Библиотека / История / Хижняк Антон : " Даниил Галицкий " - читать онлайн

Сохранить .
Даниил Галицкий Антон Федорович Хижняк
        Исторический роман А. Хижняка повествует о событиях XII века в Галицко-Волынском княжестве на Руси. В центре сюжета — образ князя Даниила Романовича, которого автор показывает как ратоборца и политика, выступающего против феодальных междоусобиц, за единство русского народа против иноземных захватчиков.
        Антон Хижняк
        Даниил Галицкий
        ИЗ ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКОГО СЛОВАРЯ ИЗД. БРОКГАУЗА И ЕФРОНА. Т. 19, СПБ., 1893Г.
        
        АНИИЛ РОМАНОВИЧ — король галицкий, сын князя Романа Мстиславича. Когда в 1205г. был убит князь Роман, Даниилу было всего четыре года. Хотя бояре пока «не смеша ничто же створити», но ввиду их несомненных стремлений к захвату власти и ввиду возможной опасности со стороны других князей, княгиня-вдова съехалась в Саноке с венгерским королем Андреем: король счел Даниила своим «милым сыном» и оставил в Галиче «засаду». Бежавшие при Романе бояре пошли к Галичу сперва с Ольговичами, затем с Игоревичами. Венгерский король парализовал вторую, с польской помощью, попытку захвата Галича, но, когда он ушел, галицкие бояре призвали Владимира Игоревича. Княгиня с детьми, Даниилом и Васильком, бежала во Владимир. Когда Игоревичи решили занять и этот город, она вынуждена была бежать в Польшу к Лешку Белому (ибо и во Владимире некоторые «имели лесть в сердце своем»). Княгиня и Василько остались у Лешка, а Даниил был отправлен в Венгрию (1207). Он оставался там до 1211г., когда Игоревичи, задумав резко покончить с боярскими стремлениями, устроили резню бояр. Галицкие бояре вспомнили теперь о своем «отчиче» и
просили короля Андрея отпустить его на княжение. С помощью венгров и некоторых князей Даниил был посажен в Галиче, «на столе отца своего». Править в Галиче захотела мать Даниила. Но бояре и главным образом Владислав заставили ее покинуть Галич. Лишь с помощью венгерского короля «великая княгиня Романова» была возвращена в Галич. Чтобы освободиться от нее, бояре призвали Мстислава Ярославича пересопницкого. Даниил с матерью «бежавша во Угры», оттуда в Польшу и, наконец, к брату Васильку, сидевшему в Каменце.
        В ближайшие годы братья нераздельно владеют городами. Лешко, которому не удалось выгнать Владислава из Галича, помог Романовичам присоединить Тихомль и Перемиль. После спишского съезда Лешка с венгерским королем, когда в Галиче сел королевич Коломан, Александр Белзский благодаря Лешку вынужден был отдать Романовичам Владимир (1214). После того как в Галиче сел «советом Лестьковым» Мстислав Мстиславич Удалой (1219), Даниил женился на его дочери и стал расширять свои владения, отбирая от Лешка «свою отчину». Лешко ответил на это нападением и призывом к венгерскому королю занять Галич. В этот момент «Божиим повелением» пришли к Романовичам литовские князья, «даша им мир», а затем и «воеваша ляхы». Победа Мстислава и литовское разорение побудили Лешка заключить мир с Романовичами.
        Татарское нашествие 1223г. привело Даниила сперва на «совет всех князей во граде Киеве», а затем и на берега Калки. Тотчас после Калкской битвы заметно охлаждение отношений Мстислава и Даниила; «клевета» Александра Белзского довела до разрыва между ними; дело кончилось съездом в Перемиле, еще до которого Мстислав «принял зятя своего любовью». Против близости Мстислава к Даниилу были галицкие бояре, выдвигавшие выгоду для Мстислава в сближении с венгерским королем; ибо, отдав Галич последнему, он-де сможет, захотев, «взять под ним» обратно. Мстислав отдал другую дочь за королевича Андрея, а затем вынужден был уступить ему Галич (бояре заявили, что «не хотят» его, 1227). В 1227г., после смерти Мстислава Немого, давшего отчину свою Даниилу, и Ивана, сына Мстислава, Даниил повел борьбу за захваченное другими князьями наследство. Взяв Луцк, он отдал его Васильку (здесь впервые отмечается уже ранее существовавшая раздельность владений братьев); затем, «не мога терпети», он отнял у пинских князей Чарторыйск. Эго повело к образованию коалиций против Даниила. Ростислав Пинский, Владимир Рюрикович (мотивы
личной мести) и другие «обседоша» Каменец. Под воздействием польской помощи союзники захотели мира и «умирились». После смерти Лешка Белого, по просьбе Конрада Мазовецкого (он «принял Даниила и Василька в великую любовь»), Даниил совершил поход под Калиш. Наконец, в 1229г. галичане призвали Даниила. Ему удалось взять город и удержать его при попытке венгров отвоевать его. Но бояре были против Даниила; по соглашению с давнишним соперником Даниила, Александром Всеволодовичем, они составили два заговора на жизнь Даниила, оба раза раскрытые. Даниил пошел на Александра, тот бежал в Венгрию. При помощи бывшего здесь Судислава, вождя боярской оппозиции против Даниила, Александр «возвел» короля на Даниила. Король успешно (тогда даже храбрые «смутилися умом») дошел до Галича, взял его, но дальше не пошел (1232). Уже в следующем году «бояре мнози» перешли на сторону Даниила, и осажденный Галич сдался. Вмешательство Даниила в усобицу Владимира Киевского с Михаилом Черниговским дало возможность боярам, удалив из Галича Василька, «воздвигнуть крамолу», приведшую к водворению в Галиче Михаила и его сына Ростислава
(1235). Когда Михаил ушел в Киев, оставленный Ярославом Суздальским, а Ростислав «со всеми бояры» пошел на Литву, Даниил подступил к Галичу и «вниде в град свой» (его жаждали, как «жаждающи воды — источник», 1238).
        Нашествие Батыя в своей ранней фазе дало возможность Даниилу захватить Киев. Разорения галицкой земли татарами Даниил не видел: он был тогда в Венгрии, пытаясь заключить династический брак. Ближайшие затем годы (1241 -1245) были заняты борьбой Даниила с Ростиславом Михайловичем, в которой приняли участие поляки и венгры; ее заключительным эпизодом была ярославская победа Даниила. В 1245г. Даниил был вызван к Батыю. Обычных унижений («сидел на коленях и холопом называл себя») было достаточно для признания, что «наш уже татарин» — Даниил и ему «поручена бысть земля его»). Сознание, что у него нет сил бороться с Ордой, а от соседей нечего ждать, заставило Даниила чутко отнестись к возможному содействию Папы. Плано Карпини, посланный Папой к татарам, убеждал «вернуться к единству святой Матери Церкви». Но Даниил тогда был в Орде; вернувшись, он завел переговоры с Папой, послав своего «аббата», а затем вместе с возвращавшимся Плано Карпини «послал и грамоту». В мае 1246г. Даниил был принят «под покровительство святого Петра и римского первосвященника». Но ожидаемой помощи не было, и с 1248г. связи с
Папой порываются. На 1248г. приходится и борьба Даниила с Миндовгом, восстановившим против себя племянников: Даниил сумел втянуть в нее не только «князей лядских», но и «божиих дворян» — крестоносцев. Брак Романа Данииловича с наследницей австрийского герцогства повел к участию Даниила в борьбе за это герцогство (1252). Не достигнув успеха, Даниил возвратился домой; в Кракове он встретил направлявшихся к нему послов Папы, несущих ему «благословение и венец и сан королевства». Сначала он отказывался от них, так как «рать татарская зле живет» с ним, но, после обещания помощи со стороны Папы и польских князей и «бояр», короновался в Дрогичине (1254). Помощи он не получил, и сношения с Римом были опять прерваны. В 1254г. Даниил закончил борьбу с ятвягами и договором (совместно с Земовитом Мазовецким) с вице-ландмейстером прусским Буркгардтом фон Горнгаузеном обеспечил за собою владение третью ятвяжской территории. Борьба с татарами возобновилась при Куремсе, опустошившем окрестности Кременца (1255). В 1259г. Куремса неудачно пытался взять Луцк. Ставший «на месте Куремсине безбожный злый Бурундай»
потребовал помощи Даниила в своем походе на Литву. Вместо Даниила пошел Василько. В следующем году Бурундай «сотворил великую опалу», потребовав разметать «городы свои все». Даниил бежал сперва в Польшу, затем в Венгрию; исполнителем требования Бурундая был опять Василько, принявший участие в походе Бурундая на Польшу. Опустошение Васильком Литвы вызвало борьбу с Миндовгом. Польские отношения были урегулированы на съезде в Тернаве.
        Даниил умер в 1264г. Против обычной, идеализирующей характеристики личности и политики Даниила высказался М. Грушевский. — См.: «Histor. Russ. Monum.», том 1; Плано Карпини, «История монголов» (перевод А. Малеина, Санкт-Петербург, 1910); Соловьев, «Даниил Галичский» («Современник», 1847,1); Дашкевич, «Княжение Даниила Галичского» («К. Ун. Изв.», 1873, VI, IX, X); его же, «Первая уния с Римом» (там же, 1884, VIII); Droba, «Stosunki Leszka Bialego z Rusia» («Rozprawy Krak. AI. Urn.», XIII); М. Грушевский, «История Укр. Руси», 1112 (Львов, 1905); его же, «Хронология подий Галицко-Волынской летописи» («Зап. Наук. Тов. Ум. Шевченка», том XLI). См. также литературу в статьях «Василько Романович» и «Галицкое княжество».
        Книга первая
        Глава первая

1
        
        вердохлеб остановился, пораженный. Где же Смеливец? Всегда у него слово твердое, а сегодня подвел. Вчера говорил, что поутру будет в кузнице, — и не пришел. Чтобы убедиться в этом, Твердохлеб сильно ударил ногой в дверь. Она немножко приоткрылась, но дальше не пускала короткая цепочка, прихваченная неуклюжим замком. Сначала Твердохлеб и не заметил этого замка. О чем же Смеливец собирается сказать? Так горячо настаивал вчера, все о серпе говорил: будет, мол, благодарить Твердохлебиха за острые зубья; уж он так наточит, так выкует — серп сам будет резать рожь, стоит лишь прикоснуться к стеблю. И жена что-то уж очень рано сегодня поднялась, словно бы невзначай намекнула: пора, мол, серп отнести к ковачу, жатва скоро. Просто-таки вытолкала из дома, сунув серп в руки: «Иди, Твердохлеб, к Смеливцу».
        Видно, задумали что-то жена и Смеливец. Только сейчас догадался: может, надумала Твердохлебиха породниться со Смеливцем? Улыбнулся и даже ногой притопнул Твердохлеб, подумав о дочери своей Роксане. Разве она хуже боярских дочек? Не остер ли взгляд у нее, не ровны ли брови соколиные, не стройнее ли она боярышень? Только бедная. Да и откуда быть богатой дочери смерда? Сердце больно сжалось, когда он вспомнил о вчерашнем разговоре с женой. Снова она вела речь о вышитых рушниках, да о сапожках, да о полотне. А где все это взять? Ему тяжко смотреть, как Роксана старательно ставит заплаты на свою юбку, как бережет сорочку с вышитыми рукавами, чтобы на людях не осрамиться. А где же взять денег на сапожки? Ведь целых пять ногат нужно, да и то, хватит ли? В сердцах Твердохлеб порывисто обернулся и зацепился за гвоздь, торчавший в стене, — рубаха разорвалась от рукава до самого пояса. Он прикоснулся пальцем — да, треснула! А как же ей быть крепкой, если она в соленом поте перетлела! Твердохлеб махнул рукой — будет упрекать Ольга, ну и пусть! Не носить же в руках эту рубаху, как игрушку, — пускай себе
рвется!
        Он начал искать под стрехой место, куда бы приткнуть серп, чтобы не нести его домой.
        - День вам добрый! — прозвучало неожиданно, и Твердохлеб оглянулся.
        Почтительно склонив голову, к нему неслышно приближался сын Смеливца — Иванко. Тряхнув курчавым чубом, парень глянул быстрыми, насмешливыми глазами и подошел к двери. Сняв замок, он доверительно подмигнул и пригласил Твердохлеба в кузницу.
        Твердохлеб переступил порог и остановился — из кузницы пахнуло удушливым, настоянным на ржавом железе воздухом, пылью.
        - Ничего, — суетился Иванко, — я сейчас окно открою.
        Он потянул за веревку — открылась деревянная створка, и в кузницу ворвалась свежая утренняя прохлада.
        Словно споткнувшись о наковальню, Иванко молнией упал в ноги Твердохлебу.
        Твердохлеб смутился:
        - Ты что, Иванко?
        - Челом бью, — заторопился юноша. — Челом бью… Роксану прошу выдать за меня замуж.
        - Почему же так вдруг? Почто спешишь? Ужель не мог отец прийти к нам со сватами, как у людей делается? Встань! — сердито буркнул Твердохлеб.
        Иванко мгновенно вскочил на ноги.
        - Роксана сказывала, что вы надумали отдать ее в Коломыю. Боялся я — придем мы к вам, а вы скажете: «Вот Бог, а вот порог».
        - Боялся! Ха-ха-ха! Ты, Иванко, ко мне зайти боялся? Да от тебя как от огня парни бегают. Ты хоть одного испугался? Хоть один тебя смог обидеть?
        - Никто не обидел.
        - А меня испугался!
        - Испугался. Думал, узнаете о замыслах боярина Мечислава и отвезете Роксану в Коломыю.
        - Что такое? Кто сей Мечислав? — задрожал от неожиданности Твердохлеб.
        - Князя Романа упрашивал Мечислав: молвил, что желает забрать Роксану в свой терем… Небеспричинно и к княгине ее поставили, чтоб жила, пока из похода вернутся. А я…
        - Постой! — удивился Твердохлеб. — К княгине поставили? Ну, так что же?
        - Мечислав просил княгиню, чтоб Роксану от меня укрыла, чтоб не встречались мы с нею. А мне невмоготу… Я… я убью его, как только он вернется.
        - Не кричи, а то услышат. — Твердохлеб тревожно посмотрел вокруг.
        - Не боюсь! Никого тут нет. А Роксану никому не уступлю! Я…
        - Замолчи! Что ж вы таились от меня?
        - Боялись.
        - Боялись? Ты снова за свое?
        - Вас боялся. Отец мой молвил: «Дядя Твердохлеб — коса, а ты востер. Нельзя сводить вас вместе».
        - Отец так молвил?
        - Он.
        - А как вернутся из похода?
        - Заберут Роксану, силой заберут… — Иванко снова упал в ноги Твердохлебу.
        Твердохлеб задрожал от гнева, не знал, что ответить юноше. Как надумал Мечислав, так и сделает — заберет Роксану. Что супротив боярина сделаешь?
        - А где же отец? Отец куда пошел? — крикнул он на Иванку.
        Тот вскочил и попятился назад.
        - Не ведаю. С утра здесь должен быть: князь-Романов тиун прибегал вчера и кричал вельми, чтоб мечи быстрее ковали. Отец сказал, что рано будет здесь. Я проснулся — его уже дома не было. Мыслил я, что здесь он, и сам сюда подался…
        Слишком много неожиданностей посыпалось на Твердохлеба — грозящая Роксане опасность, челобитье Иванки и это подозрительное отсутствие Смеливца… Вчера сам звал сюда, а теперь его нет.
        Твердохлеб вышел во двор. Ясное, золотистое утро расцветало над Галичем. Окропленная легким дождиком, земля отдыхала под ласковыми солнечными лучами. В утренней тишине радостно щебетали птицы. Струился чистый воздух. Но Твердохлебу показалось, будто он попал в глухой, темный угол, в котором нечем дышать. Он подошел к коновязи и тяжело опустился на толстое бревно, лежавшее в траве. «Роксану хочет забрать к себе боярин. Как же это так? Страшное слово — отнять!» — одна за другой проносились горькие думы. Иванко стоял за спиной у Твердохлеба и не знал, что сказать.
        Молчание нарушил Смеливец. Он появился внезапно — выбежал из-за угла длинной клети, стоявшей на скрещении двух улиц.
        - Ты тут, Твердохлеб? — запыхавшись, подбежал он к гостю и забыл даже поздороваться. — Давно пришел?
        - Давно, — проворчал Твердохлеб и поднялся с бревна.
        - Куда же ты? — забеспокоился Смеливец.
        - Домой.
        - А я так мыслил, что пойдем на пристань, туда, к Днестру, да послушаем, про что люди гуторят.
        - Про что ж они гуторят?
        - Есть новость. Видел я бояр Василия и Семена, они поехали к крепости. Потому я и задержался.
        - Василий и Семен? Они же в походе с князем Романом.
        - Были в походе. А теперь приехали. Умер Роман.
        - С чего бы это?
        - На ратном поле голову сложил.
        - Что же теперь будет? Горько нам жить.
        - И я так мыслю. И вам плохо в оселищах. Плохо и нам, горожанам, ковачам да каменщикам. Эх, погуляем, помянем князя! Мало пожил у нас, да вельми насолил боярам. — Смеливец сорвал шапку и ударил ею оземь. — А знаешь, зачем я звал тебя? Поговорить хочу с тобой. Может, убежим куда-нибудь на Понизье? А? Говорят, там вольготнее живется… А сегодня передумал — всюду одинаково. Эх, живем, как воробьи.
        - Э, да ты уже браги отведал! — Только сейчас понял Твердохлеб, почему Смеливец так словоохотлив.
        - Отведал. С горя выпил. Ногату разменял.
        - Рано.
        - Э, Твердохлеб! Как тут спокойным быть! В Галиче теперь буря поднимется, бока нам обломает. Эти бояре очень умные. Увидишь, что будет. А мне что плакать!.. Ох, будет!
        - Увидите. Вам на Подгородье виднее, вы ближе к крепости живете, а мы — в оселище.
        Беседа была прервана появлением всадников. Кузница Смеливца стояла на полпути между Днестром и крепостью, и Смеливцу все отсюда было видно.
        - В крепость помчались, — кивнул он головой.
        В крепости уже второй месяц царила тишина. Да и кому было нарушать покой, когда все войско во главе с Романом двинулось в поход. Осталось лишь человек двадцать дружинников, для охраны. На страже они стояли ночью, а днем спали или бражничали в укромном месте — на башнях неотлучно находилось лишь четверо. Редко кто заходил в крепость, стража не пускала сюда посторонних.
        Жена Романа Мария начала томиться, затосковала без мужа. Хотя бы дети были постарше — поговорила бы с ними, но Даниилу пошел лишь пятый годик, а Васильку всего два скоро исполнится. Вот и сегодня — какое чудесное утро, а приходится быть в одиночестве. Металась одна в опочивальне, подушки жгли, словно раскаленное железо. Мария вышла в длинные сени, а оттуда по крутой лесенке поднялась на башню. Высоко взвилась эта башня над подворьем. Здесь никто не мешает Марии, потому и любит она башенную светелку больше всех своих хором. Часто, очень часто Роман садится на коня и мчится в поход — а где печаль развеешь, где наплачешься наедине, как не здесь: ведь никто не увидит. Так уж повелось, что мужчины сюда не ходят — женщины заняли эту светелку. Она уютная, круглая, нет в ней углов, как в гриднице или в княжеской палате. И широкие окна со всех сторон. Наверно, в этом тереме плакала когда-то Ярославна, прощаясь с родным Галичем и отъезжая в Новгород-Северский, чтобы стать женой князя Игоря.
        Мария замечталась и вдруг вздрогнула — ее напугал колокол большого Успенского собора. Он басовито загудел, будто недовольный чем-то после длительного сна. А на подмогу ему подоспел надтреснутый голос колокола домашней княжеской церкви — звал к заутрене. И вот уже откликнулись все галицкие церкви и монастыри.
        Сколько раз сидела Мария в этом тереме и любовалась Галичем. Далеко, к самому Днестру, протянулся город. Не раз говорил Роман: «Смотри, каков наш город! Вослед за Киевом и Новгородом разрастается».
        В утреннем тумане едва-едва угадывался берег Днестра, на котором раскинулись большие и малые дома Подгородья и оселищ. А княжеский город-крепость на горе, с трех сторон речкой Луквой и притоком окаймлен; от воды круто гора возвышается. Только с юга нет реки. Там вырыты глубокие рвы и насыпаны могучие валы. Галич-город — надежная крепость, со всех сторон обнесен каменными стенами. Роман укрепил, сделал еще более высокими эти стены из серого камня, а сверху на них положены толстые дубовые бревна. Широки стены галицкие, и заборола на них крепкие — от вражеских стрел защищают. Днем и ночью на четырех башнях стража глаз не смыкает. Двое ворот в Галиче: одни — над рекой Луквой, а другие — на юге, там, где валы. Со стороны Подгородья через Лукву в город переброшен мост. Но он не всегда опущен: вечером его поднимают на толстых цепях, и торчит он до самого утра, прислоненный к воротам крепости, а когда враг приближается, то и днем мост стоит торчмя, подтянутый к воротам.
        Заскрипели ступеньки лестницы, кто-то поднимался в терем. Мария оглянулась и, увидев Светозару, улыбнулась.
        - Ты снова князя Романа выглядываешь? — подбежала Светозара. — Не тоскуй, скоро вернется. Какой мне сон снился! Будто мы вдвоем с тобой по Днестру на ладье плывем. А день такой солнечный, теплый…
        - Я не тоскую, Светозара.
        - Пойдем в церковь, слышишь, колокол зовет. А потом — к Днестру.
        Как они не похожи друг на друга — жена Романа Мария и Светозара, дочь боярина Семена Олуевича! Порывистая, словно лесная птичка, Светозара не может сидеть на одном месте. Звонким смехом своим веселила она Марию. Не ошибся Роман, взяв Семенову дочь в свой дворец. Молчаливой, строгой, как монахиня, жене его нужна была именно такая подруга.
        - А я колты новые надела, — не умолкала Светозара, — вот посмотри.
        Она отбежала на несколько шагов и стала напротив восточного окна.
        - Куда ты так нарядилась? — подошла к ней Мария.
        - А что? День такой веселый.
        Золотые колты сверкали на солнце. Мария втайне позавидовала — такие колты не каждый день встречаются, их не стыдно было и княгине носить.
        А Светозара, освещенная солнцем, прищурив глаза, ждала, что скажет Мария. «Ну, скорей же!» — всем существом ждала похвалы Светозара. Будто бы все на месте: платье заткано сверкающими нитками, и волосы старательно выложены завитушками, и золотой кокошник словно бы прирос к русой головке, и на тоненьких цепочках висят колты…
        - Ты как из сказки, — тихо промолвила Мария и пальцами прикоснулась к серьге.
        Ее делали умелые руки. По золотому полю шли причудливые узоры голубой эмали. Как тонки линии этих узоров, как малы крестики и мелкие лепестки цветов!
        - Это подарок отца. Ковач принес вчера вечером. Долго он делал… А пахнет как! — Светозара сняла колт с цепочки и поднесла к лицу. — Словно цветы чудесные! Один купец принес это масло.
        Девушка смутилась. Почему княгиня молчит? Почему не похвалит ее? Трудно расшевелить эту задумчивую женщину.
        Не только сегодня она молчалива. И Роман, горячий, непоседливый, столько раз говорил ей: «Ну почему ты такая скупая на слова, почему ты не улыбаешься?»
        Собрались уже сойти вниз, как Светозара, посмотрев в окно, радостно воскликнула:
        - Отец едет, и с ним боярин Василий Гаврилович! Значит, и князь скоро будет. Пойдем в гридницу.
        По мосту в ворота въезжали Семен Олуевич и Василий Гаврилович. Их сопровождали двадцать дружинников.
        У дверей княжеского дома Семена Олуевича и Василия Гавриловича встретили два отрока. Они стояли с копьями в руках и с мечами на поясе. Один из них открыл дверь, и приезжие вступили в передние сени. Шагов не слышно — пол в сенях покрыт медвежьими шкурами. По ступенькам поднялись наверх и тут, в огромных сенях, оставили шеломы. Отсюда несколько дверей вело в светлицу, в гридницу и княжескую опочивальню. Светозара выскочила из гридницы и бросилась к отцу:
        - Сюда идите, тут и княгиня вас ожидает.
        «А почему это отец не улыбнется, как всегда, и глаза прячет, а боярин Василий в пол смотрит?»
        Семен Олуевич молча прижал дочь, поцеловал в лоб и еле слышно промолвил:
        - Пойдем к княгине.
        Переступив порог, бояре поклонились на образа в углу, а вторым поклоном приветствовали Марию. Солнце своими лучами щедро заливало комнату, зайчиками играло на драгоценных украшениях, развешанных по стенам, заглядывало в сверкающие кубки и чаши, которые рядами стояли на столе, накрытом скатертью, вышитой золотом и серебром.
        Мария сидела на краешке скамьи у стола, взволнованно перебирала мониста и встретила вошедших легким поклоном.
        - Нас послал Мирослав Добрынич, — начал Семен Олуевич. — Прямо к тебе, княгиня, приказал ехать, чтобы приготовилась встречать мужа своего, князя нашего Романа.
        - А где же князь? — задрожала Мария. — Почему же он ничего не передал мне?
        - Должны поведать тебе весть вельми печальную… Нет нашего отца. Умер князь Роман.
        Мария побледнела, подняла руки, будто защищаясь от удара. Мгновение стояла, а потом упала на стол и зарыдала. Из сеней в гридницу вбежала Роксана, хотела броситься к Марии, успокоить ее, но Василий Гаврилович посмотрел на нее так грозно, что она отпрянула назад.
        Иванко не один раз озабоченно выбегал из кузницы и быстро возвращался обратно. Сегодня он работал особенно упорно, изо всей силы бил молотом по раскаленному железу, проворно устремлялся к меху, как только отец подавал знак, и, ухватившись за ручку, нагнетал столько воздуха, что тот своей струей вырывал из печи уголь и кидал его под ноги ковачам. Увидев, как отец схватил клещами длинную красную полосу железа и начал осторожно стучать по ней маленьким молотком, Иванко снова метнулся к двери, но его остановил неприязненный голос отца:
        - Что это ты носишься, словно ветер?
        - Я… — начал и не договорил Иванко.
        - Кто там ожидает тебя?
        - Никто. Я смотрел, скоро ли сядет солнце.
        Отец ничего не ответил, только улыбнулся и сказал ласково:
        - Одевайся.
        Парень давно уже ждал этого слова, мигом сорвал с гвоздя замасленную рубаху и через голову набросил ее на плечи. В кузнице он работал обнаженным по пояс: и жарко было здесь, да и небезопасно — непрошеная искра могла прожечь рубаху, к тому же трудно оберегать ее от грязи, которая липнет со всех сторон. Не так уж много рубах у Иванки, чтобы он мог не слушать справедливые слова матери — не забывать, что полотна мало, ибо тиун забрал последний кусок для боярина.
        Оставшись один, Смеливец продолжал работать. Он снова положил в горн железную полосу и стал к меху. Но продолжить ковку так и не удалось — в кузницу стали собираться смерды и закупы. Они частенько сюда наведывались. Кто принесет ухват или лемех поправить, кто просто так забежит — узнать новости или рассказать о своем горе.
        Тяжело приходилось смердам. В оселищах — общинах — живут они, на земле трудятся, но вся земля в боярских да княжеских руках. Сидит смерд на земле, да не он хозяин; пашет землю, поливает ее своим потом, но боярину и князю должен отдавать лучшую часть урожая. Бояре-вельможи урезают свободу смердов, все туже вокруг шеи петлю затягивают — не уйти смерду от этой боярской милости. Выгодно боярам — смерды все им доставляют: и зерно, и мясо, и полотно. На этом и держится боярское хозяйство, от этого и богатеют бояре.
        Много надо трудиться смерду, чтобы и дань натурою оплатить боярину, и свою семью прокормить. Но и это еще не все горе: хуже всего, когда целиком лишится свободы. Стрясется какая-нибудь беда — пожар ли подворье уничтожит, скот погибнет или неурожай — тогда к боярину нужно идти, в ноги ему кланяться, гривны занимать. Гривны-то он даст, но дорогой ценой — свободой своей приходится платить за них: смерд становится полностью зависимым человеком — закупом.
        Смерды хоть без боярского кнута на свой лоскут поля идут, а закуп продался — гонит его боярский тиун на проклятую работу. Будто и нет разницы: ведь смерд тоже под боярином ходит, — и все же смерд свободнее, чем боярский закуп — холоп.
        Первым заглянул Людомир, закуп Судислава. Он стал на пороге кузницы и радостно крикнул:
        - Желаю тебе удачи, Смеливец! Куешь?
        - Спасибо, кую. Заходи, добрый человек!
        - А я и зайду. Для того и пришел к тебе.
        Он крепко пожал руку Смеливцу.
        - Ого! — воскликнул Смеливец. — Да у тебя не пальцы, а клещи!
        - Покамест есть еще сила. — Людомир взмахнул черной загорелой рукой. — Видишь?
        - Вижу, — улыбнулся Смеливец. — Вола поднимешь?
        - И подниму! — простодушно похвалился Людомир. — Да что там вола! Я бы пятерых бояр поднял да об землю так ударил, чтобы они дух испустили.
        - ТЫ что так зол на них?
        - Ух, зол я, Смеливец! — Он сжал кулаки и стал перед ковачом, высокий, страшный. Редко видел его таким Смеливец. Из-под белесых бровей сверкали голубые глаза — казалось, гнев вовсе не идет к ним, но сейчас они были колючие, до краев налитые ненавистью. Этот русобородый великан и впрямь мог бы пятерых поднять.
        - Вот это видишь? — Он ткнул пальцами на свою истлевшую от пота рубаху. — Завтра похороны князя, а во что я оденусь? А штаны какие? — Он осторожно прикоснулся к полотняным штанам, будто отряхивая с них пыль. — Посмотри, только и всего, что на животе держатся да грешное тело прикрывают. — Он расхохотался. — Хочу в святые идти!
        Потом подтащил бревно и сел на него, вытянув длинные, загрубевшие от хождения по полю босые ноги.
        - Что ж к людям не пойдешь в таком праздничном одеянии? — по-дружески пошутил Смеливец.
        - Пойду! Непременно пойду! Пускай бояре из кованых сундуков вытаскивают свои охабни. А у меня нет сундука. Людомириха счастлива — ей нечего прятать. Я пойду! Хоть князь и не друг мне, да уж больно хорошо прижал он этих проклятых бояр. Жаль, что до шеи Судислава не добрался. Давно бы нужно было повесить этого волка. Я бы и сам его задушил.
        - Что ты! — сказал Смеливец, едва удерживая смех. — Боярин у тебя такой хороший, почтенный, ласковый, а ты — душить.
        Людомир понял, что Смеливец шутит, и ударил его по плечу:
        - Ох, хороший, да если бы его, хорошего, Бог к себе в гости позвал, так я бы вот этакую свечу в церкви поставил… Смеюсь я, Смеливец, а здесь, — он показал на грудь, — горячая смола кипит. Ух, и волк этот Судислав! Закрутил меня своими гривнами, света белого не вижу. Дал мне взаймы две гривны, чтоб у него вытекли глаза! Я мыслил коня купить, да не купил. И гривны развеялись — чем теперь отдавать? А на гривны резы растут, тихо-тихо, как на дереве листья… Он мне коня дал, чтобы я на его поле работал, и рало боярское дал. Работаю я, Смеливец, а слезы меня душат. И сегодня у него, и завтра, и вчера, а дома когда? Говорит мне жена: «Стал ты рабом, Людомир». Раб и есть — никуда не вырвусь. А резы растут. Куда убежишь?
        Смеливец слушал гостя, не перебивал. И Людомир о бегстве думает. Но куда же спрячешься от князей и бояр?
        - Вот рало к тебе притащил, — продолжал Людомир. — Сказал тиуну Судислава, а он посмотрел и шипит: «Сам поломал, сам и исправь». А что я поломал? Я пахал боярскую землю, лемех затупился, не режет. «Иди, — кричит тиун, — починять, а то скажу боярину, так он еще гривну накинет…» И накинет! На раба петлю можно набрасывать… Бери лемех — откуешь, а я две ногаты найду тебе заплатить.
        - Найдешь? — прищурил глаза Смеливец.
        - Найду! Знаю, ты такой, как и я. Не хочу за спасибо.
        - Сделаю, сделаю, — успокоил его кузнец.
        В кузницу вошли еще двое — худощавый, с желтым лицом дед и однорукий смерд.
        - Да вас здесь двое, — откашлялся дед. — А мы думали, что ты один, развеселить тебя хотели.
        - Спасибо, что пришли, — поблагодарил их хозяин.
        - А ты все кашляешь, дед? — обратился Людомир к старику.
        - Кашляю, кхе-кхе… — тяжело дыша, через силу пробубнил тот. — Нет здоровья. Отбил печенку, черт проклятый!
        - А ты бы с тиуном поласковее да поприветливее… — посоветовал Людомир и подвинулся, уступая старику место возле себя на бревне.
        - Я-то с ними… приветливо, — отдуваясь, ответил дед, — да они со мной не так.
        - Они! — со злостью буркнул Людомир. — С ними если любезничать, так они зубы повырывают, нечем будет и укусить. Что, дедушка, пойдешь князя хоронить?
        Дед смотрел на него, мигая глазами.
        - Что, плохо слышишь? Не тиун ли тебя по ушам погладил? — громче крикнул Людомир.
        - Слышу… Пойду. Хоронить князя надо, храбрый был воин. — Он подмигнул Людомиру и посмотрел на всех. — А вот если бы… — он откашлялся, — если бы в гроб всех бояр положить, да и тиунов вместе с ними, повеселился бы я завтра.
        - Пожалуй, и на обед бы нас позвал? — залился смехом Людомир.
        - Позвал бы, — весело ответил дед. — Не будь тиунов, я бы в боярских клетях меду нацедил да мяса взял — вот и обед на всех.
        - Хитрый дед! — вставил свое слово однорукий. — Вишь, к клетям боярским подбирается.
        - А ты что? Ну! — цыкнул на него дед. — Мы же туда и возили. Или, может, боярин сам все приготовил?
        - Боярин! А то кто же! — подмигнул Смеливцу Людомир.
        - А ты скажи, Смеливец, — ты тут у дороги, видно, больше слышал, — как теперь, легче нам будет без князя или бояре запрягут? А? Кто будет править Галичем?
        Дед спросил и, не получив ответа, глянул на Людомира, потом на однорукого.
        - Почему вы молчите?
        - Мыслишь, тебя поставят? — насмешливо сказал Людомир.
        - Зачем так говоришь? Кто меня поставит? Куда нам! За боярами не поспеешь. — И, подумав, добавил: — Думаешь, не могли бы править — вот хотя бы ты или Смеливец?
        - Поди Судиславу расскажи об этом.
        Дед замахал руками.
        - Ты что это удумал? Чтобы Суди слав голову оторвал… Князья да бояре есть — на них земля держится.
        - Держится? — вспыхнул Людомир. — Эти руки держат. — Он протянул к деду свою руку. — А в бой с врагами кто идет? Бояре? Сколько их там есть? Люди стеной идут — это сила. Вот кто. — Он указал на однорукого. — Разве мало он на поле брани был? А руку свою где он потерял? Половчанин отрубил.
        - Отрубил, — отозвался однорукий и прикоснулся к пустому рукаву. — С князем Романом был в битве.
        - Люди есть сила. Вот всем бы нам да на бояр с князьями, — подмигнул Людомир.
        - Ты что? — испуганно схватил дед Людомира за руку. — Бог накажет… Еще услышит кто-нибудь…
        - А тут все свои, своих не бойся. Не дрожи, как листья от ветра.
        - Я? Нет! — оправдывался дед. — Только ты не так выкрикивай. Услышат… Люди! Верно сказал ты, люди — сила.
        - Сила. И на поле, у рала, и в бою.
        - А если не пойдем на битву? — осторожно спросил дед.
        - Как не пойдем? Кто же, сами бояре врага прогонят? Много они навоюют! На бояр я зол — звери они, но когда позовут воевать — пойду, врага на нашу землю не пустим, горло перегрызем. А ты — не пойдем на битву!.. Как это не пойдем?
        Несколько минут все молчали. Деду продолжать было трудно, тогда в разговор включился однорукий:
        - Молвили у нас в оселище — угров будут звать.
        - Угров? — встрепенулся Людомир. — Баронов чернохвостых? Были они у нас немного, знаем. Кто же звать-то их будет?
        - Бояре, видать, — ответил однорукий.
        - А княгиня? А Мирослав? Ох, вижу, горе будет нам, буря поднимется, нам несдобровать. Бояре будут ссориться, а у нас зубы затрещат. Так, говоришь, угров? — допрашивал он однорукого. — Это Судиславы все выдумывают…
        Долго сидели друзья в кузнице Смеливца, обсуждали события. По-своему гуторили, не по-боярски.
        Горевали друзья Смеливца, думу думали. Закуп Людомир всю душу раскрыл перед ними, рассказал обо всем, что на сердце накипело. Нет добра для трудового человека, нет свободы — бояре отняли ее. Дети подрастают, но суждено ли хоть им увидеть счастье?
        Оставив отца в кузнице, Иванко помчался улицами Подгородья. Дома ли сейчас боярский конюх Михайло? Может быть, он не возвратился еще с боярского двора? Вот и клеть его с ободранной крышей. Дома! Михайло сидит у порога с женой и с сыновьями-подростками.
        - Иванко! — радостно воскликнул Михайло. — Не ждали мы такого гостя.
        - К тебе я. День добрый! — взволнованно здоровается Иванко с ним и его женой.
        Михайло таинственно улыбнулся.
        - Пришел расспросить, как в походе были? Все расскажу.
        Иванко не понимает радостного возбуждения Михайлы, тревожится: «Почему Михайло такой радостный? Может быть, насмехается. Знает ведь, что мне сейчас не до веселья». Он жадно ловит каждое слово Михайлы и ничего не может понять.
        - Что такое? Рассказывай! — подгоняет он Михайлу, а тот не спеша кончает ужинать.
        «И чего это он медлит? — думает Иванко. — Говорил бы быстрее!»
        Но вот Михайло поднимается.
        - Иди в клеть, — говорит он жене, — укладывай ребят спать. — И обращается к Иванке: — Идем под ракиту, посидим.
        Они отходят от клети и садятся на насыпи неглубокого рва, отделявшего двор Михайлы от соседского двора.
        - Ну, что? — тормошит Иванко неразговорчивого Михайлу.
        - Многое увидели мы. Тебе в кузнице не увидать такого.
        И он рассказывает, как шли походом, как князь Роман говорил, что не скоро возвратятся домой. Иванко подгоняет его, чтобы еще и еще рассказывал. Ведь он еще ни слова не сказал о том, что больше всего интересует Иван-ку. А Михайле словно и невдомек, чего ждет от него парень.
        - А все, все возвращаются? — будто невзначай спросил Иванко.
        - Нет, не все! Один зверь сдох…
        - Кто? Кто? — нетерпеливо дернул его за руку Иванко.
        - Что ты спешишь? Зверюгу кто-то копьем ударил… Может быть, и из своих кто-нибудь — в бою разве разберешь. Мечислава-боярина закололи… Так думаю, что свои нечаянно, — улыбается Михайло.
        - Ой! — изо всех сил выкрикнул Иванко. — Ой! Как же это случилось? Какую добрую весть привез ты, Михайло!
        - А я знал, какое тебе хорошее слово привезти, — полушутя-полусерьезно кинул Михайло.
        - Ой, хорошо, ой, хорошо! Побегу я, — заторопился Иванко.
        - Куда же ты, словно ветер? Должен мне корчагу браги поставить, а ты удираешь.
        - Нужно бежать, Михайло, не могу задерживаться, а брагу поставлю…
        Иванко и впрямь как ветер летел в оселище. Хотя уже наступили сумерки, но он не присматривался, что у него под ногами; спотыкался на выбоинах, когда бежал по улицам Подгородья, и наталкивался на стволы деревьев, когда шел лесной тропинкой. До оселища не близко — выйдя из Подгородья, нужно было миновать большое кладбище, потом пересечь овраг, а тогда уже идти лесом.
        Роксана ждет его с нетерпением — об этом Иванко наверняка знает: она хочет знать, чем кончился разговор Иванки с ее отцом, надо ей сообщить и важную новость, принесенную Михайлой. Какое счастье, что Мечислава нет!
        Иванко готов был всех обнять. Никогда еще не было так весело у него на душе: теперь им никто не угрожает… Вот и опушка, и не узнал ее Иванко, посеребренную луной; тополя стоят, как будто прислушиваясь, что скажет он, Иванко. А как тихо! Там, за ветвистым дубом, хата Роксаны. Вышла ли она? Иванко поворачивает налево и мчится к обрыву, к знакомому месту под дубом, не замечая Роксаны. Она покрылась темным большим платком и словно приросла к могучему дубу. Услыхав его шаги, молча поднялась навстречу.
        - Что случилось, Роксана? Отец что-нибудь сказал?
        - Нет, отец ничего не сказал. Маму мне очень жаль — голова у нее сильно болит… Пообещала она пойти вместо своей сестры грести боярское сено, потому что сестра тяжело заболела. Они же закупы, мамина сестра и ее муж. Тиун приехал к нам, кричит: «Взялась работать за хлопов — беги теперь!» А мама и сама заболела, просит, чтобы подождал один день, но тиун ее плетью по голове побил, проклятый зверь… Ой, мамочка моя!
        Иванко так стиснул руки Роксаны, что она застонала.
        - Иванко! Рукам больно! — Она с трудом разжала пальцы.
        - Прости! Не хотел тебе боль причинять. Это я от ненависти к тиуну. — И он осторожно взял пальцы Роксаны. — Ударил тиун? Это ему так не пройдет! Припомним!
        - Иванко! Мне страшно. Что ты с ним сделаешь?
        - Не бойся, ничего не сделаю.
        - А говоришь ты так грозно, и голос у тебя такой…
        - Какой, моя лада? Не на тебя это я, а на волков… Не печалься. А к тебе я летел с радостью.
        Роксана не дала ему закончить, закрыла губы рукой.
        - Не надо, Иванко! Я знаю, о чем ты сказать хочешь. О Мечиславе… Не надо. Я уже знаю.
        Он отвел ее руку.
        - Такая радость, а ты — не надо!
        - Зачем же к ночи? Еще леший услышит, нашу радость украдет… — И, возбужденная, она быстро прошептала: — «Пошел дед в лес, свое зло понес, нас не видел и не увидит. А мы наше счастье от него спрячем. Иди, дед, не оглядывайся. Счастье мое, не твое, не протягивай рук. Иди, иди в лес — пусть тебя гром разобьет, волк разорвет…»
        Иванко не мешал ей договорить заклинание до конца. Когда он был маленьким, мать учила его: если отгоняют злого духа, сиди и не дыши, а то можешь вспугнуть. Притих Иванко и не сразу опомнился. А что, если и впрямь леший причинит горе, снова их счастье разбить захочет?
        - Роксана! — еле слышно прошептал он одними губами.
        Но она уловила его дыхание и тихо ответила:
        - Теперь нам никто не страшен.
        - Никто.

2
        Весть о смерти князя разнеслась по городам и оселищам, и отовсюду к Галичу потянулся люд. Узенькие улицы Подгородья с утра заполнились народом. Были тут не только горожане — из ближних оселищ пришли смерды и закупы. Все спешили к пристани, шли пешком и плыли по воде. Одна за другой прибывали ладьи. Сюда, к Днестру, скоро приблизится похоронная процессия. Простой люд толпился, заполнял весь берег. Надменные бояре стояли вдалеке на пригорках — не к лицу им слоняться между смердами и шуметь вместе с ними. Судислав косо поглядывал на толпу, щеки его дергались от злости. Наклонившись к Глебу Зеремеевичу, прошипел ему на ухо:
        - Разбрелись по всему берегу, не проберешься. А бояре позади. Дубинами надо гнать голытьбу отсюда!
        Глеб Зеремеевич пожал плечами, развел руками — ничего, мол, не сделаешь — и, перегодя, тихо сказал:
        - Помолчи, Судислав. Будет время и для дубин, но не сегодня.
        Иванко, ловко действуя плечами, руками, ногами, расталкивал толпу и быстро продвигался вперед, как вьюн в воде. Он разыскивал отца, чтобы сказать ему о ковачах, которые хотели собраться вместе. Куда же отец девался? Только что как будто видел его вот здесь, и уже нет на этом месте. Трудно найти человека в этом море голов. Иванку уже не раз потчевали тумаками в бока, но он не обижался и не ругался, ибо с кем тут сцепишься драться, если так тесно, что и рукой нельзя размахнуться. А толпа гудит, шумит. И в этом шуме многое услышишь, стоит только прислушаться:
        - Крепко Роман держал…
        - А теперь бояре на шею сядут…
        - Твой Роман тоже волк…
        - Сейчас самое время бояр копьем под ребро…
        - Какой ты быстрый!
        - Будешь быстрым, когда шкуру сдирают…
        Эти слова веселят Иванку. «Под ребро!» — хохочет он и движется дальше. Отца нет, — видно, не удастся встретить его.
        Светозара потихоньку открыла дверь и, шепнув Роксане, чтобы та шла за ней, ступила в светлицу. Одетая в черную одежду, Мария лежала на скамье, закрыв лицо шелковым платком. На полу белела измятая подушка. Светозара на цыпочках подошла к Марии и окликнула ее. Мария не поднялась. Испуганная молчанием, Светозара кивнула Роксане, сняла платок, и потом они вдвоем подняли Марию.
        - Это ты, Светозара? — отозвалась Мария. — А я думала, что и тебя уже нет.
        - Что ты, княгиня! Я всегда с тобой. Пойдем, уже пора.
        - Я боюсь, Светозара! — Мария дрожала и, схватив руки Светозары, сжала их. — Я боюсь на него посмотреть. — Она заголосила: — Всего-то один раз месяц небо обошел, как они в поход отправились, и уже нет моего сокола! Ой, что же я буду делать одна? И как я на него гляну? Глаза его закрыты, не увижу я больше тех светлых глаз, не расчешу его черные кудри… Ой, Роман, мой Роман!
        Мария упала на стол и зарыдала еще сильнее. В комнату вошел Семен Олуевич, наклонился к Светозаре и спросил:
        - Ну что, дочь моя, разговаривала с нею?
        - Разговаривала, но она очень убивается.
        Услыхав разговор, Мария поднялась.
        - Это ты? Ведите меня, а то я сама не пойду — боюсь глянуть на него. А дети где?
        - Дети в саду за теремом, играют, там с ними девушки, — ответила Роксана, — и я туда иду.
        - А чего бояться? — успокоительно промолвил Олуевич. — Если живого не боялась, то мертвый и вовсе не страшен.
        - Снился он мне сегодня. Такой ласковый был, о детях расспрашивал, Данилку искал.
        Боярин взял ее за одну руку, а Светозара за другую, и повели из светелки.
        Во дворе стоял возок, в него и сели Мария и Светозара, а Семену Олуевичу отроки подали коня.
        На обоих берегах Днестра затих шум — все увидели, как по Звенигородской дороге, с бугра к реке, начала спускаться похоронная процессия. Впереди ехали два трубача, немного поодаль — дружинник с княжеским стягом, а за ними медленно двигался воз, на котором стоял гроб, укрытый коврами. За возом верхом ехали бояре, сопровождаемые дружиной. Дружинники ехали по пять человек в ряд; в руках у них колыхались копья; на солнце сверкали щиты и шеломы. За ними выступал пеший полк воев.
        У Днестра процессия остановилась, дружинники спешились; сняв гроб с воза, осторожно понесли его к большой ладье.
        …Как только ладья коснулась правого берега, зазвучало пение соборного хора. Гроб вынесли из ладьи, и теперь он поплыл над головами галичан. Печальные шли за гробом князя его верные боевые друзья — Семен Олуевич, Василий Гаврилович, Мирослав Добрынич. Воевали они под Романовой рукой и на Волыни, и в Галичине, и в половецких степях, и у стен Царьграда. Шли галицкие бояре — Судислав, Глеб Зеремеевич, Семюнко Красный, Глеб Васильевич… Дальше — войско, а уже за ним горожане — ремесленники да смерды и закупы из оселищ.
        Мирослав наклонился к Семену:
        - Сегодня похороны или, может, завтра?
        - Думали, что завтра. Боялись — запоздаете вы, а ныне еще лучше. Воскресенье сегодня, и людей много, да и зачем понедельника ожидать: понедельник — тяжелый день. — А потом, наклонившись к уху Мирослава, тихо шепнул: — А нам мешкать нельзя — врагов много. Роману теперь все равно, сегодня или завтра похороним его. А нам туго придется. О будущем помышлять надобно.
        - А что скажет княгиня?
        - Ничего не скажет — она про все забыла.
        - Надо сказать ей.
        Мирослав подошел к Марии. Она склонилась на его плечо и еще сильнее зарыдала. Успокаивая ее, Мирослав промолвил:
        - Хоронить сегодня будем — все люди собрались.
        Мария молча, в знак согласия, кивнула головой.
        Много людей сошлось на похороны. Всего лишь пять лет княжил Роман в Галиче, но люди галицкие хорошо знали его. Рука у князя была твердая и взгляд орлиный. Нещадно бил врагов на поле ратном и бояр держал в покорности — не давал им голову поднять, лют был с ними, нещадно наказывал их за крамолу.
        В оселищах и городах всем хорошо известны слова Романа: «Не будешь есть мед, если не передавишь пчел». Так говорил он о богатых боярах, и не одному из них голову отрубил за то, что продался чужеземцам. Он хорошо знал, что с заговорщиком один разговор — меч острый. Именитые галицкие бояре ненавидели Романа, понимали, что это не то что Владимир, сын Ярослава Осмомысла. С тем не так было, мягкая, как воск, душа Владимира к ним склонялась, и бояре делали с ним что хотели. Откуда только и взялся Роман Мстиславич — налетел с Волыни, словно буря, и обломал крылья вельможным боярам. Потому-то норовистые галицкие бояре и рады были его смерти — шли за гробом, незаметно улыбаясь в длинные бороды. Радости своей открыто не показывали, потому что люд галицкий любил князя, да и бояре волынские, осевшие здесь, тоже были злы на крамольников. А волынские острые мечи да копья не один непокорный уже испытал на своей шкуре.
        Буйными волнами катилась толпа в городские ворота, прижимала войско к собору, до краев заполняла весь двор, — казалось, вот-вот раздвинутся стены.
        Семен Олуевич суетился в соборе, расставляя дружинников плотным кольцом вокруг гроба. Справа от алтаря, у южных дверей, стояла мраморная гробница. Сделал ее галицкий мастер, всем известный Николай. Когда-то такую же гробницу он выдолбил для Ярослава Осмомысла из огромной каменной глыбы. И эту сделал он же, вкладывая в нее все свое умение, — прочный получился гроб, многие века будет стоять. Не один год Николай обтесывал неподатливую, твердую глыбу, и неизвестно было, для кого эта каменная постель приготовлена. Князю Роману пришлось лечь в нее на вечный покой, С трех сторон гробница украшена фигурами, высеченными из камня. И так искусно нанесена позолота, что казалось, будто эти узоры не человеком сделаны, а сами выросли на камне.
        Гробницу поставили на возвышении в центре собора. Каждый, кто смотрел на Романа; не верил, что перед ним покойник, — казалось, уснул князь, утомленный походом, лег отдохнуть, не раздеваясь. Ой ты, буй Роман Мстиславич, лежишь в своем боевом одеянии. Твои непослушные черные кудри причесаны чужой рукой. Лежишь ты в кольчуге, воин русский храбрый, и меч у пояса, как перед боем.
        Уже в соборе полно людей, но тишина стоит такая, будто и нет здесь никого; разговаривают шепотом, и монах на клиросе Евангелие читает чуть слышно.
        - Мамо! — вдруг раздается в напряженной тишине голос Данилки. — А где отец? Мне сказали, что он здесь. — И ребенок начал карабкаться по ступенькам на возвышение.
        Мальчик, заглянув в гробницу, застыл — там лежит его отец. Даниил смотрел то на отца, то на мать, кусал губы, закрывал глаза, но слезы все же сдержал. Мирослав учил его, что мужчины не плачут, что воину стыдно проливать слезы.
        - Посмотри, — прошептал Семен Олуевич Мирославу, — такой маленький — и не плачет.
        - Будет храбрым воином, — ответил Мирослав.
        Из алтаря вышел епископ, за ним священники, и началась служба. В переполненном соборе было душно, и когда густо закадили ладаном, показалось, будто дышать стало легче. Всю службу Мария стояла неподвижно и смотрела на мужа, только время от времени наклонялась к Данилке, еще крепче прижимала к себе оцепеневшего мальчика. А он, увидев мертвого отца, не проронил ни слова.
        Когда пропели «вечную память», молодая вдова не выдержала и заголосила на весь собор. Она уже не видела, как закрыли гробницу, — припав к ступенькам, Мария рыдала, никого не узнавая. Возле нее неотлучно была Светозара. Мирослав, поговорив с сотским, которому было поручено следить за порядком во дворе, подошел к Марии.
        - Тяжко тебе, знаю, слезы горе утоляют…
        Затуманенными глазами глянула она на Мирослава. В этот миг Семен подвел к ней Данилку. Мальчик испуганно оглядывался, дернул руку, вырвался и побежал к гробнице, приник к ней. Семен сказал Марии:
        - Решается судьба твоя и детей твоих. Возьми сына за руку. Сейчас присягать ему будут.
        От собора до княжеского дома и дальше, до самой каменной стены, площадь была до отказа заполнена людьми. Выходившие из собора проталкивались в стороны, ибо перед входом в собор расположилось войско. В первых рядах стояли вооруженные дружинники. В правой руке они держали копья, в левой — щиты; мечи у пояса. Их сильные тела прикрывали кольчуги, на головах сверкали под солнечными лучами шеломы. У многих шеломы закрывали переносье, и от этого лица казались еще более суровыми.
        За дружинниками стояли мечники и лучники — пешее войско, смерды княжеские и боярские. Мечники были со своим оружием: в руках держали копья и щиты, а на поясе — мечи. Лучники-стрельцы держали в руках луки, за спиной у них висели колчаны со стрелами. Кроме луков, у них были и мечи: всяко в бою случается, стрел не хватит — руби врага мечом.
        Как только вышли из собора и спустились с крыльца, Глеб Зеремеевич, оглядываясь, шепнул Судиславу:
        - Сила! Ничего не сможем сделать. Ты говорил, что на похоронах свернем шеи всем Романовым псам, а их видишь сколько! А где наши?
        Судислав, не поворачивая головы, процедил одно слово: «Молчи!» — и больно наступил на ногу Глебу, будто камнем с размаху ударил. «Беда с этим болтуном Глебом, язык у него как помело. В такой тесноте и не заметишь, как подслушают, а он, глупец, разболтался!» Судислав видел — все произошло очень быстро и с похоронами поспешили: хитер Мирослав! Судислав даже задрожал: «Подожди, и хитрости твои не помогут, снова будет по-нашему, мы всех волыняков, приведенных Романом, истребим мечом». Не смог удержаться Судислав — ехидно улыбнулся в бороду от мысли, что удастся обуздать волынских бояр. Едва не вырвалось вслух оскорбительное для этих пришлых: «Оборванцы!» Еще бы — привел их сюда Роман, пораздарил им лучшие земли с оселищами, а старых бояр — кого на виселицу, а кого в застенок, под меч. Подождите!
        Глеб Зеремеевич сжался от боли, притих и спрятался за спиной Судислава.
        За войском толпились горожане, смерды, закупы, изгои, холопы. Все пришли сегодня сюда. Словно растревоженный пчелиный рой, сегодня гудит подворье княжеского города.
        Твердохлеб обрадовался, найдя в толпе Смеливца. Теперь, чтобы не потеряться, они держались плечом к плечу.
        - О, все уже выходят, смотри, Смеливец! — крикнул Твердохлеб и кивнул на дверь, откуда Мирослав вел за руку Данилку.
        Медленно шла за ними Мария, ее сопровождали бояре Семен, Василий, Илья, два Юрия — Щепанович и Домажирич, Держикрай, Филипп…
        - Твердохлеб, а ты погляди — бояре галицкие отворачиваются от волынских. Вон посмотри, Семюнко к Суди-славу примостился, а тот нахохлился, и Глеб возле них.
        Смеливца толкнул в бок сосед, курносый, с рыжей бородкой смерд, подмигнул и показал на ухо. Наклонившись, шепнул:
        - Разве ты забыл, что всюду есть уши? А сегодня смотри сколько ушей, тьма!
        Смеливец пренебрежительно посмотрел на него: зачем, мол, предупреждаешь, сам знаю. Но в это время кто-то наступил ему на ногу. Смеливец хотел было уже ругаться, но увидел дружинника, который локтями расталкивал смердов и пробирался к собору. Твердохлеб мигнул Смеливцу и улыбнулся. Их еще сильнее сдавили, прижали к дереву. Они крепко уцепились друг за друга — уже невозможно даже пошевелиться, а не будешь держаться — оттиснут в сторону. Толпу словно сильным ветром качало. И Твердохлеба со Смеливцем вместе со всеми тоже наклоняло то в одну, то в другую сторону. Твердохлеб сжал руку Смеливца, и тот посмотрел на соборную дверь — оттуда выходил епископ и за ним священники и диаконы. Епископ остановился, а диакон, шедший за ним, взмахнул кадилом — запел невидимый хор: он был на крытых переходах. Еще катились по двору отзвуки торжественного пения, и епископ, подняв руку с крестом, начал дрожащим голосом:
        - Братие! Нет конца печали нашей. Отец наш и защитник князь Роман сложил свою голову на поле брани. Остались мы, как сироты без отца. Но не будет крамолы между нами. Земля наша велика, и много у нас врагов. А князь Роман бился с ними, аки лев. Он был таким, как и его прадед Мономах. К лицу ли нам забыть о Романе? Оставил он нам живую память — сына своего, княжича Даниила. Поцелуем же крест святой и перед Богом скажем: «Будем слушать молодого князя». А пока подрастет он, пусть правит нами княгиня Романова.
        Епископ двумя руками обхватил крест, поцеловал его и высоко поднял над собой. И сразу же ударили во все колокола в церквах и монастырях галицких. Как на Пасху, торжественно вызванивали звонари. Хор ревнул басами, словно в трубы медные:
        - Князю молодому слава!
        Боярин Мирослав взял на руки княжича Даниила и, держа перед собой, выкрикнул:
        - Вот князь наш! Ему будем верны!
        Боярин Семен Олуевич поднял руку с мечом, и шум стих.
        - Клянусь живот свой положить за князя Даниила!
        Он подошел к епископу, приник к кресту и поклонился всем. Молча, один за другим, подходили бояре. Семюнко, пропуская перед собой Судислава, ехидно прожужжал:
        - Иди, целуй.
        Судислав со злостью ответил:
        - Поцелую. И ты будешь целовать. А попробуй отказаться — голову оторвут.
        И они вместе со всеми подошли к епископу.
        Мирослав незаметно толкнул локтем Семена, глазами указав на Судислава. Семен улыбнулся. Боялся он стычки во время похорон, а все обошлось хорошо. К ним присоединился Глеб Зеремеевич. Вытирая ладонью щеку, печально вздыхая, он обратился к Мирославу:
        - Как теперь жить будем без Романа, без головы старшей?
        - А у нас разве своих голов нет? Мыслить должны.
        Глеб не ответил ничего, только еще ближе придвинулся к Мирославу.
        - Смотри, уже войско присягу дает, — толкнул Твердохлеб Смеливца.
        Епископ, дав боярам поцеловать крест, подошел к Марии, а на паперти в ряд стали священники с крестами, и к ним начали подходить дружинники, вой. Уже все войско прошло, к крестам двинулись горожане и смерды, а колокола не умолкали. Мирослав держал Даниила на руках. Мальчик удивленными глазами осматривал многолюдную площадь. Он здесь ежедневно играл, бегал с ровесниками по тихим переулкам, а сегодня тут столько взрослых!
        Бом! Бом! Бом! — не утихает на всех колокольнях веселый перезвон, и хор поет на переходах. Сквозь медное гудение прорывается:
        - Слава!
        Толпа таяла. Поцеловав крест, люди расходились по домам. Кто приехал издалека, торопился к вечеру на ладье добраться домой, другие шли пешком в близкие оселища. Твердохлеб и Смеливец с толпой приблизились к паперти и очутились справа от Мирослава, перед худощавым высоким священником.
        - Княжич на нас смотрит! — прошептал Твердохлеб.
        И верно, увидев широкую взъерошенную бороду Твердохлеба, Данилка улыбнулся ласковой детской улыбкой. Твердохлеб поклонился, коснувшись правой рукой земли, и припал к кресту, ощущая губами холод железа. Отойдя в сторону, он разыскал Смеливца.
        - Чего стоишь? Пойдем! — взял его за руку Смеливец.
        - Пойдем! Только в челядницкий дом заскочу, там Роксана, спрошу — может, домой пойдет.
        Но увидеть дочь так и не удалось. Подошел отряд дружинников, и сотский велел всем убираться из крепости — наступает вечер. Твердохлеб начал пререкаться с сотским, но тот повелел дружинникам обнажить мечи. Твердохлеб отступил и потянул с собой Смеливца. Уже все поцеловали крест, уже епископы со священниками пошли в собор, а Мария все стояла на паперти. Опустел двор. Остались только дружинники.
        Мирослав подошел к ней и коснулся ее плеча.
        - Княгиня! Иди в терем. Веди ее, Светозара. Уже и Данилку забрали — кушать захотел.

3
        Ноет спина, ломит руки, будто к ним приложено раскаленное железо, кажется — нагнешься, чтобы серпом срезать новый пучок ржи, и уже больше не выпрямишься: усталость клонит ко сну, глаза слипаются.
        Ольга поднимается, выпрямляет спину и осматривает поле — то тут, то там белеют платочки жниц. Проклятый рыжий пес Никифор, боярский тиун, сосет кровь, жилы вытягивает, грызет всех.
        - Откуда он взялся на нашу голову? — шепчет Ольга, оглядываясь. — Несчастье горькое… И родится же такой зверюга!
        Снова, как и во время сенокоса, Ольга вынуждена была отрабатывать за свою больную сестру на боярской земле. Наступила жатва — гонит тиун закупов. А сестра умоляет: «Пойди, Ольга, за меня жать, спаси нас!» И Ольга пошла.
        Все закупы проклинали тиуна Никифора — такой жестокий был этот боярский управитель: нигде ничего не упускал, все помнил, все видел, никто не мог от него укрыться. Сегодня он выгнал женщин на боярскую ниву и придумал разделить их, поставить каждую в отдельности, чтобы меньше между собой разговаривали, а больше жали. Еще и выругал всех:
        - Соберешь вас вместе, так вы только языками чесать будете. А кто рожь уберет?
        Ольга посматривает на сложенные шалашом снопы — там в тени спит маленький Лелюк.
        - Сыночек мой! — шепчет она.
        Уже три дня жнет Ольга на боярской земле. Просили тиуна и муж ее, Твердохлеб, и она, чтобы разрешил позже выйти, — ничего не вышло. Не ответил, а зарычал Никифор:
        - Свою успеете, а боярская рожь осыплется.
        - А наша разве не осыплется? — вставил слово Твердохлеб.
        - Мне от этого ни холодно ни жарко, — пробормотал Никифор.
        - А ведь может-таки и осыпаться, — не унимался Твердохлеб.
        - Осыплется? — Никифор взмахнул плетью, окованной железом. — А это видел? Как ударю, так у тебя из головы все высыплется.
        Чтобы не случилось беды, Ольга потащила мужа в дом, а сама ни свет ни заря вышла на боярскую ниву.
        На небе ни облачка. Солнце палит так, словно стоишь в печи, а вокруг огонь. Нечем дышать. Хотя бы немного отдохнуть — вон там, в лесу, вздремнуть в тени. Ольга оглядывается вокруг — нет, не видать тиуна. Да, верно, он и не появится скоро. Ольга украдкой побежала к ребенку, схватила его на руки и направилась в рощицу. Лишь здесь она облегченно вздохнула. Могучие дубы своими ветвями преграждали путь ослепительным солнечным лучам, и вокруг стояла прохлада. Лелюк сладко спал у матери на руках. Ольга осторожно положила его на пушистую траву и сама, полулежа, прислонилась головой к дубовому пню, показавшемуся ей пуховой подушкой.
        - Я недолго, я недолго, — прошептала Ольга, — только немножечко отдохну…
        Она уже не могла больше выдерживать: третий день здесь рожь жала, уходя из дому на рассвете и возвращаясь в сумерки, да к тому же ребенок капризничал ночью, не давал спать. Ольга совсем выбилась из сил. Если бы на своем поле, можно было бы после обеда вздремнуть, а тут — неволя.
        Но даже нечеловеческая усталость не могла исказить нежные черты лица Ольги. Щеки горели румянцем, на полных губах играла улыбка — наверно, ей снилось что-то приятное. Твердохлеб часто любовался своей женой, когда она спала. В такие минуты он осторожно садился возле нее и смотрел — смотрел на такие знакомые губы, на широкий, без единой морщинки лоб. А когда она просыпалась, шептал ей:
        - Ты все такая же, как и была, будто вчера лишь поженились, а ведь нам уже по тридцать семь лет…
        Ольга улыбалась в ответ на эти слова и шутя отталкивала его от себя:
        - Уходи, старик!
        …Лежит Ольга на спине, правую руку под голову подложила, широкий рукав сполз до плеча. Что это? Снится ей, будто что-то кусает ее за руку, она хочет поднять ее, но рука тяжелая, как каменная глыба. Ольга внезапно открыла глаза и ужаснулась — в ее руку, как клещ, впился своими скользкими, холодными губами тиун Никифор. С испугу Ольга не могла пошевелиться, не понимала, явь это или ужасный сон, но, когда она попыталась подняться, сразу ощутила тяжесть тела Никифора. Он сжимал ее руку, дрожал и хватал воздух редкозубым ртом, как рыба, выброшенная на берег. Ольга уперлась ногой о пенек и изо всей силы наотмашь ударила Никифора в лицо, в рыжую ощипанную бородку. Дико вскрикнув, он вскочил на ноги, обеими руками закрыл рот и запрыгал на месте. Потом в несколько прыжков оказался рядом с младенцем, замахнулся на него толстой дубиной. Ольга оцепенела. Все это произошло так молниеносно и так поразило ее, что она не могла не только броситься на защиту ребенка, но даже вскрикнуть. У нее отнялся язык. Она знала, что этот душегуб все может сделать. У него поднимется рука на беззащитное дитя — ведь он недавно
избил до смерти бабушку, соседку Ольги, а мальчика зимой толкнул с моста в ледяную воду. И все ему сошло с рук — разве перед боярами да князьями будет виноват их тиун? Перепуганная Ольга левой рукой закрыла глаза и отшатнулась назад. Сейчас должно случиться что-то ужасное — умрет ее любимый сыночек Лелючок. Но почему это так истошно закричал Никифор?
        Ольга не знала, что жницы заметили неожиданное появление тиуна, видели, как он стал на цыпочках подкрадываться к ней. За ним зорко следили, и в нужную минуту здесь оказалась шустрая Бараниха. Она и схватила Никифора за руку в тот миг, когда он уже готов был опустить на голову Делюка страшную дубину.
        Увидев здесь посторонних людей, Никифор мигом стал действовать по-иному: прикинулся обиженным, схватился рукой за щеку и застонал.
        - Смотри, что она сделала, — шагнул он к Баранихе и выплюнул запекшуюся кровь.
        Чтобы запугать женщин, он размазал кровь по лицу и умышленно продолжал тереть окровавленную щеку.
        - Смотри, что она сделала — на боярского слугу руку подняла, кровь мою пролила… Это ей так не пройдет. За это ей, разбойнице, голову снимут.
        Ольга только теперь поняла, какую беду накликала на свою голову. Княжеский суд короткий — ее и слушать не будут, а поверят тиуну. Она уже стала на колени перед Лелюком, прижала его к груди и зарыдала.
        Тиун, ощерив желтые зубы, злорадно улыбался.
        - А ты вот будешь свидетелем, — ткнул он пальцем на Бараниху, — и ты, — крикнул он женщине, которая выглядывала из-за дуба. — Вы видели, как она меня била. Подожди! — погрозил он и хотел дернуть Ольгу за руку.
        Бараниха выступила вперед и заслонила Ольгу.
        - Тиуна ударила? Кто видел? — И она стала наступать на Никифора.
        - Как это — кто видел? Вы все видели. Все и скажете. Все! — выкрикнул он. — Заткни глотку, Бараниха, я еще и тебе покажу.
        Встревоженная Ольга начала уговаривать Бараниху:
        - Ой, что же ты делаешь? Зачем ты с ним так разговариваешь? Пропали мы!
        Но Бараниха не унималась и продолжала наступать на Никифора:
        - Так ты, беззубая свинья, рот мне заткнешь? Скажешь боярам, что тебя ударила Твердохлебиха? Скажешь, да?
        Тиун пришел в бешенство. Он выхватил из-за пояса плеть и размахнулся, чтобы ударить Бараниху по лицу. Но она так крепко сжала его руку, что лицо его перекосилось от боли. Тиун покраснел от стыда и начал вырываться, но Бараниха крепко держала его хилую руку. Плеть бессильно повисла в его пальцах, как увядшая ветка.
        - Да еще и плетью хотел ударить? Знаю — если скажешь в княжеском дворе боярам, нас замучат насмерть. Б-р-р… не хочу и касаться этой пакости!
        Бараниха с отвращением оттолкнула руку тиуна и юбкой вытерла пальцы.
        Тиун подул на свои пальцы, будто они были обожжены, и, отбежав от женщин на несколько шагов, завизжал:
        - Теперь повесят! Обеих повесят! — И побежал было к своему коню, который на опушке леса щипал траву.
        - Стой! — властно крикнула Бараниха таким сильным голосом, что тиун даже присел от неожиданности. — Кому ты скажешь? Боярам? Говори! Много злых собак. Как похоронили князя Романа, так бояре стали еще свирепее — на нас зло срывают, поедом едят людей. Говори! А я пойду к твоей жене и скажу, как ты к чужим бабам лазишь. Скажу, как ты целовал руку Твердохлебихи. Тьфу! — сплюнула она и захохотала. — Этими слюнявыми губами лез… Пойду сегодня же и скажу! Жена тебе задаст.
        Никифор съежился. Слова Баранихи напугали его. Он побежал обратно к женщинам и стал возле Баранихи.
        - Не говори, — льстиво улыбнулся он ей, — не говори жене! А я ничего боярам не скажу… Я здесь не был и ничего не видел. — Он поспешно вытер рукавом губы и щеки.
        - Не скажу! — сурово ответила Бараниха. — Если попросишь, не скажу.
        Никифор подошел к ней еще ближе, хотел взять за руку, но Бараниха брезгливо отодвинулась в сторону.
        - Не скажу, — бросила через плечо.
        Тогда он, не оглядываясь, подлетел к коню, вскочил на него и помчался по Галичской дороге.
        Взволнованная Ольга молча прижимала Лелюка к груди и самозабвенно целовала. А он тянулся ручками к ее лицу, хватал в кулачки растрепанные волосы матери.
        - Что молчишь? — Бараниха ласково толкнула Ольгу. — Испугалась?
        - Испугалась! — ответила Ольга и сквозь слезы улыбнулась.
        - Все уже прошло, — успокоила ее Бараниха. — А было страшно. Я все видела. Как ты упала, и как он, словно уж, подполз, и как ты ударила его — все видела.
        - О том, что будет, я и не подумала. Такое зло взяло, я и размахнулась… Противный слизняк! — оправдывалась Ольга.
        - Не будут казнить, а ведь могли бы… — Бараниха взяла ее за руку. — Забрали бы, сыночек, твою маму, и не увидел бы ты ее больше. — Она пошлепала Лелюка по щечке. — Не будут казнить, Ольга. Я против этого знаю лекарство. Видали? Сразу удрал, как лиса. Жена ведь его толчет, как просо в ступе. Бьет и плакать не дает. А он такой гнилой сморчок, а к женщинам лезет. Сколько их плакало от него… Ох, что же это мы, — всполошилась Бараниха, — надо жать, а то угостят плетью по спине.
        Женщины быстро разбежались по своим местам. Ольга уложила Лелюка под стогом, нажевала черного хлеба, завязала в тряпочку и дала ребенку. Лелюк, схватив тряпочку руками, начал жадно сосать.
        Сон и усталость улетучились, как легкое облачко под дуновением ветра. Ольга со злостью резала серпом сухие стебли ржи. С такой же злостью вязала снопы, словно это была не рожь, а тиун Никифор. Готовила тугие перевясла и, когда завязывала ими снопы, изо всей силы нажимала коленками, а потом закручивала с таким наслаждением, как будто это была шея тиуна. Ольга углубилась в свои думы и не замечала, что происходит вокруг. Из головы не выходила назойливая мысль: как это она допустила до того, чтобы уснуть, поступила так неосторожно? Ведь мерзкий Никифор мог скрутить ей руки, заткнуть рот и обесчестить ее. Все это Ольге даже представить страшно — сгорела бы от позора: ведь у нее дочь Роксана уже взрослая, шестнадцать лет! Как бы в глаза ей смотрела? Лезут страшные мысли. От позора утопилась бы в Днестре. Но тут же вспомнила о Лелюке: как такому младенцу оставаться без матери? Ольга краснеет от стыда. Хорошо, что никто «е видит, не ведает, что сейчас творится у нее в душе.
        Ольга шепчет заветные слова, которым давно-давно, еще у бабушки, научилась:
        «Сгинь, сгинь, проклятый туман, не тревожь моих ран, придет солнышко ясное, солнышко красное, прогонит врагов, настрашит недругов. А самому большому недругу Никифору чтобы больше солнца не видать, по земле не ходить. Чтоб он в первую яму упал, чтоб его леший взял, чтоб его первая стрела не миновала, чтоб его острый меч настиг…»
        Что она Твердохлебу, мужу своему, скажет об этом постылом тиуне? Сколько он крови людской выпил, этот боярский пес! А до него был безрукий Шестак, еще более свирепый зверь. Зимой и летом гнал закупов на боярский двор, на боярское поле. Тут, в степи, вон у того дуба, Ольгина сестра родила дочь. А он, безрукий подлец, еще и насмехался: «Чего тебе еще надо? Медведиха вон живет в лесу, а не в хоромах, и хорошо ей. Ревет лишь, когда рогатиной ее подденут. А тебе что? У тебя клеть есть — понесешь и обмоешь своего медвежонка». Так и не пустил домой.
        Клеть! А что в ней, в той клети? И какая она, эта клеть-хата? Жить в ней ничуть не лучше, чем медведю в его берлоге. Но медведю свободнее живется — к нему не приходят ни тиуны, ни биричи. Клеть! И у Ольги такая же клеть. Что уж ни делала Ольга, чтобы приукрасить ее, но как ее приукрасишь, если стены земляные, оплетенные хворостом, чтобы не осыпались! И окон нет, не заглядывает сюда солнышко. В боярских хоромах весь день солнце, там в окнах прозрачное стекло, привезенное из Киева. А у смердов окна затянуты воловьими пузырями. Сколько света сквозь них проникнет? А когда на улице становится тепло, пузыри снимают, и тогда ветер гуляет по клети, да и солнце одним глазком посмотрит, что делается в смердовских клетях-хатах. А зимой так и приходится сидеть постоянно в полутьме.
        Посмотрела Ольга вверх — солнце еще высоко — и снова с серпом ко ржи склонилась. А мысли одна за другой вереницей тянутся. Вздрагивает Ольга: хотя бы Твердохлеб здоров был, хотя бы с ним не стряслось беды…
        Многие горестные картины вспомнились ей.
        …На том месте, где из Подгородья к пристани дорога сворачивает влево, когда-то был густой лес. Вдвоем с мужем Ольга рубила деревья и пни выкорчевывала. Оселище выросло на ее глазах. На том месте князь Владимир, сын Ярослава Осмомысла, людей посадил. И Твердохлеб с молодой женой Ольгой соорудили там клеть-землянку. Так понемногу и росло оселище, новые землянки лепились одна к одной. Поселение у Днестра — выгода князьям да боярам: тут и рыба есть, и звери в лесу. Смерды рожь сеяли, рыбу ловили, мед собирали (пчел в лесу водилось множество).
        Много земли вокруг — и поля, и леса, — да только ходить свободно нельзя: куда ни ткнется смерд, всюду на деревьях боярские или княжеские зарубки сделаны, а на полях колья в землю вкопаны.
        Много горя хлебнули Твердохлеб и Ольга. Сколько князей ни менялось, а для смердов все одинаково. То оселище, в котором они живут, княжеское, но жить в нем так же горько, как и в боярском. Твердохлеб с Ольгой должны были давать во двор князя и рожь, и лен, и овес. Тиун ничего не забывает, все тащит в княжеские клети. Появится шкура какая-нибудь — Твердохлеб зверя в лесу поймает, — а тиун уже тут как тут: «Давай сюда, знаю, что вчера поймал». Да и еще требует: «Давай пять вевериц». Твердохлеб клянется, что у него их только три, а тиун стоит на своем — пять требует. Снова идет Твердохлеб в лес, еще двух вевериц ищет. А потом тиун опять тянет, говорит: не будет же, мол, князь сам в лес ходить мед брать или на птицу охотиться. Что ответить тиуну на эти опостылевшие слова? Только и скажешь, что правду говорит он — и верно, не будет князь ни за ралом в поле ходить, ни за веверицей в лесу гоняться. Нужно покориться. Дали Твердохлебу землю, которую он сам же от кустарников да от пней очистил. А за эту землю везли от Твердохлеба зерно — пшеницу — в княжеские клети.
        Отец и мать Ольги не в княжеском оселище живут, а в боярском, но им от этого не легче — везде один черт. На бояр надо «страдать», дань им возить.
        Укрепления в городах возводить и мосты строить — тоже повинность смерда. Нигде не обходятся без смерда! Не забывают его и тогда, когда враг на Русскую землю нападает. Тогда князь кличет отчизну защищать, и смерды идут в пешие полки, знают, что будут родных детей спасать от врага.
        Горько, невыносимо жилось смерду, никакого просвета не было, а стоило поднять голос против притеснителей — жестоко карали. А чтобы душа смерда не горела ненавистью к угнетателям, Церковь учила покорности и долготерпению: «Несть власти, аще не от Бога», покоряйся своим властителям, ну, а что плохо живется и дети голодные, не беда — подожди: на Небе, в раю, жизнь будет лучше…
        Не одергивая повисших колосьев, отбрасывает Ольга снопы в сторону и продолжает дальше резать серпом, будто самому горю горло перерезает. Хочет отогнать тяжелые мысли, но они так и кружатся в голове. Горе ходит близко-близко — возле каждого смерда. Вот вчера вечером наведывался ее двоюродный брат Дубовик, из соседнего боярского селения, и страшную весть принес — он стал закупом. И смерд не свободный человек, а закуп и вовсе в двойном ярме — он становится рабом. Не видать больше брату даже куцей смердовской свободы. Купил боярин его тело и душу. Тянут закупа на боярский двор, как бессловесную скотину, заставляют все делать и домой, к семье, не пускают.
        Невольно слезы ручьем полились. Ольга вытерла их рукавом и, будто разговаривая с кем-то, произнесла вслух:
        - Что же будут делать дети твои, бедный мой брат?
        Душой болея о брате, Ольга думала и о Твердохлебе: а что, если и ему тиун сделает какую-нибудь пакость? Что, если и ему придется идти в закупы?
        …Не зря Ольга так убивалась — она ведь хорошо знала, что происходит повсюду. Простой люд опутан со всех сторон. Князья позаботились о том, чтобы смердов и закупов держать в повиновении. Боярские и княжеские тиуны стращают законами, хотя смерды и не знают этих законов, не читали их — они ведь неграмотны, не знают замысловатых букв, выведенных на пергаменте. Тиун ближе всех стоит к смерду, как он скажет, так и будет. Все законы выгодны только боярам да князьям. Есть устав великого князя Ярослава Владимировича о судах, именуемый «Русская правда». В том законе записано о боярском и княжеском имуществе — о конях, ралах, боронах, на которых закуп работает: «Но же погубить на поли или в двор не вженеть и не затворить, где ему господин его велел, или орудия своя дея погубить, то ему платити». Да еще боярин-господин имеет право бить закупа, не забыли и об этом записать в «Русской правде»: «Аще ли господин бьет закупа про дело, то без вины есть». А кому же докажет закуп, что он не виноват, что не «про дело» бьет его боярин или тиун? Что бы ни случилось, всегда виноват закуп, а боярин-господин без вины
есть». Жестоко судили и смердов. Строго наказывали за то, что не привез дань князю или боярину. В княжеских оселищах распоряжались подручные князя, те же самые бояре, а в боярских оселищах судили сами бояре своим вотчинным судом. Особенно зверствовали собственники бояре тогда, когда смерды к другим убегали. Боярин, возвращая беглеца, наказывал его и своей властью к своему селению прикреплял.
        Ольга и не заметила, как дошла до конца нивы, и только у дороги опомнилась, бросилась назад — ведь там, возле снопов, остался Лелюк. Она мчалась по сжатому полю и не чувствовала, как колючее жнивье ранит ноги. А когда подбежала, услыхала, что мальчик плачет. Он возился на дерюжке, пока не слез с нее, и пополз вокруг снопов. Его привлекли комочки земли, он хватал их и засовывал в рот. Наглотавшись земли, ребенок заплакал и начал размазывать по щекам грязь, тер глаза, царапал загрязненную пылью кожу на голове.
        - Сыночек, Лелючок мой! Что ты наделал? — бросилась к нему Ольга.
        А он, обрадовавшись, что увидел мать, пополз к ней. Зацепившись о высоко срезанный стебель ржи, уколол пальчик и завопил еще сильнее.
        Ольга схватила Лелюка на руки и понесла к снопам. Там, вынув завернутый в тряпку жбанчик с водой, брызнула в лицо Лелюка и умыла его. Мальчик успокоился и потянулся к груди. Ольга пугливо оглянулась: нет ли поблизости ненавистного тиуна? Как бешеный зверь, набрасывается он, увидя, что мать на работе возится с ребенком.
        - Ешь, Лелючок, быстрее, пей свое молочко, мой голодненький! — заворковала она, тыча ему в губки грудь.
        Ребенок от удовольствия закрыл глаза и затих — было слышно лишь его причмокиванье. Ольга спешила накормить сына и снова вернуться к серпу.
        Немного посидев около сына, Ольга почувствовала усталость во всем теле. Болела поясница, руки были словно переломленные; с трудом могла она разогнуть спину. А перед этим, когда жала, ничего не чувствовала, потому что в мыслях далеко-далеко куда-то улетала от этого места, где ей причинил такую, горькую обиду выродок Никифор. Она была так напряжена, что без устали резала и резала серпом и легко отбрасывала снопы. Работой заглушала едкую боль, стыд. Ольга дрожала так, будто она стояла раздетая на холоде; стучали зубы, и она до крови стискивала губы. Этот трус ничего не скажет боярину после угроз Баранихи, его нечего теперь бояться, но Ольга была оскорблена. Мерзкий тиун протянул к ней свои паскудные лапы, хотел обесчестить мать взрослой дочери! Хотелось сейчас же, немедля побежать во двор к боярину, найти там этого рыжего изверга, схватить его за горло и задушить.
        Возле Лелюка Ольга начала успокаиваться. Он, насытившись материнским молоком, задремал. Ольга качала его на руках, напевая колыбельную песню без слов, пока он не уснул; потом осторожно, чтоб не разбудить, отнесла его в тень, под снопы, и побежала заканчивать жатву. За работой Ольга не заметила, как из-за леса подошел к ней дед Дубовик, ее дядя по матери.
        - Бог на помощь тебе, дочка! — негромко промолвил он.
        Но и от этого спокойного приветствия Ольга вздрогнула и испуганно оглянулась.
        - Ой! Вы! — обрадованно воскликнула она. — А я думала, что снова тиун пришел.
        - А зачем ему сюда идти? Жницы ведь жнут.
        - Садитесь. Да что это я говорю! Это же не в гости к нам домой пришли… — Она обеспокоенно оглядывалась вокруг.
        - Не хлопочи, дочка.
        - Вы, может, кушать хотите?
        - Сказал бы — нет, так не могу.
        - Хотите?
        - Со вчерашнего дня ничего не ел.
        - Я мигом…
        Ольга быстро сбегала к снопам, где лежали ее пожитки, принесла краюшку хлеба и воды в жбанчике.
        - Спасибо, дочка. Горько мне прошеный хлеб есть. — Старик вытер слезу и отвернулся.
        - Кушайте, а я буду жать и вас слушать.
        Дед Дубовик дрожащими руками держал хлеб; осторожно откусывая, он подставлял под краюшку ладонь, чтобы не уронить ни крошки. Запивая водой, он рассказывал Ольге о своих скитаниях. Хотя она и без того знала, он рассказывал ей так, будто все это было для нее новостью.
        - Тяжело мне, дочка. Без одного лета мне уже восемьдесят. Куда я пойду? Сын зовет, спасибо ему, почитает он меня, но я не могу к нему пойти — у него семеро детишек и жена больная. Горе лютое закупами их сделало. Чем он будет кормить меня? Он и сам хлеба не видит.
        - А вы ведь в монастыре были?
        - Был, да прогнали меня. — стар стал. Не сладко приходилось мне, хлопу монастырскому, да все же жил кое-как, хоть хлеба давали за мои труды. А когда обессилел, так и со двора вон. «К сыну иди», — говорит игумен. А что сын? Сам знаю, какая беда у него… А был и я молодым. Не только поле пахал, но и в походы ходил, половцев бил. И не один раз. Они мне отметины на боку да на ноге оставили — стрелы загнали. Когда ненастье приближается, болят эти раны, ноет мое тело… У боярина Гремислава хлопом был — вот там горя хлебнул! И как же это хорошо сделал дикий медведь, разорвав Гремислава на охоте! Легче дышать нам стало. Землю Гремислава князь подарил монастырю, мы стали монастырскими хлопами… Думали, что лучше будет. А вышло — одинаково. Работаем мы день и ночь, как закупы у боярина. Огромное богатство имеет монастырь — есть у него и земли, и леса, и борти с пчелами. А карают нас строго — и за больного коня, и за плуг поломанный… Игумен злющий, все равно что боярин. А дань как выжимает!
        - Какую дань? Что вы, дедушка? Святая Церковь…
        Старик не дал ей закончить:
        - Церковь-то святая, да люди в ней есть что звери. Так ты не знаешь о дани? Такую дань, как боярин или князь берут. Есть у монастыря оселища, подаренные князем, и люди там на монастырь работают. Жил я в монастыре, слезы проливал от обиды. Хлопов там и за людей не считают. А монахи — как раскормленные псы, и едят, и пьют без меры. Келарь не успевает возами для них привозить. А мы, хлопы, брашно для них готовим. Сулят монахи да игумены: там, на небесах, для всех людей добро будет, а сами здесь на медах да на мясе жиреют.
        - А в поле монахи ходят?
        - Да, как бы не так! Что им там делать? Для работы хлопы есть, а монахам молиться велено.
        - Куда же вы теперь пойдете, дедушка?
        - Не знаю…
        Ольга бросила серп на землю и взяла старика за руки.
        - Идите к нам. И у нас хлеба немного, да уж что-нибудь будем есть. Лелюка будете нянчить.
        Дед задумался. Слезы текли из глаз по его щекам и исчезали в длинной серебристой бороде.
        - Нянчить Лелюка? Пойду! — ответил он и склонил голову.
        Ольга поцеловала его снежно-белую седину.
        К вечеру жара спала, да и о Лелюке не нужно было тревожиться (ведь теперь присмотр за ним был хороший), и Ольга еще быстрее орудовала серпом. Оставалось уже не очень много, она хотела сегодня закончить, чтобы завтра жать на своей нивке. Роксана передавала — отпросилась у княгини Марии на завтра, чтобы помочь матери. Уже осталось два раза пройти. Ольга спешит изо всех сил. Она крикнула деду, чтобы брал Лелюка и шел с вещами к дороге.
        Последний сноп — самый тяжелый, словно в нем собрана тяжесть всех перекиданных за день снопов. Кажется, никогда не наступит мгновение, когда он уже будет перевязан и поставлен рядом с другими. Ольга обводит перевяслом вокруг снопа, скручивает его и хочет выпрямиться. Но какой это проклятый сноп! Перевясло развязывается, и золотистая соломка расползается во все стороны. Ольга со злостью снова собирает сноп, делает перевясло и с гневом восклицает вслух:
        - Чтоб вы подавились, когда будете хлеб этот есть!
        Подойдя в тот момент, когда Ольга швырнула от себя сноп, Роксана не узнала матери. Всегда приветливая к дочери, Ольга сегодня была какой-то замкнутой. Роксана заколебалась. Ольга заметила это и подбежала к дочери, ласково улыбнувшись. Она обняла Роксану и начала целовать.
        - Доченька моя! Пять дней тебя не видела, сердце истомилось…
        Роксана ласкалась к матери, крепко прижимала ее к себе. Встревоженная видом матери, Роксана спросила:
        - Мамо! Что с вами? Ты такая сердитая, на себя не похожа.
        Слова дочери обожгли сердце Ольги. Ей не хотелось обо всем рассказывать Роксане, совестно было.
        - Сердитая, доченька, и лютая. Приходил сюда рыжий Никифор и ругал меня: плохо, мол, жну, говорит. Разозлил он меня. Плохо жну! А кто же лучше меня сделает!
        - Мамочка моя, успокойся. — Роксана целовала мать в глаза, в щеки и в губы и не давала ей слова сказать. — Сегодня я буду с тобой, отпросилась до утра.
        Ольга удивилась:
        - Почему же только до утра?
        Роксана сразу стала грустной.
        - Сначала княгиня обещала отпустить меня на весь день, а потом передумала. Согласилась, чтобы я только переночевала.
        - Не разрешила?.. А что у князей просить? Разве они поймут! Ничего не поделаешь, доченька. Ночь со мной побудешь, и то мне легче станет. А жать я и сама буду.
        Лелюк узнал Роксану, потянулся к ней. Сестра схватила его на руки и прижала к себе.
        Домой шли не спеша, не замечая ничего вокруг. Мать с дочерью так редко видятся! Пять дней назад Роксана прибежала вечером, посидела малость и снова умчалась в княжеский терем. А сегодня можно наговориться вдоволь. Много рассказала Роксана матери о том, что видела и слышала на княжеском дворе и в княжеских хоромах. Ольга со страхом слушала, оглядывалась — не слышит ли кто-нибудь. Роксана рассказывала, что галицкие бояре головы подняли.
        Долго сидели Ольга и Роксана. Уже давно уснул Твердохлеб, скоро и рассвет забрезжит, а они все никак не наговорятся. Ольга гладила дочь по голове, прижимала к груди, шептала горячие материнские слова:
        - Береги себя, Роксана, смотри, чтоб и тебе плохо не было, когда они между собой ссориться станут.
        - Боюсь я. Страшно мне в княжеском дворе, мамочка. А княгиня не хочет отпускать.

4
        Такая уж у князя Романа угрюмая, неприветливая жена. Уродилась нелюдимой. Карие глаза чернеют под густыми бровями, как осенняя ночь, пронизывают холодным взглядом. И губы всегда сжаты, редко на них играет улыбка. Только на охоте вспыхивали золотистые искры в прищуренных глазах Марии и щеки пылали огнем — яростно рвалась она туда, где охотились на диких кабанов. Рука у княгини была твердая, метко пускала она рогатину. Случалось, и в походы вместе с мужем ходила. Своим присутствием она не обременяла воинов. Мария ни разу не пожаловалась на тяготы походной жизни. Роман разрешал ей ехать с войском, надеясь втайне, что она хоть в походе повеселеет. А она и впрямь оживлялась. Дома не чувствовала себя такой уверенной, как в походах. Бодрым становился взгляд, порывистыми были движения; как вихрь, скакала на коне, неугомонно мчалась вперед и вперед. В такие минуты радовалось сердце Романа. Думал он, что степные ветры рассеяли печаль Марии. Но возвращались домой — и снова она предавалась унынию.
        - Ну почему ты все молчишь? — ласкал ее Роман, щекотал жесткой бородой.
        А она смотрела на него грустными глазами и виновато отвечала:
        - Такая уж я есть, не сердись на меня, — и прижималась к нему.
        Сжимая ее в объятиях, Роман шутил:
        - А я снежинку мою растоплю огнем!
        Похоронив мужа, Мария стала еще молчаливее. Но Мирослав скоро начал замечать, что ее молчаливость обратилась в твердость, и обрадовался этому: большая помощь будет во всех делах, не придется лишние силы тратить, чтобы подбадривать ее. Значит, и детей она воспитает, и наглым обидчикам ответит. А врагов — много.
        …Всего лишь несколько месяцев прошло после смерти Романа, а сколько неприятностей пришлось пережить! Еще круче заварились княжеские усобицы. Разгорелись глаза на Галич и у черниговских князей, и у киевского князя Рюрика. Черниговские князья со своим войском до самого Галича добрались, вместе с Рюриком шли. Прогнали их отсюда, но разве не появится кто-нибудь другой? Во все стороны надо зорко смотреть, ибо не так страшны пришельцы из других русских княжеств, как опасны свои вельможные галицкие бояре, продававшие Русскую землю чужеземцам.
        Мирослав переселился в княжеские палаты, ближе к княжичам. Чувствовал, что без Романа, им, волынцам, следует еще теснее сплотиться. Он разговаривал с Семеном Олуевичем, с Василием Гавриловичем — они часто собирались в гриднице, куда приходила и Мария с Данилкой. Но мальчик не любил долго сидеть возле матери — ему хотелось бегать, что-нибудь делать. Как только отпускала его Мария, он, обрадованный, вырывался во двор к детям и вместе с ними ветром носился, заглядывая во все уголки галицкой крепости.
        Сколько раз Семен Олуевич жаловался на Марию своей дочери Светозаре. А Светозара возражала ему:
        - Чего ты, отец, хочешь от нее? Она же не воин, не дружинник. С ними ты и меду выпьешь, и развеселишься, а с ней и слов не находишь. А я привыкла к ней, вижу, что надумала она хорошее: «С галицкими боярами, говорит, надо круто обращаться».
        …Вечером Мария позвала к себе Светозару. Дети давно уже спали в своей опочивальне. Тускло мерцали восковые свечи, в полумраке скрывались стены, в темном углу чернела кровать. Мария полулежала, облокотившись на подушку.
        - Ноет мое сердце, Светозара. Не знаю, к кому свою голову клонить. Злые люди вокруг. Кому поведать о своем горе?
        Она умолкла и заплакала. Светозара вскочила со скамьи и стала на колени у кровати.
        - Прости меня, Светозара. Может быть, плохое и о тебе подумала. Печалюсь я о князе. А тут еще и другое горе у меня… После похорон князя подошел ко мне один человек и рассказал, что близкие люди собираются причинить мне зло. Не хотела я об этом говорить — боязно, да уже не знаю, что и делать. Дети мои, дети! Куда мне с вами укрыться? — зарыдала она.
        Взволнованная Светозара начала уговаривать ее:
        - Расскажи, княгиня, какое торе сушит тебя, какое зло хотят враги причинить тебе?
        Не отрывая головы от подушки, Мария, всхлипывая, рассказала, что погубить ее хотят те, что друзьями называются, — они хотят управлять Галичем без нее и княжичей.
        - О ком же это у тебя такие мысли? О ком сказали тебе? Ведь самые близкие тебе бояре — Мирослав Добрынич, да отец мой, да Василий Гаврилович.
        Мария молчала, а Светозара дергала ее за рукав, допытываясь:
        - Ну, кто же? Кто же твои вороги?
        С подсвечника на пол упала свеча. Мария задрожала, вскочила с кровати, посмотрела на окна, прижалась к Светозаре.
        - Что я скажу тебе, Светозара? Говорят… — И вдруг замолчала. — Боюсь я говорить. Чудно и страшно как-то…
        Светозара поняла, что Мария хочет что-то сказать, но никак не решится. Мария пряталась от нее со своими мыслями: значит, кто-то наговорил на отца Светозары, Семена Олуевича.
        - Это, может, на отца моего? — произнесла Светозара с испугом и пренебрежением.
        Мария не ответила, уткнулась лицом в платочек Светозары, потом рванулась, побежала к кровати.
        - Не подходи ко мне, Светозара, — закричала Мария, — и не спрашивай! Легче мне теперь. Будто я все тебе рассказала. Усну теперь. И ты иди отдыхай.
        Светозара уже хотела идти к отцу, но на пороге встретилась с Роксаной. Девушка вбежала в светелку и упала у кровати на колени.
        - Не ругай меня, княгиня, за то, что так поздно прибежала, — не могла до утра вытерпеть. Ходила я к отцу в гости и узнала там страшную весть. Владиславовы люди ходят по Подгородью и по оселищам и о тебе плохие слова говорят. Шепотом они говорят, но злые слова, как туча, плывут, закрывают солнце… Что-то задумали они против тебя, княгиня.
        Мария соскочила с кровати.
        - Что ты сказала, Роксана? Ясно в голове у меня стало, будто солнце озарило. Да… Да… Я все поняла. А мне говорили… Теперь знаю, что подослал их Владислав…
        Новые огоньки сверкнули в глазах Марии, и Светозара обрадовалась.
        - Я отца позову в гридницу, — вызвалась Светозара.
        - Иди зови, я скоро приду. Роксана, подай мне теплый платок.
        Светозара сбежала по ступенькам в сени, где шагали два гридника.
        - Возьми факел, в боярский терем пойдешь со мной, — велела одному из них.
        Молодой гридник быстро наклонился, взял под столом сосновую лучину и зажег ее от свечи. Вышли во двор. Их окутала темная ночь. Гридник шел впереди, освещая тропинку. Миновали собор и спустились с пригорка — там, невдалеке от крепостной стены, стоял боярский терем, в котором жили ближайшие помощники Романа — Семен Олуевич и Василий Гаврилович.
        Гридник постучал в дверь и перемолвился с боярским слугой, стоявшим на страже в сенях. Слуга открыл дверь.
        - Боярин дома? — запыхавшись, спросила Светозара.
        - Дома.
        Отец еще не спал. В светлице горели свечи, висевшие над окнами в железных подсвечниках. Они освещали увешанные оружием стены. На простенках красовались шеломы и кольчуги. Длинный стол посередине светлицы был накрыт серой скатертью. Лавки стояли и вокруг стола и вдоль стен. Меха, разостланные на полу, заглушали шаги.
        Со скамьи поднялся молодой сотский Дмитрий. Он низко поклонился Светозаре и учтиво отошел к стене.
        - Не ожидал я тебя, дочь. А мы вдвоем с боярином Дмитрием советовались, как завтра на охоту поехать, — встретил дочь встревоженный Семен.
        Светозара подошла к столу, хотя и не оглянулась, но почувствовала на себе взгляд Дмитрия. Почему он здесь? Зачем к отцу пришел?
        - Отец, тебя и боярина Василия Гавриловича княгиня зовет, — промолвила и взглянула на Дмитрия.
        Он стоял склонившись и не заметил ее острого взгляда.
        - Садитесь поближе! — пригласила Мария. — Боязно мне, — окинула гостей внимательным взором из-под платка. — Тревога у меня на душе. Рассказывайте, что происходит в Галиче… Я разговаривала с вами часто, но не о том речь шла… — Мария посмотрела на них твердым взглядом, не прикрывая глаза платком, как это делала раньше. — Боялась я вас и не знала, что делать… Роман так внезапно умер… Не сердитесь на меня, снова говорю: не знала, что делать. Боялась я… и тебя, Семен, боялась.
        - Мне дочь сказала, когда мы шли сюда, — отозвался Семен Олуевич.
        Мария покраснела и торопливо стала оправдываться:
        - Напугали меня, и о вас я плохое подумала.
        - Сказали, что мы крамольники? — улыбнулся Василий Гаврилович. — Да?
        - Да, — просто и искренне призналась Мария.
        - Мы все знаем, — продолжал Василий Гаврилович. — Злых языков много. И что о нас говорят, знаем.
        - Продолжай дальше, боярин, — ухватившись за стол, прошептала Мария. Теперь она не была похожа на недавнюю растерянную Марию, твердость воли проснулась в ней.
        - Неспокойно в Галиче. Крамольники снова зашевелились, князь Роман мало их уму-разуму учил, — не спеша говорил Василий Гаврилович. — Очень неспокойно в Галиче… Не только нам, волынцам, не нравится это. И в Галиче есть друзья князя Романа. Эх, если бы он был жив! Но мы и без него потакать крамольникам не будем, зубами будем грызть их, но на своем настоим… А там князь Данило подрастет. Лишь бы только землю Русскую сберечь, чтобы ее псы чужие не расхватали.
        Мария оживилась, голос ее стал звонким, глаза веселыми. Она обратилась к Василию Гавриловичу:
        - Прости меня, боярин, нехорошо я о вас думала. И горевала все время, не знала, на кого опереться. Мне на второй же день после похорон наговорили о вас. Я все боялась, не могла угадать, где мои верные друзья. И о земле нашей ты мудро сказал. Пеклась я до сих пор только о детях своих.
        - А должна мыслить о всей державе нашей, — улыбнулся Семен Олуевич, проводя ладонью по рукоятке меча.
        - От всяких наговоров голова моя болела — могла ли я о чем-нибудь ином думать? — повернулась в его сторону Мария.
        - Догадываюсь. То вороги злые. В открытом бою легче с ними воевать. А когда нашептывают — не узнаешь, где друг, а где недруг.
        - Сегодня Роксана прибежала. Молвит, что всюду по оселищам бродят люди Владислава.
        - И об этом знаем. Придет время, и Владислава поймаем, язык ему отрежем. Но только ли он опасен? А чем дышит Судислав? Как вьюн изворачивается. И рядом с нами, а не наш, голову даю на отсечение — не наш. А в глаза об этом не скажешь, ибо только тот тать, кого за руку поймают. Хорошо, что и ты теперь обо всем узнала, княгиня. От этого всем нам будет лучше — легче выступать против врагов…
        Василий Гаврилович встал со скамьи и подошел к Марии:
        - Вельми хорошо, что ты уразумела, кто есть друг твой истинный. А чтобы все это увидели, такой совет тебе даю — собрать всех бояр и о Галиче поговорить. Будут знать нашу силу.
        Утром Светозара и няня привели Даниила к матери. Солнце будто по-новому озарило светлицу, и княгиня словно моложе стала. Данилко весело прыгал, прятался под стол, залезал под скамью, с маленьким мечом нападал на мать, а она шутя защищалась от него. Щеки Даниила разрумянились, темные кудряшки прилипли ко лбу, кафтанчик расстегнулся.
        Другой стала и Светозара, и ей теперь было приятно в веселом доме.
        - Княгиня, как я рада, что ты изменилась: и жизнь в тереме стала светлее, и Данилко теперь смелее играет и смеется. А то мы были как затворницы в монастыре.
        Мария в ответ улыбнулась и шутливо погрозила пальцем. Светозара схватила Даниила, закрыла ему глаза, оттолкнула от себя, а сама спряталась под стол. Мальчик не успел заметить, куда она скрылась, и с криком бросился к скамье, побежал к двери, а оттуда, поняв свою ошибку, подлетел к столу, схватился за скатерть.
        - Поймал врага! Под столом! Выходи сюда, помилую.
        Светозара медленно вылезла и, склонив голову, подошла к победителю. Данилко схватил ее за руку и, радостный, повел к матери.
        - А кто это воюет? — спросил Мирослав, входя в светелку. — О, да это ты! Завтра же беру тебя в дружину.
        Гордый от похвалы, Данилко подбежал к своему воспитателю и, подняв вверх меч, приветствовал его.
        - А теперь, Светозара, поведи его во двор — там, за клетями, сверстники игрища устроили.
        Обрадованный Данилко схватил Светозару и изо всех сил потащил во двор.
        - А мы, княгиня, пойдем в гридницу, там бояре ждут.
        Услыхав шаги на лестнице, бояре почтительно встали с лавки. Мария, переступив порог, окинула всех взором и подумала: «Кланяетесь льстиво, а сколько здесь волков сидит!» За эти месяцы она уже научилась распознавать людей и знала: часто бывает так — боярин ласково улыбается, едва не переламывается в поклоне, а за пазухой камень держит. А тот, кто внешне будто и суров, на самом деле твой ближайший друг. Мария и ее единомышленники кое-кого уже раскусили, но всем ведь не залезешь в душу, не узнаешь, что на уме. Мария приветливо улыбается и садится на княжеское место. Семен Олуевич также оглядывает бояр и удовлетворенно потирает руки. Когда шли сюда, разговаривал он с Мирославом Добрыничем: нынче спокойнее будет, уже не будет княгиня мешать своими подозрениями. «Знай, Семен, — сказал Мирослав, — такой твердой руки, как у князя Романа, нет у нас. Княгиня — не то. Значит, Романовой рукой мы должны быть. Пусть княгиня молчит, лишь бы только нам не мешала. Много значит уже то, что она с нами».
        Мария села, после этого начали располагаться и бояре. Поскрипывали скамьи, у кого-то выскользнул из руки посох и загремел по полу, но никто даже не пошевельнулся — непристойно обращать внимание на такие мелочи. Мария неторопливо осмотрела гридницу. Среди бояр выделялся самый старый — Твердята Остромирич. Его длинная белая борода опускалась на вышитую рубашку, подпоясанную широким поясом. Красные штаны были заправлены в сапоги, пошитые из зеленой хзы и украшенные серебром. Сидел он, опираясь на толстый посох.
        Мария кивнула Семену. Он поднялся и начал:
        - Все собрались, нет лишь Глеба. Он еще вчера в Теребовлю поехал.
        - Спасибо тебе, Семен, за то, что всех пригласил. — Мария обратилась к Мирославу: — Боярин, ты хотел рассказать нам.
        - Дозволь начинать, княгиня. — Мирослав подошел к столу. — Очень горькая пора у нас настала. Вражья сила зашевелилась. Если мы не подумаем, то не жить княжичам, уничтожат крамольники род Мономаховичей в Галиче. А нам князь Роман завещал беречь землю Галицкую и Волынскую, чтобы одна она была, едина. Об этом и мыслить должны, — сказал и посмотрел вокруг.
        - Завещал Роман, чтобы вся Русская земля единым дыханием жила, — поднялся Василий Гаврилович.
        - Знаем об этом святом деле, — отозвался Семен Олуевич, — да не знаем, кому удастся сделать это. А нам надо беречь отчину князя нашего, ибо уже из чужих земель руки протягивают.
        - И еще говорил князь Роман, что веру нашу православную надо беречь, ибо Папа Римский хочет склонить Галич к католичеству, — добавил священник Юрий.
        Долго говорили на боярском совете, вспоминали храброго и смелого князя Романа; внимательно слушали дряхлого боярина Твердяту Остромирича, который в 1200 году возглавлял посольство Романа в Царьград. Почтенный старец говорил сидя — это дозволялось ему во уважение к его преклонному возрасту и мудрости. Говорил он медленно мешала одышка. Он откашливался и вел речь о том, как пышно встречал их в Царьграде византийский император Алексей Ангел.
        - Людей русских знают там, уважают, ибо силу чуют нашу. — Твердята закашлялся и тяжело вздохнул. — Князю Роману царь греческий Алексей челом бил, просил спасти от половцев. И ведь спас князь Роман. Собрал полки свои галицкие да волынские. Три года назад это было. А куда в прошлом году греческий царь убегал из Царьграда, от крестоносцев? К нам в Галич. Везде о Руси знают.
        Он снова закашлялся и долго сидел, тяжело дыша. Все молчали, в гриднице стояла тишина.
        - И на запад зорко смотреть нам нужно, — продолжал Твердята после передышки, — ибо там есть много недовольных нами. Все знают, что князь Роман приютил царя греческого…
        - А разве мы забыли, как приходили к нам послы из Рима, от Папы Иннокентия Третьего, после взятия Царь-града? — спросил Василий Гаврилович. — Помните, что ответил им князь Роман?
        В памяти у всех всплыли гневные слова князя Романа, сказанные папским послам.
        «Такой ли то меч Петров у Папы? — говорил Роман. — Иж имать такой, то можеть городы давати, а аз доколе имам и при бедре, не хочу куповати ино кровию, яко же отцы и деды наши размножили землю Русскую».
        - Меч русский могуч в руках наших, и держать его должно острым, — закончил Твердята Остромирич.
        Мирослав радостно улыбался, посматривая на Семена, а тот в знак согласия утвердительно кивал головой.
        Долго сидели бояре, о многом переговорили и не услышали, как в гридницу зашел сотский Дмитрий. Молодой красавец стоял у порога. Он снял сверкающий шелом, и русые кудри рассыпались по плечам. Кольчуга плотно облегала его широкую грудь. Держа шелом левой рукой, он земным поклоном приветствовал гостей. Все уважали Дмитрия. Он был любимцем князя Романа. Князь Роман назначил его сотским, хотя Дмитрий был еще молод.
        - Что скажешь, боярин? — обратился к нему Мирослав.
        Дмитрий тряхнул кудрями, откинул их рукой со лба — они спадали на глаза — и подошел к столу.
        - Дозволь молвить, отче, — начал он, еще раз поклонившись всем и отдельно княгине. — Ездил я недалеко от Звенигорода, в свое оселище, князем Романом пожалованное. Это оселище князь Роман отобрал у изменника боярина Владислава. Поведали мне смерды, что вчера у Звенигорода побывало два всадника, хулу изрекали против княжича Даниила, стращали, что вернется боярин Владислав с земли Северской.
        Разговоры оборвались, всех ошеломила зловещая новость. В повседневных хлопотах начали забывать о Владиславе, изгнанном князем Романом. Наглым крамольником был боярин Владислав. Владел он многими оселищами, много земли захватил он и разных угодий. Пятьдесят пять оселищ было у него. Владислав был против князя Романа, не хотел, чтобы соединились в одну землю Галич и Волынь. Да еще и к венгерскому королю заглядывал, вел с ним тайные переговоры.
        Семен Олуевич покраснел и, разъяренный, выскочил на середину гридницы.
        - Слышите, что молвил Дмитрий? Лезут к нам змеи-гадюки, кусают нас. Слышите? Можем ли мы сидеть спокойно?
        Тяжело стуча коваными сапогами, в круг вошел Судислав, стал впереди Семена. Из-под мохнатых бровей по-волчьи забегали его зеленые глаза. Он окинул взглядом все скамьи, вытер пот на широком приплюснутом носу, постучал посохом об пол.
        - Почто шумишь? — впился он пронизывающим взглядом в Семена. — А вы все слушаете! Увидели двух всадников и уже струсили. Да разве так Роман учил нас встречать недруга?
        Бояре зашумели. У Судислава, старавшегося перекричать их, сорвался голос, и он, кашляя, визгливо выкрикивал:
        - Убоялись! Вояки! Княжичей надо беречь, чтобы ночью не выхватили их. Служить княжичам — честь для бояр! Я Данилку к себе возьму: у меня двор надежный и дружина своя вооруженная.
        - Зачем брать?
        - Сыскался родственник!
        - Пускай берет!
        - Чтоб его болячка взяла!
        - Кого же слушать? Княгиню?
        - Боярам, боярам честь!
        - Взять княжичей!
        - Не давать!
        Все, вскочив с мест, толпой двинулись к столу. Мария отшатнулась к стене и умоляющими глазами искала Семена, Мирослава, Василия. Но их завертело в клокочущем водовороте. Дальновидный Мирослав быстро сообразил, что в такой неразберихе недалеко и до беды. Он еще не забыл, что случилось двадцать лет назад. Тогда своенравные, упрямые галицкие бояре поднялись на дыбы против могущественного и грозного Ярослава Осмомысла и сожгли на костре его любовницу Настасью. Двадцатипятилетний дружинник Ярослава Мирослав своими глазами видел это все. Осмомысла захватили в гриднице и не выпускали оттуда до тех пор, пока Настасья не сгорела на костре, разложенном во дворе замка. Особенно яростно кричал Судислав, молодой, тогда тридцатилетний, боярин, науськиваемый степенными боярскими старшинами. Он больше всех суетился и выкрикивал: «И князя тащите сюда — пусть погреет свои косточки…»
        В памяти Мирослава сохранились ужасные мгновения, когда он, выхватив из ножен меч, бросился к двери гридницы, чтобы защитить Ярослава Осмомысла. Но кто-то сзади ударил его по голове, и он, Мирослав, упал, потеряв сознание, — позже ходили слухи, что это Судислав подослал своих людей на кровавое дело. Но подтвердить эти слухи никто не хотел, и Мирослав так и не узнал, кто на него руку поднял, хотя уверен был, что сделал это Судислав.
        И теперь больше всех бушевал Судислав, разжигая страсти. Но кричал он не против княжичей. Он ругал злых людей, что-то выкрикивал о Галиче и перешептывался в углу с долгоносым боярином. Гул не утихал. Никто уже не слушал Мирослава и не обращал внимания на побледневшую Марию, которая неподвижно сидела за столом и шептала молитвы. Вокруг Судислава начали собираться его единомышленники.
        Мирослав смекнул, что настала решительная минута, и кивнул дружиннику, который все время стоял на страже у порога. Тот быстро выскочил во двор, и через мгновение в гридницу вошло двадцать дружинников с мечами. Если бы не это, могла бы стрястись беда: сторонники Судислава могли бы схватить княгиню Марию и увести с собой княжичей. Увидев дружинников, Судислав растерялся — он не предполагал, что Мирослав так предусмотрителен. Если бы Мирослав не успел перехитрить его, то появились бы другие дружинники — воины Судислава.
        Как только они вошли, шум сразу утих. К Марии вернулась смелость, она благодарными глазами взглянула на Мирослава. Однако не растерялся и Судислав, он поклонился Марии и льстиво закричал:
        - Это ты очень хорошо придумала, что позвала дружинников, а то ведь недалеко и до беды было! — А сам еле сдерживал гнев, ругал себя, что не приказал своим прибежать раньше.
        - Правдивы слова твои, Судислав. И я скажу — хорошо придумала княгиня. Такой ветер повеял тут, в гриднице… — спокойно промолвил Мирослав.
        Василий подошел к Мирославу.
        - Нет князя Романа. Вижу я — много крамолы будет, много горя придется хлебнуть. Смута великая надвигается на нашу землю.
        Не успел сказать Василий о крамольниках, как на середину гридницы выскочил Дмитрий.
        - Крамольники? А у нас мечи есть. Будут руки протягивать — отрубим. Не так ли завещал нам князь Роман?
        - Так! Так! Так! — снова раздался гул в гриднице.
        Но это уже была буря гнева, вселявшая радость в сердце Марии. Она слышала голоса преданных ей людей. Теперь Мария поняла, что для нее навсегда прошли беззаботные дни, дни спокойной жизни, когда Роман все решал сам. Взволнованная выбежала она из гридницы, чтобы обнять Данилку и Василька. К ее детям протягивали свои когти звери-крамольники.

5
        Ночью Смеливец плохо спал — жгла неотступная мысль о вчерашнем случае. Княжеский бирич забрал выкованные мечи, а обещанные за работу гривны до сих пор не отдавал. Хвалил мечи Смеливца, говорил, что лучше их нет ни у кого, уж очень острые и удобные. И понуждал делать новые. Вчера Смеливец поругался с ним. Бирич подъехал на коне и накричал на него, стал поторапливать, а когда Смеливец намекнул о деньгах, тот хотел ударить его плетью. Хорошо, что никого поблизости не было, хорошо, что никто не видел, как Смеливец, вспыхнув от обиды, вырвал плеть из рук бирича и еле удержался, чтобы не ударить ею по противной волчьей морде. Бирич дернул коня в сторону и оглянулся вокруг — нигде никого нет. Смеливец отдал ему плеть — и только пыль заклубилась из-под биричева коня… Смеливцу казалось, будто его уже потащили во двор князя и бросили в яму-поруб, а сверху в дыру заглядывает бирич и, издеваясь, показывает язык. Смеливец раскрывал глаза, щупал вокруг и убеждался, что спит дома. Он подгребал под себя высохшую траву, служившую ему ложем. Рядом с ним лежит на полу жена Татьяна. Они вдвоем укрываются одной и той
же заплатанной дерюгой, а под головами у них твердая, как дерево, подушка. Давно уже собиралась жена сделать новые подушки, но так до сих пор и не удается ей — весь пух на княжеский двор забрали.
        Смеливец боится пошевельнуться, чтобы не разбудить жену; осторожно тянет на себя дерюгу и поворачивается на левый бок. Закрыл глаза, но сон не приходит. Думает об Иванке: смышленый парень, хорошим ковачом будет — все у отца перенимает. Хотя бы пожить еще, чтобы Иванку вывести в люди! Все эти тиуны да биричи дышать не дают, того и гляди, наговорят о тебе боярам и голову срубят. Невольно сжались кулаки. Эх, вцепился бы этими руками в горло спесивому биричу! Надоел, сколько раз уже пугал он Смеливца. Боязно отцу за Иванку — горячий парень, сдерживать его надо.
        Не спится Смеливцу, тяжелые думы ползут, надвигаются… Видит он себя десятилетним мальчиком на берегу Днепра, в Киеве. Отец еще не брал его в кузницу, не мешал ему забавляться с мальчишками-ровесниками. Целыми днями бегал Смеливко по киевским улицам, лазил на высокую колокольню Десятинной церкви, шнырял по густым лесным чащобам за крепостными стенами, плавал в темной днепровской воде. Давно это было, три с половиной десятка лет. На всю жизнь запомнился последний день в Киеве. Была тихая погода, ласково грело весеннее солнце. С вечера условился Смеливко со своими сверстниками, что утром пойдут они вдоль Днепра до самого Печерского монастыря. А ночью вдруг тревожно зазвонил вечевой колокол у Софии. Смеливко проснулся и тихонько позвал отца, но ответа не услыхал. В клети он был один. Тогда Смеливко пополз к выходу, но и во дворе не нашел отца. От непрерывного колокольного звона Смеливко вздрагивал, боялся лезть обратно в клеть. Где-то на горе вспыхнул огонь — видно, на площади зажгли кучу соломы. Это означало тревогу — так делали, когда к Киеву приближались половцы. Смеливко посматривал на огонь и
прислушивался: звонили у Софии, а здесь, на Подоле, было тихо. Он прислонился к дубу и дрожал от прохлады. Вскоре послышались шаги, и Смеливко узнал голос отца: «Идите сюда, я позову сына, а сам сбегаю в кузницу…» В ту же ночь они выехали в Коростень — отец с несколькими ковачами сопровождал галицких купцов, которые упросили охранять их обоз с товарами. Дней на десять думал отец отлучиться из Киева, а вышло так, что не возвратился совсем. И не каялся — утром в Киеве произошло такое, что путь для возвращения был отрезан…
        Волынский князь Мстислав Изяславич, княживший тогда в Киеве, и суздальский князь Андрей Боголюбский враждовали между собой. Андрей не мог примириться с тем, что Мстислав захватил Новгород и посадил там своего сына Романа. Чтобы обессилить своего противника, Андрей решил ударить по Киеву. Князья грызлись между собой, нападали друг на друга, а страдали от этого простые люди — смерды и горожане. У отца Смеливца часто собирались ковачи, изливали друг другу свои сокровенные мысли, ругали князей. «Бежать надо!» Не один раз слышал Смеливец горячие слова седобородого ковача. Бежать! Но куда? Никто не знал. Знали, чувствовали только одно — княжеские драки до добра не доведут. И это случилось. На этот раз Андрей, ворвавшись в Киев, забыл обо всем, не мог сдержать себя — его опьянил успех победы над Мстиславом. И он приказал разрушать, грабить. Вместе с Андреем Боголюбским на Киев пошли смоленский и переяславский князья, да еще присоединились к ним мелкие князья, владевшие небольшими уделами на Киевской земле. Все они были недовольны Мстиславом Изяславичем и хотели отомстить ему.
        Через два дня в Коростень добрался знакомый Смеливцева отца и рассказал о таких ужасах, что в Коростене даже верить не хотели. Не может, мол, быть, чтобы свои, русские, такое учинили!
        - Князья словно звери! Людей убивают, своих в плен берут! — возмущался отец. — Не вернусь в Киев!
        Тогда и послушался он галицких купцов. Говорили они, что нужны в Галиче умельцы ковачи, и он поехал в Галич.
        Так Смеливец с берегов Днепра попал на берега Днестра. Только ничего хорошего не нашел его отец и на новом месте. Везде одинаково. Куда ни поедешь, точно так же сосут кровь бояре и князья. Но выхода иного не было — пришлось осесть в Галиче, и после смерти отца Смеливец продолжал его кузнечное дело…
        Иванко ни на что не обращал внимания — мчался к заветному уютному местечку на крутом берегу Днестра, где шумели над обрывом широколистые дубы. Уже давно стемнело, а Роксана все еще не приходила. Что бы это могло означать? Юноша побежал по тропинке назад, навстречу Роксане. Хоть бы не разминуться — ведь она должна прийти прямо из крепости. Неужели забежала домой? Через Михайла передавала же, что домой заходить не будет. Иванко не заметил, как проскочил к полянке, и, встревоженный, снова побежал к обрыву. Так и есть, прозевал. Роксана сидит на сухой дубовой колоде, охватив голову руками. При бледном свете луны вырисовывается ее белая вышитая сорочка. Иванко всегда терялся при встречах с Роксаной. Ему очень хотелось обнять ее и не отпускать от себя. С какой горячностью бросался он к Роксане, брал ее за руки, а она сдерживала его обычным: «Иванко, остынь!» И отводила его руки от себя, усаживала рядом и говорила, говорила… Он порывался к ней, губами искал ее губы, сжимал маленькие пальчики Роксаны — и всегда уступал, покоренный ее настойчивым шепотом: «Не надо, а то убегу и больше не приду…» И Иванко
сидел смирно, упрашивал не оставлять его. Роксана сердилась, когда он брал ее за руки. Ее маленькие кулачки, словно воробышки в гнезде, прятались в широких Иванковых ладонях. Уже второй год встречаются они, но до сих пор Иванко так и не отважился поцеловать Роксану. Он мог это сделать насильно, но разве это будет тот поцелуй, о котором он мечтал, поцелуй, который Роксана сама бы подарила ему? И он давно уже лелеял самую тайную, скрытую ото всех мысль о желанном мгновении. Все его существо жило Роксаной. О ней он думал, засыпая после тяжелых трудов; она стояла перед ним, стройная, светлая, в задымленной кузнице отца и подбадривала его; она не выходила из головы, когда он возвращался с отцом домой, когда одиноко бродил по рощам, когда с друзьями купался в Днестре. И утром, когда просыпался, первой мыслью была мысль о Роксане.
        Иванко, бесшумно ступая, приблизился к Роксане и тихонько окликнул ее. От неожиданности она испуганно вскочила с колоды и задрожала, подняв руку, будто защищаясь от невидимого злого врага. А потом, узнав Иванку, бросилась к нему, порывисто обняла и горячо поцеловала его. Ошеломленный Иванко не знал, что делать. Стучало сердце, одеревенело все тело от приятной истомы, он обессилели, крепко обнимая Роксану, только и мог произнести: «Моя лада!» Как неожиданно пришел этот первый поцелуй!
        - Иванко, мой золотой! — вырвался стон из груди Роксаны.
        Минутную радость как рукой сняло. В предчувствии чего-то страшного, неведомого Иванко еще сильнее прижал к себе Роксану и посмотрел в ее лицо. А она, склонив голову на его плечо, зарыдала.
        - Скажи, кто причинил тебе горе, Роксана моя?
        Роксана долго не могла говорить. Он повел ее, посадил на срубленный дубок и начал успокаивать.
        - Ой, горе нам, Иванко! Не хочет княгиня, чтобы была наша свадьба. Так строго сказала мне ныне: «Забудь и думать об этом!» Злые бояре крамолят, боится она, хочет убежать куда-то и меня берет, а я не могу без тебя. — Она прижалась к любимому, вся дрожа от обиды, которую ей причинила Мария.
        - Бежать будут? Куда?
        - Я не знаю… Сказывают, такие страхи были в гриднице… Бояре кричали. Михайло говорил — он был недалеко, во дворе, — дружинники бежали туда с мечами. Что же это будет, Иванушка?
        - Бояре кричали? Нет князя Романа — потому и кричат… А ты не бойся, Роксана, ведь я с тобой.
        - Со мной?.. А если разлучат нас?
        - Всюду найду тебя, лада моя!
        Иванко успокаивал Роксану, а сам тревожился. Подумав, что Роксаны Не будет в Галиче, что он не будет видеть ее, Иванко опечалился. Он не мог даже представить себе этого. Радость такой желанной встречи, радость первого поцелуя, о котором столько мечтал, омрачилась; показалось, будто он падает в яму и никто не поддержит, не вытащит его. Лишь сердце юноши, сердце влюбленного, может почувствовать с такой остротой горечь разлуки. Иванко обнял Роксану так крепко, будто ее сию минуту хотели насильно вырвать у него из рук. В этой зловещей тишине он ощущал, как быстро-быстро билось сердце Роксаны под его рукой, — так близко она еще никогда не сидела рядом с ним. Только сейчас, когда нависла ужасная угроза, он понял, как дорога была для него Роксана.
        - Я пойду к княгине! Я скажу ей!.. — решительно воскликнул Иванко.
        Роксана покачала головой и ласково, задушевно сказала:
        - Золотой ты мой, горячий! Куда ты пойдешь? Что ты ей скажешь?
        Иванко овладел собой, в нем проснулась его решительность.
        - Куда? К ней пойду. Пускай не тянет тебя с собой.
        - Кто же тебя послушает?
        - Я… Я… Я пойду с ме…
        Но Роксана не дала договорить, ладонью закрыв ему рот.
        - С чем ты пойдешь? С мечом? — Она горестно улыбнулась. — И меня погубишь, и себя.
        - Не пойду я к ней… — опомнился Иванко. — Мы с тобой убежим вдвоем в Берладь и дальше, на Дунай. Живут там люди, есть и галичане.
        Роксана обняла руками шею Иванки.
        - Иванко! Подумай — мы убежим, а тут отца и маму замучают. Нет, горячий мой, о другом мыслить должны. Убежишь — и твоим родителям не жить.
        - А я стою на своем: бежать нам надо, Роксанушка… Я у людей расспрошу, я буду думать об этом…
        Не такая уж длинная августовская ночь — Иванко и Роксана и не заметили, как приблизился рассвет. Роксана немного успокоилась, но Иванко чувствовал, что она чего-то недосказала. Она была необычайно взволнованна и, взяв пальцы Иванки, перебирала их. Иванко не хотел расспрашивать ее, а это еще больше тревожило Роксану: сама она не отважилась поделиться с ним тем, что у нее было на душе.
        - Иванко! Иванко!.. — с болью в голосе прошептала она.
        Юноша насторожился и застыл, крепко стиснув ее руки.
        - Что такое? Что тебя тревожит, лада моя?
        - Прости меня, Иванко. Я тебе не все сказала… Боялась… Ой, как тяжко мне! Как стыдно!..
        Иванко вздрогнул, его руки вдруг стали холодными, и он отшатнулся от нее.
        - Нет, Иванко, — исступленно закричала Роксана, — не подумай чего дурного! Роксана твоя… Только боязно мне, меня душит слово клятвы.
        - Какой клятвы? — Иванко и обрадовался, и одновременно был сбит с толку. — Роксана, говори!
        Она вся сжалась, будто стала меньше, и приникла к его груди, как ребенок к матери. Потупив взор, она через силу выдавила неприятные для нее слова:
        - Я не хотела тебя огорчать… Уже не раз было, два раза, а ныне — третий раз. Но сегодня не могу… Иванко! Когда я шла к тебе, меня встретил страшный человек с черной бородой… У-у-у! Какие у него глаза — как нож острый. Он, как клещами, сжимал мои руки и говорил, что любит меня, чтобы я оставила тебя.
        Иванко прервал рассказ Роксаны:
        - Кто он? Кто он? Я его задушу, как паршивую собаку! — дрожал он от обиды.
        - Иванко, молчи, не говори так! Он страшный… Они сильные… Их много, он не один… Хотела тебе сказать, да он так напугал, что зарежет тебя, как только узнает, что я тебе сказала… И я боялась… боялась, что больше не увижу тебя.
        - Не он меня, а я его убью! — все более разгорался в гневе Иванко.
        Теперь уже Роксана успокаивала порывистого юношу. Она гладила его руки, ласкала пальцами его кудри, а он не успокаивался:
        - Кто он? Скажи!
        - Не знаю, Иванко.
        - Какой же он?
        - Высокий, черная борода, черные глаза и юркий, ловкий такой… Быстро, не знаю откуда, появлялся и исчезал так же быстро.
        - Как зовут его? — не унимался Иванко.
        - Я не знаю. Я его нигде не видела в Галиче.
        - Я найду его. Я…
        - Иванко! Послушай меня! — Роксана глубоко-глубоко вздохнула. — Иванко! Страшные слова говорю тебе: не я нужна ему. Те два раза он неправду мне говорил, смеялся надо мной, А сегодня признался, что давно за мной следит… ему нужно знать, что делается у княгини, чтобы я передавала ему и, когда он придет, чтобы впустила к княгине в терем…
        - Чей он? Чей он? — громко выкрикнул Иванко.
        - Ничего не сказал, Иванушко мой… Ой, я боюсь!
        - Не бойся!
        - Боюсь. Он угрожал: как только скажу тебе — и тебя убьет. Ой, ладо мой! — Она крепко обняла Иванку, будто сейчас кто-то уже вырывал его из ее рук.
        - Роксана! Не бойся, не убьет. Я найду его. Я отцу скажу.
        В это мгновение случилось такое, о чем ни Иванко, ни Роксана не могли и подозревать. Неожиданно для них раздался неприятный, скрипучий голос:
        - Не ищи! Я сам пришел.
        Роксана узнала этот голос и от ужаса потеряла сознание. Она выскользнула из рук Иванки и упала на землю.
        Иванко был настолько ослеплен ненавистью к врагу, что, забыв о Роксане, выхватил из-за пояса нож и замахнулся, чтобы броситься на непрошеного гостя.
        - Ты щенок еще, — засмеялся неизвестный, — жизни не знаешь! Кто на такие свидания идет в полотняной рубашке? Слушай! — И он постучал пальцами по своей груди.
        Иванко услышал стук железа. На неизвестном была кольчуга.
        Иванко нерешительно сделал несколько шагов назад.
        - Ха-ха-ха! Помоги девушке-то!..
        Иванко послушно склонился над Роксаной и прошептал ее имя — она не ответила. Перепуганными глазами юноша умоляюще посмотрел на неизвестного. Уже рассветало, и Иванко убедился, что это тот самый человек, о котором говорила Роксана. Особенно поразил его острый взгляд черных глаз.
        Неизвестный продолжал издеваться.
        - Щенок! Почему медлишь? Воды! — решительно приказал он, и Иванко засуетился, оглядываясь вокруг.
        - Что? Обрыв? Боишься? — захихикал неизвестный. — Возьми, у меня есть вода. — Он вытащил из кармана небольшой рог и протянул юноше.
        Обрадованный Иванко схватил рог, вытащил пробку и хлебнул несколько глотков. Это была не вода, а крепкий, хмельной мед. Но размышлять было некогда — Иванко набрал в рот меду и брызнул им в лицо Роксаны. Он повторил это несколько раз, и девушка, вздохнув, пошевелила ресницами, открыла глаза.
        - Это я! Это я! — крикнул обрадованный Иванко.
        Роксана повернула голову и, увидев неизвестного, впилась в него взором. Да, это был он, тот самый ночной леший, встретившийся ей на поляне. Она исступленно закричала и начала рыдать.
        - Тихо! — неизвестный ладонью закрыл ей рот. — Не бойтесь!
        Роксана шевельнула головой.
        - Слушай меня, — пренебрежительно бросил неизвестный в сторону Иванки. — Щенком не буду называть. — И он снова залился неприятным смехом. Его простуженный голос дребезжал, как лопнувшая посудина. — Ты искать меня хотел, а я сам пришел… Слушай меня и не забывай моих слов. Я слышал все, что тебе сказала Роксана. Так и случилось бы: я убил бы тебя, если б узнал, что Роксана открылась тебе… Никто не должен знать, о чем я ей говорил. Но она сказала при мне, и никто еще об этом не знает — значит, ты будешь жить. А теперь я тебе скажу, меня слушай. Обоих вас пожалел. Из-за нее пожалел… Такая краса… и ты еще молод. Меня слушай: скажешь кому обо мне — задушу как щенка. Вот так… — Он протянул свою длинную волосатую руку к Иванковой шее.
        Роксана застонала — ей показалось, что это чудовище уже душит Иванку.
        - Молчи! — гаркнул неизвестный на Роксану. — Вот так задушу и выброшу в Днестр, а к шее камень привяжу — никто и не найдет. Уразумел? А перед тем еще покажу Роксану в своих руках! — Он оскалил зубы, и снова задребезжал его отвратительный смех. — Ведь так, моя лада? Ладой же называл тебя этот безусый?
        Иванко был совершенно подавлен. Такого ужаса ему еще не приходилось переживать, с такими хитростями не приходилось еще сталкиваться. По своей наивности он привык действовать прямо, напролом, говорить в глаза то, что думает. А оказывается, были люди, которые говорили одно, а делали другое, делали одно, а говорили другое. Но когда этот наглый собеседник стал говорить дальше, Иванко удивился.
        - Меня слушай. Не по своей воле пришел я сюда, и княгиня ваша нужна мне, как вон та тучка. — Он показал пальцем на белесые облачка, плывшие над лесом. — Что мне князья? Мед мне с ними не пить. Куда ты смотришь? Меня слушай… Есть у меня хозяин. Как волом, понукает мной. А я иду, куда он укажет. — Неизвестный прищурил глаза и посмотрел на Иванку и Роксану, чтобы убедиться, какое впечатление произвел на них его рассказ. — И не боюсь я тебя, Иванко, назову свое имя. Я — Теодосий, проклятый закуп и раб Владислава. Слыхал о таком боярине?.. Слыхал, знаешь! Что надумал теперь? Скажешь княгине или Мирославу? Скажи, а завтра раки будут тебя есть. Меня слушай, мое слово твердое. Тиун Никифор не поверил мне — и теперь Днестр куда-то понес его.
        Роксана, услыхав об этом, обрадовалась и еще больше испугалась. Обрадовалась потому, что мать последнее время печалилась и плакала, побаивалась, что этот тиун принесет несчастье, а теперь Никифор уже не страшен больше. Испугалась потому, что коварный Теодосий мог отомстить ее любимому и убить его. Она с испугом смотрела на этого опасного человека.
        Теодосий заметил, что юноша и девушка перепугались.
        - Молчишь? — Его рот искривился в ехидной улыбке. Помолчав, он добавил дружелюбно: — Не бойся, не трону тебя. Меня слушай — ради твоей невесты делаю это… Да к тому же вы такие же, как и я, простые люди… — Теодосий умолк, наклонив голову, потом порывисто выпрямился. — Когда-то и я был моложе, была и у меня жена, моя лада. Половцы обесчестили ее и убили. Твоя Роксана похожа на мою Федору… Смотрю на нее…
        Роксана вскочила и подбежала к Иванке, схватила его за руку и прижалась к нему, словно защищаясь от нападения.
        Теодосий с завистью посмотрел на них.
        - Меня слушайте. Живите… А о том, что я сказал, не забывайте. Слово у Теодосия твердое. Никому ничего не говорите обо мне — все равно узнаю. А ты, — он подошел к Роксане, — помни: за всем наблюдай в крепости, когда нужно будет — спрошу, когда понадобится — пустишь в терем. А от тебя слова жду, что ж молчишь? — спросил он, положив руку на рукоять меча.
        Иванко посмотрел на Роксану, немым взглядом спрашивая у нее согласия. Она утвердительно кивнула головой, радость засверкала в ее глазах: Иванко будет с нею!
        Тогда он не спеша произнес:
        - Не скажу.
        Теодосий подошел к ним и положил руки на их плечи. Он вдруг преобразился, и они услышали теплое, дружеское: «Живите!» Через мгновение Теодосий скрылся за дубами.
        Растерянные Роксана и Иванко смотрели друг на друга так, словно и не было этого ужасного чернобородого привидения. Первым опомнился Иванко. Он крепко обнял и прижал к себе Роксану, долго смотрел в ее голубые прозрачные глаза — в них отражались радость и счастье. И тогда он впервые в жизни осмелился сам поцеловать девушку в губы. Роксана не оттолкнула его, не рассердилась, и от этого зашумело в голове. Иванко приник к груди Роксаны.
        - Иванко! — погладила она его кудри. — Мне пора уже возвращаться. Смотри, как стало светло.
        И они нехотя расстались.
        Иванко спешил домой, а в ушах все звенели слова Теодосия. «Никому не говорить? Но хорошо ли это будет? Может, крамольников схватят, если сказать…» Иванко напряженно думал и ничего не мог придумать. Ему было трудно понять все это. О крамольниках он слыхал, но из-за чего они грызутся с князьями — не знал. «А может, отец знает?» С твердым намерением рассказать обо всем отцу он прибежал домой.
        Мать встретила его во дворе и ничего не сказала. Еще ниже наклонилась над грядкой.
        Отца Иванко застал в клети. Смеливец еще не вставал. От бессонницы болела голова; думал, хоть утром вздремнуть, с головой укрылся, чтобы не слышать, как суетится Татьяна, но сон так и не пришел. Вошел Иванко. Он осторожно открыл дверь, переступил порог и молча остановился у скамьи. Отец сурово воспитывал его, не признавал никаких возражений своей воле. И вообще непослушание детей он считал величайшим грехом, за который непокорных сынов и дочерей карают в аду. И Иванко рос, уважая отца. Ни разу не пошел он наперекор воле отца и относился к нему почтительно, учтиво.
        Отец услыхал шаги Иванки, но не подал виду, что уже не спит. Иванко переступал с ноги на ногу, порывался сесть на скамью, но, вспомнив, что она скрипучая, удержался. Только теперь, дома, он почувствовал, как сильно устал.
        - Это ты, Иванко? — послышался голос отца.
        - Я.
        - Где же ты бродил? — спокойно спросил отец; Иванко не почувствовал гнева в его голосе.
        - В лесу был, — ответил Иванко и понял, что сказал не то.
        - А что же ты видел в лесу? — поднялся отец и сел на своем ложе.
        - В лесу?.. Ничего… Деревья.
        - Ты к деревьям ходил?
        - Нет. Там… — И запнулся.
        - Деревья? — добродушно улыбнулся отец.
        Подбодренный этой улыбкой, Иванко торопливо выпалил:
        - Там была Роксана.
        Отец снова улыбнулся, отвернувшись к стене, чтобы Иванко не заметил улыбки. Но Иванко уже знал — отец в хорошем настроении — и рассказал ему все о приключении с Теодосием. Рассказывая, он незаметно посматривал на отца. А тот сидел, опустив голову, и задумчиво мял свою бороду, тер пальцем переносицу. Давно уже умолк Иванко, а Смеливец не отзывался. Беда за бедой валилась на его семью. К угрозам бирича теперь прибавилось появление зловещего Теодосия, о котором он слыхал много плохого. Смеливец поморщился, прикусил верхнюю губу.
        - Ох, тяжело, сынок! Подойди поближе!
        Иванко быстро придвинулся к отцу и присел возле него. Теперь он уже не боялся, что отец будет сердиться на него, и удобно примостился на подушке.
        - Припугнул, что убьет тебя? Да?
        - Да.
        - Он может, — кивнул головой Смеливец, — такой зубастый волк — съест и не запьет… Пес Владислава… Молодец, Иванко, что сказал! Но сказать можно только мне, и больше никому. Роксане сказал, чтобы молчала?
        - Сказал.
        - Пускай молчит. Отцу ее, Твердохлебу, я сам расскажу… А ты — никому. Словно бы и не слыхал ничего… Слушай, Иванко! Зачем нам свою голову подставлять между боярами да князьями? Пускай они сами кусают друг друга. Мало нам горя от них, так еще лезть на рожон! Молчи — и тогда Теодосий не страшен. Не боишься теперь? — Смеливец похлопал Иванку по плечу.
        - Не боюсь! — радостно воскликнул Иванко.
        - А сейчас позови сюда мать.
        Вихрем вылетел Иванко во двор и привел мать. Смеливец уже встал и ходил по клети, ногами подсовывая помятую траву к печи.
        - Тоскуешь, Татьяна? — ласково обратился он к жене. — А у меня есть для тебя лекарство, да такое хорошее, что и болеть больше не будешь. Ты вступилась за Ольгу Твердохлебову, когда ее рыжий Никифор обидел, а он грозил тебе порубом… Ничего теперь не будет — тиуна этого проклятого уже раки едят.
        Татьяна посмотрела на сына, потом на Смеливца, не веря его словам.
        - Да, да, его уже нет.
        Она глубоко вздохнула и перекрестилась.
        - Услыхал Господь мою молитву! Сколько я просила… Поклялся он Баранихе, что все забудет, а сам все грозил… Боялись мы — и я, и Ольга, и Бараниха… Услыхал Господь…
        - Услыхал бы, — рассмеялся Смеливец, — если бы люди не нацепили камень на его рыжую шею!
        Татьяна засуетилась:
        - Ой, какая же это радость! Побегу я к Ольге, скажу, чтобы не горевала!
        Она кинулась к сыну и, обняв его, трижды поцеловала.
        - Это ты такую весть принес?
        - Я, мама, — обрадовался и Иванко. Ведь и ему тяжело было смотреть на опечаленную мать.
        Мать побежала к двери, но ее остановил голос Смеливца:
        - Ольге скажешь об этом, да только молчите, не говорите, кто принес весть эту, а то… — Смеливец помолчал какое-то мгновение и добавил: — Длинные уши у бояр, и схватят они Иванку.
        Татьяна вернулась и обняла сына.
        - Никому не скажем.
        После ухода жены Смеливец долго ходил по клети, о чем-то размышляя. Иванко неподвижно сидел на скамье, не зная, что делать.
        - А Теодосия остерегайся, — промолвил наконец Смеливец — Это страшный человек.

6
        До зимы ничего не произошло в Галиче. Мария сидела в тереме, никуда из крепости не выезжала. Мирослав и Семен часто заходили к ней. Василий уже четвертый месяц лежал в своем оселище, поправлялся после тяжелого ранения. Не знал он, откуда и напасть взялась. Осенью он ехал с небольшой дружиной в Коломыю. Доехали до опушки леса, уже и до Коломыи было рукой подать, как вдруг что-то будто кольнуло в бок. Посмотрел — стрела торчит, попробовал осторожно выдернуть, но оперение крючками зацепилось за ребра. Пришлось слезать с коня. Стрелу вытащили, но Василий слег в постель — стрела была отравленной. Хорошо, что вскоре на опушке встретился боярин Филипп со своей дружиной. Он велел немедленно разрезать кафтан Василия, разорвать рубашки и сам помогал стрелу вытаскивать. Филипп близко к сердцу принял несчастье Василия, отдал свой возок для раненого — у Василия не было возков. Филипп возмущался и кричал:
        - Будем бить врагов своих! Всех поймаем и вырежем! И как здесь стрела оказалась? — сокрушался он. — Если бы немножко выше, то попала бы в голову и отнесли бы тебя, Василий, на кладбище.
        Это покушение напугало всех. Ходить и ездить стало опасно, поэтому Мирослав и не советовал Марии выходить с княжичами за пределы крепости. Да и сам остерегался.
        В эту зиму снега выпало много, занесло все дороги. Намело высокие сугробы. В погожие дни дружинники выезжали на охоту. Когда они собирались во дворе, поднимался шум и гам. После охоты снова в крепости воцарялась тишина. И крамольников что-то не было слышно, будто они и впрямь примирились с тем, что править ими будет княгиня.
        Гудит вьюга над Днестром, с присвистом гуляет она по узеньким улицам Подгородья, наметает курганы снега вдоль крепостных стен, вихрем проносится по дворищу. Свирепствует зима. Стражи-дружинники на галицких крепостных башнях плотнее закутываются в длинные тулупы, прячутся за стенами, садятся под узенькими окнами — все равно ничего не увидишь в снежной мгле, сколько ни всматривайся в нее. Да к тому же и ночь уже наступила — кто выедет в поле в эту свирепую вьюгу! В такую непогоду только в клети сидеть, греться возле печки да подкладывать дрова в огонь.
        Боярин Судислав только что пришел с улицы в свой терем над рекой Луквой. Удобное место для усадьбы выбрал когда-то его дед. С одной стороны Луква прислонилась берегом к подворью, с другой стороны глубокий овраг пролегает, а от дороги двор отгорожен толстой стеной. И стража день и ночь стоит у ворот в двух местах — у Луквы и над оврагом. Охрана надежная. Но никому не доверяет лукавый Судислав. Вот и сейчас — глухая ночь, а он натянул на охабень тулуп, надел на голову высокую соболью шапку и весь двор обошел. И в конюшню заглянул, и к воротам наведался, на стражу накричал. Теперь и отдыхать можно.
        В сенях сбросил тулуп на руки слуге, отряхнул шапку, разгладил бороду и шагнул в светлицу. Огромная печь дышала теплом. Судислав подошел к иконостасу и опустился на колени.
        Отвесив три поклона, хлопнул в ладоши. Тотчас же появился мальчик-слуга.
        - Зови Теодосия! — сурово рявкнул он на мальчика, и тот исчез.
        Теодосий вошел в светлицу и выжидающе остановился у порога. Судислав глянул на него исподлобья. Не нравился Судиславу дерзкий взгляд Теодосия, побаивался он этого неприятного закупа. Если бы не настояния Владислава, он давно бы уже прогнал его. Да и на кой леший он ему нужен, такой страшный, — того и гляди, свернет боярскую голову. И откуда он взялся, этот разбойник, зачем Владислав пригнал его именно сюда, к нему, Судиславу? У него и своих, таких непокорных, предостаточно.
        Судислав мысленно разговаривает с самим собой, а Теодосий стоит, прислонившись к двери. «Ведет он себя не так, как другие хлопы», — думает Судислав. Те смиренно сгибаются в поклоне и в любую минуту готовы мчаться выполнять повеление — боятся бояр! Да и этого Судислав прибрал бы к рукам — жаль только, что он Владиславу принадлежит.
        - Ездил в Теребовлю? — спрашивает Судислав после длительного молчания.
        - Ездил, — резко отвечает Теодосий.
        Судислав недовольно морщится. Так и есть, разговаривает как равный с равным! Ишь какой! А глаза!.. Жутко становится от этого взгляда. Но нельзя подавать виду. Судислав пыжится, надувает губы, фыркает.
        - А тиуна встретил?
        - Никого не было… — медленно тянет Теодосий. — Посидел я до вечера, а утром и назад поехал.
        Разгневанный Судислав вскочил со скамьи, схватил посох, стукнул по полу и зарычал:
        - Ничего не хочешь делать! Я твоему боярину скажу — он тебя палками! В яму! В поруб!
        Теодосий ничего не ответил, пожал плечами, зло улыбнулся.
        Накричавшись, Судислав махнул рукой — «уходи». Теодосий неторопливо вышел.
        Что делать с этим хлопом? Он ничего не боится. Да это еще полбеды, что не боится, а вот и других хлопов сделает непослушными. Много горя натерпелся с ним Судислав за полгода.
        А о жалобе Владиславу сказал просто так, для острастки. Вспомнив об этом, Судислав ладонью коснулся лба. «Сказать Владиславу? Но как ты скажешь этому лютому, дикому кабану? Он ведь может и не поверить: расспросит Теодосия, а тот наговорит, что ему в голову взбредет. Опасный хлоп! Фу! — вздохнул Судислав. — Хорошо хоть, что Владислав далеко и не скоро появится: пока княгиня и Мирослав здесь, нет ему возврата в Галич. А когда удастся прогнать их?»
        Подошел к двери, закрыл на крюк. Потом повернулся к иконостасу и едва успел один раз перекреститься, как в дверь кто-то постучал. Судислав не ответил, продолжал молиться. Губы задрожали, задергались щеки. — Проклятые хлопы, не дают побыть наедине с Богом!
        У Судислава так уж заведено: никто не смеет тревожить его, когда он молится в светлице. Стук повторился. Видно, случилось что-то, раз так настойчиво лезут. В другое время Судислав ругался бы, но теперь нельзя — ночь. Да и неизвестно, кто просится. Отбросил крючок, толкнул дверь ногой — перед ним склонился слуга, бывший монах Онуфрий.
        - Милостивый боярин, не гневайся на меня, в ворота кто-то стучит. Не пускал я, но он бесстыдными словесами хулить меня начал, говорил — власы на голове оборвет.
        Судислав молча показал на одежду, и Онуфрий поспешно подал шапку и тулуп, открыл дверь на крыльцо. В сени влетел снег и ударил Судиславу в лицо. Он наклонился и шагнул на ступеньки. Ветер бесновался, как бешеный зверь, отгибал полы тулупа, срывал шапку. Судислав приблизился к воротам и приоткрыл задвижку глазка. Осторожно спросил:
        - Кто?
        К глазку не прислонялся, побаивался: если там лиходей, может ударить в лицо. Словно издалека, откуда-то из-под земли, долетел хриплый голос:
        - Судислав, это я, открой.
        Рука непроизвольно опустила задвижку, Судислав задрожал.
        - Эй, Онуфрий, борзо открывай ворота! Кто там еще? Помогите!
        Двое слуг, напрягаясь, долго вытаскивали дубовую балку, подпиравшую ворота. Заскрипела створка, и через порог едва не упал человек, закутанный сверх тулупа в медвежью шкуру. Он властным голосом прошипел:
        - Да быстрее поворачивайтесь, хлопы, шире открывайте: саням нужно въехать! — И, оглянувшись, сказал кому-то: — Иди сюда, за мной.
        Судислав, толкая слуг в спины, поклонился приезжему и снял шапку.
        - Ты что? Не нужно! — пренебрежительно крикнул гость. — Еще застудишься. В светлице поздороваемся. А вы, собаки, скорее закрывайте! — набросился он на слуг, и те стали еще быстрее поворачиваться у тяжелых ворот.
        Гость уверенно шагал по двору, он хорошо знал здесь каждую тропинку. В сенях долго сметал снег с медвежьих сапог, кашлял, ругал слугу за то, что тот медленно снимал тулуп, и наконец вошел в светлицу. Его сопровождал низенький человек, тоже одетый в тулуп.
        - Ну, Судислав, теперь и поздороваться можно. А то додумался — на дворе, при всех, чтобы каждый хлоп узнал меня… А это знаешь кто? Это боярина Юрия сын, Владиславом называется.
        Судислав угодливо суетился по светлице.
        - Садитесь, дорогие гости! Откуда и куда вы едете?
        - Какой ты вельми нетерпеливый! Сколько раз говорил тебе: никогда не кудыкай, а то накаркаешь! Ты лучше пойди во двор да прикажи хлопам держать язык за зубами — никто не должен знать, что у тебя гости. Ненадолго прибыл я сюда, снова поеду… Поеду, — заскрежетал он зубами, — но вернусь…
        Пока Судислав выбегал во двор, гость снял с себя меховой охабень, расстегнул кольчугу, стянул с себя. Его спутник молча помогал ему.
        Хозяин застал Владислава босым.
        - Замерз! Еще никогда так не ездил. Мыслил, что уже и не доеду.
        - А зачем в такую метель поехал, Владислав? Неужели…
        Но гость не дал договорить, расхохотался.
        - Люди молвили, что ты хитер, Судислав, а я вижу — ошибаются они. Да неужели поехал бы я к тебе в ясную погоду? Такая погода, как сегодня, только и по душе мне. Ни одной собаки нигде не встретил. Эх ты, хитрый лис! Да ты, как заяц, бежишь и не видишь куда! — хохотал гость, прислонясь спиной к печи.
        Судислав еще больше растерялся. В присутствии Владислава Кормильчича он всегда чувствовал себя связанным, а тут еще и испугался: хотя бы никто не узнал о таком госте!
        Молодой Владислав сидел молча, в разговор не вмешивался.
        - Почему же ты не угощаешь? Гости замерзли, как собаки на реке, а ты бегаешь по светлице и ничего не подаешь… — недовольно отозвался Владислав Кормильчич.
        Судислав выскочил в сени, а оттуда к жене. Она не спала. Ее разбирало любопытство: кто бы это мог в такую пору приехать? Но едва раскрыла рот, чтобы спросить у мужа, как он сердито перебил ее:
        - Вставай, готовь ужин!
        Возвратившись в светлицу, обескураженный Судислав уже не осмеливался расспрашивать гостя. Угнетали злость и зависть: ну почему этот чванливый Владислав так гоняет его, словно своего хлопа? Задержавшись в сенях, Судислав сорвал свою злость на мальчике-слуге — толкнул его так, что тот ударился головой о стену и упал без сознания.
        А гость тем временем подставил стульчик, положил на него ноги и грел их у горячей печки. Он сидел и кряхтел от удовольствия, наблюдая, как хозяин доставал корчагу с медом.
        В светлицу вошла Судиславиха и, не глядя на гостей, направилась к столу. Поставив посуду, пошла обратно. Внезапно ее остановил властный голос:
        - Что же это ты, Елена, на гостя и не взглянешь?
        Она задрожала от неожиданности и какое-то мгновение не могла откликнуться, потом, придя в себя, проговорила:
        - Боярин! Владислав! И не мыслила такого. Пришлось увидеться, Бог помог…
        Низко поклонилась и поспешила выйти. «Не узнал бы муж, — волновалась Судиславиха, — что я когда-то ласкала этого приветливого говоруна!»
        - Ну что ж, хозяин, приглашай к ужину. Хотя я и сам напрашиваюсь, но ты не ругай меня за это. Голоден я, да и продрог в пути, согреться надо.
        Судислав налил в корцы пенистого меда и, подав гостям, поднял свой.
        - Выпьем, друже Владислав, чтобы доля наша пенилась и играла, как этот мед!
        Выпили. Заметив, что для гостя этого мало, Судислав поднес ему второй корец.
        - Вот теперь и поговорить можно, а то язык примерз к гортани, — удовлетворенно молвил гость.
        Он улыбался, хватал жареное мясо, причмокивал и морщился, разрезая большую луковицу. Тепло разливалось по телу, и Владислав пятерней расчесывал рыжую бороду. Опрокинув четвертый корец меду, Владислав придвинулся ближе к хозяину.
        - Ты ешь, Владислав, — обратился он к своему спутнику, — не стесняйся. Как живешь, Судислав? Хотя и рассказывать не надо, я все знаю, верные люди передавали мне. Романова княгиня понукает вами, гоняет вас, как свинопас своих свиней.
        Эти слова больно жалили Судислава. Но что скажешь этому надменному Владиславу? Трусоватый Судислав побаивался его. Так уж получалось: не хотел он этого, да всегда сзади Владислава скакал, и слово Владислава всюду значило больше. Судислав часто ругал себя за трусость, а когда доходило до дела, снова, словно бы невзначай, прятался за спины других. Не раз, оставаясь наедине, давал себе слово не слушать Владислава, но как только тот появлялся, вся храбрость Судислава улетучивалась. Так и плелся за Владиславом. А лукавый Владислав приберегал Судислава для коварных ударов исподтишка. Потому и вышло так, что Судислав не вызвал гнева князя Романа и остался в своем имении. Владислав не ошибся — его подручный сидел потихоньку в Галиче и, как шашель подтачивал могущество Романа.
        Владислав и Судислав, как и другие крупные бояре, не могли примириться с властью князя Романа, ненавидели его и обрадовались, когда он погиб. Мощным и крепким было крупное боярство в Галиче — не такое, как в Киевском княжестве и в других русских землях. Только далеким новгородцам было под стать галицкое боярство. Задиристость и наглость именитых галицких бояр имели под собой почву. Галич далеко расположен от стольного города Киева, и не мог великий князь Киевской Руси всегда знать, что происходит на окраинах Русской земли. А это было боярам на руку. Галицкая земля позже других получила себе князя. Крупное галицкое боярство успело к тому времени разжиреть, здесь укоренилось множество боярских родов. Вольготно жили они, богатели, захватывали земли и оселища.
        А когда разделилась Русская земля на обособленные княжества, у галицких князей не было силы прибрать к рукам бояр — бояре захватили себе всю лучшую землю, закабалили смердов. Княжеские владения поздно начали укрепляться; к этому времени боярство уже успело забрать в свои руки самые выгодные земли и леса; Бояре ничем не были обязаны князьям. В руках крупных бояр была сосредоточена хозяйственная мощь, а значит и сила. Не раз князья ломали себе зубы — железная шея была у галицких бояр. Состоятельные бояре потому и заправляли всем, что все им подчинялось. Малочисленная династия Ростиславичей, правнуков Ярослава Мудрого, не могла прибрать к рукам этих своевольников, и в самых крупных и самых богатых вотчинах хозяйничали бояре. Не счесть селений, которыми владели крупные бояре. И войско у них было свое — они имели собственные дружины. Вот почему тяжело было князьям бороться с таким боярством; Вот почему и княжеская власть в Галиче была непрочной. И часто случалось, что бояре не давали князьям развернуться. Княжил в Галиче Ярослав — не зря его в народе Осмомыслом прозвали: разумный и храбрый был, от
врагов землю Русскую защищал. Но и над ним насмеялись бояре — заставляли жить по-ихнему, вмешивались в семейные дела князя, в княжеский терем лезли, как в собственную светлицу. Указывали, какую ему жену надо иметь. А сын Ярослава Владимир был лишен боярами отцовского престола и скитался в чужих краях. Для этих хищных волков не было ничего святого, не болело их сердце за Русь. Чтобы только удержать свою власть, они продавали чужеземцам родной край. Иноземные захватчики легко находили предателей в боярской среде. Где уж там совесть и честь! Где уж там добропорядочность у этих продажных душ! Владимира Ярославича изгнали, а венгерских баронов позвали. Венгерские бароны издевались над смердами и ремесленниками Галицкой земли. Только Роман, отец Даниила, смело и крепко взял в руки галицкое крупное боярство. Придя с Волыни, он круто повел дело, пришлось применить силу против норовистых бояр-галичан. Жестоко обращался с ними Роман — уничтожал предателей и крамольников, а их имения и богатства отбирал. Часть имений оставлял себе, а большинство раздавал средним и мелким боярам галицким и приведенным с собою
волынским. За это они и служили ему верно, на свою боярскую, дружину Роман мог положиться, как на самого себя, и горожанам он полюбился. Ковачи, гончары, древоделы, сапожники и весь городской люд склонились на сторону Романа после того, как он упразднил непомерные поборы. Купцам он разрешил платить малое мыто, и потянулись к Галичу гости-купцы со всех сторон.
        Могли ли жить в мире Роман и крупное боярство? Нет, не могли. Они были злейшими врагами. Вот почему и обрадовался Владислав Кормильчич, когда узнал о смерти Романа. Уже шесть лет прозябал Владислав в изгнании в Новгород-Северской земле. Ему удалось уберечь свою голову от меча Романа. Теперь Владислав и его единомышленники снова зашевелились. Не стало грозного Романа, а княгиня Мария и Романовы дети-младенцы были им не страшны. Крамольники готовились сцепиться со сторонниками Романа, разгоралась острая борьба.
        …Свиньями назвал Владислав бояр, а значит, и его, Судислава. «Схватить бы за глотку этого чванливого бродягу, — думает Судислав, — да прижать к земле! Насмехается, а сам удрал куда глаза глядят, туда, где не мог настичь его Роман. Схватить за глотку. Легко сказать! А кто же бояр поведет за собой?» И Судислав делает вид, будто не слыхал обидных слов. Черт с ним, пусть говорит что вздумается! И Судислав спокойно произносит:
        - Не забыли мы, Владислав, о Галиче, да сил у нас нет. Княгиня Мария от имени Даниила княжит. Да разве она сама способна? Сейчас управляет нами Мирослав Добрынич да Семен Олуевич. Вцепились зубами во власть, как собаки в зверя на охоте. А с ними еще Дмитрий, сын Богуслава. Вырос волчонок, сделал его Роман сотским. Думаешь, только Дмитрий? Есть и другие галицкие бояре, которым Роман нашу землю и леса отдал. И они за княгиню и княжичей руку тянут.
        - А вы сидите, как медведи в лесу! — Владислав залился скрипучим смехом. Как ненавидел Судислав этот смех! — Сложили руки и головы склонили. Баба над вами верх взяла. Ничего, по-нашему будет! Вот и Владислав со мной приехал, приучаю его — пусть оттачивает свою злость на Мирослава да на Романовых щенков!
        Владислав-младший проворно вскочил со скамьи и впился глазами в своего наставника. Судислав посматривал на младшего Владислава — толстого, коротконогого, круглолицего, со злыми глазами. Шесть лет он не видел его. Но уже и тогда это был сорвиголова, на которого постоянно жаловались Юрию. Ему было всего четырнадцать лет, а сколько смердовых дочерей уже от него наплакались — он похищал их и, обесчестив, прогонял.
        - Пусть приучается, — продолжал Владислав. — Я не раз ему рассказывал, как Роман его отца повесил. Пусть запомнит, против кого идти. Есть у нас люди, которые ничего не боятся. Правда, Владислав?
        - Правда, — гаркнул тот в ответ, — будем всех бить!
        - Слышишь? — мелким смехом залился Владислав. — Будем всех бить! Как же вы сидели здесь?
        - А ты, Владислав, хулу на нас не возводи. Я тебе тоже могу ответить. Ты далеко был, не видел, что здесь творилось, а теперь нас упрекаешь. Да мы здесь свою злость по капельке собирали. — Судислав стал смелее, дергал себя за усы и ерошил бороду: нужно показать этому нахалу, пусть и Судислава уважает. — Теперь все стали умными, когда умер князь Роман. А раньше чего ты боялся? Чтобы Роман шкуру с тебя не спустил? Ты удрал? А я здесь остался.
        И умолк. Разве нужно было говорить о том, как ползал перед Романом, как прикидывался верным ему человеком?
        Владислав примирительно замахал руками.
        - Да ты храбрым стал, Судислав! А я и не знал. Помолчи, помолчи! Храбрость показывать нужно не здесь. Зачем нам, как собакам, грызться? Лучше об ином давай подумаем: что дальше делать? Так ли ты храбро и с Мирославом разговариваешь? — уколол гость хозяина. — Ну, чего ты? Наливай еще меду!
        Выпив еще один корец хмельного меда, Владислав совсем разморился. Подошел к печи, но тут же вернулся к столу.
        - Я не захмелел, не думай, Судислав, что меня споить можно, — подмигнул он хозяину. — У меня еще дела есть. Пойди скажи, пускай Теодосия позовут… Владислава отведите спать. И ты ложись отдыхать, иди к своей Елене.
        В последних словах чувствовалась зависть, но не это покоробило Судислава. Он был обижен поведением Владислава. Почему это он с ним как с хлопом обращается: «Пойди позови Теодосия!»? Судислав кипел от злости, не терпелось сказать недоброе слово, да не осмелился — помешали трусость и страх. А Владислав важно сидел за столом и спокойно ждал — он чувствовал растерянность хозяина.
        - Сейчас скажу… чтоб Теодосия позвали, — еле выдавил из себя Судислав и боком вышел из светлицы, не оглядываясь на гостя.

7
        Приезд Владислава не прошел для Галича бесследно. Зимой из волостей все меньше и меньше поступало дани — мало привозили звериных шкур, и чужеземные купцы стали роптать, ходили к Мирославу с жалобами, угрожали вернуться домой, настойчиво требовали, чтобы Мирослав поехал с ними к днестровской пристани и посмотрел на пустые клети.
        - Без дела сидим, — горячился остробородый венгерский купец, — в княжеских клетях нечего покупать, да и бояре не продают!
        Греческие купцы напоминали о весне: мол, приплывут новые ладьи, а везти отсюда нечего. Мирослав обещал, посылал дружинников в волости, а оттуда приходили неутешительные вести: запуганные крамольниками смерды мало зверя бьют в лесу, да и с коломыйской солью что-то неладно — два обоза нагрузили, чтобы отправить на пристань, а по дороге какие-то всадники выскочили из лесу, разбили сани, рассыпали по дороге соль и пятерых смердов закололи. Неизвестно отчего загорелся греческий корабль, оставшийся на зиму у Галича, — вспыхнул ночью и к утру сгорел. И с хлебом туго стало. Дружинников и челядь кормить надо, а хлеб из оселищ не везут.
        Мирослав без устали вертелся везде, сам ездил в Теребовлю и в Коломыю, в Звенигород, не раз наведывался и в другие волости, но пришла весна и не принесла ничего хорошего. В Галиче еще куда ни шло — притихли крамольники, боятся вооруженных дружинников. А в волостях бояре ведут себя дерзко. Не пошлешь ведь дружинников по всем волостям — кто же будет в Галиче покой оберегать?
        Зазеленели поля, наступили теплые, солнечные дни, а на душе у Мирослава холодно и печально: «Удастся ли прибрать к рукам непокорных ослушников?»
        Все чаще Мирослав стал оставаться наедине, думал, к кому за помощью обратиться. И ничего не мог придумать.
        Семен вбежал к Мирославу растрепанный, со всклокоченной бородой и безумными глазами. Он ничего не видел перед собой, ногой отбрасывал скамьи, зацепился за медвежью шкуру и отшвырнул ее прочь. Подбежав к столу, он распластался на скамье.
        - Мирослав! Помоги!.. Ищите Светозару!
        Мирослав отдыхал после обеда и спросонья набросился на своего друга:
        - Чего ты орешь, Семен?
        - Ой, доченька моя, Светозарушка! Где я теперь тебя найду? — Семен бился головой об стол.
        Мирослав не мог толком ничего от него добиться и хотел бежать во двор, но на пороге встретился с побледневшей Марией. Она держала на руках Василька, а Данилко, оглядываясь, как напуганный птенец, спешил за ней, уцепившись за юбку.
        Мария, тяжело вздохнув, села и прижала детей к себе.
        - Дети мои, не отпущу я теперь вас от себя! — зарыдала она.
        - Да что же случилось? Скажи хоть ты. — Мирослав взял Марию за руку. — Скажи, а то из этого безумного не могу и слова выжать.
        - Перенять врагов! Догнать их! — неистово вопил Семен.
        Дети, прижавшись к матери, поглядывали на Мирослава. Он недоумевал. Данилко всегда с ним играл, а сегодня боязливо поглядывает, прижавшись к матери.
        Успокоив детей, Мария сбивчиво, поспешно начала рассказывать.
        Вчера они решили со Светозарой поехать на Днестр. Весна ведь уже наступила, трава зеленеет — захотелось на ладьях покататься. И Данилка очень-очень упрашивал. Сегодня с утра и собрались. Семен Олуевич послал с ними десять дружинников. Отъехали недалеко и сошли на берег выше пристани. Дети забавлялись, Данилка с мечом гонялся за дружинниками. Солнышко уже высоко поднялось. И обедать сели там же, на берегу. Позвали ладейников и угостили медом. Один из них принес свою корчагу и подносил дружинникам. Некоторые дружинники уснули прямо на берегу, а трое сели в ладьи со Светозарой и княжичами и плавали по Днестру. Княгиня хотела ехать назад, а один ладейник ответил, что ему необходимо на подмогу взять товарища, который ожидает его на берегу. И как только причалили к берегу, тот, который сидел с краю, схватил Данилку и бросился бежать вдоль берега. Светозара прыгнула за ним, догнала его, схватила Данилку. Тут прискакал всадник с двумя лошадьми. Ладейник, оттолкнув Светозару, вскочил с Данилкой на коня, но Светозара успела вырвать мальчика у него из рук. Тогда ее с Данилкой подхватил второй всадник.
Светозара не растерялась, бросила Данилку подоспевшему дружиннику.
        - А тетю Светозару повезли, — таинственно прошептал Данилка, выглядывая из-за материной спины.
        - Где же она? Кто эти всадники? — выкрикивал Мирослав. — Куда они поскакали?
        - Ой, не знаю я, — простонала Мария, — не приметила их лиц! Я бежала за Светозарой к Данилке. Все случилось так быстро…
        - Кровь моя родная, доченька золотая! — продолжал кричать Семен. — Смелая какая, за княжичем кинулась! Его спасла, а сама погибла…
        Мирослав подошел к Семену и изо всех сил тряхнул его:
        - Семен! Ты как старая баба, а еще храбрым тебя звали. Опомнись! Нужно думать, как дочь спасти.
        - Я спасу ее! — неожиданно раздался голос у двери.
        Все оглянулись. В светлицу вбежал сотский Дмитрий.
        - Успокойся, боярин, разыщем дочь. Я не меньше твоего встревожен.
        Семен замигал глазами, оторвался от стола, подлетел к Дмитрию.
        - Ты… Ты… О чем ты говоришь?
        - Она моя нареченная.
        Удивленный отец так и застыл на месте, потом поднял руки, тяжело дыша:
        - Какая нареченная? Кто тебе сказал?
        - Она сказала… Это была тайна. Прости меня, отче.
        Мирослав оттащил Семена от Дмитрия.
        - Да что ты расспрашиваешь? Разве сейчас такое время, чтобы долго размышлять? Пускай Дмитрий ищет.
        - Спаси ее. Благословляю, — опустился на скамью обессилевший Семен.
        Дмитрий рассказал о том, что ему удалось узнать.
        Всадники двинулись по дороге на Теребовлю. Но это был только обман, ибо сколько ни ехали дальше дружинники по этой дороге, все встречные говорили, что никаких всадников там не было. Видно, где-то свернули в лес, неизвестно — направо или налево.
        - Как же ты теперь угадаешь, в какую сторону они поехали? — беспокоился Семен.
        - А угадывать и не надо: мы уже знаем их тропинку, мне смерд один, Твердохлеб, указал ее.
        - Не верь им, сынок, не верь! — сказал Мирослав. — Это наемники Владислава.
        - Не то вы говорите. Смерда Твердохлеба мой отец и князь Роман спасли из половецкой неволи. Так мыслю, что для меня и жизни он не пожалеет. Вот и жду его. — Дмитрий подбежал к окну. — Твердохлеб найдет того, кто расскажет ему. В лесу видели двух всадников.
        В светлицу вихрем ворвался дружинник и, не обращая внимания на бояр и княгиню, подскочил к Дмитрию и что-то прошептал ему. Дмитрий побежал к двери и уже с порога бросил:
        - Тороплюсь! Вечером привезу Светозару!
        В сенях его ожидал Твердохлеб.
        - Мы ехали быстро и напали на след — взволнованно сказал он. — Надо спешить в лес. Там Людомир ожидает, он все уже вынюхал.
        Дмитрий, ни о чем более не расспрашивая, потащил его за собой. Через минуту они уже выскочили на улицы Подгорья. Впереди на гнедом коне мчался Дмитрий. Прохожие удивленно останавливались и долго смотрели вслед. Дмитрий торопил своих спутников, хотя и не говорил им, куда они едут. Миновали двор Судислава и выскочили на дорогу, а оттуда свернули на лесную тропинку. Ветви хлестали по лицу, и Дмитрий наклонялся к шее коня. Дружинники едва поспевали за ним. В лесной чаще на тропинке появился Людомир и вскочил на коня, которого вел за собой дружинник.
        - Быстрее! Быстрее! — торопил Дмитрий.
        - Успеем, боярин, — ответил Людомир.
        - Быстрее! Душа изболелась, сердце исстрадалось.
        - Не убивайся! Жива она, я твердо знаю, — уверял Людомир.
        Когда миновали овраг, лес стал реже.
        - Скоро уже, — промолвил Твердохлеб. — Выскочим на бугорок, а там и остановимся.
        На бугорке спешились. Сквозь деревья дружинники увидели домики на поляне. Твердохлеб предупредил всех, чтобы шли бесшумно. Двинулись по оврагу, в обход, и под горкой остановились — дальше идти нельзя, их могут заметить.
        Твердохлеб заранее все здесь разведал. Смеливец поделился с ним своим горем, рассказал об угрозах Теодосия.
        Боялся Твердохлеб за Роксану и Иванку и, ничего не говоря Смеливцу, сам решил разыскать Теодосия. Большую услугу оказал ему вернейший друг Смеливца Людомир. Теперь Теодосий уже не страшен, ему не удастся убежать — будут спасены Роксана и Иванко. Похищение Светозары приносило счастье.
        Твердохлеб свернул направо, за ним пошли Дмитрий, Людомир и половина дружинников; остальных отправили за бугорок, в обход по лесу.
        Вошли на небольшое подворье. Никого не видно.
        - Они в домике, — прошептал Твердохлеб.
        Осторожно поползли к первому строению. Неожиданно дружинник, двигавшийся за Дмитрием, провалился в яму. Затрещал хворост. Из сарая выскочил бородатый человек и оглянулся вокруг. Увидев Дмитрия с дружинниками, он вбежал в сарай, вывел коня и, вскочив на него, помчался в лес. Два дружинника бросились вдогонку, а Дмитрий с остальными побежал к домикам. В первом не нашли никого, а во втором дверь оказалась закрытой. Дмитрий приказал окружить дом и стал кричать, чтобы люди выходили из него. Но никто не отзывался.
        Дружинники залегли вокруг дома и притаились. Неожиданно просвистела стрела, и вскрикнул молодой черноусый дружинник — стрела впилась ему в ногу. Дмитрий приказал отползти назад и укрыться за сараем. Возвратились дружинники — всадника не поймали.
        Дмитрий ругал Твердохлеба:
        - Зачем привел? Выдумал сам не знаешь что!
        Твердохлеб растерянно молчал, прислонившись к стене, и почерневшими от земли пальцами чесал щеку.
        Его защитил Людомир:
        - Верно говорю, боярин. В этих домах живут люди Владислава, тут и Светозару укрывают, и мы… — Но закончить не успел — просвистела вторая стрела.
        Дмитрий перестал браниться, убедился, что приехали сюда не зря. Но сколько же сидеть здесь, за сараем! Твердохлеб дернул Дмитрия за руку и указал на дом. Из дымоходной трубы показалась и снова спряталась чья-то голова. Дмитрий взял у дружинников лук и положил на него стрелу. Но из трубы долго никто не выглядывал. Лишь спустя некоторое время медленно высунулась шапка, а за ней и лицо. Отчаянный слуга Владислава вылезал все больше и дольше, наблюдая за сараем, но никого не мог заметить, так как все спрятались. Дмитрию удалось обмануть его. Став в укрытии на колено, он долго целился, пока пустил стрелу. Стрела впилась в голову слуги, и тот свалился в трубу, лук его покатился по крыше.
        Дмитрий приказал бежать к дому и разбивать дверь. Дружинники схватили толстое дубовое бревно и, раскачивая его, стали ударять в дверь. После пятого удара дверь разлетелась, и дружинники вбежали в сени. Но ни в сенях, ни в доме никого не было. Злоумышленники спрятались на чердаке. Сколько ни звал Дмитрий, никто не откликался. Пригрозил, что подожгут дом, — снова ответа не последовало. Оставив дружинников здесь, Дмитрий с Твердохлебом еще раз осмотрел первый дом, сарай, подворье — нигде никого.
        - Если сжечь дом, так и они все сгорят, тогда мы ничего не узнаем, — вслух размышлял Твердохлеб. — А нам нужно живьем их взять. — И, попросив у Дмитрия шелом и кольчугу, вызвался полезть на чердак.
        Пока Твердохлеб переодевался, из соседнего дома принесли лестницу, и он полез на чердак, прикрываясь щитом. Как только он поднялся на уровень чердака, о щит звякнула стрела. Твердохлеб был в худшем, чем его противники, положении — они видели Твердохлеба, а сами прятались по темным углам, и двигаться ему приходилось наугад. Но он смело полез дальше.
        С чердака донеслись грохот и выкрики. К голосу Твердохлеба присоединилось еще два — Дмитрий послал на чердак еще двух дружинников. Через минуту в просвете появился человек в изодранной одежде. Дмитрий присмотрелся — это был незнакомец. Отступая, он долез до края чердака. Твердохлеб толкнул его вниз, и тот покатился по лестнице. Дмитрий бросился на него, но получил такой удар в грудь, что покачнулся и упал. Бородач, оттолкнув от себя дружинников, выскочил во двор и убежал бы, но Людомир, стоявший за порогом, ударил его плашмя мечом по ногам, и он упал. Вскоре поймали и второго. Со связанными руками его спустили по лестнице в сени. Из разбитой головы и раненой руки текла кровь.
        - Боярин, — воскликнул Твердохлеб, — да это же Теодосий! Он-то нам и нужен!
        У связанного Теодосия было окровавлено лицо, кровь текла по бороде, волосы слиплись. Но черные глаза его насмешливо сверкали.
        - Теодосий! — Твердохлеб схватил его за грудь. — Где ты спрятал Светозару?
        Теодосий молчал.
        - Говори, а то голову отрублю! — выкрикнул Твердохлеб.
        Теодосий отвернулся, будто не к нему обращаются, и сплюнул на землю.
        Рассвирепевший Дмитрий выхватил из ножен меч и размахнулся.
        Пленный ощерил зубы, снова плюнул кровью и захохотал.
        - Руби, боярин! Это легко — я ведь связанный. Но только тогда уж ни туловище, ни голова не скажут тебе, где твоя лада. Может, обождешь? Или ты спешишь? А мне спешить некуда: к деду на тот свет еще успею. А там в раю, как сказывал игумен, несть ни печали, ни воздыхания.
        Дмитрий медленно опустил меч, сбитый с толку удивительно спокойным поведением этого оборванного человека.
        А Теодосий пробовал развести связанные руки, шевелил плечами и насмешливо приговаривал:
        - Хорошо связали, как овцу на убой.
        Он стоял, отставив назад левую ногу. Если бы не связанные за спиной руки, можно было подумать, что этот высокий, жилистый человек вышел помериться силой с кем-либо из смельчаков.
        Вытирая о плечо лицо, Теодосий размазал кровь по худым, провалившимся щекам. Черная борода его вся была в крови. Твердохлеб плюнул в сторону.
        - Тьфу, ну и разрисовал ты себя — прямо черт с болота!
        Теодосий подмигнул Твердохлебу.
        - А у твоего боярина рука твердая. Как хватил стрелой по голове — в глазах засверкало, будто я на Пасху в церковь зашел.
        Дружинники засмеялись. Дмитрий отошел от Теодосия и велел полить на руки — он испачкал их, когда ползли к дому. Молодой дружинник ловко схватил деревянное ведро и стал осторожно поливать.
        Теодосий и тут не растерялся:
        - Хорошо придумал, боярин. С немытыми руками не подпущу к себе. Вымой, вымой! Глянь на мои. — Он повернулся к Дмитрию спиной и показал свои, скрученные веревкой, натруженные руки с огрубевшей от зноя и холода кожей.
        Дмитрий будто и не слышал этих насмешек, вытер руки полотенцем, которое подал дружинник, и молча подошел к Теодосию, прислушиваясь к гомону дружинников.
        Высокий длинноносый отрок говорил соседу:
        - Попробуй развязать ему руки, так он кулаком всех перебьет.
        Сосед кивнул головой: что верно, то верно.
        - Эх, какие же вы недотепы! — не унимался Теодосий. — Этак с человеком обращаетесь! Что я вам, дикий кабан? Смотри, как рубашку изорвали. Владислав ведь свою мне не даст! А какая хорошая рубаха была!..
        Теодосий продолжал издеваться. Рубашка у него давно истлела от пота и пыли, а после схватки на чердаке остались только клочья на рукавах — спина и грудь были голые.
        - Эх, боярин, боярин! Мыслишь, что Теодосий смерти боится. Нет, Владислава боюсь: вдруг поймает — так живьем в землю зароет, и тогда долго умирать придется, в рай опоздаю. Вот чего боюсь.
        Дмитрий сурово глянул на Теодосия. Ему надоела эта болтливость. Сам он сгорал от нетерпения поскорее узнать, где спрятали Светозару, но видел, что бесполезно запугивать этого непокорного человека. Неловко ему было перед дружинниками — они видели, как Теодосий потешается над боярином. Дмитрий сказал тихо:
        - Наговорился уже? Скажи, куда вы боярышню спрятали, а то я потащу тебя к Владиславу.
        Теодосий задумался на мгновение, а потом, поняв, что Дмитрий говорит так от испуга, спокойно ответил:
        - Тогда уж тебе ее не видать… Ты лучше к Владиславу не тащи меня, а оставь у себя, слугой тебе буду. Так мыслю, что нить моей жизни еще не оборвалась. Прочную нитку моя мать скрутила…
        - Говори, где Светозара, — жизнь тебе дарю. — Дмитрий начал уже умолять.
        Теодосий рассмеялся.
        - Да с тобой, боярин, вижу, можно разговаривать как с человеком. Если слово твое твердо и честный ты человек, скажу, где твоя лада.
        - Клянусь при всех! — воскликнул Дмитрий.
        Теодосий посмотрел на него и сказал:
        - Теперь верю… Пойдемте покажу, только скажи, чтобы развязали мне руки, не привык я ходить, как медведь на цепи. Теперь мне Владислав не страшен, а от тебя я не убегу.
        Дмитрий посмотрел на Твердохлеба. Тот кивнул.
        - Я развяжу и пойду за ним.
        - Не бойся, боярин, теперь не убегу. У Теодосия слово не только острое, но и твердое, никто не переломит, — засмеялся Теодосий.
        Оставив второго пленного с двумя дружинниками во дворе, Дмитрий с Твердохлебом, Людомиром и остальными дружинниками пошли за Теодосием. Тот повел их в овраг, оттуда в лесную чащу, где не было ни одной тропинки и где обычно ходили только звери. У второго оврага Теодосий остановился.
        - Вот здесь она. А ну, боярин, найдешь ли сам?
        Сколько ни смотрели вокруг, нигде ничего не видели.
        В овраге рос густой лес, на маленькой поляне желтела сухая трава.
        - Ну что, боярин, теперь веришь моему слову? — покачал головой Теодосий. — Верь мне, жалеть не будешь. Я не душегуб. Это Владислав людей ест. Без моей помощи ты бы никогда не нашел Светозару.
        Он подошел к пригорку и ударил ногой по дубовому пню, пенек отвалился, и все увидели дыру.
        - Полезай туда, боярин, — сказал Теодосий.
        Дмитрий нерешительно глянул на всех. Теодосий с укоризной покачал головой. Тогда Дмитрий смело бросился к дыре, спустил в нее ноги и спрыгнул вниз. Оказавшись в яме, он заметил мерцавший слева огонек. Пролез в боковую дыру и увидел Светозару. Она сидела в углу, опустив голову. Услыхав шум наверху, Светозара испугалась, боялась подать голос и теперь, увидев Дмитрия, не верила своим глазам.
        В княжеской гриднице волновались. Наступали сумерки. Мирослав непрерывно посылал отроков на башню спрашивать стражу, не видно ли дружинников. В гриднице молча сидели бояре и княгиня. Наконец в дверь вбежал отрок и крикнул:
        - С восточной башни увидели — от реки Медухи к Днестру кто-то едет, в темноте два факела горят!
        - Зажгите на башне огонь: пусть знают, что мы их заметили, — приказал Мирослав.
        - Огонь уже горит, и оттуда подали знаки — дважды закрыли факелы.
        - Значит, вдвоем едут! — радостно вздохнул Семен и засуетился, как мальчик. — Я пойду, я побегу навстречу!
        - Подожди, и я с тобой, — сказал Мирослав. — Приготовить ворота и мосты! — приказал он отроку, и тот быстро рванулся к двери. — А теперь и мы пойдем. Только не одни, а с дружиной… Всяко может быть.
        - Быстрее! Быстрее! — подгонял его Семен.
        Когда во дворе послышался конский топот, Мария бросилась по ступенькам в сени и там встретилась со Светозарой. Она потащила ее наверх, в гридницу. Светозара была бледна. Монист на ней не было, рукава праздничного наряда свисали оборванные, шея исцарапана, но лицо радостно сияло.
        - Жив! Данилко! — кинулась она к мальчику, спавшему на скамье.
        - Спасибо тебе, Светозара, за то, что сына спасла.
        В это время в гридницу вошли Мирослав, Семен и Дмитрий.
        - Княгиня, — сказал Мирослав, — слово мне сказать тебе нужно. Не зря ведь говорится, что нет худа без добра: поймали тех всадников и новость узнали. Нужно увозить отсюда Даниила.
        Побледневшая Мария со стоном опустилась на скамью. К ней подбежала Светозара. Мирослав взял Марию за руки и усадил у стола, ч — Послушай, княгиня. Крамольный Владислав не только знает обо всем, что здесь творится, но и снова собирается возвращаться. Только уже не тайно он едет, а с войском. Идут сюда князья Игоревичи Новгород-Северские, глаголют: «Наша мать — дочь князя Ярослава Осмомысла, мы на землю деда идем…» Мы им поперек дороги стоим, потому и Даниила-княжича, как злодеи, выкрасть мыслили. Войска у нас покамест еще мало, нужно уходить отсюда, ибо через день тут уже будут Игоревичи с Владиславом. Чего ждать в Галиче? Горя да беды. А мы должны беречь княжичей да свои головы. Будет голова цела — значит, все будет. Они еще узнают нас, крамольники проклятые!
        - Куда же? — дрожащим голосом спросила Мария.
        - Во Владимирскую отчину.
        - А там? А там что будет?
        - Там людей наших много. Волынцы верны князю Роману и сынам его. Соберем дружины волынские и воев позовем. Дома нас враги не возьмут.
        …Торопливо собирались единомышленники к отъезду из Галича. Мария плакала и целовала своих сыновей. Светозара и Роксана помогали ей одеваться. Много вещей брать с собой было нельзя, так как надо было спешить. На возках ехать нельзя, только верхом. Мирослав и Василий — он три дня назад воротился в Галич — быстро заканчивали все дела, готовили дружинников. Семен и Дмитрий поехали к Днестру подготовить ладьи. К утру нужно уже далеко отъехать.
        Мария, рыдая, в последний раз обошла свою светлицу, вышла в сени. Мирослав ждал ее. Он за руку держал Даниила, Василько был на руках у попа Юрия. Вышли на крыльцо. Над Галичем стояла тихая весенняя безлунная ночь.
        - Недаром говорят старые люди: «Ночь темнее — звезды ярче», — сказал Мирослав. — Сегодня нам это в подмогу.
        Сели на коней и тихо тронулись. Впереди ехал Василий Гаврилович, за ним — Мария, а дальше — Мирослав с Даниилом на руках и Теодосий с Васильком. Светозара и Роксана ехали рядом. А дальше двигались дружинники. Твердохлеб головой поручился за Теодосия. Да и Дмитрий сказал Мирославу, что теперь верит ему.
        - А ты с отцом попрощалась? — спросила Светозара Роксану.
        - Попрощалась, маму только не видела.
        - Ничего, скоро вернемся, увидишься.
        Роксана ничего не ответила, у нее болело сердце — не простилась с Иванкой. Он и не знает о ее отъезде.
        Бесшумно опустился мост, и всадники выехали на улицу Подгородья. У Днестра их встретил Дмитрий. Спешно рассадили всех в ладьи. Еще два раза ладьи возвращались с правого берега. Последними ехали Дмитрий и Светозара. Они сидели на скамье, крепко обнявшись.
        - Мне отец рассказывал, как ты прибежал в гридницу и сказал, что я твоя невеста, — прижималась Светозара к Дмитрию.
        - А разве я неправду сказал?
        - Правду.
        Они и не заметили, как ладья причалила к берегу.
        - Дмитрий? Ты здесь? — шепотом спросил Мирослав.
        - Здесь.
        - Выходите быстрее, все уж на конях, трогаемся.
        Всадники помчались в город Владимир-Волынский.
        Так с малых лет началась походная жизнь маленьких княжичей Даниила и Василька.
        Летописец записал в Галицко-Волынской летописи:
        «Начнем же сказати бещисленныя рати, и великыя труды, и частыя войны, и многия крамолы, и частая востания, и многия мятежи: из млада бо не бы има покоя».
        Глава вторая

1
        Сколько весен минуло, с водой сплыло, с тех пор как расстались Роксана и Иванко? Уже и счет им, невеселым, кажется, можно потерять. Вот уже и седьмая весна прошла! А придется ли увидеть его, милого, желанного?
        Сколько путей-дорог пришлось исходить Роксане с княгиней Марией! И в польских землях бывали — от крамольников убегали туда к князю Лешко, — и в своих волостях, в лесных чащобах по оселищам прятались. Не один раз отпрашивалась Роксана: «Отпустите домой, хочу на Галич родной посмотреть». Но княгиня не дозволяла, уперлась на своем: «Не пущу! Дети к тебе привыкли». И правда, полюбили мальчонки Роксану, особенно меньший, Василько. Да и она привыкла к ним, будто родными стали. Глянет на Василько, а у самой перед глазами стоит родной братик Лелюк. «Как он там поживает, Лелючок?» Порой такая печаль охватывала, становилось так грустно, что она готова была бежать через леса — на юг, туда, где Галич, к своему Иванке. Беспокоилась, горевала о своих родных: как там отец и мать? И тут же ловила себя на мысли, что больше всего думала об Иванке. От этого становилось стыдно, Роксана закрывала лицо платком, будто кто-нибудь видел, как она зарделась… Если бы об этом узнала мать, что бы она сказала ей? Ругала бы дочь за то, что о матери реже вспоминает, чем о своем любимом? «Иванко! Знаешь ли ты, как Роксана тоскует
без тебя? Ведаешь ли, сколько невзгод от лихих людей перенесла твоя лада?»
        Сегодня день такой спокойный и тихий. Ласковая осень пришла в волынский лес, последние теплые дни напоминают о недавнем лете. Роксана отпросилась у княгини и пошла к своему любимому озерку. Вышла на поляну, оглянулась вокруг — нет никого. Тихо стоят дубы и бересты, не колышут ветвями, чтобы не вспугнуть мечтаний Роксаны. Она подбежала к ветвистому дубу, обхватила его руками; шелестит под пальцами шершавая кора. Сколько раз под этим дубом высказывала она вслух свои сокровенные мысли! Поведала дубу, как любит она Иванку и как злые люди хотели разлучить их навсегда. И сейчас еще душа болит, как только вспомнит страшные минуты. Как тяжко было в польском краю! Заприметил ее старый воевода и стая просить княгиню, чтоб та отдала ему Роксану. А княгиня согласилась. — И как только ей не совестно было отдавать ее такому старому, гнилому! Да еще ругать принялась, почему не хочет Роксана старика утешить. Кричала княгиня: где, мол, Иванко, и придется ли еще его увидеть, а жить ведь нужно, зачем, мол, своей красой мужчин сводить с ума. Вспомнит об этом Роксана — и жутко ей становится, и противно. А ведь отдала
бы княгиня Роксану воеводе, если бы Роксана не упала к ногам княгини и не зарыдала в отчаянии. Когда никакие мольбы не помогли, Роксана крикнула: «Утоплюсь! Грех на твоих детях будет!» И так посмотрела на княгиню, что Мария ужаснулась. Отказала княгиня воеводе, спаслась Роксана… А недавно снова горевала Роксана. В оселище, невдалеке от Владимира, привязался к ней тиун, тенью ходил за ней. Он считал излишним обращаться с просьбою к княгине: зачем унижать себя из-за какой-то никчемной девки? Хлопка сама должна понимать, что он ей честь оказывает, и не отталкивать его, а не то он может ей немало неприятностей причинить. Он даже и намекнуть княгине не хотел — думал, что возьмет Роксану, а она сама пошла к княгине и смело рассказала об этом беззубом. На этот раз Роксана уже не угрожала самоубийством, а во имя Даниила и Василька молила защитить ее. «Защити меня, княгиня, дети твои счастливы будут, и я им понадоблюсь — ведь я их вырастила. Неужели ты забыла об этом? Или хочешь, чтобы на них проклятье пало?» Позже Роксана и сама удивлялась, как это она осмелилась так сказать владычице своей жизни. А вот
сказала! Может, в глубокой любви этой девушки Мария увидела свою любовь к Роману? Может, вспомнила, какой страстью пылала к нему? А может, материнское чувство приказало? Ведь как благодарна была Роксане за детей! Только никогда об этом не говорила: еще возгордится хлопка! Ничего она не ответила Роксане. Только с тех пор Роксана никогда больше уже не видела в оселище постылого тиуна. Должно быть, Мария повелела прогнать его куда-нибудь. Молчала об этом Мария, не напоминала ей и Роксана. Это обоюдное молчание было красноречивейшим взаимным примирением. Мария почувствовала девичье упрямство и даже сама испугалась этой девушки: такая может на все решиться. Но верила ей и знала: после этого детям ее еще безопаснее с такой няней. Никто из челяди и словом не обмолвился, не напомнил Роксане о ее стычке с тиуном. Открыто не радовались ее победе, но и не посмеивались над ее ненавистью к мужчинам, а только слух пошел о том, что Роксана верна своему любимому, и о том, что она имеет сильную покровительницу.
        А Роксана хорошела, словно полевой цветок. Одиночество и печаль не согнули ее, еще стройнее стал ее гибкий стан и острее взгляд. Когда скиталась она с княгиней, было не до веселья. И все же на лице ее всегда приветливая улыбка, а светло-серые глаза ласковы. Светозара завидовала ее длинной русой косе. «В какой воде ты ее моешь, что она у тебя такая пышная? — шутливо спрашивала Светозара и, лукаво подмигивая, смущала Роксану горячими словами: — Я бы и сама мед пила с этих пухлых губ. Жаль, что я женщиной родилась… Счастлив будет твой Иванко…»
        - Иванко! — шепчет Роксана и, опустившись на колени, низко наклоняется над ровной гладью воды.
        Ветер утих, не гоняет волн над озером. В воде отражается лицо Роксаны; она еще ниже наклоняется; коса упала с плеча прямо в воду. Роксана быстро отбрасывает косу за спину, но мелкие круги расходятся по воде, и уже ничего не видно.
        Роксана возвращается к дубу, прислоняется к нему, закрывает глаза и хочет мысленно представить, каков теперь Иванко.
        - Скоро ли встретимся? Приди! — вслух молила она, будто Иванко где-то здесь поблизости и слышит ее страстный призыв.
        Потом она пересекает поляну, выходит на тропинку и направляется к княжескому подворью.
        Задумавшись, Роксана не заметила, что следом за ней осторожно ступает дружинник. Тропинка сворачивает влево, и он, чтобы преградить путь Роксане, бросается в чащу и выбегает навстречу. От неожиданности Роксана испугалась и не могла ничего сказать. Только после того, как он схватил ее за руку и начал что-то бессвязно бормотать, она очнулась и, толкнув его, отбежала. Дружинник пошатнулся, чуть не упал, выпрямился и пошел к ней.
        - Роксана!.. Я ничего… Только послушай меня.
        - Не подходи! — выкрикнула она.
        - Тише! Роксана! Мы вдвоем, от сердца буду молвить тебе… — И, приблизившись, снова хотел взять ее за руку.
        Она оттолкнула его и ловким движением выхватила из-за пояса маленький нож. Дружинник отшатнулся.
        - Отойди! — крикнула Роксана.
        Он подчинился и сделал несколько шагов назад.
        - Еще! Еще! — требовала Роксана.
        Он покорно отходил.
        - А теперь стой! Не боюсь твоего меча!
        Дружинник торопливо оправдывался:
        - Я не подниму на тебя меч.
        - И не совестно тебе говорить это? Богатырь с мечом — и против девушки!
        - Не мыслил даже… Я лишь поцеловать хотел…
        - А хочу ли я твоего поцелуя?
        Он растерянно молчал.
        - Будешь за мной следить?
        - Не буду… Буду… Не могу без тебя… Не буду… — сбивчиво бормотал дружинник.
        - Будешь? — резко повторила Роксана. — Может, ты не один?
        - Один! Один!
        - Оставайся здесь, а я пойду, и не вздумай догонять.
        Роксана повернулась к нему спиной и медленно пошла в оселище. Она была уверена, что он останется. Но дружинник стремглав кинулся вдогонку. Он забыл, что до оселища уже недалеко и что их могут увидеть. Роксана слышала шум его шагов, но не побежала и не обернулась. Обогнав ее, он снова стал на тропинке. Роксана побледнела и вся дрожала от обиды, рука с зажатым в кулаке ножом подергивалась. Расставив руки, дружинник надвигался на нее. Теперь она вынуждена была кричать, чтобы ее спасли, — может, есть кто-нибудь поблизости. Забыв обо всем на свете, она завопила и подняла перед собой нож. Это остановило дружинника на какое-то мгновение, но все же, словно придумав что-то, он сделал шаг, другой. Роксана снова крикнула, хотя и не рассчитывала на помощь. Однако помощь появилась — по тропинке к ней бежал Людомир. От радости Роксана заплакала, хотела броситься к нему, но не смогла сдвинуться с места. Дружинник не видел спасителя Роксаны и решил, что она подчиняется его силе. Он уже хотел обнять ее, как вдруг услышал громкий голос Людомира:
        - Куда?
        Это так ошеломило его, что он, оглянувшись, замер на месте и мгновенно сообразил, что следует удирать от этого сильного смерда. Прыгнув мимо Роксаны, он намеревался по тропинке удрать в лес. Но убежать от Людомира не удалось. Галичанин бегал быстро и сразу настиг его. Рядом с Людомиром дружинник казался маленьким подростком. Людомир так стиснул его руку, что тот взвизгнул от боли и страха.
        - Он обидел тебя? — спокойно спросил у Роксаны Людомир. — Как с ним поступить за это?
        Дружинник бросал быстрые взгляды то на Роксану, то на незнакомца. А Людомир гладил свою бороду, расстегнув ворот рубашки.
        Роксана молчала. Тогда Людомир быстро обезоружил дружинника, выдернув меч из его ножен.
        Напуганный дружинник упал Роксане в ноги. Куда и подевалась его недавняя спесь! Он ползал у ног Роксаны и трусливо озирался назад: ведь этот смерд играючи взмахнет мечом — и слетит голова.
        Все произошло так быстро, что Роксана не сразу пришла в себя. Она кинулась к Людомиру.
        - Дядя Людомир! — И только теперь разрыдалась. Растроганный Людомир вспыхнул гневом.
        - Обидел тебя? Он не спускал глаз с дружинника, следил, чтобы тот не удрал.
        Роксана просила сквозь слезы:
        - Нет, не обидел… Он… гнался за мной, но и я… Вытирая глаза, она показала нож. Удивленный Людомир замигал, ничего не понимая.
        - Прошу тебя, отдай ему меч! — тихо промолвила Роксана.
        - Встань! — крикнул Людомир дружиннику, протягивая ему меч.
        Дружинник мигом вскочил на ноги.
        - Отдай, отдай ему меч! А я… — начала Роксана.
        Но договорить она не успела, дружинник перебил ее:
        - Я больше никогда не буду, ты только ничего не говори княгине. — Ему хорошо было известно об исчезновении тиуна, и он боялся, что княгиня не пощадит и его.
        - Смотри сама, — растерянно сказал Людомир. — Я его не знаю… Как хочешь…
        - Не скажу княгине, — через силу произнесла Роксана. Дружинник молчал. Тогда Людомир прикрикнул на него:
        - А ты что?
        Дружинник спохватился:
        - Я ничего плохого не мыслил… Я ничего…
        - Вижу, что ничего не успел натворить. А в другое время?
        - Ничего плохого Роксане не сделаю, буду оберегать ее.
        Только тут Людомир отдал ему меч.
        - Если слово у тебя твердое, если молвишь честно…
        - Честно! — Дружинник прислонил к губам лезвие меча и поцеловал его. — Все забуду и ни о чем не напомню Роксане.
        - Иди, — утомленно махнула рукой Роксана. — И я… никому ничего не скажу.
        - Смотри же, — погрозил Людомир, — ты слово дал!
        Обрадованный дружинник спрятал меч в ножны и, прижав руку к сердцу, скрылся за деревьями.
        Людомир и Роксана пошли по тропинке.
        - Смотри, какая беда случилась! Не думал я, не гадал, что попаду на поле брани. Я тебя разыскивал, одна бабушка меня сюда направила. «Иди, говорит, к озеру». Да что это ты, дочка, так затосковала?
        Роксана покачала головой.
        - Нет, дядя, я не затосковала. Я очень устала. Видите, что случилось, даже об Иванке не спросила. Что с ним, говорите скорей!
        Людомир широко улыбнулся.
        - Что с ним? Жив-здоров. А я рад, что тебя встретил: будет о чем Иванке рассказать.
        - А мама? А отец? — допрашивала успокоившаяся девушка.
        - Родители твои живы, что с ними станется…
        Только теперь догадалась Роксана спросить, как Людомир сюда, на Волынь, попал.
        - Попал, дочка. Семь лет уже нет вас в Галиче. Может, скоро и увидимся. До каких же пор тут скитаться? Люди ждут… Знаешь, дочка, все князья да бояре плохи, но есть между ними и вовсе звери… Владислав княжит в Галиче.
        - Владислав? Стал князем?! — крикнула Роксана, остановившись от удивления.
        - Недавно стал, волк лютый. С венгерскими баронами вместе. Диво дивное! Такой князь! Продался баронам. Топчут они нашу землю… Женщин, — он глянул на Роксану, — хватают, девушек тащат чужеземцы. А Владислав задумал построить себе новый терем. Старые, княжеские, не любит. «Свой построю!» — хвастался. Греческим и польским купцам украшения для терема заказал. Денег ему много нужно, потому он дань большую тянет — и от дыма, и от рала, и охотничье, и медовая дань, и поволовщина, и меха ему давай, и оконное. Такое творится! И баронам давай — их король пасть разинул на Галич. За горло нас душат…
        - А как же вы, — робко перебила Роксана разговорчивого Людомира, — насовсем к нам? — И подумала об Иванке и родителях.
        - Насовсем? Да нет! У меня там жена и дети. Это меня Теодосий притащил сюда. Был он в Галиче тайком, чтоб никто не видел, и говорит — Мирослав велел, чтобы и я с ним пришел сюда, а потом домой. Вот я и тут. Мирослава сейчас нет, я и побежал тебя искать. Завтра зайду к Мирославу и обратно — лесами, лесами и домой. Повезу слово Мирослава к людям. Пора уже Владислава и угров поддеть копьем под ребро.
        - А Иванко почему не приехал? — будто невзначай спросила Роксана, а у самой было тесно в груди, дышать было нечем, но она сдерживалась, чтобы ее волнение не так бросилось в глаза Людомиру.
        Тот заметил ее смущение, но ответил совершенно спокойно:
        - Иванко? Ехать-то ему незачем — никто ведь его не звал сюда. И я не поехал бы, да сказали, что Мирослав повелел.
        Увидев слезы на глазах Роксаны, он промолвил ласковее:
        - Знаю, затосковала ты по Иванке. Сам был молодым… Не печалься, дочка, вернетесь вы в Галич, не век же этим волкам сидеть у нас.
        Роксана улыбнулась, радостно было у нее на душе, будто она с Иванкой повстречалась. Ведь Людомир недавно же был в Галиче и с Иванкой разговаривал. «Счастливый Людомир!» — подумала она. Роксана мерила счастье на свой аршин, у нее все мысли сводились к Иванке. Много людей встречала, но никого не замечала — перед ее взором стоял только Иванко, горячий, неугомонный. Никого другого ей не нужно, ее глубокая любовь освящена материнским наставлением. «Полюбила одного, — поучала ее мать, — будь ему верной, доченька, до самой смерти; человек от этого становится высоким, выше Карпатских гор, а душа его делается чистой, как вода в горном роднике». А может, и не потому так полюбила она Иванку, что мать его похвалила и сердце ее к нему склонила? Может, сердце и без подсказки, само нашло самого лучшего человека.
        …Проводив Людомира до княжеского терема, Роксана пошла в свою клеть. Там никого не было. Она осталась наедине с тяжкими думами. Упав на кровать, Роксана спрятала голову в подушку и, обессилевшая, горько зарыдала.

2
        Галицкие горожане и смерды стремились поскорее изгнать войско венгерского короля вместе с Владиславом. А венгерский король Андрей, находясь в Буде, думал по-своему: как бы еще сильнее прикрутить Галич, как бы так прижать галичан, чтобы они и слова не смели сказать? А они, эти дерзкие галичане, не покорились и чинят столько неприятностей! Чтобы встретиться с князем Лешком Краковским, король Андрей четыре дня ехал из своей столицы сюда, ближе к Карпатам, в этот неприветливый город Спиш. Галич стоит того, чтобы ради него трястись по этим отвратительным дорогам. Но в Спише еще не было ни одного приятного часа. Сюда летели гонцы и привозили неприятные известия: в Теребовле подожгли дом, где спали венгерские бояре, под Галичем схватили младшего воеводу. Король приходил в бешенство. Нужно прибрать их к рукам, нужно безжалостно убивать их!
        …Воевода Бенедикт Бор уже не раз пытался начать разговор, но из этого ничего не выходило — его слова не долетали до королевских ушей. Андрей словно забыл, что Бенедикт здесь, — погрузившись в свои думы, он ходил мимо обескураженного воеводы, стуча коваными каблуками. Воевода отступал все дальше и дальше, пока не оказался в углу. Он уже подумал было, не улизнуть ли незаметно из светлицы, да сдержала ярость Андрея.
        Наконец король остановился и спросил:
        - А что сказал Владислав нашему ключнику?
        Бенедикт на цыпочках вышел из угла.
        - Ничего не сказал. А наши воеводы узнали, что он тайно собирает бояр.
        - Собирает? — вспыхнул король, и Бенедикт подбежал к нему.
        - Собирает — и против твоей светлости… Боярин, то бишь князь Владислав, о тебе нелестно отзывается.
        Король оцепенел. Бенедикт успел заметить, как у короля задрожала стиснутая в кулак правая рука.
        - Князь? Какой это князь? Я его посадил, а он… Прогнать прочь! — И снова начал ходить.
        Коварный Бенедикт еле сумел сдержать свое удовлетворение. Король поверил! Подожди, Владислав, это тебе за твои слова! Вздумал на него, королевского воеводу, напраслину возводить, что какую-то там боярскую жену привезли. Ну и привезли, так что же из этого? А ты молчи… Сегодня король поверил, а что, если ему вздумается лично допросить Владислава? У Бенедикта мороз по коже пошел… Ведь Владислав ничего не чинит против короля, все готов отдать за короля, лишь бы не прогнал его из Галича. Ни одного плохого слова о короле никто не слыхал от Владислава. Этот пес верно прыгает на задних лапках перед королем. Но Бенедикт быстро пришел в себя.
        - Где князь Лешко? — будто забыв обо всем, спокойно спросил Андрей.
        - Скоро сюда придет.
        Подойдя к окну, Андрей увидел, как во дворе собирались на охоту польские и венгерские воины. Не оборачиваясь к Бенедикту, Андрей спросил:
        - А что говорят люди Лешка?
        Бенедикт замялся: что сказать королю, ведь узнать ничего не удалось.
        - Воевода оглох? — насмешливо произнес Андрей. — Я вижу, воевода Бенедикт стар уже стал, ему тяжело выполнять королевские приказы.
        Бенедикт насмерть перепугался. Стар? Разве он стар? Это кто-то уже оклеветал его. Кто же? Неужели Владислав? Неужели король хочет прогнать его? В хитрой голове моментально возникла спасительная мысль. Он приблизился к королю и прошептал:
        - Нужно быть осторожным. Лешко послал гонцов к русским…
        - К русским? — вытаращил на него глаза ошеломленный Андрей.
        - К Мирославу и Даниилу.
        - Даниил? — Король что-то обдумывал и, обрадовавшись, воскликнул: —Даниил? Этот зеленый мальчишка?
        Бенедикт и здесь нашел, чем заинтересовать Андрея.
        - Даниил глупенький еще, а вот Мирослав…
        - Что же они задумали? — нетерпеливо топнул ногой Андрей.
        Теперь уже Бенедикт успокоился — спасся, не прогонит его король. Нужно только изворачиваться. Чтобы король поверил, нужно кого-то из своих схватить и казнить. А королю сказать, что это был изменник, который водился с людьми Лешка.
        - Что они задумали? — не унимался король.
        - Думаю… против тебя сговариваются…
        Разгневанный Андрей подбежал к столу.
        - Против меня? — крикнул он. — Увидим! Я половцев позову.
        - Тише! — прошептал Бенедикт. — Могут услышать.
        Буря миновала. Бенедикт сделал свое дело — отвлек от себя гнев Андрея. Не важно, что Лешко не посылал гонцов к русским. Можно выдумать что-нибудь другое — ездят же купцы в земли русские.
        Постукивая пальцами по столу, Андрей тихо спросил у Бенедикта:
        - А как ты думаешь, что будет у нас просить Лешко?
        Вот оно что! Король советуется с ним. Видно, боится — ведь у него столько врагов среди своих. Пусть не забывает, хотя он и король, что с ним могут поступить так, как и с его женой, — меч в грудь. В Буде много недовольных. Неужели подумал он, что и Бенедикт может перебежать к крамольникам?..
        Не напрасно беснуется Андрей, не от сладкой жизни не может спокойно спать, сам охрану проверяет. Гудят венгерские бароны, и мелкота баронская непослушной становится. С кем же королю посоветоваться? С Бенедиктом. Кто знает Галич? Он, Бенедикт. А непоседливых баронов можно послать с войском в Галич — дома меньше хлопот будет.
        - Думаю, с Лешком нужно поосторожнее. В Галиче тебя больше знают, а про Лешка мало кто ведает. А тебя боятся, — медленно выдавливает Бенедикт слова.
        Андрей закрыл глаза, одни щелочки посверкивают, щеки покрылись морщинами.
        - Осторожно… Это я знаю. Но одним нам Галич не удержать. Шевелятся русские. Нехорошо, когда не будет мирных соседей, — не пристало нам ссориться с Лешком. Миром нужно с ним.
        Лукавый Бенедикт торжествовал. Пусть подождет король, есть еще тайное оружие у воеводы!
        - Я не говорю тебе, король, чтобы ты ссорился с Лешком. По-соседски с ним нужно. Сделаем так: и дадим ему мало, и в наших руках он будет.
        Бенедикт чуть не обнял короля и торопливо прошептал:
        - У него есть дочь Саломея. Нужно взять ее за нашего королевича.
        - Дочь? — удивился Андрей. — Так ей же всего три года. А моему Коломану пять.
        - А мы… — начал Бенедикт, но не успел закончить, так как у двери послышались шаги, в светлицу заглянул дворецкий.
        - Король! К тебе идет князь краковский.
        - Проси!
        Дворецкий бесшумно вышел, а Бенедикт приник к королевскому уху. Андрей засмеялся, одобрительно кивнув головой- Он встал из-за стола и стал посредине светлицы.
        Лешко медленно перешагнул через порог, уверенно направился к хозяину. На устах Лешка появилась вежливая улыбка. Все его движения, его умение держаться показывали, что это опытный воин. Кольчуга из тоненьких серебряных пластинок плотно облегла его фигуру, к кольчуге очень шли светлые штаны с медными наколенниками, заправленные в окованные серебром сапоги. На голове ярко сверкал легкий шлем. За Лешком осторожно ступал краковский кастелян Пакослав в длинной черной сутане.
        После того как Андрей поздоровался с ним, Лешко оживленно начал разговор:
        - Мы отдохнули очень приятно и благодарим хозяина. — Пакослав в знак согласия кивнул головой. — Просим к нам в Краков.
        Андрей поблагодарил за приглашение, сослался на свою занятость и пообещал приехать обязательно, как только ему удастся вырваться.
        Разговор о Галиче завязался как бы сам собой. Будто невзначай, Лешко спросил, давно ли был Андрей в Галиче. Ответив, что он вообще еще не мог туда выбраться, Андрей начал хвалить Бенедикта за расторопность, за то, что держит Галич в покорности. Начав об этом, не мог не вспомнить и о Владиславе.
        - Говорят, он князем называется? — как бы между прочим спросил Лешко.
        Андрей кивнул утвердительно.
        - Князь? — Рот Лешко искривился в презрительной гримасе. — Разве он княжеского рода? Князь! Такого князя к ралу плетью гнать…
        Андрей подхватил его мысль:
        - Так вышло. Знаю, что не князь, а хлоп мой. Но что оставалось делать? Эти русские такие упрямые, тяжело с ними было. А при помощи Владислава я прибрал их к рукам, да и княжит он всего один год. А теперь…
        Андрей умолчал, что ему Папа посоветовал так поступить. Он благословил на это, намекнув, что Андрей сможет убрать Владислава при первом же случае. Папе хочется утвердиться в Галиче, насадить там католическую веру.
        - Гм… — не успокаивался Лешко. — У нас все смеются над этим князем. — И посмотрел на Пакослава.
        Кастелян смущенно склонил голову.
        - Я его прогоню, на цепь посажу, как собаку, — бросил Андрей.
        Это понравилось Лешку. Он расхохотался.
        Незаметно для присутствующих Бенедикт подал знак Пакославу, тот мигнул в ответ. Таясь от Андрея, Бенедикт перед этой встречей виделся с Пакославом, и они обо всем условились. Пакослав подстрекал Лешка точно так же, как Бенедикт обманывал Андрея. Оба они действовали по наущению папского легата, остававшегося в тени. Ни Лешко, ни Андрей не должны были знать об этих замыслах. Папе уже мерещилось, что до самого Днепра все русские будут ему поклоняться, станут верными католиками.
        - Я думаю, что об этом… — Лешко подбирал слова, — об этом хлопе не стоит и говорить.
        - Я уберу его… А о русских нужно подумать — земля у них богатая.
        - Богатая, — согласился Лешко.
        - Я войско туда большое пошлю — во все волости. Но думаю о вас…
        Лешко насторожился. Куда клонит Андрей, на что намекает? Неужели Пакослав угадал, неужели Андрей отдаст ему Галич? Правда, Пакослав говорил, что это весьма возможно, но и успокоил Лешка — не следует горячиться, если венгерский король предложит что-нибудь другое. Предложит что-нибудь другое! А что, если самому захватить Галич! Но Лешко вспомнил, что Пакослав намекнул на Папу. Папа будет недоволен, если так случится. Не мог же Пакослав раскрывать Лешку папскую тайну — Папа побаивался, что Лешко не удержит Галич, у Андрея больше силы.
        - Думаю о тебе, князь, — смотрит Андрей прямо в глаза Лешку, — и так считаю: не враждовать нам надо, а сообща русских в кулаке держать.
        Это уже лучше, это понравилось Лешку. Но почему король не договаривает до конца? Неужто и в самом деле отдаст Галич? Андрей заходит издалека:
        - Где-то в лесах прячутся Мирослав с княжичами Даниилом и Василием. Пускай себе сидят — повсюду воевать с русскими у нас не хватит силы, а забрать у них волынские волости мы можем. Пускай Мирослав сидит с мальчишками во Владимирской волости!
        - А Берестье в придачу к Галичу? — вдруг выпалил Лешко.
        Этого Андрей от него не ожидал. Назойлив этот Лешко! Андрей сладко улыбнулся.
        - А нам, князь, между собой нечего ссориться, в мире жить будем. Думаю так — Берестье, и Угровск, и Верещин, и Столпье, и Комов пусть у тебя будут. Эта русская земля рядом с твоей лежит, рядом с Сандомиром. Ты с той стороны, я с этой, а Мирослав… между нами… А потом его в шею, и землю отберем.
        Лешку приятно, что ему столько русской земли достанется. И все же он недоволен. Почему молчит Андрей о Перемышле? Пакослав разумно шепнул вчера, что уступать не следует. Вот и сейчас Лешко ощутил легкое прикосновение к левой ноге — Пакослав под столом наступил ему на пальцы: значит, настало время начинать разговор о Перемышле. И он уже хотел было осторожно заговорить об этом, но Андрей опередил его:
        - В мире и согласии должны мы жить, и я так думаю, что нам надлежит породниться.
        У Лешка екнуло сердце. «До чего же предусмотрителен Пакослав! Говорил вчера: «Может, Андрей захочет детей поженить». И тут же посоветовал: «Только не следует нам начинать, чтобы мы не унижались, пускай Андрей подумает». Так и вышло: венгерский король сам в ловушку лезет! — мысленно торжествует Лешко. — Надо отблагодарить Пакослава подарком».
        - Породниться? — удивляется Лешко. — Как же это? У меня же…
        - Знаю, — прервал его Андрей, — знаю, что у тебя дочь есть. Маленькая она. И об этом знаю. А у меня сын Коломан. Тоже еще ребенок, ему пять лет. Но ведь они же вырастут? — улыбнулся Андрей.
        - Да, да, вырастут, — поспешил Бенедикт одобрить мысль своего короля.
        - А ты как думаешь? — повернулся Лешко к Пакославу.
        Пакослав поднялся, высоко задрал голову и, подняв руку с крестом, пропел елейным голосом:
        - Святой Церкви нашей вельми приятно сие. Ангельские души детей ваших, — он по очереди поклонился Андрею и Лешку, — наша Церковь берет под свою опеку. Пусть же счастье витает над ними и пусть растут они во здравии!
        Лешко выжидал, что будет дальше. Говорить ли ему самому о Перемышле? Но он сдерживал себя, вспомнив советы Пакослава не торопиться. Покамест все шло хорошо. И все же Андрей почему-то молчит. Нужно переходить в наступление, и Пакослав еле заметным кивком головы подбадривает:
        - Я согласен с этим. — Лешко пожал Андрею руку. — Подумал я и о приданом, должна же невеста принести что-нибудь твоему сыну.
        - Приданое? — притворно улыбнулся Андрей. — Но ведь еще столько воды утечет!
        - Обычай такой, — продолжал Лешко. — Без этого нельзя. Думаю, что надо Саломее отдать Перемышль. Вырастет она — будет там жить. И мне будет недалеко ездить к ней.
        Растроганный Андрей бурно выражал свою радость. И с Перемышлем хорошо получилось! «Ну как это Бенедикт догадался, что Лешко попросит Перемышль? — удивлялся Андрей. — Все-таки Бенедикт еще может приносить пользу. Пусть забирает Лешко Перемышль! Надоел мне этот город, упрямые там русские живут — стольких воевод убили! Пускай теперь Лешко возится с этим проклятым городом».
        - Я согласен! — объявил Андрей. — Очень хорошо ты придумал, сват. Бери эту землю.
        Волынские смерды, галицкие и берестецкие ремесленники спокойно себе трудились и не знали не ведали, что чужеземцы — венгерский король Андрей и краковский князь Лешко — распоряжались русской землей, торговали ею, как на базаре. Не знали этого галичане и волынцы, но потом увидели, как чужеземцы-угнетатели на глазах у всех помыкали русским народом, как делили между собой русскую землю. Раньше любители чужого добра хоть мало-мальски крылись: врываясь со своими войсками на чужую для них землю, они говорили, будто пришли на защиту обиженных бояр. Теперь же они начали нагло перекраивать русскую землю без всяких объяснений.
        По настоянию Бенедикта Андрей написал Папе Иннокентию Третьему письмо, в котором просил, чтобы Папа велел своему остригомскому архиепископу возложить корону Галицкого княжества на королевича Коломана. Андрей за это обещал помогать окатоличиванию русских. Расхваставшись, он приврал при этом, будто галичане жаждут стать католиками. «Надлежит знать, ваше святейшество, что бояре и народ Галича, подчиненные нашей власти, покорно нас просили, дабы мы поставили им королем сына нашего Коломана, они желают на будущее время остаться в единении и послушании святой Римской церкви, с тем, однако, условием, что им будет дозволено не оставлять своих собственных обрядов».
        Так надменный чужеземец расписался за русских без их согласия и против их воли.

3
        В воскресенье утром Твердохлеб шел с Ольгой в церковь. Десятилетний Лелюк еще вчера вечером отпросился у материна речку. Ольга разрешила ему пойти на Днестр с соседскими ребятишками ловить рыбу. Она, правда, сказала сыну, что не знает, как посмотрит на это отец: веда по праздникам все ходили в церковь. Хотя Ольга и знала, что Твердохлеб не так уж часто бывает в церкви, но все же воля отца в семье была превыше всего. Так и детей своих приучали Твердохлебы; послушной выросла Роксана, таким же рос и Лелюк. Разве он хоть слово сказал наперекор отцу или матери? Этого Ольга даже в мыслях не допускала — она учила сына так, как родители учили ее. Взрослые и старые люди не могли нахвалиться Лелюком: первый поклонится, первый поздоровается. Без позволения отца он ни на шаг. Зато и родители не притесняли его. Утром не успел Лелюк раскрыть рот, как отец сказал ему:
        - Знаю, сынок, мать мне говорила. Иди развлекайся, только смотри не утони.
        Обрадованный Лелюк схватил приготовленную матерью краюху хлеба, спрятал за пазуху и помчался к товарищам.
        Всегда, как только собирались вместе, Ольга начинала разговор о Роксане. И сегодня, идя по улицам Подгородья, она снова напомнила о дочери.
        - Сколько лет я уж ее не видела! Только Людомир и утешил меня. Да когда это было — три года назад! Хоть бы ты во Владимир выбрался как-нибудь!
        Твердохлеб и сам тосковал по дочери, да только виду не подавал, скрывал от людей свою печаль. Как ему хотелось увидеть Роксану! Ведь ушла она от них, когда ей еще и семнадцати лет не исполнилось. А какая она теперь? Повидать бы родную доченьку! Ругал он бояр и венгерских баронов-обидчиков, которые разорвали русскую землю. Ругать-то ругал, да что он мог сделать!
        - Выбрался! Ты что себе мыслишь, Ольга? Как выбраться? Тайком? А потом спросят, где был. Видишь, все они злые как собаки. Хочешь детей осиротить? Хочешь, чтобы мне голову отрубили? А что с Лелюком будет и с Роксаной без отца?
        Ольга недовольно бросила:
        - Людомир веда был там.
        - Что ты заладила — Людомир да Людомир! Сколько раз уже говорил тебе — случай помог ему благополучно отделаться. Хорошо, что к купеческому обозу пристал и они подтвердили Судиславу, что Людомир с ними ездил. А то сгнил бы Людомир в яме.
        Ольга слышала это уже не раз, но материнское сердце не переставало болеть. Как-то чуть до ссоры не дошло. Ольга сама собралась на Волынь. Кто-то надоумил, и Твердохлебу долго пришлось ее уговаривать, чтобы беды не накликала…
        Только вспомнили Людомира, как он неожиданно вышел из переулка — и сразу к Твердохлебу:
        - Ты Иванку не видел?
        Ольга встревожилась:
        - А зачем он тебе? Почему ты мне не сказал? — напала она на мужа. — Почему не сказал, что ждешь Людомира?
        Она знала, что Иванки уже две недели не было в Галиче, отец послал его в Теребовлю продавать кузнечные изделия — подковы и серпы. Убивалась, тревожилась она, почему так долго не возвращается Иванко — он ведь стал для нее родным сыном.
        - Да чего ты к Твердохлебу привязалась? — с упреком произнес Людомир. — Не сказал, не сказал!.. Он и не знал ничего. Я думал, что Иванко уже приехал, потому и спросил.
        Ольга с недоверием покачала головой, но ничего не ответила, почувствовала — Твердохлеб и Людомир что-то от нее скрывают. Вспомнила, как в эту ночь Твердохлеб поздно пришел домой и для чего-то сказал, что много венгерского войска вышло перед вечером на Понизье. А может, случилось что-нибудь с Иванкой? Разве от них чего-нибудь добьешься?
        У церковной ограды собралось много горожан. Ольга удивилась: что бы это могло означать? Почему они здесь? Ведь обедня давно началась. Вдруг из церкви навстречу толпе с криками выбежали мужчины, женщины, дети. Толпа увеличивалась, прибывали все новые и новые люди. На паперти уже негде было яблоку упасть. Твердохлеб, разыскивая Людомира, начал расталкивать толпу и пробиваться к церкви. Ольга вцепилась в него:
        - Куда ты?
        Но он так сурово глянул на нее, что она сразу умолкла.
        Хотя толпа беспорядочно шумела, Ольга успела заметить, что мужчины собираются за оградой, что в руках у них появились колья, луки со стрелами, а некоторые поднимали над головой копья.
        В визгливом шуме прозвучал голос седобородого старика, который стоял на паперти:
        - Нашего попа угры прогнали, проклятая латина хочет службу править! Не будем слушать!
        За спиной деда кто-то изнутри закрыл церковную дверь.
        - В церкви наших никого нет, — шепнула Ольге какая-то женщина.
        Ольга обернулась к ней и в то же мгновение потеряла из виду Твердохлеба. Неожиданно услыхала голос Теодосия.
        - Люди! Не расходитесь! Будем бить извергов! — Он стоял возле старика и размахивал мечом.
        Ольга забеспокоилась: ведь Теодосий появился оттуда, где и ее Роксана находится, — из Владимира. Нужно скорее пробиться к нему, спросить о дочери. Но напрасными были старания Ольги — ее завертело в вихре и потащило не к паперти, а к ограде.
        После слов Теодосия шум немного утих, но вскоре вспыхнул с новой силой. Кто-то швырнул камень в церковную дверь.
        - Попа прогнали!
        - А где ихний поп?
        - Сюда идет!
        - На вербу его! — звучало в многоголосом гомоне.
        Рядом с Теодосием появился худой рыжебородый смерд в заплатанной рубашке. Потрясая дубинкой, он старался всех перекричать:
        - Да что там попа прогнали! Церковь хлебом не накормит, детей от голода не спасет… А над нашими людьми эти бароны издеваются, последнюю рожь выгребли, словно тати. Чем детей кормить? Остается — камень на шею да в Днестр.
        Его слова тотчас же подхватили другие:
        - У меня корову забрали!
        - Меня из хаты выгнали!
        - Мою дочь побили!
        - У деда Петра бороду оборвали. Он плачет, а они его ножами колют, издеваются.
        Сколько ни махал Теодосий мечом, сколько ни кричал, чтобы угомонились, ничто не помогало. В яростных вы криках люди изливали все свое горе, всю горечь обид, причиненных пришельцами-грабителями и своими боярами-предателями.
        - Это Бенедикт велит издеваться над нами!
        - Сюда его!
        - Ага, возьмешь его!
        - Возьму, да за бороду!
        Улучив момент, когда немного утихло, Теодосий гаркнул охрипшим голосом:
        - Чего стоите тут? Идите все к крепости!
        Этот выкрик был как огонь, брошенный в сухую солому. Все двинулись из ограды и направились по улицам к крепости. Вспыхнула месть трудолюбивого Галича — бежали ковачи и гончары, сапожники и столяры, бежали горожане, которые своими руками ковали и приумножали богатство славного города. Народному терпению пришел конец. Сюда, к речке Лукве, к крепости, бежали люди и от других церквей. От самой отдаленной церкви толпу людей вел за собой Иванко. Он спешил к Теодосию и Людомиру.
        Женщины отставали от мужчин, собирались кучками, кричали, жаловались, но не оставались на месте, а тоже направлялись к крепости. И смерды сюда повалили, они пришли на торг, но, увидев, что творится в Галиче, побежали вслед за горожанами.
        В одной из кучек за женщинами семенил старенький поп с мохнатой бородой и подслеповатыми глазами, Он не отставал от женщин и, переведя дыхание, стал рассказывать:
        - Велел я звонарю звонить к заутрене. Пришел в церковь, стал ризу надевать. Вошел в алтарь, а там латинский монах стоит, толстый такой да чванный, и молвит мне, чтобы я ризу снимал. Будто король венгерский у Папы Римского благословение взял, чтобы по-католически службу в Галиче править. Свят-свят-свят! — перекрестился и немного передохнул поп. — Я больной человек, но тут обуяла меня страсть велия, и кинулся я на него, аки Давид на Голиафа, и толкнул его, может, и прогнал бы. Да тут еще один прибежал к нему на подмогу. Схватили меня, сорвали ризу праздничную и из церкви выгнали.
        - А ты, отче, зря и послушал их, — вмешался в разговор долговязый парень, — ты бы из алтаря не выходил и службу правил бы.
        Старик рассердился:
        - Тьфу! Тьфу! Изыди, сатана! Почто насмехаешься?
        В этот момент появился Иванко — он был неподалеку — и, услышав обиженный голос старика, пристыдил насмешника. Парень, испугавшись, вобрал голову в плечи и скрылся в толпе.
        …До моста уже оставалось рукой подать. Подбадривая всех, быстро бежал Теодосий. Вот уже не более тысячи локтей осталось. Он рассчитывал захватить мост, думал, что стража не успеет его поднять. Но сделать этого не удалось. Еще не добежала сюда самая большая толпа, в которой были Теодосий и Людомир, как появились возбужденные люди. Их было мало, но они своими выкриками всполошили стражу.
        - Ой! Смотри, латинец бежит! — крикнул увязавшийся за старшими мальчик с взъерошенными волосами.
        Вдоль улицы, по направлению к крепости, подняв полы сутаны, как ошалелый, мчался католический монах. Худой, бледный, он так быстро вскидывал свои тощие, как жерди, ноги, что казалось, они вот-вот оторвутся от туловища. За ним гнались два смерда с кольями в руках.
        - Догоняй! Догоняй! — слышалось из толпы.
        - Лови его! За крылья! За крылья!
        - Быстрее хватай, а то он взлетит, как сорока на дерево.
        Услыхав это, Теодосий и Людомир поняли, что погоня за монахом помешает их намерениям. И верно, дозорные, смекнув, что толпа угрожает крепости и может ворваться во двор, тотчас же подняли мост.
        Хотя они и знали, что монаха могут схватить разозлившиеся галичане, но оставить неубранным мост, пока монах перебежит через него, было опасно. Монах добежал к берегу в тот момент, когда мост поднялся. Все ближе клокотала разъяренная толпа. Не раздумывая и не оглядываясь, монах, мелькнув полами сутаны, прыгнул в реку. Со стены ему немедленно спустили веревку, и он, ухватившись за конец, начал взбираться вверх. Ему помогали со стены, несколько человек тянули веревку к себе.
        - Лучников давайте сюда! Лучников! — неистово кричали смерды. — Проколоть его стрелой, как жабу!
        Услыхав эти выкрики, монах завизжал и, задрав голову, умолял, чтобы его тянули быстрее.
        Но лучников поблизости не было, и монах благополучно взобрался на стену. Когда Теодосий добежал до берега, монах уже скрылся за заборолами.
        - Эх, вышло не так, как мы хотели! — выругался Теодосий. — Не так! Нам бы в крепость прорваться…
        - Прорвемся! — закричали сзади. — Угров там мало. Поймаем ихнего Коломана да в Днестре утопим!
        Но все видели, что прорваться в крепость невозможно.
        - Стрелами их! — крикнул в отчаянии Теодосий и погрозил кулаком в сторону крепости.
        Вооруженные луками, смерды и ковачи начали располагаться поудобнее: одни становились на колени, другие клали луки на плечи своих товарищей. Вскоре первые стрелы полетели на стену. Стража спокойно сидела на своих местах за заборолами — стрелы в этих укрытиях были неопасны.
        Люди все прибывали и прибывали. Растекаясь во все стороны, они густо покрыли берёг. Если бы они успели захватить ворота, туго бы пришлось чужеземцам. Людомир посмотрел на Теодосия, спрашивая, что делать. Тот в ответ кивнул налево — там Иванко размещал лучников.
        - Их там мало, — показал он на крепость. — А пока на подмогу им возвратятся из Теребовли да придут из Перемышля, мы их припугнем.
        Толпа восставших все разрасталась. Шли женщины с маленькими детьми, ковыляли старики. Все располагались на берегу и в близлежащих дворах. Можно было подумать, что люди собрались на большой праздник. А это воскресенье и впрямь было светлым праздником. Галичане впервые за многие годы свободно вздохнули. Солнечный июньский день радовал всех.
        Из крепости не отвечали. Там было мало войска. Бенедикт разослал из Галича конных и пеших небольшими отрядами во все волости, а сам остался со своей охраной и стражей на стенах. Простился бы он с жизнью, если бы мост не успели поднять.
        Теодосий, Людомир и Иванко еще накануне задумали попробовать в воскресенье проникнуть в крепость. Им помогла затея Бенедикта с католическими попами, которых он намеревался поставить в один день во всех церквах. Народ возмутился, и в Галиче вспыхнуло восстание.
        Когда Бенедикта разбудили, он не мог подняться на ноги — вместе с легатом Генрихом, присланным Папой, они всю ночь пьянствовали и забавлялись с приветливыми молодицами. Наконец он понял, что случилось нечто ужасное, и, приказав надеть на себя кольчугу, помчался на стены. Укрывшись за заборолом, он в узенькое окошко увидел такое, от чего хмель сразу испарился и перестала болеть голова. Весь берег был запружен народом, такого большого сборища людей Бенедикт никогда еще не видел в Галиче — в обычные дни люди прятались от пришельцев. Бенедикт перешел к другому окошку: и слева и справа люди, люди, люди. Кричат, грозят в сторону крепости, дети бросают камни.
        В бессильном бешенстве Бенедикт опустился на камень. За такие дела король не поблагодарит, строго спросит, почему допустил эту смуту. Да еще этот хвастливый мальчишка Коломан, «король Галицкий». Кто-то из Бенедиктовых недоброжелателей настраивал королевича против Бенедикта. Восьмилетний оболтус, высокий не по возрасту, каждый день надоедал Бенедикту, спрашивая, когда же привезут Саломею. «Я буду играть с ней, она моя жена», — хныкал маленький бездельник и угрожал Бенедикту пожаловаться королю.
        «Если бы только узнать, кто это потешается, — сжимал в бессильном гневе кулаки Бенедикт, — я бы показал ему!» Хорошо еще, что Коломан сегодня никуда из крепости не выезжал, а то быть бы беде.
        «Король будет кричать, — размышлял Бенедикт, — скажет: «Погнал войско на волости, а кто в Галиче остался?» Можно было бы и не посылать, но кто же сам дань повезет? Нужно копье к горлу приставить — только тогда эти русские послушают».
        Неспокойно на душе у Бенедикта. «Король будет ругать, но это еще полбеды, а вот что Папа скажет? И принесла же нелегкая этого Генриха не ко времени! Он все Папе расскажет. Папа еще подумает, что я не способен держать этих русских в руках! Плохо вышло». Тревожные мысли не давали Бенедикту покоя. Он уже заранее беспокоился, что не получит награды, обещанной Папой. Казалось, уже совсем близко был мешочек, набитый папскими деньгами. Нужно Генриху еще дать галицких гривен, пусть он подавится ими, лишь бы только ничего плохого не сказал Папе!
        Слово Папы много значит: намекнет королю — и слетит воевода Бенедикт.
        - Проклятые галичане! — со злостью произносит Бенедикт вслух. — Я вам покажу! Будете помнить меня!
        Бенедикт снова приник к окошку и узнал Людомира. Этого закупа он видел, ему не раз рассказывали о его строптивости. Так и есть! Этот закуп у них вроде воеводы — кричит, повелевает, куда какому лучнику становиться.
        Сделать сейчас же вылазку из крепости Бенедикт и не помышлял — войска мало. Нужно послать гонца к воеводам на волости. А как пошлешь, когда крепость окружена? Может, ночью галичане разойдутся… И он приказал стрелять из луков.
        Тем временем шум вокруг крепости не утихал. Теодосий пытался навести порядок; увидев, что многие горожане пришли с луками, он обрадовался, расставил их за деревьями, под стенами домиков и сказал, чтобы метко стреляли, как только кто-нибудь появится на стенах. Он хорошо понимал, что попасть в кого-либо очень трудно — воины Бенедикта укрывались за заборолами. Теодосий послал Иванку к той стене, которая не омывалась рекой, велел собрать горожан и там зорко следить за стенами, никого не выпускать из крепости.
        Людомир дал волю своему гневу: вот теперь он отомстит и Судиславу, и Бенедикту! За все отблагодарит их, особенно лукавого Судислава. Горожане и смерды слушались Людомира.
        - Вот здесь становитесь! — кричал он, показывая двум молодым парням место под небольшим навесом. — Крышу сбросим, и вы из-за стены будете стрелять. — И тут же сам, вооружившись луком, выискивал себе цель. Вот кто-то выглянул из-за укрытия и, что-то выкрикивая, во весь рост встал на стене. Людомир присмотрелся — это стоял воевода, который недавно налетел на их оселище и издевался над смердами. Прислонившись к дереву, Людомир прицелился и пустил стрелу. Воевода покачнулся и схватился за голову. Его стащили со стены.
        Бенедикт заметил, кто ранил воеводу, и начал кричать.
        - Стреляйте в него! Стреляйте в него! — бесновался он, указывая на Людомира.
        Две стрелы вылетели одновременно, но ни одна не попала в отважного закупа. Бенедикт еще больше рассвирепел.
        - Бездельники! Безрукие! — хохотал Людомир. — Вам в нищие нужно податься, милостыню у церкви выпрашивать! А ну, Бенедикт, сучий сын, покажи свою морду. Почему же ты спрятался? Давай попробуем, кто в кого попадет!
        К Людомиру подбежал Теодосий:
        - Ты что, рехнулся? Стоишь как пень… Вояка! Зорко смотри, берегись!
        В это мгновение совсем рядом просвистела стрела. Если бы Теодосий не дернул Людомира и не потащил к стене, стрела впилась бы в него.
        - Не мешай, я их не боюсь. Чтобы я испугался этого лупоглазого Бенедикта! — огрызнулся Людомир, накладывая новую стрелу. — А где там Судислав? Лижет пятки Бенедикту? Вымой язык, подлец, а то загадил!
        Людомир послушался Теодосия и укрылся за стеной. Разозлившийся Бенедикт подпрыгивал.
        - В него, в него цельтесь! — кричал он неистово. — Больше стрел на него! Как только выглянет, так цельтесь!
        Из многих заборол прожужжали стрелы. Горожане начали прятаться. Людомир, перебегая от дерева к дереву, медленно прицеливался и метко пускал стрелы в заборола.
        - Трусы! — выкрикивал Людомир. — Где ты там, Бенедикт? Выгляни! — Он прилаживал новую стрелу, выбирая цель.
        Пригнувшись, чтобы в него не попали, Бенедикт выскочил из-за заборола и побежал направо. Там, за широким заборолом, стояли самые лучшие его лучники. Он схватил их за плечи и начал трясти.
        - В того, в того цельтесь! — исступленно кричал он, указывая пальцем на Людомира.
        Лучники приготовились. Они увидели за деревом смерда в длинной рубашке. Он что-то выкрикивал и держал стрелу на луке. Бенедикт дернул лучников, один из них обернулся и, пожав плечами, показал взглядом: они не смогут прицелиться, если воевода будет толкать их. Бенедикт убрал руки и присел. Стрелы полетели, и в то же мгновение покачнулся Людомир: одна стрела попала ему в голову, другая — в грудь. Высокий позвал Бенедикта к окошечку, и тот увидел — Людомир лежит на земле, а к нему подбегают смерды. Они быстро подняли его и унесли под навес.
        Тяжелое ранение Людомира вызвало замешательство среди горожан и смердов, они начали отходить на более отдаленные улицы, только кое-кто из отважных юношей остался на местах. Разлад вносили и женщины, толпившиеся поблизости. Слух о ранении Людомира быстро разнесся по Подгородью. Женщины запричитали и побежали от крепости, их останавливали, но они никого не слушали. Теодосия в это время здесь не было, он отправился вдоль берега Луквы посмотреть, что делается на левой стороне.
        Внезапно появился Иванко. Увидев окровавленного Людомира, он возмутился:
        - Чего вы смотрите? Человеку плохо, а вы столпились. Позвали лечца?
        - Нет, где его найдешь! — послышались тревожные голоса.
        - Нет! А вы ищите! Деда Дубовика найдите!
        Два подростка выскочили из толпы и побежали.
        Иванко давно уже потерял шапку; он стоял разгоряченный, пот ручейками стекал за ворот промокшей рубахи, подпоясанной кожаным поясом с мечом. В этот июньский день немилосердно палило солнце, на небе не было ни облачка.
        - Воды! — властно крикнул Иванко и склонился над Людомиром.
        Тот лежал неподвижно. Стрела попала в левый глаз. Людомир сам выдернул ее; вытащил он и вторую стрелу, впившуюся меж ребер, и потерял сознание.
        Воду принесли в большом дубовом ведре. Иванко огляделся. Неподалеку стояли две женщины и нерешительно переглядывались.
        - Сюда! — махнул им рукой Иванко.
        Женщины подошли и застыли в ожидании.
        - Полотна! Вот такой кусок полотна, — показал Иванко, разведя руки.
        Одна женщина побежала в соседний двор и быстро возвратилась с полотном.
        - Помогите мне! — попросил Иванко.
        Младшая, та, что бегала за полотном, увидев кровь, закрыла лицо руками и отскочила от Людомира. Старшая смело подошла, взяла полотно, но не знала, что с ним делать. Иванко выхватил из ножен меч и острым лезвием отрезал кусок, намочил полотно в воде и стал смывать кровь с лица Людомира. На месте глаза запеклась сплошная рана. Иванко осторожными движениями, чтобы не причинять боли, вытирал кровь, а она все струилась. Обмыв лицо, Иванко перевязал голову Людомира полотном и принялся за вторую рану. Ребятишки подали Иванке острый нож, чтобы разрезать сорочку. Эту рану промыть было легче, и Иванко сделал это быстро и тоже перевязал полотном. Людомир молчал. Иванко испугался: а что, если Людомир умер? Став на колени, он приник ухом к его груди. Нет, сердце чуть слышно стучит. Значит, Людомир жив!
        А где же Теодосий? Иванко примчался к Теодосию и Людомиру за советом. Но Людомир уже ничего не скажет, а Теодосий исчез. А там, возле валов, люди волнуются, спрашивают, нужно ли оставаться. Кое-кто ушел уже домой обедать. Только своей юношеской горячностью Иванко сумел остановить их, упросил остаться. Он пообещал найти ребят, которые сбегают в Подгородье и в оселища, скажут, чтобы родные принесли еду. Но, выходит, и тут не лучше. Оставив возле Людомира женщину, Иванко пошел дальше. Подбегал то к одной, то к другой группе людей и уговаривал их не расходиться.
        - Да мы не уйдем, — отвечали ему. — Мы их, как мышей, передавим. Пусть только кто-нибудь скажет, что делать.
        «Что делать?» Иванко сам прибежал сюда с этим вопросом, а они у него спрашивают! Ну что ж, теперь он скажет им. Бить Бенедикта! Да так бить, чтобы больше сюда не приходил! Без бояр надо воевать.
        - Стойте здесь, не уходите домой! Мы выгоним их из крепости! — горячо говорит Иванко. — Чтобы нам, русским людям, бояться этого никчемного Бенедикта!
        - Мы не боимся! — загудели в ответ смерды.
        - И не будем бояться! — размахивает мечом Иванко. — Прогоним их, не сегодня, так завтра, а не завтра, так через год — пусть не лезут на нашу землю.
        В словах Иванки горела пламенная ненависть к пришельцам. Смерды почувствовали в них правоту: к ним обращается свой человек, его следует слушать и верить ему. Разве боярин скажет простому человеку такое чистосердечное слово?
        Иванко волновался. Если б он только мог, он один бы бросился на крепость и там схватил Бенедикта. Люди ждут, что скажет Иванко. А он, подумав немного, начал показывать им места, где надо стоять и откуда стрелять, ребят-подростков послал за стрелами.
        Со стен крепости изредка прилетали стрелы — враг напоминал о себе. И отсюда тоже отвечали. Люди уже привыкли и зря стрел больше не выпускали — их было мало. Все внимательно следили за стенами. Как только там кто-нибудь показывался во весь рост — стрела сразу же настигала его. Теперь уже Бенедикт видел, что это не мимолетная вспышка: смерды спокойно располагаются вокруг крепости. Он думал, что стоит попасть в Людомира — и галичане перепугаются, но не тут-то было — они так же, как и вначале, настойчиво стоят вокруг крепости.
        Узнав, что Людомир ранен, Теодосий прибежал к месту происшествия.
        - Где Людомир? Жив он?
        - Возле него дед Дубовик, — ответил Иванко.
        Теодосий пошел под навес. Дед-лечец уже заново перевязал раны, приложил к ним мазь и сидел, подперев голову руками. При появлении Теодосия и Иванки дед засуетился: ему было приятно, что именно к нему обратились в таком большом деле. Значит, и он помогает воевать против ненавистных баронов. Теодосия он давно знал и удивлялся теперь, что тот, словно воевода, всеми распоряжался.
        - Теперь Теодосий за старшего, как воевода, — прошептал ему сухощавый старичок.
        - Знаю! — отмахнулся Дубовик.
        - Что? Как? — тихо спросил Теодосий.
        - Успокоился. Уже со мной говорил… Тяжелые раны… Глаза не будет — вытек, я выскоблил все, что осталось. Заживет… А в боку ребро раздроблено, да это не беда — засохнет. Одного боюсь: зверюги эти, видно, отравленными стрелами ударили Людомира.
        - Отравленными?! — вспыхнул Иванко. — Погоди, поймаю тебя! — погрозился он в сторону крепости невидимому Бенедикту.
        - Что, не выживет? — отвел Дубовика от толпы встревоженный Теодосий.
        - Лекарства у меня хорошие, переборют недуг… Сегодня не скажу, подождать надо денек.
        - Один день? — спросил Теодосий.
        Лечец не уловил тревоги в словах Теодосия. Разве он знал, что сейчас творится у того в голове, разве он догадывался, какие думы гнетут вожака смердов?! Теодосий размышлял, скоро ли войско Бенедикта возвратится в Галич, удастся ли восставшим ворваться в крепость хотя бы ночью. Надо устроить засады на лесных дорогах, перерезать пути войску. Долго ли удастся продержаться? Теодосий думал сейчас об этом и волновался за Людомира.
        Дед Дубовик спокойно ответил:
        - Только один день, до завтрашнего вечера. Тогда видно будет.
        - Перенести отсюда Людомира!
        - Нет, нет, нет! — испугался Дубовик. — Переносить нельзя, пусть так и лежит, стрелы сюда не долетают. Пусть лежит спокойно. Как только пошевелим — умрет: стрелы-то отравленные…
        И хотя разговаривали вполголоса, все, кто был под навесом, услыхали ответ Дубовика. Иванко наклонился к Людомиру и спросил:
        - Ты слышишь нас, Людомир?
        Людомир попытался поднять левую руку.
        - Тебе больно?
        Людомир с большим трудом пошевелил губами. Теодосий заметил это и цыкнул на всех. В напряженной тишине, словно дыхание Легкого ветерка, услышали шепот Людомира:
        - Не болит… Я встану… завтра… Я буду воевать.
        Дед Дубовик склонился над раненым и полушепотом велел ему:
        - Молчи! Молчи! Отрава в тебе, нельзя шевелиться.
        Людомира оставили под навесом. Теодосий поставил пятерых парней, чтобы охраняли раненого и никого к нему не подпускали.
        Утром, когда возле крепости собралось еще больше людей, чем вчера, Теодосий ходил с Иванкой от одной толпы к другой и подбадривал:
        - Не бойтесь Бенедикта! Если будем все вместе, нам никто не страшен. Ударим по загривку так, чтобы голова слетела!
        - Ударим! — весело кричали галичане.
        Тут верхом прискакал взъерошенный Мальчонка и крикнул:
        - На подворье Судислава тиун собирает дружинников, чтобы в спину нам зайти!
        Эта весть напугала повстанцев. Стали сбегаться люди, поднялся шум, кто-то произнес опасное слово: «Пропали!»
        Теодосий вскипел:
        - Кто там крикнул «пропали»? Мы пропали?! Да еще не родился тот, кто сумел бы нам голову свернуть!
        Шум прекратился. Теодосий огляделся вокруг и уверенно бросил:
        - Иванко! А ну-ка бери сотню людей. Есть тут закупы Судислава?
        - Есть! Есть! — послышалось отовсюду.
        - Беги с ними, поговорите с этим тиуном — может, он оглох, так погромче.
        Иванко вышел из круга.
        - Кто хочет? Пошли со мной!
        К нему двинулись люди.
        - Да что вы с голыми руками! У кого копья и стрелы — сюда! — воскликнул Иванко. — Вот это хорошо! — радостно похвалил он бегущих к нему вооруженных закупов.
        Отобрав человек полтораста, Иванко взмахнул мечом и побежал от крепости. За ним тронулся весь его отряд.
        - Воевода! — одобрительно промолвил бородатый старик смерд. Ему трудно было ходить, и он стоял, опершись на палку.
        - А ты что думаешь, — спросил Теодосий, — не годны мы быть воеводами?
        - Ты что рассердился, добрый человече? — громко ответил старик. — Да я о том и говорю, что воевода хороший.
        - А я думал, что насмехаешься, — тепло улыбнулся Теодосий.
        - Чтоб ты счастлив был! — примирительно посмотрел на него старик. — Разве я супротив своих? Да эти Суди-славы и Бенедикты вот где у меня сидят, — он показал на сгорбленную спину, — весь век на мне ездят. Бейте их, супостатов!
        Миновав последние дома Подгородья, отряд Иванки остановился.
        - Подождите, — сказал Иванко, — поразмыслить нужно, всем ли вместе идти или разделиться… Я пойду прямо на ворота, а ты, — обратился Иванко к парню с мечом в руках, — бери половину, со стороны реки нагрянешь. Как добежите, прыгайте через ограду!
        Парень лихо свистнул, поднял высоко меч и, широко улыбаясь, крикнул:
        - Кто со мной?
        Иванко быстро отделил ему часть людей.
        - Идите с ним.
        За поворотом показалась усадьба Судислава. Ворота были закрыты, вокруг ни души. Иванко велел бежать и сам первым ринулся вперед. До ворот оставалось шагов двести, когда над головами повстанцев засвистели стрелы.
        - А, так ты еще и стрелять вздумал! — вспыхнул Иванко. — Быстрее за мной!
        Наклоняя головы, все побежали за ним и приблизились к ограде. Попробовали нажать на ворота — закрыты.
        - Бревна! Бревна! — послышались голоса.
        Иванко увидел сложенные под оградой длинные дубовые бревна.
        - Берите, бейте в ворота!
        Самые молодые парни моментально схватили два бревна, стали в ряд человек по десять и, раскачав их, начали бить в ворота.
        Со двора откликнулись. Чей-то грозный голос гаркнул:
        - Уходите, а то кипятком ошпарю!
        Иванко сообразил, что действовать надо по-другому. Пускай тут продолжают бить в ворота. Дружинники Судислава соберутся здесь, а тем временем их нужно обойти с другой стороны. Он позвал к себе всех, кто был свободен, и побежал с ними влево. Нужно перелезть через ограду и прыгнуть во двор. Иванко первым стал взбираться на ограду. Его подсаживали, помогали. Вслед за ним лезли и другие.
        Здорово выходит! Глянув во двор, Иванко увидел, что тиун Судислава побежал с дружинниками к воротам, а тут никого не было. Воины Иванки — их было не менее пятидесяти — посыпались во двор один за другим, как груши.
        - Накладывай стрелы! — нарочито громко крикнул Иванко, чтобы его услышали у ворот.
        Повстанцы одновременно метнули двадцать стрел, и многие из них попали в цель. Тиун, догадавшись, что его обманули, повернул всех на Иванку.
        - Бей их! — истошно кричал он. Однако напуганные дружинники возвращались неохотно. — Почему вы стоите? — вопил тиун. — Их мало!
        Но в это время за спиной у него поднялся шум — это перелезали через ограду закупы, посланные Иванкой со стороны реки.
        Тиун завертелся на месте, бежать было некуда.
        - Ага! Ну что? Мало нас? — гремел, размахивая палкой, высокий парень. — Мало?
        Он стукнул тиуна по голове. Дружинники мигом подняли руки.
        - Мы с вами! Мы с вами! — кричали они.
        - Не трогайте их, — приказал подоспевший сюда Иванко. — Как тиун? — обратился он к парню.
        - Не дышит, — развел тот руками, — видно, Богу душу отдал. У меня меч легкий, да рука тяжелая, — показал парень на дубинку, — как притронусь, так и просится на Небо мой недруг.
        Все захохотали.
        - Если бы этой дубиной Судислава попотчевать! — бросил кто-то под общий смех.
        Возбуждение начинало утихать. Вдруг в дальнем углу усадьбы раздался крик.
        - Идите сюда! Сюда! — звал маленький лысый человек.
        Кое-кто уже рванулся было бежать, но Иванко властно остановил их:
        - Стойте! Может, это ловушка.
        - Да мы знаем деда Николая.
        - Знаем, знаем! — недовольно пробормотал Иванко; — Иди сам сюда! — позвал он старика.
        Старик приковылял и крикнул:
        - Там человек в порубе!
        - Бежим к нему! — нажимала на Иванку молодежь, и все двинулись туда.
        - Куда вы все? — остановил их Иванко. — Хватит и десяти, а нам за подворьем следить надо.
        В порубе-яме нашли избитого, обессилевшего человека. Это был смерд из оселища Судислава. Он, не веря глазам своим, удивленно рассматривал освободителей и, узнав высокого парня, бросился к нему.
        - Да это же наш Твердило! — вскричал парень, схватив его за руки. — Э, да у тебя украшения! — Он всем показал кандалы, в которые были закованы руки Твердила.
        - Кто это тебя так? — сочувственно спросил Иванко.
        - Кто же, как не дорогой да любезный наш Судислав, — гневно ответил Твердило. Заросшее лицо его стало суровым. — Посмотрите! — Он повернулся спиной. Она была исполосована черно-синими подтеками запекшейся крови. — Били меня. Сам Судислав бил, и не помню, кто еще.
        - За что же это он тебя так? — строгим голосом спросил высокий юноша.
        - Тиуна я прогнал со двора. Пристает и пристает: «Иди на работу», — а я болен. «Дай, говорю, один день — я, может, выздоровею». А он лезет, как зверь, человеческого языка не понимает… Терпение мое лопнуло, ну, я и толкнул тиуна.
        - Правильно сделал, Твердило! — прервал его парень.
        - А он… побежал к Судиславу и наврал, что я Судислава убить собираюсь. Схватили меня ночью — и в яму. Руки крутили, ноги жгли огнем, чтобы я сознался. А в чем мне сознаваться? Говорю: «Не было ничего», — они знай мучат… Закупа можно мучить, кто его защитит… Спасибо вам, братья! — Твердило вдруг стал на колени.
        - Встань! — поднял его за плечи Иванко, — Ты что, перед боярином?
        Смутившийся Твердило виновато улыбался:
        - Спасибо! У меня дети сидят без хлеба, голодные…
        Дальше Иванко уже не слушал Твердила. Оглядевшись вокруг, он громко крикнул:
        - В этих вот клетях добро наше, руками нашими добытое! Забирай!
        - Сжечь! — пронзительно закричал кто-то в толпе.
        - Сжечь все!
        - Давай огонь, — подхватили десятки голосов.
        - Сжечь? — старался перекричать всех Иванко. — Кто это сказал? А зачем же жечь? Только добро пропадет. Рожь там в клетях. Берите себе, забирайте, — вот у Твердила дети, да и у всех они есть. Разбивай дверь! — И он первым побежал к клетям.
        Двери были заперты, их быстро разбили и стали тащить из клетей мешки с зерном, копченое мясо, вяленую рыбу.
        - Тащи-и-и-и! Это наше! — радостно кричали смерды и закупы.
        Иванко поторапливал:
        - Забирайте! Все забирайте!
        Нашли возы в упряжке и начали укладывать на них мешки. Клети быстро опустели.
        - А теперь жги! — зазвучал над подворьем пронзительный голос Иванки. — Давайте огонь!
        Много горя причинил Судислав смердам и закупам. Люди яростно ломали двери, разбивали закрома, выбрасывали пустые бочки.
        - Ломай!
        - Бей!
        В руках у парня, бросившего дубинку, появился горящий сноп соломы, ветер раздувал пламя. Парень поднес огонь к соломенной крыше — сухая солома сразу вспыхнула, красные языки поднялись над клетью. Огня было достаточно — стоило лишь свернуть пучок соломы и прикоснуться к пылающей крыше. Вскоре загорелись все клети.
        - В терем! — скомандовал Иванко. — Бревна тяните, берите огонь!
        Волна разгневанных людей хлынула к терему. Ничто не могло остановить их — так много ненависти скопилось в душе, так сильно допекли унижения, притеснения, обиды: нельзя ни стать, ни пойти вольно — всюду боярский глаз. И вдруг все это исчезло. Люди не задумывались, надолго ли свобода, — они рады были хоть мгновение подышать свежим воздухом без бояр.
        Судиславов терем никто не мог спокойно видеть: тут живет ненавистный кровопиец, тут не одного смерда били, бросали с высокого крыльца. А если уж здесь бьют, то путь отсюда только один — в поруб, и не видать больше человеку ясного солнца.
        Гудит толпа, бурлит, клокочет. Тут же и закуп Твердило. Теперь он уже не боится войти в терем. Он содрогается от гнева. Здесь его тащили по ступенькам, били головой об дверь. Он ненавидит каждый уголок логова Судислава. Стремглав поднявшись на второй этаж, Твердило метнулся по горницам. От него не отставали старые и молодые смерды. Они вбежали в продолговатую горницу с одним узким окном. Это она! Твердило всматривается: вон там, в углу, стоит кресло, на стенах висят плети, напротив кресла в стене торчит железное кольцо. К этому кольцу привязывали скрученные за спиной руки Твердила, чтобы он не мог отбежать в сторону от страшной плети. И еще для того, чтобы не кинулся на хозяина; побаивался Судислав: вдруг хлоп не выдержит нечеловеческих мучений и в отчаянии бросится на него, — разве убережешься!
        Твердило замер на месте. Вот здесь сидел Судислав, бил его, Твердила, плетью, рвал тело острыми гвоздями, вплетенными в нагайку. Глянув на товарищей, столпившихся в тесной комнате, Твердило с трудом выдавил из себя:
        - Вот тут нас истязали, тут кровь нашу пили. Разве можно нам забыть об этом! Надо разнести в прах это проклятое место!
        - Разнести-и-и! — подхватили в комнате и в прилегающих к ней сенях.
        Сорвав со стен плети, Твердило толкнул ногой кресло, оно перевернулось. Тогда мальчишки начали топтать его ногами. Кто-то принес уже огонь.
        - Жги! — кричали смерды и закупы, разбрасывая солому по углам.
        Двор Судислава превратился в сплошной огромный костер; горели клети, пылал терем, огонь охватил все строения.
        Иванко оглянулся.
        - Будешь знать! — погрозил он кулаком в ту сторону, где когда-то жил Судислав.
        - Будет знать! — засмеялся Твердило. — Пусть не думает, что мы его боимся.

4
        Уже третий день длится осада крепости. Бенедикт перепугался: а что, если не подойдет скорая подмога? Эти отчаянные смерды окружили так, что и мышь не проскочит. И в первую, и во вторую ночь Бенедикт тайно посылал гонцов, чтобы добрались они в волости и позвали воевод на помощь. Но галичане перехватили гонцов и утром показывали их связанными. Больше всего поразил его молодецкий голос:
        - Эй, Бенедикт! Лысый волк! Скулишь! Прищемили тебе хвост. Сиди и не дергайся. Не гоняй посланцев своих. Вот они.
        И сразу же из-за укрытия выставили связанных гонцов. Их подталкивали сзади, но они не могли шагнуть дальше — им мешала веревка, которой они были крепко связаны.
        Позеленевший от злости Бенедикт приказал лучникам стрелять в своих гонцов.
        - Предатели! Испугались! К грязным смердам перешли! — топтался он на одном месте, трусливо прячась за заборолом.
        За два дня галичане сразили уже двадцать лучников. Они наловчились попадать даже в маленькие наблюдательные оконца заборол. Опасно стало находиться на стенах. Бенедикт сидел теперь внизу.
        Сверху ему сказали, что оба гонца стоят на видном месте, привязанные друг к другу веревкой.
        - Цельтесь в них! Убивайте! — исступленно кричит Бенедикт.
        Стрелы тучей полетели через реку. Но ни одна из них не попала в цель — то ли лучники разучились стрелять, то ли глаза их стали плохо видеть. Гонцы стоят как заколдованные, боятся бежать в укрытие, чтобы во время бегства шальная стрела не зацепила.
        - Тащите их назад! — сказал Теодосий.
        Он понимал, что венгерские лучники щадят своих товарищей. Приказ Бенедикта пускать стрелы они выполняют, но попасть не хотят.
        - Верно делают — жаль своих братьев! — заметил Теодосий, когда пленных привели к нему.
        Пленные пугливо оглядывались, жались друг к другу. Они думали, что их нарочно подставляли под стрелы, а теперь, когда вернулись невредимыми, — изрубят мечами. Об этом говорил им Бенедикт, когда посылал ночью: «Идите осторожно! Не подниматься! Схватят — замучат: ноги и руки отрубят, нос отрежут, язык вырвут».
        На верную смерть шли гонцы, прощались с товарищами. И уж так осторожно ползли, так прислушивались, так хотели до рассвета пробраться подальше, что, казалось, проскользнут незамеченными. Но оба они были схвачены галичанами невдалеке от крепости.
        Теперь уже, видно, начнут резать носы? Так и будет. К черноглазому смерду со страшной бородой подбежал молодой галичанин и стал что-то громко выкрикивать. Очевидно, он и будет резать, у него нож торчит за поясом. А может, мечом носы отрубят… Они не знали русского языка и не догадывались, что Иванко рассказывал Теодосию о том, как сегодня утром в лесу на Звенигородской дороге галичане побили пятерых вражеских конников, пробиравшихся к Галичу.
        - Они на конях, а наши пешие! — хвалился Иванко. — Выследили, как они ехали, и окружили их со всех сторон. Куда они ни ткнутся — всюду наши их ловят.
        Рассказывая об этом, Иванко хватался за меч, а перепуганным пленным казалось, что он собирается рубить их. Но о них как будто забыли, никто не обращает внимания, никто не кричит, не бьет.
        - Что с ними делать? — спрашивает Теодосий у Иванки. — Разве они повинны в том, что Бенедикт творит? Разве они сами полезли на нашу землю? Их бояре венгерские сюда погнали… А они такие же люди, как и мы. А ну, покажите руки, — сказал он, обращаясь к ним по-венгерски.
        Пленные обрадовались, услышав родную речь, и показали черные, потрескавшиеся ладони, мозоли на огрубевших пальцах.
        - Ты кто такой? — спросил Теодосий пожилого.
        Тот быстро-быстро затараторил, услужливо улыбаясь и сверкая белыми зубами.
        - Говорит, что из оселища, закуп какого-то венгерского боярина… — кивнул Теодосий Иванку. — Такой же, как и мы. — И с напускной суровостью спросил пленника: — Дети есть?
        Забыв о веревке, обрадованный венгр, бросился к Теодосию и сбил с ног товарища, крепко к нему привязанною. Когда товарищ поднялся, он показал два раза над землей — ниже и выше.
        - Двое, — то ли переспрашивая, то ли раздумывая, сказал Теодосий.
        Ободренный тем, что можно объясниться на родном языке, венгр засыпал Теодосия вопросами:
        - Не убьют нас? Скоро ли отпустят? Будут ли кормить?
        Теодосий успокоительно махнул рукой.
        - Идите, там вас накормят. — А когда они вышли, пожаловался Иванке: — Что с ними поделаешь? Отпусти — к своим убегут. А может, не убегут?..
        На эти размышления Иванко ничего не мог ответить, он был неопытен в таких делах. Но разбирался ли в них и сам Теодосий? Они лишь сердцем чувствовали одно: эти пленники из войска Бенедикта такие же простые люди, как и они сами, и никакого зла у них к галичанам нет.

5
        Рано или поздно Бенедикт все же должен был собрать свои силы, непременно должны были съехаться в Галич все его воеводы с отрядами.
        И произошло это в седьмой день осады. Хотя галичане ни одного гонца из крепости не пропустили, все же слухи о событиях в Галиче разнеслись по волостям и дошли до воевод. Договорившись между собой, они начали медленно двигаться к Галичу, чтобы зажать восставших в кольцо.
        С утра налетели они с двух сторон — с Коломыйской дороги и со Звенигородской. Думали ошеломить повстанцев внезапным ударом. Но Теодосий тоже не терял времени зря — он устроил на этих двух дорогах засады.
        Самой ожесточенной была схватка на Звенигородской дороге. Иванко с нетерпением ждал встречи с ненавистными врагами. Ему не давала покоя неотступная мысль — помериться силами с самим воеводой.
        Еще не развеялась утренняя прохлада, когда на дороге показалась воеводская конница. Укрывшиеся в лесной чащобе галичане увидели первых всадников. Это были не дружинники, которые обычно идут впереди, чтобы проверить, нет ли противника, — это ехал сам воевода. Он высокомерно пренебрегал всеми предосторожностями.
        - Со смердами воевать! — хвастливо хохотал он. — Я разгоню их, как собак!
        Иванко задрожал от радости, увидев врага, — пришел час сразиться с воеводой! Почти все галичане были пешие — у них было мало коней, — но зато какие это кони! Из конюшни Судислава! Ведь похозяйничали там смерды, как сами хотели. Иванко взял себе самого лучшего коня. И как он теперь пригодился!
        Иванко быстро сообразил и сказал своим, что надо делать. Около десятка всадников вместе с ним внезапно вылетают на дорогу и бросаются к воеводе. Все остальные находятся в укрытии и пускают в ход стрелы, чтобы не подоспела помощь к воеводе. «А потом? Потом — увидим», — улыбнулся Иванко и вскочил на коня.
        Кони шли медленно, лесная тишина убаюкивает, и воевода углубился в размышления. Бенедикт будет ругаться. Скажет: «Семь дней боялись, не могли прийти на выручку, смердов испугались». От этих мыслей злится воевода, ничего хорошего не сулит ему встреча с Бенедиктом… Воевода едет впереди, несколько поодаль — десять его телохранителей, а войско лентой растянулось позади.
        Но что это? Как будто с неба свалились всадники, мчащиеся из Галича навстречу. Видно, посланы Бенедиктом. Воевода всматривается. Кажется, свои. И тут смерды перехитрили его, сбили с толку: всадники были одеты в венгерскую одежду, снятую с пленных. Уже оставалось несколько десятков шагов. Сердце Иванки колотится, вот-вот выскочит из груди. Хоть бы не узнал воевода, хотя бы не удрал! У Иванки все замерло внутри, он уже не замечает, едут ли за ним его друзья, — перед ним только воевода. Ага, все хорошо, не узнал; Иванко взмахивает мечом и направляет коня влево от воеводы, чтобы сподручнее было его ударить.
        - Русские! — завопил в испуге воевода.
        Этот его истошный крик услышали сзади и поспешили на помощь. Но пробиться сразу к воеводе они не могли — на них ливнем посыпались стрелы; кони взвивались, сбрасывали всадников, топтали их, а из лесу летели новые и новые стрелы.
        - Хлоп! Прочь с дороги! — Голос воеводы срывался.
        - Нет! Доставай меч. Или ты не желаешь с хлопами сразиться? Не к лицу тебе, зверюга? — крикнул Иванко.
        Воевода направил коня на Иванку и хотел одним ударом покончить с ним, но молодой мечник умело отразил удар, мечи скрестились.
        - Хлоп? — приговаривал Иванко. — А этот хлоп такой же, как и ты!
        Силы были равными. В голове Иванки промелькнула тревожная мысль: долго возиться с этим чванным воеводой нельзя — его маленькому отряду не управиться с войском врага. Иванко усилил натиск на воеводу. Уже несколькими ударами угостил его, но меч каждый раз попадал на хорошо выкованные латы, на шелом. Скрежетало железо, звенели мечи. Иванко был в худшем положении — ни лат, ни кольчуги на нем не было. Но у него было более надежное оружие — жгучая ненависть. Воевода замахивается, хочет ударить Иванку по правому плечу: коварный у него замысел — отрубить руку, и тогда всему конец. Но Иванко разгадал это намерение, дернул за повод, и конь мгновенно отпрянул в сторону; меч воеводы разрезал воздух, сам он потерял равновесие, не встретив сопротивления своему удару. А Иванко уже выскочил с другой стороны и, напрягая все силы, нанес сокрушительный удар, лезвие меча попало в щель между латами, и правая рука воеводы безжизненно повисла.
        - Хлоп? Это тебе за хлопа! — загремел Иванко и наотмашь так ударил воеводу, что тот с рассеченной головой мешком свалился на землю.
        Тем временем охрана воеводы опомнилась и начала окружать Иванку и его товарищей, да и те, которые были задержаны стрелами, тоже прорывались сюда. Противники смешались, и это сдерживало галицких лучников — они боялись нечаянно попасть в своих. Увлекшийся Иванко ничего этого не заметил, и его с трудом удалось вырвать из окружения вражеских всадников.
        Теперь можно было смело стрелять, тем более что венгры растерялись, увидев воеводу убитым. Еще раз выскочили из лесу на дорогу галицкие всадники, только уже не десять, а все, сколько было, — десятка четыре, — и ударили по ошеломленной сотне воеводовой охраны. Но приближались новые венгерские воины, их было много, и не сломить их Иванковым смердам и горожанам. Незаметно для врага Иванко оттянул своих в лес, а там ищи ветра в поле!
        На Коломыйской дороге с венгерскими воеводами сразился Теодосий и тоже не мог их остановить, их было больше, чем воинов в отряде Теодосия.
        Бенедикт спасся, но спасение это стоило дорого.
        …Часть повстанцев не возвратилась домой; их уже приметили, и им пришлось податься на Волынь. А многие спокойно пришли к себе в оселища и в Подгородье. Кто мог предать их? Свои же смерды и ковачи не выдадут, а бояре и тиуны Бенедикта их не видели, они сами попрятались и были рады, что остались в живых.
        С болью в сердце, с грустью оставлял Теодосий Людомира в Галиче: хотя и выздоравливал он — победили-таки отраву лекарства Дубовика, — но далеко везти его еще было нельзя.
        - Не беспокойся, мы его спрячем. Когда-нибудь снова меч в руки возьмет, — успокаивал Теодосия дед Дубовик.
        Но не удалось укрыть Людомира от вражеских очей…
        Дед Дубовик ночью перевез его в глухое оселище. Туда никто никогда не заезжал, затерялось оно в балке, в густом лесу. Но Бенедиктовы псы повсюду рыскали вокруг Галича, пока не напали на след. Бенедикт пообещал двадцать гривен тому, кто найдет или выдаст Людомира. Друзья Людомира умышленно пускали слухи, что Теодосий увез его с собой, но Бенедикт не верил этому: он догадывался — не могли забрать тяжело раненного, знал, что Людомир был поражен отравленными стрелами. И не выдавал никто — это же все равно, что самому идти в пасть зверя на верную гибель. Разве потеряли смерды свою честь, чтобы своего же брата продавать?
        - Ищите! — требовал Бенедикт от своих приспешников.
        Ужом извивался Судислав, выспрашивал у всех, но ответ получал один и тот же: «Не видели, не знаем»; Две недели прошло, а о Людомире не было никаких вестей. Только маленький мальчик проговорился как-то тиуну, что видел, как в лес ехал воз, а на нем лежал большой дядя. Снова стали рыскать повсюду Бенедиктовы прислужники и нашли Людомира в землянке.
        …Допрашивал Людомира сам Бенедикт.
        Отважный смерд лежал в сыром подземелье под теремом, который построил Владислав. Лежал он на соломе, прикованный к тяжелой дубовой колоде.
        - Приведите его! — сжимает кулаки Бенедикт и приказывает зажечь еще несколько больших свечей.
        Людомира расковали и поставили перед воеводой.
        Руки и ноги великана оставались опутанными железными кандалами, но Бенедикт и сейчас боялся приблизиться к нему.
        - Говори: кто поднял смуту? — закричал он издали.
        Людомир молчит; он разминает онемевшие руки и ноги, и железо звенит на нем. Присматривается, кто вошел в темницу вместе с Бенедиктом. Стража с оружием, охрана воеводы. А кто это сидит в темном углу, за Бенедиктовым креслом? Сидит нахохлившись и опустив голову, прячет лицо в тени. А! Да это же латынщик, поп, который велел бесчинствовать в русских церквах! Людомир силится догадаться: зачем этот поп пришел сюда? Ага! Видно, исповедовать его. Но почему же не позвали русского попа? Людомиру и невдомек, что не затем пришел сюда этот смиренный с виду человек, что это не простой поп, а посланец Римского Папы, этого злобного волка, стремящегося окатоличить Русь. Разве мог знать Людомир, какой приказ дал Папа своему посланцу — легату Генриху? Откуда ему было знать о тонком коварстве Папы? Откуда он мог узнать, что Папа все разрешил своим подчиненным — уговаривать словом, благословлять крестом, убивать мечом, сжигать на огне?
        - Говори! — протяжно повторяет воевода и оглядывается.
        Монах, одетый в длинную сутану с капюшоном на голове, перебирает четки. Он наклоняется к Бенедикту и что-то шепчет ему, тот кивает головой и обращается к Людомиру с тем же вопросом.
        А Людомир продолжает молчать, сверля своего мучителя потемневшим от гнева голубым глазом. Почему поп сидит молча? Спросил бы, кормят ли здесь? Людомир всматривается в каменное лицо католика. Заметив, что узник наблюдает за ним, католик закатывает глаза и складывает ладони. Людомир думает: «Поговорить бы хоть с этим попом, хоть бы допрашивал он, ласковый человек, не то что этот зверь Бенедикт». Монах бы понял душу Людомира.
        - Говори! — срывающимся голосом снова приказывает Бенедикт.
        И снова никакого ответа. Монах опять что-то шепчет Бенедикту.
        - Ты будешь говорить? — не выдерживает воевода немого сопротивления и пронзительно визжит: — Говори!
        Но Людомир склонил голову к плечу, словно задумался. Монах поднялся и приблизился к узнику.
        - Скажи, брат мой, — тихим, приятно-ласковым голосом произносит он, благословляя Людомира крестом.
        - Скажу, — после раздумья говорит Людомир.
        - Скажешь? — завертелся на месте обрадованный Бенедикт.
        - Скажу. Все вместе начинали.
        Не такого ответа ожидали Бенедикт и папский монах. Но все же кричать, видно, не следует — на ласковое слово пленник сразу откликнулся.
        - Скажи, — снова льстиво обращается к нему монах и мимоходом бросает в сторону Бенедикта: — Расковать ему ноги!
        Слуги поглядывают на Бенедикта, тот кивком головы разрешает, и они бросаются снимать кандалы.
        - Тебе ничего не будет. Скажи, кто первый начал подстрекать смердов?
        Людомир словно и не замечает, что с ног его сняли кандалы, и с прежним спокойствием отвечает:
        - Все… все начинали.
        - Заковать! — резко звучит в подземелье металлический голос монаха.
        Кандалы снова впиваются в тело острыми гвоздями, раздирают кожу.
        - Теперь скажешь? — неистовствует разъяренный монах.
        - Скажу! — выпрямляется Людомир, будто стоит он не в кандалах, а свободно разговаривает дома с соседями. — Все… все шли… И жаль, что не поймали тебя и того, рыжего.
        - Кто, кто подстрекал? — в бешенстве подскакивает Бенедикт.
        Людомир молчит. Бенедикт и монах переглянулись.
        - В огонь! Поджарить ноги! — бросает монах.
        Людомира хватают и тянут к костру. Его кладут на бревна и подсовывают к огню. Полыхает пламя, трещат сухие дрова, разлетаются во все стороны красные искры. Ноги жжет, невыразимая боль охватывает колени.
        - Поджаривайте, поджаривайте! — прыгает вокруг Людомира монах. — Тащите сюда галичан! — шипит он, судорожно подергиваясь от бешенства. — Схватить на улице! Пускай посмотрят… Пускай знают, что мы с ними не будем церемониться. Надо устрашать, чтобы боялись нас…
        Бенедикт приказывает слугам выйти на улицу и схватить первых попавшихся прохожих.
        Перепуганных людей притащили в подземелье.
        - Мало! Только четверо! — злобствует Генрих. — Смотрите, вы! Так будет со всеми, кто поднимет руку против Папы. — Он поднимает крест и размахивает им в воздухе. — Всем расскажите, всему Галичу! — Потом бросается к своей жертве, протягивает скрюченные пальцы. — С-с-с-скажешь? — сквозь зубы шипит он.
        Никакого ответа.
        - Вытащить из огня! — кричит обезумевший папский посланник.
        Слуги тут же поднимают Людомира и ставят на ноги. Он стоит, не шелохнется, держится на обожженных ногах; лишь нижняя губа дрожит от боли да трясется взлохмаченная светло-русая борода.
        Он крепко сжал губы: пусть враг не думает, что Людомиру больно…
        И вдруг раздается еще более ужасный приказ, содрогнулись даже палачи, которые жгли Людомира на огне. Со звериным наслаждением Генрих цедит страшные слова:
        - Выколоть ему и второй глаз!
        Палачи бросаются к Людомиру. Мрак вокруг, только лоб горит, болит висок, будто молотом бьют по голове.
        Разъяренный католик напрасно надеется услышать из уст Людомира хоть слово покорности.
        - Кто поднял смердов против святейшего Папы? Скажи — и я дарую тебе жизнь! — рычит папский посланец, охмелевший от зрелища придуманных им пыток.
        Неожиданно для него Людомир заговорил спокойным, как и в начале допроса, голосом:
        - Гадюка! Мразь! Ты даришь мне жизнь? Ее мне родители дали. — И уже не сдерживается, бросает в звериную морду острые, как стрелы, гневные слова. Его голос гремит в подземелье: — Не убьешь русского человека, не убьешь! Ты жег меня на огне, а мне не больно… Ты глаз у меня отнял, а я все вижу, вижу, как тебя прогонят! Волки не живут, их убивают люди за то, что они грызут всех… Ты бешеный волк!
        - Заткнуть ему рот! — истошно хрипит Бенедикт, видя недовольство своего гостя, папского посланника, и сам подбегает к Людомиру, бьет его.
        Людомир стоит недвижимо. Бенедикт дергает его за руки, с силой толкает в спину, но повалить не может.
        - Валите его! — подбегает трясущийся Генрих. — Сбивайте с ног! — И впивается острыми ногтями в ногу Людомира.
        В этот миг Людомир, подняв над головой закованные в кандалы руки, изо всей силы ударил папского посланца в плечо. Хотя Людомир бил наугад, потому что ничего не видел, но не промахнулся — монах упал.
        Все это произошло так молниеносно, что никто не успел защитить папского посланца.
        - Хватайте его! Мечами! Мечами! — вопил перепуганный Бенедикт. — Бейте! Заколоть его!
        Стража бросилась на Людомира с обнаженными мечами, будто перед ней был не безоружный человек, а сотня воинов.
        Труп искалеченного, замученного Людомира Бенедикт по требованию папского посланца велел повесить на площади у днестровской пристани. И мертвого Людомира боялись напуганные твердостью смердов чужеземцы.
        Известить короля Андрея о галицких событиях Бенедикт поехал сам: он не доверял никому из приближенных — они могли наговорить о нем королю всякой всячины. Да и папский посланец советовал так сделать. Ведь Бенедикт и о нем королю скажет похвальное слово. Скажет, как он храбро обращался со страшным бунтовщиком смердом, как защищал имя святейшего Папы. Король в свой черед замолвит словцо перед Папой.
        Король Андрей и не думал ругать Бенедикта: он спас ему сына Коломана, а то, что галичане непокорность свою проявили, так это еще больше заставит Папу уважать его, Андрея. Ведь и он кое-что делает для папского престола, пусть Папа знает, как нелегко приходится с непослушными русскими. После случая с Генрихом Андрей боялся пускать папского легата в Галич: долго ли до беды, простые монахи пусть ездят туда, их не жаль, погибнет один — много других останется.
        Неприятно было сообщать Папе о неудачах, но, стиснув зубы, написал, промямлив что-то невнятное о богохульниках галичанах, которые никак не хотят слушать своего, Богом данного им короля: «Известно, что галицкий народ не только выступил против своего короля, нарушил присягу, но и, собрав войско от соседних русских, окружил галицкий замок, где пребывал наш сын с малым войском; из-за этого должны были мы немедля пойти в те земли, и это вынудило нас на некоторое время отложить намерение чествовать ваше святейшество…»
        Трудовой галицкий люд не проявил желания повиноваться чужеземцам, он бил их и вместе с ними бил и русских бояр-предателей. Незваных гостей, возомнивших себя хозяевами Русской земли, не встречали здесь хлебом-солью, а встречали, как волков-хищников, острой ненавистью, жгучим гневом.

6
        Тихо в лесу после дождя. Напуганные грозой птицы еще не начали свою неугомонную песню; чуть слышно шелестят ветвями зеленолистые дубы, окружив плотной стеной заросшую травой лесную дорогу, и эта мирная тишина располагает путников к молчанию. Как приятно спокойное величие могучего леса! Тут, с глазу на глаз с природой, человек чувствует себя свободнее — легче дышать ему напоенным лесными ароматами воздухом, он как бы защищен крепким зеленым заслоном. Придорожные цветы, подняв умытые щедрой дождевой водой разноцветные головки, тянулись выше травы к солнцу. Дорога свернула влево, и всадники ехали, освещенные ослепительными солнечными лучами. Тут словно веселее стало, будто и трава, и цветы другие, даже дорога, кажется, стала шире. Маленький мостик, переброшенный через ручеек, глухо гудит под копытами коней; светлая, прозрачная вода неслышно плывет вдоль покрытых зеленью берегов. Становится душно; снова припекает июльское солнце, и усталость незаметно охватывает, клонит ко сну, глаза невольно слипаются. Такая жара предвещает новый дождь.
        Иванко вздрагивает, порывисто поднимает голову. Неужели задремал? Он поворачивается: разомлевшие хлопцы качаются в седлах, кое-кто дремлет, кивая головой. Войско! Иванко улыбается. Два десятка молодых парней ведет он за собой. Шутник Теодосий назвал галицких беглецов войском. А что, разве не так? Это и впрямь войско. Они, эти парни, держали в осаде Бенедикта, они бросались в бой с венгерскими воеводами и нагнали страху на ненавистных бояр. Если войско, так и еще воевать будет, — видно, не раз еще с врагом придется встретиться.
        Теодосий еще позавчера, взяв свежих коней, из лесов под Галичем помчался во Владимир.
        - Тебе уже не возвращаться в Галич! — сказал он Иванке.
        Иванко и сам хорошо знал об этом: разве забудет Бенедикт те ужасные дни, когда он дрожал, окруженный в крепости? Только вздумай возвратиться — сразу схватят. И Судислав запомнил. В те дни разнесли и сожгли его подворье. Иванку все видели там, слышали, как он приказывал разбивать дверь у клети с оружием, как раздавал боярскую рожь женщинам и детям измученных закупов. Никогда не забудет этого злопамятный Судислав. А таки хорошо сделали — и венгерских баронов напугали, и галицких бояр прикрутили. Пусть знают — не всегда ходят смерды и закупы с согнутой спиной, не по доброй воле они обливаются потом на боярском поле. Смерды и закупы могут выпрямить плечи и поднять руку на боярина: не соси кровь из несчастных людей! Радостным праздником промелькнули те семь дней, легко дышалось тогда, знали — не появится утром постылый тиун, чтоб гнать на работу, не будет издеваться боярин. Иванко думает о родителях Роксаны. Не загрызут ли их Бенедиктовы псы? Не отомстят ли за него, Иванку? Может, и не тронут: Твердохлеб ничего не делал. Еще тогда, в воскресенье утром, хлебнул он сгоряча ледяного кваса и сразу же слег
— простудился, сильно кашляет, трясет его лихорадка. Он ни разу из клети не выходил. А отец Иванки Смеливец и дома не был все эти дни — он еще перед воскресеньем поехал с купцами в Корец на торжище, купить железа для своей кузницы…
        «Не будут трогать, — думал Иванко. — А впрочем, кто его знает, может, и разъярятся Бенедикт и Судислав?»
        Тяжкие мысли охватывают Иванку. Людомир не выходит из головы. Какой отважный был человек! А сколько добра сделал для Иванки — дважды во Владимир тайно наведывался и оттуда весточку от Роксаны приносил. Сам Иванко не видел Людомира повешенным — опасно было появляться в Галиче, — но мальчишки рассказывали — они ежедневно прибегали в лес и приносили все новости, — как мертвого Людомира привезли к пристани, чтобы поглумиться над ним, чтобы его смертью запугать смердов и городских ковачей. «Запугать? — думает Иванко. — Нет, видно, не запугаешь, Судислав! И эти парни, которые едут с нами, не вернутся к тебе, никого не обманешь, королевский прихлебатель!»
        Вспомнилось ему, как однажды Судислав допекал на площади худого, изможденного гончара. По приказу Бенедикта гончара били палками, а Судислав, проходя неподалеку, свернул к месту, где кричал от невыносимой боли гончар, и, ударив несчастного боярским посохом, рявкнул: «Ты что, против короля руку поднял?» Против короля! Гончар в том только и повинен был, что сказал людям на торжище об издевательствах Бенедиктовых псов над галичанами. Это услыхали Судиславовы шептуны — и немедленно к воеводе. Гончара замучили насмерть.
        С тех пор Иванко еще сильнее возненавидел Судислава.
        «Проклятый Иуда! — говорил он своим товарищам. — В церкви поп читал о таком. И этот тоже Иуда — продает своих людей чужеземцам…» А за Людомира Иванко отомстит — не одного врага заставит вспомнить, как мучили его смелого побратима Людомира. «Людомир! Думал ли ты, что эти душегубы убьют тебя?» Взволнованный этой смертью, уже пять ночей не может уснуть Иванко. Закроет глаза, вот-вот уснет — и вдруг появляется улыбающийся Людомир, разглаживает свою пышную русую бороду, берет Иванку за руку и начинает журить. Откроет глаза Иванко и до утра не спит. Только на рассвете немного забудется.
        Правду сказать, в лесу и сон тревожен — с любой стороны могут появиться враги и взять в плен. Но чем дальше отъезжали от Галича, тем спокойнее становилось на сердце. Прошлой ночью Иванко хорошо поспал, и товарищи пожалели его: уже и солнце поднялось высоко, а они его не будили.
        Иванко думает о том, что будет делать во Владимире. Никогда еще он не отлучался из дому так далеко, привык всегда находиться возле матери и отца. Жутко становится: как будет у чужих людей? Но все эти мысли заслоняет одна — о Роксане. Где она теперь, что делает? На мгновение представляет ее: стоит, улыбается, протягивает к нему руки — и сразу радостно становится на сердце. Неужели Роксана так близко? Никто из Иванковых спутников не бывал здесь и потому не знает, далеко ли еще до Владимира. И никого не встретишь на этой пустынной дороге. Позавчера заезжали в одно оселище, так смерды говорили, что до Владимира можно добраться на третью ночь.
        Что это? Конь храпит, прядет ушами, рвется в сторону. Забеспокоились Иванковы спутники. За тем развесистым дубом дорога поворачивает вправо. Неужели кто-то притаился? Откуда же здесь быть кому-либо из врагов? До Галича далеко, да и могли ли опередить их Бенедиктовы палачи?
        Все вопросительно смотрят на Иванку.
        - Ехать! — спокойно говорит он и поднимает плеть.
        Конь трогается, но ступает осторожно. Вот и поворот.
        Навстречу выходит седовласый лесник с длинным посохом в руке, прикладывает ладонь ко лбу, присматривается и уверенно направляется к путникам.
        - Ты Иванко будешь? — спрашивает он и нерешительно останавливается.
        Удивленный Иванко сдерживает коня. Откуда этот старик его знает? И впрямь, не Бенедиктова ли засада?
        Он медленно вынимает меч, подает знак своим спутникам, чтобы зорко следили.
        - Меч ты спрячь! — успокаивающе говорит старик. — Ты Иванко. Вижу. И меч, и шлем венгерский. Мне Теодосий говорил о тебе.
        Отлегло от сердца. За спиной Иванки облегченно вздохнули спутники.
        - Что же ты молчишь? — уже уверенно спрашивает старик. — Слезайте с коней, передохните. Хотите есть? Меду дам.
        - Теодосий? Теодосий сказал? — вскрикивает Иванко.
        - Да.
        - А где же он?
        - Позавчера проехал и о вас мне поведал, просил услужить вам — вот я с утра и жду у дороги.
        Иванке не терпится. Если тут есть люди, то уже и до Владимира недалеко. Может, не останавливаться?
        - Дедушка! А до Владимира еще далеко?
        - И далеко, и недалеко, — тянет старик, и в его глазах вспыхивают лукавые искорки. — Поприщ этак двадцать и пять будет. Тебе недалеко, а им, — кивает он на парней, — им далеко. Да ты что, Иванко, коней не жалеешь? Им передохнуть нужно, и напоить их пора, а у меня вода холодная, — певучим голосом продолжает лесник. — Слезайте, пойдемте со мной. Да и мед у меня свежий, липовый, божьи пчелки нанесли, вчера лишь собрал.
        Двадцать пять поприщ! Так близко! Иванко колеблется. Быстрее ехать, там ждет Роксана! Но лесник сказал верно, кони сильно устали, и ребята просят передышки, надоело уже трястись верхом. Нехотя соскакивает Иванко с коня, а ребятам этого только и нужно — они с шумом спрыгивают на землю.
        Иванко низко, до самой земли, кланяется старику, то же самое делают и его спутники.
        - Доброго здоровья вам, дедушка! — почтительно произносит Иванко. — Живите еще много лет!
        Обрадованный старик заливается смехом. Когда он смеется, во рту у него сверкают белые-белые, крепкие зубы.
        - Мне жить? — будто удивленно спрашивает он. — Это вам жить, а мне умирать скоро.
        - Сколько же вам лет, дедушка? — спрашивает кто-то из парней.
        - Лет? Лет, может, и немного… А может, и много. Вот от весны считаю, верно, что восемь десятков и девять.
        Иванко хотел сказать, что в таком возрасте столь быстро не ходят, но постеснялся. Старик пробежал вперед, осмотрел всех лошадей — не подопрело ли под седлом, не захромал ли чей конь.
        - Ко мне сюда! — показал он на тропинку, которая начиналась за ветвистым дубом на повороте.
        Он бодро пошел впереди, за ним Иванко, ведя в поводу коня.
        - А ты удивился, — сыпал словами разговорчивый лесник. — Мне обо всем рассказал Теодосий — он у меня ночевал, — и о тебе все сказал, и про ладу твою. И я молодым был, вот так, как ты, летел к своей. Давно все это было, а я помню! — Словно удивляясь, старик задержался на последнем слове и добавил: — Помню.
        От неожиданности Иванко покраснел. Хорошо, что старик не обернулся и не увидел, как загорелись у него щеки. А лесник, обрадовавшись людям, говорил без умолку — ему надоело сидеть бобылем в лесу.
        - Я ладу твою знаю, видел ее на княжеском подворье. Такая, как солнце! Не наглядишься… И родится же такая краса! Я бывал там, да не знал, что для тебя блюдет она себя. А что Роксаной называется — это я знал. Водицы давала мне. Это… — Дед начал вспоминать. — Да, да, это было в прошлом году… О чем бишь я говорил? — Старик сбился. — Ага, о водице. Сильная жара стояла, был я тогда на княжеском подворье, — мед отвозил. Внутри жжет, пить хочется, а она идет из терема. «Дай, говорю, дочка, водицы старику». Улыбнулась, сбегала за ведерком, достала из колодца и вот такой ковш набрала. «Пейте, говорит, на здоровье». Я промочил во рту, да и говорю ей: «А пью я за твое здоровье, чтобы тебе храброго да хорошего мужа найти». О тебе я и не ведал, что ты у нее на мысли. Когда выпил, глянул на нее, а она чуть не плачет. Думаю, обидел кто-то ее. Говорю: «Может, тебя твой ладо бросил? Так кто же он, что такой цветок смял?» А она только и сказала: «Нет, не бросил меня никто». И убежала. И не знал я ничего, а это Теодосий об всем рассказал.
        Иванко не пропускал ни единого слова. Теперь он уже и не жалел, что остановились тут. Какой хороший этот дедушка, словно родной! Вот этими руками брал он ковш из рук Роксаны, разговаривал с ней…
        - А вот мы и дома, — услыхал Иванко и как бы очнулся ото сна.
        Хотелось, чтобы старик еще и еще рассказывал о Роксане. Они вышли на зеленую полянку. Слева под деревьями прилепилась маленькая клеть-землянка, возле нее два стога сена.
        - Снимайте седла, пускайте коней пастись, поить потом будете, пусть остынут. А сами умывайтесь, вот моя вода. — Дед показал на ручеек, протекавший у пригорка, невдалеке от клети.
        Путники расположились прямо на траве и лакомились душистым медом, а старик все подливал его в широкие глиняные миски.
        - Вот только хлеба у меня мало. — Он вынес из клети два каравая. — Да ничего, ешьте, я несколько дней и так обойдусь. Такие дорогие гости.
        У путников было еще немного и своего хлеба, который им дали в оселище.
        После такого сладкого полдника все разлеглись на траве.
        - Отдохните, отдохните часок, я вас подниму. — Старик чувствовал, что Иванко рвется во Владимир. — А мы с тобой посидим.
        Иванко с радостью согласился, потому что лесник рассказал еще о Роксане, как ее хвалит Светозара. А потом и о своей жизни поведал.
        - Давно я тут, в лесу, один — до того еще, как Роман в Галиче князем стал. В оселище за Владимиром я жил. Лютый такой боярин у нас был, все ему не так — и ржи ему мало, и меду мало, и с вевериц шкур недостаточно. И все ко мне пристает; может, и я виновен, что когда-то его тиуна со двора прогнал. Донимал он меня, хоть в могилу ложись. Детей кормить нечем, и голые они, а он все — давай, давай! Невзлюбил меня тиун. Я Христом Богом молю его: «Дай дышать!» А он мне: «Вонючий смерд, еще и языком будешь молоть!» Прицепился он ко мне — не было уже сил терпеть. Приехал раз в мой двор, я к нему, а он перепугался и убежал. У меня и в руках ничего не было, только злость такая взяла — обо всем забыл и погнался за ним, может, и ударил бы, а может, и нет. А он конюха своего, который на возку его возил, схватил за руку и кричит: «Ты видел, как он меня бил?» Тот говорит: видел. Плохой был человек, этот конюх, свой такой же, как и я, а пакостливый. Бывает, уродится такое, что всех ненавидит.
        И потянули меня к боярину. А боярин — зверь лютый. Тиун плачет: «Он, говорит, убить меня хотел». Я упал в Ноги боярину и рассказываю все, как было, да кто же мне поверит! «Бить его палками!» — кричит боярин. Бросили меня на землю, палки тащат. Прибежала моя жена — тогда она еще жива была, — зарыдала, целует боярину сапоги, просит: «Не бейте!» — знает, что до смерти могут забить. А я молчу — что я могу поделать? Разгневался боярин, как завопит на мою жену: «Вон! А то и тебя под палки!» Замолчала она от страха. А мне сели на голову и на ноги, руки связали. Как ударили первый раз, даже в глазах потемнело, а второй раз стукнули — думал, что погибну. И вдруг перестали бить. Что такое? Мне же ничего не видно — меня лицом в землю ткнули, в рот песку набилось. Не пойму, что случилось. Слышу разговор — боярин с кем-то переговаривается. Хватают, поднимают меня, глянул — Роман. Спрашивает у боярина, за что бьют меня. Тот ему слова тиуна повторяет. Ну, думаю, теперь погиб, ведь я знаю — нрав у Романа крутой, человек он сердитый. «А где тиун?» — спрашивает Роман. Тот подходит. «Так было?» А тиун
изворачивается, говорит, что я, мол, всегда такой непокорный. А Роман как крикнет: «Ты говори, так было? Бил он тебя, поднял руку на боярского слугу?» А я осмелел да в ноги Роману, землю целую. «Святую землю, говорю, поцеловал, не бил». Роман посмотрел на меня строго. «Правду молвишь?» — «Святую правду», — говорю. А тиун как бросится ко мне: «Что ж ты хулу на меня князю возводишь? Да у меня свидетель есть». Роман к нему: «Свидетель есть?» — «Есть». — «Сюда его!» А конюх поблизости был. Идет, дрожит, он все слышал, о чем здесь говорилось. Глянул на меня и побледнел. «Говори, говори!» — науськивает его тиун. Роман рассердился, да как гаркнет на него, я чуть было не упал от страха. «Иди ближе, — зовет он конюха. — А ты правду скажешь?» Тот и перепугался. А что, если тиун признается? Тогда его, такого свидетеля, за злой язык повесят. Упал он, подполз к Роману, плачет. «Все видел, говорит, не бил тиуна Климята. — Это обо мне он — я Климятой прозываюсь. — Тиун, говорит, настращал меня, я и сказал боярину, что бил Климята тиуна». Ох, что сделалось с Романом! Почернел весь; он и так смуглый был, усы и борода
черные, а тут и вовсе страшным стал. «Иди сюда!» — крикнул тиуну. А когда тот подошел, Роман так ударил его палкой, что он упал. «Для меня правда дороже всего! — кричит Роман. — А ты что же, подлая образина, на людей хулу возводишь?! — А сам бьет тиуна ногами. — Вон отсюда!» — кричит. Тиун как вскочит — и мигом со двора. Боярин ни слова не промолвил. А Роман меня костит: «Ты не думай, кричит, что на княжеских и боярских слуг можно руку поднимать! Если сделаешь это — убью!» И так сверкает глазами, что меня в дрожь бросило, ноги еле держат. «А за то, что смел, говорит, что не побоялся правду сказать, милую». А я и сам знаю, что в соседнем оселище по приказу Романа двух закупов убили за ослушание. И на бояр жаловаться нельзя Роману — сам же виноват останешься, а боярин всегда прав. Вижу, что беда миновала, бросился я в ноги Роману: «Хочу просить тебя, княже, возьми меня от этого тиуна, а то съест, а у меня дети. Пусти в свое оселище, княже, или в лес к пчелам пошли, буду мед для тебя собирать». Роман посмотрел на боярина, а тот — знает, что нужно угодить князю, — поклонился ему. «Я, говорит, очень рад,
пусть идет Климята к тебе». Вот так я и попал сюда, на княжескую землю. Знаешь, Иванко. — Дед оглянулся, не слышит ли кто-нибудь, и шепнул на ухо Иванке: — Все равно у кого быть, у князя или у боярина: и тот и другой шкуру дерет, как с медведя. Только каждый из нас хочет, чтобы меньше драли, потому я и перешел к князю. Здесь вот и живу уже лет тридцать, жена давно умерла, а дети мои в старом оселище боярском. Правда, оно уже княжеским стало, это оселище, потому боярина того нечистая сила взяла. И внуки у меня есть… — Он посмотрел на солнце. — Ой! Да вам пора ехать. Эй, отроки, вставайте! — начал он будить спавших под дубами парней.
        Те неохотно вставали — им так сладко спалось…
        Пока седлали коней, дед не отходил от Иванки.
        - А что же ты, сынок, делать будешь? Где жить думаешь?
        - Я, дедушка, ковач, железо ковать умею. Вот только кузницы нет у меня, — засмеялся Иванко.
        - А я и тут тебе совет дам. Умер мой старший сын — он в том оселище ковачом был, — и кузница у него осталась. А что с ней делать его старой жене? Иди туда, бери кузницу, а я скажу невестке, что ты хороший человек. Там мои внуки живут, им чем-нибудь поможешь. — Он, прищурив глаза, посмотрел на Иванку.
        - Дедушка, как вас и благодарить? — низко поклонился Иванко.
        - Благодарить? Потом. Это я тебя должен благодарить. Опять кузница при деле будет.
        …Снова путники едут лесом. Только теперь они веселее стали, то тут, то там вспыхивает смех. И кони бегут бодрее. Иванке не терпится — хотя бы до вечера успеть доехать! Он стегает коня, и тот скачет, отбрасывая копытами землю. Иванко не оглядывается, сейчас уже нечего бояться — враги остались далеко позади, а товарищи пусть поспевают за ним.
        Еще одно оселище проскочили, и уже у крайней хаты остановил Иванко коня и спросил у женщины, которая перешла дорогу с полными ведрами:
        - Далеко ли до Владимира?
        Она удивленно осмотрела незнакомых всадников и ничего не ответила.
        - Ты что, глухая? — пошутил Иванко.
        - А ты слепой? — в тон ему задорно засмеялась она.
        - Слепой!
        - Вижу. Ничего перед собой не замечаешь, чуть меня конем не растоптал. На пожар летишь? Или, может, к ладе своей?
        Иванко был удивлен. Молодица угадала причину его спешки.
        - К ладе.
        - Теперь верю… Уже недалеко — свернете налево за той липой, а оттуда останется два поприща.
        Иванко дернул коня за поводья, пришпорил его, и конь с ходу пустился в галоп.
        - Счастье с тобой! Да будет тебе удача! — сочувственно крикнула вслед ему молодица, но Иванко уже не слыхал ее напутственных слов. До поворота доскакали в одно мгновение, оттуда простиралась прямая и ровная дорога, показались первые строения города Владимира. А солнце уже садится; только что висело над деревьями, и вдруг его красноватый шар закатился за горизонт. Хотя бы успеть, пока не наступят сумерки. А это что? Навстречу им мчатся два всадника. Один снимает шапку и машет ею, приветствует. Да это же Теодосий! А второй кто? Иванко внимательно всматривается, и неожиданно руки его бессильно опускаются. Конь, не чувствуя твердой руки хозяина, перешел на рысь. Неужели это Роксана? Она! Уже совсем близко. Это ее раскрасневшееся лицо, ее большие голубые глаза. Как радостно сияют они! И волосы старательно причесаны, и пробор на голове, а светло-русую длинную косу ветер забросил на грудь. Вот она, желанная! Роксана останавливает коня и склоняется к Иванке.
        - Роксана! — срывается шепот с Иванковых губ, но она слышит это ласковое слово и левой рукой обнимает его.
        Иванко крепко прижимает ее к себе, целует, сажает в свое седло — она кажется такой легонькой, как пушинка. Роксана приникла к нему; от стыда, что видят другие, прячет свою голову у него на груди.
        - Иванко! — кричит Теодосий. — Иванко! Да ты разве не видишь, что это я?
        Вопрос Теодосия доносится до Иванки будто откуда-то издалека. Что он может ответить, если нет слов, если в этих сумерках его озарил ярчайший свет и он, ослепленный, ничего не видит…
        - Иванко! — хохочет Теодосий. — Иванко! Хлопцы! Что это вы с ним сделали?
        Но те молчат. Они полукругом окружили Иванку, Теодосия и Роксану и удивленно переглядываются.
        Опомнившись, Иванко радостно протягивает Теодосию левую руку — правой он крепко держит Роксану.
        - Спасибо! Спасибо, Теодосий! — взволнованно произносит Иванко и неловко улыбается, оглядываясь на своих товарищей.
        - Поехали, Иванко, — тихо говорит Теодосий, тронутый их нежной встречей.
        Он едет первым, за ним ступает конь Иванки. Теодосий умышленно торопится, едет не оглядываясь, чтобы никто не увидел, как по его лицу скатилась непрошеная слеза. Он незаметно поднимает руку с плетью и, будто поправляя шапку, быстро вытирает щеку. В эту минуту он невольно вспомнил свою жизнь и растрогался.
        «Что с тобой, Теодосий? Давно же это было», — говорит он сам себе.
        Взволнованный близостью Роксаны, Иванко и не заметил волнения Теодосия. Если бы Иванко не был в таком состоянии, он обратил бы внимание на то, что вдруг исчезла шутливость Теодосия, Роксана подняла голову и посмотрела на Иванку. Еще никогда ее глаза не обжигали его таким огнем.
        Конь Иванки помчался за конем Теодосия, а Иванке казалось — вокруг никого нет, а он летит с Роксаной на чудесном ковре-самолете, о котором мать рассказывала в сказках.

7
        Только день пробыл Иванко на княжеском дворе. Теодосий водил его к княжичам Даниилу и Васильку.
        - Живут они одни, — рассказывал ему Теодосий. — Матери нет. С Мирославом они. Да оно и лучше — лучше для княжичей. Мать все время молится, молчит как рыба, с монахинями шепчется. Такая буря вокруг, супостаты зубами щелкают, укусить норовят, а она с монахинями… Разумно сделала Даниилова мать, — хохочет Теодосий, — в монастырь пошла. Пусть идет, — шепчет он Иванке на ухо, — тут мечами надо, а не молитвами. Хотела и Светозару потащить, а та и так и этак: я, мол, наведываться к вам буду. Ха-ха-ха! — раскатисто звучит смех Теодосия. — Девка что твой огонь, возле нее муж, молодой сотский, а ее в келью тащат молиться! — Теодосий сложил руки на груди, закрыл глаза и сделал гримасу. — Не в монастырь пошла Светозара, а с мужем услаждается. Роксана теперь у нее. Вот хорошо, что ты появился, а то Роксане одной скучно.
        Даниил понравился Иванке. В тот день, когда он последний раз видел его в Галиче, это был быстрый шестилетний мальчик, а теперь высокий, стройный, чернявый юноша.
        - Это ты воеводу мечом зарубил? — Даниил взял Иванку за плечо.
        - Я.
        Даниил посмотрел на Теодосия. А тот сгорает от нетерпения, хочется ему похвалить своего товарища.
        - Храбрым дружинником будет. Правда, Теодосий? — спросил Даниил.
        - Правда, а как же! — крикнул Теодосий.
        - Тогда бери его с собой, Теодосий.
        Но Иванко был недоволен. Даниил говорит так, будто и нет здесь Иванки. От обиды закипело внутри, но с княжичем нельзя спорить, как с Теодосием. Вспомнилось оселище, расхваленное Климятой. Хотелось пойти туда с Poксаной, а Даниил говорит совсем о другом.
        - Ковач я, а в селении кузница сына Климяты без ковача… Не бери меня в дружину, княжич. Буду я в кузнице, а в поход позовешь — прибегу, я к мечу привычный.
        Удивленный Даниил посмотрел на Теодосия. Тот утвердительно кивнул головой, взял сторону Иванки:
        - Поверь ему, княжич, вельми искусный он ковач. Мечей тебе накует. И в походе славным дружинником будет! Коня он привел с собой… Но он не все сказал тебе, — разгладил бороду Теодосий, — он жениться хочет, есть тут у него нареченная — Роксана.
        - Роксана?! — воскликнул пораженный Даниил. — А она ничего не говорила… Роксана!
        - Она! Тебе не говорила, а мать твоя знает. Десять лет ждала Роксана Иванку.
        - Десять лет? — растягивая слова, будто разговаривая сам с собой, произнес Даниил.
        - Десять, как один день! Десять! — сказал Теодосий многозначительно. — Ждала! Вот это нареченная! Твердое у нее слово. Кремень!
        - Кремень! — повторяет Даниил, и на его лице вспыхивает улыбка. Трудно ему еще держаться по-взрослому. Так и прорывается юношеская непоседливость.
        - Иди в оселище и свадьбу играй… — Даниил снова похлопал Иванку по плечу.
        - Меня слушай! — трясет Теодосий Иванку. — Слыхал, что Даниил сказал — иди в оселище! Ха-ха-ха! Доволен?
        - Доволен! — обнимает его Иванко.
        Даниил не возражал против того, чтобы Иванко стал ковачом, — значит половина дела сделана! Теперь только свадьбу сыграть; короткий летний пост кончается, можно и в церковь через несколько дней. Но когда пошли к Светозаре, она рассердилась, не хотела отпустить расторопную, трудолюбивую девушку. Княгиня подарила ей Роксану, и она так прислуживала ей, что Светозара не могла представить, как она будет без нее. Напрасно Теодосий обнадежил Иванку. Оказалось, что не такая это легкая крепость — упрямство боярыни.
        Друзья сидели в самом отдаленном углу дружинницкой клети и горевали. Тут жили дружинники — не боярские, не купеческие сыны, а такие, как Теодосий, люди без пристанища и без родных.
        - Я сам пойду к ней, — решительно сказал Теодосий, вставая с деревянного помоста. — Правда, с женщинами я не умею разговаривать. Мне бы с Бенедиктом или Судиславом, а с женщинами — голоса нет… Жди меня здесь.
        Иванко с тревогой провожал друга.
        Остановившись у порога светлицы Светозары, Теодосий осторожно начал издалека, как встретился в Галиче с Иванкой перед восстанием, как метко пускал Иванко стрелы в супостатов, как отважно рубился с воеводой, и дошел до того, как прибыл Иванко во Владимир.
        - Чего тебе надобно? — беспокойно спросила Светозара, вздрагивая от неприятного для нее присутствия этого мохнатого бородача. — Дмитрия нет, он приедет через пять дней.
        - А Дмитрий тут и не нужен, — настойчиво добивался своего Теодосий, медленно приближаясь к столу, за которым сидела Светозара. — Это целиком твое, а не его дело.
        - Без него я не могу ничего сказать, — ерзала на скамье Светозара, отодвигаясь в угол. — Выйди отсюда! — неожиданно выпалила она.
        - Неужели я такой страшный? — возмутился Теодосий и засмеялся, выставив напоказ свои белые, словно нанизанные на нитку фасолины, зубы. Он пальцами причесывал всклокоченную копну волос, приглаживал бороду. — Глянь! Я ведь не леший. Пусть меня Судислав боится.
        - Я ничего не скажу, — упиралась Светозара. — Придешь, когда будет Дмитрий.
        - Лишнее молвишь, боярыня. Твоего слова ждет Роксана.
        - Не скажу.
        - А может, скажешь? Ну да леший с ними, с Иванкой и Роксаной. Со мной будешь договариваться.
        - Я пожалуюсь Мирославу! — выкрикнула Светозара.
        - А это уж вовсе ни к чему. Меня слушай. Может, я тебе с Дмитрием когда-нибудь понадоблюсь. Верно, забыла уже, что Теодосий спас тебя и Дмитрий поклялся не причинять мне ничего плохого… Ты и не поблагодарила тогда. Я не сердился: ты так была напугана, что и не вспомнила обо мне. А теперь прошу тебя — отблагодари! — Теодосий бухнулся на колени перед Светозарой.
        Она вскочила со скамьи. Перед ней на коленях стоял этот страшный великан и такой смирный, как маленький мальчик.
        - Теодосий просит тебя, боярыня. К другой я и не пошел бы, а у тебя, знаю, сердце отзывчивое. Ну что Дмитрий тебе посоветует? Разве ему Роксана нужна, разве это дружинник? Она же не воин. А может, она и ему нужна? — лукаво улыбнулся Теодосий и поднялся на ноги. — Подождем Дмитрия.
        - Нет, нет! — заторопилась Светозара. — Я передумала. Делаю для тебя, это моя благодарность за спасение, я не забыла.
        - Ну и хорошие же люди на свете! — затанцевал на месте Теодосий. — Говорил я Иванке: «Не горюй, боярыня добрая», — а он не верил.
        - Пусть они будут счастливы. Пусть она идет к Иванке.
        - Нет! — развел руками Теодосий. — Так негоже. Что люди скажут? Как это «пусть идет»? Такая золотая девушка — и чтоб так пошла! Да мы ей свадьбу сыграем, — похвастался Теодосий.
        - Кто это «мы»? И его, и ее родители в Галиче.
        Тут бы и растеряться Теодосию, а он мгновенно вышел из положения.
        - Мы? Да мы — и я, и ты, боярыня… — И, не удержавшись, раскатисто захохотал. — Ну как на тебя сердиться! — мотнул головой Теодосий и как будто уже хотел идти, да остановился. — А как же свадьба? Откуда пойдет Роксана? У нее же и дома нет. Боярыня! Я тебе что-то скажу, а ты не ругай меня.
        - А почему ты заранее боишься?
        - Не боюсь, знаю, что не обидишь. Свадьба нужна, а матери нет и отца нет. Будь ей названой матерью.
        - Так я же еще молодая, такая, как и она, — покраснела Светозара, а в душе защекотало что-то: хорошо придумал Теодосий, почему бы и не стать ей посаженой матерью? Это ей было приятно.
        - Это не помеха, что ты молодая, видел я и таких матерей. И молодые годятся, если нет под рукой своих.
        - Под рукой? Ха-ха-ха!
        - Ну… на свадьбе, — оправдывался Теодосий.
        - Согласна. А посаженым отцом — кто будет?
        - Отцом?
        Теодосий почесал бороду. Правда, а кто же отцом? Он об этом совсем и не думал, не об этом сначала шла речь!
        - Отцом? А это уж ты сама выбирай!
        - А Роксана как?
        - Послушается. Она тебя во всем слушает.
        Честолюбивая Светозара не на шутку задумалась.
        Свадьба — и она посаженая мать! Это же все молодые боярыни завидовать будут… А во что одеться? Сразу мысль ее поскакала в сторону, и она рукой прикоснулась ко лбу. Во что одеться, чтобы они, эти боярыни, лопнули от досады? Теодосий молчал, боясь помешать Светозаре в выборе отца; он и не знал, что боярыня поглощена другими мыслями… «На голову надеть сверкающий красными самоцветами кокошник. Нет, красное не к лицу. С этими камешками, голубыми как небо, и надеть голубое платье, которое так любит Дмитрий…»
        Теодосий переминался с ноги на ногу, затаив дыхание, тихо глотал воздух; боярыня о чем-то думает, хоть бы не вспугнуть ее…
        Дмитрий! Светозара ухватилась за эту мысль. Только Дмитрий… Как же это она сразу не додумалась до этого!
        - Дмитрий! Он будет посаженым отцом!
        - Может не согласиться, — выразил сомнение Теодосий.
        - Для меня он все сделает! — быстро отрезала Светозара.
        В этом восклицании проявилась привередливая, но почитаемая своим мужем жена.
        - Попрошу — и согласится.
        Что оставалось делать Теодосию, как не лететь стрелой к Иванке с радостным известием!
        Иванко не мог спокойно сидеть и начал ходить по клети. Долго нет Теодосия. Неужели не дала согласия Светозара и куда-нибудь отправит Роксану? Или так долго уговаривает ее Теодосий? А может, прогнала. Вспомнил он, сколько преград стояло у них на пути. Не идет к бедняку счастье, обходит десятой дорогой. Иванко сжал кулаки: сколько горя пережил, сколько несчастий причинили эти бояре!
        Где Роксана сейчас? О чем она думает? Захотелось увидеть ее, утешить.
        Теодосий не вошел, а влетел в дверь, помчался к Иванке, отталкивая ногами скамейки, стоявшие на пути.
        - Иванко! — загремел он. — Ставь бочку меду для своего свата! — И ухватил его своими цепкими руками, стиснув так, что Иванко еле вырвался.
        - Пусти, медведь, задушишь!
        - Задушу! — разошелся Теодосий. — Задушу! — И, схватив снова Иванку, поднял его и закружил вокруг себя.
        - Пусти! — упрашивал, его Иванко.
        - Вот послушай! — посадил его на скамейку Теодосий. — Не так, как у людей бывает, не такое сватовство у тебя. Но ничего не поделаешь. Беги не против ветра, а с попутным ветром — будет легче. Очень печально, что родителей нет рядом. А что делать! Пошел бы я сейчас к Твердохлебу и Твердохлебихе, а пришлось к боярыне идти. Уговорил ее, послушала меня. Но, Иванко, свадьба у нас будет настоящая, и отец будет, и мать. Сказала Светозара, что будет посаженой матерью, а Дмитрий — отцом.
        - Нет же Дмитрия. Может, он и не захочет.
        - Не сомневайся, отроче, твое не уйдет, как говорил игумен наш. Такие слова молвила Светозара, что я поверил. А Дмитрий так любит свою жену, что не посмеет ей отказать. Вот если бы тебя попросила Роксана сделать хорошее, разве б ты не захотел? Эх, Иванко! Ну и свадьба же будет! — Теодосий радовался так, будто женился не Иванко, а он сам. — Вот гулять будем! — Он выкрикнул это с искренней радостью, ему всегда приятно было сделать что-нибудь доброе для своих близких друзей, для этого он не жалел ничего.
        Наступали сумерки, Теодосий и Иванко сидели в полутемной клети.
        - Теодосий, я побегу к Роксане!
        - Беги, беги, Иванко!
        - А ты что, здесь останешься?
        - Я спать лягу, устал за день, да и ночью мало спал. Иди, иди, Иванко, к своей голубке!
        Простившись с другом, Иванко выскочил из клети.
        Если бы он мог заглянуть к Теодосию в душу, он ужаснулся бы от той печали, которая охватила Теодосия.
        Теодосий никуда не хотел идти. Радость Иванки разбередила в его сердце давнишние раны. Он не завидовал другу, нет. Только эта радость напомнила ему о его тяжелой жизни, о скитаниях.
        Не раздеваясь, Теодосий упал на постель и закрыл глаза. Поплыли воспоминания… И он любил свою Федору, вот так же летел к ней, как Иванко к Роксане. Свадьба у них была бедной-пребедной, но зато они были богаты горячей любовью друг к другу. Сколько вечеров провели они вдвоем в своей убогой клети! Лежали и разговаривали. Мечтали о том, как вырастет сынок Руслан. Куцее смердовское счастье, такое маленькое, придавленное тяжелой холопской жизнью. И никуда от этой жизни не убежишь. Лови это счастье, держи его! Чудится Теодосию, что он и сейчас слышит горячий шепот Федоры: «Растет наш Русланчик!..»
        В Переяславском княжестве над Днепром родился и вырос Теодосий. И отец, и дед его были смердами, и он бы до сих пор сидел, там на горемычном дедовском клочке земли, но во время междоусобных княжеских войн было дотла сожжено поселение, в котором жил Теодосий. Князья грызлись между собой, а что для них смерды? Радовался тот князь, которому удавалось причинить неприятность своему недругу — разрушить принадлежащее ему поселение, сжечь его. И не думали они о смердах, ибо смерд был для них всего лишь бессловесным хлопом. Тогда и погибла Федора с сыном — она сгорела ночью в пылающей хате. Все смерды бросились спасать свое добро, храбро бились с половцами, приведенными враждующим князем, да только не устояли; те, что уцелели, отошли к Днепру, а когда возвратились, никого из родных не нашли. А куда податься? Тут же, на пепелище, и поселились снова. Пошел Теодосий к боярину, попросил у него рало да борону и стал закупом. Горько плакал Теодосий, тосковал по Федоре и сыну, не хотел ничего делать. Но боярин начал наседать, ругал, что Теодосий плохо работает. Бросил он все и ушел в Киев, стал изгоем —
неприкаянным человеком без роду без племени; в монастыре монахом был — там измывались над ним не меньше, чем бояре. Монах монаху рознь. Работным человеком был Теодосий, хлопом. Он ничего не принес в монастырь, кроме своих рук. Зажиточные монахи из бояр и купцов, те, что серебро да злато пожертвовали в обитель, по кельям души свои спасали. Но в монастыре не только одни бездельники-тунеядцы сидели. Было много и работящих монахов. Они землю пахали, лес рубили, за скотом ухаживали. А те, что в монастырских школах грамоту одолели, за другое полезное дело брались — книги переписывали; были и такие умельцы, которые иконы писали, монастырские строения своими руками возводили. Подружился Теодосий с этими простыми, трудолюбивыми людьми, но его гордая душа не могла мириться с неправдой, царившей вокруг. Здесь спина у него болела еще сильнее, чем у боярина. Очень злой был игумен, так и рыскал всюду, и тиуны монастырские помогали ему, утесняли работных монахов. Лес рубят — не так, мало. Привезут дерево во двор — опять не так, прицепится игумен: кору плохо очищают, хворост нехорошо сложили, много съели, а мало
сделали… Вроде и отдохнуть можно на тихом монастырском подворье — упасть и полежать после тяжких трудов, но игумен где угодно найдет, привяжется, нудным своим голосом душу выворачивает, словно шашель дерево точит, заставляет бить поклоны за выдуманные им грехи.
        - Как же это так, — жаловался Теодосий своим собратьям монахам, — святой человек, а злой, как пес…
        Не выдержал Теодосий монастырской неволи и задумал убежать. Как раз подвернулись купцы, ехавшие в Галич с товарами; им нужен был погонщик и хороший воин, который мог бы при нужде и за оружие взяться. Им понравился проворный Теодосий, и они присоветовали, чтобы он тайком убежал из монастыря. Он охотно согласился и поехал с ними. Добрался до Теребовли, да там и остался — привлекла его красивая вдова. Пожил с ней полгода Теодосий, немного набрался сил, поправился, а она неожиданно умерла от простуды. Бросил Теодосий хозяйство вдовы и пошел в Галич. Там-то Владислав и схватил его в свои цепкие лапы. Нашел чем подчинить себе несчастного человека, устрашил, что пожалуется князю, будто Теодосий убил теребовльскую вдову, да еще и намекнул, что за побег накажет Теодосия — у купцов Владислав вынюхал, что Теодосий бежал из монастыря. А за это могли жестоко покарать — либо глаза выколоть, либо отрезать нос и уши. Владислав прибрал к рукам бездомного изгоя и помыкал им как хотел. Мог ли противиться беззащитный Теодосий всесильному Владиславу? Тогда же Теодосий по приказу Владислава и похитил Светозару. Может,
и до сих пор не вырвался бы он из Владиславовых когтей, да Твердохлеб с Людомиром выследили Теодосия, привели Дмитрия в лес. Тогда и повернулась жизнь Теодосия по-иному…
        Светозара так загорелась лестной для нее ролью посаженой матери, что все дни только и хлопотала об этом. Она поехала в оселище, чтобы посмотреть, где будут жить Роксана с Иванкой у родственников Климяты. Посадила в челядницкой комнате девушек шить свадебный наряд для Роксаны; хотя и бедненький был этот наряд, из простого полотна, без дорогих украшений, не такой, как у боярынь, но Светозара преподносила его как подарок. Боярыня хлопотала о том, чтобы наварили кушаний на свадьбу, — она должна была, как мать, провожать невесту к жениху.
        К свадьбе почистили, убрали просторную челядницкую комнату, поставили там столы, скамейки, в углу под иконами красовалась «ветка» — свежесрубленная молоденькая елка, украшенная цветами и монистами.
        Роксана вся дрожала, когда пришла сюда в воскресенье утром со своими подружками. Тут ее должны были убрать к венцу. Вот на столе лежит белый убор — длинная, белая-белая сорочка, перехваченная тоненьким пояском, — и сапожки зеленые стоят, подаренные Светозарой.
        - Одевайся! — торопят девушки-подружки и суетятся вокруг нее.
        Как хороша сегодня их подруга!
        - Ты красивее боярыни! — шепчет Роксане самая молодая подружка. — Какая же ты хорошая!
        Будто все уже готово. Нет только посаженой матери — пусть она посмотрит.
        Светозара задержалась дома — она сама наряжала Дмитрия, мыла ему голову, причесывала кудри.
        - …Ну, как? — бросается она к Роксане и останавливается, пораженная.
        Как это она до сих пор не замечала Роксаниной красы? Бегала и бегала босоногая девчушка возле княгини, прислуживала ей и ничем не выделялась. И у нее, у Светозары, Роксана незаметная работала. А какая она сегодня! «Может, это она при Иванке так пышно расцвела? — промелькнуло у Светозары в голове. — Как уверенно стоит она!
        Княгиня», — подумала Светозара и сразу же успокоилась? дочь смерда не страшна для нее, она не соперница боярыне.
        - Торопитесь, девушки, торопитесь! Скоро и в церковь идти, — подгоняет Светозара. И хотя все уже, кажется, готово, подружки все еще прихорашивают невесту.
        Возле хаты послышался шум, зазвенели колокольчики — подъехал жених со своими дружками.
        - Ой, не пускайте! — закричали девушки и закрыли дверь на щеколду.
        В дверь забарабанили. Старшая подружка подошла и строго спросила:
        - Кто там?
        За дверью ответили:
        - Ехали мы лесом и гнались за куницей. Куница убежала, а мы след нашли. Она тут спряталась…
        Подружка строго прикрикнула:
        - Вы на охоте были, быстро ехали, дайте коням отдохнуть! А мы куницу поищем.
        У Роксаны быстро-быстро билось сердце, от радости дрожали руки и ноги. Тут недалеко, за Дверью, Иванко, приехал за ней, возьмет с собой навсегда. В доме суетились девушки, вели ее к столу, а она ступала будто не своими ногами, не слышала, о чем говорят.
        - Сюда, сюда! — Подружка дергает ее за рукав.
        Роксана растерянно моргает. Ага! Нужно присесть. Ее усаживают на скамью, укрытую вывернутой наизнанку шубой, — это чтобы молодые жили богато.
        - Вставай! — приказывает подружка и дает ей в руки ножницы, приговаривая: — Бери в руки, чтоб не было муки, всякое горе будешь отрезать и врагов прогонять.
        Роксана слушает все это, а мысли ее далеко отсюда — в Галиче, возле матери; не замечает, как в ее свадебный наряд подружки втыкают иголки — это заговор от сглазу.
        Кажется, все, Светозара велит открывать дверь, и сразу же к ним врываются Иванковы дружки, накрест перевязанные вышитыми рушниками, с цветами на груди.
        - А где ваша куница? — спрашивает старший дружка. — Будем в нее целиться, чтобы не убежала. — И он накладывает стрелу на лук.
        Настал черед Светозары. Она вышла вперед со словами:
        - У нас куница. А где ваш охотник, который первым ее увидел? Только ему и отдадим.
        - Есть у нас охотник-молодец, — говорит дружка и выталкивает Иванку вперед.
        Оробевший Иванко направляется к Роксане, но Роксанины подружки преграждают ему путь. Взявшись за руки, они заводят хороводную песню:
        А куницы здесь нету, нету,
        Убежала она, убежала.
        Али это молодец, молодец?
        Не поймал куницы-девицы он.
        Аль у него руки коротки?
        Аль у него очи слепые?
        Нам не нужно молодцов неудачливых.
        - Насмехаетесь? — возмущается старший дружка. — Мы покажем вам нашего молодца! А вы куницу не скрывайте да сюда ее давайте. А мы вам от сердца нашего дары принесли.
        Он выхватывает из кармана разноцветные ленты и начинает раздавать девушкам.
        Хоровод расстроился, девушки кинулись за подарками.
        Светозара стояла возле Роксаны, ждала, когда дружка обратится к «матери». Раздав ленты девушкам, он поспешил к ней, поклонился низко, коснувшись правой рукой земли. В левой руке он держал лук со стрелой.
        - А теперь к тебе, матушка княгиня! Покажи нам, где тут куница-девица. Ездим-ездим — нигде не найдем. Следы сюда ведут, сюда и ноги наши идут. А у нас молодец охотник. Вот он. — : И снова поставил перед собой Иванку. — Вручаю тебе, матушка, стрелу. Этой стрелой мы подстрелили куницу-девицу, но она убежала, выдернула стрелу и прочь бросила.
        - Приходят ли молодцы охотники с пустыми руками? — сурово спросила Светозара.
        - Не приходят. Мы для тебя, матушка княгиня, отняли у зайца-прыгуна дорогой подарок. Дарим тебе, чтоб видела, что не зря мы по лесам бегаем.
        Он подал Светозаре зеленый платок и вместе с ним стрелу. Светозара взяла платок, набросила себе на плечи, а стрелу отдала Роксане. Роксана прижала ее к груди и поклонилась гостям.
        - Вот куница-девица. Стрела ваша ее ранила. Берите ее, — торжественно промолвила Светозара.
        Дружка подошел к Роксане, взял ее за руку и подвел к Иванке.
        Свадебное шествие направилось к церкви.
        Глава третья

1
        Даниил порывисто перешагнул порог светлицы Дмитриева терема и застал Светозару одну. Она задрожала от неожиданности и, словно защищаясь, подняла над головой правую руку с зажатыми в руках сережками-колтами. Узнав Даниила, ласково ему улыбнулась. У нее на глазах вырос он. И хотя часто видела его, но все же удивлялась, как поднялся, возмужал некогда шаловливый Данилко. Уже восемнадцатую весну встречал юноша, и эти весны пламенели на его щеках горячим солнцем, вспыхивали огоньками в отцовских каре-золотистых очах, завивались черными как вороново крыло кудрями. Не раз смущалась Светозара, когда улыбался ей Даниил.
        - Наряжаешься, Светозара, — едва разжимая губы, говорит он, — чтобы муж больше любил?
        Она стояла с колтами в руках, еще не успела привесить их к золотистой нитке. Даниил подошел ближе — аромат лесных цветов ударил ему в голову. Ну как не опьянеть от этих запахов, как удержаться, чтобы не вдохнуть их полной грудью!
        - Покажи, Светозара, чары твои.
        Он взял маленький синий стеклянный флакон, вынул серебряную пробку, поднес к лицу — аромат заструился сильнее.
        - Эти духи я в колты вливаю, и мне дышится легко, и возле меня приятно стоять, будто цветы рядом, словно в лесу или в степи, — промолвила Светозара.
        Даниил осторожно держал флакончик, вдыхая приятный запах.
        - Где ты взяла эту дивную вещь? — спросил он и тут же гневно добавил: — Разговаривал я недавно с одним купцом из земли венецианской, едва сдержался, а хотел велеть, чтобы прогнали наглеца. — Даниил стиснул рукоять меча. — Надумал насмехаться над русскими, говорит: «Не умеют в вашей стране интересных вещей творить». Да у нас столько умельцев, что все сделают, все, у русских руки золотые. Сколько разных ковачей в городах! А эта венецианская оса жужжит! — Даниил крикнул: — Ух! Раздавил бы!.. Да ты не дрожи, Светозара, прости, что напугал, — успокаивающе улыбнулся Даниил.
        - А я и не испугалась, тебе показалось, что я задрожала. Хорошо ты ему ответил, Данилко. Это масло мне один лечец сделал, жил он в Галиче на Подгородье. Убежал оттуда на Волынь, ныне у нас, во Владимире.
        - А ты и тут его нашла? — ласково покачал головой Даниил, намекая на страсть Светозары к украшениям. Светозара вспыхнула, в глазах у нее мелькнула обида: слова Даниила задели ее. Но через мгновение глаза Светозары задорно заискрились.
        - Нашла! Люблю цветы и душистые мази. Иль это женщинам не к лицу?
        Обескураженный ее лукавой веселостью, Даниил протянул ей флакон.
        - Возьми, спрячь.
        Светозара закрыла флакон серебряной пробкой. В этом флаконе она хранила благоуханное масло, вязкое, как мед. Это масло лечец сделал из разной мешанины — из березового сока, из настойки целебных трав, из переваренного меда, из цветов.
        - Не видел такого, не приходилось, — полушутя промолвил Даниил, кивнув на флакон.
        - Женщинам это очень нужно. Да ты ведь от них далеко! — ехидно кольнула его острым словом Светозара.
        Далеко от женщин! Не насмехается ли она? А может, отгадала его тайные мысли? Не раз ему мерещилась по ночам девушка с такими глазами, как у Светозары. Он идет за ней, а она отдаляется, зовет за собой, и как Ни силился догнать, она исчезает во мгле… Просыпался, и тоскливо ныло сердце от неизведанной радости. Часто слышал Мирослав — он спал рядом, в соседней опочивальне, — как Даниил ночью соскакивал с постели, открывал окна.
        Слова Светозары смутили Даниила.
        - Тебе ладу-девушку искать пора, — будто невзначай кинула Светозара опасные слова.
        Она догадывалась, что у юноши на душе, замечала, как он тянется к их дому. А он ходил сюда часто, осторожно заводил разговоры о том, как ему иногда бывает грустно. Может, делал это потому, что давно уже не слышал ласкового материнского слова. Светозара утешала его, советовала не оставаться одному, быть больше с дружиной…
        И сегодня, видно, чтобы еще раз напомнить Даниилу о женитьбе, сказала:
        - У моей Роксаны сынок уже ходить начинает.
        Даниил поднял брови:
        - Ходить? Так ведь совсем недавно свадьба была!
        - Недавно! — рассмеялась Светозара. — Недавно! Два года уже прошло… Вот как дети быстро растут!
        Может, и еще насмехалась бы Светозара над своим гостем, да в светлицу вбежал Любосвет. Увидев Даниила, он застеснялся.
        - Почему замолчал? Матери что-то молвить хотел? — подошел к нему Даниил и, заметив на пороге Дмитрия, кивнул ему.
        Любосвет обернулся к отцу. Тот подбадривающе подмигнул сыну.
        - Мама! А мои стрелы все в цель попали!
        Светозара подошла к сыну, прижала его к себе, поцеловала в высокий лоб. Не скрылась от Даниила материнская гордость, и он позавидовал в это мгновение Любосвету, наблюдая за движениями Светозары. Любосвет рос незаметно для всех родных и знакомых, и никто не замечал, как он тянулся, словно молодой дубок. У взрослых не было времени следить за ребенком — годы проходили в бурях, невзгодах, крамолах и несчастьях. Светозара пестовала сына, вся отдавалась уходу за ним. Скоро девять лет Любосвету, кудрями плеча материнского касается.
        - Были мы с сыном, — заговорил Дмитрий, — у стен на стрельбище. Помнишь, как когда-то и ты стрелы пускал? И сын мой теперь то же делает, воином растет. Учу его, чтобы не краснеть перед дружинниками. Скажут: «Отец тысяцкий, а сын лука в руках держать не умеет».
        - А я уже держу, — похвалился Любосвет.
        Даниил смотрел на мальчика. Он вспомнил свои недавние детские годы, и ему захотелось оказаться на его месте. Счастливец Любосвет: отец обучает его ратной науке, из отцовских рук он впервые брал лук, руки отца и меч впервые ему подадут. А Даниил не помнит своего отца. Силился представить, как отец держал его на руках, прощаясь, пугал бородой во сне. Не запечатлелся в памяти образ отца, и он мысленно дорисовывал его. Длинными вечерами, когда Мирослав, не закончив рассказа, смежал глаза, Даниил не спал, а старался восстановить в мыслях образ отца. Вот отец на коне, вокруг дружинники, а отец заботливо спрашивает: «А Данилко где?» Так стремился, так пламенно хотел Даниил хотя бы в воображении создать, воскресить желанную отцовскую ласку…
        - Расти счастливым, — погладил он по голове мальчика.
        Даниил надел шелом, попрощался со Светозарой и Любосветом.
        - Ты, Дмитрий, ко мне приходи, в гридницу. За Мирославом я послал дружинника, да и Василия и Семена зову к себе, Демьян будет и еще двое бояр. Сидим мы тут, в городе Владимире, будто в западне. До каких же пор сидеть? И мечи наши заржавеют. Забудем, как и воевать надо.
        Боярин Филипп убавил шаг. Он заметил, как от ворот к гриднице торопился тысяцкий Демьян, тяжело переводя дух, — Демьян был толстый, неповоротливый. Филипп низко поклонился ему.
        - Будь счастлив, тысяцкий.
        - И тебе много счастья желаю! — скороговоркой ответил Демьян и уже хотел было сделать последний шаг к порогу, но Филипп потянул его назад за рукав.
        - Еще не все пришли, подожди. — Он показал глазами на скамейку под густолистой яблоней.
        Демьян сел, рядом с ним примостился и Филипп.
        - Тяжело дышать, Демьян? — сочувственно спросил Филипп.
        - Тяжело… давит вот здесь, — показал Демьян на грудь.
        - Лечец один есть, нашел я, может, и тебе чем поможет.
        - Пробовал уже, много их было, всякие настойки пил, а дышать не могу. Ни один не помог.
        - А этот поможет.
        - Спасибо, Филипп! — искренне поблагодарил Демьян приятеля и поднялся, чтобы идти.
        - Куда? Подожди. «Спасибо»! Не за что благодарить… Для чего Даниил собирает нас?
        Демьян посмотрел удивленно.
        - Чего ты удивляешься? Мне интересно, для чего собирает, — тихо произнес Филипп.
        - Он сам скажет.
        - В поход собирается?
        - Да что тебе? Скажет — в поход, так и пойдем в поход.
        - Пойдешь? — В голосе Филиппа послышалось сомнение.
        - Ну и пойдем!
        - Не все скажет Даниил. Вдвоем с Мирославом тайно замышляют. Может, ты что слышал?
        Демьян рассердился:
        - Отойди от греха, не лезь! Не подслушиваю я…
        - Грех? — ехидно улыбнулся Филипп. — А ты уже согрешил, не отвертишься.
        - Что? Что? — испуганно спросил Демьян, оглядываясь.
        - О Романе забыл? Не помнишь, как ночью ножом в грудь ударил? Не знал, что он латы никогда не снимает. Нож скользнул, а ты… хе-хе-хе… — разразился мелким смехом Филипп, — а ты убежал. И Роман свирепствовал, разыскивая ночного татя. Задавил бы тебя, как муху… А я спас.
        - Ты?! — быстро замигал Демьян, пораженный словами Филиппа.
        - Я! А то кто же! Я шепнул Роману, что руку на него поднял Шумилович. Нужно было убрать слюнтяя, а то он начал пакостить нам… И растерзал его Роман.
        Демьян сидел как на огне. Как перетрусил он тогда! Недолюбливал он Романа, как и все именитые галицкие бояре. Сколько их казнил Роман! После того ночного случая зарекся Демьян выступать против Романа, переметнулся на его сторону. Думал, что все уже забылось. Теперь сыну его Даниилу помогал, ни в чем не противился.
        - Тысяцким тебя Данило поставил. Хорошо! С нами будешь.
        От страха Демьян задрожал, мороз побежал у него по коже. Снова темные дела! А они ему уже осточертели, хотелось спокойно с одними идти — с Даниилом и Мирославом.
        - С вами? — возмутился Демьян. — Не пойду!
        - Пойдешь! — зашипел над ухом Филипп.
        - Не пойду!
        - Не ори! Услышат… Ты же к Даниле когда прибежал? Когда он уже подрос. Убежал к нему из Галича. Думаешь, ты сам сюда прибежал?
        Демьян ничего не понимал. Что значит не сам? Конечно, сам. Задумал перейти к Даниилу, бежать от Владиславова ада, так и сделал.
        Филипп наслаждался растерянностью Демьяна, еще сильнее наступал на него:
        - Мы следили за тобой, толкали тебя сюда, а ты, дурак, и не заметил. Кто тебе сто гривен дал? Я дал.
        - Верно, — склонил голову Демьян.
        - А ты вернул?
        - Ты же сказал, что можно через десять лет вернуть по-дружески…
        - По-дружески! А на пергаменте писал ты своими пальцами: «Сто гривен взял Демьян»?
        - Писал.
        - Так знай, что пергамент тот у Бенедикта: это его деньги.
        - Его? — испуганно промолвил сбитый с толку Демьян.
        - Его. А он Даниле напишет, что ты у него деньги брал.
        У Демьяна отнялся язык.
        - Вот и молчи! — прошипел Филипп. — Будешь молчать — жив будешь. Рот раскроешь — сразу шепнем Даниле, и он мигом голову отрубит. Что теперь скажешь? Могу еще и о ноже намекнуть Даниле… Согласен? А если нет, так будет то, что с Людомиром было.
        - Согласен, — тихо произнес подавленный Демьян.
        - О! Бояре идут!
        Филипп поздоровался с Семеном и Василием, и они все вместе пошли в гридницу. Там их уже ждал Мирослав.

2
        Никто не садился, ибо не было хозяина. Таков уж с деда-прадеда обычай — не садиться, пока хозяин не пригласит.
        Даниил появился из боковой двери, вошел так тихо, что и не заметили его, — пушистый ковер Скрадывал шум шагов.
        Мирослав залюбовался своим воспитанником. Даниил уже сам управляет, как хозяин. Сколько же прошло лет без Романа? Тринадцать с половиною. Радостно улыбается княжий пестун. Не легко ему было поднять на ноги бескрылого птенца. Скрывая от людей свою радость, Мирослав втайне гордился названым сыном.
        Даниил легко стучал сапогами, пошитыми из зеленой хзы, — любил он зеленый цвет. Из-под синего кафтана виднелись красные гащи — штаны. Под кафтаном нет кольчуги — дома можно спокойно ходить, ведь тут все свои люди.
        - Дума долгая будет, — встряхнул кудрями Даниил, отбросив непокорную прядь черных волос. — Присаживайтесь к столу, поразмыслите, други мои, что деять будем. Дмитрия нет? — взглянул он на окно.
        В сенях послышались шаги.
        Дружинник, приоткрыв дверь, четко произнес:
        - Тысяцкий Дмитрий идет.
        - Зови его сюда скорее, — махнул рукой Даниил.
        Дмитрий легко пробежал от порога к столу.
        - Не гневайся, князь, задержался с дружинниками.
        - Размыслите, други, — продолжал Даниил, взяв в руки подсвечник, чтобы отодвинуть его дальше. — Долго ли так сидеть будем? Соседи наши любезные… — При этих словах брови Даниила опустились, насупились; он кусал губы. Знал уже эту примету Мирослав; значит, кипит, злится Даниил. — Соседи вежливые — король венгерский да Лешко краковский — отчину нашу разорвали. Во Владимире-полуотчине сидим, да и ту обкорнали. В Берестье ехать нельзя, в Угровске тоже Лешковы вояки сидят. Мы все силы собираем, а враги обрезывают ее. До каких же пор нашу рожь будут топтать?
        - Растет рожь, вверх тянется и дождя просит, — вставил свое слово Мирослав.
        Даниил посмотрел на своего пестуна — хорошо сказал Мирослав!
        - А вчера из Галича люди пришли, — тихо произнес Василий.
        - Знаю, — перебил его Даниил. — У меня Теодосий был, рассказывал о Бенедикте. Десять дней лазил там Теодосий, все выведал, что я велел.
        Филипп облизал горячие губы. Как же это он прозевал, что Теодосий в Галиче был! Будет ругать Бенедикт, что не известил его. Схватить бы Теодосия в Галиче!
        - Говорил Теодосий, — добавил Мирослав, — галичане; просят, чтобы думали о них: время уже тех баронов изгонять.
        Даниил посмотрел на него, подался вперед, оперся о столешницу.
        - Время уже, молвишь? Нет, не сегодня. Ударим по Бенедикту Лешко ему поможет. А мириться с нами не хочет Лешко, ибо с королем венгерским уговор имел — как же теперь клятву свою нарушит? Да и зачем ему клятву ломать, разве ему нашей земли жалко? Размыслить надо, — и он наклонился к столу.
        Семен смотрел в угол, будто увидел там что-то интересное. Василий к стене прислонился, щуплый как подросток, и не видно его из-за Демьяновой спины. Филипп носком сапога отбрасывал какую-то соринку. Дмитрий с краю сидел, в разговор не вступал: молод еще, что он скажет, если тут более мудрые головы есть, не к лицу ему наперед старших выскакивать.
        Мирослав кашлянул, выпрямился.
        - Прошлым летом мы прозевали. Король Андрей в крестовый поход ходил. Тогда нам и следовало бы ударить на Бенедикта. Сидит он в Галиче и смеется над нами.
        - Андрей тогда своего войска из Галича не брал, — вставил свое слово Филипп.
        - Ведаю о том, что не брал, — задумчиво продолжал Мирослав. — Да когда бы ударили мы, то не было бы подмоги Бенедикту. Правда, силы у нас были малые. Но самое время было ударить… И королю не повезло тогда, мыслил он войско свое по морю послать, но с острова, Кипром рекомого, домой возвратился. Буря ладьи их поразбросала. А теперь король дома, в Буде своей.
        Ничего нового не говорит Мирослав. Даниил думал, что советники скажут что-нибудь интересное, доселе неведомое, а они — о короле. Да о нем и о крестовом походе Даниил и Сам знает, рассказывали ему верные люди, которые по его приказу бывали в Венгрии.
        - Что делать? — обводит всех глазами Даниил.
        Филипп вскакивает с места, выкрикивает:
        - На Галич идти! Ударить Бенедикта!
        Даниил машет на него рукой. А Филипп рвется дальше:
        - Не останавливай меня! Нечего сидеть! Идем на Галич! Не дадим Бенедикту смеяться над нами!
        Семен спокойно обращается к Филиппу:
        - А чего ты кипятишься? Сила у нас есть? Хватит?
        Филипп, не соглашаясь, продолжает выкрикивать:
        - С таким трусом, как Семен, вечно будем здесь сидеть!
        - Ты, боярин, со мной на мечах не встречался и трусом не обзывай! — обиженно огрызнулся Семен.
        Филипп пошел на попятный:
        - Я не о тебе, это так, к слову пришлось. А ты — друг мой.
        Перепалка угасла, и Даниил ждет, его взгляд остановился на Демьяне: интересно, что он скажет, он ведь человек рассудительный.
        - А ты что молчишь, Демьян? Как мыслишь? — не сводя с него глаз, спрашивает Даниил.
        - Я? — переспрашивает Демьян, застигнутый врасплох. Мысли его были далеко отсюда, не выходили из головы наглые угрозы Филиппа. — Я?.. Я… на Галич! Разобьем Бенедикта! — выкрикивает он.
        - И этот тоже. — Даниил посмотрел на Мирослава.
        - Нельзя! Нельзя! — волнуется Мирослав и, торопясь, будто все уже согласны идти в поход на Галич, говорит быстро: — Не нужно! Не нужно! Горе нам будет. Силы у нас еще нет большой. Помощь нам нужна.
        - Какая помощь? — поворачивается к нему Филипп. — Одни пойдем!
        - Нет, не пойдем! — решительно отрезает Мирослав. — Помощь нужна.
        - У кого помощи просить? — вопросительно смотрит на него Даниил. — К Мстиславу Романовичу ездил в Киев Андрей-дворский, а что привез? У него сила такая же, как и у нас. Не токмо помощи подать, но рад, чтобы его не трогали. Богобоязливый очень тот князь. — Даниил дернулся в сторону, сморщился, в глазах его забегали гневные огоньки. — Ему монахом сидеть в монастыре, в схиму постричься. Поведал мне Андрей-дворский, как говорит тот князь — такой уж смирный у него голос, будто умирать собрался. С таким негоже на брань идти… В Чернигов податься — дороги нет, ибо там корни Игоревичей, а у них нет ласки к нам… — Даниил умолк, посмотрел на бояр. — А ты, Филипп, как песик, хвостом виляешь, кричишь: «В поход, в поход!» Не годится так.
        Даниил поднялся, впился взглядом в окно и промолвил:
        - Мирослав сказал, что дождь нам нужен. Нужен, други мои, да еще и теплый, и приветливый, чтобы наша рожь буйно зазеленела.
        Мирослав оживился. Мудро говорит Даниил, молодая голова, а такая ясная! Как верно подхватил мысль о дожде!
        - О дожде молвишь, а откуда тот дождь выглядывать, где та туча и гром? — обратился он к своему воспитаннику.
        Даниил хитро щурил глаза, лукавая усмешка играла на его устах — будто повеселел, и на гостей поглядывал пытливо. Вдруг заговорил:
        - Дождь? Широко небо над землей Русской, откуда-нибудь да приплывет туча долгожданная.
        Гости переглянулись — не поняли его слов. А он кивнул Дмитрию.
        - А ну, тысяцкий, вели, пусть певца Митусу приведут сюда…
        Дружинник привел седобородого старца. Остановился слепой Митуса у порога, выжидая. В широких штанах — гащах, белой длинной сорочке, подпоясанной туго переплетенной веревочкой, в постолах из сыромятной медвежьей шкуры, с гуслями в руках.
        - Кто в светлице есть? — спросил старческим, но еще звонким голосом.
        - А в светлице, — ответил Мирослав, — князь Даниил, бояре Василий, Филипп, Семен да тысяцкие Демьян и Дмитрий.
        Митуса низко поклонился и, протянув перед собой правую руку, двинулся от порога. Его подхватил Дмитрий и посадил на скамью.
        - Слушаю тебя, князь.
        - Позвали тебя, чтобы поведал, где бывал и что слыхал от людей.
        Митуса окинул светлицу незрячими глазами, склонил вперед голову, правым ухом ловя малейший шорох, привык уже — уши заменяли ему глаза; помолчал немного и начал не спеша, протяжным голосом:
        - Всюду бывал я. Велика земля наша Русская. Выйду зимой с одного конца, а пока в другой приду — снова зима. И рек много, и лесов много. И шумит лес будто живой, что-то молвит. Не вижу я глазами, а ушами слышу. — В светлице тишина, и Митуса словно сам с собой разговаривает, головой качает. — Лес люблю я очень. Сижу под деревом, слушаю: лес шумит, а я его голос знаю. Знаю, когда лес грустит, тогда печально листья шелестят, — бывает это перед грозой. А когда солнышко ясное светит ласково, тогда и лес шепчет спокойно, каждый листик весело шелестит. А птиц в лесу сколько! Я уже чую, какая погода на дворе, — птичек слушаю. Они мне все рассказывают.
        Мирослав подвинулся ближе к столу, скрипнула скамья. Митуса замолчал, прислушался и, мотнув головой, продолжал:
        - И людей в лесу много, смердов несчастных и ковачей разных из города Галича. Шел я сюда с Днестра, встречал в лесу множество людей наших — убежали они в леса от поганых баронов венгерских, от Бенедикта лютого. Свои пожитки люди в лесу прячут. Да хотя и в лесу сидят, а друг с другом разговаривают. Спрашивают, когда уже князь Даниил соберет свое войско и прогонит проклятых чужеземцев лихих. «И мы, говорят, в войско пойдем, только сообща нужно выступать». Ждут братьев своих с Волыни. А ты прислушайся, князь, к голосу народному. Народ обо всем может поведать. Говорили мне люди в лесу, чтобы я спел им песню о богатырях наших и о ратаях, которые землю бросали да за мечи брались, и о Ярославе-князе Осмомысле, и о Романе буй Мстиславиче, отце твоем. Много я песен знаю. Пел им эти песни, и о Людомире пел.
        - А чего ради о Людомире? — ощетинился Филипп. — Он не князь и не боярин.
        Митуса поднял голову, притих и медленно спросил:
        - Чей голос я услышал?
        - Это боярин Филипп, — наклонился к нему Дмитрий.
        Ничего не ответил Митуса, только видно было, как задрожали его губы. Подумав немного, он повернул голову туда, откуда услышал голос Филиппа, и сказал:
        - Не князь и не боярин? Так разве уже и не человек?.. Он, Людомир, богатырь духом и телом храбрый, не побороли его вороги. Я слышал, как его мучили, люди сказывали мне, те, которые видели… Не сломили Людомира, а как бесновался латынщик, резал его… Лезут они к нам, как саранча гадкая. А Людомир против них…
        Филипп порывался несколько раз встать и подбежать к Митусе, но его сдерживал Даниил, подавая суровый знак рукой.
        Митуса прислушался. Никто ничего не говорит, и Филипп молчит. Выждав какое-то мгновение, Митуса сказал:
        - Людомир — храбрый русский воин, и мы преклоняемся перед ним. — И добавил: — Хочу уже новые песни петь, о новых боях с ворогами проклятыми. А лес шумит печально, ничего не рассказывает. Слезы людские в том голосе слышатся…
        Склонился Митуса, закрыл белой бородой гусли, замолчал. Даниил подсел к нему ближе.
        - Расскажи, вещий певец, о наших днях новую песню свою спой.
        Митуса словно помолодел, невидящими глазами впился в Даниила, за гусли взялся, коснулся пальцами струн — они нежно откликнулись.
        - О князе Удалом Мстиславе песню я сложил, только длинная она, о его походах.
        И пальцы Митусы забегали по струнам:
        Начнем, братья,
        Мы песню петь
        Про князя Мстислава
        Из Мономахова рода!
        А как дед его, прадед
        Мономах Володимир,
        Русскую землю
        От половцев защищал.
        Так и смелый витязь
        Мстислав, сын Мстислава,
        Воинов смелых,
        Воинов русских водит на битвы,
        За землю Русскую воюет.
        Из Великого Новогорода
        О нем слава
        Летит по всей Русской земле…
        Пел Митуса о храбрых русских воинах, как в походы они с Мстиславом ходили, как удавалось им в этих походах побеждать, как Мстислав на Чудь ходил и до самого моря студеного дошел.
        Даниил застыл на месте, правая рука впилась в рукоятку меча, а левой оперся о стол и замер. А песня лилась бесконечно. Пел Митуса о богатстве Русской земли, о русичах храбрых и подругах их верных, женщинах прекрасных, о том, как из походов ждут они своих мужей и сыновей. По-юношески звенел голос Митусы, женщин воспевая. Звенели и гусли, вплетаясь в слова певца о красавице новгородской Анне, дочери Мстислава:
        Ой, высока она и стройна,
        Как сосенка высокая в роще!
        В очи ясные глянешь —
        Словно в озере тонешь глубоком.
        А такие у ней щеки нежные,
        Словно в небе заря на восходе.
        Слово молвит к кому — и покажется,
        Будто гусли поют
        Нежным голосом…
        И не заметили, когда певец умолк. Очарованный Даниил подбежал к Митусе:
        - А ты видел, Митуса, Мстислава Удалого?
        - Забыл ты, княже, что очи мои ничего не видят! Был я в Новгороде Великом и возле Мстислава был близко, к нему во двор заходил. Он меня и в терем к себе приглашал. Говорил я с ним, а потом еще проводник мой много рассказывал и о нем, и о дочери его. А я все это запомнил и песню сложил о храбром Мстиславе. Много о нем поведали мне новгородцы, и все больше люд простой, — по душе людям Мстиславова отвага. На Торге в Новгороде сидел и слушал, по улицам ходил, к ковачам в кузницы заглядывал, где оружие куют, и к дружинникам наведывался. Всюду хорошим словом Мстислава почитают. Честный человек он. Слово дал — никогда не нарушит.
        Даниил поблагодарил певца, велел, чтобы накормили его и на княжеском дворе оставили отдохнуть.
        - Благодарствую за ласку, во дворе я у тебя поживу, только не долго… Ничего не надобно мне, в дорогу снова пойду.
        Митуса встал, осторожно прижал к себе гусли и направился к двери, поддерживаемый Дмитрием.
        Даниил задумался. Дошло ли до разумения бояр, понятно ли им, зачем он Митусу позвал?
        Только вышел Митуса, как поднялся взволнованный Мирослав:
        - Кланяюсь Даниилу за разум его. Сумел он мысли людские уловить, словно стебельки в один веник связал. Тако и мы думали — помощи надо просить у братьев наших. Вижу теперь — в Новгород следует податься.
        - В Новгород? Далеко! Пока придут, нас переловит тут всех Бенедикт, — тянул свое Филипп.
        Даниил вспылил:
        - Замолчи, Филипп!
        Филипп не унимался:
        - «Замолчи»!.. Могу и молчать… Но ты ведь совета спрашиваешь, я и говорю то, что думаю.
        - Думаешь? — рассердился Даниил.
        - О Галиче думаю…
        Наступило неловкое молчание. Даниила вывел из равновесия Филипп своими назойливыми советами. Даниил дрожал от ярости: этот противный боярин нагло лезет в советчики! «А может, он и верно говорит? — мелькнула в голове Даниила мысль. Но он сразу же отогнал ее. — Хорошо, что Мирослав начал говорить, пусть говорит», — начал успокаиваться Даниил.
        - Мыслю так, — осторожно продолжал Мирослав, — должны мы посмотреть, где будет лучше, а не бахвалиться, как Филипп.
        «Подбодрил, как всегда, молодец Мирослав», — подумал Даниил и с благодарностью посмотрел на своего воспитателя.
        - Это и есть тот теплый дождь, — окинул всех взором Даниил, — тот дождь, о котором Мирослав говорил. Из Новгорода он нашу рожь и нашу жизнь окропит. Вот туда идти нам за помощью, к Мстиславу Удалому, его сюда просить с дружиной храброй новгородской.
        Василий кашлянул, подергал свою реденькую бородку, поднялся со скамьи.
        - Верно молвит князь Даниил, нам к своим тянуться надо, как к братенникам родным. Горя много на Русской земле. Раздоры княжеские люд поделили. — Он косо посмотрел на Даниила: не рассердился ли тот за такие слова? — А нам бы сообща против врагов злых. И в «Слове о полку Игоревом» вельми мудро о силе русской сказано… Да помним мы, — снова посмотрел он на Даниила, — что и отец твой Роман княжил в Новгороде. Давно то было, да не забылось… Это тоже понадобится, дружба-то такая… В Новгород посла нашего послать и до самой земли им пек, клониться — пусть воинов к нам посылают, а мы их отблагодарим.
        Семен и Дмитрий, слушая Василия, кивали головами, соглашались и были рады, что и у них такие же мысли. Но неожиданно нахмурился Мирослав, к Даниилу обратился:
        - А об одном забыли. Подумал ли ты — придет Мстислав, а где же княжить будет? В Галиче? А ты как? Что? Отдашь ему землю нашу? Снова ссориться, снова драку разжигать?
        - Верно! Ссоры будут! Без новгородцев обойдемся! — ухватился за поданную Мирославом мысль Филипп.
        Словно от прикосновения острого меча вспыхнул Даниил.
        - А лучше, чтобы Коломан в нашем Галиче сидел? — крикнул он так громко, что все вздрогнули. — Ты так мыслишь, Мирослав? Думал я, что ты мудрее! А ты будто ножом в сердце. Посоветовал!
        Еще не было такого, чтобы Даниил на воспитателя своего голос повышал. Все ужаснулись. Едва удержался Мирослав, чтобы на эту дерзость Даниила не ответить так же резко. Он весь трепетал, но не хотел при свидетелях лезть в драку. Даниил горько обидел его. Голос Мирослава дрожал:
        - Нож? С такими словами полегче, Даниил… Звать Мстислава надо, да не будет ли того, что с Игоревичами было? Я… я… — заикался Мирослав, — я не знаю, как будет.
        Даниил понял, что обидел Мирослава, но отступать не мог.
        - Знаю, почему Мирослав закипел так: мыслит, что князь Мстислав выгонит нас из Галича.
        - Выгонит, как Бог свят, выгонит! — быстро крикнул Филипп.
        - А я сам ему Галич уступлю. С Игоревичами не так было, тогда Владислав-крамольник с ними был заодно. А ныне Мстислава мы сами просить будем от галицких людей. Я сам с Мстиславом говорить буду. Так мыслю, что он не король чужеземный, а свой, русский человек.
        Облегченно вздохнул Семен и радостно заспешил, глотая слова:
        - Вот теперь… легче на душе стало… Вижу, что верно говоришь… Звать Мстислава нужно.
        Заметив, что Филипп наклонил голову и словно не слышит, что вокруг происходит, Даниил обратился к нему:
        - А ты как?
        Филипп предупредительно поспешил:
        - Подумай, Даниил. Я так считаю, что верно Мирослав сказал — никак не пристало нам кого-то чужого звать…
        Не успел он закончить, как Даниил стукнул кулаком по столу и закричал:
        - Чужого? Кто чужой? Наши, русские, или латынщики?
        Филипп съежился, врос в скамью. Гнев Даниила ошеломил его, напугал.
        - Я… я… тебе добра желаю, — оправдывался он.
        - А как ты, Мирослав? — примирительно обратился Даниил к своему воспитателю.
        Мирослав понял свою ошибку. Если уже такие, как Филипп, присоединяются к его мысли, видно, мысль плохая. Недолюбливал он Филиппа — отталкивал тот его своей слащавостью. Но сейчас не об этом речь, и Мирослав твердо сказал Даниилу:
        - И я так мыслю, как ты. Сначала не подумал, а теперь вижу, что ты верно рассудил. Посла нужно в Новгород.
        - Как все, так и я… — льстиво пробормотал Филипп.
        Вдруг все заговорили. А Даниил сидел и думал: «Вот так и надлежит с боярами, чтобы крутое слово, как вода холодная, в чувство приводило. Твердо нужно. А что Мирослав рассердился, ничего, остынет, отойдет».
        - Кого мы пошлем? — прервал Мирослав размышления Даниила.
        - А вот посоветуйте. Путь до Новгорода далекий. Надо, чтобы и смелый воин был, и говорить умел, чтобы растолковал Мстиславу нашу просьбу.
        Мирослав назвал Дмитрия. И сразу же Семен насторожился, качнул головой.
        - Чего ты морщишься, Семен? — обратился к другу Василий. — Не хочешь, чтоб зять твой поехал? Боишься, что погибнет? Жив будет Дмитрий, не умрет! А не мне ли на старости в дальний путь собираться?
        - Что ты пристал ко мне? Я ничего не сказал. Только, может, молод он… — мялся Семен.
        - Как воевать, так не молод, а как послом ехать, так молод? Да он ведь уже не сотский, а тысяцкий! — сказал Даниил и обратился к Дмитрию, улыбаясь — Ты как, Дмитрий, сам об этом мыслишь?
        Обрадованный Дмитрий кинулся к Даниилу и от волнения не мог спокойно ответить.
        - Я… я согласен… Это большая честь! — скороговоркой выпалил он, боясь, что Даниил передумает.
        - О! Сразу воина видно! А я думал, Семена послушаешься! — насмешливо глянул Даниил на Семена, схватил Дмитрия за плечо и обнял. — Будет удача, когда у нас такие люди есть! Посылай дружинника за Светозарой.
        …Светозара будто сердцем чуяла, что Даниил не зря заходил к ним, и, встревоженная, ждала возвращения Дмитрия. Как только дружинник сказал, зачем зовет ее Даниил, она зарыдала.
        В слезах влетела она в гридницу, подбежала к Дмитрию, вцепилась в него.
        - Не пущу. Никуда не пущу! Далеко… Ой, боязно мне…
        Семену Олуевичу было неловко: смеяться будут. Он бросился к Светозаре, оторвал ее от Дмитрия и посадил на скамью. Она порывалась к мужу, падала на колени перед Даниилом, кричала:
        - Не пущу!
        Семен Олуевич разозлился:
        - Уйми слезы, об отце подумай! Перед людьми такое пятно на меня! У тебя же отец воин, а разве воины дома сидят? Замолчи! — гаркнул он на всю гридницу.
        Даниил вмешался в этот спор:
        - Не годится так, Семен!
        Он подошел к Светозаре, взял ее за руки.
        Она посмотрела на него умоляющими глазами и, думая, что он ее поддержал, еще громче заплакала.
        - Не поедет! Не пущу!..
        Даниил недовольно отвернулся от нее и пошел к столу. Растерянный Семен посматривал на всех: что дочь наделала! Он до исступления рассердился и, стиснув руку Светозары, крикнул со злостью:
        - Молчи!
        А она, словно и не слышала, порывалась к Дмитрию, выкрикивала:
        - Как я без тебя буду? На кого ты меня поки-да-е-ешь?
        Ее причитания так неприятно было слышать, что Даниил закрыл уши ладонями.
        - Да будет ли этому конец? — вышел из себя Семен.
        Он схватил Светозару и потащил к двери. Она упиралась, порывалась назад. Тогда Семен сорвал платок с ее головы и заткнул ей рот. Выводя дочь из гридницы, он оправдывался:
        - Поедет Дмитрий! Что же это такое? Княжеское дело надо делать… А она воет… Когда я был моложе, меня князь Роман посылал, ездил я не раз и в Киев, и в Суздаль, и в чужие края, даже в Царьграде был… Да цыц ты, несчастье мое! Этакая глупая уродилась, позор отцу…
        Он дотащил Светозару до порога и вытолкнул в спину из гридницы.
        Даниил посмотрел на Дмитрия. Тот, поклонившись, четко сказал:
        - Еду с радостью. Хочу посмотреть на Русскую землю.

3
        Мирослав сидит у стола в своей светлице и думает тяжкую думу. Согласится ли Мстислав приехать в Галич? Храбрый человек этот Мстислав, не зря новгородские бояре да купцы дважды звали его из Торопца, где сидел Мстислав в своих имениях. Кланялись, просили, чтобы возглавил новгородское войско. Горячо спорили именитые новгородцы с князьями владимиро-суздальскими, не хотели склониться перед ними, не хотели из своих богатств дань платить. Возгордился купеческий Новгород, самостоятельно хотел жить, а его стремились подбить под свою руку владимиро-суздальские князья. Пришлось этим князьям — и Всеволоду, и его сыну Ярославу — не раз мериться силой с непокорными новгородцами. Новгородцы такую рать выставляли, что невозможно было ничего с ними сделать. Могучие были новгородские бояре да купцы, не один полк могли вооружить, да еще и каким оружием? Эти полки и водил Мстислав, умел войско сплотить и в бою вдохновить. Только не было возможности размахнуться во всю широту, не удалось ему стать самым старшим. Главенствовали в Новгороде бояре да купцы, в их руках власть была. И когда Мстислава звали, ряд с ним
заключили: войском управляй, в битвах веди его, куда надо, а возвратился в город — слушай старейшин, они правят. Уже стращал их Мстислав, что оставит их и пойдет искать славы в другом месте — велика ведь земля Русская. Хитрые новгородские правители прикидывались, что не слышат этих угроз.
        Мирослав задумался, вспомнил: да, да, понятно теперь, откуда у Даниила мысль такая. Были у него купцы новгородские и о всех своих новостях рассказывали. Даниил своих помыслов не выдавал им, а сам обо всем расспрашивал. Ничем не выказал своей радости, когда услыхал о распрях Мстислава с новгородскими властителями. «Да, да, — сам с собой разговаривал Мирослав, — значит, у Даниила и впрямь-таки умная голова. Как это он все взвесил! Мудро задумал. И таки придет Мстислав сюда, ибо своевольный он, не уступит своим боярам. А что, если уговаривать начнут его, пообещают подарки драгоценные? Нет! Придет в Галич, поможет и Даниила научит, как воевать надо».
        Сколько мыслей в голове у Мирослава! Есть о чем вспомнить. Роману помогал, а теперь вот уже более тринадцати лет с его сыном Даниилом. Наставлял его, учил жизни. И радостно, что пошло на пользу. Состарился уже Мирослав, здоровье плохое, а душа молодеет: будет кому защищать родную землю, Даниил еще покажет себя!
        Ведь сколько страшных событий произошло после смерти Романа! Опасно было с маленькими княжичами Даниилом и Васильком в Галиче оставаться. Враги с ними могли легко расправиться. Потому и пришлось странствовать, скитаться. Галич и Игоревичи захватывали, и хитрый лис Владислав себя в нем князем провозглашал, повесив при помощи венгерского короля Игоревичей. Недовольный Владиславом, король Андрей прогнал этого «князя». Нужен он был ему лишь для того, чтобы самому в Галиче прочнее обосноваться. Сидят там теперь бароны, посланные королем, властвуют как у себя дома. Думает Андрей, что не вырастет русская сила и можно тут творить что угодно. Не случайно он с князем Лешком Краковским так нагло поделил Галичину и Волынь на свидании в Спише.
        - Погодите! — гневно промолвил Мирослав. — И вам покажем: уже подрос Даниил.
        Вспомнил, как еще восьмилетнему Даниилу он читал «Слово о полку Игореве»: «А ты, буй Романе и Мстиславе! Храбрая мысль носит ваш ум на дело! Высоко плававши на дело в буести, яко сокол на ветрех ширяяся, хотя птицю в буйстве одолети… Теми тресну земля и многи страны: хинова, литва, ятвязи, деремела и половци сулици свои повръгоша, а главы своя подклониша под тыи мечи харалужныи».
        С интересом расспрашивал у него тогда Данилка:
        - А о ком это так складно написано? А кто это такой храбрый?
        - Да об отце твоем, князе Романе.
        Запали эти слова в детскую душу. Молодой княжич поклялся быть таким, как отец.
        Да, не напрасно тратил время Мирослав. Монахи-учителя учили княжича, старались, чтобы он грамматику и арифметику знал, и о географии — науке о земле, разных странах и народах, и об астрономии рассказывали способному ученику.
        Но наиболее старательным учителем был сам Мирослав.
        Каждый вечер перед сном Данилко приходил к Мирославу, и подолгу сидели они вдвоем. Пытливый Данилко обо всем хотел знать и не давал покоя Мирославу. А тот, улыбаясь, называл эти беседы изучением географии.
        - География, сиречь наука о земле, — говорил он Даниилу, — как молвят ученые мужи. Наука эта повествует Нам, где и какие люди живут, в каких городах, где и какие реки текут и моря.
        Данилко, замерев, слушал все и жадно переспрашивал:
        - А какие люди в Киеве живут? Холодно ли в Новгороде — ведь в том краю солнца нет?
        И вырвалось у мальчика:
        - А в Киев поедем? Говорил ты, что Киев — матерь городов русских.
        - Поедем. Там твой прапрадед князь Владимир, рекомый Мономахом, жил, и дед Мстислав княжил, и отец бывал.
        Узнавал Данилко о городах русских — Чернигове, Смоленске, Суздале, и что не только на Волыни, а там, далеко, еще один город Владимир, вблизи Суздаля, на реке Клязьме стоит. И о чужеземных городах рассказывал Мирослав. Прага есть, где чехи живут, они русским людям братьями приходятся, язык у них такой же, славянский; о Царьграде любил слушать Данилко. Туда русские купцы ездят, даже одна улица Русской называется, потому что там приезжие русские постоянно живут; а в той стороне, где солнце заходит, есть Париж-город, и туда ездили русские люди, до великого моря-океана доходили; в городе Париже дочь князя Ярослава Мудрого жила — была женой короля французского.
        Подрос Данилко, и требования его возросли.
        - Ты о языке латинском рассказывай, откуда он. Ты же говорил, что и венгры, и поляки этим языком пользуются. Мне придется разговаривать с ними.
        Начал Данилко изучать этот язык. Интересовал его Рим — и о Риме все, что знал, поведал Мирослав своему ученику.
        Вспоминая о Владимире Мономахе, Мирослав познакомил Данилку с завещанием княжеским, поучением его.
        - Написал Владимир Мономах, твой прадед, в поучении своем, как надлежит жить. — И Мирослав наизусть пересказывал слова Мономаха: — «Якоже бо отець мой, дома седя, изумеяше пять язык, в том бо честь есть от инех земель. Леность бо всему мати: еже умееть, то забудеть, а егоже не умееть, а тому ся не учить».
        Притихший Данилко дергал Мирослава за руку.
        - Дальше, дальше рассказывай!
        …Задумался Мирослав. Сколько хлопот было, сколько сил он затратил, пока поставил Данилку на ноги! Теперь Даниил уже и сам может твердо ступать. Но не только о самом Данииле заботился Мирослав, но и о помощниках для Даниила думал, должны быть возле него люди, которые были бы преданы ему и душой, и телом. Давно уже заметил Мирослав сметливого отрока Кирилла. Очень он книгами интересовался, такая горячая страсть к книгам у него была, что Мирослав отдал его в монастырь, чтобы у списателей учился переписывать книги. А сам имел в виду: пусть подрастет, возмужает, грамоте научится — будет помощник Даниилу. Обо всем забыл Кирилл, когда попал в клеть возле собора, где списатели трудились и где за стеной книги лежали. Мирослав водил его туда.
        - Смотри, — говорил он, — греки называют это вивлиофика, сиречь книг хранилище. Так и следует звать по-русски — книгохранилище. Это светлица мысли человеческой.
        Глаза Кирилла разбегались по широким полкам, где, плотно прислонившись одна к другой, лежали книги. И толстые были, и тонкие.
        - В Киеве книг много собрано, — пояснял Мирослав, — да и у нас списатели сидят, переписывают. Еще князь Роман туда отправил пятерых, и привезли они списанные книги: и Нестора — о том, откуда земля Русская пошла, и Иллариона, митрополита Киевского. Илларион первый митрополит был у нас из русских, князь Ярослав Мудрый его поставил. А допрежь все греки у нас митрополитами были, и ныне в Киеве грек. И нужны ли ему русские люди? А у Иллариона умная голова была.
        …Сколько мыслей сегодня у Мирослава! Нужно напомнить Даниилу об отроке Кирилле — пусть и к воинским делам приучает молодого списателя, а то засохнет в монастыре. Послушен Кирилл, нет у него ни отца, ни матери. К Мирославу привык, благодарен не только за то, что к книгам допустил, но и за теплое слово, отеческое.
        Мирослав вздохнул: «Нет своих детей. Чужих воспитываю. Будут ли чтить?»
        Сумерки окутали светлицу. Пусто и печально в одиночестве. Вдруг в сенях послышались шаги. Кто-то потянул за щеколду, дверь открылась. На пороге в нерешительности остановился Кирилл.
        Мирослав молчал, хотел убедиться, с искренним ли желанием навестить его пришел Кирилл, или только затем, чтобы потом сказать, что приходил. Но Кирилл внимательно всматривался в темноту, искал хозяина. И наконец спросил неуверенно:
        - Есть ли кто-нибудь в светлице?
        Мирослав откликнулся:
        - Есть. Входи, сын мой.
        Кирилл кинулся к нему.
        - Здравствуй, отче. Дмитрий мне сказал… он — едет в Новгород. Это вельми хорошо. Нашу землю Русскую надо боронить… Надо… — Кирилл запнулся, ему трудно было подыскивать слова. — Хорошо, что он едет… — И замолчал, увидев слугу, который внес в светлицу свечи.
        Мирослав выжидал, почувствовав, что Кирилл неспроста начал разговор о поездке Дмитрия. Но Кирилл повторял то же самое.
        Оба чувствовали себя неловко — в горячей речи Кирилла было что-то недосказано, — и тогда Мирослав решил выручить его.
        - Хорошо, хорошо, Дмитрий едет! Что же это, ты больше и слов не знаешь?
        Кирилл ничего не ответил.
        - Кирилл, сказать, о чем ты думаешь? — ласково спросил Мирослав своего любимца.
        Юноша впился в Мирослава острым взглядом.
        - Ну, сказать или ты сам скажешь?
        Отважившись, Кирилл упал на колени и протянул руки к Мирославу.
        - Отче, и мне дозволь поехать, хочу на Русскую землю посмотреть.
        Мирослава тронула просьба скромного Кирилла.
        - Иди сюда, — позвал он юношу и обнял его. — Поедешь… Если уж так непременно хочешь, поедешь. Это полезно для тебя.

4
        Который день уже беспокоится, волнуется Роксана, выходит каждое утро и каждый вечер на дорогу выглядывать Иванку. Такой неугомонный и горячий он, ничем его не остановишь. Если уж западет ему какая-нибудь мысль в голову, то он становится таким непоседливым, словно горит весь. Так было и тогда, когда позвали его вечером к Даниилу. Прибежал домой возбужденный, веселый.
        - Роксанушка моя! — выкрикнул он еще на пороге и крепко обнял ее, закружившись вместе с ней.
        Рассказал, что Даниил и Мирослав посылают его в Галич выведать, что делает Бенедикт, что думают галичане. Страшно стало Роксане. Ведь Иванку знает ненавистный Бенедикт, ведь там так много врагов — схватят Иванку, замучают. Но разве его удержишь? Иванко целовал ее до бесчувствия, успокаивал: ничего плохого не случится, не полезет же он сам в руки венгерских баронов. Говорил ей, что отказаться от такого поручения он не может.
        - Как же я скажу, что не пойду? Это же для Галича родного нужно. Вот здесь у меня жжет, — показал на сердце. — До каких же пор сидеть будут там вороги лютые? А что с родителями нашими? Разве ты не хочешь их увидеть? Разве ты не хочешь показать им нашего Ростислава?
        Что она могла возразить? А он осмотрел меч и сказал, что выезжает рано утром. В ту ночь Роксана не спала ни минуты. Долго разговаривали, пока не задремал Иванко, а она так и не сомкнула глаз — лежала возле него, держала его руку, осторожно, чтобы не разбудить, целовала упрямый лоб. Иванко спал неспокойно, вскрикивал во сне. На рассвете тихонько постучали в дверь его друзья, и он быстро вскочил, попрощался с ней, приник к сонному Ростиславу, поцеловал.
        - Не надо будить, скажешь, что я в лес поехал на медведей охотиться… — прошептал он и исчез в предрассветной мгле.
        …Обняв Ростислава, грустная Роксана сидит под дубом. Мальчик без устали лепечет:
        - Мамо! Та!.. Та!.. Та!.. Там!.. — показывая пальчиком на лес, силится, но не умеет сказать, что отец из лесу придет.
        Где же Иванко? Роксана всматривается в даль. Не видно никого, никто не едет. Неужто схватили его? Не хотела думать об этом, но мысли сами наплывали. Как их прогнать? Закрыла глаза платком. Сынишка уцепился ручонками, тянет к себе.
        - Ма! Ма! — требует, чтоб взглянула на него.
        - Смотрю, сыночек, смотрю!
        Она улыбнулась и еще крепче прижала его к себе. А у самой сердце болит, ноет. «Иванко! Иванко! Какой же ты непослушный! Непослушный!»
        Невольно вырвалось это слово. Мальчик снова к ней:
        - Мамо!
        Успокоила его, а сама дрожит.
        «Иванко! Иванко! Не знаешь ты, что снова зовет тебя Даниил. Ты еще не возвратился, а тут уже другое придумали». Вчера приходил Теодосий и рассказывал ей, что едет Дмитрий в Новгородскую землю и что думают и Иванку с ним послать. Иванко — храбрый воин, не испугается, если придется в дороге мечом разговаривать с лихими людьми. Да и ковач он хороший: воз поломается — исправит, если нужно — подковы новые для коней сделает. Всяко ведь бывает в дороге. Что она могла ответить Теодосию? Молчала да головой покачивала. «Ты не думай плохого, Роксана, — пробовал успокоить ее Теодосий. — Это большая честь для Иванки. Не каждого в такой дальний путь отправят. — И, заметив печаль на ее лице, поспешил развеселить шуткой: — Ничего, приедет из Новгорода, еще больше любить будет — соскучится по тебе».
        Приедет из Новгорода! Да он еще из Галича не возвратился, а они уже снова угоняют его от нее.
        - Идем, маленький, видно, и сегодня не будет отца.
        Роксана взяла сына на руки, прикрыла большим платком и пошла домой.
        А Иванко и верно задержался в Галиче. Он и не подозревал, что за ним рыщут соглядатаи Бенедикта. Филипп вслед за Иванкой послал слугу к Бенедикту, чтобы предупредил о его выезде.
        Три дня Иванко скрывался в лесу за оселищем. Уже виделся с товарищами, о многом узнал, можно бы и возвращаться, но он хотел побывать у родных. Повстречаться со своими родителями не удалось, опасно идти в Подгородье. Решил свидеться с родителями Роксаны — и они что-нибудь новое расскажут о враге. Но как подать весточку Твердохлебу, чтобы он пришел в лес? Сколько ни подходил Иванко к поляне, за которой стояли первые дома оселища, никого увидеть не удалось. Зайти в оселище побаивался, потому что заметил, как дважды во все дворы заезжали Бенедиктовы всадники. Что могло случиться? Ведь когда-то сюда они редко заглядывали. Неужели что-нибудь узнали? Об этом Иванко даже и думать не мог: во Владимире о его поездке знали только Даниил и самые близкие бояре, Теодосий и Роксана. И все же появление всадников было загадочным. Может, пойти к Твердохлебу тайком, ночью? А что, если там засада возле дома? Иванко решил еще одну ночь просидеть в лесу. Он думал так: его могут схватить, но если схватят в доме родителей Роксаны, то и они пострадают, а если в лесу одного захватят, хоть родные спасутся.
        Хотелось есть, но в сумке уже ничего не осталось. Он вытряхнул крошки на ладонь, да разве могли утолить голод несколько сухих крошек? Иванко уже лазил по деревьям, разыскивая диких пчел, и в одном месте нашел. После этого почувствовал такую жажду, что приник к ручейку и долго пил воду. Коня он оставил далеко в лесной чаще — привязал его, нарвал ему травы.
        На поляну никто не приходит. Придется идти в свое убежище. Перевалило за полдень. Иванко возвратился к коню — трава вся съедена, и конь тянется мордой к нему: хочет пить. Иванко повел его к ручью. После этого вздремнул. Проснулся от прохлады. Вечерело. Нужно вставать и идти, но куда? Можно в оселище; это легко сделать, а вдруг попадешь в лапы врага… Иванко лежал и думал. Много дум уже передумал за эти дни, но появлялись все новые и новые. Счастлив он: возле него Роксана; он каждый день приходит из кузницы домой, она встречает его радостной улыбкой; к нему бросается маленький Ростислав, он берет его на руки, сажает на шею. Ростислав кричит: «Но! Коня! Но!» — и Иванко скачет по комнате, а у порога стоит Роксана, вся — радость. Радость светится на лице, в светло-серых глазах, которые так всегда влекут его. Исчезает усталость, от которой гудели и руки и ноги. Иванко бежит быстрее и быстрее. Ростислав хохочет и, припав к отцовской голове, пищит тоненьким голоском: «Но! Но!» Роксана подходит и ласково останавливает Иванку: «Довольно! Упадешь с сыном». И снимает мальчика. Тот хватает за ноги отца, не
отпускает от себя…
        Иванко открывает глаза. Кажется, что Роксана и сын рядом. Воспоминания о них придают силы. Он поднимается, подходит к коню, похлопывает его по шее. Конь потихоньку бьет копытом о землю, будто просит пустить его на свободу.
        Надо идти. Иванко направляется к поляне и, укрывшись за деревом, ждет. В оселище тихо; видно, все уже легли спать.
        Осторожно ступая, Иванко дошел до конца поляны. Отсюда оставалось пробежать по ровной площадке к крайней хате, а там уж рукой подать и до Твердохлеба. Пригнувшись, Иванко бежит к хате и тут останавливается. Прислушивается — никого! Миновав хату, он пробирается дальше не по улицам, а огородами. Вот и Твердохлебова хата. Спрятавшись за стеной, обращенной к огороду, Иванко постоял немного, а потом приблизился к двери, попробовал толкнуть — закрыто. Потихоньку подергал, а потом начал скрести пальцем. Кто-то подошел к двери. Заговорить или нет? А вдруг засада? Он снова поскреб по шершавой доске. Послышался неуверенный голос Твердохлеба:
        - Кто там?
        Иванко прошептал:
        - Это я, Иванко.
        Дверь бесшумно приоткрылась, и он чуть не упал в объятья Твердохлеба.
        - Ты? — тревожно заметил Твердохлеб. — Откуда?
        Иванко переступил через порог.
        - Я из Владимира. Пойдемте в хату.
        Но Твердохлеб не пустил.
        - Не надо, не надо! Вчера ночью приходили из крепости венгры с тиуном.
        Иванко отступил назад, но Твердохлеб схватил его за руку.
        - Подожди тут, скажу матери, и пойдем в огород.
        Он отошел, и через мгновение к Иванке со слезами подлетела Ольга.
        - Сыночек! Ты жив! — Она ощупью нашла впотьмах голову и трижды поцеловала в щеки. — А как же Роксана?
        - Роксана послала вам поклон, и внучек ваш спрашивал о вас.
        Ольга заплакала сильнее. Твердохлеб велел ей идти в хату. Но Ольга уцепилась за руки Иванки и, рыдая, целовала их.
        - Не надо, мамо! — наклонился к ней Иванко и поцеловал ее в голову.
        - Ольга! — сурово сказал Твердохлеб. — Оставайся тут, а мы выйдем. Я для тебя, Иванко, хлеба взял и молока.
        Прислушиваясь, Твердохлеб и Иванко пошли вдоль рва в конец огорода.
        - Садись и рассказывай, — взяв за руки Иванку, сказал Твердохлеб и посадил его на бревно. — Или, может, ты есть хочешь?
        - Хочу! — не стыдясь, ответил Иванко и, хотя знал, что долго сидеть здесь опасно, все же взял из рук тестя хлеб и начал жевать. — Я немножко, только голод перебью, — сказал Иванко, быстро глотая мягкий хлеб. — А теперь можно и говорить. Остальное в лесу доем.
        Он рассказал Твердохлебу, зачем Даниил послал его сюда — узнать, сколько войска, не пришли ли новые полки.
        - Войска много, — торопливо рассказывает Твердохлеб. — И не уменьшает его Бенедикт, боится, после того как его напугали. Сила у Бенедикта великая. Не одолеть нам.
        - А новое войско прибывало?
        - Нет. Все те, которые и зимой были. Но и этого достаточно. Чтоб он провалился, этот Бенедикт! А с ним и псы лютые — Судислав и Владислав.
        - Владислав? — вырывается у Иванки.
        - Не тот Владислав. Того, старого лиса, видно, удушил король. А это младший, но не лучше старшего. Злой, как дикий кабан. Все Романа ругает за то, что его отца повесил. Как собака, рычит на людей. Бенедикт отдал ему отцовские оселища. Что он там с людьми делает — уму непостижимо. Скольких в яму посадил… Иванко, а как Роксана? — не выдержал Твердохлеб.
        - Роксана такой стала, что и не узнаете теперь. А о внуке не спрашиваете?
        Твердохлеб замялся.
        - Не спрашиваете? — снова обратился к нему Иванко.
        - Не спрашиваю, — дрожащим голосом прошептал Твердохлеб. — Не спрашиваю, Иванко… не привык. Какой там внучек у меня?
        - Увидите!
        - Увижу! — вздохнул Твердохлеб. — Когда?
        - Я и пришел сюда… — сказал Иванко и замолчал: как бы это сказать? — Я и пришел сюда, чтобы быстрее этих прогнать.
        - Прогнать? — удивленно спросил Твердохлеб. — А как?
        - Расскажу Даниилу, сколько тут войска, а он соберет свое, да чтобы побольше воинов было, а тогда и ударим.
        - Зять мой дорогой! Кипит сердце! Долго ли быть еще русским людям в неволе! Приходите поскорее.
        - Придем.
        Они долго говорили. Твердохлеб рассказывал, где и сколько венгерского войска — в Галиче-крепости, в Подгородье, в волостях.
        - Сам не видел в волостях — не был там, а люди рассказывали, и я тебе говорю.
        Иванко все запоминал, переспрашивал, чтобы не забыть. И собирался уже было идти, но его задержал Твердохлеб:
        - Подожди! Этого хлеба хватит тебе только на ужин, а надо же и на дорогу. Посиди здесь, а я быстро сбегаю.
        Иванко задумался, прислонившись спиной к дереву, и не заметил, как во двор к Твердохлебу прошмыгнули две тени и притаились за хатой.
        Твердохлеб вышел с сумкой в руках, постоял, прислушался и направился к Иванке. В нескольких шагах от него он споткнулся о камень и уронил сумку из рук. Иванко вскочил. Разыскивая сумку, Твердохлеб наклонился, и в это мгновение на него набросились двое. Иванко понял: схватят Твердохлеба — и все погибнут, и Твердохлеб, и Ольга, и Лелюк. Врагов всего двое, с ними можно побороться. Иванко стремглав кинулся к ним. Послышалось злорадное хихиканье: «А! Дождались мы! Важную птицу поймали», — и тот, кто хихикнул, протянул руку, чтобы схватить Иванку. Твердохлеб лежал уже на земле, прижатый другим. Это и спасло Иванку — он мог свободно орудовать мечом, не рискуя в темноте поранить Твердохлеба. Как только рука неизвестного протянулась к нему, Иванко, слегка подавшись назад, с разгона ударил его мечом. Тот покачнулся и упал. Второй не успел помочь своему — Иванко, боясь, чтобы не задеть Твердохлеба, не рубил, а точно так же с разгона пронзил врага мечом. Прислушался — не шевелится. Значит, не промахнулся.
        Твердохлеб вскочил на ноги, оглянулся. Иванко тронул его за плечо.
        - Бежать! Быстрее бежать! А то настигнут.
        - Не настигнут. Они и вчера и позавчера вдвоем приходили. Хотели все деньги за наши головы себе забрать: Бенедикт обещал по десять гривен тем, кто тебя поймает…
        - Тогда немедля нужно оттащить их отсюда.
        - Да, да, оттащить, если найдут — погибли мы. Куда оттащим?
        - В Днестр. Давайте веревку.
        Твердохлеб сбегал во двор и принес две веревки. Иванко осмотрел обоих — мертвые, не дышат. Он спросил у Твердохлеба:
        - Кто такие?
        - Который хохотал — тиун Судислава, а второй — венгерский сотник, он и Людомира поймал, — с гневом ответил Твердохлеб. — Туда ему, собаке, и дорога: хотел еще и тебя продать. А тиун этот тоже собака, людям дохнуть не давал.
        Они привязали к ногам тиуна и его спутника камни и бесшумно спустили их в волны Днестра. Только после того, как вернулись к месту схватки, Твердохлеб почувствовал боль в левом боку. Пощупав под рубашкой, он выругался:
        - Вот зверюга, таки полоснул меня ножом в бок. Ну, ничего, засохнет. А теперь беги, чтобы не увидел кто-нибудь, тогда и ты, и мы пропали… Все следы я тут землей засыплю — пускай ищут ветра в поле.
        Они обнялись и крепко поцеловались. Иванко поспешно ушел в лес.
        Не пришлось Иванке долго задерживаться дома, не успела Роксана наглядеться на него — через два дня после возвращения его из Галича отъезжало посольство в Новгород.
        Иванко всегда был озабочен, а теперь тем паче: собирал весь свой кузнечный снаряд, а кое-что занимал у соседей-ковачей. Только поздно вечером, когда остались вдвоем, когда уже и Ростислав уснул, смогла Роксана поговорить с мужем.
        - Эх ты, буря, ветер ты мой! — ласкала она Иванку, гладила его голову, целовала глаза, губы. — Куда ты снова летишь? Возьми, послушай, — брала его руку и прикладывала к своей груди, — слышишь, как сердце мое болит за тебя? — Иванко припадал ухом к груди Роксаны, прислушивался. — Чуешь, Иванко, как оно бьется?
        - Слышу! — отвечал он и закрывал ее рот горячим поцелуем.
        Они не могли наговориться. Роксана уже не сетовала на Иванкины странствия. Видно, так уж суждено ей, раз полюбила такого горячего. Что могла она поделать, если Иванко стремительно летит вперед — ему бы все только ездить да ездить. Как он обрадовался, когда, прискакав из Галича, узнал, что ему нужно ехать в Новгород! Таким взволнованным видела его Роксана только тогда, когда вместе с Теодосием встретила его после долгой разлуки, перед их свадьбой. Такой же огонь горел в его глазах, так же обнимал он ее и не отпускал от себя ни на минуту…
        - Едешь, Иванко, — целуя его, говорила Роксана о своих тяжелых буднях, — а мы с Ростиславом как будем? Подумал об этом? Не на один день отлучаешься. Хлеба мало… — Она замолчала и потом добавила: — Ты же знаешь, я помогаю внукам деда Климяты, жаль мне их. Приходил вчера Климятин сын Андриан, черный, сухой, согнутый. — Заплакала я. Он закуп у Демьяна. Говорит, Демьянов тиун высасывает его силы, хлеба нет, а дети есть хотят — их четверо, мал мала меньше. Один грудной, другой такой, как Ростислав, и еще два маленьких… Я ему ржи две большие корчаги насыпала.
        - Насыпала? — переспрашивает Иванко.
        Он держит в своей руке ее маленькую руку, другой прижимает к себе ее голову. Некоторое время они молчат. Иванко целует Роксану. Она лежит неподвижно. Он тревожится:
        - Что с тобой, Роксанушка моя? Взгрустнулось? — И хоть не видит в темноте, но чувствует, что она уже улыбнулась.
        - Ничего, не беспокойся, Иванко… Соскучилась по тебе, а ты снова улетаешь. — Потом ласково-успокоительно зашептала: — Поезжай. А я тебя ждать буду. Еще больше тебя любить буду, мой соколик.
        - И я тебя. И я тебя, моя голубка, еще сильнее. — Он сжал ее в объятиях.
        - Ой, задушишь, Иванко! Поезжай! Не сердишься, что я загрустила?
        - Нет, моя умница.
        - Знаю, знаю, не должен на меня сердиться. А что рожь отдала Андриану, не гневаешься?
        Иванко представил себе убогую Андрианову хату, полную детей.
        - Отдала — и хорошо. И я бы так сделал.
        - Ой, хороший ты мой Иванко! — прижимается к нему Роксана.
        - А что вам делать?
        - А что нам делать? — повторяет Роксана его слова. — Ты же в кузнице не бываешь, не зарабатываешь, все ездишь, а у меня ржи одна корчага, и денег у меня мало — сорок и пять ногат.
        - Что нам делать? — передразнивает ее Иванко. — Не знаешь? А Иванко подумал. Когда позвали меня Даниил и Мирослав, я о вас не забыл, говорю: «Моя жена и сын тут остаются — что им есть без меня?» Мирослав сказал: «Тиун знает, я велел ему из княжеской клети ржи дать».
        - Не забыл о нас, — улыбается Роксана, — не забыл, мой Иванко.
        Только перед рассветом умолкла утомленная бессонницей Роксана. А разве только сегодня она так кручинилась? Все ночи, когда Иванки не было дома, она спала тревожно, просыпалась и не могла уже сомкнуть глаз — мыслями она была с ним. И сегодня печалилась, вспомнив рассказ Иванки об ужасном тиуне Судислава. Если бы Иванко не спасся и отца не защитил, сидеть бы им обоим в темной яме… Не отвечает Роксана, уснула. Иванко осторожно укрыл ее и вскоре тоже заснул.

5
        Вечером накануне отъезда старики долго растолковывали Дмитрию, как ехать. И Даниил был при этом, но в разговор не вмешивался. Громче других раздавался голос Семена. Он хвастался, что бывал в самом Смоленске и знает дорогу. Вспомнили тут и о Митусе, пожалели, что отпустили его, — он бы рассказал о дороге. Правда, Даниил поддел Семена:
        - Грешно смеяться над слепым человеком, но что бы мог сказать тебе Митуса? Сам же он не видел той дороги. А ты: «Если бы Митуса! Если бы найти Митусу!»
        Семен не растерялся, быстро ответил Даниилу:
        - Так мыслю, что проводник рассказал бы и Митуса что-нибудь подсказал бы.
        На дубовом столе разостлали длинный пергамент, и Мирослав старательно объяснял Дмитрию все значки и отметины.
        - Мы с вами вот здесь, посмотри, — ткнул Мирослав пальцем в черную точку, — это Владимир. А ехать в Новгород так — прямо в ту сторону, где всходит солнце, один день ехать, и второй, и еще третий, да, видно, и четвертый, ибо коней надо беречь. Доедете до Вручия, там передохнете, сами увидите — может, два, а может, и три дня. А потом еще на восход солнца ехать, к Днепру, а тогда вдоль берега до Смоленска. — Мирослав глянул на Дмитрия, внимательно ли тот слушает. — Долго ехать! А от Смоленска вверх, на север, туда, в ту сторону, где никогда солнца не бывает. И никуда не сворачивать… Только коней не гоните, берегите их — они вам сторицей отплатят. От Смоленска прямо на север, доедете до Торопца, а там уже через четыре или пять дней и в Новгороде.
        - Запоминай, Кирилл, помогать будешь Дмитрию, — сказал Даниил молодому монаху, который жадно вслушивался в каждое слово Мирослава.
        - Да не бойтесь, — подбодрил Мирослав, — не заблудитесь, не собьетесь с дороги, не дикий край Русская земля, ездят люди и сюда и туда. Во Вручии встретите купцов, бывают они там изо всех стран. Думаю, что от Вручия будут у вас попутчики.
        - Позволь, отче, — поклонился Кирилл Мирославу, — я возьму этот пергамент и перерисую все города и реки, какие нам по пути встретятся. И в дороге глянем — не так скучно будет, и обозначать буду, сколько дней куда ехали.
        Мирослав привлек к себе и обнял своего ученика. Мудрая голова у Кирилла, сам до всего додумывается.
        - Возьми, перерисуй.
        Так оно и случилось — до Вручия ехали одни, без попутчиков, а во Вручии встретил Дмитрий у городских ворот новгородского купца Алексея. Обрадовался Дмитрий: вместе можно ехать до самого Новгорода. Доволен был и Алексей: ведь у Дмитрия сотня дружинников, а это надежная охрана в дороге. Четыре лишних дня пришлось владимирцам пробыть во Вручии, пока Алексей закончил свои дела, зато не нужно ни расспрашивать о дороге, ни думать о том, не заблудились ли.
        Алексей приезжал во Вручий за пряслицами. Много купцов увидел там Дмитрий. Вручий славился своими пряслицами, потому что нигде больше их не делали, а здесь были известные умельцы. Да и камень здесь добывали, Во Вручии и окружающих его оселищах люда целыми семьями готовили пряслица из розового камня — шифера. От родителей к детям переходила эта наука. Дмитрий с Кириллом и Иванкой ходили по домам, присматривались, как старательно выравнивают кусочки камня, как на точилах обтесывают бока и прорезывают дырки железными стержнями.
        - Глядите! — удивлялся Иванко, взяв на ладонь готовое маленькое пряслице. — Какое легонькое, как славно выточено! Женщины-пряхи спасибо вам скажут. Какое гладенькое, красивое!
        Влюбленный в свое кузнечное дело, Иванко увлекался чудесной работой вручийских камнерезов.
        - Так это ж, как и я, — радостно восклицал он, — долго у куска железа прыгаю, пока он послушным станет, пока выкую сверкающий лемех! Сделаю — и сам радуюсь. А вы как делаете! Ох, золотые у вас руки! — И он от души обнимал своих новых товарищей. — Благодарят вас, наверно, пряхи. Сидят зимой женщины с веретенами, наденут на веретено пряслице — колечко ваше каменное — и пошло веретено крутиться.
        Один старик подарил ему на память пряслице.
        - Возьми, сынок, может, и твоя жена меня когда-нибудь добрым словом помянет.
        - Помянет, дедушка, помянет, — растрогался Иванко. Во всех русских землях — и в Киевской, и в Галицко-Волынской, и во Владимиро-Суздальской — женщины не могли обойтись без вручийских пряслиц. Приезжали сюда за пряслицами и из чужих земель купцы — из Венгрии, из Чехии, из Польши.
        Целых пять возов нагрузил пряслицами Алексей.
        - Ждут этих пряслиц купцы во Пскове, два воза придется им продать, — хвалился он Дмитрию.
        С легким сердцем выезжал Дмитрий из Вручия, будто уже совсем близко был Новгород. Алексей так называл города — Смоленск, Торопец и другие, — словно они были вот здесь, за поворотом дороги.
        Удобный возок у Алексея и просторный, вдвоем можно спокойно лечь рядом и чувствовать себя как дома. Между постелями стоит у изголовья маленький столик, — когда надо, сядешь на ложе и можешь потрапезовать.
        Алексей сразу позвал Дмитрия к себе.
        - Еще успеешь верхом наездиться, надоест — иди ко мне, отдохнешь.
        Лежит Дмитрий в возке, купец о Новгороде чудеса рассказывает. Покачивается возок, подпрыгивают колеса на лесной дороге, приятно колышется ложе. Дмитрий долго присматривался, опустился на колени, осмотрел внизу. Разумно придумал купец: не на твердом дереве лежишь и не подбрасывает тебя, потому что под настилом положены железные прутья, свернутые в кольца, это они и покачивают. «И у нас нужно так сделать, как у новгородцев, — думает Дмитрий. — Хотя воину и не в возке лежать, а в седле сидеть, но все же и такие возки нужны: в них можно больных и раненых перевозить либо женщин и детей».
        Разговорчивый Алексей тоже был рад: не один в пути, да и охрана надежная от татей лесных, никто не ограбит.
        - …Отец мой тоже купцом был, — журчит голос Алексея. — И в Цареград через море ездил я с ним, и в Чехах был, и туда доходили, где земля кончается, где великая вода, море бескрайнее, — до земли французской. И скажу тебе: сравнивал я — все в Русской земле есть, все умеют наши люди делать и такие вещи делают, которым удивляются чужеземцы. Только надо, чтобы купцам вольно было ездить всюду, чтобы покупали и продавали они, где пожелают. А нам, купцам, тяжело.
        Он наклонился к Дмитрию, понизив голос:
        - Грызутся князья, как волки, не мыслят одинаково. И как по такой земле ехать? Одна земля Русская, а князья словно горами отгородились друг от друга. Трудно купцам — грабят их и открыто, и тайно. То мыто давай, то мостовое, то городское — все деньги вымотают. А то и так бывает: едет купец, на возах товары везет, а ночью налетели лесные тати и все забрали. А потом узнаешь, что это боярин забавлялся, но добра уже не вернешь. Купцу надо такую волю дать, чтобы из края в край Русской земли ехал без препон. Тогда бы увидели, как и кузнецы, и гончары, и каменщики голову поднимут, как рукомесло взбодрится. Чего только не смогут сделать наши умельцы! И пускай делают, а купец будет продавать. Головы есть мудрые у наших хитрецов и сделают много, только не мешай им. В Париже я был, — есть город такой в стране французской, их столица. Сорок лет назад ездил, мне девятнадцать лет тогда было. Только тогда впервые в городе Париже начали улицы мостить, а до того утопали в грязи. Ехали мы с отцом в возке, такая после дождя топь была, такое болото, что плавать можно. Возок опрокинулся, и я по колено барахтался в этой
грязи. А у нас, — глаза Алексея засверкали при свете свечи, он поднялся в постели, — приедешь — увидишь. Улицы в Новгороде вымощены, деревянные бревна одно к другому плотно прилажены. Идет дождь, а на улицах сухо, по обочинам улиц у дворов выкопаны рвы, куда стекает дождевая вода. Еще при Ярославе Мудром начали мостить.
        Алексей закашлялся и помолчал. Удивил он Дмитрия, и подумал тот, что и во Владимире следовало бы вымостить улицы, да и в галицком Подгородье, когда венгров прогонят.
        - И еще диво увидишь у нас, которого у вас нет. Вода в городе по трубам деревянным течет, чтобы не ходить к роднику, — хвалился Алексей.
        Не жалел Дмитрий, что встретил Алексея. Сколько новых вещей узнал от него! Хотя все время говорил только Алексей, но слушать его не надоедало.
        - А ковачи наши русские! И сами умеют выдумать вещь чудесную, и у чужеземцев учатся, быстро схватывают. Ух, и хитрецы мудрые! — подмигнул Алексей. — Ездил я по Руси и столько видел златоглавых теремов и церквей! А там, в чужих землях, не видел. Сами признаются, что не умеют золотить большие медные листы. А у нас умеют! Говорил мне один железоковец киевский, что хитрое это дело — медь золотить. Купцы чужеземные удивлялись тому, что русские выдумали позолоченную кровлю. На киевской Софии видел?
        Дмитрий, покраснев, сознался, что не привелось ему бывать в Киеве.
        Рассказывал Алексей обо всем, что видел во время я странствий по земле Русской, доволен был тем, что нашел терпеливого слушателя. Радостно было на сердце у Дмитрия, когда Алексей с гордостью рассказывал о том, что русские умельцы изобрели способ покрытия эмалью.
        - У нас учатся этому делу ковачи чужеземные, мы — у них, они — у нас, — восклицал Алексей, — хорошо русские делают!.. Я уже стольких тех ковачей, наших хитрецов, перевидал!
        О князе Мстиславе расспрашивал Дмитрий. Неугомонный говорун Алексей столько нового рассказал, что Дмитрий не успевал удивляться.
        - Бывал я и в Галиче вашем, видел все. У нас не так, как у вас.
        - Не так? Что-то не возьму я в толк, Алексей.
        - Послушай бывалого человека. И у нас в Новгороде, как и у вас, есть князь. Только не он голова всему, а управляют старейшие бояре и купцы, да еще епископ. Они и князя зовут, говорят: «Бери войско, в войске ты хозяин».
        - А во всем ли его слушают?
        - Нет. Когда война, он войско ведет, нет войны — тоже с войском, но все уже делается без князя. И судят без него, и дань собирают без него. Не нравится князь — говорят ему: «Милости просим, уходи». Да и сам он, когда ему что-либо не по душе, удаляется. Не так все это хорошо и гладко, как я рассказываю, ругаются, ссорятся бояре с князем, — об этом долго говорить, столько было драк и крови пролито. Одно слово — нет у князя власти над Новгородом.
        - А Мстислав?
        - И Мстислав так. Позвали его, княжил он один год, поссорился с боярами и бросил все, пошел в свой Торопец. А через три года назад снова к нему, просят: «Иди, Мстислав, бери войско новгородское».
        - Пошел?
        - Пошел. Он же воин от рождения, и удача всегда с ним, не один раз ходил на север, когда чудь не слушала Новгорода, и свеев припугнул, чтобы не лезли к русским. А какое побоище было на реке Липице! Мстислав победил. Но сердце болит за это побоище: свои же, русские, бились — новгородцы с суздальцами. Оно вроде и хорошо, потому — хотел суздальский князь Новгород покорить, ну, ему и показали. А все же свои, русские головы сложили. Теперь тише стало. Суздальцы молчат.
        - А пойдет Мстислав к нам, чтобы Галич вызволять?
        Алексей подумал.
        - Не знаю. Что-то с боярами не ладит Мстислав. Вернется в свой Торопец, а к вам далеко.
        …Иванко все время ехал верхом и всегда рядом с Кириллом. Только длинными вечерами сидел у костра с новгородцами, расспрашивал их о Новгороде; многое рассказали ему купеческие слуги-погонщики.
        Однажды утром, когда тронулись дальше, Иванко разговорился с Кириллом о новгородских монахах-писцах — знал, чем заинтересовать задумчивого спутника.
        - Говорил мне один человек — книги пишут списатели в монастырях новгородских. А монастыри какие богатые, церкви белокаменные с вот такими толстыми стенами. Там можно сидеть и гусиным пером записывать.
        Кирилл встрепенулся:
        - О книжных списателях говорили?
        - О них. Тот, который в высокой шапке, с выщипанной бородкой, — показал Иванко рукой на худощавого деда-возницу.
        - Что он сказал?
        - А вот как остановимся, сядешь с ним, он тебе такого наговорит. Знает монахов, брагу с ними пил.
        У Кирилла загорелись глаза. Иванко затронул самое больное его место; его влекли к себе книги, перечитал он их много и сам уже со слов Мирослава пробовал записывать в Галиче и Владимире. А может, в Новгороде много таких книг, каких он еще и не видел. Кирилл уже дернул за повод, хотел подъехать к деду, но Иванко остановил его:
        - Куда ты? Да он ведь коней погоняет. Глянь, какая плохая дорога — ухабы, ямы. Если он будет молоть языком, еще воз опрокинет, тогда Алексей покажет ему. На отдых станем, тогда наговоритесь.
        И как бы невзначай перевел разговор на кузнецов и смердов новгородских.
        - А знаешь, Кирилл, храбрые люди эти новгородцы. — Он оглянулся, не едет ли кто поблизости, и продолжал, кивнув в сторону возниц: — Говорили мне они, что с князем ряд укладывают на вече: сие делай, а того нельзя. Присмирел у них князь… А еще и так бывало, что горожане — ковачи, да гончары, да кожевники — и люди бедные из оселищ здорово бояр гоняли. Годов несколько назад как поднялись да как пошли с копиями и ножами, дворы боярские пожгли и добро их разобрали, а в одном оселище все подворье боярина Мирошкинича поломали, петуха огненного пустили, и все на ветер пошло. Лют был тот Мирошкинич, не лучше нашего Судислава. У них вот люди и поднялись так, чтобы бояре малость и о бедных подумали, не сдирали шкуру…
        Кирилл слушал внимательно, молча, не перебивая.
        - Кирилл! А что, ежели бы и у нас малость бояр тряхнуть, а? Чтоб людям легче жилось…
        Кирилл, услыхав эти слова, отпрянул в седле и перепуганными глазами посмотрел на Иванку:
        - Ты что, греховное дело замыслил? Перед Богом грех! Никому и не говори больше об этом! — И он перекрестил оторопевшего Иванку. — Нельзя так! Что ты! От Бога власть князей да бояр.
        - А в Новгороде не от Бога, что князя прикрутили?
        Кирилл замахал руками.
        - Что ты такую хулу на Бога несешь!.. Закрой рот.
        Иванко замолчал и отъехал в сторону.

6
        После обеда отдохнули и искупались в свежих водах озера Ильмень и теплым солнечным вечером подъехали к Новгороду.
        - Смотри, смотри! — Иванко удивленно дергал за рукав дружинника, рядом с которым ехал. — В Галиче хорошо, и Владимир город красивый, а Новгород их превзошел.
        Слыша это, горделиво улыбнулся возница-новгородец.
        Выехали на пригорок, и Новгород раскинулся перед ними на берегах Волхова. Алексей рассказывал Дмитрию о новгородских строениях.
        Рядом с возом остановил Иванко коня и не отставал от возницы.
        - Нет, ты мне все расскажи, — не унимался Иванко.
        - Какой ты любопытный!
        - А у тебя язык болит? Эй, друже, от меня не отвяжешься!
        - Смотри, это вот речка… — начал возница.
        - Речку я и сам вижу.
        - На той стороне София. — Он кнутом указал на белокаменное здание величественного храма, который сверкал на солнце золотыми куполами. — Ну как? — спросил возница.
        - Хорошо новгородцы сделали, — похвалил Иванко.
        - Думаешь, не умеем?
        - Умеете. Говори дальше.
        - София в крепости, в детинце. Видишь, каменные стены. Вся крепость ограждена такими стенами. А там, дальше, горожане живут. Те улицы — Гончарный конец, гончары там. А по эту сторону реки наше Торжище, поблизости купцы живут, а там вон вдоль берега корабли, ладьи — и русские, и чужеземные. У нас много живет иноплеменных купцов… А там, смотри, там кузнецы, шорники, портные, швецы, скорняки, плотники. Да что там! Сколько тех людей у нас, в Новгороде, — не сочтешь!
        - А Мстислав где?
        - Вон, смотри, ниже Торжища терема стоят огражденные. Ярославовым дворищем то место зовется. Там и князь Мстислав живет.
        При въезде в город стража остановила их обоз. Два бородатых дружинника копьями преградили дорогу.
        - Стой! Кто такие?
        Узнав Алексея, с радостью подошли к нему:
        - А! Наш человек! С благополучным возвращением!
        Алексей ответил на приветствие и вытащил из кожаного мешка две нитки разноцветного мониста.
        - Это для ваших дочек из Киевской земли привез.
        Дружинники, взяв подарки, низко кланялись.
        - А это вам, пойдете на Торжище и меду выпьете. — Он вытащил из кармана мешочек с деньгами и дал им по нескольку ногат.
        - Счастлив буди, Алексей, в торговле, пусть добро твое множится, — кланялись купцу дружинники.
        - Спасибо, спасибо, — ответил Алексей и кивнул на Дмитрия. — А это посол от галицкого князя Даниила к князю Мстиславу. Покажи, Дмитрий.
        Дмитрий осторожно вынул из потайного кармана свернутый пергаментный свиток с висящей на нитке печатью.
        - Верим! Верим! — в один голос успокоили Дмитрия дружинники, а потом старший добавил: — Алексею верим, он злоумышленного человека не привезет. Только посадника уведомить надобно.
        - Не надо, я сам, — отозвался Алексей. — Я сам дам знать, а гости у меня будут.
        Когда уже отъехали от стражников, Алексей, словно бы оправдываясь, сказал Дмитрию:
        - Примета такая: первому, кого встретишь, возвращаясь домой, подарок дай, чтоб счастье дарило тебя своей лаской. А они знают про то, потому и кланяются так низко.
        У Алексея широкое, богатое подворье, было где возы поставить под навесами, было куда и коней в конюшни завести. И все же всю сотню Дмитриевых дружинников не мог приютить гостеприимный хозяин.
        - Ближайшие твои люди и ты у меня будете. А для остальных где-нибудь найдем место, я сейчас к посаднику наведаюсь.
        Долго не закрывались широкие дубовые ворота — медленно двигались груженые возы, въезжали всадники. Алексей лишь поздоровался с женой и детьми, окружившими его, поцеловал их и сказал, что должен отлучиться ненадолго. Он так был благодарен Дмитрию за охрану в дороге, что считал теперь своей обязанностью позаботиться о нем.
        Посадник указал дворы для Дмитриевых дружинников.
        - Не часто к нам такие гости жалуют, — сказал он Алексею, выслушав его рассказ о совместном путешествии. — Приехали — надо принимать.
        Коней поставили в конюшни, отряхнули пыль с одежды: следовало и умыться с дороги. Знакомый возница угождал Иванке, ходил за ним, как мать за дитятей.
        - Пойдем к воде, Иванко.
        Они вышли в длинные сени, откуда повеяло прохладой.
        - Вот мы сейчас, — сказал приятель Иванки, — нацедим водички.
        Иванко оглянулся — никакого колодца нет. Приятель таинственно улыбнулся, взял жбан и подошел к стене. Зажурчала вода. Иванко подбежал. Что за чудо?
        - Дивишься? Смотри: то затычка, я ее вынимаю — и вода течет.
        И новгородец рассказал, что во многих дворах так водой пользуются. Течет она из дальнего ключа по деревянным желобам.

7
        Хотя и много приезжает в Новгород людей по разным делам, вроде и незаметны они в шумном, большом городе, но весть о прибытии галицкого посольства быстро облетела боярские и купеческие дома, дошла до горожан-ремесленников, в их кузницы и гончарские клети, во дворы шорников и плотников. Оно и неудивительно — всех интересовало, зачем приехали галичане. Будто никто и не объявлял об этом, но простые люди быстро нашли общий язык: дружинник сказал дружиннику. Иванко — своему приятелю вознице, тот — кому-нибудь из новгородцев, и слух пошел гулять по улицам, ничто не могло остановить его. Еще ни из одной Русской земли не приезжали в Новгород с такой просьбой.
        «Помочь галичанам прогнать чужеземцев? Да кто же откажется!» — «Далече они, но ведь наши же, русские». — «Надобно ехать». — «Я хоть и не воин, а тоже поеду». — «Куда старого возьмут?» — «Меня? Да я мечом, как молотом, могу». — «А согласится ли князь Мстислав?» — «Пожелают ли дружинники?» — «Поедут. Что им здесь делать? Мечи заржавели». — «А что скажут наши старейшины, архиепископ да посадник?» — «Мыслишь, откажут галичанам?» — «Да они все могут сказать». — «А мы вече соберем». — «Будут скликать вече?» — «Соберут». Такие разговоры велись по всему Новгороду. Народ новгородский всем сердцем воспринял просьбу галичан.
        Доложили о приезде посольства и архиепископу — главе новгородской власти. Про то рассказал ему посадник.
        Они сидели вдвоем в архиепископской опочивальне.
        - Владыко! — вкрадчиво, тихим голосом говорил посадник. — Над этим надлежит поразмыслить, завтра посол галицкий придет к тебе на поклон.
        - Знаю, — буркнул архиепископ, насупившись. — Размыслить надобно.
        - Я про то и говорю.
        Разговор не клеился. Архиепископ задумался. Неутешительные вести принес посадник. Новгородская вольница разгулялась — на площадях и улицах горожане братались с галичанами. На Торжище угощали их медом, будто в праздник. Кузнецы оставили свою работу, толпами бродили по улицам, обнявшись с галичанами, и пели песни. Откуда они взялись, эти нежданные гости?
        - О чем они там горланят? — спросил архиепископ у посадника.
        - Про вече кричат.
        - А про Мстислава?
        - Есть и такие, которые дерзостно выкрикивают, будто бы ты, владыко, не миришься с ним и будешь противиться походу в Галич.
        - Откуда им знать про то, что мы пререкаемся с Мстиславом? — недовольно оборвал посадника архиепископ.
        - Не знаю про то. Токмо боязно, вельми уж разошлись, остановить следует. — Посадник осторожно напомнил, как семь лет назад разъяренные новгородцы прогнали архиепископа Митрофана.
        - Снова про Митрофана? — разозлился архиепископ. — Часто вспоминаешь про то! Супротив меня?
        Перепуганный посадник подбежал к архиепископу и поцеловал его руку.
        - Я с тобой заедино, не подумай дурного. Ты твердо сидишь. А я токмо с тобой. — И тут воспользовался удобным моментом: именно ныне и можно сказать об этом дерзком Мстиславе, пора уже отплатить ему. — Владыко! Ты сомневался, можно ли войско из Новгорода отпустить, боялся, что мало воинов у нас останется. Не бойся, новые полки соберем, да и с суздальцами ныне мирно живем, не пойдут на нас. А у Мстислава злой язык, про тебя такое глаголет…
        Архиепископ молчит. Как надоел уже этот Мстислав! И прогнать его нельзя, горожане все за него. Удалой! Все удается ему в битвах, и ничего не поделаешь, не поверят на вече, коли что наговорить на Мстислава.
        - «Такое глаголет»… — грубо обрывает архиепископ, — «такое глаголет»… Оставь о нем, вот здесь он у меня, тяжко дышать из-за него. — Архиепископ бьет себя в грудь. — Галичу помочь надобно. Только ежели бы…
        - Только ежели бы не Мстислава посылать? — подхватывает его мысль посадник.
        Архиепископ хитро улыбается.
        - Суесловие… Хитришь! Не свои мысли открываешь, чужие слова повторяешь!
        - Не буду, не буду! — льстиво извиняется посадник. — Твои слова, твои слова… Я бы и сам войско повел в Галич.
        - Ты? — с издевкой прищуривает глаза архиепископ. — Сие не для тебя. Не таким, как ты, водить войско. Неповоротлив, аки медведь… Толстый жбан с медом! Ты и меча не подымешь. Удумал такое — войско вести! Ха-ха-ха!
        Посадник и виду не подал, что нарочито так выразился о Мстиславе, — пускай тешится, пускай насмехается архиепископ.
        Архиепископ же вдруг умолк, он уже задумал воспользоваться приездом галичан, чтобы возвысить себя в глазах новгородцев. Вольница будет ублаготворена.
        - Вече, вече скликать! — велел он посаднику. — Ударить в колокол, пусть сходятся. День назначим. А ты, — он поманил пальцем, и посадник наклонился к нему, — ты пошли кого-нибудь из своих людей, пусть шепнет на Торжище, что, мол, некий боярин не желает, чтобы галичанам помогли. Понимаешь? Начнут кричать, а мы скажем: «Подать сюда того боярина-смутьяна! Не помилуем за то, что супротив Новгорода Великого осмелился пойти!»
        Так долго ходил Иванко по Новгороду, что и ноги отказывались носить. Чувствовал он себя здесь как дома. Откуда и приятели взялись! Будто сызмальства с ними рос, зовут к себе в гости; одни тянут завтракать, другие — обедать, а вечером хоть разорвись на части — и сюда, и туда надо идти мед пить.
        - У нас не столько денег, сколько у купцов да бояр, но душа у нас к родным щедрая, на мед как-нибудь наскребем, не обедняем, — говорили Иванке его новые приятели.
        Подружились они с ним сразу, с первой встречи, — по душе пришелся им веселый галичанин-кузнец: был он такой же, как и они, работящий человек. А еще больше укрепилось их расположение к нему после того, как Иванко стал к наковальне в кузнице Якуна и на деле показал, какой он мастак в кузнечном деле.
        Поглядеть на умельство Иванки собралось много кузнецов. Хозяин кузницы уже и не рад был, что вчера, когда пили мед, перехватил лишку и заспорил с Иванкой: кто из них лучший меч выкует. При споре были свидетели — они и разнесли слух, что галичанин будет меч ковать.
        - Куда вы лезете? — горячился Якун. — Места нет. У меня же двор маленький.
        Правду сказать, покрикивал он больше для виду, а в душе доволен был, что люди собрались по такому случаю. Видно, никогда еще так не волновался Иванко. Как же, такие почтенные судьи пришли! Вон сидит длинноусый, с загорелым лицом старейший новгородский кузнец. Наклоняется Якун к галичанину-соседу и шепчет:
        - Сей длинноусый такие мечи кует, что воеводы ссорятся из-за них, каждый хочет получить меч его работы.
        Люди сидят вокруг — и прямо на земле, и на деревянных бревнах. Дверь в кузницу открыта, хоть и немного, а все же будет и им видно, а достойнейшие тут же, в кузнице.
        В голове Иванки мелькнула предательская мысль: «Почто похвастался? А вдруг не выйдет?» Но он отогнал ее, даже рукой помахал над головой, словно отгоняя назойливую муху. Подошел, взял в руки кричу. Мельком взглянул — железо доброе, тягучим будет в ковке. А хозяин слукавил, не дал готовой длинной полосы, из нее можно было бы быстрее сделать. Видно, нарочно подсунули этот кусок, чтобы испытать гостя.
        Иванко оглянулся — хозяин стоит у порога, наклонился к длинноусому. У меха стоит помощник Иванки. Еле удержался Иванко от улыбки. Вот молодцы! Ну и помощник! Здоровенный детина с крепкими, длинными руками. Этот как ударит молотом — наковальню в землю вгонит.
        Что сделать, чтобы не жгло в груди, чтобы не дрожали руки и ноги? И все же не корил себя Иванко, что дал вчера согласие: пусть посмотрят, как умеют галичане оружие делать! Эх, если бы отец тут был! А руки все-таки дрожат. Иванко выжидает еще мгновение, сжимает правую руку в кулак, потом берет кричу и несет к горну, подсовывает ее длинными клещами к ослепительному огню. Помощник помает жару — так нажимает на рукоять, что мех раздувается со свистом. Глаза Иванки встретились с глазами помощника, и Иванко с радостью заметил, как тот подбадривающе подмигнул ему: ничего, мол, не бойся, я помогу.
        Пока парень нагревает кричу, Иванко берет с полки длинные стальные прутья и, волнуясь, перекладывает их на другое место. Но все его внимание — у горна. Помощник не спускает глаз с Иванки, ждет: как только тот махнет рукой, схватит кричу большими клещами и положит на наковальню. Иванко пробует один молот — легковат, не годится, тут нужен потяжелее. И он выбирает молот с удобной ручкой.
        - Держи! — приказывает он помощнику.
        Сказано будто и резко, неприветливо, но это для других, а помощник слышит в этих словах просьбу товарища: «Не подведи меня, помоги».
        Длинноусый что-то шепчет Якуну. Они зорко следят за гостем. Иванко хоть и не смотрит на них — он вообще ничего не видит, кроме раскаленного железного куска, — но чувствует, что за каждым его движением следят, не отрывая глаз. Только бы не осрамиться, только бы не упустить миг, когда железо будет готово! В одно мгновение Иванко вспоминает все, что говорил ему отец о нагревании железа на огне, об умении вовремя увидеть золотисто-красный блеск, когда железо словно бы само просит: «Бери меня из горна!» Как много значит для кузнеца своевременно выхватить раскаленный железный кусок! Иванко догадывается, что именно за этим и следят. Очень легко прозевать: упустишь момент — перегреется, переварится железо, и ковать его уже невозможно, станет оно хрупким, ломким. Плохо, когда и недогреешь. Попробуй тогда его ковать! Такое железо отец называл сырым.
        «Смотри, сынок, оно как недопеченный хлеб. Снаружи будто и зарумянился каравай, а внутри сырой», — говорил отец.
        Как пригодилась теперь отцовская наука! Когда Иванко подал знак помощнику тянуть железо клещами, когда крикнул: «Держи!», он был уверен, что и отец именно в это мгновение начал бы ковать. И все же что-то екнуло внутри и застыло, будто Иванко проглотил кусочек льда. Г-гух! Г-гух! — звучат удары молота. Помощник проворно поворачивает железо клещами, а вслед за тем Иванко бьет молотом. От раскаленного железа отскакивают искры, кусок железа растягивается в длину, становится тоньше.
        Иванко перехватывает клещами в свои руки и уже сам поворачивает железо, ставшее послушным.
        Часть дела уже сделана, неопрятный кусок превратился в сплюснутую полоску. Но нужно еще с двух сторон наварить твердое железо, то, которое дает крепость мечу, — нужно лезвие приварить. Иванко клещами переносит приплюснутый кусок в горн, берет стальные прутья и, разжарив их на огне, прикладывает с двух боков к будущему мечу. Пристали! Теперь огня, побольше огня! Помощник яростно работает рукояткой, из меха с шипением вырывается воздух.
        Что творится вокруг? Иванко ничего не замечает. Пот капельками скатывается со лба, ручейками течет по щекам, проникает за ворот рубахи. Еще никогда Иванке не было так страшно, даже тогда, когда лицом к лицу сходился в лесу с воеводой. Тогда над головой свистел меч воеводы и смерть витала рядом. А ведь тут вокруг свои, добрые друзья. Отчего же так боязно ему и зуб на зуб не попадает, отчего дрожат ноги? Иванко кусает губы, тяжело дышит и еще быстрее двигается возле наковальни. Чего же он боится? Свою кузнецкую честь не хочет уронить. Одобрительно кивает длинноусый, подмигивает Якун. Умелый кузнец этот галичанин! У порога все больше собирается охотников посмотреть на невиданное диво — ведь никто еще не превзошел новгородских ковачей-умельцев. Какой-то шум у порога, кого-то не пускают, слышны пререкания. Якун машет рукой: «Не мешайте!» Но эта перебранка не доходит до слуха Иванки — он забыл обо всем, ничего не видит и не слышит.
        - На ногу наступил, медведь! — выкрикивает у порога дружинник Мстислава Микула, расталкивая толпу и пробираясь к Якуну.
        Тот сердито качает головой, показывает кулак. Но Микула не обращает внимания на эти угрозы. Разве по-на-стоящему сердится побратим Якун? Высокий, проворный Микула уже улыбается Якуну, сверкая белыми зубами, которые так идут к его аккуратной бородке. Он на цыпочках подходит к Якуну.
        - Почто ты размахался руками?
        Якун молча показывает на Иванку.
        - Вижу! — шепчет Микула. — И спешил сюда ради этого, взглянуть хочу, а они за полы хватают, не пускают.
        На его обветренном, опаленном солнцем лице дружеская улыбка, и глаза смотрят так лукаво, что Якун только успокоительно машет рукой: садись, мол.
        Снова Иванко бьет меньшим молотом по сваренному железу. Он уже похож на меч, этот железный кусок. Быстро летает молот в Иванковых руках: раз — удар по наковальне, два раза — по мечу. Славно приварились концы, надо их теперь отковать с обеих сторон, чтобы лезвие стало острым. Железо послушно помается, концы становятся тоньше и тоньше. Иванко спешит, пока оно не остыло, берет еще меньший молот и часто-часто выстукивает. Та-та-та-та-та! — трещит в ушах. Правая рука непрерывно летает в воздухе. Вот уже отковано и с другой стороны, можно посмотреть. Иванко разжимает клещи и кладет их на скамью, обматывает тряпкой конец меча там, где должна быть рукоять, и поднимает его. Прищурив левый глаз, рассматривает правым — меч ровный, нужно только наточить.
        Только теперь почувствовал Иванко усталость, одеревенела правая рука, ноет плечо. Он оборачивается и, удивленный, пятится назад. Сколько людей собралось!
        Смущенный Иванко улыбается и низко кланяется Якуну.
        - Спасибо тебе… Хорошая кузница у тебя. — Подает ему меч. — Вот меч… готов… надобно только закалить и рукоять закончить.
        Якун осторожно берет меч, осмотрев его, передает длинноусому. Тот поправляет тряпку, крепко сжимает меч в руках, поворачивает во все стороны.
        - Умелец! — тихо произносит он. — Поклон тебе, — склоняет голову старик. — Что скажешь, Якун?
        - Умелец! Умелец! — скороговоркой выпаливает Якун и радостно обнимает Иванку. — Побольше таких кузнецов — мечей у русских будет много.
        - А будет мечей у русских много — враг задрожит! — кричит Микула. — Иванко! Я мыслил, что ты только мед пить умеешь, а ты и мечи куешь! И от воинов тебе поклон. — Микула наклонил голову до самой земли. — А этот меч… подари мне, Иванко.
        Смущенный Иванко поглядывал то на Якуна, то на Микулу, не зная, что ответить.
        - Дари! Дари! — кричит Якун Иванке. — Твой меч будет, — поворачивается он к Микуле. — Я доделаю. То все едино, что Иванко.
        Вокруг ни одного галичанина, где же они? Иванко вспомнил, что пришел сюда один. Хоть и нет близко земляков, разве ему плохо здесь, разве он одинок? Такие родные, такие близкие эти новгородцы!
        - Иванко! — восклицает Микула и словно клещами сжимает его руку. — Сегодня я буду тебя потчевать. За такой подарок десять корчаг меду выпьем.
        Якун лукаво улыбается. Откуда же такие деньги у веселого парня? Десять корчаг! Эка хватил Микула! Но коль сказал «десять корчаг» — пусть будет десять. Надо выручать веселого дружинника.
        - А нас не кличешь? — спрашивает он Микулу.
        - Вас? Всех зову!
        - Пойдем выпьем за галицкого кузнеца Иванку, — кричит Якун. — Ты не будешь перечить? — трогает он Иванку за локоть.
        Перечить? Не шутит ли Якун? Почему же не согласиться? Иванко радостно улыбается в ответ.
        - Иванко не перечит. Пойдет! Пусть зовет Микула, — неугомонно басом рокочет Якун.
        - Зову! Пошли!
        Выйдя из кузницы, Иванко глубоко, полной грудью вдыхая свежий воздух, отправился с новгородцами на Торг, к медовару Михайле.
        Не только Иванко встретил у новых друзей такую искренность и сердечность. Все галичане разбрелись по Новгороду, как по давно знакомому городу, и каждый нашел себе приятелей. Но никто не искал того, чем интересовался Кирилл. Его привлекали книги, он хотел видеть, как их пишут; хотел увидеть дивные рукописи, каких не было ни в Галиче, ни во Владимире. И он скоро столкнулся с молодым списателем Матвеем, почти своим ровесником.
        Матвей работал в книгохранилище при Софийском соборе. С утра и до ночи сидел он, согнувшись за узеньким столом, и переписывал книги. Он был не один. В длинной неприветливой горнице таких писцов сидело человек двадцать. Все они прилепились возле окон и непрерывно скрипели гусиными перьями. Много интересного показал Матвей Кириллу — как делают чернила, как выбирают самые лучшие перья, как готовятся красные, синие, голубые краски для разрисовывания книг. Кирилл внимательно слушал все рассказы Матвея, но выразил желание заглянуть в книги, почитать их.
        - А это не у нас, мы только переписываем, — покашливая, слабым голосом поведал Матвей. — А ты попроси дьяка Андриана, он надзиратель за книгами. Но он злой человек, насмешник и сквернословец. — Робкий Матвей отвернулся и перекрестился. — И над нами он потешается, всякие прозвища придумывает. И меня дразнит, называет немой щукой — по той причине, что я худой и мало разговариваю. А я боюсь всех. Мать моя говорит, чтоб я никому не перечил, всех слушался, а то выгонят, и нечего есть будет.
        Кирилл пожалел беззащитного, забитого отрока и дал ему двадцать ногат из своего ничтожного запаса, решив несколько дней не покупать рыбы, а довольствоваться во время ужина хлебом и водой. К тому же на Алексеевом подворье всем гостям давали такие сытные обеды, что можно было незаметно спрятать под кафтан добрую краюху хлеба и принести сюда. Как бывал рад Матвей этому хлебу! Он осторожно заворачивал его в чистенькую тряпочку и растроганно шептал:
        - Это я матери понесу.
        Хотя и робким был Матвей, но все же отважился привести Кирилла к Андриану. Кирилл был благодарен ему за это. Какие богатства тут увидел! Сначала Андриан показался и впрямь нелюдимым. Надменный сидел он в пропахшей пылью и мышами, отгороженной от всего помещения комнате. Вокруг, вдоль стен, на широких полках под самый потолок, одна за другой стояли книги.
        Приметным было иссиня-красное пучеглазое лицо Андриана. Его приплюснутый нос торчал между нависшими, одутловатыми щеками; под глазами пухлые мешки, взгляд пустой, стеклянный.
        - Щука карася привела. Ну-ка, повернись, карась, покажи, что у тебя на спине! — пренебрежительно проскрипел Андриан.
        - Я не карась, — робко сказал Кирилл.
        Но и этот скромный ответ показался, хозяину дерзостью.
        - Прочь отсюда! — вскочил Андриан со скамьи.
        Удивительно, что пугливый Матвей на этот раз не растерялся, а смело отвечал сердитому монаху;
        - То Кирилл, он из Галича.
        Андриан моментально обмяк, суровость его как рукой сняло. Он поманил к себе Кирилла:
        - Иди ко мне. Ты из Галича? Ты и князя Даниила видел? Здрав буди.
        Увидев, что все закончилось благополучно, Матвей незаметно вышел.
        Кирилл учтиво поклонился.
        - Видел. Как не видеть!
        - Садись сюда. — Андриан подвинул книги, освободив на скамье место для Кирилла и для себя. — И я бы там был, да не привелось. Еще в ту пору, когда Роман, отец Даниила, в Новгороде был. — Андриан задумался. — Давно то было, без двух полста лет. Молодым я был, таким, как ты. Уходил Роман на Волынь и говорил: «Поедем со мной, писцы мне нужны». Собрался я, но не поехал — лихорадка била. Да что ты, как воробей на ветке, с краешку прицепился? Садись на скамью. — Он взял Кирилла за плечи и подвинул к стене. — Вот так. Выходит, что мы с тобой земляки — ты оттуда приехал, а я туда собирался ехать.
        …Теперь Кирилл целыми днями пропадал у Андриана, перебирал книги, перечитывал их. Монах сидел в дубовом кресле, сделанном им самим, и все время бормотал, радуясь внимательному слушателю.
        - Так мне удобно сидеть, — откинувшись на грубо отесанную спинку, говорил он. — Одышка меня мучит, в груди что-то болит. До того щеки отекают и глаза пухнут, что глядеть невмоготу. Тут я и живу и сплю вон там, — он указал в уголок светлицы, на деревянный настил, зажатый между книжными полками. — Говорят, что злой я. Но не зол я — то хворь меня донимает, от этого и ненавижу всех. Востер на слово — это так. А зла никому не причинил. Потешаются люди надо мной, пучеглазым обзывают, а я и огрызаюсь. Книги, сынок, читай. Есть у нас такие, что у вас и не сыщешь, — еще никто их не переписывал.
        - Мне бы о чужих странах, отче, — попросил Кирилл.
        - Возьми «Сказание о святой Софии в Цареграде» — там, на верхней полке, справа, лежит…
        Кирилл приставил лесенку и достал толстую книгу, оправленную в переплет из телячьей кожи.
        - Почитай, там много интересного есть. Купцы наши не раз бывали в Цареграде. Уважают там купцов русских за честность в торговле и русские добротные товары. А сие — слава земли Русской. Видели купцы, как там люди живут, и все то писцы из уст их записали.
        Кирилл до самого позднего вечера читал, расспрашивая Андриана о том, что ему было непонятно.
        - Вишь, как любопытно тебе! Читай, Кирилл. Завтра покажу еще одну книгу, написанную нашим новгородцем. Недавно, десять лет, как сделана.
        На следующий день Кирилл прибежал к Андриану рано-ранехонько — не спалось от нетерпения, хотелось поскорее увидеть расхваленную Андрианом книгу.
        - Гляди, я уже приготовил, — промолвил Андриан, как только Кирилл переступил порог.
        Кирилл увидел на столе такую же толстую книгу, как и вчера. Осторожно поднял оправу и вслух прочел на первом листе:
        - «Книга-паломник». О чем сие?
        - А это боярин Добрыня Ядрейкович в странствии был, в Цареграде жил и все то списал в книгу. Недавно были там наши и молвят, что в том Цареграде разрушены дома многие, в сей книге описанные…
        - Крестоносцы разрушили? — спросил Кирилл, листая шершавые страницы.
        - Они. А ты ведаешь о них?
        - Ведаю. Стары люди говорили, что император цареградский бежал от крестоносцев на Русь, в Галиче спасался.
        - Про тот Цареград вся книга исписана.
        Кирилл не знал, как и благодарить Андриана за такие книги, — столь много нового узнавал из них.
        - За что благодарение? За то, что ты сам читал? — с напускной строгостью, улыбаясь, протестовал Андриан. — Для того и писано, чтоб читали. А мне радостно за тебя — ты книголюб вельми великий, мало я таких видел.

8
        Вечером Дмитрия позвали к Мстиславу. Князя три дня не было в Новгороде — выезжал на охоту. В лесу и нашел его гонец, привез весть о прибытии гостей с Галицкой земли. Вчера ходил Дмитрий к архиепископу, относил Даниилову грамоту. И до сих пор никак не мог успокоиться от неприятного впечатления. Любезно разговаривал с ним архиепископ, пригласил сесть к столу, расспрашивал о Галиче, о Владимире и о том, что чинит Бенедикт в Галиче. А Дмитрий никак не мог взять в толк, от души ли говорит хозяин. Пообещал, что помогут новгородцы галичанам, ругал грабителя-захватчика Бенедикта, а когда дошло до разговора о Мстиславе, на лицо архиепископа будто черная туча набежала. Ничего плохого не сказал он о Мстиславе, но от его слов повеяло таким холодом, что Дмитрий понял — нет приязни между архиепископом и Мстиславом, побаивался, не повредит ли это его посольству, хотя все люди, с которыми он встречался, — и купцы, и сотские из Мстиславова войска, — радушно приветствовали его и близко к сердцу принимали горе галичан. Были и такие дружинники, которые тотчас же соглашались ехать в Галич. Но что он мог сказать им?
Ведь он еще не видел Мстислава. Вчера, после пребывания у архиепископа, была у Дмитрия стычка с Иванкой. Не успел он еще раздеться после возвращения от архиепископа, как пришел посланец от посадника и рассказал, что посадник недоволен людьми Дмитрия: ходят они по всему городу и горланят; вспомнил об Иванке, о том, что выкрикивал он на гульбище у медовара, рассказывая, как жгли имение Судислава в Галиче.
        - Вельми распустились твои галичане, — вкрадчиво говорил посланец посадника, молодой боярин с лисьим лицом, непрестанно шмыгая носом. — Посадник сердится. Прикрути ты их, ибо у сего кузнеца язык длинный… У нас и без того хватает своевольников…
        Боярин откланялся и ушел, а Дмитрий закипел от гнева. Еще ничего не сделано в Новгороде, а уже такие неприятности! А что, ежели не удастся уговорить новгородцев, ежели помешают эти неприятности? Что тогда дома скажут? Не погладят по голове. Да и посольство провалится, такое большое дело рухнет. Растревожился Дмитрий, вспылил. Под злую руку и вошел к нему Иванко.
        Не дав удивленному кузнецу опомниться, Дмитрий коршуном налетел на него:
        - Кто ты еси? Кто посол — ты или я? — Дмитрий от злости заикался. — Ты? Ты что? Длинный язык…
        Иванко мигал глазами, не зная, о чем идет речь, поглядывал на сотского, стоявшего рядом, а тот незаметно для Дмитрия мотнул головой, развел руками.
        - Ты мешаешь!.. Зачем я тебя взял? Испортишь посольство…
        Не понимая, чего хочет от него Дмитрий, обиженный Иванко выпрямился; хмель как рукой сняло.
        - Я испорчу? — Он так повысил голос, что Дмитрий невольно попятился. — Я испорчу? Кто это наушничал на меня? Я с новгородцами как брат родной и ничего плохого не сказал.
        - Ничего плохого? А у медовара что извергал из уст?
        Иванко не мог сообразить: что же он не так сказал?
        - Не припомню, — оправдывался он. — Будто никого и не обидел.
        - Хулу на бояр взводишь?
        - Хулу? — еще больше удивился Иванко.
        «Ужели Кирилл что-нибудь сказал про наш разговор в пути?» — подумал он, но отбросил эту догадку: не такой человек Кирилл.
        Дмитрий подошел к нему:
        - Не помнишь? А про Судислава забыл? А про то, как жгли его усадьбу, говорил?
        Иванко обрадованно выкрикнул:
        - О! Про Судислава было! Так то ж крамольник! Он с Бенедиктом вместе… Вот если б мы его тогда поймали!
        - Крамольник? А тебе что? Не твое дело. Бояре с боярами сами говорят, а ты готовое слушай.
        - Он русских людей продал чужеземцам.
        Дмитрий так гневно глянул на кузнеца, что тот больше ничего не сказал.
        - Продал? Прикуси язык! — Дмитрий помахал кулаком перед носом Иванки. — Хочешь, чтоб голова уцелела? Сиди на подворье и никуда не выходи вечером. Я бы тебе показал, как про бояр языком молоть… Ступай прочь!
        Удивленный, выскочил Иванко от Дмитрия. «Почто тысяцкий так обиделся за Судислава? Ведь он же его ненавидит?» Кузнецу и невдомек было, что всюду бояре одним миром мазаны, всюду на смердов косо глядят. Не мог он догадаться, что его слова, сказанные друзьям у медовара, так быстро дойдут до ушей архиепископа (а слова эти мигом дошли — было кому подглядывать и подслушивать); Иванке и невдомек, что его имя, имя простого кузнеца из далекого Галича, стало известно архиепископу — самому богатому новгородскому боярину. Так вот и познакомились они, не встречаясь. Рассвирепевший архиепископ отчитывал перепуганного посадника: «Стар ты уже стал, неповоротлив, не ведаешь, что в городе творится. От купцов иноземных я узнал про того галичанина… Мало разве у нас своих непослушных, а тут еще и гости приехали. Ты проследи за ним — авось где-нибудь нечаянно в воду упадет или в яму оступится. А твои люди почто рты разевают? Таких хватать надлежит, чтоб никто и не видел».
        Архиепископ хорошо представлял себе, что было у медовара. «Этой голытьбе того только и нужно, — видно, хохотали, когда рассказывал кузнец, как пылал терем Судислава. Им только развяжи руки…» Не давала ему покоя новгородская вольница — того и гляди, вспыхнет буря.
        Дмитрия оставили одного. Стоит он посреди гридницы, оглядывается вокруг. Так, как и у них во Владимире или Галиче, у стен стоят окованные железом столы и лавки, на стенах развешано оружие, а пол шкурами звериными устлан.
        Открылась дверь, в гридницу вошел мужчина — среднего роста, черноволосый, с поседевшими усами, одетый в расшитый серебром синий кафтан. Подошел к Дмитрию, поздоровался.
        - Это ты, боярин, от князя Даниила послом приехал? Как зовут тебя? — спросил он приятным голосом.
        Дмитрий обрадовался — у этого боярина он и спросит о Мстиславе.
        - Челом тебе, добрый человече. — И поклонился. — Я посол, а зовут меня Дмитрием.
        - Далече ты заехал. Какая же беда тебя пригнала?
        Сердечность незнакомца подкупила Дмитрия, и он рассказал ему о своей поездке. Незаметно подошли к окну и сели рядом на скамье.
        - Лезут на Русскую землю, — сжал кулаки новгородец, — хватают за горло, дышать не дают. — И вдруг оживился, черные глаза его засверкали, он воскликнул: — Бить надо! Бить так, чтобы бежали куда глаза глядят!
        Напуганный этим выкриком, Дмитрий даже отодвинулся немного дальше.
        А новгородец горячился:
        - А что же вы? Перепугались? Боитесь?
        Какой дерзкий этот боярин! Сперва казался таким обходительным, а теперь бранится.
        - Ты не кричи, боярин! — вскочил Дмитрий со скамьи. — Сам пойди попробуй.
        - Не притупились ли ваши мечи? — с лукавой улыбкой спросил новгородец.
        - Глумишься? Мечи у нас есть и люди храбрые есть, да силы мало. Сидя тут, в Новгороде, нетрудно явить мужество. А ты у нас побудь, тогда и узришь.
        - А что зреть-то? Я бы с врагами мечом…
        - Да что с тобой толковать! Хвастун! Таких нам не надобно.
        - А ежели попрошусь в Галич, возьмут?
        - Тебя? — рассердился Дмитрий. — Нет! Скажу князю, чтоб не брал.
        - Такие люди мне по душе! — расхохотался новгородец.
        - Зато такие, как ты, мне не по душе, — отрезал Дмитрий.
        - Закипел, хлопче! Остынь, — продолжал подтрунивать новгородец.
        Дмитрий не оставался в долгу:
        - Ты язык не распускай. Я тебе не мальчик. Я тысяцкий.
        - О! А я и не знал…
        - И знать тебе не надобно. Князь Мстислав скоро придет?
        - А со мной не хочешь говорить?
        - Не желаю! — нахмурился Дмитрий, еще крепче стиснув в правой руке пергаментный свиток — грамоту Даниила.
        - Ну, так скажи, какая дружина у князя Даниила?
        - Я князю Мстиславу поведаю о том.
        - Востер ты. Знали Даниил и Мирослав, кого посылать.
        - Тебя не спрашивали, — буркнул Дмитрий.
        - Гостям не пристало так ответствовать. Неучтиво.
        - А я не твой гость.
        Новгородец громко хлопнул в ладоши, и на пороге появился Микула.
        - Ты, Микула?
        - Я, княже.
        - А где отроки?
        - Вышли.
        - Вели, чтоб меда крепкого подали.
        Микула бесшумно вышел из гридницы. Все произошло так быстро, что Дмитрий растерялся.
        - Я… я не… знал… — заикался Дмитрий. — Прости… я…
        Мстислав дружески положил свою руку на плечо Дмитрия.
        - Без сих слов! Не бойся. Что прощать? Люблю горячих, не люблю тихоньких да льстивых, то не воины, — подбодрил он Дмитрия, и тот успокоился.
        - Я так тебе сказал… — начал Дмитрий, но Мстислав не дал ему договорить.
        - Сказал? Славно сказал! Попробовал бы так архиепископу молвить, увидел бы тогда! — И Мстислав вдруг преобразился: ссутулился, оттопырил губы и закатил глаза под лоб, поднял правую руку и скрипящим голосом начал: — «Ты что, чадо мое, богохульные словеса пускаешь, старших не чтишь? Бить тебе каждодневно поклонов триста утром и вечером». — И расхохотался: — Ха! Ха! Ха! Так бы сказал тебе архиепископ. Это бы еще ничего, что поклоны бил, душу спасал, а то и тела не уберег бы. Ничего не забывает старый лис, где-нибудь так бы схватил тебя — света белого больше не увидел бы.
        Смущенный Дмитрий слушал, не зная, что и ответить. Он ругал себя за то, что сразу не смог угадать, с кем встретился.
        - Удивляешься? — спросил Мстислав. — Не удивляйся! Вот тут он у меня сидит, — он ударил себя в грудь, — шипит, яко гадюка. Глядеть на него тошно!
        Об этой неприязни никто не говорил Дмитрию, а Мстислав открылся ему, незнакомому человеку. После этого Дмитрий почувствовал, что говорить с Мстиславом будет легко.
        - Прости, княже, что так дерзко говорил с тобой…
        Мстислав глянул на него добрыми глазами, улыбнулся:
        - Теперь говори, посол.
        Дмитрий стал перед Мстиславом и протянул ему свиток. Мстислав развернул его на столе и стал читать.
        Уже не упрекал себя Дмитрий, что так повел себя с Мстиславом. Может, это и к лучшему? Присматривался к Мстиславу — тот нахмурил брови, глазами быстро бегает по пергаменту, иногда поднимает голову и смотрит на Дмитрия, а потом снова читает. Нет, такое откровенное лицо, такие широко открытые глаза не могут лгать.
        Мстислав закончил чтение, коснулся кончиков усов и глянул на Дмитрия. В его взгляде Дмитрий уловил сочувствие и решительность.
        - Написано, как ты мне говорил, — промолвил Мстислав. — Надобно идти — свои же, русские, кличут. Я пойду. А много ли воинов будет — увидим завтра на вече.
        Заметив обеспокоенность Дмитрия, быстро добавил:
        - Ты что, не веришь? Боишься, что мало войска пойдет? Моя дружина вся со мной будет, а мне больше и не надобно, чтоб ударить со всех сторон. Не люблю назад возвращаться. В поход на Бенедикта множество ратников понадобится. Ничего, соберется вече, послушаем. Сей рыжий лис, архиепископ, не говорит, что поход не надобен, однако же помешать в чем-нибудь он способен. Вот оружие понадобится, и есть оно у оружейников, а кто даст деньги? Город должен дать. А что на это скажет лис? Да что ты молчишь?
        - Я слушаю, княже.
        Дмитрий ничего не мог добавить. Он обрадовался, что Мстислав так сочувственно отнесся к просьбе Даниила.
        - Слушаешь? Слушай! Еще и не то услышишь завтра. — Мстислав так и сыпал словами. — Не был я в Галиче, а пойти туда хочется, — подмигнул он Дмитрию. — Не сидится на месте без дела. Мечи ржавеют, и сердце просится: «Пойдем». Не могу в словесных битвах с архиепископом томиться! На поле ратном наше место, там поговорим с врагом мечами. Не так ли?
        - Истинно так, княже.
        - Я и забыл, — глянув на стол, сказал Мстислав, — давно уж мед принесли. За такого гостя и выпить негрешно.
        Они подняли большие серебряные кубки и чокнулись. Крепок мед у Мстислава — будто огнем обожгло.
        - А я признаюсь тебе, — таинственно прошептал Мстислав Дмитрию на ухо, когда уже осушил кубок, — сам думал податься в Галич: растрогал меня слепой Митуса, вельми сердечно пел про ваши горы, про реки быстрые. Но как пойти незваному? А теперь пойду, прогоним врага с Русской земли.

9
        Над городом струилась утренняя прохлада, тянуло сыростью с Волхова, с озера Ильмень. Солнце медленно, лениво поднималось из-за лесов. На заставах стражники убирали ночные рогатки, боролись, чтоб согреться, толкали друг друга. На небе ни облачка; осенний день обещает быть теплым, приветливым. И на Торгу еще тихо: не подъехали из подгородных сел смерды с разной снедью; не слышно шума крикливых баб-торговок; еще и купцы отдыхают, разомлев от пота на мягких перинах. Лишь кое-где из переулков показываются купеческие биричи, — они идут к клетям, гремят длинными ключами, протирают заспанные глаза. Это самые старательные слуги своих хозяев, они боятся опоздать. Если купец придет раньше, так он при всех даст тумаков, да еще, чего доброго, и прогонит за неповоротливость. Биричи перебрасываются словами, скребут затылки, чешут искусанные надоедливыми блохами животы.
        - Как твой? — зевая, спрашивает долговязый парень у толстого старика.
        Тот хихикает, его маленькие глазки скрываются под нависшими бровями.
        - Взбесился. Колотил меня вчера. Поймал во дворе и пальцем в рот полез. Кто ему донес? Рычит: «Давай сюда резану!»
        - Достал? — равнодушно спрашивает долговязый.
        - Выковырял, — залился мелким смешком старик. — Такой да чтобы не достал! Пальцы у него железные.
        - Дурак!
        - Кто?
        - Да не он, а ты, — щурился, поглядывая на солнце, долговязый.
        - Собака!
        - Кто? — встрепенулся парень.
        - Да не он, а ты, — быстро произносит Старик.
        Долговязый проворно хватает с земли полено и набрасывается на старика. Тот, пригнувшись, спешит в клеть и рывком закрывает калитку. Долговязый недовольно сплевывает, бросает полено и бормочет себе под нос:
        - Удрал. Выковырял! Я б тебе глаза выдрал, лукавый пес! Я б тебе показал, как ворованные деньги во рту прятать!
        Из-под рундуков, из-под клетей вылазят грязные, в изодранном тряпье калики перехожие, измученные нищие. Двое без рубашек, в истлевших от грязи и пыли штанах приближаются к долговязому, начинают канючить:
        - Божий человече! Дай мучицы!
        - Подай, Христа ради! Со вчерашнего дня не ели.
        Долговязый сердито отмахивается:
        - Идите, идите. Пусть Бог и купец вам дают. А то мне так дадут — не рад буду.
        - За деток твоих помолимся, — гундосит одноглазый, с сумой на плечах.
        - За Деток? — хохочет парень. — А жена где? Жену мне вымолите!
        Этот разговор слышит старик. Он выглядывает из-за калитки и вмешивается:
        - Вы ему, бешеному псу, бабу-ягу найдите.
        Парень будто не слышит, машет руками.
        - Бегите отсюда! Купец идет.
        Нищие неохотно плетутся дальше, перебегают к другой клети. На дороге они задели бабу, которая несла огромный мешок, и она выругала их.
        Рано утром выходят на Торг и галицкие дружинники, спеша купить себе еды. Сегодня они звали Иванку, но он огрызнулся и перевернулся на другой бок. Сладок утренний сон, тем более что Иванко долго не мог уснуть после Дмитриевых упреков. А что, собственно, плохого сказал он, Иванко, своим друзьям-новгородцам? После третьей чаши он уже и не помнит, что было. К нему лезли целоваться бородатые кузнецы и гончары. Не к чужеземцам же он приехал — почему же сидеть молча?
        Снится Иванке, будто он во Владимире, вернулся домой, народу много на улицах, радостно здороваются все знакомые, а Роксаны нет. А так хочется увидеть ее! Он идет, идет, доходит до церкви и почему-то лезет на колокольню, берется за веревку, начинает звонить. Ужели не услышит Роксана, не догадается, что он ее зовет? Уже и с колокольни спустился, а колокола гудят. «Кто же это звонит?» — кричит он и от своего крика просыпается. За окном гудит вечевой колокол: бом-бом-бом-бом! Иванко вскакивает, выбегает на подворье. Тут еще сильнее слышен неугомонный звон. Надо будить Дмитрия.
        Умывшись, Дмитрий начал одеваться.
        - А ты сиди дома, — сурово приказал он Иванке.
        - Сидеть дома?! — возмутился Иванко.
        - Сидеть.
        - Не буду! Не боюсь! — горячился Иванко.
        - Не будешь, так иди. Только ежели что случится, не рассчитывай на меня.
        Иванко умолк, задумался и вышел на подворье.
        Как друзья приглашали его, как напоминал Якун, чтобы не опаздывал! Но друзья и тут помогли. Пришел Микула в праздничной одежде, с мечом. Он ничего не знал о горе Иванки.
        Они сели вдвоем за оградой. Иванке пришлось рассказать о своем разговоре с Дмитрием.
        - Приходил к Дмитрию боярин от посадника? Грозился? Плохо, — задумчиво сказал Микула. После этих слов Иванко обеспокоился. — Значит, будешь сидеть дома, как мышь в норе.
        - Ничего не боюсь! Пойду!
        - Стой, стой, не горячись! — остановил его Микула. — Пырнут ножом в бок — и не увидишь кто.
        Это вынудило Иванку согласиться с Микулой.
        - Так как же? — печально спросил он.
        - Не горюй! Пойдешь! — успокоил его Микула. — С нами будешь, с дружинниками. А еще так сделаем: принесу тебе кольчугу, наденешь, а сверху кафтан. Пусть хоть мечом колют.
        Вечевой колокол не переставал гудеть, подгоняя людей на улицах.
        - Какой колокол? — спрашивали новгородцы друг друга. — Малый?
        - Нет. Разве не слышишь? Большой. К Софии идти.
        Меньший колокол созывал на вече к Торгу у Ярославова подворья. А сегодня архиепископ велел созывать на площадь к Софии. Новгородцы толпами шли со всех концов — с Плотницкого, Славенского, Гончарного.
        Перед мостом через Волхов Микула и Иванко остановились.
        Их толкали, тискали. Вокруг стоял шум. Каждый хотел перейти через мост поскорее, чтобы стать ближе к помосту.
        - Опоздали мы с тобой, — печалился Микула, — с кольчугой возились.
        Весь Новгород был на ногах и двигался к детинцу. Обезлюдел Торг, биричам нечего было делать — теперь покупателей и медом сюда не заманишь. Осталось только навешивать замки и бежать со всеми. Кто откажется от такого зрелища! Ведь вече собирается не часто. Приятели встретили знакомого медовара, он возился у двери — никак не мог загнать ключ в замок. Микула взял его за плечо.
        - Дашь по корчаге меду?
        Медовар сердито гаркнул:
        - Ты что? Глаза вылезли, не видишь? — Но, узнав Микулу, смягчился: — Тьфу! Никак замок не слушается, а ты с шутками…
        Неожиданно послышалось:
        - Беги на вече, мы посторожим. Больше ведра не выпьем. Замок не нужен.
        Иванко оглянулся. Эти слова сказал одноглазый нищий. Он где-то оставил суму и держал в руках длинный суковатый посох. Худое, обнаженное по пояс тело его поражало выпирающими из-под сморщенной кожи ребрами. От солнца и ветра кожа огрубела, почернела, будто ее коптили на огне.
        - А! Микола! — дружески улыбаясь, обратился Микула к одноглазому.
        - Я! — живо откликнулся тот.
        - Что ты высох так?
        - В святые пробиваюсь. Кости есть, кожа есть, — он пощупал свои бока, грудь, — в пещеру класть можно, не протухну. В Киев пойду, там есть место в лавре.
        Раздался хохот. Медовар плюнул и перекрестился.
        - Тьфу! Богохульник! Я тебя к епископу… Вишь, какой святой нашелся!
        Одноглазый не растерялся:
        - К епископу? Так я же и хотел к нему идти. Тебя искал. Расскажу епископу, как ты крестом осеняешь себя, а мед в корчаги не доливаешь. Не к святому ли Петру понесешь ты украденное?
        Медовар, словно иглу проглотил, умолк. И ключ его сразу же вошел в замок. Не глядя на одноглазого, медовар скрылся в толпе.
        - Кто это? — шепотом спросил Иванко у Микулы.
        - Миколай. Бродит по земле, бросает его судьба, как ветер листья. Закупом был, изгоем в монастырях, а потом прогнали. Работать не может, здоровья нет, а кормить даром в монастырях не хотят. Вот и бродит нищим, хлеба просит.
        Медленно шли они через мост, еле двигались. Легче стало, когда вышли в детинец, но и там нельзя было пойти быстрее — впереди были головы и спины.
        - Жарко, — намекнул Иванко на кольчугу.
        - Ничего, зато не будет холодно.
        - Не увижу ли я тут Якуна?
        - Ищи иголку в сене!
        Наконец добрались до площади, их словно волной сюда прибило.
        - Глянь, вон видишь помост, там будут архиепископ и посадник, — толкнул Микула Иванку.
        Иванко поднялся на цыпочки и над головами увидел высокий помост перед храмом Софии.
        - А князь? — спросил Иванко.
        - И князь, и Дмитрий там будут. Смотри, смотри, уже выходят!
        Первым взошел на помост архиепископ в раззолоченных ризах, поодаль, в сторонке, остановился Мстислав, а потом, пропуская Дмитрия перед собой, появился посадник. Он подошел к архиепископу и начал что-то шептать ему.
        - А там бояре, вон смотри, на паперти, — показывал Микула рукой, но Иванко не видел их, ибо паперть была за помостом.
        Площадь гудела тысячами голосов.
        - А нам будет слышно? — обеспокоился Иванко.
        - Услышишь! — крикнул Микула.
        Иванко теперь не отрывал глаз от помоста. Вдруг трижды ударили в колокол.
        - Чтоб замолчали все, — пояснил Микула.
        И верно, шум начал утихать.

10
        Кирилл устроился лучше всех галичан. Он стоял на крыльце монастырского книгохранилища, а это было очень близко от помоста. Андриан помог ему в этом. Вчера шепнул своему гостю, что утром вече собирается.
        - Хочешь все увидеть — ночуй у меня. Выйдем, когда все соберутся.
        Мог ли перечить Кирилл? Да он с радостью поблагодарил Андриана, только вечером сбегал к своим и предупредил их, что ночевать будет у монаха Андриана.
        С высокого крыльца хорошо видно всю площадь. Кирилл силится увидеть, где стоят галичане. Рассыпались они повсюду между новгородцами. Вон стоит Иванко с Микулой, а вон два дружинника, а там, слева, еще трое.
        - А кто это напротив нас? — наклонился Кирилл к уху Андриана.
        Андриан дернул его за руку и тихо ответил:
        - Сейчас скажу, подожди… То купцы заморские… Не разговаривай громко, их биричи недалеко стоят, услышат.
        У крыльца высокого каменного строения, вдоль стены, — широкий помост со скамьями. На них сидят безбородые напыщенные чужеземцы.
        - Тот, который с самым большим посохом, — продолжал Андриан, — купец из Дании. Много денег имеет.
        - Дания? — вопросительно посмотрел Кирилл.
        - Есть такая страна на море, там, где солнце заходит.
        - Как много их! — удивляется Кирилл.
        - Много. Множество товаров к нам везут, но и от нас немало берут. Два двора занимают, немецким и готским те дворы называются. Пускай живут — хороший люди. Только тот, толстый, вельми лукавый — свейский купец.
        - Который? — переспросил Кирилл.
        - Тот, что возле высокого сидит. Хитрый, не любят его наши купцы.
        Но Кирилл уже не слушал Андриана. Он наклонился вперед, едва не перескочил через перила.
        - Свейский, говоришь?
        - Свейский. Уже, почитай, больше года в Новгороде.
        Кирилл качал головой и шепотом ругался.
        - Ты чего? — всполошился Андриан. — Не заболел ли?
        - Заболел? Отчего? — задумчиво ответил Кирилл. — Нет, не болен… Болен, болен, — торопливо добавил он, — болен от лютости… Ах ты, собака!
        - Да что ты? Что ты? — испуганно потянул его в сени Андриан.
        - Не тяни! — Кирилл оттолкнул старика от себя. — Смотри и запомни. Я тебе могу доверить тайну. Тот свейский купец — не свейский купец.
        - Кирилл! Тише!
        - А я же только тебе говорю. То не купец, а латинский поп. Зверь! Людомира замучил!
        Сбиваясь, Кирилл поспешно рассказал Андриану о том, что происходило в яме, о том, как истязали Людомира. Окровавленный Людомир тогда уже ничего не видел, он не заметил, как насильно втолкнули в яму четверых галичан, схваченных на улице. Среди них был и Кирилл. «Смотрите! Расскажите своим галичанам, всем то же будет!» — неистово орал тогда Бенедикт, а монах подпрыгивал возле него.
        Андриан побледнел и прошептал на ухо Кириллу:
        - И этот… купец — он? Верно ли признал?
        - Он! Узнал. Я его не раз в Галиче видел. Что теперь делать?
        - Боюсь, — сжал Андриан руку Кирилла. — Поразмыслить надобно… Боюсь… Не поверят… Нет, поверят, а что с ним учинят? Ничего. Скажешь — тебя уберут, в яму бросят, рот заткнут. С этими купцами не будут ссориться.
        - Уберут, — задумчиво промолвил Кирилл. — А что поделаешь?
        - Молчи… Ты молод. Я сам… А то бояре вельми злые. Кто тебе или мне поверит? Я сам поймаю его на слове, пойду к купцам… Нет, к посаднику… Я ему покажу, как русских людей убивать! А ты не встревай, а то и домой не попадешь.
        Архиепископ поднял крест, и стало так тихо, будто на площади не было ни единого человека.
        - Люди Великого Новгорода! — услышал Иванко старческий голос. — Слушайте все. К нам прибыл посол из Галича, подмоги просит князь Даниил против иноплеменных.
        Дмитрий вышел из толпы и поклонился. По толпе прошелестел ветерок.
        - О! Дмитрий, Дмитрий говорить будет! — неожиданно вырвалось у Иванки.
        На него зашикали.
        - Люди русские новгородские! — громко прозвучал голос Дмитрия. Сняв шелом, Дмитрий три раза низко поклонился во все стороны. — К вам мы пришли! Галицкий люд просит вас. Грамоту князь Даниил написал к мужам новгородским. Когда злые люди обижают кого-нибудь из семьи, кто защищает? Свои! Кто щитом, становится для дитяти? Отец да братья родные. А к нам чужеземцы забрались. Король мадьярский баронов пригнал. Сидит Бенедикт в Галиче, веру нашу попирает, над женщинами враг глумится, дышать не дает. Долго ли так будет? Помогите, братья! Русских людей вызволите! Убивают враги, мучают…
        Толпа зашевелилась, глухой ропот возмущения прокатился по площади:
        - Наших убивают!
        - Не дадим убивать!
        - Врага изгнать!
        - Братья ведь наши!
        - Пойдем в Галич!
        Архиепископ поднял крест, но людское море бурлило, кипело, из края в край перекатывался шум голосов. Он махнул рукой — трижды зазвонил маленький колокол. Шум утих.
        - Посадник хочет говорить!
        И в ответ где-то в толпе резкий голос разрезал тишину:
        - Слушаем!
        Приглаживая ладонью бороду, посадник поклонился и начал издалека:
        - Люди русские всюду живут — и в Новгороде, и в Галиче… Но далеко они разошлись, рукой не достать. И солнце одно, а греет не одинаково.
        - Ты о помощи говори!
        - Для чего солнце поминаешь? — загудело вече.
        Стараясь перекричать, посадник изо всех сил натужился:
        - Я о помощи. Не близко идти. Мы у себя… Самим войско надобно…
        Еще сильнее забурлили новгородцы:
        - Видим, куда гнешь!
        - Налей в рот воды!
        Посадник силился что-то сказать, махал руками, но его слова тонули в шуме толпы. Раздались гневные возгласы:
        - Не желаем слушать!
        - Иди прочь!
        Сколько ни порывался посадник говорить, ему не давали. Кричали, улюлюкали, свистели мальчишки, угнездившиеся на крышах близлежащих домов.
        Ничего не мог сделать и архиепископ. На поднятый им крест никто не обращал внимания — посадника не любили. Так повелось на вече: не захотят слушать — хоть лопни, не дадут рта раскрыть. Посадник пожал плечами, сошел с помоста, и сразу стало тише.
        - Кто еще будет говорить?
        - Не слышим! — начали шуметь новгородцы.
        Архиепископ позвал боярина с длинной, пышной бородой, в высокой шапке. Тот подошел к краю помоста и оперся на разукрашенный узорами посох, слегка поклонился, горделиво подняв правую руку.
        - Новгородцы! — крикнул он сильным голосом, — Бояре так мыслят — помощь надо дать.
        - Дать!
        - Дадим! — подхватили сотни голосов.
        Боярин уловил мгновение, когда гомон утих, и еще громче крикнул:
        - И я говорю — дадим! А кто поведет дружину ратную? Есть ли такой воевода?
        - Есть! — многоголосо ответили новгородцы.
        - А может, подумать надлежит? А кто у нас останется, кто будет Новгород оборонять от супостата? А где оружие возьмем?
        И снова, как и на посадника, начали кричать на боярина. Вече разбушевалось:
        - За посадника тянешь!
        - Будет кому оборонять!
        - А на оружие карманы боярские тряхните!
        - Тряхните!
        - Давай боярские гривны!
        Боярин оторопевшими глазами посматривал на толпу, оборачивался к архиепископу, чтоб тот утихомирил вече. Но что такое один голос против этого бурного потока? Маленькая щепка в ревущих волнах.
        - Защитим Новгород и Галичу поможем! — прогремел невдалеке зычный голос.
        Иванко дернул Микулу за рукав.
        - О! То голос Якуна.
        - Где? — крутнул головой Микула.
        - А вон, смотри влево.
        Микула увидел Якуна, поднятого на чьи-то плечи. Несколько рук поддерживало его.
        - Обороним! — надрывался Якун. — И Галичу поможем!
        Иванко подпрыгивал на месте, насколько это было возможно в тесной толпе, и кричал:
        - Спасибо, Якун! Спасибо!
        На него оглядывались, спрашивали соседей, кто это кричит.
        - Кто? — удивленно воскликнул Микула.
        - Не ведаете? Галичанин Иванко!
        К Иванке протягивали руки, его подбадривали:
        - Не горюй! Пойдем.
        Сзади кто-то напирал на Иванку и ударял его по плечу. Иванко оглянулся. Рядом с ним вплотную стоял калика перехожий Миколай. Встретившись глазами с Иванкой, он горячо зашептал ему в ухо:
        - Не слушай бояр, то звери. А люд новгородский поможет. Было б здоровье, сам бы пошел. — И он закашлялся.
        Иванко горячо пожал его сухую руку.
        О чем-то шепнув Мстиславу, архиепископ показал на вече. Мстислав шагнул вперед, выхватил меч и поднял его высоко над головой.
        - Мстислав! Мстислав! — полетело над головой.
        - Мужи новгородские! — звонко воскликнул Мстислав, и людское море успокоилось. — Люди ратные и кузнецы-умельцы! Дружину свою вопрошаю: со мной ли вы?
        - С тобой! — послышалось в ответ.
        - Пойду я в Галич! Супостата прогоним. А кто хочет в мою дружину — всех приму.
        Архиепископ шепнул посаднику:
        - Два добрых дела совершим: Галичу поможем и от постылого забияки избавимся.
        Посадник пугливо оглянулся — не услыхал ли кто этих слов? И так же, как и архиепископ, перекрестился. Наконец он спокойно вздохнет без этого надоедливого и дерзкого Мстислава!
        - Пойдете ли? — повторил Мстислав.
        - Пойдем! Пойдем!
        - А к вам, мужи мудрые и нарочитые, — полуобернулся он к архиепископу и боярам, — мое слово. Есть у меня дела на Руси, а вы вольны в князьях, берите себе, кого пожелаете.
        Он поклонился вечу глубоким, медленным поклоном и спокойно, твердым шагом сошел с помоста.
        Какое-то мгновение на площади было тихо, и вдруг хлынул тысячеголосый ливень:
        - Слава-а-а!
        - А-а-а-а!
        - Га-а-а-а-лич!
        - Пойде-о-ом!
        Архиепископ глянул на бояр. На скамье старейших сидели те, которые управляли судьбой бурного, непокорного Новгорода. Бояре кивнули головами в знак согласия — они не возражали против ухода Мстислава. Пусть живее выбирается, и так эти неожиданные гости взбудоражили чернь, зачесались руки у бунтовщиков-голодранцев, того и гляди, чернь на бояр набросится; при такой буре и до смуты недалеко. Пусть едет поскорее, а то уже и о боярских карманах выкрикивают, о гривнах напоминают…
        Трижды ударил колокол к послушанию, но вече бурлило, звуки колокола потонули в громких выкриках толпы. Архиепископ махнул левой рукой, и звонарь с торопливой старательностью снова что есть мочи зазвонил, но на этот раз он бил протяжно, будто присвистывал.
        - Поглянь! Поглянь! — тормошил Иванко Микулу. — Владыка крестом машет.
        - Пусть машет, — засмеялся Микула. — Попробуй унять такое море!
        А площадь гудела неудержимой радостью. Выкрики, как удары грома, вспыхивали то в одном, то в другом месте.
        - Якун! Якун что-то кричит. — Иванко повернул Микулу за плечо и показал влево.
        Микула прислушался. Один ли только Якун кричит? Ведь все шумят. И все же среди других выделяется голос Якуна.
        - Мстислава! Мстислава! — кричал кузнец.
        Все подхватили эти слова и хором повторяли:
        - Мсти-сла-а-ва! Мсти-сла-а-ва!
        - Выйди, выйди! — позвал архиепископ Мстислава.
        Тот вошел на помост без шелома, вытирая потный лоб.
        Горячий восторг, еще раз вспыхнув, начал спадать. Вече желало услышать слово Мстислава. Он поднял руку и изо всех сил выкрикнул над притихшей площадью:
        - В поход идем! Не посрамим оружия новгородского!
        После этого архиепископ уже не мог утихомирить разбушевавшееся вече. Вверх полетели шапки. Мстиславовых дружинников хватали на руки и подбрасывали. Посадник шепнул на ухо архиепископу:
        - Ничего уже не выйдет. Вече кончать надо.
        Архиепископ не ответил. Посадник продолжал свое:
        - Велеть, чтоб зазвонили?
        Архиепископ неохотно кивнул. Посадник наклонился над перилами. Звонарь уже ждал.
        - Бей!
        Звонарь побежал к колокольне, ухватился за конец веревки, намотал его на руку и, разбежавшись, дернул.
        Бом! — протяжно загудел вечевой колокол.
        Микула прислушался.
        - Вече закончилось. Можно идти домой.
        Солнце поднялось уже высоко, пора бы и пообедать, но во всех церквах зазвонили к заутрене.
        - Вишь, как попы торопятся: вече прервало их службу. Но мы с тобой не пойдем, пусть Бог простит, тут намолились, — перекрестился Микула. — Давай выбираться.
        Расходились дольше, чем собирались, — узкие горловины улиц не могли проглотить сразу всех прибывших сюда, толпа двигалась медленно.
        - Вот тут мы и увидим Якуна, — оглянулся Иванко.
        И верно, в полусотне шагов от них двигался Якун. Он размахивал шапкой, старался пробиться к ним, но сошлись лишь после того, как перешли мост. Тут уже было свободнее. Якун подбежал к Иванке.
        - Слыхал, как рассудили новгородцы? С вами заедино, по-родственному, одна семья.
        - Одна! — растроганно ответил Иванко и размашисто, по-мужски, крепко трижды поцеловал Якуна в шершавые губы.
        - А теперь только медом запить, — полез в карман Микула.
        Это его движение заметили Якун и Иванко и тоже начали шарить в своих карманах. Наскребли мелких резан на два кубка.
        - Ничего, — успокоил Якун, — разольем в три кубка и выпьем. А что неполные будут — не велика беда, было б сердце полно правды и дружбы.
        Друзья свернули в переулок, к медовару. Тут к ним и подбежал запыхавшийся Кирилл.
        - Фу! Помчались, едва догнал!
        - Меня ищешь? — забеспокоился Иванко. — А что случилось?
        Он подумал, не зовет ли его Дмитрий. Не хотелось оставлять друзей в такую минуту.
        - Ничего! Я один остался, пока выбрался с площади, глянул — все порасходились. Хорошо, что вас увидел.
        Микула обрадовался галичанину, но что же это будет за питье, когда два кубка придется теперь на четверых, разделить, — только усы смочишь. Иванко заметил, как Микула недовольно поморщился, и понял, почему друг расстроился. Он немного отстал от друзей и притянул к себе Кирилла.
        - «Все порасходились!», «Один остался!» — передразнил он его. — Не видишь, куда идем? Еле-еле наскребли на два кубка, — прошептал он, чтобы не услышали приятели, — а тут ты еще притащился!
        Кирилл часто замигал глазами.
        - Чего мигаешь? Не понимаешь? Теперь два кубка на четверых! Уразумел? — дернул его за рукав Иванко.
        - Так что ж ты не сказал?
        Кирилл радостно вытащил несколько резан. Он старательно берег их, заставляя себя забыть о них, — так нужны были, чтобы купить меду для неприступного монаха, ключника монастырской библиотеки. Андриан так посоветовал, намекнув, что там есть много интересных книг. Кирилл не трогал этих денег, но ради такого случая, для встречи друзей, он не пожалел последних сбережений.
        - Бери, Иванко, считай — хватит?
        - Хватит! На всех четверых по два кубка, да еще и рыбы сушеной возьмем.
        За корчагой с медом друзья просидели всю заутреню. Иванко не выдержал, шепнул Микуле о том, откуда взялись деньги. Дружинник начал успокаивать Кирилла:
        - Не плачь о своих резанах, не они нас, а мы их наживали.
        Когда начали пить, оказалось, что еще и по третьему кубку выйдет. Микула захмелел. Он хлопал Кирилла по спине, обнимал его, непрестанно твердил:
        - Я тебе отдам! Отдам! Угощаю я, вы с Иванкой гости, а я дома. А деньги будут. Я верну тебе, в Галиче встретимся.
        - Ты едешь? — обрадовался Кирилл.
        - А как же! Еду! Зачем мне тут оставаться? Вся дружина едет, а я останусь? Нет! Микула там, где дружина. Может, и навсегда корнями там зацеплюсь: своя же, Русская земля.
        - Вы за ним там смотрите в оба глаза: зацепится за галичанку… — пошутил Якун.
        - А вот и зацеплюсь!
        - Тут не полюбил?
        - Почто ты, Якун, пристаешь? Ну, не полюбил!
        - А у нас на Днестре есть такие ладные девушки! Цветочки! — причмокнул Иванко.
        - Такие, как твоя Роксана? — не удержался Якун (как-то вечером Иванко долго рассказывал ему о Роксане).
        - Такие! — оживился он. — Глянешь — и слова не скажешь, язык присохнет. Обожгут, как солнце. Черноокие, горячие. Бровью поведут, будто мечом острым. Вовек не забудешь.
        Друзья засиделись долго, дождались, пока пришла тихая и приветливая жена Якуна.
        - И не думала, что ты тут! — подошла она к мужу, здороваясь со всеми. — Завтракать не пришел, обедать не пришел…
        - Не пришел, моя пташечка. Люди хорошие, как же с ними не посидеть! Уезжают они скоро… Пусть купцы да бояре беснуются, пусть грызутся, а люди знают: из Галича ли ты, или из Новгорода, или из Чернигова, одна у нас мать — Русская земля… Не бранись, моя пташечка, что по лишнему кубку опрокинули…

11
        Целую неделю после веча гудел взбудораженный Новгород. Мстислав собирал в поход свою дружину, с утра до вечера был на ногах. Все надо было предусмотреть: и чтобы оружие было, и чтобы кони подкованы, и еду чтобы везли с собой на добрых возах. Да еще с новыми дружинниками морока — так много объявилось горожан и смердов, что пришлось новые сотни прибавлять, хороших сотских подыскивать. А где их взять? И Мстислав ставил сотскими расторопных дружинников. Так и Микула стал сотским, хоть и отказывался.
        Ворчал архиепископ, недовольны были бояре — что-то уж очень много оказалось охотников в дружину Мстислава, — но ничего поделать не могли. Так сказало вече — пусть Мстислав набирает большую дружину, не перечить тем, кто хочет идти в Галич. Этого и побаивался Мстислав. На всех новых дружинников коней не напасешься, пешими в бою будут. Да еще и возы для них надо снаряжать, на ногах не преодолеют такое большое расстояние.
        Поздно вечером приходил домой озабоченный Мстислав, наспех ужинал и, обессилевший, валился в постель, чтобы чуть свет снова вскочить на ноги. Таков у него обычай: в поход идешь — сам все осмотри. Жена и дочь тоже недосыпали, готовились. Мстислав и их брал с собой: к чему им здесь без него оставаться? Чтобы недруги заклевали?
        Где такое место найти, чтобы все уместились? Широкое княжеское подворье лишь пятнадцатую часть может принять. Пришлось за городом, на берегу Волхова, лагерь разбить. Тут поделали коновязи, сюда и кузнецы перебрались — кому надо меч подправить, кому копье острое отклепать, а кому и лишнюю подкову сделать в дорогу. Гудят-звенят молоты, ржут кони; шустрые ребятишки бегают между взрослыми, и в общий шум вплетаются детские голоса.
        Накануне выступления Мстислав с утра собрал сотских: все ли готово?
        - Великая сила, за всем не услежу, а вы очи мои, в своих сотнях все пересмотрите, с вас будет взыскано. Про ратных мужей печься надобно, выкриками сыты не будут.
        И без того сотские все знают, все у них ладно, а все же после суровых слов Мстислава снова помчались в свои сотни.
        Обо всем подумал Мстислав. В тот же день, когда было вече, послал он своего гонца к киевскому князю просить, дабы и он подмогу дал своими дружинниками.
        …Кирилл рано разбудил Иванку.
        - Вставай да Дмитрия поднимай!
        Но пока Иванко собирался, Дмитрий сам уже вышел во двор, поглядел на небо.
        - Хороший денек нас нынче провожает! — радостно воскликнул он. — Собирайтесь, нам негоже задерживаться.
        Дружинники уже седлали коней, готовили возы, не дожидаясь приказа тысяцкого, — каждому хотелось поскорее домой добраться.
        Новгородцы собирались за городом, на широкой поляне вдоль дороги. Какая огромная дружина у Мстислава! Где он собрал столько богатырей? Уже выстраиваются конные по своим сотням, возле возов суетятся пешие.
        Сотня Микулы пойдет первой. Сюда и подъехал Мстислав, велел Микуле проехать везде — посмотреть, не забыли ли сотские его приказов. Микула вихрем помчался; побывал в сотнях, заглянул к пешим. Все на месте. Одежда воинов приличествовала торжественной минуте прощания и отъезда: пешцы были в свежевыстиранных сорочках, да и дружинники почти все поснимали кольчуги и латы и, по дедовским обычаям, на выход в дорогу тоже надели праздничные белые сорочки.
        Мстислав заметил это, но не показал виду. Нужно ли вслух выражать свои чувства, смущать воинов! Они сделали это по велению сердца. Многим, может, не придется возвратиться в родной Новгород, и они хотят проститься с ним светлой сыновней улыбкой. Пусть будет и на душе также светло, как засияло на притихшем поле праздничное одеяние.
        Мстислав задумался. С ними он ходил до самого моря, силой русской преграждал путь крестоносцам. С этими доблестными бородачами радовался победе, на поле брани, с ними делил горечь невзгод. К их сердцу знал он кратчайшую тропинку, и они к нему, как к родному, приходили, открывали душу. Тропинка! А вот такой тропинки нет к душе тех, кто именуются друзьями. А может, они и не друзья — посадник и архиепископ? Достойно удивления: разговариваешь с ними, а от слов их холодом веет. Вот и сейчас — нет искренности у этих друзей. Заезжал вчера к архиепископу, встретил на пороге свейских купцов — выходили они от архиепископа, низко поклонились. Ну конечно, кому, как не посаднику, быть здесь! Вскочил посадник со скамьи.
        «То ты, княже?» А владыка молвит: «Что-то не видно Мстислава».
        Архиепископ еле улыбнулся.
        «Садись сюда, к столу. Завтра трогаешься?»
        И начали вдвоем, архиепископ и посадник, охать: «Войска много забираешь, а как там тебя Даниил встретит? Дальний поход предстоит, и все ли благополучно будет?..» Почувствовал Мстислав: не о нем и не о воинах печалятся, а о себе. Что им горе Русской земли! Даже и слова о Галиче не промолвили, а все про то, не больно ли далеко вырывается он, Мстислав. Мелькнула тогда мысль: может, эти свейские купцы что-то наговорили? Может, им не по душе этот поход? Трудно понять. И архиепископ какой-то вялый, больше говорит посадник. Не удержался Мстислав и, как всегда, прямо спросил, что случилось. Так ничего толком и не сказали, все намеками: «Беды б не приключилось какой», — и снова о дальней дороге. Так и ушел от них, ничего не добившись. Только попросил, чтоб не опоздали на проводы.
        …Огляделся вокруг. Поодаль на конях десять дружинников застыли в молчании: ждут знака, чтоб поскакать с его повелением. Опомнился. Не время для раздумий: войско может заметить, что он загрустил, а это не годится в походе. Где же Микула задержался? И жены с дочерью нет… Ага, вон их возок, выехали из городских ворот. Архиепископ замешкался, не оставляет своего гонора, заставляет ожидать. Навстречу Мстиславу мчится Микула.
        - Все готово, княже, можно и трогаться.
        - Трогаться? — улыбнулся он верному дружиннику. — А благословение?
        - Вот благословения только не хватает, — весело ответил Микула и оглянулся, — Есть! — воскликнул он и указал рукой на городские ворота.
        Там засуетилась стража, на дорогу выкатилось несколько возков; впереди в разукрашенном возке — архиепископ.
        Мстислав поднял руку. К нему подскочил дружинник.
        - Поезжай, вели, чтобы стали в ряды.
        А сам вернулся к главной сотне. За ним поехал и Микула.
        Второй стояла сотня Дмитрия. Тут и остановился Мстислав. В это время подъехали жена и дочь.
        - Мы готовы, отец! — соскочила с возка и подбежала к нему Анна.
        - Хорошая моя! — Мстислав наклонился с седла и поцеловал дочь. — Скоро поедем.
        - А я поеду на коне, — защебетала Анна.: — Матушка не хочет, а я сказала, что ты велел. Вон и мой Птах. — Она взяла за повод вороного коня, подведенного слугой.
        Мать замахала руками.
        - Чего ты, Хорасана? — спросил Мстислав жену.
        - Не пристало девушке с войском скакать. На прогулку можно, а тут…
        - И тут можно — она же моя дочь.
        - Твоя! — ласкалась Анна к отцу.
        Мстислав не стал напоминать Хорасане, дочери половецкого хана Котяна, что она сама в седле выросла, что он и увидел ее впервые на коне, когда она мчалась по степи половецкой. Увидел — и заполонила она его сердце. Мстислав улыбнулся, — ничего не случится с Анной.
        Архиепископ медленно вылезал из возка, поддерживаемый двумя слугами-монахами: неудобно ему в тяжелой, раззолоченной праздничной ризе.
        - Можно начинать, владыко, — низко склонил голову Мстислав, сойдя с коня.
        Архиепископ перекрестил его.
        Дружинники быстро принесли и установили небольшой высокий помост. На него поднялся архиепископ.
        Тысячи людей — воины и провожающие — молчали в эти последние минуты прощания. Дмитрий поднялся на стременах, вытянулся вверх, сколько мог, чтобы глянуть вокруг. Сердце затрепетало от радости. Справа от дороги длинными рядами растянулось войско — дружинники на конях, пешие, а напротив, слева, — новгородцы. Много их пришло. Стеной стоят женщины, дети и степенные старики, купцы, кузнецы…
        - Новгородцы! — силился громко крикнуть архиепископ, но старческий голос не долетал до конца людского потока. — Благословляю богатырей наших. Бог им защитник. На поле брани помните о деснице Господней, он поможет супостата одолеть.
        Он размашисто благословил крестом на все четыре стороны и поднял его высоко над собой.
        Мстислав подошел к архиепископу и стал на правое колено, склонив голову. Архиепископ благословил его и дал поцеловать крест. Медленно поднялся Мстислав, вскочил на коня, вынул меч и взмахнул им.
        - Трогай! — звонко прозвучал его голос.
        На дорогу выехал дружинник с малиновым знаменем. Оно шелестело на ветру, развевалось над головами. Знамя поплыло вперед. За ним тронулся Мстислав.
        - Поворачивай! На дорогу выезжай! — изо всех сил крикнул Микула.
        Сотня за сотней, строго придерживаясь порядка, как приказывал Мстислав, выезжали на дорогу, строились. Двигаться не было приказа. Микула острым взглядом пробежал по рядам, приятная дрожь пошла по его телу: молодцы, как по ниточке стоят сотни.
        Мстислав приказывал, чтоб не подвели, чтоб новгородцы в последний раз полюбовались своими воинами.
        Микула глянул — Мстислав, верно, уже шагов на сто отъехал.
        - Тро-гай! — вывел протяжно.
        Первая сотня неторопливо пошла вперед. Выстукивают копыта по накатанному грунту.
        - За землю Русскую! — бросил Микула знакомые всем слова, и они прокатились до последних рядов, чтобы вернуться обратно мощной волной.
        - За землю Русскую! — гремело над головами провожающих.
        - За землю Русскую!
        - За землю Русскую!
        Промелькнул последний ряд главной сотни. Очередь за галичанами, скоро и они двинутся. Кони копытами роют землю. Иванко в первом ряду. К нему подбегает Якун, неся что-то завернутое в белое полотно.
        - Меч тебе, от новгородских кузнецов подарок! — старался он перекричать прощальную бурю выкриков.
        Якун подает Иванке меч. Тот быстро берет подарок, наклоняется и целует Якуна. Надо спешить, потому что сотня вот-вот должна тронуться. Якун, отбегая, кричит:
        - Бей врагов-супостатов!
        Иванко радостно улыбается, прижимает меч к груди.
        Микула махнул рукой, и сотня сорвалась вдогонку первой.
        К всадникам подбежал, спотыкаясь, Андриан.
        - Кого тебе? — спрашивает Микула.
        - Кирилла.
        - Вон он, в конце.
        Андриан подбегает к Кириллу и рукой показывает, чтобы тот наклонился. Тяжело дыша, Андриан шепчет:
        - Враги… ты угадал… Ночью свейские купцы тайком выехали из Новгорода… двое их… и тот, толстый… испугался, что его узнали… Я пойду к посаднику… Будь счастлив. — Он жмет Кириллу руку.
        - Иди! И я его буду искать, — быстро отвечает Кирилл.
        Андриан отстает — он не может поспеть за лошадьми.
        Сотня уже прошла, а Андриан стоит и дрожащей старческой рукой машет Кириллу. Вытирает пальцами щеку, проводит по глазам. По душе пришелся ему Кирилл.
        Одна за другой промелькнули сотни, уже и пешцы двинулись — не захотели они ехать на возках, а пожелали несколько поприщ пройти по родной Новгородской земле.
        Они идут плотными рядами, сотня к сотне, не так как конные дружины; идут сосредоточенные, ряд за рядом; над головами колышется лес копий, то тут, то там позвякивает щит о щит.
        - Мама! Мама! — кричит ребенок. — Глянь, и бородатые идут, а у того вон нет бороды…
        - Идут, сынку, все идут, — успокаивает его мать, чтобы не мешал смотреть.
        Ни на мгновение не утихает бурный гомон, непрерывно кричат новгородцы, прощаясь со своими братьями. Видно, на долю пеших выпало больше горячих слов, чем на долю дружинников.
        - Слава! Слава! — катится вдоль дороги.
        - Будьте счастливы! Счастливы!
        Идут воины земли Русской. А вокруг людское море. За последней сотней хлынули все сплошной волной, и еще некоторое время, не отрываясь от пеших, плыла клокочущая людская река. Потом она начала успокаиваться: отставали один за другим, оставались у обочины дороги, а самые близкие родные — матери, сестры, жены, дети — всё шли и шли рядом, провожали до самого озера.
        Глава четвертая

1
        Новгородцы шли на юг.
        Мстислав вел свое войско не спеша. Он говорил Дмитрию:
        - Собираешься ехать, так думай допрежь всего про то, чтоб доехать. Вот ты видишь, мы не спешим. А я мыслю, что так мы быстрее доедем. Коней кормить надо и людям отдыхать. А приедем в Галич — там уж некогда отдыхать, там дело надобно делать. Вот ты и помысли, спешу я или нет.
        Через Днепр перешли выше Киева, у речки Тетерев. Оставив тут войско отдохнуть, Мстислав Удалой заехал в Киев, К князю Мстиславу Романовичу Смоленскому. Через гонцов они уже условились между собой. Приятель Удалого Мстислав Романович обрадовался этому походу: теперь уж никто не будет угрожать ему из Галича, если там сядет Мстислав, — и сразу же согласился помочь. Дал две сотни своих дружинников, послал тиунов, чтобы хлеба было вдоволь для новгородцев, чтоб не жалели сена для коней.
        После отдыха войско Мстислава повернуло на запад, к Заславлю, а из Заславля на Кременец, а оттуда на юг. Зима была не лютой, и дружина Мстислава беспрепятственно двигалась на Галич. В Теребовле остановились. Мстислав решил узнать, что творится в Галиче, и сказал Дмитрию:
        - Ты ближе подъезжай, разведай, а мы за тобой.
        Из Кременца Дмитрий послал новых гонцов к Даниилу с радостными вестями.
        Извещал, что уже недалеко до Галича, намекнул, что время уже и волынские дружины двигать сюда. И от Мстислава повезли гонцы грамоту: «Собирайся, Данииле, встретимся возле Галича».
        Отдельно передал Дмитрий поклон Светозаре.
        - Скажи ей, — напутствовал он гонца, — чтоб не плакала, не беспокоилась, живы все и здоровы. А это ей в руки отдай, никому не показывай.
        Гонец осторожно спрятал за пазуху грамотку для Светозары.
        Дмитрий писал, чтобы рассказала Даниилу — едет с Мстиславом его дочь Анна. «Еще прекраснее, чем в песне Митусы. Нет у нас таких девушек, — сообщал Дмитрий. — Только не с этого начинай, невзначай напомни о княжне, чтоб не подумал, что я в сваты напрашиваюсь».
        В Теребовле тиун рассказал, что венгерский воевода Бенедикт, услышав о Мстиславе, собрал с волостей всех воев и позвал их в Галич. Но теребовльские смерды разбежались по дороге, укрылись в лесах и возвратились домой.
        Еще сказал тиун, что люди в Галиче ждут Мстислава.
        Дмитрий с пятью дружинниками выехал из Теребовли под вечер, чтоб незаметно добраться до ближайшего оселища, а оттуда перебраться еще ближе к Днестру. Они доехали до оселища спокойно и переночевали там; узнали от смердов, что венгры были тут дней пять назад. Дмитрий не захотел ждать до вечера и выехал утром. По дороге не встретили никого и, въезжая в соседнее оселище, увидели пустые улицы. Дмитрий забеспокоился: вымерли все от мора какого или боятся из хат вылезать? В первой хате застали двух детишек. Они сидели на печке, укрывшись рваной дерюжкой, и плакали.
        Дмитрий спросил, где их мать. Боязливо поглядывая на него, перепуганные дети ответили, что умерла, а отца забрали в вой, но он обещал скоро вернуться домой.
        - А когда забрали? — Дмитрий подошел ближе к печи.
        - Сегодня, после завтрака, зашли угры и повели с собой. А мы плакали, так нас вояки на печь загнали, напугали, велели не вставать. А ты из Галича?
        - Из Галича, девочка, из Галича, — ответил Дмитрий, — Вы не плачьте, отец скоро придет домой. К соседям пойдите.
        Вышел из хаты к дружинникам. Они тревожно смотрели на дорогу, по которой только что въехали в оселище.
        - Что стряслось? — подбежал к ним Дмитрий.
        - Какие-то всадники мчатся сюда.
        Дмитрий оглянулся. Улица, на которой они остановились, была пуста, но она шла прямо, и спрятаться было негде. Дмитрий глянул вокруг — за хатой начиналась тропинка в балку, в лес. Дмитрий приказал ехать по этой тропинке. Сам ехал последним и все время оглядывался. Он видел, как всадники въехали в село, постояли и помчались дальше вдоль улицы.
        - Скорее, скачем в балку! — кричал он.
        Дружинники, и без того понимая опасность, подгоняли коней. Вдруг передний упал с коня, второй с разгона наскочил на него и тоже вылетел из седла. Остальные столпились возле них; назад повернуть нельзя — тропинка узка.
        Нужно было немедленно что-то придумать. Сзади венгры, а дальше ехать трудно, тропинка кончилась, кони увязнут в снегу. Но ехать дальше не пришлось — сбоку на них с мечами набросились венгры. Это была засада; Дмитрий разозлился, соскочил с коня и выхватил меч, но на него навалились двое и скрутили руки. Только теперь он сообразил, почему слетел с коня передний дружинник — на него накинули петлю.
        - Хитро мы обманули! — загоготал молодой венгр, сотский.
        Дмитрий оглянулся. По тропинке от дома к ним направились всадники, мчавшиеся по улице. Среди них он узнал Судиславова дружинника. Тот рассматривал пленных и смеялся. Он спросил у Дмитрия:
        - Кто вы такие?
        Дмитрий молчал. Дружинник, зорко всматриваясь, воскликнул:
        - Да я знаю его: это тысяцкий князя Даниила — Дмитрий!
        - Тысяцкий?
        Венгр удивился. Он не ожидал, что захватит такую важную добычу, и приказал мчать в Галич.
        Дмитрия и дружинников связали и погрузили на лошадей.
        Вот уже и Днестр, знакомые Дмитрию места. Он был в ярости на себя. Вызвался вперед, не захотел взять всю сотню. Воин! Глумиться будут все — и свои, и враги. Так ладно все шло, путешествие в Новгород было таким удачным — и такой позорный плен!
        Дмитрий был крепко связан, у него онемели руки и ноги; горели на морозе уши — шелом свалился где-то, он и не заметил когда.
        Скрипят ворота крепости, пленных везут уже по подворью. Всадники остановились у нового терема. Тут их разделили — Дмитрия повели в терем, а дружинников в другую сторону.
        На помощь галичанам шли новгородцы, но и враги не сидели сложа руки. Они знали все подробности о новгородском вече, о возглавленном Мстиславом ополчении. До ушей «самого» Папы Римского долетела страшная для него весть — русские люди помогают друг другу. Новгородцы сорвали коварное намерение Папы окатоличить Галичину. Сообщил обо всем Папе монах Генрих. Тогда, после восстания, он перебрался из Галича в шведскую землю, а оттуда под видом купца в Новгород. Там вошел в доверие богатых бояр, посадников, архиепископа. Пока войско Мстислава медленно двигалось, Генрих не только успел известить Папу, но и сам перебрался в Галич.
        О Генрихе и о своих и Андриановых подозрениях Кирилл сказал Дмитрию лишь тогда, когда тронулись из Кременца. Дмитрий не только не разгневался за то, что Кирилл промолчал в Новгороде, а, наоборот, поднял его на смех.
        - Бояться ничтожного монаха! Да у нас войско какое! Глянь! А ты все перепутал с перепугу. Зачем римскому монаху лезть в купцы? Что-то нескладно ты выдумал.
        - Не купец он, а тайный соглядатай.
        - Ты рехнулся сам, наслушавшись безумного Андриана, и мне голову забиваешь.
        - Но я же узнал его!
        - Узнал? Да то купец, на него похожий. Бывают же похожие люди!
        - Чего же он мучил Людомира?
        - Мучил Генрих, а тебе оный купец свейский мерещится. Не говори никому — засмеют. Лучше за мечом своим присматривай, книжник.
        Пристыженный Кирилл умолк.
        Дозорные втолкнули Дмитрия в светлицу и стали возле него, поглядывая, не развязались ли веревки на его руках.
        Бенедикт сгорал от нетерпения. Он поспешно явился.
        - Кого поймали? — довольно воскликнул он. — Боярин Дмитрий?! Мой старый знакомый. Не забыл, как у нас в Буде гостили с Даниилом? А мы выведали, что ты в Новгороде был. Видно, с Мстиславом и возвращаешься?
        Дмитрий не отвечал. Бенедикт посмотрел на дверь и обрадовался, когда увидел на пороге Генриха. Пораженный Дмитрий отшатнулся назад. Его схватили дозорные. Бенедикт махнул рукой, и они отпустили пленника.
        Генрих сделал два шага, потом еще два, словно бы примериваясь. На чисто выбритом красном лице застыла хитрая улыбка, маленькие лукавые глазки впились в Дмитрия.
        - Не узнаешь? Давно виделись… А я на вече в Новгороде был… Что ты там говорил? Забыл? — подбежал он к Дмитрию.
        Бенедикт захохотал.
        - Забыл! Ум помрачился. Про иное пусть скажет. Где Мстислав и сколько с ним войска? — зарычал он, придвигаясь ближе.
        Дмитрий молчал, а затем спокойно ответил:
        - Я русский тысяцкий. Может быть, воевода не будет кричать на меня, а прикажет, чтобы развязали руки?
        Бенедикт пуще рассвирепел:
        - Развяжем, когда скажешь, сколько войска у Мстислава.
        Генрих ждал. Ответа не было. Он обошел вокруг Дмитрия и зашипел:
        - Скажешь!
        Дмитрий смерил его гневным взглядом. Если бы не были связаны руки, он кулаком бы ответил этой скользкой жабе.
        - Кому сказать? — рванулся он к Генриху.
        Тот отпрянул и завизжал:
        - Держите его!
        Дозорные схватили Дмитрия.
        - Ты обо мне в Новгороде пронюхал? Хотел поймать? — брызгая слюной и сжимая кулаки, снова подошел к Дмитрию Генрих. — А я ускользнул, ушел, ушел… ушел… Руки коротки у вас!
        Эти слова поразили Дмитрия. Значит, кто-то следил за Генрихом в Новгороде. Правильно делали. Но не сознаваться ж, что он, Дмитрий, ничего не знал о Генрихе в Новгороде! Пусть думает, что знал. Молодец Кирилл, правильно угадал!
        - Пронюхал! — крикнул Дмитрий. — Жаль, что не схватили тебя тогда!
        - А-а-а! — беснуясь, шипел Генрих. — Взять его!
        - Погоди, он скажет, сколько войска, — вмешался Бенедикт.
        Но Дмитрий стоял, будто немой, словно и не о нем шла речь. Осатанелый Бенедикт приказал бросить его в яму. Там уже лежали спутники Дмитрия.
        Мстислав, как и условились, два дня ждал Дмитрия, а потом послал новый отряд разведчиков. Они возвратились поздно ночью и сообщили, что Дмитрий попал в плен. Об этом разведчики узнали в оселище от смердов.
        Из ближайших оселищ приводили к Мстиславу людей, он расспрашивал их о войске Бенедикта, о том, что происходит в Галиче. Не хотел идти туда сломя голову, чтобы не терять зря воинов, выжидал, а тем временем снова посылал разведчиков — надо было узнать наверняка, где расположено венгерское войско. Постепенно подтягивал свою дружину к городу, задумал окружить Бенедикта в Галиче. Микула уже знал, где перейти Днестр в двух местах, где укрыть конницу в лесу, чтобы ударить по бегущему врагу. Узнал Микула, что из всех волостей и городов венгерские отряды собраны в Галич. Микуле помогал Иванко. Тут он был как рыба в воде, знал каждую тропинку, каждый кустик.
        Не раз приходил к Мстиславу и просил его:
        - Надобно идти, княже! Ударим! Я поеду!
        Мстислав прогонял его.
        - Ударим!.. Не спеши! Дмитрий вызвался, да и пропал. А у тебя ведь жена и сын. Ты что, не любишь их?
        Мстислав сам выезжал с сотскими, осматривал все, а по вечерам советовался с ними. Уже все обдумали — какие полки пойдут, а какие будут со свежими силами ждать приказа. И Данило вот-вот подойдет с волынцами, да и галичанам, которые пришли к Мстиславу, надо приучиться, привыкнуть к новгородцам.
        Перед ужином в субботу Мстислав собрал всех сотских.
        - Поужинать, все осмотреть и трогаться, чтобы к утру крепость со всех сторон… — он рукой очертил круг, — и тогда Бенедикта за горло. Не удержится!
        Сотские еще сидели у Мстислава, когда к нему привели галичанина. То был Теодосий.
        - Кто ты и откуда? — спросил Мстислав.
        - Я не один, много нас.
        - Много?
        - Много. Послал меня князь Данило из Владимира глянуть тайно, что в Галиче деется. А что смотреть, и так видно: Бенедикт истязает людей, гнать его надо. Я не дошел до города, в лесу застрял. Люду там много. Услыхали, что ты едешь, больше смелости стало. Думаешь, в Галиче такие люди, что спину гнут?
        - Не думаю, — ответил Мстислав.
        - Люду в лесу собралось из оселищ, из городов галицких, да и начали бить Бенедиктовых вояк. Думаешь, почему они так быстро из волостей поудирали? Щипать их начали. Они в Галич, как мухи, налетели, да не все в крепость успели — мы их по дороге ловили. А две сотни отогнали в горы, вот только сейчас оттуда возвернулись…
        - А кто же тут у вас за воеводу?
        - Нет ни единого, — тихо сказал Теодосий. — Которые бояре были тут, они Бенедикту зад лижут, а которые с Даниилом на Волыни, так они еще не успели сюда доехать.
        - А кто же ведет всех?
        - Да я правлю. — Теодосий глянул Мстиславу прямо в глаза.
        - Ты?
        - Я. Мне люди сказали: «Ты бывалый, ты и повелевай, что делать».
        - Где же эти люди?
        - А выйди во двор, там их сотен пять.
        Мстислав быстро вышел из-за стола и велел сотским следовать за ним.
        В предвечерней тишине скрипел снег под сапогами Мстислава. Выйдя за угол улицы, князь увидел на широкой площади огромную толпу воинов. То были люди, которые по своей воле собрались в войско, прятались по лесам, нападали на врагов.
        Городские ремесленники, смерды и закупы из княжеских да боярских оселищ, старые и молодые — все, кто не мог уже больше переносить надругательств врага. Стояли они по сотням, конные отдельно от пеших.
        - Храбрые воины! — похвалил Мстислав и приказал немедленно трогаться.
        Бенедикт свое войско расположил по ту сторону реки, перед Галичем, намереваясь отогнать Мстиславовых дружинников за Днестр. «Лед еще тонкий, всех там потопим», — подбадривал он своих воевод.
        С утра венгры увидели — русские спешно переходят через мост и бегут по долине. «Скоро назад будут удирать, да не смогут все сразу на мост попасть — в холодной воде искупаются!» — злорадно улыбался Бенедикт и велел начинать бой.
        Но русские не удирали. Они не только не испугались грозных рядов вражеской конницы, но сами рвались навстречу. Хотя вначале стена русских воинов и вогнулась под натиском венгерских сотен, но никто не побежал назад. Русские рубились отчаянно. Бенедикт не мог сдвинуть их с места. Иссеченных дружинников, упавших с коней, заменяли их товарищи. Битва уже немало длилась, но русские не отступали. «Их не собьешь!» — сквозь зубы цедит Бенедикт и радуется, что он не в крепости сейчас, а в поле, — отсюда легче будет бежать от этих страшных новгородцев.
        А русские вдруг начали неистово напирать, уничтожили первые ряды лучших воинов Бенедикта, рвутся вперед.
        Что это там сбоку? Тучей плывут русские — пешие смерды. Откуда они взялись? «Держаться! Держаться!» — шепчет Бенедикт. Уже не о том, чтобы загнать русских на днестровский лед, думает наглый воевода. Он мечтает о другом — отойти без потерь и бежать, бежать. За спиной, как гром средь ясного неба, раздался воинственный клич. То из-за Галича вылетели новые русские сотни — они еще вчера были посланы Мстиславом, чтобы окружить город с юга. Теперь уже Бенедиктовы воины заметались по полю, беспорядочно побежали, думая об одном — только бы спастись, только бы остаться в живых. Вместе с ними ошалело скакал и Бенедикт.
        - За Галич! — кричали новгородцы.
        - За Галич! — радостно восклицали галицкие ковачи.
        Враг удирал, а на поле боя оставались убитые и тяжело раненные.
        Чужеземцы были изгнаны из Галича.
        Галицкий люд радостно встречал новгородцев, благодарил их за помощь.

2
        Связанного Дмитрия Судислав еще до бегства перевез из крепости на свое подворье. Дмитрий потерял счет дням.
        Он лежал в темной и мокрой яме, избитый, связанный по рукам и ногам веревками, был не в силах двинуться с места. Сколько дней уже не кормят его — он не знал, в яме он был отрезан от всего живого.
        Дмитрий начал засыпать, но до слуха его донесся какой-то отдаленный шум — открывали дверь в поруб.
        …Кто-то переворачивает его.
        - Где я? — шепчет Дмитрий, никого не видя.
        Ему тихо отвечают:
        - В яме, под землей.
        «Где я слыхал этот голос? — Дмитрий напрягает память. — А может, показалось? Нет, слыхал».
        - Это я, Твердохлеб. Вернулся из Владимира, у князя Даниила там был.
        - А почто ты тут?
        - Вызволить тебя хотел. Со стражей договорился. Уже и вход открыли, оставалось только лестницу спустить, да кто-то ударил меня по голове и бросил сюда. — Руки Твердохлеба ощупывали Дмитрия. — Да тебя так связали, как купцы товар к возам привязывают.
        - А у тебя руки свободны?
        - У меня и руки и ноги не связаны. Видно, у них времени не было связывать меня, бежать торопились. Теперь тихо, ничего не слышно.
        - А тут всегда тихо, я лежал как в могиле. Руки болят очень, Развяжи, Твердохлеб.
        - Трудно это сделать! Тут такие веревки, будто навечно тебя связали, — Стоя на коленях, Твердохлеб снова старательно начал ощупывать руки Дмитрия. — Узлы так завязали, что и концов не оставили. Лежи не шевелись, я зубами…
        Твердохлеб лег рядом на солому, удобно примостившись, и, ухватив зубами веревку, начал жевать ее. Было противно, но Твердохлеб отплевывался и продолжал грызть. Тупая боль рвала тело Дмитрия. Он потерял сознание. Когда очнулся, было тихо. Не снится ли все это?
        Даниил был недоволен. Прискакал запыхавшийся гонец и сказал, что новгородцы уже в Галиче. «Как я замешкался! — укорял себя Даниил. — Больше воинов хотел собрать. Собрал! Надо было скорее».
        Оставив пеших, он помчался в Галич с конной дружиной. Скакал молча, за ним спешили Светозара и Мирослав. Но молчать надоело, и он, чтобы подбодрить себя, обратился к Светозаре:
        - Галич уже недалече, Светозара, скоро Дмитрия увидишь. Гляди, — он поднял руку, — к Днестру спускаемся.
        Вдали золотым сиянием засверкали на солнце купола церквей. Даниил пришпорил коня, а конь, увидев жилье, сам летел как ветер. Копыта простучали по днестровскому мосту. Промелькнули хатки Подгородья. Вот и крепость. С разгона влетает он на мост, минует ворота и останавливается, На площади всадники. К Даниилу подъезжает мужчина в княжьем шеломе и ласково улыбается, протягивает руки.
        - Здравствуй, княже Данило!
        Это Мстислав. Он на своем любимом сером коне, одет в зимний белый меховой кафтан. На шеломе пышное перо невиданной птицы. Кафтан перехвачен кованым поясом, а на поясе меч с золотой рукоятью — подарок новгородцев.
        Даниил не может найти слов от смущения. Потом снимает шелом и кланяется.
        - Славного князя Мстислава приветствую на Галицкой земле. — И добавил: — Как родного отца.
        Мстислав поздоровался с Даниилом и, будто не замечая его смущения, спросил о приехавшей женщине.
        - Это жена тысяцкого Дмитрия, — ответил Даниил. — Но я не вижу Дмитрия. Где он?
        Мстислав приблизился к Светозаре и поклонился ей, сказав:
        - Храбрый муж у тебя.
        Когда вошли в терем, Мстислав рассказал об исчезновении Дмитрия. Светозара разрыдалась.
        - Видишь? — обратилась она к Даниилу. — Чуяло мое сердце, не хотела я, чтобы он ехал в Новгород!
        Она вызвалась сама искать Дмитрия, не полагаясь на дружинников.
        - Поеду! — решительно сказала она.
        Мстислав посмотрел на Даниила. Тот утвердительно кивнул головой, и Мстислав позвал дружинника.
        Светозара торопливо вышла на подворье. Ей подвели коня. Она увидела, что к ней кто-то бежит.
        - Теодосий! — крикнула она.
        - Я!
        - Ты не видел Дмитрия?
        - Погоди. Я шел к князьям. Давно уже ищу Дмитрия, да нет следов. Вчера исчез Твердохлеб, а я мыслю — он там же, где и Дмитрий. Твердохлеба видели в крепости. Но видели и в Подгородье.
        В сопровождении Теодосия Светозара поехала в Подгородье. На площади Теодосий остановился. Светозара недовольно посмотрела на него: «Спешить надо, а он мешкает…»
        - Людей тут много ходит, расспросим, может, Твердохлеба видели.
        Теодосий сидел на коне, беззаботно посматривая во все стороны. Бегали боярские слуги, горожане. То одного, то другого спрашивал он, не видели ль Твердохлеба.
        Светозара тронула его за руку. Он покачал головой, не оглядываясь.
        - Подожди!
        Подошел старичок, слуга боярина Судислава.
        - Твердохлеба не видел? — наклонился к нему Теодосий.
        Старик, оглядываясь, прошептал:
        - Видел. На нашем подворье был. Он входил в ворота, когда все уже бежали… А опосля не видел.
        - Едем на подворье Судислава. Влезай сюда. — И он, подхватив старика, посадил впереди себя.
        Во дворе все пошли за стариком. В саду, на опушке, он остановился возле груши и постучал палкой о землю, послушал и пошел дальше; опять постучал — раздался глухой звук. Ползая по земле, он, обернувшись к Светозаре, промолвил:
        - Повелел мне Судислав, чтоб я никому об этой яме не сказывал, стращал, что убьет. Да теперь уж все равно, мне умирать скоро. А знают про нее мало людей — я да еще двое.
        Он ощупывал рукой землю, отбрасывал комья и наконец потащил на себя дверь. Открылся вход в подземелье. Оттуда потянуло сыростью и прелью.
        - Ступайте за мной, — сказал старик.
        Теодосий и Светозара полезли за ним.
        - Поднимай эту откидную дверь! — приказал дед.
        Теодосий ухватился за огромное кольцо, но оно не поддавалось. Из-под земли глухо доносились голоса.
        - Тут! — сказал дед. — Поднимай крышку, Теодосий!
        Теодосий уперся обеими ногами и рванул кольцо. Дверь со скрипом поднялась вверх. Голоса в яме умолкли.
        - Дми-три-ий! — надрывно закричала Светозара.
        - Я… — послышался стон.
        - Твердохлеб! — гаркнул Теодосий.
        - Тут я. Скорее подавай лестницу!

3
        Столько забот у Микулы! Всех новгородцев надо где-то разместить. А их много! Микула уцепился за рукав Мирослава.
        - Нет, ты от меня так не уйдешь. Помоги…
        - Да я и не собирался бежать, — шутит Мирослав. — Всех укроем под крышей, никто на морозе не будет.
        Пеших расположили в Подгородье, но для всех не хватило домов, — тогда тиуны повели оставшихся в соседние оселища. Конные дружинники разместились в крепости, на Судиславовом подворье да во дворах бояр, убежавших с Бенедиктом.
        …В сотне, которая ходила с Дмитрием в Новгород, было много волынцев. Теперь, когда венгерских баронов уже выгнали, можно и домой отпроситься. Мирослав никого не задерживал, условился с Даниилом, чтобы всей сотне дать отдых.
        Иванко твердо решил — завтра днем тронется во Владимир.
        Как только его отпустили, он вскочил на коня и поскакал к родителям. Повидаться с ними и завтра лететь к Роксане! Теперь можно было беспрепятственно ехать, не то что при проклятом Бенедикте, когда приходилось на родной земле от своих же прятаться… Иванко, лихо заломив шапку, подбоченясь сидит в седле, сдерживает коня, чтобы шел медленно: хочется так въехать, чтобы мать и отец обрадовались. Здесь было тише, чем в крепости, — До их улицы еще не дошла очередь принимать новгородцев на постой. Но и тут суетилось много людей. Иванку сразу заметили. Первыми его увидели ребятишки.
        - Новгородец! Новгородец! — восторженно кричали они, забегали вперед и здоровались: — Здравствуйте! Здравствуйте!
        Новгородцем Иванку они называли потому, что он был в высокой новгородской шапке. Иванко только улыбнулся. Детвора бежала за ним, подпрыгивая, выкрикивая. На шум люди выходили за ворота. Уже недалеко и до родительского дома. Кто-то стоит во дворе. Иванко узнал мать. Она наклонилась над кучей хвороста, «Видно, для печи берет», — подумал Иванко и въехал в калитку.
        - Ой, кто это? — испуганно вымолвила мать.
        Она и впрямь не узнала сына — он надвинул шапку на лоб, закрыл глаза.
        - Как же ты, Татьяна, Иванку нашего не узнала! — неожиданно появился отец с топором в руках.
        Мать уронила хворост, зарыдала.
        - Ой, сынок, сынок! — И бросилась к нему.
        Иванко спрыгнул с коня и, обняв, поднял на руки свою маленькую, щупленькую мать.
        - Вернулся! Вернулся! — только и могла промолвить она, целуя сына в лоб, в глаза, в щеки.
        - Чего же мы стали на улице? Идемте в дом. Ты, Татьяна, вовсе голову потеряла.
        - Потеряла. Радость-то какая большая! А ты чего смеешься? Идемте в дом.
        - Идем! — степенно сказал Смеливец. — Только куда же твоего коня? Конюшни у нас, ковачей, нет. Может, в дом завести?
        Теперь уже возмутилась Татьяна:
        - Вот ты уж, верно, голову потерял. Коня в дом!
        - А куда же его?
        - Людей попросим приютить.
        Она оглянулась. В их дворе было много детворы. Вон Людомиров сын Петро. И она позвала его.
        - Петруня! Петруня! Поставь в вашу конюшню коня, — попросила его Татьяна, — а я тебе гостинец дам.
        - Поставлю! — радостно откликнулся Петро. Ему шел пятнадцатый год, он был самым старшим среди братьев и сестер.
        Петро повел коня. Иванко крикнул ему вслед:
        - Поить сразу нельзя, он горячий.
        - Пойдем, сыночек, в хату, — потянула его за собой Татьяна.
        Давно не был Иванко дома, но в хате ничего не изменилось.
        Татьяна не знала, за что взяться. Глянула в печь, где весело потрескивал хворост, и обернулась, будто хотела что-то взять.
        - Садись, сынок. Дай погляжу, каков ты есть, — И заплакала. — А я тебя выглядывала, выглядывала. Устал? Дома побудешь, отдохнешь?
        - Побудет, — успокаивающе сказал отец. — После такой дороги!
        Иванко смутился: и родителей не хотелось тревожить, и к Роксане во Владимир сердце рвалось.
        - Побуду! Сегодня побуду, а завтра уеду.
        - Куда? — встрепенулась мать. — Только что приехал. И снова?
        - Нет, мамо, туда уже не поеду… Я к Роксане и к Ростиславу. Вырос, верно, без меня.
        Татьяна на радостях и забыла, что сын уже оторвался от дома, что уже о своей семье думает.
        - Увидишь их, Иванко, но и с нами побудь хоть денечек.
        Что мог сказать Иванко матери? День? Как вытерпеть, чтобы еще днем позже увидеть Роксану и сына?
        Заметив беспокойство сына, Татьяна взглядом попросила поддержки у Смеливца. Но Смеливец только покачал головой: подожди, мол. Поудобнее усевшись на скамье, он начал расспрашивать Иванку о Новгороде. А Татьяна села рядом с сыном, взяла его за руку, глаз с него не спускала.
        Как быстро и незаметно вырастают дети! Кажется, еще совсем недавно бегал Иванко маленьким мальчиком, а уже как вырос! Всегда мать тревожится, всегда волнуется: и с малым ребенком хлопоты, а поднимется на ноги, станет взрослый — еще больше горестей! Никогда не бывает спокойным материнское сердце.
        Слушая рассказ Иванки о новгородском вече, Смеливец заговорил о Галиче:
        - Чужих бояр мы прогнали, дышать легче стало, может, теперь и свои не такими злыми будут.
        - Молчи! Доколь ты их бранить будешь? — Татьяна дернула мужа за плечо. — И так горя много. Сболтнешь что-нибудь на людях, дойдет до бояр — голову снимут. Иванко! Почто ты ему про вече рассказал?
        Иванко громко рассмеялся и обнял мать.
        - Чего это вы, мамо, так на отца! Я еще и про Мирошкинича поведаю.
        - Про кого? — испуганно спросила Татьяна.
        - Был в Новгороде такой лютый боярин, вроде нашего Судислава. Да не побоялись его новгородцы. С такими надобно как с волками разговаривать — рогатиной. Ох, мамо, мне рассказывали: как новгородцы встанут заедино — дрожат перед ними бояре, боятся.
        - Что ты, Иванко! — испуганно промолвила Татьяна.
        - А что, мамо?
        - Ты такой же, как и прежде, горячий. Я думала — станешь старше, поумнеешь. Нельзя так, Иванко!
        - А я и поумнел, мамо, свет повидал, узнал, как люди живут. Ужель так и надлежит нам спину перед боярами гнуть, разве мы не люди?
        Смеливец улыбался в усы, тайком от Татьяны подмигивал Иванке, подбадривал сына взглядом.
        - Иванко! Ой, что ты! Сынок у тебя есть, про него не забывай. Не лезь на бояр — злые они люди, боюсь я, сиротой будет внучек мой… Внучек мой дорогой, я же тебя еще и не видела.
        - Теперь увидишь, Татьяна. Поедем ко внуку, теперь дорога не закрыта, — прервал ее Смеливец.
        - Поедешь! Князь какой! — накинулась на него Татьяна. — Задумал да и поехал!
        - А я их, мамо, сюда привезу, Роксану и Ростислава, — встал на защиту отца Иванко.
        - Береги себя, Иванко, для сынка своего… Вон Людомир оставил детей сиротами… — всхлипнула она. — Не связывайся с боярами…
        Иванко еще нежнее обнял мать, прижал к себе и положил голову ей на плечо. Татьяна улыбнулась.
        - Маленьким был — вот так же у меня на плече прятался. Отдохни, Иванко. Роксанины родители придут…
        - Я поеду к ним сегодня.
        - Они сами придут, я Ольге передавала.
        - Что ты передавала? Про Иванку? — вмешался Смеливец. — Да откуда же ты знала, что он придет домой?
        - Не знала я, что с новгородцами он. А слухи про новгородцев шли, да и видели мы, как Бенедикт удирал. А я думала: новгородцы придут — может, и про Иванку что скажут. Ольга скоро прибежит… Ох, что же это я? Обрадовалась, что тебя, сынок, увидела, и есть не даю.
        Татьяна заспешила к печи, достала горшок варева, миску с коржами.
        - Садись, Иванко, к столу! Хороша мать, кормит баснями! Стара стала, забываю… А ведь и ужинать пора.
        - С дороги и умыться надо, — добавил Смеливец. — Такой уж обычай — за стол садись с чистыми руками. Становись, сынок, полью тебе на руки.
        - Что? — возразил Иванко. — Поливать на руки? Нет, где это видано, чтобы старшие молодым услуживали!
        - Становись! Становись! — приказывал отец. — Ты заслужил, воин наш.
        Иванко наклонился над большой глиняной миской. Не успел он умыться, как в дом вошли Твердохлеб, Ольга и Лелюк.
        - Услыхали мы, что ты приехал, — с порога промолвила Ольга и бросилась к зятю, — и прибежали. — Она пристально глянула на него. — Такой, как и был. Только борода стала больше. — И со слезами упала ему на грудь.
        - Что вы, что вы, мамо! — растерянно говорил смутившийся Иванко.
        - От радости! Ой, Роксанушка моя, когда же я тебя увижу? — И, обернувшись к Твердохлебу, решительно сказала: — Поедем к ней.
        - Легко сказать «поедем»! Что ты за боярыня такая — как сказала, так и поедешь! И я бы поехал, да не на чем. А где кони, где деньги?
        Ольга укоризненно глянула на него, покачала головой.
        - Ты всегда такой…
        - Такой, Ольга.
        Чтоб утешить Ольгу, Иванко пообещал ей:
        - Я приеду за вами… скоро.
        В хату робко заглянул Петро.
        - Что? — забеспокоился Иванко. — Конь?
        - Конь ничего, сено ест, — ответил Петро. — Поди сюда, Иванко, — таинственно позвал его мальчик.
        Все удивились, а Петро потащил Иванку в угол, к печи, и что-то зашептал ему. Выслушав его, Иванко бросился к скамье, схватил меч.
        - Куда? — остановил его Смеливец. — Отдыхай.
        - Надо! Скоро вернусь. Такое дело, отец! — горячо воскликнул Иванко и направился к порогу.
        Но выскочить не успел. Сколько сегодня неожиданных встреч в хате Смеливца! Дверь открылась, и на пороге появилась Роксана, держа за руку Ростислава, закутанного в шубку.
        - Иванко! Иванко мой! — завопила она и опрометью бросилась к Нему. — Ох, как я соскучилась по тебе! — Она стала целовать его, не давая сказать ни слова; —Молчи! Смотри на нас и молчи. Сынок, иди к отцу!
        Ослепленная радостью встречи с Иванкой, Роксана не видела никого. Отдав Ростислава Иванке, она обняла их обоих и радостно защебетала:
        - Вот и приехал наш отец, сынок! Вот мы и дождались его!
        Ошеломленная Ольга в первое мгновение не могла ни сдвинуться с места, ни заговорить.
        - Дочь моя! Роксана! — бросилась она к Роксане.
        И Роксана не думала встретить здесь мать.
        - Вы все тут! Мамо! — приникла она к Ольге.
        - И я тут! — подал голос Твердохлеб.
        Роксана подбежала к отцу.
        - О! И Лелюк пришел! — радостно воскликнула она.
        Ольга позвала сына к себе. Мальчик исподлобья смотрел на незнакомых людей.
        Роксана поздоровалась со Смеливцем и Татьяной.
        - Вся семья собралась! Как я рада! Ой, сколько перемучилась! Как летела сюда, к вам, мыслями своими. О! А про дитя и забыла. Раздевайся, сынок. — Она сняла с него мохнатую шапку и шубку.
        - Смотрите, какой у меня сын беленький! — похвалилась Роксана.
        Иванко смотрел то на Роксану, то на Ростислава и снова кидался их целовать.
        - А я обещал повезти вас во Владимир, — улыбнулся он Ольге.
        - Повезти? А я сама приехала. Знаешь как, Иванко? Гонцы рассказывали про вас, мы все знали и ждали… А сюда сани ехали, хлеб везли и оружие разное. Я попросила Мирослава, чтоб взяли. Ох, и ехали мы! Я умоляла деда-возницу: «Скорее, скорее, дедушка!» Пообещала гривну. Всех опередили, за дружинниками ехали. А потом меня и Ростислава дружинники взяли. Я сама на коне ехала, а сынка дружинники везли. Да что это вы все стоите? Не на чем сесть, что ли?
        Смеливец глянул на Иванку. Тот нетерпеливо топтался на месте, а потом порывисто подошел к Роксане, ласково посмотрел на нее.
        - Укладывай сынка спать, а я скоро вернусь.
        - Куда ты? — испуганно спросила Роксана и схватила его за руку. — Куда он? — спросила Смеливца.
        - Не знаю, — ответил Смеливец.
        - Я приехала, а ты убегаешь. Не пущу! Всегда так вот — как буря.
        - Надо, Роксанушка! Я быстро. Хочется с тобой побыть, да тут такое случилось… Я не долго…
        - Буря и есть. Все летишь куда-то, Иванко! — Она умоляющими глазами, еле сдерживая слезы, смотрела на Иванку. — Только увиделись — и уже бежишь.
        - Сынок! — вмешалась Татьяна. — Это ты так со своей женой?
        - Просите его, мамо! — уцепилась за нее Роксана.
        - Не уходи, побудь дома… Уходи прочь, Петро!
        - Я вернусь, я скоро вернусь. Так случилось… Ты, моя умница… — целовал Иванко Роксану. — Я потом все расскажу… Ужели не отпустишь? Не отпустишь своего Иванку?
        - Иди, — с трудом промолвила Роксана и наклонилась.
        Иванко, обняв ее, быстро вышел из хаты. За ним выбежал Петро.
        Роксана, тяжело ступая, прошла вдоль скамьи и упала на стол. Она не могла сдержать рыдания. Ольга кинулась ее успокаивать.

4
        - Как ты его увидел? Он или нет? — допытывался Иванко у Петра.
        - Он! Я его знаю. Горб себе намостил, прихрамывает, глаз завязал. Я побежал к Пантелеймоновской церкви за матерью, она к вечерне пошла. Прохожу мимо звонаря, он бьет в колокол, дергает за веревку, в землю смотрит, а я вдруг споткнулся. Он крикнул на меня, я и узнал его. Он!..
        - Звонарь?
        - Звонарь.
        Они заспешили к церкви. Вдруг Иванко остановился.
        - Кирилл нам нужен. Где он?
        - Тот, что книги пишет, монах?
        - Монах.
        - Я его видел.
        - Где? — обрадовался Иванко.
        - А он шел сюда, в монастырь.
        - Сюда? Ой, молодец, Петро!
        Они свернули в соседнюю улицу и вскоре очутились возле монастырских ворот. Иванко толкнул ногой — закрыто.
        - Рано монахи спрятались! Только стемнело! — засмеялся он и, подхватив привязанный веревкой деревянный молоток, трижды ударил в дверь.
        Никто не откликнулся. Иванко снова застучал. Кто-то выглянул в маленькое окошечко и недовольным голосом спросил:
        - Кого здесь леший носит? Завтра придешь, — И закрыл окошечко доской.
        Иванко, разозлясь, начал сильнее бить молотком.
        - Открой, не то и тебя молотком по голове стукну! Сей же час открывай!
        - Служба закончилась, — послышалось за окошком.
        - Мне не молиться, дурак! Да выгляни сюда, слово скажу. Княжеское дело.
        Последние слова подействовали, в окошке показалась борода.
        - Да выше засов тяни, глянуть на тебя хочу, что ты мне бороду свою тычешь! — ругался Иванко.
        Сторож приподнял доску и высунул голову.
        - Вот теперь видно! А то играет в кошки-мышки. Кирилл здесь?
        - А ты кто? — буркнул сторож.
        - Иванко.
        - Иванко?
        - Ну да. Не знаешь меня? А почто спрашиваешь? Говори, Кирилл здесь?
        - А ты кто такой?
        - Вот сорока! Дождешься ты у меня палки! Да открывай же, чертов сын!
        - Чей ты?
        - Свой. По княжескому делу. Дружинник я, в Новгороде был. Зови сюда Кирилла, либо дверь открывай, а то не вытерплю, разобью.
        В это время поблизости проходил по двору Кирилл, и сторож позвал его к окошку.
        - Чего ты буянишь, Иванко?
        - Выходи сюда, только поскорее, а то сорока эта до утра будет стрекотать и не пустит… Сюда иди.
        Как только сторож открыл дверь, Кирилл мигом оказался рядом с Иванкой.
        - Идем, по дороге расскажу. Идем в церковь!
        - Ты что, шутишь?
        - Твоего знакомого нашли.
        - Кого?
        - Купца свейского.
        - Генриха?
        - Его.
        - Где? — Кирилл схватил Иванку за плечи.
        - Тише! Медведь! Руку оторвешь.
        - Где же он?
        - А вот мы и идем к нему. — Иванко рассказал Кириллу все, что узнал от Петра. — Да ты не расспрашивай, поторапливайся, а то удерет еще.
        - Не удерет! Я его, зверюгу, поймаю! — гневно закричал Петро.
        - Ты? — удивился Кирилл.
        - Это сын Людомира, Петро.
        - О! Молодец!
        Они подошли к церковной ограде. На калитке висел замок.
        - Перелезем, мы не бояре, — пошутил Иванко и, подтянувшись на руках, перемахнул через ограду.
        За ним прыгнули Кирилл и Петро.
        В сумерках виднелись очертания низенькой хаты-сто-рожки и черный силуэт церкви.
        - Ты думаешь, он тут живет? — прошептал Иванко на ухо Петру.
        - Да, видно, тут. Звонарь, где же ему быть?
        Остановились у двери.
        - Надо было Дмитрию сказать, — тихо прошептал Кирилл.
        - Надо. Да только сейчас недосуг, пока разыщешь Дмитрия, звонарь убежит. Я буду стучать, а ты, Петро, разговаривай.
        Иванко несколько раз тихонько постучал. В сенях послышались шаги. Старческий голос спросил:
        - Кто?
        - Мать послала к вам, — начал Петро.
        - А что такое?
        - Просила вас… Да откройте, дед Микола!
        - А, это ты, Петро?
        В сенях зашуршало — вытаскивали засов.
        - Это дед Микола, — шепнул Петро.
        - Иди первым! — приказал ему Иванко.
        Дверь медленно открылась. Петро шагнул через порог, Иванко и Кирилл пошли за ним. В сенях было темно, через полуоткрытую дверь из комнаты сюда проникал луч тусклого света.
        В комнату вошли все вместе. На столе лежит раскрытая книга, рядом с ней горит в подсвечнике толстая свеча.
        Иванко окинул взглядом комнату — на скамье кто-то лежит, укрывшись с головой, храпит.
        Дед Микола молча показал пальцем на спящего и подал знак руками — хватайте, мол.
        - Дедушка! Мама просила — дайте пять ногат, — заговорил Петро.
        Дед ответил насмешливо:
        - И одной нету, сынок. Откуда они возьмутся у нищего! А кто это с тобой?
        Иванко приложил палец ко рту. Петро понял и, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться, сказал:
        - Да это мои приятели повстречались.
        - Заболел кто-то? — обратился Иванко к Миколе.
        - Заболел. Наш звонарь… Недавно он у нас. Из Теребовли пришел.
        - Из Теребовли? — удивился Иванко. — У меня там есть знакомые. Эй, человече, как тебя зовут? — Он осторожно потянул к себе покрывало.
        «Звонарь» неохотно поднялся, держась рукой за обвязанную голову.
        - Нет! — пожал плечами Иванко. — В Теребовле я не видел его.
        - Я не долго там был. Изгой я, сюда прибился.
        Но Иванко уже не мог больше терпеть. Увидев, что Кирилл кивнул утвердительно, он приблизился к незнакомцу.
        - Из Теребовли! Довольно притворяться! — И схватил его за повязку, она сползла с головы. — Где твоя болячка? А горб? — Иванко встряхнул незнакомца и, быстро расстегнув его рясу, вытянул из-под нее подушки. — Ты кто?
        - Я… Я… — испуганно лепетал «звонарь». — Я монах, иду в Синеводский монастырь…
        - Говори, как тебя зовут.
        - Харитон, — поспешно ответил тот. — Спросите деда Миколу.
        - Правду говорит, — подмигнул Иванке дед. — Назвался Харитоном, так его и батюшка зовет.
        - Да, да, Харитон, Харитон! — застегивая рясу, поддакивал «звонарь».
        - Хватит! — крикнул Иванко. — Генрих? Да?.. Харитон! А этого мальчика знаешь? Людомиров сын.
        Генрих не сдавался. Глянув на Петра, он отрицательно покачал головой.
        - Не знаю его. И Людомира не знаю.
        - А в Новгороде на вече кто сидел со свейскими купцами?
        Теперь уже Генрих затрясся так, что руки его прыгали, словно он отмахивался от пчел.
        Он упал на пол и пополз к ногам Иванки, хватал его за сапоги, бормотал:
        - Я не буду… Не буду…
        Петро подбежал, замахнулся.
        - Ух ты, зверь!
        Он хотел было ударить, но Генрих мгновенно вскочил и спрятался за спиной Иванки.
        - Прячешься, собака! — распалился Иванко.
        Генрих ловко сбил свечу и кинулся к порогу, надеясь в темноте обмануть всех. Но Кирилл рванулся за ним и повалил его.
        - Кирилл! Где ты? — настороженно выкрикнул Иванко.
        - Я тут, — глухо ответил Кирилл.
        Иванко смело побежал к порогу на голос товарища.
        - Помогай Кириллу, — услыхал он голос деда Миколы. Иванко ступил шаг назад и наклонился — где-то здесь в смертельной схватке возятся Кирилл и Генрих. Иванко нащупал впотьмах голову Генриха, изо всех сил стиснул его горло, а коленом нажал на живот. Генрих тотчас же отпустил Кирилла.
        Иванко и Кирилл крепко прижали Генриха к земле.
        - Звонарь! Звонарь! — выкрикнул с издевкой Кирилл. — Вот так звонарь!
        - Больше не будет звонить, — засмеялся Иванко.
        Дед Микола тем временем принес от соседей огня и зажег свечу. Он и Петро увидели — Иванко скрутил за спиной руки Генриха, а Кирилл сидит на его ногах.
        - Теперь и передохнем. Давай, дед веревку! — сказал Иванко.
        - Есть, да еще такая крепкая, что медведя можно связать.
        Петро начал помогать Иванке и Кириллу. У него дрожали руки, когда он подавал Иванке конец веревки. Петро не удержался и со всего размаха ударил Генриха в лицо.
        - Звонарь! — кричал Петро. — А кто моего отца убил?
        - Он! — воскликнул Кирилл. — Я сам видел в яме, как твоего отца пекли огнем по приказу этой змеи.
        Кирилл и Иванко связали Генриху руки.
        - Ты приказывал? — не успокаивался Петро.
        Генрих заскулил; щеки его тряслись, глаза испуганно бегали. Он поглядывал то на Петра, то на Иванку, то на Кирилла.
        - Ты? — дергал его за сорочку Петро.
        - Я?.. Нет, не я! Бенедикт… Это Бенедикт велел… Пустите меня, я больше не буду!
        - У! Лютый волк! — с ненавистью толкал его в бок Петро.
        - Не буду! Не буду! — плакал, извиваясь на полу, Генрих.
        - Волк? — презрительно бросил Кирилл. — Это жаба, противная, скользкая жаба!
        - Простите! Простите! — Генрих подполз к ногам Иванки, начал целовать его сапоги. — Прости, боярин, воевода!
        - А! — захохотал Иванко. — Я уже и воевода? Кирилл! Я уже и боярин, и воевода!
        - Не буду! Не буду! — вопил Генрих и лизал Иванковы сапоги.
        Иванко изо всех сил ударил его носком сапога и плюнул.
        - Тьфу! И верно жаба, на человека не похож. Прикоснуться к нему гадко.
        - А теперь куда с ним? — спросил Кирилл.
        - Куда? К Даниле. Пусть князь сам разберется. Живо идем, а то меня Роксана ждет, сердится, наверно. У, мразь! Из-за тебя я от Роксаны убежал!.. Идем!.. Э! Не все сделали. Может удрать эта жаба. Давай-ка, дед, еще веревку.
        Они крепко связали Генриха и повели к Даниилу.
        В хате Смеливца все волновались. Татьяна сетовала:
        - Как ты его одного пустил? Ну и отец! Шел бы с ним. А ты обрадовался!
        Смеливец оправдывался:
        - Одного пустил? Что же он, дитя малое? Он храбрый воин! В Новгород ходил походом, а дома, в Галиче, пропадет? Не таков мой сын.
        Роксана не могла найти себе места. Уложив сына, она то ходила по комнате, то выбегала во двор. Подошла к матери.
        - Плачешь, Роксана? — наклонилась к ней Ольга.
        - Нет, не плачу, мамо, только сердце болит за Иванку.
        Ольга зашептала ей на ухо:
        - Нет тебе счастья, дочь моя.
        Роксана выпрямилась.
        - Мамо! Ты против Иванки? Не говори так. Я счастлива. Люблю его такого.
        Ольга обиженно посмотрела на дочь.
        - Непоседливый он, беспокойный. Только вернулся и опять куда-то помчался, тебя с сыном бросил.
        - Не надо так, мамо.
        - Вы что, ссоритесь? — подошел к ним Твердохлеб.
        - Нет, нет! — прижалась к нему Роксана. — Мама про Иванку говорила.
        Татьяна внимательно прислушивалась к их разговору. Она встревожилась. Ольга будто что-то плохое сказала про ее сына. А что же Роксана? Татьяна подошла к ним.
        - Ты что-то про Иванку сказала, Роксана?
        - Сказала, мамо! — радостно откликнулась Роксана. — Сказала, что он хороший.
        Растроганная Татьяна крепко обняла невестку.
        - И ты хорошая. Люби его. Он с детства такой непоседливый.
        - Это хорошо, мамо. Разве лучше, когда тихий да боязливый, когда мягкий как воск?
        - Кто это боязливый? — появился на пороге Иванко.
        Ольга подбежала к нему.
        - Пришел? Про тебя молвили.
        - Я боязливый? — удивленно поднял брови Иванко.
        - Не ты, не ты! — откликнулась Татьяна. — Роксана сказала, что боязливых не уважает.
        - Сказала? — улыбнулся Иванко Роксане.
        - Сказала. И еще раз скажу, — гордо подняла голову Роксана.
        Татьяна, словно бы спрашивая у Роксаны позволения, глянула на нее и добавила:
        - Хорошо сказала она, сынок. Рада я, что жена у тебя такая.
        - За Роксану рада? Мамо! Да кто же про нее плохое скажет!
        Он не стыдясь при всех обнял и поцеловал Роксану.
        - Вот я и пришел. Ты не сердишься на меня?
        Что, кроме глубокой любви, мог он прочитать во взгляде Роксаны! Лицо ее расцвело.
        - Пойди сынка поцелуй. Уснул он, не дождался тебя.
        Иванко поцеловал мальчика и сказал, обращаясь ко всем:
        - Что же вы молчите? Чего печалитесь?
        Смеливец успокаивающе ответил:
        - Не все печалятся. Только женщины, а мы с Твердохлебом нет. А теперь скажи, куда вихрем носился?
        Женщины, засуетившиеся было у печи, готовя ужин, застыли на месте. Татьяна не отрывала глаз от Иванки.
        - Куда же, отец, твой сын полетит? Не на игрища. Угадайте, где мы были с Петром и Кириллом?
        - С Кириллом? — удивился Смеливец. — С монахом?
        - С ним! Мы ворога поймали.
        Твердохлеб и Смеливец переглянулись.
        - Ворога! Латынщика Генриха! — почти выкрикнул Иванко.
        - Генриха? — одновременно воскликнули потрясенные Твердохлеб и Смеливец.
        Католического монаха знал весь Галич. Своими звериными повадками он заслужил общую ненависть. Все знали, что Генрих с Бенедиктом замучили Людомира.
        - Где же ты его поймал? — Смеливец нетерпеливо тронул сына за рукав.
        - В церковной сторожке. Звонарем прикинулся. А Кирилл его в Новгороде видел, там он свейским купцом назывался.
        - Купцом? — возмутился Смеливец. — Так он же Богу молится?
        - Не Богу, а гривне он молится да хозяину своему — Папе.
        - А где же он сейчас, этот звонарь? — спросил Смеливец.
        - К князю Даниилу отвели.
        - К князю?
        - А что? Даниил не выпустит.
        Роксана затаив дыхание слушала их разговор, прижавшись к Иванке.
        - Не сердишься? — ласково спросил у нее Иванко.
        - Нет. И тогда, когда побежал, не сердилась. Только горько стало… — Слезы появились у нее в глазах. — Приехала к тебе, а ты…
        - Я так и знал. А теперь и ужинать можно. Мамо! Есть хочу! Сегодня еще ничего не ел.

5
        Даниил с Дмитрием ждали в гриднице Мстислава. Мстислав еще не видел Дмитрия после спасения. Голова Дмитрия перевязана чистым полотном, левая сторона лица закрыта — боярин Судислав разбил ему голову и щеку, в порыве бешенства он топтал связанного ногами.
        Даниил беспокойно ходил из угла в угол, то подходил к окну, то останавливался у двери. Дмитрий не знал, чем его развлечь. Долго молчал, потом спросил:
        - Что случилось, княже? Кто-то зло тебе причинил?
        Кто мог причинить ему зло в эти радостные дни? Дмитрий не понимает этого, он уже пережил эти минуты. А кому еще скажешь? С кем поделишься своими мыслями? Если бы мать тут была, может, и ей не сказал бы. Сурова и молчалива она, не нашел бы, как подойти к ней. Может, Светозаре рассказал бы? Да она все время подтрунивает, намекает на то, что ладу искать ему пора. Даниил остановился у окна. Вот там ее впервые увидел, когда спрыгнула с коня. Будто и не глядела на него, а все же встретились их глаза на какой-то миг, и показалось — долго смотрели друг на друга.
        Нет! Светозаре тоже не следует говорить. Даниил уже представил, какими насмешливыми глазами встретит она его исповедь, И тянет его к ней, как к матери родной, и что-то удерживает: «Не говори». Разве Мирославу признаться? Нет, говорить о девушке старому человеку неудобно. Может, Филиппу? Он так внимательно выслушивает все, о чем рассказывает ему Даниил. Но как найти зацепку, чтобы начать разговор? Теперь ведь все так заняты, да и Филипп собирается в свою Судовую Вишню поехать, посмотреть, что там натворили Бенедиктовы разбойники. Видно, все-таки придется рассказать Дмитрию об Анне, он ведь хорошо ее знает — вместе ехали из Новгорода. От Дмитрия нечего крыться, но… Дмитрий передаст Светозаре, а та может Хорасане, матери Анны, сказать. От Светозары всего можно ожидать. Даниил вдруг улыбнулся: вспомнилось, как женился Дмитрий. Вот когда другие женились, он не понимал, почему так волнуются жених и невеста. Вспомнился и Митуса. Какой прозорливый он, этот слепой гусляр, так рассказывал про Анну, будто видел ее: «Глянешь в глаза — словно в озере глубоком утонешь».
        Глубокие, можно утонуть. Бездонные. Еще не встречал таких. Даниил и не замечает, что сказал вслух:
        - Где Митуса?
        Дмитрий насторожился и повторил вопрос Даниила:
        - Где Митуса?
        Даниил смутился:
        - Ну да… Где Митуса, спрашиваю.
        - Не знаю. Видно, снова пошел по Руси, — отвечает Дмитрий.
        Будто не расслышав ответа Дмитрия, Даниил продолжал смотреть в окно.
        Открылась дверь, и в гридницу вошел своей спокойной походкой Мстислав.
        - О! Дмитрия и узнать нельзя, — загудел он. — Кто это тебя так угостил? Может, жена поцеловала на радостях?
        Дмитрий приблизился к Мстиславу, поклонился.
        - Виноват я пред тобой, княже, не сдержал своего слова, не сумел вернуться.
        Мстислав разгладил свои усы, улыбнулся.
        - Ничего, Дмитрий, на войне всяко бывает. В другой раз так не поскачешь.
        Он подошел к столу, сел на скамью.
        - А чем князь Данило так вельми озабочен?
        - Тревожусь. Мать до сих пор не приехала.
        - Почто же тревожиться? Дороги теперь свободны, нет врага в Галичине. А если беспокоишься, пошли дружинников навстречу.
        И Мстислав начал рассказывать о крепости:
        - Ходил я всюду, и на стенах был, и ворота смотрел, и на валы выходил. Вельми хорошо. Прикинул я там и узрел, что города сего не взять врагу, только может голодом заморить, да и то не скоро. Воды вот только у вас мало. Как мыслили раньше? Колодезь копать надобно, к воде добираться. А войска все равно надо больше здесь иметь, ибо одни стены не помогут, когда некому стоять на них будет. Нравится мне город. Отдохнули мы, теперь время и за дело браться. Поговорить нам с тобой надобно, княже. Сейчас аль матери дождешься? — В голосе Мстислава послышалась еле уловимая насмешка.
        Даниил понял намек. Ужель Мстислав думает, что он мал, что не может о деле говорить!
        - Может, Дмитрий мешает?
        - Нет, пускай сидит, я от него не таюсь.
        Мстислав пристально глянул в окно.
        - О, дочка моя с женой пришли! На валы смотреть ходили…
        Даниил глянул в окно и увидел, как по двору шла Анна. Она осторожно ступала, потупив взор в землю, только на мгновение подняла глаза вверх и тотчас же повернулась к матери.
        - Ты что, Данило, дочери моей не видел? А она спрашивала о тебе сегодня.
        Чтобы не заметили, как он покраснел, Даниил повернулся к окну, а потом, вытирая лицо, ответил, переводя разговор на другое:
        - Спасибо тебе, княже, что ты откликнулся и пришел в Галич.
        - Я знал твоего отца и почитал его. И тебе пришел на помощь, дорожа памятью князя Романа. А теперь что же, Бенедикта прогнали, можно и в Новгород возвернуться. — Мстислав лукаво улыбнулся.
        Пораженный этими словами, Даниил подошел к нему.
        - Не понимаю тебя, княже.
        - А говори, что у тебя на уме, — по-отечески ласково спросил Мстислав.
        - Когда мы звали тебя, не думали, что ты снова назад уедешь. Говорил мне Дмитрий, что ты вечу поклонился и обещал не возвращаться назад.
        Мстислав глянул на Дмитрия.
        - Поклонился я вечу и сказал, что иду в Галич. Да Русская земля велика — может, еще где-нибудь моя помощь нужна.
        - Спасибо тебе за это, да только одному мне не справиться. С верными боярами я думу думал, посоветовали они просить тебя княжить в Галиче, а я на Волыни буду, и там еще дела много, — быстро выпалил Данило, и будто гора с плеч свалилась.
        Мстислав удивленными глазами глянул на Даниила — его растрогали откровенные слова.
        - Русскую землю защищать надо, — продолжал Даниил. — А моя отчизна с краю лежит. У чужеземцев глаза горят, как у волков: каждый норовит кусок отхватить. Будь моим отцом!
        Мстислав внимательно посмотрел на Даниила.
        - Бояре крамолить будут, скажут, что отнял у тебя половину отчины, — тихо промолвил он.
        Даниил не удержался, воскликнул:
        - Княже! Ты хорошо знаешь бояр. Тебе ли бояться того, что они скажут? Не боятся же бояре, когда врагов призывают в нашу отчизну! Владислав да Судислав не о Русской земле пекутся. Им только своя борода дорога. А сколько раз они прогоняли меня! Они меч поднимают, и с ними надобно мечом разговаривать.
        Даниил волновался, щеки его побледнели.
        - Да ты, я вижу, горяч вельми, Данило. А это хорошо: ведь смирного заклюют. Только не горячись так. И сие не только по молодости — сердце у тебя горячее, Романово.
        Мстислав говорил медленно, и Даниил не чувствовал гордыни в отношении к себе. Как равный с равным говорил с ним Мстислав.
        - Мой прапрадед и твой дед-прапрадед Владимир Мономах учил, как надо жить. Прочти поучения его. А он много воевал да все князьям говорил, чтоб землю Русскую берегли. Таким смелым будь и ты. Но будь и рассудителен. Ибо смелость полезна не тогда, когда ты бежишь и не смотришь, что впереди тебя, а когда видишь, что и как по сторонам. Тогда смелым будешь и в деле успеешь, когда вокруг оглядишься хорошо.
        Дмитрий внимательно слушал Мстислава.
        - Рад я, что у Романа сын такой, — промолвил после некоторого молчания Мстислав. — Ты взял на свои плечи тяжесть великую, Данило, и да будет для тебя всего превыше — беречь землю свою и прогонять чужеземцев. А я помогу тебе, сколько хватит сил. — Мстислав глянул на Дмитрия. — И своих бояр да воевод почитай — они твоими руками и глазами будут. И людям своим оказывай уважение. Теперь же пойдем к моей семье.
        Мстислав поднялся и направился к двери. Даниил и Дмитрий пошли за ним.
        - Только ты, Данило, — усмехаясь сказал Мстислав, — не смущай мою дочь. Она пуглива и может убежать из светлицы.
        Они пошли темными переходами, в которые свет проникал через маленькие четырехугольные оконца, прорубленные под самым потолком.
        Мстислав открыл дверь и стал на пороге, прикрывая собой Даниила и Дмитрия.
        - Принимай, княгиня, гостей, веду к вам князя Даниила.
        Даниил несмело шагнул в светлицу, ничего не видя перед собой. Будто откуда-то издалека донеслись к нему слова Мстислава и ответ Хорасаны. Молодой князь остановился посреди светлицы, и Дмитрий, наклонившись к его уху, прошептал:
        - Идем к столу, нас приглашает князь.
        Даниил пошел за Дмитрием и сел на скамью в конце стола. Наискось против него сидел князь Мстислав, сбоку — Дмитрий.
        Мстислав что-то сказал своей жене. Она подошла к Даниилу и поклонилась. Он заметил только, что у нее смуглое лицо и на шее много монист. Рядом с ней стояла Анна. Она смотрела на Даниила такими же большими, как у Мстислава, черными глазами. Дочь была похожа на отца, только черты лица ее были нежными, девичьими. Пыталась улыбнуться, но, увидев, что Даниил внимательно глядит на нее, опустила глаза долу, и Даниил заметил длинные-предлинные ресницы. Анна поклонилась Даниилу и отошла в сторону. Даниил весь подался вперед, опершись на руку Дмитрия, и так замер.
        Мстислав заметил взволнованность Даниила.
        - Доченька! Видишь, какие гости у нас дорогие. Угости нас медом.
        Анна легко выпорхнула из светлицы. Даниил слышал шелест ее длинного платья, не спускал взгляда с двери, в которой она исчезла.
        Анна вернулась. Она несла огромный жбан с медом и три золотые чаши.
        - Налей, дочка, выпьем меду из твоих рук.
        Она налила в чаши меду и поставила их перед отцом и гостями. На Даниила не смотрела. Он видел лишь ее черные брови.
        - Выпьем за дружбу нашу и за Галич, — провозгласил Мстислав и поднял чашу.
        Даниил тоже поднял чашу, ощущая на ней тепло рук Анны. Ведь она только что держала эту чашу в своих пальцах. Он поднял чашу к губам, а глазами незаметно, исподлобья, следил за Анной. Она зарделась и, став в сторонке, перебирала пальцами монисто.
        - Хороший мед галицкий, — сказал Мстислав, — и не отличишь его от новгородского. Налей-ка, дочка, еще. Пусть князь Данило скажет теперь, за кого пить будем.
        Анна подошла и взяла у Даниила чашу. Кончиком пальца она коснулась его руки. Даниил едва не уронил чашу и не успел опомниться, как Анна поставила ее перед ним, снова полную.
        - Выпьем… — Даниил споткнулся на слове… — Выпьем… за наших гостей, которых мы долго ждали, — и глянул на Анну.
        Она стояла близко и украдкой смотрела на него. Но едва уловила его взгляд, снова, как и раньше, опустила глаза.
        Даниил торопливо начал прощаться, сказал, что должен ехать встречать мать. Ни Мстислав, ни Хорасана не задерживали его. Как только Даниил вышел, Анна выскочила из светлицы в свою опочивальню.
        Мстислав посмотрел на жену:
        - Видала? Вот и приехали мы к зятю. Не ожидал я… Вот как получается… Поди, поди к ней!

6
        Анна вбежала в свою комнату, упала на постель и закрыла голову подушкой. Она слышала, как вошла мать, но не подняла головы. Хорасана ничего не сказала, села рядом и положила руку на спину дочери, под подушкой погладила ее волосы. Мать и дочь молчали, думая о своем.
        Мать опечалилась. Не о такой паре для Анны думала она. В мечтах своих она видела, что дочь вернулась в родные Хорасане половецкие степи, вышла замуж за половецкого ханича. Хорасана вспоминала, как когда-то давно впервые увидела и полюбила Мстислава, как хан Котян хотел непременно породниться с русскими, чтобы прекратить вражду.
        Анне исполнилось семнадцать лет. Хорасана думала — поедут они в половецкую орду и найдет там дочь свое счастье. А может, это к лучшему для нее, что она встретила Даниила?
        - Анна, дочь моя! Почему ты спряталась от меня?
        - Голова болит.
        - Погляди на меня, дай я гляну в глаза твои.
        - Мне так лучше. Держи руку у меня на голове.
        - Почему ж ты, дочь моя, как приехала в Галич, так и заболела? Я позову старую Мариулу — пусть пошепчет, прогонит злых духов.
        Анна попросила мать не уходить, а побыть с ней — тогда ей станет легче.
        - Ты будто вся дрожишь, Анна? Я укрою тебя. — Хорасана взяла пуховый платок и набросила его Анне на плечи.
        Анна лежала не шевелясь. Ей стыдно было посмотреть матери в глаза. Она ведь не сводила очей своих с Даниила, и мать видела это. А мать учила — нельзя так смотреть на молодого мужчину. А что отец скажет?
        Анна снова спрятала голову под подушку. Ей было душно, щеки горели, подушка была горячей, как печь. Анна силилась вспомнить взгляд Даниила. Вот он вошел в светлицу, ищет ее глазами… Анна уже забыла, что мать возле нее.
        - Я пойду, золото мое, а тебе пришлю няню, — поцеловала Хорасана дочь.
        Анна схватила ее за руку, тихо промолвила:
        - Я пойду с тобой, не хочу одна оставаться.
        Она поднялась, все еще боясь глянуть на мать. Хорасана тихо промолвила:
        - Я пойду к отцу.
        Анна порывисто повернулась.
        - Что ты ему скажешь? Не говори, мама, у меня уже ничего не болит. Вот смотри. — Она схватила руку матери и приложила ко лбу.
        Хорасана обняла дочь.
        - Ты уже и веселее стала, моя хорошая. А я испугалась: не приключилось ли с тобой чего? Завтра отец на охоту едет. И князь Данило тоже…
        Сказав это, мать быстро взглянула на дочь.
        - А меня отец возьмет? — торопливо спросила Анна.
        - Не знаю, спроси у него.
        - А он тебе не говорил? Ты же любишь на охоту ездить. И я с тобой.
        Мать улыбнулась.
        - Возьмет, я скажу ему. Отдыхай, доченька.
        Она пошла к Мстиславу.
        Мать Даниила спешила в Галич. Ей хотелось скорее увидеть, как Даниил торжествует над врагами. Сколько лет лелеяла заветную мысль: хоть бы уж скорей подрастал Даниил! Подрастет — тяжкие заботы спадут с ее плеч. И вот хоть и в грозных бурях, но промчались-пронеслись четырнадцать лет. Даниил вырос, ему уже восемнадцать лет, сам сумеет постоять за себя. А ей и в монастырь, на покой, можно уйти.
        Возок катился звенигородским лесом. Установилась хорошая дорога. И Мирослав перед выездом советовал ей, чтоб на санях ехала, но она не согласилась.
        - Скоро уже Галич, княгиня! — наклонившись, выкликнул дружинник.
        Возок качало, как ладью, и Мария задремала. Но кто-то взял ее за руки, будит ее.
        - Мамо! — услышала она радостный голос.
        Рядом с возком стоял Даниил.
        - Сынок, откуда ты взялся?
        - Сегодня выехал встречать тебя. А где Василько?
        - А я тут, — радостно ответил Василько, подъезжая на коне. — Ты меня не взял, когда я просил, — обиженно добавил он.
        - Подрастай, Василько, — ответил ему Даниил таким тоном, как когда-то ему самому говорил Мирослав. — Подрастай, сил набирайся. А что не взял с собой, хорошо. И боя не было, а Дмитрия схватили угры.
        - Отца? — громко закричал Любосвет. Он незаметно подъехал вслед за Васильком. Испуганными глазами мальчик впился в Даниила. — Где отец? А мать приехала?
        - Все тут, — успокоил его Даниил. — И отца нашли, и мать приехала. А я думал, что ты ездить верхом еще не умеешь!
        - Умею, — похвалился Любосвет. — От самого Владимира верхом еду.
        Когда тронулись, Даниил наклонился к матери и сказал:
        - Я сегодня на охоту поеду.
        - С кем же?
        - С князем Мстиславом.
        В крепости было уже людно. Мстислав стоял на подворье, возле него собрались дружинники. Он осматривал собак, рвавшихся из рук ловчих и доезжачих.
        Возок въехал во двор и остановился. Мстислав подошел и поклонился Марии. Она вышла из возка, обняла его.
        - Благодарю тебя, княже, за помощь. Сын уже поведал мне обо всем. Слышали мы о тебе много.
        Она осматривала знакомое подворье, откуда с такой тревогой выезжала много лет назад. Невдалеке от старого княжеского терема возвышался новый терем, построенный Владиславом. Там теперь жил Мстислав со своей семьей.
        Возле Даниила вертелся Василько, недовольный тем, что на него не обращают внимания. Озабоченный выездом на охоту, Даниил тоже забыл о брате, все время поглядывая на терем: не выйдет ли оттуда Анна?
        Мария взяла Василька за руку. Он хотел быть похожим на взрослого, выпрямлял спину, выставлял грудь. Его серые глаза быстро бегали, он прикусывал верхнюю губу, чтобы удлинить курносый нос; уж очень мал этот нос, будто прилеплен над красноватыми губами. Круглолицего, толстого Василька трудно было принять за брата Даниила.
        - А это мой второй сын, Василько.
        Мстислав подошел к мальчику.
        - Растут сыновья, Мария, радоваться тебе надо.
        - Радуюсь, Бога молю за них.
        Из терема вышла Хорасана с Анной. На Анне был кожушок, на который она надела пояс с маленьким мечом. Из-под меховой шапочки виднелись косы.
        Мария не отрывала глаз от Анны. Она, как женщина, оценивала красоту девушки. И видно, осталась довольна. Глянув на Даниила, заметила, какими глазами следит он за молодой гостьей.
        Анна еще в окно увидела, как отец встречал мать Даниила, теперь она подошла к ней и низко поклонилась. Мария наклонилась к Мстиславу:
        - Славная у тебя дочь. И я бы хотела иметь такую.
        Мстислав чуть заметно улыбнулся, ответил:
        - А почему бы и не иметь…
        Анна подошла к дружинникам, ей подвели небольшого серого коня. Увидев Анну, он заржал. Она похлопала его по шее и ловко вскочила в седло. Сел на своего коня и Мстислав.
        - Ну, Данило, показывай, куда ехать, мы ведь тут гости, — сказал он.

7
        Даниил ехал между Мстиславом и Анной, но все время разговаривал только с Мстиславом. Он уже заметил: только повернется в сторону Анны — она делает вид, будто не замечает его.
        Перескочив мост, поехали улицами Подгородья. День был погожий, безветренный.
        Вот и последняя, длинная улица. Отсюда дорога ведет прямо в лес.
        Но что там за шум? Почему так кричат на площади, где расположены княжеские клети? Даниил оглянулся, кивком приказал Дмитрию поехать узнать. Дмитрий свернул налево и помчался на площадь. Возле клетей он увидел человек тридцать смердов. Окружив тиуна плотным кольцом, они возбужденно выкрикивали:
        - Охота на зверя, а людей бьют!
        - Словно мы звери!
        - Почто ударил?
        Тиун что-то говорил, стараясь перекричать всех охрипшим голосом. Дмитрий вспыхнул. «Неблагодарные смерды! Такой праздник, а они шумят, им нипочем, что князья близко. Гость какой прибыл, а им хоть бы что!»
        - Я им покажу! — вырвалось у Дмитрия, и, ударив коня плетью, он подскочил к толпе.
        - Вы что? Плети захотелось? — со злостью крикнул он.
        Толпа расступилась. К Дмитрию кинулся тиун. Ободренный появлением Дмитрия, он сыпал словами, как горохом:
        - Князь велел на охоту, а они не идут. Я их припугнул. А они…
        - Припугнул! — послышался голос Иванки. Дмитрий только теперь заметил его. Иванко был возбужден, правую руку не отрывал от рукояти меча. — Хорошо припугнул! Кто же человека по голове бьет?
        Голос Иванки дрожал от возмущения. Дмитрию стало не по себе, весь его задор мгновенно улетучился.
        - А ты зачем здесь, Иванко?
        - Тебя ищу, хотел слово молвить.
        Смерды прислушивались к разговору тысяцкого с ковачом. Не посмеет тысяцкий кричать на Иванку — ведь Иванко в Новгород ходил с княжеским посольством.
        - Какое слово?
        - Тиуна малость уйми. Пусть не размахивает так руками — укоротим.
        Дмитрий еле сдерживал себя. «Укоротим!» Кабы не Иванко, а кто другой, он бы проучил его за крамольное слово.
        - Говори: что сотворил он? — спросил Иванку Дмитрий.
        - Людей бьет… — Иванко запнулся, а потом с трудом выдавил слова: — Ударил Твердохлеба, кровь из носу потекла.
        - Ударил?
        - По голове!
        - И по спине! — загудели осмелевшие смерды.
        - Вы!.. Замолчите! — не выдержал Дмитрий, взмахнув плетью. Лицо его перекосилось.
        Стало тихо, но лучше бы не было этой тишины. В иное время Дмитрий знал бы, что делать, а ныне, когда Данило с такими почестями принимает Мстислава после победы, не годится так круто обращаться со смердами. Да еще этот Иванко… Дмитрий подозвал к себе тиуна. Тот подбежал и подобострастно поклонился.
        - Ты! Смотри мне! — пригрозил Дмитрий. — А вы, — метнул он суровый взгляд в сторону смердов, — на княжьего слугу руку не поднимайте! — И, пришпорив коня, помчался догонять охотников.
        - Что там, Дмитрий, видать, перехватили меду?
        Дмитрий не хотел говорить, думал отделаться шуткой:
        - Да нет… Да…
        - Что «да»? — нахмурился Даниил. — Говори все!
        - Тиун бил Твердохлеба. А Иванко…
        Даниил не дал ему закончить:
        - Что Иванко?
        Мстислав, услышав имя Иванки, спросил:
        - Иванко? Тот, что в Новгороде был?
        Теперь уже Дмитрий почувствовал, что не следовало бы упоминать имени Иванки, и, боясь гнева Даниила, поспешил сказать:
        - Иванко заступился за Твердохлеба.
        Заступился? А кто сей Твердохлеб? — заинтересовался Мстислав.
        Стремясь прекратить этот неприятный разговор, Даниил ответил:
        - Твердохлеб — смерд, тесть Иванки.
        - А почто он заступился? Твердохлеба бил кто?
        - Да нет. Смерды перепились на радостях и побранились меж собой, а один на Твердохлеба бросился с дубиной. Так вот Иванко и постоял за тестя, — ответил Даниил.
        - Славный воин! Смелый! — похвалил Иванку Мстислав. Он и не заметил, как Даниил погрозил Дмитрию.
        Этот случай испортил Даниилу настроение. Разозлился он на Дмитрия, что тот не смог скрыть от Мстислава неприятность. Хорошо, что сам Даниил в ответе Мстиславу перевернул все по-другому.
        Зол был Даниил на смердов.
        Но разве виноваты были смерды? Им и так надоели притеснения. Князья да бояре ради развлечения охоты устраивают, а смердов выгоняют в лес, чтоб диких кабанов пугали да на охотников гнали. Охотникам хорошо — они с оружием. А если разъяренный кабан бросится назад и налетит на смерда? Сколько людей погибло на охоте от рассвирепевшего зверя! Но разве дорога князьям и боярам жизнь смерда? Смердов много, стоит ли о них печалиться? Не случайно Твердохлеб просил не посылать его, больного, — на верную смерть не хотел идти. Для кого забава, а для смердовых детей слезы.
        …Даниил старался скрыть свою злость, улыбался Мстиславу. Продолжали ехать вперед, весело разговаривали, как вдруг появился Филипп и снова растревожил сердце Даниила. Филипп едва не загнал коня, спеша за Даниилом и Мстиславом, подлетел к ним и выкрикнул хриплым голосом:
        - Фу! Еле вас догнал… Княже! — обратился он к Даниилу. — Дозволь сказать весть не вельми приятную.
        Даниил с трудом сдерживал себя. Что они, сговорились, что ли, — один за другим идут с дурными вестями?
        - Говори, — закусил губу Даниил.
        - Велел ты… зорко глядеть за… Генрихом, — сбивчиво, глотая слова, выпалил Филипп. — Я во сто крат стал зорче… сам за ним следил… Приехал я к порубу… к яме, где сидел он… а он сбежал…
        - Сбежал? — привскочил в седле Даниил.
        - Княже! — воскликнул Филипп. — Не сбежал! Я, твой слуга, не пустил его. Только не удалось… Вот поглянь… — Он показал на изрезанную щеку, с которой текла кровь. — Лукавому татю кто-то дал нож… Я подошел к порубу, а он в окошечко вылез.
        - Казнить стражников! — сверкнул глазами Даниил.
        - Уже в яме. Я их бросил туда… Вылез он и побежал. Я за ним, он меня ножом. Вижу — удерет… Я его мечом вот этим пронзил…
        - Заколол? — нетерпеливо ждал ответа Даниил.
        - Заколол, — склонил голову Филипп.
        - Хорошо сделал, — махнул рукой Даниил.
        Филипп осадил коня и, немного отстав от князей, подъехал к Демьяну. Увидев побледневшее лицо Демьяна, Филипп поморщился и прошептал сквозь зубы:
        - Дурак! Чего дрожишь, как заяц! Смелее смотри, а то заметят. Все хорошо… А то и о тебе Генрих мог бы сказать на допросе.
        Демьян поднял руку, словно отгоняя привидение.
        - Сказал бы, — хихикнул Филипп, — а теперь не скажет.
        Мстислав был страстным охотником. Во время охоты загорался, как в бою, и не было ему удержу. Он позвал главного ловчего и расспрашивал его о месте охоты, о звере. Ловчий рассказывал, как охотятся галичане, как гонят зверя.
        - О! Там много смердов, они кабанов на тебя погонят! — хвалился ловчий.
        Мстислав, увлекшись беседой с ним, отъехал вперед. Даниил оказался рядом с Анной — Василько где-то отстал и разговаривал с дружинниками. Будто невзначай Даниил поглядывал на нее, и тогда удавалось увидеть ее лицо. Наконец осмелился:
        - Ты не боишься, Анна, охотиться?
        Она посмотрела на него, глаза их встретились. Даниил впервые так близко увидел ее глаза.
        - Отец учил меня владеть мечом, — ответила она и зарделась.
        - Но зверя надо уметь ловить, — добавил Даниил.
        - Если будет нужно, то поймаем.
        Едва заметная улыбка скользнула по ее лицу. Она отвернулась.
        - Зверя надо еще уметь бить, — тихо промолвил Даниил.
        Теперь Анна смотрела на него пронизывающим взглядом.
        - Я умею стрелять из лука.
        - Тогда погоним сегодня с тобой диких кабанов.
        - Нет, отец говорил, чтоб я остерегалась. Я буду ждать вас на опушке.
        Их беседу прервал подъехавший Василько. Он начал рассказывать Анне, как они охотились во Владимире.
        Остановились в лесу, на поляне. Ловчий предупредил, чтоб было тихо, и принес Мстиславу и Даниилу луки и колчаны со стрелами. Даниилу он, кроме того, дал рогатину. На поляне появились Анна и часть дружинников. Охотники разделились на два отряда и поехали.
        Густой лес, неезженый, нехоженый, расстилался вокруг. Где кончается он — неведомо. Старое, трухлявое дерево падало и гнило тут же, а рядом поднимались молодые дубки, простирая к солнцу свои ветви. И день, и два будешь продираться сквозь чащу, да не выберешься отсюда, коль не знаешь дороги.
        Даниил сегодня был рассеян. Уже дважды пропустил дика, никак не мог успокоиться. Все эти неожиданные известия выбили его из равновесия. К тому же недавно Анна ехала рядом, и сейчас она где-то близко. Побыть бы с ней вдвоем без посторонних людей!
        Подъехал ловчий, окликнул его:
        - Княже! Не стой на месте, все уже поехали вперед.
        Даниил тронул коня. В этот миг поблизости начали свистеть, поднялся шум. Даниил остановился, прислушиваясь, как слева трещит кустарник. Ловчий вырвался вперед и скрылся в чащобе. Даниил погнал коня вслед за ним и вдруг увидел, что из кустарника рванулся огромный дик. Он был разъярен, с наежившейся щетиной.
        Даниил натянул тетиву и прицелился. Стрела пролетела мимо кабана и вонзилась в дуб. Кабан мчался на Даниила.
        Конь захрапел, бросился в сторону. Лук зацепился за ветви и упал на землю. Кабан пронесся мимо и исчез по направлению к поляне. Даниил круто повернул коня и устремился за кабаном. Левой рукой он держал повод, а в правую схватил рогатину. Кабан мчался изо всех сил. Даниил, боясь, что не успеет его догнать, пришпорил коня. Скоро поляна. Кабан вырвался из чащи и на мгновение остановился, а потом заметил дружинников и побежал на них. Даниил кричал:
        - С дороги! Отъезжайте в сторону!
        Но дружинники сбились в кучу и начали метать стрелы. Одна из них попала в кабана, и он, разъярившись еще больше, мчался прямо на дружинников. Даниил дергал коня за повод, бил его шпорами. Расстояние между дружинниками и кабаном все уменьшалось. Но Даниил настиг кабана и не видел, как Анна и сопровождавшие ее дружинники отпрянули в сторону. Даниил поднял правую руку и сильно метнул рогатину. Она пробила шею кабану, и тот с разгона упал в снег. Конь споткнулся, и Даниил, не удержавшись, вылетел из седла, ударился головой о дерево.
        Через мгновение подъехала Анна и, соскочив с седла, — наклонилась над ним. По щеке Даниила текла кровь — падая, он оцарапался о дерево.
        Даниил раскрыл глаза и увидел склонившуюся над ним Анну.
        - Это ты, Анна? — спросил он, силясь подняться.
        - Лежи, — прошептала она и, сняв шапку, быстро сорвала со своей головы платок и вытерла кровь со щеки Даниила.
        К ним мчался встревоженный Мстислав.

8
        Невесту наряжала Светозара. Она то отходила в сторону, то снова приближалась к Анне и поправляла венец или монисто, то сердито покачивала головой, что не так пришиты парчовые украшения. Анна в длинном белом, как снег платье, послушно подчинялась каждому слову Светозары.
        Закончив все, Светозара отошла к окну и, потянув за собой Анну, сказала ей:
        - Любите друг друга.
        - А ты, Светозара, любила Дмитрия, когда выходила замуж?
        - Вельми! И он меня любит. Так и вы. А Данило преславный будет тебе муж. Я его еще маленьким знала, на моих глазах вырос.
        Теодосий зашел к Твердохлебу навеселе.
        - Собирайся!
        - Куда?
        - На свадьбу.
        - Что, зовут тебя?
        - Непременно!
        - Сам князь звал?
        - Не сам князь, а тиун сказал, что князь велел всех звать.
        - А теперь верю, что без нас не будет свадьбы. Как же бояре без нас гулять будут! — посмеивался Твердохлеб. — А ты вишь, как разрядился!
        Теодосий стоял в изодранном кафтане, в постолах, подвязанных веревками, и в шапке, на которой был когда-то высокий мех, а теперь осталась лишь потрескавшаяся кожа.
        - Идем, Твердохлеб. Все-таки князь ласков с людьми. Не знаю, как дальше будет. Был бы князем киевский игумен, пропали бы люди… — Теодосий сгорбился, надул губы, прищурил глаза и гундосым голосом зашепелявил: — «Паки, братие, помолимся, грешны мы, яко овцы без пастыря».
        Твердохлеб засмеялся, а Ольга отвернулась, перекрестилась.
        - Уйди, богохульник!
        - Ольга! — Лицо Теодосия стало серьезным. — Кто? Я богохульник? А ну, крестись, бей поклоны, грешница! Ты неправду сказала.
        Твердохлеб захохотал еще громче:
        - Ага! Попалась!
        - Я пойду к игумену и скажу: «Тут живет грешница! Молитесь, чтобы ее на том свете в ад не потащили».
        - Прикуси язык, Теодосий! — прикрикнула на него Ольга.
        - О! Верно молвила. Буду кусать язык — не ел ведь еще ничего.
        - Садитесь, дам чего-нибудь.
        Ворота в крепости настежь открыты… Со всех концов валил народ. Когда Теодосий и Твердохлеб с Ольгой зашли на подворье, дружинники никого уже не пускали в переполненную церковь. Теодосий остановился:
        - Почто мы шли сюда?
        Он схватил Ольгу за руку и потащил в церковь. Поднялся шум. Их все-таки не пустили. Но Дмитрий, подвернувшийся в эту минуту, подошел к толпе и узнал Теодосия. Он велел дружинникам пустить в собор Теодосия и Твердохлебов.
        - Нас нигде не задержат, — подмигнул Теодосий, — мы всюду пройдем.
        В соборе, и верно, было тесно. Все хотели посмотреть на княжеское венчанье. Хоть и тесно было, но Теодосий пробрался к клиросу. Едва успел прижаться спиной к столбу, как в соборе заволновались — вели жениха и невесту.
        Благолепно было внутреннее убранство собора. Это был самый лучший в Галиче храм — Успенский собор. Строил его князь Ярослав Осмомысл. Зажегся он желанием воздвигнуть строение великое, не хуже, чем Софийский собор в Киеве, поставленный Ярославом Мудрым. С тех пор как побывал он в Киеве, неотступно преследовало его это желание. А еще больше оно укрепилось, когда поехал он в гости к своему тестю Юрию Долгорукому и узнал, что тесть замышляет построить большой собор во Владимире-на-Клязьме. Ярослав умолял тестя, чтобы отпустил своих строителей в Галич. Полагал, что тесть не откажет в этой просьбе. Странствовали же по всей Русской земле камнесечцы и древоделы, в разных городах бывали, разным князьям строили. Ярослав также намекнул тестю, что, возможно, и во Владимире побывали хитрецы зодчие из надднестровского Галича. Так уж повелось, что строители не сидели на месте.
        - Едина ведь земля Русская, — не унимался Осмомысл. — Помоги, отпусти строителя. Мой умер. Пусть твой приедет да покажет моим, а тогда и к тебе возвратится. Одного только человека прошу.
        Не согласился Юрий Долгорукий. Молвил, что главный хитрец строитель очень ему нужен — замыслил сам много строить. И о Москве сказал — там собирался Юрий заложить стены крепости московской.
        Мыслю так, — сказал Юрий Ярославу, — что быть тут городу большому, сердцу Русской земли!
        Только и вымолил Осмомысл у тестя, чтоб главный строитель на пергаменте воспроизвел рисунок будущего собора — какая длина и ширина задумана, да стен высота, да какие украшения снаружи и внутри.
        Ярослав Осмомысл согнал смердов со всех окрестностей, велел камень добывать да в Галич возить. Потрудился люд галицкий, возвел чудесное строение. А Юрий Долгорукий умер, так и не увидев осуществления своего замысла. Уже после его смерти сын его, Андрей Боголюбский, весной 1158 года совершил закладку и собственноручно замуровал краеугольный камень под новый собор во Владимире-на-Клязьме…
        Теодосий часто проходил мимо собора, да не было случая заглянуть внутрь, недолюбливал он выстаивать службы церковные. Пораженный пышностью собора, Теодосий потихоньку причмокивал, толкая то Твердохлеба, то Ольгу:
        - Смотри! Смотри! Красно сделали!
        Твердохлеб молча соглашался.
        - Твердохлеб, посмотри-ка, сколько свечей! Тебе бы их — целый год Ольга жгла бы и не сожгла, — дерзко подмигнул Теодосий.
        - Да замолчи ты! Язык как ветряк, — произнес Твердохлеб над ухом Теодосия. — Вон, глянь, идут уже, идут…
        Даниил и Анна вошли и остановились посреди церкви, у амвона, а за ними свадебные боярин и боярыня — Дмитрий и Светозара. Тут же толпились дружки — сыновья и дочери боярские. Князя Мстислава с женой Твердохлеб увидел на правом клиросе, а на левом стояла княгиня Мария с Васильком. Возле нее стояли Мирослав, Семен Олуевич, Василий Гаврилович, Демьян, Глеб Зеремеевич, Филипп. Озабоченный Андрей-дворский шепнул что-то Юрию Домажиричу, и тот бросился из собора.
        Бояре и дружинники стояли всюду — сразу за женихом и невестой, и у клиросов, и в боковых приделах. Тысячеустая толпа тяжело дышала, и свечи мигали от нехватки воздуха.
        Даниил никого не замечал. Будто и нет никого вокруг, а только Анна, ощущал ее возле себя, чувствовал прикосновение ее локтя. А она стояла вся в белом, как легкое белоснежное облачко.
        После венчанья Даниила с Анной вывели на крыльцо. Он посмотрел вокруг. Стоял ясный зимний день. Снег лежал на крышах теремов и церквей.
        В гридницах и светлицах расположились званые гости — бояре. А на подворье горожане да смерды толпились возле бочек с медом.
        - Пей, Твердохлеб! Сначала тебя плетью по голове угостили, а теперь губы медом помажут, — лукаво подмигнул Теодосий.
        Твердохлеб кивнул головой.
        - Правда… Меду — корец, а горя — и в мешок не вместишь.

9
        Микула и Кирилл ходят возле терема, стучат сапогами, чтоб согреться. Холодно на дворе. Серое небо нависло над Галичем, который уж день солнца не видно. Снегу насыпало много, и слуги возятся, прочищая дорожки. К Микуле и Кириллу подошел дружинник из Владимира.
        - А что твой боярин привез князю? — обратился Кирилл к дружиннику. От холода он то поднимал, то опускал плечи, размахивая руками.
        - А он не сказывал мне! — огрызнулся дружинник.
        - Видать, твоя мать, когда тебя родила, была сердитой на отца, — скороговоркой выпалил Кирилл.
        - А ты почто прицепился ко мне? Иди к боярину да и спрашивай его.
        - Был я во Владимире, а такого лешего не видел, — мотнул головой Кирилл и подмигнул Микуле. — Ты к нему по-людски, а он по-волчьи.
        - А ты во Владимире был? — смягчился дружинник.
        - Не веришь?
        - Да кто вас тут разберет! И из Новгорода приехали, и галицкие крамольники шныряют — разве у тебя на лбу написано!
        - А ежели из Новгорода, так разве и не люди? — вставил Микула.
        - А я ничего и не говорю про них. Я про тех крамольников проклятых галицких, которые супротив князя Данилы идут.
        Все трое топтались, грелись. Кирилл снова не выдержал и уже ласковее спросил дружинника:
        - Так почто ж вас в такую метель принесло в Галич?
        Дружинник оглянулся и таинственно прошептал:
        - Приехали сказать, что уже из Угровска во владимирские оселища польские воеводы заглядывают. Пронюхали, что Данило сюда выехал.
        Мстислав сидел и сосредоточенно глядел в окно, а Даниил стоял возле него. Уже давно молчит Мстислав, и Даниил снова начинает:
        - Я поеду, а ты сиди в Галиче. Меня Волынь зовет, я тут засиделся. Надлежит мне родительскую вотчину собрать воедино.
        - Поедешь — значит, с Лешком воевать надо.
        - И буду воевать. Время для меня выгодное. Поссорился Лешко с королем угорским, один он теперь.
        - Езжай, — медленно сказал Мстислав и потом добавил: — А ежели тяжко будет, шли ко мне гонцов.
        - Не буду слать, сам повоюю, Галич оставлять нельзя — снова Бенедикт придет.
        - А войска у тебя хватит?
        - Хватит. Со мной тут дружина немалая, да Дмитрий собирает еще одну во Владимире, да воинов-смердов скликать я повелел. Боярин у меня сидит, из Владимира приехал сегодня. Мирослав просит, чтобы я с Васильком ехал быстрее, пока еще морозы стоят и дороги не испортились.
        - Благословляю, Данило, на подвиг ратный. — Мстислав положил руку на голову зятя, Даниил склонился перед ним. — Микулу возьми. Просится он к тебе.
        - Я и хотел про Микулу говорить.
        - Возьми. Хороший сотский будет… Врагов вынюхивать умеет. Будет твоей правой рукой.
        На подворье Микула и Кирилл ожидали Даниила.
        - Поедем. Завтра тронемся, а сейчас зайдем ко мне, поведаю, что делать вам надлежит. Ну, Микула, князь Мстислав отпустил тебя, — весело сказал Даниил, появившись на пороге.
        На лице Микулы засияла улыбка.
        - Спасибо, княже!
        В княжьей горнице у окна сидела Анна и вышивала рубашку Даниилу. Он подошел к ней:
        - Иди, Анна, к себе в светелку, а я с мужами храбрыми советоваться буду.
        Взял ее за руку и ласково провел в сени.
        Пригласил к столу Микулу и Кирилла.
        - Садитесь, о делах наших речь поведем. Сами теперь воевать будем, я вас поведу. Да не с пустыми руками ехать нам надобно, оружия для войска вельми много понадобится. Ты, Микула, сотским будешь, Дмитрию в подмогу. А ты, Кирилл, на время сие ключником будешь, хотя и осерчал, что из монастыря тебя вырвал я. И в Божьем доме ты надобен, да и в походе не меньше пользы от тебя. Не забывай: не сдержим врага оружием — и в монастыре не усидеть. Сейчас на Подгородье к ковачам идите. Мирослав велел им оружие делать. У ковача Смеливца мечи забрать — уже давно для нас готовит. Еще в кузнице у пристани сулицы посмотрите. Все оружие на возы, с собой повезем. Деньги у тиуна нашего возьмешь, Кирилл. Ты, Микула, сам мечи пробуй, чтобы не обманули ковачи.
        Во все мелочи вникал Даниил. Впервые готовился он в поход и сам обо всем заботился, сам войско снаряжал.
        Давно уже ждала его Анна и обедать без него не садилась. А Даниил, отпустив Кирилла и Микулу, зашел еще к Семену Олуевичу и приказал ему дружину в поход готовить, вместе с ним ходил на конюшни, коней проверить.
        Микула ругал вратаря за то, что он медленно поворачивался.
        - Спускай мост для нас, медведь косолапый, в Подгородье надобно быстрее!
        - Подожди! Не буду спускать мост, пока сотский не придет, — ворчал вратарь. — Тебе что, неведомо повеленье князя Мстислава? Сурово настращал он: заходит солнце — мост поднимай. К сотскому иди, а сам я не волен. Сотский вон в той избе сидит.
        - Держи коней, Кирилл, а я пойду сотского за бока брать, — недовольно буркнул Микула и направился к длинному низкому строению.
        То была истба, истобка — большой дом, в котором после походов временно останавливались дружинники.
        Микула застучал ногами в дверь. За дверью откликнулись.
        - Мне сотский нужен! — властным голосом крикнул Микула.
        Дверь заскрипела, открылась. Но Микула ничего не мог разглядеть, ибо в доме, так же как и на улице, было темно. Лишь по голосу он узнал знакомого сотского новгородца, и тот велел вратарю не задерживать гонцов.
        - Да нам недалече, какие мы гонцы! Нам только в Подгородье, вовсе рядом, а перелететь не можем — крыльев нету, — пошутил Микула.
        Вратарь не торопился, долго еще что-то откручивал, и наконец мост опустился на свое место.
        Всадники осторожно шли по мосту, ведя коней в поводу, и когда очутились на противоположном берегу, вскочили в седла, помчались по улицам Подгородья.
        - Темно, как под землей, — ворчал Микула.
        На улицах было тихо, только откуда-то издалека доносилось пение. Слов песни разобрать было невозможно.
        - Про ладу поют, — промолвил Кирилл.
        - А тебе завидно? Сам бы к ним побежал, — засмеялся Микула.
        Возле двора Смеливца остановились и привязали коней. Микула долго разыскивал дверь и от нетерпения начал кричать:
        - Есть ли кто живой?
        Из хаты послышался женский голос.
        - Идите сюда! — позвала их Татьяна.
        Дружинники пошли за ней и очутились в маленькой светлице. В полутьме мигал огонек, на стене висел железный подсвечник, а в нем горела длинная сосновая лучина. Такими лучинами освещались дома смердов и горожан-ремесленников.
        В правом углу светлицы сидела смуглолицая девушка с длинной косой и крутила ручную мельницу. Каменный жернов скрежетал, и белая мука маленькими капельками падала в глиняный горшок. Девушка не подняла головы даже тогда, когда вошли гости; покачиваясь в такт движению камня, она продолжала работу.
        - Где же Смеливец? — оглядываясь вокруг, спросил Микула.
        - А он в кузнице, — тихо ответила Татьяна. — Я покажу вам. Идемте!
        Они вышли из дому, и Татьяна показала им, как нужно проехать, чтобы скорее добраться до кузницы.
        …В кузнице слышен был гомон.
        - Да их там много, — толкнул Микула Кирилла и постучал в дверь.
        - Кто там? — раздался в ответ грубый голос. — Заходите.
        Первым вошел в кузницу Микула, а за ним Кирилл. Тут было больше света, чем в доме. На стенах висели глиняные светильники, наполненные маслом. В каждом светильнике горел толстый фитиль.
        - Счастье с вами! — поздоровался Кирилл.
        - И вам дай Бог счастья! — поклонился гостям Смеливец.
        - Князь послал нас к тебе, — начал разговор Микула. — А Иванко где?
        - Ха! Иванко во Владимир поехал… А вас я жду давно! Вот мечи, — показал он в угол. Там на длинном столе лежало более сотни мечей, сложенных ровными кучками. — Готовы! Сегодня кончаем точить.
        - Мыслит князь, чтоб завтра забрать, — сказал Микула, беря меч и осматривая его.
        - Завтра заберете, — весело ответил Смеливец. — Галицких ковачей князья еще не хулили. Мечи сделаны, как было велено. Я знаю, для чего столько мечей Даниле надобно. Уж так ковал, чтоб воины не попрекали. Сам в побоище не буду, так мечи мои будут воевать. Глянь, Микула, под столом еще много мечей — ночью будем их вострить. Ну, ковачи молодые, — обратился он к парням, — за работу!
        В кузнице загудело. Смеливец склонился над большим точилом и, умело водя мечом по каменному кругу, запел что-то себе под нос.
        Микула и Кирилл попрощались. Микула не утерпел и рассказал на прощание, что им надо еще и сулицы осмотреть.
        - О! Сулицы! — воскликнул довольный Смеливец. — Ходил я вчера к соседям, видел эти сулицы. Славное оружие!
        Далеко славились галицкие ремесленники.
        Все жители Подгородья разными ремеслами занимались. Были тут и ковачи-оружейники, изготовляли они разное оружие для княжьих да боярских дружин, и ковачи по меди и серебру, и стекольщики, которые отливали многоцветные, как радуга, мониста; и усмошвецы — сапожники, и каменотесы, и древоделы, и гребенщики, и гончары, и ткачи, и замочники, которые разные хитроумные тайные замки и ключи делали; были и злотари — ковачи золотых вещей и украшений разных, и лучники…
        Богат был Галич разными ремеслами и хитрецами ковачами. Много оружия изготовляли в Галиче.
        Поздно возвратился Даниил к Анне.
        - Гневаешься на меня? — прижав к себе Анну, спросил он. — Не гневайся, завтра уезжаем.
        Грустными глазами смотрела на него Анна.
        - Чего ты, моя пташка? — прильнул он к Анне.
        И хоть она и не отвечала, ему понятно было: отца с матерью не хочет оставлять Анна. Не привыкла без них.
        - Грустно будет? — улыбнулся Даниил. — ^:^ Тогда оставайся в Галиче.
        Она прижалась к нему.
        - С тобой хочу поехать. Но и без отца и матери мне боязно.
        - Как же быть? Может, будем возить с собой отца и мать? — улыбнулся он ласково.
        Незаметно вошли в светлицу Мстислав и Хорасана.
        Мстислав промолвил шутливо:
        - А Анна печалится? Видно, тебя отпускать не хочет, Данило?
        Анна подбежала к отцу:
        - Смеешься? Хорошо тебе: ты стар уже, а я еще молода.
        - Вот и будем приучать тебя. Вон смотри — Данило еще меньшим без отца остался и то не плакал.
        - Так то ж Данило, — нежно посмотрев на мужа, сказала Анна.
        Уже выпили по три чаши. Мстислав налил еще по одной.
        - А это, как молвят у нас в Новгороде, четвертая, чтоб неприязни между нами не было.
        Даниил говорил без умолку. Да и Мстислав был разговорчив более обычного — он все поучал зятя, как надобно в походе держаться.

10
        Даниил жаловался Мстиславу:
        - Не все бояре с желанием берутся за дело. Есть и хорошие, храбрые — Филипп, Демьян. Куда угодно пойдут со мной. А вот ныне и они побаиваются чего-то. Силы, говорят, мало. Филипп про отца моего напомнил. «Подумай, говорит, погиб отец». Советует мне подождать. И Демьян чего-то мнется. А иные сидят в своих имениях, как в норах. И не говорят ничего, и не ходят никуда. Позвал Семюнка, так он раскряхтелся, говорит, что болен и в поход не годен.
        - В душу к каждому не влезешь, — сказал после долгого размышления Мстислав. — Мой тебе совет: задумал, поход — и быть по сему. Пусть молчат, пусть боятся. Потом пойдут за тобой.
        В светлицу вбежал запыхавшийся слуга.
        - Едут! — выпалил он и снова побежал на подворье.
        Боярин Семюнко вышел на крыльцо. Отсюда ему было видно, как мимо двора направлялось к Днестру войско Даниила. Семюнко вошел в сени и крикнул:
        - А поди-ка сюда, Григорий!
        К нему подошел боярин Григорий.
        - Поехали?
        - Поехали, Григорий. Только что он будет делать? Лешко задаст ему. Не устоять ему против старого воина, — прошипел Семюнко.
        - А тут Мстислав остался, прикрутит нас. Говаривал я тогда Владиславу: «Не лезь в князья». Но он хоть и хитер, да спятил с ума.
        - И я говорил: на что ему-то княжество! Лучше было бы не ссориться с Даниилом. Сидел бы он тут, а мы бы заправляли всем. Все же молод он. Хоть и горячий, да с ним бы не так трудно, как с Мстиславом.
        Семюнко смотрел, как проходили возы Даниилова войска. Вот миновал уже последний воз и за ним отряд дружинников.
        - Теперь у князя Мстислава все в руках будет, — промолвил Григорий.
        - А Владислав не о боярах думал, а принялся терем строить. Помышлял век владычествовать, дурак, — плюнул на пол Семюнко.
        - А теперь что? — заглянул ему в глаза Григорий. — Что Филипп сказал?
        Семюнко равнодушно ответил:
        - Сидеть. Сидеть и ждать. Что-нибудь вымудрит Филипп. Генриху голову свернули. Через кого теперь вести подавать королю в Буду?
        Григорий сказал уверенно:
        - Филипп найдет.
        Они возвратились в светелку.
        Семюнко сел за стол, подперев голову руками. Григорий опустился на скамью не раздеваясь.
        - Раздевайся, Григорий, домой еще успеешь. Сейчас нам только печаловаться.
        Горевали крамольные бояре, не раз собирались то у одного, то у другого. Последние бури обескровили галицкое великое боярство. Где-то в изгнании слоняется Владислав, за ним же пошел и Судислав. И все же не смирились крамольники, глубокие корни остались. Еще ходит, высоко задрав голову, богатый Глеб Зеремеевич, еще плетет свои сети выкормыш Владислава надменный Филипп, еще шипит злой Семюнко, еще мечется во все стороны слащавый Григорий, еще тихо, как кошка, подкрадывается Глеб Васильевич.
        Сел Мстислав в Галиче и с первого же дня почувствовал, что эти бояре косо глядят на него.
        Уже не один десяток лет происходили здесь кровавые стычки. С Ярославом Осмомыслом боролись бояре, притесняли его. А Роман с боярами нещадно расправлялся. Игоревичи точно так же мечом разговаривали с ними. Вот и Даниил, едва на ноги встал, — тоже не поклонился великим боярам, а Мстислава Удалого позвал и прислушивается к его советам. Кивали на Новгород галицкие бояре. Однако в Новгороде совсем другие порядки, там, не так, как в Галиче, не шли к чужеземцам. А галицкие бояре без чужеземцев жить не могли.
        Народ галицкий — смерды, закупы, ковачи и все ремесленники-горожане — ненавидел боярских заправил, ненавидел чужеземцев и в трудный час клонился к тому, кто защищал землю от захватчиков.
        В такое время сел княжить в Галиче Мстислав. Научился он в Новгороде распознавать бояр по их повадкам. Потому и держался настороже, ибо сразу три врага было рядом — король венгерский, князь краковский и бояре, свои, здесь, под боком.
        …Сняв кожух, Григорий промолвил:
        - К Мстиславу надобно идти, ласково поклониться. А там посмотрим.
        Семюнко глядел на Григория, улыбался, соглашаясь с ним.
        - И Филипп так молвит. Начинай ты, Григорий, ибо я спокойно не могу, буду ругаться. А ты льстивый, сладкими речами можешь и дикого кабана заговорить.
        - А Владислав же учил тебя?
        - Учил, да не доучил. Каким дитя родилось, таким и до смерти останется. Злой — так злой, а льстивый — так и будет льстивый.
        Григорий обиделся:
        - Ты что, Семюнко, потешаешься надо мной? Не одну ли думу мы с тобой думаем?
        - Одну. Да только не все люди одинаковы. Один рыжий, другой черный, один умный, другой глупый. Сколько ни учи дурака, он дураком умрет. Это уж как горбатый: сколько б ты его ни выпрямлял, толку мало — лишь могила его выпрямит. А я зол, такой уж язык у меня. Так что тебе начинать с Мстиславом разговор.

11
        Перед выступлением в поход Даниил выстроил все войско. Все владимирцы собрались на площадь. Сердце Даниила стучало от радости, когда он сел на коня и окинул взором тех, с кем ему в поход идти.
        Первой стояла галицкая дружина. Были в ней сыновья верных Роману бояр, эти дружинники ходили с Даниилом в изгнание, переносили с ним горе и несчастье.
        Второй была владимирская дружина. Была она еще больше первой. Владимирский тысяцкий Демьян обучал эту дружину. Были тут бояре и боярские дети из Владимира, были и из Берестья — бежали к Даниилу. Стояло еще два полка пеших воинов. Это смерды и закупы, которых кликнул Даниил в поход, пообещав к весне домой отпустить. Пришли они все с луками и сулицами. У многих не было щитов. Во главе этих полков Даниил поставил Мирослава и Семена Олуевича.
        Сдерживая коня, Даниил выехал вперед.
        - Бояре и все люди! В поход идем за землю нашу Русскую. Впервые веду я вас — слушайте меня, как слушали князя Романа. А я вас не забуду.
        От Владимира на Угровск дорога проходит через лес. В Угровске расположился со своим отрядом воевода краковского князя — еще с тех пор, как захвачена была Волынь после Спишского договора. И недалеко это от Владимира, да нельзя было владимирцам даже в лес выезжать. Часто неосторожных всадников привозили домой со стрелой в голове. Злы были владимирцы на чужеземцев-грабителей. Потому и обрадовались, узнав, что Даниил поход возвестил, — это был праздник для всех. Да и удивительно ли! Роман с великим трудом собирал воедино Волынскую землю, и не успели волынцы малость подняться, как снова на части разорвали Волынь. Случалось так, что отец был в одном оселище, а сын — в другом. Мать сидела в Берестье, а замужняя дочь — во Владимире. И нельзя было дочери к матери съездить. И в лесу, который был кормильцем смерда и плотника-ремесленника, хозяйничали чужеземцы.
        Дружину Дмитрия Даниил послал на Угровск первой. Посылая, приказывал ему:
        - Смотри, Дмитрий, ты уже ездил из Теребовли на Галич. Не забывай про то и дружинников своих в руках держи.
        Утром двинулась дружина Дмитрия и вскоре добралась в оселища под Угровском.
        Дмитрий без промедления выслал, разведчиков. Поехали пять дружинников и долго не возвращались. А потом приехали вшестером, привезли с собой старика смерда, чей дом расположен у самой дороги.
        Он все рассказал Дмитрию. Как приехали к нему разведчики, как спрятал их у себя во дворе, а сам пошел в Угровск. Всюду по улицам прошел и на площади был. Поляки спокойно в городе сидят, не заметно, чтобы они ждали русских.
        Тотчас же Дмитрий послал нескольких дружинников к Даниилу, и вскоре все войско прибыло под Угровск.
        Дмитриевы дружинники налетели на Угровск внезапно. Польский воевода узнал об этом лишь тогда, когда русские были уже на улицах города. Воевода собирался обедать, когда к нему прибежал напуганный дозорец.
        - Пане, русские!..
        - Какие русские? Откуда?
        - В Угровске уже, много их, конные… А откуда — я не знаю.
        Разъяренный воевода набросился на дозорца:
        - Кто их пустил? Где вы стояли? Почему не прогнали их? Князь Лешко приказал их не пускать.
        - Они и не спросили никого.
        - А ты что, мерзавец… — Воевода замахнулся на дозорца.
        Но эту ругань прервал стрелец, вихрем влетевший в покои воеводы:
        - Беги, воевода, ибо войско к замку уже приближается!
        То, что стрелец называл «замком» и где жил воевода, было большим двором, огороженным невысокой стеной. В «замке» стоял боярский терем и несколько служб.
        - А! Войско! Это уж Данило руку поднял! К бою!
        Теперь воевода понял, что не случайная группа русских осмелилась напасть на Угровск, то были дружинники князя.
        На дворе уже суетились стрельцы. Они закрыли ворота и, стоя на бревнах, из-за стены метали стрелы. Здесь собрались муштрованные, отчаянные польские воины. Нелегко было воевать против них.
        Воевода прибежал к воротам:
        - Открыть ворота! Прогнать русских! Подать мне коня!
        Подвели коня. Воевода взмахнул рукой и во главе всадников, вооруженных копьями, вылетел на площадь. Там в это время было лишь несколько дружинников. Это были разведчики. Они повернули своих коней назад — Дмитрий приказал им не вступать в бой.
        Воевода остановил коня и оглянулся:
        - А где еще наши? До пшоду!
        …Выслушав разведчиков, Дмитрий приказал не мешкая двигаться на «замок». Впереди ехал ряд дружинников с луками, а за ними мечники.
        Выскочив на площадь, дружинники метнули стрелы.
        Несколько вражеских стрельцов, настигнутых стрелами, начали визжать и бросились к воротам.
        Побагровевший воевода выкрикнул:
        - За мной!
        В это время подоспел Дмитрий.
        - Не цельтесь в воеводу, мы его живьем возьмем.
        Дружинники быстро накладывали по второй стреле и снова метали. Одна из стрел попала в коня воеводы. Конь запрыгал на месте, пытаясь сбросить всадника. Воевода еле удержался в седле, а потом спрыгнул на землю. Увидев, что на площадь влетела новая сотня русских дружинников, он метнулся к воротам. Русские мечники догоняли копейников, те поднимали руки и падали на землю, а остальные вбежали, не успев закрыть ворота. Дружинники ворвались за ними. Дмитрий с поднятым мечом мчался за воеводой. Но воевода успел укрыться за клетью. Дмитрий повернул коня и двинулся в объезд, чтобы настичь воеводу за теремом. Копейники и стрельцы рассыпались по подворью, прячась за клетями и конюшнями.
        - Ты куда? — раздался звонкий голос, и что-то глухо треснуло.
        Дмитрий обернулся — возле клети стоял высокий детина с сулицей в руках.
        - Он в тебя, боярин, целился, — сказал детина, показывая на распластанное тело врага.
        Дмитрий, не дослушав, помчался за терем. За углом он лицом к лицу столкнулся с воеводой.
        Воевода сидел уже на другом коне, подняв над головой меч. Дмитрий направил коня прямо на воеводу. Тот пригнулся к седлу и дернул своего коня в сторону. Дмитрий взмахнул мечом и плашмя ударил воеводу по спине. Удар оглушил воеводу — рука его с мечом повисла. Дмитрий еще раз ударил воеводу по шелому — голова воеводы поникла. Дружинники, находившиеся возле Дмитрия, подхватили воеводу на руки.
        Когда Дмитрий погнался за воеводой, галицкие дружинники вступили в бой. До последней стрелы бились вражеские стрельцы, но скоро им пришлось сдаться. Вылетев из-за терема, Дмитрий увидел на снегу трех своих дружинников. Они лежали неподвижно. Капли крови алели на снегу.
        К Дмитрию подскочил его дружинник и донес, что они обшарили весь Угровск и нигде больше не нашли противника. Битва закончилась так же внезапно, как и началась.
        …Двух стрельцов вел Иванко, держа в руке обнаженный меч. Он по-свойски разговаривал с ними:
        - Разумно сделали вы, подняв руки. Ну почто вам на меня меч поднимать? Вот ты боярский закуп, а я ковач. Ни я тебе, ни ты мне не враг… Идите, идите, не бойтесь, русские лежачего не бьют! Туда, где ваши все стоят, идите.
        Пленные доверчиво улыбались. Дружинник этот правду говорит.
        Дмитрий спрыгнул с коня и подошел к убитым.
        Один дружинник, закрыв глаза, лежал со стрелой в груди; другому стрела попала в голову, а маленький, толстый, был сражен мечом.
        Первые жертвы… Дмитрий снял шелом и склонил голову над павшими.
        …Пленных согнали на середину двора. Среди них стоял и воевода с опущенной головой. Дмитрий присел на бревно и только теперь вспомнил о своем спасителе. Парень стоял в сторонке, в группе дружинников, и что-то рассказывал. Дружинники хохотали, а парень неловко оглядывался вокруг и несмело улыбался. Дмитрий велел позвать его, Тот приблизился к Дмитрию и, сняв шапку, поклонился.
        - Кто еси? — спросил Дмитрий.
        - Мефодием прозывают, отец закупом был. А тут меня воевода к коням поставил.
        На широком безусом лице парня застыла радостная улыбка.
        Он смотрел на Дмитрия и дрожащими руками мял шапку. Среди окруживших его дружинников он выделялся высоким ростом. Дмитрий улыбнулся:
        - Это ты меня спас? Рука у тебя твердая. Беру к себе в дружину. Будешь при мне и за конями моими присмотришь.
        Мефодий от радости бросил шапку на землю.
        - Своим буду служить. А сила у меня есть.
        Мефодий поднял правую руку вверх и погрозил. Все увидели его крепкий кулак.
        - Ему в руки не попадайся, — вслух произнес Иванко.
        - Да, для него и меча не подберешь, — добавил его сосед.

12
        Весть о происшествии в Угровске быстро донеслась до князя Лешка и застала его в Берестье.
        …Князь разъярился. Король венгерский Андрей ничего не отвечал послам Лешка, а тут еще и Вячеслав сказал, что прибыл гонец из Угровска. Значит, не двинулся воевода во Владимир.
        - Побоялся! — в бешенстве шипел Лешко. — А надо было Владимир захватить, чтобы этот зарвавшийся мальчишка Даниил не думал, что я с ним нянчиться буду. Завтра же поезжай туда, Вячеслав, пошли воеводу ко мне, а сам поскорее во Владимир… И пусть гонят воеводу пешком!
        Вячеслав не знал, как подступиться к Лешку. Стрелец, убежавший из Угровска, стоял в сенях, и теперь его страшно было показывать на глаза Лешку.
        Кашлянув, разгладив бороду, Вячеслав все же отважился сказать о стрельце. Он уже раскрыл было рот, но Лешко снова набросился на него:
        - Я же говорил, что давно нужно было в Угровск поехать! Почему ты не поехал? На охоту только ездишь да мед пьешь! Где дань? Почему русские мало шкур привезли?
        Вячеслав отскочил от Лешка. А что, если ключник уже шепнул князю, что он на свои подворья шкуры отвез? Нет, не мог сказать. Он знает, что тогда не миновать ему смерти. Вчера — словно бы знал, что Лешко приедет! — своевременно настращал ключника.
        Но сколько ни молчи, однако же нужно все сказать князю, так пусть он лучше сам узнает от стрельца.
        Улучив минуту, когда Лешко остановился у стола, Вячеслав подбежал к нему и вкрадчиво сказал:
        - Княже! К тебе стрелец из Угровска. Давно уж ждет.
        Лешко махнул рукой:
        - Стрелец? Зови!
        Вячеслав выскочил в сени и толкнул стрельца в спину.
        - Иди, скажи князю. Он еще ничего не знает.
        Стрелец упал в ноги Вячеславу, молил его:
        - Передай ему ты! Я боюсь князя… — Стрелец хорошо знал бешеный нрав Лешка.
        Воевода сильной рукой подхватил стрельца с пола и потащил за собой. У двери прикрикнул на него:
        - Чего дрожишь? Стой прямо и рассказывай все князю, он ждет!
        Стрелец как ошпаренный вскочил в светлицу и застыл у порога.
        - Иди сюда, ближе! — громко крикнул Лешко.
        Испуганный стрелец, едва передвигая ноги, приблизился.
        - Что? — уставился на него Лешко. — Что сказал воевода?
        - Ничего, — еле слышным голосом ответил стрелец. — Я сам прибежал.
        - Как сам прибежал? Кто позволил? А где воевода?
        - Воевода в Угровске.
        Стрелец оттягивал ужасную минуту. Он дрожал, боясь, что как только скажет князю правду, тот убьет его на месте. Недобрая слава шла про Лешка: тяжел на руку и не одного уже на тот свет отправил.
        - Что он делает? — наступал на стрельца Лешко.
        Дальше тянуть уже было невозможно, и стрелец выпалил:
        - В Угровске русские!
        Лешко вздрогнул, пораженный ужасной вестью, потом налетел на стрельца, схватил его за шею. Глаза Лешка налились кровью.
        - Где воевода?
        - Его схватили русские. Он в плену.
        Лешко изо всех сил толкнул стрельца, тот упал на пол. Лешко начал избивать его ногами.
        - А ты оборонял Угровск? Почему ты прибежал? Кто тебя учил так воевать?
        Ошеломленный, избитый стрелец лежал, еле дыша.
        - Встань! — неистово закричал Лешко.
        Стрелец ползал по полу, ноги не повиновались ему. Вячеслав подбежал, схватил его за руки и поднял.
        - Когда налетели русские? — кричал Лешко.
        - Вчера.
        - А почему ты вчера не прибежал?
        - Было уже поздно, и я заблудился в лесу.
        - Сколько их?
        - Много. Все на конях.
        - А кто с ними, кто воевода у них?
        - Дмитрий! Боярин Дмитрий! Я слышал, его имя называли! — выкрикнул обрадованный стрелец в надежде на то, что хоть за это смилостивится Лешко.
        - Дмитрий! — повторил Лешко. — Видно, князь Данило двинулся. Одного Дмитрия не пошлет, да и сам без него не пошел бы…
        Лешко тяжело сел на скамью и склонил голову. Вячеслав не знал, что делать. В присутствии стрельца князь так печалится. Это неудобно. А прогнать стрельца боялся, чтоб не накликать гнев на себя. Он и так был рад, что вся злость князя обрушилась на стрельца.
        - Княже! Отпусти стрельца! — прошептал Вячеслав.
        - Выгнать вон!
        В тот же миг стрелец без оглядки убежал из комнаты.
        Лешко вскочил со скамьи.
        - Это Мстислав надоумил его. Сам бы Данило не пошел. Видит, что не опасно за широкой спиной Мстислава ссориться с нами, — рассуждал он сам с собой. — Да к тому же он знает, что король венгерский тоже против меня. Что же делать? — скрежетал зубами Лешко. — У меня тут мало войска. Половина под Краковом — короля венгерского остерегаюсь.
        Вячеслав радовался — буря миновала и скоро забудется. А дань он таки успел к себе спровадить. И как вовремя додумался! Ведь отсюда придется бежать домой, в Польшу. «Мало только у этих проклятых смердов забрал», — подумал он, боязливо оглядываясь на Лешка.

13
        Три дня уже отдыхал Даниил с войском в Угровске. Ежедневно выезжал в оселища, осматривал, что натворили разбойники Лешка.
        Поздно вечером вернулся Даниил в Угровск. Не успел сойти с коня, как к нему подбежал Дмитрий:
        - Княже! Иванку привели.
        Даниил пошел за Дмитрием. Возле ограды стоял Иванко и улыбался.
        - Прибыл? — торопливо промолвил Даниил. — Идем в терем, расскажи.
        В светлице Иванко снял шапку, остановился у порога.
        - Иди сюда ближе, садись на скамью, — позвал его Даниил.
        Иванко, осторожно ступая, поглядывал на следы от мокрых сапог.
        - Иди, иди, не оглядывайся, скорее рассказывай!
        Василько сидел возле Даниила и внимательно смотрел на Иванку.
        - Доехал я до Берестья, — начал Иванко, — оставил в оселище коня и с одним смердом пошел в Берестье на торжище. Узнал я там, что Лешко в Берестье, а дружина у него небольшая. Так мыслю, что на Берестье надо идти без промедления.
        - Кто сказал тебе, что Лешко в Берестье?
        - У смерда, с которым я на торжище ходил, сын в замке, за княжьими собаками ходит. Он отцу своему сказывал.
        Даниил поднялся.
        - Зови, Иванко, сюда Мирослава, Демьяна, Семена Олуевича, Филиппа. Да пойди отдохни! Будешь со мной в дружине Дмитрия-тысяцкого. Теперь мы, Василько, быстрее пойдем, — хлопал Даниил брата по плечу, — теперь Лешко почувствует, что я войско веду, а то он насмехался надо мной.
        Вскоре собрались бояре, в шеломах, кольчугах, с мечами. В походе с оружием никто не расстается.
        - Бояре! Вернулся Иванко и рассказал, что князь Лешко в Берестье, а силу него немного. Надобно ударить сразу, пока к нему подмога не подошла.
        - А не обманет тебя Лешко? — спросил Филипп. — Откуда Иванко мог его войско видеть? Разве Лешко показывал, где стрельцов своих, припрятал?
        - Не показывал, но и так видно. Пока Лешко ссорится с королем венгерским, нам надобно бить его. — Даниил окинул взором бояр и добавил: — А бить надо с двух сторон — и в голову, и в спину.
        Поднялся Демьян:
        - Не понимаю тебя, княже. Как это так — и в голову, и в спину?
        - Садись, тысяцкий. А вот так: я на Берестье пойду, а тысяцкий Демьян и боярин Мирослав — с Угровска на Верещин.
        Филипп не соглашался. Зачем рисковать, войско разбивать на две части? А что, если у князя Лешка сила великая? Тогда он и Даниила погонит, и Демьяна врасплох захватит.
        Дмитрий горячо возразил Филиппу:
        - Делать надо так, как князь Данило велел! На врага идти!
        - Верно, Дмитрий! Не ждать врага, а наступать! — решительно сказал Даниил. — Пусть враг видит, что мы не боимся его. Довольно нам польских князей да угорских королей дожидаться, самим руку на них поднимать надобно. Мы на своей земле, так почто нам шею подставлять? Вон как в Угровске Мирославов полк увеличился, наши люди к нам тянутся.
        - Только смотрите зорко, чтобы не обманули вас в Берестье, — снова вставил Филипп.
        Даниил рассердился:
        - Ты что, как ворон, беду накликаешь? Боишься? Так надень бабий платок и сиди, а мы без тебя пойдем.
        Филипп подскочил на скамье, глаза его вспыхнули.
        - Не забывайся, княже! Я отцу твоему служил… Не мальчик я… так хулить… Не пойду с вами.
        - И не ходи! — крикнул Даниил. — Вон!
        Но Филипп вовремя отступил. Он подбежал к Даниилу, склонил голову:
        - Прости, княже… Погорячился… Я хотел как лучше…
        Даниил с трудом успокоился.

14
        Лешко не спал уже две ночи. Он держал в замке всех своих дружинников, стрельцов, копейников. Вызвал воевод из Дорогичина, из Кобрина. И все же было ясно, что с утратившим мужество войском в Берестье не удержаться. Воевода Вячеслав советовал ему не принимать боя.
        - Рискуешь, княже. Что будет, ежели Данило разобьет нас? С чем вернешься в Краков? По-иному думать надо. Сила у Даниила великая, да и русские будут помогать ему.
        Лешко неистовствовал. Не хотелось ему позорно бежать из Берестья, чтобы не подумал Даниил, что Лешко его боится. И бой принимать опасно. Лешко приказал воеводе Вячеславу, чтобы для задержки русских завалили дорогу в Берестье срубленными дубами.
        Воевода побледнел, услыхав эти слова.
        - Дубы рубить, княже? Дорогу загораживать, а самим в Берестье сидеть?
        - Делай, что велено!
        - А где дорогу перерезать?
        Лешко приказал — в десяти поприщах от Берестья. И оставить у завалов стрельцов-лучников.
        Воевода послал сотню лучников рубить лес.
        Еще одна ночь подходила к концу. Лешко сидел на скамье. Светало, наступало хмурое, неприветливое утро. Лешко смотрел из окна на подворье. Стояли оседланные кони, молча ходили стрельцы. Прошел через двор кобринский воевода и, увидев Лешко в окне, подобострастно поклонился. «Только и ждут, чтоб приказал бежать», — со злобой подумал Лешко. Он представил себе, как его встретят в Кракове: будут предупредительно кланяться, а за спиной насмехаться. Ведь он, Лешко, хвастался перед воеводами, что не отступит ни на шаг из этого края, что из богатых русских оселищ будет возить хлеб, мед, кожу. А Даниил разрушил все планы.
        На подворье въехал всадник, соскочил с коня и побежал в терем. Лешко подошел к порогу, но, подумав, выругался, вернулся и стал, опершись о стол, с гордо поднятой головой.
        Гонец рванул дверь и, не поклонившись князю, запыхавшись, закричал:
        - Княже! Русские близко! Вехи горят!
        Лешко вчера приказал цепью расставить вдоль дороги всадников с вехами. Заметив войско Даниила, передний всадник должен был зажечь свою веху, а все в цепи последовать его примеру. Последнему всаднику предстояло немедленно скакать в замок.
        - Воеводу! — приказал Лешко гонцу.
        С Вячеславом Лешко встретился на пороге. Воевода дрожал и не мог произнести ни слова. Лешко с презрением оттолкнул его. Возле крыльца стояли оседланные кони. Лешко, сдерживая себя, спокойно остановился на крыльце, глянул на подворье — не хотелось у всех на виду показать свое волнение. Неторопливо сошел с крыльца, обошел вокруг коня, попробовал, как подогнано седло, и, легко вскочив на коня, махнул рукой. Его люди этого только и ждали. Следом за Лешком они торопливо садились на своих коней. Лешко тронулся со двора. Миновав ворота, ударил коня плетью и поскакал.
        Но в это утро беда шла за бедой. Снова гонец! Отъехав с гонцом в сторону, Лешко прошептал:
        - Говори тихо.
        Запыхавшийся всадник, сбиваясь, рассказывал, что русские ворвались в Верещин.
        - Никому не говори об этом, — сказал Лешко и повернул на Люблинскую дорогу.
        И тут Даниил обошел его! Значит, у него столько войска, что он может послать его и на Берестье, и на Верещин! Лешко спешил — надо успеть проскочить к Люблину!
        Задолго до рассвета поднял свое войско Даниил, чтобы утром достичь Берестья. Впереди ехал Дмитрий с дружинниками.
        Василько спросонья зевал. Он так согрелся на печи! Хозяин дома, смерд Павло, не пожалел дров, натопил печь погорячее, чтоб молодой княжич не озяб.
        Даниил вошел в дом. Василько протирал глаза и потягивался.
        - О! — весело воскликнул Даниил. — А, я думал, что ты уже готов. Живее, воин! Дмитрий уже уехал.
        Василько вскочил.
        - А ты сказал, что я с ним поеду!
        - Раньше вставать надо было.
        - Но меня не разбудили, — обиженно надул губы Василько.
        - Сам виноват, — засмеялся Даниил. — Воин спит мало и чутко. Ну не горюй, еще успеешь повоевать.
        Василько обулся, надел рубашку и кафтан, а поверх них панцирь, прицепил к поясу меч, сверху надел епанчу и пошел за Даниилом.
        А в это время дружинники Дмитрия увидели завал. Дмитрий послал двух дружинников по обочинам дороги. Они скоро вернулись. Ехать лесом нельзя — непролазная чаща и много снега. Надо разобрать завал, но нет ли там засады? Дмитрий приказал Иванке сойти с коня и с тремя воинами пешком, прячась за деревьями, дойти до завала. Но не успели они подойти туда, как засвистели стрелы. Иванко упал в снег и, прислушиваясь, пополз между деревьями. Стрел больше не было слышно. Вот и завал. Вокруг тихо. Притаились враги или никого нет? Иванко не знал, что польские стрельцы-лучники, выпустив по стреле, давно уже сели на коней и, перепуганные, ускакали к Берестью. Иванко поднялся на ноги.
        Вскарабкался на завал и закричал, сняв шапку:
        - Сюда!
        Завал задержал продвижение. Подъехал Даниил, а дружинники Дмитрия все еще растаскивали деревья, очищая дорогу.
        Даниил решил двигаться дальше. Вскоре его войско приблизилось к Берестью. Оттуда никто не стреляет и не откликается. Даниил догадался, что Лешко не хотел начинать бой. По дороге уже бежали берестьяне, обнимали дружинников и, по старому обычаю, трижды целовали каждого.
        Возле ворот во главе толпы стоял старый, бородатый ковач. Он поклонился Даниилу:
        - Спасибо тебе, княже, от всех горожан. Давно ждем вас.
        Даниил успешно закончил свой первый поход.
        Мирослав и тысяцкий Демьян прислали гонца с вестью о том, что заняты не только Верещин, но и Столпье, и Комов.
        Вся волынская отчина была свободной. Теперь можно и передохнуть.
        Глава пятая

1
        Черные тучи нависли над лесом; хмурые дубы колыхнулись и зашумели ветвями. Ветер гнал по дороге пожелтевшие листья. Наступил осенний вечер.
        Сотский Микула, не оглядываясь, гнал коня, изредка посматривая на небо — не пошел бы дождь! Дружинники не отставали от него. Микула молчал. Надо было во что бы то ни стало добраться сегодня до Владимира, хотя ночь и застала их в лесу.
        - Не отставайте, спешить надобно.
        И снова пришпорил коня. Долог лесной путь, скачешь-скачешь, а ему, кажется, ни конца, ни края нет.
        Повеселели дружинники, когда подъехали к Гридшиным воротам. Крепкие стены построили владимирцы — два ряда толстых дубовых свай вбили в землю, а между ними земли насыпали. Высокие и широкие стены устланы деревянным помостом — на возке можно проехать. А сверху на стене заборола возведены, за которыми защитники города от вражеских стрел могут укрыться.
        Передний дружинник подскочил к воротам и начал стучать рукоятью меча. От этого стука далеко расходилось эхо. За воротами было тихо. Наконец кто-то подошел и спросил:
        - Кто там?
        Дружинник ответил:
        - Скорее открывай! Сотский Микула к князю Даниле из Галича едет.
        Заскрипели запоры, сквозь щели пробился свет. Дозорный открыл маленькое окошко, выглянул.
        - Что пялишь буркала? Разве ты сова — ночью видеть? — крикнул дружинник.
        Ответа не последовало. К окошку подъехал Микула и наклонился. Дозорный осторожно поднял большую свечу, прикрывая ее рукой, чтоб не погасла.
        - Вот теперь вижу, что сотский Микула.
        Дозорный, позвав кого-то на помощь, стал возиться с запорами. Послышался стук — выбивали нижний кол, державший половину ворот, потом начали выбивать продольные задвижки. За воротами переговаривались.
        - Да что вы там, навеки заперлись? — рассердился Микула. — Вот еще медведи, возятся, как старый дед возле бабы!
        За воротами дружнее застучали деревянным молотком. Наконец открылась половина ворот.
        - Вишь, неповоротливые какие! — не унимался веселый дружинник. — А еще в детинце ждать будем. Видно, и там спят, лешие замурованные.
        Всадники помчались по улицам города к детинцу. Но, к их удивлению, здесь задержки не было. Дозорные, открывая ворота, послали к детинцу отрока сказать, чтоб ожидали людей, едущих к князю Даниилу. Пока Микула доскакал к другим воротам, дозорные уже стучали большим деревянным молотом.
        В тереме еще светились окна. Сотский Микула сказал слуге, чтоб немедля оповестил князя. Не успел Микула отряхнуться от пыли, как слуга выскочил во двор — князь Даниил зовет.
        Микула поднялся по ступенькам. Дверь из сеней в светлицу была открыта. Даниил и Василько сидели у стола и беседовали с Анной.
        Даниил подозвал Микулу ближе:
        - Ну, сотский, рассказывай, что в Галиче. Не зря ездил?
        Но сразу умолк, увидев обеспокоенное лицо Микулы.
        - Что стряслось?
        - Плохие вести из Галича. Король угорский послал войска на Галич, и Лешко на подмогу ему своих воевод погнал. Княгиня Хорасана выехала к князю Мстиславу.
        - Он еще не вернулся из Киева? Долго гостит.
        - Дружина в Галиче малая. Еще и княгиня с собой большую охрану взяла. Надобно Галич защищать.
        Даниил сидел задумавшись.
        «Выходит, Лешко снова помирился с королем венгерским и помог ему двинуться на Галич».
        - Кто есть в Галиче из Мстиславовых воевод? — спросил он Микулу.
        - Новгородцев нет, остались одни галичане. Глеб Зеремеевич там старейший, Филипп, Глеб Васильевич…
        - Глеб и Филипп… Иди, Микула, отдохни. Скажи, чтоб позвали Дмитрия и Демьяна.
        - Поедем, Василько, в Галич, — сказал Даниил брату, когда Микула вышел из светлицы.
        Анна подбежала к Даниилу.
        - Снова ехать? — На глазах у нее показались слезы.
        - Поеду, Анна, — склонившись к ней, ласково промолвил Даниил. — Не горюй, моя милая. Ты же знаешь, какое у нас житье. Когда будет тихо — не ведаем.
        Дмитрий и Демьян появились быстро, будто ждали, что Даниил позовет их. А они и впрямь не спали. Дмитрий пришел к Демьяну и рассказывал ему про свои думы, про Галич. Хотелось навсегда осесть на Днестре.
        - Вырос я там, Демьян, и, знаешь, куда ни поеду, а все про Галич думаю. Буду челом бить, чтоб Данило отпустил к Мстиславу.
        Демьян отвечал какими-то намеками:
        - В Галич поедешь — Данило осерчает, тут останешься — сердце будет болеть.
        - Не узнаю тебя, — сказал Дмитрий. — Когда-то ты вельми храбрым был и на словах, и на деле.
        - Стар стал.
        …В большой челядницкой избе сидели дружинники и между ними Теодосий. Он примостился на скамье и следил за свечой. На оплывший бок он пальцем налепливал воск.
        - Вот так и мы, — думал он вслух. — Горит и горит жизнь наша, как длинная нить, тлеет, покамест воск есть. По земле топчешься. Был бы я князем, молодцы мои, собрал бы всех и молвил: «Хватит друг другу горло грызть!» Поднял бы иного крамольника за волосы и показал: «Гляди, вон враги, чужеземцы, лезут, а ты, словно свинья, под своего подкапываешься». Тогда и кровь бы не лилась понапрасну. А бояр… — Он оглянулся. — А бояр всех, всех до единого, собрал бы в большой поруб, в глубокую яму и свалил и лестницы не дал бы. Пускай друг друга поедом едят. Люди и без них прожили бы… У закупа ума не меньше, чем у Судислава… — Теодосий окинул взглядом своих друзей. Все слушали его внимательно. — И я не слонялся бы тут, а дома сидел бы. И жена у меня была бы, и сын. Днем я пахал бы, либо на зверя в лесу охотился, а вечером домой. А жена печь истопила бы, ужин приготовила… Да недаром, верно, из Галича Микула прискакал, небось снова на коней садиться…
        Даниил глянул на тысяцких.
        - Садитесь. Новым походом в Галич пойдем. Лезут на нашу землю враги. — Голос его задрожал. — Войска Андрея и Лешка двинулись на Галич. Еще раз ударим обидчиков. Мыслю так: надобно нам их обогнать, раньше к Галичу прийти. Далече нам, но дойдем раньше. Ждать нельзя. Князя Мстислава нет, мы будем спасать. Немедленно дружинникам скажите — о коне пусть каждый печется, к седлу сумки с зерном приторачивает. Заезжать никуда не будем, передышку коням в пути давать. И пеших взять с собой, но вдвое меньше, чем дружинников, их поочередно на конях везти, пересаживать.
        Тысяцкие ушли. Анна опечаленными глазами смотрела на Даниила. Он улыбнулся и крепко обнял ее.
        - Не тоскуй, лада моя. Утешься — тут остаются бояре Василий Гаврилович и Семен Олуевич. Их дружины с ними, тебя охранять будут. — И с тяжким вздохом добавил: — И мать моя была бы с тобой, если бы не умерла, сердешная… — и вышел из светлицы.
        …Собирались недолго — на второй день, после обеда, выехали. Даниил шутя поддел Дмитрия:
        - Ну, что ты нос повесил? К Днестру ведь едем. А он, сказывают, и во сне тебе мерещится. Бежать от меня намыслил?
        - Донесли уже? Но не грешно, я мыслю, носить в сердце родной город… Только не бегал я от тебя и не убегу. Вижу, множество врагов зарится на Галич. Буду с тобой…

2
        Даниил с Дмитрием стояли на южной башне галицкой крепости.
        - Глянь, Дмитрий! Там, у Луквы, на лугу их маловато.
        Дмитрий с полуслова понимал намек:
        - Послать кого-нибудь?
        - Подумать надо. Пошлем ночью, дабы весь день там был, а вечером возвратился. А к следующей ночи всем приготовиться.
        Венгерское войско расположилось вокруг Галича и уже не одну неделю осаждало его. Более всего воинов было в Подгородье. Замерла там жизнь. Люди в леса ушли, до самой Теребовли. А всех, кто мог оружие носить, князь собрал в крепость. И на пристани не слышно обычного гомона: как началось, купцы убежали.
        Даниил повсюду бывал. Приходил к стрельцам на стены, подбадривал; ходил в челядницкую избу, где днем и ночью хлеб пекли для всего войска; со стариками плотниками, что стрелы делали, разговаривал, к кузнецам заглядывал.
        Однажды Даниил поднялся на стены и увидел Твердохлеба. Тот устроился, как у себя дома. Неведомо как, он притащил сюда огромный приплюснутый камень, поставил его ребром, укрепил сбоку еще одним камнем, настлал соломы. От врага забороло защищает, а от ветра — камень.
        - Тут мы со стрельцом Иванкой и сидим, — сказал Твердохлеб, ответив на приветствие князя. — Он отдыхает — я сторожу, он пойдет спать — я сижу. Кто близко подойдет да зазевается, получит в голову подарок. Нам лучше, мы сверху все видим. И они стрелы мечут, да пользы мало. А ты стерегись, не поднимай головы, а то, не ровен час, и до беды недолго. Они сидят вон в той избе. Заклятый лучник есть у них, вот только не знаю, какой он, увидеть не привелось, не показывают они носа. Мыслю так, что не уйдет он от меня.
        Даниил спускался со стены довольный. Воины отважно сопротивлялись пришельцам. Даниил не нашел ни одного малодушного.
        Венгры готовились зимовать и спокойно сидели. Но в один из хмурых дней, на рассвете, они пошли в наступление. С вечера приготовили высокие лестницы, сколотили деревянные плоты. Однако их заметили, как только они начали спускаться в реку, и стали метать стрелы.
        Но воеводы гнали своих стрельцов, и те садились на плоты, некоторые бросились вплавь. Разъяренные, они пытались подставить лестницы, чтоб взобраться вверх, но галичане сталкивали лестницы кольями, осыпали врага градом стрел.
        Даниил появился у стен в начале боя. Он даже кольчугу не успел надеть, так в кафтане и бросился с мечом. Кирилл догнал его уже у самой стены.
        - Княже! — кричал он. — Не лезь на стену без кольчуги!
        Даниил уже занес одну ногу на лестницу, но Кирилл ухватил его за руку.
        - Не пущу! Надень кольчугу!
        - Отвяжись! — прикрикнул на него князь.
        В это время со стены спускался Дмитрий. Он расставил руки, не пуская Даниила на лестницу. Кирилл осмелел и настойчиво совал кольчугу. Даниил выругал его и, сняв шелом, дал ее на себя набросить. Кирилл неотступно шагал за ним. На стенах не было ни малейшей суеты, все стояли по своим местам, встречая непрошеных гостей. Сотский Микула примостился у камня рядом с Твердохлебом и зорко следил за врагами. Твердохлеб пускал стрелы. После каждого выстрела он высматривал, попала ли стрела в цель.
        - Есть! — радостно восклицал он и снова хватал из колчана стрелу, накладывая ее, натягивал тетиву.
        Даниил присмотрелся. Венгр, который стремился достать из воды лестницу и приставить ее к стене, упал в воду — Твердохлебова стрела попала ему в шею. Заметив, что стрел у него остается мало, Твердохлеб отложил колчан в сторону и начал вытаскивать из-под соломы камни. Камни были величиной с человеческую голову, но Твердохлеб поднимал их легко, выискивал цель и, раскачав, с криком «ге-ех» бросал. В ответ неслись истошные вопли. А Твердохлеб уже хватал другой камень.
        - Бей их! Пусть знают наш Галич! Не лезьте к нам!
        С другого конца доносился возбужденный голос Мефодия:
        - Сюда, сюда лезь! Я тебя жду! Гу-ух!
        Ни одна его стрела не пропала зря, цели были близко, и меткий стрелок не мог промахнуться.
        Старики плотники подносили лучникам стрелы.
        - Эй, воины, кому стрелы? Берите, свеженькие!
        Один из лучников спускался вниз, брал в охапку стрелы и нес на стены, где их быстро разбирали.
        Когда первая волна наступления захлебнулась, венгерские воеводы погнали новые отряды. Но эти шли уже без прежнего задора. Они видели рядом трупы товарищей, слышали стоны и крики раненых. Воеводы суетились позади наступающих, подгоняли.
        Даниил, проходя по стенам, подбадривал своих воинов:
        - Стойте твердо! Еще малость — и они побегут!
        Снова летели сотни стрел, сыпались камни. А наступающие лезли, тащили новые высокие лестницы. В одном месте все-таки внезапно венграм удалось поставить лестницу. Послышались одобрительные выкрики с того берега Луквы, и два стрельца стали взбираться по лестнице. Оборачиваясь к своим, они неистово кричали. Но на стенах поднялись галичане и мгновенно пустили стрелы. Венгры на лестнице остановились, пригнув головы. Стрелы пролетели мимо. Тогда Иванко быстро поднял на веревке ведро, поданное снизу стариками. Схватив ведро обеими руками, Иванко вылил кипяток на головы дерзких стрельцов. Завизжав, они камнем свалились в реку, а сверху кольями толкнули лестницу, и она поплыла по воде.
        Из челядницкой избы старики и подростки не переставая носили кипяток, втаскивали на стены камни.
        Через два часа наступила тишина. Противник отступил, можно было передохнуть. На стенах остались только часовые. Защитники Галича отдыхали в домах, на подворьях, лежа на соломе под клетями.
        Наступление отбили, но сидеть в осажденной крепости было опасно. Когда придет подмога, неизвестно. Посоветовавшись с Дмитрием, Даниил решил послать разведчика.
        Кого послать? Даниил велел позвать Иванку, Кирилла, Микулу, Теодосия и Мефодия.
        Он сказал им, что надлежит выведать силы противника на юге, за валами.
        - Трудное это дело. Может, голову придется сложить. А идти надобно одному. Вдвоем не с руки… Кто пойдет? — спросил он.
        - Я! — вызвался Иванко.
        - И я! — крикнул Мефодий.
        Вышел вперед Теодосий.
        - Все пойдут — и Кирилл, и Мефодий, — сурово сказал он.
        - Пойдем! — откликнулись они.
        - А надобно одного. Я пойду! — отрезал Теодосий. — У Иванки дитя малое, Мефодий высок — не укроется, Микула дороги не знает, Кирилл — не воин. Пойду я — у меня ни детей, никого нет. Пролезу как мышь.
        Даниил посмотрел на Дмитрия — тот утвердительно кивнул.
        - Иди, Теодосий! — подошел Даниил к нему и положил на плечо руку. — Удачи тебе!
        Теодосий вернулся на вторую ночь. Долго сидел он у Даниила. А после этого начались сборы дружины Дмитрия к выходу за стены.
        Ночная тишина окутала землю. В темноте еле-еле заметны силуэты часовых на стенах. Ни малейшего шума — кажется, все вымерло, ни живой души в крепости. Венгры спокойны, особенно ночью. Напугали они русских. Спят воеводы венгерские, спит войско в домах и в шатрах. Походив до полуночи, уснула и стража.
        Как окаменевшие, стоят мечники под стенами. Даниил то и дело обращается к Дмитрию, объясняет, куда ему надо идти, и говорит Теодосию:
        - Ты и Твердохлеб за жизнь тысяцкого в ответе. Не отходите от него ни на шаг. В темноте легко потеряться, держитесь вместе!
        Дмитрий обходит всех мечников, тихо расспрашивает, остры ли мечи, не боязно ли кому. Еле уловимый шепот теряется в ночном мраке, в двадцати шагах ничего не видно и не слышно. Даниил после разговора с Теодосием подошел к мечникам и добрым словом поддержал их.
        - Смело бейте врага, — шепчет он, — не бойтесь, держитесь вместе! Внемлите приказам тысяцкого. Не возвращаться в крепость по одному. Помогайте друг другу… Ну, в добрый путь! — промолвил Даниил и благословил Дмитрия.
        Мечники бесшумно открыли южные ворота и быстро, без суматохи, вышли. Отсюда удобнее всего на врага налететь — нет реки.
        Только тут, в поле, екнуло сердце Дмитрия. Вспомнил о Светозаре и сыне… Теодосий рукою коснулся локтя Дмитрия.
        - Сразу за валом первый шатер, тут дозорные стоят.
        - Где же они?
        - Видно, спят, — прошептал Теодосий. — Их не больше пяти.
        - Так иди ты. Возьми с собой пять дружинников.
        Теодосий шел на цыпочках, за ним крадучись двигались дружинники. Черное пятно шатра уже совсем близко. В шатре дотлевает костер, поодаль на соломе лежат четверо дозорных, укутавшись в кожухи. Теодосий подал знак и вбежал в шатер. Один из дозорных, услышав шелест, вскочил и, раскрыв от неожиданности рот, не мог произнести ни слова, а лишь толкнул соседей и схватил меч. Но было поздно. Теодосий с дружинниками набросились на часовых. Стычка была короткой. Передовой дозор был уничтожен. Одного часового удалось взять живым. Теодосий подбежал к Дмитрию. Теперь — дальше. Дмитрий послал вперед десять дружинников, умевших хорошо говорить по-венгерски. Каждому был дан наказ — не удаляться от товарищей. В темноте мелькали огоньки костров. Но костры уже догорали, никто за ними не следил — все спали. Дружинники Дмитрия подбежали к костру и истошно закричали: «Русские, русские!» Венгры спросонья вскакивали и бежали, бросив оружие. В лагере поднялась суматоха, слышались крики: «Русские!» Лагерь стал похож на муравейник, потревоженный копьем прохожего. Дмитрий стоял в тени за костром, скрытый от вражеских глаз, и
всматривался в темноту. Венгры не оказывали сопротивления. Напуганные криками своих же товарищей, они бежали на луг, думая, что русские вышли из крепости. Много венгров погибло; их воевода погиб в первой же схватке. Дмитрий видел, как дружинники скрещивали мечи с венграми. Звенело, скрежетало железо, стонали тяжело раненные, кричали бегущие. Когда лагерь опустел, Дмитрий велел отходить к крепости. Он приказал бросить добычу — мечи, копья, луки.
        - Живее! Живее! — призывал Дмитрий. — Ты, Теодосий, был впереди, теперь пойдешь со своими людьми сзади — будешь охранять.
        Отряд Дмитрия спешил к крепости, но враг и не думал его догореть. Венгерские воины, вырвавшиеся живыми, мчались все дальше и дальше от лагеря.
        Смельчаков уже ждали. Снова бесшумно открылись ворота и поглотили дружинников. Даниил был поблизости — он не ложился спать, ожидая воинов. Он обнял Дмитрия.
        - Ну, Дмитрий? Как? — нетерпеливо засыпал он тысяцкого вопросами.
        - Как ты мыслил, так все и сбылося. Теодосий — верный воин, храбрый и смышленый. Подкрадывался, как кошка, а бросался, как лев. Все сделано, как ты велел, княже. Наших только пять пали мертвыми в бою да ранено десять. И пленных мы привели.

3
        Бояре собрались у Даниила. В углу сидел молчаливый Демьян. Что-то шептал на ухо Дмитрию вертлявый Филипп. Тихо разговаривали Глеб Васильевич и Мирослав. А у порога на скамье Микула и Кирилл.
        Тяжела была осада, но галичане крепко сидели за крепостными стенами. И теперь никто ни единым словом не пожаловался Даниилу на невзгоды и нужду. Только благодарили Мстислава за то, что надоумил сделать колодезь. Хоть и много брали воды, а хватало ее на всех.
        …Даниил глянул на друзей и вспомнил свои первые шаги. Мирослав поучал его, указывал, что делать, о делах отца рассказывал. Напрасно надеялось богатое боярство, что молодой князь помирится с теми, кого преследовал Роман. Нет, он, Даниил, нашел себе поддержку у бедных бояр. Разыскал боярских детей, чьих отцов казнили Игоревичи, и наделил их землей и лесными угодьями, отобранными у бояр-крамольников. И становились они, обласканные им бояре, его верными людьми. Безжалостно расправлялся Даниил с великим боярством, подрезал его под корень. Не раз повторял:
        «Нет добра на земле нашей от бояр, они, как трутни, все добро к себе тянут. Не мыслят они про дела общие, а всяк сам по себе, и добро от меня прячут, и дружины свои завидят — и все то усобно. А врагу-чужеземцу от того польза: поодиночке передавят нас, как волк ягнят. Хватит того, что Русь на клочки разорвана, так еще и эти куски дробят».
        Горожане-ремесленники были благодарны ему за то, что малость прикрутил бояр. Вспомнил Даниил, как приходил к нему старый кузнец из Галича. «Ты, княже, — говорил он, — как зверя дика, приколол рогатиной заносчивых бояр. За это тебе поклон от всех ковачей и гончаров, плотников и каменщиков. Мы твои верные люди. Легче нам дышать стало без Владиславов-крамольников. Они нас задушили непосильными поборами».
        Даниила порадовали эти слова — он поощрял ремесленников и торговлю и видел, что не из чувства страха поддерживали его горожане — ремесленники и купцы. В летописи позднее было записано, как однажды встретили Даниила жители Галича: «Пустишися, яко дети ко отчю, яко пчелы к матце, яко жаждущи воды ко источнику».
        Сейчас бояре собрались к Даниилу после ночного наскока на врага. Еще не успокоились Дмитрий и Микула, непрестанно вытирал левую щеку княжич Василько — венгр задел его мечом, но удар был нанесен ослабевшей рукой и лезвие меча только скользнуло возле уха.
        Довольно улыбался Даниил.
        - Вот мы и ударили по войску короля угорского. Будет помнить, как ходить под Галич! Хоть всех их и не перебьем тут, но будут знать, что руки мы не сложили и голову перед ними не склонили. И никогда этого не будет, чтоб мы, русские, поклонились кому-нибудь, — повысил голос Даниил. — Хоть и тяжело будет, но бить будем, пока не прогоним. Пойдем отсюда не тогда, когда враг захочет, а тогда, когда сами пожелаем.
        Мирослав слушал эти слова, не отрывая глаз от Даниила, радовался, что его воспитание дало добрые плоды. Слово за словом западали поучения Мирослава в молодую голову княжича. «Теперь и умереть можно спокойно», — подумал Мирослав и отвернулся, чтобы никто не увидел слез на его глазах.
        Боярин Глеб Зеремеевич вошел в гридницу, снял шелом.
        - Добрый вечер! — промолвил он басом. — Думал спать, да не спится: знаю, что с набега возвратились.
        - Садись, боярин, — ответил Даниил. — Возвратились почти все целыми. Только пятерых на руках принесли — умерли от меча. Да вот Василька угостили.
        Глеб Зеремеевич возмутился:
        - Сколько я говорил — не надобно княжича выпускать на битву! Ну что ему надо? Сидел бы на стенах да смотрел бы!
        - Не могу я смотреть, — вскочил Василько, — когда люди идут в бой! Я учусь воевать, а чтоб постичь военную науку, самому надобно ходить в бой. Я остерегаюсь, меня не зацепят.
        Мирослав качал головой. «Упрям Василько, чего пожелал — добьется. И у этого отцовская натура».
        - А все же княжича Василька пускать никуда не надобно, — не унимался Глеб Зеремеевич. — Ежели есть старшой брат, то младшему надлежит ему повиноваться.
        - А я не пускаю его, боярин, куда не следует. Это только сегодня он отпросился, чтоб пойти в набег.
        Василько поглядывал то на брата, то на боярина. В его глазах светились огоньки признательности и молодецкого задора.
        В гридницу вошел дружинник и отозвал Дмитрия. Тысяцкий, наклонившись, внимательно выслушал дружинника и быстро вернулся к Даниилу.
        - Княже! Прибыл дружинник от князя Мстислава.
        Даниил вскочил.
        - Сюда его!
        Гонец вошел и остановился у стола, переступая с ноги на ногу и потирая руки. Он поклонился князю и боярам. Даниил подошел к нему.
        - Кто ты еси? Хвалю за храбрость, за то, что сумел прорваться сюда.
        Дружинник порылся в карманах и вытащил оттуда маленький золотой крестик. Даниил выхватил крестик у него из рук и стал внимательно рассматривать у свечи. На обратной стороне крестика виднелась надпись: «Мстислав». Это был пропуск, доказательство того, что гонец действительно прибыл от Мстислава.
        Даниил окинул взглядом светлицу — лишних никого нет.
        - Говори быстрее.
        Дружинник тихим голосом начал;
        - Тяжело было, но прорвался — утром переоделся. Князь Мстислав на Понизье. Сказал он, что войска пока мало, не хватит против угров. Говорил князь Мстислав, чтоб ты, княже, со своим войском вышел из Галича и пришел к нему.
        Кончив говорить, гонец поклонился.
        Даниил жестом разрешил ему уйти, но вдруг остановил, крикнув:
        - Иди! Только о словах князя Мстислава никому не говори!
        Дружинник, сложив руки на груди, трижды поклонился и вышел из гридницы. Даниил подошел к столу и, сев, оглядел присутствующих.
        - Почто молчите? — спросил он.
        Филипп поднял голову и пристально посмотрел на Даниила.
        - Молчим? — переспросил Филипп. — Да потому безмолвствуем, что горько. Куда идти? Чтоб разбили нас у крепости? Уже голодаем — хлеба нет, а о мясе и вовсе забыли.
        - Так что ж? — грозно спросил Даниил.
        - А то, что выйдем — перебьют нас. Тут оставаться — с голоду умрем. Посылай гонца к Фильнию, чтоб выпустил нас… — Филипп настороженно посмотрел на бояр. — Чтоб выпустил. И войско наше будет невредимым… Я сам поеду послом к Фильнию.
        - А кто тебя пошлет? — вырвалось у Дмитрия.
        - Постой! — прервал его Даниил. — Может, Филипп и мудрое молвит.
        - Я все сказал, — вскочил со скамьи Филипп.
        - Все! — не то переспросил, не то подтвердил Даниил. — А кто еще скажет слово? Кто с Филиппом согласен?
        Все молчали.
        - Слышишь? Видишь? — покраснел разозленный Даниил и двинулся на Филиппа. Тот испуганно вобрал голову в плечи, попятился к порогу. — Кланяться? — гремел Даниил. — Перед кем? Перед этим… этим… — он подбирал слова, — перед этой собакой? Сами выйдем, без позволения Фильния!
        Глеб Зеремеевич откликнулся первый:
        - И я так мыслю, как ты. Выходить скорее!
        Даниил улыбнулся.
        - Вот так! Слышишь ты, трусливый заяц? Выходить будем. А сейчас спать. Всем надобно отдохнуть.
        Бояре стали молча расходиться.
        - Иди, Василько, спать, — приласкал Даниил брата, когда все вышли.
        - Вместе пойдем, — ответил Василько.
        - Нет, ты иди ложись, а я еще схожу на стены — посмотрю, что там деется.
        Даниил остался один.
        Но на стены не пошел — это была лишь отговорка, чтобы выпроводить Василька. Он хотел наедине подумать.
        Его тревожил выход из крепости. О многом передумал он за эту ночь. Всех своих ближайших друзей вспомнил. Дмитрия любил за храбрость и преданность. Веселый и подвижной, Дмитрий никогда не отчаивался, как бы тяжело ни было. Вспоминал, как кинулся к нему Дмитрий, когда освободили его из ямы в день прихода Мстислава. Дмитрий так встретил Даниила, будто ничего и не произошло: улыбался и непрестанно рассказывал, как он ездил в Новгород. Сотский Микула не похож на Дмитрия, он порывист, полыхает, как сосна в огне. А когда шел в бой на врага, можно было подумать, что идет на свадьбу. Сколько раз одергивал его тысяцкий Демьян, на удивление спокойный человек. Демьян никогда не волновался, ничем нельзя вывести его из равновесия. Во время боя на стенах стоял так, будто находился в светлице и будто вокруг вовсе не жужжали стрелы. Это спокойствие передавалось и воинам. Только задумчив что-то стал Демьян, и холодом веет от него. Видно, все это от старости; видно, засох Демьян. А еще по душе князю был Кирилл — книголюб, самый большой книжник среди приближенных Даниила. Князь мыслил так: пускай Кирилл еще в
монастыре побудет, а через год-два можно будет его игуменом сделать, а потом…
        Даниил верил своим друзьям, не боялся, что предадут его. А вот Глеб Зеремеевич? Не мог разгадать его Даниил. Этот галицкий боярин был человеком гордым, никогда Даниил не мог поговорить с ним откровенно. И по выражению лица невозможно было узнать, о чем он думает, — его лицо словно бы маской прикрыто. Маленькие черные глаза сидят глубоко, над ними нависли огромные, мохнатые брови, сросшиеся с волосами, покрывающими лоб. Даниилу тайком рассказывали, что этот гордый боярин часто бывал у Владислава, дружил с Судиславом. Но никто не мог сказать об этом уверенно. А Глеб Зеремеевич сам пришел к Даниилу, когда венгры окружили Галич. Много мудрых советов дал он князю. Но не предаст ли он сейчас? Эта мысль беспокоила Даниила. Он позвал слугу. Тот неслышно, как тень, стал у двери.
        - Позови боярина Мирослава! — сказал Даниил.
        Мирослав не замедлил явиться. Он еще не ложился спать.
        Даниил сел рядом с ним, открыл свою душу.
        - Боюсь, отче, боярина Глеба Зеремеевича. При нем я принимал посланца, а не оповестит ли он угров о том? Ведь и Судислав умел прикидываться хорошим, а сам переметнулся к королю венгерскому.
        Мирослав посмотрел на Даниила и покачал головой.
        - А ты, вижу я, и старого превзойдешь. Молодец, Данило, что такую голову имеешь! Об нем и я уже подумывал. А ты не беспокойся, тут много наших людей, я сказал уже Микуле — за боярином Глебом будут так смотреть, что он ничего и не заметит. Не только за ним одним, но и за Глебом Васильевичем и за Филиппом. Будем знать не только то, что они делают, но даже и то, куда идти замышляют. Если с уграми хотят якшаться, так мы сей узелок разрубим.
        - Мудро сделал ты, поставив Микулу присматривать за всем. Зоркие глаза у него.

4
        День прошел спокойно. Так же спокойно и вечер начался.
        В сопровождении Мирослава Даниил вышел из терема.
        - А ночь вельми темная, словно бы и она с нами в сговоре.
        - Верно сказал! Не будем зря время терять, надо уже выступать, ибо до утра далеко уйти надобно, — прошептал Мирослав.
        Направились к южным стенам. По пятам осторожно шагали дружинники.
        Даниил приказал, чтоб не было ни малейшего шороха. Приказ строго выполнялся. Вдруг от церкви донеслись крики, и сразу же все затихло. Даниил остановился и послал к церкви дружинника.
        - Что сие может означать, отче? — тревожно спросил князь у Мирослава.
        В это время к ним подбежал Микула, а за ним еще несколько человек.
        - Княже! — запыхавшись, прошептал Микула. — Только что поймали двух злоумышленников. С мечами стояли, на тебя руку хотели поднять.
        От терема прибежали еще два дружинника. Один из них был с факелом, и Микула, выхватив его, осветил лица задержанных.
        - Кто такие? Кто вас послал? — спросил Даниил, тяжело дыша.
        Задержанные не отвечали, отворачивались.
        - Я уже спрашивал, — сказал Микула, — не хотят сказать.
        Мирослав схватил высокого за подбородок.
        - В глаза смотри, пес поганый! Кто послал тебя на грешное дело?
        Высокий качал головой, ничего не отвечая.
        - Убрать их, — махнул рукой Даниил, — некогда возиться с ними. — И добавил: — С собой не поведем, тут прикончить.
        Услыхав последние слова, высокий упал к ногам Даниила и дико завопил:
        - Не убивай меня, княже! Все расскажу тебе. Послал нас боярин Глеб Васильевич, обещал денег много дать и земли.
        Микула выжидал, что скажет Даниил.
        - Возьми их, — глухо приказал Даниил, — и кончай сейчас же. А ко мне Глеба веди.
        - Глеб молвил моим дружинникам, что болен, что он в тереме сейчас, — выпалил осведомленный во всем Микула.
        - Сюда давай его! Я его вылечу! — заревел Даниил.
        Мирослав наклонился к его уху:
        - Верно мыслили мы с тобой. Враг тут, внутри, в крепости, как змея, притаился.
        Микула долго не задерживался, скоро приволок связанного Глеба Васильевича. Разъяренного Даниила никто не мог остановить. Он с размаху ударил Глеба ногой в лицо.
        - Ты что? Умышлял на жизнь мою, да и войско погубить хотел?
        Глеб застонал, выплевывая кровь. А Даниил снова в исступлении бил его ногами.
        - И сего туда же! Отрубить голову! Некогда с ним. Это собака, а не человек, и смерть ему собачья! — со злостью бросил Даниил Микуле и отошёл.
        - Отрубить?.. Княже! Прости! Жить хочу, не казни! Верен тебе буду…
        Даниил весь дрожал от бешенства.
        - Верен? Вишь, когда уразумел! Уберите прочь эту падаль!
        Микула потащил Глеба Васильевича.
        Филипп, улучив момент, когда Глеба уже далеко оттащили, вставил свое:
        - Поделом ему! Верно молвил, княже! Отрубить голову бешеной собаке!
        Услышав это, Демьян крепко закусил губы и выругался про себя: «Ой, страшен! Ой, лукав! Съест!» С перепугу его затрясла лихорадка, руки и нога дергались.
        - А кто же старшим будет над пешцами? — спросил Микула. — Глеб должен был вести их.
        Не долго думая, Даниил ответил:
        - Иди, Мирослав, бери пеших, мало времени для размышлений.
        Слышался едва уловимый шум — это перешептывалось войско. Все вой были подтянуты к стенам — и конные дружинники, и пешие.
        Микула успел уже побывать у ворот и подбежал к Даниилу.
        - Княже, разведчики возвратились. Угры спят, не ждут в эту ночь набега.
        - Ладно!
        В сопровождений Мирослава и Дмитрия Даниил пошел вдоль рядов своего войска. Впереди дружинник нес завернутый в пергамент фонарь, и воины видели князя в походном боевом снаряжении.
        - Никому еще не говорили, что выступаем все? — спросил он у Мирослава.
        - Нет, — ответил тот.
        - Собрать ко мне тысяцких И сотских, — приказал Даниил Микуле.
        Микула растаял в темноте, а Даниил продолжал обход войска. В мерцающем свете фонаря он видел сосредоточенные лица воинов.
        Даниил подошел к воротам и сел на колоде. Сюда начали подходить тысяцкие и сотские.
        Даниил подозвал их ближе, и они окружили его плотным кольцом.
        - Ныне в поход все идем, никого не оставляем, — волнуясь, начал Даниил. — Поход предстоит. Все ли готово у вас? Ничего не забыли?
        Тихо, как легкий ветерок, зашелестели голоса:
        - Все готово, как ты велел.
        Всем воинам скажите — идти только вперед, назад не оглядываться. Трусливых колоть на месте. Так и скажите всем: кто задумает убежать либо замыслит что — щадить не буду. Первой идет сотня Микулы, за ней — сотня Кирилла, а за ними — дружина Дмитрия, затем Демьяна, а за ними пешие — старшим над ними боярин Мирослав. А идти вниз, вдоль Днестра.
        Сотские бесшумно разбежались к своим сотням. Микулу князь задержал.
        - Начинай, Микула. А я поеду с Дмитрием.
        Широкая пасть ворот поглотила войско Даниила, Вот прошла уже сотня пешцев, и привратники подкатили тяжелые бревна, чтобы ветер не качал ворота, и бегом бросились догонять войско.
        Дружинники Микулы на ощупь знали каждую пядь этой земли. Не раз ходили сюда в ночные набеги, а днем зорко всматривались со стен, запоминая каждую тропинку, каждую лощинку, каждый бугорок. Пять разведчиков шли впереди. Один из них вернулся, рассказал Микуле:
        - Дозорные не спят. Двое сидят на пороге шатра и мурлыкают песню.
        - Подползите и схватите. За горло хватайте, чтоб не пикнули.
        Разведчики осторожно, крадучись, приблизились к шатру, напали на дозорных. Те не успели и рта раскрыть. Схватили и тех, что спали.
        - Так, как и всегда, — похвалил Микула. — Только сегодня надобно еще лучше обмануть Фильния.
        К ним подошел Даниил. Он был доволен первыми успехами и велел Микуле задержать венгров на случай, если они вздумают начать бой, все внимание оттянуть на себя, чтобы войско могло сразу же двинуться в сторону, к Днестру.
        Мимо князя прошла сотня Кирилла, потом конница Дмитрия и Демьяна, а за ними пешие воины Мирослава.
        Тут Микула велел с криками наброситься на вражеский лагерь.
        Шум всполошил врагов. Они выскакивали и скрывались в темноте. Венгры были уже проучены и спали одетыми.
        Крики сбивали их с толку. Они не смогли дать отпор и пустились бежать. Микула пристально следил за всем, что делалось в лагере. Он успокоился — все шло хорошо, войско Даниила быстро двигалось по Коломыйской дороге на юг от Галича.
        Микула еще долго выжидал, а потом собрал свою сотню в лощине и, тихо проехав два поприща, приказал скакать галопом. Уже вдалеке от Галича они догнали своих.
        Утром Даниил остановил войско. Дорогу пересекала балка. Леса вокруг не было, его когда-то давно выжгли, и место было удобным для лагеря. Даниил приказал перейти балку и расположиться на другой стороне. Дружинники расседлали коней, пешцы укладывались отдыхать — они утомились. Вскоре начали раскладывать костры и греться. Задымили сотни костров.
        - Вырвались, — промолвил Даниил, — но надобно думать про отпор, ибо Фильний догонит нас.
        - Они теперь увидели, что ворота в крепости открыты, и, видно, хозяйничают уже в Галиче, — промолвил Демьян.
        - Идем в шатер, там поговорим, — позвал Даниил.
        Слуги уже заканчивали разбивать княжеский шатер.
        Даниил вошел в шатер и лег на медвежьи шкуры. Вокруг него сели Мирослав, Дмитрий, Демьян.
        - Отдыхать сейчас некогда. Я послал Микулу следить за дорогой. Всех сотских предупредить, чтоб были готовы.
        - Есть людям нечего, — промолвил Мирослав. — Каждый взял с собой только хлеба, но этого мало.
        - Пошлите в лес на охоту, пусть бьют кабанов и иного зверя.
        Когда все разошлись, Даниил заметил, что нет Василька. Слуги ничего не могли сказать, ибо они видели его, как только расположились. Даниил сердился. А Василько в это время охотился с Кириллом и дружинниками. Вскоре они возвратились и притащили с собой двух кабанов. Хороший почин сделали Кирилл и Василько — есть чем в лесу войско кормить, только охотиться надо. Выйдя из шатра, Даниил увидел, как дружинники Кирилловой сотни, получив свою долю, жарили мясо на костре.
        Едва успели поесть, как прискакали всадники от Микулы и сообщили, что движется венгерская конница. Даниил велел приготовиться к бою. Вдали показался первый вражеский всадник. Он выскочил из леса, посмотрел на балку, увидел галицкое войско и помчался назад.
        Через несколько минут появилось еще пять — это были разведчики. Они остановились на опушке, и один, натянув тетиву, пустил стрелу. Долетев до середины балки, стрела упала на землю.
        Даниил сидел на коне и осматривал свои дружины. На широком поле расположилось его войско. Посредине стояла конная дружина Дмитрия, а по бокам — пешие полки воев. Во главе правого пешего полка Мирослав, во главе левого — Микула. Конная дружина Демьяна была укрыта в лесу. Между галичанами и венграми простиралась широкая балка. Даниил поскакал вдоль рядов своего войска.
        - Сыпьте стрелы на врага, готовьте мечи. Не бойтесь, все будем сражаться — прогоним врага.
        Он подъехал к Мирославу. Под Мирославом танцевал гнедой конь, бил копытом землю и ржал. Мирослав гладил его.
        - Отобьем врага, княже. Мои лучники стреляют так, что в яблоко на лету попадают.
        Среди лучников Даниил увидел Твердохлеба. Сосредоточенный Твердохлеб по-хозяйски утаптывал ногами землю, чтоб удобно было стоять. Рядом с ним находился сын его, подросток Лелюк, готовившийся к первому бою.
        - А где Теодосий? — спросил князь у Твердохлеба.
        - Теодосий на коне. Он теперь правая рука боярина Дмитрия, — так громко ответил Твердохлеб, что услышали все соседи-пешцы. — Ничего, пускай Теодосий на коне, а мы пешими будем действовать. Вся семья наша здесь: там Иванко, а это сынок мой Лелюк. — Твердохлеб с гордостью положил руку на плечо сына.
        Вскоре из леса выскочили густой лавиной венгерские всадники. Впереди на белом коне ехал воевода.
        Из леса выезжали все новые и новые сотни. Их было много. Даниил прикинул на глаз и увидел, что у венгров конницы больше, чем у него.
        Подъехал Дмитрий.
        - Что, княже, дивишься, что так много? А нас тоже немало, померяемся силами. Били их у стен, в ночных набегах били и сегодня побьем.
        Ни венгры, ни галичане не начинали боя. К Даниилу подъехал Микула, за ним Мирослав.
        - Может, мы ударим первыми? — не терпелось Микуле.
        Даниил отрицательно покачал головой.
        - Не надо, нам некуда спешить, поглядим, что Фильций делать будет. Не мы к нему пришли, а он к нам, — пусть они и начинают, а если замешкаются, может, и мы не усидим.
        Но венгерский воевода, очевидно, не хотел ждать. Фильний остался под Галичем и приказал ему, чтоб без Даниила не возвращался. Увидев войско Даниила, воевода боялся, что упустит момент. Не знал он, что есть еще припрятанная одна галицкая конная дружина и что половина пешцев-галичан укрыта в лесу.
        Осеннее солнце золотило пожелтевшие листья на деревьях, и в тишине казалось, что не противники на поле брани, а добрые соседи приближаются друг к другу.
        Даниил зорко следил за врагом. Думал: венгры прискакали на утомленных конях, а его воины уже отдохнули. Это давало некоторое преимущество. К нему подъехал Дмитрий и нетерпеливо спросил:
        - Тронемся?
        Даниил отмахнулся от него.
        Но вот венгерский воевода Стефан крикнул, выхватил меч, и лавина венгерской конницы поплыла в балку.
        Русское войско твердо стояло. Разбитые при первом столкновении с русскими, передовые конные дружины венгров обратились в бегство.
        Воевода Стефан, сбитый с коня ударом Даниила, остался в живых только потому, что удар пришелся по железному наплечнику. Стефан рычал на молодых воевод, ругал их за то, что они отступили.
        - Но мы едва успели тебя выхватить и вывести из боя.
        - Войско испугалось, увидев, что нет воеводы, — оправдывался его телохранитель.
        Но Стефан ничего не хотел слушать. Перед боем он кичился своей меткостью и похвалялся, что своими руками схватит Даниила. Посрамленный неудачным поединком с русским князем, он срывал злость на своих воеводах.
        Тем временем Даниил, дав своим воинам передышку, решил двигаться дальше. Впереди шли пешцы, а потом двинулась конница. Нужно было торопиться, потому что поблизости не было удобного места для битвы на тот случай, если бы противник задумал сражаться.
        К вечеру вышли на опушку. Лес закончился, у Коломыйской дороги слева протянулись поля, вдали виднелись перелески.
        Даниил седел в шатре один. Он распорядился, чтобы все были начеку. Коням дали отдых; дружинники, не выпуская повода из рук, пасли их. Уже начали разводить костры и жарили мясо, оставшееся от утренней охоты.
        Пешцы расположились сотнями, готовые в любой миг вступить в бой.
        Даниил задумался.
        Не много прожил он, но не было ни одного спокойного дня. Даже после того, когда Мстислав прибыл на подмогу, все равно не было покоя. Пылала Галицкая земля в войнах, враги не давали покоя — завистливым взором смотрели они на богатую Галицкую землю. На роду уже так написано — воевать и не сгибаться.
        - И не согнемся! — вслух сказал Даниил. — Буду воевать, пока дышу, отцовское завещание буду выполнять — землю беречь надо.
        В шатер вошел Мирослав.
        - Чем ты опечален, Данило?
        - Не печалюсь я, а только думаю, что делать дальше.
        - А что делать? Будем от врага отбиваться.
        - Я знаю, что будем отбиваться и отобьемся. А вот я думаю, как дальше сделать, чтобы не только отбиться, но врага из Галича изгнать. Они мнят, что ежели гонятся за мной, так уже и уничтожили меня. Нет! Не быть тому! Надобно уметь и врага ударить, и отступить, чтоб снова ударить. Вот и мы сейчас отступаем, а силы набираемся. Фильнию еще придется бежать из Галича. Вслед за Бенедиктом побежит. Будут снова лезть — опять будем бить.
        - Будем бить! Не иссякнет русская сила!
        Даниил обнял его.
        - Как войско, Мирослав? — спросил он.
        - Обошел я всюду. Все на своих местах.
        - Фильний снова догонит, — промолвил после длительного молчания Даниил. — Он не успокоится на том, что нас так выпустил. — Дмитрий улыбнулся. — Сидел Фильний в Подгородье с самой большой силой, а мы в иную сторону выскочили.
        Подбежал взволнованный Микула:
        - Княже, разведали мы — угры снова идут.

5
        Это было величайшим оскорблением для Фильния: его лучшего воеводу легко бил молодой князь Даниил, будто забавлялся. Даниил не только вышел из крепости со всем до единого человека войском, но и продвигается к Днестру. Фильний не мог перенести этого. «Во что бы то ни стало догнать этого мальчишку!» — решил Фильний. Он разгадал намерение Даниила — пойти в Понизье и переправиться через реку. Потому-то он сам погнался за Даниилом. Но что это? Они встретили своих? Фильний остановился и, не веря глазам, смотрел, как мчатся назад венгерские всадники. В сгущавшихся сумерках казался привидением белый конь воеводы Стефана. Увидев Фильния, Стефан осадил коня и подъехал степенно. Фильний молча посмотрел на него.
        - Куда это ты, воевода, так спешишь? — сухо спросил он Стефана. — Ночевать собираешься в Галиче, что ли? А мы вот к тебе приехали.
        На лесной дороге теснились всадники, пораженные известием о прибытии старшего воеводы Фильния. Стефан не мог найти слов.
        - Князь Данило двинулся на нас, гонит… Я думал… думал… собрать свое войско…
        Фильний оборвал его:
        - Где собрать? Ты мчишься как ветер. Вояки! — с презрением рявкнул Фильний и плюнул в сторону. — Собирай всех, и немедля на русских пойдем. Где их табор?
        - Там, за лесом, — испуганно показал в сторону Днестра Стефан. — Опасно сейчас ехать, подождать бы до утра…
        Фильний рассвирепел:
        - Ты, Стефан, труслив как заяц! Я королю скажу, как ты воюешь! Я меч отберу у тебя! Русских испугался? Поворачивай назад! Догонять Даниила!
        В лагере русских не спали. Дмитрий, Демьян, Мирослав, Микула и Кирилл вышли из княжеского шатра и пошли к войску.
        Теодосий ходил от одного костра к другому, разыскивая Твердохлеба.
        - Эй, добрый молодец! — послышался голос Твердохлеба. — Кого ищешь?
        - Да тебя разыскиваю. Куда ты спрятался? — откликнулся Теодосий. — Али ты, как медведь, В берлогу залез?
        Теодосий увидел Твердохлеба у костра в ямке, за пригорком. Можно было подумать, Что Твердохлеб собирается зимовать тут — вскопал мечом землю, выгреб ее и, наложив веток, сделал себе ложе.
        - Да ты как дома! — улыбнулся Теодосий.
        - А я всюду дома. Там, где свои люди, там и дом мой.
        Твердохлеб пригласил Теодосия садиться.
        - Иные, смотри, боятся силу затратить и лежат прямо на земле, а я и гостя могу посадить, — суетился Твердохлеб.
        Он сделал углубление, и получилась земляная скамейка, можно было сесть и ноги протянуть. Твердохлеб не любил сидеть без дела и сына своего приучал к труду. «Работать будешь — никогда не устанешь», — часто говорил Твердохлеб.
        Теодосий уселся и Крякнул от удовольствия.
        - Эх! Хорошо у тебя здесь, уютно, вот только жены твоей нет, а ёжели бы и Ольга была здесь, я подумал бы, что к тебе в хату пришел.
        - Садись уж, садись, воин! — сказал Твердохлеб. — Сказывают, взял тебя князь от боярина Дмитрия?
        - Взял. Теперь я у него в десятке, охраняем его.
        - Данило не прогадал, ты бесстрашный. Не хотел бы я с тобой в бою встретиться, — засмеялся Твердохлеб.
        - А мне, Твердохлеб, о тебе говорили, что ты в бою от врагов отмахивался как от мух. Рука у тебя тяжелая, как зацепишь — голова с плеч долой… Пришел вот к тебе… Кто знает, может, скоро и не увидимся. В дождь в лесу не укроешься, в бою от стрел да мечей не убережешься.
        Теодосий говорил без умолку. Твердохлеб обрадовался другу, велел сыну нести похлебку, попотчевать гостя.
        Взяв видавшую виды торбу, Твердохлеб вынул из нее краюху хлеба.
        - Вот малость хлеба да горячей похлебки сын принесет сейчас.
        - Чудной ты человек, Твердохлеб. Я к тебе погуторить пришел, слово хорошее услышать, а ты начал суетиться. У меня и хлеб есть, — Теодосий вынул из кармана свой кусок, — и ужинал я уже у себя в десятке. Ешьте сами. Ты сына лучше корми — молод он, ему больше надо. Я, Твердохлеб, можно сказать, из-за него пришел к тебе. Хочу поглядеть на парня, Счастливец ты — и дочь у тебя, и сын, а я как дерево в лесу: ветер клонит во все стороны, а прислониться не к кому. Гляну я на твоего сына… — Теодосий умолк.
        Твердохлеб сочувственно смотрел на него, положив руку ему на плечо.
        - Не тоскуй, Теодосий, прогоним Фильния из Галича, вернемся домой и женим тебя. Живет там по соседству со мной вдовица одна, славная женщина, — намекнул Твердохлеб на свою соседку, к которой захаживал Теодосий.
        - От тебя никак не спрячешься, глаз у тебя, как у орла, — все видит, — понял Теодосий намек Твердохлеба.
        Подошел Лелюк. Костер разгорелся, и в отблеске огня вырисовалась крепкая фигура юноши. Плотный, приземистый, он был похож на отца и длинным носом, и взглядом темно-карих глаз. Усы у него едва обозначились легким пушком. Лелюк проворно приготовил еду.
        - Отведай, Теодосий, хорошо ли сварил похлебку, — пригласил он гостя.
        Они втроем начали ужинать.
        - Спать сегодня не придется, — промолвил Теодосий. — Данило сказал, чтоб не смыкали глаз. Придется, видать, ночью Фильния потревожить, чтобы не помышлял гнаться за нами.
        - Может, и не посмеет он сюда нос сунуть, может, и Данило подождет до утра, но отдыхать все едино не следует: сегодня ляжешь, а завтра не встанешь, — прошептал Твердохлеб. Помолчал, а потом добавил: — Угорский король, думаю я, дурак, что на нас прет. Негоже в чужой дом заглядывать. Ну, может, и выгонишь хозяина, а потом возвратится он с рогатиной и заколет непрошеного гостя. Били уж мы короля сего, а он не покаялся. Злость у меня на угорского короля да на его воевод — гонят сюда воинов своих, а чего тем воинам здесь надобно? Они такие же простые люди, как и мы. Не сами идут, гонят их бояре. Много я горя изведал от наших бояр, все жилы они вытянули, а тут еще и венгерские бароны лезут. А я врагов бью и бить буду, да токмо не за боярина нашего бью, а за себя, за таких, как я, за землю нашу. С деда-прадеда она наша, а они лезут… Ну, почему бы не жить соседям в согласии?
        За похлебкой и Теодосий вставил свое слово:
        - Мудро молвишь, Твердохлеб. Короли да бояре! Вся беда от них. А вот боярин Владислав да боярин Судислав этим королям помогают.
        - Мыслят они, что простой люд ничего не разумеет, а мы все видим, — задумчиво сказал Твердохлеб.
        Теодосий кивнул головой.
        - Верно, Твердохлеб. У меня ничего нет, окромя рук, нечего врагу и взять. Но я русский и рук своих не дам ему. Захотел паршивец барон-чужеземец мною понукать! Да я у него ноги повыдерну, выброшу его в Днестр ракам на поживу. Еще не вырос такой барон, чтоб на Теодосия мог сесть верхом!
        Две свечи, прикрепленные на колоде, освещали шатер тусклым, мерцающим светом. Вокруг колоды на шкурах примостились бояре.
        - Сегодня ночью не спать! — окидывая всех взором, резко сказал Даниил. — Лучше поспим за Днестром. Я послал Андрея-дворского искать брод. Но ежели враг пойдет за нами по пятам, нам не переправиться. Поэтому надобно немедля прогнать Фильния. Пусть думает, что мы обратно в Галич рвемся. И ударить надобно сейчас же.
        - Ночью? — переспросил Демьян. — Неладно войску ночью биться. Не бывало такого, чтоб бой начинать затемно. Правда, из крепости набеги делали, так тогда не много ратников выходило, да и крепость за спиной была.
        - Не бывало? — сверкнул глазами Даниил. — До нас не бывало. А мы сделаем — и будет. А что темно, так это к лучшему: ночь нам будет помогать.
        - Согласен с Данииловым словом, — вставил Мирослав. — Князь Роман учил нас, что на войне про все надобно думать и так делать, чтобы враг не ожидал удара. Угры ждут до утра, а мы их ночью ударим.
        - Князь Мстислав просил меня, чтоб я все войско вывел, — продолжал Даниил. — Нам дорог каждый ратник. Из Галича мы вышли удачно — все уцелели. Так что же, неужели ныне поддадимся врагу? Говори, Микула!
        Микула торопливо начал:
        - Ждать нельзя. Ты, княже, велел послать разведчиков. Они возвратились. Угры собираются на большой поляне, — утром, верно, снова пойдут за нами в погоню, а сейчас отдыхают.
        - Слыхали? — спросил Даниил. — Значит, они за нами следом идут. Оставим людей в таборе, чтоб огонь в кострах поддерживали, да и когда возвратимся, погреться воинам надо. А сейчас трогаться! Впереди — дружина Дмитрия. А когда к венгерскому табору дойдем, дружине Демьяна идти влево, по лесу, а пешцам Мирослава и Микулы — вправо. Дмитрий знак подаст — кукушка трижды прокукует — и тогда всем броситься, а чтоб своих не били в темноте, пусть кричит: «Днестр!» — и ответствуют: «Наш Днестр!» Попробуем ночью бой вести… — И добавил: — Никто так не делал, а мы сделаем.
        Твердохлеб взял сына за плечи, осторожно приподнял.
        - Лелюк! Проснись!
        Мальчик крепко спал. Отцу пришлось дергать его за руку.
        - Вставай, сынок, в бой пойдем.
        Мальчик разоспался и ничего не понимал. Открыл глаза — вокруг темным-темно, какой же бой? Но отец тормошил его изо всех сил.
        - Просыпайся, сотский велел идти.
        Лелюк протер глаза и потянулся. Первый сон был так сладок…
        - Бери, сынок, меч, лук и стрелы. Лук цепляй за спину, — видно, мечом придется орудовать, стрелы не понадобятся.
        К ним подбежали пешцы.
        - Живее, Твердохлеб!
        Отец и сын присоединились к своим. Их сотня была впереди. Сотский подбадривал, приказывая:
        - Не бойтесь, что ночью идем, князь молвил, прогнать угров надобно, не ждут они нас. А утром спать будем.
        Подъехал Мирослав и позвал к себе сотского. А через минуту сотский повел своих людей вперед. Сон у Лелюка как рукой сняло, будто он и не ложился спать.
        - Отец, — прижался к Твердохлебу, — я буду возле тебя.
        Лелюк дрожал.
        - Боишься потеряться? — Ласково обнял его отец. — Да ты ведь уже не маленький, — успокаивал он Лелюка, а того, о чем думал, вслух не сказал: побаивался он за сына, в бою может беда приключиться.
        Прошли уже, пожалуй, поприщ десять, а показалось, что из лагеря только что вышли. Из уст в уста передавался приказ Мирослава — идти бесшумно, враг близко. Лелюк осторожно поднимал ноги и плавно опускал их на землю. Ему казалось, что он плывет. Он шел затаив дыхание.
        Появился сотский и шепнул Твердохлебу и ближайшим пешцам:
        - Уже совсем близко, сейчас остановимся. Ждите знак — будет куковать кукушка. Как только знак подадут, сразу же вперед и сворачивайте вправо. Держитесь друг друга, чтобы не потеряться! Мечи обнажить!
        Лелюк осторожно взялся за рукоять и начал вытаскивать меч, прислушиваясь, не скрипят ли при этом деревянные ножны. Из-за туч появилась луна и снова исчезла. Лелюк видел пешцев с мечами в руках, пробирающихся между деревьев. Становилось все светлее. Тучи расступились, и рожок луны осветил лес бледно-молочным сиянием. Отец молча стоял возле Лелюка и сосредоточенно всматривался вперед. Вдруг до слуха Лелюка донеслось кукование кукушки. Где-то совсем близко, в соседней сотне, послышалось приглушенное: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку!» И в тот же миг сотский приказал: «Пошли!» Лелюк не видел; а по треску веток да по шуршанию под ногами почувствовал, как тронулись его соседи. Луна снова скрылась за тучами, и пришлось шагать й темноте. У самого уха раздался тревожный шепот отца: «Живее!» — и Лелюк побежал рядом с отцом, ухватившись за полу его кафтана; Отец взял Лелюка за руку и сжал ее, подбадривая сына. Вдруг послышалось: «Влево!» И они выскочили на опушку.
        Вокруг зашумело, в стане врага поднялась тревога.
        При свете костров метались тени, скакали всадники. Исступленно кричали венгры, звучали приказы венгерских воевод. Сотня Мирослава еще не включилась в бой — она стояла при выходе из леса, укрытая за деревьями. Нужно было решать, пора ли бросать пешцев в бой, и Мирослав выжидал, довольный тем, что противник не заметил его.
        А бой разгорался. Рубились дружинники Дмитрия, сбоку появилась дружина Демьяна, и венгры начали отходить к лесу, туда, где стояли пешцы Мирослава и Микулы. И те, хотя заранее и не уславливались, увидели, что настало время и им вступать в бой. Мирослав выехал вперед и громко крикнул: «За мной!» Спрыгнув с коня, он побежал во главе пешцев. Твердохлеб бросился за ним, Лелюк не отставал от отца. Вскоре возле них очутился Иванко, он по-братски пожал руку Лелюку и устремился вперед.
        Твердохлеб и Лелюк бежали вместе со всеми.
        - Не бойся, сынок, не бойся! — все время повторял Твердохлеб.
        Вскоре впереди показались венгры. Их было больше сотни. То была охрана, сторожившая лагерь ночью. Плотными рядами венгры двигались на русских и, сблизившись, бросились на них с мечами в руках. Лелюк дернул отца за руку.
        - Не бойся! — снова успокоил сына Твердохлеб.
        - А-а-а-а! — прокатился над рядами венгров зловещий крик.
        - Мечом! Мечом! — закричал Твердохлеб и ринулся вперед. Лелюк бежал рядом. Послышалось звяканье — это русские пешцы скрестили мечи с противником.
        - Не отступать!
        Противник не мог сдержать натиск. Галицкие пешцы разметали ряды охраны.
        Ничего не подозревая, сюда беспорядочно бежали венгры из лагеря. Но, увидев, что русские окружают и с этой стороны, двинулись назад, к узкой лесной дороге. Кто не попал на дорогу, пробирался между деревьями. Хитрый Фильний, будто предчувствуя беду, сидел в воеводском шатре, поставленном у самой дороги. Услышав шум, он выбежал из шатра и сразу же смекнул — это было поражение, Даниил и тут опередил его. Вскочив на коня, Фильний помчался на Галич. За ним еле успевал воевода Стефан. Бежало и войско. И хотя самые храбрые венгры и оказывали отчаянное сопротивление, они ничего не могли сделать; больше всего врага пугало то, что русские появлялись со всех сторон.
        Множество венгерских воинов погибло в бою. Они всюду натыкались на твердую стену русских воинов, чьи мечи свистели в воздухе грозной бурей. Эта буря смела войско Фильния.
        Даниил выехал на опушку, когда шум боя уже затихал. За ним неотступно, плотным кольцом ехали дружинники из десятка Теодосия.
        В начале боя Даниил хотел идти впереди сотни Дмитрия, но Дмитрий воспротивился:
        - Ночью опасно, княже, в темноте еще ударит кто-нибудь — далеко ли до беды… Войско знает, что ты с нами, — чего же еще!
        Даниил неохотно согласился.
        Дотлевали костры на широком поле; то тут, то там русские воины подбрасывали в огонь хворост, ловили брошенных коней. Даниил поехал дальше и остановился возле шатра. Подошел дружинник:
        - Княже! Дворский Андрей, едучи к Днестру, велел мне с сотней за хозяйством присматривать. Мы двинулись сюда за войском и сейчас собираем то, что бросил противник. Тут есть и мясо, и хлеб, и рыба. Будет завтра чем войско накормить.
        Даниил улыбнулся. Дворский Андрей собрал хорошую сотню, настоящие хозяева! Он махнул дружиннику рукой: «Забирай все».
        Не скоро возвратились дружинники, преследовавшие отступающего врага, — далеко загнали хвастливого Фильния.

6
        Андрей-дворский сидел на колоде у берега и ждал появления войска. Его люди собрали сюда рыбаков с ладьями. Суровый Днестр катил к морю холодные волны, качая привязанные ладьи. Осенний резкий ветер гудел над рекой. Неприветливый день — солнце появилось с утра лишь на мгновение и снова скрылось в облаках. Андрей не знал, что происходит в войске, не ведал о том, что случилось прошлой ночью. Вчера он послал двух всадников, но они не вернулись, сегодня снова снарядил двоих.
        Он посматривал на безлюдную, пустынную дорогу. Время от времени ветер гнал клубы пыли. Андрей незаметно для себя задремал; он не спал уже несколько ночей. Дружинник слегка дотронулся до его плеча и, когда Андрей раскрыл глаза, показал ему на дорогу. К Днестру приближались всадники. Андрей сразу узнал переднего — это был Даниил. Андрей кинулся к коню, помчался навстречу.
        - Чем ты нас порадуешь, Андрей? — обратился к нему князь.
        - Давно жду вас. Ладьи готовы, и рыбаки скучают без дела. А у тебя какие вести, княже? — неуверенно спросил Андрей.
        - У нас вельми хорошо, — радостно улыбнулся Даниил. — Дела для тебя предостаточно, войска много. — Даниил повернулся к Дмитрию: — Ну вот, мы и к Днестру вышли, Дмитрий. Тут нам Фильний уже не страшен. Начинай, Андрей, дружину Дмитрия перевозить.
        Всадники остановились у берега. Даниил глянул на тот берег и, увидев там людей, спросил:
        - Что они делают?
        - Костры готовят, рыба у нас есть, мяса малость, будем воинов потчевать.
        Даниил подмигнул Дмитрию, указывая на Андрея:
        - Я ничего не говорил ему об этом. Сам знает, что надобно. Хороший хозяин!
        Андрей впервые услыхал похвалу Даниила и смутился.
        Сотня за сотней подходили дружины Дмитрия и Демьяна, а за ними двигались пешцы. Даниил приказал переправляться, а сам присел отдохнуть. Первые ладьи уже оттолкнулись от берега. Вдруг на противоположном берегу к дружинникам подъехал всадник и, соскочив с коня, побежал к одинокой ладье, качавшейся на волнах. Всадник что-то сказал рыбаку, и ладья тронулась через реку. Андрей подошел к Даниилу и сказал, всматриваясь в даль:
        - Это не наш дружинник. Видно, гонец. Может, из Владимира.
        Даниил вздрогнул. «Из Владимира!» Поймал себя на мысли о том, что в эти тревожные дни он и не вспоминал об Анне. Будто в тумане представились черты дорогого лица, услышал ее шепот: «Любимый, ладо мой!», ощутил горячее дыхание.
        Даниил глядел на Днестр: борясь с волнами, качалась ладья, приближаясь к берегу. Даниил поднялся и подошел к воде, не замечая, что она заливает его покрытые пылью сапоги.
        А справа и слева Широкими рядами шли ладьи на тот берег; в них сидели дружинники, держа за поводья своих коней. Тяжело отфыркиваясь, кони плыли за ладьями.
        В трехстах шагах ниже того места, где стоял князь, дружинники встретили прибывшего и повели его к Даниилу.
        Гонец низко поклонился Даниилу.
        - Поклон тебе, храбрый княже. Приехал я от князя нашего Мстислава Удалого, весть от него привез.
        Он отвязал от пояса кожаный кошель, расстегнул его, вынул пергаментный свиток и протянул Даниилу.
        Даниил взял пергамент. Мстислав писал, чтоб Даниил держался стойко, что он с новыми дружинами вскоре придет к нему на помощь. Неслышно приблизились Дмитрий и Демьян. Взволнованный Даниил, потрясая пергаментом, кинулся к ним.
        - Князь Мстислав поздравляет нас, пишет, что уверен в нашей победе, надеется, что мы благополучно дойдем до Днестра. Теодосий! — крикнул он. — Живо плыви на тот берег, готовьте обед!
        Не успели переправиться конные дружины Дмитрия и Демьяна, как начали прибывать пешие дружины Мирослава и Микулы. Рыбаки, перевозившие воинов, не помнили, чтоб на этих берегах когда-нибудь собиралось столько войска. Измученные боями и дальними переходами, пешцы расположились вдоль берега, умывались в родной реке, пили воду, а кое-кто уже разжигал костер.

7
        Мстислав проснулся рано. С вечера прискакал гонец от Даниила и привез радостную весть: Даниил с войском уже приближается. Мстислав вышел во двор и приказал подать коня. От клети к Мстиславу спешил ключник, за ним двое слуг несли завернутые в бархат дары.
        - За мной! — махнул Мстислав рукой и, вскочив в седло, пустил коня галопом.
        Перед всадником протянулась Подольская дорога. Она то спускалась в долину, то снова поднималась на пригорок, а по обочинам, как будто в задумчивости, чернел лес.
        Было тихое, безветренное утро; солнце, поднявшись над лесом, серебром сверкало на седой изморози, покрывшей дорогу и пожелтевшие травы. Всадники без остановки скакали вперед. Выехав на пригорок, Мстислав остановился.
        Вдали виднелась конница — она мчалась им навстречу. Вот уже виден стяг, развевающийся над головами; под лучами солнца засверкали шеломы. Впереди летел Даниил; сдерживая коня, оглядывался назад — не отстала ли дружина.
        Мстислав заметил, что Даниил остановил конницу, и сразу же понял почему: Даниил поджидал, пока подойдут пешцы, хотел прибыть вместе с ними, а тем временем перестроил конников по десять в каждом ряду.
        На лице Мстислава сияла улыбка гордости за русское войско. Ему понятно было желание молодого полководца показать свое войско в блеске и силе.
        Расстояние уменьшалось. Мстислав, не ожидая, пока приблизятся к нему, поехал навстречу галичанам.
        Даниил был тронут этим: старший не считает унижением подъехать к младшему. Даниил обернулся к Дмитрию и что-то сказал ему. Дмитрий наклонился к дружиннику, и дружинник, пришпорив коня, помчался вдоль всего войска, везя приказ князя.
        Войска сближались. Даниил и Мстислав уже хорошо видели друг друга. Даниил взмахнул мечом, протянув его вперед. В одно мгновение по этому знаку дружинники все как один обнажили мечи. На лезвиях мечей заискрилось солнце. Мстислав невольно остановил коня.
        Даниил подъехал к Мстиславу и порывисто поднял меч еще выше. Это был знак для всех. Словно бы одна рука держала тысячи мечей — в одно мгновение все дружинники вслед за Даниилом опустили мечи в ножны.
        - Низкий поклон тебе, княже! — прозвучал в тишине трепетный голос Даниила. — Я сделал так, как ты велел: привел все свое войско!
        Мстислав подъехал к Даниилу, наклонился, обнял его и трижды поцеловал.
        - Слава тебе, князь Данило! Слава воинам русским!
        И войско откликнулось тысячеголосым хором:
        - Сла-а-а-вва-а!
        Эхо могучей волной прокатилось по долинам и лесам.
        Мстислав оглянулся. К нему подъехали ключник и слуга. Взяв из рук ключника большой сверток, Мстислав развернул аксамит и поднял двумя руками меч с золотой рукоятью.
        - Прими от меня подарок, Даниил. Этим мечом я десятки лет рубил врагов, далеко с ним заходил. Возьми сей чистосердечный дар, руби врагов земли Русской. А это, — Мстислав взял из рук слуги второй сверток, — золотой шелом. Да будет слава твоя сиять, яко солнце на небе!
        Даниил, приняв меч и шелом, растерялся и не мог ничего сказать — так он был тронут лаской Мстислава.
        - А еще коня тебе дарю. Он быстр как ветер.
        Дружинники подвели к Даниилу серого коня. Конь дрожал, нетерпеливо бил копытом, прядал ушами и хватал ноздрями воздух.
        - Прими сии дары в знак уважения нашего к храбрости твоей, — промолвил Мстислав.
        По рядам воинов пронесся шепот одобрения. Отважный русский богатырь Мстислав, приветствуя Даниила, чтил тем самым доблесть воинов-галичан.
        Книга вторая
        Глава первая

1
        
        ано утром, пока еще солнце не показывалось из-за леса, Анна выходила на крепостные стены, и дозорные дружинники уже не удивлялись этому. Словно бы не замечая ее, они отходили в сторону, сходили с башни и шагали по стенам, поеживаясь от утреннего холода. Анна оставалась в башне одна.
        Сидит она на башенном подоконнике и всматривается в даль. Вокруг, сколько видит глаз, густой стеной стоит лес, а между деревьями вьюном поползла узкая дорога. Дубы и ясени уже обнажились, но лес от этого не стал прозрачным: сколько ни вглядывается Анна, ничего не видит. Шумит густой волынский лес, будто хочет усыпить, убаюкать. В это раннее утро еще спит славный город Владимир, еще не слышно в пригороде кузнечных перезвонов, еще не выходят купцы из своих хором, еще видит сладкие сны звонарь ближней церкви. Морозным выдалось это осеннее утро, но Анне вовсе не холодно; она не заметила даже, как сполз с ее плеч большой бархатный платок; белыми руками оперлась она на железную ограду башни, но руки ее горят, согревают железо, и кажется, что оно становится теплее. Застывшим взглядом впилась она в облачко, плывущее на юг.
        Анна не видела, как к ней подошла Светозара.
        Светозаре хочется развлечь Анну после вчерашнего. Как кричала, как волновалась Анна — и все из-за какой-то никчемной девчонки, которая не захотела жить в покоях княгини! Много ли дела там? Только убрать Да побежать туда, куда велит княгиня. И хорошо сделала Анна, приказав тиуну отстегать эту наглую девку кнутами на конюшне. Сегодня привела новую, княгиня останется довольна. Правду сказать, и эта упирается, но это она цену себе набивает, чтобы княгиня добрее к ней была. За эту горничную Анна будет благодарна ей, Светозаре.
        Анна оглянулась и увидела Светозару.
        - Чего ты так рано встала?
        - А я и не спала, княгиня, слышала, как ты ходишь по светлице. Хочу тебя развеселить. Развей свою печаль, не убивайся. Успокоиться тебе надобно, ты так вчера разгневалась…
        - Из-за той девки? — быстро спросила Анна.
        - Из-за нее. А я тебе подарок приготовила.
        - Какой?
        - Другую девку привела. И лицом хороша, и проворна. Тебе понравится, ты любишь таких.
        Анна схватила Светозару за плечо.
        - Спасибо тебе! Я Даниле скажу, как ты меня тут утешала. Он тебя отблагодарит.
        - Вот и хорошо. Стоит ли терзать себя из-за какой-то никчемной девки!
        - Пойдем, покажи новую.
        Они быстро спустились с башни в княжий терем.
        Сначала вошли в сенцы, а оттуда — в длинную светлицу, потом перешли в меньшую, миновали еще одну дверь и очутились в широкой, многооконной комнате.
        - Посидим, отдохну малость, быстро шли, — повела Анна Светозару к скамье. — Уф! Устала. И по ночам не сплю, и днем не усну, хожу по этим светлицам, не знаю, что делать.
        - А что тебе делать? За княгиню все сделают, только скажи.
        Анна будто и не слышала этих слов, продолжала:
        - Истосковаться можно… А почему та служанка не согласилась?
        - Плакала, говорила, что больна. У нее под Галичем муж убит, когда в ночные набеги из крепости ходили.
        - А откуда она знает об этом? — недовольно спросила Анна.
        - Гонцы рассказали. В ту ночь пятерых убили.
        - Ну и что Же? — надула губы Анна. — Но если ее к княгине берут, она не смеет отказываться!
        Светозара взяла ее за руки.
        - Успокойся, княгиня, ты же сама прогнала ее.
        - А как она посмела перечить мне! — топнула ногой Анна.
        - В груди, говорит, у нее болит, не может наклониться, — сказала Светозара и, чтобы отвлечь внимание Анны, перевела разговор на другое: — Вот я приведу тебе новую.
        - Не может наклониться! Боярыня! — не успокаивалась Анна.
        Светозара хотела успокоить ее, но это не удавалось. Вдруг она услыхала стук копыт и закричала:
        - Кто-то едет!
        Анна прислушалась.
        - Верно!.. Беги к окну, Светозара!
        Светозара подлетела к окну.
        - Гонец! — радостно воскликнула она.
        Анна побледнела и еле слышно произнесла:
        - Беги, веди его сюда…
        Светозара метнулась из светелки. Вскоре она вернулась, за ней осторожно шел гонец. Переступив порог, он склонил голову, вытащил из-под кольчуги пергаментный свиток.
        - С добрым днем, княгиня! Князь Данило велел кланяться и сказать, что он жив и здоров.
        - Ты сам его видел? Жив? Где он сейчас?
        - Жив! На Понизье, за Днестром теперь он, вместе с князем Мстиславом. Скоро дома будет. Битва там была великая.
        - А князь не ранен?
        - Нет, невредим.
        - Я говорила тебе, княгиня… — бросилась к Анне Светозара.
        Анна закрыла лицо руками и начала всхлипывать. Гонец не знал, что делать. Светозара махнула рукой, и он вышел.
        - Вот видишь, как все хорошо! — увивалась около Анны Светозара. — Теперь ты будешь веселой.
        - Веселой!.. Зови эту девку!
        Светозара выскочила из светлицы и велела привести девушку.
        Анна оправила на себе сарафан, коснулась пальцами платка. Слуга несмело открыл дверь и втолкнул в светлицу высокую, стройную девушку. Она боязливо остановилась у порога.
        - Иди ближе, — велела Светозара.
        Девушка сделала несколько шагов. Анна удивленно осматривала ее. Правду сказала Светозара — хороша девка лицом.
        - Как тебя зовут? — сурово спросила Анна.
        - Аленка, — тихим голосом ответила испуганная девушка.
        Она стояла, освещенная утренним солнцем; ее длинная русая коса, перекинутая через плечо, под лучами солнца казалась еще светлее; голубые глаза смотрели умоляюще; на худых щеках играл румянец; по-детски полные губы дрожали.
        - Чья ты? — сурово спросила Анна, уязвленная красотой девушки.
        «И где такая выросла?» — подумала она и сравнила ее со Светозарой: Аленка была красивее молодой боярыни.
        - Я внучка деда Климяты, он вам мед возит, — боязливо вымолвила Аленка.
        Светозара наблюдала за выражением лица Анны и не могла понять, довольна она или нет. Анна кусала губы.
        - Будешь мне прислуживать, — сухо сказала она и отвернулась к окну.
        Светозара шепнула Аленке:
        - Благодари княгиню за ласку, кланяйся!
        Аленка оттолкнула руку Светозары, подошла к Анне и упала на колени.
        - Прошу я вас, не берите меня, — И поклонилась до самой земли.
        Анна порывисто обернулась. «Как? И эта отказывается?!» Такой злой Светозара еще не видела Анну.
        - Вы что, сговорились? Останешься у меня! — не своим голосом сказала Анна.
        Аленка подползла к княгине.
        - Прошу вас, не губите…
        - Что такое?
        - У нас беда… Мама заболела, умирает… Есть нечего… У меня братик и сестренка — кто же будет за мамой и за ними присматривать?
        - Я тебе велю быть у меня, — уже спокойнее приказывает Анна и размышляет: «Может, подойти к ней с лаской и она не будет упираться? Какие наглые эти смердовские девки, не слушают княгиню!» — Тебе хорошо будет у меня.
        - Прошу вас, не берите! — еле сдерживая слезы, умоляет Аленка. — Ой, мама моя!
        - Останешься тут! — резко отвечает Анна и обращается к Светозаре: — Скажи, пусть она идет в светлицы и убирает.
        Как морозом обдали Аленку эти слова. Есть ли у княгини сердце? Никогда не была Аленка среди князей и бояр, не знает, как вести себя у них. «Неужели они не слышат, что им говорят? Что делать, если они не понимают человеческих слов? Умолять! Еще умолять!» — мелькнула спасительная мысль. И Аленка уже не соображает, что говорит.
        - Прошу вас, не берите! Разве у вас нет матери?.. Мама моя больна. — Она поднялась на ноги, выпрямилась, провела рукой по лицу, посмотрела на Светозару.
        Но Светозара, отвернувшись, опустила глаза. «Нет, эта боярыня не поможет». Аленка сложила руки на груди, как в церкви на молитве, приблизилась к Анне.
        - Я одна везде… День и ночь работаю, кормлю их… Вот мои руки… Я вам тонкое полотно тку, для княжьего двора, и на работу меня гоняют — рожь молотить… Я не отказываюсь, все делаю… Смилуйтесь, княгиня!
        - Будешь у меня работать! — вскакивает Анна.
        Глаза ее горят. Аленке становится страшно от этого взгляда. «Ну что еще сказать ей? Не понимает!»
        - Зови тиуна! — кричит Анна Светозаре.
        Боярыне стало не по себе. «Видно, как и вчера, Анна повелит бить эту девчонку. Так им и надо за их непокорность!» Она дернула Аленку за руку и прошипела:
        - Проси! В ноги княгине!
        Аленка ничего не понимала. Чего они хотят от нее? Может, отпускают? Нет. Обе злые… Аленка падает на пол и заливается слезами.
        - Не могу я! Не могу… Ой, погибла! Ой, смерть моя близко!.. Что мне делать? Княгиня! — вопит она.
        «Какие упрямые!» Анна машет рукой Светозаре.
        - Позови тиуна.;. Пускай… прогонит ее домой. — И отвернулась.
        Светозара хватает Аленку за руку и тащит к порогу. Аленка вырывается, но боярыня с остервенением толкает ее в дверь и уже на пороге цедит сквозь зубы:
        - Беги!.. Не нужна ты княгине… У, какие противные!
        Аленка потрясена неожиданной радостью. Значит, ее не берут! Не взглянув на Анну, она выбегает во двор.
        Аленка и не заметила, как пробежала последнюю владимирскую улицу, как очутилась за городом. Пройти еще через лес, а там родное оселище. Она уже подходит к своему двору. Что-то делается дома? Ведь она не была со вчерашнего дня. Их двор крайний, у самого леса. Накренилась, вросла в землю убогая избушка. Аленка с трудом открывает покосившуюся наружную дверь. Порывисто толкает вторую и останавливается на пороге. В комнате полумрак — сколько могут дать света два маленьких оконца? На деревянном настиле лежит неподвижная мать, к ней приникли дети.
        - Аленка! — радостно восклицает белявый мальчик и бросается к ней. — А мы маме воду даем, намочим тряпку и ко лбу прикладываем.
        Аленка обнимает братика и спешит к матери.
        - Как ты, мамо? — наклоняется к матери и смотрит в ее измученное лицо.
        - Что тебе сказали, дочка? — спрашивает, тяжело дыша, мать.
        Услыхав ответ Аленки, она улыбается.
        - Вот мне и легче стало. — Она силится поднять голову, тянется к Аленке.
        - Не надо, не надо, мамо, не шевелитесь! — Аленка целует мать в потрескавшиеся губы. — Меня отпустили, и теперь я буду дома.
        Она окинула взглядом сырые черные стены, поломанный, прислоненный к углу стол, покосившуюся скамью. Разве такое видела она в княжеских светлицах? Если бы мать лежала в сухом месте, она давно уже поднялась бы.
        - Ничего, мамо, все хорошо, я буду полотно ткать. — Она подошла к верстаку, провела по нему пальцами — Буду ткать, пусть одеваются, чтоб их леший взял.
        Села, взяла в руки челнок, и он пошел сновать.
        Мать застонала. Аленка кинулась к ней.
        - Что, мамо?
        - В груди печет, и голова горит.
        Что же дать матери? Каких лекарств? Аленка намочила беленькую тряпочку в холодной воде и положила ей на лоб.
        - Теперь мне лучше, — прошептала мать. — Так легче… Еще холодного…
        Аленка дала матери попить. Мальчик и девочка притихли на скамье. Они рады были, что Аленка дома. Теперь можно побегать и поиграть; только вот есть хочется, а дома нет ничего — еще вчера вечером съели они краюху хлеба, оставленную Аленкой.
        Мальчик набрался смелости, подошел к Аленке и, чтоб мать не услышала, Сказал шепотом:
        - Есть хотим… Сегодня ничего не ели.
        Аленка осмотрелась вокруг, словно могла увидеть что-нибудь в пустом доме. Мать догадалась, о чем они шептались, и через силу, часто останавливаясь, сказала Аленке:
        - Сходи к Роксане… попроси хлеба… Потом отдадим!..
        «Отдадим!» Откуда же взять для отдачи? Но все-таки придется идти к Роксане, хотя та отрывает от своего рта. Аленка посмотрела на братика и сестричку, на их бледные, маленькие личики. На девочке хоть юбчонка целенькая, а на мальчике штопаные-перештопаные гащи да изорванная рубашка. А ведь Аленка ткет полотно. Но разве для себя? Для княжьего двора. Когда успеет выткать что-нибудь и для себя, то надо на торг нести, продавать — есть ведь надо каждый день.
        - Я пойду, мама, к Роксане, она даст, — после долгого молчания тихо проговорила Аленка. — Она не откажет… А вы посидите возле мамы, — велит она малышам. Девочка покорно садится у ног матери, а мальчик с завистью поглядывает на окно: видно — его ровесники побежали в лес. Как там хорошо! Можно корни какие нибудь найти и ягоды, не замеченные людьми и зверями…
        - Беги погуляй, — разрешает Аленка, и мальчик срывается со скамьи, стремглав выскакивает во двор.
        …В который раз уже шла Аленка к Роксане! А что поделаешь, если в оселище никого роднее Роксаны и Иванки нет, если у них Аленка чувствует себя как дома…
        Аленка не узнала Роксану. Сколько горячей радости излучают ее глаза, сколько радости в каждом ее движении! Будто и хатка ее стала веселее: снаружи Роксана помазала стены белой глиной, открыла дверь и подперла ее доской — пусть входит свежий воздух, — а сама подмазывает печь; бросив щетку, она схватила веник и смахнула паутинку в углу. Аленка незаметно стала на пороге, прислонилась к двери, залюбовалась Роксаной. Будто моложе стала Роксана — она была похожа на девушку, которой еще не завязывали косы перед венцом.
        - Роксана! — позвала Аленка.
        - Аленка! — откликнулась Роксана и, бросив все, подбежала к ней, схватила ее за руки, посмотрела ей в глаза. — Как? Ну? Говори.
        - Отпустила княгиня.
        - Рада я за тебя! — крепко обняла Роксана Аленку. — И у меня радость: гонец ко мне забегал, после княгини сюда зашел, Иванко весточку передал — скоро домой придет.
        Увлеченная своей радостью, Роксана и не заметила сразу, как болезненно отозвалось на Аленке известие о возвращении воинов из похода: Роксана забыла, что Аленке уже не дождаться своего милого — погиб он в Угровске. Вспомнив об этом, Роксана по-матерински приголубила Аленку.
        - Вот и хорошо, теперь ты дома будешь. А я уж боялась, что тебя у княгини оставят. — Она посмотрела в печальные глаза Аленки и сказала: — Не надо так убиваться, сушить сердце…
        Роксана чувствовала, что говорит не те слова: разве можно помочь чем-нибудь Аленкиному горю, разве можно вернуть ей радость встречи с милым? Не поднимая глаз, Аленка промолвила:
        - Сушить сердце?.. Буду сушить, буду думать о Павле. Никто мне больше не мил, так и останусь одна.
        Роксана еще нежнее прижала к себе Аленку. «Бедная девушка! Никогда уже не посмотрит она в глаза своему ладе…»
        - Аленка, не плачь. Вот приедет Иванко, нам всем легче станет — и вашей семье, и нам с сынком… Он подправит нашу хату и от тиуна защитит.
        Аленка молчала, уставившись в пол неподвижным взглядом.

2
        В окно заглянуло теплое мартовское солнце, и под его лучами заискрились драгоценные украшения на рукоятках мечей и на щитах, развешанных по стенам. Давно Даниил не спал так сладко, — сразу после похода он погрузился в повседневные дела, ездил по городам и оселищам, ко всему присматривался, требовал от тиунов, чтобы они больше хлеба, дичи и полотна собирали в клети князя. Смерды жаловались через тиунов, просили князя уменьшить поборы, кланялись и сами Даниилу, когда встречали его в оселищах. Он выслушивал, приказывал все разведывать и ему рассказывать. А что тиунам разведывать, они и так знают: смерды обманывают, им бы только ничего не возить в княжьи клети! И снова именем князя тащили тиуны смердовскую рожь и птицу, сено и полотно. Боярские смерды жаловались князю на бояр, а он опять посылал к тиунам — им обо всем ведать надлежит.
        С тех пор как Даниил вернулся из похода, прошло уже немало времени. Как будто спокойнее стало — король венгерский и князь польский не зарятся на Русскую землю, после Фильния ни один венгерский воевода не лезет в Галич.
        Проснувшись, Даниил прошелся по опочивальне, остановился у окна. «Хороший день, — сказал сам себе, — и отдохнуть можно». На подворье никого не видно, — дворский приказывал не ходить без дела, князя не тревожить.
        Скоро Анна прибежит, позовет к трапезе. Но кто-то стучит в дверь. К чему бы Анне стучать? Даниил прислушивается. Снова негромко стучат. Даниил недовольно отозвался — в дверь заглядывает Андрей-дворский.
        - Почто так рано? — сердито встречает его Даниил. — Я велел не беспокоить меня сегодня.
        Дворский почтительно кланяется.
        - Дела вельми спешные, княже.
        Даниил, нахмурившись, садится к столу. Он не хочет спрашивать, ждет, пока дворский сам скажет. Отвернувшись, князь смотрит в окно. Как хорошо начался день — и вдруг Андрей с какой-то неожиданностью…
        - На суд твой княжий, — тихо шепчет Андрей. — Разбери милостиво. Ночью в Петричевом оселище твой огнищанин убит, гумно с рожью сожжено.
        Даниил быстро повернулся, вскочил со скамьи, глаза его гневно засверкали.
        - Поймали татя, разбойника?
        - Поймали.
        - Казнить! Казнить! Тому, кто осмелился на княжье добро руку поднять, голову с плеч! Кто он?
        - Иванко.
        - Иванко? — переспрашивает пораженный Даниил.
        - Он.
        Вошел Мирослав.
        - К тебе, Данило. Не спрашивая, прямо иду… — начал Мирослав и замолчал, увидев, что Даниил рассержен.
        - Чего тебе? — сурово спросил Даниил.
        - Про Иванку…
        Даниил не дал закончить:
        - Ты уже знаешь? Казнить! Чтоб другим неповадно было. Смердам потакать нельзя: смолчишь — растащат и княжеское и боярское добро.
        - Я не о том, — неловко ответил встревоженный Мирослав. — Казнить? Я мыслю…
        - Что ты мыслишь? — снова перебил его Даниил.
        - Зачем так жестоко? Иванко — хороший воин, ты и в Новгород его посылал, а Роксана — жена его. Роксана тебя выходила.
        Даниил задумался, сел на лавку, обхватив голову руками, потом медленно поднял голову и взглянул на дворского. Напоминание о Роксане немного охладило его гнев. Он спросил дворского, глядя в сторону:
        - Иванко виноват?
        Дворский торопливо отвечает:
        - Виноват! Поймали!..
        Мирослав подбежал к Даниилу.
        - Невиновен… Еще не допросили. Надобно все разузнать.
        В комнате воцарилась гнетущая тишина. Мирослав не хотел нарушать ее, он видел, что Даниил еле сдерживает себя и лучше его не трогать. «Он согласится со мной», — думал Мирослав. Дворский на цыпочках осторожно отошел к порогу.
        За дверью послышалось бормотание Филиппа. Вбежал слуга.
        - Боярин Филипп!
        - Пусть зайдет, — махнул рукой Даниил.
        Филипп переступил порог, но, увидев Мирослава и дворского, остановился и склонил голову.
        - Дозволь, княже?
        Даниил кивнул.
        Филипп прошел вперед и остановился возле Мирослава. Никто не начинал разговора. Филипп не знал причины молчания, но догадывался, что Даниил рассердился после разговора с Мирославом. Видно, дворский рассказал уже про Иванку. Но что ответил Даниил?
        - Ну! Что скажешь?
        «К кому он обращается? — Филипп оглянулся. — К дворскому?»
        - Филипп, я тебя спрашиваю.
        - Я… — нерешительно начал Филипп. — Я шел к Дмитрию… Мне сказали, что тати уничтожили твое добро… Иванку поймали…
        - Дальше, дальше! — оборвал Даниил.
        - Я шел…
        - Знаю уже — шел. Что скажешь?
        - Я мыслю так, что татей надобно карать, не то все добро уничтожат… И еще ругал тебя, что притесняешь смердов.
        - Кто ругал?
        - Иванко.
        Мирослав не выдержал:
        - Ты сам слыхал?
        - Тиун сказал.
        - Слышишь, княже? — подошел к Даниилу Мирослав.
        - Слышу! — зло ответил Даниил. — Покарать!
        - Княже!
        - Покарать! — повторил Даниил. — Филипп будет судить!
        Филипп поклонился и выскользнул из комнаты. За ним вышел Мирослав. Андрей-дворский задержался, но, видя, что Даниил задумался и не обращает на него внимания, тоже вышел, потихоньку прикрыв за собою дверь. Даниил склонился над столом. Захотелось вернуть Филиппа, но, вспомнив, что, по словам Филиппа, Иванко ругал его, князь Даниил решительно махнул рукой.
        - Непокорных надобно карать, — сказал он вслух и будто успокоился.
        Послышался крик в сенях — кто-то пререкался с дружинником, стоявшим на страже. Дернули дверь, потом все стихло. Но через мгновение шум возобновился и на пороге показалась Роксана.
        - Ты что же врешь, что князя нет дома? — набросилась она на дружинника. — Он здесь! — И побежала к Даниилу.
        Ее коса распустилась, платок она уронила на пороге, левый рукав сорочки был разорван, — видно, боролась со стражником. Глаза у Роксаны были заплаканы, губы дрожали. Добежав до стола, она упала на колени.
        - Княже, Иванку забрали! — крикнула она не своим голосом.
        Даниил молчал, холодно глядя на нее. Дружинник вбежал в комнату, хотел схватить Роксану, но Даниил поднял руку и знаком велел ему уйти.
        - Слышишь, княже? Иванку тиун забрал! — продолжала кричать Роксана.
        Даниил не шелохнулся. Она испугалась его застывшего, неподвижного взгляда, отползла назад.
        - Княже, княже! Ты слышишь? — кричала она, оглядываясь, нет ли кого в светлице, чтобы помог ей.
        - Слышу, — ответил он наконец, и она не узнала его голоса.
        Говорил совсем другой человек, не тот Даниил, которого она знала с детства. Как изменился его голос! Роксана затряслась, как в лихорадке.
        - Зачем пришла? — спросил Даниил.
        - Спаси Иванку! Его потащили… — зарыдала она, схватившись за голову.
        - Иди! Боярин Филипп все знает, — сухо промолвил Даниил.
        - Филипп?! — вскрикнула Роксана. — Он убьет Иванку!
        - Иди! — прикрикнул Даниил. — Иванко поджег рожь, убил огнищанина.
        - Нет! Нет! Я все видела. Огнищанин внуков Климяты выбрасывал из избы, а Иванко за них заступился. Спаси!
        - Иди! Филипп судить будет.
        Роксана снова упала к ногам Даниила.
        - Спаси! Отпусти! Тебе стоит одно слово молвить — и Иванко будет жив. Сына нашего пожалей!
        Даниил поднялся и вышел из комнаты.
        Перепуганная Роксана вскочила и побежала за ним. Она кричала:
        - Молчишь?.. Все вы такие! Если бы это был боярин, ты заступился бы, а за простых людей — нет… Все вы такие!
        Даниил уже в сенцах гневно крикнул:
        - Взять ее!
        Но как только стражники кинулись к ней, спохватился:
        - Не надо! — И ушел в другую светлицу.
        Роксана как подкошенная упала на пол.
        В судной хоромине прохладно. Филипп вошел и сел на высокий, простой, без украшений, стул.
        - Где разбойник?
        - Сейчас приведут, — ответил тиун.
        Филипп торжествовал. Он и не думал, что Даниил поручит ему судить Иванку, он лишь хотел наговорить на этого дерзкого кузнеца, чтоб Даниил строго наказал его. А вышло, что Иванко попал к нему в руки, — вовремя ввернул словцо о том, что Иванко ругал Даниила! Филипп не мог скрыть злорадной улыбки, да и кто в этой темной хоромине увидит его радость? Надо спешить! «Сурово наказать», — вспомнил он слова Даниила.
        - Накажу, — шепчет Филипп. — Это тебе за Генриха!
        В тишине послышались шаги. Два дружинника втолкнули в дверь связанного Иванку, подтащили ближе к Филиппу и стали с двух сторон. Незаметно, бочком, протиснулся в дверь судный тиун и сел возле маленького дубового стола, напротив окна.
        Иванко ни на кого не смотрел, он стоял со связанными за спиной руками, подняв голову, Тиун дернул его и прошипел:
        - Глянь в глаза боярину, тать!
        Иван повернулся к тиуну и спокойно ответил:
        - Что ты за боярина говоришь? Он сам скажет.
        Филипп исподлобья следил за Иванкой. Услыхав дерзкий ответ, он крепко сжал поручни. Не просит кузнец! Стоит связанный, а держится как птица на свободе.
        - Глянь сюда! — кусая губы, рычит Филипп.
        Иванко поднял голову и посмотрел на боярина чистыми и прозрачными, как ключевая вода, глазами. Ни колебаний, ни страха не увидел Филипп в этих больших глазах. Будто равный с равным в мирном разговоре, смотрел кузнец на боярина и еле заметно улыбался уголками губ. Он не насмехался над своими угнетателями, а лишь приготовился к ответу. «Что, он смеется надо мной? Как нагло держится!» — дрожит Филипп.
        - Есть свидетели? — сурово спросил он.
        Но Иванко опередил ответ тиуна:
        - А зачем тебе свидетели, боярин? Я сам все скажу. — И повел плечом, словно бы отгоняя назойливую муху.
        - Что скажешь? — свирепел Филипп.
        - Все… И не беспокойся ты, гумно не я сжег…
        - А кто? — задрожал Филипп.
        - Я не видел.
        - Кто видел? — повернулся Филипп к тиуну.
        Тиун льстиво поклонился.
        - Я тиун в оселище и все скажу. Гумно сжег Иванко.
        Иванко рванулся к нему, но стража не пустила — его схватили-за руки.
        - Как тебе не стыдно! Ты же старый человек! — порывался вперед Иванко.
        Тиун втянул голову в плечи и, не глядя на Иванку, торопливо бормотал:
        - Сжег… видели… встретили.
        - Кто видел? Кого? — с возмущением кричал Иванко.
        - Замолчи! — гаркнул Филипп. — Теперь все известно.
        - А огнищанина кто убил?
        Иванко склонил голову к плечу, задумался, будто готовясь к тяжелому ответу, и, медленно выговаривая слова, отчеканил тихо:
        - Я заколол его, бешеного волка.
        - Убил человека! — поспешил вмешаться тиун.
        - Человека? — выпрямился Иванко и сделал движение, будто хотел разорвать туго связанные веревки. — То не человек, то зверь… И люди мне за это спасибо скажут. Да и не убивал я его, а защищался, он сам лез на меня, хотел убить. Люди видели, спросите их.
        - Замолчи! — рявкнул побагровевший тиун.
        - Оставь! — властно приказал ему Филипп и, кивнув судному тиуну, промолвил: — А что в «Русской правде» о таких разбойниках написано?
        Иванко заволновался. Он видел, что боярин не хочет его расспрашивать, что суд уже кончается. И оттого, что так больно было на сердце, он рванулся к боярину, но его перехватили дружинники.
        - Боярин! — кричал Иванко, стремясь выразить все, что наболело, выразить и за себя, и за своих ближних, за смердов. — Где же я правду найду, ежели нас за людей не считают? Где? Огнищанин шкуру с людей драл, как лыко с березы. Рожь ли, просо ли, дичь ли какая — все отымает у смерда, у закупа, а дети голодные сидят. У деда Климяты внуки умирают, я за них заступился, а он на меня с мечом бросился.
        Филипп смотрел себе под ноги насупившись, словно и не слышал слов Иванки. Только крикнул тиуну:
        - Нашел то место? Читай!
        Иванко не успокаивался:
        - Что это за суд? Почему ты меня не спрашиваешь, боярин? Разве я разбойник? Я же только жизнь свою защищал. Огнищанин лез на меня с мечом и добрых слов не хотел слушать, грозил голову срубить. Кто же виноват — он или я? Ужели мы должны свою голову подставлять злодею?
        Тиун вскочил со скамьи, держа в руках толстенную книгу в плотном кожаном переплете, и начал читать:
        - «Аже убиють огнищанина у клети, или у коня, или у говяда, или у коровье татьбы, то убити в пса место».
        Еще сильнее начал вырываться Иванко из рук стражников.
        - О! Человека с псом сравнивают! Не разбойник я, говорю тебе, боярин! Огнищанин закупов убивает, и нет на него никакого суда — кто же нас послушает! А дети наши голодными сидят…
        Филипп пришел в бешенство. Еще миг — и он сам бросился бы на Иванку.
        - Заткните ему рот!.. Делайте, как написано. Такова воля князя! — закричал Филипп.
        Он спешил покончить с Иванкой: боялся, что Мирослав приведет свидетелей и Даниил передумает. А Иванку надо уничтожить: ведь это он Генриха поймал, еще и до него, Филиппа, доберется.
        Дружинники потащили Иванку к месту казни.
        После разговора с Роксаной Даниил вышел из своего терема и встретил на подворье Мирослава и Дмитрия. Ни слова не промолвив, прошел мимо них на конюшню, велел оседлать подаренного Мстиславом коня и поскакал в Петричево оселище. За ним помчалась сотня дружинников.
        В свое княжеское оселище ехал Даниил лютый на смердов. Это уже не в первый раз жгли они рожь, загоняли в лес коней из княжеских имений, убивали огнищан. Под страхом жестокой казни княжеская власть в повиновении держала смердов. Но смерды не хотели повиноваться.
        Разгневанный Даниил гнал коня галопом, стегал его плетью. Так тихо и ласково начинался день — и так испортил хорошее настроение этот Иванко. Да еще и Роксана прибежала. Он никак не мог забыть ее отчаянный взгляд и мольбу: «Пожалей сына, княже!»
        «Пожалей!» — думает Даниил. — «Тогда и другие полезут, будут терема жечь… А как рыдала Роксана, как ползала в ногах!»
        Даниил мчится лесом, и его преследует страдальческий голос Роксаны. Князь бьет коня, еще быстрее летит вперед, но голос Роксаны по-прежнему звучит в его ушах: «Княже! Что ж ты делаешь? Я же тебя вынянчила…»
        Вечером Теодосий пришел к Роксане. Она седела на скамье, крепко обняв пятилетнего Ростислава. Взгляд ее блуждал где-то далеко, она ничего не видела перед собой.
        Переступив порог, Теодосий остановился. Где найти слова, чтобы успокоить Роксану после того, что случилось?
        Он еще и до сих пор не опомнился. Все видел будто в ужасном сне. Кто может поверить, что уже нет в живых Иванки? Кто поверит, что уже не явится он, веселый и ласковый? В самое сердце поразила Теодосия казнь Иванки. За эти полдня Теодосий осунулся, пожелтел. Сотский боялся посылать его в дозор, зная, какими неразлучными друзьями были Иванко и Теодосий.
        Роксана, неожиданно увидев Теодосия, задрожала и завопила не своим голосом. Мальчик отодвинулся от нее, испуганно оглядывался вокруг.
        - Ой! Что мы будем делать без тебя, Иванко? Не верю! Не верю-у-у! — протяжно зарыдала она. — Он жив! Иванко! Приди ко мне!
        Ростислав приник в уголке к стене, испуганными глазами смотрел то на мать, то на дядю Теодосия, Теодосий шагнул к Роксане, взял ее за руку.
        - Скажи, Теодосий, неужели нет моего Иванки? — неистово кричала Роксана. — Звери! Звери! Взяли его!.. Не буду я жить без него! Иванко мой!
        Теодосий сел рядом с Роксаной.
        - Горе великое, Роксана! Что поделать? Нет Иванки… Тяжко тебе, я знаю… Для сына живи. Ростислав, поди сюда!
        Мальчик, словно подбитый птенчик, спрятался в уголок. Теодосий подошел, взял его на руки, принес к Роксане. Он гладил его по головке, а Роксана рвала на себе волосы, рыдала.
        - Ой! Куда же мне идти, кому сказать о моем горе? Иванко, мой Иванко, я не увижу тебя больше! Уже не скажешь мне: «Умница моя!» Куда мне голову преклонить?
        Теодосий растерялся, он не знал, как облегчить горе Роксаны.
        - Тяжело, — промолвил он печально, — но мы тебя не оставим…
        Роксана посмотрела на него, ее тронули эти сердечные слова. Теодосий обрадовался: Роксана, кажется, стала спокойнее.
        - Не оставим… А у тебя сын есть, — тихо добавил Теодосий.
        Мальчик, увидев, что мать не плачет, потянулся к ней. Она обняла его и прижала к себе. Горе изменило Роксану: лицо осунулось, даже ростом она как будто стала меньше, а плечи стали острыми, как у девочки-подростка.
        - Звери! — гневно восклицал Теодосий. — Мы еще им припомним Иванку! Поймаем Филиппа — не уйдет он от наших рук, вырвем ему волчьи зубы… Слушай меня, Роксана! Как я сказал, так и будет. В Святом Писании сказано — Не вспоминать о старом. А мы вспомним. Все бояре такие, как Филипп. И князь их руку держит.
        В дом вошел Микула. Заметив его, Роксана снова зарыдала. Микула подошел к столу, и из груди его вырвался вопль:
        - Друга… брата убили!.. — И склонился над Ростиславом.

3
        В большой гриднице Мстислав принимал гостей. Два длинных стола стояли вдоль стен, а по обе стороны их скамьи. Стол хозяина был расположен возле стены, напротив двери.
        Бояре разрядились в дорогие кафтаны. Свечи горели на столах и на стенах в бронзовых подсвечниках. На столах стояли жбаны и корчаги с медом, огромные чаши, золотые и серебряные, турьи рога, оправленные в золото; на огромных тарелках лежали жареное мясо, вареная и жареная рыба и толстыми кусками нарезанный хлеб. Всего припасли, всего добыли работящие руки смердов.
        Ближе всех от княжьего стола сидели Мирослав Добрынин и тысяцкий Демьян, за ними, по старшинству, — Семен, Филипп, а дальше перемешались галицкие и волынские бояре, новгородские старшие дружинники, которые пришли с Мстиславом.
        Филипп, пока гости располагались за столом, успел шепнуть Демьяну:
        - Похоже, что Данило на Мстислава сердится. С чего бы это?
        Демьян покачал головой и пожал плечами: «Не знаю».
        Не шибко тут разговоришься, ежели вокруг столько сторонников Даниила. Филипп внимательно присматривался: Даниил явно чем-то обеспокоен, он и усмехается, и говорит с Мстиславом, но мысли его далеко. «Надобно сказать Даниилу про Дмитрия. Сказать, что Иванко, мол, перед смертью рассказывал о намерениях Дмитрия. Даниил поверит. Уберет Дмитрия — легче будет и Мстислава с ним поссорить, а тогда…» И Филипп уже видел новые оселища, подаренные королем Андреем. Филипп окинул взглядом бояр: «На кого из них можно положиться, кого можно запугать так, как Демьяна? Послушный стал Демьян…»
        Мстислав разгладил бороду, провозгласил:
        - Налейте меду в чаши, братья!
        Пошли по рукам жбаны и корчаги. Мед пенился, приятно щекотал ноздри. Мстислав поднял золотую чашу.
        - Вот мы и дома. Поднимите же чаши за то, что мы врага одолели, за то, что прогнали его с земли Русской, за то, что спокойствие воцарилось у нас, за то, что у всех нас мысль едина. К нам в Галич приехал Данило с храбрыми боярами и ныне приглашает нас в гости на Волынь… И мы поедем туда. Только бы было тихо, чтоб враги не лезли, а мы силы набирались.
        Налили по второй чаше. Но вдруг трапеза была нарушена. В гридницу вбежала жена Мстислава Хорасана и закричала:
        - Спасай моего отца, враги его землю топчут!
        Мстислав смотрел на нее непонимающими глазами.
        - Чего ты вопишь? Кто землю топчет? С каким это князем Котян не помирился?
        Но от Хорасаны невозможно было больше ничего узнать, она бессвязно лепетала и продолжала безутешно рыдать.
        - Отец сегодня будет… Гонца прислал… — промолвила Хорасана дрожащим голосом.
        Мстислав улыбнулся.
        - Видите, как она нам голову заморочила, я и забыл, что мне Микула сказал. — И позвал слугу, приказав ему привести половчина. — Чего вы испугались? — обратился он к боярам. — Пейте! Ничего не случилось. Видно, хан Котян с кем-то поссорился.
        Половчин появился очень скоро — он ждал в сенях. Переступив порог, он упал на пол и пополз к Мстиславу.
        - Встань! Нет времени! — крикнул Мстислав.
        Половчин вскочил на ноги и, снова поклонившись, подбежал к Мстиславу.
        - Рассказывай! — нетерпеливо повысил голос Мстислав, глядя на половчина.
        Молодой половец был одет в бархатную епанчу, низкая соболья шапка сползла на лоб, у пояса висел короткий меч. Черные глаза бегали.
        - Великий половецкий хан Котян послал меня к тебе, светлый князь. Как волк, скакал я днем и ночью, спешил за солнцем. Хан Котян скоро будет здесь. Он велел мне рассказать тебе о горе половецком. Когда снег падает на голову — ждем его, когда дождь идет теплый — знаем о нем. А тут упало горе неожиданное, словно ветер пригнал его. Неведомое войско надвинулось на землю половецкую. Стали мы против него, но оно сломило нашу силу. Великое множество врагов идет. Словно черная ночь надвигается. Уже все степи наши полонил враг.
        Мстислав вскочил со скамьи.
        - Что ты мелешь? Какой враг? Да говори же, не то прикажу плетьми язык развязать!
        Колени гонца подогнулись, он умолк, будто уста залепили горячим воском.
        - Говори, — крикнул Мстислав, — какой враг!
        - Неведомые враги. Раньше их никто не видел… Говорят, что это татары, а еще зовут их тоурмены, и с ними семь народов неизвестных… В бою они смелые и храбрые, сила у них великая. Полонили они множество половцев, а многих убили.
        Удивленными глазами смотрел Мстислав на посланца, потом посмотрел на Даниила, на Демьяна.
        - Где же ваши воины? Что хан Котян делает? Воевать надобно было, а не вопить.
        Под суровым взглядом страшного князя гонец съежился и не знал, куда девать руки, — то касался меча, то брался за пояс, то сжимал кулаки.
        - Бои были, княже. Стояли мы с мечами, но не выдержали силы вражеской.
        - Где же теперь половцы? Где хан Котян? Говори! Не тяни!
        - Отошли к Днепру. Нет степей наших — татары там.
        Посланец умолк. Он боязливо оглядывался. Не время ли убираться отсюда? Суровый князь может велеть, чтобы его избили нагайками… Мстислав махнул рукой, и гонец быстро вышел из гридницы. Наступила тишина, словно здесь и не было никого. Тяжело задумался Мстислав, опустив голову.
        …Гонец привез страшное, неожиданное известие. Не ждали никого с Востока. Много раз ходили русские князья походами на половцев, усмиряли их, карали за наскоки на Русскую землю — и будто бы тихо было на Востоке. И вдруг появился новый, неведомый враг. Неспроста так задумался Мстислав, неспроста молчал Даниил, неспроста притихли все, подавленные злой вестью.
        С Востока надвигалось ужасное нашествие. С далеких равнин Азии, как зловещая туча, двигалась монгольская орда. Не знали, не ведали матери русские, что много сынов их будет пронзено стрелами неведомых воинов, изрублено кровавыми мечами.
        Орда пришла из-за дальних гор, с берегов Онона и Керулена. На запад их погнал непобедимый завоеватель Чингисхан.
        Тысячи поприщ прошли монгольские захватчики, пока достигли земли Русской. Потоптали они земли Хорезм-шаха, пали под их ударами гордые своим богатством города Бухара и Самарканд. Стонала Средняя Азия под монгольской плетью. Через «железные» дербентские ворота вышли на предкавказские равнинные степи посланные Чингисханом монгольские воеводы Субудай-богатур и Джебе-нойон. Хитростями и подлостью пробивали они себе дверь вперед: обманули аланов (осетин) и половцев (кипчаков) и разбили их поодиночке: тогда вырвались к берегам Дона и дошли до города Сурожа — Судака — в Крыму…
        Мстислав сидел молчаливый, забыл обо всем, что происходит вокруг. Мысли его витали далеко. Не мог в толк взять, откуда горе такое. Знал, что хорошие воины половцы и много их. Значит, татары — враг еще более грозный, еще более сильный. Впервые в жизни опасность заставила Мстислава задуматься. Воевал он много, но всегда знал, против кого идет. Знал, где и как врага ударить надо, знал, что воинам должен сказать. Страшно стало Даниилу — так изменился Мстислав. Старый князь закрыл глаза, словно уснул от усталости. Бояре один за другим вышли из гридницы.
        Мстислав не слышал, как открылась дверь и в комнату вошел хан Котян. Даниил пошел ему навстречу: старше по возрасту князь половецкий. Раньше он никогда не видел хана, хотя и слышал о нем много. И глазам своим не верил Даниил — к нему подходил перепуганный половчин, рука его на рукояти сабли дрожала. Узкими глазами хан шарил по гриднице, шел согнувшись. Неужели это и есть грозный хан Котян?
        Не дойдя пяти шагов до Мстислава, Котян остановился. Даниил стал рядом с ним и поклонился — чтил старость. Но Котян не замечал Даниила, следил глазами за Мстиславом.
        - Мстислав! — резко крикнул он.
        Мстислав вздрогнул, раскрыл глаза и, удивленный, вскочил со скамьи.
        - Давно ты здесь, хан?
        - Только что вошел. Но здесь так тихо, что я не осмелился голос подать.
        Мстислав подошел к нему.
        - Садись, Котян-хан, будешь нашим гостем. Давно уже не виделись.
        Котян долго усаживался на скамье — ему мешала сабля.
        - Давно не виделись. Далеко ты от нас. Да лучше б и сейчас не видеться. Лучше б ты к нам с князем Даниилом в гости приехал.
        - Да что ты о гостьбе говоришь? Иные дела есть. Говори, а то гонец твой что-то невнятное бормотал.
        - Бормотал? Нет. Половцев знаешь? Знаешь. Воины храбрые. Русские нас били, и мы русских били, да не так страшно было. А теперь… Беда великая, такая великая, что и не расскажешь. Такого врага мы еще не видели. Три воина ко мне прибыли. В кожаных шлемах и кольчугах, на лице мало волос. Говорят — прислал их Субудай-бога-тур, что они воины великого Чингиса, который потрясает всю землю и дойдет до последнего моря. Пригласили меня в гости к Субудай-богатуру. Поехал я. Обманули меня. Хитер одноглазый Субудай. Сказал: «Не буду вас трогать, с аланами воюю. — Говорит: — Возвращусь к берегам Керулена». Я послушался, не знал, что беда ждет. Уничтожили монголы аланов и на нас наскочили. Храбро бились половцы, да побили они нас. Сложили свои головы ханы Данило Кобякович и Юрий Кончакович. Забрали монголы наши земли, наш скот. Многих половцев убили и в плен забрали, и детей не миловали. Бежали мы к Днепру. Был я у князя киевского Мстислава Романовича, просил, умолял его собирать войско русское…
        Мстислав встал.
        - Ты мыслишь, хан, что русские пойдут половцев защищать… А где же ваше войско?
        Хан Котян дрожал, качал головой.
        - Есть еще войско у нас. Храбрые воины, за землю свою будут биться. А к вам, русским князьям, я приехал просить, чтобы вместе против монголов идти.
        Мстислав промолвил:
        - Не пойдут русские князья половцев оборонять. Много горя вы причинили земле Русской.
        Хан Котян побледнел, заговорил еще быстрее:
        - А ты, князь Мстислав, скажи им, тебя послушают. И князя киевского Мстислава послушают. Это и для вас нужно. Сегодня тоурмены нас побили, завтра вас побьют.
        Мстислав улыбнулся.
        - Слышишь, Данило? Хан Котян умный человек, святую правду он говорит — сегодня их побили, а завтра нас начнут бить. А что ж тебе князь киевский в ответ сказал?
        - Ответил, что гонцов пошлет, и к тебе хотел послать. А я сказал: «Зачем посылать? Сам поеду, сам буду просить». Князь киевский и тебя просил пожаловать в Киев.
        Мстислав, подумав, сказал:
        - Будем войско свое собирать. Верно, Данило?
        - Так мыслю.
        - Ежели так, мы с тобой в Киев завтра поедем.
        - А войско? — спросил Даниил.
        - Войско надобно собирать.
        - А куда идти?
        - Тебе это лучше ведомо — ты все дороги здесь хорошо знаешь.
        Даниилу было приятно услышать это от Мстислава.
        - Знаю, да еще надо с Мирославом посоветоваться. — И он велел слуге позвать Мирослава.
        Мирослав был опытным воином. Выслушав Мстислава и Даниила, сказал:
        - И я так мыслю, как и вы: дружины конные послать — пускай к Днепру едут, а пешцев на ладьи — пускай по Днестру плывут к морю, а оттуда по Днепру вверх.
        Мирослав посоветовал послать тысяцкими с пешими воями Юрия Домажирича и Держикрая Владиславовича — понизских бояр, живущих невдалеке от моря.
        - Они хорошо знают реку и море, они с князем Романом плавали, на Днестре выросли. Только позвать их сюда живо нужно.
        Мстислав повернулся к Котяну:
        - Идем в поход, а сегодня отдохнуть тебе надобно, с дочерью поговорить.
        Но тот замахал руками.
        - Не надо, не надо с дочерью говорить! Хочу сейчас узнать, как собираться будете.
        Мстислав улыбнулся.
        - Напугали тебя тоурмены. Иди отдыхай. Хорасана накормит. А мы готовиться будем. Ты же с дороги, отдохнуть должен.
        Мстислав послал гонца в Киев, к князю Мстиславу Романовичу, чтобы ждал гостей из Галича, да и других князей приглашал на съезд и от его имени.
        Печальная весть долетела не только в боярские терема, но и в халупы горожан и смердов. Галичане уже знали, зачем приехал Котян. Слухи передавались из уст в уста. Говорили, что татары уже Киев сожгли и на Галич идут, говорили, что их видимо-невидимо и что это не люди, а какие-то чудища, у которых огонь изо рта пышет и к которым даже и подступиться близко нельзя. Гудел Галич, собирались люди в Подгородье, у Днестра на пристани расспрашивали дружинников, которые выезжали в волости с княжьими приказами.
        Пока снова собрались в гридницу Мстислава бояре, галичане двинулись в крепость. Их никто не задерживал, ворота стояли открытыми — печальная весть нарушила обычную жизнь.
        - Идите, идите! — говорили привратники. — Не велели князья ворота закрывать.
        …Встревоженный Мстислав советовался с боярами, когда в гридницу вошел Микула.
        - Княже! — обратился он к Мстиславу. — Галичане желают видеть тебя.
        - Знаю, Микула, знаю. Сейчас пойдем.
        На площади возле собора собрались галичане. Их пригнали сюда страшные вести, привезенные половцами. Женщины, едя за мужчинами, брали с собой детей, словно боялись, что татары ворвутся в дом и заберут их.
        Мстислав и Даниил прошли сквозь молчаливую толпу и вышли на крыльцо собора.
        Толпа еще ближе придвинулась.
        - Горе великое обрушилось на нашу землю, — начал Мстислав. — Не слыхали мы и не ведали про татар. Но коль уж пришли они непрошеные, то надлежит их встречать. Галичане умеют носить оружие, да и волынцы не хуже их. Покажем врагу нашу силу, не пустим его на нашу землю! Все ли пойдете на битву?
        - Пойдем! Все пойдем!., — загудели в ответ галичане.
        Мстислав продолжал:
        - Конные дружины послезавтра выезжают в Киев, а пешцы по Днестру поплывут. Пешцев поведут Юрий Домажирич и Держикрай Владиславович. Тысячу ладей при-готовить надобно сейчас, на каждую по десять воинов посадить. Завтра же и начнут собираться на пристани.

4
        Биричи-глашатаи объехали галицкие и волынские города и оселища. Мстислав и Даниил велели созвать воинов-пешцев. Должны были идти все взрослые мужчины. А взрослым считался юноша, которому исполнилось семнадцать лет. Особые наставления давали князья тиунам и биричам о горожанах: не звать в войско кузнецов по железу и серебру — пускай оружие куют; не звать железоваров — пускай в своих печах побольше железа приготовят, ибо тяжелые времена настают, много мечей, копий и щитов понадобится. Мстислав и Даниил обстоятельно наказывали тысяцким и сотским, как снаряжать войско:
        - Не забудьте — для нас всего важнее, чтобы каждый свое место знал, чтобы не были стаду коров подобны…
        Слава о храбрых русичах, об их отваге, смелости, самоотверженности, мужестве заслуженно разносилась по всем соседним странам. Особенно боялись враги, когда русичи шли врукопашную. Их воинской заповедью было — защищать товарища, грудью закрывать его. Поредеют ряды в сотне — плотнее собирайся вместе; один остался в десятке — не складывай оружия, стой до последнего дыхания. Киевляне и новгородцы, рязанцы и суздальцы, галичане и волынцы испокон веков были мужественными воинами.
        Суровая природа научила их переносить лишения, их не страшили ни холод, ни зной. Одно только мешало их успехам — княжеская междоусобица да коварство бояр, разъедали они воинское единство.
        Повсюду в эти дни только и разговоров было, что о неведомых тоурменах. Вошла печаль в дома горожан и смердов. Горевали матери и жены: кому из их родных суждено домой живым возвратиться?
        …Вдоль улицы оселища мчатся ребятишки верхом на своих конях — хворостинах. Там на опушке расположились «враги» — «тоурмены». Командует белявый «сотский»:
        - Быстрее к опушке!
        Твердохлеб переходил улицу, направляясь к своему подворью. Мимо него пролетел испачканный «всадник» на хворостине, в длинной рубашке. Левой рукой он придерживал подол рубахи и держался за «гриву коня», а правой погонял его.
        - Быстрее! Отстал! — кричали на него товарищи. Мальчонка заспешил, подол выскользнул, он второпях наступил на него и упал. Подняв потерпевшего, Твердохлеб ласково прижал его к себе.
        - Не плачь!
        - А я и не плацу! — бодро ответил мальчонка. — Воины не плачут! — И, приподняв рубаху, побежал догонять своих товарищей.
        «Не плачут, — улыбнулся Твердохлеб. — Храбрые воины растут, придется и им с врагом встретиться».
        Дома Твердохлеба ждала опечаленная жена. Она чинила мешок для харчей, пришивала к нему лямки. Посмотрев на мужа, Твердохлебиха ничего не сказала ему, только опять заплакала.
        - Ты что, Ольга? — ласково спросил Твердохлеб, подошел к ней и неловко начал вытирать слезы на ее лице. — Чего ты? Не раз бывал я в походах — и возвращался. И теперь вернусь.
        - Ой, нет! Чует мое сердце беду! — еще сильнее залилась слезами Ольга. — И Роксаны нет…
        - Приедет Роксана домой, сказывала, нечего ей делать во Владимире. Будете сидеть вдвоем, не так скучно вам будет.
        - Вдвоем? — испуганно спросила Ольга.
        Дальше крыться уже нельзя было, рано или поздно нужно сказать ей правду. И лучше сейчас, раз уж намекнул.
        - Вдвоем, — снимая со стены меч, тихо ответил Твердохлеб. — Мы пойдем с Лелюком.
        Шитье выпало из рук Ольги. Она подбежала к безмолвному Лелюку и, как наседка цыплят, закрыла его своими руками, вся задрожала.
        - Ты пошутил, Твердохлеб? Пошутил? — переспросила она мужа. — Бирич приходил, говорил, что ты один едешь. Лелюку нет еще семнадцати лет. Ты пошутил?
        - Семнадцати? Двадцати дней только не хватает — разве это не все равно? Парень может держать копье и уже бывал в боях.
        - Он не пойдет! — зарыдала Ольга. — Не пойдешь, сынок? Это отец шутит, да?
        Стиснутый материнскими руками, Лелюк неловко улыбался — ему не хотелось причинять боль матери. И что он мог сказать, если вчера сам упросил отца взять его в поход! Они уже и у сотского были, уже и место свое Лелюк знает: будет в одном десятке с отцом.
        - Отец шутит? Правда, Лелюк? — всхлипывая, спрашивала его мать.
        - Не плачьте, мамо! — тихим шепотом ответил Лелюк.
        Ольга обрадованно посмотрела на него, вытерла слезы.
        - Я уже не плачу, сынок.
        Лелюк виновато посмотрел на отца. Тот, не поднимая головы, возился с мечом, подгонял его к ножнам.
        - Мамо! — с трудом промолвил Лелюк. — Я… иду.
        Ольга выпустила Лелюка из объятий и подбежала к мужу, схватила его за плечи.
        - Сиротами нас делаешь! Иванку убили, и вы оба идете… Что мы будем делать с Роксаной?
        Твердохлеб не отвечал. Лучше было помолчать. Какие тяжелые эти последние часы прощания, как горько на сердце! Он нежно обнял Ольгу, приголубил ее.
        - Не плачь! Тебе и Лелюк говорил: «Не плачь». Что я теперь сотскому скажу? Пойду просить: «Не берите Лелюка, мать не пускает»?
        - Я сама скажу. Я сама побегу к сотскому…
        Твердохлеб поднялся со скамьи.
        - Не делай этого, Ольга! Что о нас подумают? Смеяться будут, скажут: «Твердохлебы похода испугались!» Не было еще такого в нашем роду! Дед умер в бою, а внук возле старух останется?
        - Мамо! — дрожащим голосом произнес Лелюк. — Не ходите никуда! Я сам согласился, я уже взрослый. Как я выйду на улицу? Воины в походе, а я дома. Что тебе женщины скажут?
        Ольга бессильно опустилась на скамью. «Что женщины скажут? — подумала она. — Скажут: «Трусы Твердохлебы». Но как разлучиться с единственным сыном?»
        Все трое молчали.
        - Дядя Твердохлеб дома? — послышался в сенях голос Петра, сына Людомира.
        Открыв дверь, мальчик быстро переступил порог и бросился к Твердохлебу.
        - И я с вами иду! В вашем десятке буду, я к сотскому ходил!
        Вслед за Петром в комнату вошла его мать.
        - Мир дому вашему! — поклонилась она и села возле Ольги.
        - И вам счастья желаю, — поздоровался с ней Твердохлеб.
        - А я к тебе, Ольга. Узнала, что ваш Лелюк идет, и Петра благословила, просился он. Бирич сказал: «Нет княжьего повеления маленьких брать». А разве Петр маленький? Шестнадцать лет с половиною. А Петро говорит: «Дядя Твердохлеб отцовский меч мне готовит».
        - Приготовил! — подошел к Петру Твердохлеб. — Бери, готов. — Он протянул ему меч. — Я ходил к Смеливцу, и в кузнице твой меч закалили.
        Ольга обескураженно смотрела на всех. Значит, не пошел бы Лелюк, так и Петро остался бы. И к ней уже обращается Людомириха как к матери воина. Ольга смирилась. Не к лицу ей перечить, когда соседка, вдова Людомириха, с таким чистым сердцем снаряжает своего сына.
        Твердохлеб тайком смотрел на Ольгу — Ольга спокойно слушала Людомириху.
        А Людомириха не умолкала:
        - Как ты, Ольга? Я пошила мешок Петру, только боюсь, не длинны ли концы приметала. Дай посмотрю на твой.
        Ольга подала мешок, и та сосредоточенно стала примерять.
        Людомириха ушла так же внезапно, как и пришла. Много лет прошло после смерти Людомира. Без мужа и двор не двор. Осталась она с кучей детей, тяжело ей было поднимать их на ноги. А вот подрос, выровнялся Петро — весь в отца, высокий, стройный. Уже и у нее в доме есть защита, уже Петрика за взрослого считают, ежели в войско берут.
        Ничего не сказала Ольга после того, как вышла Людомириха. Крепко сжала губы, подошла к Лелюку.
        - Стань вот так. — Примерила мешок и тихо бросила: — Еще один мешок нужно шить.
        Лелюк, надев новые штаны, пошел к своим товарищам — побыть с ними последний день.
        Ольга сказала мужу:
        - Только кликнули, а ты уже и сына потащил. Они, проклятые, Иванку погубили, а ты бежишь воевать за них!
        Твердохлеб спокойно ответил:
        - Не для них иду, не для бояр да князей, а с людьми иду землю Русскую защищать.

5
        Самым длинным для галичан был путь до Киева. Как ни торопились Мстислав и Даниил, а прибыли последними. На княжьем подворье их встретил хан Котян, который за два дня до этого приехал из Галича и нетерпеливо ожидал их приезда. Забыв о своих годах, он, как молодой, побежал им навстречу.
        - Приехали! — обрадованно крикнул он и прикоснулся щекой к щеке Мстислава. Это было высшим проявлением уважения. — Все уже здесь. Я думал: «Не приехали вчера — сегодня будут. Не приедут сегодня — завтра будут». А вы — сегодня!
        На подворье прибывшие князья ходили со своими боярами, сидели в тени у клетей. Необычным был этот съезд. Давно уже не собирались русские князья. Каждый княжил в своей волости и не хотел признавать другого. Когда-то Киев держал всех в единой державе. А теперь у матери городов русских осталась только былая слава. Незримо витал здесь дух славных времен Святослава, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха. Может, и не приехали бы князья, но нижайше просили их гонцы от имени киевского Мстислава Романовича да галицкого Мстислава Мстиславича Удалого, рассказывая о нашествии страшного врага.
        Котян шепнул Мстиславу:
        - Хорошо сделал ты, приехал вовремя. Злятся князья русские, друг друга ругают, не хотят идти в поход. Подумай!
        Не хотелось бы Мстиславу слышать такие слова. Видел — время недоброе, а согласия нет, но что можно сделать? Он наклонился к Котяну.
        - Не за половецкую землю буду звать драться, а Русскую землю оборонять.
        На подворье шум затих. Кое-кто из князей и бояр никогда ранее не видел князя Мстислава Удалого и теперь с интересом к нему присматривался. Мстислав, отряхнув дорожную пыль, стоял стройный, как юноша, в красном корзне, в сверкающем шеломе.
        - Где же хозяин? Не вижу! — громким голосом произнес он. — Разве гостей встречают так неприветливо?
        Котян пожал плечами.
        - Не выходил еще. Гости собрались, на подворье сидят, а он в гриднице закрылся. У нас не так, у нас для гостя всё.
        - Ничего, выйдет. Ждет, пока все соберутся. Не приезжали твои люди, хан? Есть новые вести?
        - Приезжали. Татары в степи, далеко за Днепром. Видно, отдыхают, к Днепру еще не дошли.
        Мстислав Романович сидел в гриднице и не хотел выходить на подворье. К нему то и дело прибегали отроки и рассказывали, как на подворье ссорятся князья, как ругают и киевского князя, и галицкого за то, что понапрасну позвали их сюда.
        Когда отроки известили, что прибыл Мстислав Удалой, хозяин велел позвать всех в гридницу.
        Никто не решался идти первым — не хотели кланяться киевскому Мстиславу. Пускай не думает, что ему покорятся. Мстислав Удалой, оглядев всех, позвал хана Котяна и первым шагнул на крыльцо, а за ним тронулись остальные. Входили тихо, еле-еле здоровались и молча рассаживались по скамьям. Мстислав Удалой подошел к Мстиславу Романовичу и трижды с ним поцеловался.
        Хозяин осмотрел прибывших — двадцать три князя сидели тут. Незаметно окинул взором всех и Мстислав Удалой. Был тут и Мстислав Святославович Козельский, и молодой ростовский князь Василий Константинович, и князь Курский Олег, и молодые князья Даниил Романович, Михаил Всеволодович и Всеволод Мстиславович, сын киевского князя, князья черниговский, переяславский… Не приехал только владимиро-суздальский великий князь Юрий Всеволодович. Он считал, что ему, человеку с титулом великого князя, не к лицу ехать в потерявший былую славу Киев, да и не любил он Мстислава Удалого, своего давнего недруга. Не забыл он о боях новгородцев с владимиро-суздальцами. Княжеские ссоры были выше чувства опасности, нависшей над Русской землей. А это только приносило страдания простому люду, несчастному смерду. Не захотел Юрий Всеволодович встречаться с князьями. Куда они зовут великого князя? В Киев, в тот город, который давно перестал быть стольным? Подробно рассказал гонец все, что знал про татар, и князь Юрий велел ростовскому князю Василию Константиновичу поехать в Киев со своей дружиной.
        Мстислав Романович чувствовал себя неловко, он понимал, что князья не захотят его слушать. К тому Же и речь шла о войне, а он не был воином; тихий, смирный, он был больше похож на игумена, чем на князя. Бородка жиденькая, голос простуженный, хриплый, глаза маленькие, невыразительные.
        Вышло так, что говорить начал Мстислав Удалой:
        - Благодарим вас всех. Кликали вас сюда Мстислав Романович и я, просили приехать в наш древний Киев. Поелику он во главе всех княжеств стоял, то и уважать надо его за славу былую.
        - А почто ты нам про эту славу речешь, голову забиваешь? — раздались голоса.
        - А я думаю, как я уважаю Киев, так и каждый князь русский уважать должен, — сдерживая волнение, продолжал Мстислав Удалой.
        - Ты про половцев рассказывай, — снова перебили его.
        - Я про все скажу, только дольше говорить буду, ежели Мне мешать будут.
        Хотя князь Мстислав Удалой и просил спокойно сидеть, но его не послушали, и он так и продолжал при шуме:
        - Я и про половцев скажу. Да что о них говорить, вы и сами все знаете. Разве мы приехали сюда про половцев говорить? Про нашу землю слово надобно сказать. Землю Русскую от врага неведомого защищать надобно.
        - А что ты про нашу землю молвишь, когда на нас не нападают? Пускай половцы сами отбиваются.
        - Чего тебе надобно от нас?
        - Кто тебя просил? — посыпались едкие вопросы.
        Мстислав рассердился, повысил голос, и без того громкий и звучный:
        - Э! Кто там говорит так? И я мыслю — пускай половцы сами отбиваются. Но нельзя забывать, что татары угрожают не отдельному князю, а народу, который у князя живет. А когда на людей нападут, да побьют, да полонят их, что князь будет делать?
        Шум начал стихать, и теперь уже голос Мстислава перекрывал всех:
        - Я думаю так, что с половцами нам нечего ссориться. Может, кто хочет, чтобы они к татарам переметнулись? Половцы и сами еще воевать будут, а что же нам-то смотреть на это? — Он обвел взглядом всех. — Да как их разобьют, так к нам придут.
        - Не пойдем! К нам татары не пойдут, побоятся!
        - Пусть князь Мстислав сам своего тестя защищает!
        - Мстислав нам не указ! Сами знаем, что делать! — кричали гости.
        Мстислав Романович поднялся и, подождав, пока все успокоились, начал тихим голосом:
        - Правду говорит князь Мстислав Мстиславич. Попросили мы вас сюда, чтобы договориться вместе против супостата выступать.
        Но и ему не дали закончить, снова раздались выкрики:
        - А как добычу делить будем?
        - Не Мстислав ли нам будет указывать?
        - Надо, чтоб все поровну получили, — неловко произнес Мстислав Романович.
        Долго пререкались князья. Не о том думали, чтобы врага побить, а друг другу подчиняться не хотели. Мстислав Удалой хоть и знал, что Мстислав Романович недоволен им из-за спора о Киеве, все же решил обойтись с ним по-хорошему, не отталкивать от себя. Наклонившись, он тихо шепнул ему, чтобы не слышали другие:
        - Тяжело будет. Не про то говорят, не про то мыслят. Добыча! Прежде врага надо разбить, а тогда добыча сама в руки пойдет.
        Горячий Василько, князь Ростовский, с волнением выкрикивал, чтобы подумали о том, как полки сообща вести, но его не слушали.
        Долго еще сидели князья в гриднице, но так и не пришли к согласию. Самому простому воину понятно было — нужно, чтоб кто-то возглавил поход, но мнения князей были различны, и они ни на ком не остановились, никому не захотели уступить первенство. Решили, что каждый поведет свое войско отдельно. Об одном только и условились — всем собраться на Днепре, у порогов.
        Даниил впервые встретился с князьями, По молодости он не вмешивался в разговор, только слушал. Странно было видеть, как шумят князья, как оскорбляют друг друга, будто это не русские встретились, а враги. Долго думал обо всем этом Даниил в маленькой светлице, в которую привели его на ночь княжеские слуги. В душу ему запали слова Мстислава Удалого, сказанные при выходе из гридницы:
        «Каркают, как черные вороны… Одна голова должна войско вести. Ан никто не хочет идти под начало другого. И я не хочу… Почто буду унижаться перед Мстиславом Романовичем или Олегом Курским? Не доросли они до меня. Пускай идут каждый сам по себе, и мы сами пойдем».
        Долго не мог уснуть Даниил. Последней была мысль о Мефодии. Этого Дмитриева любимца Даниил послал за Днепр, в Дикое Поле, чтобы разведал, где стоят татары. В тайне от всех сделал это Даниил, одному только Мстиславу Удалому сказал. Теперь он видел, что поступил правильно, — ни один князь не удосужился послать своих людей для слежки за татарами. Даниил приказал Мефодию вместе с половчином обрыскать всю степь и наведаться к Днепровским порогам.

6
        С утра до поздней ночи не затихал шум на днестровской пристани в Галиче. Со всех оселищ и городов, галицких и волынских, плыли сюда люди на ладьях, ехали верхом, шли пешие. Тут всех их осматривали Юрий Домажирич и Держикрай Владиславович. Всеми делами управлял Василько, оставшийся дома по приказу брата Даниила. Он условился с боярами, что Юрий Домажирич будет вести галичан, а Держикрай Владиславович — волынцев. Люди все прибывали. Мстислав и Даниил велели приготовить тысячу ладей и на каждую посадить по десять воинов. А людей пришло больше. Два дня Юрий Домажирич и Держикрай Владиславович отбирали самых здоровых, а лишних отправляли домой.
        Подгородье гудело, как растревоженный улей. Люди сновали взад и вперед, на торжище нельзя было пробиться. Здесь торговали квасом, пирогами, коврижками, маковиками, дичью, рыбой. Все это исчезало моментально, как только появлялось на рундуках. Пыль поднималась под тысячами ног. Был еще только март, а жара стояла такая, будто на дворе июль.
        Те, которые оставались дома, кого не брали в поход, выносили свое нехитрое оружие — самодельные копья, топоры, стрелы, — продавали за бесценок. Зачем дома оружие? Пусть воины возьмут его, чтобы бить врага.
        Собирались кучками, пробовали оружие, торговались. Лелюк и Петро тоже бродили по торжищу — дома не хотелось сидеть, чтобы не печалить матерей еще больше. Подошли к одной кучке. Высокий рябой детина держал в руках копье и насмехался над лысым стариком:
        - Ну и копье! Да им и жабу не заколешь! За что же тебе давать десять ногат?
        Петро растолкал зевак и остановился около старика.
        - Дедушка! Десять ногат? Ты что? Заработать хочешь на таком святом деле? А я копье и сулицу отдал даром. Такое дело… — Он отдышался, сказал тише: — Врага бить.
        Старик замигал, перекладывая копье из руки в руку, поглядывая то на рябого, то на Петра.
        - Да я… я ничего… Это он дает десять ногат… А я… я не беру.
        В толпе раздался смех. Старик виновато оглядывался.
        - Бери! — сунул он копье в руки рябому, — Бери! Я немощен на битву, так пускай хоть мое копье воюет.
        Все радостно загудели:
        - Так!
        - Молодец, дед!
        - Сразу воина видно!
        Слух об этом разнесся по торжищу, докатился до пристани. Уже никто из тех, кто оставался дома, не думал продавать оружие. Отъезжающим начали отдавать мечи, луки, копья, топоры, сулицы.
        Довольный Петро бегал повсюду, хвалился Лелюку:
        - Видишь, какое доброе дело мы с тобой сделали!
        В кузницах днем и ночью горели горны; кузнецы падали с ног от усталости, но не выходили из кузниц.
        Твердохлебы втроем пошли к Днестру. По дороге их догнали Смеливец и Татьяна. Разговор не вязался. Они медленно шли по лесной дороге. В утренней тишине слышны были шаги, под ногами шелестела прошлогодняя листва. Начиналось свежее мартовское утро. Постепенно становилось все светлее — солнце взошло. И у людей легче становилось на душе. Повеселел Смеливец.
        - Слышите, — сказал, прислушавшись, — какой гомон стоит на Днестре?
        Кончился лес, вышли на опушку. Твердохлеб ускорил шаг, Лелюк не отставал от него.
        Вдоль обоих берегов стояло по пятьсот ладей: на правом берегу — галицкие, на левом — Волынские. Первые ладьи были у пристани, а последние терялись вдалеке. Возле каждой ладьи по десять воинов.
        К пристани подошли Василько Романович, Юрий Домажирич и Держикрай Владиславович, бояре. Воины были на своих местах — вчера строгий наказ давали воеводы. И хотя было еще рано, но людей собралось много — пришли жены, родители и дети воинов. Каждый десяток был окружен родственниками. Заплаканная Татьяна поддерживала Ольгу. Твердохлеб и Лелюк молчали. Смеливец вытирал глаза. С грустью посматривал он на стройного воина Лелюка, который шептал что-то Петру.
        - Лелюк! — начал Смеливец, и голос его задрожал. — Лелюк! Бей врага! Если б Иванко был жив, и он пошел бы с вами.
        Услыхав имя Иванки, Татьяна зарыдала. Смеливец бросился к ней.
        Но в этот миг Василько Романович махнул рукой, и воины начали рассаживаться в ладьи. Заплакали женщины и дети. Ольга обняла Лелюка за шею и не отпускала. Твердохлеб отвернулся. Жена так рыдала, что он сам еле сдерживал слезы. Лелюк, не зная, что делать, поглядывал на товарищей, вскочивших в ладьи, и пробовал разнять руки матери. Но Ольга еще крепче сжала его в своих объятиях. Твердохлеб подошел, отстранил жену, взял ее за руку.
        - Ну, что ты? Послушай, что Василько Романович молвит.
        Их ладья была в первой сотне, и слова воеводы Василька они отчетливо слышали:
        - Вы идете в поход за Русскую землю… — Ветер относил отдельные слова. Твердохлеб слушал рассеянно: рядом с ним рыдали Ольга, Татьяна и Людомириха. — …чтобы враг неведомый, тоурмены, не взял нас в полон… Чтоб ни мы, ни дети наши не жили в неволе иноземной…
        Твердохлеб прикоснулся к плечу Ольги.
        - Отпусти Лелюка. Смотри, он белый как снег, сейчас упадет.
        Ольга, всхлипнув, вытерла слезы и погладила Лелюка по лицу.
        - Что с тобой, сыночек?
        - Ничего, мамо.
        Он обнял ее, трижды крепко поцеловал и прыгнул в ладью. Обняв и поцеловав Ольгу, вслед за ним в ладью шагнул и Твердохлеб. Людомириха еще не отпускала Петра. Она не плакала, но все время повторяла:
        - Вернись, сынок! Вернись, сынок!..
        - Вернусь, мамо! — сдерживая слезы, дрожащим голосом ответил Петро и, в последний раз поцеловав мать, пошел к товарищам.
        Юрий Домажирич и Держикрай Владиславович подошли к своим ладьям и одновременно взмахнули рукой. На ладьях воевод взвились красные стяги. Воеводы сели, и их ладьи тронулись. За ними медленно поплыли другие. А по берегу бежали люди и провожали родных напутственными словами:
        - Счастье с вами!
        - Возвращайтесь здоровыми!
        - Бейте врага!
        - Тато! — звенел детский голосок. — Приезжай!
        Девушки бросали венки цветов вослед своим суженым — пускай плывут с ними, веселят сердца.
        Галичане и волынцы отправились в неведомый путь.

7
        Никогда не был Мефодий в этих степях. И если бы не половчин, блуждал бы он, не зная, куда ехать. Маленький, юркий, как кошка, половчин уверенно показывал путь. Уже несколько дней прошло с тех пор, как переправились они через Днепр, и непривычно было для Мефодия видеть незнакомый край — вокруг, куда ни кинешь взор, раскинулись степи. Не раз вспоминал он о дремучих волынских лесах. Там можно ехать спокойно — всегда успеешь скрыться от врага: и он тебя не увидит, и тропинку, едва заметную, быстро найдешь. А тут, в степи, равнина, и оттого не по себе становилось Мефодию.
        Рано утром, сразу после восхода солнца, Мефодий и половчин вскочили на коней и тронулись дальше. Солнце припекало немилосердно, пожелтевшая трава никла к земле. Мефодий посматривал на небо: хотя бы маленькая тучка появилась! Разморенный Мефодий дремал. Половчин ехал молча, ему тоже надоело блуждать по степи. Всадники въехали в балку, здесь было прохладнее. И кони взбодрились.
        - Выедем из балки, — сказал половчин, — и отдохнем — там вода есть.
        Мефодий обрадовался: балка вот-вот должна кончиться. Но что это? Он падает с коня. Неужели конь ногой в яму попал? Мефодий оставил повод, чтобы посмотреть, что случилось с конем, и почувствовал, что он в аркане. Падая с седла, Мефодий услышал, как завизжал половчин. Хотя Мефодий и сильно ударился о землю, он все же мгновенно вскочил и хотел бежать, но через два шага снова упал со всего размаха — его удерживала веревка. Вскочив во второй раз, он увидел — невдалеке от него стоит низенький человек и держит в своих руках конец веревки. Этот человек улыбался, оскалив желтые зубы; его маленькие глазки сверкали хищной радостью. Обнаглевший монгол издевался над пленным. В голове Мефодия мелькнула мысль: «А вдруг один?» — и Мефодий, выхватив меч, бросился на него. Монгол начал отходить. Но Мефодий не видел, что сзади и сбоку появились монголы, набросили на него еще одну петлю и связали руки.
        Монголы приблизились к Мефодию и с любопытством рассматривали его, переговариваясь на своем, непонятном для Мефодия языке. Мефодий попытался было рвануться в сторону, но монголы крепко держали его на аркане. Побаиваясь его богатырской силы — Мефодий был намного выше самого большего из них, — монголы на всякий случай связали ему и ноги. К Мефодию приблизился высокий оборванный человек со скрученными за спиной руками и заговорил на русском языке:
        - Скажи, откуда ты?
        Половчин уже лежал рядом с Мефодием, тоже связанный, и успел шепнуть ему:
        - Это бродник Плоскиня, я видел его у нашего хана.
        Мефодий не отвечал. Плоскиня подошел к нему поближе и ударил ногой в бок.
        - Ты, бревно дубовое, почто не отвечаешь, когда тебя спрашивают?
        - А я не знаю, кто ты такой, — почему же я буду отвечать?
        - Откуда пришел и куда идешь? — уже ласковее спросил его Плоскиня.
        - Ехал я степью, а степь большая, — ответил Мефодий.
        Монголы прислушивались к разговору, и один из них спросил что-то у Плоскини. Тот ответил ему. Мефодий не понимал, о чем идет речь, но догадывался, что говорили о нем.
        - Скажи, откуда ты и кто тебя послал, тогда тебе руки развяжут и отпустят, — обратился Плоскиня к Мефодию.
        - А никто меня не посылал, я ехал по степи на охоту.
        Монгол снова что-то сказал Плоскине, а затем отдал приказание. Мефодия схватили, положили на коня, привязали, и отряд поскакал на юг.
        Если бы Мефодий и его спутник половчин внимательно смотрели вокруг, то они не попали бы в ловушку, они заметили бы, что монголы еще с утра охотятся за ними. Было их не более десяти человек, и они не решались вступать в открытый бой с неизвестным русским воином. Они скакали поодаль и устроили засаду при выходе из балки. Теперь они мчались к старому Субудай-богатуру, давшему строгий наказ во что бы то ни стало поймать кого-нибудь из русских и привести к нему. Монголы весело разговаривали между собой, подгоняя коня с привязанным Мефодием.
        Субудай сидел в своей юрте. Он был очень зол. Прошло уже несколько дней, как он велел взять в плен хотя бы одного русского, чтобы разузнать через него о намерениях князей, но приказ его не был выполнен. Не одного нукера с джигитами посылал Субудай. Сегодня он решил пригласить к себе Джебе-нойона и всех тысячников из своего и Джебе-нойонового туменов. Нужно было сказать, что настало время двигаться дальше. Войско отдохнуло, набрались силы кони. Уже не страшны половцы-кипчаки — при одном упоминании имени Субудая они удирают. За спиной не угрожает ему хазарская земля. Субудай был доволен добычей, захваченной в хазарском городе Суроже. Как воронье, налетели монголы на город и захватили там множество невольников и разного добра. Напрасно купцы ползали у ног Субудая, умоляя не забирать их товары. Разве мог их послушать Субудай? В руки монголов попали и драгоценные ткани, привезенные из-за моря, и все то, что приготовили для купцов кипчаки, — шкуры, меха и разные другие вещи…
        Отдых закончен, пора уже идти дальше. Субудай сидел на подушке, поджав под себя ноги. Пол в юрте был устлан кипчакскими коврами. Пришел беспокойный, порывистый Джебе-нойон, а за ним начали по одному входить тысячники. Они тихо садились полукругом от порога. Только Джебе-нойон сел рядом с Субудаем.
        Субудай-богатур не любил Джебе-нойона и уже много раз желал ему смерти. Поход был успешным, далеко прошли монголы, выполняя приказ Чингисхана, разыскивая хорезмского хана Мухаммеда. Еще никто не мог удержать стремительного движения слуг Чингисхана, и слава о силе монголов разносилась во все концы. Будет чем похвалиться перед великим повелителем. Но Субудай хотел, чтобы слава этого похода принадлежала только ему. А тут этот ненавистный Джебе-нойон! Не раз он стремглав вырывался вперед, оставляя Субудая позади, а вражеские стрелы почему-то миновали его, и мечи не касались его груди.
        Субудай мог бросить Джебе-нойона — пусть бы со своим туменом шел один на врага. Но Чингис не разрешал им расставаться, и приходилось выручать тумен Джебе-нойона. Но тумен — одно, а Джебе — другое. Как хотел Субудай, чтобы к нему принесли Джебе мертвым! Но битвы успешно кончались, и Джебе возвращался невредимым.
        Тысячники сидели, сложив руки. Субудай молчал, поглядывая на них единственным правым глазом. «Слепой черт», — называли его тысячники, конечно, не вслух, ибо у Субудая были длинные уши, а расправа с виновным была коротка — ему переламывали спину.
        Джебе тоже молчал. Как военачальники, оба они были равными, стояли во главе туменов. Чингисхан не без умысла не назначил никого из них старшим. Так и в поход тронулись. Правда, Субудай, как старший по возрасту и более опытный воин, имел право говорить больше, и Джебе тоже учился жизненной мудрости у «одноглазого волка», как он втайне называл Субудая.
        - Не один раз обошла землю луна, владычица ночного неба, — начал Субудай-богатур, прищурив глаз. — Уже забыли мы, когда в последний раз видели нашего повелителя великого Чингисхана, но так и не нашли проклятого хорезмского шаха Мухаммеда. С чем мы вернемся к величайшему из великих царей земных? Со славой или с позором?
        Тысячники молчали, не понимая, к чему он клонит. Субудай всегда говорил витиевато. Он умолк, закрыл глаз и, будто в такт своим мыслям, качал головой.
        - Будем двигаться дальше! — порывисто вскочил Джебе-нойон. — Великий царь царей не похвалит нас, если мы не пройдем по земле оросов. Богатая добыча ждет нас. Скажем Чингисхану — искали Мухаммеда и не могли вернуть назад свое войско, не разгромив оросов. Что бы о нас подумал великий, если бы мы возвратились отсюда, не выведав, кто они такие?
        - Верно, — подхватили тысячники, — что бы тогда подумал о нас великий? Сказал бы, что бежали от оросов, как шакалы.
        Субудай видел, что тысячники стремятся идти вперед. Он только этого и хотел, но сделал другой ход:
        - А что об этом скажет великий: ведь он не разрешал идти на землю оросов?
        Джебе-нойон снова вспыхнул:
        - Великий Чингисхан послал нас на запад искать Мухаммеда, но он не приказывал останавливаться и возвращаться, если мы встретим другой народ. Стрелы наши летят вперед, а не назад. Мы прогоним оросов туда, где садится солнце, на край земли, а их богатые земли возьмем себе. Здесь богатые степи для монгольских коней.
        - Да, широкие степи! — загудели тысячники.
        - И я говорю, что надо идти вперед, — промолвил после длинной паузы Субудай. — К повелителю нашему мы должны вернуться с победой. Оросы — храбрый народ, и они могут переловить нас, как табун коней. Тогда некому будет и к берегам Керулена добежать. Мы не сможем с ними сделать так, как с кипчаками. Обманули мы хана Котяна, но он, пес шелудивый, убежал к оросам и рассказал обо всем. Оросы не поверят нашим словам, их надо обмануть. Войска у них много, но нет у них такого повелителя, как у нас светлый Чингисхан. Их коназы друг друга не слушают. Мы не будем начинать бой. Сделаем вид, что идем вперед, а сами будем отступать; они погонятся за нами, и мы уничтожим их поодиночке. — Субудай растопырил пальцы, а потом стиснул их в кулак. — Бродник Плоскиня сказал: «Нет у русских старшего коназа». Все их коназы жужжат, как глупые мухи, а мы их — в паутину… И раздавить будет легко.
        В юрту бесшумно вошел нукер, согнулся в поклоне. Субудай расправил плечи и поманил нукера пальцем. Тот подбежал и что-то прошептал. Субудай кивнул головой, и нукер выскочил из юрты. Субудай радостно прошипел:
        - Взяли в плен руса! Сейчас приведут, послушаем, что он скажет…
        Приподняли войлок, и два нукера ввели в юрту связанного Мефодия. Пораженный, Субудай покачнулся, удивленными глазами смотрели на пленного и все остальные. Субудай еще никогда не видел такого великана — Мефодий головой касался потолка юрты. Джебе вскочил и обошел вокруг Мефодия, ударяя плетью по своим голенищам. Среди монголов Джебе считался высоким, но он еле доставал Мефодию до плеча. Субудай велел привести Плоскиню. Бродник вошел и остановился у порога.
        - Расспроси его, откуда он и что знает, — приказал Субудай.
        Бродник подошел к Мефодию.
        - Расскажи, откуда ты и куда ехал, где сейчас князья. Ты в юрте Субудай-богатура, славного полководца монгольского, а он не любит, когда ему перечат или обманывают его. Рассказывай, — уговаривал Плоскиня.
        Мефодий начал отвечать Плоскине. Субудай и Джебе впились глазами в пленного, но вскоре Субудай по поведению Плоскини понял, что пленный отвечает не то, что нужно.
        - Пес! — крикнул Мефодий Плоскине. — Хорошо, что ты сказал, где я. Буду знать, куда привели, но не скажу ничего.
        Съежившись и разведя руками, Плоскиня начал переводить, смешивая половецкие и монгольские слова. Субудай понял, вскочил с подушки и подбежал к Мефодию, ударил пленника кнутом по лицу. Таким бешеным Субудая не видел и Джебе-нойон. Субудай бегал по юрте, а тысячники, прислонившиеся к стенкам, боялись промолвить слово.
        - Скажите ему — пускай расскажет, что делается в Киеве, где сейчас князья. Ответит — и я его отпущу! — крикнул Субудай Плоскине.
        Плоскиня подошел к Мефодию и коснулся его руки, попросив пленного сказать хоть что-нибудь, ибо опасался и за себя: ведь Субудай вместе с Мефодием мог и его казнить.
        Субудай не перебивал их разговора в надежде, что удастся сломить упрямство русского. А Мефодий ругал Плоскиню, обещал оторвать ему голову, как только будут развязаны руки. Плоскиня с испугом смотрел на Мефодия, боясь встретиться взглядом с Субудаем.
        Субудай не мог дальше терпеть. С такими пленными он еще не встречался. Никогда с ним, страшным ботатуром, пленные так не разговаривали. А этот орос унизил Субудая при всех. Зачем только он начал допрос при тысячниках! Теперь они будут смеяться над ним.
        Субудай спокойно приказал нукерам:
        - Уведите ороса, сейчас мне некогда возиться с ним! Приведете его завтра утром.
        Когда все вышли, Субудай позвал тысячника Гемябека.
        - Ты, Гемябек, трогайся к Днепру, ищи оросов. В бой не вступай, заманивай их в степь, к нашему лагерю.
        Глава вторая

1
        На дворе было совсем темно, когда Мефодия вывели из юрты Субудая. Два нукера шли рядом с ним и держались за концы веревки, которой Мефодий был связан. Пленник шел в окружении не менее десятка нукеров — Субудай велел зорко следить за ним. Нукеры знали: если пленный убежит, им завтра же переломают спины.
        Мефодий был так измучен, что думал лишь о том, как бы поскорее упасть на землю и уснуть. Уже трое суток его не развязывали. Монголы, схватив его, мчались без остановки три дня и три ночи, меняя по дороге коней. Сейчас его руки и ноги ныли так, словно они были перебиты. Когда юрта Субудая осталась далеко позади, нукеры толкнули Мефодия, и он упал на траву. Стало немного легче. Нукеры расположились вокруг, вскоре они принесли ужин. Ноздри Мефодия щекотал запах жареного мяса. Он заговорил:
        - Есть ли тут кто-нибудь, понимающий русский язык? Дайте поесть, я ведь живой человек.
        Никто не откликнулся. И Мефодий понял, что среди них нет бродника. Обессилевший Мефодий задремал, ему хотелось поскорее забыть о еде. Вдруг кто-то потянул его за руку, Он замигал, не соображая, долго ли спал. При свете костра он узнал бродника Плоскиню. Старик принес Мефодию кусок мяса.
        - Бери, ешь, — сказал он и поднес мясо ко рту Мефодия.
        Забыв обо всем, Мефодий рвал зубами мясо из рук Плоскини. Ему казалось, что с каждой минутой прибывают его силы. Когда Мефодий съел мясо, Плоскиня принес ему воды.
        - Завтра Субудай снова будет с тобой разговаривать. Если хочешь остаться в живых, отвечай на все, что он будет спрашивать.
        - А ты будешь переводить то, что я скажу?
        - Буду. Так и знай: будешь молчать — и тебя убьют, и меня.
        Мефодий засмеялся:
        - Да ты, я вижу, не обо мне печешься, а о себе.
        Плоскиня разозлился:
        - И где ты, упрямый такой, родился?
        - Родился я на русской земле. А вот ты где родился?
        Плоскиня ударил Мефодия ногой в бок.
        - Сам скажу Субудаю, чтобы тебе спину переломили!
        Мефодий умолк. Плоскиня приставал к нему:
        - Кто твой князь? Из какой земли пришел ты? Только это скажи мне, и больше ничего не надо. Я Попрошу Субудая, чтобы тебя помиловали.
        - А ты знаешь, из какой я земли? — промолвил Мефодий и снова поразил Плоскиню неожиданным ответом: — Из той Русской земли, где честные люди родятся.
        Плоскиня плюнул Мефодию в лицо, встал и исчез в ночной темноте. Мефодий бросил ему вдогонку:
        - Много бродил ты по степям, но, видно, и мать родную забыл.
        Нукеры не обратили внимания на разговор двух русов — Плоскиню они знали, а пленный не был им страшен, ведь он крепко связан. Нукеры шумели, пили, ругались между собой.
        После неожиданного ужина усталый Мефодий быстро уснул. Проснулся он от легкого толчка. В таборе было тихо, монголы спали, лишь кое-где догорали костры.
        - Слушай! — раздался едва уловимый шепот. — Я русский бродник. Плоскиня рассказал мне о тебе.
        Голос умолк, ибо нукер, лежащий поблизости, зашевелился. Бродник приник к Мефодию и, выждав, когда нукер притих, снова начал шептать:
        - Плоскиня молвил, что завтра, если ты ничего не скажешь, Субудай велит тебя казнить.
        От этих слов сердце Мефодия забилось и надеждой, и страхом. Радостно было услышать родной русский голос, и он спросил у незнакомца:
        - Кто ты еси?
        - Ты меня не знаешь. Бродник я. Нас много в дикой степи — мы рыбу ловим в реках, коней пасем. Беглецы мы, от гнева князей да бояр на волю, в степи, убежали.
        - А теперь врагам прислуживаете?
        Обиженный бродник замолчал. Потом он снова обжег ухо Мефодия горячим шепотом:
        - Не служим мы врагу. Нас вместе с половцами в плен захватили. Не все такие, как Плоскиня. Я давно хотел бежать, но боялся, что мне не поверят князья русские. А теперь слушай — тебе помогу бежать и сам вместе с тобой поеду. Знаю, что ты в степи был, что князь послал тебя о монголах разузнать.
        Мефодий хотел схватить бродника за руку, поблагодарить его, но, вспомнив, что связан, только плюнул в сердцах.
        - Тише! — прошептал бродник. — Развяжу тебя, разрежу веревки, и мы поползем отсюда. Я уже приготовил двух коней. Стража спит: я им такого в кумыс подсыпал, что они будут спать до утра.
        Он начал ножом разрезать веревки.
        - Темно, ползи за мной, — прошептал бродник. — Мы в конце лагеря, тут и кони поблизости.
        Мефодий пополз за бродником. Они то и дело останавливались, проверяя, не заметил ли их кто-нибудь. Вскоре сползли в балку. Бродник поднялся и потащил за собой Мефодия.
        - Вот и кони, смотри.
        Мефодий подошел к коню, пощупал его, прикоснулся к седлу и переметным сумам.
        - Еда в сумках, — прошептал бродник. — Бери коня и иди за мной.
        Мефодий взял повод в руки, и они тронулись. Кони ступали так легко, что казалось, будто дорога устлана пухом. Бродник повернулся к Мефодию:
        - Не слышно, как ступают? Я ноги обернул им тряпками. Еще малость пройдем и сядем верхом. А сейчас надень вот татарскую одежду. Надевай! Не беда, что рукава коротки.
        Они остановились. Бродник отвязал от седла узел и подал Мефодию.
        - Поедешь за мной. Встретится стража — молчи. Я буду отвечать им.
        Сели верхом и поскакали что было духу. К утру беглецы были уже далеко в степи и мчались к своим.

2
        Передав коня слуге, Даниил остановился на берегу. Ревел Днепр, на порогах разбрасывая белесую пену, а перепрыгнув через них, катил успокоенные воды дальше. За Днепром раскинулась зеленая степь. Где-то там проклятые тоурмены. Даниил вспомнил, как Мстислав поучал его: и Днепр, и Днестр нужно защищать. Задумался и не услышал, как к нему подошел тесть.
        - Что, Данило, про Днестр думаешь? — улыбнулся Мстислав. — Угадал я? И про Анну…
        Они сели на берегу Днепра и молча смотрели вдаль. Что ожидает их на том берегу? От самого Киева Мстислав ехал озабоченный. Черниговский князь Михайло Всеволодович не захотел идти вместе с галичанами.
        Мстислав доказывал ему, что порознь идти невыгодно: ведь они еще не знают, сколько у врага войска и каков этот враг… Но черниговский князь отказался. Ругались и с киевским князем. Киевляне начали избегать галичан, прятаться от них, и разгневанный Мстислав Удалой приказал спешно идти вперед…
        - Киевский князь стоит на своем, — сказал Мстислав, бросая камешки в реку. — Молвил, что не даст ладей переправляться на левый берег. Но мы и без него переедем. Скоро прибудет тысяча наших ладей.
        Вечерние сумерки спускались на Днепр, окутывали степь. Князья сидели молча. К Даниилу подошел Микула и коснулся его плеча.
        - Княже, на той стороне два всадника.
        Мстислав, услыхав слова Микулы, поднял голову.
        - Где всадники?
        Микула показал рукой, но Мстислав ничего не видел в сумерках.
        - Вон там. Я их уже давно заметил. Слушайте!
        С того берега глухо доносился крик.
        - Люди кричат, княже Данило, — промолвил Микула, приставив ладонь к уху.
        - Крикни — пускай на конях переплывают сюда, и ладью пошли навстречу.
        Мстислав и Даниил спустились ближе к воде. Когда ладья приблизилась к берегу, Даниил воскликнул:
        - Мефодий!
        Мефодий и его спутник выскочили на берег и поклонились князьям. Даниил удивленно посмотрел на своего воина. Лицо Мефодия было бледным, он осунулся и оттого казался еще выше. Короткие рукава чепана едва закрывали локти.
        - Возвратился… В руках у татар побывал… Спасибо, этот бродник спас меня от смерти.
        Все направились в шатер Даниила слушать рассказ Мефодия.
        Русское войско прибывало к Днепру. Через два дня подъехали черниговцы и стали вдоль берега. Киевляне обошли галичан и расположились ниже порогов. А в стороне от них разместились смоленцы и трубчевцы. А там еще куряне, ростовцы… Как ни враждовали между собой князья, но день прибытия галичан и волынцев на ладьях стал праздником для всех. На берег Днепра сбежались воины всех русских земель и обнимали своих братьев. Увеличилось войско Мстислава Удалого и Даниила — десять тысяч новых воинов сошли на берег.
        Вечером Даниил пришел в шатер Мстислава. Старый князь лежал на ковре и пригласил Даниила тоже прилечь.
        - Не идут? — спросил Даниил. Мстислав понял вопрос.
        - Не идут, — хмуро ответил он. — Боятся, что я стану над ними. — Мстислав Немного помолчал. — Вчера послал к нему, а он не захотел приехать, ответил, что болен.
        - Ну и что же? Одни тронемся? — спросил Даниил.
        - А почто здесь сидеть? Еще подумают басурманы, что мы их боимся. Надо перейти Днепр и ударить по ним. Они не идут, боятся нас. Говорил Же Мефодий, что на Калке стоят. Видно, уж знают, что мы у Днепра, но не решаются нападать. Слыхали про русских. Это им не половцы.
        Даниил встал и начал ходить по шатру.
        - Дозволь, я завтра со своей дружиной поеду, попробую.
        Мстислав улыбнулся:
        - Горяч ты, сын мой! Слыхал ведь; у них войска два тумена, — что ты им сделаешь со своей дружиной?
        - А доколе тут сидеть будем? Надо идти вперед, прогнать врагов!
        - Не пойдешь ты один. Завтра наши галичане и волынцы переходят на тот берег, тогда и поедем в степь.
        …Даниил верхом ездил вдоль берега, подгонял ладей-ников, чтобы они быстрее поворачивались. Галицкое и волынское войско переправлялось на левый берег Днепра. К полудню все закончилось, и Даниил, условившись с Мстиславом, помчался в степь со своей дружиной. Под вечер заметили на горизонте всадников, стоявших на пригорке. Даниил мгновенно полетел туда, но всадники скрылись. Русские выскочили на пригорок, но и оттуда увидели только маленькие точечки вдали — татары убегали.
        Вечером Даниил снова говорил Мстиславу, что нужно двигаться всем войском в степь.
        - Пойдем, не спеши, успеешь еще повоевать. Ты посмотри — как только мы переправились через Днепр, за нами и другие князья двинулись. Пускай все перейдут, тогда и тронемся.
        Русское войско сосредоточилось на левом берегу, растянулось большим табором. Время уже и на татар наступать, но князья все выжидали, никто из них не хотел идти за советом к соседу. Воины глухо роптали. Было мало хлеба, все меньше становилось волов — не хватало мяса.
        Тысячник Гемябек строго выполнял приказ Субудай-богатура. Он не приближался к русским близко. Его сотни виднелись вдалеке и бросались наутек, как только русские пытались приблизиться к ним. Даниил упрямо рвался за татарами. Своим бегством они дразнили его.
        Он послал гонцов к Мстиславу с просьбой трогаться поскорее. Наконец Мстислав велел выступать. Волынские и галицкие дружины рассыпались по степи. Половецкая орда двигалась за ними. Хан Котян ежедневно приходил к Мстиславу. С тех пор как перешли Днепр, Котян повеселел: в степи для него были знакомы все дороги.
        Войско медленно продвигалось вперед. Боялись оставить свои возы далеко позади. Да и пешцы — не то что конные дружинники, не поспеть им за всадниками. Ночью отдыхали, а с утра снова шли вперед. Дружина Даниила мчалась все дальше и дальше. Она оторвалась от войска и на ночь располагалась отдельно от общего табора. Мстислав посылал гонцов разыскивать Даниила.
        Уже пять дней длился поход. На шестой день Даниил разбудил своих дружинников рано, на рассвете. Сегодня он хотел во что бы то ни стало догнать татар.
        Рядом с Даниилом ехали Мефодий и бродник — они показывали князю дорогу. С ними был и Теодосий. Ни на шаг не отставал от Даниила Микула. У него в походе много было забот — он должен был все разведывать. Чтобы обмануть татар, на этот раз двинулись вправо, намереваясь настигнуть врага с тыла. Гемябек каждое утро высылал своих гонцов вперед, но, как только показывались русские, гонцы возвращались и сотня его отступала. Русские и Не догадывались, что они постоянно видели одну и ту же сотню.
        В это утро долго никто не возвращался из дозорной сотни. Уже солнце высоко поднялось, а Гемябек все еще спал на разостланных воловьих шкурах. Он приказал Не будить его, пока гонцы не вернутся с вестью о русских. Монголы пасли коней, жарили на кострах свежее конское мясо.
        Гонец прискакал на взмыленном коне и просил разбудить тысячника Гемябека.
        - Что, русов увидели?
        - Нет, сегодня их не видно, куда-то исчезли.
        Нукеры Гемябека не разрешали тревожить тысячника.
        Раз нет русов, так зачем же его будить? Гонец долго пререкался с ними. Тут прибежал перепуганный монгол, который ходил собирать бурьян для костра. Он крикнул, что слева на горизонте увидел всадников. Только тогда разбудили Гемябека, но было уже поздно — Даниил обходил татарский табор с правой стороны. Вчера ему посоветовал Микула: перед рассветом выехать и мчаться направо — где-нибудь да удастся захватить татар, когда-то же ложатся они спать! Такую мысль подал Микуле Теодосий, возвратившись с преследования татарских всадников. «Они следят за нами, — настаивал Теодосий, — и видят каждый наш шаг. А нам надо их перехитрить, обогнать! Тогда они под наши гусли запляшут».
        Так и сделали — опередили Гемябекову тысячу и оказались у нее за спиной.
        …Гемябек вскочил на коня и приказал бежать, но путь был перерезан — русские появились и с другой стороны. Татары вскакивали на неоседланных лошадей и, забыв о колчанах со стрелами, мчались куда глаза глядят. Уже начали долетать до них стрелы русских. Гемябек оглянулся, ударил коня, за ним помчались его воины. После отдыха кони бежали резво, и войско Гемябека быстро выскочило из балки.
        Кони русских были в ночном походе и устали, но Даниил не отставал от татар.
        Гемябек уже видел красный щит русского князя. Монголы сбились в кучу, и Гемябек велел им стать цепочкой, стрелами остановить русов. Но какие стрелы? Колчаны остались в таборе. А русские стрелы роем жужжали, Настигали врага, и сраженные монголы падали с коней. Гемябек резко осадил коня и повернул вправо, к Днепру. Монголы устремились за ним. Скрывшись в широкой балке, Гемябек разделил свой отряд на две части; половину оставил на месте — встречать русов, а с остальными поскакал вдоль балки. Верные нукеры, мчавшиеся за ним, увидели, что из шеи Гемябека струится кровь. В горячке боя он и не почувствовал, как стрела коснулась его шеи и разорвала кожу. От балки у монголов был единственный путь — снова на степную равнину, — но там их непременно встретят русские. Гемябек потерял много крови и еле держался в седле. Нукеры подхватили его и спрятали в кустарнике, а сами поскакали дальше.
        Даниил на скаку повернул коня и увидел, что монголы скрылись в балке. Он велел Микуле с двумя десятками преследовать монголов, а сам помчался с дружинниками к выходу из балки, наперерез убегающим. Но опоздал — половина монголов уже из балки выскочили. Не принимая боя, они изо всех сил гнали своих коней.
        И все же многие погибли в балке. Их гнал Микула со своими дружинниками, а при выходе встречал Даниил. Отряд Гемябека был разбит, пропал и сам Гемябек. Монголы метались по балке, их настигали русские и рубили мечами. Не взяли ни одного пленного — монголы не хотели сдаваться, они отчаянно сопротивлялись. После боя, когда собрано было оружие убитых монголов, дружинники услышали стон и нашли Гемябека. Он метался в горячке и истошно кричал. Шея у него распухла, окровавленная рубашка прилипла к телу. Бродник крикнул:
        - Княже! Да это татарский тысячник, посмотри! — И он сорвал с шеи Гемябека позолоченную пайцзу.
        Вечером Даниил прискакал к Мстиславу с вестью о первой победе. Выслушав зятя, Мстислав позвал бродника.
        - Далеко ли до реки Калки? — спросил он.
        - Еще два дня ходу.
        - Пойдем без остановки, чтобы встретить татар, — заволновался Мстислав. — Если задержимся, они могут сняться и уйти.
        Тысяцкий Дмитрий прибежал и рассказал, что его люди захватили у татар много скота.
        - Будет чем кормить войско! — гордо добавил Дмитрий.
        Мстислав велел трогаться на рассвете и уже не бранил Даниила за то, что тот вырвался вперед.
        Хан Котян с сияющим лицом вошел в шатер Мстислава и обратился к Даниилу:
        - За то, что разгромил ты Гемябека, половцы благодарны тебе. Гемябек глумился над нашими детьми. Княже Мстислав! Дозволь, чтобы с дружиной князя Даниила пошло и войско хана Яруна. Он храбрый воин, поможет князю Даниилу.
        Русские двинулись дальше в степь. Татары уже не подходили к ним так близко. На седьмой и на восьмой день они только на минуту появились на горизонте и снова исчезли. Русские князья всполошились. Весть о первой победе, одержанной Даниилом, вызвала зависть: Даниил и Мстислав завоюют себе славу победителей, а они опоздают! Молодые князья роптали на старших:
        - Галичане и волынцы идут впереди, им и слава достанется, они и добычу захватят. Спешить надо!
        Теперь все князья вели своих воинов за Мстиславом и Даниилом.

3
        Субудай ожидал Джебе-нойона. Он часто посылал нукеров взглянуть, не едет ли горячий Джебе. Условились, что Джебе поедет навстречу русам, а Субудай осмотрит войско, — русы приближались, и бой мог начаться неожиданно.
        Джебе появился неожиданно. Субудай бросился к нему:
        - Что слышно?
        - Русы уже возле Калки, стали на том берегу.
        Субудай испугался, но не показал этого Джебе. Спокойно начал говорить, чтобы ненавистный соперник не заметил его замешательства.
        - Возле Калки? Враг сам идет в ловушку. Так учит нас повелитель, великий Чингисхан.
        - Я привел их сюда, Субудай-богатур. Мои воины, как змеи, ускользали из рук врага, они прикидывались, что боятся русов, и убегали от них. Только отряд Гемябека русы разбили, а самому Гемябеку отрубили голову.
        Субудай воскликнул:
        - Оторвали собаке голову?! Х-ха! Долго лаял этот пес!
        Джебе-нойон знал, что Субудай давно хотел избавиться от Гемябека, и не удивился, что Субудая не опечалило известие 6 гибели тысячника.
        - Будем ждать до утра? — осторожно спросил Джебе-нойон.
        Субудай быстро ответил:
        - Пускай русы ждут, а мы начнем.
        - И я так хотел сказать, — промолвил Джебе-нойон. — Русы спешат за нами, боятся, что не догонят нас! — И захохотал.
        Субудай позвал нукера и велел собрать всех тысячников. Тысячники были наготове и потому мигом все явились — они предчувствовали, что предстоит бой.
        - Обманули мы русов. — Субудай окинул всех взором. — Их коназы думают, что мы бежим от них, и пришли прямо к нам. Завтра они снова будут гнаться, но мы уже не побежим. Соберите всех сотников и напомните им наш закон. Пусть сотники снова скажут десятникам о повелении Чингисхана: если кто-нибудь отступит — казнить десятника. — Субудай умолк. Тысячники хорошо знали этот закон, но не всегда Субудай перед битвой напоминал о нем. А раз уж напомнил сейчас, то, видно, сеча будет великая. Субудай продолжал: — Спать сегодня мало. Солнце должно застать нас на новом месте. Из табора ничего не брать! Голову Гемябека кипчаки возят с собой. Запомните: так будет с каждым, кто не будет беречь свою голову, — добавил он, гневно сверкая злым глазом. — Лучше уж самому носить свою голову на плечах, чем кто-то другой будет возить ее в мешке… Идите к своему войску.

4
        Мстислав Удалой под вечер прибыл на берег Калки. Галичане и волынцы, расположившись табором, разжигали костры. Рядом с ними были половцы, приведенные ханом Котяном. Татары молчали. Это встревожило Мстислава. Неужели бежали? Он сел на коня и поехал вдоль берега. Всюду стояла тишина, татар никто не видел. Даниил с тысяцким Дмитрием молча ехали рядом.
        - Что же это такое? — промолвил Мстислав. — Бродник говорил, что татары остановились у Калки, а их и не видно, нет огней.
        - Может, увидели нас и убежали? — несмело предположил Дмитрий.
        Мстислав ничего не ответил.
        - А где остальные русские князья? — спросил Мстислав.
        - Расположились выше нас по берегу, а князь Мстислав Киевский — около горы, — ответил неожиданно появившийся Микула.
        Мстислав ехал, углубившись в размышления. Он и не заметил, как очутился возле своего шатра. Только теперь ощутил голод — ему казалось, что он вовсе и не завтракал. Слуги несли ароматное жареное мясо.
        - А это что? — спросил Мстислав, садясь на походный стульчик.
        - Кубок, — торопливо ответил слуга.
        - Вижу. Кто принес?
        - Боярин Филипп. Он скоро придет. — Слуга выглянул из шатра и обрадованно сказал: — Да вот и он…
        Через минуту появился Филипп.
        - Я спросил, есть ли у тебя мед, а мне молвили: «Нет твоего любимого меда». А у меня еще есть. — Он тревожно ожидал, что скажет Мстислав, и, почувствовав, что Мстиславу приятен этот подарок, заговорил смелее. — Велел вот корец тебе принести.
        - Спасибо, — вежливо поблагодарил Мстислав. — Садись, вместе и выпьем.
        Постепенно разговор перешел на князей. Мстислав возмущался:
        - Поотворачивались, грызутся, как псы! А в битве не так надо. Растопыришь пальцы — откусят по одному. Кулаком врага надобно бить. А они всяк себе… И Мстислав-тихоня, и черниговцы… Собраться бы… Так я мыслю…
        Филипп вставил и свое слово:
        - Собраться? А Мстислав вчера…
        И подумал: «Что же сказать Мстиславу, как по-своему истолковать вчерашний разговор с киевским князем? Можно сказать что угодно, не пойдет же Мстислав проверять».
        Этот намек насторожил Мстислава Удалого.
        - Что Мстислав?
        - Тихий и ласковый Мстислав — змея. При тебе он льстит, а за спиной по-иному молвит.
        - Что же? — покраснел Мстислав.
        - Молвит, ты всю добычу хочешь себе забрать. Не желает он, чтобы ты старшим был… Молвит, один пойдет.
        - Один пойдет?! — разгневался Мстислав. — Пускай все пропадом пропадут! И мы одни пойдем!
        - И хорошо сделаешь. Что мы, хуже других? — подзуживал Филипп.
        «Подрежут тебе крылья татары, — самодовольно думал Филипп, — а тогда и королю венгерскому легче будет справиться с тобой».
        Филипп разжег в сердце Мстислава угасшую было ненависть. Эта ненависть отрезала все тропинки к соседям-князьям. Гнев заставлял спешить. Что, если кто-нибудь другой первым ударит на татар? Мстислав прикусил губу.
        Давно ушел Филипп, а Мстислав все сидел наедине со своими мыслями. «Нет, не пойду князьям кланяться», — и велел позвать бродника, спасшего Мефодия.
        - Тебе эти места знакомы. Пойди разведай, где татары. Не вернешься — все равно поймаем.
        И удивился дерзкому ответу бродника:
        - Не тебя, княже, боюсь, а совести своей. Не врагу моя жизнь принадлежит, а земле-матери. Не пугай меня!
        …Поздно вернулся бродник. Мстислав и виду не подал, что ждал его с нетерпением. Бродник рассказал, как он пробрался в татарский табор. Татары за рекой, костров не зажигали, но собираются что-то делать — то ли готовиться к бою, то ли удирать будут. Мстислав махнул рукой, бродник вышел. Только теперь обнаружил Мстислав свое волнение, он с горячностью сказал Даниилу:
        - Утром ударим на татар! Ночью они на нас не пойдут. А будем долго ожидать — их и след простынет.
        Даниил обрадовался: его дружина должна первой пойти.
        - Первым пойдешь ты, — после длительного молчания произнес Мстислав.
        Мало кто из галичан и волынцев спал в эту ночь. Да и как уснешь перед битвой, не зная, что ждет тебя завтра…

5
        С рассветом дружина Даниила переправилась через речку, а за ней — половцы во главе с воеводой Яруном. Только столбы пыли указывали, куда умчались воины Даниила. Татары побросали свое добро и убежали, не приняв боя. Войско Даниила летело прямо на вражеский табор. Слева промчались половецкие конники хана Яруна.
        К Мстиславу подъехал сотский и сказал, что вместе с Даниилом бросилась в бой и дружина молодого князя Олега Курского.
        - Не выдержали, — промолвил Мстислав и велел двигаться всему войску.
        Рядом с ним появился Микула.
        - Княже! А мы еще не разведали, где татары. Может, часть пешцев тут оставить: вдруг что случится…
        Мстислав сверкнул злыми глазами.
        - Не твое дело! Всё боитесь, остерегаетесь…
        И Филипп вмешался в разговор:
        - Видишь, княже, хотят сбить тебя с твоей мысли.
        Микула повернулся к Филиппу:
        - Ты? Кто сбивает?
        Филипп окрысился:
        - Такие, как ты!
        - Я? — рассердился Микула.
        Но Мстислав не дал ему кончить и выкрикнул:
        - Делай как велено! Ничего не случится, поедем вперед.
        Галичане и волынцы начали спешно переходить неглубокую реку Калку. Мстислав, выскочив на противоположный берег, поднялся на пригорок, остановился. Он увидел поле битвы. Дружина князя Даниила рубилась с татарами. Татары наседали, но волынцы бросались на них и рубили мечами. По голубому стягу Мстислав узнал Даниила. За молодым князем неотступно Скакали три человека — тысяцкий Дмитрий, Теодосий и Мефодий. Даниил кидался в самую гущу, татары разбегались, а многие оставались лежать на земле. Татары побежали. Мстислав радостно крикнул и бросился направо, чтобы перерезать им путь. Он скакал на быстром своем коне, дружина едва поспевала за ним.
        Но не русские перерезали путь татарам. От Даниила татары бежали к своим — их Мстислав и увидел, когда выскочил на второй пригорок. В долине стояло все татарское войско, готовое к бою, — неисчислимые ряды конницы. Вот она, хитрость врага! Татары бросили на русских лишь несколько сотен, а остальное войско Субудай припрятал.
        Первой мыслью Мстислава было повернуть назад, чтобы собрать все войско. Но эта мысль только промелькнула. Кого собирать? Остальные князья далеко, да и послушают ли они его?..
        Уже не бегут татары от Даниила, а крылом огибают его. Их отход был только маневром. Правое крыло татар уже тронулось. Со свистом и диким визгом скакали их первые ряды. Нужно было принимать бой.
        Даниил, увидев свою ошибку, поворачивал дружину обратно. Он налетел на маленький татарский отряд, вырвавшийся вперед. Прямо на Даниила мчался смельчак — татарский хан. Он с гиком размахивал кривой саблей. Но хан не успел даже поднять руки — упал, сраженный мечом Даниила.
        Даниил велел своим дружинникам отступать, ударил коня и помчался к реке. Татары отстали. В это время сбоку, из-за пригорка, выскочили половцы. Они в беспорядке убегали и смешались с галичанами. Даниилов конь молнией выносил своего всадника из ада боя. Даниил не мог уже видеть, что творится вокруг; он думал лишь о том, как перескочить с дружиной через речку, чтобы соединиться с воинами Мстислава и оттуда снова ударить на татар. Не знал он, что Мстислав неосторожно переправил уже свое войско на эту сторону. Не знал он, что часть половецких конников бежала в сторону от реки и расстроила порядок Мстиславова войска, которое уже готово было броситься на татар.
        Пешцы не успели еще построиться в ряды, как на них с гиком наскочили татары. Но пешцы не дрогнули, стояли стеной. Передние встретили врага остриями копий, поражая ими татарских коней. Те, которые стояли во втором и третьем рядах, метали стрелы, поражая татарских всадников. Но татары наседали беспрерывно, сзади их подгоняли сотники и тысячники. Кое-кто из татар протиснулся в первые ряды пешцев.
        Твердохлеб стоял в первом ряду и не заметил, как в пяти шагах от него татарин сбил с ног копейника, врезавшись во второй ряд пешцев. Острой саблей он со всего размаха ударил Лелюка по голове. Тот покачнулся. Тогда татарин замахнулся вторично, но в это время Петр ловко метнул копье прямо в грудь татарину, и тот слетел с коня. Петр бросился к Лелюку. Он лежал с закрытыми глазами.
        - Дядя Твердохлеб! — закричал Петр. — Лелюк убит!
        В это время перед пешцами промчался на коне Семен Олуевич и приказал отходить за реку.
        - Бери! На руки его бери! С собой понесем! — крикнул Твердохлеб Петру, и они подняли отяжелевшее тело Лелюка.
        Так с ним и побежали к реке. Тут их увидел Теодосий, который выскочил к пешцам, и положил Лелюка в седло.
        - Через речку! Через речку! — кричал он Твердохлебу и Петру.
        - Где же бояре? — возмущенно выкрикивал Твердохлеб. — Люди же стоят, бьются! Этим ли татарам сбить нас? Почто не подумали?
        - Поздно уже! — ответил Теодосий. — Раньше надобно было думать.
        …Русские отступала к реке, за ними рвались передние отряды татар. Уже за рекой Мстислав собрал часть своей дружины и, оставив отряд отбивать татар на берегу, сам двинулся дальше в надежде собрать войско других князей.
        Даниил еще в первые минуты битвы был ранен саблей в грудь, но не замечал раны. Силы покинули его уже за рекой. В голове шумело, трудно было держаться на коне. Он не понимал, почему так отяжелела голова, почему непослушны руки. К нему подскочил Семен Олуевич.
        Волынская и галицкая дружины соединились за Калкой, в степи. Татарские отряды отстали от них, боясь, что русские обманут их и окружат. В степи нужно было принимать открытый бой с храбрыми русскими, а татары брали коварством и внезапностью.

6
        Таяли разрозненные силы русских. Каждый князь отдельно вступал в битву, отрезанный от остальных. А татарам только этого и нужно было. Храбро бились русские воины, но их губила княжеская междоусобица. Смертью платили воины за княжеские раздоры.
        Киевский князь Мстислав Романович, узнав утром о наступлении, задержал свое войско, не велел помогать Мстиславу и Даниилу. Только тогда опомнился он, когда увидел половецких воинов, в беспорядке бежавших мимо его табора, преследуемых татарами. К нему вернулись разведчики, посланные за речку.
        - Княже, вся сила татарская идет сюда.
        Мстислав Романович велел всем собраться к пригорку, поставить вокруг табора возы. Сюда уже прибежала и часть галицких и волынских пешцев.
        Субудай выехал на возвышенность и посмотрел вниз — по обе стороны Калки в разных местах еще вспыхивали стычки. Это русские воины, оставшиеся в живых, до последнего дыхания бились с врагом. Хотя и неравны были силы — по двадцать татар на одного русского, — все же ни один из русских не отдал добровольно своего меча и не склонил голову перед врагом.
        Джебе-нойон уже побывал за рекой и прискакал к Субудаю.
        - Наши тысячи вернулись из степи. Князья Мстислав Удалой и Даниил не сдались, а вместе с половцами вступили в бой и прогнали наших. Будем ли их преследовать?
        Субудай прищурил глаз и едко поддел ненавистного Джебе:
        - Вертишься, как мальчишка. Не послушал меня, выскочил раньше, чем нужно! Подождать нужно было, и все князья были бы в наших руках. Теперь надо хотя бы киевского князя не выпустить. Не лезь вперед, меня слушай!
        Разозленный Джебе огрел своего коня плетью и помчался прочь.
        Бледный Мстислав Романович ходил по табору, призывал воинов:
        - Стойте крепко! Татары силы боятся.
        А татары уже окружили табор киевлян на каменистой горе, засыпали их стрелами, прыгали на возы, но русские сбивали их оттуда. Три дня осаждала визгливая орда русский табор, а табор все стоял.
        - Если сдадитесь, вас отпустят, пойдете к себе домой, — выкрикивали посланные Субудаем нукеры.
        Но русские воины не хотели и слышать об этом. Они еще упорнее оборонялись от татар и наносили им большие потери. Свежие тысячи татар снова и снова бросались на табор.
        Русских воинов было значительно меньше: их много уже полегло в неравном сражении, но оставшиеся в живых продолжали биться. Субудай уже потерял надежду на победу. Он боялся, что возвратятся другие русские дружины и тогда татарам придется и в самом деле бежать, ибо эти русы бьются словно железные; он уже сказал Джебе, чтобы к утру приготовиться к отпору, а если нужно будет — и к исчезновению в степи. Но русские князья не возвратились, а пугливый Мстислав Киевский, поверив слову Субудая, решил прекратить сопротивление, велел отступить и бросить оружие.
        И тут татары еще раз показали свое коварство. Как только обезоруженные русские воины отошли от табора, Субудай велел налететь на них. Татарская конница кинулась уничтожать обессиленных, безоружных воинов. Но и теперь русские не сдались — они срывали татар с коней, выхватывали у них сабли и умирали с оружием в руках. Трагически закончилась для русских битва на Калке. Погибли все киевляне, окруженные в таборе. Двенадцать русских князей попали в руки озверевших врагов. Жестоко издевались над ними татарские воеводы и придумали чудовищную казнь — положили их под доски, а сами расположились сверху и пировали, пока не раздавили всех пленников.
        Стон и плач стоял над Русской землей…
        Оставшиеся в живых воины думали: «Чтобы бить такого врага, мало одной храбрости, нужно объединяться». Но князей и Калка ничему не научила.
        Глава третья

1
        Ночевали в маленьком оселище на берегу небольшой речки. Даниил не хотел оставаться в хате, хотя его и просил о том хозяин-смерд. Неуютно было в доме; от раскаленной печи было душно; грязные дети ползали по глиняному полу, играли с теленком. Жена смерда возилась у печи; муж напугал ее известием о прибытии князя, и она торопливо готовила ужин — варила мясо.
        Даниил, ничего не сказав, вышел во двор. На поляне виднелось несколько хат. Толпившиеся смерды с удивлением рассматривали дружину князя.
        - Ночевать будем во дворе, — буркнул Даниил тысяцкому Дмитрию и велел набросать травы под клеть.
        Дмитрий пошел к смерду, и тот помчался в лес за сеном.
        Даниил молча сидел на колоде. С тех пор как вернулись с Калки, веселость покинула его, говорил он мало, и Дмитрий часто не знал, как подступиться к нему. Черные глаза Даниила глубоко запали, и было трудно поймать его взгляд. Он стал сердитым, вспыльчивым. Он и раньше был горячим, но быстро отходил. Теперь же в дружине его боялись. Редко когда делился он своими мыслями с боярами, стал замкнут. И Анна уже не расспрашивала мужа, что с ним; ибо он только смотрел на нее ласково и просил: «Ни о чем не спрашивай, Анна». Даже свадьба брата Василька не развлекла его.
        Смерд принес большую охапку сена, разостлал его и подошел к Дмитрию. Слуги отвязали от седел медвежьи шкуры и, накрыв ими сено, приготовили постель. Даниил пошел и молча лег, отказавшись от ужина. Дмитрий положил себе травы возле ложа Даниила и тоже лег спать. Замерла жизнь в лесу, потянуло ночной прохладой.
        - Спишь? — спросил Даниил.
        Дмитрий придвинулся ближе.
        - Нет, не сплю, сон не идет.
        - Не идет? И я не сплю. Сколько врагов у нас, дальних и ближних! Судиславы разные возле нас, рядом с нами ходят… — Даниил умолк и немного погодя продолжал: — Филипп сказал мне тайком, чтобы остерегался я Теодосия, что зол он на меня за Иванку, Молвит Филипп: «Теодосий — холоп Владислава и потому затаил злобу. Ударит в спину — не успеешь и опомниться».
        - Теодосий? — удивился Дмитрий. — Нет! Не верь Филиппу! Теодосий…
        - Что Теодосий? — перебил его князь. — Брат мне родной? За что ему любить меня?
        - Брат родной? — смутился Дмитрий. — Почему брат?.. Но и не такой он, чтобы ударить в спину.
        - Не такой? А ударит — и не опомнишься.
        - Не такой, — стоял на своем Дмитрий.
        - Не верь им, смердам!
        Пораженный словами Даниила, Дмитрий не знал, что сказать. Даниил умолк, а потом вдруг перевел разговор на другое:
        - Как ты думаешь, Дмитрий, придут татары на нашу землю снова или не придут?
        Дмитрий колебался, не зная, что ответить.
        - Я думаю, что придут, — продолжал Даниил.
        - А может, и не придут, — прошептал Дмитрий, — ибо убедились, что русские храбро сражаются.
        - Убедились! — с горечью ответил Даниил и снова умолк. — Убедились! Если бы не убедились, то дальше бы пошли, а то вернулись, растаяли как снег. Но они снова вернутся, как только большую силу соберут. Мыслю, что вернутся. А нам — позор.
        - Не нам, княже. Мы столько татар уничтожили! Не бежали мы от них, а били. Стыдно тем князьям, которые не хотели в одну дружину войско русское соединить.
        - Всем нам стыдно, ибо могли мы татар побить, — ответил Даниил. — Думаю про землю нашу. На Востоке — татары, да и тут, на Западе, врагов предостаточно. Венгерский король руки протягивает. Не будет нам спокойного житья, Дмитрий. Говорил я с Кириллом. Он мне по Писанию читал: «Придут, говорит, враги». Да что там Писание! Я и сам про то знаю. Знаю и думаю, как врагов бить. Отец мой Роман не знал отдыха, все думал, чтобы Волынь и Галич соединить, и с боярами не мирился. Не забыли этого крамольники. Сейчас притихли, правда, малость, ибо твердая рука у князя Мстислава. Но это только с виду, а загляни к ним в душу — они сегодня же готовы прогнать Мстислава и снова угров позвать.
        Дмитрий слушал Даниила и только изредка вставлял свое слово. Знал Дмитрий — ни перед кем не открывал Даниил своих мыслей, даже Мирославу не рассказывал ничего. После Калки от стыда он избегал встречи с Мирославом. «Тоскует, — говорил Мирослав боярам. — Не трогайте его, это пройдет. Убивается из-за неудачи на Калке. Близко к сердцу принял».
        - Слушай, Дмитрий, мыслю, что время уже Кирилла епископом поставить во Владимире, — промолвил Даниил и умолк.
        Дмитрий ничего не ответил — не ожидал, что князь начнет об этом. Да и что Дмитрий мог сказать? Знал он, что Кирилл большой любитель книг, из монастырей не вылазит. «Коль Данило так надумал, значит, хорошо», — подумал Дмитрий, но не сказал ничего.
        Дмитрий лежал тихо и незаметно уснул. А утром Даниил разбудил Дмитрия:
        - Вставай, поедем дальше.
        Слуга принес меду и вчерашнего холодного мяса. Перекусили малость — и снова в путь.
        Много дорог в лесу, но впереди Даниила едет смерд и показывает путь. Он пробирается сквозь дубняк уверенно, словно у себя на подворье. Лучи солнца едва пробиваются сквозь тяжелые, густые кроны деревьев. Пахнет гнилыми листьями, трухлявым деревом. Кони пугливо прядали ушами, вслушиваясь в лесные звуки.
        - Скоро поле будет, княже, — повернулся смерд к Даниилу.
        - Где же оно? — спросил Даниил, — Ты молвил, что близко.
        - Уже близко, — успокоил смерд.
        Вскоре выехали на широкий луг. Трава на нем густая и зеленая, кони торопливо начали есть ее. Дорогу пересекала гора, покрытая высокими, стройными деревьями от подножия до вершины. Даниил ударил коня и помчался вперед, к горе.
        - Веди на гору, — велел он смерду, когда они спешились у подножия.
        Под ногами шуршали, скатываясь вниз камешки, но Даниил поднимался, хватаясь за деревья. На вершине он Остановился, сел на упавший дуб. Отсюда было видно далеко вокруг.
        - Как называется это место? Холм? — обратился Даниил к смерду.
        - Холм.
        Даниил подозвал Дмитрия.
        - Вот мы и приехали.
        - Хорошее место, — сказал Дмитрий, оглядываясь вокруг.
        - Второй раз я здесь. С боярами и купцами говорил — и они на том стоят. Города нам новые нужны, где бы люди жили разные, мастера — и ковачи, и кожемяки. И торжище нам вельми нужно — ездят же к нам иноплеменные купцы. Тут и до границы ближе. Переехали границу — и отдыхай в нашем городе. Построят тут клети… Здесь и будет город Холм.
        Даниил оживился после осмотра места для закладки города. Обратно ехал более веселым.
        - Вернемся, Дмитрий, скажем: «Закладывайте новый город, люди! Край тут богат и лесами, и землями пахотными».
        Помолчали. Даниил велел дружинникам отстать, чтобы никто не слыхал их разговора.
        - Тебе только могу сказать, Дмитрий, никому больше. А ты молчи… Тяжко мне… Мстислав Удалой недоброе задумал.
        Дмитрий настороженно слушал. До него доходили слухи, но он боялся спросить у Даниила про его тестя. А теперь Даниил сам начал.
        - Я и не думаю ссориться, а он на меня косо глядит… — Даниил помолчал немного, а потом сказал с ненавистью: — Разум потерял, врагов принимает как родных. Что случилось, в толк не возьму! Одно ясно — обманули его, а это нам во вред. Разрывают они Волынь с Галичем, вместо того чтобы объединять. Судислав у него. В Венгрии скрывался до сих пор, а теперь в Галич прискакал и Владислава привел с собой. Им головы отрубить следует, а Мстислав их приголубил. Обманули старика, наклеветали на меня. Все я про них знаю: у Микулы дружинники хорошие, приносят из Галича новости, да только всё неутешительные… Ну, не печалься, — глянул он на Дмитрия, — не пугайся, мы этим Владиславам и Судиславам головы свернем. — Помолчал и потом еще добавил: — Много думал я про Теодосия, — видно, враги наврали на него. Сказал тебе, а сам не верю.

2
        Судислав на цыпочках вошел в княжескую светлицу. Мстислав лежал на кровати у стены, укрытый мохнатой шкурой. Он не видел, как вслед за Судиславом вошел и Владислав.
        - Лежи, княже. А я думаю — надобно навестить больного человека. И Владислав со мной.
        - Нездоровится мне малость. Спина болит, руки и ноги ломит.
        - Годы уже не те, — тяжело вздохнул Владислав. — А мы к тебе, княже, пришли про Галич поговорить. Купцы вчера с Волыни приехали, и один ко мне пришел. Выпил меду и язык развязал. Говорит, что Даниил сюда собирается. С боярами волынскими сговаривается, говорит: «Доколь на моей отчине будет сидеть князь Мстислав? Он, говорит, хочет меня со света сжить. И на Калке вперед меня посылал, под татарские сабли…»
        Мстислав поднялся на одной руке, мотнул головой. Судислав быстрыми глазами ловил каждое движение Мстислава. А тот рванул покрывало, отбросил его с кровати, вскочил, надел сапоги.
        - Меня прогнать? Безусый мальчишка! — Он подбежал к Судиславу, который уже отскочил к скамье. — Кто тебе сказал? Где тот купец?
        - А тут, неподалеку. Он сам хотел зайти к тебе.
        - Зови его! — крикнул Мстислав.
        Владислав выскочил и через минуту вернулся с рыжим бородатым купцом в длинном жупане, подпоясанном зеленым поясом. Купец несмело заглянул в дверь, затем нерешительно переступил порог и поклонился.
        - Сюда, к столу! — властно сказал князь Мстислав.
        Купец подошел и затоптался возле стола, трусливо поглядывая на Судислава и Владислава.
        - Садись, — махнул рукой князь.
        Купец сел на краешек скамьи и сложил руки на животе.
        Мстислав поднял голову, смотрел на купца воспаленными глазами.
        - Рассказывай! — потребовал он.
        - Мы купцы. Ездим повсюду… И на Волыни были, оттуда давеча приехали. — Купец снова посмотрел на Судислава, тот незаметно для Мстислава кивнул одобрительно головой. — В Подгородье владимирском я ночевал. А пришел ко мне один чешский купец и сказывал, что волынцы собираются походом на Галич.
        - Кто собирается? — потянулся к нему Мстислав.
        - Волынцы. Князь Данило…
        - Что тебе купец еще говорил?
        - Говорил, что князь Данило на тебя сердится, потому как ты его отчину держишь. Такие слухи…
        Князь Мстислав вскочил.
        - Поеду! Сейчас же поеду во Владимир!
        Он зашатался. Судислав подбежал к нему, поддержал его под руки.
        - Куда тебе, княже? Болен ты. Да и что тебе Данило скажет? Только хуже сделаешь.
        Судислав кивнул купцу, и тот выскользнул из светлицы. Судислав подвел Мстислава к кровати.
        - Говорил я тебе, что большую дружину надобно иметь! Это тебе не в Новгороде, где ты каждый камешек знал.
        Мстислав махнул рукой, и Судислав с Владиславом попятились к выходу.
        Мстислав упал на подушки. Почему Даниил так неприязненно относится к нему? Может, Даниил хочет прогнать его из Галича? Окреп, оперился, теперь можно уже и не уважать старшего. Забыл, видно, о помощи новгородской дружины. А Мстиславу возвращаться теперь уже некуда, да и годы не те. Может, Филиппу поручить разузнать, за что осерчал Даниил? Филипп — человек сторонний, ни к кому не клонится, да и осел он в Галиче, где у него поблизости есть оселища; попросился из Владимира, стар уже стал.
        Закололо в груди, стало трудно дышать. Мстислав еле дотянулся до веревочки и дернул. Вбежал слуга. Мстислав велел позвать лечца.
        Судислав вышел из княжеского терема и направился к конюшне, где ожидали слуги с лошадьми. Владислав едва поспевал за ним.
        - Садись в возок! — кивнул Судислав своему спутнику и полез первым.
        Возле него и Владислав примостился.
        - Домой! — толкнул Судислав в плечи возницу.
        У Владислава чесался язык, ему не терпелось узнать, кто был наряжен под волынского купца. Как выехали из крепости на улицы Подгородья, он, оглянувшись, спросил:
        - Кто приходил?
        Судислав сердито кашлянул.
        - Приедем — скажу.
        Когда вошли в светлицу Судислава, хозяин набросился на Владислава:
        - Ну, вот мы и дома! Посторонних нет, тут можно и спрашивать. А то распустил язык при вознице…
        - И тут есть, — хохоча, откликнулся Филипп. Он вышел из-за шторы, которой была прикрыта дверь в боковую светлицу.
        - Тьфу! — плюнул Судислав. — Видишь, болван? Учись, как надобно язык за зубами держать, — засмеялся он. — Ты давно уже здесь? — обратился он к Филиппу.
        - Не так-то и давно. Знал я, что ты скоро приедешь… Рассказывай, что было у Мстислава.
        Владислав удивленно пялил глаза.
        Они сели вокруг стола.
        - Верит… Верит, как маленький ребенок, — потирая руки, сказал Судислав. — Поверил, что Данило враг ему.
        - Хорошо сделал ты, — похвалил Филипп Судислава. — Так и передам королю Андрею, что ты его верный слуга. И очень скоро передам: приехали сюда чешские купцы.
        - Чешские купцы? — Судислав разинул от удивления рот.
        - Чешские! Ха-ха-ха! Ругал Владислава, что он глуп, а сам не догадался… От короля Андрея посланец, он же и от Папы. Теперь будет в Галиче… торговать будет, ха-ха-ха! Купцы купцами, пускай себе свои дела вершат, а вместе с ними и хорошие люди тайком приезжают. Так-то! Теперь Данило и Мстислав тянут в разные стороны, сила их надвое разорвана, а нам этого только и нужно. Хорошо сделал ты, тебе благодарность от короля Андрея. — Филипп полез В карман, достал кожаный мешочек, высыпал на стол деньги и стал перебирать их. — Тебе, Судислав, двадцать гривен.
        Судислав придвинулся к деньгам, протянул скрюченные пальцы.
        - На! — высыпал ему на ладонь деньги Филипп.
        Владислав ерзал на скамье, следил, как Судислав прячет деньги за пазуху.
        - А ты что уставился? — рявкнул Филипп. — На чужие деньги заришься? И тебе вот пять гривен!
        Владислав протянул дрожащую руку.
        - Бери, да не забывай, кто дает!
        Владислав ловко поймал брошенные Филиппом деньги.
        - Лечец у Мстислава не тот, — промолвил Филипп, — надо другого… Похвались, Судислав, перед Мстиславом моим лечцом, скажи, что он и князя Романа лечил, умеет, мол, болезни выгонять… Да ты и сам знаешь, что сказать. Пускай полечит! — Он засмеялся.
        В дверь постучали два раза.
        - Это мой слуга, — сказал Судислав и разрешил войти.
        - К боярину Филиппу человек с его подворья, хочет его видеть, — сказал слуга.
        Судислав глянул на Филиппа. Тот распорядился:
        - Пусть войдет.
        Слуга Филиппа переступил порог.
        - Боярин! От князя Мстислава приезжали. Князь кличет тебя к себе.
        - Иди! — махнул рукой Филипп.
        Когда дверь закрылась за слугой, Филипп сказал:
        - Кличет! Слышишь, Судислав? Пойду помогу больному.

3
        Вечером Кирилл наведался к Даниилу. Он пришел в длинной рясе малинового цвета, в высоком клобуке. На груди у него висел большой золотой крест на серебряной цепочке.
        Даниил улыбнулся, подошел к гостю, обнял его.
        - А я уже побаиваюсь тебя, — пошутил он. — Епископ! Привык уже? Садись!
        Кирилл неловко улыбнулся.
        - Привыкаю…
        - Ну вот, и епископ у нас теперь свой. Привыкай, привыкай!
        - Придется! Не зря же я к письму так вельми пристрастился. Ты сам сказывал, что быть мне в церкви. А я взял меч и поехал твоим дружинником.
        - Знаю, но воевать будем мы, а тебе в церкви быть надобно. Будешь митрополитом! Греки — хорошие люди, но приедет какой-нибудь без языка, и люди его не понимают. Учить грамоте детей боярских надо. В монастыри собирай, пусть учатся, монахов-списателей учи, пусть книги пишут и переписывают на нашем языке, на русском.
        Кирилл внимательно слушал. Уже не первый раз говорит ему об этом Даниил. Вдвоем они часто ходили в монастырь, в писцовую палату, где монахи переписывали книги. Переписчики боялись Даниила — он докапывался до самых мелочей.
        - А это как написал? Не для себя пишешь, после тебя люди читать будут. А ты что накрутил здесь? Какая это буква?
        Монахи посматривали исподлобья на провинившегося и еще ниже склоняли головы над столами, скрипели перьями.
        - Ты же не будешь стоять у книги, когда ее будут читать. Это не буква, а муравей, ползущий по траве. Увидишь ли муравья в траве? Вот так и твою букву. А книгу внуки будут читать.
        Особенно интересовался Даниил украшением книг. Он подолгу просиживал возле монаха, который разукрашивал первые страницы и рисовал заглавные буквы; смотрел, как готовят краски, чтобы они сверкали всеми цветами; следил, как ловко монах кладет краски на пергамент, восторгался удачными рисунками.
        - Больше красок! Разных и для глаза приятных! Рисуй так, чтоб человек захотел взять книгу в руки! — повторял он не раз.
        Вместе с епископом Кириллом Даниил ходил и к ремесленникам, которые изготовляли пергамент. Заходили и подолгу сидели в душных клетях. Даниил расспрашивал, какая кожа лучше всего подходит для пергамента. В предместье Владимира целая улица была занята домами ремесленников-пергаментщиков. Они выкапывали широкие, круглые ямы, выкладывали стены толстыми дубовыми бревнами и сбрасывали туда телячьи шкуры. Был в этом предместье старичок Андрон, который в молодости ходил в Киев, видел, как там в монастырях делали пергамент. От этого Андрона и пошли волынские пергаментщики. Даниил их поощрял, повелел не брать их в войско. С княжеских Земель для них привозили зерно, а монастырские лошади доставляли дрова из лесу. И пергаментщики старались — ровными листами вырезывали они пергамент, выравнивали. Знали — если монахи-писцы пожалуются, то князь не пощадит их.
        Старший монах приходил к Даниилу и подробно рассказывал, как работают писцы, сколько книг написали, хорош ли пергамент. В монастыре уже лежало немало книг в отведенной для этого светлице. Сюда приезжали из Синеводского монастыря и из Выдубецкого, что под Киевом, за богослужебными книгами. Далеко разнесся слух о том, что Даниил к письму прилежен, наследует завет книголюба Ярослава Мудрого, умеет говорить и читать на немецком языке, на венгерском, на польском и на литовском. И с половцами он может толковать, а латинский и греческий языки еще с детства изучил в Венгрии. Славу эту о любви Даниила к языкам поддерживал епископ Кирилл. К нему приезжали монахи из монастырей, и он разговаривал с ними. Учил их, чтобы не только эти книги читали, но и у себя переписывали, да чтобы летопись вели — все записывали, что происходит в городах, в монастырях.
        Даниил велел переписывать не только церковные книги — «Триоди», «Служебные минеи», «Требники». Писец-мних Борис угодил князю, переписав «Слово о полку Игореве».
        Но больше всех уважал Даниил мниха Онисифора, прибывшего из Владимиро-Суздальской земли. Онисифор был славным умельцем, он старательно записывал все, что происходило вокруг. Приезд Онисифора был едва ли не самым большим подарком для Даниила после возвращения брата Василька из путешествия во Владимир. С женой Аленой, бывшей родом из Суздаля, Василько ездил туда на свадьбу шурина своего. Не раз беседовал он там с великим князем Юрием Всеволодовичем. «Разделяют нас леса и степи широкие, — степенно говаривал Юрий Всеволодович, — но сердца русского никогда надвое не разрежешь, едино оно, как и земля наша. Так и брату своему Даниилу скажи. Не приехал я в Киев, когда на Калку собирались. Пускай не гневается. Не к лицу великому князю ехать к кому-либо на поклон. Да и не там сила наша вырастет. А так мыслю, что в этих краях, по эту сторону Москвы-реки, будем силу русскую собирать. А вы хоть и далеко, но одна нас Русская земля породила, берегите ее. И вы дело великое делаете… Людей просишь грамоте уразумленных? Не знаю, кого дать, Видно, мних Онисифор поедет. Давно уж говорил он мне про то. «Хочу, глаголет,
всю Русскую землю увидеть, читал я о ней в древних летописях». Ублаготворю желание Онисифора, вельми приятный к тому случай». А еще напомнил Юрий о том, что не один и не два раза обращались галичане во Владимир-Суздальский, чтобы умельцев ремесленников им дали, что многие суздальцы навсегда остались в Галичине. О соборе Осмомысла вспомнил, и еще больше заинтересовало Васильку то строение. Василько обошел владимирский собор, а по возвращении домой точно так же в галицком соборе побывал и убедился, что и впрямь-таки строили собор в Галиче по рисункам владимирского зодчего: и по величине галицкий собор такой же, как и владимирский, и по внешнему виду как близнец, словно перевезен сюда с берегов Клязьмы.
        Василько передал брату слова Юрия Всеволодовича, и слова те заставили Даниила призадуматься. Поразмыслив, сказал он Васильке: «Верно говорит князь Юрий. Мудро сказал про сердце русское — не разрезать его надвое. Нам, галичанам, к своим тянуться надо, яко младшим братьям. А младшие мы потому, что на краю Русской земли сидим. Не к нам пойдут, а мы туда, к сердцу родины, склоняться должны, ибо оттуда нам и помощь, и защита».
        Может, потому и любил он смышленого Онисифора. Часто слушал Даниил его записи, давал советы, что и как следует лучше истолковать, заново исправить, рассказывал о событиях на Галицко-Волынской земле.
        - Богослужебные книги пускай переписывают другие списатели, — говорил он Онисифору, — то дело не вельми тяжелое, тут ума большого не надо. А ты записывай про жизнь нашу, складно у тебя получается, хорошо. И других приучай выкладывать свою мысль на пергаменте.
        И Онисифор послушно выполнял приказ — учил мниха Бориса, как надлежит летопись вести. Делалось это под присмотром Кирилла.
        - Княже, — завел разговор епископ Кирилл на любимую Даниилом тему, — скоро уже закончат переписывать для тебя «Александрию».
        В прищуренных глазах Даниила засверкали огоньки; вспомнил он, как когда-то Мирослав рассказывал ему о приключениях Александра Македонского.
        - Интересна та книга греческая, Кирилл, про деяния Александра, буду ее читать. Только не теперь. Видишь, какое время, — воевать надо. Пусть кончают. Деревянные оклады обтяните крепкой кожей, чтобы книгу можно было брать в поход… Но только скажу я тебе, — Даниил лукаво улыбнулся, — наши книги не хуже греческих. Прочти, как воевал Святослав, — о нем все русские должны знать! А митрополиты греческие только «Александрию» нам подсовывают. Будем и «Александрию» читать, но и своих воинов не забывайте, пишите книги про русских людей.

4
        Анна молча сидела в светлице и в оцепенении смотрела в окно. Она не оглянулась даже, когда в светлицу вошел Даниил. Он забеспокоился: «Что с нею? Почему молчит?»
        - Эй, кто там? — крикнул.
        «Может, с детьми случилось что», — подумал он и выскочил в сени. Навстречу ему бежал Дмитрий.
        - Прибыл гонец из Торческа, от княгини Хорасаны. Умер князь Мстислав.
        Даниил пошатнулся, пораженный страшным известием. Как неожиданно! Ведь князь Мстислав был еще такой крепкий…
        - Где гонец?
        Даниил пошел в гридницу и, опечаленный, сел у стола.
        - Тебе уже сказали, княже? — услышал он тревожный голос и поднял голову.
        Этого дружинника он знал давно — это был сотский Богуслав, который прибыл из Новгорода вместе с Мстиславом.
        - Расскажи, как умер князь Мстислав.
        - И рассказывать не хочется. Судислав и Владислав загнали его в могилу. Все вокруг него ходили, наушничали, из-за них князь из Галича к самому Днепру, в Торческ, поехал. Уговорили его, что там ему легче дышать будет.
        Одышка его мучила, жаловался, что в груди болит. От него не отходил лечец, присланный Судиславом.
        Богуслав медленно передавал новости; рассказал он и о том, как Мстислав перед смертью велел постричь себя в схиму.
        - Про тебя вспоминал. Я часто сидел возле него. Мстислав хотел тебя увидеть. «Виноват, молвил, я перед Даниилом, гневался на него, а вижу теперь, что во всем повинны крамольные бояре, — нашептывали против Даниила».
        - А где же дружина княжеская? Что новгородцы говорят?
        - Дружина еще там, в Торческе, вся.
        - А куда собираетесь податься?
        - Сюда, к тебе, княже. Послали меня просить, чтобы принял. Воевали мы тут много, и родной нам стала Галицкая земля, как и Новгородская. И дочь князя Мстислава тут. Найдешь ли место для нас?
        Даниил посмотрел на Богуслава. Он давно уже приметил его — приветливого, стройного воина. Сотский стоял, поглядывая на Даниила своими светлыми глазами, и ждал ответа. Даниил подошел к нему, взял за руку.
        - Езжай, Богуслав, и скажи дружинникам, чтоб ехали сюда, в Холм, а кто пожелает — пусть возвращается в Новгород.
        - Никто не хочет возвращаться, — поспешил ответить Богуслав. — Все сказали: «Будем служить князю Даниле, как служили Мстиславу». А княгиня Хорасана вельми плоха, с постели не встает. Видать, за князем скоро пойдет.
        - Езжай, Богуслав, и возвращайся со всеми. А князя Мстислава уже похоронили?
        - Должно. Когда я выезжал, собирались хоронить на другой день.
        Даниил пошел к Анне. Она сидела все в том же оцепенении и молча упала на руки мужу. Но когда Даниил обнял ее, она зарыдала.
        - Не плачь, Анна, горю не поможешь. Князь Мстислав был стар, болезнь его сломила.
        Анна с укоризной посмотрела на Даниила.
        - И не увиделись с ним перед смертью! Два года друг от друга скрывались…
        - Не я скрывался, Анна.
        - А кто же? Он?
        - И не он. Крамольники постылые обманули нас. Идем, приляжешь, отдохнешь.
        Он осторожно взял ее за руку и повел в опочивальню.
        Вечером к Даниилу пришли Василько и Мирослав.
        - Теперь ты один, Данило, остался князем на всю Галицкую и Волынскую землю, — начал Мирослав, — теперь и верши дела. В Галич тебе надобно идти, нужно там порядок навести. А тут, на Волыни, Василька оставить.
        Мирослав сидел у окна, по-старчески спокойный; из-под густых бровей смотрели его умные глаза, и весь он был такой ласковый; высокий лоб его покрывали белые как снег волосы; и борода и усы его были такими же белыми.
        Даниил сказал ему:
        - В Галич надобно сходить, но столице нашей быть в Холме. А ты, Василько, будешь княжить во Владимире.
        Василько вскочил с места.
        - Не надо, Данило, не хочу я один! Будем вместе. Я все буду делать, как ты велишь, а один я не смогу управиться с врагами. Пусть наша отчина будет общей. Сиди, сиди в Холме!
        Крепкая дружба была между братьями. Василько отличался большой храбростью, но никогда ничего не хотел делать без брата. Их дружбе завидовали многие князья.
        Давно уже был построен Холм, и Даниил переехал туда. К нему приезжали гости и дивились красоте Холма. Больше всего Даниил гордился церковью Иоанна Златоуста. В четыре придела была она построена. Возвышаются четыре позолоченных купола. Разноцветными огнями горят на солнце окна; цветное стекло в них, по приказу Даниила, изготовили во Владимире умелые «кузнецы стекла». При входе в алтарь — два столба из цельного камня. Три года обтесывали их мастера. На эти столбы опирается средний, самый большой купол; на нем изнутри изображено голубое небо и золотые звезды. Пол выстлан плитами из чистой меди и олова, — он блестит как зеркало. Двери по бокам украшены белым галицким камнем и зеленым холмским, с резьбой, исполненной дитрецом Авдеем. Плоская резьба на дверях расписана разными красками и золотом. На одной двери изображен Спаситель, а на другой — Иоанн. И всяк, кто приходил Сюда, удивлялся искусной работе Авдея. Даниил ничего не жалел для украшения церкви.
        Авдей с утра до вечера работал, изобретая разные украшения, и шел к Даниилу. А князь выслушивал его, вызывал дворского и повелевал ему достать все необходимое для Авдея. Когда церковь была уже готова, Даниил позаботился и об иконах: привозили их из самого Киева, а одну — из Овруча. Самый большой колокол привезли из Киева, а остальные отливали кузнецы-литейщики тут же, дома, в Холме.
        Слава про Холм разносилась во все концы. Все чаще приезжали сюда и русские купцы из других княжеств, и иноплеменные. Чужеземцы имели тут свое постоянное пристанище — огородили дворы и клети поставили. Про новый город Холм знали и в Киеве, и в Новгороде, и во Владимире-Суздальском.
        Когда закончили церковь, Даниил позвал строителей и велел возвести высокую башню, чтобы с нее видны были все окрестности. Место для башни князь выбрал посредине города. И вскоре выросла дивная башня, видимая издалека. Фундамент ее в земле и над землей был выложен из камня, а стены — из крепкого, тесаного дерева, из сухих дубовых бревен. Даниил велел покрасить ее белой краской, и стояла башня белая, ослепительная как снег, радуя глаз. Возле башни вырыли глубокий колодец. А чтоб земля в нем не осыпалась, обшили стены толстыми деревянными брусьями. Вода в колодце была чистая, холодная. А чтобы удобно было доставать воду, поставили большое деревянное колесо, крутить которое мог и ребенок.
        В честь сооружения города Холма, по повелению Даниила, при въезде в город поставили высокий каменный столб с резным орлом.
        - Орел — птица гордая и смелая, — сказал Даниил, — пускай и наш новый город будет таким же гордым и смелым.
        Спокойно чувствовал себя Даниил в Холме. Окрестные плодородные земли он роздал верным боярам; на этих землях вскоре начали селиться смерды. В Холме не было крамольных бояр, здесь были только преданные Даниилу, побывавшие вместе с ним не в одной битве.
        - …Говоришь, в Холме сидеть? — обратился Даниил к Васильку. — Буду сидеть, но я буду знать, что и в Галиче творится. Надо, надо знать! Без злого умысла против Мстислава посылал я туда своих людей: хотелось выведать, почему Мстислав так холоден со мной. А теперь убедился — не туда свернул Мстислав, погубили его крамольники. Сегодня Микулу жду, должен приехать из Галича, ежели его там не схватили.
        - Микулу не схватят, — уверенно сказал Василько. — Он все предвидит.
        - Неужели и сегодня не приедет? — тихо промолвил Даниил, — Подождем немного. Не таков Микула, чтобы слово свое не сдержать. Хоть и поздно, а прибудет.
        Даниил подошел к окну, словно в темноте можно было что-нибудь увидеть. Прислушался — на дворе громко разговаривали.
        - Ей-богу, это он! — радостно воскликнул Даниил.
        Дверь в светлицу открылась, на пороге стал Микула.
        - Он!
        Микула улыбался, на загорелом от солнца и ветра лице сверкали белые зубы.
        - Не успел умыться, — оправдывался он. — Спешил, чтоб сегодня добраться.
        - Ничего, иди поближе, рассказывай. Да садись ты! — нетерпеливо крикнул Даниил.
        - Был в Галиче, все разведал и все увидел. А меня не видели.
        - Знаем тебя! — похвалил князь находчивого разведчика.
        - Все так же, как и было. Судислав с Владиславом носы дерут, ждут Фильния с войском. А может, пока я сюда доскакал, Фильний и прибыл уже.
        Даниил ударил кулаком по столу.
        - До каких пор будут стоять поперек дороги эти крамольники! Ох, этот Галич! Вот где он у меня сидит, — показал на шею Даниил. — Ещё раз пойдем, выгоним пришельцев из Галича.
        Даниил с дружиной мчался в Галич — вызволять его от венгерских баронов. Спешили дружинники, у каждого горело сердце на врага. Они уже и счет потеряли своим выездам в Галич. Только затихнет буря — тут бы и пожить спокойно, — как снова появляются грабители.
        Теодосий участвовал во всех походах. И теперь тоже скакал вместе со всеми. Поездка была не очень радостной, но Теодосий не унывал. Такой уж был у него, старого бездомника, характер: спит ли во дворе под дождем, сидит ли голоден — не тоскует, всегда весел.
        Он ехал рядом с Микулой в первой сотне, следовавшей за Даниилом.
        - Эх! Если бы знакомого найти, чтоб медом угостил! — вздохнул Теодосий. — Разве к родственнику нашему Судиславу заглянуть… Тот непременно угостит.
        - Ты про мед только и думаешь! — отозвался задумчивый Микула.
        - Про мед всегда думать надо, иначе он прокиснет.
        - В твоем животе много меду прокисло! — поддел его Микула.
        Теодосий хлопнул ладонью по кольчуге.
        - Да живот у меня железный, мед никуда не денется.
        На том бы разговор и оборвался, если бы дружинник, ехавший рядом, не напомнил, что Теодосий не закончил свой рассказ о том, как он монахом был.
        - О! — сказал Теодосий. — Я уже и забыл, что не закончил… Был я тогда мнихом в киевском монастыре.
        - И ты был мнихом смиренным и благочестивым? — бросил кто-то сзади.
        Дружинники захохотали. Теодосий оглянулся и махнул рукой.
        - Ты не был там, а то бы убедился. Вельми уважал меня игумен. Каждый день допытывался: «Ну, как там Теодосий?» Не забывал старик обо мне, бывало, придет: «А ну, дыхни!» Все вынюхивал, не пахнет ли медом.
        - А ты ж не пил?
        - Я? Не пил, право слово, не пил! Не пил, когда спал, либо когда в монастыре меня не было.
        И снова дружинники залились смехом.
        - Сколько еще раз в Галич ходить будем? — спросил Теодосий после того, как хохот прекратился. — Только прогоним супостатов, уйдем — и снова в Галиче нет порядка: враги, как мухи в дверь, летят. Видать, придется тебе, Микула, туг осесть и не пускать никого.
        Дружинники, повесившие было носы, снова оживились.
        - И когда ты, Теодосий, прикусишь свой язык? Устал ведь он, — сказал кто-то из дружинников.
        - Э, нет, мой язык отдыхает, когда я сплю. Я сплю, и язык спит.
        Взрыв хохота снова покрыл слова Теодосия.
        …Между князьями и боярами тоже завязался разговор о Галиче. Василько настойчиво предлагал оставить в Галиче больше войска.
        - Э, брат мой, — сказал на это Даниил, — разве у нас один только Галич? И Владимир надобно беречь, и Берестье, и Холм, и на Понизье надо быть.
        - Надоело уже, — повернулся к нему Василько.
        - Надоело? — переспросил его Даниил. — А все через любезных бояр… Бояре галицкие! Нигде таких нет. Тихие ходят, как кошки, а набрасываются, как волки.
        - А не сделать ли так, как Игоревичи? — вслух подумал Василько.
        - Всех подряд, что ли? — раскрыл глаза Мирослав.
        - Всех! — горячо воскликнул Василько. — Хватит уж с ними нянчиться! И в Галиче стало бы тихо, и король венгерский не совал бы больше носа. С кем ему тогда сговариваться?

5
        Даниил остался в Галиче, а Васильку велел самому управляться на Волыни. Галич надо было утихомирить. Собирались было уже выезжать, как вдруг ночью кто-то поджег терем. Хорошо, что потушили быстро, а то сгорел бы, как свеча, да, может, и Даниил не успел бы выскочить. Разгневанный Даниил жаловался Мирославу:
        - Нет покоя от этих бояр-лиходеев! Но что бы там ни было, а я Галич успокою, истреблю крамолу. Хоть и много сил придется приложить, а истреблю.
        - Долго с ними воевать придется, Данило, — заметил Мирослав.
        - Ничего, мне на роду написано с рождения до смерти не выпускать из рук меча.
        Внешне бояре ничем себя не проявляли — ходили к Даниилу по делам, собирались на совет, не за что было на них гневаться. Купцы приезжали, закупали хлеб, соль, меха, шкуры — торжища в Галиче разрастались.
        Июнь был очень душный, не только днем не спрячешься в доме от жары, но и ночью не уснешь. Разморенный Даниил лежал на широкой лавке и дремал, когда к нему вошел Филипп.
        - Вижу я, что утомился ты, княже, — заискивающе улыбнулся Филипп. — Поедем-ка в мое оселище, оно и называется приятно — Вишня. Охота у меня там хорошая, кабанов много. Да и ягоды уродились густо.
        Даниил согласился. При разговоре с Мирославом сказал ему об этом. Мирослав советовал поехать, но на всякий случай взять с собой побольше дружинников.
        - Все может случиться, хоть и не на войну едешь.
        Филипп поехал раньше, а Даниил — через день после его отъезда.
        По пути остановился в лесу на отдых.
        Дружинники разбрелись по лесу. Хорошо здесь было! Зайдешь в чащу, сядешь под дубом у ручейка или ляжешь на пахучую лесную землю и смотришь на небо сквозь ветви, а небо еле заметно синеет в вышине. Недавно прошел дождь. После дождя снова закипела жизнь. Свистят, чирикают птицы, летают мотыльки, ползают муравьи. Пошевелит ветер ветвями — с листьев падают капли. Вот молодой дубняк. Как расцвечены его листья дождевыми каплями! Они сверкают на зелени, как драгоценные перлы. Дятел, словно неутомимый кузнец, выстукивает свое «тук-тук-Тук»… А как легко дышится в лесу! Даниил никогда не мог долго сидеть в закрытой светлице, распахивал окна, любил воздух. Зеленая поляна — лучшая постель. Сейчас, лежа под дубом, он незаметно задремал. Дружинники расположились вокруг, но так, чтобы князь их не видел, — Дмитрий не подпускал никого. Сам он устроился неподалеку около упавшего дуба, на траве. Теодосию Дмитрий велел следить, чтобы к месту, где уснул князь, не проскочил какой зверь:
        - От зверей-то легко защищать, а вот от дурного человека куда труднее! Зверь что — он бежит прямо на тебя, а человек норовит как-нибудь в спину ударить, чтоб незаметно было, — глубокомысленно заметил Теодосий. — Да еще такой лис, как Судислав…
        - Почто ты его все вспоминаешь?
        - Хорошего человека и словом добрым хочется чаще помянуть, — не сморгнув, с напускной серьезностью ответил Теодосий.
        Даниил отдыхал перед охотой. Филипп обещал, что утром ловчий поведет в такое место, где еще никто не охотился.
        - Если будут кабаны и волки, тогда поедем, — пошутил Даниил.
        - Будут, — ответил Филипп. — Лес велик.
        …Давно уже спит Даниил. И время обеда настало, а он все не просыпается. Дмитрий подошел, осторожно ступая, чтоб не захрустела ветка под ногами.
        - Время будить, — прошептал он Теодосию.
        - Пусть поспит. Сладкий сон лучше обеда. А ежели обед этот еще и без меда, то и вспоминать о нем не стоит.
        Дружинники отошли от поляны, на которой отдыхал Даниил, и сели под дубом. Один отвязал от седла кожаную сумку и достал толстую книгу. Подошел Теодосий.
        - Ты про эту книгу рассказывал, Теодосий? — спросил дружинник, осторожно держа ее в руках.
        - Да, — ответил Теодосий. — Я взял ее во Владимире, в монастыре, чтобы отвезти в Галицкий монастырь, да все отдать недосуг. Хорошая книга. Это писание Иллариона, он митрополитом был когда-то. А называется она «Слово о законе и благодати». Вельми мудро написано про нашу Русскую землю.
        И Теодосий начал читать. Дружинники близко придвинулись к нему.
        - «Похвалим же и мы по силе нашей, малыми похвалами — великая и дивьная сьтворьшаго нашего учителя и наставьника, великаго кагана нашея земли, Владимера, внука старого Игоря, сына же славьнаго Святослава, иже в своя лета владычествующе, мужьством же и храбрьством прослуша в странах многих, и победами и крепостию поминаються ныне и слывуть. Не в худе бо и не в неведоме земли владычьство ваша, но в руськой, яже ведома и слышима есть вьсеми коньци земля…»
        Теодосий прочитал и, гордо посмотрев на всех, воскликнул:
        - Вот какая наша Русская земля, всюду ведают про нее!
        Неожиданно появился Микула.
        - Где князь? — спросил он, вытирая пот с лица.
        Дмитрий цыкнул на него:
        - Тихо! Он спит.
        - Я к нему.
        Дмитрий схватил Микулу за рукав.
        - Куда?
        - Мне нужно.
        - Нельзя!
        - Князь спасибо скажет. Пусти! — вырывался Микула.
        Он подошел к Даниилу и начал будить его. Тот открыл глаза и никак не мог понять, где он.
        - Микула? Что такое? Где я?
        - В лесу, княже. Едешь в гости к Филиппу.
        Даниил протер глаза.
        - Долго я спал. Время ехать.
        - Видно, не поедем, — сказал Микула, — возвратимся назад. Выведал я доподлинно: Филипп намеревается убить тебя, ловушку приготовил. Я свидетеля с собой привел.
        Микула свистнул, и два дружинника притащили связанного человека.
        - Кто? — спросил князь, вскочив на ноги.
        - Он тиуном у Филиппа, — ответил Микула. — Я его тряхнул — он все мне рассказал…
        - Верно? — грозно обратился Даниил к связанному.
        - Так, истинно так! — поспешно забормотал связанный.
        - В гости пригласил, на кабанов охотиться… — с ненавистью выдавил Даниил. — А где он сам сейчас?
        - Дома, в своей Вишне, — ответил Микула.
        - Взять! Вырвать змеиное жало!
        - Сделаю. Мои лазутчики уже там, скоро привезут, — похвалился Микула.
        - Раздавить змею! — воскликнул Даниил. — Коня! В Галич!
        Глава четвертая

1
        Пятнадцать лет прошло после битвы на Калке, пятнадцать долгих лет! И не было ни одного спокойного дня — враги не давали мирно жить. Семья Даниила жила в Холме, но он редко виделся с ней. Часто плакала Анна, провожая его в поход. Не любил Даниил этих минут прощания, они расстраивали его, и он спешил поскорее выехать со двора, хоть и любил жену и детей. Без него похоронили первенца Ираклия. Даниил не упрекал Анну за то, что не уберегла его любимца, — что она могла поделать… Было у Даниила пять сыновей, а осталось четыре: Лев, Роман, Мстислав, Шварно. Но самая большая радость — дочь Доброслава. Третий год ей пошел, но какая понятливая! Щебечет, как птенчик, карабкаясь на отцовские колени, играет его густой бородой. Доброслава!.. В походах каждый день вспоминал о ней; казалось, что слышит звенящий, тоненький голосок: «Отец мой! Отец мой!»
        Дети! Дети! Но усидишь ли дома, около них, когда над отчизной нависла опасность? С запада — венгерские бароны, на севере — племена ятвяжские, и польские паны не давали покоя. А тут еще новый враг протягивал руки к Литве и к Волыни — немецкие рыцари, посланные Папой Римским. Ворвались они в Прибалтику, прикрываясь именем святого креста. В 1202 году создали Ливонский орден меченосцев, называли себя братством воинов Христовых. Но эти «Христовы воины» уничтожали, порабощали, грабили эстов, ливов и леттов.
        В 1226 году между Неманом и Вислой появился еще один жестокий враг — Тевтонский орден крестоносцев, который был основан в Палестине в конце XII века. С благословения Папы Римского Тевтонский орден перебрался сюда из Палестины для покорения литовского племени пруссов. Как и меченосцы, новые захватчики убивали коренных жителей, а их земли забирали для немцев.
        Литовцы напрягали все силы в борьбе с захватчиками-меченосцами и нанесли им поражение в битве над Шав-Лями — Шауляй — в 1236 году. Так смело литовцы выступали против меченосцев потому, что были ободрены русскими. За два года до этого князь Ярослав Всеволодович ходил с новгородцами в поход на землю эстов и разгромил там рыцарей. Разбитые меченосцы поспешили объединиться с Тевтонским орденом. Об этом позаботился тот же предусмотрительный Римский Папа. Он уже готовил новые походы крестоносцев на русские земли.
        Обеспокоенный Кирилл часто приходил к Даниилу в ту осень 1237 года. Все больше и больше прибывало в Холм людей из русского города Дрогичина, спасающихся от ворвавшихся туда лютых рыцарей-крестоносцев…
        Кирилл открыл дверь в сени.
        - Дома князь Данило?
        Отрок поклонился ему.
        - Дома, отче владыка.
        Кирилл поднялся по крутой лестнице наверх, прошел темными переходами и вступил в сени перед княжеской светлицей. На стене в подсвечнике мигала свеча, вот-вот погаснет. Кирилл взял железку и поднял фитиль — пламя ударило вверх, осветило стены. Кирилл открыл дверь и переступил порог. Даниил сидел за столом над книгой и так погрузился в чтение, что не заметил, что обгорел фитиль и задымил светильник.
        - Волосы еще загорятся. Ты глянь на светильник, — сказал Кирилл.
        - О! А я и не вижу, — приветливо отозвался Даниил. — Заходи, будешь дорогим гостем. Почто так поздно? Стряслось что-нибудь? Садись! Садись!
        Кирилл поставил посох, откашлялся, расчесал пальцами бороду. Длинная ряса, пышная борода, спокойные движения — и не узнаешь бывшего дружинника.
        - Сяду, разговор будет длинным.
        Две скамьи возле княжеского стола: одна — для хозяина, другая — для гостя.
        - Много думать надобно, Данило, — промолвил Кирилл. — Вельми нерадостное известие пришло из Рязани, гусляры принесли: снова татары на Русскую землю двинулись, уже до Рязанского княжества дошли.
        Даниил вздрогнул, — никакое другое известие не могло его так поразить, как это.
        - Татары? Да… Мыслил я, что снова придут. Калка началом была.
        - Хоть и зима теперь, но крепости наши надо подправлять, — рассуждал степенно Кирилл. — Может, и не придут татары к нам, может, Бог помилует, но все же надобно думать про это.
        - Думать! И не токмо думать, а делать, — ответил озабоченный Даниил. — Татары и дальше полезут. А у нас снова, как и раньше, каждый сам по себе. — Даниил склонил голову.
        - Почто, княже, ты голову повесил? Ужель так страшен враг?
        - Да нет, не склоняю я голову. Мыслю так, что страшен не враг, а наши междоусобицы. Каждый князь сам себе хозяин. Вот теперь бы созвать князей! Да никто не придет, всех Калка напугала.
        - И напугала, а может, и научила, — глубокомысленно заметил Кирилл.
        - Не научила! Разве хоть один князь подумал, что силы наши надобно собрать воедино? Одни потеряли головы на Калке, а иные думают, что их не касается. Надо крепости подправить — это и зимой можно делать. Гонцов пошлю к тысячникам, сам поеду. А ты знаешь, отче, что беда не одна идет? С двух сторон она движется на Русскую землю.
        - Знаю, потому и пришел к тебе.
        - Придется нам и с рыцарями силами помериться. Вчера пришли наши люди из Дрогичина, сказывают, что оные рыцари похваляются стереть нас с лица земли. Расспрашивал я, что они за воины. Это не то что сотни Фильниевы.
        - Знаю, — вздохнул Кирилл. — Прибежал ко мне поп дрогичинский, видел он рыцарей этих. Говорит, что грозятся они: зимовать, мол, собираются в Дрогичине, а весной — сюда, к нам, в Холм, во Владимир. И про Киев намекают.
        - Слыхал я про то.
        Даниил задумался, потом сказал Кириллу взволнованно:
        - Думаю я: как наших воинов повести в бой, ежели они не видели еще этих рыцарей? Храбры наши воины, но, может, кто и испугается, побежит, да и смелого за собой потащит… А молчать нам, видя ворога на пороге, негоже. Я все мыслю, как на Дрогичин идти и ворога прогнать. Не потерпим, чтоб крыжевники нашей отчиной владели!
        - Золотые слова твои, княже!
        На пороге появился Василько.
        - Иду — слышу разговор. Думаю: «С кем это Данило так поздно беседует?»
        - Заходи, Василько, — пригласил Даниил. — Про Дрогичин говорим.
        - Слыхал я твои последние слова, верно сказал ты, и я уже думал про этот поход.
        - Думайте, не пускайте врага, — сказал Кирилл.
        Даниил пристально посмотрел митрополиту в глаза.
        - А как ты мыслишь? — прищурился он. — Не сговорились ли они ударить на Русскую землю с двух сторон одновременно?
        Кирилл был поражен этим смелым предположением Даниила. Неужели он угадал, неужели враги договорились между собой? Он неторопливо ответил:
        - Далеко татары от крестоносцев. Успели ли они договориться?
        Даниил встал из-за стола, заходил по светлице.
        - Далеко… А сговориться все-таки могли, враги хитры и коварны.
        …Много раз еще Даниил вызывал беглеца из Дрогичина, расспрашивал о рыцарях, об их оружии. Напуганный зверскими расправами крестоносцев, тот кое-что и преувеличивал, но Даниил умело расспрашивал и легко отличал выдумки от истины.
        - А они, княже, на здоровенных конях, и кони в панцирях железных, — рассказывал беглец, — и мечом коня не зарубить. Сверху кони накрыты светлыми попонами, а на тех попонах кресты. И воины все в железо одеты, от головы до ног. В руках они держат длинные копья и тяжелые мечи. На голову надевают железный шлем с двумя острыми рогами, и ни меч, ни сабля их не берет. А сверху надевают они корзно длинное, и по этому корзну кресты и мечи красные нашиты.
        - А как мыслишь, одолеем мы их, ежели они к нам придут? — спросил Даниил.
        Беглец, видя лукавые огоньки в княжеских глазах, не понимал, почему Даниил задал ему такой вопрос, и не знал, что ответить.
        - А ты смелее, смелее говори! — подбадривал Даниил.
        - Не видели мы еще таких на нашей земле. Ох, страшные враги, в железо закованные, как с ними воевать? — боязливо ответил тот.
        - Говоришь, страшные? В железо закованные? А мы попробуем по их железным головам ударить — и ударим! — решительно воскликнул Даниил.

2
        Даниил собрал всех тысяцких и сотских. Тесно стало в гриднице. Многим негде было сесть.
        - Отдохнули! — словно в шутку начал Даниил. — В новый поход настало время собираться. Скоро будет поход. Войско снова надобно готовить. Пойдут не только конные дружинники, пешцев тоже много возьмем. Сани готовить надо. На ятвягов пойдем, усмирить их нужно. Не отдыхать уже нам — снова с Востока татары полезли на Русскую землю. Далеко они еще, да как знать, может, и сюда доберутся.
        Тысяцкие и сотские внимательно прислушивались к словам Даниила.
        - Ятвягов проучим, чтобы на нашу землю не лезли, — говорил он. — Беспокойные они люди. Оттуда возвратимся — тогда и на Восток глянем. А вы войско готовьте, сам буду проверять каждого воина, каждого коня, каждые сани. Мечи точить, новые делать и копья — каждому дружиннику. Топоры ковать такие, чтоб можно было перерубить врага, как бревно. И кольчуг надо много, чтоб и пешцам дать. Немедля начинайте готовить оружие, скоро двинемся.
        Даниил много говорил про топоры. Он долго думал над тем, как бить рыцарей немецких. Закованы они в железо от головы до ног, не возьмешь их стрелами — надо рубить топорами тяжелыми. Не раз он сидел с Дмитрием, размышляя, какими эти топоры должны быть. Не раз они выезжали за город, там туго набивали сеном и землей чучело, надевали на него самые прочные латы и кольчугу и рубили. Не все топоры поражали, иные выщербливались. Выбирали самые крепкие.
        - Вот такие и делать! И быстрее! — повелел Даниил.
        Сам он и рукояти выбирал; долго с Дмитрием примеряли, какая длина нужна, чтобы сподручнее было бить. Все ушли. Остались Василько, Мирослав, Семен Олуевич, Дмитрий и Микула.
        - Не сказал я им, что против немцев пойдем. Не надо говорить, а то у врага длинные уши, может услышать мысли наши.
        Даниил посмотрел на Микулу, тот лукаво улыбнулся.
        - И вы об этом не говорите никому, — продолжал Даниил, — готовьте войско. Не знаем мы нового врага, а я расспрашивал про него и так думаю, что надобно хорошенько приготовиться. У них кольчуги и на конях, и на людях. А еще так мыслю: неповоротливы эти рыцари, железа на них много, они силой могут придавить, когда идут все вместе, и вид у них страшный — даже рога на голове, — но быстро поворачиваться они не могут. Об этом не забудьте. Для этого и пешцы с топорами пусть идут — они нам вельми пригодятся. Как подбегут к рыцарям да ноги коням станут рубить, тогда и страшного рыцаря легче будет бить. А рубить этих закованных воинов будем тяжелыми мечами. И у нас дружинники в кольчугах будут, да только легкие кольчуги нужны, а то воин руки с мечом поднять не сможет и копьем крыжевника не ударит.
        - Я вижу, что ты, Данило, будто с их магистром говорил, все про них ты знаешь, — улыбнулся Мирослав.
        - Что поделаешь, отче! Эти же рыцари-соломоничи, рекомые темпличи, из теплых стран сюда перебрались. Там они владычествовали, да изгнаны были оттуда. А нам надо еще крепче ударить их по голове, чтобы не лезли к нам больше. И еще подумайте: когда в бой пойдем, то криком и шумом не возьмем, ибо рыцарь и не услышит этого крика — у него на голове такой шелом, что всю голову закрывает. Надо, чтобы наши воины не испугались их вида. Эти рыцари стеной стоят. На них идут, а они не шелохнутся, а потом все вместе лезут. Когда в поход двинемся, так возле Дрогичина всем воинам надобно рассказать про рыцарей, поведать, как их бить. Я с вами буду.
        - Верные слова твои, Данило, — сказал Мирослав. — Будешь с нами. Но это еще не все. У тебя только две руки, а воевать руками воинов надобно. Вот эти руки и надлежит вооружать.
        Даниил подошел к Мирославу и обнял его.
        - Приготовимся. Помоги мне. Сам под Дрогичином погибну, но рыцарей не пущу сюда.
        …Рано вставал Даниил, не спалось ему. Он потихоньку выходил из опочивальни, чтобы не услышала жена. Наскоро перекусив, шел к кузнецам, смотрел, как те работали. Там и кони стояли — к ним кузнецы примеряли кольчуги.
        - И что это ты, княже, надумал? Не было у нас на конях таких кольчуг, — удивлялись кузнецы.
        - Не было — так будут. Да еще такие, что никаким мечом не перерубить.
        Пошутив с кузнецами, он шел к плотникам, изготовляющим стрелы. Старики и ночевали в княжеской плотницкой — нужно было сделать много стрел, чтобы и острыми были, и врага повсюду настигали, строгали даже при светильниках.
        Но дольше всего Даниил задерживался у кузнецов, где ковались мечи и топоры. Смекалистые кузнецы сразу разгадали мысль Даниила: топоры нужны не обычные, а такие, чтобы надвое раскалывали железо, тяжелые и удобные в бою.
        - Не делали мы таких топоров, но сделаем, — говорил Даниилу седоусый кузнец.
        Как и многие другие умельцы, он пришел издалека; раньше он где-то на Днестре, в оселище, кузнечил, а узнав, что князь созывает умелых людей заселять новый город, ушел с насиженного места.
        - Ты хочешь, княже, чтобы враг после одного удара земле поклонился? — обратился седоусый к Даниилу. — Выкуем! Смотри, вот секира, я над ней долго голову ломал, пробовал по железу бить. И выходит — надо и лезвие и обух утолщить, тогда так рубанет, что все разлетится в прах. А можно повернуть, да еще и обухом трахнуть.
        Даниил присматривался. «Так, так, этот кузнец смышленый, топор и впрямь будет лучше других».
        - Вот так и делайте! — похвалил он кузнеца и повернулся к Андрею-дворскому: — Всем ковачам вели так делать, пускай сюда придут, посмотрят. А как-тебя зовут? — спросил он кузнеца.
        - Меня? Меня зовут Семеном Острым. От деда прозвище пошло: острые мечи он делал, — ответил кузнец и взялся за молот.
        Даниил наблюдал, как легко летал в руках кузнеца молот. А кузнец, оглянувшись, нет ли кого поблизости, подошел к Даниилу и спросил шепотом:
        - А на какого врага пойдешь? Так мыслю, что на рогатых с крестами.
        Даниил погрозил пальцем и сурово бросил:
        - Молчи! Молчи!
        - Не бойся, княже, старый Семен Острый никому не скажет. Только я так думаю: кого, как не этих супостатов, бить? Заковались они в железо и думают, что русская сила их не возьмет. Вон парень, мех у меня раздувает, он из Дрогичина бежал, отца его эти изверги замучили… — Семен помолчал немного, вздохнул. — Сначала руку отрубили, потом под копыта его бросили, а когда натешились, голову отрезали… Да будет счастье в бою и тебе, и всем твоим воинам!
        Даниил ничего не ответил. «Вот тебе и не знает никто о походе!»
        - Говорили про это в кузнице? С кем говорил?
        - Что ты! Это я сам так мыслю, но никому не открывал свои догадки, — ответил кузнец.
        - И не открывай, молчи. Рано еще об этом речь вести.
        - Понимаю! — поклонился Семен. — Как велишь, так и сделаю. Только прошу: будешь в бою — посмотри, как мои секиры рубят.
        Даниил приветливо простился с кузнецом.
        …Выезжал Даниил во Владимирскую волость, проверял, как пешцы собираются. Мирослава погнал в Берестье, а Дмитрия — в Перемышль. Микуле велел:
        - А ты следи, чтоб ни единое слово до немцев не долетело.
        Даниил устал, осунулся за эти дни. Когда приезжал домой, Анна бросалась к нему:
        - Ты хотя бы отдохнул, с детьми повидался!
        - Отдохну, Анна, когда возвратимся из похода.
        Дети ластились к нему. А тринадцатилетний Лев смотрел исподлобья, догадывался, что отец в дальний путь собирается, но боялся попросить, чтобы и его взял с собой. Девятилетний Роман тараторил без умолку:
        - И нас, отец, в поход возьми! Чего мы возле мамы будем сидеть? У нас уже и мечи, и копья есть…

3
        Уже три дня шло войско Даниила. Из Холма путь лежал на Угровск, а оттуда надо было дойти до Припяти, пока еще морозы стояли. Даниил торопился — могла наступить оттепель и помешать походу. А весна и впрямь пришла. Воины знали — идут на ятвягов — и сетовали на князя, что погнал их в такую пору. Но вдруг за Кобрином Даниил свернул влево, сотские метнулись к тысяцким.
        - Не по той дороге идем, — приставал к Дмитрию сотский Богуслав.
        - Оставь, Богуслав! Ты думаешь, что князь Данило не знает дороги?
        - Да не туда же идем! На ятвягов надобно брать направо, а это на Дрогичин.
        Дмитрий подтрунивал над Богуславом:
        - Ты такой воин, что и дороги не знаешь! Не горячись, князь велел сворачивать сюда.
        - Но меня дружинники терзают, — не успокаивался Богуслав.
        - А ты им скажи: «Воеводы знают, куда вести».
        Дорога совсем испортилась, кони шли тяжело, да еще и сверху иногда поливал дождь. Началось весеннее бездорожье. Не всегда находили оселище для ночлега, и часто приходилось ночевать в лесу. Тогда разводили костры, сушили одежду, варили еду.
        Только теперь Даниил велел сказать воинам, куда они идут. Дружинники и вои-смерды сразу стали веселее, перестали бранить бездорожье. Все слышали о немцах-крестоносцах и потому сейчас обрадовались, узнав, что идут на Дрогичин изгонять врага.
        - Весна нам на руку, — подбадривал Даниил свое войско, — немцы спят спокойно и думают, что в такое время никто не пойдет на погибель, а мы им покажем, что русским всегда сподручно — и в зной, и в стужу, и в непогоду, и при солнышке ясном.
        Во время переправы через небольшую, но бурную речку конь Дмитрия споткнулся, и Дмитрий упал в воду. К нему бросились дружинники, но всех опередил Мефодий. Спрыгнув с коня, он схватил Дмитрия на руки и перенес через реку.
        - О, смотрите, Мефодий второй раз уже Дмитрия спасает! — кричали дружинники.
        А Мефодий, неловко улыбаясь, снимал постолы и выливал из них воду. Об этом сообщили Даниилу. Он прискакал к берегу и велел немедля дать обоим по два корца меду, чтоб не простудились.
        Мефодий ответил Даниилу:
        - А ты не беспокойся, княже, водичка тепленькая, ничего со мной не случится. Это святая купель для нас.
        Дворский Андрей позвал деда Гостряка. Даниил взял его в поход, ибо был он славный лечец, от простуды ли, от живота ли, — словом, от всяких болезней хорошо лечил. Знал он много трав, настаивал их на разных водах, с медом переваривал. Прогнали было деда Гостряка с княжеского двора: наговорил на него всякую всячину лекарь Прокопий, который убежал на Русь из Византии, от крестоносцев, с молодым царевичем к галицкому князю Роману. Жил этот Прокопий в Галиче, а потом с разрешения Даниила в Холм переехал. Завидовал он русским лечцам, кичился своей ученостью, а лечец Гостряк сбил его спесь, вылечив Мирослава от лихорадки. С тех пор и начал Прокопий возводить на Гостряка разные поклепы. Даниил недолюбливал заносчивого византийца.
        - Льстивостью болезни не лечат, — повторял он, — а ума у Прокопия не больше, чем у Гостряка.
        Так и остался Гостряк лечцом при войске.
        Гостряк прибежал к Дмитрию, когда тот переодевался. Дед потрогал лоб тысяцкого — не начинается ли горячка, — дал выпить зелье.
        - Выпей, боярин, вельми помогает от простуды, — хлопотал лечец.
        Дмитрий выпил, а Мефодий отказался. Все смеялись, говорили — шутит Мефодий, — а он и на самом деле, вылив воду из постолов, снова надел их и сел на коня.
        О приближении русского войска немцы узнали только тогда, когда оно было под Дрогичином. Смерды в оселищах видели войско княжеское, но молчали. Кто побежит к врагу на своих наговаривать? Кто пойдет к разбойникам, которые уже сожгли множество оселищ и городов, уничтожили сотни русских людей?
        - Крест на них, да душа не христианская. Это псы, — говорили люди о рыцарях, радостно встречая родное войско.
        Даниил послал Дмитрия лесом, велев ему со своей дружиной зайти с противоположной стороны.

4
        Чванливый Брун был потрясен. Как это князь Даниил разгадал его намерения? Брун мечтал пойти весной на Владимир, а оттуда на Холм. Ему уже мерещилась богатая добыча. Он слыхал — только в одном новом храме, который построил Даниил, сколько золота! Худой, злой, Брун стиснул пальцы так, что суставы захрустели. «Этот русский князь еще отведает рыцарского меча!»
        Брун обошел всю Европу. Завистливый и скупой, затаив злобу на старшего брата, получившего в наследство отцовский феод, он тронулся на Восток с такими же, как и сам, любителями наживы. Эти друзья подговорили его вступить в орден тамплиеров. На плаще Бруна заалел крест, он стал крестоносцем. Брун мечтал вернуться на берега Рейна с большой добычей и со славой защитника Гроба Господня. Но до Иерусалима Брун не добрался. Вместо этого священного города он попал в византийский Константинополь в 1204 году, во время четвертого крестового похода. Он уже собирался вернуться домой с награбленным добром, как заболел вдруг лихорадкой, и друзья освободили обессилевшего завоевателя от излишнего груза — от награбленного им золота и прочего добра, опустошили его карманы. Будущее сулило Бруну мало хорошего.
        Оставив мысль о Гробе Господнем, тамплиеры двинулись на север, к Балтике, чтобы там согнать людей с их земли и расчистить место для ненасытных немецких баронов. Потом тамплиеры перебрались на берега Вислы. У них была одна цель, одно стремление — двигаться на восток, захватывать землю для тех, что всюду хотели быть хозяевами, а исконных жителей прибалтийских земель не считали за людей, их можно было резать, жечь, истреблять.
        Тут можно было добыть землю и приобрести рабов, которые будут обрабатывать ее. О, Брун покажет теперь своему брату, на что способен рыцарь-крестоносец! Он, Брун, уже магистр ордена, ему подчиняются крестоносцы. А после победы над русскими к нему с большим уважением будет относиться и Папа Римский. Если б только отец мог встать из гроба и посмотреть на Бруна! У Бруна уже есть земля, много земли вокруг Дрогичина. Теперь нужны только деньги, золото. А все это там — в Холме, во Владимире, у русских.
        Брун поморщился, закрыл глаза, вспомнив смерда, которого он видел у Дрогичина. У смерда взяли коня, смерд бегал по двору и просил, а потом начал требовать. Брун приказал отрубить ему голову. Тогда к Бруну со слезами бросилась жена смерда. Он выхватил меч и, как ветку с дерева, срубил непокорной женщине голову. Ребенка, который бегал под ногами и рыдал, он просто раздавил кованым сапогом. «Вот так будет и с Даниилом. Не покорится — наступлю на голову».
        И вдруг известие — русские идут на Дрогичин! Невероятные слухи! Это враги Бруна выдумали, чтобы его напугать! По такому бездорожью нельзя не только проехать, но и верхом пробраться: вода, грязь, реки вышли из берегов. Не может быть, чтобы шло войско! Брун метался по светлице. Дергался и закрывался поврежденный в бою левый глаз. Бритое, испещренное морщинами лицо его с отвисшими щеками дрожало, как студень.
        Брун позвал старших рыцарей.
        - Отец наш духовный Папа Григорий благословил нас на борьбу с язычниками и с теми, кто не признает власти святого Рима. В руках у нас святой крест, мы несем на Восток свет истины. Решили мы просветить русских, А они противятся. Князь Данило Галицкий двинулся против нас, к Дрогичину подходит. Потерпим ли, чтоб русские мешали нам?
        Рыцари выхватили мечи и закричали;
        - Не потерпим! Уничтожим русских!
        - Они уже близко. Ждать больше нельзя. В городе нас переловят по одному. Надо выступать на бой. Встретим их у города и разобьем. Они разбегутся, как только увидят нас!

5
        Утреннее солнце выплывало из-за леса, освещало дорогу русскому войску, играло лучами в замерзших за ночь лужах. А потом надвинулись тучи, низко поползли над лесом, стало пасмурно.
        - И солнце не хочет на паршивого Бруна смотреть, спряталось! — шутил Теодосий.
        До Дорогичина было уже рукой подать. Что им там приготовила судьба? Медленно движутся русские полки. Впереди идет головная дружина, за ней — дружина Демьяна. Василько взял себе берестейскую дружину. А за ними — пешцы. Даниил не подгоняет войско, чтобы пешцы не выбились из сил. Микула передал князю вести, принесенные лазутчиками: рыцари расположились невдалеке от города. А вскоре и все их увидели…
        Даниил остановился, подозвал Демьяна, Василька и Мирослава, велел им выстраивать войско.
        Выглянуло солнце и осветило рыцарей. Засверкали щиты и наконечники копий, заискрились диковинные рогатые немецкие шеломы. Рыцари плотными рядами стояли по обе стороны дороги. Даниил внимательно всматривался. Всадники застыли, как неживые, изредка лишь конь ударит копытом. Даниил подумал: «Было бы лучше, если бы они растянулись в длинный ряд и стояли не так плотно, — тогда можно было бы рассечь их на части. А теперь нелегко будет с ними справиться». Грозный вид рыцарей сначала ошеломил русских воинов, каждому невольно вспомнились слова Даниила: и верно, с таким врагом им не приходилось еще встречаться.
        Брун выехал вперед и, что-то крикнув, махнул рукой. Рыцари продвинулись на несколько шагов и снова остановились. Двигались они молча. Тишину нарушало лишь глухое позвякивание оружия да храп коней.
        - Гляди, гляди! — закричал Мефодий, когда ряды рыцарей по сигналу Бруна зашевелились.
        Бросались в глаза красные кресты. Они были всюду — и на попонах, и на щитах, и на рыцарских корзнах, и на шеломах. Русский лагерь безмолвно смотрел на врага.
        Андрей вывел свою дружину направо от дороги. Василько двинулся в левую сторону. Дружина Демьяна осталась посредине. Мирослав повел пешцев вперед и поставил их перед Демьяном. Всех угнетала зловещая тишина. Василько подскочил к Даниилу, голос его дрожал:
        - Начинать? Или пускай они начнут?
        Даниил не успел ответить, только рукой показал — немцы задвигались. Даниил снял шелом и перекрестился, потом спокойно надел шелом, опустил забрало и поднял руку. Первыми тронулись пешцы. В первом ряду шли лучники. Пустив стрелы, они должны были выхватить мечи и отойти к копейникам. Твердохлеб был в первом ряду, неподалеку от Мирослава. Он ничего не видел перед собой, кроме белых покрывал с огромными крестами. Он быстро наметил, куда пускать стрелы: ноги коней не были защищены панцирем, и животы были открыты.
        Мирослав, не оглядываясь, двигался вперед.
        На мгновение перед Твердохлебом промелькнул образ Лелюка, он вспомнил битву на Калке. Встала в памяти и Ольга с ее наказом — обязательно возвратиться домой. Твердохлеб улыбнулся, вспомнив свой ответ: «Так ты иди с нами, будешь врагам говорить, чтобы не попадали в меня».
        Он шагал сосредоточенно, и в сердце его все сильнее разгоралась ненависть. «Лезут! Лезут, собаки! Там татары, а тут эти, с крестами… Думаете, я забыл сына моего, вороги проклятые? А ну, сюда, сюда, ближе! Отведайте русского меча!»
        Мирослав что-то кричал, но Твердохлеб не мог ничего понять, он только видел, что русские начали уже метать стрелы. Он давно выбрал себе цель. На него мчался рыцарь на огромном черном коне. Твердохлеб на мгновение затаил дыхание, прицелился и отпустил тетиву. Стрела впилась в черную конскую ногу. Конь остановился, завертелся на месте. Попала в цель не только Твердохлебова стрела — уже десятки их впились в ноги рыцарских коней.
        Рыцарь на черном коне все же двигался вперед. Твердохлеб быстро отбросил лук за спину, схватил топор и снял с плеча щит. Едва он успел накрыть голову, как загрохотало железо — рыцарь хотел ударить Твердохлеба по голове. Щит спас его от первой опасности. Твердохлеб отпрянул в сторону, и черный конь пролетел мимо. Твердохлеб так разгорячился, что не видел ничего, кроме этого рыцаря на черном коне.
        - Так ты голову хотел мне отрубить? — крикнул Твердохлеб, хотя в шуме никто и не слыхал его слов.
        Он не спускал глаз со своего противника. Откинув щит прочь, Твердохлеб двумя руками ухватился за топорище, чтобы лучше было размахнуться.
        - Не удерешь! — кричал Твердохлеб.
        Рыцарь не мог далеко отъехать, так как русские шли плотным строем. Вот его конь снова повернул на Твердохлеба.
        - Ага! Сюда, сюда! — выкрикнул Твердохлеб и изо всех сил взмахнул топором. — Ге-ех! — и рубанул по туловищу рыцаря.
        Рыцарь выпустил поводья, пошатнулся.
        - Что, не понравилось угощение? — закричал Твердохлеб и ударил его еще сильнее.
        Рыцарь свалился на землю.
        Откуда-то неожиданно появился Теодосий. Он увидел, что Твердохлеб свалил рыцаря, и одобрительно помахал рукой.
        - Бей их, Твердохлеб!
        Он мчался к Демьяну с приказом Даниила.
        Хорошие топоры изготовили русские кузнецы! Не спасли врага и железные латы!
        Твердохлеб топором поражал коней, бил рыцарей по ногам. Что делал бы Твердохлеб без топора в этом бою? Не раз уже с благодарностью вспоминал он умельцев кузнецов.
        Оглянувшись, Твердохлеб увидел, что первую вражескую волну сдержали пешцы-стрелки, остановили топорами. Рядом появились пешцы-копейники. Они копьями кололи рыцарских коней, приседали, укрытые щитами, и снова вскакивали. Мечники защищали копейников своими щитами, потому что у копейников обе руки были заняты. Твердохлеб видел, как копейник сбил рыцаря с коня. Рыцарь пытался подняться и уже размахнулся мечом, но тут же был снова свален метким ударом топора. Второй пешец со всего размаха ударил топором по щиту своего противника, ухватился рукой за его копье и стащил рыцаря с коня.
        Дружинники вступали в бой вслед за пешцами. Демьян видел, как немцы врезались в строй пешцев и немного потеснили их назад. Многих пешцев вовсе не было видно — они смешались с толпой рыцарей. Демьян никак не мог найти Мирослава. Рядом с ним дружинники с копьями мчались на рыцарей. В ушах шумело — мечи, копья, щиты, панцири, шеломы зловеще звенели, словно ковачи пробовали новое оружие в кузнице.
        - Где их старший рыцарь? — воскликнул Теодосий.
        - Видно, вон там! — закричал Мефодий и рванулся туда, где правое крыло дружины Демьяна сгрудилось вокруг рыцарского стяга.
        Рыцари не отступали ни на шаг. Они помнили приказ Бруна — не разделяться, стоять рядом, рубить и колоть русских. Этим Брун хотел напугать воинов Даниила, заставить их поверить, что рыцари, закованные в броню, никогда не отступят. Но приказ Бруна рыцари не выполнили. У русских дружинников были такие же длинные копья, как и у немецких рыцарей. И как только дружинники появились, многие рыцари струсили. Русские мчались прямо на них, не боялись ощетинившихся копий, выбивали их из рук рыцарей, усиливали натиск. Выбитых из седла русских дружинников топтали лошади. Но вместо павших появлялись другие, смерть товарищей только больше озлобляла их против врага.
        Демьян приказал отойти, в рядах рыцарей раздались крики радости. А Демьян, отведя дружинников, вдруг свернул в сторону и налетел на рыцарей слева. Брун был в центре. Теперь ему стало ясно, что русские обманули его. И он поспешил двинуться на этих смельчаков. Но сделать уже ничего не мог.
        В это время к месту схватки прискакал Мефодий. Отважный дружинник видел перед собой стяг с огромным красным крестом и неудержимо стремился к нему. Стиснув в руках топор, Мефодий мчался вперед. Вдруг он почувствовал удар — рыцарь рубанул мечом по топору, — но холмское железо выдержало, зазвенел, выщербился вражеский меч. Мефодий не сводил глаз со своего противника. Размахнувшись, он ударил его топором по голове. Рыцарь покачнулся, а Мефодий, не дав ему опомниться, со всего размаха ударил вторично, и рыцарь рухнул с коня.
        Даниил хорошо понимал, как важна подвижность в бою. Русские воины были поворотливее, на них было меньше железа, и это выручало их. Мечом не сразу можно было поразить рыцаря, закованного в железо, но русский воин сам мог уклониться от удара, быстро извернуться и снова насесть на врага.
        Мефодий, словно на крыльях, летел к сгягу. Его теснили рыцари, но ни один не остался в живых — все узнали на себе тяжелую руку Мефодия.
        Рыцари уже оставили мысль разрезать войско русских на части. Брун волновался, кричал, чтобы отступали к Дрогичину, но Даниил разгадал этот замысел и решил сорвать его. Он послал гонца к Васильку, чтобы его дружина поспешила к городу и отрезала путь врагу. Даниил волновался: где же это задержался Дмитрий?
        Сбившись в кучу, рыцари уже не нападали, а только отбивали атаки русских. Даниил подъехал к Демьяновой дружине в тот момент, когда Демьян бросал дружину в новую схватку, чтобы расстроить вражеские ряды.
        - Стяг захватывайте! — крикнул Даниил.
        Конечно, Мефодий не мог услышать слов князя, но он и без того яростно бросался в гущу рыцарей, а за ним пробивались дружинники. Крестоносцы дрогнули, их строй нарушился, и Мефодий достиг цели. Стяг был в левой руке огромного рыцаря. Мефодий ухватился за древко стяга. Рыцарь занес меч и ударил Мефодия. Теодосий спас друга. Он не дал рыцарю повторить удар — пронзил врага копьем. Стяг был уже в руках русских. Мефодий во весь опор поскакал с ним к своим.
        - Наклоняй, наклоняй! — закричал не отстававший от него Теодосий.
        Когда стяг опускался, это значило, что погиб главный в войске.
        - Тут Брун, хватайте его, — велел Даниил.
        Он узнал его по попоне и по щиту, на которых большие красные кресты были обведены золотом.
        - Не убивать его! — кричал Даниил. — Берите живьем!
        Увидев, что стяга нет, а на месте, где был Брун, кипит бой, рыцари стали поспешно отступать к городу. Но там их встретила дружина Дмитрия, выскочившая из засады.
        Яростно пробивались рыцари, лезли на копья, подставляли себя под топоры, хотели стремительным натиском прорваться.
        На лугу бегали рыцарские кони без всадников, тут же метались и кони погибших дружинников.
        Бой длился до полудня. Уцелевшие рыцари бежали дальше, за Дрогичин. Даниил послал разыскать Мирослава. Его нашли возле убитого им рыцаря. Мирослав лежал с закрытыми глазами.
        - Гостряка! Гостряка! — крикнул Даниил.
        Гостряк торопливо снял кольчугу с Мирослава и приник ухом к груди. Даниил от нетерпения не мог устоять на месте.
        - Жив! — прошептал Гостряк. — Будет жить. Только сознание потерял от удара.
        Даниил глубоко вздохнул, стал на колено, склонился над Мирославом.
        Подобрав на поле убитых товарищей, русские собирались под свои стяги.
        После разгрома под Дрогичином разбойники обратили свой взгляд на север. Оттуда, с севера, решили они нанести русским новый удар. Момент был удобный: с северо-востока на Русь напали татары, горели русские города. Вместе с немецким орденом решили попытать счастья и шведские феодалы. Всех подстрекал Папа Римский, которому хотелось объединить силы Тевтонского ордена со шведами.
        Глава пятая

1
        Одна за другой приходили печальные вести: татары разрушили Рязань, Владимир, Москву, докатились до Твери.
        Даниил послал Дмитрия в Киев, к Ростиславу Мстиславичу, князю Смоленскому, который недавно овладел стольным городом. Даниил пытался договориться с Ростиславом, но напрасны были его попытки — задиристый бражник только посмеивался над Дмитрием. «Скажи своему князю — пускай не сует сюда нос. А татар мы не боимся, они сюда не пойдут».
        Даниил с большой дружиной сам поехал в Киев. Хвастливый Ростислав, прослышав о приближении Даниила, убежал из стольного города, потому что не надеялся на поддержку киевлян.
        Воеводой Киева Даниил поставил тысяцкого Дмитрия, оставив ему большую часть своей дружины, и велел укреплять город, собирать войско.
        Князь возвращался домой.
        - Доскачем к вечеру в Кременец? — спросил Даниил у сотского Богуслава, ехавшего рядом с ним.
        - Я плохо знаю дорогу, спрашивай у дружинников, — растерялся Богуслав.
        - А я нарочно спросил, — улыбнулся князь. — Изучай! Изучай дороги, новгородец! Тебе тут теперь жить.
        Долог путь и скучен. Лес да лес вокруг изредка только сменяется степью; проедешь поприщ десять — и снова дремучий лес. Оселищ тут мало. В лесу много непуганого зверя — охотиться некому. Люди селятся больше возле речек, поближе к воде. А дорогу с Волыни на Киев проложили еще деды-прадеды, сотни лет по ней ездили, деревья рубили, гати мостили по болотистым местам, через рвы и реки мосты строили. Некому блюсти за этой дорогой, протянулась она на сотни, а то и тысячи поприщ. И ехать долго до Галича в Киев — десять, а может, и больше дней. Путники брали с собой топоры и лопаты и сами поправляли дорогу. Но хоть и надоедает ехать лесом, все же лес что дом родной: остановился на ночь — ложись под дубом; хочешь костер развести, чтоб тепло было, — бери сухое дерево, жги сколько душе угодно; хочешь есть — и еду в лесу раздобудешь, зверя убьешь, если глаз зоркий да рука умелая.
        Задумался Даниил. Вспомнил, как по дороге в Киев заезжал в оселища к кузнецам. Река Тетерев издавна кузнецов привлекала. Тут по болотам копали землю, и по рыжевато-бурому цвету называли ее рудой. Свозили эту руду в оселища, и тут варили из нее железо. Тяжелый это труд! Не зря у смердов и поговорка была: «Лучше бы ми железо варити, нежели со злою женою быти».
        Хаживал Даниил среди загоревших, закопченных дымом кузнецов, смотрел, как они железо варят. Мокрые от пота, усталые, бросали они в огромную печь древесный уголь, поджигали его, а сверху засыпали рудой. А чтобы уголь горел и не гас, внизу у отверстий ставили огромные мехи из медвежьей или воловьей шкуры и непрерывно нагнетали воздух в печь… Монах, который прибежал в оселище из близлежащего монастыря, не выдержал, вставил и свое слово:
        - Не огнь творит разжжение железа, но надмение мешное.
        Расхохотались кузнецы:
        - Верно молвишь, надмение мешное. Только сам попробуй подуй, не лопнут ли жилы.
        Даниил сделал вид, будто не услышал этих шуток.
        При Данииле две печи засыпали рудой и на второй день должны были вынимать железо. Даниил остался посмотреть, как варят железо. Утром его позвали:
        - Иди, княже, посмотри, что ковачи делают.
        Уже убрали мехи и крышу каменную с печи сорвали, отвалили одну стенку, и увидел Даниил серую ноздреватую глыбу. Кузнецы схватили ее длинными железными прутьями, приподняли и потянули из печи. Даниил хотел прикоснуться пальцем, но его предостерегли — можно обжечь руку.
        - Это крича, — растолковывал кузнец.
        Кричу потащили крючками и разбили молотом на две части.
        - А теперь будем ковать, — кивнул Даниилу кузнец, и один кусок потащили в кузницу, расположенную рядом. Длинными клещами кузнецы подняли глыбу на наковальню и начали бить молотами. Крича сплющивалась, проковывалась, постепенно исчезала ее ноздреватость.
        Пока тут ковали, остальные кузнецы сооружали стенки возле печей, снова засыпали уголь и руду, приспосабливали крыши, подтягивали мехи.
        Прокованная глыба остыла, и ее бросили в горн и начали разогревать, раздувая огонь мехами.
        Долго сидел Даниил, пока не принесли и не показали ему кусок готового железа.
        - Смотри, княже, пять раз ковали — и железо получилось.
        - К чему же оно теперь? — спросил Даниил.
        Кузнец улыбнулся:
        - А ко всему — и меч сделать, и серп, и нож, и топор, и гвоздь, и кресало. Только то уже другие кузнецы куют. Вон в ту кузницу отдаем. Мудрые там люди, знают, как меч закалить, чтоб не ломался и не гнулся. Греют они наше железо снова и рубят на такие куски, какие им нужны.
        Даниил всюду побывал, а потом сказал кузнецам:
        - Варите железо. Врагов у нас много. Тоурмены идут, мечи нам нужны.
        - Варим, княже. Слышали мы про супостатов тех злых, — отозвались кузнецы.
        - Не гасите печей. Железа ох сколько понадобится! — сказал им Даниил.
        - А мы и не гасим. И зимой, и летом горят, — отвечал за всех старый кузнец с почерневшими щеками. — Смотри, какие мы. Деды нас научили, и отцы железо варили. Да и дети наши, видно, тоже будут варить. Тоурмены, молвишь, пришли? Мой сын на Калке убит… Ох, сварю я железо на тоурменские головы! Эй! Чада мои! — крикнул он своим подручным. — Поворачивайтесь живее, железа нужно вельми много.
        …«Железа нужно вельми Много!» — вспомнил Даниил слова кузнеца. Сколько их, этих кузнецов, на земле Русской — и в Суздали, и на Волыни, и в Галиче, и возле Киева, и возле Новгорода. Добывают они руду из земли, варят железо, куют его. А железо какое крепкое! Не зря венгерские и чешские купцы за русским железом приезжают.
        Увидев, что Даниил посматривает вокруг, Богуслав заговорил:
        - Тоурмены страшные враги, но русские их одолеют. Так мыслю, что все же наша возьмет. Не останется в ярме русский люд.
        - Одолеют? — переспросил князь.
        - Одолеют! — уверенно ответил сотский.
        Даниил вспомнил слова Мирослава: «Киев очень помог нам на ноги стать — давно когда-то князь Владимир да и князь Ярослав Мудрый пеклись и про тех русских, которые на запад от Киева живут — про нас, значит. Оттуда, с Днепра, много хорошего нам дано. Разве смогли бы сами волынцы и галичане устоять против врага? Разве могли бы мы так вырасти, если бы нам не помогли оттуда, от Днепра? Не одни мы, не с неба упали, а там наш корень. Одна семья у нас — земля Русская, а мы ее дети…»
        В Кременец приехали поздно вечером. Долго взбирались на гору. Впереди с факелом шел дружинник, показывая дорогу.
        У ворот их встретил тысяцкий Никодим. Он сидел в Кременце уже не первый год, редко куда выезжал, а еще реже видел гостей у себя.
        Даниил прислонился к толстому столбу и, тяжело дыша, сказал с улыбкой:
        - Высоко! Не был я тут никогда, да и не захочется больше. Раз поднимешься, а больше духу не хватит.
        Никодим виновато оправдывался:
        - Это ночью так кажется высоко, а днем вокруг горы, по тропинке не тяжело.
        После ужина Никодим уложил гостей в своей светлице, и они сразу же уснули. Когда Богуслав проснулся, Даниила уже не было на месте. Услышав голос сотского, прибежал слуга.
        - Князь пошел к тысяцкому, велел тебе сказать про то и чтоб ты умылся.
        Слуга выскочил в сени и принес большой медный таз и ведро с водой. Богуслав не успел еще умыться — слуга поливал ему воду на шею, — как в светлицу вошел Даниил.
        - Не хотел я тебя будить, а мне не спалось. Идем, покажу тебе крепость нашу.
        Никодим выглядывал из-за спины Даниила.
        - А я вас не пущу. Спервоначалу прошу к столу, а тогда уже и пойдете.
        Даниил отшучивался:
        - Хоть мы и захватили крепость, да сами в плен попали! Хозяев нужно слушаться!
        Никодим был рад гостям и велел принести на стол самые лучшие яства: когда-то еще к нему такие гости заглянут!
        Жили в Кременце тихо, о всех событиях узнавали поздно. Вокруг города стояли высокие деревянные башни, и когда враг приближался, давали знать в окрестные оселища. Тогда люди с семьями и пожитками бежали в крепость и становились на стенах рядом с дружинниками. Потому-то тысяцкий и не держал большую дружину — из оселищ приходила подмога.
        - Пейте мед! Давно он у нас приготовлен для дорогих гостей, — приговаривал Никодим. Он долго возился у жбана, вытаскивал пробку. — Сколько лет держал я этот мед, уже и не помню. Видно, боле пятнадцати.
        Он налил всем пенистого меда. Даниил поднял кубок.
        - Выпьем, Никодим, за Кременец. Чтобы стоял он веки вечные.
        - Э нет, так негоже! За гостей, за дорогих гостей! Приглашай гостей, — обратился он к жене, которая только что вошла в светлицу.
        Та поклонилась гостям и несмело промолвила:
        - И от себя прошу — не откажите. Вам ведомо, что гости к нам не ездят. Уже и не знаю, как это сталось, что вы не миновали нас.
        Даниил посмотрел на жену Никодима. Стояла она перед ним, белолицая, словно молоком умытая, губы краснее лесных ягод, а зубы ровные, снежно-белые. «Только в русских лесах такие женщины вырастают», — подумал он, а вслух сказал:
        - Раз так сталось, то приглашаю выпить за наш Кременец.
        Все выпили.
        - А теперь за хозяйку, а то без нее и в светлице темно, — снова провозгласил Даниил.
        Еще раз все подняли кубки.
        - А теперь, когда выпили, скажем, зачем приехали, — обратился он к Никодиму. — Из Киева едем. Татары снова на Русскую землю пошли, до Киева скоро доберутся. А будут в Киеве, то и сюда дойдут, не минуют.
        Жена Никодима побледнела, вспомнила, как муж ее на Калку ходил. Ей тогда всего семнадцать миновало, только поженились, полгода прожили. Сколько ночей не спала, из похода его поджидая!
        - Начинай, Никодим, крепость готовить, чтоб татары не одолели. А пока не тревожьтесь, может, они сюда и не дойдут, — сказал Даниил, чтобы успокоить хозяина.
        - Идемте, поведу на стены, — пригласил Никодим, когда встали из-за стола.
        Даниил и Богуслав двинулись за ним и по каменным ступенькам поднялись на широкую стену.
        - Тут и спать можно, — похвалился Никодим. — Стражники, которых сменяют, тут и спят. Чем эти стены можно пробить!
        Крепость была расположена на самой вершине высокой, отвесной горы. Стены были врублены в гору и казались ее продолжением.
        - Наша стена от долины начинается, — пошутил Никодим.
        - Смотри, Богуслав, тут вот татарам и бой надо дать, — промолвил Даниил. — Никодим, а как Фильний взбирался сюда?
        - Так это было лет тринадцать или четырнадцать назад, когда Судислав привел его в Галич. Фильниево войско и сюда дошло. Воевода снизу начал кричать, чтобы мы выходили, а мы на уши показываем: не слышим, мол. Он тогда трех воинов послал к нам. Подошли они, а мы их стрелами. Воевода осерчал, велел пойти сюда с мечами. Пошло человек сто, а назад и половина не вернулась. — Никодим показал на кучу круглых камней: — Вот такими подарками мы их угощали.
        - Камни с тех пор остались?
        - И с тех пор, и новые собираем. У нас ведь их много.
        Даниил и Богуслав посмотрели влево и увидели возле стены высокую, вровень со стеной, ограду из толстых бревен, засыпанную камнями.
        - Надеюсь, что тут не подведут, — промолвил Даниил, когда они с Богуславом отъехали от кременецкой крепости и оглянулись, чтобы еще раз посмотреть на нее. — Стены выдержат, и люди крепкие, Никодиму я верю.

2
        Сквозь маленькое окошко проникал тусклый свет, и от этого в комнате становилось будто еще холоднее. Твердохлеб дрожащей рукой натягивал на плечи дерюжку. Хоть бы солнце заглянуло, теплее стало бы и не так тоскливо было бы лежать. Но откуда солнцу взяться — оно лишь чуть-чуть посветит и спрячется: в смердовой хате и окошко всего одно. Да и к чему те окна — за них пооконное надо платить, а откуда у смерда лишние гривны? Нет, не улыбается здесь солнце утром, не прыгают по стенам солнечные зайчики. Хочешь видеть солнце — иди во двор. А Твердохлеб уже три месяца не выходит из дома, свалила его страшная болезнь, приковала к постели, — ноги опухли, не слушаются, и грудь болит, кашель душит. И лежит он пластом. Коли бы внук Ростислав был дома, веселее было бы Твердохлебу. Ростислав пел песни, рассказывал деду новости, подбодрял: «Встанешь, дедуня, непременно встанешь! Смотри, какой ты здоровый». Здоровый! Был когда-то здоровым, а теперь обессилел, сам и воды не может взять. В длинные, бесконечные дни одиночества о многом передумал Твердохлеб. Вот и прожил жизнь, а видел ли радость? Как солнце проходит
мимо смердовой хаты, так и радость чурается его. Мало ли работал Твердохлеб на бояр, а что заработал? Шиш с маслом. Только и всего, что не умирали с голода. Вот и сейчас — лежит больной и один. Роксана из последних сил выбивается, с утра до вечера в поле.
        «Эх, дочка, дочка! И ты не видела счастья, не пришлось с Иванкой пожить, а какой хороший человек был Иванко!»
        Твердохлеб поглядывает на дверь.
        «Почему Ольга замешкалась? И ей бы пора дома сидеть, старенькой. Но гоняют и ее, тиун находит работу, тащит на боярское подворье шерсть перебирать для барских ковров, тянет, чтоб ему ноги вытянуть! «Нечего дома сидеть! — кричал тиун на Ольгу. — Твердохлеб и один полежит, ничего с ним не станется. Подумаешь, боярин какой! Жаль, что лежит, а то я бы и ему работу нашел». Работу! — кивает головой Твердохлеб. — Ты только работай на князей да бояр, а что на душе у тебя, тиуну нет до того дела».
        Твердохлеб переносится мыслями далеко — к Днепру, в Киев. Там его внук Ростислав. Князь послал туда конную и пешую дружины, говорили, что от татар Киев оборонять будут. Вот и Ростислав пошел воевать. Кажется, совсем недавно был маленьким, а уже двадцать третью весну прожил. Твердохлеб свое отвоевал, теперь внук взял меч своего отца Иванки, подаренный ему новгородцами. Возвратится ли? Вспомнился Лелюк. Как Ольга тогда убивалась! Чувствовало ее сердце, что сын не вернется. Не сложит ли голову на ратном поле и Ростислав? На дворе, наверно, вечер, в комнате стало совсем темно. Твердохлеба мучит жажда, а встать он не может. Давно уже выпил он воду, что Ольга в корчаге оставила…
        Скрипнула дверь, на пороге показалась Роксана.
        - Вы одни? А мама не приходила? — спросила ласково.
        - Не приходила. Подай водицы, дочка.
        Роксана взяла ведро.
        - Я свежей принесу! — И побежала к колодцу.
        Вернулась она с матерью. Ольга рассказала, что заходила к Смеливцам.
        - Лежит Татьяна, а присмотреть за ней некому.
        - И я лежу, — откашливается Твердохлеб. — Видать, скоро пойду за своим сватом… Тяжело мне, нечем дышать.
        - Что ты! Что ты! — села возле него перепуганная Ольга. — Смеливец руку расшиб, рана какая была, потому и помер. А ты встанешь… встанешь!
        - Ох, не встану… А пожить хочется. Ростислава бы увидеть… Правнучков посмотреть…
        При упоминании о Ростиславе Роксана вздрогнула, едва удержалась, чтобы не заплакать. Она не знала, как сказать родителям о своем намерении. Тяжко им будет! Она подошла к отцу, села около, взяла за руку.
        - Встанете. И правнуков увидите — женим Ростислава. — Наконец решилась: сегодня ли, завтра ли, а сказать придется. — А я к нему пойду, — тихо промолвила.
        - К кому? — с испугом спросила Ольга.
        - Куда пойдешь? — удивился Твердохлеб, замигав глазами.
        - К Ростиславу.
        Роксана поднялась и подошла к ведру, выпила воды. Ольга оцепенела, не знала, что сказать дочери. Роксана подошла к отцу и матери, припала к ним.
        - Роксана! Как же это? Куда же ты? — допытывалась перепуганная Ольга.
        - Пойду к нему. Ранят — раны перевяжу, буду ходить за ним, на руках понесу.
        Твердохлеб закашлялся, лежал неподвижно, смотрел в потолок.
        - Почто ты ничего не скажешь ей? Слышишь? — потянула его за руку Ольга. — Куда ты, Роксана? Еще не было такого, чтоб женщина шла на боевище… Чем ты там поможешь? И такая даль!
        Роксана стиснула пальцы.
        - Не было, а я пойду…
        Помолчав, Твердохлеб сказал:
        - Не ходи, дочь, ты уже не молода…
        - Да, да, Роксана, — ухватилась Ольга. — Ты уже не молода, смотри, у тебя голова седая.
        - Седая! — решительно промолвила Роксана. — Седая! Было от чего поседеть. Они думали душу мою убить, как убили Иванку. А я молода… Молода, такая же, как при Иванке. А что бы он мне сказал теперь? — Глаза ее засверкали. — Сказал бы: «Не иди»? Нет, не сказал бы! Он сам ничего не боялся, а я его жена. Я пойду, мамо. Не могу без Ростислава. Он ведь такой же горячий, как и Иванко. Сын мой, воин ты мой!
        - Как же ты пойдешь? — ласковее спросила Ольга. — Уже осень на дворе, холодно.
        - Я Микулу видела, — ответила Роксана. — Он приехал из Киева, видел там Ростислава. Будут от татар обороняться, стены возводят. Туда скоро мечи из Галича повезут и копья… И я с ними поеду, на возу и для меня место найдут. А нельзя будет ехать — я и пешком к сыну пойду.
        - А боярин? Пустит ли? — спросила Ольга: авось хоть это испугает дочь.
        - Пустит ли? Уже дозволил. Я только тиуну сказала, про Иванку напомнила, что загубили его безвинно. Да и Микула мне помог. Счастливая судьба занесла его к нам.
        - Микула? Где он? — попытался приподняться Твердохлеб на локтях и бессильно упал на постель.
        - В Холм поскакал.
        - Не зашел к нам… — тоскливо прошептал Твердохлеб.
        - Времени не было. К Даниле поскакал.
        Ольга припала к Роксане и зарыдала:
        - Все вы такие, уходите, рветесь куда-то… Лелюк ушел и не вернулся. Иванко, как ветер, не сидел на месте. Твердохлеб все в походах… И ты… бежишь.
        - Бегу, мамо… Не могу без Ростислава… Мне без сына, что без света.
        - Не плачь, Ольга, — сказал после долгого молчания Твердохлеб. — Пускай идет, не надо держать… Хорошо она надумала. И я пошел бы, будь у меня сила.

3
        Осенним вечером Батый дошел до Днепра под Киевом и, пораженный красотой города, остановился на берегу. Солнце садилось за горизонт, последние его теплые лучи ласкали золотые купола киевских церквей, разноцветные крыши княжеских теремов. Батый сошел с коня и, прищурив узенькие глаза, крякнул от удовольствия. Субудай-богатур успокоился. Только вчера Бату-хан был недоволен, ворчал на него, что долго по степи едет, говорил, что надо перейти Днепр и свернуть на запад:
        - Я хочу туда, где солнце заходит, а ты меня тянешь туда, где солнце никогда не бывает.
        - Повелитель, — боязливо возразил Субудай, — уже немного осталось идти до самого большого города оросов. Там много сверкающего золота на крышах. Есть оно и в княжеских да боярских дворцах.
        Бату-хан молчал, будто и не слыхал этих слов.
        …Днепр бился волнами о берег, словно не хотел пустить дальше врага, словно хотел стать на защиту Киева.
        - Еще на реке Итиль говорил я тебе, мой повелитель: нам надо идти дальше по земле оросов, богата эта земля.
        - Я заставлю оросов работать на меня! — воскликнул Бату-хан.
        Он расстегнул чепан, и на груди его засверкала золотая пайцза с высеченной головой разъяренного тигра. Эту пайцзу Бату-хану вручил его великий дед Чингисхан. Пайцза — знак наивысшей власти. Того, кто осмеливается поднять руку на наследника великого властелина, карали боги и с благословения богов — Бату-хан.
        Субудай-богатур наблюдал за Бату-ханом лукавым глазом и улыбался — у него были все основания успокоиться. Оросы бешено сопротивлялись, храбро оборонялись, но их князья шли на татар поодиночке, и всех их смели Бату-хановы войска. А эти войска вел Субудай-богатур, обласканный Бату-ханом за бой на Калке. Беспокоила Субудая только одна мысль: «А как будет в Киеве?» Пойманный бродник рассказал, что летом из далекой Галицкой земли приезжал в Киев князь Даниил, тот самый, что у реки Калки победил Гемябека. Надо об этом напомнить грозному Бату-хану.
        - В золотом Киеве нет коназа, — склонился Субудай в низком поклоне перед Бату-ханом. — Приезжал сюда коназ Данило из Галича и поехал домой. Тут только воеводы остались. Вели послать нукеров, чтобы заставили киевлян открыть ворота.
        Зашло солнце, и Киев потемнел, стал хмурым. Резкий ветер бросал в лицо Бату-хану прибрежный песок, обвевал холодным дыханием. Бату-хан съежился — неприветливо встречал его Киев.
        Утром нукеры, едва не потонув, переправились на тот берег на маленькой ладье, найденной в прибрежном лозняке. К вечеру они возвратились с известием, которое страшились передать, — киевляне отказались покориться Батыю. Бату-хан сидел в юрте мрачный, как ночь. Он велел отстегать нукеров плетями. Нукеры обрадовались: это была милость, им могли переломать спины. Бату-хан вызвал Субудая.
        - Ты уже был на земле оросов, все здесь знаешь, скажи, как переправить войско на тот берег за один день.
        Субудай испугался. Бату-хану пришла в голову опасная мысль, как отговорить его?
        Хитрый Субудай начал разговор осторожно. Погибнет много воинов, если переплывать на конях. А ладей нет — их оросы попрятали. Надо подождать, пока Днепр замерзнет. Коней тут есть где кормить, и людям есть чем питаться — много скота, немало и нетронутых оселищ.
        - Великий город оросов Кивамень, и его надо взять, — вкрадчиво говорит Субудай Батыю. — Что скажут оросы, если отойдешь от Киваменя? Смеяться будут. А взять его сможешь только тогда, когда всех своих воинов переправишь на тот берег. Подожди, мой властелин.
        Бату-хан внимательно слушал Субудая, отхлебывая из аяка кумыс. «Этот одноглазый барс не пойдет наобум, он все взвесит».
        - Пусть будет так! Повелеваю ждать, пока замерзнет река. Приготовить тараны!
        Кланяясь, Субудай попятился из юрты.
        Шестого декабря 1240 года Батый перешел Днепр. Лед уже толстый, и Субудай смело пустил войско, после того как сам с сотней нукеров промчался по замерзшей широкой реке. Многоголосая орда зашевелилась с самого утра. Войско переправлялось ниже того места, где стояла юрта Бату-хана. Субудай предупредил тысячников, чтобы ни один воин не приближался к месту отдыха священного потомка Чингисхана.
        Двинулись конные отряды, потянулись, поднимая снежную пыль, арбы. Верблюды осторожно ступали по холодной Киевской земле, по скользкому днепровскому льду. И хотя вокруг клокотал шум, войско шло, как и велел Субудай. Татары переправлялись через Днепр, и Субудай наблюдал с пригорка за походом. Заметив задержку, он сейчас же посылал нукера к тысячнику, но не успевал добежать нукер, как водворялся порядок. Тысячники зорко следили за пригорком, на котором стоял Субудай.
        Татары были вооружены кривыми остроконечными мечами, заточенными с одной стороны. У каждого было три лука — один он вез с собой, два лежали на арбе — и не менее трех колчанов, наполненных стрелами.
        Уздечки и седла сделаны из крепкой воловьей шкуры. Каждый воин должен заботиться о своей кольчуге. Делалась она из кожи и железа. Железные части натирались войлоком до блеска.
        Киевляне со стены наблюдали, как орда переходит через Днепр. От скрипа возов, рева верблюдов, ржания коней на Подоле стоял такой шум, что на стенах невозможно было говорить. А татары все прибывали, окружая город со всех сторон. Когда прошла конница и повезли тяжелые тараны, Субудай вошел в юрту к Бату-хану.
        - Великий Бату-хан! Войско уже на той стороне.
        Бату-хан поднялся, нукер набросил ему на плечи широкий белый тулуп. Бату-хан вышел из юрты, втянул голову в плечи. Холодный ветер пронизывал все тело. Неприятна земля оросов! Два нукера помогли ему сесть в седло; сотня верных тургаудов уже готова была в дорогу. Передний тургауд держал в руках ханский стяг. Как только двинулся Бату-хан и с ним поскакал Субудай, тургауд развернул стяг, и он затрепетал на ветру. На стяге был изображен кречет с черным вороном в когтях, К стягу было пришито девять широких лент; они, словно девять хвостов, колыхались от дуновения ветра.

4
        От непосильных забот Дмитрий побледнел и осунулся, как после тяжелой болезни. Татары ставили юрты, разводили костры, рубили вокруг города лес, метались взад-вперед, шумели. Стоя на стене, Дмитрий заметил, что невдалеке от городских стен остановилась группа всадников; по широкому стягу он понял, что приехал сам Батый. Всадники проскакали вдоль Днепра, потом вернулись и остановились против Лядских ворот — тут была площадь, на которой можно было расположить тараны.
        Много людей укрылось за стенами Киева. Тут были не только киевляне, прибежали и смерды из окрестных оселищ. Да и не только из киевских — пришли люди Черниговской и Переяславской земель. Не князья их вели — сами дорогу находили. Они могли бы спрятаться за Днепром в непролазных чащах, но шли в Киев, чтобы защищать его от врага.
        Дмитрий всех принимал, но не мог один всех расспрашивать и поручил говорить с прибывшими смышленому Ростиславу.
        - Только гляди, — предупредил он Ростислава, — может и враг пробраться. Микула учил тебя, как распознавать супостата. Будешь сотским у меня.
        Ростислав сначала терялся, а потом привык. Посмотрев на новичка, он определял, куда его поставить. Иных ругал за то, что пришли без оружия.
        - А где же взять его? — жаловался смерд. — В поле ведь я.
        - В поле! — его же словами корил Ростислав неповоротливого. — А они где взяли? — показывал он на тех, кто пришел с рогатинами и луками. — Ну, иди, дадут тебе лук!
        Дмитрий и не предполагал, что так увеличится его войско в Киеве. Чем ближе подходил Батый к городу, тем больше росло количество воинов, приходивших Из окрестных селений. И все больше забот было у Дмитрия. Всех прибывших нужно было поставить к стенам, чтобы не сидели без дела. Ростислав помогал ему. Дмитрий назначил новых сотских. Всех, кто мог держать оружие, послал в сотни. Правда, это были уже не сотни, потому что у каждого сотского было по семь и по восемь сотен, а у ворот и того больше.
        Поздним вечером, когда Ростислав сидел в клети при мигающих свечах, к нему вбежал дружинник.
        - Какая-то женщина из Галича. Пустили ее в ворота… Бранилась. Такая упорная, что стражники ее испугались.
        Сердце Ростислава екнуло. Из Галича! Кто же это?
        - Веди сюда, — сказал он дружиннику.
        - К сотскому! — услыхал он за дверью голос дружинника.
        Верить ли глазам? На пороге стояла мать. Роксана не могла сдвинуться с места. Больно и радостно было ей. Как похож он на молодого Иванку! Раньше она будто и не замечала этого, а после разлуки сразу бросилось в глаза. Такой же порывистый, и правую руку так же поднял и прислонил ко лбу, и взгляд родных серых глаз такой же, такие же непокорные кудри и прямой нос.
        - Ива… — И сразу осеклась, едва сдерживая слезы. — Ростислав! Сынок мой!
        Дружинник на цыпочках вышел и закрыл за собой дверь.
        - Мамо! — бросился он к матери и обнял ее. — Мамо! Как вы сюда попали?
        Так и стояли они, крепко обнявшись, и Роксана слышала, как под ее рукой бьется сердце сына.
        - К тебе пришла, сынок… Не могла без тебя… С тобой буду…
        Ростислав гладил ее руки, положив голову на ее плечо, как когда-то в детстве.
        - Мамо! Тут будет бой, тут опасно… Я дам коней, поедете домой… Скоро татары придут.
        - Не надо коней, сынок. С тобой буду. Бой меня не страшит. Я возле тебя останусь, помогать тебе стану.
        Когда татары начали переходить через Днепр, Дмитрий собрал всех воинов на вече на большой площади у Софии. Только кузнецы-оружейники остались в кузницах — там они без устали ковали оружие, там и спали у негаснущих горнов, знали, что от них ждут киевляне новых мечей, новых копий.
        Люди тревожатся, посматривают на стены: зачем тысяцкий собирает на вече в такой страшный час, ведь враг идет… А Дмитрий спокоен, знает, что сейчас татары не полезут, к тому же и стража зорко следит: если заметят что, дадут знать. Дмитрий поднялся на кучу камней. Сердце его возрадовалось: сколько люду собралось!
        - Киевляне! — крикнул он во весь голос. — И все, кто к нам пришел! Коротка моя речь. Уже не выйти нам за эти стены. Тоурмены окружают. Сжали нас, как рукой за горло… Но дышим мы и будем биться. Так ли я молвил?
        - Так! Будем биться! — загудели в ответ люди и подняли мечи и копья.
        - А еще говорю вам: помните про вашего князя Мстислава, про Калку не забывайте. Погибли там киевляне, потому что поверили татарам. И тут Батыга-хан начнет обманывать — не слушайте. Будет уговаривать, чтоб ворота открыли, — не открывайте.
        - Не откроем! — загудела площадь.
        - А тому, кто испугается и вздумает перед врагом на колени пасть, голову рубить без промедления! Стоять будем, пока ноги нас держат, а упадем — так и на земле врага хватайте! Бейте врага, пока дышите! Князь наш Данило так молвил: «Подобает воину или победу прияти, или пасти ся от ратных». Не склонится Киев перед Батыгой… На стены! К оружию! — крикнул Дмитрий, и воины побежали по своим местам.

5
        Дмитрий стоял у Лядских ворот, против которых татары ставили два тарана, и повелел сотским начать обстрел их из луков. Несколько татар упало, остальные разбежались. Но Субудай поставил тысячу лучников, и они осыпали стрелами стены в таком количестве, что трудно было голову поднять. Киевляне прикрывались щитами, прятались за забородами, стало трудно пускать стрелы. Субудай спешив выиграть время, чтобы перед таранами поставить деревянную защитную стену, которая должна укрывать татар от стрел киевлян.
        Перестрелка длилась до вечера, и все же киевляне ничего не могли поделать — на их глазах росла деревянная стена.
        …Короток зимний день. С наступлением сумерек татары перестали возиться у таранов. Дмитрий прошелся по стенам, и сердце его сжалось от боли. Куда ни кинешь взор, всюду пылают татарские костры. Татары жгли все, что попадало под руку, — разбирали дома, ломали заборы, рубили деревья.
        Сколько раз наведывалась Роксана в клеть, где жил Ростислав, и не заставала его. Она не могла усидеть на месте, побывала в боярских домах, в церквах, возилась с малыми детьми. Больше всего страдали дети. Они плакали в холодных помещениях, просили матерей согреть их. Матери выискивали все теплое, что только можно было достать, укрывали их, грели своим дыханием.
        Побывала Роксана и у Петра, Людомирова сына. Он был в сотне, защищавшей Галицкие ворота, и очень обрадовался, увидев Роксану.
        Поздно вернулась она в клеть. Ростислав был уже тут.
        - Спит, — прошептал ей дружинник. — Как только пришел, упал на скамью и уснул. Намаялся.
        Роксана осторожно подошла к сыну, села рядом, поправила подушку. От прикосновения материнских рук Ростислав не проснулся, а только что-то пробормотал и улыбнулся, На столе горели светильники, и тени от них колебались в темных углах. Роксана сняла большой шерстяной платок и укрыла им сына. Он спал беспокойно, что-то выкрикивал, махал руками. «Стоять, не пускать!» — слышала Роксана. Так вот сидела она над сыном, когда он был маленьким. Так и задремала над ним, прислонившись к стене.
        …Дмитрий уснул поздно ночью. Стража ходила возле дома, в котором спал тысяцкий. Дружинники перекликались со сторожевыми дозорами на стенах. Тихо было в татарском таборе. Отдыхали и защитники Киева.
        Дмитрий проснулся от холода. Хотя он и был укрыт тулупами, все же ноги продрогли в нетопленной светлице.
        Дмитрий полежал еще немного, но больше уснуть не мог. Умылся холодной водой и пошел к стенам.
        Занималась заря; в татарском таборе еще спали, но кое-где уже разжигали новые костры.
        Ростислав окликнул Дмитрия:
        - Воевода! Татарина поймали.
        Дмитрий сошел на землю и велел привести пленного. Татарин ежился от холода, дул на пальцы, узкими глазами испуганно следил за движениями Дмитрия.
        - Ну, как с ним говорить? — обратился Дмитрий к Ростиславу. — Ну, что ты скажешь? — сурово спросил Дмитрий у пленного.
        Тот вытаращил глаза и пробормотал:
        - Товрул!
        Дмитрий и Ростислав пожали плечами. Дмитрий хотел сказать, чтобы пленного увели прочь, но в клеть вошел вновь назначенный сотский.
        - Пришел бродник, он видел, как тоурмена сюда повели. Спрашивает, не нужен ли толмач, он знает малость по-татарски.
        - Давай его! — обрадовался Дмитрий.
        Бродник смело вошел, оглянулся. Увидев пленного, он подошел к нему поближе и заговорил на татарском языке. Тот стал веселее, начал отвечать, все время кланяясь броднику.
        - Молвит он, что зовут его Товрул, он сотник из Бурундаева тумена, — передал Дмитрию толмач слова татарина.
        Дмитрий велел расспросить, сколько у них войска и кто у Батыя воеводы. Татарин отвечал быстро, посматривая то на Дмитрия, то на бродника:
        - Урдюй, Байдар, Бирюй, Кадан, Бечак, Меньгу…
        - Это он про ханов молвит, воевод Батыевых, — переводил бродник.
        - Спроси, воинов сколько, — повелел Дмитрий.
        Бродник передал татарину, и тот, прищурив глаза, посчитал на пальцах и ответил.
        - Молвит, что не знает, а только думает, что туменов тридцать будет. А это тридцать раз по десять тысяч.
        Дмитрий посмотрел на Ростислава, покачал головой — во сколько же раз это больше, чем киевлян? — и махнул рукой. Пленного увели.
        Татары кончали сооружать деревянную стену, засыпая киевлян стрелами. Вдруг все затихло.
        Субудай поспешил к Батыю сообщить, что тараны построены. Их поставили против Лядских, Золотых и Галицких ворот. Батый велел послать гонца к киевлянам.
        - Пусть откроют ворота — всех выпустим, не тронем.
        Субудай позвал темника Урдюя:
        - Бери толмача, иди к стенам. Скажи — пусть выходят, Батый всем дарит жизнь.
        Урдюй, мысленно проклиная Субудая, вышел. Он боялся, что его убьют.
        Дмитрий был в Десятинной церкви, успокаивал женщин. Там его и разыскал дружинник:
        - Иди, зовут тебя, воевода татарский пришел.
        Поднявшись на стену, Дмитрий увидел Урдюя. Татарский воевода сидел на коне, а рядом с ним стоял толмач. Их было только двое.
        - Спроси, что ему нужно, — кивнул Дмитрий броднику.
        Тот спросил по-татарски. Урдюй, забыв о своем толмаче, поспешно выпалил то, что велел ему Субудай.
        - Скажи — пускай идут отсюда прочь. Скажи — мы не забыли про Калку. Скажи — русские не сдаются… Ворота не откроем.
        Бродник быстро передал ответ Дмитрия. Урдюй повернул коня и поскакал к Батыю.
        Батый и сам не верил в то, что киевляне откроют ворота, но все же думал: может, удастся запугать их. Его пугал бой — много татар погибнет, а он потерял уже немало воинов. Эти русские такие упрямые!
        - Проклятые оросы! — выругался Батый и приказал с утра таранить ворота.
        Солнце клонилось к закату, вот-вот его красный шар скроется за горизонтом. «Быть завтра буре!» — говорили бывалые старики киевляне.
        И русские, и татары молчали — ни Роксана попросила позволения у Дмитрия побывать на стенах. Медленно поднялась она по лестнице и, посмотрев вокруг, ужаснулась. От обрывов над Днепром и до Золотых ворот сколько можно было увидеть, раскинулось татарское войско. Роксана стояла у заборола. Ветер шевелил ее седые волосы, обвевал лицо, покрытое чуть заметными морщинами. Дозорные удивленно посматривали на нее. Они знали, что это мать Ростислава. Зачем она вышла сюда? Женское ли дело тут быть?
        Вон там, где заходит солнце, родной Галич, а на севере, как рассказывал Иванко, Новгород, — и всюду Русская земля. Почему же не соберутся все вместе и не прогонят врага? Роксана выпрямилась, шагнула вперед. Ветер сорвал с ее головы платок, она подхватила его рукой, но не накинула на голову. Ростислав, идя по стенам от Золотых ворот, увидел мать.
        - Мамо! — подбежал к ней Ростислав. — Вам тут не место. Тут воины быть должны…
        Роксана обернулась к нему и ласково улыбнулась:
        - Сынок! И мое место тут, с тобой…
        Батый велел начинать с Лядских ворот. Раздался первый удар по воротам обитой толстым железом тяжелой дубовой колоды, которую раскачивали татары.
        Дмитрий понимал, что ворота долго не выдержат. И как жалел он сейчас, что здесь не такие крепкие стены, как в Галиче! Тут стены были уже ветхие, а обновить их как следует не успели. Дмитрий велел рубить деревья и тащить к стенам, чтоб было чем забивать пробоины.
        После обеда Батый расставил тысячи лучников и велел им метать стрелы на стены. Роем полетели вражеские стрелы.
        Дмитрий приказал не только не переставать делать стрелы, но и собирать татарские.
        Тараны били непрерывно.
        Под вечер Батый позвал Субудая и велел ему снова послать толмачей к стенам города и вызвать воеводу Дмитрия. Субудай мгновенно выполнил приказ Батыя. Около десятка толмачей начали выкрикивать:
        - Боярин Дмитрий! Хан Батый велел открыть ворота! Не противься, все напрасно! Послушаете хана — он выпустит вас из города и дарует жизнь.
        Дмитрий кивнул Ростиславу:
        - Не от добра Батыга опять пугает: знает, что и своих много потеряет.
        Сколько толмачи ни кричали, ответа не было. Дмитрий появлялся: на стенах то в одном, то в другом месте и охрипшим голосом призывал киевлян:
        - Не сдавайтесь, братья! Не склоняйте головы перед супостатом!
        Ростислав подбежал к Галицким воротам. Но едва он шагнул со ступенек на стену, как его дернули за ногу и он чуть не упал. Подхватили его крепкие руки. Старый, бородатый дружинник потащил его за забороло.
        - Куда голову высунул? Стрела угодит. Гляди сюда, — показал он ему еле заметную дырку в забороле.
        Ростислав увидел, что татары метали стрелы из-за подвижной деревянной стены.
        В церквах скопилось множество людей — стариков, женщин с детьми. Киевляне молились. Попы служили молебны днем и ночью, призывали слушаться воеводу Дмитрия. Грохот таранных ударов смешивался с церковным пением и непрерывным звоном. Невероятный шум и грохот стояли в городе.
        Кто-то пустил слух, что к киевлянам идет помощь из Новгорода, и это ободрило изможденных людей. К стенам подбегали женщины и умоляли воинов:
        - Посмотрите-ка получше: не видать ли подмоги, не идут ли новгородцы?
        Но Дмитрий хорошо понимал, что подмоги не будет.
        Снова наступил вечер. Татары затихли, притаились, перестали кричать; впотьмах они не лезли на стены, а только продолжали бить таранами.
        Гу-ух! Га-ах! — одна за другой бьют дубовые окованные колоды, и зловещее эхо разносится по Киеву.
        Дмитрий сошел со стены на землю и прислонился к толстому столбу. «Не так часто, как днем, ударяют тараны, однако это будет продолжаться и ночью», — думал Дмитрий. К нему бесшумно приблизился сотский, стоявший со своей сотней у Лядских ворот.
        - Як тебе, тысяцкий. Люди мои пришли, говорят — тараны остановить надобно.
        Удивленный Дмитрий глянул на него.
        - Как это остановить? Послушает ли тебя Батыга?
        - Да вот люди, они сами скажут, — подтолкнул сотский двух бородачей в ветхих охабнях.
        Те поклонились Дмитрию.
        - Кто вы такие? — спросил Дмитрий. — Откуда?
        - Я из Чернигова, — ответил он, — а он из Киева, ковач.
        Ковач шагнул к Дмитрию.
        - Надумали мы остановить тараны.
        - Как остановить? — спросил Дмитрий.
        - Как остановить, спрашиваешь? — спокойно ответил кузнец. — А мы спустимся со стен и топорами подрубим столбы.
        Дмитрий понял замысел храбрых воинов.
        - Опасно, ворота нельзя открывать. Как потом в Киев вернетесь?
        - Взберемся на стены, — кивнул головой один, — если живы останемся. А тут сидеть — тоже добра не видать.
        И Дмитрий, и воины понимали смертельную опасность, но слова «смерть» не упоминали. Зачем его произносить, ежели о жизни мечтаешь?
        - Много ли вас? — спросил Дмитрий.
        - Пятнадцать десятков по своей воле идти готовы. Дело вельми для Киева нужное. Изрубим тараны, а пока их подправят, наши дети еще подышат, а там, гляди, может, подмога подойдет.
        Дмитрий подумал: «И этот про подмогу…»
        - Тысяцкий, — продолжал кузнец, — ты на Калке был, и я там воевал. И теперь еще сердце болит за тех, что погибли. Дозволь, я с сотским и с этими вот людьми пойду сегодня ночью.
        К Дмитрию подошли дружинники. Они подняли факелы — из темноты выплыли сосредоточенные, суровые лица.
        - Воины! Все ли согласны тараны рубить? — спросил Дмитрий.
        - Все!
        - Благословляю вас, — голос Дмитрия задрожал, — за Русь идете!
        - За Русь! За Русь! — раздалось в ответ.
        Кузнец Василий попросил Дмитрия:
        - Кланяюсь тебе и прошу, коли не возвернусь… Сынок у меня есть Русак, пятнадцать лет ему. Возьми его к себе. А еще есть у меня вещи, для ковача очень нужные, с собой я их взял. Жена в узел их увязала — думала, авось живы останемся.
        Короток зимний день, да ночь длинная. И морозно ночью. Закутались Батыевы воины в шубы, не хочется и руку протянуть к костру, чтоб щепок подбросить. Замер табор. Только дозорные у своих сотен ходят у огня, руки греют.
        Темна декабрьская ночь, отойдешь на десять шагов от огня — и скроет тебя темень. Тараны глухо бьют, содрогаются от ударов стены. Нукеры плетями подгоняют невольников-рабов, но медленно раскачиваются тяжелые бревна. До рассвета уже недалеко.
        Не видно нукерам, как на веревках спускаются со стен дружинники во главе с Василием. Сам он первым бесшумно сполз и замер у стены.
        Вот и все уже на земле. Василий метнулся к таранам, за ним остальные. У каждого своя работа: мечникам — стражу истреблять, а тем, что с топорами, — тараны рубить, стену валить. Времени мало, считанные минуты. Охрана не страшит Василия, но потом орда наскочит, надо успеть управиться.
        Дмитрий всматривается из-за заборола. Побежали. Татары их еще не видят. Вот тараны остановились.
        Ростислав дергает Дмитрия за руку.
        - Рубят.
        Вдруг возле таранов поднялся шум. По крикам можно догадаться, что татары бросились к таранам, окружили горсточку храбрецов.
        - Руби-и-и! — доносится голос Василия.
        Мечники не подпускают татар к таранам, а топорники рубят и рубят. Тяжело им, толсты дубовые бревна, но вот подсеченная колода падает на землю.
        Ноют сердца у киевлян. Дружинники сидят на стенах с веревками наготове, чтобы поднять своих. Но не слышно ни шагов, ни голосов — ни один не вернулся…
        Два дня молчали испорченные тараны, на третий снова заговорили.

6
        В полдень у Лядских ворот, в том месте, где непрерывно били тараны, появилась большая пробоина. Татары с визгом устремились в нее. Бату-хан еще с вечера назначил три тысячи, которые должны были первыми броситься в пролом. Но как только татары двинулись, русские встретили их градом стрел. Раненые кричали, но их толкали вперед наступающие. Прыгая через трупы своих, татары вломились в пробоину. Тут их встретили мечники. Но татары не могли остановиться, задние напирали и вталкивали передних в пробоину. Пробоина была запружена трупами наступающих.
        Батый с пригорка следил за приступом, шептал проклятья. Схватив Субудая за руку, он прошипел:
        - Грязные собаки! Оросов испугались! Бери два тумена и веди сам.
        Субудай вскочил на коня и помчался к Бурундаю и Уруз-хану. Эти тумены были наготове, воины сидели на конях.
        Прискакав к Бурундаю, Субудай крикнул:
        - Бату-хан велел, чтоб шли ваши тумены! Уже под стенами легло столько кипчаков поганых. Теперь пойдет лучшее войско.
        - Разве крепость конницей берут? — процедил сквозь зубы Бурундай.
        Субудай так глянул на Бурундая, что тот отшатнулся. Как у него вырвались эти слова? Еще Батыю скажет, одноглазый пес…
        - Сойти с коней! — велел Субудай.
        Два тумена спешенных татар двинулись к пролому. Бату-хан знал, что для захвата пролома нужно меньше войска, но тогда дольше придется возиться. А русские, даже видя пробоину, не сдаются и не отходят.
        - Раздавить их! — неистово ревел Бату-хан.
        Черной волной катились татары, задние подгоняли передних, давили своих же, татар.
        А киевляне успели поднять бревна, чтобы закрыть пробоины, но закреплять колоды уже было некогда. От стремительного натиска бревна упали, и татары рванулись в пролом. Они не рубили русских, потому что двигались сплошной стеной. Было невозможно не только размахнуться саблей, но и руку поднять. Первая волна татар выплеснулась к клетям, но их отрезали, окружили и начали уничтожать. Киевляне живой стеной стояли у пробоины.
        Субудай не мог вернуться к Бату-хану, пока татары не ворвутся в город. Он налетел на задние ряды и исступленно начал бить плетью по головам своих воинов. Татары с новой силой нажали на передние ряды, помчались вперед по плечам и головам своих воинов. Ростислав стоял у пробоины.
        - Не пускайте их, супостатов! — кричал он осипшим голосом.
        Он беспрерывно взмахивал отцовским мечом и ни разу не промахнулся. Ему было жарко, пот заливал глаза; он снял шубейку, остался в белой рубашке, привезенной матерью из Галича.
        Еще одна татарская сотня полегла от мечей киевлян. Казалось, вражеский натиск захлебнулся.
        Но тут снова тучей двинулись татары. Ростислав размахнулся, но не успел ударить наседавшего на него татарина — сзади подскочили три нукера.
        - О-ой! — раздался отчаянный вопль Роксаны.
        Она была неподалеку и видела, как покачнулся и упал Ростислав, изрубленный татарскими саблями.
        Киевляне с боем отходили от пробоины. Роксана, выхватив из рук убитого дружинника меч, уже убила двух татар. Налетел третий, с саблей в правой руке и с маленьким щитом в левой. Он бежал прямо на Роксану. Отскочив назад, Роксана выбила щит из рук татарина. Тот наклонился, чтобы поднять щит, но больше уже не выпрямился — Роксана сразила его.
        - Женщина! Женщина! — закричали татары, показывая на Роксану саблями.
        - Взять ее! — завопил Бурундай.
        Он уже проскочил через пробоину и был в гуще битвы. Роксану окружили со всех сторон и выбили из ее рук меч. Два татарина потащили ее к Бурундаю.
        - Кто ты? — спросил он пленницу.
        Роксана молча смотрела на него, тяжело дыша. Ей не верилось, что ее схватили, что в ее руках уже нет меча.
        - Кто ты? — снова рявкнул Бурундай.
        - Русская, — спокойно ответила Роксана.
        - Боярыня?
        Роксана с ненавистью плюнула Бурундаю в лицо.
        Бурундай замахнулся саблей. Перепуганные нукеры выпустили Роксану из рук. Воспользовавшись замешательством, она выхватила у одного из них меч и бросилась на Бурундая. Он дернул коня за повод и отпрянул в сторону.
        - А, вояка, женщины боишься? Удираешь, трус? Все вы такие храбрые!
        Но она не успела ударить Бурундая мечом. Нукеры окружили ее, и она упала под ударами сабель.
        Татары прорвались на улицы Киева, а сзади напирали новые и новые тысячи — Бату-хан погнал еще пять туменов.
        - Большой город — большую стаю кречетов следует пускать, — многозначительно бросил он Субудаю.
        У пролома не осталось ни одного киевлянина — все пали с оружием в руках.
        Дмитрий успел отойти к Десятинной церкви, за стены старого княжеского двора. Перед этими стенами татары остановились. Как вода течет вокруг камня, так татары обошли островок княжеского двора и разбежались по городу.
        Вопли и стоны стояли на улицах. Никого не щадили татары: бросали на мостовую младенцев, топтали их ногами, рубили саблями женщин, хватавшихся за своих детей, убивали стариков.
        Опускался вечер на киевские холмы, на разрушенные и изуродованные дома и улицы. Разыгралась вьюга, словно хотела скрыть от вражьих взоров последнюю твердыню русских.
        Но Бату-хан не спешил — русские были в западне. Он велел своим воинам передохнуть, и татары, как пишет летописец, «взиидоша… на стены и седоша того дня и нощи».
        Киевлянам оставили еще одну ночь жизни. Раненый Дмитрий с трудом ступал — во время схватки у пролома татарин задел его саблей по ноге. Опираясь на руку сотского, Дмитрий шел с малочисленной дружиной.
        - Братья! Мало нас, но мы будем биться, пока дышим, — сказал он. — Посмотрите, сколько тоурменов положили мы у стены и в проломе. Захлебнется сила татарская на Русской земле…

7
        Бату-хан ехал по киевским улицам. Перед его глазами была привычная картина: татары грабили чужое добро, выбрасывали все из домов, тащили по мостовой драгоценные наряды. Бату-хан знал, что тысячники все лучшеё отберут для хана. Пускай стараются воины — они лезли в пролом, тысячи их лежат там с рассеченными головами. Бату-хан отдал город на разграбление. Таков железный обычай, и хан не мог его нарушить.
        Остановился Бату-хан у Софии. Каменной глыбой молчаливо возвышалась она, могучая и неприступная, — не разорвать эти камни руками, не продолбить мечами, не продырявить стрелами. Русские градодельцы на вечность укладывали здесь камни. Бату-хан велел разбить свой шатер у Софии.
        Поздно вечером пришел к нему хмурый Субудай, сообщил, сколько погибло татар.
        - Много, — процедил сквозь зубы Бату-хан, — Только мертвые русские не страшны… А воеводу Дмитрия не нашли среди убитых?
        Субудай насторожился, — видно, что-то новое придумал хан, — и поспешил ответить:
        - Нет, не нашли. Наверно, в церковь удрал.
        - Воеводу Дмитрия привести ко мне живым. Хочу посмотреть на него… Вот бы мне таких тысячников! Дмитрий — настоящий богатур. Его храбрость — это его щит. Ни стрела, ни сабля его не берут. С утра таранами ударить — стены не толстые — и захватить русского воеводу!
        Бату-хан умолк. Субудай, поклонившись, бесшумно вышел из юрты.
        Он позвал к себе тысячника Бирюя и велел ему перевезти тараны под Десятинную церковь.
        - Утром снова начинайте бить.
        Дмитрий обошел всех дозорных. Вокруг тихо, как будто татары не собираются идти ночью. Единственное большое строение в этой маленькой твердыне — Десятинная церковь. Дмитрий сел на паперти, к нему прижался Русак.
        - Воевода! — дрожа от холода, промолвил Русак. — А сюда татар не пустим? Стены крепкие?
        - Крепкие, сынок. Грудью закроем, но ворог не пройдет.
        Русак убежал и вернулся, ведя за руку свою мать. Она несла два узла. Увидев при свете факела Дмитрия, поклонилась ему и, тяжело дыша, осторожно положила узлы на землю.
        - Вот вещи Василия, моего мужа. Это из его кузницы, — начала она рассказывать.
        Дмитрий только качал головой: над ними витает смерть, жить осталось считанные часы, а эта женщина о житейских делах печется! До слуха Дмитрия доносилось будто издалека:
        - …А какие украшения Василий делал! Собрал все камешки свои. — Речь шла о литейных формах тончайшей резьбы. — «Береги, глаголет, умру я — сын останется…» Я и клещи маленькие взяла, и молоточки, и тертичники.
        Дмитрий слушал ее, а сам думал, что надо готовиться к последнему бою. Русак сказал умоляюще:
        - Утром бой начнется, мать просит спрятать ее. А я и укрытие знаю, меня отец водил туда: под Десятинной церковью есть тайный ход, я с мамой пойду, и все отцовское добро возьмем.
        - Иди, сынок, — поцеловал его Дмитрий и пошел от них к воротам.
        Дозорный, узнав Дмитрия, сказал, что татары подвезли таран совсем близко.
        - Таран? — промолвил Дмитрий задумчиво.
        Он медленно пошел вдоль стены, а из головы не выходила мысль о Русаке и его матери. Останутся ли они в живых? Наедет ли кто-нибудь вещи кузнеца Василия, так бережно сохраненные ими?
        На рассвете возобновились удары тарана, и всем стало ясно, что ветхие стены долго не выдержат. Уже и стрелы все вышли, нечем было отгонять татар.
        Под ударами тарана упали бревна. Дмитрий, пробежав от стены к церкви, стал рядом с воинами. Закрываясь щитами, они отбивали татар мечами, выкрикивали:
        - Братья, за Русь жизнь свою отдаем! Бей супостата!
        Дмитрий мечом рассек голову татарину, который неосторожно подбежал к нему с занесенной кривой саблей; Отступать киевлянам уже было некуда — за спиной церковные стены, там укрылись женщины и дети, а перед глазами враг. Упал, не проронив ни слова, сотский — татарин поразил его мечом в грудь. Дмитрий наклонился, хотел подтащить убитого к своим ногам, чтобы враги не топтали его, и не заметил, как, притаившись сбоку, на него набросились три татарина и повалили на землю. Бирюй загоготал:
        - Поймали! Живого поймали!
        Он хотел отличиться перед Батыем. Это был первый его подвиг.
        Дмитрия схватили на руки и понесли. Он ничего не помнил; только, когда очнулся, почувствовал, что руки у него связаны. Лежал он на земле, над ним склонился и внимательно всматривался в него высокий татарин. Это был Бирюй. Он махнул рукой. Два нукера подбежали и, развязав ноги, подняли Дмитрия. Бирюй велел вести пленного за ним. Дмитрий уже не слышал ужасного грохота, не видел, как завалилась Десятинная церковь. Всюду были киевляне — и на хорах, и на крыше, и на чердаках. Людей было столько, что церковь не выдержала и рухнула, похоронив под своими обломками множество стариков и женщин с детьми.
        Бату-хан не вошел ни в один киевский дом. Лишь его юрту, защищая от пронизывающего ветра, перенесли ближе к стенам Софии. Сюда и спешил Бирюй с драгоценнейшей добычей. Тургауды, стоявшие в два ряда у входа в юрту, скрестили копья — путь закрыт. Бирюй показал им пайцзу, и копья отклонились.
        Из юрты пахнуло теплом. Дивную печку сделали китайские мастера для Бату-хана, ее возили за ним во все походы. В больших светильниках горело драгоценное масло. Кто посмеет жалеть его для покорителя всего мира! Бату-хан сидел на низком троне, поджав ноги и опираясь на золотые перила.
        Бирюй толкнул Дмитрия вперед и склонил голову.
        - Великий Бату-хан! Слово твое дошло до слуха твоих воинов. Руки их уберегли воеводу киваменьского. Я захватил его в плен и живым привел пред твои светлые очи.
        Бату-хан улыбнулся Бирюю — это был знак милости хана. Бирюй упал на колени и пополз к трону. Ему, заурядному тысячнику, выпала великая честь поцеловать носок ханского сапога. Батый поднял руку — из-за занавески вынырнул тургауд. Бату-хан велел привести переводчика.
        - Ты стоишь перед покорителем всего мира, великим Бату-ханом. Он дарует тебе жизнь, — начал переводчик. — Дарует за твою храбрость.
        - Скажи ему, скажи ему, — добавил Бату-хан, — если бы он был татарином и шел со мной, я бы сделал его своей правой рукой.
        - Скажи своему хану, — повернулся Дмитрий к переводчику, — как только попадет меч мне в руки, я подниму его против Бату-хана!
        Переводчик побледнел — таких слов он еще никогда не говорил хану. Ни один пленник не отвечал хану так смело. Батый впился глазами в лицо Дмитрия. Переводчик испуганно поглядывал на Батыя.
        - Что он сказал? — зарычал Батый. — Передавай все до единого слова, ничего не скрывай, не то велю отдать тебя тургаудам!
        Это было самым суровым наказанием, только хан отдавал на казнь тургаудам.
        Заикаясь, переводчик повторил слова Дмитрия.
        Бату-хан захохотал, довольный смелым ответом.
        - Взять русского воеводу! Заковать в железные кандалы и стеречь, чтобы кандалы не упали с его рук! Я дарю ему жизнь за храбрость и смелость. Везти его с нашим войском!

8
        В Киеве нечего было больше делать. Награбленное добро погрузили на возы, и джихангиру отдали его львиную долю. Батый трогается на запад. Киевляне не видят его отъезда — они полегли костьми за землю отцов.
        Татары сели на коней. Бату-хан и Субудай выезжают на высокий бугор, мимо которого должно пройти все войско. Конь бьет копытом мерзлую землю, комья снега разлетаются во все стороны. Бату-хан гладит шею своего белого коня, осматривает войско. Впереди, ближе к джихангиру, стоит тумен Бурундая — он двинется первым, Батый хриплым голос кричит:
        - Слушайте, сыны голубого Керулена! Гордый город оросов под вашими ногами! Нет оросов, они пали от наших рук. Но есть еще Оросская земля, лежит она в том краю, где заходит солнце. Туда пойдем. Мой дед, великий покоритель, велел мне дойти до берега последнего моря, где солнце садится на отдых. Туда мы пойдем, и никто нас не остановит. Я поведу вас.
        Загудело татарское войско, приветствуя джихангира.
        - Пусть несут вас вперед быстрые кони! Они принесли вас из далеких родных степей, они принесут и домой!
        - Пойдем с тобой! С запада кони снова понесут нас домой! — несется бурей в ответ.
        Субудай подал знак, и Бурундай ударил своего коня — первый тумен поскакал в русские леса.
        Пали в боях защитники Рязани, Владимира, Козельска, Киева, но остались еще русские люди. Смерть братьев еще сильнее сплотила их. Пускай еще силен Батый, но он уже не тот, что раньше. Народная мудрость гласит: «Свирепость — не сила».
        Татарская орда катилась на запад. Жители маленьких городов и оселищ убегали в леса, подальше от большой дороги, прятали там своих жен и детей, а сами сражались с татарскими сотнями. А бывало и так, что маленькие оселища преграждали путь татарам и смело оборонялись. Нелегким был путь Батыя, не проходило дня без стычек, его силы истощались. Опьяневший от крови, Батый велел жечь все оселища, убивать русских, старого и малого. Много безвестных героев пало в ужасную зиму 1241 года.
        Дольше всего задержался Батый у Кременца. Никодим оправдал надежды Даниила — упорно сопротивлялись его воины. Батый не мог тут применить тараны, их невозможно было втащить на гору, а со стен и стрелы летели, и камни сыпались. Пробовали татары снизу бросать камни из камнеметов, но это не причиняло вреда крепости.
        Потеряв не одну сотню, Батый так и не взял Кременца и велел двигаться дальше. Он бросился на беззащитные оселища, на маленькие города и жег их. Русские гонцы мчались в оселища и города, везли приказ Даниила — уходить, в леса, бросать жилища, а боярским сотням нападать на врага, не давать ему покоя.
        В начале лета Батый двинулся дальше, разделив свое войско на две части: одна из них через Карпатские горы ворвалась в Венгрию, другая пошла на Польшу и Чехию. Но орды Батыя уже были обессилены в боях с русскими. И чем дальше шел Батый, тем больше убеждался, что за спиной у него остались непокоренные русские.
        После ограбления Венгрии Батый собрал свое войско на венгерской равнине и пошел вниз по Дунаю, снова свернул на Приднепровье, а оттуда — в степи у моря Абескунского (Каспийского).

9
        Теодосий стоял перед Даниилом в потрепанной шапке и изодранном кафтане; сквозь дырки просвечивала кольчуга, и только меч, как и раньше, сверкал позолотой. Теодосий поглядывал на Мефодия и подмигивал ему так, чтобы князь не заметил. После длительного молчания Даниил поднял голову.
        - Еще что молвишь, Теодосий? — пронзил он дружинника острым взглядом. — Тогда я сам поеду, — сердито, чтобы всем было слышно, добавил он.
        - Княже, ездили мы всюду и узнали, что тоурмены пошли в Польшу, да свернули в Венгрию и про наши земли расспрашивали. А князя Василька мы не видели.
        - Посылал тебя в Холм — надежда была, а теперь вижу, что самому надо было ехать, — недовольно сказал Даниил.
        Теодосий попытался отшутиться:
        - Так это ж лес, княже. А в лесу как в воде — и глаза раскроешь, а ничего не видно.
        - Оставайся тут с боярином Андреем, а я сам поеду, возьму с собой Мефодия, он хорошо все видит.
        Теодосий ответил обиженно:
        - У него только руки длинные, как схватит — не вырвешься, а глаза такие, как у петуха. Не гневайся, княже; я завтра сызнова поеду. Сказывали мне, что где-то возле Дрогичина видели людей и будто кто-то службу Божию в лесу правит.
        - Кто видел?
        - Да наши же. Не знаю, как их назвать. Изо всех городов в леса ушли, перемешались. И владимирские там были, есть из Холма, из Галича.
        - Завтра поедешь, — строго сказал Даниил.
        - Куда? — спросил Андрей-дворский, подходя к ним.
        - Пускай разыщет князя Василька и семью мою. Прошлый раз не доехал до Холма.
        Теодосий снова не смолчал:
        - Я доехал, но сказали — нет никого, молвили, что все выехали. А возвращаться надо было. Ты же, княже, велел тогда живым или мертвым вернуться. Я думал — лучше живым вернуться: и тебе польза, и мне…
        Даниил улыбнулся.
        - Живым!
        Разговор происходил в лесу. Много пришлось Даниилу изъездить дорог! Еще перед нашествием Батыя на Галицко-Волынскую землю поехал он в Венгрию, к королю Беле. Поводом к этому посещению был намек Белы на то, что он хочет выдать свою дочь Констанцию за княжича Льва. Даниилу не хотелось ехать туда, пока не получен ясный ответ хвастливого венгерского короля. Но не женитьба сына заботила Даниила, а важные дела: татары угрожали, и Даниил намеревался войти в союз с Белой, чтобы объединить венгерские и русские войска для борьбы с татарами.
        Даниил предлагал Беле забыть о недавней вражде, забыть о том горе, которое причинил Галичине отец Белы, покойный король Андрей. Даниил дал понять Беле, что не из Галича шла беда, что русские ни разу не нападали на венгерскую землю, что король венгерский и его бояре лезли на землю Русскую, пользуясь междоусобицей между галицкими боярами-предателями и князем.
        Об угрозе, которую несет Батый и Русской земле, и венгерской, говорил Даниил Беле, уговаривал его вместе в бой идти. Бела долго изворачивался и наконец отказался.
        Только время потратил Даниил зря. Спешил домой, но було уже поздно.
        Думал заехать в Галич — посмотреть, как выполняют его повеление с оружием встретить татар. Переехал Карпаты, остановился на ночь в Синеводском монастыре и утром был поражен зрелищем. Мимо монастыря шли в горы русские люди, старики и женщины с детьми. Беглецы поведали князю, что татары разрушили Галич, что все взрослые мужчины в городах и оселищах бились с врагом.
        Даниил упрекал себя за бессмысленную поездку к Беле. И принять бой он теперь не мог, ибо была с ним небольшая дружина — всего несколько десятков. Оставил он сотского в Синеводске, чтобы направлял людей в горы, неприступные для врага, а сам поспешил в Холм.
        Три дня ожидал Даниил Теодосия, а на четвертый собрался ехать на охоту. Это было развлечение: в лесу жили, в лесу питаться приходилось; ели дикие ягоды, грибы собирали, мед из бортей драли, жарили мясо убитых зверей.
        Даниил сел на коня и двинулся во главе отряда. Не успели отъехать от стоянки, как раздался свист.
        - Похоже на Теодосия, — остановился Даниил, — только он может так свистеть.
        Свист повторился, теперь уже ближе, и дружинники бросились в густую чащу. Но внезапно свист оборвался, и в таборе всполошились: может, это татары…
        Даниил велел собраться вместе. Двинулись в противоположную от Холмской дороги сторону. На месте остались только Андрей-дворский с дружинником. Они укрылись за дубами и вскоре услышали треск веток и голоса. Через минуту на полянку выскочил Теодосий.
        - Никого нет! — с досадой выкрикнул он. — Снова князь Даниил будет браниться. Да они совсем ушли! — закричал он, увидев, что костер залит водой. — Идите сюда, отдохнем! — И продолжал рассказывать: — Тут вот жил князь Данило, а я — там, в землянке. Так привык к ней, что и в дом не пойду больше. Отдыхайте, а я князя буду искать.
        - Не ищи, я сам тебя нашел, — промолвил князь, выходя из-за деревьев.
        К нему подбежали Василько и сыновья. Анна вскочила и простерла руки. Рядом с ней стояла Доброслава. Увидев отца, она так обрадовалась, что и слова не могла вымолвить. Протянув руки, шел к князю митрополит Кирилл.

10
        Безрадостным было это путешествие по Волыни. Будто на такую землю попали, где люди и не жили никогда. Сколько ни ехали, никто не встречался на пути. Только торчат разрушенные стены. Хотя бы одна душа живая вышла да рассказала о страшной буре, опустошившей этот край. В оселищах не видели скотины, будто у смердов не было ни лошадей, ни коров.
        Быстро проезжали эти пепелища, не огладывались, чтобы сердце кровью не обливалось.
        Кирилл ехал рядом с князем.
        - Сызнова все начинать будем, княже, — сказал он, когда подъехали к оселищу.
        Но Даниил не дал ему закончить, замахал руками и, обрадованный, закричал:
        - Сюда! Сюда иди!
        Возле крайнего двора стояла старушка и испуганно глядела на всадников. Оглянувшись, она бросилась бежать от них. Теодосий, спешившись, подошел к ней.
        - Иди сюда, бабуня! Мы русские, мы не татары! Старушка все же скрылась в развалинах. Вскоре оттуда вышел старик в длинной рубахе, подпоясанной веревкой. Он удивленно смотрел на приезжих.
        - Иди сюда, ближе, — позвал его Даниил.
        Старик, оглядываясь, медленно подошел к ним.
        - Почто ты здесь, старче? — спросил Даниил.
        Дед остановился и, поклонившись, ответил:
        - Жить тут собираюсь. А ты кто еси?
        Кирилл улыбнулся.
        - Князь Даниил это, дедушка.
        - Князь! — Старик снова поклонился. — А я и не ведал… Смотрите, ничего здесь не осталось.
        - А кто еще есть в оселище?
        - Никого нет, мы первыми со старухой пришли. А завтра в лес пойдем, к своим. Можно ли уже возвращаться? — спросил он всадников.
        - Можно, можно, отец, тоурменов уже нет, — ответил Даниил, тронув коня.
        Они поехали, а старик стоял и долго смотрел им вслед. Теодосий толкнул Богуслава.
        - Видишь, Богуслав, старик говорит: «Жить будем». Не покорил Батыга наш народ, снова жить будем!
        Даниил, как и раньше, сел в Холме. Этот город миновал Бату-хан, побаиваясь, чтоб не повторилось то, что было в Кременце.
        Отсюда, из Холма, Даниил ездил по всей Галицкой и Волынской земле. В разрушенном Берестье оставил Семена Олуевича, в сожженном Владимире людей собирал князь Василько. Русская земля поднималась из пепла, русский люд возвращался из лесов, снова начиналась жизнь.
        Книга третья
        Глава первая

1
        
        же десять дней находился в Галиче Яков, стольник князя Даниила. Ничем не приметный, он держался в тени, а теперь, когда больше помощников понадобилось, Даниил и его к делу позвал. Повелел ему поехать в Галич и присмотреться, как хозяйничают бояре, почему вестей в Холм не шлют, почему молчат, словно их там и вовсе нет. Якову не хотелось ехать. Он хорошо знал боярина Доброслава Судьича. Один голос Доброслава чего стоит, начнет говорить — будто гром гремит. А когда прищурит черные злые глаза да нахмурит брови, жутко становится.
        Бурей прошел Батый. Все разрушили на своем пути татары. Но теперь татар нет, и галичане снова принялись за дело. Да только вот бояре снова стали противиться; до Даниила весть дошла, что вновь они крамолу замышляют. Потому и захотел он разведать, что творится в Галиче…
        Яков сидел у стола и поглаживал бородку. Плохо растет треклятая борода! И голос у Якова тонкий.
        - Пищишь ты, как старуха, — насмехался над ним Теодосий, — и носик у тебя маленький, как у дитяти. Видать, Тебя сызмальства мать носом о стенку терла?
        Не мог сносить этих насмешек Яков, сердился на Теодосия. И все же, когда сказал Даниил, что для охраны посылает Теодосия с сотней дружинников, Яков обрадовался: пригодится Теодосиева помощь — не забывал стольник, что к Доброславу едет.
        - Где же Доброслав? Разве не ведомо ему, что прибыл стольник княжий? — сердился Яков, сидя в светлице.
        Сколько ни посылал он дружинников во двор к Доброславу, один и тот же ответ приносили: «Боярин на Понизье».
        В сенях что-то загремело. Яков вскочил: может, дружинник от Доброслава? Но вошел Теодосий, и сразу легче на душе стало. Руки невольно потянулись к бороде. Теодосий захохотал.
        - А ты все бороду теребишь! Говорил тебе — оставь ее, возьмись за нос, оттягивай его каждый день, авось и вырастет побольше.
        Яков плюнул в угол, осерчал:
        - Иди ты вон отседова, лихословец!
        - Не бранись, Яков, а то князю скажу, как ты мной помыкал.
        Яков и рот разинул. «Ну что за человек сей Теодосий! Сам потешается, да еще и князю хочет жаловаться…»
        Теодосий, усаживаясь на скамье, кинул, словно бы невзначай:
        - Боярин Доброслав приехал.
        Обрадованный Яков подскочил на лавке.
        - Уже? Кто тебе сказал?
        - Сам я видел. Уже который день выглядывал его: знаю, как ты ждешь не дождешься его.
        - Теодосий! Может, вдвоем пойдем? — вкрадчиво произнес Яков.
        - Пойдем… Меня слушай. Знаю я Доброслава, его перекричать надобно, а ты не дорос, голос у тебя как у моей бабки перед смертью был… Идем. Я ему еще Судислава припомню!
        Яков был доволен, что Теодосий пойдет вместе с ним: Теодосий за словом в карман не полезет, сразу найдет ответ для Доброслава.
        - Может, медку выпьешь на дорогу? — предложил Яков.
        - Вельми горло пересохло, дай промочу!
        Доброслав встретил их в старом тереме, в том, что Владислав построил. Толстый и красный, сидел за столом Доброслав, тяжело дыша. Он разглаживал двумя руками бороду, лежащую на животе, и даже не подумал встать, когда вошли княжьи люди.
        - Садитесь, дорогие гости! А я все думаю: почто так долго никто не едет из Холма? Али, может, князю некогда — велика земля, забыл он про Галич?
        - Да нет, — ответил Теодосий, — князь Данило не забыл про Галич. А про тебя, может, и забыл. Что-то я не слышал, чтоб вспоминал он тебя.
        Доброслав нахмурился, но промолчал.
        - Садитесь, — буркнул он. — Я только что приехал, не обедал еще. Пообедаем сейчас вместе.
        Слуги внесли в горницу два жбана меду, огромный поднос с жареным мясом, две большие миски дымящейся ухи. Доброслав поднялся и сам разлил мед в корцы.
        - Пейте мед галицкий, — может, там, в Холме, и пчелы не такие.
        - Пчелы такие, да только не кусаются, жала у них нет, — едко ответил Теодосий.
        Доброслава покоробили колкие слова.
        Теодосий толкнул Якова под столом ногой и подмигнул: не пей, мол, много. Яков смекнул: осторожным надо быть, Доброслав опоить их может.
        - А вот и Григорий Васильевич пришел, — загудел своим басом Доброслав.
        Боярин Григорий шел прямо, не сгибаясь, будто аршин проглотил. Только у самого стола улыбнулся и мотнул головой в сторону гостей.
        - Садись, Григорий Васильевич. Гости знатные из Холма, от князя, приехали. А мы и не ведали этого, я спокойно ездил по Понизью.
        Доброслав подсунул корец и Григорию.
        Гости пили мало, хотя Доброслав и упрашивал их. Уразумел хозяин, что медом гостей не опоить.
        - Что скажешь, стольник? Что князь Данило повелел тебе?
        Яков дернул бородку и, глянув на Теодосия, начал:
        - Сказывал князь, что после тоурменского нашествия надобно землю нашу поднимать. Дани много князю надо — и на войско, и на города разные, ибо строения новые велел князь ставить. А из Галича дани нету.
        Доброслав ощерился:
        - А что князю надобно? После татар ничего не осталось. Дань будет, да не скоро.
        Яков, ерзая на скамье, посмотрел на Теодосия и, ободренный его подмигиванием, продолжал:
        - Дань такая же, как и повсюду. То княжеское дело, он знает, ежели повелевает.
        Доброслав гремел:
        - А мы разве не знаем, что у нас есть? Кто это наушничает князю? Вон Григорий Васильевич знает.
        Боярин Григорий в знак согласия кивал головой. Да и мог ли он сказать иное? Ведь Галицкая земля была поделена: Доброслав собирал дань на Понизье, а Григорий — по всему Подгорью. До князя Даниила далеко — кто пойдет жаловаться? А тем временем они сами тут хозяйничают.
        Яков кашлянул и выпалил:
        - Осерчал князь, что крамольников, князей черниговских, принимаешь ты, Доброслав, без ведома нашего князя с ними тут речи ведешь.
        - Не токмо без ведома князя, но и супротив князя, — добавил Теодосий, заглядывая в корец.
        Доброслав выскочил из-за стола, чуть не бросился с кулаками на гостей. Но Теодосий спокойно охладил его:
        - Не бегай так, боярин, — мед из корцов расплещешь.
        Доброслав тяжело остановился посредине светлицы, как разъяренный бугай. Он не видел, как вошли Лазор Домажирич и Ивор Молибожич. Теодосий, прикинувшись, что не заметал их, продолжал свое:
        - А еще говорил князь Данило про коломыйскую соль. Почто не посылаете ему подать мытную? Где деньги?
        Доброслав развел руками:
        - Какая соль? Нет у меня соли, отдал я Коломыю Лазору да Ивору, они там хозяева ныне.
        - Нам отдал, — подошел к столу Ивор.
        - Видишь! — обрадовался Доброслав.
        - А как же ты отдал без княжеского соизволения? — поднялся Яков со скамьи.
        Доброслав насмешливо обрезал:
        - Князь далече, каждый день не будешь ездить к нему за советом.
        Но Яков уже осмелел и наседал на Доброслава:
        - Князь Данило велел, чтоб я тебе сказал: он властелин галицкий и волынский, а ты его повеления дерзнул нарушить — землю грабишь, соль отдал.
        Доброслав стиснул кулаки.
        - Я же сказал тебе, дурень, что соль им отдал! — зарычал Доброслав, тыча пальцами в Лазора и Ивора.
        Яков горячился, подбадриваемый Теодосием:
        - А где княжеское дозволение? Коломыйская соль — княжеское добро, и мыто все, и корысть вся князю надлежит, для войска, для дружины княжеской.
        Доброслав повернулся к Якову спиной и презрительно бросил:
        - Что могу сказать тебе, неразумному? Слово человеческое до тебя не доходит…
        По возвращении Якова из Галича Даниил позвал его к себе. Слушая его, князь гневался все больше и больше:
        - В яме сгною, разорву на куски ослушников!
        И тут же послал Микулу поехать с сотней за крамольниками.
        Но Микула разминулся в дороге с задиристыми боярами. Они сами приехали в Холм. Лукавый Доброслав и тут хотел отыграться на другом — хотел обмануть Даниила, намереваясь свалить все на Григория.
        В Холм они въехали не как подданные, а как князья. Впереди на ретивом коне ехал Доброслав, не глядя по сторонам, высоко задрав голову. А рядом с ним, у самых стремян его коня, шли пешцы его собственной дружины с копьями и со щитами. Так и к княжьему терему подъехали.
        Даниил подошел к окну и, побледнев от гнева, поманил рукой Василька.
        - Зри! Вот как к князю едут. Владиславово семя! Уничтожу!
        Дворский Андрей стоял рядом. Даниил велел ему:
        - Посадить обоих в яму!
        Покоя Даниилу не было. В Галиче бояре строптивые, нужно смотреть за ними в оба. А еще за Кременцом черниговский князь Ростислав, давнишний враг Даниила, появился и подбивает бояр против Даниила. Сколько неприятностей, сколько лиха кругом! И как успеть везде?..

2
        Митрополит Кирилл наклоняется ближе к светильнику — читает новую книгу. Пусто в светлице, никто не мешает. И слуга в сенях начеку: когда митрополит принимается за книги, никого нельзя пускать. Но, видно, случилось нечто необычное, — дверь скрипнула, и слуга на цыпочках подошел к митрополиту. Кирилл услыхал шаги и поднял голову.
        - Отче митрополит, — обратился к нему слуга, — не гневайся, дело вельми спешное. Два монаха пришли к тебе.
        - Почто пустил? Завтра времени у них не будет? Видишь, занят я. Ни днем не даете покоя, ни ночью.
        Слуга поклонился.
        - Накричали они на меня, чуть не побили. Издалека пришли, надо тебя видеть.
        - Издалека? — Кирилл отодвинул книгу, велел привести незнакомцев.
        Вошли двое в черных рясах, с длинными посохами в руках и с сумками за плечами. У того, что меньше ростом, черная борода и заросшее волосами лицо, только глаза блестят.
        - Аз есмь мних Борис, тобой, отче митрополит, посланный в землю Новгородскую, — начал он.
        - Постой, постой! — вскочил Кирилл. — Мних Борис? Да ты же вовсе не таким был. Подойди поближе… Не похож. Может, врешь?
        Монах снял клобук, подошел к столу. Кирилл прищурил глаза, протирая их, промолвил:
        - Теперь ты на Бориса более подобен. Глаза твои такие же быстрые и лукавые. Ты что же, с того дня, как пошел, и бороду не подстригал?
        - Подстригал, отче митрополит. Но давно идем мы из Новгорода, а в дороге где уж бороду стричь!
        - Садитесь, странники, — ласково промолвил Кирилл, — не спросил я, сыты ли вы.
        - Аще есмы, отче, гладом и холодом гонимые. Девки губят красу свою блуднею, а муж честь свою татьбою. А мы не уподобились татям, не ходили в оселища, не воровали у смердов. Жили мы аки птицы небесные.
        Кирилл позвал слугу и велел накормить гостей.
        - Да только побыстрее! И меду не забудь дать!
        Услыхав эти слова, Борис отвесил низкий, до самой земли поклон митрополиту.
        - О, да тебя и не узнать, Борис! И бороду причесал, — произнес митрополит, когда Борис вошел к нему после ужина.
        - Причесал, и воды мнихи на голову вылили.
        - Ну спать пойдешь, Борис, или будешь рассказывать?
        - Буду рассказывать, как в книгах записано: «Воструби в трубу смысла своего, да слетятся, аки пчелы и птицы, помыслы добрые». Еще тоурменов не было, когда ты послал меня, отче, в землю Новгородскую. Каюсь перед тобой — не возвратился я ни в ту зиму, ни во вторую. Убоялся тоурменов, ибо они, нечестивые, до самого Новгорода доходили. Так близко были — в пять дней доехать можно было. Во дворе владыки у Святой Софии я обретался. Не обижали меня там, книги списывал, а о земле своей не забывал, повеление твое помнил.
        Кирилл кивал головой, не прерывая Бориса.
        - А я все примечал, — продолжал Борис, — все в голову брал, не забыть бы чего. В тот год летом, когда от тебя вышел, свейские рыцари землю Новгородскую полонить хотели. Но есть в Новгороде молодой князь храбрый Александр Ярославич. Побил он рыцарей у Невы-реки. Вельми великая сеча была! То было в лето шесть тысяч семьсот сорок восьмое, в день памяти святого Кирика и Улиты, в воскресенье, на сбор святых отец иже в Халкидоне… — Борис передохнул и снова продолжал: — Тогда князя Александра стали называть Невским. Но бояре боялись Александра, ругались с ним, и поехал он в землю Суздальскую, в Переяслав-город. На следующий год снова позвали Александра, ибо немцы-рыцари простерли длани свои к Новгороду. Собрал войско князь Александр и на озере, Чудским рекомом, побил немцев. Лед покрылся кровью, и убитых немцев было пять сот и неисчислимое множество тех, кто с немцами пришли. А была битва сия в сей год Божий, весной. И я глазами своими князя Александра зрел, когда он в Новгород возвращался. Пленных немцев вели дружинники Александра Невского. Новгородцы говорили: «Больше немцы к нам не полезут».
        Кирилл поблагодарил Бориса за эту весть и отпустил его. А сам пошел к Даниилу, разбудил его, хотя уже была глубокая ночь.
        - Слушай новость, княже. Новый могучий воитель земли Русской появился — храбрый князь Александр, Невским прозванный. Из одного вы рода — Мономахова. Руку протянуть надобно друг другу. Он моложе тебя, но по силе и храбрости не уступит. А может, — Кирилл лукаво улыбнулся, — а может, и сильнее тебя. Поздравить его с победой надлежит.
        - Кто поведал тебе новость сию?
        - Из Новгорода посланец мой вернулся, мних Борис. Не к лицу нам Новгород забывать. Тебе князь Мстислав помощь дал, а Александр единое с тобой дело творит. Сюда, в Дорогичин, сунулись немцы — ты ударил их. Они с другого конца, от моря, полезли — там их встретил храбрый Александр.
        - Какая радость, Кирилл! Жива сила русская! Благая весть о победе Александра повсюду разнесется, достигнет и чужих земель… Было бы можно, я бы сам к Александру на север поскакал!
        - Татары путь преградили, — с горечью заметил Кирилл.
        - Преградили, а мы сию преграду сломаем.
        - Но возможно ли то ныне сделать?
        - Не ныне, так завтра. Только мыслю я, что с Александром воедино стать нам надобно быстрее, одни мы ничего против врага не сможем сделать… Все силы туда, где середина земли нашей!

3
        Ростислав не знал, что с ним будет дальше. Неужели нужно возвращаться назад, к отцу? А что это сулит? Его отец, черниговский князь Михаил, ничего хорошего не обещал. Поневоле приходилось сидеть без дела два месяца при дворе венгерского короля. Два месяца!! И каждый День воевода Фильний твердит, что король болен и не может принять его, Ростислава.
        - Пусть посидит! — говорил король Бела воеводе. — Дольше пождет — больше почитать будет. Сами лезут сюда. Этот нужнее Владислава. Это князь!..
        Король Бела ничего не сказал Фильнию о своих намерениях, но хитрый Фильний понял, что замыслил король. Ведь не зря велел Бела приодеть Ростислава и его спутников, дать им хороших коней, а Ростиславу еще и меч подарил. Бела решил воспользоваться появлением гостя и втайне помышлял женить его на своей дочери, а потом сделать Ростислава князем Галицким. Вот тогда можно будет беспрепятственно хозяйничать в Галиче.
        Фильний делал вид, что ничего не подозревает. Когда его позвали к королеве, он ни единым словом не обмолвился о своих догадках.
        - Фильний! Дочери на охоту собираются. Кто поедет с ними? Отцу некогда, а рыцари им надоели. Может, ты с ними поедешь?
        «Не те слова ты говоришь», — подумал Фильний, но вслух сказал другое:
        - Куда мне, старику, с ними! Есть у меня молодой охотник, князь русский. Сидит он в одиночестве, тоскует, скучает без дела. Ему скажу, может, он поедет с королевнами, — и Фильний незаметно взглянул на королеву.
        - А что скажет король? — пролепетала королева.
        - С ним я поговорю, а вечером скажу об этом. Только никому ни слова!
        Фильнию и не нужно было говорить с Белой. Встретив Ростислава, он сказал ему, чтобы тот собирался ехать завтра на охоту с дочерьми короля.
        Эту радостную для себя весть мать сразу же поведала дочерям. Младшая, Констанция, была сдержанной, а старшая, Терезия, вся в мать пошла.
        - Поедем! Поедем! — запрыгала она.
        Терезия скрыла от матери, что тайком следила за Ростиславом, что приглянулся он ей.
        Бела верно придумал, этого беглеца надобно постепенно приручать. Тогда Ростислав станет зятем, своим человеком, и будет во всем его слушаться.
        О своих намерениях Бела никому не говорил. Он прикинулся удивленным, когда однажды вечером королева намекнула, что неплохо было бы выдать Терезию замуж, благо и жених поблизости есть.
        - Какой жених?! — воскликнул Бела. — Где ты его взяла?
        - Ты ничего не видишь, а я все примечаю… Терезии нравится князь Ростислав.
        Бела ничего не ответил. Он лишь сказал, что подумает. А утром вызвал к себе Фильния.
        - Учись, Фильний, делать так, чтобы никто не разгадал твоих помыслов! Отдам я дочь за Ростислава, отнимем Галич у Даниила, и станет Ростислав князем Галицким. Князь!.. — Он ехидно ухмыльнулся. — Галич в моих руках будет. Ни один венгерский король не додумывался до этого. Князь ихний, а хозяин я… Ты будешь воеводой в Галиче. Ныне у Даниила нет силы — татары подрезали русских.
        Торжественно отпраздновал Бела свадьбу своей дочери с князем Ростиславом. А после свадьбы стал готовиться к походу.
        Бела пустил слух, что русский князь Ростислав идет со своим войском отвоевывать Галицкую землю у князя Даниила. А на самом деле войско было венгерским и вел его воевода Фильний. Да еще в подмогу вдова краковского князя Лешка, обманутая Белой, погнала часть своего войска от имени малолетнего сына Болеслава. Бела воспользовался старой враждой Лешка с Даниилом.

4
        Фильний возмущался. Этот мальчишка Ростислав вздумал учить его! «Идем на Галицкую землю! — кичится. — Княжить буду там. Так и знай, что я князь, чтоб и войско это видело…» Глупый теленок! Князь! Князь без людей! Никто его не слушал и не послушает. Он мнит, что король ради него, Ростислава, Послал столько войска? Как бы не так! Зачем ему Ростислав? Королю нужен Галич, ибо дань оттуда богатая потечет: заставит он галичан везти и пшеницу, и меха, и соль, и мед.
        В шатер робко вошел слуга.
        - Пришел…
        - Я же сказал — никого не пускать!
        - Князь пришел..
        Фильний поморщился, сжал зубы. «Ага, пришел на поклон. Князь!» Махнул слуге рукой — пусть входит. Ростислав вошел смело, с высоко поднятой головой, левая рука его лежала на рукоятке меча. Однако, заметив, что Фильний не обращает на него никакого внимания, Ростислав сразу обмяк и стал как бы на голову ниже.
        - Что, княже? — нарочито делая ударение на последнем слове, спросил Фильний, отрываясь от мехов, которые он перебирал.
        - Дружинники мои пришли… — начал Ростислав. — Они, они… жалуются, что нет мяса… и хлеба нет…
        - Кто не дает? Я ничего не знаю! — притворно возмутился Фильний.
        - На охоту все вместе ездили, и мои дружинники зверя убили. А теперь кастелян не дает им есть…
        Фильний торжествовал. Он едва удерживался, чтоб не показать свою радость. «Что? Пришел? На колени стал? Ничего, еще и не так будешь кланяться!» Но на словах воевода сочувствовал, успокаивал Ростислава:
        - Не печалься, княже, я этого кастеляна плетью исполосую!
        Ростислав испуганно замахал руками и заискивающе попросил:
        - Не надо, не надо! Прикажи ему только кормить дружинников.
        Он побаивался, чтобы не вышло хуже: разгневается кастелян, а Ростиславу вовсе не хочется ссориться с ним, этот зловредный скупец может вред причинить.
        Довольный Фильний потирал руки. Унижение научит Ростислава быть послушным, а кастелян ведь только выполнил повеление Фильния.
        …Венгерское войско двигалось к городу Ярославу. Дружинники Ростислава, — а их было не больше двух десятков, — возмущались издевательствами и насмешками Фильния, роптали на Ростислава, хотя вслух высказываться боялись. Но большинство из них решили при первом же случае покинуть князя.
        На рассвете Теодосий, боязливо оглядываясь, взобрался на крепостную стену. Проверив, крепко ли привязана веревка, он осторожно начал спускаться. Острые камни царапали руки, рвали кафтан; веревка была скользкой, и Теодосий опасался, как бы не сорваться и не разбить голову о камни. Но вот уже и земля. Он выпустил веревку и кинулся бежать. На стенах послышался гомон, появились лучники, закричали:
        - Куда ты?
        Но Теодосий бежал не оглядываясь. Он рукой придерживал меч, чтобы не зацепиться за него. Шум усиливался. Теодосий оглянулся и, споткнувшись о бревно, упал в лужу. Вскочив, он заметил, что наперерез ему бежали венгры и что-то выкрикивали. Со стен засвистели стрелы. Они ложились густо, и венгры испуганно остановились. Теодосий кинулся бежать еще быстрее и, пробежав порядочное расстояние, остановился, запыхавшийся. Он сорвал с головы шапку и начал вытирать пот. К нему приближались венгры; они окружали его, рассматривали. Теодосий обернулся и погрозил кулаком стоявшим на стенах. Оттуда донеслись крики возмущения.
        Весть о появлении перебежчика из Ярослава быстро долетела до Фильния. Узнал об этом и Ростислав. Из осажденного венграми Ярослава еще никто не выходил, это был первый русский, не выдержавший осады. Фильний велел привести беглеца к нему. Ростислав, оповещенный своими дружинниками, тоже пришел к Фильнию. Когда он вошел, Фильний уже разговаривал с Теодосием.
        - Вот, возьми к себе, — сказал Фильний Ростиславу, — он из города бежал.
        Теодосий низко поклонился Ростиславу.
        - Прими, княже. Утек я от них. Молвил я тысяцкому, что надобно выходить из города, а он меня побил. — Теодосий показал на лицо, покрытое синяками, ссадинами, царапинами. Сжав кулак, он погрозил в направлении крепости. — Возьмем город, я тогда это припомню!
        Ростислав обрадовался беглецу, расспрашивал, что происходит в Ярославе. Теодосий охотно рассказывал, что дружинники и горожане недовольны князем Даниилом, что тысяцкий денно и нощно следит, дабы не открыли ворота.
        - Побил меня, когда я сказал, что князю Ростиславу надобно город отдать. Тысяцкий только той дружиной и держится, которая из Холма пришла, а так давно бы уже тебя князем пригласили.
        Ростислав кивнул Фильнию:
        - Видишь, я же говорил тебе, что люд галицкий за меня. Возьмем Ярослав, войско мое увеличится. — Он намекал на свои уговоры поскорее захватить город.
        - С голыми руками на стены не полезешь, — сурово ответил Фильний. — Надо стены разбивать. — И велел ускорить приготовление таранов.
        Ростислав повеселел: хорошие вести принес Теодосий из Ярослава!
        Венгры торопливо прилаживали тараны и камнеметы. Теодосий суетился тут же, покрикивая на плотников:
        - Да разве ж так топор в руках держат? — И он брал топор и показывал, как надо тесать. Он часто приходил сюда, сопровождая Ростислава.

5
        Даниил стоял у Любачева и не двигался к Сану, ожидая подмоги польского князя Конрада Мазовецкого и литовского князя Миндаугаса — Миндовга. Но посланцы прибыли и известили, что союзники, с которыми Даниил помирился и условился выступать вместе против венгров, задерживаются. Андрей-дворский и Семен Олуевич советовали не выступать, подождать прихода литовских и польских полков. Даниил и слушать не хотел об этом.
        - Почто сидеть будем? Досидимся, пока Фильний заберет Ярослав, тогда труднее будет.
        И он приказал утром выступать. А вечером пришел Теодосий.
        - Давно уже ждал тебя, — с нетерпением встретил его Даниил. — Ну, как? Говори! Нам завтра выступать.
        - Я сделал так, как ты велел: бежал из Ярослава и обманул Фильния и Ростислава.
        - И они тебе поверили?
        - Поверили. У меня все лицо было побито…
        Даниил удивился:
        - Кто же это так тебя изукрасил?
        - Да свои же, дружинники ярославские. А случилось все неожиданно. Поругался я с ними, стали они говорить, будто ты прогнал меня. Ну, а меня зло взяло, я и ударил одного. Тогда они набросились на меня. Да я не в обиде на них: иначе Фильний и Ростислав и не поверили бы мне…
        Теодосий рассказал Даниилу, где войско стоит, сколько полков, какое оружие: за три дня все уголки венгерского лагеря облазил Теодосий, сказал, что даже Владислава там повстречал.
        Войско Даниила появилось на правом берегу Сана неожиданно для Фильния. Венгерская стража, стоявшая у реки, перепугалась русских и убежала в свой табор. Даниил без колебаний велел переправляться через Сан; ему помогло то, что рассказал Теодосий. Венгерский табор оказался между городом и лесом. Фильний понял угрозу оказаться запертым в ложбине и двинул свое войско через лес, к лугу. Но чтобы ярославцы не вышли из города на помощь Даниилу, воевода оставил своих пешцев у стен города.
        Венгры вышли из леса и готовились к бою. Фильний стоял под стягом и говорил воеводе Лаврентию:
        - Нам надобно выдержать натиск, ибо русские не умеют вести долгий бой.
        Объезжая на коне свои войска, Фильний зычным голосом кричал:
        - Не бойтесь русских, даже если они пойдут на нас. Стойте! Бой будет недолгим, русские побегут!
        Венгры нависли над русскими полками черной тучей. Вот-вот эта туча двинется, прижмет русских к реке. Фильний, увидев, что русские зашевелились, метнулся под стяг. Молча двинулась русская конница, слышался только топот копыт да позвякивание сбруи. Фильний уже видел лица русских дружинников под сверкающими шеломами. Он пришпорил коня и помчался вперед, а за ним сплошной лавиной двинулась конница.
        Впереди русских ехал всадник на сером коне. Он оглянулся и что-то крикнул своим. И вмиг воздух содрогнулся от тысячеголосого гула. Это была дружина Андрея-дворского, она первой ударила по венграм. Рядом с Андреем скакал Мефодий.
        Венгры и русские вступили в бой.
        Теперь уже трудно было распознавать, где враги, а где свои, — всадники смешались. Все теперь зависело от храбрости, стойкости и военной сноровки противников.
        Венгров было больше, и они начали теснить к реке правое крыло русских. Радостный крик вырвался из груди Фильния:
        - Бегут! Русские бегут! Гоните их к Сану! Топите!
        Даниил не участвовал в этой схватке — он с частью войска находился ниже переправы.
        Звон мечей и копий сливался со стонами раненых. Фильний сменил коня и снова ринулся в гущу сражающихся. Впереди мчались два рыцаря с криками: «Дорогу! Дорогу!» Венгры расступались, и Фильний вылетел вперед. Русские снова шли волной, ни малейшей суеты и растерянности в их рядах Фильний не замечал.
        Двадцатилетний сын Даниила Лев впервые был в походе, Даниил приказал Семену Олуевичу наблюдать за княжичем. Они находились в безопасном месте, у самого леса.
        Но когда Лев увидел Фильния, невозможно было удержать горячего княжича. Лев поскакал с копьем и затерялся среди всадников. Лев мчался на Фильния, крепко сжимая копье. Со всего размаха ударил он Фильния, но копье сломалось о латы, и Фильний невредимым проскакал мимо княжича…
        Даниил предполагал нанести главный удар по врагу в разгаре битвы. Увидев, что противник оттеснил галичан, он ударил с фланга; дружинники Даниила смяли правое крыло войск Фильния. Венгры побежали, но небольшой их отряд бросился на Даниила. Разгоряченный боем, Даниил оторвался от своих и оказался окруженным вражескими всадниками. К его счастью, ни у кого из них не было копий, они были вооружены только мечами, а Даниил был ловким мечником. За Даниилом неотступно следовал Теодосий. Оба благополучно прорвали вражескую цепь.
        Неожиданный удар нарушил рады венгров. Галичане раскололи противника на небольшие отряды и начали рубить мечами. Мефодий наседал на яростно отбивавшегося венгра со стягом в руках.
        Противник Мефодия был умелым воином. Он отбил уже не один удар Мефодия. Тогда Мефодий рванул коня в сторону и сделал вид, что падает. Венгр на мгновение оглянулся. Этого было достаточно — Мефодий выпрямился и ударил его по руке. Стяг стал клониться. Тут подскакал князь и на лету перехватил вражеский стяг, разорвал его пополам. Венгры, не видя стяга воеводы, закричали:
        - Фильний убит! Стяга нет!
        А Фильний в это время отбивался от русских дружинников. Андрей со своей дружиной налетел на венгерского воеводу.
        - Фильний! — неистово закричал Андрей.
        Дружинники Андрея на полном скаку опередили Фильния и перерезали ему дорогу. Фильний обернулся, и они с Андреем скрестили мечи.
        Схватка была неистовой, но Андрей выбил меч из рук Фильния, и тот обратился в бегство.
        - Не рубите его! Возьмите живьем! — крикнул Андрей опередившим его дружинникам.
        Рядом с Фильнием скакал толстый венгр. Фильний надеялся уйти от погони. Но вот его снова обогнали несколько дружинников и пошли на него, и среди них Мефодий. Мефодий ловким ударом рассек ногу коня Фильния. Конь на полном скаку споткнулся. Фильний перелетел через голову коня.
        Толстый венгр попытался обмануть дружинников: круто повернув коня, он помчался в противоположную сторону, предполагая, что дружинники растеряются и он проскочит мимо. Однако Мефодий не упустил и этого беглеца — догнав его, он плашмя ударил его мечом по голове. Венгр склонился на шею коня и упал бы, если бы его мгновенно не подхватили сильные руки дружинников. Венгр выругался. Удивленный Мефодий крикнул своим спутникам:
        - Да он ругается по-нашему, по-русски!
        Пленный тяжело дышал, толстый живот его был скован кольчугой, со лба на щеки и на рыжую бороду ручьями стекал пот.
        - Ты русский? — спросил Мефодий.
        - Нет! — глухо ответил «венгр», натягивая шлем на лоб и отворачиваясь.
        Мефодий сорвал с него шлем, и все остолбенели.
        - Угрин! Да какой это угрин? — с ненавистью крикнул Мефодий. — Это крамольник, галицкий боярин Владислав! Вот где тебя нашли. Так ты уже и от русского имени отрекся? Иуда! — замахнулся мечом Мефодий. — Эх, не знал я, что это ты, потому и плашмя ударил, а следовало бы как следует. У! Пес шелудивый! Я думал, что ты сдох давно. Дозволь, я с ним расправлюсь, — сказал он подъехавшему Андрею.
        Но Андрей приказал не трогать пленных, а везти их к Даниилу.
        А в это время Даниил скакал с Теодосием, разыскивая брата Василько и сына Льва. Вскоре он успокоился, увидев развевающийся стяг брата — тот со своими дружинниками гнался за отступавшим противником.
        Раскрасневшийся Лев сам подскакал к Даниилу. Семен уже рассказал Даниилу о схватке его сына с Фильнием. Даниил обнял Льва и велел ему ехать за ним. Венгры уже исчезли среди деревьев. Даниил выехал на широкий луг перед городом. К нему подъехал Василько, и они вдвоем поднялись на высокий пригорок, наблюдая, как дружинники настигали убегавших, брали пленных. Увидев это, вышли из города ярославцы, ударили по венгерским пешцам и обратили их в бегство.
        Словно вихрь, влетел Андрей на пригорок.
        - Поймали Владислава и Фильния!
        - Владислава? За это хвалю. — Даниил направился навстречу дружинникам, приближавшимся к пригорку. — Что Фильния поймали, не удивляюсь, а вот Владислава — не ожидал, думал, что он убежал. Сколько ж раз ты, крамольник, приводил врагов на Русскую землю? Что с тобой сделать?
        - Убить! Смерть предателю! — раздавались голоса.
        Владислав, трусливо оглядываясь, съежился за спиной Фильния.
        - Теперь не спрячешься, — рванулся к нему Теодосий, — не за стеной!
        - Черная душа! Видеть тебя не могу! — толкнул Мефодий в бок Владислава.
        Владислав от страха присел.
        - Повезем их с собой в Холм? — спросил Андрей.
        - Врагов земли нашей и предателей казнить немедленно!
        Даниил махнул рукой. Дружинники потащили Владислава и Фильния в лес.
        - Иди! Иди, собака! — ударил Теодосий Владислава. — Не дергайся! Забыл Людомира? А Иванку?
        Сбежавшиеся пешцы радовались, видя Владислава в руках Теодосия и Мефодия.
        - Поймали врага! — кричали галичане.
        …Утих шум битвы. Солнце бросало последние приветливые лучи на воинов, на притихшие зеленые леса. Наступал вечер, и от дубов простирались на луг длинные тени. По траве скакали напуганные шумом боя кони без всадников.
        К Даниилу подлетел запыхавшийся гонец.
        - Княже! Идут литовские полки и полки князя Конрада Мазовецкого!
        Даниил посмотрел на дорогу — пыль тучей поднималась из-под копыт многотысячной конницы.
        - Опоздали! Сами уже управились. Но за крепкое слово и за то, что клятву не нарушили и пришли, спасибо скажем.
        Ярославской битвой завершилась тридцатилетняя борьба против бояр-крамольников и венгерских королей. Весть о победе русского войска под Ярославом ошеломила и венгерского короля, и немецких крестоносцев. Это было новое доказательство силы и могущества русских.

6
        Русское войско возвращалось после победы домой. Теперь и отдохнуть можно. Мефодий подошел к Андрею-дворскому.
        - Отпусти в родное оселище, там у меня отец старый, уж восемь десятков лет ему. Еще перед походом сказывали мне, что болен он вельми, и не был я у него давно.
        На радостях Андрей не возражал:
        - Хорошо бился ты. За то, что воин храбрый, дозволяю.
        Тут и Теодосий подошел.
        - И меня пусти с ним.
        Андрей удивился:
        - А ты чего?
        - Пусти его. Он мне что брат родной, — попросил Мефодий за товарища.
        Теодосий добавил:
        - Одному ехать скучно, а вдвоем веселее. Войско и без нас дорогу в Холм найдет.
        Андрей вынужден был и Теодосия уважить:
        - Хорошо. Только не засиживайтесь там.
        Долог путь из Ярослава в Угровск. Бежит он лесами, вьется вдоль рек-потоков, выходит на простор полей, где смерды трудятся. Когда-то на месте этих полей были леса, но трудолюбивые смерды вырубали деревья, выкорчевывали пни, вырывали цепкие корни — расширяли поля. Теперь даже трудно поверить, что здесь когда-то шумел лес. А там, где поле, и оселище поблизости ищи. Но не всегда оселище расположено у дороги, нередко оно прячется где-нибудь в широкой балке, в лесу. Сверни с дороги — и узенькая тропинка приведет тебя к смердовым хатам.
        Славный месяц август! Видит смерд плоды трудов своих. Не случайно предки этому месяцу дали наименование «сер-пень». Пошло это от серпа, потому что в это время много работы серпу — без серпа в поле не выйдешь. Кузнецам в страдную пору тоже много хлопот: просят их, чтобы серпы ковали острые да удобные. Так уж повелось, что жатва женское дело, и серп женщинам так же необходим, как пряслице. После жатвы празднуют обжинки — благодарят землю за щедрый урожай. И не только благодарят, но и просят землю, чтоб и в будущем году была милостивой к смердам.
        Всем оселищем встречали смерды свои праздники, славили солнце, дающее тепло и свет. Хорсом солнце называли. А еще поклонялись Велесу, чтоб милостивым был к скоту, чтоб плодились и овцы, и коровы, и кони. Молили Стрибога, посылающего ветер, чтоб тучи по небу гонял, — для земли дождь нужен. И трава на лугах, и злаки в поле жаждут дождевой воды…
        Праздники проводились в поле и в лесу.
        Более двухсот лет прошло после Крещения, но не могли отвыкнуть смерды от старых обычаев. В церковь ходили, попов слушали, а старины придерживались. Смешались новые, церковные обряды со старыми обычаями и мирно уживались рядом.
        …Солнце за полдень перевалило, но все еще припекает. Не спеша ступают кони, мотают головами, отгоняя мух. Теодосий, разморенный зноем, дремлет в седле; следом за ним едет Мефодий. Оба наговорились уже вдоволь.
        - Мефодий! — оглядывается Теодосий. — Ты только посмотри, сколько снопов! Может, обжинки в оселище справляют?
        Мефодий, стегнув коня плетью, сказал:
        - Да это ведь мое оселище. Приехали!
        - Что же ты не сказал, что уже близко? — спросил Теодосий и поскакал вперед.
        - Чтоб ты удивился, — засмеялся Мефодий, догоняя своего спутника.
        Они свернули на тропку, заросшую травой, проскакали без малого полтора поприща, и перед ними вынырнуло оселище, раскинувшееся в ложбине. Разбросанные на большом расстоянии друг от друга, хатки прилепились у самого леса… А что это там, на опушке?
        - Глянь, Теодосий! — воскликнул Мефодий. — Собираются!
        На подворье возле крайнего дома стояли три девушки и плели венки. Всадники подъехали внезапно, и девушки, испугавшись, бросив венки, разбежались.
        Теодосий остановил коня.
        - Почто испугались? Идите сюда.
        Девушки боязливо выгладывали из-за соседнего дома. А навстречу приезжим уже бежал смерд в длинной белой рубахе, подпоясанной цветистым поясом.
        - Да это же Мефодий! — закричал он.
        - Вот и брата Василия встретили! — обрадовался Мефодий и соскочил с коня. — Челом тебе, брат мой!
        Они крепко обнялись и трижды поцеловались.
        - Как отец? — спросил Мефодий.
        - Поправился, — ответил Василий, — уже на ногах. Пошел на обжинки. Привязывайте коней — и тоже туда.
        На поляне стояли мужчины, а дальше, под лесом, собрались женщины и девушки. От группы мужчин отделился старик и направился к прибывшим. Он присматривался к ним, прислонив ладонь ко лбу. Мефодий побежал ему навстречу.
        - Мефодий! — промолвил старик, вытирая слезы. — Живой! — Он обнял сына, гладил его.
        К ним, здороваясь, подходили люди.
        - Вот радость! Вот радость! — твердил отец Мефодия. — И не ждали… А у нас обжинки… — Он то расспрашивал Теодосия, то снова обращался к Мефодию.
        - Ну, дедушка Федор, начнем, а потом позовем гостей в дом, — промолвил худой смерд, тоже одетый в белую рубаху; его штаны — гащи — были выкрашены соком ягод бузины в сине-черный цвет.
        - Начнем! Начнем! — засуетился старик. Ему, как самому старшему в оселище, выпала честь начинать праздник обжинок.
        Он повернулся лицом на восток и трижды низко поклонился, каждый раз касаясь земли правой рукой. К нему подошли три девушки; одна дала в руки сноп ржи, другая повесила через плечо перевясло, третья надела венок из ржи и проса. Взявшись за руки, девушки закружились вокруг старика, запели:
        А вы жито
        Сеяли, сеяли,
        А мы жито
        Жали, жали.
        Запев подхватили остальные женщины и девушки. Обойдя трижды вокруг старика, девушки разняли руки, отбежали, а через мгновение и остальные окружили старика широким кольцом.
        А вы жито
        Сеяли, сеяли,
        А мы жито
        Жали, жали, —
        повторили они запев, кружась в хороводе. К ним присоединились мужчины:
        Взошло жито
        Зеленое, зеленое.
        У нас сердце
        Веселое, веселое.
        Снегом поле
        Покрыло, покрыло.
        Наше жито
        Согрело, согрело.
        Мужчины все ближе придвигались к хороводу.
        - Смотри, Мефодий, сколько девушек! Жаль, что мы с тобой уже в годах, — подмигнул Теодосий.
        А девушки выступали, как настоящие боярыни. Да куда там до них боярыням! Тем легко наряжаться да навешивать дорогие украшения. А сколько потрудились дочери смердов для своих нарядов! На них длинные сорочки из белейшего полотна. Подолы сорочек вышиты разноцветными узорами. Бабушки и матери учили их, какие цветы и корни в лесу собирать и как варить, чтоб прочные краски получить — и красные, как заходящее солнце, и синие, как утреннее небо, и лазоревые, как небо предвечернее.
        Сорочки перехвачены тоненькими поясами, на головах кокошники. Ну, чем не боярыни! Кокошники разукрашены бусинками, любовно нанизанными на нитки, медными пластинками, сияют, как радуга. А на шее мониста. Умелые руки эти чудесные мониста делали. Вот красная бусинка — каплю крови напоминает. А эта, желтая, — что золото. А та, синяя, — словно вода речная. А серьги-колты, украшающие каждую девушку! Не такие они дорогие, как у боярышень да княжон, нет на них ни золота, ни каменьев драгоценных, но и они сверкают.
        Загляделся Теодосий на дивное зрелище. Плывут девушки по кругу, то вдруг, как волна, к деду Федору приникнут, то снова, не разрывая рук, в кругу колышутся.
        А весна красна
        Жито подняла, подняла,
        Колоситься оно
        Начало, начало, —
        выводит русокосая девушка. Вот она вышла из круга и с венком в руках подошла к старику, склонилась в земном поклоне, и еще громче зазвенел ее чистый голос:
        Ой, ладо, мой ладо,
        Приди, приди,
        Выручи жито из беды.
        Из беды!
        Выбежали парни, нарушили круг — они становились между девушками, хватали их за руки. Хоровод двинулся в обратном направлении. Русокосой девушки уже не было в хороводе. Вокруг старика бегал парень, искал ее.
        Выручи жито из беды, из беды!
        Но вот снова запела девушка, и хоровод умолк.
        Ох, Стрибоже!
        Просим, просим
        Принести дождя,
        Принести дождя!
        Девушка вскочила в круг, схватила парня за руку и запела:
        А мы в поле
        Выйдем, выйдем,
        А мы жито выжнем,
        Выжнем.
        Она вытащила из-за пояса серп и, наклонившись к земле, сделала вид, что жнет. Хоровод остановился, и все девушки тоже начали «жать». Парни, покачиваясь, пели. Но вот девушки, спрятав серпы за пояс, стали «вязать снопы» — подпоясывали парней тоненькими перевяслами. Разделившись по трое, девушки закружились вокруг «снопов».
        А мы жито
        Выжали, выжали.
        И, пропев хором:
        Слава Хорсу светлому,
        Слава богу доброму! —
        окружили деда Федора. Каждая поклонилась, выдернула из снопа по стебельку. Старик, кланяясь девушкам, все ближе подходил к парням. Тронув первого за плечо, он воскликнул:
        И нам всем слава!
        - Сла-а-а-а-а-ва-а! — подхватили все.
        Откуда-то появилась музыка. Играли на гуслях, на рожках, били в бубны. Молодежь снова закружилась в хороводе.
        Пожилые мужчины и женщины пошли в оселище. Солнце опускалось за лес, наступал вечер.
        - Ну что, Теодосий, как тебе нравится? — спросил Василий.
        - Славно. Вспомнил молодость. Так же вот ходил в хороводе с девушками…
        На подворье их встретила жена Василия. Она раньше вернулась с обжинок. Застенчиво улыбаясь, пригласила гостей в дом.
        Бедно, как и все смерды, жил Василий, но всюду видна заботливая рука хозяев.
        В хате было темно. Жена Василия засуетилась, достала тоненькие сосновые лучинки, сбегала к соседям за огнем. При свете стало видно, что комната чисто прибрана, земляной пол устлан свежей травой.
        Жена Василия вынула из печки горшок с супом да немного жареного мяса.
        - Недавно с соседом кабана в лесу убили, — сказал хозяин. — Надобно бы опять на охоту пойти, да княжеское жито на гумно свозить велено.
        Спать пошли на чердак над клетью. Теодосий расположился на сене рядом с Мефодием и дедом Федором. Давно уже уснул Теодосий, а дед Федор все расспрашивал, как жил сын, рассказывал о себе.

7
        Как только приехали в Холм, Лев отправился к зодчему Авдею. Старый умелец сидел с женой за столом. Войдя в комнату, Лев снял шелом. Авдей встал, толкнул жену, шепнув ей:
        - Княжич пришел. — И пошел навстречу, кланяясь: — Прошу к столу, княже, окажи честь, не отказывайся!
        Старуха принесла кубок, предназначенный для знатных гостей. Появился жбан с медом — старуха принесла его из погреба. Авдей похвалился перед княжичем, что сам этот мед готовил.
        - Старый мед. Еще как Холм начали строить, залил в бочку и только недавно открыл.
        Лев выпил кубок меду, поблагодарил хозяев и приступил к тому, зачем приехал:
        - По вельми важному делу пришел я к тебе, Авдей. Отец мой, князь Данило, повелел новый город воздвигнуть.
        Авдей обрадовался. Любил он свое дело. Кому неведомо, что во всей земле Галицкой и Волынской нет другого такого зодчего! Это он дивные терема княжьи, церкви и монастыри воздвигал. Князь Даниил почитал Авдея за его трудолюбие и умельство.
        - А в каком месте, княже?
        - На горе, у Звенигородской дороги, по которой из Звенигорода на Владимир ехать.
        - Когда же начинать, княже, и как будет назван сей новый город?
        Лев ответил тихо:
        - Сей город будет называться Львов. И место красное князь Данило выбрал для него, и дорога через него пройдет из Холма на Галич, а на восток — прямая дорога в Киев.
        - Пойду, пойду, княже, с тобой! Еще один город помогу воздвигнуть.
        Жена Авдея приуныла, качала головой: непоседлив Авдей — все ездит из города в город…
        Лев встал из-за стола, еще раз поблагодарил хозяев и, направляясь к порогу, сказал напоследок:
        - Завтра мы и отправимся с умельцами.
        Утром Даниил провожал старшего сына. Вместе со Львом ехали Семен Олуевич и зодчий Авдей.
        - Начинай, сын мой, созывай строителей. А я отсюда подмогу пришлю и сам наведываться буду. Нужны нам новые крепости, вельми нужны…
        Глава вторая

1
        Новая гридница в холмском тереме, высокая, просторная, светлая. В большие окна льется солнечный свет. Князь Даниил впервые пригласил сюда гостей и в душе гордился, что гости расхваливают гридницу. А гости трогали пальцами украшения и качали головами. Особенно удивляли всех фигуры по углам гридницы, держащие потолок в своих руках. Восторгались гости лепным младенцем в центре потолка. Как живой, смотрит вниз, и в руках светильник…
        - Все это Авдей наш сделал, — говорил Даниил. — Золотые у него руки.
        Даниил пригласил гостей к столу. Сегодня праздновали победу над Фильнием. Теперь враг изгнан из Галицко-Волынской земли. Даниил торжествует.
        Рассаживались по старшинству: рядом с князем митрополит Кирилл, а слева и справа расположились бояре; по правую руку первое место занял князь Василько, за ним княжич Лев и младшие княжичи — Роман и Мстислав; по левую руку первым сидел дворский Андрей, пожалованный князем за доблесть в ярославской битве.
        Были тут бояре из Берестья, из Перемышля, из Угровска, из Владимира, из старого стольного города Галича, из Бобрки, из Коломыи, Дрогичина, Ярослава, Кременца и других галицких и волынских городов. Впервые князь Даниил собрал вместе всех бояр.
        Всматривается Даниил в лица воевод, многих не видит. Нет Дмитрия, Василия Гавриловича — честно сложили они головы в жестоком бою. Их место заняли другие. Вот сын Дмитрия Любосвет, который сидит тысяцким в Берестье. Доблестно сражался он при Ярославе со своей дружиной. Рядом с Любосветом Никодим кременецкий.
        - Знал я отца твоего, — говорил он Любосвету, — на Калке вместе тоурменов рубили. А теперь сижу в Кременце. А время бежит и бежит. И тебе уже лет немало.
        - Тридцать и шесть, — ответил Любосвет.
        Даниил поднялся. Слуги наполнили кубки. Стольник Яков кивнул князю — все, мол, в порядке. Гости замолкли. Даниил провозгласил:
        - Дорогие мои гости! Русский человек и воевать может, и веселиться умеет. А нам сегодня пить пристало. Выпьем же за нашу победу над врагом и за семью нашу дружную!
        Он поднял кубок, и бояре по старшинству стали подходить к нему с кубками, чокались и поздравляли.
        Когда осушили не один жбан, стольник Яков побежал на подворье, позвал музыкантов. Они сели у порога на скамьях и заиграли на трубах и на гуслях. Незаметно и вечер подошел. Даниил встал из-за стола. Это был знак для всех — обед закончился, Даниил поклонился и вышел, за ним стали выходить бояре.
        Даниил пошел отдохнуть. Радостно встретила его Анна. «Ты доволен, ладо мой?» — целовала она его. Теперь будет Даниил дома, наступает спокойная жизнь. А потом они вместе поедут в Галич. И Лев звал посмотреть, как строится новый город.
        Даниил прилег на скамье, положив голову жене на колени. Анна разглаживала пальцем морщины на его лбу. Вот уже и седые волосы вплелись в буйные Данииловы кудри. А давно ли, кажется, они поженились? Ох, давно, уже больше двадцати пяти лет! А вместе пришлось быть мало, ой как мало!
        Даниил задремал, дышал ровно и тихо. Анна не шевелилась, оберегая его сон.
        Приоткрылась дверь. Анна махнула рукой — тише! В комнату заглянул дворский Андрей. Его шаги не были слышны на устланном звериными шкурами полу. Андрей подошел к Анне:
        - Разбудить надобно князя! — прошептал он.
        Анна погрозила — нельзя. Но Андрей настаивал:
        - Дело вельми неотложное.
        - Вставай, Даниил! — прошептала Анна. — Боярин Андрей пришел.
        - Княже! Всадники татарские приехали, — сообщил Андрей неожиданную новость. — Гляди!
        Даниил встал, подошел к окну и увидел на подворье татарскую сотню. Татары в островерхих шапках сидели на конях и осматривали все вокруг. Неподалеку от них стояли дружинники. Из теремов вышли бояре.
        - Гонец ханский приехал, что ему сказать?
        Анна заломила руки. Даниил подошел к ней, обнял и ласково промолвил:
        - Успокойся! — и вышел из светлицы.
        В сенях он остановился.
        - Ты говорил с ним, Андрей?
        - Спрашивал. Он ничего не ведает. Только грамоту привез.
        - Это не посол, а гонец. Негоже князю разговаривать со слугой. Позови к себе, а мне потом поведаешь.
        Он отослал Андрея, а сам, охваченный тревогой, пошел в гридницу. Задумался и не заметил, как вошел Андрей.
        - Грамоту привез, — подал Андрей свернутый в трубку пергамент.
        Князь впился глазами в татарские письмена.
        - Прочел? — спросил он Андрея.
        Всего два слова было обращено к Даниилу: «Отдай Галич», — а значили эти слова: «Отдай землю Галицкую и Волынскую».
        Так и делал Батый — отбирал землю у одного князя и отдавал другому. И князей между собой ссорил, и силы русские разъединял.
        Прибежал обеспокоенный Василько, за ним Лев и митрополит Кирилл. Князь приказал позвать Семена Олуевича и тысяцкого Демьяна.
        - Видели? Еще гости приехали. — Даниил горько улыбнулся. — Не ждали непрошеных гостей, а они тут как тут.
        - Ас чем приехали? — спросил Кирилл.
        - Хан Батыга хочет, чтоб я Галич отдал, — в гневе сказал Даниил. — Отцовскую землю. А это значит — и всю Волынь! Что скажете вы мне, что посоветуете?
        Тут открылась дверь, и в гридницу вошел Мирослав. В такую минуту и болезнь не могла его удержать.
        Первым заговорил Кирилл:
        - Княже! Гнев твой справедлив. Сердце болит за землю нашу. Подумай ты, и мы помыслим, что будем делать.
        Поднялся Лев, выбежал на середину гридницы.
        - Не отдавай, отец, Галича! Пойдем на них походом! — Он дрожал. — Походом против них! А этих, что приехали, вели изрубить! — И Лев схватился за меч.
        Даниил подошел к нему, взял за руку.
        - Ты, сынок, зол на врага, как и отец твой. Но сказал не дело. Изрубить — не такая уж хитрость, татар тут немного. Только храбрость на поле брани показывают.
        К Даниилу подошел тысяцкий Демьян.
        - Прогони их, княже, это и будет твой ответ.
        - А потом что? Придут всей ордой и снова наш край разорят. Что ты мыслишь, Мирослав?
        Мирослав сидел в глубокой задумчивости, склонившись к столу. Он поднял голову.
        - Как я мыслю, княже? Как бы землю, нашу спасти. Я так скажу: враг сильнее нас, его одним мечом не возьмешь!
        Даниил сел, снова встал, подошел к столу.
        - Не токмо мечом, но и разумом бороться с ними надлежит. Узнать их должны мы, хорошенько узнать, тогда и меч нам пригодится.
        Даниил умолк на мгновение, а потом отчеканил:
        - Я сам поеду к Батыю. Не дам Галича.
        Все молчали, потрясенные смелыми словами Даниила.
        - Ответствуйте, верно ли я молвил?
        Ответа не было. Только Андрей осмелился:
        - Коль надобно ехать, поедешь, княже. Об одном только прошу — возьми меня с собою, помогать тебе буду.

2
        Двадцать шестого октября 1245 года князь Даниил отправился в дорогу. Ехал он через Владимир, Луцк, Дорогобуж. Во Владимире на день остановился у брата.
        Василько показал Даниилу, как он стены заново переложил. Удивлялся Даниил: как много сумел Василько за малое время!
        По дороге в Киев часто встречались следы нашествия Батыя.
        В Киев приехали поутру. Даниил велел свернуть в Выдубецкий монастырь — там жил его знакомый игумен. У ворот монастыря, где остановились всадники, Теодосий крикнул в окошко:
        - Открывай, слуга Божий, князь Данило к вам в гости едет.
        Узнав, что прибыл князь, монах быстро открыл ворота и уставился подслеповатыми глазами на князя, о котором много слышал.
        Татары не пощадили и Выдубецкий монастырь — разграбили его и кресты с церквей посрывали. Лишь большую церковь не смогли уничтожить они, огонь не взял ее — из крепкого камня выложена она. Стены новых строений сделаны из камней и толстых дубовых бревен.
        Во дворе Даниил сошел с коня. К нему подбежал смуглый монах.
        - Игумен ждет князя, — поклонился он.
        Даниил направился за ним.
        - Святой отец там, у своей кельи, — показал монах в сторону маленького домика, огороженного забором.
        Оттуда навстречу гостю вышел среднего роста человек с бледным лицом, обрамленным седой волнистой бородой. Это был игумен.
        - Мне уже сказали, княже, что ты прибыл, — начал он грубым, хриплым голосом. — Здравствуй! Много лет живи! Да бережет тебя Господь. Будь гостем моим.
        И он пригласил князя сесть на скамью, стоявшую возле домика, напротив церкви Святого Михаила. Церковь прилепилась на высокой, обрывистой круче. Даниил собственными глазами увидел теперь красоту, которой славился Выдубецкий монастырь. Отвесной стеной спадала круча от церкви к берегу Днепра; отсюда открывался чудесный вид на Заднепровье. Внизу шумела река, а за рекой бежали вдаль поля и перелески.
        - Хорошо? — спросил игумен.
        Даниил в ответ только приложил руку к сердцу.
        - Надолго ли к нам, княже?
        - Нет, еду дальше. А как вы тут?
        - Вельми плохи дела у нас. И князя нет в Киеве, миновали золотые времена. Батый пожаловал Киев владимиро-суздальскому князю Ярославу Всеволодовичу. Но сам Ярослав не приезжал сюда, а прислал своего воеводу. Горе великое в Киеве — города нет, оселище теперь на месте города.
        - А я, владыко, к Батыю еду. Помолись за меня, отслужи молебен, ибо в страшную и тяжелую дорогу я собрался.
        - Не смогу сегодня, княже, завтра отслужу. А может, и сегодня вечером.
        Даниил подумал и ответил:
        - Хорошо, пусть будет завтра утром. Только собери всех монахов, чтобы пели.
        О многом рассказывал игумен, а потом, словно бы невзначай, сказал:
        - Ох, воины вы храбрые! Когда же воспрянет наш Киев?
        Эти слова болью отозвались в сердце Даниила. Он посмотрел на игумена.
        - Не только ты о Киеве мне молвил, отче. Повсюду люди сим опечалены. Одно скажу — не горюй. Поднимется наш Киев, может, не сразу, но поднимется.
        Игумен, обрадованный этими словами, схватил Даниила за руки.
        - Поднимется Киев, помогут ему города русские, — продолжал Даниил после небольшого молчания, — и ты, отче, так и говори людям: «Будет жить наш Киев, пока солнце светит». Деды наши построили его не для того, чтобы отдать чужакам.
        Успокоенный словами Даниила, игумен хлопотливо вскочил со скамьи.
        - Отдохни в моих покоях, никто тебе не помешает. А может, голоден с дороги? Ох, стар я стал, забывчив, не пригласил тебя сразу к трапезе, уж ты прости меня, княже: ныне я обо всем забыл, радость у меня великая. А я уж думал, что так и умру тут, не увидев ни одного русского князя.
        Подошел Андрей и поклонился игумену.
        - Здрав буди, владыко! Да поможет тебе Бог!
        Игумен ответил ему с поклоном:
        - Садись, боярин!
        - Да нет, мы пойдем на Киев поглядим, — сказал Даниил.
        - Кони стоят нерасседланные, тебя ждем, — обратился к нему Андрей.
        - Я монаха вам дам, он вам покажет. Может, и к Дмитрию Ейковичу, боярину Ярослава, заедете?
        - Хорошо придумал ты, владыко, посылай с нами монаха.
        Монах Варлаам, тот, который привел князя к игумену, легко вскочил на коня.
        - Дозволь ехать, княже!
        Выехали из ворот, свернули в лесную чащу — дорога в город терялась между деревьями. Монах рассказывал, как скрывались от татар:
        - Долго мы в лесу обретались, и игумен с нами — стар он уже, здоровьем плох, но все же выдержал. А не все наши монахи живы, сорок пять, самые молодые, сложили головы на киевских стенах, с мечами стояли против ворога.
        Дорога шла оврагами.
        - Там вот Владимир киевлян крестил. Яр Крещатый называется, — кивнул Варлаам в сторону широкой балки.
        Поднялись на гору, подъехали к Золотым воротам. Глянул на них Даниил и ничего не сказал; молчали и спутники. Разрушенные, исковерканные зияли ворота. Рядом с развалинами кое-где прилепились вновь отстроенные домики, а дальше опять пустырь. Улицы и сады заросли густой травой, заборов не видно.
        - К боярину Дмитрию Ейковичу завернем? — спросил Варлаам.
        - Нет, к Десятинной церкви, — ответил Даниил.
        Встречающиеся изредка киевляне с удивлением смотрели на необычных всадников.
        В конце улицы виднелись развалины Десятинной церкви, Даниил вспомнил о своем помощнике боярине Дмитрии, и на сердце стало тяжело. Здесь, на этой земле, ходил он, призывал киевлян защищать Киев.
        Возле церкви сошли с коней.
        Под ногами валялись камни, а между ними пробивалась трава. Сколько людей погибло под этими обломками!
        Долго сидел Даниил на камне и рассматривал печальные руины.
        К боярину Дмитрию Ейковичу не пришлось ехать — он сам прибыл сюда. Найти Даниила было нетрудно — в городе только и разговоров было что о приезжих.
        Боярин сошел с коня, поклонился.
        - Здрав буди, княже! Рад приветствовать тебя в Киеве!
        - Здрав буди, боярин! В гости к вам в город заехали.
        - Прошу ко мне. Вы гости дорогие, не татары. — Он оглянулся с опаской. — Но кто ты еси, княже? — спросил Дмитрий Ейкович.
        - С другого я конца земли Русской, из Холма.

3
        От Киева поехали правым берегом. Остановились напротив Переяславля. Нужно было переезжать Днепр. На том берегу сидели татары, грелись на солнце. Теодосий закричал;
        - Эй вы, желтоносые! Ладьи сюда подавайте!
        Татары повскакали и что-то ответили. Теодосий, сняв шапку, замахал ею: «Сюда! Сюда!»
        От берега оттолкнули ладью. В нее вскочили шесть человек и поплыли. Теодосий кричал:
        - Да что вы только одну ладью? Разве мы все в нее войдем?
        Андрей остановил его:
        - Замолчи, Теодосий. Послали одну ладью — хотят узнать, кто едет.
        Ладья подошла к берегу. Седобородый старик крикнул:
        - Татары спрашивают: кто едет?
        Кроме старика, в ладье сидело пятеро татар.
        Андрей ответил:
        - Скажи, что князь Данило из Галича к хану Батыю едет.
        - Коназ Данила! Коназ Данила! — закричали наперебой татары и погнали ладью обратно.
        - Куда же вы? — возмутился Андрей, но старик ответил ему, что они поплыли к сотнику.
        Вскоре татарский сотник сам переправился сюда, и с ним пришли все ладьи, стоявшие у берега. Татары кричали: «Коназ Данила!» Воевода Куремса приказал встретить князя. Сотник много слыхал про страшного князя Даниила, а теперь этот князь перед ним.
        - Ты коназ Данило? — спросил сотник.
        Даниил кивнул головой. Сотник жестом руки пригласил переправляться.
        Даниил вошел в первую ладью, за ним вскочил Теодосий и еще два дружинника — они сели к веслам. Сотник сидел напротив князя и пристально смотрел на него.
        Ханский темник Куремса получил приказ Батыя сопровождать князя Даниила в Орду. В дороге он не разговаривал с князем, а после каждой остановки садился на коня и в сопровождении сотни нукеров ехал вперед. За ними трогался Даниил со своими дружинниками, а за русскими шла сотня татар.
        Долго пришлось ехать русским путникам, морозы застали их в дороге. Даниил все время молчал. Андрей с Теодосием пробовали развеселить его, но князь неохотно улыбался и не отвечал на шутки.
        Рядом с наезженной зимней дорогой шла другая, по которой верблюды тащили арбы, груженные бревнами. Два верблюда выскочили из обоза и опрокинули арбы.
        - Смотрите, смотрите! — воскликнул Теодосий.
        К опрокинутым арбам с бранью бежали татары-надзиратели, размахивая плетями. Возле арб возились невольники, пытавшиеся поднять и снова погрузить бревна, но, обессиленные, валились в снег. К ним подбегал надзиратель, стегал беззащитных людей плетью.
        Русские остановились, пораженные увиденным.
        Невольники закрывались от ударов руками, прятались под арбы. Но татары только больше свирепели. Теодосий показал Даниилу на обессилевшего человека, который, укрывшись под арбой, отполз дальше, а потом, вскочив, бросился бежать. На нем были изодранные постолы, из которых выглядывали пальцы; одет он был в истлевший кафтан и старые, ветхие штаны. Подпрыгивая на отмороженных ногах, беглец не заметил, что его догоняют. Надзиратель сбил его с ног конем и начал топтать…
        Куремсе сообщили, что русские остановились, и он послал нукера с приказом, чтоб трогались.
        Теодосий наклонился к дружиннику, ехавшему рядом.
        - Видел, как над нашими издеваются?
        Подъезжая к Сараю — столице Батыя, — русские с любопытством рассматривали неведомый город.
        Впереди они увидели много юрт. А дальше, за юртами, возводились каменные дома. Батый уже начал строить город, подобный тем, которые он видел на Руси и в завоеванной его дедом Чингисханом Средней Азии.
        Спустившись с пригорка и переехав по льду реку Итиль, путники приблизились к первым юртам. Войлочные юрты стояли не рядами, а вокруг юрт тысячников.
        Татары с любопытством смотрели на русских.
        - Русски коназ, русски коназ! — выкрикивали бежавшие сбоку татарские ребятишки.
        - Смеются над нами, — буркнул Теодосий.
        Чем дальше продвигались, тем шумнее становилось. К Куремсе подъехал татарин, и все двинулись за ним.
        - Жить будете здесь, — указал татарин на юрты.
        - Лучше уж на кургане спать, чем тут, — недовольно процедил Теодосий, заглянув в одну из юрт.
        Дружинники пошли к юртам, на которые указывал им татарский сотник.
        - Располагайтесь, — велел Андрей, — занимайте юрты и хозяйничайте.
        Расседлав коней, дружинники привязали их к юртам и нерешительно ходили вокруг. Князя Даниила и боярина Андрея татарский сотник повел к большой юрте. Приподняв войлок, он зашел вместе с ними. В центре юрты было выложено из камней основание для костра, вокруг разостланы звериные шкуры. Вверху находилось отверстие для дыма.
        Дружинники стали устраиваться на новом месте. В каждой юрте разместилось по десять дружинников. Они собирали хворост, рубили бревна, разбросанные возле юрт, разводили костры. Но сырое дерево горело плохо, дым стлался по земле, ел глаза. Дружинники открывали входы, чтобы дым скорее вытягивало наружу, но это не помогало — в юрту врывался ветер и еще больше раздувал дым. Долго возились галичане, пока привыкли. Постепенно они научились класть понемногу дров и следить за ними, чтобы огонь не убавлялся. Дым теперь поднимался вверх и выходил в отверстие в потолке.
        Измученные длительным переходом, все наконец уснули.

4
        Через три дня Куремса повел князя Даниила к Батыю. Тот разрешил князю взять только боярина Андрея и Теодосия. Когда миновали множество юрт и вышли на большую площадь, Даниил увидел в центре ее, на пригорке, огромную юрту. Над ней развевался на ветру ханский стяг. Подходить близко к юрте джихангира никому не разрешалось. Пятьсот нукеров-тургаудов охраняли площадь и всех, кто самовольно приближался сюда, встречали отравленными стрелами. Горе было неосторожному, осмелившемуся без разрешения перешагнуть неглубокий ров вокруг площади!
        Куремса подошел к сотнику нукеров, показал золотую пайцзу и произнес слово «коназ». Сотник кивнул головой и, взмахнув саблей, воткнул ее в землю. Это означало, что дорога в священную юрту открыта. Нукеры взяли мечи у Даниила и сопровождавших его Андрея и Теодосия.
        - Никто из чужих не может войти на площадь с оружием в руках. Такова воля хана.
        Впереди степенно шагал Куремса, за ним шел князь Даниил, держа руку на поясе. Навстречу им от ханской юрты вышли двадцать тургаудов, Батый во всем следовал своему деду, грозному Чингисхану. Правда, у деда в личной охране была тысяча тургаудов, а Батый держал пятьсот. Самой надежной была сотня отобранных лично Батыем храбрейших и отважнейших воинов — сыновей преданных Батыю ханов и темников.
        Хотя первые стражники и пропустили русских, но вскоре их снова задержали: так здесь было заведено — всех, кто идет к хану, тщательно и многократно проверяют. Еще в начале похода на землю оросов завистливые родственники Чингисиды совершили покушение на Батыя — не один из них хотел стать великим джихангиром, покорителем вселенной. И с тех пор Батый ни шагу не ступал без верных тургаудов — они, словно тени, спешили за ним повсюду. Шел ли он по табору, мчался ли в поход — они ни на шаг не отставали. Они были рядом с ним даже тогда, когда он спал в своей юрте; невидимые для сторонних глаз, они скрывались в складках стен юрты в то время, когда он разговаривал с прибывшими к нему ханами и князьями.
        Тургауды выхватили кривые сабли и, став друг возле друга стеной, преградили путь пришедшим. Сотник тургаудов поравнялся с Куремсой, тот снова показал пайцзу, и сотник взмахнул саблей — тургауды расступились и, разделившись на две группы, пошли по бокам, сопровождая князя Даниила и его спутников. У входа в юрту два тургауда скрестили копья, преградив дорогу. Сотник, согнувшись, пробежал под копьями и скрылся в юрте.
        Даниил держался спокойно. Татары все делали молча, и эта молчаливость угнетала. Теодосию было не по себе. Сдерживая кипевшую в нем злость, он осматривал тургаудов. Все они, как один, были одеты в сверкающие кольчуги и казались очень похожими. Кожаные мягкие сапоги с загнутыми носками, кожаные штаны мехом внутрь («Для тепла», — сказал Теодосию вчера один татарин), железные наколенники; туловище сковано кольчугой, под кольчугой меховая епанча с короткими полами. На голове сверкающий высокий узкий шлем. В руках у каждого — короткое копье, а у пояса кривая сабля. Теодосию давно хотелось спросить, долго ли придется так стоять, но грозный вид Куремсы вынуждал его прикусить язык. С каждой минутой все более обидным казалось бесцельное стояние. Но вот из юрты бесшумно выскочил сотник и поднял полог. Куремса, отойдя в сторону, уступил дорогу Даниилу. Вслед за князем тронулись Андрей и Теодосий. Куремса остался ждать их у входа.
        В первую минуту Даниилу показалось, что они вошли в темную яму. Он протер глаза рукой и, увидев перед собой низкий, широкий трон, шагнул дальше. Андрея и Теодосия сотник схватил за рукава и кивком головы велел остаться у входа.
        Батый, поджав ноги, сидел на троне со сложенными на животе руками. На зеленом чепане сверкала выкованная из серебра кольчуга. На голове золотом горел шлем, сделанный китайскими мастерами. Этот шлем не был похож на шлемы тургаудов — он был шире и украшен драгоценностями. На груди у Батыя висела золотая пайцза. Батый хотел предстать перед русским князем во всей своей пышности. Трон был сделан по образцу трона деда. Только у Чингисхана трон был из слоновой кости с позолотой, а у Батыя — серебряный, с золотыми ручками. Но для Бату-хана уже делали новый трон, из чистого золота, награбленного на земле оросов.
        Возле трона неподвижно сидели на ковре, поджав под себя ноги и не отрывая глаз от повелителя, его воеводы.
        - Ты пришел, князь Данило? — покровительственным тоном спросил Батый.
        Даниил сделал вид, что не заметил этого тона, — ни один мускул не дрогнул у него на лице.
        - Пришел, велики хан. Про Галич поговорить пришел, — неожиданно для Батыя ответил Даниил на татарском языке.
        Пораженный, Батый удивленно прищурил глаза и погладил ручки трона.
        - Могучей присылал к тебе гонца? Я ему приказывал.
        Даниил молчал, ожидая, что Батый скажет дальше.
        - Я приказывал ему послать гонца. Твоя земля от меня далее всех оросских земель, но мои кони протоптали по ней дорогу для моих гонцов. Там, где прошли монголы, земля должна принадлежать им.
        Воеводы утвердительно кивали головой после каждого его слова. А Батый продолжал, поглядывая куда-то в сторону, словно бы здесь, в юрте, и не было гостей:
        - Великий Чингисхан своим орлиным взором окинул тот край, где заходит солнце. Дух Великого Воина посылал меня туда, через всю землю оросов. Все коназы оросские идут ко мне, и только ты не шел… И я решил взять у тебя Галич, чтобы отдать другому князю оросскому, который будет повиноваться мне.
        Батый умолк, закрыв глаза. Даниил какое-то мгновение размышлял, подбирая такие слова, чтобы они и хана не обидели, и для него самого не были бы унизительными.
        - Я не шел к тебе, внук великого Чингисхана, ибо знаю обычаи твоего народа: ежели гость идет непрошеный, он есть не друг, а враг.
        На устах Батыя мелькнула улыбка. «Остер на словах этот русский».
        - Я и сейчас тебя не звал.
        - А твоя грамота ко мне в Галич? Разве это не приглашение? У нашего народа русского давний обычай: коль обращаются к тебе с добрым словом, и ты отвечай добром, и в гости идут только друзья.
        Батый сложил руки на животе.
        - Пьешь ли ты, коназ, кобылье молоко, напиток наш — кумыс?
        - Не пил никогда — нет у нас обычая такого, — но ежели ты, хан, угостишь, то выпью.
        - Выпей кумысу.
        К Даниилу подбежал тургауд с большой чашей кумыса. Даниил взял чашу, посмотрел на хана и начал пить. Батый, вцепившись в ручки трона руками, внимательно следил, как русский князь пьет татарский кумыс.
        Даниил поставил чашу. Батый заметил:
        - Ты уже наш, пьешь по-нашему.
        Даниил в знак согласия кивнул головой. «Видно, велика сила у этого Чингисова внука, — думал Даниил, — коль он такую орду в своих руках держит и походы такие проделал. Велика! А нужно ее сломить!»
        - Ты, коназ, приехал просить у меня тархан, ярлык? Не боялся, что я могу убить тебя?
        «Вот куда повернул, — мелькнуло в голове Даниила. — Пугать надумал, что ли?»
        - Позволь ответить тебе, великий хан. И у вас и у нас такой обычай: гостя не обижают, а привечают. Разве возрастет слава великого хана оттого, что он убьет безоружного человека?
        Батый откинулся, вспыхнул. Через мгновение он овладел собой.
        Даниил спокойно продолжал:
        - Про ярлыки я не ведал, ибо на земле своего отца сижу. А ежели на эту землю ярлык твой надобен, я могу взять его.
        Батый кивал головой. Этого русского князя на ссору не вызовешь, на обидные слова он умеет умно ответить. Пускай сидит как сидел. На рубеже русских земель он будет охранять и безопасность татар. Не нужно только говорить ему об этом, а то еще подумает, что его просят.
        Не услыхав от Батыя больше ни одного слова, Даниил сказал после небольшой паузы:
        - Великий хан! Я не боялся ехать к тебе, ибо думал, что сердце твое расположено к друзьям и храбрым воинам. Ты даровал жизнь моему воеводе Дмитрию — про то вся Русская земля ведает.
        Эти слова приятно подействовали на честолюбие Батыя. Он подумал, что князь говорит не хуже китайских мудрецов.
        - Ты верно сказал, коназ галицкий. Ты мне теперь друг, а на друзей меч не подымают.
        Батый приветливо улыбнулся. Слова Даниила о милости Батыя к Дмитрию растопили его сердце. Воеводы, сидящие рядом, слыхали эти слова и завтра же разнесут хвалу Батыю, услышанную из уст галицкого князя.
        Даниил вполголоса прибавил:
        - Еще прошу тебя, великий хан, позволить поклониться твоей княгине Баракчине.
        Батый был окончательно покорен Даниилом. К Баракчине идет! Сам захотел поклониться ей! Нет, обманывали его, Батыя, шептуны, выдумывая небылицы о галицком князе, будто он и слова приятного не умеет сказать… Батый кивнул головой в знак того, что беседа окончена.
        Хмурый возвращался Даниил в свою юрту. Теодосий не выдержал:
        - Почто опечалился, княже? Оттого что поклонился ему? Так то же в гостях, обычай требует этого. Ты же не падал ему в ноги и не просил у него ничего? Нет. Совесть у тебя чиста. А что на душе тяжко — верно. Русской душе тяжко выдержать такое.
        Даниил так сурово глянул, что Теодосий отпрянул.
        - Ты!.. Ты!.. — Глаза князя сверкнули злым огнем, — Не суй свой нос! То княжье дело. Знай свое место… Тебе надлежит быть со смердами, а с ханом я сам буду беседу вести, без тебя…
        Теодосий побледнел от оскорбления. На душе стало горько.
        Вернувшись в свою юрту, Теодосий рассказал товарищам о своей обиде.
        - «Сам с ханом…» — шептал он. — «Сам»! Да разве хан так говорил бы с ним, ежели бы не боялся русских! Показали ему наши и в Рязани, и в Киеве… «Сам с ханом буду беседу вести…» Будешь, когда за спиной русский люд стоит, крепкой силой возвышается.
        - Молчи, Теодосий! — погрозил ему молодой дружинник.
        - Молчу. Я только вам сказал… А если и узнает Данило, пусть голову рубит. Мне уже все равно. Может, кто и шепнет ему на ухо…
        Дружинники обиделись.
        - Шепнет? — горячился молодой дружинник. — Что ты, Теодосий! Разве мы не люди?
        Теодосию стало неловко.
        - Это я так, вырвалось… Простите, други, в груди кипит… Разве ж нам тут сладко? Легко ль терпеть Батыгову неволю?
        …Куремса прибежал к юрте Даниила.
        - Отдыхай, княже. Велел хан Батый Никуда не пускать тебя, чтоб отдохнул тут, ибо ехал долго. А потом и в дорогу. А ярлыки я тебе принесу.
        В юрте тепло. Дружинники научились уже топить монгольские печи. Даниил прилег на шкурах поближе к очагу.
        …Двадцать пять дней прожил Даниил в Сарае — столице Золотой Орды. Русских далеко от юрт не пускали. Батый велел приставить к дружинникам нукеров и следить за ними. Только князю да Андрею дал пайцзы. Андрей ходил по Сараю, разыскивал русских невольников; ему удалось выкупить кое-кого из киевлян и владимирцев. Разузнавал он про тысяцкого Дмитрия, но известие было печальным — умер Дмитрий в неволе.
        Как только Батый дал согласие на отъезд, Даниил с дружиной немедленно собрался домой.

5
        Василько встретил бояр у порога, пригласил к столу:
        - Садитесь, садитесь!
        - Почто так рано позвал?
        - Может, князь Данило возвернулся?
        - Нет еще. Думаете, так скоро? Далек путь туда, далек и оттуда, — вздохнул Василько.
        Вошел дворский Михаил, поздоровался с боярами:
        - Был я у епископа, просил его, приедет сейчас.
        Епископ владимирский Иоанн не задержался.
        - Мир дому сему и всем, кто в нем, — сказал он, входя.
        Бояре встали и поклонились ему. Иоанн прошел к столу и сел на скамье у стены, на почетном месте. Невдалеке от стола стояла скамья, которую никто не занимал, — Василько велел поставить ее для папского посла.
        - Начинай, княже, для чего звал, — молвил епископ.
        Василько посмотрел в окно.
        - Начинать можно, только гостя нет. Подождем, что он нам скажет. Слух про нашу землю по всему свету идет. Многие хотят узнать, как мы живем. Папа Римский прислал посла к нам. Нет князя Даниила, так он ко мне приехал.
        Доминиканского ордена монах Плано Карпини. Он к Батыю едет.
        В сенях послышался шорох. Михаил вышел навстречу и открыл дверь перед римским послом.
        Плано Карпини спокойно вошел в светлицу и кивком головы поздоровался с присутствующими. Бояре сидели, не тронувшись с мест. Василько рукой показал на скамью и предложил гостю сесть. Монах обратился к Васильку:
        - Милостивый княже, позволь начинать. Я знаю славянский.
        Василько кивнул головой.
        - Все мы Христа единого дети, — начал доминиканец, — но веры у нас разные. Отец наш праведный, Папа Римский, наместник Бога на земле, страждет душой — хочет христиан навести на верный путь, на путь истины. И меня, яко посла своего, к вам направил, чтобы сказал я вам слово Божие. Объединиться нам надо, и для этого Папа обращает к вам свой голос: склонитесь к единой матери-Церкви!
        Под боярами заскрипели скамьи. Бояре смотрели то друг на друга, то на князя и епископа. Монах сидел неподвижно.
        - Папа наш, святой Иннокентий, в лоно Католической церкви зовет вас. Я прочту вам грамоту Папы.
        Он вытащил из-под сутаны свиток пергамента, встал и, откашлявшись, начал читать папскую буллу. Бояре слушали, склонив головы. Они не знали латинского языка и не понимали, что читает монах. Но Василько и епископ Иоанн прислушивались к каждому слову.
        Окончив чтение, монах отдал пергамент князю Васильку.
        - Слушай, княже, — первым заговорил епископ, — вельми приятно пишет Папа, до единого слова я все запомнил, и посол его очень складно говорит. Да нам и наша вера приятна. Мы не идем к Папе просить его в нашу веру переходить, почто же он нас тянет в свою? Пусть он молится по-своему. Крест — еще не все. В душе надобно крест и веру иметь. Я с князем Даниилом в поход на Дрогичин ходил и видел там деяния темпличей рыцарей: детям малым головы разбивали, женщин убивали, — а на корзнах и щитах у сих рыцарей крест… — Епископ умолк.
        - А Папа посылает их обращать наш народ в веру католическую! — зашумели бояре.
        - Нашу землю хотели подмять под себя! О кресте говорят, а крестом в неволю загоняют!
        - Знаем и про тайных послов!
        - Генрих зачем к нам лазил?!
        - Чтоб и нашим детям головы разбить?
        Василько поднял руку, и бояре затихли.
        - Выслушали мы посла папского. Он свое молвит, а мы свое. Какой ответ дадим? Нет князя Даниила, и митрополита Кирилла нет. Пусть грамота папская лежит. Вернется князь — покажем ему, а тогда уж и ответ через послов пришлем.
        Доминиканец встал.
        - По дороге в ханскую Орду завез я вам эту буллу. Папа ждет ответа.
        Кивнув головой князю и епископу, папский посланец размеренным шагом вышел из комнаты.
        Бояре снова зашумели:
        - Он нас одурачивать приехал!
        - В свою веру обращает!
        - Чтоб и мы такими разбойниками стали, как они!
        Василько утихомирил их:
        - Я вам сказал уже. С мечом пробовали папские воители — ничего не вышло. А ныне с крестом пришли. А мы, пока силы у нас будут, по-своему жить будем. Никто нас не сломит.

6
        Уже месяц прошел после возвращения Даниила из Орды, но он еще никуда не выезжал, сидел в тереме. Тревожило это бояр и воевод.
        Андрею-дворскому больше других были ведомы тайные думы Даниила, больше других он знал, чем вызвана черная печаль. Во время длинного пути из Орды Андрей часто сидел с ним в возке. Грустил князь, подобен был осенней неприветливой туче.
        - Как ты, Андрей? Не тошно ли тебе оттого, что ездил к врагам нашим? — И умолкал, а потом хватал его за руку и обжигал горячими словами: — Переживем сей срам! Не ради татар, а ради себя ездили! — И сжимал кулаки.
        Андрей успокаивал его:
        - Уйми свое горе, княже. Не забыл я мудрой твоей речи. Ведь ты сам говорил: «И слово мечом нашим будет». А я слышал слова твои, Батыю сказанные, и уразумел умом своим малым, что значит мудрое слово. Мудрость твоя — второй наш меч.
        - Слово! — задумывался Даниил. — Слово! Надобно, чтобы все уразумели, почему пришлось нам с татарами разговаривать. Не забыл ты, как княжич Лев выхватил меч?
        …Великое горе пало на голову Даниила: по возвращении домой не застал он в живых любимую жену Анну — без него и похоронили.
        Мало видел Андрей Анну, проводя почти все время в походах с князем. Лишь теперь понял, кем она была для Даниила. В походах Даниил никогда не вспоминал о жене, скрывал от людей свою печаль о доме. А теперь все увидели, как сильно горевал князь. Теперь Даниил много бывал с дочерью Доброславой. Она утешала отца в глубоком горе. Как незаметно выросла, поднялась на ноги Доброслава!
        Даниил видел, что бояре избегают упоминаний о поездке к татарам, молча сочувствуют ему. А это возмущало Даниила. Пусть немощному сочувствуют, а он еще твердо стоит на ногах. Не плакать, не вздыхать надобно, а мыслить, как врага уничтожить!
        Только смерд Теодосий правду в глаза сказал. От этих слов Даниил и до сих пор приходил в бешенство. Но втайне был согласен со смелым дружинником. По дороге из Орды Даниил ни разу не разговаривал с Теодосием, и Теодосий сторонился князя: видно, не мог забыть, как грубо говорил с ним Даниил. По возвращении в Холм Даниил позвал его:
        - Почто не идешь ко мне?
        Теодосий посмотрел исподлобья.
        - А зачем смерду соваться к князю? Способен ли смерд со своим малым умом разумное слово молвить?
        Услышав это, Даниил подскочил к Теодосию, больно ухватил его за подбородок, смяв в цепких пальцах Теодосиеву бороду.
        - Упрям! — зарычал он и порывисто отошел от Теодосия.
        Тот молчал.
        - Говори! — рассвирепел Даниил. — Говори, а то я… — Он весь дрожал.
        - Что? — спокойно спросил Теодосий. — Голову снимешь? Снимай! Иванку казнил, и меня можешь казнить.
        Лицо Даниила перекосилось. Он до крови закусил губу. Значит, смерды все еще не забыли смерти Иванки? И этот смерд тоже ненавидит его, князя, ненавидит и не скрывает этого. Не боится! Камень, а не человек! Это не то что льстивые бояре.
        - «Казнить»! И велю казнить!.. Но ты мне нужен живой.
        Теодосий шагнул к нему.
        - Бери живьем!
        Даниил сел на скамью, сжав ладонями виски. «Этот смерд — настоящий воин! Ежели бы такими все бояре были…» Он поднял голову и встретился с ясным, пронизывающим взглядом Теодосия.
        - Что говорят люди о нашей гостьбе у Батыя?
        Теодосий, подумав, развел руками.
        - Захочешь ли слушать?
        Даниил насупился, бросил сурово:
        - Послушаю.
        - Люди все вельми понимают. Тяжко всем, что князь земли нашей ездил на поклон к Батыю окаянному. То все едино, что люд весь поклонился… Люди молвят: «Хуже зла такая честь татарская». Но время ли печалиться! Если голову склонишь, то скорее на шею сядут. От печали и стыда еще злее станем против врага.
        Теодосий умолк, молчал и Даниил.
        «Что же он молчит?» — думал Теодосий. Ему хотелось поскорее уйти от этой гнетущей тишины.
        - Иди! — глянул князь на Теодосия невидящими глазами.
        Теодосий не шелохнулся, ноги не слушались. Ужель это Даниилов взгляд? Будто не живой человек, а святой, нарисованный на церковной стене, впился в него деревянными глазами.
        - Чего стоишь? — повышает голос Даниил. — Иди прочь!
        Теодосий, поклонившись, попятился к порогу. Вдогонку ему летели слова:
        - Злее зла! Увидим еще, чья возьмет!
        …Даниил собрал бояр. Вышел в гридницу, опоясанный мечом.
        - Что? Заскучали без дела? Не к лицу нам лежать!
        И сразу велел Семену Олуевичу поехать в Перемышль.
        Андрею — в Теребовлю.
        - А тебе, отче митрополит, пора в Никею, на рукоположение к патриарху. Почитают тебя на Руси — и в Новгороде, и в Киеве: от собора русских епископов к митрополичьей власти пришел. А надлежит так. Чтоб и патриарх благословил. Тяжелые времена у нас миновали, да и у них там улеглось. А по дороге присмотрись, что там, за Карпатами, творится, как король Бела чувствует себя. Всюду смотреть надобно… А я во Львов поеду, посмотрю.

7
        - Как ты камень укладываешь, куда лепишь? — гремел Авдей на каменщика. — Придет князь Данило, что скажет?
        Парень снял камень, начал обтесывать его молотком.
        - Вот так, с этой стороны бугорок стеши и приложи к тому камню, а потом и обмазывай, — показывал Авдей.
        Он поднимался очень рано, и его видели то у терема, то у стен, то у башни — всюду, где возводились постройки нового города.
        Авдей не заметил, что Даниил стоит с сыном за грудой камней и слушает его разговор с каменщиком.
        - А что же князь скажет, Авдей?
        Авдей испуганно оглянулся и застыл от неожиданности. Опомнившись, он сорвал с головы шапку и поклонился.
        - Так вы только тогда хорошо камни укладываете, когда князь приезжает? А если бы он не приехал, так можно класть как попало? — пошутил Даниил.
        Авдей не растерялся:
        - Прости, княже, ты меня этим обижаешь. Разве я только при тебе хорошо работаю? Ты меня давно знаешь.
        - Ну, Авдей, уж и пошутить нельзя! Здравствуй, градостроитель. — Даниил подошел ближе и обнял Авдея. — Вижу, что уже и город скоро будет. — Даниил указал на домики у подножия горы.
        - А то, княже, подгородье возводят. Люди разные тут, каждый себе хату лепит, и купцы уже появились, и ковачи.
        Даниил был доволен.
        - Зови, сын, побольше людей, пускай едут, — улыбнулся он Льву. — Город будет большой, всем будет к чему руки приложить, всех принимай… Ну, пойдем, Авдей, покажешь, что ты там уже построил. А то я только что с коня сошел, еще и не видел ничего.
        Авдей повел его.
        - Сюда, княже, взойдем, на этот пригорок. Это, видишь, уже стены стоят — тут будет терем для князя Льва… Были бы стены, а крыша будет! — сыпал словами старик, довольный похвалой Даниила.
        Зашли внутрь будущего терема. Даниилу понравились ровные стены, старательно разделенные на горницы.
        - Тут будет два наката. Внизу — для детей да слуг княжих, а вверху — светлицы для князя и княгини да почтенных гостей.
        - Это хорошо, — хвалил князь. — А для иных гостей?
        - Пойдем дальше — покажу.
        У стен работало много людей — одни тесали камни, другие размешивали раствор, третьи укладывали камни в стены.
        - Так и делай, Авдей, чтоб ходить по стенам можно было, чтоб два воина могли разойтись.
        Даниил поднялся на только что возведенную стену, глянул вдаль. За два года уже много сделали тут. Люди уже селились возле нового города.
        - Будет город, — вслух, будто ни к кому не обращаясь, произнес Даниил. — Будет город, как лев, могучий, и жить этому городу, Львову, долго…
        - Отдохнуть бы. Где вы живете? — обернулся князь Даниил к Авдею.
        Авдей посмотрел на Льва. Тот ответил:
        - Есть у нас где отдохнуть. Для меня дом построен. Потом, когда в терем перееду, отдам его дворскому. Да и у Авдея есть своя хата тут же, в крепости.
        Даниил спросил у Авдея:
        - И жена твоя переехала?
        - Переехала, только вельми не хотела сюда и ругала меня. Переехали сюда, а тут только голая гора. Вырыли яму в земле и стали жить. Там, где я, там и моя жена — одного не отпускает. Прошу ко мне.
        Они миновали строящийся терем князя и пересекли пригорок. За двумя дубами стоял небольшой домик.
        - Это и есть мой терем. — И Авдей пригласил зайти в дом.
        Даниил разглядывал помещение.
        - Молодец ты, Авдей! Уважаю тебя за то, что голова у тебя светлая. И где ты всему научился?
        Даниилу хорошо было известно, откуда Авдей родом и у кого учился. Но, зная, что старик гордится своими предками-градостроителями, Даниил снова спросил его.
        - Учил меня отец, а его учил мой дед — он в Киеве строил много. Мы градостроители еще от деда-прадеда. Сказывал дед мой, что прадед у Ярослава Мудрого Софию воздвигал, стоит и сейчас тот храм над Днепром. Во! В Киеве множество было градодельцев и ковачей разных. Русский люд ко всему способен.
        Даниил рассматривал потолок. Маленькая светлица у Авдея, но как украшена! В каждом углу потолок подпирал столб с резьбой, такая же резьба шла и вдоль стен, под потолком. Авдей вырезал лепестки, листья и всякие узоры.
        - Когда ты успел все это сделать?
        - Была бы охота. Весь день я со строителями, но и свой дом не забываю. Тут я и утром посижу, и вечером, при свечке. Стыдно будет, если гости зайдут, а у градодельца как в конюшне.
        - И столы сам делал? — спросил Даниил.
        - Сам.
        - Береги, Лев, такого зодчего! Стройте Львов, чтобы не стыдно было перед гостями. Чего доброго, еще и король Бела захочет к нам приехать. Покажем ему Львов… А ты готовься, скоро в Венгрию поедем, в гости к Беде, — послы от него прибыли.

8
        Ворота Изволенского замка отворились, и оттуда выехали шесть рыцарей на белых конях. Закованные в железные латы, они мчались навстречу Даниилу. Подъехав, поклонились и стали с двух сторон по трое, чтобы сопровождать гостя.
        Даниил наклонился к Кириллу и сказал так, чтобы было слышно и Льву, ехавшему слева от отца:
        - Теперь угры нас встречают, а помышляли, чтоб мы из Галича навстречу им выезжали.
        Кирилл кивнул головой, лукаво улыбнулся.
        - И еще хотели, чтоб мы послов к ним слали. Да не выдержал король, сам прислал. А мы что же, когда нас приглашают, мы не отказываемся.
        Из ворот выехал король в сопровождении воевод. Он остановился и выждал, пока русские приблизятся, а затем, оставив своих воевод, подъехал к Даниилу.
        - Чествую князя великого русского на земле своей. — И жестом руки пригласил в замок.
        Повернув коня, поехал рядом с Даниилом. У ворот он первым пропустил гостя.
        Дружинники осматривали королевский замок. Перед приездом гостей король согнал тысячи крестьян для уборки замка. Двор был вымощен камнями, а дальше, за второй стеной, стоял дворец, окруженный парком. Дружину оставили на первом дворе, а Даниила, митрополита Кирилла, Льва и Андрея-дворского король пригласил во дворец, провел их к выделенным для них покоям, каждому указал отдельную светлицу.
        Вечером Даниил послал Андрея к дружинникам узнать, как с ними обращаются. Андрей был доволен увиденным.
        - Княже, они живут как дома. Для каждого в светлицах сделан отдельный помост, спать можно спокойно. У каждого есть чем укрыться, и кормят хорошо. Только Теодосий нарекает.
        - Чего он хочет?
        - Молвит, что за ним, яко за младенцем, ходят, никуда ни на шаг не отпускают и что хлеб не такой, как у нас…
        - Может, еще про мед поминал?.. Скажи, пусть прикусит язык. Он с послами в чужую страну приехал и пусть уважает здешние обычаи.
        На следующий день король пригласил к себе Даниила и митрополита. Перед этим Кирилл зашел к князю.
        - Что тебе король сегодня говорил?
        - Боится нашего войска и татар боится. Думает, что я приехал от Батыя, сговорившись с ним забрать Венгрию.
        - Так и сказал?! — воскликнул удивленный Кирилл.
        Князь улыбнулся.
        - Кто же прямо так скажет? Где это видано, чтобы послы иль короли говорили то, о чем думают! С ними разговаривай, а сам отгадывай, что у них на уме.
        - Ты, Даниил, со всеми говорить умеешь, тебя можно посылать послом ко всем королям.
        - Ты думаешь, Кирилл, что я только языком и умею с ними воевать?
        - Про меч я не говорю. Пусть Бела у тебя поучится. А что ты о свадьбе ему ответил?
        - Молвил, что не мне с его дочерью жить, а сыну моему. Пускай на нее Лев посмотрит, и ежели понравится, тогда и будем говорить.
        - Так он же видел ее.
        - То давно было. Пускай сын сам жену выбирает. Я по себе знаю. Если бы мать меня неволила, может, и не захотел бы я идти с выбранной ею нареченной… Думаю, будет Лев зятем Белы. И для земли нашей спокойнее…
        - А как же другой зять — Ростислав, наш знакомец ярославский?
        - Зять! Теперь через Белу, может, и с ним породнимся… — И сердито добавил: — Пусть и близко не подходит, продажная душа!
        Дверь открылась, в светлицу вошел Лев.
        Даниил оглянул сына. Лев был обут в сафьяновые красные сапоги. Кольчуга, сделанная из тончайших железных и серебряных пластинок, облегала его стройный стан. Шлем для него сделали лучшие кузнецы Холма. Тонкий меч висел на серебряном поясе.
        Женитьбой Льва на дочери короля Белы был скреплен венгерско-русский союз. Бела и Даниил торжественно поклялись не поднимать оружия друг против друга.
        Глава третья

1
        Годы летели быстрокрылой ласточкой. Уже и Доброслава выросла, стала совсем взрослой. Вот она вбежала в светлицу, кинулась к Даниилу:
        - Отец, меня митрополит уже зовет.
        Даниил обнял дочь.
        - Я провожу тебя, Доброслава…
        Голос его дрогнул. Доброслава подняла голову, хотела посмотреть в глаза отцу, но он только крепче прижал ее к себе. После смерти Анны дочь была его единственным утешением. Но ей уже семнадцать. Красивой стала, какой в молодости мать ее была. Пора замуж уже дочь выдавать, но за кого? Даниил не хотел отпускать ее ни в землю венгерскую, ни в другую какую, хотя уже не раз послы речь о том заводили.
        Кирилл одобрил решение князя породниться со своими, русскими.
        - Поеду я, княже, по Руси, до самой Суздальской земли. Пускай и дочь твоя со мной поедет. А если увидит да полюбит княжича русского, так пусть и замуж за него выходит. Благословение твое я с собой повезу, отцом посаженым ей буду.
        Князь Даниил нежно целовал дочь. Поднял, ее голову, глянул в лицо и вздрогнул — на него смотрели большие, заплаканные глаза, как у Анны. Вот так же смотрела на него Анна, когда ее спросил Мстислав, пойдет ли она за Даниила.
        - Идем, дочь моя, а то митрополит будет гневаться.
        Она вытерла слезы и, взяв отца за руку, пошла из светлицы. На подворье стояли возки, готовились в дорогу всадники, Кирилл спросил, когда к нему подбежала Доброслава:
        - Что, коза, простилась с отцом?
        Опечаленная Доброслава кивнула головой и подошла к своему возку, наклонилась, будто ища что-то под натянутым шатром, а сама, упав на подушку, плакала.
        Даниил с митрополитом подошел к возку и остановился.
        - Не хотел бы я, Кирилл, тебя отпускать — вельми нужны мне твои советы. Надолго ты едешь, но не забывай и про Галичину да Волынь. Знаю, и там ты нужен. Гонцов своих посылай — татары не трогают церковных людей. Бориса присылай — он всюду пройдет. Скажи князю Александру, что помыслы его я хорошо уразумел и намерения его поддержу. Скажи, что я города воздвигаю и укрепляю, что войско готовлю. Скажи, что соседи наши западные с нами разговаривать стали, ласковее и что Папа Римский, почуяв нашу силу, по-иному ныне к нам относится. Хочется ему, чтоб мы преградой стали, чтоб татар дальше в Европу не пускали. — Даниил умолк на мгновение. — Присылай гонцов, Кирилл, не мешкая.
        - Мниха Бориса пришлю.
        - Присылай. Только не пиши, на словах передавай.
        Доброслава вытерла глаза, подошла к ним.
        - Ну, прощайся с отцом, — сказал Кирилл и отвернулся.
        Доброслава бросилась отцу на шею и зарыдала.
        Осенью 1250 года выехал митрополит Кирилл из Холма в Суздальскую землю, в город Владимир-на-Клязьме.
        Разделены, разорваны были русские земли. Но теперь многие стали понимать, что пришло время объединять землю Русскую. Только вокруг какого города, вокруг какого княжества?
        Киев пришел в упадок, о нем теперь вспоминали только из уважения к его прошлому. Где-то в другом месте должен был вырасти центр, вокруг которого надлежало всем собираться. И центр тот переместился в Ростово-Суздальскую землю. Уже князь Всеволод Большое Гнездо назвал себя великим князем, давал понять другим, что он себя считает старшим князем во всей земле Русской. Так этот титул великих князей и остался за его наследниками.
        Ростово-Суздальская земля крепла, хоть и подрезало ее татаро-монгольское нашествие. Князья других русских земель признавали ее, но Великий Новгород не только не хотел замечать, а иногда и оружием решал свои споры с ней. И все же именно в Ростово-Суздальской земле, невдалеке от Ростова, невдалеке от Владимира, рос новый город Москва, скрытый в густых лесах от вражеских глаз.
        Даниил угадывал, что именно оттуда, из ростово-суздальской стороны, начнут собирать русские земли. Эта мысль еще более окрепла, когда он прочел владимирские летописи, недавно привезенные в Холм. В них вычитал он мудрые слова о силе, которую дает Руси единение. Не про Ростово-Суздальскую землю шла там речь, а про всю Русь.
        И хоть тяжело ему было расставаться с любимой дочерью, отпустил ее Даниил в Суздальскую землю. Втайне ото всех он лелеял мысль о том, что и сам туда съездит, как только станет возможным.

2
        Гости веселились. Уже глубокая ночь, а пир в самом разгаре. Уже который раз слуги бежали в клети, тащили новые корчаги с медом. Но гости не унимались. Умеют гулять во Владимире-Суздальском, не уступят своим братьям в Холме далеком. Потоком пенистым льется мед — владимирцы свадьбу справляют. Женился князь Андрей Ярославич на дочери Даниила Галицкого Доброславе. За отца на свадьбе брат жениха — Александр Невский. Уже четыре года он за старшего в семье, ибо нет в живых отца их Ярослава Всеволодовича — умер в Орде, отравленный.
        Александр Ярославич вышел из-за стола. Он незаметно выскользнул из гридницы в сени и остановился на крыльце. Падал мелкий снежок, дул ветер. Александр жадно вдыхал свежий воздух.
        Кирилл, выбравшись из гридницы, вышел следом за Александром, подошел к нему:
        - Что ты, княже, на морозе стоишь, голову студишь.
        - Приятно тут после жаркой гридницы.
        Но Кирилл не дал ему стоять на крыльце.
        - Идем сядем, в светлице никого нет. — И зашептал: — У меня к тебе, княже, слово есть. Завтра гонца в Холм посылаю, к князю Даниилу, радостную весть про дочь передаю ему: не печалится она больше, утешилась с преславным своим мужем.
        Улыбка озарила лицо Александра.
        - Утешилась! Отсюда до Новгорода рукой подать, а ведь из Новгорода ее мать к Даниилу поехала.
        - Не думала мать, что дочь сюда вернется… Что же князю Даниле гонец от тебя скажет? Молвил ты, чтоб пред отъездом он к тебе зашел.
        - Напишу я грамотку брату Даниилу.
        - Нет, княже, не пиши. Разве ты забыл, что тоурмены могут грамотку перехватить! Хоть и монах он, хоть и не трогают они людей церковных, да, не ровен час, все может случиться.
        Александр задумался.
        - Верно молвишь. На словах передам. Приходи завтра со своим гонцом.
        Посланец митрополита повез Даниилу сердечное слово от Александра Невского. Был в том слове совет, как силу русскую собирать против татар. Повез Борис-мних и обещание Александра, что и на севере не будут дремать.
        Через два года осуществилось это обещание — поднялись люди в Ростовской земле против татар. Записал тогда летописец:
        «Избави Бог от лютого томления бесурменского люди Ростовские земли: вложи ярость в сердца крестьяном, не терпяще насилья поганых, изволиша веч и выгнаша из городов, из Ростова, Володимеря, из Суждаля, из Ярославля».
        Чтоб обмануть татар, Александр не сам повел войско. Он ездил в Орду, выражал чувство дружбы ханам, а тем временем народ бил ордынцев. Об этом стало известно Даниилу, и он стал готовиться ударить по татарам с запада.

3
        Даниил старался учить дружинников и пешцев, чтобы привыкали к ратному делу, хотел поход устроить потешный, а тут и случай подвернулся. Просил король Бела о встрече, давал понять, что ждет помощи от Даниила — хочет Бела австрийские земли к себе присоединить.
        Даниил, посоветовавшись с Васильком и Андреем, так отписал Беле: «Встретиться встретимся, но о помощи не знаю, ибо татары за спиной; с войском своим приду, пусть слух пройдет, что сильный у тебя сообщник. Это и будет помощь».
        Бела согласился.
        И русское войско двинулось в поход за Карпаты.
        …Воевода Лаврентий с утра ждал гонцов, которых послал навстречу русским. Где же они задержались? Воевода до сих пор носил в сердце ненависть к русским. Мог ли он забыть бой под Ярославом! Чтоб унизить Лаврентия, король часто напоминал ему об этом ужасном дне.
        В Холме были у Лаврентия верные ему люди, они рассказывали, что у Даниила не велика дружина, что уже нет тех пешцев, которые раньше в битву бросались так, что ни мечом, ни копьем нельзя их было остановить. Теперь бы самое время ударить на Галич. А Бела помирился с Даниилом. Но напрасно тешится Бела, что ежели узнают враги о русском войске, так испугаются Белы. Какое это войско! Бела пригласил сюда послов немецких и чешских, которые при его дворе находятся. Что же, пускай поглядят!
        Но вот у ворот засуетились. Ага, это гонцы! Один из гонцов робко переступает порог, шарит глазами по комнате — нет ли посторонних — и приближается к Лаврентию.
        - Видел! — кланяется он грозному воеводе и умолкает.
        - Сколько их? — сквозь зубы цедит Лаврентий.
        Боязливо оглядываясь, гонец шепчет:
        - Много… Очень много…
        Лаврентий выходит из-за стола и быстро идет мимо оторопевшего гонца.
        Теодосий проснулся рано. Не позавтракав, вскочил на коня и поехал по табору. Все здесь было родным для его сердца. Пешцы расположились сотнями вокруг костров. Наметанным оком Теодосий быстро окинул табор. Всюду порядок, все на месте. Теодосий направился к шатру князя. Даниил уже проснулся, заканчивает умывание. Увидев Теодосия, князь сказал:
        - Поедешь со мной.
        Даниил остался доволен осмотром. Хоть и знал князь, как относятся его воины к оружию, но сегодня особенно все сверкало. Теодосий не удержался, лукаво подмигнул двум дружинникам, чистившим мелом щит:
        - Трите так, чтоб ослеп Бела-король от блеска оружия русского!
        Даниил всем сердцем чувствовал, что русские воины словно к празднику готовятся. «Пускай угры увидят, как сверкает оружие, которым их у Ярослава потчевали!»
        Затрубили трубачи, по табору разнесся приказ князя: «К походу готовсь!» И вскоре вдоль дороги зачернели правильными четырехугольниками конные дружины, а за ними пешцы. Сотские проверяли свои сотни. Волнуясь, скакали вдоль своих полков тысяцкие: вдруг что не так?
        Трубы умолкли. Трубачи прислушиваются: не слышно ли княжьего трубача — он где-то там, впереди. Только бы не прозевать призывной звук — ведь его нужно повторить своей дружине.
        Гой ты, степь венгерская, пушта зеленая! Видала ли ты грозное русское войско, пришедшее к тебе с миром? Молчаливо лежит пушта, покрытая зеленой травой; нет ей ни конца ни края. Непривычен вид ее для глаза галицких и волынских людей, выросших в лесах, сроднившихся с ними. Разве так мирно и спокойно венгры в Галич ходили, как сегодня русские в пушту пришли?
        Кони не стоят на месте, всадникам приходится их сдерживать, а князя все нет и нет. Да и увидишь ли его отсюда, из сотен, когда впереди тысячеголовое войско! Вдруг неожиданно — ибо все уже и ждать устали — передние услыхали, как затрубил княжий трубач и за ним разнеслось призывное: «Ту-ту-ту-у-у-у! Вперед!»
        Первой тронулась холмская дружина. Значит, князь Даниил там. Войско двинулось.
        Воевода, посланный королем для сопровождения, едет за Даниилом, в десятке Теодосия.
        Вскоре показался замок.
        Увидев Даниила, Бела пришпорил коня и поскакал навстречу. Подъехав к гостю, он обнажил меч и поклонился. Так же приветствовал и Даниил хозяина. Они отъехали вправо и остановились у дороги. К ним подъехали чешские и немецкие послы, остановились рядом, в знак уважения низко склонили головы. Бела метнул взгляд в сторону Лаврентия: «А ты говорил, что нет войска у русского князя? Вот так нет! Ему конца не видно!»
        При встрече с королем войско остановилось без приказа — так велели тысяцкие. Даниил поднял руку — трогаться! — и трубач откликнулся звонким пением: «Гу-гу-гу! Тро-о-о-гай!»
        Холмская дружина медленно двинулась вперед. На острых копьях и лезвиях мечей запрыгали солнечные зайчики.
        Сотня за сотней идут холмские полки. Обнаженные мечи дружинники склонили на правое плечо. В одной из сотен дружинники шли с мечами и копьями; а вот дружина, в которой целых три сотни лучников. В битве нужны быстрокрылые лучники на конях — их без задержки можно в нужный момент перебросить куда понадобится. А кроме луков у них и мечи имеются.
        Прошла последняя холмская сотня. За ней шла дружина молодого княжича Льва. Полк у него победнее, но и львовским воинам есть чем похвалиться: и у них кольчуги и шеломы сверкают словно серебро и ярко горят на солнце щиты с гербом их города — львом. У многих дружинников щиты из дерева, скрепленного и скованного по краям железом, а сверху обтянутого кожей. Посредине каждого щита прибита круглая железная пластинка. Щиты раскрашены — и в красный, и в золотистый, и в синий цвета.
        Ряды всадников ровные, как натянутая струна. Не раз князь говаривал: «Коль ты ходишь как курица, то как же воевать будешь? Воин — всегда воин».
        Бела не отрывает глаз от русских полков. А они идут: за львовянами галичане, берестьяне, теребовляне, владимирцы… Поравнявшись с князем, тысяцкие склоняют к земле свои мечи в знак уважения к Даниилу и к хозяину.
        Затих конский топот, появились пешцы. Бела провожает взором суровых бородачей с луками, рогатинами, топорами. От этих топоров трещат вместе с броней и кости, и головы противника.
        Размеренно, степенно шагают пешцы-смерды, словно в поле на пахоте. Любуется ровными рядами пешцев и Теодосий, а мыслями уносится далеко — к оселищу под Галичем, где умирает обессилевший друг Твердохлеб.
        Солнце припекает все сильнее и сильнее. Жарко Беле в ратном рыцарском наряде, под железным панцирем ноет тело, шлем сжимает голову.
        Кажется, уже все. Но нет, еще идут возки; это новая выдумка Даниила — возить для войска хлеб, соленое мясо, пшено. И пешцев на этих возках подвозят. Возки катятся по два в ряд. А где же первые полки холмские? Далеко уже ускакали! Большое войско.
        Бела ни слова не сказал Даниилу, лишь качал головой да украдкой на послов поглядывал: пускай видят, какие у него сильные союзники! Заботливо снарядил свое войско Даниил и сам оделся как на праздник. Как хорошо сидит на нем кафтан из красного бархата, отороченный золотом! Зеленые сапоги украшены золотыми пластинками. Во всем видна рука искусных мастеров. Бела морщится. «Этот негодный Лаврентий нашептывал, клеветал на русских… У русских учиться надобно».
        Прогремел последний возок. Бела учтиво поклонился гостям, приглашая их в замок отдохнуть. Даниила он пропустил первым.

4
        После встречи с Белой Даниил отправил войско домой. Он сам заехал в Краков, к польскому князю Болеславу, чтобы договориться с ним жить без вражды. Даниил относился к нему как к собственному сыну, только сердился на него за строптивость. Даниил мог бы силой заставить его уважать русских, но хочется мирными словами урезонить, ибо что ни говори, а все же русские и поляки — словно братья. Потому и задержался он в Кракове, потому и ехали сюда к нему гонцы от Василька с важными делами. Да и послы из чужих земель находили тут его.
        Сейчас у Даниила мних Борис. Он уже вторично после свадьбы Доброславы приходит от Александра Невского.
        За окном шумит дождь, капли стучат в окно. Даниил смотрит во двор. В эту дождливую погоду и сад кажется хмурым, черным. Даниил резко поворачивается к Борису:
        - А что князь Александр еще молвил?
        Борис тихим, послушническим голосом отвечает:
        - Ничего. Это и князь Александр глаголил, и митрополит Кирилл.
        Князь снова смотрит в окно. Пробежал дружинник, согнувшись под дождем. На лужах вскакивают пузыри.
        «Итак, татары двинулись! Хан Неврюй разбил войско Андрея Ярославича, зятя любимого, еще ни разу не виденного. И сюда, наверно, Куремса пойдет, — видно, догадались нечестивые, что и на севере, и на западе против них единодушно выступают».
        - А ты давно видел князя Андрея и дочь мою Добро-славу?
        - Давно, перед битвой видел.
        - Откуда же ведомо тебе, что они живы остались?
        - Верное слово, живы! — скороговоркой отвечает Борис, желая успокоить Даниила. — Я сам с дружинником разговаривал, он князю Александру привозил привет от князя Андрея. И Андрей Ярославич, и дочь твоя Доброслава на север от Новгорода выехали. Нельзя было оставаться — татары могли убить. Надобно на какое-то время от них подальше укрыться.
        Борис уже устал стоять, ноют старческие ноги.
        - Поехала, — вслух думает Даниил. — Жива дочь моя.
        Он закрывает глаза и представляет Доброславу, какой она была в день отъезда из родительского дома.
        - Иди, Борис, к Андрею-дворскому, скажи, пускай накормит тебя. Если понадобишься, позову… Постой, скажи дворскому, чтоб каждый день мед тебе давал.
        На лице Бориса промелькнула еле уловимая улыбка, он низко поклонился — князь Даниил всегда отгадывает его мысли.
        …Пока Даниил разговаривал с Борисом, папский легат Опизо ходил с обиженным видом по светлице. Он морщил лоб, косо поглядывал на княжьего дворского.
        - Может, скажешь князю, что я ухожу?
        - Нет, он велел мне, чтоб я попросил тебя обождать. Он скоро позовет.
        Опизо шагает из угла в угол. Вспоминает рассказ Плано Карпини об этом князе. Учтиво, сердечно встретил он тогда Карпини, долго тот хвастался княжескими подарками. А тут Даниил сам в гостях у краковского князя — и так невежливо встречает папского посланца! Опизо встал, чтоб уйти, но тут дверь открылась и, кланяясь, вышел русский монах. Разгневанный Опизо удивился: «С простым монахом князь так долго разговаривал!» Борис, увидев чванливого католика, изобразил на лице смирение. Отвесив папскому послу низкий поклон, он попятился к двери. Дворский подошел к легату.
        - Прошу, отче, к князю. — И открыл перед ним дверь. Опизо нетерпеливо направился в светлицу князя.
        Даниил, вежливо поздоровавшись, пригласил сесть.
        Опизо подошел к столу и, слегка склонив голову, процедил сквозь зубы:
        - Посол святейшего Папы кланяется русскому князю.
        Даниил спокойно ответил:
        - Посла Папы Римского, легата Опизо, приветствую сердечно. — И сел.
        Опизо продолжал все так же напыщенно:
        - Папа Римский, Иннокентий Четвертый, послал меня к тебе, князь, со своей буллой. — Он протянул над столом руку со свернутым пергаментом.
        На свитке висела большая красная печать на шелковом шнурке. Даниил взял послание, медленно развернул и стал читать. Теперь Опизо мог лучше присмотреться к князю. В Риме он много слышал о нем от тех, кто приезжал к нему. «Загадочный человек», — говорили о Данииле. Да, загадочный и… Опизо подыскивал подходящее слово. Что и говорить, этот русский князь стоит многих королей. Вот и сейчас — читает буллу, и ни единый мускул не дрогнет на его лице. Не поймешь, о чем думает, ничего не прочитаешь на застывшем приветливом лице. Нет, поистине трудно разгадать этого русского князя.
        А Даниил, словно забыв о госте, углубился в мутный поток витиеватых, напыщенных оборотов папского послания.
        «Иннокентий IV, — читал Даниил, — раб рабов Божьих, ко всем подданным Христа в королевстве Богемии, Моравии, Сербии и Поморье, шлет привет и апостольское благословение».
        Даниил едва удержался, чтобы не улыбнуться, но этого делать нельзя в присутствии папского посла, он только подумал: «Суесловие, раб рабов!» — и продолжал чтение.
        «Поелику мы по воле Господней призваны оберегать других, то, несомненно, нам надлежит предотвращать опасности, как очевидные, так и подозреваемые, и охранять сердца верных, дабы их не застали врасплох и дабы они могли вовремя приготовиться и мужественно вооружиться щитом провидения так, чтобы ежели когда-нибудь враги наскочат неожиданно — пусть этого никогда не случится! — были бы верными сдержаны, легче и меньше ущерб понесли бы, потому что предвиден был их путь…»
        Даниил с трудом пробирался сквозь чащу запутанных мыслей.
        «Мы горестно вспоминаем удар, причиненный христианству в некоторых странах неожиданным приходом татар; и тем более вспоминаем со слезами о том, что, невзирая на возраст и пол людей, многие христиане приняли смерть от тех татар. Но хотя их отход и дал вам некоторое время для отдыха от беды, однако, пока они есть у самых ворот христиан, вы не должны позволять себе забывать об опасности. Недавно от дражайшего нашего сына во Христе, светлого короля Руси, которого близость мест часто делает участником его тайн, узнали мы, что вышеупомянутые татары вознамерились уничтожить тех, кого благодать Божия во многих местах бегством освободила милостиво из их рук. От вас зависит, ибо вы первыми стоите на пути врага, чтобы не пустить татар, разбить их алчность, Чтобы не укреплялась их упрямая гордыня… Итак, пусть каждый правоверный поднимет свой крест, идя в сверкании оружия Господня, как стяг славы высочайшего царя, на уничтожение пятна того позора, который вам приписывается, что вы позорно уступили перед неверными. А дабы вовсе ничто не препятствовало достижению душеспасительного дела, всем, кто пойдет против
татар и примет знак креста, признаем то отпущение их грехов и те привилегии, которые даются идущим на помощь святой земле. Дано в Ассизе 14 мая, в десятый год нашего понтификата».
        Даниил положил буллу на стол и спросил у легата:
        - А что еще поручил Папа своему послу?
        Опизо склонился, встревоженный.
        - Князь прочел, в булле все написано. Святейший отец обращается с буллой к христианам Польши, Чехии, Сербии и Поморья, призывая к крестовому походу на татар. Мне, своему слуге, он велел проповедовать сей крестовый поход. И поручил мне сказать князю Даниилу, что ему будет оказана всяческая помощь в борьбе против татар.
        После небольшой паузы Даниил ответил:
        - Благодарю Папу и буду надеяться, что Папа сдержит свое слово. — И через мгновение добавил: — Крестовый поход! Грехи отпускает!
        Опизо вспыхнул. Как понимать эти слова — насмехается князь или переспрашивает?
        - Князь русский сомневается? Нас учили не так относиться к святому слову святейшего отца!.
        - Но я не учился у вас, да простит меня легат.
        - Но ведь князь Даниил в предыдущей своей грамоте не возражал принять от святого отца королевскую корону?
        - Я писал Папе, просил помощи против татар. Посол Папы, монах Карпини, ездил к татарам, видел, что они угрожают Европе. Внимательно ли выслушал Папа своего посла Карпини?
        Опизо побледнел, ноздри его раздулись.
        - Я не был у Папы, когда он разговаривал с Плано Карпини, и не знаю, что Карпини говорил Папе. Мне о том ничего не ведомо. Я делаю то, что мне повелел святейший отец.
        - Разве легат Опизо не встречался с доминиканцем Плано Карпини? Или легат забыл про то?
        Этот князь слишком дерзко ведет себя! Разговаривает, как с подвластным ему монахом! Опизо ни от кого не слыхал таких слов. Ни один король с ним так не обращался. Перед папским послом короли всегда заискивали. Опизо дрожал от возмущения, но внешне соблюдал спокойствие, сдерживал себя.
        - Я прошу великого князя не спрашивать меня о том, чего я не знаю, — еле выдавил слова папский посол.
        - Я спрашиваю легата только про то, что он знает. Про татар не токмо папский легат, но и простой монах в Риме вельми хорошо ведает. Если легат не осознал всего ужаса татарской угрозы, так пусть он поедет в русский город Киев и увидит, что натворили там татары. А был тот город не меньше Рима. — Даниил окинул гостя взглядом, который так обескураживал Опизо и по которому никак невозможно было разгадать, что кроется у князя в душе.
        - Легат, видно, не желал бы, чтобы Рим был разрушен и чтобы Папа убегал куда-нибудь, а вслед за ним и все вы. Легату надлежало бы знать, кто силу татарскую остановил. — Даниил мельком взглянул в окно и снова повернулся к гостю, горячий, неистовый. — Русские силу ту подкосили! Татары, как волна в бурю, на нас хлынули, а мы, как скала, стоим все-таки… Рязань стояла, не покорилась… Киев стоял… все города русские стояли… Словно скала каменная, стояли русские… Татарская волна не могла сломить эту скалу, обошла ее, к Венгрии доползла и, обессиленная, потекла назад. — Острым взглядом Даниил впился в глаза растерявшегося гостя. — У вас там все от этой бури дрожали. Не забывайте, кто бурю эту обуздал, чьими руками враг задержан! Широкая спина у русских, спряталась за этой спиной ваша Европа, и Папа спрятался. Говорят ли про это у вас в Риме? Успокоились ли уже в Париже и в Лондоне? Может, легат и о том, какой там был перепуг, не знает? — Едва заметная едкая улыбка скользнула по лицу Даниила, и он слегка склонил голову, извиняясь перед гостем: — Да простит меня легат за такие откровенные слова. Хоть и
неприятные они, да правдивые.
        Опизо вспотел, будто он тепло одетый прошелся по Риму в жаркий день. И еще раз подумал: еще ни один герцог или король не встречал его так. А как изъясняется этот русский князь, будто всю жизнь прожил при папском дворе — так хорошо знает, когда какое слово вставить и каким словом на словесный удар ответить. Искусен и в обращении с послами. А эти его последние вопросы — колющие, как острые иглы. Бежать, скорее бежать отсюда!
        А Даниил, склонив голову, все улыбался.
        Опизо поспешно забормотал:
        - Папа Иннокентий, не забывая о своей булле, которой он принял тебя под опеку святого Петра, поручил мне венчать тебя королевской короной…
        Не выдерживая иронической Данииловой улыбки, побежденный в словесной полемике, Опизо бессвязно выпалил:
        - Я привез эту корону… Она тут… Я приехал…
        Выпалил и подумал: «Хоть бы скорее кончить этот неприятный разговор».
        Даниил продолжал молча улыбаться. Он будто окаменел — не обрадовался, и не удивился, и не разгневался, словно бы Опизо сказал ему не о королевской короне, а об обычном деле, словно предложил ему выпить кубок меда или пригласил на прогулку. Опизо готов был провалиться от этого пронизывающего взгляда.
        - Я уже отвечал Папе про корону, и про помощь против татар писал, — делая ударение на последних словах, спокойно отвечал Даниил.
        - Теперь Папа послал корону вместе с буллой о крестовом походе против татар, — заторопился сраженный Опизо.
        - И легат Опизо будет помогать мне, возглавит крестовый поход?
        - Князь, наверно, забыл, что я ему говорил. Я повторяю — Папа поручил мне проповедовать крестовый поход.
        - Благодарю легата Опизо. Проповедовать? — Даниил прищурился.
        Делая вид, что не расслышал последних слов, Опизо спросил:
        - Князь Даниил собирается домой? Скоро ли едет? И я с ним в Холм последую?
        Даниил медленно сказал:
        - Я буду короноваться, только не в Холме… В Дрогичине.
        Опизо поморщился. «Почему в Дрогичине?» — подумал Опизо, невольно вспомнив о позорном конце Бруна. Только счастливая судьба спасла тогда Опизо от смерти: он случайно задержался на три дня в Бранденбурге и в пути узнал, что Бруна, к которому он ехал с папской буллой, уже нет, «Неужели о той поездке знает Даниил? — подумал Опизо. — Видно, эти проныры русские все знают». Его лихорадило. Но он уверенно встал и, кивнув головой, спросил на прощание:
        - Когда едем?
        - Я уведомлю легата через своего дворского.
        Опизо, тяжело шагая, вышел.
        Дворский Андрей плотно прикрыл за ним дверь и вбежал в светлицу. Даниил от души хохотал. Андрей еще ни разу не видел таким веселым Даниила во время пребывания в Кракове.
        - Видел папского легата? — спросил Даниил у Андрея, не переставая смеяться.
        - Выбежал как ужаленный. Долго он у тебя был.
        - Я ему сказал, что корону от Папы принимаю, но короноваться буду в Дрогичине.
        Андрей подбежал к Даниилу.
        - В Дрогичине? Это там, где ты впервые крестоносцев бил?
        - Там, Андрей. Впервые они туда приходили с мечом, а во второй раз сюда явились смиренно, с крестом. И Бруна Папа благословлял, и Опизо теперь благословляет. Пусть благословляет! Увидим, чем это кончится.
        Глава четвертая

1
        Прошло два года с тех пор, как папский легат Опизо в Дрогичине нарек Даниила королем и торжественно надел на его голову королевскую корону. Но Даниил по-прежнему именовал себя князем. Титул короля он употреблял только в грамотах к Папе.
        - Я русский князь, — говорил он, — жил без Папы Римского и буду жить.
        Коронуясь, Даниил стремился обрести военных сообщников на Западе против татар. Но Папа и не собирался помогать ему.
        С горечью вспоминал Даниил, как после коронации не раз простые люди и бояре бросали ему обидные слова укоризны. Однажды под Владимиром старик смерд, увидев Даниила во время охоты, поклонился ему и сурово сказал:
        - Ты, княже, можешь казнить меня, но скажу тебе правду. Говорил наш боярин, что ты продался латинцам и венец чужеземный на голову надел. Говорил, что королем тебя нарекли. А не было еще такого на Русской земле.
        Взбешенный Даниил хотел уже позвать дружинников, чтобы бросить дерзкого смерда в яму, но опомнился. Старик смотрел ему в глаза и ждал ответа. Даниил дернул повод, конь взвился свечой. Смерд решил, что князь не хочет отвечать, и свернул с тропинки в лес.
        - Стой! — не своим голосом крикнул Даниил, сдерживая коня. — Стой! Не продавался я и никогда не буду гнуть шею перед латинцами!
        Старик оглянулся, рванулся к Даниилу, но, увидев, что тот поскакал прочь, вслед ему размашисто трижды поклонился до самой земли и твердым шагом пошел в лес.
        Мог ли он, Даниил, все объяснить людям? Не королевская корона нужна ему, нет, — все помыслы его направлены на то, чтоб защитить родную землю. И разве унижался Даниил перед Папой? Ведь не Даниил, а Папа через три года после неудачного приезда Плано Карпини обратился к Даниилу с буллой о дружбе. Папа думал обратить в католичество Галичину и Волынь, подчинить их своей власти. Но Даниил разгадал его тайные замыслы, и хоть и принял корону, но не дал в обиду русских людей. И разве эта коронация не пресекла притязаний венгерских баронов на русские земли? И разве не оценил Даниил действий Александра Невского по отношению к татарам и Папе? Ведь Папа Римский хотел заключить союз с татарскими ханами, чтоб с востока и запада зажать русских и подчинить себе Русь. И много пришлось потрудиться Александру Невскому, чтоб помешать папским проискам в Орде.
        …Тяжело поднимается Даниил на башню. Стучит сердце, одолевает одышка. Его поддерживает Теодосий. С тех пор как Теодосий вернулся с княжичем Романом из Венгрии, Даниил не отпускает его от себя. Острый меч у Теодосия, и столь же остер ум. Иной боярин приносит меньше пользы, чем этот смерд.
        Ну вот, наконец взошли… Внизу раскинулся Холм-город. Даниил любил его больше всех других городов. Толь-ко-только взошло солнце, а возле стен уже суетятся люди. Вон Андрей-дворский с людьми. Тиуны из ближних оселищ привели в Холм смердов, чтобы углубить рвы вокруг города, поднять каменные стены. Издалека, из-за Днестра, привозили огромные каменные глыбы; до позднего вечера не утихал грохот. Андрей-дворский остановился возле деревянного сооружения, похожего на таран. К концу толстого бревна смерды привязали огромный камень. Андрей отошел в сторону. К другому концу была привязана толстая веревка. Десять человек ухватились за нее и потащили бревно к земле. Глыба, оторвавшись от земли, медленно поплыла вверх, Приспособление подкатили ближе и камень опустили на стену. Там уже ждали. Каменщики, отвязав веревку, подвинули камень на место, обмазали его белой глиной. За месяц стены выросли на три локтя. Даниил укреплял город, все время напоминал воеводам о татарской угрозе.
        Теодосий остановился ниже, на ступеньках, прислонившись к столбу. Даниил смотрел на стены, но мыслями был далеко отсюда. Он так замечтался, что даже не слышал грохота у стен. Перед его глазами стояла Доброслава. Ему казалось, что он видит, как она улыбается, протягивает к нему руки.
        Если бы не татары, давно бы уже он увидел дочь свою Доброславу. Сколько лет не виделись! Только от Бориса и узнавал о ней; сказывал Борис, что уже и внуки есть. И с Александром хочется увидеться. Князь Александр храбр, как Святослав, а умен, как Ярослав Мудрый… Но ехать нельзя, татары не пустят. И тайно поехать — немыслимое дело: узнает хан — только вред от того будет. Но митрополит Кирилл два раза приезжал к Даниилу и мысли князя Александра ему поверял.
        Словно очнувшись ото сна, Даниил снова посмотрел вокруг.
        - Ты здесь, Теодосий? Иди, я один побуду…
        Теодосий спустился по ступенькам и вышел во двор.
        Возле дома, где жила княжеская стража, его догнал знакомый дружинник.
        - Где ты ходишь? Я с ног сбился, всюду тебя разыскиваю. Едем ко мне, гости из Галича приехали.
        - Какие гости?
        - Идем скорее. Брат мой приехал, и люди с ним — коломыйскую соль привезли на княжий двор.
        - Яромир приехал? Бежим быстрее! Он мне что отец родной. Если б не спрятал меня в своей хате, так челядники Судислава голову мне отрубили бы.
        Друзья вышли из ворот крепости и направились на длинную улицу подгородья. Огромную крепость построил Даниил в Холме, много людей поселилось вокруг нее в подгородье. В крепости было четверо ворот, и неподалеку от каждых из них, за рвом и чистым выгоном, начинались улицы. К этим улицам примыкали меньшие улочки, хатка к хатке лепились все новые и новые строения. Отовсюду шли люди в Холм — князь Даниил звал каждого, кто умел что-нибудь делать. Сюда, под опеку Даниила, прибывали и ковачи, и каменщики, и те, что седла делали, и медовары, и купцы, и те, что свечи изготовляли. Были здесь умельцы-железоковцы, которые и мечи мастерили, и серебряные да золотые украшения для женщин делали.
        Теодосий вихрем влетел в дверь и остановился на пороге, закрыв глаза. На дворе сияло солнце, а в доме была полутьма — солнечный свет едва пробивался сквозь бараньи и свиные пузыри в окнах.
        - Ну и темень! — воскликнул Теодосий. — А где же Яромир?
        Из-за стола вышел высокий бородач в длинной белой рубахе.
        - А поди-ка сюда! Ругать всех вас буду. Как выехали из Галича, так и не вспоминаете о нас.
        - А почто теперь в Галич ездить? Теперь венгерский король забыл туда дорогу — не с кем встречаться. А мед пить я всюду могу! — захохотал Теодосий, обнимая Яромира.
        - Отпусти меня, медведь ты мохнатый! Задушишь! Отпусти! — просил Яромир. — Ты все такой же веселый!
        - Некогда плакать, Яромир, да и слез нет. Сухие глаза — как камень на солнце. А у вас там и теперь мед сладкий? — спросил Теодосий, усаживаясь.
        - Мед сладкий, да жизнь горькая, — тихо промолвил смерд, сидевший рядом с Теодосием.
        Его сосед испуганно толкнул смерда в бок, кивая в сторону Теодосия, Яромир заметил это и махнул рукой.
        - Не бойтесь, при Теодосии можно обо всем говорить, он не будет наушничать боярам. А про горькую жизнь верное слово сказал Горослав. Тяжело жить на свете. Закупом стал Горослав.
        Горослав оглянулся на окно и, наклонившись к Теодосию, прошептал:
        - Брат у меня есть, тоже закуп. Теперь боярин его и домой не пускает со своего подворья. Днем и ночью у боярских коней. А дома дети малые.
        - Чтоб этим боярам костью подавиться! — буркнул Яромир.
        - Да где эта кость? — спросил Теодосий.
        - Будет время, — ответил ему Яромир, — кость найдется. Видел я, как вешали князей Игоревичей, Все закупы радовались. И Владиславу голову отсекли… Всех бы бояр в одну кучу!
        - А тогда что? — спросил Теодосий, лукаво прищурив глаза.
        - В яму всех!.. Дань тянут, как шкуру с живого человека.
        - Может, пойти князю рассказать все? — встал с лавки Теодосий.
        - Э, брось! — ответил Яромир. — Думаешь, князь сам пойдет дань собирать? Ну, других бояр пошлет, а они все одним миром мазаны. «Пойду к князю»! — передразнил он Теодосия. — Пойди! Так он тебе и поможет!
        - Бояре не лучше татар, — показал Горослав на свои ноги, завернутые в изодранные шкуры. — Не успеешь убить зверя, как велят шкуру нести на боярский двор. А из чего себе постолы сделать? — Он помолчал и добавил: —Одинаковыми люди родятся, да живут не одинаково.
        Теодосий смотрел на Горослава и качал головой.
        - Садись, Горослав, к столу, — предложил Теодосий, — по корцу меда выпьем. А еще скажу: попадется тебе боярин на охоте, так ты и сдирай с него шкуру. Он ведь все едино не родственник тебе и не приятель.
        - Это ты верно молвил, Теодосий. А то: «Пойду к князю»! Выпей корец, и на душе легче станет, — добавил Яро-мир.
        Даниил вошел в гридницу с братом Васильком, когда бояре были уже в сборе. Видно, что-то важное скажет князь Даниил, раз Василько из Владимира в Холм прибыл. Открылась дверь, и вошел Лев — он только что приехал из Львова. Лев подошел к отцу и поклонился.
        - Садись поближе, — указал Даниил на скамью. — Нет только тысячника Любосвета из Берестья.
        В гриднице воцарилась тишина. Даниилу скоро пятьдесят пять лет — не такой уж и старый, да одышка мучает. На ногах держится, как двадцатилетний юноша, а дышать тяжело. Сегодня он одет в красный кафтан, шитый серебром, у пояса меч, подаренный Мстиславом Удалым, черные глаза молодо горят.
        - Собрал я вас для того, чтобы сказать: был у меня гонец от князя Александра Невского. Князь передал мне, что татары собираются в поход на Волынь. Сила у них великая, но их войско разбросано по нашей земле. Не хотят они всю орду скликать, ибо тогда некому дань будет собирать с тех земель, где не будет татарского войска. Да и боятся они: уйдут, а там русское войско соберется. А в одном месте ударить могут. Нам же пришла пора свою силу показать. Пусть не думают, что напугали нас. Далеко не пойдем — погоняем татар по Случи и Тетереву, а может, и до Киева дойдем. Батыя уже нет… — Даниил замолк и добавил: — Подох, пес шелудивый. Туда ему и дорога, проклятому!
        Лев вскочил с места.
        - Давно жду я похода! Дружина моя готова.
        Даниил, словно и не слышал, продолжал:
        - Там, на Случи и Тетереве, в оселищах татарские тысячи хозяйничают. Прогнать их надобно.
        Бояре загудели. Тысячник Демьян что-то горячо говорил Андрею-дворскому. Семен Олуевич подошел к Даниилу:
        - Стар я уже стал, а то бы пошел с тобой, как когда-то на Калку ходили.
        - Сиди, Семен. Ты учил меня когда-то молодого. Та наука на всю жизнь запомнилась. А теперь я и сам вижу, какие мы совершали ошибки тогда. И князь Мстислав говорил мне потом в Галиче, что зря на Калке вырвался вперед, не ждал князей. Да и князья слушать его не хотели, каждый был сам по себе.
        Семен Олуевич стоял, склонив голову под тяжестью воспоминаний.
        - Да, Данило, жизнь учит нас! — вздохнул он. — Эх, если бы еще одну жизнь прожить, если бы молодость вернулась, не были бы мы такими глупыми!
        Даниил поднял руку.
        - Через пять дней начнем поход. В воскресенье выступаем из Холма. Князь Василько ведет свою дружину из Владимира. Галичане во Львове собираются — их поведет княжич Лев. А в Берестье Любосвет к князю Васильку присоединится.
        Когда стали расходиться, Демьян подошел к Даниилу и смущенно попросил:
        - Хочу остаться наедине с тобой.
        Даниил удивленно поднял брови.
        - Что-то случилось, Демьян?
        - Нет… Про одно дело сказать хочу.
        Даниил кивнул Андрею, и тот вышел.
        - Говори.
        Демьян подошел ближе.
        - Садись, — буркнул Даниил.
        - Я постою.
        Демьян перебирал пальцы, словно четки, — хрустели косточки.
        - У меня… — начал он и сбился. — Я… — Потом снял меч и дрожащими руками положил перед Даниилом. — Возьми меч тысяцкого. Не должен я его носить.
        Даниил молча смотрел на Демьяна. Лицо Демьяна покрылось капельками пота, Даниил выпрямился в кресле и наклонился к Демьяну.
        - Совестно мне… Я… в глаза не могу смотреть… Казни меня! — заплакал вдруг Демьян и упал на колени.
        Даниил медленно встал и вышел из-за стола.
        - Говори! — сухо сказал Демьяну.
        - Казни! Виновен я… Боялся, за жизнь свою боялся, трусом стал, — говорил Демьян. — Еще тебя и на свете не было, поднял руку я на отца твоего, князя Романа… Крамольники ум мой помутили… Благополучно все обошлось для Романа. А он не знал, что это был я… Хотел тогда признаться, но боялся: повесил бы он меня, а мне жить хотелось… Я думал, забылось все, и честно служил Роману и тебе… А потом схватил меня в клещи Филипп, запугал, настращал, что тебе скажет… Я боялся… я знал…
        - Знал о покушении в Судовой Вишне?
        - В Судовой Вишне? Нет. Но знал, что он крамольник, знал и тебе не сказал… Суди меня… Признался я, чтоб честно умереть… стар уже…
        Демьян, не мигая, смотрел в глаза Даниилу.
        - Судить не буду, — резко ответил Даниил. — Но и тысячником не будешь… Без тебя на татар пойдем. Пусть это будет тебе карой. Трус! Нет доверия к тебе!
        Демьян низко опустил голову.
        А Даниил, не оборачиваясь, быстро вышел из гридницы.

2
        Войско Даниила расположилось в лесу. Костров в таборе не разжигали. Сотские зорко следили за тем, чтобы соблюдалась тишина. Даниил сидел в своем шатре. Уж полночь прошла, а ему не спится. Мигают свечи в железных подсвечниках. Князь укладывается на пушистые шкуры, пододвигает к себе подсвечник с большой свечой, вытаскивает книгу из сундучка. Зашелестели пергаментные страницы — Даниил читает о Святославе. Эту книгу недавно ему привезли из Киева. И в походах Даниил не оставался без книг — читал книги, писанные русскими монахами, привозили ему и греческие книги, которые передавали из Рима княжеские послы.
        Даниил перелистывал страницы, прислушивался. Свечи стали мигать, задымили. Князь хлопнул в ладоши — в шатер бесшумно вошел слуга. Даниил велел принести новых свечей.
        - Скоро начнет рассветать? — спросил он.
        - Скоро.
        - Позови дворского.
        Вошел Андрей.
        - Ты еще не спал, княже?
        - Не спится. Где же Теодосий?
        Дворский в ответ лишь пожал плечами. Уже не первый раз спрашивает его Даниил. Теодосий должен был вернуться к вечеру, но вот уже ночь кончается, а его нет.
        - Может, он заблудился, сбился с дороги, — высказывал свои предположения Андрей.
        Даниил поднимает голову, внимательно смотрит на него.
        - Сбился с дороги? Это не похоже на Теодосия. Может, татары схватили.
        - Мефодий прибежал бы, Я велел ему не идти вместе с Теодосием, но быть поблизости, присматриваться и, если что случится, скакать сюда.
        Замолчали. Неужели татары разузнали о походе? Даниил смотрит на свечу. Может, Теодосий не обнаружил их и поехал дальше? Андрей смотрит на Даниила, глаза у него слипаются, еще бы разок умыться, но выйти нельзя. Возле шатра послышался шелест.
        - Кто там? Пойди, Андрей, узнай.
        Но дворский не успел даже оглянуться. Слуги подняли войлок, и в шатер вошел Теодосий. Даниил приподнялся на локти.
        - Пришел! Целехонек! Не схватили татары?
        - Видели, да не схватили.
        - А как это?
        - На небе звезду видят? Видят. Да не достанут. Так и меня.
        - Значит, они теперь узнали, что ты приезжал? Переполошились? — спросил Даниил.
        Теодосий мотнул головой.
        - Те, что видели, уже больше ничего не увидят. Из-за них-то я и задержался.
        - Рассказывай! — нетерпеливо подгонял его Даниил.
        - Я все узнал. Много тысяч татар собрал сюда Куремса, а сам за Днепр поехал.
        - Откуда тебе ведомо это? Кто сказал? — удивился Даниил.
        - А я вчера весь день кумыс пил у одного нукера. Сначала угощал он меня кумысом, а потом я отвязал от седла кожаный жбан и дал ему нашего меда. После этого язык у него стал подобен ветке, которую ветер качает во все стороны.
        Теодосий подробно рассказал Даниилу, где расположились татары, по какой дороге двинутся дальше на запад, какие у них силы.
        - Позови князя Василька, — приказал Даниил дворскому.
        - Он тут, у шатра, с княжичем Львом.
        Даниил взял лист пергамента, слуга подал ему большое гусиное перо.
        - Все ли ты рассмотрел, Теодосий? А ну-ка, подойди сюда поближе.
        Василько вошел с княжичем и приблизился к Даниилу.
        - Смотрите сюда, времени мало. — Даниил начал чертить на пергаменте. — Это вот река, а это большое оселище; тут татары, а в этом оселище тоже они; а мост через речку вот здесь…
        - Мост один, за большим оселищем, — вставил Теодосий.
        - Река глубокая, вброд татары не перейдут. К мосту побегут. Холмские дружины тысячник Любосвет поведет на большое оселище, а ты, Василько, пойдешь влево, туда, где у татар одна тысяча.
        Лев коснулся руки отца.
        - А я что же, буду сидеть без дела?
        Даниил недовольно посмотрел на него.
        - Разве ты пришел мед пить? В лесу, неподалеку от моста, укроешься — туда погоним басурманов.
        - Возле моста большой выгон, — подсказал Теодосий.
        - Знаю, ты уже говорил про то, — перебил его Даниил и обратился ко Льву: — В лесу притаишься. А двадцать дружинников возле моста поставишь. Когда татары побегут, пускай эти дружинники отходят через мост, а ты тогда всей дружиной закрой мост и встречай мечами. А теперь живее, скоро уже рассветать начнет!
        - Доскачем еще затемно. Отсюда десять поприщ, — вставил свое слово Теодосий. — А на зорьке татары спят, как коты возле печи.
        Даниил пошел к дружинникам.
        Любосвет в последний раз расспросил Даниила, что делать, и вскочил на коня. В темноте быстро исчезали его сотни. За ним тронулись владимирцы.
        - Смотри, брат мой, — обнял Василька Даниил, — береги себя!
        Львовский и галицкий полки выстроились рядом. Даниил подошел к сыну.
        - Пора трогаться? — нетерпеливо спросил Лев.
        - Трогайтесь! — тихо прошептал Даниил.
        Лев рвался в бой. Львовяне догнали владимирцев у дороги, сворачивавшей в лес, в котором должны были расположиться полки Льва.
        - Тут становитесь, заезжайте в лес! — крикнул Лев сотским. — Только не залазьте в чащу. От берега вдоль дороги становитесь!
        Он помчался с тысяцким назад, на левое крыло своего войска, — там должны были появиться татары. Увидев Льва, дружинники прекратили разговоры. Начали вырисовываться верхушки деревьев. Светало. Сотский бранил неповоротливого дружинника:
        - Не звенеть мечами! У тебя не ложка в руках!
        Лев был недоволен: «Ужель нельзя было послать меня первым? Кто-то начнет бой, наскочит на татар, а ты сиди тут и жди. Может, и татары не побегут сюда…»
        Вокруг молча стояли дружинники.
        Вот загудела земля — сюда мчались всадники.
        Показались татары. Трудно было удержаться, чтоб не выскочить из засады и не броситься на врага. Но никто не нарушал приказа. Татары не заметили скрытых в лесу русских дружин. Вырвавшись на открытую дорогу, они мчались к мосту. Это было спасение, ибо сзади нажимали русские сотни. Вот уже рукой подать до моста. Впереди скакал тысячник, за ним татарские сотни. Тысячник поднял руку, чтобы хлестнуть коня нагайкой, но рука его бессильно повисла в воздухе. Тысячник упал. Он уже не видел, как русские выскочили из леса и преградили путь к мосту. Татары не остановились. «Сколько этих русских? Два десятка безумцев! Изрубить их саблями! Да они и сами испугаются…»
        А русские и впрямь «испугались» и помчались к мосту. Татары быстрее погнали коней. Русские пропали. Но что это? Путь преградили русские сотни. Дорога была полностью отрезана.
        - Бей тоурменов! — раздался клич.
        Бежать татарам было некуда. Сотников уже никто не слушал. Многие из татар бросились в реку, но и там не было спасения — беглецов настигали меткие львовские лучники.
        …К мосту стягивались все русские дружины, не было только владимирцев — они задержались в дальнем оселище.
        Но вот над дорогой поднялась пыль — приближались владимирцы.
        - Задержались мы, — сказал Василько, — но ни одного тоурмена сюда не пустили. Ни один не прорвался к Куремсе.
        …Солнце уже поднялось над лесом, когда все съехались. Высоко развевался на ветру княжеский стяг — широкое вишневое полотнище, вышитое золотом. Тысячник Любосвет наклонился к Даниилу, шепнул на ухо.
        Лицо Даниила омрачилось, он спросил:
        - Всех узнали, всех знаете, откуда они?
        - Всех… И Микула погиб.
        - Новгородец? Храбрый дружинник был… Похоронить всех тут, на берегу, возле моста.
        Воины притихли. Даниил снял шелом и склонил голову, став на правое колено. За ним то же самое сделали все.
        - Где Теодосий? Почему его не видно? — спросил через некоторое время Даниил.
        Мефодий тихо ответил:
        - Сотский сказывал, что он тяжело ранен.
        Даниил рассердился:
        - Почто мне не сказали? Где он?
        Любосвет показал рукой — под ветвистым дубом дружинники окружили раненого. Даниил пошел туда. Теодосий, закрыв глаза, лежал на зеленой траве. Даниил спросил у лекаря Гостряка, стоявшего у изголовья Теодосия:
        - Как он?
        - Жив будет, — прошептал Гостряк. — Рубанули его саблей по правой руке да бок задели. Две раны. Я зелье приложил — не так жечь будет.
        Теодосий раскрыл глаза.
        - Это ты, княже?.. А я не успел доскакать до реки… — Он облизнул языком пересохшие губы. — Не успел… Но я поднимусь, с вами на коне поеду.
        Лекарь прошептал:
        - На каком коне? Ему возок нужен. В табор уже поехали за возком. А сейчас пусть отдохнет.
        Даниил молчал. Лечец взволнованно продолжал:
        - Не беспокойся, встанет Теодосий, только правая рука отсохнет.
        - Будь возле него, подними на ноги. Это мой приказ тебе.
        - Я и так буду, княже, без приказа. Он мне что брат родной.
        Отдохнув, войско двинулось обратно. В возке за холмской дружиной везли раненого дружинника Теодосия.

3
        К четвертому корцу Теодосий не прикоснулся.
        - Довольно, нельзя больше, Мефодий! Мне еще надобно идти к папским послам.
        За два года он уже забыл о своих ранах. Только правая рука висела как плеть.
        - Тебе, Теодосий, уже не поднимать больше меча, да и стар ты стал, — сказал ему Даниил. — Будешь теперь помогать дворскому: принимать чужеземцев, присматривать, чтоб накормлены были, чтоб спать было где. А к нам много людей теперь ездит — и от Папы, и из Польши, и из Венгрии, и из Чехии, и купцы знатные приезжают. Да и наших — суздальцев, новгородцев, киевлян — пышно принимать надобно.
        Сейчас Теодосий сидел в гостях у Мефодия. Мефодий укоризненно посмотрел на него.
        - Боже ты мой! Сухо в моей избе всегда, как в печи. Раз в год достал меду, и то ты отказываешься. Что я, боярин? Может, я на последнюю гривну меду достал, а ты не пьешь. Ну что тебе четыре корца?
        Теодосий сдался:
        - А! В доме четыре угла… А больше не проси, не буду. Еще с монахом толковать надо. Вдруг язык заплетаться начнет? Что Данило скажет, ежели узнает?
        - Не будет заплетаться, — подмигнул Мефодий. — На дворе мороз, весь хмель из головы выскочит. Да ты про послов папских поведай нам.
        - Пять монахов приехали, все допытываются, скоро ли у нас латынщина будет, и про Папу рассказывают. Один говорит, что он у Папы во дворце дважды был.
        Все придвинулись ближе. Мефодий спросил:
        - Самого Папу видел?
        - Молвит, что видел. Их десять монахов под стенами стояли, свечки держали. К Папе тогда король какой-то приезжал. И все кардиналы, как войдут в светлицу, где на троне Папа сидит, трижды на колени перед ним падают. А как доползут к нему, так надо целовать Папе руку или ногу. Кардиналы целуют правую руку около застежки мантии, епископы к колену припадают, а король должен и руку и ногу целовать.
        Мефодий трижды плюнул.
        - В ногу целовать? Так Папа хочет, чтоб и русские целовали его постолы?
        - Хотел Папа, да не вышло. Уж лучше пусть Папа моего коня в хвост поцелует… А налей-ка еще, — разошелся Теодосий. — Что-то не распробовал, вкусный ли у тебя мед.
        Может, Теодосий еще попробовал бы меду Мефодия, да прибежал слуга — завтрак надобно подавать папским людям, старшой уже ждет Теодосия.
        - Хитрый монах! — захохотал Теодосий. — Пить им нельзя, закон, мол, не дозволяет, так он идет вдвоем со мной, говорит — молитву сотворить, а сам к меду прилипает как муха. Вчера три корца высосал. Вот и теперь ждет, не хочет без меда завтракать.
        Слуга два раза подсаживал Теодосия — тот никак не мог попасть в седло и все ругал татарина, который рубанул его по правой руке.
        В гриднице у Даниила сидел дворский Андрей.
        - Где же он, посол? — спросил Даниил.
        - Теодосий завтракать повел.
        - Коль с Теодосием пошел, то без меду не обойдется.
        - А Теодосий невиновен. Он мне вчера рассказывал, как монах к нему приставал и просил меду тайком, чтобы его спутники не увидели.
        - Хитрецы! Все на хитростях! На словах — пить нельзя, а за спиной пьют.
        - Еще говорил Теодосий, что монах шепнул ему, будто Папа поход против нас объявляет.
        Даниил прищурил глаза.
        - Монах шепнул? Значит, пугать надумали. Услышим, скажет ли мне про то посланец… Папа сам нас боится, хоть и молвят, что Папа Александр более лютый, чем Иннокентий.
        В дверь заглянул Любосвет.
        - Заходи. Не видел папского посла?
        - С Теодосием пошел.
        Но папский посланец не задержался. Он выпил сегодня лишь один корец. Теодосий довел его до княжеского терема и приказал слуге оповестить князя.
        Даниил сидел в княжеском кресле с высокой спинкой, а Андрей и Любосвет по бокам. Монах был одет в праздничную рясу, в руках держал папскую буллу. Не дойдя пяти шагов до князя, поклонился. Его маленькие глазки мигали под тяжелыми веками. От выпитого меда лицо его покраснело; Теодосий нарочно дал ему самого крепкого меда, «дикого», как он говорил.
        - Королю русскому кланяется посол святейшего Папы.
        Даниил кивнул головой.
        Монах развернул пергамент и начал торжественно читать высоким голоском.
        Даниил слушал, закрыв глаза. Монах читал не спеша. После обычных приветствий Папа в своей булле перешел к угрозам. Он напоминал о том, что, приняв корону, Даниил не хотел покоряться Папе. Папа милостиво простит все это Даниилу, если он будет повиноваться Римской церкви. Если же нет, то Папа проклянет его властью, данной ему от всемогущего Бога.
        - «Дошло до нашего слуха, не без печали сердца нашего, — старательно вычитывал монах, не поднимая от пергамента головы, — что ты неблагодарен за великую благодать, не помня о добродетельстве Церкви нашей, пренебрегая слова послушания и сохранения веры, не выполнил обещания своего на безопасность твоей души, кривду самой веры, гордыню вышеупомянутой Церкви и образа Иисуса Христа.
        Поэтому, желая перед тобой апостольскими напоминаниями на том настаивать и привязывать тебе отеческими предостережениями к правде, которая есть у Христа, и надеясь, что ты признаешь тяжкую вину против Бога и его Церкви, достойно раскаешься и пожелаешь искупить свой грех — считаем необходимым напомнить тебе, с какой ревностью, с каким тщанием заботился апостольский престол, чтобы тебя возвысить, думая, что не Церковь, но самого себя обманываешь, пагубно не сдерживая своего обещания. Уповаем, что ты не замедлишь отречься от пути, которым грядешь, и постараешься вернуться к словам своим, таким, которые мы, услыхав про славные дела твои, преисполнены великой радости, тебе в ознаменование твоих заслуг с большим чувством подали сосцы той же Церкви, которые ты сосал, принимая благо ласк… Дано в Латеране, тринадцатого февраля, третьего года нашего понтификата»! — визгливо выкрикнул в заключение монах и, свернув пергамент, передал его Даниилу.
        Даниил, не посмотрев на бумагу, отдал ее дворскому.
        - Более ничего не передавал Папа?
        - Неужели король не уразумел того, что я читал?
        - Уразумел все. А когда посылал тебя Папа, что сказал?
        Монах пожал плечами, попробовал улыбнуться. Его глазки потонули в морщинах, брови поднялись. Он поклонился, развел руками.
        - Король слышал — я прочел, что пишет Папа. Я, грешник, получил повеление привезти буллу и взять у короля ответ Папе.
        Даниил подался вперед, схватившись за ручки кресла; глазами он впился в папского посла. Тяжело дыша, Даниил бросал гневные слова:
        - Передай Папе — пусть он угрожает своим кардиналам, а не князю русскому. Писать не буду. Передай Папе — пусть он научится учтивости… Не забудь это сказать! И еще скажи — не было никакого короля Даниила. Ни единого дня не называл себя королем. Я князь русский, как водится у нас на Руси. У нас своя вера есть… И проклятие Папы к нему возвернется. — Он умолк, откинувшись назад.
        Монах, растерянно глядя то на Даниила, то на Андрея, то на Любосвета, робко попытался продолжить разговор:
        - Великий король! Папа — наместник Христа на земле, и нельзя его гневить. Я слуга Папы и должен еще сказать, что мне Папа велел. Я от него письма отвез к епископам оломоуцкому и вроцлавскому. А в тех письмах начертано: ежели я привезу твой отказ, то они проклянут тебя.
        Даниил вскочил с кресла, побледнел, в глазах его вспыхнул огонь, столь знакомый Андрею и Любосвету. Они невольно придвинулись к Даниилу.
        «Утишить надобно, а то еще ударит папского посла», — подумал Андрей.
        Даниил отмахнулся от них и заговорил:
        - Скажи, чтоб епископы выполняли повеление Папы. Скажи им, что русские не признают того проклятья. Пускай проклинают своих, а к нам не лезут! А где слово вашего Папы? Он же клялся, что поможет мне против татар! А где эта помощь? Не обманет меня ваш Папа! Золото на той короне, которую он мне послал, не ослепило глаз моих. Так и передай Папе — не было и нет никакого короля Даниила, и я Папе не холоп…
        Он порывисто встал и исчез за занавеской бокового выхода. Монах попятился к двери, не переставая кланяться. Прием посла окончился.

4
        Татары притихли. Бурундай, сменивший Куремсу, отступил к Днепру, разорив польские оселища и города. Болеслав Краковский принял предложение Даниила встретиться с ним.
        …Стремя в стремя с отцом ехал Лев, готовый в любой миг поддержать его. С другой стороны ехал брат Шварно. Лев просил отца не отправляться в дальний путь, но Даниил и слушать не хотел. Выезжая из Холма, в возок не сел.
        - Пускай бабы в возке ездят.
        Даниил силится крепко держаться в стременах, но клонится вперед, руками опирается на седло. Понимая немой взгляд Шварна, Лев обратился к отцу:
        - Далеко еще ехать. Садись в возок.
        Даниил молчал. Вся дружина смотрит на него. Скажут — старый князь уже не в силах сидеть на коне.
        Шварно подъехал ко Льву.
        - Сам отец не попросит.
        Лев подал дружиннику знак рукой. Возок выехал вперед. Лев сошел с коня и подошел к отцу.
        - Отдохнуть тебе надобно, — шепчет Лев и берет отца за руку.
        Даниил бросил поводья и, не поднимая головы, начал слезать. Только промолвил: «Ехать!» — и, поддерживаемый сыновьями, взобрался в возок.
        Возок сделан так, что и сидеть в нем можно, и лечь, как в постели, на мягких шкурах.
        Впервые ехал Даниил перед войском не на коне. Но дома не хотел оставаться. Раз уже договорился с Болеславом — надо ехать.
        Колеса возка подпрыгивали по замерзшей дороге, возок качало. Но все же здесь легче, чем в седле. Даниил вытянул ноги. Снял шелом — на голове остался меховой подшлемник — и уронил голову на подушки. Был сердит. Проклятая болезнь! «Ужели не сяду больше на коня? А без коня уж не воин. С татарами бы еще нужно было встретиться. От князя Александра снова радостная весть пришла — в Суздале и Ростове татар прогнали».
        В возке тепло. Кажется Даниилу, что это не возок, а светлица и над ним склонилась Анна, а возле нее стоит князь Мстислав. Откуда они? Анна зовет. Но это не ее голос. Он раскрывает глаза. Дверцы возка открыты, и над ним улыбающиеся лица Льва и Василька.
        - Княже Данило! — будит его Василько. — Уже в Тернаве мы.
        - В Тернаве? — очнулся Даниил и подумал: «Как же так? Ведь я хотел лишь отдохнуть в возке. Почему не разбудили раньше?»
        Лев помогает встать. Солнце слепит глаза. Даниил быстро закрывает их ладонью, слезы ручейками бегут по щекам. Лев замечает смущение отца, дает ему шелковый платок и шепчет на ухо:
        - Князь Болеслав сейчас придет.
        Даниил вытирает глаза. Ему трудно смотреть — белым снежным ковром покрыта земля, и это сияние режет глаза. Не видит Даниил, что князь Болеслав уже приближается.
        А польский князь удивленно останавливается. Ужели это князь Даниил? Лицо его высохло, борода всклокочена, плечи согнулись. Лев и Василько заметили сочувственную улыбку Болеслава и поморщились от горькой обиды. А Даниил, вытерев глаза, расправил плечи, и в глазах его засверкал всем знакомый огонек. Болезнь не поборола горячего сердца. Улыбнувшись, он протянул руки Болеславу, и тот, как младший, первым поклонился.
        - А ты все цветешь? — засмеялся Даниил. Зычный голос его никак не вязался с согнутой болезнью фигурой.
        Болеслав промолчал. Князья шли к терему, польские и русские дружинники расступались перед ними. Лев не узнавал отца — он словно стал моложе после отдыха. В низенькой светлице гремел голос Даниила.
        - Кто же у кого в гостях? — лукаво подмигивая Васильку, спрашивал он у Болеслава. — И ты сюда, и мы сюда приехали. Кто же будет медом угощать?
        - Первым угощать будет тот, кто скорее к столу принесет. — Лев кивнул слуге, и на столе мгновенно появились жбаны с медом.
        Болеслав не догадался этого сделать, хоть и прибыл сюда раньше. За столом рассаживались польские и русские князья. На почетном месте — Даниил и Болеслав.
        - Первую чашу — за нашу встречу, — поднялся Даниил.
        За ним вскочили все. Крепкий мед ударил в голову, и Даниил раскраснелся.
        - А прошу я тебя, Болеслав, и вас, князья, соседи наши, — кивнул Даниил князьям польским, — чтоб подумали про землю свою и нашу. Виновен я, что не оказал вам помощи против Бурундая, но и вы виновны. Не как соседи с соседями живем. А оттого и худо.
        - Худо, — искренне подтвердил Болеслав.
        - Забыли, что вместе быть должны. А Бурундаю того только и нужно было. Сандомир ваш разрушил и сжег.
        - Что, княже Даниил, хочешь ты предложить? — спросил Болеслав. — Слушаю тебя, как старшего.
        - Молвить хочу, чтобы мир между нами был. Мы же с давних пор братья. Кровь у нас течет одна, из одного славянского рода мы вышли. Потому и надлежит нам быть ближе друг к другу. А врагов еще много будет. Бурундай ушел — другой хан придет. Так ли молвлю, Болеслав?
        Болеслав посмотрел на князей своих, они утвердительно кивали головами. Потом тихо сказал:
        - Кровь наша в Сандомире рекой пролита. Не забудем тот день, когда татары детей наших саблями изрубили. Не хотим, чтобы татары снова пришли.
        - А их пускать не надо, — вырвалось у Даниила.
        - Мечом своим дорогу преградим! — вскочил молоденький польский князь.
        - Один меч обойти можно, — сказал Даниил, — а ежели два меча будет — русский и польский, — наткнешься!
        Он вынул из ножен свой меч и протянул его над столом. Болеслав выхватил свой и накрест положил его на меч Даниила.
        Даниил наклонился, поцеловал сверкающие лезвия мечей и, окинув всех быстрым взором, провозгласил:
        - Целую и клянусь, что оружие русское и польское вместе будет бить недругов наших. А кто станет между нами, того мы врагом наречем.
        Болеслав гордо поднял голову.
        - Именем несчастного Сандомира нашего клянусь, что своим мечом буду помогать русским! Меч свой я целую в знак клятвы. А меч князя Даниила целую в знак благодарности за искреннюю дружбу. Hex жие пшиязнь меж нами!
        Даниил и Болеслав в вытянутых руках держали над столом скрещенные мечи. От легкого дрожания рук мечи звенели.
        - Князья русские и польские, принимаете ли клятву? — спросил торжественно Даниил.
        - Принимаем! — воскликнули все вместе.
        - Князья польские и русские, принимаете ли клятву? — повторил слова Даниила Болеслав.
        - Принимаем! Принимаем!
        Василько первым встал и подошел к столу. Обнажив свой меч, он положил его на скрещенные мечи и поцеловал все три меча. За ним подошел молоденький польский князь в красном кафтане.
        - Hex жие пшиязнь! — звонко прозвучал его голос.
        Князь вынул свой меч и положил на мечи Даниила и Болеслава.
        - Целую! — И он приник губами к мечам.
        За ним подходили к столу все остальные и произносили слова клятвы.
        Даниил чувствовал, как прибывают его силы. Осуществлялась его мечта о дружбе с соседями.

5
        Из-под копыт искрами разлетаются брызги. За ночь замерзли лужи на Львовской дороге, и лошади спотыкаются на скользком льду. Оглянулся Лев — Холм уже скрылся за поворотом. Поднял плеть, подал знак дружинникам: мчаться галопом, чтобы успеть проехать как можно дальше, пока кони не устали.
        …Два дня пробыли они в Холме. На рассвете Лев вошел в светлицу отца и застал там Любосвета. Тысяцкий не отходил от князя, сидел всю ночь около него. Кивнул Льву и вышел в сени:
        - Езжай домой, княже. Два дня посидел здесь — и хватит. А отцу легче стало. Спал спокойно, только дважды просыпался. Скоро поднимется. Простуда выходит. И зачем только его пускали во Владимир? Не волнуйся, в горячей воде с травой выкупали его, а потом напоили настойкой, на трех цветках заваренной. Будить не надо. Лечец от него не отходит.
        Лев еще раз зашел в светлицу, посмотрел на отца. Даниил спокойно спал; шелковое покрывало еле заметно поднималось у него на груди.
        …Будто кличет кто-то, или это только мерещится. Гудит земля под копытами, и ветер свистит в ушах. Оглядывается Лев — дорога растворяется во мгле, в лесу тропинка теряется, — никого не видно. Под лучами весеннего солнца ослепительно сверкает тающий лед. Лев пришпоривает коня, за ним спешат дружинники — придется где-то заночевать, чтобы к утру быть во Львове.
        Ветер бросил в уши резкий призывный звук: у-у-у! Лев дернул за повод, остановил своего коня. Дружинники окружили его:
        - Слушайте!
        И в тишине, после стука десятков копыт, услышали — кричит кто-то в лесу, и голос тот похож на голос филина.
        Лев ударил плетью коня, повернулся и помчался в лес, но сотский вдруг преградил ему дорогу, схватил коня за поводья.
        - Куда ты, княже? Может, засада какая? Может, татары завывают, чтобы схватить в лесу. Не пустим тебя.
        А из лесу вылетает всадник и мчится к ним. Сорвал с головы шелом и машет им. Лев тронул коня и направился навстречу. Вот уже всадник совсем близко — то был Мефодий. Он задыхался, говорил прерывистым голосом:
        - Назад… тысяцкий велел догнать тебя… плохо князю Даниле.
        Дальше Лев уже не слушал, пришпорил коня и стрелой помчался назад, в Холм.
        В гриднице, построенной Авдеем, — в той самой гриднице, в которую Даниил впервые созывал всех бояр после ярославской битвы, — лежал он теперь на широкой скамье. Из светлицы сюда перешел. Как только проснулся, спросил, где Лев. Любосвет поддерживал его под руки, уговаривал не. идти сюда — холодно в гриднице, не топлено с вечера. Но Даниил и слушать не хотел. Подошел к окну, посмотрел на Холм, но не мог долго стоять — покачнулся и едва не упал. Любосвет с лечцом подхватили его и довели до скамьи.
        - Позовите Льва, — тихо прошептал Даниил.
        Мефодий был за дверью. Любосвет велел ему позвать Льва.
        …Ничего не видя перед собой, Лев побежал по ступенькам наверх. Слуга молча показал ему на гридницу. Любосвет поднял руку: «Тише!» Но предупреждение было излишним. Лев шел неслышными шагами, ибо на пол набросали шкур и звуки тонули, словно в воде.
        Молча остановился возле отца. Будто спит Даниил — спокойное лицо, губы крепко сжаты. Только заострившийся нос и желтоватые щеки пугали Льва. Он наклонился к Любосвету и прошептал:
        - Меня звал?
        Любосвет утвердительно кивнул головой.
        Солнце заглянуло в окна, весенними нежными лучами ласкало чело Даниила. Лев оглядывался. Тихо в гриднице. Возле скамьи Любосвет и лечец, а у порога Мефодий перекладывает шелом из руки в руку.
        Даниил застонал, поднял веки. К нему наклонился Лев. В полузакрытых глазах загорелась радостная улыбка, губы зашевелились. Лев приник еще ближе.
        - Никого нет, — еле слышно прошептал отец. — Ты один… Доброславу видеть хочу… А ты вернулся… Знал, что вернешься. — Даниил тяжело вздохнул, начал облизывать губы, в груди у него заклокотало. — Ух… Доброславу хотел видеть… И к князю Александру не успел… — Ему тяжело было шевелить языком, он дышал быстро-быстро, словно кто-то закрывал ему рот. — Василько где? Ему скажи… Землю Русскую берегите… чтоб внуки наши не поминали нас… лихом…
        Лев упал на колени, схватил отца за руки — они уже начали холодеть. Ухом припал к груди — не слышно стука сердца. Вдруг заклокотало — так вода из жбана выливается, — и стало тихо.
        Любосвет прикоснулся к плечам Льва.
        - Вставай! Нет больше князя Даниила.
        Лев выпрямился, поправил меч.
        - А ты же говорил утром, что легче стало.
        - Не понял я. Это было перед кончиной… С весенней водой уплыл князь Даниил.
        Мефодий вышел на крыльцо. Тут на подворье собирались дружинники. Один за другим подходили они, молчаливые, к толпе, становились под стеной княжеского терема, укрываясь от резкого ветра. Солнечные лучи сверкающими зайчиками прыгали по их шеломам.
        Подошли сюда и кузнецы-горожане. Сегодня воскресный день, и потому не вызванивают молоты в кузницах холмского подгородья. Люди идут на торжище, может, там удастся что-нибудь купить или продать либо новость какую услышать. Все видели, как к княжескому подворью мчался опечаленный Лев. Почувствовали — что-то неладное случилось с Даниилом. Многие ковачи направились туда. Увидев на крыльце Мефодия, все двинулись к нему. А он искал в толпе самого верного своего друга Теодосия.
        В воротах появился Теодосий. Он шел медленно, прихрамывая на левую ногу. Увидев Мефодия, поспешил к нему. Мефодий пошел навстречу Теодосию.
        - Что? — хриплым голосом спросил Теодосий и, не услыхав ответа, взял своего друга за руку. — Что?
        Мефодий ответил не сразу. Скользнул взглядом вокруг, будто еще кого-то разыскивал.
        - Нет больше Даниила, — сказал он печально.
        - Не успел я проститься с ним, — вздохнул Теодосий. — Острым человеком он был. Твердым… Что будем делать?
        Мефодий ничего не ответил.
        Толпа увеличивалась, появлялись новые люди.
        - Не плакать! — будто самому себе промолвил Теодосий. — Заплачем — слезы затуманят глаза, не видно будет, куда идти. А нам вперед зорко смотреть надобно… Горе не поможет. Про новое нам думать. Зри, Мефодий, какие богатыри пришли! Нам ли горя и басурманов бояться!
        А дружинники и ковачи все теснее становились друг к другу, будто на поле ратном готовились к битве с врагом.
        - Будем и впредь ковать счастье земли Русской! — громко сказал Теодосий и твердо зашагал в терем.
        Комментарии
        Текст печатается по изданию: Антон Хижняк. Даниил Галицкий. Исторический роман. Авторизованный перевод с украинского И. Ф. Карабутенко. М.: Воениздат, 1979.
        Стр. 11. Ковач — кузнец.
        Стр. 12. Смерд —земледелец, крестьянин-общинник в Древней Руси.
        Ногата — деньги в Древней Руси. Гривне соответствовали более мелкие деньги — 20 ногат, 50 резан или 20 -25 кун. Для сравнения можно привести такой расчет: за 20 ногат можно было приобрести вола или молодого лошака.
        Стр. 13. Роман Мстиславич (ум. в 1205г.) — князь Волынский с 1170г., князь Галицкий с 1199г., отец Даниила Галицкого; объединил Галицко-Волынскую землю, завладел Киевом, назывался «самодержцем всея Руси», укреплял княжескую власть; погиб во время похода под г. Завихостом-на-Висле.
        Стр. 14. Тиун — должностное лицо (обычно управитель) в Древней Руси.
        Галич — город на р. Днестре, в XI -XIIвв. столица Галицкого княжества, объединившегося в 1199г. с Волынским княжеством.
        Клеть — холодная половина избы или отдельная избушка для поклажи, без печи; чулан, амбар, кладовая.
        Стр. 15. Оселище — село, селище, поселение.
        Стр. 16. Василько Романович (1199 -1271) — князь Владимиро-Волынский, брат Даниила Галицкого; был князем в различных городах на Руси, в 1241г. окончательно утвердился во Владимире-Волынском; в политических делах выступал вместе со своим братом.
        Гридница (гридня) — в Древней Руси помещение при дворе князя для пребывания княжеских телохранителей и воинов или приема гостей.
        Евфросинья Ярославна — жена князя Игоря Новгород-Северского, дочь князя Ярослава Осмомысла Галицкого.
        Игорь Святославич (1151 -1202) — князь Новгород-Северский; его походу на половцев в 1185г. посвящена героическая поэма «Слово о полку Игореве».
        Стр. 17. Забороло — щит из дерева или камня, укрепленный на верху стены; за ним находился защитник крепости.
        Колты — серьги, подвески.
        Стр. 18. Отрок — член младшей дружины князя в Древней Руси, прислужник; мальчик-подросток в возрасте между ребенком и юношей.
        Стр. 20. Закуп — в Древней Руси лицо, попавшее в зависимость от землевладельца вследствие получения от него ссуды; бегство закупа превращало его в холопа, расплатившись, он становился свободным.
        Стр. 21. Охабень — старинная русская широкая верхняя одежда в виде кафтана с четырехугольным отложным воротником и длинными прямыми, часто откидными рукавами.
        Стр. 22. Резы — здесь: проценты.
        Рало — земледельческое орудие (близкое к плугу) и единица обложения данью на Руси примерно до XIV в.
        Стр. 24. Угры — здесь: венгры.
        Стр. 31. Владимир Ярославич (ум. в 1199г.) — князь Галицкий, «мятежный» сын князя Ярослава Осмомысла.
        Ярослав Владимирович Осмомысл (ум. в 1187г.) — князь Галицкий с 1153г., сын первого галицкого князя Владимира Володаревича, правившего в 1141 -1153гг.; значительно укрепил Галицкое княжество, стремился к усилению своей власти и ослаблению политического значения бояр; прославлен в «Слове о полку Игореве».
        Стр. 33. Изгой (от «гоить» — «жить» — в Древней Руси человек, вышедший из своего прежнего социального состояния (выкупившийся на свободу холоп, разорившийся купец и т.д.).
        Стр. 34. Владимир Всеволодович Мономах (1053 -1125) — великий князь Киевский с 1113г., до этого княжил в Чернигове и Переяславле, в Киев был призван боярством во время народного восстания 1113г.; боролся против феодальной раздробленности и временно объединил под властью Киева русские княжества; во главе с ним русские войска нанесли ряд поражений половцам; автор «Поучения», адресованного его детям, и послания к черниговскому князю Олегу Святославичу.
        Стр. 42. Бирич — здесь: княжеский служащий, управитель.
        Стр. 43. Веверица — пушной зверек, которым платили дань: ласка, горностай или белка.
        Стр. 44. Ярослав Владимирович Мудрый (978 — 1054) — великий князь Киевский с 1019г., сын Владимира Святославича; его правление характеризуется политическим и культурном подъемом Киевской Руси, попытками преодолеть начавшуюся феодальную раздробленность; при нем была составлена древнейшая часть «Русской правды» — ценного источника по истории Древней Руси.
        «Русская правда» — свод феодального права Древней Руси; основные источники: обычное право, княжеское законодательство, судебная практика; ее нормы, действовавшие до конца XVв. (до введения Судебника 1497г.), легли в основу Псковской и Новгородской судных грамот, а также украинского, белорусского и литовского права; дошла до нас в 3 редакциях: краткой (XIв.), пространной (XIIв.) и сокращенной (точная датировка не установлена); имеется много списков «Русской правды».
        Стр. 47. Борть — улей в дупле или выдолбленном чурбане.
        Келарь — монах, ведающий хозяйством монастыря.
        Стр. 48. Брашно — яство, пища, еда, варево.
        Стр. 50. Рогатина — старинное воинское оружие в виде острого копья, насаженного на древко; охотничье оружие в виде большого обоюдоострого ножа на длинном древке.
        Рюрик Ростиславич (ум. в 1215г.) — великий князь Киевский, Черниговский.
        Стр. 53. Гридник — княжеский телохранитель, воин отборной дружины.
        Стр. 55. Владислав — боярин, захвативший княжескую власть в Галиче после изгнания княгини — вдовы Романа Галицкого и его малолетнего сына Даниила; это вызвало возмущение в феодальных верхах: «Не есть лепо боярину княжити в Галичи», — после чего Галицкая земля подверглась иноземной интервенции.
        Тать — вор, грабитель.
        Стр. 56. Хза — кожа для обуви, сафьян.
        Алексей III Ангел — византийский император, в 1204г. изгнанный из Царьграда рыцарями-крестоносцами и искавший приюта у князя Романа Мстиславича Галицко-Волынского.
        Стр. 59. Настасья — любовница князя Ярослава Осмомысла Галицкого, имевшего от нее сына Олега, которого предпочитал законному — Владимиру; в 1173г. в результате конфликта с галицкими боярами князь был взят под стражу, Настасья сожжена на костре, а Олег «Настасьич» изгнан.
        Стр. 61. Поруб — место заключения: яма, острог, темница.
        Стр. 63. Мстислав Изяславич (ум. в 1170г.) — князь Волынский, затем великий князь Киевский, враждовавший с князем Андреем Боголюбским.
        Андрей Юрьевич Боголюбский (ок. 1111 -1174) — великий князь Владимиро-Суздальский с 1157г.; в борьбе с местным боярством, опираясь на городские слои и младшую дружину, усилил значение княжеской власти и стремился подчинить себе большую часть Руси;-в 1169г. завоевал Киев; перенес столицу из Суздаля во Владимир, укрепил свою резиденцию Боголюбове (отсюда прозвище); убит заговорщиками-боярами.
        Стр. 79. Корец — ковш.
        Стр. 80. Шашель — моль, тля, червь.
        Стр. 81. Мыто (мыт) — налог, пошлина, сбор за провоз товаров, прогон скота через внутренние заставы в Древней Руси.
        Стр. 95. Владимир-Волынский — город на Украине, основан в конце X или нач. XIв., столица Владимиро-Волынского княжества, обособившегося от Киева в сер. XII в.
        Стр. 103. Андрей II (Эндре II, Андраш II; ум. в 1235г.) — венгерский король с 1205г. из династии Арпадовичей; принимал участие в 5-м крестовом походе (1217 -1218), издал по требованию крупных феодалов и дворянства Золотую буллу (1222).
        Лешко Краковский (Лешко Белый; ок. 1188 -1227) — князь Краковский и Сандомирский; в 1205г. одержал победу над князем Романом Галицким под г. Завихостом-на-Висле, пытался завладеть его княжеством, но был вытеснен венгерским королем Андреем II.
        Стр. 106. Кастелян — в средние века комендант или смотритель замка, наблюдавший за хозяйством; в ряде стран титул правителя какой-либо местности, города.
        Стр. 107. Легат — представитель Римского Папы, посылаемый с временной или постоянной миссией.
        Стр. 110. Иннокентий III (Лотарь Сеньи; 1160 -1216) — Папа Римский с 1198г.; стремился к установлению верховенства папства над странами Европы; инициатор 4-го крестового похода, способствовал возникновению нищенствующих орденов.
        …они начали нагло перекраивать русскую землю без всяких объяснений. — Встреча Андрея и Лешко, где они осуществили дележ русских земель, состоялась в венгерском городе Спише в 1214г.
        Стр. 114. Давид на Голиафа… — Давид (1010 — 970гг. до н.э.) — полулегендарный царь Израильско-Иудейского царства; по Библии, юный Давид убил в единоборстве филистимлянина-великана Голиафа.
        Стр. 115. Локоть — старинная мера длины, равная приблизительно 0,5м.
        Стр. 120. Лечец — лекарь.
        Стр. 144. Поприще — мера длины, около 20 верст.
        Стр. 173. Мстислав Мстиславич Удалой (ум. в 1228г.) — князь Торопецкий, Новгородский и Галицкий, известен военной доблестью и борьбой против половцев; инициатор выступления русских княжеств против монголо-татар, в битве с ними на р. Калке в 1223г. возглавлял русский авангард.
        Стр. 174. Чудь — в русских летописях название эстонских племен и занимаемой ими территории, входившей в состав Великого Новгорода.
        Стр. 179. Всеволод Юрьевич Большое Гнездо (1154 -1212) — великий князь Владимирский с 1176г., сын Юрия Долгорукого, имел 12 детей (отсюда прозвище); опираясь на поддержку горожан и младшей дружины, боролся с крупной феодальной знатью; совершил походы против волжских булгар и половцев; при нем Владимиро-Суздальское княжество стало сильнейшим на Руси; прославлен в «Слове о полку Игореве».
        Ярослав Всеволодович (ум. в 1246г.) — князь Владимирский.
        Стр. 180. Ряд — договор, соглашение.
        Ятвяги — древнепрусское племя, этнически близкое литовцам; обитало между средним течением р. Неман и верховьями р. Нарев; в сер. XIIв. в результате походов было подчинено Галицко-Волынской Руси и Мазовии.
        Стр. 182. Имеется в виду Анна Ярославна, королева французская, дочь князя Ярослава Мудрого.
        Стр. 183. Нестор-летописец (2-я пол. XIв. — нач. XIIв.) — монах Киево-Печерского монастыря, вероятный автор «Повести временных лет».
        Илларион — первый русский митрополит, назначенный в 1051г. в Киеве князем Ярославом Мудрым без ведома константинопольского патриарха; писатель, автор «Слова о законе и благодати».
        Кирилл III (ум. в 1280г.) — митрополит Киево-Владимирский; будучи холмским епископом, был избран русскими и в 1250г. утвержден в сане митрополита константинопольским патриархом.
        Стр. 194. Вруний — теперь г. Овруч на Украине.
        Стр. 195. Пряслице — донце под кудель или под гребень для ручной, веретенной пряжи; шестик и донце вместе; один шестик для привязки к нему кудели.
        Стр. 197. На киевской Софии видел? — Софийский собор в Киеве (ок. 1037) — памятник древнерусского зодчества, пятинефный храм крестовокупольного типа с 2 башнями и 13 куполами, окруженный галереями (надстроены в XI -XIIIвв.), богато украшен мозаиками и фресками; перестраивался в конце XVII -XVIII в.
        Стр. 198. Свей — скандинавы, шведы.
        А какое побоище было на реке Липице! — 21 -22 апреля 1216г. на р. Липице у г. Юрьева-Польского произошло сражение между войсками Новгорода под командованием князя Мстислава Мстиславича Удалого и войсками владимиро-суздальских князей, желавших подчинить себе Новгородскую республику; на стороне Новгорода выступили псковские и смоленские князья; владимиро-суздальские князья потерпели жестокое поражение, потеряв, по летописи, только убитыми более 9 тысяч человек; Липицкая битва усилила политические позиции Новгорода.
        Стр. 199. Вече (от древн. русск. «вещать» — говорить) — народное собрание в Древней Руси, высший орган власти в некоторых русских городах X -XVвв.; впервые упоминается в летописях: в Новгороде в 1016г., в Киеве в 1068г.; после присоединения к Московскому княжеству Новгорода (1478) и Пскова (1510) было повсюду упразднено.
        Стр. 200. На той стороне София. — Софийский собор в Новгороде (1045 -1050), памятник древнерусского зодчества, пятинефный крестовокупольный храм сурового монументального облика, увенчан 5 главами, включает башню с 6-й главой; сохранились фрагменты росписей XI -XIIвв.
        Стр. 201. Детинец — центральная укрепленная часть древнерусского города, обнесенная стенами.
        Стр. 206. Крича — кусок железа.
        Стр. 230. Нарочитый — именитый, знатный, важный.
        Стр. 239. Пешец — пеший воин.
        Стр. 279. Дик — дикий кабан.
        Стр. 281. Постолы — грубая обувь из целого куска кожи, стянутого сверху ремешком; плетеная обувь из лыка или веревок, род лаптей.
        Успенский собор во Владимире — памятник русского зодчества, пятиглавый белокаменный храм; построен в 1158 -1160/61гг. Как главный храм города, в 1185 -1189гг. был обстроен галереями с 4 главами по углам и получил новую алтарную часть; сохранились фрески XII -XIIIвв., а также 1408г., выполненные русскими живописцами Андреем Рублевым и Даниилом Черным.
        Стр. 282. Юрий Владимирович Долгорукий (ок. 1090 -1157) — князь Ростово-Суздальский, с 1155г. великий князь Киевский, сын Владимира Мономаха, тесть Ярослава Осмомысла; с именем Юрия Долгорукого в летописи связывается первое упоминание о Москве (1147) и строительство кремля («города») Москвы (1156); предпринял походы против Киева (1149, 1151, 1155), выступал с притязаниями на Новгород (отсюда прозвище Долгая Рука).
        Стр. 286. Сулица — холодное оружие, род копья или рогатины, мётное копье.
        Вратарь — привратник.
        Стр. 295. «До пшоду!» — «Вперед!» (польск.).
        Стр. 304. Епанча — старинная верхняя одежда в виде широкого плаща.
        Стр. 338. Аксамит (аксамот) — шелковая ткань вроде бархата, иногда с узорами разных цветов, а также золотыми и серебряными.
        Стр. 348. Огнищанин — представитель высшего слоя русского общества в Древней Руси; хозяин дома, земледелец.
        Стр. 359. Чингисхан (собств. имя — Темучин; ок. 1155 -1227) — монгольский хан и полководец; объединив кочевые скотоводческие племена, основал обширное раннефеодальное монгольское государство, создал многочисленное конное войско; в 1206г. провозглашен великим ханом, в 1207г. покорил некоторые народности Сибири, в 1211 -1215гг. завоевал Северный Китай, в 1219 -1221гг. Среднюю Азию; незадолго до смерти разделил завоеванные земли между сыновьями Джучи, Чагатаем, Угедеем и Тулуем.
        Кипчаки — так называлось подавляющее большинство участников Батыева похода, жителей Средней Азии, порабощенных Чингисханом. Это разноплеменные воины тюркского происхождения.
        Стр. 367. Святослав Игоревич (ум. в 972г.) — князь Киевский, видный полководец; в его правление произошло значительное усиление Киевской Руси; разгромил Хазарский каганат (965), совершил походы на камских булгар и на Северный Кавказ, где покорил ясов и касогов; предпринял поход в Болгарии (968), а затем против Византии, но потерпел поражение от византийских войск; убит печенегами.
        Стр. 368. Корзно — верхняя одежда, плащ.
        Стр. 369. Юрий (Георгий) Всеволодович (ум. в 1238г.) — великий князь Владимиро-Суздальский; единственный князь, не участвовавший в сборах на борьбу с татаро-монголами (битва на р. Калке).
        Михаил Всеволодович (80 — 90-е гг. XIIв. — 1246) — князь Черниговский, в 20 — 40-х гг. XIIIв. принимал активное участие в политической жизни Южной и Северо-Восточной Руси; вел борьбу с Даниилом Галицким за Киев, в 1238г. бежал в Венгрию, затем в Польшу, в 1246г. отправился к Батыю за ярлыком на Черниговское княжество, но был там убит.
        Стр. 377. Тумен — войсковое соединение (10 тысяч воинов).
        Мухаммед II Ала-ад-дин (ум. в 1220г.) — хорезмшах государства Хорезмшахов, достигшего при нем предела своего могущества и территориального расширения; в 1216г. навязал Чингисхану сражение на р. Иргизе, в 1220г. потерпел поражение и бежал.
        Стр. 378. Орос — русский.
        Стр. 379. Коназ — князь.
        Нукер — дружинник монгольской знати в XI -XIIвв., с нач. XIIIв. личная гвардия монгольских ханов.
        Стр. 384. Чепан — азям, верхний кафтан.
        Стр. 388. Пайцза (пайза, пайдза, пайзе) — золотая, серебряная, бронзовая или деревянная табличка, выдававшаяся монгольскими ханами лицам, отправлявшимся с поручением; служила своего рода пропуском по всей империи.
        Стр. 385. Калка (совр. Кальчик) — река, приток р. Кальмиуса, впадающей в Азовское море; здесь (близ нынешнего г. Мариуполя) 31 мая 1223г. произошло кровопролитное сражение русского и союзного половецкого войска против татаро-монгольского войска; русские потерпели поражение из-за междоусобной вражды князей и трусости половцев; после битвы на р. Калке татаро-монголы двинулись на запад по направлению к Днепру и разорили южные окраины русских земель.
        Стр. 407. Мних — монах.
        Сколько еще раз в Галич ходить будем? — После смерти Романа и до 1238 года венгерский король несколько раз захватывал Галич. Долго и упорно боролся Даниил с захватчиками и предателями боярами, пока в 1238г. не изгнал чужеземцев и не нанес смертельного удара боярам-предателям и окончательно утвердился в Галиче.
        Стр. 419. Орден меченосцев — немецкий духовно-рыцарский орден, основанный в 1202г. для захвата Восточной Прибалтики; в 1236г. был разгромлен литовцами и земгалами, в 1237г. его остатки слились с Тевтонским орденом. Папа Римский разрешил ордену «братьев Христовых» носить одежду иерусалимских тамплиеров (тамплиеры — рыцари храма). А тамплиеры на белый плащ нашивали красный крест. Новый орден прибавил к кресту еще и меч. Отсюда и пошло их название — меченосцы.
        Тевтонский (Немецкий, Прусский) орден — католический духовно-рыцарский орден, осуществлявший в XIII -XIVвв. агрессию в Восточной Европе; основан в конце XIIв. в Палестине во время крестовых походов, в нач. XIIIв. переселился в Европу, в 1230г. начал покорение пруссов, закончившееся к концу XIIIв.; установив господство над территорией Восточной Пруссии и части Литвы, захватив польское Поморье с Гданьском, образовал на завоеванных землях феодальное государство; в Грюнвальдской битве 1410г. был разгромлен объединенными силами литовцев, поляков, русских и чехов; по Торуньскому миру 1466г. признал себя вассалом Польши и вернул ей ряд земель. Оставшаяся у ордена Восточная Пруссия в 1525г. была превращена в герцогство Пруссию; в дальнейшем значительной роли не играл.
        Стр. 422. Крыжевники — крестоносцы.
        Стр. 424. Соломоничи — презрительное название рыцарей Ордена тамплиеров (от фр. temple — храм), храмовников, католического духовно-рыцарского ордена, основанного ок. 1118г.; название — от первой резиденции вблизи храма Соломона в Иерусалиме; приобрел обширные земельные владения на Востоке и в Западной Европе, особенно во Франции, куда переселился в конце XIIIв., став крупным ростовщиком и банкиром; его богатства были конфискованы в 1307г. французским королем Филиппом IV Красивым, по настоянию которого орден, мешавший укреплению королевской власти, был упразднен Римским Папой в 1312г.
        Стр. 429. Четвертый крестовый поход (1202 -1204), организованный по инициативе Римского Папы Иннокентия III, был направлен против Византии, на части территории которой после захвата крестоносцами Константинополя была создана Латинская империя (1204 -1261).
        Стр. 439. Владимир Святославич (ум. в 1015г.) — великий князь Киевский примерно с 980г., княжил в Новгороде с 970г.; его многочисленные походы (в 981г. на Польшу, в 981 -982гг. на вятичей, в 984г. на радимичей, в 985г. на волжских булгар, печенегов и др.) укрепили Киевскую Русь; при нем был построен ряд крепостей на юге; около 988 -989гг. принял христианство и насаждал в народе новую религию.
        Стр. 446. Батый (Бату; ум. в 1255г.) — внук Чингисхана; в 1237 -1240гг. во главе многочисленных орд обрушился на феодальную раздробленную Северо-Восточную Русь, в 1241 -1242гг. на Юго-Западную Русь и государства Восточной Европы; героическое сопротивление русских княжеств ослабило силы татаро-монголов и избавило Европу от порабощения; по возвращении из похода в Европу обосновался на Нижней Волге, где возникла Золотая Орда.
        Итиль — Волга.
        Стр. 453. Толмачить — быть толмачом (переводчиком), переводить с иностранного языка.
        Стр. 463. Тертичники — напильники.
        Стр. 465. Джихангир — покоритель вселенной.
        Стр. 468. Бела IV (1206 -1270) — венгерский король с 1235г., сын короля Андрея II; в 1241г., во время нашествия татаро-монголов, бежал в Австрию; поддерживал союз с Даниилом Галицким в 1246 -1264гг.
        Стр. 478. То было в лето шесть тысяч семьсот сорок восьмое… — Когда-то на Руси было старое летосчисление. Позже установили новое, которым мы и теперь пользуемся. Речь идет о битве Александра Невского на реке Неве 15 июля 1240г. со шведскими рыцарями (согласно старому календарю — 6748г., следовательно, разница между современным летосчислением и тем, которое было раньше и обозначено в летописях, 5508 лет).
        Стр. 484. Миндовг (Миндаугас; ум. в 1263г.) — великий князь Литовский (ок. конца 1230-х гг. — 1263); объединил литовские земли и подчинил русские города Новгород, Слоним, Вылковыск; в 1244г. предпринял поход против Ливонского ордена; принял католичество в 1251г., короновался, но потом отрекся от него; ок. 1253г. заключил договор с Даниилом Галицким; убит в результате заговора знати.
        Стр. 501. Ярослав Всеволодович (ум. в 1246г.) — князь Владимиро-Суздальский, сын Всеволода Большое Гнездо, отец Александра Невского.
        Стр. 510. Тарханная грамота, или ярлык, выдавалась ханам Золотой Орды отдельным подвластным им князьям. Обладатели этих грамот пользовались льготами.
        Стр. 513. Карпини Джованни да Плано (ок. 1182 — не позже 1252) — итальянский путешественник, монах; в 1245 -1247гг. во главе дипломатической миссии совершил путешествие в Монголию; проехал через Киев, низовья Волги, Среднюю Азию.
        Булла — важный указ либо торжественное послание императора или Папы Римского, скрепляемые металлической печатью, называемой также буллой.
        Стр. 517. Никея (совр. Изник, Турция; осн. в IVв. до н.э.) — город в Малой Азии, в средние века крупнейший торгово-ремесленный и культурный центр Византийской империи, в 1204 -1261гг. столица Никейской империи.
        Стр. 524. Андрей Ярославич (ум. в 1264г.) — князь Владимиро-Суздальский, брат Александра Невского, зять Даниила Галицкого.
        Стр. 527. Пушта — равнинные степные просторы Венгрии.
        Стр. 531. Иннокентий IV (Синибальд Фиески, граф де Лаванья) — Папа Римский в 1243 -1254гг.; противник Гогенштауфенов, в особенности Фридриха II, поддерживал Тевтонский орден в его захватнической политике в Восточной Европе.
        Раб рабов Божьих — титул, который употребляли папы в своих буллах (грамотах).
        Стр. 532…в десятый год нашего понтификата. — Имеется в виду десятый год пребывания Папы Римского Иннокентия IV на папском престоле; данное послание написано 14 мая 1253г.
        Стр. 550. Латеран — резиденция Папы в Риме.
        Стр. 552. Тернава — город а Польше, недалеко от Кракова.
        Хронологическая таблица
        1201 ГОД. У князя Романа Мстиславича Галицко-Волынского родился сын Даниил.
        1211 ГОД. Возведение Даниила боярами на княжение в Галиче.
        1212 ГОД. Изгнание из Галича.
        1221 ГОД. Начало княжения на Волыни.
        1223 ГОД. Участие в битве на р. Калке против татаро-монголов.
        1229 ГОД. Взятие Галича. Завершено объединение волынских земель.
        1230 ГОД. Сдача Галича уграм (венграм) боярами.
        1233 ГОД. Взятие Галича. Захват Галича князем Михаилом Черниговским.
        1237 ГОД. Участие в сражении против Тевтонского ордена.
        1238 ГОД. Взятие Галича, утверждение в нем (передал Волынь брату Васильку Романовичу).
        1239 ГОД. Взятие Киева (оставил наместником воеводу тысяцкого Дмитрия).
        1240 ГОД. Сдача Киева татаро-монголам. Их поход на Волынь и Галич.
        1241 -1245 ГОДЫ. Борьба с боярами и удельными князьями.
        1245 ГОД. Битва под г. Ярославлем на р. Сане, разгром полков венгерских и польских феодалов и галицких бояр. Завершение борьбы за восстановление единства Галицко-Волынской Руси.
        1246 ГОД. Беседы с Плано Карпини о создании церковной унии.
        1254 ГОД. Принятие королевского титула от папской курии.
        1259 -1262 ГОД. Борьба с Золотой Ордой, Литвой, ятвягами и др.
        1264 ГОД. Смерть князя Даниила Галицкого.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к