Еще не все потеряно. Главное, чтобы Кронгиорт отбил Ниеншанц, тогда можно уповать на Бога, рассчитывать на успешное завершение кампании…»
        Так относительно радужно питали надежды на успех шведы, не зная доподлинно русского характера и совершенно не представляя, с кем имеют дело…
        Выслушав генерала, князя Михаила Голицына, о скоплении шведских войск на берегах речки Сестры, Петр распорядился:
        - Подымай гвардейцев и драгун. Я сам померяюсь силами со шведами.
        Короткими внезапным ударом шведов выбили из укреплений, отбросили далеко к Выборгу. И «было побито неприятелей с тысячу человек».
        …Не дослушав до конца своих полковников о происшедшей схватке с русскими, Кронгиорт в ярости схватил стоявшую в углу трость и начал полосовать ею спины побледневших офицеров, приговаривая:
        - Так-то вы выполнили волю его величества, нашего короля, как свиньи бежали от русских лапотников! В следующий раз я сам поведу полки в бой!
        Офицеры не увертывались от ударов. Видимо, их спины уже были привычны и не впервые испытывали подобные наказания…
        Пришла радостная весть и от Шереметева. Он с войсками теснил шведов в Ижорской земле. Один за другим сдавались приморские гарнизоны в Яме, Ко-порье, Мариенбурге.
        Царь отписал Федору Апраксину в Воронеж: «Итак, при помощи Божьей, Ингрия в наших руках».
        Каждому делу свое время. Петр ушел на Олонецкие верфи, в конце августа спустили на воду «Штандарт». На гафеле затрепетал царский флаг. Привезли, как раз вовремя, двадцать восемь орудий, на олонецних заводах, начали изготавливать для них ставки. Петр ругался с Татищевым:
        - Блоков-то не хватает, посылай нарочного на Вычугу к Бажениным.
        Ставили мачты, поднимали стеньги, обвязывали такелаж, пригоняли паруса.
        Близилась осень, на западе заволакивало небо тучами, часто хлестали дожди. Из новой крепости приходили весточки. Нет-нет да вздыхали закаленные бойцы. Пришло письмо от Преображенского генерала Репнина.
        - Гляди, — Аникита плачется, — Петр протянул письмо Меншикову, — сколь на море бывал, фрегат под Азовом водил, а ныне водицы убоялся. «Зело, государь, у нас жестокая погода с моря, и набивает в нашем месте, где я стою с полками, воды аж до самого станишку, а ночесь в Преображенском полку в полночь и у харчевников многих сонных людей и рухлядь их помочило. А жители здешние сказывают, что в нынешнем времени всегда то место заливает».
        В сентябре «Штандарт» поднял паруса, отошел от пристани. На Ладоге зашумели осенние ветры, забурлило озеро…
        Новая крепость на Неве салютовала первенцу Балтийского флота. Петр удивленно оглядел берега:
        - Гляди-тко, не спят. Сколь изб нарубили мужики.
        Комендант крепости, генерал Брюс, довольно ухмыльнулся:
        - Сие, государь, хлопотно, но дело к зиме идет, мужики да бабы померзнут в холоде.
        - Мотри за ними, установи порядок, где избы ладить. Мне доложишь. Весной план города править будем.
        Еще летом Петр узнал от местных чухонцев, что верстах в двадцати от устья Невы, в заливе, есть большой остров. Тогда же появилась у него мысль. «Крепость на Неве добрая, но для обороны с моря открытая. Ежели флот шведский насядет, туго придется».
        В устье стояла шнява на брандвахте, то и дело снималась с якоря, выходила на взморье. Поглядывали моряки вдаль на шведские корабли, а Меншиков ругался: «Не убрались, сукины дети».
        - Покуда Нумере маячит, пойду на Ладогу, — сообразил Петр.
        Меншиков, как всегда, схватил на лету указания царя, а тот молвил:
        - Надобно «Штандарт» обхаживать. Ты за взморьем гляди. Нумере слиняет — дай знать сразу.
        Осенние штормы накатывались один за другим, с каждым днем холодало. Только зимние квартиры в Выборге манили шведских моряков.
        Нехотя Нумере покидал взморье. Так или иначе, предстоит держать ответ перед королем и адмиралами в Карлскроне. Потеряли два боевых корабля и ни одного залпа не сделали по русским, надеялись на генерала Кронгиорта, но тот сам едва унес ноги от царя Петра.
        Не ведал шведский вице-адмирал, что никогда больше не ступит нога иноземца на берега Невы.
        А Петр нетерпеливо ждал каждую почту. Не любил он пустословия… А Данилыч в очередном письме, как нарочно, начал с солнца, дождя, заговорил вдруг о ветре «способном», пора, мол, возвращаться. Наконец-то разошлись хмурые морщинки у Петра.
        «Доношу вашей милости, что господин вице-адмирал Нумере, который перед устьем стоял, виват oктября 1 отдав, не беспечально о том, что за противным ветром больше кораблей в устье не ввел, и так отъехал…»
        - Держать на Шлиссельбург, — скомандовал Петр. Подозвал Федора Салтыкова: — Я перейду на яхту, а фрегат отведешь к себе на верфь, все недоделки устранишь. Не забудь про «Мункер», за Немцовым приглядывай.
        За прошлый месяц на Ладожских верфях — в Сясе, Лодейном Поле, Старой Ладоге — Петр заложил несколько фрегатов, шняв, десятки галер. По своим чертежам начал строить на Олонецкой верфи быстроходную шняву «Мункер». Да разве везде успеешь! Поручил достраивать шняву архангельскому умельцу Ивану Немцову. Помнил искусного мастера по Воронежу, перевел в Олонец.
        На взморье яхта вышла рано утром на следующий день. Рядом с Петром стояли Головин, Меншиков, Корчмин, Брюс. Шли ощупью. Ветер ночью стих. Море начало успокаиваться. Впереди на носу, расставив широко ноги, чуть прогнувшись вперед, прикипел к палубе с лотом[21 - Лот — устройство (прибор) для измерения глубины. Ручной лот состоит из груза, прикрепленного к лотлиню (веревке) с разметкой.] Наум Сенявин. То и дело забрасывал его вперед и кричал:
        - Лот проносит!
        Через час-полтора впереди показался остров. Петр обрадовался:
        - Добрый плацдарм для фортеции. Сказывают, сей остров Котлином зовут.
        Сначала, подобрав паруса, ощупью пытались обогнуть остров с севера, но там оказались сплошные мели. Наум сразу, не бросая лот, заголосил:
        - Впереди отмель!
        Прямо по носу, в кабельтове, вода пенилась от всплесков. Как раз выглянуло солнце, и сквозь толщу воды темнела каменная мель. Едва успели отвернуть. Спустили шлюпку, начали промеры.
        - То нам любо, — обрадовался почему-то Петр, — здесь шведы не сунутся, сплошная мель до берега тянется, вся в каменьях.
        Высадились на Котлин. Гуськом двинулись по южному берегу, заросшему кустарником и лесом. Пустынный остров тянулся версты на две. Не теряя времени, царь прикидывал, как лучше обороняться.
        - Здесь обоснуем батарею, пушек с дюжину-другую, — сразу определил Петр и зашагал к шлюпке, крикнул: — Наум, захвати лот, промерим южный фарватер.
        От берега правили строго на зюйд. Лот долго проносило, отошли от берега на версту с небольшим. Се-нявин, закинув лот в очередной раз, крикнул:
        - Глубина тридцать футов! Глубина двадцать! Глубина пятнадцать!
        Прошли вправо, влево, глубина не менялась.
        - Добро, — прищурился, что-то обдумывая, Петр, — гребем на зюйд.
        Отмель шла почти до самого южного берега залива. Поднявшись на яхту, Петр сразу начал делать наброски на бумаге. Меншиков с Брюсом стояли рядом. Головин сел напротив.
        - Значит, так, — Петр пододвинул листок, — на острове, как сказывал, по весне не мешкая развернете батарею. Сразу валы и ограду ладить. Избу рубить. Теперь другое, генеральное. — Петр ткнул в кружок южнее острова. — Сие место мы вместе с Наумом нынче промерили. Глубина там малая, нам на руку. Лед намерзнет, везите сюда лес да каменья. Солдатам ряж рубить великий, саженей пятнадцать впоперек, прямо на льду.
        - Для чего все? — недоумевал Брюс.
        Петр кашлянул недовольно и продолжал:
        - В сруб каменья наложите, поверх бревна настелите. По весне лед подтает, ряж с каменьями на мель сядет, из воды ряж поднимется, фундамент выйдет. Чуете?
        Все только головами покачали. Всегда царь замыслит такое, что никому и на ум не взбредет.
        - На том фундаменте крепость изладим, пока из дерева. Чертежи и модель я вам перешлю. Сей морской бастион с любым кораблем совладает, и к нему не подступиться.
        Прежде чем уйти, на берегу против мели поставили несколько знаков из бревен и камней, промерили расстояние до мели.
        На обратном пути небо вдруг запасмурило, надвинулись с севера мрачные тучи, пошел снег.
        - Слава Богу, успели! — перекрестился Петр.
        На веселом острове, как прозвали его строители солдаты-преображенцы, посредине Петропавловской крепости высилась нарядная церковь. На колокольню блоками как раз поднимали колокола. И скоро они подали свой голос.
        Со стороны Финского залива в устье Невы показался первый иноземный торговый корабль.
        В разгар минувшего лета передал Петр наказ в Архангельский:
        «Повестить всех иноземных купцов, ныне новая гавань российская на Неве, Питербурх, основалась. Пущай товары везут, кто первый привезет — награду получит».
        С тех пор пытались некоторые купцы пробраться в новую гавань, но Нумере не пропускал. И все же купец есть купец, для него главное — нажива. Один голландский капитан дождался-таки в Ревеле известия об уходе шведов и сразу вышел в море, направился к Неве.
        Его-то и встречали колокольным звоном и пушечным салютом в Петербурге. Петр обнял голландского шкипера:
        - Молодец, не убоялся шведских каперов.[22 - Каперы — частные лица, снаряжающие с разрешения правительства воюющей державы вооруженные суда для захвата неприятельских торговых судов.] Получай сто червонцев, и каждому матросу по триста талеров. Што привез?
        - Вино и соль, государь.
        - Сие нам зело потребно, — захохотал царь, — передай товарищам, за доблесть купеческую награждать первенцев стану. Да пускай не боятся, скоро шведа боронить почнем, токмо кораблики наши силу наберут.
        Как раз пришла весточка с Олонецкой верфи от Салтыкова.
        «По вашим указаниям, — сообщал Салтыков, — осмотря здешние судовые работы, объявляют тебе, великому государю, наше сего, — перечислил Федор состояние дел на верфи, а в конце сообщил близкое для Петра известие — о родном „Мункере“ — на вашей, государь, шняве, что вы изволили основать, у которой ныне Иван Немцов делает балку-вегерс и огибает их снаружи. По твоему же, государь, указу послал к тебе чертеж, который ты сам изволил чертить шняву…»
        «Добро, — прочитав письмо, похвалил про себя Салтыкова. — Пора и в Воронеж наведаться».
        На прощальное застолье военный совет собрался в домике Петра.
        Первое слово по старшинству держал генерал-адмирал:
        - Нынешняя кампания наша началась у Варяжского моря и закончилась на Балтийском. Так и навсегда прозываться станет оное. — Головин повернулся к Петру: — Твоя, государь, лепта главная. Не обессудь, без лести, ты многие нам тропинки указал, которые к генеральному свершению привели. Отныне не токмо на юге отечеству дороги к морю проложены, но и здесь, в сердце России, кораблям ворота распахнуты.
        В новую крепость на Неве доставили первую почту. Разбирая ее в новой, только что отстроенной избе; Петр отложил письмо Апраксина. Когда заглянул Головин, протянул ему листы:
        - Прочитай, о чем адмиралтеец ведает, худо у него. Терпилий, наш добрый мастер, Богу душу отдал.
        «…волею Божию плотниками стало зело скудно, — читал вслух Головин, — много больных, а и мертвых не нет. На Устье, государь, дано было для починки 150 человек и на нынешнее число 32 умерло, да 103 человека больных, а на работе 15. А больных плотников у Федосея Скляева 200, у Козен-ца да у Нея с 150 человек… А и сам лежу, тому уже четыре недели не вставал с постели».
        - Вот так-то дела на Воронеже, а потребно ему еще матросов и офицеров, да кораблей нехватка.
        …По зимнему первопутку царь уехал в Воронеж. В Москве первым делом подписал указ:
        «Набрать на Москве и в городах из всяких чинов людей в матросскую службу тысячу человек… жалования будет дано тем людям на платье по дварубля, да годоваго 12рублей человеку; да им же во время работы дано же будет хлеб, соль, мясо и рыба».
        В Воронеже обнялись по-родственному с Апраксиным. Глаза адмиралтейца повлажнели:
        - Скучно мне тепереча здеся, Петр Лексеич, без тебя-то. Женка покинула меня, осиротел я…
        Петр вздохнул:
        - Тебя-то по Христовому, Божьему повелению, а меня лиходейка вокруг пальца обвела.
        Вечером засиделись допоздна, а Петр под конец все-таки спросил:
        - Как далее-то подумываешь? Неужели вдовцом все остатные дни проведешь?
        Апраксин вздохнул, но ответил твердо:
        - Дело решенное, Петр Лексеич. Не к лицу мне дважды судьбину испытывать. Провекую, чай, и сам. У Петрухи и Андрюхи племяшей много, а без женки обтерпится. Служить стану отечеству по силе ума и велению сердца…
        В отличие от прежних посещений, Петр не сразу отправился на стапели, принялся что-то считать, потом вычерчивать на листе какие-то построения.
        - Новые места на Неве оборонять надобно, — пояснил Апраксину, — на море силы у нас нет, а шведы по весне, не миновать, явятся потерянное отвоевывать. Порешили мы крепостцу на фарватере в заливе соорудить. Нынче я Данилычу отправлю чертежик того бастиона, время не ждет, каждый день на заметке.
        Покончив с чертежами, Петр поехал с Апраксиным в Ступино, Тавров. На стапелях строилась добрая дюжина кораблей. Половину из них готовили к спуску на воду.
        - Нынче заложим еще три корабля. Покуда есть тому возможность, будем ладить корабли. Все равно придется воевать у турка Черное море.
        По ходу проверил не только корабли, но и присматривался к тем, кто их строил. Апраксин же, не дожидаясь вопросов, докладывал:
        - Федосей всему делу голова. Не токмо твои корабли ладит, за всем присматривает. Санька Кикин от него мало отстает. Гаврилка Меншиков, Пальчиков — все добрые корабельщики.
        - Сам вижу. Иноземцы-то как?
        - По делу. Най да Козенц примерны. Токмо Най домой просится.
        Петр ухмыльнулся:
        - Мы ему денег посулим, отпускать не стану. Вернувшись в Воронеж, царь по привычке взялся за топор. Орудовал на «Предистинации» бок о бок со Скляевым. Отдыхая, вынимал трубочку, а Федосей отворачивался, не переносил табачного дыма. Царь смеялся, обкуривал его:
        - Нынче, Федосей, на Сяси, Олонце и Ладоге почти два десятка кораблей для моря ладим. Но сии верфи далеко от моря. — Петр затянулся, выпустил дым в сторону. — Отобьемся от шведа, соорудим станеля в устье Невы. Готовсь туда ехать.
        - А здеся кто?
        - Приноравливай замену. Покуда Гаврилка и Пальчиков. — Царь вспомнил главное. — Задумку имею бригантины[23 - Бригантина — парусное быстроходное 2-мачтовое судно.] ладить на новый манер.
        Скляев загорелся, — царь задел любимую струну.
        - В чем новизна, Петр Лексеич?
        - Узрел я на Балтике особый бережок приморский. Сплошь в скалах, островках и заливах. Развернуться фрегату немочно, тесно, а шведа-то из тех мест выбивать будем все одно. Аида в модель-камеру.
        По царской указке Апраксин построил прошлой зимой добротную избу. Собрал туда чертежи всех кораблей, модели судов, разных приспособлений. Заведовать поставил Скляева.
        В избе Петр чиркал мелом по грифельной доске:
        - Там надобно иметь суда юркие. Помнишь венецианскую галеру?
        Скляев кивнул.
        - А мы сделаем поменьше на треть. Ты и кумекай, цифирь прикладывай, чертежом обозначь.
        - Почему, государь, такие суда ладить?
        - Да на парусах в узкостях не развернешься. Но машты оставь, одну-две, парусы все равно иметь будем. Пушек определи дюжину.
        - Какой срок?
        - К весне готовь чертежи и приезжай в Питербурх. Я тебя вызывать не стану. Апраксин все знает.
        С адмиралтейцем Петр делился задумками вечерами, в застолье:
        - Гляди, Федор, нынче Кикина я у тебя захвачу, потом Скляева, Ная, Козенца. Флот подымать станем на Балтике.
        - Здесь-то кто на стапелях останется?
        - Хватит с тебя Меншикова, Верещагина, Пальчикова. Сам обучай, пришлю толковых людей. Еще матросов сотни две заберу. Тож рекрутов набирай, вышколи, тебе здесь легче, обжился. Скоро Крюйс пришлет иноземных людишек корабельных, легче станет.
        Накануне отъезда Петра адмиралтеец загрустил:
        - Вольготно мне с тобой, Петр Лексеич, так бы с тобой и полетел. Куда ты, туда и я.
        Петр расхохотался:
        - Девица я, што ли, тебе?
        - Невмочь, Петр Лексеич, скука порой одолевает. С тобой и в деле, и в потехе весело.
        - Ишь ты, — Петр сбросил усмешку. — В эту кампанию, Федя, будем воевать у шведа Нарву, по морю двинемся. Там и твой братец с Шереметевым руку приложат. Флоту простор надобен. А ты у меня первый адмиралтеец, и на юге, и на севере за все в ответе. В эту кампанию потерпи, следующим летом призову в Питербурх, узришь новые верфи.
        ГлаваII. Подушка для Питербурха
        Любимец английского короля ВильгельмаIII, герцог Мальборо, Джон Черчилл, слыл не только талантливым полководцем. Пройдоха и политикан — отзывались о нем в парламенте, казнокрад и лихоимец — величали генерал-фельдцейхмейстера подчиненные офицеры, ловелас и селадон — откровенничали обойденные его вниманием дамы высшего света. После кончины своего покровителя герцог не ушел в тень. Безвольная и недалекая королева Анна Стюарт, сменившая на троне Вильгельма, без особых колебаний благосклонно приняла ухаживания пятидесятилетнего поклонника, и Мальборо вскоре наделе стал первым министром Англии. На континенте назревали первые схватки морских держав — Франции и Испании с Англией и Голландией в борьбе за испанское наследство. Обе стороны искали союзников и с надеждой поглядывали на север Европы, пытаясь заполучить в друзья шведского короля. До правителей Англии дошли слухи, что ЛюдовикXIV намерен привлечь на свою сторону по старой дружбе шведскую корону. А тут еще из Голландии донеслись восторженные возгласы купцов о появлении на Балтике нового соперника на море. В устье Невы русский царь построил крепость
и приглашает в гости всех торговых людей. Правительство королевы Анны задумало шведскими руками «таскать каштаны из огня». Пускай царя Петра укрощает король Швеции, они оба потеряют силы, а Британия окажется «третьей радующейся стороной» — так задумал Мальборо…
        Но на деле оказалось все непросто.
        КарлXII с прежним легкомыслием пока продолжал колесить по Саксонии, преследуя отборные войска АвгустаП. Разбив их, он двинулся в Речь Посполитую. Там еще оставались боеспособные полки Августа, опора польской короны, которую КарлXII непременно решил отобрать у ненавистного Августа и надеть на голову любой подвернувшейся персоны из верных шляхтичей. Но временами радостное настроение короля омрачалось появлением его первого министра. В последнее время граф Пипер все чаще напоминал о русской занозе.
        - Из Стокгольма сообщают, ваше величество, что генерал Горн крайне озабочен и встревожен. У него в Нарве малый гарнизон, а русские уже оседлали устье Невы. Там они соорудили крепость и заложили город. Не исключено, что царь Петр двинется в Ингрию, к Нарве.
        Карла всегда раздражали упоминания о любых успехах царя, но он по-прежнему презрительно отно-си лея к таким новостям.
        - Утешьтесь, дорогой Пипер! — Улыбка не сходила с лица короля. — Ведь неприятель не может утащить к себе этот город! — Король оседлал любимого конька. — Пусть царь трудится над закладкой новых городов. Мы оставляем за собой честь вскорости забрать их под нашу корону.
        По привычке в такие минуты Пипер смиренно переводил взгляд книзу, разглядывая серебряные шпоры на королевских ботфортах. За три с лишним года он детально изучил их устройство и знал безошибочно количество зубцов на позвякивающих колесиках. Но это стоило немалого труда и большого терпения. Колесики беспрерывно вращались, молодой король довольно редко останавливался или усаживался в кресло. И сейчас он на ходу чеканил свои мысли:
        - Так и быть, Пипер, дайте знать нашему совету, чтобы усилить гарнизон в Нарве. Пускай эскадра возьмет у генерала Майделя тысячу гренадер и перебросит их в Нарву на помощь Горну. После сего эскадре надлежит атаковать устье Невы и вместе с войсками Майделя стереть в порошок все укрепления царя Петра, — король усмехнулся, — и те хутора, которые он назвал своим именем. Настала пора показать русским, кто истинный хозяин Ингерманландии.
        Мартовское солнце припекало санную колею на Ладоге. Во льду кое-где уже темнели проталины. Глядя на них, Петр ухмыльнулся: «Не за горами ледоход». Не останавливаясь в крепости, поехал на верфи. Во льду стояли шнявы, галеасы.[24 - Галеас (галиот) — парусное 1 -2-мачтовое судно, с острым носом, круглой кормой.]
        Первой на пути лежала Сясьская верфь. У достроечной пристани борт о борт вмерзли в лед четыре восемнадцатипушечных фрегата.[25 - Фрегат — 3-мачтовое парусное военное судно, 20 -50 пушек.] На них уже ставили мачты, устанавливали орудийные станки, прилаживали пушки.
        - К началу лета кораблям быть на Неве, — предупредил Петр Ивана Татищева. — Пока фрегаты не приведешь, не отлучайся.
        В прошлом году царь назначил его воеводой в Новгород.
        - Принимай Новый город под начало, присмотри места для верфей на Волхове и Ладоге, будем там галеры ладить для флота.
        На Лодейном Поле в Олонце любимец Петра Иван Немцов встретил царя на стапелях.
        Доморощенного мастера из двинских крестьян, сметливого самоучку-корабела, когда-то приметил архангельский воевода Федор Апраксин, отправил в Воронеж с таким же умельцем, братом. За год Немцовы здесь, на Сяси, выстроили две шнявы. Краснея, слушал Немцов похвалы Петра. На его стапелях строилась по царским чертежам шнява «Мункер». Неделю стучал царский топор на шняве.
        Как-то на перекуре Немцов осмелел, глянул на царя вопрошающе. Петр кивнул головой — «спрашивай, мол».
        - Имя-то «Мункер» что обозначает, государь? Царь затянулся, ухмыльнулся:
        - Ты, Иван, голландский разумеешь? Ну, сие ближе к французскому, мон кер, что значит «мое сердце».
        - Забавно, — разглаживая усы, засмеялся Немцов.
        По ночам на Ладоге грохотало, трещали льдины, озеро просыпалось от зимней спячки. Озерная вода тянулась вниз, к Неве, а дальше к морю.
        Всю зиму по санной дороге возили тес, камень с Котлина. На ветру мерзли солдатские лица, руки, леденели шинели от водных брызг. Ряж рубили не останавливаясь. Тут же заготавливали тес для трехъярусной крепости, бастиона. Меншиков редкую неделю не наведывался на остров. Поджимало время, да и знал, спрос будет строгий. Ряж изладили до ледохода. Прорубили лед, и он опустился на дно. Ряж до верхней кромки заполнили камнем. Рассчитали все верно. Над поверхностью воды торчал сруб — фундамент полсажени. Сверху настилали внакат бревна, несколько слоев. С ходу начали возводить стены десятигранной башни крепости.
        Тем временем на острове расчищали места для батарей, размещали траншеи, валили лес, рубили просеки, ставили избы.
        По Неве еще шел лед, а Меншиков ушел с царем на Котлин. Отправились на только что построенном, легком на ходу, с малой осадкой, шестипушечном флейте «Бельком».
        - На фрегате идти несподручно, осадка большая, — пояснил Меньшиков, — ветер с оста зайдет, воду сгонит, маяться придется. А флейт подойдет близко, рядом на якорь станет.
        Едва покинули устье Невы, Меншиков протянул царю подзорную трубу:
        - Взгляни, Кроншлот видно.
        В самом деле, прямо по носу из воды торчал купол башни с флагштоком.
        - Пушки завезли?
        - Еще по зиме, мин херц.
        - А на остров?
        - Там траншеи наполовину отрыли, пушки все на месте. Полковник Толбухин и полуполковник Островский командуют.
        - Которые на Чудском озере шведа побили?
        - Они, мин херц.
        7 мая 1704 года Кроншлот встречал гостей. Петр, Меншиков, митрополит Новгородский и большая свита прибыли на торжества и освящение крепости. Комендант крепости полковник Тимофей Трейден салютовал флейту «Бельком». Следом прогремел салют береговой батареи.
        На острове выстроились полки, белели палатки, торчала дюжина срубленных изб.
        - Успели, черти, это к добру, — похвалил Пётр полковников.
        На трех ярусах Кроншлота митрополит кропил пушки, стены, бойницы.
        «Тогда наречена оная крепость Кроншлот, сиречь коронный замок, — появилась запись в журнале Петра, — и торжество в ней было трехдневное». Бог троицу любит.
        Торжество закончилось, Петр выдворил свиту на флейт, оставив лишь Головина, Меншикова и Брюса, полковников Толбухина и Островского, и занялся делом с комендантом.
        - Сие наставление тебе пушечному искусству, ежели неприятель явный прибудет и на другие случаи, дабы впросак не попасть и честь соблюсти. Читай.
        Полковник взял бумагу. Наперво «содержать сию ситадель с Божьей помощью аще случится хотя до последнего человека и когда неприятель захочет пробиться мимо оной, тогда стрелять, когда подойдет ближе, и не смешить стрельбою, но так стрелять, чтобы по выстрелянии последней пушки первая паки была готова и чтоб ядра даром не тратить».
        После первой статьи Петр прервал коменданта:
        - Уяснил? — Трейден кивнул, а Петр ткнул пальцем Толбухина и Островского: — Сие вас касается також. Чти далее.
        Все предусмотрел Петр. И встречу торговых и нейтральных судов, и салютование. Последняя статья предостерегала от брандеров:
        - Сие вам смертельный враг. Как завидите по ветру, без кормила пускает неприятель посудину, стреляйте в упор. Здесь рисована сия злыдень.
        Перед уходом предупредил:
        - Шведы вас в покое не оставят, ждите гостей.
        На обратном пути поучал и Меншикова:
        - Крепость авантажная. В ней припасы огневые и провизия всегда-должны быть в избытке. То ли шторм, то ли неприятель блокаду учинит. Озаботься.
        Ежели шведы нагрянут, в подмогу отряди полдюжины галер, шняву, флейт — на случай кто прорвете.
        Из Питербурха, не останавливаясь, Петр отправился к Нарве.
        Лифляндия со времен хозяйничания на ее земле Тевтонского ордена тяготела к Западу. Весь уклад жизни, язык, обычаи, как и в соседних Эстляндии и Курляндии, имели много общего с приморскими странами.
        Неудивительно, что король Густав Адольф сотню лет тому назад, поздравляя риксдаг с присоединением к шведской короне Эстляндии и Ингрии, даже не упомянул Лифляндию как само собой разумеющуюся вотчину Швеции.
        Из Лифляндии в королевскую казну текли обильные потоки таможенных пошлин, а метрополия всегда рассчитывала на ее хлеб и мясо.
        Но кроме этих выгод, королевская армия всегда пополнялась рекрутами-лифляндцами. Знатные лиф-ляндцы охотно поступали в королевскую рать наемниками-офицерами.
        С приходом войск КарлаXII в Прибалтику среди них выделялся полковник Иоганн Майдель. За время последних кампаний он отличился, и король произвел его в генералы и доверил командование корпусом в Финляндии. На первых порах новоиспеченный генерал оплошал. Он получил приказ привести отряд войск к армии короля. Уже давно Май-деля упрашивал о помощи из соседней Лифляндии генерал Шлиппенбах. После тяжелого поражения под Эрестфером он слезно просил у короля помощи, но безуспешно. Вняв просьбам знаменитого генерала, Майдель выделил ему 600 солдат. Когда же он предстал перед королем, то пожалел о своей опрометчивости.
        - Как вы посмели ослушаться приказа своего короля? — гневно кричал король, злобно стуча тростью по спинке кресла…
        Вернувшись в Выборг, Майдель усердно готовился выполнить волю короля — изгнать русских из устья Невы. Но вскоре из Стокгольма поступило распоряжение отрядить в Нарву тысячу двести солдат для помощи генералу Горну.
        В солнечный летний день на рейде Выборгского залива появилась морская армада: линейный корабль под флагом вице-адмирала, пять фрегатов, десяток шхун, вооруженных пушками, два десятка купеческих транспортов. Майделю нанес визит вице-адмирал де Пруа.
        - Имею честь, — надменно произнес француз и протянул генералу бумагу, — я должен взять у вас тысячу солдат, боевые припасы для крепости Нарвы.
        Приняв десант и припасы в Выборге, эскадра де Пруа в шестнадцать вымпелов в начале мая бросила якоря на рейде, неподалеку от устья Нарвы. На борту тысяча двести солдат, порох и ядра, провизия. Их надо доставить по реке в крепость. Осмотрев берег, де Пруа направил к нему мелкосидящие шхуны. Едва шхуны вошли в устье Нарвы, засвистели ядра, загудела картечь… Испуганные капитаны едва успели развернуться, показывая корму. На этот раз шведы опоздали. Почти месяц назад по приказу царя обложил Нарву окольничий Петр Апраксин. Русские пушкари приловчились бить по судам на Ладоге под Шлиссельбургом.
        Вице-адмирал отстаивался на рейде, не решаясь рисковать кораблями. В конце мая под Нарву Петр перевел семнадцать тысяч пехоты. Узнав о шведской эскадре, сразу поскакал к морю.
        - Переправляй пушки на левый берег. Оседлаем устье — шведы не пройдут. Припасы из Питербурха будем теперь морем поставлять, на галерах, — распорядился Апраксину.
        На следующий день развернули батареи и войска, окопались на обоих берегах. Осмотрев укрепления, Петр собрался уезжать к Нарве, но, как всякий моряк, бросил прощальный взгляд на водную гладь. А в это время с севера подул свежий ветерок, развело волну. Вдали от стоявшей на рейде шведской эскадры вдруг отделились две шхуны.[26 - Шхуна — парусное судно с 2-мя и более мачтами.]
        «Так и есть. Видимо, они снялись с якоря, а противный ветер несет их к берегу».
        Петр оглянулся на Апраксина:
        - Крикни солдат, пускай берут мушкеты и мигом в лодки садятся.
        Между тем шхуны сдрейфовали к устью реки и приткнулись близко к берегу. На палубах суетились фигурки моряков, махали беспомощно руками. Солдаты в лодках тоже замешкались, не могли выгрести против ветра.
        «До шхун рукой подать, а как их взять? Раз сели на мель, значит, футов пять-шесть глубины, не более».
        - Эх-ма! — крикнул Петр и приказал подбежавшему рослому сержанту: — Бери солдат с мушкетами, долгих, себе под стать, и айда за мной.
        Оторопевший Апраксин схватил поводья, а царь, ударив шпорами, направил лошадь к урезу воды…
        Спустя полчаса все было кончено. Схватка была короткой и без потерь с нашей стороны. В Поденной записи появилось сообщение о происшедшем:
        «Мая в 31 день о полудни изволил Великий Государь ходить с исправною Преображенских солдат ротою к Нарв-скому устью, получа ведомость, што шведского флота две штуки сорвало с якоря и снесло на мель по великому шторму. Сам Великий Государь в первых верхом и при нем некоторые солдаты бросились во всем платье в воду вброд и вплавь, тотчас взошли и овладели оными. На тех обоих шхунах взято в плен: 2 поручика, 1 шкипер, 1 аудитор, штурман, 25 матросов, 1 сержант, 75 человек солдат, флаг шведский, 100 мушкетов. Шведский вице-адмирал посылал корабли, отбили и корабли».
        Переодеваясь после атаки в палатке, Петр посматривал на притихшего в углу сына. За последний год он вытянулся, отцу стал по плечо. По приказу Петра привез его под Нарву Гаврила Головкин. «Пускай видит, какими заботами отец живет, привыкает к солдатской жизни». Сын сидел, сутулясь, на барабане, С опаской посматривал на отца. Вспомнил вдруг, как в прошлом году под Ниеншанцем Меншиков таскал его за волосы, а отец будто того и не замечал.
        - Што, Алеша, видел, как отец смерти не боится? Сам-то воды трусишь?
        - Боязно, — поежился Алексей.
        - Чего с собой в поход беру? Не сегодня завтра мочно Богу душу отдать. Ядра да пули не разбирают. Молю Бога, штоб ты по моим стопам пошел. Но мотри, ежели не захочешь, не будет тебе моего благословения.
        И все же радовался Петр: первые трофеи под Нарвой захватили на море…
        Вице-адмирал де Пруа ушел не солоно хлебавши в Ревель, но спустя месяц решил попытать счастья при устье Невы. Шведская казна неплохо платила французскому наемнику. Требовалось оправдать надежды Адмиралтейства. Он договорился с Майделем, что после высадки десанта в Нарву эскадра направится в сторону устья Невы атаковать новую крепостью Но и там его ждала неудача. Первый раз француз вел шведскую эскадру. Нумере подробно объяснил ему, где фарватер, как пробираться ловчее к устью Невы; С ним шли лоцманы-шведы, успокаивали: «Проведем эскадру до самого Котлина».
        Однако миль за восемь до острова лоцманы забеспокоились, то и дело вскидывали подзорную трубу:
        - Какое-то наваждение, господин вице-адмирал, прошлой осенью море было чистым, а теперь какая-то цитадель объявилась.
        Адмирал схватил трубу. Лоцман определил верно. Так и есть. На взморье, прямо на воде, возвышалась круглая массивная башня. Из ее бойниц торчали пушки, на цоколе развевался русский флаг.
        - Поднять сигнал, — скомандовал де Пруа, — убрать паруса, стать на якорь!
        Между цитаделью и островом просматривались какие-то две внушительные галеры, еще какие-то корабли, на острове виднелись сооружения. Но у него, слава Богу, линейный корабль, восемь фрегатов, еще восемь вымпелов. На борту корабля десант — тысяча двести отборных пехотинцев. Со стороны Выборга, согласно плану, в устье Невы вот-вот должен атаковать русских генерал Майдель…
        - Собрать капитанов! — распорядился де Пруа.
        На совете решили начать высадку десанта на остров, пока позволяет погода, а потом разрушить цитадель,
        Ни то ни другое не удалось. Едва шлюпки с десантом направились к берегу, их встретил шквал картечи. Тем, кто сумел высадиться, пришлось спешно ретироваться, оставляя убитых. Контратака преображенцев Толбухина была неотразима…
        Ни одно ядро сотен шведских корабельных пушек не коснулось стен Кроншлота. Все действия шведской эскадры оказались бесполезными. А генерала Майде-ля русские войска отбросили от невских рубежей.
        На суше шведа опять потеснили в Дерпте и Нарве, русские войска медленно, но верно отвоевывали исконные берега Балтики.
        Четыре года не исчезала у царя досада за первое поражение от шведов. В этот раз противники поменялись ролями. Обложив Нарву со всех сторон, Петр предлагал генералу Горну избежать кровопролития, сдать крепость на почетных условиях. Высокомерный швед ответил издевательским отказом: мол, русских уже били под Нарвой… Десятидневная канонада и жестокая атака были ответом. Последний штурм длился всего три четверти часа. Разъяренные потерями и наглостью шведов, русские солдаты ворвались в крепость и били всех подряд, пленных не брали…
        Утихомирив атакующих, царь вложил шпагу в ножны:
        - Иного быть не могло. Нарву, которая четыре года нарывала, слава Богу, прорвало.
        Не задерживаясь в войсках, Петр опять спешил к морю, трудился на Олонецкой верфи. 24 сентября там дважды стреляли пушки. На воду спускали че-тырнадцатипушечную шняву «Мункер», а следом с соседнего стапеля скользнуло первое детище Федора Салтыкова — двадцатипушечный фрегат «Флигель Фам». Чуть поодаль, кучно, борт о борт, достраивались на плаву полдюжины «новоизобретенных» Скляевым бригантин.
        С легкой руки Петра, эти галеры прозвали скампа-веями. Небольшой длины, метров тридцати, с двумя мачтами для парусов и дюжиной пар весел, они были вооружены пушками, вмещали больше сотни солдат для абордажа. Возле скампавей деловито суетился новоиспеченный шаутбенахт[27 - Шаутбенахт — контр-адмирал.] Иван Боцис. В прошлом году по протекции Крюйса царь принял на службу опытного капитана венецианского флота, выходца из Далмации.
        - Ты в галерах смыслишь больше всех, будешь начальствовать галерным флотом, — определил Петр должность Боцису.
        Достраивали корабли и в дождь, и в снег. Спешили выскочить в море, а тут еще заштормила Ладога.
        Боцис первым повел галерную эскадру в Петербург. Следом за ним пришли на парусах фрегат и шнявы. Соскучился царь по морю. Как не выйти под занавес кампании на простор волн! Благо теперь впервые за многие столетия распахнулись свои, родные ворота на Балтику.
        В Кроншлоте царю докладывали генерал-адмирал Головин, Меншиков и Степан Толбухин о том, как отбивались от неприятеля. Выслушав их, Петр сказал:
        - Ждите по весне опять шведов, они море так просто не сдадут. — Петр подошел к амбразуре, погладил медную пушку. — Однако мы здесь навеки. Знаменита сия победа у Варяжского моря. Ныне земли наши отвоевали, которые наследно короне российской принадлежали.
        В Петербурге, или, как прозвал его шутливо Петр, Парадизе, готовились к торжеству.
        На левом берегу Невы, напротив Василия Корчмина острова, где стояли батареи, устроили главную верфь — Адмиралтейство.
        Все лето урывками работал Петр, составляя проект и чертеж будущего Адмиралтейского дома. Здания еще не было, а в сентябре вместе со Скляевым Петр заложил и строил на стапелях полдюжины новых бригантин, галер-скампавей.
        Закладывая Адмиралтейство, Петр объявил Кикину, Скляеву, Меншикову, губернатору:
        - Здесь пока будем строить галеры. Они потребны сей день. Фрегаты и шнявы на Ладожских верфях. Ты, Данилыч, будешь за главного адмиралтейца, Апраксин-то далече. Кикин в ответе за Питербурхскую верфь, а ты, Федосей, за каждое судно.
        Меншиков продолжил мысль:
        - Дозволь, Петр Лексеич? На суда капитанов бы надо, присматривали бы каждый за своей посудиной.
        - Верно кумекаешь, — похвалил Петр. — Нынче в Москву еду. Крюйс дожидается. Почитай, сотню капитанов, поручиков, боцманов прихватил из Голландии к нам на службу.
        Второй месяц ожидал царя в Москве Крюйс. В самом деле, по его заданию навербовал в Голландии семнадцать капитанов, пятьдесят три поручика, пятьдесят штурманов, пятьдесят пять боцманов.
        Петр в присутствии Головина разговор вел с каждым. Представлял их вице-адмирал Корнелий Крюйс:
        - Капитан Петр Сиверс, капитан Витус Беринг, капитан Ян Нельсон…
        Сразу же решили семейных отправить в Воронеж, холостых — на Балтику, в Петербург. Крюйс получил от Петра особое назначение:
        - Новоявленный флот рождается на Балтийском море. Езжай туда без промедления. Все тебе Меншиков расскажет. Принимай под единое начало и крепость Кроншлотскую, и корабли.
        Возвращение Ингрии в лоно России, выход к морю было заветной мечтой ПетраI пять лет назад, когда он вступил в войну со шведами. Завоеванное теперь следовало удержать, конца войны не предвиделось. Поневоле действия противника в какой-то мере способствовали стратегическим успехам русских войск. Основные силы неприятеля в ту пору преследовали по пятам саксонскую армию. В те дни, когда пала Нарва, войска КарлаXII победно вступили в древний Львов. Упоенный успехами молодой король двинулся в Речь Посполитую. Вскоре польский трон поменял своего патрона. Под диктовку КарлаXII поляки низвергли АвгустаII, и престол занял Станислав Лещинский, «мягкий, уступчивый» по-знанский юноша, пришедшийся по вкусу королю Швеции. Не одного шляхтича тащили на этот троя шведы, но не каждый соглашался занять довольно шаткое место… Устроив дела в Варшаве, Карл начал погоню за саксонским войском, но с досадой понял, что в самую Саксонию ему путь перекрыли морские державы.
        Как-то совпало по времени занятие русскими Нарвы, вступление шведов во Львов и разгром французов при Гохштадте английским корпусом под командой Мальборо. Но герцог слыл не только искусным воякой, но и способным дипломатом. Прослышав, что французы пытаются восстановить свою силу прусскими войсками, Мальборо, бросив все дела, опередил их и оказался в Берлине. За большие деньги он уговорил ФридрихаI выделить англичанам 8 тысяч отборного войска. Кроме платы деньгами, Англия и Голландия стали гарантами границ Пруссии и Саксонии. Хотя до границ Саксонии было далеко, но, узнав об этом, КарлXII взбесился:
        - Теперь я не смогу окончательно разделаться с Августом на его земле!
        Окончательно испортили настроение королю грустные вести из Стокгольма: пала Нарва, эскадра не сумела отбросить русских от моря, войска Майделя топчутся на месте.
        - Королевская казна разоряется на содержание флота, — раздраженно выговаривал король Пиперу в присутствии генералов. — Русские, как младенцы, наверняка боятся одного присутствия воды, а наши моряки пасуют перед ними. Позорят себя и корону. Предпишите Вахмейстеру послать к Нарве весь флот с опытным адмиралом.
        Пипер, зная нрав короля, осторожно заметил:
        - Ваше величество, нельзя забывать, что на другом конце королевства в проливах затаился датский флот.
        - Датчане твердо сдержат слово и не посмеют нарушить договор, делайте, как я сказал. Напомните и Майделю, что его действия не приносят славу нашему королевству. Подкрепите его корпус войсками, дайте ему десять тысяч.
        В зимнюю пору в Европе обычно боевые стычки затихали, — какой боец из замерзшего солдата. Даже на юге, под Азовом, сворачивали осадные работы. По иному рассуждал шведский генерал Майдель. Майделю прежде определенно не везло. Затаив досаду, он решил проучить этих русских, а заодно проявить перед королем свою находчивость и инициативу. В январскую ночь с финского берега по сугробам Финского залива он двинул отряд в тысячу отборных солдат в атаку на остров Котлин. Сила нешуточная, если применена будет с умом. Вышли на лед в вечерних сумерках, чтобы напасть внезапно, ночью. Но то ли зашкалили компасы у шведских офицеров, то ли проводник напутал, то ли пурга помешала, Майдель просчитался. Долго блуждали шведы по льду и увидели Котлин, когда совсем рассвело. Но и шведов приметили толбухинские часовые. Гренадеры несли службу по присказке: «Недоглядишь оком, так заплатишь боком». Затрубил тревогу трубач, забили дробь барабаны. Развернули пушки и беглым огнем ударили картечью по окоченевшим шведам. Без оглядки побежали шведы назад, разогрелись, опомнились лишь на финском берегу.
        Но Майделю король представил еще одну возможность восстановить свою репутацию.
        В эту кампанию из Воронежа Петр поехал в армию. Не ладилось опять у Шереметева в Курляндии. Летом замутились стрельцы в Астрахани. Боялся царь, как бы головешки не вспыхнули пламенем… Но флотские заботы его не оставляли. По приказу Петра в середине мая вице-адмирал Крюйс появился у Котлина. Привел на Котлинский рейд первую русскую эскадру.
        Толбухин и Островский поглядывали с берега, сбились со счета, никогда столько кораблей не видели.
        - Фрегатов восемь, шняв пять, — загибал пальцы полковник Толбухин, — семь галер, еще какие-то суда, не разберу.
        В морской азбуке Толбухин преуспел в прошлой кампании, научился различать корабли по шведским вымпелам, которые не раз отгонял от Котлина.
        По сигналу флагмана корабли отдавали якоря на рейде западнее Кроншлота. С флагманского фрегата «Де Фам» спустили шлюпку, вице-адмирал направился сначала на Кроншлот. Принял рапорт Трейдена. Крепость ему понравилась.
        - Сам государь чертеж правил, — доложил комендант.
        Осмотрев бастион, Крюйс направился на шлюпке к острову. Походил по берегу, сделал промеры глубин на шлюпке, выслушал Толбухина:
        - Господин вице-адмирал, надо бы укрепить крепость пушками. В прошлую кампанию шведы нас корабельными пушками доставали, а наши пушечки как игрушечки. В воду с недолетом стреляли.
        - Сам вижу, — хмурился Крюйс, — возьмем наши корабельные пушки, для начала дюжину-другую, — пожевал губами, кивнул Толбухину и Островскому: — Садитесь, полковники, на шлюпку, пошли ко мне, отобедаем.
        Поднявшись по трапу, Крюйс коротко скомандовал:
        - Поднять сигнал: «Капитанам прибыть к флагману».
        Первым слушали Толбухина:
        - Одной батареи маловато. Ну-ка шведы сунутся по южному берегу! Там все пусто, крыть нечем, и нас отрежут.
        Крюйс слушал внимательно, черкал что-то на бумаге.
        - Шведы могут появиться и через час, и через неделю. Терять время не будем. Наипервое. На острове соорудим еще две батареи, — Крюйс ткнул пальцем в схему, — одну напротив Кроншлота, другую к весту. Пушки взять со шнявы «Де Гайс», фрегатов «Штандарт» и «Нарва», по две пушки. Старшим от флота пойдет сооружать батареи Иван Крюйс. — Назвав фамилию сына, вице-адмирал продолжал: — Второе. Диспозиция кораблей на случай боя такова: фрегаты поперек фарватера и вдоль берега по дуге, на флангах галеры и бригантины. Диспозиции кораблей получите завтра утром. Последнее. Каждому фрегату и шняве изготовить по две рогатки плавучих на якорях. Поставить их кабельтовых в пяти перед фарватером… Пускай шведы бока намнут, ежели сунутся, а мы их огоньком угостим.
        Неприятель отпустил на размышление русским ровно десять дней. Но им этого хватило. Солдаты трудились, выбиваясь из сил, пушки вязли в заболоченном лесу, траншеи и брустверы копали не разгибая спин. В первый день июня на Котлине ощерились орудиями две новые батареи. Лесная, из девяти пушек и мортир, на опушке леса, вторая, Ивановская, из одиннадцати пушек, мортир, гаубиц. Прозвали ее по имени Ивана Крюйса, который немало попотел здесь. На балтийской волне, загородив фарватер, покачивались грозные рогатины.
        На рассвете 4 июня выстрелила сигнальная пушка с Кроншлота. На горизонте замаячили неприятельские паруса.
        За день до этого адмирал Анкерштерн провожал Майделя. Генерал спешил к своему войску.
        - Мой генерал, я надеюсь, через два-три дня мы поднимем бокал за нашу победу на развалинах Питербурха.
        Эскадра Анкерштерна в двадцать два вымпела следовала классическим строем. Авангард вел прошлогодний неудачник, вице-адмирал де Пруа, кордебаталией командовал бывалый моряк, адмирал Анкерштерн, замыкал строй арьергард шаутбенахта Спарре. Анкерштерн был настроен по-боевому и решил атаковать с ходу. Правда, он не ожидал увидеть на рейде русскую эскадру. Де Пруа докладывал ему, что у русских не наберется и десяти кораблей. Однако, судя по силуэтам, среди судов добрая половина фрегатов.
        - Я вижу два десятка вымпелов, — доложил капитан.
        Анкерштерн досадливо поморщился, прикинул: «У меня семьсот пятьдесят орудий, у русских сотни две. Четыре к одному». Адмирал скомандовал:
        - Поднять сигнал: «Авангарду атаковать неприятеля!»
        Де Пруа прибавил парусов и двинулся к Кроншло-ту. Но вдруг прямо по курсу на волнах показались непонятные сооружения. «Похоже, это затопленные корабли, значит, по фарватеру не пройти».
        - Кораблям стать на якорь, открыть огонь по крепости!
        Авангард вступил в артиллерийскую дуэль.
        Рядом становились на якоря корабли эскадры. Мощь огня увеличилась. Шведы явно не ожидали, что их возьмут в клещи с берега и крепости. Не стоило рисковать в первый день. Слева на полоске суши просматривались какие-то постройки. В авангарде У шведов тысяча гренадер из десанта. Анкерштерн послал приказ де Пруа: «Подойти к берегу, высадить десант, уничтожить неприятеля!»
        Он распорядился подойти арьергарду как можно ближе к крепости. Основные си ль! вышли из зоны огня. Надо избегать ненужного риска.
        Из реляции Крюйса Петру:
        «Июня в 4 день поут-РУ:. увидели неприятельский флот, на всех парусах идущий к Котлину острову, состоящий из двадцати двух кораблей, в том числе 7 кораблей линейных от 54 до 64 пушек, 6 фрегатов от 28 до 36 пушек, 2 шнявы, 2 бомбардирских, еще два судна по 40 пушек, и не дошел до Кроншлота с милю небольшую, стали на якоря; а около 10 часов перед полуднем из оного неприятельского флота 6 фрегатов, подняв паруса, пошли под самые пушки кроншлотские (також фрегатов наших и галер, стоящих у оного) к нашим пловущим рогатинам, которые на якорях лежали поперек фарватера между косою кроншлотскою и Котлина острова, и как стали приближаться, то из наших галерных пушек да с батареи, именуемой Святого Иоанна, оных встретили, отчего немедленно поворотились… к большому флоту. И пошли к Копорскому берегу, и высадили на берег 1000 человек, некоторые небольшие жилья там пожгли».
        На деле с десантом вышел один конфуз. Тысячный шведский десант захватил опустевшую деревеньку Дударовку. Шведы с досады сожгли две избы и привезли трофей: несколько голов скота.
        Хорошо, что светлы июньские ночи, тем более спать некогда. Анкерштерн созвал флагманов. Первый день прошел впустую, блин вышел комом.
        - Завтра с утра основная часть эскадры начнет массированно бомбардировать крепость и корабли. Наши пушки бьют намного дальше русских.
        Спарре и де Пруа переглянулись: слава Богу, так спокойнее. Флагман пододвинул карту:
        - По моим наблюдениям, самое слабое место на острове на западе. К тому же там есть мель. — Анкерштерн поманил Спарре. — вам, шаутбенахт, надлежит подойти здесь, как можно ближе к острову и высадить десант. Задача — опрокинуть русских, захватить батарею и закрепиться на острове. Мы прикроем вас знатным огнем. С Божию помощью мы изгоним русских с острова, затем легко расправимся с крепостью.
        - Но, мой адмирал, — поперхнулся Спарре, — мы не знаем, сколько там русских.
        - Во всяком случае, наших гренадер на них хватит.
        Гладко было на бумаге. Вроде бы все просчитали аккуратные шведы, бились они раньше с датчанами, и саксонцев побеждали, и англичанам сдачи давали. Все получалось. Но, видимо, что-то не разгадали у своих противников, московитов.
        Из реляции Крюйса:
        «…июня в 5 день, поутру… изрядная погода; около 8 часов неприятельский флот весь начал приближаться к нашей эскадре и стал на якоря от нас в пушечном выстреле; а шаутбенахт Шпар со своей эскадрой стал у Котлинской косы… близ берега (где имел пост полковник Толбухин с одним только полком и тремя полковыми пушками) и палил из пушек своей эскадры на тую косу довольно; однако ж ни малого повреждения одною стрельбой нашим не учинили, для того что помянутый полковник Толбухин во время той стрельбы людям велел лечь; а перед полуднем ell часов неприятель под тою стрельбою посадил людей своих в боты и шлюпки, под командою полковника Нирота пошел к берегу, и как быстро подошел и стал выходить на берег (и уже 128 человек гренадер вышли на берег, а прочие за ними поспешили с рогатками), тогда наши, встав, начали по ним стрелять, как из мелкого ружья, так и из трех пушек дробью, от чего неприятель пришел в конфузию. И тут их на месте осталось с 40 человек, да и в полон взято 31 человек (между которыми несколько человек было офицеров), а остальные с берега побежали в той конфузии на свои суда и, будучи в такой
конфузии, те свои суда опроки-нули, от чего многое число их потонуло. И между тем из наших помянутых трех пушек огонь непрестанно продолжался, от которого в ретираде неприятель також немалое число людей потерял».
        Хладнокровие командующего шведской эскадрой мало-помалу испарялось. Десант русские сбросили в море, корабли их стояли целехонькие. Со стороны устья Невы второй день доносились глухие раскаты канонады.
        - Вы слышите, — Анкерштерн кивнул младшим флагманам на восток, — наши гренадеры, конечно, теснят русских, но они ждут нашей помощи.
        Едва отбили десант и затихла канонада, Крюйс вызвал командира шнявы «Мункер» Наума Сенявина. За две недели наметанным глазом вице-адмирал определил в нем лихого моряка.
        - Пойдешь в Питербурх, до Меншикова или Брюса. Передашь: надобны мортиры да пушки большие. Сам видишь, ядра шлепают в воду с недолетом. Возьми пакет с письмом у секретаря Андрея Остермана.
        Из письма Крюйса:
        «…здесь довольно есть куражу или смельства, но есть токмо недостаток в способах. Ежели бы я еще добрых шесть восемнадцатифунтовых пушек да две гаубицы на моих батареях имел, то чаял бы неприятеля принудить вскоре от бомбардирования своего престать».
        Утром шведы с прежней яростью бомбардировали и крепость, и корабли, и батареи на острове. На этот раз из сотен выпущенных ядер лишь два попали в цель. Одна бомба угодила на палубу галеры «Святой Павел», прошила верхнюю палубу, не разорвалась и застряла в матросской койке. Вторая ударила в стену крепости и «разорвалась так, что весь Кроншлот затрясло».
        На другой день шведы угомонились, и как раз вовремя. «Мункер» доставил из Петропавловской крепости две мортиры и две восемнадцатифунтовые пушки.
        Их,с ходу установили на ивановской батарее, а через два дня доставили еще шесть пушек и две мортиры.
        Шведы, передохнув, через три дня приблизились к острову и крепости на дистанцию огня, но пристреливаться им не позволили.
        Из реляции Крюйса:
        «В 10-й день неприятель на батарею Святого Иоанна и на нашу авангардию довольно из пушек стрелял и бомбы и гранаты метал; однако нашим никакого вреда не учинили, только им с наших батарей и кораблей… жестоко докучали пушечной стрельбою. Потом стала бить тишь и неприятельский флот стал назад отходить».
        Но теперь положение изменилось. В атаку пошли русские корабли. Крюйс доносил:
        «Потом наши, приближаясь своими бомбардирскими судами, начали на эскадру вице-адмирала Депроу бомбы бросать, отчего принужден он со своими кораблями завозом выбираться, а вся его эскадра — отступать… После того с неприятельского флота ни одного выстрела не было, а с наших галер по неприятельскому флоту непрестанно стреляли. Наших людей убито в то время матросов и солдат — 13 человек, да ранено 19 человек».
        Ругаясь, Анкерштерн начал отводить корабли подальше. Оба младших флагмана доложили, что командам надо отходить да и корабли привести в порядок. На время пушки замолчали и шведы даже позволили себе расслабиться. Нашелся повод — именины флагмана. Но весь праздник испортили русские. Из реляции Крюйса:
        «В 15-й день было тихо и все флагманы были на корабле у шаутбенахта Шпара в гостях, где на литаврах и трубах довольно играли… С батареи, именуемой Святого Иоанна, из одной Щшки и гаубицы выстрелили по адмиральскому ко-раблю, и так трафило, что с того корабля разные галереи сшибло… Потом того же часа изо всех мортир и пушек, привезенных из Петербурга, по адмиральскоту и шаутбенахтскому кораблям вдруг стали стрелять, от чего неприятель пришел в великую кон-фузию, и, спустя паруса, шлюпками назад буксировались, и всеми мерами трудились, чтоб от наших пушек и гаубиц отступить свободно, чтоб до них не доносило; и так отступили, что невозможно было уже из наших мортир и пушек их достать».
        Шведская эскадра отошла к западу мили на три, и неприятель занялся починкой кораблей. А из устья Невы снова доносилась канонада. Майдель на суше трудился подобно своему другу Анкерштерну, но русские не хотели уступать ни пяди и даже, наоборот, шведского генерала заставили пятиться.
        Во время затишья Анкерштерн мучительно раздумывал, как поправить дело. Все флагманы сошлись на одном. Атаковать крепость бессмысленно. Благоразумнее овладеть островом, а потом штурмовать крепость. На остров необходимо высадить десант. И в таком месте, где его не ждут, на западный мыс с северной стороны. Адмирал послал в полночь к северному побережью Котлина фрегат.
        - Ваша задача подойти скрытно, спустить шлюпки и промерить глубины, — инструктировал он командира фрегата. — Имейте в виду, от этого зависит успех всей нашей кампании.
        Шведский фрегат подобрался незаметно: перелесок на мысу закрывал батарею. Западную сторону часовые не просматривали, знали, что там мелко, корабли не пройдут. И все же утром поручик, обходя часовых, заметил вдали за полверсты три шлюпки, мористее дрейфовал фрегат. Сыграли дробь, солдаты выскочили по тревоге, но шлюпки убрались восвояси на фрегат.
        - По моему мнению, — докладывал поручик Толбухину, — сии шлюпы вдоль берега глубины мерили, бросали какие-то веревки.
        Толбухин покачал головой:
        - Не к добру это.
        Спустя два дня шведская эскадра снялась с якорей без шума и скрылась за горизонтом. Крюйс недоумевал:
        - Быть не может, чтоб Анкерштерн вовсе убрался. Генеральную схватку он еще не давал. Токмо проведывал, прощупывал наши укрепления.
        Так оно и оказалось. У северного берега рыбачили финны, их захватили, привели к вице-адмиралу. Они без обиняков все выложили.
        - Который генерал был в устье Невы, ушел на Выборг. А шведская эскадра у Березовых островов. Чинят корабли, из Выборга транспорта принимают.
        Рыбаков отпустили, а Крюйс собрал совет.
        - Так разумею, коли он у мыса промеры глубин производил, неспроста это. Десантирование готовит. — Крюйс подозвал Толбухина. — Твоя батарея прострел имеет на вест да на зюйд. А швед замышляет с севера диверсию произвести. Там и лесок закрывает.
        - В самый раз на сей ракурс батарею новую соорудить, — согласился Толбухин.
        - Бери дюжину пушек да мортиру. Ежели десант, то для картечи и шестифунтовые сойдут.
        У Березовых островов шведы приняли на борт свежих десантников, пополнили запасы. В военном деле успех зависит от мощи, умения, хитрости. Силы и умения шведам было не занимать, поэтому Анкерштерн воспрянул духом:
        - Русские нас кое-чем провели поначалу. Теперь мы их перехитрим.
        Спарре и де Пруа дружно поддакивали: кто же хочет признать себя побежденным.
        - В тот раз русским повезло случайно. Нынче мы их забросаем ядрами, а наши гренадеры вспомнят былые победы.
        Трое флагманов склонились над картой…
        В разгар лета, на рассвете 14 июля, ударила сигнальная пушка Кроншлота.
        На этот раз неприятельская эскадра показалась на норд-весте.
        Крюйс насчитал двадцать пять вымпелов и не отрываясь следил за маневрами шведов. «Авангард держит курс на западный мыс Котлина. Видимо, как мы и предполагали, там будет диверсия. — Крюйс вздохнул. — Ну, Федор Толбухин, держись».
        Подозвал командира:
        - Пошли шлюпки на берег, передать Островскому: пушкарей и солдат две сотни, отрядить немедленно в помощь Тобухину. Им сегодня жарко придется.
        С марса[28 - Марс — на парусных судах деревянная площадка, в средней части мачты, служащая для работы с парусами и такелажем, а также для наблюдателей.] крикнул сигнальный матрос:
        - Неприятель ворочает!
        Крюйс вскинул подзорную трубу. Не доходя полутора миль до оконечности острова, часть кораблей повернула на ост, другая спускалась к зюйду. На флагмане подняли красный флаг — сигнал атаки: «Открыть огонь».
        - Берут батарею в клещи, — проговорил командир, — жди пальбы великой.
        - Ежели по кораблям судить, стволов шестьсот против шестнадцати. К нашим-то корабликам они несунутся, боязно им. — Крюйс, не отрываясь от трубы, скомандовал: — Поднять красный флаг на правом ноке!
        Русский флагман принимал вызов неприятеля.
        Шведы расположили корабли на якорях в две линии, охватив оконечный западный мыс с севера и юга. Пять часов без перерыва утюжили ядрами батарею и траншеи толбухинского полка на косе. Тысячи ядер взрыли косогор, не оставляя живого места. И все же шведы не рассчитали. Траншеи и брустверы надежно укрыли преображенцев. Но Анкерштерн не мог этого предполагать и в полдень уверенно отдал приказ:
        - Начать высадку!
        Из-за громад кораблей выскочили и ринулись к берегу полсотни шлюпок.
        На их борту, ощетинившись мушкетами, приготовились к броску тысяча семьсот шведских гренадер. Вот шлюпки ткнулись в мель, подняли мушкеты атакующие, цепи одна за другой понеслись к берегу, разбрызгивая воду. Все ближе спасительная суша, но вдруг в центре передние цепи атакующих проваливаются под воду.
        Анкерштерн лихорадочно водил трубой по глади воды. На поверхности плавали шапки гренадер…
        - Бог мой! Черти побери капитана! — метался по шкафуту Анкерштерн, бессильно потрясая руками.
        А берег вдруг ожил, сверкнуло пламя, засвистела картечь. В бой вступили русские гренадеры.
        Из реляции Крюйса:
        «По полуночи в 6 часов неприятель начал всею своею силою из верхних и нижних пушек с обеих сторон с кораблей против острова стрелять. Однако нашим никакой вреды не учинил, от того, что две тысячи двести человек солдат под командою полковника Толбухина лежали на земле в прикрытом месте и по неприятелю ни единого выстрела не было. А перед полуднем неприятель, посадив людей своих на мелкие суда, послал к берегу, и как они подошли недалеко от берега, тогда наши по неприятелю жестоко из пушек стреляли; а как оные пришли к берегу гораздо ближе, их взяли в мушкетную стрельбу; а как стали выходить из воды, им было выше колен, в некоторых местах глубже, а иные до дна не достали, иные же по горло в воде. Из наших 15 пушек непрестанно стреляли ядрами и картечами, от чего оные неприятели пришли в конфузию. И хотя из них некоторые вышли было на берег, однако ж оные в той конфузии все побежали назад на свои суда, из которых многие опрокинулись, и тогда 35 человек неприятелей на берег выхватили, а в 1 и 2 часу неприятель со всем флотом стал назад подаваться, тогда стрельба перестала. Неприятельских судов было
ботов и шлюпов 29. Того же числа к берегу принесло с 400 человек мертвых неприятельских тел; тогда же взято в плен 3 капитана, 2 поручика, 2 прапорщика, 7 унтер-офицеров да рядовых 21 человек. В нашем ретраншементе[29 - Ретраншемент — земляное сооружение для обороны в укрепленном лагере.] убито 29 человек да 50 ранено».
        Подбирая жалкие остатки уцелевшего десанта, шведы уходили в море, оставляя на берегу сотни убитых и раненых… Вдогонку с острова неслись вслед бомбы, из-за рогаток выходила в погоню флотилия галер шаутбенахта Боциса.
        Получив однажды урок, шведские адмиралы уже до конца войны ни разу больше не испытывали судьбу на Невском взморье. Нарождающийся русский флот и возведенная на острове крепость надежно закрыли морские ворота на Балтике.
        Весной 1706 года капитан-командор Петр Михайлов сам повел свою любимую и пока самую быстроходную шняву к Кроншлоту. В кильватер «Мункеру» выстроились дюжина галер и бригантин. Соскучился царь по морскому раздолью. Вышли из Котлина, Наум Сенявин рассказывал о прошлогоднем сражении со шведами.
        - Анкерштерн, стало быть, пятки салом смазал? — смеялся раскатисто Петр.
        Наум еще в прошлом году заметил перемену в царе. Стал он раскованней, шутил чаще да и на людях покрикивал меньше. Не один Сенявин, все окружение приметило добрые перемены в его поведении с того момента, как рядом с ним обосновалась Екатерина
        Алексеевна. По-разному толковали в народе, не всё знали и близкие царские сановники. История ее появления в царских апартаментах была непростая…
        Началась она летом 1702 года, после взятия войг сками Шереметева Мариенбурга. Как и обычно, в плен брали солдат, а местные жители неприятельских крепостей иногда платили контрибуцию, иногда оставались на положении заложников.
        Семья местного католического пастора Глюка невольно оказалась под иным скипетром — православия. В услужении у его дочери состояла Марта Скавронская, сирота, взятая в свое время пастором на воспитание. Накануне военных действий Марта была повенчана со шведским капралом. Но мужа прямо от венца вызвали в полк и направили в бой, где он и сгинул.
        Наметанный глаз русских драгун выхватил из толпы горожан полуодетую чернобровую, красавицу. Начальник драгун, генерал Бауер, имел привычку объезжать биваки своих подчиненных. Не заслонили вовремя драгуны от генеральского взгляда свою подружку, и Бауер не упустил лакомый кусочек. Дальше все шло строго по воинской иерархии. Над Бауером начальствовал генерал-фельдмаршал Шереметев, который изредка гостил у своих генералов. Хотя и стар был годами, но, говорится: ко времени и «бес в ребро».
        Прижилась Марта у степенного боярина, да все перевернул губернатор Ингерманландии Александр Меншиков. И обрела свои новые покои бывшая «пор-томоя» на берегах Невы. Но ненадолго. Вскоре узрел ее Петр и уже больше с ней не расставался. Обрела наконец-то свою пристань вновь нареченная Екатерина, по имени своего крестника, сына Петра, ставшая Алексеевной. Нарушил вековой порядок Петр Алексеевич, но зато обзавелся семейным очагом…
        Нынче и в море уходил с легким сердцем, тепло на душе у моряка, когда есть на берегу верная подружка…
        Генерал значит «главный». Устанавливая в России эту приставку к званиям фельдмаршала и адмирала, Петр четко наделял людей, имевших этот чин, полномочиями на флоте и в армии.
        Генерал-адмирал Федор Алексеевич Головин не однажды задумывался, за какие заслуги, каким образом стал он генерал-фельдмаршалом. Произошло это в самом начале войны со Швецией. Переходили они вместе с царем к Новгороду и дальше к Нарве. После одного из шумных застолий в Новгороде и родился на свет указ о производстве его в генерал-фельдмаршалы, а в том походе в подчинении у него и войск не было. Под стенами злополучной Нарвы он оказался самым старшим по званию, но не у дел. Отъезжая в Новгород, царь взял его с собой. И, быть может, к лучшему, а то, не дай-то Бог, попал бы в плен к шведам…
        Состоя начальником воинского морского приказа, старался хоть малую толику времени уделить флоту, но все никак не получалось. Заедали архиважные дела в Посольском, Ямском приказах, каждый день дьяки тащили ворох бумаг из Оружейной, Золотой, Серебряной палат. Грешным делом, выходил в море в последний раз на «Крепости», когда провожали посольство. Давненько это было… Ныне государь назвал его адмиралом, поручил ему новый Балтийский флот, вменил «господину адмиралу на него смотреть, яко вышнему правителю».
        Головин припоздал, царь опередил его, раньше вышел в море. Командир шнявы «Мункер» Наум Се-нявин вторую неделю похмелялся каждое утро. Только что его произвели в боцманматы, а друзей-товарищей пруд-пруди, с каждым надо отпраздновать. Но вчера вечером получил приказ царя готовить корабль к походу на Котлинский рейд.
        Лед на Неве еще не прошел, шняву мотало туда-сюда, рвало с якорей, а государь каждый день требовал: «В море. В море». «Соскучилась, поди, душа морская по простору», — посмеивался про себя командир шнявы.
        Первым на Котлинском рейде бросил якорь вице-адмирал Крюйс. Он поднял свой флаг на тридцати-двухпушечном фрегате «Олифант». На самой быстроходной шняве «Мункер» развевался царский штандарт капитан-командора Петра Михайлова.
        Один за другим подходили фрегаты, ложились в дрейф.
        В устье Невы шаутбенахт Иван Боцис, командир галерной эскадры, отдавал почести адмиралу Головину. Встречал пушечной пальбой, игрой на флейтах с барабанным боем, криками «ура!» матросов на вантах.[30 - Ванты — снасти (веревки), которыми укрепляются мачты (стеньги), составные верхние части мачт с боков.]
        Головин отдувался, неторопливо поднимаясь по трапу, озирался по сторонам. Такого приема он не встречал.
        - Сие, ваша светлость, — доложил Боцис, — на венецианский манер.
        - Ну, как знаешь, — высказался довольный церемонией адмирал, — поднимай якоря, догоняй государя.
        Запели дудки, загремели барабаны.
        Галеры и бригантины стройной колонной потянулись из устья Невы.
        Тем временем «Мункер» с отрядом фрегатов ушел далеко. Кроншлот давно скрылся из виду. Моряков звал простор, соскучились по морю, свежему ветру, соленой волне. Вскоре на горизонте замаячили корабли шведов.
        - Дюжина с лишком, господин капитан-командор, — доложил Сенявин.
        Разглядывая в подзорную трубу шведскую эскадру, Петр, с одной стороны, бодрился: «Такую неприятельскую махину отбросили от Котлина!», и в то же время в его душе веяло холодком от неспособности противостоять неприятелю на море. «Што у нас? Фрегат, шнява, галиоты да бригантины. С такой силой в море соваться на верную погибель. Покуда корабли для первой линии пушек в полсотни, не менее, не сподобим, дюжину, дай Бог, на первый раз, с Карлом тягаться на море пустая затея. А когда сие сбудется?»
        Петр покосился на снующего от борта к борту Крюйса. «Капитан он добрый, флагман то ж грамотен, а все же и своих заиметь надобно. Даром Федя Головин адмирал, — царь кинул взгляд на одутловатую фигуру, — но в морском ремесле-то мало сведущ. Ак-ромя того на нем Посольский приказ и другие заботы. Крюйс-то хорош, но своего бы флагмана на море здешнем обрести бы надобно. Разве Апраксин? Так у него забот в Азове и Воронеже уйма».
        - Ну что ж, слава Богу, порезвились, — отрываясь от подзорной трубы, проговорил царь. — А тягаться со шведами в открыток море еще рановато. Пушек корабельных мало. Поднять сигнал по линии: «Поворот всем на обратный курс!»
        Отряд возвратился на Котлинский рейд под прикрытие береговых батарей, сюда-то шведы не сунутся…
        Две недели крейсировала русская эскадра на расстоянии дальности стрельбы береговых батарей.
        Превосходящая вдвойне армада шведских кораблей так и не решилась приблизиться к острову Котлину.
        Петр с Головиным ушли на «Мункере» в Петербург. Эскадра салютовала адмиралу в последний раз.
        Впервые обозревал свои акватории на Балтике генерал-адмирал. Невольно пришли сполохи воспоминаний на ум о былом, Азовских походах, становлении Азовской флотилии. Тогда все суда поступали с Воронежских верфей. Там и сейчас Апраксин наращивает морскую силу для южных рубежей супротив турок.
        А начинали-то все с казачьих лодок и доморощенных галер. Нынче и с турками по-иному разговор держим, опасается султан нашей морской силы, вот-вот нагрянет в Черное море, а там и в Константинополь…
        Здесь, в устье Невы, государь затеял тож великое дело, надобно ему подмогать, да вот сердечко стало пошаливать…
        Словно предчувствовал что генерал-адмирал Федор Головин. С грустью долго смотрел на исчезающие в вечерней белесой дымке очертания немногочисленных бригантин на Котлинском рейде, уходящий за горизонт шпиль Кроншлота…
        Спустя несколько дней Наум Сенявин записал в журнале:
        «Август. В 12-й день вице-адмирал получил ведомость, что г. адмирала Головина не стало: и в то число поднят был у вице-адмирала флаг с крестом, на грот-стеньге с флагштока в половину. Потом из десяти пушек выстрелили, пушка за пушкой, не часто. Потом опущен флаг в половину с флагштока на корме, так же и на других кораблях…»
        Петр, едва сдерживая слезы, повелел Меншикову:
        - Тело Федора Алексеевича убереги, отправь в Москву, потом погребем, — смахнул слезу. — Вызывай другого Федора из Воронежа, пущай флот принимает адмиралтеец наш, Апраксин.
        Новоявленному командующему нарождавшегося флота довелось начать боевую службу не на море. Поздней осенью Петр задумал штурмовать Выборг. Тревожился он за устье Невы, хотелось обезопасить с севера свое детище, Питербурх.
        - Пора покончить с этим шведским гнездовьем, — делился он замыслами с только что прибывшим Федором Апраксиным. — Сбирай гвардейцев, кого из флотских прихватим, батальонов пяток, пушчонки полевые налегке возьмем.
        - Так-то в спешке, Петр Лексеич? — сомнительно покачал головой Апраксин.
        - Обойдется, чай, под Нарвой быстро сладили. Апраксин закашлялся, но в этот раз промолчал. Покидая «Мункер», царь подозвал Наума Сенявина:
        - Пойдешь со мной к Выборгу, подбери кого еще себе подобных из наших морских воев. Море-то там рядом.
        - Ермолай Скворцов напрашивается, господин капитан-командор, братаны мои Ульян да Иван.
        - Добро, людишки надежные.
        Купол сторожевой башни показался верст за десять. Чем ближе подходил передовой отряд, тем чаще переглядывались гвардейцы, поеживаясь от моросящего дождя. Цитадель стояла на высоком холме, окруженная земляным валом, а перед ним плескались волны широкого канала. Грозные крепостные стены мрачно высились над глубоким рвом, не предвещая легкой победы.
        Обложив крепость довольно жидкой осадой, солдаты стали окапываться, разбивать палатки, рыть траншеи. На холме установили пушки, начали обстреливать крепость. Первые же залпы разочаровали Петра. Ядра отскакивали от крепостных стен как горох, даже не оставляли видимых для глаза следов. Стены оказались втрое выше, чем в Нарве, да и толщиной превосходили их видимо вдвое-втрое.
        Для порядка Петр послал коменданту парламентера с ультиматумом. Тот, ухмыляясь, прочитал циду-лю и вернул парламентеру, помахивая ладонью, давая понять, что ответа не будет…
        Стены цитадели спускались впритык к береговой насыпи, ограждая порт и гавань от неприятеля. Сюда с моря то и дело беспрепятственно приходили и отсюда уходили транспорты с припасами и войсками. Вход в залив заперла шведская эскадра.
        На Балтике штормило, но шведы медлили, подходить к Котлину побаивались. Обрадовало царя донесение Крюйса:
        «Сентября в 28 день видели мы в море 3 неприятельские фрегата, только были близь в 20 верстах, и они тогда ж все поворотили назад, а после того никаких не видели; сего октября в 3 день хочу я с Божиею помощью по Вашему Царского Величества Указу со флотою, которая еще состоит в 17 кораблях, отсель идти, ежели еще я какого Вашего Царского Величества Указу не получу».
        Прочитав донесение, Петр недовольно поморщился: «Рановато Крюйс в теплые квартиры просится». Пришлось объяснить. «Нашему флоту (в 17 кораблей), при Кроншлоте стоящему, еще некоторое время на море побыть, хотя бы до половины сего месяца, или оставить из них 10 кораблей и над ними доброго командира, для того чтоб неприятель не так смело подступал и диверсии б не учинил».
        Там, на море, покуда надежно все, а здесь, вокруг Выборга, одни неприятности. Петр ходил по болотистым топям, чувствовал на себе тяжелые взгляды молчаливых преображенцев. А шведы громыхали из тяжелых орудий, выбивали солдат из осадных траншей.
        Апраксин кряхтел:
        - Не нравится, Петр Лексеич, мне здесь. Будто азовское первое сиденье. Беззубые мы. На дворе к зиме дело.
        - Сам вижу, — хмурился Петр, — погодим малость.
        На что надеялся, неизвестно, но как-то подошел Наум Сенявин:
        - Дозволь, господин капитан-командор?
        - Валяй, — махнул рукой Петр, не то с досады, не то сердясь: «Не до тебя, мол».
        - Мы с Ермолаем тутось в окрест, у рыбаков, раздобыли пяток лодок.
        - Ну-ну, — вдруг загорелся Петр.
        Наум кивнул на залив:
        - Швед-то в наглую бродит, без конвоя. Дозволь нам в ночь диверсию спроворить. Надобно им взбучку дать, проучить.
        - Зови борзо капитана Бахтиарова да Щепотева.
        Вместе с Бахтиаровым, Щепотевым и Сенявиным
        Петр спустился вниз, к небольшой скрытой бухточке. Там у берега подбивало ленивой волной пять рыбацких лодок. Вечерело, вдали из-за мыса, будто поддразнивая, показались три купеческих брига. На море заштилело, и они с обвисшими парусами еле-еле плелись к Выборгу.
        Петр стремительно повернулся к Бахтиарову:
        - Подбери охотников из преображенцев, четыре-пять десятков. Пойдешь командиром вместе с Щепотевым. Тебе в подмогу флотские люди Сенявин и Скворцов. Без мешкоты отправляйтесь.
        Собирались бегом, в туманных сумерках оттолкнули лодки. Гребли дружно, налегали на весла, но купцы куда-то исчезли. Впереди на воде зачернело тенью большое судно.
        - Суши весла, — скомандовал Сенявин.
        На корме одномачтового бота затеплился огонек.
        - Гляди-ка, пушки торчат, — заметил первым Щепотев.
        - Раз пушки, наверное, бот, людишек поболее наших, — определил Скворцов.
        - Передай на лодки, — сказал Щепотев, — атаковать будем.
        - Стало быть, на абордаж брать, борта низкие, — уточнил Сенявин, — заходить будем с двух бортов. Поначалу гранатами закидаем.
        Схватка была длительной и кровавой. Наверху оказалось три-четыре вахтенных шведа. Остальные ужинали в каютах и кубриках.
        Первыми на палубу вспрыгнули почти одновременно с двух бортов Щепотев, Сенявин, Скворцов, Бахтиаров. Загремели выстрелы у входа в каюты и около люка разорвались гранаты.
        Шведов оказалось больше сотни, но у русских рукопашную трудно выиграть. Сражались на шпагах, кололи штыками, давили голыми руками, бились насмерть.
        Шведов оказалось в два раза больше. Но моряки народ стойкий, да нашим и отступать было некуда, абордажные лодки давно исчезли в темноте. В конце концов русские оказались крепче. Больше двух десятков шведов, оставшихся в живых, штыками загнали в кубрик и захлопнули сверху люк. Снизу вдруг раздался женский визг, — как оказалось, шведы от нечего делать забавлялись с девками.
        Осмотревшись, раненый Наум Сенявин принял команду. В живых из русских осталось тринадцать человек. Из них без ран четверо. Первым делом скинули за борт убитых шведов.
        - Ермолай, садись на руль!
        Остальные помогли Науму поднять парус. Едва набрали ход, кто-то крикнул:
        - Шведы по корме!
        Сенявин оглянулся. В предрассветной мгле из глубины залива под всеми парусами спешили шведы на помощь сторожевому боту «Эсперн», попавшему в беду.
        - Видать, такой же собрат, — проговорил Скворцов, удерживая штурвал здоровой рукой.
        - Нам не привыкать. Подверни влево на два румба и держи руль прямо, не отворачивай. Пусть отведают своих родных гостинцев.
        Возиться долго не пришлось. Пушки оказались заряженными. Первое ядро легло аккурат перед носом шведского бота. Второе просвистело над палубой, оставив дыру в парусе. Шведы, видимо, решили не испытывать судьбу, отвернули в сторону.
        На берегу, в лагере, всю ночь не спали, прислушивались к отдаленному гулу, редким выстрелам пушек.
        Из реляции партикулярного боя на море:
        «Со шведской стороны побиты капитан Малеген Грий, поручик Лан, который командовал над взятым судном, Ян Гол, Ян Эреншилъд пропал безвестно, унтер-офицеров — 2, капралов — 6, рядовых — 63, которые телами сочтены, матросов — 2.
        В полон взято боцманов — 2, солдат — 24.
        Ружья: пушек — 4, фузей — 57, шпаг — 53, также и иного багажу немало.
        С нашей стороны побиты командир господин Ще-потев, капитан Емелъян Бахтиаров, бомбардир Ав-тоном Дубасов, гренадер — 30 человек.
        Безвестно пропали бомбардиры Петр Головков, Наум Ходанков.
        Ранены: из бомбардиров Наум Сенявин, Иван Турков, Василий Осипов».
        Встречал победителей сам Петр, расцеловал Сеня-вина, принял от него шведский флаг, осмотрел бот.
        - Доброе судно.
        На палубе ступить было некуда, всюду лужи крови.
        - Шведы насмерть бились, вишь, офицеры верны присяге, все полегли, — заметил Петр. — Девки-то откуда?
        - Гулящие, — засмеялся Сенявин, — швед слаб на передок, не может без бабы, а нам на руку. Тепленькими накрыли.
        Из реляции: «Гренадер 7 человек, купно и с прочими оставшимися пожалованы все в офицеры».
        В крепости шведы горевали: русские взяли верх на море. Вроде бы и кораблей русских не видно, и к Выборгу они не подступятся никак, но свой шанс не упустили.
        После недолгого раздумья Петр решил осаду свернуть, но на победной ноте.
        - Прав ты был, — согласился он с Апраксиным, — поспешишь — людей насмешишь. Не везет мне на сухом пути. Выборг-то, как и другие крепости, морем воевать сподручнее. Мортиры и бомбарды по болоту долго тащить. Но Брюс с разведкой проморгал.
        - То-то, господин капитан-командор, — с облегчением вздохнул Апраксин, — пора бы передохнуть маленько и людям и державе, завоеванное бы не упустить, осмотреться надобно.
        - Сам о том размышляю. К морю пробились безотказно. Казна-то пуста, на корабли опять деньгу надобно. Недурно бы замириться с Карлом. Хотя бы на время.
        В той или иной степени расчет всегда присущ державному правителю. Иначе ему долго не удержаться на троне.
        Достигнув за шесть с лишним лет схватки со шведами основной цели — возвращения России выхода к морю, — Петр все чаще думал о необходимости прекращения затянувшейся войны. Казна державы не поспевала за растущими расходами, непомерное тягло будоражило людские массы. То в Астрахани, то в Башкирии, то на Дону отягощенный поборами народ легко поддавался призывам к смуте.
        Теперь Россия осталась один на один с грозным соперником. Давно покинула ее Дания. Трусливо поддал хвост саксонец Август перед шведами, втайне от своего союзника России заключив мир с КарломXII.
        Новый начальник Посольского приказа Гаврила Головкин, человек, знающий свое дело, докладывал Петру:
        - Август, государь, отказался от польского трона, сие для нас потеря не великая, с поляками разберемся.
        - Ведаю, — коротко, но озабоченно бросил Петр, — нам в союзники сызнова кого бы сыскать. Королева Анна — пустышка малоумная, не похочет. Ее крепко в объятиях Мальбрук держит, как и всю Англию.
        - Оно так, государь, любовники завсегда в силе при недалеких умом.
        Петр осклабился, видимо вспоминая недавнее прошлое.
        - Надобно через того Мальбрука увестить Карла к миру с нами.
        Недавно верные люди сообщили в Москву, что английский, герцог готов оказать услуги, но просит оплатить их солидным кушем.
        Ухмыляясь, Головкин поглаживал бритый подбородок:
        - Многого просит ненасытный герцог. Ни много ни мало похочет князем российским заделаться.
        Петр воспринял эту весть по-иному. Тут же распорядился Головкину:
        - Ответствовать. На вопрошание, что дук Мальбрук желает княжества из русских, на то отписать, если то так и вышереченный дук к тому склонен, то обещать ему из трех, которые похочет: Киевское, Владимирское или Сибирское, авось клюнет. — Схватив трубку, Петр начал уминать ее табаком. — И при том склонять ево, чтоб оной вспомог у короле вы о добром мире со шведом, обещая ему, ежели он то учинит, то со оного княжества по вся годы жизни ево непременно давать будем по тысяч пятьдесят ефимок битых.
        Продолжая начатый разговор, Петр раздумывал, закурил трубку, прошелся по комнате и продолжал:
        - Отписать Матвееву в Гаагу. В Лондон ему немедля собираться. К Мальбруку подъехать с какой стороны. Пускай подтвердит обещанное. Чего другое запросит, не скупиться.
        - Мальбрук, государь, человек воинский, но на деньги весьма падкий.
        - Все до них охотники. Может, других каких сановников ублажить потребно. Ежели что, к деньгам присовокупим войско наше, тысяч тридцать супротив Франции.
        Головкин еле успевал записывать.
        - Генеральное нам, ежели не союз с Англией, так мир с Карлом потребен до крайности. Напомни англичанам о торговле знатной с нами.
        Получив наказ царя, Матвеев спешно собрался ехать в Лондон, но герцог опередил его, вдруг появился в Гааге. Русский посол не ведал, что задачи вояжа у Мальборо были совсем иные, чистый меркантилизм по-английски. Отправляясь в Европу, он тщательно продумал все возможные варианты, преследующие вполне определенные цели.
        - Правительство вашего величества считает, — для проформы сообщил Мальборо рассеянно слушавшей его королеве, — что усилия шведской короны должны быть направлены куда угодно, но только не против империи Габсбургов, она наша союзница в противодействии Версалю. Мы будем всячески стараться направить войска короля на Восток, для умиротворения замыслов царя Петра. Русские слишком резво двинулись к берегам Балтики. Сие не к выгоде нашей торговли.
        Анне, видимо, наскучил затянувшийся монолог:
        - Что требуется от меня, милорд?
        Мальборо не заставил себя ждать и положил на столик королевский указ.
        - Ваше величество, для успеха не избежать подарков сановникам короля Карла, один граф Пипер запросит немалую сумму. Здесь скромно упомянуты расходы на эти цели…
        В Гааге Мальборо одним из первых принял русского посла.
        Матвеев вручил герцогу письмо царя с его портретом, украшенным драгоценными камнями.
        - Право, я не заслуживаю такого внимания царского величества, — ломался Мальборо, бегло прочитав письмо и рассматривая сверкающее обрамление на царском портрете.
        - Его величество царь Петр надеется на ваше дружеское влияние на планы короля шведского. Мы готовы заполучить почетный мир с королевством шведским, вернуть земли в Ингрии и Лифляндии, оставив себе лишь устье Невы.
        Мальборо славился умением скрывать свои истинные намерения, льстить собеседнику:
        - Я всемерно приложу свои усилия, чтобы исполнить просьбу его царского величества и убедить в его добрых намерениях короля Карла…
        Спустя неделю по пути в королевскую ставку, остановившись в Берлине, Мальборо успел разведать, что все окружение Карла и сам король и не помышляют о войне с Австрией. Все же думы направлены только в сторону России.
        В ставке короля в Альтранштадте Мальборо обрадовал приближенных КарлаXII. Не одну тысячу фунтов стерлингов употребил он для ублажения королевских советников. Но, видимо, английские фунты только подкрепили мнение советников.
        Граф Пипер высказался без обиняков:
        - Главнейшее и наиважнейшее для шведской короны — это сломить и разрушить московскую мощь. Со временем эта мощь может сделаться еще более опасной, если она не будет уничтожена и задушена в своем возникновении. Поэтому нигде не может быть заключен мир выгоднее и надежнее, как только в самой Москве.
        Но Мальборо желал убедиться в успехе своей миссии, только увидевшись с королем.
        Обычно не жалующий резидентов КарлXII сделал исключение для представителя английской короны. Первое, что бросилось в глаза Мальборо при входе в королевские покои, был огромный дубовый стол, покрытый картами России.
        Заговорив для приличия о вероятности переговоров с царем, герцог в душе возрадовался. Едва он упомянул имя Петра, как щеки короля покраснели, а «глаза метали молнии».
        - Никакого мира, прежде чем я не уничтожу военную мощь царя Петра, и я соберу всех бояр, разделю Московию на княжества и раздам им вотчины…
        Вне себя от радости, Мальборо откланялся, уверившись окончательно в намерениях КарлаXII двинуться в поход на Россию…
        Удостоверившись в замыслах Карла вторгнуться в пределы русской земли, Петр начал отводить войска из Польши к границам России. В конце января 1708 года из Гродно отходила дивизия Репнина. Генерал вызвал бригадира Мюленфельса:
        - Шведы наседают нам на хвост, будешь прикрывать отход полков. В стычку со шведом не вступай, наиглавное для тебя, отойдя за реку, порушить за собой мост, дабы шведа отсечь.
        Первую половину приказа Мюленфельс исполнил, последним перешел по мосту, но мост перед наступающим неприятелем оставил нетронутым. Шведы с ходу атаковали отступающие русские полки…
        Мюленфельса заподозрили в измене, арестовали, хотели судить. Дело дошло до Петра.
        Соплеменники бригадира, шесть немецких генералов и офицеров, вступились за земляка, написали царю просьбу, мол, он, Мюленфельс, не по злому умыслу совершил деяние, якобы неумышленно пустил шведов в Гродно, просили о милосердии к провинившемуся. Петр разобрался быстро и ответил: «Ежели бы вышереченный бригадир в партикулярном деле был виновен, тогда бы всякое снисхождение возможно учинить, но сия вина есть особливо, в сей жестокой случай, государственного интереса. Того ради инако не может, точию по суду быть».
        Но кара не постигла бригадира. «Безвинный» Мюленфельс подкупил стражу, сбежал и переметнулся к шведам…
        В эту пору КарлXII выбирал пути движения к Москве через Смоленск.
        Молодые приближенные вторили своему суверену.
        Ближайший доверенный короля, генерал-адъютант Тюре Хорд, был в восторге от замысла идти прямо на Москву. Другой царедворец, генерал-майор Аксель Спарре, пошел еще дальше в своих смелых планах:
        - Ваше величество, по старинному поверью моих предков, кто-то из фамилии должен быть обязательно губернатором Москвы.
        И тут в ставке шведского короля объявился Мюленфельс. Вначале его подробно расспрашивали Хорд и Спарре.
        - У царя Петра паршивое войско, — самодовольно потрафлял он шведам, — это сброд каких-то полупьяных мужиков, вооруженных рогатинами. Королю не стоит раздумывать, шведские войска разобьют московитов.
        Не каждый день перебегают на сторону противника бригадиры. Внимательно и не раз выслушивал говорливого немца КарлXII. И с каждым разом крепло решение двинуть войска на Москву. А на севере неприятелю свяжут руки Либекер и адмирал Анкер-штерн.
        В эту кампанию адмиралу Апраксину поневоле пришлось быть и генералом. Свой флаг он держал на фрегате «Думкрахт». После отъезда Петра с эскадрой Крюйса он крейсировал западнее Котлина. Время шло, горизонт был чист, а на суше и Либекер помалкивал. Под Ревелем накапливал силы генерал Нильс Штремберг, но Апраксин не привык ждать ударов.
        - Оставайся на рейде, — приказал он Крюйсу, — переберусь-ка я на сушу, пока на море спокойно, потревожу я Штремберга. Ан все меньше потом забот станет.
        В Нарве адмирал сколотил летучий отряд — корволант, как называл его царь, — из драгун, посадил пехоту на лошадей, прихватил легкие пушки.
        Сколачивал отряд опытный полковник Монастырский. Разведкой руководил сам Апраксин. Ловкие лазутчики через два дня доложили:
        - Швед лагерем стоит, не доходя Ревеля верст пятнадцать, на мызе Ракобер. Дымят костры, кашу варят, с девками балуют, пикетов особых не видать.
        - Та-а-ак, — пропел довольно Апраксин, похва лил лихих драгун, выдал каждому по рублю, а Монастырскому сказал: — Теперь, полковник, дело за нашими ребятами. Мешкать не будем, выступить сего дня же вечером.
        Молниеносного удара русских гренадер шведы не ожидали. На рассвете штыковой удар по центру и лихая атака драгун с фланга опрокинули неприятеля. Генерал Штремберг едва сам унес ноги.
        «Помощью Божиею, — донес Апраксин, — пехотный полк и с офицеры без остатку побили, а от рейтор-ского полку разве что малое осталось».
        - Слава Богу, одна клешня у шведа отрублена, — удовлетворенно сказал адмирал Апраксин Крюйсу, возвратившись к эскадре, — жди теперь атаку с моря. Как гостей встречать будешь, вице-адмирал?
        Крюйс развернул карту:
        - Нам ввязываться в морскую баталию с Анкерштерном пока не под силу. Встретим его, как и прежде, на якорях. Сей швед в прошлую кампанию уже отведал нашей похлебки не раз.
        - Согласен, нынче фортеции на острове знатные, вороги сюда не сунутся. Наверняка поохотятся на Питербурх покуситься.
        В самом деле, начиная кампанию, КарлXII возлагал большие надежды на Либекера и Анкерштерна.
        - Я покончу со старой столицей, а генерал Либекер покончит с Невой, разрушит дотла Питербурх.
        В середине августа дозорные корабли подняли сигнал: «Вижу неприятеля навеете».
        Крюйс поднял подзорную трубу. Горизонт запестрел мелькавшими на ярком солнце десятками вымпелов шведской эскадры.
        - Яко мошенники, которые в избу нагло вломились, но завсегда готовы утекать без оглядки, — зло произнес Крюйс, считая вымпелы кораблей. — Двадцать два, — доложил он Апраксину.
        Поглядывая на вице-адмирала, Апраксин размышлял: «Пожалуй, Крюйс в этих делах со шведами опыт имеет, отбивался и прежде, совладает».
        - Останешься командовать всем флотом и войсками на острове, — передал он свои полномочия Крюйсу, — а я пойду к Неве с Боцисом. Там небось швед объявится со дня на день.
        Еще неделю назад разведчики из-под Выборга доложили: «Шведы двигаются по направлению к устью Тосны». День и ночь, укрываясь в лесах, сопровождали неприятеля лазутчики, так что Апраксин каждый день знал, где его противник, и имел время на раздумья. Видно, шведы замыслили обойти Питербурх. Сие и ладно, и не ладно. Значит, нас побаиваются, но желают хоть одной клешней захватить и взять измором.
        Решал адмирал всегда обстоятельно. Первое приказание отдал Ивану Боцису:
        - Поднимись в Неву с отрядом бригантин и жди шведа у Тосны. Не допусти переправы, а нет, так побей их славно.
        Генералу Фразеру, начальнику драгунского полка, и полковнику Бахметьеву поставил задачу опустошить все запасы провизии в Ингрии, от Тосны до Ижоры.
        - Прошелестите все местечки до Копорья. Запасайтесь, посылайте в Питербурх, остальной провиант сжигайте. Пущай у неприятеля животы подведет.
        Все шло по плану, но нетерпеливый Боцис, прождав два дня, поднял сигнал: «Всем сниматься с якоря. Следовать за мной» — и повел флотилию вверх по течению к Шлиссельбургу, решив, что именно там шведы будут переправляться через Неву.
        Строги воинские порядки, но Наум Сенявин и сосед, поручик Лоренц, решили ослушаться непосредственного начальника. Наум случайно слышал наказ Апраксина Боцису: «Ждать шведов у Тосны». И Сенявин не ошибся. Едва в полдень флотилия Боциса скрылась за излучиной, в вечерних сумерках на противоположном берегу в кустах показались шведы. Словно поджидали, когда уйдут русские бригантины. На рассвете Сенявин удивленно рассматривал вражеский берег.
        - Никак, батарею и шанец соорудили, — сказал он Лоренцу, — похоже, понтон ладят из бревен, переправу наводят по всей форме.
        - Туго нам придется, — почесав затылок, проговорил Лоренц, — наши пушки малы, а цель для них велика. Борта у нас в одну доску, они же за бруствером укрыты.
        - Куда денешься, — Наум в таких случаях не раздумывал, — кроме нас с тобой, некому шведа забить.
        Едва шведы столкнули понтон в воду и начали грузить лошадей, перед ними появились две бригантины. Началась пушечная дуэль. Поначалу удалось разбить ядрами понтон, с криками замертво падали шведы в воду. Но и неприятельская батарея стреляла прямо в упор. На бригантине Лоренца убило нескольких солдат, появились пробоины, и поручик, махнув рукой, начал отходить вниз по Неве.
        Бригантина Сенявина держалась еще полчаса, разбомбила вконец второй понтон. Прямой наводкой били по шведской батарее, но шведы надежно укрыли восемь пушек за бруствером из бревен и земли.
        Насмерть бился Сенявин, сраженные ядрами, падали на палубу один за другим убитые и раненые матросы, бригантина получила пробоины у самой воды. Мрачный Сенявин, с почерневшим от пороховой копоти лицом, скомандовал: «Выбирать якорь, разобрать весла».
        …Обычно сдержанный, матерно ругал адмирал Апраксин оправдывающегося Боциса, да время ушло, двенадцать тысяч шведов сумели переправиться на левый берег и двинулись в Ингрию, охватывая в клещи Петербург.
        Либекер, начиная кампанию по захвату Петербурга, радовался, надеясь пополнить запасы еды: «Теперь-то мои солдаты будут сыты». Уходя из Выборга, армия захватила с собой лишь скудный паек. Рассчитывали поживиться в местах, где провизии прежде, как помнили шведы, было вдоволь. Но Апраксин опередил шведов.
        «Я, — доносил он царю, — послал во все Копор-ские уезды Бахметьева с казаками, й ежели куда неприятель будет приближаться, чтобы провиант весь сжечь».
        Несладко пришлось шведам, всюду перед ними плясали «петухи», пришлось затягивать пояса потуже.
        Не все проходило гладко и в корпусе Апраксина. Начальник кавалерии чванливый Фразер долго плутал с драгунами у Ямбурга, вдали от неприятеля, и случайно наткнулся на большой шведский обоз с провиантом.
        Отправить бы трофей в Петербург, где тоже было туго с провиантом, так Фразер сжег все добро. Апраксин возмутился, а Фразер кривил губу, усмехался: у адмирала не было права заменить его. Апраксин обратился к Петру: «Для того прошу вашего величества прислать в конницу доброго командира, а ежели не противно вашему величеству — известного из русских…»
        Как ни странно, вскоре несмышленость Фразера пришлась кстати.
        Когда Либекер высадился на левом берегу Невы, Апраксин с тревогой ожидал, что он двинется на север блокировать и штурмовать Петербург. Но шведский генерал трусил. С голодным войском он устремился к побережью залива, питая надежду, что эскадра адмирала Анкерштерна разбила русских. Наконец-то вдали на рейде заполоскались на мачтах знакомые шведские флаги.
        За Либекером с эскадры прислали шлюпку.
        - Адмирал приглашает вас отобедать, — передал офицер.
        Либекер пугливо оглянулся. «Слава Богу, кроме адъютанта никто не слышал».
        В адмиральском салоне генерал прежде всего накинулся на еду.
        - Мои офицеры, не говоря о солдатах, второй День потребляют конину. К столу не подают вина. Русские выжгли все подчистую. Я надеялся, — насытившись, криво улыбнулся Либекер, — что королевский флот быстро расправится с русскими и появится у Петербурга.
        - Я вижу, королевские мушкетеры и рейтары тоже не в восторге от русских, — подкусил в свою очередь адмирал собеседника. — И все же, что будем делать, генерал?
        - Ждать, — чмокая губами, допивал вино Либекер. — Постараемся выманить русских в поле — и там-то мы возьмем верх.
        .. К Апраксину доставили пленного шведского квартирмейстера Вико, накормили голодного офицера.
        - В войсках хлеба осталось на неделю, — выложил он без обиняков. — Солдаты и офицеры перешли на конину. Офицеры поговаривают, что генерал Либекер подумывает уйти из Ингрии.
        Апраксин хитро прищурился: «Надобно ему подсобить в этом». Послал за генералом Фразером.
        - Ты мастак шведам корму показывать, — усмехаясь, начал с ним разговор адмирал, — так сделай это теперь нарочно. — Апраксин вынул из портфеля запечатанный пакет. — Подберись поближе к шведам ночью, разбей палатку где вдалеке, рухлядь разную разложи для виду и этот портфель с пакетом брось поперек. Когда шведы на тебя пойдут, постреляй для острастки и уходи поспешно. Разыграй отступление.
        Все произошло, как было задумано. Не успели шведские рейтеры доставить портфель с письмом Ли-бекеру, как тот забил тревогу, заметался в испуге:
        - Дважды выстрелить из пушки, вызвать немедля шлюпку с эскадры.
        Потревоженный Анкерштерн с досадой слушал генерала.
        - Мой адмирал, неприятное известие. — Он протянул собеседнику письмо. — Апраксин сообщает своему генералу Фразеру, что ему на подмогу идут из Нарвы шесть тысяч войск и с Ладоги еще семь тысяч пехоты и драгун.
        Лицо Анкерштерна покрылось испариной.
        - Мне думается, у самого Апраксина тысяч двадцать, и если прибавить подмогу, у неприятеля будет тройное превосходство против моего голодного войска, — продолжал генерал Либекер.
        - Что же вы предлагаете?
        - Вся надежда на вас, адмирал. Мне надо спасать войска. Я готов хоть сегодня начать погрузку на корабли.
        Анкерштерн сердито кашлянул: «Эти генералы ни черта не смыслят в нашем деле».
        - На виду у русской эскадры грузить десант безрассудно. Пока офицеры и солдаты будут усаживаться в шлюпки, русские бригантины навалятся на вас и всех потопят. Чтобы принять на борт двенадцать тысяч солдат, потребуется неделя времени.
        - Так что же делать?
        Анкерштерн поманил Либекера к карте:
        - Самое удобное место — Копорский залив. Там можно укрыться от шторма и русские не обнаружат нас.
        - Вы упомянули, адмирал, офицеров и солдат. А что же мне делать с лошадьми?
        Анкерштерн зло зыркнул на Либекера:
        - Пускай плывут к борту и поднимаются по штормтрапу. У меня, генерал, не конюшни, а боевые корабли.
        В тот же день казачьи разъезды доложили Апраксину, что неприятель сворачивает лагерь и спешно двигается вдоль берега…
        - Так и должно быть, знамо, попались на наживку, — потирал руки адмирал. — Наблюдайте за шведами на море, они скоро с якорей снимутся.
        Через два дня шведская эскадра начала переходить в Копорский залив. Апраксин вызвал Фразера и Бахметьева:
        - Нынче мы в авантаже, надобно не упустить случай. Обложим Либекера на видимости. Когда он половину войск увезет, почнем его кусать. Шведы запаникуют, а там мы их и добьем. Малой кровью викторию добудем.
        И здесь опять Апраксин переиграл шведского генерала. Когда большая часть шведов перебралась на корабли, началась паника. Охранение поняло свою обреченность и разбежалось по окрестным лесам.
        Русские гренадеры вломились в центр лагеря, крушили все на своем пути штыками. Впереди бежал поручик Наум Сенявин:
        - Ура-а, братцы! Бей шведа!
        Свою бригантину он поставил на ремонт и отпросился у Боциса на берегу «помять бока шведу». Во время атаки шальная пуля прострелила ему ногу, но поручик не покинул поля сражения, колол шпагой неприятеля направо и налево…
        Дело довершили драгуны — ударили с фланга из перелеска. Сначала шведы отбивались отчаянно, потом одна половина кинулась к переполненным шлюпкам, другая бросилась в лесную чащу. Атаке мешали тысячи трупов лошадей, убитых по приказу Либекера. А шведов полегло на копорском берегу больше тысячи, две сотни попали в плен.
        - На море шведы обожглись, более не сунутся, — сказал Апраксин, глядя вслед поспешно снимающейся с якорей неприятельской эскадре. — Авось и по сухопутью дороги им будут заказаны…
        Из журнала Наума Сенявина:
        «Октября в 16 день г. адмирал был под Сиокиною мызою для провожания генерала Либекера. Он, шведский генерал, уехал на флот свой, а на позициях оставил майора и с ним с лишним 1000 человек, которых мы шпагами взяли. Я на той баталии был у гренадерской роты за капитана и ранен был в правую ногу. У нас на той баталии убито: подполковник Грос, майор Озеров, 6 человек капитанов и несколько солдат».
        Год 1708 выдался для русского оружия победным и на море, и на суше. Радовался от души царь. Под его началом у деревни Лесной русские полки взяли верх над непобедимой армией КарлаXII. «Сия победа может первая назваться, понеже над регулярным войском никогда такой не бывало, к тому же еще гораздо меньшим числом будучи перед неприятелем». А в письме Апраксину царь откровенно признал, что нашим войскам помогла и укрыла в нужный момент русская, богатая лесами природа. «Ежели бы не лес, то б оные выиграли, понеже их 6 тысяч больше было нас».
        За победу под Лесной награждали скромной медалью «Достойному достойное».
        Адмирала царь чествовал — впервые среди своих полководцев — именной медалью. Вызвал к себе гравера, набросал сказ:
        - Изобразишь на одной стороне персону адмирала Апраксина, с другой гравируй корабли флота, надпись такую отчеканишь. — Петр протянул граверу лист: — Читай!
        - «Адмирал Ф.М.Апраксин, храня сие не спит, лучше смерть, а не неверность».
        Как положено, медаль торжественно «обмывали». Одной медалью дело не обошлось. «За храбрые поступки, учиненные в Ингрии и Естландии против неприятеля, пожалован графом и чином действительного тайного советника». Третьим русским графом, вслед за Шереметевым и Меншиковым, стал Апраксин. В отличие от Шереметева и Меншикова, адмирал не выпрашивал милости материальные. Но накануне Рождества вышел указ: «По высочайшему повелению положено производить ему, Апраксину, жалование наравне с генерал-фельдмаршалом 7000 рублей в год».
        По Табели о рангах генерал-фельдмаршал равнялся с генерал-адмиралом. В письмах царь называл Апраксина то адмиралом, то генералом.
        Сам Федор Матвеевич предпочитал называться адмиралом. Но официально за ним до конца дней утвердилось прозвание генерал-адмирала.
        Восьмой год тянулось противостояние России и Швеции. Поначалу сильнейшая европейская армия шведов довольно легко принуждала к повиновению и заставляла смиренно склонять голову поочередно королей Дании и Речи Посполитой.
        После разгрома русской армии под Нарвой, распоряжаясь, как в своей вотчине, в центре Европы, шведский король в своих мыслях не упускал из виду главную цель противоборства с восточным соседом — поставить на колени царя Петра, стать полновластным хозяином не только в прилегающих к Балтике землях, но покончить навсегда с угрозой, исходящей от «московитов».
        Вторгнувшись в пределы России, Карл не расстался с мечтой на своем лихом скакуне гарцевать в Кремле. Правда, уже первые версты по русской земле показали, что путь усеян не розами, а шипами, русские не скрывают ненависти к пришельцам. И здесь король беспощаден: «Жители, которые хоть сколько-нибудь находятся в подозрении, что оказались нам неверны, должны быть повешены тотчас, хотя улики были бы и неполны, для того, чтобы все убедились со страхом и ужасом, что мы не щадим даже ребенка в колыбели». Потому-то и отказался Карл двигаться к желанной цели — Москве — прямиком, а сподручнее через привальные степи Украины, где его давно ждет гетман Мазепа и запорожские казаки…
        Но и на этом шляхе за ним зорко присматривает из-за горизонта царь Петр. Когда Либекер в смертельной тоске, паникуя, уносил ноги из Ингрии, поднимаясь по трапу на корабль Анкерштерна, королю доложили, что неподалеку у деревни Раевки замечен какой-то русский отряд.
        - Ах, так! — Самоуверенный король приказал немедля отрядить кавалерию и рассеять русских.
        Но вскоре ему доложили, что русская конница опрокинула его кавалеристов.
        Кровь закипела в жилах шведского вояки. Во главе отборного полка Остроготского он сам решил проучить русских.
        Увы, передовой эскадрон был изрублен русскими кавалеристами, а сам король оказался на земле, отбиваясь саблей в облаке пыли и порохового дыма от наседавших русских. Его выручил подоспевший второй эскадрон, но и его постигла участь предыдущего. Наконец на помощь поспешили новые войска во главе с генералами Хордом и Резеншерном. Короля едва вырвали из окружения, но на поле боя оба генерала нашли смерть…
        А король, как обычно, не смущался. Что значит для него потерять несколько сот солдат и даже генералов? Зато впереди победные схватки с царем Петром, где шведы наверстают все упущенное.
        И все же бодрое умонастроение короля витало лишь в его ближайшем генеральском окружении… Даже граф Пипер, еще недавно твердивший о победоносном завершении войны в Москве, заговорил иначе:
        - Ваше величество, за минувшие годы вы совершили великие деяния. До сей поры наши солдаты сражаются с радостью за своего короля. Но никто не даст гарантии, что ждет нас в России. Это дикая, опустошенная страна, не Европа. Первые неудачи могут сломить боевой дух солдат.
        - Что же вы предлагаете? — раздраженно спросил король, бросая недовольные взгляды на пастора Надберга, который явно был на стороне Пипера.
        - Разумнее, ваше величество, осмотреться, не спешить, дождаться Левенгаупта с обозом и, быть может, вернуться на зимние квартиры в Витебск.
        - Чепуха, — не раздумывая отмахнулся король, поглядывая на своих генералов, — вы плохо знаете шведского солдата. Эти мелкие укусы московитов нам не страшны. Достаточно одержать первую победу над царем Петром — и они побегут не оглядываясь.
        Физиономия фельдмаршала Рейншильда растянулась в довольной улыбке, — король твердо держит сторону генералов. Только вперед, до победного сражения с русскими…
        Иные настроения царили в Стокгольме, в кулуарах Государственного совета. Только что в столицу пришло сообщение о выходке короля у Раевки, где полегло два эскадрона гусар и нашли свою смерть два генерала. Эта весть совпала с прибытием на рейд эскадры Анкерштерна. Высадив войска Либекера у Выборга, он больше не появлялся у Котлина, но в его голосе не чувствовалось пессимизма:
        - Наша эскадра полностью заперла русских в этом гнилом устье Невы. Они боятся высунуть оттуда нос. Мы надежно оберегаем наши коммуникации на Балтике.
        Однако советники с кислыми физиономиями слушали адмирала. Они-то достоверно знали, что из Ингрии, Эстляндии и Лифляндии в это лето завезено весьма мало зерна, мяса. Торговля с Прибалтикой приходит в упадок.
        Об этом, не скрывая беспокойства, говорили советники и, несмотря на присутствие принцессы Ульрикя, осуждая опрометчивость короля, поговаривали, не пригласить ли для порядка регентшей в Швецию недавно овдовевшую старшую сестру короля герцогиню Голштинскую Софью… Не показывая вида, Ульрика в душе негодовала: «Эта Софья всегда затмевает ее, Ульрику. Раньше она была любимицей брата-короля. Он выдал ее удачно за герцога Голштинского, а теперь Софью прочат сделать правительницей, хотя принцессе по праву принадлежит эта обязанность. А чем хуже нее она, Ульрика? Слава Богу, ей уже двадцать первый год, брат Карл все время шлет ей добрые письма. Давно не появляется в Совете совсем состарившаяся, но еще бодрая бабка Гедвига, и теперь частенько Ульрика вставляет свое слово в заумные рассуждения советников.
        Надобно без задержки написать брату, о чем они воркуют, а заодно сообщить о неумных действиях адмиралов против русских…»
        Оказывается, за событиями на Балтике внимательно следили не только в Стокгольме, но и в Лондоне, столице ведущей морской державы.
        Три года назад статс-секретарь Британии Бойл отправлял в Московию нового посла, Витворта.
        - Имейте в виду, лорд, царь Петр построил на Черном море немало судов для военных действий, сейчас пробрался к берегам Балтики, начинает сооружать и там военные суда. Наше Адмиралтейство должно знать наверняка, что делается в России…
        И Витворт с первых дней старался по совести.
        Первое послание Витворт отправил государственному секретарю после отъезда царя на юг, «Его царское величество отправилось к Азову 10 числа текущего месяца с 4 кораблями и 6 бригантинами… Адмирал останется в Воронеже, пока не получит известий от царя из Азова». Следом сообщил в Лондон о дальнейших намерениях царя и точно подметил его «морскую жилку»: «После того он, Головин, особенно упомянул о желании царя добыть из Англии двух или трех корабельных мастеров для постройки кораблей на Балтийском море.
        Я уже имел честь уведомить вас, что царь страстный любитель кораблестроения. Он сам очень хороший мастер и в прошлом году выстроил корабль, который во всех отношениях ни в чем не уступает ни одному кораблю его флота».
        По возвращении в Москву из Воронежа, где он побывал по приглашению царя, Витворт составил обстоятельный доклад, который закончил припиской: «На реке Дон находится в готовности от 30 до 40 судов разной величины, но все они голландской постройки и из очень худого леса, все они годны больше для показа, чем для службы, а остальные находятся в таком дурном состоянии, что едва ли куда-нибудь годятся».
        Злорадно подмечая промахи россиян, не забывает Витворт и другую обязанность — блюсти коммерческие интересы своих соотечественников, купцов. А их кораблей, как сообщил посол летом 1707 года статс-секретарю, прибыло в Архангельск шестьдесят четыре, а ожидается еще не менее тридцати… Что касается русских, то их, по мнению посла, допускать к морю нельзя ни в коем случае. Торговать с ними выгодно, но только пока через Архангельск, где нет еще русского торгового флота. В своих донесениях в Лондон уже на следующий год он сообщает: «Если, однако, интересы Англии требуют удаления русских от Балтийского моря, необходимо обдумать, каким путем удобнее и благовиднее достигнуть такого результата».
        А путь один — следует проучить русского царя и Витворт подает совет: «Произвести самую влиятельную диверсию и действительно встревожить царя может только нападение шведов на Ингрию, потому что этой местностью, и особенно своим любимым Петербургом, царь дорожит более, чем какой бы то ни было частью своего государства…» Здесь же он сообщает, что город защищает небольшое количество русских войск и при энергичных действиях шведы могли бы добиться успеха в уничтожении города, а главное — нанести удар по русскому флоту.
        Не эти ли советы учли шведские генералы, посылая Анкерштерна и Либекера в Петербург?
        Витворт пытался оценить силы противника в предстоящих схватках:
        «О том, что случится, можно только гадать, но так как у меня теперь есть верная оказия для пересылки письма, то я прошу разрешения высказать вам свое скромное суждение.
        У шведского короля есть такое преимущество, как закаленные солдаты, опытные генералы и храбрые офицеры, он необыкновенно терпелив и даже любит утомлять себя, но непоколебимо храбр, и его решения неизменны.
        Русские — неплохие бойцы, но у них не все в порядке. Русская армия состоит из здоровых, хорошо сложенных молодцов, обучение их хорошее, у них теперь совсем не тот вид, как во время кампании в Польше, и многие полки, несомненно, будут сражаться хорошо, если их поведут. Но оружие у них плохое, а лошади у них еще хуже».
        Английский посол даже жалеет царя, нет у него хороших помощников: «Вы видите, что дела царя в очень опасном положении вследствие недостатка в способных генералах и офицерах. Бедный царь никогда не узнает истины».
        Петр, конечно, не читал донесений Витворта, хотя переписку русских дипломатов в те времена без труда перехватывали в европейских странах. Но глаз на «проныр» у царя был наметанный. Уезжая к армии, за две недели до сражения у Лесной, он приказал секретарю Посольского приказа Петру Курбатову: «Присматривай за английским посланником». Начальник Посольского приказа Гаврила Головкин немедленно распорядился:
        - Денно и нощно за Витвортом глядеть, дабы с Москвы нечаянно не уехал.
        Но и сидя в Первопрестольной, посол умудрялся выуживать нужное то ли от иноземных офицеров, то ли от болтливых дьяков.
        О поражении шведов от Апраксина передал в Лондон через месяц:
        «Шведы с боем перешли через реку Неву и остановились в Ингрии, вблизи Янбурга, откуда они установили ежедневные сообщения со своим флотом, и после почти шестинедельной остановки, не предприняв ничего, решились переправиться обратно на кораблях, но при этом случае их арьергард был разбит адмиралом Апраксиным».
        Но Витворт знает, что в Лондоне, столице «владычицы морей», лорды Адмиралтейства с особым интересом отнесутся к не совсем приятным новостям. Сумел-таки где-то раздобыть английский дипломат «Список судов царского флота, в мае 1708 года стоявших на якоре в тридцати верстах от Петербурга между островом и Кроншлотом под начальством генерал-адмирала Апраксина и вице-адмирала Корнелия Крюйса». Реляция обширная, перечислены все корабли, их командиры и, конечно, сколько пушек на каждом.
        «Фрегатов — 12 с 372 орудиями и 1540 человек экипажа, 8 галер с 64 орудиями и 4000 человек экипажа.
        8 брандеров.[31 - Брандер — судно, наполненное взрывчатым или горючим веществом для взрыва или поджога неприятельских судов путем сваливания (сцепления) с ними вплотную.]
        2 бомбардирских корабля.
        Около 305 мелких судов».
        По масштабам флота Великобритании сила скромная, но для Балтики уже кое-что значит, тем паче, что королевский флот Швеции за пять кампаний так и не смог подобраться к устью Невы.
        Ознакомившись с донесением Витворта, лорды Адмиралтейства усмехались. У царя Петра на судах четыре сотни пушек, а на эскадрах королевского флота без малого тысячи три орудий. Мыслимо ли соперничать русским со шведами на Балтике?
        Петр не читал разведывательных посланий Витворта, но тревога за будущее постоянно довлела над ним. Знал он, что у шведов четыре десятка линейных кораблей, а у него нет и одного. Начали сооружать фрегаты, шнявы, бригантины, верфи в Олонце, на Ся-си, Новой Ладоге, заложены и построены первенцы боевого ядра флота.
        «Но все это крохи по сравнению со шведами, а дальше-то што?»
        В свое время Петр не только взирал, но и строил боевые суда в Голландии и Англии, восхищался мощью их флотов. Своими глазами видел, что приносит морская сила этим державам: прибыли от торговли, открытие и покорение новых земель и народов с их природными ресурсами, даровой рабочей силой. Отсюда и зажиточность населения морских держав по сравнению с Русью…
        Нынче наконец-то явно просматривается выход к морям. В Азовском море крепнет морская мощь, ее десяток лет питают верфи Воронежа, Таврова, на Хоп-ре. Вскорости придет срок, можно померяться морской силой с султаном на Черном море. На Балтике, как ни крути, противостоять шведам на море в полную силу станет возможным лет через десяток, не ранее.
        В мыслях Петр не раз обращается к воспоминаниям о своем вояже в Европу. Воскрешается в его памяти картина Ост-Индских верфей в Амстердаме, лондонских верфей в Дерпфорде. Там сооружались десятки, сотни судов и все, конечно, за деньги…
        В начале осени, с первым листопадом Петр вызвал управителя Олонецкой верфи Федора Салтыкова. Много лет, со времен возвращения Федора из заграницы, опекал Петр одного из лучших кораблестроителей. Ему, Федору, первому в России присвоил царь звание «корабельного мастера». Кроме таланта корабельного строителя, выделялся отменным знанием немецкого, голландского, английского… Потому и остановил свой выбор на нем Петр.
        Расспросив о делах на верфи, о здоровье отца, Петр без обиняков объявил:
        - Собирайся, поедешь в Европу. Тебе там все знакомо. Высмотри, где, на каких верфях пригоже и подешевле сооружают линейные корабли и фрегаты. За одно вынюхивай, почем стоят готовые суда. Присмотрись в Голландии и Англии, побывай где во Франции и Гамбурге.
        Петр испытующе смотрел на Федора Салтыкова. Тот поначалу опешил, но вскоре оправился, и в глазах его заплясали радостные искорки.
        - Поедешь скрытно, — продолжал Петр, — по пашпорту датского дворянина на купеческом судне из Архангельска.
        В душе Салтыкова вместе с радостью перемешалось чувство горечи: «А как же с любимым делом, строение кораблей?»
        Петр словно заглянул ему в душу:
        - Отечества для пользы силу морскую будем наверстывать борзо с двух сторон. Та половина не менее важная. Уразумел? По весне возвращайся и токмо ко мне.
        Салтыков вздохнул и молча кивнул головой.
        - Поспешай, бумаги выправишь у Головкина — и айда на Беломорье, поспевай, Двина бы не встала ранее срока.
        1709 год начался беспокойно. Измена Мазепы поколебала зыбкий мир с турками. Великий визирь Али-паша и крымский хан Девлет-ГирейII убеждали султана АхмедаIII немедленно выступить против русского царя.
        Крымский хан заверил КарлаXII в готовности скакать «черной сакмой» — вековым путем набегов татарской конницы — на Московию. Из стана короля пошла бодрая депеша в Стокгольм: «Мы стоим на пути, по которому татары обычно ходят на Москву. Теперь они пойдут туда с нами». И опять обратился Петр к помощи флота, второй своей верной руке. В феврале он забрал с собой Апраксина, Скляева и Наума Сенявина в Воронеж. Апраксину объяснил причину:
        - На Балтике мы нынче прочно укрепились, там потерпит. Надобно султана отвадить от шведских и мазепских замыслов. Слыхал, крымский хан старается Азов воевать и двинуться на Россию.
        Откуда генерал-адмиралу Балтийского флота знать о полыхающих зарницах на юге?!
        - Не ведаю, господин капитан-командор.
        - То-то, теперь будешь знать. Пойдешь со мной к Азову. Примешь подтачало Азовский флот и оборону на суше. Ты у меня теперь единый начальник морской. В подмогу тебе Скляева и Наума по корабельным делам возьмем.
        С воронежских стапелей сошел на воду последний корабль, пятидесятипушечный «Ластка». Спустил его строитель Федосей Скляев.
        В последние годы он разрывался на части, захватила работа на Невской верфи, но не забывал, наезжал и в Воронеж, где строили корабли по его чертежам. Здесь заменял его частенько старый дружок по Плещееву озеру Михаил Собакин.
        - Амба, — распорядился Петр, — отныне в Воронеже строить корабли не будем. Мелководье тут, большим кораблям нет хода. В Таврове, Таганроге соорудим верфи.
        Как только окончательно сошел лед, вниз по Дону отправилась флотилия под флагом капитан-командора. 22 апреля Азов приветствовал пушечным выстрелом десятки кораблей под Андреевским флагом.
        В тот день, когда войска КарлаXII обложили крепость Полтаву, из устья Дона в море вышла флотилия русских кораблей.
        На флагманском линейном корабле «Предистина-ция» развевался царский штандарт. Россия впервые демонстрировала морскую мощь на южных рубежах. Заговорили корабельные орудия. Раскаты залпов пушек докатились до Стамбула и Бахчисарая.
        Первым из Бахчисарая, запыхавшись, примчался султанский посланник Капычи-паша.
        - Великий государь, у нас мир с тобой, зачем пушки стреляют? — укорял он царя.
        - Чтобы жерла орудий плесенью не покрылись, прочищаем их порохом. А што у меня мир с султаном, то верно. В знак доброго расположения к нему я даже корабли свои изничтожаю, смотри. — Петр подмигнул Апраксину.
        В Азове около десяти кораблей сгнили до основания и годятся только на дрова. Один из них приготовили для демонстрации, вывели в море и поставили на якорь. Предварительно сняли пушки, убрали мачты, такелаж и все железные поделки, снасти. Осталась одна древесина. На палубах рассыпали тонкими змейками порох.
        Апраксин взмахнул шарфом. На палубах забегали матросы, поджигая порох. Задымились деки, в открытые порты повалил дым.
        Через неделю прибыл посланник из Стамбула. С ним разговаривали по-другому:
        - Клянусь Кораном и пророком Магомедом, что султан в мыслях не имеет воевать с русским государем, — кланяясь Петру, распинался гонец визиря.
        - А ты поживи у нас денек-другой, а мы грамоту султану отпишем.
        Пока писали грамоту, над морскими просторами гремели пушечные залпы. Апраксин отрабатывал маневры кораблей. Посланец оглох от оружейного грохота и молил поскорее отпустить его в Стамбул.
        - Поезжай и передай султану, — напутствовал его перед отъездом Петр, — что ныне царское величество с Портою свято и нерушимо мир содержать будет, ежели султанское величество не начнет войны и не учинит помощи своим войском неприятелям его царского величества.
        Посланец с поклоном принял грамоту:
        - Великий султан беспременно подтвердит мирные статьи договора с тобой, великий государь.
        В самом деле, не прошло и месяца, как в Стамбуле поняли, что у царя есть веские «морские» аргументы для диалога с султаном. Посол Петр Толстой сообщил из турецкой столицы радостную весть:
        «Извольте быть безопасны от турок и татар, разве татары какие-нибудь малые сделают воровски. Уповаю, что вор Мазепа не может здесь ничего сделать к своей пользе. Султан наикрепчайшие указы в Крым и протчие подданные орды… дабы ни один за границу не был пропущен».
        Все как раз сошлось ко времени. В конце мая Меншиков просил царя срочно прибыть к войскам.
        Отдав последние распоряжения Апраксину, царь вызвал Наума Сенявина, Федосея Скляева, Михаила Собакина.
        - Нынче я к войску отъезжаю, баталии генеральной со шведами, видимо, не миновать. — Петр испытующе ощупывал взглядом стоявших перед ним моряков. Двадцать лет минуло с тех пор, как он с юных лет познал этих ребят на Плещеевом озере, на кораблях в Балтийском море, бывал с ними в схватках с неприятелем. — Прежде привелось мне с вами бок о бок на морской стезе побывать, опора ваша флотская надежна. Потому поедете со мной. На море един за всех и все за единого.
        Бывшие преображенцы просияли, переглянулись. «Не каждому генералу такое слыхать приходится». Наум нашелся- ответил за всех:
        - Чаем, господин капитан-командор, бомбардирские навыки не позабыли, да и шпагою владеть не разучились.
        - Спасибо за службу. — Петр подошел, похлопал по плечу каждого, подмигнул Скляеву. — А насчет шпаги, Федосейка, чаю, не позабыл, как Федор Юрьич в Москве отчитывал тебя, годков десять тому назад…
        Начало лета 1709 года в Малороссии выдалось обычное для этих мест. Знойная пора еще не наступила, но в полдень пекло нещадно. Изредка, раз в неделю, набегали тучи, гремела гроза, но вскоре небо прояснялось, и солнце вновь вступало в свои права, — палило пуще прежнего.
        Для шведской армии, осадившей Полтаву, после суровой зимы, казалось, наступило благодатное время. Тем более, что король с нетерпением ждал помощи: из Крыма — татарской конницы, из Польши — войска своего ставленника короля Лещинского. Однако время шло, как миражи таяли посулы союзников, а стойкость защитников Полтавы возрастала. Двадцать штурмов отразили солдаты полковника Келина за два месяца.
        Сразу по прибытии в армию царь собрал военный совет и, открывая его, сказал:
        - Полтаве тяжело, ее выручать будем. Но надо шведа проучить генерально, на земле нашей.
        Одним из первых высказался фельдмаршал Шереметев:
        - Пехоту и кавалерию надобно немедленно переправлять через реку. Соорудить ретраншемент тыльной частью к реке Ворске и чинить диверсию. Ежели шведы сунутся, фланги ихние атаковать из-за реки.
        Генерал Яков Брюс вел себя более осторожно:
        - Полагаю, спасти Полтаву от капитуляции следует також ретраншементом, посадив в сию земляную крепость пехоту повыше города, на флангах конницу выстроить. Супротив Полтавы оборону занять с редутами. Следует ожидать нападения шведов на сии наши укрепления, после чего их атаковать.
        Выступили и другие генералы. Кто-то предлагал выступать без промедления, пока шведы не опомнились, другие поговаривали, не отпустить ли шведов за Днепр.
        Петр выслушал всех, поразмышлял, а через два дня прекратил все споры.
        - Сия схватка с Карлом — главное дело кампании. Почнем пока разволакивать, потрошить шведов потихоньку, а в то время переправлять наши войска через реку, строить ретраншемент.
        Расклад сил оказался на этот раз на стороне русских — сорок тысяч против тридцати тысяч, а пушек в два раза больше, чем у шведов. И шведские пушки к тому же были обречены на молчание: у пушкарей подмочило и так небольшие запасы пороха.
        Три недели готовились противники к сражению.
        Петр загадал шведам загадку: русские войска соорудили на своих позициях необычные искусные редуты.
        За неделю до сражения шведам не повезло. Неугомонного короля подстрелили в ногу казаки. Пришлось ему командовать войсками полулежа на носилках. Но он не унывал, подбадривая накануне битвы своих изголодавшихся солдат:
        - Не берите с собой еду, мы будем пировать в русском лагере. Царь приготовил нам много кушанья. — Генералов заранее пригласил на обед в шатре Петра.
        Неприятная весть ожидала Петра. Утром 26 июня Шереметев доложил:
        - Нынче ночью, государь, к шведам переметнулся один немчин, унтер из Семеновского полка.
        Разгневанный Петр выругался:
        - Сей паскуда много нового не скажет. Шведы сами не слепые, но нагадить сможет. Где у нас тонко? Рекруты-новобранцы. Вели новгородцам отдать свои мундиры рекрутам, а сами пускай в ихние серые переоденутся. Шведы и напорются на рожон.
        Петр верно разгадал умысел изменника. Перебежчика-немца сразу привели к королю.
        - Через два дня в русский лагерь придут под крепления.
        Карл сосредоточенно рассматривал карту, а унтер продолжал:
        - У царя самая слабина полк новобранцев, они одеты в серые мундиры.
        Карл вскинул голову: «Здесь прореха русских, а наш успех». Задумавшись, «ходил до полутора часов безгласен, в размышлении, оттого наипаче болезнь в ноге умножилась».
        Петр предполагал дать сражение 29 июня. Русская армия еще готовилась к сражению, заканчивая строить редуты, а Карл решил атаковать без промедления. Перед наступлением для ободрения войск короля с обнаженной шпагой пронесли на носилках перед строем.
        В полночь 27 июня шведские колонны, рассчитывая застать неприятеля врасплох, двинулись на исходные позиции. Впереди пехота, за ней конница.
        Но внезапное нападение не удалось. Еще накануне вечером Петр собрал военный совет, утвердил окончательно ордер предстоящей баталии, назначил место артиллерии. Затем с генералами объехал позиции, осмотрел редуты, подбадривал солдат: «Неприятель вполовину уже побежден, осталось малое — докончить войну».
        Первыми заметили шведов передовые пикеты. Пистолетный выстрел поднял тревогу, забили барабаны, солдаты, на ходу одеваясь, разбегались по редутам, пушкари заряжали орудия.
        Первый натиск шведов имел некоторый успех, но потом их отбросили, завязались ожесточенные схватки на редутах, сцепилась во встречных атаках кавалерия.
        Когда солнце поднялось над лесом, Карл понял, что внезапный удар не удался, русские выстояли. На время бой затих, с обеих сторон на равнину выводили и строили полки для решающей схватки. Обе армии разделяло зеленое поле. В наступившей тишине кричали ротные командиры, фыркали кони.
        В последние минуты перед боем Петр объезжал войска.
        - Воины! — разносился окрест его громовой голос. — Вот пришел час, который решит судьбу отечества. И так не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за отечество… Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которой ложь вы сами своими победами над ним неоднократно доказывали… А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего!..
        Томительное затишье разорвал грохот барабанов, призывно запели трубы. Солнце засияло на штыках и медных наконечниках пик. Две армии быстро сближались, земля сотрясалась от тяжелой, мерной поступи солдат. Когда первые ряды сошлись саженей на двадцать пять, обе стороны вскинули мушкеты, прогремел первый залп, пороховой дым скрыл на время колонны атакующих. В строю русских были и пушки, что сразу дало им перевес. «Первый залп учинен от войска царского величества так сильно, что в неприятельском войске от падших тел на землю и ружья из рук убиенных громкий звук учинился, который внушал, якобы огромные здания рушились».
        Гвардия Карла ударила по «серым мундирам» новгородского полка. Но попала впросак. Вместо зеленых рекрутов их встретили стойкие бойцы, завязалась рукопашная. Шведы, правда, немного потеснили полк в центре. Это заметил Петр, пришпорил коня и сам повел в атаку батальон второй линии новгородцев. Шальная пуля прострелила шляпу царя, другую остановил нательный крест, оставив вмятину…
        Минуты эти, пожалуй, были решающими. Шведы дрогнули. Полутора часов оказалось достаточно для перелома сражения в пользу русских. Драгуны Мен-шикова погнали неприятельскую конницу, охватили пехоту. Первым начал отходить правый фланг шведов, а за ним покатилась назад вся линия королевских войск.
        Не давая опомниться неприятелю, стремительным натиском русская армия обратила в бегство шведов. Бежали стремглав к Днепру, кое-кто переплывал реку. Едва избежал плена раненый Карл со свитой.
        На поле сражения осталось более девяти тысяч шведов, девятнадцать тысяч попали в плен. Потери русских оказались в шесть раз меньше.
        Перед шатром Петра сложили полторы сотни шведских знамен и штандартов. В плену очутились главнокомандующий фельдмаршал Рейншильд, первый министр граф Пипер, генералитет, около двухсот офицеров, взята королевская казна.
        На поле битвы состоялся смотр победителей и торжественный обед для всего войска.
        В свой шатер Петр пригласил и шведов. Царь любезно встретил пленных генералов, вернул им шпаги и лукаво проговорил:
        - Вчера мой брат Карл просил вас в сей день на обед в шатер мой, и хотя он не сдержал своего слова, но мы сие выполним и потому прошу вас со мной отобедать.
        Среди других тостов Петр предложил выпить за здоровье учителей.
        - Кто же эти учителя? — спросил Рейншильд.
        - Вы, господа шведы, — ответил Петр.
        - Хорошо же отблагодарили ученики своих учителей, — горестно усмехнулся фельдмаршал.
        Российский генералитет по заслугам, как положено, воздал Петру.
        «В знак трудов своих, как в сию прославленную баталию, так и в прочих воинских действиях понесенных, изволили принять чин шаут-бенахта, и то подтвердилось общим всех генералитета, министров, офицеров и солдат поздравлением».
        Так Петр получил первое адмиральское звание.
        В наступающих цепях преображенцев бились и флотские офицеры. Особо отметил царь отвагу раненного в руку Скляева, первым из кораблестроителей получил он морской чин капитана флота.
        На другой день после похорон убитых Петр отправил его в Петербург. Не успели остыть пушки после Полтавской битвы, а мысли царя уже были обращены к флоту. Еще зимой в Воронеже вместе с Федо-сеем просиживал он над чертежами нового пятиде-сятичетырехпушечного линейного корабля для Балтики.
        - «Мункер» лихо лавирует против ветра. Его пропорций будем придерживаться, — приступая к работе, высказался Петр.
        - Думку таю, Петр Лексеич, заострить носовые обводы, так он круче и шибче пойдет по ветру и скорость прибавит, — советовал тогда Скляев.
        Спускаясь по Дону и на Азовском море Петр продолжал рассчитывать и вычерчивать контуры кораблей… Теперь настала пора воплотить задуманное в жизнь.
        - Нынче сам видишь, уже совершенно камень в основание Санкт-Питербурха положен. Поезжай на верфи, Федосей, захвати-ка мой чертежик, который с тобой мараковали на Азове. Готовь стапель. Изыскивай дуб для строения, а я буду к зиме, заложим наш первенец и обзовем его «Полтавой» в честь нашей виктории.
        Скляев отправился не один. Вместе с ним ехал Собакин.
        - Наш контр-адмирал, — смеясь сказал он Скляеву, — погоняет: «Езжай, мол, на свои верфи, там дело не терпит, бригантины и галеры скоро понадобятся, Выборг пойдем воевать…»
        Петр в тот же день уезжал к Перевалочны, вдогонку шведам. Только что прискакал гонец от Меншикова с радостной вестью:
        - У переправы через Днепр шведский генерал Левенгаупт сдался с войском в плен. Пленено тыщ пятнадцать, не менее.
        Царь без промедления отправился к Меншикову, но не забыл и про Скляева:
        - Вручишь от меня адмиралтейцу Колычеву и друзьям нашим Наю и Козенцу подарки в память о славной виктории. — Денщик приволок большой сверток: в шведскую палатку были завернуты три изящные офицерские шпаги шведов.
        Друзей провожал Сенявин, царь пока не отпускал его от себя:
        - Кланяйтесь братанам моим в Питербурхе. Везет вам. Поди, еще на взморье выскочите не раз под парусами, соленого ветра хлебнете, а здесь-то пресно.
        - Не скажи, — возразил Скляев, — вон Алексашка еще за шведом гоняется, добивает Карла где-то на Днепре.
        Собакин хитровато прищурился:
        - Хаживал когда-то в былую пору Алексашкой, а нынче не чета, светлейший князь Ижорский Александр Данилович.
        - Не подступись к нему, — поддержал его Федосей, — в фельдмаршалы метит.
        - Ну, как сказать, други, — возразил Наум, — што ни говори, а своей шкурой все добывает, под пули лезет, а дела творит знатные, на общую викторию шведов разоряет. Да и чего греха таить, Бог его умом не обидел.
        Одним из первых поле боя под Полтавой покинул король КарлXII. Впервые генералитет видел своего предводителя в подавленном состоянии.
        Время еще отпустило шанс на спасение армии, и Левенгаупт, наблюдая, как король, болезненно морщась, взбирается через силу на коня, задал один вопрос:
        - Ваше величество, как быть?
        Король вяло отмахнулся, безучастно глядя вдаль:
        - Делайте что хотите.
        За все девять лет войны такого еще не случалось…
        Левенгаупт не заставил себя ждать и, едва отъехал король, без промедления отдал приказ: «Отступать!»
        Два дня без передышки откатывалась на юг некогда непобедимая армия. Без отдыха и еды войска теперь гнал вперед страх неизбежного плена.
        Спустя два дня вечером на высоком берегу у Перевалочны король и его спутники перевели дыхание. Внизу перед взором запыленных и измученных всадников катил свои волны многоводный, привольный Днепр. Под обрывом, подбиваемые волнами, колыхались несколько десятков бревен.
        Мрачный, с почерневшим от усталости лицом, дергал седые усы престарелый Иван Мазепа. Он знал, что его участь решается в эти мгновения и у него один исход.
        Словно читая мысли гетмана, король с болезненной улыбкой проговорил:
        - Надеюсь, что я не умру побежденным.
        Между тем окружившие их генералы поняли, что каких-либо надежд на спасение нет… На берегу нет ни одной лодки, а подходившие измученные солдаты вряд ли сумеют противостоять русским, которые наверняка преследуют их по пятам.
        Первым нарушил молчание генерал Крейц.
        - Ваше величество, если нас настигнет только кавалерия, то мы отобьемся, но если явится вся русская армия, нельзя предвидеть, что случится. — Генерал сделал паузу и добавил: — Ваше величество должен укрыться за рекой и не рисковать жизнью.
        Карл, видимо, пришел в себя. Он подозвал Левенгаупта:
        - Вы с Крейцем остаетесь, чтобы сдержать русских. Постройте войска, отразите атаку русских и отходите к Очакову. Я буду ждать вас там. Со мной едут Гилленкрок, Спарре и Лагеркрун. Отрядите для сопровождения тысячу мушкетеров.
        Король окончательно избавился от меланхолии и на прощание сказал Левенгаупту:
        - Поспешайте к Очакову. Мы соберемся с силами, получим подкрепление из метрополии и покажем русским, как умеет воевать шведский солдат.
        Король с охраной при помощи Мазепы и запорожцев переправились через Днепр поздней ночью. Но солдаты, узнав о бегстве короля, пытались поодиночно переплыть реку, и лишь немногим смельчакам удалось достичь противоположного берега.
        Ранним утром русская конница Меншикова начала окружать полки Левенгаупта. Шведский генерал не знал, что у Меншикова в два раза меньше войск, и запросил перемирия.
        Меншиков, не растерявшись, ответил парламентеру кратко:
        - Поздно спохватился ваш генерал. Толковать о примирении не будем, токмо полон всего войска.
        Князь отказался дать время даже на размышление, и генерал Крейц начал переговоры о сдаче…
        Капитуляция шведов подходила к концу, когда у Переволочны появился Петр. Узнав, что король с Мазепой успели скрыться, немедля отрядил за ними погоню — бригадира Кропотова с двумя драгунскими полками.
        Следом послал князя Волконского.
        - Бери две тыщи драгун, — наказал он Волконскому, — и ежели схватишь Карла, вези ко мне. Но, чур, обходиться с ним, яко с монархом, по чести и учтиво….
        Напрасно ждал Карл своего верного Левенгаупта с войском. Спустя неделю на переправе через Буг русские драгуны настигли короля. Половину охраны взяли в плен, остальные разбежались.
        Карл с Мазепой и двумя десятками запорожцев чудом спаслись и бежали к туркам в Бендеры.
        Отдышавшись в Бендерах, Карл только теперь осознал, что после гибели армии и бегства с поля боя нечего и думать о возвращении с позором на родину. Что Делать? Задумал уговорить султана дать ему войско, иначе, убеждал он турок, царь Петр теперь, осмелев, наверняка будет угрожать Османской империи. Любым способом надо задарить визиря, ублажить турецкий Диван, авось клюнет…
        А пока он, быть может, с целью выиграть время, впервые запросил мира у своего противника и направил к царю парламентера.
        - Передайте царю Петру, — сдерживая горечь досады, инструктировал он генерала Майерфельта, — что мы снизошли и согласны заключить мир на тех условиях, что предлагал царь прошлым годом.
        Не учел одного тщеславный и самонадеянный король: нынче роли переменились.
        Выслушав королевского парламентера, Петр усмехнулся: «Шалишь, братец, нынче ветер переменился и дует в мои паруса».
        - Брат Карл будто образумился. Так передайте ему, что все отвоеванное нами, всю Лифляндию и вдобавок Выборг, должно нам уступить.
        Разгневанный король отверг предложение царя. Привык Карл диктовать свои условия противникам…
        Пришло время сообщить в родное королевство о происшедшем. Не в привычке кичливого Карла признаваться в поражении.
        Разные слухи долетали летом 1709 года до столицы Швеции. Поговаривали об успешном продвижении войск в России, чуть ли не о разгроме русских и вступлении короля в Москву. Шведские солдаты, как всегда, бодры и веселы, и неприятель всюду отступает…
        Но вот, после долгого молчания короля, в Стокгольм долетели вести из далеких Бендер. Как оказалось, ничего страшного не произошло.
        «Прошло значительное время, как мы не имели сведений из Швеции и мы не имели случая послать письма отсюда. В это время обстоятельства здесь были хороши, и все хорошо происходило, так что предполагали в скором времени получить такой большой перевес над врагом, что он будет вынужден согласиться на заключение такого мира, какой от него потребуют, — непринужденно начал король, — но вышло благодаря странному и несчастному случаю так, что шведские войска 28 числа прошлого месяца потерпели потери в полевом сражении. Это произошло не вследствие храбрости или большей численности неприятеля, потому что сначала их постоянно отбрасывали, но место и обстоятельства были настолько выгодны для врага, а также место было так укреплено, что шведы вследствие этого понесли большие потери. С большим боевым пылом они, несмотря на все преимущества врага, постоянно на него нападали и преследовали его. При этом так случилось, что большая часть пехоты, погибла и что конница тоже понесла потери. Во всяком случае, эти потери велики. Однако теперь заняты приисканием средств, чтобы неприятель от этого не приобрел никакого
перевеса и даже не получил бы ни малейшей выгоды».
        Так благодушно повествует о своем поражении король и просит у Государственного совета подкрепления и приказывает ужесточить отношение к русским пленным в Швеции.
        Получила весточку от брата и принцесса Ульрика. Теперь она единственная наследница престола, сестра Софья скончалась…
        Письмо Карла изобилует, как всегда, любезностями и нежным отношением к сестренке.
        Поставив подпись, тут же приписал как бы невзначай:
        «Здесь все хорошо идет. Только к концу года вследствие одного особенного случая армия имела несчастье понести потери, которые, как я надеюсь, в короткий срок будут поправлены».
        Приписка в конце письма брата вызвала улыбку на лице Ульрики. Она вспомнила, как три недели назад в Стокгольме разом всполошились послы Англии, Франции, Голландии. После кончины сестры Софьи иностранные посланцы в королевстве при каждом Удобном случае старались общаться с Ульрикой. Ее старая бабка, Гедвига, которой перевалило за семьдесят, давно не посещала королевский Совет и редко показывалась на людях.
        Первым навестил Ульрику английский посол:
        - Я искренне сожалею о печальных событиях на Украине и выражаю Вам и его королевскому величеству свое сочувствие, — с поклоном начал разговор посол. Узнав, что принцесса еще ничего не знает о разгроме королевских войск под Полтавой, посол кратко сообщил Ульрике неприятные известия.
        Вскоре о том же поведали ей и послы морских держав Франции и Голландии. Затем неожиданно появилась, вся в слезах, супруга генерала Левенгаупта и растерянно просила совета, как помочь мужу, который оказался пленником у царя Петра…
        И вот теперь милый братец лишь мимолетно упоминает о неприятных делах…
        Сколько раз Ульрика просила его возвратиться в Швецию, но все напрасно. За минувшие годы она научилась многое понимать в делах управления страной, и к ее голосу иногда прислушивается и глава Совета Арвед Горн. Вот и теперь, получив королевское письмо из Бендер, принцессу Ульрику известили о заседании Совета.
        Слухи о поражении под Полтавой все же привели в смятение столицу, как и королевский Совет, но правители решили не подавать виду, а продолжать войну до победы. Благо русские пока далеко за морем.
        Граф Вреде задавал тон, подбадривая советников:
        - Главное, что наш несравненный король жив, должно ждать его распоряжений и без промедления оказать помощь войскам. Хотя Господь и допустил несчастный исход битвы, но надо всемерно благодарить Бога, что не все потеряно, и остаться верноподданными его величества.
        Советники Аксель Делагарде, Карл Гилленшерн, Кнут Поссе дружно поддержали графа.
        Да, действительно, потери в войне немалые: погибло почти все офицерство, генералитет. Сейчас во всех дворянских семьях поминают погибших. Да и в деревнях горюют о тысячах сгинувших своих сыновей. Но именно провинция и не должна знать всю ужасную новость.
        Арвед Горн был настроен решительно:
        - При всей нашей неудаче, мы не должны помышлять о мире с царем. Мало того, что мы потеряли Ингрию, Лифляндию, Эстляндию, русские могут дотянуться к берегам Ботники и угрожать метрополии.
        Ульрике пришелся по душе твердый голос первого советника. Она сама начинала верить. в неизбежность продолжения войны. Надобно покорить этих русских за горечь понесенных потерь.
        - В наших руках, — чеканил фразы Горн, — Выборг, Кексгольм и Ревель, вся Финляндия. Будем строить новые суда. Наш флот владычествует на Балтике. Мы укажем генерал-адмиралу Вахтмейстеру накрепко запереть русских в устье Невы.
        Словно угадывая замыслы королевских советников в Стокгольме, ПетрI опережал их своими действиями.
        Еще не смолкли праздничные салюты Полтавской виктории, а он делился замыслами с генерал-адмиралом Апраксиным:
        - На суше, Федор, почитай, с Карлом покончили. Нынче готовь войска и флот, по весне штурмовать Выборг станем, а следом и Кексгольм. Надобно шведа отвадить помалу из всей Финляндии. А там, гляди, ежели с нами не замирится, воевать станем морем Швецию…
        - Государь, дозволь, а пехоту-то с пушками доставлять к Выборгу бригантинами будем?
        Петр загадочно сощурился:
        - Войска поведешь ты сам, по льду, загодя, налегке. Как лед сойдет, мы с флотом пойдем с осадной артиллерией, провиантом. Покуда исподволь готовь полки.
        Шаутбенахт датского флота Юст Юль оказался первым иноземным посланником в Москве в ранге морского офицера. Почему король ФредерикIV выбрал для этой роли моряка, можно было только догадываться. Так или иначе, но это поднимало престиж России как нарождающейся морской державы. Раньше в Белокаменной бывали посланниками только сухопутные генералы.
        Видимо, задумывался об этом и царь.
        После рождественских праздников он, не без юмора, говорил канцлеру Головкину:
        - От Юста мне прохода нет, днем и ночью тенью меня сторожит, невмочь ему, секреты Фредерика мне хочет поведать. Да я и без него их знаю. А раз он моряк, пущай флотом нашим на Балтике полюбуется. Европе поведает. Пригласи его в Петербург, пусть поглядит, и как мы Выборг воевать станем. Чтобы ему не скучно было, за компанию саксонца, графа Фитцума, с ним отправь…
        У Петра еще не было сильного флота, значит, и сражений на море надо было опасаться. Но без взятия Выборга нечего было и думать об успешной войне со шведами на море…
        Из Очакова КарлXII бежал к туркам, войну с Россией на суше он проиграл. Но о мире он и не думал, еще надеялся на свой флот — полсотни мощных линейных кораблей… Карл полагал, что царь не решится на войну на море. Силы у него на Балтике один к десяти. Швеция надежно укрыта за морем, до нее сотни миль по воде.
        Понимал это и царь. Воевать со Швецией придется, избегая пока схваток на море. Надо выдавливать шведов из Финского залива, взять Финляндию, выйти на Балтику. За Балтикой была Швеция, Стокгольм, а там, на шведской земле, и решать исход войны.
        А сейчас торчала заноза под боком новой столицы. Путь вперед преграждали мощные бастионы, казалось, неприступного Выборга. Однажды, три года назад, здесь на суше Петр потерпел неудачу. Теперь со стороны моря сторожила выходы шведская эскадра. Правда, зимовать она уходила к берегам Швеции.
        Приморские европейские крепости можно было взять, только имея сильный флот. По военной стратегии корабли запирали крепость с моря, флот перевозил десант, который осаждал крепость, брал ее измором или штурмом. Накануне Крещения царь собрал в Петербурге военный совет: Апраксина, адмиралов Крюйса и Боциса, генералов Брюса и Берхгольца, бригадира Чернышева. Его план был прост и неординарен. Весь корпус собрать по частям на Котлине к середине марта. Брать с собой только сухари и фузеи — основное оружие солдат. Пушчонок с дюжину, легких, двухфунтовых.
        Петр сначала поманил к карте сухопутных, обратился к Чернышеву:
        - Ты, бригадир, пойдешь авангардом, за тобой генералы. Смотри сюда, Федор, обложишь крепость враз со всех сторон. Чтобы мышь не проскочила. Ты в ответе за все.
        Настала очередь адмиралов.
        - Ты, Боцис, погрузишь остальные войска, провизию, боевой припас, осадную артиллерию. Двинешься разом за кромкой льда. — Петр кинул взгляд на Крюйса: — Следом с эскадрой ты двинешься, загородишь галерный флот со стороны моря. Я пойду с тобой на «Лизетте», поведу арьергард. Возьмем брандеры. Ежели шведская эскадра встренет, азардировать станем, брать на абордаж, подрывать брандерами. К Выборгу ни один швед пройти не должен.
        Адмиралы и инженеры переглядывались, переговаривались, изучали карты, подсчитывали, прикидывали. Пока что на бумаге.
        Двадцать первого марта, морозным утром, первым ступил на лед Апраксин. Скинул шапку, перекрестился, взмахнул рукой:
        - С Богом!
        Один за другим выходили на заснеженную и замерзшую морскую равнину батальоны, полки. На ходу строились в колонны, грузили на подводы пушки. По протоптанной дороге потянулся обоз, кавалерия…
        На берегу, кутаясь в овчинный тулуп, с подзорной трубой в руках переходил с места на место Юст Юль. «Черти эти русские», — кряхтел он про себя и вечером при лучине записал в свой дневник:
        «Войска выступили в самый ужасный мороз, какие бывают только в России; перешли они прямо через лед с орудиями и со всем обозом. Всякая другая европейская армия, наверное, погибла бы при подобных переходах. Но где предводителем является само счастье, там все удается. Впрочем, русские выносливы, что для солдат другой нации невыполнимо».
        Впереди тринадцатитысячного корпуса шла рота, протаптывая дорогу, нащупывая полыньи и торосы. Первым впереди, наклонив голову, ступал адмирал и генерал Апраксин. Рядом с ним, то и дело оглядываясь, бодро шагал бригадир Чернышев. Генералы шли следом, во главе полков. Как положено, делали привалы, солдаты жгли костры, грелись, варили кашу, отдыхали в полудреме, привалившись друг к другу.
        Через три дня добрались до суши на западном берегу залива. Хоть и скалы вокруг, а все веселей шагать солдату, когда под ногами земная твердь.
        Средневековый выборгский замок — цитадель с каменной башней Лангерман — виднелся за десяток верст. На пятьдесят саженей вверх уходили неприступные стены, пятьдесят саженей в поперечнике. Вокруг каменной крепости располагался новый город, обнесенный еще одной стеной, построенной при прежнем короле Густаве-Адольфе. Летом Выборг был неприступен, со всех сторон его окружала вода — Выборгский залив и огромное озеро Суомен-веден-селка.
        Комендант крепости полковник Магнус Стиенст-роле за долгие годы привык к размеренной жизни. Крепость надежно укрыта, ее защищают почти пять тысяч войск, полторы сотни орудий. Припасов хватает, каждую весну приходит контр-адмирал Нумере, привозит пополнение для войск, провизию и все необходимое.
        В крепости много жителей, но мало жилья. Для двух полков выстроили дома и казармы в предместье Хиетала.
        Рассвет дня весеннего равноденствия застал шведов врасплох. В Хиеталу с трех сторон внезапно ворвались русские войска. Схватка была короткой, шведы бежали и укрылись в крепости.
        В числе первых трофеев русские солдаты в замерзшем заливе пленили три военных судна. Апраксин смеялся:
        - Вот нам и первый морской трофей, токмо взят по суше морскими солдатами.
        Русские войска брали крепость в блокаду, обживались. В тот же день Апраксин с генералами обошел всю крепость, провел рекогносцировку, четко определил роли:
        - Тебе, Берхгольц, отрезать крепость с востока, не допускать сюда Либекера. Ты, Брюс, оседлаешь крепость с залива. Чернышев, начнешь осаду с пушками по фронту главной стены.
        Апраксин развернул карту, показал Брюсу на самое узкое место залива — пролив Тронзунд.
        Карту нашли на захваченных шведских судах. Один из пленных, словоохотливый подшкипер-финн, среди многочисленных шхер и островков, усеявших Выборгский залив, показал судоходный фарватер.
        - Так ты в сем городе, — адмирал очертил на листе кружок, — соорудишь батарейку из пушчонок. Покуда парочку трехфунтовых поставь. Подойдет подмога — поставим корабельные.
        Брюс удивленно поднял брови:
        - Чего для в таком дальнем месте от крепости?
        - А того для, генерал, ледок-то сойдет, шведы с эскадрой, не миновать, посунутся. А здесь-то мы их и прихватим.
        Ушло первое донесение царю: «…с караулом пехоты и кавалерии, через лед, морем с Котлина острова марш свой воспринял мимо Березовых островов». С этой же почтой Апраксин переслал царю захваченную у шведов карту.
        Солдаты долбили промерзшую землю, с трудом выковыривали валуны и камни, строили шанцы. Укрепления сооружали не так, как хотелось. С высочайших бастионов шведы держали под обстрелом все ближайшие подступы. Ядра легких осадных орудий до крепостных стен не долетали.
        То и дело ржали изголодавшиеся кони. Пехота ежилась от холода, солдаты жгли костры, грелись, хмуро посматривая на высокие мрачные стены крепости, и с тоской переводили взгляд на почерневший местами лед в заливе. «Когда-то кораблики приплывут!»
        Сытые шведы в крепости посмеивались. Запасов у них хватит на целый год, пороху вдоволь. Полторы сотни пушек то и дело посылали смертельные гостинцы.
        «Шанцы к неприятельским крепостям приближались ближе фузейной стрельбы, — доносил Апраксин в Петербург, — и трудим бомбами, сколько можем, а пушки наши нам мало помогают, понеже зело малы и легки: когда мы начинаем стрелять, то неприятель противу одной из десяти стреляет».
        Пехота доедала последние сухари, драгуны уныло отворачивались от выпученных голодных глаз лошадей, щурились на солнце, озирались на кромку талой воды у берега.
        С крепостных стен временами доносился дружный хохот неприятеля. Комендант каждое утро подбадривал солдат, посматривая на залив:
        - Скоро придет адмирал Ватранг с эскадрой. Русским будет конец.
        …Над городом и Невой простиралось прозрачное, нежно-бирюзовое весеннее, без единого облачка, небо.
        Река полностью очистилась ото льда. Из каналов и проток корабельный и галерный флот потянулся к морю. Галеры тащили на буксирах десять фрегатов и пять шняв. Суда выглядели нарядно, свежепокра-шенные борта сверкали на солнце, трепетали флаги и вымпелы. Тускло отсвечивали медью жерла орудий в открытых портах.
        Следом за боевыми кораблями выстроились две сотни транспортов с провиантом, осадными пушками, порохом. Флот двинулся на помощь армии, но природа уготовила ему тяжкие испытания, грозившие смертельной опасностью.
        Все было заранее просчитано и оговорено, Петр сам проверил готовность каждого корабля, наставляя флагманов и капитанов на случай встречи с превосходящим по силе неприятелем:
        - Транспорты с припасами защитят галеры, уходить им борзо, без мешкоты. Фрегаты прикроют огнем атаку бригантин. Неприятеля брать только на абордаж и подрывать брандерами.
        Авангардом и всей эскадрой командовал Крюйс, замыкал колонну и командовал арьергардом Петр. Свой флаг он держал на «Лизетте».
        Командиров для всех кораблей в этот поход не хватило, пришлось отозвать Скляева с постройки «Полтавы». Петр объявил ему сам:
        - Капитанов нынче наперечет. Принимай «Мункер», пойдем к Выборгу. На борт возьмешь посланников, адмирала Юста и графа Фитцума. Покажи им сноровку флотскую.
        До Котлина колонна добралась за четверо суток разводьями. Впереди на несколько миль вода была чистой, дальше все тонуло в тумане. Крюйс послал для «проведывания неприятеля» шнявы «Дегас» и «Феникс».
        - Дожидасть их не станем, — решил Петр, — пока море чистое, пойдем к Выборгу.
        Утром вперед ушел отряд бригантин Наума Сеня-вина с транспортами на буксире, следом такой же караван повел друг Наума, поручик Ипат Муханов.
        Погода вроде бы установилась, но после полудня ветер сначала затих, потом потянул с запада. Медленно разворачивались громадные ледяные поля, надвигаясь на корабли.
        Возвратились из разведки шнявы, доложили: «Шведов в море нет».
        Петр на «Лизетте» ушел к Березовым островам искать проход.
        Оказалось, путь к Выборгу пока начисто закрыт льдами. Флот стал на якоря, но льды днем и ночью докучали, затирали суда. Небольшие галеры, транспорты, карбасы плотно захватило в ледовый плен, якоря не держали, рвало якорные канаты. Ветер то и дело менял направление.
        Петр дал знать Апраксину, чтобы он держался, а сам на «Лизетте» сходил в Петербург. Начал на всякий случай готовить помощь по сухопутью.
        Через два дня ветер наконец-то переменился, но опять не к добру — задул с востока, ледяные поля погнало на запад, в открытое море. Вместе с ними потащило сотни затертых льдами галер, транспортов, карбасов. Всю ночь оттуда палили из ружей, пускали ракеты. Просили о помощи.
        На рассвете Петр пришел на шлюпке к вице-адмиралу. Крюйс степенно допивал утренний чай.
        - Кончай гонять чаи! — прикрикнул он на флагмана, забыв о субординации. — Командуй «Думкрату» и галиоту бомбардирскому поднимать паруса. Выручать суда и людишек надобно. Карбасы на живую нитку слажены, да и галеры, чаю, тоже не железные. Пущай крушат льды с разбегу, якорями разбивают, пушки малые бросают на канатах.
        Поначалу пришлось туго и фрегату, и галиоту. Набрав ход с попутным ветром, врезались в ледяные поля, трещали борта, крошился лед перед форштевнями. Бросали на канатах трехфунтовые пушки. Кое-как пробились к галерам, подали буксиры, зацепились якорями; и галеры между собой перекинули канаты, подали их на транспорты, карбасы. Понемногу льды расходились, ветер отгонял их далеко на запад. Четыре транспорта-таки раздавило льдами и унесло в море. Стихия способствовала неприятелю.
        Поступила депеша от Апраксина. Петр вызвал Крюйса:
        - Читай.
        - «Провианту, государь, у нас остается, почитай, занет, от девятого числа разве с нуждою будет дня на четыре», — с заминками прочитал вице-адмирал.
        - Остаешься главным с фрегатами, я иду к Выборгу.
        На «Мункер» неожиданно прибыл Петр. Как положено, Скляев поднял флаг контр-адмирала.
        - Снимайся с якоря, идем к Выборгу. Апраксин вешки набросал по фарватеру. Крюйс останется прикрывать нас с моря от шведов. Разбуди датского адмирала, пущай знает наших.
        …На самой высокой башне радовались шведы в Выборге:
        - Ура! Идет наша эскадра!
        Действительно, вдали показалась колонна кораблей со шведскими флагами. Корабли салютовали из пушек, но оказалось, они салютовали русским войскам. Предусмотрительный шаутбенахт Петр Михайлов решил схитрить, поднять шведские флаги: «А вдруг на берегу шведы с пушками?»
        Апраксин не выдержал, по-родственному обнял Петра:
        - Хлеба у нас, господин шаутбенахт, на один день, а пороху на два дня осталось.
        - Все за кормой, генерал-адмирал, принимай пять тыщ войску, мортиры, припасы. Да поживей, нам уйти надобно без мешкоты, пока Ватранг не нагрянул.
        Постепенно в залив втянулись все корабли, транспорты, карбасы. Петр в тот же день на «Мункере» вместе с Апраксиным и Боцисом осмотрели акваторию залива. Петр похвалил адмирала за батарею.
        - В шхерах Ватранг с кораблями не пройдет, а вот Тронзунд для него подходит. — Петр прикинул расстояние до ближайших островов. — Залив перегородим транспортами. У нас их много. Ты, Иван, — обернулся он к Боцису, — отбери полдюжины самых худых и притопи их поперек залива. Шведам запрем морские ворота наглухо. Останешься здесь с галерами и бригантинами. Стереги море.
        На следующий день установили против крепости тяжелые мортиры. По старой бомбардирской привычке Петр сам навел одну из них на крепостные стены, пробанил ствол, зарядил пушку, перекрестился.
        - С Богом, — запалил фитиль.
        Ухнула пушка, с тяжелым гулом двухпудовое ядро ударило в саженную стену цитадели. Полетели осколки, обнажая вековой пласт каменной кладки.
        Флот только-только успел выйти из Выборгского залива, а на горизонте замаячили паруса. Спешила на выручку крепости шведская эскадра. Восемь линейных кораблей, пять фрегатов, еще шесть судов под флагом вице-адмирала Ватранга, шестьсот с лишним орудийных стволов готовы были помочь Выборгу, но шведы опоздали. Не удалось даже ударить «по хвостам» неприятеля, русские на этот раз опередили умудренных моряков. Путь на север, к Выборгу, для Ватранга оказался заказан. В единственном проходе торчали из воды мачты и корпуса затопленных транспортов, а с обоих берегов чернели негостеприимно грозные жерла орудий.
        На борту кораблей шведского адмирала тысячи солдат, боевые припасы, провиант. Наконец, сотни тяжелых корабельных орудий, а он бессилен помочь осажденному Выборгу.
        В крепости довольно скоро поняли свою обреченность, да и слыхали и знали по Ниеншанцу, Нотебур-гу, Нарве, что русские своего добьются. Всего месяц сопротивлялись шведы и выкинули белое полотнище, и на грозной башне Лангерман навечно водрузился флаг российский.
        Накануне под Выборг пожаловал царь. Сам принял капитуляцию у храброго шведского полковника Стиенстроле, достались немалые трофеи. Одних пушек полторы сотни.
        На мундире Апраксина засверкала звезда Святого Апостола Андрея Первозванного. Жаловали и других. Храброго бригадира Григория Чернышева назначили комендантом Выборга.
        Торжественный обед в честь победителей открыл Петр:
        - Отныне, после взятия Выборга, окончательная безопасность Санкт-Петербургу обеспечена.
        Апраксин после первых тостов, пока не захмелел, спросил:
        - Теперича, Петр Лексеич, Финляндию воевать станем?
        Петр на миг задумался.
        - Погоди, Федя. Надобно поначалу Кексгольм прибрать к рукам, Эстляндию да Ревель…
        Не преминул высказаться о завершившейся кампании и датский контр-адмирал:
        «По воле Провидения, морской поход, предпринятый царем, увенчался двойным успехом, окончившись счастливо как для флота, так и для армии. Если принять во внимание:
        1.Что царский флот приступил в плавание в такое время года, когда все море покрыто плавучим льдом;
        2.Что во всем флоте не было человека, знакомого с фарватером, который представляет большие опасности для плавания и изобилует камнями;
        3.Что большая часть судов построена из ели, а иные и без единого гвоздя и вообще не пригодны для морского плавания; 4. Что управление этими карбасами было поручено простым крестьянам и солдатам, едва умевшим грести, то остается изумляться смелости русских.
        Можно весьма кстати привести слова Курция: „Отвага переходит в славу“. Царю можно повторить то, что Цицерон сказал Юлию Цезарю: „Многим ты обязан доблести, но еще больше счастью“».
        Будто все верно подметил «выпуклый морской глаз» Юста Юля, но не знал он только генеральной задумки царя, ради чего все было совершено.
        - Ныне уже крепкая подушка Санкт-Питербурху устроена. Новый стольный город почивать может спокойно.
        ГлаваIII. Морская Полтава
        Громовой раскат победных пушечных залпов на берегах Днепра заставил Европу поежиться. Впервые за многие века дал о себе знать Великий Росс.
        Едкий пороховой дым этих залпов заставил протереть глаза две морские державы, главенствующие в Европе. И Англия, и Франция никак не желали появления еще одной соперницы на морских просторах.
        Первыми забеспокоились британцы на берегах Альбиона.
        «Мы не имеем дальнейших подтверждений о битве между шведами и московитами, — писал небезызвестный герцог Мальборо министру Годольфину, — но если только верно, что шведы так решительно разбиты, как о том говорят, то как печально думать, что после постоянных успехов в течение десяти лет он в два часа неправильных распоряжений и неудач погубил себя и свою страну».
        Вскоре Джон Черчилл потерял былое значение при дворе, но не скрывал своей неприязни к русским.
        - Гляди-ка, что отписывает Матвеев из Гааги, — посмеивался Петр, — усмотрел я, что сей дук при своем падении еще скорпионовым хвостом не минул нас язвить…
        Опечаленным покидал в дни штурма Выборга Москву другой англичанин, посол Чарльз Витворт. Он уезжал с беспокойством, что Полтава не только конец шведского могущества, а и появление в Европе новой морской державы на Востоке…
        Ему откровенно вторил соперник Англии, французский король ЛюдовикXIV:
        «Царь совершил завоевания, которые делают его хозяином Балтийского моря. Оборона завоеванных земель, вследствие их местоположения, настолько легка для Московского государства, что все соседние державы не могли бы принудить возвратить эти земли Швеции. Этот государь обнаруживает свои стремления заботами о подготовке к военному делу и о дисциплине своих войск, об обучении и просвещении своего народа, о привлечении иностранных офицеров и всякого рода способных людей. Этот образ действий и увеличение могущества, которое является самым большим в Европе, делают его грозным для его соседей и возбуждают очень основательную зависть в морских державах. Его земли в изобилии доставляют все, что необходимо для мореплавания, его гавани могут вмещать большое количество судов».
        Отправляя в Москву своего нового посла де Балю-за, король на словах, как бы сочувственно, понимал устремление ПетраI против соперников Франции:
        - Мы всячески должны поддерживать царя в его желании, чтобы торговать во всей Европе. Мы знаем, что это против интересов Англии и Голландии, которые желают быть перевозчиком для всех наций и одни желают производить мировую торговлю.
        Теперь к Петру явился с «повинной» и саксонский правитель АвгустII. С необычайным почетом встретил он русского царя в конце сентября 1709 года.
        «В 26 день, не доезжая Торуня за милю, король польский встретил государя на двух маленьких прамах, которые обиты были красным сукном, и как приехал король Август к судну государеву, тогда государь его, короля, встретил, и между собою имели поздравления и любительские разговоры о состоянии своего здравия и случившихся дел».
        Царю все же нужны были союзники, и он «простил» саксонцу прежнюю измену тайного сговора с КарломXII. При этом Петр знал истинную цену этому «союзнику» и припас на конец встречи сюрприз.
        - Где же сабля, наш подарок тебе, брат мой? — не без ехидства спросил царь.
        Пять лет назад, вступая с ним в союз, в знак особого расположения Петр подарил Августу необычную саблю, с рукояткой, усыпанной драгоценными камнями.
        Услышав вопрос, саксонец в первую минуту смутился, покраснел слегка, но быстро нашелся:
        - Ваше величество, я позабыл ее в Дрездене…
        Петр захохотал, хлопнул в ладоши. На пороге появился камердинер и с поклоном передал царю саблю, ту самую, о которой шла речь.
        - Ну так вот, — продолжая смеяться, Петр протянул саблю Августу, — я дарю тебе новую саблю!
        Лицо Августа стало пунцовым. Еще бы! Он-то доподлинно знал, что эту самую саблю он подарил КарлуXII три года назад в знак дружбы, когда заключил с ним, втайне от царя, позорный мир… Не ведал саксонец одного, что этот клинок нашли русские гренадеры в багаже бежавшего из-под Полтавы шведского короля…
        Лукавил не только Август. Двойную игру по отношению к России вели Англия и Франция.
        Отправляя к царю нового английского посла, Джорджа Мекензи, статс-секретарь Генри Сент-Джон внушал ему, что у Швеции уже нет сил на равных противостоять России и поддерживать равновесие на Севере Европы, так необходимое Британии.
        По давней традиции, англичане привыкли «таскать каштаны из огня» чужими руками.
        - Помощь королю Карлу могут оказать лишь его гостеприимные хозяева в Стамбуле, — развивал свои замыслы статс-секретарь, — в наших интересах разжигать пожар в тех местах, направляя действия османов против царя Петра.
        В том же духе из Версаля часто пичкали депешами французского посла у султана, маркиза Дизальера, который публично хвастал своими интригами, разжигая страсти турок против России. Вручая султану послание ЛюдовикаXIV, маркиз увещевал за «короля шведского, дабы ему Порта помогала». Действовали морские державы осторожно, окольными путями.
        Вскоре англичане вручили крупные займы КарлуXII для подкупа турецких сановников, натравливая их против России. В унисон с англичанами «трудились» и французы.
        Получив письмо из Порты от посла в Турции, царь бранился:
        - Слышь-ка, сызнова лукавит Людовик, на словах одно, а по делу другое, — поведал он Апраксину, — из Царьграда Толстой доносит, посол французский, будучи в Бендерах, в гостях у Карла, привез ему немалую сумму денег. Мало того, по указу Людовика внушал ему, а потом и Порту убеждал к разрыву с Россией.
        Апраксин слушал царя, незаметно вздыхая. В душе холодило, понимал, что дело идет к войне.
        - Чаю, Петр Лексеич, султан заново к нам вломится, да не один, а хана крымского пристегнет.
        - Того не миновать, Федя. Азов бельмом у него в глазу сидит. Одначе сие нам не диковинка…
        Возвращаясь в Петербург, Апраксин обычно, по заведенной привычке, не заходя домой, заглянул в Военный морской приказ. С тех пор как принял дела по новому ведомству, он завел строгий порядок. Все бумаги, от которых частенько зависело своевременное исполнение важных дел, в чем он не раз убеждался, докладывал ему секретарь канцелярии Андрей Паренаго. Письма подавались в двух папках, казенные и личные.
        В этот раз, подавая папки, Паренаго, как всегда в таких случаях, сказал доверительно:
        - Весточка из Голландии от племянничка.
        Своих детей Апраксину Бог не дал, так генерал-адмирал нерастраченное душевное тепло питал к своим племянникам. Александра, сына старшего брата Петра, отправил с недорослями за границу, обучаться мудреному морскому делу. Ревностно следил за его успехами, но пока они не радовали.
        Недавно Андрей Матвеев, посол в Голландии, по старой дружбе сообщил ему, что волонтеры в Амстердаме загуливают, мотают деньги, вскользь упомянул про Александра. Сейчас, сообщая, что отправляется в Англию, племянник намекнул на нехватку денег. «Так оно и есть, — вздохнул адмирал, — не иначе промотался». И взялся за перо.
        «Как там в Библии сказано? наставь юношу в начале пути, и он не свернет с него до конца дней своих».
        Отцу все некогда, а взыскивать надобно.
        «Исполни волю монаршую, приложи труд и практикуйся дальше, от Гогланда до Англии практика невелика. Непрестанно ц. в. изволит упоминать, ежели кто из вас не обучится морскому плаванию на кораблях, хотя и с пасом приедет, почтен не будет, лучше не ездить. Для Бога прошу, — взывал дядя, — неленостно обучайся, чтобы мы возмогли тебя видеть в добром порядке, а не в бесчестии».
        После обеда ноги сами собой направились в Адмиралтейство. У пристани англичанин Ричард Броун прихорашивал линейный корабль.
        - Добрая конструкция, — похвалил корабль Скляев, — не зазорно кое-что перенять.
        - Ты-то его в глаза не захваливай, — посоветовал Апраксин, — он и без похвалы себя превозносит.
        - Есть малость, — усмехнулся Скляев, — но дело он, из прочих иноземцев, знает превосходно.
        Вдвоем они прошли вдоль пристани к шняве «Лизетта».
        Строил ее Скляев по чертежам Петра и гордился совершенством формы корабля.
        - Пожалуй, «Лизетта» обгонит «Мункер». Неделю назад пробовали ее вдоль реки, лихо идет на волну, лавирует складно. — Скляев вдруг захохотал. — Надо же такую красавицу чучелом обозвать.
        Апраксин тоже от души посмеялся, вспомнив, что царь назвал шняву по имени своей любимой собачки, из которой по ее кончине приказал изготовить чучело…
        Из Адмиралтейства Апраксин на небольшом одномачтовом паруснике — верее сходил на верфь в Новую Ладогу, а оттуда в Олонец.
        С покрасневшими от бессонницы глазами Гаврила Меншиков обустраивал линейный корабль. Помогал ему и присматривал управитель верфи Федор Салтыков.
        - Государь уже окрестил его «Пярнов», — сообщил он Апраксину.
        - Ведомо мне, не только твой детинец, еще два крестника таких же, на пятьдесят пушек, в Адмиралтействе стоят, «Выборг» и «Рига».
        Царь распорядился назвать первые линейные корабли именем крепостей, взятых у шведов в эту кампанию.
        Осенью адмирал крейсировал на новом флагмане «Рига». Эскадра ходила к Выборгу, на меридиане Гогланда шведов не обнаружили.
        - Видать, Ватранг удила закусил, — посмеивался Апраксин, обращаясь к Крюйсу, — на будущее лето небось злее станет. Нынче у него последнюю базу в Ревеле отняли.
        - Как ни крути, а ему теперь к нам незаметно не подобраться, — согласился Крюйс, — на Котлине можно присматривать стоянку.
        - Погоди, чай, объявится, о том государь уже хлопочет.
        Как обычно, флот ушел на зиму в устье Невы, в ее многочисленные протоки и рукава.
        Накануне Рождества у генерал-адмирала Апраксина собралась компания: Крюйс, Боцис, брат Петр, Шереметев, приехавший из армии Брюс. Веселье затеял Федор Матвеевич. Во-первых, праздновали «графское звание» братьев Апраксиных. В этом же году царь пожаловал в графы и старшего Петра. Потом нашелся повод обмыть царские подарки за взятие Выборга: шпагу, усыпанную алмазами, и золотой стакан. Трижды заставили владельца опорожнить стакан с водкой…
        Балагурили о разном, но часто заговаривали о предстоящей войне с турками.
        - Слышь-ка, из Стамбула Толстой пишет, Нуман-пашу Карла подкупает, а Карле деньгу французы выдали, — не спеша рассказывал умудренный Шереметев. — Султан хорохорится, с крымским ханом вместе грозятся напасть в одночасье.
        - Государь-то их не боится, а Карла, видать, позабыл, кто Полтаву воевал, — мурлыкал запьяневший Брюс.
        - Так-то оно так, — согласился Апраксин, — токмо ежели воевать, по-умному надобно.
        - Как же? — заинтересовался Шереметев.
        - А как присоветовал в свое время патриарх Досифей, Борис Петрович. Я-то помню. Воевать турка надобно через Крым. Один рог в наших руках, Таганий. Другой в Очакове, там ты крепостцы недалече воевал, тоже рядом. Рога обломаем, пойдем на хана. Возьмем Крым, кораблики помогут с Азова, — считай, Черное море у нас под пятой.
        Шереметев встрепенулся:
        - И то дело говоришь, ан государь по-другому толкует.
        - Как же?
        - Шафирка да Рагузинский, твой приятель, все уши прожужжали ему, надобно, мол, иттить прямо к Царьграду. Там и валашские князья, и Кантемир, славяне под турком, ждут царя не дождутся.
        - Опасно сие, места незнакомые, чем войска кормить, далече от баз-то в чужой стороне, — озабоченно потирал подбородок Апраксин.
        - И я к тому же ему молвил. Слухать не желает, ты ево знаешь. Порешил — отрубил.
        Крепкий лед сковал Неву и Финский залив в канун нового, 1711 года. Наконец-то бояре и вельможи облегченно вздохнули. По ледяному насту помчались легкие санки и возки на Васильев остров. Прекратилась наконец-то маята, установленная царем, переправляться через Неву только на лодках.
        Сумрачным вечером вернулся Петр из Адмиралтейства в свой домик на берегу Невы. В небольшой прихожей его ожидал гонец от русского посла в Османской Порте.
        Раздеваясь, царь подумал: «Никак, поди, турки мир порушили».
        «Наскоро доношу, — видимо, в спешке писал Толстой, судя по каракулям, — что турки по многим советам утвердили короля шведского ныне отпустить вскоре со многими татары через Польшу… и войну с нами начать нынче через татар, а весною всеми турецкими силами, понеже во все свое государство указы разослали вчерасъ, чтобы рати все конные и пешие сбирались в Бендеръ как азиатские, так ирумелъские, в апреле».
        Дочитав письмо, царь вскинул взгляд на гонца, а тот проговорил:
        - Их сиятельство, графа Петра Андреевича султан в темницу бросил, в Семибашенный замок, я едва успел ноги унести…
        Отпустив гонца, Петр велел послать за Апраксиным. Полученная «ведомость» его не удивила, он ожидал давно «турское нападение».
        Вскоре после Полтавы в подтверждение мира писал дважды султану, но все без ответа. Пришлось тайно договариваться о союзе с валашским господарем Бранковичем. Обязался перейти под его руку и молдавский господарь Кантемир. Нынче на южных рубежах войска настороже, Шереметеву надобно туда двинуть полки из Лифляндии. Карл теперь не в зачет, с ним генерально покончено на материке.
        Все эти и другие мысли Петр накоротке изложил Апраксину.
        - Не сумлевайся, султана мы одолеем вскорости, гренадеры наши да пушкари поднаторели со шведом. Янычары им не чета.
        Настрой царя не передался Апраксину:
        - С ханом-то, Петр Лексеич, не так-то просто.
        Но Петр не убавил оптимизма:
        - Верно говоришь. Ты и станешь супротив хана в Азовском крае и на подступах Крыма. Тебе в придачу калмыцкие полки конные примкнут. Наиглавное — отвадить турка на море. После Рождества поезжай в Воронеж, Тавров, спускай по весне на воду все посудины до единой — и к Азову. Выходи в море. Турки наверняка эскадру пришлют к Таганьему Рогу. Надежа на тебя, выдюжишь.
        Петр, шагавший из угла в угол комнаты, остановился у конторки, набил трубку, раскурил:
        - Другая забота меня одолевает, Федя. На Балтике нынче против шведа мы не бойцы. Флота у нас нет. — Петр запыхтел трубкой. — Сам видишь, токмо три корабля в линию спустим на воду — «Выборг», «Рига», «Пярнов», вполовину без пушек, матросов более половины нехватка. По сути, сие пустые кузова на воде. А у шведа четыре десятка таковых грозных супротивников. Нам с ними тягаться на море не подсилу, а придет время, сего не миновать. Стокгольм-то за морем, быть может, сей град воевать станем.
        Апраксин и сам нет-нет да подумывал, что не век же отсиживаться в устье Невы.
        - Так-то оно так, государь, токмо догонять шведа на море споро не получится, каждому кораблю в линию не менее двух-трех годков для строения потребно. Бона, «Полтава» второй год на стапеле, а конца-края работам не видать. А экипажи сплотить на воде? Кампания уйдет.
        Петр, слушая Апраксина, почему-то улыбнулся:
        - И я о том же толкую, Федя. Надобно, штоб за шведом угнаться, готовые корабли иметь. Того для надумал послать в Европу Салтыкова, торговать у англичан или голландцев суда воинские. Как мыслишь, одолеет он такую ношу?
        Лицо генерал-адмирала как бы выразило согласие, но брови поднялись, на лбу собрались морщинки.
        - У нас, Петр Лексеич, подобных Салтыкову умельцев по пальцам перечесть, Скляев да еще Верещагин. Семь годов он в Олонце правит верфью. Под его началом англичане да голландцы. Поди, сотню судов в строй поставил. Жаль отпускать. — Апраксин перевел дух. — Да что поделаешь, лучше него для такого дела не сыскать. Умен, дело знает досконально да и языками европейскими владеет. Петр положил руку на плечо Апраксину:
        - Сам ведаю, первейший он корабельный мастер. Одначе и то время не терпит. Да и верный он делу нашему, не всякому доверишь. Вели-ка послать кого на Олонец за ним.
        Олонецкую верфь на речке Свири меж собой плотники величали Лодейным Полем. Такое прозвище получило и небольшое городище, где жили мастера, подмастера, плотники, кузнецы и прочие промышленные люди. За восемь лет уклад жизни здесь устоялся. Стапеля не пустовали; спустив судно на воду, следом закладывали то ли фрегат, то ли шняву, а более всего галеру. Эти легкие на подъем весельные суда являли грозную силу в финских шхерах. В прошлом году со стапелей сошел первый на Балтике линейный 50-пушечный корабль. Мастеровые люди трудились на верфи с огоньком, благо их управитель, Федор Салтыков, относился к ним заботливо. Жили они в добротных избах, жалованье получали исправно. Особняком поселились иноземцы, но и они не кичились, уважали управителя за знание дела и сметку.
        После Рождества ранними сумерками из Петербурга примчался на санях посланец от генерал-адмирала:
        - Их сиятельство требуют вас без промедления к себе. Велено без вас не отъезжать.
        По дороге Федор размышлял, с чего бы это он срочно понадобился в зимнюю пору. Вроде бы на верфи все исправно, все ранее срока вершится. Неужто навет какой? Не Кикина ли, давнего завистника?
        Таким же туманным, морозным утром сани остановились у дома генерал-адмирала.
        Апраксин встретил приветливо, но загадочно улыбался. Угостив Федора чаем, повез его к царю.
        Еще раз расспросив о прошлой поездке Федора за границу, о делах на верфи, Петр без околичностей объявил:
        - Поедешь тем же путем по верфям, в Гамбург, Амстердам, Лондон, куда еще сподобишь. Осмотришься, суда отберешь исправные, ладной пропорции, одначе величиной не менее полсотни пушек или того же порядка. Приторгуйся по цене, отпишешь мне и жди указу. Деньгу получать будешь у Куракина в Гааге. О всем том обустраивай тайно, через подставных лиц, дабы англичане, тем паче шведы прежде времени не учуяли.
        Петр подошел к Салтыкову, прочитал в глазах его некоторую грусть, переменил тон:
        - Ведаю, прикипел ты к корабельному строению, да сия порука тебе наиважнейшая для державы. Флот российский становить надобно без промедления, силу на море поднимать.
        Федор как-то собрался, перевел дыхание, а царь закончил:
        - Дела покуда сдашь Пальчикову. Ступай.
        От царя Апраксин повез Салтыкова к себе домой отобедать. Оставшись вдовцом, Апраксин старался в зимнюю пору всегда заполучить к себе гостя, а если можно — не одного. В Петербурге он уже слыл за большого хлебосола и добродушного, гостеприимного вельможу. Частенько у него бывал князь Меншиков, отводил душу за хмельным, не знал удержу.
        Во время беседы царя с Салтыковым генерал-адмирал вспомнил об отце Федора. Из старинного боярского рода, его отец долго сидел Сибирским воеводой в Тобольске, потом правил Судным и Пушкарским приказом, был на виду у царя. Когда взяли Азов, по сути, Степан Иванович сидел там первым воеводой
        и зачинателем судостроительных верфей. В Азове я сошелся Апраксин близко с Салтыковыми, присмотрелся к смышленому сыну Федору…
        За обильной едой, неспешно, Апраксин расспрашивал своего тезку о делах на верфи в Олонце, особо выпытывал про иноземных мастеров.
        - Англицкие мастера все знающие, трудятся на совесть, обжились, с нашими подмастерьями ладят. Токмо Броун заносится порой не по делу.
        Апраксин прислушивался, прикидывал, скоро кого-то из них будет переводить на главную Адмиралтейскую верфь в Петербург…
        - Нынче весть пришла из Царьграда, султан на нас войной идет, — проговорил разомлевший Апраксин, — потому вскоре отъеду я к Азову, в места тебе знакомые.
        Слегка опешив, Салтыков отложил вилку. В Олонец скупо доходили вести из Петербурга. Все новости он узнавал из «Ведомостей».
        Апраксин отпил вина из высокого бокала и продолжал как ни в чем не бывало:
        - Ты-то государю, чаю, будешь по делу отписывать, а мне не смущайся, выкладывай все начистоту. Еще, будешь в Голландии, присмотри за нашими школярами, средь них и мой племяш Лександра — балует, по слухам… — Апраксин налил бокалы вином: — Ну, тезка, давай на посошок, когда еще свидимся.
        Ни генерал-адмирал, ни Салтыков не ведали, что это была их последняя встреча в жизни земной…
        Весна шла к концу, Федор уже передал верфь по описи своему напарнику и товарищу Филиппу Паль-чикову, но продолжал каждый день обходить стапеля, готовил суда к спуску на воду. В начале июня, по еще не просохшим дорогам верховой привез долго-Жданный указ генерал-губернатора Меншикова явиться в Петербург.
        С князем Салтыков не один год общался на верфях, иногда с топором тесали дерева бок о бок с царем. После отъезда Петра к армии, на Украину, Александр Данилыч правил в Петербурге всеми делами.
        - Нынче получен указ государя, — объявил он Федору, — сбирайся в дорогу. Ехать тебе в Данию, явиться к князю Долгорукову, он все пояснит. Король дацкий сулит суда за полцены у французов. Все выведай, отпиши государю. Поедешь для тайности через Ригу, пасс тебе Головкин изготовил на дворянина. Деньгу получи в казначействе на прогон.
        Меншиков замолчал, испытующе глядя на Салтыкова, а тот без тени смущения ответил:
        - Будя исполнено, ваша светлость. Меншиков кашлянул, улыбнулся. Уважал сведущих людей.
        - Ты в иноземных делах наторел, но держи там ухо востро, интерес державы блюди.
        Перед отъездом Салтыков прощался с Федосеем Скляевым, Наумом Сенявиным:
        - Когда теперь судьба сведет.
        Наум рассмеялся:
        - Не горюй, Федор, мы с Захарием Мишуковым тоже завтра отъезжаем к армии. Государь затребовал. Переправы там многие учинять через реки великие надобно, струги ладить для войск.
        Прибыв на верфи в Тавров, Апраксин ужаснулся. Наступила пора половодья, а блоки стапелей с построенными кораблями сиротливо торчали на берегу в десятках метрах от уреза воды.
        - Нынче Дон-батюшка осерчал, не хочет пускать кораблики в море, — разводил руками адмиралтейский мастер.
        Апраксин чесал затылок: «Чем воевать с турком? Прошлым годом старые кораблики сожгли, а новых не станется».
        Как гигантские истуканы, замерли на берегу вось-мидесятипушечные корабли. Жаль было угробленного времени, денег и сил.
        - Что поделаешь, — насупившись, отводил душу Апраксин в разговоре с Крюйсом, — не все в нашей воле. Хотя государь и гневается на меня, но совесть моя чиста.
        Неторопливо прохаживались они вдоль пристани, где ошвартовались две новые шнявы, шесть скампавей. Поодаль, на стремнине, покачивались на якорях два недостроенных линейных корабля.
        - Отъеду я в Таганрог, — продолжал Апраксин, — там кораблики настропалю, к Азову подамся. Кубанские татары, не дай Бог, нахлынут. Впрочем, там комендант надежный, полтавский генерал Келин. Комплектуй кораблики и спускайся к морю. Не ровен час, турки объявятся.
        Две недели Крюйс с капитанами собирал экипажи из рекрутов. Разводили испуганных новобранцев по палубам, боцмана линьками загоняли их на ванты, заставляли карабкаться на салинги и марсы, разбегаться по реям. Тряслись руки, дрожали колени. Кто-то падал, зашибался. На якорях, в тихой заводи, кое-что получалось…
        Пока держалась вешняя вода, Крюйс повел небольшой отряд к Азову. В июне на рейде Таганрога Апраксин с тоской осматривал суда.
        - Срам какой-то, — бурчал он, — с дюжиной таких корабликов только и обороняться от турок, отстоять завоеванное.
        - Не плошай, господин адмирал, — успокаивал Крюйс, — у нас в резерве лихие казаки на лодках. Дай мне побольше мушкетов.
        Апраксин уехал в Азов, а Крюйс выслал в дозор две бригантины и десяток казацких лодок…
        После полудня 2 июля разомлевшего от жары
        Крюйса поднял с койки раскат пушечных сигналов с дозорной бригантины. На его палубе стоял прибывший накануне Апраксин.
        В гавань неслись казацкие гички, поодаль, не спеша, под веслами, с обвисшими парусами, втягивались бригантины. Вдали на взморье, лениво шевеля парусами, медленно, один за другим, выплывали турецкие корабли.
        - Тридцать два вымпела. — Апраксин протянул подзорную трубу Крюйсу. — Собрались-таки, окаянные, супротив нас. Полторы дюжины линейных кораблей и дюжина галер. — Апраксин окинул взглядом небосвод: голубая лазурь без единого облачка. — Авось Господь Бог поможет. Ветра покуда не предвидится.
        Две недели безветрия прошли относительно спокойно. Турки явно не спешили, выжидали, но казаки не выдержали. Заметив как-то утром отбившуюся турецкую фелюгу, бесшумно выскочили из засады в камышах, захватили первую добычу.
        Турецкий капудан-паша все же решил проверить русскую оборону. На рассвете его галеры подкрались к внешнему рейду Таганрога. Передвигались ощупью, фарватера турки не знали.
        Но Апраксин давно наблюдал за каждым шагом неприятеля. Утром посвежело, наконец-то потянуло с верховьев Дона.
        - Вызвать командиров, — распорядился Апраксин.
        Прямо на палубе, у трапа, начался короткий совет.
        Спустя полчаса навстречу туркам, набирая ход, двинулся пятидесятипушечный корабль под командой Крюйса и с ним три шнявы. Турецкие галеры не стали испытывать судьбу. Развернулись на обратный курс, удрали в море. Отошли к горизонту. Капудан-паша продолжал выжидать, осторожничал. Еще не известно, сколько вымпелов в Азове, — вдруг ударят с тыла. Пока же у него одна цель — попытаться задержать русских у Таганрога. Турецкая эскадра подошла ближе к берегу, с кораблей спускали шлюпки, готовили десант. Цепко следили за малейшими движениями противника сигнальные матросы, вахтенные офицеры на русских кораблях. Апраксин предупреждал каждый маневр неприятеля, замаскировал на берегу войска, батареи.
        Не успели турки ступить на берег, шквал картечи обрушился на них из укрытых кустарником пушек. Выскочила пехота с примкнутыми штыками, ударили лихие казаки.
        Поспешили янычары на корабли, оставляя убитых. Эскадра турок ушла в море.
        Апраксин наблюдал за их маневром, кивнул Крюйсу:
        - Бери пять вымпелов и припугни турок. Токмо далеко не суйся, но дай им знать нашу прежнюю хватку.
        Турецкая эскадра, не ввязываясь в бой, ушла далеко за горизонт, и неделю турки не приближались к берегам.
        Неожиданно ранним утром Апраксина разбудила пушечная стрельба. Выскочив на палубу, он нахмурился. Издали, распустив паруса, приближалась турецкая эскадра. Пушки палили беспрерывно, но ядра не вспенивали воду.
        - Холостыми палят, — хмуро проговорил Апраксин, — не к добру это.
        Отделившись от эскадры, в гавань медленно, выкинув белый флаг, входила турецкая галера под вымпелом капудан-паши.
        Подобрав полы халата, ловко поднялся по трапу капудан-паша. Лоснившееся от загара лицо турецкого флагмана сияло открытой улыбкой. Казалось, он спешит кинуться в объятия своего недавнего врага…
        «С чего бы это?» — тревожно захолодело вдруг внутри у Апраксина.
        - Мой достопочтенный адмирал, — после взаимных приветствий начал торопливо гость разговор через толмача. Он вынул сверток бумаги и протянул Апраксину. — Только что я получил фирман. Наш султан и ваш царь заключили мир. Война закончена без пролития крови. — С лица турка не сходила улыбка, но в глазах светилось затаенное торжество. Он вдруг поднял обе руки и обвел ими вокруг, кивнул на побережье, повернулся в сторону далекого Азова. — Теперь и навсегда все это принадлежит высокочтимому султану.
        Недоумевающий Апраксин развернул лист. Как в тумане вчитывался он в полученное известие: «Возвратить туркам Азов, уничтожить крепости в Таганроге, Каменном затоне, Самаре, уничтожить все корабли флота…»
        Подняв голову, смотрел пустым взором мимо улыбающегося капудан-паши. «Што стряслось-то? Одним махом все труды насмарку? Ножом по живому телу! Кровушки-то сколько пролито, живота положено!» Протянул фирман турку.
        - Мне не ведомо сие. Покуда от государя указ не поступит, действий никаких предпринимать не ста-ану. — Кивнул головой, мол, разговор окончен.
        Согнав улыбку, так же ловко подхватив полы халата, капудан-паша быстро спустился по трапу, явно недовольный приемом.
        Глядя вслед удаляющейся шлюпке, Апраксин вдруг подумал о Петре: «Воевал бы у моря, как Доси-фей завещал, а то ринулся очертя голову в омут. — Запершило в горле, закашлялся. — А ежели сие все правда?..»
        На этот раз, обыкновенно осторожный, царь промахнулся, забыв поговорку «Не ставь неприятеля овцою, ставь его волком».
        Битва с турками в излучине Прута могла бы привести и к успеху русских войск. Но, не зная всех сил неприятеля и опасаясь разгрома, Петр не стал рисковать, быть может, и сдрейфил. К тому же он больше прислушивался к Шафирову и Екатерине Алексеевне, чем к генералам…
        По мирному договору царское войско покинуло место битвы с оружием, развернутыми знаменами. Под грохот барабанов… Как и водится у азиатов, турки взяли заложников: Шафирова и сына фельдмаршала, генерала Шереметева, чтобы заставить царя до конца выполнить обязательства. Царь, покинув армию, отправился с женой в Варшаву, а Апраксину послал весточку, где изливал душу:
        «Хотя я николи б хотел и вам писать о такой материи, о которой принужден ныне есмь, однако ж, понеже так воля Божия благословила и грехи христианские не допустили… и тако тот смертный пир сам окончился, которое хотя и не без печали есть, лишиться сих мест, где столько труда и убытков положено, но однако ж чаю сим лишением другой стороны великое подкрепление, которое несравнительною прибылью нам есть».
        Письмо несколько успокоило душу: Петр сглаживал свои промашки, старался приглушить их делом, вселить надежду в Апраксина.
        - Мудро государь рассуждает, — сказал он Крюйсу, — теперича у нас единая забота — шведа побить до конца, флот Балтийский крепить. Давай-ка, вице-адмирал, поторапливайся, уводи кораблики, которые можно, да поезжай на эскадру в Петербург.
        С болью в сердце уничтожали они корабли — разбирали, сжигали, некоторые добротные, как «Преди-стинация», «Ласточка», продавали туркам за десятки тысяч червонцев.
        Добротные галеры Крюйс повел по Дону в Черкассы.
        После Нового года Апраксин передал туркам Азов, спустя месяц взорвал крепость Таганрог.
        На Азовском море прощались с флотом, а на Балтике распоряжался шаутбенахт Боцис: отгонял шведов от Котлина, прорывал блокаду, снабжал Выборг боевыми припасами и провизией.
        Понемногу осваивали новые базы. В Ревеле появились новые купцы из Голландии и Англии. В разгар лета у входа в Ревельскую бухту показалась странная шхуна. Без флага, осторожно лавируя, приблизилась к берегу, бросила якорь. От борта отвалила шлюпка. Комендант крепости с недоумением рассматривал гребцов: «Какие-то бродяги, в рвани, бородатые». На корме шлюпки, приподнявшись во весь рост, сухощавый бородатый старик в полусгнившем кафтане размахивал шапкой, что-то кричал.
        Как было коменданту угадать в нем Якова Федоровича Долгорукого, одиннадцать лет назад сгинувшего под Нарвой, обманом плененного с другими офицерами?..
        Петр следил, чтобы с пленными офицерами обращались человечно. Кормили их наравне с солдатами. Использовали на строительных верфях Петербурга. Не раз обращался Петр к королю, предлагал разменять пленных. Карл отмалчивался.
        Русских пленных поначалу отправили в Швецию. Так было под Нарвой, где Карл обманом пленил семьсот русских генералов и офицеров. В последующие годы Карл приказывал пленных русских убивать сразу, после сражения. Слишком стало накладно отправлять их в Швецию. Расправлялись с ними просто: связывали веревками, клали пластами по трое и кололи штыками или палашами. Лично Карл, в свободное от богослужения время, не однажды развлекался таким способом в походах… Благословлял такое изуверство пастор Нордберг…
        Пленников, попавших в Швецию, использовали на самых тяжелых работах: на рудниках, шахтах, лесосеках, кормили как скотину. Большая часть их погибла, выживали немногие. Среди выживших оказался семидесятилетний князь Долгорукий. Когда-то он привез Петру астролябию из Франции, служил верой и правдой царю. Генералом попал в плен. Десять лет томился в неволе, но надежды не терял. Зимой 1711 года сорок четыре таких же пленных работали в лесу на финском берегу около Якобштадта. Еще когда везли морем из Швеции, зародилась мысль о побеге. Понимал, что сушей не доберешься. А тут прослышали, что русские уже в Ревеле. Зимой уговорил своих товарищей по несчастью бежать, сам стал вожаком. В июне за ними пришла шхуна, чтобы переправить сорока четырех пленников обратно в порт Умео на шведском берегу. На шхуне, как всегда, пленных держали в трюме, не выпуская, но было одно исключение. Набожные шведы разрешили иногда совершать молитву на палубе. Этим и воспользовались пленники.
        Князь Долгорукий хоть и стар был годами, но боевой дух не поубавился. Распределив всех сорока четырех сотоварищей — кому сбить шведов на баке, кому на юте, сам с дюжиной пленников взялся сбить капитана.
        - Како услышите на молитве «Аминь», тако враз все по местам — шведов крушить, — шептал он четверке подручных накануне вечером.
        По условному сигналу сбили с ног караульных солдат, кого-то бросили за борт, завладев их оружием, остальных загнали в трюм. Стали к снастям, к парусам, к штурвалу. Шкиперу сказали коротко:
        - Хочешь жить — веди шхуну в Ревель.
        Так море сослужило добрую службу русским морякам в лихолетье. А без моря не видать бы им родной земли.
        Петр при первой же встрече расцеловал старого верного служаку:
        - Знать, силен бойцовский дух у русичей, сколько лет веру не теряли на избавление от неволи…
        Последовал указ назначить Долгорукого начальником нового военного комиссариата, генерал-кригс-комиссаром и сенатором.
        Так уж совпало нечаянно по времени возвращение князя Юрия Долгорукого на родную землю с другим событием, на другом конце моря Балтийского.
        Племянник князя Юрия, опять же князь, Василий Лукич Долгоруков, посол российский при короле Дании, принимал царского посланца Федора Салтыкова.
        Не первый раз вступал на землю островной державы корабельный мастер Салтыков. В прежние вояжи по Европе верфи Дании не привлекали особого его внимания. Первоначально, отправившись с Великим посольством за рубеж, он с другими стольниками трудился и осваивал «азы» строения кораблей на верфях Голландии. В Саардаме, Роттердаме, Амстердаме сооружали тысячи купеческих и военных судов. Они-то и составляли могущество и гордость богатой Голландии. Во вторую поездку он отправился уже заправским корабельным мастером. Да и цели у него были иные. Небольшие верфи Копенгагена, по сравнению с Голландией, выглядели худосочно, не привлекали его внимания ни новизной дела, ни оригинальностью корабельной архитектуры.
        Теперь же он вынужденно прибыл в датскую столицу. Так повелел государь — начать свою миссию в Копенгагене.
        Однако в столице посла не оказалось. Князь Василий следовал в армии за свитой короля ФредерикаIV. Датские полки вступили только что в Померанию и двинулись к шведской крепости Штральзунд.
        Нагнав королевскую свиту, Салтыков разыскал посла. Долгоруков хорошо запомнил делового мастера еще во время первого визита в Копенгаген. О его приезде он уже знал.
        - Прислал мне весточку Александра Данилыч о тебе, — добродушно пояснил он гостю, — выкладывай, в чем суть да дело государево.
        Слушая Салтыкова, он недовольно причмокивал губами:
        - Писал-то я государю о судах малых, фрегатах, да поменьше, и все же наведаемся к министру Вебе, что он скажет.
        По дороге Долгоруков предупредил Федора:
        - Сей министр Вебе, лис хитрый, на словах к нам благоволит, а по делу сторону шведов держит.
        В самом деле, словоохотливый, юркий министр с улыбкой выслушал молодого русского гостя, довольно бегло говорившего на его родном языке. Закатив глаза, он минуту-другую как бы размышлял, а потом неторопливо пояснил:
        - Да-да, я прекрасно помню совет царю его величества нашего короля, но, насколько я знаю, в Дюнкерке вы не сыщите больших, многопушечных кораблей, разве что один-два фрегата, я рекомендую вам лучше всего побывать в Голландии.
        «Ну, это-то я и без тебя знаю», — с досадой подумал Салтыков.
        - Я завтра же доложу его величеству о вашем приезде, — щебетал Вебе, — надеюсь, что мы сумеем оказать вам содействие…
        Долгоруков был рад приезду редкого гостя из России и вечером, за ужином, расспрашивая его о новостях в Петербурге, неожиданно проговорил:
        - Слушок здесь прошел, будто государь с войском в конфузию попал с турками, на Дунае, хотя все миром кончилось, а цена оному великая. Будто султану вернули все завоеванное в Причерноморье — Азов, Таганий Рог.
        Салтыков даже вспотел. «Как так? А флот, „Пре-дистинация“, „Ласточка“?»
        - Суда-то воинские, что с ними? — с дрожью в голосе спросил он Долгорукова. Перед глазами встали десятки судов, которые он сам облазил, когда десять лет назад гостил у отца, Азовского воеводы.
        - Вроде бы обещание дано султану пожечь все до единого.
        Салтыков перевел дух и отпил вина. Долго сидели молча, но Долгоруков вдруг повеселел:
        - Одначе, полагаю, все, што ни делается, к лучшему. Ныне у государя руки высвободились. Всей силой на Карла навалимся. Бона и Фредерик осмелел, про сию конфузию ни слова. Вместе с Августом против шведа выступили наконец. Знать, ведают, наше войско им на подмогу выступит.
        Доводы посла подняли настроение Федора. «И в самом деле, замирение с турком против неприятеля здесь, на Балтике».
        - И твоя польза ныне ко времени, — продолжал князь, — ноша на тебе великая, не знаю, выдюжишь ли? А ты ежели с Фредериком будешь якшаться, имей в виду, он свой интерес имеет. Желал с государя три мильона рехсталеров заполучить за свою подмогу. Ан сорвалось, кукиш получит, наш государь ныне в силе.
        Фредерик в самом деле принял вскоре Салтыкова, довольно ласково обходился с ним. Свои впечатления Федор изложил в первом донесении царю: «…а королевское величество датское велел свой указ послать в Гаагу к министру своему, чтобы он во всем моем деле чинил мне всегда крайнее вспоможение».
        Распрощавшись с Долгоруковым, он направился в знакомую ему прежде Гаагу, к послу князю Борису Куракину. Следовало определиться с денежными делами. Еще в Копенгагене Федор прикинул, что каждый корабль обойдется дороговато, около ста тысяч рублей…
        В кампанию 1712 года царь впервые не поехал в Воронеж. Теперь делать там ему было нечего. Всех рабочих и мастеровых переводили на северные верфи, в Архангельский. Заводы, мастерские, кузни, весь де-ланный лес перевозили туда же. Разбирали суда на стапелях…
        Каждое утро Апраксин затемно приходил на Адмиралтейскую верфь и редко успевал опередить царя. На стапеле сверкала свежевыкрашенными бортами «Полтава», и царь, забываясь в работе, готовил корабль к спуску. В этот год летние месяцы Петр проводил у моря и на кораблях. Видимо, хотел заглушить неприятные воспоминания прошлого года на сухопутье.
        Вечером делился планами с Апраксиным, подозвал его к карте:
        - Нынче у нас одна дорога к морю, ее будем мостить. Шведа нам не одолеть, покуда наше войско на его землю не ступит. Без флота сие немыслимо… Швед покуда нас мощнее, в эту кампанию соберем силы, корабли спустим со стапелей. Салтыков обещал прислать купленные. Для шхер построим сотни две скампавей. — Петр провел рукой по карте. — Попытаешь осенью оттеснить шведа от Выборга. На будущий год двинем берегом к Аландам, а там до Карла Рукой подать.
        Морщинки на лбу царя разгладились:
        - Финляндия нынче что титька для Швеции — не токмо мясом, а и лесом питается. Ежели летом выйдем до Або, шведская шея легче гнуться станет.
        Апраксин слушал, удивленно покачивал головой: «Ну и Петр Лексеич, будто рукой сняло печаль с души».
        - Сие ладно, господин шаутбенахт.
        - То не все, генерал-адмирал. Принимай под свою руку Эстляндию, Ингерманландию и Карелию. Командовать будешь всем флотом Балтики и войском…
        Едва сошел лед, не дожидаясь готовности эскадры Крюйса, Петр с Апраксиным ушел на «Лизетте» к Выборгу, проверил состояние крепости, вернулся к Котлину. Ошвартовались на шлюпке к новой пристани, вокруг торчали сваи, строили гавань.
        - Из губерний в этом году три тыщи человек сюда придут, фортеции и жилье строить, — сказал Петр.
        - Кому жилье-то? — спросил Апраксин.
        - Для жителей города, — усмехнулся Петр. — Будя, Федор, сюда, окромя работных людей, селить шляхту, людей купеческих да ремесленных. Флоту базы надобны, гавань, верфи.
        - Крюйсу время в море отправляться, — докладывал планы Апраксин. — Нынче думаю ему с эскадрой определить крейсирование на меридиане Выборга и далее к Ревелю. Пора обезопасить наши коммуникации.
        - Добро, — согласился Петр, — командуй, распоряжайся самостоятельно, но дозоры выставляй беспрерывно. Из Стамбула доносят, опять Карл науськивает на нас султана. Не исключено, диверсию морем учинят. Я в Адмиралтействе, на «Полтаве», буду, — ежели что, дай знать немедля…
        Только-только турки подписали мирное соглашение с русскими, в их лагере появился взбешенный шведский король.
        Узнав в Бендерах о тяжелом положении армии царя, он вскочил на коня и гнал его почти сутки, но, увы, опоздал.
        - Немедля порви договор с царем, — наступал он на Мехмет-пашу, — дай мне войско, я приведу его к тебе с веревкой на шее.
        Ироническая улыбка блуждала на лице визиря. Он слушал, прищурив глаза, — уже привык к безудержным выходкам своего невольного гостя, нахлебника без войска…
        - Ты уже отведал русской каши и ежели хочешь, то атакуй их своими людьми, а мира мы не нарушим.
        С тех пор Карл не прекращал усилий вновь направить турок на Россию. В этом году его поддержала Франция. И не словами, а субсидией в один миллион ливров.
        Деньги… деньги… деньги. Только с их магической силой связывал теперь свои надежды на будущее когда-то грозный полководец. Подкупить падких на подношения турецких министров и вновь натравить янычар на царя… А пока король верит в стойкость своих генералов Стенбока и Крассау. У них в Померании 15 тысяч войск, скоро флот перебросит подмогу в 10 тысяч рекрутов из Швеции. Они надежно прикрывают метрополию от датчан на юге, со стороны проливов. Все генералы и адмиралы выполняют только приказы короля. Он не теряет надежды свести счеты с Августом, а там с Божьей помощью и поквитаться с царем. Важно не упустить время и оградить королевство от русских на востоке, в Финляндии. Срочные депеши направлены генералу Либекеру и генерал-адмиралу Вахтмейстеру.
        Как обычно, королевская Адмиралтейств-колле-гия собралась в полном состраве, когда поступили королевские приказы. За последние годы, после отъезда короля, меж адмиралами все чаще возникали распри. В основном флагманы не могли поделить между собой верховенство.
        Вот и сейчас, собравшись вместе, адмиралы Ан-керштерн и Ватранг искоса поглядывают друг на друга, пыжутся вице-адмиралы Лилье и Шеблад, вытягивают шеи шаутбенахты Таубе и Эреншильд, не отстает от них и его наследник, старший сынок, недавно произведенный в контр-адмиралы.
        Генерал-адмиралу уже за семьдесят. Он давно не выходит в море, но тянет лямку и не желает уступать свое кресло кому-либо, хотя ни для кого не секрет: и Анкерштерн, и Ватранг давно примеряют на свои плечи эполеты генерал-адмирала.
        - Его величество, наш славный король, — трескучим голосом начал заседание Ганс Вахтмейстер, — предписывает нам исполнить на предстоящую кампанию две важные позиции. Первая из них — не допустить датский флот к нашим берегам и пробиться с подкреплением к генералу Крассау.
        Генерал-адмирал взял небольшую паузу. Давно скрупулезно собирает он сведения от шкиперов купеческих судов, иноземцев, побывавших в России, о своем сопернике, появившемся на востоке. Делает выводы из докладов Анкерштерна и Шеблада, капитанов.
        Никогда прежде не служивший моряком, русский генерал-адмирал Апраксин год от года теснит шведские эскадры на море и полки на суше. Неплохой вояка у русских голландец Корнелий Крюйс, да и венецианец Боцис не дает покоя в шхерах. Всем верховодит у московитов царь, и Апраксину втайне завидует Вахтмейстер. В отличие от короля, русский царь, по слухам, знает истинную цену морской силе…
        - Все вы помните наши неудачи на востоке… — В горле запершило, и Вахтмейстер отпил глоток теплого глинтвейна, который адъютант всегда держал наготове. — Выборг, Нарва, Ревель, Рига — потерянные для нас базы, но остается еще Гельсингфорс. Мы должны стоять там до конца. Иначе московиты, не дай Бог, вырвутся из залива и овладеют Аландами. А там рукой подать до Стокгольма.
        Флагман шведского флота не ошибался. Русский царь давно твердо уяснил значение для державы военной силы не только на суше, но и на морских рубежах.
        Последние редкие льдинки плыли вниз по Неве, а царь вызвал Наума Сенявина:
        - Готовь «Самсона», сходим за Котлин, пошукаем шведа.
        На взморье эскадра Крюйса ушла далеко на запад, на горизонте паруса сливались с грядой курчавых облаков.
        - Нынче шведа не видать, — доложил Апраксин, — ежели так пойдет, к осени пустим Боциса, пускай их пошпыняет, каперов разгонит.
        - Через неделю приходи к Питербурху, «Полтаву» будем сталкивать на воду.
        Разомлевший от весеннего солнца адмирал расплылся в улыбке, — жди опять Бахусовых забав.
        В день спуска «Полтавы» работы в Адмиралтействе приостановились.
        На «Полтаве» обычно трудились две-три сотни плотников. Сегодня они пришли одетые по-праздничному, привели жен и детей. Как-никак, и для них это торжество, каждый внес свою лепту в сооружение судна.
        На всех эллингах пестрели флажки, «Полтава» украсилась сигнальными флагами по всему фальшборту.
        Еще раз прошелся по всем эллингам слегка бледный Скляев с приказчиками и десятниками, цепким взглядом ощупывая весь стапель. Проверил готовность салазок, убраны ли все лишние бортовые подпоры, на месте ли топоры, кувалды, деревянный мушкель с длинной рукояткой — огромный молот для выбивания клина из-под кормового среза киля. Окинул еще раз смазанный салом слип, наклонный дощатый настил под килем, уходящий далеко в воду.
        В солнечный полдень 15 июня Петр с Апраксиным, Меншиковым, офицерами, корабелами поднялся на верхний дек «Полтавы», прикрепил к фалам на корме Андреевский флаг. Заглянул в кают-компанию. Вокруг длинного, от борта к борту, стола с белой скатертью сновали вестовые матросы, денщики, расставляли приборы, штофы с вином и водкой, закусками.
        Все направились вниз, а Петр похлопал Скляева по плечу:
        - Все обойдется, Федосейка, не впервой. Штурвал одерживай, чтобы руль не забросило, вовремя якоря отдай.
        На верхней палубе остался Скляев с палубной командой такелажников, боцманом и матросами. Все произошло быстро, четко. Осмотревшись, Апраксин перекрестился и крикнул в рупор:
        - С Богом! Руби канаты! Бей подпоры!
        Почти враз раздался характерный треск, упали разрубленные канаты. В тот же миг полетели подпоры, а Петр взмахнул мушкелем и выбил основной клин из-под киля.
        Махина на стапелях заметно вздрогнула, чуть качнувшись, нехотя, дюйм за дюймом, двинулась к урезу воды, задымился слип…
        Загрохотали пушки, загремели барабаны, заиграла музыка, матросы закричали «ура!».
        Разрезая килем невскую воду, плюхнулась громадина разрисованной кормой. Запенились волны, закрутились водяные вихри. Нева нахлынула на берег. С бака полетели в воду два огромных якоря, натянулись, будто вожжи, два огромных каната, удерживающие вздыбившуюся махину. На кормовом флагштоке затрепетал на ветру Андреевский стяг. А на берегу перекатывался по праздничной толпе радостный крик.
        К борту подошла верейка — большая прогулочная лодка Петра. На палубу поднялась с Петром вся свита, начались торжества на корабле и на берегу…
        Первый тост держал Петр:
        - Первенцу нашему линейного флота Балтийского семь футов под килем и ветра полного парусы!
        На другой день пришло письмо из Лондона. Салтыков купил первые три пятидесятипушечные корабля и повел их в Копенгаген.
        - Ко времени. Молодец, Федор, даром хлеб неест, — обрадовался царь: весомая прибавка для начала. — Бона Головкину повестили послы наши, Лондон да Голландия собираются послать эскадры на помощь шведам, дабы датчан принудить.
        - Пошто им неймется? — спросил Апраксин.
        - Каждый государь свой интерес имеет, — усмехнулся Петр. — Англичане не хотят пускать никого на Балтийское море, акромя шведов. Сие понятно. Так вона король Фридрих и тот голос поднимает, желает нам худа. Князь Куракин ведомости прислал, мол, прусский двор паче всех противным был нашему интересу.
        - Все они косятся на Москву.
        Петр задумался, но Апраксин осторожно напомнил:
        - Так кого же за кораблями салтыковскими отрядим?
        - Вестимо, Наума, самый лихой и знающий капитан. Боциса пора бы отправлять в море, да и Крюйсу проветрить паруса не мешает.
        - На неделе Боцис пойдет в шхеры, вдоль финского берега розыск устроит шведам. Крюйса пошлю в дозор нынче.
        - Добро. Нынче я отъеду с Меншиковым к войскам в Померанию. Не позабудь готовить припасы на тот год.
        Петр окинул взглядом стапеля, — везде торчали ребра шпангоутов. На крайнем свободном стапеле, где стояла «Полтава», расчищали место для закладки нового корабля.
        - Чуть не позабыл, передай Науму, пущай сбирается в путь. Со мной поедет в Померанию, а оттуда прямиком к Салтыкову.
        В далекую Померанию царь спешил на выручку к своим союзникам — датчанам и саксонцам. Фредерик и Август сговорились дать бой шведскому корпусу генерала Стенбока, не дожидаясь русских полков, «ибо хотели одни славу одержать». И жестоко промахнулись. Стенбок разбил их в пух и прах.
        - Сколь курьеров посылал к Фредерику — обождать наше войско, не ввязываться со Стенбоком, — возмущался Петр, — ан спесь заела, вот и намяли им бока. Слава Богу, што не всех побили.
        Дело затянулось к зиме, кампания не удалась. Царь отослал Сенявина:
        - Поезжай-ка в Копенгаген к Салтыкову, он тебя небось заждался. Накажи ему поспешать. В будущую кампанию шведа потесним на море.
        Совсем недалеко, четыре сотни верст напрямую, в Копенгагене, встретились давние приятели Федор Салтыков и Наум Сенявин.
        На рейде Копенгагена покачивались на легкой волне три первенца, купленных Салтыковым в Англии.
        Федор на правах хозяина повел Наума сначала на 50-пушечный, двухпалубный «Святой Антоний». Сенявин едва поспевал за Федором, быстро семенившим по верхней палубе.
        - Не ведаешь, сколь мороки с купцами испытать довелось, — на ходу рассказывал Салтыков, — каждый денежный интерес имеет, обмануть норовит токмо. А мне-то мало, что весь кузов обшарить от киля до верхней палубы надобно, все высмотреть, крепость проверить, нет ли где гнилости и течи. — Федор махнул рукой. — Ты сам же понимаешь, корабль три года сооружают сотни людей, а мне несподручно враз все обозреть. А еще государь велит, дабы пропорции соблюдать ему погожие да штоб кораблики резвы были на ходу. А рази сие усмотришь, ежели деньги проплачены. — Федор досадно поморщился.
        - В самом деле, ты, Федор, мастак, а одному-то такое невмочь.
        - Вот-вот, — засмеялся видимо польщенный Салтыков, — теперь ты доглядывай, што я недосмотрел. С экипажем столкуйся, особливо с капитанами. Тебе с ними в схватку на море вступать.
        - Верно сказываешь, — проведя рукой по шершавой, с облупившейся краской мачте, согласился Сенявин, — тута работ на месяц.
        - Правильно, — в тон ему ответил Федор, — но токмо на одно судно, а их еще два, — кивнул он в сторону стоявших рядом на якорях «Рандольфа» и «Эсперанса» и показал на открытые орудийные порты. — Не позабудь пушки оглядеть, а мне, брат, днями в Лондон отъезжать. Там еще пяток корабликрв присмотрел. Кто за ними-то притопает?
        - Слыхал от Апраксина, будто братца моего, Ивана, снарядят.
        - Ежели никого не пришлют, с англичанами отправлю…
        По пути в Лондон Салтыков заехал в Гаагу к послу, князю Борису Куракину. Почти одногодки, они пока не расходились во взглядах на затеянное царем Дело по покупке кораблей.
        Вместе они «волонтерами» отправились за границу с Великим посольством царя в 1697 году. Там пути их разошлись. Куракин поехал в Венецию, Салтыков — в Голландию.
        Оба они выделялись из среды близких «дружков» царя, Меншикова, Скляева, Кикина и прочих «подлого» звания, своей боярской родословной.
        - Покуда, Федор Степанович, государь исправно переводит деньги для оплаты моих векселей.
        Куракин знал, что, выполняя царские наказы, Салтыков мечется туда-сюда, покупает суда во французском Дюнкерке, Гамбурге, Амстердаме. В последнее время он обосновался в Англии, убедился, что на лондонских верфях строят добротно и расчетливо по «пропорциям».
        Об этом же напомнил ему и Куракин перед отъездом:
        - Днями получил от государя письмецо, — посол достал из шкатулки вчетверо сложенный лист, — для вас, пишет государь, купить корабли пять или больше, а по конечной нужде три от шестидесяти до сорока осьми пушек, чтоб были доброй пропорции. Веревки и паруса каковы есть и запасных не надобно, ибо дома дешевле оное найдем. — Куракин отложил письмо и поднял глаза: — Государь, как всегда, о копейке печется…
        В Лондоне Салтыков еще раньше сговорился о покупке пяти кораблей. Теперь следовало проверить все тщательно и лишь потом оформлять купчую. С утра до вечера досматривал — как всегда, на совесть — один корабль за другим. Поздним вечером возвращаясь в свою скромную каморку, Федор при свече принимался за другую, по его мнению, весьма важную работу.
        Пятнадцать лет назад, впервые очутившись в Европе, Федор с изумлением взирал на жизнь и быт в Голландии. Все там отличалось от устоев жизни на его родине. Присматриваясь, он с горечью подмечал добротность и аккуратность в работе на верфях, порядок и уютность в домиках простых плотников и кузнецов, отлаженное времяпрепровождение, меру в питие, обходительность горожан друг с другом. Но кое в чем уже тогда Федор оказался на высоте.
        Как-то царь познакомил его с бургомистром Амстердама Николаем Витсеном. Тот занимался географией. Заметив пристрастие Салтыкова к наукам, показал Федору свое сочинение «Северная и Восточная Татария», как называли тогда в Европе Сибирь. Увидев карту, Салтыков заспорил с Витсеном:
        - Сия карта не есть истинная, у вас не можно добраться морем по северу от Енисея и Лены до Амура и Епона с Китаем. А сие совсем не так.
        Витсен в недоумении посмотрел на Салтыкова:
        - Позвольте, но я составил карту по документам из России. Откуда вам известно другое?
        Салтыков сразу же ответил:
        - Много лет проживал я в Тобольске с батюшкой. Зрил там немало доношений казаков наших Дежнева да Атласова, которые хаживали морем вокруг Святого Носа на Чукотке из Колымы к Анадырю.
        Салтыков уверенно провел пальцем по карте, где Витсен изобразил сплошной материк, соединенный с Америкой.
        - В том месте нет перешейка, а есть море-океан, но льды великие…
        Еще в то время Салтыкова мучила обида за неустройство жизни на родине. Насмотрелся сын воеводы и в Москве, и в Тобольске, и в других местах на лихоимство и казнокрадство разных чинов, беспробудное пьянство и забитость «подлого» звания людей, произвол и беззаконие правителей больших и малых.
        Теперь, в Лондоне, долгими вечерами и ночами просиживал он, собираясь с мыслями, излагал свое видение для обновления жизни в России.
        Накануне нового, 1713 года решился поделиться своими замыслами с царем:
        «При сем доношу вашему величеству, — писал он, сообщая о покупке кораблей, — между повелительными вашими указы, в свободное время, будучи здесь, прилежно потщился выбрать из правления уставов здешнего английского государства и прочих европейских, которое приличествует токмо самодержавию, а не так, как республикам или парламенту, по которому учинить в ваших государствованиях в прибылях, как внутренних, так и внешних, вновь доходы великие, которые еще у нас неведомые, а людям ни малой тягости не будет; такожде всенародное обучение во всяких свободных науках и во всяких художествах может исправиться и сравнятися в краткое время со всеми лучшими европейскими государст-вы, по образу, как и здесь сочиняется ныне, и ежели в. в-во изволите ко мне премилостивый свой указ прислать при подписании вашей властной монаршей руки, чтоб оное прислать, я немедленно сие учиню пунктами со всякою аккуратностью и демонстраци-ею и пришлю с нарочным курьером».
        Канцелярией у Салтыкова с недавних пор заведы-вал секретарь Василий Шапкин. Его рекомендовал Федору сам Алексей Макаров, кабинет-секретарь царя Петра, которому Василий приходился племянником. Весьма прилежный и аккуратный, окончивший в свое время Навигацкую школу, он вел переписку с многочисленными коммерсантами, предлагавшими на продажу военные суда. Салтыков доверял ему оформлять и денежные документы. Кроме всего прочего, Василий обладал убористым каллиграфическим почерком. Все взгляды и размышления пропозиций, как называл их Федор, секретарь заносил в особую тетрадь.
        День за днем трудился Салтыков, кратко излагая свое видение издалека многих сторон жизни в России, которые знал не понаслышке, а главное, предлагал верные, на его взгляд, меры по переустройству.
        Были здесь и рассуждения о духовных, воинских, гражданских чинах, о мастеровых людях, боярских сынах и крестьянах, о школах и обучении простого народа.
        Частенько Шапкин не понимал суть рассуждений Федора, все же допытывался, для чего все это.
        - А того для, Василий, — обычно пояснял Салтыков, — што народ наш российский такие же чувства и рассуждения имеет, как и прочие европейские народы, токмо его потребно обучать и к верному пути направить.
        Особо Салтыков выделял давнюю задумку об освоении сибирских земель, где он прожил почти десять лет. Так он и озаглавил свои позиции «О Сибири», в которых предлагал царю:
        «Первое.
        Велеть построить корабли на Енисейском устье и на иных реках, понеже оной реки устье позади Ледовитого моря, и в Сибири от Енисейского устья до Китая все надлежит вашему владению оной морской берег.
        Второе.
        И теми кораблями, где возможно, кругом сибирского берега велеть проведать, не возможно ли найти каких островов, которыми бы мочно овладеть под ваше владение.
        Третье.
        А ежели таких островов и не сыщется, мочно на таких кораблях купечествовать в Китай и в другие островы, такожде и в Европу мочно отпускать оттуда леса, машты и доски, смолу и тар, понеже там изобилство великое лесов, а здесь, в Европе, зело в том великая нужда и дороговизна, и в том будет в государстве прибыль великая; а лесов там, в Сибири, великое множество…»
        Минул всего месяц с небольшим, как, на диво, царь прислал ответ на высказанные Салтыковым рассуждения.
        Воскресным утром Шапкин сходил на почту и вернулся с сияющей физиономией:
        - Из Петербурга весточка, сударь, никак из канцелярии государя.
        Салтыков вскочил с постели, распечатал конверт.
        - Верный у тебя глаз, — засмеялся он, пробежав первые строчки. — Послушай, письмо-то без шифра. «Права, о которых вы писали, что вы выбрали из уставов аглицких и прочих европских, которые йадлежит, кроме республик, пришлите к нам».
        Улыбка не сходила с лица Федора. Закончив читать, он положил письмо на стол:
        - Ну, Василий, точи перья. Его величество, государь наш, благоволит к нам. Медлить не станем, все усердно исполним на пользу державе нашей.
        Пятнадцать лет прошло, как приехал в Россию Корнелий Крюйс. Немалые деньги и чин вице-адмирала пожаловал ему государь. Видимо, и то и другое прельстило голландца.
        За минувшие годы он исправно правил службу, выполнял добросовестно поручения царя. Выделялся из среды иноземцев крутым нравом, горячностью, считал себя самым большим знатоком морского дела. На этой почве спорил со своим земляком шаутбенах-том Яном Резом, даже пришлось разрешать спор на шпагах. Слава Богу, тогда оказался рядом Федор Апраксин, разнял их… С появлением в России шаутбе-нахта Ивана Боциса, флагмана галерной эскадры, Крюйс частенько вступал с ним в перепалку. За время войны со шведами Крюйс умело противостоял неприятелю на подступах к Котлину, но до сей поры Крюйс не вступал в боевое соприкосновение с неприятелем под парусами один на один. Только в таком поединке и есть возможность проявить себя и определить истинную степень мастерства и стойкость характера. Теперь это время для Крюйса приспело…
        Проводив царя в Померанию, Апраксин распорядился Крюйсу выходить в крейсерство.
        - Пора нашей эскадроне отсиживаться у Котлина. Чаю, у тебя нынче на ходу три корабля линейных, три фрегата да две шнявы. Возьмешь в придачу себе отряд скампавей Боциса.
        Слушая генерал-адмирала, Крюйс недовольно сопел. Не питал он приязни к Боцису. Больно заносчив и всегда свое особое мнение имеет…
        - Я-то нынче в Выборг отправлюсь, пойдем с полками берегом на вест. Попытаем шведа теснить, как получится, — пояснил Апраксин.
        К вечеру 23 июля эскадра маневрировала к западу от Котлина, на флагмане с салинга закричали сигнальные матросы:
        - На весте три паруса!
        У Толбухиной косы в кильватерном строю шли три шведских корабля. Вице-адмирал Лилье послал их в дозор.
        Не долго думая, Крюйс прибавил парусов и пошел навстречу шведам. Сумерки сгущались, темнота заволокла горизонт. Крюйс приказал эскадре стать на якоря: точных карт нет, недолго и на мель напороться.
        На рассвете оказалось, что и шведы отстаивались на якорях и начали ставить паруса. Видимо, и неприятель опасался сесть на камни.
        Крюйс отрядил в погоню за ними два корабля и шняву, но скоро заштилело и пришлось буксировать эскадру скампавеями отряда Боциса. Небольшие, два-три десятка метров длины, с дюжиной-пол-торы пары весел, эти юркие, быстроходные суда были гордостью царя. По его задумке лучший корабельный мастер Федосей Скляев сподобил эти необычные малые галеры для действий в шхерах.
        «Уразумей, — пояснил царь Скляеву, — ты-то в Венеции бригантины великие строил. Нам же потребно в шхерах, меж камней, маневр иметь, потому скумекай по чертежам малую бригантину на новый манер».
        Новоманерные бригантины, кроме гребцов, принимали полторы сотни солдат для абордажа или действий на берегу. В носу ощетинились одна-две небольшие пушки. С легкой руки далматинца Боциса, их прозвали на итальянский лад скампавеями — быстро исчезающими. При попутном ветре они поднимали паруса.
        Стоя на корме флагманской скампавеи, цепким взглядом следил Иван Боцис за равнением буксируемых кораблей. Вскидывал подзорную трубу, оглядывал горизонт, не появились ли шведы. Переводил взгляд на старшего флагмана Крюйса. Вице-адмирал Крюйс во время буксировки пригласил к себе капитанов. «Небось рассиживают сейчас с Крюйсом, из бокалов вино попивают», — сердито подумал Боцис.
        И в самом деле, в эти самые минуты «адмирал, обедая у себя с некоторыми из капитанов, пил уже на „доброе счастье“ рейнвейн». Но мореходы штофы опорожнить не успели, ветер засвежел, и наши суда, бросив буксиры, начали ставить паруса и отстали от шведов.
        Волна развелась, забелели барашки, в откинутые пушечные порты залетали брызги.
        Крюйс, лениво оглядывая нестройную колонну эскадры, подумал, что шведов не догнать.
        - Поднять белый флаг! — бодро скомандовал капитану.
        Тот недоумевал: «Сие значит прекратить погоню». Эскадра легла в дрейф, а шведы, заметив оплошность русских, нагло приблизились на два пушечных выстрела.
        Видимо, Крюйса задело, и он, побагровев, решился на атаку.
        - Поднять красный флаг!
        Теперь шведы, не будь дураком, повернули на обратный курс и, имея превосходство в скорости, начали отрываться от русской эскадры…
        Командир шведского отряда самодовольно улыбался. Он выполнил задание вице-адмирала Лилье, высчитал все суда русских, оценил их боевые возможности.
        Наблюдая издали за маневрами эскадры, Боцис чертыхался вслух:
        - Эти бездари под командой Крюйса позорят русский флаг!
        Эскадра вернулась на Котлинский рейд, а Боцису скучать не довелось. Апраксин на исходе лета выступил из Выборга с Ингерманландским корпусом в Финляндию.
        Тем временем Боцис лихим маневром прорвал блокаду шведской эскадры, прошелся вдоль южного берега залива и скрытно от неприятеля повернул на север, в финские шхеры. Русских не ожидали, и Боцис захватил с ходу 25-пушечную шняву, «Крефт», несколько 4-пушечных ботов. Две недели хозяйничал Боцис в шхерах, подвозил войскам боеприпасы, продовольствие. На суше русские теснили шведов. Отступая за речку Коска, шведы сожгли все мосты. Пока Апраксин раздумывал, наступила осень, пошли дожди. «Видимо, в эту кампанию нам не стоит особо рисковать, — размышлял Апраксин, — фронт для атаки велик, реку с ходу не перепрыгнешь, да и у Боциса силенок маловато».
        Войска ушли на зимние квартиры в Выборг, флотилия Боциса разоружилась в Галерной гавани Петербурга.
        Генерал-адмирал Вахтмейстер с бодрым настроением выступал в королевском Совете. Моряки были в минувшей кампании на высоте. «Шведы стали господами на море, и датский флот не так действует против шведов, как про него сказывали, ибо ныне транспорт шведский пропустили в 10000 человек», — огорчался русекий царь.
        Шведы высадили десант, и датчане отступили.
        - Наш славный вице-адмирал Лилье, — хвастливо докладывал Вахтмейстер, — закупорил русскую эскадру Крюйса в устье Невы, а потому и войска Апраксина не посмели наступать в Финляндии.
        Царь вернулся из Померании в конце зимы. Выслушав Апраксина, нервно пожевал верхней губой, подергал усики. Генерал-адмирал за четверть века с лишком хорошо познал привычки своего сродственника по младшей сестре. «Быть грозе».
        Но Петр неожиданно ухмыльнулся, узнав, что три корабля, купленные Салтыковым, уже в Ревеле.
        Вдруг вспомнив о чем-то, он порылся в конторке, вынул тетрадку.
        - Салтыков письмо дослал. Головастый мужик, не только о корабликах печется, о державе заботу имеет. Слушай. Пропозиции его выбраны из управления разных уставов аглицких, французских, германских и прочих европейских, которые приличествуют нашему самодержавию. И он то описует, что на пользу можно употребить нашей державе.
        - О чем же?
        - Разные здесь прожекты — по економии, ремеслам ихних народов. Но не о том я. — Петр перелистал письмо. — Вона главка так и называется — «О Сибири». «Велеть построить корабли на Енисейском устье и на иных реках… и теми кораблями кругом сибирского берега велеть проведать, не возможно ли найти каких островов, которыми бы мочно овладеть под ваше владение… мочно на таких кораблях — купечествовать в Китай и в другие островы, також-де и в Европу мочно отпускать оттуда леса, машты, и доски, смолу…» Што скажешь?
        Апраксин слушал внимательно, покачал головой:
        - Мысли мудрые, но не ко времени.
        - Салтыков поперед нас глядит. Я и то, грешным делом, не раз мнил, а ну как через Сибирь к океану проехать? Наши-то казаки хаживали до Японского моря.
        Апраксин поневоле учился загадывать наперед у младшего по возрасту царя, которого опекал с четырех лет от роду.
        - Нынче-то, Петр Лексеич, время приспело, скоро ледоход.
        - И то верно. Сзывай генералов и флагманов. Потолкуем…
        Успех кампании 1713 года прямиком зависел от действий флота. Апраксин, Крюйс, Боцис склонились над картой.
        - Генеральная задача, — Петр размашисто провел рукой по карте, — вышибить шведов из Финляндии, она есть матка Карла. Выйдем к Аландам, там до Стокгольма доберемся. Приспела нам пора шведу показать флот русский. Гляди, адмирал, — царь поманил Апраксина, — с галерным флотом и войском пойдешь вдоль берега, штурмуешь Гельсингфорс, далее к Гангуту и Або. Всюду галерам и бригантинам десантировать пехоту морскую, подвозить припасы и провиант. Когда будешь с войском, Боциса флагманом оставишь.
        Адмиралы слушали, вникали, запоминали. А Петр, кивнув Крюйсу, продолжал:
        - Тебе с корабельной эскадрой занять позицию на меридиане Гельсингфорса, прикроешь нас на берегу от шведской эскадры. Действуй без мешкоты, гони неприятеля, силы у вас равные. — Петр лукаво улыбнулся, глянул на Боциса. — Слыхал я, в прошлую кампанию ты сплоховал, упустил шведа.
        Крюйс скривил тонкие губы, сверкнул глазами:
        - То есть навет, государь, невежество и глупость.
        - Будя, Крюйс, не забижайся, — примирительно сказал Петр, — при случае потолкуем за рюмкой.
        Никто не предполагал, что разбираться придется по-иному…
        В конце апреля Петербург пришел в движение. Готовились к выходу 200 галер, скампавей, бригантин, шестнадцать тысяч войск.
        Апраксин старался поспеть всюду, присмотреть за флотом, проверить войска, наладить работу на верфях в Адмиралтействе, наведаться на Котлин. Урывками заезжал в канцелярию. Чиновники редко принимали приказы на слух, им подай бумагу. Личную почту секретарь докладывал без промедления. Пришло письмо от племянника. Распечатывая конверт, Апраксин почему-то вспомнил о старшем брате. «Опять вдовцом остался бедолага, да и детки без матки». Год назад скончалась вторая жена Петра, княгиня Куракина, восемнадцати лет от роду, скоропостижно, при родах. «Хоть дитя не померло», — вздохнул Федор Матвеевич, читая письмо…
        В первых числах мая галерный флот в двести вымпелов под флагом генерал-адмирала Апраксина поднял якоря. Авангардом головной колонны командовал контр-адмирал Петр Михайлов, как велел именовать себя Петр, а арьергардом так же контр-адмирал Иван Боцис.
        Первый бросок десант произвел в Гельсингфорс, овладел им, но вскоре пришлось отступить. Шведы всю зиму готовились к бою, и русских встретил яростный шквал огня. Но бригадир Чернышев с ходу бросил в атаку морскую пехоту, шведы не выдержали и отошли.
        Петр заскучал на берегу, его тянуло на корабли:
        - Управляйся, Федор, с войсками, штурмуй Гельсингфорс, я на эскадру, до Котлина подамся.
        Очистив от неприятеля тыл и овладев Борго, Апраксин вновь подтянул войска к Гельсингфорсу, а Боцис двинулся по морю к шхерам. На следующий день с юга, от острова Го гланд, донеслась канонада.
        - Никак Крюйс со шведами столкнулся, — потягивая трубочку, усмехнулся Боцис, — не дает ему Лилье дрыхнуть…
        Шведа заставили-таки откатиться на запад, без боя сдать Гельсингфорс. Флот получил надежную базу на финском берегу.
        Крюйс, не желая расстаться со своей размеренной, спокойной жизнью, упорно отваживал царя от участия в морской кампании, ссылаясь на опасность.
        Петр оскорбился.
        - Восемнадцать лет, — ответил он Крюйсу, — как служу державе, и в скольких баталиях, акциях был, николи не отлучался, азардировал повсюду. Однако ж, поскольку ты не хочешь, Бог с тобой. Чтоб не быть причиной к нерадению, оставляю тебя. У меня дел невпроворот, но гляди, наши бригантины и войска бьются в Финляндии. Там эскадра вице-адмирала Лилье. Иди в море, ищи и тереби шведов, не допускай их к берегу.
        Крюйс облегченно вздохнул. А зря Петр целиком доверился Крюйсу, но перед отъездом ему сказал:
        - Мотри, сие первое нам испытание, не сплошай, круши шведа.
        У трапа встретился с командиром линейного корабля «Рандольф» капитаном-поручиком Наумом Сенявиным. За эти дни Петр побывал на трех кораблях, которые Наум привел месяц назад из Ревеля. Пятидесятипушечные английские корабли на вид выглядели добротно. Только экипажи на них были неполными. Не хватало марсовых и шкотовых матросов и канониров. Да и те, что были, наполовину пришли недавно из рекрутов. Петр подробно расспрашивал Сенявина о мореходности «покупных» кораблей, обошел вместе с Наумом все палубы, заглянул в трюм — там было сухо.
        - Слава Богу, течи нет.
        Теперь, прощаясь с Сенявиным, он спросил:
        - Ну, как корабль, господин капитан-поручик?
        - Добрый, господин контр-адмирал, токмо к ветру приводится не сразу, вразвалку. А так пушки гавкают исправно.
        Петр рассмеялся:
        - Сие генеральное. Смотри не подкачай…
        Отправляя эскадру Крюйса, царь радовался и тревожился. Начинается битва со шведом на море. Приближается решающая схватка. Кто одолеет, тот и хозяин на Балтике, тому и виктория…
        Наконец-то к западу от Котлина реют десятки вымпелов на русских кораблях линейных, фрегатах, шнявах. В строю добрая сотня скампавей и бригантин для действий в шхерах. Где-то на переходе из Копенгагена еще купленные Салтыковым корабли. А шведы уже пронюхали о покупках, не перехватили бы их в пути…
        Начавшаяся кампания без успеха на море немыслима, корабликов прибавляется, из Архангельского летось должны три корабля отправить, а матросов и офицеров нехватка великая… Надобно губернатора вразумить и все растолковать.
        «Письмо твое, — размашисто выводил буквы Петр, — писанное февраля от 12 дня, до нас дошло, в котором пишешь, что 3 корабля отделаны и на воду спущены будут в июле месяце, а матросов у нас нет, — того для к сороку человекам, которые к вам уже отправлены, наймите еще у города Архангельского с чужестранных кораблей 2-х боцманов, 4-х под-боцманов, 2-х констапелей, 2-х подконстапелей, 2-х штурманов, 2-х подштюрманов, да русских взять в матросы с качей, также с лодей, морянок и карелок, выбрать добрых и молодых на корабль по 200 человек. И когда помянутые корабли на воду спущены будут, чтобы оные корабли поспели зимовать в будущую зиму а Датскую Норвегию близ Катагат, а когда будут в Зунде, то б, не останавливаясь у Копенгагена, прямо пошли к Ревелю и, чтоб было тайно, для того дай им два указа, запечатав: первый — что им иттитъ в Норвегию, чтоб распечатали против Колы, другой — что из Норвегии иттить к Ревелю, чтоб распечатали, пришед в Норвегию, в последних числах генваря. Также и у офицеров и у протчих, кои вновь приняты будут, возьми присягу в их службе и верности обыкновенную. И чтоб в будущем
феврале или по нужде в марте в первых числах 1714 года могли оные корабли поспеть к Ревелю…»
        Отправив с нарочным письмо в Архангельск, вице-губернатору Курбатову, царь далеко за полночь, благо белые ночи, слал указы Куракину в Гаагу о покупке кораблей. Долгорукову в Копенгаген: «Шведы проведали о покупках кораблей. Старайся их задержать и идти им только зимой». Долгоруков указ получил поздновато, корабли уже вышли в море. Один корабль в пути шведы перехватили и пленили.
        Не терял царь надежды привлечь к морскому делу непутевого сына Алексея, которого не без умысла «оженил» в прошлом году на принцессе Софье-Шарлотте. «Ехать тебе в Новгородский уезд, где рубят леса для постройки скампавей, чтобы к сентябрю были напилованы дерева для 50 скампавей».
        Распоряжаясь по флотским делам, царь каждый день невольно уносился мыслями на запад: «Как там дела у Крюйса»?
        Капитан-поручик Наум Сенявин, командир «Рандольфа», заимел твердую привычку скрупулезно вести журнал, отражать все, что происходит на море.
        9 июля эскадра вступила под паруса. Впереди, в расстоянии около мили, крейсировали фрегаты «Самсон», «Святой Петр», «Святой Павел» и «Наталия». Прочим судам хотя и был назначен строй в линию, но от неловкости ли, небрежности ли линия не соблюдалась, и все шли как попало. Крейсера имели довольно четкую инструкцию, но прочие командиры — никакой. Только Крюйс постоянно говаривал своим подчиненным, чтобы при встрече с неприятелем пороху напрасно не тратили. Такие наставления он подтверждал и на обеде у себя пред отправлением в море. «Когда с неприятелем сойдутся, чтобы без церемонии нелицемерно бой чинили, и как скоро время усмотрят, абордировать».
        В полдень 10 июля крейсера пушкой известили флагмана: «Вижу неприятеля». Тут бы атаковать шведов, но Крюйс почему-то лег в дрейф, вызвал младших флагманов, капитанов-командиров Шель-тинга и Рейса. Посоветовавшись немудрено, решили:
        - Гнаться за неприятелем до ночи, а потом идти в Ревель, если других известий о неприятеле не будет.
        Ночи стояли светлые, эскадра со шведами сблизилась на дистанцию огня, но ветер стих, двинулся туман. Крюйс не подавал никакой команды…
        Наум Сенявин целый день метался по шканцам с борта на борт, не мог разгадать намерение флагмана. «Чего он канителится, не дает сигнал к атаке?» Когда опустился туман, Наум распорядился спустить шлюпки, начал буксироваться. «Шведы где-то рядом, упустить их нельзя». За два месяца много сил приложил Наум, чтобы наладить сложный механизм корабельной команды. Ведь от каждого матроса часто зависит судьба всего корабля, а экипаж без малого три сотни человек.
        С рассветом туман рассеялся, взошло солнце, и прямо по курсу открылся неприятель. С флагманского корабля донесся пушечный выстрел. Сенявин вскинул подзорную трубу. Все три флагмана подняли красные флаги, сигнал «Погоня»… «Слава Богу, наконец-то гнать неприятеля».
        - Отрепетовать красный флаг! — скомандовал он. — Барабаны наверх дробь!
        Матросы отдраивали артиллерийские порты, откидывали найтовы у пушек, из крюйт-камеры тащили картузы, снаряды… Передние корабли «Выборг» и «Полтава» вот-вот догонят шведов, но те внезапно отвернули «все вдруг» влево… «С чего бы это? — подумал не спускавший глаз с неприятельских кораблей Сенявин. — Неспроста это, ведь уходят от своего берега. Неужели банка?»
        - Лево руля! — крикнул Сенявин рулевому. — Держать два румба[32 - Румб — ^1^/^32^ часть окружности — 360° картушки компаса, равная 11+^1^/^4^°.] левее по компасу!
        Через несколько минут корабли шведов повернули на прежний галс.
        - Так и есть! — невольно вскрикнул Сенявин.
        Впереди идущий «Выборг» вздрогнул и остановился как вкопанный. Верхушку паруса по инерции понесло вперед, так что отломилась фор-брам-стеньга. Следом за ним и «Рига», флагман, вдруг тоже лихорадочно начал убирать паруса и приткнулся на мель. Неприятельские корабли на отходе дали залп. Одно ядро угодило в «Ригу», попало в крюйт-камеру, оттуда повалило облако пороховой пыли, по палубе в панике заметались фигурки. Красный флаг атаки неожиданно спустили.
        - Э, черт, — выругался в сердцах Сенявин, вглядываясь вперед. Отдал приказание прибавить парусов и устремился на шведов.
        Цепочку событий четко прописал капитан-поручик Сенявин:
        «Как я вышеупомянутый флаг увидел, тогда со своим кораблем, как возможно, трудился, чтоб мне встать в свое место по данному мне указу от г. вице-адмирала, и был в готовности для абордажа к неприятелю. Только ожидал… сигнала…
        В 8-м часу капитан-командор Шелтинг стал на мель и красный флаг спустил, и паруса связал… Тот час г. вице-адмирал стал… по левую сторону подле капитан-командора и красный флаг спустил… Мое еще мнение было, что неприятель от нас еще не освободился, потому мы еще… красный флаг имели.
        В 9-м часу капитан-командор Рейс от неприятеля назад поворотил и мимо нас пошел, потому и мы все… последовали…»
        Капитан-командор Рейс тоже вдруг спустил красный флаг и начал ворочать на обратный курс. «Что за чертовщина, — продолжал недоумевать Сенявин, — Рейс должен взять на себя команду, ежели Крюйс струсил, а он тоже улепетывает от шведа». Когда «Антоний» поравнялся с «Рандольфом» Сенявина, Рейс прокричал, что атака отменяется, и, размахивая руками, показал на «Ригу».
        Строй кораблей смешался, один «Рандольф» продолжал погоню, но теперь это становилось рискованным…
        До поздней ночи возились с тремя потерпевшими кораблями: «Ригу» стащили с мели, «Выборг» сел плотно, начался шторм, и к вечеру он переломился. В пределах видимости появилась шведская эскадра «и на радостях палила из пушек».
        На рассвете, когда сняли всех людей, «Выборг» запалили и он сгорел. Эскадра Крюйса не солоно хлебавши направилась в Ревель.
        В первом же боевом столкновении со шведами Крюйс сплоховал.
        Запоздалые донесения о неудаче эскадры Крюйса привели Петра в гнев:
        - Как же так постыдно опростоволосились? Токмо «Выборг» в строй вошел, и погубили корабль о пятидесяти пушках?!
        Петр не стал ожидать возвращения эскадры, на быстроходном «Мункере» пошел в шхеры догонять эскадру Боциса. Флагман по-хозяйски осваивал новую гавань Гельсингфорса.
        Бухта Петру понравилась:
        - Здесь будем галеры, скампавеи и бригантины на зиму ставить, — распорядился он Апраксину. — Неча их в Питербурх гонять. Шведы далеко ушли?
        - Маячат временами у горизонта, — усмехнулся Апраксин. — Проведали мы от рыбаков, что вице-адмирал Лилье стоит с кораблями на якорях у Гангута. Крепко уцепились, видимо.
        Петр посмотрел на карту:
        - Далее шведам отступать невмочь. Последний рубеж. За ним землица шведская.
        Флот и войска выступили из Гельсингфорса одновременно. За пехоту Апраксин был уверен.
        - Князь Михаил Голицын науку шведа гнать зело усвоил. С моряками в согласии, друг дружку выручают, — похвалил он генерала.
        Флот наступал по шхерам, поддерживая пехоту. Голицын двинулся на запад к Або, Апраксин повел корпус севернее, к берегам Ботнического залива. На суше шведы сопротивлялись вяло, всюду отступали. Через три недели наши войска вышли к Ботнике, прочно закрепились на всем побережье от Або до Вазы. Надежно снабжать их можно было только морем.
        По сути, Або, на западном берегу Ботники «княжества Финского город», войска взяли без боя.
        Стоя на скалистом берегу, Апраксин полной грудью вдыхал живительный морской ветерок. Где-то за горизонтом Аландские острова, а там и Стокгольм.
        Получив эстафету о взятии Або, Петр радовался:
        - Нынче уже языки взятые развязались. В Стокгольме животы подтягивают, матка им мяса не шлет. Жаль, одначе, дорог туда по суше нет, а морем галеры застопорились у Ганге.
        У оконечности полуострова плотной цепочкой выстроилась поперек шведская эскадра. Всего десяток кораблей, но каких — более шестисот пушек, отлично сплаванные экипажи. Дважды пытались прорваться галеры — сплошная стена огня преградила путь.
        В последние недели Боцис занедужил, галерной эскадрой командовал его помощник, земляк и товарищ, капитан-командор Матвей Змаевич.
        Ему-то Петр распорядился:
        - Силы неравные, на абордаж их не возьмешь, неча людей понапрасну губить.
        Змаевич нарисовал схему построения шведской эскадры, но Петр решил все увидеть своими глазами:
        - Подбери мне молодцов хватких, пойду на шлюпке вечером шхерами к шведам.
        - Господин контр-адмирал, я отвечаю за вашу жизнь, сие риск небезопасный, — нахмурился Змаевич.
        - Волков бояться — в лес не ходить. Исполняй, как сказано.
        В вечерних сумерках шлюпка ушла в шхеры. Обмотанные тряпьем весла беззвучно опускались в воду. Спустя два часа послышались пушечные выстрелы. Змаевич выслал по тревоге галеру, но все обошлось. К полудню шлюпка возвратилась.
        - Все высмотрел, теперь со шведами разговаривать можно, — улыбался довольный Петр.
        Из письма Петра адмиралу Апраксину из Твермине, подле Гангута:
        «По отъезде от вашей милости я был блиско шведской эскадры и сколько всего в сие короткое время осмотрел, тут невозможно, кажется, ныне проехать, ибо близ материка, когда поехала наша шлюпка, то по оной стреляли и тотчас 2 корабля на парусах к нам пошли и, не дошед, паки повернулись; узкое место и мелкое. Место, где корабли неприятельские стоят, тесно, и весьма им в будущий год возбранить в сем месте мочно (что далее сего места, то не знаю), ибо зело внутрь земли есть и негде моря видеть, как у Борго, но еще проливы. Стоит неприятель зело осторожно, однако ж для него и зело опасно, для того что зело уско место, где стоит, а особливо в нынешния темныя ночи и утренние туманы; жаль, что время пропущено без опыту брандеров. Скампавея „С.Александра“».
        Все разглядел у шведов зоркий глаз контр-адмирала, и не только разглядел, но и определил себе задачу на следующую кампанию. Место для шведов весьма неудобное… Но все-таки акватория-то незнакомая, а ну там сплошь камни под водой? Кого-то смышленого отрядить надобно, разведать, когда Лилье уберется восвояси, непременно схватки со шведами на море в этом месте не миновать в следующей кампании.
        Остановил свой выбор на капитан-поручике Лиходееве, объяснил:
        - Дождешься адмирала Апраксина и действуй по инструкции.
        «Сыскав морские боты, осмотреть места, — читал Лиходеев полученный указ, — как около Твере-минде, где неприятельский флот стоит, осенью и зимой осмотреть все удобные места и Гангут. Сделать промеры, карты с глубиною и шириною проходов прислать в Питербурх в первых числах февраля…»
        На зиму галерный флот и войска ушли на зимние квартиры в Гельсингфорс. В передовых базах Або и Вазе оставили надежное прикрытие.
        Корабельный флот возвратился к Петербургу. Предстояло разобраться, что к чему и почему…
        В отличие от своих предшественников, Петр завел определенный порядок рассмотрения действий людей, причинивших ущерб державе.
        Он не упускал случившееся из поля своего зрения, пока все не прояснялось, а виновные не получали по заслугам.
        В прошлую кампанию погиб на море новый пяти-десятипушечный корабль. Стоит он больших денег, ущерб явный, да при этом еще упустили неприятеля.
        Дело шло к зиме, все флагманы и капитаны собрались в Петербурге.
        «Общественное мнение сильно обвиняло Крюйса, и государь был глубоко огорчен неудачею. Назначенный по этому делу суд состоял из следующих чинов: лейтенанты Мишуков и Зотов, капитан-лейтенант Беринг, капитаны Нельсон, Кроненбург, Змае-вич и Сиверс, капитан-командор князь Меншиков, корабельный контр-адмирал Петр Михайлов и президент генерал-адмирал граф Апраксин.
        По делу привлекались вице-адмирал Крюйс, капитан-командор Рейс, капитан-командор Шелтинг, капитан Дегрюйтер.
        В ходе расследования выяснилось, что Крюйсу дополнительно вменяется в вину, „что не чинил погони за неприятелем“, еще в прошлую кампанию, 1712 года, когда адмирал, обедая у себя с некоторыми из капитанов, пил уже „на доброе счастье“ рейнвейн».
        Однако по порядку следствие установило: шаут-бенахт Боцис доказывал, что неприятельские суда могли бы быть догнаны, если бы Крюйс раньше послал за буксирами, не прекращал погоню во втором часу и не стал на якорь перед вечером. Крюйс оправдывался, что иначе он не мог поступить, ссылаясь на указ, повелевавший не атаковать на известие, что у неприятеля были значительные силы. Некоторые обстоятельства оправдывают Крюйса, другие обвиняют; в показаниях много недомолвок и противоречий.
        По второму делу:
        «Горячо и гордо оправдывался Крюйс. Он укорял своих подчиненных в невыполнении их долга, доказывал, что Шелтинг мог бы сойтись с неприятелем еще прежде постановления корабля на камень, что крейсера, бывшие впереди, отстали и капитан Дегрюйтер поворотил еще во время погони, доказывая параграфами законов и примерами, что, с одной стороны, он должен был спустить красный погонный флаг, с другой — прочие не должны были принять это за сигнал отступления, уверял, что у него не было времени пересесть на другое судно, и на противное этому замечание капитана Рами отвечал, что морское искусство „выше его ума“ и „что он, лучше зная рейтарскую, нежели матросскую, службу, может быть, думает, что кораблем управляют, как лошадью“. Но и обвинения против него были сильны. Особенно восставал капитан-командор Шелтинг, называя Крюйса „глупцом“, позорящим всех иностранцев в России; настоящим виновником такой богатой потери, которую имели не только в трех видимых неприятельских кораблях, но и в других, которыми было бы возможно овладеть, даже прибегая к клевете, напоминая о каком-то галиоте с солью, приведенном из
Ревеля в Кронштадт для продажи…»
        Апеллировал Крюйс и к Петру, оправдывался, козыряя примерами морской истории, которую знал неплохо. Петр собственноручно, не без юмора писал язвительные ответы.
        Крюйс лавировал: «Адмирал Овдам, будучи в датском флоте, против шведов в баталии, от пороху корабль разорвало». В ответ Петр усмехался: «Дворянин Микита Долгой, ехав Окою, имел бочонок пороху, который взорвало. Ему ноги переломило, и многих обожгло».
        Крюйс приводил пример: «Адмирал граф Крус, на большом шведском корабле, именованном „Три короны“, который был против датских, також порохом подорвало».
        Петр иронизировал: «Окольничий Засекин свиным ухом подавился».
        Крюйс оправдывался: «Адмирал Шофель потерял свой корабль на одном камне».
        На это Петр ухмылялся: «Ивана Ивановича Бутурлина палаты задавили».
        Крюйс доказывал: «Адмирал Коломбург, через четыре года, только малое время отлучался от своея корабля, но оный от пороху разорван был».
        Петр парировал: «Год тому назад, как делали фейерверк на Москве, только я вышел, подорвало и подполковника Страсбурга, Франца Тиммермана и прочих сожгло; о чем многие помнят».
        Крюйс убеждал: «Адмирал Рюйтер сказывал, дабы морские люди были опасны, что они не так далеки от смерти, как доска от корабля толщину имеет».
        В ответ Петр подтрунивал: «Неопасение человеку везде вредит».
        Крюйс трусил: «Адмирал Тромп сказал: счастье и несчастье в баталии многажды состоит в одной пульке».
        Но Петр стыдил: «Бояться пульки — не иди в солдаты, или кому деньги дороже чести, тот оставь службу».
        Крюйс лукавил: «Ежели Вашего Царского Величества флот (чего Боже спаси) будет осажден от неприятели или от непогоды, какое препятствие учинится».
        Петр попрекал: «Азардировать ни велят, ни советуют, а деньги брать и не служить стыдно».
        Полемическая схватка контр-адмирала с вице-адмиралом нарушила субординацию. Крюйс явно потерпел поражение. Между тем суд определил вину Крюйса по первому делу.
        «Понеже в прошлом 1712 году 24 июля во время бывшей за неприятелем погони господин вице-адмирал зело оплошно поступил, первое: указ о бригантинах дал, а для буксирования скампавеями ничего шаутбенахту не сказал… Второе: что удержал крейсера без причины, ибо сам послал к оным бригантины для помочи абордирования, а потом, медля два часа, паки красный флаг поднял… и тем временем несколько крейсеров увалили назад, а неприятель получил свободу… Третье: не чинил погони за неприятелем и такими худыми поступками неприятельские корабли упустил»…
        По первому делу судьи также определили вину всех обвиняемых.
        «Вице-адмирал многажды в своих очистительных письмах писал, что он ничего по морскому обычаю не пренебрег, но все чинил, как искусный морской человек… но оный во многом явился неисполнителен своей должности: не надлежало было, чтоб ордера давать за рюмками… Второе, будучи в погоне за неприятелем… на консилии письменной о погоне и повороте написано было, чтобы гнать до вечера и поворотить к Ревелю, и важное слово „абордирование“ не упомянуто; ниже то написано, чтоб всяк, как возможно, неприятеля атаковал. Третье: видел господин вице-адмирал, что офицеры долгое время в бою и не абордируют (и видел, что позитив-ордера нет)… то для чего не делал сигнала, хотя и чрезвычайно? Четвертое: когда сел его корабль на мель, то для чего не перешел на другой корабль…»
        Бесспорно была доказана вина и остальных подсудимых. Меру наказания судьи определили самую жестокую.
        «Вице-адмирала Корнелия Крюйса за его преступления в неисполнении своей должности… наказать смертью.
        Капитан-командора Шелтинга, который достоин был жестокого наказания, но понеже на то ордера не имел, того ради от жестокого наказания избавляется, но осуждается быть в молодших капитанах.
        Капитан-командора Рейса за неисполнение его должности… расстрелять. Капитана Дегрюйтера за незнание его дела выбить из сей земли абшиту.
        При Петербурге. В 22 день января 1714 года».
        В тот же день, 22 января, поутру, привели перед собранием судей всех обвиняемых, за караулом, и сентенция прочтена им публично. Затем объявлена монаршая милость: Крюйса «взять чин», послать в Тобольск; Рейса привязать с завязанными глазами к позорному столбу и приготовить к расстрелянию, а потом сослать в Сибирь; с Шелтингом и Дегрюйте-ром велено было «поступать по приговору».
        Петр смягчил кару первым двум обвиняемым.
        После суда имел долгий разговор с Апраксиным.
        - Суд сей должен не токмо наказать обвиняемых, но и другим иноземным служакам быть для острастки. — Петр перевел дух: — Флот у России, Федор, образовался, но худо, распорядиться им некому, нет достатка командиров и флагманов. — Вдруг вспомнил — Досада великая: выследили-таки шведы, пленили «Болинбрук». Команда там аглицкие да голландцы. Тыщи по ветру пускаем.
        Отпуская Апраксина, царь распорядился собрать военный совет:
        - Вишь, год кончается, надобно не мешкать. Собирай генералов и флагманов.
        На совете Петр был краток:
        - Нынче Финское княжество под нашей пятой, а генеральная задумка на швецком берегу. До них морем плыть, а флот Карла ныне силен, преграда нам. — Петр остановился на мгновение. — Жаль, генерал-адмирал, осенью брандеров не было под рукой в Твере-мине. Лилье кучей стоял у Гангута, спалить их эскадру было в самый раз.
        Апраксин добродушно заметил:
        - Тепереча, государь, и наш флот силу набирает,
        - Верно, генерал-адмирал, — ухмыльнулся царь, — в Ревеле скоро линейных кораблей десяток наберется, Салтыков грозится еще прислать. — С лица Петра исчезла ухмылка. — На доброй половине судов недобор экипажей великий, паруса ставить некому, пушки ворочаться без канониров не станут.
        Петр зашагал по комнате, посасывая потухшую трубку:
        - Нам-то флот на ходу завтра потребен, кланяться будем помощи королю дацкому…
        Выслушав Апраксина, Голицына, реплики остальных, царь высказал главное:
        - Стержень для всего нашего флота — галерные эскадры. Здесь мы превосходим шведа. Покуда оные дремлют, в зиму галерные суда надраить, солдат к абордажному бою настропалить, гребцов подобрать проворных.
        Глубокой осенью Долгоруков получил предписание от царя договориться с королем о присылке весной в Финский залив датской эскадры. К берегам Швеции «через Аландсгаф, где никоими мерами от больших пройти невозможно, ибо на многие мили чисто, нигде островов нет, а мы большими кораблями не сильны, только имеем 11 линейных кораблей, и из тех иные по нужде годятся, понеже имеют меньше 50 пушек…» — так прописал Петр задание послу в Дании.
        Долгоруков не мешкая начал переговоры, но вскоре понял, что без денег не обойтись.
        Датский канцлер довольно прозрачно намекнул:
        - Без субсидии России мы не сможем вооружить флот, для этого необходимо полмиллиона ефимок, провиант, парусина, пенька и порох.
        «Сколь мерзко, нагло канцлер говорит, — соображал посол, — государь немало этих ефимок королю выдал, а толку мало».
        Царь тоже возмутился и передал Гавриле Головкину:
        - Не помышляет ли Фредерик с нас деньгу взять, а потом мир с Карлом учинить?
        В Копенгаген Петр сообщил, что субсидию Фредерик получит по прибытии датского флота в воды Финского залива.
        Поджав губы, канцлер передал ответ Фредерика:
        - Его величество послать флот не может. А на что деньги будут издержаны, его величество ответ держать не будет…
        Итак, помощь союзника растаяла как дым. Видимо, осталась надежда только на свои силы.
        Но Долгоруков и Куракин сообщают о смуте в шведском королевстве. В сенате поговаривают о замирении с царем. А нешто? Прибалтика и Финляндия покорены, море отвоевано у шведов. Правда, аглицкие и голландские купцы остерегаются торговать через Балтику. Ан мы их заставим. Пускай столкнутся мордами аглицкие и голландские со шведскими, авось поумнеют. Перестанут шуры-муры за моей спиной водить.
        Немного погодя вызвал канцлера Гаврилу Головкина:
        - Сочиняй указ купцам нашим: «Отныне повелеваем лес и всякие поделки из оного, пеньку, смолу и прочие для корабельного строения изделия из Архангельского порта не возить, а токмо торговать из Лифляндии или Питербурха».
        Головкин собрался уходить, но царь его остановил:
        - Другой задел поразмысли. Надобно универсал наш через послов иноземных переслать к шведскому сенату. Брат Карл до сей поры замирения не желает, так мы поведаем шведскому люду о наших стремлениях.
        После Рождества воззвание разослали русским послам. Вскоре «Универсал ко всей Свейской земле» через купцов и верных людей появился в Стокгольме.
        Царь,
        «…объявляя всю правду и несклонность короля к миру, призывает всех жителей королевства шведского выказать свою склонность к прекращению войны и, не теряя времени, понудить свое правительство к скорейшему заключению мира. Ежели же оное наше великое доброжелательство презрено будет и от того зло королевству шведскому от приближающегося воинского пламени произойдет, то сим объявлением перед Богом и светом будем оправданы».
        Призыв русского царя, казалось, попал на благодатную почву.
        В прошлые времена в столицу Швеции нет-нет да и залетали грустные вести о поражении королевской армии в России. Толковали на рынках торговцы, мастеровые в цехах, роптали втихомолку работные люди и окрестные крестьяне. Горбились и затягивали пояса купцы, росли налоги и поборы. Сиротели поля, король требовал новых рекрутов, пустела казна, пламень войны не затухал. И все же дворянство и купечество пока твердо держали сторону короля. Как так, десять лет кровопролития — и отдать навсегда России лучшие земли за морем?
        Но в эту зиму на улицах Стокгольма появились беженцы с Аландских островов. Они сеяли панику, своими ушами слышали пушечную пальбу с финского берега, там в Або обосновались русские гренадеры. Столичные бюргеры пугливо втягивали головы в меховые воротники, — до островов-то рукой подать.
        Воспрянули и в королевском Совете противники войны, сторонники Арведа Горна:
        - Пора искать замирение с царем Петром. Иначе придут русские, и тогда всему конец. Король, видимо не осознает всей пагубности затянувшейся войны, к тому же и сам царь призывает к миру.
        Здравые мысли советников отвергала Ульрика-Элеонора. Мстительная по натуре, она не скрывала, что презирает и ненавидит русских, и полностью разделяла чувства своего брата. Эти пришельцы с востока должны быть наказаны в полной мере и отомщены.
        С годами Ульрика вошла в роль регентши, зная, что без ее согласия советники не могут что-либо предпринять. Потому она уверенно ответила Горну:
        - В такое дело нельзя вступать без королевской воли.
        Ульрика довольно часто прибегала к советам посла королевы Анны. Англичанин всегда льстил ей, одобрял ее твердость по отношению к русским:
        - Ваша сестра, королева Анна, восхищается вашей мудростью.
        В душе Ульрика завидовала именитой «сестре» и втайне мысленно не однажды примеряла королевскую корону к своей головке…
        Однако же главный королевский советник Горн воспротивился мнению регентши и вместе со своими единомышленниками созвал съезд государственных чинов, дабы обговорить ситуацию в стране.
        Ульрика тоже не дремала, сообщила брату о проделках королевского Совета.
        Чиновные люди все же съехались в столицу, но, оказалось, напрасно. Королевский Совет получил указ Карла: «Запретить собираться государственным чинам, а ежели они прибыли, немедленно распустить съезд».
        Вместо «Универсала» русского царя Арвед Горн в гробовой тишине объявил королевский указ…
        Сильна еще была у шведов вера в божественное предназначение короля, а потому и безропотно подчинились они королевской воле…
        Если чиновная братия проявляла иногда колебания, пользуясь долголетним отсутствием короля, то военачальники беспрекословно выполняли его приказы.
        В минувшую кампанию король остался доволен своими адмиралами. Королевский флот запер русских в Финском заливе, надежно держит в своих руках коммуникации с важной крепостью на материке, Штральзундом, пленил линейный корабль, купленный русскими в Англии. Мало-помалу король начинает ценить важность господства на море и возрастающее влияние королевского флота на ход войны…
        Обо всем этом неторопливо держал речь перед флагманами в Адмиралтейств-коллегий адмирал Густав Ватранг.
        Второй месяц не покидает постель престарелый Ганс Вахтмейстер.
        Видимо, дни его сочтены. Его величество назначил Ватранга старшим флагманом.
        - Нам не следует упиваться успехами, — размеренно, взвешивая каждое слово, поглядывая на адмиралов, излагал свои соображения на предстоящую кампанию Ватранг. — Наши офицеры и матросы превосходно действуют против извечного неприятеля, неуклюжих датчан.
        Говоря так, Ватранг не мог знать негласного указания датского короля — беречь корабли, не вступать в серьезную схватку со шведами.
        - На востоке русские тоже не отваживаются меряться с нами силой на море.
        Флагманы как бы очнулись от дремоты, повеселели.
        Довольный Ватранг осторожно заметил:
        - Все же признаемся, что царь Петр преуспел в одном. Он сумел построить не одну сотню галер и частенько господствует в прибрежных шхерах, где мы бессильны проявить свою мощь.
        «Пожалуй, достаточно утомлять коллег, пора определить основные цели на предстоящую кампанию». Ватранг встал и повернулся к большой карте, развешанной на стене.
        - Мы должны упредить неприятеля, занять выгодные позиции, прежде чем там объявятся русские. — Указка скользнула к северу. — Шаутбенахт Таубе с шхерботами, которых у нас, признаемся, маловато, прикроет Аланды от возможных десантов противника. — Ватранг перевел указку к востоку. — Царь Петр наверняка предпримет попытку вывести галеры флотилий в Ботнику, к Або и Вазе. Ваша роль, — Ватранг перевел взгляд на вице-адмирала Лилье, — запереть русских в Твермине и уничтожить все галеры и бригантины. В этом вам будет содействовать кораблями шаутбенахт Эреншильд.
        Ватранг оперся на указку. Судя по довольным улыбкам флагманов, они поняли его замысел.
        - Я сам поведу нашу армаду, мы исполним наш долг перед его величеством и Швецией.
        Пятнадцатый год равнины Севера Европы почти беспрерывно окутывал пороховой дым, гремели раскаты оружейных залпов и пушечных дуэлей. На полях России, Речи Посполитой, Померании и Силезии сходились в штыковых схватках когда-то непобедимая шведская армия и ее противники по Северному союзу. Союзники России терпели от войск КарлаXII одни поражения.
        В боях с русскими в первые годы борьба шла с переменным успехом. Но чаша военной удачи неуклонно склонялась в пользу армии ПетраI.
        Полтава окончательно доказала превосходство русских войск над шведами. По сути, исход многолетней борьбы на суше для КарлаXII был предрешен.
        Что бы ни твердили присные Карла в оправдание сокрушительного его поражения, в схватке лицом к лицу властелинов двух держав победу одержал царь Петр.
        И все же до сих пор оставалось в тени войны противостояние воюющих сторон на морских рубежах. Как и пятнадцать лет назад, на Балтике доминировал королевский флот Швеции. По своей мощи он превосходил своего противника Данию. Но если другие соперники в начале войны совсем не имели там каких-либо флотов, то теперь шведские адмиралы почувствовали реальную угрозу своему безраздельному превосходству на Балтике.
        Несмотря на явное превосходство неприятеля на море, за все минувшие годы русские моряки не уступили шведу ни пяди завоеванной в боях прибрежной полосы. Неотступно оттесняя противника вдоль береговой черты Финского залива, нарождающийся русский флот постепенно становился твердой ногой в новых базах: Выборге, Гельсингфорсе, Нарве, Ревеле, Риге. Десятой навигацией открывали торговлю в новых русских портах купеческие суда Англии, Франции, Голландии, Гамбурга, Данцига. Морской путь самый быстрый и дешевый для товаров. Расчет и коммерческая выгода извечно довлеют над миром.
        Собственно, замыслы ПетраI осуществились. Но успех, как воды морской пучины, находился в весьма зыбком состоянии. Закрепить добытое кровью можно только миром. А неприятель его не хочет…
        Каждую навигацию продолжались схватки, гремели орудийные залпы, шведы то и дело захватывали купеческие суда, следовавшие в Россию.
        Петр знал о намерении короля продолжать борьбу до победного конца: «Пусть хоть вся Швеция пропадет, а миру не бывать».
        Но и Петр давно уяснил, что «ныне вся сила шведов во флоте состоит».
        Сокрушить сразу эту силу, подобно сражению на суше, невозможно. Для этого нужен мощный флот, которого нет. Значит, надобно исподволь, довольствуясь необходимым на сегодня успехом, рушить по частям противника. По плечу ли такие «малые» виктории русским морякам?
        Два десятилетия минуло с той поры, как Россия вышла к морским рубежам на юге. Там без морской силы турков было не одолеть.
        Жаль, что довелось без боя вернуть неприятелю то, что было завоевано кровью. Промахнулся царь на суше, расплачиваться довелось морем.
        За одного битого двух небитых дают. Сторожко, опираясь на возрастающую морскую мощь, русские моряки готовятся к первой решающей схватке на море…
        Февральские метели укрыли сплошь ледяной панцирь Финского залива. Петр велел Апраксину созвать флагманов:
        - Покличь и генералов — Голицына, Бутурлина и Вейде. Речь будет об абордажных схватках. — Петр на мгновение остановился: — Нехай Змаевич распорядится быть там и всем бригадирам галерным.
        Моряки прибыли первыми. Ввалились гуськом, вразвалку, топали в прихожей, отряхивали снег с ботфортов. Сначала в дверях появились капитан-командоры Вейбронт и Шелтинг и его напарник датчанин Петр Сиверс, теперь, после изгнания Крюйса, старшие флагманы на корабельном парусном флоте. За ними показался Змаевич, недавно проводивший в последний путь своего товарища, графа Боциса. В кильватер Змаевичу потянулись его подопечные по галерному флоту, бригадиры Волков и Лефорт. Немного погодя явились генералы Голицын, Бутурлин и Вейде, уселись впереди всех.
        Встречая прибывших, генерал-адмирал, как обычно, добродушно улыбался. За долгие годы со многими из них бился он бок о бок с неприятелем — с турками и шведами. Нет крепче дружбы, чем воинское братство, закаленное в походах и боях.
        По заведенному царем обычаю, присутствующие задымили трубками, начали перебрасываться прибаутками. Когда же распахнулась боковая дверь и появился царь, все мигом вскочили, второпях тушили зелье в трубках.
        Петр, окинув всех взглядом, потянул носом, кашлянул:
        - Начадили, да ладно, сам грешен.
        Разговор завел издалека. Вспомнил консилиум прошлой осенью.
        - Нынче повестил нам Долгоруков, подмоги от датского короля не предвидится. Ему токмо ефимки надобны. Одна надежа в море на наши эскадры. Глядишь, еще пяток купленных судов приволокет Наум Сенявин по весне из Копенгагена. Одначе там люди не нашенские, аглицкие, домой отъедут. Своих рекрутов сыщем, а ремеслу учить некогда, а то и некому.
        Немало забот еще перечислил шаутбенахт Петр Михайлов, как указал величать себя государь при нахождении на кораблях. Дело морское требует большой выучки. Каждый матрос должен твердо знать, что ему делать и исполнять. Одна ипостась, когда судно на якоре или возле пристани. Другая — когда судно под парусами, третья — ежели вступает в бой с неприятелем. Да мало ли что на море случается. То штиль, то шторм. А службу-то править надобно. Иначе амба…
        Рекруты вскорости придут, а где их обучать? Корабли-то все на зимней стоянке у Котлина. Там с них снежок стряхивают да ледок скалывают. Да и учителей нехватка, неохотно идут на службу офицеры иноземные. А доморощенных раз-два и обчелся. Другое дело у супостата, шведа. Их флот не первый век плавает. Все у них устоялось: и верфи в достатке, и людишки все при месте, обучены морской службе. Так что у нас покуда одна планида. В открытом море под парусами в стычку со шведом не ввязываться, разве что на худой конец.
        Слушая пространные отступления царя, Апраксин про себя посмеивался: «Головастый Петр Лексе-ич, всю правду-матку выкладывает. Сие полезно, все должно знать подопечным, что к чему. Тогда при случае станут и сами по разумному службу чинить».
        Петр прервал свою тираду, стал набивать трубку, кивнул собравшимся: «Закуривайте, кому невтерпеж». Генерал-адмирал поморщился, не переносил табачного дыма.
        Царь задымил трубкой:
        - Супостата все одно на море одолеем, одначе на свой манер. Шведы сильны в морском раздолье, под парусом. В шхерах да в узких каменистых протоках им несподручно. И судов для такого дела у них раз-другой и обчелся. — Петр выпустил облако дыма, озорно поглядывая на собравшихся. — Нам потребно туда их заманить, авось сплошают. На крайний случай будем брать корабли на абордаж. Как-никак, у нас сотня галер и скампавей.
        Присутствующие оживились, давно спрятали трубки. Государь заговорил о близком:
        - Покуда лед не сошел, проверить каждому кумандиру на своей галере, нет ли где течи или гнили, все ли весла целы и надежны, на месте ли якорные канаты, не разворовали ли какое имущество.
        Кажется, прописные истины напоминал шаутбе-нахт Петр Михайлов, но слушали его с некоторой озабоченностью: а ежели и в самом деле чего недосмотрели?
        - Воев определить на галеры и скампавеи, что ни на есть отменных. Из полков Ингерманландского, Преображенского, кто под Полтавой был, батальонов морских. Гребцов на весла прощупать каждого, не только ловких, а чтобы и пулькам не кланялися.
        Досконально упоминал Петр о снаряжении абордажными приспособлениями, крючками, топорами, ружьями, фузеями. Пики, штыки, палаши наточить, порох беречь сухим…
        Выслушал царь и флагманов: где чего недостает, сколько рекрутов потребно.
        - О том подробную ведомость не мешкая генерал-адмиралу доложить, — распорядился, прощаясь, Петр. — Ежели где загвоздка, мне самолично без промедления рапортовать.
        Задержав Апраксина и Вейде, напомнил:
        - Послезавтра поутру, чуть свет, в Ревель наведаемся.
        Затемно из Петербурга по санной дороге на запад, в сторону Раненбаума, и дальше, на Копорье, понеслись два крытых возка. Следом не отрываясь скакала полусотня драгун. Задувший ветерок переметал накатанную дорогу снежком.
        В переднем возке, укрытые медвежьим пологом, дремали Петр и Апраксин. На ухабах возок встряхивало, седоки приваливались друг к другу, но это не выводило их из забытья.
        Каждый в полусне думал о своем.
        Царь еще не стряхнул с себя сладостного ощущения благости тепла пуховой постели. Наконец-то теперь его Катеринушку величают, как подобает, по праву законной супруги царя Всея Руси. Непутевый сын Алексей, кажется, остепенился после женитьбы. Невестка на сносях который месяц. Кто-то объявится, хотя бы наследник.
        Апраксин перебирал в уме новости почты из Копенгагена. Вчера пришло письмо из Лондона от Федора Салтыкова. Опять этот вертопрах, племяш Сашка, встревожил душу генерал-адмирала. Хотя Салтыков и весьма деликатно старается сгладить неприятности, желчный осадок в душе нисколько не уменьшается. Как и прежде, назанимал кучу денег, кругом в долгах, должники теребят со всех сторон. Надо же, заимел кредиторов в Гишпании и Португалии и прочих местах. Знают пройдохи, что он сродственник графа, за ним не пропадут проценты… А Федор-то пишет обходительно, что не может подумать о моем унижении. Отвалил ему сто фунтов. Правда, взял у него вексель, деньги-то казенные… Так Александр еще в долгах остался на сумму более трехсот фунтов… Поганец!..
        Беспокойные мысли вывели Апраксина из дремоты. Добро, хоть Салтыков умасливает душу, подсластил пилюлю, вестит, что имя мое стало известно в Европе по викториям прошлого года в Финляндии.
        - Слыш-ка, — прервал молчание царь, — вче-рась ведомость от Долгорукова пришла с почтой. Зимует в Копенгагене Сенявин Ивашка. Привел-таки два фрегата архангельских. Теперича дожидается, покуда шведы с Зунда уйдут в Карлскрону. Дай Бог ему счастливо добраться до России. — Петр поежился, потянул за край полога. — Еще Федор Салтыков весточку подал. Ожидать нам в Ревеле летось кораблей аглицких пяток с ихними экипажами. Отписал я ему, в прошлый раз купил он суда против указу, малые. Одно гоже, что они доброй пропорции. Ты сам их ведал. Наказал ему присматривать суда, так, чтоб меж палуб пространство было, футов шесть, не менее, да пушек полсотни и более.
        Апраксин, в бытность свою адмиралтейцем, постиг многие премудрости корабельного строения.
        - Наиглавное, Петр Лексеич, почитаю, штоб судно в непогоду не валким было, а на ходу шибким.
        - И я о том толкую каждый раз Салтыкову, дабы резвые были на ходу.
        Апраксин снял рукавицу, почесал переносицу:
        - Так-то оно верно, но токмо Федор-то присматривает корабли в гавани, у причала ли, а то на якоре. В море-то ему гонять судно никто не позволит, деньгу стребуют. А кроме прочего, ежели и выйдет из гавани, а погода ненароком заштилеет? Деньга впустую будет проплачена.
        Когда дело касалось казны, царь считал каждую копейку, иногда скупился без меры. Апраксин знал от кабинет-секретаря Макарова, что за корабли деньги переводятся Куракину, а тот рассчитывается векселями. Частенько Салтыков жаловался на задержку выплат, и купцы ему досаждали и даже грозились судом.
        Петр, видимо, рассердился, что Апраксин вступился за Салтыкова, но виду не подал и продолжал как ни в чем не бывало:
        - Салтыков-то сказывает, не испробовать ли строить корабли в Англии по нашим чертежам. Будто бы выйдет выгода: дешевле, чем на наших верфях.
        - Вишь, знамо мой тезка не зря хлеб жует, — засмеялся Апраксин, — об отечестве печется, копейку жалеет. Видимо, просчитал все доподлинно. Уж он-то по этой части кого хошь переплюнет. Знаю я его, восемь годков следил за ним в Олонце. Бережливый.
        - Похвалил я его, а насчет постройки на аглицких верфях отписал узнать, может, на голландских дешевле.
        Петр нагнулся, прислонился носом к слюдяному окошку. Вдали, версты с полторы, виднелись пригорки, а за ними сплошь укрытый снеговым покровом Финский залив.
        «Берег-то пустынный, — пришло в голову Петру, — а неподалеку по воде корабельный фарватер. Ну-ка шведы объявятся, как уследить?»
        Откинувшись на спинку, размышляя, прикрыл глаза. Спустя немного времени заговорил:
        - У нас в устье, вокруг Котлина, ледок пройдет не ранее к Пасхе, а здесь, возле Нарвы, недели на две пораньше. Вот я и надумал, как снег сойдет, по всему берегу до Ревеля верховые разъезды нарядить. Чуть что заметят в море, до Питербурха доносить.
        Апраксин слушал внимательно.
        - Сие весьма кстати, Петр Лексеич, упредим не приятеля в замыслах, — без колебаний согласился Апраксин и в который раз удивился: «Смекалист гораздо государь и в заботах о деле беспрерывно»…
        Ближе к полудню проглянуло солнце и вдали на высоком холме замаячили башни Вышгорода, старинной крепости Ревеля.
        Комендант не ожидал приезда царя, уехал на берег бухты. Растерявшийся побледневший сержант, застегивая пуговицы кафтана, подгонял пинками солдат, выстраивал караул.
        Схватив ружья, некоторые солдаты выбегали без подсумков, кое-как одетые.
        - Проверь-ка у них караульню, — отрывисто бросил Петр генералу Вейде, — и поезжай сразу в батальоны, сыграй им тревогу. Я буду в гавани.
        Вместе с Апраксиным он сел в возок и поехал вниз по направлению к бухте.
        На берегу настроение царя переменилось. Всюду, занятые работой, копошились солдаты. На льду высились две огромные станины, и в них на канатах, перекинутых через блоки, ерзали вверх-вниз огромные каменные бабы. Падая, они забивали в дно толстые дубовые сваи. Не один десяток свай уже торчал в прорубях, цепочкой тянулся вдоль берега. В Ревеле сооружали причалы, обустраивали гавань для стоянки корабельной эскадры. Время торопило. Надо было успеть заколотить сваи, пока лед не растаял.
        В отличие от Финского залива, в далеких Датских проливах тонкий лед давно растаял и остатки его унесло в сторону Северного моря месяц назад.
        По обе стороны проливов всю зиму с нетерпением ждали весны. Но и в морозные дни в гаванях на ошвартованных у причалов купеческих шхунах и на стоявших на якорях посреди бухты военных судах явственно обозначались признаки кипучей деятельности. У купцов все ясно, время — деньги. Чем быстрей выгрузишь товар, тем быстрей он будет продан с большой выгодой. Тут же без мешкоты потребно загрузить трюмы купленными изделиями и спешить в другой порт, где покупку можно сбыть, естественно, с прибылью.
        На военных судах в датских водах по-разному проистекала жизнь в минувшие зимние месяцы.
        Экипажи кораблей датской эскадры не испытывали каких-либо неудобств, связанных со спешкой. Размеренно, без напряжения выполнялись повседневные корабельные работы, подвозили продовольствие и дрова, топили чугунные печки в кубриках. Почти каждый день офицеры и матросы имели возможность съехать на берег, особенно в дни получки. Такая, с виду беззаботная, жизнь, проистекала по воле короля. Дания не торопилась ввязываться в стычку со своим соперником, Швецией, на море.
        В то же время король благосклонно, на правах дружбы, разрешил отстаиваться в датских водах русским военным судам.
        В эту зиму на Копенгагенском рейде их скопилось около десятка.
        Первыми на исходе осени стали на якорь два линейных корабля. Капитан-поручик Иван Сенявин, командир одного из них, «Рафаила», привел их из бухты Кола, на Мурмане.
        Иван, старший брат Наума Сенявина, начинал службу с братом в Преображенском полку под началом юного царя. Участвовал в Азовских походах, штурмовал Азов. Побывал с царем в Великом посольстве, учился мореходству в Голландии. Войну со шведами прошел с первого дня. Раненым попал в плен, но царь его вызволил, обменяв на шведского офицера. Обогнал брата по службе, стал поручиком. Командовал отрядом бригантин у Боциса. Командуя шнявой «Лизетта», не раз плавал с царем, шаутбенахтом Петром Михайловым. В прошлом году командовал пяти-десятипушечным «Стратфордом», купленным Салтыковым в Англии.
        Переход вокруг Скандинавии дался не просто. Матросы впервые встретились с океаном. Еще у Нордкапа корабли прихватил шторм. Один из трех, спущенных на воду в Архангельске, «Михаил», остался зимовать в Белом море, не успел в полную воду перескочить через бар в устье Северной Двины. Северное море тоже обошлось неласково с моряками.
        Не раз меняли паруса, ставили запасной рангоут после жестоких схваток с бушующей стихией.
        В минувшие месяцы стоянки экипажи привели корабли в должный порядок и были готовы на исходе зимы отправиться в Ревель.
        Все бы ладно, если бы Балтика враз освободилась от ледяного панциря. Но матушка-природа распорядилась по-своему. Обычно зимой Датские проливы не замерзали вовсе, и только в сильную стужу их иногда прихватывало тонким льдом. Северная же половина Балтийского моря, начиная с широты Курляндии, сковывалась на зиму крепким льдом. Как правило, в открытом море лед таял с началом весны. На севере же Ботнический и Финский заливы освобождались от ледяного покрова не раньше мая.
        Об этом напомнил Ивану Сенявину и Федор Салтыков. Он привел на рейд Копенгагена из Англии пять купленных кораблей.
        - Вспомни-ка, наши полки с пушками к Выборгу по льду прошли, еще Пасхи не было, а галеры на подмогу генерал-адмиралу сумели пробиться только спустя месяц-другой.
        - И то верно, — согласился Сенявин, — спешить покуда не стану, пускай матросики отдохнут лишний месяц.
        - Кроме прочего, — заметил Салтыков, — нынче и шведы в море рыщут на перехват наших судов, вона прошлым летом прихватили купленный мной «Биленброк», так я до сих пор и маюсь. Экипажи там были аглицкие офицеры. Написали женкам в Лондон о своей доле в плену, на меня натравили. Те женки мне проходу не дают нынче. Требуют денег за мужей на пропитание.
        Сенявин сочувственно покачал головой:
        - Непростая у тебя здесь доля. Смотрю, мороки невпроворот.
        - Что поделаешь, отечеству польза, сие генеральное, — в тон товарищу ответил с некоторой грустью Салтыков. — Как я разумею, ныне на море схватка предстоит со шведами нешуточная. Кто кого, сие и определит скончание войны.
        Салтыков и Сенявин откровенничали без утайки. Подружились они давно, будучи волонтерами при вояже с царем в Европу. Война раскидала их по разным местам. Салтыков сооружал фрегаты, шнявы, бригантины, Иван хаживал на них в море.
        Редко приезжал Федор в Копенгаген, лишь когда готовил «покупные» корабли для отправки в Ревель. Экипажи приходилось менять наполовину. Многие англичане нанимались только для привода судов из Лондона в Данию. Здесь приходилось выискивать офицеров, шкиперов, матросов по тавернам, нанимать через знакомых мастеровых на верфях. Жил Федор при посольстве, во флигельке, в маленькой комнатке.
        Сенявин обрадовался появлению давнего товарища и почти каждый вечер гостил у него. Иногда сидели допоздна, Иван оставался ночевать. Но Федор при свечах скрипел пером, черкая по бумаге.
        - Небось государю все отписываешь подробно? — с сочувствием, оттенком некоторой зависти спросил Сенявин в первую же ночевку.
        - Как сказать, Иван, — засмеялся Федор, — к государю я изредка обращаюсь, когда невмочь, ежели покупка добрая, штоб не упустить оную из-за денег. А так завсегда более отписываю Федору Матвеевичу. Генерал-адмирал меня обязал ставить его обо всем в известность. — Салтыков отложил перо, снял пальцами нагар у свечи. — Писание же сие и верно государю сочиняю. Уже не первый год. Видишь ли, за минувшее время насмотрелся на устройство жизни здесь. Обида берет за наше отечество. Худо у нас многое. Поразмыслил о том и отписал государю свои пропозиции.
        Салтыков взял перо, обмакнул в чернила, а Сенявин не удержался, полюбопытствовал:
        - Разумею, твое усердие государь по заслугам отметит.
        - Не ведаю, Иван, покуда ни ответа, ни привета. Решился в другой раз с государем поделиться своими грешными мыслишками. Авось польза будет. — Федор закашлялся. — По совести, надоело здесь, домой тянет.
        Прошла неделя-другая, и Салтыков уезжал в Лондон, на прощание предупредил Сенявина:
        - Ты гляди, матросню свою упреди. В здешних кабаках немало шпионов швецких шастает. Вербуют датчан, голландцев, немцев на свою службу. Заодно выведывают о нашенских делах. Они-то и доносят обо всем в Карлскрону о наших замыслах своим адмиралам. Особо по сию пору, чуют, што наша морская сила подымается.
        После отъезда Федора Сенявин начал присматриваться к посетителям таверн в Копенгагене.
        Как и обычно во всех портовых городах мира, завсегдатаями этих злачных мест были моряки. Таверны, как правило, не закрывали свои двери перед посетителями круглые сутки. Через Датские проливы с обеих сторон, с запада и востока, то и дело приходили ежедневно десятки, а в летнюю пору и более купеческих судов. Товары везли из ближних портов Англии, Голландии, Франции. Реже мелькали флаги Испании, Португалии, Венеции. В обратном направлении часто те же купеческие парусники набивали трюмы покупками в портах Швеции, Петербурга, Ревеля, Риги, Данцига. На море шла война, но торгаши делали свое дело.
        По пути, суда, как правило, на день-другой заходили в Копенгаген, наполняли бочки свежей водой, запасались провизией. Если в проливах штормило, отстаивались на якорях, ждали доброй погоды.
        В такие дни матросня, боцманы, шкиперы, коммерсанты съезжали на берег — поразвеяться перед дальней дорогой или, наоборот, разрядить накопившееся неделями напряжение после долгого пути.
        Разноплеменная и разноязычная толпа посетителей таверн отводила душу под воздействием издревле прельщавших пороков человечества — табака, вина и распутных женщин…
        Время в свое удовольствие моряки проводили, распределяясь строго по корабельным сословиям. Капитаны — отдельно, их помощники и офицеры — сами по себе, и дальше шкиперы, боцманы и прочая матросня. Сбирались компаниями по своим судам, кучковались. Бывало, заходили одиночки или парами, долго присматривались друг к другу, прежде чем развязывать языки.
        К таким-то уединенным парочкам и начал приглядываться Сенявин. Среди них с удивлением и без особого труда он высмотрел пришельцев с берегов Швеции. Оно и немудрено. Два года, проведенные в плену у шведов, приучили свободно овладеть шведским наречием и легко распознавать уроженцев Скандинавии по обличиям. Проникали сюда шведы довольно свободно, на купеческих судах. От Копенгагена до ближайшего шведского порта Мальме было всего-навсего десяток миль. В ясные дни шведский берег просматривался невооруженным глазом.
        Что же поделывали в тавернах Копенгагена посланцы королевской Адмиралтейств-коллегий?
        Главная их цель — вербовка матросов для королевского флота.
        Неохотно, несмотря на недурное жалованье, определялись на морскую службу юнцы из шведских деревень. Городские жители тем более предпочитали безмятежное существование рискованной и опасной профессии матросов на военных судах. Куда еще ни шло, сносно было наниматься на купеческие суда. Там платили меньше, но и жизнь была намного вольготнее, чем в королевском флоте, — сам себе хозяин. Поэтому и выискивали шведские агенты среди датчан, голландцев, саксонцев, французов и прочих наций наемников. Предлагали неплохое жалованье, бесплатный харч и одежду. Разный люд шатался по тавернам, среди них немало отчаянных голов. Кое-кто соглашался. Почему не испробовать? А там видно будет, — ежели не по нраву, так и сбежать можно.
        Другую цель преследовали лазутчики из Карлскро-ны — главной базы королевского флота — выведывать все, что касается русских военных кораблей и других припасов для войны, покупаемых русскими в Англии.
        Сенявин объявил своим офицерам:
        - Наставляйте боцманов и всех матросов, кои на берег сходят. По службе ли, по своей охоте, стереглись бы шведских сыщиков. Иначе быть им по всей строгости наказанными. Да не пускать на берег разную ненадежную братию…
        Как-то вечером заглянул Иван в одну из таверн. В углу уединился швед с двумя матросами. Присев напротив, Сенявин понял, что швед уже сговорился с собутыльниками и те, подвыпив, решили подписать контракт.
        Сенявин неплохо усвоил и голландский, и немецкий во время вояжа в Европу с царем. Понял, что швед уговаривает саксонца и датчанина.
        Старшему по возрасту, датчанину, швед сулил хорошие деньги и стоящую должность.
        - Будешь ты, Юнас, стоять у пушек на фрегате. Что тебе за капрала верховодить над канонирами — почти как унтер-офицер.
        «Прельщает, стервец, — усмехнулся про себя Сенявин, — заманивает, сети расставляет на пьяную голову». Но вмешиваться не стал, допил вино и удалился. Жил он на корабле, раз в неделю наведывался за почтой в посольство.
        На следующий день зашел к посланнику Василию Лукичу Долгорукову, пересказал слышанный в таверне разговор.
        Долгоруков, ухмыляясь, вяло махнул ладонью.
        - Сие для меня не новинка. Шведов полно в Копенгагене, не таятся. Фредерик будто их не примечает. И нашим, и вашим. — Усмешка сползла с лица князя. — Одначе и мы не лыком шиты. Мои шпионы и в Карлскроне, и в Стокгольме выведывают, што творится в вотчине у Карла. — Князь, подняв лохматые брови, стрельнул глубоко сидящими голубыми глазами на Сенявина. — Днями Ватранг со своей эскадрой в море отправится, в путь-дорожку к нашему бережку. О том я государю уже отписал.
        Долгоруков помолчал, потер высокий лоб, а Сенявин озабоченно сказал:
        - Стало быть, швед метит опередить государя. Не иначе, силу нашу на море побаивается. Прежде такого не случалось.
        Посланник глубоко вздохнул:
        - Так-то оно так, капитан, токмо Ватранг тоже не дурак. Небось по пальцам знает эту самую, брат, силенку нашу морскую. Потому и вольготно царствует на Варяжском море. Добро, хоть Федька Салтыков аглицких да голландских судов прикупает, поди, уже более десятка их в подмогу государю направил.
        Когда князь произнес имя Федора, Сенявин невольно вспомнил беседы с ним и спросил напрямик:
        - Слыхал я, ваше сиятельство, дело-то он вершит исправно, а деньгу для расчета с коммерсантами ему достается вымаливать частенько, будто нищему на паперти.
        Долгоруков насупили брови. «Ишь куда стервец гнет».
        - О том не ведаю. Князь Куракин в Гааге деньгами распоряжается по государеву указу. Не нашего с тобой ума сие дело.
        «Не горазд князюшка правду-матку слушать», — сердито подумал Сенявин.
        - А тебе, капитан-поручик, — с холодком в голосе заканчивал аудиенцию Долгоруков, — пора сбираться в дорогу. Через неделю-другую можно без боязни отплывать. Ежели непогода прихватит, укрывайся в Гданьске.
        Для Сенявина слово князя звучало, как царево повеление. «Может, Долгоруков и более моего ведает». Но Иван не привык отчаливать в туманной мгле.
        - Значится, не ждать мне «Михаила»? «Какие эти моряки досужие», — смягчаясь, рассуждал Долгоруков.
        - Неча время упускать. Объявится твой «Михаил», я с ним управлюсь. Следом за тобой отправлю.
        Своеобразна и необычна схватка парусных кораблей в открытом море. При равенстве сил противников, кораблей и пушек успех сопутствует обычно тому флагману, который оказался в более выгодной позиции для маневра и имеет лучшую выучку своих экипажей.
        Первое достигается занятием и удержанием положения «на ветре» по отношению к неприятелю, тогда флагман, имея свободу маневра, диктует сопернику свои, выгодные для него, условия сражения. И соперник, не имея выбора, поневоле вынужден или вступать в схватку, или ретироваться.
        Но не все так однозначно. Много различных перипетий на море могут резко изменить обстановку, и Фортуна развернется в другую сторону.
        При всем том, та же удача может улыбнуться и страждущему, если ветер переменится или на море вдруг заштилеет и паруса сникнут.
        Издревле нередко участь боя решалась в абордажной схватке. Виктория всегда сопутствовала отважным и стойким бойцам. В рукопашной схватке на палубах военных кораблей определялся победитель в морском сражении…
        В начавшейся морской кампании 1714 года королевская Адмиралтейств-коллегия не сомневалась в успешном исходе борьбы на море с русскими. На их стороне мощное превосходство в силе. Теперь-то царю не уйти от поражения. Об этом говорили в королевском Совете, и не сомневалась в удаче Уль-рика, моряков благословляли на подвиг пастыри духовные.
        Накануне похода Ватранг заслушал флагманов и капитанов о готовности к походу. Настроение у адмирала было пасмурное. После недавней кончины Вахтмейстера король назначил его возглавлять Адми-ралтейств-коллегию, и по чину должно ему быть генерал-адмиралом. Но вдруг королевский совет заартачился, поскупился. В казне и так шаром покати. Обойдутся моряки и без генерал-адмирала, достаточно и адмиральского звания старшему флагману.
        Окидывая взглядом своих подопечных, собравшихся в салоне флагманского корабля «Бремен», Ватранг еще раз мысленно оценивал каждого из них.
        Первым докладывал вице-адмирал Лилье:
        - Герр адмирал, моя эскадра в полном порядке.
        Ватранг всегда питал особую симпатию к своему соратнику и первому заместителю, на него можно положиться в бою.
        Вторым медленно поднялся грузный не по годам шаутбенахт Тауде. Он был краток, сказал, с трудом разжимая тонкие губы:
        - Герр адмирал, эскадра к походу готова.
        Ватранг в глубине души неприязненно относился к этому чересчур самонадеянному выскочке. В противоположность ему, адмирал питал симпатию к скромному, но отважному шаутбенахту Эреншильду, молодой Анкерштерн еще не проявил себя.
        Из капитанов Ватранг выделял в первую очередь лихого командира «Бремена» Фришена. Недаром он поднял на семидесятипушечном «Бремене» свой флаг.
        - Герр адмирал, — отбарабанил Фришен, — экипаж и припасы полные.
        Один за другим вставали капитаны линейных кораблей: «Готланда» — Систерн, «Филькена» — Коль, «Фредерика» — Пальмгрен, «Вердена» — Грубб…
        «Итак, полтора десятка с лишним линейных кораблей, фрегаты, бригантины, бомбарды, галеры. Почти тысяча пушек, против сотни-другой пушек на галерах царя, вполне достаточно для успеха. Завтра в кафедральном соборе состоится пасхальная месса. Пастыри благословят нас на удачу».
        - После Святой Пасхи мы поднимем якоря. — Расхаживая по салону, Ватранг остановился у широкой застекленной двери балкона. «Надо дать отдохнуть экипажам, благо понедельник скверный, по старинным приметам моряков, день для выхода в море». — Понедельник не наш день для начала нашего славного предприятия. По моему сигналу, с Божьей помощью, снимемся с якорей в полдень вторника…
        …Как и в прежние времена, адмирал аккуратно следил за внесением всех событий в журнал. «В третий день Святой Пасхи — ветер Wt (вест) брамсельный, мы подняли наши якоря и вышли из Гестшхер».
        Посвистывая в парусах, свежий попутный ветер бодрил и настраивал на мажорный лад. В голове еще слегка шумело от вчерашнего застолья с флагманами, вспоминались стройные торжественные звуки органа в кафедральном соборе.
        Медленно разворачиваясь, первой, как и было предписано, выходила эскадра вице-адмирала Лилье. До захода солнца вытягивались в кильватер корабли Шведской армады…
        При свете раскачивающейся керосиновой лампы Ватранг начал сочинять первое донесение королевской Адмиралтейств-коллегий, королевскому сенату, его величеству королю.
        На многие мили растянулась эскадра Ватранга. Кто-то сноровисто ставил паруса, выходил вперед, другие мельтешили, что-то не ладилось с такелажем, не успели вовремя выбрать якоря, отставали. За зиму экипажи утратили навыки, немало появилось пришлых наемных волонтеров. Вербовщики не заглядывали в паспорта датчан, саксонцев, голландцев, похлопывали по плечу, ощупывали мускулы, смотрели в разинутый рот. У матроса должны быть крепкие зубы.
        На второй день похода Ватранг, поглядывая за корму на нестройную колонну кораблей, вдруг услышал незнакомый диалект у штурвала. Стоявший рядом Фришен, поглаживая рыжую бороду, пояснил:
        - Я отобрал среди волонтеров этого датчанина, герр адмирал. Он крепок на качке и отменно удерживает корабль на курсе.
        Первый поход начался неплохо, правда где-то, почти у горизонта, отстал Таубе со своими шхербота-ми. Но корабли несут вперед по волнам паруса, которые «ловят» попутный ветер.
        На третий день шведам не повезло, ветер начал менять направление, зашел к северу, и ввечеру задул встречный ветер, «мордотык», как называли его моряки. Не пятиться же кораблям опять в Карлскрону, пришлось становиться на якоря.
        Исполнительный Ватранг в тот же день отправил донесение его королевскому величеству и сенату. Так положено на военной службе. Начальники всегда должны знать, где находятся подчиненные.
        Без малого неделю пришлось отстаиваться на якорях. «В „собачью вахту“, — записал Ватранг, — при пасмурной погоде, ветер был WtS (вест-зюйд), потом переменился наконец».
        «Собачья вахта» считается у всех моряков самой тяжелой вахтой, с полуночи до четырех часов утра. Видимо, Ватрангу не спалось в эту ночь. Спустя два дня на траверзе скалистого острова Готланд заштилело. Экипажи подобрали паруса, эскадра легла в дрейф…
        В пути шведам нередко попадались купеческие шхуны. Многие из них, английские, голландские, французские, завидев на горизонте эскадру, спешно отворачивали, уходили в сторону. Кому интерес рисковать своим товаром! Земляки, наоборот, сближались, приветливо поднимали флаги. Один из таких галиотов подошел к «Бремену». На борт поднялся шкипер.
        - Герр адмирал, в Гданьске на рейде неделю назад стояли на якорях два русских фрегата.
        «Откуда там русские?» — размышлял в недоумении Ватранг. Не знал он, что Иван Сенявин разошелся с ним за горизонтом, когда он лежал в дрейфе у Готланда…
        Весна брала свое, распогодилось, днем выглядывало солнце. На верхней палубе, по уголкам, вприсядку расположились сменившиеся с вахты матросы. Отдыхать не хотелось, соскучились по теплу.
        Укрывшись от ветра за шлюпкой, уединились капрал Юнас Фолк и матрос Эрман Шрейдер, родом саксонец. Зимой в Копенгагене подписали они контракт, нанялись в шведский флот.
        - Харч-то здесь небогатый, — пробурчал капрал, — мяса почти не дают, одно пшено да горох.
        - Верно, так, — согласился саксонец. Для матроса сытная пища первое дело. — И хлебец какой-то невкусный, да и чарку наполняют не до краев…
        Офицеры не испытывали неудобств. У каждого свой запас провизии, вестовой матрос готовит блюда на заказ. В каюте у каждого свой погребок с вином.
        В последнее воскресенье апреля рано утром матрос на марсе закричал:
        - Вижу землю прямо!
        Ватранг поднял подзорную трубу: «Наконец-то Гангут! Следует отметить это событие в морском журнале».
        «В воскресенье 25 апреля погода улучшилась, шли на всех парусах. В дообеденную вахту заметили маяк на мысе Гангут, а также корабль вице-адмирала Ли-лье. Бросили якорь. Крейсировали, поджидая отставшие корабли».
        Только к рассвету понедельника наконец-то подтянулась почти вся эскадра и расположилась на якорях у оконечности Гангута.
        Пока подходили отставшие корабли, Ватранг приказал спустить шлюпку и вызвал капитана:
        - Мне надобно обследовать прибрежные шхеры и промерить глубины. Пошлите-ка ко мне доброго навигатора.
        Поздним вечером поднялся на борт уставший, но довольный адмирал. Теперь-то он знает, где и как встречать русских.
        Не дожидаясь отставших галер, Ватранг собрал военный совет. Слава Богу, на переходе никто не пострадал и начало предвещает удачу. Неприятель упрежден, теперь следует его встретить в удобном месте, которое он выбрал, и показать царю силу королевского флота.
        В прошлую кампанию русские галеры располагались подле деревни Твермине. Теперь этот номер не пройдет. Капитаны, как один, согласились с Ватран-гом — занять позицию на рейде у Твермине.
        - Мы не допустим русских в бухту и преградим им путь в Або, — закончил старший флагман королевского флота.
        В те самые дни, когда Ватранг, подобрав паруса, дрейфовал с эскадрой у острова Готланд, в Петербург прискакал нарочный с депешей от князя Василия Долгорукова. Едва дочитав письмо, Петр крикнул адъютанта:
        - Сыскать ко мне Наума Сенявина, немедля.
        Настроение царя поднялось. Наконец-то Долгоруков сообщил об отправке из Копенгагена купленных Салтыковым пяти линейных кораблей и выходе в море двух архангельских кораблей Ивана Сенявина.
        Едва Наум Сенявин показался в дверях, ликующий царь схватил его за обшлаг, потянул к окну:
        - Нынче, Наум, из Копенгагена добрые вести. Салтыков молодец-таки, снабдил и отправил пять корабликов линейных о пятидесяти и более пушках.
        Настроение царя передалось и Науму: «Нынче силушки на море прибавится довольно».
        - То не все, — продолжал в том же духе Петр, — в Ревель днями ожидается и твой братец с двумя кораблями с Мурмана, а там, глядишь, и третий поспеет. Прежде всех Зотов приведет «Перл» из Пярну. — Царь в приподнятом настроении стиснул Наума за плечи. — Чуешь, сколь силы морской прибудет? Так вот, бери прогонную, завтра же поутру отправляйся в Ревель, покуда дороги не развезло вконец. Принимай суда по всей строгости и по описи, каждую веревку прощупай, осмотри кузова. Не мне тебя учить.
        Вскоре у Петра появился генерал-адмирал.
        - Слава Богу, Федор Матвеич, мочь наша на море произрастает, — сообщил ему царь радостную весть, — теперича сотня скампавей, как-никак, будет оборонять нас с моря. Мыслю отправить в Ревель Сиверса за флагмана. Как думаешь, вытянет?
        После изгнания Крюйса на флоте остались два стоящих капитан-командора, Шелтинг и Сиверс. Шел-тинга царь решил определить в эту кампанию младшим флагманом на Кронштадтской эскадре, которую собирался сам выводить в море.
        К Сиверсу давно присматривался контр-адмирал Петр Михайлов… Теперь все чаще его величали не шаутбенахтом, а на русский манер контр-адмиралом.
        - Петр Сиверс моряк добрый, в нем жилка морская проглядывает явственно, — согласился Апраксин, — вполне управится.
        - Присядь, Федя, — Петр кивнул на грубо сколоченный табурет, а сам по привычке схватил на конторке потухшую трубку. — Расклад начала кампании мыслю таким образом. Как лед пройдет, дай Боже быстрее, двинемся к Березовым островам. Я поперед с эскадрой на Котлин вытянусь, ты грузи войска на галеры, скампавеи. Голицын покуда под твоей рукой будет. Войск возьмешь не меньше прежнего, тыщ шестнадцать. Преображенцев и семеновцев держи подле себя, на галерах, для абордажу. Провиант и прочие припасы обыденно на транспортах…
        В эту весну шуга по Неве шла долго, давно минула Пасха, а устье реки еще не прочистилось.
        За эти недели спустили со стапелей Адмиралтейства два фрегата. Петр не забыл о Ревеле, вдогонку Сиверсу послал наказ Науму Сенявину — расставить конные караулы по берегу от Рогервика до Копорья, где увидят неприятельские корабли, немедля жечь тревожные огни и донести в Петербург.
        В первую неделю мая Петр расцеловал Екатерину. Жена который месяц была на сносях.
        - Ну, Катеринушка, не печалься, побереги себя и дочек. Дорога подсохнет, поезжай в Ревель. Данилыч все ведает.
        Линейный корабль «Святая Екатерина», о 62-х пушках, салютом приветствовал нового флагмана. Капитан Геслер отдал рапорт контр-адмиралу Петру Михайлову. На стеньге взмыл красный флаг кордебаталии с Андреевским перекрестием в углу. Подъем флага означал вступление царя в командование эскадрой.
        Один за другим, согласно ордеру, снимались с якоря и вытягивались на рейд Котлина девять линейных кораблей, пять фрегатов, четыре шнявы. Спустя два дня, десятого мая, на Котлинский рейд одна за другой кильватером потянулась сотня галер и скампавей. На каждой находилась рота морских солдат, или гренадер.
        Апраксин поднял свой вымпел на галере «Азов». В журнале генерал-адмирала появилась одна из первых записей:
        «В 10 й день, в 9-м часу пополудни, на адмиралтейской полугалере учинен сигнал из одной пушки и потом играли на трубах и били в литавры и в барабан… Поднят был вымпел желтый, тогда все скампавей торжественно проходили одна за другой. Оный сигнал чинен во всех эскадрах, кроме пушечного выстрела…
        Перед вечером прибыли пред Кроншлот, где прежде комплимент чинили стрелянием со всех кораблей и с крепости, потом ответствовало вначале с флагманских и потом со всех скампавей пушечною же стрельбою».
        Светлы майские вечера на Невском взморье. Солнце лениво движется по горизонту, не собираясь прятаться в морскую пучину. Светило всегда радует людей, поднимает настроение.
        Впервые галерный флот в полном составе выступил в длительный поход. Еще до выхода из Галерной гавани, что на Васильевой острове, генерал-адмирал разделил флот на десять эскадр. В каждой из них десяток судов, около тысячи матросов и солдат. Так сподручней управлять махиной, растянувшейся не на одну милю.
        На Котлинском рейде покачивалась на волнах корабельная эскадра. Матросы сгрудились на палубах, с любопытством разглядывая, как равномерно, в такт, взмахивают веслами неуклюжие с виду галеры и скампавеи. Словно птицы подымают и опускают веером рукоятки длинных весел с каждого борта. А из люков на палубах торчат десятки солдатских фуражек. Из рекрутов многие впервые ступили на палубы морских судов. Все им в новинку. Большинство растянулось… в лежку в трюмах галер. То и дело вахтенные выносят на палубу ведра с блевотиной. Морская болезнь не разбирает чинов. Травят поручики и сержанты, гребцы и солдаты.
        Медленно разворачиваясь, галеры подходят ближе к берегу, отдают кормовые и носовые якоря, подбирают косые паруса, укладывают весла.
        На флагманской галере вокруг генерал-адмирала сгрудились бригадиры и командиры эскадр. Капитан-командор Матвей Змаевич, старший флагман на галерном флоте, еще раз пересчитывает в уме всех подопечных и докладывает генерал-адмиралу:
        - Так что, генерал-адмирал, все налицо.
        Не торопясь, прохаживаясь перед вытянувшимися бригадирами, капитанами, поручиками, щурясь на солнце, прятавшееся за урез воды, вдыхает Апраксин полной грудью, с наслаждением втягивает терпкий морской воздух:
        - Значит, так. Войска перво-наперво, без суеты, на шлюпках переправить на Котлин. Разбить палатки, свезти провиант. Кашеварам жечь костры, кормить солдатушек. Чур, сторожко, лес не подпалить. Кумандирам галер осмотреть трюмы, где текет — проконопатить. Ротным спозаранок солдат обучать абордажному бою. Видать, неделю-другую здесь оставаться выпало, покуда залив не прочистится.
        Отпустив командиров, Апраксин коротко напомнил Змаевичу:
        - Поутру почни обходить скампавеи, Матвей Христофоров, самолично проверь каждую. Первая вода, она завсегда текет в трюмах. Рассохлись лодки зимой, не успели замокнуть. Водицу пускай черпают, плесень не разводят. Да и не позабудь про абордажную амуницию, сие наш козырь генеральный…
        В поздних сумерках «Святая Екатерина» салютовала генерал-адмиралу. Контр-адмирал Петр Михайлов доложил по форме, пригласил к столу. Перекусив, Петр распахнул балконную дверь на корме, вскинул подзорную трубу. От береговой кромки Котлина на пяток миль чернела подтаявшая вода. Неровными полосами тянулись к западу широкие разводья и сливались у горизонта в сплошное ледяное поле.
        - Мотри, Федя, ледок-то на запоре нас держит, — глухо произнес Петр, — как бы не засидеться.
        За десять кампаний на Балтике Апраксин неплохо изучил нравы природы.
        - Небось недельку продержится, не более. Ветерок с Невы потянет, солнышко припечет, разгонит ледышки. До Березовых островов точно вода будет чистая.
        Генерал-адмирал не ошибся. Спустя неделю корабельный и галерный флоты начали сниматься с якорей.
        Оба флота шли кильватерной колонной. Впереди корабельный авангард под командой Шелтинга, за ним кордебаталия контр-адмирала Петра Михайлова, замыкал корабельную эскадру арьергард. За корабельным флотом кильватером вытянулись галеры. Апраксин разделил флот на три дивизии, тоже авангард, кордебаталия, арьергард. Каждая дивизия делилась на эскадры, по десятку галер. За ними тянулись длинным шлейфом ластовые и транспортные суда с частью войск, боеприпасами, провиантом.
        Корабельный флот ушел к горизонту, когда последние суда покидали Котлинский рейд. Впереди авангарда, на видимости, Петр отправил дозорные суда. Мало ли, на море всякое может случиться. А вдруг неприятель уже поджидает русские эскадры?
        С попутным ветром до Березовых островов доплыли благополучно. Здесь пришлось отдать якоря. Ветер переменился на противный, зашел к западу. Навстречу кораблям погнало ледяные поля.
        Пока суть да дело, экипажам скучать не давали. Корабельный флот начал парусные учения. На переходе от Котлина суда маневрировали вразнобой, строй не держали.
        Флагман то и дело стрелял из пушки, поднимал позывные провинившегося, выражал неудовольство. Все происходило по причине медленного и неверного управления парусами.
        Теперь, каждый день после завтрака, капитаны гоняли матросов туда-сюда по вантам, боцмана свистели в дудки, матросы, ухватившись за реи, семенили ногами по пертам-веревкам, растекаясь по реям. Отвязывали и обтягивали паруса. Потом снова их подбирали. Боцмана опять свистели, и матросы, ухватив за шкоты-веревки реи с распущенными парусами, разворачивали в ту или другую сторону.
        Не оставались без дела и канониры. Шлюпки отходили от судна, сбрасывали в воду буйки с флажками. Канониры держали прицел, проверяли глазомер. Поначалу все флажки оставались на плаву, без пробоин, потом пушкари приноровились.
        Ветер постепенно затихал, менял направление. Апраксин при очередном визите на «Святую Екатерину» заметил царю:
        - Ныне кампания особая, Петр Лексеич. Надо бы военный совет созвать, покумекать, как наилучше обойтись с неприятелем. Прошлым годом сплоховали, и мы у Гангута замешкались.
        - Добро, Федор, сберем не токмо флагманов и генералов. Все полковники и полуполковники, капитаны пущай будут. Не повредит.
        Салон «Святой Екатерины» едва вместил всех приглашенных, набралось около двух десятков. Задний ряд сидел на табуретках. По старшинству первым выступил генерал-адмирал. Говорил неторопливо, как всегда обдумывая каждую фразу, обводя взглядом собравшихся, без оглядки на царя:
        - Нынче, не в пример прошлым кампаниям, корабельному нашему флоту и галерному, по единому замыслу, полагаю, в действо вступать должно. Понеже един генеральный противник у нас на море. Через него нам переступить надобно для достижения берегов швецких. Супротивник нас не хлебом-солью приветит. Ежели, как и прежде, швед у Гангута преградой встал, нам без помочи корабельного флота никак не обойтись. Рази токмо хитростью взять супротивника. — Апраксин перевел дыхание, сделал паузу. — Потому флоту корабельному по задумке обосноваться в Ревеле, галерам плыть к Гельсингфорсу. Бог даст, без помехи бы дойти к Гангуту. Мыслю, шведы не сунутся в шхеры. Невпроворот им в узостях. В Гангуте определимся, как и чем сокрушить супостата.
        Следом царь выслушал капитан-командора Шел-тинга.
        С горечью напомнил он потерю в прошлую кампанию линейного корабля «Выборг», неудачную погоню за шведами. Посматривая на царя, коверкая слова, высказался, что негоже быть трусами при встрече с неприятелем:
        - Русский матрос добрый воин, с ним азардировать неприятеля надлежит.
        Горячо, по примеру Шелтинга, заговорил Змае-вич. В нем сочетались запальчивость южного уроженца и лихость славянина по происхождению.
        «Пожалуй, с таким верховодом не худо на абордаж с неприятелем сцепиться», — думал Петр, слушая речистого далматинца.
        Змаевич также с похвалой отозвался о солдатах, которых надобно только как следует обучить:
        - Храброму бойцу, как русичи, не следует быть подобно зайцу перед волком.
        Сидевшие в салоне оживились, улыбка озарила обветренные лица моряков.
        Петр кивнул генералу Ивану Бутурлину:
        - Што скажут наши вой на сухом пути?
        Уважал царь своего бывшего спальника за преданность и храбрость. Еще при Софье не отшатнулся от Петра. Первый премьер-майор Преображенского полка, бился с турками под Азовом. Не по своей вине попал в плен под Нарвой. Десять лет томился у шведов. Слава Богу, вызволил его царь, обменял на пленного генерала Майерфельда. Теперь он — верная правая рука у Михаила Голицына.
        Генерал, на удивление, озабоченно говорил о тяжком положении небольшого гарнизона в Або.
        - Провиант там на исходе, по дорогам не пройти, шведы шастают, как бы не пришлось на время уйти, чтобы сохранить людей.
        - Гляди сам, — без недовольства проговорил царь, — елико возможно, задержи там войско недели две-три, а после отойди. Повести Голицыну — быть может, поспеет генерал-адмирал с провиантом.
        Царь перевел взгляд на Ивана Головина, усмехнулся, вспоминая извилины жизни непутевого генерала. Взял его царь с собой в Великое посольство. Обучался он морскому делу в Амстердаме и Венеции, да не пристал к морю. По возвращении запросился у царя на сухопутье. Там себя и показал с лучшей стороны.
        - Ну, молви свое слово, Иван Михайлов.
        Головин приподнялся, покраснел:
        - Уволь, государь. К морской науке хоть и прикоснулся, а все же запамятовал, сколь годков минуло…
        - А ты про своих солдатушек поведай, — перебил Головина царь.
        В глазах генерала сверкнул озорной огонек.
        - Вой мои, господин контр-адмирал, — расправив плечи, приободрился Головин, — абордажному делу приучены примерно, шведа одолеют. Ежели сшибка случится, побьют. Знать, под Полтавой вышколены.
        Петр растянул рот в улыбке:
        - Помню, помню твоих астраханцев, стойкие бойцы.
        Не оставил царь без внимания и молодых бригадиров.
        Перед началом кампании Апраксин назначил лихого бригадира Якова Волкова начальником десантных войск авангарда. Доверил ему передовой отряд морских солдат на случай абордажа. Генерал-адмирал приметил отважного поручика при штурме Выборга. Его солдаты бесстрашно бросились в атаку по примеру своего командира. Потом Волкову пришлась по душе служба на галерах с абордажными солдатами. Отличали его подчиненных, кроме отваги, беспрекословие и строгая дисциплина. Сказывались не только требовательность, но и душевность бригадира, забота о солдатах.
        Привстав по знаку царя, Волков больше говорил о нетерпении своих подчиненных схватиться со шведами, постоять за свое отечество, не жалея живота.
        Слушая несколько взволнованную речь смущенного вниманием бригадира, Петр подумал про себя, что с такими бойцами нынче неприятелю придется несладко.
        Довольная улыбка разгладила морщины обветренного лица генерал-адмирала. Взглянув на царя, он слегка сощурил левый глаз, как бы говоря «Знай наших!».
        Петр, словно отвечая Апраксину, проговорил:
        - Знатные речи все молвили, и я присовокуплю. — Царю, видимо, надоело сидеть. Он резко приподнялся, густая шевелюра коснулась подволока салона. Пришлось несколько пригнуть голову. — Почну с флота корабельного, парусного. Командир Шелтинг рвется азардировать со шведом в море. Сие похвально. Только дозволяю при нашем превосходстве в судах не менее чем вдвойне, дабы виктория добылась, но не ретирада. Выучка наша еще худая. Об этом и прошлая кампания обнаружила. — Петр обвел взглядом сидевших. — Потому завтра уйдем в Ревель, там малость силу наберем. Галерному же флоту, — Петр вперил взгляд в Апраксина, — с войсками идти берегом и шхерами до Гангута. Фарватеры шхерные нами в прошлую кампанию проверены, пройдем без лоцманов. Прежде, как задумано, зайти к Выборгу, а после к Гельсингфорсу. Там войско, положенное на берег под руку генерала Голицына передать. Михаил Михайлович к вам поспеет в срок от Абова. Ежели, паче чаяния, вражья сила в шхерах объявится, крушить без оглядки. Обо всем мне ведомость слать. В Гельсингфорсе отряд бригантин держать наготове для эстафеты к Ревелю.
        Петр прервался, шагнул к балконной двери, распахнул створки. С залива потянуло холодком. Шальной ветерок взмахнул атласные шторки на окнах.
        - В Твермине, ежели нет супостата, сделать обсервации и нас повестить. Разумею, с Божьей помощью супротивника одолеем. Нам нынче же генерально быть в Абове надобно и приступом взять Аланды. Оттуда и шведа почнем шерстить на его матке.
        На севере в последние майские дни «заря с зарею сходится». Едва край солнца высветил верхушки-топы корабельных мачт, грохнул холостой выстрел «Святой Екатерины». Палубы кораблей эскадры огласил посвист боцманских дудок, сопровождаемый зычными голосами:
        - Команде наверх!
        - На шпиль, якорь выбирать!
        - На мачты и реи паруса ставить!
        Поругиваясь и зевая, сонные матросы надевали робы, подвязывали койки.
        - Чайку бы попить!
        - Будет тебе и чаек с сахаром, — торопили сержанты, — нынче аврал, айда наверх!
        Одеваясь на ходу, баковые матросы бежали на бак, в носовую часть судна. Разбирали из рундука вымбовки — окованные железом дубовые палки, — вставляли их в отверстия шпиля — устройства для выбирания якорного каната. Поеживаясь от утреннего ветерка, тянувшего с Невского устья, поглядывали на боцмана, ждали команды. Боцман не отводил взора от вахтенного мичмана, который, в свою очередь, ожидал приказания капитана.
        В это же мгновение матросы-парусники карабкались по вантам на марсовые площадки, отвязывали паруса. В эти минуты искусство капитана состояло в том, чтобы вовремя распустить паруса и, пока они, наполняясь ветром, разворачивают судно, успеть выбрать якорь. Как только якорь отделится от грунта, судно понесет волной и ветром в подветренную сторону. В эти мгновения паруса и должны придать судну ход, сделать его послушным рулю. Теперь можно ложиться на заданный курс, занимать отведенное место в строю. Не дай Бог, зазеваться в эти считанные минуты — не миновать беды. Вокруг корабли эскадры, навалит корпусом на соседа. Сломает бушприт, реи, а то и пробьет борт соседа.
        Другая напасть в такой ситуации ждет судно под водой. Укрытые волнами камни и отмели несут в себе грозную, а подчас смертельную опасность для судна…
        - Якорь выбирай! — отрывисто бросил вахтенному мичману командир «Святой Екатерины», капитан Гослер, поглядывая на волны и ветер.
        Мичман крикнул в рупор:
        - Якорь выбирай! — и отмахнул рукой боцману на баке.
        Усатый боцман только и ждал этого мига.
        - Пошел шпиль! — с хрипотцой гаркает он баковым матросам, сам хватается за вымбовку. И вертикальный барабан — шпиль — начинает медленно вращаться, наматывая якорный канат.
        Молча раскуривая трубку, Петр, не выпуская из рук подзорную трубу, переходит с борта на борт, останавливаясь на средней части палубы — шканцах.
        За датчанина Гослера он спокоен, опытный капитан, дело знает.
        - Паруса ставить! — командует тем временем Гослер.
        На всех трех мачтах, первой от носа — фок-мачте, средней — грот-мачте и кормовой — бизань-мачте, один за другим, начиная с нижнего, распускаются паруса.
        Корабль немного «клюет носом», наклоняется на левый борт, втугую, почти отвесно натягивается якорный канат, «Святая Екатерина» слегка вздрагивает, якорь оторвался от грунта, освобожденный нос разворачивается и выходит на волну.
        Гослер отменно знает свой корабль и каждое его движение ощущает, упершись ногами в раскачивающуюся палубу.
        - На румб зюйд-вест!
        Два вахтенных рулевых «добрых» матроса слушают только капитана, в крайнем случае вахтенного мичмана. Они ловко перебирают рукоятки штурвала. За их плечами десятки кампаний. Каждую навигацию они у штурвала. Меняются командиры на кораблях, а «добрый» матрос уверенно удерживает судно на заданном румбе.
        На то они и «добрые», такое звание может заслужить матрос только после пяти лет службы.
        В эту кампанию они старательно следят за компасом. Сам государь нет-нет да посматривает на них. На его лице улыбка. Значит, все в порядке. Но сейчас Петр лишь мельком бросает взгляд на рулевых у штурвала. Все его внимание эскадре. Как-то нынче снимутся с якорей? Теперь он флагман эскадры. Контр-адмирал Петр Михайлов за все в ответе.
        Десять дней назад на его глазах эскадра выбирала якоря на Котлинском рейде. В ясную погоду, при легком волнении больше половины судов «партачили». Одни медлили с подъемом якорей, мешали соседям. Другие, снявшись с якоря, не успевали вовремя поставить паруеа, дрейфовали, наваливались на соседей, ломали рангоут, цеплялись вантами, третьи неуклюже маневрировали, касались грунта…
        Под началом флагмана девять линейных кораблей, пять фрегатов, четверка шняв. Каждого командира Петр знает доподлинно.
        Все они иноземцы. На «Полтаве» — Шелтинг, «Святым Антонием» командует фон Гофт, «Ригой» — Кроненбург. Фиш, Беземакер, Ван, Вессель, Беккер. Всех враз не пересчитаешь. С каждым из них, прежде чем нанимать на службу, Петр обстоятельно не раз беседовал. Старался выведать подноготную. Одни приехали с рекомендацией, другие — прослышав про хорошее жалованье, третьи искали приключений. Кого-то сразу отваживал, давал поворот от ворот, но с большинством подписывал контракт. Да разве все выведаешь! Только в деле, в общении с экипажем, в море определишь, кто на что способен. Да и негодных не враз прогонишь, менять-то некем. Своих, доморощенных, раз-два и обчелся. Наум, да Иван, да вона Муханов Ипатка. Не уступит им Конон Зотов, хотя и молод…
        Вот и сейчас полная бордель, кто в лес, кто по дрова. Немного лучше, чем прежде. И все же мало чем отличается от котлинской неразберихи.
        Два часа снималась эскадра с якоря, еще пару часов вытягивалась в кильватерную колонну, согласно ордеру, полученному накануне от флагмана.
        Но вот и первые радости новоиспеченного флагмана. На выходе из Выборгского залива, обгоняя эскадру, вперед устремились фрегаты. На головном, «Святом Павле», командир отряда Петр Бредаль. Один из толковых капитанов. Петр поручил ему важное дело — дозорную службу на случай встречи с неприятелем. Отсалютовав флагману, юркие, быстроходные фрегаты устремились к горизонту.
        Глядя, как пенились волны за кормой фрегатов, царь невольно припоминал, как десять с лишним лет назад Крюйс вызвал из Голландии своего земляка-норвежца Петра Бредаля. Начинал службу унтер-лейтенантом в гребном флоте, дошел нынче до капитанов. Не раз хвалил его Апраксин, отличился при штурме Выборга. Находчивости и отваги ему не занимать. Другим опытным капитанам есть чему у него поучиться…
        Думы перенеслись на вчерашний разговор с Апраксиным после консилии военного совета. Задержав его, Петр уединился с генерал-адмиралом в каюте. Пока денщик накрывал стол, Петр с досадой проговорил:
        - Прошлой осенью не удалось Змаевичу разведать проходы шхерами от Твермине к Гангуту и далее. Наказывал я ему обстоятельно сыскать самый береговой, а не к морю лежащий фарватер. Наставлял
        смотреть плесы, где парусным кораблям, шведам, сподручно располагаться, прошнырять шхерами, прижимаясь к берегу. — Петр огорченно развел руками: — Одначе Лилье нас удалось провести, шведы так и не подпустили Змаевича. Ушли к себе, когда убедились, что наши галеры укрылись на зимней стоянке. А зря. Нынче бы и карты нам в руки.
        Апраксин, как всегда, внимательно слушал своего бывшего подопечного. Состоял он четверть века назад стольником при малолетнем царе.
        В неудаче прошлогоднего поиска он не винил Змаевича, тот сделал все, что мог.
        - Змаевич никак не мог пробраться к Гангуту, — пояснил Апраксин. — Лилье-то занял позицию поперек выхода у Твермине. А там проходу шхерами нет.
        Царь сам разлил вино по бокалам, чокнулись, выпили перед обедом, закусили. Молчание прервал Апраксин:
        - Мне всю дорогу думки про Гангут не раз приходили на ум. Так я мыслю, Петр Лексеич, шведы нас превосходят в парусах по всем статьям, надобно, значится, нам исхитриться. Самое верное было бы, ежели корабельный наш флот задрался, выманил бы шведа на какое время от Гангута. Тогда мои галеры без опаски проскочат шхерами к Або. — Апраксин помолчал, отпил вина и продолжал: — Другое дело, по бережку подобраться моими солдатами до самого мыса и там батареи возвести. Глядишь, отпугнем шведа от бережка и проскочим — опять же галерами. Одна здесь закавыка: пушки надобны дальнобойные, а у меня четырех- и шестифунтовые на галерах.
        Петр почесал затылок, ухмыльнулся: «Что значит свой человек! Федор Матвеевич не за страх, а за совесть службу правит». Но оказалось, что Апраксин еще не выговорился, припас еще одну задумку:
        - У нас в Финикусе, Петр Лексеич, приметил я, жарким летом безветрие частенько на море, штилеет…
        - Ну-ну, што с того? — неторопливо перебил Петр.
        В голубых глазах Апраксина заискрились хитринки:
        - Швед-то перед нами силен парусными корабликами. А ну на море штиль? Он нам на руку. Галеры мои да скампавеи за час-другой обойдут ту эскадру с моря, штоб пушки не достали. А там поминай как звали…
        «Черт тя побери, — обрадовался Петр, — ведь все верно, без подвоха».
        Проводив Апраксина, царь еще долго перебирал все сказанное генерал-адмиралом…
        Посматривая за корму, флагман следил и за впереди идущим авангардом Шелтинга. Перед выходом он предупредил командира авангарда:
        - Неча время терять, нам школить надобно капитанов. В походе почнем перестроения налаживать разные. Для начала маневр фронтом. Сколь мне известно, Крюйс вам морские науки не преподносил на практике. А ежели завтра в море с неприятелем стыкнемся?
        Когда эскадра вышла на простор, флагман распорядился: кораблям сомкнуть строй, сойтись на один-два кабельтова, подобрать паруса, эскадре лечь в дрейф, капитанам прибыть на «Святую Екатерину». Прежде обычно Крюйс тоже иногда приостанавливал движение и приглашал флагманов и симпатичных ему командиров на флагманский корабль, разделить трапезу с адмиралом.
        В этот раз все обернулось иначе. Задымив трубкой, контр-адмирал Петр Михайлов поднимал то одного, то другого капитана и устраивал разнос. Крут был царь в минуты гнева. Накопилось у него немало горечи со времени выхода с Котлинского рейда. Все прорехи провинившихся попомнил флагман. Похвалил поначалу лишь трех капитанов — Шелтинга, Гослера и Бредаля. Остальных распекал, не стесняясь на крепкие словечки:
        - Ведомо вам, что Крюйс прежде экзерцициями пренебрегал. Потому и поплатился. Сие дело есть великой важности. — Петр схватил зубами потухшую трубку, зачмокал губами. — Вперед буду свидетельствовать, и ежели худо станете править, то так и жалованье вам по расчету не всякому будет плачено. Ибо не добро есть брать серебро, а дела делать свинцовые.
        Тыкая трубкой в капитанов, поднимал вспотевших от волнения иноземцев с красными от переживаний физиономиями. Одних упрекал за неправильные действия при маневрах, других распекал за ротозейство при сигналах флагмана, третьим ставил в вину худую выучку экипажей…
        Молча, с виноватым видом провинившихся школьников спускались в подходившие к трапу шлюпки капитаны, отдавая честь Андреевскому флагу, трепетавшему на гафеле. Так же молча хмурились по пути на свои корабли. Царь дал взбучку справедливо, но у многих в экипажах не хватало до трети мачтовых матросов и пушкарей-канониров. Почти на каждом судне был некомплект офицеров. Вахту несли через очередь. Но все капитаны об этом умолчали, знали, что жалобы распалят шаутбенахта еще больше.
        Внушение флагмана сказалось буквально через час, когда на «Святой Екатерине» грохнула сигнальная пушка, а на фалах заполоскали флаги: «Эскадре вступить в строй согласно ордера». Проворнее забегали матросы, распуская паруса, каждое судно без путаницы, как прежде, занимало свое место в ордере. Посматривая за корму, флагман сразу отметил про себя, что корабли равняли строй, старались держать дистанцию.
        Где-то на полпути ветер переменился, задул к западу, с флагмана передали сигнал: «Лечь в дрейф, начать артиллерийские ученья». Корабли отошли на безопасное расстояние друг от друга, сбросили в воду мишени, буйки с флажками, и над водами Балтики загремели сотни пушечных выстрелов. Пушечные экзерциции продолжались весь день с перерывом на ужин и кончились, когда солнце скрылось за горизонтом. Отсвет вечерней зари беспрерывно освещал западную часть небосвода, и «собачья вахта» промелькнула незаметно, когда первые лучи солнца уже ласкали восточную половину моря. Но парусным матросам это время показалось сущей преисподней. К полуночи встречный ветер развел большую волну, море заштормило. Корабли то и дело лавировали, выбираясь «на ветер», но их тут же сносило волной в обратную сторону. За двое суток эскадра почти не продвинулась к конечной цели похода.
        Лишь когда ветер переменился и зашел к северу, эскадра кое-как выстроилась в кильватер и начала помалу набирать ход в западном направлении.
        Лишь к полудню 3 июня слева по курсу показался каменистый мыс Вари-Валдая. Флагман передал по линии: «Стать на якорь. Осмотреться, привести в порядок суда».
        Перед приходом в Ревельскую гавань следовало передохнуть, устранить неполадки, показать хоть подобие морской выучки. Наверняка за маневрами прибывающей эскадры будут смотреть не только местные жители, но и сотни глаз «морских волков» на судах, стоящих в бухте.
        Петр не ошибся в своих догадках. В Ревеле уже знали, что с часу на час должна показаться Котлин-екая эскадра. Верхоконные дозорные заметили ее у Вари-Валдая и сразу доложили коменданту.
        Едва у входа в бухту показался авангард, на берегу в бухте все оживилось. На прибрежной дороге, окаймлявшей гавань, собирались кучками местные жители, эсты, съезжались с разных сторон повозки и телеги. Всем хотелось увидеть царя. О том, что приплывет царь Петр, знала половина города.
        Неделю назад в красивом особняке поселилась супруга царя, Екатерина Алексеевна. В этот дом, охраняемый караулом, каждый день наведывался комендант и старший морской начальник капитан-командор Сиверс. От прислуги трудно утаить цель приезда царской особы. В особняк потянулись обозы с провизией, повезли бочонки с огурцами — любимой закуской Петра…
        Наибольший интерес к прибытию эскадры, безусловно, проявили моряки. Накануне Сиверс обошел все суда, стоявшие на якорях в бухте. Сначала проверил суда, купленные в Англии, которые принимал по указу царя Наум Сенявин. Он второй месяц не сходит на берег. Днюет и ночует на «приемышах», как назвал царь корабли, купленные Салтыковым. На самом большом из них, 74-пушечном «Леферме», обосновался Сиверс. Под стать ему и другие, но поменьше, в 50 -60 пушек. На этих кораблях лишь треть экипажей. Остальных матросов и офицеров отправили обратно в Данию и Англию. Они не пожелали продлевать контракты. Другая, но меньшая забота у Сиверса с кораблями Ивана Сенявина из Архангельска. Там больше порядка, экипажи в достатке и неплохо подготовлены.
        Обычно хладнокровный и несколько медлительный, Сиверс в этот раз немного волновался: как-то он оправдает доверие царя Петра. Как только из-за мыса показался флагман эскадры, борта судов окутались пороховым дымом, загрохотали залпы салюта старшему флагману. На борту судов выстроились по форме одетые экипажи. Моряки глазели на медленно плывущие громадины, с любопытством следили, как маневрируют, расторопно ли подбирают паруса, отдают якоря.
        Не меньший интерес вызывали стоявшие на якорях суда у противоположной стороны. На шканцах «Святой Екатерины» стоял, как заправский моряк, широко расставив ноги, вскинув подзорную трубу, контр-адмирал Петр Михайлов. Внимательно всматривался он в каждое судно, стоявшее в бухте. От уреза воды до клотика мачт, от носа до кормы водил он окуляр, с радостным волнением, жадно пересчитывал прибывшее пополнение. Никогда еще русский флот на Балтике враз не увеличивал таким образом свою мощь. Шутка ли сказать, 270 пушек на кораблях-«приемышах» и больше сотни пушек на кораблях из Архангельска. Почитай, полтыщи орудийных стволов прибавилось!
        - Господин шаутбенахт, — прервал благостные раздумья царя капитан Гослер, — позвольте поднять сигнал и дать ответный салют?
        - Добро, — коротко ответил царь, переводя взгляд на стоявшие в глубине бухты два корабля, построенные в Архангельске. «Пожалуй, по виду они ничуть не уступят аглицким. Знать, и наши умельцы на ноги становятся».
        С последним залпом салюта сквозь пороховой дым, стелющийся над водной гладью, от трапа «Ле-ферма» отвалила шлюпка и направилась к «Святой Екатерине». Капитан-командор Сиверс проворно взбежал по трапу и приложил руку к шляпе:
        - Господин контр-адмирал, имею честь доложить о состоянии вверенной мне эскадры.
        - Погодь малость, — ответил Петр. — Ты гавань всю промерил, покажи, где мне суда поспособнее расставить. Да пошли шлюпку за Иваном и Наумом.
        Сиверс оживился, пересчитал корабли и не мешкая определил места якорных стоянок.
        Сенявины не заставили себя ждать. Оба брата давно держали шлюпки наготове. Первым в объятиях Петра очутился Иван. Царь больше года не виделся с одним из первых потешных и, как всегда в минуты хорошего настроения, был щедр на благосклонность. Выслушал краткий рассказ о мытарствах перехода, стоянки в Копенгагене.
        - Чуть было, господин контр-адмирал, шведы меня не перехватили, токмо я их обставил, все загодя у купцов выведал, переждал в Данциге.
        - Каковы экипажи? — Петра это заботило прежде всего.
        - Повелевай, господин контр-адмирал, сниматься с якоря. Хоть сей час азардировать супротив шведа готовы.
        - Каков молодец, — засмеялся, довольный находчивым ответом, Петр, — токмо один в поле не воин. Остальные-то сотоварищи, — царь кивнул на стоявшие в гавани «приемыши», — покуда оперяются, ни людей, ни пушек в достатке. Одначе будь начеку. Вона днями Ипат Муханов на «Принцессе» в дозоре купцов спрашивал, сказывают, шведы давно у Гангута расположились.
        Петр поманил стоявшего у борта Наума:
        - Докладывай, что наши «приемыши»?
        - Суда, господин контр-адмирал, по росписи в полном соответствии. Людей третья доля экипажа. Покуда токмо для обслуги парусов в достатке. Наилучший изо всех «Леферм»…
        - Который? — перебил Сенявина Петр. — Не тот ли? — Его цепкий взгляд сразу выделил из расположенных в бухте кораблей самый большой и изящный по форме.
        - Он самый, господин контр-адмирал.
        С молодости охочая до всего нового и неизведанного для него в корабельном строении натура царя проявилась без промедления. Он подозвал Сиверса:
        - Распоряжайся, капитан-командор, якорными местами и обустройством эскадры, я на «Леферм» наведаюсь. Накажи капитанам суда в порядок привести, экипажам отдыхать покуда. — Озорно подмигнул Науму Сенявину: — Аида на «Леферм», — и шагнул к трапу.
        Не один час провел на «Леферме» царь. Сначала прошел по верхней палубе, с кормы до носа. По пути осматривал ванты, взобрался по ним на нижнюю площадку фок-мачты, фор-марс, которая служит для наблюдения и разных работ с парусами. Потом спустился на артиллерийские деки, откидывал пушечные порты, прикидывал, какие пушки ставить, забрался в крюйт-камеру — помещение для хранения пушечных пороховых зарядов. Полез в нижние палубы. Заглянул в трюм. Похвалил:
        - Добро. Почитай, сухо. Воды не боле половины фута.
        Заглядывал в каюты офицеров, понравилось. На верхнюю палубу поднялись, когда солнце скрылось за горизонтом.
        - Корабль што диковинка. Излажен примерно. У нас таких еще не бывало. Поглядим, как он в море под парусами.
        Когда уселись в шлюпке, царь пригласил Наума:
        - Поедем ко мне, Наум. Чаю, Катеринушка заждалась.
        В самом деле, Екатерина Алексеевна с утра то и дело выбегала на балкон, поглядывала в сторону выхода из бухты и все же прозевала, прилегла отдохнуть, и ее разбудили салютные залпы.
        Около дома с вечера стояла толпа жителей. Каждому хотелось взглянуть на русского царя. Петр приехал поздно, на открытой бричке, когда все разошлись. Обнял улыбающуюся, с раскрасневшимися глазами жену. За десять лет совместной жизни твердо уяснила Екатерина Алексеевна нрав супруга и научилась никогда не расспрашивать его о причинах поздних возвращений и не высказывала недовольства по этому поводу. Тем паче прятала бабьи слезы.
        Петр никогда не пил из рюмок. Считал это зазорным для мужика. Первый фужер опорожнили за удачу на море. Хрустели огурцами. Петр распоряжался обильными закусками сам. Екатерину отправил отдыхать. Наум рассказывал о нежелании английских офицеров, которые привели корабли, остаться на русской службе.
        - Чудится мне, брезгуют они нами, государь, — не то с сожалением, не то с досадой проговорил Сенявин.
        - Верно подметил, — согласился царь, — вона, мастеров ихних, умельцев, самолично уговаривал, обломались за хорошую деньгу, а теперь тот же Козенц, да Най мало-помалу приелись. Бок о бок с Федосеем да Гаврилкой усердствуют.
        Разговор перешел на качество купленных кораблей. Сенявин подробно давал оценку каждому «приемышу».
        На следующий день Петр смотрел пришельцев из Архангельска «Рандольфа» и «Гавриила». Хвалил Скляева за добротную помощь Саломбальской верфи в Архангельске. Потом царь занялся кораблями, купленными в Англии, но пришлось прерваться. Неожиданно появился Гослер. Тревожный вид капитана не предвещал ничего хорошего.
        - Господин шаутбенахт, — вполголоса докладывал он Петру, — на корабле беда, моровая язва проявилась у людей.
        Лицо царя исказилось в судороге. Он схватил Гослера за воротник:
        - Врешь, сукин сын.
        Гослер побледнел:
        - Таким не шутят, господин шаутбенахт.
        Оттолкнув Гослера, Петр прыжком побежал к трапу.
        Гослер говорил правду. Вчера поздно вечером к лекарю пришли несколько матросов. Жаловались на недомогание, тело покрылось темными пятнами.
        - Моровое поветрие, — сразу предупредил капитана лекарь. — Надобно этих людей немедленно удалить на берег в палатку.
        Как оказалось, эти матросы накануне перегружали провизию с транспорта.
        - Лекарь определил — вероятно, в продуктах завелись крысы, — объяснил царю Гослер.
        Не прошло и часа, как весь экипаж «Святой Екатерины» стоял на палубе с баулами и пожитками. Петр приказал оставить на борту только вахту — 30 -40 человек. Остальных на берег, в палатки. Корабль сей же час окурить дымом, задраить все люки.
        К вечеру восточный берег бухты, вдоль древнего полуразрушенного монастыря Святой Бригитты, заполнился сотнями палаток.
        По приказу царя экипажи всех судов съехали на берег.
        - Моровое поветрие нам страшнее шведов, — объявил Петр на военном совете, — сия зараза косит, не разбирая чинов и званий.
        На море установился штиль. Над всеми судами закурились дымы. Жгли капустные листья, солому. Вытравливали всю поганую живность из кубриков и кладовых.
        У входа в гавань дежурили дозорные шлюпки.
        - Дай Бог, чтоб штиль задержался, — с тревогой бросал взгляды Петр на горизонт. — Нам сие на руку. Штой-то от адмирал-генерала весточки нет…
        В тот же день на бригантине к Апраксину, на финский берег, ушел Астраханского полка поручик Лавров. Отдавая ему пакет с письмом, царь предупредил:
        - Остерегайся шведа. Завидишь паруса, не разглядывай чьи, отворачивай в сторону. Пробирайся вдоль берега к Вари-Валдаю, там бери к норду, аккурат к Гельсингфорсу выйдешь. Там в шхерах Апраксина и сыщешь.
        Долгим взглядом провожал генерал-адмирал удалявшуюся в вечерних сумерках к горизонту корабельную эскадру. Стоявшему рядом Змаевичу распорядился:
        - Нынче обойди всех бригадиров. Экипажам передохнуть надобно. Путь долгий. Утром по сигналу сниматься с якорей.
        В каюте на столе, среди прибывшей из Петербурга почты, увидел знакомый почерк Салтыкова.
        «Доношу вашему графскому превосходительству по присланному Его Царского Величества именному указу, за подписанием Его Монаршеской властной руки, — пробежал первые строчки Апраксин, — велено мне набрать здесь, в Англии, служителей разных чинов от капитанов даже и до последних правителей корабельных. И ныне при сей оказии вышеупомянутых набранных офицеров да двух навигаторов для переводу и с ними и полононика отправил до Санкт Питер Бурха на английском дагере, имянуемом „Ди Энн“, с капитаном Джордж Малер. А по принятии их в службу по свидетельству ежели достойны, повелите их привести к вере, чтоб служили верно, как своему Государю, понеже и здесь, в Англии, такой чин есть, что у начальных людей берут веру, и о сем как ваше графское превосходительство повелит против моего предложения.
Государь мой, вашего высокоблагородия нижайший слуга
Федор Салтыков».
        Кончив читать, Апраксин потянулся, крикнул денщика:
        - Пора ужинать.
        «Вишь, Петр Лексеич сколь забот навесил на Федора, не токмо суда, а и людишек к ним сыскивать. Сие не так просто. Кто на край света поедет, неведомо куда? Разве нужда заставит. Мало того, так он по своей совести вдобавок и пленников наших вызволяет от шведа. И печется о присяге тех наймитов».
        Апраксин принялся за ужин. Была одна слабость у генерал-адмирала — страсть хорошо покушать, за деньгами не стоял, стол у него был всегда отменный, несмотря на трудности походной жизни. Трапезу он всегда разделял с кем-нибудь. Раньше обычно приглашал Боциса, теперь зазывал Змаевича. Сегодня он занят по горло. Досужий, шныряет по галерам, эскадрам. В таких случаях Апраксин не гнушался приглашать к трапезе своего секретаря.
        После первой рюмки напомнил ему:
        - Читал я вчерашний журнал, ты запамятовал упомянуть о салютации государю. Допиши. Завтра почнем великое плаванье к Гангуту. Журнал мне докладывай ежевечерне…
        В первый летний день, только-только показался на востоке край солнца, бабахнула пушка. Поход начался. День за днем, ровными строчками, ложились повседневные будни в походный журнал генерал-адмирала.
        «Июнь. В первый день, поутру, наступила тишина… Учинен сигнал, и шли по эскадрам и ночевали в последних Березовых островах…
        В 4-й день во 2-м часу пополудни… шли до шхеров на гребле и на парусах, куда прибыли в 6-м часу пополудни… Ночевали, вшед в шхеры с милю. Когда поднялись до Березовых островов, отпущен к генералу князю Голицыну с письмами присланный от него поручик Селъчиской.
        В 5-й день для ожидания провиантских судов умедлили до полудни. Пополудни в 2 часа пошли и ночевали, отошед с милю, при острове Стамно, который называется Черный, где обретается с командою своей лейб-гвардии майор Мамонов.
        О полудни… видели с палубы в море верстах в 15 три корабля, да с мачты видели пять кораблей и слышали с оных кораблей пушечную стрельбу; выстрелов 9, один после одного, а чьи корабли, признать не мочно.
        В 11-й день, после полудни в 5-м часу, прибыли к Гельсингфорсу. По прибытии получена ведомость от генерала князя Голицына, что оный намерен из Абова ехать 10-го числа июня.
        Того же числа все нагруженные с провиантом суда приведены к пристани и начали выгружать.
        В 12-й день трудились выгрузкою провианта ж… начали приготовлять 2 прама[33 - Прам — плоскодонное судно, 8 -10 пушек, для действий на мелководье.] и бомбардирский галиот…»
        В тот же день поутру прибыла долгожданная весточка от государя. Дозорные скампавеи на входе в шхеры пушечным выстрелом остановили бригантину, шедшую без флага.
        - Так государь повелел, — пояснил бригадиру Волкову поручик Лавров, — опасаться следует шведов. Сам зрел вдали три паруса. За мной увязались. Хорошо, ветерок стих, так они отстали.
        Прочитав письмо царя, Апраксин встревожился:
        - Коим часом моровое поветрие занесло на эскадру?
        - Толком никто не ведает, — рассказал поручик, — доказывают — с провиантского судна, на котором крыс развелось множество. Но государь враз всех служителей на берег свез. Почитай, не одну тысячу. На судах дымом все прожигали скрозь. Кажись, утихомиривается лихоманка.
        Расспрашивал генерал-адмирал о переходе эскадры к Ревелю, встречались ли шведы на пути, как обстоят дела в Ревеле.
        - Семь штук новых посудин обрелись там в гавани, — доложил поручик.
        - О том я понял из весточки государя, — ответил Апраксин. — Пять судов покупных аглицких да два из Архангельского. А ты сам-то на тех посудинах бывал?
        - Нет, ваше сиятельство, не приходилось по службе, — покраснел поручик, — к тому же все люди нынче на берегу в палатках.
        Апраксин понял, что от Лаврова ничего путного о новых судах не услышишь.
        - Ладно, ступай. Бригантину покуда приведи в порядок, задержись. Днями прибудет генерал Голицын, с ним двое языков-пленников. Выспросим у них о шведах, я государю все отпишу.
        Генерал-адмирала в Гельсингфорсе ожидал курьера от генерала Голицына. За десяток лет Апраксин постепенно, с годами приучил себя действовать двумя руками, как выражался царь, флотом и армией на пути к поставленной цели. Всегда, со времен изгнания Либекера от Петербурга, держал в уме заботу, каким образом отвадить неприятеля на суше, отбить атаки с моря. Покуда все получалось удачно. Прогнали шведа по суше до самого Ботникуса. Следом галерный флот под его же командой обороняет берег надежно. Опять же пехота и кавалерия без подмоги флота изойдут силой. Без провианта, боевых припасов, подвозимых морем, выжить армии невозможно. На севере шведы до сих пор держат в своих руках все дороги. Чтобы пробиться к гарнизону Або на берегу Ботники, надо устранить преграду на море, у Гангу-та. Конечно, душа у Апраксина, как и у государя, еще с давней поры, с колыбельки первых судов Плещеева озера, сроднилась с морским делом. Поначалу присматривался с молодым царем к парусу ботика на Яузе, потом на фрегате бороздили волны Плещеева озера. Дальше — больше. В Архангельске строил суда, выходил на морские просторы.
Начинал великое дело в Воронеже, когда государь решил-таки: «Морским судам быть». Сотню судов больших и малых, от фрегатов до 58-пушечной «Предистинации», спустил Апраксин со стапелей Воронежа. Наладил корабельное строение здесь, на Балтике. Теперь верховодит галерным флотом. На берегу опять же под его рукой войско, четыре генерала. От них идут донесения, ждут приказа, совета…
        Генерал Голицын пять дней добирался до Гельсингфорса. Отдуваясь подал рапорт, доложил Апраксину. Был издавна с ним накоротке.
        - Так что, Федор Матвеевич, в Або провианта скудно. Неделю-другую протерпят. Шведы покуда далече, мы их отвадили на край земли. Только часто на дорогах шастают. Они тоже голодают. Отсекли мы их от матки.
        Слушая и читая рапорт, Апраксин думал о другом:
        - Языков-то привез?
        - Здесь они, куда денутся. Дезертиры оба, первый датчанин, другой саксонец. Говорят, сбежали, к нам переметнуться желают. Так я понял, что у Ватранга, адмирала ихнего, тоже не сладко с харчами. Откормили мы обоих. Довольны, к нам просятся.
        Апраксин прервал тираду генерала:
        - Тащи сюда первого, датчанина, за толмача поручик Вебер станет, земляк оного. Порознь учиним допрос.
        Голицын распорядился адъютанту:
        - Призови дезертиров из караула. Поначалу толстого капрала приведи.
        Минуту-другую Апраксин молчал, рассматривая пленника в довольно потрепанном мундире, но бодрого на вид. Начал издалека:
        - Звать как, где служил?
        Пока толмач переговаривался с пленным, Апраксин спросил Голицына:
        - Михал Михалыч, а пошто нанимались к супро тивнику? Не молвят?
        - Знамо, — усмехнулся Голицын, — денежный интерес. Холостяки оба.
        - Капрал Юнас Фалк, — доложил толмач, — служил пушкарем на адмиральском корабле «Бремен».
        Допрос пошел бодрее:
        - Когда прибыли, где стоят?
        - В последнюю неделю апреля. Якоря отдали у деревни Твермине, спустя десять дней эскадра перешла к мысу Гангут.
        - Кого из флагманов знает?
        - Старший флагман адмирал Ватранг, второй флагман вице-адмирал Лилье, третий шаутбенахт Таубе. Еще два шаутбенахта Эреншильд и Анкерштерн.
        - Откуда сие знает?
        - Сам не раз видел их у адмирала Ватранга.
        - Сколь кораблей и каких? Знает ли что о пушках?
        Юнас отвечал бойко, без запинки:
        - Кораблей шестнадцать, пушек шестьдесят-семьдесят, фрегат-пушек два десятка, галер шесть.
        - Еще есть весельные суда?
        - Шхерботы четыре или пять, с пушками.
        - Апраксин помедлил и лукаво усмехнулся:
        - Коим образом сбежал?
        - Давно задумали сбежать с камрадом. Попросились в команду на берег, дрова готовить. Там и утекли в Твермине, потом по дороге к Або. Искали ваших русских.
        - Отколь знаешь про наших?
        - На «Бремене» про то офицеры рассуждали еще на пути.
        - Что еще слыхал про нас?
        . — Говорят, что у вас галер много, но моряки вы неважные. Все равно вас побьют. — Капрал почему-то повеселел и добавил, — мне думается, они вас не одолеют. Апраксин переглянулся с Голицыным:
        - Что еще добавишь?
        - Адмирал Ватранг послал на Аланды шхерботы и галеры под командой шаутбенахта Таубе. — Капрал шмыгнул носом. — С едой там плохо. Один горох да пшено, и те кончаются.
        Апраксин с довольной миной на лице потер подбородок, — этот датчанин поднял настроение. Но все ли сказанное правда?
        - Гляди, ежели соврал, шелапугой тебя отделаем. Ступай. Получишь бумагу, обозначь расположение судов швецких.
        Апраксин кивнул сидевшему в углу Змаевичу:
        - Приставь к нему, Матвей Христофорович, поручика, нехай намалюет эскадру швецкую подле Гангута.
        Второй дезертир, медлительный толстяк, солдат Яран Эрик, саксонец, на вопросы отвечал неспешно. Видимо, по натуре был менее сообразительным, чем его товарищ. Ничего путного от него не добились, кроме одного: шведы кормят плохо, денег не платят, здесь, у русских, ему нравится.
        - Ты хвалишься, у пушек прислугою был, — спросил Апраксин и продолжал с ехидцей, — каковы они, пушкари швецкие, проворные или, как ты, увальни?
        У Ярана зарумянились щеки:
        - Они добрые канониры, стреляют метко, капитан Фришен им спуску не дает.
        - Ну, добро, ступай.
        Апраксин посмотрел на Голицына:
        - Пойдем отобедаем, Михал Михалыч, поговорим о деле. А первого датчанина сего же дня отправлю к государю. Важное молвил, такой язык добрая находка. Спасибо тебе.
        Вечером бригантина ушла в Ревель. Генерал-адмирал передал Лаврову пакет для царя и сам проверил караул.
        - Гляди, — предупредил он поручика, — сего пленника сторожи крепко, — ежели шторм, штоб в воду не свалился. Государю он потребен весьма.
        В Гельсингфорсе на лужайках зазеленела трава. Солдаты с галер жили на берегу в палатках. В свободное время нежились на солнцепеке. По сравнению с Котлином, где тянуло сыростью, здесь лето уже вступило в свои права. Природа располагала к отдохновению, однако ратный труд не имел права на передышку. Об этом свидетельствовали и записи основных событий в журнале генерал-адмирала.
        «В 17-й день имели консилиум с генералом князем Голицыным, чтоб ему с полками, которые вАбове, быть в Поекирке и тамо посадить на скампавеи, а на сухом пути иметь команду генерал-лейтенанту Брюсу.
        Выгруженные ластовые суда и лишние русские бригантины с поручиком Росом отправить в Петербург, а при Гельсингфорсе для посылок с письмами в Ревель оставлены три бригантины под командой поручика Витстока.
        Того же числа прибыл генерал-майор Чекин.
        В 18-й день карбасы, выгруженные, с полковником Толбухиным отправлены в Петербург, только из оных 15 карбасов меньших оставлено.
        В 19-й день, поутру, генерал князь Голицын отъехал… в Або. Того же числа пополудни и генерал-майор Чекин…
        В 20-й день, поутру, били на гребных судах сбор, чтобы все люди были во всякой готовности, а около полудня прибыл на полугалеру г. генерал-адмирал, учинил сигнал к походу».
        Галерный флот двинулся на запад. Где-то там, по-тса еще далеко, за зелеными холмами и скалистыми пригорками финских шхер, у входа в Финский залив их ждет не дождется адмирал Ватранг…
        Появление шведской эскадры на рейде, неподалеку от деревни Твермине, сразу же привлекло внимание крестьян-чухонцев. На первой шлюпке, приставшей к берегу, приехал адъютант Ватранга:
        - К столу адмирала должно быть свежее мясо и молоко. Если найдется зелень, получите двойную плату.
        Чухонцы оживились, деньги сами просились им в руки.
        - Мы можем ловить господину адмиралу каждое утро рыбку.
        - Прекрасно. Только чтоб улов был свежий, и привозите на тот корабль, — показал адъютант на самый большой корабль под адмиральским флагом.
        Оказалось, что свежей рыбки захотели не только адмиралы, но и добрая сотня офицеров с других кораблей. Благо, что стоянка, видимо, затягивалась, а хвойный настой воздуха, веявший с лесистого берега, возбуждал аппетит. Но Ватранг по опыту знал, что безделие и бездействие порождают в экипажах дурные настроения.
        На третий день стоянки три корабля отправились нести дозор.
        - Ваша цель следить за русскими из Ревеля и перехватывать курьеров из Петербурга.
        Вместе с уловом рыбы чухонцы привезли приятные новости.
        - Крестьяне узнали, — доложил Ватрангу адъютант перед обедом, — к Норду от Вазы, в Остерботнии, наши войска потеснили русских.
        Лицо Ватранга растянулось в улыбке.
        - Наконец Армфальт показал царю Петру шведскую хватку. Надобно и нам начинать действовать. — Ватранг вспомнил о призовых деньгах. За поимку каждого судна казна платила морякам деньги. — Вызовите к вечеру капитанов Систерна, Коля и Пальмгрена.
        Послеобеденный отдых трем капитанам пришлось отложить. Следовало подготовить шлюпки, вычистить мундиры, погладить сорочки. Неизвестно, для какой цели взбалмошный адмирал вдруг вызвал к себе капитанов.
        В назначенное время шлюпки подошли к трапу «Бремена». Ватранг прогуливался на юте, внимательно наблюдая, не растеряли ли матросы морскую сноровку. Да и нелишне проверить, в каком виде содержатся шлюпки.
        Всюду, по неписаным правилам морской этики, шлюпки олицетворяли свой корабль, служили его визитной карточкой. По их состоянию и облику флагман определял и толковость выучки экипажей капитанами.
        В этот раз физиономия Ватранга выражала довольство и хорошее настроение.
        В каюте Ватранг пригласил офицеров к столу, на котором лежал свиток карт. Развернув одну из них, адмирал проговорил:
        - Всем вам знакомы фарватеры Финикуса. Ледоход кончился, началась навигация. Торговцы устремились к Петербургу. Здесь мы их перехватим. Все купеческие суда хватать без разбора и приводить сюда. Чем больше призов мы захватим, тем полнее будут кошельки матросов и наши с вами.
        - Герр адмирал, — спросил назначенный старшим капитан Систерн. — Как быть с английскими купцами?
        Ватранг на минуту задумался:
        - Поступим так. С английской королевой нам не следует портить отношения. Англичан приводите, я сам разберусь с ними.
        Чутье не обмануло Ватранга. Спустя сутки капитан Пальмгрен привел два приза — английское и лю-бекское купеческие суда, следовавшие из Петербурга.
        На английском «купце» капитаном подвизался не в меру словоохотливый датчанин, Лазениус. Он оказался находкой для Ватранга.
        Как выяснилось, три года назад он служил по контракту у царя Петра командиром фрегата в эскадре адмирала Крюйса. По какой-то причине он повздорил с Крюйсом, и царь дал ему отставку.
        Ватранг не стал расспрашивать капитана о распрях с Крюйсом, его интересовало другое. Он пригласил Лазениуса пообедать с ним, и тот не без удовольствия выкладывал все начистоту.
        - Как защищен Петербург с моря? — задал первый вопрос Ватранг, вспоминая о многочисленных неудачах рейдов Нумерса, Анкерштерна-старшего, де Пруа к устью Невы.
        - О, там царь Петр неплохо укрепился. Самое занятное, он соорудил крепость на воде, Кроншлот. На ней десятка полтора пушек. — Лазениус начертил на бумаге продолговатый остров Котлин, указал, где, как он знает, расположены пушечные батареи. — Поперек фарватера русские при опасности часто устанавливают разные заграждения.
        Но все же Ватранг хотел знать о морских силах. Вино окончательно развязало язык датчанина.
        - В прошлые кампании русские остерегались выходить в море. Теперь же, я знаю, у царя Петра пять кораблей линейных, самый большой на шестьдесят пушек, другой по полсотни. Определенно есть пяток фрегатов пушек на тридцать каждый.
        Слушая собеседника, Ватранг прикинул в уме. У него пушек в два раза больше, чем у русских.
        - Вы, герр адмирал, не беспокойтесь, — успокаивал Ватранга датчанин. — Русские люди к морю не пригодны, боятся воды и мало что смыслят в мореходстве.
        - Чем же тогда может похвалиться царь на море? — допытывался Ватранг.
        - По моему убеждению, для вас больше всего неприятностей следует ожидать от русских галер. Там главенствует генерал-адмирал Апраксин. У них штук сто наберется, пожалуй, не меньше.
        Рассказал Лазениус и о своем земляке Сиверсе и голландце Шелтинге — помощниках Петра.
        Ватранг решил отпустить английское судно в награду за обстоятельные сведения Лазениуса. Любекс-кого купца под конвоем отправил в Стокгольм.
        Провожая взглядом караван, Ватранг взглянул на хмурое, необычное для весны небо. С утра свинцовые, не по времени, тучи неслись с запада, ветер покрепчал, на взбаламученном море появились белые барашки. К вечеру море заштормило, волны глухо били в борт, корабли водило на якорных канатах из стороны в сторону. Адмирал распорядился всем судам для надежности завести вторые якоря. По корме совсем рядом, в десяти-двенадцати кабельтовых, мрачно торчали из воды многочисленные островки, окруженные каменистыми рифами.
        Переменчива погода в мае. Взошло солнце, и ветер начал затихать, утихомирились и волны за бортом, но неприятный осадок от короткого шторма не давал покоя адмиралу.
        - Призвать всех флагманов и капитанов к полудню. Совет произведем, займитесь протоколом, — распорядился он адъютанту.
        Салон флагмана едва вместил два десятка офицеров, прибывших на Совет. Адмирал был краток, излагая причину сбора:
        - Вчерашний шторм, как вы знаете, показал непригодность нашей стоянки у Твермине. Случись крепкий ветер или шквал, сорвет корабли с якоря, а кругом рифы.
        Поглядывая на сидевших, Ватранг уловил в их глазах понимание сказанного.
        - Потому полагаю, надежнее наше место переменить и перейти на рейд у мыса Ганге. — Адмирал обвел на карте указкой новую стоянку. — Там полуостров защитит нас от северных ветров и позиция имеет большую выгоду для маневра, как в море, против эскадры царя, так и в шхерах, для задержания галерного флота.
        Никто из младших флагманов и капитанов не возразил адмиралу.
        Все было просто и ясно. Оставалась лишь досада, что в лежавшей напротив деревеньке можно было хоть немного поразвлечься с девками и каждый день иметь в каюте к завтраку свежее молоко. Как и положено в таких случаях, вслед за Ватрангом протокол Совета подписали младшие флагманы и капитаны.
        Осмотревшись на новом месте, Ватранг не дал покоя подчиненным, назначил два раза в неделю упражнять стрельбой орудийную прислугу, раз в неделю отряжать на берег матросов заготавливать дрова. По мере возможности, готовить пищу для экипажа на берегу и там же кормить матросов. Больше мороки, но корабли будут чистыми и матросы наберутся сил.
        Как и положено, Ватранг донес его королевскому величеству, королевскому сенату и королевской Ад-миралтейств-коллегии о прошедших изменениях и полном порядке на вверенной эскадре.
        Утром Ватранг отправил депеши в Стокгольм, а вечером почувствовал неладное на «Бремене».
        После того как вернулась шлюпка с берега, привезшая матросов, капитан Фришен, согласно уставу, вдруг отпросился сойти с корабля. Вернулся он поздно, когда адмирал спал крепким сном.
        Утром за завтраком адъютант, явно что-то недоговаривая, сказал, что капитан Фришен хочет сделать адмиралу важное сообщение.
        - Какие такие важности? — усмехнулся Ватранг. Не любил он неопределенности откладывать в долгий ящик. — Пускай войдет, — вытирая губы салфеткой, проговорил адмирал.
        Побледневшее, обычно спокойное лицо Фришена выражало тревогу.
        «Что он, с девками, что ли, миловался всю ночь?» — подумал Ватранг.
        - Герр, адмирал, — с хрипотцой в голосе проговорил Фришен, — на моем корабле случилось несчастье: исчезли два матроса, наемных по контракту. Рулевой и канонир.
        Ватранг закашлялся:
        - Как исчезли? Наверняка с девками в деревне на сеновале. Помните, такой случай был у капитана Фогеля?
        - Нет, герр адмирал, — виновато продолжал Фришен, — я сам обыскал всю деревню, их нет в Твермине. Чухонцы сказали, что вчера были у них два матроса, прикупили хлеба и спросили дорогу на Або.
        «Вот-те на, — подумал Ватранг, — а я только что отправил с эстафетой депешу, что у меня на эскадре все благополучно. И черт знает, что у этих наемников на уме. Каждому в душу не залезешь».
        Адмирал не стал винить Фришена, только предупредил, чтобы он не обсуждал происшествие с другими капитанами.
        Да разве шило в мешке утаишь? Уже на другой день матросы «Бремена» отправились за дровами и рассказали о дезертирах своим друзьям с других кораблей, и скоро вся эскадра знала об этом инциденте.
        Само по себе бегство наемников не очень тревожило Ватранга. На эскадре, которая крейсировала в Датских проливах, побеги наемных матросов были заурядным явлением. Другое дело, что они могли оказаться в стане неприятеля и кое-что поведать царю. Ну, да Бог с ними. Глядишь, по дороге в лесу беглецов настигнут волки…
        Минул первый месяц дозора у Гангута, а русские еще не давали о себе знать. Но вот наконец и первые известия из Ревеля. Линейный корабль «Верден» и бригантина «Гейя» сумели на рассвете незаметно подобраться и разглядеть в гавани русскую эскадру.
        - Я успел рассмотреть в бухте по крайней мере четыре многопушечных корабля и еще много других судов, — доложил капитан Фогель. — Быть может, в глубине гавани есть еще корабли.
        Выслушав капитана, Ватранг приободрился. Нужно показать русским, кто здесь хозяин. С этим делом вполне справится адмирал Лилье.
        - Ваше дело, дорогой Лилье, показать царю наше превосходство и заставить русских отступить, в конечном итоге, от Ботники. Мне думается, вам не следует ввязываться с ними в пушечную дуэль. Надо обстоятельно разведать силы и намерения русских. Вы знаете, что на некоторых наших судах появилась течь. Поэтому возьмите по вашему выбору шесть Добротных линейных кораблей, этого будет достаточно.
        Спустя час-другой сонную тишину на рейде прервали множество переливчатых характерных трелей боцманских дудок, на палубах кораблей раздавался топот сотен матросских башмаков. На мачты по вантам карабкались матросы, меняли ветхие паруса на новые, проверяли снасти, надежно крепили деревянные части мачт — стеньги, реи. Проворно взбегали на носу по торчащим бушпритам, подвязывали убранные прежде паруса.
        Лилье доложил о готовности к походу, но пришлось задержаться. Ватранг увидел на горизонте парус.
        Раз-другой в неделю из Стокгольма приходили транспорты. Подвозили провизию, доставляли почту, увозили больных. Сейчас Ватранг определил, что приближается не обычный неуклюжий транспорт, а королевская яхта «Ульрика».
        - Вам придется обождать, — обронил Ватранг, повернувшись к Лилье. — Королевскую яхту понапрасну гонять не станут. Какая-нибудь важная птица следует к нам.
        Он придирчиво окинул взглядом палубу «Бремена», подозвал Фришена:
        - Наведите порядок на верхней палубе, подберите сопли на баке, там болтаются концы за бортом.
        Предчувствие не подвело опытного моряка: «Уль-рика» доставила из столицы комиссара королевского Совета Лунгфельда.
        Как только яхта стала на якорь, от борта «Бремена» отвалила шлюпка за высоким гостем.
        Медленно переставляя ноги, вытирая потную лысину, с трудом поднялся по трапу важный чиновник.
        Узнав, что эскадра Лилье вот-вот выйдет в море, он расцвел и проследовал в каюту адмирала.
        - Как раз вовремя я подоспел, — проговорил Лунгфельд, загадочно поглядывая на Лилье.
        Отдышавшись, он начал издалека:
        - Вы знаете, господа, давнее несчастье, которое постигло доблестную армию его величества в России под Полтавой.
        Советник напомнил, что тогда в плен к русским вместе с войсками попали граф Пипер, фельдмаршал Рейншильд, генерал Левенгаупт. Не так давно графиня Левенгаупт написала жалостливое письмо принцессе Ульрике. Она слезно просила ее облегчить участь ее супруга, генерала Левенгаупта. Добросердечная Ульрика разделила ее горе и просила у короля разрешения обратиться к царю. Но король ответил очень резко. Он обвинил Левенгаупта во всех грехах, пенял ему, что он не выполнил приказ короля и вместо сражения с русскими позорно сдался на милость победителя.
        - И все же, господа, наш королевский Совет обдумал все обстоятельства и пришел к выводу, что пора принять меры к облегчению участи наших высокочтимых соотечественников. — Советник сделал паузу, перевел дыхание. — Вам также известно, что современ нашей славной виктории под Нарвой его величество пленил русских генералов. Один из них, генерал Автоном Головин, по нашим сведениям, из приближенных царя Петра. Так вот, вам, дорогой адмирал, — Лунгфельд повернулся к Лилье, — при первой же возможности следует отправить русскому царю просьбу начать переговоры по этому поводу.
        И Ватранг, и Лилье, конечно не подали виду, но в глубине сознания им стало не по себе. Как так, они привели эскадры, чтобы отвадить русских, а теперь им предстоит выступать в роли миротворцев?
        Провожая Лилье, адмирал Ватранг вполголоса напутствовал его:
        - Я надеюсь, что вы не уроните достоинство нашего флага, даже если вам выпадет нелегкая ноша, встречаться с русскими под белым флагом.
        В отличие от всех шведских крепостей на берегах Финикуса, Ревель, по сути, пять лет назад сдался на милость победителей без боя.
        Обложив древнюю крепость со всех сторон, русские полки не предпринимали ни штурмовых атак, ни пушечных обстрелов.
        Петр схитрил. Он знал, что в городе нехватка воды, — русские перекрыли единственный канал с пресной водой, поступавшей из Верхнего озера. Замерли мельницы, расположенные на этом канале. Нет муки, нет и хлеба. Морем шведских купцов в Ревель не допускали. На высоких холмах расположились русские батареи и держали под прицелом подходы к Ревельской гавани. В городе вспыхнула моровая язва — чума.
        Вместо ядер Петр направил жителям «Универсал…», в котором обещал «сохранить в полной неприкосновенности… евангелическую религию, распространенную сейчас во всей стране и городах, все ее старые привилегии, свободы и права».
        В конце концов шведский гарнизон капитулировал, сдал крепость без единого выстрела и с почетом отправился на судах в Швецию.
        Потому-то в Ревеле русский гарнизон и экипажи кораблей, расположившиеся на берегу в палатках, чувствовали себя вполне сносно.
        Единственно, что беспокоило Петра, не застанут ли шведы врасплох безоружные, по сути, суда и вдобавок без экипажей. На время болезни на каждом судне оставалось лишь 40 -50 матросов — для вахты у якорей и окуривания помещений.
        Каждый день спозаранок поднимался Петр на высокий каменистый холм старинной крепости Вышго-род. Здесь день и ночь несли вахту дозорные, всматриваясь в морскую даль. Дежурный поручик докладывал, что пока вроде бы спокойно.
        - Одначе, ваше величество, под Наргеном, кажись, показывались паруса, а вскоре исчезли в тумане.
        Петра это беспокоило. Он вскидывал подзорную трубу. Совсем рядом, подле гавани, два островка — Большой и Малый Кар л ос. Справа, на выходе с рейда, остров Вульф. За ними не укроешься. Далеко в море чернели скалы острова Нарген. Из-за него и показы- вались временами в последнее время два-три парусных судна, маячили, а потом исчезали. Вчера в гавани появилась немецкая шхуна с купцом из Данцига. Он уверял, что у Наргена видел бригантину под шведским флагом.
        - Слава Богу, государь, нам удалось избежать погони, — рассказывал шкипер, — С нами был добрый лоцман, он быстро направил шхуну к берегу, вдоль которого много мелей. Шведы не стали рисковать.
        «Значит, шведы у Гангута расположились на якорях. Видать, высылают свои досмотры. Нам бы знать их силу. Апраксин обещался донести, но покуда молчит».
        Помогли царю местные рыбаки — эсты. На всех морях испокон веков род людской присутствует в трех ипостасях. Первая черпает из водной среды продукты для поддержания телесных сил — рыбари. Вторая категория, тоже миролюбивая, использует водную стихию как коммуникацию — налаживает связи с целью наживы — торгаши-купцы. В третьем обличье на морские просторы устремляются армады военных судов. Покоряя приморские крепости, они завоевывают новые земли, устанавливают господство на морях, крепят могущество своих держав.
        Каждый день на рынке, около незатейливой пристани, рыбаки торговали дарами моря — свежей рыбкой, делились новостями между собой, пересказывали их покупателям.
        Как-то вечером Екатерина передала новость супругу:
        - Нынче прислуга принесла свежей рыбы. На рыбьем рынке сказывали, что шведские военные суда обретаются близ Наргена.
        Петр сразу же позвал прислугу, расспросил, а утром сам поехал на рыбацкую пристань. Русского царя окружила толпа рыбаков, бросили они свое занятие. Словоохотливые, как и все рыбаки, эсты подробно описали все, что видели. Да, за Наргеном не первую неделю курсируют галсами шведский фрегат и бригантина. Рыбаки возят им на продажу свежий улов, который шведы покупают по хорошей цене. Главным у шведов, кажется, майор Адольф Снольском.
        Выслушав рыбаков, Петр задумался. Раз шведы присматривают за Ревельской бухтой, значит, все-таки считаются с какой ни есть морской силой русских. Но сколько их? Какие у них замыслы? Неплохо бы прознать.
        В тот же день капитан-командор Шелтинг получил указ от царя — готовить к походу бригантину.
        - На бригантине старшим пойдет Захарий Мишуков. Отправим его с письмом к шведам. Под видом просьбы нашей к размену пленниками. Пущай выведает, што и как, пришли его ко мне.
        Почему же царь остановил свой выбор на Захарий Мишукове? Так уж сложилось, что за четверть века немало приблизил к себе царь своих бывших потешных, и ближе всех к нему оказались те преображен-цы и семеновцы, которые связали свои судьбы с морем. Так и «кочевали» они с царем, начиная с Великого посольства. Жаловал царь и молодую моряцкую поросль. Одним из первых окончил Навигацкую школу и выходец из захудалых дворян Захарий Мишуков.
        Петр завел порядок — лично экзаменовал выпускников Навигацкой школы. На поверке знаний ему приглянулся 20-летний, шустрый гардемарин Захарка. Флот на Балтике только-только нарождался, определили его первоначально на бригантину. При отбитии нашествия генерала Либекера проявил он себя. «За участие в разбитии Либекера пожалован золотой медалью». С той поры находился Мишуков в поле зрения генерал-адмирала Апраксина. Перед штурмом Выборга Мишукова произвели в штурмана. Редкое потому времени звание. Выделился он и при взятии Выборга. И не только лихостью в бою, но и проворством. Приглянулась Захарию дочь бурмистра Выборга, сватался к ней. За свата выступил сам царь-государь, сватовство отметили, как положено, пиром. Но пронырливый Захарий скоро разведал, что невеста почти бесприданница. Тихо, бесприметно Мишуков отступил, дал задний ход. В следующую кампанию царь взял его с собой в Прутский поход. За какое отличие, неясно, но в царском указе прописано «за участие в турской акции произведен в гвардии подполковники». Не отпускал его от себя Петр. Посадил рядом с собой исполнять роль шафера на царской
свадьбе с Екатериной Алексеевной…
        Как всегда, ловко щелкая каблуками, Мишуков явился перед царем.
        - Подойди, — поманил царь Захария, дописывая какую-то бумагу за конторкой. Не отрываясь от писанины, наставлял Мишукова: — Завтра пойдешь к шведам на «Диане» с этим письмом. Где-то за Наргеном лавирует под парусами на фрегате майор Снольском. Выкинешь белый флаг. Подойдешь, представишься, на словах передашь, что сие мое послание к брату моему, королю Карлу. В нем прошу обмена пленников: ихнего генерала Горна, взятого в Нарве, на нашего генерала Автонома Головина, плененного под той же Нарвой. Пятнадцатый годок терзается у шведов Автоном. Пора его выручать.
        Петр закончил писать, посыпал бумагу песочком, стряхнул, сложил вчетверо. Подозвал Мишукова ближе.
        - Но не то генеральное. Твое дело все у шведов высматривать, ежели возможно, вызнать, сколь их судов у Гангута и каких, кто верховодит. Уразумел?
        - Точно так, господин контр-адмирал.
        Царь усмехнулся:
        - Ну, с Богом, ступай. Жду тебя беспременно.
        С восходом солнца шнява «Диана» снялась с якоря, лавируя против встречного дверного ветра, медленно направилась к Наргену. Только к вечеру шнява вышла на траверз Наргена и повернула к западу.
        Заходящее солнце слепило глаза. Мишуков пригляделся в подзорную трубу. Вдалеке, милях пяти-шести, цепочкой вытянулась шведская эскадра.
        «Один, другой… — передергивая плечами, шептал про себя Мишуков. — Мать честная! Никак шесть вымпелов, да вить все корабли никак линейные».
        Капитан-поручик Мишуков не ошибся. На горизонте в лучах заходящего солнца лавировала левым галсом эскадра вице-адмирала Лилье. Командующий эскадрой только было распорядился ужинать, но в каюте появился капитан Систерн.
        - Герр вице-адмирал, прямо по курсу появилось судно. Видимо, бригантина, лавирует на вест.
        Пришлось выйти на палубу, вскинуть подзорную трубу.
        «Пожалуй, шхуна или бриг, но какая-то особая конструкция, — определил Лилье, — наверняка это русская посудина. Куда же она лезет, на явную погибель?»
        - Не спускайте глаз с этого храбреца, — опустив подзорную трубу, распорядился Лилье. — Передайте на головной «Верден»: сыграть тревогу. Чем черт нешутит. Я займусь ужином.
        Между тем эскадра сравнительно быстро сблизилась с парусником. На встречных курсах расстояние скрадывается весьма быстро. Солнце еще не село в воду, катилось по горизонту, шведский адмирал не успел покончить с ужином, а на «Вердене» капитан уже четко определил и передал на флагман: «Вижу русскую шняву под белым флагом».
        Раздался пушечный выстрел. «Верден» скомандовал шняве убрать паруса и лечь в дрейф. На русском судне, казалось, только и ждали этого сигнала. Прошло несколько минут, и на «Вердене» с удивлением наблюдали, как проворно забегали русские матросы, судно легло в дрейф и за борт спустили шлюпку.
        - Я пойду к шведам, — сказал Мишуков капитану Риго, — со мной пойдет унтер-лейтенант. Ты ложись в дрейф и исполняй все сигналы шведов. Теперь мы будто полоняне. — Мишуков вздохнул, перекрестился. — Помоги нам Господь Бог, авось свидимся. — Он обнял капитана, сунул конверт за пазуху и полез в шлюпку по веревочному шторм-трапу, спущенному за борт.
        «Верден» тоже лег в дрейф, остальные шведские корабли подобрали паруса и замедлили ход.
        Поднявшись на палубу «Вердена», Мишуков отдал честь флагу, представился капитану и жестами объяснил, что имеет пакет для флагмана.
        За десяток лет Мишуков не раз общался с пленными шведами, научился понимать их язык, кое-как мог объясняться, но решил не показывать своих знаний и не промахнулся.
        Шведы — народ пунктуальный. Раз адмирал не давал никаких указаний, капитан не имеет права неприятельского офицера, тем более невысокого звания, допустить на адмиральский корабль. Другое дело, с ним находится какой-то молодой шкипер. Капитан так и пояснил, что шлюпку он пускай отправит на свое судно, молодого шкипера завтра отвезут к адмиралу, а сейчас, хотят русские или нет, но их поместят в отдельную каюту, под охраной часового. Неприятель, хоть и парламентер, должен быть под присмотром.
        На свое судно русский офицер должен послать приказание пристроиться в кильватер шведской эскадре и никуда не отходить. Иначе заложникам несдобровать.
        Время шло к полуночи. Мишукова с напарником заперли до утра в каюте.
        …На рассвете в доме Петра появился встревоженный Шелтинг:
        - Ваше величество, за Наргеном показалась шведская эскадра в шесть вымпелов, полагаю, что линейные корабли.
        Спустя полчаса Петр стоял на холме Вышгорода с подзорной трубой. Внизу на берегу, вокруг палаток, суетились поднятые по тревоге матросы. Не одна тысяча их строилась по экипажам и быстро направлялась к пристани. Там их уже поджидали шлюпки. Экипажи начали развозить по судам.
        Убедившись, что вблизи Наргена шведская эскадра, Петр приказал Шелтингу:
        - Значит, наперво, наши котлинские корабли, которые с пушками и экипажами, в первую голову вооружить парусами и готовить к выходу. Остальным, «приемышам» и архангельским, токмо подобрать якоря, подвязать паруса и держать на изготовку.
        Шелтинг молча откозырял и бегом направился вниз.
        Если в Ревеле появление шведов встревожило царя, то и Лилье был расстроен, пожалуй, еще больше, чем контр-адмирал Петр Михайлов.
        Как же, разведка доложила Ватрангу, что в Ревеле три-четыре судна, а сейчас Лилье уже второй час не может сосчитать, сколько же в бухте линейных кораблей и других судов.
        По крайней мере линейных кораблей от 50-ти пушек не меньше пятнадцати. Вдобавок еще около десятка фрегатов. Превосходство неприятеля в силах тройное. В подзорную трубу Лилье явно просматривал, что некоторые корабли в бухте начинают распускать паруса и выбирать якорные канаты. Правда, ветер сейчас от норда и корабли вряд ли выйдут из бухты. А если ветер переменится? Лилье опустил подзорную трубу.
        - Передать по линии кораблям эскадры: поворот на курс вест. Мы отходим за Нарген.
        Нельзя же громогласно объявлять, что мы отступаем.
        Когда Ревель скрылся за островом из глаз, Лилье распорядился доставить к нему посланца русских.
        Вскоре подошла шлюпка от «Вердена», и на палубу вспрыгнул молоденький унтер-офицер. Вытянувшись в струнку, офицер что-то отрапортовал по-русски, и Лилье только понял, что он имеет письмо от своего государя. Вице-адмирал кивнул адъютанту, тот принял пакет, а унтер-офицера заперли в каюте.
        Рассматривая пакет, вице-адмирал размышлял о том, есть ли ему смысл вступать в официальные отношения с русским царем. Распечатав пакет, он, младший флагман, берет на себя большую ответственность. Стоит ли заваривать кашу? Письмо-то королю…
        Лилье отложил нераспечатанный конверт. Утро вечера мудренее.
        На следующее утро русские не показывались, и Лилье все же решил еще раз проверить, что делается в Ревельской бухте. Тем более, что от норд-оста потянул легкий ветерок: «Нам на руку этот ветерок, В случае отхода мы оторвемся от русских».
        Капитан Систерн, как обычно, стоял неподалеку и ждал распоряжений. Бодрый голос Лилье вывел его из задумчивости:
        - Поднять сигнал, построиться в кильватер! Курс ост!
        В полдень шведская эскадра, растянутая на добрую милю, не торопясь, медленно выходила из-за Наргена. Лилье расположился в середине строя. Когда вице-адмиральский корабль показался из-за Наргена, у Лилье не оставалось сомнений. На русских кораблях начали ставить паруса, вокруг них сновали шлюпки, заводили буксиры.
        Взглянув на вымпел, Лилье облегченно вздохнул. Ветер был ему на руку. Русским придется буксировать свои корабли на выход, а это займет не один час.
        Лилье досадно поморщился. В хвосте кильватера плелась русская шнява с подобранными парусами. Что делать с этим злосчастным пакетом? Никто не уполномочивал его, вице-адмирала Лилье, вступать в сношения с русским царем. Так он и распорядился Систерну.
        - Верните пакет этому русскому шкиперу. Как-то объясните ему, что я не имею полномочий вступать в сношения с русским царем, и пусть отправляется к себе восвояси.
        Немного подумав, Лилье закончил:
        - Поднять по сигналу эскадру. Курс вест. Мы возвращаемся к Гангуту.
        На «Вердене» Мишуков с нетерпением ожидал унтер-лейтенанта. За это время он выходил на палубу и успел из отрывков разговоров шведов узнать, что эскадра эта послана от главного флота, что стоит на якоре у Гангута, флагман у них адмирал Ватранг, вымпелов там еще дюжина, корабли великие, по 60 -80 пушек…
        Когда головной корабль русской эскадры «Полтава» достиг Наргена, навстречу ему под всеми парусами спешила «Диана». Далеко на западе в мареве скрылись паруса шведской эскадры…
        В журнале «Поденной записи» царя Петра появилась очередная запись:
        «В 19-й день в полдни приехал в наш флот поручик Мишуков из шведского флота, который туда был послан с письмами, и рапортовал, что он встретил… шведские корабли в четырех милях от Наргена и посланные с ним письма хотел отдать самому шведскому вице-адмиралу Лилье, который тою эскадрою командовал. Но он ему себя видеть не допустил, и держали его, Мишукова, на корабле у капитана и писем не приняли долго… Как он мог приметить из разговоров того капитана, что они посланы были из главного флота от Ангута, от командующего их адмирала Ватранга, чтобы осмотреть наш флот, в какой силе оный состоит. И когда тот Мишуков спрашивал их, сколько имеют во флоте кораблей, и тот капитан сказал, что, кроме сих 6, имеют у Ангута 13 кораблей, в которых есть от 60 до 80 пушек… Шкипер, посланный от Мишукова, между прочими разговорами от шведских офицеров и матросов, когда он был у вице-адмирала Лилье на корабле, тоже слышал о кораблях, кои у Ангута…»
        Слушая Мишукова, царь про себя посмеивался: «Захарка-то не ведает, что мне сие уже известно». После ухода «Дианы» в Ревель вернулся поручик Лавров. Он доставил письмо от Апраксина и весьма нужную персону — дезертира. Полдня допытывал его царь и, удовлетворенный, спросил:
        - Как же ты посмел своего государя Фредерика покинуть и переметнуться к неприятелю?
        Ничуть не смущаясь, Юнас Фалк пожал плечами:
        - У нас так принято. Кто больше платит, там и служим. Иногда и шведы нанимаются к нам на фрегаты.
        «Хорош гусь!» — подумал Петр и спросил:
        - Ежели добро будут платить, пойдешь ко мне матросом?
        В ответ датчанин приободрился. За последнюю неделю он отъелся на русских харчах.
        - Если ваше величество не обидит деньгами, с великим удовольствием.
        - Ладно, ступай, еще поразмысли.
        Теперь, с приближением кульминации развязки, в руках Петра оказались неизвестные прежде козыри противника. «Не сомнительно, Ватранг посылал сюда эскадру Лилье не для легкой прогулки, шведы надеялись поживиться легкой добычей, не удалось. Быть может, следует ждать в гости Ватранга? Теперь нам не миновать схватки, и сила будет на стороне шведов. С другого боку, не должен Ватранг покидать Гангут. Туда вот-вот нагрянет Апраксин, и, погнавшись за двумя зайцами, шведы останутся с носом».
        И все же Петра насторожил визит шведской эскадры.
        А ежели пронюхают, что добрая половина кораблей без экипажей да без пушек? А ну, двинутся на нас всей армадой? Нынче кое-как выволоклись из гавани, ни тебе субординации, ни тебе диспозиции.
        Не откладывая за полночь, сидел в своей комнате Петр вместе с Шелтингом и Сиверсом. Держали совет на случай повторного появления шведской эскадры.
        В прошлую кампанию по причине разнобоя у флагманов эскадра Крюйса упустила возможность одержать викторию над шведами.
        Отправляясь нынешней весной из Кроншлота, Петр впервые проявил нескромность — попросил Морскую коллегию дать ему очередной чин на флоте — вице-адмирала, подобно тому, который имел его предшественник Крюйс. Как-никак, под его началом будет состоять два десятка боевых вымпелов. Но коллегия, где главенствовал генерал-адмирал Апраксин, покуда воздержалась, дала следующее заключение:
        «Коллегия не может без причины обходить достойнейшего чином; перед Петром Михайловым право на это звание имеет другой, его товарищ по службе; ежели же контр-адмирал Петр Михайлов чем-нибудь отличится, то ему и будет дан чин вице-адмирала».
        Собственно, Апраксин и другие члены коллегии хорошо знали натуру Петра, не уважал он несправедливость. И оказались правы. Петр не проявил какого-либо недовольства и надеялся своим горбом заслужить этот чин.
        Вкупе с капитан-командорами старший флагман определил линию баталии на случай атаки шведов.
        Авангардом командовать Шелтингу, ему придать пять 52-пушечных кораблей и два фрегата. Кордеба-талия — средняя, центральная часть эскадры подчинена старшему флагману, контр-адмиралу Петру Михайлову, замыкает весь строй арьергард капитан-командора Сиверса — пять кораблей и два фрегата.
        На утреннем подъеме флага все капитаны эскадры уже знали свои места в линии баталии, на случай появления противника.
        От Гельсингфорса до деревеньки Твермине напрямую около 100 верст. По морскому исчислению, немногим более 50 миль. Галерный флот крыльев не имел, плыл по воде, а сия акватория петляла в знаменитых финских шхерах.
        Сотни малых и больших островков и просто торчащих из воды каменистых скал. Берега их опять же изрезаны впадинами, заливчиками, фиордами. В свое время ледники оставили на их поверхности свои отметины-шрамы. Между этими островками проливы разной величины. Одни пошире, саженей сто, другие поменьше, в третьи с трудом протиснется рыбацкая лодка.
        По этим-то морским закоулкам и двигалась громада галер и скампавей. Где-то шли на веслах, где-то помогал попутный ветерок. На веслах размах у галер по ширине до 40 саженей. В шхерах не всюду протиснется галера с такой шириной. Гребцы выбивались из сил, требовался отдых. За галерами тянулись тихоходные прамы — плоскодонные суда. На них везли провиант. Без пищи далеко не уйдешь, а кругом одни скалы. Провизию везли не только для собственного прокорма, но и для войск генерала Голицына.
        На третий день после выхода из Гельсингфорса показалась финская деревенька с кирхой, Екемень.
        На адмиральскую галеру поднялся посланец от Голицына, полковник Пестриков.
        - Так что, ваше сиятельство, — рапортовал он Апраксину, — доставил вам двух дезертиров.
        - Ведомость добрая, — обрадовался генерал-адмирал, — кто такие?
        - Оба матроса. Сказывают, служили на адмиральском корабле. Один ганноверец, другой из Датской земли.
        «Стало быть, не сладко у Ватранга», — подумал Апраксин.
        - Веди, который датчанин.
        Датчанин назвался Ириком Вайнером, служил рулевым на адмиральском корабле «Бремен». Он подтвердил все, что рассказывал прежде Юнас Фальк о составе эскадры Ватранга, но сообщил и новости.
        Только что вернулся из похода к Ревелю второй флагман, вице-адмирал Лилье.
        - Он сказывал, будто бы у русских в Ревеле великая эскадра, — вспоминал датчанин, — а еще тот вице-адмирал передал, будто приезжал к нему царский молодец с каким-то письмом.
        Апраксин встрепенулся. «Знать, Петр Лексеич на шведа наседает».
        - Откуда прознал сие?
        - На вахте стоял тогда, на юте, мерил ветер. А после мне дружок, вестовой матрос адмирала, передал.
        Второй дезертир, парусный матрос Мейнгарт Пе-тик, родом из Ганновера, рассказывал, что слышал, будто на Аландах эскадра адмирала Таубе томится в безделье.
        - Кто тебе поведал? — поинтересовался Апраксин.
        - Шхербот[34 - Шхербот — небольшое парусное судно для действий в шхерах, 4 -6 пушек.] приходил с письмом флагмана Таубе. Я с матросами перекинулся новостями. У них там с прокормлением лучше, чем у Ганге, и повеселее. Девок вдосталь.
        Апраксин растянул губы в улыбке: «Кому — што».
        - Как с парусами управлялся?
        Матрос ответил без обиняков:
        - На марселе всю жизнь, от боцмана пинков неполучал.
        - Ну, ступай, поразмысли. Похочешь на русский фрегат, примем. Чарку каждый день поимеешь.
        До Твермине рукой подать, остается две-три мили. Пора все разведать на месте.
        Кого послать? Капитан Георгий способен, глазастый, земляк Змаевича, далматинец. У него отряд скампавей.
        - Бери три скампавей. Ночи-то светлые, за полночь проберешься к Твермине, а оттуда скрытно к Гангуту. Пересчитай корабли. Запомни позицию.
        Два дня прошло в томительном ожидании. На галерах и скампавеях экипажи не сидели без дела, работа кипела от зари до зари. Подходили берегом полки и батальоны дивизии Голицына, грузились на скампавей. Мало кто из солдат бывал прежде на судах. По шатким сходням, держась за веревочные ограждения, с дрожью в коленях входили гренадеры на морские посудины. Кое-кто тоскливо озирался на твердый берег, другие балагурили, не выдавая страха. Как-никак, кругом водица.
        «В 26-й день, хотя сколько возможно трудились, однако ж не могли исправиться пересаживанием на скампавеи людей и для того умедлили до 27 числа и ожидали ведомости от капитана Георгия. Того же числа перед вечером капитан Георгий прибыл и рапортовал, что он видел неприятельские корабли, стоящие близ Гангута».
        - Все как есть, господин генерал-адмирал, — Георгий протянул Апраксину помятый лист бумаги, — протянулись шведы цепочкой поперек проходу у Гангута.
        Отпустив капитана, Апраксин расправил бумагу. Непросто шведа одолеть. А надобно. Сколь годков пробиваемся, а здесь застопорились. Без оного Ганге к Ботникусу не пробиться. Запросить бы подмогу от дацкого короля. У них добротные кораблики и матросы дюжие. А то враз бы ударить государю с моря парусным флотом, нам же из шхер пойти на абордаж. А может, с берега пушками отогнать Ватранга пода-лее в море, тем временем шхерами пробраться вдоль берега?
        Все эти мысли, одна за другой, возникали в сознании Апраксина, и все размышления, сводились к тому, что далековато до контр-адмирала Петра Михайлова, а без совета с ним не обойтись.
        Не откладывая начал излагать свои соображения. Перво-наперво напомнил прежний довод — «пройти да Абова близь берегов ни по которому образу немоч-но, разве велишь итти самым морем мимо всей линии неприятельской; того, ежели тихой погоды не будет, учинить не чаем». И снова пытался уцепиться за «союзника», — «ежели возможно призвать датчан, хотя бы не за малые деньги, то б истинно флот неприятельский весьма пропасть мог», и последняя надежда на самих себя: «а ежели сего сделать неможно, то не изволите ли с своим флотом приблизиться к нам… к тому б времени все мы близь неприятеля во всякой готовности встали за малую милю и через Божию помощь надеяться мочно неприятелю убыток учинить и флоту российскому получить славу…».
        Не откладывая до утра, генерал-адмирал снарядил бригантину и отправил донесение «царскому величеству» в Ревель…
        А там, определив на случай боя с неприятелем линию баталии, Петр принялся за корабли-«приемыши». Из Кроншлота подвозили для них пушки и припасы, собирали в Петербурге по верфям знающих матросов и крепких здоровьем молодых солдат.
        Для обустройства «приемышей» Петр задействовал Наума Сенявина и молодого лейтенанта Конона Зотова.
        Зотов не так давно привел в Ревель из Пярну купленный Салтыковым 50-пушечный корабль «Перл», построенный в Англии. Его привел в Пярну английский капитан еще глубокой осенью, но ледяной панцирь уже сковал Финский залив. Чтобы не держать англичан, Петр отправил Конона принять у них «Перл».
        - Гляди, сей жемчуг обследуй добротно, тебе ведомы аглицкие проделки, ты един у нас по-свойски общаешься с ними.
        С Кононом Зотовым у царя давно сложились добропорядочные отношения.
        Его отца, своего первого наставника в детстве, дьяка Никиту Зотова, царь сделал главным фискалом, возвел в графское достоинство, но не только это сблизило бывшего дьяка и царя.
        С юных лет привилось Петру страстное влечение к Бахусу. В этом деле Никита Зотов четверть века составлял ему компанию. Ныне во «всепьянейшем синоде» царь числился «протодиаконом», а Никита был «всепьянейшим патриархом».
        Многое дозволяется по «пьяной лавочке», но в обращении с царем никто, кроме Никиты Зотова, не позволял себе лишнего. Безотчетно, душевно располагался царь к Никите и перенес свои симпатии на его детей.
        За казенный счет отправил учиться уму-разуму за границу трех сыновей Никиты — Василия, Ивана и Конона. Первыми отправились за рубеж старшие братья, преуспели в науках. Иван в совершенстве овладел французским языком, изучил быт французов, ездил в Париж с посольством Андрея Матвеева. Бригадиру Василию царь доверял важное дело. Младшего, Конона, 14-ти лет от роду, царь отправил в Англию обучаться морскому делу за казенный счет.
        Прикоснувшись к морской стезе, за три года Ко-нон «прикипел» к морю и запросил разрешения у отца остаться в английском флоте, дабы в совершенстве овладеть сложной наукой и практикой в мореходстве.
        Прочитав письмо Конона, царь восхищенно произнес:
        - Первого охотника зрю, который по доброй воле на любое мое дело морское просится.
        Тут же были наполнены кубки венгерским, и Петр выпил за здоровье первого охотника. Восемь лет осваивал это дело Конон на английском и голландском флоте, встречался не раз с Федором Салтыковым, помогал ему. На десяток лет моложе Наума Сенявина, он действовал теперь с ним рука об руку…
        Получив депешу от Апраксина, царь немедля собрал консилиум флагманов и капитанов.
        Расхаживая по каюте, контр-адмирал Петр Михайлов рассуждал вслух:
        - В первой стычке Лилье хвост показал. — Петр ухмыльнулся, сдвинул брови. — Ныне эстафета получена генерал-адмирала. На Гангуте адмирал Ватранг крепко уперся. Сие вам ведомо, полторы дюжины кораблей линейных да фрегаты и шхерботы.
        Петр остановился, взглядом окинул собравшихся:
        - Генерал-адмирал сетует, что без флота корабельного ему не пройти с галерами, потому пытает наперво устроить диверсию нашим флотом корабельным супротив шведов у Гангута. Кое мнение господ флагманов и капитанов?
        В каюте воцарилась тишина, а Петр, усмехаясь, кивнул Шелтингу: «Начинай, мол».
        Почин значит многое. Казалось, Шелтинг, который еще в прошлую кампанию упрекал в трусости Крюйса, выскажется за то, чтобы «азардировать»…
        - Господин контр-адмирал знает, что половина наших кораблей годится только едва пройти под парусами. Нет пушек, нет ядер, нет пороха, нет канониров. — Шелтинг бросил взгляд на притихших капитанов. — Другая часть капитанов не всегда смыслит сигналы флагмана.
        Только накануне Петр выводил корабли из бухты, пробовал начать осмысленные маневры, но большая часть капитанов действовали неумело. Как понял царь, на кораблях долго мешкали из-за плохого знания капитанами русского языка. То, что сходило с рук в обычном походе, в бою приведет к поражению.
        - Потому, — заключил Шелтинг, — считаю прежде времени совершать диверсию против неприятеля, который столетия плавает по морям.
        Петр молча, взглядом, поднял сначала Сиверса, потом каждого капитана. Все они в той или иной манере соглашались с мнением капитан-командора Шелтинга.
        Последним встал лейтенант Конон Зотов:
        - По уставу флота аглицкого, азардировать под парусами супротив эскадры на якорях есть превосходство. Но то касаемо сил равных. У нас же скудно и в людях, и в пушках, — Конон развел руками, — потому смысла нет, погубим дело.
        «Знатно рассуждает», — подумал Петр и кивнул секретарю Макарову:
        - Сие внеси в протокол. Диверсия невозможна.
        Петр отыскал глазами в углу, на конторке, потухшую трубку, вышел на балкон, выколотил, набил табаком и закурил. В каюте капитаны задвигали принесенными стульями, заскрипели на диване, начали перешептываться, но царь, видимо, еще не все высказал. Раскурив трубку, он вновь заговорил:
        - Другую стезю советует генерал-адмирал. Нашему флоту парусному обойти шведа морем, податься к Твермине и стать покуда на якорь. Прикрыть наши галеры от шведов. У них-то сила в пушках, А ну, как навалятся на наши галеры бомбами, пожгут флот.
        Затянувшись, Петр выдохнул, клубы дыма потянуло в распахнутую балконную дверь.
        - Еще Федор Матвеевич мыслит, как бы нашему флоту парусному навалиться на шведа с моря и враз ударить галерами от шхер и сцепиться на абордаж. Сие толково, но прежде времени. Поелико фарватеры с моря в тех местах нам не ведомы. — Петр в упор посмотрел на Питера Сиверса. — Посему, командор, тебе задача. Сей же день отбери штурманов, завтра бери бригантину и айда к Порккала-уду,[35 - Порккала-удд — полуостров на северном берегу Финского залива.] а оттель в Твермине, к генерал-адмиралу. Промерь там подходы и места для якорного стояния эскадры. Не мешкай, лето на убыль пошло.
        Отправив Сиверса, царь послал с ним письмо Апраксину. Соглашаясь с доводами генерал-адмирала, Петр строго наказал «не итти дальше Твермина или Гангута, покуда не прояснятся замыслы шведов».
        Сообщая о консилиуме и его однозначном решении, Петр разделил взгляды Апраксина на совместный удар по эскадре Ватранга. Но «не зная броду, не суйся в воду». Потому-то и отправился к нему Сиверс. Ежели глубины позволят, и парусная эскадра пройдет к Твермине «когда случимся все вместе, тогда или тихим ветром, или в самую тишь можем буксирами неприятеля атаковать… Буде же вышеписанно-го фарватера[36 - Фарватер — определенный безопасный путь для плавания судов.] нет, то не знаем, что делать, разве, отбив батареями от берегу, пропустить треть скампавей к Або…»
        В среду, последний июньский день, Апраксин в который раз просил Петра приехать для совета. Ставка в дальнейших действиях была высока. Решалась судьба не только кампании, а может быть, и всей войны.
        Капитан-командор Шелтинг, как положено, на следующий день докладывал Петру о состоянииэс-кадры и происшествиях за ночь.
        Выслушав рапорт, Петр приказал:
        - Изготовь фрегат Бредаля, он самый борзый на ветру, пойду к Гельсингфорсу, генерал-адмиралу потребно. Для сопровождения шняву Ипата Муханова, «Рафаил» Ивана Сенявина и фрегат, какой выберешь сам.
        Из Журнала поденной записи Петра Великого:
        «Июля в 4-й день от Ревеля шаутбенахт корабельный поехал на фрегате „Св.Павел“ к Елизинфорсу… за ним последовали шнява „Принцесса“ и две галеры да для сопровождения два корабля „Рафаил“ и „Ланадоу“…
        В 5-й день в шестом часу поутру в виду от Ели-зинфорса, например, меньше трех миль были, и понеже лавировать к шхерам опасно было… поворотились… к Ревелю во флот в десятом часу».
        Жди у моря погоды. Давняя, верная присказка моряков. Всем распоряжаются неведомые силы Природы и воля Божья. Спросить бы их.
        Как ни вертись, а против ветра лавировать с парусом весьма сложно, а подчас рискованно. В шхерах на веслах с трудом продираешься, а под парусом гиблое дело…
        Шквальный ветер с каждым днем крепчал, развело крупную волну. После долгого затишья начался шторм…
        В первый день второго летнего месяца, как обычно, в походном журнале Густава Ватранга появилась очередная запись: «…Четверг 1 июля. Ветер норд-вест при хорошей погоде… От крестьян мы получили сведения, что противник с целой массой судов находится невдалеке от нас и что солдаты его движутся вдоль берега, зажигая ужасные огни…»
        Перечитав запись, адмирал откинулся в кресле. Безмятежный послеобеденный отдых располагал к благодушию. Но есть обязанность. Редкую неделю Ватранг не доносил о положении вверенной ему эскадры. Надобно отписать его королевскому величеству, что морякам приходится несладко, противник явно набирает силу…
        Последний рейд вице-адмирала Лилье встревожил Ватранга. Оказывается, в Ревеле у русских большая эскадра линейных кораблей, подобная его эскадре здесь, у Гангута.[37 - Гангут (Гангеудд, Гангуд, Ганге) — русское название полуострова Ханко у юго-западной оконечности финских шхер.] Но у него под боком, в Твермине, еще одна эскадра, добрая сотня галер, их нельзя сбрасывать со счетов. Иначе можно попасть впросак… Он уже сообщил королевскому Совету в Стокгольм, что ему срочно нужна подмога.
        Ватранг отвлекся от грустных размышлений и принялся за дело.
        «Великодержавному, всемилостивейшему королю, — как обычно высокопарно и подобострастно начал очередную реляцию Ватранг, — вице-адмирал Лилье, находясь с несколькими кораблями под Наргеном на разведках, подвергся преследованию со стороны неприятельского флота, состоявшего из 16 парусных судов, галер, но ему удалось счастливо уйти…
        Мы теперь ежечасно можем ожидать нападения со стороны стоящего под Ревелем неприятельского флота.
С адмиральского судна „Бремен“ у Гангута.
Адмирал Ватранг. 23°07»
        Ну, теперь, кажется, все становится на свои места. У Ватранга наконец-то появился в пределах досягаемости стоящий неприятель, равный ему по силе. Он радуется, что Лилье вовремя ускользнул от него.
        Но нежданно эскадру потревожил давний и неизменный спутник всех моряков. После долгого молчания проснулось море.
        Поначалу нахмурилось небо, потянуло северной прохладой. Корабли развернулись на якорных канатах на норд в разрез волны. Засвистали боцманские дудки, начался аврал. Крепили рангоут, поднимали на борт шлюпки, убирали с верхней палубы все лишнее. К ночи развело крупную волну, шквалистый ветер посвистывал в снастях, суда всходили на волну играючи, словно поплавки, бушприты дригибались к волнам, срывая пену барашков. Не стихал ветер и на следующий день, барометр явно предсказывал дурную погоду.
        Всю неделю штормило, и когда море постепенно утихомирилось, Лилье донес, что на судах есть повреждения: у кого-то отломило стеньги, смыло за борт плохо закрепленный рей, надломило бушприт.
        Не успели на флагмане разобраться с печальными происшествиями, причиненными штормовой погодой, как вдруг к борту «Бремена» подошла русская шлюпка с белым флагом. Выяснилось, что лейтенант Хог, стоявший с кораблем в дозоре, прозевал неприятельскую шлюпку.
        На борт «Бремена» поднялся русский офицер и вручил Ватрангу письмо от русского генерал-адмирала. Вскрыв письмо, Ватранг поморщился: никто на «Бремене» не знает русского языка. Жестами объяснил офицеру, что письмо нужно перевести хотя бы на немецкий, а лучше на шведский…
        Шлюпка с парламентером скрылась вдали, а Ватрангу пришла на ум мысль, как использовать подходящий момент. «Адмирал Апраксин о чем-то просит, а почему я не могу направить к нему своего офицера? Нам необходимо выведать, что делается у неприятеля». На «Бремен» вызвали капитана Форсе.
        - Вам поручается важная миссия, — вкрадчиво наставлял его Ватранг. — У нас побывал посланец от русского флагмана. Вам следует отправиться к адмиралу Апраксину и пояснить, что письма следует писать по-немецки или на шведском — у них немало капитанов из Саксонии и Мекленбурга. Но главное не это. Вам следует высмотреть расположение и число русских судов. А быть может, и узнать кое-что.
        Ватранг вышел с капитаном на палубу и кивнул в сторону шхер:
        - На берегу русские начинают укрепляться и возводить батареи — видимо, к чему-то готовятся.
        Шлюпка с капитаном к ночи не вернулась, а на следующий день Форсе привез письмо.
        - Русский адмирал принял меня почтительно. Они желают вернуть нам пленных, захваченных у генерала Армфельда. Среди них есть офицер и пастор.
        «Все это неплохо, — подумал Ватранг, — но у меня не постоялый двор и лишние нахлебники ни к чему. Правда, я могу отправить их в Стокгольм с очередным транспортом».
        - Русских галер я насчитал около сотни, — продолжал Форсе, — у них по одной-две пушки. Суда построены добротно. На адмиральской галере всюду чисто и порядок. Матросы выглядят бодро. На берегу много палаток, я насчитал больше сотни. Там живут солдаты. Мне кажется, среди них есть много больных. Как я понял, они готовятся, быть может, сцепиться с нами на абордаж. Солдаты упражняются с мушкетами и шашками, бегают по сходням.
        «Сотни наших пушек первым же картечным залпом разнесут эти суденышки, — подбадривал себя Ватранг. — К тому же рыбаки сказали, что русские то и дело хоронят своих солдат».
        Настроение флагмана передалось и подчиненным. Капитан «Бремена» Фришен дружил с генералом Армфельдом. В очередном письме он похвалился успехами: «Мы с нашим флотом в этом году устроили неприятелю большой сюрприз: захватили 30 торговых судов, предназначавшихся для Петербурга, с ценными грузами из Франции, Англии, Голландии и все отправили в Стокгольм. Среди этих судов было несколько, которые были проданы русским. Теперь адмирал наш хочет попытаться, не возможно ли нам каким-нибудь образом устроить неприятелю еще неожиданность, что, кажется, будет нелегко, так как его галеры стоят среди самых скал, а главный его флот хорошо защищен в Ревеле… На русских галерах ныне свирепствуют тяжелые болезни, так как ежедневно хоронят 30 -40 человек, а большинство рекрутов, которые у них были на галерах, уже перемерли». Похоже, благодушие у шведов воцарилось не только у Ган-гута. Шаутбенахт Таубе, томимый у Аландских островов безделием, начал придумывать. Уж он-то, в отличие от Ватранга, уверен в несокрушимости эскадры у Гангута. Чаще, чем Ватранг, он посылал донесения королевскому Совету. Таубе уже начал «вести
военные операции с русскими, которые появляются то там, то здесь, отрядами в 1000 человек». Но храбрые шведы нагнали на них страху. «Во время мелких операций неприятель уже потерял 500 -600 человек, и это нагнало на него такой ужас, что можно почти быть уверенным, что, если его атакуют теперь 3 -4 тысячи человек, он, вероятно, скоро бы решился покинуть Або». Только его шхерботы предупредили вторжение неприятеля на Аланды, — русские готовят в Або 400 судов. «Но с Божьей помощью, — успокаивал Таубе правительство, — нам нечего их бояться, так как у нас имеются галеры, которые уже и-раньше одолевали их».
        Так, не сделав ни одного выстрела, не увидев ни одного русского матроса, успокаивал шведских сенаторов отважный шаутбенахт. В Або не было ни одной русской галеры, а Таубе клялся, что он блокирует русский флот и не пропустит ни одной, «даже самой малой лодки». Смелый шаутбенахт не поскупился на словоизлияния и обещал сенату «вытеснить неприятеля из Або», тем более что противник, по его словам, «до того охвачен трусостью и боязнью из-за ожидаемого нами подкрепления из Швеции, что уже удалил из Або большинство своих полков».
        На «Бремене» царило приподнятое настроение. Только что из Стокгольма пришла весть: из Карлскро-не на помощь эскадре срочно отправляют несколько шхерботов. Теперь шведский адмирал спокойно взирал на галерный флот и играл в карты со своими адмиралами.
        - Русские галеры у нас в мышеловке…
        Не раз промерил Апраксин за две недели все скрытые фарватеры в шхерах, наметил маршруты для скампавей, установил пушки напротив шведской эскадры. Даже послал подарок шведскому адмиралу: отвезли шведов, плененных в сражениях на берегу.
        «В 7-й день поутру, — записал адъютант в журнале генерал-адмирала, — шведских арестантов один пастор да 153 человека урядников и солдат отправлены к неприятельскому флоту с капитаном Лукою Демьяновым, и приказано оному капитану при прибытии… учинить сигнал с шлюпки из единой пушкш
        В 8-й день вышеописанный капитан, передав пленных, возвратился к флоту…»
        «Пускай шведский адмирал в ус не дует», — хитро щурился Апраксин, поглядывая на зеркальную поверхность залива. Припоминал свои прежние задумки.
        Свой план он высказал вечером за ужином Змаеви-чу и прибывшим с войсками генералам Голицыну, Бутурлину и Головину:
        - Размыслил я, што ныне-то нет-нет да штиль полный бывает, нам на руку. Ватранг, подобно ленивому коту на солнышке, не шевелит парусами. — Апраксин задорно посмотрел на собеседников. — Мы на скампавеях мимо него пробьемся, нам бы токмо щель найти или уйти в море подалее. Отпишу-ко о сем государю. А прежде схожу к Гангуту, досмотр учиню.
        Журнал генерал-адмирала отметил:
        «В 14-й день г. адмирал с г.г. генералами ездил на шлюпке для осмотра неприятельского флота, и перед полуднем, прежде возвращения их ко флоту, прибыл на скампавее из Ревеля от Ц.В. капитан-командор Сиверс с письмом, с ним инженер-майор Люберас и несколько штурманов».
        - Государь послал промерить фарватер для кораблей эскадры, — доложил Сиверс. — Он подумывает о подмоге вам.
        - Сие приятно, — вздохнул Апраксин, — но токмо когда сбудется? Время-то уходит, как бы шведы неочухались.
        Вызвал капитан-поручика Пашкова:
        - Ввечеру на бригантине пойдешь в Ревель, с эстафетой государю. На словах передашь, что нынче войсками весь берег до Гангута оседлан, как бы швед не надумал десантировать.
        Море велико, в одном краю штилит, а в другом штормит. У Ревеля больше недели дул северный противник. Пришла бригантина от Апраксина. Прочитав донесение, Петр выслушал капитан-поручика.
        - Не спит адмирал, блюдет неприятеля, — похвалил царь Апраксина. — Ветер стихнет, пойдем и мы к Гангуту. — И тут же приказал Бредалю готовить фрегат «Святой Павел».
        «В 18-й день поутру, получа способный ветер, по-руча команду над корабельным флотом капитан-командору Шелтингу, пошел государь на том же фрегате „Святой Павел“ к Порколу… Прийдя к шхерам, сел на полугалеру (а фрегат отпустил к Елизинфор-су) и прибыл к Порколу того же дня в 8 часу пополудни и тут ночевал».
        Покидая фрегат, Петр распорядился капитану Бредалю:
        - Фрегат перегонишь в Гельсингфорс, а сам на любой галере дуй в Твермине. Там ты будешь нужен.
        Почти два месяца не виделись генерал-адмирал и контр-адмирал. Обнялись, и Петр первым делом спросил:
        - Што Ватранг?
        - Постреливает покуда на якорях для острастки, мы с ним любезностями обмениваемся. Отослал к нему пленников. Неча их задарма кормить.
        Не терпелось Петру своими глазами увидеть неприятеля.
        - Бона там, подле уреза, на горизонте, — сказал Апраксин, протягивая подзорную трубу. — Ежели дымки нет, разглядишь. Полезай на ванты.
        Солнце поднялось к зениту, не слепило.
        Петр долго всматривался в даль, что-то прикидывал.
        Внизу на палубе переминались с ноги на ногу Апраксин, Змаевич, Голицын, Бутурлин, Головин. Генералы прибыли доложить о своих полках и дивизиях.
        Цепляясь ботфортами за поперечные струны-ступени, царь спустился и спрыгнул на палубу.
        - Гляжу, Ватранг не шевелится, паруса подобрал? — возвращая подзорную трубу Апраксину, спросил Петр.
        - Когда как, — ответил генерал-адмирал, засмеялся. — Обвыклись мы с ним. Коли наш дозор подкрадется ближе, ихняя пушка для острастки ядром- другим пальнет. А так покуда не азардирует. Ждет нас не дождется.
        - В дозоре-то кто нынче? — спросил царь.
        - Капитан Лихудеев, государь. С ним три скампавеи. То не все. На бережку тож дозор. У Гангута три батальона солдат стерегут шведа.
        - Ладно. На море определились, поглядим солдатушек на берегу.
        Осмотрев построенные вдоль палаток батальоны, царь взобрался на каменистый косогор, кивнул в сторону деревни:
        - Рыбаки, чаю, за рыбкой шастают в море?
        - Не без этого, государь, — утвердительно ответил Апраксин, — чухонцы здесь рыбкой кормятся.
        - Як тому, Федор Матвеевич, рыбку-то они и шведам доставляют, — продолжал допытываться царь.
        - Грешным делом и такое случается, — пояснил Апраксин, — куда денешься. Не воевать же нам с ними.
        Петр примирительно хлопнул Апраксина по плечу:
        - Ну, вели генерал, угощай чем Бог послал, проголодался я. — Царь жестом пригласил генералов. — А вы мне, господа генералы, за трапезой о своих делах поведаете. Да и передохнуть пора с пути.
        «В 21-й день царское величество и генералитет ездили на шлюпках для осмотрения неприятельского флота, и того же числа в ночь 15 скампавей послано за один остров перед флот неприятельский…»
        Царь на передней шлюпке велел грести за линию дозора.
        - Господин контр-адмирал, не дозволено, — сердито заметил Апраксин, — все и отсель видно беа окуляра.
        Петр молча отмахнулся, гребцы замедлили взмах весел.
        Борт шведского дозорного корабля сверкнул пламенем, окутался дымом.
        Не долетев полкабельтова, всплеснув воду, плюхнулись три ядра. Гребцы остановились. Побледневший Апраксин круто повернул руль, шлюпка развернулась.
        - Навались! — гаркнул Апраксин.
        За кормой прогремел второй залп, ядра упали на том месте, где только что крутилась шлюпка… Петр через силу улыбнулся.
        - Смазывай пятки, генерал-адмирал, баталия, кажись, почалась.
        Далеко впереди частили веслами шлюпки с генералами, навстречу спешили три дозорные скампавеи на выручку…
        В Твермине Петр посоветовал Апраксину:
        - Отряди в ночь к шхерам десятка полтора скампавей. Пускай швед досматривает, что мы не дремлем, коли что — отвадим поначалу.
        На следующий день Петр прошагал весь полуостров пешком.
        «В 22-й день ездили сухим путем на Гангут для рекогносцирования же неприятельского флота. Как с моря, так и с земли оного сочли (без крейсеров, которых было 6): 13 линейных кораблей, 4 фрегата, 1 блокгоус, 2 бомбардирских галиота, 2 шнявы, 6 больших и малых галер; три судна, за островом видны были как наши русские бригантины, а подлинно рассмотреть было невозможно. Командиры над флотом были вице-адмирал, 2 шаутбенахта».
        К вечеру проголодались. Уставшие, сели ужинать. Петр запивал вином, наливал фужер Апраксину. Время шло к полуночи.
        - Што, Федор, надумал? Лето кончается, не зимовать же здесь.
        - Есть одна мыслишка. Углядели мы здесь, рыбари лодьишки свои таскают к просеке.
        - Ну-ну, — встряхнулся Петр, — которая к весту пролегла?
        - Как есть верно, Петр Лексеич. Они по той просеке свои рыбацкие лодчонки перетаскивают на ту сторону Гангута. Змаевич там прошагал. Переволока та у них драгелем прозывается, версты полторы.
        Петр не дослушал, схватил кафтан, шляпу, метнулся к двери:
        - Борзо призови Змаевича, айда на сию переволоку. Гляди, солнышко скоро взойдет.
        Не прошло и получаса, как в предрассветной тишине по мокрому песку зачавкали ботфорты. Впереди, размахивая руками, саженными шагами вымеривал переволоку царь. За ним едва поспевали Апраксин, Змаевич, бригадиры. Дойдя до середины, Петр на минуту остановился. Здесь переволока чуть изгибалась, и теперь в обе стороны, на востоке и западе, проглядывалась зеркальная гладь моря. На душе повеселело.
        Продолжая вышагивать, Петр невольно перенесся мыслями в недалекое прошлое, на Белое море. Пятнадцать годков минуло с тоя поры. От затерянной на берегу моря рыбацкой Нюхчи до берега Онеги волокли сквозь чащу лесов, через болота, по кочкам, первые суда на Балтику. Полтораста верст. Напропалую валили вековые деревья, стелили гати, сотни солдатских рук, перекинув через плечо канаты, тянули, волочили громадные яхты…
        Петр первым подошел к урезу воды. Обмакнул сапоги, смывая налипшую грязь, расправил плечи, вздохнул полной грудью терпкий, с солоноватым привкусом воздух. Вдали за островками и шхерами уходил к горизонту Ботнический залив.
        Запыхавшиеся спутники вытирали о мох сапоги, устало переглядываясь. Царь крикнул стоявшему в стороне Змаевичу:
        - Сколь насчитал?
        - Четверок тысяч, две сотни, два десятка шагов, государь.
        Петр растянул рот в улыбке:
        - По моему счету тройка тысяч, четыре сотни, семь десятков. Оно и понятно. Твоя мерка менее моей.
        Продолжая улыбаться, Петр повернулся к стоявшему рядом Апраксину:
        - Сколь верст от Нюхчи до Онеги, Федор Матвеевич?
        - Верст полтораста. — Будучи Архангельским воеводой, генерал-адмирал дотошно изучил тот край.
        - То-то, — облегченно вздохнул Петр, — а здесь от силы версты три, не более. Стало быть, день-другой скампавеи, которые полегче, переволокем.
        - Как так?
        - А вот сей же час сыскивай среди солдат сотни три плотников, тащи топоры с галер, руби кругляк, вокруг его навалом. Стели гать. Переволоку будем ладить денно и нощно…
        Вечером «командировано для делания мостов от полка по 100 человек с майором Преображенским».
        В полдень, как повелось, к «Бремену» подошли две рыбацкие лодки. На палубу вышел Ватранг. Утром ему доложили с дозорного корабля, что у русских на рейде Твермине необычная суета: строятся солдаты, куда-то уходят.
        Адмирал поманил к себе капитана:
        - Позовите ко мне рыбаков.
        Сняв шапки, переглядываясь, четыре чухонца поклонились Ватрангу.
        - Что делается у русских? — Расставив широко полные ноги, Ватранг мерил взглядом оробевших рыбаков.
        Первым заговорил высокий, худощавый, с морщинистым лицом, пожилой чухонец:
        - Так что, ваша милость, у русских объявился ихний царь Петр.
        У Ватранга взметнулись лохматые, с проседью брови. Он потер пухлой рукой тщательно выбритый подбородок. «Теперь жди чего-нибудь непредвиденного. Значит, вчера это он подходил на шлюпках близко к дозору. Неспроста появился царь Петр, оставил в Ревеле эскадру».
        Адмирал достал кошелек, звякнул монетами.
        - Ты говоришь, русский царь появился? А почему у них такой шум и суета в лагере?
        Вперед выступил пониже ростом, молодой чухонец:
        - Русские начали рубить лес, настилают ветки и бревна на драгеле.
        - Каком таком драгеле? — удивился Ватранг.
        - Который ведет через лес к другому берегу Рилакс-фиорда. По этому драгелю мы свои лодки таскаем, когда рыбка уходит от Ганге.
        Адмирал кинул рыбакам две монеты и зашагал в раздумье на ют. «Итак, царь уже начал действовать. Наверняка через драгель они перетащат десяток-другой небольших галер и обойдут нас стороной. Чего доброго, атакуют с двух сторон. От Твермине и Гангу-да… Теперь мои замыслы искать неприятеля у Ревеля нарушаются».
        В полдень, несмотря на воскресный день, каюту Ватранга заполнили флагманы и капитаны.
        «С чего же вздумалось старику лишать нас воскресного отдыха?» — перешептывались капитаны за спинами сидевших в первом ряду флагманов.
        Обычно добродушное лицо адмирала нахмурилось. Молча вскидывая брови, бросал сердитые взгляды на входивших…
        Всегда обстоятельно рассуждавший Ватранг в этот раз был немногословен:
        - В Твермине прибыл царь Петр. Русские сооружают переволоку на перешейке, готовятся перетащить галерный флот. Нам более нельзя оставаться в бездействии.
        Адмирал сделал паузу и продолжал, глядя на Лилье:
        - Посему полагаю вице-адмиралу Лилье с эскадрой отправиться без промедления к Твермине. Блокировать выход галер, бомбардировать их и уничтожить.
        Ватранг взглянул на Эреншильда, голос его смягчился:
        - Вам, дорогой шаутбенахт, предстоит с фрегатом капитана Сунда, галерами и шхерботами сняться с якоря и следовать к Рилакс-фиорду. Займите позицию ближе к берегу у драге ля. Как только появятся русские галеры, уничтожайте их до основания.
        Продолжая, Ватранг сообщил, что сегодня же он пошлет распоряжение шаутбенахту Таубе прибыть с эскадрой к Гангуту.
        - Шхерботы и галеры Таубе послужат нам доброй подмогой.
        По заведенному порядку высказались все флагманы и капитаны. Старший флагман остался доволен единством мнений своих подчиненных, которые единодушно высказались в поддержку его планов. Подписи в протоколе свидетельствовали об их решимости вступить в решающее сражение с неприятелем.
        В этот же день гонцы каждому капитану вручили приказ адмирала. Но в приказе не отразишь всех перипетий минувшего дня. Все это тщательно отражалось флагманом в журнале экспедиции.
        «Воскресенье, 25. Легкий ветер. В дневную вахту явились на судно четыре крестьянина с известием, что неприятель ныне намеревается перевести через переволоку у Твермине свои галеры и суда и что сегодня он возьмется за исполнение этого плана, что теперь уже все подготовлено… Я велел позвать обоих флагманов и в их присутствии внести в протокол это изменение. При этом я велел прочесть доставленную мне вчера от вице-адмирала Лилъе записку. Таким образом, мой план, а именно: оставить здесь, на этой позиции, вместе с галерами и шхерботами корабли „Поммерн“, „Гетеборг“ и „Ревель“, а равно блокшиф „Элефант“ и фрегаты „Анклам“ и „Воль-гаст“, а с оставшимися силами отправиться на поиски неприятеля, — оказался совершенно расстроенным… Нам пришлось подумать о других способах, чтобы воспрепятствовать осуществлению пагубных намерений неприятеля… Если бы ему удалось переправить свои суда, то он этим самым приобрел бы господство в шхерах, и, следовательно, наша стоянка здесь ни к чему не послужила бы. Поэтому, по тщательному обсуждению вопроса, было единогласно постановлено, чтобы шаутбенахт Эреншилъд и капитан
Сунд с блокшифом „Элефант“, всеми галерами и двумя шхерботами отправился по ту сторону Гангута и произвел там разведку о намерениях противника, стараясь поставить ему всевозможные препятствия, а вице-адмирал Лилье с кораблями „Эланд“, „Ско-не“, „Весманланд“, „Верден“, „Серманланд“, „Лиф-лянд“, „Рига“, „Готланд“ и „Поллукс“, а равно с обоими, бомбардирскими судами и шлюпкою с „Принца Карла Фредерика“ пошел в Твермине и там постарался сделать неприятелю диверсию или же прогнать его галеры. Между тем я буду должен остаться тут с кораблями „Бремен“, „Принц Карл Фредерик“, „Стокгольм“, „Фредерика Амалия“, „Поммерн“, „Гетеборг“, „Ревель“ и обоими фрегатами, чтобы сохранить за собою позицию… Затем оказалось нужным оставить здесь корабль „Сконе“, который не мог так скоро привести себя в готовность, и послать вместо него „Фредерику Амалию“. Кораблю „Весманланд“, находившемуся в море в крейсерстве, приказано через специально посланное судно „Поллукс“ быть в распоряжении вице-адмирала, когда тот выйдет в море, а другим крейсерам одновременно было приказано держаться к востоку от меня, так, чтобы они, в случае
надобности, могли соединиться со мною. В полдень вице-адмирал вышел в море… при туманной погоде. Немного спустя, когда погода прояснилась, отправились также блокшиф с галерами и шхерботами под командой шаутбенахта Эреншильда и капитана Сунда. Ветер весь день дул с востока. Затем я приказал приготовить провиантские суда „Ланд фон Беловтен“ и „Инг-фрау Брита“, которые к вечеру вышли в море. В полдень я также отправил письмо к шаутбенахту Таубе о планах неприятеля у Твермине, предупредив о необходимости принятия соответствующих мер. К вечеру ветер совершенно затих, причем мы заметили, как масса галер, числом около двадцати, надвигалась с восточной стороны, по которым наши корабли открыли огонь. Затем по данному сигналу наши корабли, а именно: „Принц Карл Фредерик“, „Стокгольм“, „Сконе“ и „Лила Солен“ пошли вперед… Корабли эти были расставлены впереди судов „Поммерн“, „Гетеборг“ (на месте блокшифа) и „Ревель“, который, в свою очередь, шел впереди „Поммерн“ вместе с обоими фрегатами „Воль-гаст“ и „Анклам“. Так мы шли до 2-х часов ночи, когда, ввиду штиля, должны были бросить якоря у Эльдшхер, где мы стали
со спущенными парусами».
        Кажется, все предусмотрел опытный шведский флагман, уверенный в полном превосходстве над русским флотом.
        На борту эскадры 1200 орудий. Они разметут, сомнут и уничтожат эти жалкие неприятельские галеры, большие и малые, пускай только те двинутся с места. А если струсят, его флагманы Лилье и Эреншильд знают свое дело и покончат с русскими в бухте.
        Тому порукой синий, с желтым перекрестием королевский стяг, призывно трепещущий на ветру.
        Сражение сражению рознь. Сражения на суше и на море — антиподы по характеру.
        Армия стоит и опирается на твердь земную, передвигается ногами, колесами.
        Сражения противоборствующих армий обычно решали исход кампаний, а подчас и войны. В таких случаях, встречаясь на поле боя, обе стороны бились насмерть. Одолевал сильный духом. Иногда кому-то везло больше. Но удача, как правило, сопутствовала смелому и более смышленому военному вождю.
        Под Полтавой соперники бились не щадя живота. Фортуна улыбнулась отважному войску смекалистого Петра. Русь выстояла. Но самонадеянный король не отчаялся, война продолжалась по-прежнему…
        Флот обитает в зыбкой, морской среде. Над водой — ветер, в воде — волны, под водой — смертельные камни. Ураган способен разметать и уничтожить флот и без боя. Нрав стихии переменчив, может подсобить одной стороне, навредить сопернику.
        Всего пятнадцать лет назад шведы были господами на Балтике. Четыре столетия пестовали они свою морскую силу. Сооружали верфи, спускали со стапелей ладные суда. Десятилетиями, по наследованию, растили «морскихволков».
        У Гангута пять умудренных опытом мореходов, шведских адмиралов, сошлись в схватке с какими-то неуклюжими «московитами».
        Доморощенный генерал-адмирал — бывший царский стольник, под его рукой царь-батюшка, контрадмирал. Правда, за последние четверть века море для Апраксина не было чуждой средой, начиная с потехи на Плещеевом озере.
        Воеводствовал у Белого моря. Строил на Саломбале первые фрегаты, хаживал под парусами по Бело-морью. В Азове обустраивал флотилию, в Воронеже и на Балтийских судоверфях приноровился к судостроению.
        Водил первые отряды в Финском заливе. Никогда его подопечные не показывали корму шведам. До всей морской учености доходил своим умом… Иногда в узком кругу говаривал царю-батюшке:
        - Когда я как адмирал спорю с вашим величеством, по званию флагманом, я никогда не могу уступить, но как скоро вы предстаете царем, я свое место знаю…
        Контр-адмирал Петр Михайлов, как приказывал величать себя царь на палубах кораблей, прошел морскую стезю подобно своему стольнику. Но в отличие от него своим умом освоил все математические основы корабельной архитектуры. Конструировал сам корабли, вызывая восхищение классных иноземных мастеров. Своими мозолистыми руками сооружал на стапелях свои же морские творения.
        По части морской смекалки не имел равных себе среди сородичей. Со временем море стало для него отрадой. Через силу, пользуясь властью, приобщал к «морской утехе» придворную знать, свое семейство…
        По примеру царя заразились одержимостью к морю и генералы.
        Слились с матросами морские солдаты Голицына и Вейде. Да и сами генералы теперь предпочитали походным палаткам галеры. А как же иначе командовать десантами, размещенными на судах. Соскучились генералы и по общению с царем, который не знал покоя и в кампании пропадал на парусных кopaбляx.
        Тем самым воскресным днем, когда Ватранг лишил отдыха своих капитанов, генерал Михаил Голицын, командующий десантным войском, давал на своей галере в Твермине обед в честь царя.
        Застолье было в разгаре, когда издалека, от Гангу-та, донеслись раскаты пушечных выстрелов.
        Прервав очередной тост, Петр настороженно взглянул на Апраксина:
        - Кто нынче на брандвахте?
        Так называлась с той поры дозорная служба' военных судов — вахта на воде.
        - Бригадир Лефорт, Петр Лексеич, — спокойно ответил Апраксин. Обед с разносолами, добытыми где-то Голицыным, и жара несколько растомили душу генерал-адмирала, — с ним полторы дюжины скампавей. У него опытные капитаны Дежимон и Грис.
        - Слава Богу, мой тезка воробей стреляный, — несколько успокоился Петр. — Повременим, он служака опытный. Даст знать беспременно. Пушки-то палят корабельные, Ватранга.
        Царь внимательно следил за карьерой племянника своего прежнего любимца Франца Лефорта. В самом начале службы под Нарвой тому не повезло, угодил в плен. После вызволения пристрастился к морской пехоте.
        Не прошло и часа, как из-за островка показалась скампавея. Обед прервался сам собой, все вышли на палубу. На носу скампавеи, придерживая палаш, стоял капитан Грис. По взмаху его руки гребцы дружно, без всплеска, заносили весла, судно стремительно приближалось.
        - Славно гребут, черти, — восхищенно проговорил Петр, а скампавея, убрав весла, подошла к борту галеры.
        На палубу вспрыгнул Грис и направился к Апраксину:
        - Господин генерал-адмирал, смею доложить…
        Петр невозмутимо стоял рядом, посмеивался про себя: «Молодец Федор Матвеевич, вышколил морскую пехоту». Апраксин нетерпеливо крутнул головой.
        - Наипервое. Шведская эскадра поделилась на трое. Один отряд в дюжину вымпелов линейных кораблей взял курс зюйд-ост. Другой направился к мысу Гангут. Третий со старшим флагманом лежит в дрейфе, как и прежде.
        Апраксин перевел взгляд на Петра, а тот спросил:
        - Пошто стрелял из пушек Ватранг?
        - Когда шведы начали маневр, бригадир Лефорт двинулся к ним ближе, угадать их движение. Передовой отряд Ватранга открыл огонь.
        - Молодец Лефорт, — одобрительно сказал Петр и, поразмыслив минуту-другую, сказал Апраксину: — Полагаю, генерал-адмирал, пушки загавкали, дела починаются. С твоего позволения иду на брандвахту, узрить все очами своими. Вам надлежит ухо держать востро, быть наготове. Обо всем повещу.
        За полмили от отряда скампавей, стоя на помосте, Петр вынул раздвижную подзорную трубу, которую прислал ему Салтыков.
        Как ни силился, не мог разглядеть, сколько парусников уходило вдаль, сколько крейсировало. Десятки кораблей сливались в одну сплошную цепочку.
        Выслушав рапорт Лефорта, царь кивнул на видневшийся поблизости островок с каменистой вершиной:
        - Правь к нему. Надобно осмотреться.
        С высокого каменистого пригорка наконец-то стало видно, что двенадцать вымпелов направляются к юго-востоку.
        «Похоже, сия эскадра взяла галс на Ревель. Как-то там Шелтинг? Не проспал бы». Петр еще раз пересчитал оставшиеся на рейде корабли, перегородившие плес, выстроившись в линию.
        Петр опустил трубу, подозвал Лефорта:
        - Чую, у Ватранга здесь только семь линкоров да два фрегата. Где остальные?
        - Един фрегат, господин контр-адмирал, и дюжина шхерботов удалились к весту.
        «Что задумал Ватранг? — Продолжая размышлять, Петр присел на камень. — Для него наиглавное запереть нас в Твермине. Зачем ему распылять корабли на Ревель?»
        Петр поднял подзорную трубу. Так и есть, отколовшийся отряд начал лавировать и поворачивать к востоку, значит, сие верно. Эта эскадра направится к Твермине.
        Петр поднялся с камня и кивнул Лефорту:
        - Пойдем к скампавеям. Надобно срочно гонца отрядить к генерал-адмиралу.
        «Немедля следует оповестить Федора. Шведы задумали вдарить по Твермине. Даром Лефорт сказал, что с ними две бомбарды ушли. Оставаться большим галерам и скампавеям там не след. Понеже в зело опасном месте стоят, имея один выход, который неприятель легко может захватить».
        Скампавея с денщиком Орловым скрылась в вечерних сумерках. С каждым днем светило все раньше и раньше спешило к горизонту. Темнота ночи скрывала очертания шхер, пропадали вдали силуэты кораблей Ватранга.
        В конце записки Петр указал выслать к мысу дозор пеший, не спускать глаз с эскадры Ватранга. Самого Апраксина просил прибыть для совета…
        Рассвет застал генерал-адмирала в пути. В кильватер адмиральской галере выстроился отряд скампа-вей Змаевича. Апраксин рассудил здраво. На море полный штиль, и, покуда эскадра Лилье не подошла, надо использовать мгновения удачи.
        Петр обрадовался, когда в утренней дымке одна за другой появились двадцать скампавей капитан-командора Змаевича.
        - Добро, генерал-адмирал, значит, кумекаешь по-моему, — встретил Петр прибывшего Апраксина. — Чуешь, Боженька послал нам благодать, море-то будто зеркало, а паруса Ватранга да Лилье замерли.
        - И то дело, контр-адмирал, — ответил бодро Апраксин. На лицах обоих собеседников светилась радость, несмотря на бессонную ночь. — Пускаем поперед Христофорыча, он выдюжит, у него глаз морской, под ядра не полезет.
        На адмиральской галере накоротке собрались Зма-евич, бригадир Волков, капитан Бредаль.
        - Поедешь наперво в море, подалее от Ватранга, — проговорил Апраксин, — отъедешь мили на полторы для верности. Гляди, как ядра лягут.
        Петр напутствовал последним:
        - Держитесь друг дружки, но рот не раззевайте, директриссу минуете, правьте к Ганге, оттуда к переволоке. Ну, с Богом.
        Солнце уже взошло, когда в каюту Ватранга без стука ворвался капитан Глосер:
        - Герр адмирал, беда, русские галеры обходят нас. Я поставил все паруса, но они как тряпки, на море мертвый штиль.
        Тем временем на палубе раздался топот матросских башмаков. Пока Ватранг застегивал штаны, Глосер торопливо проговорил:
        - Я приказал спустить все шлюпки и большой бот. Нам остается буксироваться и уповать на Бога.
        Не слушая Глосера, без мундира, в ночной сорочке, едва натянув ботфорты, Ватранг выскочил на шканцы.
        Слева, в двух милях, стремительно уходили в море два десятка русских галер.
        Флегматичный по натуре Ватранг топнул ногой:
        - Капитан! Почему молчат пушки?!
        Виновато улыбаясь, Глосер, стоявший позади, пожал плечами:
        - Это бессмысленно, герр адмирал. Пустая трата пороха.
        - Поменьше рассуждайте, Глосер. Открыть огонь по неприятелю!
        Несколько шлюпок и подошедший шхербот с туго натянутыми канатами медленно, черепашьим шагом буксировали 50-метровую махину.
        «Бремен» вздрогнул, десятки огненных стрел пронзили утреннюю дымку, левый борт окутали клубы сизого порохового дыма.
        Ватранг вскинул подзорную трубу. Так и есть. Стена всплесков от падения ядер даже не заслонила на время несущихся по зеркальной глади галер неприятеля.
        В бессильном отчаянии Ватранг выхватил рупор из рук Глосера, перегнулся через фальшборт и отпустил крепкие словечки в адрес моряков, тянувших на буксире «Бремен».
        Оглядываясь по сторонам, адмирал наконец-то понял, что «Бремен» вырвался на корпус вперед по сравнению с соседями, но этого явно недостаточно. Переместив окуляр трубы к востоку, он жадно искал и не находил распущенных парусов эскадры Ли-лье.
        - Поднять белый флаг! — крикнул он капитану: — Лилье должен увидеть сигнал и сойтись с нами. — Ватранг поостыл и с досадой пробурчал: — Эти русские не чтут обычай моряков. Кто затевает дела в понедельник?
        - Герр адмирал, — раздался вкрадчивый голос адъютанта, — ваш кофе стынет.
        Ватранг протянул капитану подзорную трубу, вяло махнул рукой и направился в каюту.
        Только успел позавтракать и закурить трубку, как в дверь постучали и появился Глосер с виноватой миной на лице.
        Ватранг выпустил клубы дыма:
        - Ну, чем еще обрадуете меня, дорогой капитан?
        - Герр адмирал, обнаружена еще одна эскадра русских галер.
        Не дослушав до конца, Ватранг засеменил к выходу.
        Солнце давно перевалило зенит. Лицо приятно освежил легкий ветерок. Слева, как и утром, уходил в море второй отряд русских галер.
        Взглянув на паруса, Ватранг кинул взгляд за корму и удрученно покрутил головой. Обтянутые втугую паруса стояли не шелохнувшись, и лишь едва видимая струйка за кормой показывала, что корабль имеет самый малый ход.
        - Передайте на корабли эскадры: открыть огонь по этим посудинам из всех орудий. Черт бы побрал этих московитов!
        Полуденную тишину нарушил грохот сотен пушек эскадры Ватранга. Спустя полчаса вдали показались верхушки мачт кораблей эскадры вице-адмирала Ли-лье. Вся эта бесполезная суматошная канонада лишь еще раз доказала, что в начавшемся сражении Фортуна явно показывала корму шведскому флагману. Но Ватранг все еще не терял надежды на удачу.
        В Твермине оставалась половина галерного флота неприятеля. И кроме того, он сохранил боевой состав эскадры.
        Перебегая с борта на борт, Ватранг поминутно вскидывал подзорную трубу, всматриваясь в восточную половину горизонта. Вдали едва виднелись корабли эскадры Лилье.
        Вице-адмирал, услышав канонаду, повернул на обратный курс, сближаясь с Ватрангом. «Теперь нам должно соединиться и перегородить этот фарватер наглухо», — подумал Ватранг и взглянул на вымпел. Его косицы лениво колыхались на слабом ветру.
        «Где же ты пропадал, каналья, раньше?» — зло подумал Ватранг и приказал лечь на курс сближения с эскадрой Лилье.
        Сам того не понимая, он уходил с насиженной позиции, где три месяца сторожил неприятеля, ожидая прорыва галерного флота. Фарватер в шхерах, вдоль берега, теперь оставался свободным от воздействия грозных пушек шведской эскадры.
        Но спасительный ветер временами стихал, и только к вечеру эскадры Ватранга и Лилье соединились.
        - Мы займем новую позицию в две линии. — Ватранг показал место на карте прибывшему на шлюпке Лилье. — Русские не посмеют пройти сквозь двойной огонь наших пушек. А затем мы все же доконаем ихние галеры в Твермине.
        Отпустив Лилье, адмирал только теперь вспомнил об Эреншильде. «Каково приходится сейчас Нильсу? Он достаточно умен, чтобы принять правильное решение. Русские не должны застать его врасплох. Его шхерботы сейчас необходимы здесь, чтобы прикрыть проход в шхерах».
        Увы, домыслы шведского флагмана были верны лишь наполовину. Шаутбенахт Нильс Эреншильд, едва услышав первые звуки артиллерийской канонады у Гангута, поспешил на шлюпке к Ватрангу, чтобы выяснить все обстоятельства. Но он запоздал. На полпути до оконечности полуострова из-за мыса одна за другой вдруг выскочили несколько русских галер.
        Шлюпка с Эреншильдом едва успела развернуться и на пределе сил гребцов оторваться от неприятеля. Оглядываясь назад, шаутбенахт насчитал около двух десятков галер. В сумерках он поднялся на борт «Эле-фанта», где уже собрались капитаны шести галер и трех шхерботов.
        - Немедля отправляйтесь по местам, — без роздыху сказал Эреншильд, — мы тотчас снимаемся с якорей и уходим в шхеры. Неприятель нас превосходит в силах. Только шхеры спасут нас от русских, и мы должны прийти на помощь нашим братьям у Ганге.
        Но Эреншильду в этот раз не повезло. То ли он плохо знал лабиринты шхер у Рилакс-фиорда, то ли у него не было достоверных карт, но когда забрезжил рассвет, Нильс понял, что его эскадра, плутая в темноте, забралась в тупиковый залив, из которого не было выхода. Позади шведов, перекрыв пути отступления, поджидают тридцать пять русских галер. Следовало поразмыслить, каким образом выбраться из ловушки. Пока он размышлял, от Гангута донесся гул артиллерийской канонады…
        О том, что Эреншильд появился у переволоки, Апраксин и Петр узнали сразу после того, как галеры Змаевича успешно прошли мимо эскадры Ватранга.
        Не сговариваясь, они поняли, что Змаевичу нужна подмога.
        Генерал-адмирал подозвал Лефорта:
        - Видал, бригадир, как лихо Змаевич обставил Ватранга?
        Не скрывая радости за собрата-моряка, Лефорт растянул рот в улыбке.
        - Тебе задача, — продолжал Апраксин, — играй поход, строй отряд — и следом за капитан-командором. Передашь на словах указ капитан-командору. У переволоки стоит Эреншильд. Велено его азардировать без промедления. Бог вам в помощь.
        Лефорт приложил руку к шляпе, повернулся, крикнул капитану Дежимону:
        - Бить поход! Галеры к бою!
        Загрохотал барабан на флагманской галере, барабанная дробь разнеслась по всем скампавеям. Вскакивали дремавшие солдаты, жевали наскоро сухари с солониной, разбирали весла, пробивали шомполами мушкеты.
        - Не позабыть бы ему про Эреншильда, — сказал Петр Апраксину. Он все время стоял рядом с генерал- адмиралом, пока тот наставлял Лефорта.
        Прежде чем пересесть на скампавею, Апраксин повторил Лефорту:
        - Накажи капитан-командору Эреншильда живым не выпускать.
        Одна за другой выстраивались в кильватер галеры и скампавеи. На головной галере бухнула пушка. Блестя на солнце, дружно поднялись из воды сотни пар весел.
        - И ра-а-а-а-з! — гаркнули слитно боцмана.
        Первый гребок самый трудный, — замерли на воде суда, нужно сдвинуть с места, дать им ход.
        - Идва-а-а-а!
        Суда медленно двинулись вперед.
        Спустя полчаса отряд Лефорта обогнул передовые корабли эскадры Ватранга. Шведскому адмиралу так и не удалось спокойно выкурить трубку после завтрака…
        Залпы пушек нисколько не отпугнули русских моряков. Собственно, и пугаться было некого и нечего. Эскадра Ватранга не успела помешать отряду Лефорта без потерь достигнуть Гангута.
        «Тот час вслед за ними явилась вторая флотилия галер в 15 штук, которая держалась еще дальше в море, и, несмотря на то, я и другие корабли стреляли по ним. Они все-таки прошли мимо нас. Мы же задерживались из-за штиля и находились в том, более невыгодном положении», — с унылым настроением отметил в своем журнале Ватранг.
        …Убедившись, что все идет как задумано, Апраксин и Петр спешили к Твермине. На рейде их ожидала флотилия галер и скампавеи. На их борту десять тысяч войска.
        - Одно сумлеваюсь, Петр Лексеич, — высказался в пути Апраксин, — навряд Змаевич поспеет азардировать до ночи. Понеже люди на веслах поустали. Без силенок в опаске к неприятелю подступиться.
        На рейде Твермине весь день прошел в тревожном ожидании. Пушечная стрельба, доносившаяся от Гангута, возвещала о разгорающемся сражении. Но кто кого одолел, оставалось до сих пор неизвестным. Напряжение разрядилось с прибытием вечером скампавеи под синим флагом генерал-адмирала. Не теряя времени, генерал-адмирал собрал военный совет.
        - Нынче Бог в помочь, сызнова штиль на море определяется. Неча вам лапу сосать. Ватранг отошел в море, освободил шхеры. Там проход нами промеряй с прошлой осени. К тому же швед пальцы растопырил, нам сподручнее их лопать по одному.
        В этот раз Апраксин излагал свои мысли в доводы с легкой душой. Прорыв Змаевича и Лефорта свидетельствовал о некотором замешательстве у шведов.
        - Потому сей же час бить поход. Выступаем к Гангуту. В авангардии быть генералу Вейду, в арьергарде генералу Михаиле Голицыну, мой флаг в кордебаталии.
        Слушая Апраксина, генералы недоумевали: «Где наш государь станет обретаться?»
        Словно угадывая их мысли, Апраксин повернулся к сидевшему рядом Петру. Еще по пути к Твермине царь хотел идти вместе с галерной флотилией, но генерал-адмирал наотрез отказался, думая про себя: «Видимо, Прутское дело ему не впрок».
        - Неча тебе, Петр Лексеич, в пекло соваться. О державе твои заботы. Контр-адмиралу Петру Михайлову быть поначалу в Твермине. Гонец от Змаевича повестил, что шведы блокированы у переволоки. Там тебе и разобраться по делу в ожидании нашего успеха.
        Совет закончился, а генерал-адмирал вдруг вспомнил:
        - Ты, Петр Лексеич, попомни: на Аландах шаут-бенахт Таубе шастает. Надобно и его остерегаться.
        - Добро, а то я, грешным делом, позабыл, — признался Петр. — Вышлю непременно дозоры от Змаевича.
        Зря тревожился Апраксин. Еще накануне сражения Таубе получил приказ Ватранга направиться к Гангуту, но исполнять его не спешил. Когда же он приблизился к Гангуту, то его обуял страх. Вслед за услышанной канонадой он впервые лицом к лицу столкнулся с русскими. «…Подойдя на расстояние полумили от Гангута, я сначала услышал стрельбу, а затем увидел, как русский флот огибает Гангут. Вследствие этого я принужден был повернуть немедленно назад, чтобы не быть взятым, что могло произойти при дальнейшем моем движении и сближении с неприятелем».
        С наступлением темноты флотилия галер приблизилась к шхерам. Ночью отправляться к шхерам было рискованно.
        «И в 27-й день поутру генерал-адмирал граф Апраксин со всем при нем бывшим флотом с полуночи пошел и того же утра приближался к неприятелю. Указ дал пробиваться сквозь оного, не огребая кругом, что с помощию Божею и учинено… В 4-м часу пополуночи пошли все скампавеи одна за другой; в авангарде шел г. генерал Вейде, за ним следовал г. генерал-адмирал, потом в арьергарде генерал князь Голицын. И когда неприятель наши скампавеи усмотрел, тот час с адмиральского — шведского — корабля учинен сигнал из двух пушек… Дальние их корабли, распустя свои паруса, трудились, чтобы приблизиться, но за наступающею тишиною не могли скоро прибыть… Три корабля их буксировались к нашим скампавеям шлюпками и ботами зело скоро и, приближаясь надмеру, стреляли из пушек жестоко… Могли счесть 250 выстрелов. Однако ж… наши скампавеи прошли счастливо и так безвредно, что только одна скампавея села на камень… Несколько людей с оной шлюпками сняли, а досталь-ных неприятель взял, понеже их один линейный корабль к оной скампавее приблизился. К тому же 2 неприятельских бота и несколько шлюпок атаковали, так что отстоять скампавею
с достальными людьми было не мочно… Прочие все, как суда, так и люди, без вреда прошли, только у одного капитана ногу отбили. О половине 10-го часу, когда, прошед неприятельский флот, вошли в шхеры, получили ведомость, что капитан-командор Змаевич с первыми скампавеями атаковал неприятельскую эскадру и не далее мили обретается… Генерал-адмирал рассудил за благо и трудился, чтоб со всеми скампавеями идти и случиться с ними… Прибыли о полудни и увидели неприятельский атакованный фрегат, стоящий на якоре, и при нем по обе стороны в линию по одному шхерботу и по три галеры».
        Так запечатлели скрижали российские продолжение начавшегося сражения.
        А что же противная сторона? Каким образом представились эти же события взору шведского флагмана?
        «…27-го числа, вторник. Мертвый штиль и туман. Мы опять увидели большое количество галер, числом 60, под берегом; они старались со всеми силами пройти со стороны берега мимо наших кораблей к Гангуту. Некоторые из наших кораблей, которые находились поближе, с помощью буксировки пустились им вдогонку, причем я оказал им возможное содействие, предоставив им столько шлюпок, сколько при всей спешности можно было достать, для каковой цели был дан особый сигнал. Но так как опять господствовал мертвый штиль, а малый ветер, который дул, был с севера, то, к нашему величайшему огорчению, и эта масса галер прошла мимо нас, несмотря на то, что наши корабли довольно близко подошли к ним и обстреливали их из пушек. Лишь одна галера была простреляна нами и попалась нам в добычу. На ней оказались один майор, капитан, два прапорщика, один комиссар, один казначей и один пастор, а равно мешок с деньгами и 479 нижних чинов. Тот час после того было созвано общее совещание для обсуждения вопроса — как ныне следует поступать с флотом».
        Итак, адмирал Ватранг добыл первый трофей в противостоянии с русскими. Но относительный успех и добытый мешок с деньгами, видимо, не располагали шведских моряков подвергать себя риску. Поэтому они «единогласно признали необходимым оставить Гангут и отправиться на защиту шведских шхер, ввиду чего всем офицерам держаться наготове». Не ограничившись этим, старший флагман распорядился командиру корабля «Верден»:
        - Изготовьте корабль для следования в Стокгольм. Вам предстоит отправиться с моими письмами его королевскому Величеству, ее королевскому высочеству и королевскому сенату.
        Следовало Ватрангу каким-то образом известить высоких лиц о неприятном событии. Эскадра флота его величества не выполнила приказ, и русские галеры прорвались-таки в Ботнику. Теперь их вряд ли изгонишь из шхер и они получат свободу действий против побережья королевства.
        Ватранг со своими флагманами и капитанами заботились о своей участи и как-то на время позабыли о своем собрате по ту сторону полуострова.
        В эти самые часы шаутбенахт Эреншильд давал последние наставления своим капитанам:
        - Нас мало, но мы вдвое превосходим русских пушками. В этом наше спасение. Отступать нам некуда. Надеюсь, что вы внушите свои храбрым матросам необходимость сражаться до конца. Мы должны исполнить свой долг перед королем и отечеством.
        Шаутбенахт подозвал капитанов к столу, на котором была разложена карта:
        - Наша позиция неприступна. Фланги упираются в скалы, — Эреншильд кивнул капитану Сунду, — «Элефант» стоит в центре. Два десятка орудий перекрывают огнем подходы с флангов. Галиоты располагаются справа и слева от фрегата впритык к шхерам. Место шхерботов во второй линии сектора обстрела, каждому судну здесь помечено. — В голосе флагмана не звучало ноток сомнения. — Главный козырь русских — абордаж. Тысяча наших бойцов и сотня с лишком пушек опрокинут неприятеля. Пороха и ядер у нас в достатке. Покажем русским нашу выучку. Надеюсь, адмирал Ватранг нас выручит. Да поможет нам Господь.
        В полдень 27 июля на галеру генерал-адмирала первыми прибыли контр-адмирал Петр Михайлов и капитан-командор Змаевич.
        - Поутру пытался азардировать шведов, — доложил Змаевич, — одначе пальба картечью сильна. С одной пушкой на носу скампавеи подступиться нет силы.
        Апраксин перевел дыхание. Только что он со своей флотилией прорвался сквозь неприятельский огонь и обошел Гангут. Генералы Голицын и Вейде доложили ему о потерях.
        - Садись, капитан-командор, совет будем чинить, как шведа одолеть. У нас уже созрел план атаки. — Апраксин начал излагать свою мысль. Понеже твои скампавеи, капитан-командор, в ночь передохнули, тебе и быть в авангардии нашей атаки. Полагаю, што без абордажа шведа не одолеть, — адмирал кивнул на карту. — Посему авангардия под рукой контр-адмирала Петра Михайлова, справа скампавеи генерала Вейде и капитан-командора Змаевича, слева генерал Ягужинский с бригадиром Волковым и капитаном Дамиани, по центру бригадир Лефорт и капитан Дежимон,
        Апраксин, отдуваясь, взглянул на Петра. После бессонной ночи ломило в костях, шумело в голове, но генерал-адмирал виду не подавал.
        - Полагаю, генерал-адмирал, не след ли попытать Эреншильда на сдачу склонить без кровопролития?
        - И то дело, — без раздумий согласился Апраксин.
        - К тому способен Ягужинский, — предложил царь.
        - Посему быть. — Апраксин встал. — Ежели от шведа отказ поступит, почнем азардировать без промедления. Сигнал мой — синий флаг и пушка. У Гангута пасется с эскадрой Ватранг. Ветерок задует, он враз здесь объявится. Поспешать надобно.
        Парламентер Ягужинский вернулся к Апраксину ни с чем:
        - Эреншильд отверг сдачу. Шведы, мол, ни перед кем еще флаг не спускали.
        «В два часа пополудни генерал-адмирал дал сигнал авангардии поднятием синего флага и единым выстрелом из пушки».
        Начался последний, решающий бой Гангутского сражения, который сразу принял ожесточенный характер.
        Первая и вторая атаки скампавеи пришлись по центру линии кораблей шведов. Там изрыгал огненное пламя «Элефант», наступающих встретила сплошная стена картечи. С флангов атакующих косил перекрестный огонь из пушек и мушкетов, который открыли шхерботы и галеры.
        Глядя, как опять вынужденно отходят скампавеи, Петр молниеносно сообразил: «Шведы бьются отчаянно, им отступать некуда, в лоб их вряд ли возьмешь. Эреншильд выстроился полукружием, колошматит наверняка со всех сторон. А слабина у него на флангах». Петр крикнул адъютантов, черкнул на бумажках по два слова.
        - Борзо в шлюпки. Ты, — ткнул первому поручику, — к Змаевичу, а ты к Лефорту. Передать: азарди-ровать шверботы и бомбарды шведов. Змаевичу справа, Лефорту слева. Починать по сигналу красного флага с двойной пушкой. Стоять насмерть.
        Через минуту они понеслись к скампавеям, которые готовились к очередной атаке. Едва шлюпки с посланцами повернули назад, на фалах галеры шаутбе-нахта взвился красный флаг, одна за другой рявкнули две пушки. Командир авангарда начинал повторный штурм.
        На этот раз стремительным натиском скампавеи вклинились в строй шведов и сцепились на абордаж. Стоило морской пехоте взобраться на борт шведов и схватиться в рукопашной, как те начали мало-помалу отступать, устилая палубу трупами. В азарте рукопашной бились штыками и багинетами, тесаками и палашами, шпагами и прикладами мушкетов.
        Шведские канониры продолжали палить из пушек. Русских солдат рвало на куски здесь же жерлами орудий не картечью, а «пороховым духом». Хрустели черепа и кости, текла на палубу кровь. Шведская и русская, человеческая. Война есть война. Рядом с каждым убитым русским пластались два-три поверженных шведа. К исходу третьего часа сеча начала затихать. На шведских галерах и шхерботах один за другим нехотя ползли вниз по флагштоку синие, с желтым перекрестием флаги.
        Дольше всех сопротивлялся флагманский фрегат «Элефант». На пять саженей возвышался он над скампавеями, и немало русских солдат и матросов полегло, пока удалось взобраться на палубу флагмана.
        Одним из первых, размахивая палашом, вспрыгнул на палубу полковник Бакеев:
        - Круши, братцы, шведа! — гремел его голос. — Попомним Карлу Полтаву.
        На верхней палубе фрегата в одиночестве со шпагой в руках сражался Эреншильд.
        «В ту самую минуту, как Эреншилъд, готовясь отразить сей новый напор, хотел схватить одного из своих подчиненных, который думал бежать на шлюпке, он вдруг упал за борт, пораженный картечью в левую руку и ногу. Смятение быстро сообщилось по всему отряду шведов, русские бросились и овладели судами. По взятии прама нашли шведского адмирала до половины в воде, истекшего кровью, но по счастью, запутавшегося ногой в веревку, не допустившую его утонуть. Замертво привезен был Эреншилъд на галеру Вейде, где государь сам употребил все усилия возвратить жизнь храброму своему пленнику. Первый предмет, представившийся взору адмирала, был государь со слезами на глазах, расточающий о нем нежнейшие попечения, и первое движение государя в радости было расцеловать окровавленное чело героя».
        Победой завершилось сражение.
        «Что взято от неприятеля, людей и судов и артиллерии, також сколько побито и ранено при сем — реестр: фрегат „Элефант“, на котором был шаутбенахт; галеры „Эрн“, „Трана“, „Грипен“, „Лаксен“, „Геден“, „Валъфиш“; шхерботы „Флюндран“, „Мартпан“, „Симпан“, пушек 116. Всего было офицеров морских и сухопутных, также унтер-офицеров рядовых и неслужащих — 941. Из того числа живых 580, а достальные 361 побиты. Наших на том бою побито и ранено: всего сухопутных штаб-и обер-офицеров, також унтер-офицеров сухопутных и морских и рядовых солдат и матросов убито — 124, ранено — 342.
        Того же числа, кой час оная баталия окончилась, без всякого медления, г. генерал-адмирал учинил сигнал идти со всеми судами к Гангуту, дабы неприятель не мог в том месте флотом своим заступить… Ночевали близ Гангута, где наш был караул, куда и завоеванные суда все приведены… Послан указ капитан-командору Сиверсу, чтобы со всеми оставшимися судами в Твермине и с людьми и с провиантом шел к кирке Экенес и прамы и шняву с собой взял, дабы неприятель флотом своим не отрезал».
        Понапрасну опасался генерал-адмирал своего шведского собрата Ватранга. Поздним вечером, при свете фонаря, заканчивал он печальное послание королю о происшедших событиях.
        Вручив письмо капитану «Вердена», Ватранг, сделав другие распоряжения, не мог заснуть и принялся излагать невеселые события минувшего дня.
        «На 4-й склянке „собачьей вахты“ „Верден“ снялся. Но я отправил лейтенанта Эльгенгольма с письмом к русскому генерал-адмиралу Апраксину с просьбой сообщить мне о судьбе нашего блокшифа и галер, и если таковые перешли во владение царя, то я просил об обмене шаутбенахта Эреншилъда и капитана Сунда на взятых ныне с галеры „Конфай“ в плен русских».
        Не принес облегчения Ватрангу и следующий день.
        «Среда, 28-го числа. Полный штиль. Из Кимото на шверботе прибыл лейтенант, чтобы справиться о положении вещей здесь, у нас, причем он не имел ни малейших сведений о том, что случилось с галерами; вчерашнюю стрельбу они тоже слышали, но из этого ничего определенного не могли заключить. Я его немедленно опять отправил обратно с письмом к ша-утбенахту Таубе с изложением положения вещей и моим мнением о том, что шаутбенахту при этих обстоятельствах следовало бы предпринять. Утром вернулся посланный мною лейтенант, однако без от-, вета на мое письмо или сообщения, что они приняли русские письма и отправленные для шаутбенахта вещи… Лейтенант донес, что шаутбенахт жив и ранен в левую руку, а равно, что блокшиф и галеры вчера после тяжелого боя были взяты неприятелем и что он их видел у русских. О других же офицерах он не мог получить никаких сведений, а равно, как выше упомянуто, русские также не хотели принять посланные для шаутбенахта и капитана Сунда вещи. Но изъявили согласие по получении ими верных сведений об убитых и пленных сообщить мне таковые. Эти сведения затем и были сообщены, из коих
выяснилось, что четыре обер-офицера были убиты…»
        Удрученные Ватранг и Лилье на следующий день покинули Гангут. А где же некогда заносчивый и самонадеянный четвертый шаутбенахт, Таубе? Едва заслышав о случившемся в Рилакс-фиорде, не дожидаясь распоряжения старшего флагмана, он попросту сбежал от Аландских островов, уведомив об этом Ват-ранга:
        «Должен всепокорнейше высказать, что для предупреждения обычной коварности нашего врага и его быстрого движения вперед было бы, целесообразно обосновать свои позиции на шведской стороне близ Фурузунда… Предполагаю, что вы, по всей вероятности, не будете иметь ничего против, если я при первом благоприятном ветре уйду отсюда, тем более, что жители всей этой местности уже бежали».
        Печаль и уныние царили в стане поверженного неприятеля. Чем-то напоминало это состояние шведов в дни минувшие, после позорного поражения под Полтавой. Те же хвалебность и неколебимая уверенность в своем превосходстве над русскими моряками в начале кампании. Полная растерянность и необъяснимый страх после первого же сражения.
        Как и подобает, сердце русских моряков перепол^ нила радость заслуженной победы. Выразителем общего ликования стал Петр. С юных лет одержимый страстью к морскому делу, он, не откладывая, делится значимостью происшедшего исторического события с россиянами. Минул всего день, и в новую столицу с первой реляцией о виктории спешил капитан-поручик Захар Мишуков.
        «Из флота от Гангу та 1714 года, июля 29, коим образом Всемогущий Господь Бог Россию прославить изволил, ибо по многодарован-ным победам на земле ныне и на море венчати благоволил, ибо сего месяца в 27 день шведского шаутбе-нахта Нилъсона Эреншильда с одним фрегатом, шестью галерами и двумя шхерботами, по многом и зело жестоком огне у Гангута, близ урочища Рилакс-фиорд взяли; правда, как у нас в сию войну, так и у алиртов[38 - Алирты — союзники.] с Францией много не только генералов, но и фельдмаршалов брано, а флагмана не единого, и токо с сею, мню, николи у нас не бывавшею, викто-риею вас поздравляем, а сколько с помянутым шаут-бенахтом взято офицеров, матросов и солдат и прочего, також что наших убито и ранено, тому при сем посылаем реестр и реляцию купно с планом, который извольте немедленно напечатать и с сим посланным довольное число отправить к Москве и по губерниям, о чем он сам скажет».
        Собственноручно сочиняя реляцию о победном исходе сражения, Петр спешил поделиться радостными чувствами с россиянами. Лапотная Русь еще только продирала очи от вековой спячки. Неведомы были люду, не только простому, но и многим именитым фамилиям, цели прежних царских потех на воде.
        Но вот теперь царь оповещал о виктории на малознакомом для народа заливе Балтики Финикусе над грозным соперником.
        Петр, перед глазами которого и под его началом развернулась битва на воде, упивался радостью вдвойне от одержанной победы и пленения шведского флагмана, равного себе по воинскому званию.
        На памяти царя, не раз побывавшего за пределами России, такого в Европе не бывало.
        В прошлом веке морская сила Швеции выступала в союзе с английским флотом. Шведские эскадры держали в кулаке всю торговлю на Балтике. Пленяли союзные державы — алирты — и генералов, и фельдмаршалов, но флагманов ни разу. И вот русским морякам, первым в Европе, сдался в бою шведский адмирал…
        Первая победная реляция ушла в Петербург, а галерный флот залечивал раны, полученные в сражении, приводил в порядок суда, на ближайший остров свозили тела погибших воинов, переправляли раненых в Твермине.
        Наконец от Сиверса прибыл курьер к генерал-адмиралу:
        - Неприятельская эскадра покинула рейд у Гангута.
        Сидевший рядом Петр велел курьера задержать:
        - Нынче же, Федор Матвеевич, съеду на Гангут с генералами. Надобно у Гангута крепость соорудить на берегу надежную. Отныне сие место нашей кровушкой окроплено и навечно будет нашенским.
        - Мнится, Ватранг на это место более не польстится. Тревожит, куда он подевался? Не к Ревелю ли направился? — с некоторым беспокойством спросил Апраксин.
        Петр на этот раз не раздумывал:
        - Там Лилье хвостом крутил и отскочил. Навряд ли Ватранг по его следам двинется.
        - Дай-то Бог, Петр Лексеич. В таком случае и нам не грешно отпраздновать помаленьку викторию. Вой наши морские живота не берегли, сам видел.
        - Добро, и я о том думку таю. На субботу готовь молебен, обед, салютации. Об убиенных не позабудь, святое дело. Сиверса снаряди апосля с трофеями в Гельсингфорс. Беречь их надобно пуще прочего.
        По неписаным воинским законам битва считается законченной, когда останки погибших предадут земле.
        На соседнем небольшом островке, в Рилакс-фиор-де, в братской могиле похоронили россияне своих со-отичей, павших в бою. По обычаю, как водится, отслужили панихиду, склонили знамена, проводили в последний путь ружейным салютом…
        На рейде ожидала гостей празднично разукрашенная флагами, нарядная галера генерал-адмирала «Святая Наталья». Вокруг нее в развернутом строю полукружьем стояли на якорях больше сотни галер и скампавей. Перед фронтом русского галерного флота на якорях расставили взятые в плен шведские суда, в том ордере, как они начинали сражение. Как и положено, на плененных судах развевались русские Андреевские флаги с голубым крестом по диагонали. Под ними как-то уныло выглядели приспущенные шведские флаги и вымпелы.
        Празднества открылись торжественным молебном на «Святой Наталье».
        Отслужив молебен, священники убирали аналой, уступая место праздничному столу, а рейд огласили залпы победного салюта.
        Первой троекратно выстрелила пушка на царской скампавее. Петр сам поднес фитиль к затравкам. Еще не расселся дым, а в ответ борта сотни судов загрохотали, отвечая флагману. Мало того, любил царь огненные потехи. Пороховой дым окутал флотилию, а вслед пушкам защелкали «мелкие ружья», пистолеты, мушкеты. Отводили душу после пережитого экипажи галер.
        Окончив пальбу, офицеры, матросы и солдаты направились к праздничным столам, уставленным вином и угощениями.
        На «Святой Наталье» собрались флагманы, генералитет, бригадиры, полковники. По правую руку от царя расположился генерал-адмирал, по левую — генерал Михаил Голицын.
        Застолье открыл, как и прежде, царь:
        - Други мои, николи у нас не бывало виктории, подобной нынешней. Наипаче одержана она над превосходным неприятелем, а пуще того и взят в плен флагман. Почитаю сие знамением равным славою Полтаве. Тому зарок был и благословение Господа нашего Бога! Виват!
        За первой чаркой пошли вразнобой последующие. Апраксин после первого бокала хрустел огурчиками, удивляясь:
        - Отколь, Петр Лексеич, ты приволок оные?
        - Позабыл? Наутре бригантина из Ревеля прискакала.
        - Так что ж с того? — не сразу понял Апраксин.
        Улыбаясь, Петр достал из-за обшлага сложенный листок:
        - Чти.
        Апраксин понюхал листок, тоже улыбнулся понимающе:
        - Стало быть, от Катерины Лексеевны.
        «Друг мой сердешный господин контр-адмирал, здравствуй на множество лет, — читал вполголоса, усмехаясь, генерал-адмирал, — посылаю к вашей милости пол пива и свежепросоленных огурчиков; дай Бог вам оное употребить во здравие. Против 27-го числа сего месяца довольно слышно здесь было пушечной стрельбы, а где она была: у нас или где инде, о том мы не известны, того дня прошу уведомить нас о сем, чтобы мы без су мнения были».
        Возвратив письмо, Апраксин наполнил бокал:
        - Сподобил тебя Господь заботливой женой. Здравие Катерины Алексеевны.
        Флагманы чокнулись.
        Сознание сидевших за столом, как водится, начинал исподволь окутывать своими чарами Бахус. После долгого терпения в Твермине, удачных рейдов мимо оплошавшего неприятеля, жаркой, подчас смертельной схватки позволительно было и расслабиться, развязать язык. Все пересуды вращались и возвращались к дням минувшим, каждый старался вспомнить значимые для него картины боевых схваток с неприятелем.
        Бригадиры и полковники хвалили свои экипажи галер и скампавей, удивлялись оплошности шведов. Лефорт был другого мнения:
        - Ватранг не сплошал, все до тонкости размыслил. Токмо удача от него отвернулась в нашу сторону. Ежели бы ему ветер в парусы, нам бы несладко пришлось.
        Сидевший напротив Волков согласился:
        - Но сие, как и на сухом пути. Кому подспорье Бог пошлет. Под Нарвой-то Карлу повезло. Пурга затмила, подкрался к нашему лагерю неприметно, и все тут.
        Сидевший неподалеку генерал Вейде вмешался в спор:
        - Оно все верно. Но государево око всю викторию обозревало. Без всякой канители Божий дар обратило нам на пользу. На войне смекалка — первое дело.
        Змаевич добавил:
        - Швед супротив нас бился отчаянно, а все же мы его одолели. Экипажи наши не токмо числом взяли.
        Апраксин, перегнувшись через стол, с усмешкой проговорил, словно кольнул Голицына:
        - А ты, Михайло Михалыч, не сравнишь вашего брата Левенгаупта с Эреншильдом. У Переволочны тот, не раскусив Данилыча, в полон сдался. Шаутбенахт же, как сам зрил, бился до последнего, хотя и видел несметное число галер наших.
        Голицын не стал противоречить:
        - Спору нет, на морской посудине всяко бывает, потому и стойкость поболее верстается у моряков. По себе знаю.
        За несколько кампаний на галерном флоте князь стал неплохо разбираться в превратностях морского уклада жизни.
        Петр не остался в стороне:
        - Твоя правда, Федор Матвеич. Токмо у флагманов швецких разные натуры. Тот же Лилье нам корму показал в Ревеле. А ведь сила-то была на его стороне. Да и Ватранг нынче не стал испытывать судьбу. Не дождавшись ветра, с дюжиной кораблей уплыл. А так, ежели воев сравнить, мужик русский, по духу, любого одолеет.
        К Апраксину на цыпочках подошел командир галеры и что-то прошептал.
        - Што таишься, — недовольно сморщился царь, — рапортуй.
        - Государь, — командир на мгновение опешил, а потом поправился, — господин контр-адмирал, от Гангута следует отряд скампавей с тялками под российским флагом.
        Петр, не дослушав до конца, вскочил и пошел на корму. Невооруженным взглядом было видно, как на головной скампавее трепетал Андреевский флаг. В кильватер скампавей выстроились вереницей одномачтовые тялки — грузовые транспортные суденышки с непомерно широкой кормой.
        - Слава Богу, нынче рацион полный экипажам выдать, — обрадовался Петр. — Сие Сиверс с провиантом.
        Петр подозвал командира:
        - Скампавея на якорь станет — пошли шлюпку за капитан-командором Сиверсом.
        Царь распорядился добавить экипажам еще по чарке сверх праздничной.
        Заканчивалось пиршество на флагманской галере. Совсем разомлевший Апраксин, прощаясь, сказал царю:
        - А ты, Петр Лексеич, не гневайся на меня, пред кампанией тебя чином не повысили. Нынче ты во всей красе диверсию учинил супротив шведа. Виктория твоя сполна и чин по заслуге будет. А то бы ни за што ни про што.
        Петр уже и позабыл о своей просьбе, но остался доволен. Теперь сам генерал-адмирал его похвалил.
        Веселье продолжалось, пока солнце не скрылось за холмистыми островками. На судах трубачи заиграли зорю и спустили флаги, как положено, когда диск солнца полностью скрылся из глаз.
        Всю ночь перегружали привезенный провиант на скампавеи. Галерный флот уходил по предназначению на север, к порту Або. Там ждали припасы, а главное, первые русские суда. Следовало осмотреться в новой базе десантных войск и по возможности разведать.
        В полдень снялся с якорей и направился к Гангуту и дальше в Гельсингфорс отряд Сиверса. Девять скам-павей вели на буксире захваченные шведские суда.
        - Гляди, пробирайся шхерами, ежели шторм — становись на якорь. Держи добрый караул.
        Часть пленных шведов свезли на берег в Твермине. Там остался двухтысячный гарнизон. Шведов решили использовать на постройке новой крепости на оконечности полуострова у деревеньки Ганге.
        По сигналу пушки галерный флот снимался с якорей. Длинной цепочкой, одна за другой, двинулись на север скампавеи с десантом. Десять тысяч солдат направились в Або, дальше к Аландским островам. Быть может, им доведется впервые ступить на землю шведов…
        Не предполагал Сиверс, что его ждет небольшое приключение.
        В наступающих сумерках, на подходе к Гангуту, в лучах заходящего солнца показался силуэт парусника.
        Капитан-командор вскинул подзорную трубу и не отрываясь скомандовал:
        - Лево руль, уходим в шхеры. Передать на скам павеи — стать на якорь.
        Капитан шведского фрегата Христофоре тоже заметил парусник:
        «Бог мой! Так это же „Элефант“ и галиоты. Верно, они ведут русские плененные галеры».
        - Приготовиться отдать якорь и спустить шлюпку.
        Капитан подозвал своего помощника, лейтенанта Гольма:
        - Разузнайте у капитана Сунда, где находится эскадра адмирала Ватранга. Пора нам отдать ему почту и поступить в его распоряжение.
        Когда шлюпка отвалила от борта, Федор Христофоре схватил рупор:
        - Передайте Сунду мои наилучшие пожелания и счастливого плавания!
        В отряде Сиверса приготовились встретить гостей. Одна скампавея снялась с якоря и начала описывать дугу, чтобы отрезать шведской шлюпке путь к отступлению. От скампавеи отделилась шлюпка с вооруженными матросами.
        Пленить безоружную шведскую шлюпку не составило особого труда, и лейтенант Гольм скоро оказался перед капитан-командором Сиверсом.
        Капитан-командор намеревался взять шведский фрегат на абордаж, но капитан Христофоре после захвата шлюпки, поняв, с кем имеет дело, поставил все паруса и пустился наутек.
        Лейтенант Гольм оказался разговорчивым и сразу же рассказал:
        - Наш фрегат Адмиралтейств-коллегия направила на помощь эскадре адмирала Ватранга, но мы здорово промахнулись.
        - Каковы силы флота в Карлскроне? — задал первый вопрос Сиверс.
        - На рейде одиннадцать линейных кораблей, фрегат, бригантины. Этот флот в готовности для отражения нападения датчан.
        - Где же остальные корабли? — спросил Сиверс. Гольм, сделав гримасу, скептически пожал плечами:
        - Несколько кораблей стали ветхими, а на остальных не хватает матросов.
        Поведал Гольм и о неустройстве жизни в Швеции. Все больше людей начинают роптать против затеянной войны. Но принцесса Ульрика и советники короля не хотят об этом думать.
        - А что же король? — продолжал допрос Сиверс.
        - Король далеко в Турецкой земле. Он и слышать не хочет о мире. Поговаривают, что он не в своем разуме.
        Окончив допрос, Сиверс понял, что пленный офицер может еще пригодиться и принести пользу. Он отправил его на скампавее к генерал-адмиралу. И отряд с пленными шведскими судами продолжал свой путь.
        Капитан Христофоре под всеми парусами спешил в столицу. Как же, он первый объявит королевскому Совету, что Ватранга нет у Гангута и неизвестно, чтр там произошло.
        В пути он настрочил донесение королю.
        «Настоящим доношу до сведения Вашего Величества, что после того, как 26 июля я послан был с фрегатом „Карл-скрона“ на усиление эскадры Ватранга, я прибыл на Ганге, нашел перед собою вместо эскадры Вашего Величества часть неприятельских галер и корабль, а потому был вынужден искать эскадру на шведской стороне».
        Капитан «Карлскроны» стыдливо умолчал, что ему пришлось оставить у неприятеля шлюпку с девятью матросами и лейтенанта.
        На подходе к столице он разминулся с королевской яхтой под штандартом принцессы. Отсалютовав королевской особе, фрегат стал на якорь на рейде, и тут многое прояснилось.
        В городе царила паника. Состоятельные бюргеры уезжали в свои поместья или куда-нибудь подальше. На улицах собирались толпы горожан и ремесленников, вокруг столицы занимали позиции полки, спещ-но стянутые к Стокгольму.
        Накануне прихода фрегата королевский Совет получил донесение Ватранга:
        «Какую глубокую душевную боль причиняют мне эти несчастные события, наилучше знает Всевышний, которому известно, с каким рвением и с какими усилиями я старался выполнить возложенные на меня обязанности и как я усиленно старался разыскать неприятельский флот… к нашему великому прискорбию и огорчению, пришлось видеть, как неприятель со своими галерами прошел мимо нас в шхеры, причем огорчение наше усугубляется еще тем, что мы находимся в полной неизвестности о судьбе эскадры, шаутбенахта Эрен-шильда… Неприятель, по-видимому, уже овладел Або-скими и Аландскими шхерами, и так как, вследствие недостатка лоцманов, нам представляется невозможным занять позицию в Аландских шхерах, то я не вижу более осторожного исхода, как направиться со всей моей эскадрой в такое место в шведской стороне, откуда наилучшим образом было бы защитить себя от пагубных намерений противника против столицы государства».
        Принцесса Ульрика, прочитав донесение, собрала советников. Один за другим появлялись в покоях принцессы Арвед Горн, Рейнгольд фон Ферзен, Ник Тиссен и другие. Поклонившись Ульрике, они с удрученным видом рассаживались в креслах.
        Слушая донесения Ватранга, советники растерянно переглядывались. Королевский флот — их последняя опора — потерпел поражение. Угроза нависла над столицей.
        Но на лице Ульрики царила одобряющая улыбка:
        - Я все обдумала, и нам следует без промедления отправиться к адмиралу Ватрангу, чтобы на месте выяснить все обстоятельства, прежде чем сообщать о случившемся его величеству.
        Королевской яхте не пришлось долго плутать по морю. Эскадра Ватранга крейсировала в сотне миль от столицы в проливе Фурузунд, отделяющем Аландские острова от Скандинавии.
        Впервые в истории Швеции королевский Совет собрался не в столичных апартаментах короля, а на борту линейного корабля «Бремен».
        В присутствии всех флагманов слушая адмирала Ватранга, принцесса и советники удивленно переглядывались.
        Бодрым голосом, будто не произошло ничего особенного, флагман эскадры горел желанием отомстить русским за причиненные неудобства:
        - Я намерен, как только позволит благоприятный ветер, отправиться отсюда на поиски неприятеля у Гангута. Обнаружив неприятельскую эскадру, я атакую русских, без тени сомнения.
        Оказалось, что Совет не против, чтобы нанести удар по русским судам. Но прежде надо проведать о намерениях царя Петра. Кроме того, нельзя бросать столицу без охраны со стороны моря.
        Два дня заседал Совет на борту «Бремена» и, выслушав все доводы флагманов, согласился с мнением адмирала.
        Эскадрам надлежит охранять все подступы к столице со стороны Аландских островов. Но нельзя забывать о другом опасном направлении: противник может напасть и с юга, со стороны острова Готланд.
        Шведы не понапрасну старались обезопасить столицу со стороны Аланд. Небольшой уютный городок Або расположен на юго-западном берегу Финляндии у Ботнического залива. Мирные жители его, в основном рыбаки, не думали о войне. Не приспособленный к военным действиям, Або не имел крепостных сооружений. Потому, осмотрев городок, Петр сразу же распорядился строить оборонительные сооружения.
        - Шведы не упустят случая изгнать нас отсюда. На севере еще затаились полки Армфельда.
        Но царя тянуло дальше на запад, к берегам Швеции, там должна ступить нога русского человека и заставить шведов в конце концов подписать мир.
        5 августа галерный флот двинулся к Алан дам. Тысячи больших и мелких каменистых живописных островков и островов расположила природа посреди Ботнического залива.
        К удивлению, Аланды взяли без единого выстрела. Шведские гарнизоны оставили все острова, большинство жителей покинули жилища, даже бросили скот на произвол судьбы.
        Два дня Петр и Апраксин на скампавеях обходили архипелаг со всех сторон. Заходили в многочисленные шхеры. Двигались только днем. Тут и там из воды угрожающе торчали камни.
        - Без лоцмана здесь опасно, не пройти, — говорил царь, озираясь вокруг. То и дело переводил подзорную трубу в сторону моря.
        Горизонт был чист, летний воздух прозрачен.
        - Неужто Ватранг к стокгольмским шхерам подался? — недоумевал Петр.
        - Сей флагман, мне так мнится, весьма осторожен и не злобен, — посмеивался Апраксин. — Ко мне у Гангута то и дело направлял курьеров, присылал шмотки Эреншильда, тревожился о нем.
        Только теперь вырисовывалась панорама последствий для шведов после успеха русского флота у Гангута.
        - Видать, шведы вконец перетрусили, даже скотину побросали, — шутил царь, заглядывая в брошенные жителями хутора. Правда, кое-где шведы остались. — Объяснить надобно повсеместно крестьянам, что мы их не тронем, нам это ни к чему. Да я так мыслю, что и гарнизоны здесь оставлять не по делу. Провианта сюда на зиму не напасешься.
        Вернувшись в Або, царь собрал военный совет. Не терпелось ему вернуться в Петербург, по-настоящему отпраздновать Гангутскую викторию.
        - Покуда лето на исходе, надобно закрепиться на севере у Вазы и далее. Ежели появится Армфельд с войском, наилучшее с ним покончить разом.
        Петр остановился, перевел взгляд на Апраксина, потом посмотрел на карту:
        - Задумка давняя моя — пошерстить шведа на его землице, надо бы попытаться от Вазы десантиро вать наших солдат на шведские берега. Как мыслишь? — спросил Петр генерал-адмирала.
        - Так полагаю, пошлет Бог погоду — и это сладим, — степенно ответил Апраксин.
        - На том кампанию и покончим, — завершил царь военный совет. — Завтра в путь-дорогу отойду.
        Провожая царя, Апраксин вручил ему пакет:
        - Сие, Петр Лексеич, реляция моя князь-кесарю о твоих делах при Гангуте. Не обессудь за прошлое. Ныне все по достоинству.
        Петр позвал секретаря Макарова:
        - Гляди, понадежнее сию бумагу храни, в Петербурге доложишь.
        После объезда царя галерный флот двинулся шхерами вдоль западного берега Финляндии на север. Беспрепятственно овладев городком Ваза, галерный флот с частью войск преследовал отходившие на север шведские полки генерала Армфельда.
        В Вазе Апраксин оставил отряд скампавей под началом генерала Головина:
        - Изготовь скампавей, грузи припасы, экипируй солдат. Дадено тебе девять сотен. Пойдешь к шведскому берегу, есть там неприметный городишка Умео. Высади десант, наведи страх на шведов. По пути умыкай все купеческие суда. Отыскивай лоцманов, знающих ихние места. Берег раззоришь, покуда припасы дозволят.
        Галерный флот продолжал медленно, шхерными фарватерами пробираться к северу. Идти стало весе-. лее. По берегу скампавей сопровождала подоспевшая кавалерия генерал-лейтенанта Брюса. Версту за верстой по каменистым кручам двигались войска по берегу, скампавей шли рядом вдоль извилистых берегов. Боев и потерь не было, потому как шведы спешно ретировались, а потом и вовсе перешли в Швецию.
        Но появился новый противник. Беспощадный, намного опасней шведов.
        Не испытав больших потерь в сражении при Гангуте, флот не устоял под натиском сил природы.
        Встречные осенние ветры сбивали галеры с курса, шквалы несли плохо управляемые при шторме скампавеи на скалы, разбивали их вдребезги, погибали люди. Когда галерный флот вернулся в Ништадт, в строю недосчитались полтора десятка галер и скам-павей. Море навечно похоронило в своих водах две сотни солдат и матросов.
        Несладко пришлось и отряду Головина. Поначалу успех сопутствовал генералу. На пути к Умео, захватив десяток шведских шхун, отыскал лоцманов, удачно высадил десант на шведском берегу. Хлипкие отряды шведского генерала Рамзо, «пометав кафтаны и ранцы», будто ветром сдуло. Страх обуял местных жителей. Они убежали в горы. Перед тем как отступить, гарнизон подпалил город. В небольшом порту стояло с десяток бригов и шхун. Пришлось их уничтожить.
        Весть о высадке русских на побережье Швеции достигла Стокгольма. Далеко, за тысячу верст от столицы небольшой городок Умео, но у страха глаза велики. Завтра, быть может, русские появятся в стокгольмских шхерах.
        Все бы ничего, да на обратном пути в финских шхерах октябрьский шторм разметал скампавеи Головина. Буря разбила в щепки пяток галер. Море похоронило семь десятков солдат и матросов…
        Осень подходила к концу. Хлопья первого снега укрыли скалистые холмы шхерных островков, прибрежные каменистые отмели. Соприкоснувшись со свинцовыми волнами, снежинки тут же исчезали.
        Генерал-адмирал заканчивал кампанию, собирался в дальнюю дорогу в Петербург по суше.
        - Принимай, Михал Михалыч, под свою руку галерный флот. — Апраксин передавал бразды правления Голицыну. — Поспеть бы в столицу, небось там уже справили викторию.
        8 Петербурге празднества шли к концу. Второй месяц веселился народ на улицах, площадях, в кабаках.
        Три месяца минуло с того дня, как Захарий Мишу-ков доставил губернатору Меншикову весть о Гангут-ской виктории. В тот же день столица откликнулась салютацией из «всех пушек». Петр, покинув на Алан-дах флот, на скампавеях перешел в Гельсингфорс. Командуя Ревельской эскадрой, попал в жестокий шторм у Березовых островов. Но моряки выстояли, обошлось без потерь.
        9 сентября пятерка позолоченных галер, разукрашенных коврами, флагами, вошла в устье Невы, следом буксировали шведские трофеи.
        По обоим берегам выстроились войска. Толпы народа, пушечные залпы приветствовали победителей.
        В Петропавловский собор поместили шведские знамена, отслужили благодарственный молебен. Под пушечные залпы царь направился в Сенат и, поклонившись, подал князю-кесарю Ромодановскому рапорт о морской победе и реляцию генерал-адмирала.
        Прочитав вслух рапорт и реляцию, князь-кесарь встал и произнес:
        - Здравствуй, вице-адмирал, — и торжественно вручил царю патент на новый чин.
        Приняв от князя-кесаря патент, Петр взволнованно ответил:
        - Господь Бог Россию прославить изволил, ибо, по многим дарованным победам на земле, ныне и на море венчати благоволил. Сия виктория Полтаве подобна, токмо морская.
        И здесь произошло характерное не для царской особы, но свойственное Петру событие. Выслушав поздравления присутствующих, новоиспеченный вице-адмирал быстрым шагом вернулся на свою галеру, стоявшую впритык к берегу. Легко взбежал по сходням. На мачте взвился вице-адмиральский стяг, и раздались залпы приветственного салюта в честь нового флагмана российского флота.
        Празднества продолжались за торжественным обедом во дворце Меншикова. Рядом с собой Петр усадил Эреншильда. От внимания иностранных послов не ускользнула доброжелательность царя. Один из них, голландский посланник барон де Би, заметил, что «трудно описать, до какой степени царь выхвалял Эреншильда за его геройское сопротивление и старался утешить его в несчастье, несколько раз пытаясь уверять его в своем уважении и повторяя ему, что он не будет терпеть у него ни малейшего стеснения».
        Не забыл царь и пленных шведских офицеров, пригласил их на обед, усадил за отдельный стол.
        Наступил вечер, и берега Невы расцветились фейерверками. На шведских судах засветилась надпись: «Уловляя уловлен». Пять дней с размахом веселился народ. Всем офицерам вручили награды — золотые медали на цепочке, рядовым — серебряные, с надписью «Прилежание и верность превосходят силу». В честь дня победы церковь по просьбе царя объявила 27 июля днем Святого Пантелеймона. Отныне эта дата навсегда вошла в церковные праздники России…
        В столице было объявлено, а затем и разнеслось по всей державе:
        «Государь пожелал почитать Гангутское сражение наравне с Полтавским».
        Закончились празднества, и не мог не заметить царь во время торжественных обедов, как исподволь льстиво и подобострастно, более, чем прежде, стали обращаться к нему иноземные послы морских держав Англии, Голландии, Франции. Да и сам вице-адмирал теперь впервые почувствовал и зримо обнаружил влияние русской морской силы. В завершение минувшей кампании парусный и галерный флоты на Балтике, по сути, без всякого препятствия совершают плавания. Правда, пока вблизи своих берегов, пробираясь зачастую шхерами, но уже нога русского солдата ступила на шведскую землю…
        Мало еще парусных кораблей. Салтыков просит денег для расплаты за покупки, в Адмиралтействе предстоит спуск на воду нового 54-пушечного корабля «Шлиссельбург». Его надо достраивать, закладывать новый. А казна пуста… В повседневных заботах иногда ускользают из внимания потоки денег в державе, а ловкачи тут как тут, набивают мошну.
        «Ну погоди, Алексашка, я тебя проучу…»
        Как было заведено, большим торжеством и застольем отметили в Петербурге спуск «Шлиссельбурга».
        Поднимая бокал в честь новорожденного судна, царь повернулся к Меншикову:
        - Знаю, Александр Данилович, всем ты славен и не беден. Нет у тебя одного богатства, морского. — Царь лукаво подмигнул ничего не понимающему Меншикову. — Потому дарю тебе, Алексашка, нашего младенца «Шлиссельбурга», холи его, обхаживай и доведи до ума.
        В зале воцарилось молчание, только теперь Мен-шиков понял суть «подарка».
        - Государь, великое тебе спасибо за славный подарочек. В том слово даю, что обустроен будет младенец на славу.
        Не ускользнула царская «щедрость» от внимания английского посла Джорджа Мекензи.
        «Как только корабль сел на воду, его величеству угодно было объявить, что он дарит его князю Меншикову, который хорошо понял смысл такого подарка; его светлость, как я слышал, чтобы отблагодарить за оказанную милость, тут же обещал не жалеть издержек на снабжение корабля и экипажем и украшеныями и заявил, что постарается его сделать лучшим из 54-пушечных кораблей русского флота».
        Отзвуки Гангута донесли наконец до сознания КарлаXII плачевное состояние его королевства. Рухнула последняя надежда. Дырявым оказался морской щит на Балтике. Достал-таки царь до шведской землицы. Карл то и дело натравливает султана на Россию.
        Тот послушался его советов и наущения французов, объявил новую войну русским. Но попал впросак. Война так и не состоялась. Царь и ухом не повел, только приказал Шереметеву быть наготове.
        Озлобленный султан приказал силой выдворить короля из Бендер. Тот отказался, и турки осадили в крепости остатки шведского войска. Полтыщи янычар полегло, шведов разгромили, сопротивлявшегося Карла взяли в плен. Без четырех пальцев на руках, кончиков носа и уха его заключили в замок подле Адрианополя и содержали там под караулом. Теперь он никому не мешал, и о нем позабыли.
        Слезное письмо от Ульрики с отчаянной просьбой вернуться домой — русские вот-вот появятся у стен Стокгольма — возымело действие. Он вошел в историю под фанфары, а покидал ее через черный ход, тайком…
        Переодевшись, с одним верным слугой, темной ночью Карл бежал из плена. Целый месяц через Австрию, Мекленбург, Померанию добирался он до осажденной крепости Штральзунд. Появление короля обрадовало, но не особенно вдохновило защитников крепости.
        Теперь он регулярно получал почту из метрополии. Корабли флота своевременно снабжали 121-тысячный корпус. Читая письма и донесения, он, усмехаясь, с удивлением узнал, что русский царь весьма благостно относится к пленным шведам. Кредо шведского короля осталось неизменным. С неприятелем следует поступать по своей воле, а не по сен-тиментам…
        Возвратившийся в столицу Апраксин с огорчением докладывал о понесенных утратах в схватке с морской стихией.
        - Сколь шведы не смогли нас обессилить на море, то непогода и штормы унесли, Петр Лексеич. Два десятка галер да скампавей потеряли в осенних бурях. Солдатиков и матросов сгинуло около трех сотен человек.
        Петр благодушно успокоил:
        - Слава Богу, Федор Матвеич, што малым убытком отделались.
        Апраксин закашлялся:
        - А то еще, Петр Лексеич, Бутурлин на швецкой землице побывал, пленных русаков наших вызволял. Яко скотину содержат в неволе. В рубищах и язвах ходят, голодом их морят, мрут.
        Петр нахмурился. Не раз об этом сообщали ему тайнописью из Стокгольма посол бывший, Хилков, а также любимец его генерал Головин Автоном.
        - В Гангуте прибежал к нам от них капитан Постников, — продолжал Апраксин. — Невмоготу, сказывал, в ихнем плену. Разве что кнутом не бьют.
        Петр дернул верхней губой, задрожали усики.
        - Будя. Я сенату ихнему об том писал. Ни ответу, ни привету. Отпишу на Москву, пущай ихние генералы спытают на себе хоть толику.
        Не прошло и двух дней, как в Москву послан был государев указ обер-коменданту Ивану Измайлову:
        «Собрать шведских генералов всех вместе, и живут они в Москве по своей воле, во всяком почтении, а наши у них в Свее содержатся зело жестоко и разведены врозь. Потому развести всех шведов по монастырям и городам и держать за крепким караулом, пусть напишут своим сенаторам».
        ГлаваIV. «Конец войны получен токмо флотом»
        За месяц до начала Гангутского сражения вице-адмирал Лилье наведался к Ревелю. Шестнадцать вымпелов линейных кораблей насчитал шведский флагман в гавани. Мало того, что он убрался восвояси, старший флагман адмирал Ватранг, выслушав его доклад, ни разу даже не попытался отправиться к Ревелю, чтобы дать бой русской эскадре.
        Больше того, не потеряв в Гангутском сражении ни одного линейного корабля, Ватранг, по сути, не решился вступить в схватку с Ревельской эскадрой и всячески уклонялся от встречи с русскими кораблями. Почему? Да потому, что у русских был примерно равный по силе ударный кулак — линейные корабли. Шестнадцать против семнадцати. Шансов наверняка выиграть сражение, исходя из численности линкоров, не было.
        А ежели бы эскадра Ватранга превосходила Ре-вельскую эскадру на десяток линейных кораблей?
        Сомнительно, чтобы шведский флагман удержался от соблазна атаковать русских.
        Но такое соотношение могло быть, если бы не прибыли в Россию своевременно девять линейных кораблей, купленных Федором Салтыковым.
        Салтыков не только оснастил их, но и набрал экипажи для перегона, проверил их добротность. Девять кораблей — это не одна тысяча людей. И вся тяжесть забот легла на плечи одного человека.
        Не все шло гладко в таком сложном деле, за всем не углядишь. Да и царь не баловал особым вниманием труды Федора. А пытливая натура первого русского корабельного мастера не позволяла ему сидеть ни минуты без дела. Год назад изложил царю свое воззрение на поправку дел в державе. На этом не остановился, продолжал оглядываться на европейские порядки, сравнивать с российскими, делать заметки.
        Сочинил целую тетрадь «Изъявления прибыточные государству». В тот день, когда закончилось сражение у Гангута, Салтыков без особой боязни отправил царю из Лондона свои соображения:
        «В бытность мою в Англии и Голландии, — делился Федор мыслями с царем, — между дел, которые по всемилостивейшему вашему указу повелено мне отправлять, смотрел прилежно о прибылях и о правлении их к тому, и тому взял в пример, что возможно учинить в наших государствованиях».
        Уважал Петр дельные предложения, но не любил, когда кто-то со стороны поучал его, государя. Но Федор никоим образом не смущается, для него главное — принести пользу державе. А потому он питает надежду, что царь его поймет.
        «По тем же мерам изыскивая много выписал и всепо-корно вашему величеству предлагаю в нижеписанных главах и предложениях; только припадая к в. в-ву, молю, что сие так дерзностно учинил, обнадеяся, что сие произыдет в службу вашего величества, также наделся на в. в-ва милость и покров нерушимой».
        Какие же замыслы тревожат душу Федора Салтыкова?
        Ни много ни мало в тридцати трех главах излагает свои взгляды беспокойный корабельный мастер. Во-первых, царю всенародно объявить о исконных русских землях, отвоеванных у шведов, «…указать учинись по всеуниженным предложениям манифест в ведомость всему народу российскому, что оные вышеупомянутые провинции издревле надлежали короне российской, почему сия правдивая война зачалась с короною шведскою для отымания отечественных наследственных провинций».
        Видимо, долго штудировал Федор летописи по истории государства Российского. «Издревле владели едва ли не всею Лифляндиею великие князья российские новгородские…» Все-то знает и аргументирует автор о старинной вере и в Курляндии, и Естонии, и Семигалии, городах Риге, Ревеле, Нарве, Юрьеве… Объясняет и причину отлучения тех мест. «И во время, когда Российское государство опустошено и разорено ордынским владетелем Батыем, те лежащие в польских лифляндах городы взяты к римскому владению, которые даже и до днесь отлучены российской короны, а надлежали те земли ко псковским пределам около Двины реки, такожде и Юрьев, который ныне именуется Дерпт, и прочие городы отлучилися к тому владению на время». В этой первой главе, которая озаглавлена длинно, но вполне внятно «Объявление претенцыи короны российской на несколько части провинции Лифляндии и на те целые провинции Ингрию и Корелию, которые отыманы ныне у короны шведской…», четко прописаны права России на перечисленные земли.
        Неплохо осознав влияние печатного слова на европейцев, Федор предлагает царю: «И после того сочинения манифеста велеть перевести на латинской, французской и на немецкой языки и велеть напечатать на тех языках, в ведомость всем европейским государствам».
        Остальные тридцать две главы трактуют заботы о самом разном. Жителях столицы и губерний, устройстве заводов суконных, бумажных, стеклянных, игольных, шелковых и прочих. Торговищах, мерах хлебных, винных, весовых. О сеянии винограда и промыслах рыбных. Строении каменных зданий и мостов по всей державе. Печется Федор о главном богатстве — людях. О содержании нищих и сирот, умножении жителей, радеет о душах людских. «Довлеет послать указы во все губернии губернаторам, чтобы они очистили по одному монастырю, в которых есть каменное строение, на содержание библиотек.
        И в тех губерниях велеть изыскивать из монастырей разных и из приказов городских всякие знатные и старинные письма и грамоты великих князей российских и царей, которые есть за руками их, такожде старинные книги собирать рукописные и печатные, которые лет за 500, 400, 300 и 200, как на славянском, так и на греческом языках; тоже велеть собирать разных наук и творцов на иностранных, как старинных, так и нынешних лет, на латинском, английском, французском и немецком языках и прочих, и такие книги брать, у кого они сыщутся, тех монастырей в библиотеки, и велеть такие библиотеки построить таким, которые видели то строение в других государствах».
        Не оставил без внимания и родную стезю, — учредить повсюду «морские боты и буеры» для перевозки людей и «всяких тяжких кладей». Вновь напоминает царю «О взыскании свободного пути морского от Двины реки до Амурского устья и до Китая…»
        Немало именитых и толковых людей направлял Петр на государеву службу в европейские страны. Князья Григорий Долгоруков и Борис Куракин, граф Андрей Матвеев годами пребывали послами, на себе ощущали жизнь и быт Франции и Англии, Дании и Голландии, встречались с правителями этих стран. И все же никто из них так и не осмелился, а быть может, и не додумался на деле помочь своему отечеству, посоветовать самодержцу, как переустроить жизнь людей у себя на родине…
        Терпеливо ждал Федор Салтыков отклика царя на свое послание. Мелькали месяцы в беспрестанном радении о своем, самом главном, предназначении. Царь поручил покупать и строить новые корабли в Англии, Голландии, где проще и подешевле, лишние деньги у князя Куракина не водились. Вдобавок не дают проходу жены английских и голландских офицеров, захваченных в плен шведами на купленных кораблях…
        Не дождавшись отклика из Петербурга, вспомнил Федор о своем знакомом Алексее Макарове.
        Тайный кабинет-секретарь Алексей Макаров, выходец из простых посадских людей, своим трудолюбием и честностью снискал полное расположение царя. Никто из приближенных не пользовался таким авторитетом и доверием в делах государя, как Макаров. Немало дел, по указанию царя, не выходило за пределы канцелярии, не отсылалось в сенат, а вершилось в ее стенах. В таких случаях единственным и часто верным советником Петра выступал Алексей Макаров. Поэтому все приближенные царя искали его дружбы и расположения.
        Федор Салтыков как-то само собой сблизился с Макаровым, когда состоял при царе после возвращения из заграницы. Потом, с головой увлеченный кораблестроением, он редко общался с Макаровым, никогда ни о чем не просил.
        Когда царь поручил Федору закупку военных судов за границей, Макаров посоветовал ему взять себе в секретари своего племянника.
        До последнего времени Федор не обращался к Макарову, теперь заставила нужда:
        «Государь мой, Алексей Васильевич, — обращался к нему Федор из Лондона, — доношу я вам, моему государю, сею почтою послал я к е. ц. в-ву предложения, о которых я прежде сего доносил, такожде и вас просил впредь о напаметовании по оному доношению моему, е. ц. в-ву; и при оных же моих донесениях, якож и при нынешнем, послал я некоторые предложения, и о сем я вас, государя моего, всеуниженно паки прошу, дабы вы, по своему ко мне крайнему жалованью, против моих доношений донесли обо всем, такожде чтобы и впредь ваша милость напомянули об указах, повелите ли оные, дабы был прислан указ немедленно, чтоб не пропустить нам времени в строении, ежели же да повелите такожде и о торгу, о которых я доносил же, прошу вас всепокорно мя уведомить, будет ли указ об оных, такожде и что будет по моим предложениям указу же и покажутся ли е. ц. в-ву. А я за вашу оную ко мне, государя моего, милость рад служить всегда, ежели что есть ныне к служению вашему, или что будет впредь, от всеусердия моего аз есмь готовейший услужить. Паки и паки вас, государя моего, всепокорно прошу, дабы вы соизволили до-несть е. ц. в-ву, по
сему приложенному дупликату предложений, о тридесять третьей главе».
        Еще поведал Федор о тяжкой болезни, водяной, которая одолевает его, а потому «прошу всепокорно оказать благодеяние доложите государю об уплате мне жалованья, ныне имею я великую в деньгах скудость, понеже в болезни моей стали мне великие убытки в леченье дачею повседневною дохтурам и оптекарям…» А в конце просил сообщить «долго ли мне еще здесь быть». Приелось пятый годок на чужбине.
        Обратившись к Макарову, Салтыков сделал верный ход. Царь нашел время и спустя месяц, на Рождество Христово 1715 года, ответил Федору. «Письма твои, первое от 1 августа, второе ноября от 5 числа до нас дошли (ныне оба в одно время), в которых пишешь ты, а именно в первом, что в строении трех кораблей, которые строятся в Голландии, один английским, два голландскими мастерами, против указу нашел несходство, о чем и князь Куракин к нам прежде писал, но того ныне уже поворотить невозможно, для чего уже писали мы к нему, чтоб он более там кораблей делать не подряжал, а искал бы способу строить в ином месте, также и покупать более кораблей ненадобно, но старайтесь о первых покупках четырех, дабы их как наискорее отправить до уреченного места, также и сделанные три… Что же пишете о юфти и о икре паюсной, дабы оную отпускать в Ливорно, о том впредь к вам писать будем. О взятых аглицких и галанских офицерах, которых побрали в полон шведы, будем стараться, как возможно, дабы их выручить.
        Приложенные при тех письмах тетради (о привилегиях купецким людям, как их надлежит чинить и размножать купечество, такожде и экстракт из кро-ник лифлянских и курлянских и о претензии Российскому государству Лифляндии и Ингрии и прочих земель) до нас дошли». Горазд был царь на обещания, а на деле пальцем не пошевельнул.
        Отослав ответ Салтыкову, Петр еще раз перечитывал его «изъявления» и делился мыслями с Апраксиным:
        - Вновь попоминает он о морском пути вокруг Сибири до Амурского устья. Агличане, мол, да галан-цы ищут новых земель, хоть в том искании какая и трудность сыщется. Все для своих прибытков и по-всегодно того пробуют.
        - То дельно мой тезка советует, да не ко времени, не сей час, — вздохнул Апраксин.
        - Еще говаривает… — Петр листал тетрадь.
        - Толкует о чинах рефендаря да регента державного. Смотреть бы им накрепко во всех губерниях зачинами воинскими и гражданскими, за жалованьем ихним, да оклады денежные где берут не по делу.
        Петр сердито шмыгнул носом. Вскинулся сердитым взглядом на Апраксина:
        - Будто сам не знаю, воры всюду.
        Апраксин поморщился. Недавно и он влип, послушался эту каналью, Меншикова…
        Тогда за махинации с подрядами на хлеб царь взыскал со светлейшего сполна. С тех же, кто был замешан в этом деле, Головкина, Ульяна Сенявина, Кики-на, тоже деньги взыскал, а Кикина лишил званий, регалий и выслал в Москву.
        С Апраксиным состоялся особый, суровый разговор:
        - С коих пор имя свое позоришь? — спросил царь.
        - Сам не ведаю, государь, — в замешательстве краснел Апраксин. В последнее время он все чаще обращался к царю по титулу. — Каюсь в грехах своих, истинно не за корыстью, а токмо думалось, благое дело, — будто исповедовался Федор Матвеевич.
        - Сам вижу по розыску, ты ни полушки невзял. — Петр хорошо знал бескорыстную натуру своего «дядьки». — Помнишь, сказывал ты: «С кем поведешься, у того и наберешься». Поостерегся бы эту шельму, Данилыча, не к добру с ним якшаться. К морскому нашему делу прирос ты корнями, не мелочись. Нам с тобой еще немало забот, покуда на море обеими ногами не подопремся…
        А сейчас Петр, словно угадывая мысли Апраксина, опять заговорил о Салтыкове:
        - Посудины его дорого казне обходятся. Едино судно шведы в полон взяли.
        Генерал-адмирал знал, что на родных верфях суда вооружать вдвойне дороже.
        - О высокой цене Салтыков и мне не раз доносил, отписывает о всем регулярно. Чаю, он блюдет интересы казны. А насчет кораблика, — Апраксин развел руками, — не обессудь, Салтыков здесь ни при чем. Его на том корабле не было. Шведы полонили его, но там англичан нанятых немало, а заботы опять жена Салтыкова, ответ-то ему держать.
        Петр слушал молча, хмурился. Не всегда правда-матка в масть его настроению приходилась. Сердито отложил тетрадь. «Еще не в свое дело суется. Схотел домы каменные да мосты по всей державе строить. На любимый Санкт-Петербург который год камушки собираем со всех губерний. А все нехватка».
        Перед уходом Апраксин отвлек царя от злых мыслей:
        - Как со свадьбой-то Аникитки порешил? Петр осклабился, разразился гомерическим хохотом:
        - Быть посему, беспременно. Отведем душу, повеселимся на славу, Бахусу[39 - Бахус (Вакх) — в древнеримской религии бог виноделия и плодородия.] помолимся не един день.
        Не раз бывал Апраксин соучастником пьяных оргий во «всепьянейшем синоде», где главенствовал «шутейнейший Ионикита». В прошлом году на восьмом десятке лет Никита вдруг решил жениться на вдове капитана Стремоухова. Царь принял в этом деле живое участие, велелхправить шутовскую свадьбу с размахом.
        Знал Апраксин, что на днях собирается отъехать во Францию сын Никиты, капитан-поручик Конон Зотов. Просил он слезно царя не устраивать посмешище над отцом-стариком, пожалеть их старинный род. Но Петр отмолчался и при отъезде Конона дал ему поручение:
        - Францию ты ведаешь. Все прознай нынче про Адмиралтейство, где и как суда сооружают. Уставы ихние штудируй и заимей для привозу к нам. Другое дело. Матросов ихних вербуй на нашу службу. Там Иван Лефорт сим делом промышляет. Деньгу у Куракина будешь брать по векселям.
        Петр интересовался французским флотом неспроста. Еще недавно Франция на равных господствовала в Средиземноморье с англичанами, ее эскадры, соперничая с английскими, успешно действовали в водах новых колоний у берегов Америки. После Гангута послы морских держав, которых царь не баловал вниманием, всячески искали повода встретиться и побеседовать с ним накоротке.
        Английскому послу Джорджу Мекензи вскоре такая возможность представилась. Английский престол обрел нового владельца. Скончалась королева Анна, и престол занял курфюрст Ганноверский ГеоргI. Раньше у Петра с ним сложились вполне дружелюбные отношения.
        Но Англией на деле правил парламент. Об этом хорошо был осведомлен английский посол, беседуя с царем. У него были свои интересы, поэтому он начал разговор издалека:
        - Вашему величеству, вероятно, известно, что король Карл вернулся на родину.
        Петр вдруг зевнул, прикрывая рот:
        - Ну, так што с того? Брату Карлу наскучило у турок кушать чужой хлеб.
        Мекензи натянуто улыбнулся:
        - Я упомянул об этом потому, что он наверное захочет опять вступить в войну с вашим величеством на суше.
        Петр хмыкнул:
        - Ну, и што с того? Мало мы задали перцу ему в Полтаве, нынче от Гангута прогнали. Нам мир потребен, а худого мира для себя не допустим… Нынче флот наш крепко на море стоит. Почнем разорять берега шведские, посмотрим, как запоет брат Карл.
        Слушая царя, Мекензи кисло улыбался.
        В прошлую навигацию шведские корабли перехватили в Балтийском море несколько десятков английских купеческих судов. Купцы и казна несли убытки. Министр лорд Таунсенд требует, чтобы Мекензи склонил царя к миру со Швецией.
        - Но вашему величеству известно, что король Карл действует решительно. Он подписал «Каперский устав». Теперь шведские корабли будут грабить беспощадно и ваших, и наших купцов.
        «Насчет наших купцов ты зря печешься. Их-то раз-два и обчелся», — сдерживая улыбку, подумал Петр и парировал:
        - Брата Карла мы усмирим, наша эскадра их приструнит. Теперича мы хозяева в своих водах. От Петербурга их отвадили, нынче и к Стокгольму наведаемся.
        Покидая царя, Мекензи уже думал о том, как повнятнее изложить суть беседы в донесении министру.
        «Что касается того, что может случиться, если шведский король возобновит войну в этой стороне, то слова царя всегда сводились к тому, что он сам стоит за мир, но если ему нельзя будет заключить хороший мир, то он постоянно будет пускать в ход все усилия, чтобы сделать войну утомительной для его противника. Царь разговаривал при этом с видимым равнодушием и не преминул высказать высокое мнение, которое он имеет о своем флоте, и что этот флот может ему помочь получить хорошие условия мира».
        В Лондоне остались недовольными состоянием дел в Петербурге. Русский царь не желает мира на Балтике. И в то же время препятствует выгодной торговле англичан через Архангельск. Там никто не препятствует на море, а в том порту русские купцы намного сговорчивее, чем в Петербурге.
        Близилась навигация, русские галеры в Петербурге, а парусная эскадра в Котлине готовились к выходу в море. Об этом прекрасно был осведомлен и Мекензи. Поразмыслив, лорд Таунсенд вознамерился послать английскую эскадру на Балтику под видом охраны купеческих караванов от шведских каперов — разбойных судов на море. И кроме того, чтобы повлиять морской силой на непокорного царя, склонить его к миру. Но Мекензи, узнав о предполагаемом появлении эскадры в русских водах, сомневался в успехе замыслов лондонских лордов и спешил сообщить:
        «Если галеры царя уже окажутся в Ботническом заливе, то мы можем потребовать перемирия, но царь уверен, что мы не можем заставить его согласиться на перемирие, так как он знает, что он в состоянии производить по всему побережью вторжения, в то время как мы ни в малейшей степени не будем в состоянии спасти Швецию нашими крупными кораблями».
        Петр не стал дожидаться вскрытия льда в Финском заливе. В конце марта он наведался в Морскую коллегию.
        - Ведомо нам, брат Карл рушит мир на море, — сказал он Апраксину: — «Каперский устав» объявил. Теперь любой швед бери судно, ставь пушки и выходи на большую дорогу. Нам сие не с руки.
        Апраксин молча поддакивал. Он-то прекрасно, еще со времен губернаторства в Архангельске, знал не понаслышке о каперах, разбойниках на море, под покровом своих самодержцев. Грешили этим в прошлом и французы, и те же англичане. Так надобно им по рукам ударить, Петр Лексеич.
        - А я к тебе затем и пожаловал. — Царь оживился. — У нас в Ревеле четверка фрегатов да тройка шняв. Пошлем туда Бред ал я. Он лихой капитан. Назначим идти к Даго и Эзелю. Небось шведы там поджидают купцов. Поживиться думают.
        - Толково задумано, господин вице-адмирал, — согласился генерал-адмирал.
        - Другую имею мыслишку, — хитро улыбнулся царь. — Сие Бредалю объявить, токмо когда в море выйдет. В Ревеле лазутчиков немало. Прознают о снаряжении фрегатов, шведам донесут.
        - И то верно.
        - А штоб пресечь сие, пошлем в Ревель Ягужинского. Выставить на всех дорогах кругом города караулы. Покуда Бредаль в море не уйдет, ни одну живую душу из Ревеля не выпускать.
        В который раз генерал-адмирал восхищался в душе смекалкой царя…
        Отправив Ягужинского в Ревель, царь принимал перед отъездом английского посла. Так повелось, что властители, заняв трон, часто меняли своих послов.
        Петр достоверно знал о враждебности Мекензи к стране пребывания и позволил себе то, о чем десяток лет назад и не помышлял бы.
        На прощальной аудиенции, услышав отзывные грамоты английского посла, царь вызывающе спросил у Головкина:
        - Кто кредитив сей подписал?
        - Королева Анна, государь.
        - Покойница! — раздраженно крикнул царь. — Верни их послу. С того света грамот не приму.
        Растерянный Головкин протянул Мекензи грамоту. Побледневший посол пробормотал:
        - Документ, государь, составлен по всей форме.
        - Этак я тебе кредитивную грамоту дам к моей матушке, царство ей небесное, Наталье Кирилловне!
        Мекензи еще больше смешался, развел руками, а Петр вдруг захохотал:
        - Передашь моей матушке приветствие от меня?
        Разговор принимал угрожающий характер. «Бог мой, — думал Мекензи, — черт с ними, с грамотами, только бы ноги унести. Головы-то царь рубит часто без разбора».
        Долго еще издевался царь над послом — быть может, вспомнил, как в свое время глумились англичане над Матвеевым?
        Свою твердость он проявил не напрасно.
        Вернувшись из плена, КарлXII сразу наотрез отказался вести мирные переговоры. Он надеялся на войну «до победы». Значит, надлежало «разговор» с ним вести прежний, тем более что король издал «Каперский устав», и прошлым летом шведы захватили полсотни купеческих судов, направлявшихся в Россию. Посматривал Петр и на Европу. Там наконец-то развязались руки у Англии, окончилась Война за испанское наследство. «Того ради, — писал царь Долгорукову в Данию, — короля лучше на том шведском берегу посетить и к желаемому миру принудить, а ежели в том слабо поступить, опасно, дабы кто из сильных в медиаторы не вмешался, и тогда принуждены будем все по их музыке танцевать».
        Отпустив с миром Мекензи, Петр ждал вестей из Ревеля.
        Замысел царя удался на славу. Ранним утром 9 апреля один за другим снялись с якорей три фрегата: «Самсон», «Святой Павел», «Святой Петр» и шнява «Принцесса». За островом Нарген капитан Бредаль, как было предписано, вскрыл пакет. Указ Петра был короток: «Идти по западную сторону островов Даго и Эзель искать каперов, которые крейсируют меж этих островов и Готландом.
        Поймать их и разорить. Такожде поступить и с прочими неприятельскими судами, военными и торговыми…»
        - Передать по линии, — скомандовал Питер Бредаль, — фрегатам и шняве лечь в дрейф. Капитанам прибыть на «Самсон».
        В полдень отряд, распустив паруса, при попутном ветре двинулся на запад. Выходя из Финского залива, фрегаты и шнява растянулись по фронту на видимости и направились к югу.
        Спустя два дня в 5 милях от Виндавы на горизонте замаячил парусник.
        - Барабаны наверх! — скомандовал Бред ал ь. — Пушки к бою! Флаг до места!
        Спустя полчаса в подзорную трубу Бредаль определил: «Капер о шестнадцати пушках».
        На первый предупредительный выстрел шведский капер ответил залпом бортовых орудий. Завязался бой, — видимо, капером командовал опытный капитан, который и не думал спускать флаг.
        Канониры «Самсона» оказались более меткими, чем их соперники. У шведов появились пробоины. Капер, увертываясь от выстрелов, попытался ускользнуть. Но поздно. Со всех сторон его окружили подоспевшие фрегаты. Наконец «Единорог» — так звали шведа — спустил флаг. Вечером один из фрегатов повел его на буксире в Ревель. Остальные суда продолжали поиск и через день в 8 милях от Виндавы пленили без боя еще один 10-пушечный капер, «Эсперанс». Третий капер, «Стокгольм», захватили далеко к югу, около острова Готланд. Этот приз пришлось сжечь: на горизонте показалась шведская эскадра. Бредаль скомандовал повернуть на север…
        Еще на подходе к Кроншлоту Бредаль увидел паруса кораблей, зимовавших на рейде у Котлина. Один за другим вытягивались туда из гавани два десятка линейных кораблей, десяток фрегатов — флот готовился к дальнему походу. Петр решил послать на галерах войска в Данию, чтобы высадить их на шведском берегу вместе с союзниками.
        Корабельному флоту ставилась задача — прикрывать галеры и не допускать шведов к нашим берегам.
        Шведы после Гангута почувствовали силу русского флота. Но надежд не оставили. Ждали случая. В конце мая наведались в Ревель тринадцать шведских вымпелов. Кораблей больших в гавани не оказалось.
        Шведы намеревались отыграться за прошлогоднюю неудачу. Но врасплох русских не застали. Уже при входе батарея на мысу охладила их пыл.
        Потом заговорили пушки двух бригантин. На пристань быстро выставили полковые пушки и стреляли в упор. Пришлось шведам убраться восвояси.
        Ватранг отвел душу, доложил королю о больших потерях у русских. Но король теперь настороженно относился к рапортам моряков. Сенат сообщил о потере на море трех вооруженных каперов.
        А царь похвалил Бредаля, расцеловал его при всех:
        - Сей трофей невелик, но взят тобою в море, прежде такого не бывало. Приведи в порядок суда и отправляйся заново в море. Тереби шведов у ихних берегов.
        Из Ревеля берегом прискакал курьер. В Ревеле объявились две иноземные эскадры. Адмирал Норрис — флагман английской, шаутбенахт Дефет командует голландской эскадрой. Эскадры конвоировали более сотни купеческих судов, следующих в Петербург.
        - Сие похвально, — прочитав рапорт, обрадовался царь, — пускай брат Карл ведает, што нас морские державы жалуют.
        В рапорте сообщалось, что вместе с эскадрами в Ревель прибыли три «покупных» корабля: 54-пушеч-ный «Лондон», 50-пушечный «Британия», 44-пушеч-ный «Ричманд».
        - Молодец Салтыков, ко времени подоспел, — сказал царь Апраксину, — растет наша сила морская. В будущую кампанию возьмем брата Карла в клещи. Слухай, генерал-адмирал, мои мысли.
        Перед выходом еще раз обсудили с Апраксиным план кампании.
        - Ведомо тебе мое рассуждение, покуда неприятель в немецких землях, а когда и выгнан будет, чаю, конца войне не быть, море от шведов чисто не будет. Того ради лучше Карла на его берегу навестить и к миру принудить. — Петр показал по карте. — Ныне у шведа Штральзунд да Висмар. Там саксонцы и датчане норовят кус ухватить. Будя им. Я так полагаю: двинуть войска сухим путем, а полка четыре на галерах морем.
        - Кто поведет галеры? — спросил Апраксин.
        - Покуда с полками пойдет Змаевич до Либавы. — Петр помолчал, раскуривая трубку, и неожиданно закончил: — Опасаюсь, ежели мы промедлим, как бы кто из сильных не вмешался. Англия, да Франция давно присматриваются на наш край. Тогда принуждены будем под их дудку танцевать.
        Не отпуская Апраксина, царь, нахмурившись, протянул ему письмо:
        - С почтою получил ведомость от Салтыкова, надоел он мне с этими женками. Почитай.
        «От офицерских жен, — читал Апраксин вполголоса, — житья нет, не могу от них никуда скрыться; приходя чинят великий крик и великое бесчестье… Ныне их родственники, жены ищут на мне, что оных не выручаю и денег также им не посылаю, — и от такого страха я скрываюсь и не могу выходить со двора, понеже хотят засадить меня в тюрьму, г.кн.Куракин отказался во всем, а сказал, что денег у него в нынешнее время нет и все в расходе, а мастеровые люди мне докучают непрестанно, что не имею от них покою, и о сем Ваше Царское Величество всепокорно прошу, дабы указали прислать свой милостивый указ к г.кн.Куракину в зарплату мастеровым людям и на отправление 250 фунтов.
        Еще ж всеуниженно прошу Ваше Царское Величество о своем зажилом жалованье за прошлый год, которое мне не доплачено, також и за нынешний выдать оное мое зажилое жалованье, дабы указали послать свой всемилостивейший указ г.Куракину, понеже мне ныне учинились великие убытки и помираю с голоду».
        Пожимая плечами, Апраксин вернул письмо царю:
        - Все по делу, Петр Лексеич, помочь надобно! Верный служака.
        Царь с досадой отмахнулся:
        - Сам знаю. Мне и Макаров о нем докладывает.
        С той же почтой пришло письмо от Салтыкова кабинет-секретарю, в котором он откровенно изливал душу и сообщал с тревогой о своем бедственном положении. Царь не спешит выручать своего подопечного. В июне 1715 года к Салтыкову явились пристава, чтобы вести его в тюрьму, о чем он сообщил Макарову,
        «…по челобитью офицерских жен стали мне великие деньги, чтоб меня в тюрьму не водили, а караулили б меня в доме моем, понеже я болен; и ныне я сижу за караулом тех приставов, из которых стерегут меня двое днем, а четверо ночью, взаперти, чтоб я не ушел; и возьмут меня к суду в скорых числах, в которых я не знаю, что чинить, понеже я доносил е. ц. в-ву многократно, а указа поныне не имею; и не знаю, что учинится со мною, а становятся мне такие великие убытки, а денег у себя не имею и не знаю, чем стало питаться: жалованье, выданное мне Куракиным, я употребил на часть уплаты мастеровым людям, понеже и от оных мастеровых людей не имел я покою и ожидал також засаждены быти от них в тюрьму». И вновь, предчувствуя неладное, письмо заканчивает печальным вопросом: «Долго ль мне еще быть здесь, в Англии?»
        В конце июня вице-адмирал Петр Михайлов поднял флаг на «Ингерманланде», авангард возглавил капитан-командор Меншиков. Не отставал царский любимец — и по делу успевал, и в морской карьере шагал. Брал здоровьем, хваткой и сноровкой, умом. Недавно заслужил от Петра звание подмастерья корабельного строения. Особо ценил его Петр за прозорливость. Приняв в подарок «Шлиссельбург», он подметил немало недостатков и высказал царю:
        - Господин вице-адмирал, по моему разумению, капитана корабля надлежит назначать при закладке киля.
        Петр внимательно слушал:
        - Ну-ну, выкладывай.
        - Ежели на корабле с той поры объявится хозяин, то он не допустит упущений в постройке. Ему ведь плавать.
        Петр согласился сразу, и с той поры на новые корабли командиров назначали при закладке корабля на стапелях…
        Эскадра готовилась сняться с якорей, но случилась беда. Лето стояло жаркое, сухое, без дождей. Ночью 27 июня разразилась гроза. Молния ударила в «Нарву». Корабль немедленно вспыхнул и через несколько минут взорвался. Погибло триста офицеров и матросов вместе с командиром. Случайно спаслись пятнадцать матросов, которых взрывом выкинуло за борт…
        Вторую кампанию эскадра кораблей выходила в море под командой Петра. Галерный флот возглавлял Апраксин.
        Давно присматривался Петр к гавани Рогервик, недалеко от Ревеля. Место глубокое, но от штормовой волны защищено плохо. В этот раз эскадра после маневров отстаивалась здесь спокойно, задули ветры южных румбов.
        На «Ингерманланд» прибыл старший флагман, генерал-адмирал Апраксин, поднял свой флаг.
        - Снимаемся с якоря, господин вице-адмирал, пора поглядеть на союзников, — сообщил он для порядка Петру.
        - И себя показать нелишне, — задорно ответил вице-адмирал Петр Михайлов. — Нынче и Катеринушка должна в Ревеле объявиться.
        На подходе к Ревелю доложили: парусники под английским и голландским флагами — двадцать два вымпела.
        Петр первым разглядел адмиральские флаги и, опустив трубу, сказал Апраксину:
        - Англичанин — адмирал, голландец — шаутбенахт. Салютовать им не будем, твой чин равный.
        Адмирал Норрис так же внимательно наблюдал за русским флагманом.
        Накануне отправки эскадры первый лорд Адмиралтейства поучал адмирала:
        - Вы первым удостаиваетесь чести понести флаг флота его величества в порты России. Помните, официальное поручение вашей миссии — оградить наших купцов от шведских каперов. Вторая цель не менее существенная. Русский флот имеет десятки вымпелов. Кроме кораблей, они имеют сотни галер для высадки войск в Швеции. Но мы не можем допустить, чтобы царь Петр безнаказанно распоряжался на Балтике. Будьте готовы исполнить свой долг, если того потребуют интересы Англии…
        Голландский флагман порядок соблюдал, приветствовал салютом русского адмирала. Апраксин вежливо ответил. Морские салюты, кроме чинопочитания, означают уважение к флагу государства…
        Первыми наведались гости на корабль под царским штандартом.
        - Адмирал Норрис, шаутбенахт Дефет, — представились они Петру.
        Оказалось, что они сопровождают большой караван, около сотни купеческих судов, в Петербург.
        - В прошлую кампанию мы понесли большие убытки от шведских каперов.
        Петр согласно кивнул и похвалился:
        - Нынче весной мы уже изловили пяток каперов, но брат Карл не унимается, не желает нашей обоюдной торговли.
        Потягивая вино из бокалов, гости благожелательно улыбались: хорошо, когда царственная особа занимается морским делом, понимает их…
        Начались взаимные визиты, встречи. Распределяли, чтобы не было ущемления, кому первому играть утреннюю зорю, кому вечернюю. Первым начинал старший по званию. Апраксин и Норрис по чину оказались равными — Норрис играл утром, Апраксин — вечером…
        Летняя погода ласкала теплом и штилем. Царь крепко держал в уме все приметные даты. Вспомнил, о прошлогодней виктории.
        Первую годовщину Гангутской победы Петр отмечал торжественным обедом. Приглашенные адмиралы-союзники пили за здоровье государя и за российский флот, а Норрис про себя подумал: «Как бы нам вскорости не разойтись контркурсами». Перед уходом из Англии первый лорд Адмиралтейства предупредил Норриса: «Присматривайтесь к русским кораблям и капитанам, оценивайте их мощь, осваивайте гавани и рейды».
        Одним из первых внимание Норриса привлек капитан четвертого ранга Наум Сенявин, командир пя-тидесятипушечного «Страфорда». Корабль этот Нор-рис знал до последнего гвоздика, когда-то на нем плавал, а Наума Сенявина оценил высоко.
        - С таким капитаном я готов атаковать любого неприятеля, — откровенно сказал он голландцу-ша-утбенахту.
        Время бежало, на Ревельский рейд возвращались один за другим зарубежные купцы с товарами из Петербурга. Гости собирались в дорогу. В адмиральский час на русский флагманский корабль съехались иноземные флагманы. Начались прощальные визиты адмиралов. За время стоянки в Ревеле Петр не раз гостил у Норриса, тот наносил ответные визиты. За столом, за чаркой доброго вина у моряков всегда отыщется свой, флотский, интерес для откровенных «морских» баек.
        У Норриса в подчинении был еще шаутбенахт. Он тоже часто составлял компанию флагманам. В знак расположения к новым знакомым Петр подарил Нор-рису свой портрет с алмазами, а шаутбенахтам, английскому и голландскому, презентовал бриллиантовые перстни.
        Не осталась в стороне и Екатерина Алексеевна, подарила Норрису табакерку с алмазами.
        Знал царь по прежним годам: не вредно, на всякий случай, расположение приобрести среди иноземцев. А вдруг сгодится.
        Российского флота генерал-адмирал Федор Апраксин не привык ни принимать, ни жаловать драгоценности. Не по скупости, а по натуре. Поступил попросту, по-флотски, прислал своим коллегам-флагманам по ящику доброго вина.
        Проводив гостей, Петр, в доброжелательном настроении, завел разговор с Апраксиным:
        - Нынче отписал я Салтыкову благодарность, послал ему указ возвратиться в Россию.
        - Давно пора, Петр Лексеич, он свой долг сполна давно претворил пред отечеством. Не каждому етакое по плечу.
        Изредка, но бывало, что царь, по каким-то известным только ему одному причинам, изменял свое решение. На следующий день перед ним стоял навытяжку командир «Страфорда», капитан 4-го ранга Наум Сенявин. Ему вместе с Бредалем не сегодня завтра надлежало отправиться совместно с английской эскадрой в Голландию и Англию. На кораблях везли туда разные припасы и паруса для оснащения построенных там, под надзором Салтыкова, трех линейных кораблей.
        - Ты не впервой к такому делу причастен. Смотри зорко за всеми неполадками. Припасы по тем кораблям сам развези. Все они деньгу немалую стоят. И парусы, и такелаж, и пушки, и прочая.
        Расхаживая по комнате, царь опять дымил трубкой, подошел к столу, взял конверт:
        - Сие письмо вручишь Федьке Салтыкову, оставаться ему впредь в Англии до моего указу. Заменить его покуда некем, а суда потребны для флоту.
        Жесткий, а порой жестокий свой нрав царь проявлял нередко, когда дело касалось державных интересов. Не было в такие моменты у него колебаний, не показывал, какими чувствами руководствовался. Человеколюбие оставалось на задворках его сознания.
        Отменив свой указ, царь меньше всего думал, а наверняка и вовсе не вспоминал те многие сетования на безысходность положения своего верного слуги по становлению флота.
        В свой смертный час, 2 августа 1715 года, получил Федор Салтыков от царя письмо с разрешением отправиться наконец-то на родину. Успел ли он узнать об этой «царской милости»? Об этом история умалчивает. Свое последнее прибежище обрел он не в родном крае, а на одном из безымянных лондонских кладбищ.
        Прошли годы. Бесстрастное Время сровняло с землей и это место…
        Узнав о его кончине, вспоминал ли царь хотя бы один раз о Федоре Салтыкове, своим трудом, не жалея себя, вдвое увеличившем боевую мощь флота? Двадцать линейных кораблей поставил он в строй Балтийского флота.
        История не оставила никаких следов о царской благодарности усопшему рабу Божию Федору…
        Дело шло к осени, помалу начинало будоражиться море, близилась пора затяжных, равноденственных штормов.
        Эскадра, не теряя времени, совершала экзерци-ции, подтягивалась к стоянке у Котлина. Царь сошел с корабля, высадился на берег и поехал сухим путем, с супругою. У Сойкиной горы царя поджидал галиот, который и доставил его на Котлинский рейд.
        Эскадра начала постепенно разоружаться, готовиться к зимней стоянке. Накануне первых зимних заморозков пришло донесение из Копенгагена. На рейд прибыли два построенных в Архангельске 52-пушечных корабля: «Уриил» и «Селафаил». Не суждено было увидеть царю давний королевский подарок в Лондоне — яхту «Транспорт-Рояль». Вместе с кораблями она отправилась из Архангельска, но в сильный шторм, неподалеку от Гетеборга, ее выбросило на камни и разбило волнами.
        Вместе с первым снегом в Петербург пришли вести из Дании. Прусские, саксонские и датские войска, не дожидаясь подхода русских полков, осадили шведскую крепость Штральзунд.
        Видя беспомощность сопротивления, КарлXII на корабле отплыл на родную землю. Вместе с ним на борту находился голштинский барон Генрих фон Герц. Пылкий фантазер и искатель приключений, Герц пришелся по душе королю. Они познакомились в Голштинии, когда КарлXII пробирался из турецкого плена на родину, и быстро сошлись характерами. Карл предложил Герцу перейти к нему на службу министром финансов, и тот, бросив свой пост гофмаршала Голштинии, увязался с королем. Но бывшего гофмаршала прельщали не только финансы, но и дела поважнее, не терпелось ему также войти в историю. Генрих Герц постепенно начал внушать КарлуXII мысль о необходимости изменить внешнюю политику.
        - Вашему величеству следует посадить на английский престол нашего друга Якова Стюарта. Для этого надо сначала заключить мир с царем Петром, а потом вступить с ним в союз.
        - Как же так, мириться с моим давним врагом царем Петром? — недовольно морщился Карл. Но тут же вспоминал он о более ненавистных персонах — английском короле Георге и короле Дании Фредерике.
        - Для сего, ваше величество, необходимо отвоевать у Дании нашу норвежскую землю. Оттуда прямиком флотом высадить короля Якова в Шотландию, — настоятельно продолжал убеждать короля барон.
        С такими настроениями направился Карл в столицу, где его с нетерпением ждала любимая сестрица Ульрика вместе со своим супругом Фридрихом, бывшим гессенским принцем…
        Не раз после Гангута Петр окидывал своим взором карту Балтийского моря.
        На севере берега прочно удерживались Швецией. На востоке, по сути, теперь от Курляндии до Финляндии утвердилась Россия. Дальше к западу берега усеяли Пруссия, Речь Посполитая, Померания, Меклен-бург, Голштиния. Шведов почти изгнали из Померании, остался один Висмар, к которому на помощь союзникам двинулись полки генерала Репнина.
        Давно присматривался царь к приморским княжествам. Приходили не раз ему мысли использовать династические союзы для укрепления положения державы на берегах Балтики.
        Четыре года назад, встречаясь с герцогом Меклен-бургским, Леопольдом, царь завел речь о женитьбе герцога на его племяннице, Екатерине Ивановне. Такие дела обычно быстро не совершаются. Теперь подошел срок. В Петербурге составили брачный договор, по которому Екатерина сохраняла свою веру. Герцог обязался ежегодно выплачивать жене 6000 ефимок на расходы.
        Царь не скупился на бриллианты, наряды, а главное, послал войска на помощь герцогу для взятия Ви-смара.
        Собираясь в путь, царь отправил Апраксина в Ревель.
        - До чистой воды три месяца. Корабли и фрегаты в Ревеле ракушками обросли, мало ходки потому. Просмотри сам, надлежит ли килевать «Полтаву», «Святого Петра». Обломай лед, тащи к берегу, клади на борт. Как лед сойдет, из Либавы Змаевичу быть в Ростоке, меня дожидаться. Корабельную эскадру Сиверсу в Копенгаген вести. Сам здесь за всем флотом и войском присматривай. В остальном действуй по способности. Указы с дороги буду слать.
        После Крещения Петр с супругой и племянницей отправился в Данциг, где находилась главная квартиpa войск генерала Шереметева. Бракосочетание племянницы и свадьбу сыграли в Данциге.
        Правда, Петра предупреждали из-за рубежа посланники, что жених не оформил, как следует, развод со своею женой и вообще человек он недобросовестный.
        Державные интересы Петр ставил выше всего.
        - Сим браком мы по праву, по родственному, оседлаем берега Зунда. Оттуда рукой подать до шведской Сконии, на южном берегу.
        Замыслы русского царя, видимо, разгадали на берегах Темзы. Известия о бракосочетании в Данциге вызвали переполох в Лондоне.
        Докладчик короля ГеоргаI, ведавший всеми иностранными делами, статс-секретарь Гаунсэнд возмущался:
        - Царь Петр зашел весьма далеко. Сначала он завладел берегами Курляндии, выдав замуж свою племянницу Анну Иоанновну. Сейчас в Риге и Либаве стоят его эскадры. Затем царь породнился с австрийским императором, женив своего сына на его свояченице. Теперь он вознамерился осваивать порты Мекленбурга и держать свои войска подле границ наших ганноверских владений.
        «В Англии ревность к могуществу Петра быстро возрастала, так как русское владычество на Балтике угрожало стать для британской торговли хуже, чем было шведское. С каждым днем становилось все более очевидным, что главной целью военных предприятий Петра было способствовать экономическому развитию его новой империи».
        Масла в огонь подлил другой статс-секретарь, Стенгоп, своим донесением из Копенгагена.
        В обширной реляции он с тревогой сообщил о ввозе в Россию сотен французских и голландских мастеров, о караванах морским путем в Астрахань, Персию, Китайскую Татарию, каналах, соединяющих Балтийское море с Белым и рекой Волгой. Русские, овладев Балтийским морем, заведут торговлю через Любек к ущербу для британской торговли. А сие воскресит соперничество Ганзы с Англией. «Если царь будет оставлен в покое на три года, он будет абсолютным хозяином в этих краях».
        А царь, путешествуя по суше, не забывал флот. Осенью вызволил он из ссылки Корнелия Крюйса.
        - Поезжай в Ревель, разберись с худыми судами, готовь их к навигации. Назначаю тебя генерал-интендантом.
        В дороге получил письмо от Апраксина, между прочим сообщал он, что Крюйс трудится с ленцой. Тут же предупредил без жалости царь:
        «С великим неудовольствием слышу, что Ревель-екая эскадра так у вас неисправна, и осеннее удобное время упущено; ежели впредь так поступать станете, можете живот свой потерять…»
        Генерал-адмирал не наговаривал на своего бывшего подопечного. Крюйс после возвращения из ссылки заметно сдал. Старше Апраксина годами, медлительный по складу характера, он распоряжался теперь с необыкновенной осторожностью, выверяя каждое слово. Видимо, пребывание в далекой Казани наложило свой отпечаток на состояние неторопливого по натуре норвежца.
        В самом деле, несладко пришлось ему в непривычной обстановке. Губернатор, прочитав царский указ, поджал губы, искоса поглядывая на обмякшую с дороги фигуру разжалованного вице-адмирала.
        Поначалу определил ему на постой захудалую квартирку на окраине. Но Крюйс с женой не унывали, на двоих жилье было сносное. Своих детей, двух сыновей и дочь, они отправили в Амстердам — зачем им страдать за грехи родителей.
        Обустроившись с помощью двух приставленных матросов, супруги благополучно перезимовали, никуда не наведывались, потому что местное общество обходило их стороной. Их спокойная жизнь нарушилась в первый весенний день. Посыльный чиновник передал распоряжение губернатора:
        - Сию квартирку велено вам освободить и переехать в иную.
        Только обосновались Крюйсы на новом месте, как от губернатора последовало указание переехать им в другое место.
        Тут смирению отставного вице-адмирала пришел конец. Крикнув матросов, он погрузил пожитки на телегу и направился к губернаторскому особняку. Распахнув двери, он приказал матросам заносить вещи и занял две пустующие комнаты на первом этаже.
        Услышав шум, губернатор Кудрявцев, узнав, в чем дело, дал слово больше не тревожить Крюйса…
        Утвердившись окончательно с жильем, жена слезно просила мужа:
        - Напиши, Корнелий, государю, пусть он тебя отпустит с миром домой, в Амстердам.
        - Как так, с позором явлюсь в Голландию? — кипятился Крюйс. — Надобно мне в России заслужить прощение.
        Однажды жена, урожденная голландка Катерина Фоохт, ушла помолиться к подруге-немке, такой же реформистке, учительнице в губернаторском доме. Вернулась она необычно взволнованной:
        - Из Петербурга пришла почта, сообщают царским манифестом о какой-то виктории морской над шведами.
        Пришлось опальному моряку наведаться в губернскую канцелярию, где Он, не без волнения, прочитал царский манифест о Гангутском сражении.
        По мере чтения наливалось краской обычно бледное лицо Крюйса, еще ярче проступало родимое пятно на щеке. «Как жаль, что я не с ними, моими парусами и пушками, — досада и боль саднили сердце, — сколько лет и здоровья отдал я флотскому делу, а теперь случилась виктория, а мне здесь горевать суждено».
        Вернувшись домой, он со вздохом рассказал жене о гангутской победе и ушел в другую комнату.
        До сумерек сидел бывалый моряк у окна, глядя на пенящиеся под окном волны полноводной Волги.
        Когда совсем стемнело, достал гербовую бумагу и, с некоторым трудом подбирая слова, начал писать прошение царю.
        «Державнейший Царь. Государь Милостивый!
        Служил я, нижайший раб, Вашему Царскому Величеству 16 лет и управлял верно, радетельно и трудился с великим тщанием неусыпно, сколько могуты моей было, за что и имел к себе милость Вашего Величества; но Божеским посещением прогневал Ваше Величество, отчего весьма сокрушаюсь.
        Всемилостивейший государь! Прошу Ваше Величество меня, нижайшего раба своего, для своего многолетнего здравия, аресту свободна учинить по-прежнему, за старые мои верные и радетельные службы и для старости моей. За что должен со всею фамилией своей вечно Бога молить?»
        Письмо было запечатано и отправлено на следующий день. А ответ пришел далеко не быстро. Даже Катерина, всегда уверенная в правоте мужа, не вынесла жребия, ей уготовленного, как супруге ссыльного, не вытерпела, опять возмутилась.
        - Чего нам здесь ждать? — спрашивала она со слезами. — Не думаю, что о тебе скоро вспомнят. Последуй хоть раз моему совету. Выбрось блаженные мысли. Ты, Корнель, не родился подданным Петра. Испроси у него великодушного позволения, и поедем в Амстердам. Я сильно скучаю по детям.
        Слушая причитания жены, старый моряк обиженно насупился:
        - Ты думаешь, мне детки во сне не снятся? Только в долгу я перед Россией, она меня возвысила, и тебе это известно. Быть не может, чтобы царское величество меня позабыло.
        Не прошло и двух месяцев, прислан был наконец ответ от царя. Петр возвращал Крюйса на службу в прежнем звании…
        И вот теперь, не прошло еще и года, царь упрекает его в нерадивости, не иначе упомянул о нем в письме Апраксин, больше некому. Делать нечего, как говорят русские, назвался грибком — полезай в корзину.
        - Государь мне пеняет за худую службу, — виновато, с некоторой растерянностью обратился он к Апраксину. — Какие будут мне замечания, господин генерал-адмирал?
        - Встрепенись, вице-адмирал, — без насмешки, огорченно ответил Апраксин, — вспомяни, как на Воронеже по стапелям проворно носился, девкам за тобой было не угнаться.
        Апраксин перевел дыхание, встал, поманил Крюйса к окошку:
        - Вишь «Полтаву»? В ракушках она вся. К мели-то по осени ее приткнули, а кренговать не поспели. Чрез месяц эскадру в море выводить Сиверсу, в Копенгаген плыть к государю. По флагману равнять строй будут корабли, а он, как дохлая лошадь, плестись станет. Бери-ка сотни три-четыре матросов добрых, обкалывай лед вокруг нее, кренгуй.
        Крюйс понятливо склонил голову, шагнул к двери, но Апраксин остановил его:
        - Сие дело ты токмо направь по руслу. Наиглавное нам с тобой — эскадру снарядить в дальний путь. Впервой наша, российская эскадра поплывет в Европу. Смотреть на нее, глаза пялить станут повсюду теже аглицкие, да голландцы с датчанами, да немцы. Грешно наперво в грязь лицом ударить.
        Каждое судно, великое ли, малое ли, само по себе сооружение непростое, а порой довольно сложное. Постоянное пребывание в водной среде не проходит бесследно для корпуса судна, или, как еще в старину его называли, кузова.
        В воде обитает, кроме рыб, множество живых организмов. Для некоторых из них дерево — лакомая пища, для других не только еда, но и пристанище для постоянного проживания.
        В теплое время на якорных стоянках эти живучие твари намертво впиваются в подводную часть деревянного корпуса и устраиваются по-семейному. Сооружают жилища в виде ракушек, множатся, и вскоре вся подводная часть сплошь покрывается этими наростами.
        Одно дело, когда только что спущенное на воду судно, подняв паруса, скользит окрашенной поверхностью днища сквозь водную толщу. Совсем по-иному двигаются эти суда в конце кампании, когда их днища облеплены непрошеными «соседями»-ракушками. Судно намного теряет ход, делается неповоротливым и неуклюжим при маневрах.
        Для купеческих судов такое явление может быть терпимым какое-то время, а для военных судов недопустимо. Любой порядочный капитан использует первую возможность, чтобы очистить днище — подводную часть судна. Не всегда это удается во время кампании, капитаны приноравливаются к концу осени, перед зимней стоянкой.
        Процесс этот непростой и называется «кренгование» или, проще, «откренивание» судна. Обычно парусное судно частично освобождают от балласта, оно подвсплывает и его подводят к мелководью, чаще в устье какой-нибудь речки. Приткнув судно к мели, начинают заваливать его на бок, кладут бортом на воду. Производят такое действо двумя способами. Нагружают на верхнюю палубу каменный балласт и укладывают его вдоль одного борта. Под тяжестью камней корпус судна заваливается на бок, обнажается подводная часть — днище, — и ее очищают железными скребками от ракушек. Потом перетаскивают камни на другой борт и чистят другую половину.
        Иногда применяют иной способ. На берегу устанавливают большие деревянные вороты. На них заводят толстые канаты и закрепляют на борту судна. Вращая вороты, наматывают на них канаты, и судно накренивается.
        Крюйсу все это дело было знакомо до тонкости. Только не совсем понимал он, почему генерал-адмирал втравил его в эту канитель. «Сие дело капитана „Полтавы“ и флагмана эскадры», — слегка возмущался про себя Крюйс. Но приказ есть приказ.
        Первым делом он пригласил капитан-командора Сиверса и капитана «Полтавы» Фан Геята:
        - Генерал-адмирал распорядился произвести не откладывая кренгование «Полтавы».
        «Не разумею, почему Крюйсу поручили такое дело, — не отводя глаз от пронзительного взгляда Крюйг са, подумал капитан-командор Сиверо, — сия обязанность моя и Фан Гента. Не успели по осени, рано морозы ударили. Но мы и без Крюйса об этом заботу имеем».
        В свою очередь, Крюйс напыщенно переводил взгляд с командира «Полтавы» на Сиверса.
        Двенадцать лет, как делает карьеру Сиверс в русском флоте. Недолюбливал его Крюйс, когда был флагманом эскадры. Уж больно самоуверен и заносчив. Хотя дело знает превосходно.
        После Гангута государь произвел его в капитан-командоры, назначил командовать эскадрой. Но надо показать, кто здесь старший.
        - Полагаю, — сухо начал вице-адмирал, — для успешного выполнения указа господина генерал-адмирала кренгование начать завтра. Для того весь экипаж привлечь — матросы за зиму отъелись, пусть побегают.
        Несколько расположенный к общению с капитанами и флагманами, Крюйс был чрезмерно требователен к «подлому» званию людей, простым матросам. Привычка эта зародилась у него со времен службы в голландском флоте, где довольно сурово обращались с экипажами.
        На другой день берег возле устья речки Пириты кишел матросами. Сталкивали на воду шлюпки, грузили на них камни, везли к борту «Полтавы», в сетках поднимали на верхнюю палубу. Поодаль стояли кружком офицеры во главе с капитаном. Крюйс и Сиверс расположились чуть в стороне, особняком.
        Матросы без устали таскали камни, балагурили, подначивали друг друга:
        - Кузька, а Кузька!
        - Чаво?
        - Рыбку съесть — надо в воду лезть!
        Хохочут матросы, улыбаются офицеры; Крюйс насупился, помалкивает.
        - Петруха, тебя как звать-то?
        - Летом зовут Филаретом, а зимой — Кузьмой. — Брюхо болит, на краюху глядит.
        Хватаются за животы матросы, проворнее бегают за камнями — развеселились офицеры, а Крюйс так и не улыбнется, не любит эти шутки матросни, не по нраву они ему.
        Да и многие матросы нет-нет да и кидали в сторону своего бывшего флагмана откровенно неприязненные взгляды. Помнили его «заботу» о корабельных порядках. И до появления Крюйса на кораблях не жаловали офицеры матросов. Прикладывали руку к физиономии за малейшую провинность и просто нерасторопность.
        Флагман эскадры Крюйс считал это недостаточным. Для особых случаев провинности объявил для наказания матросов принятый в голландском флоте так называемый способ «килевания».
        Посреди судна, поперек палубы, в небольшом расстоянии располагали два каната, которые спускали за борт в воду, протягивали под килем и вытаскивали на другой борт. К этим канатам крепили решетчатый деревянный люк.
        Провинившегося матроса привязывали к люку, перебирая канаты, опускали в воду, протягивали под килем и вытаскивали полуживого матроса из воды с другого борта. Иногда, для пущей острастки, матроса протаскивали «с выдержкой» под килем. Частенько такой «выдержки» не переносили, и на палубу поднимали бездыханное тело.
        О «порядках» Крюйса знал царь, но не возражал. Надо было держать всех в узде. А Крюйс потом узаконил свой метод и разослал на корабли приказ, который прозвали «Крюйсовыми статьями»…
        Видимо, и сам Крюйс почувствовал на себе злобные взгляды матросов и, убедившись, что все идет ладно, отправился в гавань. Там его ждала ластовая эскадра — единственные суда, которыми сейчас командовал вице-адмирал.
        Название это прочно закрепилось в русском флоте.
        Каждый флот, как и любой военный организм, требует для своего существования самых разных припасов. Экипажи — провианта; оснастка корабля — запасных парусов; рангоут — деревянных частей мачт, стеньги, рей и прочего; такелаж — веревочных и других подвижных частей для управления парусами и оснастки рангоута. Пушки не игрушки, гавкают, когда их снаряжают порохом, стреляют, когда в достатке ядра.
        Все эти припасы пополняются по мере расхода. Хорошо, если родные гавани неподалеку. Зашел, стал на якорь, наполнился припасами и гуляй себе в море.
        Для перевозки припасов с пристани на рейд, на корабли, стоящие на якорях, требуются особые транспортные суда. Они, эти суда, не имеют, как правило, вооружения, пушек, но вмещают в свои емкие трюмы различные припасы.
        Когда же эскадры уходят в дальнее плавание, то берут с собой припасы, вплоть до того, что грузят на верхнюю палубу живую скотину.
        Так или иначе, частенько случается, что припасы грузовые суда везут и на дальнее расстояние…
        Так уж повелось в русском флоте, что на этих судах — катах, флейтах, талях, шмаках, — перевозивших провизию для экипажей, мерой для ржи — основного продукта питания — служили ласты. Каждый ласт соответствовал примерно по весу сотне с лишком пудов. По наименованию этой меры все грузовые суда называли «ластовыми». Служба на них, в отличие от военных судов, не считалась престижной. Командовали ими боцмана или старослужащие матросы, выбившиеся в унтер-офицеры за особые заслуги. Ластовые офицеры, в отличие от строевых, имели сухопутные звания и считались второсортными моряками. Такую-то «армаду» и имел в своем подчинении вице-адмирал Крюйс.
        В первый весенний день Апраксин получил указ от царя: эскадре иметь провианту на четыре месяца. В Ревеле таких запасов не оказалось.
        - Поезжай ты сам сей же час в Петербург, — приказал он Крюйсу, — как хошь, а чтоб через неделю сюда тыщу ржи да сотни две ластов гороху доставить. Так государь повелел.
        Засопел недовольно Крюйс, ему ли пристало на санях по распутице ехать, но виду не подал, отправился в путь.
        Спустя две недели и царь прислал письмо: направить с эскадрой для практики два десятка гардемарин «породных, небедных» из Морской академии. Пришлось опять отряжать нарочного в Петербург к директору Морской академии графу Матвееву…
        С каждым днем все сильнее припекало мартовское солнце. Ночью дороги подмерзали, а в полдень санные полозья хлюпали по воде. У кромок льда по всему берегу в гавани зачернела каймой подтаявшая вода. Из Петербурга то и дело подвозили провиант. Царь повелел привезти эскадрой провиант на 2000 человек, для кораблей, которых ожидали в Копенгагене из Лондона и Архангельска.
        Часть провизии пришлось распределять на суда эскадры, все ластовые суда были загружены до отказа. Приближалась Пасха.
        В последнюю неделю марта Апраксин распорядился Сиверсу прорубить во льду проходы для кораблей эскадры:
        - Покуда лед в гавани не проламывается, потому каждый экипаж пускай для своего судна пешнями прдкалывает канаву на выход. Как только лед у входа в залив сойдет, потянемся на якорях завозом на чистую воду. Государь указ прислал, поспешать надобно.
        С утра на льду появились сотни матросов, бухта огласилась звонким перестуком пешней, вокруг кораблей появились первые разводья с битым льдом.
        Первый день Пасхи совпал с началом второго месяца весны. В гавани, освещенной ярким солнцем, водворилось спокойствие. В экипажах служили молебны. Матросы, переодетые в парадные мундиры, чинно слушали заутреню, втягивали ноздрями пряные запахи наваристых мясных щей. Наконец-то кончился Великий Пост, а с ним и надоевшие постные щи и каша. Наступил мясоед, можно было разговеться.
        Заветная предобеденная чарка подняла настроение, все кругом христосовались, не разбирая чинов и званий.
        Проснувшись, матросы продолжали разговляться. Кое-кого отпустили прогуляться по городу, побаловаться с девками. К вечеру над укрытой льдом гаванью и окружающими ее берегами воцарилось какое-то загадочное затишье. В лучах заходящего солнца с запада вдруг наплыла какая-то мрачная, до небес, туча. С каждой минутой она вырастала в гигантскую горную вершину и с заходом солнца закрыла половину небосвода. У основания этой тучи внезапно появились светлые проблески. В то же время и северная сторона небосвода покрылась такой же угрюмой тьмой, и обе тучи двинулись навстречу друг другу.
        Внезапно между быстро сближающимися облаками появилось загадочное свечение неба, и вдруг все вокруг озарилось вспышками молний, которые следовали одна за другой… Все вдали заволокло дымом… Все жители города покинули свои дома и выбежали на улицы. В смятении они и высыпавшие из казарм офицеры и матросы в каком-то странном оцепенении и даже страхе следили за происходящими в небесах таинствами…
        Наблюдавший это редкое и необычное явление генерал-адмирал Апраксин оставил в своем журнале довольно подробное описание происходящего.
        «Апрель. Во 2-й день, то есть второго дня Пасхи, к вечеру около 9-ти часов во время светлое, с звездами видимо было, как… пришло от горизонта облако очень черное, на верху остро, а на низу широко, и пошло вверх скоро, так что меньше трех минут до половины небосвода дошло. В то же время, как явился черный облак, явилась, подобно как великая, метла светлая и подымалась выше горизонту около 12 градусов. В тот же час явилось от метлы, ближе к северу, одно черное облако, которое зело скоро шло против первого облака… А первое облако шло против того на северо-запад, а промеж обоими черными облаками явился свет, подобно столпу. И стояло так около 10-ти минут. Потом облако, которое пришло от северо-запада, страшно скоро пошло сквозь столп и ударилось о другое облако… и мешалися с великим пламенем и дымом… И видим дым был выше горизонта 20 градусов, и сквозь дым видно было непрестанное пламя, подобно, как флот и армия бились. И было то видимо 15 минут. Потом помалу поднимались в высоту, подобно как многие огненные метлы, и взошли выше горизонта 80 градусов. А облако, которое… подалось… стало быть невидимо
прежде, а другое стало быть невидимо около 10 часов… Потом светло стало от звезд, как перво.
        Не можно описать, какой в то время был страх, как оба облака ударились… Також многие малые облака следовали за большим облаком, которое шло от запада, и было такое пламя, подобно молний, так, что глаза не терпели»…
        Минула Пасхальная неделя, и генерал-адмирал приказал экипажам переселиться из береговых казарм на корабли.
        - Объяви в приказе своим офицерам и всем служителям, — распорядился Апраксин, выслушав доклад Сиверса, — что отныне сход на берег с кораблей воспрещен без надобности для службы. С сего дня велено всем быть на кораблях бессходно под штрафом. Ежели кто из офицеров ночевать станет на берегу, у него вычтено будет за месяц жалованье, а кто из нижних чинов осмелится, батогами да линьками наказан будет. Чаю, матросики в зиму попривыкли с девками блудовать, кого и потянет.
        Расхаживая по каюте флагмана, Апраксин проводил рукой по отсыревшим переборкам, наказывал Си-версу:
        - Прикажи печки протопить в кубриках, да так, чтобы не спалить судно. На палубах все забито грузами да скотиной, распорядись капитанам шлюпки все убрать на берег, кроме одной командирской. Да на «Ингерманланде» государеву шлюпку приведи в полный порядок. Чаю, там вице-адмирал флаг держать станет.
        Спустя два дня корабли по одному начали вытягиваться по прорубленным во льду каналам на внешний рейд, где уже льдины покололись от солнца и ветра.
        Отправляя эскадру в плавание, Апраксин еще раз попомнил Сиверсу строгий наказ царя:
        - Тебе ведомо, четвертый месяц Змаевич с галерами пробирается под берегом к Ростоку. Шведы про него беспременно пронюхали. Но и твою эскадру поимеют в виду. Когда сторожить станут, не ведомо. Потому в походе дозор держи беспременно впереди по курсу. Опрашивай всех купцов. Ежели появится, не дай Бог, неприятельская эскадра в превосходстве, ни в коем разе не азардируй. Помни: каждый корабль на вес золота. Ворочай без раздумья на обратный румб. Возврат чини в Ревель. Береженого Бог бережет.
        «В 19-й день поутру генерал-адмирал на корабле капитан-командора Сиверса был и поручил ему указ царского величества и инструкции, что ему чинить. Також отдал ему письмо царскому величеству с приложенными о состоянии эскадры табелями… При отъезде с корабля приказал ему немедленно учинить сигнал к выниманию якоря… Потом, быв на корабле „Ингерманланд“, возвратился в гавань, чтобы для вставших солдат и матросов, которые на корабли не поспели, оставить до вечера корабль „Рафаил“ под командой капитана Гаука…По половине дня учинил сигнал к походу… В первом часу пополудни пошел на парусах наперед корабль „Ингерманланд“ и потом капитан-командор на „Екатерине“, отдав честь крепости из 5 пушек. В то же время г. адмирал стоял на батарее по приказу его ответствовало с крепости равными выстрелами. И за капитан-командором до вечера все корабли, кроме „Рафаила“, который оставят для забирания оставших людей, следовали. Ветер был изрядный…» —
        появилась запись в журнале генерал-адмирала.
        Финикус эскадра прошла благополучно, правым галсом. Дул ровный северный, с прохладцей, ветерок. Повернув на южные румбы, эскадра прибавила в скорости. Ветер зашел за корму, паруса вздулись пузом. Попутный ветер, фордевинд, люб морякам. Слева на горизонте угадывалась полоска земли — берега Курляндии. Справа за горизонтом, по счислению пути, прятались обрывистые берега острова Готланд. Земля шведская, неприятельская.
        Попался навстречу первый парусник — немецкая шхуна из Гамбурга. На вопрос о шведах шкипер путано пояснил, что видел на горизонте десяток парусов, но не знает, чьи это суда.
        Сиверс усилил дозор, к фрегатам присоединились две шнявы. Крейсировали впереди, по курсу на видимости.
        Минули сутки, и под берегом заметили два парусника. Сиверс отрядил шняву «Лизетту» опросить о неприятеле.
        Эскадра, подобрав паруса, легла в дрейф, ожидая результатов опроса. После полудня «Лизетта» подошла к флагману, на борт по штормтрапу ловко поднялся и легко спрыгнул на палубу лейтенант Ипат Муханов.
        - Два брига под английским флагом, — начал рапортовать Ипат, — оба шкипера твердят, что у Борнхольма собрался чуть ли не весь флот швецкий, вым-лелов три десятка, не менее.
        Сиверс сдвинул брови:
        - Откуда вызнали?
        - О том весь месяц в Копенгагене толкуют.
        Брови капитан-командора взлетели кверху.
        - А как же они сумели улизнуть?
        - Так что, господин капитан-командор, шли они ночью под берегом, под конвоем двух своих фрегатов.
        Сиверс заложил руки за спину, несколько минут размышлял, шагая по палубе от борта к борту, потом отрывисто проговорил:
        - Поднять сигнал, капитанам прибыть к флагману.
        Одна за другой подходили шлюпки. В каюте флагмана задымили трубки, загомонили капитаны. Почти три недели не собирались вместе, отводили душу в байках.
        Потом военный совет слушал капитан-командора:
        - По всем доносам у Борнхольма крейсируют шведы, вымпелов тридцать. У нас втрое меньше. Указ его величества в таком случае не азардировать, в бой с неприятелем не ввязываться. — Сиверс оглядел примолкнувших капитанов и закончил: — Посему единое мое мнение. Возврат в Ревель, ждать указа государя.
        Обратный путь занял две недели.
        Корабли эскадры еще становились на якоря, а на палубу «Святой Екатерины» поднялся Апраксин. Выслушав Сиверса, генерал-адмирал облегченно вздохнул:
        - И то верно. Вестей от тебя не получал, намучился. Пошлем сей же час гонца к государю. Он рассудит, ему виднее, он там у шведов под боком.
        В далеком Мекленбурге у царя будто бы все налаживалось с союзниками. После свадебных торжеств в Данциге Петр приказал генералу Репнину поспешить с войсками из Померании к осажденному Висмару:
        - Нам надобно в Мекленбурге обезопасить берег для нахождения флота. Датчане и саксонцы копошатся у Висмара. Ты подоспеешь, мы по закону Висмаром завладеем с алиртами нашими.
        Но со взятием Висмара произошла осечка. Датчане, саксонцы и пруссаки, прослышав, что русские войска идут маршем к Висмару, всполошились. Никак не хотели делить добычу с русскими войсками. Быстро послали к шведам в Висмар парламентеров. Объяснили, что русские, мол, вас тут грабить будут, и шведы сдали крепость.
        Когда генерал Репнин подошел к городу, то перед ним закрылись ворота.
        - У нас нет приказания наших повелителей пускать русское войско, вы не штурмовали Висмар, — объявили Репнину.
        - Так пошлите за таким приказом, — настаивал Репнин, — а не пошлете, так я своей силой в город войду.
        Узнав о выходке «союзников», Петр с досадой сказал Репнину:
        - В горой не лезь, разбивай лагерь под стенами, там видно будет. Нам сейчас не с руки с ними свариться. Шведа воевать станем вместе.
        По пути из Данцига царь виделся с королем Пруссии и датским королем. Уговорил совместно произвести высадку войск на южном берегу Швеции, в Сконе. Петр питал надежду и на англичан, что они десантируют войска на западный берег. Без поддержки английского флота перебрасывать войска через пролив Зунд было рискованно.
        На севере Мекленбурга, в порту Росток, царя уже ждала галерная эскадра Змаевича с пятью тысячами войск.
        Залпами салюта приветствовала галерная эскадра вице-адмирала Петра Михайлова. Здесь он узнал, что Ревельская эскадра вернулась в гавань.
        В Ростоке царя ждало донесение князя Долгорукова из Копенгагена. Король Дании вдруг объявил ему, что на помощь английского флота рассчитывать не стоит.
        - Король Георг весьма встревожен союзом царя Петра с Мекленбургом, — пояснил датский король, — англичане подозревают вашего царя в стремлении навсегда укрепиться в Мекленбурге. Ваши войска и флот оккупировали владения герцога Леопольда.
        Петр нервничал, кусал губы. «Начинается свистопляска». Но Долгоруков не знал подноготную этого недовольства, хотя и догадывался, о чем речь.
        Английская корона давно метила присоединить к своим владениям, Ганноверу, земли Мекленбурга и выйти к берегам Балтийского моря. А теперь вдруг дорогу перебежали русские.
        В отличие от Долгорукова, царь разгадал точно замысел английских министров и послал Куракину указание во что бы то ни стало склонить короля к заключению союза против шведов…
        В конце июня галерная флотилия двинулась к Копенгагену. Царь решил на месте рассеять туман недоверия у союзников. В этот же день разведка донесла, что шведская эскадра покинула позиции у Борнхольма и ушла на пополнение припасов и отдых в Карл-скрону. Без промедления Петр направил берегом с нарочным офицером указ Сиверсу: «С получением сего, через 5 часов выйти в море и следовать в Копенгаген».
        Нарочный вез указ генерал-адмиралу: «Галерному флоту перейти к Аландам, быть готовым совершить диверсию против шведских берегов, но только с прибытием датской эскадры для прикрытия».
        По пути из Ростока в Копенгаген царь отдыхал в родной стихии. Море всегда, даже в шторм, прибавляло бодрости, поднимало настроение, освежало мысли.
        Еще раз продумывал предстоящую высадку на берега Швеции. Сейчас у него на галерах 5 тысяч войск, берегом двигаются казачьи полки. Вот-вот двинется корпус Шереметева из Шверина. Основа всего десанта — русские полки. Но что-то стали темнить англичане, да и датчане мельтешат, никакого пока нет прояснения…
        Ход мыслей повернулся в другую сторону. Впервые за пятнадцать лет к Петру поступили сведения, что брат Карл склоняется начать переговоры о мире. Из Парижа Конон Зотов пишет, что испанский посол, князь Челламаре, искренне заверил его в стремлении Карла к миру, а сам князь готов быть посредником.
        Он, царь, давно был готов к окончанию войны. Цели достигнуты, Россия пробилась к морю, крепко оседлала берега Балтики. Но можно ли доверять взбалмошному брату Карлу?
        При входе на Копенгагенский рейд сердце Петра переполнилось радостью. Десять русских вымпелов теребил летний ветерок на мачтах линейных кораблей.
        Капитан-командор Шелтинг рапортовал о состоянии эскадры:
        - Отряд капитан-командора Бредаля в полном порядке. Купленные в Англии корабли готовы выйти в море, но припасов нет в полной мере.
        Лучший корабль на рейде, «Девоншир» капитана Сенявина.
        Петр лично обходил корабли эскадры, дотошно осматривал последние «приемыши», купленные Салтыковым в Англии, корабли, построенные в Архангельске.
        Не успел осмотреть все корабли, как на рейде показалась англо-голландская эскадра из 19 вымпелов под флагом старого знакомца, адмирала Норриса. Не захотели оставаться в стороне и датчане. В своей родной гавани нет ни одного вымпела!
        Правда, датский флот совершал рейд к берегам Норвегии, где начал боевые действия шведский король. Но вот появился их флагман генерал-адмирал Гульденлев, а за ним следовала и датская эскадра.
        Радости Петра не было конца, когда у входа на рейд показались вымпелы эскадры Питера Сиверса. Наконец-то царь поднял свой вице-адмиральский флаг на любимце «Ингерманланде».
        Вечернюю зорю с заходом солнца первыми заиграли на русском флагмане. «Ингерманланд» словно бы задал тон. В ту же минуту запели трубачи англичан, голландцев, датчан…
        Впервые русская эскадра пребывала в европейских водах на равных с морскими державами.
        Казалось, что наступает решительный момент. Все готово для десанта. Восемь десятков вымпелов союзников надежно закроют доступ в проливы шведам. Правда, датчане до сих пор не выслали транспорты в Росток за дивизией Репнина.
        При встрече датский генерал-адмирал начал что-то бормотать об отставших датских судах у берегов Норвегии. Датский король заговорил о том, что сначала надо собрать урожай, чтобы солдатские сапоги не вытоптали поля.
        Петр не терпел бездействия. Вызвал Шелтинга:
        - Готовь три шнявы, пойду пошарю вдоль швецких берегов. Надобно присмотреться, где диверсию совершить.
        - Господин вице-адмирал, какие корабли будут вас сопровождать? — спросил Шелтинг.
        - Какие такие корабли, — рассердился Петр, — шнявы быстры на ходу, ежели что, борзо уйдем.
        На «Принцессе» Петр обошел шведский берег, в подзорную трубу внимательно осматривал побережье. Видимо, Карл готовился к отражению десанта. Шведы возводили укрепления, везли пушки, всюду белели палатки для войск.
        «Брат Карл подумывает о мире, а готовится к бою», — меряя взглядом оборонительные сооружения на шведском берегу, размышлял царь.
        У входа на рейде скопище купеческих судов поражало размахом. Более сотни английских, голландских, датских, немецких шхун, бригов, транспортов насчитал Петр.
        - Что так много? — спросил он у командира «Принцессы».
        - Сказывают, купцы не решаются плыть без охраны. Опасаются шведов. Ждут конвоя.
        «А чем мы хуже аглицких, да голландских? — пришла мысль в голову царя. — А ежели нам в конвой подрядиться? Заодно и эскадра наша экзерцицею займется».
        Вернувшись на «Ингерманланд», Петр послал Шелтинга к иноземным адмиралам.
        - Поезжай к Норрису, датчанам и голландцам. Выспроси у них: лето на исходе, когда мыслят конвой для купцов определить. Эскадре было бы нелишне выйти с ними в море. Дремлют нашенские матросы и капитаны.
        Два дня обходил Шелтинг союзных флагманов.
        - Флагманы ихние сами встревожены. Пора каравану идти в море, да никак не определятся со старшинством, — навеселе доложил царю капитан-командор.
        - Што так? — недоумевал Петр.
        - Море требует порядка. Один верховод быть должен. Вдруг со шведами столкнутся. Норрис в адмиралах ходит, датчанин, генерал-адмирал, постарше. Британец уперся, не желает подчиняться своему бывшему недругу.
        - Ну так что же они не поладят? — сердился Петр.
        - Я их помирил, господин вице-адмирал.
        - Коим образом?
        - Когда я Норрису высказал ваше пожелание совместно идти в море, он сам сразу сказал: «Русский государь всех нас старше, ему и быть за флагмана»…
        5 августа 1716 года десятки кораблей союзников по сигналу с «Ингерманланда» начали сниматься с якорей и выходить на внешний рейд. Датчане почему-то замешкались. Видимо, еще не решились вступить под команду русского вице-адмирала. Быть может, и король Дании, Фредерик, был в нерешительности. Такие события история отмечает в своих скрижалях.
        Через три дня генерал-адмирал Гульденлев занял место в кильватере. Шестьдесят вымпелов повел в море вице-адмирал Петр Михайлов. За эскадрами пристроились разношерстными группами сотни купеческих судов.
        Армада двинулась к острову Борнхольм. У северной оконечности шведского острова по сигналу флагмана все стали на якоря. Петр выслал русские крейсера на разведку к шведским берегам.
        - Вплоть до Карлскроны море чисто, — доложил Наум Сенявин, — шведы укрылись в базе — видимо, чуют, на чьей стороне сила.
        По договоренности купеческие суда под прикрытием части конвоя двинулись в русские порты.
        Без малого десять дней командовал объединенной эскадрой русский царь. Событие неординарное — запечатлелось на двухсторонней медали. Профиль царя с одной стороны. Четыре флага — английский, голландский, датский, русский — и надпись «Владычествую четырьмя. При Борнхольме» — с другой.
        Спустив царский штандарт, Петр с русской эскадрой ушел от Борнхольма к Штральзунду — поторопить датчан: близилась осень, непогода, шторма, но армия Шереметева еще ожидала транспорты из Копенгагена. Только в первых числах сентября русский корпус перевезли на датскую землю.
        Умышленно или по нерасторопности, но союзники день за днем откладывали высадку десанта.
        - Бог ведает, что за мученье с ними, — изливал царь душу Апраксину, — самое надобное время упускают и как будто чужое дело делают.
        Генерал-адмирал целый месяц ожидал датчан в Або. Понял, что помощи ждать неоткуда, и распорядился готовить набег против шведского берега на свой страх и риск.
        - Пойдете к Аландам, оттуда к стокгольмским шхерам. Ежели шведов не окажется в море, учините диверсию, наведите страху на шведа.
        В этот раз неприятель, наученный печальным опытом у Гангута, оберегал подступы к столице. Сказалось и присутствие твердой руки в королевстве. Карл жестко спрашивал за промахи. К тому же и море осерчало не по времени. Диверсия не удалась, но шведы уяснили: русские моряки их берега в покое не оставят. Добро, что на этот раз обошлось почти без потерь, о чем поведал журнал генерал-адмирала.
        «Август… В 11-й день имели генеральный консилиум о посылке на шведскую сторону партии и положили, чтоб с девятью галерами (к каждой придав по одной лодке) отправить к Ревелю бригадира фон Менг-дена, а другую партию с майором Кислинским послать в семи лодках к стокгольмской стороне к острову Грейнсунд…
        И того же числа вышеписанному господину бригадиру и майору даны указания, что чинить с приписанном рукой его светлости генерал-адмирала.
        В 12-й день, т.е. в воскресенье, вышеозначенные две партии от Хусхолъма восприняли путь свой к Сигниль-шхерам.
        В 14-й день получено от вышепомянутой партии известие, что как они при способной погоде от Сиг-нилъ-шхер через Аландсгаф следовали… В 12-м часу пополудни настала великая погода — в темноте и дождь… Оною погодою разбило их врозь, а именно, бригадира фон Менгдена к одной стороне острова Грасо (где… большой маяк) с тремя галерами и с тремя лодками, а досталъные галеры и лодки… на другую сторону… За темнотою ночною стали на якорь… И как стало рассветать, увидели по другую сторону Васерсона в полторы версты четыре корабля, два фрегата и три шнявы и более десяти галер и шхербо-тов, кои тот час пошли в море… Как из тех островов… стали выходить, тогда с кораблей, фрегатов и шняв жестоко стреляли… Однако же наши… вошли в каменные клины, которые от острова Васерсона были недалеко, и при том проходе убили на лодках только одного солдата, другого ранили и у одной галеры отбили нос из пушек… Против 15-го числа к вечеру прибыли к Аланду с достальными галерами и лодками… благополучно…»
        Терпение царя иссякло. Шведы успели довольно основательно укрепить берега. А последний августовский день Петр на шнявах «Лизетта» и «Принцесса» еще раз наведался к шведским берегам. Разведка едва не окончилась печально. Хорошо, укрытые батареи шведов открыли огонь. На «Лизетте» перебило рей, «Принцессе» ядро угодило в борт.
        «Шведы укрепились надежно. Видимо, караулят и днем и ночью, — ежился царь, глядя на всплески ядер вокруг шнявы. — А ежели море заштормит да разбросает галеры, солдатам в воду сигать придется. Порох подмочат».
        Сентябрь закончился, а датчане так и не определились с десантом. Оказалось, что и провизии для десанта не припасено.
        Шереметев докладывал царю:
        - Почитай, государь, сорок батальонов пехоты у меня да конницы три тыщи. Людей кормить запасу недели на две-три хватит. Дацкие интенданты жмутся, а кони без фуражу по два дня томятся.
        «Неужели задумали нас под зиму бросить на шведа? Еще, не дай Бог, провианту не будет в достатке, — переживал Петр, слушая доклад фельдмаршала. — Холода поморозят войско».
        Осторожный Шереметев согласился с царем: кампанию против шведов надобно отложить на следующее лето.
        Походный журнал Петра подвел итог: «Многократно о походе флота говорено… но к скорому походу склонить не могли; також представлено, чтоб учинить десант от флота всех соединенных к Аланду для проходу наших галер; но датчане своей части дать не хотели».
        Царь твердо заявил королю Дании, Фредерику:
        - Десанту нынче не быть, понеже время позднее, людей всех не перевезли, диверсия от Аланда не учинена.
        Фредерик возмутился:
        - Ваше величество, спустя две-три недели наш флот будет готов обеспечить десант.
        «Хорош гусь, — слушая короля, досадовал царь, — слово не воробей, потом скажет: то да се, сызнова не готовы». — И он настоял на своем:
        - Войска мои притомились, еда у них не ахти. Да и флоту нашему зимовать надобно в своей гавани.
        Собственно, Фредерик особенно не огорчался. Дания уже обезопасила себя в проливах, главное, отстоять Христианию в Норвегии. Там теперь под угрозой интересы Дании. К тому же и тридцать тысяч русских войск рядом с Копенгагеном внушают опасение. Куда царь Петр повернет штыки своих полков? Все может случиться.
        Отказ от десанта вызвал настоящую бурю негодования в Лондоне. Русские намеренно не желают выступать против Карла. Они ждут не дождутся, когда Швеция захватит Норвегию и направит свой флот в Шотландию с Яковом Стюартом, чтобы свергнуть законного короля Георга. Царь Петр расположился, как у себя дома, в Дании, занял войсками Меклен-бург. Пора проучить царя.
        Слава Богу, пока в Копенгагене находится английская эскадра. Норрис — послушный служака.
        Приказ короля Георга звучал недвусмысленно:
        - Немедленно отправить наше повеление адмиралу Норрису — атаковать русские корабли, захватить царя и держать его до тех пор, пока его войска не уйдут из Дании и Германии.
        Не прошло и недели, как королевский указ держал в руках адмирал Джон Норрис. Вчитываясь в смысл послания короля, Норрис невольно вспоминал о встречах с царем Петром, его подарки, а потом совсем недавний обед на «Ингерманланде».
        Король королем, но адмирал прекрасно сознавал, что по сути это объявление войны. А такое в Англии возможно только с ведома парламента. Не мудрствуя лукаво, Норрис запер королевский указ в секретер и постарался на время забыть о нем.
        В эти самые часы царь отправлял эскадру в Ревель, напутствовал Шелтинга:
        - Нынче идти вам к Ревелю не мешкая, шведы покуда в Карлскроне отстаиваются. Стоянку нигде в пути не делать. Разве по крайности, ежели море заштормит. В Ревеле осмотреться и следовать на Котлин, разоружаться. О том я в письме генерал-адмирала уведомляю. Ступай с Богом.
        Петр сошел на берег, где его ждала супруга, и направился через Шверин на свидание с прусским королем Фридрихом-Вильгельмом.
        «Он покуда единый мой верный союзник, — размышлял по дороге царь. — Гангут открыл нам путь в Европу. Ныне мои эскадры, корабельная и галерная, добрались до Копенгагена. Сие в зависть морским державам. Теперь вполне определилось двуличие Георга и Фредерика, Речь Посполитая и Саксония не в счет. Остается еще попытаться обрести симпатии во Франции. Быть может, сия морская держава да Ги-шпания окажут подмогу в Европе. Об том толкует Ко-нон Зотов из Парижа».
        Тревожило сердце царя и неведение в отношении замыслов сына Алексея. Прошлой осенью после родов скончалась его супруга, бывшая принцесса Шарлотта. Сын замкнулся, стал еще более избегать отца. Петр предлагал ему поехать в Копенгаген, принять участие в морской экспедиции. Прошел месяц, а от него ни слуху ни духу…
        Под перестук колес царь вспомнил вдруг прошлогоднюю выходку Захара Мишукова…
        Возвратившись осенью в Кроншлот, Петр устроил пир не пир, а вечеринку по случаю завершения кампании. На флагмане собрались командиры и те, кто был поближе к царю. Среди них рядом с Петром оказался вездесущий Захарий Мишуков. Вел он себя, захмелев, довольно свободно и в разгар веселья вдруг пустил слезу.
        - Чего, дурень, слезы льешь? У нас веселье! — спросил Петр.
        - Да как не лить, государь, нынче ты великое дело здесь свершаешь, флот балтийский на ноги поставил, меня, болвана, в люди вывел, моряком сотворил. — Мишуков с тоской посмотрел на Петра, отхлебнул из бокала. — Размышляю, государь, о твоем здоровье, не бережешь себя!
        - Береженого Бог бережет, — ухмыльнулся Петр. — Отечества для здоровья не мочно жалеть.
        - Так твое благополучие, государь, и для нас, подданных твоих, благо. А вдруг что случится? На кого ты нас покинешь?
        За столом давно все смолкли, разговор заходил в опасный фарватер, здесь уже торчали угрожающие подводные камни.
        - Как на кого? — с виду беззаботно ответил Петр. — У меня есть наследник, царевич.
        - Ох, да ить он глуп, все расстроит, — не унимался посоловевший Захарий.
        Петр вдруг захохотал, треснул Мишукова по затылку:
        - Дурак, этого при всех не говорят!.. Разговор на Котлинском рейде запал в душу Петра, и он вспоминал о нем не раз…
        Встречей с прусским королем царь остался доволен, Фридрих-Вильгельм без колебаний заверил его в своей дружбе в противостоянии со Швецией.
        В Амстердаме, по пути в Париж, царя ожидало тревожное письмо от Меншикова. Накануне из Копенгагена сообщили о гибели шняв «Лизетты» и «Принцессы». Ураганный ветер сорвал их с якорей и бросил на скалы. Нечто подобное произошло и в Ревеле, куда прибыла в полном составе эскадра в последний день октября.
        Не успели суда привести себя в порядок, как начался шторм небывалой силы. Северный ветер развел большую волну, разломало пристань в гавани, сорвало с якорей половину кораблей, понесло к берегу на камни и отмели. «Фортуну» и «Святого Антония» выбросило на камни, пробило днище. Оба корабля штормовые волны завалили на бок, несколько дней било их о камни, разломало на части. Флот лишился двух добротных судов.
        Меншиков утешал царя, приводил пример гибели Испанской армады во время шторма и слова короля Испании: «Я послал флот против неприятеля, а не против Бога и волн».
        Горечью и тревогой отозвалось это в душе царя. «Храни, Боже! — ответил он Меншикову. — Все наши дела ниспровергнутся, ежели флот истратится».
        Царь знал историю лучше светлейшего князя. В ответ на сочувствие напомнил заключительные слова короля Филиппа: «Слава Богу, имею еще флот в сундуках». «А в нашей казне шаром покати».
        Не одного царя печалили потери в морской силе российского флота. В гости к старинному приятелю из потешных царя Федосею Скляеву нагрянули в преддверии зимы братья Сенявины, Иван да Наум. Недавно они вернулись с эскадрой из Копенгагена, разоружили свои 50-пушечные корабли, отвязали паруса, сняли реи, стеньги, поставили на зимнюю стоянку.
        Долго не виделись друзья, больше года, было чем поделиться. То Иван рассказывал о Севере, как перегоняли корабли, огибали Скандинавию, прихватывали штормы в Северном море, то Наум делился впечатлениями о Лондоне, британских порядках. Потом Скляев поведал о столичных новостях за минувшее лето. Среди прочего вспомнил о царевиче:
        - Отъехал он за границу к государю. Слух прошел, до государя не добрался, где-то завернул на сторону.
        Наум усмехнулся:
        - Куда бы ни забрался, сыщется. От государя не схоронишься, с-под земли достанет.
        Заговорили о делах флотских, кораблях, вспомнили о Салтыкове в Копенгагене: погибла «Лизетта», построенная Федором.
        - Царство ему небесное. — Выпили, помолчали.
        Первым заговорил о покойном Скляев:
        - Сколь горазд был Федор в корабельной архитектуре, поболее моего. Умен, честен и благороден. Не отнимешь.
        - Да-а, — протянул Наум. — Сколь же не по совести обесчестили его паскуды доносом. Червем в душах у нас, русских, зависть живет. Токмо бы напакостить ближнему да извести. А Федор безвинно пострадал. Сие я не уразумел, покуда в каморке его лондонской не побывал. Доподлинно могу нынче уверить: деньги-то посылались в Гаагу послу, князю Куракину, он их выдавал по своему раскладу. Салтыкова иногда и на порог не пускал, сам деньгами распоряжался с иноземцами…
        - Да и я помню, — перебил его Скляев, — что сам Федор толковал мне, что ему надлежит добротность кораблей блюсти и пропорции добрые усматривать.
        Наум грустно усмехнулся:
        - То-то и оно. Салтыков все улаживал с купцами, требовал с них порядочности, они с него — деньгу. Куракин-то жаден до денег, сам отсчитывал, а то и вовсе задерживал. Все шишки на Салтыкова. Помнишь, Федосей, корабль шведы перехватили?
        - Как не помнить, шуму было немало.
        - Там англичан, два десятка офицеров, шведы пленили, но нанимал-то их Федор. Они женкам отписали в Англию, что живут и босы, и голодны. Те женки на Федора с кулаками, плати, мол, деньгу, вызволяй из плена, ты нанимал, не то в тюрьму засадим…
        Иван перебил брата:
        - Куракин-то об этом ведал?
        - Князь ему шиш показал. Федор писал самому государю.
        - Ну! — подался вперед Иван.
        - Ни ответа, ни привета Федор не дождался.
        Тягостное молчание прервал Скляев:
        - Помянем еще безгрешную Федорову душу, царствие ему небесное.
        Петр направился в Париж не для легкой прогулки по Елисейским полям.
        Минувшая кампания сбросила покров лицемерия с английской дипломатии, обнажила неоправданные страхи датской короны. Обе державы, на стороне которых выступала и Голландия, явно препятствовали активным действиям царя на Балтийском море. Английские, голландские, немецкие купцы пока прочно удерживали в своих руках торговлю на море. В этом таилась главная причина неприязни и даже скрытой ненависти к России с ее растущей морской силой. Деньги, деньги, только они превалировали над другими интересами морских держав. А ну как русские перехватят денежные потоки, выгоды от морской торговли, еще, чего доброго, надолго осядут на берегах Зунда.
        Трудно, тяжко приходилось России в одиночку тянуть лямку войны. Потому-то Петр и держал путь во Францию, чтобы попытаться найти союзника на берегах Сены.
        Францией правил на деле регент герцог Филипп Орлеанский. Семилетний ЛюдовикXV, сын «короля солнца», присутствовал на всех церемониях лишь для формы.
        Регент устроил царю пышную встречу. Маршал Тессе с эскадроном лейб-гвардии встретил царя на границе, и в сопровождении эскорта царь въехал в столицу Франции. Привыкших к роскоши французов сразу поразил отказ царя остановиться в королевском дворце Лувра. Петр велел поставить его походную кровать в одной из гостиниц.
        Утром царю сделал визит герцог Орлеанский. На первой же встрече переводчик, князь Куракин, изложил взгляды царя на цели визита.
        - Поставьте меня на место Швеции. Система Европы изменилась, но основой всех ваших договоров остается Вестфальский мир. Почему в свое время Франция объединилась со Швецией? Потому что тогда король Швеции владел землями в Германии, и силами Швеции и ваших союзников в Германии этот союз мог уравновесить могущество Австрийской империи. Теперь это положение изменилось: Франция потеряла союзников в Германии, Швеция, почти уничтоженная, не может оказать вам никакой помощи. Сила Российской империи бесконечно возросла, и я, царь, предлагаю вам себя на место Швеции. Я вижу, что огромная мощь австрийского дома должна вас тревожить, а я для вас не только займу место Швеции, но и приведу с собой Пруссию.
        Слушая царя, регент уже имел вполне определенный взгляд на предложение Петра. Ослабевшая Франция после Войны за испанское наследство нуждалась в прочных связях с ближайшим соседом, бывшим соперником, Англией. Этот союзник мог конкретно помочь в противостоянии с Испанией. Поэтому он туманно ответил царю:
        - Стремления вашего величества мне понятны. Но Франция слишком далека от России, чтобы действовать совместно, и все же мы приветствуем ваши усилия для совместной дружбы.
        Как всегда, любопытный ко всему новому, Петр метался по Парижу, осматривал дворцы и парки, заглядывал в лавки и мастерские ремесленников, посещал театр и Галерею планов и чертежей, наведался в храм Божий, навестил монастыри…
        От царя не отставал Конон Зотов:
        - Ваше величество, короли Франции особо внимают привлечению к морской торговле купцов, плодят добрых матросов, а наши гардемарины здесь бедствуют.
        - Без тебя ведаю, сколь можно казна отпускает.
        Конон решился на запретное.
        - Ваше величество, для отрезания шведа пользительно вашего наследника, царевича Алексея, повязать женитьбою с французскою принцессою. О том я уже осмелился говорить с маршалом.
        Петр нервно дернул головой, прикрикнул:
        - Дурак, не суйся не в свой огород, без тебя разберемся.
        Оправдываясь, Конон пробормотал сконфуженно:
        - Сей маршал прозывает вас, ваше величество, творцом народа российского…
        Нанес визит царю и малолетний король ЛюдовикXV. Петр обращался с ним ласково, встретил у кареты, взял с поклоном за руку, повел в свои апартаменты, чинно беседовал с ним. После небольшого разговора рослый Петр поднял маленького короля на руки, поцеловал и весело произнес:
        - Я держу теперь Францию в своих руках!
        Маршал де Тессе, зная страсть Петра к морскому делу, помпезно встретил царя в порту Кале. Царя интересовало все: корабли и верфи, причалы и жалованье офицеров, канатная фабрика и припортовые таверны.
        Довольный приемом и обхождением, присматриваясь к оснащению и вооружению французских судов, к сноровке экипажей, Петр не забывал о цели визита и заметил маршалу, человеку военному:
        - Положение Европы изменилось, Франция потеряла своих союзников в Германии. Швеция почти уничтожена и не может оказать вам никакой помощи… Я предлагаю Франции не только свой союз, но и мое могущество.
        Да, теперь Петр мог на равных рассуждать и вести диалог с Францией, все еще могущественной на море державой.
        Но надежды царя на союз с Францией между тем таяли с каждым днем. Потому Петр все больше прислушивался к голосам, желавшим мира со Швецией.
        Князь Келломари посетил царя не из-за простого любопытства:
        - Ваше величество, я готов выступить посредником в ваших усилиях по достижению мира с королем Карлом. К вам тяготеют в этом деле сторонники короля Якова Стюарта. Герцог Лейд просит ваше величество принять его.
        Царь согласился, и Лейд вручил Петру послание Якова:
        - В Париже, ваше величество, находится мать короля Якова.
        Петр с почтением посетил престарелую наследницу свергнутых с престола Стюартов.
        Не столько царь питал надежды на восстановление Стюартов в Англии, сколько преследовал свои цели — показать Лондону свою полную независимость и самостоятельность во внешних делах.
        Покидая гостеприимную Францию, царь не преминул высказаться Куракину:
        - Сколь могу заметить, здесь простой народ находится в большой бедности.
        По пути в Амстердам, где его ожидала супруга, царь размышлял о закончившемся визите с некоторой досадой. Несмотря на все усилия, не удалось отвлечь Францию от сближения ее с недавним противником, Англией. Правда, регент обещал на словах больше не оказывать помощи Швеции.
        Об этом и дальнейших действиях, не теряя времени, Петр завел разговор с Куракиным:
        - Покуда брат Карл начинает протягивать нам руку, не следует его напрочь отталкивать. Вишь, гишпанцы нам подсобляют. Якобитам интерес прямой к нашему миру с Карлом.
        Английские секретные агенты в Амстердаме не спускали глаз с Куракина. Не ускользнули от них и частые встречи Куракина с испанским послом в Голландии Беретти Ланди. Об этом агенты доносили в Лондон, но проморгали беседы русского посла с первым посланцем короля Карла. Больше того, вскоре Борис Куракин на прогулке в парке замка Лоо «случайно» встретился с первым министром шведского короля Герцем.
        Никто не знал о содержании их разговора, но в Петербурге обрадовались донесению князя Куракина.
        Король Карл согласился начать будущей весной переговоры на Аландских островах.
        Для весомой поддержки дипломатов царь не забывал и о пушках. Апраксин получил указ «проветрить» паруса, показать, кто хозяин на Балтике.
        В начале июня генерал-адмирал поднял флаг на шестидесятивосьмипушечном линкоре «Москва». В кильватер ему, растянувшись на несколько миль, выстроились два десятка таких же красавцев. На всякий случай прихватили десант морской пехоты, девять тысяч человек. Эскадра крейсировала от Аланд далеко на юг, к острову Готланд. Неприятель не показывался — видимо, недавний урок пошел впрок. Апраксину приглянулся Готланд, он впервые обошел его со всех сторон. Добрая сотня километров в длину, полсотни в поперечнике, высокие обрывистые берега, холмистые дали, поросшие сосняком. У приглубого берега, в устье реки, удобное место для десанта. К тому же и пехотинцы засиделись.
        - На берегу мирных жильцов не тревожить, — наставлял флагман бравого усатого полковника. — Ежели есть офицеры, солдаты — полоните. Попадется живность, скотина — гоните к берегу, наши матросы месяц сухарями кормятся.
        Все прошло без заминки, высадка была бескровной, с берега доносились лишь редкие выстрелы. Добыча оказалась неплохой — десятки пленных, — а захваченный провиант целый день перевозили на корабли, грузили талями на палубу живую скотину. В матросских кубриках запахло мясными щами….
        Три месяца полновластным хозяином бороздила русская эскадра седую Балтику от Ревеля до Датских проливов. А шведские эскадры затаились, не показывали носа. Не остались русские моряки без трофеев. Однажды попалась и сдалась в плен без единого выстрела двадцатичетырехпушечная шнява.
        С окончанием кампании 1717 года на Балтике установилось затишье. На время смолкли пушки, заговорили дипломаты.
        Барон Герц тайно приехал в Ревель. Отсюда он держал путь в Швецию. Так сподручнее было скрыть намерение сторон начать переговоры. Из Стокгольма он сообщил, что король готов начать переговоры, но надо условиться, кто на них будет председателем.
        Отправляя на переговоры Андрея Остермана, царь повторил беспременные условия:
        - Нам мир люб, но так, чтобы Ингрия, Ливония, Истляндия, Карелия с Выборгом навечно нам принадлежали. На том стоять твердо. Прочее чти в грамоте. Сноситься нарочным курьером, без мешкоты. Нынче и шведам по льду Ботники сноситься с нами сподручно…
        Издавна, как пчелы на мед, слетались в Москву иноземцы, тянули за собой родных и близких. В свое время царь для воспитания дочерей скончавшегося своего брата, Ивана, определил немца Остермана, приехавшего из Вестфалии. Через лет семь в Москве объявился второй сын немецкого пастора, Генрих.
        Привез его с собой Крюйс, соблазнил хорошим жалованьем, взял себе в секретари. Вдовая царица Прасковья нарекла его Андреем Ивановичем. Так бы и прозябал Генрих у Крюйса…
        Спустя четыре года при смотре эскадры царем Крюйс представил тому своего любимца:
        - Весьма прилежный чиновник, умеет писать важные письма.
        Петр сразу спросил:
        - Акромя немецкого, каким владеешь?
        - Русским, ваше величество, голландским, латинским, французским, италианским.
        Петр удивленно покачал головой и тут же распорядился Крюйсу:
        - Отошли его к Головкину в Посольский приказ, там он более пользы сослужит.
        С той поры и пошел Генрих Остерман в гору. Смышленого переводчика царь брал с собой при наездах за границу, иногда прихватывал и на корабли…
        Основной королевской фигурой на переговорах стал Герц. Потому и послал туда царь Остермана. Немец с немцем быстрей найдут общий язык.
        На деле вышло, что шведы не торопятся начинать разговор о мире.
        Знал Петр, что в Стокгольме немало противников мира с царем. Королевский Совет да принцесса Уль-рика не скрывали своего раздражения политикой Карла. Об этом не раз вспоминал в своих донесениях Долгоруков. Князь Куракин узнал, что и в Лондоне всполошились, узнав о желании Карла к замирению с Россией.
        В Стокгольме появились английские эмиссары и предложили королю:
        - Англия поможет вам кораблями и деньгами и готова заключить союз против России…
        Король колебался, начало переговоров с русскими затягивалось. Четыре месяца Остерман томился ожиданием на острове Сундшер, и наконец в середине мая конференция, как называли переговоры шведы, открылась.
        Выслушав предложения царя, Герц отправился в Стокгольм, на доклад королю…
        Еще не раз мчались гонцы в Петербург, Герц наведывался к своему королю, а Остерман ездил за советом к царю.
        В Стокгольме в открытую говорили, что немец продает Швецию за русское золото. И действительно, со стороны казалось, что только первый министр и король заинтересованы в мирном исходе.
        Петр торопил Остермана. В Петербурге Апраксин посоветовал Петру:
        - Для устрашения шведов, дабы скорее склонить их к миру, надобно к Аландам галерный флот направить.
        Петр на мгновение задумался. Со дня на день решится судьба его сына Алексея. После возвращения из Неаполя он поначалу раскаялся, но не во всем. Заговор против Петра открылся позднее. Теперь, собственно, участь его определена. Не жилец он на этом свете…
        - Готовь, генерал-адмирал, эскадру и галерный флот. Двинемся в море. Слышно, англичане свою эскадру в Балтику снаряжают.
        В дни, когда в Петербурге допрашивали царевича, на Котлинском рейде шаутбенахта Шелтинга хватил апоплексический удар. Петр приехал к нему на корабль, покрутил головой — контр-адмирал лежал в беспамятстве, дни его были сочтены.
        Возвратившись на «Ингерманланд», Петр медленно прошелся по шканцам, поднялся на ютовую надстройку, у среза кормы оперся о резные перила. В последние дни на берег его не тянуло.
        От пылающего, удаляющегося к горизонту диска солнца по зеркальной поверхности воды тянулись багряные полосы. Корму изредка приподнимала легкая зыбь, на руль то и дело чуть слышно наплескивались случайные, шальные волны.
        О чем размышлял флагман русского флота, любуясь красотами вечерней панорамы? О бренности жизни, личной трагедии, заботах о державе, которую наконец-то разглядела Европа на просторах Балтики. Наверное, и о море, таинственно-грозном и непредсказуемом в бурю и обворожительно-притягательном в часы умиротворения и покоя, как сейчас. Редко выпадали в его жизни такие блаженные мгновения.
        И думы — залетные журавли —
        В его голове чередою,
        Как волны морские о борт корабля,
        Теснились одна за другою.
        Вокруг гомонили белокрылые чайки. Плавными, широкими кругами они парили над кораблями, касались на мгновение морской глади, взмывали вверх и уносились вдаль.
        «Дело, так или иначе, идет к миру, — размышлял Петр, — который месяц на Аландах послы обговаривают это со шведами. А что дальше? Флот завоевал викторию, куда направить его паруса? — Вспомнились вдруг походы по Белому морю, свинцово-черная громада океана без конца и края. — Салтыков писал о северном пути в Китай и Японию, проведать-то надо бы, полковник Ельчин прислал карты. Сошлась ли Америка с Азией, как он показывает? А кого послать? Молодь из Морской академии? Подросли, пожалуй…»
        Красно-медный диск солнца нехотя коснулся горизонта, пробили четыре склянки…
        «К утру на корабле Шелтинга „Марбурх“ спустили на одну треть высоты его контр-адмиральский флаг, кормовой и гюйс-сигнал кончины — и за тем, следуя кораблю „Ингерманланду“, на всем флоте спустили на треть флаги, гюйсы и вымпелы. Государь тот час же поехал на корабль „Марбурх“, простился с телом любимого им, пятнадцать лет служившего у него адмирала и отправился в С.Петербург».
        В предпоследний июньский день Петр съехал на берег. Хоронил своего сына Алексея. Угрюмый, молчал всю дорогу и в конце не выдержал, отчаянно выкрикнул:
        - Когда б не монахиня-жена, не монахи, не Кикин, Алексей не дерзнул бы на такое зло. О, бородачи! Многому корень зла старцы и попы!
        Душа переполнилась горечью, потянуло на Кот-лин, надобно Шелтинга проводить…
        Похоронили Шелтинга на Котлине, и «поминки были на славу справляемы». В начале июля Апраксин повел эскадру. На Балтике шведы пока перестали нападать, но отвоеванное следовало надежно удерживать.
        Авангардом эскадры в кампанию командовал вице-адмирал Петр Михайлов, арьергардом — шаутбе-нахт Меншиков. Эскадра зашла в Ревель, крейсировала у берегов Лифляндии, праздновала Гангутскую викторию на Ревельском рейде, потом ушла в море. Завидя эскадру, одиночные шведские корабли убирались восвояси, но некоторых все же пленили — фрегаты, шнявы.
        Как обычно, Балтийский флот вспоминал свою первую морскую викторию над шведами.
        «27 июля, в день Гангутской победы, было здесь празднество: весь флот расцветился флагами, и палили — сперва со всех кораблей по 15 выстрелов; потом, в 3 часу, с корабля князя Меншикова четыре раза из 7 и один раз из 5; в 6 часу с Государева корабля три раза из 9, потом из 7 и, уже в 10 часу вечера, из 21, тогда же спустили флаги и играли зорю».
        У Гангута Петр с Апраксиным перешли на галерный флот генерала Голицына, проверили готовность морской пехоты. Маневрировали в море «для устрашения неприятеля, дабы тем скорее склонить к миру». Рядом на Аландах шли переговоры… Но корабли эскадры отрабатывали свой хлеб: захватили в море тридцать два шведских торговых судна, шняву о четырнадцати пушках, трехпушечный шхербот. Эскадра шведов на Балтике не показывалась.
        В сентябре начались осенние шторма, корабли отдавали якоря на Котлинском рейде, готовились к зиме…
        Стала Нева. Лед сковал Котлинский рейд. В Петербург дошла неприятная новость. В последнюю осеннюю ночь в Норвегии, под стенами крепости Фри-дрихсгаль, в упор, загадочной пулей в лоб, был убит КарлXII. Хотя находился он в траншее, далеко от крепостных стен, куда не долетали неприятельские пули…
        По зимнему тракту прискакал курьер от Остерма-на. Возведенная на трон королева Ульрика-Элеонора спешно отозвала Герца, которого сразу же арестовали. Королева Ульрика во всеуслышание объявила:
        - Отныне мы намерены вступить в соглашение с королем Великобритании.
        Зимние холода окружили Аланды ледяным панцирем…
        Сопоставляя донесения послов из Аланд, Петр с сожалением заключил:
        - Видимо, мир с Ульрикой добывать придется на шведском берегу.
        Пронизывая густой туман, мелкая зимняя морось вперемежку с редкими хлопьями снега сыпалась в Темзу. В гостиной сумрачного особняка стало совсем темно, и лорд Адмиралтейства Георг Бинг распорядился зажечь свечи раньше обычного. Только что к нему зашел для конфиденциальной беседы старый добрый товарищ, адмирал Джон Норрис. Скоро его эскадра должна идти к берегам Швеции, и Бинг решил потолковать с ним по одному деликатному делу.
        Осенью прошлого, 1718 года его величество ГеоргI хотел отправить Норриса в дальний вояж, послом к русскому царю. Лорд Бинг даже читал специальную инструкцию для Норриса, где, между прочим, было сказано, что если царь хочет хороших отношений с Англией, то он «без колебаний освободит герцогство Мекленбург, город и территорию Данцига и границы империи ото всех опасностей, отведя свои войска от этих мест к своим собственным владениям».
        Отправка послом в Петербург с таким заданием командующего британским флотом на Балтике, конечно, выглядела бы угрозой «доброму брату» Петру. Видимо, об этом вовремя подумали и спохватились. Перед самым отъездом, когда Норрис ждал лишь личной аудиенции короля, все переменилось. Вместо него король решил послать к царю эту хитрую лисицу Джеффериса.
        Старые моряки не спеша пили грог из высоких бокалов. Их мысли были далеко на палубах кораблей флота его величества. Десятки кампаний провели они. Немало выиграли сражений. Испания, Франция, Голландия, Дания…
        Да, это сильные противники на морях, подчас достойные друзья — смотря по ситуации… Но Московия, о которой они в молодости лишь понаслышке знали от некоторых купцов, откуда у нее вот так сразу, будто из ничего, появились корабли? Сильный флот могущественного КарлаXII уступил. Как все это вдруг случилось?
        Размышляя, Бинг неторопливо вел беседу:
        - Царь Петр не тратил зря времени на верфях Лондона и Портсмута двадцать лет назад. — Лорд криво усмехнулся. — Но два десятка — не два столетия, корабли не растут, как шампиньоны.
        Норрис задумчиво смотрел на фиолетово-огненные мотыльки, трепетавшие из-под почерневших углей в камине. Вспоминая о чем-то далеком, он ответил:
        - Четверть века тому назад мне довелось встретить в таверне Амстердама русского шкипера. По рассказам капитанов, это был превосходный моряк. Тогда же, помню, наши негоцианты из Архангельска сообщили, что русские строят неплохие корабли. Вспомните, сэр, вскоре там была разгромлена эскадра короля Карла.
        - Ну и что же? — Бинг удивленно поднял брови.
        - Видимо, русские готовились исподволь, но споро, — продолжал Норрис. — Я слыхал, что еще в юности царь Петр несколько лет строил корабли для целой флотилии на каком-то большом озере в Московии. На тех кораблях были посеяны зерна, теперь московиты собирают неплохой урожай. — Норрис чуть наклонился вперед, взял бокал и повернулся к Бингу. — Мне запомнилось имя того амстердамского шкипера — Сенявин. И что вы думаете? Через двадцать лет в Копенгагене я встретил капитана одного из лучших кораблей. Его тоже звали Сенявин, и он как две капли воды был похож на амстердамского шкипера.
        - Это весьма занятно. — Бинг тоже взял бокал, пригубил грог, но с явным интересом слушал собеседника.
        - Петр не просто царь, это большой человек и славный адмирал. Он сделал невозможное. Впервые я встречался с ним на Ревельском рейде. Он толковый моряк и прекрасный компаньон. Тогда он подарил мне на память свою персону с алмазами. — Норрис засопел, раскуривая прокопченную трубку, и закончил: — Два года назад на рейде Копенгагена мне довелось быть под его флагом с нашей эскадрой. Вместе с датчанами и голландцами мы добровольно пожелали видеть царя Петра флагманом соединенного флота. И мы не пожалели, сэр. Более семидесяти вымпелов линейных кораблей повел он к Борнхольму и далее. Добавьте сюда сотню конвоируемых транспортов, это уже не шутка. Смею уверить вас, сэр, мы не ошиблись. Царь Петр оказался отменным моряком и флагманом.
        Георг Бинг повернулся к камину и, прищурив глаза, спросил:
        - Да, но русские крепко побили короля Карла под Полтавой, потом разгромили флот шведов у Гангута. Где здесь первопричина?
        Норрис, немного помедлив, ответил:
        - Царь Петр умеет находить умных помощников. И потом, русские натуры несколько таинственны. Это странные и не совсем понятные люди для нас… Но твердо знаю, — Норрис чуть наклонил голову, — русские — храбрые офицеры и матросы. Мне довелось их видеть не раз в деле.
        - Я понимаю. — В неподвижных глазах Бинга отразились взметнувшиеся в камине огненные языки. — У них железный характер.
        - У короля Карла тоже был железный характер, — отвечая, Норрис поморщился, — но не все так просто. Московия — загадочная страна, сэр.
        За окнами опустились густые сумерки. Большой зал погрузился в полумрак. Неслышно вошел лакей, аккуратно положил в камин несколько поленьев, длинными щипцами слегка поворошил угли. Багровые блики заплясали по стенам, увешанными старинными гобеленами. Бинг перешел к официальной части беседы.
        - Однако, дорогой Джон, я пригласил вас перед отплытием на Балтику, чтобы поговорить именно о русских делах.
        Бинг взял с камина небольшой конверт, пододвинул свечу.
        - Лорд Стенгоп передал мне секретное письмо от этой лисы Джеффериса из Петербурга. Вы знаете, его величество весьма недоволен ходом переговоров шведов с русскими на Аландах. Они идут не на пользу Британии.
        Он развернул вынутый из конверта лист.
        - Вот что советует Джефферис его величеству, послушайте:
        «Если бы его величество признал нужным прервать эти негоциации, то я подумал бы о проекте, который прервал переговоры эффективно, по крайней мере на некоторое время. Нужно не что иное, как только послать один или два фрегата к месту конгресса и силой увезти прочь шведского уполномоченного… Датчане именно те люди, которых наиболее удобно пустить в ход для исполнения этого дела. Чтобы выполнить дело с большей безопасностью, судно может прикрыться русским морским флагом».
        Бинг перевернул лист.
        - Этот лис даже описал, как выглядит русский флаг, чтобы изготовить подложный. Послушайте конец письма, самое интересное.
        «Если его величество сочтет нужным прервать переговоры… то московские уполномоченные также могут быть увезены прочь и затем высажены на берег либо в Дании, либо в Копенгагене… а уж потом можно будет изобрести какое-нибудь извинение».
        Бинг откинулся в кресле и спросил:
        - Что вы скажете на это, Джон?
        Норрис изумленно поднял брови:
        - Сэр, Джефферис большая каналья, здесь пахнет пиратскими делишками. — Он слегка улыбнулся. — Ему больше бы подошла роль шхипмана у Дрейка, чем посла в Петербурге.
        - Наши взгляды почти совпадают, Джон. Мне удалось склонить виконта Таунсенда, и он убедил короля не следовать совету этого авантюриста. Но, — голос лорда стал жестким, — царь Петр стал не в меру дерзок, доносит Джефферис. Он открыто объявил, что русский флот и флот великой Британии — два лучших флота в мире, то неслыханно, но при всем том у русских уже двадцать восемь линейных кораблей и еще десять в постройке, это серьезная сила…
        Бинг помолчал, пристально посмотрел на Норриса и закончил:
        - Через несколько недель вам предстоит ответственная и непростая миссия. Главное — удержать русских и обезопасить Швецию и ее королеву Ульрику, но ни в коем случае не ставить под риск удара наши корабли.
        В мае 1719 года эскадра Норриса вошла в Балтику и направилась к берегам Швеции… Британец немного припоздал.
        Ранней весной, расталкивая редкие льдины в Ревеле, снимались с якорей корабли. Наконец-то на шканцах линейных кораблей распоряжались русские мореходы. Вернулись в родные пенаты капитан 3-го ранга Конон Зотов и капитан-поручик Александр Апраксин.
        Первым открыл навигацию Александр Апраксин, отправился в разведку крейсировать на морских путях, перехватывать каперов, купцов, которые везли товары в Швецию. Замирения с неприятелем пока не предвиделось.
        На прошлой неделе капитан-поручик докладывал царю:
        - Господин вице-адмирал, смею доложить, от берегов швецких в Пиллау конвой снаряжается. У шведа, сказывают немецкие купцы, с хлебом проруха. Днями отряд выйдет в море — оберегать своих купцов.
        Генерал-адмирал стоял за спиной царя, радовался в душе за племянника.
        - Слыхал об том. Молодец, ступай. — Петр повернулся к Апраксину: — Мешкать не будем, пора шведа проучить на морской стезе, под парусом. Пустим на него Сенявина Наума, сладит, лихой капитан.
        На рассвете 14 мая эскадра вышла из Ревеля на поиски и перехват неприятеля. Брейд-вымпел флагман поднял напятидесятипушечном корабле «Портсмут». В кильватер ему держался такой же корабль «Девоншир» под командой капитана 3-го ранга Конона Зотова. Замыкала колонну шнява «Наталия» лейтенанта Семена Лопухина.
        Ночи стояли светлые. Сенявин коротал их на шканцах, прихлебывая крепкий чай. В полночь на 24 мая с марса раздался возглас:
        - Вижу неприятеля на норд!
        Сенявин разглядывал шведов в подзорную трубу. Он насчитал три боевых вымпела, шведы держали на северо-восток.
        «Хуже не придумаешь, — размышлял Сенявин, — мы у них почти на корме, а ветер крутой. Мы под ветром». По всем тактическим канонам он обязан был отказаться от атаки неприятеля. «Однако другого такого случая может и не быть».
        - Поднять сигнал: «Прибавить парусов! Держать на шведа!» — скомандовал флагман.
        Рядом выросла встревоженная фигура лейтенанта-датчанина:
        - Но, господин капитан, атака с подветра строжайше запрещена.
        - Кем же? — ухмыльнулся Сенявин.
        - Тактикой Госта и печальным опытом, — побледнев, ответил лейтенант. — Несколько лет назад мой соотечественник храбрый капитан Хвитфельд отважился подняться на линию шведов, но те перекрестным огнем быстро потопили его. Со всем экипажем.
        - Восхищаюсь вашим капитаном. Однако государь наш любит присказку: «Пульки бояться, в солдаты не идти». К тому же на матросов своих надеюсь, выучка отменная. Канониры не подведут.
        Сенявин оглянулся и нахмурился. В кильватер ему держались лишь корабль Зотова и шнява Лопухина. Остальные четыре судна под командой иноземцев отстали на целую милю…
        Тем временем шведы приближались, и бой пришлось начинать малыми силами.
        С первой же минуты канонады шведы старались, имея преимущество в ветре, взять «Портсмут» под перекрестный огонь и выбить его из строя. Через два часа им удалось задуманное. Перебитые марса-реи «Портсмута», страшно закачавшись, полетели вниз.
        Шведы ликовали: лишившись основных парусов, русский флагман волей-неволей выйдет из строя и увалится под ветер.
        Сенявин решил по-другому.
        - Лево руль! — скомандовал он. Используя остаточную инерцию, он направил свой корабль на прорезание линии строя шведов.
        Медленно, но неотвратимо, развернув полностью пушки своего борта, «Портсмут» буквально втиснулся между шведами навстречу ветру. Радость шведов сменилась ужасом. Их пушки не могли стрелять по русскому кораблю. А прямо на них смотрели черные жерла двадцати шести заряженных картечью пушек левого борта «Портсмута», точно по форштевню неприятельского фрегата. Фитили дымились. Канониры ждали команды.
        - Пали!
        Продольный залп, особенно картечью, страшен. Он сметает все живое на верхней палубе, в клочья рвет паруса, крушит рангоут. На фрегате, не дожидаясь второго залпа, спустили флаг. Бригантина последовала примеру старших. Флагман шведов «Командор» начал разворачиваться, пытаясь уйти. Дав по его корме два залпа ядрами, Сенявин послал вдогонку за кораблем капитан-командора Врангеля, подоспевших наконец-то капитанов Деляпа и Шапизо. Настигнув пятидесятидвухпушечный «Командор», они принудили его к сдаче. Деляп и Шапизо наперегонки на шлюпках устремились к борту «Командора», домогаясь первыми принять капитуляцию шведского флагмана. Наблюдая за ними в подзорную трубу, Сенявин невольно усмехнулся:
        - Здесь-то вы не опоздаете приз заполучить.
        Пороховой дым окончательно рассеялся. На всех трех плененных судах капитан-командора Врангеля развевались флаги Святого Андрея Первозванного.
        Тепло встретил Петр победителей. Выслушав рапорт Сенявина, сказал:
        - Молодец, творил не по букве, а по разумению. Добрый почин русскому флоту учинил капитан-командор, — и первым поздравил с новым званием. — Братца нынче ты обскакал, через ступеньку перепрыгнул!
        Спустя месяц, в конце июня, на Гангутском рейде развевались вымпелы сорока кораблей, фрегатов и двухсот тридцати галер Балтийского флота России. Среди них выделялся красавец «Ингерманланд». На нем вице-адмирал Петр Михайлов держал совет флагманов и капитанов.
        Солнце близилось к закату. К правому трапу одна за другой подходили шлюпки с командирами кораблей.
        Шлюпка мягко ошвартовалась, на нижнюю площадку трапа ловко спрыгнул стройный офицер, молодцевато поднялся по трапу. Задержавшись на мгновение для приветствия флага, легким шагом направился в галерею. Оттуда навстречу ему из-под навеса, широко улыбаясь, спешил шаутбенахт Змаевич.
        - Здоров будь, Наум! — приветствовал Змаевич сослуживца.
        - Подобру, Матвей Христофоров.
        Они вышли на шканцы.
        - Как мыслишь, Матвей, пора бы давно Апраксину с Богом начинать шведа тревожить? — обратился Сенявин к Змаевичу.
        - Начал-то ты, Наум, дюжину годков назад, в Выборге, с покойным Щепотьевым. — Змаевич перекрестился, потом широко улыбнулся, а лицо Сенявина зарделось румянцем:
        - Не ведаю, то быльем поросло.
        - Ого, не скажи. — Змаевич покачал головой. — «Эсперн» с четырьмя пушками, сотня шведов противу полусотни наших с мушкетами на шлюпках. Лихой был абордаж!
        По-летнему теплый бриз играл в снастях, трепетали флаги на шкотах и гафелях.
        Змаевич, перегнувшись через поручень, кивнул на трап и проговорил:
        - Вон и Конон Зотов прибыл.
        - Поздорову, господа капитаны. — Прямо с трапа Зотов подошел к Сенявину и Змаевичу. — Слыхали новость? — И, не ожидая ответа, сообщил: — Любезный Джон Норрис объявился на Балтике в подмогу шведу.
        Змаевич ухмыльнулся:
        - Знамо сих аглицких. И нашим и вашим. Токмо выгоду выискивают… Всюду жар загребают, небось не свои лапы ошпаривают! Так мыслю — не миновать ноне Норрису восвояси убираться подобру-поздорову.
        Зотов встал между Сенявиным и Змаевичем, обнял их за плечи, слегка повернул друзей к корме. Куда ни кинь взгляд, всюду весело полоскались на ветру десятки, сотни вымпелов.
        Подошел рослый Федосей Скляев, главный корабельный мастер флота.
        Сенявин оглянулся:
        - А-а, господин капитан, надежда наша, опять задумки творишь. Поболее, пожалуй, будет, чем «Полтава»?
        Змаевич весело похлопал Скляева по плечу, обвел руками рейд:
        - За сии кораблики, кои сотворил споро, великое спасибо от отечества…
        Его прервал Сенявин:
        - Пошли борзо, господин вице-адмирал трубку выкурил.
        В распахнутые оконца салона флагмана вместе с солнцем врывался легкий бриз, разгоняя застоявшиеся клубы табачного дыма. Вице-адмирал Михайлов держал совет.
        - Господа капитаны, — в сильном голосе царя чувствовалась некоторая торжественность, — всем ведомо, после Полтавы крепко мы били брата Карла, да одолеть по сей день не можем. Одна рука не мастерица, другой вовсе не было, — скосил озорно глаз на Скляева, — а без нее свалить ворога не мочно. Здесь, в Гангуте, — Петр притопнул ногой о палубу, кивнул в распахнутую окончину, — вторую руку обрели, нонича сильна она. Давеча капитан-командор Сенявин викторию знатную взял в баталии морской, у Эзеля пленил три корабля добротных, швецких, нос утер Норрису. — Насмешливо глянул на разомлевшего вице-адмирала Крюйса. — Не тебе чета, Крюйс, по прежним грехам твоим, да будя, авось замолишь, — под общий хохот закончил царь.
        Побагровевший Крюйс тяжело приподнялся:
        - Однако, государь, капитан Сенявин преступил регламент, тобой писанный…
        Петр махнул рукой:
        - Садись, Крюйс. В уставах порядки писаны, а случаев нет, а посему, — Петр обвел всех взглядом, — не след цепляться указа, яко слепцу за стену. Хвала капитану Сенявину за русскую сметку, что шведа поразила.
        Петр помолчал и вдруг посуровел:
        - Сестра Ульрика замирения не ищет, на помочь аглицкую уповает. Нам мир люб, однако неполезного мира не учиним. — Повернулся к Меншикову: — Читай.
        Тот встал, поправил съехавший на глаза парик.
        - «Генерал-адмиралу Апраксину повелеваем: флоту две эскадры, двадцать шесть тыщ морских солдат высадить на берег неприятеля. Искать оного на его же земле». — Меншиков на минуту остановился, и царь приглушенно сказал:
        - Исконные земли кровушкой нашей просочились. Тыщи воев полегло, мирных людишек несть числа Карл загубил зазря, нипочем. В плен израненных не брал, порешил всех. — Голос Петра зазвенел тетивой. — Однако ж, слава Богу, мы не швецкие, — кивнул Меншикову и тот продолжал:
        - «Повелеваем мирных людишек не токмо небрать, но и не грабить с них и ничем не досаждать, постращать их, но внушать им, что сенат их не склонен к миру, а потому пришли мы-де единственно для того, чтобы желаемого замирения достигнуть можно было». — Меншиков дочитал последнюю фразу.
        Совет капитанов был единодушен: шведский флот надобно спровадить от нашего побережья. Петр добавил жестко:
        - Храмы ихние не касать под страхом смерти.
        Царь задержал Апраксина:
        - К шведам поведешь флот самолично. Мне недужится, задержусь на Лемлянде, обустрою базу, кораблями распоряжусь, тебя прикрою.
        - Дозволь, господин вице-адмирал, к Стокгольму посунуться, королевский замок потревожить.
        - Раненько, Федор, рискованно. Нынче разведай фарватеры, берега, сколь войска. В следующую кампанию нагрянем. Я к тебе инженеров и навигаторов переправлю.
        Галерный флот под флагом генерал-адмирала направился к Стокгольму, а царь послал к Датским проливам поручика Николая Головина.
        - Пойдешь к Датским проливам. — «Времечко-то летит, давно ли его батюшка первым флагманом был», — глядя на офицера, размышлял Петр. — Там аглицкая эскадра. Передашь адмиралу Норрису, старому знакомцу, мою эстафету. Пускай поведает, чего для на Балтику пожаловал.
        Головин отправился на фрегате «Самсон» в сопровождении линкора и пинка.
        - Следом пойдут фрегаты и корабли на видимости, — предупредил Петр капитана Конона Зотова. — Держи ухо востро, — аглицкие, ведомо, лисы.
        Норрис принял посланца почтительно, невозмутимо ответил царю: «Я прибыл для оказания покровительства купечеству нашему». Как это часто было, лицемерили англичане. У него в столе лежал секретный приказ лорда Стенгопа «Предпринять все, что в ваших силах, чтобы уничтожить русский флот».
        Английский адмирал раздумывал, как ему сподручнее исполнить приказ из Лондона, а русский адмирал с флотом действовал в трех десятках километров от Стокгольма. По пути на островах уничтожали медеплавильные и другие заводы, захватывали пушки, купеческие суда; на берега пролива высаживали тысячные отряды пехоты; казачьи сотни достигали предместьев шведской столицы. Всюду Апраксин посылал боцманов промерять фарватеры, составлять планы и карты. Отряд полковника Барятинского вступил в бой и обратил в бегство семнадцатитысячный корпус принца Кассельского. Отряд командира Змаевича при поддержке ружейного огня с галер также высадился на берег, сжег замок графа Вердена.
        - У крепости под Стокгольмом стоит эскадра — пять линкоров и пять прамов, поперек фарватера суда затоплены, железные цепи протянуты, — доложил Змаевич флагману.
        - И то ладно, — сказал Апраксин, — теперь сюда наведаемся не вслепую.
        К северу Апраксин послал второй отряд галер, генерала Ласси. И там эскадры шведов в панике отступали.
        В эти дни к Норрису полетел отчаянный призыв британского посла в Швеции: «Самое главное, перехватить царя и не дать ему достичь Ревеля. Перережьте ему путь отступления! Бог да благословит вас, Джон Норрис. Каждый англичанин будет вам обязан, если вы сможете уничтожить царский флот, что, я не сомневаюсь, вы сделаете».
        Норрис наконец-то соединился со шведской эскадрой, но было поздно…
        Выслушав доклад Апраксина, царь расцеловал его:
        - Покойный брат Карл Москву воевать хотел, ан вышло — русские Стокгольм за грудки трясут.
        Генерал-адмирал слушал царя, а думал о будущем:
        - Аглицкие-то вряд ли отстанут, господин вице- адмирал, будущим годом ждем их в гости.
        - Встретим их хлебом-солью, — Петра не оставляло хорошее настроение, — хлебом абордажным, солью картечною.
        С приходом весны обнажилась земля, растаял лед в Финском заливе. Природа сбрасывала зимнее покрывало. Выявились и скрытые раньше замыслы английских политиков. Король ГеоргI заключил союз со Швецией против России. Тут же отшатнулись от России Пруссия и Дания, хмурился император в Вене, затаились в Варшаве.
        - Проклятые обманщики, — чертыхался Петр, — ну, погоди, дайте срок.
        Вместе с Апраксиным и генералом Михаилом Голицыным обсуждали план на лето. Зимой сорвался задуманный Петром поход казаков по льду Ботнического залива к берегам Швеции. Зима выдалась теплая, лед оказался тонким.
        - Нынче, адмирал, распоряжайся всем флотом самолично. Я буду на Котлине, займусь обороной. Ежели крайняя нужда, повести. Генеральная задумка прежняя: держать шведов в страхе и на берегах. Ты, князь, — кивнул царь Голицыну, — пойдешь на Аланды с галерами и войском. В море нерыскай. Ежели шведы посунутся, заманывай их в шхеры, абордируй. Ты у Гангута был, стреляный воробей.
        Едва Ревельская бухта очистилась ото льда, на внешний рейд вытянулись семерка линейных кораблей и фрегат. Эскадра капитан-командора Гофа изготовилась для поиска к берегам Швеции. Апраксин напомнил задачу командору:
        - Пошли фрегат к проливам. Там ему крейсировать. Завидит англичан, мигом к тебе, потом сюда эстафетой. Сам пройдешь от Борнхольма к северу, вдоль бережка. Присмотри пустынные бухты для стоянки нашей эскадры. Всех швецких купцов осматривай. Ежели с пушками, бери в приз. Иноземцев особенно не трогай, но заподозришь — проверяй. Выявишь ружья, пушки, порох — заарестуй. Остальное по инструкции. С Богом отправляйся!
        Месяц кипел аврал в Ревеле. На входных мысах устанавливали дополнительные пушки, оставшиеся корабли заняли пристрелянные позиции. На случай высадки десанта небольшой гарнизон усилили местными жителями, раздали им ружья.
        В последний майский день у входа в Ревельскую бухту замаячили паруса англо-шведской эскадры, десятки вымпелов под командой Норриса. На юте английский флагман в подзорную трубу внимательно разглядывал бухту.
        На входных мысах появились новые укрепления, на них, конечно, орудия. В глубине бухты правильным полукругом замерли в ожидании боя корабли. Они наверняка распределили цели.
        Вдали по берегу скакали вооруженные всадники, виднелись орудийные повозки. Несомненно, русские неплохо подготовились к встрече. Из глубины бухты к флагману направилась шлюпка.
        На корме стоял парламентер, размахивая белым флагом.
        Русский офицер доставил письмо адмирала Апраксина.
        - «Зачем пришли? — недовольно выпятив губу, слушал перевод Норрис. — Такое ваше приближение к оборонам здешних мест принадлежащим, не инако, как за явный знак неприятства от нас принято быть может и мы принуждены будем в подлежащей осторожности того себя содержать».
        Английский адмирал посчитал ниже своего достоинства отвечать русскому адмиралу:
        - Передайте адмиралу, я буду сноситься только с царем.
        Получив ответ, Апраксин возмутился:
        - Не по чину берет Норрис. Письмо сие не распечатывать, вернуть автору.
        В конце-концов англичанин сообщил, что прислан, мол, посредничать в переговорах России со Швецией.
        - Хорош посредничек, — ухмыльнулся Апраксин, — прихватил тыщу пушек. Ответствуй, — кивнул адъютанту. — Ежели король аглицкий желает государю добра, пущай шлет посланника, хотя и самого Норриса, но с грамотой и без пушек, в Петербург.
        Ответа Апраксин не дождался, ночью его разбудили:
        - Над островом Нарген дым и огонь, неприятель снимается с якорей.
        Спустя два часа паруса незваных гостей растаяли на западе в предрассветной дымке. «Союзники» сожгли на острове пустую избу и баню…
        Оказалось, что Норрис поспешил к Стокгольму, там началась паника: русские казаки, посланные Голицыным, наводили ужас в окрестностях Умео…
        Как ни надеялась Ульрика-Элеонора на подмогу Британии, а вышла для нее великая промашка.
        Не помог и союзный договор с Англией, дальше обещаний англичане не пошли. На деле английская эскадра за два года не произвела ни одного орудийного залпа по русским кораблям…
        Высокомерная Ульрика была уязвлена. Шведские берега подвергались то и дело безнаказанным диверсиям русских десантов. Перестрелка шведов с русскими гренадерами доносилась временами до окраин Стокгольма. Испытывать унижение, обращаться с просьбой о мире к русскому царю королева не пожелала. Отреклась от престола. Предоставила это право своему супругу, гессенскому принцу Фридриху, в феврале 1720 года уступила ему престол Швеции.
        Увенчав голову королевской короной, ФридрихI поначалу рьяно принялся наводить порядок, прежде всего на море.
        - Сколько можно терпеть унижения от флота царя Петра? — вопрошал он у флагманов Адмиралтейств-коллегий. — Русские галеры беспрепятственно плавают в стокгольмских шхерах, высаживают на берег казаков, наводят ужас на горожан Стокгольма. Шесть лет назад королевский флот опозорился у Ган-гута. Когда же вы сумеете дать отпор царю и наказать русских? Вам поможет эскадра короля Георга и воля Господа Бога!
        Краснели полные физиономии адмиралов, они сопели и переглядывались. Никогда еще королевская особа не выговаривала столь обидные слова шведским флагманам…
        Обида обидой, но есть королевская воля. На этот раз выбор остановился на вице-адмирале Шебладе. Он самый опытный, знает повадки русских моряков, в прошлом у него есть свои старые счеты с ними. Ему и быть флагманом эскадры, стоять на защите берегов королевских от набегов русских варваров.
        Весной 1720 года Петр вывел на Котлинский рейд пять новых, только что сошедших со стапелей линкоров, провел ученья с ними, отработал артиллерийские стрельбы. После этого осмотрел укрепления на Кот-лине, остался доволен сделанным, объявил шаутбе-нахту Сиверсу краткий указ:
        - Оборонять флот и сие место до последней силы и живота — наиглавнейшее дело.
        Норрис больше не показывался у наших берегов, а шведы получили еще один предметный урок на море…
        Голицын оставил у Аланд дозоры и все же, опасаясь эскадры Норриса, отстаивался в Гельсингфорсе. Петр узнал, что шведская эскадра «обижает» наши дозорные галеры.
        Посланные в разъезд от пребывавшего в Финляндии галерного флота наши три лодки, 28 июня встретив у Ламеланда, в аландских шхерах, три неприятельские галеры, воротились назад и при этом потеряли одну из своих лодок, ставшую на мель. По этому случаю, очень огорчившему Государя, Голицыну было приказано послать кого-нибудь к месту, где таким образом появились неприятели, и сделать над ним «поиск».
        - Будет отстаиваться в гавани, — упрекнул Петр Голицына, — поднимай якоря, спеши к Аландам, надобно шведов отвадить навсегда. Как договорились, завлекай в шхеры и азардируй. Не позабудь абордажные лестницы.
        В конце июля галерный флот в девяносто вымпелов, с десантом десять тысяч войск направился на запад. Генерал Михаил Голицын командовал на сей раз флотом галер, а в его подчинении следовал князь лейтенант Михаил Голицын…
        На подходе к Аландам поднялся сильный южный ветер, развело крупную волну, галеры с трудом выгребали, удерживая заданный курс. Днем 26 июля головная галера выстрелила из пушки, подняла сигнал: «Неприятель на зюйд-весте»!
        В подзорную трубу генерал Голицын определил силы противника:
        - Вымпелов пятнадцать, стоят на якорях, супостаты.
        Осмотрелся по корме. Низкобортные галеры с трудом удерживали строй, волны захлестывали борта.
        - Передать по флоту! Курс норд!
        Голицын решил повернуть к шхерам и отстояться, пока не утихнет шторм. Галерный флот отдал якоря. Голицын собрал капитанов и полковников. Военный совет постановил единогласно: случая не упускать, «когда погода будет тихая, чтоб абордировать». Голицын согласился с мнением капитанов:
        - Утром перейдем поближе к шведам, укроемся
        от волны за островом Гренгам, а там, дай Бог, упредим неприятеля.
        Флагман шведов вице-адмирал Шеблад не первую неделю поджидал русские галеры. Весенний набег на шведские берега вызвал переполох в столице. В парламенте в открытую корили моряков: «Где былое величие королевского флота? Даже помощь Великобритании не останавливает русских».
        Пятнадцать капитанов чинно расселись в адмиральском салоне.
        - Такой момент упустить невозможно, у русских нет ни одного корабля, одни галеры. Сотни наших пушек сметут эти гребные лодки. Наш долг рассчитаться с русскими за Гангут. — Шеблад распахнул балконную дверь. Свежий ветер ворвался в салон, разгоняя клубы табачного дыма. — Добрый ветер от зюйд-веста нам в помощь.
        В дверях салона появился вахтенный офицер:
        - Господин вице-адмирал, неприятель на норд-осте!
        Шеблад обрадовался:
        - Господа капитаны, по кораблям, сниматься с якорей, занимать места в линии баталии.
        Спустя час с попутным ветром шведская эскадра устремилась к галерам.
        Но Голицын упредил шведов. Дозорные вовремя доложили о подъеме парусов у шведов.
        - Стало быть, атаковать вздумали с попутным ветром. Нам сие не с руки, против волны и ветра не выгрести, а пушками они сильны. — Голицын поманил капитана: — Ворочаем обратно к шхерам, авось там наша возьмет.
        Флагман русских поворотил на обратный курс, а шведы ставили дополнительные паруса, набирая ход.
        Тем временем галеры, укрывшись от ветра, рзвер-нулись и построились полукружьем. Голицын приказал поднять сигнал атаки — красный флаг — и передал на галеры:
        - Абордажные партии к бою! Атаковать неприятеля по способности с обоих бортов!
        На море каждый миг решает многое. Увлекшись погоней, головной тридцатипушечный фрегат шведов слишком поздно заметил ловушку. Мелко сидящие галеры заманили их на камни. То ли не хватило опыта, то ли подвел глазомер шведских капитанов. Фрегаты уже открыли огонь по галерам и одновременно хотели отвернуть, — но напоролись на камни. Крепко сели на мертвый якорь.
        Маневренные галеры сквозь картечную завесу бросились на абордаж. Не спасли шведов ни сети против абордажа, ни высокие борта. Вскоре на палубах закипели жаркие схватки.
        Проморгал и сам Шеблад. Его линейный корабль тоже запоздал с разворотом. Семьдесят пушек изры-гали огонь на оба борта, но ядра не долетали до галер, а в это время полетел в воду якорь, но только так, разворачиваясь на якорном канате, меняя галс, флагман шведов смог избежать катастрофы. Но тем самым отрезал путь отхода еще двум фрегатам. В считанные минуты галеры охватили смертельным обручем и эти фрегаты, потерявшие свободу маневра… Остальные десятки галер устремились за кораблем Шеблада и его эскадрой. Но здесь свежий ветер и паруса помогли противнику уйти. Шведы бесславно покидали место боя, а их английский партнер спокойно дрейфовал за сотни миль отсюда…
        Гренгам и Гангут удивительно совпали — день в день 27 июля так и вошли в скрижали истории одной датой:
        «Корабль, на котором находился начальник отряда, и осталъныя мелкие суда успели уйти, хотя с большими повреждениями. Взятые фрегаты были:
        34 пушки „Сторфеникс“ — Капитан Штрале.
        30 пушек „Венкор“ — Фалкенгрен.
        22 пушки „Сискен“ — Штоуден.
        18 пушек „Данск-эрн“ — Колее».
        На них убито 103, взято 407 человек. У нас в этой битве убито 2 офицера и 80 рядовых, ранено 7 офицеров и 196 рядовых, да опалены огнем 1 офицер и 42 рядовых; всего убитых 82, раненых 246. Эта победа, совершенная в годовщину Гангутской победы, почтена Государем почти такими же почестями, как и Ган-гутская; взятые фрегаты также были введены в столицу с триумфом 8 сентября, и победа изображена на гравюре, суда эти также повелено было хранить вечно, и модель одного из них, «Данск-эрна», сделанная в 1737 году, поныне хранится в нашем Адмиралтействе; на память этой победы также выбита медаль, изображающая битву, с надписью, подобною Гангутской медали: «Прилежание и храбрость превосходит силу»; и наконец, церковь, по завещанию Петра Великого, поныне совершает в этот день благодарственное молебствие за обе эти битвы. Государь благодарил победителей письмом на имя начальника, генерала князя Голицына, ему пожаловал шпагу и трость, осыпанные бриллиантами, и всем участникам медали, офицерам — золотые, нижним чинам — серебряные; за взятые суда выдано призовых денег 8960 рублей. Уведомляя об этой победе своих
любимцев, губернаторов и послов при иностранных дворах, Государь говорил в письме князю Меншикову: «Правда, не малая виктория может почесться, потому что при очах господ англичан, которые равно шведов обороняли, как их земля, так и флот».
        Четыре плененных фрегата, более сотни пушек на их борту, четыреста пленных привел Голицын в устье Невы.
        Петр обнял генерала:
        - Виктория славная, а наиглавнейшее, что при очах аглицких свершилась. В один день, как при Ган-гуте. Британцы ведь шведов науськивают, сулят многое, а сами в кусты смотрят.
        Но англичане не угомонились, не могли они смириться с утверждением России на Балтике и в Европе. Выслали из Лондона посла Бестужева, а весной 1721 года эскадру Норриса опять хотели направить к шведам. Петр не провоцировал неприятеля, хотя силы у него было достаточно. На Котлинском рейде стояла эскадра, равная неприятельской, — двадцать семь линейных кораблей, двенадцать фрегатов, два бомбардирских корабля, на них две тысячи двести орудий. На стапелях верфей достраивались еще около десятка линейных кораблей.
        Весной на Балтику двинулась вновь эскадра Норриса, но король Швеции уже как-то с сомнением посматривал на британский флот. За два года, после подписания договора о союзе с королем Георгом, английская эскадра ни разу не вступила в схватку с русскими кораблями. К тому же Франция отказала в деньгах королю Фридриху.
        На Аландских островах появились посланцы Швеции. В этот раз они не жеманились:
        - Король желает продолжить переговоры с царем Петром.
        Узнав о намерениях Фридриха, Петр сказал как отрубил:
        - Я предлагал Карлу два раза мир со своей стороны: сперва по нужде, а потом из великодушия. Но он оба раза отказался. Теперь пусть же шведы заключат со мной мир по принуждению, для них постыдный.
        Наученный коварством шведов в прошлом, царь не ограничился словесами. На стапелях Петербургского адмиралтейства стояли готовые к спуску на воду три линейных корабля — «Святой Андрей», «Фри-демакер», «Святая Екатерина». Лед на Неве отливал синевой, ледоход начнется через месяц.
        - Рубить лед под берегом, — распорядился царь, — готовить проруби, спускать корабли. Неча ждать ледохода.
        Иноземные послы в столице покачивали головами:
        - Царь готовится к новым походам.
        Через две недели в европейских столицах газеты сообщили, что русские не думают прекращать войну.
        Первые донесения о начале переговоров с шведами в Ништадте, на западном берегу Финляндии, настораживали.
        Шведские уполномоченные уже поджидали Остер-мана и сразу задали вопрос:
        - На каких условиях царь намерен мириться с королем?
        - На тех же, что мы обговорили раньше на Алан-дах, — невозмутимо ответил Остерман.
        - Об аландских условиях не может быть и речи, — высокопарно отвечали шведы, — тогда у Швеции было четыре врага, а теперь только вы, русские.
        Остерман хладнокровно ответил:
        - Во все время войны союзники мало помогали России, да и вам, шведам, нечего рассчитывать на англичан. Они вас подведут. В прошлую кампанию Норрис не помешал нам разорять ваши берега.
        Шведы промолчали, но потом спросили:
        - Какие будут ваши условия?
        - Как и прежде, его величество оставляет все отвоеванное, кроме Финляндии.
        - Тому не бывать! — воскликнули шведы. — Если Лифляндию и Выборг оставить за Россией, нам остается погибнуть от голода! Мы скорее отрубим себе руки, чем согласимся на такое зло!
        - Его величество царь Петр без Лифляндии и Выборга мир не заключит, — твердо ответил Ос-терман.
        В Ништадте шли переговоры, а в Петербург приехал уговаривать царя французский посол Кампредон.
        - Его величество король Фридрих желает с вами перемирия, чтобы начать мирные переговоры.
        - О перемирии и речи быть не может, — ответил царь французу, — сии фокусы нам ведомы. Или мир, или война.
        Котлинский рейд еще был во льду, когда царь распорядился Апраксину:
        - Отправляй-ка, Федор Матвеевич, галерный флот из Гельсингфорса к берегам Швеции на севере, эскадру Ревельскую отсылай в крейсерство к Борнхольму. Ежели Норрис объявится, отойти ей к Ревелю. Я нынче в Ригу отъеду.
        Двадцать первый год продолжалась схватка с северным соседом. Первые десять лет шведы свободно разгуливали по Европе, держа в страхе попеременно Саксонию и Речь Посполитую, Данию, Пруссию, Гол-штинию. В эти годы русские люди сооружали верфи, строили суда, исподволь на берегах Финского залива создавался приморский плацдарм России. На море впервые затрепетали на ветру Андреевские флаги, шведам так и не удалось отвадить россиян от моря.
        Полтава поставила крест на былой славе армии короля Карла.
        Центр противостояния сместился на просторы Балтийского моря.
        Теперь в борьбе со шведскими эскадрами определялось будущее России. Верно предусмотрев природу прибрежных акваторий, царь за несколько лет неимоверным усилием людей соорудил сотни галер, юрких скампавей, «стерлядей», как их прозвали в народе. Шхерный флот успешно боролся со шведами в битве за Финляндию.
        Гангутское сражение вывело галерный флот для прямого нападения на шведские берега.
        После Гангута Карл постепенно понял угрозу для Швеции и пошел на попятную. Гангут заставил поежиться Францию, насторожил Англию, вынудил Пруссию, Данию, Речь Посполитую покинуть своего прежнего верного русского союзника. Все они со страхом смотрели на вставшую вдруг на берегах Балтики новую морскую мощь России… Предпринимая отчаянные попытки, они всеми способами желали ослабления своего восточного соседа.
        Король Георг начал сколачивать широкий альянс против России. Английские дипломаты вели переговоры во Франции, Пруссии, Голландии, Польше. Намеревались втянуть в этот союз и Турцию.
        В прошлом году английский посол в Стокгольме Картер с адмиралом Норрисом и шведскими генералами задумали вторгнуться в Россию. Саксония, Пруссия, Австрия начнут наступление 70-тысячной армией в Курляндии. Шведы под прикрытием высадят в Лифляндии десант в 40 тысяч войск и двинутся к линии Новгород — Псков. План стал претворяться в жизнь. Король Георг потребовал вернуть шведам Ревель, угрожая войной…
        Но союзники просчитались. Первой покинула союзников Франция, финансы пришли в полное расстройство. Затем против Англии выступила Испания, потребовав вернуть Гибралтар. Испанию поддержали французы…
        Все эти события пошли тогда на пользу России…
        Сейчас Петр рассчитывал каждое движение и действовал наверняка.
        Царь перед отъездом в Ригу предупредил Апраксина:
        - Нам флот беречь надобно. Ежели Норрис замешкается, нам польза будет. У него нынче, по слухам, три десятка вымпелов, прибавь еще шведские. В газетах-то в Европе прозвонили о нашей морской силе. Как бы нам не обмишуриться. Пошлешь из Ревеля эскадру в крейсерство, но с англичанами не азар-дировать. Главное, повестить во время. А так Ласси пускай не медлит, покуда Норриса не видать.
        «Отправленный из Финляндии к шведским берегам генерал Ласси на 30 галерах и 30 лодках, с 5000 пехоты и 450 казаков, прибыл к Ревелю 17 мая. Пово-ротясь отсюда к северу, он следовал потом в течение около двух месяцев — до 8 июля — подле неприятельского берега до города Умео и почти каждый день приставал к берегу, разорял и сожигал все встречавшееся ему. Устрашенные жители разбегались; войско, которого тут собрано было довольно много, едва осмеливалось показываться и при первых выстрелах тоже обращалось в бегство. Сожжено 4 местечка, 19 кирхшпилей, 509 деревень, 79 мыз, 334 амбара, оружейный завод, 33 судна и множество лодок. У нас было только 3 убитых и 8 раненых, неприятелей положено до 100 человек и 47 взято в плен».
        Вояж галерного флота откликнулся эхом на переговорах в Ништадте. «Шведские министры, — сообщал Остерман, — может быть, устрашенные движением Ласси, гораздо сходнее стали, нежели перед теми были, и между прочим просили, чтоб от воинских действ удержаться».
        Получив донесение Остермана, царь рассмеялся:
        - Весьма вовремя, нынче же в газетах поместим, что нашему флоту корабельному нет надобности устрашать шведов. Они стали сговорчивее.
        Двадцать девять английских вымпелов реяли на стеньгах линейных кораблей эскадры адмирала Джона Норриса в разгар лета 1721 года.
        Согласно лоции, на Балтийском море в разгар летапреобладают ветры западных румбов, реже задувает южный ветерок.
        Эскадра Норриса, при желании, могла поставить все паруса и вместе со шведами полным ветром направиться к Ревелю и Кроншлоту. Отыскать более слабую русскую эскадру, вступить в бой и попытаться превосходством в морской силе изменить ход войны. Заставить русских покориться и вернуть Швеции прежние владения. Так должно было свершиться по логике войны. Вопреки этому эскадра Норриса дрейфовала с подобранными парусами меридиальными курсами в Южной Балтике. На этот счет Норрис имел четкий приказ Первого лорда Адмиралтейства: «Демонстрировать морскую мощь Великобритании, но в схватку с русскими не ввязываться». До особых указаний.
        Такие указания поступили от лорда Таунсенда в разгар лета.
        В Лондоне все трезво взвесили и поняли, что английская карта бита.
        Адмиралу Норрису предписывалось убедить шведов «скорее подчиниться каким угодно условиям, чем продолжать войну, которая может кончиться не чем иным, как полной гибелью шведского короля и королевства».
        Адмирал Норрис наконец-то с облегчением вздохнул:
        - Сигнал по эскадре! Ставить все паруса! На румб вест-норд-вест!
        Английская эскадра направилась к стокгольмским шхерам. Требовалось срочно дать «добрый совет» королю Фридриху.
        В Петербурге надеялись не на «добрые советы», а на свою морскую силу.
        В прошлом году Петр ввел на флоте собственноручно сочиненный Морской устав — «Книгу о всем, что касается доброму управлению в бытность флота на море».
        После Гангутской виктории уяснил он, что без твердых правил корабельной жизни флоту не быть. И еще осознал значимость морской мощи для державы.
        В указе царь изложил свое кредо на морскую силу. «И понеже сие дело необходимо нужное есть государству по оной присловице: что всякий потентат, который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет. А который и флот имеет, обе руки имеет». Четко прописал в этой библии морской жизни все возможные случаи и определил действия в них всех, от матроса до адмирала, как в бою, так и в обыденной корабельной жизни.
        Одну библейскую заповедь Петр поставил во главу угла морской службы. Начал с генерал-адмирала, самого старшего флотского начальника, ибо рыба с головы тухнет. «И понеже корень всему злу есть сребролюбие, того для всяк командующий Аншеф должен блюсти себя от лихоимства и не точию блюсти, но и других от оного жестоко унимать и довольствовать определенным. Ибо многие интересы Государственные через сие зло потеряны бывают. И такой командир, который лакомство великое имеет, не много лучше изменника почтен быть может». Вот так-то приравнял Петр казнокрадство, как злодеяние, к измене отечеству.
        Устав Морской штудировал и Михаил Голицын накануне победы при Гренгаме…
        В тот день, когда Норрис получил депешу из Лондона, генералу Михаилу Голицыну вручили приказ Петра: «Галерному флоту принять десант, следовать к Ништадту и действовать по указанию русских уполномоченных на переговорах». Сто тридцать галер устремились к бухте Ништадта. Русская эскадра, направлявшаяся к шведским берегам, выглядела внушительно. 30 августа 1721 года Россия и Швеция подписали мирный договор, «вечный, истинный и нерушимый мир на земле и на воде».
        «Николи наша Россия такого мира не получала», — с облегчением вздохнул Петр и на бригантине отправился в Петербург.
        «На другой день утром, подплывая к городу, — свидетельствует историк, — приказал он трубить трубачу и стрелять из пушек, сам же стоял на носу бригантины в парадном мундире, с обнаженной головой. Народ, видя торжественное возвращение царского судна, понял, что случилось нечто важное, и собрался на Троицкой площади, куда направился и Государь; высадившись на пристани, Петр прошел в собор, где прибывший митрополит Стефан Яворский приветствовал царя словами: „Вниди победитель и миротворец“; началось благодарственное молебствование.
        Светлый и сияющий радостью вышел по окончании его Петр, окруженный своими сановниками, на площадь, взошел на устроенное возвышение и обратился к народу: „Здравствуйте и благодарите Бога, православные, что за толикою долговременную войну, которая продолжалась 21 год, оную всесильный Бог прекратил и даровал нам со Швецией вечный мир“. Восторженные клики народа и пушечная пальба были ответом Петру; многие плакали от радостной вести, вспоминая все тяжести долголетней войны; на площадь выкатили бочки с вином, и народ принялся за угощение».
        Петр жаловал генералов и адмиралов. Апраксин уже имел высший флотский чин, ему одному присвоили носить в море особый кайзер-флаг, давно прощенный Крюйс стал адмиралом, Меншиков и Сиверс — вице-адмиралами. Первым чин контр-адмирала из русских капитанов получил Наум Сенявин…
        Как часто бывает, кто-то посчитал себя обойденным. Среди них протеже Крюйса, капитан второго ранга Витус Беринг, с обиды он вскоре подал в отставку…
        Не обошли вниманием и создателя флота. «В знак понесенных своих трудов в сию войну» Петр принял от генерал-адмирала и других флагманов чин полного адмирала. На торжествах, где царь был удостоен титула Отца отечества, Императора и Великого, он не преминул в ответном слове напомнить: «Надлежит Бога всею крепостью благодарить, однако же, надеясь на мир, не подлежит ослабевать в воинском деле».
        В честь славной виктории над шведами распорядился выбить знаменательные слова:
        «Конец сей войны таким миром получен не чем иным, токмо флотом; ибо землю никаким образом достигнуть было невозможно, ради положения места…».
        Комментарии
        ФИРСОВ ИВАН ИВАНОВИЧ (родился в 1926г. в Ростове-на-Дону) — современный российский писатель, капитан первого ранга в отставке. Окончил военно-морскую спецшколу, Высшее военно-морское училище и Высшие специальные офицерские классы. Служил штурманом на крейсере и эсминцах, помощником командира сторожевого корабля; закончил службу в Главном штабе Военно-морского флота.
        Публикуется с 1959г. Автор многих книг, посвященных истории русского флота и русским флотоводцам.
        Исторический роман «Морская сила» — новое произведение писателя.
        notes
        Примечания
        1
        Юрьев — Дерпт, Ругодив — Нарва, Колывань — Ревель, Орешек — Нотебург — так назывались прежде эти русские города.
        2
        Это была вторая встреча ПетраI с ВильгельмомIII. Впервые они беседовали наедине в Утрехте 1 сентября 1697г. во время Великого посольства ПетраI в Европу.
        3
        Голштейн (Гольштейн) — Готтороп — немецкое герцогство на границе с Данией.
        4
        Английский король ВильгельмIII Оранский (с 1689г.) являлся одновременно и штатгальтером (правителем) Голландии (1674г.).
        5
        More castrum (лат.) — закрытое море.
        6
        Павел Иванович Ягужинский — выходец из Польши, будущий генерал-прокурор Сената.
        7
        Федор Алексеевич Головин — генерал-адмирал, командовал Азовской эскадрой, первый помощник ПетраI по флоту, флагман будущего Балтийского флота, глава Посольского и других приказов. Звание генерал-фельдмаршал получил случайно в Новгороде, по пути к Нарве, во время попойки, назначен главнокомандующим войск под Нарвой, но ПетрI увез его с собой в Новгород.
        8
        Федор Степанович Салтыков — сын боярина, Азовского воеводы, успешно обучался за границей в Голландии, талантливый строитель кораблей, сподвижник ПетраI по созданию флота.
        9
        Петр Матвеевич Апраксин — сподвижник ПетраI, старший из трех братьев Апраксиных, его сестра Марфа была замужем за царем Федором, сводным братом ПетраI, сенатор, президент Юстиц-коллегии. Средний брат — Федор, сподвижник ПетраI, адмиралтеец, генерал-адмирал, флагман Балтфлота, президент Адмиралтейств-коллегий.
        10
        Финикусов залив — прежнее название Финского залива.
        11
        «Предистинация» — первый 58-пушечный линейный корабль, построенный в Воронеже по чертежам Петра, без помощи иностранцев, исключительно руками русских мастеровых.
        12
        Стапель — прибрежное сооружение на верфи, на котором строится судно.
        13
        Крюйс Корнелий — норвежец, служил в Голландии, принят на русскую службу вице-адмиралом в 1698г.; Рез Абрам — голландец, на русской службе, капитан; Игнатьев Петр — стольник, помощник Апраксина.
        14
        Федосей Моисеевич Скляев — из потешных ПетраI, учился за границей, первый выдающийся русский конструктор и строитель кораблей, капитан-командор.
        15
        Кумпанейские корабли — суда, сооруженные в Воронеже не за счет казны, а по постановлению Думы за счет «кумпанств» — объединений помещиков, купцов, духовенства.
        16
        Шпангоуты — поперечное ребро корпуса корабля; бимсы — поперечные связи, соединяющие правую ветвь шпангоута с левой; пиллерсы — вертикальная стойка для поддержания бимсов.
        17
        Шнява — 1 -2-мачтовый парусник, 14 -18 пушек; галиот — 2-мачтовый парусник, 16 -18 пушек.
        18
        Брандвахта — военное судно для наблюдения за входом и выходом из гавани (рейда).
        19
        Абордаж — сцепка (свалка) с судном для рукопашного боя.
        20
        Яхта — в период ПетраI парусное грузовое, транспортное судно.
        21
        Лот — устройство (прибор) для измерения глубины. Ручной лот состоит из груза, прикрепленного к лотлиню (веревке) с разметкой.
        22
        Каперы — частные лица, снаряжающие с разрешения правительства воюющей державы вооруженные суда для захвата неприятельских торговых судов.
        23
        Бригантина — парусное быстроходное 2-мачтовое судно.
        24
        Галеас (галиот) — парусное 1 -2-мачтовое судно, с острым носом, круглой кормой.
        25
        Фрегат — 3-мачтовое парусное военное судно, 20 -50 пушек.
        26
        Шхуна — парусное судно с 2-мя и более мачтами.
        27
        Шаутбенахт — контр-адмирал.
        28
        Марс — на парусных судах деревянная площадка, в средней части мачты, служащая для работы с парусами и такелажем, а также для наблюдателей.
        29
        Ретраншемент — земляное сооружение для обороны в укрепленном лагере.
        30
        Ванты — снасти (веревки), которыми укрепляются мачты (стеньги), составные верхние части мачт с боков.
        31
        Брандер — судно, наполненное взрывчатым или горючим веществом для взрыва или поджога неприятельских судов путем сваливания (сцепления) с ними вплотную.
        32
        Румб — ^1^/^32^ часть окружности — 360° картушки компаса, равная 11+^1^/^4^°.
        33
        Прам — плоскодонное судно, 8 -10 пушек, для действий на мелководье.
        34
        Шхербот — небольшое парусное судно для действий в шхерах, 4 -6 пушек.
        35
        Порккала-удд — полуостров на северном берегу Финского залива.
        36
        Фарватер — определенный безопасный путь для плавания судов.
        37
        Гангут (Гангеудд, Гангуд, Ганге) — русское название полуострова Ханко у юго-западной оконечности финских шхер.
        38
        Алирты — союзники.
        39
        Бахус (Вакх) — в древнеримской религии бог виноделия и плодородия.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к