Быть единственной Людмила Игоревна Белякова
        # По поселковским меркам Маша вышла замуж поздно. Девчонки поухватистей споренько расхватали женихов, а на долю Маши остались брошенные женами мужички, не ахти какое счастье…
        В конце концов подвернулся и Маше случай: вышла замуж, родила двух сыновей. Муж попался не сильно пьющий и довольно работящий. По крайней мере, не сопротивлялся, когда жена налаживала его на заработки. Ездил он да ездил, а однажды возьми да не вернись - нашел себе женщину на стороне. Маша возвращать беглого мужа не поехала. Но для себя твердо-натвердо решила: уж сыновей, кровиночек, она подлым девкам-разлучницам ни за что не отдаст, и точка!
        Людмила Игоревна Белякова
        Быть единственной
        Роман
        По выселковским меркам замуж Маша вышла поздно: девчонки, вместе с которыми она заканчивала семилетку, уже готовились повести в школу собственных детей. Вины Машиной в том не было - просто женихов у них в Выселках водилось не больно густо. Не вернулись с войны. Девчонки поухватистее и помоложе Маши споренько, чуть ли не врукопашную, расхватали ровесников, по юности своей не попавших в кровавую военную мясорубку. А Маше с ее провальным тридцатым годом рождения и выбирать-то было не из чего. Тем более что ни красотой, ни умом особым Манечка не блистала - откуда же? С голодным военным детством и еще более скудными послевоенными годами?… Поэтому Маше остались только немногочисленные брошенные женами фронтовики средних лет, но и это было не ахти какое счастье. Солдатики, повзрослевшие на сивушных фронтовых ста граммах, работать особо не могли по причине отчаянной трясучки в руках, зыбкой шаткости в коленках и не проходящей похмельной мути в голове. Кому ж с таким жить охота? Как мужики воины-победители тоже были не бог весть что, хотя и успели за два-три послевоенных года наплодить полпоселка
большеголовых, придурковатых детишек, которые должны были вот-вот пойти в местную школу на пагубу несчастным учителям.
        Так что к Машиным двадцати шести безнадежным годкам у них на Выселках все сколько-нибудь приличные ребята были давно разобраны. Дальше районного центра, тоже не слишком большого и культурного, Маша не бывала, а Москва в часе с хвостиком езды вообще представлялась местным жителям мрачной, враждебной заграницей.
        Как-то, лет в двадцать с небольшим, Маша сунулась пожаловаться матери на досадный затор в личной жизни: почему ей, по сравнению с другими девицами, такая незадача? Мать у нее была нрава резкого и сурового. Уже смолоду она садила матом так, что взрослые мужики разлетались от нее вспугнутыми воробышками, в ужасе разинув клювы. Так что дочери ничего дельного присоветовать не смогла, только повторяла, как лаяла: «Да сыкухи они все, эти девки, сыкухи!»
        Словечко это заковыристое Маша слышала от матери с самого детства - когда та не давала единственной дочке дружить со сверстницами, шугала, если те заходили к ним. Потом, когда Маша подросла, мать не пускала ее с подружками гулять и на танцы под баян в клубе, повторяя без конца как заведенная: «Да сыкухи они все, сыкухи! Нечего тебе с ними!»
        Маша, подрастая и глядя из окошка на чужие свадебные поезда с воздушными шариками на носах серых «побед», попробовала осторожно выяснить, что это такое и хорошо или плохо это - быть сыкухой, раз таких замуж берут? Мать встала посреди кухни - руки в боки, голова к плечу, глазки в щелочку: «А то ты сама не знаешь! Сыкухи и есть сыкухи! Все девки - сыкухи!»
        Маше пришлось отстать от матери, и сейчас ей, перезрелой девице, запросто было схлопотать по шее. В детстве-то Маша натерпелось от ее тяжелой руки… А сыкухи - это, верно, те, которые мешают ей найти мужа. Все другие бабы и девки. Абсолютно все… Кроме нее. Таким вот образом Маша и выпала из колоды девушек-невест.
        Так что Маше с Николаем, считай, сильно повезло. Коля был вполне приличным мужиком, почти совершенно непьющим - вероятно, потому, что был не из местных. Он приехал к родственникам, пожилым Машиным соседям, помочь по хозяйству, а вернее, прибежал за лучшей жизнью из Кировской области. На фронт он не пошел, хотя по возрасту должен был. Смеялся, рассказывая, как раз в полгода в их неэлектрифицированную глушь приходили повестки, а его мать их выкидывала. И потом ничего ему за это дезертирство не было - некому было добраться до их болот и разбираться, куда девалась почта в далекие уже военные годы.
        Россказни о порванных повестках Машиному отцу не нравились. Он-то был многократно раненный фронтовик и Николая за дезертирство сильно не жаловал. Но соблазнившийся близостью Москвы, обещавшей в годы повального дефицита некоторое подобие изобилия, Николай скоренько расписался с Машей, и его пришлось принять. Злые языки говорили, что женился он на подмосковной прописке, на большом доме с участком, а не на Маше. А и пусть болтают. Жить-то не с пропиской, а с женой.
        Родители отнеслись к замужеству дочери с некоторым недоумением, даже прохладно - а стоит ли тянуться? Они давно сжились с мыслью, что единственное, не слишком казистое и умное чадо будет при них до конца их жизни. Но прописать зятя и даже поделить дом не отказались, хоть не без ворчанья, и Маша зажила своим двором как настоящая, мужняя баба. Николай устроился на тот же завод, где работали все местные и сама Маша. За четыре года до значимых в женской судьбе тридцати лет она успела родить двоих сыновей, Володю и Вадима, и вроде как наверстала упущенное. Хотя как сказать…
        Выходила замуж Маша не только отчаянной засиделкой, но, не в пример местным оторвам, по-честному - девочкой. Разговоров о том, что делают муж с женой в постели, Маша еще в девичестве наслушалась выше крыши. Понятно, все ж друг у друга на головах жили, по три семьи в одном доме. О сказочных бабьих радостях поголовно все Машины товарки говорили, закатывая глаза и тряся, как в параличе, головой: «Ох у меня и мужик! Как засадит, так засадит - жуть!»
        Иногда Маша, как-то темно и глухо, сомневалась: а правду ли говорят Шурка или там Клавка о своих супругах-алкашах? Какой с них толк ночью, если они с двух часов дня у магазина в лежку лежат? Когда ж это мужья успевают так устроить своих супружниц, если у них в семьях коли не пьянка, так драка? Сомневаться вслух Маша не решалась - а ну подумают, что она, голодная-безмужняя, завидует.
        Когда же все произошло между ней и Колькой, Маша уверилась в том, что все бабы нагло врали о тех немыслимых удовольствиях, что доставляли им мужья или уже появившиеся у некоторых любовники. Все это враки. Говорят, чтобы не молчать, а так… Нет в том ничего хорошего. Пусть бы муж денег побольше приносил, и то радость. Не пил бы по-черному. И не гулял бы, потому что ничего обиднее этого нет.
        А вот сыночков своих, терпеливо и безропотно зачатых в редких, постных супружеских ласках, Маша очень любила. Особенно младшего, Вадика, потому что был он на нее особенно, просто пугающе похож.

«Под копирку рожала»,- заметил муж, когда Вадичке шел пятый год и сходство стало особенно заметно.
        Правда, люди говорили, что похожий на мать сын - несчастный, но Маша отмахивалась:
«Вы-то здесь больно все счастливые! Ни в мать ни в отца, а в проезжего молодца. И все придурки».
        А вот жили они с мужем неплохо, почти не ругались - ну понятно, дети, дом, хозяйство держали. Не то что многие их соседи по Выселкам, которые только и знали, что сходиться-расходиться, каждый раз с криком и драками. Может, это как раз оттого, что с самого начала любви у них особой не было, но какая разница, если жили прилично.
        Маша со временем, поскольку жизнь неуклонно и неумолимо дорожала, начала мужа пилить - чтобы соглашался на сверхурочные, приносил в семью побольше денег. Дети же растут, им сколько надо! Он подчинялся, поскольку жил в примаках - самый последний сорт зятя в русской семье. Поэтому дома Николая почти что не было видно - либо работает, либо спит. В отпуске он тоже почти не отдыхал - все ездил подрабатывать с бригадой шабашников, строить баньки и коровники зажиточным хозяевам.
        Однажды летом, когда Николай только вернулся с заработков и сидел дома пару дней перед выходом на «родной завод», к ним наведался какой-то человек. Он предложил Николаю похалтурить еще месяц - взять за заводе отпуск за свой счет и поехать работать на Украину. Маше такая идея очень понравилась, а Николай заартачился - мол, и так спины не разгибаю, надо ж и застопориться когда-то. Маша на него прикрикнула - нечего филонить! Вадик в первый класс идет, надо его собрать, и на Володьку тоже прошлогоднюю форму не наденешь - на полголовы за лето вырос! Деньги нужны. Николай, недовольно побурчав, все-таки собрался и уехал. Оказалось - навсегда.
        Через две недели непонятного, тревожащего молчания - обычно он вызывал Машу на телефонный переговор в почтовое отделение - Николай прислал письмо. Писал он, чтобы Маша его назад не ждала. Он-де встретил женщину, то ли вдовую, то ли разведенную, Маша не поняла, и остается у нее жить. Его новая жена шибко деловая, богатая, и на производстве надрываться ему теперь не придется - будет помогать новой жене по хозяйству, но деньги на детей присылать станет. Немного, но будет обязательно. Если Маша хочет, то может взять развод.
        Маша сама не своя, рыдая, кинулась в заводской партком жаловаться, но там от нее отмахнулись, как от назойливой мухи. Да у нас таких жалоб - газеты в туалете вешать не надо! Тем более как работник Николай для завода умер. Выяснить Маше удалось только то, что муж прислал письмо и на завод тоже - с заявлением о полном расчете и просьбой выслать трудовую книжку по новому месту жительства.
        Ехать в Хохляндию, как ей советовали соседки, чтобы разнести разлучнице ее наглую морду и притащить назад гулену мужика, Маша не могла. Тяжко болела мать, совсем беспомощным стал отец, двое мальчишек… Да и не ближний это край, и денег жалко. Ну приедет, ну поскандалит… Не вернется же Николай после такого? Ясно, что нет.
        Так Маша осталась соломенной вдовой, обиженной на весь свет,- надо же, нашел себе! Как же так? А?… И не искал вроде, а нашел! Денежные переводы от Николая приходили года полтора, а потом перестали. Писать изменщику и требовать денег Маша не стала - наверняка этой его новой жене просто надоело кормить чужих сорванцов. Маша осталась в большом деревенском доме, не бог весть каком богатом, с больными родителями на руках, с двумя стремительно растущими мальчишками, которых надо было кормить и одевать. Но главное было не это.
        Главной, так и не затягивавшейся душевной раной было то, что муж нашел себе другую, кажется, не моложе и не лучше ее самой. Просто - другую. Потому что она была. Существовала. А значит, можно было и с ней… это… делать. И ведь не любила Маша Николая как-то особенно - терпела, раз надо бабе непременно быть замужем. А все равно страдала.

«Ведь я ему и девочкой досталась, и прописала, и сыночки у нас такие хорошие… Вот что ему надо было, а? Неплохо ведь жили, без скандалов… Чего, чего ему еще надо было?» - навязчиво и болезненно долбило в Машиных висках каждый раз, когда она ложилась одна в их с Николаем бывшую супружескую постель.
        Днем, на людях, в суматошных хлопотах о деньгах - Маша по вечерам подрабатывала уборщицей-судомойкой в придорожном кафе, где питались шофера транзитного транспорта,- она об этом не думала, но оставшись одна…

«И как ведь подгадал, а? Под сорок лет бросил… Кому я такая нужна, да с двумя оглоедами?»
        Обидным было не то, что он нашел другую и бросил законную жену - вокруг случались вещи и похуже. Обидным было то, что она не смогла побороться за Николая с этой, другой… Не достать неведомую соперницу, не проорать ей в лицо все мыслимые и немыслимые ругательства, не вцепиться в волосы, не пожелать им обоим сгореть на одном огне…
        Мальчикам Маша объяснила, что папа их обманул, никогда больше не приедет и за это они его больше не любят. Поскольку ребята видели отца мало, общался он с ними неохотно, то и расставание прошло как-то вяло, незаметно. Одежду Николая Маша снесла на поселковую мусорку, где ее быстро прибрали к рукам местные забулдыги. Хотя лучше бы она ее сожгла, как и намеревалась сначала, с огородным сором. Несколько раз, увидев издали мужскую фигуру, облаченную в знакомый пиджачок, Маша радостно вскидывалась - вернулся! Явился!.. Выгнали, ага! Вот она сейчас ему покажет!.. Но при ближайшем рассмотрении это был только новый собственник мужниных обносков, как водится, опухший и небритый, на котором это выморочное по сути имущество смотрелось выходным костюмом.
        Маше о новом замужестве думать не приходилось, хотя, если рассудить, мужиков свободных вокруг обреталась уйма - до Москвы в два ряда поставить. Только они не подходили для Машиных целей - помочь ей поднять сыночков. Во-первых, большинство этих мужиков были отпетой пьянью и бездельниками. А были бы деньги - кто же станет чужих пацанят кормить? Словом, надеяться можно было только на себя. Маша пахала и пахала на двух-трех работах без продыху, зло вспоминая о Николае, который нежился где-то на хлебной Украине и даже не беспокоился помочь своим детям.
        Последний удар нанесли Маше любимые родители, помершие один за другим,- так что она, не отдав долги за одни похороны, сразу влезла в долги за новые.
        Радости было только, что сыновья поднимаются,- Вадику было пятнадцать, и он собирался в техникум в соседнем городе. А старший, Володенька, сразу после школы легко поступил в институт! Маша и думать не думала, что в их семье когда-нибудь появится человек с дипломом! Теперь Володя почти каждый день ездил в Москву на лекции, там же в институте подрабатывал и почти слез с материной шеи.
        Он часто оставался ночевать в общежитии в Москве, ссылаясь на то, что пойдет с такими же самостоятельными ребятами на вечернюю подработку. И в один прекрасный день до Маши дошло, что, может, не каждый вечер они работают, но гуляют с городскими девчонками. Нет, имен женских Володя не упоминал, но ведь шел ему двадцатый год - самый бег за юбками. Еще жениться задумает! Вон за месяц у них в поселке четыре свадьбы сыграли…
        Как раз в это время на Выселки стали возвращаться из армии сыновья Машиных сверстниц. Прокрутились они в холостых самое большее полгода-год. И, не просохнув толком от многодневных дембельских пьянок, вели под венец обрюхаченных мимоходом, едва знакомых им самим невест.
        Как вот такая, многократно облапанная, использованная леший знает кем девка уволочет Машиного сыночка в какой-нибудь темный угол и там… Правда, Володенька все больше был в Москве, старательно учился, чтобы получать повышенную стипендию, но по воскресеньям все же иногда был свободен, ходил гулять… И тут эти выселковские
«девицы»! А московские девки - они и того хуже… И они, эти девки, везде! Жадные, похотливые, готовые на все ради молоденького, нетраченого мальчика, Машиного любимого сынка…
        И одним тоскливым, одиноким вечером всплыло в Машиной памяти любимое материно словечко - «сыкухи»… Так вот они кто - все те бабы, что вокруг! Девки, да и бабы постарше, что так и смотрят, как увести от мамы ее сыночков-кровинушек. Она-то, Маша, их рожала-растила, надрывалась на трех работах, чтобы дети хорошо питались, были одеты не хуже других. И что ж теперь? Для кого она все это делала?
        Выселковские девки - не то что Маша - замуж выскакивали абы за кого, без разбора, понарожали дебилов от потомственных «аликов», нищеты наплодили, а Машины дети… В небогатых Веселках они гляделись чуть ли не лучшими!.. Чистые, здоровые, приветливые. И достанется Машин сынок такой оторве - пробы ставить негде… Уведет его, испортит, отлучит от родного дома… Нашепчет, чтобы мать не уважал, не слушал…
        Закончив второй курс института, Володя окончательно, до осени, вернулся в родительскую усадьбу. Тут-то Маша и решила предотвратить грядущие кошмарные события. Когда теплым июльским вечером Володя, надев свежую рубашку, собрался прогуляться по поселку, Маша, неодобрительно зыркнув на него через плечо, сказала:
        - Ты того… гулять наладился… На девок-то на здешних особенно не заглядывайся.
        - А что?- улыбнулся сын, откидывая со лба светлые и волнистые, как у матери, волосы.
        - То,- процедила Маша.
        - Нет - что?
        - Да сыкухи они все, сыкухи!
        - Кто?- удивился сын, вздрогнув от звуков материного голоса.
        - То! То!- выкрикнула Маша, все больше распаляясь.
        С некоторых пор она замечала за собой приступы резкого, неуемного гнева, который возникал где-то глубоко внутри и густым, черным, как нефтяным, фонтаном бил в голову, отдавая в виски пульсирующей болью.
        - Словечки у тебя,- поморщился Володя, повернулся и вышел, оставив Машу в тягостном, судорожном беспокойстве и досаде, что не смогла внятно объяснить сыну, что нужно держаться подальше от девчонок.
        Их много - пруд пруди, девок-то, а вот мама - одна. Единственная!.. Мать - одна и навсегда. Ее никакие девки не заменят. Вопрос, понимают ли это ее ребята… Ох, не понимают, не понимают…
        Вытерев давно, с самых родительских похорон, не плакавшие глаза, Маша занялась по хозяйству, шуганула чересчур громко включившего музыку Вадимку, потом посидела на веранде, поджидая, когда вернется старший.
        Вернулся Володя поздно, ужинать не стал, еще и этим обидев Машу. Но спиртным от него не пахло, духами и появившимися невесть откуда диковинными «дезадаранами» вроде тоже, и Маша чуть успокоилась. Наверное, просто так гулял.

«Умный сынок-то у меня - хоть по пьяни ни с кем не свяжется. А то приведет какую-нибудь, крашеную, наглую… Будет она тут у меня хозяйничать».
        Мысль о том, что рано или поздно ребята загуляют, приведут к Маше в дом девок, которые злонамеренно настропалят сыновей против нее и выгонят ее с родительского подворья, тревожила Машу все чаще. Гнобили ее попутно многолетняя, многослойная и непреходящая усталость, и возраст, и томительное беспокойство, что пенсию - как втихаря, по секрету, болтали вокруг - будут скоро давать только с шестидесяти лет или отменят вовсе. Радость одна - что капелька ее, Вадичка, так на нее, молодую, похожий, еще мал и хоть сколько-то времени не будет гулять по девкам. Хотя кто знает… В Выселках такие истории случались!.. Как этой весной в поселковой восьмилетке.

… Когда на припеках стали появляться первые грязно-кружевные проталины, а во все окна садили ослепительные, будто сумасшедшие солнечные лучи, прямо на уроке географии одной ученице, Таньке, стало плохо. Испуганная учительница послала кого-то в учительскую вызвать неотложку, а сама взяла невнятно матерившуюся девицу за руку и стала уговаривать ее потерпеть, наивно полагая, что у восьмиклассницы острый аппендицит.
        Возопив в очередной раз и залив полкласса отошедшими водами, школьница принялась активно рожать. Ее едва довели до машины, учительницу отпоили валокордином, соучеников юной роженицы распустила по домам - благо была суббота. К вечеру все Выселки знали, что Танька родила здоровую девочку, а новоиспеченная бабушка, Клавка, сама-то тридцати с небольшим лет от роду, вырвала у еще не взошедшей в полное самосознание дочери имя того супостата, ну, отца ребенка. Им оказался приятель Таньки по школе, ученик седьмого класса, прошлым летом, в охотку, соблазнивший односельчанку по пути с танцев в местном клубе.
        Говорили, что Клава принуждала Таньку оставить дочку в больнице - в Выселках, и в райцентре подобное практиковалось очень широко. Обычно девица, доведя беременность до крайних сроков, но так и не уломав соблазнителя на расписку в ЗАГС, передавала младенца на попечение государства, а сама шла искать другого жениха.
        Мать-школьницу с приплодом привезли домой через неделю. Выселки замерли, ожидая грандиозного скандала с семьей татя-соблазнителя, но его разочаровывающе не произошло. Напротив, Клава дочку за грех особенно не укоряла - сама была немало грешна по передковой части. Она сердечно полюбила внучку, сама ее купала-пеленала и с независимым видом катала в колясочке по поселку. Выселки слегка огорчились, поневоле занялись другими делами, и, оказалось, зря.
        Когда подсохла и отвердела до бетонной крепости желтая дорожная глина, а по комнатам полетел, сматываясь в пушистые клубки, тополиный пух, Клава упаковала внучку в выходное одеялко, подхватила слегка упиравшуюся дочь и пошла искать правды у семьи погубителя их чести.
        Не сказать чтобы подобные истории кого-то в Выселках особенно сильно удивляли. С современными, вольными порядками и со становившимися все расплывчатее требованиями к девицам-невестам мамаш-малолеток значительно прибавилось, но с деньгами можно было выдать замуж практически любую гулену, использованную вдоль и поперек. Однако раньше семнадцати-восемнадцати и прямо в школе рожали всетаки редко. Так что в то солнечное июньское утро, когда все три грации двинули по главной и единственной улице пригорода, перед ними, как тугая волна перед катером, бежала молва - они идут! Что-то будет! Ои-и-и, буди-и-ит!
        В семье подлого совратителя все это время тоже было несладко. Новоиспеченная
«бабушка» сама тетешкала второго, трехлетнего сынка. Первый, неуклонно взрослеющий сын, был ей не особенно-то и нужен. Поэтому известие об его отцовстве она приняла несколько отстраненно.
        - Спасибо, хоть за изнасилование заявление не подали,- обронила как-то на людях Толькина мамаша.
        Хотя - что толку подавать, он несовершеннолетний, а позора и нервотрепки не оберешься. Да и было это давно, и никто не видел, чтобы Танька пришла домой побитая или в рваной одежде. Значит, все было по обоюдному согласию.

… Клава с Танькой припарковались у крылечка, ожидая приглашения войти. В коляске завозилась и противно заскрипела оголодавшая Настя. На шум выполз из глубины дома глава семейства Павел.
        - И чего вы от нас хотите?- брезгливо-бранчливо спросил он.
        - Так ведь ребенку отец нужен,- слегка ошарашенная тем, что их не начали гнать, произнесла Клава.
        - Не понял?- воздел «дед» выгоревшие брови.
        - Ну чтоб отец был у ребенка, семья,- повторно выложила главный (и единственный) аргумент Клава.
        - Их не распишут,- буркнула из-за мужниного плеча появившаяся на веранде
«бабушка» Наталья, но муж не обратил на нее внимания.
        И тут его осенила некая мысль, от которой он аж подпрыгнул на месте.
        - Щас… я щас! Не уходите! Только не уходите!
        Отец ребенка все это время, как ему сообщили о появлении делегации, сидел-трясся в задней комнате, боясь, что будут бить. Павел уж раз сунулся его поколотить, но мать заступилась, сказав, что вовсе не известно, кто был производителем.
        Павел появился через пару секунд, волоча за собой прикрывавшего руками голову и басовито всхлипывающего сынка.
        - Во!.. По-лу-чай-те отца своему ребенку! Жрет - не напасешься! Учиться не заставишь! Помощи по хозяйству никакой! За-би-рай-те!
        - А ты чего распоряжаешься?!- взвилась Наталья.- Куда ж ты его отдаешь-то?
        - Не просто так отдаем, мать, а в хорошие руки!- повернулся к ней Павел.
        На лице его гуляло ошалело-задорное выражение, а Наталья, обалдев от такого поворота событий, стояла посреди веранды, ловя ртом воздух.
        - … А?- запросил Павел подтверждения у Клавы.- В хорошие ведь? Не забидите пацаненка-то нашего?
        - Нет, нет!- радостно вскричала Клава, споро перехватывая у Павла Толькину руку. - Не в Африку ведь - туточки и жить будем, правда?
        Она ласково заглянула в лицо Тольке, не забывая исподволь, но неукоснительно подтягивать его к крылечку - на выход.
        - Мы ж все здесь, не в Африке,- приговаривала Клава, тараня дочку с коляской и внезапно обретенного зятя по главной улице к своему дому.- Все здесь, все родные…
        - В школу будить не забывайте!- напутствовал их Павел.
        Вот так и отдали сына в чужую семью - как кутенка, считай…

«Вот и моих ребят так же уведут девки-сыкухи!» - как-то в субботу вечером с отчаянием подумала Маша, наблюдая за сыновьями, которые сидели на кухне и резво уминали молодую картошку со сметаной, потихоньку о чем-то пересмеиваясь.
        Какие ее сыночки ладные, большие, красивые… Каждая готова таких сцапать, каждая рада! Но нет, не бывать этому! Никого Маша к ним не подпустит…
        - Спасибо, мам,- сказал Володя, наскоро утирая губы.- Мы тут пробежимся, ладно? Мы не поздно.
        - А чаю?!- всполошилась Маша.- Чаю-то?
        - Вечером попьем, мам,- добавил Вадим, торопясь выйти с братом.
        - Да куда ж вы?!- выдохнула им вслед Маша, но они, верно, ее и не слышали.

«Точно - к девкам пошли!..» - тяжко свалилась на нее худшая из возможных догадка.
        Сыновей не было долго. Уже в одиннадцатом часу, когда в предусмотрительно затянутые марлей окошки начали ломиться мохнатые ночные бабочки, появился Вадик, сонный, зевая.
        - А где Володька-то?- хмуро спросила его Маша, что-то починявшая в свете настольной лампы.
        - Он Аню Самойленко пошел проводить. Сейчас придет.
        Вадик двинулся выйти из комнаты, но его остановил материн окрик:
        - Какую такую Аню?! Говори! Отвечай матери!- Маша бросила рукоделье и неловко, засидевшись, поднялась со стула.
        - Да председательши дочку,- ответил сразу проснувшийся Вадик.- Чего ты так переживаешь? Сейчас придет.- Вадик, беспокойно и досадливо глянув на мать, повернулся, намереваясь уйти к себе.
        Самойленки были местной аристократией. Отец Аньки служил главным инженером на их химзаводе, а мать недавно назначили главой поссовета. Но сейчас это не имело никакого значения. За сыновей? Маша никого не побоится!
        - Да как же ты брата родного бросил-то?- всплеснула она руками.

«Одного… с этой!»
        - Ой, ну мам!- опять вздрогнул Вадик.- Чего ты? Он взрослый! Что его эта Анька - изнасилует, что ли?!

«А вот и может! Чего от нее хорошего-то ждать!» Маша почувствовала, что на секунду даже заненавидела младшего сына, но это быстро прошло, и она заплакала злыми, бессильными слезами.
        - Ох, мам, ты хоть бы таблетки какие себе выписала…
        - Ты как с матерью разговариваешь?!- снова завелась Маша, но тут на кухню вошел, недоуменно поводя глазами, Володя.
        - Чё случилось-то? На улице ваш крик слыхать! Как в дурдоме.
        - Ох!- схватилась за левый бок Маша и тяжко опустилась на стул.
        - А?- обратил Володя вопросительный взгляд на брата.
        Тот развел руками:
        - Говорит - я тебя бросил…
        Маша уже ничего не видела от слез, ее трясло, как в лихорадке, в левом боку кололо.
        - Ну, ты, мам, ей-богу,- заговорил Володя, но его слова доходили до Маши словно через ту серую, вязкую стекловату, что производили на их заводе.- Будто я в четыре утра пришел…
        - Ка-капелек моих мне дай…
        Володя быстро принес из Машиной комнаты флакончик валерьянки и стакан. Самой накапать у Маши не получилось, флакон игриво звенел о край стаканчика, и Вадик, перехватив лекарство, щедро натряс ей капель. «Кошачий коньяк», как называли его ребята, резко ожег Маше горло, но от этого она сразу пришла в себя, охая и утираясь мокрым, хоть выжми, платком.
        - Мам, я не понимаю,- заговорил Володя, так и стоя перед ней, как вросший в пол, - одиннадцати часов нет, я по поселку только и прошелся… Чего ты устраиваешь?
        Это слово очень обидело Машу.
        - Я устраиваю?! Это ты…- И она опять - уже напоказ - схватилась за левый бок.
        - А если меня в армию заберут - ты каждый день…- Володя не нашел подходящего слова и покрутил в воздухе пальцами,- так будешь?

«В армии хоть девок нет!»
        - При чем здесь армия!- тоскливо взвыла Маша.- По девкам шастать не надо!
        - Я по девкам не шастаю,- досадливо пояснил сын.- Я провожал домой девочку.
        - Да какая она «девочка»! «Девочка»! Уж у нее, поди, сотня таких, как ты, было, у
«девочки» этой!- выкрикнула Маша, чувствуя, как у нее снова начинается трясучка.
        - Мама, ты ничего о ней не знаешь,- отрезал Володя, что-то пробормотал брату, и они, не обращая внимания, что несчастная Маша рыдает в голос, вышли из кухни.

«Знаю, знаю!.. Я все о них знаю! Им бы только!..» - хотела было крикнуть вслед сыновьям Маша, но те, видно, разошлись по свои комнатам и ничего все равно не услыхали бы… Да и слушать не хотели.
        Потом нескупо отмерянная Вадиком валерьянка расползлась по Машиному телу, доставив туда глухоту, тупое отчаяние и некое подобие успокоения.

«И ведь не сказал, что не будет с ней гулять! Не захотел мать успокоить, утешить…»
        С сыновьями в этот вечер Маша больше не разговаривала, завтрак тоже прошел в тягостном, как похмелье, молчании.

«Даже не спросили, как я себя чувствую,- подумала Маша.- Одни девки в голове. На мать им наплевать…»
        Вадик поел быстро, сказал, что будет к обеду, и ушел - он занимался в автошколе, хотел получить водительские права. Когда они остались с Володей наедине, Маша вдруг решила поговорить со старшеньким, убедить его…
        - Володенька, сынок,- завела она тихим, жалостным голосом,- не гуляй ты с этой Анькой… Не надо, а, сыночка?
        - Да не гуляю я с ней!- раздраженно передернул плечами тот.- Чего ты ерунду какую-то в голову себе вбила?
        - Не гуляй с ней, ну пожалуйста!
        - Мама, я с ней не гу-ля-ю! Я проводил ее домой, понимаешь? Поздно было!
        - Она знаешь какая?!- ехидно сузила глаза Маша, быстренько скидывая жалостную мину.
        - Знаю.- Володя решительно встал.
        - Не знаешь!- выкрикнула Маша, пытаясь на ходу выдумать порочащие начальничью дочку ужасы.
        - Знаю, мама,- спокойно произнес Володя.- Я с ней, между прочим, в одном классе восемь лет отучился. Хорошая, умная девчонка.
        - Да?! Да? А мать тебе кто? Кто я тебе?
        - Сама же сказала - мать. Я вообще не понимаю, что на тебя нашло. Что я - только с тобой и Вадькой общаться должен?
        - С девками валандаться не надо!
        - А что я - всю жизнь у твоей юбки сидеть должен? Не собираюсь.
        Ох, как же Маше хотелось крикнуть - да так, чтоб во всех Выселках слышно было!- что да, да, да, не должны ее сыночки ходить с девками, должны быть при ней… А как такое скажешь? Кто еще это по-настоящему поймет? Разве только другая такая мать, несчастная и одинокая.
        Сын ушел, так и не пообещав не встречаться ни с этой проституткой Анькой, ни с другими девками. Да и ведь верно - рано или поздно сыновья найдут себе по такой вот шалаве, забудут, бросят родную мать…
        Маша нагрела воды помыть посуду, а там надо было еще на огороде поработать, ужин ребятам приготовить и пораньше лечь спать. Завтра в девять часов утра ей было заступать на суточное дежурство. Из цеха она ушла - больно тяжко на сделке - и теперь работала вахтершей, приглядывала, кто ходит на завод, проверяла пропуска. Стажу-то рабочего у нее для пенсии, что светила ей через шесть долгих лет, было достаточно, но деньги нужны были, чтобы докармливать сыночков.
        Утром Маша тяжело - она толстела каждый год после сороковника кило на три - дошла до автобусной остановки, и тут ее пронзила гадкая, свербящая мысль. А ну как сыночки драгоценные в это ее суточное отсутствие не только пойдут гулять с девками, но и приведут их к ней в дом?! Как ей это раньше в голову не приходило? Конечно, в их деревне все только и делали, что доглядывали друг за другом - чтоб кто-то, украдкой, не получил большую, нежели остальные, долю телесных удовольствий,- но сыновья могли как-то исхитриться, обмануть общественное мнение, обойти догляд…
        Все это дежурство Маша только и ерзала, соображая, как бы ей на следующее утро проверить - не было ли кого чужого дома? И телефона у них нет, хоть позвонить, где находятся сыновья ночью, спят ли дома или?… Тут она впервые пожалела, что нет у нее подруги или хоть сколько-нибудь доброжелательной приятельницы - проследить за сынками, предупредить… Некому довериться в этих проклятых Выселках. Все обсудят, наплетут, чего было и чего не было, все изгадят…
        Вечером, просматривая невидящими глазами пропуска работников заводоуправления, шедших со службы, Маша все представляла и представляла, как мерзко хихикающая, накрашенная девка бродит по ее дому, заглядывает в углы, находит грязь и указывает на нее мальчикам: «Мамка у вас дом вести не умеет… Вот была бы я здесь хозяйка!..» А потом эта сыкуха… и Машин сыночек… или оба два… ох!
        Мысли эти довели Машу до занудно-мучительного колотья в левом боку - сердце так и сжимало от тоски и гнусных подозрений. Даже спать ночью не хотелось, хотя, когда из конторы уходили последние сотрудники - ясно, почему они задерживаются допоздна! - можно было спокойно прикорнуть на кушетке в стеклянной будке.
        Домой с дежурства Маша приезжала уже почти в одиннадцать утра: все следы ночного разврата были бы уже наверняка прибраны и попенять сыновьям все равно не удалось бы. И домой Маша не поехала - пусть вот побудут без нее, без завтрака,- а зашла к двоюродной тетке. Та была как бы с другой ветви их генеалогического древа - образованная и от образованных родителей. Да просто повезло ей. Какая-то из их общих бабушек выскочила в свое время замуж за начальничьего сынка, дала образование детям, ну так и пошло-поехало.
        Тетка, совсем молодой, вышла замуж за вдовца с маленькой дочкой, воспитала ее как свою, а собственных детей не завела - все наукой занималась. Машу тетка принимала охотно и сочувственно, а вот теткин муж ее недолюбливал - считал, что она своими разговорами и жалобами расстраивает родственницу. Поэтому, когда Маша заходила, они с теткой устраивались на кухне, а теткин муж, скупо поздоровавшись, уходил в комнату и смотрел там свой бесконечный телевизор.
        На вежливый вопрос тетки о детях Маша, поджав губы, выдохнула как в последний раз в жизни:
        - Гулять начали!.. Теть Кать, а? Не знаю, что и делать!..
        - Гулять?- Тетка недоуменно поглядела на нее поверх толстостеклых очков, нелепо увеличивавших глаза.- Это что - пить, что ли?!
        - Пить?! Да ты что, теть Кать? Они ж у меня непьющие, в отца. Нет… С девками гуляют.
        - Да что ж в этом плохого?- удивилась тетка.- Если б они не интересовались девушками - вот это могло бы насторожить. А так - это нормально.
        Нет, тетка, давно жившая с замужней падчерицей врозь, Машу понять не могла. Поэтому Маша только горестно покачала головой.
        - Не хочешь же ты сказать, что они должны всю жизнь быть при тебе?- продолжила тетка, не услышав от Маши вразумительного ответа.
        - А почему нет? Почему нет-то?!- вскинулась Маша.- Пусть бы были!
        - Потише,- поморщилась тетка.- Голос у тебя… Только алалы с мечети кричать. А ребята… Рано или поздно они все равно влюбятся, женятся, либо к тебе невесток приведут, либо к ним уйдут. Тебе просто надо быть к этому готовой. Это только дело времени.
        Тетка пожала плечами и принялась вдевать нитку в иголку - она никогда не сидела просто так, все что-то шила, вязала. Это всегда раздражало Машу. Будто ее здесь не было, или тетке было жаль тратить время на дальнюю родню, сбоку припеку, и она совмещала общение с домашними делами.
        - Не понимаешь ты меня, теть Кать.
        - Не понимаю, Маша.- Вдев нитку, тетка подняла на Машу глаза.- И я тебя не понимаю, и ты своих ребят не понимаешь. Разные мы все. В разное время молодыми были. И поэтому не надо им навязывать ничего. Они неглупые. Сами разберутся со своими девушками.
        - А я что ж, должна сидеть и смотреть, как они пропадают?- со слезами в голосе спросила Маша.
        - Как это они «пропадают»?
        - Так гуляют же!- в отчаянии всплеснула руками Маша.
        - Что, Мария, опять проблемы?- веско спросил теткин муж, грузноватый, холеный, с красивой сединой мужчина, заходя на кухню - якобы для того, чтобы налить себе чаю.
        Маша уже собралась упрекнуть «родственника» за его черствость и непонимание, как ее опередила тетка:
        - Проблема та же, что и у всех,- дети вырастают, а мы не хотим этого признавать.
        - А,- легко заметил дядя Саша, забирая стакан в подстаканнике.- Это нам знакомо. Это проходит. Все проходит, Маш.- И ушел, на ходу прихлебывая чай.
        Маша поняла, что пора собираться домой. Уже начало откатываться утреннее возбуждение и давала себя знать мутной усталостью ночевка в стеклянной клетушке.
        Домой Маша пришла уже в первом часу дня. Она нашла на кухне остатки неумело приготовленного завтрака, кучу перепачканной посуды в раковине и внимательно ее осмотрела. Сколько там тарелок-ложек? Нет, кажется, гостей названных не было… Может, и права в какой-то степени тетя Катя - не стоит так уж беспокоиться. Еще не скоро будет это: свадьбы сыновей, какие-то перемены и переселения… Появление невесток-наглячек. А может, ее ребята и не женятся никогда - мало ли таких мужиков? Да навалом! Болтаются как кое-что в проруби, а жен законных не заводят, опасаясь цепких бабьих когтей, обязательств, требований работать и не пить.
        Приободренная такой мыслью, Маша прилегла поспать прямо в зале на парадном диване, а не в своей комнате - чтобы сразу услышать, когда вернутся сыновья. Проснулась она только в четыре часа дня. Надо было готовить ребятам ужин. Сейчас оголодают и прилетят… Куда ж и идти, как не к маме?
        Но было уже около шести вечера, и Маша начала беспокоиться, когда к палисаду подкатила машина - редкая гостья у их усадьбы. Оттуда вылезли ее сыновья, еще минуту поговорили с кем-то, кто сидел за рулем, захлопнули дверцу и направились к дому.
        - Где это вас носит, а? Я тут с ума схожу! А они!..- Расстроенная Маша не смогла сдержаться и сразу набросилась на сыновей.
        - Практика у нас была, мама! По вождению!- поморщился Володя.- Мы же тебе записку оставили.
        - Где, где? Не было тут никакой записки!- Маша заплакала, утирая глаза передником.
        - В твоей комнате, на тумбочке!
        - Где, ну где?
        Маша рванулась в свою комнатку, желая тут же уличить сыновей во вранье. На прикроватной тумбочке прижатая флакончиком корвалола, лежал листок в клеточку:
«Мама, будем после пяти, не волнуйся».
        - Вот это что?- услыхала она над ухом.
        Маша стояла, всхлипывая и утирая глаза, а Володя помахал перед материным носом запиской:
        - Это вот что, мам?
        - Я сюда не заходила,- нехотя призналась Маша, отнимая передник от глаз.
        - А мы виноваты?- хмыкнул невежливо Вадик.
        Сыновья вышли из комнаты, Маше пришлось семенить за ними. Молча сыновья помыли руки и сели за стол. Маша, все еще по инерции всхлипывая, расставила тарелки.
        - Чего-то мне и есть расхотелось,- пробурчал Вадик, кладя локти на стол и хмуро наблюдая, как Маша плюхает в тарелки чересчур разварившуюся картошку.
        - Мам, купила бы ты таблетки какие-нибудь подороже, посерьезнее, попила бы,- также сквозь зубы процедил старший.- Невозможно же так: что ни день - слезы, крик… Домой идти не хочется.

«Не хочется? К матери родной - и не хочется?!»
        Маша так и замерла с кастрюлькой в руках.
        - А к кому хочется? К девкам хочется?!
        Она почувствовала, как волна раздражения и едкого, щемящего беспокойства снова поднимается, едва улегшись, и сейчас она впадет в истерику похлеще первой.
        - Так, все, я пошел,- решительно заявил Вадим, хлопнул ладонями по столешнице, встал и вышел.
        Володя с сомнением посмотрел на тарелку с картошкой и тоже встал. Маша, глядя на это,- неужели и он уйдет?!- помимо воли издала какой-то гортанный звук.
        - Я, наверное, тоже еще погуляю,- произнес он, хоть не так решительно, как младший брат, но тоже вышел.
        Маше начала жечь руки кастрюлька с горячей картошкой, и она на неверных ногах отошла к плите и поставила ее там, и долго стояла, силясь понять, что произошло. Сыновья, кровинушки, сбежали из дому, даже не поев - голодные, лишь бы от нее подальше! Это как же так?!
        Совсем обессилев от переживаний, Маша отошла к столу, где только что сидели ее ребята… Вот и бросили мать… Как она боялась, так они и поступили. Пошли к девкам-сыкухам.
        Маша просидела у стола долго и очнулась, только когда варево в тарелках пошло мутной пленкой, и, сделав над собой усилие, поднялась, вылила его назад в кастрюльку. Не те у них средства, чтобы добро пропадало. Вернутся, подогреют и съедят.
        Но ребята не вернулись и к десяти вечера, как обычно. Маша легла спать, потому что сил, тем более после суточного дежурства, уже не было. Пригоршня таблеток, неприятно напомнившая ей о совете сына, подействовала быстро, и выплыла она из тягучего, без сновидений, забытья, уже когда было совсем светло.
        Проснулась Маша оттого, что из комнат, где раньше жили ее родители, а теперь располагались сыновья, доносилась музыка. Значит, ночевали дома. Это ее обрадовало. Что и как им сейчас сказать? Упрекнуть за неуважительное отношение? Маша вспомнила разговор с теткой - о неизбежности отдаления от нее сыновей. И о том, что к этой мысли надо привыкнуть. Нет, она с этим никогда не смирится! Никому она их так просто не отдаст!
        Маша перевернулась на бок и подумала: а может, пролежать вот так весь день? Пусть подумают, что она заболела от их невнимательности. Но какой-то слабенький внутренний голосок вякнул, что вряд ли Машины слезы и истерики будут способствовать хорошим отношениям. Сколько вокруг было теток и старух, сыновья которых пили по-черному, а слезы и упреки ничего, кроме еще большего пьянства и даже рукоприкладства, не приносили. Нет, это не выход.
        Маша с трудом, потому что голова была тяжелой после химического сна, встала и принялась напяливать халат.
        Ребята уже были на кухне, где громко и хрипловато играл старый репродуктор.
        - Доброе утро, мам!- как ни в чем не бывало приветствовал ее Вадик.
        Маша, по дороге на кухню, уже заготовила фразу насчет того, не хотят ли любимые сыночки попросить у нее прощения, но, видя, что настроения на скандал у сыновей нет, решила этого не делать - успеется. На приветствие младшенького она не ответила, но довольно мирно поинтересовалась, чем сынки намерены заняться днем.
        - Мы сейчас отъедем,- суховато ответил Володя.- Есть возможность попрактиковаться в вождении.
        - Когда вернетесь?- почти в тон ему поинтересовалась Маша.- Крышу на сараюшке починить надо.
        - Починим, не проблема. Часам к трем вернемся.
        - А что так долго-то?- всплеснула руками Маша.
        - Да что же долго-то?- пожал плечами Володя.- Уже одиннадцатый час.
        Маша взглянула на старинные ходики, не первое десятилетие тихонько чвякавшие в углу кухни. На них было четверть одиннадцатого.
        - Ох,- огорчилась она.- Это как же я проспала-то?- Ей стало стыдно, что она не приготовила сыночкам завтрак, они тут крутились одни, и чуть не заплакала.- Что же вы меня не разбудили-то?
        - Да ничего, мам! Ты же после дежурства.- Вадик прижал к своей груди ее голову, а Маша попыталась, но не смогла обнять его за плечи - такой он уже был большой, высокий.- Все в порядке. Мы взрослые мальчики.- Он похлопал ее по спине и попытался выпростаться из ее рук.
        - Мам, щец приготовишь?- попросил Володя, закидывая на плечо сумку.- Ладно?
        - Ладно, сынок, ладно!- затрепетала Маша, думая, что старшенький тоже подойдет ее обнять.
        Но он уже был у двери на застекленную веранду, а Вадим шел за ним.
        - Не задерживайтесь!- крикнула она им вслед и тут же поняла, почему они заспешили,- на улице стояла та же машина, что привозила их накануне.
        Володя на ходу, не оборачиваясь, помахал рукой:
        - Не будем!

«Кто-то им машину дает кататься-то? Что за приятель богатый такой?» - уже расслабленно, радостно и чуть лениво задумалась Маша.
        Все-таки помирилась она с сыновьями, и без объяснений, долгих разговоров… Володенька вон щей заказал на обед. Сейчас она уж расстарается… Кажется, в морозилке был кусочек свинины, добытой в заводском буфете.
        За стряпней Маша даже начала напевать, что случалось с ней редко,- с тех пор как ее бросил муж, она чаще пребывала во мрачноватом расположении духа. Вот были бы у нее деньги на автомобиль - ни муж, ни сыновья от нее никуда не делись бы. Машина для мужика это же - у-у! Маша, плача,- не от огорчения, а оттого, что кромсала лук для щей,- припомнила одну историю, что случилась несколько лет назад на соседней улице. Ничем не примечательная вроде для здешних нравов, но…
        Как водится, перед отправкой в армию в Выселках игралось несколько поспешных свадеб - в основном по двум причинам. Первая и главная - интересное положение ловкой, оборотливой невесты, сумевшей настичь полуподростка-глупыша на короткой прямой между выпускным вечером и призывным пунктом. Вторая, тоже немаловажная, но значительно реже встречавшаяся,- как это ни банально, огромная, всепоглощающая любовь. Отсюда - желание идти защищать Родину в роли законного мужа любимой. И встречное желание ждать любимого из армии в роли законной жены и хранить ему верность. Свадьбы игрались щедро, шумно, и нередко молодые воины шли на призывной пункт в обход - крюком, через городской медвытрезвитель.
        Свадьба Ленки и Шурика была относительно скромной - семьи были, по местным меркам, приличными и малопьющими. Все знали, что молодые долго гуляли, но женились по-честному. Однако та неделя, что военком лично уделил молодым на медовый месяц, не прошла для новоиспеченной бабенки даром. Когда муж дослуживал первый год, ему пришло сообщение, что он стал отцом.
        Вернувшись, Шурик был несколько ошарашен увиденным. Лена раздалась до пятьдесят последнего размера, как-то отвыкла - в отсутствие стимула в виде любимого человека - причесываться и аккуратно одеваться.
        На несколько недоуменный вопрос телесно оголодавшего мужа: «А как же мы теперь с тобой… того… будем-то?» - последовал ответ:

«А так и будем, драгоценный муженек. Не гулять же нам как-то особенно - чай, не первый год женаты… Владей такой, какая есть. Сготовить и постирать я и такая могу».
        Трудно сказать, как эта история стала достоянием общественности Выселок, но все знали мельчайшие подробности того, что «у Шурки на Ленку больше не стоит» и он, чуть проспавшись после гулянок со старыми друзьями, резко дал левый крен - пошел по бабам. На упреки и все те же неизменно-обильные слезы Шурик отвечал одно: «На себя посмотри! Мне жена нужна, а не квашня в драном халате. На хлеб и воду садись! У меня рук не хватает тебя обнять!»
        Но самое плохое было не в том, что Шурик пил и скакал из койки в койку. Плохо было то, что он на определенном этапе пить бросил. Редчайшее, кстати сказать, в Выселках явление, где, взяв очередной литровый рубеж, мужик никогда его не оставлял, а, напротив, стремился его превзойти. Произошло это оттого, что у Шурика появилась постоянная женщина, городская, селедка тощая, в полтора раза старше венчанной супруги. Узнав это, несчастная Лена стала есть еще больше и поплыла вокруг себя с просто-таки угрожающей скоростью.
        Видя, что дочкина семейная жизнь стремительно летит под откос, вовсе не богатые Ленины родители поднатужились, заняли деньжонок и купили зятю москвичок - благо отец был ветераном войны и у него подошла очередь. Вообще-то он планировал машину продать и заработать. Но раз тут такое дело…
        Намек шалопутному зятю был прямым и недвусмысленным: вернешься в семью - получишь доверенность на вождение. Или даже дарственную - это по поведению. И Шурик намек понял, принял. Вид чистенькой новенькой бибики не смог не свести с ума не совсем еще выросшего мальчугана.
        - А чё - совершенно правильно сделали!- заявил тогда еще числившийся Машиным супругом Николай.- Под этой машиной он получит то же удовольствие, сколько на этой Алке. Может, и больше.

«Верно, у той бабы, что моего мужика свела, машина есть. Точно есть!» - расстроенно думала Маша, глядя, как вскипает в кастрюльке жирное варево.
        И вздохнула - ей даже инвалидного козлика не потянуть.
        Сыновья вернулись даже раньше обещанного. И их снова привезла та же темно-синяя машина.
        - У-ух, мам! Как вкусно пахнет!- аж прихлопнул в ладоши Вадик, поводя носом.
        - Руки мойте,- вместо приветствия, ласково потребовала Маша, ставя на стол плетенную из лозы хлебницу.- Все горяченькое…
        - Ох, да в такую погоду - лучше похолоднее,- жадно тем не менее произнес Володя, созерцая, как Маша разливает щи.
        Действительно, лето вступало в свои права, наливаясь зноем, как яблоко румянцем на солнцепеке.
        - А я завтра окрошечку сделаю,- также ласково пропела Маша, давая сыновьям понять, что нигде так хорошо и сытно, как у мамы, им не будет.
        По русскому обычаю, она села у стола, не ела сама, а только, подперев щеку ладонью, наблюдала, как уминают ее стряпню сыночки.
        - Ох, щас бы храповицкого!- потянулся Володя, допивая чай.
        - А чего?- повела плечом Маша.- После обеда-то… Ложитесь. Милое дело. У вас же каникулы.
        - Да ты ж сказала - крыша на сарае…
        - Успеешь. Дни-то какие стоят долгие. Все успеется.
        Ребят, чувствуется, совсем сморило, и они со слипающимися на ходу глазами расползлись по своим комнатам.
        Жизнь в доме остановилась до пяти вечера, когда чуть спала назойливая жара. Маша, тоже прилегшая после обеда, уже встала и хлопотала об ужине. В кухню, зевая и потягиваясь, вошел Володя.
        - Мам, чаю сооруди, пожалуйста,- попросил он.- Починю сейчас я твой сарай.
        - Что это мой?- мирно, если только с самой маленькой подковыркой, отозвалась Маша.- Он такой же мой, как и твой.- И добавила, вздохнув: - Все ж вам после меня достанется.
        - Не-а,- мотнул Володя темной, в отца, головой и сел к столу.- Мне в частном доме жить не особо нравится. Я квартиру хочу.
        - Да как же это!- всплеснула руками Маша.- Свой дом - это ж дом!
        - О чем разговор?- спросил вошедший на кухню Вадик.
        - Да вот,- чувствуя, как со дна души начинает подниматься тяжкое, как грозовое, облако обиды,- брату твоему дом родной не мил стал.
        - Не понял,- глухо, оттого что умывался над кухонной раковиной, пробормотал Вадик.
        - Мам, не начинай, а?- досадливо проговорил Володя, отворачиваясь.- Скажи лучше, что делать, и сделаю, пока светло.
        - Нет, а чего?- Вадик тоже сел к столу.

«Какой он красивый, свеженький! Ягодка!» - с болезненной нежностью подумала Маша, глядя на лицо младшего сына, поднятое на нее.
        - Просто я сказал, что хочу квартиру. Не дом частный, а квартиру.
        - Все хотят,- радостно сообщил Вадик.- Да кто ж нам ее даст?

«О, это точно! Никуда отсюда не денетесь!» - обрадовалась Маша и вдруг вспомнила о том, что хотела спросить еще вчера.
        - Вадичка, а кто это вас на машине все время возит, я гляжу?
        - Аня Самойленко,- просто, как само собой разумеющееся, ответил Вадик.- Ей отец дает, чтобы мы ее немного поучили водить. А то на курсах к девчонкам так придираются!.. Вот она и хочет сперва немного подучиться, а потом уже на курсы идти.
        Схлынувшая было волна обиды взметнулась ввысь с невиданной силой.
        - Володенька, я же тебе сказала - не водись с этой Анькой! А ты опять! И брата приспособил! Это как, а?!
        - Мам, я тоже сказал - не начинай! Ты что - ни дня без скандала не можешь?
        - Ты что мне обещал? Ну, что ты обещал? Не гулять с ней!
        - Во-первых, я ничего тебе не обещал! И обещать не мог! Потому что я с ней не гу-ля-ю!
        - Ой, граждане, ну вас!- Вадик, даже не допив чай, стал подниматься из-за стола.
        - Вадичка, миленький! Скажи ему…
        - Мам, а чего говорить?- вытаращил он голубые глаза.- А где нам практиковаться-то? Машины-то своей нет. И чего тебе эта Анька сдалась?
        - Да сыкуха она, сыкуха! Все девки - сыкухи!
        Маша, сама не понимая, что она делает, трясла у сына перед носом сжатыми кулаками - кажется, еще немного, и ударит его.
        - Еще раз скажешь такое про Аньку…- сквозь зубы процедил Володя.
        - Ну что, что?!
        - Уеду в Москву, в общежитие, к ребятам! Лучше общага, чем каждый день такое! Дурдом один!- Он почти откинул с дороги стул и вышел через веранду на двор.
        - Да, ты, мам, вообще,- морщась и крутя головой, проговорил Вадим.- Просили же тебя - таблетки какие-нибудь пей… Что ты скандалишь все время?
        - Вот, вот!- уже в голос заплакала Маша.- Вы мать не любите, все из дома норовите…
        - А как не норовить, если при тебе слова сказать нельзя - сразу в крик…
        - Вы по девкам пойдете, мать забудете… Жениться еще вздумаете!- уж совсем размокропогодилась Маша.
        - Мама,- раздельно, словно какой-то глупой бабе, покачивая в такт словам головой, заговорил Вадик,- запомни, пожалуйста… Пока учебу не закончим, ни я, ни Вовка жениться не собираемся. Еще на ноги встать надо.
        - Правда?!- обрадовалась Маша.

«Ох, а это так не скоро! Да и вокруг что делается! Платят всем мало… На что семью кормить!»
        - Да. Правда. И никто тебя забывать не собирается.
        - Ох, сынок, сынок… Ведь мать-то и есть мать, а эти девки…
        - И чтоб слова этого я от тебя больше не слышал!- прервал ее Вадик.- Противно.
        Маша поджала губы - что, культуры у Самойленков набрался, да? Интеллигентным шибко стал? Но Маша сдержалась, промолчала, опасаясь, что и младший хлопнет дверью.
        - Ты куда это намылился?- все-таки спросила она, видя, что сын собирается уходить.
        - Дядя Толя Максимкин просил помочь.
        - Не ходи, дома сиди!- решила прикрикнуть пришедшая в себя Маша.
        - Мам, у меня от последней стипендии пятнадцать рублей осталось. А все лето впереди. Что - на одной картошке сидеть все будем?
        - А, да, да,- сдала назад Маша.- Раз за деньги, то ступай. Добытчик!
        - Да, мам,- замялся Вадик на пороге.- Кончай, пожалуйста, с этими скандалами, ладно? А то мы с Володькой уже на пределе. Каждый день - это… как-то… уж слишком. Кричишь, кричишь…
        Сын досадливо покачал головой, подхватил сумку с инструментом и вышел. Маша видела, как он поговорил о чем-то с братом, работавшим во дворе, и направился к калитке.

«Мы с Володькой»?- размышляла Маша, так и стоя посреди кухни.- Значит, Вовка с братом заодно… Не хочет мать по-настоящему жалеть».
        Маша попыталась утешиться мыслью, что, наверное, они действительно женятся не скоро.
        Очень не скоро. Вон - Володе еще учиться три года, Вадик через полтора года только в армию пойдет после техникума - и-и! Мало ли что случится за это время! Жизнь-то какая вокруг - то одно, то другое… Кавардак.
        Кошмарный момент, когда кто-то из сыновей приведет к ней наглую девчонку в короткой юбке и с густо накрашенными глазами - Маша ничего, кроме дешевой губной помады, век не касалась!- и заявит: вот, мама, дочка тебе - изволь, любить ее! Жутко, тяжко об этом думать, но будет это очень не скоро. Маша что-нибудь сумеет придумать. Пока у нее одна печаль: как бы Анька Самойленко папочкиной машиной никого из ребят по-настоящему не сманила. А гульба с девками… Ну что ж поделать, раз природа такая у мужиков - по бабам шастать. На этом вся жизнь, почитай, и держится. Главное, чтобы сыновья ни к кому накрепко не присохли. Вот в чем дело!.. Гульба - это, если разобраться, не так и страшно. Это ж на стороне… Где-то.
        Маша сняла передник и пошла в свою комнату переодеться на выход - к вечеру ей надо было на пару-тройку часов съездить в придорожное кафе помыть посуду. Они с одной такой же одинокой бабой-бедолагой сменяли друг дружку и получали от заведующей немного - смотря по выручке - денег, а Машина товарка еще забирала отходы и объедки, докармливала свинку. За это Маша ее не любила - получалось, что сменщице работать было выгоднее. Каких-то претензий Маша ни начальству, ни товарке предъявить не могла, оставалось только молча терпеть несправедливость. И она терпела - хоть сколько-то оттуда приносила. Все терпела, терпела…
        А может, прав бесчувственный теткин муж - придется точно так же свыкнуться и с мыслью, что рано или поздно, но отдаст она сыночков чужим девчонкам? Пристрадаться к этой неизбежности. Ведь привыкла Маша к тому, что она теперь без мужа - так и к этому привыкнуть придется. Правда, мужа-то она не ахти как и любила, а вот сыночки-кровиночки? Вытянула их своим горбом. А как отдать их девкам-сык…
        Ох не любят они этого слова, видите ли, из дома бегут…
        Так и прошло лето. Маша все-таки сходила в аптеку и попросила у доброй, примерно ее возраста, провизорши таблеток «от нервов». Они оказались импортными, дорогущими, и Маша, стыдясь, отказалась. Тогда аптекарша дала ей флакончик пустырника. А потом и он стал не особенно нужен - Анька Самойленко укатила с родителями то ли в Сочи, то ли в Гагры, отлипла-таки от Машиных сыновой, и они стали чаще сидеть дома. Трудно сказать, гуляли они втихаря от матери с другими девками, нет ли,- главное, в дом их не водили и о свадьбе не заговаривали. А потом уже надо было думать, как приодеть ребят к новому учебному году - хлопот-то с такими ценами и небогатым выбором! При Сталине и то лучше было.
        Конечно, отпускать от себя ребят было беспокойно - мало ли что там Вадимка говорил о не скорой их с братом женитьбе. Поцелует такая, опытная-прожженная, покрепче - они и сомлеют… Но делать было нечего, и ребята разъехались по своим учебным заведениям, появляясь дома только по выходным, да и то не каждый раз - им приходилось, как и прежде, подрабатывать.
        А Маша обнаружила, что в обществе имеется странная, не то чтобы пугающая, наоборот, скорее противоестественная тенденция: молодые девчонки как будто перестали рваться замуж как угорелые сразу после восемнадцати. Особенно городские. Совсем не то, что в далекой Машиной юности, когда двадцатилетняя девчонка считалась безнадежным перестарком и была готова выскочить хоть за пьяницу, хоть за алиментщика. Нет! Теперешние девицы, которых Маша наблюдала из своей стеклянной клетушки, судя по обрывкам их разговоров, замуж отнюдь не спешили, говоря больше об учебе, работе и деньгах. Сначала, считают, выучиться надо, а уж потом семью заводить.

«А, придуриваются!- думала Маша, прислушиваясь к болтовне куривших рядом со входом девчонок.- Им только дай - за кого угодно ухватятся! Просто не берет вас никто, хабалок прокуренных!»
        С течением времени Маша убедилась: если у городских девок и заходил разговор о женихах, то исключительно о богатых, «деловых», или, как теперь это называлось,
«практичных». Но Маше это даже нравилось - ее ребята под этот разряд не подходили и особенно завидными женихами не были. Ее большой дом? Городским он не нужен. Ведь за ним уход требуется. Огород, птица - этих свистушек такое не интересовало. Охота им было горбатиться…

«В конце концов, сама подыщу им невест - таких, как мне самой надо. Чтоб только цыкни - она и замолчит!» - утешала себя Маша, глядя на этих тощих, одетых в костюмчики с коротенькими юбочками, вечно дымящих, как мужики, «работниц».
        Подошло время, Вадик закончил техникум и волей-неволей пошел в армию, но далеко его, к счастью, не услали. Знамо дело, непьющий, рукастый, с образованием. Воинская часть располагалась в соседней с Московской области. Вадик возил там армейского начальника по хозяйственной части и смотрел за его машиной.
        Когда младший сын пошел на второй год службы, Маша почему-то стала с беспокойством приглядываться к подраставшим на Выселках негородским, по-прежнему, по-старинному рвущимся замуж местным девчонкам. Вон они какие, почти как городские, уж и не отличишь. Все в этих одинаковых сине-линялых штанах, в цепочках… Развязные, орут во все горло, шествуя пестрой стайкой по улице. Встретившись с Машиным цепким, колючим взглядом, девчонки дружно прыскали и, вереща от смеха, старались возможно быстрее ее миновать.
        Вот Маша - она разве такая была? Скромная она была, глаз от земли не могла поднять - вот в девках и засиделась. А эти - они-то не засидятся, живо окрутят пришедшего со службы Вадичку. Жаль, очень жаль, что городская мода не особенно рваться замуж до Выселок еще не дошла. И Анька Самойленко, пусть и красивая, и богатая, а до сих пор замуж не вышла, хоть и шел ей, как и Володе, двадцать третий год. Маша ее часто видела - та теперь работала на их предприятии и все еще заочно училась в Москве. Вот пусть там себе и ищет.
        Володя закончил вуз, стал работать этим… такое трудно запоминающееся слово, но все тоже в Москве - даже до ближайшего города цивилизация в виде громоздких машин, умеющих думать и решать задачи, пока не дотелепалась. Потом, как Володя ни старался отбояриться от армии, ссылаясь на то, что он один на данный момент опора у матери, ему все-таки пришлось уйти на год в эту армию, где кормили хуже некуда и гнобили как хотели.
        Уже несколько лет, как не собиралась целиком их маленькая семья в родительском доме. Но прошло время, и вернулись Володя с Вадиком. Младшего Маша без труда устроила к себе на предприятие - кто же такому будет не рад?- и он стал работать в автомастерской при заводе. Знала бы Маша, чем обернется для нее эта «работа» - своими руками спалила бы этот заводишко со всей его требухой, особенно - контору, где работали те наглые девчонки, что носили джемперочки в облипку и юбки, из-под которых только что трусы не сверкали.
        Нет, мода-то на мини-юбки была вовсе не нова, ее первоприход пал как раз на Машину раннюю зрелость. Она тогда уже была давно замужем, растила ребят, и о том, чтобы напялить на себя это безобразие, речи не шло. Просто Маша с запоздалой досадой думала: вот если бы объявили эту моду пораньше, то и она не засиделась бы так катастрофически в девках, вынужденная при нормальных, прямых ногах носить ситцевые, набранные, как семейные трусы, на резинку юбки длиной по голень. Не то что эти коротельки…
        На девчонку в таком, как у нее, штапельном балахоне по икры и смотреть-то сейчас никто не захотел бы - жадные взгляды парней были устремлены на свеженькие бульонки, сверкавшие из-под полосочек ткани, натянутых до треска на попы. Взрослые мужики, шедшие по улице рядом с законными женами, похабно ухмылялись и, пользуясь, что супруга не видит, теребили себя за ширинки - показывали, как это зрелище их возбуждает. А девкам, поди, того и надо было.
        Теперь этими наглыми охотницами за Машиными сыновьями применялись в качестве загонных средств еще и коротенькие штанишки, которые открывали телеса еще больше, чем «мимо-юбки», как называл мини-юбки десятилетней давности Машин отец. И все это делалось для того, чтобы сманить из дому Машиных детей, оставить ее одну… И ведь подошло то самое тревожное время, о котором говорил Вадик! Сыновья понемногу вставали на ноги, учеба и армия были позади, а их жизнь неладная, медленно и скрипя на крутых поворотах, подходила к тому моменту, когда не сегодня так завтра не миновать бедной Маше принять в дом невесток-разлучниц!..
        - … Ну а что ж ты хочешь?- удивилась ее тетка, к которой Маша регулярно заходила пожаловаться.- Они ребята здоровые, взрослые.
        - Да какие же они взрослые!- возмутилась Маша непробиваемому теткиному непониманию.- Совсем несмышленые… Закрутит какая-нибудь, и вот…
        - И что?- насмешливо спросила тетка, глядя на нее поверх толстых, «для близи», стекол.- Все так делают. Это жизнь. Ее не обманешь.
        - Не хочу я этого,- призналась Маша, тихо маясь своей неизбывной тоской.- Не хочу.
        - Ух и свекровушка из тебя выйдет, Мань,- весело заметил присутствующий тут же на кухне теткин муж, так и не ставший Маше дядей.- Страшней атомной войны!
        - А может, я вообще не хочу свекровью никому быть,- заявила Маша скорее самой себе, потому что дядька, мерзко хихикая своим шуткам, ушел с кухни, а тетка отошла к плите, чтобы «подшуметь» остывший чайник.- Пусть мы жили бы все вместе, втроем с ребятами, тихо, спокойно… Я по дому, они - работали бы. Чем не жизнь?
        - О внуках не мечтаешь?- спросила тетка, тяжко усаживаясь за стол.
        - Ну, внуки… Внуки,- призадумалась Маша.- Да была бы хоть одна хорошая девушка - я разве что сказала бы, теть Кать? Одни хабалки, одни хабалки кругом…
        За любимое Машино словечко тетка ей не раз выговаривала, а однажды и вовсе прогнала из-за стола, и Маша у нее в гостях сдерживалась. Правда, что такое
«хабалки», она тоже не могла объяснить - просто те же самые девчонки, которые только и глядят, как бы увести сыновей из материного дома.
        - Что уж, совсем хороших девушек нет?- пожала плечами тетка.
        - Может, и есть, да далеко лезть… Всем богатые женихи нужны, а мы… Голь перекатная. Заставит его такая вкалывать с утра до вечера, чтобы наряды себе покупать.
        - Так сама им невест найди, если так уж ты опасаешься… Вот и будете все вместе устраиваться.
        Тетка встала, чтобы выключить чайник и налить по последней чашке чаю.
        - Да я и сама об этом думала. Если б только хороших…

«А что - может, так и сделать? Ведь давно хотела… Таких найти, чтоб сидели и не пикали. А если что - так я им такого пропишу!»
        По дороге домой Маша тщательно обдумывала теткин совет, хоть и дан он бы как-то невзначай, мимоходом. Если уж не избежать горя горького, то хоть подобрать таких невест, чтобы не увели сыновей из дома, не заняли в их сердцах слишком много места, никогда не заслонили от них маму… Вот-вот! Так и придется сделать!
        Бредя от остановки через Выселки, Маша стала по-новому всматриваться в проходивших мимо девчонок. Не то чтобы уж совсем доброжелательно, но как к неизбежному злу, которое надо допустить в возможно меньшем объеме. Нет, все не то, не то!.. Либо слишком молодые, либо уже с детьми… Когда только успевают?

«Во, как бы еще с ребенком не нашли - вообще житья мне не будет»,- размышляла Маша, вглядываясь в свеженькие личики попадавшихся по пути девчонок.
        И ничего хорошего опять не видела - слишком хорошенькие, смешливые, вызывающе одетые… Нет, все не то. Нет ничего подходящего.

«Была бы хоть сваха, как в старину,- заявочку сделать, мне, мол, такую - так, так и так»,- огорчилась в который раз она.
        И еще одна забота была у Маши - в этом ноябре восьмидесятого года у нее должен был состояться «золотой юбилей» - пятьдесят лет. Выход на финишную прямую к заслуженному отдыху. Хорошо, хоть утихли болезненно-тревожащие разговоры о том, что власти отнимут у простого народа пенсии или поднимут возраст. Им-то, понятное дело, эти гроши не нужны - чай, наворовали, и себе, и детям, и внукам хватит… Может, ничего не случится за эти пять лет и дотянет Маша до заветной черты?
        Юбилей у Маши вышел неплохой - на заводе выдали внеочередную премию и почетную грамоту с красными знаменами и золотыми кистями, что означало прибавку к тринадцатой и потом - довесок к пенсии. В кафе заведующий подарил пару бутылок шампанского, что пришлось кстати на домашнем застолье, где, по местному обычаю, пили только ядреный деревенский самогон. Гостей было немного. Подруг у Маши не было с тех пор, как ее сверстницы повыходили скоренько замуж, а баба, как известно, девке не подруга. Соседей по обеим сторонам Маша пригласила, тетка с мужем приехали на своем «горбатом», ну и сыночки, конечно, были - украшение ее жизни.
        Дядька как недолюбливал Машу, так и здесь остался верен себе, брякнул при всех: а муж-то твой, Мария Батьковна, не поздравил? Не интересуется, как дом, как сыны? Открытку-то хоть прислал?
        Все за столом смущенно примолкли, Машина тетка, собрав рот в морщинистый комочек, заметно пихнула его локтем в бок - да было уже поздно. Слово не воробей.
        - Нет, не прислал,- ответила Маша со скорбным достоинством.- И я одна у своих детей. Нет у них никого больше. У меня никого нет, и у них никого нет.
        Пить Маша никогда не умела - сильно тянуло либо на рукопашную, либо на плач,- поэтому воздерживалась. И теперь под магазинную водочку да от обидного напоминания почувствовала, как подступают горячие, неуемные слезы.
        - Если только и сынки мать не бросят,- едва сдерживаясь, чтоб не разрыдаться в голос и не полезть драться с «родственничком», пробормотала она.
        - Ой, ну мам,- схватил ее под руку Вадик, сидевший рядом.- Чего ты! А вы, дядя Саша, поаккуратней бы как-нибудь, а?
        - Ну я же так,- пошел на попятную «дядя».- К слову пришлось. Извиняй, Мария Батьковна. Не рассчитал.
        Потом сосед - для разрядки неловкости - предложил еще выпить, потом еще посидели, ругая по очереди теперешнюю жизнь, советскую власть и болезни. Между тем Машиным ребятам стало скучно, и они незаметно, пользуясь тем, что старики заняты разговорами, исчезли из-за стола. Маша краем сознания отметила, что они, похоже, исчезли из дома, а там и гости стали расходиться, благодаря за угощение и прием.
        Наутро к Маше, только-только перемывшей гору посуды, зашла младшая соседская дочка - забрать взятые напрокат хрустальные фужеры. На самом юбилее она не была по молодости. Девчонка была плохонькая, маленькая, одно слово - последыш. Худая, но довольно коренастая и совсем белесая - даже ресницы у нее были белые, и из-за этого блеклые глаза казались совсем тусклыми. Ну мышонок - как есть мышонок.
        Вообще-то особенно яркая женская красота в Выселках традиционно не слишком одобрялась. Считалось, что физическая привлекательность хороша только для одного - чтобы стать проституткой и брать с мужиков за плотское удовольствие деньги, а еще лучше - выпивку. Проститутками здесь также назывались женщины, отнюдь не бравшие за доставленное наслаждение деньги, гулявшие с мужиками просто из интереса и только иногда за бутылку. Причем в последнем случае закуску обеспечивала сама
«проститутка» - так что уж какая тут особая прибыль? Так что профессионалок в исконном смысле этого слова в Выселках никогда не было. Если даже кто-то из местных жительниц подобное и практиковал, то ничего об этом досконально известно не становилось, поскольку «пятачок», где гужевались падшие женщины, находился далеко - около городской гостиницы.
        Там, на невысокой бетонной оградке у входа, сидели девицы с длинными, развратно распущенными волосами и, свесив скрещенные руки, держали растопыренными все десять пальцев с длинными наманикюренными ногтями. Все знали, что это значило - червонец за один половой акт. Так что искателю приключений несложно было прикинуть свои финансовые возможности и сообразить, во сколько ему обойдется сегодняшний бултых в пучину порочной страсти. Для местных ловеласов подобные расценки были мало доступны, и поэтому красотки обслуживали по большей части кавказцев, привозивших дыни-персики на городской рынок.
        Так что красота была скорее помехой для прочного жизненного устройства. И для того чтобы выйти замуж, совсем не надо было быть красавицей - надо было иметь хорошее приданое. Вон жители с другого конца Выселок, который географически упирался в мрачный, дурной славы овраг, дочку-то как шикарно пристроили, а?!

… Девчонка тоже была очень незавидная. Даже соседская Галя по сравнению с ней - артистка областного драмтеатра. Но у родителей, вместо обычного огорода, была на двенадцать соток солидная, крытая теплица с подогревом для выращивания ранних огурчиков. Трудились «на плантации» всей семьей и не пили, слывя поэтому отчаянными куркулями. Ранней, еще сырой весной истомившиеся по свежему овощному аромату горожане, скрепя сердце и скрипя кошельком, выкладывали-таки за пупырчатых очень приличные деньги.
        Дочка этих куркулей, говорили, в хороший технический вуз рядилась поступать. И то правда - куда же еще с таким-то лицом пойдешь? Только учиться на инженера. В институт она, понятное дело, не попала - не вышла, видать, и умом тоже. Видя, что единственное дитя может зачахнуть на корню без какого-либо вообще применения, родители срочно приискали для нее жениха. Закрутились, забегали, пока за бедняжкой числилось хотя бы два реальных достоинства - юность и девственность. Хотя расстаться с последним шансов у нее было немного, но все же. Главное, огуречные деньги есть, а все остальное - дело десятое. Поэтому и жених достался наследнице тепличной плантации хоть куда - красавчик, право слово - Иван-царевич. На бело-розовое хорошенькое личико падал кольцами золотистый чуб, синие глаза светились приветно, многообещающе - ну, может, самую капельку блудливо. Ростом невеста была жениху аккурат под мышку, что пришлось ему весьма кстати,- можно было беспрепятственно, поверх ее головы, не вызывая ревности, уже прямо на свадьбе озирать хорошеньких подруг.
        Молодым к свадьбе купили кооперативную квартиру в городе, за первенца производителю пообещали машину, и он таковую весьма оперативно заработал. То, что красавец муж, не особенно стесняясь, погуливал, пока жена нянькалась с ребенком, знали даже в далеких от города Выселках. Но новая семья оказалась на редкость крепкой, поскольку была намертво стянута золотыми обручами родительской материальной поддержки.
        Но это была ситуация, абсолютно противоположная Машиной. Ей надо было - ввиду неизбежности - приискать сыновьям таких жен, которые никоим образом не увлекали бы своих мужей, а оставили их в материнском распоряжении. Эта Галя плохонькая подошла бы как нельзя лучше - хотя бы в качестве экспериментального образца. Поэтому в ближайшие выходные, когда Маша не работала, нужно было устроить так, чтобы Галя зашла к ним утречком, пока Володя с Вадиком не разбежались по своим делам.
        Предлог зайти к соседям и легко, необязывающе пригласить девушку нашелся быстро. Семейка-то была еще беднее Машиной, и мамка у этой Гали немного шила, скорее поневоле - переделывала старье. Можно было предложить Гале забрать что-то из выморочного родительского гардероба. Как знать - а вдруг найдется что-то полезное? Да? Вот и хорошо… Пусть и зашла бы Галочка как-нибудь на этих выходных, посмотрела.
        Галя действительно пришла утром в воскресенье, и они с Машей стали примеряться, как бы снять с антресолей в передней спороги драповых пальто и дерматиновые чемоданы, набитые полуношенной обувкой. Тут и оказалось необходимым позвать на помощь Володю.
        - Ох, мам, ну ты и затеяла,- сморщился он от пыли, скидывая прямо на пол залежалые богатства.
        - Может, что для Галочки найдется. Она девушка хозяйственная. Чего пропадать добру-то?
        По лицу Володи пробежала тучка недоумения - Галочка? Кажется, он удивился тому, как доброжелательно мать общается с соседкой, пусть условно, но все-таки женского звания.
        - Ну и добро тут,- пробормотал Володя, спрыгивая с табуретки и направляясь вон из дома.
        - Ты не уходи пока,- бросила ему в спину Маша, принимаясь вытирать чемоданы.
        - А чего это?- чуть обернулся он.

«Даже не смотрит на нее!»
        - Может, еще помочь придется.
        - Ну, я во дворе буду.
        Когда разбор текстильных завалов был закончен, а Галя разложила добычу по пакетам, Маша наказала сыну проводить соседку домой - жаль недалеко, а то он получше к ней присмотрелся бы. Но Володе - ему разве тяжело?- хватило десяти минут, чтобы доставить поклажу до соседнего подворья и вернуться, брезгливо отряхивая руки.
        - Ну как она тебе, а?- ласково, насколько это было возможно при таких обстоятельствах, спросила Маша сына, мывшегося над кухонной раковиной.
        - А чего?- обернул он к матери мокрое лицо.
        - Девочка вроде хорошая. А? Скромная.
        - Кто - Галка, что ли?- выпятил он губу и принялся вытираться.
        - Ну да…

«Ага, не слишком-то она ему понравилась. Это хорошо… Не будет любить жену, значит, будет любить мать. Хорошо, хорошо!»
        - Ты чего это затеяла?- повернулся он к ней, насмешливо улыбаясь.- Сватать, что ли, меня надумала?
        - Ну а что,- пожала плечами Маша.- Надо же… когда-то.

«Да сто лет я этого не делала бы!»
        - Ох, ну ты и!..- досадливо покрутил головой Володя.- «Девочка!»… Мормышка какая-то.
        Сын, вытерев насухо руки, повесил полотенце, и Маша поняла, что он не собирается поддерживать разговор на эту тему.
        - Что я себе - нормальной девчонки не найду?- фыркнул он напоследок и пошел к себе.
        Оставшись одна, Маша устало присела тут же на кухне и стала думать: а как это все расценить? «Мормышка» Володе не понравилась, и ухаживать он за ней не будет. Не женится уж точно. А может, не так уж реален и близок этот кошмар - появление между ней и сыночками каких-то девчонок? Посидят сыновья «в ребятах» хоть лет до тридцати… Жизнь узнают. Поймут, что лучше мамы никого нет и не может быть. Осознают, повзрослев, что мать, она - единственная!.. Баб случайных может быть сколько угодно, а мама - одна… Может, и не станут рваться «окольцовываться».
        Готовя ребятам воскресный обед, Маша кромсала овощи с особым рвением - как ненавистных красоток в обтянутых брючках, что таились по темным углам, готовые из засады накинуться на ее сыновей.

«Вот, а они возьмут да и не женятся на вас! А?! Не женятся! Они меня любят, да… Вас много, а я у них одна, да!» - мысленно крутила Маша фигу перед носом некоего обобщенного образа девки-захватчицы.
        Наверное, Володя не рассказал Вадику об этом Машином эксперименте, и за обедом сыновья говорили о ценах и очереди на покупку «москвича» - на их заводе такое можно было провернуть за взятку, и у всех молодых мужиков это была дежурная тема.

«Вот-вот - пусть бы зарабатывали, хоть на машину копили, а не о девках бы думали», - умиротворенно размышляла Маша, собирая со стола посуду.
        Тогда ведь она не знала, какой сюрприз преподнесет ей ее младшенький. И что сдернула она беду с крючка сама - этими своими происками.
        Кончался ноябрь, и было самое скучное время года - когда особенно темно, потому что не скрашивает сырую промозглую темень свежий, чистый снег. И как-то вечером, когда Маше было особенно муторно думать о дороге в кафе на приработок, непривычно смущенный Вадик, войдя к ней в комнату и пряча глаза, спросил:
        - Мам, ты… того… завтра вечером тоже работать будешь?
        - Нет, а что?

«А? Неужто девку сюда привести хочет? На родительскую постель?!»
        - Я хочу, ну, человека одного с тобой познакомить.
        - Какого такого человека?- всполошилась Маша не на шутку - не обманешь материнское сердце.
        - Ну, девушку… Она хорошая. Она тебе понравится.

«Никто мне никогда не понравится!- закричала в душе Маша.- Видеть никого не желаю!» - И тяжело опустилась на стул.
        - И откуда ж…- «… мне эта напасть?» - эта твоя подружка?
        - Она на наш завод приезжает часто. По работе. Может быть, ты ее и видела когда. Я ее подвозил несколько раз. Вот и познакомились.
        - Ага, и спелись…- Маша почувствовала, как подступают слезы, и принялась всхлипывать.
        - Мам, чего ты?- собрал Вадик лоб в гармошку.- Что тут такого, что у меня девушка появилась? Володька говорил, ты его с Галькой свести пыталась. А я сам нашел.
        Маша не отвечала, только терла глаза уголком платка.
        - Что тут такого?- настойчиво повторил он.
        - Так Галя честная, скромная,- борясь со спазмами, наконец вымолвила Маша.- А эта твоя…
        - А эта моя нечестная и нескромная, да? Ты уже заранее знаешь, не глядя?
        Они помолчали. Маша решила до плача не доходить - что, на самом деле, такого, что сын собирается привести в дом и познакомить с ней девчонку? Рано или поздно, хочешь не хочешь, а такое должно было случиться.
        - Так что, мам?- наконец жестко - видать, уже сердился - спросил Вадик.
        - Да нет, я ж не против,- вздохнула Маша.- Приводи. Посмотрим.

«… что за счастьице ты себе нашел!»
        Дорогу в кафе Маша как-то просто не заметила - все думала о предстоящей встрече с подлой разлучницей. Придет вот такая, развязная, накрашенная, будет осматривать небогатое Машино хозяйство прищуренными, бесстыжими зенками… Ну, Маша ей и задаст - никакой сынок не спасет!
        Очнулась Маша уже у мойки, краем уха слушая распоряжения заведующей. Маша знала, что у той тоже двое мальчиков и один уже учится в Москве. Как она его отпустила - на потребу столичным хищницам?
        Отработала Маша эту смену как в горячечном бреду, разбила от трясшей ее злости пару тарелок, за что с нее вычли. День, считай, прошел зря - измотавшись в дороге и на работе, Маша почти ничего не заработала.
        По пути домой она вспомнила шумную историю, имевшую место лет пять назад. Тогда выдавала замуж дочку одна из выселковских «проституток». В «проститутки» она попала и по внешности - была миленькой брюнеткой, стройной, с живыми черными глазами,- и по тому, что родила без мужа в неполные восемнадцать лет. Теперь нагулянная ею дочка собиралась замуж - но «по-честному»: сначала ЗАГС - потом все остальное. Ну, по крайней мере, все так считали.
        Молодые да ранние подали заявку в ЗАГС скоренько, без предварительного уведомления родителей, и жених пришел представиться будущей тещеньке недели за три до регистрации, когда только-только начали закупать продукты для свадьбы. И тут же пропал, пропал женишок-то! Прям анекдот - влюбился с первого взгляда в будущую
«маму»! Сам-то он был постарше своей юной невесты, и разница в возрасте с ее мамой была незначительна. Мамка же, не больно посчитавшись с чувствами и жизненными планами дочери, с ходу ответила ему взаимностью…
        Свадьба расстроилась, жених забрал заявление. Дочка в исступлении несколько раз кидалась то на мать, то на жениха, то вешаться. Подруги и родственники, поняв, что сделать ничего не удастся - парочка нововлюбленных неразлучима,- увещевали девчонку тем, что она молодая, еще встретит свою судьбу… А у мамы-проститутки в кои-то веки появился шанс по-человечески выйти замуж и стать порядочной женщиной… И вообще, стоит ли горевать о мужике, способном вот так, с места в карьер, переметнуться к другой, да еще старой бабе? Но никто еще не придумал аргумента, способного дойти до сердца, пылающего любовью, и до души, переполненной горькой обидой. И девчонка, искренне пожелав дорогой мамочке и бывшему жениху гореть синим пламенем, спешно уехала куда-то на заработки. Влюбленные, втайне довольные тем, что так получилось, отпраздновали пышную свадьбу и, между прочим, до сих пор живут в согласии, воспитывают общего ребенка и не особенно, по-видимому, беспокоятся о канувшей в неизвестность дочке-падчерице.

«Вот,- думала Маша, потихоньку, чтобы не будить сыновей, входя в дом,- такие матери бывают! Бортанула свою кровиночку и рада-радехонька… Живет - не тужит… Я не такая! Я все сделаю для их счастья, все! Всю жизнь только для них и жила… И жить буду!»
        Думать, сможет ли она стерпеть рядом с собой девку-сыкуху, забравшую у нее сыновнее сердце, Маша не стала. Ответ был для нее ясен, но мучителен.

«Вот приведет завтра и Вовка какую-нибудь. Скажет: «Это тебе, мама дорогая, невестка…» Да как же это так… уже?! Так скоро? Еще и не жили мы семьей хоть как-то спокойно и сыто, а уже надо разлучаться!»
        Горькие, неотвязные мысли мучили Машу почти до самого утра, они перемежались с воспоминанием о почти бесплатно отработанной смене, отзывались болезненным колотьем в затылке - наверное, опять поднялось давление.
        Заснула Маша уже почти на рассвете, встала поздно и с трудом. Сыновья, как у них водилось, наутро после ее работы крутились с завтраком сами - из того, что она им оставляла. Маша, в общем, понимала, что это не от большой сыновней любви, а оттого, что в такие утра она была особенно раздражительна. Маша с трудом сдерживалась от «кошачьих октав», как когда-то называл это беглый муж, а сыночки просто сбегали от ее упреков и окриков. И верно: случись что, ну хоть малейший предлог, Маша высказала бы Вадьке за все, за все! За его намерение привести в дом эту козу приблудную, за неблагодарность, за нелюбовь к маме…
        День до вечера прошел муторно, но по многолетней привычке дом Маша тщательно прибрала - а пусть видит эта городская штучка, что дом хоть и не слишком богатый, но чистый безупречно - ни пылинки, ни соринки, хотя в нем двое взрослых мужиков. Приоделась даже, натянув купленное по случаю недавнего юбилея новое платье.
        Обычно сыновья появлялись с работы ближе к семи вечера, но сегодня Володя пришел пораньше.
        - Ну чё, мам, праздник у нас?- вместо приветствия, радостно заявил он с порога, снимая на веранде грязные башмаки.
        - Это какой же?- передернула плечами Маша, вышедшая на шум: уж не младшенький ли с гостьей припожаловали?
        - Так Вадик невесту приведет демонстрировать!
        - Ну уж и праздник,- смогла выдавить из себя какой-то сдавленный шип Маша, повернулась и ушла в дом.

«Уже «невеста»!
        Когда Володя вошел на кухню, улыбки на его лице уже не было, скорее, он был озадачен.
        - Так ты ж сама хотела…
        - Ничего я не хотела,- буркнула Маша и, отвернувшись к плите, поставила разогревать ему ужин.
        - Ты как-то не так это все воспринимаешь… Нормальное дело. Мы ж молодые…
        Он явно хотел сказать что-то еще или спросить, но, постояв немного в дверях - Маша чутко прислушивалась к его невнятному хмыканью,- вышел, так и не договорив.
        В это время в ноябре во дворе уже было хоть глаз коли - фонари горели в Выселках только по большим праздникам, а в остальное время пара-тройка здешних улиц освещались только светом из окон домов. Но когда на улице зашелестела по намерзавшему на лужицах тонкому ледку машина, давно напрягшаяся и набрякшая слезами Маша разглядела-таки в окошко - это было такси. Из него вышел Вадик, открыл дверцу, и оттуда вылезла девица.

«Точно - привел! Привел все-таки…» - похолодела Маша, надеявшаяся, что пронесет беду, не приедет сегодня девка-супостатша, а завтра Маша работает и гостей принимать не сможет никаких, а потом еще что-то случится… Так и рассосется душевный этот нарыв… Но ведь нет, не пронесло. Приехала. Идет… На такси Вадик ее катает - кровные свои, невесть какие, тратит.
        В сенцах, из которых налево была дверь на кухню, а направо - в комнату, послышались оживленные голоса - похоже, Володя принимал деятельное участие в приеме «дорогой гостьи».

«Вот и он тоже… Рад-радехонек!»
        Тут Маша вспомнила, что сама вроде как сватала старшего. Гальку эту белоглазую приглашала - на свою голову.

«Они что - подумали, что я больно хочу их женатыми видеть?! Ох, что ж это я… И как я скажу, что я против… этих… девок?! Они ж взрослые, знамо дело - мужикам бабы нужны… Ох, ну и жизнь! И с чего говорят, что матери парнями управлять легче? Женила - и с плеч долой, пусть, мол, его теперь жена кормит-обстирывает… Это те думают, у кого сыночков нет - да таких, как мои».
        Маша все-таки подкрасила на выход к «гостье» губы - кое-как, потому что било ее мелкой, неукротимой дрожью. Позовут они ее или лучше пойти самой - застать врасплох, потыкать вторженку наглой мордой за какую-нибудь совершаемую в отсутствие хозяйки непристойность? Да, вот так!
        Маша ринулась в комнату и в темноватом коридорчике наткнулась на Вадика, который, к великому Машиному удивлению, был в костюме и галстуке.

«Во вырядился, поди ж ты! Будто уж и на свадьбу!»
        На работу Вадик ходил обычно в джинсах и свитере. А тут…
        - Ну, мам, ты где?
        Маша хотела ответить в рифму, но сдержалась, только шумно выдохнула набранный было воздух. Не время еще.
        - Там Настя пришла… Тебя ждем.
        - Тут я,- выдавила Маша.- Занята была.
        Она вошла в собственную свою комнату, как подсудимый - в зал суда, где ему предстояло столкнуться носом к носу с родными его многочисленных жертв. Маше ее комната очень нравилась, хотя заходила она сюда редко, только вытереть пыль и полить гераньки на окнах. Тут, в раздавшемся от старости серванте, спали мертвым сном хрустальные вазы и селедочницы, с переплатой купленные ее родителями и никогда ни для каких практических целей ими не использовавшиеся. Люстра «каскад» с пластмассовыми бирюльками, некогда дефицитная и шикарная, давала мало света, поэтому в зале всегда было сумрачно. Сколько на это истрачено сил, денег, нервов! И теперь здесь вот появилась… да… эта…
        У круглого стола, покрытого желтоватой льняной скатертью, рядом с Володей сидела девица в черном костюме, похоже, длинная и тощая, с распущенными по спине светло-русыми волосами. Сама-то Маша, по старинному обычаю, как порядочная мужняя баба, волосы всегда в пучок на затылке завертывала, и эта новая мода ходить патлатой ей никогда не нравилась.
        Девица что-то оживленно обсуждала с Володей, и они оба не сразу обратили внимание на хозяйку дома. Вадик довольно громко, нарочито, откашлялся. Собеседники замолкли на полуслове и обернулись в их сторону.
        Девица, подняв глаза, секунду подслеповато моргая, всматривалась в сумрак у двери, а потом улыбнулась во весь свой большой рот и радостно сказала:
        - Здравствуйте, Мария Степановна!

«Чему радуешься-то? Сейчас шугану вот тебя как следует… Хоть бы встала перед старшими, наглячка!»
        Машу просто окатило ледяной волной ненависти к этой… Пришла, сидит!
        - Вот, мама, познакомься - это Анастасия, моя хорошая подруга,- услышала Маша из-за спины чуть охрипший голос Вадика.
        Девица все-таки встала и действительно оказалась высокой - почти с самого Вадима ростом. Маша, чувствуя, как наливаются свинцовой тяжестью ноги, сделала несколько шажков к столу. Девица протянула ей руку - как мужик мужику,- и Маше волей-неволей пришлось чуть-чуть пожать длинную белую кисть.
        - Ой, какие у вас мозоли!- удивленно-почтительно произнесла Настя.
        Резкая обида полоснула Машу по сердцу - уж она ее и упрекает! Что Маша простая баба, без образования, всю жизнь на черной работе…

«Гнушаешься рабочими мозолями, да?» У самой девицы рука была мягкая, влажная и нежная - это уж Маша заметила сразу, хоть и кратким было их рукопожатие.
        - Да уж,- поджала губы Маша.- Погорбатилась я на этих!.. Одна, без мужа…
        - Да,- вроде как сочувственно отозвалась гостья,- мне мальчики рассказывали, как тяжело вам приходилось.

«Мальчики»? Ах, так она, может, сразу на обоих губы раскатала?! Ну, по всему видно - сучка еще та! С двумя сразу гуляет! Не один, так другой! А? Во проститутка так проститутка - куда уж нашим, выселковским!»
        В комнате повисло напряженное молчание. Маша стояла чуть отвернувшись, опустив глаза, не желая глядеть в лицо «невесте».
        - Мам, давайте чаю попьем, а? А то мы все с работы, голодные… Я чайник поставлю?- предложил Вадик.
        - Вы сидите, я сам,- предложил Володя и выскочил из комнаты.

«Вот, сбежал сынок, не захотел мать поддержать в трудную минуту! Оставил меня с…
«этой»,- еще больше обиделась Маша, но у стола села хотя бы потому, что ноги просто подкашивались от какого-то тяжкого внутреннего спазма, зажавшего еще и сердце, и скулы.
        Гостья и Володя сели тоже.
        - Вы что же, вместе с Вадиком работаете?- выдавила из себя Маша наконец, глянув в лицо девчонке-разлучнице.
        - Не совсем, но почти,- охотно и так же радостно сообщила наглячка.- Я из Москвы приезжаю два раза в неделю. Наблюдаю, как на вашем предприятии автоматическую линию налаживают.
        - Начальник, значит?- чуть презрительно произнесла Маша.
        - Ну да. В какой-то степени. Контроль осуществляю, общий.
        У Насти были большие серые глаза за стеклами очков и острый нос, наверное, чуть длинноватый. Она с видимым удовольствием разглядывала и Машу, и обстановку дома, непрестанно водя по сторонам своими лупилками.
        - Думаете, у нас тут деревня?- чувствуя, что нащупала точку опоры, осведомилась Маша.
        - Мам, не начинай,- процедил Вадим.
        - А что?- повернулась к нему с улыбкой Настя.- Ну деревня и деревня - что в этом плохого? Здесь так все здорово… Дорожки, салфеточки… Была б моя воля - я бы весь год на даче жила, только она у нас «холодная». Ну и работать надо, конечно.

«Ага, так ты здесь, у меня, жить решила - раз дом хороший, добротный? На дороге сэкономить? Не выйдет! На пороге лягу, а не пущу! Не пущу!»
        - И вы что ж, уже все без меня… решили?- с трудом произнесла Маша, чувствуя, как закипают внутри нее, плюясь раскаленными каплями на самые чувствительные места души, гнев и озлобление и на эту девку, и на сына, который готов бросить мать ради этой длинноносой.
        - Да нет,- легко и беззаботно махнула Настя рукой, и Маша увидела на ее запястье золотую, поди, настоящую цепочку-браслет, такую же, как на тощей шее.- Ничего пока не решили.
        - Мы решили, Настя, мы все решили,- тихо, но твердо, как гвозди вбивал, произнес Вадик.
        - Ничего мы не решили,- опять махнула рукой «невеста».- Не преувеличивай.
        - Та-а-к!- В комнату вошел, осторожно неся парующий чайник, Володя.- Вы бы хоть чашки достали пока. А то сидят тут, разговоры светские ведут. Вадьк, ты бы хоть посуду вынул.
        Вадим быстро встал, чтобы взять из серванта чашки. Маша заметила краем глаза, что лицо у него расстроенное. И еще она было намерилась сказать младшему, что жирно для «этой» парадный сервиз тревожить, но это выглядело бы так, словно они уж вовсе нищие и жалеют для гостей хорошую посуду. Маша с трудом промолчала - даже встала, чтобы помочь накрыть на стол. Не ради «этой» - а для того, чтобы показать, кто в доме хозяйка.
        Чаепитие с принесенным ребятами тортом прошло в невнятных, коротких замечаниях - видимо, застольной беседы без спиртного в Выселках не получалось по определению. Маша старалась ничего у гостьи не спрашивать, сильно опасаясь, что любой ответ выбьет у нее и без того раскалившиеся предохранители. К счастью, чаепитие быстро подошло к логическому завершению.
        - А салфеток у вас в хозяйстве нет?- медовеньким голоском осведомилась Настя, оглядывая стол, куда было выставлено все Машино кулинарное богатство, включая три сорта варенья.
        - Какие нежности при нашей бедности,- процедила Маша, сжимая спрятанные под столом кулаки - а то б отвесила этой девке по наглой роже.
        - Мам, ты… как бы…- тихо проговорил Вадик.
        - Ничего,- так же легко, будто ей до Маши и дела-то особенного не было, сказала Настя.- У нас платок есть для таких целей.
        Она, ломаясь, как тульский пряник, вытерла свой ртище крошечным платочком и, спрятав его, глянула прямо Маше в глаза:
        - Все, спасибо, Мария Степановна, за теплый прием и угощение. Нам пора.

«Нам?! Как это - «нам»?! Вадик что, с ней уедет? Прямо сейчас и уже… навсегда?»
        Действительно, младший поспешно встал, встала и гостья. Она снова приторно улыбнулась:
        - Всего хорошего. Не провожайте меня, Мария Степановна. Вовчик, ты с нами?

«Она и его с собой уведет?! Вот так просто - возьмет и уведет? Обоих?!»
        - Да, сейчас оденусь,- скороговоркой ответил старший и поднялся.
        - Да куда ж это вы на ночь глядя?- обрела дар речи Маша - надо же, эта кобыла только хвостом махнула, а они и горазды за ней бежать!
        - Мы Настю проводим на станцию,- бесцветно ответил Вадик.
        - А она что - маленькая, сама не доберется? Не ходите никуда!
        - Мам, ну ты что - как девушку одну, ночью почти, отпустить?
        Насти уже не было в комнате, и высказать сыну все, что накипело на душе за эти кошмарные сутки, Маше уже было невтерпеж.
        - «Девушку»! Видали мы таких «девушек»!.. Сколько на ней мужиков перебывало, не спрашивал?… Нечего тут!.. Дома сиди! Мать велит!
        - Ты, мам, по-моему, уже… совсем… И потише, пожалуйста!
        Вадик махнул рукой и поспешно вышел вслед за гостьей и братом. В душе Маша надеялась, что наглячка подслушивает - а как нет? Наверняка подслушивает! И поймет, что пришлась не ко двору, и больше не появится.
        Маша еще долго стояла, пытаясь уловить, о чем бубнят голоса, доносившиеся из сенцев,- они, кажется, довольно горячо спорили. Потом все стихло, хлопнула дверь, скрипнула калитка.

«Ушла, ушла - больше не вернется… А вернется - ей же хуже! Не «решила» она! Это я не решила!»
        Брезгливо, двумя пальцами, собирая посуду со стола в тазик,- всю, не только ту, на которой остались розовые полукружия девкиной помады,- Маша размышляла, что сказать, когда вернутся ребята. Не ушли же они оба, на самом деле, безвозвратно, с этой носатой оглоедкой? А если ушли? И если сейчас не ушли, то что будет, когда их обоих все-таки сведут со двора голодные на мужиков девки-сыкухи?!
        Чудо, что Маша не перебила подчистую родительский сервиз - руки у нее просто сводило от отвращения. Щедро окатив всю посуду крутым кипятком - словно выводя заразу, которую могла занести в дом эта «проститутка»,- Маша расставила посуду сушиться на чистое полотенце и тщательно, как после грязной работы, вымыла руки. В сенцах послышался шум. Вернулись сыновья.

«Нет, оба вернулись, оба!»
        Машу словно осыпало веселым, разноцветным конфетти - как в фильме далекой юности
«Карнавальная ночь». Никуда они от нее не денутся - нет ничего дороже матери! Сейчас они придут ужинать… Ах, как же Маша их, родных, любила! Как хотела, чтобы они всегда были здесь, в ее доме, при ней!
        Маша кинулась к холодильнику, вынуть и поставить разогревать кастрюльку с борщом, который так любил старший. Она выложила несколько ломтиков хорошей красной рыбки, незаметно «сэкономленных» с тарелок из кафе, и уже разлила борщок по тарелкам, но почему-то сыновья на запах, как обычно, не шли, и тогда Маша отправилась звать их к столу сама.
        - Вадичка, Володенька, а вы почему кушать не идете?
        Ребята сидели в комнате у старшего и смотрели по телевизору хоккей. В полутьме Маша разглядела, что Вадик только слегка повернулся в ее сторону и опять уставился на экран.
        - А, сыночки?… Остынет все ведь.
        Родные дети угрюмо молчали.
        - А, Володенька? Ты чего такой? Чего вы оба?
        Ничего не говоря, Володя встал, щелкнул выключателем у двери. Маше, едва приглядевшейся к полутьме, больно ударило светом по глазам.
        - Мам, а как вообще это называется, а?
        - Что «называется»?- возможно нежнее спросила Маша, беспомощно моргая.
        - Вот то, как ты Настю принимала?
        Машу, едва отошедшую от нервной трясучки, снова защемило жгучей обидой на сыновей. Он что - за эту шалаву родной матери выговаривать собрался?
        - А что, а что?- затараторила она, опасаясь, что сейчас вступит с претензиями Вадим и ей не успеть высказать им свое недовольство.- Как я ее принимала, как?
        - Настя сказала, что весь вечер тряслась от страха, что ты ей в глаз вилкой ткнешь или в волосы вцепишься.

«А надо, надо было! Зенки ее наглые выколоть!»
        - Ох, какие вы все интеллигентные стали, я посмотрю!- Маша, как и ее мать когда-то, вскинула руки в боки.- Да чтоб ноги ее здесь не было!
        - И не будет,- глухо пробормотал Вадик, встал, спотыкаясь, вышел, даже не взглянув на мать.
        - И не будет! И не будет!- кричала Маша, повернувшись ему вслед, чувствуя, как наливается пульсирующей болью затылок.
        - Престань орать!- вдруг крикнул старший так, что она, вздрогнув, обернулась к нему и замолкла.- Настя Вадьке отворот дала, полный! Из-за тебя. Мне, говорит, такие родичи не в кайф, я еще пожить хочу.
        - Ох, ох! Горе-то какое!- нарочито заохала Маша, живо пришедшая в себя.- И как же мы теперь без нее обойдемся?!
        - Не знаю, как ты,- вдруг вынырнул из-за Машиной спины Вадим,- а мне без нее… плохо! Ты не только ее - ты нас тоже обидела!
        Лицо у него было в красных пятнах, какое-то сморщенное и жалкое, волосы всклокочены. Маша вдруг сделалось не по себе - может, не надо было… уж так, особенно? Если не с этой сыкухой, так уж с мальчиками?
        - А что я, что я? Я что ей сделала? Что - матом послала?
        - Еще бы не хватало!- фыркнул Вадик.
        - Да ничего, только лицо у тебя было такое,- неприязненно произнес Володя,- хуже всякого мата. Словом, мама, с девушкой ты его поссорила. Можешь быть довольна.
        - Сыночки, сыночки,- неожиданно для самой себя жалостно заканючила Маша,- ну зачем вам эти девки, а? Вам что - со мной плохо? Я что - не постираю вам, не сготовлю? Зачем они сдались? Не думайте вы о них! Мать-то у вас одна!
        Маша, словно переполнившись треволнениями этого жуткого дня, разрыдалась и, схватившись за нудящий левый бок, пошатнулась. Краем глаза она увидела, как Вадик метнулся в направлении кухни - видно, сработала давняя привычка приносить ей валерьянку. Володя, тоже явно испуганный, подхватил ее под руку и посадил на диван.
        - Мама, успокойся. Не надо себя так заводить,- скорее досадливо, нежели покаянно, забубнил он.- Не накручивай себя. Что сделано, то сделано.
        Маша все рыдала, отметив краем сознания, что не слишком-то торопятся любимые детки уверять ее, что ни на каких девок они родную мать не променяют, сами никуда не уйдут и в дом никого не приведут.
        Появился Вадик, поднес ей стаканчик с валерьянкой и воду. Маша нарочно еще сильнее затрясла руками - чтобы стакашок аж звенел о зубы.
        - Мам, может, скорую вызвать?- предложил Володя довольно спокойно, даже деловито.
        - Нет, не надо… Вы мне только скажите: будете вы по девкам шастать или нет?!- уронила Маша руку со стаканчиком.
        Стаканчик выпал и, озорно цокая, покатился под мебель.
        - Мам, ну это же естественно! Мы молодые…
        - «Молодые»!- горестно повторила Маша, мотая головой.
        - И мы не «шастаем», а встречаемся с нормальными девушками.
        - Где вы их видели - нормальных-то?- пробормотала Маша и попыталась встать, но не смогла, неловко плюхнувшись назад на диван.
        - Может, пойдешь к себе, приляжешь?- безо всякого слышимого сочувствия предложил Вадик.
        - Хочешь мать с глаз долой убрать, да?- горестно покачала головой Маша.
        - Да чего ж убирать теперь?- махнул рукой младший.- Ты все, что могла, сделала… Настя и так-то не слишком меня воспринимала, а теперь, после такого приема… Даже не захотела, чтобы я ее до Москвы проводил,- мне, говорит, хоть чуть-чуть в себя прийти надо. Можешь радоваться.

«А я и радуюсь! Радуюсь!» - чуть не закричала Маша, собираясь с силами и вставая с дивана.

… Ворочаясь поздно вечером в постели у себя в комнате, она удовлетворенно размышляла: вот и еще одна атака хищниц-сыкух отбита. Пусть сама вусмерть поругалась с сыновьями, пусть! Но и отогнала, отогнала волчицу эту поджарую!
        И дала понять сыновьям, что лучше умрет, а их девок на порог не пустит!
        Всю ночь Маше снилось, что она, услышав во сенцах или на веранде подозрительные, осторожно-вкрадчивые шорохи, выскакивает туда в надежде ущучить очередную злодейку, пробирающуюся в ее дом, но ничего не может различить в кромешной, сырой ноябрьской ночи - только выкрикивает во тьму ярые матерные угрозы, слыша, как возвращаются к ней проклятия слабым, невнятным отголоском… Несколько раз Маша просыпалась от того, что вскрикивает во сне. Но сразу же, усталая от этих кошмаров, засыпала снова.
        Наутро завтракать вышел один Володя. Вадик, промелькнув в дверях кухни, буркнул что-то брату, накинул на ходу куртку и почти побежал через двор.
        - Вот, даже кушать не стал,- оскорбленно заметила Маша, решив, что старший сын принял ее сторону и осуждает поведение младшего брата.
        - Мам, ты не понимаешь… Настя Вадьке сильно нравится, а теперь… Через две недели она работать у нас закончит, вообще перестанет приезжать. И после такого…
        Сам Володя вяло ковырял вилкой вчерашнюю так и не съеденную картошку и тоже не торопился есть - так, просто сидел у стола, втянув голову в плечи.

«Вот и хорошо! Хорошо! Все забудется, устаканится…»
        - И значит, все - у него с ней ничего не получится.- Володя бросил вилку на стол и стал глядеть в запотевшее окно.
        - Ну и что, что не получится?- выпятила губу Маша.
        - А то, что они больше видеться не смогут, если она сама не захочет. А после… такого точно не захочет.
        - Ну и что? Ну и что?! Ну и не захочет? Подумаешь! Что с того?- допытывалась Маша.
        Наконец Володя поднял на нее глаза.
        - Мам, а ты про такую вещь - любовь называется - не слыхала?
        - Ох, вы и «любовь» себе придумали!- Маша звонко хлопнула себя по боку.- Да нет никакой любви, нет!
        - Мама,- четко, словно для глупой, произнес Володя.- Если ты нашего отца не любила и никого вообще не любила, это не значит, что другие люди на это не способны.

«Ах, он мне и папочку своего припомнил!» - совсем вышла из себя Маша - кажется, даже похуже вчерашнего.
        - Да б… ство одно у вас, мужиков, на уме! Вот что!- выкрикнула Маша.
        Володя, издав какой-то храпливый звук, почти отбросил от себя тарелку, вскочил и выбежал из кухни. Маша, с ужасом осознав, что, кажется, рассорилась и со старшим сыном тоже, но не в силах остановиться, закричала ему вслед:
        - А что, не так? Не так?! Одно у вас на уме! Любовь какую-то придумали!..

… Машин день до обеда прошел в каком-то вязком недоумении: а что же она такого сделала, что оба сыночка с ней и говорить-то не желают? Что, неправду она им сказала? Чистую правду! Любовь, видите ли… Девки им нужны… А мать как же? Мать родная побоку?!
        Несколько раз Маша принималась плакать, но быстро это занятие бросала - все равно никто не видит… Все настойчивее кололо сердце и наливался болью затылок. Способствовала отвратительному самочувствию и погода, гнусная свинцово-непроницаемая темень за окном, морось - даже не дождь, а какая-то сырая снежная крошка противно постукивала в оконные стекла и покрывала двор тонким серым слоем.
        Маше хочешь не хочешь, а надо было съездить в город, за сердечными лекарствами. За вчерашний и сегодняшний кошмарные дни она выпила все свои запасы, а на работу ей надо было только послезавтра, да и не успела бы она в аптеку перед суточным дежурством.
        - … Так ты что, Маша, ты вообще против того, чтобы сыновья заводили семью, детей? Я что-то совсем тебя перестаю понимать… Как ты сама-то их судьбу представляешь? Так и будут при тебе бобылями сидеть?
        Тетка поставила перед ней свои любимые дулевские, дорогие, дефицитные, синие с золотом, кружки и налила чаю.
        - Ну, я не знаю…
        - Они, по-твоему выходит, вообще с девушками встречаться не должны?
        Маша, тяжко вздыхая, молчала. Ну не скажешь ведь: «Да, не должны! Не для того я их поднимала одна, из сил выбивалась, чтоб чужим девкам отдать!»
        - А, Маш?
        - Нет, я не против - но пусть бы девчонки-то хорошие были!- наконец заговорила, прижимая руки к груди, Маша.
        - А с чего ты решила, что та девушка плохая? С образованием, работает…
        - Наглая она,- решительно отрубила Маша.- В дом вот пришла… Разве порядочная девушка так бы поступила?
        - Чего ты несешь, Маша, а? Ну чушь ведь полная!- Тетка смотрела на нее прямо, не мигая, как змея, и еще иронично усмехалась.
        - А что?- не поняла Маша и обиделась.
        - А что, по-твоему, порядочные - это те, которые по темным подъездам с парнями трутся?
        - Ну нет… Зачем…
        - А как?… А? Порядочные девушки как раз и приходят домой к молодым людям, чтобы познакомиться с их родителями,- терпеливо объяснила тетка, так и не дождавшись от Маши вразумительного ответа.- Во всем мире так принято.
        Подъездов в сплошь застроенных частными домами Выселках не было, и Маша не знала, как ведут себя городские «порядочные девушки» в подъездах с парнями. И вообще, к чему было сказано про «весь мир», Маша не поняла. Ясно одно: тетка ее горестей близко к сердцу не принимает, Маше совершенно не сочувствует и дельного совета ей не даст.
        - Манечке хочется, чтобы ее сынки на ней самой женились,- вступил в разговор теткин муж.- Причем оба одновременно. Как в фильме про Ивана Васильевича.- Он чего-то приколачивал в прихожей, а теперь появился, как черт из рукомойника, на пороге кухоньки, довольный и ерно ухмыляющийся. Поскольку ему никто не возразил, теткин муж продолжил, очень, по-видимому, довольный собой: - А ведь была такая интересная тенденция в древние века. Чтобы родовые владения не дробить. Хочешь возродить традицию, а, Мань?- Он озорно погрозил ей пальцем: знаем мы вас, мол.- Так и пойдете втроем под венец? Красота! Сынки по бокам, ты посередке и вся в белом… А?
        Маша, исповедуясь тетке, надеялась, что он не слышит ее откровений. Ан нет, не только слышал, но и встрял с оскорбительными замечаниями, используя свое образование.
        - Вы и скажете тоже!- фыркнула Маша.- Постыдились бы!
        - Да, Саня, ты бы не очень,- поморщилась тетка.- Что за фантазии! У Маши серьезная проблема.
        - А чего мне стыдиться-то? У нас-то проблем по этой части нет! Наша дочка при муже и детках, крепко. У нее все хорошо, и мы в ее жизнь не вмешиваемся. Прин-ци-пи-ально!- Он весело посмотрел на несчастную Машу поверх очков.
        - Поэтому и хорошо, что отдельно от старших живут - и от ее, и от его,- согласилась с ним тетка.
        - Я руки помою, а ты мне тоже чайку налей, ладно?- попросил теткин муж, исчезая.
        Маша поняла, что он сейчас сядет к столу и будет измываться над ней дальше.
        - Пойду я,- решила она, поднимаясь.
        - Да чего, сиди,- пожала плечами тетка.
        - Дел много,- важно проговорила Маша, давая понять, что у нее с двумя наличествующими детьми хлопот больше, чем у родственников, давно сбывших свой товар с рук.
        - Ну ты как-то определись с ребятами-то со своими,- как бы между прочим посоветовала тетка, провожая ее в прихожей.- От природы же не уйдешь… С девушками они все равно встречаться будут, так что… Это их право. Но если ты и дальше… так будешь… себя вести… Я не представляю, что из этого получится. Просто рассоришься с ними. А от природы не уйдешь. Они же молодые. Будущее-то за ними.

«Молодые!.. Природа!» - горько повторяла Маша, бредя домой под въедливо-холодной моросью.- Как им объяснить, что лучше мамы все равно никого нет? И все, вместе взятые, эти девки-сыкухи никогда не будут любить их так сильно, как я? А когда они это поймут, меня уж и на свете не будет… Вот поплачут тогда, поплачут!»
        Домой Маша притащилась уже в сумерках. Дом в глубине двора стоял неосвещенной, мрачной громадой - сыновья, видимо, еще не пришли с работы. Надо было приниматься за ужин. Вот она приготовит что-то получше, повкуснее - у них дурь-то из голов и повыходит! Эта мужская природа не только на девках построена - кормить мужика получше надо, тогда и не сбежит.
        Маше эта мысль, пусть и не бог весть какая оригинальная, очень понравилась, и она с энтузиазмом взялась замешивать пирожки, что делалось в Выселках только по большим праздникам, в крайнем случае - по выходным. Но стоило, сейчас стоило… Маша, конечно, знала, что развела младшего с невестой… Но что делать! Она была еще не готова с ними расстаться, даже с одним.

«И вообще, Вовка что-то там про любовь балаболил… Если б эта наглячка Вадика по-настоящему любила, то на все бы пошла! Что угодно ради него стерпела - лишь бы замуж!- утешала себя Маша и вдруг пришла к спасительному решению: - А может, так и сказать - это я ее проверяла? Ага! Проверяла, любит она тебя или так - крутит-вертит… И вот проверила! Не любит - так все это и понимать надо!»
        Вообще, болезненные семейные нарывы зрели в Выселках годами и десятилетиями - так уж было от веку заведено. Любовь как таковая в Выселках не слишком котировалась - баловство все это. Главное - быть замужем! Не слыть проституткой, а числиться в
«честных давалках»! И поэтому годами жены терпели мужнины побои и свекровины подковырки в надежде, что или муж осознает и оценит стойкость, или, по крайности, свекруха помрет. Случалось, что на похоронах свекрови невестка рыдала в голос, и все знали отчего - чисто ополоумела от радости избавления. Но случались вовсе плохие истории - скверные даже для Выселок…
        Не так давно один местный парень взял-таки себе кралю из города, образованную, умную. Из города почти что в деревню поехала… Любила - вот и поехала. А может, никто больше не брал ее, очкастую, тощую,- и такое говорили. Нет, свекровь-то к ней как раз неплохо отнеслась - только недовольна была, что та в огороде работает мало, устает с непривычки. Невзлюбил сноху свекор. И попрекал, и попрекал на каждом шагу, что домашним хозяйством не занимается, все за книжками сидит, в аспирантуре-де учится. Учился там, правда, и сын - но это же было совсем другое дело! Мало кто в Выселках, с их-то многоколенной алкогольной наследственностью, доучивался даже до техникума, а тут такое, поди ж ты!.. Свекор втихаря накручивал сына: брось да брось ее, гони, пока детей не нарожала! Не пара она тебе, найдем нормальную девчонку, чтоб только тобой занималась, а не книжками… Сын вяло огрызался, мать расстраивалась, девчонка звала мужа переехать в город, на съемную квартиру, чем озлобляла свекра еще больше. Словом, семейная идиллия цвела пышным цветом, не могла не дать и дала-таки соответствующие плоды.
        Закончилась это тем, что, когда молодуха была уже сильно в положении, свекор, оставшись с ней как-то один в пустом доме, напустился на нее сначала с обычными упреками, а потом, распалившись, уже и с кулаками: всю жизнь ты нам испоганила, откуда только взялась! А затем, вконец разозленный ее нежеланием каяться, рыдать от стыда и просить прощения, принялся еще и насиловать, хоть девчонка была почти на сносях. Вот, мол, сын у меня размазня - сейчас увидишь, что такое настоящий мужик!
        Сноха, в чем была, держась за живот, выбежала из дому, поскользнувшись на февральской гололедице, упала наземь и тут же на морозе, посреди деревенской улицы принялась скоропостижно рожать. Встревоженные соседи вызвали скорую, а увидев ее в кровь разбитое лицо, позвонили еще и в милицию - согласно привычке, выработанной годами. И тут такое закрутилось, такое - врагу не пожелаешь!
        Дед-насильник, чуток поостыв и скумекав, что ждут его за такие подвиги пара-тройка серьезных статей, решил по-быстрому наложить на себя руки. Из петли его вынул вовремя подоспевший сынок, уразумевший из бессвязных бормотаний, что его папа резко не хочет закончить свои дни у зонской параши и просит дать ему помереть. В конечном итоге свекровь, едва оклемавшись от сердечного приступа, слезно умолила невестку не подавать заявление на деда ее ребенка - раз все обошлось, так зачем же? Бывает - дело-то семейное… И теперь уже не первый год семейка жила под тем же кровом, в тягостном молчании, но в горячих взаимных чувствах - все люто ненавидели и презирали друг друга.

… Некстати вспомнив, что свекра в ее доме нет и уже не будет и насиловать ее невесток будет некому - разве что самой за кочергу взяться, Маша решила, что пока ничего страшного не произошло. Настька эта носатая вот-вот исчезнет из их жизни, и Вадик ее быстро забудет. Молодой же, не страшно… Найдет другую… Найдет другую?! А вот этого совсем не хотелось бы… Может, поопасится Вадик новых душевных ран и пожизненно забьет большой нуль на всех девок разом? Такие мужики в Выселках водились - обожглись на пустых, безрезультатных ухаживаниях за местными красотками, запили и больше никому и не нужны были…

«Ох нет! Пить - это нет, нет… Этого уж совсем не надо. Или лучше пускай бы пил, но с девками не гулял? Ой, да что это я?»
        Едва не спалив за этими размышлениями два противня пирожков с вареньем, Маша поставила румяных отдыхать и слегка ободрилась, радуясь, что весь дом сейчас наполнится их сладким ароматом и пришедшие с работы сынки еще раз убедятся, что лучше как дома, с мамой, им нигде не будет. Правда, она так и не решила - что лучше, пусть бы пил или гулял ее младшенький, но… Ладно, утро вечера мудренее. Придумается что-нибудь.
        Маша умылась, причесалась, полила гераньки, оборвала с них невесомые, как из папиросной бумаги, сухие соцветия - да, теперь до весны… Скоро Новый год, они будут встречать его все вместе… И никто им с ребятами на целом свете не нужен… Ведь правда?
        Однако уже было самое время возвращаться сыновьям. Электричка из Москвы приходила в семь, еще минут сорок Володе надо было добираться до Выселок автобусом… Вот хорошо, что для московских невест Володенька не жених, потому как иногородний, почти лимитчик. Никакой умный родитель его своей разлюбезной доченьке не присоветует, на свою жилплощадь не пустит и не пропишет.
        Маша облегченно вздохнула, вспомнив об этом. Но уже было без четверти восемь. Поезд, что ли, опоздал у Володеньки? И даже часто задерживавшийся в гараже, чтоб подхалтурить, Вадик должен был бы вернуться…
        Наконец, уже в девятом часу, в сенцах стукнула дверь. Кто пришел, может, оба? Но это был Володя. Один.
        - Что-то Вадик задерживается,- ласково заговорила Маша, принимая у него куртку.
        Этого она почти никогда не делала - уже просто не доставала до выросших сыновей. А вдруг так захотелось к нему прикоснуться, такому большому, красивому…
        - Не слыхал там в автобусе - ничего не случилось? Может, авария какая на заводе? А, Володенька?
        - Нет, не слыхал,- неприветливо буркнул тот, даже не взглянув на мать.- А если и авария, так только у нас в семье.
        - Ак-кх,- поперхнулась Маша: неужто не забылось еще вчерашнее событие?- Чего это?
        - А ты в комнату к Вадику не заглядывала?
        - Нет…
        Холодея от ужасного предчувствия, Маша метнулась через весь дом, через темные узенькие коридорчики, в комнату младшего сына. Ей показалось, что свет из тусклой лампочки - экономить надо!- расползался по небольшой комнатке минут десять. Что, что случилось?!
        По комнате как мамай прошел - дверцы шкафа и тумбочки были открыты, вещей там заметно поубавилось, на полу - мусор.
        - Эт-та… как?- Издавая какие-то отрывистые, лающие звуки, Маша обернулась, чувствуя, что сзади стоит Володя.- Где… наш… Вадик?

«Уехал! Уехал! За этой сыкухой… Мать бросил!»
        - Вадим переехал в заводское общежитие. Он просил тебе передать.- Володя повернулся и пошел к себе.
        Маша стояла на пороге разоренной комнатки и даже не могла плакать.

«Бросил мать, все-таки бросил… Знала я, знала! Из-за сыкухи этой бросил!.. А старший что же?»
        Маша, чувствуя, как тяжко-болезненно бьется в висках, бросилась искать Володю. Он был на кухне и, стоя у плиты, наблюдал, как закипает чайник.

«Ох, а я и забыла подогреть-то!»
        - И как это понимать?- Как всегда в такие моменты, Маша застрекотала как пулемет. - Как это понимать - общежитие?
        - Так и понимать - договорился с руководством и переехал в общежитие при заводе.
        - А почему ты ему позволил? Почему ты позволил?
        Володя наконец поглядел на мать, хмуро и неприветливо, выключил плиту и снял чайник.
        - А он у меня позволения не спрашивал. Взял и уехал. Он взрослый. Имеет право.
        Сын налил в кружку заварки и стал доливать кипятком.
        - Бросил, значит, мать, бросил…
        Маша стояла покачиваясь, повторяла и повторяла, как ведьма заклинания, эти слова. Она даже забыла, что надо накормить Володю. Он взял кружку, пару кусков рафинаду из сахарницы и ушел к себе.

«Что ж теперь делать-то?- медленно и вяло соображала Маша.- Пойти завтра на завод, уговорить его вернуться?… Сказать - пусть приводит эту?… Нет, не хочу… Ведь специально туда переехал, чтобы я не могла его девок гонять - вот для чего!»
        В кухню вернулся Володя. Маша все стояла в оцепенении, только мельком оглянулась - вдруг все это неправда, и Вадик, как всегда, пришел с работы домой, к маме.
        - Пирожка возьми,- едва ворочая языком, произнесла Маша.- Свежие… Для вас двоих пекла.

«Да!- вдруг обрадовалась она.- Вот пирожков ему и отнесу завтра, прямо в мастерскую! Надо завернуть, чтоб не засохли к утру… И чтоб Володька все не съел… Ох, как он их!»
        Увидев, как уминает пирожки старший сынок, Маша переполошилась.
        - Ты все не ешь - на завтра оставь,- возможно спокойнее попросила она.
        - Так ведь говоришь - на двоих пекла. Значит, мне одному и подавно хватит.- Он посмотрел на нее, криво усмехаясь и вдруг стал очень похож на своего отца.
        Маша поджала губы, пытаясь удержаться от возмущенного окрика.
        - Или думаешь, Вадька вернется?- решил добить ее сынок.
        - А что ж - не вернется, что ли?- дернула Маша плечом.- Вернется, куда денется!

«Да он как с армии пришел - носков-то себе не постирал! Через неделю заскучает без маминого ухода и прибежит!»
        - По-моему, не вернется,- покачал головой старший, кажется даже довольный этим обстоятельством.- Он всегда хотел в городе жить.
        - Да в вашем городе один разврат! Девки одни развратные!- выпалила Маша, радуясь, что напряжение скинула, но не на сына - на девок.
        - А у нас здесь прямо рай - все безгрешные, как ангелочки, да?… Не поймешь, кто от кого беременный.
        Володя намекал на очередной - но не рядовой - семейно-любовный скандал, разразившийся недавно, в самом начале осени. К их соседям - через один дом вниз по улице - вернулся после двухгодичной отсидки «за хулиганку» сынок. И обнаружил, к большому своему неудовольствию, что отец семейства и его личный папа, вдовец, оставшийся блюсти святость домашнего очага и честь собственной невестки, решил подменить исправляющееся за государственный счет чадо по постельной линии. И трепещущий от радости предстоящего возобновления регулярной половой жизни супруг нашел свою женку беременной от любимого родителя. Последовала многочасовая шумная ссора с диким матом, битьем лиц, окон и посуды. Беременная баба, пользуясь тем, что мужики выливали друг на друга многолетние обиды, сбежала от греха к родителям, а мужики, и не заметив в раже ее исчезновения, сцепились врукопашную. И то ли сынуля был ослаблен плохонькой зонской кормежкой, то ли папа так отчаянно боролся за последний кусок счастья в жизни… Схватив - как всегда в таких случаях - не у места оставленный кухонный ножик, папа ударил сына в сердце, отчего тот
скончался на месте, блюя кровью и тщетно пытаясь что-то сказать родителю на прощание.
        Соседи, закономерно удивившись внезапно воцарившейся гробовой тишине, пошли полюбопытствовать: а какое такое принято сторонами решение? Они, натурально, застали лежащего в луже крови сына и хлещущего из горла водку папулю. (Водку, кстати говоря, обильно притаранил освободившийся - праздновать…) Люди, как заведено, позвонили в милицию. Дежурный, услыхав, что его беспокоят обитатели Выселок, обозвал их всех по совокупности вонючей пьянью и охламонами и бросил трубку.
        Машина с нарядом пришла после нескольких настойчивых напоминаний и только к вечеру. Менты, тоже не больно тверезые, с некоторым недоумением обнаружили, что покойного уже обмыли, переодели в выходной костюм с галстуком и, по временному отсутствию гробика, уложили на столе в чисто вымытой горнице. Подивившись такой оперативности, менты увезли назюзюкавшегося вдрабадан убийцу сначала в вытрезвитель, а оттуда - в кутузку. Через полгода, как-то с ленцой, неохотно, папу судили за превышение необходимой обороны и дали три года колонии-поселения - тоже, считай, натурально «выселки». Не велика разница, если подумать, говорили соседи, только бабенку молодую жалко.
        Кого и в каком положении застанет дома арестант, когда вернется,- об этом оставалось только гадать. Бабы на словах сочувствовали вдове, оставшейся с ребенком и без единого мужа, но в душе ликовали - а и поделом ей! У некоторых ни одного мужика, а тут на тебе, губы раскатала, два хрена на выбор. Вот и достукалась!
        - … Да и мне эти наши Выселки сильно не в жилу,- будто сам себе пробормотал Володя, отставляя пустую тарелку.- За квартиру куда податься работать, что ли?
        - Ох, и ты мать бросить хочешь? И ты бросить хочешь? Мать - бросить!..
        Маша неловко заковыляла по кухне туда-сюда, схватив себя за щеку.
        - Жить отдельно - не значит бросить,- досадливо буркнул Володя, вставая из-за стола.
        - Да как же это - мать бросить?!- продолжала стенать Маша.
        - А если с тобой в одном доме жизни нет?
        Никогда Маша не видела у сыновей таких глаз - жестких, холодных и беспощадных. Такие были у ее матери, когда она выговаривала Маше-подростку за развратный интерес к парням.
        - Как это - «жизни нет»? Чем тут вам не жизнь?- остановила Маша свой марафон.
        - Да что это за жизнь - крик да скандалы, скандалы да крик?
        - Ну так, сынок,- с огромным трудом сбавив громкость, вкрадчиво произнесла Маша, - это ж, ты понимаешь, по-женски у меня, возрастное. Нервное… Все бабы нервные в таком возрасте. Я же за вас переживаю!
        Володя брезгливо поморщился:
        - Мы когда еще тебе говорили - таблетки пей. А жить с тобой невозможно - факт! Я вот с работы пришел - а отдохнуть я смогу? Ты сама подумай?
        - Дорогие они, эти таблетки, сынок…
        - Мы хорошо зарабатываем - на все хватит. И не ори больше, поняла? А то и я уйду.
        И сын действительно ушел - правда, пока только к себе.

«Вот-вот, я знала - этим и кончится, бросят мать, пойдут по девкам-сыкухам! Правильно мама говорила: все девки - сыкухи! Так и смотрят, чтоб мужика к рукам прибрать… И крик тут мой ни при чем… Все эти девки! Сколько же их вокруг, и каждой мужика подавай!»
        За вечер Маша выпила почти половину своих успокоительных лекарств, которые медленно, но верно тяжкой, свинцовой плитой придавили ее душевную боль, оставив глухое недовольство. И сыновьями, и собой.
        Может, в какой-то степени права ее образованная тетка: хорошие отношения с детьми можно сохранить, только если не вмешиваться в их дела? Ну что, что поделаешь на самом деле, если ребятам молодым возьми да положь в постель бабу? Что, в самом деле, Маша станет говорить, когда кто-то из соседей спросит, ехидно прищурив глаза: «А чёй-то, Степановна, сынки твои до сих пор неженатые, а? Уж и отслужили, и отучились. Или по мужской части у них того - непорядок? Или они баб, того хуже, не больно обожают?» Вот что б она стала говорить? Отматерила любопытного за милую душу? Да, и признала бы таким образом, что не в порядке ее сыновья. По ее, Машиной, вине. А как же иначе? Она же их растила-воспитывала - не кто-нибудь…
        Маша, укладываясь спать, долго ворочалась, как-то особенно ощущая неподъемность своего грузного тела. Мысли, тоже тяжкие, неприятные и неподъемные, никак не поддавались уложению: как вот повернуть так, чтобы сыновья были при ней, а не при девках? Или девки были бы где-то далеко, где их Маша не замечает и не ревнует к своим красивым, большим сыночкам… Вот ведь незадача какая…
        Ничего путного не придумав, Маша забылась сном. Наутро, хоть и не выспалась и встала с тяжко гудящей головой, была особенно ласкова со старшим сыном, завернула ему с собой три пирожка и проводила чуть ли не до калитки. Володя ее, к счастью, ни в чем не упрекал, но отвечал бесцветно и односложно. О Вадике они не говорили - будто он просто еще не встал или уже ушел.

«Как бы это половчее подгадать - прийти к обеду… У него время будет поговорить. А то отговорится, что работы много, и слушать меня не станет»,- размышляла Маша, собираясь в город.
        Хотя главным было не это - не заголосить бы при нем от отчаяния, не отпугнуть сына еще больше, пообещать ему…

«А что пообещать? Что буду его зазноб в дом пускать? Нет… Умру - не буду! Или все-таки придется?»
        За ночь Маша будто бы слегка поостыла, хоть самую капельку притерпелась к мысли, что младшенький ушел из дому. Но вместо какого-то хитроумного решения - как бы расставить все и всех так, чтобы ее это устраивало,- в душу ввалилась черным языком вязкого древесного вара горькая обреченность… Ничего тут не поделаешь - сыновья выросли, все равно будут встречаться с девчонками и рано или поздно женятся. Да, но пока - пока!- ведь никто ничего определенного не говорит? Нет. Настьку эту проклятущую Маша отвадила. И сейчас главное - вернуть домой Вадика. Сегодня Маша его увидит, завтра вообще на сутки на заводе - вот и уговорит. Уговорит! Он к тому времени соскучится про домашнему уюту и вернется. Вернется обязательно! По глупости ведь ушел, не со зла же… Мало ли кто из дому сбегает? За мальчишками это водится, еще как! Ничего страшного.
        Маша, вспомнив, как не смогла поехать за мужем на Украину, ободрилась: недалеко же, не на Луну сын улетел? Туточки он, близко.
        Машино настроение дополнило то, что на улице просветлело,- очистилось от свинцовых клеклых туч небо, выпал первый, чистый снежок. Он прикрыл глинистое безобразие тонкой белой простынкой, и Маша, глубоко вдыхая морозный воздух, заспешила к остановке. Как на свидание… Хотя на свидания она, считай, толком-то никогда и не ходила. Она к сыночку едет.
        К заводской проходной Маша подошла без чего-то двенадцать - вот-вот из проходной в столовку на противоположной стороне улицы пойдут бездельники-писаки из конторы, а потом, через полчаса, потянутся и работяги.
        - А чегой-то ты, Степановна, сегодня?- удивилась женщина, которую Маша должна была сменить завтра в девять утра.- Времени своего не знаешь? Попутала?
        Маша хотела было огрызнуться, но, облегченно сообразив, что, вероятно, никто на работе еще не знает о ее материнском позоре, просто буркнула: к сыну пришла.
        - А, ну-ну,- равнодушно отозвалась сменщица.- Вот он, кажись, идет.
        Маша проследила за ее взглядом, заранее радуясь, и… обомлела - как к месту примерзла.
        Через небольшой, развоженный машинами заводской двор шел ее сынок, ее Вадичка. Шел поспешно, потому что пытался поспеть за… да, за этой носатой дылдой, которая брезгливо смотрела себе под ноги, в снежно-грязевую жижу, стараясь перепрыгивать через лужи. Вадик ей что-то говорил, заглядывая в лицо, а она даже не поворачивалась к нему.
        У Маши не получилось даже закричать, даже ахнуть… От этого зрелища дыхание перехватило так, что не было сил ни вдохнуть, ни выдохнуть. Но, понимая, что надо немедля бросаться на помощь погибающему у нее на глазах сыну, Маша, нет, не побежала - ноги не слушались, воздуха не хватало,- пошла на сына и его собеседницу решительно и обреченно, как с последней гранатой на танк. Заваливаясь вперед, куда влекло ее тяжелое, грузное тело, она двинулась неверными шагами наперерез ничего не замечавшей парочке. В руке у Маши случился целлофановый пакет с пирожками, уже чуть засохшими. Вот ими-то Маша и огрела носатую по голове, сбила ее тоненькие, в золотой оправе очки, потом хлопнула еще раз и еще - куда попало. Бить было неудобно, пакет выскальзывал и шлепал, скорее всего, не больно.
        Девка, не поняв по первости, кто и чем ее колотит, обернула к Маше донельзя удивленное лицо, с жалко моргающими подслеповатыми глазами, получила очередной шлепок и отступила на шаг. Вадим, замолчавший на полуслове, только через несколько секунд пришел в себя и бросился спасать свою кралю. Он перехватил материну руку с пакетом, крикнула: «Мама, прекрати, прекрати это немедленно!» Девка, пригибаясь, как под обстрелом, побежала через двор к проходной.
        Маша, неспособная даже как следует выматерить мерзавку вслед, пыхтела, вырываясь из рук сына, державшего ее за оба запястья. Пакет с пирожками выскользнул из Машиной руки и упал в грязь. Тут к ним подбежали люди, Вадика оторвали от матери, а Маша сгоряча попыталась въехать по физиономиям и своим защитникам тоже.

… В себя пришла Маша только сидя в помещении, где пили чай и ночевали дежурные. Было жарко, сильно болело сердце, и Маша тихонько стонала - от этих своих стонов она и пришла в сознание. Рядом стояла заводская фельдшерица в белом халате и щупала Машин пульс. Ладонь у нее была такая же мягкая и влажная, как у Настьки, и Маша зло вырвала руку.
        - Вы как себя ведете, женщина?!- возмутилась не ожидавшая этого фельдшерица.- Это что за дикость вы здесь вытворяете?
        - Уйди, шалава, а то хуже будет,- пробормотала Маша, пытаясь неверными руками заправить за ворот пальто выбившийся шарф.
        - Это смотря кому,- многозначительно произнесла медичка и захлопнула саквояж, стоявший рядом на столе.- Домой-то сами доберетесь?
        - Не твоя печаль,- с трудом ворочая высохшим языком, ответила Маша и тяжело поднялась.
        Медичка, тихо хмыкнув, удалилась из дежурки, и Маша тоже, чуть поувереннее ощутив себя на ногах, двинулась к выходу. Мимо вахты, где должна была находиться ее сменщица, несомненно все от и до видевшая, Маша прошла, глядя в пол. Никто ее не окликнул, не спросил, что случилось. Сына во дворе тоже не было. Хотя, может, и к лучшему. Как и о чем с ним говорить, Маша все равно не знала.
        Ожидая автобус, она порылась в сумке, нашла сумочку с лекарствами и положила под язык валидол. Стало лучше, но ненамного. До дома Маша добралась уже в сырых ноябрьских сумерках. Первый снег растаял, оставив по себе еще большую слякоть и темень.

«Значит, это Вадимка не просто из дому сбежал - сбежал, чтобы с этой сыкухой встречаться,- соображала Маша, лежа одетая, поверх покрывала у себя в комнате.- Не оставляет ее, все надеется… И она тоже - думает, если я его отговаривать не буду, то у них все хорошо станет! Вцепилась в него когтями своими… А он-то, он-то! На мать руку поднял! Девку защищать вздумал! Хорош сынок, нечего сказать!»
        Но надо было подниматься, привести себя в порядок, разогреть ужин Володеньке.

«А ну как Вадимка ему позвонил или они где-нибудь встретились?- испугалась Маша. - И Володенька мне сейчас начнет высказывать? И ведь много выселковских на заводе работают, могли видеть, как я ее… Вдруг передадут? Специально ждать станут, у дома там или прямо на остановке».
        Передать грязную сплетню по назначению - в этой эстафете жителям Выселок не было равных. Нашептать, что, мол, твой - или твоя - гуляет - ты того, примечай получше… Это они умели! Чтоб потом прислушиваться, как скандалят и бьют посуду соседи… Лучшего развлечения местные не знали и знать не желали.
        Не решаясь даже представить, как она будет объяснять Володе свои последние подвиги, Маша плюхнула на плитку сковороду и принялась жарить сосиски с картошкой. Не бог весть что, но лучшего она приготовить не успевала.
        Володя пришел вовремя, спокойно поздоровался, спросил, как Маша себя чувствует, и сел ужинать. С Машиных плеч как гора свалилась - ничего не знает, ничего!- и она сделалась с сыном очень нежна. Вот он-то ее не покинет! Хоть и не похож он на нее так, как Вадим, а все-таки он лучше. Мать больше ценит.
        Ночь Маша проспала спокойно, хотя, кажется, видела во сне, как истово лупит эту курву пирожками. А та-то от Маши драпанула, у-у! Но вот утром… Как показаться на работе после такого? До старшего сына не дошло… А до заводского начальства? А, как-нибудь… Скажу: «Она к моему сыну на шею вешается, проходу не дает…» Наглая, наглая!
        К проходной Маша подошла решительной походкой - настолько, насколько позволяли давно не слушавшиеся ноги. Она расписалась, стараясь не смотреть в лицо сменщице, во всех полагающихся бумагах и журналах и села на тонконогий стульчик, застеленный в четыре сложения чьей-то старой клетчатой шалью. Ничего особенного пока не произошло. Через полчаса пошли конторские, и тоже вроде никто как-то по-особенному на Машу не глядел, ничего не говорил, не посмеивался. Через некоторое время стали проходить по пропускам командировочные, курьеры - все как обычно. Маша уже начала думать, что ее вчерашнему рукоприкладству хода не дали. Ну да, она же с собственным сыном сцепилась, поучила его по-матерински… Кому какое дело? А девка… Ну, командировочная какая-то, сегодня есть - завтра не будет.
        Но за полчаса до обеда к ней подошел начальник охраны, что случалось довольно редко - только если на завод приезжали важные гости.
        - Марь Степанна,- сказал он как бы между прочим,- в кабинет главного инженера подойдите, пожалуйста.
        У Маша от недоброго предчувствия сжалось сердце.
        - А чего это?- поджала она губы.
        - Вам там все скажут.
        - И чего это я там не видела?- тихо, но так, чтобы слышал начальник, пробормотала Маша, но подчинилась: куда ж денешься?
        Ей здесь пенсию получать, одно это и держит.
        Контору она знала плохо - только бухгалтерию и кассу. Но кабинет главного инженера нашелся быстро. Даже слишком быстро.
        В кабинете находились сам главный инженер, которого Маша хорошо знала в лицо, освобожденный профорг, сухопарая дамочка в трикотажном костюмчике, и еще какой-то незнакомый интересный мужчина с седыми висками. Все они сидели во главе длиннющего стола. Когда Маша вошла, они замолчали на полуслове. Главный слегка откашлялся.
        - Присаживайтесь, Мария Степановна,- пригласил главный инженер, попутно зачем-то роясь в ящике стола.- Нам нужно задать вам несколько вопросов.
        Профорг, напротив, смотрела на нее широко открытыми глазами, словно ожидала, что Маша вскочит на стол и отчебучит какой-нибудь диковинный танец. Седовласый, как заметила Маша, взял в руку самописку, а перед ним лежал листок бумаги. Думать, что это значит, Маша просто боялась.
        - Та-а-ак,- продолжил главный.- Вы ведь сегодня дежурите, да?
        - Да,- едва разжимая губы, ответила Маша.
        - Погромче, пожалуйста. А вчера вы на работе были?
        - Нет, я вчера не работала. Я сутками работаю.

«Мы работаем с утками, с курами и с гусями»,- любили шутить дежурные.
        - Но на заводе вы были?- решила уточнить профорг.

«Эк из далека заюливает, змея!»
        - Я к сыну заходила, пирожки ему принесла,- с достоинством пояснила Маша.
        Главный инженер несколько судорожно вздохнул - это даже Маша услыхала.
        - Так, а что за инцидент имел место во дворе в обеденный перерыв?
        Маша молчала, глядя в потолок. В кабинете повисло натужное молчание.
        - Ответьте, пожалуйста, Марья Степановна, вы в нем участвовали?
        - Не знаю, что вам тут наговорили,- процедила она и подумала: а кто этот седой-интересный?
        Главный опять нервно вздохнул:
        - Нам наговорили, что вы напали с побоями на сотрудника нашего кабэ, потом, когда вас пытались унять, бросились с кулаками на рабочих, нецензурно их оскорбляли… Нагрубили фельдшеру, которая пыталась оказать вам медицинскую помощь… Что вы скажете по этому поводу?
        - Никого я не била,- едва разжимая губы, проговорила Маша.- Я с сыном разговаривала.
        - Ну, сына я вашего там даже не видел, хотя я его хорошо знаю, а ругань вашу даже тут слышно было.
        - Да уж,- передернула плечами профорг,- такой дикий мат стоял!
        Они опять помолчали.
        - Так зачем же вы напали на Анастасию Александровну?- повторил с нажимом главный инженер.

«Это сыкуху-то по имени-отчеству звать?!» - внутренне ахнула Маша.
        - Ни на кого я не нападала,- повторила она тихо.- Я с сыном со своим разговаривала.
        - Извините за вопрос, уважаемая Мария Степановна,- наконец заговорил седой,- а вы алкогольными напитками не злоупотребляете?
        - Я пьяная не была,- гордо вскинула голову Маша.
        - Я знаю, что не были,- мягко отозвался седой.- Это подтверждает ваш медработник. Я вообще спрашиваю: не злоупотребляете?- Голос у седовласого был воркующий, успокаивающий и очень добрый.
        - У нас вообще семья непьющая,- решила окончательно убедить его Маша.
        - А что же вас побудило подойти к этой девушке? Вы ее знаете?
        - Наглая она,- чувствуя, что готова заплакать, заявила Маша.
        - Значит, знаете?
        - Она к моему сыну липнет,- вскинула подбородок Маша.
        - Липнет? К ва-ше-му сыну? Она?!- скривившись в недоверчивой мине, произнесла профорг.- Да вы знаете, кто она? Она дочка замминистра нашей отрасли!.. А кто, простите, ваш сын?
        - Галина Викторовна, пожалуйста,- вступил главный инженер,- у нас все люди равны.
        - Да, социально равны. Но к сожалению, не по воспитанию,- фыркнула профорг и стала пялиться в окно.
        - Так вот, Марья Степановна, если нечто в этом роде повторится, нам с вами придется расстаться. Мы не можем позволить…- Главный инженер покрутил в воздухе пальцами, но чего такого они не могут себе позволить, уточнять не стал.
        - Да, Мария Степановна, а чтобы вас впредь не мучили подобные припадки…- поддержал главного седовласый незнакомец.

«Это у кого «припадки»?! Это у меня-то «припадки»?! Да я тебе сейчас!..»
        - … вы, пожалуйста, попринимайте эти таблеточки.
        Седой подписал какую-то бумажку и протянул ей, привстав. Маша сидела на месте, думая, как поступить.
        - Берите, берите,- спесиво и раздраженно прикрикнула ей профорг.- И подумайте, как дальше жить.

«Уж ты мне не советчица, как жить!» - чуть не крикнула Маша, но сдержалась.
        - Если вас и в дальнейшем будут беспокоить нервы, приходите, поговорим,- предложил седой и очень по-доброму улыбнулся.- Хорошо? Там написано куда.
        - Хорошо,- выдавила из себя Маша, надеясь, что самое худшее позади.

«А может, он меня понял бы? Может, у него тоже сынок есть?»
        Маша вдруг захотелось рассказать ему обо всем, но главный инженер, хлопнув ладонями по столешнице, громко отчеканил:
        - Все, можете идти, и чтоб впредь такого не было. Поняли?
        - Поняла,- едва вымолвила Маша, встала и вышла, держа в горсти желтоватый листок с рецептом.
        Теперь можно было и прослезиться.
        У себя в будочке она застала начальника охраны, сидевшего на ее месте. Увидев ее, он выбрался наружу и мимоходом спросил:
        - Ну что - сильно ругали?
        - Я ничего такого не делала, чтоб меня ругать,- гордо ответила Маша, стараясь не встречаться с ним глазами, и плотно уселась на шаткий стульчик.
        Не вдаваясь в подробности, начальник убрался, а Маша взглянула на рецепт. Кроме непонятного названия на нерусском, была еще и четкая круглая печать. Пытаясь прочесть - давно уж надо было выписать очки «для близи»,- она чуть не свалилась со своего трона. На печати значилось: «Врач-психиатр такой-то» и еще что-то совсем маленькими, бледными буковками. Вот, а она-то дергалась с ним пооткровенничать, совета доброго спросить… А он - психиатр!

«Это сыкуха, министерская дочка, меня со свету сжить решила! Нажаловалась папочке, с начальством тутошним сговорилась! Чтоб с работы выгнать или в психбольницу запереть, а самой… с Вадичкой… это…»
        - Женщина, я к вам обращаюсь!- вдруг услышала Маша над самым свои ухом и вздрогнула.
        Какой-то посетитель совал ей в окошко паспорт с торчащим из него пропуском.
        - Нечего тут надрываться,- сквозь зубы процедила Маша.- Слышу я, проходите.
        Посетитель что-то тоже буркнул в ответ, но Маша уже прикусила язык.

«Ох, надо поосторожнее, а то вдруг эта курва министерская еще кого-нибудь подговорит нажаловаться… Чтоб меня вытурили с завода и я не могла бы следить, как она на Вадика когти свои кошачьи точит!»
        Потом на Машу опустилась усталость, тупое оцепенение, и, когда мимо нее прошел высокий мужчина в черном пальто, отдал пропуск и направился к пешеходной калитке рядом с воротами, она с большим опозданием сообразила, что это, кажется, был тот самый психиатр, что дал ей рецепт «от припадков».
        Маше захотелось кинуться за ним, схватить за рукав, остановить и объяснить, что никакая она не психованная, просто очень любит сына, готова для его счастья сделать все, что угодно… Драться, кусаться! Главное - никому его не отдаст, даже дочке замминистра! Хотя бы потому, что эта белоручка не сможет ухаживать за ним так усердно, как Маша. Но спина в черном драпе быстро пошла к остановке, а к ней уже подруливал автобус, так что момент был упущен.
        Все это редкостно долгое дежурство Маша была сосредоточенна и молчалива. В конце смены, утром, Маша, сдавая дела, все поглядывала то на двор, то через грязноватое стекло наружу, на подъезд к территории - нет ли там Вадика? Хоть издали поглядеть - как он? Но автомастерская находилась в другом месте, через главную проходную тамошние не ходили, и отслеживать передвижения Вадика Маша не могла. А теперь надо было уже плестись домой, чуток поспать, пополнить в поселковом магазинчике запасы и приготовить Володе ужин.
        Дома Машу ждал неприятный сюрприз. Моя пол, она обнаружила, что Вадим в ее отсутствие, скорее всего вечером после работы, побывал дома и забрал кое-что из зимних вещей. Значит, возвращаться в ближайшее время не намерен. Маша, поняв это, застыла столбом посреди лужиц с палкой-лентяйкой в руках.
        Пришел сынуля, прокрался вечером, пока ее не было дома. И как пить дать рассказал все старшему брату… И они тут вдвоем сидели и обсуждали.
        Машу вдруг подкинуло неожиданной и остроболезненной догадкой. Выронив палку, скользя и рискуя растянуться на сыром полу, она поспешила в комнату старшего сына, едва сумела затормозить на пороге, зажгла, хоть дело было днем, свет и…
        Маша чуть на расплакалась, но не от горя - от радости. В комнате Володи все было как всегда. Не бог весть какой порядок, но все на месте. Маша махом открыла его платяной шкафчик - весь его нехитрый гардероб был в наличии. Он из дому не уходил. Не уходил. Значит, даже если Вадимка виделся с Володей и поведал ему о Машином нападении на Настьку, старший брат вслед за младшим из дому не наладился. Уже хорошо.
        Маша, держась за сердце, но облегченно вздыхая, пошла домывать пол.

«Ну понятно, Володенька хоть и ненамного, но постарше, поумнее и вообще посамостоятельнее. Никого в дом не привел, даже не встречается ни с одной… Надо Володеньке подсказать, чтоб убедил Вадимку вернуться… С Настькой у него все равно кончено - не сунется же она сюда после всего этого, а ее папаша с мамашей и подавно простого работягу с периферии в дом министерский не примут».
        Решив, что все к лучшему, Маша резво домыла пол и принялась за ужин для старшего.
        Володя приехал с работы, как всегда, в восьмом часу. Маша попыталась, искоса глядя на него, сидевшего над тарелкой, угадать, виделся ли он с братом, а если да, то рассказал ли тот о «теплой» Машиной встрече с Настькой в заводском дворе. Бесила Машу эта неизвестность ужасно, буквально разнимала на части, но расспрашивать сына означало бы выдать себя - если он пока об этом не знает.
        Володя, поев, сказал «спасибо» и ушел к себе смотреть телевизор.

«Вот, может, так и привыкнет?- осторожно, боясь даже мыслью нарушить шаткое равновесие более или менее приличных отношений с сыном, подумала Маша.- Без девок, только со мной… Или даже… Вот! Девчонки сами будут от него бегать, когда узнают, что мать у него бедовая!»
        От этой невесть откуда взявшейся благой мысли Маше стало совсем хорошо. Надо вот и держать себя так - с сыновьями доброй, а с посторонними не церемониться - пусть знают, какая она! Слава впереди человека бежит!
        Потом, когда Маша укладывалась спать, она вспомнила, что не выбросила с омерзением, как хотела, рецепт, что дал ей седовласый,- и где он, вдруг на глаза сыну попадется? Но разыскивать его по карманам и сумкам было поздно, и Маша отложила это дело на утро.
        За завтраком она особенно остро чувствовала, что младшенького нет дома,- по вечерам они часто ужинали порознь, могли разминуться, а вот утром… Как было хорошо, когда они, такие молодые, красивые, крупные, сидели напротив друг друга и ели, говорили, шутили, смеялись… А Маша, любуясь, то подкладывала им на тарелки, то наливала чаю. А теперь место Вадика, ближе к окну на веранду, было пусто, и даже то, что посуды для мытья стало теперь меньше, больно ранило Машу.
        Володя уехал к электричке на Москву, а Маша, оставшись одна, стала думать, как ей поступить: поехать сейчас на завод, поговорить с Вадиком, упросить вернуться… или выждать еще пару дней, когда подзабудется эпизод с пирожковой атакой?
        За окном было сумрачно, на землю тяжело, как камешки, падали даже не снежинки, а мокрые комочки снега.

«И на этот раз не ляжет»,- огорчилась Маша, ощущая гнусную, неотвязную ломоту в коленках - предвестницу долгой сырой непогоды.
        Совсем как тогда, когда она не смогла поехать в Хохляндию отвоевывать мужа. Но тогда мешали камнем висевшие на ней дети и родители, а сейчас это были недомогание и возраст, когда пятнадцать минут ковыляния до остановки автобуса становилось проблемой.

«Но все равно, все равно - к Новому году я его верну, верну!» - думала Маша, хлопоча по хозяйству.
        Как она будет это делать, Маша не знала, но представить, что будет как-то иначе, не могла.
        Уж так заведено мужской природой, что где мужика хорошо кормят и чисто обстирывают, где ему не напоминают, что он должен зарабатывать деньги, а не пялиться в телевизор - там ему и дом. Действительно - уговорила-таки Маша младшенького вернуться. Жаловалась и жаловалась, уловив на заводе, что стара она и больна, не долго ей осталось… Соскучился он и по домашней стряпне, надоело ему в очередь стирать носки под холодным краном бытовки заводского общежития. К тому времени и Настька совсем исчезла с Вадикового горизонта, а новых зазноб, равных министерской дочке, на их предприятии, естественно, не нашлось.
        Наступила настоящая, морозная и солнечная зима. Маша воспрянула не только душевно, но и телесно. Прямо к Новому году семья воссоединилась окончательно, и для Маши наступили благодатные времена. Оба сына опять были у нее под крылышками, жили они припеваючи, поскольку деньги все приносили исправно, а траты были небольшие, ведь питались в основном с собственного огорода.
        Выселки отметили наступление восемьдесят первого года тремя убийствами на бытовой почве, парой напрочь отмороженных по пьянке рук и одним групповым насилием над несовершеннолетней. Последнее закономерно окончилось свадьбой, причем счастливой невесте был предложен свободный выбор из всех шести участников преступления - только не подавай заявление в милицию! Обиженная девчонка выбрала кого посимпатичнее и по-быстрому сделала в складчину оплаченный аборт - уже в ранге замужней женщины. Все остались довольны.
        День прибавлялся, и даже Маша ощущала все более разливавшееся в воздухе любовное томление - так, какое-то приятно тревожащее чувство, от которого она становилась еще более нежной с сыновьями и не так часто хамила без толку шатавшимся через проходную заводчанам. Правда, на неустойчивую погоду все больше ломило кости, но к этому она уже как-то привыкла. Главное, дом у нее был полной чашей. Сыновья если и уходили гулять по выходным, то вдвоем - значит, приглядывали друг за другом. По обрывкам разговоров Маша успокоенно понимала, что о девках они как-то уж особенно не беспокоят- ся, никого у них нет и вполне им хорошо дома, с мамой.
        Вышла замуж по весне председательшина дочка Анька Самойленко - да уж пора! Двадцать шестой год девке. Все училась да училась… А желающих на нее не больно много находилось, на шибко ученую-то.

«И вот ведь как жизнь-то складывается, а?- размышляла Маша, гладя сыновьям белые рубашки на свадьбу.- Вроде Анька и красавицей слыла, и денег у родителей вагон с маленькой тележкой… А тоже засиделась - точно как я когда-то».
        Знала бы Маша, чем грозит ей эта свадьба - поперек дороги у кортежа легла бы… Но даже это, скорее всего, не помогло бы…
        Свадьбу праздновали не в поселке - как же, допустят Самойленки, чтобы поселковые приперлись да песни матерные горланить начали… Принялись бы за невесту ящиками водки выкуп брать и тут же с дармовой выпивки наблевали бы.
        Нет, гуляли они в ресторане - там, в городе, было принято отмечать торжество прилично, без соленых частушек, так мило украшавших любую выселковскую свадьбу, без ряженых с намалеванными рылами и тряпичными бюстами. Обходилась городская свадьба, как правило, и без положенной драки между семьями - как следствие выяснения, кто лучше - наш жених или ваша невеста. В данном конкретном случае женихом Аньки был ее коллега по работе, тоже из обеспеченной, интеллигентной семьи, так что и помутузиться от души, вволю было некому и не из-за чего. Скукота, да и только. Вероятно, поэтому сыновья, приглашенные как школьные друзья невесты, вернулись рано, еще часу ночи не было. Ужинать отказались, сославшись на обильное угощение. Володя был как-то особенно тих и задумчив, хотя сильно выпивши ребята не были. Вадик коротко отчитался перед матерью за увиденное, Маша из вежливости послушала, как чинно-постно резвилась городская молодежь, и все разошлись по своим закуткам.
        Потом, уже поздно ночью, Маша, хоть и была «после суток», услышала, как сыновья в два голоса бубнили у Володи в комнате - она была самой дальней от Машиной. Поэтому понять, о чем они говорят, Маша не могла, а идти подслушивать по предательски скрипучему, давно требовавшему сбивки полу было бессмысленно. Утешившись мыслью, что это, должно быть, о свадьбе и о подарках молодым, Маша заснула.
        Скоро даже в Выселках, прикрывавших город с севера и собиравших основные прилагавшиеся их местности снежные запасы, растаяли сугробы. Маша выговаривала ребятам за неснятую в сенцах обувь, на которой они проносили в дом ошметья желтой подмосковной грязи. А вот и наклюнулись на ветках первые листья. Небрежно размазанные по бледно-голубому небу зимние облака свернулись уютными клубочками и превратились в летние, кучевые. Прогремела первая весенняя гроза. И не только в природе…
        Как-то утром в субботу, за завтраком, сыновья, несмотря на давно ничем не омрачавшееся благополучие, были молчаливы, старались не встречаться с Машей глазами, напротив, тайком переглядывались между собой. Но это не ускользнуло от бдительного Машиного взора.

«Может, повздорили? Или денег хотят на что-нибудь попросить?»
        Маша, по соблюдаемой в Выселках священной традиции, забирала у сыновей все деньги и выдавала ежедневно - по надобности. Древний обычай происходил из твердого убеждения, что любой мужик, имеющий на руках сколько-нибудь значительную сумму, обязательно, неукоснительно и неизбежно пропьет ее всю до копейки в тот же день. Некоторые особенно дальновидные хозяйки старались менять в магазинах побольше мелочи и выдавать мужу на обед восемьдесят копеек, а не рубль. Диалектика была проста и незамысловата: восемьдесят копеек - это еще обед, а рубль - это уже пьянка. Нет, Машины-то ребята были непьющие, в отца - хоть этим он был хорош, и традиция отъема зарплаты в их семье соблюдалась постольку-поскольку. Тем более что они не возражали - так спокойнее. Кто деньги держит, тот и за покупками ходит. А оно им надо - по лавкам шлындать за спичками или крупой? Мама лучше знает, мама все правильнее сделает.

«… Ну, если на дело, то дам»,- подумала Маша, когда Володя, пристально глядя на стоящий перед ним стакан чаю, глубоко вдохнул и сказал:
        - Мама, мне надо сообщить тебе кое-что…
        Потом Маша, перебирая в голове эти события, вспоминала - ведь даже и тенью у нее в голове не мелькнуло, что это будет такое…
        Такое!
        - Мы с одной девушкой подали заявление в ЗАГС. Ну, в общем, я женюсь.- Только тут он осмелился поднять на мать оробелый, чуть жалкий взгляд.
        Хорошо тут же стоял стул, на который Маша рухнула всем своим весом, со сведенными в горестной судороге руками и сразу превратившимся в скорбный серпик, рожками вниз, ртом… Хорошо стул выдержал - а то растянулась бы на полу, убилась бы насмерть. А может, так и лучше было бы.
        - Да… как же… это?!- только и смогла вымолвить через несколько секунд Маша, едва сдерживая жестоко колотивший ее озноб.
        - Так же,- пожал плечами Володя.- Я женюсь. Что в этом такого?
        - Володечка, милый, сынок!- запричитала Маша, качаясь из стороны в сторону.- Не надо, а? Родной, не нада-а-а…
        - Ну, мам, ну почему?
        Маша заметила, как подурнело, сморщившись, лицо младшенького. Потом он, дернувшись всем телом, отвернулся к окну.
        - Ну а зачем тебе это, а, сынок? Рано так…
        Володя резко встал, чуть не свалив стул, и принялся ходить по кухне - три шага туда, три обратно.
        - Рано… Зачем тебе это, зачем?…- едва ворочая языком, бормотала Маша.
        - Мам, мне двадцать семь лет, у меня образование, работа… Пора и семью заводить.
        - А это?! Это что? Братик, мама - это не семья?!- встрепенулась Маша, широко обводя руками кухоньку.- Это что тебе - не семья?! Это разве не семья? Мама, братишка…- Маша, найдя этот сокрушительный аргумент, с радостной надеждой взглянула на Вадика, но тот сидел, все так же подняв плечи и положив руки на стол, и продолжал глядеть в окно.- Вадичка, скажи ему! Почему он нас с тобой бросить хочет?- жалостно запела она.
        Вадик не успел отреагировать - даже если и хотел, как Володя громко отрезал:
        - Это решено, мама! Я женюсь.
        - А почему ты у меня сначала разрешения не спросил?- плача втихую, поинтересовалась Маша.
        - А я что - ответа не знал?- усмехнулся Володя.- Чего спрашивать-то? Сам все видел, знаю.
        На этом месте Вадик вдруг встал и быстро вышел, даже не взглянув на мать. На каких-то задворках Машиной души мелькнула догадка, что младшенький так и не простил ей Настьки, рассказал все брату, да, поди, приукрасил, и теперь вряд ли будет удерживать брата от этого рокового шага. Но обдумывать эту сторону событий сейчас не было никакой возможности. Надо было каким угодно способом отговорить старшего сына от этого безрассудства.
        - Володенька, сынок, ну не надо! Ну обо мне подумай, а? Я старая, я скоро умру… Тогда и женись, если тебе так необходимо.
        - Ну, мам, во-первых, ты не старая, даже не на пенсии еще, а во-вторых, зачем я должен ждать твоей смерти, а?

«А чтоб я не видела, как ты с этой сыкухой… того… при мне… в моем доме милуешься!»
        - И что за новый такой обычай - жениться, только когда родители умрут? Скажешь тоже! В общем…- В голосе сына появились твердые нотки, которых Маша прежде не замечала.- Завтра Танины родители ждут нас с тобой в гости. Ты поедешь?
        - Да чтоб я… да к этим!- Маша почувствовала, как ее рот сжимается в тугую щелочку, руки - в кулаки, а кулаками она, сама даже того не желая, потрясает в воздухе, словно готовясь обрушить их на вражин, желавших отобрать у нее сына.- Да никогда! Не дождутся они!
        - Хорошо, значит, обойдемся без тебя.
        - Какхх…- Щелочка-рот совсем перестала пропускать воздух, и Маша не смогла не только говорить, но и дышать.
        - Так, мама. Я женюсь. Нравится тебе - не нравится, а женюсь. Разговор окончен. Нет у тебя никакого права возражать.
        Сын вышел из кухни, оставив Машу в непроницаемом, глухом оцепенении.

«Как, как это нет права?! Я вас вырастила, выкормила, а права не имею?!» - заколотило как молотком по рельсе в Машиной голове.
        Потом вокруг стало темно.
        Ощутила Маша себя лежащей на чем-то сыровато-прохладном и жестком. Неприятно пахло хлоркой, кто-то прямо над ней разговаривал резким, неласковым голосом.
        - Женщина, женщина!.. Ну что, как вы себя чувствуете?
        Маша с трудом открыла глаза и узрела потолок, густо крашенный подсиненной побелкой. С трудом она повернула голову - рядом стояла полная женщина с недовольным лицом и в белом застиранном халате.
        - Плохо…

«А! Довели мать! Довели! До больницы довели!»
        - Что болит?

«Душа! Душа болит! За сыночков!» - хотелось сказать Маше, но сил на это не было, да и вряд ли врачиха из городской поликлиники восприняла бы всерьез ее горести.
        Им бы лишь рецептов вагон навыписывать да отправить человека умирать домой. Знамо дело. Поэтому Маша только прошептала:
        - Сердце болит, давит…
        - Ну, это-то понятно,- буркнула врачиха.
        Она на секунду-две взяла Машино запястье и отошла.
        Уже потом, полежав не один день, Маша заметила, что к пациентам, поступившим в субботу или в воскресенье, врачи и медсестры особенно злы и непримиримы, поскольку из-за них нельзя было уйти пораньше домой даже в выходные.
        С Машей в палате лежало еще пять баб, большей частью разительно похожих на нее, пожилых и толстых сердечниц. На их расспросы - как, мол, сюда попала?- Маша не отвечала, отворачиваясь и безнадежно махая рукой. Не скажешь же: «Сын жениться собрался, вот я с горя такого великого и скопытилась…» Подумают, что сумасшедшая. И не выпустят из больницы. Еще в психушку переведут - она тут же, через забор, находится. А сыночки драгоценные только рады будут. Сразу девок в ее дом наведут, а то и действительно через ЗАГС с ними окрутятся… Нет, от одной этой мысли Маше хотелось вскочить и как была, в ночнушке и казенном халате, побежать домой, разогнать накопившихся в ее доме девок, а сыновьям так попенять, так попенять - чтоб всю жизнь помнили!.. Вот чего-чего, а помирать Маше было совсем не с руки - так просто она не сдастся. Оставить за девками поле сражения, которое есть любовь ее сыновей? Нет, не дождетесь! Маша всех переживет!
        - … Ну ты ж сама им говорила: помру, тогда женитесь,- пожала плечами тетя Катя, когда Маша шепотом поведала ей трагическую предысторию своего инфаркта, выставив это так, что сыновья чуть ли не гнали ее вдвоем из дому, чтобы освободить себе место для разврата.
        - Кто тебе сказал?- поджала губы Маша.
        - Так Вовка и рассказал… Что-то у тебя тут не связывается. То помирать собираешься, то грозишь двести лет прожить.
        Тетка пришла посреди второй недели Машиного пребывания в больнице. Сыновей в первые дни к ней не пускали, а потом наступила рабочая неделя, и они не смогли навестить бедную, больную маму. А Володька, может, и стыдился. Как же - он и виноват во всем.
        - … И что он тебе еще рассказал?
        - Ну, как сообщил, что женится, ты и… того. На полу они тебя нашли и скорую вызвали.
        Маша промолчала, всхлипывая и горестно кивая. Так и было. Довели мать…
        - Почему ты это так воспринимаешь, Маша? Мы с Александром Иванычем в толк не возьмем. Почему ты не хочешь, чтобы ребята жизнь свою устроили? Все родители беспокоятся, если дети долго одни, без семей.
        - Невест хороших нет,- привычно передернула плечами Маша.
        - А та девушка чем плоха? Ты ж ее даже не видела.

«Ах, так это Вовка ее подговорил, чтобы она меня уломала! Вот оно что!» - догадалась Маша.
        - Я и без смотрин знаю. Нет хороших-то, нет!
        - Это для тебя все нехороши,- усмехнулась тетка.- Просто боишься ребят от своей юбки отпустить.
        - А как они мне дались, теть Кать, а? Как? На трех работах ломалась, чтоб их поднять!- почти крикнула Маша и сразу застонала от резкой боли за грудиной.
        На них, разом замолчав, оглянулись другие болящие и посетители.
        - Не кричи, тебе хуже станет,- недовольно сказала тетка.
        - Мне хуже не станет, теть Кать. Куда уж хуже-то?… И никому я их так просто не отдам. Помру, тогда пусть уж делают что хотят…
        - Ну, ты опять! То «помру», то «не помру»… Ты уж как-то определись, Мань… Так жить нельзя.
        Тетка, укоризненно вздыхая и сокрушенно качая головой, оставила Маше фрукты и ушла.
        Володя с Вадиком появились уже в конце второй недели Машиного пребывания в больнице. Она еще не вставала, хотя врачи настаивали, говоря, что от такого лежания выздоровление может только затянуться. Ну и пусть, это же хорошо… Не решится же Володя на такое святотатство - гулять на свадьбе, когда его мама в больнице, при смерти… Чем дольше Маша здесь, тем лучше!
        Маше, по зрелому, досужему размышлению, это обстоятельство - пребывание в стационаре - пришлось сильно по душе. Гнусно здесь было, невыносимо, кормили плохо, белье давали рваное и даже нештопаное, часто еще сырое, нянечки хамили, медсестры, как нарочно, делали уколы так, чтобы непременно наставить пациентам бубонов по всей заднице, но все-таки… Чем дольше, тем лучше. Маша с удовольствием, и так и эдак, прокручивала в голове одну из маленьких «свадебных» трагедий, некогда имевшую место у них в поселке.
        Одна из местных «проституток» впервые, в тридцать с лишком, вышла замуж официально и была на последних месяцах беременности. А тут ее дочка, нагулянная без мужа по малолетству, привела в дом жениха - знакомиться с матерью и отчимом. И все было бы хорошо, но мать упросила молодых отложить свадьбу хоть месяца на полтора-два:
«Что, не наживетесь, что ли? Молодые - успеете. А то как же я на свадьбе с таким брюхом гулять буду? Рожу, тогда и сыграете…» Брачущиеся с потаенным вздохом согласились подождать, а за эти три-четыре недели жених успел то ли перегореть, то ли встретил кого получше, но только помолвка расстроилась. Жених забрал из ЗАГСа одно заявление и тут же подал другое - с новой невестой, ну и без особых проволочек расписался.
        Отца и братьев у брошенной девчонки, понятно, не было, отчим не в счет, так что даже морду подлецу начистить было некому. Так что история произошла некрасивая и для несостоявшейся жены позорная. Брак, правда, у изменщика даже по выселковским понятиям оказался крайне неудачным. Говорили - бес его попутал, а Бог наказал. Изменщик быстро спился, поскольку понял, что первая любовь - она и была настоящая, а супружница ему досталась чисто стерва, хоть и с деньгами. А брошенная девчонка долго не скучала, замуж вышла в том же году - как на спор, нормально живет с мужем до сих пор, растит детей и с запудренными синяками появляется не чаще других выселковых баб.
        - … Как ты себя чувствуешь, мам?- задал дежурный вопрос Вадик - Володя был молчалив и неприветливо хмур.
        - Да плохо… Все болит, болит сердце-то… Не знаю, когда и выпишут,- соврала едва слышным голосом Маша.

«Чем дольше я здесь, тем вернее Вовкина свадьба расстроится».
        - А нам врач твой сказал - ты на поправку идешь,- удивился младшенький.- Экагэ, сказала, хорошая…
        - Ты слушай их больше!- досадливо фыркнула Маша.- Кто ж сознается, что плохо лечат-то?
        Они помолчали. Похоже, сыновья поверили.
        - А как там дома?- спросила Маша, чтобы хоть не молчать дальше, а то подумают, что она устала, и уйдут.
        - Справляемся,- наконец отозвался Володя.
        - Справляетесь!..- горестно повторила Маша, услыхав такое.

«Хочет сказать - нам и без тебя хорошо, да?»
        - Огород вскопали, картошку посадили,- равнодушно добавил Володя, сделав вид, что Машиной иронии не заметил.- Обучены вроде.
        Сыновья оставили гостинцы и ушли, провожаемые хищными взглядами соседок по палате, - наверняка у них все закрома доверху полны дочками-засиделками. Так и пожирали ладных Машиных ребят зенками своими погаными!..
        Но Машу все равно выписали через месяц после поступления - больше держать не полагалось, не то пошло бы дело об оформлении инвалидности, а Советское государство кормить инвалидов сильно не хотело. Машин лечащий врач, когда Маша заикнулась о том, чтобы ей полежать подольше, еще и прикрикнула: «ЭКГ у вас, женщина, для вашего возраста очень даже нормальная!.. Жрать меньше надо и ругаться пореже, тогда и сердце здоровое будет». Сыновья, как при выписке из роддома, подарили врачу коробку конфет ассорти и на такси привезли маму домой.
        Дома Маша застала легкий беспорядок - видно, что сыновья пытались прибраться, ну и сделали это сообразно своему мужскому разумению. Маша, хоть и была слаба, в первый же день, оставшись одна, обковыляла, обсмотрела все углы в поисках омерзительных следов пребывания в доме девок-сыкух, но ничего предосудительного не нашла. Пыли везде сыночки понасобрали, да, это было. Гераньки ее любимые стояли хоть и обильно политые, однако безобразно изросшие и в шариках завядших соцветий. Но чтоб там длинных волос на сыновних подушках или невзначай забытой на подзеркальнике помады - нет, такого не нашлось. О предстоящей свадьбе старший больше не говорил, и следов подготовки в виде стоявших один на одном ящиков водки тоже не было. Хотя последнее ни о чем не говорило - раз родители у вражины городские, то, наверное, и праздновать станут в ресторане. Деньги Машины сиротские попусту транжирить.
        Но прошла еще неделя, а все было как до того кошмарного дня. Сыновья уезжали на работу, Маша долечивалась дома. Потом ей закрыли последний больничный, и она вышла на дежурство.
        Настал июнь, заклубился по комнатам тополиный пух, а Володя так ничего и не говорил о свадьбе, черный костюм, как это было принято в Выселках, в Москву вместе с невестой покупать не ехал. Хотя и это обстоятельство ни о чем не свидетельствовало - он работал в столице и мог сделать это легко, походя - прямо в обеденный перерыв или вечером. Маша, то оставшись дома, то долгой ночью на дежурстве, все перемалывала и перемалывала эти надоевшие ей самой мысли - будет свадьба или нет? Встречается Володька с этой, как ее там, «невестой»? Или с другой девчонкой? Никакой ясности в перспективе не было и не просматривалось, и это очень Машу беспокоило.

«Ладно, в мае никто не женится - а то всю жизнь маяться, это понятно. А чего ж Вовка молчит?»
        Выселковские свадьбы в мае действительно играли редко - если только перед армией и с сильно беременной невестой, которая до следующего месяца просто не доходит. Но тут-то чего?
        Уже в середине июня, подгадав, что вечером Вадик ужинал один, а Володя задерживался на работе, Маша, чувствуя, что уже не может выносить эту гнетущую неизвестность, все-таки выдавила из себя:
        - Сына, скажи маме правду, а? Только правду, сыночка…
        Вадик поднял голову от тарелки.
        - Как у Вовки с этой его…- Словечко свое любимое Маша все-таки вовремя придержала,- невестой-то? Женятся они, нет? Скажи маме…
        - Да нет,- криво усмехнулся Вадик и отвернулся.- Отказалась невеста.

«А! А!! Вот! Есть Бог на свете!» - возликовала Маша.
        Хорошо, хоть Вадик по своей привычке сидел, подняв плечи, смотрел в окно и не видел, как навернулись слезы радости на ее глаза.
        - А чего это?- стараясь скрыть радость, выдавила из себя Маша.
        - Да так…
        - Ну ты скажи маме… Сынок, скажи… Чего у них вышло-то?

«Хоть буду знать на будущее - почему нынешние девки от женихов сбегают? Капризные пошли, чуть что не по ним…»
        - А ты Володьке не скажешь?- глянул ей прямо в глаза Вадик.
        - Ну что ты, сынок, да ни в жизни…
        - И волноваться не будешь?

«Да я уж переволновалась - хватит мне».
        - Не буду, сына, нет.
        - Да Татьянка Володькина здесь один раз была…
        - Ох!- помимо воли схватилась за щеку Маша.- Здесь?! Когда?!
        - Мам, ну ты, кажется, обещала,- поморщился Вадик.- Ничего говорить не буду!- Он собрался встать из-за стола, хоть и не доел.
        - Вадичка, Вадичка, не надо! Не уходи… Я не волнуюсь! Не волнуюсь… Говори…

«Главное - свадьбы не будет!»
        - Ну, помнишь, мы тебе вещи привозили… Это она собирала. Мы ж не знали, чего там надо…
        Маша с огромным трудом чуть опять не пустилась в крик - это ж что, эта шалава в ее вещах рылась? И сыночки разлюбезные до такого допустили?! Дела, ну дела!.. Но надо было дослушать все до конца, а уж потом…
        - … И в халате твоем она нашла рецепт какой-то,- нехотя цедил слова Вадик.
        - Какой рецепт?- Маша не помнила.
        - Какой, не знаю, а только он был от психиатра. На твое имя.
        Вот тут-то Маша вспомнила события многомесячной давности. Эта из-за Настьки, младшенького зазнобы… И этот седой. Интересный, с приятно-воркующим голосом. Да… Предлагал таблеточки попить. А Маша не стала.
        - И чего? Ну, ты не молчи, не молчи. Что я из тебя как клещами тяну?
        - Да уж, точно клещами,- охотно согласился Вадик. И продолжил: - Ну, она его родителям своим показала, они ж образованные…
        - Ну, ну?
        - Они и отсоветовали ей - сказали, психические отклонения через поколение передаются. Вовка - он, может, и нормальный, а вот дети его… Это как фишка ляжет. Могут больными на голову быть. А Татьянка - она девчонка послушная, домашняя…

«Да как же - поверю я! Просто увидела, что мы простые, не больно богатые, крепдешинов не носим - вот и отшатнулась».
        - Татьяна предложила Володьке подождать со свадьбой. Вот они и ждут.
        Ах, так беда только отступила! Они еще ждут… Маша огорчилась, но продолжила расспросы:
        - И долго ждать собираются?
        - Не знаю, мам. Я не вникаю.
        - Так ты Володьку-то спроси, а?
        - Он расстраивается очень, мама, я не буду. Сама спроси.
        - Да как же я-то?
        - А так же, мам,- едко, колюче, глядя ей прямо в глаза, отчеканил младшенький.- Ты все твердишь нам - я вам мать, я мать! Вот и спроси у него, раз ты нам мать. А?
        Маша невольно отвела взгляд и отвернулась к раковине. Надо было что-то сказать…
        - А… где он с этой… познакомился?
        - На свадьбе у Ани Самойленко,- вяло ответил Вадик, и Маша услыхала, что он встал и вышел из кухни.

«Вот все и выяснилось! Такая же эта Танька, как и Самойленка - лишь бы под мужика залезть!»
        Маша с удовольствием обругала этих бесстыдниц, хотя почувствовала смутно, что что-то в ее рассуждениях не вяжется - готовы-то они готовы, да только не подо всех… Но это не имело значения. Главное, очередная атака на ее спокойствие была отбита, сыновья были с ней. Но какие ярые сражения были впереди?
        А то, хорошо это или плохо, что ее теперь за психованную держат, Маша и сама пока не знала.
        Спросить у сына: «Как у тебя с невестой, когда заявление собираетесь подавать»,- могло быть воспринято как некое подобие согласия, и Маша, разумеется, не стала этого делать. Сам скажет. Если не постыдится. А теперь они оба побоятся Машиных сердечных приступов. Не посмеют девок в дом привести. Так и будут жить они втроем, тихо, мирно… Истории этих пустячных юношеских увлечений позабудутся, а потом… Всем известно: или мужик женится до тридцати лет, или не женится вовсе. Ну да… Вот так и у Вадика с Вовкой будет. Поймут постепенно, что нет никого лучше мамы - главной и единственной женщины в их жизни. Да ведь уж и невест нетоптаных нет - прочно и удачно замужние не в счет, но таких немного. А остальные… Или разведенные, или вдовые, или те, кто ждет своих драгоценных из зоны. Все, как правило, с детьми. Конечно, у них в поселке таких вторичных, послеразводных семей было сколько угодно, но это все не то - для Машиного покоя почти безопасно.
        А ведь были у них в выселковской бытности такие откровенно нелепые и неуклюжие ситуации с этими вторыми-третьими браками - смех сквозь слезы, да и только!.. Например, когда несколько семей, живущие по соседству, дом через другой, состояли в каком-то невероятно запутанном то ли родстве, то ли свойстве - черт ногу сломит разбираться.
        Был, к примеру, в Выселках, которые сами по себе уже натурально сто первый километр от ближайшего приличного города, и свой «хуторок в степи», а именно Заовражье.
        За довольно глубоким оврагом, по дну которого пробегал деловитый ручеек, жили в некотором отъединении от остальной деревенской коммуны три семьи. По молодости три парня с небольшим разбросом во времени женились на трех тамошних девицах. По лени, что ли, или из-за нежелания далеко уходить от родительских наследственных соток. Ну, понятно, с потомством не задержались, да и с шумными разводами тоже. Во втором, еще более счастливом браке тоже вскорости родилось по отпрыску - верно, каждый хотел доказать другим, что он способен найти что-то получше. Однако это заовражные семьи отнюдь не скрепило. Попереженившись по третьему разу, парочки с деторождением решительно завязали - видно, здоровьем поизносились к тому времени, да и траты на всю эту свадебно-разводную кадриль с последующим разделом имущества были немалые. А в сухом остатке вышло - и-их ты!- умереть не встать. Свилась в этом любовно-марьяжном хороводе наистраннейшая загогулина: ни одна баба не жила с тем, от кого рожала, и не один мужик не воспитывал своих детей, хотя у каждого алиментщика имелось по паре спиногрызов. В целом это особенного
значения не имело - жили-то все рядом, в пределах прямой видимости, так что ни одному отчиму не было особенно вольно на чужое чадо руку поднять. А если какая-то из мамок была в дурном расположении духа, то для острастки можно было шумно попенять отцам ее детей на маленькие алименты, поскандалив напрямую, просто через оградку палисада в одну или в другую сторону. Так что общие дети воспитывались в умеренной строгости и никто не голодал. Были в этой вроде бы неуклюжей и невесть как создавшейся ситуации и другие положительные моменты. Ежели надо было забрать от выселковского сельпо чьего-то в стельку пьяного супруга, то подчас заовражные бабы шли на дело парочкой - кто кому состоял в родстве по детям. Солидарность эта была, понятно, чисто меркантильного свойства: насмерть замерзнет зимой придурок или паралич схватит его от перегрева - одна останется без прямого кормильца, хоть какого, другая - без алиментов. Но и доставалось за безобразие пьянице взашей и под ребра тоже с двух сторон - все по справедливости.
        Одно время выселковские, относившиеся к заовражным как столичные жители к лимите - с легким, брезгливым презрением, настоятельно советовали им все-таки пойти на демографический рекорд и завести по третьему ребенку, дабы каждый производитель имел приплод от каждой женской особи. Заовражные мужики, даже относительно трезвые, за такие предложения лезли драться, да и бабы могли покорябать шутнику нос, поэтому довольно быстро эти подковырки прекратились. А может быть, все просто привыкли.

«Вот так, может, и мои привыкнут? Насмотрятся на других и привыкнут, поймут… Чего хорошего в этой семейной жизни-то? Бабы все вредные, денег от мужей требуют. Понарожают, и еще неизвестно от кого, а потом мужик корми эту ораву… А вот мама - она ж никогда ничего не требует - только чтоб любили ее и уважали. Разве это трудно? Нет. С мамой всегда лучше».
        Постепенно Маша успокоилась - видно, хватило сынкам срамных историй с их девками и ее инфарктом, до которого они ее сообща довели. Правда, летом сыновья по профсоюзным путевкам на две недели уехали на турбазу, куда-то на Волгу, чем Маша очень возмущалась. Но потом сдалась: ну, правда, что тут говорить - мужикам под тридцать, а они нигде дальше родной Московской области не бывали.
        Сыновья вернулись довольные, загорелые, даже какие-то незнакомые. Маша долго рассказывала им, как несколько раз у нее было плохо с давлением и сердцем. До вызова скорой дело, правда, не дошло, а надо бы… Сыновья попросили у нее прощения, и Маша их простила, вырвав обещание никогда ее не покидать - до самой ее близкой смерти.
        До конца лета Маша дожила спокойно. Гром грянул в начале осени.
        Солнце откидывало низкие тени, вечерело. Почти все деревья вокруг уже сбросили листву, но осень стояла умиротворенная, тихая и сухая. Была пятница, Володя должен был приехать с работы, как обычно, пораньше. Вадика пока не было, наверное, халтурил в своей мастерской, денежку на хозяйство зарабатывал.
        Когда Маша увидела Володю входящим в калитку, то удивилась какой-то странной, незаметной, но разительной в нем перемене. Он шел по их большому двору широкими шагами, однако Маша его почему-то все не узнавала и не узнавала. Потом Володя исчез из вида, и Маша услышала, как он шумит в сенцах, переобуваясь, и ей показалось, что делает он это странно долго. Потом сын, видимо, прошел к себе переодеться в домашнее.
        Когда Володя вошел на кухню, одетый в черно-красную байковую кофту, купленную Машей на заводской распродаже - ничего же в магазинах не было,- она его снова не узнала. Или, наоборот, узнала? Только не сына, а его отца, давно и бессовестно их покинувшего. Так он был сейчас на родителя своего похож…
        - Мам,- начал Володя, даже не поздоровавшись и не спросив, как она сегодня себя чувствует,- ты присядь, пожалуйста.
        Машино лицо оледенело и потеряло возможность что-то выражать, кроме панического ужаса.
        - Теперь уже ничего не поделаешь…

«Ох, опять! Опять! И так мало времени прошло, а он снова за свое! Опять проститутка какая-нибудь мозги ему засрала!»
        - У нас… с одной девушкой будет ребенок. Ну и соответственно… мы хотим расписаться. Все решено.
        Маша стояла, тяжко опершись на стол - сесть она так и не успела, одеревенев,- и вдруг услышала, как из самого ее нутра доносится жалобный, тоненький не то плач, не то вой - и-и-и-хь! Так, верно, выли, провожая своих мужиков на борьбу с татарами, русские бабы еще семьсот лет назад.
        - И не надо, пожалуйста, обмороков и инфарктов,- чуть раздраженно добавил Володя. - Тут уж я обязан.- Он развел руками - ничего не поделаешь - и наконец посмотрел на мать.
        Маша судорожно шарила по карманам в поисках платка, хотя глаза у нее были совсем сухие. Просто вошло в привычку.
        - Ты что же,- едва шевеля губами, выдавила она из себя,- сюда ее привести хочешь?
        - Нет,- поспешно и даже радостно сообщил сын.- Мы у нее будем жить. Она молодой специалист, у нее однокомнатная квартира в городе, а сама она из Орехово-Зуева. Там у нее родители. Но если хочешь, она приедет с тобой познакомиться.
        - Нет! Нет!!!- крикнула Маша так, что звякнули стеклянные дверцы буфета, а сын вздрогнул и отступил на полшага.- Ноги ее не будет здесь!! Ноги не будет!..- И вдруг, озарившись спасительной мыслью, Маша бросилась к сыну, сжав молитвенно руки: - Володенька, сынок! Не твой это ребенок! Не твой! Обманывает она тебя!
        Брак «по залету» в Выселках был, считай, каждый второй, так что Машин старшенький с этой довольно действенной практикой отлова мужей не мог быть не знаком. На что угодно девки шли, лишь бы привязать к себе глупеньких мальчишек! Вот и Машин сын не избежал этой позорной участи. Не уберегла она его…
        - Не твой он, не твой!- заныла, завела Маша, в исступлении мотая головой.- Окрутить она тебя хочет!
        Володя криво усмехнулся:
        - И откуда это тебе известно?
        - Не твой он, не твой…
        Маша, истратив на крики и вопли последние силы, отползла на подкашивающихся ногах к стулу и тяжело, боясь промахнуться, на него опустилась.
        - Нет, ну что ты об этом знаешь?- стал допытываться сын, как-то непривычно - озлобленно и въедливо.
        - Что я знаю!..- простонала Маша, прикрывая горестно так и не желавшие плакать глаза.
        Да просто знала Маша, точно знала, что сын стал добычей очередной «проститутки», решившей им, наивным, покрыть свой грех. Новое дело…
        - Ну не твой это ребенок, не твой… Не надо жениться на ней, а, сыночка?- шатаясь, как в бреду, повторяла Маша.
        - Нет, а почему ты так думаешь?
        Сын, похоже, не слишком переживал, напротив, откровенно любовался Машиными страданиями и стоял, выжидательно на нее глядя.
        - Не может быть, чтоб твой…
        - Мам, а чем я такой плохой, ты мне скажи, а?
        - Нет,- не понимая, к чему клонит сын, выдавила из себя Маша.- Не плохой…
        - А тогда объясни, почему ты думаешь, что девушка не может меня полюбить, захотеть от меня ребенка? Я что - какой-то урод, дурак?
        - Нет, нет, сынок!- попыталась подняться Маша.- Ты у меня самый лучший! Красивый, хороший…
        - Так почему ты думаешь, что она меня не любит, обманывает?
        - А они все такие!- вдруг ободрилась Маша, найдя веский аргумент.- Все!
        Сын соглашался ее слушать, значит, у Маши был хоть небольшой шанс его переубедить, и надо было использовать его на все сто.
        - Ну, ты понимаешь, сына, они все такие… Им лишь бы…
        Тут энергии у Маши разом поубавилось - Володя смотрел на нее как на циркового уродца, который смешит публику тем, что пытается изобразить нормального человека. Маша вдруг ясно вспомнила, как в далеком детстве ходила с матерью в театр лилипутов, приезжавших в город. Вот точно так же глядели на метровых «артистов» и ее мать, и остальные зрители. И вот теперь с точно такой же брезгливой насмешкой разглядывал Машу ее собственный сын.
        - Ну, ну?- подбодрил он ее, чуть улыбаясь.- Какие они - такие?

«Он не отступится. На этот раз не отступится. Женится,- вдруг, охваченная леденящим ужасом, поняла Маша.- На этот раз точно женится…»
        - Ну что, ты не знаешь, что ли, какие,- все-таки продолжала канючить Маша - а что еще было делать?- Им лишь бы обмануть, окрутить парня…
        - А если я скажу, что я у нее первый?
        - «Первый»!- аж взвилась Маша.- «Первый»! Да дурак ты первый - вот кто ты! Они такие приемы знают! Первый он у нее, как же! Целку себе нашел, а?! Искал, искал и вот тебе - нашел!
        - Все, мама, разговор окончен,- вдруг развернулся Володя и вышел из кухни, откинув с дороги стул.
        Кажется, он даже не был особенно разозлен Машиным разоблачением. Или даже рад, что можно ее больше не слушать.
        Этого Маша никак не ожидала, замолкла на секунду, а потом разразилась вслед сыну яростной матерщинной бранью, которую в общем-то не слишком часто практиковала. А тут такие слова нашлись, такие сочетания - чудо!.. И про девку-сыкуху, и сыночка-дурачка, и про байстрюка, которого сынок будет кормить всю свою жизнь!..
        Маша выговаривала сыну все то время, что он вытаскивал из шифоньера свои вещи и комками запихивал их в сумку, купленную летом для путешествия на Волгу. Не ответив ни слова на Машины доводы против женитьбы, старшенький вскинул набитую сумку на плечо, вышел, едва не сбив мать с ног. Маша, чуть опомнившись, ринулась за ним - и как еще ноги понесли, откуда резвость взялась!
        Выскочив на веранду, она с огорчением увидела, что Володя уже за калиткой разговаривает с Вадиком, который очень некстати пришел с работы. Не зная, стоит ли сказать что-нибудь старшему на прощание - а вдруг осудит младший?- Маша замерла на крылечке. Ее шатало, и она ухватилась за резной столбик, подпиравший крышу веранды.
        Старший, даже не оглянувшись на родной дом, быстро пошел прочь. Вадик постоял, провожая его взглядом, а потом медленно, даже как-то неохотно, нога за ногу, побрел по дорожке к дому. Он что-то буркнул, проходя мимо матери, и ушел к себе.
        Вышел младший к ужину только через час, когда было почти совсем темно.
        - Ну и что тебе Володька сказал?- выдавила из себя наконец Маша, наблюдая, как Вадик ковыряется в тарелке.
        - Ничего,- не поднимая головы, ответил сын.
        - Нет, ну что он тебе сказал?- стараясь не нервничать и не сорваться на крик, продолжила Маша.
        - Что уходит жить к Зое.
        - И как же это так - до свадьбы-то?!- ехидно передернула Маша плечами.
        - Так же,- огрызнулся Вадик.- Не надо, а, мам? Я сам все это проходил, знаю.

«Ведь не забыл он ту очкастую, не забыл! И что ж это мои ребята к девкам так присыхают?- вдруг обиделась незнамо на что Маша.- Вона меня-то их папочка легко бросил, ни разу за столько лет не вспомнил!»
        - А эту…- Маша побрезговала даже имя произнести,- ты ее знаешь?
        - Знаю,- неохотно ответил Вадик.
        - Страшная?
        - Ох, ну мам! Ну почему «страшная»?- вдруг взорвался Вадик.- Почему она должна быть «страшная»?!- Глаза у Вадика горели настоящим бешенством.

«Ох, не то я сказала!»
        Боясь поссориться и с младшим сыном, Маша осеклась. Но что говорить, никак не могла придумать.
        - Ну…
        - Правильно, мам, на нас с Володькой хорошие девчонки не позарятся! Да? Только страхуилы и проститутки! Так?
        - Вадичка, послушай, родной… Только мама вас по-настоящему любить будет, только мама,- жалостливо завела Маша, глядя сыну в глаза.
        Вадик отвел взгляд и отвернулся. Как же Маше не нравилась эта его привычка сидеть руки на стол и пялиться в окошко. Будто высматривает, как бы из дому сбежать.
        - Только мама вас по-настоящему любит, только мама.
        - Ох, мам, от твоей любви что мне, что Володьке…
        - Ну что, что?! Что вам не так?!- Маша наконец прослезилась, очень кстати.
        - Повеситься хочется на профсоюзной веревке, вот что!
        - А почему на профсоюзной?- удивилась Маша, и слезы у нее сразу высохли.
        - Анекдот такой есть,- буркнул Вадик и вышел из кухни.
        Больше в этот день Маша с ним не виделась и не говорила. Может, к лучшему. Успокоиться она так и не смогла, все тянуло куда-то бежать и с кем-нибудь, все равно с кем, хорошенько поругаться. А с сыном… Ох как не стоило! Теперь он у нее один. И она у него одна-единственная. Володька теперь отрезанный ломоть, прилепившийся к девке-сыкухе, предавший мать ради… ну, ради кого… понятно. Чужого ребенка воспитывать ему, видите ли, приспичило! Вот родит ему неведому зверушку от негра какого-нибудь, будет знать! Нашла дурака эта городская… Хотя если прикинуть… Деревенские тоже по этому делу мастачки были еще те!

… В Выселках спокон веку практиковалась отлаженная система загона, отлова и пленения неженатиков. Передавалась эта наука по женской, понятно, линии из поколения в поколение. Понятно, что система была действенной - а иначе бы Выселки просто обезлюдели бы. Главной, козырной картой девицы на выданье было хорошее приданое: машина, в перспективе, за хорошее поведение - кооперативная квартира в городе. Но это могли позволить себе единицы - вечно хмельное население Выселок пропивало практически все, что зарабатывало, и тянуло от получки до получки, без серьезных накоплений. Даже на свадьбу, превеликими трудами слепленную, родители, как правило, занимали и потом два-три года отдавали, ужимаясь во всем. Случалось, молодые давно разругались и разбежались, а бывшие сватья все еще отдавали свадебные долги.
        Беременность невесты и угроза разоблачения подлого соблазнителя через парткомы-завкомы была вторым по надежности и первым по применяемости аргументом. По большому счету до настоящих письменных жалоб доходило чрезвычайно редко - стороны находили решение путем долгих, но в целом мирных переговоров. Хотя если жених по-настоящему упрямился, то даже через официальные органы запиравшегося жениха уконтропупить в ЗАГС было сложно. Главный аргумент против брака «по залету» было - а что ж за дочкой-то плохо глядели, папа-мама уважаемые? А нельзя было подождать с беременностью до после свадьбы? Как воспитывали, так и разбирайтесь со своим не в меру ретивым по постельной части чадом… Был случай, когда насмерть стоявший за свою свободу обольститель предпочел отчислиться из хорошего московского вуза, но не жениться на отработанном и ставшим неинтересным деревенском материале. Хитреца тут же, хоть и было лето, прибрал к рукам вечно алчущий новых жертв военкомат. Так обольститель скоропостижно, во вне призывное время, убыл на два года в армию. Презревшего неписаные законы парня осудили, а девчонка с нагулянным
ребенком на руках, напротив, вскоре очень неплохо устроилась, и все посчитали, что это знак свыше. Не надо нарушать заведенного обычая! Но этот инцидент был единичным, хотя и запомнился всем надолго.
        Если же первый половой контакт обходился для девчонки без далеко идущих последствий, а замуж она настроилась решительно, то важным доводом было «он у меня первый». Это тоже действовало. А вот в принципе насчет «первого» - это мм! Для тех девиц, кто выходил замуж якобы «по-честному», существовали секреты, как скрыть от молодого супруга предыдущий интимный опыт.
        Ну, главный, выселковский, фирменный - это понятно: на свадьбе упоить молодожена в полную зюзю, что было вовсе не сложно при существовавшем в Выселках законе всеобщего, равного и явного пития. Особенно для этих целей был хорош местный самогон, мутноватый, но такой забористый - просто ах! Так что сакраментальная зюзя была третьей участницей в каждой второй брачной постели. И очень часто так в ней и оставалась, прижившись навечно. А смысл упоения состоял в том, чтобы наутро, или, вернее, к полудню первого дня совместной жизни, нежно воркуя, убедить молодого мужа, что у них «все было» и все было просто замечательно. А доказательства? Ну, так пальчик уколоть ведь не проблема. Раз такое дело…
        Маша-то выходила замуж по-честному, поэтому ей было не до этих премудростей. И деревенский обычай наутро вывешивать во дворе добросовестно обработанную молодыми простынку Машу миновал во времени. А жаль… Она-то не теперешние… Хотя в ее тогдашнем возрасте нетраченность свидетельствовала скорее не в ее пользу. Никому не нужна была, да?
        Все эти неприятные, утомительные воспоминания и мысли роились, давя друг друга, в Машиной гудящей голове даже поздно ночью, когда она пыталась заснуть, но тяжко ворочалась в своей постели.
        Из комнаты старшего доносились взвывами отголоски футбольного матча.

«Вот, футбол смотрит… На меня наплевать,- обиженно думала Маша.- Хоть бы пришел, поинтересовался, не умерла ли я тут. А вот если бы я умерла? Свадьбу бы отложили, как тогда, когда я в больницу попала, и, может…»
        Тут Маша с досадой осознала, что, померев окончательно и на самом деле, не смогла бы насладиться результатами своего демарша. Все равно Володька женился бы на этой, как ее там… Вот через сорок дней в аккурат расписались бы… И Вадька за ним туда же!.. Одновременно бы и поминки Машины отметили - для экономии. Нет, это не выход. А где выход? Почему тогда Володькина краля от него отказалась-то? Маша забыла… Ах да - потому что нашла бумажку, где было сказано, что Маша сумасшедшая и ее внуки будут такими же бешеными. А может, прикинуться? Сказать, что Маша, как порядочная, хочет познакомиться с невестой и ее родителями и такое им потом устроить - как той носатой на заводском дворе, а?! Нет, тоже не выход. Эта девка уже беременная, и, конечно, не от Володьки - это ясно, так что и Машина сомнительная в умственном отношении наследственность здесь ни для кого не помеха. Раз «та» за него взялась по-настоящему, это конец… В Выселках так и говорили: ни одна, которая хотела замуж, в девках не оставалась. Хоть за пьяного, хоть за сраного, да выходила. Саму Машу так в свое время утешали: поставишь за цель, так
выйдешь!
        Маша крутилась в постели, не в силах даже представить себе хоть какой-то выход из положения. Уже затихли отголоски футбольной баталии в комнате младшего сына, а бедная Маша все не находила ответа: как вырвать Володеньку из лап девки-разлучницы?
        Как заснула, Маша не заметила. Да и зыбкий кошмар, состоявший из обрывочных видений свадьбы старшенького и «этой», вряд ли можно было назвать сном.
        Проснулась Маша поздно, чутко уловив, что на кухне позванивает посуда. Первые секунды бодрствования она не вспомнила о сюрпризе, преподнесенном старшим отпрыском, и бодро вскочила: ох, сыночков же кормить надо! И вдруг ясно представила, что сын у нее теперь один, а второй безвозвратно ее покинул.
        Надев халат и кое-как пригладив волосы, Маша появилась на кухне. Вадик, одетый в выходной бело-синий свитер, допивал чай.
        - Куда это ты собрался?- недовольно осведомилась Маша.
        - Дела в городе,- сдержанно ответил сын.
        - К Володьке пойдешь?
        - Может, и к нему,- спокойно подтвердил Вадик и встал.
        - Я тебе не велю,- глубоко изнутри закипая от ярости, выдавила из себя Маша.
        - Мам, а я взрослый уже,- делано улыбнулся Вадик.- Я сам решаю.
        - Дверку на погребе починить надо,- стараясь не начинать скандала, придумала Маша предлог задержать сына.
        - Вернусь - починю. И завтра день. Пока!- Сын быстро вышел, прихватив большую сумку, стоявшую тут же.

«Ага, точно,- с досадой, запоздало догадалась Маша.- Вещи какие-то понес, что Вовка вчера не взял. Утром рано собрал и хотел уйти, пока я сплю. Все хитрят, хитрят… Хожу я плохо, а то можно было бы проследить, куда пошел, посмотреть на эту мерзавку».
        Вадик вернулся уже к вечеру, довольный и какой-то отрешенный - словно все еще был там, у брата с его «невестой». Сумка, как заметила Маша, была пустой.

«Точно, у них был… Хорошо ему там, с ними, да? А с мамой, дома, плохо?»
        Дверцу на зимнем погребе Вадик починил без дополнительных понуканий в воскресенье утром и с обеда опять уехал. На следующий день Маша выходила на сутки и утром в понедельник с сыном почти не виделась. Стена молчания, начавшая расти между ними, как бурьян сырым летом, перла из-под земли неукротимо, и корчевать ее не было никакой Машиной возможности.
        Незнамо как новость о том, что Машин старший женится, разнеслась по Выселкам. Как же, отличный, непьющий жених уходит на сторону! А куда своих-то невест девать? Вон их каждый год по скольку созревает!
        Скорее всего, Володька пригласил кого-то из приятелей на торжество - и Машин позор выплыл наружу. Как было ей поступить? Ведь даже если свадьбу играли в ресторане, а эта расточительная, городская манера все больше завоевывала Выселки, семьи молодоженов на второй день должны были вусмерть напоить ближайших родственников и соседей. Коль скоро все высельчане состояли в той или иной степени родства, на местных свадьбах гуляли практически все, даже те, кого не приглашали. На «втором дне» молодых пытали на предмет удовольствий, полученных ими в первую брачную ночь, потом все вместе гуляли по окрестностям с ряжеными и горланили частушки и песни советских композиторов. А тут - весь порядок нарушался, и Маше от этого становилось еще тошнее.
        От этих разговоров - как, где гостей принимать будешь, Марь Степанна?- Маша отмалчивалась или отругивалась, встречая недоуменные и даже чуть испуганные взгляды односельчан. Чего это она вдруг? Сын женится, уж не молоденький, под тридцать. А она, кажется, недовольна? И вправду - как Маша объяснит людям, что ничего хуже для нее нет, как отдать сына, кровиночку, чужой девчонке? Ну да, все матери невесток недолюбливают. Каждая недовольна. Всем кажется, что сын мог бы взять и побогаче, и покрасивее, и помоложе. Прятали паспорта у рвавшихся в ЗАГС влюбленных, грозили родительским проклятием. А не получалось воспрепятствовать регистрации - потом разводили молодых свекрови, капали сыновьям на мозги, капали, капали: ты глянь, кого взял-то! Сын начинал прозревать, поколачивать жену, и та уходила сама.
        У Маши не было никакой человеческой возможности помешать свадьбе - сын-то больно взрослый, не вчерашний школьник, деньгами и даже жильем от нее независим. И потом, Маша не сможет развести сына с женой, раз они будут жить у «этой». Как знать, ведь, может, и стоило бы притвориться на время, что Маша согласна. И если не удалось отговорить Володю от рокового шага, то хоть потом, как-нибудь, Бог даст, можно было бы возвратить его домой… Но Маша сама отказалась взглянуть на эту
«невесту» и упустила такую, пусть не самую лучшую возможность. Да хоть прямо на свадьбе отравила бы «эту»! Подмешала бы что-нибудь…

«Ох, какие мысли в голову лезут!- одернула Маша сама себя.- Доведут ведь до греха… Потом отвечай, доказывай, что для сына старалась».
        С ближайшего дежурства Маша направилась к тетке - разузнать, что и как с надвигающейся свадьбой,- она-то была в курсе событий, наверняка была!
        - … Так Вадька забегал,- охотно сообщила тетка.- Не видела его давно - такой взрослый стал. Открытку вот принес.
        Она дотянулась до буфета и подала Маше конверт с кольцами и лентами на картинке - где только такую достали! Маша таких не видела…
        Маша брезгливо вынула открытку, мельком глянула - «… такие-то… приглашают» - и поспешно вернула тетке.
        - Нет, я против, я так ему и сказала,- вскинула она подбородок.
        Тетка едва заметно усмехнулась и даже не спросила почему.
        - Невеста плохая,- добавила Маша словно в ответ на незаданный вопрос.
        - Не тебе судить - ты ее не видела. И не тебе с ней жить.
        - Вот уж слава богу!- воскликнула Маша, всплеснув руками.
        Пора было уходить. Узнать толком Маша ничего не узнала, только то, что заявление подано, свадьба назначена и наверняка состоится. Как она ни кричала-причитала, а сын пошел против ее воли. И единственная родственница тоже не хочет понять, посочувствовать.
        - Так ты на свадьбу к сыну пойдешь?- как нарочно, словно желая уязвить Машу, спросила тетка.
        - Нет, теть Кать, не пойду,- глухо, но решительно ответила Маша, теребя концы платка и пялясь в пол.
        - Это, Маш, просто ненормально. Такое отношение. Не-нор-маль-но. Ты как хочешь. Обижайся не обижайся…
        - А ты пойдешь?
        - А как же!- вдруг - уж точно назло - развеселилась тетка.- Как же без этого! Раз приглашают-то? Выпьем, погуляем!
        - Ну, веселитесь, веселитесь!..

«Отольются вам всем мои слезки! Ох отольются!»
        Хорошо, хоть мужа теткиного дома не оказалось - от души поиздевался бы над Машиным горем.
        Добравшись до дому, Маша собралась прикорнуть, но сна не было - то ли разгулялась, то ли от непроходящего огорчения. И она решила разобраться в комнате сына - чего уж теперь? Не вернется. А если вернется? Так пусть в его комнате порядок будет - увидит, как его здесь ждали, надеялись. Как любит его мама, готовая принять обратно в любой момент.
        Маша обнаружила, что Володя не забрал и половины вещей. Вполне хороших, особенно зимних.

«Вот вернется он за ними,- чуть успокоившись, думала она, аккуратно складывая каждую одежку,- что угодно сделаю, а назад не отпущу!»
        Тут Маша вдруг поняла, что сын все равно вернется. Просто ему надо дать время - поймет, что лучше как с мамой ему не будет. Ведь большинство сейчас разводятся, да? Вот и партия и правительство обеспокоены… Молодые нынче не живут - только ссорятся. А те, кто не разводится, продолжают мучительное, немирное сосуществование только потому, что разъехаться некуда. И Володя, нажившись с
«той», обязательно вернется! Ему-то есть куда… Вот что важно! Только телевизор с тумбочкой Вадик перетащил к себе. Но это ничего, они потом разберутся.
        Маша вполне спокойно, тщательно прибралась в комнате старшего, то же сделала в комнате Вадика и уже после этого, утомленная, прилегла. Ждать, надо только ждать. Все будет как надо Маше.
        Прошел месяц с лишним. Полились нудные октябрьские дожди. Вадик как-то в выходные все-таки еще раз - но только один - спросил Машу, пойдет ли она на свадьбу к старшему.
        - Нет,- едва вымолвила она.
        - А почему, мам, ты сказать можешь?
        - Не хочу…- «… эту сыкуху видеть!» - Боюсь, ее родители меня не примут,- решила съехидничать Маша сыночку назло.- Такую вот. Необразованную.
        - Как хочешь. Надумаешь - скажешь.

«Коли могла бы, я б давно надумала бы. Да вот ничего не придумала!»
        Да, ничего так Маша и не придумала, а надеяться на то, что свадьба расстроится сама собой, не приходилось. Ни один из известных случаев, известных Маше, под эту благостную жизненную оказию катастрофически не подходил. Оставалось только ждать, когда у «молодых» совместная жизнь развалится под бременем бытовых забот и нехватки денег.
        Свадьба у Володьки все-таки состоялась, по слухам, совсем не похожая на те, что играли в Выселках. Без обмена невесты на ящик соснового портвейна, но с какими-то непонятными танцами вместо сидения над прокисающими салатами. Какие-то конкурсы вместо хорового исполнения похабелек. Черт-те что, говорили в Выселках.
        Машу за то, что она не пошла на это хулиганское безобразие, почти не осуждали, а о том, почему Маша не одобрила этот брак в принципе, пошли разные слухи. Говорили, к примеру, что темненькая, черноглазая Зоя - еврейка, минимум на половину, а высельчане - они как есть все потомственные староверы, поэтому Маша и была так отчаянно против родниться с христопродавцами. Исключающая версия гласила, что, напротив, сватья оказались на самом деле близкими родственниками, а молодые греховодники этого не знали, спевшись за спиной и без согласия родителей, так что имело место самое настоящее кровосмешение… И теперь все соучастники разврата с ужасом ожидают появление на свет ребенка о двух головах или чего похлеще.
        Маша сама пугалась этих разговоров, появлявшихся ниоткуда, но, к счастью, так в никуда бесследно и исчезавших. Просто диву давалась, чего людям неймется? Ну не хочет она, чтобы сыновья из дому уходили, не хочет - ну и что? Что в этом такого? Не для этого их растила. И ни одной матери не хочется родное дитятко в чужое место отдавать, тем более что сыночки у Маши хорошие… Вот пьянь с рук сбыть некоторые
«мамы» были рады - сами искали бабенку порукастее, чтоб ущербное чадо в ежовых рукавицах держала. Но это не Машин случай.

«Это вы готовы своих «аликов» в примаки хоть ведьме болотной сбыть, а у меня сыночки - чистое золото!» - думала Маша как-то, бредя домой из сельпо, где ей был предложен очередной вариант истории ее размолвки со старшеньким.
        А состоял вариант в том, что будто бы он, Володька, согласился «за разумное вознаграждение» расписаться с нагулявшей неизвестно от кого девчонкой, а ему за это богатые родители падшей девицы пообещали настоящую, новенькую «Волгу». Причем в Выселках был точно известен даже оговоренный сторонами цвет автомобиля - синий. Поскольку брак был фиктивный, то и свадьба была как бы понарошку - потому и такая дурацкая! А Маша туда не пошла по брезгливости, а также из опасения стать соучастницей противозаконного действа. Во как дело-то было! Ну уж сознайся, Марь Степанна, здесь все свои, не продадут! И поскольку за «фикцию» Вовке могло сильно нагореть, то пока - пока!- он вынужден некоторое время изображать законного мужа и домой не возвращаться. Но скоро должен вернуться. Так что его ждала назад не только Маша. Односельчане, искренне поверившие в эту несусветную чушь, еще пару недель допекали Машу подковырочками: «Когда, Степанна, соседей на синей «Волге» катать будешь?»
        Машу эта напраслина жутко злила, и наконец она, схватив за грудки одного такого шутника, высказала ему все, что думала, и о нем самом, и о его супружнице, которой пользовались все неженатые, а также женатые, но недосмотренные мужики Выселок и окрестностей, о его троих детях, ни один из которых не был похож, даже отдаленно, на своего отца, и о многом другом.
        Мужик враз забыл про синюю «Волгу» и полез драться, но Маша сама подставила ему лицо с криком:
        - Ну тронь, тронь тока! Посажу! Вот твоей проститутке раздолье-то будет!
        Это подействовало, бедняга, брызжа слюной, отступил, только выматерил Машу, натурально получил достойный ответ, и больше про синюю «Волгу» никто в Выселках не вспоминал. Но и сын Машин с опасного, но выгодного задания тоже не возвращался.
        Не возвращался… Не возвращался!
        Так в привычно-болезненном, как сезонно обострившийся радикулит, ожидании прошли остаток осени и зима. Вадик, вероятно, часто заходил к брату с женой, возвращался от них неразговорчивый, но явно расслабленно-довольный. Маша его ни о чем не спрашивала, сам он ничего не рассказывал. Скорее всего, молодые жили пока дружно. Значит, Маше ничего не оставалось, как ждать дальше.
        Наступили пронзительные мартовские морозы. Было солнечно, ветрено. Остатки последнего снегопада мотало ветром вдоль улицы, полируя дороги до паркетной гладкости и свивая в затишках в маленькие вихри.
        Однажды, придя в субботу к обеду, Вадик зашел к Маше в комнату и, чуть поколебавшись, сказал:
        - Мам, Володя велел тебе передать… У тебя родилась внучка.
        Маша, замерев на секунду со штопкой в руках и мгновенно вонзившимся в левую подмышку бандитским ножиком, выдавила тихо:
        - Нет у меня никакой внучки.
        - Как скажешь,- пожал Вадик плечами.- Мое дело сообщить.
        Он повернулся и ушел, а Маша уронила шитье на колени и долго сидела так, глядя в никуда остекленевшими глазами.

«Все-таки не бросил он «эту»… Не бросил… Родила она. Теперь поди докажи, что не от него».
        Надежда теперь была только на то, что в однокомнатной квартире все эти пеленки-бутылочки, ночные вставания и плач быстро доконают привыкшего к маминой заботе Володьку. Жена не работает, расходы на ребенка растут - значит, денег хватать не будет… Вот где вспомнит, как с мамой хорошо было, на всем готовом - вспомнит, прибежит! Известно - как детей делать, так все мужики горазды, а как их докармливать!.. Вон Маша все понукала Николая, чтоб семью обеспечивал получше, так и дождалась. Ничего не меняется на свете.
        Прошло еще полгода. Вадик регулярно бывал у досадно крепко прилепившихся друг к другу молодоженов. Хотя… Ведь и это, если подумать, не время. Уж такой-то срок, год-полтора, даже большинство выселковских семей выдерживало. Со скандалами и драками, вызовами милиции, заявлениями-примирениями… Но и эта задержка в Володенькином возвращении огорчала Машу очень, и как-то, собираясь перед своими нескончаемыми «сутками» пораньше лечь спать, она остановилась на пороге Вадиковой комнаты и выдавила, прошелестела одними губами - как бы между прочим:
        - Ты там у Вовки бываешь…
        Младшенький отвернулся от телевизора.
        - Скажи ему: если он там отдохнуть захочет, что уж, пусть придет, переночует.
        - А от чего ему отдыхать-то?- поднял светлые брови Вадик.
        - Ну, ребенок же, поди, плачет все время.
        - Не-е,- отвернулся сын к экрану и сладко потянулся.- Ирочка у нас товарищ понимающий. Ревет только по делу. Умненькая - вся в Вовку.
        - Да уж, как же, «в него»,- пробормотала Маша себе под нос и поплелась к себе.
        Лучше бы и не спрашивала. «В него…» С чего это - в него-то?!
        - Если хочешь,- вдруг сказал не оборачиваясь Вадик,- я им передам, чтоб они в гости пришли… А?
        - Еще чего!- фыркнула Маша.- Ноги ее здесь не будет!
        - Твое дело,- равнодушно ответил младший и, кажется, сказал что-то еще, но Маша не расслышала и переспрашивать не стала, чтобы не расстраиваться еще больше.

«Иркой назвали, значит,- подумала Маша, стаскивая халат.- Надо же, живут - не тужат… На Володьку похожа. «Папина дочка», ага, конечно… И как это «той» удалось? Или действительно ребенок от него? Да нет, просто хочется верить, вот он и верит. И братишку своего глупого убедил. «В гости»!.. Раздухарились, да!»
        Маша проворочалась до полночи, размышляя: поверить ли, что ребенок у «той» от Володьки, или остаться при своем мнении? Если от Володьки, то она, Маша,- бабушка. Как и положено женщине ее почтенного возраста. Вон некоторые выселковские бабы как переживают, что дети либо неокольцованы, либо задерживаются с потомством. Хоть лекции читай в клубе

«Как пристроить любимое чадо и получить от него приплод». Сколько бы на такое мероприятие народищу сбежалось - жуть! Некоторые мамаши под кого угодно готовы дочку подложить - лишь бы при мужике состояла, при деле была, лишь бы родила!.. Это были Машины злейшие врагини - охотницы за зятьками-производителями… Да. Хотя?… Сынок неудачный - ведь тоже чистое огорчение… У одних баб забота - как сбыть с рук своего бездельника, у других - как вырвать его из рук бабы-разлучницы.
        Так ничего и не надумав, Маша заснула.
        Проснулась она с тяжелой головой и без созревшего плана дальнейших действий. Володьку «та» охомутала основательно - это Маше было ясно давно. От «той» уходить пока не собирается. Но пока!.. Да, ждать, ждать. Только ждать.
        А ожидать перемен к лучшему приходилось в совсем новых условиях. Один за одним, как осенние мухи, мерли престарелые, но все еще пламенные коммунисты, ни шатко ни валко толкавшие страну в коммунистический рай, где не будет ни денег, ни, как следствие, обязаловки вкалывать с утра до ночи, чтобы свести концы с концами. Хотя того обещальщика, что весь этот бредовый «комунизьм» затеял, давно не то что при власти - на свете не было. Хотя Маша вспоминала его с удовольствием - при нем хоть на что-то надеяться люди начали. А при том бровастом - только и ждали, что американцы на них «атомы пустят».

… На защиту от империалистических атомов требовались большие деньги, поэтому у Маши на заводе часто срезали расценки на сделку, и, чтобы выбить те же деньги, приходилось напрягаться больше. Рабочие, случалось, жаловались в разные столичные
«комы»: мол, помилосердствуйте, родненькие, жизни нет! Оттуда приезжали товарищи в хороших костюмах, нарядных галстуках и тихими, приглушенными голосами, как бы по секрету, разъясняли в очередной раз ободранным как липки работягам, что надо понимать международную обстановку и, как следствие, проявлять сознательность.
        Эти хорошо одетые товарищи намекали пролетариям, что не худо бы поменьше пить водку - вот и будет побольше денег на конфеты детям. Рабочие пытались объяснить своим слугам, что с конфетами-то трудностей особых нет, на сластях сэкономить - это сущие пустяки, детки у них суровые, небалованные - справятся. Проблема как раз с деньгами на водку, поскольку без этого универсального горючего встанет не только духовная жизнь России, но вся остальная, экономическая, политическая - всякая. Однако товарищи, видимо, пили только коньяк и поэтому пролетариат отчаянно не понимали. Побазарив впустую, высокие договаривающиеся стороны расходились, взаимно друг друга не понявшие и обиженные. А ведь все из-за того, что говорили на сухую…
        Машу эта важная сторона жизни касалась слабо - за бутылками в сельпо она бегала не слишком часто - ее рукастые сыновья справлялись по хозяйству сами, и универсальная валюта требовалась изредка. Только если торфа в огород или угля на зиму привезти - этого сделать Машины ребята не могли. Дело было в другом. Тягомотина с правительственными похоронами казалась бескрайней, определенности в жизни не было никакой.
        Когда народу продемонстрировали очередного кособокого полутрупа, и городские, и выселковские, разочаровано матюгнувшись, пошли авансом пропивать его скорогрядущие похороны с неизменным многочасовым концертом симфонической музыки. Эта музыка была им резко не по сердцу, поскольку они трепетно обожали Людмилу Зыкину и Валечку Толкунову.
        Когда ожидаемое произошло, теткин муж, хитро улыбаясь, погрозил пальцем - то ли Маше, то ли еще кому-то, мол, скоро будут совсем новые новости. Может, он что-то знал - все-таки подполковник в отставке,- но Маша слабо в это верила. На пенсию бы вовремя ей уйти - и то хлеб. И чтоб домашнее хозяйство новый кремлевский батюшка не урезал и налогами непосильными не обложил.
        Те два года, что чехардились кремлевские мумии, прошли для Маши - да и для всех советских граждан - очень быстро. Стремительно приближалась благодатная пенсия, последний год пошел… Вадик, сыночка любимый, был при ней. Может, и неплохо, что он так и не мог забыть свою длинноносую, а может, понял, что мама-то его никогда не предаст, всегда любить будет.
        Вовка, старший, существовал где-то - как за глухой стеной. Оттуда изредка доносились невнятные, односложные возгласы, для Маши обозначавшие только то, что возвращаться домой он не собирается. Вцепилась в него эта Зойка мертвой хваткой и не отпускает.
        Там же, за этой стеной, подрастала неведомая «внучка», но Маша приучила себя про это не вспоминать. Думать о том, что, может быть, это все-таки Вовкин ребенок, а она, Маша, изначально и кругом не права, было очень противно. С чего она не признает невестку, которую даже никогда не видела? Одно время соседи ее спрашивали об этом, но, получив отпор в соответствующих выражениях, отстали, а теперь, поди, уж и забыли, занявшись, наконец, своими делами.
        А в остальном все было относительно неплохо, главное, Вадик на сторону не смотрит, не гуляет.
        Была ранняя, вялая и гнилая весна восемьдесят пятого года. Через полгода, в ноябре, Маше было выходить на заслуженный отдых, но она хотела работать и дальше. Так денежнее.
        Но как раз в это время на Машу, уже почти спокойно взиравшую из своего стеклянного закутка на сновавших туда-сюда заводских девчонок и молодых бабешек, ее сменщица Клавдия обрушила новость… Такую новость!
        Маша принимала смену, когда уходившая домой Клавка, чувствительно двинув ее локтем в бок, зашипела ей на ухо:
        - Вон, вон, гляди, та Галька пошла!
        - А мне что за дело?- недовольно ответила Маша, мельком оглядывая высокую женскую фигуру, медленно двигавшуюся в сторону заводоуправления.- Чего распихалась, шалава!
        - Так это же Галька!- все шипела сменщица, делая страшные глаза.- Та самая!
        Фигура у Гальки была ладная, узкая в талии, хотя отнюдь не худосочная.
        - Да та ж Галька, за которой твой Вадим увивается, дура!
        - Сама ты дура старая!- рявкнула Маша.- Ни за кем мой Вадичка не увивается, выдумала тоже! За кем здесь увиваться? Одни проститутки!
        Сменщица отступила на полшага, поскольку больше не позволяли размеры «стекляшки», где гужевались вахтеры, и, выпятив губу, презрительно процедила:
        - Ты что - не знаешь, что ли? Про Гальку эту?
        - Не знаю и знать не желаю,- также презрительно ответила Маша, садясь и всем видом показывая Клавке, что той надо отправляться домой, где ее страстно желают видеть домочадцы. А вот Маша не желает.
        - Ну, как хочешь,- разочарованно пробормотала сменщица.
        За утренними хлопотами Маша даже как-то подзабыла этот казус. Но потом, когда людской поток утихомирился, иссяк, новость о том, что Вадик, ее сынок, увивается за какой-то Галькой, предательски, как проснувшаяся от весеннего тепла гадюка, выползла из дальнего уголка Машиной души и, свернувшись колечком на солнцепеке, стала зудливо беспокоить Машу.

«Вадик увивается за какой-то бабой… Да не может того быть! Галька какая-то… Откуда?… Да нет, не может быть… Может, по работе связаны?»
        Эту мысль пришлось сразу же отбросить - конторские с автомастерской дела имели постольку-поскольку. Только казенная директорская «Волга» там обслуживалась… Какие дела там! Сплетни. Но высокая фигура в ярко-зеленом пальто, длинном, в талию, так и мелькала у Маши перед глазами.

«Ах, ну как всегда!- досадливо, чувствуя, что лицо сворачивается, как скисшее молоко, в жалкую гримасу, размышляла Маша.- Все знают, а я не знаю!»
        Маша долго не могла понять, что в этом ее состоянии так гнусно-мучительно. Не больно - как от прохудившегося зуба, а мерзко-томительно - как от несварения. А потом Маша поняла…
        Она ощущала себя как обманутая жена: все вокруг знают, что муж от нее загулял, а та дурочка ходит как ни в чем не бывало, улыбается, отчаянно веселя окружающих своим двусмысленным положением. А когда она узнает обо всем, да еще рассказывает ей о позоре не самый близкий друг, и полуброшенка прикидывает, сколько уже времени она является предметом обсуждения и жалостливого сочувствия… У, вот вражине не пожелаешь!..
        К обеду, когда из заводоуправления пошли оглоеды-служащие, Маша дошла до точки душевного кипения. Она буквально вырывала из их рук пластмассовые пакетики с пропусками, огрызалась на замечания вроде «А поаккуратнее нельзя?» и невнимательно рассовывала их по ячейкам. Но зеленое пальто так и не появилось. А когда служащие пошли назад, около Маши собралась очередь - она не могла найти перепутанные пропуска. Недовольные конторцы стали скандалить, пришел начальник - не тот, который отправлял Машу на экзекуцию к главному инженеру, а уже другой. Он разобрался с пропусками, цедя слова сквозь зубы, сделал Маше замечание и ушел. Машу трясло от злости: а чего она такого сделала? Это все та Галька неизвестная виновата…
        Маша вдруг осознала, что невзначай брошенное замечание уже заполонило ее жизнь тревогой, мучительным беспокойством и томительной душевной болью. Вадик нашел новую зазнобу! Забыл ту министершу и нашел новую бабу!
        К вечеру это трясучее беспокойство совсем вымотало Машу, она несколько раз клала под язык таблетку. Может быть, поэтому, стараясь снова ничего не напутать с пропусками - а ну как не оставят ее работать после пенсии?- Маша чересчур внимательно смотрела на пластиковые пакетики и пропустила эту змею зеленую. Сообразив, что все конторские благополучно отправились домой, а Гальку она так и не выявила, Маша едва не заплакала от обиды. Или эта Галька знала, что смертельно виновата перед Машей, и как-то сумела обмануть ее? Ведь Маша ее даже на вид не знала, не помнила… И сын сегодня в заводском дворе не появлялся… Ох, не к добру это!
        Остаток вечера Маша просидела, до боли в глазах вглядываясь в темноту двора - а вдруг эта проститутка задержалась в конторе, грязно сношаясь с начальством, все-таки пройдет мимо, и тогда Маша ей покажет-распокажет!.. Но ничего так и не произошло. Все ключи от заводоуправления висели на своих гвоздиках, все пропуска лежали в ячейках.
        Часам к десяти вечера Маше, которая жутко измоталась обилием тревожных мыслей и подозрений, пришла в голову замечательная мысль. «Надо просмотреть пропуска и найти всех Галек, что работают на заводе! Вот и фамилию узнаю и должность! Она от меня никуда не денется! Уж я ее причешу - будь здоров! Вадичку-то я не отдам, не отдам!»
        Можно было бы давно запереть «стекляшку», проковылять по замерзшим лужицам в дежурку, что была на первом этаже заводоуправлении. Прикорнуть там на кушетке часиков до семи утра, когда пойдут первые работники - все неймется им. Но Маша методично вынимала пропуска и в тускловатом свете вглядывалась в плохонькие фотографии. Лица сливались в один непонятный и ненавистный образ, но ничего конкретного Маше обнаружить не удалось. В заводоуправлении разных Галин работало штук пятнадцать, однако подходящей на роль злейшей Машиной врагини подыскать не удалось. Ведь даже возраст женщин на мелких карточках определить было нельзя - а может, это столетней давности фото?
        Усталая и отчаявшаяся - вот и эта Галька обыграла ее и обставила!- Маша поплелась в дежурку. На полпути к зданию она почувствовала, как подгибаются ноги, и вспомнила, что забыла поесть. А сверток в вареными яйцами и колбасой забыла в будке… Ох, и тут ее эта сыкуха доконала!
        Возвращаться Маша не стала, прилегла то ли с тяжелым сердцем, а может, с гулко отзывавшимся на каждое движение пустым желудком, дремала вполглаза, порываясь заплакать то ли от телесной дурноты, то ли от душевного разлада. И надо как-то не пропустить эту Гальку утром… Никак нельзя пропустить…
        А наутро Машу, наконец крепко заснувшую, растолкали пришедшие на работу уборщицы. Их впустил на территорию сторож, а то, что Маша проспала, было почти профессиональным позором. С Машей это случилось во второй раз с тех пор, как она ушла в охрану из цеха. Наскоро умывшись и пригладив волосы, она заняла место в своей «стекляшке».
        За ночь погода сильно переменилась - может, поэтому и ныло сердце? День занимался солнечный и теплый, по-настоящему весенний. Волей-неволей настроение пошло на подъем. А вдруг обойдется и на этот раз, Вадик никуда не уйдет, и вообще, это все бред… Ну видели кого-то с кем-то - но не ее сынулю… Мало ли перед кем эта сыкуха задницей вертит? Маша даже перестала приглядываться к конторским - а ну их всех… Вадичка, кровиночка, всегда будет при ней…
        Сдав смену, Маша даже задерживаться не стала, наладилась по магазинам. Надо поискать чего-то на обед себе и на ужин сыночке. А то ситуация с продуктами становилась угрожающей. Картошка, соленья - все это хорошо, но животины у Маши отродясь не было, а сыну мяса достать надо, хошь не хошь… Как еще кормит Володечку эта его «жена», не исхудал ли?
        Через некоторое время неприятная история позабылась. Тем более что начались такие дела, такие дела!!!
        Скончался, дал-то Бог, наконец тот кособокий, немного и поцарствовал, а на его место пришел новый всесоюзный начальник, заметно моложе предыдущих. Он таскал повсюду за собой жену, которая резко не нравилась всем, особенно женщинам. Наверное, по ее ведьминскому наущению Мишка Меченый отменил пьянку. Ну, не напрочь отменил - куда ж государству без «пьяных» денег?!- а создал дикое неудобство для трудящегося населения, которое желало расслабиться после утомительного рабочего дня.
        Проезжая на автобусе по городу утром с дежурства, Маша из недели в неделю видела, как у магазинов, змеино извиваясь, стоят километровые очереди неряшливых, до удивления похожих друг на друга мужиков. Будто и не уходили вовсе, а так и жили в этих движущихся таборах. А многие почти и жили, да… Так вот - получив пару бутылок и расписав их здесь же, «из горла», с банкой кильки в томате и кусочком «чернушки» на закусь, они тут же становились в конец очереди, зная, что достоятся аккурат к поре опохмелки.
        - … Вот их всех переписать да в милицию!- зло ворчали бабы в автобусе, шедшем вдоль главной городской очереди-алкоголички.
        - Не за что,- бубнили мужики, либо уже успешно отстоявшие, либо имевшие возможность покупать бутылки у таксистов по тройной цене.- Их право. В свое время люди стоят.
        - Да тут их полгорода, «людей»-то этих!!- взвизгивала непременно какая-нибудь баба.- У них что - у всех отгул?!

«Поди, своего кобеля-пьяницу там засекла!» - расслабленно думала Маша.
        Так все и шло - своим чередом. Перестройка нарастала, пыжилась, влезала во все прорехи на теле самого справедливого на свете строя. Вадик рассказывал Маше анекдоты про нового вождя и про его дела, но Маша, хоть и смеялась, их не запоминала - а оно ей надо? Главное, то, что никуда младшенький особенно не ходил, ночевал всенепременно под родительским кровом и о том, чтобы привести пред Машины очи невесту, речи не заводил. Шел ему уже двадцать восьмой год, а это означало, что он почти что старый холостяк и, даст-то Бог, уже и не женится. Правда, Вадик время от времени заговаривал о том, что надо бы Маше отрегулировать отношения с семьей старшего сына, и тетка подталкивала, и ее муж зудел, но Маша стойко держалась за свое - ребенок у невестки не от сына, а сама невестка как есть натуральная проститутка. Утешало и обнадеживало Машу еще и то, что новые руководители принялись обильно сажать старое начальство: за взятки, воровство, за привилегии, но это скорее было знаком свыше - есть справедливость, есть… Поскольку Машина «невестка» в последние годы тоже выбилась в городские руководители, даже получила
за это двухкомнатную квартиру, то Маша сладко, втайне, мечтала: а вдруг ее посадят и сын вернется на мамины пирожки?…
        Тем более Маша наконец вышла на пенсию, денег стало больше, и кормить сыночков она смогла бы обильнее. Жаль, что не лучше - потому что с фальшивой своей «невесткой», работавшей в горисполкоме при дефиците, Маше по ассортименту было не тягаться, но все-таки. Однако этого опять по-Машиному не случилось, и Володя продолжал жить в той своей «семье».
        А в один прекрасный день младшенький, для приличия сунувшись посоветоваться с матерью насчет подарка и получив гневный отпор, ругнулся и ушел к брату на празднование его тридцатилетия. Маша даже как-то этого не ожидала - действительно, давно она Володечку не видела, ох как давненько… Даже забыла, что ему должен стукнуть тридцатник… Да, взрослый мужчина. Женатый, ребенок есть… Квартира, работа. А мама как же?
        - Неужели уж и теперь с ним не помиришься?- заглядывая в Машино хмурое лицо, спросила тетка.- Живут они хорошо, чего ты?…
        - А я с ним и не ссорилась,- фыркнула с вызовом Маша.- Пусть возвращается. Я приму.
        - Опять ты за свое,- покачала головой тетка, доливая кипятка в заварной чайник.- Никак не отступишься.
        - И не отступлюсь.
        - А зря! На вот, посмотри.
        Тетка сунула ей в руки какую-то довольно большую глянцевую фотографию. Знала бы Маша, что ей дают,- пальцем не прикоснулась бы! Но от неожиданности все-таки взяла и…
        Там было, видимо, снято это Володькино тридцатилетие. Гости стояли полукругом, все чуть навеселе, улыбающиеся, нарядные, с бокалами. Когда Маша вгляделась, то узнала своего старшенького! Слева был Вадик, а справа эта его «жена», в костюмчике, щупленькая, с темными кудряшками вокруг лица.
        Невольно, не в силах оторваться, Маша цепко, быстро обсмотрела лицо старшего сына. Оно стало суше, черты лица определеннее, чуть наметились залысины на лбу. Главное, несчастным, голодным и загнанным он не выглядел. Вполне довольным и счастливым. Без нее. Без мамы…
        - Что ты мне даешь!- Маша отбросила карточку чуть ли не в лицо тетке.
        Та от испуга заморгала, неловко поймала ее, летевшую аккурат в чашку с горячим чаем.
        - Мань, а поделикатнее нельзя?!- прикрикнул вошедший в этот момент на кухню
«дядька».

«Вечно он… как черт из рукомойника»,- раздосадовалась Маша.
        - В гостях вроде?! Пора бы вести себя научиться - на пенсии уже, а? Все воюешь да воюешь.
        Маша почувствовала в груди такое сжатие - как перед тем, когда она начинала без удержу садить матом, повергая в оторопь даже опытных по этой части односельчан. Но ссориться с практически единственными родственниками было совсем ни к чему. Ведь кроме них и идти-то в случае чего не к кому.
        Маша с огромным усилием взяла себя в руки. От этого рот перестал открываться вовсе, и Маша буквально просипела через зубы:
        - Извиняйте, Александр Иванович. Мы деревенские, по-другому не обучены.
        - А в деревне что - уважению к старшим не обучали?- щурясь, покачал головой
«дядька».- Ерунду городишь, Маш.
        Маша не ответила и встала.
        - Пойду я. Спасибо за угощение.
        - … Ты все-таки подумай, Маня,- сказала, провожая ее в дверях, тетка.- К шестидесяти ведь тебе… Как одной-то?
        - Я не одна,- передернула плечами Маша. А потом гордо и сладко улыбнулась.- У меня Вадичка есть.
        Хоть и стоял на дворе декабрь, а все была клеклая, плюсовая погода, со снего-дождем в воздухе и под ногами. Маша ходила в тряпичном пальто, купленном, в крике и препирательствах, на заводской распродаже, и вокруг народ больше ходил в осеннем, проклиная сырость, потому что все хуже становилось в магазинах с обувью. И когда хилым, промозглым утром у Машиного стеклянного загончика остановилась женщина в ярко-зеленом пальто, протянула пропуск в пластиковом мешочке, Маша только подумала: а ведь и на Новый год снег, поди, не ляжет, раз такая теплынь до сих пор…
        Женщина прошла на территорию, и только тут Машу словно ушатом холодной воды окатило: да это ж та самая Галька, на которую ей еще весной указали как на сы?ночкину зазнобу… Пропуска ей все совали и совали, а Маша пыталась припомнить, куда она сунула пакетик, полученный от зеленого пальто… Когда вслед за служащими прикатила и прошла волна рабочих, Маша, даже не передохнув, принялась просматривать пропуска итээровцев, к которым, без сомнения, относилась и эта баба.
        - Что-нибудь не так?- спросил у нее проходивший мимо начальник охраны.
        - Проверяю, чтобы так,- с достоинством ответила Маша, не прекращая лазанья.

«А вот и она!»
        Начальник, чуть постояв рядом, удалился. Маша, пытаясь успокоиться, села и будто исподтишка, воровато взглянула на пропуск.

«Точно - Галина! Она… Змея подколодная… Ух, убила бы!»
        Лицо на фотографии было красивым, продолговатым, с пухлыми, ярко накрашенными губами - даже на крошечной карточке видно, как намазалась!.

«А чего это я расстраиваюсь-то?- вдруг одернула сама себя Маша.- Еще не хватало! Когда это мне Клавка плела, что Вадичка за этой сыкухой страдает? У, весной еще!.. И ничего не было. Вранье все это. Нашим бабам только намекни - такую историю распишут!.. Чего было и чего не было. Поговорит парень с девчонкой - и все уже,
«она от него аборт сделала!». Может, эта проститутка сама под Вадичку роет - это может быть, да… А он? А он одну маму любит. Он знает, что мама никогда его не выдаст».
        Маша еще раз посмотрела на карточку, запомнила, что эта Галька - ведущий экономист, и сунула пропуск назад в ячейку. Как бы эти сутки проклятущие досидеть без проблем… Холодно, сыро, через щели с улицу тянуло, и двор, разъезженный машинами, тоже не внушал радости. Подремать бы, но ходят и ходят эти все…
        И все же, когда после пяти вечера через проходную двинулись начальники и итээровцы, Маша услыхала хорошо запомнившийся номер и фамилию - Феоктистова. Она мелко дрожащей рукой протянула зеленому пальто пропуск, а сама жадно вцепилась взглядом в лицо за стеклом. Видно было плохо - на дворе давно стемнело, а лампочки в целях экономии везде по заводу были вкручены слабые, едва живые. Чувствуя, как открывается сам собой рот, чтобы сказать подлюке Феоктистовой что-нибудь эдакое, Маша успела заметить, что лицо у этой Гальки красивое, не похожее на широкие лица выселковских баб, продолговатое и даже зимой заметно смуглое.
        Феоктистова буркнула обычное для этой ситуации «спасибо, до свидания» и удалилась во мрак за проходной.
        - До свиданьица вам,- едва просипела Маша.
        Раздумывать о том, выглядела ли Феоктистова виноватой и не стыдно ли ей было смотреть в глаза несчастной старухи, у которой та собиралась украсть сына, было некогда. Наработавшиеся до умопомрачения начальники всякого ранга перли на выход плотным косяком, и Маша только и успевала брать и раскладывать пропуска. К шести часам все угомонились. Маша, оставшись одна в неуютном стеклянном закутке, принялась размышлять: а может, эта гадина и не знает, что Маша - это мама парнишки, на которого она охотится? Или не узнала ее в платке и казенном ватнике? А что - может быть… Все дежурные были примерно одного, пенсионного возраста, все полные и покрывались темными, вдовьими платками.

«Может, не знает… А как же она так - на моего Вадичку глаз положила, а меня не знает? Или просто в расчет не берет? Ага… Думает, если морду намазала, ей все так и пройдет? Ну уж нет! Старшего я проворонила, а уж младшенького не отдам. Не отдам!»
        Когда в заводоуправлении погасли все окна, Маша поковыляла через двор на первый этаж здания, чтобы отогреться и чуток поспать.

«Да, зря тогда, когда Володька с «этой» хороводился, я их так… Похитрее надо было бы… Познакомиться, присмотреться к этой… Да и потихоньку-полегоньку сделать что-нибудь, чтоб она сама Вовку бросила… Увидел бы, кто его по-настоящему любит, убедился!»
        Но старший сын был, похоже, безвозвратно для Маши потерян, а младшего нельзя было отдавать ни под каким видом… Остаться одной в этом доме, без помощи по хозяйству… Да и бог с ним, с этим хозяйством! Сыночку бы не упустить, любимого, кровинку… Похитрее надо бы как-то».
        С этой мыслью - внедриться по-шпионски в отношения сына с этой Галькой, развести их по-умному, вот это как надо!- Маша и засыпала у себя в комнате. Прежних ошибок она не допустит, нет.
        И утром следующего дежурства, когда на дворе наконец похолодало и приморозило, Маша спросила у своей сменщицы, некогда открывшей ей глаза на гнусные происки Феоктистовой,- ну, как бы между прочим, показывая на пустую ячейку:
        - Это ты мне про эту Гальку-то пела - будто она за моим Вадиком увивается? Феоктистова ее фамилия, что ли?
        - Галечка за твоим парнем не увивается, подруга,- ехидно скривилась сменщица.- Это он уж который год по ней сохнет-засыхает. Вот это я говорила. Да это все знают…

«Одна я не знала, ага!»
        - А что это - он за ней?- фыркнула Маша.- Виданное дело! Брешешь ты все!
        - Да уж видано-перевидано… Одна ты, подруга, не видала. Да не нужен он ей, Вадька твой. Шофер, работяга… У нее в конторе хахалей невпроворот.
        Тут дружно повалили на работу заводчане, а сменщица, почему-то невероятно довольная тем, что Машин сынок никому не нужен, пошла злорадствовать домой. Размышлять, кто на самом деле за кем бегает, Маше на время стало не с руки. Но когда в окошко прозвучало ненавистное имя, Маша встрепенулась. Феоктистова стояла перед ней в пальто с пушистым песцовым воротником и в маленькой норковой шапочке на круто завинченных каштановых кудряшках. Песец и норка, даже по отдельности, составляли недостижимую мечту большинства Машиных согражданок, а тут вот на тебе! И то и другое! Ясное дело, каким местом она это заработала… Уж, поди, не головой своей умной.

… Маша, потерявшая дар речи от гнева и возмущения, так и стояла с рукой, устремившейся к ячейкам. Феоктистова чуть снисходительно, усмехнувшись,- ну что ж с вами, беспорточными, старыми и глупыми, поделаешь!- чуть громче и отчетливее произнесла свое имя и номер пропуска.
        - Да слышу я!- рыкнула Маша и дрожащими от злости руками бросила пропуск в лоток.
        - Вы поосторожнее,- процедила Феоктистова, беря пропуск и отходя от закутка.
        - Ты поосторожнее,- ответила Маша тихо, но так и не поняла, слышала ли ее Галька или нет, потому что за этот коротенький момент у
        Машиной «стекляшки» собралась очередь недовольно бубнящих работяг, тоже хором поторапливавших Машу.
        День прошел в сомнениях - а поняла ли Феоктистова, что разоблачена вчистую?- и в ожидании ее появления. Но Галька эта промелькнула мимо Маши в толпе других служащих, бурно радующихся зарплате и короткому дню - была пятница. Феоктистова, похоже, забыла утренний инцидент, положила пропуск и, не глянув на Машу, ушла. Наутро Маше ее увидеть не удастся, а жаль. Все-таки успела бы она наказать этой Гальке, чтобы оставила Вадика в покое. То, что сам Вадик ухлестывает за этой проституткой, предавая родную маму, Маша так и не поверила. Не могла, не могла…
        То, как бы выспросить сына об их с Галькой шашнях, Маша так и не придумала. Их зыбко-хлипкое взаимопонимание могло быть нарушено. Хоть как-то, но сынуля-то с ней, а не с этой Галькой Феоктистовой… Фамилия-то! Вертихвостка… И если б только вертихвостка!
        Несколько раз Маша видела Феоктистову при сдаче пропуска, но придраться ни к чему не смогла, а та, кажется, и не отличала Машу от других дежурных вахтеров, проходя мимо нее как мимо пустого места. И так бы тянулась вся эта история, если бы…
        Та самая сменщица, Клавдия, попросила Машу махнуться дежурствами, чтобы сделать себе выходные подлиннее и съездить к внуку в армию. Поскольку сменщица посулила Маше небольшие отступные, а при все увеличивающихся ценах это было совсем не лишнее, Маша согласилась. Тем более Новый год скоро, хоть сыночке подарок побогаче купить можно будет. Предупредить Вадика Маша позабыла.

«Ну и ничего страшного»,- решила она утром.
        На одном же предприятии работают, увидятся.
        Так же как и в другие, в то утро, снежное, по-настоящему предновогоднее, мимо нее прошествовала Феоктистова в своих мехах и с непроницаемым красивым лицом. А потом, уже к обеду, Маша увидела, как в заводоуправление, воспользовавшись тем, что были открыты ворота, торопливо прошел Вадик. Зябко подняв плечи, потому что был без куртки и шапки, только в рабочей одежде, засунув руки в карманы, скользя на неубранном снегу.
        В груди у Маши екнуло: ну что ж он так бегает-то, неодетый? Простудится ведь! Она попыталась вылезти из своей будки, крикнуть ему вслед, но он уже был далеко, а пока Маша копошилась, и вовсе исчез за массивными стеклянными дверями заводоуправления.
        Маша вернулась на свой облезлый стульчик разобиженная. Вот она ему попеняет на обратном пути-то! Ждать наверняка пришлось бы недолго - ну что ему особо делать в управлении, механику-то? А когда наконец в дверях мелькнул некогда выходной, а теперь рабочий красно-черный свитер Вадика, Маша не сразу сообразила, что Вадик идет не один… Ох, как не один-то!..
        Он шел за той самой Галькой Феоктистовой - ее-то трудно было не узнать по белому пушистому воротнику. Это зрелище что-то напомнило Маше, болезненно, муторно…
        Феоктистова дошла пару десятков шагов до легковушки, которая стояла тут же, и остановилась. Остановился и Вадик. Он что-то говорил, а Феоктистова вроде бы и не слушала, равнодушно озирая двор. Маша буквально чувствовала, как ему холодно, шея, уши у него были голые. Он, что-то говоря Гальке, все больше втягивал голову в плечи. Потом Вадик неожиданно оглянулся, и Маша поняла, что некто, подошедший сзади, просто отпихнул его от этой бабы и от машины. Этот некто и сама Галька сели в машину и уехали, а бедный Вадик постоял немного, глядя вслед, и поплелся прочь со двора. Ворота за легковушкой быстро закрылись, и ему пришлось идти через проходную.
        - Вадичка, Вадик!- чуть не плача, выбежала Маша ему навстречу.
        Он недоуменно повел головой на звук ее голоса, и Маша увидела, какое у него жалкое лицо, осунувшееся от мороза, в красных пятнах. А глаза как у замордованного уличными хулиганами ребенка - только что не заплаканные.
        - Вадичка! Сынок!
        - Мама? Ты здесь почему?- Вид у него стал еще более недовольный и обиженный.
        - А я Клавку подменяю… Что ты ходишь по морозу раздетый?
        - Да ладно,- махнул он рукой.
        - Ну ты зайди, зайди, погрейся!
        - Не, мам, я к себе…
        - Вадичка, сына!..
        - Потом поговорим, мама.
        Он быстро повернулся, пошел и завернул за угол, оставив Машу стоять на улице. Быстро начав замерзать, она вернулась в свою «стекляшку».

«Вот, значит, как… Правду говорила Клавка… Опять он себе кралю из ученых нашел… И она его не принимает».
        Маше было обидно за сына, которого вот так можно… Брысь, работяга! Меха она, видите ли, напялила! С начальником каким-то уехала. Зачем и почему уехала, понятно…
        Маша сидела и, горестно покачиваясь, предавалась невеселым думам, благо было затишье, никто туда-сюда не мотался. Не оставил сыночек любезный мысли найти себе бабу… Не оставил. Не стала для него мама единственной женщиной в жизни, как это наивно полагала Маша. Все равно на сторону глядит. Ведь все равно!.. Ну хоть не получается у него это, и то хлеб. А вот разве мама его когда обидела бы? Как эта сыкуха… Никогда.
        В таком вязко-горестном состоянии Маша досидела до вечера. Галька-проститутка так и не вернулась - на ее счастье. Уж Маша ей показала бы! Когда же мимо прокатилась волна отработавших заводчан, Маша как будто слегка пришла в себя, оклемалась.
        Вспомнив, что у нее остался несъеденным обед, а в животе глухо бурчало от голода, Маша, переместившись в основное здание, с удовольствием поела. После того ей, разомлевшей, стало казаться - а ведь не все так плохо. Да, у сына очередное сердечное разочарование. Но ведь это как раз и должно убедить его наконец, что мама - единственное на земле существо, которое его по-настоящему любит и никогда не бросит. Должен же он понять, в конце концов… И перестать смотреть на всех девок и баб! Или так - пусть гуляет, пока еще молодой. Куда ж денешься-то от скотской этой мужской природы! Но чтоб сын не женился, и в дом к ней никого не приводил, и, самое главное, сам не ушел к жене, как это сделал старший брат. Вот что самое главное.
        Уже ночью, умащиваясь на старом, выкинутом из дирекции диване,- работники все шутили, мол, знаем, кто и чем его так продавил!- Маша думала: а что, пусть бы Вадька отодрал как следует эту проститутку да забыл о ней напрочь… Знамо дело, мужикам такие быстро надоедают… Хотя Маша где-то глубоко в душе сознавала, что Вадик не такой - все за любовью гоняется, но думать так не хотелось, очень.
        Утром, меняясь, Маша все смотрела за ворота: не мелькает ли где Вадик? Но в гараже ей сказали, что он здесь, на территории. Разыскивать его не было сил, ждать на морозе тем более, и Маша отправилась домой. Вечером она поговорит с ним построже, а пока надо что-то приготовить повкуснее, что было теперь еще более затруднительно, чем при Брежневе. Но Маша не расстарается… Пусть знает сыночка, что мама примет его всегда и любым.
        Вадик появился дома довольно поздно, как-то чересчур долго переодевался, потом тщательно мыл руки, а сев за стол, отвернулся, как бывало, к окну, хотя за ним ничего не было видно, кроме морозного декабрьского вечера.
        - Ты что ж, на мать и взглянуть не желаешь?- спросила Маша, ставя перед ним тарелку.
        - Устал, извини, мам,- выдохнул Вадик и принялся поспешно хлебать суп.
        Маша поняла - это чтобы с ней не разговаривать. Ну, она подождет.
        - Вадичка,- вкрадчиво спросила Маша, когда он наконец отставил тарелку,- а чего это ты с этой… Галькой, а? Не пара она тебе, а, сы?на?
        - Да, мама, не пара! Не пара! Тут ты права.
        Он наконец поднял на нее глаза, и Маша увидела, что они сплошь в красных прожилках, будто Вадик плакал день и ночь напролет.
        - Так и брось ее!- всплеснула руками Маша.- Брось!
        - Мам, я не могу ее бросить!- Вадик опять отвернулся к окну.
        - Да почему ж не можешь! Брось!
        - Мама, я не могу ее бросить, потому что с ней никогда и не был! Не хочет она меня - ни видеть, ни слышать! Довольна? Ты довольна?!
        Этого Маша никак не ожидала. Хотя почему?… Когда еще говорила Клавка… Но тогда Маша не поверила, что это Вадик за Феоктистовой шлындает, а не она за ним. Наверное, теперь Маша просто обиделась за сына.
        - А чего это она тебя… так?- Маша не смогла найти слов для обозначения этих странных отношений.
        - Не любит она меня. Не нужен я ей. Вот…- Вадик снова посмотрел на мать, только уже по-другому. Будто говорил: пожалей меня, мама!

«Вот, понимает, понимает же, кто его по-настоящему любит!»
        Маша бросилась к сыну, прижала его голову к груди, стала целовать в коротко стриженное темечко.
        - Да ну и пусть! Пусть! Забудь об этой шалаве! Гроша она ломаного не стоит…

«Другую себе найдешь!» - едва не выпалила Маша, но побоялась придать мыслям сына совсем нежелательный для нее ход.
        - Смотри, какой ты у меня ладный, хороший… Что тебе в ней? Забудь ты ее!
        - Это легко сказать…- Вадик отстранился от нее, вздохнул.- Я уж к ней и так и эдак…
        - А она чего?- осторожно спросила Маша.
        - Не надо мне никого, говорит, сама проживу, без мужиков. Я бы понял, если бы она замужем была, дети там… А то - никого ей не надо. Вот что обидно. Будто я еще меньше, чем никто…
        Маша ехидно хмыкнула: ох и глупенький же ты! Поверил… «Никого»! Да накручивает она ему, хочет покрепче привязать… Ох, бедный сыночка! Хорошо, что Вадик не видел Машиного лица - опять пялился на черноту за кухонным окном.
        - А с начальством она… как? По-другому, да? «Не хочу, не надо»! Да?
        - Сплетни это,- нехотя возразил Вадик.
        - Ну конечно! Как бы не так!
        - Я знаю, мам. Завидуют, что красивая, вот и льют грязь.
        - Да уж было б там чему завидовать. «Красивая»! Видимость одна.
        - Это пустой разговор, мам. Все как есть, так и есть. Чаю дашь?
        Маша налила ему чаю и дальше расспрашивать не стала. Вадик молча посидел над пустым стаканом и ушел к себе. А Маша, перемывая посуду, размышляла об услышанном.
        Нет, до конца она этому не поверила. Чтоб бабе, пусть бы и интересной, никто не нужен был - ох, врала бы ты, Феоктистова, получше! Просто шофер-механик тебе, красуле в норках, не по чину, а начальнички отстрелялись на тебе в охотку да к законным женам под бочок! А, не так, скажешь? Вот и болтаешься, как дерьмо в проруби… Сколько таких красивых до образованных так и остались в вековухах или повыскакивали за разведенных да алиментщиков? Все перебирали-пересматривали да доперебирались. А дурненькие - те вот не гнушались. Первого, кому не свезло рядом притормозить, того - цоп!- и в ЗАГС. Вот и пристроились. Как Маша в свое время. А красивые… Те так и не попробовали мужниного-то, своего, законного… Все чужими, случайными перебивались, а то и вовсе одни были.
        Однако расслабляться Маше, наученной горьким опытом с женитьбой старшего сына, было нельзя. Эта Галька, которая, кажись, была даже чуть старше Вадика, может в одночасье сообразить, что Машин сынок - последний ее шанс устроиться, и, не приведи господь, изменит свое к нему отношение… И тогда не минешь принимать в дом тасканную по начальничьим диванам проститутку… Ох, вот страмота-то была бы Маше, хоть брошенке, но честной бабе!
        Маша очень похвалила себя за это дальновидное умозаключение. Эта Феоктистова с течением времени могла стать куда как опаснее, нежели сейчас, и глаз с нее спускать было нельзя. И ведь есть Бог на небесах, а?! Как Маше выгорело - подменить Клавку так кстати и распознать эту историю. Впору Клавдии коробку конфет дарить… Хотя нет, перебьется. Чести много.
        Так что домашняя жизнь у Маши как бы замерла в каком-то малоприятном, студенистом состоянии, но и это было неплохо. Хуже было то, что матушку-Расею сотрясали несуразные нововведения. Например, кооперативы, соблазнявшие простой люд своей пятихаткой - пятисотрублевым ежемесячным заработком. Он, как некое умственное несварение, морочил душу работягам, которым теперь не хватало на опохмел даже не денег, а самой водки. А потом в три раза подскочили цены на продукты. И у них в сельпо впервые за много месяцев появилась свежая, не слоившаяся водопроводной водой сметана и - впервые за много лет!- розовая, маложирная ветчина… Но! Сметану по тридцать семь рубликов, сказывают, выкинули почти всю, а начавшую зеленеть ветчинку с трудом продали по половинной цене.
        В том кафе, откуда к Маше капали хоть и небольшие, но верные деньги, который месяц было грустное, какое-то кладбищенское затишье. Проезжие не могли платить столько, сколько надо, чтобы предприятию можно было хоть как-то держаться на плаву. Потом заведующий на ужуленные из того же гособщепита деньги выкупил кафе. Но и это его не спасло. В зале часами сидели и едко, душно курили огромные, как платяные шкафы, мрачные молодые мужики. Немногие заглядывавшие туда посетители, едва встретившись с ними взглядами, с порога заворачивали назад. Ни Маша, ни другие работники денег за свое сидение в подсобке не получали, поскольку бритоголовые шкафы за кормежку не платили, наоборот, только тратили продукты. В середине девяностого года кафе закрылось, а потом его походя сожгли поселившиеся в нем бездомные.
        На заводе у Маши тоже произошли перемены. Пожилых рабочих увольняли пачками, без пощады: мол, у вас хоть пенсия какая-никакая есть, а молодым куда деться? А под расчет получите этими, как их… акциями… Аргумент это был слабый - по акциям ничего не платили, поскольку заказов на продукцию не было, а пенсии, чего уж при советской власти даже представить себе нельзя было, стали задерживать на два-три месяца. А когда ее все-таки давали, внушительной по старым меркам суммой, купить на нее ничего существенного было нельзя, поскольку цены росли быстрее всех пенсий.
        К счастью, сокращения Маши не коснулись - приняли во внимание, что давно работает. А Вадик, чтобы им сводить концы с концами, устроился еще и в кооператив по ремонту автомобилей. К основной работе его особенно не привлекали и терпели его отлучки - а как иначе, если денег не давали уже с зимы? Вот и перебивались Маша с Вадиком как могли, благо урожая с огорода никто не отменял, и картошка, счастливо не подверженная инфляции, росла на нем так же, как при Сталине и Брежневе. Только Маше, которой уже перевалило за шестьдесят, намного труднее было ее обихаживать, вскапывать-полоть…
        Так они с Вадиком продержались два года.
        Светлую радость Маше доставило известие, что с окончанием советской власти, которую Маша в целом любила, без работы и положения осталась ее врагиня Зойка, эта Володечкина «жена». Помыкавшись на одной, маленькой и неустойчивой, мужниной зарплате втроем, Зойка стала челноком.
        - … Это как же?!- опешила Маша, когда услышала новость от Вадика.
        - А так. Она еще с двумя женщинами ездит в Польшу…
        - Куда-куда?!- еще больше испугалась Маша, для которой даже братская социалистическая Болгария была страшной заграницей, полной коварных шпионов и кровожадных диверсантов.
        - В Польшу… Набирают там сумками всякую дребедень типа блузок, колготок и едут назад. Продают на рынке. Вроде у них сейчас полегчало с деньжатами-то.
        Маша догадывалась, что Вадик втихаря от нее помогает семье брата, и очень переживала, что эти его «жена» и «дочь» объедают несчастного Володечку. Ну вот, хоть теперь польза от «этой»… Только не блузками она торгует, ой нет… Не блузками!
        А со временем Маша стала замечать, что Вадик вроде бы стал отходить от этой своей любовной тоски, прикупил пару ярких рубашек, красную с синим дутую майским шариком куртку. Стал чаще задерживаться на работе или отлучаться по вечерам. Шел ему уже тридцать третий год, а выглядел он мальчишкой. Что значит, при маме-то живет, на всем готовом… Все мальчик да мальчик… То, что сын всерьез загуляет, женится, Маша уже почти не опасалась - невест приличных и так не шибко было, а уж сейчас перевелись вовсе. Либо незамужние да вдрызг потасканные - клейма ставить негде, либо разведенки с детьми - содержи вот их, чужих, кому надо…
        А «красотка» Феоктистова с предприятия уволилась - заработки ее, видите ли, не устраивали. Ну, такая где угодно пристроится. А нам только лучше.
        Весь девяносто третий год Маша ходила на завод скорее для развлечения. Управление почти опустело, цеха большей частью стояли. Народу теперь через вахту ходило мало, и Маша вспомнила давнее деревенское развлечение - по вечерам вязать носки из грубой домашней шерсти, которая осталась еще от матери и хранилась в холодном подполе, подальше от прожорливой моли. Пальцы быстро вспомнили, как поддевать спицами нитку, и Маша рьяно принялась вязать носки и тут же в окошко их продавать. Ничего, брали Машину продукцию редкие посетители, шоферы, приезжавшие на завод, подкидывая Маше немного деньжат. Работали они теперь по двенадцать часов - по ночам вахтеры уже не требовались, и платить кому-то «ночные» руководство не хотело, экономило. Так что Маша всегда теперь ночевала дома, присматривая, чтобы не гулял по бабам Вадик. А он и не гулял. Зачем ему? Ему хорошо и с мамой. Сыт, обстиран, любим. Что еще надо?
        Умиротворенное Машино настроение, добившейся самого главного - оставить при себе хоть одного сына,- не могли нарушить даже жуткие новости, которые они смотрели по купленному недавно цветному телевизору. Рэкеты, какие-то захваты, бандиты, свободно гуляющие по улицам. И вот оказалось, рано, рано Маша сомлела, расслабилась… За сыном-то, вышло, еще больше пригляду требовалось, чем за дочкой, чтоб в подоле не принесла.
        Как-то давно страдавшей сердцем Маше понадобилось выправить себе бесплатный рецепт. Уж больно дороги были импортные лекарства, а эти весенние скачки погоды давались ей все тяжелее. Вот она и поехала в горбольницу, сидеть в длиннющей очереди и, слушая чужие жалобы, надеяться, что кто-то, кому не повезло быть за ней, выслушает ее стенания.
        Вывалилась Маша из поликлиники уже во второй половине дня, усталая, хоть ничего и не делала, голодная, потому что ничего не ела почти девять часов, и поплелась к автобусной остановке. Проезжая по вытаивавшему из грязного снега городу, Маша увидела… Аж привскочила, когда увидела! По противоположной стороне улицы шел не спеша и, кажется, даже улыбаясь Вадик в своей сине-красной куртке-дутыше, а рядом с ним вполне довольная своим спутником, собой и весенней погодой вышагивала… Галька Феоктистова!
        Маша словно иголка, влекомая магнитом, расталкивая редких пассажиров, машинально отругиваясь, ринулась в конец салона, чтобы не упустить из виду, разглядеть получше парочку. Убедиться тут же, что не Вадик это вовсе и даже не проклятущая Феоктистова, возникшая из небытия, чтобы разлучить ее с сыночкой!.. Но торцовое окно было еще грязнее салонных, да и автобус на месте не стоял, так что гуляющие быстро уменьшались, исчезли и разглядеть их не было никакой возможности. Тут, к счастью, автобус подошел к остановке, и Маша, лавиной обрушившись на желавших войти, вылетела наружу. И откуда силы взялись домчаться, презирая недомогание, до того места, где она видела сине-красный пузырь!
        Задыхаясь, Маша остановилась, вглядываясь в противоположную строну неширокой улицы. Броситься бы сейчас на эту сыкуху Феоктистову! Расчесать в кровавые лохмотья ее черную рожу, выцарапать наглые глазенки! Что теперь Маше кто может сделать, а? Все рухнуло, порядков, законов никаких нет… Никто ничего Маше не сделает.
        Она стояла, ожидая, что чуть поубавится машин, сновавших по улице, но они шныркали туда-сюда с завидной резвостью, и перебежать улицу на больных ногах ей, старой и толстой, вряд ли удалось бы… А погибнуть теперь, когда сынуля находился в жуткой опасности,- нет! Маша не могла себе такого позволить.
        - Вы, бабуля, на переход бы прошли,- заметил ей какой-то мужик, проходя мимо.
        - Сам бы ты на… пошел!- огрызнулась Маша.- Бабуля я ему…
        - Сама бы ты под бульдозер пошла, старая кошелка!- услышала Маша уже краем уха, потому что, все же улучив момент, засеменила через улицу под визг тормозов, брань водителей и грязные брызги в лицо.
        На этом пути ее ничто не могло остановить. Она будет бороться до конца!
        Но неужели никогда так и не отступит от нее эта беда: потеряв старшего, отдать младшего сына какой-то размалеванной шалаве?
        Перебежав улицу, Маша остановилась, чтобы отдышаться и сообразить, куда идти - вперед, назад? Где сейчас может находиться эта парочка, в которой она заподозрила Вадика и Феоктистову?
        Ничего не придумав, Маша поковыляла вперед, наудачу. И ведь помог Господь на ее праведном пути!..
        Словно поджидая ее, парочка стояла в стороне от пешеходов, у витрины цветочного магазина, и мило так беседовала. Да, это были Вадик и Галька. Только сейчас эта вертихвостка была не в мехах, а в кожаном красном полупальто, и волосы у нее были выкрашены в рыжеватый цвет. Ни в жизнь бы Маша ни пальто такого не надела, ни волос бы так не покрасила! Где ж глаза-то у Вадьки, а? Ведь вылитая проститутка!

«Вот - не отступился он от нее, и она его не прогнала насовсем… вон, улыбается… Никого не видят вокруг… Голубки!»
        Парочка, казалось, была так увлечена друг другом, что никого, тем более Машу, притаившуюся за деревом, вокруг не замечала. Наконец Феоктистова, еще раз завлекательно улыбнувшись Вадику, повернулась и вошла в магазинчик.

«А!- невероятно обрадовалась Маша.- Вот хорошо, что я себя не выдала! Теперь знаю, где она работает».
        То, что Феоктистова в магазине работает, не вызывало сомнения - через пару минут она подошла к витрине уже изнутри и помахала Вадику рукой. Он ответил тем же и, повернувшись, упруго пошел по улице.

«Радуется… Не отступился от нее и радуется… Чему радуется? По улочке она, видите ли, с ним прошлась, одолжила-разодолжила!.. А мама? Мама-то как же? Со мной дома все молчит и молчит…»
        Маша с трудом отлепилась от дерева, за которым стояла все это время, и поковыляла, куда глаза глядели да ноги свинцовые несли. Дома она оказалась уже к синим апрельским сумеркам.

«Вот что в этой проститутке есть, что она Вадичку так присушила? У нас вон дом свой, огород, который всегда накормит… Тихо, чисто, уютно. И мама его так любит, так уж любит!.. Никогда не продаст, никогда… А все его к сыкухам этим тянет!»
        Ну, что влекло сыновей из родительского дома к бабам, это понятно, но больно уж Маше не хотелось об этом думать. Думать надо было, и поскорее, о том, что говорить и делать, чтобы раз и навсегда забыл Вадик об этой Гальке. Скоро он должен был прийти домой, а придумать что-то путное не удалось. Усталая и голодная, Маша принялась готовить сыну ужин. Вадик все не шел и не шел, и Маша села есть одна - уж и ноги ее не держали.
        После этого Маша, совсем расклеившаяся от тарелки жареной картошки с соленым пупырчатым огурчиком, решила ненадолго прилечь и сразу заснула - как провалилась в черную, мохнатую, как дворняжка, мглу.
        Разбудила ее негромкая, но навязчивая музыка, доносившаяся из кухни.
        - Ох ты господи ты боже мой!- спохватилась Маша, помятая после сна.
        Она неловко поднялась и включила свет. На маленьком будильнике было двадцать минут девятого. Хорошо поспала, ничего не скажешь… Теперь ночью ни в одном глазу сна не будет.
        В кухне орудовал Вадик, накладывавший себе картошку.
        - Привет, мам,- оглянулся он.
        - Да что ж ты меня не разбудил, а, сынок?- всплеснула руками Маша.
        - Да зачем… Ты так крепко спала. Я сам управлюсь. Ты иди, снова ложись.
        - Погоди, я тут… я сейчас…
        - Да я уже сам распорядился.
        И тут Маша, сначала невероятно обрадовавшаяся сыну, вспомнила о дневном приключении. И о том, что так и не решила, стоит ли высказывать сыну о его шашнях с Галькой.

«Распорядился он!»
        - Работа была какая сегодня? Что-то ты поздно…
        - Да была… Немного. Теперь уже не клиенты нас ждут, а мы клиентов. Времена такие.

«Ага, и теперь парни за девками страдают, а девки замуж не идут… Времена такие!»
        Маша почувствовала, что праведное возмущение и обида на сына, поднимавшиеся из глубины души, как пузыри болотного газа из гнилой трясины, липко и удушливо перекрыли ей дыхание, выбили слезы из глаз.
        - Ты что ж - все никак от шалавы этой не отстанешь, да?- закипая гневом, проговорила Маша.- Мало она тебя помурыжила?
        - Че-го?!- поперхнулся Вадик, поднимая на нее глаза от тарелки. Он с трудом проглотил горячую картошку и добавил: - Чего ты опять выдумала?
        - Я выдумала? Я выдумала?!- почти закричала Маша, чувствуя, как сводит в судороге руки и дрожь распространяется на все ее грузное тело.- Ничего я не выдумала! Я видела!
        - Что ты видела?
        - Все я видела! Все!
        Маша почувствовала, что из глаз, скатываясь в глубокие морщины около носа, полились горячие потоки.
        - Ты… с этой Галькой по городу… гулял! Всякий стыд потеряли!
        - Ну ты и даешь!- Вадик вскочил, крепко хлопнул ладонями по столу.- Что ж такого стыдного, что я с девушкой по городу гулял, а?
        Маша рыдала, судорожно пытаясь найти по карманам халата платок.
        - Так если б с девушкой! Девушку себе нашел!.. Гальку Феоктистову… Девушка!
        - Не твоего ума дело!- крикнул Вадик так, что звякнула посуда на столе.- С кем хочу, с тем и гуляю!.. И не горлань на меня! Разоралась тут, как баба базарная… Стыдно за людьми подглядывать - вот что стыдно!- Он схватил тарелку и вышел из кухни.
        Маша слышала, что он захлопнул за собой дверь своей комнаты.
        Вот так само собой и разрешилось. Думала Маша вовсе не говорить с сыном об этой сыкухе, а вот не выдержала, не смогла и выплеснула свою обиду и горечь… И ничего хорошего опять не вышло. Устроила Маша сыну скандал, а он, вместо того чтобы просить прощения, в ногах валяться у матери, взял да и…
        - … И вообще, мам, учти…
        Маша все стояла, тяжело опираясь на стол и всхлипывая, а Вадик, неожиданно появившись на пороге кухни, прошипел, сверля мать ненавидящими глазами:
        - … если Галя согласится за меня выйти, мы будем жить здесь, и ты…
        - Никогда! Никогда этого не будет!!
        Воздев руки, Маша бросилась на сына, словно он и был той самой Галькой, что собиралась поселиться в ее доме.
        - Убью, а не пущу!
        Вадик перехватил Машины руки за запястья, отпихнул и, заставив сделать пару шагов назад, толкнул на стул. Маша тяжко плюхнулась на сиденье, едва не свалилась - и свалилась бы, если б Вадик ее не держал. Он отпустил ее уже обессилевшие руки и отступил, словно боялся, что она снова полезет драться.
        - Ты… на мать руку поднял,- выдавила из себя Маша, чувствуя, что медленно, но неуклонно, как опара из кастрюльки, сползает на пол.- На мать… руку!
        - Ничего я на тебя не поднимал,- едко произнес Вадик.- Сама полезла.
        - Это твои сыкухи тебя научили, да? На мать руку поднял…- Маша сидела, шатаясь туда-сюда, и заливалась слезами.
        - Нет, это я сам научился. Уж была возможность!- радостно сообщил Вадик.- Или ты думаешь, раз ты мне мать, тебе все позволено?
        Маша не нашлась что ответить, и Вадик, не дождавшись ответа, вышел.

… Маша все еще сидела, чуть пошатываясь, когда Вадик вернулся, сунул в раковину тарелку, зажег газ и поставил чайник.

«Вот что он мне сейчас скажет? Что скажет?! Прощения просить станет, пообещает бросить эту шлюху?»
        Но сын, судя по невнятному шуму за Машиной спиной, преспокойно занимался хозяйством, готовясь вволю попить чайку, и в раскаяние впадать не собирался. Маша, с трудом повернувшись, оглянулась. Вадик заливал кипяток в заварной чайник.
        - Чай пить будешь?- спокойно, даже нарочито буднично, спросил он.
        - Ты мне скажи: ты с этой сыкухой кунежиться дальше будешь?
        - Я не знаю, о чем ты, мама. Слова какие-то говоришь странные… Так чаю тебе налить?
        - Я ее на порог не пущу… Дом спалю, а не пущу!
        - И не надо,- пожал плечами Вадик.- Володька обошелся без твоего дома, и я обойдусь. Испугала тоже…
        Какая-то горячая волна обдала Машу: ой, а не зря ли она это сделала?! Разошлась, как легкое в кастрюльке… Вдруг уйдет опять Вадик, как уже уходил? В общежитие или еще куда… Вдруг у этой Гальки жилплощадь есть и она его к себе примет?
        - Сыночка, ну зачем она тебе, а? Ну неужели тебе дома плохо?
        - Плохо, мам,- сокрушенно произнес Вадик.- Ой как плохо!- Вадик стоял и, прихлебывая из стакана, смотрел на Машу. Кажется, даже чуть насмешливо.
        - Да чем же плохо, сыночка?- запела Маша тоскливо.
        - Да с кулаками на меня тут бросаются… некоторые.
        Машу больно кольнуло то, что сын назвал ее «некоторыми» даже непонятно почему, но скандалить дальше было невозможно. Куда уж тут!
        - Орут, кричат… Житья нет.
        - Ох, сыночка, я ж добра тебе хочу, добра…
        Маша прижала руки к груди и снова начала качаться из стороны в сторону. И чего ее все время вело мотаться, как белье на веревке? Начав, она никак не могла остановиться.
        - Да что ж это за добро такое,- чеканил сын, глядя на Машу холодными голубыми глазами,- когда у меня в тридцать пять лет ни жены, ни детей? У Вовки вон хоть дочка растет, а мне кто в старости стакан воды подаст, а? Что ж такого особенного, что я семью хочу иметь?
        На это понятное по всем человеческим меркам желание даже в отчаянном Машином положении возразить было нельзя. Но можно было попытаться отложить его исполнение! . Уж сколько откладывалось, а? А вдруг и сейчас выгорит?
        Маша приободрилась. Нечто занять сынка поисками невесты? А если учесть, что невест хороших, подходящих ему по возрасту, и помину давно нет, то еще пару лет протянуть можно… Точно можно! А там… Сам поймет, что лучше мамы его никто не обиходит, и перестанет из дома глядеть. Теперь уже навсегда.
        Маша перестала качаться и сказала вполне нормальным, чистым голосом:
        - Да разве я против, а, Вадичка? Я ж не против! Женись! Но не на Гальке этой! Она ж, поди, и рожать-то не может… Какие там дети - после стольких абортов-то!
        - А ты-то откуда знаешь?!- взорвался Вадик.- Ты что - в одной палате с ней лежала? Ну вообще!.. Ты…- Вадик крепко поставил стакан на стол, резко повернулся и вышел.

«А ведь женится он на ней,- в полном отчаянии подумала Маша, и эта мысль придавила ее неподъемной могильной плитой.- Женится. Точно. Как Вовка тогда уперся, так и этот теперь упрется».
        Как она добралась до кровати и плюхнулась на нее, не раздеваясь, Маша не помнила. Ощутив у себя под щекой продавленную подушку, она как-то невнятно, глухо и темно подумала: «А вот умерла бы я сейчас и не видела бы этого позорища…» Как Вадька едет в ЗАГС с Феоктистовой под белой фатой, и они все, и Вовка с женой, гуляют на свадьбе. А потом Вадик приводит Феоктистову хозяйкой в Машин опустевший дом, и все происходящему безумно рады, и сами «молодожены», и Вовка с его женушкой, и все-все…
        Наутро Маша проснулась рано, какая-то будто затвердевшая - может, отлежала все руки-ноги в этом то ли обмороке, то ли сне. А скорее всего, за ночь ее желание бороться за сына и дальше проникло во все клеточки ее тела и замерзло там до гранитной неприступности.

«Нет, невесту я ему искать не стану»,- думала Маша, поджаривая Вадику котлеты с макаронами.
        Маша и сама понимала, что такое, даже понарошку, делать не будет. Не сможет просто. А вдруг невеста ему и впрямь понравится?! И женится он, приведет ее в дом, и Маша не сможет возразить. Как возразить? Сама предложила, сама навязала… Нет, тут надо что-то другое.

«Как бы от Гальки этой избавиться, а?- все размышляла Маша, отскребая пригоревшие котлеты.- Уехала бы она куда-нибудь, что ли… С глаз долой - из сердца вон. Пока еще следующая краля найдется - глаза вытаращишь! Так и проживем с ним, даст Господь».
        Раздосадовавшись на себя, а скорее на Феоктистову, из-за которой подпалились котлеты, Маша выключила газ и пошла будить сына.
        Дверь его комнаты была наполовину приоткрыта. Никакого движения за ней не ощущалось, а ведь он должен был уже проснуться и даже, как всегда, включить телевизор… У Маши упало сердце. Она сделала пару неверных шагов и легонько, все еще на что-то надеясь, толкнула дверь. Вдруг заспался сынок?
        Постель Вадика была неубрана, шкаф приоткрыт, на полу пестрел какой-то мусор. Все как в тот раз, когда он из-за директорской дочки уходил из дому в общежитие. Маша это так ясно вспомнила…
        Вадика не было.
        - Вадик, Вадичка!- слабым, дрожащим голосом позвала Маша. «А вдруг?! Вдруг!» - Иди кушать, сыночка!
        Дом ответил ей глухим, даже насмешливым молчанием.
        - Остынет, сына!- еще раз, поднатужившись, чуть погромче, повторила свой призыв Маша и поневоле пошла искать Вадика, который так упорно не желал отзываться.
        Может, дуется на вчерашнее? Так за дело мама поучила, за дело.
        Ни в комнате, где его вообще не могло быть, ни в братниной комнате, куда они не заходили месяцами, Вадика не было. Молчание сына и тишина в доме становились просто зловещими.
        Маша вернулась в его комнату, уже почти ни на что не надеясь, открыла платяной шкаф. Точно… Там остались только зимние вещи, теплые носки и всякое старье, сберегавшееся для грязной работы и для огорода.

«Ушел, ушел!.. К этой дряни ушел! Маму бросил… Бросил! А мама его так любила!»

… Маша просидела в комнате сына, наверное, часа два, в непонятном ей самой оцепенении, словно надеялась, что все это - просто затянувшийся ночной кошмар. И если досмотреть его до конца, то можно, проснувшись, оказаться в прекрасном мире, где нет ни Зоек, ни Галек Феоктистовых, ни других баб-разлучниц, а есть только она, Маша, и ее любимые сыночки Володя и Вадик.
        Маша проголодалась и замерзла, поскольку была только в ночнушке и халате. Надо было взять себя в руки, встать и отправляться… Куда?
        На дежурство ей было выходить только завтра. Ехать в город, на завод, разыскивать сына и убеждать его вернуться сил Маше явно бы недостало. За ночь она совсем не отдохнула, ноги, спина еще болели после вчерашних походов и погонь, в висках стучало. Да и есть ли Вадик на заводе? Может, в своей мастерской… Или с этой проституткой гуляет, жизни радуется.
        Нет, это точно придется отложить до завтра.
        А может, он сам вернется? Не сможет устроиться в общежитие, например. Тем более там сейчас проживали не холостые рабочие и развязные девчонки-пэтэушницы, а
«черные» с городского рынка. Хорошее соседство… Вот обворуют его там, придет он домой, к маме, в ногах валяться, чтоб назад приняла!
        Но до этого сладостного момента надо было дожить. А как дожить, если так и гложет беспредельная тоска по сы?ночке, по сы?ночке…
        Вадик не вернулся ни на следующий день, ни через неделю. Маша его все-таки разыскала, вернее, он сам подошел к ее «стекляшке» и спросил ее, почти как чужую, как она себя чувствует и не надо ли чего сделать по хозяйству.
        - Уж обойдемся,- едва сдерживая слезы, ответила Маша.
        - Как считаешь нужным.
        - Ты что ж, в общежитии?- не могла не спросить Маша.
        - Нет, но я буду сюда подходить, так что скажешь, если чего надо.
        - У Гальки живешь?- процедила Маша сквозь зубы, деревенея от этого предположения.
        - Нет, не у Гали.
        - У Гальки, у Гальки! Не ври!
        - Мама, я живу не у Гали.
        - Я знаю, знаю!
        - Мама, я не могу жить у нее,- терпеливо разъяснил Вадик.- У них с матерью одна комната.

«Ага!- обрадовалась Маша, но виду не показала.- Значит, ничего у них путевого не выйдет! Пожениться они не смогут…»
        - А где ж ты?
        - Снимаю тут поблизости, у бабушки одной.
        - А у нее, значит, лучше?- горестно покачала головой Маша.
        - Да, мам, лучше. Она в мою жизнь не лезет и не орет на каждом шагу.
        Маша не нашлась что ответить, и сын, сославшись на работу, ушел. У Маши, поскольку было дневное затишье, появилась возможность обдумать сложившееся положение дел.
        Галька Феоктистова даже при большом желании к себе Вадика принять не может. Ага… К бабке на квартиру? Тоже не ахти вариант для взрослых людей. А к Маше Вадик Феоктистову не приведет. Знает, что Маша лучше собственный дом сожжет и по миру с сумой пойдет, а такого разврата не допустит…
        Эта мысль Маше очень понравилась, и она до самого вечера, улыбаясь про себя, представляла, как Феоктистова с Вадиком подходят к ее усадьбе, нагруженные вещами, такие радостные - как же, заселяться надумали, молодожены хреновы! Навстречу им выбегает Маша, как есть, в халате и тапочках, а за ее спиной занимается гудящим пламенем ее дом. Который им никогда не достанется… А больше-то им идти некуда! Ага! Вот и кончится их «счастье» тут же, на пепелище. И вот стоят они, рядом со своими тюками-чемоданами, в полной растерянности, и глазеют-любуются, как догорает их несостоявшаяся семейная жизнь. Вот хорошо было бы!..
        Идя домой по Выселкам поздно вечером, Маша, довольно спокойная или, может быть, просто усталая, с надеждой, издали смотрела на свой дом - светятся ли окошки? Вдруг Вадик, пресытившись свободой и бабкиным гостеприимством, вернулся. Но нет, свет в доме не горел.

«Надо бы, уходя, действительно хоть одну лампочку оставлять… А то выследят, что дом пустой, и заберутся».
        Кражи в поселке участились, как и в городе,- словно после войны, когда и цинковое ведро, и драповое пальто были неплохой добычей для вора. Маша давно слышала от Вадика совет - уходя на дежурство, оставлять включенной хоть одну лампочку, но жалела денег на электричество. Сын возражал, говоря, что это несоизмеримые траты - копейки за свет к возможному убытку от разбоя. Маше нравилось это слово -
«несоизмеримые», но потом она стала подозревать, что Вадик подцепил его у Гальки, которая работала экономистом, и слово ей решительно разонравилось. Теперь если уж не слова, так сами меры предосторожности придется принимать. Ну, лампочку в кухне ввернет самую тусклую… для экономии. Тьфу, что за слово-то!

«Вот во что эта Галька жизнь мою превратила! И не женился еще Вадька даже, а уж горе мне вокруг одно, горюшко!»
        Мысли о том, как избавиться от Феоктистовой и вернуть домой сына, тяжко, как трехметровый питон-удавка, ворочались в Машиной голове все то короткое время, пока она ужинала и укладывалась спать.
        Так прошло несколько недель. Что грешить особенно на Вадика - он приходил часто, заплатил из своих денег трактористу за вскопанный огород, посеял и посадил все, что просила Маша. В каждый его приход Маша надеялась, что он останется. О том, чтобы бросить Гальку, Маша, по-черному себя ломая, не заговаривала. Но почему бы ему не остаться переночевать? Сегодня, завтра… А так бы и вернулся… Как тогда вернулся, так и сейчас вернется.
        Но на дворе уже стояло прохладное, ветреное лето, а Маша проводила его одна, тоскливо, почти без хлопот о любимых сыночках.

«А почему Вадичка тогда-то домой вернулся?- в один такой скучный, сырой вечер задумалась Маша.- А, погоди-ка! Из-за того, что эта директорская дочка его бросила сама, да-да…»
        Уже засыпая, Маша попыталась уловить неясную мысль, благостную догадку - как оторвать присосавшуюся, как пиявка, к сыну Феоктистову. Но догадка мелькнула и исчезла, прежде чем Маша ухватила ее за скользкий хвост. А потом Маша заснула тяжким, неровным старушечьим сном.
        В это лето было много дождей, причем холодных, как осенние, и обильных, как летние. Машины соседи, давно переключившиеся с картошки и помидоров на более выгодное разведение цветов, жаловались, что между грядками стоит и никак не уходит вода, корни у нарциссов и гладиолусов гниют, бутоны не распускаются, а вянут. Маша, чей огород был чуть повыше и особо не кис в это лето, сочувственно охала, схватясь за щеку, но в душе радовалась. А нечего им! Тоже «бизнесмены» нашлись! Раздышались, подработали за пару лет и вот получили… Цветы теперь в городе, в магазине, купить можно.

«В магазине!»
        Это воспоминание о том, что Феоктистова, экономист недоделанный, торгует в цветочном магазине, возникло в придавленном горестями Машином мозгу, как сказочная жар-птица, как солнечный день, который мог бы осушить и спасти от разорения соседский цветник.

«Во, поеду-ка в город и поговорю с ней!.. Ох, как я с ней поговорю!»
        Сегодня уже было поздновато, дело шло к вечеру. На следующий день Маша дежурила, потом были выходные. Маша подумала, что может либо не застать Гальку на работе, либо столкнуться там с Вадиком.

«Эх, вот ведь незадача какая! Поздно как я это надумала-то, а?»
        Маша некстати и огорчительно вспомнила любимую присказку мужа: хорошая мысля приходит опосля. Но ничего, ничего! Три-четыре дня она подождет… А потом выскажет этой Феоктистовой такое, после чего та полетит белым перышком, отстанет, отлепится от сына, и Вадик вернется к маме, домой…
        До середины следующей недели Маша, чувствуя кривящиеся в ехидной усмешке губы, представляла, как выскажет Феоктистовой все, что о ней думает, да пригрозит еще!
        А та, трясясь от страха и всхлипывая, будет клясться, что больше никогда не подойдет к Вадику, исчезнет из его жизни навсегда… Что именно станет говорить Гальке, Маша, правда, не знала, но надеялась придумать на ходу. Главное, сказать - отстань от моего сыночки, гадина! Отстань! А там - даст Бог… Найдутся слова. Найдутся.
        И что Маша не дала бы, чтобы Вадик вернулся и снова был с ней! С мамой.
        За ту пару месяцев, что Вадик не жил дома, Маша нехотя стряпала себе одной, переживала и поэтому сильно похудела. Врач, которая Машу наблюдала, сказала, что вообще это неплохо - сердцу ее больному легче. Маша рванулась было поведать врачу о своих родительских невзгодах, но та довольно невежливо оборвала ее, сказав, что, главное, сын не пьет и работает, а остальное образуется. Маша подосадовала - никто не понимает, что это не самое худшее. А вот лучше пил бы, ну как-то умеренно, но жил бы дома.
        Так что, готовясь к решительному броску на Феоктистову, Маша пересмотрела свои юбки-кофты - не идти же к этой лахудре крашеной абы в чем? Та-то вон как одета!.. Но старые одежки висели на Маше как на огородном пугале, и ей пришлось из своих небольших доходов прикупить что-то новое. Благо торговки-мешочницы стали приносить свой товар прямо к их сельпо и не надо было тащиться на дикий рынок в город. Он, как пестрая плесень, расползся чуть ли не на половину городского центра, и в свое время Маша, проезжая мимо на дежурство, злорадно представляла, что где-то здесь толчется оставшаяся без работы Володькина «жена» - покупателей поджидает. Но Маша туда не пойдет и у нее ничего не купит!
        День для визита в цветочный магазин Маша выбирала долго и решила, что пойдет туда утром в пятницу. Наверняка Феоктистова там - тоже торгует. Как же Маша, рабочий человек, презирала торгашек! Спекулянтки все, воровки… И надо ж, как Маша угадала своей неприязнью… Обе ее разлучницы - в конечном деле торгашки!
        День выдался хороший, солнечный, хоть и ветреный. Такой ветерок свеженький!.. Маша почувствовала необыкновенную бодрость - словно помолодела, окрепла. Уж она за сы?ночку своего повоюет!
        Маша подъехала к магазину часов в десять. На дверях магазинчика была табличка
«Открыто», и Маша решительно толкнула дверь.
        Народу там не было, а магазин был заставлен пластмассовыми ведерками с розами и гвоздиками и такими цветами, названия которых Маша даже не знала. За высоким полукруглым прилавком стояла какая-то молоденькая девчонка с распущенными белыми волосами, но Феоктистовой в зале не было. Девчонка что-то делала с кусками прозрачной бумаги, но потом подняла на Машу глаза.
        - Вы что-то хотели, женщина?
        - А… Феоктистова Галина… где?
        - У себя она,- недоуменно пожала плечами беловолосая.

«Что это за новости - «у себя»?» - чуть было не фыркнула вслух Маша.
        - А позвать ее можно?
        - А вы кто?

«Дед Пихто!» - рявкнула про себя Маша, но решила приберечь раж для разговора с Галькой.
        - Феоктистову позови мне, быстро,- прошипела Маша, едва сдерживаясь.
        - А почему вы со мной так разговариваете?- захлопала черными от туши ресницами девчонка и наконец отложила ножницы.
        - Как хочу, так и разговариваю!- крикнула Маша.- Гальку свою поганую зови, ты, сыкуха!
        Маша, сжав кулаки, тараном пошла на девчонку, словно она и была Феоктистовой. Да уж и как-то все равно Маше стало… эта ли, Феоктистова…
        Девчонка разинув рот, густо - прямо комками, вымазанный малиновой помадой, попятилась, хоть и была отгорожена от Маши прилавком.
        - Что здесь происходит?- послышалось откуда-то сбоку.
        - Галина Константиновна, тут какая-то сумасшедшая вас спрашивает!
        - Ага, вот ты где!- развернулась Маша.

«Это тебя-то, шалаву бесстыжую, по отчеству зовут, да?»
        - Вы что здесь безобразничаете? Вы кто вообще?!
        - А то ты не видишь?!- остановилась руки в боки Маша.
        Феоктистова поспешно выходила из коридорчика в глубине зала. Она была в черном костюме - как порядочная. Маша на хороший, солидный костюм так себе и не заработала, да и фигура не позволяла. А вот она может… Обтянулась-то как, срам один, срам! Приходите свататься, я не стану прятаться!
        - … Нет, не вижу,- сухо произнесла Феоктистова, останавливаясь посередине зала.- И не понимаю, почему вы себя так ведете.- Брови у Феоктистовой сошлись на переносице.

«Что - притворяешься, будто не узнала меня, да?!»
        - Это как я себя веду?! Ты-то как себя ведешь?! А?!
        Маша, слегка изменив направление, двинулась, ускоряя шаг, уже на Феоктистову. То, что она собиралась говорить, а не нападать, Маша как-то сразу, увидев врагиню, позабыла. Да и что с ней, шалавой, говорить-то! Вот Маша ей сейчас покажет!..
        - Света!..- Феоктистова сделала какой-то непонятный жест девчонке.
        Что сделала в ответ малиновогубая Света, Маша не видела, потому что шла прямиком на ненавистную разлучницу, раскидывая с дороги вазы с цветами. Те падали, извергая воду, а бесстыжие зеленые глаза Феоктистовой по мере Машиного приближения расширялись, и она шажок за шажком отступала в коридорчик.
        - От Вадика моего отстань, ты, проститутка! От Вадика моего отстань!!!- все больше закипала Маша, надвигаясь на Феоктистову с поднятыми кулаками.
        - Какого еще Вадика!- брезгливо сморщилась Феоктистова.
        - А то ты не знаешь!.. Отстань! Не доводи до греха!
        Еще пару шагов, и Маша вцепилась бы Феоктистовой в волосы, но та юркнула в дверь, которую Маша в этом своем состоянии просто не заметила. Дверь захлопнулась перед самым Машиным носом, и Маша принялась колотить в нее, вопя:
        - Отстань от моего сыночки, злыдня! Искалечу!
        И разнесла бы Маша эту фанерную дверку, ей-богу, добралась бы до ненавистной Феоктистовой, но кто-то, подкравшись сзади, стал заламывать Маше руки за спину, волочь вон из магазина, а она, покрывая этих извергов диким матом, вырывалась и пинала то ли в чьи-то ноги, то ли в цветочные вазы…
        - Мам, ты хоть понимаешь, что натворила?- спрашивал Вадик, пытаясь заглянуть ей в лицо.- Ты знаешь, сколько мне за тебя ментам заплатить пришлось, чтобы они тебя отпустили и дело не заводили? А за погром сколько заплатить придется?
        - Это Гальке-то твоей?- чуть презрительно дернула плечом Маша, украдкой взглянув на сына.
        Лицо у него было словно помято, на щеках горели красные пятна. Сердится…
        - Не Гальке, а хозяину магазина… Галя там человек маленький. Еще бы штраф за хулиганку выписали! Это в твоем-то возрасте, а? Позорище, ну срамота полная…
        Вадик встал и принялся ходить по их кухоньке, глядя куда-то в потолок.
        - Даже у нас на Выселках такого не бывало - чтоб старухи в милицию за драку попадали. Все было - а такого, кажись, не было…
        - Это все из-за тебя,- горестно вздохнула Маша.- Из-за тебя, сынок!..
        - Нет уж!- рубанул он ладонью воздух.- Я тебя этого не просил! Все, пошел…- Вадик подхватил спортивную сумку и намерился уйти.
        - А как же я?- встрепенулась Маша.- Вдруг мне плохо станет, с сердцем или там… Сынок, а? Не уходи! Как же я-то? Вот помру я здесь, и никто не узнает…
        - Мам, ты сама себе такую жизнь устроила.
        - Да я для вас с Вовкой только и жила!.. Зарабатывала, стирала-убирала… А вы мне… Вы… так! Эх, вы!
        - Вот, мама, теперь лично я с тобой расплатился: все, что было у меня в заначке, отдал и еще должен остался. Довольна? Горбатился-горбатился, и все в один день спустил…
        Маша сидела, как всегда, мотая головой и тихонько подвывая.
        - Ты довольна?… Ладно, это пустой разговор,- решительно сказал Вадик.- В субботу с утра зайду.
        Он ушел, а Маша еще долго сидела, качаясь и всхлипывая. Потом, чувствуя, как отчаянно голодна, с трудом встала, нацепила фартук и принялась варить себе картошку. Маша не ела больше суток, проведя ночь в милицейском «обезьяннике», бок о бок с вонючими алкашами и липко-грязными бездомными. Вдобавок пришлось вне обычного графика, днем, а не вечером, топить баню и тщательнее обычного мыться - чтоб не пристала какая-нибудь зараза.
        А впереди у Маши было еще много неприятных дел. Смену свою она, считай, прогуляла, и теперь придется писать объяснительную: мол, спасала сыночку от бабы-сыкухи, потому и не вышла на вахту. Хорошо, Вадик откупил ее, а то бумагу как пить дать на производство прислали бы… Как теперь начальство на это посмотрит? Хотя, может, сойдет это Маше? Порядки-то сейчас не те, что при Сталине или даже при Брежневе, законов нет, одни деньги вокруг… Прогуляла - и прогуляла… Ведь в первый раз за сорок с лишком лет провинилась!
        Машу за прогул все-таки с работы попросили. Вежливо… Сказали: «Если у вас, как вы говорите, семейные обстоятельства, сидите дома и занимайтесь семьей. Пенсия у вас есть, и хватит вам, Марь Степанна, на седьмом десятке-то таскаться на дежурство через весь город. Найдите что-нибудь поближе к дому».

«Видать, место мое кому-то понадобилось, точно… Посадят свою какую-нибудь молодайку, чтоб начальство ублажала по вечерам»,- думала Маша, получая в кассе расчет.
        Это было очень плохо - остаться без работы. Дело даже не в заработке, хотя прожить на пенсию можно было, только если кормил огород. Теперь даже увидеться с сыном на заводе Маша не могла. И наблюдать за развитием отношений Вадика с Феоктистовой тоже - не будешь же колесить по городу, рассчитывая, как тогда, изловить их на прогулке. Оставалось надеяться на то, что Галька, и прежде не особенно принимавшая его ухаживаний, вовсе от Вадика отвернется. Зачем ей рисковать, связываясь с такой лихой бабенкой, как Маша!
        А младшенький теперь приходил к Маше каждую субботу, холодно здоровался, из вежливости, как с чужой, интересовался здоровьем, спрашивал, что надо сделать, делал и уходил. Маша придумывала для него дополнительные задания, но он, такой ухватистый, все делал быстро, иногда обедал и сбегал. О том, как живет Володя со свой «семьей», он рассказывать перестал, и Машу это тревожило. Хоть знать, не заела ли напрочь Володеньку эта его «жена»?… Может, тоже помощь мамина уже старшему нужна?
        Так прошло два летних месяца. Тягостное и безысходное положение совсем измотало Машу, а решение, как вернуть сына домой, так и не приходило. Понять из Вадиковых обмолвок, встречаются ли они с Феоктистовой хоть иногда, Маша не могла и все-таки однажды, пересилив себя, спросила:
        - А как у тебя с этой… Галькой?
        - Как было, так и есть,- отрезал Вадик.

«Ага, значит, все по-старому. Она его не хочет, а он уперся».
        Пока это было не так плохо - значит, никаких свадеб не намечается. Но неприемлемость этого положения заключалась в том, что Феоктистова в один прекрасный день может оценить Вадикову преданность и согласится с ним сойтись. Уж как и где это будет - не важно. Вот мать ее помрет, и Вадик переселится к Гальке… Или вместе квартиру снимут. Или еще что-нибудь. В любом случае, пока Феоктистова существует в природе, Вадик домой, к маме, не вернется.
        Маша слышала по телевизору, что в большом ходу сейчас наемные убийства, и подумывала, ну так, для примера: а не подослать ли к Феоктистовой такого лихого мужичка? Но Маша быстро от этой мысли отказалась - неудачлива она была против этой Гальки. Вона и по роже-то наглой феоктистовской Маша заехать толком не смогла, задаром не попользовалась, а там, поди, такие деньги надо за душегубство-то заплатить - у-у!.. Откуда ж они у неработающей пенсионерки?… Да и где его искать станешь, того убивца-то? Бумажку на доске у сельпо не налепишь. Хотя…

«А может, прикинуться, ну, будто я сильно переживаю, что тогда нашумела… Попросить у нее прощения… Да, а потом попросить, чтоб его прогнала. Пусть вот сама ему скажет: «Отстань, нелюбый, уйди с глаз долой! Не нужен ты мне!» Может, согласится?
        Маша, сидя дома, слушала, как стучит по окнам первый осенний дождь. Все мучилась - как начисто изжить Феоктистову и возвратить домой Вадика.

«Или отступного ей дать, а?!- вдруг встрепенулась Маша.- Торгашка же… За деньги задавится! Точно! Вон сережки мамины посулить…»
        Сережки были с красивыми голубыми глазками, дореволюционные, старомодные, но массивные и добротные. Их Маша надевала только по большим праздникам, которых в ее жизни не было давно, а на каждый день довольствовалась скромными, тоненькими
«подковками». Вот и пригодится бабушкино наследство. Жалко, конечно, но это ж святое - сыночку спасти!..

«Но только когда Вадик домой вернется - тогда только отдам! Такое условие мое будет».
        И Маша решилась. Да! Она наберется терпения, очень много терпения, и пойдет просить к этой сыкухе, в ногах валяться, чтоб прогнала Вадика раз и навсегда. Чего не сделаешь, чтоб сынок вернулся… Не на Украину же, как когда-то, надо ехать, только до города доехать… Чего ж она столько думала-то?!
        В магазин Маша вошла решительно, но без этой своей обычной внутренней трясучки - той, что колотила ее при мысли о девках, которые могли увести ее сыновей из дома. С Галькой этой она будет разговаривать на равных: «Бери золото и отстань от моего сына. А то!.. Сама знаешь, на что я способна».
        За прилавком была девчонка, только уже другая.

«Это хорошо»,- подумала Маша и с достоинством произнесла:
        - А с Галиной Константиновной могу я поговорить?
        Девчонка подняла голову, мельком оглядела Машу - пожилая, скромно одетая женщина - и показала глазами на тот коридорчик.
        - Она у себя. Найдете сами?
        - Найду,- ответила Маша и пошла к двери.

«Уж ее-то я найду! Под землей бы достала…»
        Маша даже постучала - культурно!- и вошла.
        Феоктистова сидела за столом лицом к двери и печатала на этой электронной машине, из тех, которыми когда-то занимался Володя, на компьютере. Маша видела их только по телевизору, хотя, говорят, они сейчас везде.
        Феоктистова подняла глаза и уставилась на Машу. Маша поняла, что та ее опять не узнала. И ведь на заводе они тысячу раз встречались, и тогда, в первый Машин визит, нос к носу столкнулись… И вот, опять не узнала.

«Что ж - я совсем пустое место, да? В упор меня не видит?» - очень обиделась Маша.
        - Вы ко мне?- спросила Феоктистова недовольно.
        - К вам,- поджала губы Маша.
        - А… вы кто, простите?
        - Так как же… Вадичкина мама я.
        - Какая мама? Чья?- чуть поморщилась Феоктистова и вдруг словно прозрела: - А, поняла… И что вы от меня еще хотите? Милицию сразу вызвать или?…
        - Обойдемся,- выдавила Маша.- Я поговорить пришла.
        - Даже так? Ну, садитесь.
        Теперь Феоктистова смотрела на нее чуть насмешливо. Поди, Вадик сам ей рассказывал, как Маша попала в компанию уличных бродяг и «аликов». Вот, смешно ей… А Маша вблизи заметила, что не такая уж Феоктистова молодая и красивая. Под глазами у нее были заметные морщины, а лицо было явно чем-то намазано и нарумянено.

«Да уж тебе, кажись, под сорок, девонька,- подумала Маша презрительно.- Пора б уж успокоиться, а? Будет на молодых-то глядеть».
        - И чего же такого замечательного вы мне собираетесь сообщить?
        - Вадика моего в покое оставьте, пожалуйста,- выдавила из себя Маша, чувствуя, как холодеет внутри от ненависти, сохнет во рту и немеет язык.
        - Во-первых, я уже это слышала,- сказала Феоктистова.- А во-вторых, могу повторить: Вадика вашего я не держу и не держала. И не соблазняла я его и ничего ему никогда не обещала. Пусть идет себе на все четыре стороны. Вы это хотели услышать? Вы это услышали. До свидания!

«Никогда я тебе не поверю!- подумала Маша.- Врешь ты все!»
        - Нет… Не верю я тебе. Держишь ты его…- Маша, перетерпев тот первый порыв злости, ослабла и стала всхлипывать.
        - Как бы вам это объяснить попонятнее, Мария Ивановна…
        - Степановна.
        - Извините. Я в этом городишке ничего и никого воспринимать всерьез не могу. Я здесь не живу, а существую. По необходимости. Мать у меня больная - да и постарше вас, наверное. Мне бы только перебиться как-нибудь с утра до вечера, а до вадиков и шуриков дела нет. И вашему сыну я это говорила, и не раз. Такие вот дела.- Феоктистова, замолкнув, отвернулась.
        - Врешь ты все, врешь!- прошипела Маша, неудержимо закипая.
        - Так!..- Феоктистова встала.- Хватит! Поговорили. Я ваши дурости слышать не желаю. Уходите, или я опять милицию вызову.
        Вскочила, как могла, и Маша.
        - Уезжай! Уезжай сама на все четыре стороны! Если тебе наш город не нравится - дуй отсюда!
        - Да я хоть вчера, Марь Степановна, уважаемая!- приторно-ласково улыбаясь, ответила Феоктистова.- Да средства не позволяют. Жилье сменила бы, это да!.. Но… - Феоктистова пожала плечами.- Не выходит! Так что придется вам с моим существованием сми-ри-ться.
        Феоктистова лучезарно улыбнулась, а Машу трясло так, что в судороге скрючивались пальцы. Издевается еще!..
        - Вот, возьми!- Маша судорожно, неслушающимися руками порылась в сумке и, найдя тряпочку с завернутым в нее сережками, протянула ее Феоктистовой.
        - Это что еще?
        - Вот, возьми и отступись от моего сына.
        Феоктистова криво улыбнулась и чуть брезгливо, крашеными ногтями, развернула тряпочку.
        - И что это такое?
        - Наследство материнское. Бери и уезжай. Уезжай!
        - Пси!- Феоктистова завернула тряпочку и бросила на стол ближе к Маше.- Да этого вещи-то перевезти не хватит! Квартиру на большую сменять, и поближе к Москве - на это сейчас как минимум три миллиона нужно! Три миллиона! Вариантов обмена - это хоть завтра! А вот денег - паф!- Она, кривляясь, развела руками.- Так что… Давайте забирайте ваши деревенские брюлики и ступайте. Сын мне ваш не нужен, и вас я больше терпеть не намерена. Понятно?
        - Ох и подлая же ты, Галька!- покачала головой Маша.
        - Я-то не подлая,- спокойно ответила Феоктистова, садясь.- Это ты старая дура.
        У Маши сильно закружилась голова, но она все-таки пошла к двери, проковыляла через зал, перехватив недоуменный взгляд девчонки за прилавком. Наверное, слышала Машины крики… Хорошо, что хоть они оглоедов-ментов не вызвали.
        На прохладной улице Маше стало чуть лучше, но все-таки пришлось посидеть на скамеечке в сквере у остановки, а потом уже отправляться домой.

«Миллионы, миллионы ей нужны! Вадичка мой ей плох - ей миллионы подавай!»
        С одной стороны, это было даже несколько обидно - сын Машин, видите ли, этой перестарке негож, безденежный! С другой стороны, это хорошо, раз ей бедные не подходят. Значит, никогда она Вадика не примет. А ведь даже совсем не плохо, что Вадик тогда разорился, выкупая Машу у милиции… Гарантия хоть какая-то, что Феоктистова не изменит своего к нему отношения. Но вот взять бы где-нибудь денег, швырнуть ей в морду крашеную - пусть катит со своей мамашей куда подальше! В Москву!.. Да хоть на Луну летит!
        Маша, ковыряясь в тарелке пустых макарон, вспомнила, как мечтала купить Володьке машину, чтоб он перестал глядеть на эту, как ее, Аньку… И мужа она удержала бы, коли деньги были бы. Он тоже машину хотел.
        Итак, все упиралось в деньги. Напало бы на Машу какое-нибудь нечаянное богатство, как тогда, еще при Хрущеве - на одного из ее односельчан… Ух и шуму тогда было! На всю Московскую область!.. А история была не только фантастическая, но и политически скандальная.
        В один из выходных летних дней в Выселки, тогда совсем деревенские и нищие, приехали на «Волге» с оленчиком на носу добротно одетые люди, серьезные и немногословные. И одному из Машиных соседей - да все здесь были соседи - сухо, без лишних сантиментов сообщили новость. О том, что в далекой капиталистической стране Канаде отдал Богу душу его двоюродный дядя, числившийся пропавшим без вести на войне. Никуда он на самом деле не пропадал, а просто сбежал за море вместе с союзниками по антигитлеровской коалиции. Поселившись на смрадно гниющем Западе, он неплохо там заработал, и вот надо ж, через почти двадцать лет помер, не оставив прямых наследников. А единственным, хоть и непрямым, оказался этот их односельчанин, такой же полупьянчужка, как большая часть мужского населения Выселок.
        Долго, конечно, того удачника морочили «компетентные органы», убеждая гордо отказаться от нечестно нажитого богатства. Тем более дядька-то оказывался не воином-освободителем, а предателем Родины. А мужик им: «А почем вы знаете, что нечестно облохматился? Как же его тамошние «органы» терпели и наживаться позволяли, раз нечестно?… И как это вы утверждаете, что он предатель? Это после того, как партия собственноручно разоблачила культ личности и все перегибы?» Да и вообще - если даже отказаться от капитала в пользу Советской Родины, против чего он в принципе-то, как преданный строитель коммунизма, никак возражать не может, то надо ж съездить, вступить в права наследования, посмотреть как и что… А ну сволочи-капиталисты чего ценное из наследства зажали, не все предъявили? Нет, так дело не пойдет…
        Словом, уехал мужик. Семье тайком сказал: «Надо на месте все досконально выяснить и разобраться, что к чему. Как разберусь - всех к себе вызову, ага! Ждите официальной бумаги. Заживем!..»
        Уж и внуки у него, того счастливого наследника, здесь народились, а он все им вызовы пишет-пишет, а никак не напишет… Видать, большое богатство тот беглый солдатик заработал, коли его за тридцать лет сосчитать нельзя было…
        Маша наблюдала эту историю, как и все Выселки, исходя липкой, кислой завистью на нечаянное богатство. Вскорости став натуральною брошенкой, Маша в чем-то ощущала себя еще более оскорбленной, нежели обманутые родственники канадского наследника. Тот мужик хоть на миллионы повелся, а Колька, ее муж? Незадорого ее с ребятами продал.

«Или б вот горшок с монетами золотыми в огороде найти - разве такого не бывает?» - думала Маша, укладываясь вечером спать.
        Но огород был многократно и со тщанием перекопан, да и не жили никогда в Выселках так богато, чтобы золото горшками зарывать. Так что ни сыновей назад выкупить у Маши не получалось, ни хотя бы от Гальки-прорвы избавиться не выходило. Куда ни кинь - везде клин.
        И осталась бы Маша навеки одна на своей усадьбе, если бы в один из солнечных дней бабьего лета, бредя из сельпо с продуктами и остатками утром полученной пенсии, не заметила разительной перемены.
        В этом ее туманном состоянии она то ли не заметила, то ли не оценила того обстоятельства, что на участке ее соседей, за один дом до Машиного… самого дома-то уже и нет, но царит развал и непонятное шебаршение. Сруб дома был разобран, не больно аккуратно свален поодаль, а какие-то подозрительные граждане механической пилой срезают корявые, не сортовые яблони и сволакивают их в кучу к бревнам сруба.
        - Эй, а вы чего это здесь делаете?- крикнула Маша, подойдя к жалким остаткам забора, варварски проломленного в нескольких местах.
        За надсадными воплями механической пилы рабочие ее не услышали, и Маша крикнула еще раз.
        - Ступайте, мамаша,- нехотя отозвался один работник, переходя от пенька к следующей приговоренной яблоне.- Не мешайтесь тут.
        Он снова запустил свой визгливый механизм и, к своему большому счастью, не слышал, как Маша высказалась о его ближайших родственниках.
        Задумавшись, Маша повернулась и медленно пошла прочь, а взглянув новыми глазами на окружающий пейзаж, заметила еще кое-что. На усадьбе ее непосредственных соседей, с которыми через их плохонькую дочку она чуть не породнилась, также творилось что-то несуразное. Та Галя давно вышла замуж и жила в городе, и теперь ее родители суетились одни на своем подворье, вынося из дома картонные коробки, тюки и свертки.
        - Вы чего это? Ремонт, что ли, делаете?- подозрительно спросила Маша, поздоровавшись.
        - Да не, Марь Степанна… Нет,- ответил сосед, отирая пот со лба.- Вовсе уезжаем. К дочке под бочок. Тяжко уже на земле жить. Старые стали.
        - А дом как же? Огород?- в ужасе всплеснула руками Маша.
        - Продали. Один тут… бизнисьмен купил. Чего-то строить хочет.
        - И что - деньги-то хорошие взяли?- поджала губы Маша.
        - Да не обидел. Говорят, район у нас хороший, чистый… Да, неплохие…
        Домой Маша пришла на ватных ногах. Вот они, те самые миллионы, на которые можно отправить с глаз долой подлую Гальку Феоктистову! И все в Машиной жизни наладится! Вернется Вадик домой, и заживут они вдвоем лучше прежнего!

«Вот где б мне того богатея найти - пусть бы и у меня участок купил! У меня-то лучше соседского! У них вечно то затопит, то засушит, а у меня и колодец глубокий, и земля на огороде вся руками перетерта - ни комочка, ни камешка!»
        Через пару дней соседи съехали, ни с кем толком не простившись и не поставив никому бутылки, а стук, гам и противный визг пилы аж два дня мотали Маше нервы. Дождавшись, когда шум поутих, она вышла к забору и спросила у первого попавшегося работника: а где, мол, тот ушлый, что купил участки?
        - А зачем вам?- хмуро отозвался рабочий, шагая через трупы яблонь, слив и прочий мусор.
        - А так, может, он и мой участок купит? Вы его не увидите, а?
        - Ну, бывает он здесь…
        - Передай ему, сынок, а? Пусть зайдет! Богом прошу, а? Передай!
        Рабочий покивал, но, как показалось Маше, не слишком уверенно.

«Может, ему больше и не надо, тому хозяину? Да куда уж столько - что за хоромы ему здесь городить?- досадовала Маша несколько дней.- Вот опять не повезло мне… Соседушки, будь они неладны, дорогу перебежали!»
        Невеселое положение чуть скрашивали радужные мечты о том, как в один прекрасный день, не найдя своей размалеванной Гальки, Вадик убедится, что та его бросила ни за понюх табаку и уехала в неизвестном направлении. Ну, поогорчается чуток, конечно, не без этого… А потом вернется в родной дом, к маме, поняв наконец, что мама-то, мама его никогда не предаст, не бросит, всегда примет назад и, чуть попеняв, вполне справедливо, простит!.. Простит и примет назад!
        Прошла еще неделя томительного ожидания, когда, уже на ночь глядя, в двери к Маше постучали. Был будний день - значит, не Вадик…
        Маша, отдернув занавеску на кухонном окне, увидела, что перед дверью стоит плотный мужчина, уже верно за сорок, с круглой головой и в светлом пушистом пальто.
        Маша, тревожась, откинула проволочный крючок и выглянула в щелочку.
        - Здрасте, мамаша,- произнес незнакомец сочным баском.- Мне передали - вы хотели со мной поговорить?
        - Здрасте.- Маша выступила за порог.- А вы?…- Она указала глазами на соседний участок.
        Гость кивнул.
        Нового Машиного соседа звали Голованов, и он обещал подумать над покупкой ее участка, спросил, в порядке ли домовая книга и все остальные документы, кто полноправный владелец. Заметил, что, в общем, не планировал покупать еще один участок - и этих довольно. Но если имеется на это Машина острая необходимость, то он подумает.

«Цену сбить хочет,- затрепетала Маша.- Точно! Но я-то знаю, сколько он соседушкам отвалил… Я от своего не отступлюсь!»
        Маша, сделав над собой усилие, спокойно сказала, что и у нее тоже особой спешки нет - так, как получится, так и получится. Не он - так другой купит.
        - У нас район чистый,- кстати вспомнила Маша слова канувших в неизвестность соседей.
        Пространство за Машиным палисадом было уже раскорчевано от пней, расчищено от сараюшек, даже мусор был весь либо вывезен, либо сожжен в огромных, тревожно-гудливых кострах. Маша удивилась, какие это оказались необъятные просторы… Хорошо они, оказывается, жили-то!.. А ведь за Машиной усадьбой был еще небольшой кусок поросшей диким бурьяном земли, а за ним - мелкий овражек. Так что если бы не ее дом с огородом, какое могло бы получиться поместье у этого богатея!.
        Это ли, другое ли, но Голованов таки решился купить у Маши участок и, заехав к ней еще пару раз для уточнений, в конце концов забрал у нее документы на проверку, а потом возил ее на собственной шикарной машине в город, к нотариусу, для оформления и подписания документов.
        К счастью, огородные хлопоты давно закончились, Вадик бывал у Маши редко, и они с Головановым ни разу не повстречались. А то бы!.. Что бы Маша ему сказать могла:
«Собираюсь на вырученные от продажи грошики послать одну кралю на легком катере к такой-то матери», а?
        Маша все это хлопотное время самой себе хитро улыбалась, усмехалась, даже тихонько хихикала. Вот сыночку будет сюрприз, когда поймет он, что его разлюбезная Феоктистова так просто бросила его и уехала…
        Наконец, почти на исходе октября, аккурат на Покров, когда, совсем не по приметам, было сухо и тепло, Голованов приехал к Маше с женой и двумя приятелями. Привез деньги - плотной стопочкой в целлофановом пакете. Деньги были в банковской упаковке, и на каждой была написана сумма - 1 000 000. Те три заветных миллиона и еще немного.
        - Пересчитывать будете, Марь Степанна?- спросил Голованов деловито.
        - Да нет, я вам верю, верю!- замахала руками Маша.- Кто ж старуху-то обманывать станет?
        - Ну,- наморщил лоб Голованов,- люди всякие бывают. Но расписочку вы мне все-таки напишите. Для порядка. Хорошо?
        Он вынул листок и дал Маше свою ручку - очень шикарную и удивительно мягко скользившую по бумаге.
        - А это что?- удивилась Маша, заметив, что один из его приятелей целит на нее каким-то прибором вроде фотоаппарата.
        - Это видеокамера. Вроде кинокамеры,- безразлично ответил Голованов.
        - Зачем это?
        - А так,- сладенько улыбнулась тощая, одетая в какую-то цветную клеенку жена Голованова.- Для истории. Навроде фотографии на память. В память о взаимовыгодной сделке.
        Потом приятели Голованова попросили Машу принести посуду и налили всем настоящего шампанского! Маша и не помнила, когда пила его в последний раз… Кажись, на свой полтинник. Да и часто ли она пила что-то стоящее?
        Голованов, наказав Маше запрятать деньги получше и поскорее - от греха подальше - снести их в сберкассу, ушел вместе со своей компанией.

«А он хороший человек,- лениво думала Маша, перемывая бокалы и жирные от крема тарелки из-под торта.- Так выручил, так выручил! Отправлю эту сыкуху, и еще немножко останется - Вадику на подарки. Приодеться там или чего-нибудь еще».
        Засыпая поздно вечером, Маша представляла, как завтра швырнет Феоктистовой в лицо эти упругие пачки, а та, испуганно моргая, будет подбирать их с пола и суетливо Машу благодарить… А потом Маше только и останется ждать, когда вернется Вадик, бросится матери в ноги, станет просить прощения… И Маша его примет, и все будет замечательно. Уж эту зиму Маша одна в пустом доме не проведет!

«Только бы эта шалава на месте была! А то с такими деньжищами, да в автобусе кататься! Управиться бы за один раз!»
        Маша слышала от соседей и в разных очередях, что карманы добропорядочных горожан в транспорте «чистят по-черному», и кошелек держала в кармашке, который собственноручно притачивала к любой почти одежде - внутри, к подкладке, с левой стороны. Там никто не достанет - просто не знают, что там что-то есть. Пусть воришки другим сумки режут - в Машиной сумке нет ничего путного, так, мелочовка разная бабья. Однако для суммы, которая предназначалась в уплату за сыночкино возвращение, заветный, тайный кармашек был маловат. Никто не приглядывается, что это у Маши выпирает из-под плаща, нет? Никто не следит за ней жадными алчными глазенками?
        Но до центра Маша доехала вполне благополучно, никакая подозрительная личность за ней не увязалась, и магазин был открыт. По осеннему, не цветочному времени в нем даже были посетители. Еще одна незнакомая девчонка собирала букет из красных и белых гвоздик, и Маша незаметно прошмыгнула в закуток, где обреталась Феоктистова.
        Галька подняла на шум голову с сильно взбитыми красноватыми волосами. На этот раз она Машу узнала.
        - Вы, Марь Степанна, чаще сыночка меня навещаете,- насмешливо, вместо приветствия, произнесла она.
        Маша резво проковыляла те пять-шесть шажков, что отделяли ее от Феоктистовой, на ходу вытянула пакет с деньгами из потайного кармашка и хлопнула его на стол перед Феоктистовой.
        - Вот, все! Бери и уезжай! Уезжай с глаз долой!
        Насмешливое выражение сползло с лица Феоктистовой, и она уставилась на пакет, через мыльно-мутный бок которого было хорошо видно его содержимое. Однако никакой неописуемой радости Феоктистова не выказала. Просто была несколько озадачена.
        - Это что еще за бред? Что вы мне тут суете?
        - Хотела уехать - вот бери деньги и дуй!
        - Вы что, Марь Степанна, банк ограбили? За вами, случайно, не гонятся?
        На этом месте у Маши, как это часто бывало, вдруг закончился скандальный раж и захотелось плакать.
        - Говорю тебе - бери деньги и собирайся.
        - Ничего я у вас брать не буду,- спокойно и презрительно отчеканила Феоктистова. - Уходите, а то я охранника позову. Ну?
        - Это почему ж это ты не будешь?- попыталась изобразить ядовитую иронию Маша, почувствовавшая, как пол под ней мягко качнулся и куда-то не спеша поехал.
        - А откуда я знаю, что вы опять задумали? Откуда эти деньги? И вообще, что у вас на уме?
        - Не твое дело! Бери, меняйся и уезжай. Сама говорила, что хочешь.

«Господи, неужто они с Вадиком все-таки спелись?! И поэтому она меняться передумала?!» - похолодело внутри у Маши.
        - Так что - звать охранника, нет?
        Маша, чувствуя, как щиплет в глазах и начинает сводить судорогой губы, зацепила неверными пальцами скользкий пакет и, с трудом развернувшись, поплелась к выходу.
        - И чтоб больше ноги вашей здесь не было! Никогда! А то сдам в милицию без предупреждения!- услыхала Маша за спиной трескучий феоктистовский голос.- Мошенница… ишь удумала…
        Маша закрыла за собой дверь кабинета. Вся ее трудоемкая и казавшаяся такой хитроумной затея рухнула. Феоктистова не взяла денег, никуда не уедет, и, как следствие, Вадик не вернется к ней, домой, к маме.
        Как добралась до Выселок, Маша не помнила, только умылась, и, поскольку сильно болело сердце, приняла все свои лекарства сразу, и прилегла отдохнуть.
        Проснулась - или, вернее сказать, очнулась - она уже к вечеру, когда в окошки заглянули низкие закатные лучи. Багровое солнце садилось в сизое, плотное облако - как безвозвратно тонуло.
        Приподнявшись, Маша сразу вспомнила про деньги и, хоть и отлежала все свои старые кости, поплелась проверять наличие. Так ее подкосил этот странный отказ Феоктистовой - сама не своя была… Деньги, к счастью, были где надо - там же в плаще, в самодельном внутреннем кармане. Маша перепрятала их в буфет в парадной комнате и принялась стряпать ужин, горестно обдумывая свою неудачу.

«Наверное, Галька подумала, что я ее под монастырь подвести хочу!- запоздало додумалась Маша.- Деньги подкинуть и позвонить куда надо… Она-то все меня милицией пугает - видать, сама боится. Торгашка же. Они все пуганые. Вот в чем дело-то!»
        Не надо было идти так на пролом. Знала б Маша, где она живет, домой бы зашла… А то на работу к Феоктистовой поперлась!.. Да, незадача.
        Но до окончания этого кошмарного дня Маша все-таки придумала, как всучить эти треклятые миллионы Феоктистовой. Она подкараулит Гальку вечером, когда та пойдет домой. И попробует всучить пакет на улице. Ага! Или проследит до дома и все-таки спровадит ненавистную разлучницу ко всем чертям. Тяжко, конечно, но что делать! За сыночку любимого Маша еще поборется, поборется!

… Машино больное сердце впервые за много лет пело. Феоктистова, поверив, очень, правда, туго и неохотно, что Маша деньги не украла и дает безо всяких условий, кроме одного - немедленного исчезновения,- пакет приняла.
        - Вот и уезжай скорей!
        - Да с деньгами-то без проблем - хоть вчера,- пожала она плечами, задумчиво оглядывая Машу: а ну какой-то подвох под этим все-таки есть.
        - Вот и давай! И чтоб Вадик ничего не знал! Это уж мое условие.
        - Как скажете, Марь Степанна,- скромно потупила глазки Феоктистова.

«Вот спровадила я ее, спровадила! А? Добилась своего!»
        На следующий день, впервые за три последние недели, пришел навестить Машу Вадик.
        - А чего это?- удивился он красной рыбе и сервелату.
        - Пенсию прибавили,- соврала Маша.
        - Да? Не слышал.

«Гальку твою пропиваем, вот чего ты не слышал! Была да сплыла!»
        Вид у младшенького был вполне обычный - так что, вероятно, Феоктистова все еще была в городе… Но ничего, ничего!.. Скоро он поймет, что его бросили, и вернется домой. К маме. У Маши скоро день рождения, дата круглая - шестьдесят пять, и отмечать ее они уже будут вместе. Вместе!
        А пока придется подождать. Но скоро, скоро!..
        В ноябре все-таки вступило в свои права обычное среднерусское предзимье - выпал первый снег. И по этому первому снежку в воскресенье припожаловал к Маше нежданный, а вернее, крепко забытый гость.
        Маша очень удивилась, разглядев нечаянно в кухонное оконце своего благодетеля - Голованова. Он расхаживал по двору, ковыряя носком массивного башмака дорожку, покрытую битым кирпичом,- была когда-то в Выселках такая мода.
        - А, Марья Степановна,- вскинул он подбородок.- А чего это вы вроде не собираетесь?
        - А куда это я собираться должна?- еще больше удивилась Маша.
        - Как - куда?!- тоже сильно удивился Голованов.
        Он уверенно, как хозяин, прошел мимо чуть озадаченной Маши на кухню, потом исчез в глубине дома и едва не сбил ее с ног, быстро вернувшись.
        - Вы, я гляжу, и вещи-то собирать не начали,- недовольно посмотрел он на Машу с высоты своего роста.- Вы давайте, давайте.
        - Ка-какие вещи?- чувствуя, что откуда-то из неведомых глубин на нее поднимается с целью уволочь с собой леденяще-холодная вязкая масса, спросила она.
        - Ваши - не мои же,- хмыкнул Голованов, выпятив нижнюю губу.- Если надо, я посочувствую вашему положению, машину подошлю. Только вы пооперативнее. Уж когда деньги получили-то - пора бы уж. А?- Он покрутил пальцем.
        - Ш-што-о?- прошептала Маша.
        - Марь Степанна,- вытаращил на нее блекло-серые глаза Голованов.- Вы мне участок продали?
        - Про-да-ла,- едва ворочая языком, ответила Маша.
        - Деньги все получили?
        - Получила…
        - Так и освобождайте участок. Вещички там, имущество ваше. Я ведь вас, между прочим, не просил - вы мне сами предложили.
        - А дом, дом-то я не продавала?- вдруг воспрянула духом Маша.- Дом-то мой!

«Ишь ты - гнать меня вздумал!»
        - А я на ваши хоромы и не претендую, Марь Степанна, уважаемая! Продавайте, разбирайте, ставьте на новом месте - мне без разницы. Земля здесь моя, до последнего камешка, а что ваше - то ваше. Мне чужого не надо.
        Голованов, громко стуча подошвами, ушел, а Маша, ощупью добравшись до своей комнаты, тяжко опустилась на кровать.

«Ох, что же это творится-то, а?! Из дома меня гонят… Да, участок я ему продала. А дом разве продавала?… Или как он это вывернул: «Земля моя, а остальное забирайте…» Куда ж я это все заберу-то?»
        Маша просидела так очень долго, пока ее не стал беспокоить едкий запах гари. Она встрепенулась и бросилась на кухню. Забытый на плите чайник выкипел и начал прогорать, распространяя гнусный запах каленого металла.

«Ох, вот не хватало еще и дом спалить!»
        Ополаскивая содой пригоревший чайник, Маша соображала: а насколько весомы наглые претензии вдруг ставшего заклятым врагом Голованова? Имеет он право выгнать Машу с родительской усадьбы? Земля его - а дом, дом-то? Или что он там говорил - забирайте, увозите?

«Да нет,- уговаривала себя Маша, стоя над закипавшим чайником.- Не может он меня прогнать! Не может! На моей стороне закон, на моей!»
        Но что-то внутри гаденько зудело ей: как же так может быть, она землю продала, а дом, что на этой земле стоит, вроде и не продавала? Не вяжется это как-то…

«Ох, не то что-то ты, Маша, сделала, ох не то!» - кололо в висок тоненьким шилом.
        А Маша все не хотела - да не могла просто!- поверить, что она уже не хозяйка на своей земле, в своем доме и, кажется, даже в своей жизни.
        На следующее утро Маша, едва проснувшись, выглянула в окошко: а что там делается у соседей? На образовавшемся пустыре было голо и безлюдно, и это несколько обнадежило Машу. А может, этот Голованов позабудет о ней, удовольствуется уже имеющимся наделом, оставит ее в покое? Надо только возможно дольше оттягивать решительный разговор… Или, купив, по выселковскому обычаю, бутылочку, сесть, поговорить с ним душевно, объяснить по-хорошему, зачем ей понадобились эти громадные деньги. Чтоб выручить родненького сынулечку! Оторвать от него бабу-злыдню! Вон сам-то он, поди, не больно счастлив со своей тощобой, а? Поймет… Поймет! Он хороший человек.
        Голованов появился через неделю и вошел в кухню уже с недовольным, будто скрученным в фитиль лицом.
        - Так,- даже не поздоровавшись, мрачно произнес он.- Видно, освобождать помещение вы не намерены.
        - Да куда ж я пойду-то, сынок! Сынок…
        - Я вам, Марь Степанна, не сынок,- веско, непримиримо отчеканил Голованов.- Я покупатель вашего имущества. Деньги вы получили?
        - Получила,- едва слышно выдохнула Маша.
        - Вот и все дела. «Сынок, сынок»… Сынка нашла!
        Они помолчали. А Голованов с сомнением оглядывал Машины хоромы.
        - Так что?- наконец прервал он молчание.- Когда вы съедете?
        - Да куда ж мне ехать-то?- всплеснула руками Маша.- Мне некуда…
        - А зачем же вы тогда землю продавали?- вскинул Голованов, видно, еще летом выгоревшие брови.
        - Ты пойми, сынок…
        Голованов поморщился, но промолчал.
        - Надо было этой сыкухе денег дать, чтоб Вадичку моего в покое оставила…
        Маша, чувствуя, что Голованов не стремится понять ее, попыталась быстренько рассказать ему горестную историю своей жизни: и то, как разлучали ее с сыновьями девки-шалавы, и как боролась она за них…
        - Так,- прервал ее Голованов.- Ничего из ваших этих россказней я не понял. Съезжать, как я понял, вы не намерены…
        - Так некуда же мне!

«Вот, сейчас он скажет, что я могу остаться в доме! Да, скажет!»
        - Хорошо-о-о,- протянул Голованов, что-то соображая.

«Вот, вот, он понял!»
        - Мне в принципе не слишком эти ваши сотки и нужны были. Верните мне все деньги, еще пять процентов за беспокойство и все, что я за оформление заплатил. Тогда аннулируем сделку. Согласны?

«Согласна!» - хотела крикнуть Маша, но осеклась. Это сколько же она сейчас ему должна будет?
        - Да ведь деньги-то я этой отдала… И где ж я тебе еще и отступного возьму?- искренне удивилась Маша непонятливости собеседника.
        - А вот это меня не колышет, мадам!- скривился Голованов в ехидной улыбке.- Или возвращайте все бабки конкретно, или катитесь с моей земли! Три дня на сборы! Все!
        Маша пыталась лепетать ему вслед: «Ты пойми, сынок, пойми!», но Голованов, перестав церемониться, откинул с дороги старый венский стул и, громко топая, вышел вон.

«Ох, а что делать-то?! Ведь гонит, изверг, старуху из дому! Гонит! Не хочет понять, что я сыночку спасаю… Сердца материнского понять не может… И где ему, мужику-то?!»
        Да, видно, придется ехать завтра в город, забирать у Феоктистовой деньги… А если не отдаст?! Ведь откажется, гадина! Скажет - ничего не видела, ничего не брала!.. А Маша-то, дура деревенская, у нее расписки не взяла и свидетелей не пригласила. Теперь-то Маша уразумела, зачем тогда Голованов и женку свою притащил, и приятелей - чтоб те могли подтвердить, что Маша и денежки взяла, и шампанское пила… И тут уж стало не до Вадика и его романа с Феоктистовой.
        Надо было дом выручать. И не дом даже - всю Машину жизнь…
        Следующее утро тоже выдалось промозгло-сырым. Ведь начался ноябрь, который случается в России гораздо чаще, чем апрель и июль, вместе взятые. Ломило все кости сразу, тяжела была голова - но куда денешься? Дом родительский, огородик, в котором каждая землинка как родная… Все спасать надо.
        Еще до десяти утра Маша уже обосновалась в центре города, на другой стороне улицы, не спуская глаз с дверей цветочного магазина. Первой пришла какая-то пожилая баба, потом молоденькая девчонка, потом еще одна. Ушла пожилая - видно, уборщица, а Феоктистова все не показывалась. Наконец, совсем озябнув, Маша двинулась на штурм. Может, Феоктистова специально прячется от нее, зайдя в магазин через какой-нибудь потайной вход?
        Маша толкнула стеклянную дверь. Девчонка, поправлявшая цветы в напольных вазонах, подняла голову.
        - Что вы хотели?
        - Галька Феоктистова где?- сразу, без обиняков, поставила Маша вопрос.
        Девчонка вздрогнула и чуть отступила.
        - А Галина Константиновна больше здесь не работает.
        - Как?! Как это не работает?! Что ты врешь?!
        - Я не вру,- надулась девчонка.- Почему вы так со мной разговариваете?
        - Где Галька, я спрашиваю?- пошла на нее Маша, но, развернувшись, направилась в кабинет.
        - Там ее нет!- взвизгнула девчонка.- Она уволилась… Она вообще уехала!
        - Как?!- повернулась к ней Маша.
        - Так,- чуть ехидно и даже торжествующе вскинула подбородок девчонка.- Уволилась и уехала. Из города уехала, насовсем.
        - А куда?- безнадежно упавшим голосом спросила Маша - чтоб хоть не молчать.
        - Не доложилась вот.
        Похоже, эта незнакомая Маше девка была рада, что Маша не застала Феоктистову. А Феоктистова-то уехала.
        Маша постояла посреди зала, начав почему-то ощущать несезонный запах травы и цветов. В магазин зашли несколько человек, девчонка, торжествующе зыркнув на Машу, занялась ими. Маша, остро прочувствовав свою здесь неуместность, поплелась к выходу.

«Уехала, она уехала… Галька уехала. Взяла деньги и умотала. Ну да, конечно… На мои деньги… А что же Вадик?! Он-то где?!»
        Надо было срочно разыскать куда-то запропастившегося сына. Он должен защитить маму и их общий дом. Он же сам заинтересован… Это же и его дом! После Маши дом ему достаться должен!
        Маша чуть воспрянула духом и засеменила к остановке - поехать на бывший свой завод, разузнать у Вадиковых коллег, где он. Пусть стыдно ему будет, что мать забросил и ей приходится самой его разыскивать… Надо наведаться в автомастерскую - там о Вадике точно знают! Пусть идет к подлюке Голованову и выручает их дом и землю!
        - … Ну, мы его давно не видели,- неприветливо оглядывая Машу, ответил ей мужик лет сорока.- А вы ему кто будете?
        - Мама,- прослезившись, ответила Маша.
        - Ма-а-ма?- с сомнением протянул мужик.- Что-то не похоже.
        - Это почему же?
        - Да он вроде парень молодой. А вы как-то… Да он в последнее время больше в частном автосервисе работал. Там спросите. Может, там знают.
        Маше, которая уже замерзла и проголодалась, пришлось добираться до другой окраины города и искать неведомый автосервис.
        - А вы ему кто?- опять спросил ее какой-то парень в спецовке.
        - Да мама же я ему! Мама!- чуть не заплакала в голос Маша.
        - Да он уехал, мамаша. Уже три, дня как расчет взял. Не сказал вам разве - раз вы ему мама?
        - Нет…
        - Ну, разбирайтесь сами. Уехал ваш сын.
        - А куда - не говорил?- совсем упавшим голосом спросила Маша.
        - Да уж вроде не в Америку,- хмыкнул парень.
        Ему эта шутка, кажется, очень понравилась.
        Маша, чувствуя, что еще секунда и она вцепится нахалу во встрепанные патлы, неловко повернулась и пошла к выходу из полутемного ангара, где располагалась мастерская, громко именуемая «частным автосервисом».
        - Да вы не обижайтесь, мамаша!- весело крикнул ей вслед парень.- Это ж я так, не со зла. Найдется он, куда денется!

«Никогда он не найдется… Уехал… За Галькой этой и уехал».
        Еще два отпущенных Головановым дня Маша прожила надеждой, что каким-то образом весть о ее кошмарном положении дойдет до сыночки и он прилетит выручать свою бедную, старенькую маму. Наутро третьего дня Маша поехала в город, к тете Кате - хоть у нее спросить совета. Знала Маша, как будет радоваться ее беде теткин муж, но поехала. А больше ведь и не к кому было.
        - … Подожди, Маша, я все-таки не понимаю…- Тетка хмурилась, морщила лоб, жевала белесыми губами, силясь что-то понять из обильно смоченного слезами Машиного повествования.- Ты, значит, продала свою землю, отдала зачем-то, вот так, из рук в руки, деньги какой-то непонятной, посторонней женщине, а теперь покупатель требует или вернуть деньги, или выехать с участка. Так? Я тебя правильно понимаю?
        Маша, заливаясь слезами, покивала. Мужа теткиного, к счастью, дома не было, и сыпануть на Машины раны дополнительную пригоршню соли было некому. Хотя и теткиных садистских расспросов было выше крыши.
        - Да как ты умудрилась все это сделать-то?! Зачем?!
        - Я хотела, чтобы эта сыкуха уехала - тогда б и Вадик домой вернулся…
        - Ага, а он вместо того, чтобы вернуться, за ней наладился?
        - Наверное… Не знаю. Уехал, говорят.
        - Ну ты и наделала, Маш, ты и наделала!.. Нарочно не придумаешь! Куда ж ты теперь пойдешь-то?
        - Не знаю, теть Кать, ох не знаю…
        - Тебя даже в дом престарелых не возьмут,- передернула плечами тетка.
        - Почему?- гундосо поинтересовалась Маша.
        - У тебя двое взрослых сыновей. Таких не берут. Да и жизнь там…- Она махнула рукой - будто знала, какая в богаделке жизнь.- А ты не думаешь к Володе обратиться за помощью? Они сейчас вроде неплохо живут - если, конечно, сейчас вообще кто-то хорошо живет,- деловито осведомилась тетка.
        - Да умру, а к «этой» не пойду,- пробормотала Маша.
        - Я тебя не про «эту», как ты ее называешь, спрашиваю, а про сына твоего родного, - досадливо поморщившись, разъяснила тетка.
        Маша промолчала, а драгоценная родственница продолжила обсуждать варианты Машиных последующих действий, словно нарочно подбирая самые унизительные и оскорбительные.
        - А Вадика ты не хочешь сама разыскать? Чего ждать-то, пока объявится?
        - Я пробовала… Никто не знает, где он жилье снимал.
        - Да я знаю. У меня телефон даже есть - сына бабули этой. Погоди.
        Маша встрепенулась, будто это было верное спасение, а тетка встала, вышла из кухни, и через некоторое время Маша услыхала, как она говорит по телефону в прихожей.
        - Значит, так…- Тетка, вошла в кухню с клочком бумаги.- Вот адрес, где Вадик снимал комнату. Может, он хозяйке сказал, куда отправился, хоть обмолвился… Не потеряй. Сходишь?
        - Схожу, что ж теперь.
        - Ну, если этот твой покупатель совсем ждать не захочет, поживи у меня недельку, пока Александр Иваныч в доме отдыха. А там… Я и не знаю… Вещи, самые ценные, можно к нам в гараж пока отвезти. Мы зимой все равно машиной не пользуемся. А что дальше с тобой будет, я и ума не приложу. Как ты все это учудила? Сейчас пьяницы, наркоманы без жилья остаются, да, это есть. А ты… сама… так вот. Зачем? Я все понять хочу…
        Тетка сверлила Машу недоуменным взглядом все то время, пока Маша вялыми, бессильными руками напяливала обувку и пальто.

«Хочешь, да не можешь… Своих деток Бог не дал, вот и не можешь!»
        - За сына я за своего боролась, тетя Катя. За сына!
        - Не за сына ты, Маш, боролась,- жалостливо-снисходительно улыбнулась тетка.- Ох нет…
        - За него - сына, кровиночку!
        - Ты против других женщин боролась, вот что. Ну и доборолась - сыну-то твоему и вернуться некуда, даже если бы он и захотел. А?

«Ой, и верно!»
        Маша, вдруг осознав, как чудовищно права тетка, так и застыла посреди прихожей. Как же она этого-то не предусмотрела?!
        - Ладно, пустой разговор,- махнула рукой мудрая родственница.- Тебя не пробьешь. Сегодня к этой бабуле пойдешь, завтра?
        - Сейчас пойду, пока светло.
        Бабулей, у которой Вадик снимал комнатенку в частном доме на другой окраине города, оказалась поджарая старушка ну чуть постарше самой Маши.
        - Да в одночасье манатки собрал и уехал. Но вроде как-то недалеко собрался. Чтоб там про поезд говорил - этого нет, не скажу. А что - родной матери не сообщил, не удосужился?
        - Не удосужился,- скорбно подтвердила Маша.
        - Вот и расти их, деток. А?
        - Да.
        - Бросил мать и убег, изверг.
        Маша хотела было рассказать ей о том, что сын у нее не изверг, что это все девки-сыкухи виноваты - всегда смотрели, как бы Машу с сыночками разлучить, вот и добились своего. Но, уже привыкнув, что никто ее не понимает, Маша промолчала, только покачала головой.
        - Ну вы передадите ему, если объявится, ладно?
        - Скажу, скажу, что мать навестить надо… Ох я ж ему и скажу!
        Маша испугалась, что старуха наговорит лишнего, ни за что обидит Вадика, но в детали вдаваться побоялась. Могло стать еще хуже, да и сил на такие разговоры совсем уже не было. Ведь надо было отправляться в уже не ей принадлежащий дом, как-то запаковать самые ценные вещи, хрусталь, посуду… И если Голованов не согласится еще немного подождать, съезжать из дома, где Маша родилась, где жили и умерли ее родители, куда они приняли Машиного мужа… Оставить на разор и поругание дом, куда принесла она своих новорожденных сыночков, таких маленьких и беспомощных. А теперь надо было это все бросить, хозяйство, огород…
        И как же это все случилось - как-то незаметно Маша оказалась на улице, одна-одинешенька, старая, больная, без помощи, почти без денег и без какого-то приемлемого будущего…
        Приближался Новый год. Маша, в смутном своем горестном состоянии, понимала это по тому, что все чаще мимо нее на электричку пробегали люди со связанными в тугую зеленую свечку елками. Уже не первую неделю Маша жила на вокзале, вместе с такими же бездомными. Соседям по залу ожидания свое здесь появление она объяснила тем, что ее из дому выгнали невестки - злобные сыновнины женки. Товарищи по несчастью сочувственно кивали - сами такие, знаем, знаем… Родственнички дорогие! От них только и жди! А сыновья что же? Так и позволили родную мать из дома выгнать? Маша только безнадежно махала рукой.
        Вокзальный контингент состоял в основном из мужиков неопределенного возраста, но отнюдь не старых, так что к Маше они обращались почтительно - тетя Маня. Кроме того, она, в отличие от большинства, оказалась здесь не «по пьяни», а была жертвой человеческой подлости, что тоже поддерживало ее авторитет. Кормились они все объедками из вокзальных буфетов, что, конечно, было скудновато, поскольку все было дорого и люди, даже нормальные, домашние, экономили, берегли продукты и особо ими не разбрасывались. Маша еще не слишком отощала, поскольку не так давно питалась сносно,- остатки тех, головановских, денег выручали. Но и они кончились, тем более что цены скакали и скакали, и все неуклонно вверх.

… От тетки, чтобы не встречаться с ее мужем и не объяснять ему, с чего это она вдруг продала участок и осталась без жилья, Маша ушла быстро. А переехала она к той старушке, у которой жил Вадик. Та, конечно, удивилась: зачем порядочной, солидной даме снимать жилье? А сыночку здесь ждать удобнее, объяснила Маша. Ну, жди, жди… Не жалко. Но когда кончились остатки денег - а пенсии Маше было в обрез на еду и кое-какую одежонку,- старушка Машу скоренько выставила. Той самой на жизнь не хватало, и держать жиличку бесплатно она не могла при всем ее словесном сочувствии.
        Так Маша оказалась на вокзале, среди отпетых бродяг, пьяниц и растяп, оставшихся без крыши над головой из-за сомнительных квартирных обменов. Незаконных постояльцев гоняли и работники вокзала, и милиция, но Маше некоторое время удавалось выдавать себя за опоздавшую на поезд пассажирку. Только скоро пальтишко на ней истаскалось и испачкалось, да и было явно не по сезону. Как следствие, Маша стала похожа на остальных вокзальных насельцев, несчастных и обездоленных. Кроме того, ее, как и других бродяг, менты запомнили в лицо. Правда, ее и потом гоняли реже - жалели за женский пол и преклонный возраст. Но скоро и эта Машина преференция тоже отменилась, и на предложение милиционера покинуть здание и отправляться на все четыре стороны Маша стала отвечать таким забористым пролетарским матом, что бедняга мент летел от нее, трепеща погонами, как мотылек крылышками. Вот так она и держалась в относительном тепле вокзального пристанища. А впереди были январь, февраль, жуткий российский марток - сто порток… Доживет ли она до тепла или замерзнет в эту круто заворачивавшую зиму, Маша и представить себе не могла
и даже не пыталась. Пропитаться бы как-то следующий бесконечный день! Ноги больные согреть! О том, чтобы помыться на праздник, Маша, как и товарищи по несчастью, могла только мечтать.
        Вот так, уже, наверное, под самый-самый Новый год, Маша сидела в дальнем от входа уголке зала ожидания. Уже отошла последняя электричка на Москву. Пробежали пассажиры с последнего поезда из Москвы. Сейчас пройдет, заглядывая под лавки и в урны, патруль. Тронет не тронет… Будет издевательски гнать на темень и мороз?
        Кто-то тронул Машу за плечо.
        - Отстань,- довольно миролюбиво отозвалась Маша.
        - Мама,- позвал мужской голос.

«Маму себе нашел!» - подумала Маша, но промолчала, только дернула плечом, скидывая руку.
        - Мама, это я… Пойдем со мной.

«Наверное, я умираю,- подумала Маша.- Вот и хорошо».
        Некто опять потряс Машу за плечо, еще решительнее.
        - Мама, поедем домой.
        - Пошел ты на…- рванула плечом Маша и неловко - шея затекла - оглянулась.
        Рядом, наклонившись, стоял какой-то мужчина, в кожаной куртке и пушистой шапке.
        - Н-да…- поморщился мужчина, распрямляясь.- Мама, это я, Володя. Поедем со мной.
        - В чем дело, граждане?
        Откуда-то появился главный враг вокзальных поселенцев - милиционер.
        - Вот, хочу забрать,- замялся мужчина в шапке.- Это моя мать.
        - Володя?!- вдруг встрепенулась Маша, с трудом отлепляя спину от фанерной спинки своего вокзального трона.
        - Да-да, мама, это я. Поедем домой.
        Маша вглядывалась в лицо мужчины. Да это не ее сын!.. Какой-то немолодой мужик, с жесткими складками у рта. Не он! Не сынок, не Володя.
        - А это точно ваша мать?- с сомнением разглядывая странную парочку, спросил милиционер.
        На поясе у него негромко ворковала и потрескивала какая-то черная коробка, и голоса из нее показались Маше предвестниками новых бед.
        - Точно,- подтвердил мужчина в шапке.- Мама, пойдем, поздно уже.
        - Не пойду!- рванулась бежать Маша, но даже не смогла встать - засиделась, пытаясь свернуться в клубок потуже и не слишком мерзнуть.
        - Документики у вас с собой какие есть?- спросил у обоих милиционер.
        У Маши паспорт с собой был всегда, потому что нигде, как с ней, быть и не мог. Правда, истаскался он за последнее время в пучок грязных тряпочек, потому что предъявляла его Маша по три раза на день - за всю предыдущую жизнь, наверное, столько этого не делала.
        Мужчина в шапке тоже полез за пазуху и подал милиционеру книжечку. Тот, брезгливо сморщившись, долго, поочередно, листал оба «документика».
        - Да, точно, как в аптеке. Родство прослеживается.
        - Что, можно забирать?- чуть спесиво процедил мужчина в шапке, пряча паспорт в солидной кожаной обложке.
        - Да нужно,- хмыкнул милиционер, исчезая.
        - Мама,- повторил Володя,- пойдем отсюда. Пойдем, пожалуйста.
        И тут Маша узнала голос… Как давно она его не слышала!..
        - Ой, Володечка, Володечка!- зарыдала Маша, протягивая ему руки.- Ой, сы?ночка родненький!
        Володя помог ей подняться, а Маша обхватила его за пояс, прижалась к нему, воя, скорее, как на проводах, а не при встрече.
        - Все, все, мам, хватит, пошли отсюда. Холодно, поздно… Пошли.
        Володя осторожно повел ее к выходу в город, а Маша все выла и выла, тоскливо избывая ужас последних месяцев. Сынок, Володя, пришел за ней, чтобы спасти от лютой, позорной смерти!
        Даже морозный воздух снаружи показался Маше куда как более приятным, чем влажная, душная атмосфера вокзальной полуночлежки. Мокрое от слез лицо защипало.
        - Куда ж мы идем-то, Володенька?- спросила Маша, отпуская сына, чтобы утереться.
        - На стоянку. На машине тебя повезу.
        Мысль, что, может, Володя отвоевал дом у супостата Голованова и они сейчас поедут туда вместе, была слишком блистательна и фантастична, и Маша решила уточнить:
        - А куда ж мы поедем-то сынок, а?
        - Домой, куда ж еще.
        Маша поняла по голосу, что сын улыбается.
        - Домой?- Маша запнулась и замедлила шаг. Нет, надо это выяснить! «Домой»…
        Володя вынужден был тоже остановиться.
        - Домой? Куда это - домой?
        - К нам, к Зое, к Иришке. У нас с тобой другого дома нет.
        - Не поеду я…- Маша даже сделала шаг в сторону.
        - Это почему же?
        На привокзальной площади было темно, и Володиного лица Маша почти не различала, но поняла, что он уже сердится.
        - Меня твоя… жена не примет.
        - Мама, это она первая узнала о… что ты без жилья осталась. Мы тебя уже месяц ищем.
        - Не может быть…
        Маша все сильнее тянулась вернуться в здание вокзала, а сын держал ее за рукав.
        - Может, может!.. Она тебя ждет, и Ирочка бабушку ждет.
        Маша все еще порывалась сбежать. Да как же пойдет она! На поклон к невестке пойдет!
        - Мама, холодно на улице! Первый час ночи! И нам с Зоей утром на работу! Пойдем!
        В давно прохудившиеся войлочные Машины чуни пробирался цепкий, сухой мороз. И голодна Маша была ужасно…
        - Пойдем… что тут поделаешь… Пойдем.
        Краем глаза, как ни была разбита всем случившимся, Маша заметила, что у сына шикарная красная машина.
        - Сзади сядешь?- почему-то спросил ее Володя.
        - Да где скажешь, сыночка!
        А когда же Маша ездила на такой же машине? И почему ей так неуютно на гладких кожаных сиденьях? Ах да… Это ж Голованов возил ее к нотариусу - участок оформлять… Эх, ну и жизнь у Маши получилась на старости лет!
        Ехали они недолго, но Маша, пригревшись, задремала и очнулась оттого, что машина завернула и остановилась. Сын открыл ей дверцу. Они были в темном дворе-колодце, внутри уходившего в высоту многоквартирного дома.
        - Это здесь ты живешь?- так, чтобы голос подать, спросила Маша.
        - Да, мама, мы здесь живем.
        Потом они долго поднимались в лифте, и тут Маша при ярком голубом свете наконец разглядела сына.
        - Ох, Володечка! А что ж ты старый-то такой!- всплеснула она руками.

«Вот, вот довела его… «эта»!» Володя поморщился:
        - Мам, ты меня просто давно не видела. А мне уж полгода как сорок исполнилось. Не помнишь разве?
        - Ох, ох!- замахала руками Маша.- Прости, сынок, за Христа ради! Прости меня, дуру старую!
        И смотрела на сына - не могла насмотреться Маша. Но кабина, тряхнув, остановилась. Вот Маша и приехала. К невестке. В неволю.

«Я к сыну приехала!- сама себя одернула Маша.- Я в своем праве. Я ей свекровь!»
        Пока, почему-то очень медленно, отворялась тяжелая металлическая дверь, Маша уже успела обидеться на невестку на неласковый прием. А невестка, отступая в глубь ярко освещенной прихожей, оказалась щуплой черноволосой дамочкой в брюках и свитере крупной вязки.
        - Вот, познакомься, мама, это моя жена Зоя.
        Маша, забыв сразу, что она в своем праве, будто пьяная стала лепетать какие-то слова, которых сама не понимала, а Зоя, покачивая головой, слушала.
        - А внучечка-то, внучечка-то моя где?- спохватилась Маша.- Что ж вы ее от меня прячете-то?
        - Она на экскурсии с классом,- пояснила невестка просто.- Каникулы же… Послезавтра приедет, тогда и познакомитесь.

«Ох, так она уже в школе учится!» - еще раз ужаснулась Маша временно?му провалу в своей жизни.
        Сыну за сорок, внучка учится, ездит куда-то без родителей!..
        - Вы как хотите, Мария Степановна, поужинать или помыться сначала?

«Думает - я грязная, с улицы пришла?» - снова обиделась Маша.
        Но к обидам придется привыкать… Не у себя дома теперь - в бесправных, нищих приживалках.
        - Помыться,- обреченно выдохнула она.
        - Я вам там все приготовила,- с готовностью сообщила Зоя, открывая дверь в ванную.- Сами справитесь или вам помочь?
        - Да сама, сама!- засепетила Маша, чувствуя, что ее лицо расплывается в жалкую улыбку.- Уж мне-то чего помогать!.. Всю жизнь сама да сама…
        Потом Маша, почти не открывая слипающихся глаз, пила чай с сыном на кухне.
        - Мы тебе комнату приготовили,- сказал Володя, подливая ей в чашку.- Отдельную. Будешь там полная хозяйка.

«Хозяйка»!
        - Ой, сыночка!- вдруг заплакала в голос Маша.- Ой, что ж я наделала-то! Ох же я дура старая!..
        - Мам, ты тише! Не надо, все в прошлом, все устроится…- Володя гладил ее по руке, привстав, поцеловал в голову.- Все устроится. Не надо плакать, не надо… Тише. Зоя уже спит. И тебе ложиться надо. Поздно уж.

«Вот, теперь все будет как ей надо. Вот до чего я дожила… Но хоть в тепле… На вокзале, поди, теперь совсем холодно»,- думала Маша, болезненными толчками погружаясь в сон.
        Вот так оказалась Маша в семье старшего сына. Еще несколько дней она привыкала - нет, даже не к этой новой жизни, а к самому Володе. Взрослый мужчина. Столько лет Маша его не видела - подумать страшно.
        Жили они в трехкомнатной квартире. Володя сказал, что это им сильно повезло: соседи по лестничной клетке уезжали на пээмже в Израиль, вот Зое удалось не задорого прикупить у них квартиру побольше. Невестка Машина уже с баулами по заграницам не моталась - вернулась на работу в городской администрации, а еще имела собственную контору, записанную на Володю. Там они чем-то торговали оптом, посредничали. Неплохо они устроились, да.
        Маша сразу поняла, зачем это Зойка ее с улицы притащила - за дочкой смотреть, по хозяйству хлопотать и богатую квартиру в их с Володей отсутствие охранять. Заместо домработницы и собаки одновременно. Но что делать. Видно, судьба у Маши такая. Теперь они с сыном у невестки в приживалах, Володя в ее квартире живет и Машу сюда привез - а больше некуда. И Машина теперь забота - стараться защитить Володю от невестки, если та будет на сыночку слишком давить. Вот такая была теперь у Маши жизненная цель. Правда, сын с невесткой уезжали рано, когда Маша еще спала, приезжали поздно вечером, даже ужинали дома редко, и у Маши не было особенно много поводов ринуться на защиту Володи. Но время покажет, покажет…
        А внучка Маше очень понравилась. Похожая на маленького Володю до оторопи, только не с его голубыми, а с темными, материными глазами, такая живая, умненькая. Вся в отца. И так она к Маше привязалась, так бабушку полюбила! Не худший расклад в этой судорожной, неустроенной российской жизни. И ведь правда - Володина дочка-то… Зря Маша на Зойку столько лет бочку катила. От него Зойка родила, не байстрючиху нагулянную навязала, как Маша думала. Да, поучила ее жизнь, больно поучила…
        Когда сын с невесткой отправлялись работать, а Маша провожала Ирочку в школу, можно было немного посидеть перед телевизором или на скамеечке у подъезда. Свободы, вольного воздуха, что был всю жизнь у Маши на ее собственной усадьбе, по первости очень Маше не хватало. Но съездить в Выселки, посмотреть, что стало с ее домом, она хоть и думала, но не решилась - слаба, стара. Да и обидно, больно и бесполезно. Хоть уж ни сын, ни невестка не попрекали ее утратой немалого дедовского наследства, и то хорошо. Ну, это понятно - сами не бедные, Машу кормили как себя, и пенсию, как некоторые выселковские детки - на пьянку, не отбирали. Вот так уговаривала себя Маша - что хорошо живет, получше многих, не обижает ее никто, не попрекает ни куском, ни тем, что зажилась на белом свете. Да и то - разве не отрабатывает Маша свое жилье и содержание? Хлопочет с утра до ночи, чистит-моет за неряхой невесткой.
        Так прошло несколько лет.
        За эти годы скончался Машин злой насмешник - теткин муж. Маша не забывала тетку, совсем уже дряхлую и почти слепую. Все шила-вышивала тетка, вот и ослепла. Маша навещала тетушку каждый раз, когда сын мог ее подвезти на своей машине и потом забрать. Тетка часто указывала Маше на то, что дети-то у нее оказались удачные. Володя вот приютил. Только расспросы тетки о Вадике Маша обрывала сразу: «Нет у меня такого сына, что за моей спиной с торгашкой сговорился и меня же, родную мать, ограбил… Знать о нем не знаю и знать не желаю».
        - Ой, Маша, Маша!- качала совсем уже белой головой тетка.- Ну никак ты от дурости своей не отступишься… Уж сколько получала за свои фантазии, а все о том же!
        Но все равно, бывать у тетки Маше нравилось - чуть отдыхала от невесткиного дома. И неправда, что Маша грешила против сыновей. В один прекрасный день узнала она о старшем такое!..

… Залу, или гостиную, как называла большую комнату невестка, та решила обставить новой мебелью. Зала и в старом виде никогда Маше не нравилась - ни тебе ковров, ни серванта с сервизом, ни люстры «каскад». Даже тот хрусталь, что смогла уберечь Маша от разора, невестка не пожелала поставить в зале, а велела Володе приколотить полку в Машиной комнатенке и запихала туда все ее шикарные «ладьи» и бокалы.
        Невесткина мебель оказалась пухлыми, как обожравшимися, цвета детской неожиданности, кожаными диваном и креслами, на пол был постелен светлый, без рисунка палас. Занавески были тоже желто-серые, подвешенные не на кольца или струну, а за совсем уж чудные матерчатые завязки. «Черт-те чё и сбоку бантик»,- как сказали бы про такое в Выселках, если бы увидели такую «красоту».
        Маша как-то будним днем, когда невестки не было дома, а Володя забежал попить чаю, заметила ему, что не больно хорошо вышло у них в зале после перестановки. Голо, серо, уюта никакого… Как в ЖЭКе или в больнице.
        - Ну, раз Зое так захотелось, пусть. Раз так теперь модно… Привыкнем. Много мы на это смотрим-то? Больше в телевизор.
        - Да, да,- согласно-обреченно закивала Маша.- Ее квартира, хозяйка она… Чего хочет, то и делает.

«А мы с тобой, сынок, здесь вроде как сбоку припеку».
        - Ну почему только она?- поднял брови сын.- Общая квартира, на нас всех приватизирована. Все здесь хозяева. Слуг нет. Просто квартирой Зоя занимается, вот и сделала по своему вкусу.
        Маша едва не села мимо тонконогой кухонной табуретки - что?! Зойка здесь не единоличная хозяйка?! Так как же это?
        - Так, мам, спасибо, побежал я. Дел много.
        Сын, как бывало, чмокнул ее в макушку и вышел, к Машиному счастью, не заметив ее оледеневшего лица. А Маша, оставшись одна, заползла в «свою» комнатенку, присела на тахту и долго-долго сидела, переваривая услышанное.

«Квартира-то не невесткина, оказывается! И Володя на нее права имеет!.. И как же это, а? И не уходит от нее, не разменивается!.. Чем же она его держит, раз столько лет прожили, а? Ребенок? Да Ирка уже большая, школу заканчивает… Нет, не это».
        Маша еще долго сидела, медленно осмысливая узнанное. Ведь, значит, мог бы сын уйти от Зойки, разменяться, отселиться… А не уходит. Почему? После этого долгого ступора внутри у Маши начало набираться - как вода в подполе весной - это забытое чувство… Побороться за сыночку, ставшего жертвой хищной бабы, вцепившейся в него всеми десятью крашеными ногтями! Побороться! Ведь может же уйти, развестись, разменяться… Освободиться от ездившей на нем жены. И поселились бы они с Володенькой одни, без Зойки, без Ирки… Разве им плохо было бы? Вон как Володя маму любит… А уж как Маша сыночку любит! Разве все на свете зойки-ирки его так когда-нибудь любить будут? Разве стала бы Маша заставлять его вкалывать с утра до ночи, как заставляет злыдня невестка? И то верно - когда ему на мебель эту уродскую пялиться, если он под пятьдесят лет света белого не видит, все работает и работает…

«Вот, вот что ему надо сказать: брось ее, разведись, хватит уж терпеть! Разменяем квартиру, опять будем жить вместе!.. Я все по дому делать стану, а он работать будет - так, понемногу, лишь бы на хлебушек хватало. Я ж сына родного на эти диваны дутые день-деньской горбатиться не заставлю… Вот хорошо-то нам будет!»
        Теперь надо было улучить момент, чтобы застать Володю одного, открыть ему глаза на беспросветное и позорное его рабство, сагитировать и воодушевить на бунт против жены… Да, Маша затаится на время, подождет… Столько времени ждала, терпела - еще немного потерпеть и все будет хорошо… Они с сыночкой будут опять вместе, вдвоем, и никакие бабы-шалавы между ними стоять не будут. Не будут! И Маша хоть оставшиеся ей куцые, старческие годки проживет как хочет - вдвоем с любимым сыном.
        Предлог обратиться к сыну с ультиматумом - бросай Зойку, разводись, разменивайся, - представился не скоро. Было весна, а осенью Маше должно было стукнуть семьдесят пять. Маша все представляла себе то благодатное время, когда они с Володей поселятся на отвоеванной у невестки жилплощади и наступит у Маши та жизнь, которую она заслужила своими долгими, тяжкими страданиями. Сынуля будет с ней, а Маша перестанет делить его с другими бабами, пусть даже это ее внучка. И вот, как ни была подла и хитра Зойка, а сама, как нарочно, предоставила Маше возможность убедить сына в полной неудачности его семейной жизни.
        Зойка повезла дочку за границу развлечься и отдохнуть после второго курса университета. Поехать куда-то втроем с Володей у них не получалось. А почему - Маша поняла сразу.

«Боится, что я опять газ оставлю или утюг включенный… Не хочет меня одну в квартире оставлять. Думает, я мебель ее драгоценную спалю. Понятно… За дуру старую меня считает».
        Ну и газ, залитый из бурно кипевшего чайника, и утюг, исправно включавшийся-выключавшийся несколько часов подряд и скушавший много-много электричества,- это было, было. Чего греха таить? Забывала Маша - что тут поделаешь. Возраст. Пусть вот сами до такого доживут.
        Поэтому о том, чтобы оставить Машу одну, без попечения молодых, речи не шло, и Зойка с дочкой укатили отдыхать на три недели, предоставив Маше полную свободу действий. Ну, недельку-полторы Маша просто наслаждалась этой временной видимостью благополучия - они с Володечкой были вдвоем, одни. Маша вставала рано утром и, безо всякого усилия, порхая будто молодая, готовила ему завтрак. Маша уговорила сына приезжать обедать домой - уж борщик любимый его она разве не сготовит? И он согласился. Правда, почему-то оставлял много на тарелке.
        - Да больно густо и жирно, мам, не обижайся. Я ж не на стройке кирпичи ворочаю, а в офисе за столом работаю. Мне это лишнее. Я толстеть не хочу.
        Маша все больше убеждалась, что сын несчастлив в браке и его надо без промедления спасать. Держит его Зойка впроголодь - приучила к крохам, а работать заставляет как последнего батрака, с утра до ночи. Вот недавно Володя пожаловался, что дел невпроворот и обедать он не приедет.

«Ага, я это ему напомню! Бросила Зойка все дела на него и по заграницам ездит, денежки мужнины просаживает! А он-то, он-то! Рад стараться! Как не мужик…»
        И вот в пятницу вечером, когда Володя наконец расположился в их уродской зале у телевизора, Маша, помыв посуду после ужина, встала на пороге, сложив руки на животе, и стала пристально глядеть на сидевшего на диване сына.
        - Ты чего, мам?- Он наконец поднял на Машу глаза.
        - Да вот я думаю, сыночка, долго ты это все терпеть-то будешь? А? Сколько ж еще эта шалава над тобой измываться-то будет?
        Сын, дернув головой, уставился на Машу. В полутьме по его лицу бегали цветные отблески.
        - Мам, ты чего говоришь-то?- Он нажал на кнопку пульта, и телевизор примолк.
        - А то…- Маша сделала пару шагов в залу.- Когда ж ты мужиком-то наконец станешь? Зойка вон по заграницам раскатывает, Ирку там на проститутку учит, а ты тут вкалываешь? Когда ж это безобразие кончится-то?
        Володя не отвечал, глядя на мать с по-дурацки приоткрытым ртом.
        - Ну, чего молчишь? Не так, скажешь?
        Маша почувствовала, как ее несет тугая волна возмущения, долгие годы таившаяся внутри и теперь вырвавшаяся наружу мощным фонтаном. Она вдруг вспомнила, как Зойка, не спросясь, выкинула всю одежду, в которой Маша пришла к ним в дом. Да, долго, долго Маша терпела, а вот, когда Зойка вернется, Маша ей все выскажет! И про хорошее еще совсем пальто, и про платье!
        - Мам, ты вообще соображаешь, что говоришь?- наконец подал голос Володя.
        - Да я-то соображаю, а вот ты не соображаешь!
        Маша повернулась и ушла на кухню, а Володя остался сидеть в полутемной комнате. Маша услышала, как снова заговорил телевизор. Она еще долго вытирала стол и плиту, думая, что сын придет поговорить, и потому не ложилась, сидела у себя, прислушиваясь, чем там занят сынок. Обдумывает мамины слова? Ну хорошо, хорошо! Первый шаг к их общему освобождению сделан. Будут и другие.
        Потом, уже ближе к ночи, Маша услыхала, как Володя на кухне разогревает чайник, и поспешила туда. Надо поспокойнее, а то сыночке завтра на работу.
        - Володечка, ну чего?- спросила Маша ласково, надеясь, что он начнет жаловаться на свое беспросветное существование, а Маша тут как раз и посоветует ему разойтись и разъехаться с Зойкой.
        - Что «чего»?- сухо поинтересовался Володя, поднимая на мать глаза.
        - Как ты… с Зойкой-то?
        - У нас с Зоей все в порядке, мама. У нас семья!.. А ты, я вижу, за старое принялась?- Он взял чашку и отошел к плите долить кипятку.
        - Как это «хорошо»?! Ничего у вас не хорошо!
        - Мама,- повернулся к ней Володя,- у нас прекрасная семья, и если ты…
        - Разведись с ней, Володечка!- кинулась, не выдержав, к сыну Маша.- Брось ты ее! Брось! Всю жизнь она у нас с тобой заела! Всю жизнь ведь заела!
        - За-мол-чи!- вдруг рявкнул Володя так, что Маша, вздрогнув, отступила.- Опять у тебя эти бредни начинаются, да? Забыла, как из-за них на помойке оказалась? Забыла?!
        Маша, сообразив, что на первый раз, кажется, переборщила, сочла нужным заплакать и, пошатываясь, пошла к себе.
        - И чтоб ни единого слова я об этом не слышал, поняла?- отчеканил сын матери вслед.- Поняла?
        Маша не ответила, потом, лежа в своей комнатенке, слышала, как Володя погасил свет на кухне и ушел к себе.

«Значит, не хочет он разводиться… Или не может? Точно! Не может. То ребенком она его к себе привязала, а теперь «бизнес» их этот… Не отпустит она его. Ни за что не отпустит! Как же - такой мужик, красивый, положительный, непьющий… Вот если б мой дом в целости был!.. Тогда он просто уйти бы мог, а тут! Пока суд да дело - развод, размен… Сумеет Зойка его удержать! Отравит, а не отпустит! Да, все дело в том, что уйти нам некуда… Некуда!»
        Ни на грош Маша не поверила, что Володя счастлив с Зойкой. Просто есть что-то, что его при Зойке держит. Есть. Раз жилплощадь не помеха, значит, есть еще что-то. Наверное, это их предприятие. Если сын разведется с Зойкой, она точно выгонит его с работы, а устроиться еще куда-то трудно. Везде молодые нужны, а ему уж о пенсии думать надо. Да, как зверя в берлоге обложила сыночку эта «жена». Никуда не двинешься…
        Наутро после их ссоры Володя - видать, нарочно, чтоб не встречаться с матерью,- ушел на работу ни свет ни заря. А Маша, еще лежа в постели, принялась обдумывать, как убедить сына уйти из семьи. Доказать Володечке природную и неизбывную Зойкину подлость.
        И тут Маша, выходя, чтобы спуститься к подъезду, вдруг припомнила одну, невзначай брошенную им фразу. Тогда еще, когда он нашел ее на вокзале.

«Зойка же квартирами занималась!»
        От внезапно свалившейся на нее догадки потемнело в глазах, и Маше пришлось схватиться за стенку, а то упала бы прямо на площадке у лифта.

«Вот оно как было-то!»
        Маша спустилась к подъезду и села на лавочку. Лето было прохладное, дождливое, лавочка почти всегда была сырая и неприятная. Все подъездные старушки спускались на свои сидячие прогулки с маленькими персональными подушками и ковриками, так называемыми «поджопниками», и Маша не была исключением. Не то что у нее в Выселках, на крытой терраске - благодать в любую погоду. Но думать об этом было пустым делом. Выселок давно не существовало, а был коттеджный поселок «Солнечное». Доморощенные богатеи выкупили у выселковских пьяниц участки, смели подчистую их деревянные халупы и понастроили трехэтажные каменные дворцы. Да… Да!
        Маша чуть пришла в себя и принялась додумывать только что посетившую ее мысль.

«А как Зойка узнала, что я на вокзале обретаюсь? Сам Вовка говорил, что это она его прислала… Уж не сговорились ли они все - и Вадичка мой преподобный, и Галька Феоктистова, и Зойка, чтоб меня с домом обмануть?»
        Маша, погруженная в свои вихреватые идеи, с опозданием отвечала на приветствия проходивших мимо соседей и все соображала, соображала. Зойка, гадина, аферистка, занимавшаяся, помимо прочего, обменом, продажей жилплощади, расселением коммуналок и другими жульничествами, точно подстроила всю эту Машину беду с домом… И Вадик, и Галька в этом участвовали. Точно! Наверное, еще с ней и поделились… А зачем тогда она Машу к себе жить взяла? Отмыла, откормила, держала столько лет, пенсию не отбирала даже… Ничем особенно не попрекала. А потому и не попрекала, что с этого хорошо поимела… Но все-таки зачем же она взяла Машу к себе? Могла бы и не брать… Или совесть заела, что старуху на улицу выставила?
        Это обстоятельство решительно не вязалось с представлением о Зойке как о подлой, гнусной бабе, и у Маши заболела голова - наверное, поднялось давление. Надо было вернуться в квартиру, принять таблетку. Или сынок просто врет, что это Зойка его тогда за Машей послала? Чтобы примирить Машу с невесткой?
        До самого вечера Маша так и не придумала, что бы такого рассказать сыну о его жене и о ее участии в Машиных несчастьях, и решила просто, по мере возможности, твердить и твердить ему о необходимости возможно скорее расстаться с женой. Сколько таких историй Маша видела! И по три раза матери сыновей разводили, и по пять… Бывало и такое. Правда, времени у Маши было немного. В середине следующей недели Зойка с дочкой должны были вернуться из своего проституточного путешествия. А там? Если Маша не успеет вырвать у сына твердого обещания развестись с Зойкой, то потом, на глазах у этой шалавы, уже ничего не сделаешь…
        Упечет ее невестушка или в психбольницу, или в дом престарелых. С ее-то связями и деньгами не проблема.
        И, выждав пару дней, в последнее воскресенье перед приездом «родни» как бы между прочим спросила у сына, читавшего на кухне газету:
        - А ты вот говорил, будто это Зойка тогда тебя за мной на вокзал послала?
        - Что?- отвлекся он от газеты.- Когда?
        - Ну,- нехотя уточнила Маша,- когда я на вокзале… жила. Ты сказал, что это Зойка тебя послала.
        - Мам, не начинай,- процедил Володя, возвращаясь к чтению.
        - Нет, ну я просто спрашиваю.
        Володя свернул газету и, не глядя на мать, поспешно вышел из кухни. Маша ринулась за ним.
        - Это она мне все подстроила с домом! Она!
        - Госссподи!- остановился посреди залы Володя.- Да ты рехнулась, рехнулась окончательно!
        - Брось, брось ее, Володечка!- не в силах сдерживаться, зарыдала Маша.- Подлая она, подлая! Это она мне подстроила!
        - Я предупреждал ее еще тогда, что ты ненормальная! Я ее предупреждал! А она мне все - «мать, мать!».
        Володя забегал по зале, что-то бормоча и запустив пятерню в уже сильно поредевшие волосы.
        - А как это же она тогда узнала, что меня с домом обманули?- ехидно сузила внезапно высохшие глаза Маша.

«На-кася выкуси!»
        - В муниципалитете она тогда работала, мама, и документы по этой сделке оформляла. Фамилию нашу увидела - вот и весь секрет. А баба Катя мне все остальное поведала… Что, довольна?
        Маша, враз утратившая пыл, не знала, что ответить.
        - И никто тебя с домом не обманывал. Ни этот твой покупатель и никто. Сама по злобе и дурости все затеяла и с носом осталась.
        - Володечка,- опять, но уже тихо и печально, заплакала Маша,- я тебя, сынок, так люблю, так люблю…
        - Ага.- Он сел на Зойкин любимый кожаный диван.- Ты меня двенадцать лет не любила, а Вадьку любила, да?
        Маша молчала, высморкаясь в платок.
        - А потом Вадьку разлюбила, меня снова полюбила…- Володя, издеваясь, делал волнообразные движения ладонью, изображая, как Маша то дарила, то забирала у них с братом свою благосклонность.- Ничего себе любовь! Очень замечательная любовь… Ты хоть знаешь сама, что это такое?
        - Знаю,- не очень уверенно ответила Маша и присела, совсем обессилев, на дурацкую табуреточку, кожаную и скользкую.
        Тоже - Зойкина мебель обожаемая. Ни уму ни сердцу.
        - Не уверен,- решительно отрезал Володя.- Вот у нас с Зоей - любовь. И никогда я ее не брошу, и чтоб разговора об этом никогда здесь больше не было. Ты поняла?- Не слыша Машиного ответа, он повторил: - Ты поняла? И вообще - чтоб уж покончить с этим… Я-то ведь как раз был против того, чтоб ты здесь жила.
        - Ка-как?!- задохнулась от отчаяния Маша.
        - А так. Против. А Зоя настояла. Вот я по помойкам и мотался, тебя искал… Знала бы она, что ты за ее спиной творишь!
        У Маши перехватило горло, сжало сердце, а сын, будто нарочно ее добивая, продолжил:
        - А Вадик… Знаешь?
        - Ничего я про него знать не желаю.
        Маша с трудом поднялась и поковыляла к себе в комнату - хоть лекарства накапать. А то помрешь в одночасье, и будет Зойка радоваться-праздновать!
        - Женат он, и внучок у тебя есть, Артемка. Уж и в школу скоро пойдет.
        - Как это?- повернулась Маша, вконец удивленная.- Эта Галька - она же старая!..
        - При чем здесь это? Жену его тоже Машей зовут, нормальная девчонка, красивая, умная, любит его. И все у них хорошо. А?- Лицо сына корежила гадкая ухмылка: что, скушала? Не подавилась?

«Без меня - хорошо?! Без мамы - хорошо?» - колотило в висках у Маши.
        Кажется, сын еще что-то говорил ей вслед, и все гадкое и оскорбительное, будто ножики матери родной в спину втыкал. Маша плотно закрыла за собой дверь и до самого вечера не выходила.
        Но видно, все-таки за правое дело боролась Маша! Есть Бог на свете, и он предоставил ей шанс отвоевать себе хоть одного сыночку.
        Померла, уж за девяносто лет, тетя Катя. И оставила Маше по завещанию свою однокомнатную квартиру! Ну и подарок от родственницы получила Маша! Конечно, и сын, и невестушка, лисичка хитрая, уговаривали Машу не переезжать - старая, мол, она совсем, беспомощная, а они работают, Ирочка учится, и много Маше, живя отдельно, помогать не смогут. А Маша, глухо затаившаяся еще с тех времен, когда Володька высказал ей, как не хотел принимать ее в семью, уперлась на своем: не буду вам мешать, попробую жить одна, а там видно будет.
        Володя, повторив из вежливости, что не дело это - в таком возрасте жить одной, тем не менее помог матери забрать из ее комнатенки вещи и перевез их в новое обиталище. Не свой дом, конечно, как в приснопамятных Выселках, но все же! Тут уж Маша ни перед кем лебезить не будет! Тут она полная хозяйка!
        Правда, уже через неделю, даже меньше, Маша обнаружила неудобства одинокого существования: надо было самой ходить за продуктами по декабрьской гололедице, да и пятиэтажная хрущевка лифтом оборудована не была.
        Заплатив за квартиру, свет и телефон, Маша с ужасом обнаружила, что долгожданное удовольствие - не видеть Зойку - обходится ей больше чем вполпенсии. Оставшегося едва бы хватило на самую скудную еду, а о лекарствах нечего было и думать. Да, отвыкла Маша думать о хлебе насущном, копейки считать…

«А сын у меня на что?» - подумала Маша и вечером позвонила Володе.
        - Сыночка,- завела она жалостно,- приехай к маме, а? Картошечки принеси, хлеба, а то тяжело мне и денежек нет… Не оставляй меня, сыночка! Старая я, слабая…
        Сын, правда, без особого энтузиазма и не высказав должного сочувствия, сказал, что заедет в субботу утром, привезет что надо. Так у них и повелось - Володя приезжал в субботу утром, привозил продукты, лекарства. А Маша в охотку жаловалась ему на недомогания, скуку и одиночество.
        - Мам, мы же тебе говорили - не дело ты задумала, когда от нас уезжала. Ты решила - ты получила. Разве не так?- однажды, когда Маша в очередной раз завела разговор о своих бедах, раздраженно ответил ей сын.
        - Я вам мешала, я Зойке мешала,- гундосо бормотала Маша, утирая слезы.
        - И какой из этого выход?- несмешливо спросил Володя, уже собиравшийся уходить.- И так ты не хочешь, и сяк тебе не ладно.
        - А ты ко мне переезжай, а?- обрадовалась Маша тому, что сын сам задал этот вопрос.- Ко мне переезжай! Что здесь - места мало?
        - О господи!- возвел глаза к потолку Володя.- Ну никак ты не хочешь успокоиться! . Все, я пошел! Чего надо будет - звони.
        Сын ушел, а Маша, сидя без света в быстро сгущавшихся декабрьских сумерках, все думала: «Да, не успокоюсь, не смирюсь! Будет со мной Володечка, будет!»
        Приближался Новый год. Маше было очень больно думать, что встретит она этот, возможно, последний год своей жизни в одиночестве. В следующий Володин приезд она осторожно спросила: не хочет ли Володя отпраздновать Новый год с мамой?
        - Конечно хочу, мама,- деловито сообщил сын, выкладывая на кухонный столик упаковки с продуктами.- Я приеду тридцать первого, привезу тебя к нам…
        - Нет, нет!- отчаянно замахала руками Маша.
        - И почему же нет?- устало вздохнул Володя.
        - Нет, нет… Я хочу - чтоб здесь и только мы с тобой… сыночка, сыночка!
        - Вадик приедет с женой и ребенком,- продолжал добивать сын Машу.- Иришка с женихом будут. Очень даже хорошая компания собирается.
        - Не желаю я их никого видеть,- гордо вскинула голову Маша.
        - Ну это просто ни в какие ворота… Другая на твоем месте рада была бы.
        - А я вот не рада… Что - опять скажешь, что мать у тебя ненормальная?
        - Как еще можно сказать, если бабка внуков родных видеть не желает, а? Говорят, внуков больше собственных детей любят… А, мам? Не желаешь с внучком вторым познакомиться? А то опять сильно опоздаешь.

«Сыкухины дети они, внуки эти,- вот и не хочу их видеть! Сыкухино отродье видеть не желаю!»
        Маша молчала и всхлипывала, а сын стоял рядом, внимательно глядя ей в лицо. Сказать, что решительно не желает видеть младшего сына и внука, наследника их фамилии,- это даже Маша понимала - дикость и чистая ненормальность. Но поделать с собой ничего не могла… Вот если бы только одни сыновья и она - это да. Маша даже Вадика приняла бы, простила бы его бегство и предательство.
        - Ну ты определись, пожалуйста, мама, пока время есть. Хорошо?
        Маша не ответила, и Володя, сухо попрощавшись, ушел. До Нового года оставалось полторы недели.
        Володя еще раз напомнил Маше, что приглашение встретить Новый год в кругу семьи остается в силе, но Маша все отказывалась. Не грубо, не зло, слабым голосом, ссылаясь на недомогания и нежелание куда-то вообще ехать.
        - А Вадька-то приедет?- все-таки спросила Маша у Володи в самый его последний предновогодний приезд, когда вся страна давно не работала, а шалела в поисках подарков позабористее.
        - Обещал.
        - И… жена его будет?
        - И жена будет, и сынка привезут,- охотно, с удовольствием и нараспев, словно издеваясь, поведал Володя.
        - А где он теперь живет?
        Сын назвал город на другом краю Московской области.
        - Ну, ты скажи ему… пусть заедет, а?- Маша чуть замялась.- Только без «этой».
        - Ох, мама, мама,- покачал головой Володя.- Что ты со своей жизнью делаешь? И с нашей тоже?… Ладно, скажу я ему. Мы позвоним.
        И сыновья действительно приехали, минут через сорок, как прозвучали кремлевские куранты. Маша не поскупилась - поставила сыновьям большущую, шикарную бутылку пшеничной водочки, не дешевой, не паленой какой-нибудь.
        Они посидели немного, ребята чокнулись пару раз с Машей за здоровье. Так хорошо было!.. Стол достаточно богатый, с нарядной искусственной елочкой посередине, сыночки любимые и она. И никаких девок, баб подлых, никого, кто отвлекал сыновей от Маши. Ох, только короткое это было счастьице!..
        - Ну как ты живешь-то?- содрогаясь внутренне, спросила Маша у Вадика, имея в виду его семейную жизнь - а ну как скажет, что хорошо…
        - Хорошо,- глуповато улыбнулся Вадик - как угадал уязвить маму.- Жаловаться нечего. Семья - дело святое. Вот пацан растет, такой шустрый.

«Да, хорошо вам без меня, всем хорошо!» Володя налил им еще по стопочке, и сыновья засобирались на выход.
        - Ну вы еще посидели бы, а, сыночки? Ну когда ж мы еще все вместе свидимся-то? Когда ж… Я старая, я скоро умру…
        - Мама, не надо,- чуть раздраженно прервал ее Володя.- Как ты решила, так и вышло. Я тебе предлагал. Извини. Девчонки там одни… Мы поехали. Я заеду завтра.

«Вот так и вышло, говорит… Как я ни старалась, а девки моих сынков забрали… Одну меня оставили на старости лет».
        По теперешнему чудному порядку вся Россия не работала, упиваясь в зюзю, почти две январские недели - аж до старого Нового года. Измыслить эту жуткотищу мог только злейший враг русского народа. В прежние-то времена активную пьянку приходилось волей-неволей прекращать к третьему января, терпя дикий сушняк и головную боль до ближайших выходных, оттягиваться еще пару дней, а потом приниматься за работу и пахать аж до двадцать третьего февраля. А теперь - у-у! Мало того что власть разрешила пить по-черному прямо с католического Рождества до старообрядческого Нового года, так теперь и перерыв между соседними праздниками был такой небольшой, что гулянку прерывать не имело особого смысла. Ну и не прерывали, травясь на самогоне, стухших продуктах и чирикая друг друга в бессмысленно-злобных драках…
        Но это касалось активно пьющих граждан, а Машины дети к таковым не относились. Вот и Вадик, зайдя к матери еще раз, ненадолго, потому что надо было катить через всю область, убыл восвояси. По его обмолвкам Маша поняла, что он работает на частном предприятии своего тестя, тоже по автомобильной части, и поэтому долгие каникулы - не для него. Сильно хмельное население колотило машины почем зря, и надо было ловить момент хорошо заработать. В подробности Маша вдаваться не стала - чувствовала, что если Вадик начнет рассказывать о своей жизни, то ничего приятного она не услышит. Женился Вадик, благополучно забыл Гальку, родил сына, живет - хлопот не знает. Все для себя, для женушки своей драгоценной. А о маме забыл…
        И что обидно - без дома, выходит, Маша зазря осталась. Не помогло! Ну, умотала Феоктистова за тридевять земель, ну, поехал за ней Вадик… А там и встретил эту свою, теперешнюю… Обидно-то как! Одно хорошо - Вадик теперь знал, что у Маши все-таки есть какая-никакая, а жилплощадь и, если семейная жизнь у него не заладится, мама его всегда примет. Простит и примет.
        В эти долгие зимние каникулы Володя приезжал к Маше почти каждый день - мама больная, старенькая звонила, он и приезжал. Плохо было, когда к телефону подходили Зойка или Ирка. У Маши от ненависти аж сводило челюсти, и она сквозь зубы цедила: кто там, Володю позови. Приходилось Маше выдумывать предлоги зазвать к себе сына - то кран потек, то стул расшатался, то лампочку вкрутить. Хлеб кончился, а до магазина дойти ноги болят. Потом сажала его за стол, просила налить им обоим из той большой бутыли, что купила к празднику. Была, была у Маши хитрая мысль!.. Жаль раньше не взялась…
        Вот начал бы сын пить, с горя, к примеру, от неудавшейся семейной жизни. И выгнала бы его правильная, интеллигентная женушка. Зачем он ей, пьющий-то? Она ж городская, терпеть особо не будет. А Маша приняла бы… Любого, хоть пьяного. На то и мать. Вот и подносила Маша сыночке хмельную чарку.
        Увидев, что спасительная жидкость заканчивается, Маша собралась с силами, доковыляла до большого магазина и прикупила такую же бутыль - будто она и не кончалась. Благо дорогие сорта еще остались. Дешевку всю высосали еще на Рождество.
        - Не, мам, больше не буду,- ответил Володя, когда Маша в очередной раз предложила ему выпить для аппетита.
        Сама-то она не пила - только чокалась с сыном, пригубливала, а когда он уходил, водочку из своей стопки аккуратно выливала обратно в бутыль. Для экономии.
        - Это почему?- удивилась Маша.- Праздники же!
        - Нет, все, хватит. Зоя недовольна, что я каждый день прихожу… того. Нет, не буду.
        - Ох, а ты ее слушаешь!- поджала губы Маша.- Чего ж мужику не выпить, раз праздники?
        - Нет, нет, мам, сегодня не могу.- Володя накрыл ладонью хрустальную стопочку.- Я за рулем. Мне работать надо. Я пойду. Звони.
        Маша с демонстративным осуждением покачала головой: нашел кого слушать! А выпроводив сына, подумала: раз Зойка недовольна, значит, Маша на верном пути. Рано или поздно Маша получит сына назад, пусть спившимся, но в единоличное пользование. Будет эта Зойка на старости лет одна… А Маша не будет.
        Но и тут в Машиных делах случился досадный затор. Сын еще раз, теперь уже наотрез, отказался от ежесубботних выпивок, и баллон пшеничной, купленный в январе, стоял даже не ополовиненный. Зойка победила, выбив из-под Машиного хитроумного плана опору - законное право русского мужика на воскресный отдых. Конечно, она ж Володю каждый день видит, тюкает, долбит… Тем более что праздники, даже такие несусветно длинные, все-таки кончились.
        А еще сынок взял себе моду - заезжать к маме только в будние дни и совсем ненадолго. Маша-то сразу догадалась почему: так у него был веский предлог не причащаться пшеничной, даже по чуть-чуть, и не засиживаться - дел много. Швырнул матери хлеб, картошку, взял рецепты - и был таков. Нет, ни от чего он не отказывался, заехать отвезти Машу в поликлинику, свозить ее на кладбище в Родительскую субботу - нет. Старушки соседки, не видевшие своих драгоценных чад месяцы или даже годы, благостно кивали: как ни посмотришь, а машина Владимир Николаича у подъезда стоит. Заботливый… Но разве такая забота Маше нужна была? Это она хотела о сыночке заботиться…
        Пришла весна, вяловатая, проявившаяся по-настоящему только к маю. А Володя принес новость… Ирка, окончившая предпоследний курс университета, собралась замуж за соученика. Пока молодые были заняты сдачей экзаменов, Володя с Зойкой готовились к свадьбе. Товарки по приподъездной скамеечке почему-то за Машу радовались. Как же - дожила худо-бедно до таких лет, внучка вон замуж выходит, может, и правнуков Маша дождется.
        Но у самой Маши на душе было муторно. Правнуки!.. Все-таки получилось не по-ее - как ни старалась она, а сыновья вышли из-под ее власти, обзавелись семьями и не принадлежали ей, как она того хотела, целиком и полностью. Как крошки воробьям ей сорили: Володя приезжал на полчаса два раза в неделю, Вадик звонил пару раз в месяц. Вот и все, что Маша получила за свои материнские заботы!.. А ведь еще и счастливой ее считали другие старушки - как же! Из дома дети Машу не гнали, в богаделку не сплавляли, чтоб ее квартиру продать да пропить, пенсию не отбирали - даже за продукты платить не требовали… Да этим сынкам-невесткам просто не было до Маши дела! Перед людьми они выставлялись: мы, мол, приличные, старших уважаем!
        Уже в конце мая Володя, в очередной свой приезд, осторожно, словно чего-то боясь, спросил:
        - Ну ты, мам, как - на свадьбе-то у Иришки будешь?
        - Чего это я там забыла?- буркнула Маша, хотя и понимала, что грубость ее неуместна - никто ее этим приглашением не обидел, наоборот.
        - Чего ты там забыла?- прищурив глаза, повторил Володя.- Ну вроде как внучка твоя замуж выходит, за приличного мальчика.
        - «Мальчик»!.. Скажешь еще, твоя Ирка - девочка, да? По-честному выходит, да?- На Машу дохнуло чем-то забытым, неприятным - как запах гнилой кислятины. Будто открыла на праздник банку с вареньем - а оно, оказывается, забродило, испортилось, пошло мерзкой зеленой плесенью. А банка эта последняя… И так стало Маше обидно! В груди что-то забурлило, заныло в висках… Если не сейчас - то никогда!- Ноги моей там не будет, на свадьбе вашей говенной!
        - Ох, все!- схватился за лоб сыночек любимый.- Пошел я.
        Он ринулся в прихожую, а Маша, чуть не задохнувшись от ярости, бросилась за ним:
        - Если ты…- она сглотнула липкий ком в горле,- если ты их не бросишь… сейчас же не бросишь… я сама к этому «мальчику» пойду! К родителям его пойду!.. И скажу, что Ирка - проститутка и что Зойка твоя всю жизнь проституткой была! Вот!
        - Да ты совсем с ума сошла! Отпусти немедленно!
        Володя приходил так ненадолго, что даже не раздевался, и Маша мертвой хваткой вцепилась в рукав его кожаной куртки. Пальцы скользили, но Маша держалась цепко.
        - Отпусти меня, старая ты гадина!
        - Это кто гадина?- взвилась Маша еще пуще.- Это я гадина?! Это бабы ваши гадины! . Я на свадьбу-то приду, ох приду! Я всем расскажу, какие вы все! Как вы надо мной всю жизнь измывались!
        Володя уже отпер дверь и пытался открыть ее, а Маша привалилась к ней боком и не пускала. Маша самой себе подивилась, что сын с ней никак не справится, все дергает за ручку, хлопает дверью, а выйти не может. Так Маша его держала!
        - Если ты не останешься… если со мной не останешься… я всем, всем!..
        Маша краем глаза увидела в щелку двери, что на площадке стоит, жадно заглядывая в квартиру, соседка - бабка чуть помоложе Маши.
        - Не пущу!- совсем уж завизжала Маша - откуда силы взялись.
        - Отстань от меня, ведьма! Это ты всю жизнь нам с Вадькой поганила! Пусти!
        Сын вывернулся-таки из Машиных рук, отпихнул ее - да так, что она вылетела из прихожей в комнату, споткнулась о кромку паласа и едва не повалилась на пол.
        Воспользовавшись этим, сын выскользнул из квартиры. Маша слышала, как гулко стучат, постепенно затихая, его шаги вниз по лестнице.

«Все-таки сбежал… К этим сбежал… Бросил маму, бросил!»
        В дверь заглянула соседка, наблюдавшая их с сыном перепалку.
        - Марь Степанна, ты жива?- елейным голосом пропела она.
        - Да пошла ты на…!- шуганула ее Маша, вернувшись в прихожую.
        Соседка испуганно заморгала голыми красными веками - Маша слыла женщиной серьезной, воспитанной, а тут такое… Но чего тут было модничать! Все равно сегодня же эта злыдня растреплет всему дому, что Маша дралась с сыном, скандалила…
        Маша захлопнула дверь, едва не прибив соседку, и заперлась на два замка и цепочку.

«А может, и к лучшему? Пусть все знают, как он с мамой обращается!»
        Маша, чувствуя, что устала, доплелась до дивана и прилегла.

«Да, хорошо бы, хорошо найти того женишка, что Ирку берет!.. Порассказала бы я им, как они все надо мной измывались! Пусть бы отказался от нее… Вишь ты - выросла, выучилась, замуж собралась! А?!»
        Закололо в левом боку - сердце… Маша сильно перенервничала. Сразу бы ей лекарство принять… А так не хотелось вставать…

«Да, надо того мальчонку от Ирки спасать, надо! Окрутила несмышленыша, сыкуха!.. Небось нагуляла по своим заграницам с мамочкой-то проституткой, теперь на него свой грех скинуть хочет… Ох, хитра! Вся в мать!.. И нашла ведь, в кого когти свои крашеные запустить! Об одном все девки только и думают…»
        Стара Маша, немощна - а то хоть сию минуту пошла бы искать внучкиного жениха, раскрыла бы ему глаза на эту «невесту», на тещеньку преподобную, на всех его будущих родственников! А может, отлежаться, отдохнуть, попить завтра таблеточки-капельки - и получится? Предупредить того мальчонку…
        Маша перевернулась на спину, чтобы было легче дышать и не так давило на сердце, прикрыла глаза.

«Посплю вот немного и…»

***
        Владимир Николаевич, позвонив на следующее утро, сильно обеспокоился, почему не отвечает мать. Звонил потом еще несколько раз и решил все-таки зайти. Старушки у подъезда подтвердили, что вчера Марь Степанна гулять не выходила. Должно, хворает.
        Дверь была заперта, Маша упорно не открывала и не отзывалась. Пришлось вызвать спасателей и вскрывать квартиру.

… Вадим ехал всю ночь, чтобы успеть на материны похороны - ждать было нельзя, едва укладывались в положенный от веку трехдневный срок. Но успел, и все прошло тихо, в меру торжественно и скорбно.
        Ирочкина свадьба тоже состоялась вовремя.