Загадка песков Эрскин Чайлдерс
Серия исторических романов
Начало двадцатого века, Европа накануне Первой мировой войны. Двое молодых англичан, совершающих на крошечной яхте круиз вдоль берегов Германии, оказываются втянутыми в цепь событий, которые грозят изменить судьбы всего мира. Во многом от них будет зависеть, свершится ли зловещий план кайзера Вильгельма и сохранит ли Англия свою независимость.
Среди читателей, высоко оценивших «Загадку песков», значатся имена сэра Уинстона Черчилля, Грэма Грина и Кена Фоллетта. В2003году роман был включен в британский список ста лучших произведений мировой литературы. По книге сняты полнометражный фильм и телесериал.
Эрскин Чайлдерс
Загадка песков
Сайт издательства www.veche.ruwww.veche.ru(http://www.veche.ru/)
* * *
Об авторе
Английский писатель Эрскин Чайлдерс - человек удивительной и трагической судьбы. Хитросплетения ее занимают многие поколения исследователей, выпустивших в свет более десятка полновесных работ, касающихся биографии автора «Загадки песков». Видный и успешный представитель английского общества, патриот Великобритании, Чайлдерс решил посвятить свою жизнь борьбе за независимость Ирландии от Англии. Уинстон Черчилль в одной из речей назвал его «большим патриотом и государственным деятелем», но затем выразился так: «Никто не причинил простому народу Ирландии столько вреда… как это странное существо, движимое смертельной и злобной ненавистью по отношению к породившей его стране». Английский писатель Джон Бьюкен написал на смерть Чайлдерса иную эпитафию: «Ни одна революция не порождала души благороднее и чище». Где же кроется правда? Доподлинного ответа нет и по сей день.
Роберт Эрскин Чайлдерс (1870 -1922) был сыном известного английского ученого-востоковеда Роберта Цезаря Чайлдерса и ирландки Анны Бартон. Он родился 25июня 1870года в Лондоне. Рано лишившись родителей, воспитывался в Ирландии, у дяди и тети со стороны матери. Получил блестящее образование, закончив Тринити-колледж в Кембридже. С молодых лет Эрскин Чайлдерс увлекался хождением под парусом, чему не помешало даже поступление на государственную службу - с 1895по 1910год он исполнял должность клерка в палате общин английского парламента. В1897году Эрскин вместе с братом Генри предпринимает плавание на маленькой яхте к Фризским островам, расположенным на германском побережье Северного моря. Опыт этого путешествия сильно пригодится ему впоследствии при написании «Загадки песков».
Деятельный по натуре, а также обуреваемый сильным патриотическим чувством, Чайлдерс отправился в 1900году добровольцем на Англо-бурскую войну, в результате чего на свет появился его первый литературный опыт - мемуары «В рядах волонтеров». Книга была встречена тепло, что подвигло автора к написанию полноценного романа. Вышедшая из печати в 1903году «Загадка песков» сразу стала бестселлером, сделав писателя знаменитым, но Чайлдерс не стал развивать успех на литературном поприще. Его влекла политика.
В1904году, во время поездки в Америку, он повстречался с Мэри Олден Осгуд, ставшей вскоре его женой. В супруге он нашел не только подругу жизни, но и единомышленника, разделявшего крепнущую в нем идею борьбы за право народа Ирландии на самоопределение. В1910году Чайлдерс оставляет службу в парламенте и активно включается в движение ирландских патриотов. Отчаянный авантюрист не останавливался не перед чем - так, он на своей яхте перевозил контрабандой в Ирландию из Германии партию закупленных там винтовок. Но начавшаяся в 1914году Первая мировая война изменила все. Эрскин Чайлдерс снова добровольцем поступает на военную службу и получает (по рекомендации Черчилля) ответственную должность в разведывательном отделе английского военно-морского флота. Его вклад в победу над Германией был оценен одной из главных наград Британии - Крестом за выдающиеся заслуги.
Но когда после окончания Первой мировой войны надежды на скорое освобождение Ирландии не оправдались, Чайлдерс с семьей окончательно перебрался в Ирландию и с новой силой включился в борьбу. Она увенчалась успехом, но твердые и бескомпромиссные убеждения Чайлдерса дорого обошлись ему. Молодое правительство охваченной гражданской войной Ирландской республики опасалось Чайлдерса, критиковавшего его по многим пунктам. Обвинив писателя в незаконном ношении оружия, власти стремительно вынесли ему смертный приговор, который и был приведен в исполнение 24ноября 1922года. Этот мужественный человек не дрогнул даже перед лицом смерти. Он пожал руку каждому из расстрельной команды и обратился к ним с советом: «Подойдите на пару шагов поближе, ребята. Так будет проще».
Эрскина Чайлдерса чтут в Ирландии как национального героя. В1973году его сын, Эрскин Гамильтон Чайлдерс, был избран президентом Ирландской республики. И уже более ста лет книги Эрскина Чайлдерса переиздаются на многих языках, ими зачитываются миллионы читателей по всем миру.
Александр Яковлев
ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ ЭРСКИНА ЧАЙЛДЕРСА
«В рядах волонтеров» (In the Ranks of the C.I.V, 1900)
«Загадка песков» (The Riddle of the Sands, 1903)
«Война и армия “белой кости”» (War and the Arme Blanche, 1910)
Предисловие
Несколько слов о том, как появилась эта книга.
В октябре прошлого, 1902года один приятель - назовем его Каррузерс - заглянул в мое скромное жилище и, заручившись обещанием хранить тайну, поведал все как есть о том, что описано на страницах этой книги. Ранее об этом происшествии мне было известно не более, чем остальным нашим знакомым. Мы знали только то, что во время недавнего круиза на яхте в компании с неким мистером Дэвисом, Каррузерс оказался участником событий, которые стали причиной довольно ощутимых перемен в его характере и взглядах на жизнь.
Завершая рассказ, который не только совпал с темой моих интересов, но и сам по себе произвел на меня сильное впечатление, Каррузерс добавил, что важные сведения, добытые в ходе этого круиза, были незамедлительно переданы в компетентные органы. Последние, выразив поначалу явное недоверие, причиной коему, возможно, была прискорбная бесполезность их собственных секретных служб, приняли все же, как полагает Каррузерс, необходимые меры, способные предотвратить серьезную опасность, грозящую нашей стране. Я осторожно говорю «полагает», ибо, хотя угрозы удалось до поры избежать, у властей не возникло потребности вдевать ногу в стремя - выведанный секрет имел такое свойство, что и одной тени подозрения было достаточно для расстройства всего замысла.
Как бы то ни было, ничего до поры не произошло, и по причинам личного свойства, о которых читатель узнает далее, Каррузерс и мистер Дэвис искренне желали оставить все как есть.
Но ход событий заставил их пересмотреть решение. Создается впечатление, что сведения, с таким трудом и риском добытые ими в Германии и своевременно переданные нашему правительству, оказали на британскую политику не более чем мимолетный эффект. Вынужденные прийти к заключению, что безопасность страны весьма запущена, два друга задумали придать факты огласке. Именно поэтому Каррузерс обратился ко мне за советом. Загвоздка была в том, что в деле оказался замешан некий англичанин из благородной фамилии, весьма себя скомпрометировавший, и если не проявить должной деликатности, то люди, совершенно не повинные (а особенно одна юная леди), могли серьезно пострадать, будь их личности установлены. И без того уже неприятные слухи, содержащие в себе гран правды и тонны лжи, ходили вокруг да около.
Взвесив обе чаши весов, я однозначно высказался в пользу публикации. По моему мнению, подойдя с умом, можно было нейтрализовать угрозу личной репутации, тогда как с точки зрения общественных интересов придание делу широкой огласки не могло принести ничего, кроме пользы. Итак, публикация была предрешена. Следующим моментом стало то, что Каррузерс при поддержке мистера Дэвиса, выступал за простое изложение голых фактов, лишенное живых человеческих эмоций. Я решительно воспротивился этому. Во-первых, потому, что это лишь подстегнет, а не обуздает циркулирующих слухов. Во-вторых, изложенная в таком виде история покажется неубедительной и тем самым не достигнет поставленной цели. Люди и события связаны неразрывно: умолчите, опустите детали или говорите недомолвками, и у читателя создастся впечатление, что он имеет дело с банальной мистификацией. Поэтому я не сдавался, побуждая сделать рассказ насколько возможно обстоятельным и развернутым, откровенным и честным, способным заинтересовать и привлечь широкий круг читателей. Даже анонимность тут нежелательна. Однако без некоторых предосторожностей было не
обойтись.
Короче говоря, друзья обратились ко мне за помощью и тотчас получили ее. Договорились о том, что я буду готовить книгу; что Каррузерс передаст мне свой дневник и изложит в мельчайших подробностях собственное видение всех фаз «расследования», как они его называли; что мистер Дэвис снабдит меня картами, схемами, а равно рассказом; ичто история будет написана от первого лица со всеми ее причудами и заблуждениями, с темными и светлыми сторонами, в общем, так, как есть. За исключением следующих нескольких оговорок: год действия будет изменен, имена заменены на вымышленные и по моему настоянию придется пойти на незначительные отступления от истины, чтобы помешать идентифицировать персонажей-англичан.
Учтите, что люди эти живут сейчас среди нас, и если вам встретится отрывок, написанный пером нетвердым и уклончивым, не судите строго редактора текста, который предпочитает сказать мало, нежели сказать слишком много и бросить тень на репутацию личностей как известных, так и не очень.
Э.Ч.
Март 1903г.
Примечание:
Карты и схемы позаимствованы из атласов британского и германского адмиралтейств. Не относящиеся к делу детали опущены.
Глава I
Письмо
Мне доводилось читать о людях, которые, будучи вынуждены жить долгое время в полном одиночестве, брали за правило неизменно одеваться к обеду, дабы сохранить самоуважение и не дать себе скатиться в варварство. Именно такое чувство, подхлестнутое критическим отношением к себе, владело мной в семь часов вечера двадцать третьего сентября минувшего года, когда я облачался в парадный костюм в своей квартире на Пэлл-Мэлл. Полагаю, ссылка на время и место говорят в мою пользу: какой-нибудь чиновничек в далекой Бирме является чаще всего человеком с притупленными чувствами и грубоватым складом ума да и в любом случае живет среди дикарей, тогда как меня - юношу светского и модного, знакомого с правильными людьми, состоящего в правильных клубах, делающего многообещающую карьеру в Форин-оффис[1 - Форин-оффис - министерство иностранных дел Великобритании.(Здесь и далее, за исключением оговоренных случаев, примечания переводчика.)], вполне стоит извинить за жалобы на то, что его обрекают на такое мученичество. Чего еще можно ожидать, когда джентльмена, так строго следующего расписанию высшего общества, запирают
в границах Лондона в сентябре? Я назвал это мученичеством, но на самом деле это стократ хуже. Ведь всякому известно, что ощущать себя мучеником в какой-то степени приятно, но я-то давно миновал эту стадию. Ею я сполна насладился в середине августа, когда связь с обществом еще крепка и эмоции переполняют. Так было, когда я узнал, что пропущу вечеринку в Морвен-Лодж. Леди Эшли лично сообщила об этом, отвечая на мое письмо, в котором я излагал, до крайности косноязычно, причины, по которым вынужден оставаться в конторе.
«Нам известно, как вы должны быть сейчас заняты, - писала она. - Надеемся, что вы не перетрудитесь. Всем нам будет очень вас не хватать».
Один за другим друзья «ускользали» навстречу развлечениям и свежему воздуху, обещая писать и сыпля соболезнованиями. И всякий раз, когда очередная крыса покидала тонущий корабль, я мрачно упивался своим несчастьем. Первую неделю или две я положительно наслаждался им, пока наконец мир мой не опустел, продуваемый насквозь всеми четырьмя ветрами.
Я принялся делать вид, что интересуюсь жизнью оставшихся пяти миллионов жителей столицы, и сочинил несколько остроумных, исполненных дешевой сатиры писем, исподволь вопиющих об унылости моего положения, но указывающих на то, что автор придерживается достаточно широких взглядов, дабы не скучать, наблюдая за сценками, характерами и поведением лондонцев во время мертвого сезона. Я даже старался по совету знакомых чем-то заняться. Хотя статус мученика требует держаться в стороне ото всех, я обнаружил, что существует прослойка несчастных, которые не намерены мириться со скукой и находят себе развлечения. Имеются в виду речные прогулки и прочее, чем можно заняться в часы после работы. Но реки я вообще не люблю за шумную вульгарность лиц, на ней отдыхающих, а сильнее всего в это время года. Поэтому я распрощался с любителями свежего воздуха и отклонил предложение Х. снять коттедж на берегу и ездить оттуда в контору каждое утро. Пару выходных я провел у Кейтсби в Кенте, но не слишком огорчился, когда те покинули дом и уехали за границу, поскольку понимал, что такая полумера меня не спасет. Так же как и
пристрастие к ироническому наблюдению за жизнью. Мимолетная жажда испытать щекочущие нервы приключения в духе «Новых арабских ночей»[2 - Имеется в виду сборник Роберта Луиса Стивенсона о похождениях принца Флоризеля.], разделяемая, осмелюсь утверждать, многими из нас, влекла меня несколько вечеров подряд в темные дебри Сохо, а затем даже далее, в восточные пределы Лондона. Однако она совершенно иссякла в одну скучную субботнюю ночь после часа, проведенного в душной атмосфере дешевого мюзик-холла на Рэтклифф-Хайвей. Я сидел рядом с дородной дамой, страдавшей от жары и то и дело освежавшей себя и ребенка глотком тепловатого портера.
К началу сентября я бросил все потуги и целиком погрузился в скучный, но достойный джентльмена круговорот: контора, клуб, квартира. Вот тут-то и началось самое тяжкое испытание, ибо передо мной забрезжила неприятная истина: свет, без которого я обойтись никак не мог, вполне способен обойтись без меня. Очень любезно со стороны леди Эшли было заверить, что всем меня сильно не хватает. Зато письмо Ф., одного из членов собравшегося в имении общества, написанное «в спешке, потому как мы вот-вот уходим на охоту», и ставшее запоздавшим ответом на одно из остроумнейших моих посланий, убедило вашего покорного слугу, что отсутствие его вряд ли замечено даже со стороны той, кого подразумевала леди Эшли, намеренно выделяя слово в строке «всем нам будет очень вас не хватать». Стрела, не менее жалящая, пусть даже проникшая не столь глубоко, прилетела со стороны моей кузины Несты. Та писала: «Как ужасно, что ты вынужден оставаться в Лондоне, но для тебя должно служить огромным утешением (зловредная маленькая стерва!) иметь такую интересную и важную работу». Вот расплата за невинную иллюзию, насаждаемую мной в
умах родных и знакомых, а особенно среди преданных и обожающих девиц, которых я водил обедать в последние два сезона, за заблуждение, в котором мне почти удалось убедить даже самого себя. А ведь суровая правда в том, что работа моя вовсе не интересная и не важная. Суть ее вот в чем: покуривая сигарету, я сообщаю посетителям, что мистера такого-то нет на месте и будет он не раньше первого октября, затем с двенадцати до двух ухожу на ланч и лишь в редкие моменты готовлю precis[3 - Резюме, конспекты (фр.).] по не слишком значимым секретным докладам. Закончив работу, я засовываю итоговую папку в стальной несгораемый шкаф. Мою жизнь как скромного чиновника омрачало не какое-нибудь облако на своде международной политики, хотя таковое, надо признать, имелось. Нет, меня страшила прихоть одной влиятельной персоны, способной напрочь расстроить планы подчиненных на выходные. Тем более что эта персона питала болезненное пристрастие торчать в самые жаркие дни в Уайтхолле.
Только одного недоставало, чтобы переполнить чашу моих страданий. И именно я осознал тем самым вечером, с которого начинаю свой рассказ. Еще всего два дня в этом умершем и разлагающемся городе, и рабство мое закончится. Но увы - о злейшая из ироний! - мне некуда отправиться! Увеселения в Морвен-Лодж подходят к завершению. Ужасные слухи о некоей помолвке, ставшей отравленным плодом сих увеселений, с мучительной ясностью говорили о том, что никто по мне и не скучал вовсе. Во мне креп тот предельной степени цинизм, который рождается от унизительного поражения. Приглашения на более позднюю дату, которые в июле я пренебрежительно отклонил, теперь призраками витали вокруг, насмехаясь надо мной. Среди них имелось по меньшей мере одно, которое стоило возобновить, но ни в случае с ним, ни с другими не получалось обойтись без усилий. Но бывают моменты, когда разница между необходимостью набиваться самому или сдаться уговорам ревностно бьющихся за гостя хозяек кажется слишком сокрушительной. Собственная моя родня отправилась в Экс, лечить батюшкину подагру, и присоединиться к ним было бы просто вопиющим a
pis aller[4 - Выражение, означающее в переводе с французского «за неимением лучшего согласиться на худшее».]. К тому же вскоре мои собирались вернуться в наш дом в Йоркшире, а нет пророка в отечестве своем. Короче говоря, я находился на грани полного уныния.
Привычное шарканье на лестнице предупредило меня, что скоро раздастся стук и войдет Уизерс. Одной из вещей, переставшей некоторое время назад забавлять меня, была соответствующая сезону небрежность манер слуг в апартаментах, где я снимал квартиру. Уизерс сунул мне письмо с немецкой почтовой маркой и пометкой «срочно». Я как раз закончил одеваться и брал деньги и перчатки. Прилив любопытства заставил меня сесть и распечатать конверт. В углу на оборотной его стороне было начертано: «Прости, но требуется еще кое-что - пара стяжных болтов от Кэри и Нилсона, диаметром 13/8дюйма, оцинкованные». Вот само письмо:
Яхта «Дульчибелла»,
Шлезвиг-Гольштейн, Фленсбург, 21сентября
Дорогой Каррузерс!
Осмелюсь предположить, ты удивлен этой весточкой от меня, поскольку прошла уже вечность с последней нашей встречи. Более чем вероятно, что предложение, которое я намереваюсь сделать, не устроит тебя, ведь мне ничего не известно о твоих планах, а если ты в городе, то наверняка уже впрягаешься в работу и не сможешь уехать. Поэтому пишу просто наудачу и хочу спросить, нет ли у тебя желания присоединиться ко мне ради небольшой прогулки на яхте и, надеюсь, охоты на уток. Знаю, насколько хорошо ты стреляешь, да и яхтинг, помнится, тоже не чужд тебе, хотя не берусь утверждать. Эта часть Балтики, шлезвигские фиорды, - превосходное место для круиза, виды - просто первый сорт, да и уток скоро ожидается в изобилии, если довольно похолодает.
Я прибыл сюда через Голландию и Фризские острова, отправившись в начале августа. Мой товарищ вынужден был покинуть меня, и мне до зарезу нужен другой, поскольку я не намерен долго здесь болтаться. Нет нужды говорить, как обрадует меня твой приезд. Если согласен, телеграфируй на местное почтовое отделение. Самый удобный маршрут, полагаю, проходит через Флиссинген и далее на Гамбург. Я тут занят небольшим ремонтом и очень рассчитываю покончить с ним к прибытию твоего поезда. Возьми ружье и достаточное количество дроби четвертого калибра; если не составит труда, загляни к Ланкастеру, купи дробовик для меня. Запасись непромокаемыми вещами - лучше всего из разряда одиннадцатишиллинговых: куртка и брюки, и никаких «модных штучек для яхтинга»! Если рисуешь, прихвати все нужное. Помнится, ты владеешь немецким как родным, и это здорово поможет. Прости за обилие указаний, но у меня такое чувство, что мне повезет и ты приедешь. Кстати, надеюсь, и ты и Ф.О. - оба процветаете. До свидания.
Искренне твой,
Артур Г. Дэвис.
Не мог бы ты захватить для меня призматический компас и фунт рейвенской табачной смеси?
Это письмо ознаменовало новую эпоху в моей жизни. Я совершенно не догадывался об этом, когда сунул его в карман и зашагал по voie douloureuse[5 - Французское выражение, означающее «путь страданий», «путь на Голгофу».], которой каждый вечер следовал в клуб. Теперь на Пэлл-Мэлл не было ни малейших шансов обменяться вежливым приветствием с хорошим знакомым. Встречались только задержавшиеся на прогулке гувернантки, одной рукой катящие коляску, а другой тащившие перепачканных сопротивляющихся детей; провинциального вида зеваки, старающиеся разыскать в своем путеводителе те ли иные овеянные историей руины; полисмены да строители с тачками. Клуб, разумеется, был чужой, оба мои оказались закрыты на уборку - совпадение, экспромтом подготовленное Провидением. Клуб, который предлагают взамен в таких случаях, всегда раздражает чужеродностью и отсутствием комфорта. Немногочисленные его посетители выглядели странно и были чудно одеты, и в голову лезла мысль: ачто они вообще тут забыли? Любимой еженедельной газеты тут нет, еда отвратительная, вентиляция - вовсе издевка.
Все злосчастья разом обрушились на меня тем вечером. И тем не менее я с удивлением обнаружил, что какой-то слабый огонек согревает мою душу - надежда совершенно беспочвенная, насколько можно судить. Ну что толку от этого письма Дэвиса? Ходить на яхте по Балтике в конце сентября! От одной идеи у меня пробегали мурашки. Регата в Каусе в приятном обществе и с дорогими отелями - это замечательно. Августовский круиз на паровой яхте во французских водах или у гористых шотландских берегов - тоже недурно. Но какой яхтинг может быть там? За долгие годы могло случиться всякое, но, насколько я был осведомлен о средствах Дэвиса, роскошь была ему не по карману. Это навело на мысль о нем самом. Познакомились мы в Оксфорде - он не входил в мой ближний круг, но оказался отличным однокашником, и я частенько пересекался с ним. Мне он полюбился за энергию, соединенную с простотой и скромностью, хотя, признаться, завидовать ему никто не собирался. Если честно, Дэвис мне нравился, как в этот богатый на встречи период нам нравятся люди, с которыми после мы никогда не будем поддерживать отношений. Мы одновременно
закончили университет, три года тому назад, после чего я уехал на два года во Францию и Германию, учить языки, а он провалил экзамен на чин в Индийской гражданской службе и отправился в контору солиситора[6 - Солиситор - младшая категория адвокатов в английской судебной системе.]. Мы виделись с ним лишь изредка, однако Дэвис, вынужден признать, всегда старался поддерживать знакомство. Но правда в том, что само течение жизни разводило нас. Меня ждала блестящая карьера, и в нечастые наши встречи я не находил ничего общего, что сохранилось бы между нами. Он не знал никого из моих друзей, одевался немодно, и я находил его скучным. У меня Дэвис всегда ассоциировался с лодками и морем, но никогда с яхтингом в моем понимании этого слова. В колледжские годы он едва не уговорил меня провести штормовую неделю в открытой шлюпке, которую нанял, чтобы поплавать среди каких-то отмелей на восточном побережье.
Вот, собственно, и все, думал я по мере того, как траурный ужин шел своим чередом. Но, поглощая entree[7 - Закуска (фр.).], я поймал себя на мысли, что совсем недавно слышал какую-то молву, касающуюся Дэвиса. Дойдя до десерта, я, поразмыслив обо всем, пришел к выводу, что идея не стоит выеденного яйца - так же, по совести, как и поданное блюдо. После крушения всех приятных планов и разочарования в подвиге мученичества всерьез рассматривать предложение провести октябрь, замерзая на ветрах Балтики в обществе существа, навевающего скуку?! Однако, потягивая сигару в карикатурной роскоши пустой курительной, я снова вспомнил о письме. А не кроется ли в нем чего? Никаких альтернатив все равно не предвидится. А похоронить себя на Балтике в это негостеприимное время года - не будет ли это последним трагическим штрихом, увенчивающим мои несчастья?
Я снова вытащил письмо и пробежал через яростное стаккато[8 - Музыкальный термин, означающий «коротко, отрывисто» (ит.).] фраз, делая вид, что не замечаю дыхания свежего воздуха, энергии и искренней дружбы, которыми повеяло в этой душной комнате от простого листка бумаги.
При тщательном прочтении в глаза бросилась масса тревожных несоответствий. «Виды - первый сорт…» А как же равноденственные шторма и октябрьские туманы? Любой здравомыслящий капитан в это время уже распускает команду. «Ожидаются утки…» Расплывчато, очень расплывчато. «Если довольно похолодает…» Холод и прогулка на яхте выглядели довольно жутковатым союзом. Товарищ покинул его… По какой причине? «Никаких модных штучек для яхтинга…» А почему нет? Что до размеров яхты, удобств, экипажа - все великодушно опущено. Столько пугающих белых пятен. И с какой стати ему, черт побери, понадобился призматический компас?
Я пролистал пару журналов, перекинулся в карты с одним любезным стариканом, слишком назойливым, чтобы отказать ему в партии, и отправился домой, совершенно не подозревая, что милостивое Провидение уже спешит мне на помощь. И стоит признать, я не только не радовался, но, скорее, ворчал на любую попытку проявить эту милость.
Глава II
«Дульчибелла»
То, что два дня спустя я прогуливался по палубе флиссингенского парохода с билетом до Гамбурга в кармане, может показаться нелогичным исходом, но вы не станете сильно удивляться, если проникните в ход моих мыслей. Вам может прийти в голову, что мною двигало стремление свершить акт жестокого самоистязания, слухи о котором дойдут до знакомых и вызовут запоздалые угрызения совести, а я тем временем буду предаваться скромным утехам и радостям.
Говоря по правде, сидя за завтраком на следующее утро после получения письма, я все еще ощущал ту охватившую меня накануне необъяснимую легкость, но достаточно овладел собой, чтобы взвесить все за и против. Весомый аргументом «за», не принятый в расчет прежде, заключался в том, что присоединиться к Дэвису окажется с моей стороны поступком благородным - ему нужен товарищ, и он действительно нуждается во мне. Я буквально уцепился за это соображение. Оно послужило прекрасным оправданием, когда по прибытии в офис я принялся освежать в памяти «Континентальный путеводитель Брэдшоу», приказал Картеру, своему подручному, раскатать огромную настенную карту Германии и найти для меня Фленсбург. Последний подвиг был не обязателен, но Картеру тоже хотелось чем-то заняться, да и сдержанное недоумение его выглядело забавным. С большей частью изображенного на карте я был знаком довольно неплохо - годы, проведенные в Германии, оказались потрачены не зря. Народ, история, развитие и будущее этой страны живо интересовали меня, и я до сих пор поддерживал отношения с друзьями в Дрездене и Берлине. Название «Фленсбург»
навевало воспоминания о датско-прусской войне 1864года[9 - В результате датско-прусской войны 1864 года Пруссия отторгла у Дании провинции Шлезвиг и Гольштейн, положив начало своей территориальной экспансии.]. К моменту, когда изыскания Картера завершились успехом, я уже забыл про данное ему поручение и взвешивал в уме, сможет ли перспектива увидеть что-либо интересное в этом прекрасном, судя по отзывам, районе Шлезвиг-Гольштейна перевесить столь малопривлекательный способ знакомства с краем в такое позднее время года, да еще в сомнительной компании? И это не говоря о прочих аргументах, которые я холил и лелеял в душе как доказательства отчаянности своего положения. Стоит ли все-таки ехать? Решение качалось на весах, и, полагаю, возвращение из Швейцарии К., вызывающе загорелого, стало последним аргументом.
-Привет, Каррузерс, ты еще здесь? - приветствовал он меня. - Думал, ты укатил уже сто лет назад. А ты везунчик, что уезжаешь сейчас - самое время для прогулок и первых фазанов. Ну и жара тут у вас! Картер, принесите-ка «Брэдшоу»!
Удивительная книга этот «Брэдшоу» - руки волей-неволей сами тянутся к нему, словно к ружью и шомполу в охотничий сезон.
Ко времени ланча последние сомнения испарились, и я вручил Картеру телеграмму для Дэвиса на почтовое отделение во Фленсбурге: «Спасибо. Ожидай 9:34пополудни 26-го». Три часа спустя пришел ответ: «Очень рад. Прошу, привези риппингилловскую плиту №3». Сбивающее с толку и тревожное указание, от которого меня вопреки «горячей» сущности предмета пробила дрожь.
И в самом деле, решимость моя неуклонно таяла. Она поколебалась вечером, когда я достал ружье и представил хлопоты, связанные с его перевозкой. Потом поколебалась снова при мысли о списке разнообразных поручений, щедро разбросанных по письму Дэвиса. Исполнение оных превращало меня в деятельное орудие, тогда как я готовил себе роль разочарованного изгнанника или по меньшей мере пассивного союзника. Так или иначе, сразу после ухода из офиса я мужественно взялся за дело.
Зайдя к Ланкастеру, я заказал ружье для Дэвиса. Приняли меня прохладно и вручили изрядный счет, который до момента встречи с приятелем приходилось списать на свои расходы. Распорядившись доставить дробовик и дробь-«четверку» всвои апартаменты, я купил рейвенскую смесь, смутно предчувствуя, что мне в очередной раз придется не ради себя самого заняться контрабандой. После стал ломать голову, где найти фирму «Кэри и Нилсон». Дэвис говорил о ней так, будто та известна не менее Английского банка или Пассажа, а не специализируется на «стяжных болтах», что бы ни крылось за этим названием. Звучало оно, впрочем, важно и побуждало разыскать эти предметы любой ценой. В моем представлении они связывались с «небольшим ремонтом» ипробуждали дополнительные опасения. ВПассаже я поинтересовался насчет «риппингилловской плиты №3» ибыл удостоен зрелища громоздкого и неуклюжего скобяного изделия, работающего на залитом в две вместительные емкости керосине и распространяющего зловещий аромат горячего масла. Убежденный в сокрушительной эффективности устройства, я скрепя сердце заплатил за него, но поймал себя на мысли:
какие бытовые нужды могли заставить заказать эту штуковину, да еще мимоходом, в виде приписки к телеграмме? В отделе товаров для яхт я спросил стяжные болты, но получил ответ, что их нет в наличии. Зато, мол, они наверняка есть у «Кэри и Нилсона»: их магазин в Майнериз, на востоке Лондона. Это означало путешествие почти столь же продолжительное, как до Фленсбурга, только в два раза более утомительное. Сообразив, что магазин уже вот-вот закроется и мне не успеть, я, утомленный проделанной работой, вернулся домой в кэбе. Потом, забыв одеться к обеду - само по себе эпохальное событие! - ваш покорный слуга распорядился принести жаркое из расположенной на первом этаже кухни и провел остаток вечера за сборами и отправкой писем, пребывая в мрачной сосредоточенности человека, приводящего в порядок свои дела.
Так прошла та последняя душная ночь. Изумленный Уизерс застал меня завтракающим в восемь утра, а в 9.30я уже разглядывал стяжные болты и приходил в себя после адского вояжа по подземке до Олдгейта. Я особо упирал на 3/8дюйма и оцинковку и получил товар с заверением в его качестве, но не составив представления о назначении оного. За одиннадцатишиллинговыми непромокающими костюмами меня направили в некий жуткого вида вертеп на задворках, который, по словам продавца, он всегда всем рекомендует. Там меня встретил грязный, увешанный побрякушками еврей, предложивший (по стартовой цене в восемнадцать шиллингов) два вонючих оранжевых балахона, отдаленно напоминающих очертания человеческой фигуры. Смрад от них исходил такой, что я поспешил капитулировать на четырнадцати и опрометью кинулся в офис (время подходило к одиннадцати) с двумя непрезентабельными свертками в коричневой упаковочной бумаге. Аромат в конторе распространился такой, что Картер настоятельно поинтересовался, не желаю ли я переслать поклажу в свою квартиру, а К. стал пытать насчет плана предстоящей поездки. Но я не собирался просвещать К.,
так как знал: комментарии его либо окажутся раздражающе завистливыми, либо заденут так или иначе мою гордость.
В последний момент я вспомнил про призматический компас и телеграфировал в Майнериз просьбу доставить его ко мне на дом, чувствуя облегчение при мысли, что могу таким образом избегнуть перекрестного допроса на предмет размеров и качеств.
Ответ гласил: «Нет в продаже. Спросите у изготовителя геодезических приборов». Ответ одновременно озадачивающий и обнадеживающий, поскольку из всех запросов Дэвиса призматический компас беспокоил меня сильнее всего. Открытие, что ему понадобился геодезический инструмент, порождало не меньше загадок. В тот день я сдал последние резюме и отчеты - прокрустово ложе, под которое растягиваются и ужимаются непокорные факты, - и распрощался с благодушным и снисходительным М., исполняющим обязанности моего начальника, который искренне пожелал мне приятного отпуска.
В семь я взирал на кэб, навьюченный моими собственными пожитками и коллекцией громоздких и нелепых предметов, ставших результатом недавних покупок. Повторная девиация треклятого призматического компаса - я в итоге faute de mieux[10 - За неимением лучшего (фр.)], купил подержанный в одной из безвкусных лавчонок неподалеку от вокзала Виктория, которые выглядят как ювелирный магазин, а на самом деле являются ломбардами, - едва не заставила меня пропустить мой поезд. Однако в 8.30я отряхнул со своих ног лондонскую пыль, а в 10.30, как уже говорилось, мерил шагами палубу флиссингенского пароходика на пути к идиотскому отпуску на далеком Балтийском море.
Западный ветер, прохладный после полуденной грозы, подгонял корабль, скользивший по спокойному фарватеру[11 - Основную часть морских терминов см. вконце книги.] эстуария[12 - Эстуарий - однорукавное воронкообразное устье реки, впадающей в море или океан.] Темзы. Мы миновали цепочку светящихся плавучих маяков, охраняющих морские дороги к столице империи, словно часовые покой спящей армии, и скользнули в темный простор Северного моря. Ярко сияли звезды, пьянящие ароматы с утесов Кента робко вливались в присущие пароходу резкие запахи - летняя погода не спешила прощаться. Природа, видимо, решила не принимать участия в моей епитимье и лишь свысока посмеивалась над надуманными страданиями. Необоримое ощущение мира и покоя, соединенное с восхитительным чувством физического пробуждения, которое охватывает нервического горожанина, оставившего позади духоту и рутину мегаполиса, вопреки желанию прочно завладело мной. Поддаваясь этому влиянию, я делал циничные прикидки. Если погода удержится, я могу провести в обществе Дэвиса пару не таких уж скверных недель. Если нет, что скорее всего, то мне легко будет
отказаться под этим предлогом от погони за гипотетическими утками. В последнем случае железная логика фактов неизбежно вынудит его поставить яхту на прикол - не взбредет же Дэвису на ум плыть домой своим ходом в такое время года! Потом я могу воспользоваться удобно подвернувшимся шансом и провести некоторое время в Дрездене или еще где-нибудь. Разработав столь удобную программу, я решил претворять ее в жизнь.
Из Флиссингена на восток до Гамбурга, оттуда на север во Фленсбург - вот вкратце содержание следующего утомительного дня моего путешествия. Дамбы, ветряные мельницы, зеркальные каналы, покрытые стерней поля и шумные города; кнаступлению сумерек мы оказались в тихом, плоском, как стол, краю. Поезд катил неспешно от одной маленькой станции к другой, и в десять вечера, усталый и разморенный, я уже стоял на платформе Фленсбурга, обмениваясь приветствиями с Дэвисом.
-Жутко любезно с твоей стороны было приехать.
-Пустяки. Здорово, что ты пригласил меня.
Оба мы чувствовали себя не совсем в своей тарелке. Даже в тусклом свете газовых фонарей я подметил, насколько его обличье отличается от моих представлений о яхтсмене: никаких тебе белых штанов и аккуратной синей куртки. А где украшенная блестящей кокардой фуражка, где легкая вальяжность, так непринужденно превращающая неопытного салагу в лихого морского волка? Зная, что у меня эта шикарная форма, новая, с иголочки, лежит в чемодане, я ощутил странный укол совести. На нем были потрепанный норфолкский пиджак, заляпанные грязью сапоги, серые (или, быть может, некогда белые?) фланелевые брюки и простая твидовая кепка. Протянутая мне рука оказалась мозолистой и заляпанной вроде как краской, другая, в которой он держал пакет, была замотана бинтом, давно требующим замены. Это был миг, когда мы изучали друг друга. Он подверг меня застенчивому, торопливому осмотру, словно ища знакомые черты; во взгляде его читалось нечто вроде беспокойства и быть может - надо же! - нечто вроде восхищения. Лицо приятеля казалось одновременно знакомым и незнакомым: те же добрые голубые глаза, открытые черты, высокий лоб, те
же стремительные импульсивные движения; но что-то в нем переменилось. Однако неловкий момент первой встречи был краток, да и свет не слишком хорош. Зашагав по платформе, нагруженные моим багажом, мы принялись болтать на отвлеченные темы.
-Боюсь, я представляю не слишком приглядное зрелище, - со смехом заявил он. - Но тут уж ничего не изменишь. Весь день занимался покраской, только что закончил. Надеюсь, завтра будет ветер - последнее время стоял безнадежный штиль. Однако вещей же ты с собой притащил - целую уйму!
Вот вам и благодарность за все мои экспедиции на окраины Лондона.
-Кто-то надавал мне кучу поручений!
-Ну, я же не настаивал, - рассеянно заметил Дэвис. - Но спасибо, что все привез. Тут, как понимаю, плита. Это, судя по весу, патроны. Стяжные болты, надеюсь, не забыл? Без них, конечно, можно обойтись… - Я безучастно кивнул, чувствуя себя немного задетым. - Но они проще тросовых талрепов, а здесь их не достать. Этот чемодан… - протянул он, окидывая поклажу озабоченным взглядом. - А, ладно, рискнем! Ты не мог бы обойтись одним «гладстоном»? Дело в том, понимаешь, что ялик… Да и люк тоже… - Дэвис терялся в раздумьях. - Ну ничего, попробуем. Кэбов тут, боюсь, нет, но идти недалеко, и носильщик поможет.
Холодок неприятных предчувствий пробежал по спине, когда приятель взвалил на плечо мой «гладстон» иподхватил свертки.
-А ты разве не захватил никого из своих людей? - промямлил я.
-Людей? - Вид у него был смущенный. - О, наверное, мне стоило сказать тебе, что я не держу наемных матросов - яхта совсем маленькая. Надеюсь, ты не рассчитывал на роскошь? Некоторое время я управлялся один. От матроса толку не будет никакого, одно неудобство.
Все эти жуткие истины он выпалил бодрым тоном, вовсе не сгладившим для меня эффекта их осознания. Наши сборы прервались.
-Не поздновато ли возвращаться на борт? - произнес я неживым голосом. Кто-то выключал газовые фонари, а носильщик демонстративно позевывал. - Полагаю, лучше нам остановиться на ночь в отеле.
Повисла напряженная пауза.
-О, разумеется, ты можешь так и поступить, если хочешь, - промолвил Дэвис в явном замешательстве. - Но вряд ли стоит тащить весь этот ворох до гостиницы, а все они, насколько мне известно, в противоположной от гавани стороне, а поутру опять на яхту. На ней вполне удобно, а спать после такого утомительного путешествия ты будешь как убитый.
-Вещи можно оставить здесь, - робко возразил я, - и взять с собой только мою сумку.
-Знаешь, я в любом случае возвращаюсь на борт, - парировал товарищ. - Никогда не ночую на берегу.
Похоже, переговоры наши подошли к вежливому, но решительному концу. Ледяное отчаяние охватило меня и парализовало волю к сопротивлению. Что ж, придется принять худшее, и чем скорее, тем лучше.
-Идем, - буркнул я.
Тяжко нагруженные, мы, спотыкаясь о рельсы и камни, добрели до гавани. Дэвис подвел меня к лестнице, поросшие водорослями ступени которой исчезали в темноте.
-Если ты залезешь в ялик, - сказал он в своей порывистой манере, - я смогу сгрузить тебе вещи.
Я спускался осторожно, держась за мокрый канат, другой конец которого был привязан к крохотной лодочке, и чувствовал, что собираю на брюки и манжеты отвратительную слизь.
-Держись! - жизнерадостно предупредил Дэвис, когда я, ступив одной ногой в воду, едва не шлепнулся.
Кое-как вскарабкавшись в ялик, я стал ждать развития событий.
-Теперь подведи его к стенке причала и привяжи к кольцу, - послышалось сверху, вслед за чем вниз полетел мокрый трос, по пути сбивший с меня кепку.
-Надежно? Подойдет любой узел, - услышал я, возясь с треклятой веревкой.
Затем огромный темный предмет закачался у меня над головой и опустился в ялик. Это был мой чемодан. Положенный поперек, он в аккурат занял всю центральную часть шлюпки.
-Вошел? - донесся взволнованный вопрос с причала.
-В самый раз.
-Отлично!
Цепляясь за скользкую стенку, я старался удержать ялик на месте и поочередно принимал вещи, размещая их, насколько хватало разумения. Ялик тем временем оседал все глубже, а неустойчивая надстройка становилась все выше.
-Лови! - раздался последний приказ сверху, и мне в руки шмякнулся влажный мягкий сверток. - Поосторожнее, там мясо! Теперь возвращайся к трапу!
Я повиновался и вскоре увидел Дэвиса.
-Груза многовато, и сидит он глубоко. Но надеюсь, мы управимся, - заметил мой компаньон. - Садись на корму, а я буду грести.
Я был слишком подавлен, чтобы испытывать любопытство по поводу того, как можно грести со всей этой пирамидой, или даже беспокоиться насчет риска пойти ко дну по дороге. Я занял указанное место, а Дэвис тем временем извлек лежавшие на днище весла, для чего потребовалось несколько рывков, от которых вся конструкция затряслась, заставив ялик опасно закачаться на воде. Как удалось ему занять позицию для гребли, не имею ни малейшего представления, но мы потихоньку вышли на чистую воду. В темноте я едва различал на носу голову Дэвиса. Отчалили мы от места, выглядевшего как вход в узкий залив, и оставили за спиной огни большого города. Слева располагался широкий фронт освещенных причалов, кое-где виднелись смутные очертания пришвартованных пароходов. Миновав последние фонари, мы оказались на более широком водном пространстве. Стал ощущаться ветерок, по обоим берегам вздымались темные холмы.
-Я расположился немного вглубь по фиорду, - пояснил Дэвис. - Терпеть не могу ошиваться в городах, да и хороший плотник здесь нашелся. Ага, вот она! Сгораю от нетерпения узнать, как она тебе понравится!
Я приподнялся. Мы входили в окруженную деревьями бухточку и приближались к огню, мерцавшему на мачте небольшого суденышка, очертания которого постепенно проступали из темноты.
-Подходи осторожно, - предупредил Дэвис, когда мы подплыли к борту.
В один миг он запрыгнул на палубу, закрепил трос и оказался с моей стороны.
-Ты подавай, - распорядился он, - а я буду принимать.
Работенка была не из легких, радовало лишь то, что нести вещи дальше не надо, - слабое утешение, поскольку на горизонте замаячила следующая проблема. Когда пирамида перекочевала на палубу, я перекинул через борт дряблый сверток с мясом - обертка его под воздействием влаги уже выказывала гнусное намерение расползтись - и последовал за ним. В голове смутно всплыла картина последнего моего визита на яхту: безупречный костюм, стремительная гичка, молодцеватые матросы, удобный трап с поручнями и медь, горящая под августовским солнцем, убранные, выскобленные добела палубы и уютные шезлонги под навесом на корме. Какой жуткий контраст с этой полуночной вылазкой с куском сырого мяса в руках и среди дорожных баулов! Горше всего было нарастающее ощущение собственных незначительности и подчиненности, которое никогда не возникало у меня во время прежних прогулок на яхтах.
Дэвис очнулся после очередного приступа задумчивости по поводу моего чемодана.
-Я проведу для тебя экскурсию по внутренним помещениям, а потом мы загрузим вещи и отправимся на боковую.
Он нырнул по трапу вниз, я осторожно последовал за ним. Смешанный аромат керосина, кухни, табака и смолы ударил в ноздри.
-Голову береги, - посоветовал Дэвис, когда я на ощупь вошел в каюту. Он чиркнул спичкой и зажег свечу. - Лучше тебе присесть, так удобнее будет оглядываться.
В этом совете, не исключено, содержалась доля сарказма, поскольку я, настороженно осматриваясь вокруг, скрючился и втянул голову, чтобы не удариться о потолок, казавшийся в неверном свете еще ниже, чем на самом деле, и, видимо, представлял собой забавную фигуру.
-Понимаешь, - подбодрил меня Дэвис, - тут вполне достаточно места, чтобы сидеть не нагибаясь.
Строго говоря, это вряд ли соответствовало истине, но я человек невысокий, а он вообще коротышка.
-Некоторые переживают по поводу места над головой, но мне всегда было наплевать. А это вот швертовый колодец, - пояснил мой приятель, когда я, попытавшись вытянуть ноги, натолкнулся на какой-то острый край.
Саму дьявольскую конструкцию я видеть не мог, поскольку она пряталась под столом, крышка которого, как оказалось, покоилась с одной стороны именно на ней. Как выяснилось, это узкий длинный треугольник, идущий вдоль судна и разделяющий и без того узкое пространство каюты пополам.
-Яхта, понимаешь ли, плоскодонная, и с поднятым швертом осадка у нее незначительная. Этим объясняется и низкое межпалубное пространство. На глубокой воде шверт опускается. Получается, что, так или иначе, ты можешь ходить практически везде.
Мой морской опыт не позволял толком уразуметь сказанное, но то, что я уразумел, звучало не слишком обнадеживающе. Последняя фраза Дэвиса долетела с бака, куда он проник, юркнув, словно кролик в нору, через раздвижную дверь, и хлопотал, ставя чайник на плиту, в которой я опознал сильно постаревшего и побитого жизнью близнеца риппингилловского изделия №3.
-Скоро закипит, - доложил приятель. - И мы приготовим грог.
Глаза мои попривыкли к тусклому свету и смогли обозреть прочую обстановку, описать которую можно буквально в нескольких словах. По бокам каюты размещались два длинных диванчика, упиравшихся в задней части каюты в шкафчики, один из которых был низким, образуя нечто вроде миниатюрного буфета с подвешенной над ним полкой для стаканов. Над диванчиками палуба нависала очень низко, но поднималась до высоты плеча ближе к центру, где небольшая рубка со световым люком создавала немного дополнительного пространства. Сразу за дверью размещался компактный умывальник. Вдоль обеих стен шли багажные сетки, на которых валялись свертки флагов, карты, головные уборы, коробки для сигар, банки с вареньем и тому подобное. К баковой переборке крепилась книжная полка, забитая томами разных форматов. Некоторые из них были затиснуты вверх ногами, у иных отсутствовали корешки. Пониже книг на стеллаже размещались анероид и хронометр в добротном чехле. Все деревянные части сияли белой краской, и взгляд менее придирчивый, чем мой, вполне мог счесть обстановку не лишенной приятности. К задней переборке было небрежно пришпилено
несколько кодаковских снимков, а прямо над дверью висела фотография юной девушки.
-Сестра, - пояснил Дэвис, который вынырнул из камбуза и перехватил мой взгляд. - Ну, теперь давай спустим наше добро.
Он взбежал по трапу, и вскоре мой чемодан навис черной громадой над люком, и снова начались пыхтение и возня.
-Боюсь, он слишком велик, - донеслось сверху. - Мне жаль, но тебе придется распаковать его на палубе - пустой уж как-нибудь засунем.
Бесконечная череда пакетов образовала пирамиду в тесном пространстве у моих ног, а спина заныла от наклонов и приседаний. Дэвис вернулся и с нескрываемой гордостью провел меня в спальную каюту (другую он величал салоном). Разожженная свеча осветила две узкие и короткие койки, застеленные одеялами, но без простыней. Под ними размещались выдвижные ящики, один из которых Дэвис отвел мне, наивно полагая, что его будет достаточно для моего гардероба.
-Как распакуешься, можешь спустить вещи через световой люк прямо на койку, - объявил он. - Хотя вряд ли тут хватит места для всей твоей поклажи. Я к тому, что не мог бы ты…
-Нет, - отрезал я.
Абсурдность ситуации поразила меня - два человека, скорчившиеся, как мартышки, умудряются спорить.
-Если ты выйдешь, я смогу выйти тоже, - добавил я.
Дэвиса, похоже, уязвило это подобие перебранки, но я протиснулся мимо него, поднялся по трапу, весь кипя от возмущения, и, раскрыв треклятый чемодан, стал при бледном свете луны рыться в его содержимом. Махнув на все рукой и решив, что чем скорее, тем лучше, я спустил часть вещей вниз, торопливо покидал остальные назад - пока Дэвис не обнаружил весь мой гардероб - и застегнул замки. Потом уселся на своего белого монстра и поежился, потому как в воздухе витала осенняя прохлада. Мне пришло в голову, что, если пойдет дождь, все может стать еще хуже. Эта мысль заставила оглядеться вокруг. Миниатюрная бухточка была спокойна, как стекло; звезды в воде и звезды на небе; несколько белых домиков на берегу; огни Фленсбурга на западе, на востоке во мраке терялся, расширяясь, фиорд. Дэвис возился внизу, производя приглушенные звуки: он дергал что-то, толкал, стучал молотком. Время от времени раздавался громкий всплеск - это некие предметы вылетали через люк и падали в море.
Сам не знаю, как это произошло. Возможно, я прочитал нечто трогательное на его лице, выражение которого невольно ассоциировалось у меня с забинтованной рукой. Быть может, это было одно из тех мгновений ясновидения, когда две наши сущности, основная и лучшая ее половина, разделяются, и я смог узреть свой упрямый эгоизм в противовес простой, благородной натуре моего приятеля. Возможно, виной всему атмосфера тайны, окружившая все это предприятие и затмевавшая пустяковые размолвки, тайна, смутно читавшаяся в том, что Дэвис пригласил меня, осознанно проигнорировав факт нашего несходства. А быть может, виной всему были просто звезды и бодрящий прохладный воздух, пробудившие задремавшие во мне, инстинкты молодости и жажды приключений. Не исключено, все вышеперечисленное слилось воедино под воздействием безжалостного чувства самоиронии, шептавшего, что мне вопреки всем ухищрениям грозит опасность выставить себя на посмешище. Так или иначе, в мгновение ока настроение мое переменилось. Ореол мученика исчез, раненое тщеславие умолкло, столь бережно хранимый капитал воображаемого самопожертвования испарился,
не оставив, впрочем, ни малейшего сожаления. В итоге явился модно одетый, но растрепанный молодой человек, сидящий в темноте на мокром от росы чемоданище, по сравнению с которым сама яхта кажется игрушечной. Это был молодой человек, еще не освоившийся в новой для него атмосфере, еще обиженный и сердитый, но уже устыдившийся своего поведения и решивший радоваться жизни.
Я забегаю вперед, конечно, ибо хотя перемена оказалась радикальной, быстрой она не была. Но в любом случае именно там и тогда брала она свое начало.
-Грог готов! - послышалось снизу.
Кое-как спустившись, я, к удивлению своему, обнаружил, что весь хлам волшебным образом исчез и в каюте царит порядок. На столе красовались стаканы и лимоны, а душистый аромат пунша заглушил все прочие запахи. При виде этих приятных перемен я выказал мало радости, но достаточно, чтобы лицо Дэвиса просветлело. Приятель принялся радостно демонстрировать мне отсеки для хранения грузов, хвастаясь «вместительностью» своего плавучего вертепа.
-А вот и твоя плита, - завершил он экскурсию. - А старую я вышвырнул за борт.
Надо заметить, имелась у него маленькая слабость - стремление под малейшим предлогом выкидывать что-нибудь за борт. Позже я пришел к выводу, что без новой плиты можно было вполне обойтись, так же как и без стяжных болтов, но это дало ему прекрасную возможность потешить свое диковинное пристрастие.
Мы покурили и поболтали немного, после чего встала проблема ложиться в кровать. Раз десять стукнувшись головой и коленками, причудливо изогнувшись, я залез в койку и устроился между двумя грубыми одеялами. Дэвис, двигаясь весьма проворно, вскоре улегся тоже.
-Довольно удобно, не правда ли? - спросил он и задул, не вставая, свечу - ловкость маневра говорила о долгой практике.
Лежать было колко, а на подушке обнаружилось мокрое пятно, происхождение которого выяснилось, когда тяжелая капля шлепнулась мне на лоб.
-Надеюсь, палуба не протекает? - поинтересовался я настолько ненавязчиво, насколько мог.
-Чертовски извиняюсь! - возопил Дэвис, выкатываясь из койки. - Видно, роса очень сильная. Вчера я столько конопатил, и надо же, видно, пропустил это место. Сейчас поднимусь и накрою его брезентом.
-А что у тебя с рукой? - зевнув, спросил я, когда приятель вернулся. Любезность его напомнила мне о повязке.
-Ничего страшного, потянул пару дней назад, - последовал ответ. После чего прозвучала совершенно неожиданная реплика: - Рад, что ты привез призматический компас. Без него, конечно, вполне можно обойтись, однако… - Голос глухо зазвучал из-под одеяла. - Вдруг да пригодится.
Глава III
Дэвис
Спал я некрепко, меня беспокоили то затекшая шея, то рука, то сквозняки, проникающие в зазор между одеялами. Когда я достиг стадии полусна-полубодрствования, уже совсем рассвело. Окончательно разбудил меня поток воды, хлынувший вниз через световой люк. Я вскочил, стукнулся головой о переборку и заморгал налитыми свинцом веками.
-Прости, я тут палубу драю. Поднимайся сюда и искупайся. Хорошо спалось? - поинтересовался голос сверху.
-Чудесно, - буркнул я, ступая в лужу, собравшуюся на брезенте.
Потом я поднялся по трапу, нырнул с борта и утопил дурные сны, усталость, уныние и взвинченные нервы на дне самого удивительного фиорда самого удивительного Балтийского моря. Короткий энергичный заплыв, и вот я уже спешу назад, изыскивая возможность взобраться на гладкий черный борт, который, даже будучи низким, оказался скользким и неприступным. Дэвис, в парусиновой рубашке с короткими рукавами и в закатанных до колен фланелевых брюках, кинул мне конец и помог взобраться на палубу, тараторя беспечно про то, что легко делать что-либо, когда знаешь, как и что надо поаккуратнее со свежей краской, и что у него имелся раньше веревочный трап, но он выкинул его за борт, потому как тот постоянно мешался. Когда я поднялся наверх, локти и колени мои, к глубочайшему его расстройству, оказались перемазаны черной краской. Но я, вытираясь полотенцем, думал только о том, что растворил в чистой воде еще толику разочарования и самодовольства.
Облачившись в штаны и свитер, я обвел взором палубу, и глаз мой, неопытный и несмелый, приметил то, что прежде скрывала темнота. Яхта казалась чрезвычайно маленькой (как выяснилось, водоизмещение ее составляло всего семь тонн) и имела чуть более тридцати футов в длину и девять в ширину - очень удобный размер для прогулок по Соленту[13 - Солент - пролив, отделяющий остров Уайт от южного берега Великобритании.] в выходные для любителей подобных забав. Но решение отправиться на таком суденышке из Дувра на Балтику подразумевало под собой такую степень отважной предприимчивости, какую я даже и представить не мог. Затем я обратился к эстетической стороне вопроса. Красота и щеголеватость являются, на мой взгляд, неотъемлемыми свойствами яхт, но при всем желании польстить «Дульчибелле» мне не удавалось подобрать комплимент. Корпус выглядел чересчур низким, а грот-мачта - слишком высокой, крыша каюты казалась неуклюжей, а световые люки печалили взор потемневшим железом и плебейской имитацией под дерево. Вся медяшка, от головки руля до последней мелочовки, была подернута налетом зеленой патины. Палуба вовсе
не блистала молочной белизной, как принято в Каусе, но была неотшлифованной и серой. На швах между досками выступали пятна смолы, на носу виднелись ржавые подтеки. Снасти выглядели плачевно по сравнению с нарядной пенькой, столь радующей взор знатока на фоне голубого июньского неба над Саутси. Не сильно скрашивали картину и многочисленные следы недавнего ремонта. В воздухе витали резкие ароматы краски, лака, свежеструганого дерева, на мачте реял новенький флюгер, можно было заметить пару-другую новых тросов, особенно в такелаже крошечной бизань-мачты, которая и сама-то выглядела недавним приобретением. Но все это лишь подчеркивало общее впечатление простоватости, навевало сравнение с достопочтенной матроной из рабочего люда, попытавшейся принарядиться по моде высших классов, но вскоре махнувшей на эти потуги рукой.
То, что этот ensemble[14 - Единое целое, общность (фр.).] производил впечатление деловитости и солидной надежности, было очевидно даже моему неопытному глазу. Многие из палубных приспособлений выглядели излишне мощными. Якорная цепь словно насмехалась над задачей удерживать подобную кроху, нактоуз, укрывающий компас, имел размеры почти комично громадные и являл собой единственный предмет судовой меди, начищенный до блеска и несущий следы почтительной заботы. Две бухты массивного и надежного троса верпового якоря, располагающиеся прямо позади грот-мачты, довершали впечатление об испытанном в бурях маленьком кораблике. Тут стоит добавить, что в далеком прошлом «Дульчибелла» была спасательной шлюпкой, которую затем не слишком удачно превратили в яхту, добавив кормовой подзор, палубу и необходимый рангоут. Как у всех шлюпок, обшивка у нее была сделана внакрой, в два слоя тикового дерева, что придавало корпусу невероятную прочность, зато по части внешнего вида гибриды всегда проигрывают.
Голод и раздавшийся снизу крик «Чай готов!» побудили меня вернуться в каюту, где обнаружился завтрак, сервированный на устроенном поверх швертового колодца столе. Дэвис гордо восседал во главе, румяный, если говорить о щеках, и закопченный, если о пальцах. Наблюдался некоторый недостаток посуды и приборов, но бекон я расхвалил до небес, причем совершенно искренне, потому как хрустящая корочка и сочные кусочки дали бы сто очков вперед моему лондонскому повару. В самом деле, я от души насладился бы едой, кабы не слишком низкий диван и столик - изгибаться приходилось так, что путь пищи до желудка занимал значительно больше времени, чем обычно, и постоянно хотелось встать и потянуться - удовольствие, чреватое опасностью для целости черепной коробки. Еще мне резануло ухо то, как отзывается Дэвис о свежем молоке и белом хлебе - их он находил невиданной роскошью, вполне допустимой, впрочем, для праздничного банкета в честь дорогого гостя.
-Нельзя же постоянно бегать на берег, - пояснил приятель в ответ на мой осторожный вопрос. - На Фризских островах я дней десять жил на ржаном хлебе.
-Да он, наверное, зачерствел?
-Как подошва, но все равно вкусно. Потом я приспособился печь лепешки. Соды у меня поначалу не было, пришлось использовать в качестве разрыхлителя «Фруктовую соль Ино»[15 - Витаминная смесь по рецепту Джеймса Кроссли Ино, входившая в рацион моряков.], но проку от нее оказалось мало. Что до молока, то всегда есть сгущенка. Надеюсь, ты ничего не имеешь против?
Решив сменить тему, я поинтересовался его планами.
-Немедленно выбираем якорь и идем по фиорду, - последовал ответ.
Мне хотелось выведать все более подробно, но Дэвис уже убежал, и голос его, доносившийся с бака, стал почти неразборчивым из-за стука швабры по палубе и плеска воды. Дальнейшие события развивались с головокружительной скоростью. В робком желании быть полезным я поднялся на палубу, но приятель вряд ли меня вообще замечал - разве как препятствие, возникшее ни с того ни с сего на пути обычной кипучей деятельности. Он, казалось, успевал везде и сразу: выбирал цепь, налегал на фалы, тянул снасти. На мою же долю выпала роль недотепы, хватающегося за работу, которая уже выполнена, - представления мои об управлении яхтами носили слишком расплывчатый и приблизительный характер, чтобы приносить пользу на практике. Вскоре якорь был выбран - что за здоровенный ржавый монстр! - и паруса взметнулись по мачтам. Дэвис мельтешил, скача между румпелем и кливер-шкотами, а «Дульчибелла», изящно поклонившись берегу, направилась к выходу из бухты. Налетавшие с берега порывы поначалу делали ее продвижение неровным, но вскоре мы оказались на просторе фиорда, и устойчивый бриз со стороны Фленсбурга заключил яхту в
дружеские объятия. Она плавно рассекала синеву водной дороги, ставшей прологом пути к новому периоду моей жизни, краткому, но чреватому важными событиями, таящему испытания и опасности как для меня, так и для прочих.
Дэвис постепенно вернулся к привычной своей неторопливости, если не считать промежутков, когда он, закрепив румпель, бросался к какой-нибудь снасти на другом конце судна, действуя с такой скоростью, что все его движения казались одновременными. Один раз он исчез, чтобы через миг снова объявиться на палубе с картой, которую принялся изучать, не отрываясь от руля, ловко управляясь при этом с непокорными складками. Покорно ожидая его возвращения к действительности, я имел достаточно времени, чтобы оглядеться. В этом месте фиорд достигал в ширину около мили. На оставленном нами берегу вздымались высокие холмы, лишенные, однако, угрюмого величия: очертания их были плавными, нижняя часть склонов заросла зелеными лугами и густыми рощами. Виднелся небольшой городок, вокруг которого мостились живописные фермы. Противоположный берег, который я, прислонившись к люку и горько сожалея об отсутствии раскладного стульчика, обозревал в промежуток между планширом и нижней кромкой грота, выглядел более низменным и пустынным, хотя и радовал глаз живописностью и богатством красок. Пространные пастбища медленно
поднимались, уступая место упорядоченным зеленым насаждениям, говорящим о присутствии поблизости крупного имения. Позади нас таял в дымке Фленсбург. Впереди обрисовывались холмы, иные ясно видимые, иные скрытые в тумане и теряющиеся вдали. И наконец, полоска воды, блистающая на расстоянии между склонами, намекала на близость моря, с маленьким заливчиком которого приходилось нам сейчас иметь дело. На всем лежала печать очарования, порождаемого смешением тихого деревенского пейзажа и неспешной человеческой деятельности с веянием части великого океана, омывающего все берега земного шара.
Присутствовало в этой сцене и иное очарование, и объяснялось оно тем, как именно наблюдал я ее: не как изнеженный пассажир «превосходной паровой яхты» или даже «мощной современной шхуны», как выражаются в рекламных объявлениях, но как обитатель крошечного суденышка сомнительной конструкции, лишенного малейших удобств. Оно проложило себе путь до этого далекого фиорда - я не подозревал еще, ценой каких трудов и опасностей, - и принесло единственного обитателя, рассказывающего о своем рискованном круизе с немногословностью и безразличием, будто речь шла о воскресной прогулке по рейду Саутгемптона.
Я обернулся и посмотрел на Дэвиса. Тот бросил карту и сидел, вернее, полулежал на палубе, держа бронзовой от загара рукой румпель, и пристально глядел вперед, лишь иногда обводя взором море и небо. Он все еще казался полностью погруженным в себя, и в течение одной или двух минут я рассматривал его лицо со вниманием, которого не уделял другу никогда за время нашего с ним знакомства. Лицо это всегда казалось мне невыразительным, как, впрочем, и сам Дэвис. Меня всегда немного раздражало не сходившее с его черт выражение открытости и некоторой детскости. Они сохранились и поныне, но теперь шоры упали с моих глаз, позволив подметить и другие качества. В резких линиях подбородка читались твердость вплоть до упорства и храбрость до безрассудства, в глазах появилось нечто взрослое и мудрое. Причудливые переходы от оживленной деятельности к замкнутости, которые отчасти потешали, но, скорее, бесили меня, словно отступили сейчас в тень сосредоточенной сдержанности, не холодной и эгоистичной, но странным образом располагающей благодаря парадоксальной своей искренности. Печать последней читалась во всем его
облике. Тут мне стало не по себе: как я, считавший себя знатоком человеческой натуры, мог допустить такие очевидные ошибки? И сколько их еще будет? С облегчением, нимало не потерявшим от того, что оно осталось невысказанным, в мой ум закралось подозрение, что, как бы мало ни заслуживал я прощения, терпеливая судьба представляет прекрасный шанс загладить хотя бы один просчет. Однако сия капризная особа избрала для этого весьма извилистый путь, не говоря уж о злой иронии, ведь это Дэвис пригласил меня, хотя теперь и не выказывал ни малейшей во мне надобности, а можно сказать, даже выманил меня обманом, прекрасно зная, что я не подхожу для подобной жизни. И все-таки уловки и Дэвис - как-то плохо сочетается вместе.
Не исключено, что за унылый оборот, который приняли мои мысли, стоило винить неудобную позу. Ночной отдых и «утренняя ванна» не слишком подготовили меня к соприкосновению с острыми краями и твердой поверхностью. Тут Дэвис вдруг очнулся.
-Эге, да тебе, наверное, не очень удобно? Дать на что присесть? - С этими словами он переложил руль немного на ветер, выждал миг, словно подсчитывая пульс, бросил быстрый взгляд в ту же сторону, после чего нырнул вниз и через секунду вернулся, таща пару подушек.
От этих роскошеств во мне, как ни парадоксально, пробудились угрызения совести.
-А я могу хоть чем-нибудь помочь?
-О, не переживай, - откликнулся мой товарищ. - Мне казалось, тебе не помешает отдых. Ну разве не здорово идем? Слева по борту виднеется, надо полагать, Эккен. - Он вглядывался в берег через пространство под парусом. - Вон там, где деревья. Не хочешь взглянуть на карту?
И он протянул ее мне. Я не без труда управился с ней, потому как при малейшем ослаблении бдительности лист норовил свернуться в трубочку, словно часовая пружина. Я не дока по части карт, поэтому доверие, выказанное Дэвисом после изрядной порции небрежения, заставило меня занервничать.
-Видишь Фленсбург, да? - спросил приятель. - Мы сейчас здесь. - Он ткнул пальцем в довольно неопределенный район пестрящей значками карты. - С какой стороны надо нам огибать буй?
Я море-то от суши с трудом мог отличить, куда там разобраться с буем.
-Не забивай голову, - продолжил он. - Уверен, тут везде достаточно глубоко. Как понимаю, тут проходит фарватер для пароходов.
Через пару минут мы миновали означенный буй, причем явно с неправильной стороны, потому как под нами проступили вдруг неуютно отчетливые очертания водорослей и песчаной отмели. Но Дэвис только махнул рукой.
-Это не настоящее море, и шверт опускать нет надобности, - заметил он, смысл высказывания остался не совсем ясен. - Прелесть этих шлезвигских вод в том, что яхта таких размеров пройдет практически где угодно. Навигации почти не требуется, вот почему…
В этот момент под ногами у нас скорее почувствовался, чем послышался шорох.
-Мы сели на мель? - с завидным хладнокровием спросил я.
-О, она проскочила, - отозвался он, слегка нахмурившись.
«Дульчибелла» «проскочила», но этот эпизод послужил причиной для некоей наивной досады Дэвиса. Я склонен относить эту черту к мелким странностям характера моего друга. Он напрочь лишен назидательной педантичности, которую развивает яхтинг в людях, посвятивших себя этому занятию. Поручив полному профану в этих делах чтение карты, Дэвис получил прекрасный повод прочитать мне лекцию и нравоучение, но не воспользовался им. Так и его небрежение мной в течение утра объяснялось, скорее, привычкой и бессознательным стремлением все делать самому. С другой стороны, мастер своего дела, как уяснил я позже, опытный, находчивый и умелый моряк, Дэвис был подчас подвержен присущей исключительно яхтсменам-любителям неуверенности, выглядевшей наполовину смешно, наполовину глупо. Я склоняюсь к мысли, что оба этих качества проистекали из одного источника - его ненависти к любого рода самовозвеличению. Этим же объясняю я и факт, что Дэвис и «Дульчибелла» не придерживались столь свойственного яхтам и яхтсменам показного этикета: он никогда не щеголял в «морском костюме», она никогда не несла на мачте национального
вымпела.
Мы обогнули низкий, поросший травой мыс, который я только что заметил.
-Надо делать фордевинд, - заявил Дэвис. - Просто подержи руль, хорошо?
И, не дожидаясь согласия, он уже налег на грота-шкот. Кое-какие навыки управления румпелем у меня имелись, но поворот фордевинд - маневр весьма сложный. Вряд ли хоть один яхтсмен удивился бы, услышав, как гик, воспользовавшись возможностью, с оглушительным грохотом перекидывается на другой борт и опутывает меня и румпель шкотом.
-Фордевинд с остановкой, - грустно прокомментировал Дэвис. - Ты еще не привык к «Дульчи». Она очень отзывчива на руле.
-Куда надо править-то? - ошалело спросил я.
-А, не беспокойся, я возьму румпель, - отозвался он.
Мне подумалось, что самое время прояснить ситуацию.
-Я полный профан по части хождения под парусом. Тебе придется многому меня научить, иначе в один прекрасный день я устрою тебе кораблекрушение. Понимаешь, когда я плавал, там всегда был экипаж…
-Экипаж! - раздалась полная царственного презрения реплика. - Ха, да удовольствие от этой затеи состоит именно в том, чтобы все делать самому.
-Вот-вот, сегодня утром я в этом убедился.
-Мне чертовски жаль! - Его отчаяние и раскаяние выглядели немного комично. - Но есть и еще кое-что, в чем ты можешь быть полезен, как никто другой.
Дэвис резко смолк.
Мы шли вдоль берега небольшой бухты, направляясь к расселине в низком берегу.
-Это залив Эккен, - сообщил Дэвис. - Давай заглянем в него.
И через пару минут мы уже дрейфовали по узкому проливчику, за которым открывалось большое водное пространство. По обоим берегам шли дома. Некоторые буквально нависали над водой, другие выходили к ней деревянной лестницей или миниатюрным причалом. Вьюнок и роза оплетали стены и крылечки. В затоне на одной стороне размещалась грубо сделанная пристань с несколькими маленькими шмаками[16 - Шмак - тип морского парусного судна для прибрежного плавания.], говорившая о наличии незначительного масштаба торговых интересов, тогда как небольшое уличное кафе с покосившимися беседками и усыпанными листьями столиками свидетельствовало о столь же незначительно развитой сфере туризма. Преобладающая цветовая гамма из оранжево-красных тонов частично объяснялась окраской деревянных стен домов и иных построек, частью относилась на счет кустарников и деревьев, которых успели уже коснуться проворные пальчики осени. Вот так и скользили мы по этой роскошной морской аллее, пока та не закончилась, влившись в широкое водное пространство, где наши паруса, жалобно трепетавшие на мачтах, не затихли удовлетворенно, наполнившись
ветром.
-К повороту! - напряженно скомандовал Дэвис. - Нам предстоит пройти через это еще раз.
И мы повернули.
-Почему бы не бросить якорь и не задержаться здесь?! - возопил я, любуясь на берег, расстелившийся перед нами во всей красе.
-А, мы видели уже все, на что стоило поглядеть, да и нельзя упускать такой бриз.
Для Дэвиса всегда было пыткой чувствовать, как попутный ветер бесполезно утекает прочь, пока он стоит на якоре или торчит на берегу. Берег в его понимании являлся субстанцией второсортной, служащей всего лишь полезным приложением к морю в качестве источника необходимых припасов.
-Давай-ка перекусим, - предложил мой друг, когда мы продолжили путь по фиорду. Образы прохладительных напитков, аппетитных салатов, белоснежных салфеток и внимательных официантов с издевкой помахали мне в воображении.
-Язык в ящике под диванчиком правого борта, - раздался глас судьбы. - Пиво под настилом, в льялах[17 - Льяла - особое место или ящик, установленный в средней части судна, куда стекала набиравшаяся вода.]. Я пока обогну тот буй, а ты, если не против, приступай без меня.
Я уныло повиновался, однако спертый воздух и скрюченное положение помутили, должно быть, мои способности, потому как, открыв ящик под кушеткой и пошарив в нем рукой, я выудил липкий предмет, оказавшийся банкой с лаком. Я с возмущением запихнул ее назад и попробовал достать соседнюю, отчаянно сражаясь с креном яхты и острыми краями швертового колодца. В полутьме виднелась мешанина покрытых испариной и источающих аромат сырости жестянок различных размеров. Размокшие и расплывшиеся этикетки, напоминающие ободранные объявления на афишной тумбе, говорили о супах, карри, говядине, тушенке и прочих таящихся внутри деликатесах. Я выбрал банку с языком, вернул малоприятные ароматы в заточение, задвинув ящик, и отправился на поиски пива. Да, хранение в льялах, видимо, не вредит пиву, думал я, опустившись на колени и поднимая доски, но меня устроил бы более доступный и менее влажный винный погреб, нежели впадины между склизкими чушками балласта, откуда я выуживал бутылки. Я оглядел с таким трудом добытые и не слишком презентабельные яства, чувствуя легкое головокружение и полное отсутствие аппетита.
-Все достал? - крикнул Дэвис. - Открывалка висит на переборке, тарелки и ножи в буфете.
Я покорно исполнил долг. Ножи и тарелки встретили меня на полпути - буфет располагался с наветренной стороны и сейчас клонился книзу. Стоило открыть защелку, как посуда прыгнула прямо мне на грудь, после чего с грохотом и звоном посыпалась на пол.
-Такое часто случается, - послышалось сверху. - Не переживай! Небьющихся нет. Иду вниз, на помощь.
И он пришел, оставив «Дульчибеллу» следовать своему разумению.
-Пойду-ка лучше на палубу, - сказал я. - И какого дьявола нам было не пообедать с комфортом в Эккене, а не устраивать этот чертов пикник? И куда тем временем идет яхта? И как мы будем есть на этом наклонившемся столе? Я по локти в лаке и грязи и по колено в битой посуде. А теперь еще и в пиве!
-Тебе не стоило ставить его на стол при таком крене, - невозмутимо заявил Дэвис. - Но не волнуйся, оно стечет через щели в льялы.
«Пепел к пеплу, прах к праху», - подумалось мне.
-Ступай на палубу, а я тут все закончу, - распорядился мой товарищ.
Я пожалел о своей вспышке, но, честно говоря, удержаться было трудно.
-Держи прямо, - напутствовал меня Дэвис, и я, выбравшись из хаоса, отряхнув брюки и запятнав поручни трапа отпечатками перепачканных лаком ладоней, отвязал румпель и стал удерживать курс.
Мы обогнули крутой загиб фиорда и поплыли по широкому ровному пространству, каждую минуту открывавшему нам новую красоту. Виды были достаточно хороши, чтобы пролить бальзам умиротворения даже на самый лютый гнев. Слева виднелась деревушка с крышами из красной черепицы, справа у самого берега возвышались увитые плющом руины, рядом с которыми бродили по колено в воде задумчивые коровы. Впереди по обоим берегам тянулись полоски белого пляжа, к которому спускались поросшие лесом склоны, прерываемые тут и там глыбами красного песчаника или лощинами, щеголявшими изумрудной зеленью.
Я забыл о мелких бедах и наслаждался жизнью, мелкой дрожью румпеля и потоком воздуха, отражающимся от полинялого грота. А затем еще и обедом, которым угостил меня Дэвис.
Позже, когда ветер ослабел до ленивого дуновения, мой приятель озаботился установкой топселя и кливера, я же предавался послеобеденной неге, умом и телом впитывая эту сладостную, неведомую мне атмосферу, мечтательно провожая взором медленно проплывающие за бортом ледниковые валуны и полоски холодного белого песка.
Глава IV
Ретроспектива
-Просыпайся!
Я тер глаза и пытался сообразить, где оказался. Да еще в таком неудобном положении, поскольку даже при помощи подушек мне не удалось сделать себе постель из роз. Наступали уже сумерки, яхта стояла в спокойной, как зеркало, воде, подкрашенной последними лучами заходящего солнца. Перистые облака затянули большую часть неба, и в воздухе пахло дождем. Мы расположились, похоже, прямо посреди фиорда, оба берега которого виднелись вдали, постепенно тая в подступающей темноте. Впереди они расступались, и взгляд терялся в бесконечном сером просторе. Тишина была абсолютная.
-ВЗондербург мы сегодня не попадем, - сообщил Дэвис.
-И что же делать? - спросил я, постепенно отходя от сна.
-А, бросим якорь где-нибудь тут. Мы у самого устья фиорда. Я отбуксирую яхту ближе к берегу, а ты бери румпель и правь туда.
Он махнул в сторону утесов и деревьев. Потом прыгнул в ялик, отдал конец, завел буксирный канат и потянул за собой упирающуюся «Дульчибеллу» энергичными ударами весел. Угрожающая перспектива серой бездны впереди наряду с естественным желанием обрести надежный приют на ночь снова заставила меня упасть духом. Во сне я видел Морвен-Лодж, веселился на пирушке после славной охоты на куропаток, любовался форелью, выныривающей из янтарной поверхности пруда, а тут…
-Тебя не затруднит бросить лот? - перекрыл всплески весел голос Дэвиса.
-А где он?
-Забудь, мы уже достаточно близко. Бросай… Сумеешь отдать якорь?
Я поспешил на нос и стал бестолково возиться с путами, удерживающими спящего монстра. Тут подоспел Дэвис и в два-три ловких движения пробудил его к жизни, отправив на дно в сопровождении грохочущей цепи.
-Здесь нам будет удобно, - сказал мой приятель.
-А разве это не открытая стоянка? - робко возразил я.
-Она открыта только с этого направления. Если начнет задувать оттуда, нам придется сниматься. Но, я думаю, это всего лишь дождь. Давай-ка уберем паруса.
Последовал очередной всплеск активности, к которому я по мере сил присоединился, угнетенный возможной перспективой сниматься - кто знает, как срочно? - да еще посреди ночи. Но sang froid[18 - Хладнокровие (фр.).] оказалось заразительным, да и маленькая каморка под палубой, ярко освещенная и источающая кулинарные ароматы, настоятельно зазывала в гости. Яхтинг без экипажа чудовищно стимулирует аппетит, как я убедился. Стейк не показался менее вкусным из-за того, что путешествовал некогда завернутым в газету, хотя некоторая толика дневных новостей растворилась среди поджаренной с луком картошки. Дэвис и впрямь расстарался, готовя первый ужин для своего гостя, и даже с потаенной гордостью извлек - не из могильника для пива, а из некоего более укромного местечка - бутылку немецкого шампанского. Мы выпили за успех «Дульчибеллы».
-Хотелось бы мне послушать про твой круиз из Англии, - сказал я. - Тебе довелось, надо полагать, пережить пару захватывающих приключений. Вот карты, давай пройдемся по ним.
-Сначала вымоем посуду, - отозвался Дэвис.
Он тактично познакомил меня с одним из немногих своих «непреложных правил»: нельзя закуривать или начинать послеобеденную беседу, пока не покончено с неприятной процедурой наведения порядка.
-Иначе никак нельзя, - глубокомысленно изрек он.
И только когда мы сели за сигары, целую коллекцию которых, собранную по разным портам - немецким, голландским и бельгийским, - Дэвис хранил в потрепанной коробке в багажной сетке, обещанный разговор начался.
-Я не мастак на описания, - развел руками мой друг. - Да и рассказывать-то особенно нечего. Мы, Моррисон и я, вышли из Дувра шестого августа и совершили удачный переход до Остенде.
-Там весело, наверное? - спросил я, пытаясь представить себе Остенде в августе.
-Весело? Вонючая дыра, иначе не скажешь. Нам пришлось проторчать там пару дней - при входе задели буй и снесли ватерштаг. Яхта лежала в маленьком грязном приливном доке, а на берегу заняться было совершенно нечем.
-Ну ладно. Что дальше?
-Мы отлично прогулялись до Восточной Шельды, но потом, как последние дураки, решили пройти через Голландию системой рек и каналов. В эстуарии было весело - приливы и берега там жуткие, но чем дальше в глубь материка, тем хуже. Скука страшенная. Платишь за шлюз, стукаешься бортами с шюйтами да тащишься на буксире по вонючим каналам - вот и все развлечения. Не провели ни одной мирной ночи вроде этой: постоянно швартуешься у мола или у буксирной тропы, то и дело мимо снуют люди, да еще мальчишки. Господи, я, наверное, никогда не забуду этих мальчишек! ВГолландии их тучи, как комаров, и у всех нет другого занятия, как только закидывать камнями и грязью иностранные яхты.
-Считаешь, стране не хватает царя Ирода с его государственным подходом к детоубийству?
-Точно, клянусь Юпитером! Дело в том, что в таком полусухопутном путешествии не обойтись без команды: матросы могут приструнить юнцов да и работать на веслах. Такой же яхте, как наша, требуется открытое море или тихий участок побережья. Скажем, за Амстердамом.
-Там уж ты поплавал вволю, да? - перебил его я.
-Угу. Так вот, через Дордрехт добрались мы до Роттердама. Посмотреть там совершенно не на что, да еще постоянно снуют буксиры, готовые снести тебе каждую секунду нос. По реке Вехт мы дошли до Амстердама, а уж оттуда - слава тебе, Господи, какое облегчение - снова оказались в Северном море. Погода все держалась тихая и ровная, но там как раз заштормило, и до Зюйдер-Зее мы шли под тремя рифами.
Дэвис извлек с полки предмет, напоминающий старинный гроссбух, и зашелестел страницами.
-Это твой бортовой журнал? - поинтересовался я. - Хотелось бы почитать.
-А, он покажется тебе скучным. Если ты вообще сумеешь разобрать хоть что-нибудь, тут одни короткие заметки насчет ветров, курса и так далее. - Его пальцы стремительно перевернули несколько страниц. - Кстати, почему бы тебе самому не взяться за журнал? Я не умею описывать события, а ты сможешь.
-Я, в общем-то, не против.
-Дальше нам потребуется другая карта. - Он извлек другой рулон, еще более потрепанный и засаленный, чем первый. - Мы отлично провели время, обследуя Зюйдер-Зее, по крайней мере северную его часть, и воды близ этих островов. Это Фризские острова, они тянутся с запада на восток миль на сто двадцать. Как видишь, первые два из них, Тексел и Влеланд, находятся в Зюйдер-Зее, а остальные располагаются вдоль голландского и германского побережья[19 - См. карту 1 в конце книги. - Примеч. авт.].
-А что это? - спросил я, проводя пальцем по заштрихованным точками полосам, покрывающим большую часть поверхности карты.
Эта вторая была совсем нечитабельна: вместо четких очертаний берега и стройных рядов символов здесь царило смешение пересекающихся линий и пустых пространств.
-Это означает пески, - с восторгом пояснил Дэвис. - Ты даже не представляешь, что это за чудный край для прогулок под парусом! Там можно плавать день за днем и не повстречать ни души. Вот это каналы или проливы между отмелями - они очень неточно нанесены на карту. Она вообще почти бесполезна, но от этого только веселее. Никаких городов и гаваней, на каждом острове гнездится только деревушка-другая, где можно пополнить припасы.
-Острова эти выглядят несколько пустынными, - сказал я.
-Пустынными - это не то слово! По сути, они представляют собой не что иное, как гигантские песчаные отмели.
-А это разве не опасно?
-Ничуть. Понимаешь, именно поэтому у «Дульчибеллы» плоское дно и небольшая осадка. Мы можем пройти где угодно, и сесть на мель не страшно. Она идеально подходит для подобных задач, да и вид у нее вовсе не дурен, да? - спросил Дэвис несколько заискивающе.
Я, видимо, замешкался с ответом.
-Впрочем, мне на внешний вид наплевать, - отрезал мой собеседник, откинулся на стуле и погрузился в себя.
Сигара, которую он недавно разжег и лихорадочно раскуривал - привычка, свойственная ему в минуту волнения, - теперь совершенно погасла.
-Насчет посадки на мель, - не сдавался я. - Все-таки это не может быть совсем безопасно?
Дэвис выпрямился и потянулся за спичками.
-Может, если знаешь, где есть риск, а где нет. Но, как правило, выбирать не приходится. Эта карта может казаться простой («Ничего себе, простая!» - подумалось мне),но при половине прилива все эти банки скрываются под водой, острова и побережье едва видимы, настолько низок берег, и все выглядит совершенно одинаковым.
От столь живописной характеристики «чудного края для прогулок под парусом» уменя перехватило дух.
-Риск, разумеется, имеет место, - продолжал мой товарищ. - Место для якорной стоянки следует выбирать с осторожностью. Обычно можно очень уютно расположиться с подветра от берега, но в каналах течение очень сильное, а если налетит шквал…
-Неужели ты даже лоцмана не брал? - не вытерпел я.
-Лоцмана? Понимаешь, но вся прелесть в том… - Дэвис осекся. - Одного я, впрочем, взял. Не так давно, - продолжил он со странной улыбкой, которая почти тут же исчезла.
-Ну и? - подбодрил его я, чувствуя, что не все так просто.
-Ха! Он, ясное дело, посадил меня на мель. Будет наукой. Интересно, как там погода?
Дэвис встал, бросил взгляд на барометр, на часы и на полуприкрытый световой люк, причем все это одним любопытным круговым движением, после чего взбежал на пару ступенек по трапу и замер в таком положении на пару минут, высунув голову и плечи наружу.
Ветра слышно не было, но «Дульчибелла» начала ворочаться во сне, лениво покачиваясь на докатывающихся из моря волнах, и коротко подрагивала иногда, как человек, которого мучают кошмары.
-Что там? - окликнул я приятеля с софы. Вопрос пришлось повторить.
-Дождь надвигается, - доложил Дэвис, возвращаясь. - И ветер, похоже, тоже. Но здесь мы в безопасности. Непогода идет с зюйд-веста. Не пора ли ложиться?
-Мы еще не закончили с твоим круизом, - возразил я. - Закуривай трубку и продолжай рассказ.
-Ладно, - кивнул он с большей готовностью, чем я ожидал. - После Терсхеллинга - вот он, третий остров с запада, я неспешно направился к востоку.
-Ты?
-Ах, совсем забыл! К тому времени Моррисону пришлось меня покинуть. Мне очень его не хватало, но я тогда рассчитывал, что ко мне еще присоединится… Я вполне могу управляться и сам, но для такого плавания двое лучше, чем один. Шверт жутко тяжелый, мне, по сути, пришлось отказаться от его использования из страха поломки.
-Значит, после Терсхеллинга? - вернул я его в русло разговора.
-Да. Я миновал голландские острова: Амеланд, Схирмонниког, Роттум (такие чужестранные названия, не правда ли?). Некоторые я обходил со стороны моря, другие - со стороны материка. Времени потребовалось довольно много, но это отменный спорт и очень интересно. Карты ужасные, но мне удалось пройти большую часть каналов.
-Как понимаю, в этих водах ходят лишь мелкие местные суда? - предположил я. - Этим может объясняться несовершенство карт.
Считал ли Дэвис, что Адмиралтейство обязано думать об удобствах для таких отчаянно донкихотских корабликов, как «Дульчибелла» во всех их пытливых вылазках? Так или иначе, он взорвался.
-Все понятно, но подумай, какая это глупость! Впрочем, это долгая история, а я не намерен тебя утомлять. Говоря короче, поскольку нам уже на боковую пора, добрался я до Боркума - это первый среди немецких Фризских островов. - Дэвис ткнул в пятно, напоминающее по форме леденец, расположившийся среди хаоса песчаных отмелей. - Роттум - вот эта маленькая закорючка с одним-единственным домом на нем - это самый восточный из голландских островов, да и материковое побережье Нидерландов заканчивается тут, напротив, у реки Эмс.
Его палец обвел унылую впадину, испещренную названиями, наводящими на мысль о грязи, крушениях и серости.
-Когда это было? - спросил я.
-Девятого числа этого месяца.
-Ого, это же всего за две недели до того, как ты телеграфировал мне! Быстро же дошел ты до Фленсбурга. Но подожди, нам понадобится другая карта. Вот эта следующая?
-Да, но особой нужды в ней нет. Я продвинулся на восток еще совсем немного, до Нордерней, если быть точным, то есть третьего немецкого острова, а потом решил идти прямиком на Балтику. Мне всегда хотелось пройти тем же маршрутом, что и Найт на «Фолконе»[20 - Эдвард Фредерик Найт (1852 -1925) - английский яхтсмен и писатель, автор книги «“Фолкон” на Балтике» (1888г.), в которой он описал свое путешествие из Англии в Данию на переделанной из спасательной шлюпки яхте «Фолкон».]. Поэтому я совершил переход до реки Эйдер - вот тут, на побережье Западного Шлезвига, через реку и канал добрался до Киля на Балтийском море, потом рванул на север, до Фленсбурга. До твоего приезда я провел тут неделю. Вот и все. А теперь давай укладываться. Завтра нас ждет отменное плавание! - закончил Дэвис с несколько напускным оживлением и резко скатал карту.
Холодок, с которым отнесся он к идее поведать о своем круизе, чуть отступил при виде энтузиазма к середине повести, но резко дал о себе знать в столь скомканном завершении. Я не сомневался, что за этим кроется нечто большее, чем простое нежелание травить байки в «мужественно-коринфийском» стиле[21 - «Мужественно-коринфийский» стиль - подчеркнутая бравада т.н. коринфийцев, яхтсменов-любителей, отказывавшихся пользоваться услугами лоцманов.], который так не идет яхтсмену-любителю. И мне подумалось, что я знаю причину. Его переход от Фризских островов до Балтики оказался дурацкой авантюрой, насыщенной опасными происшествиями, о которых мой спутник предпочитал не упоминать. Быть может, он стыдился своего безрассудства или не хотел пугать меня, неопытного новичка, не влюбившегося еще в образ жизни на «Дульчибелле». Как вежливость, так и интересы побуждали Дэвиса подбадривать меня и укреплять уверенность. Придя к такому умозаключению, я ощутил к приятелю еще более сильную симпатию, но не мог устоять перед искушением поупираться еще немного.
-Я ведь полдня проспал, да и, сказать по правде, меня страшит идея отправляться в постель - это ведь целая эпопея. Послушай, ты проскочил через последнюю часть рассказа, как курьерский поезд. Этот переход с побережья Шлезвига через реку Эйдер - так вроде? - был, наверное, долгим?
-Ну, как тебе сказать? Миль семьдесят по прямой линии. - Голос Дэвиса доносился приглушенно - он наклонился, сметая с пола упавший пепел.
-По прямой? - переспросил я. - Значит, ты останавливался где-то?
-Один раз бросал якорь на ночь. Ха, это пустяковое расстояние при попутном ветре. Проклятие, совсем забыл законопатить шов над твоей койкой, а того гляди, дождь пойдет. Я все сделаю, а ты ложись спать.
Он исчез. Любопытство мое окончательно погасло при упоминании о щели - мысль о крупных каплях, с безжалостностью и неотвратимостью судьбы падающих на лоб, словно в камере пыток инквизиции, была достаточно пугающей, чтобы полностью вернуть меня к заботам дня насущного. Поэтому я полез на свое спальное место и обнаружил, что существенно поднаторел в этом упражнении, хотя и не набрал еще формы опытного акробата. Стук молотка прекратился, и едва успел я втиснуться на полку - то есть улечься на койке, хотел я сказать, - как появился Дэвис.
-Ну как, понравилось тебе тут? - спросил он, устроившись на своем месте и погасив свет.
-Если здесь много мест, столь же прекрасных, как те, которые мы видели сегодня, то, наверное, да. Но мне хотелось бы приставать время от времени к берегу и совершать прогулки. Конечно, тут многое зависит от погоды, как понимаю. Надеюсь, этот дождь (капли уже начали стучать по палубе) не означает, что лету пришел конец?
-А, плыть он не мешает, если, разумеется, не разойдется совсем, - отозвался мой приятель. - Тут полно укромных вод. Погода вскоре должна перемениться, зато утки прилетят. Чем холоднее и ненастнее, тем лучше для них.
Я как-то позабыл про уток и холод и, представив себе «Дульчибеллу» вкачестве стрелковой платформы, подверженной всем ветрам, почувствовал, что симпатия моя к яхте, несколько выросшая за последнее время, стремительно пошла на убыль.
-Стрелять мне нравится, - сказал я. - Но яхтсмен из меня, боюсь, только для хорошей погоды. Я предпочел бы солнышко и красивые ландшафты.
-Ландшафты? - задумчиво переспросил Дэвис. - Знаешь, ты, быть может, сочтешь меня чудаком, но что, если я предложу тебе круиз у тех далеких Фризских островов? Что скажешь?
-Вряд ли это придется мне по вкусу! - не задумываясь и не смущаясь, отрезал я. - А на Балтике тебе разве не нравится? Судя по твоим же словам, контраст не в пользу Фризов. Ты там хоть одну другую яхту видел?
-Одну видел, - последовал ответ. - Спокойной ночи!
-Спокойной!
Глава V
Требуется северный ветер
Ничто не нарушило моего покоя той ночью - таковы приспособляемость юности и сила природы. Иногда до меня смутно долетали грохот дождя и завывания ветра, сопровождаемые рывками крохотного корпуса, а один раз мне показалось даже, что я вижу в мерцании свечи призрак Дэвиса. Облаченная в пижаму и высокие сапоги фигура разрослась в эффекте волшебного фонаря до гигантских размеров. Привидение вскарабкалось по трапу и исчезло, и передо мной замелькали другие сны.
Оглушительный рев, похожий на голос пятидесяти тромбонов, рывком привел меня в чувство. Музыкант, взъерошенный и улыбающийся, стоял рядом с койкой и с явно преступным намерением подносил к губам туманный горн[22 - Туманный горн - горн для подачи сигналов в тумане.].
-Так заведено у нас на «Дульчибелле» - заявил он, когда я приподнялся на локте. - Надеюсь, я не сильно тебя напугал?
-Нет, лучше уж mattinata[23 - Утренняя музыка, побудка (ит.).], чем ледяной душ, - отозвался я, припомнив вчерашнее утро.
-Прекрасный день и чудесный ветер! - объявил мой друг.
Этим утром я чувствовал себя куда живее, чем в тот же час накануне. Члены снова повиновались мне, голова была ясной. Даже пронизывающий ветер не в силах оказался испортить наслаждение, когда я доплыл до соблазнительной полоски чистейшего песка и, погрузив в него жадные пальцы, стал любоваться прозрачно-голубым небом той волшебной, ангельской чистоты, которую в совершенстве можно узреть только в глубине льда. Взгляд снова взбежал наверх, к солнцу, ветру, шепоту листьев на берегу, потом опустился вниз, к неуклюжему якорю, одна из ржавых лап которого вонзалась в нежную плоть песчаной банки, делая совершенно бесплодными все попытки «Дульчибеллы» оторвать его от добычи. Потом плыву назад, следуя цепи, словно ржавой путеводной нити между небом и землей, к кокетливому носику нашей красавицы. И вот уже спешу к завтраку с аппетитом, который не в силах испортить даже консервированное молоко и изрядно зачерствевший хлеб. Часом позже мы принарядили «Дульчибеллу» для дороги и устремились в серую бездну, открывавшуюся нашим глазам вчера. Теперь она представляла собой величественное пространство покрытой рябью
синей воды, обрамленное полукружием далеких холмов, каждая линия которых четко просматривалась в промытом дождем воздухе.
Не стану притворяться, что мне на самом деле доставило удовольствие первое плавание по большой воде, хоть я и очень старался. Я ощущал дрожь от ударов при встрече с волной, слышал упоительную песнь пены, уносящейся за подветренный борт, впитывал ослепительную гармонию моря и неба. Однако чувственное восприятие притуплялось нервозностью. Яхта казалась теперь куда меньше, чем в мирном замкнутом пространстве фиорда. Шуршание пены казалось слишком близким, гребни волн - слишком высокими. Новичок в плавании отчаянно цепляется за мысль о моряках - умелых, закаленных ребятах с их своеобразной манерой выражаться и одеваться, которым ведомы все здешние течения и ветра. И я не мог не ощущать недостаток этого профессионального компонента. Дэвис, полуобнявший свой драгоценный румпель, казался человеком, на свой лад вполне способным, и чувствовал себя в море, как дома. Но, посмотрев, как он одной рукой и (создавалось впечатление) одним глазом пытается управиться с осыпаемой брызгами полуразвернутой на палубе картой, сразу скажешь: любитель любителем. Мне вдруг припомнились все его несерьезные поступки:
бессвязный разговор, недавний авантюрный переход на Балтику, стремление умолчать о чем-то.
-Монумент нигде не видишь? - спросил Дэвис вдруг, но прежде чем я успел ответить, продолжил: - Надо взять еще риф.
Бросив румпель, он стал раскуривать трубку, тогда как яхта резко привелась к ветру и в мгновение ока уже запрыгала на волнах, паруса оглушительно захлопали, гик дико дергался, а ветер обрушился на свою добычу с удвоенной силой. Жалящий дождь брызг и многоголосие звуков ошарашили меня, но Дэвис, подтянув шкот, успокоил взбесившийся кораблик, предоставив ему мужественно бороться с волнами, тогда как сам брал рифы, преспокойно попыхивая трубочкой. Часом позже перед нами открылся узкий залив Альс с древним тихим городком Зондербургом, мирно греющимся в лучах солнца на островном берегу, и громоздящимися над ним высотами Диббол. Кровавой памяти высотами - именно они стали сценой последней отчаянной обороны датчан в шестьдесят четвертом, когда пруссаки отторгли от Дании две богатые провинции.
-На якорь становиться рано, да и города я не люблю, - заявил Дэвис, когда одна из секций громыхающего понтонного моста открылась, предоставляя нам проход.
Но я твердо высказался за прогулку и добился уступок при условии, что попутно куплю припасов и вернусь вовремя, чтобы мы могли подыскать «спокойную стоянку». Никогда не ступал я на твердую землю с более странным чувством, объясняющимся отчасти облегчением после заточения в замкнутом пространстве, отчасти тем ощущением вольного странника, благодаря которому люди, выходящие в море на малых судах, находят привлекательным даже грязный угольный порт в Нортумбрии. А передо мной лежал удивительный Зондербург с широкими резными карнизами домов, чистеньких, но овеянных флером столетий. Зондербург похожих на викингов русоволосых мужчин и цветущих, непритязательной красоты женщин. Зондербург, сохранивший под тевтонской оболочкой свое датское ядро. Перейдя через мост, я взобрался на Диббол, испещренный памятниками героической обороны, и оттуда полюбовался на миниатюрный корпус и паутину снастей «Дульчибеллы», красующейся на серебристой ленте залива. Вид яхты напомнил про необходимость закупить провизию. Я поспешил назад, в старый квартал, и сторговался насчет яиц и хлеба с милой старушкой, розовощекой, словно
debutante[24 - Девушка, впервые выезжающая в свет (фр.).], которая из патриотических соображений сделала вид, что не понимает немецкого, и позвала здоровяка сына. Но его небогатый запас английского представлял собой рыбацкий сленг, почерпнутый на британском траулере, и был совершенно бесполезен для коммерческих целей.
К моему возвращению Дэвис приготовил чай, и, выпив его на палубе, мы продолжили путь по укромному заливу. Вопреки названию он был не шире обычной реки, и только облака переливающихся всеми цветами радуги медуз напоминали, что этот водоем является частью моря. В этих краях не бывает приливов и отливов, превращающих прибрежную зону в мешанину грязи. Перед нами открывались то галечный пляж, то скопление шелестящих листвой деревьев. Местами молодая береза, одетая в чулок ярко-зеленого мха, подбиралась к самому урезу воды и гордо возвышалась среди опавшей золотистой листвы и огненно-красных лишайников.
Дэвис был задумчив, но оживился, стоило мне завести разговор про датско-прусскую войну.
-Германия - чертовски великая держава, - заявил он. - Я иногда думаю: не предстоит ли нам воевать с ней?
Небольшой инцидент, случившийся после нашей постановки на якорь, усилил впечатление от этого разговора. В сумерках мы вползли в тихую заводь, настолько мелкую, что почти проскребли килем по каменистому дну. Напротив нас, на берегу, где располагается Альзен, четко виднелся на фоне закатного неба шпиль монумента, притаившегося в зеленой лощине.
-Что бы это могло быть? - поинтересовался я.
Переплыть на ту сторону - минутное дело на нашем ялике. Покончив с постановкой, мы взялись за весла. От глинистого пляжа поднимались заросли утесника и ежевики. Раздвигая ветви, мы добрались до стройного готического мемориала на постаменте из серого камня, украшенного барельефом с батальными сценами. Они изображали пруссаков, высаживающихся со шлюпок, и датчан, оказывающих отчаянное сопротивление. В гаснущем свете дня мы разобрали надпись: «Den bei dem Meeres-Uebergange und der Eroberung von Alsen am 29. Juni 1864heldenmuthig gefallenen zum ehrenden Gedachtniss». - «Вечная память тем, кто героически погиб при высадке и штурме Альзена 29июня 1864».
Мне известна была склонность немцев к увековечению - подобные мемориалы я видел на полях сражений в Эльзасе да и буквально несколько часов назад на Дибболе. Но было нечто в этой сцене - время или обстоятельства, - что придавало ей особую трогательность. Что до Дэвиса, то я едва узнал приятеля: когда тот оторвал глаза от надписи и обратил их на тропу, по которой мы поднялись от моря, они блестели и были полны слез.
-Шлюпочный десант, надо полагать, - произнес он, словно разговаривая сам с собой. - Можно себе представить, каково это. А что означает «хельденмютиг»?
-Героически.
-Heldenmuthig gefallenen… - вполголоса повторил мой друг, выделяя каждый слог. Он напомнил мне ученика, читающего про Ватерлоо.
Естественно, за ужином разговор зашел о войне. А война на море, как оказалось, представляла собой излюбленное чтение Дэвиса. До сей поры я не обращал внимания на мешанину на нашей книжной полке, но теперь подметил, что, помимо «Морского альманаха» иразрозненных томов «Наставлений по мореплаванию», там есть книжки о круизах малых яхт и несколько пухлых томов, с трудом впихнутых в ряд или лежащих сверху. С трудом разбирая надписи на корешках, я обнаружил «Жизнь Нельсона» Мэхэна, «Военно-морской ежегодник» Брасси и прочее.
-Жутко интересный предмет, - изрек Дэвис, извлекая том (разорванный надвое) мэхэновского «Влияния морской силы на историю».
Наш ужин остыл (замерз даже), пока мой друг иллюстрировал свою точку зрения цитатами с замусоленных страниц. Говорил он разумно, пусть и несколько сумбурно. Я владел темой в достаточной степени, чтобы играть роль вовлеченного слушателя, и, пусть даже голодный, не спешил прерывать приятеля.
-Я тебя не заболтал, а? - спросил вдруг Дэвис.
-Склонен полагать, что нет, - покачал я головой. - Но нам не помешает обратиться ненадолго к отбивным.
А те и впрямь взывали к тому, чтобы им уделили несколько минут, и вполне вознаградили нас за усилия. Однако пауза выбила Дэвиса из колеи. Я пытался вернуть его к теме нашей беседы, но приятель оставался сдержан и сух.
Захламленная книжная полка напомнила мне о бортовом журнале, и, когда Дэвис удалился с посудой на бак, я извлек гроссбух и стал перелистывать страницы. Он содержал массу коротких заметок, в которых превалировали загадочные аббревиатуры, явно касающиеся ветров, приливов, погоды и курса. Вояжу от Дувра до Остенде было отведено две строчки: «Вышли в 19.00, ветер WSW, умеренный; Западный Хиндер в 05.00, мористее всех отмелей Остенде в 11.00». Шельде посвящалась пара страниц, очень технических по содержанию и стаккато по стилю. Материковая Голландия удостоилась довольно презрительного очерка со сдержанным упоминанием о ветряных мельницах и прочем, зато с язвительными репликами о подростках, окраске и смраде каналов.
После Амстердама технические подробности вернулись, тон заметок оживился, а сами они по мере круиза вдоль Фризских островов становились все полнее. Автор явно находился в добром расположении духа, потому как здесь и там не жалел сил, расписывая природу мест, которые, насколько берусь судить, обескуражили бы даже самого словоохотливого писателя. Иногда проскальзывали упоминания о визитах на берег, чтобы достигнуть которого, требовалось пройти с полмили по песку, а также о разговорах с торговцами и рыбаками. Но такие увлекательные темы встречались редко. Большую часть журнала занимали каналы и отмели с наводящими тоску названиями, а также шверт, паруса, ветер, буи, боны, приливы и остановки на ночь. «Верпование» приятно разнообразило будни, а «посадка на грунт» являлась событием почти каждодневным.
Чтение было не из увлекательных, и я быстро перелистывал страницы. Меня больше всего интересовала последняя часть. Я дошел до места, где град коротких фраз, резких, как выстрелы, внезапно оборвался. Это случилось в конце записей от девятого сентября. Тот день, с «верпованием», маневрами среди бонов, был заполнен привычными деталями. Оттуда журнал перескакивал вдруг через три дня и продолжался так: «13сент. Ветер WNW, свежий. Решил идти на Балтику. Отплыл в 04.00. Ветер восточный, умеренный. Курс вест-тень-зюйд; четыре узла; на NNO в пятнадцати милях Нордерпип в 09.30. Река Эйдер в 11.30». Такое перечисление голых фактов было совершенно привычным, когда дело касалось «переходов», и скорее загасило, чем воспламенило мое любопытство, подстегнутое уклончивостью Дэвиса прошлым вечером, если бы мне не бросилось в глаза, что прямо перед этим местом вырвана страница. Неровный край, оставшийся в корешке, был подрезан и почти не торчал, но сокрытие улик никогда не являлось сильной стороной моего друга, и даже ребенок догадался бы о том, что лист был удален и что записи, касающиеся вечера девятого сентября
(где заканчивалась страница), вписывались все за один присест. Я хотел было уже позвать Дэвиса и в шутку пригрозить ему ответственностью за грубейшее нарушение морских законов в виде подлога судовых документов, но остановился. Не знаю, почему, быть может, понимал, что шутка затронет его за живое и не достигнет успеха. Деликатность не позволяла мне надавить на него, обвиняя в обмане и требуя признания, слишком легкой добычей он был. Да и, в конце концов, вся эта история и выеденного яйца не стоит. Я вернул журнал на полку, и единственным положительным результатом его изучения стал стимул самому вести дневник, для чего решено было использовать записную книжку.
Мы едва раскурили сигары, когда услышали голоса и плеск весел, сопровождавшиеся ударом по нашему корпусу, от которого Дэвис поморщился, как бывало всякий раз, когда дело касалось повреждений, наносимых его покраске.
-Guten Abend; wo fahren Sie hin?[25 - «Добрый вечер! Куда идете?» (нем.).] - приветствовал нас мужской голос, едва мы выбрались на палубу.
Гостями оказались несколько жизнерадостных рыбаков, возвращающихся на свой шмак после визита в Зондербург. Короткий диалог укрепил их во мнении, что мы - чокнутые англичане, нуждающиеся в милосердии.
-Наведайтесь в Затруп, - посоветовали они. - Все шмаки там, за мысом. А в гостинице найдется добрый пунш.
Не имея ничего против, мы последовали за ними в своем ялике и, обогнув излучину залива, увидели огни деревушки, перед которой расположились на якоре несколько шмаков. Нас препроводили в гостиницу, где представили жуткому напитку по имени «кофейный пунш» иобширному кругу прокуренных мореходов, которые из вежливости говорили на немецком, но во всем остальном являлись датчанами. Дэвис сразу оказался среди них, как дома, причем вызвал у меня легкую зависть. Его немецкий был самого примитивного свойства, bizarre[26 - Причудливый, странный (фр.).] в части словарного запаса и с комичным акцентом. Но то ли узы морского братства, то ли его собственное обаяние помогали им вполне понимать друг друга. Я на этом собрании смотрелся бледной тенью, хотя Дэвис, настойчиво величавший меня meiner Freund[27 - «Мой друг» (нем.).], изо всех сил пытался выставить меня в лучшем свете и втянуть в общий разговор. Но меня сразу раскусили как малопригодную амфибию. Мой приятель, обращавшийся ко мне иногда с просьбой подсказать то или иное слово, оживленно толковал о якорных стоянках и утках, особо, как я припоминаю теперь,
упирая на шансы хорошо поохотиться в некоем Шляй-фиорде. Я был совершенно забыт, пока на помощь не пришел неразговорчивый субъект в очках и очень высокой шапке. Он оказался единственным среди присутствующих сухопутным. Некоторое время мой собеседник молча пыхал трубкой, потом спросил, не женат ли я, а если нет, то когда собираюсь. Учинив этот допрос, датчанин встал и вышел.
Когда мы в сопровождении всей честной компании покинули гостеприимную гостиницу, пробило уже одиннадцать. Наши друзья со шмака настаивали воспользоваться своей лодкой - руководствуясь исключительно чувством товарищества, потому как всем нам там места не хватило бы, - и не отпустили до тех пор, пока на дно нашего ялика не было вывалено ведро свежепойманной рыбы. Много раз пожав покрытые чешуей руки, мы погребли к «Дульчибелле», мирно спящей на ковре из подрагивающих на воде звезд.
Дэвис понюхал воздух и понаблюдал за верхушками деревьев, с которыми игрались легкие порывы ветра.
-По-прежнему зюйд-вест, - сказал он. - И снова будет дождь. Но ветер скоро зайдет к норду.
-А для нас это хорошо или плохо?
-Смотря куда пойдем, - неспешно отозвался мой приятель. - Я расспрашивал этих парней насчет утиной охоты. По их мнению, лучшим местом является Шляй-фиорд. Он примерно в пятнадцати милях к югу от Зондербурга, по пути к Килю. Рыбаки говорят, там в устье живет один лоцман, который все подскажет. Но особо они нас не обнадежили. Для хорошей охоты требуется северный ветер.
-Мне все равно, куда плыть, - заявил я, удивляясь собственным словам.
-Правда? - с неожиданной теплотой в голосе отозвался Дэвис. Потом тон его немного изменился. - Ты хочешь сказать, что тебе здесь вполне нравится?
Именно это я и имел в виду. Прежде чем спуститься в каюту, мы оба бросили взгляд на серый мемориал, тонкая резная арка которого виднелась в полутьме на берегу Альзена. Наступила ночь двадцать седьмого сентября, третья, проведенная мной на борту «Дульчибеллы».
Глава VI
Шляй-фиорд
Я не прошу извинения за то, что описал эти первые дни во всех подробностях. Стоит ли удивляться, что все ничтожные происшествия запечатлелись в моей памяти столь же ярко, как краски земли и моря в этом очаровательном уголке света. Всякий пустяк, живописный или не очень, имел, как оказалось, свое значение; всякий обрывок разговора давал нить; всякий перепад настроения таил в себе переход к хорошему или к дурному. Воистину как тонка была цепь событий, превративших развлекательное путешествие в одно из самых значительных предприятий в моей жизни.
Следующие два дня готовили эту перемену. В первый из них юго-западный ветер еще держался, и мы совершили вылазку в Аугустенбург-фиорд, чтобы, по выражению Дэвиса, «отработать навыки в условиях хорошей трепки». День оказался посвящен непромокаемым костюмам, тем грубым и вонючим балахонам, которые я нашел чудовищно неудобными. Да, для меня то был день проверки на прочность, потому как над фиордом то и дело проносились шквалы, а Дэвис по моей же настоятельной просьбе не давал мне роздыху. Мы лавировали взад и вперед, заходили в бухточки и выбирались оттуда, брали и отпускали рифы, то мокли под дождем, то парились на солнце, причем не имея даже минуты, чтобы перевести дух или посидеть-подумать.
Я сражался с непослушными снастями - это покорные рабы, если сумеешь подчинить их, и жестокие тираны, если верх берут они. Я ползал, прыгал, тянул, снуя по палубе, тогда как Дэвис, бесстрастный и безмятежный, руководил моими метаниями.
-А теперь прими руль и пытайся удерживать курс круто к ветру. Это самый захватывающий спорт на свете!
Так знакомился я с тонкостями обращения с этим деликатным судном: слезящиеся глаза, растертые руки и полуоцепеневшее сознание - для всего требовались предельные усилия. Тем временем Дэвис, следя за шкотами, попутно орал мне в ухо, открывая тайны великого мастерства. Так, морщинки на шкаторине грота и далекое ворчание голодного кливера - признаки того, что парусам не хватает ветра и надо идти полнее; значительный крен и раскачивание корпуса, ощущение ветра на щеке, а не на носу, увеличившийся угол полоскания флюгера на мачте - признаки излишнего ветра, говорящие, что яхта покорно сваливается под ветер, вместо того чтобы прокладывать себе путь в крутой бейдевинд. Он преподал мне тактику действий при встрече со шквалом и способ использовать свое преимущество, когда тот отступает, - если хочешь управиться с капризным румпелем, требуется железная рука в бархатной перчатке. Объяснил, какой набор парусов позволяет идти быстро, но не создает нагрузки на корпус. Все это и еще многое старался я постичь, не думая в ту минуту, стоят ли эти знания таких усилий, но твердо вознамерившись овладеть ими. Нечего и
говорить, времени любоваться красотами у меня не осталось. Поросшие лесом бухточки, в которые мы заглядывали, давали краткую передышку от ветра и брызг, но мне приходилось заниматься освоением лота и шверта - две новые и весьма обременительные обязанности. Страсть Дэвиса плавать на пределе возможного оставалась ненасытной даже в этих спокойных, бесприливных водах.
-Подходим к берегу как можно ближе. Ты работаешь лотовым, - так гласила его формула.
И я делал неудачные забросы, допускал слабину линя, заливал в рукава целые реки воды - короче, совершал все мыслимые gaucheries[28 - Неловкости, просчеты (фр.).], на которые обречены начинающие. Тем временем песок под килем проступал все явственнее, и Дэвис с досадой отворачивал и кричал:
-К повороту, шверт опустить!
Мне приходилось кубарем спускаться в каюту и сражаться с дьявольским механизмом - единственным из оборудования «Дульчибеллы» предметом, который я люто ненавидел от начала и до конца. У него имелась отвратительная привычка выбрасывать при опускании фонтаны воды, которые лились из-под крышки цепи на палубу каюты. Одной из моих обязанностей являлось затыкать щель ветошью, но даже так булькающий звук постоянно портил нам аппетит во время обеда. Через минуту заливчик оставался позади, наш штевень врезался в короткие резкие волны фиорда, и мы начинали пробиваться сквозь брызги и дождь к какому-нибудь мысу на противоположном берегу. О целях и конечном пункте, если таковые вообще имелись, я не имел ни малейшего представления. В северной оконечности фиорда незадолго перед поворотом Дэвис впал в задумчивость, в высшей степени меня раздражавшую, потому как я сидел на румпеле и, намереваясь избежать непроизвольного поворота фордевинд, как никогда, нуждался сейчас в добром наставнике. Словно продолжая спор с невидимым собеседником, он продолжал твердить, что нет смысла забираться дальше на север. В его доводах
фигурировали утки, погода и карты, но я не вникал в за и против, и понял только то, что мы резко поворачиваем и начинаем «пробиваться» на юг. Закат застал нас в той же укромной заводи среди деревьев и лугов залива Альс, что и накануне, - какая восхитительная умиротворенность после треволнений дня! Разбитый и измотанный, я выскользнул из своих непромокаемых лат, и немного позже мы изведали (хотя и не в полной еще мере) то удивительное наслаждение, когда после трудного дня ты, чувствуя приятную усталость и благородное утомление, вкушаешь настоящую амброзию, пусть роль ее выполняет всего лишь говяжья тушенка, и пьешь нектар, пусть даже и извлеченный из земных плодов кофейных ягод, и вдыхаешь ароматы, о которых даже вечно счастливые боги Гомера не имели ни малейшего представления.
На следующее утро, тридцатого сентября, радостный клич «норд-вест дует!» заставил меня чуть свет тащиться, поеживаясь, на палубу, чтобы выбирать якорь и управляться с набухшими от дождя парусами. День выдался пасмурный и непогожий, но вполне приемлемый после вчерашней нестерпимой пытки. Мы вернулись к Зондербургу, а оттуда взяли курс на едва различимую бледно-зеленую линию в юго-западной части горизонта. Именно во время этого перехода произошел случай, который при всей его незначительности на многое открыл мне глаза.
Стая диких уток подрезала нам нос на небольшом расстоянии - треугольной формы фаланга вытянутых шей и хлопающих крыльев. Я правил, тогда как Дэвис прокладывал в каюте курс, но я сразу же позвал его, и разгорелся спор насчет наших шансов поохотиться. Дэвис оценивал их не слишком высоко.
-Те парни в Затрупе сильно сомневались, - сказал он. - Уток тут полно, но, насколько я понял, добыть их нездешним не так-то просто. Вся эта местность слишком уж цивилизованная, тут недостаточно дико, не правда ли?
Приятель поглядел на меня. Я затруднялся прийти к мнению. В некотором смысле здесь было как угодно, но только не дико, но вроде как хватало и укромных местечек для охоты на уток. Берег, вдоль которого мы шли, был обрамлен уединенными болотцами, хотя за ними простирались обширные поля. Разве не за прекрасными видами прибыли мы сюда? При растущем моем желании насладиться ими уклончивые отговорки Дэвиса только подливали масла в огонь. С какой стати, спрашивается, заставил он меня тащить сюда охотничье снаряжение, если даже пострелять нельзя?
-Плохая погода - вот что нужно для уток, - продолжал мой друг. - Но мне сдается, тут для них не лучшее место. Вот в Северном море, на Фризских островах…
Тон его сделался вкрадчивым и слегка просительным, и я сразу почувствовал, что в уме у него созрел план, о сути которого не так сложно догадаться.
Дэвис промямлил еще что-то насчет «дикости» и «никто тебе не помешает», и я не выдержал:
-Ты и в самом деле хочешь покинуть Балтику?
-А почему бы и нет? - откликнулся он, не отводя глаз от компаса.
-Опомнись, дружище! Октябрь на пороге, лето кончилось, и хорошая погода скоро прикажет долго жить. Мы одни на этой скорлупке, и это в период, когда яхты нашего размера уже встают на зиму. По счастью, мы оказываемся в идеальном краю для круизов, с широчайшим выбором безопасных фиордов и отличной перспективой пострелять уток, имей только желание. Стоит ли тратить время и рисковать (тут мне вспомнился вырванный из бортового журнала лист), предпринимая долгий вояж к этим твоим заброшенным островам в Северном море?
-Не такой уж он и долгий, - упрямо возразил Дэвис. - Часть маршрута проходит по каналу да и остальная вполне безопасна, если не забывать про осторожность. Воды там укромные, и вовсе нет необходимости…
-К чему ты клонишь? - прервал его я. - Мы ведь даже не попытались поохотиться здесь! Ты ведь не собираешься возвращаться на яхте в Англию осенью?
-ВАнглию? - пробормотал мой товарищ. - Мне как-то все равно.
Снова бросилась мне в глаза его уклончивость - нас словно разделяла стена, невидимая, но неодолимая. Да и что вообще я тут делаю? Заточен на этой паршивой крошечной яхте, вырванный из привычной среды, с человеком, который еще неделю назад ничего для меня не значил, а теперь представляет собой мучительную загадку. Подобно мгновенно действующему яду разлилось по моим жилам то презрительное разочарование, с которым я оставлял Лондон. Все, чему я учился и радовался недавно, было забыто, осталась только усталость. С языка моего рвалось уже слово, которое могло положить стремительный конец совместному нашему круизу, но Дэвис опередил меня:
-Мне чертовски жаль, я повел себя, как последняя скотина. Не знаю даже, о чем я думал. Ты, как настоящий друг, приезжаешь, чтобы составить мне компанию, а я, боюсь, оказался никудышным хозяином. Разумеется, лучшее место для прогулок на яхте сложно представить, я напрочь забыл про красивые пейзажи и все прочее. Давай поразведаем насчет уток. Ты прав, мы наверняка сумеем поохотиться, стоит только немного постараться. Мы, наверное, почти уже у цели. Да, вот вход. Примешь руль, а?
С ловкостью мартышки вскарабкавшись на мачту и устроившись на гафеле, он стал осматривать берег. Глядя на своего компаньона, я возблагодарил Провидение, что не успел заговорить, потому как никто не смог бы устоять перед такой вспышкой искренней и прямой натуры. И все же я не мог удержаться от мысли, что взаимопонимание между нами, принимая во внимание обстоятельства, происходит слишком уж медленно. Мне трудно было уловить, где заканчивается напускное и начинается он сам, да и Дэвис, полагаю, находился на той же стадии понимания меня самого. Если бы не эта неуверенность, я продолжил бы напирать, ибо не сомневался, что в поведении его кроется некая тайна, смысл которой ускользает от меня. Впрочем, свету скоро суждено было рассеять тьму.
Я не видел ни малейшего признака входа, о котором велась речь. И неудивительно, потому как ширина его составляла всего восемьдесят ярдов, хотя вел он в фиорд в добрых тридцать миль длиной. Как по волшебству, морская болтанка осталась позади, и нам неохотно открылся канал, петляющий среди болот и лугов, сначала узкий, потом расширяющийся до размеров озера, как в Эккене. Мы бросили якорь рядом с устьем, неподалеку от скопления судов, принадлежащих к типу, ставшему вскоре очень привычным для меня. Они представляли собой парусные баржи, вроде тех, что курсируют по Темзе: тупой нос, высокая корма, тонн пятьдесят водоизмещения, оснастка кетча, боковой шверт, простейшая оснастка и длинный наклонный бушприт. В дальнейшем я буду называть их галиотами. Если не считать кораблей, единственным признаком жизни служил белый домик - обиталище лоцмана, как подсказала нам карта, - приютившийся с северной стороны от входа в канал. Выпив чаю, мы отправились с визитом к лоцману. И обнаружили патриархального, расположившегося у пылающего очага, в окружении заботливой снохи и розовощеких внучат, дородного и крепкого
субъекта, встретившего нас потоком приветствий на немецком, тут же - стоило ему разглядеть нас - уступившим место забавнейшему ломаному английскому, на котором старикан изъяснялся с непередаваемой важностью и гордыней. В промежутках между сердечными предложениями отведать пива и завываниями музыкальной шкатулки, заведенной в честь нашего прибытия, мы кое-как ухитрились представиться и сообщить о цели нашего прибытия. Нет нужды и говорить, меня раскусили сразу же и отодвинули в сторону, отведя роль слушателя.
-Да, да, отлично! - заявил лоцман. - Тут отшень много уток, но сначала мы выпить по стаканчик пива. А потом мы передвинуть ваш корабль, капитан, стоять там - не есть отшень хорошо.
Дэвис в панике вскочил, но был жестом возвращен к пиву.
-Потом мы будем выпить еще по стаканчик пива и будем говорить про утки… Нет, мы будем стрелять утки, так лутше! А потом выпить много-много стаканчик пива!
То был неожиданный поворот и весьма многообещающий. И намеченная программа была исполнена с точностью до пункта. После пива наш хозяин наскоро облачился при помощи снохи в теплые вязаные рукавицы, плащ, шарф и войлочный шлем, скрывавший все лицо, за исключением пары сверкающих глаз. Экипировавшись, лоцман направился к выходу и взревел, приказывая найти Ганса и ружье. В ответ на пороге объявился неуклюжий юнец со скуластым лицом и пробивающейся бородкой, застенчиво пожавший нам руки.
Всей компанией мы направились к причалу, где нас поджидал лоцман, напоминавший по виду клубок из грубой шерсти. Повинуясь его хриплым указаниям, мы передвинули «Дульчибеллу» на стоянку у противоположного берега, поближе к остальным судам. Захватив свои ружья, мы вернулись в домик, и последовал еще один перекус. Когда пришла пора выходить, опускались уже сумерки. Переправившись через полосу болот, мы заняли стратегические позиции вокруг застоялого пруда. Ганса отрядили в качестве загонщика, и результатом стали отличный селезень и три утки. Стоит признать, все они были сбиты из ружья лоцмана, - сказалась, быть может, сыновняя преданность Ганса, а быть может, эгоизм, с которым его родитель выбрал для себя лучшее место, но в любом случае охотничья вылазка наша увенчалась сокрушительным успехом. Оный был отпразднован музыкой и пивом, как и прежде, а лоцман тем временем, усадив на каждое колено по внуку, плел цветистые дифирамбы здешнему краю и своему райскому в нем существованию.
-Много пива, много мяса, много денег, много уток, - подытожил он свой обзор.
Как ни странно, но Дэвис, хоть и весьма оживленный, слушал как-то рассеянно. И это когда перед нами оказался столь бесценный оракул! Именно на мою долю выпало черпать полезную информацию: подробности о времени, погоде и наиболее удобных местах охоты, а также намеки на людей, с которыми неплохо бы установить добрые отношения. Не знаю, отвечали ли мне взаимностью, но я проникся к лоцману живейшей симпатией, поскольку он без устали твердил, что с круизами на этот год пора заканчивать. По его мнению, безумием с нашей стороны было так затягивать, а еще большим безумием - обитать «на таком маленьком суденышке», когда можно с комфортом жить на берегу, не испытывая нужды в пиве и музыке. Меня прямо подмывало поднять тему перехода на Северное море, просто чтобы посмотреть, как сникнет Дэвис под градом насмешек знающего человека. Но мне не хотелось портить приятелю жизнь теперь, когда все пошло так хорошо. Фризские острова казались экстравагантной шуткой, и я даже не вспоминал про них, когда мы, обменявшись прощальными уверениями в вечной дружбе с добрым лоцманом и его семьей, погребли к «Дульчибелле».
В тот вечер мы с Дэвисом ощущали себя добрыми друзьями. Впрочем, скорее, это относилось ко мне, потому как, ложась спать, я оставил его сидеть посасывающим пустую трубку и бесцельно листающим том Мэхэна. Проснувшись посреди ночи, я заметил, что койка Дэвиса пуста, а сам он сидит в темной каюте, погруженный в раздумья.
Глава VII
Пропавшая страница
Утром первого октября я проснулся с неприятным ощущением, что намеченный план дал трещину. Все объяснилось, когда я поднялся на палубу и обнаружил, что «Дульчибелла» окутана плотным, непроницаемым туманом, за которым не видно ничего, кроме призрачных очертаний галиота, стоящего на якоре рядом с нами. Он, должно быть, пришел ночью, потому как с вечера в такой близости не было никого. Тут я припомнил, что слышал сквозь сон грохот якорной цепи и приглушенные голоса.
-На сегодня, похоже, никакой надежды, - поежившись, сказал я Дэвису, который готовил завтрак.
-Да, пока туман не рассеется, - отозвался он с изрядной долей покорности в голосе.
Завтрак прошел в безрадостной атмосфере. Влага проникала даже внутрь каюты, оседая на палубе и переборках. Хотелось искупаться, но лезть в воду было страшно, скатерть в тусклом свете казалась грязнее, чем на самом деле, и вообще все вокруг раздражало. И бекон был поджарен не так, и отсутствие подставки под яйцо больше не выглядело забавным.
Дэвис только начал по своей привычке собирать посуду в пирамиду, чтобы помыть, как на палубе послышались шаги и на трапе появилась пара тяжелых морских сапог. Гадая, кто может быть нашим неожиданным визитером, мы увидели коротышку в непромокаемом плаще и зюйдвестке. Радостно улыбаясь Дэвису во весь заросший седой бородой рот, он шагнул в дверь каюты.
-Рад встрече, капитан, - негромко сказал наш гость по-немецки. - Куда идете на этот раз?
-Бартельс! - подпрыгнув, воскликнул Дэвис.
Двое ссутулившихся мужчин, молодой и пожилой, улыбнулись, словно отец и сын после долгой разлуки.
-Откуда вы? Кофе? Как «Йоханнес»? Это вы подошли ночью? Как я рад вас видеть!
Передавая разговор, я позволю себе избавить читателя от невразумительных выражений. Коротышка был затащен в глубь каюты и усажен на диванчик напротив меня.
-Возил яблоки в Каппельн, - степенно заявил шкипер. - Теперь иду в Киль, оттуда вернусь в Гамбург, к жене и детям. Это последний рейс в этом году. А вы, капитан, больше не одни? - Стянув с головы мокрую зюйдвестку, немец церемонно поклонился мне.
-Ах, совсем забыл! - вскричал Дэвис, опустившийся на одно колено в узком дверном проеме и целиком поглощенный нашим визитером. - Это майн фройнд герр Каррузерс. Каррузерс, это мой друг, шкипер Бартельс с галиота «Йоханнес».
Неужто не будет конца загадкам, которые преподносит мне Дэвис? Не успели с губ его сорваться последние слова, как вся живость схлынула с моего приятеля, он стал нервно переводить взор с меня на Бартельса, подобно человеку, который вынужденно или по оплошности знакомит двух людей, заведомо неприязненных друг другу.
Последовала пауза, в ходе которой Дэвис возился с чашками, разливая остывший кофе и колдуя над ним так, словно проводил некий химический эксперимент. Пробормотав что-то насчет необходимости вскипятить еще воды, он воспользовался предлогом и сбежал на бак. Я тогда не научился еще толком общаться с мореходами, но этот человечек оказался настоящим кладом для начинающего. Кроме того, стоило ему снять прорезиненный плащ, как он, облаченный в прекрасно сидящий ворсистый пиджак с воротником-шалькой, стал похож скорее на провинциального лавочника, чем на шкипера торгового судна. Мы обменялись несколькими дежурными фразами о тумане и его плавании прошлой ночью из Каппельна, оказавшегося небольшим городком милях в пятнадцати далее по фиорду.
Дэвис вынырнул на минуту с бака и рассыпался в таких преувеличенных любезностях, что я едва не онемел от удивления. Общие темы быстро истощились. Тогда мой визави, покровительственно улыбнулся мне, как прежде Дэвису.
-Это хорошо, что капитан больше не один, - доверительно начал он. - Это прекрасный молодой человек. О небо, что за удивительный молодой человек! Я люблю его, как сына! Но он слишком отважен, слишком безрассуден. Хорошо, что рядом с ним друг.
Я кивнул и рассмеялся, хотя испытывал что угодно, но только не веселье.
-Где вы познакомились? - поинтересовался я.
-В скверном месте, при скверной погоде, - серьезно ответил шкипер, но в глазах у него блеснул озорной огонек. - А он разве вам не рассказывал? Я подоспел как раз вовремя. Но нет, что я говорю? Он храбр, как лев, и ловок, как кошка, и ни за что не погиб бы. И все-таки это было скверное место и скверная…
-О чем вы тут, Бартельс? - прервал немца Дэвис, появляясь в каюте с кипящим чайником.
-Твой друг рассказывал мне о том, как вы познакомились, - ответил я за шкипера.
-О, Бартельс помог мне выпутаться из одной небольшой заварухи на Северном море. Так ведь, Бартельс?
-Так, пустяки, - отозвался тот. - Но Северное море - не место для вашей крошечной яхты, капитан. Я это много раз говорил. Как вам Фленсбург? Прекрасный город, не правда ли? Разыскали герра Кранка, плотника? Вижу, вы установили маленькую бизань-мачту? Руль - это ничего, но хорошо, что он выдержал до Эйдера. Ну и крепкий же он, этот ваш кораблик! Хвала Небесам за это, иначе было бы худо!
Немец хмыкнул и покачал головой, укоряя Дэвиса, как нашалившего ребенка. Этот разговор предоставлял мне долгожданный шанс. Я дожидался его завершения в твердом намерении повернуть в русло, которое раз и навсегда прольет свет на многочисленные загадки. Дэвис угощал гостя кофе и поддерживал вежливую беседу, но во всем его поведении угадывалось сильное желание остаться наедине со мной.
Суть высказываний маленького шкипера сводилась к родительскому увещеванию, что хотя здесь, на Остзее, как называют немцы Балтийское море, нам ничего и не угрожает, маленьким яхтам самое время подыскивать зимние квартиры. Сам он, к примеру, отправляется через Кильский канал в Гамбург, чтобы переждать холодную пору в тепле и уюте, как и подобает порядочному бюргеру, чего и нам желает. Закончил Бартельс тем, что пригласил навестить его на «Йоханнесе», после чего, учтиво распрощавшись, растаял в тумане. Проводив гостя до шлюпки, Дэвис, не промедлив ни секунды, вернулся и уселся напротив меня на софе.
-О чем это он тут говорил? - спросил я.
-Я все объясню, - сказал Дэвис. - Объясню все, от начала до конца. По отношению к тебе это будет своего рода исповедь. Вчера вечером я принял решение не говорить ничего, но, едва завидев Бартельса, понял, что все выплывет наружу. Правда тяжелым камнем лежит на моей душе, быть может, ты поможешь мне его снять. Но выбор за тобой.
-Выкладывай!
-Помнишь, что я рассказывал тебе про Фризские острова пару дней назад? Там случилось нечто, о чем я умолчал, когда вел речь о своем круизе.
-Это началось у острова Нордерней, - вставил я.
-Как ты догадался?
-Обманщик из тебя неважный. Но продолжай.
-Что ж, ты совершенно прав. Это случилось именно там девятого сентября. Кое о чем из своих занятий я рассказал, но вроде как ни разу не упоминал про свои расспросы среди местных жителей насчет утиной охоты. И вот один рыбак на Боркуме мне и говорит, что в их воды зашла большая парусная яхта, владелец которой, некий Долльман, слывет знатным охотником и может дать мне пару дельных советов. Ну и вот, нахожу я как-то вечером яхту, которую сразу узнал по описанию. Она принадлежит к классу так называемых яхт-барж, водоизмещение тонн пятьдесят - шестьдесят, построена специально для мелководья по чертежам голландского галиота, с боковым швертом, этим чудным округлым носом и обрубленной кормой. Очень похожа на те галиоты, что стоят сейчас рядом с нами. Ты наверняка видел подобные яхты в английских водах, только у нас они скопированы с темзенских барж. Выглядела та посудина как настоящий клипер и содержалась в порядке: вся в лаке, медяшка блестит. Я набрел на нее на закате, после целого дня скитаний по эстуарию Эмса. Яхта лежала…
-Погоди, давай возьмем карту, - вмешался я.
Дэвис нашел нужный лист и раскатал его на столе между нами, предварительно сдвинув в сторону скатерть и остатки завтрака. Так произошел первый из двух случаев, которым я был свидетель, когда мой друг откладывал ритуал мытья посуды, и это, как ничто, свидетельствовало о важности предстоящего разговора.
-Это здесь, - сказал Дэвис[29 - См. карту 1. - Примеч. авт.].
С новым, не ведомым прежде интересом всматривался я в длинную полосу узких островов, выстроившихся в линию вдоль побережья, а также скопление отмелей, банок и каналов между ними.
-Вот Нордерней. Кстати, в западной части острова имеется гавань, единственная настоящая гавань на всю цепь островов, как немецких, так и голландских, если не считать Терсхеллинга. Это также довольно крупный город, курорт, куда летом со всей Германии съезжаются отдыхающие. Так вот, «Медуза», так она называется, стояла на рейде Рифф-Гат, неся на мачте германский вымпел. Я бросил якорь в аккурат рядом с ней. Я собирался нанести визит ее владельцу, но едва не передумал - мне всегда как-то не по себе, когда дело касается этих щегольских яхт, да и немецкий мой оставляет желать лучшего. Но, пораскинув мозгами, все же решился. И вот после ужина, когда почти стемнело, сажусь я в свой ялик, окликаю вахтенного на «Медузе» испрашиваю, не могу ли видеть хозяина. Моряк оказался парнем туповатым, и прошло немало времени, прежде чем я поднялся на борт, чувствуя себя все более неуютно. Через какое-то время появляется стюард и провожает меня вниз по трапу в салон, который по сравнению с нашим выглядел, как бы это сказать…ну, ты понимаешь…жутко помпезно: мягкие диваны, шелковые подушки и все такое. Ужин, похоже,
только закончился, потому что со стола еще не убрали вина и фруктов. Герр Долльман сидел и потягивал свой кофе. Ну, я представляюсь ему…
-Погоди минутку, - перебил его я. - Как он выглядел?
-Ну, высокий такой, худощавый тип в вечернем костюме. Лет пятидесяти, насколько могу судить, с сединой в волосах и коротко подстриженной бородкой. Я не мастак описывать внешность. В глаза мне бросился высокий бугристый лоб, и было в нем еще нечто… Но полагаю, лучше мне для начала придерживаться голых фактов. Не думаю, что его обрадовало знакомство со мной, да и по-английски он не говорил, так что мне было страшно неловко. Но повод для визита у меня имелся, поэтому я собрался с силами и решил: отчего бы не попробовать?
Представив себе Дэвиса в его норфолкском пиджаке и мятых фланелевых брюках, пристающего с расспросами к надменному немцу в вечернем фраке, сидящему посреди «помпезного» салона, я едва не расхохотался.
-Он, похоже, сильно удивился, увидев меня, видимо, наблюдал за приходом «Дульчибеллы» игадал, кто это может быть. Я как можно скорее завел речь про уток, но Долльман тут же меня оборвал, сказав, что дичи мне тут не найти. Я это отнес на счет охотничьей ревности - ну, ты понимаешь. Решив, что обратился не по адресу, я собрался было уносить ноги и покончить с этой неприятной беседой, как он вдруг оттаивает слегка, предлагает мне вина и заводит в очень дружеском тоне разговор. Ему-де очень интересно послушать о моем круизе и планах на будущее. В итоге мы засиделись допоздна, хотя я так и не освоился до конца у него в гостях. Долльман все время будто изучал меня, как будто имел дело с неким, не известным науке животным.
«Как я понимаю я этого немца!» - подумалось мне.
-Расстались мы на дружеской ноге, я приплыл назад и лег спать, намереваясь поутру двинуться дальше на восток. Но на рассвете поднимает меня матрос с посланием от Долльмана: нет ли у меня возражений, если он заглянет ко мне на завтрак? Меня это несколько обескуражило, но, не желая показаться грубым, я ответил согласием. Ну вот, Долльман погостил у меня, потом я у него… Ну и, короче, так я и простоял на якоре три дня.
Довольно неожиданный поворот.
-Как же вы проводили время? - поинтересовался я. Насколько я мог судить по судовому журналу, задержка где-либо на три дня представляла для Дэвиса событие исключительное.
-Ну, пару раз обедал или ужинал с ним. Точнее, с ними, - торопливо поправился мой друг. - СДолльманом плавала дочь. В вечер первого моего визита ее в салоне не было.
-И что она? - задал я вопрос, пока он не успел перевести разговор на другую тему.
-О, похоже, очень приятная девушка, - последовал осторожный ответ, нарочито бесстрастный. - В конечном итоге мы с «Медузой» продолжили путь в компании. Мне необходимо рассказать, пока хотя бы в нескольких словах, как так получилось. Идея принадлежала Долльману. Он сказал, что плывет в Гамбург, и предложил проводить «Дульчибеллу» до Эльбы, а оттуда я без труда пройду каналом через Брунсбюттель и далее в Киль, до Балтики. У меня определенных планов не было, хоть я и собирался продолжить свои исследования пространств между островами и побережьем на восток и тем самым добраться до Эльбы длинным путем. Долльман стал меня отговаривать, напирая на то, что шанса пострелять уток не представится, выдвинул и другие аргументы. Короче говоря, мы постановили идти вместе прямиком в Куксхафен, что на Эльбе. Если отплыть пораньше и с ветром повезет, эти шестьдесят миль можно проделать за день.
План созрел только к исходу третьего дня, двенадцатого сентября, - вел рассказ дальше Дэвис. - Я, кажется, упоминал, что после долгой полосы жары погода поменялась. Именно в тот самый день с веста стало здорово задувать, и барометр продолжал падать. Я, разумеется, предупредил Долльмана, что не смогу идти с ним, если будет сильно штормить, но он пророчил ясный день и обещал приятное плавание. Ну и, можно сказать, взял меня на слабо. Ну, ты понимаешь. Быть может, я представлял одиночное плавание делом более простым, чем на самом деле, хоть никогда и не стремился хвастать, мне такое претит, да и действительно нет никакой опасности, если соблюдать осторожность…
-О, конечно, - согласно закивал я.
-Короче, на следующее утро, в шесть часов, мы трогаемся в путь. Денек обещал быть еще тот, ветер с вест-норд-веста, но Долльман поднял паруса, и я последовал его примеру. Я беру два рифа, мы выходим в открытое море и ложимся на курс ост-норд-ост, вдоль побережья, к плавучему маяку в эстуарии Эльбы, что примерно в пятидесяти милях. Это здесь, смотри.
Он показал мне их курс на карте.
-Для его яхты, здоровенного надежного корыта, могучего, словно дом, плавание было сущим пустяком. Поначалу я легко поспевал за «Медузой». Работы у меня было по горло - при свежем ветре в бакштаг и сильном волнении, но при условии, что погода не ухудшится, я не сомневался в благоприятном исходе, хотя и клял себя болваном за то, что согласился. Все шло хорошо до Вангерога, последнего из островов, это здесь. А вот потом задуло по-настоящему. Я наполовину решился уже махнуть на все рукой и нырнуть в устье реки Яде, но не смог повернуть, поэтому лег в дрейф и взял последний риф.
Простые слова, произнесенные без всякой интонации. Но я, видевший, как выполняются эти операции при спокойном море, вздрогнул, представив себе эту картину в шторм.
-До той поры мы держались практически рядом, но, урезав паруса, я стал отставать, - рассказывал дальше Дэвис. - Беды в том не было. Курс я знал, таблицу приливов тоже и при всей непогоде не сомневался, что дойду до плавучего маяка. Да и изменения в план внести было уже не возможно. Эстуарий Везера находился с правого борта, но это подветренный берег, со скоплением не обозначенных отмелей, только взгляни на карту. Мы продолжали путь, и «Дульчибелла» держалась молодцом, хотя пару раз нас едва не захлестнуло через корму. Я находился здесь, милях в шести к юго-западу от маяка, когда вдруг увидел, что «Медуза» легла в дрейф, словно поджидая меня. Стоило нам поравняться, немецкая яхта снова легла на курс, и некоторое время мы шли параллельно. Долльман закрепил штурвал, перегнулся через борт и прокричал, очень медленно и отчетливо, чтобы я разобрал: «Следуйте за мной… Со стороны моря слишком большие волны… Срежем через пески… Сбережем шесть миль».
От румпеля я оторваться не мог, но сразу его понял, потому как проштудировал карту накануне[30 - См. карту 1. - Примеч. авт.]. Смотри, все пространство между Вангерогом и Эльбой загромождено песками. Огромным зазубренным языком они уходят от Куксхафена в северо-западном направлении миль на пятнадцать, заканчиваясь остроконечным мысом, который называется Шархерн. Чтобы войти в Эльбу с запада, требуется обогнуть этот язык, миновать плавучий маяк, который лежит у Шархерна, а потом проделать еще столько же миль в обратном направлении. Разумеется, крупные суда так и поступают. Но, как видишь, эти пески тут и там пересекаются каналами, очень мелкими и извилистыми, в точности как в районе Фризских островов. Обрати внимание на этот, который проходит через весь язык и ведет прямиком к Куксхафену. Он носит название Тельте[31 - См. карту 2. - Примеч. авт.]. У входа канал достигает мили в ширину, но потом разрезается надвое банкой Хоенхерн, затем мельчает и петляет, превращаясь под конец в простую приливную протоку, именуемую уже иначе. Это именно такой проход, который я с удовольствием исследовал бы в
хороший день и при ветре с берега, но в одиночку в шторм было бы глупостью соваться в него, разве что в совсем отчаянной ситуации. Но, как уже говорилось, я сразу понял, что Долльман предлагает идти в Тельте и провести меня.
Мне эта идея не нравилась, потому что я люблю полагаться только на себя, и, как ни глупо звучит, моей гордости было больно признать, что море слишком бурное. Но через проход можно было срезать несколько миль и избежать болтанки у Шархерна, где сходятся два течения. Долльману я полностью доверял и решил, что сваляю дурака, если не воспользуюсь шансом. Но колебался. Однако в конце концов кивнул и помахал рукой. Вскоре «Медуза» изменила курс, и я последовал за ней. Ты спросил однажды, брал ли я лоцмана. Так вот, это был тот самый единственный раз.
Мой друг проговорил это с невыразимой горечью и откинулся на спинку дивана, словно выдерживая театральную паузу. Передо мной предстал вдруг совсем иной Дэвис - мужчина лет на пять старше, обуреваемый сильными эмоциями, страстями и одержимый целью. Это был человек совсем другого масштаба и слепленный из другого теста, нежели мне казалось. Как бы ни снедало меня любопытство, я почти покорно ждал, пока он механически набивал трубку и чиркал отказывающимися гореть спичками. Во мне крепло убеждение - чтобы ни крылось за этой загадкой, речь о чем-то серьезном. Усилием воли взяв себя в руки, Дэвис привстал и окинул круговым взглядом часы, барометр и люк. Потом продолжил рассказ:
-Вскоре мы подошли к месту, где, как я понимал, начинается Тельте. Отовсюду доносился грохот валов, разбивающихся о пески, но разглядеть их не удавалось. Как известно, по мере уменьшения глубины волны становятся короче и круче. Ветер еще усилился - настоящая буря, должен сказать.
Я держался в кильватере «Медузы» ивскоре, к разочарованию своему, заметил, что та быстро отрывается от меня. Мне казалось само собой разумеющимся, что, вызвавшись служить провожатым, Долльман убавит ход и подладится под «Дульчибеллу». Ему это было несложно - стоило послать матросов выбрать шкоты или потравить дирик-фал. Вместо этого он мчался во весь опор. Один раз в налетевшем дожде я вовсе потерял его из виду, потом заметил вдалеке, но мне хватало дел на румпеле и недосуг было выглядывать беглого лоцмана. До поры все шло хорошо, но мы быстро приближались к самой трудной части, где банка Хоенхерн блокирует путь и канал разделяется. Не знаю, может, на карте, где изгибы фарватера обозначены черным по белому, все это выглядит просто, но чужак, оказавшийся в месте, подобном этому, да еще без вех, не способен определить что-либо на глаз. Быть может, при отливе, когда все мели выходят на поверхность, да при ясной погоде он и сумеет шаг за шагом, пользуясь лотом и компасом, проложить дорогу. Я прекрасно понимал, что вот-вот увижу сплошную полосу прибоя впереди и по обоим бортам. Угадать путь при такой
погоде - невозможно. Ты должен твердо знать, куда плыть. Или иметь лоцмана. У меня он был, да только вел свою игру.
Будь у меня на борту помощник, способный принять руль, я не чувствовал бы себя таким ослом. А так оставалось расхлебывать кашу и проклинать себя за отступление от железного правила. Я сделал именно то, чего никак нельзя допускать при одиночном плавании.
Когда опасность стала явной, было уже слишком поздно поворачивать и пробиваться в открытое море. Я уже глубоко залез в бутылочное горлышко среди песков, оказавшись зажатым между подветренным берегом и приливом, подхватившим «Дульчибеллу». Впрочем, прилив-то и вселял хотя бы призрак надежды. У меня часы в голове, и я знал, что сейчас две трети полной воды и еще часа два подъем будет продолжаться. Это означало, что отмели скрыты водой и заметить их сложнее, но одновременно есть возможность - если повезет найти удачное место - проплыть прямо над самыми худшими из них.
Дэвис гневно стукнул кулаком по столу.
-Эх! Мне ненавистна даже мысль полагаться вот так на слепой случай, словно я подвыпивший бездельник кокни[32 - Кокни - прозвище жителей Лондона из средних и низших слоев населения.], отправляющийся на морскую прогулку в праздничный день. В общем, как я и предвидел, вскоре появилась перегородившая весь горизонт стена прибоя. Она обступила меня со всех сторон, оглушая, словно раскаты грома. Когда я в последний раз заметил «Медузу», та неслась, как скаковая лошадь, готовящаяся перепрыгнуть барьер, и мне удалось, наскоро глянув на компас, взять приблизительный пеленг на нее. В этот самый миг мне почудилось, будто немецкая яхта привелась к ветру, показав мне борт, но налетевший шквал скрыл ее из вида, да и мне работы на румпеле привалило. «Медуза» растворилась в белой пелене, висящей над бурунами. Я, насколько мог, держался пеленга, но уже вышел из канала. Мне об этом подсказал цвет воды. По мере приближения к берегу я видел, что все кругом одинаково и нет ни намека на открытое пространство. В мои планы не входило сдаваться без боя, повинуясь скорее инстинкту нежели здравому рассуждению, я переложил
руль под ветер в надежде пройти вдоль кромки прибоя и заметить проход. Встав лагом к волнам, «Дульчибелла» зарылась, а кливер разорвало в клочья, но зарифленный стаксель выдержал, и яхта выправилась. Я продолжал держаться, хоть и понимал, что развязка - дело нескольких минут: шверт был поднят, а без него нас катастрофически сносило в сторону берега.
Брызги наполовину ослепили меня, но вдруг я заметил впереди, за выступом, нечто похожее на прогал. Я привелся еще сильнее, чтобы обойти мель, но «Дульчи» не могла идти круче. На счет «раз!» она налетела на выступ, тяжело ударилась, проехала вперед, подпрыгнула снова и оказалась на чистой воде! Следующие несколько минут описать не берусь. Нас занесло в своего рода канал, но очень узкий, а со всех сторон кипел прибой. Судно практически не управлялось - при последнем толчке повредился руль. Я был похож на пьяницу, бегущего сломя голову по темной улице и стукающегося о каждый угол. Долго так тянуться не могло, и в итоге мы налетели на что-то и остановились, скребя и стукаясь корпусом. Вот так и закончилось мое маленькое плавание под руководством лоцмана.
Дэвис помолчал немного.
-Да, на деле настоящей опасности не было, - продолжил он. От этого привычного утверждения глаза мои широко распахнулись. - Я к тому, что этот удачный перелет в канал стал моим спасением. От того места я еще с милю пробирался в глубь песков, каждая гряда которых защищала меня от бури, словно волнолом. Вода, разумеется, кипела и была покрыта пеной, как в тазу для стирки, но сила моря иссякла. «Дульчи» стукалась о дно, но не сильно. Приближалась высшая точка прилива, а на половине отлива яхта будет лежать на обсохшей отмели.
В обычной ситуации я завел бы с помощью ялика верп, со следующим приливом прошел бы дальше и бросил бы якорь в месте, где мог остаться на плаву. Беда была в том, что я поранил руку, ялик вышел из строя, и это не говоря про поломку руля. Это произошло во время первого удара о песчаный гребень. Волна шла большая, и, когда мы стукнулись, ялик, болтавшийся на фалине за кормой, понесло на яхту и с силой шибануло о наветренный бакштаг. Я выставил руку, стараясь смягчить столкновение, и ее прижало к планширу. Лодку сильно повредило, поэтому верповаться я не мог…
Для меня все эти фразы звучали тарабарщиной, но прерывать его не хотелось.
-Рука же болела так, что я не мог даже управиться с парусами, которые хлопали и полоскали, как придется. Нужно еще было починить руль, а до ближайшего берега оставалось несколько миль. Разумеется, при улучшении погоды мне ничего не грозило, но если шторм продержится или усилится, пиши пропало. У всего есть пределы выносливости, и разное может случиться.
Так что появление Бартельса стало большой удачей. Его галиот стоял на якоре в миле от нас, в ответвлении канала. В промежутке между шквалами он заметил «Дульчибеллу» иотправился к нам на шлюпке, он и его парень. Ну и дьявольский рейс это, надо думать, был! Я обрадовался встрече… Хотя нет, вру: меня настолько обуяли злость, обида и стыд, что я, как последний глупец, стал отказываться от помощи. Тогда Бартельс просто взобрался на борт и начал работать. Он сущий демон в делах, этот коротышка. В полчаса убрал паруса, разнайтовил большой якорь, завел верп на пятьдесят саженей и вытянул яхту на чистую воду. Потом немцы отбуксировали ее дальше по каналу - это было под ветер, поэтому несложно - и поставили рядом со своим судном. К этому времени уже стемнело, поэтому я угостил их выпивкой и пожелал всего доброго. Буря ревела всю ночь, но стоянка была отличная, и якорь держал хорошо.
Вот и вся история, - подытожил Дэвис.
Поужинав, я долго размышлял о случившемся.
Глава VIII
Теория
Дэвис откинулся и выдохнул, будто до сих пор ощущал облегчение от счастливого избавления. Я последовал его примеру и ощутил то же самое облегчение. Карта, не удерживаемая пальцами, скаталась в рулон со щелчком, будто спрашивая: «Ну и что вы об этом думаете?» Передавая речь приятеля, я немного пригладил и упорядочил предложения, потому что разволновавшийся по ходу рассказа Дэвис выражался несколько сбивчиво и нескладно.
-А что же Долльман? - спросил я.
-Да, что же Долльман? - повторил Дэвис. - Не слишком много мыслей осенило меня той ночью. Все произошло так внезапно. Единственное, в чем я готов поклясться, так это что Долльман намеренно устроил мне западню. Кое-что пришло мне в голову в последующие несколько дней, о которых я расскажу в нескольких словах.
На следующее утро прибыл Бартельс. Хотя по-прежнему штормило, нам удалось передвинуть «Дульчибеллу» вместо, на котором в полуденный отлив она безопасно обсохла, и нам удалось добраться до руля. Нижняя пластина крепления старнпоста была вывернута, но мы закрепили ее, как смогли. Обнаружились другие небольшие поломки, но ничего серьезного, а потерю кливера вообще не стоило принимать в расчет, так как у меня имелось два запасных. Ялик отремонтировать в тех условиях не представлялось возможным, поэтому я просто принайтовил его к палубе.
Бартельс, как выяснилось, вез яблоки из Бремена в Каппельн - в этом самом фиорде - и в канал в песках свернул, чтобы укрыться от непогоды. Его путь лежал на реку Эйдер, откуда, как я уже говорил, можно (через реку и канал) попасть на Балтийское море. Разумеется, маршрут через Эльбу, новым каналом кайзера Вильгельма, короче. Эйдерский маршрут уже устарел, но Бартельс пользовался им, чтобы завести яблоки в Теннинг, городок в устье Эйдера. Оба пути выводят на Балтику близ Киля. Я намеревался пройти Эльбой, но события предыдущего дня выбили меня из колеи. Я передумал - сейчас объясню, почему именно, - и решил плыть по Эйдеру вместе с «Йоханнесом». На следующий день на востоке начало проясняться, и я с легкостью обошел галиот, оставив его в Теннинге, и через три дня был уже на Балтике. Так что всего неделю спустя после тех событий я сошел на берег и телеграфировал тебе. Видишь ли, мне пришло в голову, что тот парень был шпионом.
Это умозаключение, высказанное совершенно спокойно и неожиданно, повергло меня в полное изумление. «Я телеграфировал тебе, потому что тот парень - шпион». Именно эту логическую цепочку тяжелее всего было усвоить в тот миг. На секунду я перенесся в холодную роскошь лондонского клуба и вспомнил себя, разбирающего загадки Дэвисовой депеши, которые я поспешно истолковал как предложение провести отпуск. Отпуск! Что же на самом деле кроется за ним? Сомнения и страхи, мрачные и смутные, как туман за световым люком, заклубились в моем воображении.
-Шпион? - недоуменно повторил я. - Что ты хочешь сказать? И почему телеграфировал мне? Какой шпион? Чей?
-Я поделюсь своими догадками, - ответил Дэвис. - Я не думаю, что «шпион» - верное слово, но это все равно нечто очень скверное.
Он намеренно выбросил меня на берег. Я не считаю себя подозрительным по натуре, но кое-что смыслю в лодках и море. Я знаю, он мог держаться рядом со мной, если бы хотел, и видел то место при низкой воде на следующий день. Взгляни еще раз на карту. Вот банка Хоенхерн, которая перекрыла мне дорогу[33 - См. карту 2. - Примеч. авт.]. Она разделяется на две части: западную и восточную. Вот канал Тельте разветвляется и огибает банку. Оба ответвления широкие и глубокие, как обычно бывает в этих водах. Так вот, я даже близко не подошел ни к одному из них. Когда я в последний раз видел Долльмана, тот правил словно прямиком на мель. Это было примерно в этой точке, то есть в миле от северного рукава канала и в двух от южного. Я следовал указаниям компаса, но не обнаружил ничего, только буруны. Как было мне пройти? Помогло везение. Я говорил лишь о двух каналах, идущих вокруг банки, один с севера, другой с юга. Но присмотрись и увидишь протоку, идущую прямо через середину Западного Хоенхерна - очень узкую, извилистую и такую маленькую, что я, просматривая накануне вечером карту, не обратил на нее внимания. В
нее-то я и влетел так лихо, когда крался вдоль линии прибоя в отчаянной попытке выиграть время. Вслепую угодив в протоку, я пересек полосу чистой воды и оказался у края Восточного Хоенхерна, вот здесь. Это была удача, которой я не заслуживал. Размышляя о тех событиях, я прихожу к выводу: имелось сто шансов против одного, что меня выбросило бы где-нибудь на берег и в три минуты размолотило в щепы.
-Но как прошел Долльман? - спросил я.
-Тут более-менее все ясно, - отозвался мой приятель. - Заведя меня достаточно глубоко, немец резко свернул в северный канал. Помнишь мои слова, что, когда я видел «Медузу» впоследний раз, мне показалось, будто она привелась к ветру и встала лагом? Еще одно счастливое совпадение. Долльман привелся, поворачивая к норду, так я решил в суматохе и, когда сам, в свою очередь, подошел к банке, тоже намеревался взять к северу. И вот тогда со мной было бы все кончено наверняка, потому что мне пришлось бы огибать добрую милю отмели, чтобы дойти до входа в северный канал, а за это время меня бы тысячу раз выбросило на берег. Но получилось так, что я повернул к зюйду.
-Почему?
-Деваться было некуда. Я шел правым галсом - гик перекинут на левый борт. Чтобы повернуть на север, требовалось совершить фордевинд, а я не мог пойти на такой риск. Дуло, как в преисподней, чуть что пойди не так, и я бы глазом моргнуть не успел, как оказался на берегу. Думать об этом было некогда, но я переложил руль и повернул на зюйд. И, сам того не зная, оказался всего в двух кабельтовых от входа в тот крошечный центральный проход. Так что вся эта история от начала и до конца построена на сплошном везении.
«Помноженном на отвагу», - поправил я про себя, пытаясь, насколько позволяли понятия сухопутного человека, вообразить себе всю эту пугающую картину. Что до достоверности, то карта и рассказ Дэвиса говорили достаточно красноречиво и все-таки убедили меня лишь наполовину. «Шпион», как обозвал Дэвис своего лоцмана, мог сам ошибиться в расчете курса, оторваться, не желая того, от сопровождаемого и спастись от гибели тоже чудом. Я поделился сомнениями, но Дэвис отмел их с порога.
-Подожди с выводами, пока не услышишь все, - сказал он. - Надо вернуться к первой нашей с ним встрече. Я упоминал, что в вечер знакомства Долльман был груб, как медведь, и холоден, как камень, а потом вдруг оттаял. Теперь я понимаю, что он меня прощупывал. Задача не представляла труда, потому как со времени отъезда Моррисона мне не встречалось ни единого джентльмена, с которым можно было бы поболтать о моем круизе, да и я считал этого немца хорошим охотником при всей его уклончивости по части уток. Я говорил свободно - ну, по крайней мере настолько, насколько позволял мой скверный немецкий. Рассказал про две недели путешествия, и как я облазал все проливы и острова, и как мне вообще все интересно, как волнуют меня загадки ветров и приливов, течений и прочего. Поделился и трудностями: ошибочно установленными вехами и совершенной непригодностью допотопных английских карт. Долльман направлял меня, и в свете последующих событий я понимаю цель его наводящих вопросов.
Назавтра и послезавтра мы провели вместе немало времени, та же самая история продолжалась. И тут речь зашла о моих планах на будущее. Моя идея, как уже говорилось, заключалась в том, чтобы исследовать германское побережье, как до того я исследовал голландское. Его же идея - о Боже, как ясно вижу я все сейчас! - состояла в том, чтобы избавиться от меня, напрочь отвадить от этой части суши. Вот почему он утверждал, что уток там нет. Вот почему расхваливал Балтику в качестве места для круизов и охотничьих угодий. И вот почему настаивал, чтобы мы вместе пошли прямиком к Эльбе. Хотел проследить, что я очистил территорию.
-И преуспел в этом.
-Да. Но, в конечном счете, все это лишь догадки. Я имею в виду, что не берусь предположить, когда именно он почел за лучшее утопить меня. На одну плохую погоду полагаться было глупо, хотя Долльман ее дождался и втянул меня в историю. Но, сгорая от желания любой ценой покончить со мной, ухватился за великолепный шанс, связанный с переходом к плавучему маяку. Думаю, идея осенила его внезапно, по наитию. Предоставь он меня самому себе, я бы выпутался, а вот предложение срезать путь - это было сильно. Все играло ему на руку: ветер, море, пески, прилив. Долльман наверняка уже похоронил меня.
-Но как же экипаж? - удивился я. - Что подумает экипаж его яхты?
-Это другой разговор. Когда «Медуза» первый раз ложилась в дрейф, поджидая меня, матросы, двое, как помнится, находились на палубе, выбирая шкоты. Но когда яхта снова легла на курс, наверху оставался только сам Долльман, у штурвала. Никто не слышал ни слова из того, что он мне кричал.
-Но разве не могли они снова увидеть тебя?
-Скорее всего, нет - штормило сильно, а «Дульчи» очень маленькая.
Нелепость всей этой истории бросалась в глаза. Кому взбредет в голову убивать Дэвиса и с какой стати Дэвис, это воплощение скромности и простоты, решает вдруг, что его хотят убить? Видимо, у него имеются серьезные основания так думать, потому как это последний человек на свете, кому можно приписать склонность к подобным домыслам.
-Но какой у него мотив?! - воскликнул я. - Немец встречает англичанина, обследующего германское побережье, и решает помешать ему или даже избавиться любой ценой. Больше похоже на то, что это он счел тебя шпионом.
Дэвис нахмурился.
-Но Долльман - не немец! - с жаром ответил мой товарищ. - Он англичанин.
-Англичанин?
-Да, уверен. Веских доказательств у меня нет. По его уверению, английский он знает очень плохо, никогда не говорил на нем, разве что вставлял пару слов, чтобы помочь мне построить фразу. Немецким же, судя по всему, владеет, как родным. Но мне, разумеется, сложно судить. - Дэвис вздохнул. - Вот где понадобилась бы твоя помощь. Ты бы сразу понял, немец он или нет. Я же руководствуюсь, как бы это сказать…
-Общим впечатлением? - подсказал я.
-Да, именно. Было нечто в его облике и поведении… Ну, ты знаешь, как отличаемся мы от жителей других стран. И дело не только во внешности, но и в его разговоре - особенно в том, что касалось кораблей и моря. Согласен, Долльман, в основном, предоставлял говорить мне, но все же… Как же это объяснить? У меня создалось чувство, будто мы понимаем друг друга так, как никогда не могли бы понять два иностранца. Этот человек делал вид, что считает безумием мой далекий круиз на крошечной яхте, но могу поклясться: он знает толк в этих вещах ничуть не хуже меня - во всех его вопросах угадывался смысл. Но, как понимаешь, все это я понял задним умом. И никогда не обратил бы на подобные мелочи внимания - Шерлок Холмс из меня не получится, - если бы не последующие события.
-Все это слишком туманно, - сказал я. - Имеются у тебя более веские основания считать его британцем?
-Есть пара вещей посерьезней, - медленно проговорил мой друг. - Я приблизительно передал тебе слова Долльмана, когда тот предложил мне срезать путь. Точно я их не помню, но там было, кажется, «abschneiden», да, «abschneiden» и «durch Watten»[34 - «Срезать» и «через ватты» (нем.).]. Песчаные банки, как тебе известно, немцы называют ваттами. Слова простые, и прокричал он их громко, чтобы пересилить ветер. Я его отлично понял, но колебался, не решаясь согласиться. Долльман же счел, видимо, что моего немецкого недостаточно, поэтому, снова ложась на курс, он указал рукой на юг и, сложив ладони рупором, заорал: «Verstehen Sie?[35 - «Вы понимаете?» (нем.).] Срежем через пески, следуйте за мной!» Последняя фраза была на чистом английском. Слова до сих пор звучат у меня в ушах, и я поклясться готов - это родной его язык. Разумеется, в ту секунду я об этом даже не подумал. Несколько английских слов он знал, хотя всегда коверкал их - очень простой трюк, когда имеешь дело с ничего не подозревающим слушателем. Но тогда мне было не до таких мелочей - невозможно раскрывать заговоры и одновременно управлять
маленькой лодкой в штормовом море.
-И если в его планы входило отправить тебя в мир иной, он вполне мог позволить себе оговорку! Что-нибудь еще? Кстати, как его дочь? Она тоже выглядела англичанкой?
Двое мужчин не могут обсуждать женщину, если их не связывают между собой узы доверия, и до сего дня подобные вопросы в нашем обществе даже не поднимались. Да и не вызывало сомнений, что, прояви я интерес, он натолкнулся бы на непроницаемый доспех. Вот и теперь Дэвис торопливо облачался в броню, но я не удержался от язвительной мыслишки о том, как плохо прикрывает его эта кольчуга. Мы ровесники, но не могу сдержать улыбку, вспоминая о том, каким взрослым и каким blase[36 - Умудренный опытом, искушенный (фр.).] почувствовал я себя, заметив яркий румянец, проступивший на его загорелых щеках.
-Да, полагаю, что так, - пролепетал он.
-Но разговаривала она, разумеется, только на немецком?
-Да, конечно.
-Ты много общался с ней?
-Довольно много.
-Была она… Как бы это сказать? Хотелось ей, чтобы ты плыл к Эльбе вместе с ними?
-Думаю, да, - неохотно кивнул Дэвис, стиснув единственного своего союзника - спичечный коробок. - Но, черт побери, не думай, будто она знала, что произойдет! - с неожиданным жаром воскликнул он.
Мне оставалось лишь думать да гадать и удерживаться от дальнейших расспросов, как ни просто было бы выудить признание из столь правдивой жертвы. Но я изгнал все помыслы о неуместных в таких вещах шутках. Как-то все переплелось в этом странном деле, глубину и значимость которого я начал вдруг воспринимать всерьез. Но я не брался судить о Дэвисе да и сам не пришел к однозначным выводам. Убеждение, что развитие событий в ближайшем будущем сблизит нас, удержало меня от слишком настойчивого давления. Я вернулся к главному вопросу: кто такой этот Долльман и что им двигало? Дэвис тут же вынырнул из панциря.
-Это англичанин на службе у немцев, уверен, - заявил он. - Наверняка на службе, потому как много времени провел в тех водах и знает каждую их пядь. Конечно, это довольно уединенная часть света, но у него дом на острове Нордерней, и судя по всему, этот человек хорошо известен широкому кругу лиц. С одним из его друзей мне довелось встретиться. И как думаешь, кто это? Военно-морской офицер. Это случилось вечером третьего дня нашего знакомства. Мы сидели на палубе «Медузы», пили кофе и обсуждали завтрашний переход, когда со стороны моря причухивает небольшой паровой баркас, подходит к нам и этот парень поднимается на борт. Пожимает руку Долльману и внимательно разглядывает меня. Долльман нас представил, назвав приятеля коммандером фон Брюнингом, капитаном миноносной канонерки «Блиц»[37 - Миноносная канонерка - тип военных кораблей, существовавший в конце XIX - начале XXвв. Такие суда несли как торпедное, так и артиллерийское вооружение и предназначались для борьбы с миноносцами противника.]. Потом махнул в сторону Нордерней, и я разглядел его: длинный и серый, похожий на крысу корабль, стоящий на
рейде милях в двух от берега. Как выяснилось, на «Блиц» возложена охрана рыболовства в той части прибрежных вод Германии.
Должен сказать, я сразу проникся к фон Брюнингу симпатией. У меня создалось о нем впечатление как о человеке порядочном и дельном офицере - он из тех парней, к разряду которых мне самому хотелось бы принадлежать. Ты ведь знаешь, я к этому всегда стремился… Но это старая история, оставим ее. Мы с ним поболтали и отлично поладили, но знакомство наше продолжалось недолго. Я вскоре откланялся, почувствовав, что им хочется остаться наедине.
-И они остались одни? - поинтересовался я совершенно невинно.
-Ну, с фройляйн Долльман, разумеется, - пояснил Дэвис, снова ныряя в панцирь.
-Как думаешь, они хорошо знают фон Брюнинга? - резко сменил я тему.
-Да, очень хорошо.
Почуяв слабый след, я взвешивал необходимость применить к моему чувствительному собеседнику «женский аргумент». Но момент был упущен.
-Тогда я видел капитана в первый и последний раз, - проговорил Дэвис. - Мы отплыли на рассвете следующего дня. Теперь начало до тебя доходить, к чему я клоню?
-Весьма смутно, - отозвался я. - Продолжай.
Мой друг подсел ближе к столу, раскатал энергичным движением обеих рук карту и с новым пылом возобновил рассказ:
-Начнем с двух вещей, которые нам точно известны. Во-первых, меня «удалили» спобережья, потому что я был слишком любопытен. Во-вторых, Долльман ведет какую-то дьявольскую деятельность, которая стоит того, чтобы мы о ней разузнали. Теперь… - Дэвис замялся и глубоко вздохнул, подбирая убедительные слова и выражения. - Да, взгляни на эту карту. Нет, лучше сначала на карту Германии. Масштаба она небольшого, поэтому страна видна целиком.
Он схватил с полки планшет с картами и расстегнул его[38 - См. карту 1. - Примеч. авт.].
-Перед нами огромная империя, занимающая половину Центральной Европы. Империя, разрастающаяся, словно пожар в степи, как по числу подданных и богатству, так и по прочим показателям. Побив французов и австрийцев[39 - Речь идет об австро-прусской войне 1866г. ифранко-прусской войне 1870 -1871гг.], немцы сделались главной военной силой в Европе. Об этом долго можно говорить, но меня интересуют прежде всего их военно-морские силы. Флот - дело для них новое, но стремительно растет под личным попечением императора. Сам кайзер - отличный малый, и любой скажет, что он все делает правильно. У немцев нет колоний, но им необходимо их иметь, как и нам. Но добывать колонии, удерживать их и защищать растущую торговлю невозможно без морских сил. Господство на море - вот что главное в наши дни, не так ли? Не думай, что это мои слова, - наивно пояснил Дэвис. - Все почерпнуто из Мэхэна и его продолжателей. Да, у Германии имеется лишь небольшой флот, но он дьявольски хорош и быстро строится. У них есть…
Тут мой друг пустился в перечисление характеристик скорости, оружия и брони, в которых я не понимал ровным счетом ничего. У меня создалось впечатление, что ему известен каждый корабль. Пришлось вернуть его к началу.
-Так вот, давай посмотрим на Германию как новую морскую державу, - продолжил он. - Тогда возникает следующий вопрос: какая у нее береговая линия? Очень причудливая, как видишь. Она разделяется надвое территорией Дании. Большая часть лежит на востоке, выходя на Балтийское море. Море практически внутреннее, выход из которого перегорожен Датским архипелагом. Именно с целью избежать последствий этой блокады кайзер Вильгельм и построил канал от Киля до Эльбы. Но он может быть легко выведен из строя во время войны. Куда более ценная часть побережья простирается к западу от Дании и обращена к Северному морю. Вот тут Германия и получает возможность высунуть, образно говоря, голову на открытый простор. Тут она соприкасается с нами и с Францией, двумя ведущими морскими державами Западной Европы, тут находятся крупнейшие порты империи и сосредоточены ее главные коммерческие интересы.
Но теперь тебя должно поразить, как до смешного мала протяженность этого побережья в сравнении с размерами всей страны. От Боркума до Эльбы по прямой линии всего семьдесят миль. А оттуда до западной оконечности Шлезвига еще примерно сто двадцать. Итого двести миль. Сравни эту цифру с протяженностью берегов Англии и Франции. Удивительно ли поэтому, насколько важен каждый дюйм этого берега?
Теперь о том, каков характер побережья. Даже на этой маленькой карте сразу бросаются в глаза эти волнистые линии: отмели и пески повсюду, они намертво отделяют море от земли на девяти десятых береговой линии да и делают все возможное, чтобы заблокировать проход на оставшейся одной десятой - это где находятся устья крупных рек. Давай разберем все подробнее, кусок за куском. Как можешь заметить, побережье разделяется на три части. Первая, самая западная, простирается от Боркума до Вангерога. Примерно пятьдесят миль. Как ее описать? Полоса песчаных островов, окруженных отмелями; на западной оконечности, по границе с Голландией, течет река Эмс, на которой стоит Эмден, небольшой город. Кроме него, прибрежных городов нет вообще. Часть вторая. Это своего рода залив, образуемый тремя обширными эстуариями: Яде, Везера и Эльбы. Реки ведут к Вильгемсхафену, военно-морской базе немцев на Северном море, Бремену и Гамбургу. Общая ширина залива всего порядка двадцати миль, всюду плавание по нему затрудняют песчаные отмели. Часть третья. Это шлезвигское побережье, безнадежно отрезанное от моря каймой песков от
шести до восьми миль в ширину. Ни одного крупного города, реки только средние, например, Эйдер. Давай сразу отбросим эту третью часть. Быть может, я ошибаюсь, но, обдумав это дело и так и эдак, прихожу к выводу, что значение имеют лишь другие две, дающие вкупе семидесятимильный отрезок от Боркума до Эльбы. Половину занимают эстуарии, половину - острова. Именно там встретил я «Медузу» иименно эту часть прибрежных вод не сумел благодаря Долльману исследовать.
Мне в голову пришло очевидное предположение.
-Там же наверняка имеются форты и другие оборонительные сооружения? Не счел ли Долльман, что ты намерен сунуть нос, куда не надо? Кстати, он видел твою коллекцию книг по военно-морской истории?
-Видел. Разумеется, эта идея первой пришла мне в голову. Но нет, она ничего не объясняет. Начнем с того, что никаких фортов на протяжении этой первой, островной части нет и быть не может. Быть может, имеется что-нибудь на Боркуме, для защиты Эмса, но едва ли. К тому же я уже оставил позади Боркум и находился на Нордерней. А там защищать нечего. Со второй частью, речной, ситуация иная, не спорю. Подходы к Вильгельмсхафену и Бремерхафену, скорее всего, прикрыты фортами и минными заграждениями. Да и к Куксхафену, что в устье Эльбы, тоже. Но вряд ли мое появление там способно было обеспокоить их: любой пароход, идущий к гавани, видит столько же, сколько я. Что до меня, то я предпочитаю находиться на борту и редко схожу на берег. Да и честное слово… - Дэвис откинулся на спинку и расхохотался. - Неужели я похож на этих самых шпионов?
В моем представлении всплыл образ романтичного джентльмена, о каких пишут в шестипенсовых журналах: с «кодаком» вгалстучной булавке, записной книжкой в подкладке плаща и набором париков в саквояже. Как бы мало ни расположен я был к веселью, удержаться от улыбки не удалось.
-Возвращаясь к побережью, - снова заговорил Дэвис. - В случае войны каждый дюйм его обретет сугубое значение при всех этих песках и прочем. Возьмем сначала крупные эстуарии, которые, конечно же, могут быть заблокированы или атакованы врагом. На первый взгляд кажется, что значение имеют только основные идущие по ним каналы. Сейчас, в мирное время, навигация по ним не является тайной. Фарватеры обозначены бакенами и освещены, как улицы, они открыты для всех и очень загружены. И очень подробно нанесены на карту, потому как от этой точности зависят миллионы фунтов коммерческих прибылей и убытков. Но посмотри на массивы песков, пересекаемые сетью мелких, приливных по большей части каналов, проходимых только для шмаков да каботажных судов вроде галиота Бартельса.
Мне пришло в голову, что во время войны очень многое будет зависеть как в обороне, так и в нападении именно от этих малых каналов. Глубина во время прилива там достаточная для сторожевых кораблей и небольших миноносцев, хотя для навигации нужно знать эти воды назубок. Давай допустим, что в роли противника Германии выступаем мы. Обе стороны будут использовать данные проходы как связующее звено между тремя эстуариями. В нашем случае легкий миноносец (не контрминоносец, обрати внимание) способен пройти по ним под покровом ночи от Яде до Эльбы, устроив настоящую бойню скопившимся там судам. Беда в том, что я сомневаюсь, знает ли хоть единая душа в нашем флоте эти каналы. У нас нет тут каботажного судоходства; что до туризма, так английских яхтсменов здешние места не привлекают. Но вдруг случилось так, что мне пришла в голову идея исследовать в индивидуальном порядке эти протоки.
До меня стало доходить, к чему он клонит.
-Теперь про острова, - продолжил Дэвис. - Тут я, признаюсь, поначалу пришел в тупик, потому как вопреки отмелям за ними, пронизанным теми же удивительными каналами, там нет ничего, что стоило бы защищать.
Так почему бы не позволить чужестранцу вроде меня свободно бродить по ним? Но Долльман все же устраивает именно там свою штаб-квартиру, и, думаю, не просто так. И тут до меня доходит, что удивляться-то нечему. Фризские острова смыкаются с эстуариями и тем самым образовывают превосходную базу для легких сил, которые могут незамеченными проходить под их защитой, как мимо линии фортов, из Эмса в Яде и далее до Эльбы.
Но вернемся к тому, что для нас это неведомый край. Местных галиотов снует тут множество, но иностранные суда не заходят, осмелюсь предположить, никогда. Может статься, та или другая заграничная яхта заглянет в пролив между островами с целью укрыться от шторма и очень радуется, убравшись отсюда подобру-поздорову. Подведем итоги. Мной обуревает прихоть облазить эти места, а Долльман избавляется от меня. Он не немец, но связан с немцами, в том числе с германским флотом. Он обосновывается на побережье и знает его как свои пять пальцев. И пытается утопить меня.
Дэвис пристально и взволнованно посмотрел на меня.
-И что ты на это все скажешь?
Глава IX
Я принимаю обязательства
Это был очень непростой вопрос, потому как эти материи лежали далеко за пределами моей компетенции. Они касались моря, причем такой его части, о которой я не имел ни малейшего представления. Имелись и иные трудности, которые я видел более ясно, нежели Дэвис, человек, полностью погруженный в свои увлечения, пытающийся наедине сам с собой осмыслить пережитое недавно опасное приключение. И все же его рассказ и теория (несколько потерявшие, боюсь, в моей передаче свои краски) сильно затронули меня. Его убежденность, перемены в поведении, эти внезапные вспышки и столь же внезапное смущение зародили во мне симпатию, о которой я даже не подозревал. Я заметил, что постоянно пытаюсь разглядеть под личиной этого большого ребенка серьезного человека, отделить горячие порывы юности от трезвых суждений взрослого. Но у меня даже мысли не возникло отринуть всю эту историю о кораблекрушении как горячечный бред. Правдивые голубые глаза Дэвиса и его бесхитростный характер не оставляли камня на камне от подобных идей.
Было очевидно также, что он нуждается в моей помощи. Этот факт мог бы серьезно повлиять на мое мнение, будь Дэвис не таким, какой есть. Но надо было быть совершенно черствым сухарем, чтобы удержаться от сочувствия к этому человеку и его предприятию, и мне не пришлось делать над собой усилие, чтобы поддержать друга, все равно, прав он или ошибается. Итак, взвесив свои сомнения, я пришел к твердому решению, что мы обязаны во всем разобраться.
-Есть два главных пункта, которых я не понимаю, - начал я. - Во-первых, ты не в силах объяснить, с какой стати этот «англичанин» станет сторожить тамошние воды и отваживать любознательных пришельцев. Во-вторых, в твоей теории напрочь отсутствует веский мотив. То, что ты говорил про навигацию в этих каналах, звучит разумно, но этого мало. Долльман, по твоим словам, пытался покончить с тобой, это серьезное обвинение, требующее наличия серьезных мотивов подобных действий. Но не стану отрицать, зерно истины в твоей истории есть.
Дэвис просиял.
-И я намерен принять ее за данность, - продолжил я. - Пока мы не выясним новых обстоятельств.
Мой друг вскочил и сделал то, чего я не наблюдал ни до того, ни после, - стукнулся головой о переборку.
-Ты хочешь сказать, что пойдешь со мной?! - воскликнул он. - Надо же, я ведь даже не просил тебя об этом! Да, мы вернемся туда и во всем разберемся. Теперь я понимаю, в чем нуждался, открывшись тебе, я словно камень с души снял. Я так нуждался в твоей помощи и именно поэтому чувствовал себя последним лицемером. Как мне заслужить прощение?
-Пустое, я отлично провел время и вполне удовлетворен. Но мне хотелось бы знать точно, что ты…
-Подожди, дай мне окончательно излить душу. В отношении тебя, имеется в виду. Понимаешь, я пришел к выводу, что в одиночку мне никак не справиться. Не то чтобы для управления лодкой требовался помощник. В обычной ситуации. Но здесь без товарища не обойтись. Кроме того, я плохо знаю немецкий да и вообще туповат. Если моя теория, как ты ее называешь, верна, это дело для острого ума. И я подумал о тебе. Ты сообразителен, жил в Германии и знаешь язык, и еще мне говорили… - Дэвис слегка замялся. - Что у тебя есть немалый опыт яхтинга. Но мне, разумеется, стоило предупредить, что речь в данном случае идет о скитаниях на крошечной лодке без экипажа. Когда ты отозвался так быстро, мне стало стыдно, а когда ты приехал…
Мой приятель замолчал, не зная, как выразить мысль и не ранить мои чувства.
-Разумеется, я сразу заметил, что это не то, чего ты ожидал, - выпалил наконец он. - Но мне никак не удавалось собраться с силами и рассказать о своем плане. С твоей стороны и так была большая любезность приехать, а тут еще всякие безумные затеи. Честно сказать, я и сам не до конца верил. Тут все так запутано. Имелись и до сих пор имеются причины… - Тут он нервно взглянул на меня. - Делающие эту историю невероятно деликатной.
Я подумал было, что наступил момент истины, но ошибся.
-Я пребывал в состоянии идиотской неуверенности, - торопливо произнес Дэвис. - Но стоило мне заметить, как ты приспосабливаешься к новым условиям и начинаешь наслаждаться жизнью, план мой стал расти и крепнуть. Весь этот разговор про уток на фризском побережье - полный вздор, часть замысла обманом заманить тебя туда. Ты, естественно, сопротивлялся, и вчера ночью я решил махнуть на все рукой и дать тебе возможность хорошо провести время тут. А потом появился Бартельс…
-Постой! - прервал его я. - Ты ведь знал, когда шел сюда, что мы можем с ним встретиться?
-Да, - виновато вздохнул Дэвис. - Предполагал. Но теперь все выяснилось и ты идешь! Каким же болваном я был!
Задолго до его признания я ухватил всю подоплеку событий последних дней и прояснил десятки мелких инцидентов, ставивших меня в тупик.
-Бога ради, не стоит извиняться, - заявил я. - Мне тоже есть в чем исповедаться, если хочешь знать. И сомневаюсь, что ты был таким уж болваном, как склонен считать. Я из тех пациентов, что требуют бережного ухода, и лишь по счастливой случайности я не взбунтовался и не сбежал. В немалой степени нам следует поблагодарить погоду и другие маленькие препараты. Кроме того, ты даже не знаешь причин, по которым я согласился пройти у тебя курс лечения.
-Курс лечения? - удивился Дэвис. - Ты о чем? С твоей стороны было так здорово…
-Не забивай головы! Был в моем поведении и иной аспект, но теперь это не важно. Давай вернемся к делу. Каков твой план действий?
-Таков, - последовал незамедлительный ответ. - Мы идем через Кильский канал в Северное море. Там нас ждут две задачи. Первая: вернуться на Нордерней и продолжить исследование проливов, островов и эстуариев с того места, где я остановился. Вторая: найти Долльмана, выяснить, кто он такой, и уладить с ним дела. Обе задачи могут наложиться друг на друга, а может, и нет, пока неизвестно. Мы не знаем даже где искать его и «Медузу». Но я готов побиться об заклад, что они где-нибудь там, в тех самых водах, быть может, даже на Нордерней.
-Деликатное дельце, - задумчиво протянул я. - Если твоя теория верна, конечно. Шпионить за шпионом это…
-Ничего подобного! - возмутился Дэвис. - Любой желающий имеет право исследовать побережье. Ведь ты же не считаешь, что мы занимаемся шпионажем?
-Мне не кажется, что ты предлагаешь нечто постыдное, - поспешил заверить друга я. - Согласен, что море - достояние общее. Хочу только сказать, что возможны неожиданные повороты, о которых ты не подозреваешь. Там, в этих каналах, мы почти наверняка можем узнать нечто большее, чем секреты навигации по ним, и разве тогда не превратимся в настоящих шпионов?
-А ну и пусть, - взъерепенился Дэвис. - Раз так, то почему бы и нет. Давай посмотрим с такой стороны: Долльман - англичанин, и если он работает на немцев, то становится предателем для нас. И, как англичане, мы имеем право призвать его к ответу. И если нельзя сделать этого, не прибегая к шпионажу, то давай станем шпионами на свой собственный страх и риск.
-У нас есть еще более веский аргумент. Он покушался на твою жизнь.
-Для меня это не имеет значения. Я не из тех ослов, кто бредит о мести и всем таком прочем, как герои из грошовых книжек. Но меня сводит с ума мысль про того типа, который рядится немцем и который способен за пустяк лишить любого человека жизни. Я знаю море и думаю, наши парни дома несколько расслабились, - перескочил вдруг Дэвис на другую тему. - Ребят из Адмиралтейства пора разбудить. Да и, кстати, с моей стороны было бы вполне уместным желание свидеться с Долльманом.
-Логично, - кивнул я. - Вы расстались друзьями, и они могут быть рады видеть тебя. И поговорить вам есть о чем.
-Я… Мне… - замялся Дэвис, явно смущенный местоимением «они». - Эге! А ты хоть знаешь, что сейчас уже три часа? Как летит время! Клянусь Юпитером, туман, надо полагать, давно уже рассеялся.
Одним рывком я вернулся к реальности: кплачущим переборкам, выцветшему столу, не мытой после завтрака посуде - тем внешним символам жизни, на которую я себя обрек. Иллюзии продолжали стремительно рассеиваться, когда вернулся с палубы Дэвис.
-Что скажешь, если мы двинем в Киль немедленно?! - энергично воскликнул он. - Туман уходит, и ветер с зюйд-веста.
-Прямо сейчас? - растерялся я. - Но ведь это значит, что придется плыть всю ночь!
-О, вовсе нет. Если повезет.
-Но ведь в семь уже темнеет!
-Да, но нам нужно пройти всего двадцать пять миль. Согласен, ветер не совсем попутный, но в бейдевинд идти можно. Барометр падает, так что надо пользоваться шансом.
Спорить с Дэвисом о ветрах было бесполезно, и в результате мы отплыли, даже не пообедав. Бледное солнце проглядывало за белой пеленой, и в разрывах этой стены удивительные ландшафты Шлезвига то показывали, то вновь прятали милое личико, словно прелестница, шепчущая шутливое adieux[40 - Прощай (фр.).] ветреным ухажерам.
Звон выбираемой цепи заставил Бартельса подняться на палубу «Йоханнеса». Немец тер глаза и кутал шею в серую шальку, придававшую ему комичное сходство с пожилой хозяйкой меблированных комнат, вышедшей в утреннем deshabille[41 - Неглиже (фр.).] принимать товар у молочника.
-Бартельс, мы уходим, - объявил Дэвис, не отрывая глаз от работы. - Увидимся в Киле, я надеюсь.
-Вы, капитан, вечно спешите, - покачал головой старый шкипер. - Стоило подождать до завтра. Небо не слишком доброе, да и темнота опустится раньше, чем вы успеете выйти из Эккенферде.
Дэвис только рассмеялся, и вскоре его наставник превратился в маленькую фигурку, постепенно тающую в тумане.
Любопытный то был вечер. Вскоре начало смеркаться, и дьявол повел решительное наступление на мое мужество, для начала предложив жалкий чай вместо полноценного обеда, затем отправив заправлять бортовые огни. Для этого приходилось сидеть, скорчившись в три погибели, на баке и нюхать керосин, заливаемый в емкость лампы. Но самая серьезная атака на мои расстроенные нервы началась, когда на наше хрупкое суденышко опустилась ночь, предоставив ему вслепую прокладывать путь в непроглядной тьме. Я склонен полагать, что пережил тогда душевный кризис сродни тому, что охватил меня в тот вечер, когда я сидел на своем чемодане под Фленсбургом. Главной нашей цели я, связав, к добру или худу, свою судьбу с «Дульчибеллой», не ставил под сомнение ни на минуту. Но, предпринимая такой шаг, я несколько опередил себя и нуждался в уверенности, в настрое, подходящем для столь отчаянного предприятия, с помощью которого можно отбросить мелкие колебания.
Не в первый раз на выручку пришло чувство самоиронии. Я вспоминал самого себя в Лондоне, сгибающегося под тяжестью добровольно принятого обета и тщательно взвешивающего плюсы и минусы неожиданного приглашения. Вот наконец я решаюсь и отправляюсь прямиком в капкан, вышагивая с достоинством и сознанием собственной значимости. И, можно сказать, предстаю в роли клерка, похищенного шайкой беззаконных вербовщиков и силой доставленного на судно. Но в результате главный злодей оказывается безобидным старым приятелем, который расточает мне дифирамбы, запирает под замок и намерен воспользоваться моим знанием немецкого, затевая небольшую секретную операцию на морских просторах.
Следом за Юмором пожаловала Романтика. Она прятала лицо под вуалью, но я понимал, что это шорох ее одежд слышится мне в журчании пены за бортом, что это ее руки протягивают мне кубок с искрящимся вином, ее голос предлагает мне выпить и ободриться. Странно, но, едва пригубив, я сразу узнал этот вкус. Он не был похож на убогое пойло, которое подают в псевдобогемных заведениях в Сохо, не дорогой, но безвкусный напиток, что я поглощал в Морвен-Лодж. Нет, то был чистейший винтаж, вобравший все вдохновение древних времен, способный являться во множестве разных обличий и пробуждать к жизни тысячи умов, куда достойнее моего, но в основе которого всегда один и тот же рецепт: будоражащая кровь погоня за опасной тайной. Раз за разом пытался я ухватить этот настрой и удержать его. И под конец решил, что преуспел, хоть и с существенными оговорками.
Но до поры вино бурлило в моих жилах. Ветер пел, наполняя грот, призрачные гребни волн возникали из бездны, низким, завораживающим голосом распевая гимн приключениям. Как сильно, надо думать, оказалось снадобье, ибо та первая ночь под парусом грозила мне неисчислимыми ужасами. Спору нет, началось все хорошо: туман, как и предсказывал Дэвис, рассеялся, и свет маяка мыса Бульк указал нам безопасный путь ко входу в Киль-фиорд. Именно на этом отрезке пути мы, устроившись на корме и попыхивая трубками, вернулись к насущным проблемам, ведь мы ринулись в путь сломя голову, не успев все толком обсудить. Я выудил несколько новых фактов, хотя сомнения развеять не смог. Дэвис видел Долльманов только на их яхте, где отец с дочерью временно поселились. Про виллу на Нордерней он ничего не знал, хотя и высаживался однажды в гавани. Кроме того, у юной фройляйн имелась мачеха, оставшаяся на материке. Именно к ней и возвращались Долльманы в Гамбург, который, как пояснил мой друг, расположен достаточно далеко от моря, милях в сорока с лишним вверх по течению Эльбы от Куксхафена, который лежит у самого устья.
Договоренность, достигнутая накануне того опасного вояжа, заключалась в том, что обе яхты встречаются вечером в Куксхафене и оттуда вместе идут вверх по реке. Затем Дэвису предстояло отделиться от приятелей в Брунсбюттеле, что в пятнадцати милях выше по течению, где находится западная оконечность канала, ведущего на Балтийское море. Таков по крайней мере был первоначальный план. Но, сложив два и два, я пришел к выводу, что, хоть он и сам себе боится признаться, решимость его могла ослабнуть и мой друг последовал бы за «Медузой» хоть в Гамбург, хоть на край света. Ведь он находился во власти той самой силы, которая вопреки всем вкусам и привычкам побудила его отказаться от жизни на островах и предпринять этот вояж. Но тут Дэвис закрывал рот на замок, и мне оставалось только догадываться, что нечто, связанное с дочерью Долльмана, причинило ему такую жестокую боль и помутило рассудок. Но теперь мой приятель решился отбросить все и идти намеченным курсом.
Добытые мною факты порождали ряд важных вопросов. Неужели Долльман до сих пор не знает, что Дэвис и его яхта уцелели? Мой приятель вполне это допускал.
-Он мог ждать меня в Куксхафене или навести справки на шлюзе в Брунсбюттеле, но едва ли сделал это, потому как вряд ли сомневался в успехе. Если бы я врезался и засел на внешней отмели - шансов было сто против одного, - яхту разнесло бы в три минуты. Бартельс меня бы даже не заметил, а если и заметил, ничем не смог бы помочь. С тех пор я в тех местах не появлялся и не происходило ничего, что могло им указать на мое существование среди живых.
-Им? - переспросил я. - Кто такие эти «они»? Кто наши противники? Если Долльман - агент на службе у германского Адмиралтейства… Но нет, совершенно невероятно, чтобы юный англичанин мог быть хладнокровно убит в наши дни представителем цивилизованной и дружественной державы! Но если он не агент, то вся наша теория рассыпается в прах.
-Я полагаю, что Долльман поступил так на собственный страх и риск, - заявил Дэвис. - Но, мне сдается, это не имеет отношения к делу. Живые или мертвые, мы не делаем ничего противозаконного, и нам нечего стыдиться.
-А мне вот кажется, что имеет, - возразил я. - Кого заинтересует весть о нашем воскрешении? И как нам приступать к делу, открыто или втайне? Как понимаю, нам стоит как можно меньше показываться на глаза.
-Что до глаз, - резко заметил Дэвис, бросая взгляд в наветренную сторону из-под стакселя, - то нам предстоит пройти по судовому каналу. А это настоящая проезжая дорога, где ты у всех на виду. Зато потом никаких проблем не будет. Подожди, и сам увидишь те места! - И с губ его сорвался хрипловатый довольный смешок, от которого еще вчера у меня мурашки побежали бы по коже. - Кстати, это мне напомнило, что нам надо задержаться в Киле на день и пополнить припасы. Мы должны быть независимы от берега.
Я промолчал. Независимы от берега на семитонной яхте! В октябре! То же мне заветная цель!
Около девяти вечера мы обогнули мыс и вошли в Киль-фиорд, после чего нам предстояло пробиваться добрых семь миль против ветра до самого города. До этой поры возбуждение и интерес неплохо поддерживали меня на плаву. Это если не считать одного глубоко запрятанного опасения: если вдруг с Дэвисом что-то случится, что буду я делать с яхтой? Но я рано похоронил свои страхи - они только начинались. Дэвис не раз уже побуждал меня лечь и выспаться. Наконец я отправился вниз и скрючился на подветренном диванчике с карандашом и блокнотом. Вдруг с палубы донеслись хлопки паруса и топот, а я начал потихоньку сползать на пол.
-Что происходит? - в панике заорал я, увидев Дэвиса, нырнувшего в дверь каюты.
-Ничего, - отозвался он, потирая замерзшие руки. - Просто поворачиваю. Не подашь мне бинокль? Там пароход впереди. Знаешь, если тебе совсем не хочется спать, можешь приготовить суп. Дай-ка взгляну на карту.
Он целиком погрузился в изучение карты, тогда как я гадал, далеко ли еще пароход и куда вообще идет наша яхта.
-Насколько понимаю, нет необходимости в том, чтобы кто-то постоянно находился у руля? - намекнул я.
-А, минута-другая - это не страшно, - отозвался мой приятель, не поднимая глаз. - Две… Полторы… Одна… Огни в линию на вест-зюйд-весте… Спичка есть?
Вытащив из коробка две, он затопал наверх по трапу.
-Я тебе, точно, не нужен? - закричал я вслед.
-Нет, но поднимайся, когда чайник закипит. Весело тут, в фиорде! Отличный ветер.
Его ноги исчезли из виду. Некий фатализм овладел мной, когда я захлопнул записную книжку и склонился над плитой. Поддерживал он меня, и когда я выбрался на палубу, чтобы «повеселиться». Веселье заключалось в обилии скрытых туманом судов: пароходов, шмаков и парусников, снующих по ограниченному пространству фиорда. От мельтешения бортовых огней - красных, зеленых, желтых, открытых и прикрытых, приближающихся и удаляющихся - рябило в глазах. К этому добавлялись огни берега и стоящих на якоре судов, а шум винтов заполнял все вокруг, напоминая отдаленный гул лондонской улицы. Признаться, всякий раз, когда мы поворачивали на другой галс, пересекая фиорд, я чувствовал себя деревенской матроной, испуганно подбирающей юбки на переходе через оживленный Стрэнд. Дэвис же был как уличный мальчишка, который бесстрашно лавирует под копытами лошадей. При этом он то и дело разражался тирадой насчет того как просто и безопасно плавать по ночам, стоит только соблюдать осторожность, правила и нести хорошие огни. Приближаясь к светлому пятну в ночи, обозначающему Киль, мы прошли мимо огромной, поблескивающей боками
темной массы, расположившейся посреди акватории.
-Военные корабли! - восторженно прошептал Дэвис.
В час ночи мы бросили якорь вблизи города.
Глава X
Его шанс
-Послушай, Дэвис, - сказал я. - Сколько времени займет наше путешествие? Отпуск-то у меня на месяц.
Мы стояли на неровных досках пола кильской почтовой конторы, Дэвис энергично строчил в бланке письма, я же неуверенно разглядывал свой.
-Юпитер! - с отчаянием воскликнул Дэвис. - Остается же всего три недели! Я как-то не подумал. А ты не можешь испросить продления, а?
-Можно написать шефу, - кивнул я. - Но обратный адрес? Что указывать-то?
-Куксхафен? - предположил Дэвис. - Нет, это слишком близко, и там… Но нам не следует привязываться к суше… Вот что я скажу, укажи: «Нордерней, почтовое отделение», - и свое имя, но не название яхты. Мы можем заглянуть туда и спросить насчет письма.
Никогда прежде не вставал так явственно передо мной авантюрный характер нашей затеи, как в эту минуту.
-Ты именно так и поступаешь? - спросил я.
-Ну, у меня нет такой важной переписки, как у тебя.
-И о чем ты тогда пишешь?
-Ну, что у нас был отличный круиз и что мы направляемся домой.
Идея мне понравилась, и в своей депеше домой я настрочил то же самое, добавив, что в наши планы входит разыскать одного приятеля Дэвиса, который может показать нам хорошие места для охоты. Добавил я и пару строк для шефа - не давая отчета в серьезности сделанного шага, - сообщив, что мне может потребоваться несколько дополнительных дней к отпуску, потому как у меня в Германии есть важное дело, и попросил направить ответ по указанному выше адресу. Затем, собрав пакеты, мы продолжили закупки.
Два полных ялика припасов переправили мы на «Дульчибеллу», прежде всего две объемные канистры с керосином, обеспечивавшим нам свет и тепло, и мешок муки. Были в числе покупок запасные канаты и блоки, немецкие карты превосходного качества и изрядный запас причудливых сортов колбасы и консервов. И это не считая множества мелочей, часть которых в итоге пала жертвой пристрастия моего компаньона выкидывать за борт все, что подвернется под руку. Одежда являлась главной моей заботой, потому как, хотя я позаботился о некоторых вещей во Фленсбурге, мой гардероб оставался не соответствующим условиям. Кроме того, я безнадежно испортил свои шикарные белые фланелевые штаны. («Мы можем вышвырнуть их за борт», - с надеждой предложил Дэвис.) Я прикупил пару отличных морских сапог, с войлочной подкладкой и деревянной подошвой, и оба мы обзавелись теплыми вещами из грубой шерсти (какие носят местные рыбаки): штанами, свитерами, шапками, перчатками. Цвет я специально подбирал так, чтобы он гармонировал с керосиновыми пятнами и якорной слизью.
Тем вечером мы сказали последнее «прости» Балтике, миновав военные корабли и скопление прогулочных яхт, вытащенных на берег на время зимней спячки; благородные берега фиорда с разбросанными по ним виллами, прячущимися в золотой листве, укутывались подкрадывающимися сумерками.
Обогнув последний мыс, мы взяли курс на целую галактику разноцветных огней и, спустив паруса, остановились перед колоссальными воротами шлюза Хольтенау. Казалось совершенно невероятным, что эти могучие створки могут быть распахнуты перед просителем столь мизерной величины. Но они открылись с королевской величавостью, и наше крошечное суденышко затерялось во чреве шлюза, построенного с расчетом на самый крупный военный корабль. Мне вспомнился Боултерз-лок[42 - Шлюз на Темзе, близ Мейденхеда, излюбленное место лодочных прогулок лондонцев.] в жаркое августовское воскресенье, и я подумал - неужели всего месяц назад я был тем самым напыщенным лондонским денди, что мешался с толпой проводящих свой досуг шумных бездельников? Над головой было светло, как днем, от электрических ламп, но гробовую тишину нарушила закутанная в плащ фигура, окликнувшая нас и спросившая капитана. Дэвис взбежал по трапу и исчез вместе с тем типом в плаще, но вскоре вернулся, засовывая в карман бумагу. Она лежит сейчас передо мной. Документ, заверенный печатью с надписью «Кениглихес Цолльамт»[43 - «Konigliches Zollamt» -
Королевская таможня (нем.).], гласит, что за сумму в десять марок таможенного сбора и четыре марки из расчета тоннажа императорский буксир соглашается провести означенное судно «Дульчибелла» (владелец А.Г.Дэвис) по Каналу кайзера Вильгельма от Хольтенау до Брунсбюттеля. Какое снисхождение! Я краснею от стыда, глядя на этот пожелтевший листок, и вспоминаю эту королевскую вежливость могучих створок - бедные заспанные чиновники «Кениглихес Цолльамт» даже не подозревали, сколь ядовитую гадюку допускают в святая святых империи за скромное вознаграждение в четырнадцать шиллингов!
-Совсем недорого, правда?! - воскликнул Дэвис, присоединившись ко мне. - У них установленный тариф на тоннаж что для яхты, что для лайнера. Мы отправляемся завтра в четыре с остальными лодками. Интересно, нет ли здесь Бартельса?
Было по-прежнему тихо, но невидимые силы работали без устали. Раскрылись внутренние створки, и мы вытолкали яхту в пространный бассейн, где расположилась, пришватовавшись борт к борту, целая флотилия парусных судов разных размеров. Найдя свободное место у причала, мы поужинали и, покуривая сигары, отправились посмотреть, не виден ли где «Йоханнес». Мы нашли его среди множества таких же галиотов. Старый шкипер сидел у пылающей жаровни и, нацепив на нос очки, читал Библию. Пока он доставал бутылку шнапса и несколько очень маленьких и твердых груш, Дэвис безжалостно потчевал его нашими ложными мотивами.
-Такое небо не к добру, - только и сказал старый немец, с улыбкой глядя на своего несносного юного друга.
Прежде чем распрощаться на ночь, мы договорились, что поутру пришвартуемся к борту «Йоханнеса» ипойдем через канал рядом.
-Пусть Карл правит за нас обоих, - сказал Бартельс. - А мы будем посиживать в теплой каюте.
План был претворен в жизнь, хотя и не без суматохи и повреждения окраски, чего трудно избежать в сумрачное и дождливое утро. Энергичные маленькие буксиры разделили нашу толпу на группы, и вот мы, наполовину потерявшиеся на фоне массивного фальшборта «Йоханнеса», начали путь в зияющую темноту. Если еще и оставались сомнения в том, что характер местности изменился, рассвет окончательно рассеял их. С палубы не представлялось возможным что-либо разглядеть, но стоило встать на грота-гик, и за стенками канала открывалась бесконечная равнина Гольштейна, серая и монотонная в своем одеянии из тумана. Радующие взор пейзажи шлезвигского берега превратились в приятное воспоминание, а назойливый холодный дождь служил последним штрихом в оформлении декораций для нового акта драмы.
Два дня мы неспешно влачились по могучей водной дороге, играющей стратегическую роль связующего звена между двумя морями Германии. Прямой и широкий, обнесенный массивными валами, освещаемый по ночам ярче большинства лондонских улиц, наполненный военными кораблями, крупными торговыми судами и скромными каботажниками, Кильский канал стал символом новой и мощной силы, которая, контролируемая гениями управления и инженерного дела, неудержимо двигает империю к заветному статусу великой морской державы.
-Разве не великолепно? - говорил Дэвис. - Просто отличный парень этот император!
Карл, рыжеволосый широкоплечий юноша лет шестнадцати, олицетворял собой весь экипаж «Йоханнеса». Матрос был чумаз настолько же, насколько опрятен шкипер. Я ощущал по отношению к этому неприхотливому пареньку своего рода зависть, рассматривая его как гораздо более пригодный к делу аналог меня самого, но как им вдвоем с маленьким капитаном удавалось управляться со своей неповоротливой посудиной, для меня так и осталось загадкой. Невосприимчивый к дождю и холоду, Карл удерживал «Йоханнес» вкильватер буксиру, тем временем как мы с Бартельсом нежились в каюте, иногда в его, иногда в нашей. Необходимость обогревать последнюю вскоре сделалась насущной проблемой. В итоге мы пошли единственным логичным путем, переставив кухонную плиту к передней оконечности обеденного стола, чтобы патентованное изделие Риппингилла не только готовило для нас пищу, но и давало тепло. Как предмет мебели выглядело оно ужасно, да и от запаха керосина подкатывало к горлу. Но сначала, как выразился Дэвис, это удобство, а уж потом чистота.
Мой друг подолгу совещался с Бартельсом, который знал навигацию в тех водах, куда мы направлялись, как свои пять пальцев. Его галиот принадлежал к типу судов, которые специально строились для плавания среди отмелей. Никогда не забуду того мига, когда до старого шкипера дошло, что интерес юного друга носит практический характер, ему-то казалось, что наша цель - его любимый Гамбург, король среди городов, который стоит увидеть и умереть.
-Уже слишком поздно! - возопил он. - Вы не знаете Северного моря так, как знаю его я.
-Чепуха, Бартельс! Это совершенно безопасно.
-Безопасно?! Разве не я нашел вас в Хоенхерне в шторм со сломанным рулем? Господь смилостивился тогда над вами, сын мой.
-Да, но это была не моя ви… - Дэвис прикусил язык. - Мы просто заглянем туда на пути домой, ничего особенного.
Бартельс печально пожал плечами.
-Хорошо, что с вами друг, - было последнее его слово касательно этой темы. Но при этом он покосился на меня с неизменной подозрительностью.
Что до нас с Дэвисом, то дружба наша в определенном смысле развивалась стремительно, но главным препятствием оставалось, как я понял позднее, нежелание приятеля касаться своего глубоко личного интереса в этом предприятии.
С другой стороны, я делился с ним своей жизнью и взглядами с безжалостной откровенностью, на которую счел бы себя неспособным еще месяц назад, а взамен получил ключ к его характеру. Основу последнего составляла преданность морю, помноженная на пылкий патриотизм, постоянно ищущий выхода во внешней активности; человечность же, порождаемая острым сознанием пределов собственных возможностей, лишь подливала масла в огонь. Только тогда я узнал про то, как на пороге юности он пытался поступить во флот, но его не приняли - то была первая среди жестоких неудач в его карьере.
-Я думать не хочу ни о чем другом, - говорил он. - Без конца читаю книги по военно-морской тематике и все-таки оказался никчемным неудачником. Все, что мне остается, это болтаться по морю на крошечных яхтах. Но все это была пустая трата времени, пока не подвернулся этот шанс. Боюсь, ты не в силах представить, что значит он для меня - в кои веки я получил возможность принести хоть какую-то пользу.
-Для парней вроде тебя шансы обязаны быть и помимо таких вот случайных обстоятельств, - заметил я.
-А, раз уж он подвернулся, то не все ли равно, за счет чего? Но я понимаю, о чем ты. Подобных мне сотни - я лично знаю очень многих. Эти парни читают наши берега, как открытую книгу: мели, рифы, бухты, приливы. Здесь никакой премудрости - только практика. Нас просто обязаны числить во флотском резерве. Как-то раз пытались это устроить, но затея лопнула, и никому дела нет. И что в итоге? Даже задействовав все резервы, до последнего, мы едва наскребем людей, чтобы обеспечить флот во время войны. Адмиралтейство уповает на рыбаков, моряков с торговых судов и экипажи яхт, но ведь всех этих парней надо еще собрать! Добавь сюда удаленность наших колоний. Стоит ли сомневаться, что, если разразится война, не обойтись без призыва добровольцев, суматохи, неразберихи, потерь времени? Моя идея идет гораздо дальше и заключается в том, чтобы каждый пригодный мужчина проходил год или два обучение в качестве матроса. Армия? Ну, думаю, выбор можно представлять самим новобранцам. Про сухопутные войска я мало что знаю да и не хочу знать, но если послушать знающих людей, то поймешь, главная наша сила - флот. Мы
морская нация, мы вскормлены морем и живем им, и, если нас оторвать от него, гибель неизбежна. Мы в этом отношении уникальная страна, как и обширная наша империя, связанная только морем, тоже уникальная. И тем не менее почитай Брасси, Дилка и других авторов из «Военно-морского ежегодника» иты поймешь, с каким болотом апатии приходится иметь дело. Но вряд ли стоит винить людей. Мы так долго почивали на лаврах, так разжирели, что совсем забыли, чему этим обязаны. Но это не оправдание для тупиц, которые величают себя государственными мужами, которые в упор отказываются видеть вещи такими, каковы они на самом деле. Надо их отправить в Америку, поучиться азбуке своего ремесла! Они просыпаются, только получив пинок от общественности, от горстки беспокойных, которым не все равно. Наши чиновники сделают что-нибудь, гордо бьют себя в грудь, а потом снова впадают в спячку до следующего пинка. Юпитер! Нам требуется человек вроде этого немецкого кайзера, который не ждет понукания, а сам работает как негр, ради своей страны и смотрит в будущее.
-Но мы ведь меняемся к лучшему, не так ли?
-О да, конечно! Но всегда так натужно, будто поднимаемся в гору. И мы не готовы. Нам толкуют про стандарт двух флотов…[44 - Имеется в виду концепция, по которой английский флот должен быть сильнее двух наиболее мощных флотов, вероятно, противников вместе взятых.]
Тут Дэвис вторгся в пределы, не доступные для меня. Это пример лишь одной из множества подобных наших бесед, неизменно сосредотачивавшихся в итоге на животрепещущем германском вопросе. Совершенно не склонный направлять свои инвективы в мой адрес или в Форин-оффис в целом, Дэвис, напротив, выказывал глубокое уважение к моей проницательности и опыту в качестве служащего этой организации. Уважение, которое немало смущало меня, стоило вспомнить о моих отчетах, перекурах, танцах и обедах. Зато я кое-что знал о Германии и мог удовлетворить снедающее его любопытство с достаточной долей определенности. С открытым ртом слушал он об удивительном пробуждении немецкой нации, свершившемся на протяжении жизни одного поколения под мудрым и властным началом ее правителей; оприсущем ей патриотическом рвении; обурном индустриальном росте; но более всего о стремлении к ключу господства в современной Европе - к созданию колониальной империи, что предопределяло трансформацию Германии из сухопутной державы в морскую. Опираясь на богатые природные ресурсы, которые мы не в силах подорвать, на смутный инстинкт народа, не
столько создаваемый, сколько направляемый гением ее правящего дома, наш главный торговый конкурент сегодня и главный военно-морской соперник завтра, Германия растет, крепнет и ждет, становясь критическим фактором в выживании нашей чрезвычайной уязвимой империи, чувствительной, как паутина, к малейшему внешнему колебанию. Наша распространяющаяся из островного центра коммерция является условием выживания Британии, ведь даже наш дневной рацион хлеба зависит от свободного перемещения по морям.
-А мы не готовы к борьбе с Германией, - сетовал Дэвис. - Мы даже не смотрим в ее сторону. У нас нет ни одной морской базы на Северном море, нет и флота Северного моря. Наши броненосцы имеют слишком большую осадку, чтобы действовать в этих водах. И, словно чтобы окончательно доказать, какие мы ослы, Англия отдает империи Гельголанд[45 - Остров у берегов Германии. Со времен Наполеоновских войн находился под контролем Англии, но в 1890г. был передан Германии в обмен на уступки в колониальном вопросе.], который командует североморским побережьем Германии. А если немцы прихватят Голландию - о возможности такого ведь поговаривают?
Вопрос заставил меня обратиться к растущим аппетитам пангерманистской партии, неустанно плетущей интриги по включению в состав империи Австрии, Швейцарии и - вот прямая и явная угроза для нас - Голландии.
-Я немцев не осуждаю, - заявил Дэвис, который при всем своем патриотизме вовсе не страдал идеями о второстепенном положении других народов. - Нет, не осуждаю. Рейн перестал быть германским именно тогда, когда приобрел такую ценность. Устье реки в руках у голландцев, так же как и порты, удобно расположенные как раз напротив английских берегов. Не нам обвинять других в завоеваниях и захватах - мы прибрали к рукам лучшую половину мира, и у немцев есть все права ревновать. Ну и пусть ненавидят, это даже хорошо - заставят нас всегда быть начеку, а это главное.
Эти беседы имели обоюдную пользу. Я всегда был силен по части щегольнуть знанием общих принципов высоких государственных материй, но даже помыслить не мог о таком вульгарном деле, как приложение их к практике. У меня всегда вызывали раздражение надоедливые паникеры, которые скрывают полную свою неосведомленность под трескучими фразами и ни на минуту не прерывают своей пессимистической песни. Чтобы прозреть, мне потребовалось столкнуться с Дэвисом - человеком, которого нельзя не уважать. Спору нет, за ним водится привычка пересыпать свою сбивчивую речь жаргонными словечками (что подчас, особенно в минуты крайнего его возбуждения, производит весьма причудливое впечатление), а иногда перемежать их выражениями, достойными пера журналиста или парламентского оратора. Но все это мелочи, ибо глубочайшую убежденность в своей правоте он черпал, как кажется, прямо из сердца самого моря. Диванный критик - это одно, а загорелый самоотверженный подвижник, подогреваемый личным недовольством, стремящийся к действию, пусть и ценой лишений, готовый внести свой вклад в великое дело сохранения морского владычества
Британии, - совсем другое. Сами ветер и волны давали ему силы. Дэвис, как я подозреваю, сросся с румпелем и выстраивал свои аргументы с его помощью. Разговор с ним был - как глоток свежего воздуха посреди спертой атмосферы клубов, где люди щеголяют учеными словечками, разбрасываются громкими фразами, чтобы потом выйти и все забыть.
В наших беседах мы превращались в бисмарков и роднеев[46 - Отто фон Бисмарк (1815 -1896) - немецкий государственный деятель, творец и первый канцлер Германской империи. Джордж Брайджес Родней (1719 -1795) - выдающийся английский флотоводец.], повелевали флотами и нациями и, не стану спорить, подчас уносились в своих фантазиях очень далеко. На деле же речь шла о двух молодых джентльменах в семитонной прогулочной яхте, одержимых любительским интересом к гидрографии вкупе со стремлением исполнить свой гражданский долг. Но у Дэвиса не возникало ни тени сомнения. Однажды вступив на избранный путь, он устремился к цели с верой и настойчивостью ребенка. Ведь то был его «шанс».
Глава XI
Следопыты
Ближе к вечеру второго дня наша флотилия достигла Эльбы у Брунсбюттеля и была препровождена во внутренний бассейн, пережидать, пока огромный лайнер, визгливый, как капризное дитя, осторожно пройдет шлюз. Пользуясь заминкой, Дэвис оставил меня за старшего, а сам юркнул на берег, захватив канистру и бидон для молока. Вдоль пристани от судна к судну расхаживал чиновник в мундире и заверял бумаги. Я предъявил ему квитанцию об оплате сбора, которую он подмахнул не глядя. Потом таможенник вдруг остановился и поскреб в затылке.
-«Дультшибелла»? - пробормотал он. - Кажется, так. Англичанин?
-Да.
-Маленький прогулочный куттер, все так. Вами тут интересовались.
-Кто?
-Ваш друг с большой яхт-баржи.
-А, все ясно. Он, как понимаю, шел в Гамбург?
-Не угадали, капитан. Как раз наоборот.
К чему этот человек клонит? Похоже, его что-то сильно забавляет.
-Когда это было? Недели три назад? - с безразличным видом спросил я.
-Три недели? Ничего подобного: не далее, как третьего дня. Какая жалость: вы с ним разминулись совсем на чуть-чуть!
Чиновник хмыкнул и подмигнул.
-А сообщения он не оставил?
-Справки наводила дама, - шепнул немец, осклабившись до ушей.
-Неужели?! - воскликнул я, чувствуя крайнюю растерянность, но вместе с тем и растущее любопытство. - И она спрашивала насчет «Дульчибеллы»?
-Herrgott![47 - Господи Боже! (нем.).] Еле от нее отвязался! Висела надо мной, пока я не перерыл все книги. «Она такая маленькая, - все твердила она. - Вы, точно, все суда записываете?» Я видел, как она села в крошечную лодочку и погребла под дождем. Нет, записки дама не оставила. Слишком скверная стояла погода, чтобы юной фройляйн прогуливаться одной. Ах, впрочем, с ней ничего не случилось! Любо-дорого было посмотреть, как управляется она с веслами!
-И яхта ушла вниз по реке? Куда она направлялась?
-Откуда мне знать? Бремен, Вильгемсхафен, Эмден? В общем, куда-то на Северное море. Слишком далеко для вас.
-Это мы еще посмотрим, - раздухарился я.
-Что? Неужто и вы туда? Вы разве не в Гамбург следуете?
-Мы можем и передумать. Так жаль, что мы разминулись с друзьями.
-Подумайте хорошенько, капитан. ВГамбурге найдется довольно красивых девушек. Впрочем, от вас, англичан, стоит ждать чего угодно. Viel Gluck![48 - Удачи! (нем.).]
И он, посмеиваясь, зашагал к следующему судну. Вскоре подоспел и Дэвис, нагруженный канистрами и буханками свежего ржаного хлеба. И как раз вовремя, потому как лайнер уже прошел, наша флотилия начала потихоньку втягиваться в шлюз и Бартельс стал уже нервничать.
-Они десять дней тянуться будут, - проворчал он, когда «Йоханнес» со все еще присосавшейся к его борту, словно рыба-прилипала «Дульчибеллой» последовал за общей массой. Последние несколько минут перед тем, как шлюз опустел, мы скоротали в прощальном разговоре с Бартельсом. Карл тем временем завел грота-фал на брашпиль и развил на вороте бешеную деятельность. Покрытая копной волос, голова его дергалась, по лбу стекали крупные капли пота. Потом ворота шлюза отворились и под гомон голосов, визг блоков и скрип рангоута вся наша честная компания выплеснулась в серое лоно Эльбы. Набирая под воздействием ветра и течения ход, «Йоханнес» устремился к середине фарватера. Последнее рукопожатие, и вот Бартельс отдает швартов и мы разделяемся.
-Gute Reise! Gute Reise![49 - Доброго пути! (нем.).]
Махать рукой вслед времени не было, потому как приливное течение подхватило и закружило нас. И только когда мы, поставив стаксель, прибились к неглубокой бухточке и бросили якорь, у нас появилась возможность вспомнить о нашем друге. Но к тому времени его галиот и другие суда уже растворились в сгущающихся на востоке сумерках.
Мы прижались к гласису[50 - Здесь: плавно повышающийся берег.] из липкого голубоватого ила, за которым поднималась поросшая травой насыпь. Далее же простиралась плоская, бесцветная, напитанная влагой равнина; напротив нас, милях в двух, смутно виднелся в сумерках другой берег. Между ними несла свои воды разбухшая Эльба. «Как Стикс, текущий чрез Тартар»[51 - Стикс - мифическая река древних греков, отделяющая мир живых от Тартара, царства мертвых.], - подумал я, сравнивая этот пейзаж с иными из наших стоянок на Балтике.
Едва был брошен якорь, я поделился новостями с Дэвисом, инстинктивно до последнего избегая открывать пол интересовавшегося нами, как это сделал и мой источник.
-«Медуза» заходила сюда позавчера? - прервал меня Дэвис. - И направлялась к морю? Странно. Почему он не наводил справок тогда, идя вверх по реке?
-Это была дама. - И я вкратце, поскольку был очень занят подметанием палубы, передал остаток рассказа чиновника. - Ну что, у нас тут все? Тогда пойду вниз, разожгу плиту.
Дэвис готовил бортовые огни. Уходя, я посмотрел на него - он так и стоял неподвижно, держа в левой руке фонарь, а правой цепляясь за форштаг и наполовину выбранный фал; взгляд его был устремлен вниз, на реку, а на лице читалось странное выражение: наполовину возбужденное, наполовину озабоченное. Но когда мой друг спустился в каюту и заговорил, его внутренний спор, судя по всему, был окончен.
-Так или иначе, факт состоит в том, что «Медуза» возвращается на Нордерней, - заявил он. - Это главное.
-Возможно, - кивнул я. - Но давай подытожим то, что нам известно. Во-первых, никто из встретившихся на нашем пути ни в чем не подозревает нас…
-Я же говорил, Долльман сделал это по собственному почину, - перебил меня Дэвис.
-А во-вторых, никто не подозревает его. Если Долльман и промышляет тем, о чем ты думаешь, здесь про это не в курсе.
-Не берусь строить предположений.
-В-третьих, он наводит справки о тебе по возвращении из Гамбурга, три недели спустя после происшествия. Похоже, он не считает, что избавился от тебя. Если, разумеется, в его планы входило от тебя избавиться. К тому же Долльман посылает дочь выяснять ситуацию - довольно странная идея, учитывая обстоятельства. Быть может, все наши подозрения ошибочны?
-Нет, не ошибочны, - ответил Дэвис наполовину сам себе. - И посылал ли ее Долльман? Ему проще было отрядить одного из матросов. Быть может, его и на борту-то не было?
Это был новый ракурс.
-Что ты имеешь в виду?
-Он мог оставить яхту по прибытии в Гамбург и умчаться по своим дьявольским делам. Она же, возвращаясь на острова, проходила мимо и…
-Ага, понял! Это было сугубо частное дополнительное расследование.
-Ну, если можно обозначить это таким замысловатым термином.
-А может эта девушка плыть одна с экипажем?
-К морю ей не привыкать, да и, возможно, она не одна. Ее мачеха… Впрочем, наших планов все эти события не меняют ни на полрумба. Завтра с отливом снимаемся и уходим.
Той ночью дел у нас накопилось больше обычного - нужно было проверить припасы, разложить их по местам, закрепить все, что может двигаться.
-Нам надо экономить, - постановил Дэвис ни с того ни с сего, будто мы оказались потерпевшими кораблекрушение на спасательном плоту. После чего пояснил мысль излюбленной своей ремаркой: - Нет ничего хуже, чем бегать на берег за керосином.
Прежде чем уснуть, я вынужден был познакомиться с новым фактором в навигации, отсутствовавшим на не знающей отливов и приливов Балтике. Вдоль наших бортов бурлило стремительное течение, и в одиннадцать часов я был поднят, чтобы, напялив поверх пижамы непромокающий костюм, помогать заводить верп, или запасной якорь.
-А зачем нужен верп? - спросил я на обратном пути.
-Ну, когда садишься на мель, то с его помощью… Впрочем, скоро сам все поймешь.
Я укрепил свое сердце, готовясь к завтрашнему дню.
И вот в восемь часов утра пятого октября перед вами предстала бы картина нашей экспедиции, одолевающей первый этап. От устья нас отделяло пятнадцать миль - невзрачных, ничем не примечательных миль, похожих на нижнее течение Темзы. Но до ландшафта нам было мало дела, потому как задувающий с серого неба зюйд-вест постоянно удерживал нас на грани необходимости брать рифы. Отлив набрал такую силу, что очередной бакен, виднеющийся поверх пенного буруна, только успевал показаться и кивнуть, как уже оставался за кормой. Вода была так спокойна, а бакены мелькали с регулярностью мерных столбов на дороге, что я не сразу заметил, как северный берег начал отдаляться и река стала превращаться лишь в каемку глубокой воды по границам расширяющегося - три мили, семь, десять - эстуария, сливающегося с открытым морем.
-Ого, да мы уже в море! - воскликнул я в изумлении. - И это после часа хода!
-А ты только сообразил? - со смехом отозвался Дэвис.
-Ты же говорил, что тут пятнадцать миль!
-Так и есть - собственно побережье начинается от Куксхафена. Но, полагаю, ты вправе считать, что мы уже в море. Тут по правому борту сплошные пески. Смотри, некоторые отмели уже видны!
Он указал на север. Приглядевшись, я обратил внимание на неспокойную поверхность за линией бакенов. В одном-двух местах виднелись белопенные полосы или круги, а в центре одного из таких кругов из воды поднималась темная масса, напоминавшая спину отдыхающего кита. Проследив за устремленным к горизонту взором Дэвиса, я понял, что старое заклятие овладело им. Он разглядывал ландшафт с настороженной пытливостью, как человек, который замечает нечто новое в лице старого друга. Воодушевление приятеля частично передалось мне, вытеснив из сердца овладевшее им было беспокойство. Твердая суша поблизости казалась приятным соседом, но миг нашего расставания стремительно приближался. Отлив стремительно увлекал нас, паруса добавляли скорости, и вскоре мы уже миновали Куксхафен, настолько притаившийся за могучим обводным валом, что у большинства его домов нам удалось разглядеть только трубу над крышей. Примерно милю спустя берег образовывал остроконечный мыс, где безобидная дамба превращалась в длинный приземистый форт, ощетинившийся жерлами мощных орудий. Затем и крепость осталась позади, слившись с панорамой
уходящей на юг череды дюн и прогалин.
Мы вылетели на открытое пространство, и яхта накренилась под напором ничем более не сдерживаемого ветра. Она прыгала на небольших волнах, но первым моим впечатлением было удивление от того, насколько спокойно море, ведь свежий ветер должен был бы всколыхнуть его от горизонта до горизонта.
-А тут простираются пески, и мы у них с подветра, - пояснил Дэвис, обведя рукой широкий полукруг моря, простиравшегося с левой от нас стороны. - Вот это и есть наши охотничьи угодья.
-И что у нас на повестке дня? - спросил я.
-Пройти через Штикер-Гат, - последовал ответ. - Это рядом с буем под литерой «К».
Вскоре показался красный бакен с огромным «К». Взгляд Дэвиса стал напряженным.
-Ты не поднимешь шверт, а? - рассеянно бросил он. - И принеси бинокль, раз уж тебе все равно спускаться.
-Забудь про бинокль, я и так все вижу, - последовала через секунду новая ремарка. - Встань к гика-шкоту.
Мой друг переложил руль к ветру и направил яхту на бурное бесцветное пространство, обозначавшее скрытые под водой пески. Прямо у нас на пути легкий прибой разбивался о спину «спящего кита».
-Побудешь лотовым? - дипломатично поинтересовался Дэвис. - Со шкотами я управлюсь, ветер позволяет. Приготовься!
Ветер дул нам теперь прямо в зубы, и хлопотные полчаса мы все укорачивающимися галсами прокладывали путь к извилистой линии канала, идущего через отмели к западу. Опустившись на колено с мотком линя в руке, я, охваченный ощущением серьезности происходящего, так яростно забрасывал лот, что весь забрызгался. С нарастающим чувством важности своей работы я докладывал глубины, становившиеся все меньше. Дэвис, похоже, не слушал. Он постоянно лавировал, жонглируя рулем, шкотами и картой с такой скоростью, что рябило в глазах. При всех наших стараниях продвигались мы слабовато.
-Ничего не выйдет, течение слишком сильное, - сказал мой товарищ. - Надо попытать счастья.
«В чем?» - озадачился я. Галсы наши сделались вдруг продолжительнее, а глубины, как я отмечал, становились все меньше. Но до поры все шло хорошо, и мы значительно приблизились к цели. Потом последовал еще более длинный отрезок без лавировки.
-Две с половиной… две… полторы… одна… Всего пять футов! - с укором выдохнул я. Вода за бортом становилась все мутнее и пенистее.
-Не важно, если сядем, - словно размышляя вслух, отозвался Дэвис. - Тут водоворот, грех не воспользоваться шансом… К повороту! Обстенить кливер!
Но было слишком поздно. Яхта подчинилась рулю, но вяло, потом остановилась и сильно накренилась, покачиваясь и скребыхая. Дэвис в мгновение ока спустил грот - я едва не задохнулся, скорчившись на подветренном борту под саваном из парусины и в переплетении снастей. Перепуганный и беспомощный, я кое-как выбрался из-под складок и застал друга задумчиво стоящим у мачты.
-При убывающем приливе особого смысла нет, но попробовать стянуться можно, - заметил он. - Приготовь брашпиль, а я заведу верп.
Метнувшись молнией, Дэвис отдал буксирный конец ялика, погрузился в него вместе с верповым якорем, отвел лодку ярдов на пятьдесят на глубину и сбросил якорь.
-Выбирай! - прокричал он.
Я навалился, начиная понимать, что значит верповать яхту.
-Спокойнее! Не слишком упрягайся! - посоветовал мой друг, снова забираясь на борт.
-Идет! - с торжеством прохрипел я.
-Да, якорь идет, яхта - нет. Ты сейчас подтаскиваешь верп. Бросай, хорошо сидим. Давай лучше перекусим.
Яхта лежала неподвижно, а уровень воды вокруг нее заметно падал. Раздражительные волны бились о борта, но при всех своих страхах я понимал, что нет и намека на опасность. Море вокруг нас менялось каждую секунду - белое в одних местах, оно желтело в других, где языки песка выступали на поверхность. Идущий справа канал, из которого мы выскочили, сделался похожим на бурную горную речку; обратив внимание на силу, с которой течение в нем норовило вернуться в Эльбу, я понял, почему наше продвижение было таким трудным. Дэвис уже суетился в каюте и, пребывая в приподнятом расположении духа, готовил более шикарный, чем обычно, ланч.
-«Дульчибелла» лежит ровно, - заметил он. - Когда намереваешься спокойно пообедать, нет ничего лучше, как сесть на мель. К тому же мы можем работать здесь с таким же успехом, как и в любом другом месте. Вот посмотришь.
Подобно большинству сухопутных я питал искреннюю предубежденность к посадкам на грунт, поэтому жизнерадостные парадоксы моего ментора вызвали поначалу некоторую досаду. После ланча на свет была извлечена крупномасштабная карта эстуария, и мы склонились над ней, намечая мероприятия на ближайшие дни. Нет смысла утомлять рядового читателя географическими подробностями, также тратить силы, наставляя тех, кто в этих вопросах осведомлен. И для той и другой категории будет достаточно общей карты и крупномасштабной врезки[52 - См. карты 1 и 2. - Примеч. авт.], дающей вполне ясное представление о регионе. На схеме видно, что три широких фарватера рек Яде, Везера и Эльбы рассекают пески на две основные группы. Западная представляет собой треугольник с симметричными сторонами, очень похожий по форме на наконечник копья, древко которого образует полуостров между Яде и Везером. Восточная - огромное скопление отмелей, опирающихся на ганноверское побережье, с боковыми сторонами, почти ровными и чистыми, тогда как лицевая сторона, смотрящая на северо-запад, жутко изрезана яростью моря, которое прогрызло в массиве
глубокие полости и запустило голодные щупальца в самую его сердцевину. Все это напоминает развернутую наоборот букву «Е», а еще точнее, грубую вилку с тремя смертоносными зубцами, которые называются Шархерн, Кнехт и Тегелер. Они ничуть не менее опасны, чем Копье[53 - См. карту 3 - Примеч. авт.], и много добрых кораблей разбилось там в щепы во время северных штормов. Если следовать этому сравнению, банка Хоенхерн, где едва не потерпел крушение Дэвис, расположена между верхним и средними зубцами вилки.
Нашей задачей являлось исследовать Копье, Вилку и те каналы, что разветвляются по ним. Я обозначаю их общим термином «каналы», хотя на деле они разнятся по свойствам, почему в немецком языке имеются различные названия для них: балье, гат, лох, дьеп, ринне. Для наших целей будет достаточно разделения протоков на два больших типа: те, в которых вода держится на любой стадии, и те, которые пересыхают частично или полностью во время отлива.
Дэвис пояснил, что именно последние заслуживают наиболее пристального изучения и будут являться главной нашей заботой, поскольку именно они являются «сквозными маршрутами», связующими линиями между эстуариями. На схеме вы всегда можете определить их по линиям Y-образных отметок, обозначающих «боны», или вехи, - это укрепленные в песке шесты или бревна, которыми отмечают проход. Линии эти весьма приблизительные и могут совершенно не корреспондироваться с тем или иным «боном», которые так многочисленны и запутанны, что их не нанесешь ни на какую карту, даже самую крупномасштабную. Это же применимо и к более крупным каналам, все мельчайшие ответвления коих также невозможно отобразить.
Именно на краю одного из таких приливных проходов и лежала сейчас яхта. Он носит название Штикер-Гат, и вы обязательно отыщете его на карте, если проведете мысленную линию на запад, следуя нашему курсу от Куксхафена[54 - См. карту 1 - Примеч. авт.]. Это, как поделился Дэвис, был последний и самый сложный отрезок «короткого пути», которым прошла «Медуза» втот достопамятный день, стадия, оставшаяся недостижимой для «Дульчибеллы». Покончив с обсуждением, мы собрались на палубу. Дэвис вооружился блокнотом, биноклем и призматическим компасом, предназначение которого - взятие азимутов по каналам - сделалось наконец вполне ясным. И вот что предстало моим глазам наверху.
Глава XII
Мое боевое крещение
Яхта лежала с почти незаметным креном (спасибо паре боковых килей, идущих по днищу) в ложбинке, вырытой ею под себя, и, таким образом, оставалась окольцована пространством воды в несколько дюймов, словно рвом.
На мили в каждом направлении простиралась песчаная пустыня. На севере она тянулась до самого горизонта, разрываясь только голубой точкой острова Нойверк и маяком на нем. На восток пески, казалось, тоже уходят до бесконечности, но дымок парохода свидетельствовал о том, что там они пересекаются потоком Эльбы. На юге их ограничивала едва очерченная линия ганноверского побережья. Лишь на западе песчаный монолит прорезался остатками моря, из которого он поднялся. В этой стороне пространство кишело белыми червячками, хаотично сползающимися к одному месту на северо-западе, откуда доносился приглушенный звук, похожий на шипение тысяч змей. Я назвал это пустыней, но на самом деле ландшафт не был вовсе лишен ярких черт. Цвет его варьировался от желтовато-коричневого в возвышенных местах, где песок успел обсохнуть на ветру, до бурого или темно-фиолетового, где еще держалась влага, или синевато-серого, обозначающего полосы ила, запятнавшие чистое лоно песков. Тут и там виднелись озерца, взъерошенные обессилевшим ветерком, тут и там глаз цеплялся за раковину или пучок водорослей. А совсем рядом с нами
извивался в направлении к шипящему клубку на северо-западе наш бедолага-канал, безжалостно превращенный отливом в грязную стоячую канаву в какой-нибудь фут глубиной, недостаточной даже, чтобы скрыть наш верповый якорь, в дерзкой насмешке выставивший из воды одну лапу. Пасмурное, серое небо, ветер, стонущий в снастях, словно оплакивая ускользнувшую из рук добычу, придавали всей этой сцене невыразимое уныние.
Дэвис с восторгом озирал ее с минуту, потом забрался для лучшего обзора на гик и провел биноклем вдоль всего русла канала.
-Превосходно размечен, - задумчиво констатировал он. - Но пара вех значительно отклоняется. Юпитер, какой прихотливый тут поворот!
Он взял азимут с помощью компаса, сделал пометку в блокноте и, мощно оттолкнувшись, спрыгнул на песок.
Это, осмелюсь доложить, был единственный способ «сойти на берег», который ему нравился. Мы двинулись вперед настолько быстро, насколько позволяли тяжелые морские сапоги, и следовали руслу уходящего на запад канала, разведывая дорогу, по которой нам предстояло проплыть с наступлением прилива.
-Единственное средство изучить места, подобные этому, - увидеть их при низкой воде, - прокричал мой друг. - Берега канала обсыхают, и сам он - как на ладони. Глянь на тот бон… - Дэвис презрительно махнул рукой. - Совсем не там, где надо. Полагаю, пролив здесь переместился, причем на очень важном повороте. Если будешь ориентироваться на эту веху, сядешь на мель.
-Что может оказаться весьма полезно, - заметил я.
-А, брось! - расхохотался Дэвис. - Мы ведь исследуем. Мне хотелось бы пройти по этому каналу без единой ошибки. В следующий раз так и будет.
Остановившись, он принялся манипулировать компасом и блокнотом. Затем наш поход продолжился до следующей остановки.
-Посмотри, канал становится глубже, - сказал мой провожатый. - Минуту назад тут было почти сухо, а теперь течение заполняет его. Это прилив идет, причем, обрати внимание, с запада, то есть со стороны Везера. А это говорит о том, что мы пересекли водораздел.
-Водораздел? - недоуменно переспросил я.
-Да, так я их называю. Понимаешь, эти обширные пески похожи на гряду холмов, разделяющую две равнины. Они вовсе не такие плоские, какими кажутся, - всегда есть место, вернее даже, гребень, расположенный в самом высоком месте. Когда канал прорезает отмель, самым мелким он будет там, где пересекает именно этот гребень. В пик отлива там, как правило, совсем сухо, а спускаясь по обе стороны от него к морю, канал становится все глубже. Во время прилива море гуляет, ясное дело, где хочет, но, как только начинается отлив, вода расступается по обе стороны от гребня и канал разделяется на две реки, текущие в противоположном друг другу направлении и берущие начало от центра, или водораздела, как мы его назовем. И напротив - с наступлением прилива пролив подпитывается двумя потоками, устремляющимися к центру и встречающимися в середине. В данном месте в роли кормильцев выступают Везер и Эльба. Вот это течение направлено на восток, время дня говорит о том, что начинается прилив, из вышесказанного следует вывод: водораздел расположен между нами и яхтой.
-А почему это так важно?
-Потому что течения эти очень сильны и необходимо точно знать, если ты вдруг теряешь основное и попадаешь в ложное. Кроме того, когда пересекаешь отмель при падающей воде, гребень представляет собой критическую точку, и не помешает представлять, миновал ты ее или нет.
Мы шли до тех пор, пока дорогу не преградила обширная лагуна. Выглядела она куда внушительнее канала, но Дэвис после краткого осмотра презрительно хмыкнул.
-Это тупик, - сказал он. - Видишь тот песчаный горб, которым она образована?
-Но лагуна отмечена боном, - возразил я, указав на покосившийся шест на берегу и погрозив обманщику пальцем.
-Да, еще одна ошибка - это старое русло, которое теперь обмелело. Тот бон обманный. Дальше нам идти нельзя, вода быстро прибывает. Я только возьму пеленг на направления, какие отсюда видны.
Эта фальшивая лагуна оказалась одной из целого ряда, расположенных далее к западу, они разбухали и тянули друг к другу руки через разделявшие их ребра пески. Отдаленное шипение постепенно приближалось и делалось все громче, а за ним стал различим грохот прибоя. Повернувшись спиной к ветру, мы поспешили к «Дульчибелле», подгоняемые растущим с каждой минутой уровнем воды в канале.
-Самое время обследовать противоположную сторону, - заявил Дэвис, когда мы подошли к яхте, и я поздравлял себя, что нам удалось достичь базы, не обнаружив, что коммуникационные линии перерезаны.
И мы затопали в том направлении, откуда приплыли утром, шлепая по лужам и перепрыгивая ручейки, ответвляющиеся от основного канала по мере наступления прилива. Покончив с наблюдениями, мы оборотились вспять, уже вынужденные совершать обходы в наиболее глубоких местах, а финальный отрезок до яхты проделали по колено в воде.
С облегчением вскарабкавшись на борт, я услышал вдруг далекий голос, толкующий о приятных прогулках на яхтах и не допускающий мысли об упражнениях, подобных проделанному нами. Это был голос, принадлежавший мне, каким я был сто лет назад, в прошлой жизни.
С востока и запада два одеяла воды накрывали постепенно пустыню, вытянутые навстречу язычки сливались, закруживаясь водоворотами.
Я стоял на палубе и наблюдал, как обреченные пески задыхаются под неумолимым наступлением моря. Последние возвышающиеся твердыни были окружены, заключены в кольцо и взяты приступом, хаос звуков стих, и вода победно разлилась по всему обширному пространству. «Дульчибелла», до того презрительно не подвластная суете, начала просыпаться и подрагивать под ударами волн. Затем она с некоторым усилием встала на ровный киль и раздраженно затрепетала, горя желанием обуздать дерзкий поток и подчинить его своей воле. Вскоре идущий на верп канат натянулся, и яхта медленно развернулась к якорю носом; теперь только ее корма стукалась о грунт с нарастающей силой. Внезапно борьба окончилась, и «Дульчибелла» задрейфовала бортом к ветру, пока якорный канат не остановил ее движения. Расположившись с подветра от верпа, судно радостно закачалось на волнах. Что за добродушное создание! В душе своей наша «Дульчи» одинаково дружила с песком и с морем, и, только когда старый возлюбленный и возлюбленный новый вступали в смертельную борьбу за ее привязанность, оскорбляя шумной ссорой, она возмущенно выступала против обоих.
Проглотив по чашке чая, мы подняли паруса и продолжили путь на запад. Перевалив водораздел, мы столкнулись с сильным течением, но русло канала поворачивало к северо-западу, и при попутном ветре без нужды лавировать мы могли потихоньку идти вперед.
-Выдвини шверт всего на фут, - распорядился Дэвис. - Фарватер нам известен, а «Дульчибеллу» будет меньше сносить. Но при падающей воде нам по большей части придется обходиться без шверта - если ты налетишь с ним на мель, то заслуживаешь того, чтобы пойти на дно.
Теперь я убедился, насколько полезна была наша прогулка. Боны обозначали русло канала, но не давали понятия о его ширине. У некоторых вех отвалилась верхушка, и они полностью скрылись под наступившей водой. Когда мы достигли места, где линия бонов кончалась и располагалась лагуна-тупик, я полностью утратил ориентацию. Мы пересекли высокое и относительно ровное пространство песков, образующее основание Вилки, и вступили в лабиринт из разбросанных отмелей, загромождавших впадину между верхним и средним зубцами. Это я уяснил из карты. Но с палубы мой нетренированный глаз не различал ничего, кроме сплошного водного пространства, приобретающего все более темно-зеленый оттенок по мере нарастания глубин. Нас встречало мрачное, грозное море, показывающее белопенные клыки. Волны становились длиннее и круче, потому как каналы, хотя еще и извилистые, начинали расширяться и углубляться.
Полагаясь на пеленги, Дэвис уверенно прокладывал курс.
-Теперь на лот, - сказал он. - От компаса скоро будет мало толку. Надо нащупать края песков, прежде чем мы наткнемся на новые боны.
-А где мы бросим якорь на ночь? - поинтересовался я.
-Под Хоенхерном, - ответил мой друг. - Как в старые добрые времена!
Большей части на ощупь пробирались мы по идущей в обход скопления отмелей аллее, пока не появился очередной ряд бонов. Мне они ни о чем не говорили, а Дэвис разделил их на две группы. Одной мы придерживались на некотором расстоянии, пока не вышли наконец на чистую воду и не начали новой лавировки против ветра.
Опускались сумерки. Ганноверское побережье, и так не слишком хорошо различимое, совершенно растворилось, грозное дыхание открытого моря пришло на смену коротким волнам отмелей. Потеряв нить оживленных рассуждений Дэвиса насчет его любимого хобби, я всеми силами пытался подавить в себе скрытый страх, с которым ожидал первой нашей ночевки вдали от земли.
-Слышен прибой! - заявил наконец мой приятель. Лот показывал сажень с половиной. - Отмель там. Зайдем к ней под ветер и бросим якорь.Отдавай! - раздался через минуту приказ, и цепь с визгом побежала вниз. Одернутая ею «Дульчибелла» развернулась и храбро обратилась носом к Северному морю и сгущающейся темноте. - Порядок! - воскликнул Дэвис, когда мы закончили сворачивать грот. - В тепле и уюте, на четырех саженях глубины, в превосходной песчаной гавани никто нам не мешает и все вокруг принадлежит только нам. Никаких тебе сборов, вони, встречных судов и прочих проблем! Тут лучше даже, чем в бухтах на Балтике, меньше этой треклятой цивилизации. От материкового побережья нас отделяет семь миль, а от Нойверка - пять. Вон его маяк горит.
На востоке виднелись проблески света.
-Уверен, что тут безопасно, - отозвался я, - но так хотелось бы видеть рядом надежный мол: ночь не обещает ничего доброго, да и это волнение мне не по душе.
-Волнение - это чепуха. - Дэвис махнул рукой. - Это всего лишь отголоски, докатывающиеся с наветренной стороны. Что же до молов, так они вокруг тебя, только скрыты. Спереди и с правого борта лежит Западный Хоенхерн, изгибаясь к юго-западу, это получше любого каменного волнореза. Слышишь, как бьется о его северный берег прибой? Вот там я едва не потерпел крушение в тот день, а канал, в который мне удалось юркнуть, находится где-то совсем рядом с нами. Слева по борту, в какой-нибудь миле, располагается Восточный Хоенхерн, куда я попал, миновав озеро, в котором мы стоим сейчас. В такой же миле, но уже за кормой, начинается главный массив песков, верхний зубец нашей Вилки. Так что мы в замкнутом пространстве. Практически. Ты ведь помнишь карту…
-А, к черту карту! - не выдержал я, найдя сей поток утешений слишком приторным для моих нервов. - Ты лучше оглянись вокруг! Если вдруг что-то случится… Разразится шторм, например? Но какой смысл торчать тут и изумляться видам? Я иду вниз.
Последовали mauvais quart d'heure[55 - Скверные четверть часа (фр.).] в каюте, в ходе которых я, к стыду своему, забыл о нашей главной задаче.
-Какой суп предпочитаешь? - робко спросил Дэвис, нарушая гнетущую тишину.
Это столь бытовое замечание, более красноречиво свидетельствовавшее об отсутствии опасности, нежели тысяча умных аргументов, спасло ситуацию.
-Знаешь, Дэвис, - сказал я, - ты имеешь дело с человеком, который, по самой скромной оценке, трусоват, и тебе нет нужды жалеть меня. Но и ты совершенно не похож на любого другого яхтсмена из всех, с кем сводила меня судьба, да и на моряков вообще. При всех твоих авантюрных затеях ты такой мягкий и спокойный. Думаю, было бы лучше, кабы ты подчас разражался залпом отборной морской брани или пригрозил заковать меня в кандалы.
Глаза у Дэвиса едва не вылезли на лоб. Он заявил, что это все его вина - ему следовало помнить, что я не привык еще к якорным стоянкам в открытом море.
-И, кстати, что касается шторма, - добавил мой друг. - Я не удивлюсь, если так и будет, потому как барометр стремительно падает. Но это нам не повредит. Понимаешь, даже при высокой воде перемещение морских…
-О, Бога ради, не начинай снова! Ты скоро убедишь меня, что мы тут в большей безопасности, чем в отеле. Давай-ка лучше поужинаем, да как следует!
Ужин удался на славу, но, когда пришло время варить кофе, яхта перестала раскачиваться продольно и начала перекатываться с боку на бок.
-Я предполагал подобное, - заверил Дэвис. - Хотел уже предупредить тебя, да только… Причина в том, что отлив идет против ветра. Это абсолютно безопасно…
-Мне помнился, ты говорил, что здесь будет тише, когда вода упадет…
-Все так, но может показаться, что стало хуже. Течения - такие странные явления, знаешь ли, - пробормотал он, словно защищая репутацию не слишком респектабельного знакомого.
Дэвис принялся заполнять судовой журнал, слегка раскачиваясь в такт движениям яхты. Я, в свою очередь, пытался писать в дневнике, но не мог сосредоточиться. Всякий незакрепленный предмет в каюте сделался вдруг шумным и непоседливым. Канистры звякали, посуда в шкафах громыхала, ящики издавали глухие стоны. Мелочовка повыскочила из потайных мест и пустилась на полу в причудливый хмельной танец, напоминая гоблинов на заколдованном лугу. Мачта жалобно поскрипывала при каждом крене, а швертовый колодец кашлял и булькал. А наверху, похоже, выпустили на волю целую свору демонов. Палуба и рангоут прекрасно препровождали звук, и малейшее «тук-тук» незакрепленного конца снасти превращалось в оглушительные удары молота, а щелканье фала по мачте казалось очередью из пулемета системы «Максим». Вся эта какофония складывалась в ритмичный, сводящий с ума хор.
-Пора ложиться, - заявил Дэвис. - Половина одиннадцатого уже.
-Что? Спать в таких условиях? Я этого не вынесу, мне надо что-то сделать. Может, предпримем еще одну прогулку?
Последняя фраза подразумевалась как горькая, полубредовая шутка.
-Почему бы нет? - отозвался мой товарищ. - Если тебя не смущает поболтаться немного в ялике.
Я пожалел о неосторожном предложении, но сказанного не воротишь, да и какие-то отчаянные меры уже давно назрели. Вскоре я уже стоял на палубе, цепляясь за бакштаг и с легкой дурнотой глядя вниз, где прыгал на волнах, как пробка из бутылки, ялик, а Дэвис тем временем готовил весла и уключины.
-Прыгай! - скомандовал он, и не успел я опомниться и даже толком усесться, как нас уже унесло в ночь и лодчонка запрыгала с одной волны на другую. Дэвис бережно вел нашу скорлупку, направляя ее наискось гребням, не слишком налегая на весла, в расчете, что течение само вынесет нас к цели. Внезапно качка прекратилась. Из темноты выступили очертания склона, и ялик мягко улегся на облизываемый волнами берег.
-Западный Хоенхерн, - сообщил Дэвис.
Он выскочил из лодки и, погрузившись по щиколотку в ил, подтянул ялик на пару футов, потом поднялся повыше, на твердый влажный песок. Ветер налетел на нас, заглушая голос.
-Давай разыщем мой канал, - проревел Дэвис. - Это там. Держи так, чтобы маяк Нойверка светил нам в спину.
Мы отправились в продолжительную прогулку прямо навстречу ветру и шуму бурунов, разбивающихся о дальнюю сторону песков. «Лишь галька мира шелестит вдали», - вертелась у меня в голове строчка из Мэтью Арнольда[56 - Цитата из стихотворения «Берег Дувра» английского поэта Мэтью Арнольда (1822 -1888).]. «Семь миль от берега, - думалось мне. - Ютимся, как морские птицы, на призрачном островке из песка, подмываемом отливами и разбиваемом волнами, в полночь, в надвигающийся шторм, отрезанные даже от своего сомнительного убежища». Если не сейчас, то когда же побороть свою слабость? Веселье сумасшедшего заструилось по моим жилам, покуда я пил свежий ветер и пробивался вперед. Так продолжалось минуту или две, потом Дэвис ухватил меня за руку.
-Смотри, вот мой канал!
Местность пошла под уклон, перед нами серебрилась бурная река. Повернув к северу, мы пошли по ее течению, спотыкаясь о грязевые впадины, поскальзываясь на водорослях, полуослепшие от соленых брызг и оглохшие от грохота прибоя. Река, готовясь к встрече с морем, становилась шире, бурливее, белее и терялась во мгле. Мы приняли вправо и захлюпали по пене. Повернувшись спиной к ветру, я протер глаза и увидел, что дорогу нам преграждает толчея бурунов.
-Примерно вот там, - прокричал мне на ухо Дэвис, указывая в сторону моря. - Меня ударило первый раз… Когда норд-вест - хуже… Это - пустяки. Берем правее… Назад.
Мы помчались, подгоняемые ветром, огибая линию прибоя. Я полностью утратил представление о времени и направлении. Дорогу нам снова преградило море, превратившееся в реку, стоило нам пройти немного по берегу. Снова мы повернулись лицом к опьяняющему ветру. Потом слева появился мерцающий огонек, и мы скорректировали курс. Вскоре я наткнулся ногой на что-то твердое - это был планшир ялика. Так мы завершили обход нашего призрачного владения, этого острова из снов. Точнее, кошмаров, как я о нем вспоминаю.
-Тебе тоже придется грести, - сказал мой друг. - Дует очень сильно. Держи нос к волне. Ну, ты все знаешь!
Мы отплыли. Мое весло временами погружалось по самый валек, временами сбивало пену на гребешке волны. Дэвис, расположившийся ближе к носу, размеренно выкрикивал: «Навались! Ровнее!» Я слышал, как порывы ветра треплют полы его непромокаемого плаща. И тут над валами показался бледный желтый огонек.
-Одерживай! Подходим!
Бушприт «Дульчибеллы», раздувшийся в преломлении света до гигантских размеров, пронзил тьму надо мной.
-Табань, два хороших гребка! Суши весла! Прыгай!
Намертво вцепившись в норовящий выскользнуть корпус, я кучей сполз на палубу. Дэвис последовал за мной, держа в руке фалинь, а ялик исчез за кормой.
-«Дульчи» теперь держится прекрасно, - сообщил Дэвис, крепя фалинь. - Отливное течение ослабело, вода почти на низшей отметке.
Мне подумалось, что качка меня теперь мало волнует. Я излечился от страха.
И очень вовремя, потому как выползать из койки, чтобы облачаться в намокший прорезиненный плащ, могло стать для меня не лучшим началом дня. Было около восьми утра. Яхту сильно качало, и я на карачках вполз в каюту, где Дэвис накрыл завтрак прямо на полу.
-Я дал тебе поспать, - сказал он. - Делать все равно нечего, пока вода не спадет. Да и нет смысла поднимать якорь в такой шторм. Вылези, посмотри. Уже светает.
Мы выползли на палубу и ухватились за кнехт, чтобы не унесло.
-Ветер зашел на норд-вест. Настоящий шторм, море - хуже не бывает, почти полный прилив. Ты такого никогда не встретишь.
Я был готов к тому, что увижу: штормящее море на лиги вокруг, хаос бурунов, разбивающихся там, где недавно был наш призрачный остров. Поэтому воспринял происходящее спокойно, даже со своего рода восхищением. «Дульчибелла» встречала бурю с присущим ей упорством, нацелив вперед бушприт и рассекая штевнем зеленые валы. Волна уверенности и привязанности к нашему суденышку захлестнула вашего покорного слугу. Громадный якорь и толстенная цепь «Дульчи» всегда возмущали меня, теперь же я оценил их надежность, а лакированные борта, надраенные палубы, белоснежные паруса прогулочных яхт показались фатоватыми излишествами из ненавистного прошлого.
-Чем займемся сегодня? - спросил я.
-Будем отстаиваться и держаться начеку. Здесь, как видишь, даже вопреки преграде из песков довольно бурно. Но занятий нам хватит.
Перекусив в ужасной, неуютной обстановке, мы курили и болтали до тех пор, пока рев прибоя не пошел на убыль. Едва пески выступили на поверхность, мы, поставив только бизань и стаксели, тронулись в путь, и я получил урок снятия с отказывающегося покидать грунт якоря. Развернувшись, мы пошли по ветру, на восток, через места, по которым плыли накануне вечером. Целый архипелаг новых островов медленно проступал из-под слабеющих волн. Мы аккуратно огибали и обходили эти берега, делая промеры и наблюдения, при необходимости ложась в дрейф и пуская в ход ялик. До меня стали доходить опасности подобной навигации. Там, куда проникал морской прибой или где ветер дул без помех в длинном глубоком канале, надо быть особенно осторожным и иметь хороший запас для маневра.
-В таких местах садиться на мель строго не рекомендуется, - говаривал Дэвис.
В итоге мы снова форсировали отмель Штайль, но через другой проход и после тяжелого дня бросили якорь в зазубрине у восточного края банки, укрывшись от волн, катившихся по бурливому эстуарию Эльбы. Ночь выдалась ясная, и, когда начался отлив, мы оказались в совершенном спокойствии, и только легкая рябь от свежего ветерка легонько лизала нам борта.
Глава XIII
Смысл нашей работы
В течение десяти последующих дней ничто не отвлекало нас от дела. Каждый светлый час суток, а зачастую и затемно, на ходу или на якоре, на мели или на плаву, в дождь и при солнце, в затишье и в ветер мы исследовали эстуарии и практиковались в прохождении по сети каналов. С землей мы отношений не поддерживали и даже редко приближались к ней. Это была жизнь, исполненная трудностей, лишений и опасностей. И борьбы с неблагоприятными обстоятельствами - установилась обычная для осени ветренная погода, причем диапазон колебался от зюйд-веста до норд-веста, и лишь два благословенных дня держался ровный ост, самый безопасный для этой области. Сила и направление ветра определяли наш выбор для текущих исследований. Если он был сильным и северным, мы ограничивались внутренним бассейном, если умеренным - внешними границами, норовя при первых признаках непогоды юркнуть в ближайшее убежище.
Иногда мы пешком бродили по обширным пространствам песков, иногда скользили по эфемерным трактам мелкого моря. Не раз мы осторожно пробирались по глубоким артериям Большого Кнехта, исследуя их ответвления, отходящие в разные стороны подобно сосудам, в которых бурлит кровь циркулирующих приливов и отливов. Не раз совались мы в каждую извилину и протоку, которые примыкают к фарватеру Везера, проделывая переход между Вилкой и Копьем. В один из погожих дней мне довелось рассмотреть сцену, где разыгрывалось то трагическое приключение Дэвиса. Было это при отличной видимости, когда отмели обсохли и все каналы обозначились. Читатель может разглядеть все на карте и сформировать свое мнение, добавлю только, что, на мой взгляд, нельзя было придумать более смертельную ловушку для ничего не подозревающего чужестранца. Подходя к этому месту с северо-запада даже при благоприятных условиях, было достаточно сложно удержать верный курс.
Из всего этого полного новыми ощущениями периода достаточно нелегко выделить самые тяжелые дни, тем более что Дэвис всегда упорно отрицал наличие хоть малейшего риска. Но я думаю, что критический момент мы пережили десятого октября, когда в результате ничтожной ошибки в расчетах заблудились в очень опасном месте. Сбивались с курса мы довольно часто, это было дело привычное - мы то и дело обсуждали вопрос, стоит ли соваться в неведомое или остеречься. Но в тот раз нас занесло туда, где с приливом мы оказались у подветренного берега при сильном ветре и волнах, имеющих три мили для разгона в виде Робин-Балье, одной из самых глубоких артерий, о которых упоминалось выше. В тот момент она располагалась строго на ветре от нас. Кульминация наступила в десять часов вечера.
-Пока яхта на плаву, мы ничего сделать не можем, - произнес Дэвис.
Как сейчас помню, как он стоит, покуривает спокойно, сплеснивает верповый канат и поясняет, почему двойная обшивка из тика позволяет «Дульчибелле» выдержать любое испытание в разумных пределах. Той ночью нам явно предстояло узнать эти пределы, потому как дно в тех местах из плотного, слежавшегося песка и яхта приподнималась и билась о него с сокрушительной силой. Последние полчаса оказались для меня исполненными невыносимого напряжения. Не в силах усидеть в каюте, я провел их на палубе. Волны перекатывались через крошечный корпус, и раз двадцать мне казалось, что очередной удар киля о песок окажется последним. Но добротные доски, на совесть уложенные в набор, выдержали проверку на прочность. Еще один глухой толчок, и «Дульчибелла» освободилась, нашла якорь и закачалась на волнах.
Но в целом, мне думается, мы допустили лишь пару ошибок. Дэвис выказал настоящий талант в этом деле. Каждый час, иногда даже каждую минуту сталкивались мы с проблемами, и ни разу его способность найти выход не подвела. Чем хуже приходилось, тем большее спокойствие обретал мой друг. Ему присуща еще и интуиция, не имеющая ничего общего с опытом и являющаяся неотъемлемой чертой всякого гения, а в нашем конкретном случае - это качество, без которого не может состояться настоящий проводник или разведчик. Мне кажется, он способен «унюхать» песок там, где не может его видеть или коснуться.
Что до меня, то море никогда не было моей родной стихией и никогда ею не станет. Тем не менее я приспособился к новой жизни, просолился, окреп, приобрел необходимые навыки. Как солдат за неделю войны обучается лучше, чем за годы парадов и муштры, так и я, перемещаясь от бивуака к бивуаку и вынужденный полагаться исключительно на свои мускулы и волю, быстро усвоил азы морского ремесла и приобрел некоторую сноровку. Мне не составляло труда найти в темноте нужную снасть, экономно расходовать силы, преодолевая шквал, брать пеленги, оценивать состояние ветра и течения.
Как правило, мы плыли в одиночестве, но изредка встречали галиоты вроде «Йоханнеса», галсами пробирающиеся через отмели, а пару раз мы наталкивались на целый флот подобных судов, дожидающихся в укромном месте прилива. Их осадка в грузу составляла шесть-семь футов, наша, без шверта, только четыре, но в своих расчетах за стандарт мы принимали именно их заглубление. Исходя из этого, мы определяли, где и как корабль с осадкой в шесть или семь футов способен пройти через пески.
И еще одно слово о наших мотивах. Дэвис, как я уже упоминал, свято верил, что в час войны этот регион станет идеальным полем охоты для малых военных сил, и постепенно это убеждение крепло и во мне. Стоит взглянуть на три морские дороги, идущие сквозь пески к Гамбургу, Бремену и Вильгемсхафену, а через них - к коммерческому сердцу Германии. Эти пути напоминают горные дефиле, где горстка отважных способна сдерживать целую армию.
Давайте продолжим аналогию с войной на суше. Населите ваши горы людьми отважными и предприимчивыми, досконально знающими каждую тропку и дорожку, которые действуют небольшими отрядами, перемещаются налегке и быстро. Какими неисчислимыми преимуществами будут эти партизаны обладать над врагом, придерживающимся исключительно проторенных путей, передвигающимся крупными массами, медленно и не ориентирующимся на местности! Вы поймете, что они не только способны причинить огромный урон превосходящему противнику, но и могут еще долго после решительной битвы оказывать ему скрытое сопротивление. Осознаете и то, что одолеть такого ускользающего неприятеля можно, только переняв его способы ведения войны, изучив территорию, сравнявшись с врагом в подвижности и хитрости. Эту параллель не стоит заводить слишком далеко, но, что подобный вид военных действий имеет приложение и к морю, - истина, не вызывающая сомнений.
Охваченный энтузиазмом Дэвис не знал границ, превознося значимость изложенных выводов. Небольшие суда в мелких водах играли исключительно важную роль в его видении войны на море, роль, которая будет только расти, по мере того как конфликт будет разрастаться и приближаться к решающей фазе.
-Эскадры тяжелых броненосцев - это здорово, - говорил Дэвис. - Но если силы сторон примерно равны, через несколько месяцев войны от них мало что останется. Они могут перетопить друг друга, и даже у номинального победителя в сражении вряд ли останется хоть один или два корабля. Вот тут-то и начнется настоящая борьба, тогда под ружье будет поставлено все, что способно плавать. И тогда тот, кто способен управлять лодкой, знает воды и ни в грош не ставит собственной шкуры, получит великолепный шанс отличиться. Это оружие обоюдоострое. На что способны малые суда в этих водах, вполне понятно. Но возьми случай с Англией. Допустим, силы некоей коалиции разгромят наш флот на море. Результат - опасность блокады и вторжения. Чепуху нам говорят, что придется немедленно сдаваться. Мы сможем существовать на половинных рационах, собираться с силами и строить. Но необходимо время. Тем временем наше побережье и порты в опасности, и все те миллионы, которые мы закопали в форты и минные поля, приносят мало пользы. Это всего лишь пассивные средства обороны. Требуются лодки - комары с острым жалом, настоящие рои этих
москитов: сторожевики, разведчики, миноносцы. Это иррегулярные силы, укомплектованные местными жителями, которым дают свободу вести свою игру. И что за шикарная получится игра! На нашем побережье немало мест, подобных этому - пусть даже не наполовину таких интересных, но похожих: эстуарии Мерси, Ди, Северна, Уоша, а самое главное - Темзы, окруженные берегами Кента, Эссекса и Саффолка.
Но как сможем мы защищать наши берега тем способом, какой я описываю? Мы не готовы, совершенно не готовы! У нас нет даже малых миноносцев. Быстроходные «истребители» для этой задачи совсем не подходят - слишком длинные и неповоротливые, а большинство еще и слишком глубоко сидит. Что нам нужно, так это нечто простое, но мощное, с малой осадкой и пусть даже всего с одной шестовой миной[57 - Шестовая мина - мина, закрепленная на носу корабля на длинном шесте.], если на то пошло. Буксиры, катера, малые яхты - годится все, потому что успех будет зависеть от умения, а не от калибров и сложных механизмов. Эти кораблики будут гибнуть, но что с того? Если все правильно организовать, у нас не найдется недостатка ни в судах, ни в людях. Но кто возьмет на себя организацию?
Возьмем иной вариант. Мы побеждаем в открытом море и блокируем побережье, подобное этому, где кругом пески. Люди, знающие эти воды, из ниоткуда не появятся. Флотские парни о здешних каналах понятия не имеют. Клянусь Юпитером, это лучшие морские офицеры в мире, у них есть все: отвага, выдержка, все! Они берутся за любую задачу и зачастую совершают невозможное. Но их корабли слишком глубоко сидят, а у них самих слишком мало опыта для подобных операций.
Дэвис никогда не развивал темы, но я знал: вего сердце живет надежда хоть как-то и где-то, но получить шанс применить своих знания этих берегов на практике, во время войны, в наступлении которой он не сомневался, и сыграть в ту «шикарную игру» на поле, столь для нее подходящем.
Я могу лишь привести очерк его взглядов. Когда я слушал их под плеск волн и журчание прилива за бортом, они произвели на меня глубокое впечатление и пробудили во мне столь же ревностное желание исполнить нашу работу, каковое горело в нем в силу темперамента.
Но по мере того как шли дни и не происходило ничего, способного помешать нам, я стал склоняться к выводу, что по части обретения разгадки мы на ложной тропе. Мы не обнаружили ничего подозрительного, ничего, что могло бы объяснить предательский поступок Долльмана. Начав терять терпение, я ратовал за то, чтобы побыстрее переместиться далее к западу. Дэвис все еще цеплялся за свою теорию, но тоже стал склоняться к моей идее.
-Уверен, это как-то связано с проливами в песках, - твердил он. - Но, боюсь, ты прав, и мы так и не подобрались к тайне. Никто, похоже, и в ус не дует, что мы тут возимся. Нам еще не удалось обследовать эстуарии, как хотелось бы, но лучше будет переместиться на острова. Там нас ждет совершенно такая же работа, причем столь же важная. Думаю, скоро мы найдем ключ к разгадке.
Существовала еще и проблема времени, по меньшей мере для меня. Если мне не продлят отпуска, двадцать восьмого я должен быть уже в Лондоне, а скорого конца наших странствий не предвиделось. Положа руку на сердце, признаюсь, что особого значения я сему факту не придавал. Если наша затея имеет смысл, то чиновничья рутина может и обождать. Государственный механизм не пострадает из-за моего отсутствия, извинения можно принести, а успех искупит все.
С каждым днем наше отважное маленькое суденышко становилось все грязнее и потрепаннее. Лак облез, палуба посерела, паруса выцвели, а потолок каюты покрыли пятна сажи от кухонной плиты. Но главное достоинство яхты - ее удивительная пригодность выполнять свои функции - сохранилось. За отсутствием лучшего «Дульчибелла» стала моим домом. Мои члены приспособились к ее стесненному внутреннему пространству, а вкусы и привычки согласовались с ее хозяйственной рачительностью.
Но запасы воды и керосина подходили к концу и близилось время, когда мы вынуждены будем пристать к земле и пополнить содержимое трюма.
Глава XIV
Первая ночь на островах
Череда невысоких холмов, розовых и коричневатых в свете заходящего солнца, у края которой примостилась маленькая деревушка, облепившая массивный четырехъярусный маяк, - таким предстал моим глазам Вангерог, самый восточный из Фризских островов, тем вечером, пятнадцатого октября. Мы решили сделать его первой нашей стоянкой. Поскольку гавани там нет, и остров на милю окружен выступающими при отливе песками, нам предстояло забраться как можно дальше, пока яхта не сядет на мель, чтобы сократить расстояние, на которое придется таскать тяжелые канистры и баки для воды. В трех милях к югу от нас виднелись смутные очертания берега Фрисландии - унылая равнина, однообразие которой нарушали только редкие деревья, пара ветряных мельниц да церковный шпиль. Мелководное пространство между материком и Вангерогом начало уже сжиматься до лагун, самой крупной из которых был вытянутый проход, по которому мы и шли с восточного направления. Водоем тянулся дальше на запад параллельно острову, в нем же на расстоянии в полмили от нас стояли на якорях три галиота.
Еще до ужина яхта уже лежала на песке и обсыхала. Покончив с едой, Дэвис нагрузился канистрами и бочонками. Я намеревался принять участие, но мой приятель побудил меня остаться на борту - я смертельно устал после необычно долгого и трудного дня. Он начался в два часа ночи, когда мы, ловя драгоценный ост, пустились в переход через пески от Эльбы до Яде. Для судна, столь тихоходного, как «Дульчибелла», было почти немыслимо покрыть такое расстояние всего лишь за два прилива, и если мы почти преуспели, то ценой исключительного напряжения сил и ежесекундной бдительности.
-Как покуришь, заведи якорь, - наставлял меня Дэвис. - И следи за огнем - это единственный ориентир для меня на обратном пути.
Он спустился, послышался хруст морских сапог по песку, и он исчез в темноте. Это была чудесная звездная ночь, немного морозная. Я разжег сигару и растянулся на софе поблизости от горящей плиты. Сигара вскоре погасла и упала, а я задремал, хоть и беспокойно, потому как мысль о якорном огне крепко сидела в голове. Очнувшись, я бросил на него взгляд через полуоткрытый световой люк, убедился, что все в порядке, и снова улегся. В каютной лампе заканчивался керосин, и фитилек превратился в красную искорку, но мне слишком хотелось спать, чтобы подливать топливо, и свет погас. Я снова раскурил сигару и попытался взбодрить себя размышлениями. В первый раз за последние дни мы с Дэвисом расставались так надолго. Впрочем, мы настолько привыкли не вмешиваться в дела друг друга, что меня одиночество нисколько не беспокоило, если бы не возникшее вдруг странное предчувствие, что в эту первую ночь второго этапа нашей экспедиции что-то должно случиться. И почти в ту же минуту до меня донесся звук.
Кто-то наступил сапогом в лужу.
В мгновение ока сон слетел с меня, но я даже не подумал закричать: «Это ты, Дэвис?» - потому как не сомневался, идет не он. Это была оплошность, допущенная подкрадывающимся человеком. Спустя некоторое время я услышал еще один шаг - скрип подошвы по песку, - на этот раз уже ближе, прямо с внешней стороны корпуса. Потом шаги удалились к корме. Я потихоньку встал и выглянул через люк. Отблеск света, льющегося откуда-то снизу, дрожал на бизани, выхватив из темноты какую-то фигуру. Свет не имел никакого отношения к нашему якорному огню, который висел на форштаге. Незваный гость, как я понял, зажег спичку и читает название на корме. Насколько далеко заведет его любопытство?
-Эй, на яхте! - раздался резкий, гортанный оклик на немецком.
Я молчал.
-Эй, на яхте! - на этот раз громче.
Последовала пауза, после которой корпус завибрировал - это сапоги заскользили по борту, а руки ухватились за планшир. Я юркнул вниз и сел на диванчик. С палубы донеслись шаги, быстрые и уверенные. Сначала мужчина прошел на нос, остановился, потом вернулся на середину судна, к трапу. В каюте было темно хоть глаз коли, но я слышал стук сапог на ступеньках, чувствовал вибрацию. Через минуту неизвестный остановится в дверях и зажжет спичку. Стало темнее, чем раньше, или мне показалось? До этого в люк проникал красноватый отсвет якорного огня, но теперь он исчез. Я поднял глаза, понял в чем дело, и свалял дурака. Еще несколько секунд, и у меня появился бы шанс встретиться с нашим визитером лицом к лицу, возможно, задать вопросы. Но я не привык к таким ситуациям и потерял голову. Все мои мысли крутились вокруг последних слов Дэвиса, я представлял его бредущим по пескам с тяжелой ношей при поднимающейся воде без света, указывающего путь. Непроизвольно вскочив, я задел стол, загремела плита. Длинный шаг и рука, протянутая к трапу, но слишком поздно! Пальцы ухватили что-то влажное и грязное, последовал
рывок, раздался хриплый выдох, и я остался стоять, сжимая в руке тяжелый морской сапог, владелец которого спрыгнул на песок и побежал.
Я выбрался на палубу, перепрыгнул через борт и последовал за ним, ориентируясь на звук. Ночной гость обогнул нос яхты, я сделал то же, нырнул под бушприт, но забыл про ватерштаг и едва не лишился чувств, натолкнувшись на стальной канат и блок, чьи крепость и массивность составляли одно из самых славных качеств «Дульчибеллы». Немного придя в себя, я ринулся дальше, но беглец был уже далеко. Скинув тяжелые сапоги, я взял их в руки и побежал в носках, но скоро порезал ступни об острые края раковин. Погоня была обречена, и кусок топляка поставил в ней последнюю точку, попав мне под ногу. Я растянулся в грязи и завыл от боли в пальцах.
Ковыляя назад, я пришел к выводу, что это неважное начало для карьеры искателя приключений. Я ничего не достиг, зато запыхался и здорово поцарапал шкуру, при этом еще и понятия не имел, где оказался. Огонь на яхте не горел, и даже при помощи вангерогского маяка найти судно оставалось для меня непростой задачей. «Дульчибелла» не заякорена, а начинается прилив. А как Дэвису обнаружить ее? Описав несколько неуверенных кругов, я придумал время от времени ложиться на землю в надежде разглядеть силуэт яхты на фоне звездного неба. План в итоге сработал. Довольный, но пристыженный, я вскарабкался на борт, зажег огонь на штаге и завел верп. Чужой сапог обнаружился у подножия трапа, но даже при самом строгом допросе отказался давать показания. Было одиннадцать часов, вода поднималась. Дэвису повезет, если он успеет добраться до судна без помощи ялика. В конце концов он вернулся самым прозаичным способом, на своих двоих, измученный тяжелой поклажей, но полный новостей после визита на берег. И начал выкладывать их, не успев даже спуститься в каюту.
-Послушай, нам надо заранее определить, что мы будем говорить, отвечая на вопросы. Я выбрал тихую лавочку, но на деле это оказалась своего рода забегаловка, где народ угощается розовым джином. Все люди очень дружелюбны, как обычно, и буквально засыпали меня вопросами. Я сказал, что мы на обратном пути в Англию. Поднялся привычный гвалт насчет малых размеров яхты, ну и в этом роде. Мне подумалось, что нужен повод, чтобы объяснить наше неспешное продвижение и остановки для обследования местности, поэтому заикнулся про уток, хотя, видит Бог, ими нам совершенно некогда заниматься. Этот предмет не вызвал широкого одобрения. Немцы начали твердить, что, мол, еще рано. Зависть, как понимаю. Но потом объявляются двое парней, которые говорят, что готовы помочь. У них-де есть плоскодонка, и без местных тут ничего не добудешь. Все это истинная правда, не сомневаюсь, но они же будут мешать! Я улизнул поскорее…
-И правильно сделал, - прервал друга я. - Нам нельзя оставлять яхту без присмотра. Похоже, за нами следят.
И я поведал ему о недавних событиях.
-Хм-м… Жаль, тебе не удалось разглядеть того типа. Все проклятый ватерштаг! - Это был тактичный способ намекнуть на мои неуклюжие действия. - В какую сторону он побежал?
Я махнул рукой в сторону запада.
-Не к острову? Интересно, не с одного ли из тех галиотов был наш гость? Их там три стоят на якоре в канале - огни вон видно. Не слышал ли ты, как отваливает лодка?
Пришлось покаяться в полном своем провале в качестве детектива.
-Ты выказал себя молодцом, - заявил Дэвис. - Стоило тебе крикнуть, едва ты его услышал, мы вообще ничего не узнали бы. А теперь у нас есть сапог, это уже кое-что. Якорь заведен? Давай спустимся в каюту.
Мы курили и разговаривали, а прилив тем временем, тихо заплескавшись вокруг «Дульчибеллы», плавно оторвал ее от грунта.
Я, конечно, высказал предположение, что за этим происшествием не кроется ничего серьезного. Наш визитер мог быть самым обычным вором - оставленная без присмотра яхта является заманчивой добычей. Дэвис отмел это с порога.
-ВГермании такого не водиться.ВГолландии - дело другое, упрут, что хочешь. И мне совсем не нравится, что он погасил лампу, думая, что нас нет.
Меня это тоже беспокоило. Несмотря на всю эту путаницу, я был склонен рассматривать инцидент как первое весомое доказательство факта, что наши подозрения не бред воспаленного воображения. Другой вопрос: зачем приходил наш посетитель? Что искал?
-Карты, разумеется. С нашими пометками и поправками. И судовой журнал. Эти документы сразу бы нас выдали, - не задумываясь, решил Дэвис.
Не вполне разделяя теорию приятеля насчет проливов, я не видел и особой ценности в этих его картах.
-В конце концов, мы же не делаем ничего противозаконного, ты сам часто так говоришь, - заметил я.
И все же, как истинный индикатор нашего образа жизни, карта и журнал оставались единственными вещами на борту, которые могли скомпрометировать нас или хотя бы вызвать подозрения, что мы не просто эксцентричные молодые англичане, путешествующие ради охоты (доказательством чему охотничьи ружья) и удовольствия. У нас имелось два комплекта карт, немецкий и английский. Мы решили пользоваться первым и прятать его наряду с журналом, если потребуется по ситуации. Мой дневник, решил я, неотлучно должен находиться при мне. Оставались еще книги по военно-морской тематике. Дэвис обвел их взглядом, который был мне очень хорошо знаком.
-Их тут слишком много, - сказал он тоном повара, решающего судьбу расплодившихся при кухне котят. - Давай вышвырнем их за борт. Они все равно уже все ветхие, да и я их наизусть уже выучил.
-Только не здесь! - возопил я, потому как его жадные руки уже потянулись к полке. - Их найдут при отливе. По мне, так я оставил бы их на месте. Книги были при тебе прежде, и Долльман видел их. Если ты вернешься вдруг без библиотеки, это будет выглядеть странно.
Книги были спасены. Английские карты, относительно бесполезные, но более уместные для нас как британских яхтсменов, решено было оставить на виду как доказательство нашей безобидности. Мне не удавалось избавиться от мысли, что наши потуги на секретность несколько смешны. На семитонной яхте не так уж много потайных (и сухих при этом) мест, чтобы рассчитывать обмануть тщательный обыск. С другой стороны, если на этом берегу есть то, что немцы хотят спрятать от чужих глаз, а в нас подозревают шпионов, не проще ли нанести нам официальный визит и предупредить? Зачем посылать громилу, который убегает при первой тревоге? Разве что наши друзья, допуская, что мы и в самом деле безобидны, не хотят нас тревожить и вызывать подозрения там, где их нет? Тут мы терялись в догадках. На кого работал этот громила? Если на Долльмана, то тот, выходит, знает, что «Дульчибелла» уцелела и снова в том регионе, из которого ему так хотелось ее изгнать. Коли так, предпримет он новую попытку решить вопрос силой? Мы одновременно посмотрели на охотничьи ружья и, смутившись, рассмеялись.
-Это война для умов, а не ружей, - сформулировал я. - Давай-ка взглянем на карту.
Читатель уже знаком с общими аспектами географии этого своеобразного края, и мне остается только напомнить ему, что материковая его часть относится к области Пруссии, известной под названием Восточная Фрисландия[58 - См. карту 3. - Примеч. авт.]. Это короткий тупоконечный полуостров, омываемый с запада эстуарием Эмса, за которым начинается Голландия, а с востока - эстуарием Яде. Местность тут низменная, изобилующая болотами и пустошами, есть и несколько городов разной величины, но только на северной стороне. Напротив берега лежат семь островов. Все, кроме круглого Боркума, имеют вытянутую, слегка серповидную форму, редко достигают в ширину более мили и плавно сужаются к оконечностям. Длина их составляет шесть миль в среднем, от Нордернея и Юста, на долю которых приходится семь и девять миль, соответственно, до маленького Бальтрума, протяженность которого всего две с половиной мили.
Из отмелей, расположенных между материком и островами, две трети выходят во время отлива на поверхность, а оставшаяся треть превращается в цепочку лагун, обозначающих естественные пути, по которым Северное море вторгается в промежутки, разделяющие острова. Каждый из этих промежутков похож на речной бар и прегражден опасными мелями, в которых при каждом приливе море промывает глубокие рвы. Огибая остров с востока и запада, две ветви течения устремляются навстречу друг другу, разливаясь на плоском пространстве. Но чем дальше проникают они, тем больше теряют силу, и в результате ни один из островов не может похвастаться, что опоясан не пересыхающим при отливе каналом. Примерно по центру острова с материковой стороны находится водораздел, покрытый водой только пять или шесть часов из двенадцати. Судно, даже самое мелкосидящее, вынуждено подгадывать время, чтобы пройти с этой стороны острова. Что до навигационной пригодности, «Лоцман Северного моря» определяет ее в следующих сухих выражениях: «Проливы, отделяющие эти острова друг от друга и от материка, позволяют мелким каботажным судам служить
средством сообщения между Эмсом и Яде, для каковой цели подходят исключительно эти корабли». Самим островам уделяется только пара строк касательно маяков и сигналов.
Чем внимательнее разглядывал я карту, тем сильнее недоумевал. Острова явно представляли собой не более чем песчаные отмели, на каждом из которых ютились горстка домов и церквушка, и единственным намеком на развлечения в сем уединенном ensemble[59 - Здесь: сообществе (фр.).] были встречающиеся кое-где надписи «Баде-штранд», означающие, что в летние месяцы эти места навещает некоторое количество отдыхающих с целью принять морские ванны. Нордерней, разумеется, наиболее развит в этом отношении, но даже его городок, пользующийся репутацией веселого и модного водного курорта, на несколько месяцев в году совершенно пустеет и не имеет серьезного коммерческого значения. Материковое же побережье вообще почти пустынно и представляет собой унылую линию дамб со встречающими изредка крошечными деревушками. Я подметил, что большинство их названий оканчивается на «зиль» - омерзительное окончание, которое словно просится применить его ко всей этой области. Тут есть Каролинензиль, Бензерзиль и пр. «Зиль» впереводе с немецкого означает «сточная канава» и «шлюз». В случае с названиями речь, наверное, идет о последнем
варианте, но, насколько я заметил, каждая деревня располагается у устья потока, посредством которого в море сбрасываются в том числе и стоки с расположенных за населенным пунктом полей. Шлюз на них присутствует обязательно, потому как иначе расположенные за дамбой низинные земли оказывались бы затопленными. Приглядевшись к отмелям у побережья, я обратил внимание, что через них от устья к устью обозначены линии бонов, свидетельствуя о возможности в прилив проплыть от деревни к деревне, используя русла тех самых потоков - зилей.
-Их мы будем обследовать? - спросил я у Дэвиса.
-Не вижу смысла, - ответил тот. - Это всего лишь пути к этим мелким селениям. Как понимаю, ими пользуются местные галиоты.
-А как насчет миноносцев или патрульных катеров?
-Они могут пройти при высокой воде. Но мне трудно представить себе, какую ценность могут иметь эти зили, разве что послужить последним убежищем для германского флота. К гаваням они не ведут. Постой-ка! Вот тут, в дамбе между Ноейрлингзилем и Дорнумерзилем есть зарубка, означающая, что там есть нечто вроде причала. Но какой смысл его тут строить?
-Почему бы нам не посетить парочку этих потоков?
-Не возражаю, но у нас нет времени слоняться вокруг этих деревень, когда важной работы по горло.
-Так какое значение ты придаешь этому побережью?
УДэвиса не было ничего, кроме его старой теории, но излагал он ее с такой убежденностью и энергией, что впечатлил меня сильнее, чем раньше.
-Посмотри на острова! - сказал он. - Они явно представляют собой старую береговую линию, разорванную морем на куски. Пространство за ними является огромной приливной гаванью, тридцать миль в длину и пять в ширину, идеально защищенной со стороны моря. Эта акватория просто создана для мелкосидящих военных кораблей с опытными лоцманами. Они способны вынырнуть через прорехи между островами, нанести удар и укрыться. С одной стороны Эмс, с другой - большие эстуарии. Великолепная база для торпедного флота.
Я был согласен с ним (и до сих пор согласен), но все равно пожал плечами.
-Значит, мы продолжаем исследования в том же ключе?
-Да, но теперь надо глядеть в оба. Помни, мы постоянно будем находиться в виду берега.
-Как там поживает барометр?
-Стоит выше, чем обычно в последние дни. Надеюсь, это не принесет за собой тумана. Здешние места знамениты своими туманами, и хорошая погода в такое время года благоприятна для них, как никогда. Я предпочел бы шторм, но нам предстоит облазить проливы между островами, а там очень неуютно, когда ветер дует с моря. Завтра поднимаемся в половине седьмого, не позже. Думаю, что после сегодняшних событий мне стоит лечь в салоне.
Глава XV
Бензерзиль[Для этой главы см. карту 3. - Примеч. авт.]
Решающие события нашего круиза стремительно приближались. Оглядываясь на шаги, приведшие к ним, и стараясь дать читателю возможность видеть все нашими глазами, я почел за лучшее привести выдержки из моего дневника, относящиеся к последующим трем дням.
«16окт. (Встали в 6.30, яхта на грунте.) Из трех галиотов, стоявших вчера на якоре в проливе, остался только один… Сегодня моя очередь вооружаться баклажками и идти в Вангерог. Деревеньку я нашел наполовину засыпанной песком; ее обрамляют геометрически правильные ряды песчаного тростника - их задача сдерживать наступление дюн и не дать сему населенному пункту разделить судьбу Помпей. Дружелюбно настроенный бакалейщик поведал мне все, что стоит знать, а это весьма немного. Острова именно такие, какими мы их себе представляли: почти не населенные большую часть года, если не считать небольшой рыбацкой общины да скудного притока летних отдыхающих. Сезон уже закончился, и бизнес моего собеседника пошел на спад. Впрочем, небольшая торговлишка с Большой землей еще ведется при помощи галиотов и лихтеров, часть которых приходит из «зилей» на материке.
-Есть там гавани? - спрашиваю я.
-Грязные дыры! - со смехом отвечает бакалейщик (он приезжий в этих диких местах, не коренной).
Он сказал, что слышал о планах преобразовать острова, превратить их в курорт, но считает все это пустой болтовней.
Трудный переход назад, к яхте, сгибаясь под грузом снаряжения. Пока Дэвис совершает очередную ходку, я отправляюсь поохотиться на птиц и добываю нечто вроде мелкой разновидности бекаса. Мой экземпляр - даже среди своих собратьев карлик, но я издаю радостный клич в надежде убедить всех в искренности наших мотивов.
В час снимаемся с якоря и, проходя мимо стоящего на якоре галиота, хорошенько рассматриваем его. “Корморан” - значится у него на корме. Во всем остальном он похож на сотни других таких же. На палубе никого.
Все оставшееся до наступления темноты время проводим, исследуя Харле, то есть пролив между Вангерогом и Шпикерогом; волнение с внешней стороны очень сильное… При том, что день погожий, картина со стороны кажется унылее некуда. Пустынные места обоих островов выглядят зловеще в своей стерильности, единственный рельеф составляют меланхоличные кучи выброшенного на берег плавника. Прибавьте к этому два гротескных маяка и самое причудливое архитектурное творение - высокую церковную колокольню, стоящую, по сути, в воде на северной стороне Вангерога, убедительное доказательство наступления моря. На материке, который едва различим, заметен лишь один выдающийся предмет ландшафта - шпиль, который, судя по карте, размещается в Эзенсе, городке в четырех милях в глубь суши.
Дни становятся короче. Солнце заходит вскоре после пяти, и час спустя становится слишком темно, чтобы разглядеть боны и бакены. Приливы и отливы в это время года тоже сильны[61 - Я стараюсь по возможности обходиться без технических подробностей, но читателю стоит усвоить, что с этого момента расписание приливов приобретает исключительно важное значение. - Примеч. авт.]. Пик подъема воды по утрам и вечерам приходится на промежуток между пятью и шестью, как раз на сумерки. На ночь мы заползаем с постоянными промерами в Мушель-Бальге - отводок от пролива, идущего по внутренней стороне Шпикерога, и встаем на глубине в две сажени. Волны с моря сюда не доходят, но в отлив, когда течение идет против ветра, нас немного качает.
Мимо проходит галиот, направляясь на запад. Мы как раз убираем паруса. Слишком темно, чтобы прочитать название. Чуть позже мы замечаем его якорный огонь чуть дальше по каналу.
Главное событие дня - встреча с небольшой немецкой канонеркой, неспешно пыхтящей на запад вдоль побережья. Время было половина пятого, мы как раз промеряли Харле.
Дэвис сразу же идентифицировал канонерку как “Блиц”, корабль коммандера фон Брюнинга. Нам оставалось гадать, узнал ли тот “Дульчибеллу”, но, так или иначе, немец не обращал на нас внимания, продолжая медленно идти своим курсом. Мы почти ожидали увидеть “Блиц” в этих водах, и се равно его вид вызвал немалое волнение. Это уродливый, неприятный корабль серого цвета, с одной трубой. Дэвис презрительно отзывается о его низком баке, говорит, что в открытое море предпочел бы выйти на “Дульчи”. Размеры и вооружение канонерки мой приятель знает назубок: сто сорок футов в длину, двадцать пять в ширину, одно орудие калибра 4,9дюйма, одно - 3,4дюйма, четыре “максима”. Устаревший тип. Укладываемся спать, ночь жутко холодная.
17окт. Барометр резко падает этим утром, к величайшему нашему огорчению. Ветер снова зашел к зюйд-весту и стал намного теплее. Тронувшись в 5.30, мы пересекли с приливом водораздел за Шпикерогом. Так же поступил галиот, замеченный нами вчера вечером, но нам опять не удалось узнать название, потому как он снялся с якоря раньше, чем мы приблизились к его стоянке. Тем не менее Дэвис готов поклясться, что это “Корморан”. Так или иначе, большую часть этого дня мы его больше не видели и занимались исследованиями Отцумер-Эе (пролива между Лангеогом и Шпикерогом), делая время от времени выстрел по тюленю или морским птицам… (Навигационные подробности опущены.) Вечером, торопясь вернуться на стоянку с внутренней стороны острова, мы совершили большую ошибку, которую до тех пор нам удавалось избегать, - сели на мель на самом максимуме прилива. И вот теперь плотно сидим на краю отмели Руте, к югу от восточной оконечности Лангеога. Смеркалось, а неправильно установленный бон ввел нас в заблуждение. Попытка отверповаться не удалась, и в восемь вечера мы остались на этом настоящем Арарате из песка, всего в паре
ярдов от злосчастного бона, который поставлен на самой верхушке отмели, словно для завлечения доверчивых жертв. Начинает штормить, но для нас это не страшно, потому как мы укрыты отмелями с зюйд-веста и норд-веста, наиболее опасных направлений. Надеемся сняться в 6.15поутру, но для надежности сгрузили часть балласта на ялик, чтобы облегчить яхту. Жуткое это дело - таскать свинцовые чушки, такие тяжелые, черные и грязные. Салон превратился в ад, палуба - как у угольщика, а мы сами похожи на кочегаров.
Якоря заведены, больше поделать нечего.
18окт. Встав, мы обнаружили, что с зюйд-веста налетела почти буря, но она помогла нам сняться в шесть часов. Ялик едва не пошел ко дну под тяжестью балласта, а перетаскивать чушки обратно на яхту - работа, хуже не придумаешь. Мы подвели лодку к борту, Дэвис спрыгнул в нее (едва не утопив окончательно), кое-как устроился, и при удобном случае мы стали поднимать груз при помощи пропущенного через нок гафеля блока, с которым я управлялся с палубы. Первые несколько минут было очень тревожно, потом пошло легче.
Когда мы закончили размещать чушки в трюме - операция грязная, но требующая деликатного подхода, потому как их надо складывать, словно паззл, и если хоть одна окажется не на месте, настил трюма не уложится, - пробило уже девять. Поднявшись на палубу, мы с удивлением увидели “Блиц”, стоящий на якоре в Шилль-Балье, с внутренней стороны Шпикерога, примерно в полутора милях от нас. Он, надо полагать, прошел при большой воде через Отцумер-Эе с целью укрыться от шторма - заслуживающая восхищения работа для корабля таких размеров. Дэвис говорит, что осадка канонерки составляет девять футов и десять дюймов, а при не самом высоком при этой фазе луны приливе глубины в проходе не превышают двенадцати футов. Прячутся здесь также несколько шмаков и два галиота, но нам неизвестно, находится ли среди них “Корморан”.
Когда отмели обнажились, волнение уменьшилось, поэтому мы высадились и предприняли длительную прогулку по Руте, вооружившись компасом и блокнотами. Вернувшись в два, обнаруживаем, что барометр падает буквально на глазах.
Я предлагаю пойти с вечерним приливом в Бензерзиль, одну из материковых деревушек, расположенных к юго-западу. Для нас это подходящая возможность посетить хотя бы один из этих зилей. Дэвис отнесся к идее с прохладцей, но дальнейшее развитие событий убедило его. В половине четвертого наползло, словно появившись из самого моря, огромное черное облако и налетел страшный шквал. Когда он прошел, минут на десять наступило мертвое затишье, а все небо словно превратилось в воронку, вбирающую в себя испарения. Потом порыв ледяного ветра донесся до нас с северо-запада. Вскоре ветер зашел к северо-востоку и так установился, обретая силу с каждой минутой.
-От зюйд-веста до норд-оста, хуже и быть не может, - прокомментировал Дэвис.
Переход ветра к востоку изменил всю ситуацию (как это всегда бывает с ветром): отмели Руте оказались у нас теперь с подветра, в то время как с наветра лежали глубокие лагуны Отцумер-Эе, хотя и защищенные Шпикерогом, но все равно дающие большой простор для разгона волн. Нам пришлось развернуться носом и поставить бизань. Пробиваться на ветер было немыслимо, потому как в несколько минут поднялся настоящий ураган. Оставалось уходить под ветер, и Дэвис склонялся устроиться позади отмели Янс и не рисковать входом в Бензерзиль. Вопрос решила моя ошибка на брашпиле. Тридцать из сорока саженей нашей якорной цепи было вытравлено. Очумев от качки и ледяных брызг, я забыл про чудовищное натяжение цепи и ослабил ее на кнехтах. На барабане остался лишь один оборот цепи - в обычную погоду вполне достаточно. Но теперь, стоило мне навалиться на рычаг, как он начал проскальзывать, и в мгновение ока цепь юркнула в клюз и исчезла за бортом. Я попытался задержать ее ногой, но что-то внизу треснуло, яхта дернулась и задрейфовала кормой вперед. Я закричал и додумался тут же поставить зарифленный стаксель. Дэвис тут же
заставил “Дульчибеллу” слушаться руля и взял курс на зюйд-вест. Вернувшись на корму, я застал его, как всегда, невозмутимо спокойным.
-Чепуха, - махнул он рукой. - У якоря есть буй[62 - Со времени нашего выхода из Эльбы мы крепили к якорю буй, чтобы не потерять его при необходимости срочно сбросить цепь и удирать. По той же самой причине конец цепи никогда не закреплялся намертво. - Примеч. авт.]. Придем завтра и достанем. Сейчас не выйдет. Нам все равно пришлось бы сниматься - волны и ветер слишком сильные. Попробуем пройти в Бензерзиль, здесь верп нас не удержит.
Волнующий получился переход по пересеченной местности, так сказать, над не размеченным вехами водоразделом. Но после утренней прогулки у нас имелись пеленги. Повсюду отмели и буруны. Вскоре мы заметили боны Бензерзиля, но даже под бизанью и стакселем шли слишком быстро. Пришлось лечь в дрейф, потому что канал выглядел пока слишком мелким. Мы наполовину опустили шверт и старались удержать яхту так, чтобы ее не сносило под ветер пережив весьма непростой отрезок времени. В конце концов нам пришлось входить в проток раньше, чем планировалось, потому как вопреки всем усилиям нас сносило под ветер и начало смеркаться. Сделав в 5.15разворот, мы влетели в канал, оставив слева боны, едва видимые из-за прибоя и растущей воды. Дэвис расположился на носу и сигналил руками: лево, право руля, так держать, а я тем временем, мотаясь из стороны в сторону и избиваемый хребтами волн, сражался с румпелем. Внезапно справа показалось нечто вроде дамбы, подтапливаемой морем. Сквозь завесу дождя проступили очертания берега, на причале стояли и кричали люди. Дэвис лихорадочно замахал левой рукой, я резко переложил руль, и
мы оказались на спокойной воде. Еще несколько секунд, и мы уже втискивались в промежуток между двумя деревянными молами. Внутри оказалась крошечная квадратная гавань, но нам не хватало места, чтобы разворачиваться к пристани, и не было времени спускать паруса. Дэвис просто швырнул за борт верповый якорь, и тот взял как раз вовремя, погасив инерцию и не дав бушприту врезаться в стенку. Человек с причала бросил нам конец, и мы подтянулись бортом, будучи изрядно ошарашены развитием событий.
То же самое можно сказать и о местных, которые смотрели на нас так, будто мы свалились в неба. Они были настроены очень дружелюбно, но не без тени разочарования - очевидно, рассчитывали принять участие в спасательных работах. Все рвались спускать паруса и вообще помочь, чем можно. От толчеи нас спасло появление строгого субъекта в очках и мундире, который отогнал жителей прочь и назвался таможенным чиновником (чудно было видеть такую шишку в этой вонючей дыре!). Он спустился в каюту, пребывавшую в жутком хаосе и полную воды, извлек перо, чернила и огромный печатный бланк и потребовал сообщить сведения о грузе, команде, последнем посещенном порте, пункте назначения, припасах, и прочем. Груз - отсутствует (туризм); капитан - Дэвис; команда - я; последний порт - Брунсбюттель; пункт назначения - Англия. Имеется ли спиртное? Виски (предъявлено). Соль? Банка “Серебос” (предъявлена, как и слежавшийся комок в солонке). Кофе? Ну и так далее. Все наши ящики были осмотрены, ружья ощупаны, койки обысканы. Тем временем немецкие карты и журнал, проклятые доказательства нашей деятельности, лежали на самом виду,
буквально взывая обратить на них внимание, - в суматохе нашего бегства от Руте мы напрочь забыли припрятать их.
Когда пространный бланк был заполнен, чиновник сложил его и внезапно превратился в человека, разговорчивого и страдающего от жажды, а когда оная была утолена, еще и в покровительственного. Ему втемяшилось в голову, что под нашей грубой одеждой и слоем грязи скрываются два чокнутых богатых аристократа, вполне достойные протеже для столь высокого должностного лица. Он настоял, чтобы мы взяли подушки и отнесли к нему домой сушиться, и, чтобы избавиться от него, мы согласились. К тому же мы все вымокли, проголодались и давно мечтали умыться. Таможенник наконец ушел, и мы припрятали карты и журнал. Но не удалось нам покончить с ужином, как он вернулся, на этот раз в мундире почтмейстера, и отконвоировал нас вместе с подушками по темной и грязной дороге в свой домик неподалеку от пристани. По пути к нему нам пришлось пересечь небольшой мост, перекинутый над небольшой речушкой, перегороженной шлюзом, как мы и предполагали.
Чиновник продемонстрировал добычу жене, которая при виде высокопоставленных иностранцев растерялась и приняла у нас подушки едва не с благоговением. Затем нас препроводили в гастхаус[63 - Небольшая гостиница (нем.).], где представили деревенской общественности, с которой мы повели беседу про уток и погоду. Никто не принимал нас всерьез, и никогда я еще не чувствовал себя так глупо в роли заговорщика. Наш приятель, оказавшийся несносным болтуном, пользовался огромным влиянием в этом крошечном порту, почти единственным посетителем которого являлся лангеогский пакетбот - галиот, снующий между островом и материком, согласно приливу. Также несколько лихтеров с кирпичом и другими товарами пришли по реке, их предстояло отбуксировать на острова. Два часа из двенадцати воды в гавани оставалось от пяти до семи футов! Герр Шенкель проводил нас до яхты, которую мы нашли мирно влипшей в грязь, и откланялся. Дэвис говорит, что тут воняет портом и ему не под силу заснуть - он уже думает, как поскорее улизнуть отсюда. Но местные жители убедили нас, что под парусами и при сильном северо-восточном ветре такое
невозможно - канал слишком узок для лавировки. Я, со своей стороны, сильно рад оказаться в своего рода порту после двух недель в море. Здесь не надо заботиться о приливах, якорях, ударах о грунт или качке. И на завтрак свежее молоко!»
Глава XVI
Коммандер фон Брюнинг
Продолжу свою историю в повествовательной форме.
В десять часов утра девятнадцатого после долгого и приятного сна я был разбужен голосом Дэвиса снаружи, громко изъяснявшегося с кем-то на своем непередаваемом немецком. Выглянув прямо в пижаме на улицу, я увидел его беседующим на причале с мужчиной в длинном макинтоше и флотской фуражке с золотой тесьмой. У него были аккуратно подстриженная каштановая борода, красивое умное лицо и энергичные манеры. На улице стоял холод и моросил дождь.
Собеседники заметили меня.
-Привет, Каррузерс! - воскликнул Дэвис. - Это коммандер фон Брюнинг с «Блица». А это майнер фройнд Каррузерс.
Дэвису никак не давались глухие согласные на конце немецких слов.
Коммандер широко улыбнулся мне. Я кивнул в ответ непричесанной головой, подумал на миг, что вся наша затея - сущая нелепица, и сконфузился от собственной неряшливости и глупости. Нырнув вниз, я слышал, как они прощаются, и вскоре Дэвис поднялся на борт.
-Мы встречаемся с ним в двенадцать в гостинице, чтобы поговорить, - сказал он.
Мой друг сообщил, что паровой катер с «Блица» пришел с приливом, а их встреча с фон Брюнингом произошла в гостинице, куда он, Дэвис, заглянул за покупками. Затем в гавань вошел и «Корморан», ошвартовавшись рядом. Стало совершенно очевидно, что последний следил за нами, поддерживая связь с «Блицем», и оба воспользовались тем, что мы закупорены в Бензерзиле, чтобы хорошенько прощупать нас. Что еще? Практически ничего. Фон Брюнинг с радостным изумлением приветствовал Дэвиса и сказал, что все гадал вчера, не «Дульчибелла» ли стоит на якоре за Лангеогом? Мой друг сообщил немцу, что мы покинули Балтику и оказались тут на пути домой, заглянув на острова в поисках укрытия от непогоды.
-Что, если он придет сюда и потребует предъявить журнал? - спросил я.
-Предъявим, - ответил Дэвис. - Все равно эта затея с прятками совершенно пустая. Но мне не по себе от будущей беседы. О чем говорить? Я не силен в таких вещах.
На ходу внеся серьезные изменения в план, мы в качестве первого логичного шага выложили на полку карты и судовой журнал. В них не содержалось ничего, кроме пеленгов, курсов да простых навигационных пометок. Для Дэвиса они были полны потом и кровью добытых секретов крайней степени важности, и он готов был лгать, чтобы сохранить их, как ни отвратительно было для него вранье. Я воспринял ценность данной информации более сдержанно, но нам обоим пришла в голову одна и та же мысль: нас могут ждать большие неприятности, если мы перехитрим сами себя и станем отрицать факт наших исследований. Нам не дано знать, насколько осведомлен фон Брюнинг. С какого времени следит за нами «Корморан»? От Вангерога явно, но, быть может, слежка началась раньше, от эстуариев, когда мы даже вида не делали, что стреляем уток. А быть может, ему известно даже больше - про предательство Долльмана, спасение Дэвиса и дальнейшие наши передвижения. Кто поручится? С другой стороны, страсть к исследованиям являлась пунктиком Дэвиса, и в сентябре он не делал из нее тайны.
Лучше быть последовательными. Позавтракав, мы решили выяснить хоть что-нибудь о «Корморане», увязшем в иле на противоположной стороне гавани, и с этой целью вступили в разговор с двумя дюжими матросами, на которых красовались свитера с надписью «Почта». Оба почти на голову возвышались над остальной толпой, тоже не мелких местных жителей, собравшейся на причале и глазевшей на нас как на некую, занесенную морем диковинку. Близнецы (выяснилось, что это так) оказались очень добродушными великанами и пригласили нас на борт почтового галиота поболтать. Несложно было вывести их на интересовавшую нас тему, и вскоре мы уже получали ценнейшую информацию, выуживая ее из с трудом, но все же понятного фризского говора. Матросы величали «Корморан» меммертской, или спасательной лодкой. Выяснилось, что у западной оконечности Юста, острова к западу от Нордернея, покоятся останки французского военного корабля, затонувшего много лет назад. На нем везли слитки, которые вопреки многочисленным попыткам так и не удалось найти. Теперь этим занимается спасательная компания, которая базируется на Меммерте, расположенном
неподалеку от места крушения пустынном островке.
-Это вот герр Гримм, приказчик фирмы, собственной персоной, - заявили оба, указывая на мост поверх ворот шлюза.
Облокотившись на парапет, там стоял мужчина в лоцманском бушлате и фуражке.
-И что ему тут понадобилось? - поинтересовался я.
Братья ответили, что Гримм частенько посещает побережье, потому как в плохую погоду работа стоит. Они предположили, что он ходил на своем галиоте в Вильгельмсхафен - все необходимые припасы и снаряжение компания доставляет из этого порта. Сам приказчик местный, родом из Ауриха, бывший капитан буксира.
Шагая по пескам, чтобы посмотреть на канал при низкой воде, мы обсуждали добытую информацию.
-В сентябре ты слышал что-либо об этом? - спросил я.
-Ни слова. На Юст я не заходил. Но, вполне возможно, заглянул бы на него, если бы не повстречал Долльмана.
Что, однако, может все это означать? Как повлияет на наши планы?
-Когда будем проходить мимо, посмотри на его сапоги. - Это было единственное, что предложил Дэвис.
Канал превратился в канаву с тоненьким ручейком посередине. Он уходил от деревушки на северо-запад и на протяжении ближайшей четверти мили был обвалован поросшей ивняком насыпью. С северо-востока по-прежнему задувал свежий ветер, и мы видели, что при такой погоде выход из гавани невозможен.
Оставалось вернуться в деревушку, это унылое, богом забытое местечко. По пути мы миновали нашего приятеля Гримма. Он все так же стоял на мосту: смуглый, чисто выбритый, угрюмый мужчина в башмаках.
-Мы ведь так до конца и не определились, - заметил мой друг почти на пороге гостиницы. - Каковы наши ближайшие планы?
-Небо - свидетель, не знаю, - пожал плечами я. - Да и кто возьмется сказать? Надо посмотреть, как будут развиваться события. Уже первый час, а опаздывать нехорошо.
-Что ж, предоставляю все тебе.
-Договорились, сделаю, что могу. От тебя требуется только быть самим собой и солгать, если придется, но только насчет трюка, который выкинул в отношении тебя Долльман.
Следующая сцена: фон Брюнинг, Дэвис и я сидим за столиком с кофе и «кюммелем»[64 - «Кюммель» - сладкий ликер, настоянный на анисе и тмине.] в грязной общей комнате гостиницы с видом на гавань и море. Перед Дэвисом лежит полный коробок со спичками.
При встрече коммандер сердечно приветствовал нас и, вынужден сказать, сразу расположил меня к себе, как ранее Дэвиса. Но вызвал и опасение, потому как у этого парня были честные глаза, но при этом чертовски проницательный взгляд.
Я проинструктировал Дэвиса разговаривать и задавать вопросы свободно и естественно, будто с момента последней их встречи с фон Брюнингом на борту «Медузы» ничего необычного не случилось. Не возбраняется полюбопытствовать для начала насчет Долльмана, общего их знакомого, и если возникнет вопрос про тот переход к Эльбе, не моргнув глазом, врать: ни малейшей опасности, дескать, не было. Необходимость в этом имелась неоспоримая, но легче от этого не стало. Дэвис приступил к исполнению возложенных на него обязанностей слишком поспешно, а задав оговоренный вопрос, покраснел так, что меня пот прошиб. Но тут я сообразил, что смущение моего друга стоит приписать совершенно иной причине.
-Думаю, герр Долльман до сих пор в отлучке, - ответил фон Брюнинг. (Получается, Дэвис высказал под Брюнсбюттелем правильное предположение). - Рассчитываете увидеться с ним снова?
-Да, - отрезал Дэвис.
-Увы, боюсь, его еще нет. Но яхта его вроде бы вернулась. Как и фройляйн Долльман, полагаю.
-Хм-м… - протянул мой друг. - Она очень красивая. Яхта.
Наш хозяин улыбнулся и задумчиво посмотрел на Дэвиса, вид которого сделался воистину жалок. Я заметил шанс и цинично воспользовался им.
-Ну, Дэвис, мы можем навестить хотя бы фройляйн Долльман, - заявил я, многозначительно улыбнувшись фон Брюнингу.
-Хм-м… - снова произнес мой товарищ. - А он скоро вернется, как думаете?
Коммандер принялся раскуривать сигару и не спешил с ответом.
-Вероятно, - сказал немец и выпустил клуб дыма. - Он никогда не уезжает надолго. Но вы ведь виделись с ним позже, чем я. Разве вы не отплыли вместе к Эльбе на следующий день после нашего с вами знакомства?
-О, вместе мы проделали лишь часть пути, - с должной небрежностью ответил Дэвис. - И с тех пор больше не встречались. Долльман пришел к финишу первым, обогнав меня.
-То есть обставил вас, если говорить напрямик?
-Да и как ему было меня не побить? Я шел под туго зарифленными парусами, кроме того…
-Ах да, припоминаю - был шторм, чертовски сильный шторм. Я думал о вас в тот день. Как вы справились?
-Ну, это был просто свежий ветер, ничего страшного.
-Grosse Gott![65 - Великий Боже! (нем.)] На этом? - Фон Брюнинг кивнул, указывая на окно, в котором виднелась истончающаяся кверху мачта «Дульчибеллы», скромно указующая в небо.
-Это отличная мореходная яхта! - возмущенно воскликнул Дэвис.
-Тысяча извинений! - рассмеялся фон Брюнинг.
-Не подрывайте мою веру в этот маленький кораблик, - вступил в разговор я. - Мне на нем еще в Англию возвращаться.
-Боже упаси. Я просто представил, что за дьявольский рейс вокруг Шархерна вам довелось тогда совершить. Настоящая коррида, наверное, герр Дэвис?
-Шархерна? - пожал плечами Дэвис, явно не уловив во фразе коммандера иронии[66 - Фон Брюнинг намекает на название Шархерн, содержащее слово «рог».]. - Мы срезали по пескам - прошли через Тельте.
-Через Тельте?! При шторме с норд-веста? - Офицер подскочил, улыбка исчезла с его лица, выразившего удивление. Причем совершенно искреннее, готов поклясться. До того момента я у него подобной эмоции не наблюдал.
-Герр Долльман знал дорогу, - стоял на своем Дэвис. - Он любезно предложил свои услуги в качестве лоцмана, и мне ничего не оставалось, как согласиться.
Повисла неловкая пауза.
-И мой друг, выходит, удачно провел вас? - заговорил наконец фон Брюнинг.
-Да, хотя прибой был жуткий. Но имелась возможность срезать шесть миль. И обойти Шархерн. Но не то чтобы мне удалось сильно выиграть - я оказался достаточно глуп, чтобы сесть на мель.
-Вот как?! - с неподдельным интересом воскликнул фон Брюнинг.
-Но то был сущий пустяк, потому как я находился уже достаточно далеко внутри отмелей. Они, кстати, весьма сложны при высокой воде. Мы возвращались сюда той дорогой.
«И садились на мель каждый день», - уныло припомнил я.
-И тут «Медуза» оторвалась от вас? - спросил коммандер, вперив в лицо Дэвиса странный взгляд, который я не брался истолковать.
-Она даже не заметила, - ответил мой друг. - Волны, брызги, да и яхта уже тогда значительно опережала меня. Да ей и не было нужды останавливаться, мне совершенно ничего не грозило. Вода все еще поднималась. Но, ясное дело, я вынужден был встать на ночь на якорь.
-Где?
-Там, внутри, под Хоенхерном, - не мудрствуя лукаво, ответил Дэвис.
-Где-где?!
-Под Хоенхерном.
-Продолжайте. ИДолльман не стал ждать вас в Куксхафене?
-Не знаю, я туда не пошел.
Выражение лица коммандера сделалось еще более озадаченным.
-В том смысле, что не воспользовался тем каналом, - пояснил Дэвис. - Я передумал, потому что на другой день подул восточный ветер. До Куксхафена мне пришлось бы лавировать всю дорогу, зато для захода в реку Эйдер ветер был попутным. Туда я направился и прошел тем путем до Балтийского моря. Мне ведь было без разницы.
Наступила еще одна пауза.
«Отлично проделано, Дэвис!» - подумал я. Мой товарищ изложил все как есть, не прибегая к уверткам. Мне было прекрасно известно, что то же самое он говорил и всем прочим, поэтому никто не уличит нас в нечистой игре.
Фон Брюнинг вдруг рассмеялся, весело и сердечно.
-Еще глоток ликера? - спросил он. Потом повернулся ко мне. - Честное слово, ваш друг меня восхищает. От него не дождешься длинных рассказов. А мне ведь сдается, ему пришлось там несладко.
-Для него это чепуха, ему нравятся трудности, - сказал я. - Однажды мы стояли на якоре за Хоенхерном в самый разгар шторма. Так он говорил, что там безопаснее, чем в гавани, и гораздо чище.
-Меня удивило, что вчера Дэвис завел вас сюда. Ветер был попутный для Англии, а расстояние тут не слишком большое.
-У нас, знаете ли, не нашлось хорошего лоцмана.
-С очаровательной дочкой?
Дэвис нахмурился и зыркнул на меня. Я смилостивился и сменил тему.
-Помимо прочего, мы оставили на месте прошлой стоянки якорь и цепь.
И я исповедался в своем «морском грехе».
-Раз якорь отмечен буем, советую подобрать его как можно скорее, - шутливо отозвался фон Брюнинг. - Пока никто другой не успел.
-Клянусь Юпитером! - с жаром воскликнул Дэвис. - Каррузерс, нам нужно уходить со следующим приливом.
-О, мне думается, причин для спешки нет, - ответил я отчасти из вежливости, отчасти от нежелания расставаться с благами земли. Гораздо приятнее сидеть в нормальном кресле, а не корчиться, как мартышка, над столиком высотой до колена, и вдыхать керосиновый смрад от плиты, какой бы весомой ни была причина, заставляющая это терпеть.
-Народ-то тут честный, так ведь? - добавил я.
Эти слова не слетели еще с моих губ, как мне припомнился ночной визитер на Вангероге. А вдруг фон Брюнинг устроил нам проверку? Гримм (если непрошеным гостем был он) рассказал ему о стычке, и умолчание с нашей стороны будет свидетельствовать, что мы нечто подозреваем. Я мысленно пнул себя, но было поздно. Пришлось брать быка за рога.
-Проклятие, Дэвис! - воскликнул я. - Совсем забыл про того парня с Вангерога. Да, якорь, видимо, могут умыкнуть.
Дэвис растерялся, но фон Брюнинг смотрел на меня.
-Мы даже мысли не допускали, что на островах есть воры, - пояснил я. - Но как-то ночью я едва не поймал одного с поличным. Этот тип решил, что яхту оставили без присмотра.
Я описал происшествие в подробностях, добавив по возможности юмора. Гость наш улыбнулся и принялся выгораживать островитян.
-Это чудесный народ, но у него врожденный инстинкт стервятника. Отцы жили тем, что удавалось добыть с потерпевших крушение судов, и дети унаследовали тягу к мародерству. Когда на Вангероге был построен маяк, местные жители, ничтоже сумняшеся, написали правительству петицию с требованием возместить упущенную выгоду. Теперь побережье прекрасно оснащено сигнальными огнями и кораблекрушения случаются редко, но вид брошенной яхты мог разжечь в ком-то старую страсть. Подобное же может случиться с якорным буем.
Упоминание о кораблекрушениях заставило меня напрячься. Еще одна проверка? Трудно сказать, но лучшая защита - это нападение, да и от проблем в будущем может уберечь.
-А не лежит ли к западу отсюда остов затонувшего корабля с сокровищами? - спросил я. - Нам приходилось слышать о нем на Вангероге (первое допущенное мной искажение истины). Говорят, есть компания, занимающаяся его подъемом.
-Совершенно верно, - ответил коммандер без тени смущения. - Не удивляюсь, что до вас дошли слухи, новостей в этих краях мало, поэтому об этом только и твердят. Корабль лежит на Юстер-Рифф, отмели недалеко от Юста[67 - См. карту 3. - Примеч. авт.]. Это французский фрегат «Коринна». В1811-м он шел из Гамбурга в Гавр - Наполеон тогда владел Гамбургом не менее твердо, нежели Парижем. Корабль вез полтора миллиона в золотых слитках и был застрахован гамбургской компанией. Он затонул на четырех саженях, разломился и лежит там вместе с сокровищем.
-И его так и не подняли?
-Нет. Попытка страховой компании провалилась, и та обанкротилась. Потерпевший крушение фрегат перешел к вашему, английскому, «Ллойду». И оставался в его владении до семьдесят пятого года, но ни одного слитка поднять так и не удалось. Если по правде, за пятьдесят лет до него так и не добрались, даже само местоположение корабля оставалось сомнительным, потому как песок поглотил все без следа. Права переходили из рук в руки и в восемьдесят шестом попали к одной предприимчивой шведской фирме. Та задействовала современную технику, водолазную и землечерпательную, выудила со дна кучу деревяшек и прочего мусора, а потом разорилась. С тех пор два гамбургских общества одно за другим предприняли две попытки, но оба лишь растратили свой капитал. Ходят слухи, что в попытках погибло немало народу и развеялся по ветру добрый миллион. А слитки и по сей день где-то там.
-И что же происходит сейчас?
-Недавно образовалась небольшая местная компания. Устроив депо на Меммерте, она с изрядным упорством принялась за дело. Ее главная движущая сила - некий инженер из Бремена, а акционерами выступают предприниматели с Нордернея и из Бремена. Кстати, наш друг Долльман имеет в этой фирме свой немалый интерес.
Краем глаза я отметил, что на красноречивом лице Дэвиса все сильнее проступают признаки терзающих моего друга сомнений.
-Тогда нам не стоит навещать его и отрывать от дел, - со смехом заявил я. - Но все это так интересно. Удалось фирме добраться до слитков?
-Хороший вопрос! - отозвался фон Брюнинг, загадочно подмигнув. - Предприятие это исключительно сложное. Остов фрегата совершенно развалился, и золото, как наиболее тяжелый груз, осело, разумеется, глубже всего прочего. Использовать драгу ниже определенной отметки не получается, приходится полагаться на водолазов, которые делают раскопки в песке и доставляют находки на берег. Всякий очередной шторм сводит плоды их работы к нулю, а погода, подобная державшейся последние две недели, играет с ней злую шутку. Буквально сегодня утром я повстречал управляющего фирмы, он по случаю оказался здесь. Герр Гримм мрачен, как туча, в отношении перспектив.
-Быть может, все это романтический бред, но, мне кажется, эти парни заслуживают вознаграждения за потраченные деньги, - заметил я.
-Очень на это рассчитываю, - кивнул коммандер. - Если честно, я и сам приобрел несколько долей.
-О, надеюсь, мои расспросы не были бестактными?
-Ничуть. Все, о чем я поведал вам, известно всем и каждому. Но вам стоит понимать, что излишняя шумиха тут ни к чему. Ставки высоки, а компания не столь уж и надежна. Вокруг этой истории возникла судебная тяжба. Не то чтобы меня сильно заботили мои вложения - даже при самом худшем обороте потеряю я немного. Но это предприятие привлекает интерес к этому ужасному побережью. Время от времени, когда по пути, я заглядываю и проверяю, как движется дело.
-Да, это ужасное побережье, - искренне согласился я. - Но, думаю, Дэвис ни за что этого не признает.
-Тут удивительные места для прогулок под парусом, - заявил мой друг, задумчиво глядя в сторону подернутого бурунами серого простора Северного моря.
Он продолжил в том же духе, и разговор плавно уклонился в сторону наших приключений на Балтике и в эстуариях. Фон Брюнинг устроил нам перекрестный допрос, но провел его с подкупающей вежливостью и искусством. Ни один из его вопросов не подразумевал ничего обидного, и отвечать на них с предельной искренностью представлялось единственным приемлемым выходом. Так что самым естественным образом - день за днем, эпизод за эпизодом - все наши похождения всплыли наружу. По мере разговора я с удивлением ловил себя на мысли, сколь ничтожно малое нуждалось в сокрытии, и от души порадовался принятому нами решению быть откровенными. Свободное владение языком отдало пальму первенства мне, а Дэвис только подтягивал. Но ось рассказа проходила именно через него. Я осознал это, наблюдая за игрой выражений на его честном лице, слышал попытки выразить пристрастие к любимому своему занятию - все это на своем непередаваемом немецком. Но он был убедителен, потому что оставался самим собой.
-И много таких, как вы, в Англии? - спросил вдруг фон Брюнинг.
-Как я? О, тысячи, - ответил Дэвис.
-Хотелось бы мне иметь побольше подобных людей в Германии. У нас тут в яхтинг, скорее, играют: половину времени проводят на берегу, пьют и бездельничают. Наемный экипаж, чистые руки, белые штаны; ксередине сентября все сворачиваются.
-Мы редко встречали тут яхты, - вежливо заметил мой друг.
Я, со своей стороны, не пытался изображать из себя Дэвиса. Верный своей низменной натуре, я настаивал, что эти немецкие яхтсмены совершенно правы, и не без тайного удовольствия живописал жуткие картины плавания без экипажа, сетовал на тяготы, на которые мой безжалостный шкипер меня обрек. Меня позабавило, как поморщился Дэвис, когда я говорил про первую свою ночь во Фленсбурге, но, дорвавшись наконец до мести, я не собирался его щадить. Он мужественно выносил мои шутки, но я прекрасно видел, что простить болтовню насчет «очаровательной дочки» ему не по силам.
-Вы прекрасно говорите по-немецки, - сказал фон Брюнинг.
-Я жил в Германии.
-Изучали язык в профессиональных целях, как понимаю?
-Да, - кивнул я, прокручивая сценарий вперед.
«Государственная служба», - заготовленный ответ на последовавший вопрос уже срывался с моих уст, но тут я опять почувствовал (с легкой досадой, быть может) близость очередной ловушки. Что, если письмо от начальника уже ждет меня на Нордернее? Имя мое известно, за нами следят. Письмо могут вскрыть. Да уж, ситуация!
-И можно поинтересоваться, какая именно?
-Форин-оффис.
Это сразу вызовет подозрения, но ничего не поделаешь.
-В самом деле? И когда вам возвращаться?
Вот так тема наших дальнейших намерений оказалась поднята преждевременно, причем мной самим. В уме у меня боролись две взаимоисключающие теории. Содержание письма непременно уличит меня, да и, «когда не знаешь, что говорить, - говори правду», - это аксиома, которую я всегда находил разумной.
-Уже скоро, через неделю, - заявил я. - Но я ожидаю письма на Нордерней с разрешением продлить отпуск. Дэвис посоветовал мне указать этот адрес, - с улыбкой добавил я.
-И правильно, - сухо кивнул фон Брюнинг. Шутки, похоже, перестали забавлять его. - В таком случае, времени у вас, господа, мало. Если, конечно, вы, герр Каррузерс, не намерены бросить своего шкипера на произвол судьбы. До Англии путь не близкий, а сезон для яхт уже довольно поздний.
Итак, меня торопят.
-О, вы не так поняли, - пояснил я. - Ему-то спешить некуда. Он у нас человек вольный. Не правда ли, Дэвис?
-Что-что? - переспросил тот.
Я перевел ему свой жестокий вопрос.
-Да, - без особых эмоций подтвердил он.
-Если я оставлю его, беды не будет. От меня - по меньшей мере как от матроса - толку мало. Дэвис просто будет потихоньку плестись вдоль островов, садясь на мель и стягиваясь верпом, и прибудет в Англию где-нибудь к Рождеству.
-Или воспользуется первым попутным штормом до Дувра, - расхохотался коммандер.
-Ну да. Так что, как видите, мы не спешим и не строим планов. Что до прямого перехода в Англию, то я не такой трус, каким был вначале, но все же немножко пасую при мысли…
-Странная вы пара товарищей. Что скажете, герр Дэвис?
-Мне нравится этот берег, - сказал мой друг. - И еще мы не прочь подстрелить парочку уток.
Дэвис занервничал и забылся. Я уже жестоко высмеял наши охотничьи подвиги и считал тему закрытой. Утки служили просто предлогом и теперь могли привести к осложнениям. А я особенно нуждался в свободе рук.
-Что до пернатой дичи, то я готов дать вам один совет, джентльмены, - заявил наш хозяин. - Ее тут будет в изобилии, раз осенняя погода установилась. В сентябре-то у вас не было ни шанса, герр Дэвис. Я помню ваши расспросы на этот счет во время прошлой нашей встречи. Но и сейчас тут рановато для любителей. Зимой даже ребенок способен добыть утку, но пока они еще слишком пугливы, и охота на них требует умения. Вам нужна плоскодонка, а еще лучше - и проводник из местных. Вам не составит труда разместить его на баке «Дульчибеллы». Вот тогда вы сможете подойти к делу всерьез. И, если вам интересно, я могу помочь найти надежного человека…
-О, это слишком любезно с вашей стороны, - промямлил Дэвис с еще более жутким, чем обычно, акцентом. - Мы и сами можем найти. Один парень с Вангерога набивался…
-Правда? - со смехом перебил его фон Брюнинг. - Не удивлен. Вы плохо знаете эти фрисландцев. Они ребята простодушные, но, как я сказал, крепко держатся за свои прерогативы (эту фразу мне пришлось перевести Дэвису на английский). Их лишили шанса поживиться на крушениях, тем чувствительнее они к вопросу об утках, которые для них - роскошь, не сравнимая с рыбой. Любой охотник-чужак для них все равно что браконьер. Ваш проводник будет постоянно допускать ничтожные просчеты в отношении места и времени.
-Ты ведь и сам говорил, что у них странные повадки, а, Дэвис? - поспешил вставить слово я. - Послушай, предложение коммандера фон Брюнинга очень ценно, но не стоит ли нам сначала определиться с моими дальнейшими планами и лишь потом отправиться на охоту? Давай заглянем на Нордерней и проверим, не пришло ли мне то письмо, а там и решим. Только, боюсь, мы тогда с вами уже не увидимся, коммандер.
-Ну почему? Я иду на запад и, вполне вероятно, зайду на Нордерней. Не хотите ли подняться ко мне на борт? Я покажу вам «Блиц».
-Спасибо, - с трудом выдавил Дэвис.
-Спасибо, - со всей сердечностью, что была в моих силах, поблагодарил немца я.
Вскоре после пришла пора прощаться.
-Вынужден оставить вас, - заявил наш приятель. - Мне нужно съездить в Эзенс. К вечернему приливу я вернусь на «Блиц», но вы, наверное, будете тогда заняты со своей яхтой.
Разговор изобиловал загадками, но главная из них ждала нас впереди. Подойдя к двери, фон Брюнинг знаком попросил меня приблизиться. Дав Дэвису выйти, мы остались наедине.
-Хотелось бы перемолвиться с вами с глазу на глаз, герр Каррузерс, - проговорил офицер, понизив голос. - Надеюсь, вы не сочтете меня официальным. Я обращаюсь к вам из сочувствия к вашему другу. Дело касается Долльманов, вы меня понимаете? Я бы не стал поощрять интерес герра Дэвиса в этом отношении.
-Благодарю, - сказал я. - Но на самом деле…
-Это всего лишь намек. Герр Дэвис - замечательный молодой человек, но, как бы это сказать, излишне честный и бесхитростный. Как понимаю, вы обладаете определенным влиянием на него и, рассчитываю, пустите его в ход.
-Ну, это не совсем так. Я не знаком с Долльманами, но полагал, что они ваши друзья. - Я посмотрел ему прямо в глаза.
-Я их знаю, но… - Фон Брюнинг пожал плечами. - Я тут всех знаю.
-А что с Долльманами не так? - спросил я напрямик.
-Не так резко, герр Каррузерс! Не забывайте, я говорю с вами, как друг, принимая в расчет, что вы путешественники, чужестранцы и молоды. Извольте довольствоваться намеком, больше я не скажу ни слова. Впрочем, добавлю еще одно. Нам очень мало известно про герра Долльмана. О его происхождении и прошлом. Он, как понимаю, наполовину швед и, уж точно, не уроженец Пруссии. На Нордернее объявился три года назад, видимо, весьма обеспечен, принимает участие в ряде коммерческих начинаний. Здесь негде развернуться, скажете вы? Ну, простора здесь больше, чем кажется: развитие морских курортов, спекуляции с землей на островах. Махинации? О нет! Долльман абсолютно честен в делах. Но он странный тип, имеет эксцентричные привычки, ну и… Как я уже сказал, нам мало что о нем известно. Вот и все, это вам в качестве предупреждения. Пойдемте.
Я понял, что давить на него бессмысленно.
-Спасибо, я учту.
-И вот еще, - продолжил фон Брюнинг, пока мы шли по коридору. - Если вы прислушаетесь к моему совету, то воздержитесь и от визита на «Медузу».
Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся одними губами.
«Что вам известно и что хотите вы сказать?» - вертелось у меня на языке, но я так и не осмелился спросить.
Дэвис, поджидавший нас снаружи, хмурил бровь.
-Терпеть не могу попадать в такие местечки, - сказал он, обращаясь ко мне. - Мы тут надолго застрять можем. Ветер слишком силен, чтобы буксировать яхту яликом, а канал слишком узок для лавировки.
У фон Брюнинга уже имелось наготове новое предложение.
-И как я раньше не подумал? Я ведь могу вытянуть вас своим катером. Будьте готовы к половине седьмого, вода уже достаточно поднимется. Мои люди заведут буксир.
Отказаться было невозможно, но мне очень не хотелось быть обязанным, да и надежда на еще одну ночь в гостиничной кровати исчезла. Дэвис тоже не светился от радости: буксир означал лоцмана, а они у него стояли поперек горла.
-Мой друг выступает против буксиров в принципе, - пояснил я.
-Как я с ним солидарен, - рассмеялся наш собеседник. - Ну что, решено?
У дверей гостиницы стояла поджидавшая фон Брюнинга охотничья коляска. Я поинтересовался, по какой надобности ему понадобилось посетить Эзенс. То был административный центр тамошнего округа, расположенный в четырех милях в глубь материка.
-Дела, - последовал ответ. - Это касается браконьерства - голландское рыболовное судно зашло в наши воды. Полицейский надзор тоже входит в круг моих обязанностей.
Кроется ли за этими словами скрытый смысл?
-А англичане вам попадаются? - беспечно поинтересовался я.
-О, очень редко. Ваши соотечественники не заплывают так далеко. Разве что ради удовольствия.
Поклонившись каждому из нас, он улыбнулся.
-Последнего в Бензерзиле не очень-то и сыщешь, - хмыкнул я.
-Боюсь, вас ждет довольно скучный вечер. Послушайте, я знаю, что свою яхту без присмотра вы не оставите, да и герра Дэвиса все равно бесполезно спрашивать, но как вы отнесетесь к предложению прокатиться со мной до Эзенса и посмотреть на фризский городок, пусть даже и убогий? А то у вас, похоже, останутся о Фрисландии очень унылые воспоминания.
Я поблагодарил, но отказался под предлогом, что предпочту остаться с Дэвисом. Мы намерены прогуляться по пескам и приготовиться к отплытию.
-Что ж, тогда всего доброго, - промолвил коммандер. - До вечера. Будьте готовы к буксировке к шести тридцати.
Немец запрыгнул в коляску, и та покатила по грязным колеям, пересекла мост и растворилась на фоне серого низменного ландшафта.
Глава XVII
Ситуация проясняется
-Не за полицией ли он поехал? - хмуро поинтересовался Дэвис.
-Сомневаюсь. Давай-ка поднимемся на борт, пока господин таможенник нас не перехватил.
Поредевшая толпа дородных фрисландцев все еще задумчиво разглядывала «Дульчибеллу». Наш приятель Гримм стоял на баке своего галиота и покуривал. Мы молча взошли на яхту.
-Для начала, где именно лежит Меммерт? - спросил я.
Дэвис развернул карту, ткнул пальцем, после чего растянулся во весь рост на софе.
Читатель может сам найти Меммерт. Южнее Юста[68 - См. карту 3.], на границе с дельтой Эмса, располагается обширная отмель, именуемая Нордланд. Крайняя ее оконечность не уходит под воду даже при самом сильном приливе, в результате чего образуется «С»-образный остров, полоска песка в форме бумеранга, имеющая примерно две мили в длину, но лишь сто пятьдесят ярдов в ширину и удивительно симметричная по оси, за исключением одной точки, где остров расширяется до четверти мили. На английской карте сей клочок суши выглядел совершенно пустынным, если не считать маяк на юге. Но немецкая карта сообщала, что в месте того самого уширения располагается некое здание. Очевидно, это и есть депо.
«Весело, должно быть, жить там!» - подумалось мне, потому как от одного имени уже веяло холодом. Не удивительно, что наш Гримм угрюм, как не удивительно, что ему нравится совершать долгие отлучки. Но выгоды расположения Меммерта были очевидны. Место на редкость уединенное, даже по меркам здешних, не слишком густо населенных территорий, зато близко от затонувшего фрегата, лежащего, насколько мы поняли, в двух милях от Юстер-Рифф. Опять же до острова можно дойти при любой стадии прилива и отлива, потому как с юга к нему подходит шестисаженный канал эстуария Эмса, а восточное его ответвление омывает южный рог Меммерта, создавая якорную стоянку, одновременно удобную, глубокую и защищенную от налетающих с моря штормов.
Таким увидел я Меммерт на карте и постарался самостоятельно разобраться во всех особенностях его положения, поскольку Дэвис лежал молча, давая понять, что это все совершенно ему не интересно. Я прекрасно понимал, что между нами происходит, но не видел причины делать первый шаг, потому как и у меня имелись причины сердиться, причем наболевшие. Поэтому я сел на свой диван и погрузился в свой блокнот, делая пометки про состоявшийся в гостинице разговор, пока тот еще свеж в памяти, и пытаясь извлечь из него выводы. Но затянувшееся молчание становилось абсурдным, поэтому я отправил свою гордость за дверь, а записную книжку положил на стол.
-Послушай, Дэвис, я чертовски сожалею насчет своих шуточек по поводу тебя и фройляйн Долльман.(Нет ответа.) Разве ты не видишь, что этого было не избежать?
-Господи, как я жалею, что вообще ходил туда, - хрипло произнес он. - С этими высадками на берег всегда так.
При этих словах мне не удалось удержаться от улыбки, но Дэвис на меня не смотрел.
-Вот торчим мы тут, как дураки, ходим, как туристы из бюро Кука. Я не могу играть в твои игры - они слишком мутны для меня, но…
Тут я взбеленился.
-Послушай, я старался, как мог. Это ты все испортил. С чего дались тебе эти утки?
-Утки-то - пустяк. С какой стати ты все разболтал: про письмо, про Форин-оффис, про «Корморан», кораблекрушение, про…
-Ты ничего не понял? Не заметил ловушек, которые он нам расставлял? Мне пришлось соображать на ходу. Мы оказались совершенно не готовы к такому повороту, но сумели выкрутиться очень даже неплохо.
Дэвиса было не остановить.
-Достаточно скверно уже было рассказать про наши промеры и исследования…
-Но ты ведь сам на это согласился!
-Уступил твоим настояниям. Теперь про исследования придется забыть.
-Зато остается затонувший фрегат.
-Да к чертям этот фрегат! Это все пустышка, иначе фон Брюнинг не трепал бы языком. Зато все эти проливы…
-К чертям проливы! Я знаю, нам нужна свобода действий, но в какой-то момент мы должны будем заглянуть на Нордерней, и если Долльмана нет дома…
-Зачем ты приплел мисс Долльман?
Вот так, не сразу, но мы подошли к истинной причине нашей размолвки. Я понимал, что Дэвис не в себе и не успокоится, пока этот вопрос не будет улажен.
-Вот что, - начал я. - Ты вытащил меня сюда себе на помощь, потому что я, по твоим словам, умен, говорю по-немецки и (тут мне не удалось удержаться от иронии) люблю яхтинг. Но теперь ты искренне желаешь отделаться от меня.
-О нет, я вовсе не намекал на это! - возразил Дэвис. - Мне жаль, я просто расстроен.
-Знаю. Но это все твоя вина. Ты не был честен со мной. В нашем деле есть сложности, о которых ты всегда избегал говорить. Я на тебя не давил, надеясь, что со временем ты мне доверишься. Но…
-Да, я не решился.
-И вот тебе результат. Наши руки были связаны. Не упомянуть в разговоре с фон Брюнингом про Долльмана - глупость. Сказать, что он пытался утопить тебя, - глупость ничуть не меньшая. Версия событий, на которой мы сошлись, была лучшей, и ты прекрасно ее изложил. Но по двум причинам мне пришлось затронуть дочь. Во-первых, стоило зайти разговору про Долльманов, ты так сконфузился, что поставил наши позиции под вопрос. Во-вторых, версия наша, пусть даже самая безопасная, выглядит в лучшем случае подозрительно. Даже с твоих слов было понятно, что Долльман обошелся с тобой скверно, бессовестно даже, но ты делаешь вид, что все в порядке. Требовался мотив, чтобы объяснить твое великодушие и намерение нанести немцу дружеский визит. Мне пришлось его изобрести, вернее, я подтолкнул фон Брюнинга к выводу.
-А зачем нам вообще навещать Долльмана? - буркнул Дэвис.
-Да брось!
-Но неужели ты не видишь, каким дураком меня выставил? Как глупо я чувствовал себя?
Я видел, и, оценив всю степень его огорчения, сам чувствовал себя негодяем. Но понимал еще и то, что, кто бы ни был виноват, мы загнали себя в нелепую ситуацию, вроде тех, что обыгрываются в дешевых пьесках, где цепь недопонимания и притянутых за уши нелепых совпадений все громоздится и громоздится, тогда как зритель уже зевает в ожидании развязки. На сцене такие вещи проходят, но нам тянуть было некогда.
-Мне очень жаль, - сказал я. - Но тебе стоило рассказать мне все. Ты не хочешь сделать это сейчас? Просто изложи голые факты. Я ненавижу сантименты, как и ты.
-Мне сложно признаваться людям… в таких вещах, - промолвил Дэвис. Я молчал. - Она мне нравится. Очень. - Наши глаза встретились на секунду, за которую было сказано более чем достаточно для того, чтобы мы, представители своей немногословной расы, поняли достаточно. - Она… она совсем не похожа на него. Вот в чем причина моей нерешительности. ВШляй-фиорде я рассказал тебе лишь половину. Знаю, мне стоило открыться и попросить у тебя совета, но я тянул. Надеялся, что мы сумеем найти, что надо, и покончим с нашей игрой, не входя в эти воды.
Меня не удивляла больше его слепая преданность «проливной теории», вера в которую подпитывалась личными мотивами.
-И все-таки ты всегда допускал иное развитие событий, - сказал я. - ВШляй-фиорде ты говорил о сведении счетов с Долльманом.
-Помню. Одна мысль о нем сводила меня с ума. Я приложил все усилия, чтобы выбросить ее из головы.
-Но в Брунсбюттеле она вернулась? Причиной, как понимаю, новости, которые мы там получили.
-Да.
-Дэвис, между нами не должно больше быть никаких секретов. Давай начистоту. Ты уверен, что не ошибся в ней? Ты ведь утверждаешь, и я склонен верить, что Долльман - предатель и убийца.
-Забудь ты про убийцу! - перебил меня Дэвис. - Это-то тут при чем?
-Ну хорошо, предатель. Но в таком случае его дочь тоже под подозрением. Постой, дай договорить! Она оказалась ему по меньшей мере очень полезна. Ведь это ей удалось - с собственных твоих слов - уговорить тебя пойти с ними.
-Постой, Каррузерс! - твердо заявил Дэвис. - Знаю, ты хочешь, как лучше, но не надо. Я верю ей.
Я поразмыслил немного.
-В таком случае у меня есть предложение: как выберемся из этой дыры, так прямиком поплывем в Англию.
«И тогда, коммандер фон Брюнинг, вы не упрекнете меня в пренебрежении к вашим советам», - подумал я.
-Нет! - воскликнул Дэвис, приподнявшись и посмотрев на меня. - Ни за что! Подумай о том, что на кону, подумай о предателе, который плетет интриги вместе с немцами. Бог мой!
-Отлично. Я с тобой до конца. Но давай посмотрим в лицо фактам. Нам необходимо прижать Долльмана. А это невозможно, не причинив боли ей.
-И нет никакой иной возможности?
-Нет. Взгляни на дело трезво. Следующий момент: абсурдно надеяться, что мы обойдемся без визита к ним. Десять против одного, что свидеться придется, если мы хотим добиться успеха, конечно. Насчет покушения у нас фактов нет, одни подозрения. И мы даже не знаем достоверно, с кем имеем дело. Согласен, нам теперь нет другого пути, как на Нордерней. Но даже если мы не пойдем туда, то какой прок от всех наших исследований? Сомнительный. Мы если не под подозрением, то под наблюдением, и это лишает нас девяти десятых наших возможностей. Проливы? Да, но неужели, если они имеют для немцев такую важность, нам, пусть даже простым яхтсменам, позволят вот так вынюхивать и везде шляться? Да и если всерьез, то, оставляя в стороне их значение во время войны, коего я не отрицаю, точно ли в них кроется подоплека всего этого дела? Но к этому мы вернемся в свое время. Главное вот в чем: что мы предпримем, если столкнемся с Долльманами?
На лбу у Дэвиса выступили капли пота. Я чувствовал себя пыточных дел мастером, но ничего не мог поделать.
-Обвиним его в попытке покушения? Но тогда на нашем деле можно ставить крест. Нам стоит проявлять дружелюбие. Ты поведаешь ему ту же историю, что сегодня, и, быть может, он в нее поверит. Если так, тем лучше, если нет, то опровергать ее тоже не станет, и у нас сохранится шанс. Мы выиграем время и одновременно будем держать негодяя на крючке. Если будем изображать дружелюбие.
Лицо Дэвиса исказилось от боли. Я безжалостно закрутил гайку еще на оборот.
-Дружелюбие в отношении их обоих, я имею в виду. Ты проявлял его раньше; девушка очень нравилась тебе. С чего все менять?
-Э, брось свою адскую логику!
-Хочешь махнуть на все рукой и удрать в Англию? - снова спросил я с коварством инквизитора. - Сыт по горло? (Нет ответа.) Она до сих пор тебе не безразлична, а это упрощает дело.
Тут моя жертва не выдержала:
-Ты к чему клонишь, Каррузерс? Чтобы я сыграл на своих чувствах к ней, на ее невинности и доверчивости? ОБоже! Ты на это намекаешь?
-Нет, совсем нет. Я не такой мерзавец и не глупец и слишком хорошо знаю тебя. Если фройляйн Долльман не знает об истинной личине отца и симпатизирует тебе, а ты ей, что есть истина, то только представь себе эту ситуацию! Парень, очнись, взгляни в лицо правде! Меня вот что беспокоит: может ли она быть такой, какой тебе кажется? Представь себе положение Долльмана, если подозрения наши насчет него справедливы: подлейшее существо на свете - надо иметь очень темное прошлое, чтобы докатиться до такого, - состоящее на жалованье у немцев. Остальное домысли сам.
Мне хотелось прибавить: «И если ты воспользуешься своими преимуществами, то повысишь наши шансы». Но понимание полной бесполезности подобных намеков заставило меня промолчать. А какой план рисовался у меня в голове! План заманчивый и честный к тому же, способный дать нам преимущество над противниками, обернуть те коварные течения и водовороты, с которыми сталкивались мы в здешних водах по их милости, против них самих. Но Дэвис остается Дэвисом, и ничего тут не поделаешь - его верность и простота неизменно приводили меня в смущение. И самое ужасное, самое жестокое во всем этом, что именно эти качества до предела обостряли разыгрывающийся в его душе конфликт между любовью и патриотизмом. Припомните, что последний был главной движущей силой в его жизни, да тут еще ему выпал такой блестящий шанс внести свой вклад, - и тогда поймете всю горечь этого внутреннего противоборства.
Оно достигло своего пика. Дэвис сидел, опустив локти на стол и обхватив лоб ладонями. Потом отдернул их.
-Разумеется, мы продолжим. Если ничего нельзя поделать, так что ж…
-Ты веришь ей?
-Я приму к сведению твои слова. Но уверен, должен быть выход. И еще… Я бы не хотел больше говорить об этом. Как насчет потерпевшего крушение корабля?
Спорить было бессмысленно. Дэвис явно старался выбросить тему из головы, да и я тоже. В любом случае ситуация прояснилась, и мы остались друзьями. Предстояло решить, как быть с главной нашей проблемой в свете сегодняшнего разговора с фон Брюнингом.
Каждое слово, которое мог я припомнить из этой судьбоносной беседы, мы теперь заново разобрали с Дэвисом, который не вполне вник во все, что его непосредственно не касалось. По мере нашего продвижения до меня начало доходить, как ловко выстраивал фон Брюнинг каждое последующее предложение, держа в уме обе возможные ситуации. Если мы просто безобидные путешественники - он радушный гость, если шпионы - то и тут его тактика к месту. Он превзошел нас в демонстрации открытости, не умолчав ни о чем, что мы могли бы сами проверить, в свою очередь, получив исчерпывающее представление о наших передвижениях. Коммандер сделал предупреждения, сразу понятные тем, у кого не чиста совесть: мол, вы играете в пустую и опасную игру, лучше откажитесь. Но в одном отношении мы получили над ним преимущество, и это в части изложенной Дэвисом версии о событиях на Хоенхерне. При всей сдержанности нашего собеседника ему не удалось скрыть не только явное удивление, но и серьезность, с какой принял эту новость. Небольшой перекрестный допрос мог бы не оставить от построений Дэвиса камня на камне, но коммандер не осмелился
подвергать их проверке из страха выказать перед нами сомнения, которые ему не положено испытывать. И действительно, я подметил, что подоплекой отношения к нам неизменно служит страх. Со времени полночного визита Гримма во мне крепло ощущение, что тайна этого побережья имеет слишком важный и деликатный характер и что во избежание ненужного внимания к ней открытое воздействие на не в меру любопытных будет применено лишь в крайнем случае, при наличии неопровержимых доказательств преступных намерений.
Теперь к нашим догадкам. Их я с той встречи вынес две, каждая несла в себе зародыш отдельной теории, но обе страдали от крайней неопределенности. Однако в данный момент, когда я расстелил карту и дал простор фантазии, одна из них, идея относительно Меммерта, с каждой секундой обретала очертания и плоть. Верно, информацию о французском фрегате и собственной с ним связи фон Брюнинг сообщил нам охотно, но я склонялся к мнению, что им руководило желание опередить наши подозрения. Коммандер не сомневался, что нам уже известно о его связях с Долльманом, а быть может, и Гриммом, и поспешил уверить, что все их трио объединяет интерес к Меммерту. Таковы были факты, что до конструкции, которую немец пытался на них возвести, то мне она казалась совершенно фальшивой. Он пытался создать у нас впечатление, что загадка, на след которой мы напали, уходит корнями исключительно к затонувшим сокровищам. Не берусь судить, вполне ли уловил читатель хитрый намек фон Брюнинга: вся эта секретность есть, мол, результат неизбежных мер предосторожности. На кону большие деньги, а с делом, к которому имеют касательство и
англичане, не все чисто. Офицер как бы хотел сказать: «Не удивляйтесь, если к вам заглянули ночные визитеры - в любом англичанине, шныряющем вдоль здешнего побережья, обязательно заподозрят агента “Ллойда”». Весьма остроумная уловка, которая, едва слетев с губ фон Брюнинга, заставила меня всерьез задуматься именно над этой причиной в качестве объяснения повышенного к нам внимания, но лишь на миг. Теперь же я и вовсе ее отбросил.
Принятая за основу, она могла объяснить все или ничего. Но с основополагающим моментом - фактом покушения на Дэвиса в сентябре - эта гипотеза не согласовывалась никак. Слишком фантастичным выглядело предположение, что смутное опасение за коммерческие интересы могло довести до таких крайностей. Действие ведь разворачивается не в южных морях и не в бульварном романе. Мы в Европе и имеем дело не только с Долльманом, но и с офицером германского императорского флота, который вряд ли станет участвовать в предприятии, способном прибегать к таким сомнительным средствам. И без того было удивительно обнаружить среди его знакомых такого подлеца, но это можно списать на то, что фон Брюнинг руководствуется мотивами скорее имперскими, чем финансовыми. Нет, уцепиться за такое предположение - все равно что объявить нашу миссию пустой выдумкой от начала до конца, объяснить ее стремлением Дэвиса потешить собственные иллюзии.
«Ну и что же? - спросит читатель. - В конце концов, ты сам всегда смотрел на эту историю с легким скепсисом».
Замечание принимается. Но вынужден заявить, я ни на миг не поколебался. Много воды утекло с того дня в Шляй-фиорде. Я видел, как работает та смертельная ловушка, прожил с Дэвисом две штормовые недели, с каждым часом все сильнее, все крепче уверяясь в его способностях моряка и, как следствие, все сильнее веря в описанные им события, правильная интерпретация которых невозможна без здравого суждения навигатора. И, наконец, я подсознательно догадывался, а сегодня услышал из его собственных уст, что он опирался на это суждение, но сдерживался под воздействием личных пристрастий, которым цельность его натуры придала сокрушительную силу.
Но что тогда кроется за Меммертом? Поначалу остров привлек мое внимание к эстуарию Эмса, на границе которого он расположен. Мы неизменно исключали Эмс из сферы своего интереса под предлогом незначительной роли этой реки по сравнению с тремя крупными эстуариями на востоке. Те способны проводить крупные суда с глубокой осадкой вплоть до самых причалов Гамбурга, Бремерхафена и военных доков Вильгемсхафена, причем два последних, Эльба и Везер, служат главными торговыми артериями огромной империи. Эмс, напротив, обслуживает лишь второстепенные города. Чтобы все понять, достаточно одного взгляда на карту. Перед вами предстает впечатляющий эстуарий, превосходящий каждый из трех вышеупомянутых, имеющий более тридцати миль в длину и десять миль в ширину в месте слияния с Северным морем, а это примерно одна седьмая всего побережья на этом отрезке. Он загроможден мелями и блокирован в центре островом Боркум, но встречает входящие суда двумя удобными глубокими каналами. Последние величаво катят свои воды над песками и сходятся в материковой части в один могучий поток, в три мили шириной. Но потом все вдруг
заканчивается. Судоходный фарватер мелеет и сужается, преграждается порогами, а топкие берега не дают удобного доступа к суше, без чего невозможно возникновение крупных приморских городов. Все порты на Эмсе являются приливными: гавань Делфзейла, что на голландской стороне, пересыхает при низкой воде, а Эмден, здешний немецкий порт, доступен только посредством шлюза и канала в милю длиной.
Но все эти издержки относительны. Если исходить из местных условий и не равняться на Эльбу, Эмс - чрезвычайно важная речная артерия. Эмден - суть процветающий и быстро растущий порт. Для мелкосидящих плавсредств поток судоходен на большое расстояние вверх по течению и посредством притоков и каналов (особенно стоит отметить перемычку с Рейном у Дортмунда, в те дни уже близкую к завершению) представляет транспортную сеть для обширной территории. С точки зрения стратегии недооценить Эмс невозможно. Это крупнейшие военно-морские ворота Германии, причем самые западные, ближайшие к Великобритании и Франции и пограничные с Нидерландами. Его большая раздвоенная дельта образует два зияющих проема в лабиринте мелей и островков, образующих германское побережье - побережье, характеризующееся столь малой протяженностью, что, по меткому замечанию Дэвиса, «каждый дюйм его очень важен». Боевые корабли могут воспользоваться этими брешами и угрожать материку в одном из немногих уязвимых мест. Отсутствие причалов - не препятствие для таких визитеров, сложная навигация - не помеха. Даже тяжелый броненосец способен
приблизиться на близкое расстояние к земле, а крейсера и военные транспорты могут проникнуть аж до самого Эмдена. Эмден, как не раз указывал Дэвис, связан каналом с Вильгельмсхафеном на Яде. Это стратегический канал, прорытый как для канонерок, так и для торговых судов.
Меммерт образует часть внешнего обвода, его суживающийся к одному концу песчаный серп господствует над восточной из упомянутых брешей, и потому остров просто обязан быть задействован в целях береговой обороны. Более удобную базу сложно даже представить - уединенная и изолированная, но доступная и имеющая удобную стоянку. Это лучше, чем Юст или Боркум. Допустим, что нужно обеспечить секретность ведущимся там оборонительным приготовлениям. Какой превосходный повод дает для этого затонувший фрегат со своими слитками, лежащий на отмели напротив фарватера!
На Меммерте размещается депо для обеспечения спасательных операций. Спасательная операция, требующая проведения землечерпательных и водолазных работ, служит идеальным прикрытием. Операция подводная, что и нужно для большинства оборонительных приморских сооружений с их минными полями и торпедными аппаратами. Детали все этой истории очень уж подозрительные. Что это за «небольшая местная компания»? И что это за инженер из Бремена? Кто бы это мог быть? Несколько долей во владении фон Брюнинга, дающие ему повод заглядывать на остров? Припасы и оборудование, доставляемые из Вильгемсхафена, крупнейшей военно-морской базы?
Но все мои попытки разжечь воображение Дэвиса не увенчались успехом. Он был склонен видеть одни изъяны, которых, разумеется, хватало в избытке. Возможно ли обеспечить секретность под предлогом подъема затонувшего корабля? В курсе такого секрета слишком много людей: ныряльщики, экипажи буксиров, наемные рабочие всех сортов. Я отвечал, что коммерческие секреты зачастую удается сохранить и при более трудных условиях, так почему бы не имперскую военную тайну?
-Но почему Эмс, а не Эльба? - спросил он.
-Быть может, потому, что и на Эльбе есть свой загадочный объект.
Почему бы острову Нойверк не быть вторым Меммертом? Курсируя в тех водах, мы не заостряли внимания на таких вещах, погрузившись исключительно в свои теории. К тому же нам не стоило себя переоценивать. Будучи любителями, а не специалистами по береговой обороне, мы могли упорно не замечать свидетельств, не вписывающихся в наши построения. В этом последнем аргументе имелся приводящий в уныние аспект, который я в своем новообретенном рвении старался не замечать. Как любители, способны ли мы найти и собрать ценные данные об оборонительных сооружениях? Дэвис, как я заметил, остро это чувствовал, и, по моему мнению, его прохладца в отношении меммертской идеи объяснялась в значительной степени именно этим. Он все более закостенело держался своей «проливной теории», ведь та обещала именно тот шанс, где его поразительный талант мог развернуться в полную силу. Мой друг соглашался, впрочем, что перспективы дальнейших исследований весьма туманны. Хотя навигация в прибрежных водах и не нарушение сама по себе, нам вряд ли позволят задержаться тут надолго.
-И все-таки что-то за этим кроется! - настаивал он.
Глава XVIII
Под имперским эскортом
Итак, Меммерт захватил меня до такой степени, что вытеснил конкурирующую мысль, попортившую мне немало крови во время разговора с фон Брюнингом. Его несколько раз повторенный совет, что нам стоит, не теряя времени, выудить со дна потерянные якорь и цепь, внушил мне идею, что ему очень хочется услать нас поскорее из Бензерзиля и с материка вообще. Поначалу я расценил это частично как проверку нашей правдивости (как уже было объяснено читателю), частично как завуалированный способ усыпить наши подозрения, пробужденные ночным визитом Гримма. Потом мне показалось, что я перестраховываюсь и слишком мнителен, но мысль не оставляла меня во время обсуждения дальнейших планов и мешала определиться с выбором. Предложение фон Брюнинга отбуксировать нас в море этим же вечером снова подлило масла в огонь. Именно вышеуказанная идея крутилась у меня в голове, когда я спрашивал коммандера про дела на берегу, потому как меня осенило, что, быть может, его заход в гавань вызван не только стремлением прощупать экипаж «Дульчибеллы». Затем немец дал прямое объяснение (но содержащее зловещую double entente[69 -
Двусмысленность (фр.).] для нас) вкупе с приглашением составить ему компанию до Эзенса. Руководствуясь принципом timeo Danaos[70 - Намек на знаменитую цитату из «Энеиды» Вергилия: «Timeo Danaos et dona ferentes» («Боюсь данайцев дары приносящих»), - крылатое выражение, означающее: не доверяй врагу, даже если он дарит тебе подарки.], я тут же почуял подвох. Не то чтобы я опасался оказаться в плену, но если в Бензерзиле есть нечто, что хотят спрятать от наших глаз, фон Брюнинг предпочел бы удалить на время до момента отплытия самого наблюдательного из нас.
Дэвис презрительно отмахнулся от подобных выводов, да и во мне интерес ко всем этим жалким деревушкам был незначительным и подпитывался, боюсь, скорее тоской по terra firma[71 - Твердой земле (лат.).], которую даже суровое морское воспитание со стороны моего друга не в силах оказалось вытравить.
Но было бы неразумно не использовать хотя бы и призрачный шанс. Пробило три часа, и, мне сдается, наши мозги уже отказывались работать в спертой атмосфере каюты. Я предложил закончить наш военный совет на свежем воздухе. Мы облачились в непромокаемые плащи и вышли на улицу. Низкое небо было словно налито свинцом, резкий ветер бросал в лицо капли нудного холодного дождя. С прибрежных отмелей доносился говор прилива, но гавань располагалась довольно высоко, поэтому «Дульчибелла» идругие лодки все еще глубоко вязли в черной жиже. Интерес местных жителей, похоже, иссяк, потому как на берегу (у меня язык не поворачивается назвать это пристанью) не было ни души, но из бакового люка «Корморана» выглядывала макушка зюйдвестки, увенчанная султаном из табачного дыма.
«Хотелось бы хоть одним глазком посмотреть на твой груз, приятель», - сказал я про себя.
Мы молча оглядывали Бензерзиль.
-Может ли крыться здесь что-то интересное? - спросил я.
-Что вообще может тут быть? - отозвался Дэвис.
-Как насчет дамбы? - осенило вдруг меня.
Отсюда нам открывался вид на береговую линию, обвалованную по всей длине, как я уже упоминал. Здешняя дамба представляла собой облицованную кирпичом насыпь, очень похожую, пусть и в уменьшенном масштабе, на сооружение, оберегающее дулами своих орудий окрестности Куксхафена.
-Послушай, Дэвис, - протянул я. - Как думаешь, это побережье может стать плацдармом для вторжения? Я имею в виду здесь, за островами.
Мой товарищ покачал головой.
-Я размышлял об этом. Пустая затея. Трудно найти на земле место, менее подходящее для высадки. Ни один транспорт не подойдет к берегу ближе, чем располагается сейчас «Блиц», а это четыре мили.
-Но ты ведь говорил, что каждый дюйм этого побережья очень важен…
-Да, но я подразумевал море.
-И все-таки я не прочь взглянуть на эту дамбу. Давай прогуляемся вдоль нее.
Моя бредовая теория испустила дух, стоило мне ступить на насыпь. Это было самое безобидное сооружение в мире, подобное тысячам таких же в Эссексе или Голландии. Поверху дамбы шла узкая дорожка, где можно было пройти одному, раскинув руки, чтобы удерживать равновесие под порывами ветра. С одной стороны под нами простирались пески, с другой - болотца, перемежаемые окруженными канавами пастбищами. Через полмили мы спустились и вернулись назад по короткой дороге. Нам пришлось следовать по извилистой тропе, состоящей по большей части из заворотов под прямым углом и мостиков в одну доску, затем мы вышли на эзенскую дорогу. Мы пересекли ее, но вскоре уперлись в поток, о котором я уже говорил. Пришлось совершать обходной маневр через деревню, избегая при этом приближаться к почте из страха натолкнуться на нашего болтливого друга-почтмейстера, герра Шенкеля. Преуспев, мы двинулись по дамбе в противоположном направлении и через пески, быстро скрывающиеся под натиском прилива, вернулись к яхте.
Никто, похоже, не обратил ни малейшего внимания на наши передвижения.
Во время прогулки мы не раз возвращались к вопросу «Что же нам делать?»,но так и не нашли ответа. Вечером нам предстоит выйти из гавани (если только на сцене не появится эзенская полиция) и направиться прямиком на Нордерней, поскольку это единственная альтернатива охоте на уток под присмотром «надежного» проводника от фон Брюнинга. А дальше - неопределенность и сложности всех мастей.
На Нордернее я буду скован письмом. Если немцы вскрыли его и обнаружили приказ незамедлительно вернуться, я буду ограничен какой-нибудь неделей, иначе подозрений в намеренной затяжке не избежать. Долльман в отъезде (если верить фон Брюнингу), но, «вероятно, скоро вернется». Как скоро? За Нордернеем лежит Меммерт. Как проникнуть в его секрет? Пыл, разгоревшийся во мне, быстро остывал под влиянием острого чувства беспомощности. Вид «Корморана», готовящегося к выходу в море, служил красноречивым комментарием всей моей дипломатии, а превыше всего - дурацкой попытке обозреть дамбу. Что ни говори, мы теперь под колпаком у фон Брюнинга и под присмотром у Гримма. Разве позволят они нам достичь успеха?
Прилив кружил по гавани клочки шоколадной пены, и к его пику весь Бензерзиль во главе с герром Шенкелем высыпал на пристань, чтобы не пропустить мимолетный, но памятный миг, на который эта грязная дыра превращается в настоящий морской порт. Капитанский паровой катер был уже на плаву, матросы возились с машиной и бортовыми огнями. Когда стало известно, что мы тоже отчаливаем, да еще под таким почетным эскортом, возбуждение усилилось.
Снова преобразившись в таможенника, наш приятель совал нам на подпись бумаги, а толпа горящих рвением фрисландцев под руководством пары близнецов-великанов с почтового галиота помогала на свой сумбурный лад приготовить яхту к выходу в море. Нас снова препроводили в гостиницу и осыпали советами, предупреждениями и тостами на посошок. Вернувшись, мы обнаружили, что «Дульчибелла» уже оторвалась от грунта. Как раз в этот момент прибыл фон Брюнинг. Он проклинал грязищу, подтрунивал над Дэвисом и был любезен и debonnaire[72 - Добродушен (фр.).], как обычно.
-Уберите грот, он вам не понадобится, - заверил коммандер. - Я отбуксирую вас до самого Шпикерога. Там единственная подходящая для вас стоянка при таком ветре - за островом, рядом с «Блицем». Иначе вам придется всю дорогу лавировать в темноте.
Факт был столь очевиден, а предложение столь уместно, что слабые протесты Дэвиса были погребены под валом насмешек.
-И знаете, что, - продолжил фон Брюнинг. - Я бы не прочь, с вашего позволения, совершить этот переход с вами. На яхте будет и приятнее и суше.
Мы все трое поднялись на «Дульчибеллу», на чем наше пребывание в порту и закончилось. Был заведен буксир, в половине седьмого маленький баркас взялся за гуж, и под прощальные приветствия толпы, которые не могли быть более дружественными, будь мы даже официальными послами союзной державы, мы медленно заскользили вдоль мола.
Нам потребовалось более часа, чтобы покрыть пять миль до Шпикерога. «Дульчибелла» при встречном ветре оказалась нелегкой ношей, а Дэвис хоть и молчал, но всем видом выказывал презрительное недоверие к способностям нашего крохотного буксира. Он сразу же приставил меня к румпелю, а сам занялся яхтой и не успокоился, пока все снасти не были приведены в порядок, грот зарифлен, нактоуз освещен и вообще все готово либо к постановке парусов, либо к спуску якоря. Наш гость наблюдал за этими приготовлениями с безграничной веселостью. Коммандер вообще пребывал в наилучшем расположении духа и озорном настроении: без конца болтал с Дэвисом, выказывал шуточное сочувствие мне, посмеивался над нашим громадным компасом, вызвался бросать лот и, огорошивая нас выдуманными глубинами, выражал сомнение, трезв ли рулевой на катере.
Я предлагал тепло и уют каюты, но немец отказался под предлогом, что тем временем Дэвис не устоит перед искушением перерезать буксирный трос и нам придется заночевать на безопасной отмели. Дэвиса все эти подначивания совершенно не трогали. Покончив с приготовлениями, он принял руль и сидел на корме с непокрытой головой, следя за катером, курсом, оценивая обстановку и взвешивая шансы. Я принес сигары, и мы с фон Брюнингом уселись напротив моего друга, спиной к ветру и брызгам. Так и прошел остаток пути. Офицер, устроившись между мной и крышкой люка, отпускал шуточки Дэвису, балагурил со мной в исключительно дружеской манере, допуская лишь легкий намек на покровительственный тон, проистекающий из разницы нашей с ним в возрасте. Он расспрашивал о моем пребывании в Германии, о местах, людях и книгах, о том, как живется, особенно молодежи, в Англии - стране, где он никогда не был, но очень мечтает побывать. Я отвечал, как мог, стараясь подладиться под его тон, и чувствовал себя, как человек, который, вооружившись иронией, черпает в своем унижении силы, но мне неважно удавалось преодолеть отупляющее
ощущение поражения и безнадежности. Еще мне не давала покоя странная мысль: мои способности и здравый смысл словно испарились, стоило мне покинуть твердую землю и вновь довериться опасностям морской жизни. СДэвисом, как я понимал, все обстоит с точностью до наоборот - оживляющего его заклятия не разрушала даже неприятная необходимость плестись на буксире. Лицо его, подсвеченное мерцанием нактоуза, начало приобретать знакомое выражение довольства и решимости, памятные по той ночи, когда мы шли в Киль из Шляй-фиорда. Видит Бог, у него имелось куда больше причин для беспокойства, чем у меня, его случайного попутчика в приключении, принадлежащем только ему, значащем для него все на свете. Но Дэвис не падал духом, смывая беды соленым ветром, черпая мудрость и уверенность в бездонном источнике своего вдохновения - в море.
-Ваш друг выглядит счастливым, не так ли? - спросил меня капитан.
Я что-то буркнул в знак согласия, смутившись от того, насколько это замечание меня задело.
-Вы не забыли моих слов? - продолжил фон Брюнинг, наклонившись к моему уху.
-Да. Но я обязан на нее взглянуть. Какова она?
-Опасна.
В это мне охотно верилось. В полумраке проступили очертания «Блица», и через минуту наш верп отправился за борт, а катер подошел к борту.
-Доброй ночи, джентльмены, - произнес наш пассажир. - Здесь вы в полной безопасности, а поутру можете сняться и в десять минут найти свой потерянный якорь, если его, конечно, никто не подобрал. Потом у вас есть западный ветер, попутный хоть до самой Англии. Если решите задержаться немного в этих водах, я всегда рядом, можете рассчитывать на мою помощь в охоте или в чем другом.
Мы поблагодарили фон Брюнинга, обменялись рукопожатием, и он уплыл.
-Чертовски славный малый, что ни говори, - подытожил Дэвис, и я охотно с ним согласился.
Снова началась наша тревожная жизнь. Мы находились в «полной безопасности», но только в определенном смысле, потому как верповый канат и двадцатифунтовый якоришка - неважная страховка от ветра, который в любой момент готов поменять направление или усилиться. Мы предприняли дополнительные меры и несли палубную вахту до полуночи, пока погода существенно не улучшилась и не показались звезды. Барометр пошел вверх, и мы стали укладываться на покой, находясь почти в буквальном смысле под крылом имперского орла.
-Дэвис, нас ведь отделяет от Нордернея не более дня пути? - спросил я, устраиваясь в койке.
-При попутном ветре и того меньше. Если пойдем напрямую, по внешней стороне островов.
-Что ж, значит, у нас есть план на завтра?
-Выходит, есть. Но сначала подберем якорь. Спокойной ночи.
Глава XIX
Рубикон
Утро выдалось холодное и туманное, барометр поднимался, а ветер стих до почти незаметного дуновения с северо-востока. Наши обвисшие и намокшие паруса едва отвечали ему, когда мы поползли по маслянистому простору вод к Лангеогу.
-Туманы и штили, - пророчествовал Дэвис.
Проходя мимо «Блица», мы заметили оживление, и вскоре канонерка направилась в море. Миновав бар, она повернула к весту и растворилась в пелене. Не берусь объяснить, как удалось нам разыскать в этом неохватном сером просторе крошечный буй. Знаю только, что я без конца бросал лот, пока Дэвис управлялся с румпелем. Потом он начал орудовать багром, и вскоре наш буй уже лежал на палубе. Вскоре за ним последовала цепь, а затем и сам ржавый монстр, еще более ужасный, чем обычно, из-за долгого пребывания в придонном иле.
-Вот и отлично, - выдохнул Дэвис. - Теперь можем отправляться куда угодно.
-Что ж, тогда на Нордерней? Ведь мы уже договорились.
-Да, вроде как. Я просто думаю, не короче ли все-таки пройти с внутренней стороны Лангеога?
-Наверняка нет. Вода убывает, видимость плохая, местность для нас новая, при этом предстоит пересечь водораздел. Так что на мель сядем, как пить дать.
-Ну ладно, с моря так с моря. К повороту.
Мы неторопливо развернулись и направились в открытое море. Я отмечаю сей факт, хотя на самом деле Дэвис мог везти меня куда угодно, потому как земли не было видно, из тумана выступали только призрачные очертания пары бонов.
-Жаль, что придется пропустить тот пролив, - вздохнул Дэвис. - Да еще когда «Корморан» не может шпионить за нами.
Галиота мы с самого утра не видели.
Избегая возобновления бесполезного спора, я поспешил снова заняться промерами. Я не сомневался, что Гримм на данный момент выполнил свою задачу и теперь по короткой дороге спешит на Нордерней и дальше, на Меммерт.
Вскоре мы вышли на внешнюю сторону и взяли курс на вест, переложив гик. С подветренной стороны проплывали песчаные дюны острова. Потом бриз стих до жалкого шевеления, оставив нас неподвижно качаться на длинных волнах. Сгорая от нетерпения добраться поскорее до цели, я видел в наступившем штиле руку судьбы. Две недели всех этих бессмысленных промеров ветра у нас было не только достаточно, но зачастую даже в избытке. Я попытался почитать в каюте, но хлюпанье в швертовом колодце выгнало меня на палубу.
-Нельзя идти быстрее? - не выдержал я. Мне мерещились пирамиды высоких мачт с парусами, спинакеры, летучие кливера и все такое прочее.
-Скорость - не главное, - отрезал Дэвис. Он делал все, чтобы придать ход, но перемежающиеся порывы и затишья продолжались весь день, и ближе к вечеру только двухчасовая буксировка яликом позволила нам обогнуть Лангеог и к наступлению темноты бросить якорь позади его напоминающего по форме пулю западного соседа, Бальтрума. Если по совести, нам стоило оставаться под парусами всю ночь, но мне не хватало решимости высказаться за такой шаг, а Дэвис был только рад возможности облазить мели Аццумер-Эе при растущей воде. К исходу дня видимость постепенно улучшилась, но мы не простояли на якоре и десяти минут, как одеяло белого тумана наползло с моря и укутало нас с головой. Дэвис уже отправился на ялике делать промеры, и мне пришлось указывать ему дорогу назад при помощи туманного горна, пронзительные звуки которого подняли с окрестных равнин тучи морских птиц, и они стали с возмущенными криками носиться вокруг нас - эдакий своеобразный хор, дополняющий мое унылое соло.
На рассвете двадцатого октября липкий туман продолжал висеть над водой, но частично рассеялся вместе с ветерком с зюйда, поднявшимся около восьми, как раз когда нам пора было пересекать отмеченный вехами канал за Бальтрумом, пока отлив не оголил водораздела.
-Вряд ли мы далеко продвинемся сегодня, - философски заметил Дэвис. - Такое время от времени случается. Показания барометра характерны для осеннего антициклона: тридцать с половиной, и не движутся. Тот шторм был последним из бурь равноденствия.
В тот день мы, как на само собой разумеющемся, остановились на курсе с материковой стороны острова. Маршрут был кратчайшим к гавани Нордерней и едва ли более сложным, нежели проход через Вихтер-Эе, который, судя по карте, весь загроможден мелями и на деле является самым труднодоступным из всех проливов, ведущих из-за островов в Северное море. Но, как я уже говорил, этот способ навигации, и без того малопонятный для меня, при плохой видимости превратился в форменную путаницу. От любой попытки сориентироваться у меня голова шла кругом. Поэтому я, словно раб, приковал себя к лоту, отвлекаясь только на верповку, когда нам доводилось коснуться грунта. До двух у меня выпало две передышки - одна получасовая, когда мы попали в полосу безветренного тумана, вторая же только началась, как Дэвис вдруг воскликнул: «А вот и Нордерней!» И за пологим песчаным берегом с пучками водорослей, еще мокрыми после отлива, глазам моим предстала кучка холмов, как две капли воды, похожих на сотни других, что доводилось мне видеть недавно, но в то же время исполненных какой-то новизны и острого интереса.
Привычная формула «Не зевай!» вырвала меня из раздумий, а команда «Руль под ветер» ивовсе похоронила их на время. Ветер заходил с носа, поэтому нам пришлось на очень малой глубине ложиться на другой галс.
-А не лодка ли там, впереди? - спросил вдруг Дэвис.
-Хочешь сказать, галиот? - отозвался я. Мне совершенно четко были различимы очертания одного из этих знакомых судов, находящегося в полумиле впереди, как раз на границе видимости. - Как думаешь, это «Корморан»?
Дэвис ничего не ответил, но как-то сразу потерял концентрацию. Мой выкрик «Менее четырех!» прошел незамеченным, и мы тут же коснулись грунта, но сразу снялись по прихоти течения.
-К постановке на якорь! Якорь отдать! - последовало вдруг.
И мы встали посреди узкого протока, по которому шли. Я растравил оттяжку грота-гика и без помощи управился со стакселем и кливером. Пока я хлопотал, Дэвис продолжал глядеть в наветренную сторону в бинокль, и, к своему удивлению, я заметил, что руки его заметно дрожат. Прежде мне такого видеть не приходилось, даже в момент, когда одно неверное движение кисти означало бы неминуемую смерть на избитом прибоем берегу.
-В чем дело? - обеспокоился я. - Ты замерз?
-Та маленькая шлюпка, - ответил мой друг.
Я посмотрел в ту же сторону и заметил вдалеке белое пятнышко с четкими очертаниями.
-Небольшой рейковый грот и кливер. Это он, все точно, - пробормотал себе под нос Дэвис, словно в бреду.
-Он? Кто?
-Ялик с «Медузы».
Дэвис передал, а точнее сунул мне бинокль, сам же не отрывал глаз от далекой точки.
-Долльман?! - воскликнул я.
-Нет, это ее ялик. Он у нее для прогулок под парусом. Она пришла встречать ме… нас.
В окулярах бинокля белое пятнышко превратилось в изящный маленький парус, подставленный легкому попутному ветру. Корпус шлюпки скрывался за поворотом протоки, но вскоре показался в виду. Кто-то сидел на румпеле, но, мужчина или женщина, я не брался определить, потому что парус скрывал большую часть фигуры. Добрые две минуты - бесконечные минуты - мы молча смотрели. Туман оседал на линзах, но я не отрывал бинокля от глаз, потому что не хотел невзначай посмотреть на Дэвиса. Зато слышал, как он глубоко вздохнул, встрепенулся и издал свое характерное «хм-м». Потом ринулся на корму, отвязал фалинь ялика и подтянул его к борту.
-Ты тоже идешь, - бросил он, прыгая в лодку и устанавливая уключины (руки у него больше не тряслись).
Я рассмеялся и оттолкнул ялик.
-Я бы предпочел плыть с тобой, - с вызовом заявил мой товарищ.
-А я предпочитаю остаться. Приберусь пока тут и поставлю чайник.
Дэвис сделал полгребка, потом замер.
-Ей не стоит подниматься на борт, - сказал он.
-А вдруг она изъявит желание? День холодный, обратный путь далек, и естественная учтивость…
-Каррузерс, если она поднимется на борт, помни, пожалуйста, что это дело не имеет к ней отношения. И не смей ничего выуживать из нее.
Это маленькое нравоучение обожгло бы меня сильнее, не тверди я сам себе, что раз и навсегда, к добру или худу, но Рубикон[73 - Небольшая река в Северной Италии, перейдя которую, Юлий Цезарь начал гражданскую войну. Выражение «Рубикон перейден» означает, что решение принято и возврата нет.] уже перейден.
-На этот раз это исключительно твое дело, - сказал я. - Веди его, как сочтешь нужным.
Дэвис погнал ялик мощными ударами весел.
«Вот он такой, какой есть», - подумалось мне. Простоволосый, покрытый каплями тумана потертый непромокаемый плащ, застегнутый на одну пуговицу, серый свитер, шерстяные брюки (как у рыбака, идущего в открытое море), заправленные в высокие сапоги. На миг перед моим мысленным взором возник антипод Дэвиса, щеголь из Кауса[74 - Каус - порт на острове Уайт, мекка английских яхтсменов-аристократов.]. По лицу же своего друга я понимал, и удивлялся, что он ухватил стоящую перед ним дилемму за оба рога с той же силой, что и весла.
Я наблюдал как сближаются лодки. Курсы их должны были естественным образом пересечься примерно в трехстах ярдах от нас, но произошла заминка. Сначала парусная шлюпка резко остановилась и начала разворачиваться. «Села на мель», - констатировал я. Весельный ялик прибавил ходу, но вскоре тоже встал. С обоих суденышек донесся плеск весел, потом наступила тишина. Гребень водораздела, этот материальный Рубикон, такой прозаический и грязный, все еще предстояло перейти. Но можно и обойти. Обе шлюпки направились к северному берегу нашего протока. Две фигуры выскочили на сушу, держа в руках фалини. Закрепив лодку, Дэвис зашлепал по песку, а девушка, которую я теперь четко видел, пошла ему на встречу. Ну а мне самое время было начать уборку в каюте.
Никакие силы на свете не могли превратить салон «Дульчибеллы» впригодную для приема леди гостиную. Мне оставалось придать ему хотя бы более или менее сносный вид посредством куска ветоши и швабры. Потом я распихал по полкам и ящикам трубки, карты, разбросанные предметы одежды и прочий хлам, который уже успел накопиться, хотя убирались мы совсем недавно; привел в порядок нашу маленькую библиотеку, разжег плиту и накрыл стол чистой белой скатертью.
Прошло примерно двадцать минут. Я без особого успеха пытался оттереть копоть с потолка, когда услышал плеск весел и голоса. Я зашвырнул ветошь на бак, сполоснул руки и оседлал трап. К борту подходил наш ялик. Дэвис греб, на кормовой банке сидела молодая девушка в сером берете с помпоном, просторной непромокаемой куртке и темной саржевой юбке, из-под которой, если придерживаться чистой правды, выглядывала пара грубоватых резиновых сапог, mutatis mutandis[75 - Здесь: сучетом необходимых поправок (лат.).], один в один таких же, как у Дэвиса. Как и у него, волосы ее были влажными от тумана, а румяное загорелое личико девушки представляло собой радостное пятно, разнообразящее унылый антураж местности.
-Вот и мы, - объявил Дэвис.
Никогда прежде не звенело его «майнер фройнд Каррузерс» такой музыкой в моих ушах, настолько же негармонично прозвучало последующее «фройляйн Долльман». Все четыре слога вопияли о лжи. Пара честнейших английских глаз смотрела на меня; честнейшая английская ручка… Быть может, он нелеп, этот наш островной обычай - пожимать дамам руку? Может, и так, но эта загорелая, крепкая и вовсе не такая уж миниатюрная, о сентиментальный читатель, ладонь стиснула мою. Разумеется, я располагал более весомыми, нежели национальный инстинкт, причинами подозревать о ее английском происхождении, но, даже не сомневайся я в подлинности немецких корней девушки, поздравил бы Германию с этим удачным образцом плагиата. По ее голосу и речи я понял, что немецкий она усвоила с младых ногтей: дикция и акцент были безошибочны, по крайней мере для моего британского слуха, но вот присущая местным резковатость оставляла желать лучшего.
Она поднялась на борт. Последовал пустой разговор о времени и погоде, но он не клеился, потому что в мы в душе хотели положить ему конец. Никто не решался приступить к тому, что действительно беспокоило. Мои сомнения были, впрочем, слишком зачаточными, чтобы их озвучивать, поэтому я поднял тему о чае и тепле каюты, но вспомнил о нашем договоре с Дэвисом.
-Ну, если только на минуточку, - согласилась фройляйн Долльман.
Я предложил ей руку и проводил к трапу. Она с глубочайшим интересом - жадным, затаившим дыхание интересом, таким трогательным - обвела взглядом палубу и рангоут.
-Вы ведь бывали на «Дульчибелле» прежде? - спросил я.
-На борт я никогда не поднималась.
Это показалось мне странным, но, в конце концов, о пребывании Дэвиса на Нордернее в сентябре мне были известны лишь разрозненные детали.
-Конечно, именно это и смутило меня! - воскликнула вдруг девушка, указывая на бизань - Я же вижу, что-то изменилось.
Дэвис, покончивший с креплением фалиня, поведал о происхождении новой мачты. Повесть вышла длинная, и вскоре внимание слушательницы переключилось с предмета рассказа на оратора, который изначально смотрел только на нее. В результате у стороннего наблюдателя появилась прекрасная возможность. То был лишь краткий миг, но я воспользовался им сполна. Испытывая в душе горькие сожаления и раскаяние, я обругал себя циничным глупцом за неспособность предвидеть подобный поворот и с упавшим сердцем взглянул в лицо новой ситуации. Ибо, не постыжусь признать, мне дорог был Дэвис и важен успех нашего дела.
Никогда не могла она стать добровольным соучастником того покушения на Дэвиса. Послужила ли девушка бессознательным орудием или ее заставили? Если верно последнее, то известен ли ей секрет, ключи к которому мы ищем? В высшей степени маловероятно, пришел я к заключению. Будучи связан соглашением, важность которого стала мне теперь вполне очевидна, я вынужден был отбросить оружие своей дипломатии и строго-настрого (ну или, пожалуй, просто настрого) запретить себе любые попытки прямым или косвенным образом выкачать информацию из этого источника. Но не наша вина, если ее слова или поведение дадут нам некое представление о положении дел. АДэвису и так известно больше, чем мне.
Мы провели на палубе несколько минут, в течение которых фройляйн Долльман засыпала нас градом вопросов, в которых причудливо смешивались профессиональные знания и личный интерес касательно постройки яхты, ее оснастки и мореходных качеств.
-Как удалось вам справиться в тот день в одиночку? - неожиданно спросила она у Дэвиса.
-А, ничего страшного и не было, - последовал ответ. - Но куда приятнее иметь друга.
Девушка посмотрела на меня и… Да, кивнул я, готов отдать за Дэвиса жизнь прямо здесь и сейчас.
-Отец говорил, что с вами ничего не случится, - заявила она решительно. Слишком решительно, на мой взгляд. А потом повернулась к какой-то снасти или блоку, и град вопросов возобновился. Наш компас показался ей очень впечатляющим, особенно же ее заинтересовала конструкция треклятого шверта. «Вот так делают у вас в Англии?» - звучал постоянный рефрен.
Но вопреки внешней непринужденности все мы испытывали скованность и смущение. Спуск в каюту послужил приятным отвлечением, поскольку надо было быть совершенным сухарем, чтобы не улыбнуться при виде нашего салона. Я нырнул вниз первым, позаботиться насчет чая, оставив их искать взаимопонимание в части теории устройства английских спасательных шлюпок. Вскоре они последовали за мной. Как сейчас, вижу, как она, аккуратная и настороженная, как котенок, переступает порог, огибает громаду швертового колодца и устраивается на диванчике правого борта. Потом с робким любопытством, переросшим постепенно в оживление, Клара принялась знакомиться с примитивными удобствами и скудным имуществом нашей берлоги. Она исследовала риппингилловскую плиту, потрогала пальчиком охотничьи ружья и перебрала все безделушки на полках, с благоговением заглянула на бак. Все служило для нее предметом восхищения, от тесноты помещения до прискорбного недостатка столовых приборов и «корабельности» (иного слова подобрать не могу) нашего хлеба, приобретенного в Бензерзиле и пострадавшего от заточения и климата. Затронув Бензерзиль,
мы, дожидаясь пока закипит вода, стали обсуждать шторм и наш визит в тамошнюю гавань. Тема, животрепещущая для нас, оставила ее совершенно равнодушной. При упоминании имени фон Брюнинга на лице ее не отразилось ни малейшей эмоции. Напротив, фройляйн, руководствуясь мотивом, о котором несложно было догадаться, делала все возможное, чтобы продемонстрировать свое безразличное отношение к офицеру.
-Он ведь заглядывал, когда вы были у нас в последний раз, не так ли? - обратилась она к Дэвису. - Фон Брюнинг часто заходит. Иногда они вместе с отцом плавают на Меммерт. Вы слыхали про Меммерт? Они там ныряют за деньгами старого затонувшего судна.
Мы признались, что слышали.
-Ну, еще бы. Отец - директор компании, а коммандер очень заинтересован в ней. Они как-то раз спускали меня на дно в водолазном колоколе.
-Да ну! - пробормотал я, а Дэвис поглубже вгрызся в корку.
Клара, видимо, ложно истолковала наше неловкое молчание, потому что замолчала и немного высокомерно вскинула подбородок. Последнее, впрочем, прошло совершенно не замеченным со стороны Дэвиса. Наблюдая за этой маленькой комедией ошибок, мне хотелось рассмеяться в голос.
-И видели вы золото? - промолвил наконец мой друг с хрипловатой официальностью.
Что-то должно было быть сказано, иначе мы выглядели бы глупо. Я уступил это право Дэвису, никогда не разделявшему моей веры в Меммерт.
-Нет, только грязь и деревяшки… Ах, я забыла…
-Вы не обязаны выдавать секреты компании, - со смехом заявил я. - Коммандер фон Брюнинг ни словом не обмолвился про золото.
«Какое самоотречение!» - подумал я, отказываясь от очередной удобной возможности.
-Ну, не думаю, что это так важно, - подхватила фройляйн мой смех. - Вы ведь только гости тут.
-Вот именно, - с притворной скромностью кивнул я. - Просто путешественники.
-Вы задержитесь на Нордернее? - с наивным беспокойством спросила она. - Герр Дэвис сказал, что…
Я поглядел на Дэвиса. Выбор за ним. И ответ на куцем немецком не заставил себя ждать:
-Да, разумеется задержимся. Мне хотелось бы повидаться с вашим отцом.
До этой секунды я сомневался насчет его решения - со времени нашего объяснения в Бензерзиле меня не покидало чувство, что я засунул друга между жестоких жерновов. Эта простая и ясная реплика, на которую я и надеяться не смел, привела меня в чувство и дала понять, что ум Дэвиса работает вперед моего и, более того, у нас появляется возможность подстрелить двух зайцев сразу.
-Моего отца? - переспросила фройляйн Долльман. - Да, уверена, он тоже будет рад вас видеть.
В голосе ее не слышалось убежденности, взгляд же затуманился и стал отстраненным.
-Его ведь нет сейчас дома? - спросил я.
-Откуда вы знаете? (Легкое девичье смущение.) Ах, да, коммандер фон Брюнинг.
Я мог бы добавить: очевиден, как день, факт, что весь этот визит является с ее стороны эскападой, каковую отец вряд ли одобрит. Я попробовал передать это сообщение без слов и вполне преуспел.
-Я уже говорила мистеру Дэвису, - продолжила Клара, - что ожидаю отца в ближайшие дни. Точнее, завтра. От него пришло письмо из Амстердама. Он оставил меня в Гамбурге, и с того времени мы больше не виделись. Разумеется, ему совершенно невдомек о возвращении вашей яхты. Папа, как понимаю, полагал, что мистер Дэвис останется на Балтике, ведь время года уже позднее. Но… но я уверена, он будет рад вас видеть.
-А«Медуза» вгавани? - полюбопытствовал Дэвис.
-Да, но мы больше не живем на ней. Перебрались в нашу виллу на Шваналлее, ну, я и моя мачеха.
Девушка сообщила подробности, и Дэвис старательно записал карандашом адрес на листе судового журнала - формальность, призванная, похоже, хоть как-то определить наше текущее местоположение.
-Завтра мы будем на Нордернее, - сообщил он.
Тем временем чайник весело засвистел, и я стал готовить чай. Точнее, это было какао - перемена меню объяснялась предпочтениями нашей гостьи.
-Как это здорово! - воскликнула девушка.
И, к общему удовольствию, мы оставили дела и превратились в трех молодых проголодавшихся мореходов, наслаждающихся импровизированным пикником. Такой шанс может и не повториться - carpamus diem[76 - «Лови день» (лат.) - крылатая фраза из древнеримского поэта Горация, означающая: «Наслаждайся моментом».].
Но радостным банкет назвать было сложно. Словно на Валтасаровом пиру, на стене горела надпись - только не огненными буквами, а обычными, типографскими. Это были просто английская фамилия и инициалы, оттиснутые дешевой позолотой на корешке старой книги. Молчаливо ухмыляющийся свидетель нашей беседы. Катастрофа разразилась так внезапно, что я едва успел заметить, что послужило ей причиной. Но теперь-то мне не составляет труда восстановить события. Наша гостья сидела на софе правого борта, недалеко от переборки. Мы с Дэвисом размещались напротив. На переборке, прямо на уровне наших глаз, висела книжная полка, содержимое которой, если помните, я старательно выровнял не далее как за полчаса до того, совершенно не подозревая о последствиях своего поступка. Какой-то пустяк, возможно, судовой журнал, взятый Дэвисом из ряда, привлек внимание фройляйн к остальным книгам. Наливая какао, я заметил, что она прочитала некоторые из названий, перелистала пару книг и выговорила Дэвису за небрежение к библиотеке. Потом вдруг повисла пауза, я поднял взгляд и обнаружил в ней удивительную и печальную перемену. Она
смотрела на Дэвиса расширившимися глазами, слегка приоткрыв рот, на лице выступили красные пятна, а выражение его было, как у лунатика, очнувшегося из забытья и не понимающего, где он оказался.
Ум ее наполовину блуждал, пытаясь восстановить нечто смутное из далекого прошлого, наполовину бодрствовал, съеживаясь перед лицом неприятной реальности. В этом положении Клара оставалась секунд десять, потом - сильная девушка - сумела овладеть собой, обвела каюту круговым взглядом, до странности похожим на манеру Дэвиса, и заговорила. Что, мол, уже поздно и ей пора, что ее лодка не вполне в безопасности. С этими словами она поднялась, а скорее, сползла с дивана, потому как сил встать не было. Мы, онемев от изумления, сидели, как не знающие приличий болваны. Дэвис поначалу выдавил по-английски: «В чем дело?» - но потом впал в ступор. Я оправился первым и стал неуклюже возражать, ссылаясь на остывающее какао, ранний час и отсутствие тумана. Пытаясь отвечать, она не выдержала, бедное дитя, и отступление ее обратилось в беспорядочное бегство, как у раненой лани. Между тем все обернулось против несчастной.
Огибая стол, девушка пролила какао себе на юбку, потом с силой стукнулась головой о низкую притолоку двери и споткнулась на ступеньках трапа. Я поспешил за ней, но, когда выбрался на палубу, Клара уже стояла на кормовом подзоре и подтягивала ялик. Затем она спрыгнула в него и даже взялась за весла, и только потом до нее дошел очевидный факт, что ялик-то наш, а следовательно, кто-то должен плыть с ней, чтобы отвести лодку назад.
-Дэвис переправит вас к шлюпке, - предложил я.
-Ах, нет, спасибо, - пролепетала фройляйн Долльман. - Не будете ли вы так добры, герр Каррузерс? Теперь ваша очередь. То есть я хотела сказать…
-Давай, - по-английски бросил мне Дэвис.
Я сошел в лодку и попытался забрать у нее весла. Девушка, казалось, совершенно не замечала меня, и отпрянула, когда мой друг принес куртку, забытую ею в каюте. Никто из нас не попытался смягчить ситуацию приличными случаю извинениями. В последний момент это попыталась сделать она, предприняв попытку столь же отважную, сколь неудачную, от которой я почувствовал острый укол смущения. Слова лишь усугубляли неловкость, и Дэвис прервал ее объяснения.
-Auf Wiedersehen[77 - До свидания (нем.).], - только и сказал он.
Клара затрясла головой, не предложив ему даже руки, и понурила голову. Дэвис резко развернулся и нырнул в каюту.
Грязевого Рубикона, способного помешать нам, больше не существовало, потому как прилив значительно поднялся и отмели постепенно скрывались под водой. Я снова предложил взять весла, но фройляйн не обращала внимания и продолжала грести, и мне оставалось просто сидеть на кормовой банке до тех пор, пока мы не добрались до ее ладной гички, построенной на местный манер, с закругленным носом и маленькими боковыми швертами. Шлюпка была уже на плаву, но была надежна заякорена миниатюрной кошкой, которую она и выбрала, перебравшись к себе.
-Как видите, лодке ничего не угрожало, - сказал я.
-Да, но я не могла задерживаться. Герр Каррузерс, мне надо с вами поговорить.
Я напрягся, вспомнив предупреждение фон Брюнинга.
-Это была ошибка с моей стороны, - продолжила девушка. - Не стоит вам приходить к нам завтра.
-Почему?
-Вам не удастся повидаться с отцом.
-Но вы сказали, что он возвращается завтра.
-Да, с утренним пароходом. Но у него так много дел.
-Мы подождем. В нашем распоряжении несколько дней, да и завтра нам все равно надо за письмом.
-Не теряйте из-за нас времени. Погода наконец установилась, жаль будет упускать такой шанс без риска доплыть до Англии. В такое время года…
-У нас нет четких планов. Дэвис намеревается еще немного пострелять уток.
-Мой отец будет очень занят.
-Но мы ведь можем навестить вас.
Я продолжал настаивать до грани неприличия, и мне было противно наседать так на эту расстроенную девушку, но успех нашего дела стоял на кону. Завтра мы придем на Нордерней, и рано или поздно обязаны будем встретиться с Долльманом. Нет смысла обещать то, чего не можешь исполнить. Я отказался пойти навстречу фон Брюнингу, не мог уступить и ей. Единственной альтернативой было нарушить договор (позиции которого оказались сильно ослаблены сегодняшним провалом), объясниться с ней начистоту и попытаться привлечь на свою сторону. Против ее собственного отца? Мне делалось не по себе от ответственности и перспектив провала. Провала почти неизбежного, если судить по ее поведению. Рассеянными и скованными движениями девушка начала поднимать рейковый парус, обе лодки тем временем медленно дрейфовали под ветер.
-Отцу это может не понравиться, - промолвила она тихо, почти не шевеля губами, так что я едва уловил слова. - Ему не слишком по душе иностранцы… Боюсь… Боюсь, он не захочет снова встречаться с герром Дэвисом.
-Но мне казалось…
-Было ошибкой с моей стороны подниматься на борт… Я вдруг вспомнила, но только не могу сказать герру Дэвису…
-Понимаю. Я передам.
-Да, скажите, что он не должен искать встречу с нами.
-Он поймет. Ему будет очень жаль, но вы можете надеяться, что Дэвис поймет все правильно.
Как я молил, чтобы эти слова удовлетворили ее! ИГосподь услышал.
-Хорошо, - кивнула Клара. - Боюсь, я не попрощалась с ним. Вы сделаете это за меня?
Она протянула мне руку.
-Еще одна вещь, - сказал я, пожимая ладонь девушки. - Как понимаю, лучше не говорить никому о сегодняшнем свидании?
-Да, никому. Никто не должен знать.
Я отпустил планшир шлюпки и проследил, как фройляйн Долльман выбрала шкот и сменила пару галсов, лавируя против ветра. Потом развернулся и загреб изо всех сил к «Дульчибелле».
Глава XX
Книжица в невзрачном переплете
Я нашел Дэвиса в каюте, обложенного стопами книг. Полка стояла пустая, ее содержимое валялось между чашек и на полу. Мы оба заговорили одновременно:
-Ну, что это было?
-Что она сказала?
Я уступил и вкратце передал наш разговор. Дэвис слушал молча, постукивая по столу книгой, которую держал в руках.
-Она убежала не попрощавшись, - сказал он. - И не удивительно. Глянь-ка!
Приятель протянул мне маленький томик, внешнее обличье которого мне было хорошо знакомо в отличие от содержания. В одной из ранних глав я отметил, что библиотека Дэвиса, если не считать таблиц приливов, лоций и т.п., состояла из книг двух жанров: истории военно-морского искусства и его любимого хобби, плаваний на малых яхтах. Из последнего разряда имелось шесть-семь изданий, включая «Фолкон на Балтике» Найта, «Прогулки под парусом» Каупера, «По Ла-Маншу» Макмаллена и еще несколько менее известных историй про авантюрные путешествия. Мне разве что изредка доводилось полистать их, потому как наша жизнь на борту не оставляла досуга для чтения. Именно этот том… Впрочем, предпочту не описывать его подробно, скажу только, что он был довольно ветхим и невзрачным, со старомодным переплетом из дешевой ткани, а заглавие обещало представить яхтсмену исчерпывающие сведения об эстуарии одной английской реки. Бумажный ярлычок, частично оторвавшийся, содержал пометку «3пенса». Я пролистывал эту книжку пару раз, но без особого интереса.
-Ну и?.. - протянул я, переворачивая пожелтевшие страницы.
-Долльман! - вскричал Дэвис. - Ее написал Долльман!
Я открыл титульный лист. На нем значилось: «Лейтенант королевского военно-морского флота N.». Само имя ни о чем мне не говорило, но я начал понимать.
-Автор обозначен и на корешке, - продолжил Дэвис. - И, я уверен, именно на него она и смотрела.
-Но с чего ты взял?
-Да вот же он! Какой я осел, что не замечал раньше! Посмотри на фронтиспис!
Передо мной предстал прискорбный образец устаревшего типа иллюстраций, лишенный четкости и должной проработки, однако вполне различимый - это была репродукция с фотографии, хоть и весьма несовершенная. На фото была запечатлена небольшая яхта, бросившая якорь на фоне деревьев; на палубе стоит владелец - мужчина без пиджака, хорошо сложенный, крепкий, молодой, среднего роста, чисто выбритый. Лицо вроде как ничем не примечательное, но масштаб снимка был совсем невелик, а выражение у автора, как часто бывает, было самое что ни на есть «фотографическое».
-Как ты узнал его? Ведь, по твоим словам, ему лет пятьдесят, у него седая борода.
-По форме головы. Такое не изменишь. Погляди, как она расширяется кверху, потом становится плоской - эдакий клиновидный череп, с высоким крутым лбом. На снимке, конечно, трудно разглядеть. (Детали действительно были не слишком четкими, но я заметил то, о чем говорил Дэвис.) Рост и фигура тоже соответствуют. И время сходится. Посмотри внизу.
Под картинкой значились название яхты и дата. Указанный на титульном листе год издания книги был тот же самый.
-Шестнадцать лет назад, - проговорил Дэвис. - На снимке ему лет тридцать с чем-то, так? А сейчас около пятидесяти.
-Давай размышлять. Шестнадцать лет тому он еще англичанин, офицер флота Ее величества королевы Виктории. А теперь немец. Где-то в промежутке с ним случается неприятность: бесчестье, разжалование, бегство, изгнание. Когда могло это случиться?
-Здесь они прожили три года. Так сказал фон Брюнинг.
-Нет, то событие случилось гораздо раньше. Клара говорит на немецком с детства. Сколько ей сейчас, по-твоему? Девятнадцать? Двадцать?
-Около того.
-Получается, на момент публикации этой книги ей исполнилось года четыре. Крах должен был произойти вскоре после этого.
-И с тех пор они укрываются в Германии.
-А книга знаменитая?
-Ни разу не видел другого экземпляра. А этот прикупил случайно у букиниста за три пенса.
-Девушка заметила ее, как ты считаешь?
-Да, уверен.
-В сентябре она не поднималась на борт?
-Нет. Я приглашал обоих, но Долльман сказал, что она не может.
-Но ведь он-то был на «Дульчибелле»! Ты сам это говорил.
-Один раз. В первый же день сам напросился на завтрак. Клянусь Юпитером! Ты намекаешь, что он мог видеть книгу?
-Это многое объясняет.
-Это объясняет все.
На пару минут мы погрузились в глубокое раздумье.
-Ты действительно считаешь, что это объясняет все? - спросил я. - В таком случае нам лучше взять курс подальше отсюда и забыть об этом деле. Ведь в таком случае это простой бедолага с прошлым, на секрет которого ты наткнулся и который, обезумев от страха, попытался заткнуть тебе рот. Мести ты не ищешь, поэтому нам все равно. Мы можем уничтожить его, если захотим, но какой в том прок?
-Ты говоришь так, хотя считаешь иначе, - ответил Дэвис. - Но я отлично понимаю твои мотивы и очень благодарен за них, старина. Но это еще не все. Долльман плетет интригу с немцами, иначе зачем Гримму шпионить за нами, фон Брюнингу устраивать перекрестный допрос? Мы нащупали ключ не только к личности предателя, но и к его затее. Но как же Клара? Что ты теперь о ней думаешь?
Я с готовностью принес свои извинения.
-Не виновна и не осведомлена, - гласил мой вердикт. - Имеется в виду, не осведомлена об изменнических махинациях отца, однако вполне в курсе того, что они беженцы из Англии, которым есть что скрывать. - Мне было много чего добавить, но вряд ли это имело отношение к делу. - Вот только наша дилемма делается бесконечно сложнее, - подытожил я.
-Нет тут никакой дилеммы, - отозвался мой друг. - ВБензерзиле ты сказал, что мы не можем ударить по нему, не повредив ей. Что ж, скажу, что отступать поздно. Если было время решать, то это когда мы заметили ее лодку. То была самая тяжкая минута для меня.
-И все-таки Клара дала нам ключ, а то и два к разгадке.
-Тут не наша вина. Не пустить ее на борт тоже стало бы демонстрацией наших намерений, а сам факт, что она дала нам подсказку, предопределяет остальное. Девушка не должна пострадать.
-Как она поступит?
-Станет держаться отца, полагаю.
-А как поступим мы?
-Пока не знаю. Да и откуда мне знать? - медленно произнес Дэвис. - Посмотрим. Проблема в том, что имеются две цели, одинаково важные - да, одинаково, клянусь Юпитером! - прижать его и спасти ее.
Повисла пауза.
-Задачка не из легких, - заметил я. - Ты отдаешь себе отчет, что в этот самый момент мы уже способны достичь первой цели? Нам стоит отправиться домой, пойти в Адмиралтейство и изложить факты, вот и все.
-Адмиралтейство! - фыркнул Дэвис с непередаваемым презрением.
-Ну, тогда еще и в Скотленд-Ярд. Наш приятель, осмелюсь предположить, заинтересует обе конторы. Будет удивительно, если на пару они не выследят его и не выяснят, как следствие, чем он занимается. В крайнем случае, внимание к этому участку побережья будет привлечено такое, что о секретности можно будет забыть.
-Не может быть и речи вот так вот заставить выдать ее отца, а потом сбежать! Кроме того, сведений мало, и нам могут не поверить. Не знаю, как ты, но я считаю такой курс трусливым.
-Тогда решено, - торопливо ответил я. - Давай вернемся к фактам. Когда ты впервые встретился с ней?
-На следующий день после прихода на Нордерней.
-А вечером она в салоне «Медузы» не появлялась?
-Нет, и Долльман даже не упомянул о ее существовании.
-Если бы он не нанес тебе визита тем утром, ты бы уплыл?
-Да, как и говорил.
-Долльман побудил ее уговорить тебя совершить совместный вояж?
-Думаю, да.
-Но услал ее назад, когда вышел в море?
-Естественно.
-Она недавно выразилась так: «Отец говорил, что с вами ничего не случится». Ты что-то сказал ей?
-Это случилось на отмели, когда мы встретились. Кстати, встреча была не случайная: Клара навела справки и узнала от одного шкипера, что нашу яхту видели у Вангерога, и уже поджидала нас. В первую же секунду она спросила про тот день и стала неловко извиняться за то, что они не дождались меня в Куксхафене. Ее отцу срочно понадобилось в Гамбург.
-Но ты ведь не попал в Куксхафен. Ты сообщил ей об этом? И вообще что именно рассказал? Это важно.
-Я оказался в жутком затруднении, потому как понятия не имел, как Долльман представил все дочери. Поэтому я принялся ходить вокруг да около, а она задала мне почти слово в слово тот же вопрос, что и фон Брюнинг: разве не schrecklich[78 - Ужасное (нем).] море было у Шархерна?
-Получается, Клара не знала про твой срез через пески?
-Да. Он не решился ей рассказать.
-А про свой?
-Рассказал. Да и как это скроешь? Она вполне могла догадаться по виду моря в иллюминаторе, по короткому промежутку времени и так далее.
-Однако, когда «Медуза» легла в дрейф и Долльман прокричал предложение следовать за ним, неужели ей не стало понятно, что происходит?
-Наверняка нет. В такую погоду из каюты можно было ничего и не услышать. Расспрашивать ее я не стал, но понял следующее: она думает, будто отец лег в дрейф как раз с обратной целью - сообщить, что они идут по короткому пути, а мне не надо следовать за ними.
-Вот почему фройляйн напирала на ожидание в Куксхафене?
-Именно. Мой переход обязан был занять больше времени.
-И она не заподозрила нечистой игры?
-Нет, насколько могу судить. В конце концов, вот он я, живой и невредимый.
-И все же Клара корит себя за то, что вообще уговорила плыть тебя с ними и что не убедилась в благополучном твоем прибытии?
-Видимо.
-Так что ты сказал ей насчет Куксхафена?
-Ничего. Дал понять, что заглянул туда, не застав их, передумал насчет Кильского канала и отправился на Балтику по реке Эйдер.
-Теперь о ее возвращении из Гамбурга. Она плыла одна?
-Нет, с мачехой.
-Клара призналась, что интересовалась насчет тебя в Брунсбюттеле?
-Нет, думаю, ей не хотелось. Да и нужды не возникло, потому что мой эйдерский маршрут объяснил все.
Я задумался.
-Ты твердо уверен, что фройляйн не имеет понятия о твоем броске через пески?
-Твердо. Но теперь она могла что-то заподозрить. При виде этой книги у нее могла зародиться мысль о нечистой игре.
-Еще бы, но у меня другое на уме. Существуют две истории. Одну, истинную, ты поведал фон Брюнингу - про переход по короткой линии вслед за «Медузой». Вторую Долльман скормил дочери, и там ты якобы огибал Шархерн. Очевидно, это его версия событий, которую он огласил бы в случае твоей гибели и дальнейшего расследования. Ту же версию Долльман обязан был довести и до своих матросов, заподозри те истину.
-Но, узнав, что я жив и вернулся, мерзавец вынужден будет отречься от своей лжи.
-Верно. Но допустим, что фон Брюнинг увидится с Долльманом раньше, чем последний узнает о твоем появлении, и захочет выяснить правду насчет того инцидента. На месте коммандера я бы сказал: «Кстати, а что сталось с тем молодым англичанином, которого вы спровадили на Балтику?» Долльман изложит свою версию, а фон Брюнинг, зная нашу, уличит его во лжи и поймет, что имела место попытка убийства.
-Ну и что? Коммандер и так наверняка знает, что Долльман - подлец.
-Мы так предполагаем, но можем и ошибаться. Отношения Долльмана с немцами остаются для нас загадкой. Не исключено, они понятия не имеют, что он англичанин, но, скорее всего, знают, так же как настоящее его имя и его прошлое. О том, какой эффект возымеет на эти отношения раскрытие твоей истории, нам можно только догадываться. Зато одно мне ясно: наш главный интерес - поддерживать status quo[79 - Текущее положение дел (лат.).] как можно дольше, преуменьшать опасность, которой ты подвергался тогда и выступать свидетелями в защиту Долльмана. Нам ни к чему расхождения в его и твоей историях. Они бросят тень не только на него, на это-то наплевать, но и на нас.
-Почему?
-Потому что если короткий путь через пески так опасен, что он, по его словам, не хотел пускать тебя по нему, а ты полез, то есть риск, что нас заподозрят в нечестной игре. А именно этого нам следует всячески избегать. Нас должны считать просто путешественниками, а не людьми, намеренными улаживать счеты или гоняющимися за секретами.
-И что ты предлагаешь?
-Пока, надеюсь, мы держались молодцами. Допустим, что нам удалось запудрить мозги фон Брюнингу. Давай строить свою политику, исходя из этого предположения. Отсюда вытекает, что нам надо как можно раньше сообщить Долльману о твоем возвращении и тем самым дать ему время пересмотреть тактику поведения, пока он себя не выдал. Потом…
-Но Клара расскажет ему, что мы здесь, - прервал меня Дэвис.
-Не думаю. Мы договорились держать этот сегодняшний эпизод в тайне. Она уверена, что больше никогда нас не увидит.
-По ее словам, Долльман прибывает с утренним пароходом. Что за пароход? Откуда?
-Это я знаю. Из Норддайха, что на материковом побережье. Туда приходит поезд из Нордена, а потом паром доставляет пассажиров на остров.
-В какое время?
-Об этом нам сообщит твой справочник «Брэдшоу». Ага, вот: «Зимнее расписание: отплытие в 8.30утра, прибытие в 9.05».
-Тогда снимаемся немедленно!
Но сперва нам предстояло справиться с приливом. Впрочем, как только водораздел скрылся под водой, ситуация в проливе улучшилась, а дымка постепенно стала рассеиваться. Среди дюн на островном берегу проступили очертания маяка, и еще до темноты мы увидели шпили и крыши города, а также два черных пирса, вытянувшихся в южном направлении. До них оставалось не более мили, когда ветер окончательно стих и нам пришлось встать на якорь. Твердо вознамерившись добраться до места назначения сегодня же, мы дождались отливного течения и стали буксировать яхту яликом. В ходе этого занятия на нас внезапно опустился густой туман, прямо как днем ранее. Я сидел в этот миг на веслах и, естественно, тут же остановился, но Дэвис прокричал от румпеля приказ продолжать, а он-де сможет сориентироваться с помощью лота и компаса. И в итоге около девяти мы благополучно бросили якорь на рейде пятисаженной глубины, неподалеку от восточного, как показала рекогносцировка, пирса. Это можно с полным правом назвать образчиком блестящего навигационного искусства.
До момента, пока наша цепь не прогремела по клюзу, в гавани царила мертвая тишина. Потом с пирса донесся приглушенный оклик, и вскоре к нам направилась весельная лодка. В ней оказался вежливый, но заспанный портовый чиновник, без особого рвения принявшийся исполнять свою работу. Выяснив название судна, он вспомнил о прошлом визите «Дульчибеллы».
-Куда направляетесь? - спросил он.
-ВАнглию. Скоро или позднее, - ответил Дэвис.
Чиновник в ответ рассмеялся, будто услышал веселую шутку.
-Только не в этом году. Всю неделю будут стоять туманы, так всегда бывает, потом придут шторма. Лучше оставьте свой иол на зимовку здесь. Это для вас обойдется всего в шесть пенсов в месяц.
-Мы подумаем, - сказал мой друг. - Доброй ночи.
Наш гость растаял во тьме, словно призрак.
-А почтовая контора еще открыта? - крикнул я вслед.
-Нет, завтра в восемь, - раздалось из тумана.
Мы были слишком возбуждены, чтобы заботиться об удобствах или мирно спать, да и вообще не могли делать ничего, кроме как строить планы и взвешивать возможности. Никогда до этой ночи не разговаривали мы с такой откровенностью. Дэвис преодолел наконец последние барьеры сдержанности и полностью раскрыл передо мной душу. Он любил ту девушку и любил свою страну, и эти две простые страсти поглотили на время все его душевные силы. В нем не осталось места казуистике. Взвешивая одну и другую, постоянно слыша укоряющие голоса чести и благоразумия, он слишком долго страдал от этой бесплодной пытки. Оба чувства были правы, оба дороги. И если факты утверждают, что совместить их невозможно, tant pis pour les faits[80 - Тем хуже для фактов (фр.).]. Просто обязан был найтись путь, способный примирить или развести эти стремления.
Я был бы бесчувственной скотиной, если бы не откликнулся на призыв о помощи. Да и, сказать по правде, стремление Дэвиса разрубить узел в этот миг нашло во мне убежденного сторонника. Я тоже устал от бесконечных уверток, и увлечение нашей затеей, подогреваемое сделанным в тот вечер открытием, было сильно, как никогда. Не будучи лицемером, не стану утверждать, что рассматривал ситуацию однозначно. Моя философия на тот момент, когда я покинул Лондон, носила исключительно светский характер, а никому не под силу полностью перемениться за три недели. Я не стал таиться перед Дэвисом и испытал некоторое извращенное наслаждение, излагая ему всю правду о реакции общества на его свадьбу с дочерью преступника. Я говорю «правду», но на самом деле мной руководили скорее предрассудки, чем твердые убеждения, и Дэвиса мои доводы совершенно не тронули. Да и постепенно мной самим овладел его порыв. Возможно, привносить в наше приключение нотку безрассудного рыцарства более подобало средневековым паладинам, нежели трезвым современным юношам, но я, слава Богу, был не слишком трезв и достаточно молод, чтобы черпать пыл
если уж не в характере, то в воображении. А быть может, и в характере тоже - пусть Галахады[81 - Галахад - легендарный рыцарь Круглого стола короля Артура. Образец нравственной чистоты и мужества.] не часто встречаются среди обычных людей, последние способны равняться на них и питать слепую веру в их богатырскую силу.
Вот только низвести романтический идеал до реалистичного плана - задача невероятно сложная.
-Спорить будем потом, - заявил я. - Какова наша главная задача? Именно она определит все остальное.
Ответ мог быть только один - убрать Долльмана, при всех его секретах, дочерях и прочем, подальше из Германии. Только так могли мы достичь своей двойной цели. Что за наслаждение, отбросив рой сомнений, обнаружить гранитную необходимость, пусть даже недостижимую! Мы нащупали ее под ногами и получили опору. Первый вывод заключался в том, что, сколь бы многочисленны и сильны ни были наши противники, единственным открытым врагом является только Долльман. Борьба должна разворачиваться между нами и ним.
Если мы победим и выясним, что он затевает, нам любой ценой надо скрыть успех от его немецких дружков и отделить Долльмана от них прежде, чем он будет скомпрометирован. (Обратите внимание, что, ставя перед собой такую цель, мы руководствовались явно неумеренным оптимизмом.) Второй пункт касался именно тайного занятия Долльмана, и был куда заковыристее. Не установи мы личность предателя, разгрызть этот орешек представлялось бы почти нереальным. Но открытие многое меняло. Оно устраняло противоречия между двумя способами действий, выбор между которыми мы смутно пытались сделать, метаясь от одного к другому, вдохновляясь поочередно противоречивыми мотивами. Один способ предполагал сосредоточиться на изысканиях своими силами; второй - выбить секрет напрямую из Долльмана хитростью или угрозами. Девиз дня побуждал нас отказаться от первого и отдать предпочтение второму.
Перспективы самостоятельных изысканий выглядели ни на йоту не лучше, чем раньше. В разработке имелись две теории: проливная и меммертская. Первая дышала на ладан из-за недостатка доказательств, вторая тоже выглядела слабовато. По словам фройляйн Долльман, работы по подъему сокровищ действительно ведутся. Факт сам по себе незначительный, ведь было ясно, как день: даже если отец ее занят некими интригами, то дочь к ним совершенно непричастна. Но если сфера этих интриг включает Меммерт, было бы глупо втягивать ее в эту сферу, позволять так спокойно болтать про погружение в водолазном колоколе. Напрашивался вывод, что если и кроется на острове тайна, то явно местного пошиба. И все-таки притяжение Меммерта как места, имеющего прямое отношение к Гримму, как единственной зацепки найти разгадку, оставалось велико. Весомое препятствие заключалось в том, как нам, находящимся под постоянным надзором, удастся проникнуть в тайну Меммерта. Если там имеется нечто, что стоит увидеть, будет предпринято все, чтобы скрыть это от наших глаз, а предприняв попытку и провалившись, мы рискуем всем. Именно по этому пункту
остались у нас с Дэвисом неразрешенные противоречия. ВБензерзиле он против воли поддался впечатлению от моих аргументов насчет Меммерта, но затем, как я уже упоминал, впал в иную крайность. «Проливная теория» стала для него чем-то вроде религии, ибо обещала убить двух зайцев: не только избежать столкновения с Долльманами, но и достичь успеха тем методом, в котором ему не имелось равных. Бросить промеры и заняться шпионажем на объектах береговой обороны - эта идея всегда страшила его и вызывала сомнения. Причем не с моральной точки зрения. Мой друг был слишком здравомыслящим человеком, дабы игнорировать очевидный факт, что, по сути дела, мы шпионим на территории чужого государства в мирное время, или тешить совесть, подыскивая уклончивые определения нашему образу действий. Но эту чужую державу олицетворял для него Долльман, предатель. Приняв это как конечный мотив оправдания наших действий, мой товарищ был готов идти до конца. И в большей мере нежелание перешагивать через эти, самим установленные себе пределы заставляло цельный характер Дэвиса уклоняться от поддержки меммертской теории. И в этой
антипатии присутствовала значительная толика здравого смысла.
Это то, что касается самостоятельных изысканий.
С другой стороны, для применения второго способа открылись теперь все дороги. Дэвис не страшился более запутанной ситуации на Нордернее, а фортуна передала нам в руки новое мощное оружие против Долльмана. Насколько мощное, оставалось только гадать, потому как мы увидели только маленький проблеск из прошлого негодяя и его подоплека отношений с британским правительством оставалась загадкой для нас. Но мы теперь знали, кто он такой. Если воспользоваться с умом этим знанием, то неужели нельзя выжать из него остальное? Надо соблюдать осторожность, конечно, и подстраиваться под его поведение, а тем временем готовить удар и поставить на него все. Таков примерно был план, который мы наметили тем вечером.
Позже, ворочаясь без сна в койке, я все думал о той неприметной книжице. Встав, я зажег свечу и раскрыл томик. В предисловии сообщалось, что сей труд написан в ходе двухмесячного отпуска с военно-морской службы, и выражалась надежда, что он принесет пользу яхтсменам-любителям. Стиль был лишен красивостей, но отличался емкостью и лаконизмом. В нем не угадывалось и следа авторской индивидуальности, если не считать сдержанного вдохновения, с которым описывались банки и отмели. Это напомнило мне Дэвиса. В остальном же я нашел книгу скучной, и, если честно, чтение ее и навеяло на меня сон.
Глава XXI
Вслепую на Меммерт
-Вот и он, - объявил Дэвис.
В девять часов утра следующего дня, двадцать второго октября, мы стояли на палубе, поджидая пароход из Норддайха. Погода не изменилась - пронзительный холод, высокий барометр и лишь едва заметное шевеление воздуха, но утро выдалось на удивление ясным, если не считать пары завитков дымки, поднимающейся из моря, и далекой полосы непроницаемого тумана, затянувшего северную часть горизонта. Гавань лежала перед нами как на ладони, и вид у нее был вполне цивильный: акваторию образовывали два длинных, по полмили, пирса, уходящих от берега до самого рейда (называемого Рифф-Гат), где стояла наша яхта. Человек неосведомленный мог счесть акваторию просторной и глубокой, но то, разумеется, была иллюзия, существующая только при высокой воде. Дэвис знал, что в отлив она на три четверти состоит из ила и на одну четвертую из канала, прорытого вдоль западного пирса. В этой стороне ошвартовались пара буксиров, земснаряд и паром с разведенными парами, тогда как в противоположной наблюдалось скопление галиотов. За ними стояло еще одно судно, постройкой тоже галиот, но нарядное и сияющее среди них, как королева по
сравнению со шлюхами. В лучах восходящего солнца его лакированные борта и рангоут горели оранжевым оттенком. Это, так же как белизна парусных чехлов и блеск медных и бронзовых частей, говорило о его принадлежности к классу яхт. Я уже рассмотрел корабль в бинокль и прочитал на корме название: «Медуза». Двое матросов драили на нем палубу - слышались плеск воды и стук швабр.
-Они тоже могут нас видеть, - проговорил Дэвис.
Если на то пошло, нас мог видеть кто угодно, и прежде всего пассажиры подходящего парохода - мы ведь стояли так близко к пирсу, насколько позволяла безопасность, как раз напротив места, куда собирался причалить корабль. Последнее мы определили по приготовленному трапу и группе матросов.
Пакетбот, немногим крупнее большого буксира, приближался с юга.
-Не забывай, мы вроде как не знаем, что Долльман приезжает, - напомнил я. - Давай сойдем вниз.
Помимо светового люка в выступающей над уровнем палубы крыше нашей каюты имелись небольшие продолговатые иллюминаторы. Мы начисто протерли те, что шли по левой стороне, и приникли к ним, встав на колени на софу.
Пароход стал отрабатывать колесами назад, подняв волну, заставившую нас накрениться до самых шпигатов. Пассажиров на борту было совсем мало, и пока пакетбот подходил к пирсу, все они, до единого, пялились на «Дульчибеллу». На передней палубе наблюдались несколько торговок с корзинами, почтальон и тощий, как жердь, юнец, похожий на портье из отеля. На корме рядом друг с другом стояли двое мужчин в ольстерах[82 - Ольстер - длинное просторное пальто из грубого сукна.] и фетровых шляпах.
-Вот он! - воскликнул Дэвис сдавленно. - Который повыше.
Но как раз в этот момент высокий резко развернулся и скрылся за рубкой, оставив у меня лишь мимолетное впечатление о седой бороде и высоком загорелом лбе, выглядывающем из-за облака сигарного дыма. Меня его исчезновение расстроило мало - так заинтересовал меня тот, что пониже, который остался у поручней и задумчиво разглядывал «Дульчибеллу» через пенсне в золотой оправе. Мужчина был пожилой, с лицом желтоватого оттенка, худощавый, с кустистыми бровями, густыми усами и угольно-черным клинышком бороды. Самой приметной чертой являлся нос - широкий, приплюснутый, почти неприметно переходящий в морщинистые щеки. Слегка клювовидный, он опускался к гигантских размеров сигаре, дымящийся кончик которой был направлен на нас, напоминая только что выстрелившее ружье. Этот человек выглядел хитрым, как сатана, и, казалось, ухмылялся про себя.
-Кто это? - шепнул я Дэвису.
Необходимости разговаривать шепотом не было, но инстинкт оказался сильнее.
-Понятия не имею, - отозвался тот. - Ого! Пакетбот отваливает, а они не сошли!
С корабля на берег было переброшено несколько тюков и мешков с почтой; тощий портье и две торговки воспользовались сходней, которую теперь втягивали назад, и теперь стояли на причале. Мне сдается, что один или два пассажира успели подняться, не замеченные нами, на борт, но тут в последний момент какой-то мужчина прыгнул на бак отходящего судна.
-Гримм! - вырвалось у нас обоих одновременно.
Пароход пронзительно свистнул, сдал задним ходом на рейд и пошел. Пирс вскоре скрыл его, но столб дыма указывал, что судно держит курс в Северное море.
-Что бы это значило? - спросил я.
-Наверное, здесь есть другой причал, ближе к городу, - ответил мой товарищ. - Пойдем-ка на берег, заберем твою почту.
Тем утром мы не пожалели времени на свой туалет, и когда уселись в ялик и погребли к пирсу, то немного даже смущались друг друга и своих отутюженных синих костюмов, белых воротничков и начищенных ботинок. В первый раз за два года я видел Дэвиса в чем-то похожем на приличную одежду. Модный водный курорт, пусть даже и в мертвый сезон, требует к себе уважения, а кроме того, мы ведь собирались нанести дружеский визит.
Привязав ялик к металлической лестнице, мы поднялись на пирс и наткнулись на вчерашнего инквизитора, который покуривал, расположившись в дверях каморки с табличкой «Начальник порта». После обмена любезностями мы осторожно навели справки про пароход. Ответ гласил, что сегодня суббота, и, следовательно, пакетбот следует до Юста. Не нужен ли нам удобный отель? Если да, то гостиница «Фир Яресцайтен»[83 - «Vier Jahreszeiten» - «Четыре времени года» (нем.).] еще работает.
-Клянусь Юпитером, Юст! - воскликнул Дэвис, когда мы пошли дальше. - Что понадобилось этой троице на Юсте?
-Думаю, это предельно ясно - они направляются на Меммерт.
Дэвис кивнул, и оба мы устремили полный интереса взор на запад, в направлении соломенного цвета полоски на горизонте.
-Как думаешь, это какая-то встреча? - спросил мой друг.
-Похоже на то. Мы наверняка обнаружим где-то здесь «Корморан», задержанный противными ветрами.
И вскоре мы его нашли. Он стоял крайним в ряду галиотов в дальней стороне гавани. Двое парней, чьи лица были нам хорошо знакомы, сидели на люке и штопали парус.
Залитый солнцем, но пустой город напоминал погибшую бабочку, на которую живительные лучи пролились уже слишком поздно. Мы миновали несколько общественных садов, посреди которых возвышалось помпезное здание казино, в портиках которого виднелись составленные в кучу столы и стулья; прошли мимо ряда ларьков и кафешек, потом мимо больших гостиниц с белыми стенами и забитыми досками окнами, базарчиков и лавок. На всем этом запустении лежала печать вульгарной фривольности. Наконец добрались мы и до почтовой конторы, еще хотя бы выказывающей признаки жизни. Я получил целую пачку писем и прикупил местное расписание, из коего уяснил, что пароход совершает ежедневные рейсы на Боркум через Нордерней, а три раза в неделю заходит на Юст (при благоприятных погодных условиях). По пути назад он будет на Нордерней в семь тридцать вечера. Затем я спросил про дорогу до «Фир Яресцайтен».
-Что бы ни гласили твои принципы, Дэвис, - сказал я, - но сегодня мы отведаем лучший завтрак, который можно купить за деньги! У нас еще целый день впереди.
Отель «Фир Яресцайтен» располагался на эспланаде, обращенной к северному берегу острова. Подтверждая название, освещенный рекламный щит гласил: «Все условия для зимних посетителей; особый уход за больными» ит.д. Здесь, в ресторане с большими стеклянными окнами, наслаждаясь видом безмятежного голубого моря, мы поглотили воистину королевский завтрак, отпустили официанта и, наслаждаясь длинными благоуханными гаванскими сигарами, принялись неспешно изучать мою почту.
«Сколь бесполезная трата хорошей дипломатии!» - была первая моя мысль, поскольку даже самый тщательный осмотр, направленный прежде всего на беспошлинные официальные письма (их пришло два, к моему удивлению) из Уайтхолла, не обнаружил ни малейших признаков вскрытия.
Первое по дате отправления (шестое октября) гласило следующее: «Дорогой Каррузерс. Берите, ради Бога, следующую неделю, искренне Ваш…» - и далее в том же духе.
Второе (с пометкой «срочно») было выслано на мой домашний адрес и переправлено оттуда. Оно было датировано пятнадцатым октября и отменяло предыдущее, требуя без промедления вернуться в Лондон. «Очень жаль прерывать Ваш отпуск, но у нас тут много дел, а людей в данный момент не хватает. Ваш…» Имелся еще сухой постскриптум, что, мол, в следующий раз мне следует придерживаться при взятии отпуска регулярных сроков и сообщать точную информацию о своем местонахождении в случае отъезда.
-Боюсь, это письмо так до меня и не дошло! - сказал я Дэвису, протягивая депешу.
-Ты ведь не уедешь? - спросил тот, глядя тем не менее с нескрываемым благоговением на почерк важного человека на надменном официальном бланке. Между тем я обнаружил в углу обнадеживающую приписку: «Не бери в голову, это просто блажь шефа. М.». Я торопливо разорвал конверт - есть маленькие домашние тайны, которые неприлично и неуместно раскрывать даже лучшему другу. Остальная переписка не заслуживает упоминания. Читая некоторые из писем, я улыбался, другие - краснел. Все это были голоса из другой жизни, оставшейся далеко позади. Дэвис тем временем погрузился в добычу ценной информации из местной прессы. Он прочитывал вслух строку за строкой и то и дело обращался ко мне за переводом того или иного слова.
-Эге! - воскликнул он вдруг. - Снова старая песня! Слышишь сирену?
Завеса тумана на севере разрасталась и медленно, но верно наползала на берег.
-Это ведь не важно, да? - спросил я.
-Все же нам лучше вернуться на яхту. Нельзя оставлять ее одну в тумане.
На обратном пути нам предстояло сделать кое-какие покупки. Разыскивая нужные магазины, мы заглянули на Шваналлее и разведали тамошнюю диспозицию. Мы не успели еще вернуться в гавань, как нас настиг туман, окутавший густыми клубами улицы. По счастью, трамвайная линия вела прямиком к пирсу, иначе мы бы заблудились и потеряли время, которое в нашем случае было бесценно. В итоге мы уперлись прямо в контору начальника порта, а сориентировавшись по ней, не составляло труда разыскать лестницу и наш ялик. Появился тот же самый чиновник, любезно согласившийся подержать фалинь, пока покупки загружались в лодку. У него вызвало удивление, почему нас не соблазнили удобства «Фир Яресцайтен». Ради того, чтобы присмотреть за яхтой, последовал наш ответ. В этом нет никакой нужды, возразил достойный начальник, пока на море туман, суда не ходят, а туман, опустившийся в такой час, задерживается надолго. А если прояснится, он охотно присмотрит за нашей яхтой. Мы поблагодарили его, но предпочли подняться на борт.
-Вам придется попотеть, чтобы найти ее, - предупредил чиновник.
Нас и «Дульчи» разделяло от силы ярдов восемьдесят, но нам пришлось использовать научный метод, тот самый, которым руководствовался Дэвис прошлым вечером, когда вывел яхту к восточному пирсу.
-Держи строго под прямым углом к пирсу, - был его приказ.
Я так и сделал, а Дэвис, в промежутке между гребками, замерял глубину веслом. Через двадцать ярдов он нашел дно. Это означало, что в этом пункте мы вышли из прорытого земснарядом фарватера. Тогда мы повернули направо и потихоньку двинулись дальше, держась края отмели (один в один, как слепой, нащупывающий дорогу тросточкой) и совершая небольшие зигзаги, пока не заметили «Дульчибеллу».
-Отчасти это благодаря везению, - посетовал Дэвис. - Вот был бы у нас еще компас!
Мы покричали человеку на пирсе, давая знать, что добрались благополучно.
-Отличную тренировку дают такие вот ситуации, - сказал Дэвис, когда мы поднялись на палубу.
-У тебя просто шестое чувство, - заметил я. - И как далеко ты можешь вот так?
-Не знаю. Давай еще попробуем. Все равно я не могу сидеть сиднем весь день. Можем исследовать этот канал.
-А может, на Меммерт отправимся? - шутки ради предложил я.
-На Меммерт? - медленно повторил мой товарищ. - Клянусь Юпитером, а ведь это идея!
-Боже правый, да я же не всерьез! Это ведь десять смертельно опасных миль!
-Больше, - рассеянно поправил Дэвис. - Расстояние не слишком велико. Который час? Пятнадцать минут одиннадцатого. Четверть отлива. Но о чем я толкую? Мы ведь согласовали вчера вечером наши планы.
Но, видя его серьезность, я, к своему изумлению, тоже загорелся идеей, которую породил. Доверие к умениям товарища стало второй моей натурой. Я подошел к ситуации с точки зрения логики, взвесил величие и всеохватность возможности, которая, как по волшебству, представилась нам. Что-то происходит сегодня на Меммерте, наши приятели отправились туда, а мы в десяти милях от цели под покровом окутывающего непроницаемого тумана. Все знают, что мы на Нордернее: Долльман и Гримм, экипаж «Медузы» иэкипаж «Корморана», чиновник на пирсе. Последний, возможно, и не в курсе дел, но тоже знает. Но никто из них понятия не знает Дэвиса так, как знаю его я. И если представить всего на миг…
-Погоди-ка, - произнес тот. - Дай мне пару минут. - Он развернул немецкую карту. - Куда точно нам нужно?
«Точно!» - это слово заставило меня хмыкнуть.
-В депо, разумеется. Это единственный наш шанс.
-Тогда слушай. Есть два маршрута: внешний, по открытому морю вокруг Юста, с последующим поворотом на зюйд, простейший, но длинный - депо в южной части Меммерта, а остров имеет почти две мили в длину[84 - См. карту 4.].
-И насколько длинный?
-Добрых шестнадцать миль. И большую часть пути нам придется грести, прижимаясь к берегу, в прибое.
-Отпадает. К тому же, если туман рассеется, нас сразу заметят. Этим маршрутом ушел пароход, им же он будет возвращаться обратно. Нам надо пробираться по внутренней стороне, через пески. Но я, наверное, брежу. Способен ты найти путь в таких условиях?
-Хвастать не буду. Но тебе, скорее всего, невдомек, в чем соль. Все дело во времени и падающей воде. Пик прилива был в восемь пятнадцать, сейчас у нас десять пятнадцать, то есть все отмели обсыхают. Нам следует пересечь Зее-Гат и влиться в вот этот отмеченный вехами канал, Меммерт-Балье. Надо держаться его, словно приклеившись, и пересечь водораздел вот здесь, пока не стало слишком поздно. Задача адски трудная, согласен. В течение часа до и после нижней точки отлива там не пройти даже на ялике.
-И как далеко до этого водораздела?
-Господи, что же мы все болтаем? Переодевайся, парень! Договорим, пока будем собираться.
Он начал скидывать с себя выходной костюм, я последовал его примеру.
-До дальнего края водораздела самое меньшее пять миль, даже шесть, если накинуть на извилины. Это полтора часа яростной гребли. Два с учетом задержек на промеры. Справишься? На веслах-то сидеть по большей части придется тебе. Оттуда шесть или семь миль, уже более легких. А потом… Что мы предпримем, когда доберемся до места?
-Предоставь это мне, - сказал я. - Твоя задача - доставить.
-Что, если видимость прояснится?
-После того как мы окажемся на Меммерте? Плохо, но стоит рискнуть. А если туман рассеется, пока мы будем в пути, это не страшно, от берега нас будет отделять несколько миль.
-А как насчет возвращения?
-На нас будет работать прилив. Если погода не изменится, сумеешь ты найти путь в тумане и в темноте?
-Темнота задачи не усугубит, если у нас будет свет, чтобы видеть компас и карту. Возьми фонарь из нактоуза, нет, лучше якорный огонь. А теперь дай мне ножницы и не говори десять минут ни слова. Ты пока все обдумай, а тем временем погрузи в ялик - только умоляю, ни звука! - немного еды, виски, шлюпочный компас, лот, якорный огонь, спички, малый багор, кошку и линь.
-Туманный горн?
-Да, и свисток тоже.
-Ружье?
-С какой стати?
-На уток охотимся.
-Идет. И оберни уключины ветошью.
Я оставил Дэвиса погруженным в карты и стал без шума исполнять данные мне поручения. Через десять минут на трапе показался мой приятель с улыбкой до ушей на лице.
-Я готов, - прошептал он. - Трогаемся?
-Да. Я тоже все обмозговал.
Последнее утверждение вряд ли было правдой, поскольку мне не удалось бы выразить в словах все за и против, что крутились у меня в голове. Я действовал, подчиняясь импульсу, но импульсу, основанному на рассудке и самую малость, быть может, на суеверии. Когда мы начинали нашу миссию, стоял туман, будет уместно, если в тумане она и закончится.
Когда мы бесшумно отвалили от яхты, было двадцать пять одиннадцатого.
-Пусть сам плывет, - прошептал Дэвис. - Отлив пронесет ялик мимо пирса.
«Дульчибелла» проплыла мимо и исчезла. Минут пять мы сидели, не шевелясь и не произнося ни звука, пока звук журчащей о стенки пирса воды не стих. Ялик, казалось, стоит на месте - так, наверное, экипаж летящего в облака шара считает, что корзина висит в воздухе, тогда как на самом деле она мчится в потоке ветра. Так и мы дрейфовали из Рифф-Гата в Зее-Гат. Лодка слегка покачивалась на волнах.
-Теперь на весла, - вполголоса скомандовал Дэвис. - Гребок длинный и ровный, но самое главное, ровный. Обе руки с одинаковой силой.
Я сидел на носовой банке, он - напротив меня, на кормовой; левая рука на румпеле, указательный палец правой опущен на расстеленный на коленях квадратик бумаги - то был фрагмент, вырезанный им из большой немецкой карты[85 - См. карту 4.]. На средней банке лежали компас и часы. Его взор постоянно метался между тремя этими объектами: компасом, часами и картой, он не смотрел ни вперед, ни по сторонам, лишь иногда бросал быстрый взгляд на пробегающие вдоль бортов полоски пузырей с целью определить, поддерживаю ли я ровную скорость. Мои обязанности сводились к чисто механическим - мне предстояло стать эквивалентом ходовой машины, обороты которой могут быть подсчитаны и использованы при счислении навигатором. Руки мои двигались с регулярностью поршней, а прилагаемая к ним энергия отмерялась, как пар. Идеал сей труднодостижим, ибо смертный склонен полагаться на все чувства, которыми наделил его Господь, и не способен действовать с математической точностью, когда одно из них (зрение в моем случае) изменяет ему. Доказательством тому служили постоянные оклики Дэвиса «Левым!» и «Правым!», сопровождаемые
журчанием воды от руля.
-Так не пойдет, слишком много рулежки, - сказал Дэвис, не поднимая глаз. - Греби ровно, но слушай меня. Ты видишь картушку компаса?
-Когда наклоняюсь вперед.
-Держи ритм, не нервничай, но всякий раз при наклоне бросай взгляд на компас. Наш курс зюйд-вест-тень-вест. Ты сидишь напротив, поэтому держи на норд-ост-тень-ост, ориентируясь на корму. Это нелегко, зато избавит нас от лишнего подруливания и освободит мне руку в случае надобности.
Я последовал указанию, хоть и не без труда, и постепенно наше продвижение делалось все ровнее, пока Дэвису совсем не стало нужды говорить. Единственными звуками стали теперь тихое шкворчание сковородки за левым бортом - это, как я знал, отдаленные звуки прибоя - да приглушенный скрип уключин. Я нарушил тишину лишь однажды, воскликнув: «Очень мелко», - когда правое весло коснулось песка.
-Не разговаривай, - скомандовал Дэвис.
Прошло с полчаса, и мой приятель добавил к этому набору звуки бросаемого лота. «Бульк!» следовал через регулярные интервал, когда груз уходил в воду, и Дэвис, придерживая руль бедром, управлялся руками с линем. Пользы с того выходило мало, и чем дальше, тем хуже. Я снова зацепил дно, а глянув за борт, заметил водоросли. Неожиданно лот ушел вдруг на большую глубину, а ялик, избавившись от сопротивления, которое всегда воздействует на малые суда на мелкой воде, буквально прыгнул вперед. Одновременно по неспокойной поверхности воды я сообразил, что мы оказались в действии сильного течения.
-Бузе-Тиф, - пробормотал Дэвис. - Греби теперь во всю мочь и ровно, как часы.
Ярдов сто я наваливался на весла, заставляя лодку буквально лететь. Промеры давали шесть сажен, а потом вдруг глубины столь же резко пошли на убыль: десять футов, шесть, три, один. Ялик зацепил дно.
-Отлично! - заявил Дэвис. - Теперь табань! Загребай только правым. - Лодка развернулась носом на норд-норд-вест. - Снова оба весла! Не обращай больше внимания на компас, просто греби и слушай мои команды. Приближается коварный участок.
Мой друг отложил карту, запихал лот под банку, и, опершись коленом на мокрый моток линя, стал непрерывно щупать дно древком багра - будучи размечено рисками через каждый фут, это приспособление не раз служило такой цели и ранее. Почти сразу я понял, что грядет заминка, потому как ялик завертелся на месте, как собака, потерявшая след.
-Останови лодку и бросай кошку, - скомандовал вдруг Дэвис.
Я подчинился, и мы медленно развернулись, повинуясь легкому течению, направление которого мой друг проверил по компасу. Потом с полминуты он сидел, погрузившись в свои мысли. Что поразило меня сильнее всего, это что Дэвис ни разу не попытался рассмотреть хоть что-то сквозь туман. Я понимал, что это дело совершенно бесполезное, потому как поле нашего зрения ограничивалось пятью ярдами, но сам, пользуясь передышкой, глядел во все глаза. Он принял наконец решение, и мы двинулись вперед, на этот раз быстро и прямо, как стрела, и по глубине большей, нежели длина багра. По лицу товарища я понял, что сейчас происходит нечто важное и шансы наши колеблются… Снова коснулись мы ила, и радость художника, закончившего шедевр, засветилась в его глазах. Немного сдав, мы нацелились на вест, и впервые за все время Дэвис стал вглядываться в туман.
-Вот он! - отрезал он. - Теперь легче!
Веха - обычное, воткнутое в дно деревце, - выплыла из мглы. Дэвис ухватился за него, и мы остановились.
-Отдых три минуты, - объявил он. - Мы показали хорошее время.
На часах было 11.10. Пока Дэвис готовился к следующему этапу, я съел пару сухарей и глотнул виски.
Мы добрались до восточного отводка Меммерт-Балье - канала, расходящегося за Юстом к востоку и западу, достигая южной оконечности острова Меммерт. Как нам это удалось, я даже представления не имел в ту минуту, но читатель может легко проследить маршрут, сопоставив мой рассказ с пунктирной линией на карте. Поясню лишь, что идея Дэвиса заключалась в том, чтобы пересечь пролив, называемый Бузе-Тиф, и выйти на противоположной его стороне в точке, расположенной существенно южнее нужного нам отводка Меммерт-Балье. Уклонение делалось в расчете на устремленное к северу отливное течение. Затем нам предстояло направиться на норд и попасть в отводок. Так и случилось. Причиной заминки послужила глубокая впадина посреди отмели Ицендорф - тупик с широким устьем, которое Дэвис едва не принял по ошибке за наш балье. У нас не было времени обходить подобные зазубрины по краю, поэтому мы предприняли бросок наперерез, рискуя пропустить высшую ее точку и оказаться либо унесенными в море (мелкие ошибки нарастали бы), либо бесцельно болтаться вдоль края.
Следующие три мили являлись решающими. Они включали в себя водораздел, протяженность и глубина которого оставались под вопросом, а также ключевую точку всего нашего перехода, место, где фарватер раздваивался. Нужное нам направление уходило дальше на запад, другая ветвь уклонялась к северо-западу. Нам предстояло грести вовсю, но не упускать из виду развилку. Прибавьте к этому течение, противное для нас до перехода через водораздел, и то, что отлив находился в самой неблагоприятной для нас стадии: было слишком мелко, чтобы рисковать срезать по пескам, но слишком глубоко, чтобы обозначились очертания канала. Да и компас при прохождении малых небольших извилин помочь не мог.
-Время, - сказал Дэвис, и мы тронулись.
Я тешил себя мыслью, что теперь по правому борту у нас всю дорогу будет тянуться череда бонов. Опыт приучил нас, что идущие параллельно материку и островам каналы, как правило, обвеховываются по северной стороне. Человек, не такой уверенный, как Дэвис, наверняка поддался бы искушению слепо следовать этим отметкам, перебираясь от одной к другой и теряя драгоценное время. Но Дэвис отлично знал характер «мистера Бона» иего эксцентричный характер и предпочитал полагаться на свое чувство направления, которое никакой туман не в силах был притупить. Будь у нас возможность видеть вехи, было бы замечательно, ибо мы знали бы, по какой стороне канала идем. Но даже это скромное удобство Дэвис принес в жертву скорости. Он перебрался к южному, необвехованному берегу канала, и пошел с помощью промеров, держась, так сказать, за край отмели Ицендорф, как за перила. Позже мой друг признался, что вынужден был так поступить в свете приближения к развилке с неизбежным для нее смешением бонов. Наш отводок шел южнее, поэтому нам стоило держаться южного берега и не полагаться на подсказку вех, пока мы не минуем
критической точки.
Около часа провели мы в предельном напряжении сил: я - физических, Дэвис - умственных. Мне никак не удавалось грести в полную силу, потому что правое весло то и дело цеплялось за ил или водоросли да и залипание на мелкой воде тоже замедляло ход. Однажды нам пришлось вылезать и тянуть ялик за борта, потом запрыгивать и грести дальше. Туман ошеломил меня, заставив утратить все представления о времени пространстве, я чувствовал себя марионеткой, пляшущей под сумасшедшую музыку без мелодии и ритма. Расплывчатая фигура Дэвиса, ритмично машущего вперед-назад правой рукой, представляла собой механическую фигуру, безумную, как и я, но целеустремленную и назидательную в своем безумии. Затем циркуляции, описываемые его багром, приобрели в моем разгоряченном воображении некие гротескные формы. То мне чудился ус гигантского насекомого, то костыль ковыляющего хромого, то орудие чокнутого альпиниста, который сидит в веревочной петле и подтягивает, подтягивает себя к мифической вершине водораздела. На заднем плане этих видений мелькали две назойливые мысли: «Нам надо спешить» и «Мы плывем не туда». Что до
последнего, то когда вы берете линкбоя[86 - Линкбой - мальчик, провожавший путников по темным улицам Лондона с факелом или фонарем.], чтобы тот проводил вас через лондонский туман, то испытываете то самое ощущение: какое бы направление он ни выбрал, вам все время кажется, что это не тот поворот.
-Да мы назад гребем! - возопил я однажды, заметив, что теперь левое мое весло цепляется за преграду.
-Чепуха, - ответил Дэвис. - Я просто пересек канал.
У меня вырвался вздох облегчения.
Здравый рассудок постепенно возвращался ко мне не в последнюю очередь благодаря изменившимся обстоятельствам. Не было бы счастья, да несчастье помогло - усиливающийся отлив хоть и угрожал нашей затее полным провалом, зато предлагал взамен компенсацию: чем ниже падала вода, тем четче обозначался пролив. Дошло до того, что в багре и компасе пропала надобность - наши «перила», илистый край отмели, показались на поверхности рядом с нами, теперь уже с правой стороны, потому как развилка была пройдена и мы теперь держались северной стороны. Оставалось только нажимать вовсю, пока русло канала совсем не пересохло.
Что за гонка была! Гомеровского масштаба, битва людей с богами, ибо что есть боги, как не персонифицированные силы природы? Даже если бог отлива не входит в круг олимпийцев, то тем не менее является могучим небожителем. Дэвис покинул свой пост и взялся за весло. Повинуясь объединенным нашим усилиям, ялик несся прыжками, образовывая миниатюрную расходящуюся волну, разбивающуюся о берег. Ладони мои, хоть и огрубевшие за минувшие недели, покрылись волдырями мозолей. Ритм был слишком быстр для моих сил и дыхания.
-Мне нужная передышка, - прохрипел я.
-Отлично, думаю, мы уже перевалили, - сказал мой друг.
Мы остановили ялик, и Дэвис, перегнувшись через борт, воткнул в дно багор. Тот медленно уплыл за корму. Даже мой отупевший ум ухватил значение этого факта.
-Три фута глубины и попутное течение. Перевалили, и с запасом, - заметил Дэвис. - Давай я погребу, а ты пока отдохни и перекуси.
Часы отсчитывали первые минуты второго, а нам, по его расчетам, все еще предстояло одолеть восемь миль с учетом всех извилин.
-Но теперь это уже вопрос мышечной силы, - добавил он.
Успокоенный этим заверением, я налег на язык и сухари. Что до мышечной силы, тот тут нам беспокоиться было не о чем. Дэвис оставался свеж, мое же утомление объяснялось по большей части перенапряжением во время лихорадочного рывка. Что до тумана, то тот в свойственной всем туманам манере не раз начинал подниматься и светлеть, но только чтобы снова опуститься и укутать все непроницаемым одеялом.
Обратите внимание на точку, обозначенную на схеме как «2-й отдых» (нанесена приблизительно, как утверждает Дэвис), и наш маршрут далее по каналу на запад[87 - См. карту 4.]. Вы заметите, что пролив делается глубже и расширяется, достигая размеров большой реки, и в итоге вливается в эстуарий Эмса. Северное его ответвление, идущее по краю вышедшей тогда на поверхность мели Нордланд, ведет с одним поворотом (отмеченным литерой «А») прямиком на Меммерт, причем тщательно размечено бонами. Тогда вы поймете, почему Дэвис так мало беспокоился из-за остальной части пути. В сравнении с успехами, которые он продемонстрировал, это выглядело детской забавой. При наличии вех ему не составляло труда держаться их как ориентира либо вернуться к ним при малейшем сомнении. На деле, как видно из нанесенного пунктирной линией нашего курса, он дважды решительно отрывался от бонов. В первый раз чисто ради экономии времени, а во второй - отчасти ради скорости, отчасти из желания избежать коварной развилки под литерой «А», где образующее собственную маленькую дельту ответвление тоже было размечено вехами. Во время первого
из отклонений, краткого, но самого блестящего, он усадил за весла меня, а сам отвечал за румпель. Во время второго и в промежутке греб сам, прерываясь по временам для сличения курса с картой. Мы перешли на долгие, размеренные гребки и стремительно покрывали милю за милей, лишь изредка перекидываясь словом-другим.
-И где будем высаживаться? - проговорил вдруг Дэвис после долгого молчания.
Песчаная отмель, увенчанная одинокой вехой, нависла над нами.
-Где мы?
-В четверти мили от Меммерта.
-Который час?
-Почти три.
Глава XXII
Квартет
Свершив свой tour de force[88 - Подвиг (фр.).], Дэвис на миг впал в некое подобие замешательства.
-И какого дьявола нас сюда занесло? - пробормотал он. - У меня голова кругом.
Я заставил его глотнуть виски, что его несколько оживило, а затем мы шепотом обсудили основные моменты.
На сушу я высаживаюсь один. Дэвис из чувства долга возражал, но здравый смысл и отвращение к земле перевесили. Двоих легче заметить, чем одного. Я хорошо знаю язык и, если меня окликнут, смогу прикрыть отход парой приличных случаю фраз, а в шерстяных штанах, морских сапогах, непромокаемом плаще и надвинутой на лоб зюйдвестке вполне сойду в тумане за коренного обитателя Фризов. Дэвис останется при ялике, но как мне найти его? Я надеялся обойтись без помощи, взяв за ориентир край песков, но если он услышит свист, то должен использовать туманный горн.
-Возьми карманный компас, - посоветовал мой друг. - Никогда не отрывайся от моря, не взяв пеленга; для устойчивости клади компас на землю. Захвати еще вот этот кусок карты, может пригодиться. Впрочем, депо ты и так не пропустишь, оно должно быть совсем рядом с берегом. Как долго планируешь там пробыть?
-А каким временем мы располагаем?
-Прилив молодой, примерно с час как начался. Этот берег… - Он обвел окрестность оценивающим взором. - Скроется примерно через полтора часа.
-Этого должно хватить.
-Не тяни до последнего. Тут пологий подъем, но вон ту ложбинку может затопить. Если тебе придется идти вброд, ты можешь меня не разыскать да и шуму наделаешь. Часы, спички, нож взял? Нет ножа? Возьми мой, никогда никуда не ходи без ножа!
У него имелось свое, сугубо моряцкое представление об экипировке.
-Погоди-ка, нам надо уговориться о месте встрече на случай, если я припоздаю и не застану тебя здесь.
-Не опаздывай! Нам надо вернуться на яхту, пока нас не хватились.
-Но вдруг туман рассеется и мне придется спрятаться и ждать до темноты?
-Уверен, мы сваляли дурака, отправившись сюда, - буркнул Дэвис. - Это не то место, где решаются важные дела. Лучший ориентир, насколько могу судить по карте, большой треугольный маяк, отмечающий оконечность Меммерта. Держи на него.
-Отлично. Я пошел.
-Удачи, - без энтузиазма отозвался Дэвис.
Я вылез из ялика, одолел заиленный гласис высотой в пять или шесть футов, добрался до влажного твердого песка и затопал по нему, улавливая левым ухом приглушенный ропот балье. Меня и Дэвиса разделила завеса, и я остался совсем один. Но как приятно было чувствовать похрустывающий под ногами надежный песчаный грунт! Осознание того, что эта дорога ведет к настоящей суше, где при любом раскладе я могу положиться на себя, придавало сил. Я решительно нырнул в белую пелену.
Боже правый, что это?! Я замер и прислушался. Слева, со стороны моря, донеслись пусть приглушенные туманом, но вполне различимые для уха три сдвоенных удара колокола. Я посмотрел на часы.
«Корабль на якоре, - сказал я сам себе. - Шесть склянок послеполуденной вахты».
Мне вполне было известно, что балье здесь образовывает глубокий рейд, где входящее в Восточный Эмс судно может бросить якорь, пережидая туман.
Едва я сделал шаг, как с того же направления долетел другой звук - на этот раз пение горна. Тут до меня дошло: горн может быть только на военном корабле. Выходит, «Блиц» здесь! И это вполне естественно, подумал я, продолжая путь. Песок становился суше, голос моря все тише, потом встретилась тонкая черная полоска водорослей - крайняя граница прилива. Еще несколько острожных шагов, и я ступил на клок травы-песколюба. Вот и Меммерт. Я достал карту и освежил память. Так, ошибки нет: море остается слева, надо забирать правее. Я пошел вдоль ленты из водорослей, не упуская ее из виду, но ступая по траве, чтобы заглушить шаги. И едва не споткнулся о массивный железный столб. Другие, сплетаясь в ржавую сеть, виднелись вокруг и уходили вверх, напоминая отростки призрачного полипа.
-Что за дьявольская паутина? - буркнул я, споткнувшись.
Меня занесло в основание гигантского треножника, стройные опоры которого образовывали переплетение, а вершина терялась в тумане. Маяк, припомнилось мне. Через сотню ярдов я вновь бухнулся на колени, навострив уши, потому как в воздухе послышались новые звуки: голоса, скрип лодочного киля по песку, насвистываемая мелодия. Откуда-то спереди. Слева, со стороны моря, представали явные доказательства наличия судна, небольшого, судя по негромкому шипению выходящих излишков пара. Справа не доносилось ничего, но где-то там и должно находиться депо.
Готовясь оторваться от базы, я положил на землю компас. Курс приблизительно на норд-вест. («Для возвращения держи на зюйд-ост, на зюйд-ост», - повторял я, как школьник, зубрящий урок.) И, покинув одного из двоих своих союзников, берег, я углубился в густую пелену.
«Риск - благородное дело! Никто тебя не ждет, никто не узнает!» - подбодрил я сам себя.
Я стремительно преодолел ярдов десять, когда трава исчезла, ее место занял сухой песок, весь испещренный следами. Темп пришлось замедлить, так как стали попадаться препятствия: якорь, ворох ржавой цепи, потом перевернутая лодка, на днище которой валялась забытая пеньковая трубка. Я остановился и прислушался. Звуков стало больше: то самое насвистывание (теперь позади меня), грузные шаги спереди, а откуда-то далее в том же направлении доносились обрывки разговора. Оттуда же ветер приносил резкий запах дешевого табака. Потом хлопнула дверь.
Я сунул компас в карман («Зюйд-ост! Зюйд-ост!»), зажал между зубов чубук трубки (уф, что за отвратительный привкус), надвинул на глаза зюйдвестку и потихоньку двинулся на звук.
-Карл Шикер! - послышался возглас спереди.
-Карл Шикер! - подхватил человек, приближающиеся шаги которого я слышал.
-Карл Шикер! - выкрикнул и я, стараясь, чтобы голос звучал грубо и гортанно, и повернулся спиной к подходящему. Шаги раздались совсем уже рядом. Глянув поверх плеча, я увидел молодого мужчину в почти такой же, как у меня, одежде, только в тюленьей шапке вместо зюйдвестки. Похоже, что он на ходу считал лежащие на ладони монеты. Со стороны берега донесся отклик, свист прекратился.
Я испугался, что попал на торную тропу. Эти случайные встречи таили риск, поэтому принял в сторону, но не без сожаления, потому как тропа вела к голосам и хлопающей двери, единственным моим указателям на местоположение депо. Внезапно я скорее ощутил, нежели увидел выросшую передо мной стену. Потом я ее разглядел - это была сторона низкого здания из гофрированного железа. Без паузы на рекогносцировку было никак не обойтись, но группа разговаривающих могла уловить мои шаги, а мне никак нельзя было вызывать подозрений. Я чиркнул спичкой, потом второй и глубоко затянулся - как, насколько у меня отложилось, делают все мореходы - и по эху постарался определить, в каком направлении тянется стена. В трубке осталось немного табака, и в горле запершило от едкого дыма. В этот момент дверь снова открылась и прозвучало новое имя, не помню какое. Я пришел к мнению, что стою на углу прямоугольной постройки, похожей на олдершотский ангар, и что хлопающая дверь расположена в смежной стене слева. Перед ней, видимо, собралась группа людей, заходящих по очереди. Громко откашлявшись, я двинулся направо и, обогнув
угол, неспешно зашагал, подмечая признаки жилья: корыто, бочка для сбора дождевой воды, порог, ведущий к открытой двери. Заметил я и угол второго здания, тоже сооруженного из металла и стоящего параллельно первому, но бывшего существенно выше его, потому что мне удавалось разглядеть только карниз крыши. Я собирался уже было свернуть к этому дальнему строению, сочтя его более достойным обследования, когда в ближнем, буквально в нескольких шагах передо мной, распахнулось вдруг окно.
Боюсь, словесные описания трудно уяснить, поэтому прилагаю грубый план места действия, частью виденный своими глазами, но большей частью домысленный[89 - См. план.]. Литерой «А»обозначено окно, стук створок которого я услышал. Из него, насколько я мог судить сквозь густой туман, высунулась рука и бросила что-то. Окурок? Рука, холеная, с золотой печаткой, задержалась на миг на раме, потом захлопнула ее.
В одном аспекте география местности стала мне более понятна. Окно находилось в той же комнате, что и хлопающая дверь («В»), я отчетливо слышал, как она открылась и снова закрылась на противоположной стороне здания. Мне подумалось, что не помешало бы заглянуть в эту комнату. «Риск - дело благородное!» - напомнил я себе и попятился немного на цыпочках, после чего неспешно прошел мимо окна, попыхивая своей треклятой трубкой, и бросил взгляд в проем. Взгляд стал более пристальным, стоило понять, что до меня никому нет дела. Как я и ожидал (принимая во внимание туман и время года), внутри горел свет. Мысленная фотография запечатлела следующую картину - небольшая комната с лакированными дощатыми стенами, обставленная, как контора: бухгалтерский стол, за которым восседает на высоком стуле Гримм боком ко мне и считает деньги; напротив него застыл здоровенный детина с водолазным шлемом в руках. В центре помещения грубо сколоченный стол, на нем лежит что-то большое и черное. Удобно расположившись в креслах, спиной ко мне и лицом к столу и водолазу, сидят двое: фон Брюнинг и пожилой лысый человек с
желтоватой кожей (явно тот самый компаньон Долльмана по пароходу). В третьем кресле, придвинутом почти к самому окну, сам Долльман.
Такова была расстановка главных персонажей на сцене, для деталей мне требовался другой взгляд. Присев, я тихо, словно кошка, прокрался назад и скорчился под окном, там, где, по моим расчетам, находилась спинка кресла Долльмана. Потом очень осторожно поднял голову. В комнате имелась одна пара глаз, которой я опасался, и принадлежала она Гримму, сидевшему боком ко мне, чуть поодаль. Расположившись так, чтобы голова Долльмана скрывала меня от капитана галиота, я приступил к тщательному осмотру. Холодный пот выступил у меня на лбу и струился по спине - не от страха или возбуждения, но от сознания бесславности моего дела. Потому как, судя по всему, я присутствовал всего лишь при заседании правления добропорядочной спасательной компании. Был день выдачи жалованья, а директора подводили итоги проделанной работы, вот и все.
Над дверью висела старинная гравюра с изображением двухпалубного линейного корабля под всеми парусами, к стене были пришпилены карта и чертеж судна в разрезе. В изобилии присутствовали реликвии с затонувшего фрегата. На полке над печью высилась пирамидка из черных пушечных ядер, в самых разных местах по стенам висели на гвоздях ржавые пистоли и остатки прибора, который я принял за секстант. В углу притаилась покрытая зеленым налетом миниатюрная карронада со станком и всем прочим. Ни один из этих предметов не впечатлил меня так, как сваленная по полу груда, то, совершенно точно, были не поленья, а древесина с затонувшего корабля, черная, как мореный дуб, местами еще заляпанная вековой грязью. И, собственно говоря, смущал даже не вид этой кучи. Секрет крылся в одном ее фрагменте - здоровенном искривленном куске доски с массивными болтами. Он лежал на столе и служил объектом нескрываемого интереса. Водолаз перевернул его и оживленно жестикулировал, доказывая что-то; фон Брюнинг и Гримм отстаивали иную точку зрения. Детина покачал головой, потом пожал плечами, взял под козырек и вышел. Передвижения
беседующих заставляли меня часто юркать вниз, но во мне крепло ощущение, что бояться обнаружения уже не стоит. Все слабые места моей теории вылезли наружу - вспомнились споры с Дэвисом в Бензерзиле; неосторожная болтовня фройляйн Долльман; легкость (сравнительная), с какой удалось мне добраться до этого места, отсутствие заборов и замков; факт, что Долльман, его знакомый и Гримм не скрывали своего отбытия на Меммерт. А теперь прибавился еще и вид этой деловитой рутины. За несколько минут я погружался все глубже в пучину скепсиса. И где же мои мины, торпеды, подводные лодки, где имперские заговорщики? Неужели на дне всей этой грязной истории лежит только золото? АДолльман - не кто иной, как банальный преступник? Лестница из возведенных доказательств вдруг зашаталась подо мной. «Не валяй дурака, - твердил, однако, внутренний голос. - Эта четверка - те, кто тебе нужен. Просто жди».
Еще двое employes[90 - Наемных рабочих (фр.).] зашли последовательно в контору и вышли, получив зарплату. Один выглядел, как кочегар, другой посолиднее - шкипер буксира, допустим. С этим последним тоже завязалась дискуссия про извлеченную со дна деревяшку, и он тоже пожал плечами. Его уход предвещал конец собранию. Гримм захлопнул гроссбух, и я плюхнулся на колени, потому что в комнате все враз задвигали стульями. Одновременно с этим на другой стороне здания работники зашагали обратно к берегу, болтая и сплевывая по пути. Тут кто-то пересек комнату и подошел к моему окну. Я отполз на четвереньках, встал и прижался к стене, охваченный приступом отчаяния - мне хотелось как можно скорее удалиться в направлении на зюйд-ост. Но при раздавшемся затем звуке я вздрогнул, как от удара электричеством, то был скрип задергиваемой шторы.
Со скоростью мысли переместился я на прежнюю позицию и обнаружил, что обзор полностью прегражден кретоновой занавеской. Она была цельной, из одного куска, то есть, к моему огорчению, без щели. Но висела не совсем ровно и в одном месте выпирала наружу под воздействием некоего предмета - человеческого плеча, судя по форме. Похоже, Долльман остался на своем месте. Сильнее огорчило меня открытие, что я почти не слышу ни слова, даже прижав ухо к окну. Не то чтобы говорящие понизили голос - нет, эта уединенная дискуссия велась обычным тоном, но стекло и плотная ткань заглушали звуки. И все же вскоре я сумел приладиться и уловить общую диспозицию. Голос фон Брюнинга, единственный слышанный мной раньше, я узнал сразу же. Коммандер сидел за столом слева. Местонахождение Долльмана я представлял. Третий голос, хриплый и надтреснутый, наверняка принадлежал пожилому господину, которого звали - тут я забегу вперед - герр Беме. Для Гримма голос был слишком стар, и в нем угадывалась нотка властности - в данный момент он резко задавал вопросы. Три последних я уловил полностью: «Когда это было?», «Они не прошли
дальше?» и «Слишком долго, даже речи быть не может». Речь Долльмана, хоть и ближе всех располагавшегося, была слышна хуже прочих. Звучала она монотонно, и что это за странное шевеление шторы у него за спиной? Да, сложив за спиной руки, он теребил складку занавески. «Что, нервничаешь, дружок?» - был мой комментарий. Предатель повернул вдруг голову - очертания проступали на ткани - и я смог уловить все, до последнего слова.
-Очень хорошо, вы увидите их сегодня за ужином. Я приглашу обоих.
Вас вряд ли удивит, что я тут же поглядел на часы - сами события заняли гораздо меньше времени, чем ушло на их описание, и была всего четверть четвертого. Долльман прибавил что-то про туман, и кресло его скрипнуло. Быстро присев, я услышал шорох колец по гардине.
-Густой, как и прежде, - закончил наш приятель.
-Ваш доклад, герр Долльман, - бросил Беме.
Долльман передвинул свое кресло ближе к столу. Двое остальных тоже расположились поближе.
-Чатэм, - произнес Долльман так, будто объявлял название темы.
Слово простое и короткое, и вы можете представить, как поразило оно меня. «Так вот где ты был в прошлом месяце!» - сказал я себе. Зашуршала разворачиваемая карта, и я понял, что все склонились над ней, слушая пояснения Долльмана. Но теперь любопытство мое не получало удовлетворения, так как до меня не долетало ни одной членораздельной фразы. Сгорая от нетерпения, я обдумывал меры. Прокрасться вокруг и слушать у двери? Слишком опасно. Взобраться на крышу и припасть к дымоходу? Слишком шумно, да и вряд ли выйдет. Я попытался приопустить верхнюю половину окна - последнее имело простейшее устройство, из двух секций, двигающихся вертикально. Без толку - аккуратному давлению она не поддавалась, а надави посильнее - может затрещать. Я извлек нож Дэвиса и воткнул кончик между подоконником и рамой, надеясь расширить щель. Безрезультатно. Хотя нож был морской, не только с толстым лезвием, но и с такелажной свайкой[91 - Такелажная свайка - инструмент, с помощью которого раздвигают пряди троса, а также развязывают затянувшиеся узлы.].
Тут открылась и вновь захлопнулась дверь, и я услышал, как шаги приближаются к углу справа от меня. Мне хватило ума не терять ни секунды, но потихоньку (спасибо глубокому фризскому песку) укрыться за стеной большого, параллельно стоящего здания. Некто, не видимый для меня протопал по каменным плитам, потом по порожкам. «Гримм идет в свое жилище», - сообразил я. Текли драгоценные минуты: пять, десять, пятнадцать. Он что, совсем ушел? Восемнадцать… Выходит! На этот раз я осмелел и подобрался ближе. Фигуру я различил смутно, зато ясно разглядел белый лист бумаги в руках у Гримма. Шкипер обогнул дом и вошел в дверь.
В этот миг я испытал и преодолел приступ скепсиса. «Если это секретное совещание, то почему они даже караульных не выставили?» Ответ мог быть только один: «Опасаться им некого. Работники, как и все остальные, кого доводилось нам до сих пор встречать, ни о чем не подозревают. Истинная цель всей этой компании по подъему сокровищ (жалкая придумка, честное слово!) - дать повод для таких вот встреч. Но зачем тогда зашторивать окно? Да из-за карт, тупица!»
Я снова стоял под окном, но столь же бессильный уловить ведущийся на невысоких тонах конфиденциальный разговор. Но сдаваться мне не хотелось. Судьба и туман привели сюда меня, единственного, может статься, человека, наделенного в силу стечения обстоятельств возможностью и желанием добыть секрет, связывающий эту четверку.
Такелажная свайка! Там, где нижняя часть рамы соединялась с подоконником, имелся неглубокий паз. Я воткнул острие свайки в зазор и надавил, плавно наращивая усилие, управлять которым при наличии такого мощного рычага не составляло труда. Рама поддалась почти без сопротивления, поднявшись до верхнего края паза и еще чуть-чуть выше, на полдюйма. Но и этого вполне хватило, чтобы голоса внутри стали звучать иначе. Это было похоже на эффект, когда музыкант убирает ногу с демпферной педали пианино. На большее рассчитывать не приходилось, потому как свайке не хватало точки опоры. Рисковать же достигнутым, пуская в ход руки, я не решился.
Припав щекой к влажному подоконнику и ухом к щели, я вновь упал духом. Заговорщики сгрудились вокруг стола и шуршали бумагами. «Доклад» Долльмана явно был закончен, потому как его голос слышался редко; иногда говорил Гримм, фон Брюнинг и Беме брали слово чаще, но, как и прежде, только у последнего мне удавалось разобрать хоть что-то членораздельное. Как назло, эти негодяи в отличие от сценических действовали без оглядки на театральные эффекты и мои интересы. Глубоко погруженные в предмет, прекрасно им знакомый, они говорили полунамеками, без разглагольствований, сыпали техническими терминами. Многие из слов, что долетали до моего слуха, были совершенно непонятны мне. Остальное по большей части состояло либо из литер, либо из цифр, касающихся глубин, дистанции и пару раз времени. Литеры всплывали часто и являлись, насколько я мог судить, ключом к какому-то шифру. Числа, окружающие их, были, как правило, очень маленькими, с десятыми долями. Что сводило меня с ума, так это недостаток обычных существительных.
Передать читателю то, что я услышал, совершенно невозможно - настолько хаотично то, что сохранилось у меня в памяти. Могу только воспроизвести несколько фрагментов и ту расплывчатую классификацию, которую я для себя установил. Литеры варьировались от «А»до «G», и лучший шанс предоставил мне Беме, когда зачитывал отрывки из документов, идя в обратном порядке, от «G», и добавляя краткие комментарии. Например: «“G” - завершен. “F” - плохо, 1,3(метра?), 2,5(километра?). “E” - тридцать два, 1,2. “D” - три недели, тридцать». И так далее.
В другой раз Беме снова пробежался по списку, но на этот раз букву называл он, а Гримм давал лаконичные ответы. Ответы указывали вроде как на числа, но я не уверен. Иногда по нескольку минут кряду не слышно было ничего, кроме скрипа перьев да нечленораздельного бормотания. Но из всей этой навозной кучи я выудил пять жемчужин - четыре существительных с шипящими звуками и название, уже встречавшееся мне ранее. Существительные были следующие: «Schleppboote» (буксиры); «Wassertiefe» (водные глубины); «Eisenbahn» (железная дорога); «Lotsen» (лоцманы). Название тоже было звонким, поэтому легко уловимым на слух: «Эзенс».
Два или три раза я распрямлялся, давая отдых затекшей шее, и заодно бросал взгляд на часы, потому что время работало против меня, как во время недавней нашей гонки. Нам доставят просьбу прибыть на ужин, и к этому моменту необходимо быть на яхте. Туман оставался столь же густым, а свет, и без того неяркий, стал еще хуже. Как они-то сами вернутся на Нордерней? И как добрались сюда с Юста? Удастся нам опередить их? Сочетания времени, приливов, расстояний - как раз те самые цифры, в которых я совсем не силен, крутились у меня в голове в тот самый миг, когда внимание стоило полностью сосредоточить на другом деле. Двадцать минут пятого; двадцать пять… Дэвис говорил, что после половины пятого вода покроет берег. Мне придется идти к маяку, но это в опасной близости от дороги к пристани… А до меня все еще доносились голоса из комнаты. Было примерно 16.35, когда снова послышался грохот отодвигаемых кресел. Кто-то встал, собрал бумаги и вышел. Другой человек, не поднимавшийся с сиденья, Гримм, стало быть, последовал за первым.
С минуту в конторе висела тишина, потом до меня впервые за весь вечер донесся нормальный немецкий, не сопровождаемый скрипом перьев и шорохом бумаг. «Стоит еще подождать», - сказал я себе. И стал ждать.
-Он настаивает на приезде, - сказал Беме.
-Ах! - В этом восклицании фон Брюнинга слились удивление и протест.
-Я назвал двадцать пятое.
-Почему?
-Прилив в лучшей фазе. Ночной поезд, разумеется. Передайте Гримму, пусть готовится.(Далее неразборчивая ремарка фон Брюнинга).Нет, в любую погоду. - Потом смех коммандера и несколько слов, которые мне расслышать не удалось.
-Только одна, с половинным грузом.
-… встреча?
-На станции.
-Ну, как там туман?
Похоже, это действительно было все. Оба встали и подошли к окну. Я отпрыгнул в сторону, услышал звук поднимаемой рамы и под прикрытием этого шума улизнул на безопасное расстояние.
-Гримм! - позвал фон Брюнинг.
Возможное появление шкипера и открытое окно убедили меня, что избранная линия отступления теперь слишком опасна. Единственной альтернативой было идти в обход большого здания. Каким бесконечным показался мне этот обход! И все это время я понимал, что спасительный курс на зюйд-ост с каждым шагом теряет ценность. Я миновал закрытую дверь, обогнул два угла и окунулся в бездну тумана. Потом извлек компас и погрузился в расчеты.
«Прежде был зюйд-ост… теперь я сместился к востоку. Стало быть, надо держать примерно на ост».
И вот с ошибкой в счислении на добрых четыре румба я двинулся в путь через поросшие травой кочки и глубокий песок. Берег все не показывался, я встревожился, несколько раз сверялся с компасом и наконец понял, что заблудился. Мне хватило ума не усугубить положение попыткой искать путь в тумане, и, выбрав меньшее из зол, я дунул в свисток, сначала потихоньку, потом громче. Рев туманного горна раздался в аккурат за спиной. Я засвистел опять, потом бросился бежать со всех ног, ориентируясь на периодические сигналы. Через три или четыре минуты я выскочил на берег и запрыгнул в ялик.
Глава XXIII
Смена тактики
Мы отвалили без слов и гребли, пока берег не скрылся из виду. Тут кто-то окликнул нас.
-Отзовись, - шепнул Дэвис. - Сделай вид, что мы - галиот.
-Хей-хо! - прокричал я. - Где мы?
-УМеммерта, - последовал ответ. - Куда направляетесь?
-Делфзейл, - просуфлировал Дэвис.
-Делфзейл! - проревел я.
Послышалось предложение, в конце которого угадывалось слово «якорь».
-Течение несет нас на восток, - вполголоса сообщил Дэвис. - Сиди и не шевелись.
Больше окликов не было.
-Какие успехи? - поинтересовался мой друг после пары минут дрейфа.
-Пара зацепок и приглашение на ужин.
Зацепки могли подождать, приглашение - нет, поэтому с него я и начал.
-Как им-то удастся вернуться? - спросил Дэвис. - Если туман продержится, пароход наверняка опоздает.
-Нам не стоит полагаться на удачу. У депо стоит какое-то небольшое паровое судно, да и развиднеться может. Каков наш кратчайший путь?
-В условиях прилива пойдем по прямой линии на Нордерней, все мели уходят под воду.
Закончив приготовления (лампу Дэвис зажег заранее, как установил и компас), мы, не теряя времени, тронулись в путь. Он расположился на носовой банке, откуда удобнее было следить за штевнем лодки, лампа и компас лежали на настиле между нами. Сумерки начали переходить в темноту, непроглядную, густую, но мы все так же летели вперед по бескрайнему простору, сидя в маленьком круге оранжевого света. Борясь с усталостью и напряжением, я сосредоточился на добытых ключах к тайне, пытаясь восстановить в памяти мельчайшие подробности подслушанной беседы.
-Чего тут может быть семь? - окликнул я однажды Дэвиса, думая про литеры от «A» до «G». - Прости, не отвлекаю, - добавил я, так и не дождавшись ответа. - Я видел звезду, - была моя следующая реплика после долгого перерыва. - А теперь она исчезла. А вот опять! Прямо за кормой!
-Это боркумский маяк, - ответил через некоторое время Дэвис. - Туман рассеивается.
В лицо повеял прохладный ветер с запада, и с первым дуновением туман начало сносить прочь, и вскоре открылся прозрачный, усеянный звездами свод небес, все еще подсвеченный отсветами заката на западе и слегка серебрящийся на востоке от поднимающейся луны. Впереди замигал маяк Нордерней, и Дэвис получил возможность оторвать усталые глаза от пятна света.
-Проклятие! - выругался он вместо благодарности, и я был с ним совершенно солидарен. В тумане наш ялик мог потягаться с пароходом, но при ясной погоде наши шансы таяли.
Была четверть седьмого.
-За час управимся, если подналечь, - сообщил мой друг, взяв пеленги на оба маяка. Он указал звезду, которая должна постоянно находиться за кормой, и я снова пустил в работу ноющую спину и стертые ладони.
-Что ты говорил насчет семи чего-то там? - спросил Дэвис.
-Чего тут может быть семь?
-Островов, конечно. Это зацепка?
-Не исключено.
Засим последовала одна из самых удивительных наших бесед. Одна память хорошо, а две лучше, поэтому, чем быстрее я поделюсь с приятелем сведениями, тем больше шансов ничего не упустить. И вот, экономя дыхание, я вкратце поведал ему свою историю и ответил на столь же сдавленные вопросы. Разговор спас меня от гипнотизирующего влияния звезды за кормой, а нас обоих - от чувства глубочайшего переутомления.
-Шпионит в Чатэме, подонок, - прошипел Дэвис.
-И что с того? - спросил я.
-О броненосцах, минах, фортах не упоминали?
-Нет.
-Об Эмсе, Эмдене, Вильгельмсхафене?
-Нет.
-О транспортах?
-Нет.
-Думаю… я прав… в конечном счете. Это что-то связанное… с проливами… за островами.
Итак, этот увядший было росток снова пробудился к жизни, в то время как у меня фразы, противоречащие этой теории, глубже всего запали в душу.
-Эзенс, - возразил я. - Тот городок за Бензерзилем.
-«Wassertiefe», «Lotsen», «Schleppboote», - в свою очередь, подбирал аргументы Дэвис.
-«Kilometre», «Eisenbahn», - доносилось с моей стороны.
И так далее. Не стану утомлять читателя дальнейшей передачей этого диалога. Достаточно сказать, что вскоре мы поняли - суть заговора остается для нас загадкой. С другой стороны, появился новый след, и даже множество. Да и возник новый вопрос: стоит ли нам пойти им либо придерживаться принятого накануне решения и нанести удар тем оружием, которое у нас в руках? Был еще один животрепещущий вопрос, один среди многих: будет ли конец сюрпризам этого богатого на события дня? Прийти к определенному мнению я затруднялся, но чувствовал уверенность, что ответ мы узнаем сегодня за ужином.
Тем временем мы приближались к острову Нордерней. Зее-Гат был пересечен, и, подгоняемые последним порывом приливного течения и видя красный огонь на восточном пирсе, мы незаметно стали ослаблять усилия. Но отдыхать я не смел, потому как на такой стадии усталости механические движения оставались последней надеждой.
-Огни за кормой, - выдохнул я. - Два: белый и красный.
-Пароход, - отозвался Дэвис. - Но идет на юг.
-Теперь три.
Аккуратный треугольник из драгоценных огней - топаза, рубина и изумруда - обрисовался прямо позади нас.
-Поворачивает к востоку, - прокомментировал мой товарищ. - Навались, это пароход с Юста! Но нет, клянусь Юпитером! Слишком мал. Тогда что?
Мы налегли на весла, а драгоценные камни росли, превращаясь в нагоняющее нас паровое судно.
-Полегче, - скомандовал Дэвис. - Я узнал эти огни - паровой баркас с «Блица». Ни к чему, если нас поймают гребущими, как на регате. Прими немного к берегу.
Он оказался прав. Как во сне, я с трепетом и страхом взирал на ту самую маленькую пинассу, что буксировала нас из Бензерзиля.
«С нами все кончено», - мелькнула у меня, помнится, мысль. Страх беглеца охватил все мое существо, а замечание про «полицию», оброненное фон Брюнингом, звенело в ушах. Но катер поравнялся с нами и пропыхтел дальше, прежде чем я успел погрузиться в самую пучину отчаяния.
-Под навесом стояли трое, - сказал Дэвис. - Что делать будем?
-Пойдем за ними, - ответил я, подняв весло, но лопасть только скользнула по воде.
-Давай выждем малость, - предложил мой друг. - Мы все равно опоздали. Если они поднимутся на яхту, то решат, что мы сошли на берег.
-Оставив выходные костюмы?
-Ты готов к разговору?
-Нет, но надо подготовиться. Чем меньше мы вызовем подозрений, тем лучше.
-Передай мне свое весло, старина, и накинь плащ.
Дэвис погасил фонарь, раскурил трубку и неспешно погреб дальше, а я плюхнулся на кормовую банку и собрал в кулак последние силы в надежде заставить дух возобладать над измученной плотью.
Минут через десять мы обогнули пирс, и на фоне неба обрисовалась стеньга нашей яхты. Я заметил также паровой катер у ее борта, о чем и сообщил Дэвису. Потом закурил сигарету и предпринял прискорбную попытку насвистать мотив. Дэвис подтянул. В результате получилось нечто вроде «Дом, милый дом», хотя, должен сказать, музыкального слуха мой друг лишен напрочь.
-Так, они на борту, - сказал я. - В каюте свет. Эгей, там! Кто такие? - закричал я, когда мы приблизились.
-Добрый вечер, сэр, - отозвался матрос, державший яхту шлюпочным багром. - Катер коммандера фон Брюнинга. Господа желают видеть вас.
Не успели мы ответить, как с палубы «Дульчибеллы» раздался возглас:
-Так вот же они!
На трапе обрисовалась фигура фон Брюнинга собственной персоной. Из каюты доносилась возня, которую коммандер пытался замаскировать градом приветствий в наш адрес. Трап тем временем заскрипел под новым грузом, и на палубе появился Долльман.
-Это вы, герр Дэвис? - спросил он.
-Хелло, герр Долльман! - воскликнул мой друг. - Как поживаете?
Стоит пояснить, что наш ялик вошел в пространство между яхтой и баркасом, матросы которого отвели последний немного в сторону, давая нам место. Ходовой огонь правого борта катера оказался чуть сзади и выше нас, проливая рассеянный зеленый свет на палубу «Дульчибеллы», тогда как мы и ялик оказались в глубокой тени между судами. Даже самый тщательный расчет не смог бы создать более благоприятные условия для момента, коего я так опасался - встречи Дэвиса с Долльманом. Первый, втянув весла, просто сидел вполоборота к яхте и смотрел на врага. Тот не мог видеть черт Дэвиса, в то время как безжалостные зеленые лучи - вам, наверное, знаком губительный эффект этого цвета на физиономию - били Долльману прямо в лицо. Впервые мог я рассмотреть его вблизи, и, пользуясь преимуществом своего положения, я, не скрывая отвращения, вглядывался в эту улыбающуюся маску, обращенную к Дэвису. Один из капризов этого жестокого света в том, что он удаляет или хотя бы несколько ретуширует усы и бороду, открывая линии губ и подбородка - черты, наиболее красноречиво говорящие о характере человека, особенно когда тот
улыбается. Обвините меня, если угодно, в склонности к мелодраматическим преувеличениям, припишите результат предубеждению, но никогда не сталкивался я с выражением такого злобного вероломства и ненависти, разросшейся до карикатурных размеров, какое наблюдал в те краткие мгновения. Другой каприз света позволил безошибочно узнать в этом человеке того молодого и чисто выбритого офицера, что был запечатлен на фронтисписе написанной им книги; аеще один, самый зловещий из всех, взывал к неопровержимому родственному сходству с прелестной юной девушкой, посетившей нас всего лишь вчера.
Но довольно! Обещаю не распространяться далее в том же духе. На самом деле эта встреча скорее развеселила, чем напугала меня. Как раз в этот момент третий из наших непрошеных гостей с хриплым пыхтением появился на сцене, очень напомнив чертика из табакерки, особенно при этом мертвенном освещении. И они выстроились в ряд, как проштрафившиеся солдаты на плацу, тогда как мы, настоящие преступники, преспокойно выслушивали их оправдания. Естественно, выглядело все совершенно невинно. Долльман, дескать, заметил поутру стоящую в порту яхту и на обратном пути с Меммерта заглянул пригласить нас на ужин. Не обнаружив никого на борту, он собирался оставить Дэвису записку в каюте. Его друг, герр Беме, «выдающийся инженер», сгорал от любопытства осмотреть маленькое суденышко, раз уж представилась возможность, и он, Долльман, не сомневается, что герр Дэвис не стал бы возражать против такого вторжения. Разумеется, подтвердил Дэвис. Не желают ли господа задержаться и выпить по глоточку? Нет, но не будем ли мы любезны заглянуть к ужину на виллу Долльмана? До этой поры ситуацией владели мы, но тут фон Брюнинг,
единственный из троицы, кто держался совершенно свободно, перешел от обороны к наступлению.
-А где вы были? - спросил он.
-Да так, прошлись на веслах, когда туман рассеялся, - ответил Дэвис.
Я полагал, что наша уловка сработает, но не успел мой друг договорить, как я с ужасом заметил, что случайный луч света упал на кусок белой ветоши, которой были закутаны уключины, - мы напрочь позабыли убрать улики!
-На уток охотились, - выдавил я, приподняв ружье так, чтобы луч света отразился от ствола.
Голос мой даже в собственных ушах звучал хрипло и отдаленно.
-Опять эти утки, - рассмеялся коммандер. - И без успеха, смею предположить?
-Да, - кивнул Дэвис. - Но после заката ведь самое время…
-Как, при высокой воде, когда все мели скрыты?
-Мы заметили пару, - пролепетал Дэвис.
-Вот что я вам скажу, неугомонные юные охотники: вы так торопились, что оставили свою яхту на якоре без огней в темное время суток. Я поднялся на борт, чтобы найти лампу и зажечь ее.
-О, спасибо, - сказал мой друг. - Да только мы взяли ее с собой.
-Чтобы смотреть, куда стреляете?
Мы неловко рассмеялись, а Дэвис выдал заковыристую фразу на немецком в духе того, что «фонарь мог быть полезен». К счастью, развития эта тема не получила, поскольку положение и так было напряженным и долго так продолжаться не могло. Баркас подвели к борту, и захватчики освободили кусочек английской территории, выглядя вопреки браваде фон Брюнинга весьма понуро. Их вид настолько подбодрил меня, что вопреки волнению я воспользовался заминкой с переходом герра Беме на катер и прошептал Дэвису:
-Попроси Долльмана подождать, пока мы переоденемся.
-Зачем? - удивился тот.
-Действуй.
-Хм, герр Долльман, - начал мой друг. - Не могли бы вы погостить у нас, пока мы не переоденемся? Столько новостей набралось, да и э-э… нам ведь потребуется провожатый до виллы.
Долльман не перешел еще на баркас.
-С удовольствием, - сказал он, но фразу эту встретила гробовая тишина, нарушенная фон Брюнингом.
-Бросьте, Долльман, оставьте их, - резко заявил он. - Вы тут только мешаться будете, а пока суд да дело, мы так и не дождемся ужина.
-К тому же уже четверть девятого, - буркнул Беме из-под навеса.
Долльман подчинился, извинился перед нами, и катер отвалил.
-Я уж испугался, что перегнул, - проговорил Дэвис, помогая мне залезть, а точнее, даже втаскивая на борт. - Рискованная ситуация.
-Я знал, что они станут возражать, только хотел убедиться.
Каюту мы обнаружили в таком же состоянии, как и покинули: наша выходная одежда в беспорядке валялась на койках, пара ящиков была наполовину открыта.
-Интересно, что они тут делали? - спросил Дэвис.
Я, не говоря ни слова, прошел к книжной полке.
-Тебя тут что-нибудь смущает? - Я оперся коленом на софу.
-Судовой журнал не на месте. Поклясться готов, раньше он стоял с краю.
-Пустяки. Еще?
-Юпитер! А где же книжка Долльмана?
-Она здесь, только не там, где должна находиться.
Как помните, я читал ее прошлой ночью, а поутру сунул на полку перед остальными книгами. Теперь же она оказалась позади них и неуклюже торчала - доказательство того, что кто-то поспешно запихивал ее поглубже.
-И какой ты делаешь вывод? - полюбопытствовал мой друг.
Он налил нам по изрядной порции виски, и мы позволили себе десять минут полного отдыха, растянувшись во весь рост на диванчиках.
-Не доверяют они Долльману, - ответил я. - Мне это даже на Меммерте бросилось в глаза.
-Как?
-Сначала, когда разговор зашел о нас с тобой. Долльман оборонялся, и его здорово теснили. Беме сильно давил. И в конце, когда предатель вышел из конторы, за ним последовал Гримм, в задачу которого, уверен, входит приглядывать за перебежчиком. Именно в его отсутствие те двое обговаривали детали встречи ночью двадцать пятого. И вот теперь, когда ты попросил его остаться. Я не сомневаюсь, что все произошло согласно моим предположениям. Фон Брюнинг, а через него и Беме, который и есть тот самый «инженер из Бремена», узнали историю про вашу попытку срезать через пески, и подозревают его в покушении на твою жизнь. Долльман не осмеливается признаться, потому как, не беря в расчет моральную сторону, такая мера может оправдываться лишь крайней необходимостью. То есть наличием доказательств, что ты действительно опасный человек, а не просто любопытный чужестранец. Нам-то теперь известен его мотив, а вот им - нет. И расположение книги доказывает это.
-Это Долльман запихнул ее туда?
-Чтобы те двое ее не заметили. Потому как у них не имелось ни малейшего резона прятать книжку.
-Из чего следует, что они знают настоящее имя Долльмана, иначе что им эта книга? Но им невдомек, что Долльман ее написал и что у меня она имеется.
-По крайней мере он думает, что они не знают, утверждать тут ничего нельзя.
-А что думает он про меня и про тебя?
-Хороший вопрос. Десять против одного, что наш приятель корчится в муках сомнений и готов пожертвовать состояние за пять минут разговора наедине с тобой в надежде выяснить положение дел и услышать твою версию истории с переходом через пески. Но немцы ему не позволят. Они будут следить за его общением с нами и за нашим с ним. Твоя с Долльманом встреча сулит многое.
-Что ж, давай напяливать эти треклятые шмотки, - простонал Дэвис. - Но сначала ни помешает нырнуть за борт.
Сильные меры были просто необходимы, и я последовал примеру товарища, как бы мало ни подходил сей час для купания.
-Полагаю, мне известно, что тут недавно происходило, - заявил я, пока мы обтирались полотенцами в тепле каюты. - Они приплывают и не находят никого на борту. «Пойду, оставлю записку», - говорит Долльман. «Никаких независимых сношений, - отвечают (или думают) его друзья. - Мы тоже пойдем, заодно и взглянем на это осиное гнездо». Они отправляются все вместе, и Долльман, который знает, что искать, замечает проклятую улику прямо на самом видном месте. Среди прочего гости осматривают книжную полку, пролистывают судовой журнал, например, и Долльман ухитряется засунуть книжицу куда подальше. Но тут появляемся мы, и он не успевает вернуть ее на место. Его поступок привлек бы к себе внимание, да и Беме вынудил нашего друга выйти из каюты первым.
-Это все замечательно, - сказал Дэвис, прекратив на минуту растираться. - Вот только не заподозрят ли они, где провели мы день? Господи, вон наша карта с вырезанным куском, прямо на полочке!
-Придется рисковать и блефовать до последнего, - сказал я.
Дело в том, что Дэвис не воспринимал своего сегодняшнего поступка как нечто из ряда вон выходящее. Но четырнадцать извилистых миль вслепую туда да еще обратно, добавить к этому мои собственные подвиги - все это представляло собой слишком отчаянное и невероятное предприятие, чтобы немцы могли ожидать его от нас. И все же болтовня фон Брюнинга нервировала, и если идея о подобной экспедиции закрадется в умы наших друзей, их попытки проверить правду потребуют от нас недюжинного умения врать.
-Ты что ищешь? - спросил Дэвис.
Я уже нацепил воротничок и был почти готов, но прервался, чтобы проштудировать купленное сегодня утром расписание.
-Некто настоятельно собирается прибыть куда-то ночным поездом ночью двадцать пятого числа, - напомнил я приятелю. - Беме, фон Брюнинг и Гримм будут встречать этого Некто.
-Где?
-На железнодорожной станции! А где - не знаю. Они говорили о месте, как о само собой разумеющемся. Но это где-то на побережье, потому как Беме упомянул про «прилив в лучшей фазе».
-Это может быть где угодно между Эмденом и Гамбургом[92 - См. карту 3.].
-Нет, в более узких пределах, где-то поблизости. Гримм должен будет добраться туда с Меммерта.
-Вот карта. Эмден и Норддайх - единственные железнодорожные станции на побережье до самого Вильгельмсхафена. Нет, есть еще Каролинензиль, но он далеко к востоку.
-АЭмден далеко на юге. Остается Норддайх. Но, согласно расписанию, самый поздний паровоз прибывает туда в 18.15 - это время ночью никак не назовешь. В котором часу будет прилив двадцать пятого?
-Сейчас посмотрим. Сегодня в половине девятого, в Норддайхе то же самое. Двадцать пятого высшая точка будет между десятью тридцатью и одиннадцатью часами вечера.
-ВЭмден в 9.22приходит поезд с юга через Леер, а 10.50 - с севера.
-Рассчитываешь на еще один туман? - насмешливо спросил Дэвис.
-Нет, но очень хотелось бы составить план.
-А не подождать ли нам конца сегодняшней инспекции?
-Нет, нельзя, иначе быть беде.
То был не дешевый трюизм: уменя имелся уже наготове свой план, вот только открывать его Дэвису мне не хотелось.
Тем временем пришла пора отправляться. Каюту мы оставили, как есть, ничего не убирали и не прятали, - это самый безопасный курс, даже если обыск будет продолжен. Но дневник свой я, как обычно, засунул в нагрудный карман и позаботился положить туда же оба официальных письма из Англии.
-Что ты предлагаешь? - спросил я, когда мы снова погрузились в ялик.
-Вернуться к истокам, - ответил Дэвис. - Наша сегодняшняя вылазка - это шанс, который не представится больше никогда. Надо действовать так, как договорились вчера: сказать немцам, что задержимся тут на некоторое время. С целью поохотиться, допустим.
-И поухаживать? - намекнул я.
-Что ж, им и это известно. А потом будем выжидать шанс залущить Долльмана наедине. Но не сегодня, потому как нужно время поразмыслить над добытыми тобой зацепками.
-Поразмыслить - это слабо сказано.
Мы были уже у лестницы. На меня навалилось такое утомление, что я едва чувствовал свое тело до тех пор, пока не коснулся ледяных ступенек, каждая из которых словно каленым железом жгла содранные ладони.
Запоздавший пароход прибыл как раз в том момент, когда мы вступили на причал.
-И все-таки, клянусь Юпитером, почему не сегодня?! - вскинулся Дэвис, меряя пирс шагами, за которыми мне не удавалось поспевать.
-Постой! - возопил я. - И послушай, я-таки не согласен. Уверен, сегодняшний день удвоил наши шансы, но, если мы не сменим тактики, он удвоит и наш риск. Мы оказались посреди очень запутанной паутины. Мне грядущая проверка совсем не по вкусу, и я опасаюсь старого лиса Беме, который ее затеял. Один факт нашего приглашения показывает, что мы под серьезным подозрением. Все это заставляет вспомнить о предупреждении фон Брюнинга в Бензерзиле и сильно попахивает арестом. Между Долльманом и его сообщниками имеется зазор, но нам трудновато будет вбить в него клин. А про сегодня даже речи быть не может - неприятели будут настороже и не дадут нам ни шанса. Да и, в конце концов, многое ли нам известно? Мы не знаем, почему Долльман сбежал из Англии и обернулся немцем. Возможно, на его счету преступление, за которое должны выдать, а вдруг нет? Что, если он наплюет на наши угрозы? Есть еще и девушка, связывающая нам руки. Если Долльман пронюхает о нашей слабости, игра проиграна.
-К чему ты клонишь?
-Мы хотим удалить его из Германии, но он, возможно, пойдет на все, лишь бы сохранить свое положение здесь. Покушение на тебя показывает меру его заинтересованности в этом. Ну что, пожертвуем сегодняшним днем?
Мы в этот момент шли через городской сад, и я, нуждаясь в паре минут отдыха, плюхнулся на скамейку. Опавшие листья зашуршали подо мной. Дэвис остался стоять, ковыряя гравий носком ботинка.
-У нас есть два ценных ключа, - продолжил я. - Первый касается встречи двадцать пятого числа, второй содержит упоминание про Эзенс. Размышлять над ними можно до бесконечности, поэтому предлагаю проверить их.
-Но как? - вскинулся мой друг. - Мы тут постоянно на виду, если нас поймают…
-Твой план… Ох-хо! - крякнул я, с трудом отрывая разбитое тело от скамейки. - Он не менее рискован, нежели мой. Нам следует разделиться, - продолжил я, когда мы зашагали дальше. - Тем самым мы одним махом докажем и свою безвредность, и получим возможность начать сначала. Я возвращаюсь в Лондон.
-ВЛондон?!
Мы проходили в этот миг под фонарем, и, судя по отчаянию на лице моего друга, можно было подумать, что я собрался на Камчатку.
-Ну, в конечном счете, именно там мне полагается быть в этот самый момент, - заметил я.
-Ах, да. Совсем забыл. А как же я?
-Тебе без меня не обойтись на яхте, поэтому останешься здесь и будешь тянуть время.
-А тем временем ты?
-Наведу справки про Долльмана и живо вернусь под чужой личиной, чтобы расследовать добытые зацепки.
-Тебе придется поспешить, - рассеянно заметил Дэвис.
-Должен успеть в аккурат к двадцать пятому.
-Когда ты говоришь «навести справки», - продолжил мой товарищ, глядя прямо перед собой, - ты ведь не имеешь намерения навести на его след других людей?
-Он - законная добыча! - не удержался я.
Иногда мне не под силу было выносить ограничения, наложенные самими на себя.
-Он наша добыча, и ничья больше, - отрезал Дэвис.
-Хорошо, я сохраню наш секрет, - сдался я.
-А может, будем держаться вместе? - предложил мой друг. - Я тут без тебя таких дров наломаю. И как мы будем держать связь? Как встретимся?
-Как-нибудь. Потом решим. Я знаю, что это прыжок в темноту, но темнота сулит укрытие.
-Каррузерс, ты о чем? Если у немцев есть хотя бы тень подозрения о том, как провели мы день, ты выдашь нас с головой своим отъездом. Они решат, что мы выведали секрет и теперь пытаемся воспользоваться им. Это означает арест, если угодно!
-Пессимист! Разве доказательство порядочности не лежит у меня в кармане? Имеется в виду полученный мной сегодня отзыв из отпуска. Да и одним обманом меньше, кстати, потому как письма наши могли-таки вскрыть - специалист все сделает так, что ничего не заметишь. Когда сомневаешься, говори правду!
-Странно, как часто это правило применимо к такому делу, как шпионаж, - задумчиво проронил Дэвис.
Мы брели по залитым электрическим светом пустынным улицам: я - с налитыми свинцом ногами, он - целеустремленно пригнувшись и размахивая руками, чем всегда отличалась его походка на берегу.
-Ну так как? - спросил я. - А то вот уже и Шваналлее.
-Мне это не нравится, - ответил мой друг. - Но я доверяюсь твоему суждению.
Мы замедлили шаг и обсудили ключевые моменты, требующие взаимного согласия.
-Не связывай себя датами, - предупредил я товарища, когда мы оказались перед самыми воротами виллы. - Не говори ничего, что может помешать тебе простоять тут хотя бы неделю с яхтой, готовой отплыть.
Уже позвонив в дверь и ожидая, когда нам откроют, я снова повернулся к нему.
-Не обращай внимания на мои слова. Если дела обернутся плохо, мы можем оставить корабль.
-Оставить? - шепотом охнул Дэвис. - Надеюсь, до подобной ерунды не дойдет.
-А я надеюсь, что меня не сведет судорога, - пробормотал я сквозь зубы.
Стоит помнить, что Дэвису не приходилось бывать прежде на вилле.
Глава XXIV
Тонкая стратегия
Слуга распахнул перед нами дверь комнаты на первом этаже. Стоило нам войти, бренчание пианино смолкло. В ноздри ударила горячая волна из смеси духов с сигарным дымом. Первое, что я увидел, выглянув из-за плеча Дэвиса, была женская фигура - источник парфюма, надо полагать. Она отвернулась от инструмента и смерила моего друга взглядом, выражающим такую презрительную фамильярность, что я сразу проникся к ней пылкой ненавистью. На даме было вечернее платье, безупречное по цвету и фасону; угадывались в ней некая преувеличенная красота, которую нельзя было вполне приписать естественным причинам, и явный недостаток породы. Второй мой взгляд зацепил Долльмана, который ставил на стол бокал с коньяком и поднимался с низкого кресла с выражением некоторого замешательства на лице. Затем обнаружился и фон Брюнинг, вальяжно устроившийся в углу дивана с сигарой в зубах. Рядом с ним на том же самом диване сидела… Да-да, действительно Клара, но как обстоятельства меняют людей! Что до обстановки, то я отметил роскошную мебель и натопленность до духоты. Дэвис направился прямиком к хозяину дома и деловито пожал ему
руку. Потом уселся на диван, оставив меня один на один с врагом.
-Мистер э-э…
-Каррузерс, - отчетливо выговорил я. - Мы находились вместе с Дэвисом в ялике, но он забыл меня представить. Как забыл и сейчас, - сухо добавил я, повернувшись к другу.
Тот, поздоровавшись с фройляйн Долльман, переводил глаза с нее на фон Брюнинга, являя собой картину косноязычного замешательства. Коммандер кивнул мне и потянулся, лениво зевнув.
-Фон Брюнинг говорил мне о вас, - заявил Долльман, проигнорировав мой намек. - Но я не был уверен, что правильно запомнил имя. Да и момент был не слишком подходящий для формальностей, не так ли?
Он рассмеялся резким, безрадостным смехом. Я ожидал найти его взвинченным и неуравновешенным, но при нормальном освещении наш хозяин приятно удивил меня - необычная форма головы производила впечатление недюжинного ума и беспокойной, почти нездоровой энергичности.
-Да и какая в них нужда? - ответил я. - Я столько слышал о вас от Дэвиса и от коммандера фон Брюнинга, что вы кажетесь мне старым другом.
Долльман пытливо посмотрел на меня, но тут со стороны пианино раздался голос.
-Бога ради, господа! - вскричала надушенная дама. - Не пора ли нам присоединиться к герру Беме за ужином?
-Позвольте представить вам мою жену, - проговорил Долльман.
Так вот она, та самая мачеха. Чистой воды немка, позволю себе добавить. Я поклонился и удостоился того же придирчивого взгляда с головы до ног, что и Дэвис, разве что он был несколько более благосклонным и завершился улыбкой напомаженных губ.
Последовали всеобщее движение и дальнейшие представления. Дэвиса подвели к мачехе, тогда как я, с участившимся пульсом и почти лишившись дара речи, оказался напротив падчерицы. Я решил, разумеется, делать вид, будто нашей встречи вчера не было, и исходил из того, что Клара будет действовать в том же духе. И не ошибся - мы встретились, как совершенно не знакомые люди. Я не отваживался сообщить ей что-либо глазами, потому как все смотрели на нас. Но в следующий миг меня встревожило: не ловушка ли это? Фройляйн обещала никому не говорить, но при каких обстоятельствах? Перед мысленным моим взором предстала вчерашняя сцена: окутанные дымкой отмели, изящная парусная лодочка и ее очаровательная хозяйка, чистая и свежая, как цветок, но бледная от дикого ужаса, честью заклинающая меня не допустить новой встречи нас троих, что равно в наших и ее интересах. И на это условие я пусть и уклончиво, но согласился. Теперь условие нарушено - не по нашей или ее вине, но нарушено. Клара вольна помочь отцу против нас. Станет ли она это делать? Что беспокоило меня сильнее всего, так это перемена в ней. Она - как бы
выразить это помягче? - находилась в меньшем несоответствии с окружающей обстановкой, нежели ей стоило быть; своей одеждой, манерами и речью (мы обменялись парой тривиальностей) девушка вполне вписывалась в стиль мачехи. Мне показалось, что мое первое мнение о ней было ошибочно и что ее расположение к Дэвису, такое прямое и явное, - все это фальшь. В замешательстве от этого открытия я, боюсь, выглядел так же глупо, как и мой друг, если не хуже, потому как после спертой атмосферы зала внезапный глоток свежего воздуха вызвал слабость, которой пережитое потрясение мешало в должной мере противостоять. На лице фон Брюнинга расплылась улыбка, от которой по мне пробежала дрожь, а повернувшись, я оказался лицом к лицу с еще одной парой вперенных в меня глаз. Они принадлежали герру Беме, приземистая фигура которого появилась в раздвижных дверях, ведущих в соседнюю комнату. С салфеткой в руке, инженер озирал представшую ему сцену с ленивым благоволением, за которым скрывалась острая проницательность. Мне бросилась в глаза красная полоса поперек лысого черепа, я сразу определил причину ее возникновения, ибо сам
частенько страдал от этой причины. Имеется в виду притолока нашей каюты.
-Вот, Беме, и второй наш юный исследователь, - произнес фон Брюнинг. - Герр Дэвис похитил этого несчастного месяц назад и обратил его в настоящее рабство. С тех пор они неразлучны. Полагаю, мучения молодого человека просто ужасны.
-Нет, беды его подошли к концу, - возразил я. - Я взбунтовался и решил дезертировать. Не правда ли, Дэвис?
Мой друг с сосредоточенной gaucherie[93 - Откровенностью (фр.).] пялился на мисс Долльман.
-А? Что? - залепетал он. Я перевел разговор на английский. - Ну да, Каррузерс едет домой, - заявил мой друг со своим ужасным акцентом.
Несколько секунд все молчали, даже у фон Брюнинга не нашлось наготове остроты.
-Неужели мы так и не приступим к ужину? - нетерпеливо вмешалась мадам.
Повинуясь приглашению, компания направилась к раздвижным дверям. Если и раньше формальности особо не соблюдались, то за столом их стало еще меньше. Беме с аппетитом вернулся к начатому блюду, остальные же расселись, как придется, хотя определенный метод прослеживался. Долльман оказался на одной стороне небольшого стола между Дэвисом и инженером; фрау Долльман уселась на противоположной, со мной по правую руку и с фон Брюнингом по левую. Седьмой персонаж, фройляйн Долльман, поместилась меж коммандером и Дэвисом, напротив меня. Слуг не было, накладывал каждый сам себе. Мне вспоминаются разнообразие роскошных блюд и явный избыток вина. Кто-то налил мне шампанского, и я, признаюсь, с жадностью осушил бокал, благословляя умельца, изготовившего напиток, плод, из которого оно произошло, и солнце, сей плод согревшее.
-С чего вы уезжаете так внезапно? - спросил фон Брюнинг.
-Разве я не рассказывал вам про письма? Я забрал почту сегодня поутру, и, кроме прочего, там содержалось повеление вернуться к работе. Остается только повиноваться. - За столом наступила мертвая тишина. - И хуже всего то, что писем было два, и, приди мы двумя днями раньше, я получил бы только первое, где мне разрешают продлить отпуск.
-Вы слишком щепетильны. Как ваше начальство узнает, что вы получали, а что нет?
-Увы, второе письмо с пометкой «срочно».
Снова повисла неуютная пауза.
-Кстати, герр Дэвис, - нарушил ее Долльман. - Должен извиниться перед вами за…
Поскольку дело меня не касалось, чем меньше интереса я проявлю к нему, тем лучше. Я повернулся к хозяйке дома и принялся сетовать на туман.
-И вы весь день просидели в гавани? - спросила та. - И почему не зашли к нам? Герр Дэвис - такой застенчивый?
Что это: любопытство или ехидство?
-Совсем напротив, причина во мне, - холодно ответил я. - Видите ли, мы знали, что герр Долльман в отъезде, и на Нордерней зашли, строго говоря, только за моей почтой. Да и адреса вашего, кстати сказать, мы не знали.
Взглянув на Клару, я обнаружил ее занятой оживленным разговором с фон Брюнингом. Нашего маленького диалога она, похоже, не слышала.
-Да вам кто угодно подсказал бы! - Мадам вскинула брови.
-Не сомневаюсь. Однако сразу после завтрака опустился туман, а яхту нельзя оставлять без присмотра в таких условиях, - тоном профессионала заявил я.
В глазах у фон Брюнинга мелькнула искорка.
-Пусть меня повесят, если эта максима принадлежит вам, - рассмеялся он. - Для этого вы слишком любите берег!
Я адресовал ему протестующий взгляд, как бы говоря: «Какой смысл в ваших предупреждениях, раз вы не даете им следовать?» По существу, мои оправдания предназначались ушам коммандера и фройляйн, и если дама, к которой я формально обращался, не сочла их приемлемыми, то не моя вина.
-И вы что, целый день проторчали в своей крошечной каюте? - не сдавалась она.
-Весь напролет, - не моргнув глазом, соврал я. - Так было безопаснее всего.
И снова посмотрел на фройляйн Долльман, на этот раз открыто. Взгляды наши встретились, и хотя она быстро опустила свой, я успел кое-что рассмотреть - страдание, спрятанное под маской. Нет, она ничего не рассказала.
Полагаю, я озадачил ее мачеху, потому как та пожала белоснежными плечами и спросила: раз, мол, мы так боимся оставлять свою драгоценную лодку, то как отважились прийти на ужин? Знай мы фризские туманы так же хорошо, как она, то… Я ответил, что мы не настолько нервные, а уж если речь заходит об ужине на берегу… Если бы мадам знала, какую спартанскую жизнь приходится нам вести, она…
-О, Бога ради, не надо! - возопила фрау Долльман, скорчив гримасу. - Даже не заикайтесь про яхты! Стоит мне вспомнить о переходе на этой жуткой «Медузе» из Гамбурга…
В половину своего внимания я выражал симпатию соседке, другой половиной следил за происходящим справа. Дэвису приходилось нелегко, особенно под бдительным оком Беме, но держался он молодцом.
-Моя вина… Внезапный шквал… Никакой опасности, - долетали до меня обрывки фраз. Тут я, к ужасу своему, заметил, что мой приятель пытается изобразить схему при помощи хлебных крошек и столовых ножей. И не миновать бы беды, но тут Беме, мой сосед справа, повернулся ко мне.
-Вы отправляетесь в Англию завтра поутру?
-Да, - ответил я. - Насколько мне известно, пароход отходит в восемь пятнадцать.
-Замечательно. Поплывем вместе.
-Вы тоже собираетесь в Англию, сэр? - спросил я, похолодев.
-Нет-нет! Я еду в Бремен. Но нам будет по пути до… Вы через Амстердам, как понимаю? Да? Тогда до Леера. Буду чрезвычайно рад.
Мне показалось, что в голосе его угадывается омерзительная издевка.
-Превосходно, - кивнул я. - Вы, значит, не планируете тут задерживаться?
-Не долее, чем обычно. Раз в месяц я обычно проверяю работы на Меммерте, провожу ночь под кровом моего друга Долльмана и его очаровательной семьи… - Тут он с ухмылкой посмотрел на хозяина дома. - И возвращаюсь.
Не знаю, был ли я тогда прав или нет, но инстинкт оказался сильнее.
-Меммерт? - отозвался я. - Расскажите поподробнее о Меммерте. Я так наслышан о нем от коммандера фон Брюнинга, но…
-Он, полагаю, был не слишком разговорчив, - заявил инженер.
-Умолчал о самом интересном.
-Что тут про меня вспомнили? - встрепенулся фон Брюнинг.
-Я вот говорю, что нам смерть как хотелось бы побольше узнать о Меммерте. Правда, Дэвис?
-Ну, в некотором роде, - пролепетал Дэвис, явно напуганный моим нахальством, но я и ухом не повел. Если он не намерен жалеть мои нервы, то и я его беречь не стану.
-Вы нам много чего понарассказывали, коммандер, да только ничего конкретного.
Тройственный союз за столом хмыкнул, причем Долльман - чрезмерно весело.
-Ну, у меня имелись основательные причины, - ответил фон Брюнинг. - И вы согласились с ними.
-А теперь он решил выкачать сведения из меня, - заметил со своим резким смешком Беме.
-Постойте-ка, сэр! У меня есть оправдание. Коммандер был не только загадочен, но и неточен. Взываю к вам, герр Долльман, ибо дело вас касается. Когда мы встретились на Бензерзиле, Дэвис спросил его, дома ли герр Долльман. «Нет», - говорит коммандер. «А когда будет?» - «Вероятно, скоро, но, когда точно, не знаю».
-Да, он так сказал! - воскликнул Долльман.
-И вот через три дня мы прибываем на Нордерней и обнаруживаем, что вы возвращаетесь именно в этот день, но уплываете на Меммерт. Снова этот таинственный Меммерт! И не просто таинственный, потому как этим вечером не только вы и герр Беме…
-Какая проницательность! - расхохотался фон Брюнинг.
-… но и наш уважаемый коммандер наносят нам визит в его паровом баркасе. И все на пути с Меммерта!
-И какой вы делаете вывод? - спросил офицер.
-Что на Бензерзиле всего три дня тому назад вы точно знали, когда вернется герр Долльман, и заранее договорились о сегодняшней встрече на Меммерте.
-Которую я намеревался утаить от вас?
-Да, и именно поэтому я так любопытен. Это исключительно ваша вина.
-Похоже, так, - кивнул коммандер, изобразив притворное раскаяние. - Но наполните бокал и продолжайте, молодой человек. С какой стати мне обманывать вас?
-Вот это мне и хотелось бы уяснить. Ну же, исповедайтесь: нечто важное имело место сегодня на Меммерте? Нечто, связанное с золотом? Вы его осматривали, сортировали, взвешивали? Нет, догадался! Вы тайком переправляли его на материк!
-Не слишком подходящий день для такой операции! Но не спешите, герр Каррузерс, не стоит увлекаться допущениями. Кто вам сказал, что мы вообще нашли золото?
-Так вы нашли? Ну же!
-Нет ничего лучше правды, мой юный следователь! Но боюсь, будучи лишен полномочий, я ничем не могу помочь вам. Попробуйте лучше снова заняться герром Беме. Я ведь всего-навсего сторонний наблюдатель.
-С долями.
-Эге! Вы и это запомнили. Послушайте, он все помнит! Всего лишь с несколькими, позволю заметить. Кроме того, у меня нет специальных знаний. Вот Беме у нас - инженер-консультант. Выручайте же меня, Беме!
-Не стану отпираться от своей компетенции, - заявил Беме с ироничной серьезностью. - Но, боюсь, я не наделен подобными полномочиями. Председатель-то компании - герр Долльман.
-А я не могу подводить держателей, интересы коих представляю, - с громким смехом заявил тот. - Нет предела осторожности, когда имеешь дело со столь тонкими материями.
-Один из дольщиков не против, - заметил я. - Разве не может он представлять остальных?
-Согласие вырвано под пыткой, - возопил фон Брюнинг. - Забираю его назад.
-Не обращайте на них внимания, герр Каррузерс, - вмешалась фрау Долльман. - Они потешаются над вами. Но дам вам намек: женщины не умеют хранить секреты.
-Ага! - с триумфом воскликнул я. - Так вы были там?
-Я? Ни в коем случае - терпеть не могу моря! А вот Клара была.
Все взоры обратились на девушку, которая в бесподобно наивном замешательстве смотрела то на меня, то на отца.
-В самом деле? - несколько посерьезнев, спросил я. - Но ее, видимо, нельзя назвать вольной птицей.
-Еще как можно! - возразил Долльман.
-Я была там лишь однажды, некоторое время назад, - сказала Клара. - И не видела никакого золота.
-Осмотрительно, - заметил я. - Прошу прощения, но, быть может, вы видели лишь то, что вам хотели показать. К тому же юная фройляйн не наделена ни компетенцией, ни полномочиями, ни, скорее всего, долями. Ее удел - очаровывать, а не беречь финансовые тайны.
-Я сделала для вас все, что могла, - заявила мачеха.
-Дэвис, они все против нас.
-Каррузерс, перестань же! - воскликнул мой друг по-английски.
-Он совершенно ненасытен, - промолвил фон Брюнинг.
Все молчали. Немцам явно хотелось поглубже проникнуть в мои мысли.
-Что ж, я изложу свои умозаключения, - сказал я.
-Любопытно. И к чему же вы пришли? - живо отреагировал коммандер.
-Доходить до меня начало в тот день, когда вы обвели нас вокруг пальца в Бензерзиле. Помнишь, Дэвис, как интересовался он всеми нашими делами? Не удивлюсь, если эти расспросы были продиктованы опасением, не распространяются ли наши изыскания на Меммерт.
-Честное слово, это самая черная неблагодарность. Мне казалось, мы достигли полного взаимопонимания.
-Да, верно, особенно в отношении утиной охоты! Сколько пользы принес бы ваш проводник из местных и нам, и вам!
-Продолжайте, - невозмутимо заявил коммандер.
-Погодите, мне надо все обдумать.
И тут я совершенно не лукавил, потому как при всем внешнем легкомыслии прижал ладонь к пылающему лбу и спрашивал себя, не пора ли прекратить эту заманчивую, но опасную игру. Завести ее слишком далеко грозило полным разоблачением, бросить было в равной степени подозрительно.
-О чем он говорит и к чему продолжать эти нелепые загадки? - сказала фрау Долльман.
-Я думаю вот об этом званом ужине и о том, куда он клонится, - неторопливо проговорил я.
-Надеюсь, жалоб у вас нет? - спросил Долльман.
-Конечно, нет! Импровизированные вечеринки - самые приятные, а уж эта импровизирована до крайней степени. Но готов поспорить, что знаю, откуда она ведет начало! Будучи на Меммерте, вы не обсуждали нас? И, наверное, кто-то предложил…
-Можно подумать, что вы там были, - заявил Долльман.
-Нет, и благодарите за это вашу треклятую погоду, - со смехом возразил я. - Но, как я говорил, не предложил ли кто-то из вас… Кто именно? Уверен, что только не коммандер.
-Это почему? - спросил Беме.
-Трудно объяснить, интуиция, наверное. Убежден, он стоял за нас. Как, полагаю, и герр Долльман, который уже знаком с Дэвисом да и всегда находится здесь. Остается герр Беме, который завтра поутру уезжает и который никогда прежде не видел нас. Именно вы, сэр, предложили пригласить этих молодых англичан на ужин. Для проверки.
-Проверки? - вскинулся Беме. - Что за странная идея?!
-Но вы ведь не отрицаете! И еще кое-что: тогда в гавани… Нет, это слишком, я смертельно оскорблю вас.
Я добродушно рассмеялся.
-Ну же, продолжайте. Ваши галлюцинации весьма увлекательны.
-Хорошо, если вы настаиваете. Но дело деликатное. Понимаете, было несколько удивительно застать вас всех на борту. Неужто вы, герр Беме, питаете такой живой интерес к маленьким яхтам? Боюсь, эта инспекция потребовала от вас определенных жертв!
Я глянул на отметину, оставшуюся на лбу инженера после встречи с нашей притолокой. Последовал всплеск сдержанного веселья, в каковой Долльман внес наиболее заметную долю.
-Я ведь предупреждал вас, Беме, - проговорил он.
Инженер воспринял шутку как нельзя лучше.
-Нам стоит извиниться, - признал он.
-Чепуха, - запротестовал Дэвис.
-Для него, может, и чепуха, - сказал я. - Пострадал-то я. Уверен, у вас даже в мыслях не было подозревать Дэвиса. Кому придет такое в голову?
И действительно, кому? Тут я чувствовал твердую почву под ногами.
-Вопрос в том, - продолжил я, - за кого вы приняли меня?
-А вдруг и до сих пор принимаем? - вмешался фон Брюнинг.
-Ого, я еще под подозрением? Не доводите меня до крайности.
-Какой крайности?
-Что, если, вернувшись в Лондон, я прямиком отправлюсь в «Ллойд»? Я ведь не забыл про юридическую закавыку с собственностью.
В комнате повисло напряженное молчание.
-Господа, - заговори Долльман с преувеличенной серьезностью, - полагаю, нам придется пойти на уступки этому несносному юноше. Что скажете?
-Отвезите меня на Меммерт, - заявил я. - Таково мое условие!
-На Меммерт?! Но вы ведь вроде как собирались завтра в Англию?
-Собирался. Но ради такого случая задержусь.
-По вашим словам, дело срочное. У вас весьма эластичная совесть.
-Это моя забота. Так отвезете вы меня на Меммерт?
-Слово за вами, господа. - Беме кивнул. - Лично я считаю, что мы обязаны уплатить некое возмещение. При условии полного неразглашения, конечно.
-Идет. Доверие за доверие. Но вы покажете мне все, как на духу: фрегат, депо и прочее.
-Что угодно, если не возражаете примерить водолазный костюм.
-Победа! - торжествующе вскричал я. - Игра за нами, Дэвис. Но теперь, господа, обязан заявить, что шутки шутками, но мне вопреки любезному вашему предложению предстоит отправляться завтра в Англию, причем под крылом любезного герра Беме. И если вдруг моя эластичная совесть смущает вас - меня тут могли счесть за флюгер, - вот полученные мной утром письма, подтверждающие, что перед вами респектабельный молодой клерк на службе у британского правительства, которого тираническое начальство отзывает из отпуска. - Я извлек депеши и сунул их Долльману. - Ах, вы, наверное, не читаете по-английски? Но герр Беме наверняка умеет.
Предоставив инженеру в свое удовольствие сличать даты, почтовые марки и содержание, я обратился к своей прекрасной соседке, которая жаловалась, что у нее голова идет кругом, и это неудивительно. Тут, к великому моему изумлению, в игру включился Дэвис.
-А вот я хочу попасть на Меммерт! - заявил он.
-Вы? - Фон Брюнинг развел руками. - Вот теперь я удивлен.
-Но, Дэвис, ты ведь не собирался здесь оставаться, - возразил я.
-Почему же? У меня нет другого выхода. Раз ты бросаешь меня на произвол судьбы, должен я хотя бы оглядеться?
-Вам нет нужды делать вид, что вы не способны плыть в одиночку, - сказал коммандер.
-Но вдвоем-то веселей. Собираюсь послать телеграмму еще какому-нибудь из друзей. А тем временем загляну на Меммерт.
-Боюсь, это всего лишь оправдание, - покачал головой я.
-Да и уток я не прочь пострелять, - настаивал Дэвис, заливаясь краской. - Мне всегда хотелось, и вы, коммандер, обещали помощь в этом деле.
-Ну, теперь не отопретесь, - рассмеялся я.
-Еще бы. - Фон Брюнинг даже бровью не повел. - Но, если откровенно, я бы посоветовал герру Дэвису, если он намерен попасть в этом сезоне домой, воспользоваться преимуществами установившейся хорошей погоды.
-Слишком хорошей, - буркнул мой друг. - Я предпочитаю ветер. Если не найду товарища, сверну круиз, оставлю здесь яхту и вернусь за ней на следующий год.
Между союзниками развернулся обмен беззвучными телеграфными сообщениями.
-Можете оставить «Дульчибеллу» на моем попечении, - предложил Долльман. - А сами уедете завтра вместе с другом.
-Благодарю, но я не спешу. - Дэвис покраснел еще сильнее. - Мне нравится Нордерней. Мы могли бы еще прокатиться под парусом с вами, фройляйн.
-Спасибо, - ответила Клара ледяным тоном, который я слышал вчера. - Но я предпочла бы не ходить больше под парусом - уже слишком холодно.
-Ну что вы! - запротестовал Дэвис. - Погода в самый раз!
Но она повернулась к фон Брюнингу и ничего не ответила.
-Ну ладно, Дэвис, пришлешь мне отчет про Меммерт, - рассмеялся я, стараясь отвлечь внимание от его бестактности.
Но мой приятель, излив душу, прекратил, похоже, смущаться и просто глядел на свою соседку с выражением спокойной настойчивости, так хорошо знакомым мне. С неприятными темами на сем было покончено, и веселье пошло по нарастающей.
Я в любое время неравнодушен к хорошему вину и доброй застольной беседе, но не недостаток побуждений был виной тому, что я пил с оглядкой и изображал большую живость, нежели испытывал на самом деле. Как и не щепетильный момент, связанный с личностью джентльмена, оказывавшего нам гостеприимство. Другое дело Дэвис, который ел мало и не пил совсем. Впрочем, мой друг всегда был непоколебим в таких вещах, и я знал, что он в любой момент променяет самый роскошный пир на свете на наш пропахший керосином скромный обед. Нет, одна лишь предосторожность заставляла меня не налегать на лучший стимулятор из всех, что изобретен человеческим умом. Я тонко обыграл ситуацию с Меммертом, как заправский картежник, что заходит с маленькой карты, имея большую. Но я слишком уважал своих противников, чтобы упиваться успехом. Мне позволили сделать ловкий ход, но я подозревал, что они лучше знают мои карты, чем намерены показать. С другой стороны, мне вспомнилась аксиома, что на войне столь же опасно недооценить трудности, с которыми сталкивается враг, как и переоценить свои. Главное их беспокойство, тысячекратно выросшее
в ходе нашей недавней стычки, в страхе допустить ошибку, использовать кузнечный молот для того, чтобы расколоть орех. Грохот молота способен привлечь внимание, а внимание, как я чувствовал, смертельно опасно для их секрета. Поэтому, даже допуская, что немцы разгадали мой блеф и подозревают, что мы пронюхали об их имперских замыслах, я могу рассчитывать на безопасность до тех пор, пока Меммерт и только Меммерт представляется им единственной областью наших интересов.
В случае необходимости я готовился укрепить их в этом мнении, намекнув на факт, что мундир фон Брюнинга наводит в отношении Меммерта на любопытные мысли, что мы с Дэвисом, энтузиастом военно-морских дел, подозреваем во всей этой экспедции по подъему сокровищ лишь прикрытие для строительства береговых укреплений. Если противники не успокоятся и заподозрят, что мы пытались сегодня попасть на Меммерт, наше положение станет скверным, но не отчаянным. Я просто отказывался допустить, что немцы дойдут до крайности и решат, что мы подслушали их разговор. В противном случае мы были бы уже за решеткой.
Нам никогда не узнать, насколько серьезна была опасность ареста, но у меня есть весомые основания полагать, что мы висели на самом краю. Мысли мои были заняты главным, и я лишь изредка улавливал бурлившие вокруг подводные течения. И все же, оглядываясь на ту сцену, я сомневаюсь, что во всей Европе нашлось бы сборище из семи персон, где исследователь человеческой натуры обрел бы более богатое поле для изучения таких черт, как благородство и подлые амбиции, низкий страх, искренняя тревога и жалкая агония духа. Хоть присутствующих и можно было грубо разделить на два лагеря, ни один из последних не являлся целостным. На каждом красовалась присвоенная им маска, за исключением, пожалуй, сидевшей слева от меня дамы. У нее, помимо собственного благополучия, имелся, насколько я мог судить, только один, причем не скрываемый предмет интереса: развитие тесных связей между фон Брюнингом и своей падчерицей.
Вряд ли даже Беме и коммандер действовали заодно, и нас с Дэвисом, если исходить из моральных принципов, разделяли многие лиги пути. Сидя между Долльманом и его дочерью, этими живыми воплощениями двух полярных страстей, боровшихся в нем, мой друг вынужден был поддерживать равновесие, которое я, хоть номинально наши цели и сходились, не мог разделить. Для меня главный интерес представлял предатель. Если уж заниматься, то только им: копаться, пусть с отвращением, в скрытых мотивах его действий; наблюдать свидетельства щедрой одаренности, растраченной зря; искать уязвимые места, понять, кого боится он сильнее, нас или своих соратников; улавливать, остались ли в нем угрызения совести или стыда, или он закоренел в преступлениях. Девушка играла роль второстепенную. После первоначального шока я понял, что она, как прочие, носит маску, но на самом деле слишком невинна для участия в коварном обмане, да и вчерашний наш разговор был свеж в моей памяти. Мне по-прежнему приходилось не сбрасывать ее роль со счетов, но было бы лицемерием заявлять, что мной в отношении сей юной особы руководили высокие душевные
порывы - вино и возбуждение препятствовали проявлению лучших сторон моей натуры. Выглядела Клара, как мне показалось, прекраснее чем прежде, и с течением времени я впал в некое циничное равнодушие к ней. Отсвет домашнего ее уклада, твердое решение (принятое ею добровольно или по принуждению) дать Дэвису от ворот поворот не влияло так сильно, как могло бы, на принятое накануне решение: без шума и скандала припереть Долльмана к стенке, но помочь ему сбежать от союзников, которых он предал. Для Дэвиса изменник пусть был главным врагом, но представлялся лишь мерзким паразитом, которого надо обезопасить ради общего блага, тогда как именно девушка, попавшая в неприглядное окружение и обреченная на печальную судьбу, являлась истинным мотивом его действий.
Что до остальных игроков… Для меня роль главного врага выполнял Беме, вот крепость, бастионы которой нам предстоит штурмовать, вот воплощение систематизированного ума, составляющего силу немецкого народа. В отношении фон Брюнинга мной руководил личностный фактор. Как ни бесчувственен был я в тот вечер, но иногда, уловив обрывки его разговора с Кларой Долльман или смеха, мне не удавалось подавить стремление понять, что он, зная ее отца, на самом деле испытывает к ней. Не хотелось бы распространяться на эту тему, да и это, слава Богу, уже и не важно, но всякий раз, возвращаясь к тому вечеру и руководствуясь более полным и, надеюсь, зрелым суждением, я прихожу к одному и тому же, пусть нелогичному, но выводу: мне был симпатичен этот человек. И это до сего дня так.
Тем временем мы честно предоставили нашим противникам добрых два часа решать нашу судьбу. И только когда табачный дым и духота снова вызвали у меня приступ дурноты, а боль в измученных мышцах напомнила, что любой живой организм имеет пределы выносливости, я поднялся и сказал, что нам пора - мне надо рано вставать, чтобы успеть на пароход. Сцена прощания сохранилась в памяти смутно, но, думается, именно Долльман проявлял наибольшую сердечность, по крайней мере ко мне. Я счел это за добрый знак. Беме пообещал встретиться со мной завтра. Фон Брюнинг, которому тоже надо было в гавань, решил, что еще слишком рано уходить, поэтому пожал нам руки.
-Вы собираетесь обговорить нас со всех сторон, - помнится, сказал я, собрав в кулак остатки остроумия.
И вот снова улица, серебристая, безветренная ночь; головокружительный спуск по скользкой лестнице; наша каюта. Я упал на диван, не раздеваясь, и уснул так крепко, что команда матросов с «Блица» могла бы надеть на меня наручники и унести, а я бы даже не очнулся.
Глава XXV
Я запутываю след
-До свидания, старина! - прокричал Дэвис.
-До встречи!
Раздался гудок, и паром отвалил. Дэвис стоял на пирсе с непокрытой головой, в своем потертом норфолкском пиджаке и заляпанных серых штанах, точь-в-точь как ту первую нашу встречу на станции во Фленсбурге. Перевязанной руки теперь не было, но вид у моего друга был грустный и подавленный, вокруг глаз образовались синие круги. И снова я ощутил приступ невыразимого сочувствия к нему.
-Ваш товарищ не весел, - заметил Беме, который расположился на сиденье рядом со мной, хорошенько закутавшись от пробирающего до костей холода.
День выдался тихий и пасмурный.
-То же могу сказать и о себе, - буркнул я.
И то была чистая правда. Полусонный, я чувствовал себя немытым и несобранным, ощущал тяжесть в голове и теле. Но если бы не Дэвис, меня вообще бы тут не было. Он терпеливо растолкал меня, собрал чемодан, напоил чаем, накормил омлетом (к которому, думаю, испытывал особый пиетет). Короче, возился со мной, как нянька, до самого отправления. Пока я угощался второй чашкой, приятель отчистил от плесени и сора мою фетровую шляпу, на целый месяц погребенную в парусном ящике. Во всех его действиях угадывалась трогательная забота. Единственный вопрос, пробудивший во мне участие, касался дорожных вещей.
-Положи мне в чемодан морскую одежду, плащ и прочее, - попросил я друга. - Они могут мне понадобиться.
Нам нужно было все обсудить, но времени не оставалось. Дэвис не жаловался и спросил только, как будем мы поддерживать связь. У меня на этот счет не имелось ни единой идеи.
-Жди меня в районе двадцать шестого, - робко предложил я.
Прежде чем выйти из каюты, Дэвис сунул мне в карман клочок бумаги, на котором что-то было нацарапано карандашом.
-Прочтешь, когда сядешь в поезд, - сказал он.
Не в силах долго выносить общество Беме, я бесцельно мерял шагами палубу, пока мы выходили из Зее-Гат в Бузе-Тиф, и старался разглядеть места, которые мы вслепую миновали вчера. Но был прилив, и море залило все на мили вокруг, теряясь в дымке на горизонте. Вскоре я спустился в салон и, примостившись недалеко от печи, выудил из кармана бумажку. На помятом, перепачканном табачными пятнами листе я обнаружил сделанные мальчишеским почерком моего друга записи:
Твой маршрут[94 - См. карты 1 и 3.]. Норддайх - 8.58; Эмден - 10.32; Леер - 11.16(Беме пересаживается на Бремен); Райне - 13.08(пересадка); Амстердам - 17.17. Отплывай снова через Хоок в 20.52; Лондон - 9.00.
Прибрежная станция - место той их встречи, - возможно, Норден. (Ты проедешь ее в 9.13.) Город стоит на приливной речке. 25-го высшая точка прилива там между 10.30и 11.00. Это не может быть Норддайх - я выяснил, что к нему подходит углубленный земснарядом канал, пригодный для пароходов даже при отливе, так что для него «фаза» не имеет значения.
Другие добытые тобой ключи: буксиры, лоцманы, глубины, железная дорога, Эзенс, семь чего-то там. Вопрос: это касается морской или сухопутной обороны побережья Северного моря?
Море. Семь островов, семь проливов между ними (считая Западный Эмс); очень малые глубины в большинстве из них. Буксиры и лоцманы требуются для патрульной работы позади островов, о чем я всегда твердил. Вопрос: встреча для инспекции каналов и проливов?
Суша. Обрати внимание на железную дорогу (карта в кармане ольстера), которая петлей обегает всю Фрисландию в нескольких милях от побережья. Вопрос: может ли быть использована как линия коммуникации? Войска могут быстро перебрасываться в любую точку. Эзенс - как база? Он расположен в центре петли. Поездка фон Брюнинга из Бензерзиля говорит в пользу предположения.
Чатэм. Д. выведывает планы нашего флота на случай войны с Германией.
Фон Брюнинг заведует в этих местах военно-морскими делами.
Какую роль играет Бермер? Вопрос: можешь заехать в Бремен и навести справки про него?
Я тупо просмотрел документ, настолько тупо, что не понял даже, что есть Бермер - человек или город? Потом задремал и, очнувшись, обнаружил, что листок упал на пол. Насмерть перепуганный, я спрятал его и поднялся на палубу. Мы уже подходили к Норддайху, поворачивая к самой унылой из всех пристаней на земле, выдававшейся вперед из-за обнесенных дамбой польдеров[95 - Польдеры - отвоеванные у моря участки земли, защищенные дамбой.]. Мы с Беме сошли на берег вместе, он же стоял рядом, когда я спросил билет до Амстердама, но получил только до Райне, узловой станции близ голландской границы. В купе инженер расположился напротив и застыл в неподвижности, как индийский идол. «Кто же ты такой?» - сонно думал я. Слишком усталый, чтобы поддерживать беседу, я просто разглядывал его, не забывая придерживать рукой драгоценную записную книжку. В итоге я проиграл бой, застегнул ольстер на все пуговицы и, извинившись перед попутчиком, улегся на полку, причем тем боком, на котором находился потайной карман. Беме имел полную возможность обыскать мой чемодан и, уверен, не упустил ее. О путешествии до Райне ничего
утверждать не берусь, потому что за все четыре часа я ненадолго просыпался лишь два раза.
Сначала в Эмдене, где нам обоим пришлось сделать пересадку. Пока мы прокладывали себе путь по переполненной платформе, с Беме уважительно поздоровались несколько человек, а один раболепный джентльмен и вовсе преградил инженеру путь. Наружность незнакомца не содержала ничего примечательного в отличие от разговора. Тот касался канала. Какого именно, я не понял, потому как название не упоминалось, но позже я уловил, что это одно из сооружений, связанных с Эмсом. Главное, что темой был именно канал. В то время семя упало на не готовую почву, но позже оно даст всходы. Я пошел дальше, смешался с толпой и вскоре погрузился в сон в новом купе, куда Беме за мной не последовал.
Второй случай был в Леере, где я очнулся, услышав свое имя, и увидел Беме у окна. Он пересаживался на другой поезд и пришел попрощаться.
-Не забудьте заглянуть в «Ллойд»! - пропел он мне в ухо.
Думаю, в ответ ему досталась лишь вялая улыбка, потому как я достиг низшей своей точки и моя крепость, образно выражаясь, оказалась совершенно беззащитна. Впрочем, враг снял осаду. «Свобода», - последнее, что подумал я, прежде чем провалиться в забытье.
Даже после Райне, последней моей пересадки, эта жуткая сонливость не отпускала меня, и только ближе к вечеру я более-менее начал оживать.
Паровоз, как улитка, полз от станции к станции. Сосед по купе рассказал, что я мог бы подождать три часа в Райне и поехать с экспрессом, который прибывает в Амстердам почти одновременно с обычным поездом. Или можно было выйти в Эмдене или Леере и, проведя там пару часов, сесть на тот же самый экспресс. Дэвис упустил из виду такую возможность, а Беме умолчал о ней, явно не желая оставлять меня позади без присмотра, давая свободу вернуться или последовать за ним в Бремен.
Так что двигались мы кое-как, с частыми задержками. ВХенгело пришли с отставанием от графика, в Апелдорн опоздали на полчаса, и я начал волноваться за пересадку в Амстердаме. Но по мере того, как летаргия отступала и я начал обдумывать планы и перспективы, меня начали раздирать противоречивые мысли. Стремление попасть в Лондон уступало перед нежеланием покидать Германию, и я становился мрачнее с каждой милей, что отделяли меня от границы. Все та же проблема с нехваткой времени. Сегодня двадцать третье. Поездка в Лондон отнимет по меньшей мере двое суток, если считать от Амстердама. Таким образом, проведя две ночи и день в пути и посвятив день расследованию прошлого Долльмана, я теоретически успеваю вернуться на фризское побережье двадцать пятого. Да, я могу быть в Нордене (если это место «встречи») к семи вечера. Но как все плотно! Ни зазора на непредвиденные задержки, ни времени на физический отдых. С некоторыми вопросами придется покопаться, возможно, привлекать других лиц. Люди осторожны, склонны к волоките. Нужный человек может отойти на ланч, а тот может затянуться. Или не приехать в город с
затянувшихся выходных. «Быть может, поговорите пока с мистером Таким или мистером Эдаким, или оставите записку?» О, уж я-то знаю эти департаменты, притом изнутри! ААдмиралтейство! Я уже представлял как возвращаюсь несолоно хлебавши в Германию, потеряв два дня, и мчусь в Норден, не имея ни одной лишней минуты на разведку ситуации, чтобы потерпеть фиаско и здесь. Ведь, как правильно сказал Дэвис, нельзя всегда полагаться на туман. Остается еще один ключ - «Эзенс», да и еще и «Бермер». Что-то тут кроется. Но нужно время, а где его взять? Сколько еще сможет Дэвис продержаться на Нордерней? Судя по вчерашнему вечеру, недолго. Да и в безопасности ли он там? У меня перед глазами замелькали шальные картины: Дэвис в водолазном костюме; прискорбная неисправность с подачей воздуха… Нет, довольно! Надо рассуждать здраво. Какая разница, если он уплывет? Какая разница, если я побываю в Лондоне? И тут я со стыдом вспомнил печальное лицо Дэвиса на причале и его решительное: «Он - наша добыча или ничья!» И мое собственное: «Хорошо, я сохраню наш секрет!» Нельзя ехать в Лондон. Пусть даже я выйду на нужных людей, но
что скажу, что предъявлю в качестве доказательства? Ничего, если не выложу всей истории. Да одно мое появление в Уайтхолле поставит секрет под угрозу. Едва ступив в родные пенаты, я буду узнан и притянут к ответу. В лучшем случае обойдется слухами: «Был на острове Нордерней», «Сегодня утром учинил скандал в Адмиралтействе из-за какого-то мифического лейтенанта». Нет, назад во Фрисландию, вот выход! Ночь отдыха - без этого не обойтись - на чистых простынях, на пуховой перине. Одна долгая, роскошная ночь, а потом со свежими силами назад, во Фрисландию, чтобы закончить начатое, не полагаясь ни на кого, кроме самих себя.
Придя к решению, я едва не кинулся приводить его в жизнь тут же, выскочив в Амерсфорте, но передумал. Прежде чем вернуться, мне следует претерпеть некую трансформацию, а чем в более многолюдном центре она произойдет, тем меньше шансов привлечь внимание. Кроме того, перед глазами у меня стояло видение уютной постели в приятной гостинице на реке Амстел. В конце концов, там дешевле.
И вот в половине девятого я уже потягивал кофеек именно в такой гостинице, о какой мечтал. Передо мной лежали лондонская газета, чрезвычайно интересная, и несколько немецких изданий, которые с пылом, достойным лучшего применения, буквально сочились от воинственной англофобии. В девять меня можно было увидеть в еврейском квартале, в сомнительной лавочке, торгующей дешевой матросской одеждой. В половине десятого я отправил бессовестную телеграмму шефу: «Очень сожалею, не мог зайти Нордерней. Надеюсь, продлением отпуска нет проблем. Ответ направить “Отель дю Лувр”, Париж». В десять уже возлежал в роскошной кровати, раскинувшись и растянувшись, как хочу. А в восемь двадцать восемь на следующее утро я, чувствуя прилив новых сил и духа, а также свежий холодок над верхней губой, уже сидел в вагоне третьего класса поезда, направляющегося в Германию, в обличье молодого матроса: бушлат, фуражка и теплый вязаный шарф.
Перевоплощение оказалось несложным. Сбрив усы и наскоро позавтракав в своей комнате, я одел свой ольстер и матерчатую кепку. Рассчитавшись с гостиничным портье на вокзале, я оставил чемодан в камере хранения, предварительно изъяв из него коричневый сверток и засунув вместо него ольстер. Коричневый сверток, состоявший из моего непромокаемого плаща, морских сапог и других мелочей, перевязанный просмоленной веревкой, покоился теперь на полке, составляя наряду с крепкой палкой мой багаж. Каждый предмет - меня дрожь бьет при воспоминании об их происхождении - точно соответствовал моей скромной metier[96 - Профессии (фр.).], потому как я знал, что на границе возможен досмотр. Единственное исключение составлял лежавший в кармане бушлата путеводитель Бедекера по Северной Германии.
На маловероятный случай, что мне станут задавать вопросы, я - английский матрос, едущий в Эмден наниматься на корабль с билетом до границы. Дальнейшую схему предстояло обдумать. Сомнений не вызывало одно - я твердо решил быть в Нордене завтра вечером, двадцать пятого октября. Пару слов о Нордене, маленьком городишке в семи милях к югу от Норддайха. Торопливо проглядывая карту в каюте накануне отъезда, я не подумал о Нордене, потому как тот не лежал на побережье, но, пока я спал, Дэвис обнаружил связь его с морем и сделал в карандашной записке весьма ценное замечание. Речка, о которой он говорил, едва заметная на карте[97 - См. карту 3.], течет на юго-запад и впадает в эстуарий Эмса. «Ночной поезд» тоже вписывался лучше некуда, потому как высшая точка подъема воды в реке наступит, по вычислениям Дэвиса, между десятью тридцатью и одиннадцатью часами, а согласно расписанию, единственным ночным поездом, прибывающим в Норден, был состав с юга в 22.46. Выглядит многообещающе. Эмден, который я рассматривал ранее, проигрывал по многим пунктам. Самым важным было то, что между девятью вечера и часом ночи в
Эмден прибывали целых три поезда, поэтому выражение «ночной поезд» получалось далеко не таким определенным, как в случае с Норденом.
Покуда неплохо. Но чем мне заполнить время до этого события? Заняться «вопросами» Дэвиса и последовать за Беме в Бремен? Эту идею я быстро откинул. Это был вариант на случай провала остальных, в настоящее же время обещал лишь другую гонку. Бремен в шести часах от Нордена по железной дороге. Мне придется потратить изрядную часть своего ограниченного времени, кроме того, понадобится снова изменить обличье. Кроме того, я уже выяснил кое-что о Беме - семя, упавшее на станции в Эмдене, дало росток. Мне он был известен как инженер по подводным работам, но, оказывается, в его компетенции еще и каналы. Не слишком важный факт, но удастся ли мне разузнать больше всего за какой-нибудь день?
Оставался еще Эзенс, и именно туда решил я отправиться сегодня. Путешествие неблизкое, раньше восьми вечера туда не добраться, зато до Нордена час езды.
И что в Эзенсе?
Весь день я пытался подобраться к главной загадке, старался извлечь из своего дневника, памяти, воображения, карты, расписания поездов, набросков Дэвиса каждый ускользающий атом материи. Подчас я внезапно выходил из задумчивости, чтобы натолкнуться на флегматичный и подозрительный взгляд голландского крестьянина, устремленный на меня поверх фарфоровой трубки. За границей Германии мне пришлось вести себя осмотрительнее. Бумажку Дэвиса я вскоре выучил наизусть. Мне так и представлялась картина, как он царапает ее при свете плиты, борясь со сном и рассеянно изводя груды спичек, а я тем временем храплю на койке. Перед его мысленным взором, я не сомневался, непрерывно стояло румяно-смуглое личико в обрамлении мокрых волос и серого шотландского берета, хотя в записке о ней не упоминалось ни единым словом. Я улыбался при мысли о том, что в последний момент он усомнился-таки в своей «проливной теории» ивынужден был задуматься о ненавистной «суше».
Результат получился интересный, но вряд ли убедительный. То, что где-нибудь в немецких архивах лежит схема строительства береговых укреплений, я вполне допускал. Семь островов с семью мелкими проливами между ними (хотя два последних, образованных двумя руслами дельты Эмса, никак нельзя было назвать мелкими) являлись весьма разумным допущением и прекрасно вписывались в проливную теорию, достоинства которой я отнюдь не отрицал. Неизменное мое возражение заключалось в том, что мы никоим образом не могли поставить ее под угрозу. Идея о кольце железных дорог вокруг полуострова с центром в Эзенсе тоже была не лишена смысла, но и к ней вышеуказанное замечание вполне подходило. Любая страна, имеющая морскую границу, имеет, надо полагать, секретные планы по ее обороне, но планы эти не могут быть нарушены двумя случайными путешественниками. Не требуют они и тайных изысканий или сборищ в укромном месте на Меммерте. Другое слабое звено - Долльман. Он занимается шпионажем в Англии. Все государства, включая Германию, пользуются шпионами, этими грязными, но необходимыми орудиями. Но Долльман находится в слишком
близкой связи с ключевыми заговорщиками на этой стороне. Предатель богат, влиятелен, пользуется уважением местных жителей - это явно не просто шпион.
Еще мне бросились в глаза нерешительность, проявленная Дэвисом в своем наброске, нежелание довести посылки до логического вывода. Он говорит о немецкой схеме береговой обороны, а следом о попытках Долльмана выведать английские планы на случай войны с Германией. Все весьма логично. Но что это за планы? Скорее всего (если его догадка верна) - нападения на немецкое побережье в противовес стратегии открытого моря. Какого нападения? Опять же очевидно, что, если гипотеза с железнодорожным кольцом имеет под собой основу, речь идет о десанте на побережье, которое, как Дэвис сам не раз утверждал, вполне безопасно за паутиной песков и отмелей. Я снова возвращался к своему вопросу, заданному в Бензерзиле: «Возможна здесь высадка?» Ответ был отрицательный, да и наш вояж по дамбам и польдерам убеждал в этом. Неужели мой друг начал склоняться к теории, которую оба мы отвергли, но не решается высказать это прямо? Меня грызло мучительное сомнение.
Пора сделать маленькое отступление и описать основные этапы моего путешествия. ВРайне я пересел на другой поезд и, отправившись на север, превратился в немецкого матроса. Легкий акцент - не беда, матросы ведь все полиглоты. В то же время слоняющийся по Эзенсу английский моряк может вызвать подозрения. Вчера я не обращал внимания на ландшафт, сегодня же не упускал ничего, что могло дать хоть малейший намек.
На отрезке от Райне до Эмдена нам пришлось спускаться в долину Эмса. Поначалу мы ехали через страну многолюдных городов и богатых пастбищ, севернее места становились все более пустынными и болотистыми. Печальный край, хотя и представший моим глазам в лучшем своем виде. Я имею в виду погоду. Поутру было холодно и туманно, как всегда, но с каждым часом становилось все теплее и солнечнее. Газета, впрочем, уверяла, что барометр падает и антициклон уступает под напором атлантического шторма.
Под Эмденом, где и начинается собственно Фрисландия, нам пришлось пересечь большой канал, и в двадцатый раз за день (поскольку железная дорога проложена через десятки подобных сооружений в Голландии и немалое число в Германии) я твердил про себя: «Каналы, каналы. Какова же роль Беме?» Наступали сумерки, но было достаточно светло, чтобы заметить корабль непривычных очертаний, миноносец, надо полагать, пришвартованный к одной из стенок. Мне вспомнилась страница из «Лоцмана Северного моря», где говорилось, что канал Эмс-Яде достаточно глубок, чтобы пропускать канонерки, и служит, таким образом, стратегической линией связи между Вильгельмсхафеном и Эмденом, проходя через весь Фризский полуостров. Я поинтересовался у сидящего напротив крестьянина. Тот подтвердил, что это и есть канал Эмс-Яде. Неужели Дэвис забыл о нем? Такой объект существенно дополнил бы его беглый обзор.
В книжной лавке в Эмдене я прикупил карманную карту-схему Фрисландии[98 - Нет возможности воспроизвести ее оригинал, но здесь и далее читатель может обратиться к карте 3. - Примеч. авт.], значительно более крупного масштаба, нежели имевшаяся у нас морская карта, и когда за мной не наблюдали, изучал русло канала с нетерпением, которое, увы, скоро пошло на убыль. Следуя из Эмдена на север, я задействовал карту в помощь зрению и даже в сгущающихся сумерках сумел заметить новые пустоши и болота, большое серебристое озеро, иногда встречались возделанные поля, и снова обилие воды: пруды, потоки, бесконечные канавы и рвы. Отмечены были и лесные массивы, но они уходили в глубь материка. Норден мы миновали в семь, уже затемно. Я искал глазами реку, и точно, мы пересекли ее прямо перед станцией. Русло было практически сухим, баржи сидели на мели. Здесь была пересадка на Эзенс, и мне пришлось подождать три четверти часа, после чего путь пошел на восток по самому краю северной глуши. Мы тормозили иногда на какой-нибудь деревенской станции и ехали дальше, держась милях в пяти-шести от моря. Именно на этом
отрезке пути я собрал наконец воедино все нити и попытался сплести из них канат с сердцевиной в Эзенсе. «В городе 3500жителей, - сообщал Бедекер, - Это центр процветающего аграрного района. Прекрасный шпиль».
Эзенс лежит в четырех милях в глубь материка от Бензерзиля. Я припомнил тот день в деревушке и вскипел при мысли, как ловко фон Брюнинг одурачил меня. Собираясь в Эзенс, он прочел мои мысли и предложил поехать с ним, а я отказался, перехитрив сам себя. Впрочем, пустое: даже если бы я согласился, коммандер сделал бы все необходимое, чтобы мне на глаза не попалось ничего важного. В конце концов секрет не написан крупными буквами на стенах Эзенса. Связан ли этот секрет с Бензерзилем или местностью между населенными пунктами? Я снова погрузился в карту-схему, привстав, чтобы свет падал лучше и меньше трясло. От Эзенса до Бензерзиля вела дорога, проходящая через точки и шахматные квадратики. Первые, как было указано в комментарии, обозначали болота, вторые - поля. Взгляд зацепился за еще кое-что - поток, бегущий к Бензерзилю. Я сразу понял, что это та самая грязная канава, которую мы видели в гавани, иначе говоря, зиль, от которого происходит название деревни. Зиль привлек мое внимание тем, что выглядел гораздо более значительным, чем на нашей с Дэвисом карте. Морские карты мало обращают внимания на
береговые детали, разве что последние могут послужить навигатору ориентиром. У нас поток был похож на закорючку, эдакий поросячий хвостик. На карте-схеме он был обозначен жирной синей линией с надписью «Бензер-Тиф» иприобрел более четкие очертания: завитушки превратились в углы, в нескольких местах угадывались искусственные спрямления русла. Одна из прядок моего каната, та, что отвечала за каналы, зазвенела вдруг, как проволока, по которой пропустили ток. Расположившись между сиденьями купе, поближе к свету, я с жадностью проследил за течением «тифа» на юг. Его русло уклонялось от дороги на Эзенс и миновало город примерно в миле к западу, ныряя под железную дорогу. Вскоре затем оно делало поворот к востоку и соединялось с другой синей линией, помеченной как «Эзенс-Виттмунде-канал». Этот канал обрывался, впрочем, на полпути к Виттмунду, соседнему городку.
Впервые за весь день я ощутил порыв искреннего вдохновения. Те небольшие глубины и короткие расстояния, дробные метры и километры, о которых говорил Беме на Меммерте и которые Дэвис пытался применить к островным проливам, не могут ли они относиться к каналам? Мне вспомнились баржи в гавани Бензерзиля. Вспомнились разговоры в деревенской гостинице и хвастливая болтовня почтмейстера про растущую торговлю, про кирпичи и зерно, доставляемые с материка на острова. Кто-то еще - бакалейщик на Вангероге? - обронил замечание о расцвете островов как водных курортов. А еще некто - да фон Брюнинг собственной персоной! - рассказывал об активной деятельности Долльмана по развитию здешнего региона. И в смутной взаимосвязи с вышеперечисленными фактами мне мерещился силуэт миноносца, виденного на канале Эмс-Яде.
Эти идеи осенили меня на перегоне между Дорнумом и Эзенсом, и я еще переваривал их, когда около девяти поезд стал сбавлять ход, прибывая на конечную станцию, и десять минут спустя я, смешавшись с кучкой прочих пассажиров, уже вступил на тихие мощеные улицы Эзенса. В лунном свете уходил ввысь монументальный церковный шпиль, который мы с Дэвисом так часто наблюдали с моря.
Глава XXVI
Семь зилей
Выбрав самый скромный из попавшихся на вид гастхаус, я скинул свой сверток и потребовал хлеба, пива и колбасы. Хозяин, как я и ожидал, говорил на фризском диалекте, и хотя это мешало мне понимать его, зато маскировало и мое литературное немецкое произношение. Это был в высшей степени добродушный малый.
-Нужна койка? - любезно поинтересовался он.
-Нет, иду в Бензерзиль. Заночую там, а поутру сяду на постшифф[99 - «Почтовый корабль» (нем.).] до Лангеога.
Я не забыл про близнецов-великанов и их занятие.
-Сам не с островов?
-Нет, у меня там сестра замужем. Только что вернулся из годичного плавания и решил навестить ее. А, кстати, - ввернул я, - как там дела с Бензер-Тиф?
Мой приятель пожал плечами.
-Насколько мне известно, уже закончен.
-А соединение, идущее на Виттмунд?
-Пока еще делают, - сообщил хозяин.
-То-то заживет тогда Лангеог! - воскликнул я.
-Ну да. Только не очень-то мне верится в эти новомодные штучки.
-Но это ведь хорошо для торговли? - предположил я. - Эзенс будет получать хороший доход, отправляя товары вниз по «тифу». Много грузов-то идет?
-Ну, баржи с кирпичом, лесом, углем. Их стало побольше, да только все это ерунда. Если хотите знать мое мнение, то все эти Aktiengesellschaften[100 - «Акционерные компании»(нем.).] - изобретение дьявола. Их создают жулики, чтобы поделить между собой деньги от спекуляций с землей и контрактов, а простые дольщики с голоду подыхают.
-В этом что-то есть, - пошел я на уступки закоренелому консерватору. - Моя сестра арендует дом у одного типа по имени Долльман. Говорят, ему много земель принадлежит в этих краях. Видел я раз его яхту - розовый бархат, электрический свет, как говорят…
-Ага, есть такой. Один из этой шайки - иностранец, как я слыхал. У него еще фирма, которая занимается подъемом сокровищ где-то возле Юста.
-Ну уж до моих сбережений ему не добраться! - расхохотался я и вскоре покинул уютный кров, поинтересовавшись дорогой на Дорнум.
-Держитесь железной дороги, - последовал ответ.
Шагая навстречу теплому юго-западному ветерку, под сенью курчавых облаков и серебристого полумесяца двинулся я в путь. Но не к Бензерзилю, а к Бензер-Тифу, который, как мне было известно, пересекает в какой-то точке дорогу на Дорнум. С милю мощеная дорога в обрамлении канав и ивовых деревьев, идущая параллельно рельсовому пути, потом мост, и под ним сам «тиф», оказавшийся на деле маленьким каналом. Наезженная колея отделялась от шоссе и плавно спускалась к берегу канала, к противоположному берегу шло ответвление от железной дороги.
Я раскурил трубку и посидел немного на парапете. Никого не было видно, поэтому я начал осторожную разведку, направившись к северу. Тупиковая ветка пути вела в огороженный двор с запертыми воротами. Мне не составило бы труда перелезть через них, но я предпочел снова пересечь мост и бросить взгляд с другой стороны. Двор представлял собой всего лишь небольшое хранилище для угля. Черные кучи поблескивали в лунном свете, полузагруженная баржа приткнулась к берегу, на котором виднелась покинутая контора. Я в одиночестве зашагал по песчаному бечевнику. Меня, как и предупреждала карта, окружали поля и болота, заросли ивняка и тальника, где-то мычали коровы, тихая мелодия ветра слышалась над равниной, пару раз закрякала резко потревоженная дикая утка.
Однажды я набрел на сельский жилой дом, темный и молчаливый. Напротив него, в канале, стояла пара порожних барж. Я забрался в одну из них и промерял своей дорожной палкой глубину за бортом - едва три фута. Миноносец испарился из моих расчетов. Ширина потока, обратил я также внимание, только-только позволяла разойтись двум баржам. Мне показалось, что вижу и другие дома, и другие баржи, расположившиеся в ответвлениях канала, соединенных с ним кульвертом. Но ничего стоящего внимания. Решив обследовать еще и виттмундскую сторону железной дороги, я повернул назад, уже несколько поникший духом, но все еще питающий надежду.
Пройдя под шоссе и железной дорогой, я опять потопал по бечевнику, который через полмили влился в лес, потом попал на расчищенный участок с очередной изгородью. Судя по виду, лесопилка. На этот раз я разделся до пояса (с нижней части), перешел канал вброд, снова оделся и перелез через частокол. Неподалеку стояла хижина, но все обитатели ее явно спали. Да, это была лесопилка - во дворе лежали штабеля бревен, стояла паровая пила. Но не только лесопилка. Пройдя осторожно дальше, я разглядел в тени деревьев большое здание из гофрированного железа, странным образом напомнившее мне Меммерт. За ним, ближе к каналу, из ночи выступил деревянный скелет, оказавшийся на поверку наполовину законченным в постройке судном на стапеле. Рядом виднелся такой же объект, но почти готовый. Баржа. Стапель вел к воде, а канал расширялся в этом месте до заводи, в которой стояли тесно в ряд семь или восемь точно таких же барж. Я снова перелез через изгородь и прошагал еще, думаю, мили три вдоль канала, пока необходимость найти ночлег и обдумать дальнейшие планы не остановила меня. Было уже за полночь, а новых открытий не
предвиделось. Я обнаружил кирпичный завод, но становилось все понятнее, что в данный момент канал не слишком активно используется для перевозок. Он сделался уже, стали встречаться следы недавних работ по его реконструкции. В одном месте был выкопан длинный котлован, явно с целью спрямить не проходимую для кораблей излучину. Тропа стала ужасной, сапоги вязли в глине. Помня про обрывающуюся на карте синюю линию, я решил, что дальше идти бессмысленно, и повернул назад. На ходу я старался измыслить историю, способную убедить хозяина эзенской гостиницы, что его поднял в половину второго ночи не какой-нибудь бродяга, а достопочтенный путешественник.
Но на подходе к лесопилке мне пришла в голову более практичная мысль: вот же ночлег, бесплатный и под рукой. Забравшись в одну из пустых барж в заводи, я огляделся в своей новой квартире. Баржа, как две капли воды, походила на все прочие, что я видел - лихтер, предназначенный исключительно для буксировки, лишенный помещений для экипажа, благодаря чему все внутреннее пространство отводилось под груз. На баке и на корме был устроен палубный настил длиной футов в десять, с установленными на нем кнехтами и тумбами. Остальная часть трюма оставалась открытой, если не считать идущие вдоль бортов широкие ватервейсы[101 - Ватервейсы - деревянные брусья палубного настила, идущие по бортам вдоль всего судна. Служат для продольного крепления судна и стока воды.]. Простая и надежная конструкция и применительно к скромному лихтеру весьма пропорционального и даже изящного дизайна, с ощутимо заостренным носом и плавными линиями кормы. Короче говоря, даже такой береговой крысе, как я, было с первого взгляда понятно, что эти суда предназначаются не только для канала, но и для большой воды. И недаром: хотя несколько
миль по морю до островов пролегали исключительно по мелководью, я по опыту знал, какое волнение поднимает там внезапно налетевший шквал. Не стоит полагать, будто я глубоко вник в эти мысли. В некотором смысле я продвигался вперед, но крылья воображения еще не расправились у меня за спиной. В противном случае я исследовал бы этот лихтер с точки зрения практического его применения, а не подходящего приюта на ночь. Под кормовым палубным настилом лежал большой рулон брезента, угол которого послужил мне одеялом, а мой засунутый под голову тюк - подушкой. Какое отличие от роскошеств предыдущей ночи, но шпион, философски рассуждал я, не вправе рассчитывать на пуховую перину два раза подряд, а здесь гораздо просторнее и свежее, чем в тесной койке на «Дульчибелле», да и жестче ненамного.
Устроившись поудобнее, я принялся изучать свою карманную схему при свете вспыхивающих спичек. В последние полчаса до меня начало доходить, что, сконцентрировавшись на Эзенсе и Бензерзиле, я упускаю из виду другие деревни, оканчивающиеся на «зиль», тоже изображенные на нашей карте с «поросячьими хвостиками» потоков. Более того, озвученная Беме статистика глубин и расстояний касалась семи объектов, от «A» до «G». Уже первая спичка позволила освежить в памяти эти деревни. Суффикс «зиль» встречался по всему побережью. В пяти милях к востоку от Бензерзиля лежал Нойхарлингерзиль, а еще дальше - Каролинензиль. В четырех милях к западу - Дорнумерзиль, а дальше Нессмерзиль и Хильгенридерзиль. Это шесть на одном только северном фасе полуострова. На западном его побережье, обращенном к Эмсу, значительно южнее Нордена, располагался один единственный Гретзиль. Зато на востоке, лицом к Яде, примостились аж восемь «зилей», разделенных очень короткими интервалами. После недолгого размышления я отбросил эту последнюю группу. Эти «зили» никак не соотносились с Эзенсом, как не имели и raison d'etre[102 - Разумного
основания (фр.).] считаться торговыми артериями. Иное дело - северная шестерка, имевшая выход к цепи островов и материковым центром для которых почти геометрически выступал Эзенс. Мне не хватало одного до семи, и я добавил в качестве рабочей гипотезы одинокий Гретзиль. Во всех семи деревнях потоки выходили на открытое место, как в Бензерзиле. Из всех семи гаваней на карте тянулись на север, к островам, точечные линии, пересекающие приливные отмели. А на материке в тылу у всей семерки проходило кольцо железной дороги. Но имелись и небольшие отличия. Ни один из потоков не был изображен на карте такой жирной и такой синей линией как Бензер-Тиф, ни один не уходил так далеко в глубь материка. Они варьировались в длине и извилистости. Два из них, относящиеся к Хильгенридрезилю и Гретзилю, вовсе, похоже, не достигали железной дороги. С другой стороны, Каролинензиль, лежащий напротив острова Вангерог, имел свою особую ветку.
Спичка за спичкой вспыхивали и гасли, пока я бился над загадкой этой таинственной семерки. В конце концов меня сморил сон, в который я погрузился с единственной идеей: завтра, на обратном пути в Норден, надо навести дополнительные справки об этих вероятных каналах, если их, конечно, можно так назвать. Мои сны той ночью представляли беспрерывную цепь картин редутов и замаскированных батарей, таящихся среди песчаных дюн и уединенных островков. Эти укрепления вырастали, подобно кораллам, благодаря кропотливой и тайной работе, а смертельные боеприпасы подвозили к ним лихтеры под управлением вороватых субъектов, как две капли воды, похожих на нашего приятеля Гримма.
Встав на рассвете, я отправился в дорогу (погода стояла тихая и дождливая), повстречав на пути нескольких моряков, удостоивших меня пожелания доброго дня и удивленного взгляда. Остановившись на мосту, я предался раздирающим меня сомнениям. Как много надо сделать и как мало времени. Единая прежде проблема вдруг умножилась семикратно и не собиралась на этом останавливаться: семь синих линий на карте, семь точечных путей по морю, семь островов. Одно время я даже взвешивал шанс воплотить выдуманный предлог в жизнь и махнуть на Лангеог, но это означало опоздание на рандеву, а об этом не могло быть и речи.
Так или иначе, пришла пора завтрака, а лучшим способом заполучить его, а заодно выбраться на новое поле деятельности было отправиться в Дорнум. Там я найду синюю линию под названием Ноейс-Тиф, ведущую к Дорнумерзилю на побережье. Исследовав это направление, я возвращаюсь в Нессе, откуда еще одна линия уходит к Нессмерзилю. Все это на пути к Нордену, да и железная дорога всегда под боком, чтобы доставить меня к вечеру на место. Последний поезд, как сообщало расписание, прибывает в Норден в 19.15. Стало быть, я могу перехватить его на станции Хаге в 19.05.
Шестимильная прогулка быстрым шагом привела меня, зверски проголодавшегося, в Дорнум. Все это расстояние шоссе и железная дорога шли рядом, а примерно на полпути к ним присоединился третий компаньон в лице вялого потока, который, как я понял из карты, являлся верхней частью канала Ноейс-Тиф. Извивающийся, словно уж, густо поросший осокой и камышом, он не выказывал претензий на судоходность. На одном участке русло его словно растворилось в болотах, чтобы появиться опять уже в более оформленном обличье перед самым Дорнумом.
В месте, где железная дорога пересекала его, отводка путей не было, но от самого города, который канал огибал с востока, начинался бечевник, виднелся также недавно построенный свайный причал. Рядом с ним стояло здание из красного кирпича, пока еще без крыши, по виду - склад. Вокруг суетились строители.
Аппетит мой достиг крайних пределов. Если по уму, мне бы стоило ограничиться пирогом, купленным в уличной лавке, но, подстегиваемый желанием выпить горячего кофе и добыть какие-нибудь сведения, я решил повторить эзенский опыт и нашел захудалую пивнушку. На этот раз мне повезло меньше. Заведение было достаточно паршивым, но вот хозяином оказался не добродушный фрисландец, а омерзительного вида тип с бегающими глазками и объемистым брюшком, проявивший в высшей степени неуютный интерес к новому посетителю. В качестве последней соломинки на нем красовалась такая же фуражка, как у меня, и он оказался бывшим матросом. Стоило мне сразу увидеть его, я бы улизнул, но сначала меня обслуживала неопрятная деваха, которая явно и пригласила хозяина. Чтобы объяснить грязь на сапогах и брюках, я сказал, что иду пешком из Эзенса, и оказался вынужден врать с лету. Следуя по накатанной, я поместил свою сестру на этот раз на Бальтрум и сообщил, что направляюсь в Дорнумерзиль (который как раз напротив Бальтрума), чтобы переправиться на остров.
Вынужденный пускать стрелу наудачу и не зная местных дел, я решил начать с рассказа о своем визите. СДорнумерзилем я попал в цель: оттуда действительно ходил паром-галиот на Бальтрум. Однако хозяин или знал, или делал вид, что знает, жителей острова и никогда не слышал про мою сестру. Мне сделалось еще больше не по себе, когда я подметил, что меня принимают за пташку повыше, нежели простой матрос. Мало того, меня угораздило вытащить второпях из кармана свои золотые часы с цепочкой и печатками. Трактирщик заверил меня, что спешить некуда, к приливу в Дорнумерзиль мне все равно не поспеть, а потом подкатил всерьез, засыпав вопросами, характер которых дал мне ключ к его биографии. Этот мерзавец явно был некоторое время портовым вербовщиком, одной из тех грязных акул, поживой для которых служат безработные моряки. Такие типы зачастую сами были матросами, и их на мякине не проведешь. И вот теперь он вцепился в меня, человека, принадлежащего именно к тому классу, что всегда служил ему поживой, да еще с золотыми часами и наверняка набитым кошельком. Трудно было придумать стечение обстоятельств, более
неудобное для меня и более опасное: вербовщики - порода хищников, столь же распространенная, как официанты и консьержи, обладающая к тому же даром к языкам и сверхъестественным умением угадывать национальность собеседника.
Что и говорить, он мигом раскусил меня и обрушил тираду на беглом английском с гнусавым выговором, свойственным янки. Обремененный вымышленной сестрой, я упорно цеплялся за свою ложь - сказал, что слишком долго служил на британском судне и приобрел акцент. Выдал и несколько слов на ломаном английском. Одновременно я дал ему понять, что считаю подобное любопытство неуместным, заплатил по счету и вышел. Думаете, отделался? Как бы не так! Он горел желанием показать мне дорогу на Дорнумерзиль и выскочил следом на улицу. Заметив, что хозяин, несмотря на ранний час, уже под градусом, я не осмелился затевать ссору с человеком, который уже довольно много вынюхал про меня и вполне способен на большее. Дрогнув, я решил задобрить негодяя и завел в ближайшую забегаловку в надежде подпоить и оставить там. Губительная ошибка, создавшая прецедент для дальнейших экскурсов на каждом углу. С вашего позволения я охотно бы опустил вуаль на рассказ о нашем позорном шествии через мирный Дорнум, о страхах, которые переживал, когда он громогласно обращался ко мне, как к другу - своему английскому другу! - и об унижении
шествовать рука об руку с ним три мили по дороге к побережью. Ему пришла опасная блажь говорить со мной исключительно на английском. Блажь оказалась спасительной, потому как я был полным профаном в немецком матросском жаргоне, зато нахватался бакового английского, читая Катклиффа Хайна и Киплинга[103 - Чарльз Джон Катклифф Райт Хайн (1866 -1944) - английский писатель, автор серии книг о приключениях капитана Кеттля. Редъярд Киплинг (1865 -1936), автор знаменитого «Маугли», писал также морские повести для юношества.]. С их помощью мне удалось сварганить малоудобоваримый коктейль из заковыристых морских ругательств, приправленный байками о вымышленных плаваниях. Собеседник мой явно побывал во всех портах на свете, но особой критичности, будучи изрядно schnappsen[104 - Навеселе (нем.).], не выказывал.
Но, как ни крути, это было самое досадное contretemps[105 - Непредвиденное затруднение (фр.).]. Я растрачивал драгоценное время, поскольку дорога расходилась с Ноейс-Тиф и мне не удалось исследовать канал - мы встретились с ним лишь у самого моря. Здесь он разделялся на два русла, каждое из которых было оборудовано шлюзом и впадало в две маленькие илистые гавани, как две капли воды, похожие на бензерзильскую. Вокруг каждой образовалось собственное скопление домов. Я направился прямиком в местный гастхаус, от души угостил своего компаньона, попросил подождать, пока я уточню насчет галиота. Нечего и говорить, назад я уже не вернулся. Бросив беглый взгляд на гавань слева и заметив череду лихтеров, проходящих через шлюз (был прилив), я во всю прыть пустился к внешней дамбе и зашагал по ней на запад, не обращая внимания на секущий в лицо холодный дождь. Меня снедала тревога за те слухи и беспокойство, которые породит мое исчезновение, когда треклятый вербовщик протрезвеет и обнаружит сей факт. Едва скрывшись из виду, я скатился на песок и бежал, пока не выбился из сил. Потом уселся на свой узел,
прижался спиной к дамбе в надежде найти хоть какую-то защиту от непогоды и стал смотреть, как море потихоньку отступает, превращаясь в цепочку озер, а низкие дождевые облака проносятся над островами и растворяются в тумане на горизонте.
Баржи, которые я видел выходящими из шлюза, ползли теперь к Лангеогу на привязи у пыхающего дымом буксира.
Больше никаких исследований при дневном свете! Таково было первое мое решение, ибо я опасался, что вскоре вся округа будет кишеть слухами и переодетом англичанине. Отсижусь до темноты, потом вернусь к дороге и перехвачу поезд на Норден. Погруженный во временное бездействие, я сосредоточился мыслями на предстоящем рандеву, и меня обуяло новое сомнение. Вчера представлялось совершенно незыблемым, что местом встречи является Норден, но то было до того, как на сцену выступили семь зилей. Название «Норден» звучало теперь бледно и неубедительно. Размышляя о причинах, я вдруг подумал, что все станции вдоль северной линии, пусть даже и более удаленные от моря, чем Норден, в равной степени можно счесть прибрежными в том смысле, что каждая связана с той или иной гаванью. УНордена имеется приливная река, но Эзенс и Дорнум могут похвастаться своими «тифами» - каналами. Какой же я глупец, что толковал фразу про прилив в самом узком и буквальном ее значении! Что, наиболее вероятно, захотят посетить мои конспираторы: Норден, причастность которого к нашей теории лишь гипотетична, или один из семи зилей,
семикратность которых приобрела в свете последних моих наблюдений столь важное значение?
Ответ напрашивался только один, притом совершенно обескураживающий: вероятных мест встречи семь! Восемь, если считать Норден. Какое же выбрать? На сцене появились расписание и карта, и с ними надежда. Все, в конце концов, не так уж плохо, хотя план и содержит серьезные неопределенности и риски, немедленно менять его еще рано. Норден остается в центре внимания, но прежде всего как узловая станция и лишь потом как морской порт. Хотя число возможных точек рандеву составляет восемь, наличие станций сокращает его до пяти: Норден, Хаге, Дорнум, Эзенс, Виттмунд. Все они на одной линии. Поезда, следующие по этой ветке с востока на запад, можно не принимать в расчет, потому как ни один из них нельзя назвать ночным, самый поздний - это тот, которым я сам планирую прибыть в Норден в 19.15. Из поездов, следующих в обратном направлении, на заметку попадал лишь один, тот самый, на котором я ехал вчера вечером. Он уходит из Нордена в 19.43, в 20.50прибывает в Эзенс, а в 21.13в Виттмунд. Этот поезд, как мог заметить читатель, следивший за моими приключениями, находится в связи с другим, прибывающим через Эмден с
юга и которым, как я сейчас выяснил, могут пользоваться пассажиры из Ганновера, Бремена и Берлина. Читатель помнит также, что я прежде намеревался ждать в Нордене почти три четверти часа, с 19.00до 19.43.
Итак, платформа на вокзале Нордена, между 19.15, когда я сам прибуду на нее с востока, и 19.43, когда Беме и его неизвестный друг отправятся с нее на восток. Там в эти полчаса я должен вычислить и выследить по меньшей мере двоих из конспираторов. Я сяду вместе с ними на поезд и сойду там, где сойдут они. Если же заговорщики не обнаружатся, придется вернуться к отброшенному выводу, что местом встречи является сам Норден, и ждать до 22.46.
Приняв решение ничего не делать до сумерек, я был доволен, но, передохнув с час, а также принимая в расчет промокшую одежду, ноги и отсутствие преследователей, стал порываться снова взяться за дело. Избегая, пока светло, дорог и деревьев, я пошел по пересеченной местности на юго-запад. Неприятное и трудное вышло путешествие. Мне приходилось вязнуть по колено в грязи и в болотах, обходить стороной встреченных крестьян, красться под прикрытием насыпей и зарослей. То немногое, что удалось узнать, вполне сходилось с добытыми ранее данными. Маршрут вывел меня к Харке-Тиф, потоку, впадающему в море под Нессмерзилем. Он тоже представлял собой канал, но только в зачаточном состоянии, по крайней мере в том месте, где я к нему вышел, то есть немного южнее Нессе. Работы по улучшению шли полным, а после недолгой прогулки вниз по течению я наткнулся на верфь по строительству лихтеров. Что до Хильгенридерзиля, четвертого из семи, то у меня на него совсем не осталось времени. В семь вечера я же стоял на платформе в Хаге, уставший, перепачканный, со сбитыми ногами, проделавший со времени пробуждения после ночевки
в барже добрых миль двадцать.
От Хаге до Нордена поезд шел минут десять, и их я потратил на кусок хлеба с копченым угрем, а также на приведение в относительный порядок сапог и брюк. Когда поезд подошел к станции, усталость сняло как рукой, и судьбоносные двадцать восемь минут начали отсчет. Закутавшись в шарф и подняв воротник бушлата, я, не теряя времени, направился по перрону в билетную кассу, где сразу заметил… фон Брюнинга. Да, фон Брюнинга, в штатской одежде. Несмотря на маскарад, атлетическая фигура, правильные черты лица и аккуратная каштановая бородка выдавали офицера с головой. Он только что отошел от окошка, забрав билет и сдачу. Я пристроился к очереди из трех или четырех человек, и прятался за соседями, пока коммандер не удалился. Не имея понятия, до какой станции у него билет, я взял четвертый класс до Виттмунда, то есть до конечной. Затем, укутавшись до носа шарфом, расположился в самом темному углу той помеси бара с залом ожидания, в которой, по неприятному немецкому обычаю, путешественники вынуждены дожидаться своего поезда. Фон Брюнинг, надвинув шляпу на глаза и сунув в рот сигару, уселся в другом углу.
Официант принес мне кружку рыжеватого мюнхенского, и я стал наблюдать, потягивая пиво. Люди входили и выходили, но к переодетому в штатское моряку не подходил никто. Когда миновала четверть часа, дверь с платформы отворилась и осипший голос произнес: «Хаге, Дорнум, Эзенс, Виттмунд!»
Пассажиры потянулись на платформу, предъявляя на входе билет. Допивая пиво, я замешкался и оказался среди последних, прямо рядом с фон Брюнингом. Он был так близко, что дым его сигары щекотал мне ноздри. Я украдкой бросил взгляд на протянутый им билет, но не разглядел названия, зато услышал, как кондуктор пробормотал себе под нос: «Эзенс». Большего мне пока и не требовалось. Я отправился в вагон четвертого класса, потеряв из виду преследуемого, но не рискуя, пока не хлопнула последняя дверь, выглядывать в окно. Когда мне это удалось, я заметил двоих опоздавших: один был высокий, другой среднего роста, оба в плащах и теплых шарфах. Лиц я не разглядел, но решил, что Беме среди них нет. Они не вышли из вокзала, а выступили с темного конца платформы, где дожидались своего часа. Проводник, угрюмо выговорив, пустил опоздавших, и поезд тронулся.
Эзенс. Прозвучавшее название не удивило меня, оно только оправдало уверенность, крепнувшую всю вторую половину дня. В последний раз сверился я с картой, успевшей уже запачкаться и затереться, и постарался запечатлеть ее в памяти. Главное: дорога на Бензерзиль и то, как она соотносится с течением Бензер-Тифа, пока оба не сходятся у моря. «Прилив в лучшей фазе!» Остро чувствуя отсутствие рядом Дэвиса, я прибег к своему дневнику и выяснил, что высшей отметки вода в Бензерзиле достигает около одиннадцати. Следовательно, примерно в течение двух часов (с десяти до двенадцати) в гавани будет пять-шесть футов глубины.
ВЭзенсе мы будем без десяти девять. Поедут они дальше на лошадях, как неделю назад фон Брюнинг? Я подтянул ремень, потопал потяжелевшими от грязи сапогами и возблагодарил Бога за мюнхенское пиво. А куда направятся они из Бензерзиля и на чем? Как я смогу последовать за ними? Вопросы без ответа, но я готов был ко всему; украсть лодку - детская забава. Фортуна, я думаю, улыбнулась, Романтика поманила рукой, даже Море смотрело благосклонно. Но я еще даже не догадывался, что Воображение уже начало расправлять и разминать свои затекшие крылья.
Глава XXVII
Везучий безбилетник
На станции в Эзенсе я прибег к тактике, противоположной норденской: спрыгнул с подножки, поспел к выходным дверям раньше остальных, сдал билет и юркнул за станционные ворота, под покров темноты. Фортуна все еще улыбалась - ни один экипаж не ожидал пассажиров, да и вышли с поезда всего полдюжины человек, среди них два джентльмена в плащах, которые едва не остались в Нордене, и фон Брюнинг. Последний держался заметно впереди первой пары, но за воротами объединились и в отличие от остальных приезжих, свернувших к городу, направились к югу. Немало смутив этим меня, потому как это направление было прямо противоположно Бензерзилю и морю. Взвалив на плечо свой узелок, я верной тенью последовал за ними и повернул направо, не подозревая о последствиях. Когда передумывать было уже поздно, я заметил ярдах в пятидесяти впереди перекрытый барьером железнодорожный переезд и понял, что нам всем четверым придется ждать, пока поезд не пройдет. Так и случилось, и в течение пары минут мы стояли группой, старательно не замечая друг друга и не говоря ни слова, но явно настороже. Что до меня, то я «над ними про себя
смеялся даже»[106 - Строка из поэмы Альфреда Теннисона «Принцесса» (пер. Э. Соловковой).]. Когда ворота переезда раздвинулись, троица продемонстрировала нежелание спешить, и я, тактично уловив намек, зашагал вперед, но через несколько минут остановился и навострил уши. Ничего не услышав, я осторожно вернулся назад и обнаружил, что мои друзья исчезли. В каком направлении, загадкой оставалось недолго - в расположенное слева, то есть к западу от дороги, в поле уходила поросшая травой тропка, и хотя видеть никого я не мог, зато слышал удаляющиеся голоса.
Я сориентировался на местности, шагнул на тропу, но передумал и пошел обратно к Эзенсу. Даже не обращаясь к карте, я понимал, что тропа выведет их к Бензер-Тифу где-то в районе лесопилки. В тумане можно было бы и пойти за ними, но ночь выдалась не слишком темная, и силы мне не мешало экономить, да и слова «прилив в лучшей фазе» крепко засели в памяти. Я рассудил, что мудрее будет поберечь время и мышцы, отправиться в Бензерзиль по кратчайшей дороге и подождать, когда они доберутся до деревни по извилистому Бензер-Тифу, инспекция которого, без сомнения, являлась частью их плана.
Было девять часов прохладной непогожей ночи, луна проглядывала сквозь пелену облаков. Оставив позади тихий Эзенс, я через час оказался уже недалеко от Бензерзиля и слышал шум моря. Подчиняясь навязчивой идее, что где-то рядом обязательно рыщет Гримм, поджидая визитеров, я свернул с дороги, не доходя до деревни, и вышел к гавани окольным путем, по дамбе. Из окон нижнего этажа гостиницы лился теплый свет, внутри я видел все местное общество, занятое игрой в карты. Во главе стола, как в старые добрые времена, восседал - на голове сдвинутая на затылок фуражка, у локтя рюмка с feine schnapps[107 - Отличной водкой (нем.).] - наш неугомонный маленький почтмейстер, пронзительный возбужденный голос которого доносился даже до моих ушей. Сама гавань выглядела точь-в-точь как неделю назад. Почтовый галиот стоял на обычном месте у восточного причала, его грот был поднят, а оба близнеца-великана стояли на палубе и поплевывали за борт. Я громогласно окликнул их с берега (не называясь, конечно) и получил ответ, что через несколько минут судно отходит на Лангеог: ветер с берега, почта погружена, вода уже
достаточно высока. Хочу ли я плыть? Я заверил, что не спешу. Убежденный, что мои друзья появятся еще не скоро, я тем не менее следил за галиотом, пока тот не отдал швартовы и не ушел. Одной непредвиденной ситуацией меньше. Шатавшиеся вокруг зеваки разошлись по домам, и портовые дела остановились на ночь.
Последовали три четверти часа напряженного ожидания. Большую часть из них я провел, присев на коленях в темному углу между дамбой и западным молом, откуда мне открывался стратегический обзор акватории. Но временами мне приходилось успокаивать зуд от безделья вылазками, становившимися все более дерзкими. Я разведал дорогу за мостом, обрыскал шлюз, даже заглянул в переднюю гостиницы, но нигде не обнаружил следов Гримма. Исследовал я и все плавсредства в гавани, которых оказалось весьма немного. Залез на две баржи и заглянул под их брезентовые пологи, забрался на покинутый командой буксир и пару неуклюжих гребных лодок, привязанных к причальному столбу. Только одна из шлюпок находилась в состоянии готовности, остальные не имели ни весел, ни уключин - не слишком приятная перспектива для будущего похитителя. Именно вид этих лодок навел меня на последнее и в высшей степени неприятное предположение. Что, если корабль - в случае наличия такового вообще - может ждать гостей не в гавани, а где-то на отмелях за дамбой? Сейчас прилив, глубина достаточная. Тогда скорее назад, к дамбе! Но стоило мне вглядеться
в темноту над морем, как все домыслы рассеялись под напором фактов - ко входу в гавань приближались огни парохода. Едва успел я найти безопасное место, как судно заскользило между пирсов, и под ритмичный шум винта сдало назад, встав впереди лихтеров, всего в полусотне футов от моего укрытия. Матрос спрыгнул на причал, заводя швартов, а человек за штурвалом отдавал резкие указания. Это был маленький буксир. Его шкипер тоже вскоре спрыгнул на причал и, глянув при свете бортового огня на часы, зашагал к деревне. По росту и сложению я узнал Гримма. На нем были длинный брезентовый плащ и зюйдвестка. Я видел, как он пересек полосу света, падающую из окна гостиницы, и удалился по направлению к каналу.
Появился второй матрос, помогший товарищу управиться со швартовкой. Потом оба отправились на корму и занялись работой, суть которой от меня ускользала. Высовываться было опасно, поэтому я и сам занялся делом: развязал свой узел и натянул поверх одежды непромокаемые штаны и куртку, а фуражку заменил зюйдвесткой. Разумность этой операции подтвердил вид обоих матросов, которые, заводя вперед буксир, появились в луче света с грот-мачты. Одежда у нас была одинаковой.
Мое положение напоминало нечто вроде гимнастического упражнения - я полулежал-полустоял на дамбе, используя выступающие кирпичи в качестве упора, а подо мной плескалась вода. Но в конце концов я недаром провел несколько недель на «Дульчибелле». Цепь моих размышлений была следующая: буксир пришел за моими друзьями; на весельной лодке за буксиром не угнаться, а упускать их из виду нельзя; следовательно, надо пробраться на буксир, а первый и самый разумный шаг на пути к цели - это стать похожим на члена экипажа. Второй шаг будет посложнее, потому как матросы, покончив с работой, уселись бок о бок на фальшборт и закурили трубки. Впрочем, вскоре последовала маленькая пантомима, столь же увлекательная, сколь и многообещающая. Матросы обсуждали что-то, переводя взгляд с буксира на гостиницу и обратно. Один сделал пару шагов в направлении гостиницы и поманил второго, тот, в свою очередь, прокричал что-то в люк машинного отделения, после чего догнал товарища на дороге к заведению. Не успел еще этот спектакль закончиться, как я уже стаскивал сапоги, а секундой позже брел по грязи в одних носках. Дюжина
бесшумных шагов, и вот я перебираюсь через фальшборт между штурвалом и дымовой трубой и начинаю поиски подходящего укрытия. Любой уважающий себя «заяц» прячется в трюме, но тут имелась только кочегарка, к тому же населенная, да и пустой бочки из-под яблок, так пригодившейся Джиму из «Острова сокровищ», тоже не наблюдалось. Насколько я мог видеть - а далеко заходить я не отваживался, опасаясь быть замеченным через световой люк, - поверхность палубы не предполагала ни намека на тайник. Но на противоположном, правом борту, почти посередине корабля, была вывешена на шлюпбалках за борт небольшая лодка. Здравый смысл, а быть может, и смутное осознание дальнейшей ее полезности толкали к шлюпке с неодолимой силой. В любом случае выбора не имелось, и я, оседлав фальшборт, осторожно залез в это убежище. Тали слегка поскрипывали, весла и скамейки мешались, но еще задолго до того, как промочившие горло лентяи вернулись на буксир, я примостился на днище между двумя банками, причем так, что мог выглядывать при необходимости поверх планшира.
Вернулись оба моряка бегом, а вскоре послышались приближающиеся голоса. В одном из них, не умолкающем ни на секунду, я узнал герра Шенкеля. Почтмейстер и Гримм поднялись на буксир и спустились по кормовому трапу, рядом с которым я разглядел второй световой люк, не больше, чем на «Дульчибелле». Внизу загорелся свет, до меня донеслись звук откупориваемой бутылки и звон стаканов. Через пару минут немцы снова появились на палубе. Было очевидно, что герр Шенкель не прочь остаться и хорошо провести время, а Гримм старается избавиться от него, причем не слишком церемонится. Первый настаивал, что завтра будет прилив, но последний дал команду отчаливать, заметив при этом с грубым ругательством, что вода падает и надо торопиться. Кладя спору конец, он коротко пожелал гостю доброй ночи, встал за штурвал и позвонил в машинное. Герр Шенкель сошел на берег и потопал домой, изрядно возмущенный, а винт буксира завращался. Но мы не проделали и нескольких ярдов, как машины встали, раздался резкий свисток и, не дав мне времени осмыслить ближайшие перспективы, по направлению с дамбы донесся звук торопливых шагов.
Сначала они послышались с берега, потом с палубы. Последний из вновь прибывших тяжело пыхтел, влезая на борт, и приземлился над доски с неловким стуком.
Покончив с доукомплектованием, буксир покинул гавань, но не в одиночестве. Плавно набирая скорость, корпус судна дернулся вдруг, потом рванулся снова, разгоняясь. Мы тащим что-то за собой. Но что? Один из лихтеров, разумеется, тот, что стоял ближе к корме.
Я знал, что в том лихтере, потому как заглядывал в него всего полчаса назад. Никакого смертоносного груза, просто уголь, обычный черный уголь. Причем даже не полный груз, а только одна изрядного размера куча в центре, закрепленная спереди и сзади досками, чтобы предотвратить смещение. «Отлично, очень полезная информация, - подумал я. - Гримм здесь явно для того, чтобы забрать партию угля для Меммерта. Но означает ли это, что мы идем на Меммерт?» Тут мне припомнилась подслушанная в депо фраза: «Только одна, с половинным грузом». Но почему с половинным?
В последующие несколько минут на палубе было оживленно, Гримм отдавал приказы, ему отвечал голос с баржи. Постепенно буксир развил обороты, корпус его завибрировал, а на борту воцарились мир и порядок. Я сообразил также, что мы вышли из обозначенного вехами канала и повернули на запад, потому как ветер, дотоле попутный, стал задувать с левого борта.
Выглянув из своего гнезда, я с удовлетворением отметил, что, если не шуметь и сильно не высовываться, мне тут ничего не грозит до тех пор, пока лодка не понадобится. Фонарей на палубе не было, от двух световых люков исходило не более чем рассеянное свечение, а ходовые огни находились ближе к корме. Так же как и штурвал, хотя до него было буквально рукой подать - футов двенадцать, не больше. Правил Гримм. Стоит заметить, что штурвал находился на небольшом возвышении типа кафедры, обнесенной дощатым заборчиком по грудь высотой - вам, наверное, доводилось такие видеть, - на которую вели две или три ступеньки. Из матросов в поле зрения находился лишь один. Он разместился на носу и выполнял роль впередсмотрящего. Лучи огней на грот-мачте (второй фонарь был поднят в знак того, что судно выполняет буксировку) отражались на прорезиненной спине его плаща. Второй моряк, как понял, управлял баржей, о местонахождении которой можно было судить по пенному буруну из-под ее носа.
А пассажиры? Все трое стояли на корме, облокотившись о гакаборт, спиной ко мне. Один был низенький и дородный - несомненно, Беме. Одышка и тяжелый удар о палубу уже подготовили меня к его появлению, однако, откуда он тут взялся, оставалось только гадать. Двое других были высоки ростом, кто-то из них - наверняка фон Брюнинг. Должно быть четверо, подумалось мне, но видел я только троих. Кто же этот третий? Видимо, именно тот, кто «настаивал на приезде», неведомый начальник, по воле которого и затевалась вся эта секретная экспедиция. Но кто это может быть? Миллион раз задавал я себе этот вопрос, но ни разу до момента, пока не вычислил точку рандеву и не последовал за конспираторами, не испытывал такого жгучего любопытства.
«В любую погоду» - вот еще одна ключевая фраза, оказавшаяся весьма apropos[108 - Уместной (фр.).]. Стояла пасмурная, неспокойная ночь, не слишком холодная, потому что ветер по-прежнему задувал с зюйд-зюйд-веста. Причем ветер с берега в этих местах не поднимает существенного волнения на отмелях, через которые нам приходилось идти. Что до пеленгов, то я решительно вознамерился преодолеть смятение, неизменно наваливающееся на меня ночью или в тумане в этих запутанных водах. Внимательно оглядев горизонт, я сумел заметить и идентифицировать два огня. Один попеременно моргал красным и белым и был едва различим за кормой; второй размещался впереди и казался более мощным, посылая только белые вспышки. Первый, менее знакомый мне, я определил как маяк на Вангероге. Второй, хорошо памятный как звезда во время нашей гонки с Меммерта, находился в самом центре острова Нордерней, милях примерно в десяти от нас.
О времени представление у меня было смутное, потому как на часы посмотреть я не мог, но предполагал, что отплыли мы примерно в четверть двенадцатого. Шел буксир споро, труба извергала клубы дыма, высоко вздымался под носом бурун. Кораблик явно обладал мощной машиной, а груз оказался сравнительно легким.
Вот в нескольких словах общая обстановка. Что до собственного моего положения, я не был склонен бледнеть перед этим безумным приключением, в сто крат более опасным, нежели вылазка под прикрытием тумана на Меммерт. Я понимал, что кризис близится, но уповал, что дерзость, выручавшая меня дотоле, поможет и сейчас. Удача любит отважных. Положившись на нее, я стал ждать.
Меня ставило в тупик поведение пассажиров. Они так и стояли в рядок у гакаборта и смотрели назад, словно безутешные эмигранты, по временам жестикулируя и указывая на что-то. Поскольку из воды не выступило еще ни клочка отмелей, я сделал вывод, что предметом дискуссии служит баржа. И именно с момента осознания сего факта я и веду отсчет своего прозрения. Но нить моих размышлений оборвалась, не дойдя до конца, потому как пассажиры принялись расхаживать по палубе и мне пришлось залечь. Приподнявшись в следующий раз, я обнаружил их у штурвала, обступившими Гримма. Судя по жестам, они обсуждали курс и время, ибо Гримм светил ручным фонарем на часы.
Мы шли на север, и по характеру волн я понял, что приближается Аццумер-Эе, пролив между Лангеогом и Бальтрумом. Выходим в открытое море? Меня вдруг накрыло: что, если этот лихтер предназначается для Меммерта? Иначе просто нельзя. Будь на моем месте Дэвис, он давно бы уже просчитал возможные направления сего круиза, определяемые силами, не зависящими от людских. Отплытие состоялось после того, как прилив миновал высшую точку. Уровень воды падает, разветвляющиеся за островами каналы становятся постепенно непроходимыми. До Меммерта добрых тридцать миль и три водораздела: за Бальтрумом, Нордернеем и Юстом. Грамотный и уверенный в себе шкипер еще способен пройти ночью над одним из них, но большая часть пути будет неизбежно пролегать с внешней стороны островов. Мне теперь лучше стал понятен смысл протестов герра Шенкеля, высказанных им Гримму. Никогда нам с Дэвисом не встречался лихтер, буксируемый в открытом море, а вот под защитой островов их сновали сотни. На деле именно существование столь укрытой акватории и породило такие оживленные грузоперевозки. Только профессия Гримма да поклажа баржи намекали
на Меммерт как место назначения, и теперь я начал сомневаться в этом. Тот хитрый песчаный полумесяц и прежде вводил нас в заблуждение.
В этот момент как бы в ответ на мои мысли зазвенел машинный телеграф и буксир замедлил ход. Я пригнулся. Послышался голос Гримма - он приказал матросу на лихтере дать право руля, а впередсмотрящего вызвал на корму. От следующего распоряжения кровь застыла у меня в жилах: «Спустить шлюпку!» Кто-то возился у шлюпбалки, передние тали скользнули в блоке, лодка дернулась. Я уже прикидывал, как далеко плыть отсюда до Лангеога, когда раздался сильный, властный голос, не знакомый мне.
-Нет, шлюпка нам не нужна! Волны пустячные, можно спрыгнуть! Так ведь, Беме? - Говоривший залился радостным смехом.
«Боже милосердный! - мелькнула у меня мысль. - Это они, что ли, собрались вплавь на Лангеог?» Но одновременно у меня вырвался вздох облегчения.
Буксир безжизненно покачивался, по направлению к корме затопали шаги. Раздался крик: «Achtung!»[109 - «Внимание!» (нем.).] Опять послышался смех, потом глухой шлепок и скрежет. Мы снова тронулись, осторожно натягивая канат, потом дали полный ход. Выходит, пассажиры выбрали для дальнейшего путешествия баржу, предпочитая угольную пыль и брызги чистой палубе и теплу капитанской каморки. Восстановилась тишина, и я снова выглянул. Гримм по-прежнему стоял у штурвала, хладнокровно перебирая спицы, по временам бросая через плечо взгляд на свой драгоценный груз. Итак, мы все-таки направляемся в открытое море!
Невдалеке слева по борту виднелась обрамленная линией прибоя темная масса - восточная оконечность Бальтрума. Мы медленно повернули на ветер, огибая опасную отмель, и очертания острова растворились в ночи. Нас встречали бескрайние просторы Северного моря, заявляя о себе усилившейся качкой и залпами брызг.
И тут начались эволюции. Гримм передал штурвал матросу, а сам подошел к гакаборту и принялся выкрикивать команды: «Лево руля! Право руля!» - повинуясь сигналам с баржи. Мы описали полный круг, прошлись последовательно под различными курсами к ветру, затем углублялись прямо в открытое море, пока волнение изрядно не усилилось, потом возвращались назад, пока ухо не уловило шороха прибоя, разбивающегося о пляж острова. Там маневры, явно игравшие роль ходовых испытаний, закончились, мы легли в дрейф, чтобы снова принять пассажиров. Едва поднявшись на борт, те сошли вниз, а Гримм, положив буксир на курс, вернул штурвал матросу, стянул себя мокрый плащ, набросил его на световой люк каюты и последовал за гостями. Курс вел на запад, маяк Нордерней виднелся в паре румбов слева по носу. На Меммерт? Возможно, но это не имеет значения, потому как мои мысли сегодня были очень далеки от Меммерта. Ведь это еще и курс на Англию! Да, до меня наконец дошло. Я присутствовал при репетиции грандиозного спектакля, премьера которого должна была состояться, быть может, уже в ближайшем будущем. Спектакля, в котором мириады
мореходных барж, несущих уже не половинный груз угля, но полный комплект солдат, выдвинутся одновременно семью флотами через семь мелководных протоков, пересекут под эскортом кайзеровского флота Северное море и обрушатся всей массой на английские берега.
Снисходительный читатель, ты, возможно, заклеймишь меня наивным тугодумом, но, даже посыпая голову пеплом, я осмелюсь возразить против подобного вердикта. Припомни, что, какими недавними ни были бы описываемые здесь события, лишь после них возможность вторжения немцев в Англию сделалась темой публичного обсуждения. Мы с Дэвисом никогда… Я хотел сказать, не рассматривали подобной возможности, но это будет не совсем верно. Пару раз речь об этом заходила, и если бы хоть один инцидент за время его одиночного или совместного нашего круиза мог быть истрактован как подтверждение догадки, Дэвис, уж точно, загорелся бы от упавшей искры. Но ты, дорогой читатель, наблюдал, как с самого начала и до последнего момента цепь прихотливых случайностей все глубже увлекала нас на ложный след, покуда мы не укрепились незыблемо во мнении, что секрет, в который стараемся мы проникнуть, имеет отношение к обороне, а не к нападению. Для открытия истины требовался настоящий умственный кульбит, а мне он, как любителю, дался не просто. Тем более, что избранный для вторжения способ носил столь странный и непредсказуемый
характер. Любое нормальное нашествие начинается из больших портов и требует флотилий океанских транспортов, здесь же ничего подобного не наблюдалось. Отказаться от общепринятых методов, использовать скрытые свойства пренебрегаемого всеми участка побережья, преобразовать и развить множество ничтожных протоков и приливных каналов, а затем сформировать под прикрытием островов армаду из мелкосидящих барж, способных подойти к столь же неудобному участку побережья неприятельской страны - вот суть концепции, настолько дерзкой и в каком-то аспекте даже фантастической, что я до сих пор верю в ее реальность лишь наполовину. Но иного объяснения быть не могло. Кусочек за кусочком фрагменты загадки складывались и наконец образовали единое целое[110 - Более целостное представление об этой теории читатель найдет в эпилоге. - Примеч. авт.].
Буксир устремлялся в ночь. Дождевой шквал налетел на него и с шипением ушел за корму. Бальтрум остался позади, и в свете выныривающей из-за облаков луны появились очертания острова Нордерней. Опьяненный триумфом, я лежал, скорчившись в своей раскачивающейся колыбели, и обыскивал каждый закуток моей памяти, чтобы вытряхнуть его пыльное содержимое, предать большую часть огню, а остальное освежить в свете недавнего открытия.
Думы мои касались вещей, а не персон, высоких государственных материй, а не грязных личностных интересов, столь тесно с ними связанных. Но в один миг я внезапно был возвращен на землю, чтобы вспомнить о себе, о Дэвисе и о насущных проблемах.
Как я понял по характеру брызг, залетавших в лодку, мы снова меняли курс. Я услышал голос Гримма и, улучив момент, выглянул наружу. На траверзе левого борта широко открывались яркие огни города Нордерней и променада, и буксир, как заключил я, собирался войти в Зее-Гат[111 - См. карту 4.].
Судно описывало циркуляцию, пробиваясь через неспокойные воды над отмелью, пока его нос не устремился к югу, а ветер не оказался на правой скуле. Не далее как в миле находились вилла, яхта и три участника драмы. Три, это если с Дэвисом все в порядке.
Мы собираемся зайти в гавань на Нордерней? Господи, какая кульминация! Если, конечно, мне удастся воспользоваться ею. Здесь моя работа сделана, самое время присоединиться к Дэвису и довести наш план до конца!
Отчаянная идея перерезать шлюпочные тали - я краснею, вспоминая о своей глупости, - умерла, едва родившись. Вместо этого я постарался проиграть в уме наше приближение к пирсу. Моя лодка находится по правому борту, то есть с дальней от причала стороны. Вода стоит низко, пользуясь суматохой прихода в порт, я могу выбраться на шлюп-балку, спрыгнуть в море, переплыть через углубленный земснарядом фарватер - всего несколько ярдов, - подобраться по отмели как можно ближе к «Дульчибелле» ипроплыть оставшееся расстояние. Я обтер с глаз соленые брызги и размял затекшие ноги. Эге, неужели Гримм снова передает руль? Шкипер спустился в каюту, оставив у штурвала матроса. Нам полагалось забирать влево, но нет, мы шли прежним курсом - на юг, к материку.
Хотя намеченный план рухнул, стремление попасть к Дэвису, стоило ему зародиться, стало стремительно нарастать.
Пункт нашего назначения тем временем определился. Мы вошли в канал, которым воспользовались во время вояжа вслепую на Меммерт и которым я плыл на пароме два дня назад. Это был тупик, ведущий только в одно место - к пристани под Норддайхом. То было единственное место на побережье, как сообразил я, где буксир мог причалить при такой стадии отлива. Там пирс окажется у нас по правому борту, я вынужден буду затаиться в своем гнезде, пока пассажиры не выгрузятся, а буксир с баржей не возьмет курс на Меммерт. А на Меммерте меня ожидают рассвет и разоблачение.
Должен быть выход, должен быть, твердил я себе. Неужели я не вынес ничего из долгих уроков, которые преподал мне Дэвис об этом странном крае? Как он поступил бы на моем месте?
Вместо ответа послышалось знакомое «фыр-фыр» прибоя о вышедшие на поверхность пески. Волнение слабело, канал сужался, по правому борту простирались почти не видимые в темноте бескрайние мили новообразованных островов. На палубе находились только двое, луна скрылась за авангардом туч нового дождевого шквала.
Сумасшедший план заплясал у меня в мозгу. Время, мне нужно узнать время! Скрючившись в три погибели и укрывшись полой куртки, я чиркнул спичкой. Половина третьего. Отлив продолжается уже три с половиной часа. Нижняя точка около пяти; судно простоит на мели до половины восьмого утра. Риск для жизни? Ни малейшего. Сигналы и спасатели? Навряд ли, принимая во внимание, что «тот, кто настаивает», на борту. Да и нужды нет, опасности-то никакой. Ветер и отлив будут играть за меня во время моего вояжа. Плащ Гримма так и лежит на люке, мы оба одинаково чисто выбриты.
Рулевой, не отрываясь, глядел вперед, удерживаясь на трудном курсе, ветер завывал так, что лучше не придумаешь. Я поднялся на колени и обследовал одну из шлюпочных талей. В них не было ничего примечательного, двойные, с блоком, как наш дирик-фал. Один конец талей цеплялся крюком за кольцо на шлюпке, другой стопорился на самой шлюп-балке. Кто-то должен осторожно травить его, или лодка просто плюхнется с высоты в воду. В поперечной плоскости шлюпка удерживалась грунтовами - тросами, идущими от балки и пропущенными через отверстия в киле шлюпки. Я перегнулся через борт и перерезал их карманным ножом. Результатом стало лишь чуть более заметное раскачивание лодки, потому как буксир шел под ветром у отмели и почти не имел крена. Я покинул свое укрытие, перебравшись на палубу по кормовой шлюп-балке, и стал тщательно готовить дальнейшие шаги. Через секунду я был уже у светового люка и поднимал длинный непромокаемый плащ Гримма. Тут я пережил секундное искушение. Но нет, люк был закрыт изнутри, а толстое стекло не позволяло ничего услышать. Итак, закутавшись в плащ и подняв воротник, я на цыпочках стал
красться к штурвалу. Приблизившись к люку машинного отделения, расположенного ближе к носу от крыши каюты, я перешел на нормальный шаг, поднялся на «кафедру» итронул рулевого за плечо, как это делал Гримм. Матрос отступил, буркнув что-то про свет, и штурвал оказался в моих руках. Гримм был человеком немногословным, и я просто толкнул его подчиненного локтем, махнув в сторону бака. Тот покорно, как овца, побрел к привычному месту на носу. Ему даже в голову не пришло - да и с чего бы? - проверять, кто отдал приказ, а вот я сразу узнал одного из парней с «Корморана».
Мой коварный план был гениален и прост. Мы, по моей оценке, находились примерно на полпути к Норддайху, в канале Бузе-Тиф, имеющем на этой стадии отлива судоходный фарватер ярдов в двести в ширину. Два слабых огня, один поверх другого, мерцали далеко впереди. Что они означали, меня не заботило, поскольку единственная от них польза заключалась в возможности проверить, как буксир слушается руля, поскольку это был первый мой опыт управления пароходом. Несколько острожных попыток дали мне первичный навык, и теперь ничто не могло предотвратить катастрофу.
Я принял немного вправо - именно эту сторону я выбрал, - потом еще, пока блестящая спина впередсмотрящего не дернулась слегка. Но то был отлично вымуштрованный слуга с врожденным доверием к «старику». Ну, теперь крути! Спица за спицей я поворачивал руль. Впередсмотрящий выкрикнул предупреждение, и я вскинул руку в молчаливом подтверждении. Следующий вопль раздался с лихтера, и я, помнится, подумал: «Любопытно, что станется с этой баржой?» - когда наступил финиш. То была эвтаназия, столь мягкая и постепенная (отмель ведь обрамлял толстый слой ила), что кораблекрушение случилось раньше, чем я успел это понять. Корпус предупреждающе задрожал легонько, когда киль наш врезался в густую, как масло, субстанцию, от обоих бортов стала расходиться рябь, а штурвал намертво заклинило. Буксир накрепко засел на песчаном ложе.
В последовавшей сцене паники я, скажу без ложной скромности, был единственным, кто сохранял спокойствие. Впередсмотрящий стрелой ринулся на корму, крича приятелю на лихтере. Гримм, сопровождаемый по пятам пассажирами, в мгновение ока вылетел на палубу, сыпля громами и молниями. Он кинулся к штурвалу, предупредительно уступленному мной, зазвенел телеграфом, стал дергать спицы. Под напором отлива буксир накренился, ветер, темнота и дождь усиливали беспорядок.
Я, в свою очередь, отступил за дымовую трубу, скинул сослуживший мне хорошую службу плащ и метнулся к шлюпке. Долгий и горький опыт сидения на мели подсказывал, чего следует ожидать. По пути я врезался в одного из пассажиров и завербовал его себе в помощники. Случай позволил мне разглядеть его лицо, и догадка подтвердилась. Передо мной стоял человек, который в Германии, как никто иной, имел право настаивать на чем угодно[112 - Намек на кайзера Вильгельма.].
Когда мы вдвоем добежали до шлюп-балок, с левого борта послышался резкий звук, похожий на пистолетный выстрел. Как я понял, это баржа, имеющая осадку меньшую, чем у парохода, пролетела мимо последнего и порвала буксирный трос. Снова поднялся гвалт, среди которого я разобрал голос Гримма: «Спустить шлюпку!» Да только приказ этот был исполнен раньше, чем его отдали. Мы с господином пассажиром распределились на талях и аккуратно спустили лодку. Покончив с этой операцией, я проворно ухватился за оттяжку троса и спрыгнул в шлюпку. Высота была небольшой, потому как буксир сильно накренился на правый борт - примите во внимание наш курс и направление отливного течения и поймете, почему. Носовой крюк поддался сразу, а вот кормовой держался намертво.
-Потрави! - властно скомандовал я, а сам потянулся за ножом.
Помощник подчинился беспрекословно. Крюк вышел из кольца, я отбросил высвобожденные тали, и шлюпка поплыла.
Карта 1
Карта 2
Карта 3
Карта 4
Глава XXVIII
Мы убиваем двух зайцев
Не берусь гадать, когда атмосфера недопонимания на выброшенном на берег пароходе сменилась на более продуктивную, потому как задолго до этого я оснастил уключины, вставил весла и при помощи отлива и ветра весело погреб обратно, к острову Нордерней, огни которого просвечивали сквозь дождевую пелену на севере. Сначала я погнал лодку по направлению к лихтеру, безнадежно засевшему с подветра, но, как только счел себя на безопасном расстоянии от буксира, повернул к собственному спасению. Послышался залп разъяренных воплей, но вскоре он стих вдали. На полном ходу при отливе, еще не достигшем низшей отметки! Они тут простоят часов пять, не меньше. Заблудиться было невозможно, и при помощи природных своих союзников я махом проделал нужные две мили. На последнем отрезке, где мой курс пересекал Рифф-Гат, пришлось преодолеть изрядную болтанку, а потом я обернулся через плечо, испытывая Бог весть какое волнение, и стал искать глазами низкий корпус и конусовидную мачту «Дульчибеллы». Ее нет! Но нет смысла искать там, где оставил. Лихорадочно орудуя веслами, я промчался по гавани мимо дремлющего парома и, хвала
Небесам, увидел пришвартованную к пирсу яхту.
-Кто идет? - послышалось снизу, когда я ступил на борт.
-Тише, это я.
Мы с Дэвисом обнялись в темноте каюты.
-Как ты, старина? - спросил мой друг.
-Отлично. А ты? Спички! Сколько времени? Скорее!
-Господи, Каррузерс, какого черта ты с собой сотворил?
Подозреваю, после двух дней бродяжничества вид у меня был еще тот.
-Десять минут четвертого, - прервал его я. - Это вторжение в Англию! Долльман на вилле?
-Вторжение?
-Долльман на вилле?
-Да.
-А«Медуза» на плаву?
-Нет, засела в грязи.
-Проклятие! А мы?
-Да, но «Дульчи» задвинули за паром.
-Тогда выводим ее! Выталкиваем! Режь концы!
В течение нескольких трудных минут мы пыхтели, пока не вывели «Дульчибеллу» на глубокую воду впереди парохода. Одновременно я шепотом поведал Дэвису основные факты.
-Сколько нам требуется, чтобы выйти в море? - спросил я.
-Десять минут.
-Когда рассвет?
-Солнце встает в семь, светать начнет около пяти. Куда идем?
-ВГолландию или в Англию.
-Немцы начинают вторжение уже сейчас? - без тени волнения поинтересовался Дэвис.
-Нет, только репетируют! - не к месту пошутил я.
-Тогда можно подождать.
-Ждать мы можем в аккурат полтора часа. Идем на берег, прижмем Долльмана. Нам следует разоблачить его и забрать обоих на борт. Сейчас или никогда. Все святые, дружище, ну не в таком же виде! (На Дэвисе еще красовалась пижама.)Морской костюм!
Пока он приобретал христианское обличье, я продолжал излагать факты и обрисовал план.
-За тобой наблюдают? - поинтересовался я.
-Думаю, да. Парни с «Корморана».
-«Корморан» здесь?
-Да?
-Экипаж?
-Сегодня никого нет. Гримм забрал всех на тот буксир. Я видел. И еще одно - «Блиц» тут.
-Где?
-На внешнем рейде. Ты разве его не видел?
-Я не смотрел. Но его капитан в отсутствии. Так же, как Беме, некий третий и ребята с «Корморана». Берег чист. Сейчас или никогда.
Снова пошли мы по длинному пирсу и молчаливым улицам, подставив спину дождю. Ноги наши словно летели, так мне казалось. Усталости я не чувствовал. Дэвис иногда переходил на бег, бормоча себе под нос: «Подлец!»
-Я был прав, но с точностью до наоборот, - то и дело повторял он. - Все-таки был прав - проливы служат ключевым моментом замысла. Чатэм - единственная наша база на востоке, на Северном море у нас нет военных портов или эскадр. Немцы намереваются высадиться на этих Богом забытых отмелях близ Гроуча и Блэкуотера.
-Безумный план, - заметил я.
-Безумный? Отчасти. Как и любое вторжение. Но здесь иное, здесь Германия. Ни одна другая страна не способна на такое. Юпитер! До меня только дошло: это будет Уош! Он намного ближе, и пески там точно такие же, как здесь!
-Как вел себя Долльман? - поинтересовался я.
-Держался вежливо, но дергался. Слишком долгая история.
-Клара?
-С ней все в порядке. Клянусь Юпитером! Ладно, Каррузерс, забудь.
Мы отыскали у дверей виллы ночной звонок и лихорадочно задергали шнур. Наверху открылось окно.
-Послание от коммандера фон Брюнинга! - зычно выкрикнул я. - Срочно!
Створка закрылась, через минуту в холле зажегся свет. Дверь открыл Долльман в халате.
-Доброе утро, лейтенант N, - обратился я к нему, назвав английским именем. Дверь почти захлопнулась. - Да не дергайтесь, идиот! Мы друзья!
Петли снова заскрипели, и мы вошли.
-Тише! - прошипел Долльман.
Крупные капли пота стекали по его лбу и по мясистым щекам, но на губах играла улыбка. Но какая улыбка! Знаком попросив нас двигаться тихо (недостижимый идеал для меня), он провел нас в хорошо известную гостиную и щелкнул выключателем.
-Ну? - спросил предатель на английском, все еще улыбаясь.
Я посмотрел на часы и вынужден признать: если счесть руку показателем уверенности, меня стоило счесть самым жалким шантажистом в подлунном мире.
-Мы, наверное, вполне понимаем друг друга, - начал я. - Не будем терять времени на объяснения. Самое позднее - в пять мы отплываем в Голландию, а может, в Англию и намерены сделать это в вашем обществе. Обещаем вам неприкосновенность - на определенных условиях, которые обговорим позже. У нас только две койки, поэтому с собой предлагаем вам взять только мисс Клару.
Во время этой пылкой речи Долльман улыбался, но улыбка была неживой, как будто под ней кипела буря противоречий. Вдруг он рассмеялся, негромко и иронично.
-Вы глупцы! Тупые, нахальные молодые идиоты! Пора покончить с вами. Обещаете мне неприкосновенность? Даете время до пяти? Господи, я даю вам пять минут, чтобы убраться в Англию, иначе отправлю за решетку, как шпионов! За кого вы, черт подери, меня принимаете?
-За предателя на службе у немцев, - заявил Дэвис как-то не слишком твердо.
Внезапный натиск Долльмана смутил нас.
-Предателя?! Свинорылые сосунки! Да я на английской службе! Вы похоронили годы работы, причем буквально в шаге от успеха!
На миг мы с Дэвисом растерянно переглянулись. Он врал, я готов был поклясться, но как можно быть уверенным?
-Почему вы пытались убить Дэвиса? - машинально спросил я.
-Тьфу! Меня заставили избавиться от него. Я знал, что с ним все будет в порядке, и не ошибся.
Оставалось последнее средство, последний трюк, способный вывести его на чистую воду.
-Ладно, - сказал я, подумав. - Мы уходим. Молчи, Дэвис! Похоже, мы совершили ошибку, но будет правильно сказать вам, что нам известно все.
-Не так громко, черт! Что вам известно?
-Я был на Меммерте тем вечером.
-Невозможно!
-Благодарите Дэвиса. Пусть я слышал не все, но достаточно. Вы доложили о своем английском вояже: про Чатэм и английский план нападения - вымышленный, безусловно, раз вы на нашей стороне! Беме и компания обсуждали немецкую схему обороны по пунктам от «A» до «G» - да-да, я все слышал! - семь островов и семь проливов между ними (Дэвис их знает, как свои пять пальцев). Потом материк, кольцо железной дороги, Эзенс в его центре, мобилизация и концентрация армейских корпусов… Но это ведь все чепуха - ха-ха! - ведь вы наш агент.
-Тише, дубина!
Долльман повернулся и сделал пару нерешительных шагов к двери. Его руки сжимали полы халата так же, как сжимали ту занавеску на Меммерте. Дважды пытался он задать вопрос и каждый раз осекался.
-Поздравляю, джентльмены, - заговорил Долльман, несколько собравшись и снова повернувшись к нам. - Вы совершили чудеса в своем неуместном рвении. Но вы и так уже слишком скомпрометировали меня. Вынужден арестовать вас - исключительно проформы ради…
-Благодарю, - буркнул я. - Мы потратили пять минут, а время поджимает. Отплытие в пять, и вы - исключительно проформы ради - поплывете с нами.
-О чем это вы? - фыркнул он.
-На Меммерте я вопреки акустическим преградам слышал больше вас. Ваши приятели сговаривались за вашей спиной, и я в своем неуместном рвении имел неосторожность обратить внимание на их беседу. И таким образом узнал о совсем другом замысле - о плане вторжения в Англию посредством семи зилей.
Дэвис пихнул меня локтем.
-Нет, лучше не хвататься за пистолет, - посоветовал я негодяю. - И звонок лучше не трогать. Вы можете, конечно, арестовать нас, но секрет в надежных руках.
-Вы лжете!
Тут он был прав, но не мог знать наверное.
-Вы полагаете, я не принял мер предосторожности? Но об именах умолчим.
Долльман застонал, опустился в кресло и буквально на глазах постарел лет на десять.
-Что вы говорили про неприкосновенность и про Клару? - выдавил он.
-Мы ведь друзья! Друзья! - проговорил Дэвис. Чувствовалось, что в горле у него ком. - Мы хотим помочь вам обоим. - Сквозь пелену, застлавшую вдруг мои глаза, я видел, как мой товарищ подошел к нашему хозяину и положил ему руку на плечо. - Те парни подбираются не только к нам, но и к вам. Поедемте. Разбудите ее, скажите все. Скоро станет слишком поздно.
N вздрогнул от прикосновения.
-Сказать ей? Я не смогу. Скажи ей сам. - Он без сил откинулся на спинку кресла.
Дэвис повернулся ко мне.
-Где ее комната? - резко спросил я.
-Прямо над этой.
-Иди, Каррузерс, - сказал мой друг.
-Только не я! Она перепугается, увидев такое страшилище.
-Не думаю.
-Брось, приятель, идем вместе.
-Только не шумите, - послышался слабый голос из кресла.
Оставив согбенного старика, мы крадучись стали подниматься по лестнице, ступени которой, по счастью, покрывал ковер. Дверь, которую мы искали, оказалась открыта, в комнате горел свет. На пороге виднелась закутанная в белое девичья фигурка с босыми ногами и открытой шеей.
-Что стряслось, отец? - шепотом спросила Клара. - С кем ты разговаривал?
Я попытался вытолкнуть вперед Дэвиса, но тот упирался.
-Тише, не пугайтесь, - сказал я. - Это Каррузерс и Дэвис. Да, Дэвис. Можно нам войти буквально на секунду?
Я аккуратно приоткрыл дверь пошире, девушка отступила назад и нервно ухватилась рукой за горло.
-Пожалуйста, спуститесь к отцу, - начал я. - Мы намереваемся забрать вас обоих в Англию на «Дульчибелле». Прямо сейчас.
Она слушала меня, но смотрела на Дэвиса.
-Я не понимаю, - пробормотала она, дрожа и озираясь в таком трогательном недоумении, что у меня не хватало сил взглянуть на нее.
-Дэвис, Бога ради, скажи же что-нибудь!
-Клара! - выдавил мой друг. - Вы не доверяете нам?
Послышался короткий всхлип. Потом раздался шелест кружев и батиста, и она оказалась у него в объятиях, рыдая, как дитя. Ее босые ноги рядом с тяжелыми морскими сапогами, нежное личико на фоне грубого свитера…
-Уже пятый час, старина, - грубо вмешался я. - Я вернусь к нему. Никаких долгих сборов. Они должны быть на яхте через полчаса.
Я неуклюже споткнулся на лестнице (опять эта треклятая пелена) и застал Долльмана швыряющим в камин кипы бумаг. Угли едва тлели, но он, похоже, не замечал.
-Вам надо одеться за полчаса, - заявил я, благоразумно засунув в карман лежавший на столе револьвер.
-Вы сказали ей? Отвезите ее в Англию, ребята. Мне, думаю, следует остаться.
Он снова опустился в кресло.
-Чепуха, она без вас не поедет. Вы должны ради нее… У нас полчаса.
Эти полчаса выдались не самыми легкими. Дэвис ушел раньше, чтобы подготовить яхту, мне же пришлось вынести всю тяжесть последовавших событий, включая - просто для примера - ужасную сцену с мачехой Клары. От одного воспоминания мне до сих пор делается дурно. Но, в конце концов, фрау Долльман была женщина благоразумная.
Что до остальных двоих, то Клара, представшая передо мной в своей короткой юбке для шлюпочных прогулок и берете, являла собой воплощение хладнокровия и собранности. Без ее помощи мне не удалось бы сдвинуть Долльмана с места. Как хорошо было снова очутиться на свежем воздухе, под дождем и спешить к гавани вместе с двумя подопечными! Я помогал им спускаться по грязному трапу вниз, к тому хрупкому атому английской территории, что обещал стать их первым шагом на пути к дому и безопасности.
Наш побег из гавани прошел без помех, незамеченным. Когда мы обогнули пирс и направились под туго зарифленными парусами и при помощи остатков отливного течения по Рифф-Гату, на небе проступили только первые признаки рассвета, смешивающиеся со светом меркнущей луны. Нам удалось проскочить прямо под носом у «Блица», так рассказал Дэвис, потому как оставался на палубе один - мы все до выхода в открытое море сидели в каюте. А когда поднялись наверх, уже занимался день. Вода стояла на низшей отметке, и где-то вдали на юге среди песчаных дюн я разглядел, а быть может, мне только показалось, две неподвижные черные точки. Окунув борт до поручней в набегающие с моря валы, мы пошли круто к ветру под прикрытием Юста. На запад, скорее на запад!
-Вверх по Эмсу с приливом, в голландский Делфзейл, - предложил я Дэвису.
Тот покачал головой. Слишком близко к Германии, да и надо миновать приливный отрезок по пути из Бузе-Тифа. Лучше свернуть к материку за островом Роттум. И мы промчались мимо Меммерта, мимо Юстер-Рифф и погребенных на дне миллионов «Коринны», пересекли два широких и пенных устья Эмса, и вот уже Роттум, уединенный крошечный лоскуток земли, первый из островов голландского архипелага, показался на скуле наветренного борта.
-Надо зайти за него, - заявил Дэвис. - Тогда нам ничего не грозит. Путь я вроде знаю, но дай мне карту этого участка и иди отдыхать, старина. Мы с Кларой справимся.
Девушка пробыла на палубе большую часть времени и проявила себя лучшим помощником, какого можно пожелать, а при моей теперешней усталости толку от нее явно было больше, чем от меня. Осторожно пробравшись по скользким доскам, я спустился в каюту.
-Где мы? - вскричал Долльман, вскакивая с подветренной софы, где лежал, судя по всему, в состоянии почти транса.
С колен старика соскользнула книга - его собственная книга. Я заметил, что фронтиспис лежит на полу в луже керосина - плита сдвинулась с места и вообще салон находился в состоянии самого прискорбного беспорядка.
-УРоттума, - ответил я и опустился на колени, разыскивая карту.
В глазах его мелькнуло нечто, на что мне стоило обратить внимание. Но я не склонен строго судить себя. Теперь, когда до безопасности и успеха было рукой подать, на меня в полной мере обрушились усталость и напряжение не только последних трех дней и ночей, но всего изнурительного месяца круиза с Дэвисом. Я просунул карту через световой люк, после чего забился в каморку на баке и улегся на мешки с запасными парусами. Рев моря и удары волн стояли в ушах.
Чтобы описать последующие события, мне придется процитировать Дэвиса, потому как, когда поднялась тревога и я выбрался через носовой люк на палубу, трагедия уже свершилась. Привожу рассказ моего друга:
«N поднялся по трапу вскоре после того, как ты спустился. Ухватился за ходовой конец и стал пристально вглядываться в Роттум, как будто хорошо знал это место. Потом пошел к нам, держась на ногах так нетвердо, что я передал румпель Кларе и кинулся помочь ему. Я предложил старику вернуться в каюту, но он не согласился и прошел на корму.
-Дайте мне руль, - сказал он наполовину сам себе. - Море с наветра очень бурное, я знаю, где срезать.
-Спасибо, я знаю короткий путь, - ответил я, вовсе не подразумевая иронии.
N промолчал, потом уселся на подзоре позади нас, достаточно надежно, опершись ногами на подветренные поручни. А потом, к моему удивлению, начал весьма разумно сообщать мне сведения о курсах, показал буй, неверно нанесенный на карту (я об этом знал), и такое прочее.
Так вот, мы приближались к бару Шильд, и нужно было совершить поворот на юг, к тому извилистому и неспокойному участку между Роттумом и мелью Босх. Клара стояла на кливер-шкоте, я занимался румпелем и картой, тебе ли не знать, как невнимателен я к происходящему вокруг в такие моменты. Нас болтало, дел у обоих хватало и… В общем, когда я обернулся, его не было. Он перед этим молчал несколько минут, но, когда заговорил в последний раз, не берусь точно сказать, когда именно, не до того было, опять упомянул про «короткий путь». Наверное, он соскользнул потихоньку… На нем были ольстер и тяжелые сапоги».
Мы некоторое время обыскивали место, но Долльмана так и не нашли.
Тем вечером, пробравшись через лабиринт отмелей между материковой и островной частями Голландии, мы бросили якорь у крошечной деревушки Остмахорн[113 - См. карту 1.], оставили яхту на попечении изумленных местных рыбаков, добрались по шоссе и железной дороге до Харлингена, а оттуда сели на пароход до Лондона. С этого места личная наша история не имеет касательства к внешнему миру, поэтому тут я и ставлю в своем повествовании точку.
Эпилог
От редактора
Интереснейший документ, частично поврежденный огнем, лежит передо мной на столе.
Это копия (зашифрованная) конфиденциального меморандума германскому правительству, содержащая план немецкого вторжения в Англию. Она не подписана, но анализ ее, как и тот факт, что эту бумагу мистер Каррузерс извлек из камина виллы на острове Нордерней, не оставляют сомнений в ее авторстве. По многим причинам воспроизвести дословный перевод дешифрованного документа не представляется возможным, но я намерен дать краткий очерк его содержания.
Даже это действие находится на грани благоразумной осмотрительности, и если я допустил хотя бы мысль прислушаться к мнению тех немногих, кто профессионально осведомлен в этих вопросах, предоставил бы приведенному выше повествованию говорить самому за себя. Но, как указывалось в предисловии, первичная наша цель состоит в желании достучаться до каждого, а найдется немало таких, кто вопреки авторитетным и обоснованным предупреждениям, не раз звучавшим после описанных тут событий, все еще склонен рассматривать германскую угрозу как пустую детскую страшилку и, как следствие, может вообразить, что ему навязывают лишь литературный вымысел.
Некоторые лица (как с английской, так и с немецкой стороны) придерживаются мнения, что Германия уже достаточно сильна, чтобы в одиночку бросить вызов Британии и кинуть армию на наши берега. Меморандум опровергает эту точку зрения, отсрочивая возможность такой изолированной войны по меньшей мере на декаду, и предлагает на данный момент сколотить против нас коалицию из трех держав. Последующие сведения из обычных источников бесспорно подтверждают, что кайзеровское правительство приняло эту схему к руководству. Немцы осознают и факт, что, даже если благодаря раздробленности наших сил им удастся завладеть временным господством над Северным морем, они неизбежно утеряют его, когда Англия стянет воедино эскадры и мобилизует резервные корабли. При перерезанных морских коммуникациях перспективы высадившейся армии станут весьма безрадостными. Я употребляю столь обтекаемую формулировку, так как не считаю - вопреки догмам стратегии - катастрофу абсолютно неизбежной. Жизнь зачастую опровергает любой опыт. Никто не в силах предсказать воздействие на нашу деликатную экономику четко спланированного и точно
рассчитанного по времени удара, обрушенного на индустриальное сердце страны: крупные города центра и севера с их многочисленным населением из мирных рабочих. Как бы то ни было, в настоящее время планы совместных коалиционных действий против Британии (повод к началу которых не так сложно найти) уже обрели отчетливые очертания и роль Германии в этом союзе сводится исключительно к функции вторжения. Ее флот остается вне боевых действий, а сама держава придерживается показного нейтралитета до тех пор, пока не минует шок первого столкновения. К тому времени наш боевой флот будет либо уничтожен, либо, и это вероятнее всего, настолько ослаблен своей пирровой победой, что не сможет оказать достойного сопротивления вступившим в войну свежим силам. И вот когда баланс сил качнется в ее пользу, Германия нанесет удар. Но каким образом? Только по прочтении упомянутого меморандума оценил я все достоинства этого дерзкого плана, который использует все преимущества, как моральные, так и материальные и географические, имеющиеся у Германии, и обращает против нас все наши недостатки.
План базируется на двух основных принципах: превосходная организация и абсолютная секретность. Для начала следует принять во внимание несколько общих соображений. Автор (не понаслышке знакомый с условиями по обе стороны Северного моря) утверждает, что Германия вполне способна осуществить вторжение в Великобританию. Она располагает огромной армией (лишь небольшой части которой достаточно для выполнения задачи), находящейся в стадии высокой боевой готовности. Однако против нас это орудие бесполезно, пока нет возможности перебросить его через море. Кайзеровская держава наделена также бесподобным талантом к организации, причем не только в мельчайших деталях, но и в плане охвата целого. Она умеет вдохнуть жизнь в машину, заставить все шестеренки вращаться с предельной нагрузкой и при этом сконцентрировать всю ответственность в руках всемогущего центра. У нее немногочисленный военный флот, зато способный исключительно эффективно справляться с возложенными на него задачами, выстроенный, выученный и укомплектованный в соответствии с научными принципами, имеющий четкие цели и располагающий неистощимым
источником людских резервов в лице знакомых с морским делом призывников. Германия в теории и на практике прорабатывает взаимодействие между сухопутной армией и флотом. У нее полностью развязаны руки для действий в родных водах, ибо империя не имеет сети ценных колоний и зависимых областей и не имеет нужды растрачивать силы на их защиту. И, наконец, она в отличие от нас экономически независима, так как имеет посредством сухопутных границ доступ ко всей Европе. Германия мало что теряет, зато способна многое приобрести.
Здесь автор меморандума делает отступление, чтобы обрисовать наше положение, и я позволю себе обобщить его выводы. У нас маленькая армия, разбросанная по всему земному шару, система управления которой имеет серьезные недостатки. У нас нет внятной концепции национальной обороны, как и компетентной структуры, способной разработать оную. Этот вопрос еще бурно дебатируется в обществе. Взаимодействие между сухопутными силами и флотом не изучено и не практикуется, не существует и планов, сколько-нибудь достойных такого имени, по отражению агрессии или приведению в боевую готовность сил в случае срочной необходимости. Мы располагаем большим, и во многих аспектах, великолепным флотом, но он мал для защиты вменяемых ему интересов и равно страдает от неэффективных институтов, не строится и не комплектуется в соответствии с системой, не располагает необходимым людским резервом. Резервисты всех классов будут призваны в самом начале, на привлечение добровольцев не существует и намека. Вынужденный отвлекаться на выполнение многообразных функций по охране морских границ и торговле империи, наш флот испытывает
явный недостаток мозгового центра, способного не только контролировать свою собственную запутанную машину, но и озаботиться изучением организации и целей соперников. У нас нет базы для Северного моря, флота Северного моря, политики на Северном море. И последнее: мы находимся в исключительно опасной экономической ситуации.
Затем автор документа рассматривает методы вторжения и сразу отбрасывает самый очевидный из них: отправку армады военных кораблей и транспортов из одного или нескольких портов Северного моря. Особо яростно возражает он против идеи сделать пунктом отплытия Эмден (ближайший к нашим берегам германский порт). Я подчеркиваю сей факт, потому что с момента принятия предложенной автором меморандума схемы следует заметить, что Эмден используется (весьма осторожно) громогласной немецкой прессой в качестве копченой селедки, которую искусно протаскивают поперек следа[114 - Сильно пахнущая копченая селедка использовалась, чтобы сбивать охотничьих собак со следа, в переносном значении имеется в виду отвлекающий маневр. Вопрос Эмдена бурно обсуждался в 1902 году, когда появилась информация о строительстве там портовых сооружений, способных обеспечить посадку на суда трехсоттысячной армии.]. Его возражения по части портов Северного моря применимы, замечает автор, вообще ко всем планам открытого вторжения, благоприятны ли для них условия или нет. Главный их недостаток - невозможность обеспечить секретность, а
секретность жизненно необходима. Про сбор армады транспортов в Англии станет известно за много недель до назначенного часа - все крупные порты космополитичны и наводнены потенциальными шпионами. Более того, в случае с Германией пригодных для этой цели кораблей не так много, что потребует большого отвлечения из торгового флота. Следующий довод касается непосредственно высадки. Для нее необходимо место на открытой части восточного побережья Англии. Другие возможности даже не рассматриваются. Теперь представьте, насколько сложно безопасно, быстро и упорядоченно переправить десант на берег со стоящих на глубокой воде транспортов при помощи шлюпок. Даже на скорую руку организованное сопротивление способно превратить высадку в унизительную катастрофу. А ведь первая фаза операции наиболее важна. Захватчикам следует выйти на заранее намеченные позиции и закрепиться на них, превратив эту территорию в начальный плацдарм. Это даст им возможность задействовать остальные ресурсы: подтянуть транспорты, выгрузить кавалерию и тяжелую артиллерию, пополнить припасы и развить наступление. Пока этого не сделано, десант
бессилен, особенно если линии морских коммуникаций небезопасны.
Отсюда напрашивается единственная логичная альтернатива: организовать экспедиционный корпус из пехоты с легкими полевыми орудиями, посадить его на большие баржи, буксируемые мощными, но мелкосидящими пароходами, придать эскорт из военных кораблей и высадить, пользуясь приливом, прямо на берег.
Подобная экспедиция, если принять в расчет особенности германского побережья, может быть подготовлена под покровом строжайшей тайны. Ни один большой порт не будет задействован. Все, что требуется, это достаточная глубина для буксиров и барж, которую вполне обеспечивают семь малозаметных потоков на побережье Фрисландии, которые уже оборудованы небольшими гаванями и шлюзами, за исключением приливной реки в Нордене. Выяснилось, что именно Норден входит в избранную семерку, а не Хильгенридерзиль, как полагал Каррузерс, до которого ему добраться так и не удалось. В последнем населенном пункте нет ни сколько-нибудь значимой реки, ни гавани. Все эти потоки расширяются и углубляются и по большей части превращены уже в каналы под прикрытием развития коммерческих путей, связывающих материк с островами, становящимися все более крупными летними курортами.
Вся экспедиция должна подразделяться на семь групп - не слишком много с учетом сложности ее организации. С моря все побережье прикрыто цепью островов и зоной отмелей. С суши весь Фризский полуостров окольцован железной дорогой, служащей линией коммуникации для семи потоков. Роль местного центра будет играть Эзенс, но не ранее, чем план подойдет к решающей стадии. Мельчайшие детали продвижения войск под началом семи различных командиров следует согласовать в полной секретности в штаб-квартире в Берлине заблаговременно, за много месяцев до начала операции. Утечки сведений не ожидается, но на этот маловероятный случай нужно создать видимость, что приготовления носят оборонительный характер. Важным аспектом немецкой мобилизации всегда являлась организация корпусов, обеспечивающих безопасность фризского берега; тот же самый механизм с легкостью может быть обращен и на наступательные цели, причем превращение останется в тайне до последнего момента. Подобные меры предосторожности следует принять и при выполнении работ на местности. Так, только четверо (число рассчитано) будут владеть всей полнотой
информации. Один будет представлять кайзеровский флот (эту вакансию получает наш друг фон Брюнинг). Другой (Беме) станет инженером шести каналов и строителем лихтеров. Функции третьего окажутся двоякими. На его долю выпадает то, что я обозначил бы привлечением местной рабочей силы: помощников при посадке, экипажей буксиров и, самое главное, лоцманов, способных вывести семь флотилий через систему сообщающихся каналов в открытое море. Это должен быть тамошний уроженец, хорошо знакомый с побережьем, не слишком возвышающийся в социальном положении над большинством деревенских жителей и рыбаков. К назначенному часу в его распоряжении должен находиться список подходящих людей, который, будучи передан мобилизационным властям, сразу приобретет силу закона. Второй стороной его деятельности станет охрана территории от шпионов. Заметив кого-либо подозрительного, он обязан тут же сообщить фон Брюнингу, который будет всегда дежурить неподалеку. В целом я склонен считать, что в лице Гримма наши заговорщики обрели настоящее сокровище.
Четвертым автор меморандума называет себя как разработчика всего плана, как необходимое звено между двумя нациями. Его стараниями добывается достоверная информация о диспозиции английских войск, о гидрографии намеченного для высадки побережья, о ресурсах, имеющихся в окрестностях, о стратегических пунктах, которые следует захватить. Он предлагает свои услуги в качестве главного проводника экспедиции во время перехода. До поры же ему (если не будет других дел) предстоит обосноваться на острове Нордерней, в непосредственной близости от троих остальных, и заняться коммерческим прикрытием дела, предназначенным пустить пыль в глаза любопытным. (Про Меммерт, кстати, в меморандуме не упоминается.)
Говоря о побережье, предназначенном для высадки, автор пускается в подробности, которые при всем их интересе я не стану здесь приводить. Замечу только, что он сводит потенциальные места к двум: отмелям на эссекском берегу, между Фулнессом и Брайтлингси, и Уошу, с определенностью высказываясь в пользу последнего. Высказывая предположение, что неприятель, если даже и пронюхает о готовящемся вторжении, станет ожидать океанские транспорты, составитель меморандума указывает, что избранное им место станут охранять в последнюю очередь, тогда как для действий флотилии оно прекрасно подходит, очень напоминая район отправки. Есть на побережье Линкольншира, к северу от Уоша[115 - См. карту 1.], область, именуемая Восточной Голландией. Это низменная земля, защищенная от наступления моря дамбами и подобно Фрисландии обрамленная цепью отмелей, выходящих при отливе на поверхность. К ней имеется удобный подход с востока посредством Бостон-Дипа - глубоководного пролива между материком и островом Лонг-Сенд, вытянувшегося на десять миль вдоль берега. Остров играет роль естественного волнолома с восточного
направления, единственно опасного, а Бостон-Дип, имеющий среднюю глубину в тридцать четыре фута при низкой воде, образует превосходную стоянку для эскадры прикрытия, орудия которой получают возможность простреливать все побережье, вплоть до максимальной своей дальности. Следует отметить, что это как раз тот случай, когда немецкие броненосцы получат преимущество над британскими кораблями того же класса. Последние слишком глубоко сидят, чтобы без риска входить в такие воды, если вообще способны проникнуть в пролив, так как вход в него преграждает бар, даже при максимальном приливе скрывающийся лишь на тридцать один фут. Немецкие же корабли, построенные с учетом условий Северного моря, как раз вписываются в этот показатель.
Восточная Голландия находится в непосредственной близости от промышленных областей, разорение которых, по настоянию автора, является настоящей задачей высадки. Он с уверенностью утверждает, что там не ведется (в собственно военном смысле) никаких приготовлений к отражению подобного нападения. За исключением норфолкского побережья, Восточная Голландия является также ближайшим к Германии участком британского побережья. Она существенно ближе, чем эссекские отмели, и доступна в результате простого перехода по открытому морю, не затрагивающего опасных для навигации районов, таких, как устье Ла-Манша и эстуарий Темзы от Гарвича и далее на запад. От острова Боркум дистанция составляет приблизительно 240морских миль в направлении на юго-запад, а от Вангерога - 280миль. Ориентировочное время, необходимое собравшимся с внешней стороны островов флотилиям на то, чтобы покрыть это расстояние, составляет от тридцати до тридцати четырех часов.
Посадка на баржи образует следующий раздел меморандума. Она должна быть осуществлена за одну приливную фазу. В отношении шести зилей это означает период времени в два с половиной часа из каждых двенадцати, в течение которых вода стоит достаточно высоко. ВНордене этот временной промежуток существенно дольше. Это немного, но вполне достаточно, если машина будет работать, как часы. Во всех каналах высшая точка прилива наступает почти одновременно, разница между двумя самыми удаленными точками, Каролинензилем и Гретзилем, не превышает получаса.
В завершающей части документа беспристрастно взвешиваются риски, с которыми сопряжена такая экспедиция. Лейтенант N хотя и убедительно рекомендует свой план, но не склонен впадать в эйфорию. Новая история не знает вторжения, хоть в малейшей мере сопоставимого по масштабу с замышляемым Германией против Англии. Любое подобное мероприятие является опаснейшим экспериментом. Но он настойчиво утверждает, что выгоды предложения перевешивают риски, которые присутствуют и при любом другом методе.
Вопреки всем стараниям метеорологов экспедицию может застать плохая погода? Верно, но если подобное случится при высадке десанта с транспортов на шлюпки, последствия окажутся не менее, если не более тяжкими.
Транспорты способны отойти и переждать шторм? Да, но промедление губительно, ибо только скорость гарантирует успех подобного предприятия.
Часть лихтеров может затонуть? Ну и что же - если игра стоит свеч, с потерями можно смириться. На полях сражений солдатские жизни растрачиваются десятками тысяч.
Флотилия может быть деморализована во время перехода атаками миноносцев? Принимается, но подобное может случиться и с армадой транспортов, к тому же один удачный залп способен отправить на дно в десятки раз больше солдат с меньшими шансами на спасение. В обоих случаях все зависит от эффективности и бдительности эскорта.
Автор добавляет затем абзац, способный наполнить сердца обоих наших искателей приключений чувством триумфа. Там говорится о том, что если, по несчастью, англичане своевременно проведают-таки про замысел, то могут выслать тучу мелкосидящих судов, которые, избежав немецких боевых кораблей, обрушатся на флотилии барж в момент их выхода из зилей. В таком случае экспедиция будет обречена. Но автор придерживается мнения, что подобного поворота не стоит опасаться. Британский флот не испытывает нужды в отважных офицерах, но совершенно не имеет в своем распоряжении людей, знакомых с приливами и мелями в этих сложных водах. Английские карты не стоят доброго слова, и не существует свидетельств (как уверяет автор меморандума) о том, что Адмиралтейство ведет работу в этом направлении. Позвольте здесь заметить, что я целиком разделяю мнение мистера Дэвиса, высказанное им в одной из первых глав, когда они с другом еще находились в одном из больших эстуариев. Его «приливная теория», хотя и имеет лишь косвенное отношение к главному замыслу, в принципе, верна и должна быть принята к сведению, иначе я не стал бы
уделять ей столько места.
И в заключение еще одно слово. Существует аксиома, очень популярная сегодня. Она гласит, что нам не стоит бояться нашествия на Британские острова, потому как, если мы утратим господство на море, Англия просто умрет с голоду, а это гораздо более верный и дешевый способ привести нас к покорности. Аксиома эта по сути своей пуста и бессмысленна, но из-за частого повторения сделалась чем-то вроде догмата веры. Из нее вытекает, что «господство на море» - суть вещь, которой можно завладеть или лишиться единовременно, что мы можем обладать им сегодня и навсегда утратить завтра. Напротив, в условиях противоборства более или менее равных сил превосходство на море может оспариваться в течение неопределенно долгого времени. И даже в маловероятном случае, что наш неприятель возьмет верх, ему вряд ли удастся до такой степени перерезать линии нашей коммерции, блокировать наши порты и обширную береговую линию, воздействовать на готовые снабжать нас нейтральные государства, чтобы поставить нас на колени раньше, чем за два года. А за это время мы сумеем перестроиться с оглядкой исключительно на наши внутренние
ресурсы и приготовиться к реваншу на море.
Нет, гораздо более верная аксиома состоит в том, что кратчайшим и вернейшим способом заставить нас капитулировать является именно вторжение. Дух наш крепок, но давайте посмотрим правде в лицо: если набег, подобный описанному выше, будет претворен в жизнь, если вы взвесите все его последствия, то даже самый крепкий дух может поникнуть. Данная попытка была предотвращена, но могут быть и другие. В любом случае, нам известно, как смотрят на эти вещи в Германии.
Э.Ч.
Постскриптум
(март 1903г.)
Случилось так, что за время, пока эта книга находилась в печати, правительством был предпринят ряд шагов по устранению некоторых слабых мест, обозначенных выше. Был образован Комитет национальной обороны, и поддержка, оказанная ему, служит лучшим ударом по апатии и неразберихе, ради борьбы с которыми и возник Комитет. В устье реки Форт выбрано место под строительство военно-морской базы на Северном море. Решение правильное, но запоздалое, ибо пройдет лет десять, прежде чем существующая якорная стоянка превратится в полном смысле слова в «базу». Организован флот Северного моря - еще одна превосходная мера, однако стоит учесть, что флот этот составлен из устаревших кораблей, не способных противостоять главным немецким силам в условиях, описанных выше.
И последнее: комиссия Меннинга (среди прочих дел) туманно высказалась в пользу учреждения Добровольческого резерва. Мы понятия не имеем, к чему приведет эта рекомендация, будем надеяться, что не к фиаско, которым закончился последний, неудачно задуманный эксперимент. Разве не пробил час, когда каждый англичанин должен систематически упражняться в обращении с морем или винтовкой?
Краткий словарь морских терминов
Бак - носовая часть верхней палубы до передней мачты (фок-мачты).
Бакштаг - 1) курс корабля, который с направлением попутного ветра образует угол более девяноста и менее ста восьмидесяти градусов; 2) снасть стоячего такелажа для укрепления с боков рангоутных деревьев.
Банка - 1) сиденье для гребцов в шлюпке; 2) мель среди глубокого места.
Бакен - плавучий знак, устанавливаемый на якоре для обозначения навигационных опасностей или фарватеров.
Баркас - большая весельная или моторная шлюпка.
Бейдевинд - курс корабля, когда угол между направлением судна и встречным ветром менее девяноста градусов. Идти в бейдевинд - значит идти под острым углом к направлению ветра.
Бизань - 1) задняя мачта на корабле; 2) косой парус, поднимаемый на этой мачте.
Блок - груз с колесом внутри, который служит для проводки снасти.
Бон - плавучее заграждение. Также см. веха.
Бриз - ветер, дующий на берегах морей днем с моря на сушу, а ночью с суши на море.
Бушприт - горизонтальная или наклонная балка, выдающаяся с носа корабля, служит для подъема кливеров и других работ.
Буй - поплавок для указания какого-либо места на поверхности воды или для спасения утопающих.
Бухта - 1) небольшой залив; 2) трос, свернутый кругами, или снасти, уложенные кругами.
Бушлат - род верхней одежды матросов, форменная двубортная черная куртка на теплой подкладке.
Ватерштаг - канат, крепящий бушприт к носу судна.
Вахта - 1) дежурная часть личного состава на корабле (обычно половина или треть), несущая службу. 2) промежуток времени, в продолжение которого дежурная часть несет вахту.
Верп - см. якорь.
Веха - укрепленный на якоре или воткнутый в дно шест, выступающий из воды и служащий для указания фарватера, мелей и т.п.
Взять рифы - уменьшить площадь парусности.
Гавань - естественно или искусственно огражденное на воде место, представляющее удобную стоянку для судов.
Галс - курс идущего корабля относительно ветра. Если ветер дует с левой стороны, корабль идет левым галсом, если с правой - правым.
Галфинд - (или идти вполветра) - направление ветра, когда он дует в борт корабля под прямым углом.
Гафель - наклонное рангоутное дерево, укрепленное сзади мачты и служащее для привязывания верхней кромки косого паруса.
Гик - горизонтальное рангоутное дерево, одним концом подвижно скрепленное с нижней частью мачты парусного судна.
Гичка - см. шлюпка.
Грот - 1) вторая (или главная) мачта на корабле; 2) большой парус, поднимаемый на этой мачте.
Дирик-фал - снасть, с помощью которой поднимается и удерживается в требуемом положении гафель.
Док - портовое сооружение с осушаемым каналом, в которое вводятся суда для ремонта.
Дрейф - уклонение движущегося корабля от намеченного пути под влиянием ветра или течения.
Дрейфовать - пассивно двигаться по ветру или течению. Лечь в дрейф - установить паруса так, чтобы корабль не имел поступательного движения.
Зарифленный парус - парус с уменьшенной площадью.
Зюйдвестка - непромокаемая шляпа с большими полями.
Иллюминатор - круглое окно с толстым стеклом в борту или палубе корабля.
Кеч (кетч) - двухмачтовое парусное судно, у которого задняя мачта ниже передней.
Кильватер - 1) струя сзади судна, образующаяся при его ходе; 2) строй, когда корабли идут один за другим.
Кливер - косой треугольный парус на носу корабля или шлюпки.
Кнехт - металлическая тумба со шкивом, укрепленная на палубе. Кнехт служит для крепления швартовых концов, снастей и т.п.
Конец - всякая свободная снасть небольшой длины.
Корма - задняя часть судна, противоположная носу.
Крамбол - балка, выступающая за борт и служащая для подтягивания якоря.
Курс - путь, по которому идет корабль.
Куттер - небольшой парусный корабль или катер.
Лаг - 1) прибор для определения скорости хода судна и пройденного расстояния; 2) борт корабля, стать лагом - значит стать бортом к волне.
Лихтер - грузовое, чаще несамоходное судно, обычно используемое для беспричальной погрузки и разгрузки больших судов или для местных перевозок.
Лот - навигационный инструмент, служащий для измерения глубин моря до пятидесяти метров.
Лот-линь - тонкий трос, к которому прикреплен лот.
Лоция - пособие для плавания с описанием определенных районов моря и прилегающих берегов.
Лоцман - моряк, хорошо знакомый с характером данного побережья и со всеми местными проходами и фарватерами.
Люк - отверстие в палубе для спуска вниз или пропуска света в каюту (световой люк).
Мачта - высокое рангоутное дерево для постановки парусов.
Машинный телеграф - прибор, при помощи которого приказания с мостика передаются в машинное отделение.
Мористее (держаться мористее) - дальше от берега, обходить со стороны моря.
Найтов - обивка или перевязка тонким тросом для скрепления концов тросов, наложенных один на другой, или иных предметов.
Нок - оконечность горизонтального или наклонного рангоутного дерева - например, реи, бугшприта, выстрела, гафеля и т.п.
Норд-вест - северо-запад, северо-западный ветер.
Норд-ост - северо-восток, северо-восточный ветер.
Оверштаг - крутой поворот корабля, движущегося под небольшим углом по направлению к встречному ветру (в бейдевинд) с правого галса на левый и наоборот.
Отдать якорь - бросить якорь в воду на якорной цепи.
Отшвартоваться - отойти от берега, пристани, стенки причала, от другого судна.
Ошвартоваться - привязаться к берегу или другому судну швартовыми.
Парус - полотнище парусины специальной формы и размеров, смотря по назначению. Паруса разделяются на прямые и косые.
Пеленг - направление на какой либо предмет от наблюдателя.
Переборка - деревянная стенка каюты.
Подзор - склон кормы судна над рулем.
Приводиться - идти круче к ветру.
Принайтовить - прикрепить найтовом.
Рангоут - общее наименование всех деревянных приспособлений, предназначенных для несения парусов.
Рейд - часть моря около берега, удобная для стоянки кораблей.
Риф - 1) гряда камней, расположенная близко к поверхности воды; 2) приспособление, при помощи которого можно изменять площадь парусности.
Румб - одно из тридцати двух делений компаса.
Снасть - веревки и тросы, служащие на корабле для постановки и уборки парусов, постановки рангоута и пр.
Сплеснивать - срастить, сплести два конца в один.
Стаксель - треугольный парус, поднимаемый по штагу для увеличения площади парусности.
Старнпост - вертикальный брус кормовой оконечности судна, на который навешивается руль.
Стеньга - дерево, служащее продолжением, вторым ярусом мачты.
Табанить - тормозить веслами, грести назад.
Такелаж - общее наименование всех тросовых частей. Мачты и рангоут удерживаются на своих местах стоячим такелажем, паруса управляются бегучим такелажем.
Талреп - устройство для стягивания и выбирания слабины такелажа.
Травить - перепускать понемногу снасть.
Транспорт - судно для перевозки грузов.
Трап - лестница на корабле.
Трюм - самая нижняя часть внутреннего пространства корабля.
Узел - единица измерения скорости корабля.
Фал - снасть, служащая для подъема парусов или флагов.
Фалинь - канат, прикрепленный к носу шлюпки.
Фалреп - трос, заменяющий перила у входных трапов.
Фарватер - путь, безопасный от камней и мелей.
Фордевинд - 1) ветер, дующий прямо в корму судна; 2) резкий поворот, связанный с пересечением линии ветра, дующего с кормы.
Фрегат - трехмачтовый военный корабль с одной закрытой батареей и артиллерией на свободных местах верхней палубы.
Швартов - толстый трос, служащий для крепления корабля к пристани или к берегу.
Шверт - выдвижной киль на небольшом судне.
Шкаторина - край паруса, обшитый тросом.
Шкафут - часть верхней палубы от фок-мачты до грот-мачты.
Шкив - колесико в блоке с желобком для троса.
Шкипер - 1) содержатель корабельного имущества; 2) в торговом флоте командир судна.
Шкот - снасть, при помощи которой управляют парусами.
Шлюп-балки - устройства для спуска и подъема шлюпок.
Шлюпка - общее название всякого гребного судна на корабле.
Шпигат - сквозное отверстие в борту или палубе судна для стока воды.
Штаг - снасть стоячего такелажа, удерживающая мачту или стеньгу.
Штормовые паруса - специальные косые нижние паруса, которые ставятся во время шторма.
Штурвал - рулевое колесо.
Эскадра - соединение кораблей.
Якорь - прибор для удержания на месте кораблей, шлюпок и пр. Якоря бывают разных видов, в зависимости от веса и назначения: 1) становой - самый тяжелый якорь, употребляется при длительной стоянке судна; 2) верп - судовой якорь меньшего размера, чем становой, употребляется при перемене места стоянки на рейде, для снятия с мели; 3) мертвый якорь - якорь, намертво прикрепленный ко дну.
Ялик - небольшая шлюпка.
notes
Примечания
1
Форин-оффис - министерство иностранных дел Великобритании.(Здесь и далее, за исключением оговоренных случаев, примечания переводчика.)
2
Имеется в виду сборник Роберта Луиса Стивенсона о похождениях принца Флоризеля.
3
Резюме, конспекты (фр.).
4
Выражение, означающее в переводе с французского «за неимением лучшего согласиться на худшее».
5
Французское выражение, означающее «путь страданий», «путь на Голгофу».
6
Солиситор - младшая категория адвокатов в английской судебной системе.
7
Закуска (фр.).
8
Музыкальный термин, означающий «коротко, отрывисто» (ит.).
9
В результате датско-прусской войны 1864 года Пруссия отторгла у Дании провинции Шлезвиг и Гольштейн, положив начало своей территориальной экспансии.
10
За неимением лучшего (фр.)
11
Основную часть морских терминов см. вконце книги.
12
Эстуарий - однорукавное воронкообразное устье реки, впадающей в море или океан.
13
Солент - пролив, отделяющий остров Уайт от южного берега Великобритании.
14
Единое целое, общность (фр.).
15
Витаминная смесь по рецепту Джеймса Кроссли Ино, входившая в рацион моряков.
16
Шмак - тип морского парусного судна для прибрежного плавания.
17
Льяла - особое место или ящик, установленный в средней части судна, куда стекала набиравшаяся вода.
18
Хладнокровие (фр.).
19
См. карту 1 в конце книги. - Примеч. авт.
20
Эдвард Фредерик Найт (1852 -1925) - английский яхтсмен и писатель, автор книги «“Фолкон” на Балтике» (1888г.), в которой он описал свое путешествие из Англии в Данию на переделанной из спасательной шлюпки яхте «Фолкон».
21
«Мужественно-коринфийский» стиль - подчеркнутая бравада т.н. коринфийцев, яхтсменов-любителей, отказывавшихся пользоваться услугами лоцманов.
22
Туманный горн - горн для подачи сигналов в тумане.
23
Утренняя музыка, побудка (ит.).
24
Девушка, впервые выезжающая в свет (фр.).
25
«Добрый вечер! Куда идете?» (нем.).
26
Причудливый, странный (фр.).
27
«Мой друг» (нем.).
28
Неловкости, просчеты (фр.).
29
См. карту 1. - Примеч. авт.
30
См. карту 1. - Примеч. авт.
31
См. карту 2. - Примеч. авт.
32
Кокни - прозвище жителей Лондона из средних и низших слоев населения.
33
См. карту 2. - Примеч. авт.
34
«Срезать» и «через ватты» (нем.).
35
«Вы понимаете?» (нем.).
36
Умудренный опытом, искушенный (фр.).
37
Миноносная канонерка - тип военных кораблей, существовавший в конце XIX - начале XXвв. Такие суда несли как торпедное, так и артиллерийское вооружение и предназначались для борьбы с миноносцами противника.
38
См. карту 1. - Примеч. авт.
39
Речь идет об австро-прусской войне 1866г. ифранко-прусской войне 1870 -1871гг.
40
Прощай (фр.).
41
Неглиже (фр.).
42
Шлюз на Темзе, близ Мейденхеда, излюбленное место лодочных прогулок лондонцев.
43
«Konigliches Zollamt» - Королевская таможня (нем.).
44
Имеется в виду концепция, по которой английский флот должен быть сильнее двух наиболее мощных флотов, вероятно, противников вместе взятых.
45
Остров у берегов Германии. Со времен Наполеоновских войн находился под контролем Англии, но в 1890г. был передан Германии в обмен на уступки в колониальном вопросе.
46
Отто фон Бисмарк (1815 -1896) - немецкий государственный деятель, творец и первый канцлер Германской империи. Джордж Брайджес Родней (1719 -1795) - выдающийся английский флотоводец.
47
Господи Боже! (нем.).
48
Удачи! (нем.).
49
Доброго пути! (нем.).
50
Здесь: плавно повышающийся берег.
51
Стикс - мифическая река древних греков, отделяющая мир живых от Тартара, царства мертвых.
52
См. карты 1 и 2. - Примеч. авт.
53
См. карту 3 - Примеч. авт.
54
См. карту 1 - Примеч. авт.
55
Скверные четверть часа (фр.).
56
Цитата из стихотворения «Берег Дувра» английского поэта Мэтью Арнольда (1822 -1888).
57
Шестовая мина - мина, закрепленная на носу корабля на длинном шесте.
58
См. карту 3. - Примеч. авт.
59
Здесь: сообществе (фр.).
60
Для этой главы см. карту 3. - Примеч. авт.
61
Я стараюсь по возможности обходиться без технических подробностей, но читателю стоит усвоить, что с этого момента расписание приливов приобретает исключительно важное значение. - Примеч. авт.
62
Со времени нашего выхода из Эльбы мы крепили к якорю буй, чтобы не потерять его при необходимости срочно сбросить цепь и удирать. По той же самой причине конец цепи никогда не закреплялся намертво. - Примеч. авт.
63
Небольшая гостиница (нем.).
64
«Кюммель» - сладкий ликер, настоянный на анисе и тмине.
65
Великий Боже! (нем.)
66
Фон Брюнинг намекает на название Шархерн, содержащее слово «рог».
67
См. карту 3. - Примеч. авт.
68
См. карту 3.
69
Двусмысленность (фр.).
70
Намек на знаменитую цитату из «Энеиды» Вергилия: «Timeo Danaos et dona ferentes» («Боюсь данайцев дары приносящих»), - крылатое выражение, означающее: не доверяй врагу, даже если он дарит тебе подарки.
71
Твердой земле (лат.).
72
Добродушен (фр.).
73
Небольшая река в Северной Италии, перейдя которую, Юлий Цезарь начал гражданскую войну. Выражение «Рубикон перейден» означает, что решение принято и возврата нет.
74
Каус - порт на острове Уайт, мекка английских яхтсменов-аристократов.
75
Здесь: сучетом необходимых поправок (лат.).
76
«Лови день» (лат.) - крылатая фраза из древнеримского поэта Горация, означающая: «Наслаждайся моментом».
77
До свидания (нем.).
78
Ужасное (нем).
79
Текущее положение дел (лат.).
80
Тем хуже для фактов (фр.).
81
Галахад - легендарный рыцарь Круглого стола короля Артура. Образец нравственной чистоты и мужества.
82
Ольстер - длинное просторное пальто из грубого сукна.
83
«Vier Jahreszeiten» - «Четыре времени года» (нем.).
84
См. карту 4.
85
См. карту 4.
86
Линкбой - мальчик, провожавший путников по темным улицам Лондона с факелом или фонарем.
87
См. карту 4.
88
Подвиг (фр.).
89
См. план.
90
Наемных рабочих (фр.).
91
Такелажная свайка - инструмент, с помощью которого раздвигают пряди троса, а также развязывают затянувшиеся узлы.
92
См. карту 3.
93
Откровенностью (фр.).
94
См. карты 1 и 3.
95
Польдеры - отвоеванные у моря участки земли, защищенные дамбой.
96
Профессии (фр.).
97
См. карту 3.
98
Нет возможности воспроизвести ее оригинал, но здесь и далее читатель может обратиться к карте 3. - Примеч. авт.
99
«Почтовый корабль» (нем.).
100
«Акционерные компании»(нем.).
101
Ватервейсы - деревянные брусья палубного настила, идущие по бортам вдоль всего судна. Служат для продольного крепления судна и стока воды.
102
Разумного основания (фр.).
103
Чарльз Джон Катклифф Райт Хайн (1866 -1944) - английский писатель, автор серии книг о приключениях капитана Кеттля. Редъярд Киплинг (1865 -1936), автор знаменитого «Маугли», писал также морские повести для юношества.
104
Навеселе (нем.).
105
Непредвиденное затруднение (фр.).
106
Строка из поэмы Альфреда Теннисона «Принцесса» (пер. Э. Соловковой).
107
Отличной водкой (нем.).
108
Уместной (фр.).
109
«Внимание!» (нем.).
110
Более целостное представление об этой теории читатель найдет в эпилоге. - Примеч. авт.
111
См. карту 4.
112
Намек на кайзера Вильгельма.
113
См. карту 1.
114
Сильно пахнущая копченая селедка использовалась, чтобы сбивать охотничьих собак со следа, в переносном значении имеется в виду отвлекающий маневр. Вопрос Эмдена бурно обсуждался в 1902 году, когда появилась информация о строительстве там портовых сооружений, способных обеспечить посадку на суда трехсоттысячной армии.
115
См. карту 1.
|
